«Те, кто приходят из темноты»

Те, кто приходят из темноты (fb2) - Те, кто приходят из темноты [The Intruders - ru/litres] (пер. Владимир Анатольевич Гольдич,Ирина Альфредовна Оганесова) (The Intruders - ru (версии)) 2202K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Майкл Маршалл Смит

Майкл Маршалл Те, кто приходят из темноты

Michael Marshall

THE INTRUDERS

© В. А. Гольдич, И. А. Оганесова, перевод, 2010

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2019

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Натаниелю.

Я это сделал

Откуда мы можем знать, что мы все не обманщики?

Жак Лакан. Четыре основные понятия психоанализа

Пролог

Бум, бум, бум. Грохот разносился по всей улице. Странно, что соседи не начинали возмущаться. Вернее, не делали этого активнее и яростнее. Сама Джина ни за что не стала бы терпеть подобное, в особенности когда на всю мощь орет такая отвратительная музыка. Она знала, что, как только войдет в дом, ей придется подняться наверх и, стараясь перекричать дикий шум, сказать Джошу, чтобы он сделал свою музыку потише. А еще она знала, что он посмотрит на нее, как смотрят все подростки, – так, будто пытаются понять, кто ты такая, и что дает тебе право их беспокоить, и что, черт дери, случилось с твоей жизнью, и почему ты стала такой старой занудой. Впрочем, Джош, по сути, хороший сын, поэтому он закатит глаза и слегка убавит звук на стереосистеме. Но постепенно музыка будет становиться все громче и через полчаса завопит еще сильнее, чем прежде.

Обычно разборками с ним занимается Билл – если не прячется в подвале со своими железками, – но сегодня он отправился на встречу с факультетскими коллегами. И отлично. Потому что Билл удовлетворит свою любовь к боулингу без участия Джины, которая это дурацкое занятие терпеть не могла, а еще потому, что он очень редко выходит из дома. Раза два в месяц они ужинали где-нибудь вдвоем, но в этом году он почти все дни исчезает после обеда внизу с гаечным ключом в руке и с довольным выражением на лице. Какое-то время из подвала доносились странные глухие звуки, которые отдавались низким гудением во всем теле, но, к счастью, это прекратилось. Мужчине полезно время от времени уходить из дома и встречаться с другими мужчинами, хотя Пит Чен и Джерри Джонсон самые чокнутые придурки из всех, каких Джине довелось встретить за свою жизнь, – она даже представить себе не могла, что они мухлюют в боулинге, выпивают или делают хотя бы что-нибудь, не имеющее отношения к «Юниксу» или паяльнику.

Кроме того, так она могла немного пожить для себя, а это просто замечательно – вне зависимости от того, как сильно ты любишь своего мужа. Джина собиралась посидеть пару часиков перед телевизором и посмотреть то, что захочется ей, – к чертям собачьим научно-популярные каналы. В качестве подготовки к «вечеру свободы» она зашла в дорогой супермаркет на Бродвее, купила кое-что на неделю и немного вкусностей для себя – на вечер.

Когда Джина открыла входную дверь, на нее хлынул поток еще более оглушительного рева. Ей стало интересно, приходило ли когда-нибудь Джошу в голову, что его скучная мамаша когда-то тоже развлекалась по полной. Что перед тем, как она влюбилась в молодого преподавателя физики Билла Андерсона и начала вести счастливую жизнь домохозяйки, она частенько болталась по темным переулкам в окрестностях аэропорта Сиэтл-Такома, обожала громкую музыку, пила дешевое пиво и не раз просыпалась с такой головной болью, как будто кто-то колошматит ее по затылку молотком, а то и двумя. Что она отплясывала под «Перл Джем»[1], «Айдиал Мосолиум»[2] и «Нирвану» в те времена, когда они были всего лишь местными знаменитостями, язвительными и голодными, а не умирающими звездами с пустыми лицами, – особенно в ту летнюю ночь, когда они все дружно решили заняться серфингом, ее отчаянно тошнило, потом ее уронили головой вниз, но закончилось все вполне успешно в сыром, пропахшем наркотой туалете с каким-то парнем, которого она не встречала ни до того, ни после.

Скорее всего, такое ее сыну в голову не приходит. Она улыбнулась своим мыслям.

Вот вам и доказательство того, что дети знают далеко не все.

Через час Джина решила, что с нее достаточно. Громкая музыка ей почти не мешала, пока она смотрела телевизор краем глаза, да и звук стал на некоторое время немного потише, – видимо, Джош делал уроки, и она испытала невероятное облегчение. Но пронзительные вопли снова набирали силу, а через десять минут начинался повтор серии «Западного крыла», которую она пропустила. А чтобы следить за тем, что происходит у этих парней из Белого дома, говорящих со скоростью пулемета, нужно иметь свежую голову, тишину и покой. Кроме того, было начало десятого, а это уже не шутки.

Джина заорала, подняв голову к потолку (комната Джоша находилась прямо над ней), но, судя по всему, старалась зря. Тяжело вздохнув, она поставила изрядно опустевшую тарелку на кофейный столик и встала с дивана. Медленно поднялась по лестнице, чувствуя, как ей мешает идти стена шума, и принялась колотить в дверь сына.

Довольно быстро ей открыл тощий паренек с чуднóй прической. На какое-то мгновение Джина его даже не узнала. Перед ней стоял не мальчик, ничего подобного, – она вдруг поняла, что они с Биллом живут в одном доме с молодым мужчиной.

– Милый, – сказала она, – я не хочу критиковать твои предпочтения, но нет ли у тебя чего-нибудь более похожего на музыку, раз уж ты решил включить ее так громко?

– Чего?

– Сделай потише.

Он криво ухмыльнулся и вернулся в комнату, чтобы убавить звук. Шум уменьшился вполовину, и Джина осмелилась войти. Она вдруг сообразила, как давно не была здесь одновременно с сыном. Когда-то они с Биллом не один час просиживали на этом полу, наблюдая за тем, как их малыш ковыляет на неуверенных ножках по комнате и с победным «га!» приносит им разные вещицы, а они восхищаются волшебством, происходящим у них на глазах. Потом они укладывали Джоша в кровать и читали ему сказку, иногда две или даже три, а годами позже помогали сыну с домашними заданиями, решали вместе задачки по математике.

Но с прошлого года правила изменились. Теперь она заходила сюда одна, убрать кровать или сложить футболки в стопку. Она делала все быстро и не задерживалась ни на одну лишнюю минуту, потому что слишком хорошо помнила свою юность и уважала личное пространство сына.

Среди хаоса раскиданной повсюду одежды, футляров от дисков и останков по крайней мере одного разобранного на составляющие компьютера она заметила признаки того, что он делал уроки.

– Как дела?

Джош пожал плечами. Она помнила, что он сражается с французским.

– Нормально, – добавил он.

– Хорошо. А кого ты слушаешь?

Джош едва заметно покраснел, словно его мамочка задала неприличный вопрос.

– Стью Резни, – с вызовом ответил он. – Он…

– Был ударником в «Фэллоу». Я знаю. Слушала их в «Астории». До того, как они распались. Он был так истощен, что свалился со своего стула.

Она еле сдержала улыбку, когда увидела, что от удивления у ее сына брови поползли вверх.

– Ты не мог бы сделать звук потише, хотя бы на время, милый? Я хочу посмотреть телевизор. Кроме того, прохожие на улице едва передвигают ноги и зажимают руками кровоточащие уши, а тебе прекрасно известно, как плохо это влияет на стоимость недвижимости.

– Конечно, – сказал он с открытой улыбкой. – Извини.

– Ничего страшного, – ответила она.

«Надеюсь, у него в жизни все будет просто замечательно», – подумала она.

Он был хорошим мальчиком, вежливым, немного ленивым, но тем не менее делал почти все, что положено, по дому или по учебе – рано или поздно. Без малейшего намека на эгоизм Джина считала, что характер сына – заслуга не только мужа, многое он взял от нее. Этот молодой человек много времени проводил в одиночестве и редко выглядел более счастливым, чем когда что-нибудь разбирал, а потом собирал. Все это, конечно, хорошо, но она надеялась, что пройдет совсем немного времени, прежде чем она заметит у него признаки первого похмелья, – мужчина не может жить только возней со всякими железками, даже в наши странные времена.

– Чуть позже, – сказала она себе, надеясь, что это прозвучит сколько-нибудь убедительно.

В дверь позвонили.

Быстро спускаясь по лестнице, Джина услышала, что музыка стала тише, и улыбнулась. Когда она открыла дверь, на ее лице еще оставалось довольное выражение.

Снаружи было темно, и фонари на углу отбрасывали оранжевый свет на листья, устилавшие тротуар и лужайку. Ветер резвился среди тех, что еще оставались на деревьях, и они, кружась, падали на землю и уносились к перекрестку.

У двери стоял человек, высокий, в длинном темном пальто.

– Слушаю вас, – сказала Джина.

Она включила на крыльце свет и увидела мужчину за пятьдесят, с короткими темными волосами, землистой кожей и плоским лицом. Его глаза тоже казались темными, почти черными, и в них не было глубины, словно кто-то нарисовал их прямо на лице.

– Я ищу Уильяма Андерсона, – сказал он.

– Его сейчас нет. А вы кто?

– Агент Шеперд, ФБР, – ответил мужчина и закашлялся. – Вы не против, если я войду?

Джина была против, но он поднялся на крыльцо и, обойдя ее, вошел в дом.

– Секундочку, приятель, – сказала она, оставив дверь открытой и следуя за ним. – Могу я взглянуть на ваши документы?

Мужчина достал бумажник и открыл его, даже не потрудившись посмотреть в ее сторону. Вместо этого он принялся внимательно разглядывать комнату, затем поднял голову к потолку.

– В чем дело? – спросила Джина.

Она успела разглядеть три заглавные буквы, но ей совсем не нравилось, что у нее в доме появился настоящий живой федерал.

– Мне нужно поговорить с вашим мужем, – ответил мужчина, и его спокойный, уверенный голос делал ситуацию еще более абсурдной.

Джина уперла руки в бока. В конце концов, это был ее дом.

– Я уже сказала, что его нет.

Мужчина повернулся к ней, и его глаза, казавшиеся мертвыми и ничего не выражающими, начали оживать.

– Да, сказали, и я вас слышал. Я хочу знать, где он. И еще мне нужно осмотреть дом.

– А вот это вряд ли. Не знаю, что вам тут надо, но…

Он вскинул руку так быстро, что она даже не заметила его движения, только почувствовала, как нижнюю челюсть будто зажало клещами.

Джина была настолько потрясена, что не произнесла ни звука, когда он начал медленно подтаскивать ее к себе. А потом она закричала – сказать что-то внятно мешала вцепившаяся в челюсть рука.

– Где? – спросил он по-деловому, почти скучающим тоном.

Джина понятия не имела, о чем он ее спрашивает. Она попыталась вырваться, сначала била его кулаками, потом принялась лягаться и трясти головой. Он терпел это примерно секунду, а потом занес свободную руку и ударил Джину по голове. В ушах зазвенело – словно по земле покатилась покрышка от колеса, и Джина чуть не упала, но он удержал ее, дернув за челюсть с такой силой, что казалось, сейчас ее оторвет.

– Я все равно найду, – сказал он и дал ей пощечину. – Но вы можете сэкономить нам обоим время – и облегчить жизнь. Где это? Где он работает?

– Я… не…

– Мама?

Джина и мужчина повернулись одновременно и увидели Джоша на нижней ступеньке лестницы. Он хмурился, его глаза испуганно моргали.

– Отпустите мою маму.

Джина попыталась сказать Джошу, чтобы он возвращался назад, наверх, и как можно быстрее, но вместо слов с ее губ срывался лишь отчаянный, беспомощный стон. Мужчина засунул руку в карман плаща и начал что-то оттуда доставать.

Джош спрыгнул с лестницы и помчался через гостиную.

– Отпустите мою…

Джина успела подумать, что она ошиблась и ее сын еще вовсе не мужчина, а маленький мальчик, просто он сильно вырос, стал худощавым, и в эту секунду агент выстрелил ему в лицо.

Она дико закричала или попыталась закричать, а мужчина тихо выругался и, волоча ее за собой, прошел к входной двери, которую быстро захлопнул.

Затем он снова втащил ее в комнату, где сын лежал на полу, и она увидела, как дергается его рука и нога. У Джины застило глаза, от ужаса она начала заикаться. Мужчина ударил ее в челюсть, и Джина отключилась.

Прошла секунда, а может, несколько минут.

В конце концов Джина пришла в себя и поняла, что лежит на полу, опираясь головой в сиденье дивана, на котором несколько минут назад она так уютно устроилась перед телевизором. Тарелка с едой лежала, перевернутая, на расстоянии вытянутой руки. Челюсть как-то странно висела, и ею нельзя было пошевелить. А еще казалось, будто в уши кто-то вонзил длинные ногти.

Мужчина в плаще сидел на корточках рядом с Джошем, чья правая рука все еще шевелилась, медленно прокладывая дорожки в луже крови, которая текла из его головы.

Джина почувствовала запах бензина. Мужчина закончил выливать на ее сына содержимое маленькой жестяной канистры, бросил ее на тело и выпрямился.

– Последний шанс, – сказал он, взглянув на Джину. На лбу у него выступили капли пота, хотя в доме не было жарко. В одной руке он держал зажигалку, в другой – пистолет.

– Где?

Он щелкнул зажигалкой и занес над Джошем, глядя Джине в глаза, но она знала, что в любом случае уже может считать себя покойницей.

Часть I

Худшая из опасностей – потеря своего Я – может пройти у нас совершенно незамеченной, как если бы ничего не случилось. Ничто не вызывает меньше шума, никакая другая потеря – ноги, состояния, женщины и тому подобного – не замечается столь мало.

Сёрен Кьеркегор. Болезнь к смерти. Перевод С. А. Исаева

Глава 1

В средней школе я знал одну девочку, ее звали Донна, и даже это было в ней неправильно, словно в роддоме ее подменили. Она не была Донной. По крайней мере, в этом мире. При взгляде на нее возникало ощущение, что у Вселенной есть свой скрытый ритм, и вы понимали это именно из-за того, что Донна в него не попадала. Она ходила чуть быстрее, чем нужно, поворачивала голову чуть медленнее, чем нужно. Казалось, будто она принадлежит к иному, не совсем нашему миру. Она была из тех детей, которых видишь с кучей книг в руках или стоящих робко с другими ребятами, о чьем существовании ты даже и не подозревал. У нее имелись друзья, она была неглупой и хорошо училась – в общем, не была неудачницей в обычном понимании этого слова. Просто оставалась незаметной.

Как во всех школах, у нас имелся собственный стандарт красоты, и Донна в него не укладывалась. У нее была бледная кожа и тонкие безупречные черты лица, если не считать полукруглого шрама у правого глаза – наверное, ударилась о край стола, когда еще только училась ходить. Если вы вдруг встречались с ее ясными темно-серыми глазами, только тут вы неожиданно замечали ее существование – и начинали спрашивать себя, а была ли она здесь до того. Немного худая, но очень славная и милая во всем остальном, вот только каким-то непостижимым образом… никакая. Словно ее тело не выделяло феромонов либо ее сексуальные флюиды действовали на другой, недоступной длине волны, передавая сигналы устаревшим или еще не изобретенным приемникам.

И тем не менее я считал ее привлекательной, хотя не смог бы объяснить почему. Так что я заметил, что вроде бы она околачивалась неподалеку от парня по имени Гэри Фишер. Он был из тех, кто ходил по коридорам словно под пение фанфар. Из-за таких любой, кто прошел через американскую школьную систему, слабо верит в философию всеобщего равенства. Он отлично играл в футбол и теннис. Входил в состав баскетбольной команды. И естественно, был красавчиком. Когда Бог посылает кому-то спортивный дар, он не забывает и о яркой упаковке. Фишер не был похож на актеров, которых мы сейчас видим в фильмах для подростков, божественно неотразимых, со слащавым личиком, но в те дни, когда все мы каждое утро с отвращением смотрели в зеркало, пытаясь понять, что же такое с нами случилось и изменится ли оно к лучшему или к худшему, он выглядел как надо.

Как ни странно, при всем при этом он не был полным козлом. Я его немного знал, мы встречались на стадионе – у меня был небольшой талант в том, что касалось швыряния предметов на расстояние. Из разговоров на стадионе мне стало известно, что в высших кругах произошла перегруппировка сил, которая главным образом заключалась в том, что девчонка Гэри, Николь, начала встречаться с его другом в результате добровольной передачи имущества одного владельца другому. Не нужно было обладать особой наблюдательностью в области общественной жизни, чтобы увидеть, какой конкурс образовался на открывшуюся вакансию.

Но самым интересным оказалось то, что Донна тоже решила принять участие в этой гонке, более того – с надеждой на победу. Словно получила откуда-то секретные данные о том, что система отбора – это чистой воды иллюзия и иногда можно вставить квадратный колышек в круглую ямку. Она, разумеется, не могла сидеть с ним за одним столом во время обеда, но постоянно оказывалась в поле зрения Гэри, «случайно» налетала на него в коридорах и нервно хихикала. Я даже видел ее пару раз в пятницу в пиццерии «У клевого Боба», где народ любил собираться в начале выходных. Она останавливалась около столика, за которым сидел Фишер, и говорила что-нибудь про уроки или домашнее задание, но ее замечание встречало лишь молчание. Затем она отходила, нарочито медленно, как будто ждала, что ее окликнут. Однако ничего такого ни разу не произошло. Если не считать того, что Фишер слегка удивлялся, он вряд ли замечал, что происходит. Через пару недель в какой-то позолоченной задней комнате – или, скорее всего, на заднем сиденье позолоченной машины – была заключена сделка, и однажды утром Гэри увидели в обществе Кортни Уиллис, роскошной блондинки, будто сошедшей со страниц глянцевого журнала. Жизнь продолжалась.

Для большинства из нас.

Два дня спустя Донну нашли в ванне в доме ее родителей. Она аккуратно, всего лишь со второй попытки, вскрыла себе вены. Я много раз слышал, как взрослые говорили, что это был не самый быстрый способ покончить с собой. Хотя она ускорила процесс, воткнув маникюрные ножницы себе в правый глаз – как будто ее шрам был предзнаменованием того, что должно было с ней случиться. На полу лежало написанное от руки письмо, адресованное Гэри Фишеру, буквы размыла вода, перелившаяся через край ванны. Многие потом утверждали, что видели это письмо или его фотокопию либо слышали, как кто-то рассказывал о его содержании. Но насколько мне известно, все это неправда.

Новость распространилась невероятно быстро. Народ проделал все необходимое, от плача до молитв, но не думаю, что кого-то из нас смерть Донны потрясла по-настоящему. Лично я не был удивлен и не особенно переживал о случившемся. Звучит ужасно жестоко, но, по правде говоря, произошедшее выглядело вполне логично. Донна была очень странной девочкой.

Странная девочка, дурацкая смерть. Конец истории.

Для большинства из нас. Однако Гэри Фишер отреагировал не так, как остальные, и тогда меня это сильно поразило. В те времена все казалось новым и необычным, любая мелочь делалась событием в нашей еще толком не начавшейся жизни. Стоило кому-нибудь из одноклассников сделать что-то крутое, и он становился местным Клинтом Иствудом. Прошлогодняя вечеринка обретала статус легенды, награждая ее участников прозвищами на всю оставшуюся жизнь. А когда кому-то удавалось прорваться в дальний угол левого поля – это было историческое событие.

В следующий понедельник мы узнали, что Фишер бросил команду. Все команды. Он стоял и молча слушал, как на него кричат тренеры, а потом просто взял и ушел. Возможно, в наше время такой поступок мог бы принести определенную славу, но не в восьмидесятых и не в городке, где я вырос. Его решение вызвало недоумение и вывело всех из равновесия – Золотой Мальчик, Который Все Бросил. Теперь его видели около школы лишь шагавшим из библиотеки на занятия, как будто он занял место Донны. Фишер старательно учился. Очень много. За несколько следующих месяцев его средний балл вырос, сначала чуть-чуть, потом значительно. Из ученика, получавшего посредственные оценки – причем некоторые из них благодаря спортивным достижениям, – он стал хорошистом, а затем отличником. Возможно, ему дома помогали родители, но я в этом сомневаюсь. Мне кажется, он, образно говоря, решил поменять беговую дорожку – стать другим человеком. В конце концов он начал появляться только на уроках. Остальные относились к нему с опаской. Никто не хотел подходить слишком близко: а вдруг безумие заразно?

Впрочем, однажды ближе к вечеру я встретился с ним на стадионе, где после того, как вся команда разошлась, он тренировался, готовясь к самому последнему нашему соревнованию. Я оставался вроде как для того, чтобы отрабатывать метание копья, но на самом деле мне просто нравился пустой стадион. Я провел здесь много времени, и до меня вдруг начало доходить, что некоторые вещи иногда заканчиваются. Когда я приготовился бросить копье, в дальнем конце стадиона появился какой-то человек, и через некоторое время я узнал в нем Гэри Фишера.

Он бродил по стадиону без цели. Перед тем как прекратить тренировки, Фишер был нашим лучшим спринтером и, возможно, пришел сюда по той же причине, что и я. Вскоре он остановился в нескольких метрах от меня и некоторое время наблюдал. Наконец он заговорил:

– Как дела?

– Нормально, – ответил я. – Но победа мне не светит.

– Почему?

Я объяснил ему, что в другой школе объявился парень, который не только хорошо бросает копье, но ему еще и не все равно. Что после того, как я перестал одерживать легкие победы, мой интерес к этому виду спорта подувял. Не именно этими словами, но суть была такова.

– Ничего нельзя знать наверняка, – сказал он, пожав плечами. – Может быть, пятница станет твоим звездным днем. Соберись и победи.

И вдруг я понял, что мне не все равно. Возможно, я все-таки смогу победить – в последний раз. Фишер еще немного постоял, глядя на беговые дорожки, словно хотел услышать топот когда-то бежавших по ним ног.

– Она была чужой здесь, – неожиданно сказал я.

Казалось, он не услышал, но затем он медленно повернул голову.

– Ты о чем?

– О Донне, – ответил я. – На самом деле она никогда… не вписывалась, понимаешь? Как будто просто сняла здесь место на время.

Он нахмурился, и я продолжил:

– Это было, как… как будто она знала, что у нее, скорее всего, ничего не получится. Словно она пришла в мир и знала, что счастливый конец не для нее. Поэтому она поставила все фишки на один цвет. Но вместо черного выпал красный, и она отошла от стола.

Я ничего не придумывал заранее, но был горд своей речью. В моих словах содержался глубокий смысл, или мне так казалось – когда тебе восемнадцать, это почти одно и то же.

Фишер мгновение смотрел в землю, а потом едва заметно кивнул:

– Спасибо.

Я кивнул в ответ, потому что все слова у меня закончились, и запрыгал на месте, готовясь к броску. Возможно, я решил покрасоваться, надеясь произвести впечатление на Гэри Фишера, того, каким он был полтора года назад. В итоге я слишком сильно отвел назад руку, на среднем пальце у меня открылся старый порез, и копье упало у моих ног.

Школа подошла к концу. Как и все, я был слишком занят выпускным и прочими гулянками, чтобы обращать внимание на тех, кого не слишком хорошо знал. Экзамены, дискотеки – все промчалось, и детство осталось в прошлом. И вот – бабах: ты в реальном мире, и у тебя такое ощущение, будто ты должен сдать супертрудный экзамен, к которому не готовился. Иногда оно появляется у меня и сейчас. Мне кажется, я ни разу не слышал тем летом имя Фишера, а затем я уехал из города в колледж. Пару лет я время от времени вспоминал о Гэри, но в конце концов он исчез из моей памяти, как и множество других вещей и событий, не имевших отношения к моей нынешней жизни.

И потому я оказался совершенно не готов к встрече двадцать лет спустя, когда он объявился на пороге моего дома и заговорил так, словно мы виделись только вчера.

Я сидел за своим письменным столом, пытался работать, но терпеливый наблюдатель выяснил бы, что я по большей части смотрел в окно, изредка бросая взгляды на монитор компьютера. В доме царила тишина, и, когда зазвонил телефон, от неожиданности я подскочил в кресле.

Я потянулся к трубке, немного удивившись, что Эми позвонила по городскому, а не на мобильный, но не более того. Разговор с женой был поводом прервать работу. А потом я смогу сварить кофе и выкурить на веранде сигарету. Так пройдет время. И наступит завтра.

– Привет, детка, – сказал я. – Какие новости с корпоративного фронта?

– Это Джек? Джек Уолен?

Мужской голос.

– Да, – ответил я, выпрямившись в кресле, весь внимание. – Кто это?

– Ты сидишь, дружище? Это Гэри Фишер.

Имя показалось мне знакомым, но у меня ушла целая секунда на то, чтобы преодолеть наслоения прошедших лет. Имена из прошлого – все равно что улицы, по которым ты давно не ездил. Не сразу вспоминаешь, куда они ведут.

– Ты меня слышишь?

– Да, – ответил я. – Просто я удивился. Гэри Фишер? Это и правда ты?

– Так меня зовут, – сказал он и рассмеялся. – Неужели я бы стал врать.

– Нет, наверное, – сказал я и на миг задумался: нашего домашнего телефона не было в справочниках. – А как ты раздобыл мой номер?

– Знакомый из Лос-Анджелеса дал. Я пытался дозвониться до тебя вчера вечером.

– Точно, – сказал я, вспомнив сообщение на автоответчике о паре звонков с неизвестного мне номера. – Ты не оставил сообщение.

– Я подумал, что это немного необычно – позвонить через двадцать лет.

– Немного, – не стал спорить я.

Мне было трудно себе представить, о чем мы можем говорить с Гэри Фишером, если только он не решил устроить встречу класса, что представлялось мне исключительно маловероятным.

– Итак, чем я могу тебе помочь, Гэри?

– На самом деле, скорее это я могу тебе помочь, – ответил он. – Или мы оба – друг другу. Послушай, а где точно ты живешь? Я приехал в Сиэтл на пару дней и подумал, что было бы здорово встретиться, вспомнить старые добрые времена.

– Берч-Кроссинг. Полтора часа от моря. Если что, у моей жены есть машина, – добавил я.

Эми любит повторять, что, если кому-нибудь удастся заманить в комнату достаточное количество социопатов и заставить их проголосовать, они бы выбрали меня своим королем. Наверное, она права. С тех пор как вышла моя книга, со мной связалось несколько человек из моего прошлого, хотя и не из такого далекого, где обитал Фишер. Я не стал тратить силы и отвечать на их электронные письма, которые переслал мне мой издатель. Ну, положим, мы были знакомы. И что дальше?

– Мне нужно убить день, – настаивал Фишер. – Отменилось сразу несколько встреч.

– Не хочешь говорить об этом по телефону?

– Долго рассказывать. Но, честно говоря, ты окажешь мне огромную услугу, Джек. Схожу с ума в этом своем отеле, а если я еще раз отправлюсь на рынок Пайк-плейс, я куплю громадную дохлую рыбину, которая мне не нужна.

Я задумался. Нежелание что-то делать держало любопытство в узде, но его поддержала та часть моего существа, для которой, как ни странно, имя Гэри Фишера все еще сохранило притягательность.

– Ладно, почему бы нам не встретиться, – сказал я наконец.

Он приехал в начале третьего. А я за это время не сделал ничего путного. Даже когда я позвонил Эми, чтобы спросить, как она поживает, мне пришлось общаться с автоответчиком. Я пытался найти утешение на кухне, когда услышал шум подъезжающей машины.

Я поднялся по полированным деревянным ступенькам, чтобы открыть входную дверь, и увидел черный «лексус» на том месте, где обычно стоит наш внедорожник – который сейчас находился в Сиэтле вместе с моей женой. Дверца машины открылась, из нее вылез тридцатилетний мужик, который зашагал к дому, и гравий громко захрустел у него под ногами.

– Джек Уолен, – сказал он, и дыхание облачком пара окутало его лицо. – А ты повзрослел. Надо же.

– Сам удивляюсь. Я делал все, чтобы этого не произошло.

Я сварил кофе, и мы пошли с чашками в гостиную. Гэри несколько минут рассматривал интерьер, потом внимательно изучал открывавшийся из больших окон с зеркальными стеклами вид на обсаженную деревьями аллею и наконец обратил свой взор на меня.

– Что ж… Все еще метаешь копье дальше всех? – спросил он.

– Понятия не имею, – ответил я. – Что-то в последнее время не представляется случая это проверить.

– Зря. Очень расслабляет. Я стараюсь швырять что-нибудь по крайней мере раз в неделю.

Он ухмыльнулся и на мгновение стал таким, каким я его помнил, только одет был получше. Он протянул руку над столиком, и я ее пожал.

– Хорошо выглядишь, Джек.

– Ты тоже.

И это было правдой. То, что мужчина в хорошей форме, всегда можно понять по тому, как он сидит. В позе сквозит уверенность, и ясно, что он сел не потому, что стоять ему труднее, – просто это одно из положений, в которых его тело себя прекрасно чувствует. Гэри выглядел ухоженным и, похоже, находился в отличной форме. Прекрасная стрижка, ни одного седого волоса, кожа того цвета, какого можно добиться здоровым питанием и отказом от курения, если вытерпишь такой стиль жизни. У него было лицо молодого сенатора с периферии, вроде тех, кто когда-нибудь может стать вице-президентом, и ясные голубые глаза. Единственная черта, которая невыгодно отличала его от меня, так это более заметные морщины вокруг глаз и рта, что невероятно меня удивило.

Он несколько мгновений молчал – вне всякого сомнения, тоже меня разглядывал. Встретив ровесника, видишь, как неотвратимо течет время.

– Я читал твою книгу, – сказал он, подтвердив мои подозрения.

– Значит, ты оказался среди меньшинства.

– Разве? То есть она не имела большого успеха? Странно.

– Да нет, продавалась книга вполне прилично, – признался я. – Даже лучше чем прилично. Проблема в том, что я не уверен, смогу ли написать следующую.

– Все почему-то думают, что человек должен делать одно и то же, – пожав плечами, проговорил он. – Чтобы ты, если можно так выразиться, поднял свой флаг на мачту, показал, кто ты такой. А может, тебе суждено создать только одну книгу…

– Может.

– Ты не хочешь вернуться в полицию? – Он прочел удивление на моем лице. – Ты благодаришь полицейское управление Лос-Анджелеса в начале книги, Джек.

Я невольно улыбнулся. Фишер по-прежнему умел произвести впечатление.

– Нет. С этим я покончил. А ты как зарабатываешь на жизнь?

– Корпоративное право. Я партнер в одной фирме на востоке страны.

То, что он стал адвокатом, меня не удивило и ничего мне не дало. Мы еще какое-то время обменивались стандартными репликами, вспоминали знакомые со школы места, былых приятелей, но костер прошлого не разгорался. Если вы поддерживаете связь в течение многих лет, яркий свет маяка помогает путешествовать по морю времени. В противном же случае испытываешь странное ощущение, встречая самозванца, присвоившего себе имя мальчишки из твоего детства. Хотя Фишер говорил о старых добрых временах, у нас с ним ничего такого не было, если не считать тренировок на одном стадионе или того факта, что мы оба смогли вспомнить меню в «Клевом Бобе». С тех пор в моей жизни произошло много всего, в его – очевидно, тоже. Было ясно, что мы оба не считали своих одноклассников друзьями и не сохранили связей с родным городом. Дети, какими мы когда-то были, казались мифом, придуманным для того, чтобы объяснить, куда делись первые двадцать лет нашей жизни.

– Так о чем ты хотел со мной поговорить? – сказал я, допив остатки кофе.

– Надоело вести светскую беседу? – улыбнувшись, спросил он.

– Это никогда не было моей сильной стороной.

– Я помню. А с чего ты взял, что я хочу о чем-то поговорить?

– Ты сам сказал. Кроме того, пока ты не добыл мой новый номер телефона, ты, скорее всего, думал, что я живу в Лос-Анджелесе. А дорога оттуда до Сиэтла занимает вовсе не пару часов. Значит, я тебе зачем-то нужен.

Он кивнул, улыбаясь моей сообразительности, и спросил:

– А как ты вообще нашел это место? Берч-Кроссинг. Интересно, оно есть на картах?

– Его нашла Эми. Мы много говорили о том, чтобы переехать из Лос-Анджелеса. Точнее, я говорил. Она получила такую работу, что мы можем жить где угодно, если оттуда можно добраться до аэропорта. Эми нашла это место в Интернете или еще где-то и съездила посмотреть. Я поверил ей на слово.

– Тебе здесь нравится?

– Ясное дело, – ответил я.

– Совсем не похоже на Лос-Анджелес.

– Как раз в этом и смысл.

– Дети есть?

– Нет.

– У меня двое. Старшему пять, младшему два. Тебе стоит попробовать, дружище. Дети меняют жизнь.

– Да, так говорят. А где теперь живешь ты?

– В Эванстоне. Хотя работаю в центре Чикаго. Думаю, пора все рассказать.

Он несколько мгновений смотрел на свои руки, а затем перешел к делу.

Глава 2

– Мне известно следующее, – начал он. – Три недели назад в Сиэтле были убиты двое людей. Женщина и ее сын, в их собственном доме. Полицию вызвали после того, как сосед почувствовал запах дыма и, выглянув наружу, увидел в доме огонь. Когда полицейские вошли внутрь, они нашли в гостиной Джину Андерсон, тридцати семи лет. Кто-то выбил ей челюсть и сломал шею. В другом конце комнаты лежал Джошуа Андерсон. Ему выстрелили в голову, а затем тело подожгли. Однако пожарные утверждают, что дом загорелся не из-за этого: когда они прибыли, огонь только добирался до дверей комнаты. Пожар начался в подвале, где Билл Андерсон, муж убитой, устроил себе мастерскую. Судя по тому, как там все выглядело, кто-то ее разгромил, вытащил из шкафов все бумаги и поджег их. Не знаю, насколько хорошо ты знаком с Сиэтлом, но дом Андерсонов находится в районе Бродвея, севернее центра города. Дома стоят очень близко друг к другу – двухэтажные бунгало, в основном деревянные. Если бы начался настоящий пожар, он бы тут же переметнулся на соседние дома и стер с лица земли целый квартал.

– А где муж? – спросил я.

– Никто не знает. В начале вечера он встретился с двумя друзьями. Они относительно регулярно, примерно раз в шесть недель, собираются вместе, чтобы провести вечер. Он преподает в местном колледже, который находится примерно в километре от его дома. Его приятели сказали, что Андерсон был с ними до четверти одиннадцатого. Выйдя из бара, они разошлись каждый в свою сторону. С тех пор Андерсона не видели.

– Что удалось выяснить полиции?

– Никто не видел, чтобы вечером кто-то заходил или выходил из дома. Главный подозреваемый – Андерсон, и они не рассматривают никаких других версий. Они лишь пытаются понять, почему он это сделал. Его коллеги, знакомые говорят, что в последние недели – может, месяц, может, больше – он казался встревоженным. Но никто ничего не может сказать касательно того, какие у него могли быть неприятности, никто не слышал никаких разговоров о другой женщине или о чем-то в таком духе. Преподаватели зарабатывают не слишком много, а Джина Андерсон не работала, но никаких свидетельств серьезных финансовых проблем тоже нет. На жену оформлена страховка, но она не стоит даже того, чтобы встать с дивана, не говоря уже об убийстве.

– Это сделал муж, – произнес я полицейское заклинание. – Всегда убийцей оказывается муж. Кроме тех случаев, когда это жена.

Фишер покачал головой:

– Я так не думаю. По словам соседей, у Андерсонов были прекрасные отношения. Их сын любил громкую музыку, но в остальном все было хорошо. Никаких ссор, никакого накала.

– Плохие семьи похожи на мозг алкоголика. Нужно оказаться внутри, чтобы понять, что там происходит.

– И что, по-твоему, произошло?

– Сценариев может быть несколько. Возможно, тем вечером Билл собрался поколотить жену по неизвестному, а может, даже недоступному для нашего понимания поводу. Сын слышит шум, спускается вниз и кричит отцу, чтобы он остановился. Но тот не обращает на него внимания. Сын видит подобные сцены всю свою жизнь и решает, что с него наконец хватит. Он идет к шкафу и берет отцовский пистолет. Возвращается и говорит, что он не шутит, что папаша должен прекратить бить его мать. Они начинают драться, папаша хватает пистолет, или он выстреливает случайно, могло быть все, что угодно. Пуля попадает в сына. Жена начинает дико кричать, сын лежит на полу, и Андерсон понимает, что вот это ему уже с рук не сойдет. Он нарочно поджигает ту часть дома, где находится его маленькое царство, чтобы все выглядело так, будто в дом забрался кто-то чужой. В общем, уничтожает все улики против себя. Сейчас он наверняка в другом конце страны, хлещет стопку за стопкой, страдая от мук раскаяния, или убеждает себя, что они сами во всем виноваты. Либо через неделю он убьет себя, либо через полтора года его поймают в Северной Каролине, где он будет жить-поживать с какой-нибудь официанткой.

Фишер некоторое время молчал.

– Возможно, это разумная версия, – сказал он наконец. – Но я в нее не верю. По трем причинам. Во-первых, Андерсон – типичный экземпляр книжного червя да еще весит чуть более пятидесяти килограммов. Он не похож на человека, который может доминировать над двумя другими людьми.

– Вес тут ни при чем, – сказал я. – Доминируют с помощью мозгов, а не мускулов. Всегда.

– Чего тоже нельзя сказать про Андерсона, но пока оставим это. Вторая причина состоит в том, что свидетельница видела, как кто-то похожий на Андерсона появился на улице примерно в двадцать минут одиннадцатого. Но никто не обращает на нее внимания, потому что она старая, не совсем в своем уме и под завязку накачана солями лития[3]. Однако она твердит, что видела, как он прошел по дороге ровно настолько, чтобы увидеть свой дом, затем развернулся и побежал.

– Такого свидетеля в суд не вызовешь, – сказал я. – И даже если она действительно его видела, Андерсон мог пытаться это изобразить для нее, чтобы обеспечить себе алиби. Что еще у тебя имеется?

– Вот что. Джошуа Андерсон умер от ожогов, но он уже покидал наш мир из-за огнестрельного ранения в лицо. Однако на месте преступления пулю не нашли. В отчете патологоанатома высказано предположение, что она попала в череп, но так и не вышла наружу. Выходного отверстия нет. Зато имеются указания на более позднюю рану, нанесенную острым предметом. Получается, что тот, кто его убил, затем при помощи ножа достал пулю, когда одежда мальчика уже занялась пламенем. Мне не кажется, что преподаватель физики на такое способен. – Он откинулся на спинку стула. – И для начала – у него не было пистолета.

– Да, три нестыковки, – пожав плечами, сказал я. – Без них не бывает. Но я бы поставил на мужа. А каков твой интерес?

– Убийство имеет отношение к одному делу, которым занимается наша фирма, – ответил он. – Пока больше я не могу тебе сказать.

Я понял, что Фишер что-то скрывает, но детали его профессиональной жизни меня не касались.

– А почему ты рассказал все это мне?

– Мне нужна твоя помощь.

– В чем?

– Разве непонятно?

– Не очень понятно, – покачав головой, признался я.

– Мне, точнее, фирме нужно узнать, что произошло на самом деле.

– Но ведь полиция уже занимается этим делом.

– Копы изо всех сил пытаются доказать, что Андерсон убил свою жену и сына, но я думаю, тут что-то другое.

Я улыбнулся:

– Я уже понял, что ты так думаешь. Но это вовсе не значит, что ты прав. И я по-прежнему не понимаю, почему ты приехал ко мне.

– Ты коп.

– Бывший.

– Это то же самое. У тебя есть опыт в проведении расследований.

– Для разнообразия, ты получил неверные сведения, Гэри. Я все время прослужил в патрульном отделе. Уличный пехотинец.

– Речь не об официальном стаже. Я знаю, что ты так и не стал детективом. А еще мне известно, что ты и не пытался.

Я наградил его суровым взглядом:

– Гэри, если ты хочешь сказать, что каким-то образом получил доступ к моему личному делу, тогда…

– Не было необходимости, Джек. Ты умный парень. Если бы ты хотел стать детективом, ты бы им стал. Однако этого не произошло, а посему я пришел к выводу, что ты и не пытался.

– Я не слишком чувствителен к лести, – заявил я.

– Это мне тоже известно, – улыбнувшись, сказал он. – А еще я помню, что ты предпочитал не пытаться вовсе, чем попытаться и потерпеть поражение, и, возможно, это главная причина, по которой ты почти десять лет прослужил на улицах.

Прошло довольно много времени с тех пор, как кто-то со мной так разговаривал, и он понял это по выражению моего лица.

– Слушай, – проговорил он, подняв вверх руки. – Какой-то неправильный разговор у нас получается. Извини. То, что случилось с Андерсонами, на самом деле не слишком меня занимает. Но дело довольно странное, и моя жизнь стала бы немного легче, если бы удалось его распутать. Я читал твою книгу. Мне показалось, что оно может тебя заинтересовать.

– Я признателен тебе за то, что ты вспомнил обо мне, – сказал я. – Но та жизнь осталась в прошлом. Кроме того, я работал в Лос-Анджелесе, а не в Сиэтле. Я не знаю города и его жителей. Я могу сделать чуть больше, чем ты, и намного меньше, чем копы. Если ты правда считаешь, что они неправильно расследуют дело, тебе следует поговорить с ними, а не со мной.

– Я пытался, – сказал он. – Они думают то же, что и ты.

– Возможно, именно так все и было. Простая история, печальный конец.

Фишер медленно кивнул, глядя в окно. Смеркалось, и небо приобрело свинцовый оттенок.

– Похоже, погода портится. Но мне, пожалуй, пора – не хочу ехать через горы в темноте.

– Извини, – сказал я, вставая. – Проделав такую дорогу, ты, наверное, рассчитывал на большее.

– Я хотел услышать независимое мнение, и я его услышал. Жаль, что оно оказалось не таким, на какое я надеялся.

– Все то же самое можно было сказать и по телефону, – улыбнувшись, заметил я. – Как я и говорил.

– Да, я знаю. Но… я был рад тебя повидать, да еще через столько лет. Поболтать о прошлом. Давай не будем больше терять связь.

Я ответил, что да, было приятно встретиться и да, нам следует поддерживать связь, и на этом все закончилось. Мы еще немного поговорили о пустяках, а затем я проводил его до двери и некоторое время смотрел вслед его машине.

После того как она скрылась из вида, я еще немного постоял на улице, хотя и похолодало. У меня было ощущение, словно ко мне на спортплощадке подошел большой мальчик и спросил, не хочу ли я с ними поиграть, а я отказался – из гордости. Похоже, годы не делают нас взрослее.

Я вернулся в дом и вновь уселся за письменный стол. И потратил, возможно, последний нормальный вечер в своей жизни на изучение вида из окна, просто дожидаясь, когда пройдет время.

Иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы я в то утро трудился изо всех сил и Фишеру пришлось бы разговаривать с автоответчиком. Скорее всего, я бы не стал ему перезванивать. Впрочем, не думаю, что это имело бы какое-то значение. Мне кажется, перемены все равно маячили на горизонте и их было не избежать. Я бы с радостью сказал, что ничто их не предвещало, что они свалились на меня неожиданно, но это будет неправдой. Знаки были повсюду. Временами в последние девять месяцев (или гораздо раньше?) я замечал небольшие изменения. Но я старался не обращать на них внимания, продолжать жить, как жил, а посему, когда это случилось, я почувствовал себя так, словно свалился с надежного плота, много лет плывущего по реке, и вдруг обнаружил, что никакой воды подо мной никогда не было, а лежу я навзничь на пыльном поле, где нет ни одного деревца, нет гор, нет вообще ничего, и мне не понять, как я сюда попал оттуда, где находился прежде.

Мое падение, похоже, началось не сразу, оно набирало скорость благодаря мелким подвижкам, еле заметным изменениям. Это началось, по крайней мере, с того часа, как я стоял вечером на веранде своего нового дома, а может быть, за месяцы или годы до того. Но пытаться распутать бесконечный клубок причинно-следственных связей – это все равно что сказать, будто важен не момент, когда на тебя налетела машина, или доля секунды, когда ты, не глядя по сторонам, сошел с тротуара на дорогу, а что твои проблемы начались тогда, когда ты в первый раз легкомысленно отнесся к своей безопасности. Однако в памяти остается мгновение удара. Скрежет и грохот, секунда, когда машина тебя сбивает с ног и будущее перестает для тебя существовать.

Короткое мгновение, когда тебе вдруг становится ясно, что в твоем мире произошли страшные перемены.

Глава 3

Пляж на берегу Тихого океана, полоса песка кажется бесконечной. Почти белая днем, сейчас, в гаснущем свете, она матово-серая. Одинокие следы смыла вода – природа совершила один из множества своих терпеливых актов разрушения. Летом дети проводят здесь выходные, излучая сияние беззаботной юности и слушая оглушительную музыку по своим детским приемникам. Сезонный отстрел детей, увы, не производится, и они продолжают жить своей счастливой, только начавшейся жизнью, производя слишком много шума по всей планете. В четверг, да еще поздней осенью, пляж представляет собой пустынное зрелище, если не считать деловито снующих куликов, которые носятся над водой, а их лапки мелькают, точно ноги занятных механических игрушек. Сейчас они закончили дневные дела и улетели в свои постели, а на пляже воцарились тишина и покой.

Примерно в километре от берега расположился симпатичный городок Кэннон-Бич. В нем есть несколько неприметных отелей, но по большей части здесь стоят скромные летние домики не выше двух этажей, каждый на приличном расстоянии от своих соседей. Некоторые похожи на приземистые белые прямоугольники, которые давно пора оштукатурить заново, другие представляют собой более смелые восьмиугольные конструкции из дерева. И ото всех через дюны к песчаному пляжу тянутся потрепанные временем мостки.

Сейчас ноябрь, и почти во всех домах не зажжен свет, запах лосьона для загара и свечей заперт внутри, дожидаясь будущих отпусков и каникул, когда появятся родители, с мрачным видом разглядывающие новые серебряные пряди в незнакомых зеркалах, и дети, ставшие выше и немного дальше от взрослых, которые когда-то были центром их вселенной.

Целых два дня не было дождей – что довольно редко для Орегона в это время года, – но сегодня вечером над морем, точно капля чернил, расползающаяся в воде, собираются мрачные тучи. Им потребуется час или два, чтобы добраться до суши, и там они окрасят тени в густой черно-синий цвет и наполнят воздух равнодушным дождем.

А пока на песке, у самой линии прибоя, сидит девочка.

Ее часы показывали без двадцати пяти шесть, и это ее обрадовало. Когда будет без пятнадцати, ей придется вернуться домой – ну не совсем домой, а в коттедж. Папа всегда называет его пляжным домиком, а мама – коттеджем, но папы сейчас с ними нет, значит это коттедж. Отсутствие папы несло с собой и другие изменения, над одним из которых Мэдисон как раз и размышляла.

Когда они приезжали, чтобы провести на берегу неделю, все дни были похожи друг на друга. Они отправлялись в Кэннон-Бич, заходили в одну из галерей (один раз), покупали продукты в магазине (два раза) и проверяли, не появилось ли что-нибудь здоровское в игрушечном магазине Джеппетто (столько раз, сколько Мэдисон удавалось уговорить маму; рекорд – три раза). Почти все остальное время они проводили на берегу. Рано вставали, гуляли по пляжу, а затем возвращались. Целый день сидели, плавали и играли – с перерывом в полдень, чтобы поесть бутербродов и немного остыть, – а затем, около пяти, снова длинная прогулка, в обратную сторону.

Утренняя прогулка – чтобы проснуться и наполнить сонные головы светом. Дневная же посвящалась ракушкам и плоским морским ежам. И хотя они увлекали скорее маму (она хранила дома, в коробке из-под сигарет, все, что им удавалось найти), их искали втроем – семья, у которой есть одна, общая цель. После прогулки – душ, потом кукурузные чипсы с фасолевым соусом и запотевшие стаканы с тропическим «кулэйдом»[4], а затем они ехали обедать в «Тихоокеанские ковбойши» в Кэннон-Бич, где на стенах висят рыболовные сети, подают креветки с хлебом и соусом, а официанты называют тебя «мэм», даже если ты еще маленькая.

Когда Мэдисон и ее мама приехали сюда вчера, все было не так. Во-первых, другое время года и к тому же холодно. Они молча разобрали вещи и, следуя привычке, немного погуляли по берегу, но хотя мама вроде как смотрела на линию прилива, она ни разу не наклонилась даже за кусочком кварца, одна сторона которого горела розовым светом, а раньше она непременно бросилась бы его поднимать. Когда они вернулись, Мэдди нашла в шкафу оставшийся с прошлого раза «кулэйд», но мама забыла купить еды. Мэдисон начала возмущаться и тут увидела, как медленно двигается ее мама. Тогда она замолчала. «Ковбойши» закрылись на зимний ремонт, поэтому они поехали в другое место и сидели в большом пустом зале у окна, выходящего на темное, затянутое плоскими тучами море. Она ела спагетти, что ее вполне устраивало, но на берегу моря полагалось есть совсем другую еду.

На следующий день сильно похолодало, и они почти совсем не гуляли. Мама, завернувшись в одеяло и надев темные очки, все утро просидела с книгой в руках в том месте, где начинаются мостки, ведущие к дюнам. Потом она вошла в дом, сказав Мэдисон, что та может остаться на улице, если хочет, но не должна отходить от коттеджа больше чем на полсотни метров.

Некоторое время Мэдисон радовалась, что пляж принадлежит только ей. В море она не заходила. Хотя раньше ей это нравилось, в последние пару лет она начала опасаться большого количества воды, даже когда не было так холодно. Она с удовольствием построила и украсила замок. Потом вырыла ужасно глубокую яму.

Но к пяти часам у нее начался зуд в ногах. Она встала, потом села. Еще немного поиграла, хотя игра ей уже порядком надоела. Плохо, что они пропустили утреннюю прогулку, но то, что они не идут гулять сейчас, по-настоящему странно. Гулять очень важно. Наверное. Потому что зачем иначе они стали бы это постоянно делать?

В конце концов Мэдисон немного прошлась по берегу и несколько мгновений постояла, не зная, что делать дальше. Пляж оставался пустым, серое небо низко нависло над морем, воздух становился все холоднее. Она продолжала стоять, когда налетел первый сильный порыв ветра, предвестник бури, принялся трепать ее одежду, и брюки облепили ноги. Она ждала, глядя в ту сторону, где дюны скрывали коттедж.

Ее мама не появилась.

Мэдисон размеренно прошла сорок метров направо, отсчитывая расстояние большими шагами. У нее возникло странное ощущение, и она тут же повернула назад и дошагала до того места, откуда начала свой путь, а потом прошла еще сорок метров. Это можно было считать прогулкой, когда просто идешь без цели, и в ушах у тебя раздается плеск воды, и ты видишь, как мелькают внизу ступни твоих ног, и твои глаза то и дело выхватывают мимолетные узоры, возникающие между набегающими на берег волнами и жестким мокрым песком.

И она снова проделала тот же путь. Потом еще раз. И продолжала до тех пор, пока две точки поворота не превратились в пару следов неведомого животного. Она пыталась заставить волны шуметь так, как они шумели всегда. Пыталась не думать о том, где они будут сегодня ужинать и как будут молчать почти все время. Пыталась не…

И вдруг она замерла на месте и медленно наклонилась, протягивая вперед руку. Мэдисон вытащила какой-то предмет из коллажа, составленного из спутанных водорослей, кусочков дерева, раздавленных домиков морских жителей. Она поднесла находку к глазам, не веря в свою удачу.

Мэдисон нашла почти целенького морского ежа.

Да, конечно, он был маленьким, не больше монетки в четверть доллара, с несколькими вмятинами по краям, кроме того, более серым, чем большинство тех, что они находили раньше, да еще запачканным чем-то зеленым с одной стороны. Но это не считается. Точнее, считалось бы, если бы все было как прежде. А так не было.

Мгновение, которое должно было принести ликование, стало тягостным и печальным. Она поняла, что будь ее находка величиной с тарелку и совершенно безупречной, как сувенир с прилавка, – это все равно не имело бы никакого значения.

Мэдисон опустилась на песок и взглянула на плоскую раковину у себя в руке. Затем мягко сжала находку в ладони и стала смотреть на море.

Прошло десять минут, а она продолжала сидеть на том же месте, когда услышала какой-то звук, словно большая птица летела к ней вдоль линии прибоя, размахивая громадными черными крыльями. Мэдисон повернула голову.

На берегу стоял мужчина.

Метрах в тридцати от нее. Он был высоким, и у него за спиной развевались полы черного пальто – они-то и издавали эти звуки, – на которое злобно набрасывался холодный ветер, словно слетевший с грозового, похожего на черно-пурпурное разбушевавшееся море неба. Мужчина стоял неподвижно, засунув руки глубоко в карманы. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь тучи, падал на него со спины, и она не видела его лица. Однако Мэдисон сразу поняла, что он смотрит на нее. Иначе зачем бы ему здесь стоять, точно пугало, сотканное из теней, да еще в одежде, которая скорее подходит для церкви или кладбища, а вовсе не для прогулок по пляжу?

Она бросила мимолетный взгляд через плечо, пытаясь определить, как далеко до мостков, ведущих к коттеджу. Они находились не прямо рядом, но достаточно близко. Она сумеет быстро добраться до дома. Может быть, так и следует сделать, тем более что большая стрелка уже остановилась на без четверти.

Но вместо этого она отвернулась от мостков и снова посмотрела на темный, неспокойный океан. Неправильное решение, частично вызванное тем, что никто не похлопал ее по плечу, когда она нашла то, что теперь держала в руке, но она его приняла, и в конце концов винить было некого.

Мужчина подождал немного, а потом направился к ней. Он шел по прямой и, казалось, не обращал внимания на воду, которая с шипением накатывала на его ботинки и снова отступала. Под его ногами хрустели ракушки. Он ими явно не увлекался, и их судьба его не волновала.

Внезапно Мэдисон поняла, что ведет себя глупо. Ей следовало сразу же, когда у нее было значительное преимущество, сорваться с места и побежать. Просто встать и пойти домой. Теперь она уже могла рассчитывать только на элемент неожиданности, на то, что мужчина подумал: если она не побежала раньше, значит не побежит вовсе. Мэдисон решила подождать, когда он подойдет поближе, а затем сорваться с места и с громкими криками броситься бежать со всех ног. Мама наверняка оставила дверь открытой. Наверное, она даже идет сюда, чтобы выяснить, почему Мэдди еще не вернулась. Обязательно идет, ведь Мэдди опоздала по всем возможным меркам. Но в глубине души Мэдисон знала, что ее мама сидит в кресле, опустив плечи, и смотрит на свои руки, как смотрела вчера вечером, когда они вернулись из ресторана.

И потому она лишь встала на изготовку, убедившись в том, что ступни надежно стоят на песке, ноги напряжены, как пружины, готовые в любую секунду сорваться с места.

Мужчина остановился.

Мэдисон намеревалась смотреть на волны до последней секунды, словно она не видит мужчину, но вместо этого вдруг поняла, что немного повернула голову, чтобы проверить, что происходит.

Мужчина остановился раньше, чем она ожидала, метрах в двадцати от нее. Теперь она уже смогла разглядеть его лицо, поняла, что он намного старше ее папы, может, даже старше дяди Брайана, которому пятьдесят. Дядя Брайан всегда улыбался, как будто пытался вспомнить шутку, услышанную на работе, и не сомневался, что она всем понравится.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал мужчина, его голос, сухой и тихий, прозвучал ясно и четко.

Мэдисон поспешно отвернулась, чувствуя, как отчаянно забилось в груди сердце. Она, безотчетно стараясь не повредить свою находку, которую держала в левой руке, уперлась в песок правой, готовая с силой от него оттолкнуться.

– Но сначала я хочу кое-что узнать, – проговорил незнакомец.

Мэдисон понимала, что должна броситься бежать, причем как можно быстрее. Дядя Брайан был толстым и совсем не мог бегать. Незнакомец и в этом от него отличался. Она сделала глубокий вдох и решила, что сорвется с места на счет три. Один…

– Посмотри на меня, девочка.

Два…

А в следующее мгновение мужчина оказался между Мэдисон и дюнами. Он двигался так быстро, что она даже не заметила, как это произошло.

– Тебе понравится, – сказал он как ни в чем не бывало. – Я обещаю. Ты этого хочешь. Но сначала ты должна ответить на мой вопрос. Договорились?

Его голос стал мягче, и Мэдисон с грустью подумала, что совершила глупость, теперь она поняла, почему мамы и папы требуют, чтобы дети возвращались домой в определенное время, не уходили слишком далеко, не разговаривали с незнакомыми людьми и много чего другого. Оказалось, что родители вовсе не злые, вредные и скучные. Они старались предотвратить то, что должно было случиться с ней сейчас.

Она посмотрела мужчине в лицо и кивнула. Она не знала, что еще можно сделать, и надеялась, что это поможет. Мужчина улыбнулся. На одной щеке у него было несколько мелких темных родинок. А зубы оказались неровными и желтыми.

– Хорошо, – сказал он и сделал еще один шаг в ее сторону.

Он вынул руки из карманов, и Мэдисон увидела, что у него длинные бледные пальцы.

В голове у нее прозвучало слово «три», но так тихо, что она ему не поверила. Ее ноги и руки больше не напоминали жесткие, напряженные пружины, они стали будто из ваты.

Мужчина был уже слишком близко. От него пахло сыростью, а глаза горели странным светом, словно он нашел то, что долго искал.

Он присел на корточки рядом с ней, и запах неожиданно стал сильнее, ей ударила в нос какая-то земляная вонь, и Мэдисон подумала, что так пахнут части тела, которые обычно принято скрывать под одеждой.

– Ты умеешь хранить секреты? – спросил он.

Глава 4

Я вернулся домой где-то в четверть десятого вечера. Если не считать того, что я купил молоко и кофе, мое путешествие было исключительно бесполезным: Эми следила за тем, чтобы в наших шкафах имелось все необходимое. Прогулка получилась приятной, и я бы все равно пошел пешком, даже если бы машина была здесь. Я сидел перед кофейней, пил маленькими глотками кофе и листал газету, из которой узнал кое-какие новости: несколько дней назад пересеклись траектории двух машин, но никто не пострадал, совсем; какую-то шишку местного значения в двенадцатый раз выбрали в школьный комитет, что уже само по себе вызывало сомнения в его здравом уме; галерея «Каскад» искала «взрослого человека для организации продажи картин и скульптур, изображающих орлов, медведей и индейских воинов». Опыт не требовался, но кандидаты должны были быть готовы следовать за мечтой. Работа не для меня, даже если мое сочинительство застопорится. Я надеялся, что галерее все-таки удастся найти подходящего человека и что счастливый победитель конкурса будет достаточно взрослым. Мне совсем не нравилась мысль о том, что репродукции ограниченного тиража и предметы искусства станут продавать подростки.

Я дольше, чем было необходимо, побродил среди полок в магазине «У Сэма», брал что-нибудь, потом ставил на место. Обнаружил пару высококлассных товаров, которые стоило ожидать в более дорогом магазине, в основном пиво, а у кассы добавил к своим покупкам роман Стивена Кинга в мягкой обложке. Я его уже читал, но большинство моих книг осталось на складе в Лос-Анджелесе, а эта лежала прямо передо мной на расшатанной стойке, заполненной потрепанными творениями Дэна Брауна и облаченными в блестящие обложки любовными романами, в авторах которых, как правило, значится какое-нибудь женское трио.

Вернувшись на стоянку, я убрал мешок с покупками в рюкзак и некоторое время постоял в задумчивости. В царившей вокруг тишине мерно звучал двигатель пикапа. Я видел его владельца в магазине, местного парня с грубыми чертами лица и мхом в ушах, который проигнорировал меня, поскольку именно такого отношения заслуживают все приезжие. Я нарочно поздоровался с ним лишь затем, чтобы его позлить. Из «Ребра Лаверны» на противоположной стороне улицы появилась пара, они с трудом переставляли ноги, точно неожиданно оказались в шторм на палубе корабля. «Лаверна» славилась своими огромными порциями. И похоже, пара знала об этом не понаслышке. Усталая женщина катила мимо магазина детскую коляску с видом человека, который вынужден заниматься делом, не доставляющим ему ни капли удовольствия, а ее ребенок сражался с вечерним покоем всеми возможными способами, главным образом звуковыми эффектами. Женщина увидела, что я на нее смотрю, и проговорила так, будто это все объясняет:

– Десять месяцев.

Я, смутившись, отвернулся.

На дороге мигнули огни проезжающей машины.

Я все еще не хотел есть. Не хотел идти пить пиво в бар. Я мог пройти по улице и посмотреть, открыт ли еще книжный магазинчик. Скорее всего, нет, а у меня уже был роман, что, как правило, помогало провести ночь. Экспедиция подошла к концу, и мой корабль налетел на рифы покупки, сделанной под настроение.

Итак, что теперь? Решай, в какое приключение ты пустишься дальше.

В конце концов я пошел назад тем же путем, мимо длинной вереницы магазинов, из которых состоял Берч-Кроссинг. По большей части здания здесь были одноэтажные, с деревянным фасадом – кабинет дантиста, парикмахерская, аптека чередовались с заведениями, имевшими и вовсе непрезентабельную наружность. Среди них была и галерея «Каскад», где Эми уже купила две патологически старательные картины, пропитанные идеей Запада. Тут и там возникали флегматичные кирпичные строения, возведенные во времена, когда отцы города в дорогих сюртуках верили в то, что ему суждено стать совсем не тем, чем он стал. В одном из таких строений находилась «Лаверна», в другом банк, уже не принадлежащий городу, а в третьем вам предлагали купить мебель под старину. Эми и здесь кое-что приобрела, например экземпляр, служивший мне теперь письменным столом. Улица заканчивалась маленькой заправкой, ее построили в виде горного шале, но в конце концов она превратилась в офис шерифа, стоящий в стороне от шоссе. Я отчаянно сражался с желанием посмотреть на него, когда проходил мимо, и мне стало интересно, сколько же пройдет времени, прежде чем какая-нибудь часть моего существа поймет наконец, зачем этот офис нужен.

Я пересек двухполосное шоссе, прежде чем свернуть на последний в городе поворот налево. Дорога вела в лес, на оградах тут и там висели надежные традиционные почтовые ящики, а ворота вели к домам, расположенным в конце длинных подъездных дорожек. Я дошел до ящика с надписью «ДЖЕК И ЭМИ УОЛЕН». Но вместо того, чтобы открыть ворота, решил перелезть через них, как сделал, когда выходил. Однако я не учел увеличившийся вес моего рюкзака и чудом не пропахал лицом землю. Недавно я снова стал заниматься физическими упражнениями, устраивая пробежки по Национальному лесу, территория которого начиналась сразу за нашими воротами. Сейчас, когда мышцы болели уже не так сильно, я чувствовал себя значительно лучше, но мое тело отказывалось забыть, что прошел целый год с тех пор, как я был в хорошей физической форме.

И хотя меня никто не мог увидеть, я почувствовал себя полным дураком и обругал ворота за то, что они подстроили мне такую гадость. Мой отец любил повторять, что неодушевленные предметы ненавидят людей и замышляют у них за спиной всякие мерзости. Наверное, он был прав.

Я прошел по проложенной автомобильными шинами колее к месту, которое, как утверждал договор об аренде, далее следует называть моим домом. Снова похолодало, и я подумал, что, возможно, сегодня ночью наконец пойдет снег. А еще, уже в который раз, спросил себя, как мы будем входить и выходить из дома, когда это произойдет. Говорят, что неизбежны лишь смерть и налоги. Местные жители придерживались такого же мнения о снеге и относились к нему без восторженного романтизма. Агент по продаже недвижимости вскользь заметил, что в зимние месяцы удобно пользоваться снегоходом. У нас не было снегохода, и мы не собирались его покупать. Вместо этого я делал запасы сигарет, чили в банках и квашеной капусты. Не знаю почему, но мне страшно нравится квашеная капуста.

Колея нырнула вниз, а затем снова начала подниматься на гряду. Примерно в километре от дороги она расширялась, превращаясь в место для парковки. Отсюда дом казался не слишком респектабельным – одноэтажный, обшитый старыми кедровыми досками, летом большей частью скрытый деревьями. Именно так он выглядел на фотографии, которую я видел в Интернете, милый и очень деревенский. Но зимой и в реальной жизни дом был больше похож на противоядерный бункер, а голые ветки деревьев – на обхватившие его лапы дохлых пауков. Только внутри вы начинали понимать, что оказались на высоте двух с половиной этажей. Бóльшую часть северной стены, там, где скала резко обрывалась вниз, занимало окно в два человеческих роста. Днем отсюда открывался вид на заросшую лесом долину, уходившую к горе Уэнатчи и дальше, к Каскадным горам и Канаде. Побывавший у меня Гэри Фишер тоже понял, что от этих картин невозможно оторвать взгляд. С веранды виднелся пруд в сто пятьдесят метров в поперечнике, который находился внутри границ нашей собственности, раскинувшейся на полтора гектара. Ближе к вечеру над долиной парили хищные птицы, издалека похожие на падающие листья.

Я разложил покупки в отведенные для них места на кухне. На дальнем конце стола стоял телефон с автоответчиком и подмигивал мне своим глазом.

– Давно пора, – произнес я первые слова, которые услышал дом с тех пор, как ушел Фишер.

Впрочем, ничего полезного мне узнать не удалось. Звонили два раза, но никто не оставил никаких сообщений. Я пожелал нарушителям моего спокойствия отправляться ко всем чертям, а заодно отругал себя за то, что не активировал функцию определения номера. Она в нашем телефоне есть, но инструкцию к нему, судя по всему, переводила с японского какая-то полоумная болонка. Чтобы просто изменить запись на автоответчике, пришлось бы обратиться за помощью в НАСА. Я понимал, что звонила не Эми, которая знала, как я ненавижу, когда не оставляют сообщений, поэтому она хотя бы сказала скрипучим голосом: «Никаких сообщений, господин».

Я достал мобильный и нажал кнопку быстрого набора ее номера, придерживая трубку плечом и одновременно доставая из холодильника пиво. После пяти гудков снова включился автоответчик. Ее деловой голос ласково поблагодарил меня за то, что я позвонил, и пообещал со мной связаться. Я оставил ей сообщение, сказав, чтобы она сделала это непременно. В очередной раз.

– Причем как можно быстрее, – пробормотал я, уже убирая телефон в карман.

Я пошел с пивом в кабинет. Эми зарабатывала больше, так что у нее был более роскошный кабинет внизу. В моем же имелся картотечный шкаф со справочными материалами, жутко дорогой старый стол и дешевый и невероятно старый стул, обнаруженный мной в гараже. На столе стоял только мой ноутбук. Совсем не пыльный, потому что я старательно протираю его рукавом каждое утро. Мне приходило в голову забить его за ненадобностью досками, но вот незадача – в доме нет гвоздей. Я приглушил свет и сел. Когда я раскрыл ноутбук, он ожил. Опыт, похоже, его ничему не научил. Он предложил мне программу для обработки текста, в котором совсем немного слов прошло эту обработку, частично из-за того, что панорамный вид на дугласовые пихты и ковер из желтых цветов, открывавшийся из окна, завораживал меня, и я мог смотреть на него часами. Я знал, что, когда пойдет снег, вполне смогу и вовсе не открывать компьютер. Правда, отвлекаться по ночам гораздо труднее, потому что, если не считать нескольких веток, на которые попадает свет из моего окна, больше ничего не видно. Так что, может, сейчас моя голова и мои пальцы наконец проснутся и примутся за общую работу. Может, я сумею придумать, чтó сказать, и мне удастся потратить на это некоторое время.

Может быть, я сумею забыть о том, что прошел всего месяц, а меня уже от всего этого тошнит – так мне скучно.

Я сидел за своим столом, потому что два года назад я написал книгу про некоторые места Лос-Анджелеса. Я говорю «написал», хотя по большей части она состояла из фотографий, но и это слишком громко сказано. Я делал снимки с мобильного. Однажды я оказался в каком-то месте с телефоном в руке и заснял то, что увидел. Скинув все снимки на компьютер, я отметил, что вышло очень даже неплохо. Техническое качество было таким низким, что картинка являла собой остановленное мгновение, смазанное и эфемерное. Это стало привычкой, и когда у меня набралось достаточно фотографий, я объединил их в один документ, снабдив каждую своим комментарием.

Постепенно подписи становились все длиннее, и вскоре каждый снимок сопровождался страницей или двумя текста, иногда даже больше. Как-то раз вечером Эми вошла, когда я этим занимался, и попросила почитать. Я не возражал, поскольку нисколько не волновался, зная, что она не станет надо мной смеяться, и, если честно, меня мало интересовало, что она скажет. Прошла пара дней, и она вручила мне имя и телефон человека из издательства, которое выпускает иллюстрированные книги. Я долго отшучивался, но она убеждала меня попытаться, и, ни на что особенно не рассчитывая, я послал ему файл.

Как-то днем, через три недели, он мне позвонил и предложил двадцать тысяч долларов. Исключительно от удивления я ляпнул: «Конечно, валяйте». Эми завизжала от восторга и пригласила меня в ресторан.

Книга вышла восемь месяцев спустя, квадратная, в твердом переплете с зернистой фотографией какого-то тусклого дома в Санта-Монике на обложке. По мне, так нужно быть совершенно не в своем уме, чтобы взять в руки такую книгу, не говоря уже о том, чтобы ее купить, но на нее обратила внимание «Лос-Анджелес таймс», было еще несколько благоприятных отзывов, и, как ни странно, она начала понемногу продаваться.

Мир продолжал двигаться вперед, и мы вместе с ним. Произошли самые разные вещи: я ушел с работы, мы переехали. И сейчас я был парнем, который написал книгу. Очевидно, это означало, что мне следовало стать парнем, который написал еще одну книгу. Но мне ничего не приходило в голову. И это «ничего» продолжало не приходить с упорством, говорившим о том, что оно и дальше собирается придерживаться выбранной линии и что это его главное умение и жизненное предназначение.

Через пару часов я отправился в спальню, выпил еще пива, но это не очень помогло. Я валялся на диване, погрузившись в беспокойное состояние человека, которому не удалось состряпать из ничего что-то. Я понимал, что должен раскрыть папку с материалами для книги, которые без особого энтузиазма искал в Интернете. А еще я знал, что, если вытяну их на свет и из них на мой стол не вывалится ничего вразумительного, мне придется вернуться в город и купить гвозди подлиннее, чтобы перейти к плану А. Хотя мой ноутбук не сделал мне ничего плохого и я еще не был готов его прикончить.

Я взял из лежавшей на столе пачки не заслуженную мной сигарету, полагавшуюся в случае окончания работы, и отправился на веранду. Я перестал курить в доме через год после того, как мы с Эми поженились. Она сначала терпела, потому что сама курила давным-давно, еще до нашего знакомства, а потом начала пользоваться разными там освежителями воздуха и вскидывала бровь всякий раз, когда я закуривал. Вскидывала слишком настойчиво, хотя вполне деликатно и ради моей же пользы. У меня не было особых возражений против нового порядка. Я курил сколько влезет на работе, и наши гости больше не могли обвинить меня в покушении на убийство путем принуждения к пассивному курению, – в общем, жизнь для всех стала проще.

Я облокотился на поручни. В мире царила тишина, которую нарушал лишь заговорщический шепот деревьев. Над головой у меня сияло холодное ясное небо, окрашенное в синий цвет полуночи. Я чувствовал запах пихт и далекий древесный дым от чьего-то камина – скорее всего, наших соседей Циммерманов. Я знал, что здесь хорошо. У нас чудесный дом. Вокруг дикий пейзаж, который не менялся с незапамятных времен. Берч-Кроссинг – в определенном смысле первозданное место, но без фанатизма: здесь в равной степени представлены пикапы и внедорожники, и если вам понадобится изящная лопаточка для торта, вы найдете, где ее купить.

Циммерманы живут в пяти минутах езды, и мы уже дважды у них обедали. Они – ушедшие на покой преподаватели истории из Беркли, и в первый наш визит разговор не очень-то задался, но во второй раз мы принесли с собой бутылку виски, которая помогла смазать колеса. Оба весьма энергичны для своих семидесяти лет – Бобби ставила в CD-проигрыватель все подряд, начиная от Моцарта и кончая «Спарклхорс»[5], а в волосах Бена почти не видно было седины. Мы с ним теперь по-приятельски разговаривали, если встречались на улице, хотя я подозревал, что не очень нравлюсь его жене.

Неделю назад я стоял здесь же, на веранде, когда кое-что произошло.

Я наблюдал сквозь стеклянную дверь за тем, как Эми резала овощи и колдовала над сковородой, стоящей на плите. Я чувствовал запах помидоров, каперсов и орегано, которые тушились в сковороде. Вечер еще не наступил, и света вполне хватало, чтобы оценить вид и все достоинства дома. Вместо того чтобы находиться в своем офисе до начала десятого, моя жена стояла на кухне и с удовольствием лепила там свои куличики, а мне нравилось, как она выглядит – слева и справа, а также сзади и спереди. Утром у меня даже появилась идея, и я на некоторое время поверил, что смогу произвести на свет еще одну книгу про… что-нибудь. Планеты выстроились в одну линию, и девять десятых жителей Земли с радостью и не раздумывая поменялись бы со мной местами.

Однако на мгновение у меня возникло ощущение, будто мир накрыла громадная туча. Сначала я не очень понял, что чувствую. Затем сообразил, что не имею ни малейшего представления о том, где нахожусь. Я не знал не только названия города – я даже не мог вспомнить, в каком я штате! И что со мной случилось или когда, а еще как я попал в это место и время. Дом казался чужим и незнакомым, деревья будто выросли в единую секунду, когда я на них не смотрел. А женщина по другую сторону застекленного окна была мне чужой, а ее движения непонятными и незнакомыми.

Кто она такая? Почему стоит с ножом в руке? И почему смотрит на него так, словно не может вспомнить, для чего он нужен? Это ощущение было слишком мимолетным, чтобы назвать его паникой, но все-таки я почувствовал, как волосы у меня на затылке зашевелились. Я заморгал, оглядываясь по сторонам и пытаясь увидеть хоть что-нибудь реальное и знакомое. И это не потому, что мы переехали. Я много путешествовал, к тому же мне до смерти надоел Лос-Анджелес. Я устал от бессонницы, но дело было не в этом и не в банальных призраках прошлого. И не в сожалениях или чувстве вины. Я не мог дать внятного определения тому, что со мной в тот момент происходило.

Все было не так. Совсем не так.

А потом туча ушла. Просто исчезла, и все. Эми подняла голову и подмигнула мне через окно, без сомнений, женщина, которую я любил. Я улыбнулся ей в ответ и повернулся к горам, чтобы докурить свою сигарету. Лес выглядел таким, каким я ожидал его увидеть. Все снова было хорошо.

Обед получился очень вкусный, и я некоторое время слушал, как Эми рассказывала мне про свою новую работу. Она занимается рекламой. Думаю, вы знаете, что это такое. Суть профессии заключается в том, чтобы заставить людей тратить деньги, чтобы другие люди, которых они даже не знают, могли покупать себе дома больше тех, что у них есть сейчас. Вроде организованной преступности, только рабочий день длиннее. Как-то раз я сказал что-то похожее Эми, предложив говорить клиентам, что они должны забыть о рекламе и статистике и заставлять людей покупать товары под угрозой жизни. Она попросила меня никогда не произносить подобных слов в присутствии ее коллег, чтобы они не отнеслись к ним слишком серьезно.

Работа Эми имела для нас огромное значение, потому что ее новый пост в качестве исполнительного директора, кочующего по всей корпоративной империи – с офисами в Сиэтле, Портленде, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, – позволил нам выбраться из Города ангелов. Для нее это была огромная перемена, она родилась и выросла в Калифорнии, любила находиться рядом с семьей, по-прежнему жившей в ее родном городе. Эми объяснила свое желание переехать сюда значительным повышением зарплаты, но она никогда не отличалась безумной любовью к деньгам. На самом деле, я думаю, она сделала это ради меня, чтобы я мог уехать из города, и потому за десертом я сказал ей, что ужасно благодарен.

Она закатила глаза и заявила, чтобы я не дурил, но приняла мой поцелуй, сопровождавший слова благодарности. И все те, что последовали за ним.

Докурив сигарету, я достал из кармана телефон, чтобы узнать время. Половина двенадцатого. Работа Эми предполагала кучу обедов с клиентами, в особенности сейчас, и она вполне могла еще не добраться до своего отеля. Я знал, что она прочитает сообщения, как только сможет. Но я не разговаривал с ней целый день и очень хотел услышать ее голос.

Я уже решил снова набрать ее номер, когда телефон зачирикал по собственной инициативе. На экране появилась надпись: «Эми моб». Я улыбнулся совпадению и поднес телефон к уху.

– Привет, деловая колбаса, – сказал я.

Но звонила не моя жена.

Глава 5

– Кто это, пожалуйста?

Голос был мужским, грубым и с акцентом. Из трубки Эми он звучал и вовсе ужасно.

– Это Джек, – ответил я, чувствуя себя глупо. – Кто…

– Это дом?

– Что? Кто вы?

Голос что-то произнес, может быть имя, но прозвучало это как случайный набор букв.

– Что? – повторил я.

Это мог быть польский язык, русский, марсианский. Мог быть самый обычный приступ кашля. Фоном служил страшный шум. Наверное, машины на дороге.

– Это дом? – рявкнул он снова.

– В каком смысле? Почему у вас…

У этого парня, видимо, был всего один вопрос, и он собирался задавать его, пока не получит ответа.

– На этот номер стоять «Дом».

Наконец в голове у меня просветлело.

– Да, – сказал я, сообразив, что он имеет в виду. – Это номер домашнего телефона. А телефон принадлежит моей жене. Где…

– Найти в машине, – сказал мужчина.

– Хорошо. Я понял. А когда вы его нашли?

– Пятнадцатый минута. Когда хороший сигнал, я звонить. Телефоны не всегда работать здесь.

– Он принадлежит женщине, – проговорил я громко и четко. – Короткие светлые волосы, возможно, в деловом костюме. Вы везли похожую на нее женщину?

– Весь день, – ответил он. – Весь день такие женщины.

– А сегодня вечером?

– Может быть. Она есть? Могу я говорить с ней, пожалуйста?

– Нет, я не в Сиэтле. А она да, и вы тоже, я – нет.

– О, ясно… ну… я не знаю. Что вы мне хотите?

– Подождите минутку, – сказал я. – Не отключайтесь.

Я быстро спустился вниз, в кабинет Эми. К монитору была прикреплена записка с написанным на ней названием отеля. «Малó».

В телефоне я слышал только далекую сирену и подождал, когда она затихнет.

– Отель «Мало», – проговорил я. – Вы его знаете?

– Конечно, – ответил он. – Он в центре.

– Вы можете отвезти телефон туда? И отдать его дежурному?

– Это далеко, – заявил мужчина.

– Конечно. Но отвезите телефон портье и скажите, чтобы они попросили хозяйку телефона спуститься. Ее зовут Эми Уолен. Вы поняли?

Он прорычал что-то отдаленно похожее на «Эми». Я повторил его несколько раз, а потом еще два раза произнес по буквам.

– Отвезите туда телефон, хорошо? Она вам заплатит. Я ей позвоню и скажу, что вы приедете. Договорились? Отвезите телефон в отель.

– Хорошо, – согласился он. – Двадцать долларов.

Сердце продолжало отчаянно колотиться у меня в груди и после того, как он отключился. Но по крайней мере, теперь я знал, что случилось. Эми не ответила на мое последнее сообщение, потому что не слышала его; таким образом, я мог примерно определить, когда она потеряла телефон. Около девяти, решил я. Либо раньше, и она подумала, что вернется в отель и тогда расскажет мне о пропаже. В любом случае ей нужно сообщить про типа, который его нашел. Если он его, конечно, нашел. Иногда человек, укравший телефон, звонит владельцу домой и делает вид, что он добропорядочный гражданин и хочет помочь. Тогда хозяин телефона не станет блокировать карточку и вор сможет им пользоваться сколько влезет – до условленного времени встречи, а потом просто выбросит его в помойку. Если звонивший мне мужчина задумал поступить именно так, я ничего не мог сделать – я не мог заблокировать телефон Эми, не поговорив сначала с ней. В записке не было номера отеля, что меня нисколько не удивило – когда она не дома, мы всегда звоним друг другу на мобильники, потому мой номер и значился в ее записной книжке как «Дом».

Мне потребовалось провести десять секунд в Интернете, чтобы найти отель «Мало». Я набрал номер и терпеливо выслушал обязательную приветственную речь портье, включавшую в себя перечисление фирменных блюд ресторана. Когда он замолчал, я попросил его соединить меня с Эми Уолен и услышал, как он стучит по клавишам компьютера.

– Я не могу этого сделать, – сказал он наконец.

– Она еще не вернулась? – Я посмотрел на часы. Почти полночь. Довольно поздно, даже если клиент, с которым она встречалась, очень важный. – Хорошо. Соедините меня с голосовой почтой.

– Нет, сэр. Я имел в виду, что у нас нет постояльца с таким именем.

Я открыл рот. И снова закрыл. Неужели я перепутал числа?

– А когда она выписалась?

Снова стук по клавиатуре. Когда он заговорил, его голос прозвучал очень осторожно.

– У меня нет сведений о том, чтобы кто-то под таким именем бронировал у нас номер.

– На сегодня?

– В течение всей прошедшей недели.

– Она в городе два дня, – терпеливо проговорил я. – Приехала во вторник. Останется до утра пятницы. Иными словами, до завтра.

Он ничего мне не ответил.

– А вы можете посмотреть Эми Дайер?

Я произнес «Дайер» по буквам. Это была девичья фамилия Эми, и вполне возможно, что кто-то у нее в офисе зарезервировал для нее номер под именем, которое она носила семь лет назад. До некоторой степени возможно.

Снова стук клавиш.

– Нет, сэр. Дайер тоже нет.

– Попробуйте «Керри, Крейн и Харди». Это название компании, где она работает.

Стук клавиш.

– Ничего, сэр.

– Она у вас не регистрировалась?

– Я могу вам еще чем-нибудь помочь, сэр?

Мне больше не приходило в голову никаких вопросов. Он подождал немного, сказал, что в Интернете есть сайт их сети отелей, и повесил трубку.

Я снял записку с экрана. У Эми исключительно разборчивый почерк, и понять, что она написала, можно даже с орбитального корабля. Отель «Мало».

Я снова набрал номер отеля и попросил соединить меня с отделом брони. Снова проверил все три имени. В последнюю минуту вспомнил, что должен еще раз поговорить с портье. Мне ответила женщина, я сказал, что к ним принесут мобильный телефон, и попросил оставить его на мое имя. Я сообщил ей номер своей кредитной карты, чтобы она сняла двадцать долларов, причитающиеся водителю.

Затем снова зашел в Интернет. Проверил все отели в центре города с названиями, похожими на «Мало». Нашел отель «Монако», расположенный всего в нескольких улицах от «Мало». Судя по описанию на сайте, это был как раз такой отель, в котором Эми могла остановиться: старомодный интерьер, ресторан с кейджн[6] плюс золотые рыбки в номерах.

Я снова взглянул на записку. Теоретически это могло быть «Монако», если Эми писала в спешке или в приступе эпилепсии. А еще существовала вероятность, что, когда секретарша говорила ей, где зарезервирован номер, Эми неправильно услышала название отеля и в результате ввела в заблуждение меня. Мало, Монако… Ну, может быть.

Я позвонил в «Монако», на другом конце провода оказалась добрая и отзывчивая женщина. Она быстро все выяснила и с сожалением сообщила, что моя жена не останавливалась в их отеле – ни сейчас, ни когда-либо. Я поблагодарил ее и положил трубку. Совершенно спокойно, как если бы это и надеялся услышать. Будто я действительно неверно прочитал записку Эми или она не расслышала и записала на бумажке слово, которое по совпадению оказалось названием другого отеля в том же городе.

Я встал, потер руки и пощелкал суставами пальцев. Дом вдруг показался мне невероятно огромным. У меня над головой, на другом этаже, послышался стук – это холодильник выбросил очередную порцию льда на поднос.

У меня не слишком сильно развито воображение. А всплески интуиции, случавшиеся в моей жизни, как правило, основывались на очевидных вещах, просто я понимал это лишь спустя время. Но в тот момент я почувствовал себя так, словно лишился опоры и защиты, совсем как в тот момент, когда стоял на веранде неделю назад. Была полночь. В последний раз я разговаривал с женой в одиннадцать часов накануне вечером. Всего несколько слов, как это бывает между людьми, у которых медовый месяц уже позади. «Как дела?» – «Как у тебя?»; напоминания о мелких поручениях; чмок-чмок; спокойной ночи. Я представил себе, как она сидит, подобрав ноги, на разобранной кровати, рядом кофейник или его вот-вот принесут, дорогие и явно слишком тесные деловые туфли сброшены и лежат на полу в ее номере, в отеле «Мало».

Только ее там нет.

Я положил руку на мышку компьютера Эми. Поколебался немного, но затем нашел ее личный органайзер и дважды щелкнул по нему. У меня возникло ощущение, будто я вторгаюсь на чужую территорию, но мне необходимо было проверить. На экране открылось окошко с ее дневником. Четыре дня помечены «Сиэтл», а все пространство между ними было занято самыми разными встречами, несколько завтраков, обедов и ужинов с клиентами. Кроме этого вечера. Сегодня после восемнадцати тридцати у нее не было никаких дел.

В таком случае почему она не позвонила?

Поначалу она звонила на городской телефон, но потом стала предпочитать мобильный, потому что знала: хоть я будто бы и сижу весь день за работой, но мое тело и письменный стол – это два магнита с одинаковым зарядом, а значит, существует высокая вероятность того, что я могу оказаться где-нибудь в другом месте. И она всегда оставляла сообщение. Всегда.

У Эми имелись собственные представления о том, каким должен быть отель. Возможно, она приехала в «Мало» и он ей не понравился, и тогда она вполне могла отправиться куда-нибудь в другое место. А ничего не сказала потому, что это несущественно и не должно было помешать нам связаться друг с другом. Сначала деловые встречи, потом столик на одного человека в самом модном на этой неделе ресторане Сиэтла, где она ужинает и одновременно читает отчеты и статистические данные, а Джеку можно позвонить, возвратившись в номер. По дороге в отель телефон выпадает из кармана. Она неожиданно встречается с кем-нибудь из коллег и решает выпить с ним бокал вина. Собирается вернуться в отель, открывает сумочку, чтобы достать телефон… и думает: «Твою мать!»

Угу, может, и так.

Я снова окинул взглядом ее стол. Рабочие места обычных людей похожи на руины сгинувшей цивилизации. Совершенно невозможно понять, почему они положили одну вещь здесь, а другую – там. В отличие от стола Эми, который поражает своей ослепительной чистотой и аккуратностью и похож на рекламный стенд с канцелярскими принадлежностями. Стол выглядел как обычно, и все на нем говорило о том, что она собиралась к нему вернуться. Если не считать того, что ее карманный компьютер стоял на зарядке. Эми единственная из всех, кого я знаю, кто на самом деле пользуется КПК, а не просто обзаводится им. Она хранит в нем самые разные записи, заметки, свой дневник, адреса, телефоны и обращается к нему по двадцать раз на день. И всегда берет с собой в деловые поездки.

Но он остался дома. Я включил его. И обнаружил копию дневника, который находился в ее ноутбуке. Список дел. Наброски слоганов. Я вернул КПК на место. Значит, на сей раз она решила взять с собой на одну вещь меньше. У Эми имелась собственная система. В ее мире для всего было свое место, и все предметы послушно оставались на этих местах, если не хотели неприятностей на свою голову.

Однако сегодня она сама не была там, где ей следовало находиться.

И что теперь? Проблема ее телефона решена. Я попытался сделать все, что мог, чтобы с ней поговорить, но зашел в тупик. Возможно, это ничего не значит. Рациональная часть моего сознания была готова к ее звонку, и я надеялся, что услышу уставшую Эми, которая расскажет мне запутанную историю про то, как кто-то забыл зарезервировать ей отель, а она потеряла телефон. Я даже вообразил себе пронзительный звонок и уже почти решил пойти покурить на веранду, чтобы дождаться его там. Либо это, либо в постель.

Но каким-то непостижимым образом я оказался в гостиной и, опустив руки, остановился у огромного окна. Проходили минуты, а я не шевелился. В доме царила тишина. Никогда не бывает так тихо, как тогда, когда очень ждешь телефонного звонка. Вскоре биение пульса у меня в ушах стало казаться мне оглушительным, начало набирать силу и вот уже зазвучало как визг шин на мокром асфальте, и, хотя он раздавался издалека, я понимал, что машина вскоре настигнет меня.

Я не мог избавиться от дурацкого ощущения, что с моей женой что-то случилось. Что ей, возможно, угрожает опасность. Я смотрел мимо своего отражения в зеркальном стекле на черные тени на фоне темно-синего неба и чувствовал, что та самая машина неминуемо приближается ко мне.

Что я всегда был ее мишенью, а теперь пришло мое время. И что она собьет меня сегодня ночью.

Глава 6

Оз Тернер сидел на особо выбранном месте, у стены в ближайшей к двери кабинке. От глаз остальных посетителей «Снежной Мэри» его защищала вешалка для одежды. Зато ему была хорошо видна парковка, легковушки и грузовики-пикапы, которых объединяло одно: все они успели многое повидать на своем веку. Он дважды побывал в баре накануне, чтобы подготовиться. Служащие офисов, пришедшие пообедать, и молодые мамаши, которые кормят детей салатами из собственных тарелок. Вечером состав посетителей менялся – одинокие мужчины и пары среднего возраста, выпивающие в мирном молчании или тоске. Их машины ждали своих хозяев снаружи, точно старые верные псы, бесцветные и призрачные в темноте. Чуть дальше расположился городок Хэнли. Через несколько улиц, за маленьким, застывшим во времени старым кварталом, несла свои воды широкая тихая река. Либо сама Миссисипи, либо Блэк. Оз не знал наверняка. Впрочем, ему было все равно.

Он медленно пил пиво, чтобы сохранить свое место. Он заказал еще и фирменное блюдо, но не притронулся к липким на вид крылышкам. И не только потому, что нервничал. За последний год у него изменились привычки. Когда-то он был гурманом, своего рода экспертом в чревоугодии. Сыпал в чашку три ложки кофе «Максвелл хаус». Съедал огромные порции. Разумеется, он получал удовольствие от вкуса еды, но не меньшее – от ее количества. Однако больше пища не доставляла ему радости и умиротворения. Через некоторое время пришла официантка и забрала его тарелку, но он это воспринял равнодушно.

Он снова взглянул на часы. Уже за полночь. В баре царил полумрак, горели лампы и неоновая реклама пива. Телевизор едва слышно что-то бормотал. Осталось человек десять или пятнадцать. Оз решил дать ему еще четверть часа, а затем уйти.

Как раз в этот момент на парковку въехала машина.

Вошедший мужчина был в старых хлопчатобумажных штанах и потрепанной куртке с эмблемой «Окленд Рейдерс»[7], он держался с видом человека, который большую часть времени проводит на широких плоских равнинах рядом с сельскохозяйственными машинами. Куртка явно была не отсюда, но сейчас понятие географии стало довольно растяжимым. А потом Оз подумал, что она являлась сигналом – для него. Он повернулся к окну и принялся наблюдать за отражением мужчины в стекле.

Тот подошел к стойке, взял пиво, обменялся парой обязательных слов с барменом, а затем направился прямо к его кабинке. Вне всякого сомнения, он воспользовался зеркалами за стойкой бара и осмотрел помещение, чтобы все выглядело так, будто он пришел на встречу с приятелем, а не ищет незнакомого человека.

Оз отвернулся от окна, когда мужчина сел у противоположной стены кабинки.

– Мистер Джонс?

Мужчина кивнул, окинув Оза оценивающим взглядом. Оз знал, что тот увидел человека, который выглядит на десять лет старше, чем есть. Покрытые седой щетиной обвислые щеки говорили о том, что когда-то он весил на тридцать кило больше. Его толстое пальто сидело слишком свободно, как одеяло на большой собаке.

– Я рад, что вы согласились встретиться со мной лично, – сказал мужчина. – И немного удивлен.

– Двое мужчин в баре, – сказал Оз, – и больше никто не узнает. А электронное письмо можно прочитать. Даже когда оба мертвы.

Мужчина уважительно кивнул.

– Если они захотят тебя найти, они это сделают.

Оз знал это даже слишком хорошо, поскольку «они» напали на него год назад. Он до сих пор не был уверен, кто «они» такие. Ему удалось исправить то зло, которое они пытались ему причинить до того, как ситуация стала безвыходной, но он все равно чувствовал, что должен уехать из города. С тех пор он постоянно был в дороге, оставив работу в маленькой местной газетке и тех немногих людей, которых называл друзьями. Ушел на дно. Так было лучше.

Разумеется, Джонс про это ничего не знал. Просто Оз говорил о том, что каждое электронное письмо, каждое сообщение и загруженный файл оказываются на сервере, находящемся где-то в потайном месте. Машины ничего не видят и еще меньше понимают, но зато у них идеальная память. В Интернете нет анонимности, и рано или поздно законопослушные граждане узнают, что их письма любовникам или любовницам не только их личное дело, как и часы, озаренные сиянием чужой наготы. Что за вами наблюдают – все время. Что Сеть не детская песочница. Это зыбучий песок, который легко может тебя проглотить.

– И как вам Хэнли? – спросил мужчина, оглядываясь по сторонам.

Пара в соседней кабинке шепотом вела едва слышную словесную схватку, но ядовитые реплики не доходили до собеседников, они попросту не слышали друг друга.

– Я немного знаю Висконсин. А про этот город никогда даже не слышал.

– Сейчас я здесь, – сказал Оз. – И это все. Как вам удалось узнать мой электронный адрес?

– Слышал ваш подкаст[8]. Нам захотелось с вами поговорить. Немного покопал, решил рискнуть. Ничего особенного.

Оз кивнул. Время от времени он участвовал в ночном радиошоу, когда жил на востоке страны. Разумеется, передачи прекратились, когда он уехал из города. Но в последние несколько месяцев он начал записывать на свой портативный компьютер разные музыкальные фрагменты, а затем загружал их в Сеть. Впрочем, не только он это делал, были и другие.

– Меня беспокоит то, что вы сумели найти мой электронный адрес.

– Вам бы следовало больше беспокоиться, если бы я не смог его узнать. Это означало бы, что я не профессионал, а любитель.

– И что же вы хотите мне сказать?

– Сначала вы, – проговорил Джонс. – То, что вы сказали в своей передаче, весьма невнятно. Я в электронном письме намекнул на то, что нам кое-что известно. Теперь я хочу послушать вас.

Оз обдумывал, как передать суть и при этом соблюсти безопасность. Он сделал глоток пива, затем поставил кружку на стол и посмотрел Джонсу в глаза.

– У неандертальцев были флейты, – сказал он. – Зачем?

– Чтобы на них играть, – пожал плечами тот.

– Перефразирую вопрос: почему они считали важным иметь возможность воспроизводить некоторые звуки, когда добыча пропитания была для них невероятно тяжелой работой?

– Действительно, почему?

– Потому что звук важен в определенных ситуациях, которые мы забыли. В течение миллионов лет его было невозможно записывать. Теперь эта задача решена, вот почему мы сосредоточили наше внимание на типах звуков, имеющих очевидное значение. Но музыка – это, скажем так, боковая аллея. Даже речь не так важна. Все остальные живые существа общаются при помощи лая или чириканья – почему же нам требуются тысячи слов?

– Потому что наша Вселенная сложнее мира собак.

– Это следствие, а не причина. Наш мир полон разговоров, радио, телевидения, все болтают между собой, да так громко, что мы забываем, почему контроль над звуками изначально представлял для нас такое огромное значение.

– Какое?

– Речь возникла из доисторических религиозных ритуалов, развилась из произносимых нараспев звуков. Но встает вопрос: почему мы тогда так делали? И с кем пытались разговаривать?

На лице мужчины появилась едва уловимая улыбка.

– А также почему, когда вы смотрите на европейские памятники каменного века, становится ясно, что звук являлся основным фактором в их создании. Ньюгрейндж[9], Карнак[10] и сам Стоунхендж – внешние поверхности камней грубые и шероховатые, зато внутренние невероятно гладкие. Чтобы через них проходил звук. На определенных частотах.

– Это было очень давно, Оз. Кто знает, что было в головах у ребятишек, которые тогда жили? Нам-то какое до них дело?

– Почитайте «Синтагма музикум», древний каталог музыкальных инструментов, составленный Преториусом[11]. В шестнадцатом веке все главные соборные оргáны в Европе имели трубы высотой под тридцать метров, монстры, производившие инфразвук, слишком низкий, чтобы его могло услышать человеческое ухо. Зачем, спрашивается, использовать такие частоты? Почему люди в церкви ощущают себя иначе, не так, как за ее стенами, почему у них появляется чувство связи с чем-то потусторонним? И почему в наше время столько нетрадиционных медицинских практик, основывающихся на вибрациях, которые, по сути, одна из форм звука?

– Вот вы мне и скажите, – тихо проговорил Джонс.

– Потому что история про стены Иерихона рассказывает о разрушении не реальных стен, а фигуральных, – пояснил Оз. – Стены между этим местом и другим. Звук – это не только то, что мы слышим. Он наша способность видеть.

Джонс медленно кивнул, принимая его слова.

– Я понимаю, о чем вы. Отлично понимаю.

Оз откинулся на спинку стула.

– Достаточно?

– Пока да. Можете не сомневаться, мы с вами, скажем так, на одной частоте, простите за дурацкую шутку. А где вы столкнулись с этой темой впервые?

– Много лет назад встретился с одним человеком на конференции. Она была совсем маленькой и посвящалась аномальным явлениям. В Техасе. Мы с ним поддерживали связь. У него появились кое-какие идеи, и он начал над ними работать в свободное время. Что-то строил. Время от времени мы переписывались по электронной почте, и я делился с ним своими находками касательно доисторических времен. А потом, примерно месяц назад, он пропал. И с тех пор я о нем ничего не слышал.

– Возможно, с ним все в порядке, – сказал Джонс. – Иногда люди пугаются чего-то, уходят в подполье и не высовываются. А вы с ним обсуждали свои идеи на каком-нибудь форуме?

– Нет, конечно. Только между собой.

– И вы сами никому не писали про это в электронных письмах?

– Нет.

– Никогда ведь не знаешь, когда «они» подслушивают.

Ирония и одновременно – нет. Оз на это только фыркнул. Среди людей, пытающихся отыскать правду, понятие «они» было очень сложным. Разумеется, ты знал, что «они» существуют – только так можно объяснить все необъяснимые события, происходящие в мире, – но ты понимал, что если будешь говорить про «них», то все решат, что ты не в своем уме. Поэтому ты ставил кавычки. Кто-то произносил ОНИ с подчеркиванием, заглавными буквами и жирным шрифтом, но это означало, что он либо прикидывается, либо безумен. Но если ты слышал маленькие насмешливые кавычки… существовала вероятность того, что твой собеседник в полном порядке.

– А разве нет? – сказал Оз, подыгрывая своему собеседнику. – Этого никогда не узнать. Даже если «они» на самом деле не существуют.

– Я поговорю со своими друзьями, – улыбнувшись, сказал Джонс, – и попытаюсь собрать нас всех вместе. Рад, что мы познакомились, Оз. Давно ждал возможности встретиться с человеком вроде вас.

– Я тоже рад, – сказал Оз и на мгновение почувствовал себя ужасно одиноким.

– Скоро свяжемся. А вы тем временем будьте осторожны, – проговорил Джонс и ушел.

Оз наблюдал за тем, как Джонс сел в свою машину, выехал с парковки и повернул в сторону шоссе. Затем Оз медленно допил свое пиво. Он не спешил – для разнообразия. На мгновение у него даже появилось чувство, будто он всего лишь сидит в баре, а не прячется в нем. Люди у стойки разговаривали и смеялись. Пара, которая ссорилась, уже помирилась, и женщина заключила мужчину в тесные объятия. Оз пожелал им удачи.

Когда он наконец вышел наружу, там оказалось холодно и ветрено, на улицах было пусто. Люди, живущие нормальной жизнью, давно спали дома, в своих постелях. Оз собирался к ним присоединиться. В настоящий момент его домом был незаметный мотель на краю города, но любой дом лучше, чем ничего.

По дороге он задумался о Джонсе, пытаясь понять, кого тот представляет. Существовало множество групп, интересующихся скрытыми от глаз общественности вещами и тайной правдой. Например, фанаты Джона Кеннеди, которые встречались раз в месяц и изучали результаты посмертного вскрытия. Психи, бесконечно пересматривающие записи 11 сентября и моделирующие на компьютере траектории упавших самолетов, те, кто утверждал существование Приората Сиона[12], и те, кто отрицал существование холокоста, – иными словами, компании сумасшедших, поднимающих на щит все, что могло и не могло быть правдой. Ему показалось, что те, кого представляет Джонс, – другие, иначе он ни за что не согласился бы с ними встретиться. Небольшая группа целеустремленных мужчин и женщин, изучающих факты без оглядки на предыдущие исследования. Они собирались тайно и не зацикливались на отдельных деталях, а потому видели целое. Именно такие люди и требовались Озу. Решительные и преданные своему делу.

Может быть, теперь, после того как он провел столько времени в бегах, дело начало сдвигаться с мертвой точки. Оз пошел немного быстрее, рассеянно размышляя о том, есть ли в его мотеле буфет.

Буфета там не оказалось, а автомат по продаже содовой не работал. Установив эти факты и смирившись с ними, Оз вошел в свой номер, сначала убедившись в том, что полоска скотча, приклеенная к нижней части двери, осталась нетронутой.

Оказавшись внутри, он остановился посреди комнаты, не зная, что делать. Было уже поздно, и ему следовало лечь спать, а завтра как можно раньше отправиться в путь. Продолжить двигаться. Но встреча с Джонсом его взволновала, и он знал, что, стоит ему лечь, в голове тут же закрутятся бесконечные спирали мыслей и наутро он встанет уставшим и с головной болью.

Он включил древний телевизор на подставке, стоящий рядом с не менее древним столом. Громадный экран медленно ожил, и на нем появилось повторение шоу такого старого, что Оз его едва вспомнил. Отлично. Легкий шумовой фон, который проникает в голову и убеждает в том, что все хорошо. Успокаивающий звук.

Раздался стук в дверь.

Оз быстро повернулся, чувствуя, как забилось в груди сердце.

Телевизор работал не настолько громко, чтобы возмутить соседей. А представить себе, почему кто-то мог к нему постучать, было трудно. Часы у кровати показывали два тридцать три.

Он знал, что мерцание телевизионного экрана видно сквозь шторы. Оз подошел к двери и остановился около нее. Именно этого момента он боялся, когда не спал по ночам, и вдруг понял, что не придумал план, который поможет ему в такой ситуации. Неужели это конец?

– Мистер Тернер? Это Джонс.

Человек говорил очень тихо. Оз несколько мгновений смотрел на дверь, затем приложил к ней ухо.

– Чего вы хотите?

– Вы можете меня впустить?

Оз поколебался немного, но потом открыл замок. В узкую щелочку он увидел Джонса.

– Что, черт подери, вам понадобилось?

Джонс остался стоять, не пытаясь войти внутрь.

– Я проехал пару миль и вдруг сообразил, что забыл вам кое-что сказать. Я развернулся, увидел, как вы идете по городу, и поехал сюда за вами.

Оз впустил его в свой номер, ругая себя за невнимательность.

– Вы меня до смерти напугали, приятель, – сказал он, закрывая дверь и запирая ее на замок. – Боже праведный.

– Я знаю. Извините, я очень сожалею, правда. Просто я проделал такой путь… И знаете, мне кажется, что наша встреча для нас обоих имеет огромное значение. Начало великого дела.

– Да, можно и так сказать.

– Именно. Поэтому я хотел убедиться, что мы ничего не упустили.

Оз немного расслабился.

– Я вас слушаю.

У его гостя сделался смущенный вид.

– Во-первых… ну, понимаете, мне немного неловко… дело в том, что Джонс – это не мое настоящее имя.

– Ладно, – удивленно проговорил Оз, который и сам понял, что его собеседник назвался фальшивым именем. – И что с того?

– Я понимаю, что это не так уж важно. Просто… вы бы все равно узнали, а я бы не хотел, чтобы вы думали, будто я дурю вам голову.

– Все нормально, – ответил Оз, который совсем успокоился и даже подумал, что стоило бы предложить гостю выпить; впрочем, он тут же вспомнил, что у него ничего нет. А в мотелях такого класса не обеспечивали клиентов всем необходимым для приготовления кофе. Максимум, на что они были способны, это выдать чистые полотенца.

– И как же вас зовут?

Мужчина чуть сдвинулся с места и оказался немного дальше от двери.

– Шеперд, – ответил он.

Оз выдержал его взгляд, впервые заметив, какие черные у его гостя глаза.

– Ну, меня действительно зовут Оз Тернер. Итак, это мы выяснили. А что во-вторых?

– Вот что, – сказал Шеперд и толкнул Оза в грудь, застав его врасплох.

Тот не удержал равновесия – удар был спокойным, уверенным и сильным, к тому же Шеперд успел подставить ему подножку. Оз отчаянно замахал руками, но все равно полетел назад и ударился головой о телевизор.

Он был изумлен и не мог произнести ни одного внятного звука, когда мужчина наклонился над ним, схватил за куртку и рывком поставил его на ноги.

– Что? – с трудом выговорил Оз, его правый глаз моргал, и он чувствовал, что его оставляют силы. Неожиданно он обратил внимание на то, что его посетитель в перчатках. – Кто вы…

Мужчина придвинул к нему свое лицо.

– Да будет тебе известно, что «они» существуют на самом деле, – сказал он. – И шлют тебе привет.

Затем он разжал руки, чуть развернув плечо Оза вперед, когда тот начал падать. Оз снова ударился головой о телевизор, но на сей раз под менее удачным для него углом, и в комнате послышался приглушенный щелчок.

Шеперд сел на кровать и стал ждать, когда затихнут издаваемые Озом звуки, наблюдая краем глаза за экраном. Он не помнил названия шоу, но знал, что почти все, кто принимал в нем участие, давно умерли. Призраки пришли развлечь умирающего. Почти смешно.

Когда он убедился, что Тернер умер, он достал из кармана неполную бутылку с водкой и вылил ее содержимое Озу в рот. Немного на руки и куртку. Оставил бутылку на полу, там, куда она могла бы упасть. У старательного патологоанатома могут возникнуть вопросы касательно содержимого желудка и уровня алкоголя в крови, но Шеперд сомневался, что до этого дойдет. Только не здесь. Да и Тернер выглядел как человек, который именно так и должен кончить свои дни.

Шеперду потребовалось меньше трех минут, чтобы найти, где Оз спрятал свой компьютер и блокнот. На их место он положил еще пару пустых бутылок из-под водки. Уходя, он тихонько закрыл за собой дверь и потратил еще минуту на то, чтобы найти диск, на котором была скопирована информация с компьютера. Оз приклеил его скотчем под приборную доску своего автомобиля, стоявшего перед номером. Все три предмета будут уничтожены еще до того, как начнется новый день.

Дело сделано, решил Шеперд.

Сев в свою собственную машину, он сообразил, что звонит его мобильный. Он быстро засунул руку под сиденье, но ответить на звонок не успел.

Он проверил, кто звонил. Номер незнакомый, но зато он узнал код региона и выругался.

Первые три цифры 503. Орегон. Кэннон-Бич.

Глава 7

Если лежать неподвижно, совершенно неподвижно, то можно услышать волны. Мэдисон считала, что это самое лучшее, что есть в коттедже. Когда ты ложишься в постель, если, конечно, телевизор в гостиной не работает – а он, как правило, выключен, потому что они приезжали сюда, как говорил папа, чтобы читать и думать, и вместо того, чтобы смотреть это бесконечное (далее следовало грубое слово), можно слушать океан. Но сначала нужно как следует настроиться. Океан заслоняли дюны, и во время отлива вода иногда оказывалась очень далеко. Нужно дышать очень спокойно, лежа, не шевелясь, на спине с открытыми глазами и ждать… и постепенно ты начинаешь слышать едва различимый шорох, который рассказывает, что сегодня ты будешь спать на краю мира. Ты будешь спать, а волны станут подбираться все ближе, тихонько потянут тебя за ноги, увлекут в дружелюбное тепло, темноту и покой.

Если проснуться ночью, их тоже можно услышать. Ночью даже лучше, потому что вокруг царит тишина, которую не нарушают никакие посторонние звуки. В Портленде всегда есть посторонние звуки – машины, собаки, проходящие мимо дома люди. Иногда волны шуршат совсем тихо, едва различимо, но в плохую погоду их голос становится очень громким. Мэдисон помнила, что однажды она ужасно испугалась ночью, когда бушевала буря, и ей казалось, что волны мечутся в соседней комнате. Разумеется, ничего такого не было, папа ей сказал, что дюны защитят дом и они никогда не сумеют сюда пробраться, поэтому теперь, когда она слышала их ночью, ей нравился их шум, она чувствовала себя в безопасности и одновременно словно участвовала в удивительном приключении, зная, что полная жизни, ревущая вселенная за их порогом не сможет причинить ей вред.

Так что когда Мэдисон поняла, что проснулась, первым делом она услышала волны. Потом – что идет дождь, который становится все сильнее, и тяжелые капли барабанят по крыше коттеджа. Буря, чье приближение она видела, когда гуляла по берегу, наконец явилась сюда. Завтра песок будет рыхлым и серым и, наверное, усеянным водорослями. В плохую погоду их выбрасывает на пляж, скользкие и необычные, когда она на них наступает. Если, конечно, они вообще пойдут завтра гулять, что…

Она резко села в кровати.

Мэдисон мгновение не шевелилась, глядя прямо перед собой. Дождь так громко стучал по крыше, что был похож на град. Она посмотрела на прикроватную тумбочку. Часы показывали двенадцать минут второго. Почему она проснулась? Иногда ей нужно было в туалет. Впрочем, сейчас ей туда не хотелось, и, как правило, когда она просыпалась ночью, в голове у нее царил туман. А сейчас у нее было такое ощущение, будто она не спала вовсе. Никогда. В голове у нее бился вопрос.

Что она здесь делает?

Рядом с часами лежало что-то маленькое и круглое. Она взяла в руки крошечного морского ежа и вспомнила, как нашла его на берегу, но ей казалось, что это случилось давно, например в прошлый раз, когда они сюда приезжали, или вовсе в другое лето. Она поднесла ежа к носу и понюхала. От него все еще пахло морской водой.

Она помнила, как гуляла по пляжу, а буря направлялась на юг, прямо к ней. Она сидела и думала о том, что должна скоро вернуться в коттедж. А потом… она не совсем могла… иногда так же бывало в машине, когда едешь куда-то далеко и вдруг понимаешь, что прошел большой кусок времени. Вот ты была в двадцати минутах от дома, а оказывается, что машина катит по подъездной дорожке. Причем ты не спала, просто не обращала на окружающий мир внимания, словно мысленно унеслась куда-то, а он продолжал жить своей жизнью. Весь мир и твое тело. Ты бодрствовала и что-то делала, только не задумывалась и не замечала, что делаешь. Все равно как, когда папа прибавляет скорость на автостраде, а потом – бум! – ты уже на перекрестке и снова видишь окружающие тебя вещи и замечаешь все, что происходит.

Хотя… сейчас она вспомнила, как вернулась в коттедж. Когда она пришла с пляжа, мама сидела на стуле, без книги. Даже телевизор не был включен. Она сидела и смотрела на свои руки. Мама сказала: «Привет», когда появилась Мэдисон, и больше ничего, что показалось ей странным, ведь она опоздала. По меньшей мере на полчаса. На самом деле… она была уверена, что посмотрела на часы в кухне и увидела, что уже семь, а значит, она пришла на целый час позже, чем велела ей мама.

Мэдисон приняла душ, чтобы смыть песок, а когда вышла, мама сказала, что ей сегодня не хочется идти куда-то есть и как Мэдисон относится к тому, чтобы заказать пиццу? Мэдисон считала, что это классная идея, потому что в «Марио» в Кэннон-Бич делали «серьезные пироги», как говорил папа, и купить их можно только здесь, ведь у них не было сети. Мэдисон удивило, что мама это предложила, потому что она обычно твердила, что Марио кладет слишком много сыра и что некоторые продукты, которые он использует, ненатуральные или генетически модифицированные, но в любом случае правильный ответ был: «Да, конечно».

Но потом мама не смогла найти меню, и, когда собралась позвонить в справочную службу, было уже довольно поздно, и вскоре Мэдисон поняла, что пиццы не будет. Она нашла в шкафу коробку с консервированным супом и приготовила его. Мама от супа отказалась. Мэдисон тоже не хотела есть, но заставила себя проглотить примерно половину, а затем почитала книгу по истории. Она любила историю, ей нравилось узнавать о вещах и событиях, случившихся в прошлом.

А потом она отправилась спать. Надела пижаму и забралась в постель. И наверное, уснула.

А теперь она проснулась.

Мэдисон разжала пальцы и снова посмотрела на морского ежа. Она помнила, как наклонилась и подняла его. Помнила, как сидела, держа его в ладони. Так почему же она не может вспомнить, что произошло потом? Морской еж – это событие. Она наверняка должна была броситься показывать его маме в надежде, что он ее обрадует. Почему она не помнит, как это сделала?

Мэдисон снова легла и натянула одеяло до самого подбородка. Она хорошо училась и легко побеждала всех в игру, когда требовалось запоминать разные жесты, – дядя Брайан даже говорил, что она стала бы победительницей мирового чемпионата, если бы такой проводился. Но сейчас окружающая вселенная представлялась ей как большой телевизор, по которому показывают сразу две передачи – или как будто что-то случилось с сигналом и на экране одна картинка, а звук от совсем другого фильма. И хотя она смогла ответить на вопрос, что она тут делает, все равно она ничего не понимала. Она здесь, потому что это их пляжный домик и она приехала сюда с мамой, сейчас ночь, поэтому она лежит в кровати.

Но разве все так и есть?

Она задышала быстрее, как будто ждала, что вот-вот узнает плохую новость или услышит звук, означающий, что к ней приближается нечто ужасное. Что-то здесь было не так, не так, как должно быть.

А разве не было… какого-то мужчины?

Разве он не дал ей что-то, сказав, чтобы она положила это в ящик своей тумбочки? Карточку, похожую на визитку папы, только совсем простую и белую?

Нет, ничего подобного не было.

Не было никакого мужчины. Точно не было. Значит, нет никакой карточки. И проверять нет никакого смысла.

Но Мэдисон все-таки проверила и обнаружила, что в ящике действительно лежит карточка. На ней было напечатано имя и шариковой ручкой приписан номер телефона. А на другой стороне картинка – как будто кто-то написал цифру девять, а потом немного повернул карточку и нарисовал еще одну девятку и продолжал так делать до тех пор, пока не вернулся к исходной точке.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Мэдисон потянулась к телефону на тумбочке и набрала номер. Гудки звучали и звучали, будто она звонила на другую сторону Луны. Никто не ответил, и Мэдисон положила трубку.

И заставила себя снова лечь. А потом попыталась услышать за дождем шорох волн и забыть про то, что за окном бушует ураган, уловить успокаивающий рокот воды, набегающей на берег. Она лежала с закрытыми глазами и прислушивалась, дожидаясь мгновения, когда течение унесет ее назад, в темноту. Завтра она проснется, и все будет как всегда. Она просто устала и хочет спать. Все хорошо. Все как обычно.

И не было никакого мужчины.

Когда Элисон О’Доннелл проснулась в полтретьего ночи, то услышала шум дождя, но она знала, что разбудило ее не это. Она отбросила одеяло в сторону и спустила с кровати ноги. Взяла халат и надела его. В голове у нее был туман, она плохо спала, и ее мучили дурные сны, но материнские ноги всегда действуют независимо от желания. Не важно, как сильно ты устала, как измучена, как твои мозг и тело хотят, чтобы ты снова забралась в постель и оставалась там целую неделю, или месяц, или, может, вообще до конца жизни. Есть звуки, которые отзываются в подсознании и побеждают все твои личные желания.

Например, звуки, которые издает твой ребенок.

Элисон вышла из комнаты в коридор. За окном ветер трепал деревья, по стеклу стекали потоки воды. Неожиданно налетел сильный порыв, и дождь ударил в окно, словно пригоршня мелких камешков.

И тут она снова услышала тот самый звук.

Она осторожно подошла к двери в конце коридора, которая была слегка приоткрыта. Элисон приоткрыла ее еще немного и заглянула внутрь.

Мэдисон лежала на кровати, но одеяло сбилось до пояса. Дочь Элисон двигалась – медленно, поворачивая голову на один бок, потом на другой. Глаза у нее были закрыты, но она тихонько стонала.

Элисон вошла в комнату. Она хорошо знала этот звук. У ее дочери начались кошмары незадолго до того, как ей исполнилось три года, и в течение нескольких лет они ее страшно мучили. В какой-то момент Мэдди начала бояться ложиться спать, уверенная в том, что ужасы, которые она видела – она никогда не могла потом вспомнить, что это было, – снова придут за ней, а вместе с ними вернется ощущение удушья. Около года назад кошмары вдруг прекратились и стали воспоминанием. Но вот Элисон опять услышала знакомый звук.

Она не знала, что делать. Им так и не удалось найти решение. Можно было разбудить Мэдисон, но она потом долго не могла снова уснуть, причем, когда она наконец засыпала, кошмары могли тут же вернуться назад.

Неожиданно Мэдисон выгнула спину, и это движение озадачило Элисон. Она не видела ничего подобного прежде. Ее дочь издала длинный, хриплый стон… и постепенно затихла. В следующее мгновение она резко повернула голову и вздохнула. Потом пошевелила губами, но не произнесла ни звука. И успокоилась, перестав стонать.

Элисон подождала еще несколько минут, пока не убедилась, что дочь крепко спит. Затем осторожно протянула руку и накрыла девочку одеялом. Еще чуть-чуть постояла, глядя на спящую Мэдисон.

«Спи, моя малышка, – подумала она. – Кошмар – это всего лишь дурной сон. Ты еще не знаешь, что такое настоящая печаль».

Поворачиваясь к выходу, Элисон вдруг заметила какой-то предмет на деревянном полу под кроватью.

Она наклонилась и увидела, что это морской еж. Маленький, серый, сломанный пополам.

Она подняла один из кусочков. Откуда он взялся? Неужели Мэдисон нашла его днем на берегу? Тогда почему же она ничего не сказала? Ведь полагается награда…

Неожиданно Элисон поняла, почему ее дочь ничего ей не рассказала о своей находке, и ей стало невыносимо стыдно. Кусочек, который Элисон держала в руке, был твердым. Чтобы сломать ежа пополам, требовалось приложить усилие.

Она выпустила обломок, и он упал на пол, а сама она вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Затем она вернулась в свою постель и долго лежала, глядя в потолок и слушая дождь.

Глава 8

Я добрался до отеля «Мало» около десяти часов утра. Я проснулся, когда еще не было шести, но понимал, что звонить Эми в офис нельзя еще несколько часов. Поэтому я решил действовать. Раньше семи я не мог отправиться к Циммерманам и попросить машину, не вызвав у них удивления. Вспомнив о вчерашнем визите Фишера, я сказал им, что мне позвонил старый приятель и я собираюсь пообедать в городе. Бобби смотрела на меня немного дольше, чем требовалось, а Бен тут же принялся объяснять, как следует управляться с рулем.

Я поехал на запад по девяностому шоссе, а когда оно соединилось с пятым, попал в настоящий час пик и с трудом стал пробираться по Джеймс-стрит. Пока что дорога была мне хорошо знакома, именно по ней мы ездили в город, чтобы провести там день, через неделю после того, как перебрались на Север. Эми провела мне небольшую экскурсию, но она была лучше знакома с гостиницами, чем с туристическими достопримечательностями. Серое небо низко нависло над городом – как и в прошлый раз. В конце концов я выбрался на Шестую авеню, широкий каньон в центре с высокими бетонными зданиями по обе стороны и маленькими аккуратными деревьями, усеянными крошечными желтыми лампочками.

Я остановился перед «Мало», последним в очереди черных городских машин. Вход в отель украшал навес в красно-желтую полоску. Паренек в красной курточке и красной шапочке хотел отогнать мою машину, но я убедил его не делать этого. Вестибюль был отделан известняком и дорогими тканями, в одном из углов располагался камин, стояли багажные тележки из старой меди, а персонал приводил в оторопь своей серьезностью. Из спрятанных где-то динамиков лилась ненавязчивая музыка в стиле нью-эйдж[13], почему-то напомнившая мне запах свежего ванильного печенья.

Женщина за конторкой оказалась той же, с которой я разговаривал после полуночи. Я с удивлением узнал, что у нее для меня имеется конверт и чек на двадцать долларов. И что она по собственной инициативе попросила водителя написать свое имя – что мне не пришло в голову, – а также название компании, на которую он работает. Его звали Георг, а фамилия представляла собой набор скрипучих слогов, родившихся в какой-то далекой стране. Компания называлась «Ред кэбс». Она сообщила эту информацию, всем своим видом давая мне понять, что гости отеля пользуются более изысканным транспортом вроде носильщиков-аборигенов или антигравитационного скейта. Я попросил ее еще раз проверить, не забронирован ли номер на Эми Уолен, сказав, что я ее коллега и что если мой помощник не зарезервировал у них номер, то мало ему не покажется. Ничего.

– А вы не могли бы оказать мне еще одну услугу? – задал я вопрос, сформулированный еще по пути сюда. – Я уверен, что мы уже резервировали для нее номера в вашем отеле. Вы не могли бы проверить ваши записи за несколько месяцев?

Она принялась вводить что-то в компьютер, прищурившись, посмотрела на экран, кивнула и снова что-то напечатала.

– Итак, – сказала она, прижав палец к монитору. – Миссис Уолен действительно останавливалась у нас три месяца назад, на две ночи. А перед этим – в январе. На три ночи. Дальше смотреть?

Я сказал, что дальше смотреть не нужно, вышел наружу и дошел до угла, где швейцар и его свита, мечтавшие убрать куда-нибудь мою машину, не могли до меня добраться. Я все еще не решил, разумно ли себя веду, поскольку по личному опыту знал, что имею склонность жать на газ, когда правильнее всего было бы посидеть и подождать. Но теперь я выяснил, что Эми действительно останавливалась в «Мало» раньше, и это все меняло. Не потому, что подтверждало то, что она была в Сиэтле тогда – тут у меня не было никаких сомнений, – получалось, что она знала «Мало», а следовательно, не могла отказаться от их услуг из-за того, что они ее не устраивали. На сайте отеля говорилось, что на эту неделю у них были свободные места. Значит, речи о том, что возникли проблемы с бронированием номера, идти не могло.

Я заплатил швейцару и сказал, что скоро вернусь, затем прошел несколько кварталов до отеля «Монако» на Четвертой авеню и сразу понял, что он понравился бы Эми – он бы и самому Господу Богу понравился, – однако, переговорив с портье, я убедился, что ни Господь Бог, ни моя жена здесь не останавливались.

Поиски по гостиницам с самого начала были тупиком. И я знал, что пора о них забыть. Я решил поехать в город около часа ночи, сказав себе, что окажу Эми услугу, забрав ее телефон. Расстояние в двести километров не проблема для северо-западного побережья Тихого океана. Но дело, разумеется, было не только в этом. Эми совершала деловые поездки шесть или семь раз в год с тех самых пор, как мы с ней познакомились. И у нас выработалась определенная система. Не было ни одного дня, чтобы мы с ней не разговаривали, хотя бы коротко. И она не стала останавливаться в отеле, которым пользовалась раньше. Бóльших причин для беспокойства у меня не было, а в свете дня казалось, что это совсем ничего. Я чувствовал себя довольно глупо оттого, что приехал сюда, а еще мне никак не удавалось заглушить голос, настойчиво звучавший у меня в голове и твердивший, что я лишь воспользовался удобным предлогом, чтобы не садиться сегодня за свой письменный стол.

Я вернулся в «Мало» и уселся на стул у большого окна. Затем я открыл конверт и достал оттуда телефон Эми. Его было невозможно перепутать ни с каким другим, хотя я сразу заметил, что она поменяла картинку на экране. Обычный мобильный телефон, и не более того: идя против корпоративного поветрия, что для нее было совершенно не характерно, Эми категорически отказывалась поддаваться на пропаганду и заводить смартфон. Я нажал на зеленую кнопку. В списке исходящих звонков на первом месте стоял мой номер – от водителя такси, позвонившего мне вчера вечером, – за ним следовали незнакомые мне имена и номера телефонов, пока я не добрался до своего позавчерашнего звонка.

Я включил записную книжку и просмотрел ее в поисках номера «Керри, Крейн и Харди» в Сиэтле. Разумеется, его там не оказалось. Эми известны их личные телефоны, и, разумеется, она не стала бы дозваниваться им через коммутатор.

Я заметил, как индикатор батарейки моргнул два раза, а потом погас.

Воспользовавшись собственным телефоном, я позвонил в справочную службу и узнал номер «Керри, Крейн и Харди». Набрал его и услышал бойкий голос, пропевший знакомое название. Я попросил соединить меня с кем-нибудь, кто работает с Эми Уолен, рассчитывая поговорить с мелким служащим, которому известно ее расписание, а затем встретиться с ней. Кто знает, может, она даже окажется в офисе, и тогда мы сможем вместе пообедать.

Телефон затих на мгновение, а потом меня соединили с чьим-то помощником. Она сказала, что мне нужен какой-то Тодд, но сейчас он на совещании. Мне обещали, что он позвонит мне, как только освободится или даже раньше.

Потом я позвонил в «Ред кэбс» и попытался узнать, как мне связаться с Георгом Непроизносимым. Мне ответили, что он сегодня не работает, и диспетчер не был самой любезностью, хотя и сказал, что непременно сообщит мне, когда тот появится в гараже. Я закончил разговор, понимая, что этого никогда не произойдет.

Я вышел из отеля и направился на другую сторону улицы в «Сиэтл бест», сел за столик на улице с большой чашкой крепкого кофе, закурил и стал наблюдать за дождем, дожидаясь, когда кто-нибудь мне позвонит.

К половине одиннадцатого я замерз и начал нервничать. Действие десяти баксов, которые я дал швейцару «Мало», подходило к концу, и он уже с трудом сдерживал возмущение по поводу того, что перед отелем стоит моя машина. Далеко не новый внедорожник Циммерманов служил не слишком подходящей рекламой для их заведения. Да и для любого заведения. Ушедшие на покой преподаватели очевидным образом не слишком беспокоились по поводу грязи и вмятин на боках своего автомобиля, заднее стекло которого, кроме всего прочего, украшали выцветшие наклейки с пацифистской символикой. Наконец швейцар перешел через улицу и поведал мне о своих печалях, и я согласился отъехать.

Примерно через квартал я обнаружил подземный гараж. Выйдя из него, я пару минут изучал карту центра города, позаимствованную в «Мало». Она пестрела обозначениями магазинов и ресторанов, и мне потребовалось некоторое время, чтобы найти улицу, где находилось агентство, в котором работала Эми. Я думал, что оно должно занимать один из множества этажей в каком-нибудь из громадных деловых центров, окружавших меня со всех сторон, и ошибся. В действительности мне была нужна узкая улочка неподалеку от рынка.

Я прошел пару кварталов, и у меня уже начала кружиться голова, но наконец я обнаружил вывеску Торгового центра, а затем спросил дорогу у продавца газет. Он показал мне на боковую улочку, которая примыкала к рынку, а потом резко сворачивала налево. Указатель на одном из домов подтвердил, что это Поуст-Элли. Выглядела она как самое подходящее место для разгрузки рыбы или торговли наркотиками. Но метров через сто начался район, перестроенный в постмодернистском стиле девяностых, с японским рестораном, украшенным висячими корзинками с цветами, и маленьким кафе, в котором сидело множество людей, поглощавших совершенно одинаковые салаты. Вскоре я увидел строгую вывеску, прикрепленную к красивой деревянной балке, и понял, что нашел то, что искал.

Я вошел внутрь, пытаясь решить, как себя вести. Наши с Эми работы всегда сильно различались. Я знал ее помощницу в Лос-Анджелесе, немного по телефонным звонкам, когда что-то случалось, и по ее редким посещениям нашего дома, но она родила ребенка за пару месяцев до того, как Эми сменила работу. Эми упоминала имена своих коллег, некоторые достаточно часто, чтобы я их запомнил. Я был уверен, что слышал среди них имя Тодда. Но это вполне мог быть какой-нибудь другой Тодд. Кто знает, может, существует директива, в соответствии с которой в каждом рекламном агентстве должен работать один Тодд? Проделать задуманное было легче по телефону – я мог сделать вид, что сижу дома и пытаюсь связаться с женой, – но мне надоело ждать ответных звонков.

Приемная была отделана в духе минимализма, и они потратили кучу денег главным образом на то, чтобы все выглядело так, будто это совсем ничего не стоило. Видимо, такие вещи производят неизгладимое впечатление на тех, кто занимается рекламой. Каждый стул стоил значительно больше, чем зарабатывала в месяц женщина, сидевшая за конторкой, но ее, похоже, это нисколько не беспокоило. Она была вся в черном, стройная, с большими глазами – очень умная, это я сразу понял, – к тому же она выглядела так, словно жила в лучшем из существующих миров и была готова поделиться с окружающими своим счастьем.

Я спросил про Тодда, и в ответ она поинтересовалась, назначена ли мне встреча.

– О нет, – пожав плечами, проговорил я, пустив в ход все свое обаяние, хотя практики в этом у меня было маловато. – Я зашел просто так.

Она расцвела, словно более уважительной причины не может быть, и взяла телефонную трубку. В конце разговора она энергично закивала, и я решил, что мне либо разрешено пройти, либо она лишилась рассудка.

Через пять минут из-за двери с матовым стеклом, расположенной в конце коридора, появилась особа, невероятно на нее похожая, и поманила меня за собой. Я встал и последовал за ней в сторону кабинетов, находящихся за дверью. Судя по всему, эта женщина обитала в мире, качество которого определялось пятью, а то и семью звездочками, потому что она не была расположена улыбаться или болтать, хотя мне удалось узнать, что ее зовут Бьянка. Мы поднялись на лифте на два этажа, а затем долго шли по коридору, мимо комнат со стеклянными стенами, где пары мужчин с короткими стрижками работали так старательно и так творчески, что мне захотелось включить сигнал пожарной тревоги – желательно устроив настоящий пожар.

В конце коридора она открыла дверь и подтолкнула меня внутрь.

– Тодд Крейн, – объявила она.

«Вот как», – подумал я, только сейчас поняв, что мне предстоит встретиться с одной третьей названия фирмы.

Я оказался в строгом кабинете с большими окнами с двух сторон, откуда открывался отличный вид на залив Эллиот и причалы. Остальные две стены были увешаны дипломами в рамках, наградами и громадными снимками продукции компании, включая несколько реклам, в создании которых принимала участие Эми. Посреди комнаты стоял стол, на котором вполне можно было бы сыграть в баскетбол. Элегантный мужчина лет пятидесяти вышел из-за него мне навстречу. Хлопчатобумажные брюки, тщательно отглаженная сиреневая рубашка. Черные волосы с проседью, такие изысканные черты лица, что его вполне можно было бы показывать по телевизору в качестве рекламы чего-нибудь хорошего, качественного и дорогого, но стоящего того.

– Привет, – сказал он, протягивая мне руку. – Я Тодд Крейн.

«Кто бы сомневался, – подумал я и пожал ему руку. – И почему только я тебя уже ненавижу?»

Впрочем, он держался безупречно, и я решил, что часть его работы как раз и состоит в том, чтобы помочь постороннему человеку почувствовать себя уютно в его кабинете. На одном углу его стола стояла фотография в рамке – студийный снимок с Крейном, обнимающим ухоженную женщину, и тремя дочерьми разного возраста. Меня удивило, что фотография была повернута не к стулу Крейна, а наружу, как будто была еще одним дипломом вроде тех, что висели на стенах. В углу комнаты стоял старомодный радиоприемник, судя по всему из семидесятых, и я решил, что это один аксессуар, характеризующий индивидуальность хозяина кабинета.

– Итак, Джек, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Я рад, что у имени наконец появилось лицо. Поразительно, что мы не встречались раньше.

– Я не слишком часто уезжал из Лос-Анджелеса, пока мы не перебрались сюда, – ответил я.

– И что же привело вас сегодня в город? Вы ведь теперь занимаетесь писательским трудом?

– У меня тут встреча. Кроме того, Эми умудрилась оставить вчера свой мобильный телефон в такси, вот я и решил убить двух зайцев одним выстрелом и отдать ей телефон лично. Думаю, у нее уже началась ломка по поводу его отсутствия.

Тодд рассмеялся. Ха-ха-ха. Три раздельных звука, словно последовательность была создана и отработана, а потом доведена до совершенства давным-давно, годами тренировок перед зеркалом и в полном одиночестве.

Затем он замолчал, дожидаясь, когда я еще что-то скажу. Мне это показалось странным, поскольку я предполагал, что он тут же начнет выдавать мне информацию.

– Только я не знаю, как мне лучше это сделать, – проговорил я.

– Увы, я тоже не знаю, – со смущенным видом протянул Крейн.

– Я подумал, что у кого-нибудь здесь есть ее расписание.

– Не совсем так, – сказал он, сложив на груди руки и поджав губы. – Эми у нас теперь работает на выездах и занимается разрешением разных проблем и конфликтных ситуаций. Разумеется, вам это известно. У нее куча проектов. Глобальный подход. Стратегия. Но формально она отчитывается перед начальством в Лос-Анджелесе. Именно они…

Он замолчал, словно в голове у него наконец что-то щелкнуло, и задумчиво на меня посмотрел.

– Хм, на этой неделе Эми нет в Сиэтле, Джек, – сказал он. – По крайней мере, она не работает сейчас с нами.

Я постарался взять себя в руки максимально быстро, но все равно моя челюсть, видимо, отвисла на пару секунд.

– Я знаю, – широко улыбаясь, ответил я. – Она поехала к друзьям. Я просто хотел знать, собиралась ли она появиться в главном штабе. Она в городе.

Тодд медленно покачал головой:

– Мне про это ничего не известно. Но возможно, вы знаете лучше. А вы пытались отыскать ее в отеле? Мы всегда резервируем номера в «Мало». Или она решила остановиться у… друзей?

– Я уже оставил у них записку. Просто хотел как можно быстрее отдать ей телефон.

– Да, я понимаю. – Тодд кивнул и снова улыбнулся. – В наше время без мобильного телефона как без рук. Жаль, но я не могу вам ничем помочь, Джек. Если она зайдет, я скажу, что вы ее ищете. Оставите мне свой номер телефона?

– Уже оставил, – сказал я.

– Да, конечно, извините. Жуткое утро. Клиенты. Приходится иметь с ними дело. И прострелить им голову тоже нельзя, плохо для бизнеса. По крайней мере, так говорят.

Он похлопал меня по плечу и проводил по коридору, всю дорогу рассказывая, какая Эми замечательная, и рассуждая о том, что перевод ее на новый пост изменит дела компании к лучшему. Я представил себе, что точно так же он здоровается с женой и детьми по утрам, произнося речи о целях и достижениях, с заверениями в своей привязанности, причем копия отправляется его личному секретарю.

Тодд Крейн оставил меня около двери, и я прошел через вестибюль в полном одиночестве. Прежде чем снова выйти в мир, я повернул голову, и мне показалось, что за дверью с матовым стеклом кто-то стоит и наблюдает за мной.

Я медленно шел по улице и размышлял. Я не взял с собой КПК Эми, но прекрасно помнил его содержание. Три дня, заполненных встречами. Да, конечно, я не стал вдаваться в детали, и встречи теоретически могли быть в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско или Портленде – последний находился всего в трех часах езды, – но я сомневался, что перепутал города. Плюс у меня в кармане лежал ее телефон, найденный здесь прошлым вечером. Эми поехала сюда и до вчерашнего вечера, как обычно, находилась на связи. Но я не мог ее найти. В отеле ничего выяснить не удалось. На ее работе не знают, где она находится, или говорят, что не знают.

Я тоже не знал.

Улочка привела меня в тупик, над которым шла надземная дорога, которая уходила к заливу, а затем резко сворачивала налево в сторону виадука Аляска. За многие годы бетонные опоры покрылись бесчисленными граффити. Пока я их изучал, у меня возникло неприятное ощущение между лопаток.

Я медленно повернулся, как будто ничего особенного не случилось. В конце дороги я заметил нескольких человек, занимавшихся своими делами в тени шоссе, кто-то выходил из машины или, наоборот, садился в нее, другие перетаскивали с места на место какие-то предметы. Дальше находилась широкая дорога и пара пристаней, а за ними вспышки света на поверхности воды в заливе Эллиот.

Никто не смотрел в мою сторону. Все двигались, шли или сидели за рулем. У меня над головой грохотали проезжающие машины, посылая глухие вибрации сквозь дома и тротуары, так что создавалось ощущение, будто весь город издает одну бесконечную ноту.

Глава 9

Я нашел бар в центре города, занял столик у окна и заказал кофейник, а также потратил остатки своего обаяния на официантку, позволившую мне воспользоваться розеткой за стойкой, чтобы вставить в нее купленное по дороге зарядное устройство для телефона Эми. Дожидаясь, когда принесут кофе, я смотрел на людей за соседними столиками. Раньше бары являлись местом, куда вы приходили, чтобы отдохнуть от внешнего мира. Таково было их предназначение. Теперь же у меня сложилось впечатление, что здесь все пожирают бесплатный вай-фай или разговаривают по мобильным телефонам.

Никто не делал ничего достаточно интересного, чтобы отвлечь меня от голосов, наперебой говорящих у меня в голове. То, что Эми находится в городе вовсе не по делам «Керри, Крейн и Харди», можно объяснить. Это я знал. И не беспокоился. Вполне возможно, что ничего особенного не случилось – нигде, кроме как в моих собственных мыслях, и я вспомнил, как около полутора лет назад Эми вдруг начала разговаривать во сне. Сначала она бормотала что-то неразборчивое, а через некоторое время появились слова и целые предложения. Я просыпался ночь за ночью. Мы оба стали плохо спать. Она попыталась изменить диету, сократила количество кофеина и начала еще больше времени проводить в спортивном зале по дороге на работу, но ничего не помогало. А потом все вдруг прекратилось, но прошло несколько недель, прежде чем у меня восстановился сон. Я лежал в темноте и размышлял о том, что заставляет мозг вытворять подобные вещи и как так получается, что, когда все его осознанные функции отключаются, какая-то часть продолжает о чем-то рассуждать. А еще как и почему это происходит? И с кем он разговаривает?

У меня появилось ощущение, что мой мозг начал проделывать то же самое. Та часть моего сознания, которую я контролировал, предлагала рациональное объяснение происходящего. У нее это неплохо получалось. Например, она выдвинула предположение, что Эми, возможно, находится в городе тайно, в надежде привести в «Керри, Крейн и Харди» нового клиента в подарочной упаковке, чего нельзя сделать, если ты работаешь в группе. Она жила и дышала своей карьерой. Может быть, именно это она и пыталась мне объяснить вечером, когда я слушал ее не слишком внимательно.

Но тем временем другая часть моего мозга палила наугад и во всех направлениях сразу. В самой глубине души каждого из нас есть уголок, в котором живет недоверие к порядку и желание испытать облегчение, увидев, как мир превращается в хаос, являющийся основой всего. Или это касается только меня.

Когда телефон Эми достаточно зарядился, я забрал его из-за стойки бара. Я держал его в руках и испытывал необычное чувство. Это было единственное приспособление, с помощью которого я мог поговорить со своей женой, но сейчас телефон находился у меня, и от этого мне казалось, будто она совсем далеко.

Мы, нынешние, обрели шестое чувство благодаря изобретению электронной почты и мобильных телефонов – мы в любое время можем общаться с людьми, которых нет с нами рядом. Когда нас лишают такой возможности, нас охватывает паника и кажется, что мы ослепли. Неожиданно мне в голову пришла новая мысль, и я позвонил домой, но никто не взял трубку, только включился автоответчик. Я сказал, где я и почему, на случай, если Эми вернется домой раньше меня. Мне бы следовало почувствовать, что я поступил правильно и разумно, но почему-то возникло ощущение, будто еще одна ниточка оборвалась.

Кнопки у телефона Эми намного меньше, чем у моего. В итоге, попытавшись разобраться с меню, я поначалу оказался в разделе музыки, где обнаружилось восемь звуковых файлов, что меня удивило. Как и у любого представителя двадцать первого века, у Эми есть айпод, портативный медиапроигрыватель. Она не пользовалась телефоном, чтобы слушать музыку, и, хотя я мог себе представить, что в нем было загружено несколько песен в качестве программного обеспечения, восемь – это многовато. Семь дорожек назывались: трек 1 – трек 7, а восьмая была обозначена длинным набором цифр. Я решил посмотреть, что представляет собой трек 1. Из микрофона зазвучала тихая музыка, старый джаз, один из скрипучих парней, живших в двадцатых. Совсем не то, что обычно любит слушать Эми, которая много раз повторяла, что она ненавидит джаз и вообще все, что было до «Блонди». Я включил следующую дорожку, потом еще одну – тот же джаз.

Я еще раз вошел в телефонную книгу, только на сей раз искал не «Керри, Крейн и Харди», а что-нибудь необычное. Но ни на чем не остановился. Я не узнавал имен, но я на это и не рассчитывал. Рабочее место твоего спутника все равно что другая планета, и ты всегда будешь там пришельцем.

Поэтому я решил заглянуть в раздел СМС-сообщений. Эми заразилась любовью к эсэмэскам от молодых ребят, работающих в их агентстве, и мы с ней частенько писали друг другу длинные послания, когда я знал, что она находится на совещании, или когда она хотела мне сообщить что-нибудь такое, что не требовало моего немедленного внимания. Обычно просто чтобы сказать «привет». Я обнаружил четыре своих письма, отправленных за несколько месяцев, парочку от ее сестры Натали, которая живет в Санта-Монике, в доме, где они с Эми родились и выросли.

И одиннадцать от кого-то, кого я не знал.

Наши с Натали сообщения были подписаны, а вот те одиннадцать – нет, только номер телефона. Каждый раз один и тот же.

Я выбрал самое раннее. Оно оказалось пустым. Письмо послано и получено, и ни одного слова. То же самое со следующим и еще с одним. Зачем отправлять письма, если в них ничего нет? Возможно, причина в том, что человек просто не умел это делать, но к третьему или четвертому сообщению уже можно было научиться. Я продолжал листать их и так привык к пустой строчке в каждом, что страшно удивился, когда в шестом появилось кое-что новенькое. Впрочем, тоже не особенно осмысленное.

да

Даже без точки. Следующие несколько сообщений снова были пустыми. И наконец я добрался до последнего.

Роза пахнт розой, хть розой нзви ее, хть нет…[14] :-D

Я положил телефон на стол и налил себе еще чашку кофе. Одиннадцать сообщений – это много, даже если в большинстве из них ничего не говорится. Кроме того, Эми не из тех, кто добровольно станет хранить в своем телефоне дурацкие эсэмэски, присланные ей по ошибке. Она не сентиментальна. Я уже заметил, что она сохранила только те из моих посланий, где содержалась полезная информация, которая еще может пригодиться. А все мои «думаю о тебе» она стерла. Парочку писем от Натали, как мне показалось, миновала эта участь только потому, что они ее особенно разозлили, и Эми собиралась использовать их в будущем в качестве улик против сестры.

В таком случае зачем хранить чьи-то пустые послания? И при каких обстоятельствах можно получить от кого-то столько писем и не внести имя этого человека в записную книжку? Остальные были помечены «Дом» (мой номер) и «Натали». Здесь же имелся только номер телефона. Если вы поддерживаете постоянную связь, почему не сделать минимальное усилие и не записать имя такого человека? Если только ты не хочешь, чтобы оно оставалось тайной.

Я решил проверить входящие и исходящие звонки, но не нашел интересующего меня номера. Очевидно, его хозяин и Эми только переписывались, – по крайней мере, они не созванивались в течение последнего месяца.

У меня появилась новая идея, я вернулся к первому СМС-сообщению и обнаружил, что оно отправлено три месяца назад. Первое и второе разделял месяц. Потом две недели. Затем они начали приходить чаще. То, где говорилось «да», было послано шесть дней назад. А последнее, про розы, – вчера, ближе к вечеру. Эми его видела, иначе оно было бы помечено как непрочитанное. После этого она потеряла телефон – в какой-то момент вечера, обозначенного у нее как свободный.

А потом и сама потерялась.

Я зашел в раздел отправленных писем, их список оказался коротким. Пара ответов сестре и мне. И еще одно послание, ушедшее через две минуты после того, как она получила сообщение про розы, и выглядевшее так:

Звонок 9. Жду, когда ты бдшь гтва – сдня, чрз мсц, чрз год. Чмоки.

В этот момент появилась официантка и спросила, не хочу ли я еще кофе. Я сказал, что не хочу, и попросил принести пива.

Единственное, что хорошо получалось у моего отца, – это отвечать на вопросы. В остальном ему не хватало терпения, но если ты его о чем-то спрашивал – как появилась луна, почему коты все время спят, почему вон у того мужчины только одна рука, – он всегда давал взрослый ответ. Кроме одного раза. Мне было двенадцать. Я услышал в школе, как более старший мальчишка витиевато рассуждал о смысле жизни, он сумел произвести на меня впечатление, и я задал этот вопрос отцу, надеясь, что жутко повзрослею в его глазах. Меня удивило, что он разозлился и сказал, что это глупый вопрос. Я не понял, что он имел в виду.

– Предположим, однажды вечером ты возвращаешься домой, а за твоим столом сидит какой-то человек и ест твою еду, – сказал он. – Ты не спрашиваешь его: «Какого черта ты ешь мой ужин?» – потому что он может сказать, что он голоден. И это будет ответом на вопрос, который ты ему задал. Но не на твой настоящий вопрос, который звучит так: «Какого черта ты делаешь в моем доме?»

Я по-прежнему ничего не понял, но обнаружил, что начал время от времени вспоминать тот разговор, когда стал старше. Возможно, именно эти слова отца помогли мне работать копом и научили задавать свидетелям меньше вопросов, давая им самим рассказать то, что они знают. Он снова всплыл в моей памяти, когда я сидел в Сиэтле с первой кружкой пива в руке.

Голова у меня была тяжелой и какой-то холодной, и я начал подозревать, что сегодняшний день вряд ли закончится хорошо. А еще я понял, что мне пора перестать спрашивать, куда пропала Эми, и попытаться понять, почему она пропала.

Глава 10

Девочка стояла в зале аэропорта. Большие часы, подвешенные к потолку, показывали без двадцати четырех минут пять. У нее на глазах цифры сменились с 16:36 на 16:37. Она продолжала наблюдать, пока не стало 16:39. Ей нравилась девятка. Она не знала почему, но это было так. Записанный голос постоянно напоминал из динамиков, что здесь нельзя курить, и Мэдисон подумала, что он, наверное, ужасно раздражает всех, кто тут находится.

Она не знала, куда она отправится дальше. В течение пары минут она даже не очень понимала, где находится сейчас. Теперь же узнала портлендский аэропорт. Она уже была здесь, когда они летали во Флориду навестить маму ее мамы. Мэдисон помнила, как она ходила по маленькому книжному магазинчику «Пауэлл» и пила сок в кафе, откуда можно было наблюдать за садящимися и взлетающими самолетами. Мама нервничала перед полетом, а папа шутил, стараясь ее развеселить и успокоить. В те дни было гораздо больше шуток. Намного больше.

А сегодня? Мэдисон помнила, как утром они обсуждали поездку в продуктовый магазин в Кэннон-Бич, но так ни до чего и не договорились. Потом провели немного времени на пляже, однако день выдался ветреный и холодный, и потому они не стали гулять. Молча поели в коттедже, приготовив то, что удалось найти, и мама осталась дома, а Мэдисон одна отправилась на берег.

А после… провал. Совсем как прошлой ночью, когда она проснулась и не могла вспомнить, что делала на пляже. Словно все затянули тучи, мешавшие видеть окружающий мир.

Мамы не было с ней здесь, в аэропорту, это не вызывало сомнений. Она бы не ушла и не оставила ее одну. Мэдисон поняла, что на ней новое пальто. И это тоже ее удивило. Она ни за что не отправилась бы на пляж в новом пальто. Она надела бы старое, потому что его не жалко испачкать в песке. Значит, она вернулась в коттедж, чтобы переодеться, а затем потихоньку выскользнула из дома.

А что потом? Как она сумела добраться до Портленда? Мэдди знала, какое слово употребил бы дядя Брайан, чтобы описать случившееся, – «пертурбация». В остальном она чувствовала себя прекрасно. Как всегда. Тогда как же объяснить то, что она столько забыла? И что ей делать теперь?

Мэдисон вдруг поняла, что сжимает что-то в руке, спрятанной в кармане. Она вынула руку и увидела записную книжку, маленькую, довольно старую, в засалившемся кожаном переплете. Она ее открыла. Странички были исписаны от руки. Мэдисон прочитала первую строчку:

В начале была Смерть.

Это было написано ручкой, когда-то красными, но теперь уже бурыми чернилами, которые кое-где размазались. Кроме того, она обнаружила в записной книжке рисунки, карты и картинки и имена. Одна из картинок точно повторяла рисунок на оборотной стороне визитки, которую она тоже прихватила с собой, – переплетенные девятки. Даже почерк казался таким же. А еще внутри лежал длинный листок бумаги. Билет «Юнайтед эрлайнс».

Ого! Как ей удалось его купить?

Эти вопросы ее совсем не пугали. Нисколько. Положение, в котором она оказалась, было чем-то похоже на сон. Может, сейчас главное – отправиться туда, куда она должна, а об остальном подумать потом. Да. Ей понравилась эта мысль. Так было легче.

Мэдисон прикрыла глаза, а когда открыла их, глупые вопросы, как она проехала пятьдесят миль от Кэннон-Бич до аэропорта Портленда, как купила билет, который стоит больше ста долларов, и почему она одна, перестали ее волновать.

Вместо этого она повернулась к расписанию вылетов и узнала, куда должна отправиться.

С точки зрения Джима Моргана, жизнью управляет один простой закон, который он узнал от своего дяди Клайва. Бледный, как мертвец, брат его отца всю свою жизнь провел, работая охранником на корабельном складе в Тигарде[15]. Он проверял въезжающие и отъезжающие грузовики, пять дней в неделю, более тридцати лет. Отец Джима никогда не стеснялся показывать то, что, будучи служащим (младшим) в банке, он стоит на более высокой ступени социальной лестницы, чем его старший брат. Но вот что удивительно: в то время как его отец всю свою жизнь жаловался и чувствовал себя несчастным, дядя Клайв казался абсолютно довольным своей судьбой.

Однажды, Джиму тогда было тринадцать, его дядя весь воскресный ужин проговорил про свою работу. И не в первый раз. Родители Джима демонстративно закатывали глаза, а вот их сын неожиданно заинтересовался рассказом. Он слушал про расписания и места, куда отправлялись грузы, про организацию всего процесса и неожиданно понял, что каждый день, с восьми до четырех, провезти груз на склад и вывезти его оттуда – это все равно что протащить жирного верблюда через игольное ушко. Причем этим игольным ушком был дядя Клайв. Кто ты такой, что перевозишь, насколько срочный у тебя груз, как сильно ты спешишь и сколько раз он видел твое лицо, не имело никакого значения. Ты должен показать свой значок, пропуск или накладную. Ты должен вести себя вежливо. И держаться с дядей Клайвом по форме. Иначе он тебя не пропустит – или по меньшей мере возникнет задержка, длинные переговоры по радио, качание головой, и в конце концов ты уйдешь оттуда, как побитая собака, к тому же чувствуя себя полным идиотом. Коим ты себя и показал. Правила просты. Ты должен показать пропуск. Таков закон. А если ты не в состоянии понять настолько элементарной вещи, это уже не забота дяди Клайва.

Пятнадцать лет спустя Джим взял это правило на вооружение. Можно делать все легко, а можно усложнить себе жизнь, и всегда есть человек, в чьи обязанности вменено Богом или правительством проследить за тем, чтобы ты делал все так, как тебе говорят. А еще он понял, как нужно жить. Получай удовольствие там, где можешь, и постарайся стать королем в своем царстве. Аминь.

Царством Джима была служба безопасности портлендского аэропорта, и он правил им чрезвычайно строго. Люди стояли в очереди так, как им полагалось стоять, или им приходилось иметь дело с разъяренным Джимом – он мог без проблем остановить проверку и медленно пройти вдоль вереницы беспокойных пассажиров, чтобы сказать этим баранам в хвосте, что они должны держать линию. Тем, кто оказывался в начале, следовало действовать в соответствии с выработанной им системой. Подойти к нему мог только один человек. Все остальные (включая супруга или супругу, делового партнера, мать или духовного наставника) останавливались за желтой чертой и ждали своей очереди. В случае неповиновения он выходил вперед и произносил длинную речь о том, как им следует себя вести. У него-то на это был целый день или по меньшей мере три двухчасовые смены. Очередь, естественно, никогда не брала сторону провинившегося. Они хотели поскорее отправиться в путешествие, купить газету, сходить в туалет, да все, что угодно. И любой, кто вставал у них пути, становился врагом. Джим придерживался политики «разделяй и властвуй», хотя ему и не приходило в голову дать такое определение своей деятельности. Ему этого и не требовалось. В его обязанности не входило что-либо объяснять. Он делал то, что следовало делать.

В шестнадцать сорок восемь в мире Джима все было прекрасно. Очередь двигалась в соответствии с установленными им правилами. Она не была слишком длинной (это указывало бы на то, что он плохо работает), но и не короткой (что говорило бы о том, что он недостаточно тщательно все делает, а это еще хуже) и очень ровной и прямой. Джим коротко кивнул восьмидесятилетней жительнице Небраски, которая – в чем он убедился – не провозила с собой зажигалку, пистолет или ядерную бомбу, и направил ее к рентгену, а затем не спеша повернулся к очереди.

Впереди стояла маленькая девочка. Лет девяти или десяти, длинные волосы. Ему показалось, что она одна.

Джим махнул рукой, показывая, чтобы она подошла. Она так и сделала. Он приподнял голову, что означало «покажите документы и позаботьтесь о том, чтобы проделать это в правильном (хотя никто не знал каком) порядке, иначе я выставлю вас полным идиотом перед всей очередью».

– Здравствуйте, – сказала девочка и улыбнулась.

Это была милая улыбка из тех, которые гарантируют второй или даже третий поход в игрушечный магазин, улыбка маленькой девочки, отлично умеющей заставлять людей делать то, что ей хочется.

Джим не стал улыбаться ей в ответ. Безопасность дело серьезное.

– Билет.

Она тут же протянула ему билет, и он его рассматривал в три раза дольше, чем было необходимо. Не сводя глаз с листка бумаги, в котором не было ничего загадочного, он сурово спросил:

– Сопровождающий взрослый?

– Извините?

Он медленно поднял голову:

– Где она? Или он?

– Что? – спросила удивленно девочка.

Джим приготовился произнести свою стандартную речь по поводу нарушения процедуры, достаточно суровую. Но перед ним был ребенок. Двое мужчин, стоявших в очереди за ней, заинтересовались происходящим, и Джим не мог просто взять и стереть ее в порошок.

Он неумело улыбнулся.

– Кто-нибудь из взрослых должен проводить тебя к вылету, – сказал он. – Таков закон.

– Правда? – спросила она. – А вы уверены?

– Хм. «Ребенка, путешествующего одного, должен проводить к воротам один из родителей или взрослый, отвечающий за его безопасность, – процитировал он правила. – Этот взрослый должен оставаться в аэропорту до тех пор, пока ребенок не сядет в самолет и он не взлетит». Кроме того, все это должно быть организовано заранее. Ты не можешь просто подойти к воротам и полететь, куда ты там собралась, детка.

– Но… я собираюсь навестить тетю, – сказала девочка, и в ее голосе появились панические нотки. – Она меня ждет и будет волноваться.

– Ну, возможно, твоей маме следовало убедиться в том, что ты…

– Пожалуйста, послушайте, я правда не одна. Они… вышли покурить. Они, честное слово, сейчас вернутся.

Джим покачал головой:

– Даже если я тебя сейчас пропущу, а я не стану этого делать, у выхода на поле будет еще одна проверка. Тебя не подпустят к самолету без взрослых.

Улыбка на лице девочки медленно погасла.

– Мне очень жаль, малышка, – сказал Джим, изо всех сил стараясь скрыть тот факт, что ему совсем не жаль.

Девочка мгновение смотрела на него, а потом тихо сказала:

– Тебе это еще отрыгнется.

Потом поднырнула под веревку ограждения и затерялась в зале среди других пассажиров.

Джим, раскрыв от удивления рот, смотрел ей вслед. Когда дело доходило до детей, он оказывался на незнакомой территории. Но… может быть, ему следовало ее догнать? Убедиться в том, что она действительно не одна?

С другой стороны, очередь становилась все длиннее, и кое-кто уже начал терять терпение, а если быть честным до конца, Джиму было совершенно все равно. Больше всего на свете он хотел доработать смену, вернуться домой, выпить пару бутылок пива перед телевизором, а потом зайти на какой-нибудь порносайт.

Разумеется, все это чушь, всего лишь фраза, которую девчонка услышала в кино. Но что-то в ее тоне заставило его подумать, что, будь она на полметра выше, он отнесся бы к ее угрозе серьезно. Даже несмотря на то, что она женского пола. Ему совсем не хотелось делиться с кем-нибудь своими ощущениями. Поэтому он занялся следующим человеком в очереди, который оказался французом, и хотя у него имелся паспорт, он был не американским, что давало Джиму право дольше и внимательнее изучать документы, а затем посмотреть на него подозрительным взглядом, говорившим: «И не надейся, что мы забыли про ваши выступления по поводу Ирака». И Джим Первый Грозный снова стал Королем Очереди.

Он не вспоминал про маленькую пассажирку, пока на следующий день не появились детективы и он не понял, что упустил возможность помешать девятилетней девочке исчезнуть в неизвестном направлении. И тогда он узнал, что во Вселенной имеются совсем крошечные дырочки, сквозь одну из которых его будут некоторое время таскать взад и вперед.

А Мэдисон тем временем вышла из здания аэропорта и с грустным видом остановилась на тротуаре.

И что теперь?

Нахмурившись и пытаясь вспомнить, почему она была так уверена, что должна куда-то лететь, когда сесть в такси и поехать домой к отцу было бы разумнее всего, она заметила мужчину, который стоял метрах в трех от нее и курил. Он смотрел на нее с таким видом, словно не понимал, что она здесь делает одна, без взрослых. Он показался ей хорошим человеком, из тех, кто мог спросить, все ли у нее в порядке, а Мэдисон не знала, как ответить на такой вопрос. Да и вообще она боялась разговаривать, потому что вела себя с мужчиной в аэропорту почти грубо, что было совсем на нее не похоже. Мэдди всегда была вежливой, особенно со взрослыми.

Она быстро перешла на другую сторону улицы и вошла на многоэтажную парковку, как будто с самого начала именно туда и направлялась. Когда она увидела курящего мужчину, у нее зашевелились воспоминания об исчезнувших из ее памяти событиях сегодняшнего дня. Другой мужчина посмотрел на нее после того, как она… Конечно!

Вот как она добралась до города.

Автобусом, дурочка. Она приехала на автобусную станцию Грейхаунд на Северо-Западной Шестой авеню, затем долго шла в поисках какого-то адреса. Она знала это место, хотя не имела ни малейшего представления о том, где оно на самом деле находится. Район был не слишком приятным. Множество забитых досками магазинов, а над ними буквы, из которых никак не складывались английские слова. Повсюду картонные коробки и запах гниющих продуктов. Припаркованные у тротуаров машины выглядели старыми, а еще этот район отличался от тех, что Мэдисон хорошо знала в Портленде, и у нее возникло ощущение, что здесь живут одни мужчины. Мужчины стояли в грязных передниках в грязных продуктовых лавочках. Мужчины стояли в дверях домов, сами по себе или с такими же, как они, никто не разговаривал, только провожал взглядом тех, кто проходил мимо. Мужчины, обдуваемые ветром на углах улиц. Белые, черные и азиаты – но почему-то они были похожи друг на друга, и казалось, будто они все связаны какой-то общей тайной. Может быть, мама именно это имела в виду, когда говорила, что цвет кожи не имеет значения. В какой-то момент появился один мужчина, точнее, их было двое. Они вели на цепи собаку и направлялись прямо к Мэдисон. Чем ближе они подходили, тем чаще оглядывались. Но тут собака будто взбесилась, и они перешли на другую сторону.

Нашла ли она то место, которое искала? Этого она не помнила. Но Мэдисон знала, что, когда она вышла из дома сегодня утром, маленькой записной книжки у нее не было. Так что, может, ей кто-то ее дал. Хорошо. Будем считать, что кое-что стало ясно: она добралась до Портленда на автобусе.

Как только она заполнит все пробелы, жизнь снова будет прежней.

Внутри парковки было темно и прохладно. Люди входили и выходили с чемоданами на колесиках, которые издавали тихие трескучие звуки. Машины выезжали со своих мест и устремлялись на дорогу. Большие белые, желтые, красные автобусы с названиями отелей высаживали людей или забирали их. Здесь было полно народа и никто никого не знал. Это хорошо. Мэдисон решила найти уголок, где она сможет посидеть и спокойно подумать. Она прошагала по одному из проходов между рядами машин. Все вокруг разговаривали, смеялись, платили водителям такси, присматривали за своими детьми. Она будто стала невидимкой. Все это что-то ей напомнило, только она не могла вспомнить что.

Когда она подошла к месту, где проход наполовину перегородил один автомобиль, она замедлила шаг. Машина была желтая, дверца водителя открыта. Мэдисон обошла машину.

Проходя мимо, она заглянула внутрь и увидела мужчину, очень старого, с седыми волосами. Его руки лежали на руле, хотя мотор не работал. Он смотрел вперед сквозь ветровое стекло с таким видом, словно сидит здесь уже давно. Мэдисон стало интересно, на что он смотрит, и мужчина будто очнулся ото сна. Он повернул голову и увидел ее. Мэдисон заметила, что у него какое-то странное лицо, а в следующее мгновение машина сорвалась с места, словно он бросился кого-то догонять. Мэдисон даже не успела понять, что произошло.

Но зато начал заполняться последний пробел в ее памяти, точно ванна, в которую льется вода из крана. Что-то случилось, когда она шла по городу… Женщина-китаянка… Да. Это она дала ей записную книжку. Когда Мэдисон вышла из ее дома и снова зашагала по улице, у тротуара остановилась машина и мужчина за рулем предложил ее подвезти. Мэдисон всю свою жизнь прожила, слушая четкие наставления о том, что нельзя садиться в машину к незнакомым людям, но она к нему села. Сначала он был очень милым; оказалось, что он едет в аэропорт и будет рад ее подвезти. Затем он начал смущаться как маленький и все время смеялся, хотя ни он, ни она не говорили ничего смешного. Он то и дело повторял, какая она хорошенькая, ей нравилось, когда такие слова говорил ее папа, но у этого мужчины они выходили иначе.

Потом они вместе подошли к кассе, и Мэдисон притворилась, будто он ее отец, и мужчина купил ей билет на деньги, которые она ему дала. А после этого он привел ее сюда, на парковку, и попытался уговорить снова сесть с ним в машину. Он сказал, что сделал то, о чем она просила, и теперь она должна быть хорошей девочкой и отблагодарить его. Он взял ее за руку.

Она по-прежнему не помнила, что произошло дальше, но когда он посмотрел на нее, прежде чем уехать, она заметила на его лице длинную царапину. Мэдисон знала, что она не села к нему в машину. Вместо этого она побежала в здание аэропорта и попыталась попасть на самолет.

Она достала из кармана билет. Мэдисон никогда не была в Сиэтле. Так почему она собралась туда сейчас? Этого она не знала. Однако чувствовала, что ей очень нужно туда попасть. Ей было плохо оттого, что она не там. Значит, придется найти – как иногда говорил кому-то по телефону папа – другое, более приемлемое решение.

Неожиданно она сообразила, что ее пальто топорщится на груди, и, засунув руку во внутренний карман, достала конверт. Пыльный. Внутри его лежали сотенные купюры. Много. Они не могли быть мамиными, потому что мама пользовалась кредитными карточками. А на дне конверта она обнаружила маленькое металлическое колечко с двумя ключами.

Мэдисон убрала конверт обратно в карман, мысленно пообещав себе подумать о нем потом. Она была умной девочкой. Все так говорили. Она обязательно во всем разберется.

А пока, стоя в гараже, она заметила неподалеку женщину, которая убирала в багажник своей машины маленький чемодан. Мэдисон остановилась неподалеку от нее.

Женщина повернулась. Она оказалась моложе ее мамы.

– Привет, – сказала она. – Тебя как зовут?

– Мэдисон. А вас?

Женщина сказала, что ее зовут Карен. Она была симпатичной и доброй, и через пару минут Мэдисон подумала, что более приемлемое решение найдено.

Когда Карен выезжала с парковки, Мэдисон сидела на пассажирском сиденье. Карен не могла решить, какой маршрут выбрать, как это нередко бывало с мамой Мэдисон, и потому, чтобы ей не мешать, она засунула руку в карман и снова достала записную книжку.

Открыв ее, она прочитала то, что шло следом за первой строчкой:

И люди посмотрели и увидели пожирающую Смерть, но они решили, что этого хотел Бог – потому что наш Бог суров и Он нас ненавидит. Они верили в то, что Смерть – это Его последнее наказание, наступающее в конце нашей короткой жизни, наполненной кровавой печалью, что Он швыряет нас на эту темную и жестокую равнину, чтобы мы спешили из холодных укрытий к жалкой еде и обратно, под бесконечным дождем, под вечным грузом знания, что когда-нибудь, когда угодно, пята, перепачканная кровью, наступит на нас и размажет по каменистой земле. Мы видим, как у нас забирают тех, кого мы любим, их косят болезни, и они гниют у нас на глазах, а мы едим, совокупляемся и мечтаем, расходуя свои жалкие жизни, потому что понимаем: нас ждет такая же судьба, наступит вечность и мы будем лежать безмолвные и слепые в темном, мягком облаке. И от страха, порождаемого этим знанием, мы спасаемся ложью, которую произносим с того самого мгновения, как учимся говорить, обещанием вечной жизни в роскошных высоких палатах рая или подземных коридорах ада.

Но слушай внимательно…

Ложь – это не совсем ложь.

Эти места действительно существуют, очень близко. Люди поняли это не сразу и начали строить планы. Некоторые. Очень немногие. Те, кто обладал волей и целеустремленностью. Самоизбранные. Те, кто узнал, что двери темниц можно открыть ночью и что мы можем рискнуть вернуться. Кто со временем понял, что они могут жить и в дневные часы, снова стать хозяевами домов.

Люди вроде нас.

Люди вроде тебя, дорогая.

– Что ты читаешь? – спросила Карен, когда с явным облегчением выехала на главную дорогу.

– Понятия не имею, – ответила Мэдисон.

Глава 11

Бар, в котором я сидел, был нормальным, но, на мой взгляд, там было скучновато. Через некоторое время включили спортивный канал без звука, и все посетители до одного уставились в телевизор. Совсем не то, что мне нравится, поэтому я перебрался в заведение, расположенное чуть дальше по улице, называвшееся «Тиллиз», не такое причесанное, к тому же здесь громко играли рок. Впрочем, это вовсе не означало, что местечко было идеальным для меня. В барах размываются социальные барьеры, что, конечно, хорошо, но, с другой стороны, плохо. Иногда одинокий человек, находящий утешение в компании незнакомых людей, погружается в согревающее, пусть и временное, ощущение себя членом племени, расположившимся вокруг общего костра. И тогда каждая особь кажется важной, а тот, кого ты любишь, вдруг начинает невыносимо раздражать, зато абсолютно чужие люди становятся лучшими друзьями. В результате ты заводишь разговоры, которые, скорее всего, заводить не стоило. По крайней мере, так происходит со мной. Я заговорил с одним из посетителей, но беседа не слишком клеилась. Под глазами у него залегли темные круги, прическа давно мечтала о парикмахерской, а куртка хоть и была приличной, но выглядела так, словно он купил ее в лучшие времена, а теперь носил с видом интеллигента, ограниченного в средствах, из тех, что проводят зимние вечера на скамейках в ухоженных парках.

– Джек Уолен, – повторил я, наклонившись вперед, чтобы он лучше меня слышал. – Наверное, вам придется ее заказать в книжном или в интернет-магазине, где-нибудь она есть.

Мое заявление, похоже, не произвело на него никакого впечатления. Более того, у него сделался такой вид, будто я выставил себя еще бóльшим придурком, чем до этого. Очевидно, он плохо меня слышал. Или не понял. По его глазам я видел, что он набрался не меньше моего. Иными словами, вполне прилично. Я открыл было рот, чтобы уже плотно на него наехать, но тут заметил выражение его глаз, и оно заставило меня промолчать. Я увидел не презрение, а нечто похожее на скучную ненависть.

У меня за спиной послышался какой-то звук, и я обернулся.

Тип в светло-сером костюме вошел в туалет, на ходу расстегивая молнию штанов. Он едва успел добраться до писсуара, прежде чем выпустить мощную струю.

– Ого! – завопил он и, ухмыляясь, повернулся ко мне, видимо очень гордый своим мастерством.

– Да, – согласился я с ним.

Моя реакция была несколько слабоватой, но не знаю, что еще я мог сказать. Я вытер руки о собственные штаны и вывалился из туалета, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

Музыка в баре показалась мне какой-то глупой и старой, а в помещении стало светлее, чем было раньше. Да, разумеется, я в некотором роде знал, что был в туалете и разговаривал со своим отражением в зеркале, висевшем над раковинами. Такое уже и раньше случалось, когда я напивался. Я посмотрел на свое лицо, и на мгновение оно представилось мне лицом совершенно незнакомого человека. Поначалу разговоры с самим собой – это забавно, но потом они повторяются чуть ли не каждый раз, как напьешься, и это уже не весело. Вот и сейчас на одну секунду я действительно забыл, что разговариваю с самим собой. Ничего хорошего. Особенно если учесть, что еще только восемь вечера и я не собирался в ближайшее время домой.

И вообще сегодня. Поскольку я вдруг вспомнил, что нахожусь в паре сотен километров от того места, где живу. А еще, что, судя по тому, что я обещал Циммерманам, я должен был вернуться давным-давно. Что ехать уже поздно, мне негде переночевать, мне по-прежнему нужно как-то связаться с женой, в чьем телефоне полно сообщений, которые мне совсем не понравились.

А потом я вспомнил, что обдумывал все это по дороге в туалет, но так и не пришел ни к какому решению.

Я с радостью обнаружил, что в моей кружке еще полно пива, и попытался оценить обстановку. Одна из официанток была довольно хорошенькой. Стройная, добродушная, с продуманно неряшливой прической, к тому же передник ей очень шел. Впрочем, моя оценка носила чисто абстрактный характер, так женщина замечает пару туфель, которые ей не нужны да и стоят слишком дорого. Но не все посетители вели себя как чистые ценители. Полчаса назад один из них с трудом поднялся с табурета и с грустным видом вышел в ночь. Я слышал, как официантка с ним попрощалась и добавила:

– У вас есть все отцовские права.

«Точно, – подумал я. – Но разве ты не поняла, что он рассказал тебе о своих проблемах с бывшей женой, особенно упирая на то, как он любит детей, не в надежде на полезный юридический совет, а рассчитывая получить возможность забраться к тебе в трусики?»

Понимаете, чем больше я пью, тем мудрее становлюсь. Со мной всегда так.

Место того типа заняла пара. Девушка постаралась нарядиться и с энтузиазмом использовала косметику, но это нисколько ей не помогло. У ее небритого спутника, одетого в джинсы и старую куртку из красной кожи, были красивые черты лица, оливковая кожа и заостренные к концу бакенбарды. А голову украшала красная бандана. Естественно, я сразу же его возненавидел.

– Я не могу на тебя сердиться, – сказала девушка.

Он кивнул с рассеянным видом человека, не слишком хорошо понимающего язык, на котором с ним разговаривают, хотя он сумел внушить всем, что прекрасно его знает.

Разговор, спотыкаясь, тянулся дальше, в основном говорила девушка, а парень время от времени подавал реплики с такой неуклюжей старательностью, что короткие слова казались значительными и глубокими. Что-то вроде: «Да, думаю, что так». То, что он был безобидным и даже почти симпатичным, заставляло меня еще больше хотеть как следует ему врезать. Девушка постоянно к нему наклонялась и незаметно, по сантиметру, придвигала свой табурет к его табурету. Он стоически все это сносил, и я вдруг понял, что между ними происходит, как будто я парил за границами их реальности и критически наблюдал за происходящим – пьяный божок, получивший задание за ними проследить. В конце концов я так близко к ним наклонился, что она это заметила и повернулась ко мне.

И я вдруг заговорил.

– Милочка, – сказал я. – Я сэкономлю тебе время и спасу от разочарований. Юный Карлос пытается тебе объяснить – не произнося этих слов вслух, – что он с удовольствием с тобой трахался последние несколько недель, но сейчас возвращается назад в Европу, где он снова станет трахаться с какой-нибудь другой девушкой, вполне возможно живущей в его родном городе, которая писала все это время ему письма, а он прятал их под матрасом своей кровати.

Девушка удивленно заморгала.

– Почему тебя это удивляет? – пожав плечами, продолжал я. – Посмотри на его чертовы бакенбарды. Правда состоит в том, что Педро вовсе не поэт и не тореадор. Лучшие годы он проведет за рулем грузовика, доставляя продукты в ресторан своего дяди, будет спать со всеми подряд, пока сможет, а потом станет невероятно толстым и под глазами у него появятся жуткие мешки. Пусть этот парень до конца жизни останется в твоих воспоминаниях романтическим увлечением, и возвращайся к плану А: найди себе симпатичного местного бакалавра, который привык по утрам бриться и ходить в спортивный зал.

Теперь на меня смотрели оба, он ничего не понимал, смущенно улыбался и думал: «Какие они все-таки славные, эти американцы, могут вот так запросто завести в баре разговор, это же здорово». Девушка еще дважды моргнула, и я догадался, что она так и не поняла, о чем это я.

– Хотя на самом деле… – сказал я, поскольку на меня снизошло озарение. – Он ведь тебя вовсе не трахал. Но завтра он возвращается домой, и потому ты надеялась, что это произойдет сегодня ночью. Извини, милая. Ничего не будет. Вы с ним все это время были лишь друзьями – несмотря на то, что он интуитивно понимал, чего ты на самом деле хочешь.

Девушка, раскрыв рот, не сводила с меня глаз. Я медленно покачал головой, сочувствуя ее боли и на мгновение ощутив связь с ее небезупречной, но честной душой.

И тут она ударила меня в лицо пепельницей.

Я вышел из «Тиллиз» словно в тумане. Я попытался объяснить, что произошло, официантке, но помешала кровь, хлеставшая из носа, и она пригласила громадного черного парня с кухни, чтобы он убедил меня покинуть их заведение. Тот оказался мастером своего дела, а его доводы были весьма доходчивыми.

Я вышел на тротуар, по большей части без посторонней помощи, и столкнулся нос к носу с машинами, мчащимися по дороге, и мелким дождем. Некоторое время я ходил взад-вперед по Четвертой авеню, героически курил и рычал на деревья. Уже три раза позвонил домой без всякого результата. Я прекрасно понимал, что напился, лишь бы не думать о том, что означает это молчание, хотя это мало помогло. Но я все равно не хотел об этом думать. Я мог пойти в «Мало» или в бар другого отеля, но сомневался, что мне там будут рады. А потому свернул направо, на улицу под названием Мэдисон, решив, что она приведет меня к берегу. Однако вскоре я обнаружил, что Мэдисон – это вовсе не улица, а склон горы. Пару кварталов все было хорошо, но когда я добрался до Второй авеню и посмотрел вниз на следующий участок пути, то всерьез задумался о том, чтобы остаться здесь и подождать, когда поблизости откроют новый бар. Но потом я решил, что это будет слабостью с моей стороны – мужчины склонны руководствоваться подобной хренью, – и пошел дальше. Тротуар перед зданием городской администрации выложили неровными кирпичиками, и это немного облегчило мне жизнь, но через пару шагов я поскользнулся, упал на локоть и зад, покатился вниз и с грохотом врезался в мусорный бак.

Когда я встал, мимо прошла пара средних лет в абсолютно одинаковых спортивных куртках, уверенно шагавшая в противоположном направлении.

– Скользко сегодня, – сказал кто-то из них, они были ужасно похожи на личинку с двумя головами.

– Пшли вжо, – ответил я.

На перекрестке с Первой авеню я обнаружил маленький магазинчик и вошел внутрь, чтобы купить сигарет. Китаянка, стоявшая за прилавком, не особенно хотела меня обслуживать, но я так на нее посмотрел, что она сделала все, что от нее требовалось. Я купил еще бутылку воды и, глядя на свое отражение в стеклянной дверце холодильника для напитков, смыл кровь с лица. Выйдя и остановившись на углу, я увидел сияние ярких огней на противоположной стороне, понял, что это бар, и похромал к нему. Это было славное местечко, стоявшее рядом с очередным отелем, к тому же внутри царил полумрак, и я обрадовался, что мой синяк на щеке заметят не сразу.

Я заказал стакан легкого пива и сел в углу, подальше от возможных неприятностей. По крайней мере, я на это очень рассчитывал. Хотя если бы я осознавал происходящее, то понял бы, что мне больше не стоит пить пиво и разумнее всего избегать любых баров. Проблема в том, что мой самый главный враг живет внутри моей собственной головы.

Первым делом я проверил телефон Эми, чтобы убедиться, что он не разбился. К счастью, с ним ничего не случилось. Удар от столкновения с землей меня немного отрезвил, если только не наступил тот период ясности, когда нервная система предупреждает, что она намерена умыть руки и дает тебе последний шанс отправиться домой, иначе она отключит рубильник и швырнет твое безвольное тело на пол.

Поскольку мне не удалось получить объяснение странному набору сообщений в телефоне Эми, я вернулся к одному из них. Чуть раньше я сообразил, что у меня есть простая возможность узнать, от кого они. Тогда я не был готов зайти так далеко, к тому же еще не успел набраться. Теперь же с этим все было в полном порядке.

Я нажал на зеленую кнопку и набрал указанный номер.

Через несколько секунд тишины мне сообщили, что телефон вызываемого абонента отключен, и я испытал облегчение и одновременно беспокойство. Где, черт подери, сейчас Эми? Все ли с ней в порядке? И если да, то почему она не звонит? Сколько еще мне следует подождать, прежде чем отправиться в полицию? Я знал, каким будет ответ человеку, имеющему так мало информации, но я волновался за Эми. Впрочем, был еще один путь – попытаться отыскать нашу машину. Я мог проверить все парковки в центре, хотя понимал, что мне вряд ли повезет. Однако неожиданно эта идея показалась мне исключительно привлекательной. По крайней мере, я буду чем-то занят и даже могу что-нибудь узнать. На улице лило как из ведра. Ну, возможно, когда дождь немного утихнет…

Тем временем я снова позвонил домой. По-прежнему никакого ответа, хотя было уже начало десятого. Я посчитал в уме, и у меня получилось, что прошло сорок шесть часов с тех пор, как мы разговаривали в последний раз, – рекордная цифра за семь лет. Я уже почти не сомневался, что с Эми случилась беда, и одновременно отчаянно надеялся, что это не так. Точно так же чувствуешь себя, когда доктор хмурится, изучая результаты твоего анализа крови, хотя последние полгода ты хотел только одного – узнать, почему тебе так плохо.

Чтобы отвлечься, я снова взял в руки телефон, собираясь посмотреть, что в нем еще есть интересного. В разделе фотографий я обнаружил четыре снимка. За последний год у Эми развилось необычайное отвращение к фотографиям. Она целыми днями имела с ними дело на работе – снимки рекламируемых товаров, бесконечные фотопробы моделей – и категорически отказывалась сниматься сама, да и других не снимала.

На первой фотографии были изображены мы с ней, две смеющиеся головы. Эми раньше использовала ее как заставку на экране. Я сделал этот снимок полтора года назад своим телефоном на пирсе Санта-Моники. Получилось очень неплохо, и мне не понравилось, что она убрала его с экрана. Два следующих снимка были названы Фото-76.jpg и Фото-113.jpg. Оба оказались темными и зернистыми, и на маленьком экране сложно было разглядеть что-либо. Последняя была светлее, и хотя казалось, что она фотографировала в сумерках, я сумел увидеть голову и плечи мужчины, снятого с расстояния примерно в два метра. Лицо было в тени, он не смотрел в камеру, а отвернулся, как будто не знал, что его фотографируют. Смысл этого снимка был для меня загадкой, равно как и комментарий к нему:

Подтверждение. Прошу прощения за качество. Впрочем, тебе понравится.

Номер, с которого послали фотографию, был не тем, что в СМС-сообщениях. Я положил телефон на стол и сделал глоток пива, решив, что пора перейти к более крепкому сорту. Идея была плохая, но я знал, что это меня не остановит. Когда появилась официантка, разносившая напитки, я поднял глаза и хотел было ее подозвать, но тут зазвонил мой телефон.

Я не узнал номер, с которого мне звонили.

– Алло? – сказал мужской голос. – Это вы?

Это была не Эми. Это был водитель такси.

Глава 12

Он появился через двадцать минут. Слишком голубые джинсы, длиннополая кожаная куртка с иголочки. Короткая стрижка, крепкое телосложение. Парни вроде него начали появляться в Лос-Анджелесе за год до того, как мы оттуда уехали. Рабочие лошадки нового тысячелетия, молодые люди, которые расставляют товары на полках, продают контрабандные товары на улице, трудятся как проклятые на самых обычных работах или глубокой ночью разбивают прохожим головы, и все это с ледяным спокойствием и железным упорством, неведомыми местному населению.

И разумеется, водят такси. Я кивнул ему, показывая, где я есть. Он подошел и, усевшись напротив, посмотрел на мое пиво.

– Хотите?

– Пожалуйста.

– Но вы разве не за рулем?

Он только посмотрел на меня и ничего не ответил. Я поднял руку и заказал нам по пиву. Официантка принесла наши кружки, прежде чем я успел закурить.

Георг сделал большой глоток и кивнул.

– Хороший, – сказал он. – Итак?

– Спасибо, что отвезли телефон в отель.

Он пожал плечами:

– Спасибо за деньги. Я бояться, деньги не будет. Итак?

– Я хочу спросить, помните ли вы еще что-нибудь.

Он посмотрел на свои руки с видом человека, вообще не привыкшего ни о чем вспоминать, особенно по чьей-то просьбе.

– Я водить целый день. Везде. Они садятся, потом выходят.

Я нажал несколько кнопок на своем телефоне и протянул его к Георгу.

– Это она, – сказал я.

Он наклонился вперед и стал вглядываться в картинку на экране. Ту самую, которую Эми прежде использовала в качестве заставки.

– Это моя жена, – сказал я. – Видите, вот я рядом с ней. Я не коп. Просто я пытаюсь ее найти.

Он взял из моих рук телефон, подставил под луч тусклого света.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я помню.

Сердце быстрее забилось у меня в груди, но тут дал себя знать многолетний опыт ведения подобных разговоров.

– Она довольно высокая, – сказал я. – Где-то метр восемьдесят.

Он тут же покачал головой.

– Тогда не она. Та женщина – один метр семьдесят сантиметр, около.

– Хорошо, – сказал я. – Это она.

Он ехидно на меня посмотрел и приподнял одну бровь.

– Не коп? Тогда я Микки-Маус.

– Вы меня поймали. Я раньше был копом. Судя по всему, у вас есть опыт общения с полицией. Так что давайте не будем морочить друг другу голову. Когда вы ее видели?

Он задумался.

– Ранний вечер. Брать в центре. Вышел в Беллтаун вроде.

Я покачал головой, не понимая, о каком месте он говорит. Он показал направо:

– Туда, мимо рыбный рынок. Она дал очень большие чаевые, поэтому я запоминал.

Вторая особая примета.

– Еще что-нибудь помните?

– Не много. – Он взял сигарету из моей пачки и закурил. – Был дождь. Я смотрел дорога. Они говорить. Я…

– Минутку. Они?!

– Она и мужчина.

Внутри у меня все сжалось.

– Как выглядел мужчина?

– Костюм вроде. Темные волосы. Не помню.

– Они вместе сели в машину?

– Да.

– А что потом?

– Я не знаю. Просто разговор.

– А о чем они говорили?

– Как я могу знать? Я имею радио.

– Да ладно, Георг. Они вели себя серьезно? Или смеялись? Или что?

Я заметил, как он на меня уставился, потому что тон моего голоса стал намного выше среднего. Я сделал вдох.

– Ладно, – сказал я. – Извините. Вы посадили двоих людей. Отвезли их в какое-то место в Беллтауне, не знаю, где это. Она заплатила, и вы уехали. Все так?

Он допил пиво и собрался уходить. В отчаянии я взял со стола телефон Эми и нашел последнюю фотографию из тех четырех. Передал ему.

– Этот мужчина?

Он смотрел на нее меньше секунды, покачал головой и встал.

– Не знаю. Плохой фото. Может быть. Или нет.

– Хорошо, – сказал я. – Спасибо. Вы сегодня работаете?

Он поколебался мгновение.

– Нет.

– Теперь работаете.

Я вышел вслед за ним на дождь. Мне было неизвестно, есть ли в «Мало» свободные номера, да и пустят ли они так поздно человека вроде меня. Но я уже понимал, что находиться в общественном месте мне больше не стоит, а «Мало» был последним известным мне адресом Эми, хотя и выяснилось, что ее там не было.

Водитель, шедший впереди меня, повернул направо с Первой авеню. Почему он не поставил машину прямо перед баром?

– Почему вы не оставили машину перед баром? – сердито спросил я.

У меня уже начал слегка заплетаться язык, а граница между тем, что находилось снаружи и внутри моей головы, постепенно исчезала.

– Если полиция, – терпеливо объяснил он, не оборачиваясь. – Бар и рядом машина – нехорошо.

Я завернул вслед за ним еще за пару углов и вдруг сообразил, что мы находимся недалеко от конца Поуст-Элли. И вспомнил Тодда Крейна, у которого темные волосы. А еще он относится к той категории мужчин, что носят костюмы. Он показался мне убедительным, когда сказал, что не знает, где находится Эми.

Но…

Мы свернули еще на одну улицу, узкую, мощенную булыжником, на которую выходили зады складов. У тротуара стояло красное такси. Георг шел впереди, а когда он остановился, чтобы достать ключи, я кое-что заметил.

Из глубокой тени дальше по улице появились два человека, слишком далеко, чтобы их как следует рассмотреть, но оба были в черных пальто и решительной походкой направлялись к машине.

– Георг, – позвал я.

Он оглянулся, удивился, увидев меня бегущим, посмотрел в другую сторону и замер.

Мужчины тоже побежали. Оба мчались ко мне, очевидно сообразив, что от меня первого следует ждать неприятностей. Их лица были бледными и совершенно спокойными. Один – высокий, светловолосый; другой – ниже ростом, с рыжими волосами. По давней привычке я потянулся к поясу брюк, но там, естественно, ничего не было.

Я встретил первого, высоко подняв правый локоть, и нанес ему сильный удар в основание шеи. Он отлетел назад и свалился на мокрый тротуар. Георг и другой тип уже сцепились – и, прежде чем я успел до них добраться, рыжий врезал ему головой в лицо. Георг сполз по боку машины.

Я почувствовал, как меня за правое плечо схватила рука, и, снова встав в низкую стойку, резко развернулся влево, не так, как сделало бы большинство людей. К тому моменту, когда я быстро повернулся назад, высокий потерял равновесие, и я врезал кулаком ему в бок. Мы оказались так близко, что он закашлялся прямо мне в лицо.

Я ударил его коленом в бедро, попав в нервное окончание, и он снова упал, а его товарищ перестал избивать Георга и схватил меня за горло обеими руками.

Он был сильнее и упрямее своего напарника, и ему удалось отшвырнуть меня на капот машины. Я ударился и стал сползать на землю, рыжий тут же метнулся ко мне.

И я, выбросив ногу, нанес ему удар по икре. Он споткнулся, мне удалось, одновременно поднявшись на ноги, врезать ему плечом в лицо. Он повалился на бок, и я с силой наступил на пальцы его правой руки.

В этот момент его напарник сунул руку в карман, и я повернулся к нему, дожидаясь, когда он займет подходящую позицию. Сомневаюсь, что в тот момент я помнил, что у меня нет оружия. Вряд ли я вообще тогда я о чем-то думал. Я превратился в человека, который делает то, что делает, охваченного гневом и желанием причинить кому-нибудь боль за неожиданную и необъяснимую пустоту, образовавшуюся в самом центре его жизни.

– Нет, – сказал тот тип, которого я швырнул на землю, но обращался он не ко мне.

Его товарищ замер, а потом вынул пустую руку из кармана. И оба быстро и тихо помчались по улице.

Георг скорчился около своей машины, закрыв ладонями лицо. Я, тяжело дыша, присел перед ним на корточки и отвел его руки. Под носом было много крови, она стекала по подбородку на куртку. Прежде чем он успел мне помешать, я ощупал его нос. Он выругался и попытался меня оттолкнуть.

– Ты в порядке, нос не сломан, – сказал я.

Затем я встал и посмотрел в дальний конец улицы. Мужчины исчезли.

– Кто они? – спросил я.

– Что?!

Водитель уже выпрямился и дрожащими руками искал ключ. Он смотрел на меня так, словно я был неизвестным существом, выползшим на берег из воды, или диким животным с острыми окровавленными зубами.

– Ты слышал. Кто они?

Он потряс головой, будто не мог поверить в случившееся.

– Какие, черт подери, у тебя проблемы? – спросил я, схватившись за дверцу, когда он уселся на водительское место. – Я только что спас твою задницу. Кто это был?

– Как я могу знать?

– Да ладно тебе, – не отставал я. – Они не добрались до тебя сейчас, но они вернутся. Будешь изображать идиота и…

– Я не знаю! – выкрикнул он. – Я не преступник. Ни здесь, ни там. Я имею степень по биохимии.

– Но…

– Ты прав, гений. Я говорить с полицией уже. Моя сестра была журналист в Санкт-Петербург. Ее убить три года назад. Вот так я говорить с полицией уже.

Он помахал пальцем у меня перед носом.

– А ты, а? Кто ты?

Он плюнул мне под ноги, захлопнул дверь и уехал.

А я остался стоять посреди улицы, которая вдруг показалась мне очень тихой, да и весь город замолк, если не считать далеких гудков и сирен, возвещавших, что где-то все еще продолжается жизнь. Мне было не по себе, к тому же болели руки.

Я повернулся и посмотрел вдаль.

Глава 13

Элисон стояла у кухонного стола, упершись в него руками. Серо-голубой свет за окном означал, что наступил нежеланный рассвет. Она знала, что должна повернуться и посмотреть на мужа. Знала, что им нужно многое сказать друг другу, хотя она уже сказала все, что могла, и не сомневалась, что Саймону это известно. Даже несмотря на то, что голова у нее раскалывалась, она понимала, что ей придется повернуться. Но как посмотреть в глаза другому человеку в такой день?

Не важно. Все равно деваться некуда.

Она повернулась. Ее муж сидел за обеденным столом. Несмотря на измученный, напуганный вид, он был возбужден и полон энергии. Она узнала это выражение лица. Оно появлялось всегда, когда он понимал, что надо что-то делать, но не имел ни малейшего понятия что. Это был сигнал готовности. Как будто он хотел сказать: «Я знаю, что ничего не делаю, но видишь, я готов действовать». Он поднял голову и вопросительно посмотрел на нее.

– Нет, ничего, – сказала она.

Элисон охрипла. Очевидно, потому, что вчера кричала и плакала, а потом ей пришлось много говорить. Она кричала, когда пошла на берег, потом вернулась, обыскала весь дом, выбежала во двор между домом и шоссе, на другую сторону дороги, снова промчалась по дому, а затем на пляж, где дул жуткий ветер.

Когда она снова оказалась на берегу, то сообразила, что сегодня утром они не гуляли, и подумала, что, наверное, ее дочь решила отправиться на прогулку самостоятельно. Элисон долго бежала по песку до того места, где они еще никогда не бывали, затем повернула, промчалась мимо коттеджа и поспешила в противоположную сторону. Ничего, никого и никаких следов Мэдисон.

Она вернулась в дом, попыталась немного успокоиться и привести мысли в порядок. Подождала, как ей показалось, час, хотя на самом деле прошло не больше пятнадцати минут. Потом снова отправилась на пляж и прошла по нему сначала в одну, затем в другую сторону, стараясь внимательно смотреть под ноги, чтобы отвлечься и не удариться в панику.

Наконец ей пришлось спросить у соседей, не видели ли они маленькую девочку. С одной стороны от них жила очень пожилая пара, поселившаяся тут в доисторические времена, но О’Доннеллы были с ними едва знакомы. Однако старики, пожалуй, не заметили бы тактическую ракету, если бы та угодила в соседский дом. По другую сторону стоял маленький дом на четыре квартиры, закрытый на зиму. Сторожа заявили, что ничего не видели, и посоветовали Элисон лучше следить за своим ребенком. Она и сама это знала. Только, к сожалению, не всегда делала. Туман, в котором она находилась в последние несколько дней или месяцев, вдруг рассеялся. Ей следовало больше внимания уделять дочери, она этого не делала, и расплата может быть страшной.

Она вернулась в дом и стала ждать на кухне, металась между окном на пляж и окном на передний двор. Затем она села в машину и проехала до Кэннон-Бич. Там она зашла во все лавки и кафе, в магазин игрушек, спрашивала, не видел ли кто-нибудь маленькую девочку. Потом возвратилась домой и в последний раз сходила на берег, она бегала по пляжу, звала, выкрикивала имя дочери. Мэдисон хорошо плавала, и Элисон не думала, что та вошла в воду и утонула. Она могла бы в это поверить, если бы попыталась трезво оценить ситуацию, но была еще не в том состоянии, чтобы спокойно рассуждать. Когда начало смеркаться, она поняла, что крики и беготня по берегу ничего не дадут.

Значит, пора переходить к разговорам. Позвонить в полицию.

А потом Саймону.

– В последний раз ты ее видела…

– Саймон, я уже тебе говорила.

– Я знаю. Но я совсем не спал и приехал сюда в три часа ночи, и я не…

– Около полудня, – сказала Элисон хрипло. – Мэдисон была на берегу. Потом она вернулась и сказала, что немного почитает. Ушла к себе в комнату. Я сидела на стуле. Я… наверное, я уснула. Когда я проснулась, я пошла спросить, не хочет ли она погулять, но…

Саймон кивнул. Он положил руки перед собой и снова посмотрел на стену. Он знал, что его жена видит в его позах какой-то особенный смысл, который, разумеется, всегда характеризует его не самым лучшим образом. На самом же деле он сидел, сцепив руки, чтобы не встать и не ударить женщину, на которой был женат двенадцать лет. В прошлом ничего подобного не случалось. Он даже близко не подходил к черте – даже после того, как начал думать… Впрочем, сейчас речь не об этом. Но если она виновата в том, что пропал его ребенок, тогда… Разумеется, он все равно никогда не позволит себе поднять на нее руку. Это не поможет. К тому же это не в его характере.

Он еще сильнее сжал руки.

Они впервые остались одни с тех пор, как он приехал. Элисон позвонила ему после того, как сообщила о пропаже дочери в полицию. Он считал, что она поступила правильно, но какого черта она сначала целый день и вечер проносилась как безумная по берегу. Ей следовало связаться с ними сразу же, как только она поняла, что Мэдисон нет дома и на берегу, но теперь уже нельзя было ничего изменить. Он тут же сел в машину, нарушил все ограничения скорости на двадцать шестом шоссе, ведущем из Портленда, и обнаружил в доме четырех копов из местного офиса шерифа. Они задали Элисон кучу вопросов. Кое о чем спросили и Саймона, хотя была середина ночи и он только что приехал. Они хотели знать, «все ли у них дома в порядке», – словно Мэдди могла сбежать по собственной воле. Затем почти все ушли, чтобы присоединиться к поисковой группе. Существуют слова, которые ты не хочешь слышать – никогда. «Поиски» – одно из них, особенно когда речь идет о твоем ребенке.

С тех пор, по мере того как ночь близилась к рассвету, копы то и дело входили и выходили из дома. Искали во дворе. На берегу. Снова задавали вопросы, как правило парами. С Саймоном и Элисон в одной комнате постоянно находилось не меньше одного полицейского. Но сейчас они остались вдвоем. Саймон и его дорогая жена.

Жена, которая снова отвернулась к окну, выходившему на двор и дорогу. Может быть, она думала, что, если будет внимательно за ней наблюдать, все образуется и Мэдди вдруг появится с мешком продуктов в руке (Саймон уже заметил, что в доме практически нет еды). И тогда сразу все будет хорошо. Что отныне…

– Кто-то идет, – сказала она.

На ступеньках послышались шаги, затем стук в дверь. Саймон пошел открыть. На пороге стоял мужчина, высокий, в темном пальто. Серьезное лицо, непримечательные черты лица, бледная кожа.

– Слушаю вас, – сказал Саймон, у которого отчаянно забилось сердце.

– Я могу войти?

– Кто вы?

– Меня зовут Шеперд, – ответил мужчина.

Подошла Элисон и встала за спиной мужа.

– Вы из полиции?

– Нет, мэм. Я агент ФБР Шеперд, из портлендского отделения.

Он показал им свое удостоверение, и они отошли в сторону, чтобы его впустить. Он прошел на кухню и огляделся по сторонам.

– Пропала ваша дочь, – ничего не выражающим голосом сказал он.

Элисон собралась сказать «да», но неожиданно начала плакать. Никто из копов так грубо и прямо не говорил о случившемся. Она пыталась что-нибудь ответить, но получался лишь невнятный шепот. Саймон взял ее за руку, и от этого стало еще хуже. А мужчина ждал. И не делал никаких попыток успокоить ее или помочь. Более того, казалось, что она его раздражает.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Вчера днем, – ответил Саймон.

Мужчина посмотрел на него:

– Вы здесь были?

– Нет, но…

– В таком случае, пожалуйста, пусть ответит миссис О’Доннелл.

Этого оказалось достаточно, чтобы она перестала плакать.

– Мой муж знает все, что известно мне, – сказала Элисон.

Мужчина кивнул.

– Не очень-то много вы знаете. Она просто ушла? Исчезла?

– Я спала…

– Вы не представляете, куда она могла пойти? Какие-нибудь друзья поблизости, родственники, какое-то определенное место, где ей нравилось бывать?

– Мы здесь всегда проводим время вместе. Как семья.

Она посмотрела на Саймона и с облегчением увидела, что он тоже обескуражен. Значит, она не ошиблась и ничего не выдумывает. Тон агента был необычен – в нем чувствовалась злоба, имеющая неизвестную причину.

– Мы почти никого как следует здесь не знаем, – проговорил Саймон. – Мы просто приезжаем и…

– Мэдисон когда-нибудь встречалась с Ником Голсоном?

Элисон похолодела.

Саймон нахмурился, потому что имя ни о чем ему не говорило.

– С кем? – переспросил он.

– С человеком, у которого с вашей женой чуть не случилась интрижка.

Саймон побелел как полотно, повернулся и вышел из коттеджа. Элисон слышала его шаги на лестнице, потом во дворе.

Ну вот, все стало еще хуже.

– Я никогда… Как вы узнали? – с трудом проговорила она. – Как долго вы… почему…

Мужчина не сводил с нее глаз, пока она не замолчала.

– Она когда-нибудь с ним встречалась?

Элисон быстро покачала головой.

– Голсону известно, что у вас есть дочь? Он ею интересовался?

– Нет, разумеется. То есть он знал, что она существует, но… Какое это все имеет отношение…

– Надеюсь, никакого, и меня ваша жизнь нисколько не интересует, кроме как с точки зрения безопасности Мэдисон, – сказал мужчина и достал из кармана визитку, на которой не было ничего, кроме имени и номера телефона, написанного на обратной стороне. – Если она вернется, позвоните мне с вашего мобильного телефона. Если вы вспомните хоть одно место, куда она могла отправиться, позвоните мне – по мобильному телефону. Немедленно. Вы меня поняли?

Он не стал ждать ответа и ушел.

Элисон стояла посреди комнаты, где она когда-то готовила, смеялась и даже занималась любовью. Здесь пора было сделать ремонт. Забавно, в какой ситуации начинаешь думать о таких вещах. Она смотрела вслед высокому мужчине, который прошел по тропинке, сел в непримечательный седан, припаркованный у дороги, и уехал.

Затем она перевела глаза на мужа, который сидел прямо на траве в углу сада, обхватив голову руками. И вдруг рассеянно подумала, не будет ли проще взять и убить себя.

Через двадцать минут в дом пришли два местных полицейских, но еще до того, как они что-то сказали, стало понятно, что они ничего не нашли. Элисон рассказала им про агента ФБР, и они удивились. Они, конечно, сообщили в Бюро о случившемся, но не ждали никого раньше восьми-девяти утра. Они подробно расспросили ее про этого агента и в конце концов пришли к выводу, что он не показал никаких официальных документов. Копы сказали, что это очень странно. Элисон дала им визитку, оставленную мужчиной, и они попытались позвонить по указанному там телефону, но им никто не ответил.

И тут полицейские засуетились, попросили ее описать машину, самого мужчину и стали переговариваться по рации со своими коллегами.

Она предоставила им заниматься своей работой и спустилась к мужу. Когда Элисон вышла во двор, оказалось, что его там нет. Она поспешила к дороге и в ста метрах увидела его фигуру, удаляющуюся в сторону Кэннон-Бич.

И тогда она побежала.

Глава 14

Первым, что я увидел, был нависший надо мной крупный мужчина. Я замерз, а голова болела так, словно ее мне разбили, но даже в таком плачевном состоянии я видел, что он какой-то неправильный – необычные пропорции, черты лица слишком грубые и асимметричные, кожа неровная и вся в морщинах, это было заметно даже в тусклом свете раннего утра. А еще я наконец сообразил, что он по-настоящему громадный.

И деревянный.

Я быстро сел. Мой мозг заработал только после этого. Я обнаружил, что лежал, скорчившись и частично зарывшись в листья, около какого-то здания, разглядел несколько заколоченных досками окон и ржавые замки – значит, это бывшие склады магазинов, расположенных на другой стороне. А дальше начинался маленький парк, кусты и деревья и выложенные гранитными булыжниками дорожки. Сами магазины были сложены из темного камня, совершенно одинаковые, в три этажа. На скамейках устроились еще несколько человек, многие накрылись картонками. Иными словами, они гораздо более профессионально справлялись со своим положением, чем я.

Мужик, которого я увидел, когда открыл глаза, оказался тотемным столбом, ну или что-то вроде того. Большим, деревянным и древним. Вокруг стояло еще несколько штук, причем один из них был похож на пару уродливых чудищ, собирающихся свернуть друг другу шею. Это место, видимо, тесно переплелось с моими снами, наполненными мраком и насилием, криками в душных комнатах. А еще я искал отца в доме, где вырос, и не мог его найти.

Часы показывали десять минут седьмого. Я удивился, что они еще при мне. Оперативная проверка показала, что мне удалось сохранить и свой телефон, и телефон Эми, и даже бумажник. Либо местные воры не слишком расторопны, либо никто не хотел подходить ко мне слишком близко. Руки и лицо болели, но физические страдания не могли сравниться с тем, какую душевную боль я испытывал. Я решил, что все еще нахожусь в Сиэтле, но в остальном мало что понимал. Я редко пью так много. И потому не оказываюсь в подобных ситуациях, а значит, у меня нет ни опыта, ни навыков, чтобы с ними справляться. Я был напуган, и меня тошнило. Я встал, надеясь, что это поможет.

– Сэр, с вами все в порядке?

Я с трудом повернулся и увидел парня с велосипедом, который стоял в паре метров от меня.

– Это Сиэтл?

– Парк Оксидентал, – сказал парень, подходя ближе.

На нем были велосипедный шлем и белая куртка. Он с ног до головы был чистым, опрятным – и в белом. Моя копия, только без частичек «не».

– Который находится в Сиэтле? – упрямо спросил я и тут же пожалел о своих словах.

Хотя паренек с велосипедом не был копом, он, похоже, следил тут за порядком. Интересно, могут ли арестовать человека за то, что он конченый идиот?

– Да, сэр. Вы находитесь в нескольких кварталах от площади Пионеров, если это о чем-то вам говорит.

Говорило. Я оказался примерно в пяти минутах ходьбы от того места, где мне не отказала память.

– Послушайте, я в порядке. Просто немного перебрал.

Он кивнул, но дав понять, что не шибко-то мне верит.

– Вы не ранены? – Он смотрел на мое лицо.

– Споткнулся на неровном тротуаре и упал.

– Потеряли что-нибудь ночью?

Я проверил карманы, исключительно чтобы доставить ему удовольствие.

– Все на месте, ничего необычного, – сказал я, надеясь, что мой выбор слов покажет ему, что я не часто оказываюсь в подобных ситуациях.

Но получилось только хуже, я был похож на полоумную старуху, которая болтает без умолку, чтобы доказать всем, что она в своем уме.

– Вам есть где остановиться?

– Я на машине. И поеду домой. Сегодня.

– Я бы на вашем месте не спешил, – посоветовал он. – И вам стóит позавтракать.

Он сел на свой велосипед и уехал.

А я вышел из парка. Через квартал уже шагал по Первой авеню, потом свернул направо и примерно через пару сотен метров оказался на площади Пионеров. Она представляет собой маленький треугольник, а не настоящую площадь в общепринятом смысле, Первая авеню идет по одной стороне, Йеслер – по другой, и еще какая-то улица – по третьей, выложенной булыжником, как и вся площадь. Ни одна из сторон не достигает более пятидесяти метров в длину. Внутри имеется заасфальтированный участок со скамейками, деревьями, обнесенными железными оградками в викторианском стиле, с питьевым фонтанчиком, украшенным скульптуркой в виде головы индейца, и тотемным столбом, высоким и прямым и совсем не таким непонятным, как тот, что приветствовал меня утром.

Я стоял перед еще закрытым «Старбаксом» и смотрел на деревья. Дворники подметали улицы, один из них приподнял бровь, проходя мимо меня, и даже остановился на мгновение, словно предлагал мне присоединиться к собранной им куче мусора, чтобы он мог убрать меня подальше с глаз общественности. Крайне остроумно, но мне было не до того. Я все еще ужасно себя чувствовал, но больше не находился в том месте, где проснулся, а потому мог сделать вид, что ничего такого не было.

Завершающие стадии вчерашнего вечера терялись в тумане – все, что происходило после драки. Я смутно помнил, что зашел в бар под названием «Док Мэйнард», который сейчас видел на противоположной стороне площади, и с воинственным видом уселся на табурет в темном людном помещении. Я понимал, что уже миновал точку возврата, и потому решил идти дальше по этой дороге и посмотреть, куда она меня приведет. Очень мудрый поступок. Я пожалел, что не мог вернуться назад, встать перед этим другим мной и хорошенько врезать ему по зубам. Потому что все заканчивается тем, что ты просыпаешься в парке. Я бы крикнул тому себе: «Ну что, зашибись, как круто?!»

Я решил внять совету паренька в белом и позавтракать, главным образом чем-нибудь горячим, жидким и в чашке. Если я намерен сделать то, что должен был сделать, лучше бы от меня не разило перегаром. Я закурил, чтобы настроиться на долгий холодный путь к рынку Пайк-плейс, единственному месту, где наверняка в такой час было открыто. Голова раскалывалась. А еще я обнаружил, что у меня болят спина, шея и правая рука. Мне казалось, что мой рот превратился в русло реки, высохшее после тянувшейся годами экологической катастрофы.

Но не это было моей главной проблемой.

Главная проблема заключалась в том, что в последние полгода у меня появилось ощущение, что чувства моей жены ко мне изменились, а вчера у меня возникло подозрение, что она завела любовника. Если и то и другое правда, я не знал, что буду делать.

С ней и с собой.

Я просидел в приемной сорок минут, читая мрачные плакаты на стенах и время от времени убирая с дороги ноги, чтобы дать кому-то пройти. Некоторые из посетителей были грустными, другие злыми, кто-то кричал, а иные выглядели так, будто они больше никогда в жизни не произнесут ни единого слова. Я проглотил такое количество кофе и анальгетиков стратегического назначения, что чувствовал себя немного лучше и одновременно значительно хуже. Я почистил зубы и надел новую рубашку, купленную по дороге. В общем, я надеялся, что на посторонний взгляд стал похож на относительно нормального человека.

Наконец какой-то тип в рубашке с закатанными рукавами и галстуке вышел из двери в конце коридора и назвал мое имя. Я проследовал за ним в комнату без окон. Он назвался детективом Бланшаром и предложил мне сесть по другую сторону его стола.

Несколько минут он изучал информацию, которую я сообщил ему чуть раньше, и я заметил, как мои руки сжали металлические подлокотники стула. Комната была маленькой, с серыми стенами, и разглядывать в ней было нечего. В конце концов мне пришлось смотреть на детектива, пытавшегося запомнить то, что было написано у него в бумагах, – или, возможно, он в уме переводил свои записи на чинукский[16]. Он был толстым, но, похоже, нисколько не страдал от избыточного веса, с гладкой кожей и светлыми вьющимися волосами, которые, похоже, решили срочно эвакуироваться с его головы, чтобы он еще больше походил на большого, довольного собой младенца. Я попытался забыть обо всем остальном и делать глубокие ровные вдохи, но почти сразу понял, что у меня ничего не получается.

– Моя жена пропала, – повторил я через пятнадцать минут. – Какое слово вызывает у вас сомнения?

– Определите для меня значение слова «пропала».

– Ее нет в отеле, в котором она должна была находиться.

– Значит, она оттуда выехала.

– Она туда не въезжала. Для нее не зарезервирован номер. Это есть в ваших записях.

– Это был «Хилтон»? У нас их несколько. Может, вы обратились не в тот отель?

– Нет, – ответил я. – «Мало», что вы тоже должны знать, если вы действительно читаете бумагу, лежащую перед вами.

– «Мало». Хорошо. А чем занимается ваша жена?

– Рекламой.

Он кивнул, словно работа Эми объясняла что-то исключительно важное касательно ее или меня.

– Часто ездит в деловые командировки?

– Семь или восемь раз в год.

– Довольно часто. Предположим, она передумала. Или кто-нибудь напутал с бронированием номера, и она остановилась в другом отеле.

– Я проверил. Ее нигде нет.

– Вы звонили ей, когда она была здесь на этой неделе, в «Мало»?

– Нет, потому что – и я буду это повторять столько раз, сколько потребуется, чтобы до вас наконец дошло, – она там не останавливалась! Я всегда звоню ей на мобильный, когда она уезжает. Так проще.

– Да, если не считать того, что его сейчас у нее нет.

– Прошло тридцать часов с тех пор, как она его потеряла. Она бы мне позвонила, чтобы сообщить, что происходит.

– Но вы не дома.

– У меня, знаете ли, тоже есть мобильный телефон.

– Она каждый раз набирает ваш номер?

– Он был у нее в быстром наборе, – признал я.

Он был прав, и это меня разозлило. Если бы меня спросили, какой у Эми номер, не знаю, на какой по счету цифре я бы запнулся. Но Эми другая. Ее мозг оптимизирован для информации подобного рода. Хотя… после переезда я поменял оператора и новый номер у меня не так долго.

– Итак, она хочет вам позвонить, чтобы рассказать, что случилось, но не помнит ваш номер, а свой телефон она потеряла. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Она наверняка его помнит. Мой номер.

– Вы уверены?

– Я знаю свою жену.

Он откинулся на спинку стула и посмотрел на меня, решив, учитывая ситуацию, не комментировать мое заявление, потому что это, скорее всего, будет не слишком разумно с его стороны.

– Вы можете прослушать сообщения на домашнем автоответчике с вашего мобильного телефона?

– Нет, – ответил я. – В такой функции никогда не было необходимости.

– Теперь появилась. У кого-то из соседей есть ключи от вашего дома?

Я знал, что все это чушь собачья, но одновременно понимал, что мне этого типа не переспорить. Бен Циммерман с готовностью сходит к нам домой и проверит наш автоответчик, хотя мне ужасно не хотелось его об этом просить. Я кивнул.

– Отлично, – сказал Бланшар. – Узнайте, не пыталась ли ваша жена с вами связаться. Возможно, она считает, что это вы пропали. И в настоящий момент заполняет заявление в… – Он посмотрел в бумаги на столе. – В Берч-Кроссинге. Не представляю, где это может быть.

– А если сообщений не окажется?

– Возвращайтесь, и мы поговорим. Мистер Уолен, я понимаю, вам кажется, будто я не хочу вам помочь. Если бы моя жена исчезла из поля зрения на пару ночей, я бы тоже сходил с ума от беспокойства. Но в настоящий момент я не могу сделать ничего такого, чего вы уже не сделали. А тем временем в нашем городе происходят события, требующие пристального внимания полиции. То есть и моего тоже. Насколько я понимаю, вы ведь тоже работали полицейским и должны все понимать.

Я уставился на него, не говоря ни слова.

– Да, – сказал он и едва заметно улыбнулся. – Если к нам приходит мужчина и заявляет о пропаже жены, мы его проверяем. Счастлив сообщить вам, что у вас все в полном порядке. Никаких жалоб соседей на громкие склоки по ночам. Никаких срочных вызовов «скорой помощи». Но мне удалось выяснить, что Джек Уолен прослужил десять лет в патрульном отряде в Лос-Анджелесском полицейском департаменте, на Западе. Ушел в отставку около года назад. Это вы?

– Да, – сказал я. – И что с того?

Он только сидел и смотрел на меня и не говорил ничего так долго, что его молчание стало оскорбительным.

Я наклонил голову набок.

– У вас проблемы со слухом?

– Просто я заинтригован, – ответил он. – Вы из тех, кого я бы скорее увидел по другую сторону стола. Возможно, в наручниках.

– Я плохо спал ночью, – признался я. – Я очень беспокоюсь за безопасность жены, и у меня возникли неожиданные проблемы. Дело в том, что никто всерьез не отнесся к моим словам о ее пропаже.

– В настоящий момент мы не можем сказать, что она пропала, – проговорил Бланшар железным тоном, голос у него не был таким же мягким, как и лицо. – Нам известно лишь, что пропал телефон. С другой стороны, он вовсе не пропал, потому что, если не ошибаюсь, он лежит в кармане вашей куртки.

– Верно, – сказал я и встал, случайно толкнув стол.

Вот почему я не обратился в полицию накануне и чувствовал себя полным идиотом из-за того, что пришел к ним сегодня.

– Мне страшно интересно, – сказал Бланшар, складывая мое заявление пополам. – Не скажете мне, почему вы ушли из полиции?

– Нет. Но мне тоже интересно. А вы когда-нибудь занимаетесь настоящей полицейской работой?

Он улыбнулся, глядя на стол.

– Я скажу вам коротко, что произошло. Ваша жена не остановилась в отеле, в котором собиралась остановиться, и за прошедшие полтора дня не посчитала необходимым с вами связаться. Либо для этого существует серьезная причина, либо она пропала сознательно. Это проблема не органов правопорядка, мистер Уолен. – Он поднял голову и посмотрел на меня. – А ваша.

Я шел быстро, без особой цели минут десять, затем достал телефон Эми и просмотрел ее записную книжку. Вчера я заметил, что туда внесен номер Циммерманов. Вот и хорошо, потому что у меня его не было.

У меня замерло сердце, когда ответила Бобби. Она сразу спросила меня, в порядке ли их машина и когда я собираюсь ее вернуть, давая мне понять, что она нужна ей прямо сейчас, чтобы довезти до больницы толпы больных детей и раненых монахинь.

– С машиной все в порядке, – сказал я. – Просто я все еще в Сиэтле.

– Вы сказали, что вернетесь к вечеру.

– Кое-что случилось, и… мне очень жаль… Послушайте, а Бен дома?

– Нет, – рявкнула она. – В том-то и дело, Джек. Сегодня утром он улетел в Сан-Франциско навестить нашего старинного друга. Он умирает.

– Мне очень жаль это слышать, – снова сказал я, радуясь, что могу посожалеть о том, в чем я, для разнообразия, не был виноват.

– Бенджамину пришлось взять другую машину. А я застряла дома, потому что думала, вы вернетесь вечером, вчера. А почему… А зачем он вам?

– У меня проблема.

– Это я уже поняла, – заявила она. – Но…

– Бобби, – сказал я, – вы не могли бы послушать меня всего одну секунду? Эми пропала.

На другом конце воцарилась тишина, которая длилась довольно долго.

– Пропала?

– Да. – Я не хотел ей ничего говорить, но другого способа добиться от нее желаемого не было. – Две ночи назад она потеряла свой телефон, и я надеюсь, что она просто не знает номера моего мобильного, а потому не может мне сказать, где она сейчас находится. Но возможно, она помнит наш домашний номер, поэтому я хотел попросить Бена сходить и посмотреть, нет ли каких-нибудь сообщений.

– Джек, это что, шутка такая?

– А что, похоже на шутку? – заорал я наконец, потеряв терпение. – Господи, Бобби!

– Вы хотите, чтобы я дошла до вашего дома и проверила автоответчик на предмет, не звонила ли Эми?

– Да, – ответил я. – Но я понимаю, у вас нет машины, и если вам это трудно, тогда ладно, ничего не нужно.

– Это совсем не трудно, – сказала она. – На самом деле я могу сделать кое-что получше.

Наступила тишина, а потом кто-то взял трубку.

– Джек, где ты? – услышал я знакомый голос.

На мгновение мне показалось, что у меня начались слуховые галлюцинации.

– Эми?.. Это ты?

– Разумеется, я, – спокойно ответил ее голос; было такое ощущение, как если бы я разговаривал по телефону с покойной матерью. – Почему ты в Сиэтле, Джек?

– Где… где, черт подери, ты была?

– Здесь была, – сказал голос Эми. – Пыталась понять, куда подевался ты.

– Разве ты не получила мои сообщения? На автоответчике.

– Ты же знаешь, я не умею с ним обращаться. Кроме того, с чего мне могло прийти в голову, что ты оставишь мне на нем сообщение?

Я открыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни слова.

– Послушай, милый, возвращайся домой. И поосторожнее на дороге.

И она повесила трубку, а я остался стоять на улице с открытым ртом.

Полил дождь, неожиданно сильный, как будто он долго терпел и вот наконец решился.

Глава 15

Я припарковал машину у дома Циммерманов, оставив ключ в зажигании. Если бы Бен не уехал, я бы не стал так поступать. Но сейчас мне совсем не хотелось иметь дело с Бобби.

Так я думал. Очевидно, она стояла за дверью, возможно, целых два часа, и выскочила наружу прежде, чем я успел убраться восвояси. Я сделал глубокий вдох. Голова у меня отчаянно болела, и я не собирался ни с кем вступать в сражение. Если только она сама не напросится.

– Спасибо, – сказала Бобби, сбив меня с боевого настроя.

Я сунул руку в машину и достал ключи.

– Извините, что задержал машину, Бобби, просто…

– Я знаю, – перебила она меня. – Прошу меня простить за резкий тон, когда вы позвонили.

Я кивнул, не очень понимая, что следует сказать.

– Мне жаль, что ваш друг болен.

Она мимолетно улыбнулась, и я зашагал по их подъездной дорожке, обратно на дорогу и в наши владения. Сначала я шел медленно, но, когда оказался около дома, ускорил шаг. Наша машина стояла перед домом. Большая, черная и безупречная.

Со мной все о’кей, хозяин, сообщал ее внешний вид.

Я вошел и тихо закрыл за собой дверь. Затем снял куртку и поднялся по лестнице, посмотрев на гостиную внизу.

Эми сидела на середине дивана в красном свитере и черных слаксах, в руках она держала чашку кофе и с увлечением читала какой-то отчет. Другие бумаги были разложены вокруг нее, на кофейном столике и на полу. Типичная картинка – женщина работает дома. Эта сценка казалась такой естественной, что я почувствовал себя лишним.

Она подняла голову, когда я был на середине лестницы, и улыбнулась.

– Привет, ты быстро добрался, – сказала она.

– Когда ты вернулась?

– Сегодня утром. – У нее был удивленный, но веселый вид. – Как и обещала. Джек, что происходит?

– Поздно вечером в четверг мне позвонили, – сказал я. – Один тип, который нашел твой телефон на заднем сиденье такси.

– О! – воскликнула она с ликованием, сбросив с колен бумаги. Затем она взлетела по лестнице и бросилась меня обнимать. – Так я и думала. Я остановила на улице такси и не могла вспомнить, из какой оно компании. Кстати, есть свежий кофе.

– Что?

Она кивнула в сторону кухни.

– У тебя такой вид, что кофе тебе не помешал бы.

– Я в порядке, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно. – Вчера вечером выпил пару кружек пива, и только.

– Пару, конечно. А потом еще парочку пар? Классная у тебя отметина на щеке, врун несчастный.

– Эми, где, черт подери, ты была?

– Ты знаешь, где я была, милый, – в Сиэтле. Зато я никак не могу понять, где был ты. Понимаешь, это, конечно, здорово, что ты не обязан сидеть здесь как привязанный, пока меня нет. Но у тебя такой вид, будто… С тобой все в порядке?

Я не знал, с чего начать.

– Разве ты не должна была вернуться вчера?

Она мягко взяла меня за руку и повела на кухню.

– Посмотрите налево, – сказала она, показав на календарь, прикрепленный к боку холодильника.

На нем ее рукой было помечено, что она уезжает в Сиэтл в четверг и вернется в субботу утром. Сегодня.

– Я звонил в твой отель в четверг, – сказал я. – Мне сообщили, что ты там не останавливалась.

– В какой отель? – спросила она, протянув мне чашку кофе; он был слишком горячим, да я не хотел кофе.

– «Мало».

– Милый, я тебе говорила, что не буду там останавливаться.

– Я не помню, – взглянув на нее, ответил я.

– Я сказала, что мне не нравится идея пользоваться базовым отелем «Керри, Крейн и Харди», когда я приезжаю в город на разведку. Я могу случайно встретиться с кем-нибудь в вестибюле, а это уже совсем не здорово.

– В каком смысле «на разведку»?

– Солнце мое, – нарочито улыбаясь, заявила она, – мы же это обсуждали, помнишь? Целый обед обсуждали… кажется, неделю назад?

Я состроил такое выражение лица, которое говорило о том, что я сейчас все вспомню, вот только ничего не вспоминалось.

– Ну наконец-то, – ухмыльнувшись, проговорила она. – Знаменитый мозг Уолена снова заработал. Я знала, что так и будет. Я твоя самая преданная поклонница.

– В таком случае почему ты мне не сказала, в каком отеле ты остановишься?

– Мне казалось, я тебе говорила. В любом случае какая разница? Мы же всегда разговариваем по мобильному телефону.

– Но в твоей записке на мониторе компьютера говорится: отель «Мало».

– Верно, Коломбо, но это записка мне самой. Во время последней командировки я оставила там книгу. Так себе книга, но это подарок, да еще подписанный экземпляр, и я собиралась позвонить им перед отъездом. Уверена, что и про это я тебе тоже говорила. Мне ее Натали подарила в прошлом году.

Я потер виски.

– Почему ты не позвонила, когда поняла, что потеряла телефон?

Она рассмеялась:

– Проклятый номер не могла вспомнить. Разве не глупо? Хотя на самом деле совсем не смешно. Наверное, я старею. Я старею, как по-твоему?

– Нет. Во всем виноват быстрый набор, – пробормотал я, вспомнив насмешливое лицо Бланшара.

Отсутствие необходимости набирать номер, сказал он. Она ждет вас дома, пытаясь понять, куда вы подевались, сказал он.

– И наш век в целом. Но вот, проверь меня, – и она назвала номер моего мобильного телефона – по крайней мере, мне так показалось. – Когда я вернулась сегодня утром, я его выучила. Можешь устроить мне экзамен – в любое время.

Я сделал глоток кофе, пытаясь решить, какими будут мои следующие десять вопросов и в каком порядке.

– Послушай, мне очень жаль, – сказала она неожиданно серьезным тоном. – Ты волновался?

– Да, – ответил я. – Естественно. Какой-то тип сказал, что он нашел твой телефон. Я звоню в отель, в котором, по моим представлениям, ты остановилась, но тебя там нет. Я еду в Сиэтл и не могу тебя там найти. Я даже попытался обратиться в полицию и подать заявление, что ты пропала.

– Что?!

– Именно. Плюс… я разговаривал с Тоддом Крейном. Пытался тебя отыскать.

Она поморщилась.

– Черт. Это не очень хорошо.

– Не волнуйся, все в порядке. Я сказал, что ты собралась навестить друзей, так что я тебя прикрыл.

– Да уж. Далековато тебе пришлось ехать, чтобы забрать телефон, дорогой. Это, конечно, очень мило с твоей стороны, только я все равно заблокировала его через десять минут после того, как заметила пропажу. Новую карточку пришлют в понедельник.

– Заблокировала? – Я достал телефон и протянул ей. – Сегодня утром я звонил по нему Бобби.

Она нахмурилась:

– Очень странно. Я им позвоню.

– Все в порядке. Мне не показалось, что кто-то им пользовался до того, как он оказался у меня.

– Конечно. Но если я его блокирую, я хочу, чтобы он был заблокирован. Кто угодно мог его взять. Так не годится.

Вот это моя Эми. Я думал, ей не понравится, что телефон был у меня и я им пользовался. Ничего. Вместо этого она подошла ко мне.

– Мне очень приятно, что ты отправился меня искать, – сказала она и прикоснулась к моей руке. – И понимаю, что тебе было совсем не просто пойти к копам, и я правда сожалею, что не позвонила. Просто я думала, что ты не будешь беспокоиться.

– А я беспокоился. Потому что давно живу в мире, где с людьми случаются страшные вещи.

– Я знаю, – тихо проговорила она. – Это было глупо с моей стороны. Такого больше не произойдет.

– Ладно, – сказал я, – просто я…

– Я все понимаю. – Она обняла меня и поцеловала. – Честное слово, я обещаю.

Я долго стоял под душем, глядя на стенку кабинки, сделанную из дорогущего известняка. Я очень мало спал и все еще страдал от похмелья, так что, наверное, именно поэтому чувствовал то, что чувствовал. Я сообразил, что не ел с тех пор, как уехал из дома, и от этого мне не стало легче.

Вымывшись и одевшись, я отправился на кухню и сделал себе яичницу. Я ел медленно и старательно, сгорбившись над кухонным столом и не замечая вкуса еды. Все тело ныло и плохо меня слушалось. Я подумал, что мне бы стоило устроить пробежку, чтобы размять мышцы, но меня тут же затошнило от одной этой мысли.

Эми вернулась на диван. Она сидела по-турецки в окружении своих бумаг. Она погрузилась в работу и даже не почувствовала, что я вошел, пока я не остановился в паре метров от нее. Я заметил, что в бумагах больше текста, чем обычно, нет буллитов[17], чертежей и графиков – больше похоже на распечатку романа, а не на очередной отчет. А кроме того, на листках не было логотипа «Керри, Крейн и Харди», который стоит на всех документах компании.

– Над чем ты работаешь?

Она подняла голову.

– Изучаю сведения общего характера, – сказала она и подтянула к себе часть бумаг. – Если честно, ужасно скучно.

– Расскажешь, как все прошло, потом?

– Да, извини. У меня сейчас голова другим занята. Нужно закончить. И извини за то, что устроила тут беспорядок.

– Да ладно. Пойду попытаюсь немного поработать.

– Как продвигаются дела, господин писатель?

– Очень медленно.

– Так медленно, что скорее назад?

Я улыбнулся:

– Может, немного в сторону.

– Ну, путь в тысячу ли…

– …Начинается с того, что я смотрю в окно. Совершенно верно.

– Я верю, что ты доберешься туда, куда идешь, – сказала она. – Ты всегда добиваешься своего.

Я вошел в свой кабинет, не до конца прикрыв за собой дверь. Провел некоторое время, вынимая из коробок бумаги с материалами для книги, стараясь как можно больше шуметь, чтобы было понятно, чем я занимаюсь. Каждая книга, журнал и вырезка вызывали во мне такую скуку, что мне отчаянно хотелось завыть, но я все же сложил их стопками на столе. С возрастом у меня появилось желание складывать все рядами. Книги, журналы, диски. Мне хочется, чтобы они стояли аккуратно и по порядку. Я подозреваю, что для меня важнее выстроить их в ровные ряды, чем они сами. Мне требуется порядок, а не содержание.

Когда я покончил с этим делом, я поставил стул с противоположной стороны стола, чтобы экран монитора не было видно от двери. Если понадобится, я могу сказать Эми, что пересел, чтобы не смотреть в окно, которое теперь оказалось у меня за спиной, впрочем она никогда не входит в комнату, когда я работаю. Я всего лишь… что? Меня мучило любопытство? Или я хотел выведать ее тайну? Сложно сказать. Я открыл ноутбук, а когда экран ожил, появился все тот же документ: «Глава 3». Но мне было не до книги.

Я поколебался всего одно мгновение, а когда услышал шуршание бумаг, подтвердивших, что Эми по-прежнему занята, достал свой мобильный телефон и включил на компьютере программу «Блютус». Когда она активировалась, я нашел в телефоне нужный раздел и переписал в компьютер все, что скопировал с телефона Эми, прежде чем выехать из Сиэтла.

Я не особенно рассчитывал, что мне удастся что-нибудь узнать из текстовых сообщений, и не стал переносить их из своего телефона. Мне показалось достаточным переписать только музыку, звуковой файл и три фотографии. Я включил наушники в компьютер и загрузил первый звуковой файл. Несмотря на то что он зазвучал громче и без фона, который был в баре, я услышал то же самое. Смеющийся мужчина. Я увеличил звук до упора в надежде обнаружить какой-нибудь намек на то, где сделана запись. Ничего. Просто смеющийся мужчина, в каком-то месте, где ни тихо, ни шумно. Мне этот смех совсем не нравился, но, возможно, причина заключалась в том, что я не испытывал ни малейшего удовольствия, слушая, как чужой мужчина смеется в телефоне моей жены. С другой стороны, она могла вертеть телефон в руках и случайно записать смех совершенно незнакомого ей мужчины, сидящего за соседним столиком в ресторане.

Фотографии тоже никоим образом не прояснили ситуацию. На мониторе ноутбука они были крупнее, чем на телефоне, но по-прежнему оставались темными и расплывчатыми, и я не узнал бы изображенного на них мужчину, если бы встретил его на улице. Сначала два других снимка показались мне совсем никакими – темный фон, светлые пятна. Но постепенно я сообразил, что один сделан на парковке круглосуточного магазина, и на нем изображен мужчина, который туда входит. Я не смог понять, что на второй фотографии (темный бар? – возможно), но мне снова показалось, что на ней видна человеческая фигура.

Я отправил все файлы в папку, запрятанную в недрах жесткого диска. То, что я взял их из телефона Эми, казалось мне воровством, и меня злило, что мне не удалось узнать ничего нового. В голове у меня продолжал звучать голос Бланшара, и я чувствовал себя довольно глупо. Только одно мешало мне считать себя полным идиотом, но сейчас я не мог это проверить.

Я услышал какой-то звук и, подняв голову, увидел, что в комнату вошла Эми.

– Привет, – сказал я удивленно.

– Извини, – проговорила она. – Я не хотела тебе мешать. Мне показалось, ты о чем-то задумался.

– Угу, – ответил я. – Что случилось?

– Скучно, скучно, скучно, – сказала она. – Я собираюсь в деревню, чего-нибудь куплю. Не знаю еще чего. Тебе что-нибудь нужно, пока я еще не нашла ответ на этот вопрос?

На мгновение мне стало интересно, почему она не позвала меня с собой, но я тут же вспомнил, что предполагается, будто я работаю и она решила не вводить меня в соблазн. Это, а также картина, которую я обнаружил, когда вернулся, и есть истинная сущность моей жены. Сдержанная и тонкая по природе, она в случае необходимости бывает резкой, из тех женщин, что может ворваться в ванну, когда я бреюсь, и сказать: «Эй, засранец, ты собираешься починить полку, как обещал, или мне сдать тебя назад в магазин?» Однажды я использовал этот метод с постоянно ругающейся парой, предложив им применить более прямой подход для избавления от скрытых обид. И каждый год на Рождество они присылали мне в участок открытки следующего содержания: «Засранцы – мы все еще вместе». Я считаю это одним из моих главных достижений на службе в полиции.

– Я в полном порядке, – сказал я, улыбнувшись, хотя сердце немного быстрее забилось у меня в груди, наполненное любовью к ней и еще более сильным чувством вины из-за того, что я собирался сделать, а она невольно облегчила мне задачу.

– Ну ладно, – сказала Эми и ушла.

Я еще некоторое время слышал, как она гремела чем-то на кухне, а потом крикнула, что уходит.

Я подождал три минуты, затем вышел из кабинета и быстро поднялся по лестнице. Я остановился около окна, расположенного сбоку от входной двери, и увидел, что наша машина выехала с подъездной дорожки. Я постоял еще десять минут, пока не удостоверился, что она не вернется. После этого я спустился вниз, в кабинет Эми.

Через час я был уже километрах в трех от дома и бежал по проложенной туристами лесной тропе. Я терпеть не могу бегать. Это скучное занятие, требующее физических усилий и, как мне представляется, не имеющее никакого смысла. Человеческое тело не рассчитано на то, чтобы долго бегать. И мой разум тоже. Но хотя мне не нравится это признавать, тело иногда требует, чтобы к нему относились серьезно. Сначала у меня отчаянно разболелась голова, и мне пришлось пару раз остановиться, чтобы откашляться, но сейчас я мчался среди деревьев легко и уверенно. Я устроил пробежку, чтобы наказать себя за то, что произошло накануне ночью. Видите ли, я принадлежу к тем людям, кто по паркам бегает, а не просыпается в них.

А еще я надеялся при помощи бега достигнуть некоторой ясности. Когда я вошел в кабинет Эми, экран ее компьютера был темным. Я подумал было, не включить ли его, но понимал, что для того, чтобы его выключить, потребуется время, а мне совсем не хотелось, чтобы она вернулась и застала меня за этим занятием. Она посчитает такое поведение вторжением в ее личное пространство и будет права. Вместо этого я взял ее КПК. Некоторое время смотрел на то, что он смог мне сообщить, затем выключил его, снова подключил к зарядному устройству, переоделся и отправился на пробежку.

Холодало. Я чувствовал, как стынет воздух и мой рот окутало густое облако пара. Когда я увидел небо сквозь кроны деревьев, оно оказалось свинцовым, а приглушенный свет придавал проносившимся мимо меня соснам и елям голубоватый оттенок. Я решил повернуть к дому, понимая, что скоро стемнеет.

В КПК я обнаружил вполне определенные вещи. Под заголовком «Дела» значилось «Сиэтл» – и это я помнил. Вот почему я был так уверен, что она там. Но срок, когда она собиралась вернуться, истекал в субботу утром.

А вот этого я не помнил.

Когда Эми отвела меня на кухню и продемонстрировала записку, прикрепленную к холодильнику, меня это абсолютно ни в чем не убедило. Я знал, что Эми будет дома в пятницу, у меня сложилось впечатление, что она именно так мне сказала, а еще я помнил, что обнаружил в ее КПК то, что мне к тому моменту уже было известно. Тогда почему и в КПК, и в ее компьютере стояла суббота? Я смог придумать два возможных объяснения. Первое. Она, как я и думал, должна была приехать домой вчера. Но случилось что-то необычное – я не имел ни малейшего представления что, – и она вернулась сегодня утром, а мне решила заморочить голову. Быстро сделала запись в календаре на холодильнике и показала мне. Кроме того, успела внести изменения в свой компьютер и КПК – на случай, если мужу потребуется три документальных подтверждения ее слов. Тайная операция, призванная дезинформировать противника. Рискованная, потому что, будь я уверен в том, что видел, все ее вранье было бы шито белыми нитками. Однако я не был уверен. И возможно…

Возможно, я все неверно понял.

Может быть, Эми действительно должна была вернуться в субботу, а я ошибся, когда заглянул в ее органайзер вечером в четверг. Я каким-то образом вбил себе в голову, что она возвращается в пятницу, и увидел на экране то, что хотел увидеть. Я пытался представить себе ту запись, где говорилось, что Эми вернется в пятницу, – и не мог. Я задумался про субботу. Когда я увидел эту пометку?

«Это проблема не органов правопорядка… а ваша».

Если не считать противоречивой записи в дневнике, у меня ничего не было. Я бежал по тропе, которая постепенно переходила из государственных владений в наши, и убеждал себя, что все обстоит именно так. Это чувство теплом окутало все мое тело. А еще я испытывал смущение. То, что я обнаружил в телефоне Эми, оставалось загадкой, но другие люди полны тайн, и, хотя иногда мы склонны забывать подобные вещи, твой спутник в глубине души не тот человек, которого ты знаешь. Эми совершенно спокойно отнеслась к тому, что ко мне в руки попал ее телефон, и это никак не вязалось с предположением, что в нем запрятаны следы ее прегрешений. Скорее всего, это какая-то шутка, имеющая отношение к коллеге, или детали ее маркетинговой кампании. Некоторое время мою голову наполнял такой мрак, что казалось, его можно потрогать руками, словно я ощущал подвешенный над ней тяжелый предмет.

Я знал это чувство и понимал, что оно рождено вещами, происходившими со мной в прошлом и с нами обоими за последние пару лет. Я был постоянно готов к хаосу и чужому вторжению в нашу жизнь. К звуку бьющегося стекла в окне в задней части дома, визгу шин выскочившей на тротуар и ударяющей мне в спину машины. К телефонному звонку, сообщающему, что у одного из нас рак, хотя мы не сдавали анализов и не собирались это делать.

Ничего подобного не происходило. Случались другие вещи, непредсказуемые. Я не получал предупреждений от Бога Неудачи. Впрочем, это и не в его правилах так делать. Но при этом отсутствие предзнаменований не есть предзнаменование. Мне нет необходимости быть настороже, ожидая худшего, придумывая самые разные ужасы. Все хорошо.

Я вдруг обнаружил, что на выдохе повторяю эти слова, задавая себе ритм. Я выбрался на крутой склон и помчался между деревьями к дому.

Все-хо-ро-шо. Все-хо-ро-шо.

Когда я вернулся, Эми уже была дома, лежала в ванне и с улыбкой слушала какого-то ополоумевшего общественного деятеля, который рассказывал по радио о тайных темных силах, стоящих за прошлогодними взрывами бомб в Торнтоне в штате Виргиния, как будто обычных террористов ему недостаточно. Я помылся и переоделся, а затем сделал то, что делаю обычно после пробежки, – в своем роде извращение. Достал из холодильника пиво и отправился на веранду покурить.

Свет зажегся автоматически, когда я вышел наружу, и я, как обычно, подумал, что надо было нажать на кнопку выключателя, находящегося в доме, но эта мысль приходит мне в голову всякий раз, когда я уже закурил, а значит, внутрь уже не войдешь. Эми предпочитала, чтобы свет горел, но она мерзла сильнее меня и потому редко выходила сюда по вечерам, так что выбирать было мне. Я в очередной раз дал себе торжественную клятву нажать выключатель, когда войду внутрь, и прислонился к перилам. Ветер задул сильнее, промчался между вершинами деревьев, и кончик моей сигареты засиял еще ярче.

Докурив, я загасил ее о внутреннюю часть перил, а окурок положил в пачку. Уже собираясь уходить, я заметил небольшую кучку пепла, оставшегося после прошлого раза, и меня поразило, что случай и геометрия помешали ветру, дувшему в последние пару дней, унести его за собой; что в настоящем всегда остаются частички нашего прошлого. У меня на глазах резкий порыв ветра наконец подхватил пепел и сдул его с веранды вниз.

Глава 16

Он ехал быстро, но аккуратно, соблюдая все ограничения скорости. Как обычно, он старался выглядеть простым водителем. И хотя в своей жизни Шеперд имел множество привилегий, он понимал, какую цену нужно за них платить. Платить приходится всегда, рано или поздно. Самой высокой ценой, той, что невозможно компенсировать, является время. Вернуть назад нельзя даже минуту. Если его остановят копы, он потеряет полчаса, возможно, даже больше. А этого он не мог себе позволить. Поэтому он спокойно ехал по Пятому шоссе, надеясь, что проблему удастся решить сегодня. План был совсем простым. И он не ожидал, что все пойдет по-другому, да еще так быстро.

С тех пор как исчезла девочка, прошло двадцать четыре часа.

Он не рассчитывал, что первая остановка что-нибудь даст, но он все делал методично, а проверка дома О’Доннеллов казалась ему разумным шагом. Прежде чем покинуть Кэннон-Бич, он проехал по шоссе сначала в одну сторону, потом в другую и даже вышел на берег, не ожидая, впрочем, ничего найти. Местные копы прекрасно организовали поиски. Если бы девочка была здесь, они бы ее нашли. Но ее не было. Она куда-то ушла.

Ему нужно было узнать куда, и как можно скорее.

Он снова стал агентом Шепердом, когда припарковался перед домом в северо-западном районе центральной части Портленда, в нескольких кварталах от роскошного торгового центра на Двадцать второй и Двадцатой третьей авеню. Он постучал в дверь, подождал и вошел. Внутри он провел шесть минут. Там ее не оказалось.

Он снова вышел на улицу и сел в машину, задумавшись над своим следующим шагом. Темнело. Было одно очевидное место, куда ему стоило поехать, место, куда она могла наверняка пойти, но в этом случае возникали проблемы географического характера. Если она все еще бродит где-то в Орегоне, пройдет совсем немного времени и она с кем-нибудь заговорит, выдаст какую-нибудь информацию – и тогда в игру вступят переменные факторы.

А Шеперд терпеть этого не мог. Почти тридцать лет его существование по большей части не знало неопределенности, и ему нравился такой порядок. Это было одним из преимуществ жизни, которую он вел, – свобода не обращать внимания на рамки, ограничивающие других людей. Но свобода требует ответственности, осознания того, что ты сам выстроил свою судьбу и тебе некого за это винить.

Он вспомнил, как сидел в гостиничном баре, километрах в трех к северу отсюда, когда получил предложение и сразу уяснил, что оно несет в себе кучу проблем и заставит его рисковать тем, к чему он шел всю свою жизнь. Но одного взгляда на человека, устроившегося напротив него за столом, хватило, чтобы он понял, что примет его предложение. У Шеперда не вызывало ни малейших сомнений, что его новый знакомый не из тех, кто привык к отказам. Шеперд делал вещи, которые другим даже в голову не придут, однако понимал, кто здесь главный, кто не знает никаких границ и чья воля сильнее.

Ну и, конечно же, деньги.

Огромные.

Поэтому он стал слушать и ушел со встречи, зная, что сделает все, на что согласился. В последние несколько месяцев он начал разрабатывать свой собственный, альтернативный план, но до этого Шеперд много лет играл ту роль, которую ему назначили. Он следил за мишенью неотступно, даже когда она перебиралась в другой штат. Он находился рядом, всегда невидимый, на заднем плане, время от времени вмешиваясь в чужие жизни, просто благодаря тому, что был достаточно близко, чтобы слегка изменить траекторию судеб. Десять дней назад он сделал мужчине предупреждение, положившее конец дружбе, которой Элисон О’Доннелл наслаждалась пять месяцев. Эта дружба могла стать непредсказуемым фактором, а он предпочитал иметь дело с постоянными величинами: семья должна была оставаться семьей. Однако разрыв дружбы привел к тому, что Элисон неожиданно уехала в Кэннон-Бич. Естественно, она не рассказала своему мужу, что стало причиной ее депрессии, как и мистер Голсон не открыл ей, почему он больше не может находить время для кофе после работы, и не сообщил о том, что за его столик в «Старбаксе» сел мужчина и приказал ему прекратить встречи с ней, иначе плата за упрямство может оказаться очень высокой.

Вполне возможно, что между матерью девочки и Голсоном ничего бы не произошло, но Шеперд не собирался рисковать. Он никогда не рисковал.

Кроме того раза, в баре гостиницы.

Тогда риск казался ему вполне приемлемым – долгосрочный план, направленный на обретение лучшего будущего. Недавно его положение изменилось. А посему задолго до намеченных сроков он сделал то, что сделал, и тут же все пошло не так. Он потребовал то, что ему причиталось, и эта часть прошла прекрасно. Но когда он вернулся, чтобы исполнить простую и жестокую вторую часть своей личной версии плана, девочка исчезла.

Телефонный звонок раздался через полчаса. Сначала он его проигнорировал, решив, что это женщина, которая уже несколько недель работала вместе с ним и с которой он сейчас не хотел разговаривать, но тут же схватил телефон, когда сообразил, кто звонит.

Разговор был недолгим, звонили с общественного телефона. Он сразу же узнал девочку и задал ей несколько четких вопросов. У нее был испуганный и растерянный голос, и ему удалось разобрать всего два слова – «крик» и «отдых», а потом послышались короткие гудки. Он посмотрел на карту и нашел предполагаемое место. Это походило бы на поиски иголки в стоге сена, если бы он с самого начала не подозревал, куда она направляется.

Учитывая расстояние, он снова мог ее потерять.

Поэтому он быстро выехал из Портленда, мимо Келсо и Кастл-Рока, помчался по почти пустому ночью шоссе, по обеим сторонам которого росли серые деревья, – бездушный пейзаж, надевший на себя цивилизацию, как недавно купленное легкое пальто. Начался дождь, но Шеперд, не сбавляя скорости, пролетел через Чехалис, Сентрейлию, мимо других городишек, расположенных вдоль дороги, ведущей на север, в Сиэтл, по западной части штата Вашингтон.

Через полтора часа после того, как он покинул Портленд, он увидел поворот, съехал с шоссе на боковую дорогу и выключил фары. Дождь изо всех сил лупил в ветровое стекло, и между скрипучими «дворниками» он сумел разглядеть низкое плоское здание, окруженное жалкими деревьями, а за ним парковку. В двух маленьких окнах горел тусклый свет, и от этого здание еще больше казалось заброшенным.

Знак, установленный сбоку, сообщал: «ПРИДОРОЖНАЯ ЗОНА ОТДЫХА СКЭТТЕР-КРИК».

На парковке стоял всего один автомобиль. Шеперд объехал его по широкой дуге, остановился в двадцати метрах и выключил двигатель. Машина на парковке оказалась «фордом-таурус», из тех, что любят компании, сдающие автомобили напрокат. Внутри было темно. Он подождал две минуты и вылез на дождь.

Шеперд медленно двинулся к машине, опустив вдоль тела руку с пистолетом. Да, машина казалась пустой, но методичный подход требовал, чтобы он убедился в этом наверняка. Он заглянул в заднее окно и увидел на пустом сиденье женскую куртку, затем осторожно обошел машину сбоку и наклонился к окну. Никого. Он выпрямился и открыл дверцу водителя. Внутри было холодно. Либо водитель не включал печку, либо машина стоит здесь уже давно. Ключа в зажигании нет.

Машина сломалась, водитель ее оставил, а сам уехал на попутке? Возможно. Но тогда машина была бы закрыта, а куртку наверняка бы забрали. Между сиденьями лежали дорожные карты, на тонкой бумаге и потрепанные, – такие обычно выдают в агентствах по прокату автомобилей.

В дверце водителя наполовину выкуренная пачка сигарет и одноразовая зажигалка. На полу перед пассажирским сиденьем обертка из-под леденцов, а рядом коробка от куриных наггетсов.

Шеперд закрыл дверь. Он никогда не курил, но знал, что человек, нуждающийся в никотине настолько, чтобы игнорировать в машине напрокат надпись «Не курить», никогда не бросит просто так дюжину сигарет.

Кто-то здесь есть, только где этот кто-то?

Он повернулся и зашагал в сторону здания. Слева стояла выложенная плиткой стенка, закрывавшая от лишних глаз вход в мужской туалет. Маленькое окно туалета оказалось одной из тех световых точек, которые он увидел с дороги. Каменные столбы поддерживали крытое крышей здание. Стойки с буклетами, посвященными местным достопримечательностям. Окошко, откуда днем продавали кофе, на ночь было закрыто железными ставнями. Три телефона-автомата. Пара сломанных питьевых фонтанчиков. Темно, холодно и никаких признаков жизни.

Но, присмотревшись внимательнее, он увидел, что трубка одного из телефонов висит на шнуре.

Шеперд отправился в туалет. Внутри он был выложен кремовой и коричневой плиткой. Две раковины, два писсуара, две кабинки. На удивление чисто. Перегородки кабинок не доходят до пола. Внутри никого. По металлической крыше колотит дождь.

Шеперд вышел и направился через крытую площадку в женский туалет. Три кабинки, все то же самое. Только труба течет и мокрый пол стал скользким. А еще в последней кабинке он увидел ноги.

Голубые джинсы, белые кеды. Тот, кто в них, видимо, стоит на коленях.

– Мэм?

На полу было еще что-то. Маленькое, блестящее, пурпурное, пластмассовое.

Он распахнул дверь. В углу кабинки скорчилась женщина, и можно было подумать, что она играет в прятки.

Шеперд наклонился и поднял пурпурный кусок пластика с пола. Оказалось, что это батарейка от мобильного телефона. Он надел перчатки, осторожно взял женщину за плечи и перевернул тело. Она умерла от травмы головы, судя по всему, ударилась об унитаз. Под унитазом лежал телефон с разбитым экраном. Шеперд выпустил тело, упавшее ничком, и взял правую руку женщины.

Едва заметное желтое пятно на указательном пальце.

Курильщица.

Возможно, именно она взяла напрокат ту машину, что стоит на парковке.

Возможно, согласилась подвезти кого-то, кто любит леденцы и наггетсы, пассажир застал ее за попыткой позвонить из туалета, потому что по дороге он сказал что-то, что ей не понравилось.

Потом этот пассажир появляется в дверях, женщина от удивления роняет телефон, поскальзывается на мокром полу, падает, и падает неудачно, как это иногда бывает.

Возможно.

Шеперд тихонько выругался и вышел из кабинки. Он быстро шел, не обращая внимания на дождь, к багажнику своей машины и составлял в голове список.

Избавиться от обломков телефона. Вытереть кабинку, чтобы не осталось никаких отпечатков пальцев. Вытереть все телефоны-автоматы, забрать тот, которым она могла воспользоваться. Обыскать и вытереть все внутренние поверхности в машине жертвы. Вытереть участок вокруг внешней ручки двери. Убрать тело из кабинки и засунуть в багажник. Отогнать машину в другое место.

Шеперд знал, что это плохая новость. Доставая из багажника чистящие средства, он пытался спокойно оценить, насколько плохая. Предположим, жертва оказалась недостаточно быстрой и не успела связаться с полицией, учитывая, что здесь нет ни одного копа. Но кто-то где-то мог видеть, как женщина согласилась кого-то подвезти. Видели их вместе на заправочной станции или в «Макдоналдсе». Иными словами, знают достаточно, чтобы направить ищущих ее людей в нужную сторону.

Шеперд достал еще пару инструментов и сложенный мешок из тонкого серого пластика.

Его ждала грязная работа.

Закончив, он внимательно осмотрел стоянку по всему периметру, но ничего не нашел. Трудно было представить, что какой-нибудь водитель взял девочку в свою машину, поверив в ее объяснение того, как она здесь оказалась. Впрочем, Шеперд знал, что она может быть очень убедительной. Однако она каким-то образом отсюда уехала, так же как сумела заставить ту женщину довезти ее до этого места и находила убежища, в которых провела день и предыдущую ночь, добравшись каким-то непостижимым образом до этой стоянки.

Он уехал, оставив за спиной горящую машину. Это был не «форд», а та машина, в которой он сюда приехал. Даже обгоревшую машину, числящуюся в агентстве по прокату автомобилей, легко отследить, и полиция в конце концов узнала бы имя мертвой женщины. Ее звали Карен Рейд. Он обнаружил и сжег ее водительские права, кредитные карты и кошелек. Остальные потенциальные источники идентификации личности лежали в пластиковом мешке в багажнике его новой машины, рядом с чемоданом, какими он пользовался всю свою взрослую жизнь. Ее кончики пальцев он сжег, воспользовавшись найденной зажигалкой. Голову лишил всего, что могло бы навести на след жертвы. Ее тело минус то, что могло бы помочь установить имя женщины, лежало в горящей машине. От остального он избавится по дороге туда, куда он направлялся. Получилось неидеально, но безупречной бывает только смерть. Наверное, можно быть безупречно мертвым. А что касается всего остального, приходится мириться с тем, что есть.

Было уже за полночь, и шоссе совсем опустело. Шеперд прибавил скорость до предельной, разрешенной правилами, и включил режим, автоматически поддерживающий постоянную скорость. Он почти не заметил, что сидит за рулем другой машины. За свою жизнь он водил множество автомобилей и не был привязан к своему прежнему. Впрочем, он не был ни к чему привязан. Так легче брать ситуацию в свои руки, и сейчас он чувствовал, что приближается к этому состоянию. По крайней мере, он знал, в какой город ему нужно попасть. Кроме того, он уже понимал, что недалек тот момент, когда ему будет необходимо привлечь к этому делу кого-то еще. Ему придется поговорить с кем-нибудь из остальных, и скоро, а значит, нужно придумать правдоподобное объяснение происшедшего на случай, если кто-нибудь из них доберется до нее раньше.

Но сейчас ему оставалось только вести машину.

Проехав десять километров, он открыл окно и выбросил первый зуб Карен Рейд.

Часть II

Мы бессознательно завидуем цельности умерших: они уже выкрутились из промежуточного положения, обрели ясно очерченные характеры, дожили, довоплотились.

Андрей Синявский. Мысли врасплох

Глава 17

В воскресенье мы позавтракали в Берч-Кроссинг. А потом пошли пить кофе, сев на улице, чтобы я мог покурить. Эми проявила благородство – вытерпела холод и даже не стала, как обычно, напоминать мне, что я, вообще-то, решил расстаться с этой вредной привычкой. Я рассеянно листал местную газету, где не нашел никаких особо интересных новостей. Эми наблюдала за матерью с маленькими дочерьми, сидевшими за соседним столиком, но через некоторое время отвела глаза и стала смотреть куда-то вдаль.

Примерно через полчаса кто-то сказал:

– Привет.

Я поднял голову и увидел Бена Циммермана, направлявшегося в кафе. Под мышкой он держал газеты и был одет как обычно – в потрепанные армейские штаны цвета хаки и свитер из тех, в которых принято ходить на рыбалку после того, как жена объявила, что его больше нельзя носить в приличном обществе. Неожиданно я подумал, что был бы счастлив выглядеть в его возрасте так же, как он, а оттого, что Бен поздоровался с нами, проходя мимо, у меня возникло ощущение, что мы действительно здесь живем.

Я кивнул.

– Как ваш друг?

Бен пожал плечами и криво улыбнулся. Я не знал, значит ли это, что тот пошел на поправку или же умер, поэтому я просто снова кивнул, а он вошел внутрь.

Мы с Эми немного побродили по магазинам под музыку нью-эйдж и Моцарта. Я стоял на улице и наблюдал за тем, как Эми рассматривает блузку цвета, который я назвал бы розовым. Меня это удивило. Мужчины моего возраста и типа едва ли осознают существование розового и видят его вблизи, только если у них есть маленькие дочери. Женщины не выносят его во внутреннем декоре и ни за что на свете не станут надевать ничего подобного. Это что-то вроде пурпурного цвета в Средние века – экзотического и неведомого, привлекающего своей необычностью на фоне привычной коричнево-серой гаммы и вездесущего черного.

Когда Эми вышла, она посмотрела на меня, удивленно приподняв бровь:

– И что это ты ухмыляешься?

– Не думал, что ты из тех барышень, которые любят розовый цвет, – сказал я. – Это радикальное изменение вкуса. Не начинаешь ли ты чувствовать желание сходить на концерт Бритни Спирс? Или прошвырнуться по бутикам?

Она покраснела, шлепнула меня по руке и выдала серию абсолютно нереалистичных предложений касательно того, куда я могу засунуть универмаг вместе с парковкой около него. Мы молча шли пешком к нашему дому, окутанные запахом елок и сосен, но наше молчание не было напряженным. В Лос-Анджелесе о такой жизни мы даже мечтать не могли.

Дома Эми уселась на диван за работу, а я отправился в свой кабинет, но не стал сразу открывать ноутбук, а просто сидел за столом и смотрел в окно. У меня появилась новая идея, и я хотел убедиться в том, что она не идиотская. А также в том, что она не будет мне постоянно напоминать о жизни, которую я оставил позади.

У полицейского довольно необычная жизнь, гораздо более прозаичная, чем принято показывать по телевизору. Главным образом ты выступаешь в роли дежурного по школе[18] с пистолетом в руках и имеешь дело с корыстными, продажными, бесчестными и полубезумными людьми – и все это до того, как выйдешь из дверей участка; та еще работка. Ты общественный дворник, который чинит и латает, пытается содержать какое-то место в чистоте и рабочем состоянии, время от времени вмешиваясь в бесконечные драки в барах, где тот, кого обидели, пытается разобраться со своим обидчиком – или тем, кто кажется обидчиком, хотя на самом деле в тот день он навещал в больнице сестру, да у него даже и машины-то нет, и он вовсе не из тех, кто обычно так себя ведет, и чего ты ко мне привязался, свинья, тебе что, не хватает настоящих преступников?

Первым делом ты понимаешь, что эсперанто – ненужное изобретение. У людей уже есть универсальный язык – ложь. Врут все, обо всем и все время. Ты довольно быстро учишься не верить тому, что тебе говорят, и понимаешь, что жертвы склонны награждать тебя гораздо более серьезной головной болью, чем настоящие преступники. Либо они ничем от них не отличаются, только в этот раз получилось, что они оказались пострадавшей стороной (и намерены по полной использовать эту ситуацию), либо они уроды из среднего класса, считающие полицию частной охранной организацией и убежденные, что их проблемы можно разрешить при помощи самоуверенности и сотни баксов, предложенных намеком или в открытую.

Поэтому ты играешь роль. Когда ты надеваешь форму, ты становишься другим человеком. Ты заставляешь себя забыть, что сегодня как раз такой день, когда ты, вполне мирный мужчина, разозлился на свою жену, или друга, или на то, что ты все еще не выиграл в лотерею, и внутри у тебя все кипит, и ты тянешься под сиденье за пистолетом, о котором в другой день даже и не вспомнишь. Ты пытаешься забыть, как много оружия находится вокруг нас: разделочные ножи в ящиках кухонных столов; бутылки в барах, где драки возникают регулярно и как бы вдруг, как рекламные объявления на коврике перед вашей дверью; ржавая бритва, спрятанная в лохмотьях оборванца, толкающего свою тележку с рухлядью по шоссе, – местный псих, который никому не причиняет вреда и которого ты целый час пытаешься прогнать, потому что кто-то на него пожаловался и в любом случае таков закон – он выплывает на поверхность из своих туманных размышлений о микроволнах и террористах, укравших его лобковые волосы, и решает, что ты представляешь для него угрозу, а потому он бросается на тебя с отчаянной одержимостью и стремлением защищаться до последней капли крови.

Человеческое существо редко находится дальше чем на расстоянии протянутой руки от предмета, которым можно причинить вред другому человеческому существу, и мне хорошо известно, как часто люди протягивают эту руку. Например, одному мужчине женщина, изо рта которой потоком лилась кровь, вонзила в горло открывалку для бутылки. Она считала, что жизнь потеряет смысл, если ее сожитель будет всего лишь арестован. Коп прославился; женщина получила срок; тип, который выбил ей зубы в присутствии ее детей, теперь живет в доме какой-то другой женщины. Он сидит в своем кресле, постукивает пальцами по старым, вытертым подлокотникам и не может понять, почему ее дети изо всех сил стараются вывести его из себя и почему эта тупая сука ничего им не говорит и не несет ему еще бутылку пива. И почему у нее на лице иногда появляется такое выражение, что ему ужасно хочется разбить ей нос? Рано или поздно один из его соседей сбежит с его телевизором, или аккумулятором от машины, или его ботинками, и тебе придется обращаться с ним как с потерпевшим.

Такова работа полицейского. Это горячие тротуары в сумерках. Это громкий стук в хлипкие, расшатанные двери. Это когда ты говоришь детям с испуганными глазами, что все хорошо, хотя очевидно, что все плохо. Это пьяные девки, которые клянутся, что их приятель никогда в жизни ничего такого не делал, пока не поймут, что их собственное положение вызывает сомнения, и тогда они поспешно говорят: да, офицер, он вполне может быть нацистским военным преступником. Это женатые пары, кричащие друг на друга в собственных дворах, хриплые голоса и необъяснимые обиды, такие древние, что даже они сами уже не помнят, как все началось, а потому сегодня скандал разразился из-за того, что кто-то забыл днем купить в магазине кофе, и вот ты стоишь рядом с ними и обсуждаешь это сорок минут, потом уходишь, пожав всем вокруг руки, а через месяц ты или кто-то другой приезжает снова, чтобы помешать им прикончить друг друга из-за того, что они не могут договориться, кто должен вынести мусор.

Я занимался этим десять лет. Появлялся и делал то, за что мне платили, входил в жизнь других людей, когда случалось что-нибудь не так, после того как Бог Неудачи решил заглянуть к ним в гости. В конце концов моя собственная жизнь начала сбиваться со своего курса, как это бывает у полицейских. Проблема состоит в том, что ты так часто заходишь на игровую площадку Бога Неудачи, что в результате он тебя запоминает – как того, кто вмешивается в его дела, все портит и постоянно пытается разрушить его попытки внести боль и разочарование в жизнь человечества. Бог Неудачи – мелкий дрянной божок, но у него хорошая память, и он ничего не забывает. Стоит тебе попасться ему на глаза, и ты завяз навсегда. Он становится твоим личным бесом, устраивается поудобнее у тебя на левом плече и гадит на спину.

Так я думал время от времени. Я знаю, что все это чушь собачья. Но я так чувствовал.

После такой жизни писательская карьера казалась мне исключительно разумным выбором. Давным-давно, в колледже, я специализировался на английском. Патрульный отряд – это профессия, требующая владения словом. Ты целыми днями решаешь, что сказать и как; учишься добиваться того, что тебе нужно, составляя предложения, понятные даже смертельно пьяным, накачанным наркотиками уродам или клиническим кретинам; затем интерпретируешь и просеиваешь ответы людей, для которых правда в лучшем случае является третьим языком. Если дело доходит до насилия, иногда у них оказывается больше опыта и, разумеется, меньше ограничений. Естественно, ты можешь через несколько минут получить подкрепление, но чтобы прервать твою жизнь, требуются секунды, а если вызовешь всю кавалерию, благодарности от товарищей не жди. Способность выбрать правильные слова, оценить тон и позу – вот в чем в девяноста процентах случаев заключается работа полицейского, а еще в составлении бесконечных бумаг, когда ты учишься выражать свои мысли четко и кратко, лишь тут и там добавляя литературные красоты.

Определенные слова обретают для тебя ритуальный характер. «Сэр» и «мэм», так ты стараешься убедить жертв, что относишься серьезно к тому, что они говорят, – но так же ты обращаешься к преступникам. «Сэр, будьте добры, выйдите из машины». «Мэм, ваш муж говорит, что у вас есть нож». «Сэр, я не намерен еще раз повторять, что вы должны положить пистолет и лечь на пол». Они означают гарантию защиты, сдержанную вежливость и напоминают о матерях, которые обращаются к своим детям по имени и фамилии, когда им смертельно хочется сказать «ах ты, маленький засранец». «Преступник» – это ключевой термин, благодаря ему вы выделяете из бесконечного числа индивидуумов тех, кто является заслуживающими наказания субъектами, совершившими (предполагаемое) преступление, и вы противопоставляете их жертве (жертвам), себе и Вселенной в целом. Это фундаментальное понятие, к которому восходят все остальные.

«Оружие» – это предмет, который человек может иметь при себе и использовав который становится преступником. «Modus operandi»[19] – это способ, каким преступник совершает преступление. «Жертва» – объект действий преступника (преступников). «Нарушитель границ частной собственности» – специальный термин, включающий в себя все, что необходимо сказать про неприкосновенность личного пространства (в соответствии с законом о собственности) и означающий зло, совершаемое тем, кто оказывается за стенами, которые мы воздвигаем, чтобы отгородиться от хаоса, создаваемого другими людьми. Даже убийца является всего лишь одной из разновидностей преступников, и не более того.

Разумеется, не всякий коп думает о таких вещах. Но некоторых они все-таки занимают. Так, нейрохирург дико вопит на футбольном матче, а священники во время исповеди представляют себе, как вечером будут есть пиццу. Хорошо, сын мой, тебя посещают похотливые мысли, когда ты видишь свою соседку, – но главный вопрос состоит в том, какой должна быть пицца, с анчоусами или нет?

Твоя работа заключается в том, чтобы обнаружить слова, которые передают суть ситуации, и подсказать выход из нее, не ведущий к тюрьме или смерти. Вооруженный своими словами, ты разрубаешь тьму мечом правосудия и наводишь в мире порядок. По крайней мере, в тех отчетах, что ты составляешь. Судейская система обладает поразительной способностью напускать на все густой туман. Адвокаты пользуются совсем другими словами и с другой целью. Они создают ясные, умозрительные построения, и им не приходится проходить испытание лестничными пролетами, парковками и барами.

А когда ты уходишь из этого цирка?

Уйти из полиции – это все равно что выйти из тюрьмы, только это не так здорово. Ты прекрасно разбираешься в культуре и географии и владеешь языком страны, которая в одночасье исчезает с лица земли, забрав с собой всех жителей. Неожиданно твоя интуиция, твои знания и твой опыт существования внутри закрытого мира – все это теряет смысл и значение. И тебе необходимо понять, что происходит в реальном мире, как следует вести себя с окружающими теперь, когда ты лишился своего значка, и о чем говорят эти странные нормальные люди, что их волнует и почему, ведь ты со своими товарищами все это время думал только о плохом, плохом, плохом.

Перестроиться и начать новую жизнь совсем не просто. Наверное, только смерть может стать более сильным потрясением.

Места, которые я фотографировал в Лос-Анджелесе, были местами преступлений, причем не совсем обычными. Я назвал свою книгу «Чужаки». Так полицейские называют преступников, проникающих в чье-то жилище. На обложке дом, где обнаружили труп женщины по имени Лия Уилсон: обычное убийство, совершенное неизвестным или неизвестными, но оно почему-то меня зацепило. На остальных снимках тоже места, дома или офисы, куда кто-то незаконно проник. Оказавшись внутри, они совершили грабеж, убийство или изнасилование. Дома, гаражи, кухни ресторанов быстрого питания, номера отелей, дорогих и дешевых, кофейня в Венис-Бич. Ни на одной из фотографий нет жертв, и я не пытался заснять то, что происходило после совершения преступления. В тексте, сопровождавшем снимки, я описывал, что случилось, – насколько мог, не будучи свидетелем, – а также рассказывал об особенностях района, где это произошло. На фотографиях я пытался вернуть эти места назад, в тот мир, где они находились до того, как нечто, пришедшее извне, навсегда изменило их сущность. Мне кажется, я знаю, почему делал это. Всю свою жизнь я сталкивался с ситуацией «после». В сущности, мои фотографии были ложью, как всегда бывает со снимками.

Идея, посетившая меня сейчас, была совсем простой. Она и раньше мелькала у меня в голове, но я от нее отмахивался, потому что считал «Чужаков» единственной книжкой, которую был способен написать. Возможно, приезд Фишера подтолкнул меня, хотя я продолжал считать, что копы правы и Билл Андерсон действительно убил свою жену и сына и что это преступление не имеет никакого отношения к чужаку.

Я подумал, что мог бы снова сделать то же самое, только, скажем, в Сиэтле.

У меня не будет доступа к полицейским отчетам, да и историю окрестностей я совсем не знаю, но первое можно как-то обойти, а разобраться со вторым мне помогут местные жители. Телефонный разговор с отделами криминальных хроник основных местных газет может оказаться очень полезным. Возможно, я даже еще раз встречусь с Бланшаром, если смогу себя заставить. Иногда дела о пропаже людей начинаются с появления чужака. Чем больше я сидел и смотрел в окно, тем больше мне нравилась моя новая идея. Наверное, я всегда считал себя калифом на час. Но как там Гэри сказал про мачты и флаги? Прошло уже достаточно времени.

Может быть, мне пришла пора наконец осознать, что я больше не полицейский.

Выплыв из пучины своих мыслей, я сообразил, что в гостиной играет музыка. Эми что-то включила, значит она не делает ничего важного и не станет возражать, если я попытаюсь проверить на ней свою идею.

Я уже прошел половину пути до двери, когда вдруг замедлил шаг, потому что музыка показалась мне не просто фоном. Я прислушивался пару мгновений, полагая, что что-нибудь да изменится. Однако все осталось по-прежнему, поэтому я вошел в гостиную. Эми сидела на диване, на коленях у нее лежала куча бумаг, но на них она не смотрела. Вместо этого она уставилась куда-то вдаль, чуть сгорбившись, словно находилась в таком положении уже давно.

– Эй, – сказал я и напрягся.

Примерно полтора года назад в нашей жизни был период, когда я время от времени видел ее в таком состоянии.

Она заморгала и повернулась ко мне.

– Я была очень далеко.

– Что ты слушаешь? Не похоже на музыку, которую ты любишь.

– Мы все взрослеем, детка, – ответила она. – Хочешь чая?

– Ты хотела сказать кофе?

Она нахмурилась:

– Нет. Я хочу чая.

Я пожал плечами, потому что даже не представлял, что такая вещь имеется в нашем доме, и направился к стеклянной двери, когда она пошла на кухню. Дожидаясь ее возвращения, я смотрел на деревья и кусты кизила, и небо, которое уже потеряло свою утреннюю чистоту и медленно становилось холодно-серым. Для такого пейзажа подходит самая разная музыка.

Но не старый джаз.

Час спустя я бежал среди деревьев, и мне не доставляло это никакого удовольствия. Обычно я не выхожу на пробежку два дня подряд, и мое тело никак не могло понять, что же я пытаюсь ему доказать. Я и сам этого не знал. Просто мне хотелось на некоторое время уйти из дома.

Я попытался вернуться к своим размышлениям, но мой мозг они больше не интересовали. Вместо этого ему хотелось волноваться по поводу музыки, которую слушала Эми. Поэтому я решил прогнать все мысли и сосредоточиться на стуке своих ботинок о землю, запахе деревьев и холодном воздухе, наполнявшем мои легкие.

Когда я повернул в сторону большого пруда, расположенного на нашем участке, я услышал звонок мобильного. Я побежал медленнее, на ходу доставая телефон из спортивных брюк, а потом остановился. Высветившийся номер был мне неизвестен. Дойдя до пруда, глядя на дом и пытаясь понять, не Эми ли мне позвонила, я приложил телефон к уху.

– Джек, – сказал мужской голос.

Услышав его во второй раз, я удивился не меньше.

– Привет, Гэри. Я бегаю.

– Извини, – сказал он. – Послушай, нам нужно поговорить.

– Я не передумал, – сказал я, слушая его вполуха.

Теперь, когда я видел дом, расположенный примерно в полутораста метрах вверх по склону холма, мне показалось, что кто-то стоит на веранде.

– Я звоню тебе не по этому поводу, – сказал он и немного помолчал. – Ты был в Сиэтле пару дней назад.

– А ты откуда знаешь? – удивился я. – И кстати, откуда у тебя номер моего мобильного?

– Я хочу, чтобы ты сюда снова приехал. Как можно быстрее.

– Гэри, меня несколько беспокоит мысль о том, что ты, возможно, за мной следишь. Может, лучше ты приедешь сюда, объяснишь, что у тебя на уме. Потому что…

– Я не могу приехать к тебе домой, – быстро ответил он.

– Слушай, все это звучит довольно странно, – сказал я, стараясь говорить спокойно. Я уже понял, что на веранде стоит Эми. Разумеется, а кто еще? – Тебе придется назвать мне уважительную причину, чтобы я не прекратил наш разговор и не заблокировал твой номер. И не позвонил копам.

На другом конце возникла пауза. Эми смотрела на лес, не замечая меня. Пальто на ней не было, а это значило, что простоит она там недолго. Она на самом деле не любила холод, а сейчас было достаточно прохладно, и из ее рта шел пар.

– Это касается Эми, – сказал Гэри. – Мне очень жаль, Джек, но ты должен кое-что знать.

Глава 18

Ты продолжаешь двигаться. Ты продолжаешь двигаться. Ты продолжаешь двигаться. Вот что ты делаешь. Если ты двигаешься, значит ты куда-то идешь. Если тебе есть куда идти, значит ты нормальный человек и никто не станет тебя трогать, поэтому ты продолжаешь двигаться, даже несмотря на то, что у тебя болят ноги и ты уже больше не понимаешь, где была и где находишься. Если ты на мгновение останавливаешься, на тебя начинают смотреть. Спрашивают, не потерялась ли ты. Не хочешь ли есть или пить и где твоя мама. Кажется, они не понимают, что их вопросы причиняют тебе боль.

Мэдисон радовалась тому, что она в пальто, и не только потому, что на улицах Сиэтла царил холод. Оно было дорогим, и, похоже, люди вокруг нее это понимали. Благодаря пальто ее не беспокоили люди, которые в другой раз непременно это бы сделали. А еще помогало то, что она была ростом почти с маму.

Кроме того, хорошо, что сейчас день. Ночь выдалась длинной. Водитель пикапа, остановившийся на стоянке Скэттер-Крик, чтобы зайти в туалет, с удовольствием согласился подвезти до города девочку, предложившую ему тысячу долларов, и высадил ее в центре. Но, оказавшись в городе, она поняла, что так и не знает, куда ей идти.

Итак, она в Сиэтле – и что дальше? Ощущение какой-то цели, толкавшее ее вперед с тех пор, как она покинула Кэннон-Бич, теряло свою силу. С ним все было проще. Вроде как делать то, что велела девочка старше тебя, потому что ты хочешь с ней подружиться. Или ты на кухне и съела несколько пирожных, и больше тебе есть не следует – но вдруг ты опускаешь глаза и видишь еще одно у себя в руке. Как же это так? Словно внутри твоей руки есть еще одна рука, которая это и сделала, но, когда приходит мама, никого рядом нет, и получается, что пирожное взяла ты.

Мэдди не раз слышала за обедом, как папа говорил, что это последний бокал вина, а потом, как будто сам того не замечая, тянулся к бутылке, чтобы налить себе еще чуть-чуть. С мамой тоже происходили такие вещи, множество раз. В последние месяцы Мэдди иногда видела ее грустной и тихой, словно она решилась на что-то. Но уже вечером или на следующий день она снова выглядела счастливой – а как такое могло быть, если только она не решила отменить свое предыдущее решение? Как можно иметь что-то в виду, а потом не иметь? Однажды Мэдисон вошла в дом и обнаружила, что мама разговаривает по телефону, и, может быть, она все это придумала, но у нее возникло впечатление, как будто маму поймали с пирожным в руке. Мэдисон надеялась на то, что так бывает у всех в жизни. А еще на то, что не станет хуже.

По крайней мере, сейчас она не хотела есть и пить. Мужчина в пикапе поделился с ней кофе и дал половину бутерброда, когда высадил из машины. Она знала, что рисковала, когда предложила ему деньги, что многие люди разбили бы ей голову, чтобы посмотреть, сколько у нее есть еще, но он к их числу не принадлежал. У него были красные белки, и улыбка не сходила с его лица, и Мэдисон решила, что он из тех, кто стремится к спокойной жизни. Мама часто говорила ей, что она умеет понимать людей, а папа добавлял: «И заставлять их делать то, что тебе нужно», но он говорил это с улыбкой и по-доброму.

Мэдисон несколько часов ходила по улицам, меняя направление каждый раз, когда замечала, что кто-то ее зовет или собирается к ней подойти. Она попыталась позвонить домой из телефона-автомата, воспользовавшись монетками, которые взяла из маминого кошелька, перед тем как уйти из Кэннон-Бич (сейчас ей было стыдно за свой поступок – она не из тех, кто берет чужое). Но телефон звонил и звонил в доме в Портленде, а затем включился автоответчик. Да, была середина ночи, но телефон стоял на их прикроватной тумбочке. Почему папы нет дома? Мэдисон попробовала позвонить на мамин мобильник, но почему-то все время путала номер. Она была уверена, что знает его – пару месяцев назад старательно выучила его наизусть, – но он почему-то вылетел у нее из головы. Она набрала два-три номера, которые казались ей похожими, и разбудила несколько очень сердитых людей, но до мамы так и не дозвонилась.

Поэтому она продолжала идти. Иногда ей казалось, будто она что-то ищет, и в какой-то момент поняла, что поднимается по длинному крутому склону, приведшему ее в район с красивыми большими домами. Мэдисон некоторое время постояла перед одним из них в темноте, но почувствовала только грусть и досаду. Когда стало совсем холодно, она нашла улочку, ведущую к центру, и, немного пройдя по ней, увидела дверь в стене. Она села на пороге и съежилась. От двери пахло старой мочой. Мэдисон не собиралась засыпать, но все равно заснула. Она устала от бесконечного хождения, а еще оттого, что делала вид, будто совершенно не напугана.

Она заснула, но сон был плохим. Ей являлись самые разные видения, без конца сменявшие друг друга. От каких-то она чувствовала себя счастливой, например когда ей приснились маленькие девочки, хорошенькие и улыбающиеся, или когда она сидела в кресле в красивом доме с видом на залив. Другие же были грустными или пугающими, вроде того, где она, задыхаясь, бежала по бетонной дорожке около воды. Обычно ей нравилось смотреть сны. Иногда они бывали забавными и интересными. Но только не эти. Словно она переключала телевизор с канала на канал и вдруг нашла такой, которого раньше не было. Какие-то сны казались ей знакомыми, они приходили к ней много лет назад, еще тогда, когда она просыпалась по ночам и видела маму и папу, прибежавших узнать, почему она так кричит. Другие же оказывались темными, шумными и взрослыми… нехорошими. Она ни разу не увидела ничего запретного, но боялась, что, если будет смотреть достаточно долго, это произойдет.

Бóльшую часть времени, которое Мэдисон провела под дверью, она даже не была уверена, спит она или нет. Но потом ей показалось, что она проснулась, что вокруг стало светлее, она ушла с этой улицы и снова начала свое непрерывное движение.

Когда открылись магазины, стало проще. Она последовала за потоком людей и оказалась на открытом пространстве в центре города. На другой стороне улицы находился «Барнс энд Ноубл»[20]. Она вошла внутрь и поняла, что на некоторое время нашла себе приют. В книжном магазине можно оставаться столько, сколько ты хочешь, если у тебя красивое пальто. Она просмотрела книги, потом журналы. Когда какой-то человек с бейджиком на груди подошел спросить, все ли у нее в порядке, она ответила «да» и сделала вид, что машет кому-то в другом конце магазина. Продавец улыбнулся и оставил ее после этого в покое. Он был очень милым и напомнил ей дядю Брайана.

В отделе расхаживали другие девочки ее возраста, но теперь, после сна, они казались Мэдисон какими-то странными, и она почувствовала, что смотрит на них, пожалуй, слишком пристально. Поэтому она отправилась в «Старбакс», где купила кофе, воду и кое-что поесть. Она не собиралась этого делать, но поняла, что поступила разумно. Какая Мэдди взрослая девочка, ей позволили самой подойти к прилавку, а ее мама сидит… вон там и наблюдает за ней. Она выпила кофе и съела морковный пирожок, а бутылку воды и пакет с мюсли положила в карманы. Карманы сильно оттопырились, но ничего не поделаешь.

У нее есть запас еды. Все хорошо.

Мэдисон вернулась в отдел детской литературы, нашла себе местечко, достала потрепанную записную книжку и, спрятав внутри Ричарда Скерри[21], принялась ее листать.

Чем больше она читала, тем более странное у нее возникало ощущение. Она не понимала почему. То, что там было написано, не имело ничего общего с настоящей историей. Там не было начала, от которого повествование идет дальше, и ты следуешь за ним, пока оно не заканчивается, – так устроены все книги, которые ей попадались до сих пор. Если не считать малышовых книжек, вызывавших у папы негодование: Мышка Молли выбирается из постельки, Мышка Молли собирает цветы на холме, Мышка Молли идет и смотрит на море, где ее друг Нарвал Невилль… Конец. Ее папа возмущался такими книгами, говорил, что в них нет настоящей сказки и откуда, черт подери, вдруг взялся этот Невилль? История в записной книжке была именно такой. Какие-то записи, без единой структуры, без начала и конца. Разница состояла только в том, что малышовые книжки старались сделать все простым и очень ярким – Невилль Неизвестнооткудавзявшийся заполнял собой всю страницу. Их задача состояла в том, чтобы учить детей читать, понимать, какие слова что означают.

Записная книжка была совсем другой. По большей части казалось, что тот, кто в ней писал, специально все запутал и ты вовсе не должен ничего понимать, если только ты с самого начала не знаешь, о чем идет речь.

Я всегда здесь жил.

Довольно долго единственной историей были деревья.

А потом пришли захватчики; они сломали дверь, как будто им даже не пришло в голову, что здесь живут другие люди и называют это место своим домом. Я буду краток, оставив детали в качестве упражнения для не слишком слабого духом читателя.

В 1792-м «Ванкувер» и его команда впервые вошли в залив Пьюджет. В 1851-м экспедиция под руководством Артура Денни захватила эти земли. Местные индейцы дуамиш и суквомиш обеспечивали поселенцев едой в Алки-Пойнт во время жестокой зимы 1851/52 годов. Можно было бы подумать, что к тому моменту они уже выучили свой урок, но я полагаю, они не отличались особым умом. Вождь Сиэтл, по крайней мере, обладал мудростью многих жизней и убедил «Дока» Мэйнарда перебраться в их поселение в 1852 году, зная, что его друг знаком с местными обычаями и, возможно, сумеет помочь сохранить это место в неприкосновенности.

Мэйнард застолбил участок земли, который сейчас является площадью Пионеров и Международным районом, – странный выбор, если подумать. Денни, Белл, Борен взяли себе холмы вокруг залива Эллиота (теперь здесь находится центр города, Треугольник Денни, Беллтаун), а в октябре 1852 года некто по имени Генри Йеслер появился в здешних краях, желая получить участок земли и поставить на нем лесопилку. После этого городок начал расти. Штат Кинг возник 22 декабря, а в 1853-м прибыл с визитом первый губернатор этих территорий полковник Исаак Стивенс с целью изгнать племена с их земель. В 1854-м Сиэтл произнес речь, которая была приближена к правде настолько, насколько это возможно. Бледнолицый не понял его послания. Они никогда, будь они прокляты, не понимают.

В 1889-м город был стерт с лица земли, пожар начался оттого, что загорелся клей в мастерской мебельщика. Хотя, скорее всего, это была последняя попытка помешать поселению занять земли. Однако было уже слишком поздно. Никому не пришло в голову поинтересоваться, почему на языке лушутсидов деревня называлась Djijila’letc – «место переправы», – потому что очевидным образом это относилось к тропе через узкий пролив, появлявшейся только во время отлива. Оно по-прежнему там есть, это место, а земля вокруг него напитана кровью ушедших призраков. Мне нравится думать, что я сыграл свою роль.

И так во всей книжке – перечисление событий и фактов. Похоже было, что автор писал в спешке и написал несколько лишних букв (например, «i» и «j»), и Мэдисон не понимала, зачем нужны апострофы, но знала, что их не должно быть в середине длинных слов.

Тем не менее она продолжала читать, пробегая глазами по красно-бурым строчкам и чувствуя удивительное умиротворение. Еще там встречались страницы с именами и адресами, но ни одно имя, ни один адрес не были ей знакомы.

В конце концов Мэдисон обнаружила, что снова поднялась на ноги и вышла на площадь. Она заметила на противоположной стороне небольшой универсальный магазинчик, но знала, что будет выглядеть странно, если войдет туда без мамы, и, как только она это поняла, впервые за прошедшие два дня почувствовала себя прежней Мэдди и заплакала.

Словно что-то пряталось внутри ее и вдруг вырвалось на свободу, и неожиданно ее глаза наполнились слезами, лицо сморщилось, а грудь начала вздыматься так, словно собиралась лопнуть от горя.

На Мэдисон навалилось все сразу – осознание того, что она оказалась далеко от дома, мамы, папы и не имеет ни малейшего понятия, где находится. Вдруг она сумела вспомнить, чтó с ней происходило за эти два дня, но так, словно она смотрела на события со стороны. Все, что казалось нормальным, теперь представлялось ей неправильным и пугающим. То, что она прокралась мимо спящей матери, взяла мелочь из ее кошелька, ехала в автобусе в Портленд и чувствовала возбуждение и одновременно неприятное замешательство, потом сидела в машине с очень милой женщиной, согласившейся отвезти ее в Сиэтл, потому что Мэдисон ей рассказала длинную историю, а потом та женщина стала как-то странно на нее посматривать и пошла в туалет с мобильным телефоном в руках и…

Нет, что было дальше, она не помнила. Но все остальное мгновенно всплыло в ее памяти. Включая…

Номер маминого мобильного.

Бах – и он возник у нее в голове, словно никогда оттуда и не исчезал.

Мэдисон тут же перестала плакать и быстро огляделась по сторонам, а затем побежала по тротуару, пытаясь отыскать телефон-автомат. Наконец она заметила будку на другой стороне улицы и метнулась через дорогу. Раздался гудок, и желтое такси резко свернуло, чтобы не налететь на Мэдисон, но та продолжала бежать не останавливаясь. На другой стороне площади стояло несколько автоматов, и она знала, что должна добраться до них, пока не забыла номер снова до того, как ее сознание вновь покроет пелена. Бутылка с водой вывалилась из кармана, но Мэдисон неслась прямо к телефону, протянув к нему руки и повторяя про себя номер…

Когда она набрала первые две цифры, остальное тут же улетучилось из ее памяти.

Мэдисон в отчаянии закричала и с силой ударила трубкой о стенку. Ну почему, почему так!

– Эй, – сказал проходивший мимо мужчина с огромным животом. – Поосторожнее, а то…

Мэдисон резко развернулась к нему, и он тут же замолчал.

– Отвали, жиртрест, – прорычала она, и он уставился на нее широко раскрытыми глазами, а потом поспешил убраться восвояси.

Мэдисон пришла в ужас. Она еще никогда так грубо не разговаривала со взрослыми, да и вообще ни с кем. Никогда. Даже в мыслях. Это было хуже, чем с тем мужчиной в аэропорту. Что с ней случилось?

На мгновение она застыла на месте.

Затем моргнула и осторожно положила трубку на место. Неожиданно у нее в голове прояснилось. Она больше не хотела звонить матери. Она вспомнила, что может воспользоваться другим номером – тем, что написан на белой визитке, заложенной в записную книжку. Но она уже звонила ему, и он разговаривал с ней ужасно важным голосом. По непонятной ей причине Мэдисон была уверена, что ему нельзя доверять.

Она отвернулась от телефона, посмотрела на противоположную сторону площади и удивилась, что всего несколько минут назад заливалась слезами. Теперь ей казалось, что все в полном порядке. Она далеко от дома, мамы и папы, от всего, что твердило, будто она маленькая девочка и все ей могут указывать, что она должна делать. Вот уже несколько месяцев она чувствовала, что это неправильно. Что она обладает собственной силой. Теперь она может приказывать людям исполнять ее желания. Вне всякого сомнения, она свяжется с Элисон и Саймоном и задаст им пару вопросов. Но не сейчас. Она снова проголодалась и знала, чего хочет, и это была не плитка гранолы, а большой завтрак, яйца всмятку, жареная картошка и острый соус.

Мэдисон пошла по улице в сторону рынка. Она шагала уверенно, высоко подняв голову, и теперь если люди и обращали на нее внимание, они не спрашивали себя, почему такая маленькая девочка разгуливает одна по городу и где ее родители, – они задавали себе вопрос, что делает эту девочку такой уверенной, такой взрослой, такой цельной.

Глава 19

Я приехал в Сиэтл за час до того, как мы условились встретиться, и какое-то время провел в магазине книг и пластинок на Четвертой авеню. Я отправился в секцию джаза и нашел продавца, выглядевшего так, словно он предпочел бы кататься на сноуборде, а не торчать тут в магазине, и достал свой мобильный телефон. Я проиграл ему один из звуковых файлов, переписанных с телефона Эми. Он наклонился, приложив ухо к телефону, послушал примерно две секунды, а затем принялся энергично кивать.

– Байдербек[22], – сказал он. – «Хорошего человека найти трудно». Классика. И очень верно.

Он проводил меня к нужному стеллажу, провел рукой по дискам, словно по чьему-то позвоночнику, и выхватил один. На черно-белой фотографии был изображен какой-то тип с чем-то вроде трубы в руках. Я позволил продавцу уговорить себя купить диск.

– Какая жалость, – заявил он, пока мы ждали подтверждения моей карточки. – Я имею в виду Бикса. Поразительный музыкант. Почти не знал нот, но играл как бог. Умер в двадцать восемь. Допился до смерти.

И вздохнул, словно потерял близкого родственника.

Я прошел по Пайк-стрит до рынка и сел напротив за одним из уличных столиков «Сиэтлз Бест»[23]. До встречи еще оставалось время. Фишер отказался сказать мне что-нибудь по телефону, видимо решив – и правильно, – что ему не удастся выманить меня, если он сообщит мне все, что знает. Собственная голова казалась мне пустой и ослепительно чистой. Атмосфера в нашем доме накануне вечером была напряженной. Я чувствовал, что Эми ведет себя, если можно так выразиться, нормальнее, чем обычно. Она принадлежит к категории людей, которые умеют взять пригоршни случайных компонентов, разбросать их вокруг себя, и они, словно по собственной воле, заполнят миски и будут выглядеть великолепно и иметь потрясающий вкус. Прошлым вечером еда показалась мне практически несъедобной, и, думаю, вовсе не из-за того, что внутри у меня все горело. Потом Эми некоторое время работала в своем кабинете и чуть позже вышла оттуда с рассеянным видом. Уже ближе к ночи, отправившись покурить на веранду, я увидел в окно, как она села и принялась листать книжки, лежащие на кофейном столике, как будто что-то искала, но не могла найти. За последние пару лет она иногда впадала в такое состояние, но если я спрашивал, все ли у нее в порядке, говорила, что все хорошо.

Когда утром я уехал, сказав, что собираюсь в городе наладить кое-какие контакты с полицией, она резко вскинула голову, поколебалась мгновение, а потом пожала плечами.

– Вообще-то, мне не кажется, что это такая уж хорошая идея, – сказала она и вернулась к своей работе.

Но когда я отъехал от дома, примерно через двадцать минут я получил от нее сообщение:

Удачи:-D

Я не знал, как понимать ее послание, и потому сидел в машине холодным ранним утром, стараясь ни о чем не думать. Однажды я слышал историю о ранних поселенцах, пришедших в эти края. Когда европейцы наконец высадились на северо-западном берегу Америки, чувствуя себя героями-завоевателями в новых землях, они неожиданно обнаружили, что местные жители нисколько не удивились их появлению. И вовсе не потому, что какие-то белые люди уже приходили к ним по суше с востока, дело было в том, что за последние несколько поколений племена видели торговые суда далеко в море – каждые десять, двадцать, пятьдесят лет. Они знали, что корабли не могут принадлежать местным жителям, и потому пришли к выводу, что к ним направляются отряды других людей или существ, пусть и очень медленно.

Когда я впервые услышал эту историю, меня пробрал озноб. На самом деле я даже не знаю, насколько она правдива, но я ее запомнил: идея призрачных гостей неизвестного вида, замеченных издалека, никогда не приближающихся, но все равно существующих, и от этого никуда не деться. Первое указание на то, что мир гораздо больше, чем кажется, предвестие событий, которые невозможно изменить и остановить. Неизвестные предсказания, сделанные неизвестными существами, далеко в туманных просторах моря, будущее, еще не наступившее, но неизбежно приближающееся.

Посмотрев на корабли, туземцы поворачивались к морю спиной и продолжали заниматься своими обычными делами.

Я сомневался, что способен на такое.

Когда пришел Фишер, меня поразил его измученный вид. Он сел на стул напротив меня и сделал большой глоток принесенного с собой кофе.

– Спасибо, что пришел, – сказал он.

Я молча смотрел на него.

– Ладно. – Он засунул руку в карман и замер в этой позе. – Сначала я тебе кое-что покажу. А потом кое-что расскажу, прежде чем объяснить то, что ты увидишь. Это займет несколько минут, и тебе совсем не понравится то, что ты услышишь, но придется, иначе ты не поймешь, в чем состоит мой интерес. Договорились?

Я кивнул. Он вытащил конверт и протянул мне. Я открыл его и достал две фотографии десять на пятнадцать. Обе темные, нечеткие, снятые цифровым фотоаппаратом, но за пределами его возможностей.

На первом я увидел женщину перед самой обычной дверью на улице, которая могла находиться где угодно. Дверь была открыта. Женщина стояла в профиль, и я узнал Эми.

При более внимательном взгляде становилось ясно, что на снимке есть еще кое-кто, темная тень в дверном проеме. Степень яркости фотографии указывала на то, что ее сделали уже ближе к вечеру.

– Большое дело, – сказал я.

Фишер промолчал.

На второй фотографии я увидел другую улицу или ту же самую, только снятую с иного ракурса. На ней мужчина и женщина шли вместе, и их сфотографировали со спины. Они находились очень близко друг к другу, и мужчина обнимал женщину за плечи. Снимок был сделан с такой точки, что понять, тот ли это мужчина, что и в телефоне Эми, я не мог. Ростом он был чуть выше среднего, в костюме черном или синем, темные волосы. Лиц не было видно, но женщина была в той же одежде, что и на первом снимке.

Я поднял голову. Фишер на меня не смотрел.

Фотографии лгут, выхватывая из жизни всего одно мгновение. Эми могла идти по улице с коллегой или клиентом, а он мог обнять ее за плечи, чтобы яснее высказать свою мысль либо порадоваться вместе очередной победе компании. Или она сказала, что замерзла, и он тут же обхватил ее рукой, неловко, чувствуя, что мужчина должен что-то сделать в такой ситуации, и зная, что приличия допускают короткое вторжение в ее личное пространство. Схваченные в определенный момент, запечатленные на снимке, эти жесты могли выглядеть как нечто большее, чем были на самом деле. Точнее, я хотел так думать.

– Откуда они?

– Сделаны в Сиэтле в прошлую пятницу, – ответил Фишер.

Тогда же, когда в городе был я. Я медленно сделал глубокий вдох. Мне довелось провести многие часы, добиваясь получения показаний от свидетелей. Если ты хочешь, чтобы они говорили, ты должен позволить им это сделать. И тебе нельзя бить их первым.

– Говори, – сказал я.

Он встал.

– Пойдем со мной.

Фишер провел меня по заброшенному участку за кафе на Первую авеню. Мы прошли на север пару кварталов, несколько раз поворачивая направо и налево.

– Я тебе уже говорил, что интерес к убийству Андерсонов у меня исключительно профессиональный, – сказал он по пути. – Если точнее, оно имеет отношение к клиенту нашей фирмы. Его зовут Джозеф Крэнфилд. Слышал о нем?

– А должен?

– Думаю, нет. Бизнесмен старой закалки. Жесткий, высокий, прямая осанка, хотя ему было уже за восемьдесят. Начал свою трудовую деятельность в тринадцать – из тех людей, что работают с пеленок, начал разносить газеты, как только научился ползать на четвереньках. Ты никогда не задумывался о том, что некоторые люди готовы к успеху с рождения, они ищут свой шанс и знают, что следует делать, когда он им представляется?

Я встречал таких людей не раз за свою жизнь, тех, у которых все всегда получается. Но никогда особенно не задумывался о том, как они устроены, и не собирался делать это сейчас.

– Наверное.

– К пятидесятым Джо банкротил фабрики в Новой Англии, приводил их в порядок, а потом продавал. Как только его бизнесу стали угрожать иностранные рынки, он сделал шаг в сторону и занялся розничной торговлей, франшизами, всем, что приносило деньги. Затем недвижимость, стал партнером владельцев одного из первых супермоллов в Иллинойсе. Он, конечно, совершал ошибки, но держал удар и шел дальше.

– Американский герой, – сказал я. – Где-нибудь наверняка поставили ему памятник.

Гэри кивнул:

– Точно. Был самым беспринципным из всех подонков, когда-либо живших на земле. Я с ним встречался, когда только закончил школу юристов. Через пару недель меня отправили в его офис, чтобы решить какую-то крошечную проблемку. Большой мандраж. Мне двадцать три. Повезло попасть в знаменитую и крупную фирму, и я понимал, что, если это экзамен, мне конец. И вот я заявился к нему в новом костюме, с блестящим портфелем, не сомневаясь, что после этой встречи моя жизнь пойдет круто – либо круто вверх, либо круто вниз. Должен признаться, что мой желудочно-кишечный тракт был пуст.

Мысль о том, что Гэри Фишер мог нервничать, грела меня гораздо больше, чем то, что он мне рассказывал, потому что, как мне казалось, его история не имела никакого отношения к вселенной, которая меня занимала.

Но я невольно спросил:

– И что?

– Он усадил меня, велел принести кофе, объяснил, что ему нужно. К счастью, я легко мог справиться с его проблемой, и, как только он это понял, он дал мне зеленый свет. Через неделю на моем столе лежало благодарственное письмо. От Крэнфилда. Написанное его собственной рукой. По мере того как шли годы, я все чаще и чаще бывал в его офисе. И вот однажды один из моих старших партнеров слегка перебрал и признался мне, что Джо просит прислать именно меня, когда ему нужно что-нибудь сделать. Для меня это был невероятный успех, и я уже достаточно хорошо знал Джо, чтобы понимать, что он ничего не делает просто так. Он кому-то назвал мое имя и поставил около него галочку. Через шесть месяцев меня сделали младшим партнером.

– Ты делал для него частным образом работу на стороне, вещи, которые он не хотел афишировать?

– Ты циничный человек, Джек.

– Я прослужил в полиции десять лет. А человек я всю жизнь.

– Нет, ничего такого не было, – сказал Гэри, когда мы прошли перекресток.

Мне показалось, что мы удаляемся от тех районов Сиэтла, о которых говорится в туристических брошюрах.

– Я уверен, что в прошлом Джо занимался не слишком благовидными вещами – никто не становится богатым, играя по правилам, которые преподают в университете, – но он никогда не просил меня сделать что-нибудь такое, что не понравилось бы твоей бабушке. Для меня ничего не изменилось, если не считать того, что теперь я сидел в кабинете побольше и получал деньги посерьезнее.

– До тех пор, пока…

– Однажды утром нам позвонили. Джо Крэнфилд умер во сне. Бам – и все.

Мы стали идти значительно медленнее, и Гэри на некоторое время замолчал.

– Мне очень жаль.

– Угу. Это был серьезный удар. Да, к тому моменту ему было восемьдесят один, но выглядел он так, словно без проблем доживет до ста. Примерно через час после того, как мы узнали о его смерти, нам позвонили из фирмы, о которой никто из нас никогда не слышал. Оказалось, что он пользовался услугами другой компании и она вела его личные дела. Ладно, такие вещи случаются, но это крошечная фирма, находящаяся на другом конце страны, и мы все страшно удивились. Позвонивший нам человек имел определенные указания и хотел, чтобы мы сразу же приступили к делу. И вот тут начинаются странности.

– В каком смысле?

– Завещание. Два миллиона жене, по одному каждому из детей, двести пятьдесят тысяч каждому внуку. Всего около восьми миллионов.

Я не мог понять, что он имеет в виду.

– А сколько он стоил, когда умер?

– Около двухсот шестидесяти миллионов долларов.

Я приподнял одну бровь, и Фишер едва заметно улыбнулся:

– Ага, теперь ты меня слушаешь. Не самый богатый человек в мире, но и не нищий. У него было больше, но выяснилось, что за последние пять лет он переводил средства самым разным учреждениям, тратил на благотворительность и школы. Больница тут, какой-то центр там. Какая-нибудь картина старого мастера, отданная на постоянную выставку в крошечную галерею в Европе. Мы, естественно, по большей части про это знали из-за налогов, но никому не было известно точно, какие суммы он вынул из своего дела. Оказалось, около семидесяти миллионов.

Я пересмотрел свое мнение о старике – в лучшую сторону.

– И кто получил остальное?

– В том-то и дело. В день похорон Крэнфилда Литтон – один из двух официальных партнеров той фирмы – явился к нам с целым чемоданом бумаг. Ведущие представители нашей компании отправились в конференц-зал и просмотрели их вместе с ним. Крэнфилд оставил подробные указания касательно того, как следует разобрать на части его империю, и до определенной степени процесс уже начался при участии фирмы Бернелла и Литтона, получивших полное право распоряжаться его имуществом. Литтон вел себя с нами так, словно мы младшие клерки: сделайте то, сделайте это, и немедленно. Джо учел все – до крошечного придорожного кафе в Хуме, в штате Луизиана. Он завещал его старухе, которая управляла им все эти годы. Таких даров было несколько, самые разные люди получили от него солидные деньги, но все остальное следовало ликвидировать. Он даже распорядился продать свои дома. А вырученные деньги минус десять процентов распределить между главными наследниками.

– И кем же?

– Они достались женщинам, пережившим насилие в семье, городскому образованию, организациям по борьбе с наркотиками. Долгосрочная поставка медицинского оборудования в богом забытые районы Африки. Даже на кампанию по спасению поганых выдр, которую организовал какой-то хиппи в Монтерее – он получил на свое дело шесть с половиной миллионов долларов. Мне выпало ему позвонить и сообщить эту новость. У него чуть не случился инфаркт прямо во время разговора. Он в жизни никогда не встречал Крэнфилда и даже не слышал о нем!

– А куда ушли те десять процентов?

– Фонду, которым управляют Бернелл и Литтон, занимающемуся международной благотворительностью.

– И как его семья ко всему этому отнеслась?

– А ты как думаешь? Они были в ярости, Джек. Мужчины и женщины, все около пятидесяти лет, привыкшие иметь все с самого рождения, они врывались в мой офис и вопили, как наркоманы, которым отказали в дозе. Это продолжалось несколько недель! Они всю свою жизнь считали, что наступит день, когда они получат чек на баснословную сумму, а мы им сообщили, что это были пустые мечты. Разумеется, они попытались опротестовать завещание, но оно было подписано, имелось три копии, к тому же его заверили четыре судьи и священника, находящихся в здравом уме и рассудке.

Мы обратились к специалистам, которые построили свою карьеру, находя дыры в документах подобного рода, настоящим асам своего дела, но и они оказались бессильны. Единственный, кто не буйствовал, это жена Крэнфилда, но о ней после. Короче, он знал, чего хотел, и сделал это. Остальное – слова. И поэтому… дети подали на нас в суд.

Мы остановились у другого перекрестка. За последние несколько минут мое сознание с трудом пробивалось назад, к фотографиям с Эми. Я пытался представить себе, что делала рука мужчины после того, как снимок был сделан. Но слова Гэри отвлекли меня от моих мыслей.

– У них что-то выгорело?

Лицо Фишера напряглось, и я вдруг подумал, что морщины вокруг его глаз появились недавно.

– А дело еще не закончено. В нашей фирме все отвернулись от него, как от дурно пахнущего куска падали. А я не могу. Месяц назад я наткнулся кое на что, в чем нужно было разобраться, подумал: «Какого черта!» – и полетел сюда, в Сиэтл. Я отправился в офис Бернелла и Литтона.

– И?..

– И его там не оказалось.

– В каком смысле?

– К тому моменту я проработал с этими ребятишками три месяца, понимаешь? Я знаю их адрес и номера телефонов наизусть. Когда самолет приземлился, я взял такси и поехал прямо к ним. Район оказался из таких, в которых ищут клиентов поручители по освобождению под залог, а когда я нашел нужный дом, выяснилось, что это заколоченный досками старый магазин. Причем давно. Похоже, что раньше там было еще и кафе. Из крыши растет дерево, можешь себе представить? Нигде даже намека на вывеску «Бернелл и Литтон». Дверь в дом очень, очень старая. Десять звонков, и только один выглядит так, будто им пользовались после моего рождения. Поэтому я первым делом нажал на него. Никакого ответа. Я позвонил во все остальные. Ничего.

Я был несколько обескуражен, прошел до угла, купил кофе, позвонил в наш офис и проверил адрес. После этого я набрал номер «Бернелла и Литтона». Трубку взяла секретарша Литтона, и я попросил его позвать. Она ответила, что его нет. Я спросил у нее их адрес, сказал, что у меня важная посылка. Она назвала уже известный мне адрес. Тогда я спросил, на какую кнопку нужно нажать. Она замолчала. Совсем. А потом ответила: «Вы что, здесь?» И ее голос прозвучал довольно странно, высокомерно, совсем не как у секретарши.

– Да, странновато все это.

– Вот именно. Поэтому я сказал, что я не в Сиэтле, но мой помощник заболел, и я хочу без ошибок заполнить накладную. Она снова стала весьма дружелюбной, сообщила мне, что это не имеет значения, достаточно названия улицы. Я ее поблагодарил, попросил, чтобы ее боссы мне позвонили, и попрощался. Я сидел и думал целую минуту, и тут зазвонил мобильный. Это был мой коллега из Сиэтла. Литтон только что позвонил к ним в офис и спрашивал меня. К счастью, мой заместитель сказал, что я вышел, и не стал ему говорить, что я в Сиэтле. Это, конечно, могло быть совпадение. Но все равно довольно странно. Поэтому я пошел назад, к тому магазину. Нажал на кнопку звонка, по-прежнему ничего. Тогда я снова набрал их номер, но и на сей раз никто не взял трубку. Однако я услышал, как наверху, в доме, прозвучал телефонный звонок.

– Это был твой звонок?

– Точно. Я сбросил и набрал номер еще раз, чтобы убедиться, что не ошибся. Отошел на несколько шагов от двери и услышал, что где-то в здании снова звонит телефон. Я подождал немного, но… В конце концов я ушел. И улетел домой.

Он поднял руки, показывая, что закончил.

– С тех пор ты с ними связывался?

– Множество раз. Когда я вернулся в Чикаго, мы занялись обычными делами. Заканчивали все, что с этим связано. Мы почти у финиша.

– Ты говорил о своем путешествии кому-нибудь из этих адвокатов?

– Нет, – ответил он. – Не мог придумать, как корректно сформулировать вопрос: «Эй, чувак, почему ваш офис находится в старой халупе?» Однако я рассказал о том, что видел, одному из старших партнеров, но он только что уши руками не закрывал, когда я говорил. Никто не хочет ничего слышать про дела Крэнфилда.

Я тоже не хотел.

– Ну, выходит, что парни сняли офис, за который нужно мало платить. Большое дело.

– Джек… ты позволишь вести дела по своему завещанию адвокату, работающему в картонной коробке? Если у тебя к тому времени будет пара сотен миллионов долларов и ты уже ведешь свои дела с одной из самых известных адвокатских фирм Чикаго?

– И то и другое кажется мне маловероятным. А ты уверен, что твой интерес не связан с тем, что твои персональные акции несколько упали после того, как старикан помер?

– Да пошел ты, Джек.

– Гэри, скажи мне то, ради чего ты меня сюда вызвал.

Он показал мимо перекрестка на другую сторону улицы и следующий квартал к северу.

Я повернулся и увидел видавшее лучшие времена здание. Потрепанный плакат, свисающий с фонарного столба, сообщил нам, что мы в районе Беллтаун. На углу находилось кафе, перед которым сидели двое мужчин, похожих на смертельно уставших уличных грабителей. Рядом пристроилось нечто, называвшее себя магазином старой книги, хотя больше всего это заведение походило на место, где продают порно, а то и наркотики.

А дальше стояло покосившееся грязно-коричневое здание с заколоченными окнами. Оно было шире своих соседей, возможно, когда-то здесь находился универмаг. Над окном на первом этаже была видна облезлая, сделанная от руки вывеска, черно-белая, с надписью «Хьюман Бин»[24]. По левую сторону от длинного окна располагалась серая непримечательная дверь. Я достал конверт, который мне дал Фишер, и вынул из него первую фотографию. Мне не требовалось ее особенно рассматривать, чтобы понять, что именно около этой двери стояла Эми.

На мгновение мне даже показалось, что я вижу, как она там стоит: голова слегка повернута, словно она смотрит на меня, хотя в какой-то момент у меня возникло ощущение, будто это совсем чужая мне женщина.

Глава 20

Я перешел на другую сторону улицы, чуть не попав под грузовик, который со свистом промчался мимо. Добравшись до противоположного тротуара, я повернулся и посмотрел на юг, туда, где был центр города. Взглянул на вторую фотографию и сразу понял, что это то самое место.

– Да, – сказал Фишер, который перешел через дорогу и остановился около меня. – Я стоял на следующем углу.

Я подошел к зданию, попытался заглянуть в окно, но тот, кто забил его досками, постарался на славу. Тогда я остановился около двери и толкнул ее рукой. Она не поддавалась. Это была большая тяжелая дверь, плотно пригнанная и вся обитая заклепками. Множество слоев серой краски создавали впечатление, что она неприступна. Я наклонился посмотреть на ручку и заметил в замочной скважине мелкие частички блестящего металла. Замок недавно открывали.

Я отошел назад на несколько шагов и снова оглядел улицу. Вход в дом был виден со всех сторон примерно на пятьдесят метров. Здание строилось на века, как это было принято в начале двадцатого столетия, оно как бы обещало вечно приносить прибыль своим хозяевам. Но вот оно стояло, а денег здесь больше никто не зарабатывал. На каждом этаже было по три больших окна. На втором и третьем часть стекол была выбита, а прорехи заделаны досками. На следующем этаже окно выглядело целым, но отражение в стекле говорило о том, что внутри нет света. Из разбитого стока на крыше росли клочья травы и маленькое деревце.

Опустив глаза, я заметил, что нами заинтересовались два черных парня, торчавшие на углу у кафе. Я направился к ним, и Фишер последовал за мной.

Оба были в потрепанных куртках с капюшонами, заляпанных голубых джинсах и кроссовках «Найк», минут пять назад покинувших свои коробки. Если не считать мелких отличий в чертах лица, они были похожи как две капли воды. На старом металлическом столе перед ними ничего не стояло. Заметив, что я подхожу, один лениво улыбнулся другому.

– Чем-то завоняло, – сказал он. – Чуешь?

Его приятель кивнул.

– По-моему, псиной. Точнее, легавыми.

– Свежая шуточка, – сказал я. – Века пятнадцатого. А вы, скорее всего, чуете запах друг друга. Я, по крайней мере, его отсюда чувствую. В следующий раз, когда пойдет дождь, постойте на улице – поможет.

Первый перестал улыбаться.

– Чего тебе?

– Тот дом. Вы что-нибудь про него знаете? Видели, как кто-то туда входил или выходил?

Оба дружно и медленно помотали головой, словно их дернули за одну и ту же веревочку.

– Хорошо, – сказал я. – Вам про этот угол ничего не известно. Вы, скорее всего, тут в первый раз. Только что прилетели из Парижа по студенческой программе обмена. Гуляли по городу и зашли сюда, чтобы съесть круассан и выпить кофе со сливками между занятиями. Я прав?

Оба мрачно пялились на меня. Я улыбнулся им спокойно и доброжелательно и первым отвел глаза. Затем достал кусок бумажки из кармана и написал на нем номер своего мобильного.

– Позвоните мне. Сможете заработать.

Я кивнул двум парам тупых глаз с розовыми белками и прошел назад по улице к странному дому, пытаясь понять, можно ли войти внутрь с заднего хода.

– Ты по опыту знаешь, что такой способ срабатывает? – спросил Фишер, догнав меня. В его голосе прозвучало облегчение, – видимо, он радовался, что мы ушли от кафе. – Лобовое столкновение.

– Да, – ответил я, оглядывая здание на уровне улицы. – И ты следующий, если не скажешь мне, что…

Я замолчал и снова подошел к двери. Вход в здание представлял собой покрытый пятнами ржавый прямоугольник с решеткой наверху и рядом широких кнопок. Я начал нажимать их по очереди, но без результата, внутри ничего не происходило.

Тогда я посмотрел на оставшуюся кнопку, но не стал ее нажимать. Ржавчина на ней была не такой толстой, да и патина выглядела иначе. Судя по всему, Фишер не ошибся и ею время от времени пользовались. Это была вторая кнопка сверху. Мне пришло в голову, что, возможно, я разгадал смысл последнего сообщения, отправленного Эми. Того, в котором говорилось: «Звонок 9».

За зданием находилась парковка. Краска на задней стене облупилась, кое-где отвалились большие куски штукатурки. Дверь оказалась запертой, окна, выходящие на улицу, забиты досками, а пожарная лестница на глазах разваливалась на составные части. Я некоторое время все это разглядывал, а затем решил, что мне здесь делать нечего. Через пару улиц в сторону центра города мы прошли мимо бара. Я остановился, вернулся и открыл дверь.

Внутри было темно, одну из стен целиком занимала стойка. Тускло светили лампочки. Стены были отделаны деревом, но, судя по всему, во времена, когда такой декор считался последним писком моды. Мне показалось, что большинство посетителей помнили, как здесь все выглядело еще до того.

Бармен, тощий как жердь, производил впечатление человека, который знает, как следует себя вести. Он метнул в меня мимолетный взгляд и тут же принялся оправдываться за вещи, мне не известные и абсолютно меня не волнующие.

– Послушайте, я не вонючий коп, – сказал я. – Мы всего лишь хотим выпить пива. Это возможно?

Я прошел к столику в углу и сел. Фишер забрал наше пиво и принес кружки. Я несколько минут сидел молча и курил.

– Ладно, – сказал я. – Расскажи мне остальное. И побыстрее.

– После того как я вернулся в Чикаго, я никак не мог перестать думать о том, что видел, – проговорил Фишер. – К концу я довольно хорошо узнал Джо. Он прекрасно ладил со своими детьми. Клан Крэнфилдов был очень сплоченным – каникулы всей семьей, фотографии предков на рождественских открытках. В нашем бизнесе знакомишься с большим количеством таких семей. Время от времени возникают осложнения, когда какой-нибудь старый козел оставляет ферму в наследство стриптизерше, о которой никто никогда не слышал, но патриарх никогда не уничтожает свое состояние.

– Но очевидным образом, именно этого он и хотел.

– И все равно мне приходило в голову, почему он так поступил. Я довел жену до исступления разговорами об этом, почти не проводил время с детьми. И тогда я решил навестить вдову Крэнфилда. Она не из разряда девиц, заарканивших богатого папика. Они прожили вместе пятьдесят лет. Так что через несколько недель я отправился к ней домой и сидел в ее большой гостиной, наполовину заставленной упакованными вещами. Я слушал ее рассказ о том, что она собирается переехать в маленькую квартирку в городе, и время от времени мне казалось, что я вижу в ее глазах озадаченное выражение, словно она пыталась понять, когда же она проснется. В конце концов, мне пришлось задать ей свой вопрос. Понимала ли она, что происходит?

– И что она ответила?

– Сначала ничего. Потом встала и подошла к конторке в углу комнаты. Открыла ящик и кое-что оттуда вынула. Карточку, старую любительскую черно-белую фотографию видавшего виды пирса, вырастающего из набережной. Я спросил, что это такое, и она ответила: «Монтерей», место, где они с Крэнфилдом впервые встретились. А внутри было написано рукой Джо: «Не нужно меня ненавидеть».

– И все?

– Четыре слова. Я посмотрел на нее, она пожала плечами и сказала: «Это все, что мне известно».

– Она больше никому не рассказала про записку. Даже детям. Я сразу поехал в офис, засел за документы и просмотрел их в сотый раз. Не для того, чтобы найти какие-нибудь дырки, – я хотел понять. Я проверил девять организаций, получивших огромные деньги, но не нашел там ничего необычного. Даже морские выдры, до определенной степени, теперь казались вполне логичным вложением капитала. Норма рассказала мне, что они провели длинные выходные в Монтерее десять лет назад, и на Джо очень сильное впечатление произвел аквариум, ему страшно нравилось наблюдать за тем, как там резвились выдры. Дальше я решил посмотреть на более мелких наследников. Их около тридцати, люди вроде той женщины, которой досталось старое кафе, незначительные фигуры из прошлого Джо. То, что Крэнфилд оставил им какие-то деньги, казалось вполне логичным – все они имели отношение к какой-нибудь старой части его бизнеса. Кроме одного. Человека, никак не связанного с тем, чем Джо когда-либо занимался. Я поискал в Интернете и обнаружил, что он живет в Сиэтле и что его семья недавно погибла.

– Билл Андерсон.

– Он получил через «Федерал экспресс» чек на двести пятьдесят тысяч долларов – ровно столько же, сколько внуки Джо! Чек отправлен семь недель назад, за месяц до того, как он исчез. Но деньги так и не получены. Зарплата за четыре или даже пять лет, а он даже не озаботился тем, чтобы обналичить чек? Кстати, это еще одна причина, которая, как мне представляется, указывает на то, что его жену убили не из-за денег.

– Понятно, – сказал я. – Думаю, тебе следовало рассказать мне об этом, когда ты приехал в первый раз.

– А это изменило бы что-нибудь?

– Возможно.

– Но это единственное, что мне удалось отыскать, когда я изучал бумаги, касающиеся состояния Крэнфилда, в попытке понять, почему он поступил так, что никто – ни его адвокаты, ни дети, ни жена – не мог объяснить его мотивов. И я действительно читал твою книгу, когда она вышла, потому что узнал твое имя, а мне очень был нужен коп. Думаю, семью Андерсона убил чужак. Ты написал о них книгу. Скажи, что с моей стороны было нелогично отправиться к тебе и попросить помощи.

– Рассказывай про Эми, – проговорил я.

– Сейчас. Но ты как-то недобро на меня смотришь, так что не забывай, что я всего лишь вестник. Я снова приехал в Сиэтл, чтобы разузнать что-нибудь про убийство Андерсонов. Как ты очень мило заметил, к тому моменту мои ставки начали падать.

Я собрался ему ответить, но он поднял руку:

– Нет, ты был прав, Джек. Однако ты не знаешь, что значит в моем мире терять очки. Корпоративный мир основывается на уверенности и больше ни на чем. Либо ты очень быстро исправляешь ситуацию, либо тебя списывают со счетов. Я купался в лучах славы Джо, пока он был жив, а посему…

– Что ты узнал, когда приехал сюда?

– То, что я сказал, когда был у тебя дома. Если быть честным до конца, мне совершенно все равно, убил ли Андерсон свою семью. Я хочу знать, почему ему прислали столько денег и что это значит. Я сидел в отеле, у меня был Интернет и куча свободного времени. Поэтому я копал во всех возможных направлениях. Первая дорога, которая куда-то ведет, это здание, которое мы с тобой видели.

– Офис Бернелла и Литтона.

– Кем бы они ни были. Вскоре я выяснил, что они не владельцы, а арендаторы. Через бывшее кафе тоже ничего не удалось выяснить. Оно закрылось давным-давно. В конце концов я узнал, что пару лет назад, в девяностых, второй этаж занимала фотовидеостудия – в те времена Беллтаун был настоящей дырой и недвижимость здесь стоила гроши. Студии больше не существует, но здание по-прежнему принадлежит фирме. Она называется «Керри, Крейн и Харди».

Я чуть не выронил свой стакан. Фишер положил ладони на стол и наклонился вперед с видом человека, довольного тем, что его наконец начали слушать.

– Да, – заявил он. – Сначала это название ничего мне не сказало. Я проверил их в Интернете и узнал, что это большое рекламное агентство, но не понимал, чтó все это может означать. Я даже позвонил в компанию, но не смог добраться достаточно высоко, чтобы поговорить с кем-нибудь, кто бы знал, о чем я спрашиваю. Я снова оказался в тупике. Таким образом, передо мной осталась всего одна дверь. Догадываешься какая?

– Благотворительное общество, получившее десять процентов наследства Крэнфилда.

Фишер улыбнулся.

– Видишь, вот почему я не сомневался, что ты сможешь мне помочь, – тихо проговорил он.

– И что тебе удалось узнать?

– Благотворительное общество называется фонд «Психомахия»[25], базируется в Бостоне. Они совершенно нигде не светятся. Никогда не просят денег у отдельных людей или широкой публики. Управляют фондом Бернелл и Литтон и еще пара ребятишек, о которых мне ничего не удалось узнать, возможно, они не граждане Америки. Интересно, что это часть сети. Благотворительные структуры легче отследить, потому что их деятельность строго регламентирована. Этот фонд вместе с другими в Париже, Берлине, Иерусалиме, Токио и прочих крупных городах мира обеспечивает головную организацию, находящуюся в Лондоне. Она очень старая. По крайней мере, двести или триста лет, но, может – кто знает? – и больше. В конечном итоге здесь я тоже оказался в тупике, но как это бывает иногда, мне удалось кое-что разузнать про здание, около которого мы только что побывали. Я получил копии бумаг и выяснил, чьи на них стоят имена.

Он вытащил из кармана сложенный листок бумаги. Затем расправил его на столе передо мной. Я не стал на него смотреть, а закурил, дожидаясь продолжения.

– Имен три, – сказал Фишер. – Первое вполне ожидаемо – Тодд Крейн, одно из первых лиц в компании-владельце. Второго человека зовут Маркус Фокс, который, как мне представляется, когда-то был деловым партнером Джо Крэнфилда здесь, в Сиэтле.

– Кажется, я начинаю понимать.

– Именно. Фокс исчез из окружения Крэнфилда в середине девяностых, и я не смог ничего про него выяснить. Третье имя я не мог нигде найти, пока еще раз не проверил компанию «Керри, Крейн и Харди», где и обнаружил человека с интересовавшей меня фамилией.

Разглядеть это имя было совсем не трудно, даже среди кучи юридических формулировок, излагающих положения закона о собственности.

Эми Дайер.

Когда я увидел эти два слова, у меня возникло ощущение, что машина наконец в меня врезалась. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что документ датирован девяносто вторым годом, за шесть лет до того, как мы с ней встретились.

– Ты про это знал, когда приезжал ко мне.

– Да, Джек. Я узнал, что Эми Дайер теперь стала Эми Уолен и что ты ее муж. Но тогда она была всего лишь именем на листке бумаги. Я приехал, чтобы поговорить с тобой, услышал твой ответ и решил отступить. Но я на некоторое время, скажем так, застрял в Сиэтле и…

– Ты проводишь много времени вдали от дома.

– Пока разбираюсь с этим делом, да. У меня появилась привычка иногда проходить мимо того дома. В прошлую пятницу я провел несколько часов неподалеку от него. Там, на углу, есть еще одна кофейня. Хорошее место, где можно с удовольствием посидеть. Уже ближе к вечеру, когда я замерз и начал чувствовать себя полным идиотом – и не в первый раз, поверь мне, – я заметил, как кто-то подошел к той двери. На снимках то, что я увидел.

– А другие у тебя есть?

Он покачал головой.

– Я не хотел, чтобы меня заметили. Слежка – не мой конек. Кроме того, рядом ошивалась местная шантрапа, а у меня нет опыта общения с такой публикой. Я просто постарался держаться подальше и сделать эти два снимка. Мне не удалось как следует рассмотреть мужчину. Честно.

Дверь в бар открылась, и в пролившемся с улицы свете показалась группа голодных индивидуумов. Наступило время обеда. Фишер молча сидел, а я наблюдал за ними, хотя, по правде говоря, не очень-то их видел. Перед моим мысленным взором стояли два человека, идущие по улице, очень близко друг к другу, мужчина и женщина.

Я затушил сигарету.

– Я хочу посмотреть на оригиналы фотографий, которые ты сделал.

Фишер тут же вытащил цифровую камеру из кармана, засунул карту памяти и протянул мне.

– Это значит…

– Да… – сказал я. – Расскажи мне все, что тебе известно про Билла Андерсона. А потом уходи и оставь меня одного.

Глава 21

Тодд Крейн сидел в своем офисе. Его письменный стол почти целиком был завален бумагами, сверху лежали какие-то списки, слоганы и рисунки. Предполагалось, что он все это прочитает, обдумает и даст рекомендации. Креативщики ждали команды. Сбоку стояла стопка дисков от коммерческих директоров. Он и их должен был изучить, после чего высказать свое мнение, чтобы бухгалтеры и начальники производственных отделов смогли заняться делом, начать искать новые таланты и подписывать с ними договоры, помогая компании «Керри, Крейн и Харди» двигаться к новым высотам и заставлять людей покупать барахло, которое им на хрен не нужно.

Однако он ничего этого не делал.

Повернув свое кресло к огромному окну, он уставился на залив Эллиот. Отсюда он видел причалы, крышу рынка справа, слева тянулись доки. Еще дальше расстилались серо-голубые просторы, а за ними покрытые облаками Олимпийские горы. В течение многих лет Тодд с друзьями из колледжа проводил в этих горах каждые каникулы. Они совершали долгие пешие прогулки, пили пиво и хвастались друг перед другом своими успехами. Сейчас он уже не мог вспомнить, когда они собирались в последний раз. Шесть лет назад, семь? Может быть, десять? Вполне возможно. Пройдет еще немного времени, и эти встречи превратятся в приятные воспоминания, еще один пример жизнеутверждающей деятельности, которой он наслаждался, ощущая полноту своего существования, еще одно доказательство, что ты можешь – если у тебя есть характер и деньги (а также хорошая жена) – жить внутри долгой рекламы собственной жизни.

Но сейчас у него возникло ощущение, будто он что-то теряет, как если бы ему вдруг стало очевидно, что он никогда не будет свободно говорить по-французски, или не посетит вырубленные в скалах храмы Петры[26], или не сможет хорошо играть блюзы на гитаре. Более того, он не понимал, почему эти вещи когда-то имели для него такое огромное значение. Он лишь считал, что они должны рано или поздно произойти, что они являются частью его жизни. Но сейчас по какой-то причине он больше не был в этом уверен.

В углу стоял старый радиоприемник, на который он наткнулся в своем домашнем кабинете несколько недель назад. Подарок его родителей. Тодд получил его вскоре после того, как ему исполнилось двадцать. Высококачественное устройство, бесценный дар от двух людей, которые уже мертвы. Два года приемник работал, потом сломался. Весьма возможно, что поломка была незначительной, приемники совсем нетрудно починить, но за тридцать лет он так и не отнес его в мастерскую. Приемник стоял на полках и в шкафах, дожидаясь, когда у Тодда дойдут до него руки. Он принес его в офис неделю назад, рассчитывая, что это заставит его сдвинуться с мертвой точки. Но приемник все еще томился в углу. Может быть, ему так и не суждено заработать снова. Наверное, в жизни немало таких вещей.

Тодд раздраженно отвернулся. Видит бог, ему всего лишь пятьдесят четыре года. Средний возраст по нынешним меркам. Так почему же у него возникло ощущение, что жизнь от него ускользает? Почему он стал обращать внимание на вещи, которые не сделал, вместо того чтобы получать удовольствие от множества уже решенных задач? Он стал плохо спать. Тодд знал, что это никак не связано с количеством проектов и бумагами, которыми завален его стол. Он всю жизнь много работал, но спал как младенец девяносто девять ночей из ста. Так в чем же дело? Его знаменитый творческий ум, столкнувшийся с отсутствием рационального объяснения, смог предложить всего несколько версий, но все они не имели особого смысла.

К примеру, несколько недель назад, когда он гулял по улицам города, у него возникло ощущение каких-то изменений. Почему-то людей стало значительно больше. Он даже пристрастился сидеть днем возле кафе за столиком под открытым небом – якобы чтобы поработать без помех, – а на самом деле пытался подсчитывать людей на улице. Проделав несложные вычисления, Тодд понял, что людей не так и много. Визиты к психоаналитику не помогли. Впрочем, от нее никогда не было толку, даже в те полгода, что они спали вместе. И тот факт, что теперь они регулярно занимались психоанализом, привел к тому, что Тодд понял: ни секс, ни терапия не оказали на обоих никакого действия.

Не помог и визит бывшего полицейского, мужа Эми. В этом человеке было нечто, вызвавшее у Тодда желание отгородиться от него высокой стеной. Кроме того, его разозлило, что бывший полицейский лгал. Тодд считал, что Уолен не имел ни малейшего понятия о том, что его жена делала в Сиэтле, и не поверил в историю о потерянном телефоне. Однако весьма вероятно, что Эми была в городе; ее муж не походил на человека, способного настолько ошибаться. Тогда что она здесь делала? Пыталась провести какую-то сделку за спиной у начальства? Весьма возможно – и такой вариант его вполне устраивал. Но не исключено, что все не так просто. Может быть, это как-то связано с другими проблемами. Что-то подсказывало ему, что так оно и есть, в особенности если учесть тот факт, что в тот же день Бьянке пришлось разговаривать с другим мужчиной, интересовавшимся одним зданием. Вероятно, именно это вызвало неприятное чувство у него в животе – люди начали вторгаться в ту часть его жизни, которой он никогда по-настоящему не понимал.

Тодд уже много лет не страдал от неуверенности в себе, и его не тревожило течение времени. Но теперь все изменилось. Почему же так происходит, неужели его беспокоит прошлое?

Наконец он начал разбирать скопившиеся на столе бумаги, но тут загудел интерком, и он нажал кнопку.

– Что еще, ради бога?

– Это Дженни.

Тодд хотел напомнить ей, что он просил, чтобы его никто, кроме Бьянки, не тревожил – ну, исключение составляли лишь сообщения первоочередной важности. К несчастью, он имел репутацию хорошего босса, из чего следовало, что он мордовал персонал очень редко. Тодд уже давно понял, что быть хорошим боссом невыгодно, но теперь было слишком поздно что-то менять.

– В чем дело, Дженни?

– К вам посетительница из школы Мэдоу, – сказала она. – Хочет с вами поговорить.

Он нахмурился. Из школы его младшей дочери?

– Что она хочет?

– У нее к вам личное дело.

Тодд сказал, чтобы посетительницу провели к нему. Он схватил телефон, чтобы позвонить Ливви и выяснить, не знает ли она, что происходит, но потом вспомнил, что его жена занимается пилатесом, или йогой, или еще чем-то в таком же роде, кто его разберет. Он не зря стал главным исполнительным директором самого успешного рекламного агентства на Северо-Западе и способен решать проблемы, не владея заранее всей информацией. В конце концов, двенадцатилетняя девочка не могла учинить чего-то сверхъестественного.

Будем на это надеяться.

Ему потребовалась минута, чтобы посмотреться в зеркальце, которое он держал в нижнем ящике стола. Он выглядел немного усталым, но в остальном все было безупречно. Дверь распахнулась, и вошла его помощница в сопровождении особы, которая не могла быть учителем его дочери или кого-либо вообще. Тодд, собравшийся встать, замер на месте.

– Кто это?

Бьянка приподняла бровь, показывая, что не имеет ни малейшего понятия.

Между тем посетительница внимательно посмотрела на него и ответила на вопрос Тодда.

– Меня зовут Мэдисон, – сказала она.

Бьянка топталась на месте. Часть ее обязанностей состояла в том, чтобы проверять работу секретарш. В иерархии корпоративного мира существовали определенные тонкости, которые имели особое значение в самом низу.

– Мистер Крейн?..

– Все в порядке, – сказал Тодд.

Бьянка кивнула и вышла.

– Итак, – доброжелательно заговорил Тодд, обходя свой стол и присаживаясь на его край, одновременно указав гостье на стул, – ты учишься с Мэдоу?

– Нет, – ответила девочка, усаживаясь ровно на середину стула. – Я никогда с ней не встречалась.

– Но ты сказала…

– А как еще я могла к вам попасть?

Тодд не нашелся что ответить. Девочка показала на фотографию, стоящую на углу стола.

– Сколько ей? Тринадцать?

Тодд кивнул, размышляя о том, что ему следует вновь позвать Бьянку. Скоро тринадцать. Или уже?

– Да. Почти.

Девочка бодро улыбнулась:

– А мне девять. Однако я сказала женщине у входа, что мы учимся в одном классе. И она мне поверила. Наверное, она не очень умная?

– Она… никогда не видела Мэдоу. Уверен, что она просто старалась быть вежливой. – Тодд произнес эти слова не задумываясь, хотя Дженни его порядком удивила – что на нее нашло и почему она впустила в здание постороннего ребенка.

Девочка кивнула:

– Весьма возможно. Ты с ней спишь?

Теперь Тодд слушал девочку очень внимательно.

– Что?!

– Ты выглядишь староватым, тут уж ничего не поделаешь. Но я уверена, что ты все еще на высоте. И знаешь пару грязных трюков.

Что?!

– Послушай, детка, как там тебя зовут…

– Мэдисон. Я только что сказала.

Тодд вернулся в свое кресло. Пожалуй, пришло время позвать Бьянку.

Но тут ему в голову пришла новая мысль. Его протянутая к телефонной трубке рука застыла на месте.

– Если ты не ходишь с ней в одну школу, откуда ты знаешь имя моей дочери?

Девочка скорчила гримасу:

– На самом деле я и сама не знаю. Просто оно мне известно. Как и то, что у тебя есть другие дочери, которые намного старше. И то, что твоя жена пила…

Она замолчала и опустила голову.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я вела себя грубо.

На мгновение ее лицо потеряло всякое выражение. Потом она подняла голову – ее лицо заметно изменилось. Она быстро заморгала, Тодду показалось, что она сильно возбуждена.

– Пожалуйста, – сказала она. – У вас есть листок бумаги и ручка?

Рука Тодда все еще оставалась возле кнопки вызова помощницы. Он слегка переместил руку, взял блокнот и протянул девочке. Она схватила ручку со стола и начала что-то быстро писать на верхнем листке. Тодду показалось, что это ряд цифр.

Она записала четыре или пять штук, а потом остановилась.

– Нет, – сердито процедила она. – Нет…

Она быстро добавила две цифры в начало. Оторвала листок и засунула его в карман пальто, на мгновение став похожей на маленькую девочку из фильма, которая прячет любимую игрушку от инопланетян, агентов ЦРУ или жутких призраков. Потом она откинулась на спинку стула и закрыла лицо руками.

Тодд наблюдал за ней широко раскрытыми глазами. Вскоре он услышал тихий плач. Казалось, она плакала от усталости. Тодд снова встал, он находился в полной растерянности. И почему Бьянка вышла?

– Послушай, – сказал он, пытаясь, чтобы его голос звучал дружелюбно и уверенно. – Может быть, тебе что-нибудь принести? Хочешь попить?

Девочка не ответила, и Тодд решил, что она его не слышала. Потом, не убирая от лица рук, она тихонько сказала:

– Кофе.

– Кофе? Правда? Не лимонад… И не воду?

Она покачала головой:

– Кофе. Черный.

Он подошел к стоящему в углу автомату и налил чашку. Потом принес ее девочке. Тодд легко вошел в роль послушного официанта, как с ним не раз случалось, когда ему приходилось иметь дело с собственными дочерьми. Иногда только перемена ролей позволяет добиться от ребенка того, чего ты от него хочешь. Дети удивительно быстро начинают разбираться в политике и с самого начала понимают, как устроен мир.

– Вот, – сказал он, сообразив, что девочка ничего не видит.

Она медленно опустила руки, посмотрела на чашку и потянулась к ней обеими руками. Поднеся чашку ко рту, она сделала большой глоток, хотя Тодд знал, что кофе в чашке обжигающе горячий. Она продолжала сжимать чашку двумя руками, не отводя глаз от кофе.

– То, что надо, – сказала она.

Потом подняла к нему лицо, и ее губы медленно расплылись в улыбке.

– Итак, Тодд, – продолжала она, – как поживаешь?

Он заморгал. Все в ней – голос, улыбка – изменились. Смущенного ребенка сменила… он не знал кто… Но одно Тодд понимал точно: он не хотел, чтобы она оставалась в его кабинете.

– Ты должна уйти, – сказал он. – Я попрошу, чтобы кто-нибудь вызвал такси, которое отвезет тебя домой.

– Да, – сказала она, глядя мимо него в окно. – Всегда щедр в мелочах.

– Послушай – кто ты такая?!

– Угадай, – сказала она.

– Понятия не имею, – твердо ответил Тодд. – Ты пришла сюда, утверждая, что являешься подругой моей дочери. Мы оба знаем, что это неправда.

– Пожалуйста, – проговорила она. – Скажи мне. Скажи мне, кто я такая.

– Ты маленькая девочка.

Она рассмеялась – искренне, как ему показалось, – так громко и неожиданно, что застала Тодда врасплох.

– Я знаю, – сказала она. – Но разве это не бесценно?

– Это уже слишком, – сказал он, наклоняясь, чтобы нажать кнопку вызова.

– Не делай этого, – сказала девочка. – Даже не думай.

– Послушай, – решительно заговорил Тодд. – Разговор окончен. Я не знаю, что ты здесь делаешь, и ты ведешь себя очень странно. К счастью, это проблема твоих родителей, а вовсе не моя. Мне нужно работать.

– Помолчи, – заявила она. – Уж поверь, я не хочу проводить в твоем обществе ни одного лишнего мгновения. Знаешь, есть присказка: «Я хочу говорить с шарманщиком, а не с его обезьяной»? Так вот ты блоха на заднице у обезьяны и всегда ею был. Однако нищим выбирать не приходится, а потому тебе повезло оказать мне услугу.

– Я не собираюсь…

Она не обратила на его слова внимания.

– Во-первых, мне нужно место, где я могла бы остановиться. Мне необходимо принять душ, и я устала шарахаться от уличного сброда. Не говоря уже о том, что мне необходимо поспать. Впрочем, как и тебе, если уж на то пошло.

Теперь ее голос стал твердым и уверенным, и Тодд понял, как ей удалось уговорить Дженни. И еще она вызвала к жизни жуткое воспоминание о его кузине, когда та поправлялась в больнице после автомобильной аварии в девяносто восьмом году. Она кучу времени была на морфии, но иногда приходила в себя и делала замечания, которые казались совершенно необычными. Контраст был так велик, что волосы на голове вставали дыбом. Девочка производила на него такое же впечатление, хотя можно было предположить, что она просто копирует знакомых взрослых.

Похоже, она приняла его молчание за согласие.

– Когда я восстану, блистающая, как феникс из пламени забвения, мне бы очень хотелось кое-кого снова встретить. Нашего общего друга. И ты сделаешь так, чтобы это произошло.

– Я понятия не имею, о ком ты говоришь, – сказал Тодд, наконец нажав на кнопку, довольный тем, что снова обрел почву под ногами. – Мы не рекламируем поп-группы или телешоу. Такова наша политика.

– Поп-группа? Господи, о чем ты?

Он услышал звук открывающейся двери, а потом торопливые шаги Бьянки. Ей платили на двадцать процентов больше, чем всем, кто занимал в компании аналогичную должность. И Бьянка того стоила.

Девочка тоже услышала шаги, и ее лицо помрачнело.

– Тодди, у тебя есть возможность сделать правильный выбор. Не упусти ее.

Дверь распахнулась, и в офис вошла Бьянка.

– Эта девочка собирается уходить, – сказал ей Крейн.

Девочка театрально вздохнула. Тодд не смотрел в ее сторону.

– Если она устроит скандал, позвони в полицию. Она проникла к нам обманным путем, рассчитывая встретиться тут со знаменитостью.

Бьянка встала возле стула и сурово посмотрела на девочку.

– Вставай, – сказала она. – И поживее, принцесса.

– Какие вы неприятные люди, – пробормотала девочка устало, поднялась и, не обращая внимания на протянутую руку Бьянки, посмотрела на Крейна. – Я не хочу устраивать скандал. Однако вы меня вынуждаете – неужели вы сами не понимаете?

Тодд отступил за свой стол. Бьянка с этим разберется, она уже взяла девочку за локоть и довела до распахнутой двери.

Он посмотрел на свои бумаги, ему вдруг очень захотелось заняться делом. Однако слова девочки, которые она произнесла в конце, начали его тревожить. И тревожить сильно.

– До свидания, – пробормотал он.

Девочка подмигнула ему.

– Будь осторожен, – сказала она и вышла из его кабинета.

Тодд Крейн вскинул голову и посмотрел вслед скрывшейся за дверью девочке.

Пять минут спустя он увидел, как она выходит на улицу. Девочка остановилась, повернулась и подняла голову – и хотя Тодд быстро отошел от окна, она успела его заметить.

Когда он снова осторожно выглянул в окно, она продолжала смотреть на него. Затем на ее лице появилось некое подобие улыбки, и она подняла руку с вытянутым указательным пальцем. И одним быстрым движением нарисовала в воздухе символ. Короткую спираль, напоминающую цифру 9.

Затем она отвернулась, словно Тодд уже не имел ни малейшего значения, быстро зашагала прочь и вскоре скрылась из вида.

Тодд еще некоторое время смотрел в окно – вдруг она вернется. Он и сам не понимал, почему такая возможность его беспокоила. Что-то в ее последней фразе. Это казалось таким смешным, ведь фразу произнесла маленькая девочка… ему это кое-что напомнило. Точнее, кое-кого.

Бессмысленное совпадение. Ничего больше, разум случайным образом совместил две не связанные между собой точки. Возраст дает о себе знать – он понял это уже давно, ему необходимо встряхнуться. Он попытался вспомнить, как выглядит Дженни, и с некоторой тревогой понял, что не может. Он восполнит этот пробел позже. Когда чего-нибудь выпьет.

Затем он вернулся к лежащим на столе бумагам и взялся за работу. Теперь Тодд почувствовал себя увереннее, он снова стал самим собой.

Глава 22

Дом Андерсона находился на Федерал-уэй, рядом с Бродвей-авеню, на холме, выходящем на центр города и залив Эллиот. Авеню сама по себе была транспортной магистралью. Длинная широкая улица, вдоль которой располагались офисные здания, банки из красного кирпича, многочисленные кафе. Вся наша нация обожает кофе. А Северо-Запад на нем просто помешан. Меня удивляет, что кофе нельзя купить в банкомате. На тротуарах Федерал-уэй росли большие деревья, ронявшие коричневые и желтые листья. Здесь нельзя было ездить со скоростью больше тридцати километров в час – люди любили тут гулять. Многие дома имели живые изгороди, которые кто-то не забывал подстригать, или заборы, покрашенные сравнительно недавно. Заборы большей частью были невысокие. Машины на улице говорили о том, что, чтобы жить на этой улице, не нужно быть богатым, хотя кому это когда мешало.

Сам дом стоял в стороне от дороги. Снаружи последствия пожара казались незначительными, хотя окна на первом этаже закрывали фанерные щиты. Я сразу же поднялся по ступенькам на крыльцо, как человек, имеющий на это полное право. Дверь была запечатана полицейской лентой, но я прихватил с собой инструменты, которые позволяли вскрыть замок. Многие полицейские умеют взламывать двери. И я неплохо овладел этим искусством.

Войдя в темное помещение, где сильно пахло гарью, я закрыл за собой дверь.

Мне пришлось немного постоять, пока мои глаза не привыкли к темноте. Сквозь щели в окнах внутрь проникал слабый свет, однако он не позволял ничего рассмотреть. Пошарив рукой по стене у входа, я нашел выключатель. Зажегся свет, – очевидно, деньги автоматически переводились со счета человека, местонахождение которого оставалось неизвестным.

Сначала я поднялся наверх. Если не считать запаха и грязи на стенах, огонь практически не оставил здесь следов. Две спальни, ванная, комната под кладовку, кабинет. В коридоре, на потолке, был люк, ведущий на крышу, – там я нашел лишь пыль, здесь уже давно никого не было. Я быстро осмотрел спальни, заглянул в тумбочки и шкафы, проверил места в ванной, где часто устраивают тайники. Мне удалось выяснить, что в доме жила супружеская пара средних лет с сыном-подростком. Никаких следов тайника, где мог бы храниться пистолет: ни тебе сейфа, промасленной тряпки или коробки с патронами.

Я стал спускаться на первый этаж и остановился в паре ступенек от пола, чтобы оглядеть гостиную. Воздух был мертвым и тихим. Именно здесь умер Джошуа Андерсон – я заметил небольшое пятно крови на покрытой копотью стене и потемневший край ковра. Я прошелся по гостиной, даже не пытаясь делать какие-то выводы. Невозможно было представить себе, как сильно поменяли место вещи после того, как здесь побывала полиция. Но у меня возникло ощущение, что я уже почти вижу, что тут произошло. Мне множество раз доводилось изучать подобные места.

Я пошел на кухню, а потом вернулся в небольшое помещение, где находился телевизор с игровой приставкой. На полках стояли диски с фильмами и книги. Бóльшую часть книг составляли Кинг, Кунц и Райс в мягких обложках, но попадались и научные монографии. Последние, очевидно, читал Билл Андерсон. Мой взгляд скользнул по корешкам с некоторым удивлением – Кремо, Корлисс, Хэнкок, теоретики альтернативной археологии, – но это не заставило меня задержаться в этой комнатке.

В коридоре, ведущем на кухню, оказалась еще одна, узкая дверь. За ней начиналась лестница в подвал. Спустившись, я довольно быстро нашел выключатель, зажигавший свет в этой наиболее поврежденной части дома. Пол был покрыт толстым слоем обгоревших клочков бумаги, видно было, что ее тушили водой. У стены я обнаружил остатки деревянного верстака. Инструменты и электродетали разных размеров валялись вперемешку с мусором, рядом лежали два перевернутых шкафчика. Складывалось впечатление, что в подвале взорвалась бомба.

Иногда необходимо побывать на месте преступления. Ты должен постоять там, чтобы проникнуться произошедшим. Люди порой совершают странные поступки там, где живут, и ведут себя так, что постороннему человеку невозможно понять, что ими двигало. Но хаотическое вторжение чего-то чуждого оставляет очень глубокий след. Это место изменилось.

Я вытащил из кармана телефон и сделал снимок. А потом ушел.

Когда я шел по дорожке от дома, то заметил на противоположной стороне улицы мужчину, который стоял возле входной двери. Я сразу же направился к нему.

– А вы имеете право входить в тот дом? – спросил он.

– Да. Вы здесь живете?

Он кивнул. Мужчине было немногим больше шестидесяти. Седые редеющие волосы, кроткие глаза человека, который наблюдает, думает, и его вполне устраивает такая жизнь.

– Здесь произошли ужасные вещи.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, вы же знаете – убийства.

– Вы думаете, это сделал Билл?

Он открыл рот и заколебался. Я знал, что он хотел от меня услышать.

– Я так не думаю, – был мой ответ. – Полагаю, что в тот вечер к Джине и Джошуа приходил другой человек.

– Я никого не видел, – твердо сказал мужчина. – На самом деле я ничего не знаю. Я… ну, они прожили здесь больше десяти лет. Я встречал их почти каждый день, одного или другого, иногда всех вместе. Привет – привет, помахали друг другу рукой, ну, вы понимаете. Менее чем за неделю до того, как все это произошло – за три или четыре дня, – вечером двое из них вышли из дома. Они о чем-то спорили. Не слишком громко, но как раз в этот момент они сворачивали за угол. Такое иногда случалось. Вы меня понимаете?

Я понимал.

– Благодарю вас. Вы мне очень помогли.

Он снова кивнул, сложил руки на груди и вернулся к себе, продолжая смотреть в сторону дома Андерсонов.

Я прошел один квартал на юг и постучал в дверь бунгало, в котором когда-то располагалась мастерская ремесленника. Мне пришлось ждать довольно долго, прежде чем за дверью загорелся свет. Я слегка удивился – было довольно рано, в Сиэтле еще не начало темнеть, – но тут дверь распахнулась, и я увидел, что внутри темно – почти так же, как в доме Андерсонов.

Она стояла в дверном проеме. Ей было не менее восьмидесяти, согнутая спина, невысокая, лицо похоже на яблоко, все лето пролежавшее на солнце. Когда она посмотрела на меня, ее глаза напомнили мне окна здания в Беллтауне, возле которого я стоял сегодня утром, где отражались лишь облака, плывущие у меня над головой.

– Миссис Маккенна?

– Точно.

– Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов.

– Задавайте.

– Вы сказали полиции, что в ночь пожара в доме Андерсонов вы успели заметить, как кто-то шел по улице, он увидел, что происходит, и убежал. Это так?

– Нет.

После коротких колебаний я уточнил:

– Вы сказали – «нет»?

– Точно.

– Насколько я понял…

– Я видела вовсе не «кого-то». Я видела Билла Андерсона. Теперь ясно?

– Да.

– Хорошо. И что вас интересует?

Я посмотрел на фасад ее дома.

– У вас всегда опущены шторы – днем и вечером?

– Так свет не попадает внутрь.

– Понятно. Вы не против, если я спрошу, как вы сумели увидеть, что мистер Андерсон проходил мимо в тот вечер?

Старая женщина посмотрела на меня, и ее глаза больше не были задумчивыми. Я увидел в них удивившую меня живость.

– Вы один из них?

– Из кого?

Она некоторое время смотрела на меня, а потом покачала головой:

– Я вижу, что нет. Что ж, тем лучше. Я наблюдаю. Особенно ночью. Если я слышу, как кто-то идет по улице, то выглядываю в окно. Кто-то должен этим заниматься. Наблюдать. Всегда. Здесь это делаю я.

– И за кем следует наблюдать, мэм?

– Ну, вы знаете. За типами, которых никто видит. И вот я услышала шаги. Они показались мне знакомыми, но я решила на всякий случай проверить. Отодвинула в сторону край шторы. Совсем немного. Поняла, что это Билл. Билл в порядке. Я ничего не имею против него. Он прошел несколько метров и остановился. Некоторое время стоял и куда-то смотрел. Мне не было видно куда. А потом он отступил на несколько шагов, повернулся и побежал. Раньше я не видела, чтобы Билл бегал. Через двадцать минут я услышала вой сирен, ну а дальше вы и сами знаете.

Тут она раскашлялась, сильно и без всякого предупреждения, не делая ни малейших попыток прикрыть рот, из которого вылетали брызги и падали на землю. Когда приступ прошел, она устало покачала головой:

– Постарайся не подцепить рак, сынок. Ужасно неприятная хвороба. Тебе нужно еще что-нибудь? У меня сейчас передача по телевизору.

Я вернулся к перекрестку и постоял на тротуаре, наблюдая, как падают на землю листья, и куря сигарету. Я не стал бы рассчитывать, что выступление миссис Маккенны в суде убедило бы присяжных, но она не показалась мне ненадежным свидетелем. Мое мнение уже начало изменяться, повлиял разговор с соседом Андерсонов – даже если бы я не побывал в доме. Пары, живущие в состоянии постоянной войны, редко ругаются вне дома. На людях они сохраняют ледяную вежливость, лишь иногда удается увидеть холодный блеск ненависти в глазах, и ничего больше. Настоящие ссоры начинаются при закрытых дверях. Если добавить то, что рассказал мне Фишер, я уже не сомневался, что Билл Андерсон не убивал жену и сына. Оставалось выяснить, кто это сделал.

И где сейчас Андерсон.

Меня не заставили долго ждать в участке, что меня удивило. Либо у них выдался спокойный денек, либо им стало интересно.

Бланшар отвел меня не в ту комнату, где мы беседовали три дня назад после того, как я провел веселенькую ночку в Сиэтле. Возможно, здесь находился его кабинет. Во всяком случае, беспорядка тут хватало.

– Я хочу принести извинения, – сказал я.

– Звучит неплохо.

– Вы были правы. Относительно моей жены. Она действительно забыла номер моего телефона, а когда я вернулся, была дома.

Он кивнул:

– Значит, все в порядке?

– Абсолютно.

– Это хорошо. Вам не было необходимости приходить сюда, но я рад, что вы это сделали.

– На самом деле я бы хотел обратиться к вам за помощью, раз уж я здесь.

– Ну, ясное дело. Я вас слушаю.

– Что вам известно об убийстве Андерсонов? Возле Бродвея, три недели назад.

Его удивил мой вопрос.

– Ничего. Ну, двое людей жестоко убиты, говорят, виноват муж. Больше ничего.

– Андерсон считается пропавшим?

– Нет, он объявлен в розыск как подозреваемый в двойном убийстве. А такими вещами, да вы и сами знаете, занимается другой отдел.

– И вы верите в то, что Андерсон их убил?

– Я ничего не знаю о данном деле. Это сделал муж – так бывает чаще всего, вам это известно не хуже меня. А у вас возникли иные мысли?

– Я только что там был, – ответил я. – Говорил с несколькими людьми.

Бланшар нахмурился:

– Мне следует вас поздравить? Вы вернулись на службу в полицию? И сразу стали детективом? Странно, что я об этом ничего не слышал.

– Я действовал как обычный гражданин, – ответил я. – И беседовал с другими гражданами.

– Ага. И какой же у вас интерес, гражданин?

– Личный.

– И что вам позволило выяснить ваше новое хобби?

– Я не думаю, что Андерсон их убил.

– Ага. – Бланшар принялся рисовать в своем блокноте каракули.

– Единственная свидетельница утверждает, будто она видела, что Андерсон направлялся к дому уже после того, как его жена и сын были убиты. Конечно, она не самый надежный источник информации, но ее слова нельзя игнорировать. Я говорил с соседом, который заявил, что Андерсоны были обычной супружеской парой. Да, иногда они ссорились. И если не вспоминать о каких-то старых и невероятных обидах, я не вижу никаких причин для убийства. А вы?

– Вам известно, что жизнь Джины Андерсон была застрахована на восемьдесят тысяч долларов?

– Я не знал точных цифр. Но это весьма сомнительный мотив. У него даже не было пистолета.

– Насколько нам известно.

– И в его прошлой жизни нет никаких предпосылок, никаких улик.

– Перестаньте, Джек, вы же сами долго работали в полиции. И вам известно, как это бывает. Некоторые люди подобны лунатикам. Они встают утром и идут на работу, и так день за днем, устраивают вечеринки у себя в саду, отправляются на рыбалку с соседями как нормальные человеческие существа. А потом оказываются настоящими инопланетянами, словно в них сидит кто-то другой, – бац! – и обычный мир исчезает, а на стенах полно крови. Восемьдесят тысяч вполне достаточно, в особенности если в его жизни происходило что-то еще.

– Вот тут вы правы, – сказал я. – В его жизни действительно происходило кое-что еще, но совсем не то, что вы думаете. Вещи, о которых следователи даже не подозревают.

Бланшар перестал рисовать в блокноте:

– В каком смысле?

– Пару месяцев назад Андерсон получил в наследство крупную сумму денег от богача, умершего в Чикаго. Чек на двести пятьдесят тысяч долларов.

Теперь Бланшар слушал меня внимательно.

– Откуда вы знаете?

– От адвоката, который этим занимался. На него случившееся произвело сильное впечатление, и он уверен, что Андерсон не убивал жену и сына.

– Из-за денег? Но это еще ничего не доказывает.

– Я знаю, – кивнул я. – Об этом адвокат не подумал, ведь он никогда не был полицейским. Вы полагаете, что Андерсон получил деньги и решил изменить свою жизнь, и, хотя прежде у него были нормальные отношения с женой и сыном, он не хотел, чтобы они висели у него на шее, мешая наслаждаться свалившимся на его голову богатством.

– Почему вы ушли в отставку? – спросил Бланшар. – Мне кажется, вы были не самым плохим полицейским.

– Есть и еще кое-что, – продолжал я. – Деньги по чеку не выплачены. Чек находился у Андерсона в течение месяца до того, как он исчез. Если ты решил сбежать в Мексику и растолстеть на пирожках с рыбой и мексиканском пиве в компании с шумными женщинами, ты должен открыть счет и положить деньги в банк. А не рисковать своей новой жизнью – вдруг чек потеряется, или его украдут, или о нем узнает жена.

Бланшар смотрел в точку за моей головой или же просто в пустоту. Потом он задумчиво кивнул:

– Ладно. Может быть. И как зовут этого парня? Адвоката.

– Гэри Фишер. Я не знаю, как называется его фирма.

– Но он заслуживает доверия?

– Я знаком с ним много лет.

– У вас есть номер его телефона?

– Я оставил его в отеле.

Он посмотрел на меня:

– Ладно. Пусть будет по-вашему, бдительный гражданин. Я поговорю кое с кем, сообщу эту информацию. Посмотрим, возможно, кто-нибудь заинтересуется.

– Благодарю вас, – сказал я, вставая.

– Мы здесь для того, чтобы служить. А сейчас поезжайте домой и постарайтесь избежать неприятностей.

– Что?

Он посмотрел мне в глаза:

– У вас вид… Такой, как во время нашей первой встречи.

Я сказал себе, что не стану этого делать, но понимал, что обманываю самого себя. Однако я постарался увильнуть от неизбежного. Позвонил Фишеру и договорился встретиться с ним в баре на Мэдисон, где разговаривал с Георгом. А потом долго гулял. Здесь быстро темнело и быстро холодало. Я шагал по улицам и не мог не обратить внимания на ландшафт – чувствовался заметный уклон в сторону залива Эллиот. Теперь, когда дома превратились в ничего не значащие предметы, все вокруг стало видеться иначе. Благодаря предварительному визиту сюда вместе с Эми я знал, что за последнее столетие в городе велись серьезные работы по выравниванию почвы. Если учесть, каким холмистым оставался город, мне было трудно понять, что привлекло сюда людей изначально, если не знать, что на холмах стоял лес с ценными породами деревьев.

Я двигался по диагонали, пока не вышел на Первую авеню, и дальше зашагал на юг. Следуя за диковинным поворотом на сорок градусов, который Первая делает возле основания Джеймса, я продолжал идти по Йеслер, где улицы неожиданно потянулись с востока на запад, вместо того чтобы располагаться параллельно воде. Не то чтобы меня сильно интересовало это место, но почему-то получалось, что в Сиэтле я всякий раз попадал именно сюда, словно город подталкивал меня в этом направлении.

Я остановился на углу Первой и Йеслер, глядя на тотемный столб на площади Пионеров. На другой стороне высилась терракотовая махина здания Йеслера, рядом расположилась огромная парковка, построенная в шестидесятых на месте симпатичного старого отеля «Оксидентал». Она оказалась такой уродливой, что началась кампания по спасению старого города – больше таких стоянок вместо старых зданий не строили. Я заметил бездомных, которые куда-то шли, сгорбившись под холодным дождем, и подумал о неуместности окружавших меня домов, словно они не могли иметь никакого отношения к жизни проходивших мимо них людей. Это были бродяги, обитавшие на улице, а новые тротуары и дороги для них ничего не меняли.

Я вышел на площадь Пионеров и остановился под деревьями, покрытыми кроваво-красной листвой, перед фонтанчиком с питьевой водой, украшенным головой индейца, и прочитал, что она символизирует самого Сиэтла, вождя племени суквамиш, одного из тех народов, что жили здесь до прихода белых людей. Казалось, фонтан, название города и тотемный столб остались единственным напоминанием об исчезнувшем племени. Я знавал собак, которые удостоились большего. Интересно, стоял ли когда-нибудь Сиэтл или его предки на берегу залива и смотрели ли они на большие корабли – и что они думали? Поведи они себя иначе, каким был бы исход?

Площадь оказывала на меня успокаивающее действие, и я довольно долго сидел на скамейке, потом, пытаясь хоть как-то убить время, прошелся по старому городу и остановился у «Книжной компании залива Эллиот». Я стоял около единственного в магазине экземпляра «Чужаков» и раздумывал, смогу ли я написать что-нибудь еще. Едва ли, да и, если честно, мне этого не слишком хотелось. Создавалось впечатление, что сейчас здесь лучше всего продавалась книга о мрачных событиях, которые происходили в Сиэтле несколько десятилетий назад. Поджоги и скандалы. Знаменитые самоубийства и убийства. Длинная серия необъяснимых исчезновений в семидесятых, восьмидесятых и начале девяностых. Похищения маленьких девочек, впоследствии удалось найти только два изуродованных тела – автор не стал описывать подробности, сообщив лишь, что их лица были изрезаны до самой кости.

Я положил книгу обратно в стопку. Мне не хотелось писать о подобных вещах, и даже если бы у меня возникло такое желание, кто-то меня уже опередил. В конце концов я купил книгу о ранней истории города и вновь вышел бродить по улицам, пока не оказался на пересечении новых дорог, ведущих неизвестно куда.

Тогда я повернул обратно и попытался найти какое-нибудь другое место. Попасть туда, где еще не бывал. Но около пяти часов я вновь оказался на Поуст и шагал в направлении здания «Керри, Крейн и Харди».

Я прошел мимо здания, отметив для себя пару вещей, затем вернулся в кафе, где сел возле окна. Заказав кофе, я принялся наблюдать. Я не мог знать, там ли Крейн, и сказал себе, что это хорошо. Я просто немного посижу в кафе. Буду смотреть, как люди входят и выходят. Потом люди стали только выходить, и вскоре свет в здании погас, кто-то закрыл и запер последнюю дверь, рабочий день подошел к концу. Крейн был большой шишкой. Весьма вероятно, что он не сидит в своем кабинете, а находится в зале заседаний совета директоров и все радостно выслушивают его указания. В этом состояла его работа, и, когда мы встретились, я понял, что он хорошо знает свое дело. После совещания он отправится на обед с клиентом или домой к семье и книжкам с картинками, и это к лучшему. Рано или поздно я устану или заскучаю, мне захочется пить, я встану и уйду в ночь.

Я просидел сорок минут, убеждая себя в том, что сценарий будет именно таким. И тут Тодд Крейн вышел из здания.

Он был один и выглядел озабоченным. Я расплатился и, пересев поближе к двери, был готов выйти в любой момент. Однако Крейн поступил совсем не так, как я ожидал. Я успел все вокруг разведать и знал, где находится ближайший вход на многоуровневую парковку. Я предполагал, что Крейн приезжает на работу на какой-нибудь дорогой машине. Однако он пошел в противоположную сторону, к моему кафе.

Я спрятался за стоящие рядом коробки. Крейн прошел мимо, опустив взгляд и засунув руки в карманы пальто.

Я выскользнул из кафе и последовал за ним.

Он шел довольно быстро, направляясь к подземному переходу под автострадой. Я хотел спросить у него, не он ли тот человек на фотографии, который обнимал мою жену, а для этого мне не нужны были свидетели. Я ускорил шаг.

В этот момент зазвонил мой мобильный. Звонок был достаточно громким, и мне пришлось ответить. Я вытащил его на ходу из кармана, почти не сомневаясь, что это Эми. Однако на экране было написано: РОЗА.

Я не знал никого с таким именем. Тем не менее я поднес телефон к уху:

– Да?

– Не делай этого, – произнес женский голос – быстро и громко, а потом связь прервалась.

Я тут же нажал на зеленую кнопку, чтобы вновь связаться с незнакомкой, но услышал лишь длинные гудки. Все это время я внимательно смотрел по сторонам, но ни на улице, ни в окнах никого не увидел.

А когда я побежал, оказалось, что Тодд Крейн исчез.

Глава 23

Я пришел в бар на встречу с Фишером раньше назначенного времени. Мне было необходимо подумать. И позвонить домой. Я не сказал Эми, что сегодня вечером не вернусь ночевать. Мысли об Эми вызывали у меня чувство вины и злость, хотя я не понимал причин этого. То странное здание в Беллтауне интересовало Фишера, а не меня: то, что в документах упомянута Эми, могло не иметь отношения к моей жизни. Когда она в этом участвовала, мы даже не были знакомы. Обычные формальности, имя компании упоминается в какой-то сделке. Мне ужасно не хотелось размышлять на эту тему, и бесило то, что я не могу не думать, кто тот мужчина на фотографии. Так и не сумев подготовиться с разговору с Эми, я нажал кнопку быстрого набора ее номера.

– Да, – ответила она почти сразу, словно держала телефон в руках. Даже если и так, что с того? – Какие у тебя новости? Я думала, ты уже дома.

Ее голос звучал как обычно. Тем не менее телефон – это особенное устройство, не предназначенное для по-настоящему личных контактов. Если хочешь обсудить что-то серьезное, необходимо физическое присутствие другого человека. А по телефону ты задаешь вопросы и получаешь ответы на каком-то химическом уровне. Ведь люди жили и любили друг друга миллионы лет назад, а язык изобретен гораздо позднее. Он и сейчас лишь фоновая музыка.

– Говорил с разными людьми, и это заняло больше времени, чем я рассчитывал. Возможно, я еще выпью пива с криминальными репортерами.

– Почему бы и нет. Ты не вернешься ночевать?

– Может быть. Центр управления полетами не против?

– Конечно. Я сообщу на кухню. Значит, ты думаешь, что может получиться? У тебя появилась новая идея книги?

– Не исключено. – Я лгал и чувствовал себя отвратительно.

В конечном счете чем я располагал – несколько СМС-сообщений, пара фотографий, на которых ничего толком не видно, – и больше ничего.

– Ну вот и хорошо. Милый, извини, если я вчера вела себя агрессивно. У меня было паршивое настроение.

– Да, я понял. – Я вздохнул и попытался подступиться к главному. – У тебя все в порядке?

– Да, конечно, – ответила она, и я не почувствовал, произнесла ли она эти слова слишком быстро, слишком медленно или самым обычным образом. А ведь я слушал очень внимательно. – Обычная работа, ничего особенного. Повседневная рутина.

– А я думал, что переезд из Лос-Анджелеса положит этому конец.

– Так будет. Нужно только подождать.

Она сказала что-то еще, но я не расслышал из-за шума.

– Я не понял.

– Извини, – быстро сказала она. – Это телевизор – должен начаться «Секс в большом городе», да и микроволновка сейчас запищит.

– Хорошо тебе там.

– Так и есть. Ты ведь вернешься домой завтра?

– Думаю, к обеду.

– Хорошо. Я скучаю без тебя, полицейский.

Когда она произнесла последние слова, то снова стала прежней Эми, которую я так хорошо знал, на которой женился и с которой провел много дней – хороших и плохих, трудных и светлых, и уже не мог поверить, что у нас есть какие-то проблемы или что они могут возникнуть в будущем.

Я на мгновение задержался с ответом.

– И я по тебе скучаю.

Фишер считал Андерсона своим козырем. Я не был уверен, что он заслуживает такого статуса, но и утверждать, что у меня есть что-то определенное, также не мог. Быть может, мне следовало спросить Эми о том здании в Беллтауне – предположительно именно туда ее отвез водитель такси в тот вечер, когда она «пропала». Но как я мог заговорить об этом? На самом деле мне бы стоило задать другой вопрос, но я еще не был готов открыть ящик Пандоры. Даже если он окажется пустым, его уже не удастся снова закрыть. Однажды сказанное подобно улице с односторонним движением. Прозвучавший вопрос назад не вернешь.

Зазвонил мой телефон. Я получил текстовое сообщение. Оно было от Эми.

Повслсь. Не пей слшкм мнго!:-D

Очень милое послание, которое заставило меня улыбнуться, но очень скоро моя улыбка исчезла. Два примера – это послание и сообщение, полученное сегодня утром, – позволили мне заметить, что женщина, которая всегда обозначала улыбку как:-), недавно стала использовать:-D, а также начала сокращать слова. Прежде она всегда набирала все буквы в каждом слове. Откуда такие изменения, если только она не переняла эту манеру у кого-то? Или это еще одна из песчинок, которые ничего не значат, если их не наберется большая дюна?

Я потер лицо руками и тряхнул головой, пытаясь прогнать отвратительные мысли. Пришло время вернуться к тому, чем я занимался с тех пор, как упустил Крейна.

Иными словами, попытаться разгадать, кто такая Роза, черт ее побери, и зачем она мне звонила.

Я сообразил, что имя было записано в моем телефоне. Номер и имя. РОЗА. Однако я его туда не вводил. Этот телефон у меня около месяца, с тех пор, когда я сменил оператора связи после переезда в Берч-Кроссинг. Тогда я обнаружил, что мой прежний оператор не покрывает этот район. В памяти нового телефона имелось всего двадцать номеров, и я знал их все, кроме этого. Более того, у меня не было знакомых с таким именем.

Я вновь позвонил по этому номеру, как уже делал четыре раза с того момента, как незнакомое имя разрушило мои планы – совершенно сознательно, насколько я понял, – поговорить с глазу на глаз с Тоддом Крейном. Как и прежде, я долго слушал длинные гудки – автоответчик так и не включился. Я бы мог обратиться к телефонному справочнику, но что-то мне подсказывало, что это никуда меня не приведет.

Поэтому я продолжал размышлять о том, как незнакомый номер попал в мой телефон. Мне удалось вспомнить только один момент, когда это могло произойти. После драки с парнями, причастность к которым Георг отрицал, я оказался в баре неподалеку от площади Пионеров. А потом – большой промежуток времени, который полностью выпал из моего сознания, – я помнил, как сидел на стуле, а в следующую секунду уже очнулся в парке. Очевидно, я очень сильно напился. Мог ли я тогда занести номер в записную книжку телефона? Может быть, я разговаривал с этой Розой? Имя было набрано заглавными буквами. РОЗА. Я никогда не печатаю все заглавными буквами и не пользуюсь сокращениями – как и Эми прежде. Можно предположить, что если я умудрился забыть, как вносил номер телефона в память, то мог бы и отказаться от тонкостей правописания, но это не про меня. Если бы я настолько напился, мое стремление все делать правильно только возросло бы.

Чтобы доказать себе, что я не так уж и пьян.

Получалось, что номер внес в память кто-то другой. И я не мог получить ответа на свой вопрос, а задать его было некому.

Сразу после семи в бар вошел Фишер. Он явился не один. Они подошли к моему столику, стоящему в углу.

– Кто это?

– Питер Чен, – ответил Фишер. – Друг Билла Андерсона. Они были вместе в ту ночь… ну, ты знаешь.

Чен был из тех парней с покатыми плечами, чьи тела твердо знают, что у них одна функция – носить мозг. Я протянул руку, и он ее пожал. С тем же успехом я мог бы подержаться за руку ребенка.

Он взглянул на Фишера с кротким упреком:

– Вы сказали, что он не полицейский.

– Ради бога, Питер, – сказал я. – Пожалуйста, сядьте.

Он неуверенно опустился на стул и с сомнением посмотрел на розетку с орешками, которую по собственной инициативе принесла официантка.

– Почему вы не хотите разговаривать с полицейскими? – спросил я. – Вы не похожи на человека, который склонен нарушать законы.

– Конечно нет, – ответил Чен. – Дело в том, что они ошибаются относительно Билла, и я устал слушать, как они его оскорбляют.

– Мы знаем, что Билл не убивал Джину и Джоша.

– В самом деле?

– Я слышал достаточно, чтобы поверить: он не такой человек. И я видел, что произошло в подвале Билла. Он этого не делал.

Фишер меня перебил:

– Ты был в доме?!

Я продолжал обращаться к Чену:

– А что там произошло, по вашему мнению?

– Я не знаю. – Теперь он чувствовал себя немного увереннее. – Я уже говорил полицейским, что в последние недели Билл был на взводе, может быть, пару месяцев. Я рассказал им об этом, и они тут же решили, что дело в его личной жизни. Но у него ее не было. Личной жизни. Я хочу сказать, что ему вполне хватало Джины и Джоша. Он не хотел ничего другого.

– И что же его тревожило? У вас есть какие-то предположения?

– Ничего конкретного. Но я думаю, что это могло быть связано с работой.

– С работой? В колледже?

Чен пожал плечами:

– Я не знаю. Скорее всего, нет – иначе он бы мне рассказал. Если у нас там возникали проблемы, мы их потом обсуждали.

– Около кофейного автомата.

– Вот именно.

– Значит, вы считаете, что это может быть связано с его собственными разработками? – вмешался Фишер.

– Может быть. У каждого из нас есть личные проекты, ну, вы понимаете – хобби. Мы постоянно о них говорим. Но в последнее время, даже не знаю… у меня возникло ощущение, что Билл что-то скрывает.

Я кивнул:

– Насколько я понимаю, Билл с вами не связывался. У вас с ним не было тайных встреч?

– Я бы очень хотел, чтобы он со мной связался. – Чен опустил взгляд. – Я постоянно ношу с собой телефон. Последние две недели каждый день посылаю ему сообщения по электронной почте. И постоянно проверяю, не пришел ли ответ. В первые два дня я даже оставлял открытой заднюю дверь своего дома. Джерри поступал так же. – Он поднял глаза. – Я думаю, что Билл мертв.

– А на какой адрес вы ему пишете? Он зарегистрирован на сервере колледжа?

– Да.

– Он не станет им пользоваться. Да и звонить вам он не осмелится. Он знает, что копы его вычислят. Если он не убийца, то отчаянно напуган и его переполняют скорбь и чувство вины – ведь он уцелел. И остался один. Обычно этого достаточно, чтобы за пару дней человек оказался в сумасшедшем доме. Сейчас он один из самых больших параноиков в штате. А у вас нет другого его электронного адреса, по которому с ним можно было бы связаться анонимно?

– Нет. Я думал об этом, но мне такой адрес неизвестен. И он мог бы создать его в любой момент, чтобы написать мне письмо.

– Однако он может думать, что вы поверили полиции и попытаетесь уговорить его сдаться.

– Нет. Он знает, что ничего такого я делать не стану.

– Со всем уважением, Питер, но вы не представляете себе, что такое паранойя. А что вы скажете об онлайновых научных форумах, группах по интересам, о чем-то в таком роде? Виртуальные места, которые он мог бы посещать.

Чен склонил голову набок:

– Об этом я как-то не подумал.

– Едва ли он станет сейчас обмениваться с кем-то уравнениями, – заметил Фишер. – Если учесть, в каком он положении.

– Конечно нет. Но подумайте: для нас произошедшее с Биллом просто часть жизни. А для него рухнуло все. Если Билл еще жив, значит он где-то прятался три недели. Ему необходимо с кем-то поговорить, и в самое ближайшее время. Однако Билл будет всячески избегать физических контактов, постарается сделать все, чтобы злодеи не сумели нащупать ниточку, которая к нему приведет. Мы должны найти способ облегчить ему задачу.

– Но мы понятия не имеем, где он находится.

– Он в городе, – сказал я. – Андерсон не Рэмбо. Вряд ли он бегает по горам с охотничьим ножом в зубах. У него нет денег, потому что понимает, что через банкомат его моментально найдут. Однако он умный парень, и я уверен, что за полчаса работы в Сети он сумеет раздобыть достаточную сумму наличными. Его нужно искать именно через Интернет.

Взяв со стола салфетку, я написал на ней номер своего мобильного и протянул ее Чену.

– Отправляйтесь домой, – сказал я ему. – Сходите на те сайты, где вы бывали с Биллом и Джерри. Оставьте там сообщения, но так, чтобы далеко не всякий понял, что они предназначены для Билла, однако дайте подсказку, по которой он поймет, что вы хотите с ним связаться. И пусть в вашем сообщении будет номер моего телефона. Конечно, не в явном виде. Найдите способ его спрятать, но так, чтобы Билл догадался. Вы сумеете это сделать?

Он быстро кивнул. Я в нем и не сомневался. Он был из тех парней, которые любят головоломки.

– Хорошо. И постарайтесь сделать так, чтобы Билл понял, что есть люди, которые верят в его невиновность, и что обладатель данного телефона относится к их числу.

– Хорошо. Но почему ваш телефон? Почему не мой?

– Если мы окажемся правы, значит жене Билла свернул шею кто-то другой – тот, кто выстрелил в лицо его сыну, а потом поджег дом. Человек, который войдет в контакт с Андерсоном, рискует пересечься с настоящим убийцей. – Я потушил свою сигарету и посмотрел на Чена. – Вы этого хотите?

– Нет. Конечно нет, – ответил он.

Глава 24

Когда он ушел, Фишер повернулся ко мне:

– Ты не говорил, что собираешься забраться в дом Андерсонов. Я бы сам хотел там побывать.

– Это одна из нескольких причин, по которым я тебе ничего не сказал, – ответил я. – Да и найти там ты бы ничего не сумел.

– Джек…

– Не надо, а? Ты втянул меня в эту историю, огласив имя моей жены. Именно поэтому я взялся и сделаю все, что в моих силах, чтобы найти ответы на все вопросы. Как поступил сегодня ты, когда без предупреждения привел на встречу Чена.

– Ты считаешь, что этого не стоило делать?

– Вовсе нет, если только он не связан с теми, кто убил семью Андерсона.

– Господи, ты считаешь, что он…

– Нет, я так не считаю. Но ты даже не подумал о такой возможности. А что, если Чен сообщил кому-то, что Андерсона не будет дома в тот вечер? Или согласился позаботиться о том, чтобы его там наверняка не было? Если имел место любой из этих вариантов, мы только что сильно подставились.

Фишер опустил взгляд:

– Боже мой, я не подумал. Извини. Я… плохо разбираюсь в подобного рода вещах.

– Хорошо, что ты это сам понимаешь. И еще одно – когда ты звонил мне, то знал, что я уже в Сиэтле. Я хочу понять, как тебе это удалось.

– Я случайно тебя увидел, – ответил он, пожав плечами. – Мне и в голову не пришло сказать тебе об этом.

– Где?

– На дороге возле Поуст, рядом с офисом «Керри, Крейн и Харди».

– И мы случайно оказались в одном и том же месте в одно и то же время?

– Я понятия не имею, почему там оказался ты, – раздраженно проговорил Фишер. – Лично я пытался найти способ поговорить с Крейном. О том здании в Беллтауне. Я сказал секретарше, что хочу его купить, но она ответила, что Крейна нет на месте.

– На самом деле, – заметил я, – он там был. Когда ты меня видел, я как раз от него вышел.

– Вот оно как, – пробормотал Фишер. – И что ты у него делал?

– Накануне ночью мне позвонили по телефону. Водитель такси. Он нашел телефон Эми на заднем сиденье своей машины. – Я колебался, стоит ли продолжать, мне вдруг показалось, что я предаю Эми, рассказывая это Фишеру, словно участвую в заговоре против нее. Нет, чушь какая-то. – Возникли противоречия, и я не мог понять, где она находится. Я решил поговорить с Крейном, чтобы выяснить, где проходили ее встречи в тот день, и попытаться вернуть ей телефон.

– И?..

– Он не знал, что она в Сиэтле. Во всяком случае, Крейн так сказал.

– И теперь у тебя возникли сомнения – не он ли тот тип на фотографиях, которые я тебе показал?

Я не стал отвечать. В этом не было необходимости.

– Мне очень жаль, Джек, – сказал Фишер.

– Не уверен, что тут есть о чем сожалеть.

– Надеюсь, ты прав. Тем не менее получилось так, что с интервалом в полчаса мы оба посетили офис Крейна и упомянули имя твоей жены. И теперь это он подозревает нас, тебе не кажется?

– Меня это не волнует. Я говорил с ним. И мне ясно одно – он не убийца.

Фишер промолчал. Я почувствовал раздражение.

– Тебе больше не следует так на меня смотреть, – негромко сказал я.

– Как?

– Словно мы все еще в школе, а я сказал наивную глупость.

– Это плод твоего воображения, Джек.

– Хорошо, если так, – сказал я.

– Ты думаешь, что Андерсон позвонит?

– Понятия не имею. Возможно, Чен прав и Андерсон мертв. Тот, кто уничтожил его семью, мог его отыскать. Или Андерсона прикончили уличные грабители. Наконец, он мог броситься в залив. Даю ему время до завтрашнего полудня. После этого я умываю руки.

– А если он позвонит после этого?

– Я отправлю его к тебе. Андерсон меня не интересует. Как и тебя, хотя мне очевидно, что странное поведение Андерсона начинается с того самого момента, когда он получил чек по завещанию Крэнфилда. Я даю тебе двадцать четыре часа. Потому что ты друг детства. А кроме того, показал мне то, что мне следовало знать. Но затем я отправлюсь домой. Если у меня возникнут настоящие проблемы, решать их нужно будет именно там.

– Спасибо, что приехал, – сказал Фишер. – Я это оценил.

– Замечательно. А теперь купи мне еще пива.

Нашу официантку, похоже, кто-то украл, и Фишеру пришлось подойти к стойке, чтобы заказать пива. Я наблюдал, как он беседует с девушкой, как улыбается ей мальчишеской улыбкой, и понял, что ему удалось заставить меня вступить в игру. Довольно скоро он вернулся, и мы сделали то, что обычно делают мужчины в баре в чужом городе.

Мы напились.

Через некоторое время мы добрались до отеля Фишера. Он находился в центре, но другими достоинствами не обладал. Иными словами, Эми сюда даже не стала бы заходить.

Тип за стойкой бара оказался настоящим придурком и попросту не пожелал нас обслуживать. Тогда мы поднялись наверх. Номер у Фишера был довольно большим и прямоугольным, а из окна была видна одна из многочисленных многоуровневых парковок. Я смотрел на нее, пока Фишер зажигал в номере свет. Люди входили на парковку и выходили оттуда с удивительной регулярностью. У большинства даже не было машин. Инстинкт подсказал мне, что здесь можно без особых проблем раздобыть наркотики. Довольно скоро я увидел продавца и тут же его узнал. И вовсе не из-за того, что видел прежде, – просто я хорошо знал этот тип. Особый подвид. Тощий, бледный, с худым лицом, короткой темной шевелюрой, похожей на шкуру животного, таких людей можно встретить под утро, когда они с равнодушным выражением вылезают из только что взломанной машины. Без малейших признаков совести, моральных устоев, сочувствия – настоящие отбросы. Они похожи на крыс – впрочем, крысы гораздо благороднее, – еще один вид, который мы понапрасну оговорили, чтобы создать дешевый символ для своих соплеменников, способных пробраться в жизнь других людей, чтобы заработать легкие деньги.

Бар в номере оказался полным, и там нашлось достаточно выпивки, чтобы удовлетворить наши нужды. Мы с Фишером устроились напротив друг друга в двух креслах. Наша прогулка до отеля получилась долгой, и мы оба замерзли. Было уже начало двенадцатого, и мне пришло в голову, что стоило бы послать Эми эсэмэску. Вот только я не знал, что написать. Что-то короткое. И приятное. Я понимал, что мне не следует этого делать, во всяком случае, до тех пор, пока в моей голове не будет какой-то ясности. Я уже дважды отказывался от этого намерения. Однако мысль продолжала меня преследовать. Если я не пошлю эсэмэску в самое ближайшее время, Эми ляжет спать.

Я сидел, опустив руки и закинув назад голову, не зная, на что решиться. На меня навалилась такая усталость, как будто я никогда не спал.

– Почему у тебя нет детей? – спросил Фишер.

– Эми много работает, – ответил я, чувствуя себя паршиво.

Мы довольно долго молчали. Наконец Фишер сказал:

– Она мне снится.

Я не понял:

– Кто?

– Донна.

Я далеко не сразу сообразил, о ком он говорит. Слегка наклонив голову, я посмотрел на него:

– Из школы? Ты имеешь в виду ту девочку, которая покончила с собой?

– Да.

Я не знал, что сказать.

– Да, так бывает. Судя по всему, это изменило твою жизнь.

– Верно, – кивнул он. – Но ты не понял. Я никогда о ней не думал. Да, произошедшее было ужасно. И некоторое время я сильно переживал.

– Но тут не было твоей вины.

– Я знаю, – сказал он, и на его губах мелькнула улыбка. – Ты мне так и сказал, и я тебе благодарен. Честно говоря, если бы мы не поговорили с тобой тогда на стадионе, я бы тебя никогда не вспомнил. Знаешь, через некоторое время я смирился с поступком Донны, понял, что не могу считать себя ответственным за сделанный ею выбор. Я был мальчишкой довольно глупым и самовлюбленным – но ведь это еще не преступление. Я не подталкивал ее и никак не способствовал тому, что произошло. Я встречался с психоаналитиком, пока учился в колледже, и постепенно перестал чувствовать угрызения совести. И продолжал жить обычной жизнью. И все складывалось удачно.

– Складывалось?

Он продолжал, словно не услышал моего вопроса:

– В следующие годы я практически ее не вспоминал – а если и вспоминал, то вся история казалась мне уже пройденной и я с легкостью забывал о ней снова. И вот год назад она мне приснилась.

Он посмотрел на свои руки. Освещение в номере было довольно тусклым, но мне показалось, что его пальцы дрожат.

– Мне приснилось, что я рано вернулся домой с работы и в доме пусто. Я не обеспокоился: дети в детском саду, а жена пошла в магазин или болтает с соседкой за чашкой кофе. У меня с собой были кое-какие бумаги, которые следовало просмотреть, и я направился в свой кабинет. Через некоторое время мне почудилось, что я слышу шум льющейся воды, но я никак не мог понять, откуда доносится звук. Наконец я сообразил, что он идет сверху. Мне это показалось странным – ведь я был один в доме, поэтому я подошел к основанию лестницы и посмотрел вверх. – Его лицо дрогнуло. – И я увидел, как верхнюю площадку пересекла тень.

– И ты поднялся наверх?

– Естественно. Ведь это же был сон. Я не поднялся по лестнице, я взбежал по ней – из-за этой маленькой тени. У меня двое маленьких детей, и я встревожился. Испугался. Я помчался по лестнице, не сомневаясь, что кто-то из них попал в беду, а когда я поднялся наверх, шум воды стал громче. Я побежал в конец коридора, дверь в ванную была закрыта. Я дернул ручку, но она не поддавалась. Тогда я ударил в дверь ногой. Я слышал, что там кто-то есть, оттуда доносились звуки, не слова, а просто шум, словно кто-то бормочет от страха. Тогда я отошел на шаг назад и со всего размаха ударил в дверь плечом – дверь распахнулась, и я оказался в ванной.

Там никого не было: пустая ванна, все как обычно, шампуни моей жены стоят ровными рядами, на полочке над унитазом аккуратно выстроились книги. Зеленый пластиковый кит полон детских игрушек для купания. Все в порядке. Но тут я услышал щелчок.

Я вернулся в коридор и обнаружил, что одна из дверей слегка приоткрылась. Я потянулся к ручке, но в последний момент понял, что не хочу ее трогать. Дверь была открыта настолько, что я смог заглянуть в спальню дочери и увидеть кусок ковра и часть стены. И еще я заметил тень, вот только теперь она была слишком большой для ребенка, и я услышал шорох, словно кто-то отбросил в сторону одеяло и забрался в детскую кроватку, – я и сам не понимал, откуда это знаю, но не сомневался, что она обнажена и ждет меня, – однако в тот момент, когда я прикоснулся к двери, я сообразил, что в постели лежит Донна.

Он на несколько мгновений замолчал.

– Но было уже слишком поздно.

– Поздно для чего? – спросил я.

Он покачал головой, словно я должен был и сам сообразить и он не собирался отвечать на мой вопрос.

– С тех пор я не могу выкинуть ее из головы. Этот сон повторяется каждые несколько недель, иногда чаще. И всякий раз дверь открывается немного шире, перед тем как я просыпаюсь. Я знаю, что если она распахнется достаточно широко и я увижу ее лицо, то мне уже не проснуться. И что я буду спать, а она – лежать и улыбаться, дверь захлопнется и я никогда оттуда не выйду.

Мне не сразу пришло в голову, что на это сказать.

– Мы становимся старше, – наконец заговорил я. – Сегодня все стало неясным и неопределенным, и ты пытаешься вернуться туда, где все казалось простым, хотя на самом деле это было не так.

Он коротко и резко рассмеялся.

– То, что она сделала, не кажется мне простым.

– Я знаю, но…

– И это еще не все. Сон повторялся. Я стал уставать и уже не мог сосредоточиться на работе.

– Ты говорил об этом с кем-нибудь?

– В общем-то, нет. Я ничего не рассказывал жене. Когда мы познакомились, я и думать забыл о Донне. И… ты знаешь, когда что-то по-настоящему засядет у тебя в голове и если ты поделишься, а тебя не поймут, не почувствуют, насколько все серьезно, тебе станет еще хуже и ты пожалеешь, что открыл рот и выдал свою темную тайну. Поэтому…

Он снова замолчал. За окном промчалась полицейская машина с включенной сиреной. Я представил себе, как продавец наркотиков и его клиенты разбегаются, точно крысы с корабля, чтобы вернуться через несколько минут обратно.

– Ну… в общем… – сказал Гэри. – Ты хорошо помнишь Донну?

– Кое-что помню. Я был с ней немного знаком. Она была довольно симпатичной. Ну и, сам понимаешь, она все-таки умерла…

Он кивнул:

– Все то время, что я ходил к психоаналитику в колледже, мне с огромным трудом удавалось вспомнить, как она выглядит. Но после того, как мне начал сниться тот сон, в памяти всплыли все подробности.

– Это из-за того…

– Помолчи, Джек, и дай мне закончить. Однажды в субботу днем я пошел в парк с Бетани. Это моя дочь. Ей недавно исполнилось два года. Она сидела на велосипеде, а я подталкивал его вперед, держа специальную ручку, чтобы ребенку не нужно было крутить педали. Я ужасно уставал от работы и недосыпа. Небо затянули тучи, собирался дождь, и мне надоело гулять. Неожиданно Бетани повернулась и посмотрела на меня. И тогда я увидел.

– Что ты увидел?

– Даже не знаю, как это описать. Она пришла в ярость, ей хотелось продолжать прогулку в парке, но это еще не все. Тогда я увидел нечто новое для себя. В ее глазах.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Он пожал плечами:

– В течение следующих нескольких дней… Ну знаешь, дети меняются от недели к неделе, даже день ото дня. Она была именно в таком возрасте. Но…

– О чем ты, Гэри?

– Через несколько недель мы все завтракали, обычный утренний дурдом, и моя жена наклонилась к Бетани, чтобы посмотреть ей в лицо. «Откуда у нее это взялось?» – спросила она. Я не понял. Тогда она показала на бровь Бетани, и я увидел маленькую отметину. Шрам. Я сказал, что не знаю, как он там появился. Меган ответила, что этого не могло произойти, когда с девочкой сидела она. Ну и так далее. И пока мы спорили, Бетани внимательно за нами наблюдала. А я вновь обнаружил то выражение в ее глазах, и тут до меня дошло, что я уже встречал такую же отметину раньше. Мне пришлось встать из-за стола. Сразу же. Я быстро вышел из дома, а Меган сердито смотрела мне вслед, она ужасно разозлилась. По дороге на работу я вспомнил, что такой же шрам был на лице в моих снах. У Донны.

Я уставился на него:

– Пожалуйста, не говори мне, что ты все это всерьез.

– Конечно нет. Но у тебя наверняка были такие моменты, когда ты работал в полиции, – ты думал: да, именно так все и произошло, или: да, он тот самый парень, и ты просто озвучивал то, что какая-то часть тебя знала уже давно. И после этой догадки возникало ощущение, что все кусочки головоломки встали на место, и ты уже не сомневался, что твоя мысль верна.

– Да, у меня бывало такое чувство. Но иногда оно лишь означает, что ты настолько сильно ошибаешься, что перестал осознавать реальность и живешь в вымышленном мире.

Но Фишер меня не слушал.

– На секунду мне вдруг показалось, что она вернулась, – тихо сказал он. – Я имею в виду Донну. Чтобы быть поближе ко мне.

Я сидел и молча на него смотрел.

– Я знаю, как глупо это звучит, – признался он. – Хуже, чем глупо. Но откуда эти сны, Джек?

– Потому что… Послушай, ты спал с Донной?

– Джек, я не замечал, что она вообще существует. Вот почему мне так плохо – существовал человек, который думал обо мне так много, а я даже не замечал, что он есть на нашей планете.

– Вот что я тебе скажу, Гэри, – проговорил я. – Донна мертва и существует только в твоем сознании. Ты все еще думаешь, что виноват в ее гибели. Однако правда состоит в том, что мы ничего не знаем о других людях. В конечном счете каждый сам по себе. Есть человек, который тебе знаком, и другой, тот, что тебе неизвестен, – человек, который существовал до того, как ты появился в его жизни, который делал какие-то вещи, когда ты его не видел, и он будет продолжать что-то делать после того, как ты уйдешь. Человек, которого ты знаешь, становится чем-то вроде продолжения твоего собственного разума, собственного «я». Но в реальности существует тот, кого ты не знаешь.

– Да, – сказал он. – Похоже, так оно и есть.

Я кивнул, поджав губы, как мудрец восемнадцати лет, и на мгновение мне показалось, что мы вернулись на стадион и все наши друзья куда-то исчезли, а мы будем здесь сидеть до конца времен.

Наверное, мы говорили еще некоторое время, но в какой-то момент я заснул. Меня разбудил звонок. Фишер спал на соседнем кресле, часы на тумбочки показывали три восемнадцать.

Звонил мой телефон. Я взял трубку.

– Да, – пробормотал я.

– Джек Уолен?

– Кто это?

После небольшой паузы я услышал:

– Билл Андерсон.

Глава 25

В конце концов Шеперд перезвонил Розе. Он имел больше свободы, чем многие, но выходить за рамки не следовало. Он надеялся, что она удовлетворится разговором по телефону, но Роза настояла на личной встрече. Она хотела сделать это в старом городе, рядом с центральной площадью, но он отказался. Ему никогда не нравилось это место. Воздух для него там был слишком плотным. Он чувствовал, что находится в толпе, даже если рядом никого не было.

Он пришел раньше назначенного времени. Парк Виктора Стинбрука, к северу от рыбного рынка, на краю утеса, возвышающегося над заливом. На траве расположились бездомные, вокруг столиков для пикников устроились небольшие группки алкоголиков и наркоманов. Но он ощущал здесь присутствие и других людей. Это чувство было не таким острым, как на площади, но ночью оно всегда обострялось, где бы он ни находился. Сейчас оно преследовало его повсюду. Он уселся за столик в мощеной части парка, откуда открывался прекрасный вид на улицу Аляскан-Вэй и на путепровод под холодными открытыми просторами залива Эллиот. В ясный день можно было увидеть все пространство от устья залива Пьюджет-Саунд до горы Рениер на юге. Сейчас небо затянули тучи, и все вокруг казалось серым и мертвым.

В первый раз с тех пор, как он добрался до города, Шеперд не двигался с места. Весь день он провел на ногах. Он побывал на одной из улиц в районе Королевы Анны. И в баре роскошного отеля в центре города. Бродил по улицам, разгуливал по центру и Бродвею, прочесывая город.

Он ее не нашел.

Роза опоздала на час. Она пришла одна, но Шеперд обратил внимание, что ни один из бродяг даже не посмотрел на невысокую женщину, идущую в одиночестве через парк в такое позднее время. Люди, оказавшиеся на обочине жизни, всегда чувствуют, кого следует остерегаться. На таких людей распространяются законы эволюции, они проходят естественный отбор через насилие и тяжелые наркотики. В результате они ощущают то, что другим не дано.

Роза села с противоположной стороны стола, но не улыбнулась и не поздоровалась.

– Очевидно, я чего-то не понимаю, – сказала она. – Я считала, что ты должен сразу же отвечать на мой звонок. А не игнорировать его целых три чертовы недели.

– Я был занят, – сказал он. – Выполнял твои указания.

– И?..

Шеперд уже понял, что одинокие мужчины и женщины, сидящие за некоторыми столиками в парке в самой обычной одежде, могут оказаться кем угодно. Еще один человек стоял в десяти метрах от них, у него были короткие рыжие волосы. Никто не смотрел на Шеперда, и никто не показался ему знакомым. Однако он знал, кто они такие. Люди вроде него, которые носят свою жизнь в чемоданчике. Шеперда заинтриговало, что в этот вечер Роза решила позаботиться об охране.

Если только он все правильно понял.

Он слегка переместил руки, так что его правая ладонь оказалась под курткой, поблизости от пистолета.

– С последним покончено, – сказал он. – Пустая трата времени. Никто не стал бы слушать Оза Тернера. Впрочем, не имеет значения. Все, кто общался с Андерсоном по этому поводу, мертвы. Его записки уничтожены. Все кончено.

– Ты меня разыгрываешь?

Он пожал плечами:

– Андерсон исчез. Скорее всего, он мертв. Поэтому…

– Один из твоих коллег его видел, – сказала Роза. – Вчера. Он все еще в городе.

– Если твой человек знает, где прячется Андерсон, почему он сам с ним не разберется?

– Потому что ты несешь за него ответственность. Это твоя работа.

– Ситуация возникла не по моей вине, – спокойно сказал он. – Я с самого начала говорил, что трогать Андерсона не обязательно.

– Странно. Всегда считалось, что ты склонен к радикальным решениям – либо черное, либо белое. Во всяком случае, ты был таким, когда мы встретились.

– Я таким и остался. Но это означает, что иногда можно выбирать и белое. Было бы вполне достаточно уволить Андерсона. Им не следовало разрешать одному из Девятерых пытаться все сделать по-своему.

– Остальных поставили перед фактом. Как только Джо Крэнфилд сделал то, что сделал, за ним пришлось прибирать. Мне поручили проследить за процессом. Причины тебя не касаются, Шеперд.

– Только не нужно меня опекать, – сказал он. – Я занимался этим еще в то время, когда тебе меняли пеленки.

– Поздравляю. И чего ты хочешь?

– Проходит какое-то время, и ты начинаешь задавать вопросы.

– Но прежде ты делаешь то, что тебе говорят. Именно таковы условия сделки.

Да, сделка. С залива подул холодный ветер. Взгляд Шеперда скользнул по машинам, мчащимся по путепроводу, – казалось, они хотели угнаться за светом собственных фар. Когда он был молод, научная фантастика придумала машины, которые ездят по заданным маршрутам без вмешательства человека. Интересно, многие ли люди понимают, что следуют по заранее известной траектории без всяких машин.

– Ты меня тревожишь, – сказала она. – У тебя все нормально?

– Я в порядке, – ответил Шеперд.

– В самом деле? Ты выглядишь нелучшим образом.

Он отвел взгляд от шоссе и посмотрел в серые проницательные глаза, внимательно глядящие на него.

– Я в порядке, Роза.

– Полагаю, что так оно и есть. С твоей стороны было бы слишком большой глупостью не предупредить нас.

– Что у тебя есть для меня? – спросил он.

Она протянула ему какую-то записку.

– И никаких побочных неприятностей. Иными словами, не обделайся на этот раз.

Он медленно поднял на нее глаза и с удовлетворением отметил, что она слегка отодвинулась от стола. Кроме того, сидевшие за соседними столами мужчины и женщины встали, словно собирались защитить Розу. «Интересно, – подумал Шеперд, – как высоко она поднялась?»

– Я все сделаю, – сказал он.

Остальные тут же начали расходиться, оставив Шеперда и Розу вдвоем. Они шли по парку мимо высоких тотемных столбов. Их расставили здесь борцы за гражданские права, которые понятия не имели – возможно, им было все равно, – что местные племена никогда не делали ничего подобного до тех пор, пока не появились белые люди со своими металлическими орудиями труда. И посчитали правильным украсть для города столбы, в том числе и знаменитые столбы на площади Пионеров, из индейских деревень, расположенных в сотнях километров отсюда.

Перед тем как они вышли на Вестерн-авеню, границу парка, он остановился. Время пришло.

– Есть еще одна проблема, – небрежно сказал он. – Может быть. Девочка потерялась в Орегоне.

– И что теперь?

– Я думаю, она одна из вас.

– Что заставляет тебя так думать?

– Я ее выследил. Мы с ней поговорили. Она в полнейшем замешательстве. Будет опасно, если она кому-то расскажет. Ей удалось уйти от меня.

– Плохая работа.

– Мы находились в общественном месте.

Она приподняла бровь:

– Случайный ребенок убежал из дома, а ты считаешь, что у нас серьезный кризис?

– Я занимаюсь этим уже давно, Роза. Иногда все происходит именно так. Они начинают вспоминать, ситуация выходит из-под контроля. Ребенок, хорошая семья, нормальная жизнь, никаких проблем в прошлом – и однажды утром они пропадают. Как и взрослые. Исчезают с лица земли. Все приходят к выводу, что они погибли в результате несчастного случая или их кто-то убил, иногда их находят через два штата в полной невменяемости. Но так бывает не всегда. Они появляются в самом неожиданном месте. И они живы. И уже совсем иначе воспринимают себя.

Она задумалась.

– И?..

– Я полагаю, что она в Сиэтле. Или направляется сюда.

Роза выругалась. Шеперд знал, что она меньше всего хотела, чтобы в городе возникли какие-нибудь проблемы. В особенности сейчас.

– Сколько ей лет?

– Девять.

– Девять?! – она посмотрела на него. – Шеперд, ты от меня что-то скрываешь?

– Я? – сказал он, не отводя взгляда. Это было нелегко. – Я здесь для того, чтобы служить.

– Убей ее, – сказала Роза и пошла прочь.

Шеперд смотрел ей вслед и улыбался.

Глава 26

– Он не придет.

– Значит, не придет, – сказал я.

Фишер неопределенно покачал головой и вновь стал смотреть в окно. Было немногим больше восьми. Мы устроились в заведении «Байрон», около рынка Пайк-плейс. Чтобы туда попасть, мы прошли мимо массивных мужчин, громкими воплями рекламирующих рыбу, и оказались в пыльном кафе с низким потолком и тусклым освещением. Я так и не понял, на чем здесь специализировались – на чрезмерно жирных завтраках или на валящих с ног коктейлях. В центре находилась поцарапанная стойка повара, а вокруг сидели на высоких стульях мрачные клиенты, потягивающие выпивку. Некоторые были одеты в уже не белые халаты – создавалось впечатление, что они перетаскивали рыбу и лед с самого утра. Другие выглядели более аккуратно – очевидно, еще только направлялись на работу и пытались сделать вид, что забрели сюда случайно, с удивлением поглядывая на кружки с пивом, непостижимым образом оказавшиеся у них в руках.

Одна из стен была полностью из стекла – через нее открывался вид на залив Эллиот. Столы вдоль этой стены занимали семьи туристов, отцы с тревогой разглядывали путеводители, словно находясь на территории противника.

Я заказал крепкий кофе. Фишер пытался есть завтрак. Он признался, что давно столько не пил – судя по его неловким движениям, он действительно потерял навык. Однако я и сам чувствовал себя нелучшим образом. Когда официантка предложила принести еще кофе, я согласился, предоставив Фишеру сражаться с остывающим завтраком, а сам вышел на улицу покурить.

Мой телефонный разговор с Андерсоном получился коротким. Он не сказал, где находится, отказался прийти в отель Фишера и не захотел, чтобы мы пришли к нему. Он выбрал «Байрон», заявив, что там всегда много народа. Я согласился, так как знал, где это место находится, – именно там я приходил в себя после того, как очнулся в парке Оксидентал, перед тем как отправиться в полицию сообщить об исчезновении Эми.

Я бросил окурок на мостовую, загасил его ногой и затуманенным взором посмотрел на толпящихся вокруг людей. Туристы, рыночные торговцы, взрослые, дети. Что-то продающие, покупающие или просто гуляющие. Они болтали, кричали или стояли молча. Все делали самые обычные вещи, однако выглядели немного странно. Тела двигались целеустремленно, но о руководящем их поступками разуме я мог судить только по результатам их действий. Возможно, все дело было в похмелье.

Чтобы убить пару минут, я подошел к банкомату и снял деньги. Дожидаясь, пока появятся банкноты, я принялся тереть глаза. Нужно взять себя в руки. Я чувствовал себя разъятым на части, совершенно разбитым и невероятно уставшим.

Двадцать минут спустя, после очередной чашки кофе, я кое-что заметил.

– Гляди, – сказал я Фишеру. – Похоже, сработало.

Он поднял голову. Через распахнутые двери кафе можно было видеть и слышать проходящую толпу. Иногда в ней возникали просветы, и в одном из них я заметил мужчину метрах в десяти от входа, неподалеку от того места, где я стоял и курил. Он отошел немного в сторону, а потом вернулся. Среднего роста, с изможденным лицом. Кожа на скулах посерела и свисала складками, но в целом он не слишком отличался от людей вокруг – если не считать глаз. Либо он собирался свергнуть американское правительство, либо стоял у самого края пропасти, которую видел только он.

– Это он, – сказал Фишер. – Во всяком случае, мне так кажется. Он явно потерял в весе, если судить по той фотографии, которую я видел.

Я посмотрел мужчине в глаза и едва заметно кивнул. После чего откинулся на спинку стула, показав Фишеру, чтобы он последовал моему примеру, давая Андерсону шанс убедиться в том, что нас двое и что наши руки лежат на столе. И что за нашим столом есть еще один стул. Потом я взял чашку и сделал несколько глотков кофе.

Через пару минут Андерсон уселся рядом с нами, и я сразу увидел, что его глаза полны отчаяния и страха. Я пододвинул к нему свою чашку с кофе. Он взял ее и сделал глоток.

– Вы в порядке?

Его лицо дернулось. Не знаю, быть может, это должно было означать улыбку. Мне трудно себе представить, как бы в его положении ответил я. Дурацкий вопрос. Но иногда такие вопросы приходится задавать.

– Я Джек, – сказал я. – А это Гэри. Я хочу, чтобы вы знали, Билл: мы оба думаем, что вы не убивали жену и сына. Я был в вашем доме и понял, что это работа чужака.

– Сейчас я не в силах об этом думать.

У Андерсона был хриплый голос, словно он сильно простудился.

– Конечно, – сказал я. Не думать о том, что произошло с его женой и сыном, было самым разумным в его положении. Я не сомневался, что психотерапевты дали бы другой совет, но у них есть дом и семья, куда они могут пойти в конце дня. – Где вы живете?

– Где придется, – ответил Андерсон. – В разных местах.

– У вас есть деньги?

– Почти пятьдесят долларов, – сказал он. – Я купил зубную щетку и мыло. И дешевую смену одежды. Немного еды.

Я положил руку на стол рядом с его ладонью и слегка приподнял ее, чтобы Андерсон увидел под ней сложенные банкноты. Когда он заметил деньги, его лицо дрогнуло.

– Нет, – сказал он и покачал головой.

– Я даю вам в долг. И рассчитываю получить эти деньги обратно.

После коротких колебаний его рука сделала быстрое движение, и деньги перекочевали к нему в карман.

– Будете есть? – спросил я.

Он покачал головой:

– Нет, только кофе.

Я поманил официантку, и мы молчали, пока она не принесла еще кофе. Я понимал, что Андерсону необходимо дать время немного успокоиться.

Теперь заговорил Фишер:

– Что произошло, Билл?

Андерсон покачал головой:

– Откуда мне знать?

– Почему вы побежали?

– Потому что испугался.

– Вы не захотели войти в дом, чтобы посмотреть, что с ними? – спросил Фишер.

– Я бы тоже убежал, – вмешался я. – Соседи наверняка сделали все, что возможно. Да и полицейские были уже совсем рядом. К тому же вы ведь знали, что это произошло не случайно?

Андерсон заплакал. Ни поза, ни выражение его лица не изменились; казалось, он и сам не заметил, что с ним происходит. Только что щеки из сухих вдруг стали мокрыми. Он дрожащей рукой поставил чашку на стол.

– Мне в любом случае следовало войти в дом, – сказал он.

Именно так он и должен был поступить, но при этом не прикасаться к жене и сыну, чтобы не повредить улики. Но ему это знать ни к чему.

– Естественно, что вы так думаете, но все уже в прошлом, и ничего нельзя изменить. Они были мертвы еще до того, как вы появились на вашей улице. Вы ничем не могли им помочь, но вас могли поймать или убить. Вы ведь это понимаете? Важно, чтобы здесь была полная ясность.

Он ничего не сказал. Повар перевернул парочку бургеров, и пламя горелки вспыхнуло ярче. Двое детей, сидевших в дальнем конце кафе, шумели так, будто знали, что у меня похмелье, и делали это нарочно.

– Билл, – начал Фишер, – я знаю, как это трудно, но…

– Вот как, вы знаете? – перебил его Андерсон и резко отвернулся, словно принял какое-то решение. – Вы понятия не имеете…

Он опустил голову и смолк. Больше он говорить не собирался.

Фишер поморщился. Я немного подождал, позволяя Андерсону додумать до конца возникшую мысль.

– Моего отца убили, – сказал я.

Меня мгновенно охватили странные ощущения – ведь этот факт так давно находился в глубинах моего подсознания и мне было трудно представить, что о нем известно далеко не всем. Как странно, что я заговорил о смерти отца сейчас. Впрочем, это был подходящий момент разыграть эту карту.

Фишер удивленно посмотрел на меня:

– Впервые об этом слышу.

– Ничего удивительного. Его убили через два года после того, как я закончил школу. Я учился в колледже.

– Кто его убил?

– Это неизвестно, – сказал я. Теперь Андерсон смотрел на меня. – Полиция не сумела ничего выяснить. Меня там не было. Моя мать уехала погостить к сестре. Кто-то вломился в дом. Отец спустился вниз и наткнулся на них. Он был не из тех, кто отступает при подобных обстоятельствах. И они его убили – сознательно или случайно, никто не знает, – а потом забрали вещи. Старый телевизор, видеомагнитофон, немного драгоценностей и около восьмидесяти долларов наличными.

Фишер явно не знал, что сказать.

– Я не пытаюсь сравнить вашу потерю с моей, – проговорил я, обращаясь к Андерсону. – Но хочу сказать другое: я не в силах вернуть его обратно. И вы не можете вернуть свою семью. Кто-то пришел в ваш дом – в чужой для него – и забрал ваших близких. Они не имели права. Вопрос лишь в том, что вы намерены предпринять?

Андерсон с минуту сидел совершенно неподвижно. Потом посмотрел на нас:

– А что я могу сделать? Полицейские думают, что это сделал я.

– Так скажите нам что-нибудь, что позволило бы взглянуть на ситуацию иначе. Например, как это связано с чеком на двести пятьдесят тысяч долларов, который вы получили.

Его глаза широко раскрылись.

– Проклятье, как вы узнали?

Я кивнул Фишеру. Мне хотелось курить. Разговор с Андерсоном вверг меня в безмерную печаль, и мне захотелось его побыстрее закончить.

– Я занимался делами Джозефа Крэнфилда, – сказал Фишер. – Я адвокат. Вы оказались одним из немногих людей, получивших деньги по его завещанию. И я не мог не обратить внимание на то, что вы не взяли деньги по чеку. Почему?

– Я никогда не встречал этого человека, – ответил Андерсон. – Более того, не подозревал о его существовании. Однажды утром я получил этот дурацкий чек. Я не знал, что с ним делать и почему его мне прислали. Однако было еще письмо.

– Я знаю, – сказал Фишер. – Письмо писал я.

– Черт вас возьми, в таком случае почему вы считаете, что не несете никакой ответственности?

– Что?

– Послать такую сумму денег с подобными условиями?

– О чем вы? Какие условия?

– Вы же писали письмо, вы должны знать.

– В моем письме было написано следующее: «Вот деньги, наслаждайтесь». И еще я сообщил вам, от кого они. И ничего больше. В завещании не говорилось ни о каких условиях.

Андерсон продолжал смотреть на Фишера, – очевидно, он ему не верил. На мгновение сомнения возникли и у меня, но на лице Фишера я увидел искреннее недоумение.

– Что было в письме, которое вы получили? – спросил я у Андерсона.

На его щеках появилось два красных пятна на сером фоне.

– В нем было написано, что этот Крэнфилд оставляет мне деньги на том условии, что я приостановлю свою работу. Тогда деньги станут моими. А если я возьму их и буду продолжать работу, меня ждут неприятности. Ну и между строк был намек, что лучше мне от них не отказываться.

– О какой работе речь? Преподавание в университете?

– Нет, – ответил Андерсон уклончиво. – Частный проект.

– Частный? – спросил Фишер. – Тайный? От кого?

– От всех.

Я вспомнил, как выглядела мастерская в его доме.

– И как о нем мог узнать Крэнфилд?

– Понятия не имею. Я поддерживал связь с двумя людьми через Интернет. Мы несколько раз обсуждали мой проект. Другого способа утечки информации я не могу себе представить.

– И вы решили не брать деньги?

– Да.

– А вы кому-нибудь рассказывали о том, чем занимаетесь?

– Нет. Я просто не стал относить чек в банк.

– Он все еще при вас?

– Чек был в доме.

Фишер смотрел куда-то в сторону. Я догадывался, о чем он думает. Он размышлял о том, что является распорядителем по завещанию Крэнфилда, во всяком случае какой-то его части. Однако кто-то подменил его письмо Андерсону, и кто-то следил за счетом, с которого деньги были переведены. Как еще они могли узнать, что Андерсон отказался взять деньги, из-за чего три недели назад произошли эти ужасные события?

– Но как они могли это проделать? – спросил я. – Как им удалось заменить письмо?

– Все бумаги проходили через офис Бернелла и Литтона, – тихо сказал Фишер. – Один из них мог это сделать.

– Пожар все уничтожил? – спросил я Андерсона. – Я имею в виду вашу работу.

Андерсон кивнул:

– Да. В тот вечер я забыл взять с собой копию. Теперь все выкладки остались только у меня в голове.

– Но в чем состояла ваша работа? – спросил Фишер.

– Я не могу вам рассказать.

– Нет, – твердо сказал Фишер. – Можете. Я должен знать больше.

Возможно, причиной тому был резкий утренний свет, проникающий в кафе, но лицо у Фишера стало каким-то странным. Морщины в уголках глаз обозначились четче, губы стали тоньше.

– Больше? – спросил я. – Я не знал, что тебе вообще об этом что-то известно.

Фишер отвернулся, и я понял, что он мне лгал.

– Гэри хочет сказать, – продолжал я, обращаясь к Андерсону, – что нам бы помогли пояснения по поводу событий, которые произошли в вашем доме. Чтобы полицейские могли взглянуть на проблему иначе, нам нужны улики против неизвестного преступника.

– Откуда мне знать, что вы не из их компании? Или он?

– Вы этого знать не можете, – не стал спорить я. – Ни у кого из нас нет бляхи с надписью «Сертифицированный хороший парень». Если вы хотите найти такого, вам придется подождать до вознесения на небо.

– Вам я расскажу, – сказал он, глядя на меня.

Намек был очевидным. Я повернулся к Фишеру и небрежно сказал:

– Гэри, ты не мог бы добыть кофе для Билла? Да и я бы не отказался от еще одной чашки.

Лицо Фишера не дрогнуло.

– Как скажешь.

Он неловко встал и направился к стойке. Андерсон в сотый раз огляделся, изучая посетителей кафе.

– Могу дать вам совет, – сказал я. – Не нужно так глазеть по сторонам. Если вы не хотите привлечь к себе внимание, нужно вести себя так, словно вы направляетесь из пункта А в пункт Б и имеете все права миновать любые промежуточные точки. Если полицейский, у которого оказалось немного свободного времени, увидит, как ваш взгляд мечется из угла в угол, он мгновенно захочет вас проверить.

– Откуда вы знаете?

– Потому что я был полицейским.

– Вы полицейский?

– Вы меня невнимательно слушаете, Билл: я был полицейским. Сейчас я в отставке. Однако мне известно, что не все они уроды. Вы бы стали подозреваемым в любом другом городе США, уж поверьте мне. Полицейские склонны расследовать преступления в соответствии со статистикой. Это позволяет экономить время. И спасает жизни. Вы оказались в трудном положении, но из этого еще не следует, что полиция является средоточием зла. Сейчас вам лучше всего придумать такой сценарий дальнейшего развития событий, который позволит вам перестать скрываться.

Андерсон потряс головой:

– Как я могу…

– Расскажите мне, о чем идет речь, – сказал я. – Насколько я понял, об этом не знает даже Питер Чен. Это не мое дело, и меня оно не слишком занимает. Но сейчас у вас нет выбора, а ваша тайна уже привела к гибели людей.

– Вы не поверите, если я вам расскажу.

– Однако кто-то в вас уже поверил, – заметил я. – Так попробуйте рассказать мне.

Он довольно долго колебался. Я посмотрел в сторону стойки, чтобы показать Фишеру, что мне удалось сдвинуться с мертвой точки, но его там не было. Наверное, отправился в туалет или вышел на улицу, решил я. С самого утра он был в паршивом настроении, несмотря на то что нашел то, что искал.

Когда Андерсон наконец заговорил, я понял, что дело не только в том, что он рассчитывает на мою помощь, – просто слишком долго он держал все это в себе. Неверно утверждать, что каждый преступник только и мечтает сознаться в совершенном преступлении, но большинство людей хотят поведать о своей жизни, чтобы раскрыться хотя бы на время.

– Я занимаюсь динамикой волн, – начал Андерсон. – В особенности звуковых. В колледже я преподаю физику процесса. Но года два назад меня заинтересовал более широкий спектр проблем. Как звук воздействует на нас.

– Например? – спросил я.

После первых же фраз мне было трудно поверить, что все это может иметь какое-то отношение к миру, в котором я живу.

Судя по всему, Андерсон почувствовал мою реакцию.

– Звук принято недооценивать, – серьезно сказал он. – Нас всех занимает то, что мы видим, но намного важнее то, что мы слышим. Многие воспринимают его как фон. Всем известно, что мы играли тяжелый рок для Норьеги, чтобы выманить его[27]. Кое-кто слышал, что ФБР использовало музыку при штурме Уэйко[28]. Но за этим стоит нечто большее, чем бомбардировка людей мелодиями, которые им не нравятся. Если вы пойдете в ресторан, где играет громкая музыка, то не получите удовольствия от еды. Вы не сможете сосредоточиться – даже не заметите вкуса блюда! Часть мозга отключается. Или вы слышите какой-то музыкальный фрагмент, какую-то песню впервые за много лет, и она переносит вас в то время, которое у вас с ней ассоциируется. И вновь возникают забытые ощущения, вы вспоминаете запахи, вкус и другие чувственные ощущения из того времени. Вы согласны со мной?

– Пожалуй, да.

Разговор о том, что его так сильно занимало, заставил Андерсона забыть обо всем остальном.

– Или вы остаетесь в одиночестве ночью, в незнакомом месте – и вдруг слышите шум. И для вас уже не имеет значения то, что вы не видите ничего необычного – зрение вдруг перестает быть самым главным чувством. Вам уже не требуется видеть, чтобы испытать приступ всепоглощающего страха. Ваш мозг и тело понимают, что звук значит очень много.

– Хорошо, – сказал я. Ему нужно было дать говорить, но я почему-то ощущал растущую тревогу. И я все еще не видел Фишера – ну не мог он так долго просидеть в туалете. – Я готов поверить вам на слово, Билл. Вы человек науки. Но что вы хотите сказать? Над чем именно вы работали?

– Инфразвук, – сказал он. – Звуки очень низкой частоты. Большинство людей исследовали частоту восемнадцать герц, но меня заинтересовали девятнадцать герц. Эта частота… оказывает на человека… влияние. Под воздействием этой частоты начинают слезиться глаза, в ушах возникают необычные ощущения, наступает перенасыщение легких кислородом, напрягаются мышцы – физик Владимир Гавро[29] утверждал, что инфразвук – это ключ к тревогам, которые одолевают человека в городе. Иными словами, он порождает страхи. И если вы достигнете резонансной частоты глаза, а она находится именно в этом диапазоне, вам начнет казаться, что вы видите странные вещи. Принято было считать, что это психология, побочный эффект физики глаза, но это не так. Все гораздо сложнее. Инфразвук производит на нас странное воздействие. Очень странное. Позволяет видеть вещи, которые при обычных обстоятельствах от нас скрыты.

Я обнаружил, что сам все время оглядываюсь по сторонам, то есть делаю то, от чего предостерегал Андерсона. У меня не находилось никакого объяснения для ощущений, которые я даже не знал, как описать. Я смотрел через открытые двери кафе на толпу. Обычные люди, спешащие в обоих направлениях.

– Какого рода вещи, Билл? О чем вы говорите? Что вам удалось сделать?

Я посмотрел на него. А он глядел на свои руки. Когда Андерсон заговорил, его голос прозвучал очень тихо.

– Я создал машину, которая видит призраков, – сказал он.

Именно в этот момент я увидел высокого мужчину, направлявшегося к кафе через толпу, он шел быстро и был одет в темное пальто. И смотрел только на Андерсона.

– Пригнитесь, – прошептал я.

Андерсон недоуменно заморгал. Я попытался встать, одновременно толкнув его в сторону, но зацепился ступней за ножку стола. Я увидел, как от стойки идет Фишер с кофейными чашками в руках. В этот момент мужчина в пальто вошел в кафе и вытащил руку из внутреннего кармана.

Наконец мне удалось выбраться из-за стола, и я толкнул Андерсона сильнее, крикнув:

– В сторону…

Но было уже слишком поздно. Мужчина выстрелил три раза, прицельно, не торопясь, из пистолета с глушителем.

И исчез в толпе, прежде чем я понял, что ни одна из пуль в меня не попала. Выстрелы были негромкими, но кровь Андерсона брызнула на стекло окна – и все посетители начали кричать и разбегаться. Когда я наклонился над телом Андерсона и попытался определить, куда угодили пули, мне не удалось услышать, что он пытается мне сказать, все заглушал шум толпы, а из его рта текла кровь. Я видел, как его рот открылся, а потом закрылся – уже в последний раз.

Глава 27

– Он мертв.

Я поднял глаза и посмотрел на стоящего надо мной Бланшара. Прошло два часа с тех пор, как стреляли в Андерсона, и я сидел на пластиковом стуле в коридоре больницы, названия которой не знал. Толпа полицейских стояла в конце коридора. Меня допрашивали двое.

– И что мы теперь имеем?

– Без понятия, – сказал он. – И нет никаких «нас». Тут мы должны все прояснить. Я здесь только из-за того, что был напарником детектива, который вел дело Андерсона. Вы здесь присутствуете лишь в виде одолжения, а также благодаря тому, что свидетели дали очень четкие показания о том, как вы себя вели, когда появился стрелок. Где ваш приятель? Фишер.

– Вышел подышать воздухом.

Бланшар тяжело опустился на стул рядом со мной.

– Так что же там произошло? На самом деле.

– То, что я рассказал. Мы получили сообщение от Андерсона с помощью одного из его коллег. И Андерсон пришел поговорить с нами.

– Почему? Этого я так и не понял. Почему с вами?

– Очевидно, потому, что мы не верили в его виновность и прямо сказали об этом. Встретиться в кафе предложил сам Андерсон. И я не имею ни малейшего представления о том, как нас нашел тот тип с пистолетом.

– Что вам удалось узнать от Андерсона?

– Едва он перешел к делу, прозвучали выстрелы. Андерсон получил чек, о котором я говорил, но ничего не стал с ним делать, потому что не хотел выполнять условия, сформулированные в письме.

– Что за условия?

– Прекратить работу над частным проектом.

– И в чем он состоял?

– Нас прервали, как только мы об этом заговорили.

Бланшар посмотрел на меня, но промолчал. Я пожал плечами.

– Вы можете мне не верить. Я помогал Гэри. Теперь, когда Андерсона нашли, все кончено. Дальше распутывать это придется вам.

– Распутывать?

– Смерть Андерсона делает его куда менее подходящим подозреваемым в двойном убийстве.

– Эти два события не обязательно связаны.

– Да, конечно. Могу поспорить, что все полицейские Сиэтла говорят себе эти слова. Так гораздо лучше, чем признать, что вы потратили целый месяц на поиски невиновного человека, но не сумели его найти до тех пор, пока кто-то не вышиб ему мозги.

– Андерсон сам подписал себе смертный приговор. Ему следовало сдаться. Или хотя бы войти в контакт с полицией.

– Вы бы так и поступали на его месте?

– Да.

Я задумчиво кивнул. Честно говоря, я до сих пор не понимал, почему Андерсон повел себя именно так. Мне удалось заставить его говорить только после того, как на него надавил Фишер, в то время как я понимал, что чувство вины не вынудит Андерсона быть откровенным. А если учесть очевидную осторожность, с которой он упоминал о своей работе, а также мнение Чена и других, заметивших в нем страшное напряжение в последнее время, у меня были все основания считать, что Андерсон догадывался о грозящей ему опасности и раньше. Письмо, полученное вместе с чеком, несло в себе серьезную угрозу. Но объясняло ли оно его побег? Или причина в содержании его проекта? Возможно, он был и без того сильно напуган?

– Да, – согласился я. – Я бы тоже так поступил.

Я встал. Больше ничего нельзя было сделать.

– Я ценю то, как вы себя вели в этой истории.

– О чем речь, – ответил он. – Только постарайтесь сделать так, чтобы я об этом не пожалел.

– В каком смысле?

Он опустил глаза:

– Мне стало кое-что известно об обстоятельствах вашего ухода из полиции Лос-Анджелеса, – сказал он. – Мы бы не хотели, чтобы здесь произошло нечто похожее.

– Вы не знаете, что там произошло на самом деле.

– Я знаю, что в той истории упоминается ваше имя и слово «трупы».

– Вам не кажется, что я все еще на свободе?

– Верно, но я своего мнения не изменил.

– Понял, – сказал я и двинулся к выходу.

– Джек, – позвал он, когда я сделал пару шагов. – Насколько тесно ты связан с миром Фишера?

Я остановился и повернулся к Бланшару.

– Совсем не связан. А почему ты спрашиваешь? – тоже переходя на «ты», спросил я.

– Пусть так и остается. Я говорил с человеком из фирмы Фишера. Как ты думаешь, почему он здесь оказался?

– Пытался выяснить, что происходит.

– Вовсе нет. Ему пришлось уволиться. «Личные причины». Коллега, с которым я говорил, был осторожен в формулировках. Но у меня возникло ощущение, что они старались отстраниться от Фишера. И на твоем месте я бы поступил так же. Мне кажется, что в голове у этого типа происходят вещи, о которых ты и не догадываешься.

Я наконец ушел. Ускорив шаг, быстро спустился вниз. Но не нашел Фишера у входа в больницу. Возможно, ему не понравилось, что здесь начали собираться репортеры – убийство Андерсона произошло при большом стечении народа, – однако Фишер не ответил и на мой телефонный звонок.

Когда я вернулся в его отель, портье сказал, что Фишер выписался полчаса назад.

Я забрал свою машину, решив, что пора возвращаться домой. Однако я не стал сразу выезжать на автостраду и остановился перед площадью Пионеров. Повинуясь импульсу, я вышел из машины и зашагал к площади. Руки у меня дрожали. Я не понимал, из-за чего. Из-за Андерсона или из-за того, что Бланшар заговорил о событиях в Лос-Анджелесе. Я сидел на скамейке и глубоко дышал. Только через треть часа я почувствовал себя лучше.

Потом я выехал из города и направился на восток, в сторону гор. Сначала небо было чистым, а солнце ярким. Машин на шоссе оказалось неожиданно мало, и я ехал быстро, словно мир решил позволить мне поскорее покинуть место, где я стал причиной чьей-то смерти.

Когда я достиг вершин Каскадных гор, заметно похолодало, все оттенки стали приглушенными, повсюду преобладал ржавый цвет кизила, и его стебли вдруг напомнили мне спекшуюся кровь. Небо затянули тучи, казалось, еще немного – и я смогу дотянуться до них рукой, облака клубились над кронами деревьев, словно призраки давно погасших костров, влажное и беззвучное эхо жизни людей, когда-то счастливо существовавших среди деревьев на этой земле и рядом с этой водой.

Осталось ли нечто подобное в «Байроне» – образ мужчины, сидящего, сгорбившись, за столом в косых лучах утреннего солнца, – или посетители будут иногда видеть тень у двери или у окна в доме на Бродвее, призрак человека, застрявшего по другую сторону занавески, пытающегося вернуться домой?

Тень моего отца оставалась в нашем доме в Барстоу после его смерти, это я знал. Моя мать продержалась только пять месяцев, а потом продала дом и переехала поближе к своей сестре, которую не особенно и любила. До ее переезда я успел побывать дома на выходных три или четыре раза, и всякий раз мне казалось, будто дом разбирали в мое отсутствие, а перед моим возвращением собирали снова.

В колледже у меня преподавал весьма прогрессивный профессор, который, помимо того что обладал другими замечательными качествами, приглашал по пятницам в гости своих любимых студентов. Во время долгих умных разговоров им не возбранялось знакомиться с алкогольными напитками, находившимися в его холодильнике. Однажды, на следующее утро после такого рода занятий, меня разбудил стук в дверь моей комнаты в общежитии. Ко мне пришли двое полицейских. У меня было сильное похмелье, к тому же я испугался – в моей тумбочке лежало немного марихуаны, – в общем, их визит вывел меня из равновесия.

Моего отца нашли на полу в кухне, на нем были лишь пижамные штаны и ничего больше. Он услышал какой-то шум и спустился вниз – как и положено мужчине. Отец получил множество ран от большого зазубренного охотничьего ножа, но умер он от удара молотком-гвоздодером. Молоток нашли рядом с его телом. Он принадлежал отцу. Я был с отцом, когда он покупал этот молоток субботним утром во время нашей совместной прогулки. И не раз видел, как с его помощью отец чинил стулья и ограду, вешал картины. Чужаки украли не много. Бóльшую часть денег в семье тратили на то, чтобы на столе всегда была хорошая еда, а я был прилично одет и имел все необходимые учебники. Самое дорогое унести нельзя – если не считать, что они унесли жизнь отца. Им нужны были лишь деньги, чтобы выпить, купить новые шины или поставить на лошадь, которая все равно проиграет свой забег.

Не приходилось сомневаться, что те, кто отнял жизнь у Билла Андерсона, пришли не за мелочью. Через несколько дней репортажи о его смерти исчезнут из теле– и радионовостей, но только не из моей жизни. Я солгал Бланшару. В восемь пятьдесят сегодняшнего утра существование Андерсона имело лишь косвенное отношение к моей жизни. Но минуту спустя все изменилось. Когда на твоих руках чья-то кровь, возникают иные отношения. Ты видишь в глазах умирающего понимание того, как мало ему осталось. Теперь душа Андерсона была накрепко связана с моей, из чего следовало, что завещание Джо Крэнфилда и здание в Беллтауне стали загадками, которые я должен решить, не говоря уже о том, что мне необходимо разобраться, как это связано с моей женой.

К тому времени как я свернул на девяносто седьмое шоссе и въехал в лес поблизости от Берч-Кроссинг, я знал, что не смогу бросить это дело, хотя и понимал, что мое упрямство может навредить мне и другим людям. Богу Неудачи все еще известно, где я живу. Он всегда будет это знать. Но даже если я ничего не стану предпринимать, он все равно меня найдет.

Может быть, пришло время сразиться на его территории.

Глава 28

Вторая ночь Мэдисон, проведенная на улицах, оказалась еще более длинной, чем первая. После разговора с глупым мужчиной в его офисе – воспоминания о нем уже начали стираться – Мэдисон прошла довольно большое расстояние. Она купила какой-то еды в маленьком магазинчике и поела в парке, немного поплакала и зашагала дальше. Она шла и шла, рестораны и магазины давно закрылись, и на улицах сразу стало темнее. Мэдисон остановилась возле здания с заколоченными окнами и нажала на кнопку одного из звонков. Потом вытащила ключи, найденные в записной книжке, и попыталась вставить их в замочную скважину. Они не подошли. Это ужасно рассердило Мэдисон. У нее что-то украли, теперь она не сомневалась. И оно находилось здесь.

Она отвернулась от здания и зашагала в сторону центра, мимо «Барнс энд Ноубл», странной библиотеки из стекла и металла. Она дала ногам провести себя по правому склону холма, по диагонали к пляжу. Она шла так долго, что вскоре ей начало казаться, будто она спит и ей только снится, что она была маленькой девочкой, которая все время куда-то идет и пытается найти нечто важное. Единственная проблема заключалась в том, что никто ей не объяснил, что она должна искать. Наконец она оказалась в таком месте, из которого ей не хотелось уходить. Крошечный парк перед старым зданием, ничего особенного, если не считать, что на здании висела надпись: «ЙЕСЛЕР» – это слово попадалось ей в записной книжке. Травы в парке не было, только деревья, скамейка с навесом и тотемный столб. Здесь же стоял питьевой фонтанчик, украшенный скульптуркой в виде головы индейца.

Она часто была вынуждена переходить с одного места на другое, так как вокруг были тоже бездомные люди, появлявшиеся на углах улиц и заходившие немного постоять в парке. Потом они молча исчезали. Иногда они наклонялись над фонтанчиком и пили воду. Создавалось впечатление, что им нравилось оставаться в парке некоторое время, но потом они обязательно уходили. Мэдисон хотелось остаться, но она не могла. Когда ты маленькая девочка, тебе очень многое не разрешают делать. Вообще быть маленькой девочкой паршиво. Раньше она не понимала, насколько это плохо и как часто ты чувствуешь себя отвратительно.

Наконец она слишком устала, чтобы двигаться дальше. Она перелезла через невысокую ограду и нашла дверь, нижняя часть которой была выломана, и через узкий проход попала на парковку, напоминающую тонущий корабль. На самом верху стояла одинокая машина, оставленная на ночь.

Она решила, что машина похожа на нее. Задняя дверь была не заперта.

Она забралась внутрь и устроилась поудобнее.

И проснулась через час. Несколько мгновений она не понимала, где находится. Но потом смогла вспомнить кое-что еще. И очень четко.

Она вытащила из кармана листок и ручку и быстро записала четыре цифры, которые вертелись у нее в голове, уверенная, что они сейчас исчезнут, как это уже случалось раньше.

Но нет, на сей раз ей удалось запомнить цифры. Она пересчитала их, чувствуя, как быстрее забилось в груди сердце. Кажется, цифр теперь достаточно. И они очень похожи на полный номер.

Мэдисон быстро вылезла из машины и выбежала через парковку на улицу. Она огляделась по сторонам в поисках телефона-автомата, не обнаружила его и снова побежала, понимая, что может привлечь к себе внимание, но ей нужно было торопиться.

Она бежала и бежала, пока не нашла работающий телефон. Схватила трубку и быстро набрала номер, записанный на листке. И, нажимая последнюю кнопку, издала радостный клич.

Прыгая с ноги на ногу, она ждала, пока не услышала, как трубку взяли и раздался голос – и тогда она заговорила так быстро, как только могла.

Но тут глаза стала застилать темнота, и она замолчала, потеряв способность слышать собственные слова. Мэдисон боролась с обволакивающим ее мраком, как делала в офисе того мужчины вчера утром. Теперь Мэдисон приходилось постоянно преодолевать сопротивление темной тучи, которая становилась все более плотной. Туча мерцала и светилась от мыслей и воспоминаний, не имеющих смысла, но вызывавших в ней желание совершать плохие поступки. Она кричала беззвучным криком, толкая мысли все сильнее и сильнее, стараясь избавиться от них.

Но когда Мэдисон снова начала видеть окружающий мир, оказалось, что она идет прочь от сломанного телефона, листок бумаги, который она держала в руках, разорван в клочья и их уносит ветер. А еще у нее болят костяшки пальцев. Когда же она увидела на руках кровь, она вдруг с удивлением сообразила, что это ее кровь.

Она проснулась, когда услышала звук открывающейся двери.

– Боже мой, – послышалось снаружи.

Мэдисон быстро села. Она снова находилась в машине, уже совсем рассвело. Она поняла, что спала довольно долго. Ей стало немного лучше. Мысли уже не так путались.

Возле машины стоял мужчина, который уставился на нее широко раскрытыми глазами. У него была бледная кожа и волосы песочного цвета. И он смотрел не на ее лицо, а ниже. Она опустила взгляд и увидела, что обе ее руки покрыты засохшей кровью. Немного крови попало и на пальто.

– Все хорошо, – сказала она, хотя уже почувствовала, что руки болят, и довольно сильно. – Я в порядке. Просто поранилась, когда ломала телефон.

– Что ты здесь делаешь?!

– Мне нужно было где-то поспать. Вы оставили дверь открытой. Не беспокойтесь. Я ничего не украла.

– Это… послушай…

Мужчина явно не знал, что делать. Он был в костюме и галстуке, а глаза у него блестели так же, как у отца Мэдисон, когда он был настолько занят, что уже не видел ничего вокруг. Однако он явно хотел добра.

– Все нормально, – успокаивающе сказала Мэдисон. – Честно.

– Мне нужно… Я бы хотел отвести тебя в ближайший полицейский участок. Пойдем.

– В этом нет ни малейшей необходимости, – сказала Мэдисон, выскальзывая из машины и улыбаясь мужчине.

– А мне кажется, есть. Я не могу просто…

Она потрясла головой:

– Сколько сейчас времени, приятель?

– Что? Уже почти полдень. Но…

– Прекрасно, – сказала она. – Спасибо. Я буду всем рекомендовать вашу машину с самой лучшей стороны.

Она протянула ему правую руку. Мужчина автоматически взял ее и пожал. Мэдисон хорошенько потрясла его руку, кивнула и пошла прочь. Спускаясь по лестнице, она оглянулась. Мужчина стоял и смотрел на свою руку. Она знала, что он не пойдет за ней. Прежде она не осознавала, как легко иметь дело со взрослыми – ведь на самом деле они тебя попросту боятся. Конечно, мамы и папы не боятся своих дочерей или сыновей, но постоянно краем глаза наблюдают за другими детьми, словно от них можно ожидать чего угодно. Впрочем, так оно и есть. Мэдисон это знала. Маленькие девочки обладают властью и особым внутренним светом. Большинство взрослых не способны этот свет уловить, но стоит его увидеть хотя бы раз, и тебе хочется поделиться с другими. У тебя возникает желание проводить с ними больше времени, получше их узнать. Именно этого и хотел мужчина из желтой машины в Портленде, поняла вдруг Мэдисон, хотя он был любителем. Он не знал, что можно найти искру и сохранить ее. Если у нее появится возможность, она поговорит с мужчиной как следует и расскажет ему то, что знает.

Она покинула стоянку и зашагала в сторону площади с тотемным столбом и питьевым фонтанчиком. Многие вещи стали для нее более понятными, даже те части из записной книжки, которые прежде ставили в тупик.

Семь возрастов человека?

Конечно нет. Как и во всех других случаях, их девять.

К девяти годам мы должны укорениться, не предпринимая особых действий. 18 – мы можем начать вступать в дело. К 27 – следует все взять под контроль и последовательно идти к цели. В 36 – зрелость, начало истинного господства. 45 – полное вытеснение, кризисная точка. 54 – возраст могущества. 63 – мудрость. В 72 – поиски начинаются снова. 81 – время ухода: мы не умираем, как это делают другие, а потому расставание с этим местом должно находиться под нашим контролем. Сложите цифры, из которых состоят эти девять возрастов, – 3 + 6 или 7 + 2 – все они восходят к ключевому числу 9. Так это все и хранилось, спрятанное на виду у всех. Треугольник = 180° (1 + 8 + 0 = 9) – все правильные геометрические формы имеют в основе девятку. Даже 666 – стоит ли мне говорить о том, что их нужно сложить один раз, а потом повторить эту операцию?

И это не случайное совпадение. Наша математика создана, чтобы почтить могущество девяти. Могущество Девятерых. Но сейчас сами Девятеро стали слабыми, слишком возвышенными и поверили в собственную изощренную ложь. Они считают, что наше могущество следует ограничивать, что мы должны входить в жизнь как новорожденные – должны прятаться на виду у всех, как еще одно дерево в лесу.

Но все леса уже срублены.

Я не погибну вместе с ними. Кажется, Аристотель сказал: слабые стремятся к справедливости и равенству, сильные не обращают на это внимания. Что случается с теми, кто не разделяет верований Девятерых? С теми, кто осмеливается им противостоять? О! Победившие их, истинно свободные, смогут сделать себя богами, властными над нами.

Фома Аквинский сказал: душу познаешь по ее деяниям.

Ты свободен познать меня по моим деяниям.

Лихтенберг сказал: нам кажется, что мы свободны в своих действиях; так, во время сна мы полагаем, что нам знакомо место, куда мы попадаем, – в то время как мы посещаем его в первый раз.

Я то, что тебе снится.

Я всегда за тобой присматриваю.

Я веду тебя за руку.

Выйдя на площадь, Мэдисон увидела свое отражение в зеркальном стекле окна и удивилась тому, какой у нее маленький рост. Она долго смотрела на себя, вспоминая тот день, когда они с мамой купили пальто в «Нордстроме», на площади Кортхаус в Портленде. Вспомнила, как они увидели пальто в первый раз, как ходили вокруг него, понимая, что оно слишком дорогое, но обе хотели, чтобы оно появилось в их жизни. Мэдисон ничего не сказала, зная, что решение о покупке пальто ее мать приняла в результате собственных соображений. Неожиданный подарок, сделанный под действием импульса, показался матери привлекательным, и она согласилась с требованием извне – хотя оно было туманным и почти незаметным, – Мэдисон не совсем понимала, что происходит, но знала, что так будет.

Они вышли из магазина и побывали в других, но в них они ни к чему особо не приглядывались. И Мэдди знала, что, если она будет помалкивать и вести себя хорошо, они обязательно вернутся в «Нордстром».

Так и произошло.

Мэдисон поняла, откуда она знала, что получит то, что хотела, в тот день и в другие дни. Она поняла, что нечто у нее внутри умело заставлять людей выполнять ее желания. Значит, кто-то приглядывал за ней.

Более того, он сидел внутри. Всегда.

На площади было мило, но все здесь оказалось не таким, как ночью. И хотя людей стало больше, она почувствовала себя свободнее. Может быть, все дело в том, что люди здесь собрались другие. Бездомные попадались гораздо реже, а больше всего было разгуливающих по площади туристов. Люди, которые, ничего не видят, но все фотографируют, – им казалось, что, побывав здесь, они будто завладели этим местом, не осознавая, что все как раз наоборот.

Но один из них отличался от остальных. После того как она пробыла на площади полчаса, потягивая кофе, купленный в «Старбаксе» на углу, Мэдисон заметила внедорожник, который остановился возле тротуара. Из него вышел мужчина и решительно зашагал к площади. Казалось, у него не было причины находиться здесь, однако он сел отдохнуть на скамейку. Он был довольно высоким, с широкими плечами, и Мэдисон вдруг захотелось подбежать к нему, назвать свое имя и попросить о помощи. Она видела, что этот мужчина совсем не похож на человека, в машине которого она провела ночь, – если он решит что-то сделать, то не остановится до тех пор, пока не доведет дело до конца.

Тем не менее она повернулась и поспешно ушла с площади – не оборачиваясь, пока не дошла до места, где мужчина уже не мог ее увидеть. Возможно, Мэдисон и хотела, чтобы мужчина ей помог, но другой человек у нее внутри имел совсем другие желания. Она смутно помнила, как пыталась ночью позвонить по телефону, – главным образом из-за порезов на руках, – но совершенно забыла, зачем она это делала. А сейчас вдруг поняла, что хочет позвонить другому мужчине, которого прежде избегала. Мэдисон почувствовала себя сильнее. Она сумеет с ним разобраться.

Найдя телефон – на сей раз в вестибюле гостиницы в нескольких кварталах от площади, под красивым навесом в красно-золотую полоску, – она вытащила записную книжку и белую карточку с номером на обратной стороне.

Он ответил сразу.

– Это я, – сказала Мэдисон. – Мне нужна кое-какая информация.

– Где ты?

– Ты слышал, что я сказала, Шеперд?

– Подожди, – сказал он. В его голосе было терпение и раздражение одновременно. – Я хочу помочь. Но мне необходимо знать, где ты находишься. Тебе девять лет. Тебе… грозит опасность.

– Ты закончил?

– Нет. Мэдисон, ничего не будет, пока ты не скажешь, куда мне прийти, чтобы встретиться с тобой. Скажи, и мы поговорим. И я узнаю то, что тебя интересует. Но ты мешаешь мне делать мою работу.

– Ты уже сделал свою работу, – сказала она. – И получил за нее деньги. Несмотря на то, что нарушил полученные указания. Из чего следует, что у меня нет оснований тебе верить.

– Что я сделал не так? Я пришел к тебе…

– Слишком рано. Тебе следовало подождать до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать, как и всегда, но ты хотел получить свое сейчас, и тебе было наплевать на то, что я не готова. Но все дело в том, что я готова. Я всегда была готова взять ситуацию под контроль. Впрочем, ты это должен помнить. В любом случае тебе лучше не забывать.

– Послушай, – сказал мужчина, – произошел несчастный случай, вот и все. Ты упала на пляже. Ты увидела меня и подумала, что я хочу причинить тебе вред. Ты попыталась убежать и ударилась головой. Тебе было больно. Вот почему ты иногда отключаешься. Вот почему у тебя появились эти странные…

– Заткнись, Шеперд. Я хочу тебя попросить, чтобы ты кое-что нашел. Потом я повешу трубку. Через пятнадцать минут я позвоню тебе еще раз из другого места. Если ты не дашь мне нужной информации или обманешь меня, я сделаю так, что твоя жизнь станет по-настоящему трудной. Начну кое-что рассказывать. Ты понимаешь?

– Мэдисон, ты должна мне верить. – В его голосе появилась вкрадчивость, но Мэдисон знала, что это фальшь – он старается выглядеть слабым, выведенным из равновесия, рассчитывая, что она не отнесется к нему серьезно, как он того заслуживает. – Я сделал все, что ты хотела…

– Нет, – холодно сказала она. – Вовсе нет. Тебе еще только предстоит это сделать. Тебе и всем остальным.

Она сказала ему, что ей нужно, и положила трубку, не дожидаясь ответа. Посмотрела на часы и направилась к лифтам. Это был довольно большой отель. Она может пятнадцать минут погулять по коридорам, не привлекая к себе особого внимания, подумала Мэдисон. Все лучше, чем болтаться по улицам.

Направляясь к лифту, Мэдисон прошла мимо стройной молодой женщины в элегантном костюме. Ее глаза блестели, а волосы были тщательно уложены. Мэдисон уловила слабый аромат кофе и мяты и поняла, что женщина сидит в одиночестве в своем номере, приводя себя в порядок перед скучной деловой встречей, и повторяет сейчас заветные мантры, чтобы убедить себя, что она уже взрослая, а вовсе не маленькая девочка.

– Отличные сиськи, – сказала Мэдисон.

Двери лифта закрылись, но Мэдисон успела увидеть выражение ее лица.

В то время, когда лифт с Мэдисон поднимался вверх, к окраине города быстро приближалась машина. За рулем сидел Саймон О’Доннелл. Элисон устроилась на пассажирском сиденье с двумя картами и сотовым телефоном. Она только что закончила разговор с каким-то человеком из Бюро розыска пропавших лиц полицейского департамента Сиэтла. Его звали Бланшар, и Элисон показалось, что он отнесся к ней серьезно. Во всяком случае, он согласился с ними встретиться.

– Мы будем съезжать здесь? – спросил Саймон.

– На следующем повороте, – ответила Элисон. – Так мне кажется. Я должна бы помнить, но…

– Я знаю, – сказал он. – Прошло немало времени.

А именно десять лет, это удалось легко вспомнить, потому что они уехали из города вскоре после того, как решили назвать своего ребенка в честь улицы, на которой они познакомились. Саймон начал менять полосы, действуя со своей обычной осторожностью. Прежде это ужасно раздражало Элисон. Но только не сейчас.

Последние сутки они провели в таком отчаянии, что с этих пор течение времени уже никогда не станет прежним. Полиция сказала, что девочку, возможно, видели в аэропорту, где она пыталась пройти к самолету на Портленд, но ей помешали это сделать, а потому ничего не оставалось, как просто ждать. Что они и делали. Но, кроме того, они разговаривали. Исчезновение смысла их жизни оставило такую пустоту, что скрывать что-то друг от друга стало глупо. Элисон признала, что встречалась с мужчиной, которого Саймон никогда не знал, и поклялась – искренне, – что все ограничилось дружбой. И, говоря это, она вдруг поняла, что между ними ничего и не было.

Кроме того, многие вещи, которые казались ей нелогичными в поведении Саймона, вдруг стали совершенно нормальными. И дело было не в том, что они исчезли, их не унесло порывом ветра. Ведь если кажется, что все в жизни не так, возможно, это доказывает обратное. Ну не может быть все неправильно в этом мире. И Саймону – на этот раз – хватило такта ничего не говорить вслух. Впрочем, слов и не требовалось. Элисон все поняла сама, где-то в процессе их долгого разговора или во время нескольких часов сна, которые за ним последовали. Это ничего не решило, ничего не исправило, но многое изменилось, предстало в ином свете, и на мгновение ничего другого больше и не требовалось.

Между тем Саймон признал, что иногда вел себя так, словно перемены настроения Элисон сплошное притворство, был несправедлив к ней. И еще – и он сказал это прежде всего для себя – его случайное свидание с коллегой три года назад было не деловой встречей и цена, которую ему, возможно, пришлось заплатить за это, состояла в том, что он дал жене больше свободы, потому что собственная ошибка, совершенная тем пьяным вечером, принесла ему больше боли и неприятностей, чем все, сделанное Элисон. Поведение других мы можем перенести. Гораздо хуже бывает, когда мы наносим удар в спину самому себе. Иногда короткая вспышка ненависти со стороны другого человека только бодрит. Но совсем иначе с собственной ненавистью, которая никогда не бывает столь же короткой.

Они оба знали, хотя и не признавали, что говорили или думали о своих ошибках как о жертвоприношении той силе, которая забрала их дочь. Но как бы долго они ни разговаривали, пустота увеличивалась с каждой минутой, проведенной возле молчащего телефона.

В конце концов пустота стала столь великой, что они уже не могли больше заполнить ее словами, и наступило молчание. Им оставалось лишь смотреть в темноту окон.

Наконец они вместе легли в постель, и между ними возникла близость, какой не было уже давно. В три ноль две Элисон разбудил звонок мобильного телефона. Она потянулась к трубке, схватила ее и упала на пол, выронив телефон. Она успела его поднять, открыть и услышать, как кто-то громко и быстро говорит. Всего два предложения, которые вонзились в сознание Элисон, подобно лезвию ножа. Потом раздались короткие гудки.

Элисон повернулась и увидела, что на нее смотрит Саймон.

– Что это было? – пробормотал он. – Полиция?

– Нет, – ответила она, стараясь сохранять спокойствие. – Мэдисон. Кажется, она сказала нам, где сейчас находится.

Глава 29

Когда дверь в дом не открылась, я удивился, но потом сообразил, что Эми могла уйти. Я отпер замок и вошел в пространство, оказавшееся необычно тихим, что еще больше усиливалось из-за отсутствия человека, с которым делишь свою жизнь.

Я направился в гостиную, втайне довольный тем, что получил некоторую передышку и мог пока не говорить о виденных снимках, а также о ее имени в документах, которые показал мне Фишер. В гостиной царил порядок. Текущий кризис в работе был преодолен, или Эми сделала перерыв и отправилась в деревню. В таком случае мне следовало ей позвонить, а потом встретить. Перекусить. Поговорить, чтобы забыть о мрачных событиях сегодняшнего утра, и решить, что делать дальше. Нам с Эми всегда удавалось договориться с окружающим миром. И я очень надеялся, что мы все еще не потеряли эту способность.

Я сделал несколько шагов и остановился, глядя сквозь приоткрытую дверь в кабинет Эми.

То, что я увидел, ни на кого не произвело бы такого же впечатления, как на меня. Нужно знать Эми, быть ее мужем, чтобы понять, какое значение она придает рабочему пространству. Кабинет есть место обитания Эми, в некотором смысле он и есть Эми. А представшая передо мной картина не соответствовала моим ожиданиям.

Компьютер оставался включенным, на экране открыто множество окон. Эми всегда закрывала окна, как старики оставляют в доме горящей только одну лампу, переходя из одной комнаты в другую и выключая и включая свет. Поверхность письменного стола была завалена бумагами и блокнотами. Коробки с папками вынуты из шкафов и оставлены открытыми. Тот, кто здесь побывал, не стал устраивать беспорядок – не много найдется кабинетов, которые казались бы такими же аккуратными, – но они нашли все, что хотели. Ноутбук исчез. КПК – тоже.

Я вытащил мобильный, спеша позвонить Эми, но замер, обратив внимание еще на две вещи. Во-первых, она бы мне позвонила, если бы кто-то вломился в дом. А она не звонила. Значит, это произошло недавно.

Во-вторых, входная дверь была заперта.

Держа большой палец у кнопки быстрого набора номера Эми, я перешел в гостиную. Там я остановился и стал слушать, открыв рот. В доме было так же тихо, как в тот момент, когда я в него вернулся. Я быстро и бесшумно обошел остальные комнаты на первом этаже, а потом поднялся наверх. Мой кабинет выглядел как обычно, ноутбук стоял на столе, на своем месте.

Затем я обыскал весь дом. Через пять минут я уже не сомневался, что, кроме меня, здесь никого нет.

Я решил, что это Фишер, и не мог себе представить, чтобы в дом проник кто-то другой. Он не только знал, где я живу, но и связал Эми с историей вокруг завещания Крэнфилда. Если, выйдя из больницы, он сел в машину и поехал прямо сюда, то вполне мог меня опередить.

Впрочем, не так уж сильно. К тому же оставалась нерешенной проблема с запертой входной дверью. Он мог ее отпереть только ключами. Мои ключи лежали у меня в кармане, и у него не было возможности их скопировать. Если только во время своего визита сюда он не украл связку ключей, которая хранилась в чашке на кухне…

Нет, ключи лежали на месте. В кухню можно попасть через гараж, но дверь в него была заперта. Оставалась одна возможность. Я спустился вниз по лестнице и подошел к окну. Взявшись за ручку, я потянул ее на себя. Но и тут я ошибся – окно было закрыто.

Я отодвинул задвижку двери, вышел на веранду и наконец нажал кнопку быстрого набора. Эми далеко не сразу взяла трубку, и ее голос прозвучал как-то необычно. Казалось, она была чем-то занята.

– Да? – сказала она.

– Это я. Послушай…

– Кто?

– А что написано на дисплее, милая?

Прошло несколько мгновений.

– Я ответила не глядя. Извини, задумалась.

«Снова», – мысленно добавил я.

– Где ты?

– Дома, – ответила она. – А где ты?

Я вновь повернулся к окну, мне вдруг ужасно захотелось, чтобы Эми оказалась где-то в доме и делала что-нибудь самое обычное – готовила кофе или заваривала чай и просто переходила из комнаты в комнату так, что я ее не заметил.

– Дома?!

– Когда ты собираешься вернуться?

– Эми, ты не дома. Это я дома. А тебя здесь нет.

Последовала пауза.

– Да, я не дома.

– В Берч-Кроссинг?

– Нет. Я в Лос-Анджелесе.

– В Лос-Анджелесе?!

– Да. В том городе, где я родилась. И выросла. Ты еще помнишь?

– Да что ты делаешь в Лос-Анджелесе?

– Я оставила сообщение на автоответчике, – ответила Эми. Теперь ее голос звучал уверенно, словно она поняла, почему я веду себя так глупо. – Примерно через час после нашего разговора вчера вечером. А потом я улетела в Лос-Анджелес.

– Зачем?

– «К., К. и Х.» устроили большое сборище. Слетелись Бог и все ангелы – бизнес-классом.

Я убрал телефон от уха и посмотрел на дисплей. Там мерцала иконка автоответчика.

– Я не заметил, что ты оставила сообщение, – сказал я. – Эми… – Я не знал, что сказать, а потому начал говорить банальности: – А почему вы не устроили онлайн-совещание?

– Я им предлагала, милый. Сражалась до последней капли крови. Но ничего не вышло. Им потребовалась встреча лицом к лицу.

– И как долго тебя не будет?

– Совещание назначено на завтра, ужасно рано. Все утро провела в офисе. Сейчас я еду к Натали – хочу посидеть с маленьким паршивцем, сыграю роль хорошей старшей сестры. Она почти наверняка обижается на меня.

– Угу. – Меня отвлекло крошечное пятнышко необычного песочного цвета метрах в пяти под верандой.

– Ты меня слушаешь?

– Да. – Теперь я стоял, опираясь на перила. – А когда ты уезжала, в доме все было в порядке?

– Ну да, – ответила Эми. – А почему… У тебя возникли какие-то проблемы?

– Нет. Просто здесь как-то… холодно.

– Ну так проверь отопление, пещерный человек. Там живет большой дух огня. Я хочу, чтобы ты слегка подрумянился, пока работаешь.

Потом она обещала держать меня в курсе и повесила трубку.

Последние предложения я едва слышал. Подойдя к краю веранды, я спустился по лестнице на тропинку. Дом построен так, что прямого доступа под балкон не предполагалось – здесь был крутой склон, постепенно переходящий в более пологую часть. Мне пришлось обойти кусты с другой стороны, чтобы подобраться к месту, которое привлекло мое внимание.

Я провозился пару минут, прежде чем нашел первый. Вскоре нашлось еще три.

Я вернулся на тропинку и немного постоял, держа их на ладони. Четыре сигаретных окурка. Каждый из них затушили обо что-то твердое, а потом бросили через перила. Цвет и состояние фильтров говорили о том, что они пролежали на земле совсем недолго. Возможно, со вчерашнего дня, но, скорее всего, их выбросили сегодня утром. Ночной туман и роса сделали бы их влажными и более темными.

Я вернулся на веранду. К тому самому месту, откуда увидел окурки. Теперь я заметил пятно на перилах. Я всегда тушил окурки снизу, чтобы не оставлять именно таких следов. И конечно, никогда не бросал окурки вниз, а забирал с собой и кидал в мусорное ведро.

Кто-то стоял здесь и курил.

Я не понимал двух вещей. Во-первых, человека, который стоит на веранде, хорошо видно изнутри – если дома кто-то есть.

Во-вторых, я знал, что Гэри Фишер не курит.

У меня возник еще один вопрос. В Сиэтл я ездил на внедорожнике. Как же Эми добралась до аэропорта? В Берч-Кроссинге взять машину напрокат негде. Я сумел найти лишь одно решение – я и сам сделал то же самое несколько дней назад. Циммерманы. Тут я вспомнил кое-что еще.

У Циммерманов есть ключи от нашего дома.

Более того, на всем свете они имеются только у них. Но я не мог себе представить, что кто-то из них вошел к нам в дом без нашего ведома. Но они отзывчивы. Если бы кто-то сумел придумать убедительную историю, они вполне могли попытаться помочь. Во всяком случае, Бен – с Бобби договориться сложнее. И все же Бен пошел бы вместе с таким человеком, он не стал бы оставлять его в нашем доме одного.

Минут пять я потратил на поиски телефона Циммерманов, но так его и не нашел. И решил к ним сходить. Один вопрос прояснился сразу. Оба автомобиля Циммерманов стояли у дома.

Я подошел к входной двери и нажал кнопку звонка. Дверь открылась сразу же. На пороге стояла Бобби с бокалом вина. Широкая улыбка на ее лице дрогнула, но тут же возникла снова, правда была уже не такой ослепительной.

– Джек, – сказала она, – как дела?

Одноэтажный дом Циммерманов выстроен в стиле ранчо. Заглянув через плечо Бобби, я увидел просторную гостиную с видом на залив, где собрались гости – человек пятнадцать-двадцать. Бена среди них я не заметил.

Я вошел, стараясь не обращать внимания на то, как гости – или некоторые из них – на меня смотрят.

– Я хотел кое-что уточнить, – негромко проговорил я. – У вас есть ключи от нашего дома. Кто-нибудь просил их у вас с Беном? Никто не пытался уговорить вас впустить его к нам в дом?

Бобби удивленно посмотрела на меня.

– Что вы, нет, – ответила она. – Я бы все равно никого не впустила.

– Конечно, – быстро сказал я. – Просто хотел узнать, не болтался ли кто-нибудь поблизости. Бен дома?

Она покачала головой и стала объяснять, что их другу снова стало хуже и Бен отправился к нему, чтобы побыть рядом. Я пытался слушать Бобби, но отвлекся. Я узнал некоторых гостей. Сэм, толстый бородатый мужчина, владелец бакалейной лавки. Сухопарая седая женщина, чьего имени я не знал, но слышал, что она хозяйка книжного магазина. Вкрадчивый джентльмен, владевший галереей. Да и другие показались мне знакомыми. Я понял, что вторгся на вечеринку, куда меня не звали, и должен был испытывать смущение. Однако у меня возникли совсем другие чувства. Смотревшие в мою сторону люди явно не собирались приветствовать нового гостя. Казалось, я исполняю роль школьника, случайно вошедшего не в тот класс, где учатся старшие дети, которые его узнали, но в их взглядах нет и намека на дружелюбие.

– Уверен, что это просто плод моего воображения, – с улыбкой сказал я. – Сожалею, что побеспокоил. По какому поводу праздник?

Бобби взяла меня под локоть и мягко повела к двери.

– Так, книжный клуб, – ответила она. – Передавай привет Эми.

В следующее мгновение я оказался снаружи и дверь за мной закрылась. Бросив на нее последний взгляд, я развернулся и направился домой. Проходя по подъездной дорожке, я увидел еще одного знакомого.

Спешивший к дому Циммерманов шериф кивнул мне и молча зашагал дальше.

Он никогда не казался мне человеком, любившим читать.

Я стоял на веранде, пил одну чашку кофе за другой и курил. Потом попробовал найти какую-нибудь еду. Просто пытался себя чем-нибудь занять. Но кончилось все тем, что я начал думать о том, что происходит вокруг меня.

Прежде всего я позвонил Натали в Санта-Монику. Она сказала, что Эми только что ушла, из чего следовало, что моя жена провела там не больше часа. Тогда я позвонил на главный коммутатор «Керри, Крейн и Харди» в Лос-Анджелес, чувствуя, как отчаянно колотится в груди сердце. В трубке послышался чей-то веселый голос.

– Привет, – сказал я. – Вас беспокоит почта Сиэтла. У нас пакет для… миссис Уолен. Кажется, он для завтрашней утренней встречи. Вам известно, где она остановилась, или мне отправить его прямо на адрес вашего офиса?

– Ну конечно. Кстати, а о какой встрече идет речь?

– Понятия не имею, – ответил я. – Тут написано «встреча, вторник, утро». По-видимому, что-то важное.

Наступило недолгое молчание, а потом я вновь услышал веселый женский голос:

– На самом деле в расписании нет никакой встречи. Похоже, завтра будет довольно спокойный день. Вы не могли бы узнать точнее?

– Я наведу справки и перезвоню, – сказал я.

Я сидел на стуле, смотрел в сторону леса и старался сохранять хладнокровие. Отсутствие ноутбука Эми и ее КПК теперь получило объяснение. Как и состояние ее письменного стола, если ей пришлось уезжать в спешке. То, что в нашем доме побывал чужак, теперь представлялось мне куда менее вероятным. В этом убеждали найденные окурки. А также мне это подсказывала моя интуиция.

Я сидел, упираясь локтями в колени и закрыв лицо руками. Вместо того чтобы попытаться осмыслить происходящее логически, задавая последовательные вопросы для получения рациональной картины, для которой у меня не хватало информации, я позволил мыслям свободно скользить по моему сознанию. Пусть они сами выбирают подъемы и спуски, повороты и остановки – вдруг мне удастся увидеть ситуацию в ином свете и что-то понять.

Если такая возможность и была, мне ее осуществить не удалось. Я обнаружил лишь один факт, который не укладывался в схему. Выйдя на веранду в тот день, когда Эми вернулась из Сиэтла, я заметил на перилах пепел. Тогда я решил, что он остался от моей последней сигареты. Но после сегодняшних находок это представлялось маловероятным. Быть может, кто-то стоял возле нас в тени уже тогда?

В тени, но очень близко?

Я зашел в спальню и собрал в сумку смену одежды. Потом спустился по лестнице и отпер дверь, ведущую в гараж.

Там ровными рядами стояли коробки с вещами – и нашими, и оставшимися от прежних владельцев дома. В некоторых обнаружились старые семейные фотоальбомы – пожалуй, единственное, что осталось от моего детства. Мне было трудно поверить, что настанет время, когда у меня возникнет желание их снова открыть.

Я прошел мимо коробок и старой мебели к дальнему углу, куда переставил тяжелый верстак. За ним находился встроенный в стену шкаф. Найдя в своей связке нужный ключ, я его открыл.

Внутри был спрятан мой пистолет, завернутый в кусок ткани.

Он лежал здесь с того дня, когда мы въехали в дом, как воспоминание, задвинутое в самый темный уголок моей памяти. Я брал его с собой на работу каждый день в течение многих лет. Он был со мной в тот вечер. Долгое время мне не хотелось его видеть.

Я взял пистолет.

Часть III

По ночам, когда на улицах ваших городов и деревень наступает тишина и вам кажется, что они пустеют, на них появляются толпы вернувшихся хозяев, что однажды наполняли эту прекрасную землю, которую они все еще любят. Белый человек никогда не будет один. И пусть он будет поступать справедливо с моим народом, ведь мертвецы не лишены власти.

Вождь Сиэтл. Отрывок из речи 1854 года

Глава 30

В международном аэропорту Лос-Анджелеса я взял такси до Санта-Моники. Попросив водителя остановиться в пятидесяти метрах от дома, я вышел и дальше пошел пешком. Во дворе я увидел спокойно играющего мальчика.

– Привет, – сказал я.

Он оценивающе посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– Дядя Джек, – добавил я.

Он кивнул и склонил голову набок, словно пытался оценить важность моего заявления, но так и не нашел в нем ничего, способного потрясти мир.

Я прошел мимо него по дорожке и постучал в дверь. Как я и предполагал, она тут же открылась. Мать не оставит без присмотра малыша играть во дворе, когда уже начинает темнеть.

– Ну и что это значит? – осведомилась она, уперев руки в боки. – Уолены не появляются месяцами, а потом – бац! – и ими полон дом. Это звезды так встали? Или дело в биоритмах? А может, мы ждем комету?

Мне стало не по себе. Даже и в лучшие времена с сестрой Эми очень непросто иметь дело.

– Как поживаешь, Натали?

– Я все еще не стала кинозвездой, и у меня по-прежнему пять кэгэ лишнего веса, но в остальном я занимаю место, соответствующее моему культурному уровню и типу. Кажется, я тебе говорила, что Эми уже уехала? Несколько часов назад.

– Мы встречаемся позднее. Я решил заехать к вам, раз оказался в городе.

Она с сомнением посмотрела на меня:

– Я поставлю в известность средства массовой информации. Хочешь кофе – коль уж ты «решил заехать»?

Я последовал за Натали в дом. В кухне стоял на огне полный кофейник, как и всегда, когда бы я здесь ни оказывался. Одна из немногих общих черт у сестер.

Она вручила мне большую чашку и налила горячий напиток.

– Эми не сказала мне, что ты намерен нас осчастливить.

– Она не знала. Это сюрприз.

– Угу. Хитры ваши козни. Кстати, мне только кажется или моя мудрая сестра стала вести себя в последнее время как-то странно?

– В каком смысле? – спросил я, стараясь говорить небрежно.

– Она заехала к нам без предупреждения, а потом спросила, есть ли у меня чай. Ну конечно, у меня есть чай. Я паршивая хозяйка, но все же стараюсь, а Дон любит чай. Но Эми и чай? Это что-то новенькое.

– В последнее время она стала пить чай – возможно, готовит рекламу для какой-нибудь чайной марки.

– Ладно. Я сообщу как-нибудь Малдеру и Скалли. Но у меня есть еще и второй вопрос: ты знаешь, какой сегодня день?

– Конечно, – пробормотал я, отчаянно стараясь вспомнить. – Сегодня…

– Ясное дело, – перебила меня Натали. – Дать тебе пару секунд, и ты назовешь месяц, быть может, даже число. Именно об этом и речь. Это мужское время. А я говорю о женском времени. В календаре моего народа это день рождения Аннабель плюс шесть дней.

– Аннабель? – сказал я. – Твоей Аннабель?

– На прошлой неделе ей исполнилось двенадцать.

– И что?

– Мы не получили открытки и подарка от четы Уолен.

– Господи, – сказал я. – Мне очень жаль. Я…

Она подняла руку:

– Ты бы не сумел назвать день рождения моей дочери, даже если бы от этого зависела твоя жизнь. А также наши с Доном. Ты и день своего рождения наверняка записал у себя на ладошке, чтобы не забыть. Но почему же мы всегда получаем открытки?

– Эми все помнит.

Натали сделала выразительный жест:

– И не только дни рождения. Она помнит день нашей свадьбы. И когда умерли мама и папа, а также день их свадьбы. Она наш семейный летописец. Проходит год за годом, и она все помнит.

– А она поздравила вас, когда…

– В этом все и дело. Она приехала без предупреждения, выпила свой чай, поднялась наверх, пара поцелуев – и до свидания. Все как обычно, она вела себя очень мило, хотя иногда и бывает смертельно… однако она забыла о дне рождения своей племянницы, чего быть не может.

– Она поднималась наверх?

– В свою прежнюю комнату. Теперь в ней живет Аннабель.

– Эми сказала, зачем она туда пошла?

Натали пожала плечами:

– Сколько сейчас Эми – тридцать шесть? Может быть, это возраст, когда теряют память. Черта, за которой начинается Альцгеймер.

– Ты не против, если я туда поднимусь?

– Я уже там была. Она ничего не украла, насколько я сумела заметить.

– И все же…

Натали склонила голову набок, и я понял, откуда эта привычка появилась у играющего во дворе мальчика.

– Что все это значит, Джек?

– Ничего. Просто я заинтригован.

– Сходи с ума и дальше, детектив. Аннабель на репетиции оркестра. Вторая комната справа по коридору.

Я вышел из кухни и поднялся наверх. Дверь во вторую комнату справа была приоткрыта, и я вдруг так ясно вспомнил сон Гэри Фишера, что даже заколебался. Однако распахнул дверь.

Естественно, когда Эми здесь жила, многое было иначе. Тогда на стенах висели плакаты других музыкальных групп, постеры других фильмов, по которым никогда не снимут ремейки. Но в остальном я попал в типичную девчачью комнату.

Как странно оказаться в детском пространстве человека, которого ты любишь. Знать Эми сейчас совсем не то же самое, что быть знакомым с ней прежде, когда она была другой. И та, иная, Эми навсегда останется незнакомкой, даже если ты всю остальную жизнь пройдешь с ней рука об руку. Как странно представлять ее себе маленькой, видеть предметы, помогавшие ей познавать мир. Ты слышишь далекое эхо. И начинаешь спрашивать себя, всегда ли Эми чувствует себя уютно в таких же комнатах, или та спальня, которую ты делишь с ее взрослой инкарнацией, ей не подходит из-за того, что окно в ней находится в другом месте. Ты представляешь, как она сидит на краю этой постели, обхватив коленки, и смотрит в будущее вопрошающим и немного отчужденным взглядом ребенка.

Мне довольно быстро удалось заметить то, что ускользнуло от внимания Натали. Вещи в комнате постоянно меняли свои места – не так давно кто-то навел порядок и очень скоро наведет снова, – но сейчас одежда и прочее были разбросаны повсюду. Однако коврик в центре комнаты лежал строго параллельно кровати и на нем не было ни единой морщинки. Едва ли Аннабель оставила его в таком виде.

Я отодвинул стул в сторону и отбросил коврик. Обычный пол, покрашенный грязно-белой краской лет десять назад. Я обошел вокруг, уже не сомневаясь, что потерпел неудачу, но тут мое внимание привлек участок пола возле кровати. Опустившись на колени, я протянул руку и у самой стены нащупал половицу, которую сумел вытащить. Под ней оказалась пыльная ниша, идеальный тайник для ребенка. Сейчас он был пуст, но я почти не сомневался, что перед приездом Эми там что-то лежало.

Натали стояла у окна кухни с чашкой кофе в руках и смотрела на своего сына, играющего во дворе.

– Ну что?

Я пожал плечами:

– Как ты и сказала. Эми хотела вспомнить детство. – Я обратил внимание на то, как она смотрит на мальчика. – Все в порядке?

– Конечно. Вот только… Мэтью стал слишком задумчивым маленьким мальчиком. Ничего особенного. Никогда не понимала, что происходит в голове у таких детишек.

– А ты у него спрашивала?

– Да, конечно. У него есть воображаемый друг. Иногда они вместе играют, и слышно, как Мэтью негромко разговаривает сам с собой. Нет, нам не приходится ставить еще один прибор во время обеда. И это лучше, чем кошмары. У Эми были ужасные кошмары.

– В самом деле?

– О да. Это одно из самых моих ранних воспоминаний – я даже не знаю, сколько мне тогда было лет, три или четыре? – но я помню жуткие звуки по ночам. Как крики, но гораздо хуже. Громко, потом тихонько и снова громко. Просто жуть. Потом по коридору проходил папа. Он укладывал Эми в кровать, и она засыпала, но через час все начиналось снова. Так продолжалось года два.

– Эми никогда мне не рассказывала.

– Наверное, она уже не помнит. Сон у детей – это зона военных действий. Особенно у маленьких. Приятель моего сына тыкал себе пальцами в глаза, чтобы не засыпать. Честное слово. Мэтью был ходячим адом – его удавалось загнать в постель только после титанических усилий. И так несколько раз. По три-четыре учебные тревоги за ночь. Ты лежишь в темноте, в доме тишина, ребенок спит, и ты находишься в мире с окружающей действительностью. Потом – бац! – и он начинает кричать, словно в его комнате полно волков.

– Ну, это естественно. Ты неожиданно просыпаешься, вокруг темно, ты один, и рядом нет ни мамы, ни папы, ты не ощущаешь их присутствия и даже запаха.

– Правильно: это объясняет их поведение, когда они просыпаются. Но почему они сражаются со сном?

– Потому что в пещерах, где мы жили прежде, все было иначе. Семья спала вместе, никто не отсылал младшего в комнату со страшными рисунками на стенах и непонятными штуками, свисающими с потолка. Ребенок думает: вы что, совсем спятили? Меня нельзя оставлять одного, здесь опасно. Вот почему они делают единственное, чем могут повлиять на окружающий мир, – кричат изо всех сил.

– Ты меня удивляешь, Джек. Я не знала, что ты сохранил такую связь с прежним ребенком в себе.

– Я всегда с ним связан. Гораздо труднее сохранять связь со своим взрослым «я».

Она улыбнулась:

– Ну да, возможно, ты прав. Но я не знаю. Дети такие странные. Они берут пульт от телевизора, подносят его к ушам, точно телефоны, и говорят с несуществующими людьми. Ты даешь им игрушечный саксофон, а они тут же суют его в рот и начинают дуть, а не сосать, как сделали бы с любым другим предметом. И ты думаешь: откуда это взялось? Подсмотрели за кем-то? А потом приходит день, и они перестают это делать. Именно так они разбивают тебе сердце. У них появляется какая-нибудь отвратительная привычка, а потом – бум-с! – и она исчезает. И ты начинаешь по ним скучать даже в те моменты, когда они находятся рядом, – наверное, в этом и состоит любовь?

Она неожиданно замолчала, и ее щеки запылали. Я никогда не видел, чтобы Натали выглядела смущенной. Более того, я не думал, что такое вообще возможно.

– Что такое?

– Извини, – сказала она. – Я вела себя как безмозглая злобная сука.

Я покачал головой:

– Вовсе нет.

– Но…

– Серьезно. Ничего подобного.

– Но ведь с Эми что-то не так?

– Все в порядке.

– Ладно, – сказала Натали. – Я уверена, что так оно и есть. Она очень сильная.

Несколько мгновений она ужасно гордилась своей сестрой, и я пожалел, что у меня нет брата или сестры, которые могли бы так же гордиться мной.

– Вот только она… даже не знаю, она изменилась. Тебе не кажется?

Я пожал плечами:

– Да, пожалуй.

Но Натали не сдавалась:

– Возможно, это произошло еще раньше?

Я с некоторым удивлением посмотрел на нее и обнаружил, что она не спускает с меня глаз, и ее взгляд сразу напомнил мне Эми.

– Люди меняются, – твердо сказал я. – Они становятся старше. Взрослеют. Не исключено, что такое случится и с тобой.

Она показала мне язык.

– Однако есть одна вещь, которую я до сих пор не могу понять, – продолжала она, опираясь на раковину и вновь выглядывая в окно.

Ее сын спокойно играл во дворе, оставаясь в двух метрах от дороги, словно силовое поле заставляло его держаться в зоне безопасности. Быть может, так оно и было. Не одна Эми обладала сильным характером в семействе Дайер.

– О чем ты?

– Почему Эми стала заниматься рекламным бизнесом.

– В жизни нередко случаются странные вещи. Я, к примеру, был полицейским.

– Но я тебя не знала, когда ты не был полицейским. Поэтому в этом для меня нет ничего странного. К тому же твой выбор профессии вполне объясним. То, что случилось с твоим отцом, и… Твои действия понятны. Гораздо в большей степени, чем смена профессии. Ты теперь писатель…

– Вот как?

– Попробуй мне возразить. Но Эми… Я хочу сказать… Когда она была подростком, то производила впечатление слегка чокнутой.

Я нахмурился:

– Неужели?

– Ты не знал? Она постоянно что-то мастерила из всякой ерунды. И читала такие книжки, от названия которых ты бы с легкостью впал в кому.

– Совсем не похоже на женщину, которую я знаю.

– Вот именно. В течение многих лет она была помешана на науке, намеревалась посвятить себя чему-то невероятно скучному, а потом вдруг заявила: «Я хочу быть промоутером», словно «Я хочу быть кинозвездой». Я тогда даже слова такого не знала – «промоутер». Ей только исполнилось восемнадцать, и она заявила об этом в кафе. Я запомнила, потому что наши родители поддерживали Эми в ее занятиях наукой, ужасно ею гордились – я никогда их так не радовала, – а потом – бум-с! – и все осталось в прошлом. Я помню, что смотрела на папу, когда Эми говорила о своем решении, и его плечи поникли. – Она улыбнулась, не отводя глаз от ребенка во дворе. – Мне было четырнадцать. И я в первый раз поняла, что быть родителями не такое простое дело.

– А Эми как-то объяснила свой выбор?

– Она не должна была ничего объяснять. Эми – наш золотой ребенок.

– Натали…

Она улыбнулась:

– Шучу. Нет, она ничего не стала объяснять. Однако я однажды спросила у нее об этом. И она сказала, что встретила одного парня.

Мое сердце дрогнуло.

– Кого-то в школе?

– Нет. Он был старше. Возможно, у него уже был бизнес, хотя это только догадки. Я решила, что Эми им увлеклась, но у них не получилось… однако она так и осталась в рекламе. Ты же знаешь, какая она упрямая. И не имеет значения, сколько придется ждать или сколько усилий нужно потратить. Она всегда смотрит далеко вперед.

Я повернулся, чтобы выглянуть в окно, хотя меня не интересовало то, что происходило снаружи. Просто я не хотел, чтобы Натали видела мое лицо, когда я задал следующий вопрос.

– А Эми не упоминала имени того парня?

– Вообще-то, упоминала. Странное дело, я его помню до сих пор. Случайное совпадение. У нас очень долго жил пес, который умер за несколько месяцев до разговора в кафе. Пес был рядом почти всю мою жизнь, и мне его ужасно не хватало. Вот почему я запомнила имя.

– Того парня звали, как твоего пса?

– Нет, дорогой. Пса звали Поршень. Звать человека Поршень было бы слишком даже по меркам Лос-Анджелеса. Тут все дело в породе. Немецкая овчарка[30].

Я был готов услышать фамилию Крейн, и мне пришлось уточнить, правильно ли я понял.

– Того парня звали Шеперд?

– Точно. – На ее лице появилось задумчивое выражение. – Забавно. Прошло почти двадцать лет, а я все еще скучаю по проклятому псу.

Десять минут спустя домой вернулся ее муж с дочерью, которая несла в руках кларнет. Мои отношения с Доном всегда сводились к рассказам о полицейской работе. С тех пор мы не успели смоделировать новую схему. Его дочь приветствовала меня с мрачной вежливостью, словно встреча со мной была для нее неприятной тренировкой в общении со старшими. Я не знал, как лучше упомянуть о ее дне рождения, а потому просто промолчал.

Вскоре Натали проводила меня к двери.

– Рада была тебя повидать, Джек, – неожиданно сказала она.

– Взаимно.

– Надеюсь, у вас все в порядке?

– Насколько мне известно.

– Ну тогда ладно. И как вы намерены провести сегодняшний вечер? Эми была классно одета.

– Это секрет.

– Я поняла тебя. Нужно сохранять волшебство. Ты пример для нас всех. Ну, надеюсь, вы скоро у нас появитесь… или мы приедем к вам, хотя ты об этом и думать боишься. И еще одна вещь, которая меня удивила. – Натали рассмеялась. – Я думала, что вы перебрались в Вашингтон. А не во Флориду.

– О чем ты говоришь?

Она вытянула руку, показывая мне широко расставленные пальцы.

– Эми с ярко-розовым лаком для ногтей! – сказала она. – Как ты объяснишь это?

Я шел, не очень понимая куда, и так миновал несколько кварталов. Предвечерний воздух был свеж. Люди парковали свои автомобили, куда-то уезжали, возвращались домой или отправлялись в гости. Другие стояли возле окон на кухнях, выглядывали из спален, поливали цветы в саду. Мне хотелось пройтись по этим дорожкам, постоять в кухнях, посидеть в большом удобном кресле в одной из гостиных и сказать: «Ну как дела? Расскажите, как вы живете. Расскажите мне все». Жизнь других людей всегда кажется интереснее, последовательнее, даже реальнее, чем твоя собственная.

Телевидение, книги, светские новости, даже обычное наблюдение за несущимся мимо миром: и повсюду желание существовать, выраженное с такой прямотой и простотой, которых мы не ощущаем сами, кажущееся нам истинной реальностью, чего нельзя сказать о наших собственных перепутанных и раздробленных днях. Мы все хотели бы стать на короткое время кем-нибудь другим. Иногда мы даже почти верим, что это уже произошло, но какое-то препятствие мешает нам жить предназначенной нам жизнью.

Зазвонил мой мобильный. Опять неизвестный номер.

– Да?

– Кто это? Кто?

Говорили невнятно и хриплым голосом.

– Джек Уолен, – ответил я. – А кто, черт побери, ты?

– Это Си-Джей. Ты втирал про тот дом.

– Какой дом?

– Твою мать. Ты обещал бабла!

Тут я наконец понял, с кем говорю.

– Ты тот парень, который сидел в кафе в Беллтауне.

– Точняк. Так у меня есть кое-что для тебя.

– Меня это не интересует, – сказал я. – Я больше не имею к этому никакого отношения.

Мой собеседник принялся громко ругаться:

– Слышь, ты, недоделок лживый! Ты обещал бабла! Гони бабла, долбаный легавый!

– Ладно, сэр, – сказал я. – Говорите, что у вас там.

– Хрен там! Откуда мне знать, что ты меня не кинешь?

– Тут ты меня поймал. Но я сейчас не в Сиэтле. А потому ты либо мне расскажешь про то, что узнал, а я заплачу тебе потом, либо я отключусь и заблокирую твой номер.

Он не стал долго колебаться:

– Девчонка, чувак.

– Что?

– Ребенок. Появилась на улице, уже было темно, потерлась чуток около того дома. Вроде хотела открыть дверь ключом, но не вышло. Она пошла по улице обратно. Это все.

Я рассмеялся:

– Ты видел маленькую девочку, которая смотрела на дом, а потом ушла? И ты хочешь за это деньги?

– Ты сказал…

– Верно. Ну, спасибо тебе. Пришлю чек по почте.

Я отключился и сделал себе заметку – не забыть заблокировать этот номер, когда удастся присесть. В прежние времена я поступал так примерно раз в неделю. Давал свой номер людям, которые могли захотеть поделиться со мной какой-то информацией позже, когда никого не будет рядом, а потом блокировал номер, потому что они непременно начинали думать, что у них появился знакомый в полиции, который будет разбираться с их штрафами и выручать их родственников из участка.

Я не скучал по таким людям. Черные или белые, молодые или старые, агрессивные, с несчастными, крикливыми женами, плохо понимающие окружающий мир, от которого они пытаются отгородиться наркотиками, люди, чей удел нищета, а главное достоинство – лень наряду с коротким запалом и неумением долго удерживать внимание на чем-либо в сочетании с бессмысленными мечтами о недоступной им легкой жизни.

Я продолжал идти дальше и вскоре оказался на Мэйн, миновав «Таверну Ника» и несколько других кафе и ресторанов, в которых провел немало времени в прошлом. Я даже познакомился с Эми в одном из баров неподалеку. Тогда я пошел выпить с напарником. Вскоре я заметил, как двое пьяных пристают к сидящим за столиком женщинам. В тех барах, где часто бывают копы, есть неписаный закон: если кто-то начинает себя плохо вести, не зная, что сюда охотно захаживают после службы полицейские, мы разбираемся с ними сами, без шума и пыли. Поэтому я встал, подошел с другой стороны к столику, где сидели женщины, и пальцем указал дебоширам в сторону мужского туалета, мол, именно туда им следует отправиться. Один явно хотел подраться, но второй понял меня правильно и быстро увел приятеля. Я их проводил к выходу. Когда я вернулся, на столе меня поджидала кружка с пивом. Так все и началось.

Несколько месяцев спустя я разбирался с автомобильной аварией неподалеку от того бара. В одной машине находился симпатичный старикан, немногим за семьдесят, он сильно напился. Впрочем, он успел признать свою вину перед тем, как повалился на тротуар. В другой сидела одна из женщин, которая была за столиком в баре, трезвая, спокойная и привлекательная. В баре она сначала не обратила на меня внимания, но когда все благополучно разрешилось, она меня заметила. Я разобрался с проблемой быстро и эффективно. И ей это понравилось. Как я позднее узнал, Эми Эллен Дайер выше всего на свете ценит быстроту и эффективность.

Через пару недель я снова зашел в бар и встретил там эту женщину. Мы друг друга узнали, и я сразу же подошел к ней, чтобы поздороваться. Хотя ухаживание за жертвами преступлений считалось одной из важных привилегий нашей работы, я никогда ею не пользовался и не рассчитывал, что у меня что-нибудь получится. Пока я курил с поваром, женщина ушла, а после того, как я вернулся в зал, бармен сказал, что она оставила для меня номер своего телефона.

«Жду звонка, – было написано в записке. – И поскорее».

Мы встретились через несколько дней, и у нас получилось свидание, из тех, когда ты начинаешь в одном месте, а потом оказываешься в другом, затем в третьем, но не замечаешь, как это произошло, – разговор складывается так легко и свободно, что ты забываешь обо всем остальном. В конце концов наше свидание превратилось в игру, когда каждый из нас предлагал все более и более необычные места, пока не оказалось, что мы сидим рядом на скамье в одном из заведений, где полно туристов и ты чувствуешь себя превосходно именно потому, что ты местный. Наши жизни будто обрели новое дыхание. Да так оно и было.

Когда ты встречаешь человека, который становится для тебя единственным и любимым, ты меняешься к лучшему. Вот почему твой спутник никогда не узнает и не поймет тебя прежнего, а ты не сможешь стать таким, каким был. Поэтому, когда этот человек начинает от тебя удаляться, ты ощущаешь, как в глубинах твоего сердца что-то рвется, задолго до того, как твой разум понимает, что происходит.

Мне было трудно не думать о том вечере сейчас, когда я оказался здесь, а также о вечерах, которые за ним последовали, как хороших, так и плохих. Я миновал Ашленд, Оушен-Фронт и отель «Шаттерс» и по длинному спуску от пирса до Оушен-авеню вышел на пляж. Там начинались ряды зданий, стоящих прямо на песке, – едва ли не первые дома, построенные здесь. Они всегда казались мне странными, неуместными псевдоанглийскими особняками, прячущимися за оградами прямо на пляже, в тени утесов, словно бесенята на груди спящего человека.

Пирс был уже ярко освещен. Я достал свой телефон и позвонил Эми.

– Привет, – сказала она. – Извини, что я тебе не позвонила. Застряла у Наты. Ушла только сейчас. Ты знаешь, как с ней непросто.

Я промолчал.

– Как дела дома? Тебе удалось согреться?

– Я не в Берч-Кроссинг, – сказал я.

– Да?

– Я в Санта-Монике. Прилетел сюда днем.

Последовала пауза.

– И зачем ты это сделал?

– А как ты думаешь?

– Понятия не имею, милый. Звучит довольно странно.

– Я тебя совсем не видел за последнюю неделю. И подумал, что было бы неплохо встретиться. Пройтись вместе по знакомым местам.

– Дорогой, это замечательная идея, но у меня тонны работы. Нужно все привести в порядок перед завтрашним выступлением на встрече.

– Честно говоря, мне наплевать, – сказал я. – Я твой муж. Я в городе. Давай встретимся и хотя бы выпьем кофе.

Пауза длилась секунд пять.

– Где?

– Ты знаешь где.

Она рассмеялась.

– Нет, знаешь ли. Я не умею читать мысли.

– Ну так попробуй угадать, – сказал я. – И постарайся оказаться там побыстрее.

– И ты не собираешься назвать мне место?

– Твой выбор. Отправляйся туда.

– Джек, это глупая игра.

– Нет, – возразил я. – Вовсе нет.

Глава 31

На пирсе в мягком свете прогуливались туристы, они выходили из магазинчиков, торгующих сувенирами, или с подозрением изучали меню ресторанов. Я стоял, опираясь на перила, чувствуя, как узел у меня в животе сжимается все сильнее. Двадцать минут спустя я увидел женщину, спускающуюся со стороны Палисадов[31]. Я смотрел, как она входит на пирс и быстро пробирается сквозь толпу. Ей было около тридцати пяти лет, однако она выглядела моложе и была прекрасно одета. Она не смотрела по сторонам, двигаясь в известном только ей направлении. В правой руке она держала нечто, настолько выпадающее из общей картины, словно это был фотомонтаж, и я решил, что, наверное, ошибся.

Я пропустил ее и пошел следом.

К тому моменту, когда я подошел к концу пирса, она уже стояла там, опираясь на перила и глядя в сторону Венеции[32]. Желтое сияние фонаря на краю окружало ореолом ее фигуру. Рядом были и другие люди, но не слишком много – мы уже прошли рестораны и магазины и теперь находились на максимальном расстоянии от земли. Большинство желающих взглянуть на море доходили до этого места, кивали в сторону воды, а потом они возвращались туда, где можно что-нибудь купить.

Эми повернулась ко мне.

– Привет, ты меня нашел, – сказала она. – Ты знаешь свое дело.

Она выглядела странно. Выше, но компактнее. Словно, не предупредив меня, выпустили новую версию – Эми 1.1.

– Вовсе нет, – возразил я. – Это единственное место, которое я мог иметь в виду.

– Совершенно верно. Ну и зачем тогда нужны были тайны плаща и кинжала?

– Я хотел знать, не забыла ли ты.

Она закатила глаза:

– Перестань, Джек. Мы приходили сюда во время нашего первого свидания. И ты сделал мне предложение на этом самом месте. Мы… ну, ты знаешь. Едва ли я такое забуду.

– Хорошо, – сказал я, чувствуя, как меня окутали усталость и печаль, теперь я уже и сам не помнил, зачем устроил ей проверку.

Вздохнув, я встал рядом с Эми.

– Так что же все-таки происходит? – спросила она. – Конечно, я рада тебя видеть, но мне нужно пройти много миль, выполнить ряд обещаний и своротить целую гору работы, прежде чем я смогу лечь спать.

Я покачал головой.

– И что же это значит?

– Нет у тебя никакой работы.

– Ты о чем?

– Я звонил в твой офис, перед тем как уехал из дома.

Она оттолкнулась от перил.

– Дорогой, тебе пора перестать приставать к моим коллегам. Это выглядит не слишком…

– Завтра у тебя нет совещания.

Она склонила голову, фамильный жест Дайеров. Я видел, что она думает, как ей следует вести себя дальше.

– Это правда.

Вот оно. Да – я тебе солгала. Я ощутил, как ледяной ветер дует мне в затылок, хотя ночь была теплой и стоял штиль.

– Так что же ты тут делаешь?

– Я хотела повидать Натали.

– Она так не думает. Натали сказала, что ты ненадолго заехала к ней, но она не понимает зачем.

Передо мной зияла пропасть, и я отчетливо видел ее край, но все равно продолжал к нему приближаться.

– Так ты ее допрашивал? Ничего себе. Как жаль, что ты не был таким же предприимчивым, когда работал в полиции, Джек.

– Я никогда не хотел быть детективом. И ты это знаешь.

– А теперь у тебя появилось такое желание? Вовремя, ничего не скажешь.

– Просто это меня беспокоит.

– Почему?

– Из-за тебя. Потому что происходит то, чего я не понимаю. И ты не ответила на мой вопрос.

– Здесь ничего не происходит, милый.

Я достал сигареты. Вытащил одну и предложил пачку Эми – за все время нашего знакомства я так ни разу не поступал. Она молча посмотрела на меня.

– Я видел, как ты прошла мимо с сигаретой в руке, – сказал я. – И еще нашел пепел на веранде в ту ночь, когда вернулся из Сиэтла, но тогда я еще не понял. Я видел, как ты курила в то утро, когда я бегал, но тогда я решил, что это пар. Я ошибся.

– Джек, не будь смешным. Я не…

Она продолжала лгать, без особой надежды на убедительность. Мне даже не пришлось повышать голос, чтобы ее прервать.

– К тому же я нашел в кустах кучу окурков. И никак не мог понять, как кто-то мог там оказаться так, что ты его не заметила. На самом деле курила ты. Верно?

Она отвернулась. Собственная правота не доставила мне удовольствия.

– Так что же заставило тебя снова начать курить? Сколько прошло лет? Десять, двенадцать?

Эми не ответила, она поджала губы и смотрела куда-то в сторону. Она походила на девочку-подростка, стоически переносящую укоры за то, что вовремя не пришла домой, – требование не только глупое, но и несправедливое.

– Ты по той же причине начала пользоваться сокращениями в эсэмэсках?

– В каком смысле?

– Ты умная женщина. Думаю, ты поняла, о чем я.

– Я понимаю слова, но смысл от меня ускользает. Ты вступил на опасный путь, милый.

– Я так не думаю. А вот тебе следует привести свою голову в порядок. Что-то или кто-то туманит твой разум, и все твои фигуры рассыпались по доске.

– Я в полном порядке, – сказала она. – А вот ты едешь на красный свет.

Она выглядела настолько самоуверенной, что мне захотелось повернуться и уйти. На мгновение у меня даже возникло желание перебросить ее через перила. Наказать самозванку, укравшую у меня любимого человека.

– День рождения Аннабель, – вместо этого сказал я.

Она нахмурилась. А потом заговорила осторожно, словно входила в холодную воду:

– А это здесь при чем?

– Когда у Аннабель день рождения?

Тут до нее дошло. Она потерла лоб.

– О, проклятье!

– Ничего страшного, если смотреть на вещи глобально. Но…

– Конечно, это важно. Твою мать. Почему Натали ничего не сказала?

– Наверное, не хотела ставить тебя в неловкое положение.

– Натали? Неужели такое возможно?

– Вряд ли. Но до отъезда из города тебе, пожалуй, нужно купить что-нибудь ребенку.

– Да, конечно. А что мы ей дарили в прошлом году?

– Понятия не имею, – ответил я. – Позвони Натали сегодня, извинись, а заодно попроси у нее совета относительно подарка.

– Хорошая мысль.

Некоторое время мы молчали. Казалось, мы зашли в тупик и не знали, куда направиться.

– Эми, если у тебя какие-то проблемы, то…

– У меня все в порядке.

– А почему ты вдруг начала слушать Бикса Байдербека? – спросил я, чувствуя себя полнейшим дураком.

– Господи, ты никак не успокоишься! Я случайно услышала его по радио, мне понравилось, и я не стала менять станцию. Не понимаю, откуда ты узнал, что…

– Твой телефон забит его записями.

– Ты рылся в моем телефоне? Боже мой. Когда?

– В тот день, в Сиэтле. Тогда мне показалось, что ты вообще исчезла с лица земли.

– Все, что лежит у меня телефоне, это личное.

– И с каких это пор у нас есть секреты?

– У людей всегда есть секреты, Джек, не будь идиотом. Именно благодаря секретам ты знаешь, что чем-то отличаешься от других.

– У меня нет секретов.

– Ну да, конечно. И потому ты всем говоришь, что ушел из полиции из-за того, что тебе осточертела эта работа? А почему ты не рассказываешь о том, что однажды ночью ты проснулся и начал…

– Я говорю о секретах от тебя. А что ты хотела бы от меня услышать? Что я чуть не…

– Конечно нет. Но…

Она тяжело вздохнула. Погода начала меняться, воздух становился более холодным. Мы посмотрели друг на друга, и на мгновение показалось, что стена рухнула и все противоречия между нами стали абсурдными.

– Хочешь кофе?

Она кивнула.

– Или теперь ты предпочитаешь чай?

Она не сумела сдержать улыбки:

– Нет, кофе меня вполне устроит.

Немного пройдя по пирсу, мы купили по стаканчику кофе. Направились было к берегу, но потом, не сговариваясь, повернули обратно. Всякий раз, когда мы вместе оказываемся на пирсе, наши ноги сами несут нас к этому месту.

Я вдруг понял, что произношу какую-то неловкую, странную фразу.

– Как ты думаешь, хоть какая-то его часть все еще здесь?

– Кого?

Она знала, кого я имел в виду.

– Разве ты не помнишь ветер? Как его… как ветер бросил его в нас, когда мы были на пирсе?

Она отвернулась.

– Ничего не осталось. Ничего здесь и ничего в других местах. Это было два года назад. С ним покончено.

– Нет, – возразил я. – Мы с ним не покончили.

– А я покончила, – сказала она. – Это прошлое. И не трогай его.

И ее подбородок дважды едва заметно дрогнул – я успел это увидеть. Прошло уже очень много времени с тех пор, как я в последний раз видел Эми плачущей. Слишком много, если учесть, что произошло.

– Мы об этом не говорили, – сказал я. – Никогда.

– Тут не о чем говорить.

– А мне кажется, есть.

Она покачала головой, и на ее лице появилась решимость.

– Я была беременна. В пять месяцев существо внутри меня умерло, но я некоторое время носила его в себе. Потом оно вышло из меня. Его кремировали. Мы разбросали пепел над морем. Моя матка была сильно повреждена, и у меня больше никогда не будет детей. К этому больше нечего добавить, Джек. Так случилось, и для меня все закончилось.

– Так почему же ты сменила заставку на телефоне?

– Ты знаешь почему. На той фотографии я беременна. Но я живу дальше. И тебе бы следовало. И я не думаю об этом. Не позволяю тому, что произошло, или событиям пятнадцатилетней давности управлять моей жизнью. Иногда люди умирают. Дети, отцы. А ты должен двигаться дальше. Твой дурацкий Бог Неудачи существует только у тебя в голове, Джек. Ловить некого, преступника не существует. И ничего нельзя сделать.

– Ты не можешь делать вид, что ничего не случилось.

– А и не делаю. Я больше не хочу всей этой чепухи. Я хочу быть кем-то другим.

– Поздравляю, это уже произошло.

– Сволочные у тебя замечания.

– А у тебя сволочные поступки.

И мы набросились друг на друга, точно злобные дети, два человека стояли в конце пирса и кричали друг на друга, люди с любопытством поглядывали на нас, а потом старались обойти, чтобы не попасть в зону военных действий. Некоторые слегка замедляли шаг, чтобы уловить несколько предложений, но никто не понимал, что на их глазах рушится чья-то вселенная.

То, что это произошло, и произошло именно здесь, для меня было пропитано такой горечью, что слова начали застревать у меня в горле. Теперь я уже с трудом слышал, что говорит Эми.

– Эми, просто посмотри мне в глаза и скажи, что дело вовсе не в другом мужчине.

Уже одно то, что я произнес вслух этот вопрос, вызвало у меня ярость и печаль одновременно – с тем же успехом я мог бы сказать: «Мама, почему ты больше меня не любишь?» Казалось, мне снова четырнадцать лет. А когда Эми ничего не ответила, мне стало еще хуже.

– Джек, это глупо.

– Тодд Крейн?

– Боже мой.

– Ничего смешного, Эми. Я задал тебе взрослый вопрос. У тебя роман с Крейном?

– Я… послушай, много-много лет назад, еще до того, как мы с тобой познакомились, мы встречались с Крейном. Очень недолго. С тех пор между нами ничего не было. В голове у этого парня пустота, Джек.

– Тогда кто он? Шеперд?

Она уставилась на меня. Нет, я не попал в цель – если и попал, то не в ту, – однако каким-то необъяснимым образом вывел Эми из состояния равновесия.

– Что… откуда ты про него знаешь?

– Так да или нет, Эми?

Она отвернулась, а ее взгляд затуманился.

– Конечно нет.

– Твои отношения с Крейном – вы встречались как раз тогда, когда ваша компания купила то здание в Беллтауне?

Тревога Эми усилилась, и я понял, что Гэри Фишер был прав по меньшей мере в одном: здание в Беллтауне имело значение.

– Джек, честное слово… тебе не следует влезать в это дело. Оно не имеет к тебе ни малейшего отношения, к тому же ты все равно ничего не поймешь. Поверь мне.

Теперь, когда я начал, мне уже было трудно остановиться, и я пустил в ход последнее имя, то, которое в процессе своего странного расследования я видел в бумагах вместе с именами Эми и Крейна.

– А как насчет Маркуса Фокса?

Лицо Эми изменилось. Она заметно побледнела. Я кивнул ее молчанию, не веря больше ее словам. Я не верю Эми, и точка. Все, что произошло между нами в последние годы, перестало казаться нашей общей историей. Время застыло, как лед: сначала прозрачное, незаметно твердеющее, но с каждым прожитым днем оно теряло прозрачность.

– Последний шанс все исправить, – заявил я. – Расскажи мне, что происходит.

Она дрожащими руками вытащила пачку сигарет из сумочки, вытряхнула последнюю, закурила и выбросила пустую пачку через перила. Та самая женщина, которая добровольно занималась сбором мусора на пляже, когда мы с ней познакомились.

– Я плохо реагирую на угрозы, – сказала она.

Она смотрела на меня спокойно и холодно. Пальцы, сжимавшие сигарету, стали розовыми. Я понял, что не знаю эту женщину. Некто, какой-то человек, прежде существовавший только в тени, каким-то образом проник в мою жизнь. И теперь он уничтожал самые значимые для меня вещи, либо похитил их, либо изменил так, что они перестали быть моими. Я думал, что мой дом пуст, что мне удалось защитить его от внешних врагов. Однако я ошибался. Эми с самого начала находилась внутри, именно за ней он и пришел.

И теперь каким-то образом он уводил ее от меня.

Я почувствовал, как что-то отвратительно темное возникает в моей голове, меня начало трясти, и я никак не мог успокоиться.

– Ты уже больше не ты, – хрипло сказал я.

– Нет, Джек, это я. Мне очень жаль, но это я.

– Очень надеюсь, что это не так. Потому что я не знаю эту женщину. И она мне совсем не нравится.

Я повернулся и пошел прочь.

Я ушел, чтобы не видеть Эми. Мои руки сжались в кулаки, словно ими тоже завладел кто-то другой.

Оказавшись на самом конце пирса, я заставил себя остановиться и сделать несколько глубоких вдохов. Мне вдруг показалось, что пирс раскачивается под моими ногами, хотя я знал, что он неподвижен. Рушился мой мир, и я понял, что со мной произошло, когда я стоял на веранде дома в Берч-Кроссинг и не мог вспомнить, где нахожусь.

Интуитивное ощущение, что в течение многих лет я жил внутри сна, а сейчас готов проснуться.

Когда я вернулся обратно, ее уже не было.

Я быстро зашагал по пирсу к берегу, злость прошла. Мне приходилось обходить группки счастливых людей, и я чувствовал себя призраком. Потом я побежал.

Когда я оказался у начала пирса и посмотрел на пандус, то увидел женщину, похожую на Эми, до нее оставалось полсотни метров, она уже почти вышла на Оушен-авеню. Я выкрикнул ее имя.

Если она и слышала меня, то поворачиваться не стала. Она направилась к стоявшей на углу машине, распахнула заднюю дверь и села. Я уже не мог ее догнать.

Тогда я вытащил телефон и набрал ее номер. Включился автоответчик. Теперь она не будет со мной разговаривать.

– Эми, – сказал я, – позвони мне. Пожалуйста.

Потом я набрал номер другого человека и спросил, не может ли он кое-что выяснить. Дожидаясь, пока он мне перезвонит, я поднялся на авеню и тяжело опустился на одну из скамеек в парке. Телефон зазвонил через пять минут.

– Что тебе известно об этом типе? – спросил Бланшар.

– Только имя. А почему ты спрашиваешь?

– Фокс был бизнесменом. Довольно долго он пользовался известностью.

– Был?

– Он пропал девять или десять лет назад.

– У него остались долги?

– Нет. Складывается впечатление, что убойный отдел начал проявлять к нему интерес. Свидетель видел его возле того места, где пропала девушка, в районе Королевы Анны, в четырех или пяти кварталах от его дома. В течение нескольких лет перед этим бывали и другие случаи исчезновения девушек. Довольно много. Детективы получили разрешение осмотреть владения Фокса и обнаружили очень чистый подвал.

– Подозрительно чистый?

– Может быть. Но сам он пропал. Я разговаривал с одним из парней, который побывал в доме Фокса, он сказал, что дом напоминает «Марию Селесту»[33]. На столе стояла откупоренная бутылка с вином, сигара со срезанным кончиком, которую так никто и не раскурил, ну и все в таком же роде. Дело до сих пор не закрыто. Но уже давно покрылось пылью, причем Фоксу так и не было предъявлено никаких обвинений. А какое он имеет отношение к тебе, Джек?

– Я не знаю, – ответил я.

– Что-то я тебе не верю, – устало сказал Бланшар. – Парень, с которым я разговаривал, сказал, что о Фоксе спрашивали несколько недель назад. Тот человек сказал, что он адвокат. Хочешь знать его имя?

– Нет, – ответил я и набрал последний номер.

– Ты мне солгал, – сказал я прежде, чем Фишер успел открыть рот. – Я еду в Сиэтл. Ты меня встретишь – иначе я сам тебя найду. А если мне придется тебя искать, ты будешь жалеть об этом до конца жизни.

Я скинул звонок и вышел к краю тротуара, чтобы поймать такси до аэропорта, мотеля или бара, где я мог бы провести ночь перед вылетом на север.

Глава 32

Рэйчел стояла на углу, разинув рот. Она посмотрела в одну сторону улицы, а потом в другую. Затем развернулась, словно это могло помочь. Не помогло. Вот ведь дрянь какая.

Она исчезла.

Просто замечательно.

Спасибо, Лори. Превосходный конец еще одного великолепного вечера.

Конечно, они договорились, что, если кто-то из них двоих подцепит парня на десять баллов, она имеет право уехать с ним, ничего не сказав другой. Соглашение, в большей степени относящееся к Рэйчел, ведь машину водила только Лори, так что той никогда не приходилось оставаться одной у стойки самого модного на этой неделе бара Сиэтла, с перспективой идти домой пешком. И по мере того как действие выпитого ею вина будет улетучиваться, дорога станет казаться все более длинной. Юбка не самый подходящий наряд для марафона. Да еще и без приличного пальто.

– Мать твою так, – устало пробормотала Рэйчел.

Однако теперь, как говорится, поздно сожалеть о сбежавшем молоке. Или о сбежавшей подруге. Ха. Это смешно или просто остроумно? Или не слишком?

И имеет ли это хоть какое-то значение, если обмен репликами происходит лишь в ее проклятой голове?

Она с сомнением посмотрела на «Жажду славы». Может быть, стоит вернуться в бар и выяснить, владеют ли они какими-нибудь специальными заклинаниями, вызывающими такси, но кто знает, сколько его придется ждать. К тому же ее совсем не вдохновляла мысль еще об одном разговоре со швейцаром, высоким черным типом, который надувался от собственной важности, еще не зная, что через месяц он снова окажется на улице, чтобы следить за порядком и не давать пьянчугам слишком сильно шуметь.

– Твою же мать, – снова пробормотала она.

А потом поправила свою легкую курточку и помолилась о том, чтобы у нового дружка Лори возникли серьезные проблемы, а член у него был размером с орех кешью.

Потом она еще раз вздохнула и зашагала домой.

– Двадцать семь, Рэйчел, – пробормотала она себе под нос.

Она старалась не сбиться со счета. Ей не хотелось, чтобы ее слова можно было поставить под сомнение. Нужно, чтобы между словами «Мне пришлось пройти…» и «…траханых кварталов» в утреннем электронном послании к Лори было точное число.

Она остановилась, чтобы с минуту отдохнуть. Еще пара кварталов, и она окажется на нужном перекрестке, откуда до дома пятнадцать минут ходьбы. До ее маленького, но симпатичного дома в этом сомнительном районе. Дома, где она хранила свои вещи, спала и ела перед телевизором. Ей повезло, что он у нее есть. Рэйчел прекрасно понимала, что без помощи отца ей бы пришлось делить свое жилище с несколькими ровесницами.

Наконец она снова зашагала вперед, но теперь уже не так быстро. Улицы стали пустынными, лишь изредка мимо проносились машины – люди возвращались домой. Ряды аккуратных домиков в окружении небольших чистых садов, и нигде в окнах нет света. Их обитатели давно нашли то, что искали. И им нет необходимости делать вид, что они могут обрести нечто важное, сидя за стойкой бара в переливах света и в гуле голосов и – в пустоте одиночества. Кому нужна эта дрянь, если у тебя есть гараж на две машины? Все вокруг спали в уюте и тепле. Все, кроме…

…того, кто шумел.

Рэйчел встала и обернулась. Она услышала шаги. Ей не понравилось то, что они произвели на нее такое впечатление – большое дело, шаги! – но было темно и поздно, и она ничего не могла с собой поделать.

У нее за спиной никого не оказалось. Шаги были негромкими, и она подумала, что идущий за ней человек находится еще далеко. Рэйчел вытащила из сумочки телефон.

– Верно, – пробормотала она. – Но пингвины всегда так себя ведут, ты же знаешь? Большинство из них даже не умеют водить машину. За исключением тех, с большими крестами. ЦРУ вывело их для гонок по пересеченной местности.

Она немного помолчала – фальшивый разговор, который должен был отпугнуть преследователя, заставил ее почувствовать себя глупой, но ее подруга Лори утверждала, что таким способом ей не раз удавалось спасти свою задницу. Рэйчел еще раз прислушалась.

Стало тихо. Одинокий путник куда-то свернул. Вот и отлично. Рэйчел продолжала держать телефон в руке, сворачивая за угол, – до ее дома осталось шесть кварталов. Потом она убрала трубку от уха.

Кто-то стоял впереди, на расстоянии двадцати метров от перекрестка.

Человек был не слишком высоким, больше Рэйчел разглядеть не могла – ей мешал уличный фонарь между ними.

Она сделала несколько медленных шагов вперед, вглядываясь в возникшую впереди фигуру.

Силуэт превратился в маленькую девочку, спокойно стоящую посреди тротуара.

– Я заблудилась, – сказала девочка.

– А где ты должна находиться? – спросила Рэйчел.

– Не здесь.

– Ну ладно. А как… хм, как ты оказалась на улице так поздно?

Девочка не ответила на вопрос, и Рэйчел ее не винила. Она знала, что не умеет обращаться с детьми, за исключением своей маленькой сестренки. Дети не работали у нее в офисе и не ходили вместе с ней в спортзал. И не зависали в барах. Поэтому единственным источником сведений о детях была ее старшая сестра, которая никогда не оставляла ее наедине со своими маленькими детьми, словно подозревала, что Рэйчел попытается занять у них денег или научит их курить.

Тем не менее Рэйчел слегка наклонилась, чтобы выглядеть дружелюбно.

– А твоя мама знает, где ты?

– Нет.

– А где ты живешь, милая?

– Я просто хочу оказаться под крышей и не собираюсь возвращаться домой.

«О-хо-хо», – подумала Рэйчел. Неожиданно все сильно усложнилось. Одно дело – потерявшийся ребенок. Такой ребенок мог жить где-то неподалеку у приличных соседей. А сбежавшее чадо – это совсем другая история. Проблемы в семье. Странный дядя Боб. Полный набор.

– Почему? Сейчас уже поздно. И холодно. А дома быть хорошо, тебе не кажется? – спросила Рэйчел.

Девочка терпеливо дождалась, когда Рэйчел замолчит.

– А твой дом где?

Рэйчел приподняла брови:

– В каком смысле?

– Где он?

– Довольно близко, – ответила Рэйчел. – Но…

– Возьми меня к себе домой.

– Послушай, – твердо сказала Рэйчел, – я помогу тебе найти твой дом. Твои родители, наверное, с ума сходят. Но…

Неожиданно ребенок бросился на нее.

Рэйчел была не готова. Она успела лишь выставить руку, чтобы смягчить свое падение, но все равно упала неудачно и ударилась головой о тротуар. Все произошло мгновенно. Перед глазами возникла белая пелена, словно небо озарилось ярким светом.

Затем свет закрыл силуэт головы склонившейся над ней девочки.

– Отведи меня к себе домой.

Рэйчел приподнялась, опираясь на тротуар, руку пронзила боль.

– Что с тобой? – спросила она.

Перед глазами Рэйчел прояснилось, и она увидела лицо девочки. Рот превратился в тонкую линию.

– Отведи меня к себе домой.

– Никуда я тебя не поведу, мерзкая дрянь.

После коротких колебаний девочка ударила ее ногой в живот и убежала. Рэйчел успела заметить, как она быстро перелезла через невысокий забор какого-то двора и исчезла из виду.

Рэйчел двигалась так быстро, как ей позволяли ноги. Уже через пару кварталов ее начало трясти, сказывался шок. Она хотела позвонить в полицию и сказать, чтобы они вышли на охоту с сетью побольше, но потом решила, что сначала доберется до дома.

У нее вновь появились странные ощущения, когда до дома осталось два квартала. Сначала ей показалось, что она слышит шаги. На этот раз она сразу остановилась. И ее окутала тишина. Рэйчел медленно развернулась, ожидая опять увидеть фигурку, стоящую под уличным фонарем.

Никого.

Она просто испугалась. Вот и все.

Рэйчел зашагала еще быстрее. Голова трещала. Да и плечо заболело, – похоже, она его немного повредила. Однако Рэйчел продолжала быстро переставлять ноги, сохраняя прежний ритм. Цок-цок-цок, снова и снова стучали ее каблуки. Она старалась смотреть прямо перед собой. И продолжать двигаться вперед…

Затем Рэйчел резко повернула голову налево.

Она увидела пару домов, почти одинаковых, обычные ранчо, разделенные небольшим забором. Все застыло в полнейшей неподвижности под лунным светом. Кажется, кто-то перелез через ограду где-то сзади? Ее охватили сомнения, но сердце билось ровно.

Рэйчел колебалась некоторое время, потом быстро повернулась. До ограды соседнего дома оставалось полтора-два метра. Могла ли маленькая девочка добраться до него так быстро? Наверное, это всего лишь кошка, вышедшая на охоту. Запрыгнула на ограду, привлекла ее внимание и растворилась в темноте, как и положено кошкам.

Но… если это та девчонка, значит она опередила Рэйчел. И теперь поджидает ее, прячась за одним из заборов.

Нет. Это всего лишь кошка.

А если нет… что тогда делать? Пробежать черт знает сколько кварталов к тому самому бару, чтобы попросить о помощи большого черного парня? Или позвонить в полицию? Скажите, мэм, сколько вы сегодня выпили? Ну правда – сколько?

Но ведь речь всего лишь о маленьком ребенке. Один раз девочка застала ее врасплох. Теперь же она попросту собьет с ног мерзавку.

Тем не менее Рэйчел преодолела последние полтора квартала рысью, внимательно поглядывая на ограды соседних дворов. Дома вокруг становились все более дешевыми, а ее дворик был совсем крошечным. К счастью, в нем никого не оказалось.

Рэйчел пробежала по дорожке, отперла входную дверь заранее вынутым ключом и быстро захлопнула ее за собой.

И начала хохотать. Какой же хреновый вечер.

Рэйчел сразу налила себе бокал вина и выпила половину. Что ж, она не сумела посчитать кварталы. У нее и без того будет что рассказать Лори. Быть может, Лори даже попросит прощения. Она вошла в гостиную и несколько мгновений простояла в нерешительности. Постепенно шок проходил, адреналин больше не кипел у нее в крови. И чем теперь заняться? Посидеть в тишине? Включить телевизор? У Лори вот сейчас есть занятия поинтереснее.

Рэйчел сделала еще один глоток вина. Оно тут же взбодрило дремавший в ее крови алкоголь, и она ощутила волну легкого опьянения. Она пьяна, и у нее паршивое настроение. И еще она напугана. Куда идет мир, если маленькие девочки нападают посреди ночи на невинных одиноких девушек?

И что случилось в мире Рэйчел, если последние два слова относятся к ней? Для ночных прогулок у нее должен быть парень. Да и сейчас она не должна была сидеть одна. Паршиво.

Она решительно подняла бокал, почему бы не разбить его и не взять другой – ведь ее никто не видит, – но тут она кое-что услышала.

Звон разбитого стекла.

Рэйчел повернулась так резко, что оставшееся в бокале вино выплеснулось на ковер.

Шум доносился сверху.

Она аккуратно поставила бокал на стол и быстро вышла в коридор, сердце отчаянно колотилось. Рэйчел остановилась перед лестницей, положив руку на перила, и посмотрела вверх. Может быть, позвонить в полицию? Но пройдет слишком много времени, прежде чем они приедут. Или можно выскочить на улицу и убежать. Нет! Это мой дом, будь они прокляты.

Она медленно поднялась по лестнице, стараясь ступать бесшумно, и ей удалось добраться до самого верха, не нарушив тишины. Она немного подождала. Ничего. Сделала два шага по коридору и резко распахнула дверь своей спальни.

Она сразу увидела, что вместо нижнего стекла в окне зияет зазубренная дыра. На полу валялись осколки. Рэйчел внимательно оглядела комнату. Она прекрасно знала, что в стенном шкафу нет места даже для еще одной блузки, не говоря уже о человеке. Да и под кроватью спрятаться невозможно.

Затем она заметила лежащий возле стенного шкафа камень.

Должно быть, кто-то швырнул его в окно снизу. И разбил стекло. Кто-то? Да много ли тут вариантов?

Рэйчел подошла к окну. Прижалась к стене и осторожно выглянула наружу, готовая в любой момент отпрянуть назад.

Там никого не было, но Рэйчел решила, что с нее хватит. Теперь она вызовет полицию. Она вышла из спальни и быстро спустилась по ступенькам.

Девочка стояла в противоположном конце коридора, и ее силуэт четко выделялся на фоне падающего из кухни света.

Рэйчел сразу поняла, как девочка попала в дом. Сначала она заставила ее подняться наверх, затем тихонько разбила стекло задней двери, засунула руку внутрь и открыла задвижку. Неужели маленькая девочка способна осуществить такой план? Что же это за ребенок такой?

– Уходи, – сказала Рэйчел.

Однако ее голос прозвучал неуверенно и недостаточно громко.

Девочка держала что-то в руке, и Рэйчел тут же узнала двадцатипятисантиметровый нож, который она приобрела, чтобы научиться французской кухне. А еще накупила поваренных книг и кухонный комбайн, но сумела лишь испортить маринованную утку, после чего отказалась от идеи овладеть кулинарным искусством. По сути, Рэйчел этим ножом почти не пользовалась, и он оставался очень острым. И совершенно не стыковался с ребенком, держащим его в руках. Девочка с таким оружием должна была бы выглядеть глупо. К сожалению, это было совсем не так.

Рэйчел повернулась и побежала к входной двери. Схватилась за засов и попыталась его отодвинуть. Но он не поддавался.

Она не закрывала его на ключ, когда вернулась.

Между тем девочка перешла в гостиную.

– Ты должна мне помочь, – заявила девочка.

– Послушай, милая, – дрожащим голосом сказала Рэйчел, уперев руки в бедра, – на этом игры закончились. Я не знаю, в чем твоя проблема, но собираюсь вызвать полицию. И я не шучу.

Девочка переместила острие ножа к собственному горлу.

– Нет, ты не станешь вызывать полицию, – сказала она.

– Напрасно надеешься. Уходи из моего дома.

– Не заставляй меня это делать, – сказала девочка и провела острием ножа по коже своей шеи.

– Что ты…

– Ты хочешь, чтобы это полиция увидела?

– Послушай…

Неожиданно в глазах девочки появились слезы. Рэйчел молча смотрела, как она слегка приподняла руку, кончик ножа проткнул кожу, и темная капля крови потекла по ее шее. Рэйчел видела, что она не намерена останавливаться – еще немного, и она перережет себе горло.

– Пожалуйста, – сказала девочка, и ее голос прозвучал тихо и испуганно. – Помоги мне. Это не я делаю.

– Господи, – пробормотала Рэйчел, протягивая к ней руки. – Ладно, ты победила. Только не нужно… этого делать.

Девочка сделала шаг вперед, вышла на свет и на секунду показалась не такой безумной, словно нож попал к ней в руки случайно, мама не заметила, как это произошло, пока они вместе готовили, но теперь она положит его на место.

– Обещаешь?

– Да, – сказала Рэйчел. – Я обещаю.

Девочка медленно отвела нож в сторону и осторожно улыбнулась. У нее была милая улыбка, и Рэйчел позволила себе немного расслабиться. Ну не мог ребенок, живущий у нее внутри, быть совсем плохим. Рэйчел очень на это надеялась.

– Ладно, – заговорила Рэйчел все тем же спокойным голосом. – Все хорошо. Почему бы тебе не назвать свое имя?

Лицо девочки изменилось.

– А зачем тебе его знать?

– Я же должна знать, как к тебе обращаться, милая? Меня зовут Рэйчел. Вот видишь? Ничего страшного.

Теперь девочка держала нож небрежно, словно забыла о нем.

– Меня зовут Мэдисон, – сказала она. – Обычно.

– Замечательно. – Рэйчел улыбнулась. – Красивое имя. Мэдисон и Рэйчел. Теперь мы друзья.

Несколько мгновений девочка молча смотрела на нее, потом заморгала.

– Я и так знаю, как тебя зовут, – заявила она.

Она снова улыбнулась, но что-то изменилось. Как если бы все в ней – одежда, тело, лицо – не имело значения. Только глаза говорили правду. Внутри Рэйчел все сжалось. Она попыталась отвести взгляд, но не сумела.

– Время, – сказала девочка, оглядывая Рэйчел, – не бывает добрым. Ты была безупречна, ты так мне подходила. Я даже стала жертвой небольшого увлечения – ты можешь такое представить? Ну ладно. Это было тогда, а мы здесь и сейчас. Ты должна кое-что понять, мисс Рэйчел. Ты слишком старая, и мы не друзья, а даже если бы и были друзьями, это не помешало бы мне тебя порезать. Так что тебе лучше меня слушаться.

Рэйчел кивнула. Она не знала, что еще делать.

– Хорошо, – сказала девочка. – Сейчас мы с тобой позвоним. Тебе будет интересно. Ну, по меньшей мере познавательно.

Пальцы девочки крепче сжали рукоять ножа, Рэйчел отвлеклась и заметила, что другая рука девочки метнулась к ее голове, только после того, как было уже слишком поздно.

– Превосходно, – весело сказала Мэдисон, глядя на Рэйчел, которая без сознания лежала у ее ног. – А теперь посмотрим, как великий и ужасный Тодд Крейн любит свою дочь.

Глава 33

Я уже бывал здесь прежде. Множество раз эта сцена прокручивалась в моем сознании, но никогда не оказывалась такой же яркой, как в реальности.

Я находился в Лос-Анджелесе, сидел в темноте в старом кресле, окутанный запахом мусора, оставшегося от других людей. Сидел и ждал двоих мужчин, чьи личности мне удалось установить благодаря проделанной детективной работе. Никогда прежде я не добивался такого успеха. Эти люди побывали в местах, куда им не следовало входить, они воровали и совершили по меньшей мере два изнасилования и убийства. Я считал, что быть человеком – значит прежде всего быть социальным животным, и если ты не понимаешь, что нельзя входить в места обитания других людей без разрешения, то, хотя ты и относишься к виду homo sapiens, тебя нельзя рассматривать как человеческое существо.

Я понимал, что совершаю такое же преступление, как они и как те люди, что убили моего отца много лет назад далеко отсюда. Мне не разрешали входить в этот дом. Но даже если бы у меня был ордер на обыск, мне не следовало здесь находиться. Я должен был оставаться дома с Эми, которая была на грани отчаяния и нуждалась в моем присутствии. Тем не менее я здесь. Я не могу помочь горю Эми или своему горю, я уже испробовал все способы. Поэтому я сижу в душном, полуразрушенном доме с заколоченными окнами. Так что же я здесь делаю? Жду ли момента, чтобы арестовать двоих преступников, личность которых я смог установить, или двоих неизвестных из далекого прошлого, чьи имена мне не дано узнать и которых я никогда не поймаю?

Я не думаю об этом. Я вообще ни о чем не думаю. Если я начну думать, то вспомню лицо медсестры дородового отделения, которая слишком долго смотрела на монитор УЗИ, а потом вызвала врача. И тогда я увижу свою жену, она медленно ходит по дому, тщетно дожидаясь ухода сидящего у нее внутри существа. Кульминация наступает, когда ветер швыряет мне в лицо мелкую пыль в конце пирса Санта-Моники за два дня до той ночи, словно Вселенная хочет добиться, чтобы я понял: мне никогда не забыть того, что с нами произошло. Вышедшая наружу плоть, которую кремировали и развеяли по ветру, не была нашим сыном, он так и не выбрался во внешний мир. Он все еще блуждает по внутренним залам, влияя на мир своим скрытым присутствием в наших разумах. Те, кто делит свою жизнь с кем-то мертвым, знают, что нет ничего более оглушительного, чем все те слова, что не могут быть произнесены, или воспоминания о событиях, никогда не имевших места.

Отсеченному от других поколений в обоих направлениях, мне некуда идти. И я сижу здесь и жду. Кто-то должен за что-то ответить. Наконец я слышу, как дверь дома открывается. До меня доносятся громкие голоса и звук тяжелых шагов, и я чувствую, что вошло больше двух человек. Их голоса – резкие, грубые и чужие – полны такого же разочарования и яда, как и мой голос.

Не пройдет и нескольких минут, как я застрелю четырех человек.

Я не хочу переживать это еще раз, но мне наконец удается выбраться из сна, и я до смерти пугаю сидящего рядом со мной человека – я кричу, с опозданием сообразив, что слышу вовсе не приближающиеся шаги, а звук выдвигающихся шасси самолета, который идет на посадку в Сиэтле.

Мы приземлились перед самым полуднем, и я сразу включил свой телефон. Через полминуты он зазвонил. Однако я получил сообщения не от Эми, как рассчитывал. Послание отправил Гэри. Это был адрес.

Его отель находился в западной части города, рядом с каньоном, по которому шла Пятая автострада. Он относился к той же ценовой категории, что и предыдущий. После вчерашнего разговора с Бланшаром меня это уже не удивляло. Фишеру приходилось за все платить самому, он не отсылал свои счета богатому клиенту. Я оставил машину на стоянке, взял кое-что в багажнике, а потом направился в отель.

Гэри обещал спуститься в вестибюль, чтобы меня встретить. Однако мне пришлось узнать его номер у портье и подняться наверх самому. Я постучал в дверь. Послышался сонный голос.

– Проверка бара в номере, – сказал я, отвернувшись в сторону.

– Мне ничего не нужно, – ответил Гэри.

– Я должен проверить, все ли у вас есть, сэр.

Как только дверь распахнулась, я ударил ногой и попал в лицо. Сделал шаг внутрь и захлопнул за собой дверь.

– Джек, какого…

Я сильно толкнул его в грудь, он не удержался и упал на спину, а я прижал ему коленом грудь, вытащил из кармана пистолет и приставил дуло ко лбу.

– Заткнись, – сказал я. – Ничего не говори. Вообще.

Но он попытался открыть рот.

– Я не шучу, Гэри, – сказал я, еще сильнее надавив ему на грудь коленом. – Ни в малейшей степени. Мне надоело попусту тратить время из-за тебя и других идиотов. Ты меня понял?

На этот раз он лишь моргнул.

– Андерсона убили из-за тебя?

Он уставился на меня:

– Что?

– Только три человека знали о том, что мы собираемся встретиться. Ты, я и он. Я больше никому не говорил о встрече. Значит, остается один человек. Ты.

На его лице появилась тревога. Он попытался приподняться, но увидел мое лицо и остался лежать.

– Джек, ты должен мне верить.

– Нет. Я не могу верить человеку, который сразу покидает больницу после того, как на наших глазах убили Андерсона. А потом выписывается из отеля и исчезает.

– У меня не было выбора, Джек. Дело в том… За мной следили. Кто-то побывал в моем номере.

– Ради бога, Гэри. Отправляйся к своему психоаналитику и отнесись к общению с ним серьезно.

– Нет ничего такого…

– Неужели? А почему же ты сказал мне, что все еще работаешь на свою компанию, в то время как на самом деле тебя вынудили уйти?

– Откуда ты знаешь?

– Что это за «личные причины» такие, Гэри? Какого хрена с тобой происходит? Впрочем, мне наплевать. У меня гораздо более серьезные проблемы.

– Вот тут ты ошибаешься, – сказал он. – Нет ничего важнее этого.

Я посмотрел на человека, лежащего на ковре в номере дешевого отеля, и спросил себя: как получилось, что моя жизнь привела меня к нему? Как мы сюда попали со школьного стадиона?

– Без разницы, – сказал я. – Мне плевать на Андерсона, Крэнфилда и на всю эту чушь. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что относится к Эми, а потом исчез из моей жизни.

– Джек, я многое от тебя скрывал, – сказал он. – Теперь я это признаю. Но у меня не было выбора. Пожалуйста, разреши мне объяснить.

Мне бы следовало подняться и уйти. Пистолет слишком удобно лежал в моей руке. Но я не знал, куда мне направиться, разве что навестить Тодда Крейна, но я понимал, что это не самая лучшая идея. Меня влекло к простым решениям. Я хотел причинить кому-нибудь вред.

– Пожалуйста, – сказал он. – Дай мне пять минут.

– Зачем? Чтобы ты продолжал молоть чепуху?

– Посмотри в портфель.

Я бросил взгляд на лежащий на стуле портфель.

– Зачем?

– Просто посмотри. Я останусь лежать на полу.

Я подошел к портфелю и открыл его. Фотокопии контрактов, справочники. Потертая Библия с закладками.

– О чем ты, Гэри?..

– В боковом кармане.

Я вытащил оттуда твердый предмет прямоугольной формы. Мини-видеокассета.

– Эми на ней есть?

– Нет, – ответил он. – Ее там нет.

– Тогда мне наплевать.

– Пожалуйста, Джек. В буквальном смысле – всего пять минут. А потом я расскажу тебе все, что знаю.

– А то, что ты знаешь, имеет отношение к тому, что меня интересует?

– Да.

Я бросил кассету ему на грудь.

Я уселся на стул, продолжая сжимать в руке пистолет, и молча наблюдал, как Фишер поднимается с пола. Потом он подошел к портфелю, вытащил портативную камеру со встроенным видеомагнитофоном и направился к телевизору. Фишер подсоединил к нему камеру, предварительно вставив в нее кассету.

– Мне нужно найти подходящее место.

– Хорошо, – сказал я. – Только учти, что твои приготовления входят в те пять минут, которые я тебе дал.

Он, сгорбившись, стоял возле телевизора и возился с камерой. С того места, где я сидел, я не видел экран.

– Ну вот, – сказал он через минуту и отошел в сторону. – Все готово.

Экран телевизора оставался темным. Гэри шагнул к окну и задвинул шторы.

– Зачем ты это делаешь?

– Запись довольно темная.

Он присел на край дивана. Теперь в комнате стало сумрачно, и я увидел, что телевизор включен – экран слегка светился. Фишер нажал кнопку на крошечном пульте.

На экране сразу появилось изображение. Холодный день в парке. Трава, деревья, сохранившие листву, вдали пара бегунов, шорох шагов по гравию.

Камера слегка повернулась и приблизила изображение ребенка, девочки, ковыляющей по тропинке. Она держала в руке прутик и сердито им размахивала.

«Бет? – послышался голос Гэри. – Бетани?»

После небольшой паузы ребенок повернулся, – видимо, девочка вспомнила, что имя, произнесенное ее отцом, имеет к ней какое-то отношение. Она улыбнулась в камеру и издала какой-то странный звук, взмахнув свободной рукой.

«Смотри, – снова послышался голос Гэри. – Что это такое?»

Камера переместилась налево, показывая бегущую к девочке большую собаку. Лицо девочки засветилось от радости.

«Аф-аф! – сказала она. – Аф-аф».

«Правильно, милая. Это собака. Гав-гав».

Ребенок уверенно зашагал к животному, протягивая к нему открытую ладонь, – очевидно, так ее научили. Вслед за собакой появилась пожилая пара.

«Все в порядке, – сказала женщина. – Он тебя не обидит».

Девочка посмотрела на нее, перевела взгляд на ее мужа, потом подняла руку и показала.

«Дешка, – уверенно сказала девочка. – Дешка».

Камера вновь повернулась к ребенку, а Гэри рассмеялся.

«Дедушка? Нет, милая».

А потом он добавил, обращаясь уже не к дочери: «Она думает, что все, кто… ну, вы меня понимаете».

Мужчина приветливо улыбнулся.

«Все, у кого седые волосы. Я знаю. Что ж, я действительно дедушка. Уже пять раз. – Он осторожно наклонился к Бетани, когда она погладила собаку. – Как тебя зовут, малышка?»

Она ничего не сказала.

«Бетани, как тебя зовут?» – сказал Гэри.

«Бетни?» – сказала девочка.

Потом она погладила собаку еще разок и побежала по дорожке.

Кадр замер, и экран потемнел.

– Охрененно мило, – сказал я. – Но…

– Подожди секунду, – перебил его Гэри. – Ты должен был это увидеть. А теперь посмотри еще.

На экране вновь появилось изображение, на сей раз в темно-синих тонах. Очевидно, освещение было очень слабым.

Когда мои глаза привыкли к темному изображению, я понял, что свет идет от ночника, расположенного над постелью, а в центре экрана бледные точки сложились в какие-то медленно движущиеся формы. Я смотрел на детскую спальню в темноте.

– Что за…

– Пожалуйста, просто смотри, – сказал Гэри.

Некоторое время камера оставалась неподвижной, – очевидно, тот, кто снимал, стоял у входа в спальню. Потом я понял, что слышу его дыхание – он изо всех сил старался не шуметь.

Наконец камера переместилась вперед на несколько шагов, снимавший вошел в спальню и сразу направился в сторону от постели. Послышался щелчок, и стало еще темнее.

Камера медленно поворачивалась, показывая комнату. Слабый холодный свет просачивался сквозь шторы, высвечивая джунгли, нарисованные на стене, детский стульчик и стол, аккуратно расставленные на полке игрушки. Камера описала полный круг и вернулась к уже закрытой двери, а затем переместилась к области, освещенной тусклым светом электронного будильника. Теперь она снимала детскую кроватку.

Кровать со всех сторон окружали прутья, – очевидно, в ней лежал малыш, который еще не мог перемещаться по миру самостоятельно. В кроватке спал ребенок. Можно было не только услышать дыхание, но и видеть, как поднимается и опускается на груди одеяло.

Пару минут ничего не происходило. Но не оставалось сомнений, что камера снимает комнату в реальном времени – я отчетливо слышал дыхание двух людей.

Происходившее на экране не могло долго удерживать мое внимание, и я уже собрался встать, когда услышал тихий звук, донесшийся из динамика телевизора.

– Что это было? – спросил я.

Гэри поднял руку, показывая, что мне следует помолчать.

Между тем камера повернулась и быстро опустилась на полметра. Теперь она снимала сквозь прутья кровати голову ребенка.

Я наклонился вперед, вглядываясь в тусклое изображение.

Мгновение ничего не происходило. Затем вновь послышался тот же звук, это был длинный выдох. Я сразу понял, что дышал не тот, кто держал в руках камеру, – иными словами, не Гэри. Ничего не происходило еще с минуту. Затем из динамиков послышался очень тихий голос.

«Я не знаю».

Я заморгал и осознал то, что услышал, вернее, что мне показалось. Тишина продолжалась еще пятнадцать-двадцать секунд.

«Кто-нибудь мог слышать?»

На сей раз я отчетливо расслышал голос. Слова звучали напряженно, как будто произносились с трудом. Глаза ребенка были закрыты. Тело оставалось неподвижным.

«Уходи», – сказала она, и на этот раз ее голос прозвучал нормально, так и должны говорить обычные дети.

«Нет, – ответил другой голос, который также исходил изо рта Бетани. – Никуда я не уйду».

Неожиданно ребенок повернулся на бок, в сторону камеры. Движение показалось резким и гневным.

Оператор затаил дыхание, он явно боялся, что девочка проснется, увидит его и закричит.

Однако ее глаза не открылись. Послышался тихий плач, грудь ребенка начала подниматься и опускаться чаще.

«Я не могу ждать», – сказал голос.

Затем девочка быстро повернулась на спину, еще раз тяжело вздохнула и затихла. Через мгновение экран погас.

Я повернулся к Фишеру:

– Давай посмотрим еще раз.

Он перемотал пленку. Мне так и не удалось четко увидеть рот ребенка в тот момент, когда звучал голос. В комнате было слишком темно, а ее лицо частично накрывала тень от решетки кровати. Однако я не мог поверить, что голос мог прозвучать откуда-то извне – слишком четко он соответствовал шуму дыхания. И еще нельзя было не обратить внимание на то, что в конце ребенок повернулся. Было в таком поведении что-то жесткое, взрослое. Разве дети так двигаются?

Я не знал. Я нажал на паузу, остановив изображение лежащей в постели Бетани.

– Какое отношение это имеет к Эми?

Он посмотрел на меня:

– Ты шутишь? Я даже имя для них позаимствовал у тебя. Из твоей книги.

– Имя для кого?

– Ты только что его слышал, Джек. Слышал голос, идущий изо рта моего ребенка.

Я не сводил с него взгляда.

– Ты считаешь, что кто-то сидит внутри твоего ребенка?

– Не только в ней. Неужели ты не понял? – Он наклонился вперед, и его глаза загорелись. – Они чужаки, Джек. Они сидят внутри других людей.

Глава 34

Есть одно чувство, которое хорошо знакомо полицейским. Ощущение, что человек, с которым ты разговариваешь, все это время лгал. В чем-то серьезном или в мелочах. Ты вдруг понимаешь, что мир, который он описывает, на голубом глазу и с самыми добрыми намерениями, просто не может быть реальным.

Я не верил, что Гэри лжет. Но ощущение было именно таким. Все считают, что психические отклонения впечатляют своими проявлениями, что это заколдованные непроходимые джунгли, откуда не каждому дано выбраться. Но это не так. Хоть это и не очевидно. Просто печально и горько.

Он заметил, как я на него смотрю.

– Нет, Джек. Ты сам все только что видел на экране.

– Я видел спящего ребенка. И слышал какие-то слова.

– Часть из которых он не способен произнести.

– Какая-то часть мозга твоего ребенка, Гэри, развивается с опережением. И ночью он оживает. Разговоры во сне еще ничего не означают. С Эми это иногда бывает. Когда она была ребенком, да и сейчас.

– В самом деле? – сказал Гэри с иронией.

– И что это должно означать?

– Объясни мне Моцарта, Джек.

– Не понял.

– Ребенок, сочинявший музыку в четыре года, – да, нам все прекрасно известно, но вместо того, чтобы задуматься о том, что это противоестественно, мы говорим: «Классно, каким вундеркиндом он был». Но как такое могло произойти – если только он не пришел в наш мир с огромной форой?

– Ты говоришь о реинкарнации, Гэри?

– Нет. Речь не идет о переносе личности в другое тело. Я говорю о двух людях, находящихся внутри одного разума.

– Ты считаешь, что в голове Бетани есть еще один человек?

– Я это знаю. И мне известно, кто он.

– Ради бога, ведь ты сам сказал, что не веришь во всю эту чушь по поводу Донны. Тогда я думал, что ты просто напился.

– Ты наблюдал за мной недостаточно внимательно в тот вечер, – сказал он. – Я и трети не выпивал из каждой кружки. Я больше не пью много. У меня хватает ума этого не делать.

– Да, конечно, как скажешь. Но какое это имеет отношение к моей жене?

– Джо Крэнфилд тоже был чужаком, Джек. Он был чужаком – точнее, внутри личности, с которой я был знаком, находился еще одни человек, много старше. Вот почему Крэнфилд сумел стартовать так рано. Финансовый гений, да? Как Моцарт в музыке? Именно он натолкнул меня на эти выводы. Вот почему перед смертью он уничтожил все свое состояние, не предупредив жену – ведь она не была чужаком и не знала правил. Его состояние должно было стать частью системы. Так работают эти люди.

– Какие люди, Гэри? Твоя двухлетняя дочь и мертвый бизнесмен из Иллинойса? Они вдвоем устроили заговор? Именно это ты мне хочешь сказать?

– Джек, конечно нет. Их значительно больше, и они разбросаны по всему миру. Это группа людей, которые сотни, тысячи, возможно, десятки тысяч лет назад поняли, что следует делать, чтобы возвращаться в мир снова и снова. Ты сам сказал, тогда, в школе, что Донна пришла в мир, уже многое зная.

– Гэри, я просто неудачно выразился. Видит бог, мне было всего восемнадцать. Я хотел выглядеть умным.

– Но ты оказался прав. Некоторые люди действительно входят в жизнь, зная вещи, которых они знать не должны, точнее, их знает вторая душа, живущая у них внутри. Группе людей удалось найти способ возвращаться, внедряться в сознание других людей, получить шанс на еще одно посещение. Они научились напоминать себе, кем они были прежде, начали планировать вперед, чтобы становиться в следующий раз собой, а не быть лишь призраком на окраине сознания другого человека. Вот почему некоторые люди рождаются плохими, Джек. Это…

– Гэри, послушай человека с опытом. Люди не рождаются плохими…

– Неужели? Думаешь, все полицейские с тобой согласятся? Все социальные работники? Все адвокаты? Все родители, которые не могут справиться с ребенком, не желающим себя прилично вести и раз за разом нарушающим все запреты? Часть чужаков – это хорошие и достойные люди. Таким был Джо Крэнфилд. Но некоторые совсем другие. Они возвращаются только из-за того, что за свое прошлое посещение не успели сделать достаточное количество мерзостей. Чужаки дожидаются момента, когда становится ясно, что ребенок не умрет от какой-нибудь очевидной детской болезни, а потом входят в него. Вот почему вспышки раздражения начинаются у детей в возрасте двух или трех лет – две души сражаются за власть.

Вот почему у детей бывают кошмары, продолжающиеся в течение следующих пяти-шести лет, именно во время сна они пытаются прогнать чужаков – сбитые с толку, испуганные, не понимающие, что происходит в их головах ночью, когда они особенно слабы и уязвимы. Вспомни, как часто вундеркинды либо умирают молодыми, либо сходят с ума, Джек. Все хорошо, если ты знаешь, что происходит, тогда чужак уходит на второй план, и ты позволяешь ему действовать, только если это тебе выгодно. Но если ты не знаешь, что с тобой, все становится необъяснимым, в тебе звучит огромное количество внутренних голосов, и тогда люди начинают пить или употреблять наркотики и вскоре погибают или сходят с ума.

Я не знал, что ему сказать.

– Я по-прежнему не понимаю, какое отношение моя жена имеет ко всей этой чепухе, Гэри.

– Фирма, которая занималась завещанием Джо, ведет все дела из здания, с которым связано ее имя, Джек. Бернелл и Литтон работают с организацией, которая стоит за всем этим. Чужакам всякий раз необходимо решать финансовый вопрос заново; в противном случае будут появляться люди с огромными деньгами, которые чужаки накопили за несколько жизней, что могло бы привлечь внимание. Поэтому я предполагаю, что в тех случаях, когда время чужака в данном теле подходит к концу, он должен избавиться от своей собственности. Именно этим и…

– Гэри, нельзя использовать отсутствие подозрительно сверхбогатых людей как доказательство…

– Я знаю, Джек, – не забывай, я ведь долбаный адвокат. Но подумай сам: Эми и Крэнфилд были связаны. В конечном счете все сходится к десяти процентам состояния Крэнфилда. Я кое о чем тебе тогда не рассказал, так как не рассчитывал, что ты мне поверишь.

– Я тебе и сейчас не верю.

– А благотворительность, которую помогают осуществлять Бернелл и Литтон? Фонд «Психомахия». Ты не найдешь такого слова в современном словаре. Поэтому я решил, что оно выдумано. Но оказалось, его использовали пару сотен лет назад. Оно означает «конфликт между телом и душой» – или между личностью и тем, кто живет внутри. Фонд нужен для отвода глаз. Когда чужак умирает, он платит десятину – в случае с Крэнфилдом почти двадцать шесть миллионов долларов. Эти деньги идут на поддержание системы, или персонала, или… Послушай, я точно не знаю, как оно работает, – раздраженно признался Фишер. – Но…

– Ладно, – сказал я, вставая. – Сейчас я уйду. И говорю тебе совершенно серьезно, Гэри, – отправляйся домой. Я действительно так думаю. Пообщайся со своей семьей и поговори с хорошим специалистом, пока дело не зашло слишком далеко.

– Я тебя не виню за то, что ты принимаешь меня за… Я знаю, что это звучит по меньшей мере странно, – сказал Фишер. – У меня есть улики, Джек, множество улик. Я проделал большую работу. Ты ведь знаешь, какими бывают люди. Неудовлетворение, желание кем-то стать или что-то получить – они не могут остановиться и совершают поступки, понимая, что так делать нельзя. А кроме того, жизнь некоторых складывается так, словно им что-то помогает с самого начала.

К этому моменту я уже убрал пистолет в карман, поняв, что он мне не понадобится, но разговор с Фишером вызвал у меня еще более неприятное чувство, чем беседа с Андерсоном. Мне хотелось побыстрее выбраться отсюда.

Однако я колебался. Наверное, я думал о женщине, которой в детстве снились кошмары и которая год назад начала разговаривать во сне. А теперь она вела себя совсем не так, как женщина, которую я знал. От нее даже пахло иначе. Как только Натали задала мне вопрос, я был вынужден признать, что Эми понемногу менялась в течение последних двух лет, даже еще до того, как потеряла ребенка. Можно ли это объяснить скрытым присутствием другого человека? Неожиданная любовь к чаю и розовому цвету – появление новой Эми? Или просто пришло время для метаморфоз среднего возраста, когда прежний багаж остается в прошлом?

Или происходит нечто совсем другое?

Я покачал головой. Нет. Просто я готов ухватиться за любое объяснение перемен в Эми, которое причинит мне меньше боли и не будет означать, что они необратимы и любовь не вернуть. Годится все, что угодно, только бы не видеть очевидного.

Каким бы нелепым оно ни было.

– Так почему же они убили Андерсона? – спросил я, теряя нить. – Какое он имел ко всему этому отношение?

– Это ты мне скажи. Ведь с тобой он разговаривал перед смертью.

– Он почти ничего не успел сказать перед тем, как его застрелили.

– Верно. Но о чем хотя бы шла речь? Что мог сделать такой человек, как Андерсон? Что заставило их изменить его жизнь, а потом застрелить в публичном месте на глазах у множества свидетелей? Ты думаешь, этот убийца – одиночка? Конечно нет. Так что же стало причиной его смерти? Что вынудило их так жестоко поступить? Скажи мне.

– Я не знаю. И мне все равно. Я…

Зазвонил мой телефон. Я резко поднес его к уху.

– Да?

– Слышь, придурок, – послышался голос в трубке.

Я выругался. Никогда не следует забывать, как далеко способны зайти люди, пытаясь заработать легкие деньги.

– Си-Джей, – сказал я. – Забыл заблокировать твой номер. Но я это сделаю сейчас.

– Гони бабло. Последний шанс.

– А иначе – что? Я засохшей коровьей лепешки тебе не должен. Повторяю, меня это больше не интересует.

– Ты уверен? Сейчас они здесь.

– Кто?

– Они на месте. Трое. Завалились туда только что.

Я тут же изменил оценку происходящего.

– В здание? И как они выглядят?

– Тебе уже интересно?

– Просто скажи мне, как они выглядят.

– Как любая другая белая сволочь. Один бизнесмен. В костюмчике. Двое других… я не знаю.

– Оставайся на месте. Позвони мне, если они уйдут.

Я закрыл телефон. Фишер сидел на постели, не сводя глаз с застывшего на экране изображения дочери. Он выглядел заметно старше. Гэри Фишер неожиданно стал старым, маленьким и одиноким. На его щеках виднелись две влажные дорожки.

– Что такое, – спросил я, – Гэри?

– Я скучаю по ней, – тихо сказал он. – Я скучаю по ним.

– Ну так отправляйся домой. Забудь обо всем.

– Уже слишком поздно. – Он посмотрел на меня. – Ты ведь мне не веришь? Ты не поверил.

– Не поверил, – ответил я. – Мне очень жаль. Но мне стало известно, что какие-то люди вошли в то здание в Беллтауне. Хочешь выяснить, кто они такие?

Он потер лицо обеими руками, словно пытался вернуть себя в настоящее.

И когда Гэри снова посмотрел на меня, его глаза обрели ясность. Он встал и потянулся к пиджаку.

– А почему ты рассчитываешь, что они нас впустят?

Я вытащил из кармана обойму и вставил в пистолет – в первый раз за весь сегодняшний день. Теперь он был заряжен.

– У них не будет выбора.

Глава 35

Посреди ночи раздался телефонный звонок, и Тодд с трудом проснулся. Он часами лежал с открытыми глазами перед тем, как заснуть. И когда сон наконец к нему пришел, он совсем не хотел из него выныривать. Звонок звучал негромко, откуда-то снизу. Еще десять лет назад Ливви после серии странных звонков от какого-то психа, желавшего поговорить с их средним ребенком, которому тогда было всего одиннадцать, отказалась держать телефон в спальне.

Звонки смолкли, и включился автоответчик. Однако через полминуты телефон зазвонил снова.

Тодд открыл глаза. Это было странно. Люди, набравшие не тот номер, обычно это понимали, когда слышали запись на автоответчике. И больше не звонили. А те, кто хотел что-то сообщить, просто оставляли свое послание. Кто станет звонить еще раз?

Он повернулся на бок и посмотрел на часы. Три двадцать одна. Ничего себе.

Звонок в такое время нельзя игнорировать.

Он схватил халат и торопливо спустился вниз. К тому моменту, когда он добежал до телефона, звонки вновь прекратились.

Он услышал, как включается автоответчик. Однако в трубке молчали. Через несколько мгновений телефон зазвонил снова. Тодд схватил трубку.

– Послушайте…

– Помолчи, – сказал голос. Совсем юный.

Волосы на затылке у Тодда зашевелились.

– Кто это?

– Слушай.

Несколько секунд ничего не происходило.

– Папа? – произнес другой голос. Старше. И он был напуганным.

Крейн крепче сжал трубку.

– Папа, это я.

– Рэйчел? Что происходит?

Он услышал, как у нее перехватило дыхание, Рэйчел пыталась сдержать слезы, чтобы он не услышал, что она плачет. Он стоял, застыв как изваяние, на смену сну пришли гнев и страх.

– Мне очень жаль.

И Рэйчел исчезла.

– Ну вот, – заговорил первый голос, и Тодд вспомнил, где он его слышал. Вчера днем в своем офисе. – Теперь ты будешь меня слушать, Тодди. Я нашла себе ночлег. Угадай где?

– Дай трубку моей дочери…

– Ты все правильно понял. Теперь Рэйчел тебе объяснит ситуацию. Слушай внимательно.

После паузы он вновь услышал голос дочери.

– Я привязана к столу. Она стоит у меня за спиной. У нее есть нож.

Вновь раздался другой голос:

– Кажется, твоя дочь изъясняется слогом Хемингуэя, но я надеюсь, ты все понял. Мне нужно, чтобы ты слушал меня очень внимательно, Тодд.

– Пожалуйста, не делай ей больно, – взмолился Тодд.

– Возможно, и не стану, – сказал голос задумчиво. – Тут никогда нельзя знать заранее. Многое будет зависеть от тебя. Я же сказала тебе тогда, что хочу кое с кем повидаться. А ты повел себя как настоящая зануда. Нужно, чтобы ты иначе посмотрел на ситуацию. Более осуществимый план, как сказал бы тот, кто находится рядом со мной. Я хочу, чтобы ты устроил мне встречу.

– С кем?..

– С Розой.

Тодд открыл рот, а потом закрыл его.

– Но…

– Нет. Здесь не может быть никаких «но», Тодд. Или я займусь Рэйчел. Организуй встречу, и как можно быстрее. В противном случае твоей дочери не жить. Если ты обратишься к полицейским или расскажешь кому-нибудь о том, что здесь происходит, я узнаю. И тогда я разберусь с Рэйчел. Потом ты налюбуешься на нее вдоволь. И будешь знать, что сам сделал ее такой, когда тебе придется убирать из этого симпатичного домика все зеркала и делать ремонт, чтобы в нем было удобно перемещаться в инвалидном кресле.

Тодд открыл рот, но ничего не сумел сказать.

– Так что сделай, что тебе говорят, – сказал голос, а потом он услышал короткие гудки.

Тодд выехал через несколько минут. Ему и в голову не пришло будить жену. Она ничем не могла ему помочь, и ее не удалось бы отговорить от звонка в полицию.

Он мчался по спящему городу как в тумане, пересекал перекрестки на красный свет, даже не замечая этого. Проехал мимо дома дочери, не снижая скорости. В доме было темно. Он свернул за следующий угол и остановил машину, стараясь сообразить, что делать дальше.

Узнает ли она, если он обратится в полицию? Как она может это сделать? Тодд практически не сомневался, что она блефует, но у него не было сомнений, что угроза реальна. Он не сомневался, что слышал голос дочери. Сколько она успела произнести – двадцать, тридцать слов? Вполне достаточно. Рэйчел была независимой, уверенной в себе и гораздо больше похожей на отца, чем ее сестры. Да, с личной жизнью у нее пока не получалось, но смутить ее очень непросто. По телефону она лепетала, как младенец. И была в ужасе. Тот, кто находился с ней, сумел запугать Рэйчел, и этого хватило, чтобы произвести впечатление на Тодда. Если он обратится в полицию и там поверят, что взрослую женщину взял в заложники ребенок, они вежливо постучат в дверь, вместо того чтобы вломиться…

Тодд не мог рисковать. Рэйчел будет мертва, а ее убийца сбежит через забор еще до того, как они окажутся в доме.

А что, если он сам попытается войти? Ведь он не звонил никому? Однако он не может знать, одна ли там эта девчонка, или ей кто-то помогает.

Тодд сидел в машине, двигатель работал, но он никак не мог принять решение. А ведь отцы должны уметь разбираться с подобными проблемами. Защищать своих детей. Врываться внутрь, уверенные в своей способности справиться с ситуацией, предотвратить любой вред, который может быть причинен их детям.

Но теперь он знал, что это связано с той, другой вещью, странностью, что существовала на обочине его мира, с людьми, для которых он периодически выполнял небольшие поручения, получая взамен услуги, помогавшие ему продвигаться по карьерной лестнице.

Нет, он не был уверен в своей способности контролировать ситуацию. Когда дело доходило до Розы, он ни в чем не мог быть уверен.

– Вы должны меня выслушать, – сказал Тодд двенадцать часов спустя. – Я действительно должен с вами встретиться. Сегодня.

– Расскажите мне по телефону, – ответила она. – Я очень занята.

Тодд закрыл лицо руками. Его ладони стали влажными от пота. Он чувствовал себя разбитым. Было чуть больше трех часов дня. Все это время он потратил на то, чтобы получить возможность поговорить с этой женщиной по телефону. Наконец у него появился шанс. И нельзя было все испортить.

Тодд поднял голову. Посмотрел на залив, на горы, попытался вернуть себе то состояние, в котором находился, сидя за своим письменным столом в офисе, вновь обрести обычную уверенность в себе.

– Я не могу этого сделать, – сказал он, и его голос прозвучал убедительно и профессионально.

Это был голос опытного босса. Голос человека, контролирующего ситуацию.

– Почему?

– Мне кажется, что мой телефон прослушивается.

Последовала небольшая пауза.

– Почему вы так думаете?

– Я слышу странные звуки.

– С вами все в порядке, мистер Крейн? Вы ничего не пили? Быть может, у вас был слишком долгий обед, на котором вы пытались убедить клиента принять нужное вам решение? Или все дело в юной леди? Возможно, вы пристрастились к употреблению кокаина, который мы однажды предоставили вам?

– Нет, – возразил он, понимая, что долго не продержится. – Я просто должен поговорить с вами лично.

– Этого не будет, мистер…

– О, ради бога! Перестаньте, это же Тодд. И вы знаете, что я вас не подведу. Мне просто необходимо с вами встретиться. Я… – Он осекся.

– Вы… что?

Тодд колебался. Он знал, чего говорить не должен. Однако он понимал, что ему необходимо найти какие-то убедительные слова, в противном случае Роза не сделает того, что ему нужно.

– Вчера кое-кто зашел ко мне в офис, – осторожно сказал он.

– Кого вы называете «кое-кто»?

– Девочка. Очень странная.

И вновь наступила недолгая пауза.

– Я перезвоню вам через полчаса, – сказала женщина.

Телефон умолк. Крейн сидел и смотрел на свои трясущиеся руки.

Он сидел и ждал, а потом его взгляд упал на стоящий на полу приемник. Тодд попытался не замечать символ всех тех вещей, которые он мог бы исправить, пока у него еще оставался такой шанс. Однако в тех случаях, когда разум ищет какие-то предзнаменования, он не склонен останавливаться до тех пор, пока не окажется слишком поздно и не будет найден еще один повод мучить себя. Приехав утром в офис «К., К. и Х.», Тодд попытался связаться с Рэйчел по рабочему телефону. Она сказала им, что заболела. Позднее позвонила Ливви и пожаловалась, что хотела договориться с Рэйчел об ужине на этой неделе, но та не берет трубку. Тодд сказал, что десять минут назад получил письмо по электронной почте, в котором Рэйчел написала, что потеряла телефон в каком-то клубе и сейчас ждет, когда ей пришлют замену, – он как раз собирался сообщить ей об этом.

Крейн старался выполнять условия. Он хорошо себя вел. И быстро сходил с ума.

Роза перезвонила через двадцать минут.

– Я готова с вами встретиться, – сразу сказала она. – Около семи. Место встречи я сообщу позже.

– Мне нужно… – Тодд замолчал.

Он понимал, что не может требовать, чтобы она заранее сообщила ему о месте встречи. И не имел права предложить место сам. Пока.

– Что вам нужно, Тодд?

– Увидеть вас, и все.

– Так и будет. Надеюсь, я не пожалею о потраченном времени. – И Роза закончила разговор.

Тодд надел пальто и вышел из офиса. Бьянка попыталась привлечь его внимание, когда он проходил мимо, но она подождет. Все могут подождать.

Тодд вышел на Поуст, держа в руке мобильный, но позвонил в дом дочери только после того, как оказался довольно далеко от офиса.

Пока Тодд старался убедить того, кто ответил на его звонок, что пока не знает, где произойдет встреча, он не обратил внимания на коренастого рыжего человека, вышедшего из кафе на углу. Мужчина умудрился подслушать весь разговор Тодда и тут же передал его содержание кому-то по своему мобильному.

В отеле, в десяти минутах ходьбы от офиса Тодда, в номере на краешке кровати сидел мужчина. Он провел здесь бóльшую часть дня. Кровать была не самая удобная. Да и номер довольно паршивый. Как и сам отель. Шеперда это не беспокоило. Он достаточно часто останавливался в хороших отелях. Если ты можешь пережить без оздоровительного комплекса и без того, чтобы тратить тридцать баксов на завтрак, разница не слишком заметна, когда гаснет свет. Ты остаешься человеком в комнате, внутри здания, в городе, в окружении незнакомцев, сохраняя надежду, что этой ночью тебе удастся поспать.

Зазвонил его телефон. Он проверил номер и не стал отвечать. Ему вновь звонили с телефона Элисон О’Доннелл. За день она оставила серию сообщений. Как и ее муж. Они находились в возбужденном состоянии после разговора с каким-то полицейским в Сиэтле, у которого хватило ума сообразить, что агент ФБР, оставивший ей карточку с номером своего телефона, просил Элисон звонить ему только со своего телефона, а значит, он будет брать трубку только после звонков с ее номера. Сигару детективу Икс: очевидно, полицейский департамент Сиэтла набирал в бюро поиска пропавших без вести тех, у кого был более высокий коэффициент умственного развития, чем у шерифа в Кэннон-Бич. Сейчас Шеперд не имел желания беседовать с миссис О’Доннелл. До кульминации осталось совсем недолго. И не только в том, что затеял он, но и во всем остальном. Шеперд чувствовал, что развязка приближается с каждым часом.

У него за спиной на кровати лежал небольшой плоский чемоданчик. Он ходил с ним уже четыре года. А до этого у него был точно такой же, а до того – еще один. Сколько их было всего? Шеперд уже не помнил.

Чемоданчик был набит деньгами. Именно это заставило его согласиться на сделку и придерживаться ее условий, помогая тем, кто давно перешел все границы. Первое, что девочка вспомнила на пляже, это где находятся деньги. Все было заранее подготовлено – символ из пересекающихся девяток послужил спусковым механизмом, – Шеперд сразу направился в Портленд, чтобы взять деньги у хранившей их старой китаянки. Он нарушил условия исходного соглашения, потому что больше не мог ждать. Деньги ему требовались сейчас. Они будут его ставкой, его первым подарком на день рождения, его рывком на старте в следующий раз. Делать такие вещи категорически запрещено, но Шеперд не принадлежал к их числу и никогда не будет принадлежать, даже если воспользуется старым соглашением, заключенным, когда ему было всего двадцать.

Работай на нас – говорилось в том соглашении, – делай за нас грязную работу, и мы позаботимся о том, что о тебе вспомнят, когда ты вернешься. Шеперд не просто присутствовал, когда кто-то умирал; он принимал участие при новом рождении, как и все, кто имел такое право. Он возникал в жизни других людей после того, как им исполнялось восемнадцать лет, и включал пусковой механизм, который позволял входить в контакт с фондом. Фраза, музыкальный фрагмент, картинка или символ, а в паре случаев определенный запах: память ускоряла свой бег, но все делалось так, чтобы это не произошло случайно, до того как человек будет готов. Иными словами, до того момента, когда кто-нибудь вроде Шеперда не окажется поблизости, чтобы дать ему понять, что его нынешние ноги были не первыми, которыми он топтал эту землю.

Шеперд знал, что если подвести баланс, то смертей в его жизни случилось гораздо больше, чем возрождений. Он стал специалистом. Он убивал людей, которым удавалось что-то узнать, пусть даже небольшую деталь. Тех, кто случайно угадал какую-нибудь совсем незначительную мелочь. А иногда и одного из своих. Тех, кто становился угрозой системе или вернулся с повреждениями, полученными в процессе перехода, – в таких случаях им уже никто не станет помогать вернуться еще раз.

Убийства и номера в мотелях – в конце концов они слились в единое целое. Шеперд чувствовал, как вокруг него собираются призраки жертв. При помощи машины Андерсона он мог бы даже их увидеть, если бы она действительно работала. Душ, которые он отправлял во мрак, становилось все больше. Точно невидимые коты, только куда более крупные и холодные, они незаметно терлись о его ноги и шею. Они ждали. Как далеко они находились? В любом случае недостаточно далеко.

Шеперд хотел побыстрее с этим покончить. Тогда он сообщит о своем состоянии Розе и начнет приводить все в порядок. Как никогда прежде, ему необходима определенность. Теперь, когда время приближалось, он обнаружил, что все чаще начинает сомневаться, – быть может, никакой сделки и не было, а все подобные ему стали жертвами обмана. Возможно, эта мысль возникла у него во сне или во время одного из долгих ночных бдений, когда Шеперд оглядывался на все, что сделал. Или какая-то из окружавших его теней нашептала ее ему на ухо, не пытаясь предупредить, а желая поиздеваться. В любом случае ему пришло в голову, что он никогда не встречал таких, как он, вернувшихся обратно. И никогда не слышал о них, однако знал, что несколько подобных ему людей действительно умерли после долгих лет службы.

К примеру, человек, который нашел в маленьком городке в Висконсине неуклюжего юнца и сделал ему настолько убедительное предложение, что Шеперд все бросил, в том числе и любимую девушку. Этот человек умер двадцать пять лет назад. С тех пор о нем никто не слышал, хотя у них был уговор, что он обязательно войдет в контакт с Шепердом после возвращения.

Но он, должно быть, находится где-то не здесь.

Условия сделки должны выполняться. Иначе быть не может. И его сомнения суть лишь вариации размышлений человека, которые преследуют его, когда он начинает думать о конце пути.

Шеперд уловил запах туалета с того места, где он сидел. В последнее время его желудок постоянно протестовал, однако он все еще пытался есть. Привычка, от которой тело никак не могло отказаться. Как побитая собака, которую выгоняли, пинали, но которая все равно возвращается к злому хозяину в тщетной надежде на любовь. Он помнил свою мать в ее последние дни, когда ему было тринадцать. В месяцы ее медленного умирания она делала короткие заметки в блокноте, записывала воспоминания о своей юности, словно собирала на груди палую листву, чтобы сберечь от налетающих порывов ветра. В последние несколько недель она перестала это делать. Она просто сидела в поставленном на крыльцо кресле, окутанная запахами лекарств, не шевелилась и с растущим нетерпением ждала конца. Тогда она была готова вернуться домой в одиночестве, дожидаясь, пока ее израненное тело наконец ляжет и умрет, чтобы освободить ее от бесконечных потребностей и желания любви.

Тогда Шеперд обвинял мать в том, что она перестала бороться. Теперь он понимал.

Через некоторое время его телефон снова зазвонил. Он посмотрел на экран и взял трубку.

– Мы нашли то, что ты искал, – сказала Роза. – Приготовления к встрече заканчиваются.

– Хорошо, – сказал он. – Я там буду.

– Поезжай туда сразу же, как я позвоню, – сказала она. – Проблему необходимо решить немедленно, у меня есть неприятное предчувствие относительно того, кто это может оказаться.

– И кто же? – спросил он, чтобы выяснить, правильно ли Роза поняла, но произнес вопрос так, словно ответ его не слишком интересует.

– Тот, кого мы знали, – пробормотала она и отключилась.

Шеперд встал. Она знает. Это не имеет значения. Из всего сказанного следует, что Мэдисон О’Доннелл должна умереть и что это должно произойти как можно быстрее.

Он вытащил пистолет из чемоданчика.

Глава 36

– Я не представляю, как мы это осуществим, – сказал Гэри.

Мы потратили минут пять на изучение задней части здания в Беллтауне и убедились, что окна, начиная со второго этажа, заколочены. Впрочем, их состояние особого значения не имело: пожарная лестница обрывалась на высоте в три метра от земли, к тому же я сильно сомневался, что она выдержит даже кошку. Двери запирались на засовы, которые открывались изнутри. Потребовались бы время и кувалда, чтобы пробить дверь снаружи, что наверняка вызвало бы интерес со стороны людей, оставивших машины на парковке, где мы и сидели сейчас с Гэри, глядя на дом сквозь ветровое стекло. Люди приезжали и уезжали, в будке сидел важного вида мужчина, который с подозрением поглядывал в нашу сторону. Никто не будет здесь продавать наркотики в его дежурство. Или ломать двери.

Мы выбрались из машины, обогнули парковку и оказались на улице, на которую выходил фасад здания. Перешли на противоположную сторону и остановились, чтобы изучить дом оттуда. Было уже почти пять часов. Редкие машины с шумом проносились мимо нас. Едва ли на такой скорости водитель что-либо заметит. Пешеходы гораздо опаснее. В этой части Беллтауна их немало – несколько старых баров, парочка новых, попадались и рестораны. Большинство людей не будут внимательно смотреть по сторонам. Но не все.

– Подойди к двери и позвони в звонок, – сказал я Гэри.

Фишер перешел на противоположную сторону улицы. Я наблюдал за окнами верхних этажей, пока он давил на все кнопки подряд. Небо затянуло облаками, и окна не отсвечивали, но я не заметил в них никаких изменений. Гэри вопросительно посмотрел в мою сторону. Я приложил к уху ладонь и кивком показал наверх. Он вытащил телефон и набрал номер. Потом пожал плечами. Ничего не изменилось.

Гэри вернулся ко мне.

– Что теперь? – спросил он.

Я зашел в круглосуточный магазин, а затем мы встретились с Си-Джеем возле кафе, находящегося на соседнем углу, где сидел Гэри, когда фотографировал Эми. Си-Джей стоял на тротуаре с приятелем, высоким негром такого подозрительного вида, что его следовало арестовать только за то, что он все еще жив. Он посмотрел на нас с Гэри странным взглядом, в котором соседствовали голод и открытая враждебность, – впрочем, в наших глазах он наверняка нашел похожие чувства.

– Мы договорились встретиться внутри, – напомнил ему я.

– Нас выставили, – ответил Си-Джей.

Я протянул ему пачку сигарет, поверх которой положил согнутую вчетверо пятидесятидолларовую купюру. Он взял банкноту вместе с двумя сигаретами и подмигнул своему приятелю.

– Что нового? – спросил я.

– Никто не выходил, – ответил он. – Они там.

– Хотите заработать еще полтинник? Каждый.

– А хрен ли, – ответил Си-Джей.

Я принял его ответ за согласие.

– У вас есть наркота?

Они покачали головой:

– Да не.

Но потом оба кивнули.

– Лучше вам от нее избавиться, – посоветовал я. – Спрячьте где-нибудь. Прямо сейчас.

Их ладони соприкоснулись – не каждый фокусник так умеет, и высокий скрылся за углом. Пошел прятать наркотики.

– Ладно, – сказал я, когда он вернулся. – Вот что мы сделаем.

Я показал в сторону улицы.

– Встаньте на разных углах.

– И что дальше?

– Просто стоять посреди тротуара. И таращиться на всех, кто будет проходить мимо. Только не нужно ничего говорить. Вообще. Понятно? Я не хочу, чтобы мимо этого здания ходили люди.

– Что за хрень? – спросил Си-Джей.

– Не твое дело. – Я дал ему деньги. – Когда увидишь, что нас нет, можете уходить.

Си-Джей взял деньги и кивнул в сторону Фишера.

– А твоя подружка разговаривает?

– Он не болтлив. Говорит только с другими полицейскими из отдела по борьбе с наркотиками. И он видел, куда вы спрятали свое дерьмо, – понятно?

Небрежным движением Си-Джей убрал деньги.

– Хочешь знать про девчонку?

– Какую девчонку?

– Про которую я тебе говорил.

– Нет, пожалуй, – ответил я. – А почему она должна меня интересовать?

– Прошлой ночью я видел ее еще раз. Подошла к двери и стала звонить. Никто не открыл. А потом я ее засек возле одного нового бара. В паре кварталов от центра. И в такое время, когда маленьким девочкам давно пора баиньки.

– Замечательно, – ответил я. – А теперь встаньте там, где я сказал.

Мы с Гэри подождали, когда Си-Джей с приятелем займут исходные позиции. Си-Джей встал на ближайшем от нас углу. Его дружок отошел к следующему. Уже через пару минут большинство пешеходов предпочитали переходить на другую сторону улицы, чтобы оказаться подальше от этих типов.

– Пошли, – сказал я.

Я сразу же направился к двери, ведущей в здание. Гэри последовал за мной.

– Доставай свой телефон, – сказал я. – И делай вид, что ты набираешь номер. Время от времени поглядывай на здание.

Я вытащил из кармана связку ключей, стараясь действовать не торопясь, чтобы со стороны мы с Гэри выглядели как добропорядочные граждане, собирающиеся войти в дом самым законным образом.

– Господи, – пробормотал через пару минут Гэри. – Я вижу патрульную машину.

– Где?

– Возле перекрестка.

– Приглядывай за ней.

Я продолжал работать ключами. Пытался прочувствовать металл внутри замка, соотношение сил, местонахождение скрытых частей, которые могут двигаться или всегда остаются неподвижными. Не получалось. Я взял следующую отмычку.

– Твою мать, он ушел, – еще через пару минут сказал Фишер, глядевший на противоположную сторону улицы.

– Кто?

– Твой дружок. Си-Джей. Просто исчез, я даже не видел, куда он делся.

– А что делают полицейские?

– Подъезжают ко второму парню.

– С ним все будет в порядке.

– Он бежит сюда.

– О, дьявол, – пробормотал я, оборачиваясь.

Приятель Си-Джея бежал по тротуару. Один из полицейских его преследовал, другой остался у машины, держа в руках рацию.

– Этот кретин не выбросил наркотики, – сказал я. – Никому нельзя верить.

– Джек, он бежит к нам.

– Я знаю. Повернись спиной к улице.

Я снова занялся дверью, даже глаза закрыл. До меня доносился топот ног, полицейский что-то кричал вслед убегающему парню, но я старался сосредоточиться на тонком кусочке металла в руках.

– Джек…

– Заткнись, Гэри. Я уже почти закончил.

Шум приближался.

– Это он! – закричал кто-то, задыхаясь. – Он здесь! Тот человек!

Приятель Си-Джея остановился. Он стоял метрах в пяти от нас и показывал на меня. Преследовавший его полицейский замедлил бег, держа руку на пистолете и пытаясь понять, что делать дальше. Теперь к нам направлялся и его напарник.

Издалека доносился вой сирен.

– Он, – повторил высокий парень, наставив на меня палец. Ближайший полицейский осторожно подошел к нему, бросая взгляды в мою сторону. – Он заплатил мне, сказал, чтобы я тут стоял. Я никому ничего не продавал.

Второй полицейский уже был на тротуаре. Его напарник взял высокого парня за локоть, но второй решительно направлялся к нам с Гэри.

– Прошу прощения, сэр, – громко сказал он. – Вы понимаете, о чем говорит этот человек?

– Извините, нет, – ответил я, глядя на него так, как положено честному гражданину. Послышался легкий щелчок, и замок наконец открылся. Я распахнул дверь так, словно делал это дважды в день. – А что, возникли какие-то проблемы?

Полицейский на мгновение задержал на мне взгляд, потом потерял всякий интерес к моей персоне и направился к своему коллеге, чтобы помочь ему разобраться с высоким типом, который начал кричать и отбиваться.

Я вошел в здание. Фишер последовал за мной.

Глава 37

Как только дверь закрылась, мы оказались в кромешной тьме. Я не хотел искать выключатель, пока полицейские находились рядом.

– Господи, – пробормотал Фишер, – мы едва…

– Все прошло нормально, – тихо ответил я. – А сейчас тебе лучше помалкивать.

Я вытащил дешевый фонарик, купленный в соседнем магазине. Развернув фонарик в сторону, противоположную двери, я включил его и провел лучом на высоте плеч, увидел ряд рубильников и включил их один за другим. Ничего не произошло. Тогда я направил луч на пол. Пусто.

– Они отключили электричество, – сказал Фишер.

– Однако почты нет. Кто-то ее забирает.

Мы стояли в широком коридоре с высоким потолком и неровным полом. Когда-то пол был выложен плитками. Теперь большинство из них были разбиты или вовсе исчезли. Я осторожно двинулся вперед, внимательно глядя под ноги. Воздух был влажным, спертым и пах чем-то старым. Через три метра я увидел приоткрытую дверь, ведущую куда-то направо. Она выходила в длинную узкую кухню, некогда здесь находилась стойка кофейного автомата. Создавалось впечатление, что владельцы дома собрались делать ремонт, а потом передумали и больше не вернулись. Разбитые чашки, ржавые механизмы, запах дохлых крыс и еще аромат самого Сиэтла, старого кофе и тумана. Это здание умерло. Словно мы оказались на борту утонувшего корабля, который лежит теперь глубоко под водой.

Две другие двери дальше по коридору выходили в широкое темное помещение, заполненное старой развалившейся мебелью, которая стояла здесь еще в те времена, когда в здании находился универсальный магазин. Теперь всю мебель свалили в центре комнаты, и эта куча напоминала кладбище кораблей.

Я вернулся обратно и нашел еще одну дверь в задней стене. Когда я ее толкнул, оказалось, что она заперта. Наверное, именно ее мы и видели со стороны парковки. Потом я обнаружил еще одну дверь, под лестницей. Я открыл ее и заглянул внутрь. Темно и холодно, узкие деревянные ступени вели в подвал.

Я вернулся и стал тихонько подниматься по лестнице на следующий этаж, готовый в любую секунду схватиться за перила, пока не убедился в том, что ступеньки достаточно надежны. Фишер следовал за мной. Когда мы добрались до второго этажа, я жестом показал ему, чтобы он остановился.

Я прислушался. Полная тишина, ни обрывков разговора, ни скрипа половиц.

Все двери на втором этаже были заперты. Такая же картина на третьем этаже. Кто-то потратил время, чтобы предпринять меры, мешающие распространению огня. На третьем этаже я выбрал дверь помещения с окнами на фасад и вскрыл замок.

Мы оказались в просторном пустом зале. Его тускло освещали лучи света, проникавшие внутрь сквозь щели между досками, которыми были забиты окна. Я посветил фонариком и увидел несколько предметов мебели, а в дальнем углу – рулоны покрывшихся плесенью декораций. Очевидно, кто-то использовал это помещение в качестве студии. Я попытался представить себе юную Эми, сидящую на одном из стульев с чашкой кофе в руках и наблюдающую за съемками. У меня ничего не получилось.

Фишер остался стоять у двери, и его лицо бледным пятном выделялось в темноте. Я показал на потолок.

– Позвони еще раз.

Он снова набрал номер. Мы слышали, как звонит телефон этажом выше, – казалось, кто-то отчаянно трясет маленьким колокольчиком, но звон получается глухим, немелодичным. Трубку никто не брал, и автоответчик не включался.

Я ощутил, как все мое тело напряглось, а все чувства обострились, чего не случалось вот уже больше года.

– Ты в порядке? – шепотом спросил Фишер.

Он явно нервничал, а его взгляд показался мне странным.

Потом я сообразил, что он смотрит на мою правую руку. Я понял, что напряжение все еще не прошло, а лишь распространилось на все тело.

Кроме того, я и сам не заметил, как у меня в руке оказался пистолет.

– Я в порядке, – заверил я Гэри.

Пройдя мимо него, я вернулся в конец коридора и заглянул в следующий пролет лестницы, осторожно направив луч фонарика на боковую стену. И вновь поднял руку, останавливая Фишера.

Я начал медленно подниматься наверх, изо всех сил стараясь не шуметь. Остановился и прислушался. До меня долетал лишь шум проезжающих мимо автомобилей, да еще где-то капала вода. Я жестом показал Фишеру, чтобы он шел за мной, а сам поднялся на следующую площадку лестницы. Там я подождал Фишера.

Эта площадка ничем не отличалась от площадок нижних этажей, дальше начинался такой же длинный коридор, по обе стороны которого шли двери. Я выключил фонарик. Темнота. Слева – провал.

Однако под дверью комнаты в передней части здания виднелся слабый свет. Фишер также его заметил.

Я бесшумно подошел к двери, прикрыл верхнюю часть фонарика ладонью и вновь его включил. Вблизи стало заметно, что эта дверь отличается от тех, что мы видели ниже. Она была толще, и ее явно установили недавно. На ручке висел здоровенный замок.

Я снова выключил фонарик и засунул его в карман. Почувствовав, как большой палец правой руки снимает пистолет с предохранителя, я не стал ему мешать. Затем я осторожно нажал на дверную ручку, рассчитывая бесшумно приоткрыть дверь.

Ручка ушла вниз до упора.

Придерживая дверь, я переместился вправо и кивком головы показал Фишеру, чтобы он следовал за мной. Затем я начал открывать дверь. Она двигалась медленно и бесшумно.

Я остановился, когда щель достигла пяти сантиметров.

Пространство по другую сторону двери тускло освещала лампа, стоящая на углу стола, старая низкая лампа со складным зеленым абажуром. Мне удалось разглядеть узкую полоску стены, книжный шкаф, от пола до потолка заполненный кожаными корешками. Теперь, когда дверь была приоткрыта, я услышал слабый шум.

Сначала я подумал, что это крыса, бегущая по деревянному полу. Но потом я его узнал. Этот звук я иногда издавал и сам, но только не в последние недели.

Ты не делаешь вдох, перед тем как войти в комнату. Ты просто входишь.

Я вошел и оказался в абсолютно пустом помещении – если не считать стола и книжных полок, там больше ничего не было. Стены, разделявшие этаж на комнаты, убрали, и получилось огромное L-образное пространство. Голый паркет. Ни одного свободного стула. Окна забиты досками. И лишь одна лампа.

За столом сидел мужчина, чье лицо озарял свет монитора ноутбука. Он поднял кроткий взгляд, и я пристально посмотрел на него.

– Бен? – сказал я.

Фишер замер на месте. Бен Циммерман посмотрел на него, а потом на меня.

– О господи, – сказал он. – Надо было тебя слушать.

– Кого? – спросил я. – Кого надо было слушать? И по какому поводу?

– Я же говорила, – послышался другой голос.

Я повернулся и увидел Бобби Циммерман, стоящую у другой стены.

– Когда я увидел тебя в первый раз, – сказал Бен, который на этот раз обращался ко мне, – Бобби сказала, что от тебя нужно ждать неприятностей. Мне бы следовало прислушаться к ее словам.

– Да, тебе следовало, – сказала его жена.

Бен вновь принялся печатать. Я понял, что продолжаю держать его на мушке, и опустил руку. Хотя это его, похоже, нисколько и не смущало. Он выглядел не так, как во время наших встреч в Берч-Кроссинг. Вместо обычных мятых брюк цвета хаки и свитера он был в темном костюме, рубашке и галстуке, да и держался иначе. Исчезли сутулость и неловкость, он больше не походил на профессора истории, и я сразу понял, где видел похожих на него людей.

– Джек, – заговорил Фишер, – откуда ты знаешь этого парня?

– Он мой сосед, – ответил я. На щеках Фишера появились красные пятна, а морщины вокруг глаз стали еще более отчетливыми. – Его зовут Бен Циммерман.

– Нет, – возразил Фишер, который стал похож на капризного ребенка. – Это Бен Литтон. Один из адвокатов Крэнфилда. Именно он приходил в наш офис в Чикаго.

Я вытащил фотографии, которые Фишер сделал с перекрестка, расположенного в пяти минутах ходьбы от этого места.

– Так почему же ты не мог мне сказать, кто был на фотографии вместе с Эми?

Фишер посмотрел на снимки, а потом перевел взгляд на Бена.

– Я находился в квартале от них. И не видел его лица.

Бен не обращал на нас ни малейшего внимания.

– Так как же тебя зовут? – спросил я у него.

– Циммерман, – ответил Бен, не поднимая головы.

– А почему же вы сказали, что вас зовут Литтон? – осведомился Фишер.

Пальцы Бена продолжали стучать по клавиатуре.

– Такова традиция, – ответила Бобби. – Литтон уже давно умер. Бернелл тоже. Это довольно старая фирма.

Фишер перевел взгляд на Бобби:

– Проклятье, а кто вы?

Бен посмотрел на меня:

– Мы считали, что по поводу мистера Фишера нам не следует беспокоиться… Но я предвидел, что с тобой будут проблемы, Джек. Что же нам с вами делать…

– Это угроза? Если да, то советую быть осторожнее.

– Мне хорошо известен твой послужной список.

Фишер посмотрел на меня:

– О чем он говорит?

– Джек продемонстрировал определенную предрасположенность к насилию, – заявила Бобби. – Разве вы не знали?

Меня бросило в жар. Я никак не мог понять, откуда эти люди могли столько знать о моей жизни. Кто дал им такое право? Неужели Эми рассказала им про меня?

Фишер продолжал на меня смотреть.

– Что она имеет в виду?

– В прошлом произошел один несчастный случай, – сказал я, вспомнив, что Эми была у Циммерманов в то утро, когда я звонил ей из Сиэтла, – тогда Бобби передала ей трубку. – Однажды ночью я заметил подозрительную активность. Обнаружил, что задняя дверь дома взломана. Я вошел внутрь.

– И?..

– Пострадали люди.

Неожиданно зазвонил телефон, похожий звук мы слышали снизу, и я понял, что он исходит из ноутбука Циммермана. Бен протянул руку и нажал на клавишу.

– Пришли забрать, – послышался женский голос из динамиков компьютера.

Я узнал голос, который помешал мне догнать Тодда Крейна пару дней назад.

Бен встал и начал собирать бумаги со своего стола. К нему подошла Бобби и взяла несколько папок. Оба очень торопились.

– Что происходит? – спросил я.

– Шеперд уже здесь? – спросил Бен, поднимая голову.

По его губам скользнула быстрая улыбка. Я сообразил, что он смотрит не на меня.

– Уже иду, – послышался еще один голос.

Я повернулся и увидел двоих мужчин, остановившихся у двери. Один был долговязым блондином. Второй оказался рыжим с коротко подстриженными волосами. На этот раз оба были вооружены. И я понял, что Георг не врал. Они охотились вовсе не за ним.

Однако было кое-что поважнее этого открытия – с мужчинами пришла женщина.

Моя жена.

Меня словно обдало холодным ветром. Я не мог пошевелиться.

– Эми?

Она даже не посмотрела на меня, словно я не произнес ее имени. Циммерманы прошли мимо меня.

– Через заднюю дверь, – сказала Эми.

Рыжий навел свой пистолет на меня.

– Ваш пистолет, пожалуйста, – сказал высокий.

– Да-да, конечно.

Наконец Эми посмотрела на меня:

– Делайте так, как он говорит, мистер Уолен.

– Эми… что…

Она молча протянула руку, взяла пистолет из моей ладони и отдала его рыжему. Потом повернулась и вышла.

Двое мужчин последовали за ней и закрыли за собой дверь.

Мы с Фишером молча на нее смотрели, слушая, как ключ поворачивался в замке.

Глава 38

Когда зазвонил телефон, Тодд так быстро вытащил его из кармана, что не удержал в руке и выронил на тротуар. Он пополз за ним на четвереньках, а люди вокруг фыркали и смеялись, но никто не отодвинулся в сторону, чтобы ему не мешать. Тодд не обращал внимания. Он три часа болтался по улицам, не хотел возвращаться в офис, где ему пришлось бы разговаривать с Бьянкой и со всеми остальными. Да и домой он не мог пойти. Он понимал, что должен занять себя хоть чем-то, а потому бродил по городу, пытаясь затеряться среди обычных людей и не замечать того, что по мере приближения вечера на улицах становится все теснее, а его предчувствия – все хуже.

– Да? – сказал он, схватив телефон.

Звонила Роза. Она дала ему адрес. Тодд хорошо знал это место. Много лет назад он часто бывал в том здании, наблюдал за съемками, сидя на стуле со своим именем, выбирал, какая из моделей получит приглашение на быстрый и дорогой обед в каком-нибудь ресторане, где не будут проявлять излишнего любопытства. С тех пор он не раз поднимал вопрос о продаже здания. Однако ему так и не разрешили это сделать. Несмотря на то что оно не использовалось, а крыша заросла лесом, здание оставалось в собственности компании. Быть может, теперь он получил ответ почему.

Как только разговор с Розой закончился, он набрал номер телефона дочери. Тодд так крепко сжимал трубку, что едва ее не сломал. Наконец на его звонок ответили.

– Тодд, – вновь он услышал голос маленькой девочки.

– Встреча назначена, – сказал он. – Прямо сейчас.

– Превосходно.

– Это в…

– Беллтауне?

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я умная маленькая девочка. Они сменили замки. У них есть вещь, принадлежащая мне.

– Дай мне поговорить с дочерью.

– Она в полном порядке. Кто, по-твоему, меня туда довезет? Ты помнишь, как выглядит ее машина, я надеюсь?

– Конечно, я…

– Постарайся ее не пропустить.

Тодд закричал – и его отчаянный вопль разнесся по улице. Он бросился прочь с тротуара в узкий проход между домами, подальше от нормальных людей. Он знал, что теперь полиция уже не поможет ему, что все связано с тем зданием и с теми людьми, а также с вещами, которые он никогда даже не пытался понять.

Тодд побежал.

Добравшись до указанного адреса, Тодд с ужасом обнаружил припаркованные на улице полицейские машины. Высокий негр надрывался криком, когда его запихивали в одну из тех, что стояла неподалеку от входа в здание.

Тодд задыхался после долгого бега, его легкие горели. Он посмотрел на часы – дорога заняла четверть часа. Уедет ли полиция через двадцать минут? Если нет… Тодд вдруг подумал, что у него сейчас начнется сердечный приступ.

Он встал и заставил себя дышать ровно. Перешел на противоположную сторону улицы и задержался под навесом галереи, которая на сегодня уже закрылась. Он наблюдал, как черный наркоман сопротивляется полицейским, а потом воззвал к тому холеному богу, который присматривает за сотрудниками рекламного агентства определенного возраста, чтобы у проклятого наркомана начался сердечный приступ. Сейчас. Прямо сейчас.

Но его бог не услышал молитвы, если только не решил действовать через полицейского из второй машины, который подошел помочь коллеге, – вместе они быстро запихали сопротивляющегося типа на заднее сиденье. Потом полицейские немного постояли рядом, о чем-то беседуя и показывая в разные стороны. Тодд наблюдал за ними, он видел только эту парочку – если они провозятся здесь еще час, он никогда больше не увидит свою дочь живой.

Однако через некоторое время полицейские расселись по машинам и уехали. Все закончилось. И у него даже осталось пять минут в запасе.

Зазвонил телефон. Он не знал, что делать, когда увидел, кто это, понимая, что не может не ответить.

– Послушай, дорогая, – сказал он, – сейчас я очень занят.

– Ради бога, – сказала Ливви, врываясь в разговор на полном скаку – этим умением она владела в совершенстве. – Ты должен быть здесь!

Тодд не понимал, о чем она говорит. Потом вспомнил. Новые клиенты. Японцы. Они приедут к нему домой на обед… примерно через час.

– Господи, я…

– Нет, Тодд. Нет, ты не сможешь закончить это предложение так, чтобы меня в чем-то убедить. Лучше помолчи. Просто возвращайся домой.

– Я вернусь. Я… послушай…

На долю секунды он вспомнил, какой была Ливви двадцать пять лет назад, когда жизнь была веселее и много проще. Он хотел, чтобы всего, что случилось с тех пор, не было. Он хотел очистить доску, сделать так, чтобы Ливви не сердилась на него все время и он мог снова увидеть в ней студентку с пронзительным смехом, постоянно занимающую его мысли, ту Ливви, которая сделала на некоторое время всех остальных женщин совершенно непривлекательными. Но больше всего ему хотелось рассказать Ливви о том, что происходит сейчас, и попросить ее все исправить. В конечном счете именно этого больше всего хотят мужчины от женщин, вот только никогда не говорят об этом вслух.

А потом он увидел. Светло-зеленый «фольксваген-жук», его подарок дочери на совершеннолетие. Автомобиль быстро катил по улице.

– Мне нужно идти, – сказал Тодд.

Он закрыл телефон, не обращая внимания на последние слова жены, и побежал через дорогу.

Машина остановилась возле здания. Тодд подбежал к ней, сердце отчаянно стучало у него в груди. Рэйчел сидела на месте водителя и ввалившимися глазами смотрела прямо перед собой сквозь ветровое стекло. Окно со стороны пассажира было открыто. Тодд увидел девочку.

– Посмотри на мою руку, – сказала она.

Тодд уже заметил, что рука девочки прижата к животу его дочери и она прячет что-то в рукаве платья. И еще он успел заметить высохшую кровь под носом Рэйчел и синяк на виске.

– Малышка, ты в порядке?

– Все хорошо, – тихо и спокойно ответила Рэйчел.

– Открой входную дверь в дом, – сказала девочка. – Войди внутрь и не закрывай ее.

– Нет. Ты…

– Сделай, как она говорит, папа, – вмешалась Рэйчел. – Пожалуйста.

Тодд повернулся и зашагал ко входу в здание. В связке он нашел ключ, которым не пользовался шесть или семь лет. Открыл дверь и вошел внутрь, оставив дверь нараспашку, потом обернулся, чтобы посмотреть, что происходит в машине, размышляя о том, успеет ли он до нее добежать.

Он увидел, что девочка разговаривает с Рэйчел. Потом Рэйчел кивнула. И неожиданно Тодд увидел крошечное существо, которое держал на руках. Призрак давно исчезнувшего ребенка. «Интересно, – равнодушно подумал он, – осталось ли хоть что-нибудь внутри Тодда Крейна, способное противостоять тюрьме, которую он вокруг себя построил».

Девочка вышла из машины, перешла улицу и зашагала к зданию. За ее плечом Тодд увидел, как его дочь опустила голову на руль. У него екнуло сердце.

Но потом он увидел, как Рэйчел подняла голову и повернулась в его сторону. Их взгляды встретились.

Девочка вошла внутрь и закрыла за собой дверь.

От неожиданно наступившей темноты зрачки Тодда сузились. Он невольно сделал шаг назад, словно рядом с ним находился не ребенок, а кто-то более взрослый и несравнимо более опасный. Теперь он уже не сомневался, что на самом деле так и есть. Это не имело смысла, но Тодд понимал, что иначе быть не может. Он знал, что ему следовало лучше слушать внутренний голос, твердивший, что он узнал последнюю фразу уходившего ребенка, которого вывела из его офиса Бьянка вчера вечером. Это выражение много лет назад использовал один мужчина, с которым он совершил несколько сделок и к которому испытывал инстинктивную неприязнь.

Послышался щелчок. Яркий белый луч фонарика осветил лицо девочки, стоявшей между Тоддом и дверью.

Она склонила голову набок.

– Давай уточним, Тодд, – сказала она. – Понимаем ли мы друг друга.

Девочка уверенным движением вытащила длинный нож из рукава дорогого пальто.

– Ты меня слышишь?

Тодд почувствовал тошноту.

– Да, Маркус, я хорошо тебя слышу.

Девочка улыбнулась:

– Рад, что ты наконец все понял.

Глава 39

Пять секунд спустя я обрел способность двигаться. И бросился к двери, выкрикивая имя жены.

– А ты не можешь открыть дверь? Вскрыть замок? – Фишер подошел к полкам и начал снимать с них книги.

– Дверь заперта снаружи на висячий замок.

Гэри пролистал очередную книгу и бросил на пол.

– Сборники законов.

– Мы в кабинете адвоката.

– Здесь работает Литтон. Циммерман. Или как там его зовут на самом деле.

Я с досады лягнул дверь ногой.

– Значит, они либо не хранят ничего ценного в очевидных местах, либо здесь нечего искать.

– Господи, Джек. Что все это значит?

По правде говоря, я уже ничего не понимал.

– Двое вооруженных охранников и твоя жена, – продолжал Фишер. – Не слишком ли серьезная поддержка для одного адвоката, как считаешь?

Адвокат он или бывший профессор истории, но я все равно не понимал, что здесь делает Эми. И у меня был только один шанс выяснить это – немедленно ее догнать. Я направился в ту часть помещения, которая вела в заднюю часть здания. Однако другие двери оказались такими же тяжелыми, прочными – и запертыми.

– Зачем они поменяли здесь все двери? – не унимался Гэри. – Почему сделали их такими прочными? Что они защищают?

– Мне наплевать, Гэри. Я должен добраться до Эми. Остальное – твои проблемы.

Окно сзади было забито листом фанеры. Я взялся за его край и рванул. Нет, так легко фанеру не оторвать. Я отступил на шаг и ударил по ней ногой. После нескольких ударов фанера треснула.

Фишер продолжал наугад вынимать книги с полок, просматривал их и отбрасывал в сторону. Его разочарование становилось все более очевидным.

Наконец поперек листа фанеры появилась длинная трещина, я вновь схватился за край и дернул на себя. Большой кусок фанеры оторвался и упал на пол, и в помещение проник холодный воздух. Стало слышно, как мимо проезжают машины. Немного повозившись, я сумел выдрать еще один кусок фанеры и мог наконец высунуть голову наружу.

На улице совсем стемнело. Окно выходило на парковку. Несколько машин, цепь, перекрывающая выезд. В будке сторожа свет не горел. Рядом с окном находилась пожарная лестница. Прежде она мне не понравилась. Сейчас я изменил о ней свое мнение.

– Скоро мы отсюда выберемся, – сказал я.

Фишер подошел к окну и выглянул наружу.

– Проклятье, нет!

– Мы можем спуститься на третий этаж.

– Или сразу на парковку, но очень быстро.

Я высунулся в дыру в окне и закричал. По улице, рядом с парковкой, проходили несколько человек. Ни один из них не поднял головы. Мы находились слишком высоко, шум проезжающих машин заглушал мой голос.

Я запрыгнул на подоконник. Протянул руку, ухватился за железные перила лестницы и встряхнул их. Они слегка подались в сторону. Держась за раму левой рукой, я опустил правую ногу на металлическую ступеньку. И начал постепенно переносить на нее свой вес. Послышался крайне неприятный звук. Я убрал вторую ногу с подоконника и поставил ее на лестницу.

– Может, времени совсем мало, – сказал я. – Так что, когда скомандую, шевелись.

Я начал спускаться по лестнице, глядя на скобы, которыми она крепилась к стене. Все они сильно проржавели. Парочка и вовсе отвалилась. Я спугнул большую птицу, когда добрался до следующей площадки. Птица взлетела, и я почувствовал, как задрожала вся конструкция. Окно на третьем этаже было забито изнутри.

Дальше лестница была зашита досками, а скобы выглядели еще менее надежными. Поэтому я остался на площадке. Стекла в окне были почти полностью выбиты, но в рамах остались зазубренные осколки. Я ударил локтем в перекрестье оконной рамы, затем еще раз.

Рама треснула. Я отошел на пару шагов назад и, коротко разбежавшись, нанес удар ногой. И сразу понял, что подгнившие доски долго не продержатся. Впрочем, скрежет металлических конструкций напомнил мне, что и лестница может рухнуть в любой момент.

– Приготовься! – крикнул я.

В том месте, где я ударил ногой, доска треснула и отошла назад. Я отступил на шаг и нанес новый удар. Пожарная лестница подо мной громко заскрипела, и на мгновение я почувствовал невесомость.

В окне надо мной появилось побелевшее лицо Гэри. Я вдруг понял, как далеко от земли нахожусь.

– Джек…

– Подожди, пока я не залезу внутрь, – сказал я. – Двоих лестница не выдержит.

Я толкнул рукой сломанную доску, ухватившись за раму, чтобы хоть немного ослабить давление на скобы. Доска начала отходить назад, и я смог просунуть в образовавшуюся брешь голову и руку. Я отбросил в сторону крупный кусок стекла с подоконника и переместил вперед верхнюю часть туловища.

Внутри было темно. И я никак не мог вытащить фонарик, оставшийся в кармане. Поэтому я продолжал давить на фанеру, постепенно перебираясь на подоконник, пока не ввалился внутрь, ударившись о батарею под окном.

Я тут же поднялся на ноги, вернулся к окну, расширил отверстие и высунулся наружу.

– Двигай. Прямо сейчас! – крикнул я.

Из окна надо мной появились ноги Фишера. Лестница вновь отчаянно затрещала, и на этот раз звук не стихал дольше. Словно медленно открывалась старая дверь. Послышался металлический лязг. Мимо пролетел кусок металла.

– Черт! – выругался Фишер. – Отвалилась опора…

Он моментально преодолел последние три ступеньки. Я схватил его за руки и потянул на себя, Фишер сильно толкнулся обеими ногами, и мы оба рухнули на пол.

– Если мы не сможем выбраться из этой комнаты, я тебя прикончу, – заявил Фишер, стирая кровь с ладоней.

В луче фонарика я увидел валяющуюся мебель, коробки и чернильные тени. Тем не менее мы довольно быстро добрались до двери и вдвоем навалились на нее. Мы нанесли несколько бесполезных ударов, чувствуя, как нас охватывает паника. Потом я отодвинул Фишера в сторону и начал действовать как положено – слегка наклонившись, я ударил в дверь плечом на уровне замка. Почувствовав, что дверь поддается, я принялся колотить в нее ногами.

Фишер присоединился ко мне, наконец дверь не выдержала, и мы вывалились в коридор и по лестнице сбежали на второй этаж.

Я уже направился к лестнице на нижний этаж, когда Фишер схватил меня за руку.

– Что это? – прошептал он.

Теперь я тоже кое-что услышал. Снизу доносился какой-то шум.

Я остановился у самых ступенек. Кто-то тяжело дышал и тихо стонал.

Обратного пути не было. Я начал спускаться, прижимаясь спиной к стене. Фишер следовал за мной на две ступеньки позади. Когда мы оказались на площадке между этажами, я включил фонарик и направил его луч вниз.

На полу лежал человек. Темная лужа вокруг него указывала, что он умирает от потери крови. Мы спустились вниз, и я повернул его голову.

Это был Тодд Крейн.

Глава 40

Было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть, но спертый воздух и тяжелый запах кирпича и земли показались ей знакомыми. Мэдисон знала, что бывала здесь прежде, в своих снах и кошмарах. И хотя сидевший внутри человек продолжал толкать ее вперед, в темноту, ей казалось, что он тащит ее назад. Темнота совсем не тревожила Маркуса. Он знал, что ее не стоит бояться. Мэдисон больше не хотела, чтобы он находился внутри ее головы, но получалось, что у нее нет выбора; больше было похоже, что это ее прогоняют. К тому же она все чаще теряла контроль – и теперь ей все реже удавалось мешать ему делать вещи, которые он хотел сделать. Она не знала, что он собирается ударить ножом отца Рэйчел, и вдруг обнаружила, что уже делает это, прежде чем попыталась его остановить. Маркус рассердился, что женщины, которую он хотел увидеть, здесь не оказалось, и решил, что это ловушка, хотя Мэдисон полагала, что он с самого начала не исключал такой возможности. Его гнев частично был напускным, еще один элемент бесконечной игры, которую он вел со всеми, кого встречал на пути.

На пальто и руках Мэдисон было полно крови, и теперь она сумела вспомнить, как толкнула симпатичную женщину в туалете Скаттер-Крика, так что та упала и ударилась головой о край унитаза. По ее лицу бежали слезы. Мэдисон их не замечала. Ее все время тянуло вперед, словно кто-то привязал веревки к ее рукам и ногам и упорно затягивал в кромешный мрак.

Казалось, Маркуса не интересовала верхняя часть здания. Он сразу повел ее в подвал, открыл дверь ключом со связки из конверта, который Мэдисон носила с собой с самого Портленда. Он что-то бормотал, обращаясь к самому себе, и Мэдисон ненавидела слова, которые он произносил ее голосом… ужасные, отвратительные вещи, – Маркус пробовал на язык собственные воспоминания. Он редко пользовался зажигалкой, которую забрал у Рэйчел. И все же иногда поднимал ее над головой, чтобы потом снова двинуться дальше в темноту.

Через пару минут эхо стало другим, и Мэдисон поняла, что они оказались в огромном помещении. Маркус тащил ее вперед, ему было наплевать на то, что с ней происходит, – наткнется ли она на что-нибудь, упадет, разобьет ли руки или ноги.

Она наступила на что-то хрустящее, и он остановился, а на лице Мэдисон появилась довольная усмешка, в этом месте находилось нечто очень важное для него, то, что он отчаянно хотел увидеть снова и к чему испытывал чувства, отдаленно напоминающие любовь.

Он принялся рыться среди старых стульев и коробок. Затем включил зажигалку, и Мэдисон поняла, что они находятся в длинной комнате с низким потолком, напоминающей бункер. В дальнем конце виднелся дверной проем, за которым клубился мрак. Краем глаза Мэдисон заметила кого-то, сидящего на стуле.

Когда Маркус также это заметил, у него (а значит, у нее) перехватило дыхание, он поднял зажигалку над головой, и Мэдисон ощутила такой жар, что вскрикнула. Потом он погасил зажигалку и уверенно двинулся к дальнему углу.

– Вы должны ее предупредить, – едва слышно пробормотал Крейн.

– Кого предупредить? О чем?

Я присел на корточки рядом с ним, пытаясь понять, куда он ранен. Но я видел только кровь, и мне было ясно, что дело его плохо.

– Маркус вернулся.

– Что?! – сказал я.

– Маркус Фокс, – вмешался Фишер, неправильно понявший мой недоуменный вопрос. – Еще один человек, чье имя мы видели в документах на это здание. Тот, о котором я ничего не мог узнать последние десять лет.

– Неудивительно, – сказал Крейн. – Он был мертв. Вы должны ее предупредить. Предупредить Розу.

Мои руки замерли, и я посмотрел на него:

– Розу? Откуда вам известно о Розе? Кто она?

Его глаза смотрели в пустоту.

– О, вы знаете Розу, – сказал он с любовью и горечью. – Все знают…

Его лицо исказилось, а дыхание стало прерывистым.

– Куда он пошел? Маркус.

Крейн слегка кивнул налево.

– В одну из комнат?

Он пожал плечами. Я посветил фонариком вдоль коридора в заднюю часть здания.

– В подвал, – сказал Фишер.

Я на секунду задумался. Эми и Циммерманы давно ушли. Бежать за ними нет никакого смысла.

– Гэри, иди наружу и зови помощь. И быстро. Нужны врачи.

– А ты что будешь делать?

– Найду того, кто его ранил.

– Я с тобой.

– Нет. Рана серьезная. Помощь нужна срочно, он не может ждать.

Фишер решительно зашагал в дальний конец коридора.

– Мне все равно. Я должен увидеть, что там.

– Как знаешь.

Я двинулся к выходу из здания, но Тодд схватил меня за ногу.

– Не пускайте его одного, – сказал Тодд. – Он погибнет.

– Тодд, вам необходим врач.

– Идите за ним, – настаивал он. – Прошу вас.

На мгновение его глаза наполнились жизнью.

– Иначе он погибнет.

Я колебался.

– Прижимайте рану руками, – сказал я. – Я скоро.

Я побежал к лестнице, ведущей в подвал. Фишер уже начал спускаться.

– Ты идиот, – сказал я, посветив фонариком вниз, чтобы он видел, куда идет.

Гэри лишь ускорил шаг, преодолел первый пролет и продолжал идти дальше. Мы спустились на целый этаж под землю, что показалось мне очень странным. Я знал, что в старом городе есть глубокие подвалы, но здесь?

Мы сошли с лестницы и оказались посреди открытого пространства. С левой стороны я увидел открытую дверь. В проеме поблескивало множество покрытых влагой труб. Справа виднелась еще одна распахнутая толстенная дверь, с таким же усилением, что и на четвертом этаже. Я направил луч фонарика внутрь. Узкий коридор уходил в кромешную темноту.

Фишер пошел вперед, я последовал за ним. Стены были старой кладки, и кое-где раствор успел вывалиться из промежутков между кирпичами. Я заметил несколько рубильников, попытался включить свет, но ничего не произошло.

– Гэри, погоди.

Он меня не слышал. Когда мне удалось его догнать, мы оба оказались на перекрестке. Луч фонарика выхватывал по несколько метров во всех трех направлениях. Пахло камнем и старой пылью.

Со стороны одного из коридоров послышался звук. Стон, постепенно набирающий силу.

Мы вместе повернулись. Звук стих, а потом возник вновь, теперь мне показалось, что я слышу прерывистый смех или хрип, затем снова наступила тишина. Все звуки доносились из левого коридора.

– Туда, – сказал я.

Он заставил ее свернуть за угол. Фигура на стуле была запечатана в пластиковый мешок. Когда Маркус заставил ее руки вскрыть мешок, вырвавшийся наружу запах был таким отвратительным, что Мэдисон показалось, он залил собой весь мир. Ее глаза наполнились слезами, желудок сжался, как при морской болезни, но вместо того, чтобы отойти назад, Маркус вынудил ее еще больше раздвинуть в стороны края мешка. Он засунул ее руки внутрь, чтобы коснуться того места, которое он называл домом. Судя по запаху, оно должно было быть теплым, но Мэдисон ощутила холод. На ощупь это была волокнистая жирная слизь, в которой находились какие-то штуки – кости. Он заставил ее подойти еще ближе, придвинуть лицо к отверстию в мешке, открыть рот, словно хотел, чтобы она попробовала на вкус.

Никогда!

Она бросила тело назад, отчаянно размахивая руками, и с криком побежала в темноту, судорожно вытирая ладони о свое бедное пальто, покрытое теперь грязью, кровью и этой чудовищной мерзостью. Она промчалась через несколько комнат, налетая на какие-то предметы, но ей было все равно. Наконец ей удалось попасть в другой коридор, и она понеслась по нему, а потом по другому и оказалась в огромном помещении. Она и не пыталась запомнить дорогу. Как бы далеко ты ни убежал, это не имеет значения. От того, что у тебя внутри, нельзя спастись.

Гэри помчался по левому коридору. Я уловил еще какой-то запах, сквозь пыль пробивался более сильный земляной запах.

Мы подбежали к дверному проему, проскочили в него и оказались в комнате площадью метра в четыре. Низкий потолок, перевернутая мебель, деревянные контейнеры и повсюду горы мусора. Одну из стен полностью занимали книжные полки. Очень старые тома, переплетенные в кожу, но большинство не толще тетради. Бетонные стены показались мне совершенно сухими, однако странный запах усилился, он был гораздо хуже, чем прежний сырой аромат плесени.

Когда мы пересекали комнату, я наступил на что-то, послышался хруст, и я почувствовал, как моя нога погружается во что-то мягкое.

Я опустил луч фонарика. Под ногой лежал серый пластик, где-то полметра на полтора.

– Что это? – хрипло спросил Фишер.

Я знал, потому что видел такие штуки раньше. Это был пластиковый мешок для тел. Молния, идущая вдоль мешка, была тщательно заклеена скотчем. Но в некоторых местах он давно отстал. Я протянул руку.

– Не открывай, – сказал Фишер.

Я сорвал скотч, нащупал язычок молнии и немного раскрыл мешок. Теперь запах не имел ничего общего с ароматом земли. Фишер резко отвернулся. Я посветил в отверстие. Лицо или то, что от него осталось. Тело, запечатанное в почти герметичный мешок, пролежало здесь довольно долго. Когда-то у этой женщины были длинные рыжие волосы. Она была не слишком высокой, не слишком старой. На ее лице виднелись многочисленные рассечения, в целом напоминающие цифру девять.

Я застегнул молнию и заклеил скотчем. Но запах не исчез. Это был не просто запах. Мой мозг продолжал посылать сигналы опасности даже после того, как я закрыл мешок. Он знал, что этот запах есть врата к таким местам, откуда нет возврата.

Если, конечно, этот мешок был единственным его источником.

Я выпрямился и вспомнил, что уловил похожий запах, как только мы вошли в комнату.

– Джек, – сказал Фишер, – посмотри сюда.

Я навел в указанном направлении луч фонарика. На полу лежал еще один мешок, такого же размера, его частично скрывал стол. Я переместил луч чуть дальше. Еще мешок и еще – казалось, только что их здесь не было, и вот они появились прямо у нас на глазах и начали множиться, заполняя все пространство и окружая нас.

И еще один, последний мешок. Он не лежал на полу, а стоял на сгнившем кресле в дальнем углу, возле другого входа. Луч света выхватил его из темноты, и мне показалось, что я вижу лицо, хотя это почти наверняка были складки пластика. Этот мешок был заметно длиннее, чем остальные. Он был открыт, а его края раздвинуты в стороны.

Фишер отобрал у меня фонарик и быстро посветил вокруг. В стене я увидел другую дверь. И за ней в коридоре что-то мелькнуло.

Кто-то бежал, словно от двери оторвалась тень.

Фишер тут же устремился вперед, отбросив со своего пути груду старых стульев. Через его плечо я снова увидел тень, находившуюся уже было на границе света, но тут же исчезнувшую за углом.

Тень походила на маленькую девочку.

Затем она исчезла из виду, остался лишь шум удаляющихся шагов. Фишер побежал вслед, выкрикивая что-то бессвязное. Я вдруг сообразил, что Гэри больше не понимает, где находится и что происходит.

Я видел лишь его спину, когда он мчался по коридору. Здесь стены были влажными, сверху капала вода. Казалось, пол уходит вниз. Коридор и вся подземная часть дома находились здесь еще до того, как началось строительство здания, тогда это помещение было первым этажом.

Фишер снова закричал. Звук получился странным. Коридор расширялся. Эхо наших шагов менялось, и до нас доносились звуки, полные страха и ужаса. Казалось, мы бежим в сторону тупика, но тут коридор резко свернул вправо.

А затем стены с двух сторон одновременно исчезли.

– Гэри, подожди!

Теперь и мой голос звучал иначе. Фишер замедлил шаг, он тоже почувствовал какие-то изменения. И дело было не только в звуке. Воздух стал холоднее. Кроме того, теперь я отчетливо слышал сдавленные рыдания.

Мы продолжали двигаться вперед, но гораздо осторожнее. Пять метров, десять. Фишер, держа фонарик перед собой, медленно перемещал луч. Свет прорезал воздух, не встречая преград.

Раздался крик, и мне показалось, что я различил отдельные слова. Гэри резко развернул фонарик.

Кто-то попал в его луч. Маленькая девочка застыла на месте, словно зверек, попавший в мощный свет фар на лесной дороге. Ее волосы торчали в разные стороны, как будто она пыталась их выдрать. На ней было надето пальто, перепачканное кровью и чем-то липким. На мокром от слез лице виднелась размазанная грязь, голова и плечи были страшно напряжены.

– Уходите! – закричала она.

Когда Фишер шагнул к ней, девочка начала колотить себя кулаками по голове и лицу.

– Вам сюда нельзя!

Фишер протянул к ней руки.

– Шш, – сказал он. – Все в порядке. Это…

Голова девочки дернулась, и она посмотрела на Фишера так, словно он только что возник на пустом месте. Она заморгала. Ее голос изменился. Стал ниже.

– Кто… – оскалилась она. – Что еще за дерьмо? Кто вы такие?

– Все в порядке, – повторил Гэри, делая еще один шаг. – Все хорошо. Мы…

Но тут раздался глухой металлический удар и стало светлее: сначала свет падал откуда-то из коридора, а потом лампы вокруг нас начали зажигаться одна за другой.

Я увидел, что мы находимся в очень просторном помещении – примерно сорок на пятьдесят метров. Точнее определить было трудно – низкий потолок поддерживали кирпичные колонны, мешавшие рассмотреть его как следует. В центре стоял деревянный круглый стол с девятью тяжелыми дубовыми стульями. На столе было девять стеклянных кувшинов, покрытых слоем пыли. Складывалось впечатление, что с викторианских времен помещение было законсервировано, или перенесено из Средних веков, или это бункер на другой планете.

Ряды деревянных скамей шли параллельно стенам, как в церкви, каждый следующий немного выше предыдущего. Помещение освещало множество покрытых пылью лампочек. Все вместе напоминало католический храм давно прошедшим зимним днем, о котором все забыли.

Фишер стоял, разинув рот и озираясь по сторонам. Девочка смотрела мимо него, туда, откуда мы пришли.

Я повернулся и увидел, что кто-то вошел в зал. Высокий мужчина в пальто. Я сразу понял, где я его видел прежде. В «Байроне». Этот человек убил Билла Андерсона.

Он медленно подошел к центру комнаты, не обращая ни малейшего внимания на стол, стулья и все остальное. Не смотрел он и на нас с Гэри.

Он был здесь только по одной причине.

– Привет, Маркус, – сказал он, вставляя обойму в рукоять пистолета, который держал в правой руке. – Думаю, на сей раз ты узнаёшь меня?

Девочка повернулась и побежала к двери, находящейся в дальнем конце комнаты.

– Время умирать! – закричал мужчина ей вслед. – Снова!

Гэри бросился за девочкой.

Я повернулся к мужчине в пальто:

– Кто, черт возьми, ты такой?

Он поднял пистолет и на ходу выстрелил в меня, а потом продолжал идти дальше, словно я был уже мертв.

Глава 41

Мэдисон пронеслась сквозь распахнутую дверь и снова оказалась в темноте, в лабиринте бесконечных коридоров. Здесь она превратилась в хитрую лису, оказавшуюся на своей территории. Теперь она уже плохо понимала, кто она такая, почти не ощущала, как ее тело ударяется о стены, как она спотыкается и падает. Пока ее тело бежало, она бежала вместе с ним, смутно ощущая происходящее, – ее голова больше ей не принадлежала и давно перестала быть не то что тихой гаванью, но и просто безопасным местом.

Несколько минут она слышала шаги бегущих за ней людей и видела блики света, но потом ей на некоторое время удалось оторваться от преследователей, свернув в лабиринт коридоров, которые Маркус хорошо знал, а Шеперд и другой мужчина – нет. Шеперд – тот, кто подошел к ней на пляже и пробил в ее разуме дыру, через которую внутрь проник Маркус. А теперь Шеперд хотел ее убить; складывалось впечатление, что он уже делал это прежде.

Что ж, она правильно поступила, когда не поверила ему.

Она зацепилась за что-то и со всего размаха упала на пол.

Когда ей удалось подняться, Мэдисон поняла, что уже была здесь раньше. Она узнала запах.

А значит, дверь, которая вела к выходу из здания, находилась с другой стороны комнаты.

Она едва стояла на ногах, долгие хождения в течение последних дней ее сильно утомили. Мэдисон устала быть живой. И двигаться она продолжала только из-за того, что испытывала ужас, чего никак нельзя было сказать о сидящем у нее внутри мужчине. Он не боялся ни темноты, ни мертвых девушек, ни чего-то еще, он вообще не понимал, что значит бояться. Во всех своих жизнях он видел слишком много. Маркус знал это место еще до того, как здесь построили дом, когда тут были лишь деревья, камень и вода. Оно принадлежало ему. Ему принадлежало все, и он мог поступать со всеми так, как пожелает. Во всяком случае, он так считал.

«Не всё», – решила Мэдисон.

Пробираясь через забитую мусором комнату, она сорвала с себя любимое пальто. Она больше не желала его носить. Слишком много на нем было крови. А еще Мэдисон поняла, что не она заставила свою мать его купить. Сейчас она хотела, чтобы ее мать и отец оказались рядом, и знала, что от пальто нужно избавиться. Если ей суждено их увидеть, то только в том случае, если она снова станет Мэдисон.

Она швырнула пальто на пол, но тут ее ноги перестали двигаться, а колени сгибаться.

Конечно, он не хотел расставаться со своей записной книжкой, которая лежала в кармане пальто. Маркус не мог оставить ее здесь. Он нуждался в ней. Мэдисон обрадовалась, что может его рассердить, и неожиданно у нее возникла новая идея, которая понравилась ей еще больше.

Она вытащила из кармана зажигалку, опустилась на колени и поднесла ее к пальто, как раз к тому месту, где находилась дурацкая записная книжка, со всеми дурацкими словами, числами и прочим, чего она не хотела понимать и желала поскорее забыть. Она неловко повернула колесико – у него это получалось лучше, ведь он курил, а она нет.

Однако Мэдисон не сдавалась. Он пытался отвести ее руку в сторону. Но она отчаянно сопротивлялась, напрягая все мышцы, пока ей не удалось поджечь пальто. Она поднесла пламя зажигалки к сухим и заплесневелым книгам.

Огонь начал быстро распространяться, Мэдисон засмеялась и закричала, чувствуя облегчение, а потом ее накрыла тьма.

Казалось, кто-то лупит меня молотом, к которому острием наружу приладили гвоздь.

Пуля попала мне в верхнюю часть левого плеча, развернула и отбросила на первый ряд скамеек. На мгновение в глазах потемнело, и я ударился затылком так, что в первый момент голова заболела даже сильнее, чем плечо.

Потом я упал на пол, перекатился и попытался приподняться на левой руке, но плечо пронзила острая боль. Тогда я ухватился за скамью правой рукой и с трудом встал.

Кровь текла по куртке. Вся рука казалась горячей. Боль в голове уже почти прошла, и я понял, что очень скоро плечо начнет доставлять мне настоящие неприятности.

Я выбежал в коридор, который начинался в дальнем конце зала, резко свернул направо и оказался в темноте. Я слышал отголоски криков Гэри и побежал в их сторону.

Когда я еще раз свернул направо, звук моих шагов вновь изменился, и я понял, что снова нахожусь в громадном зале. Я вытащил мобильный телефон, открыл его, и слабый свет немного разогнал темноту.

В этой комнате не было скамей, и она больше напоминала склад или приемную. Я сразу побежал к противоположному концу.

Там я нашел дверь в следующий короткий коридор с двумя выходами. Я понял, что где-то рядом туннели, через которые мы попали в большой зал.

Пронзительный крик, переходящий в смех, эхом разнесся по одному из коридоров. Девочка. Потом еще один крик – я сразу понял, что это не Гэри. Вероятно, кричал мужчина, который стрелял в меня. Мне хотелось снова его увидеть, и поскорее.

Я поднес телефон к обоим выходам по очереди и увидел на стене темное пятно, возможно кровь. Я свернул именно в этот коридор. У меня возникло ощущение, что пол начал подниматься, и я побежал, чувствуя, что появился новый запах. Нет, это был не трупный запах. Хотя он тоже присутствовал. Это было что-то едкое и сухое.

Кроме того, до меня начали доноситься новые звуки, и я подумал, что догоняю либо Гэри, либо мужчину с пистолетом, хотя звуки не походили на голоса или шаги.

Становилось теплее.

Потом я узнал запах. Дым. Что-то горело. А звуки, которые я слышал, были потрескиванием горящего дерева. Я замедлил бег. Мне совсем не хотелось на всем ходу влететь в самое пекло. К тому же я не был уверен, что сумею найти дорогу обратно, а застрять здесь в мои планы не входило. Но я понимал, что чем дольше медлю, тем труднее мне будет сделать то, что я хочу. Поэтому я снова двинулся вперед.

Вскоре свет от телефона натолкнулся на клубящийся дым, и я больше ничего не видел. Я быстро закрыл телефон и засунул в карман. Потом стянул куртку, застонав, когда задел рану, и прикрыл краем куртки рот. Дышать стало немного легче, глаза продолжало щипать, но я упрямо пробирался вперед. Прижавшись спиной к стене, почти ничего не различая перед собой, я медленно продвигался все дальше, хотя мое тело желало только одного – бежать в противоположном направлении.

Затем стало еще жарче, треск усилился, и я оказался в комнате, которую видел раньше. Именно здесь мы с Гэри нашли мешки с трупами. На этот раз я вошел сюда с другой стороны, с той, где стояло кресло с телом. Оно все еще оставалось здесь, и на пластике отражались всполохи огня, беснующегося в центре комнаты.

Я направился к правой стене, на которой полыхали стоящие на полках книги, и пробирался через перевернутую мебель, отталкивая в сторону ящики, чтобы между мной и огнем было что-нибудь массивное.

Тут я наступил на один из мешков, и внутри что-то треснуло. В другом конце комнаты я увидел силуэт в проеме двери.

Я прокричал имя Гэри. Он меня не услышал или не подал виду, продолжая бежать дальше.

Теперь Мэдисон казалось, что она бежит вдоль линии прибоя. Как если бы они с мамой и папой пошли прогуляться в Кэннон-Бич в конце долгого дня и ее родители о чем-то радостно беседуют, погода прекрасная, а она умчалась вперед, ее ноги уверенно касаются песка, и она летит вдоль самого края мира. Она доберется до конца, потом развернется и, широко раскинув руки, поспешит обратно, и папа, как всегда, присядет на корточки, чтобы ее поймать. Хотя оба знают, что она уже слишком большая для таких вещей, но делают вид, что это не так.

Но каким-то образом вышло, что она мчится вдоль совсем другой воды и в другое время. Она бежит вдоль залива Эллиот, здесь, в Сиэтле, десятью годами раньше, глубокой ночью, бежит, зная, что кто-то гонится за ним – или за ней? – и хочет его – или ее? – убить. Они обнаружили то, что лежит в подвале дома в районе королевы Анны, и то, что спрятано в подвале здания здесь, в Беллтауне, и решили, что его поведение больше нельзя терпеть. Они нашли его раньше полиции, и, хотя ему удалось выбраться из дома, он знал, что у них самые серьезные намерения, а преимущество у него совсем небольшое. Маркус всегда подозревал, что за решением прикончить его стояла Роза – протеже Джо Крэнфилда расправляла крылья. Теперь он знал, что там был Шеперд, который убивал для Девятерых. Не прошло и месяца с момента заключения сделки в баре отеля в Сиэтле – сделки, которую затеял Маркус, знавший благодаря опыту многих жизней, как сильно в конце жизни влекут к себе тени.

Они его преследовали, а он бежал к ловушке, где его поджидал Шеперд.

В некотором смысле Маркус это уважал. Шеперд был очевидным выбором, и кто мог его винить за то, что он работал на обе стороны? Но знали ли они, что Маркус был жив, когда они засунули его в мешок и оставили безнадежно кричать, пока в угольной черноте подвала не наступит смерть?

Да, Маркус не сомневался, что они знали.

И это было нехорошо. Им не следовало так поступать. Не имеет значения, сколько раз ты умирал. Смерть всегда нежеланный гость. И чем дольше Маркус наблюдал, как девчонка пытается найти выход из создавшегося положения, тем яснее чувствовал, как снова сгущается мрак. Он не был готов так скоро столкнуться с тенями.

И хотя Мэдисон казалось, что она стремительно двигается, на самом деле она застряла на месте. Девочка ползла на четвереньках по коридору, по пыли и пеплу, уже не в силах видеть то, что происходит вокруг. Ее легкие были полны дыма, словно кто-то засыпал их пригоршнями земли. Она обожгла ладонь и кисть в той комнате, где развела огонь, она не ожидала, что он разгорится так быстро, и боль становилась все сильнее. Мэдисон не знала, в каком направлении ей следует двигаться, и была сыта всем этим по горло. С нее хватит.

Мэдисон знала, что она этого не переживет, а потому пыталась найти дорогу в другое место, находящееся где-то глубоко внутри, отталкивая мужчину прочь. Она понимала, как сильно он хочет вернуться. Но чувствовала, что его хватка слабеет по мере того, как Маркус осознает: она скорее готова умереть, чем так жить, – девочка не собиралась становиться для него домом.

Потом она на что-то наткнулась. Мэдисон подняла голову, чувствуя, что ей стало чуть легче дышать. Откуда-то поступал прохладный воздух.

Внезапно Мэдисон поняла, что она выбралась из коридора и находится в свободном пространстве и что ей нужно бежать к лестнице.

Она забралась на первую ступеньку и начала медленно подниматься. Теперь ей оставалось только добраться до верха и бежать, бежать по-настоящему. Там находилась дверь, ведущая на улицу. А за ней – внешний мир. Она выберется отсюда и побежит.

Побежит прямо по дороге, не глядя по сторонам. Отчаянное решение, но оно может сработать. И это преподаст Маркусу урок. Нужно лучше выбирать маленьких девочек, тела которых ты намерен украсть.

Не каждая из них согласится это терпеть.

Правая сторона комнаты превратилась в стену огня. Я пытался держаться середины, пробираясь через мусор, чувствуя, как пахнут паленым мои собственные волосы. Да и куртка уже тлела. Секция книжного шкафа начала медленно падать на пол, во все стороны полетели искры, обрывки горящей бумаги и куски дерева. Я наклонил голову, но продолжал идти вперед, пробивая себе дорогу плечом и ударами ладоней сбивая с себя пламя, пока не оказался в дверном проеме.

Коридор был заполнен дымом, и я услышал, что кого-то отчаянно рвет. Прикрыв лицо курткой, я бросился в густые серые клубы. Мышцы левого плеча сводило судорогой боли, и я чувствовал, как намокло все вокруг него, рука начала неметь. Я ударил кулаком по плечу, чтобы восстановить кровоток, и на меня накатила волна еще более сильной боли.

Оказавшись в помещении перед лестницей, я едва не споткнулся о человека, который лежал на полу, сжавшись в комок и отчаянно кашляя.

Это был Гэри. Я схватил его за воротник пиджака и потащил за собой к подножию лестницы, крича какие-то слова прямо ему в лицо. Через некоторое время он начал двигаться сам, и мы вместе упали на ступеньки. У меня так слезились глаза, что я едва видел его спину. На лестничной площадке я поскользнулся и упал на колени. Фишер повернулся, обхватил меня за плечи и помог встать.

Последний пролет мы преодолели бок о бок.

Коридор за ним тоже был заполнен дымом. Гэри сразу побежал к распахнутой на улицу двери. Я переступил через тело Тодда Крейна, но не смог оставить его и наклонился, чтобы схватить за запястье. Он застонал, когда я потащил его к двери, и я понял, что Тодд все еще жив. Я чувствовал, как отчаянно напрягаются мышцы у меня на спине, но продолжал его тащить, пока не упал через порог и не оказался на холодном ночном воздухе.

Казалось, я родился заново.

Автомобили, ночные звуки, всполохи света. Люди бежали прочь от здания, показывали на него руками, что-то кричали. Я услышал приближающийся вой сирены.

Я сделал несколько неуверенных шагов вперед, оставив Крейна лежать на пороге. Гэри что-то кричал в толпе, но самого его я уже не видел. Казалось, все вокруг понимают, что происходит, гораздо лучше меня. События сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, и у меня остались от них лишь смутные воспоминания.

Мужчина с пистолетом приближался к маленькой девочке, которая застыла посреди тротуара. Вокруг нее образовалось свободное пространство – люди, видя оружие, разбегались в разные стороны.

Однако Гэри никуда бежать не собирался.

Он сжимал руку девочки в своей ладони и пытался затащить ее за большой внедорожник, чтобы убрать с линии огня. Гэри твердо решил ее спасти.

Девочка сопротивлялась. Она отчаянно вырывалась и что-то пронзительно кричала. Гэри кричал в ответ:

– Бетани! Стой!

Мужчина в темном пальто направил свой пистолет на девочку.

Гэри увидел это и рванул ее к себе, прикрывая своим телом. Первая пуля прошла мимо.

Люди закричали громче. Вой сирен раздавался уже совсем близко.

Девочка неожиданно вырвалась из рук Гэри. Я не понимал, чего она хочет. Она оказалась в ловушке, но даже не пыталась бежать. Создавалось впечатление, что она собирается облегчить мужчине с пистолетом его задачу. Должно быть, Гэри понял, что уже не успевает, что он не сможет спасти девочку. Но он кинулся к ней, сбил с ног и прикрыл своим телом, они вместе упали на тротуар.

Мужчина выстрелил четыре раза.

Все четыре пули попали в Гэри.

Продолжая прижимать к себе девочку, Гэри упал на нее сверху. Лбом девочка ударилась об асфальт с глухим треском, который я услышал даже с десяти шагов.

К этому моменту я уже бежал к стрелку, ударил его в грудь плечом, но он сумел дважды выстрелить. Мы оба врезались в дверь машины.

Он упал на тротуар, а меня отбросило к решетке канализации. Я успел поднять голову и увидел, что полицейские машины уже мчатся к нам.

Мужчина с пистолетом тут же вскочил на ноги. Он посмотрел на девочку и увидел лужу крови рядом с ней. Он колебался. Затем повернулся и скрылся в толпе.

Я на четвереньках выбрался из канавы и подполз к Гэри.

Девочка не двигалась. Ее глаза были закрыты.

Вся рубашка Гэри стала красной, лужа крови на тротуаре быстро увеличивалась.

Моя левая рука подломилась, и я упал рядом с ним – мое лицо оказалось в полуметре от его головы.

Бóльшая часть затылка отсутствовала. Широко раскрытые глаза Гэри смотрели в пустоту.

Глава 42

– Мы не поймали его, – произнес голос.

Я лежал в больничной палате после серии бесед с представителями закона. Я дал выборочное описание событий, произошедших внутри здания в Беллтауне. Это был далеко не первый разговор, и я сомневался, что он станет последним. У меня были ожоги на лице и руках, я потерял часть волос. Боль от раны в плече, которую мне зашили врачи, оставалась довольно сильной, несмотря на анальгетики. Казалось, в нижнюю часть моей спины врезался трактор, и я почти не сомневался, что голова у меня уже никогда не перестанет болеть. Я был не в состоянии воспринимать новости. Когда мне с трудом удалось поднять голову, я увидел стоящего в дверях Бланшара.

– Надеюсь, чувствуешь ты себя лучше, чем выглядишь, – заметил он.

Он вошел и склонился над моей постелью, потом сложил руки на груди и посмотрел на меня. Я ждал, когда он скажет то, что хочет сказать.

– Все могло закончиться гораздо хуже, – наконец заговорил Бланшар. – Еще полчаса назад тебе и было гораздо хуже. Ты везунчик.

– В каком смысле?

– Мы получили заключение экспертов. Пули, убившие мистера Фишера, и та, которую извлекли из твоего плеча, были из той же серии, что оказались в теле Андерсона.

– Я же сказал, что стрелял тот же человек.

– Да, ты говорил. Однако доклад баллистиков имеет куда больше веса, чем слова бывшего полицейского, в особенности если, где бы он ни оказался, там появляются трупы.

– И вам не удалось найти следы этого парня? Он просто исчез на глазах у всех?

– Как и в том случае, когда спокойно покинул место преступления после убийства Андерсона или его семьи. Очевидно, этот парень настоящий профессионал. Вот только на кого он работает? Мы не знаем. Нам лишь известно, что его зовут Ричард Шеперд.

Не думаю, что я как-то отреагировал на слова Бланшара, который внимательно за мной наблюдал.

– Тебе это о чем-то говорит?

Я покачал головой.

– А как тебе удалось это узнать?

– Расскажу чуть позже. Но сначала я хочу кое в чем убедиться. Ты действительно не знаешь, почему начался пожар в подвале?

– Нет. – Тут я говорил правду. – Насколько серьезным был пожар?

– Очень серьезным. Пожарным только сейчас удалось туда попасть. То, что там было, все, кроме камня, выгорело. Если там вообще что-то было. Что скажешь?

Я всем своим видом показал, что мне больше нечего сказать.

Бланшар мрачно улыбнулся.

– Пойдем, я тебя провожу, – предложил он.

– Я могу уйти?

– Да, ты свободен. Именно это я и хотел сказать, – продолжал он. – Тебе очень повезло.

Я встал и последовал за детективом в коридор. Ходить было хуже, чем сидеть или лежать. Медсестры старательно делали вид, что не замечают нас. Когда меня сюда привезли, возле моей палаты сидели двое вооруженных полицейских. Сейчас их уже не было.

– Они не могут связать стрелка с убийством семьи Андерсона, – сказал Бланшар. – Но если он убил самого Андерсона и Фишера – который был единственным человеком, создававшим шум вокруг этого дела, – то на него же с легкостью повесят и убийство семьи. Как ты думаешь, какие у него могли быть мотивы?

Я покачал головой. Вот сейчас мне пришлось солгать.

– А что с другим парнем? С Тоддом Крейном?

– Он в частной больнице в другом конце города. Крейн потерял очень много крови, ему пришлось делать операцию, но с ним все будет в порядке. Он даже сможет снова заняться альпинизмом.

– Что?

– Он что-то говорил об этом своей жене, когда ее пустили к нему после операции. Он собирается подняться в Олимпийские горы. Получается, что ножом его пырнул Шеперд?

– Если Крейн так говорит.

– Этот Шеперд не терял времени даром.

Хотя в коридоре не было душно, мне дышалось с трудом. Но я был рад, что еще жив. В остальном я даже не мог описать свои чувства. Я почти всю ночь не спал, вспоминая обстоятельства гибели Гэри Фишера. Говорил себе, что человек в длинном пальто, Шеперд, сделал прицельные выстрелы в Гэри до того, как я сумел вмешаться. И это было правдой. Однако рассуждения не особенно помогали. Всегда кажется, что тебе следовало что-то сделать, как-то изменить события прошлого, даже в большей степени, чем будущего. Я не знаю, почему так всегда получается.

Бланшар задержался возле поста медсестер. Напротив находилась палата, где лежала маленькая девочка. Мужчина и женщина сидели рядом, держась за руки. Я понял, что это та самая девочка, которую Гэри Фишер прикрыл своим телом.

– Она в порядке, – сказал Бланшар. – У нее сотрясение мозга, ожоги и многочисленные царапины и ушибы. Она забыла большую часть событий прошлой недели, целые дни полностью выпали из ее памяти. Возможно, она просто блокирует страшные воспоминания. Но психиатр утверждает, что она уже ничего не вспомнит.

– А что она делала в здании?

– Да, об этом также шел разговор. Мэдисон О’Доннелл похитили с пляжа в Орегоне пять дней назад. События следующих дней до сих пор не удается объяснить. Никто не понимает, как она оказалась в Сиэтле, но Шеперд имеет к ее появлению здесь какое-то отношение. Девочка говорит, что он и есть человек с пистолетом, который стрелял прошлой ночью, тот самый, что и по твоим словам пытался ее убить. Ее родители сумели дать его описание, более того, он даже оставил им свою визитную карточку – так мы и узнали его имя. Или то имя, которым он пользуется.

Я посмотрел на Бланшара:

– Он похищает ребенка, а потом оставляет свою визитку? Звучит довольно глупо.

– Не стану спорить, – согласился Бланшар. – Боюсь, что мы не сумеем получить ответы на все вопросы до тех пор, пока не найдем этого типа. И, честно говоря, я не особенно рассчитываю, что нам удастся его отыскать.

Некоторое время я наблюдал за собравшейся в палате семьей. Лицо девочки покрывали синяки, но она улыбалась. Ее мать и отец выглядели счастливыми. С их лиц тоже не сходили улыбки.

«Как замечательно иметь семью, – подумал я. – Такая простая вещь, но как же везет тем, у кого она есть».

Когда я повернулся к Бланшару, он слегка смутился.

– Что такое?

– Я не знаю, что тебе известно, – сказал он. – Поэтому я должен кое-что тебе рассказать. Рано утром сюда приезжали жена и сын Фишера. Миссис Фишер прилетела, чтобы опознать труп. И сразу же улетела домой.

– Сын? Но у него двое детей.

Бланшар задумчиво кивнул.

– Вижу, ты не знаешь. Дочь умерла. Три месяца назад.

– Бетани мертва? – уточнил я.

– Да, ее звали именно так.

– Но как? Что произошло?

Бланшар постарался придать своему лицу спокойное выражение.

– Она утонула. В ванне. Мистер Фишер… ну, он был с ней. Согласно его показаниям, он вышел, чтобы принести из комнаты ее пижаму, а она поскользнулась, упала и ударилась головой. Он попытался ее откачать. У него ничего не получилось, хотя девочка не могла долго находиться под водой.

– Ты хочешь сказать…

– Никто ничего не хочет сказать. Но у мистера Фишера возникли проблемы на работе. Его обвинили в халатности при исполнении воли завещателя. Он перестал спать. Потом произошел несчастный случай в ванной, а еще через несколько недель он ушел из дома и больше туда не вернулся. Его жена даже не знала, что он в Сиэтле. Фишер отсутствовал около месяца.

У меня вдруг возникло непреодолимое желание выйти на свежий воздух. Я больше не хотел находиться в больнице, не хотел слушать Бланшара.

– Подожди меня, – сказал я.

Я вошел в палату, где находилась семья О’Доннелл, и все сразу посмотрели на меня. Родители нахмурились, на их лицах читались сомнения и тревога. Наверное, я не был похож на человека, чье появление навевает приятные мысли.

– Я вас помню, – сказала девочка. – Мне кажется.

– Верно, – кивнул я. – Я там был. В здании. Мне сказали, ты мало что помнишь.

Она кивнула. У нее был изможденный вид.

– Да, я плохо помню, что было вчера.

– А ты помнишь еще одного человека? Не меня… и не того, у кого был пистолет. Другого мужчину.

– А это важно? – спросил ее отец.

Он хотел ее защитить – понятное желание. Жена была готова поддержать мужа. Однако я не собирался останавливаться.

– Да, – сказал я. – Мэдисон, ты его помнишь?

Девочка немного подумала, а потом кивнула.

– Да, – сказала она. – Там был мужчина, который пытался оттащить меня в сторону.

– Его звали Гэри Фишер, – сказал я. – Он спас тебе жизнь.

Бланшар спустился со мной к лифту и проводил до двери. А потом постоял рядом, пока я закуривал.

– У тебя нет необходимости покидать страну или штат?

– Нет, – ответил я.

– Пожалуй, мы бы хотели, чтобы так продолжалось еще некоторое время. Тебе повезло, но из этого не следует, что ты получил право на свободное передвижение.

– Как скажешь.

Он кивнул, и я увидел, что Бланшар колеблется.

– Не стоит переживать из-за того, что здесь произошло, – наконец сказал он. – Складывается впечатление, что все заняли свои места. Прежде всего Фишер.

– Ладно. – Мне не хотелось об этом говорить.

– Ну тогда… вот… – И он протянул мне листок бумаги.

– Что это?

– Это оставили для тебя у медсестер рано утром. А теперь скажи мне, что ты не собираешься сегодня садиться за руль.

– Я не намерен никуда ехать.

– Вот и хорошо. До встречи, Джек.

Я подождал, пока он вернется в больницу, и только после этого развернул листок, но не сразу узнал почерк. Он немного изменился. Я прочитал записку.

Встретимся где-нибудь.

Глава 43

Сначала я взял такси, чтобы доехать до Беллтауна и забрать свою машину. Здание было до сих пор окружено полицией. Пожарные продолжали работать. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть, но не понимали, что здесь произошло. Еще один эпизод на обочине их жизни. Фасад здания почти не пострадал, но если пожар повредил фундамент, то здание разрушат.

Здесь появится еще одна парковка, потом построят многоквартирный дом, а тот, в свою очередь, будет снесен, чтобы стать чем-то другим в мире будущего. Вещи появляются и исчезают, а годы идут.

Я сел в машину и поехал на площадь Пионеров.

Я купил в «Старбаксе» кофе и вышел с ним на свежий воздух. Все металлические столики были свободны. Я выбрал тот, с которого открывался хороший вид на площадь, и осторожно опустился на стул. Оказалось, что это совсем не просто. Я сказал себе, что посижу часок, а потом уйду.

Я ждал и разглядывал деревья. Пробивающийся сквозь листву свет обладал странным свойством, придававшим площади какие-то неуловимые качества. Для места, давшего жизнь такому количеству вещей, целому городу, площадь была совсем маленькой. Несколько деревьев, столики под навесом, питьевой фонтанчик и тотемный столб – и все это в тени массивных каменных зданий, окружающих площадь, словно бетонный забор.

Но с другой стороны, это место не выглядело маленьким.

Мне показалось правильным, что я сижу здесь, и через некоторое время я побрел обратно в «Старбакс», чтобы заказать еще кофе. Я вернулся за столик и вновь принялся разглядывать туристов и местных жителей, спешивших по своим делам, а также бездомных – многие из них ненадолго задерживались на площади, а потом уходили.

Я уже выпил половину второй чашки, когда услышал, как с другой стороны стола отодвигается стул. Я повернул голову, чтобы посмотреть, кто решил ко мне подсесть.

– Ты знаешь свое дело, – сказала она.

Я не нашел что ответить. Она сняла крышку с чашки с чаем, чтобы дать ему остыть. Закурила сигарету и откинулась на спинку стула. Посмотрела на меня.

– Ты в порядке? Физически?

– Выживу, – ответил я.

– Ну, это хорошо.

– Рад, что ты так думаешь.

– Тебя заперли наверху в офисе не просто так. Ты должен был там оставаться ради твоей же безопасности.

– Как жаль, что ты не объяснила это вовремя. Тогда Гэри Фишер мог бы остаться в живых.

Она пожала плечами. После нашей встречи на пирсе в Санта-Монике прошлым вечером Эми сильно изменилась – хотя тогда я и не успел ее как следует разглядеть. Она по-другому причесала волосы, а может, прическа была та же, но на ней был новый костюм, его материал, или покрой, или что-то еще указывали на немного устаревшую моду. Возможно, перемены были менее осязаемыми. Жестикуляция и мимика, свет глаз или его отсутствие, то, что отличает человека от его прежней личности, – все говорило о том, что теперь перед тобой кто-то другой. Так или иначе, но я знал, что сидящая рядом женщина имеет отношение к моей жене не больше, чем та девочка, что когда-то жила в доме, который теперь принадлежит Натали.

Я посмотрел на нее.

– Что ты взяла? – спросил я. – В доме Натали?

– Ничего важного. Сувенир на память.

– О чем?

– О детстве. Тогда я прятала свои сокровища под половицей.

– А почему ты вернулась за этой вещью именно сейчас?

Она колебалась, словно не знала, насколько может быть со мной откровенной, не знала, можно ли мне доверять.

– Когда мне было восемь лет, – наконец заговорила она, – и должно было исполниться девять, в одно из воскресений мы отправились на блошиный рынок в Венеции. Я, моя мама и Натали. Мы гуляли, рассматривали обычную ерунду, ну, ты знаешь, а потом я увидела один прилавок и поняла, что должна к нему подойти. Женщина продавала по-настоящему древние вещи.

Она засунула руку в сумочку, вытащила какой-то предмет и поставила на стол. Маленькая стеклянная баночка с высокой бакелитовой крышкой. То, что находилось внутри, когда-то имело ярко-розовый цвет, который давно вышел из моды, да и сам лак потемнел и потрескался. На баночке осталась потускневшая наклейка – такие можно увидеть в старых фильмах. На ней было написано: ДЖАЗБЕРРИ.

– Лак для ногтей, – сказал я.

– Подлинник, двадцатый год. Тогда я этого не знала. Но была твердо уверена, что должна обладать этой вещью. Мама подумала, что я спятила. Я часто доставала баночку и разглядывала ее. Но не понимала зачем. До тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать.

– И что произошло тогда?

– Многое изменилось.

– И ты начала верить, что уже была здесь прежде?

– Ты думаешь, тебе кое-что известно?

– Я не знаю, что и думать.

– Твой друг Гэри построил настоящий воздушный замок, в котором он жил бы в полном одиночестве. Возможно, это даже к лучшему, что все закончилось именно так. Ничего личного.

– А он был прав? Хоть в чем-то?

– Я не знаю, что он тебе рассказал. Но… люди угадывают некоторые вещи. Иногда они оказываются правы. Сумасшедшие дома полны нормальными людьми, которым не хватило здравого смысла вовремя замолчать.

– Что такое фонд «Психомахия»?

– А ты как думаешь? Твоя догадка?

– Это как-то связано с чужаками.

Она приподняла бровь:

– С кем?

– Так Гэри называл людей, которые решили, что они продолжают возвращаться в наш мир.

– Полагаю, это слово он взял из твоей книги. Я уверена, что если бы такие люди существовали, они бы предпочли термин «повторные посетители».

– Место под зданием в Беллтауне, – сказал я. – Для чего оно предназначалось?

Она посмотрела на часы.

– Для собраний. Они происходят довольно редко – но скоро состоится одно из них. Вот почему я провожу здесь столько времени.

– Но там все сгорело.

– О, мы бы все равно не стали использовать то место. Все было приготовлено заранее. Сто лет назад – вот как делаются такие вещи. Мир стал меняться быстрее. Нужно успевать за временем.

– А риск, что кто-нибудь узнает?

Она рассмеялась:

– Что? Какие-то стулья? Стол? Большое дело. Прятать вещи – занятие для любителей.

– А как насчет тел?

– А это уже другое дело.

– Кем был Маркус Фокс?

– Важной персоной, – сказала она, словно говорить о нем было признаком дурного тона. – Он всегда был неуправляемым. А в последнее время стал источником настоящих проблем.

– О чем ты?

– Дело касалось того места, что ты ищешь. Между нами, оно недалеко. Маркус стал очень жестоким. Он мучил людей. Маленьких людей.

– Я видел. Зачем было хранить тела?

– Там их было так же трудно найти, как если бы их закопали в лесу или выбросили в море. Во всяком случае, до тех пор, пока ты и твой друг не начали вести расследование.

– А Фокс?

– Он стал опасен. Мы с ним разобрались.

– Ты хочешь сказать, он убит. Человеком, который застрелил Гэри.

– Возможно.

– Почему Тодд Крейн сказал, что Маркус был в здании вчера?

– У тебя превосходные уши. И любопытный умишко. Это может привести к проблемам. Впрочем, мы знаем, где ты живешь.

Я посмотрел на нее:

– Ты там тоже живешь.

– Нет. Я никогда там не жила, мистер Уолен. – Она погасила сигарету и посмотрела на меня с полнейшим равнодушием. – Я полагаю, ты меня понимаешь. Ты говоришь не с Эми. Я Роза.

Возможно, я уже знал это. Еще ночью я сообразил, что номер, помеченный как РОЗА, в мой телефон могла ввести Эми – в любое время за последние недели или даже месяцы, а я не замечал этого до тех пор, пока она мне не позвонила. Зачем? Может быть, чтобы предупредить. Или остановить и помешать совать свой нос туда, куда не следует. По всей видимости, именно по этой же причине ко мне подослали тех двух головорезов, когда я был с Георгом. Люди, которым платят чужаки, кем бы эти чужаки ни были.

– Так кто же такая Роза?

– Это название для определенного состояния разума.

– Я не верю. Думаю, что и ты не веришь. Почему Шеперд пытался убить девочку? В ней находился Фокс?

– Да. Но создается впечатление, что мистер Фокс покинул здание.

– А такое случается?

– Очень редко. Она невероятно сильна. И очень молода. Мы немного тревожились – было не совсем понятно, как Маркус сумел в нее войти. Возможно, ему помог один из наших наемников. – Она пожала плечами. – Иногда повторные посетители покидают борт. Изредка их вышвыривают вон. За девочкой нужно будет присматривать. Мы этим займемся.

Она заметила, как я на нее смотрю, и покачала головой:

– Это произойдет не здесь. Я же сказала тебе на пирсе. Сейчас ты видишь меня такой, какая я есть на самом деле. Какой я была всегда – внутри.

Я заметил серый лимузин, остановившийся в полусотне метров от нас на Йеслер. Из него вышел старый афроамериканец с аристократической внешностью. Машина тут же отъехала, а мужчина зашагал в сторону площади и уселся на скамейку. Один. Мне это показалось странным.

Эми закурила новую сигарету, и это меня отвлекло. Самые обычные вещи выбивают из колеи. И хотя я уже знал, что нахожусь рядом с женщиной, которую не в силах понять, я не хотел, чтобы она уходила. Как только эта женщина – как бы она себя ни называла – уйдет, я останусь совсем один. И я снова начал задавать вопросы:

– А что такое машина призраков Билла Андерсона?

Она вздохнула:

– Тебе и о ней не следовало бы знать.

– Верю. Однако я знаю. Неужели было необходимо убивать такого человека, как Андерсон? Да еще его жену и ребенка?

– Он рискнул сделать то, что позволяло глазу увидеть некоторые вещи.

– Господи, Эми, скажи прямо. Какие вещи?

– Подсказка в названии, мистер Уолен.

– С помощью машины можно видеть призраков?

– Души. Когда они ждут шанса вернуться обратно. Они повсюду вокруг нас, они живут в… Поверь мне, это было вредное изобретение. Его машина не принесла бы ничего хорошего. Людям лучше не знать некоторых вещей.

– Значит, Крэнфилд заплатил Биллу, чтобы он прекратил свои исследования.

– Джозеф был добрым человеком, но богатым и могущественным, а потому привык все делать по-своему. Даже люди с его опытом иногда перестают видеть общую картину. Это ошибка. Такие проблемы следует обсуждать с Девятью.

– Кто они такие?

– Люди, которые следят за всем. Принимают стратегические решения. Первые среди равных.

Тут я заметил, что другой мужчина подсел на ту же скамейку на площади. Он не разговаривал с первым мужчиной, просто сидел на другом конце и наблюдал за окружающим миром. А женщина лет шестидесяти стояла неподалеку от них возле тотемного столба.

– К сожалению, деньги подсказали Андерсону, что он сделал настоящее открытие, – продолжала Роза. – Он начал делать в Интернете намеки относительно своей работы.

– Неужели это такое преступление? Ведь это лишь намеки.

– Придет время, когда Интернет станет нашим главным союзником. Рано или поздно кто-то скажет все, что можно сказать, представит реальные доказательства невообразимого, и тогда не останется границы между реальностью и иллюзией. Однако этот момент еще не настал.

– Значит, ваши люди приняли решение убить Андерсона.

– Однако с его семьей ничего не должно было случиться.

– Но теперь кое-что знаю я. Значит…

– Ты только думаешь, что знаешь, и не более того. Я уверена, что ты понимаешь, как прозвучат твои откровения. Да и сам ты не принял всерьез слова Гэри, когда он тебе все рассказал.

– А что будет со мной?

– Решение еще предстоит принять – без твоего участия.

Она немного помолчала.

– Я обнаружила, что не могу рекомендовать обычные меры. Эми еще сильна. Но это пройдет.

– Я бы не стал на это особенно рассчитывать, – заметил я. Мой голос дрогнул. – Она сильная женщина.

– Однако нам известно о той ночи в Лос-Анджелесе. Мы знаем, что коллеги и служба внутреннего расследования решили принять твою версию тех событий. Они учли твой безупречный послужной список, к тому же никто не будет плакать из-за гибели четырех подонков. Но мне также известно – не забывай, Эми все это знает, – что все произошло совсем не так. Ты ушел ночью на поиски тех двоих мужчин. И взял с собой пистолет, но оставил дома рацию и полицейский жетон. То, что потом произошло, было предопределено. Эми может дать показания.

– Она не станет этого делать, – сказал я.

– Может быть. Но я стану.

– В таком случае я также начну говорить.

– Твои откровения приведут тебя в камеру со стенами, обитыми войлоком. Тебе припомнят ту ночь. Подумай об этом.

Холодность в ее голосе заставила меня вспомнить, что я однажды уже говорил с этой женщиной. В тот день, когда встречался с Эми на пирсе, часть времени я беседовал с Розой. А до этого? Почти наверняка. Может быть, множество раз с тех пор, как мы познакомились, – в те моменты, когда моя жена казалась не похожей на себя. Впрочем, с каждым из нас такое случается.

Когда же Роза начала брать ситуацию под свой контроль? Когда мы потеряли ребенка, который мог бы связать нас крепче? Могло ли это событие заставить Эми больше уйти в себя, предоставив свободу действий Розе? Или все делалось по плану и Роза вошла в силу по расписанию?

– Так кто же тот парень на фотографиях в твоем мобильном?

Она улыбнулась своим мыслям – от таких улыбок мужа охватывает печаль.

– Его зовут Питер, раз уж тебе интересно.

– Мне плевать на его имя. Я спросил, кто он такой.

– Ах, извини. Он программист, Джек. Живет в Сан-Франциско, ему двадцать четыре года. Играет в группе на гитаре. Очень хороший музыкант. Тебя интересует именно это?

Я не знал, что меня интересует.

– И как давно ты с ним встречаешься?

– Мы встречались только один раз. Позавчера, в Лос-Анджелесе.

– Так ты ездила туда для встречи с ним?

– Да.

– Я не понимаю, – сказал я. – Как же получилось, что у тебя были его фотографии, если ты никогда раньше с ним не встречалась?

– Одна из наших помощниц его выследила. Она сделала несколько снимков и прислала их мне. У нее был предварительный разговор с ним – одна из задач, которые решают наши шеперды. После этого мы обменивались письмами.

– Я все равно не понимаю. Что ты имела в виду, когда сказала, что она его выследила?

Улыбка не покидала ее лица, и я понял, как долго я не видел, чтобы от Эми исходило такое внутреннее сияние. Интересно, сколько в этом было моей вины, а какая часть вообще от нас не зависела?

– Много лет назад, – сказала она, – жила молодая женщина, которая очень любила джазового музыканта. Он был невероятно талантлив и мог творить музыку, как никто другой, и… ну, в общем, ты понял. Однако этот человек также не мог примириться со своей природой, с тем, что происходило в его голове. И он сражался с самим собой. Он слишком много пил. И умер молодым. Но теперь я снова его нашла, и в этот раз все будет иначе.

– Значит, он здесь, в Сиэтле?

– Нет. Ему необходимо время, чтобы привыкнуть. Тем не менее наша первая встреча прошла удачно. Я думаю, он скоро будет здесь. Во всяком случае, очень на это надеюсь.

– Ты его любишь?

– Я всегда его любила.

Несколько мгновений я ее ненавидел, но все равно не хотел, чтобы она уходила. Я провел последние семь лет с человеком, который был очень похож на эту женщину. И я понимал: как только я встану, мой первый же шаг будет сделан в мир, где я никогда не бывал прежде.

Теперь она чаще поглядывала на площадь. Там уже собралось пять или шесть человек, внешне никак не связанных друг с другом, но занимавших общее пространство.

Я посмотрел в ее лицо, вспоминая все ракурсы, в которых мне доводилось его видеть.

– Ты что-нибудь сделала по поводу дня рождения Аннабель?

Она усмехнулась и на мгновение изменилась, а в ее глазах я увидел что-то от женщины, которую так хорошо знал. И даже не что-то, а очень многое.

– Можешь проверить, – сказала она. – Девочка с ума сходит от «Банановой республики»[34].

А потом Эми исчезла.

– Не беспокойся, – деловито сказала Роза. – Эми будет продолжать исполнять прежние обязанности, играть свою роль в жизни других людей. И никто ничего не будет знать – кроме тебя.

– А что со мной?

– Да ничего, – сказала она, и я понял, что разговор подошел к концу. Ее чашка была пуста. Мое время подошло к концу.

– И чем замечательно это место? – тем не менее спросил я. – Эта площадь. Почему здесь возникают такие странные ощущения?

– Есть места, где стена становится тоньше, – ответила она. – Это одно из них. Вот и все.

Я пересчитал людей, стоявших под деревьями так, словно это были восемь незнакомцев, глядящих в разные стороны. Один из них оказался Беном Циммерманом.

– Я вижу только восемь.

– Джо был девятым, – сказала она. – На его место выбрали другого.

Я кивнул. До меня дошло. Переезд в Берч-Кроссинг произошел вскоре после смерти Крэнфилда, хотя процесс подготовки начался значительно раньше – когда Эми выбрали для участия в передаче здания в Беллтауне.

Быть может, когда ей исполнилось восемнадцать, она встретила кого-то по имени Шеперд и ее жизнь изменила направление.

– И что же будет теперь?

– Я скажу «прощай».

Она встала и пошла в сторону площади.

– Эми, – громко позвал я; она приостановилась. – Мы еще встретимся.

Она снова зашагала к площади. Вскоре она уже стояла под деревьями вместе с остальными. Все молчали, но потом одновременно склонили голову. Они все еще могли показаться случайными прохожими, остановившимися в том месте, где когда-то не было никакого города, – быть может, они и были причиной, по которой этот город появился.

Город, где прежде была дикая природа, место, где некоторые люди могли призывать себе подобных: оно считалось священным еще до того, как они нашли сюда дорогу. Во время полета в Лос-Анджелес я успел прочитать книгу по местной истории, которую купил в нескольких кварталах отсюда. Я выяснил, что когда-то здесь была деревня под названием Джиджилалетк. Перевод звучал примерно как «маленькая переправа».

То есть место, где ты можешь перейти. Отсюда куда-то еще. А потом, возможно, вернуться обратно.

Мой взгляд скользнул к деревьям, где еще оставались отдельные листья, тихий ветер слегка раскачивал ветви. Там, где я сидел, ветер не чувствовался, меня защищала громада здания. Однако день выдался довольно холодным.

Некоторое время я наблюдал за листьями, вслушиваясь в их сухой шепот. Мне показалось, что идет дождь и в то же время дождя нет, словно такие вещи бывают одновременно, словно многие вещи и условия могут существовать в одном и том же месте, спрятанные лишь в сиянии света.

Когда я снова посмотрел на площадь, она была пуста.

Глава 44

Я вошел в дом и сразу понял, что все стало другим. Дома прагматичны – они никогда не прощают. Если что-то меняется в твоем отношении к ним, они поворачиваются к тебе спиной. Я увидел, что исчез компьютер Эми, часть ее книг и одежды. В некотором смысле меня даже рассердило то, как мало она унесла с собой вещей, какую ничтожную часть своей жизни прожила здесь, если посчитала нужным забрать всего несколько предметов.

Я перешел в гостиную и некоторое время постоял в центре. Достал сигареты и закурил. И решил: это конец всему. Однако я не смог докурить сигарету в гостиной и, распахнув дверь, вышел на веранду.

Люди никогда не уходят по-настоящему. Это самое ужасное преступление, которое совершают те, кто уходит или умирает. Они оставляют за собой эхо для тех, кто их любил, чтобы они пытались с этим смириться до конца своей жизни.

Я почти не спал в ту ночь, да и в следующую тоже. Даже если бы мой разум мог найти успокоение, заснуть не позволило бы раненое плечо. Я испытывал боль, если лежал на спине. И если поворачивался на живот или на бок. Тело начинало ныть, когда я садился. Существование в любой позе несло в себе боль.

Я проводил дни в гостиной или на веранде. Кончилось тем, что я вытащил на веранду стул и перестал возвращаться в дом, за исключением тех моментов, когда пытался заснуть. На открытом воздухе было слишком холодно.

Через два дня выпал снег.

И за одну ночь все стало белым. Я пропустил этот момент – мне удалось заснуть. Когда на следующее утро я вышел на веранду, то не сумел сдержать удивленного восклицания.

Все стало белым. Все, что я мог видеть. Конечно, я знал, что все осталось на своих местах, только находится под снегом, но в первое мгновение мне показалось, что мир родился заново.

Я люблю снег. И всегда любил. И в этот момент мне ужасно захотелось, чтобы Эми была дома, чтобы я мог ее разбудить, закутать в халат и привести сюда. Чтобы мы стояли рядом, дрожа от холода, но, не замечая этого, глядели на бесконечную белизну и ощущали себя так, словно мы рождены заново, рождены в новом мире, который можем сделать своим.

Наконец пришли слезы, и я разрыдался.

Днем я убедил себя, что нужно выйти в город. Закончилось то немногое, что вызывало у меня аппетит, – кофе и сигареты. Заглянув в бумажник в поисках наличных, я обнаружил среди банкнот какой-то предмет. Маленький голубой пластиковый прямоугольник, немного толще кредитной карты и в шесть раз меньше размером.

Флешка с фотографиями, которую дал мне Гэри. С теми фотографиями, на которых он снял Эми в Беллтауне. Я совсем о них забыл.

Я перешел в кабинет и вставил флешку в свой ноутбук. На ней оказалось всего четыре файла. На первых двух были фотографии, которые я уже видел. Даже при увеличении я не узнал Бена. Нет, я не мог винить себя за то, что не догадался раньше. Следующий файл был текстовым документом. Я дважды щелкнул по нему мышкой, сначала ничего не произошло, и я подумал, что в нем был вирус, и теперь мой компьютер завис. Когда документ наконец появился на экране, я понял причину задержки. Документ был огромным – десятки тысяч слов и множество диаграмм.

Я принялся просматривать текст, пытаясь понять принципы его организации, но вскоре решил, что таких принципов просто нет. Все начиналось со списка людей, которых Гэри считал чужаками (Фрэнк Ллойд Райт[35], Иоганн Себастьян Бах, Вечный жид, Никола Тесла, Озирис, вампиры, строители Стоунхенджа, Томас Джефферсон, все далай-ламы, за редкими исключениями). Ветхозаветные пророки с их огромным сроком жизни – четыреста, пятьсот, восемьсот лет. Естественно, они не жили столько, как одна личность, писал Гэри; одна и та же душа переселялась в разные тела. Затем он обратился к другой квазиисторической фигуре, к тому, кто в утро своего рождения получил три дара, символизирующих опыт ребенка в предыдущих жизнях. Гэри утверждал, что матери ребенка сказали, будто Святой Дух снизошел не к ней, как говорится в Библии, а к ее сыну.

Обещание вечной жизни. Господь, наш пастырь. Отец, Сын и Святой Дух.

– О Гэри, – произнес я.

Однако я продолжал читать и вскоре начал понимать, что он скрывал правду даже в день своей смерти. Тогда он сказал, что чужаки – это изолированное явление, несколько индивидуумов, которые стремились переходить из одного поколения в другое, заговорщики, отличавшиеся от всех остальных людей. Однако сам он в это не верил.

Он писал, что слово nightmare («кошмар») ведет свое происхождение от скандинавской легенды о nachtmara – демонах, сидящих на груди у спящего; плохие сны, как верили в древности, вызывали злых духов, пытающихся найти способ войти внутрь. Он утверждал, что исходная роль повитух состояла в том, чтобы отыскать здоровую беременную женщину, чьи дети переживут младенчество и смогут стать хорошим местом обитания для стареющих чужаков, когда придет их время покинуть прежнее тело.

Он также отмечал, что никому не известно, как работают антидепрессанты. По мнению Гэри, их цель – замаскировать плохо прижившегося чужака. Именно по этой причине временное облегчение часто сменяется новой депрессией, а иногда ведет к самоубийству – бессознательной попытке убить чужака, существо, пустившее корни у тебя внутри и ломающее твою жизнь. Он верил, что именно так объясняется любовь нашего вида к наркотикам и алкоголю, ведь они глушат исходную личность, позволяя чужаку временно занимать его место под солнцем и хотя бы иногда управлять телом. Чужак менее заторможен, у него больше опыта, он вообще другая личность, что и приводит к тому, что мы начинаем вести себя не так, как обычно. Возможно, именно поэтому Гэри перестал пить. Отсюда же и появление поговорки о том, что Бог присматривает за пьяницами и маленькими детьми. На самом деле Бог тут ни при чем. Речь идет о скрытой личности, сидящей внутри.

Личности, как верил Гэри, прячущейся в каждом из нас.

Немногим дано одержать верх над чужаком. Чтобы сохранить свой разум, чтобы не потерять свое «я», мы отчаянно отбиваемся от другой души, атакующей наше сознание. И когда что-то проникает сквозь воздвигнутую нами стену – дежавю, сон о тех местах, где мы никогда не бывали, странные представления о собственном теле, знание иностранных языков или владение музыкальными инструментами, диковинное желание оказаться совсем в другом месте и жить иной жизнью, – мы отбрасываем все это, заявляя, что человек никогда не был истинным хозяином своего разума.

Гэри даже предпринял попытку научного подхода. Это адаптация, писал он, и истинная причина того, что именно люди правят миром. В какой-то момент на плоских равнинах Африки или в холодных горах Европы наш вид извлек эволюционные преимущества, научившись хранить две души в одном теле. Душа современного человека не понимает этого, но способна принимать интуитивные решения – спасающие жизнь и помогающие пройти естественный отбор – на базе опыта, полученного в процессе прежних жизней вторгшейся души. Однако за это приходится платить немалую цену. Когда души находят способ мирно сосуществовать, тело функционирует успешно. Когда между ними разгорается конфликт, личность получает серьезные повреждения. Результат – сломленные люди, склонные к насилию и алкоголизму. Вот почему некоторые из нас страдают психическими заболеваниями, страдают раздвоением личности или просто не в состоянии взять себя в руки и жить в нашем мире.

И тогда на неопределенное время душа где-то прячется, но потом возвращается, насильственно проникая в ребенка, в наших детей. А потом она ждет, копит силы, ее могущество растет, пока не наступает подходящий момент. «Почему мы ничего не знаем об Иисусе до тех пор, пока ему не перевалило за тридцать?» – спрашивает Гэри. Все дело в том, что именно к этому времени чужак обрел всю полноту своего могущества и был готов взять тело под контроль. Любая внутренняя угроза безопасности системы быстро уничтожалась – так, по мнению Гэри, Сальери поступил с Моцартом, когда последний разочаровался и начал оставлять некие намеки в своих записях, маскируя их под видом упоминаний о масонстве. Так почему же Иисус так и не вернулся, несмотря на свое обещание? Он заблудился на другой стороне, стал еще одной тенью среди тех, кого машина Билла Андерсона позволила бы нам увидеть, не будь она уничтожена.

И так далее.

Но и это еще не все. Слишком много слов, в которые трудно поверить, слишком много доказательств, чтобы они могли быть истинными. Я не знал, что думать о женщине, которая была моей женой, о причинах, вызвавших такие изменения в ней. Но я постоянно задавал себе вопрос, не помог ли я Гэри лелеять его навязчивые идеи, поделившись с ним своими мыслями, когда мы разговаривали на стадионе много лет назад. А если одно их моих дурацких замечаний терзало Гэри все эти годы, как смерть Донны, постепенно сводя его с ума? Я закрыл текстовый файл.

Последний файл на диске был еще одной фотографией. Когда она появилась на экране, у меня перехватило дыхание. На снимке был Гэри с Бетани. Ее платье украшал значок, сообщавший, что ей исполнилось два года, из чего следовало, что фотография сделана за несколько недель до ее гибели. В одной руке она держала большой кусок торта, а ее лицо и волосы были измазаны кремом – и она улыбалась своему отцу, а ее глаза сияли, ведь девочка смотрела на одного из двух людей, составлявших для нее весь мир.

Фотография была сделана в доме, со вспышкой, и получилась очень четкой. Я увеличил ее и вывел на экран правый глаз Бетани, а потом сидел и долго на него смотрел.

У нее действительно был шрам над правым глазом. Маленький шрам в форме полумесяца.

Я закрыл глаза и вспомнил, как вспомнил об этом Гэри, где я видел такой же шрам раньше.

Я отправился в город пешком. Мне пришлось идти по толстому слою снега. И каждый шаг отзывался острой болью в плече и шее. Впрочем, к этому моменту я уже привык к боли. Спасения от нее все равно не было.

Машин на улицах Берч-Кроссинга почти не осталось, но магазинчик Сэма работал. Я в одиночестве прошелся по рядам, бессмысленно глядя на вещи, которые мог бы купить. Моя рука потянулась к банке с квашеной капустой, но потом я сообразил, что и сам не понимаю, почему я ее всегда так любил. Я оставил банку на прежнем месте.

Когда я подошел к кассе, там меня ждал Сэм. Он молча сложил мои покупки в пластиковый пакет, но когда я направился к выходу, он заговорил:

– Если хочешь, я могу послать мальчика, чтобы он отнес покупки к тебе домой.

Я остановился и повернулся к нему. Я вспомнил, при каких обстоятельствах видел его в последний раз – на вечеринке в доме Бобби Циммерман. Едва ли я еще раз буду делать покупки в Берч-Кроссинге, подумал я, однако кивнул.

– Спасибо.

– Тебе нужно беречь плечо, – сказал он.

Я размышлял о том, что означают его слова, пока брел по снегу домой. И тут я заметил, что ворота широко распахнуты, а на подъездной дорожке видны следы шин.

Рядом с внедорожником стоял автомобиль, которого я прежде никогда не видел. Я вошел в дом и поднялся по лестнице на второй этаж.

На диване сидел мужчина.

Я вернулся на кухню. Налил себе чашку кофе – на обратном пути я успел сильно замерзнуть. С чашкой в руках я вернулся в гостиную. Мужчина успел налить себе кофе до моего прихода, чашка стояла перед ним на столе.

– Чувствуй себя как дома, – сказал я.

– Ключи, – сказал Шеперд, кивая в сторону стола. – Розе они больше не понадобятся.

– Зачем пришел?

Он засунул руку под пальто, вытащил мой пистолет и мобильный телефон и положил на стол. Рядом легла обойма.

– Как плечо?

– А как ты думаешь?

– Ничего личного. Ты выглядел как человек, который может встать на моем пути.

– Ты убил моего друга.

– Я уже сказал, ничего личного.

– Ты второй человек, который выразил беспокойство относительно моего плеча.

– Полагаю, ты уже понял: этот город – одно из таких мест. Резиденция.

– Я начинаю это понимать. Я случайно попал к соседям на вечеринку, предшествующую встрече. Интересно, много таких городов?

– В этой стране только два. Таких людей существует довольно мало.

– Но кто же они?

– Похоже, Роза изложила тебе сомнительную версию. Она любит пошутить. Они образуют некий клуб, мистер Уолен. Как масоны. Или ротарианцы[36]. Богемская роща[37]. Удачливые люди, связанные круговой порукой. Некоторые из них любят придавать происходящему мистический оттенок. Однако это ничего не значит. Как Санта-Клаус в качестве предлога для получения подарков на рождество. Ничего более.

Я посмотрел на лежащие на столе вещи.

– А почему я получаю все это обратно?

– Они принадлежат тебе, а большая встреча закончена. Очевидно, среди прочего там шла речь и о тебе.

Он еще раз засунул руку под пальто и вытащил маленькую коробочку, которую поставил на стол рядом с остальными предметами.

– Если ты решишь принять предложение, то поднимись на холм и поговори с мистером Циммерманом. Он объяснит тебе условия сделки.

– В чем бы она ни состояла, я не собираюсь ее заключать.

Он встал.

– Ну, решать тебе.

Я смотрел, как он спускается по лестнице. У входной двери Шеперд остановился и повернулся ко мне.

– Я должен внести некоторую ясность, – сказал он. – Эти люди признаю́т только два ответа – да или нет. Если ты скажешь «нет», кто-нибудь за тобой придет. И это не будет чем-то личным.

Он ушел.

Сначала я взял телефон. Номера Эми и Розы были стерты, как и список всех последних разговоров. Конечно, я легко мог найти номер Эми, но знал, что звонить ей бессмысленно. Если мне и суждено вновь ее увидеть, то не благодаря телефонным звонкам. Я еще не решил, как мне следует действовать.

Я положил телефон обратно на стол и подвинул к себе маленькую коробочку. Внутри лежали визитки, напечатанные на плотной белой бумаге. На них были только имя и фамилия – или это не фамилия, а профессия?[38]

ДЖЕК

ШЕПЕРД

Я оставил визитки на столе и вышел на веранду, закрыв за собой дверь. Вид показался мне двумерным и мертвым.

И очень тихим.

Я подошел к краю веранды и спустился вниз по лестнице. Я не стал углубляться в сад, а свернул обратно к дому, поднялся по склону, отодвигая в стороны засыпанные снегом ветки кустов. Когда я оказался перед входом, то сразу шагнул к стене и огляделся по сторонам.

Автомобиль все еще стоял возле дома.

Я засунул обойму в пистолет и снял с предохранителя. Низко пригибаясь к земле, я подошел к машине сзади. Возле дверцы водителя я выпрямился и заглянул внутрь. В машине было пусто. На заднем сиденье лежал черный чемоданчик.

Я вернулся к входной двери. Встав сбоку, осторожно ее распахнул. Дверь медленно открылась. Держа пистолет перед собой, я вошел в дом. Плечо перестало меня беспокоить. Прикрыв дверь ногой, я осторожно двинулся вперед.

В доме было очень тихо. Я сделал четыре бесшумных шага и оказался возле лестницы. Потом поднялся на несколько ступенек и остановился в двух метрах от верхней площадки. И стал ждать.

Вскоре Шеперд вышел из кабинета Эми на середину гостиной, он двигался бесшумно и быстро, прекрасно чувствуя себя в чужом доме. В руке он держал пистолет.

Я выстрелил трижды.

Когда я вошел в гостиную, он все еще был жив. Шеперд лежал на спине. Казалось, он силится что-то разглядеть за моей спиной – так человек смотрит на толпу. А еще он пытался поднять пистолет. Я сомневался, что у него получится, но хотелось быть в этом уверенным.

Пришлось выстрелить еще раз и покончить с ним.

Я постоял возле него минут пять или даже десять, глядя, как его кровь выливается на деревянный пол. Кровь забрызгала кофейный столик и диван, где я в последний раз видел Эми в нашем доме, – она часто работала на этом месте. Я вспомнил, как она поднимала голову и улыбалась, когда я спускался по лестнице, и я сразу чувствовал, что нахожусь дома. И еще я вспомнил, что сказала Роза: «Не совсем понятно, как Маркус сумел вернуться. Возможно, ему помог один из наших наемников».

Быть может, Роза прислала Шеперда сюда, чтобы он со мной покончил, или рассчитывала, что результат будет противоположным? Как если бы я начал на них работать.

– Ты убил моего друга, – повторил я, обращаясь к человеку, лежащему у моих ног.

Но в глубине души я знал, что покончил с ним по другой причине.

Он пришел, чтобы убить меня. У меня не было выбора.

Я не убийца. Не Джек Уолен. Не сын моего отца. Но нечто, живущее у меня внутри, было убийцей и с каждым годом все сильнее пыталось выбраться наружу.

Я еду по шоссе за рулем машины Шеперда. Из дома я взял лишь фотографию, на которой я и женщина, которую когда-то любил. Возможно, если мы встретимся еще раз, я снова буду ее любить. Я посмотрел в чемоданчик, лежащий на заднем сиденье. Там смена одежды, которая почти наверняка мне подойдет, и большая сумма денег. Теперь чемоданчик и деньги принадлежат мне.

Становится темно, небо налилось свинцом. Скоро снова пойдет снег. Я буду наблюдать за ним в одиночестве. Надеюсь, что к этому времени я буду уже далеко отсюда. Не знаю, куда я направляюсь.

Я никогда не знал.

Благодарности

Огромное спасибо моим издателям Джейн Джонсон и Кэролин Марино за то, что они помогли мне сделать эту книгу; а также Саре Ходжсон, Лайзе Галлахер, Линн Грейди и Аманде Ридаут, Джонни Геллеру и Ральфу Вичинанзе за советы и поддержку; Саре Брэкер и Джону Дигби за проведенную исследовательскую работу; Ариэль за сеть; Стивену Джонсу, Адаму Саймону, Дэвиду Смиту за поддержку; и Андреа «Пеппа» Пассосу за многое другое. Безумная благодарность, как всегда, Пауле и Коротышке № 8. Вы все были со мной.

Примечания

1

«Pearl Jam» – рок-группа из Сиэтла (штат Вашингтон), образована в 1990 году.

(обратно)

2

Следов существования группы «Ideal Mausoleum» обнаружить не удалось. Вероятно, выдумка автора.

(обратно)

3

Соли лития входят в лекарства для лечения психических отклонений.

(обратно)

4

«Кулэйд» – бренд растворимого порошка для приготовления прохладительных напитков; выпускается в нескольких вариантах.

(обратно)

5

«Sparklehorse» – рок-группа из Ричмонда (штат Виргиния), образована в 1995 году.

(обратно)

6

Кейджн – кухня французских эмигрантов в США, для которой характерны острые и пряные блюда.

(обратно)

7

«Oakland Raiders» – команда, играющая в американский футбол, из Окленда (штат Калифорния).

(обратно)

8

Подкастинг – создание и распространение в Интернете аудио– или видеопередач.

(обратно)

9

Ньюгрейндж (Ши-ан-Вру) – мегалитическое культовое сооружение в Ирландии, входящее в комплекс Бру-на-Бойн. Датируется 3200 г. до н. э.

(обратно)

10

Карнак – поселок во Франции, вблизи которого находится множество мегалитических памятников.

(обратно)

11

«Sintagma Musicum» – энциклопедический труд по истории и теории музыки (1616–1620), написанный Михаэлем Преториусом, немецким композитором и органистом (1571/2–1621).

(обратно)

12

Приорат Сиона – несуществующее тайное общество, история которого является мистификацией XX века.

(обратно)

13

Нью-эйдж – стиль в музыке, для которого характерны мелодичные и продолжительные электронные или инструментальные композиции.

(обратно)

14

«Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет» (Шекспир У. Ромео и Джульетта. Акт II, явление 2. Перевод Б. Пастернака).

(обратно)

15

Тигард – город в штате Орегон.

(обратно)

16

Чинуки – племя североамериканских индейцев.

(обратно)

17

Буллит – типографский знак, используемый для выделения элементов списка; обычно имеет вид увеличенной точки.

(обратно)

18

Имеется в виду эпизод из американского мультсериала «Губка Боб Квадратные Штаны».

(обратно)

19

Образ действия (лат.).

(обратно)

20

«Барнс энд Ноубл» – крупная сеть книжных магазинов в США.

(обратно)

21

Ричард Скерри (1919–1994) – автор популярных в США книг для детей.

(обратно)

22

Леон Бисмарк «Бикс» Байдербек (1903–1931) – американский джазист, корнетист.

(обратно)

23

«Seattle’s Best Coffee» – сеть кофеен в США.

(обратно)

24

«Human Bean» – сеть кофеен в США.

(обратно)

25

«Psychomachia» – произведение раннехристианского латиноязычного поэта Аврелия Климента Пруденция (348 – после 405) о борьбе добродетелей и пороков в человеческой душе.

(обратно)

26

Петра – древний город на территории современной Иордании.

(обратно)

27

В 1989 году американские войска, окружившие убежище генерала Мануэля Норьеги в Панаме, воздействовали на его психику включенной на полную громкость рок-музыкой.

(обратно)

28

Во время осады в 1993 году поместья Маунт-Кармел в Уэйко (штат Техас), где укрывались члены религиозной секты «Ветвь Давидова», из репродукторов также громко транслировались неприятные звуки и музыка.

(обратно)

29

Владимир Гавро (Гавронский) – французский физик, занимавшийся в 1950–1960-х годах экспериментами с инфразвуком.

(обратно)

30

Немецкая овчарка по-английски – shepherd.

(обратно)

31

Район Санта-Моники, пригорода Лос-Анджелеса.

(обратно)

32

Район Лос-Анджелеса.

(обратно)

33

«Мария Селеста» – судно, покинутое в 1872 году экипажем по невыясненной причине. Классический корабль-призрак.

(обратно)

34

«Banana Republic» – марка элитной одежды из США.

(обратно)

35

Фрэнк Ллойд Райт (1867–1959) – американский архитектор-новатор.

(обратно)

36

Ротарианцы – члены «Rotary International», международной организации, объединяющей представителей свободных профессий, делового мира и власти.

(обратно)

37

Богемская роща – территория в Монте-Рио (штат Калифорния), принадлежащая частному мужскому клубу искусств («Богемский клуб»). Начиная с 1899 года здесь в июле ежегодно проводят отпуск влиятельные личности США.

(обратно)

38

Шеперд (Shepherd) (англ.) – пастух.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Часть II

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

Часть III

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg