«Право последней ночи»

Право последней ночи (epub) - Право последней ночи 508K (скачать epub) - Георгий Александрович Ланской

Право последней ночи

ГеоргийЛанской

После смерти сына Ольга и Алексей почти не общались. Все напоминало о прошлом, которое не хотелось вспоминать. Муж и жена стали совершенно чужими. Но волей случая Ольга и Алексей снова оказываются вместе: в заброшенном доме, спасаясь от лютой февральской бури. Один на один со стихией. Один на один с невысказанной болью. И каждый боится сделать шаг навстречу. Но еще не поздно. Каждый имеет право на ошибку. И каждый имеет право ее исправить. Только какой ценой?

 

Георгий Ланской

Право последней ночи

 

Роман

 

 

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»

2019

 

© Бессмельцев Ю. А., 2019

© DepositPhotos.com / carlodapino, Iakov, Wavebreakmedia, обложка, 2019

© Книжный Клуб «Клуб семейного досуга», издание на русском языке, 2019

© Книжный Клуб «Клуб семейного досуга», художественное оформление, 2019

 

ISBN 978-617-12-6558-5 (epub)

 

 

 

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

 

 

 

Электронная версия создана по изданию:

 

 

 

Після смерті сина Ольга й Олексій майже не спілкувалися. Усе нагадувало про минуле, яке не хотілося згадувати. Чоловік і дружина стали зовсім чужими. Але за волею випадку Ольга й Олексій знову опиняються разом: у покинутому будинку, рятуючись від несамовитої лютневої бурі. Сам на сам зі стихією. Сам на сам з невисловленим болем. І кожен боїться зробити крок назустріч. Але ще не пізно. Кожен має право на помилку. І кожен має право її виправити. Тільки якою ціною?

Ланской Г.

Л22 Право последней ночи : роман / Георгий Ланской. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2019. — 272 с.

ISBN 978-617-12-6081-8

 

После смерти сына Ольга и Алексей почти не общались. Все напоминало о прошлом, которое не хотелось вспоминать. Муж и жена стали совершенно чужими. Но волей случая Ольга и Алексей снова оказываются вместе: в заброшенном доме, спасаясь от лютой февральской бури. Один на один со стихией. Один на один с невысказанной болью. И каждый боится сделать шаг навстречу. Но еще не поздно. Каждый имеет право на ошибку. И каждый имеет право ее исправить. Только какой ценой?

УДК 821.161.1

 

Дизайнер обложки Сергей Ткачев

 

Выпуск новостей традиционно завершался прогнозом погоды. Затянутая в элегантный костюм красотка, старательно тараща глаза, водила руками по виртуальной карте и пугала надвигающимся циклоном.

Ольга отвернулась от экрана телевизора и с вялым безразличием посмотрела в окно.

И небо было не небо. Серое недоразумение. Тяжелые тучи без единого просвета низко висели над горизонтом, а в прорехи уже сыпался снег. Синоптики на сей раз не подкачали, угадав погоду аж на три дня. Впрочем, если она не меняется, ничего удивительного тут нет.

Все это как нельзя более точно отвечало Ольгиному настроению. Еще ни разу ей не довелось приехать в когда-то родной, а теперь чужой, проклятый всеми богами город в ясный солнечный день. В этом скрывалась то ли ирония судьбы, то ли сочувствие матери-природы, то ли нездоровый мазохизм. Ольга склонялась к последнему, потому что выбрать для ее, по сути, никому не нужного ритуала еще менее подходящее время, чем середина февраля, было сложно. Каждый раз она обвиняла себя в черствости и бессердечности. И тут же отгоняла трусливые мысли, снова вспоминая о сыне.

В течение этих трех лет не было ни дня, чтобы Ольга о нем не думала…

Сборы много времени не заняли. Подумаешь, однодневная поездка. Четыре часа в одну сторону, столько же в другую. И какое-то время там… Покидав в дорожную сумку вещи, она сварила кофе, добавив туда изрядную порцию коньяка, и забралась с ногами на табурет, доедать остывшую яичницу, отвратительную, скользкую, с привкусом сала.

Муж, перекочевавший в категорию «бывших», был холоден и не знал жалости. Он наверняка не мучился, как она. Во всяком случае, хотелось думать именно так. В той боли и тоске, что съедали ее без остатка, нужно было кого-то обвинить, и муж подходил для этого лучше всего. Чем меньше времени оставалось до дня обязательного ритуала, тем сильнее Ольга ненавидела Алексея и жалела себя. Наверное, потому, что пожалеть ее было некому.

Утро медленно и неохотно вступало в свои права, как всегда это случается зимой. Просыпающийся город гудел автомобильными клаксонами, подмигивал огнями светофоров. В доме слышались голоса проснувшихся людей. Гремел лифт, хлопали двери. Оттого, что там, за закрытыми дверями, вовсю кипит чужая, равнодушная к постороннему несчастью жизнь, хотелось выть. Телевизор бодро журчал ненатурально-веселыми голосами дикторов, и Ольга раздраженно выключила его, не желая, чтобы в этот день ее отвлекали от тщательно взлелеянного горя.

Бывший, чурбан бесчувственный, этого наверняка не испытывал. В дороге Алексей преимущественно молчал, а если приходилось обращаться к экс-супруге, от его тона веяло таким холодом, что в прежние счастливые времена она бы умерла от страха. А сейчас Ольге было все равно, что и как муж говорит. Она нисколько не сомневалась, что Алексей ненавидит ее так же сильно, как и она его. Удивительно, что они уже трижды ездили в город похороненной семейной жизни, и даже ни разу не поссорились, старательно залепив лейкопластырем боль и взаимную неприязнь.

Ни она, ни он не пытались вспоминать, как когда-то любили друг друга. И это единодушие Ольгу вполне устраивало. И когда на столе запрыгал сотовый, она подумала лишь о том, что целый день ей придется провести с человеком, испытывающим к ней жгучую ненависть.

 

Стоило снегу под ногами громко захрустеть, Ванька останавливался и пугливо озирался по сторонам. Каждый раз он ругал себя последними словами и клялся делать это незаметно. Ну кому придет в голову подглядывать за ним сейчас?

Двадцать шагов до забора. Двадцать пять до угла. По пути обязательно проверить печать на тяжелом замке, как велит инструктаж, но Ванька не собирался этого делать. Чего ее проверять каждые пару минут, если вокруг — никого, а проникнуть на продовольственный склад можно только через единственную дверь, над которой висит яркий, раскачивающийся на ветру фонарь. В караулке дрыхнет дежурный и остальные срочники, один из которых должен будет сменить его на посту. Недалеко от караулки в бетонном заборе скрыта дыра. Летом и в начале осени солдаты бегают через нее «на гражданку»: в круглосуточный ларек на станции или пошарить на пустующих дачах. Но сейчас, зимой, на дачах делать нечего, да и сгонять в ларек охотников не находится.

Сегодня Ванька вообще-то не должен был заступать в караул, но старшина застукал его спящим и решил наказать. Слабая надежда на санчасть тоже испарилась, хотя Ванька чувствовал идущий циклон, как все гипертоники. Врач, выслушав его торопливые жалобы, криво ухмыльнулся, вынул из ящика стола пластинку анальгина, разломил таблетку пополам и протянул Ваньке.

— Эту половинку выпьешь утром. Эту — вечером. Смотри не перепутай.

И еще хохотнул, мол, зацени, салага, суровый армейский юмор.

Ванька таблетку взял, хотя прекрасно знал: толку от нее не будет. С середины осени и почти до конца весны парня мучила мигрень, от боли хотелось выть. С таким диагнозом в военкомате должны были сразу выдать белый билет, но по большому счету до призывников никому нет дела. Не помогла ни пухлая медицинская карта, ни мольбы матери, доказывающей, что мигрень — это наследственное, память о папашке-негодяе, бросившем семью. На медкомиссии мать выслушали без особого интереса и рассказом не впечатлились. Вот уже больше полугода Ванька ходил в строю, горланил дурным голосом старые армейские песни, потел на полосе препятствий да еще минимум раз в месяц, облаченный в тяжелый тулуп и валенки, с автоматом на ремне охранял склады. Это было, пожалуй, самое неприятное. В холодную погоду бродить вокруг одного и того же склада — занятие не из легких, да и старшина, удод и гоблин, поставил его в самую неудобную вторую смену, но сегодня, страдая от мигрени, Ванька не возражал.

Голова болела с самого утра, а под вечер даже легкое прикосновение к ней вызывало жгучую тошноту, верный признак приближающейся непогоды, затяжных вьюг и снегопада.

Ванька тяжело задышал ртом и даже распустил завязки форменной шапки, а потом, сорвав ее с гудевшей головы, с наслаждением подставил лоб пронизывающему ветру, не заботясь о том, что простудится и завтра сляжет. Что угодно, лишь бы сейчас притупить эту тошнотворную боль. Сняв тяжелые трехпалые армейские рукавицы, он неуклюже нагнулся в своем тяжелом тулупе и зачерпнул ладонью снег. Разделив его на две неровные кучки, Ванька стиснул зубы и прижал рассыпчатые холодные комья к вискам.

Эх, Анька, Анька, как же ты могла, сука…

Звонить домой получалось редко. Старенький мобильник у него отобрали еще в первую неделю. Потом мать прислала другой, самый простой и дешевый, добавив немудреные гостинцы: банку варенья, сигареты и шерстяные носки. Пополнять баланс ей приходилось самой. Ванькиным телефоном пользовались все кому не лень, отчего деньги на счету заканчивались с катастрофической быстротой. Старшина зверствовал, отбирал мобильные, вопя что-то о военной тайне. Ванька фыркал: можно подумать, воинскую часть нельзя было разглядеть со спутника. Вон, в том же Яндексе ткни в пару кнопок и смотри сколько влезет, где ангары с техникой, где штаб, а где клуб. Так что сотовые погоды не делали. Тем не менее, обнаружив у срочника телефон, старшина отбирал его, уносил в свою каптерку и никогда не возвращал. Приходилось прятать мобильники и пользоваться ими тайком.

Три дня назад он позвонил домой. Мать обрадовалась, засыпала его дежурными новостями, но Ванька быстро прервал ее радостный щебет вопросом: чего ж любимая не звонит, не пишет? Мать стушевалась, сослалась на незнание, однако Ванька, нутром почуяв неладное, стал настаивать.

— Замуж она выходит, — нехотя призналась мать.

Ванька сглотнул, а потом хрипло поинтересовался:

— За кого?

— Да за этого, Димку малахольного, дружка твоего, — досадливо ответила мать. — Родину не пошел защищать, поганец, и девку у лучшего друга отбить не постеснялся…

— Да как же так? — беспомощно произнес Ванька и сел на кровать, хотя по уставу делать это в дневное время строго запрещалось. — Она ведь в прошлом месяце звонила, говорила, что ждет, любит…

— Ждет! — фыркнула мать. — Да она с ним сразу ходить стала, едва тебя забрали. В общем, ни минуточки тебя не ждала, шалава малолетняя. Я ведь чуяла, не выйдет из этой поганки ничего путного. Нинка, мать ее, говорит, что свадьба — дело решенное. Ничего тут не попишешь, потому как Димка Аньку обрюхатил.

— Обрюхатил? — медленно повторил Ванька.

— А она и не сопротивлялась. Нинка, как узнала, сразу к Димкиным родителям пошла и сказала: пусть женятся, а иначе посажу я его, потому как кровиночка моя — несовершеннолетняя. Ну, тем деваться некуда. Аньке-то и правда всего семнадцать. В общем, свадьба скоро у нее, сыночек. Ты уж сильно не расстраивайся там…

Ванька и не расстраивался. Он был в бешенстве.

Отступившая было боль вдруг выкинула острое жало и пронзила висок насквозь. Ванька застонал и задышал, как уставший пес. Чтобы не дать мигрени окончательно восторжествовать над ним, он снова сдернул шапку и приказал себе думать о чем угодно, только не о спутавшейся с лучшим дружком предательнице Аньке. Но мысли о ней настойчиво лезли в голову. Да, в то время, как он мерзнет у продовольственного склада, эта парочка, наверное, лежит в теплой постели, сонно ласкаясь друг к другу. Может даже похохатывают над наивным дурачком Ванькой Лыткиным, поверившим в дружбу и любовь.

Двадцать пять шагов до угла, двадцать — до забора. Автомат елозил по спине, и Ванька поправил ремень. Три дня он жил как в бреду, представляя этих двоих, довольных, счастливых, готовящихся к свадьбе, на которую его, лучшего друга и бывшего парня, конечно же, не пригласят. Днем строевая подготовка, стрельбы и уборка территории отвлекали от тяжелых мыслей. Но по ночам, мучаясь от усиливающейся мигрени, Ванька все время видел лица изменников, грыз зубами подушку и подвывал от тоски.

Автомат снова сполз с плеча. Ванька поправил ремень.

Застрелиться, что ли?

Это ведь так просто — исчезнуть. Снять АКС с предохранителя, передернуть затвор, а потом, уперев холодный ствол в острый подбородок, нажать на курок, как сделал малознакомый солдат из второго взвода два месяца назад. Ванька тогда тоже был в карауле и буквально перед самым подъемом, в пять сорок пять утра услышал неподалеку короткое «тра-та-та». А потом, спустя полчаса, мимо прогрохотали ботинками четыре амбала, которые несли на плащ-палатке безвольно болтающееся тело с развороченной головой. Напрямик через плац солдаты потащили тело в санчасть, словно самоубийцу еще можно было спасти. А у того из горла хлестала кровь, стекая на асфальт, и Ванька, застывший от ужаса, прекрасно понимал: ничего тут уже не поделаешь.

Дошагав до угла, он бегло взглянул на запертые двери склада и подумал: чего же тот парень застрелился? Может, его тоже бросили, безжалостно, с циничной усмешкой?

Сняв с плеча автомат, Ванька задумчиво посмотрел на отливающее черным оружие, отстегнул магазин и зачем-то проверил, есть ли там патроны, хотя точно знал — есть. Примкнув магазин обратно, он поднял автомат стволом вверх и прижал к его подбородку.

Холодная сталь обожгла кожу, и это на мгновение отрезвило его.

И что потом? А никакое «потом» для него не настанет. Будет гроб, похороны и рыдающие родители. Только двое предателей не узнают, что все произошло из-за них. Хотя, даже если и узнают, лишь плечами пожмут и станут жить дальше, растить ребенка, катать его в коляске по парку, фотографировать, покупать игрушки. А он, Ванька Лыткин, будет лежать в земле. Чудовищная несправедливость! От этой мысли несчастная голова взорвалась новым приступом ослепляющей боли. Вскрикнув, Ванька, не разбирая дороги, бросился вперед, к бетонному забору, где под метровым слоем снега скрывался лаз наружу, хорошо известный всем солдатам.

 

Ключи от машины, разумеется, пропали. Вместе с телефоном. Только что лежали на полочке в прихожей, и словно корова языком слизнула. Алексей задумчиво почесал затылок, в третий раз выдвинул ящик тумбочки, удостовериться, что ключей и телефона там нет.

Даже после ритуального третьего раза пропажа не обнаружилась. Пока он будет искать ключи, город завязнет в пробках, а Ольга придет в бешенство, начнет названивать и говорить гадости своим хорошо поставленным голосом. Алексей, естественно, ответит. В результате весь день от обоих будут лететь искры, и бог знает, чем все закончится…

Кстати, хорошая мысль насчет звонка…

— Лика, набери меня, — приказал он. — Телефон куда-то засунул…

Анжелика сидела на краешке кухонного стола и старательно дула губы, всем своим видом показывая, как она недовольна происходящим, ненавязчиво демонстрируя при этом и длину умопомрачительных ног, и волнующий вырез шелкового халатика. Все это на особей мужского рода производило сильное, а точнее, убойное впечатление. Вот и он, сейчас мечущийся по квартире, в свое время повелся, как щука на блесну, заглотнул приманку, глазом не моргнув. А что было делать, когда от тоски хотелось лезть на стену, и только работа худо-бедно заставляла отвлекаться.

Именно там, на работе, Алексей встретил Анжелику, явившуюся в отдел кадров наниматься секретаршей. Белокурое чудо с порога ослепило улыбкой, надеясь, что руководство компании это оценит. Так все и произошло.

Конечно, Анжелика рассчитывала, что и теперь Алексей оценит ее очарование и останется. И вообще, что это за мода оставлять молодую красивую девушку в квартире одну и мчаться в другой город, да еще в компании с бывшей женой?

— Леш, а может, ты все-таки не поедешь? — капризно сказала она. — Ну, в самом деле, что за срочность?

— Лика, где твоя мобила? Ну набери меня, я ж просил! — произнес Алексей, не поворачиваясь и старательно не замечая выставленной напоказ неземной красоты. За ним водилась такая черта: уходить от неприятных разговоров, резко меняя тему. Но Анжелика быстро его раскусила и не давала спуску, долбя в мозжечок надоедливым дятлом.

— Леш, туда ведь можно в любое другое время поехать, верно? Почему именно сегодня? Девочки придут со своими кавалерами, а я опять одна, да?

Настырность Анжелики его часто раздражала, как, впрочем, и ее претенциозное имя, подходящее, скорее, какой-нибудь шлюхе из второсортного кабака. Алексей всегда называл любовницу исключительно Ликой, поскольку маркизу ангелов из саги супругов Голон он в ней решительно не видел, а имя Анжела ассоциировалось у него с дебелой лошадью из старого детского мультика. Была там такая королева манежа, зубастая, мосластая, мгновенно оттеснившая незадачливую конкурентку. Ну, в самом деле, какой нормальный человек назовет свою дочь Анжеликой или, того хлеще, Снежаной? Дикость какая!

В постели Лика была хороша, ничего не скажешь, просто пантера. Правда, от ее активности Алексея часто «укачивало». Но когда тебе под сорок, а твоей партнерше едва двадцать, приходится делать усилия над собой, чтобы «соответствовать».

Он старательно соответствовал, Лика радовалась и хвасталась им перед подругами, такими же блондинистыми красотками, словно сошедшими с конвейера живых Барби. Но старая рана под сердцем, двойной удар отравленного клинка, все не затягивалась, и никакие ухищрения любовницы не могли ему помочь.

Первый удар нанесла судьба. Второй — жена. Когда-то любимая до невозможности, а теперь чужая, озлобившаяся и дикая. Их общий и теперь уже мертвый сын когда-то придумал крайнюю степень невозможности.

— Очень сильно невозможно, — говорил он, закатывая лисьи глаза, и заливисто хохотал, так, что были видны все зубы. И теперь жена «очень сильно невозможно» ненавидела Алексея.

Первые месяцы после потери оба, отупев от горя, еще как-то могли находиться друг рядом с другом, хотя в общей постели откатывались к краям, стараясь не прикасаться к враждебной территории, а потом нарыв прорвался. Что происходило тогда, Алексей вспоминать не любил, но и забыть никак не получалось.

Наверное, виной стал разговор, во время которого жена ровным тоном сказала нечто ужасное, и он, не дождавшись, пока она закончит фразу, ударил ее по лицу, да так, что едва не свалил на пол, с трудом подавив желание подняться и начать пинать жену ногами. Ольга, держась рукой за пылающую щеку и неприятно клокоча горлом, смеялась до тех пор, пока Алексей в бешенстве не выбежал прочь.

Самое ужасное — он знал, что жена лжет, а выплеснутые ему в лицо слова по определению не могут быть правдой, ведь он разговаривал с врачами. Тем не менее, зная правду, Алексей не мог ни простить, ни забыть, и, вероятно, именно тогда зародился этот пульсирующий ком неприязни и желание поставить точку.

Ее поставила Ольга.

Однажды, придя домой, Алексей споткнулся о непонятный ком тряпья, бросился вперед, думая, что в квартире воры, и обнаружил жену, которая с остервенением выкидывала из шкафов вещи, не заботясь о том, что от резких движений трещат швы и отлетают пуговицы. Ольга исподлобья взглянула на мужа и одним движением сбросила с полки его майки, сложенные аккуратной стопочкой.

— Я тебя ненавижу, — сказала тогда жена. — Господи, как же я тебя ненавижу!

Алексей тупо смотрел на кучу барахла и думал: куда деться? К кому идти? Но оказалось, что жена не выставляла его, а уходила сама. Алексей целых пять минут стоял у окна, наблюдая, как Ольга перетаскивает свой скарб в такси, но так и не вышел помочь.

Они подали на развод, однако в день суда почему-то синхронно не явились на заседание, словно страшась разрубить последнюю связывающую их ниточку. Не сговариваясь, переехали в соседний город. А потом снова настал февраль, и кто-то из них — Алексей не помнил, кто именно, — стал инициатором поездки на родину, к серой плите с мальчишеским фото в круглой виньетке.

Сегодняшняя поездка должна была стать третьей по счету.

— Леш, а давай вместе поедем? — предложила вдруг Лика, и он тут же насторожился.

— С чего вдруг?

— А что такого? — возмутилась она. — У нас, в конце концов, серьезные отношения. И я вполне понимаю, что ты чувствуешь.

— Лика, ты не можешь меня понять, — оборвал он. — Потому давай эту тему больше не поднимать, хорошо? Ты наберешь меня, наконец?

— Хочешь сказать, я такая бессердечная? — возмутилась Лика. — Ты вспомни, как я рыдала, когда сдох Пуся.

Алексей вздохнул и, не разуваясь, прошел в гостиную, взял трубку городского телефона и набрал номер своего мобильного. Вскоре из прихожей послышалось знакомое пиликанье, приглушенное, но отчетливое. Лика вышла из кухни и встала на пороге, хмуря брови. Алексей мягко отодвинул ее в сторону.

Пуся… Нашла с чем сравнить.

Как только Анжелика переехала к нему, она притащила с собой клетку с уморительным, но невероятно вонючим хомяком, практически без остановки крутившимся в своем пластмассовом колесе. Пуся принимался терзать прутья клетки с раннего утра, требуя еды, и частенько заниматься им приходилось именно Алексею. Прожив в новом доме около полугода, хомяк скончался, и Анжелика тогда действительно проплакала несколько часов, а потом хотела пулей лететь в зоомагазин за другим питомцем, но Алексей решительно воспротивился.

Держа в руках трубку, он обшарил взглядом прихожую. Откуда доносится звук?

Телефон вместе с ключами обнаружился в кармане Ликиной курточки. Алексей мог дать голову на отсечение, что сам он даже вдребезги пьяный не засунул бы ключи от машины в ее куртку. Лика наблюдала за ним с невинным лицом.

— Леш, пойми, это неправильно. У тебя тяжелая ситуация. И вообще, все эти поездки с твоей бывшей… Ты всегда возвращаешься злым, усталым, на меня не обращаешь внимания. Я думаю, что дружеское плечо в такой день совсем не повредит. Во всяком случае, она не станет на тебя нападать в моем присутствии.

Он поморщился.

Лика, посещавшая какие-то курсы психологов, иногда выражалась столь вычурно и фальшиво, что хотелось дать ей в зубы, но приходилось сдерживаться и напоминать себе, что девочка, по большому счету, не виновата, что получила теперешнее образование с его непонятными ЕГЭ и прочими тестированиями, заменившими привычные экзамены. Упомянутая Ликой Ольга, даже плюясь ядовитым сарказмом, кстати, разговаривала совершенно иначе. Интонации, во всяком случае, были вполне искренними.

— Она на меня и так не нападает, — холодно сказал Алексей, безотчетно защищая бывшую.

Лике это сразу не понравилось. Она скривилась и даже одну бровь подняла, думая, что такая мимика делает ее похожей на Анджелину Джоли. Та тоже все время бровями дергает и загадочно улыбается.

— Да ла-адно? Так уж и не нападает?

— Вот тебе и ладно.

— А почему ты тогда возвращаешься аж зеленый от злости?

— Лика, чего ты добиваешься, а? — раздраженно спросил Алексей. — Чтобы я никуда не поехал? Или чтобы взял тебя с собой и потом всю дорогу разнимал двух бешеных кошек? Я что, плохо тебя знаю? Если вас свести вместе, пыль до потолка полетит. Ты же непременно скажешь какую-нибудь гадость.

— Конечно, скажу, — не моргнув глазом ответила Лика с неким самодовольством. — Например, что ей давным-давно пора дать тебе развод. А тебе — давно его попросить. Но ты же, блин, такой деликатный! Охренеть просто какой.

— Перестань.

— Что перестать? Ты так трепетно оберегаешь чувства своей бывшей, что не хочешь подумать ни о себе, ни обо мне. Между прочим, ты тоже потерял ребенка. Но разве она это понимает? Нет, она думает только о себе и не хочет тебя отпустить. Вцепилась, как бультерьер, и держит.

— Никто меня не держит, — сурово сказал Алексей. — Просто не было случая поговорить.

— Ну так поговори сегодня! — запальчиво крикнула Лика. — Докажи, что ты мужик, в конце концов. Или тебе слабо? Тогда я поговорю.

— Представляю себе! — усмехнулся он.

— Нет, даже не представляешь, — неожиданно серьезно ответила Лика.

От ее тона явственно повеяло угрозой, но Алексею было наплевать. Он торопливо натянул короткую дубленку, похлопал себя по карманам, проверяя, не оставил ли ключи на этот раз, и, притянув Лику к себе, чмокнул в тугую щеку. От ее волос пахло ванилью и чем-то цветочным. Алексей с удовольствием втянул ноздрями привычный запах, но Лика начала брыкаться, пришлось ее выпустить.

— Все, малыш, я помчался.

— Давай-давай, — презрительно бросила Лика. — Не удивляйся, если к твоему возвращению меня тут не будет.

— Не выдумывай.

— Я и не выдумываю. Я сказала, ты услышал.

— Вот и не выдумывай. Приеду — поговорим, обещаю, — строго сказал Алексей и на секунду замер у двери, ожидая, что она все же подойдет и поцелует его на прощание. Но Лика не сдвинулась с места. Едва заметно вздохнув, Алексей вышел из квартиры, чувствуя, как ноет в животе от нехорошего предчувствия.

 

От злости Лике хотелось кричать, но она молча стояла у двери еще пару минут, сохраняя на лице приятную улыбку, и только когда во дворе зафырчала отъезжающая машина, с силой пнула пуфик и направилась в гостиную. Там она забралась на диван с ногами и, прикрыв их скомканным пледом, мрачно уставилась в пустой экран телевизора.

Все шло совсем не так. Не по плану. А планы у Лики всегда были наполеоновскими.

Она родилась в маленьком райцентре и, едва закончив школу, бросила опостылевший дом с огородом в шесть соток и мальвами в палисаднике. Без всякого сожаления рассталась с кавалером в спортивных штанах, сплевывающим через щербину в зубах и посасывающим пиво из банки. С кавалером Лика таскалась, скорее, от безысходности, потому что лучшего варианта все равно не было. Они совершенно друг другу не подходили. Слишком уж простецким был парень рядом с ней, утонченной, изящной, как ей нравилось о себе думать.

Родители, провожая чадо в большой мир, снабдили ее, как д’Артаньяна, всем лучшим, что имелось в доме, надеясь, что дочь оправдает их надежды и поступит, скажем, в аграрный техникум, а потом вернется в родной городок большим специалистом.

У Лики хватило ума не посвящать близких в свои планы. В них не было места ни техникуму, ни длительной учебе, ни тем более серьезной работе. Потому, проскакав на кочках в желтом автобусе три часа, Лика приехала в областной центр, вместе с парой подружек сняла убогую комнатку и пошла на курсы секретарш, справедливо рассудив, что кукольная внешность поможет ей пробиться в жестоком мире мужчин.

В глубине души Лика считала себя даже не Золушкой, приехавшей покорять крупный город, а одной из фей, воздушных, утонченных. Феи, как известно, всю работу выполняют по мановению волшебной палочки, а потом летят по своим делам: пить нектар из цветов и танцевать под радугой.

Странно, но мечты осуществлялись туго. Они напоминали шоколадку, которую надкусили, а потом безжалостно вырвали изо рта, да еще и засунули на высокую антресоль. И видит око, да зуб неймет. Мужчины порхали вокруг жирными мотыльками, но никто не предлагал ничего лучше одноразовой встречи в ресторане со всеми вытекающими последствиями.

— Дура, — говорила мосластая Зойка, приехавшая вместе с ней «поступать». — Чего кочевряжишься? Подумаешь, потрахаться придется. Зато наверняка и за границу свозят, и деньжат отсыплют…

Лика только усмехалась. Предпочитая творчеству Дюма глянцевые журналы, она инстинктивно выбрала путь нахального гасконца, предпочитая «продаться подороже». Зойке такое точно не светило с ее-то лошадиной физиономией, громогласным хохотом и жуткими манерами. Глядя на подружку, Лика чувствовала себя невероятно аристократичной.

Знакомство с Алексеем было почти волшебством. Лика серьезно думала, что выиграла в лотерею. Еще не старый, приятный мужчина с жестким лицом и хищным взглядом легко купился на ее чары, и спустя каких-то десять дней Лика бросила только что приобретенную работу и переехала к боссу в качестве спутницы жизни. Теперь она могла позволить себе смотреть на подружек свысока и небрежно хвастаться новым шмотьем, украшениями и поездками за границу.

Первые полгода было именно так, а потом волшебная палочка феи дала сбой.

Выяснилось, что принц много и тяжело работает, а после трудового дня хочет полежать на диване и — что самое ужасное — пожрать. Причем не изысканные роллы или суши, которые Лика весело заказывала в ресторанах, а прозаический борщ, вульгарные жирные котлеты, а еще лучше — жареные ребрышки. Нанимать кухарку Алексей не собирался и преспокойно возложил обязанности по готовке на любовницу.

Как большинство современных девушек, воспитанных реалити-шоу, советами матерых хищниц, регулярно печатающихся в глянце, она думала, что может легко переделать мужика «под себя». Стервы из журналов наперебой утверждали: мужчина по своей сути примитивен, как младенец, и сделает все, стоит показать ему грудь. А уж потом из этого материала можно лепить что угодно, хоть вазу, хоть горшок.

Она следовала советам, но материал становился все черствее и черствее, и лепить из него почему-то не получалось. В последнее время Алексей вообще сильно уставал, возвращался с мешками под глазами, и Лика сокрушенно думала, что это пришла старость.

— Лешик, как ты вообще можешь это хотеть? — ужасалась она, когда разговор заходил о котлетах, а потом, подкатившись ему под бочок, вкрадчиво добавляла: — Хочешь, я роллы закажу? Или, может, сходим в ресторан? Мне Машка говорила, на Ермака открылся шикарный кабак. Даже лебеди плавают. Давай сходим, Леш? Поужинаем, а потом дома будет все, как ты любишь…

Последние слова она говорила с придыханием, блудливо играя глазами, и даже пальчиком шевелила по голому животу любовника, представляя, как его это заводит. Странно, но на сей раз почему-то ничего не сработало.

— Иди ты в пень, — невежливо ответил Алексей, не реагируя ни на тон, ни на точечный массаж. — Я сегодня весь день на стройке проторчал не для того, чтобы срываться и куда-то ехать. Ты можешь понять, что я устал, я хочу жрать, а потом я буду спать, потому что завтра мне вставать в пять утра и тащиться в аэропорт.

— Но, Леш, я же рассчитывала, что мы куда-то поедем, — обиженно всхлипывала Лика. — Мы и так нигде не бываем. Ты не понимаешь, как мне тоскливо сидеть и ждать, пока на твоей долбаной стройке закончатся все дела?

На самом деле Лика нисколько не страдала от его отсутствия, таскалась по магазинам, ходила в кино или кафе, сплетничала с подругами, но таковы были правила игры. Примитивный мужлан должен знать: она тоскует — и, естественно, компенсировать ей… неудобства.

— Я на этой долбаной стройке работаю, чтоб ты знала, — ехидно ответил Алексей. — Чтобы ты могла время от времени покупать себе всякую хрень. А если тебе скучно, иди работать.

— Работать?

Лика в ужасе захлопала ресницами. Нет, нет, только не работа! Ее глаза заволокло слезами, и она начала тихонечко подвывать, а потом и вовсе с ревом упала лицом в подушку, надеясь, что это жестокое чудовище не выдержит и начнет утешать свою милую. Алексей покряхтел пару минут, зло пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное и ушел на кухню.

— Мне дадут в этом доме пожрать или нет? — заорал он.

— Я тебе не служанка. Хочешь есть — сам и готовь, — приподняв голову, гордо сказала сквозь всхлипы Лика.

Алексей матерно выругался. Скоро на кухне загремела сковородка, а потом до ноздрей Лики донесся запах яичницы.

— И посуду за собой сам мой! — крикнула она, чтобы продемонстрировать, как сердита. На кухне снова что-то грохнуло.

«Ничего, дорогой, — злорадно подумала Лика, — ты ко мне сегодня еще подкатишь, попросишь сделать тебе приятно. И мы посмотрим, во что тебе это выльется»…

Лика долго строила планы, будучи уверенной в собственной силе. Она продумывала, как бы сделать его виноватым, потому что виноватый мужчина гораздо щедрее. Вот, например, жена заместителя Алексея ходит в шикарном полушубке из щипаной норки. Лике очень хотелось такой, потому в этот вечер она решила дуться изо всех сил.

Пока она, полулежа в пустой комнате, демонстрировала стенам свое настроение, на кухне вилка методично скребла по сковородке. Лика считала, что есть вот так — не комильфо. Отвлекаясь от этого ужасного звука, она представила, как хорошо будет выглядеть в новой шубке, прогуливаясь по улице от бутика к бутику. С неба будет падать снежок, а ее волосы, закрученные в салоне изящными локонами, будут струиться по серому меху и развеваться на ветру. Мужчины будут оборачиваться вслед, а женщины завистливо поджимать губы.

Красивая картинка. Лика вообще любила все красивое.

Алексей вернулся через полчаса и бухнулся рядом. Лика, полусидя в кровати, хмурилась изо всех сил. Скрестив руки на груди, она ожидала слов примирения, робких прикосновений, от которых собиралась отшатнуться с отвращением.

Вместо потока извинений Лика услышала храп.

Она пыталась воспитывать Алексея еще несколько дней: бродила по дому надутая, пулей вылетала из комнаты, когда туда входил он, демонстративно плакала у него на глазах и, естественно, ничего не готовила, ожидая, пока до этого чурбана дойдет: феи не занимаются домашним хозяйством.

Чурбан на ее действия никак не реагировал, ужинал привезенной с собой едой, а в постели до тела не дотрагивался, хотя его желание Лика чувствовала как никогда. Так что было непонятно, кто кого воспитывает.

Возможно, эта битва затянулась бы надолго, но жена зама — Алла Зуева, с которой Лика вела негласную войну, как Эллочка-людоедка с заносчивой Вандербильдихой, — выложила в Инстаграме несколько фотографий спортивной «Ауди», подаренной любящим мужем. Позабыв о ссоре, Лика за завтраком намекнула Алексею, что тоже хочет машину.

— Не заработала, — буркнул он, всухомятку жуя бутерброд. — У Витьки жена, между прочим, и на работу ходит, и детей воспитывает, и готовит лучше любого шеф-повара. Я тебе вчера деньги оставил, куда ты их дела?

— На маникюр сходила, — растерянно ответила Лика. — А что?

— Десять косарей на маникюр? Тебе что, египетские рабы золотыми ножницами его кромсали?

— Да что ты орешь на меня? — воскликнула Лика. — Что я тебе такого сделала?

Алексей раздраженно отодвинул чашку с чаем и зло сказал:

— То-то и оно, что не сделала. Ни хрена. Ты что, милая, думаешь, в сказку попала и сейчас павлины полетят? Хрена лысого!

— То есть я для тебя мало делаю? — прищурилась она, моментально обозлившись. — Ну так вперед и с песней, Леш. Я без машины обойдусь. А ты теперь сам себя развлекай, пока мозоли на руках не натрешь, понял?

— Как не понять, — кивнул он, и его голос Лике не понравился. — Только зачем же руки портить? Можно ведь нанять специально обученных людей. Дешевле выйдет, кстати…

Это было уже чересчур. Лика умчалась в спальню с рыданиями, надеясь, что этот грубиян поймет, как обидел ее, и придет извиняться, но вскоре дверь хлопнула. Грубиян ушел, даже не подумав просить прощения.

Прорыдав с полчаса, Лика еще долго лежала в постели. Старательно жалея себя, она уже поняла, что проиграла. Фее опалили крылья и разжаловали в посудомойки.

Оттягивать неизбежное и дальше было невозможно. Она нехотя встала и отправилась на кухню. Навыков готовки у нее не имелось, оттого курица была нарублена щедрыми кусками, словно ее взорвали, накрошить лук аккуратными кубиками вообще не вышло, но это простительные мелочи. Мучаясь от непривычного труда, Лика клятвенно пообещала отыграться.

Вечером Алексея ждали немудреный супчик и целая сковорода жареной картошки. И хотя суп был слегка недосолен, а картошка чуть-чуть подгорела, он поужинал. Правда, хвалить не стал, разве что в постели забрался на нее без всяких изысков и прелюдий.

Снизошел-таки…

Шубу он ей купил примерно через месяц, когда она впервые приготовила вполне съедобный кулинарный кошмар, почему-то называемый «мясом по-французски», который сама попробовать не отважилась.

На новогодней вечеринке Алексей похвастался, что Лика теперь заправский повар. Правда, прозвучали его слова с заметной издевкой, и Лика это услышала. Хуже всего, что это услышала и «заносчивая Вандербильдиха», стоящая рядом с бокалом шампанского. Алла покосилась на Лику и снисходительно попросила рецепт.

Это была не единственная неприятность. Чуть позже Лика услышала, как Алексей, изрядно пьяный, обсуждает ее с Виктором Зуевым, и в голосе любовника нет ни единой ноты восхищения.

— Я, конечно, понимаю, что она старается, но как вижу ее — и хочу прямо уе… с ноги. Ну как можно такой быть?

— Лех, девочка старается, чего ты? — успокаивал Виктор.

— Да знаю, но, блин, иногда это просто невыносимо, понимаешь? Не-вы-но-си-мо! Честное слово, я ценю, и все такое, но от ее стряпни я скоро заработаю либо гастрит, либо пищевое отравление. Ну как можно быть такой неумехой? Она ведь почти деревенская, от сохи… Ольга, бывало, с закрытыми глазами могла три блюда сразу приготовить, на автопилоте, и еще при этом консультации по телефону раздавать, помнишь?

То, что она, оказывается, от сохи, Лике не понравилось, поскольку она всеми силами старалась искоренить свое пролетарское происхождение. Скрытая высокой колонной, она прокралась ближе и прислушалась.

— Помню, Лех, — сказал Виктор с горечью. — Я все помню. Пироги ее эти… Алка моя, как ни пытается, не может такие сделать, чтоб во рту таяли…

— Куда все делось, Вить? — глухо спросил Алексей. — Это ведь кошмар какой-то, жить и все время сравнивать, правда? Скажи, кошмар, да?

Виктор благоразумно промолчал.

Сравнений с бывшей Лика не терпела, а ее саму ненавидела всеми фибрами души, и не только потому, что Ольга постоянно маячила на горизонте черной тучей. Спустя каких-то несколько недель Лика исполнила свое желание отомстить, но, к ее величайшему огорчению, сделать это чисто не получилось. И теперь бывшая жена Алексея знала то, чего знать не должна, и в любой момент все могло выползти наружу гремучей змеей, погубив надежды на счастливую жизнь.

 

По казарме в дикой панике носились ротный писарь и старшина, в то время как командир роты отдувался в штабе «на ковре» у комбрига. Шутка ли! С поста сбежал солдат, да не просто так, а с оружием и боекомплектом. До этого «на ковре» уже побывали начальник караула, дежурный по части и весь состав срочников, дежуривших вместе с рядовым Лыткиным.

Особисты, надзиравшие за обыском в казарме, мрачно рассматривали, едва ли не обнюхивали, каждую вещь дезертира, заглянув даже в футляр с зубной щеткой. Наконец старший, затянутый в камуфляж без знаков отличия, вошел в канцелярию и спросил у перепуганного писаря:

— Лыткин ваш давно письма из дома получал?

Звали старшего Андреем Волиным, но представляться он не стал. Во-первых, чести много, чай не начальство, а во-вторых, проштрафившиеся в таких случаях начинали суетиться, выбалтывая много лишнего.

Писарь, худой, бледный, с запавшими глазами, пожал плечами.

— Да какие сейчас письма? По журналу, конечно, можно глянуть, но… СМС мы не отмечаем, это же нереально…

Вытащив из ящика расшатанного стола тощую тетрадку, писарь быстро пролистал несколько разлинованных страниц, а потом, ведя грязным пальцем по строке, ответил:

— Давно. Последнее письмо датируется сентябрем. А, вот еще… Но это не письмо, а посылка. Да, точно, я помню, как включал его в список выходящих за пределы части. Но это тоже давно было, в октябре.

— Посылка? — заинтересовался Волин. — А где ее вскрывали? Здесь или на почте?

— Здесь, конечно. Они с дежурным ходили, тем еще жучарой… В смысле, при нем лучше было не вскрывать, как пить дать, переполовинил бы. Тем более что Лыткин тогда еще «душара» был…

— Список полученного есть?

— Не, — помотал головой парень. — Мы это не фиксируем.

— А посылки вскрывают в присутствии офицера?

— Да когда как, — ответил солдатик. — Если офицер на месте, то при нем, ну а если нету, значит, сами по себе.

— Тогда как было?

Писарь наморщил лоб, сдвинул на лоб форменную шапку и, почесав от усердия затылок, закатил глаза кверху.

— Вообще, если я правильно помню, посылку тогда тут вскрывали, на моих глазах. Да, точно, старшина проверял… Позвать?

— Зови, — хмуро приказал Волин и поглядел в окно.

Поясницу ломило, и спать хотелось невыносимо, верный признак повысившегося давления. Значит, скоро погода испортится. Организм всегда так реагировал на резкие перепады температуры или снегопад, что в феврале было делом привычным. Не сбеги из части этот урод Лыткин, Волин сейчас заперся бы в своем кабинете и продремал до обеда, а потом с чистой совестью пошел бы в служебную квартиру, наказав дежурному отвечать «Товарищ майор где-то на территории», завалился бы на диван и остаток дня пялился бы в телевизор.

До сегодняшнего происшествия делать особо было нечего, разве что план выполнять по поимке «расхитителей социалистической собственности», как говаривал незабвенный комик. А когда план выполнялся плохо, на склады отправлялись провокаторы с вкрадчивыми голосами, упрашивающие кладовщиков продать им камуфляж, топливо и продукты. Кладовщики, наученные опытом, на крючок ловились редко, разве что молодые и необстрелянные желторотики, и провокаторам приходилось идти дальше, выискивая продавцов стройматериалов и цветного металла. Рано или поздно нарушители находились. Что делать? Солдат всегда голоден и за бутерброд с удовольствием продаст все, что плохо лежит, включая Родину.

В канцелярию в сопровождении писаря вошел старшина, кряжистый мужик с красным лицом алкоголика, явно с похмелья, бросающий на своего подчиненного злобные взгляды, но Волин не обратил на это никакого внимания.

— Вы посылку Лыткина вскрывали? — спросил он.

Старшина скривился, точно у него болел зуб.

— Вроде бы…

— Так вроде бы или вскрывали?

— Ну, вскрывал. Так это когда было!

— Что ему прислали?

Старшина, как недавно писарь, почесал затылок, а потом раздраженно пожал плечами:

— Да не помню я. Наверное, ничего такого. Водки точно не было, иначе я бы отобрал и запомнил это… Вадька, что в посылке лежало?

— Жратва какая-то точно, — ответил писарь. — Кажется, еще носки шерстяные, сигареты… Но, действительно, ничего такого… А, мобильник был.

— Точно?

— Так точно, был. У него в учебке старый мобильник тиснули, ну, мать новый и прислала.

— Номер знаешь?

— Нет, но могу спросить. Кто-то из пацанов звонил по его сотовому, так что наверняка помнят.

— Давай, пулей! — гаркнул особист, и писаря тут же вымело за дверь.

Старшина недоверчиво посмотрел на Волина, а потом, нервно кашлянув, спросил:

— Что, пока никаких следов?

— Да где там… В поселке вашего бегуна не видели, на станции тоже. Может, прячется где-то на дачах или добрался до трассы и уехал на попутке.

— Кто бы его подобрал среди ночи?

— Кто угодно. У него четыре рожка с патронами. Остановил любую машину и укатил. А потом еще водителя грохнул. У него права были?

— Не знаю, — нервно ответил старшина. — Надо у Вадьки спросить. У него все записано.

— Ты, блин, старшина или хрен с горы, а? — не сдержался Волин. — Что ты вообще знаешь? У тебя солдат сбежал с полным боекомплектом, и, похоже, вся рота на писаре держится, а ты стоишь тут, яйца чешешь… Какого хрена этот Лыткин деру дал вообще? Что он представлял из себя? Ты хоть это знаешь?

— Да ничего он из себя не представлял! — заорал старшина. — Обычный парень. Такой же, как все! У меня их вон, сто пятьдесят человек, и каждые полгода новые. Мне всем в душу заглянуть?

— Хорошо бы. Потому что завтра этот обычный парень в прохожих начнет палить, а послезавтра ты без погон останешься, а то и под суд пойдешь.

— Ты меня не пугай! Поду-умаешь, сбежал один… Я-то при чем?

— Ни при чем… Где там твой писарь бродит? Время идет, надо торопиться, пока этот Лыткин дел не натворил… И хорошо бы найти его сегодня, потому как если он пошел через лес, то, скорее всего, живым мы его уже не увидим.

— Почему?

— Потому. Штормовое объявили.

 

Бывший муж опоздал и, когда Ольга наконец дождалась его звонка и спустилась вниз, посмотрел на нее так, словно это она пришла не вовремя. Против воли почувствовав себя виноватой, Ольга вспыхнула от раздражения, но не стала ничего говорить и полезла в машину. Глядя, как она устраивается на переднем сиденье, Алексей дернул бровями.

После смерти сына Ольга, если и случалось куда-то ехать вместе, никогда не садилась рядом с ним, даже когда приходилось путешествовать в компании и на заднем сиденье было неудобно. Не садилась и все тут, однажды даже попросила Виктора поменяться с ней местами. В зеркале заднего вида Алексей поймал недоуменный, осуждающий взгляд Аллы Зуевой и подумал: ну вот, эта тоже считает, что я — тиран, деспот и мерзавец. Так и ехали: мальчики впереди, девочки сзади.

Когда Ольга устроилась в кресле, Алексей с ходу брякнул, не подумав:

— Хорошо выглядишь сегодня.

— Спасибо, ты тоже, — автоматически ответила она, а потом добавила: — Не возражаешь, если я стану читать?

Это была вторая неожиданность.

Два прошлых раза Ольга лишь тупо смотрела в окно, молчала и если отвечала на какую-то реплику, то исключительно сквозь зубы. А сейчас, выудив из сумки планшетный компьютер, она вопросительно глядела на Алексея, точно от согласия или несогласия бывшего мужа зависит ее судьба.

Она моталась по разным городам, проводила семинары для студентов и бизнесменов, неплохо зарабатывая. В прежние, счастливые времена Ольга тоже порывалась читать в пути, но он никогда не давал ей этого делать. Алексей скучал в дороге и потому требовал, чтобы жена развлекала его беседой. Ольга сердилась, орала, что ей нужно готовиться к очередному семинару и из-за таких глупостей она опять просидит за лекциями всю ночь, но он был непробиваем. Она сдавалась, выступала в роли штурмана, рассказывала всякую ерунду, а однажды во время длительной ночной поездки они горланили песни по алфавиту. Ольга сама придумала эту игру, и ее правила были простыми: требовалось исполнить первый куплет или припев песни, начинающийся с определенной буквы.

То, что сейчас жена попросила у него разрешения, казалось чем-то из ряда вон выходящим.

Алексей дипломатично пожал плечами, но ответил довольно холодно:

— Читай на здоровье, что я — дорогу не знаю? Не в первый раз едем, небось.

Она чуть заметно поджала губы, и Алексей тут же поспешил исправиться:

— Новые лекции?

— Старые. Люди новые.

Теперь ее голос звучал как несмазанное колесо телеги, сварливо и неприятно. Ольга уткнулась в свой планшет и замолчала. Настроение моментально испортилось. Глядя, как она нервно елозит пальцем по дисплею, хмурится и бросает быстрые взгляды на дорогу, Алексей понимал, что до скандала рукой подать. Даже бриллианты на ее пальцах светились агрессивно, словно глаза злобных кошек. Атмосфера в салоне была просто грозовой. Чтобы разрядить ее, Алексей потыкал в кнопки магнитолы, и та моментально выдала оглушительный вой. Ольга поморщилась, но глаз от планшета не подняла.

— Тебе музыка не мешает? — спросил он.

— Нет.

— Я могу выключить.

— Да пусть играет.

Он прекрасно помнил, что Ольга всегда читала и готовилась к своим семинарам под музыку, под нее же строчила длинные статьи в экономические журналы, анализировала рынки и делала прогнозы стабильности, в которых Алексей ничего не понимал и поэтому пугался, когда она начинала с беззаботной легкостью жонглировать специальными терминами вроде сегментации потребителей или конкурентной разведки. И в том, что он до сих пор помнит, как она готовится к лекции, было нечто раздражающее, точно ему не все равно.

Наплевать.

Алексей сделал звук погромче и злорадно ухмыльнулся, заметив, как она снова поморщилась. Из динамиков доносился странный, мяукающий голос парня, который долдонил набор слов «самая любимая музыка… играет здесь» и то ли «не нужен алкоголь», то ли «мне нужен алкоголь». Смысла в этой песне не было ни малейшего, впрочем, как и практически во всех современных опусах. Алексей снова потыкал в кнопки магнитолы, разыскивая приемлемую радиоволну, и с удовольствием задержался на станции, транслирующей рок-хиты восьмидесятых и девяностых: живые, понятные, ставшие классикой.

Дорога на выезде из города была отвратительной. Машину занесло на повороте, и Алексей ожесточенно закрутил руль, едва не впечатавшись в сугроб. Ольга вцепилась в ручку над дверью и посмотрела на него со злостью.

— Куда ты так летишь? — прошипела она. — Мало тебе было?..

— Ты хоть под руку не лезь, — сердито сказал он. — Видишь — лед сплошной. Дурацкая это была затея, ехать…

Алексей тут же пожалел, что сказал то, о чем давно думал, и Ольга сразу тяжело и прерывисто задышала, как будто он ее ударил под дых.

— Я тебя ехать не просила. Могла бы и на поезде добраться. Или на автобусе. А ты мог бы сидеть дома со своей ненаглядной… Как, кстати, поживает наша молодуха? Всем довольна?

Сказано это было с нескрываемым ехидством, как будто ей тоже не все равно.

— Не жалуется, — хмуро ответил Алексей, а Ольга ядовито констатировала:

— Кто бы сомневался.

Теперь Алексею показалось, что яд пропитал все ее естество, и даже кожу, как кору дерева анчар. Надо было что-то сделать, дабы сбить эту спесь, и он небрежно произнес:

— Кстати, нам бы поговорить кое о чем важном. Не самый удачный момент, конечно, но, в принципе, какая разница? Не ехать же к тебе, в самом деле, из-за всего этого…

— Действительно. Зачем утруждаться? — хмыкнула Ольга. — Силы надо экономить. Тем более что дома такая… краля.

«Кралю» она не просто проговорила — выплюнула, злобно, наотмашь, как пощечину.

— Прекрати себя вести как конченая сука! — рявкнул он. — Я серьезно поговорить хочу!

Ну вот, сорвался-таки… От крика в салоне даже зазвенело. Ольга положила планшет на колени и сказала:

— Я вся внимание.

Несмотря на серьезный тон, в ее голосе по-прежнему слышалась издевка. Алексей бросил на Ольгу косой взгляд и нехотя произнес:

— Знаешь, так дальше продолжаться не может.

— Как?

— Так. Возможно, тебе это неприятно, но мы должны друг друга освободить. У меня другая жизнь и… все такое. Оль, нам надо развестись официально.

— Почему ты считаешь, что мне это будет неприятно? Хочешь развестись? Давай, действительно, чего тянуть?

Ольга произнесла свои слова ровным тоном, показывающим, как мастерски она владеет ситуацией, да и вообще, ей все равно, останутся они официальными мужем и женой или все-таки выпорхнут из разоренного гнезда в разные стороны. Только Алексей хорошо знал, в каких случаях жена напускает на себя такой равнодушный вид, и это тоже раздражало.

— Давай, как вернемся, сразу сходим?

Ольга согласно кивнула и снова уставилась в планшет. Алексей искоса наблюдал за женой, отметив, что она ни разу не перевернула виртуальную страницу, а ее взгляд неотрывно устремлен в одну точку.

 

На кладбище, естественно, не было ни души.

Дорогу замело, и после безуспешных попыток добраться до места с комфортом они бросили машину в сугробе и пошли пешком, по колено в снегу. Алексей периодически оборачивался на оставленный «BMW», словно опасаясь, что кладбищенские воры выскочат из-за скособоченной часовенки и украдут авто. Ольга брела впереди в своих высоких сапогах, слишком тонких для таких прогулок. Алексей даже привычно рассердился и открыл рот, чтобы отругать ее. Ведь каждый год повторялось одно и то же, можно было подобрать обувь более подходящую. Сейчас промочит ноги и простудится, а ей еще на лекции ехать…

Алексей оборвал нелепые мысли: теперь это его не касается. Они — чужие люди, которые скоро разведутся и будут жить каждый сам по себе. Скорее всего, эта совместная поездка на кладбище тоже последняя. В следующем году они приедут порознь.

Интересно, как она это себе представляет? Машины у Ольги нет. Поездом? Автобусом? Или все-таки попросит его подвезти? Если он разведется с ней и женится на Лике, та точно не потерпит подобного, закатит скандал на законных основаниях.

В последнее время скандалы учащались, и это начало его… утомлять.

Пока он жил с Ольгой, ничего такого не случалось. Нет, они, естественно, ругались, иной раз даже до хрипа, а однажды, когда сын был еще маленьким, всерьез поцапались из-за того, что Алексей забыл приехать на утренник в детский сад. Ольга считала, что это очень важно. Ребенок спал, и ссориться пришлось на кухне, яростным шепотом, что придавало ситуации некий комизм. Однако они самозабвенно забрасывали друг друга самыми восхитительными оскорблениями, изобретая все новые и новые слова, пока не начали смеяться, с глухими всхлипываниями и подвываниями, так им стало весело.

Ругаться с Ликой не было ни весело, ни интересно. Ей не хватало ума парировать его неуклюжие наезды, столь же элегантные, как бульдозер, и она спустя пару минут падала лицом в ближайшую подушку, начиная рыдать. Часто — довольно фальшиво, и тогда он оставлял ее в покое. Далее по правилам следовало извиняться и дарить какую-нибудь безделушку, но скоро Алексей понял, что в таком случае Лика будет дуться по поводу и без, и прекратил утешать ее. Так что теперь, потеряв козыри, она мучилась в этом театре одного актера, оставшись без благодарной публики.

У могилы Ольга притихла. Пока он прихваченной из машины щеткой сметал снег с невысокого холмика и скамейки, она, хотя толку от этого не было, стала тереть тряпкой камень, особенно тщательно водя по застывшей в мраморе детской рожице, смахнула покрасневшей от холода рукой слезинку. Разложив на могилке конфеты, игрушечные автомобильчики, Ольга вынула из сумки маленькую лампаду, зажгла свечу, придвинув ее поближе к камню, и только после этого уселась на холодную скамью. Алексей продолжал стоять, оглядываясь по сторонам.

Из-за снега могила была какая-то пустая, не такая, как весной, и небольшой куст шиповника, распускающийся ближе к июню махровыми цветами, выглядел куцым. К тому же кто-то его изрядно обломал еще в прошлом году, не боясь израниться о колючки. Ольга потом его выхаживала, подвязывала, но прижился куст или нет, сейчас понять было невозможно.

— Кто теперь этими машинками играет? — глухо спросила Ольга.

— Что?

— Говорю: каждый год по два раза привожу сюда машинки. А приезжаю — нету. Кто-то ведь их собирает.

— Бомжи кладбищенские, кто ж еще.

— Да понятно. Просто грех ведь с кладбища что-то брать и домой приносить.

— Так они не домой, — раздраженно сказал Алексей, с неудовольствием заметив, что за часовней мелькнул размазанный силуэт в каком-то тряпье. — Ты же сюда каждый раз полмагазина притаскиваешь. Вот они потом соберут — и на сивуху поменяют.

— Все равно грех, — упрямо сказала Ольга. — И не к добру это.

— К добру, не к добру… Чего ты тут рассуждать вздумала? Если не нравится, что машинки забирают, — не привози. Толку-то в этом все равно никакого…

Алексей сообразил, что ступил на опасную территорию, и даже дыхание затаил, ожидая, что Ольга обрушится на него с гневом, но она лишь вяло произнесла:

— А мне так легче. Знаешь, как в Ирландии. Там жители выставляют молоко на крыльцо, чтобы умилостивить лепреконов или гномов каких… Если утром блюдце пустое, значит, гномы довольны. Я сюда приезжаю и, когда вижу, что машинок нет, думаю: ну, наверное, он взял, играет там…

Теперь ему стало по-настоящему плохо. Горе, затаившееся внутри, прыгнуло, раздирая когтями сердце. Алексей отвернулся, сделал вид, что поправляет замок на сапогах, а потом незаметно взял пригоршню снега и сунул в рот.

Зубы моментально свело от холода, и это его отрезвило.

— Оль, поедем, — сказал он. — Погода портится.

Ольга послушно встала, наклонилась к камню и поцеловала холодное мертвое лицо, а потом побрела к машине. Алексей последовал за ней. У машины он обернулся и злобно зыркнул на шмыгнувшую к могилам фигуру в драной куртке.

Вот, значит, как? Падальщики проклятущие… Хоть бы пару минут для приличия выждали…

Алексей весь подобрался и уже хотел было броситься назад, набить морду этому спешившему поживиться маргиналу, выпустив злобу вместе с чужой кровью, но Ольга, заметившая его движение, сухо сказала:

— Не надо. Пусть.

В бешенстве Алексей рванул с места так, что из-под колес полетели комья снега. Ему тоже вдруг стало жалко детских машинок, которые не успели толком остыть на снегу. Сейчас их соберут в грязные карманы, а потом куда? Не бог весть какая ценность. Не водка, не сигареты. На могиле Ольга не оставляла никакой еды, кроме конфет, даже в родительский день, а ими разве наешься? На закусь только…

Впрочем, нищие не выбирают…

Всю обратную дорогу оба мрачно молчали, думая о своем. Ольга даже не пыталась читать, смотрела в окно на пролетавшие мимо дома, заправки и магазины. Планшетник так и остался в сумке.

Недалеко от выезда из города Алексей свернул к небольшому придорожному кафе.

— Ты вроде бы торопился, — равнодушно произнесла жена.

— Поесть надо, — хмуро сказал он, припомнив съеденные несколько часов назад бутерброды. В животе было тяжко от притаившегося горя, которое просто необходимо залить чем-то горячим. И хорошо бы водкой, но нельзя, ехать еще больше пяти часов… Алексей посмотрел на бывшую жену, и она строптиво ответила:

— Я не хочу.

— Зато я хочу. Можешь в машине посидеть, не обижусь. Сортиров, кстати, по дороге уже не встретится.

Припарковавшись у кафе, он вышел, не оглядываясь, будучи уверен: она не останется в машине и пойдет следом.

Ага!

Дверь хлопнула. Пошла все-таки. Не поворачиваясь, он вытянул руку и нажал на кнопку включения сигнализации.

В кафе было пусто, темно, из динамиков лился страдающий голос кумира восьмидесятых, который заунывно мечтал о некоей женщине. Выбрав столик подальше от колонок, Алексей скинул дубленку и уселся, не дожидаясь, пока к нему присоединится Ольга. Она подошла, бросила на стул шубку, поставила сумку и отправилась в туалет. Вернулась довольно быстро и тут же принялась брезгливо вытирать руки салфетками.

Толстая официантка выплыла из глубины зала, небрежно положила на стол запаянное в пленку меню и удалилась, без особого интереса наблюдая за ними из-за стойки.

Выбор был небогатым. Из горячего имелись лагман и плов. Не сговариваясь, они заказали первое, а потом синхронно отвернулись в стороны, стараясь не смотреть друг на друга. Алексей положил руки на стол, но столешница была отвратительно липкой, и он торопливо переместил руки на колени, как школьник. Ольга смотрела в стену и бездумно вертела на пальце кольцо.

— Я, наверное, к тебе завтра приеду, — сказал он. — Часов в десять. Дома будешь?

— Да. А зачем?

— Затем. Мы вообще-то на развод собрались подавать, или ты забыла уже?

— Нет, — усмехнулась Ольга. — Интересно просто.

Когда Ольга пыталась изобразить презрение, то страдальчески изгибала одну бровь и кривила рот, думая, что он не видит ее фальшивости. Но Алексей все замечал еще тогда, в прежней жизни, умиляясь и восторгаясь своей прозорливостью, а сейчас, когда жена скорчила физиономию, это вызвало ужасное раздражение.

— Что тебе интересно?

— Ну… Три года жил, не парился, а сейчас вдруг приспичило. С чего?

— Тебе какое дело? — обозлился Алексей. — Или ревнуешь?

— Конечно, — фыркнула она. — Мне же абсолютно нечего больше делать.

Официантка поставила перед ними плохо разогретый лагман, чай и пару булочек. Ольга поковыряла в тарелке вилкой и вдруг рассмеялась.

— Чего ржешь? — буркнул Алексей.

— Да так… Представила, как ты ей сообщишь о нашем разводе, а она тут же начнет обзванивать своих подружек: «Ниночка, ты щас умрешь! Тарасов бросил свою кикимору, и завтра мы улетаем в Гагры!» Хочешь в Гагры, Леша?

Подперев голову рукой, Ольга снова растянула губы в ядовитой усмешке.

— Не хочу, — хмуро сказал он.

— А что так?

— Ничего. Отвяжись. Ешь свой лагман.

— Да не могу я эту дрянь есть.

— Ну, чай пей. Молча желательно. Нет у меня настроения с тобой разговаривать.

— Не разговаривай, — милостиво разрешила Ольга.

— Спасибо большое.

— Не за что. Кушайте. Не обляпайтесь.

Алексей швырнул вилку на стол и дернул с вешалки дубленку.

— Все, поехали.

— А чего ж так скоропостижно? — притворно изумилась Ольга. — И харчи вон все остались.

Он зачем-то посмотрел на тарелку с невкусным лагманом и рассвирепел еще больше.

— Наелся я. Поехали. Чем скорее вернемся, тем лучше для нас обоих будет.

— Чего это?

— Ничего. Бесишь ты меня. Того и гляди не сдержусь…

Слава тебе господи, что это — в последний раз! Никаких больше совместных поездок! Никаких мук! Не надо терпеть эту вялотекущую, как заразное заболевание, ненависть, быть спокойным и понимающим. Не оборачиваясь, Алексей направился к выходу. Ольга скупо улыбнулась официантке, а потом, вздохнув, стала одеваться.

Когда она вышла, Алексей стоял у машины, прижав телефон к уху, с красным от злости лицом. Он еще несколько минут слушал, что говорил ему невидимый собеседник, а потом, заметив жену, торопливо отключил мобильный, сел за руль и хмуро приказал:

— Пристегнись. Ехать надо срочно.

— Пожар, что ли? — равнодушно спросила она.

— Угу, — ответил Алексей с яростью. — Пожар.

 

После того как автомобиль Алексея выехал со двора, Лика бросилась на диван, уткнулась лицом в подушки и разрыдалась без особого энтузиазма. Ей казалось, что двери вот-вот откроются, и жестокий Тарасов увидит ее, несчастную, погладит по голове и страстным шепотом пообещает все, что угодно. В сериалах и реалити-шоу события разворачивались именно так. В самый ответственный момент по команде режиссера появлялся принц с букетом наперевес, становился на колени и начинал говорить с лихорадочной страстью, что именно она — звезда всей его жизни, за которую стоит умереть…

Лика считала, что за нее очень даже можно умереть. А то, что режиссер до сих пор не дал команду принцу, так это досадное упущение. И вообще, в собственной жизни нет лучшего режиссера, нежели ты сам. Потому Лика еще пару минут старательно давила из себя слезы, но поскольку двери так и не открылись, дальше страдать было уже глупо и бессмысленно, хотя жалеть себя она могла до бесконечности.

Никто не оценит. Какая жаль!

Мерзкая Вандербильдиха Зуева как-то разразилась хохотом, услышав от Лики эту самую «Какую жаль». Сучка высокообразованная! Можно подумать, что Лика не знала, как правильно говорить. Совсем фишку не рубит! И Леша такой же отсталый, не понимает, что молодежь мыслит совершенно по-другому, говорит иначе, да и, вообще, отличается более живым воображением и манерой общения. Зуева небось считала Лику полной идиоткой, даже не подозревая, насколько она умна.

Впрочем, это даже к лучшему. Выставлять ум хорошо по телевизору, в каком-нибудь интеллектуальном шоу, когда на табло вспыхивает пять вариантов ответа, а на кону стоят десять миллионов рублей. Ответишь неправильно, и деньги летят в мусорную яму.

Пострадав для проформы еще пару минут, Лика встала, тщательно оглядела свое лицо в зеркале, вынула айфон и сделала несколько снимков, а затем, снабдив их трогательной подписью «Печалька», выложила в Инстаграме. А что? Пусть знают, как она переживает. Сейчас все френды увидят обновление статуса, а потом в Твиттере посыплется град вопросов, что с ней и почему она так грустна? Можно ответить что-нибудь соответствующее моменту, вроде «Мой любимый уехал, я тоскую» и снабдить это каким-либо стишком, скачанным из Интернета.

Леша вообще не хотел демонстрировать их личную жизнь, отворачивался, когда она пыталась запечатлеть их вместе, оттого почти на всех фото, где ей удавалось снять их вдвоем, у Тарасова было злое и перекошенное лицо. Френды над его нежеланием фотографироваться подхихикивали, комментируя снимки, и прозрачно намекали, что Алексей со своей набыченной физиономией похож на раненого бульдога.

По большому счету, Тарасов ей даже не особенно нравился. Слишком уж он был скучным, правильным и суровым, никогда не поддерживал ее планов, а если и снисходил до них, то всегда с таким кислым видом, словно лимонов наелся. Развлечений не признавал, на Мальдивы свозил лишь раз, да и то десять дней пролежал на пляже кверху животом, сытый и ленивый, словно тюлень. И вообще поездкам предпочитал дачу друзей, шашлыки, рыбалку и пиво — тот немудреный крестьянский запас удовольствий, который Лика презирала всей душой.

Ей хотелось другого. Прелестей международных перелетов, беспошлинных товаров дьюти-фри, пальм и солнца, особенно солнца, такого долгожданного в их стране, где зима длится почти девять месяцев. Ну или почти девять, потому что какая это весна, если снег, бывает, не сходит до мая, а в октябре ложится на землю уже до весны. Будь ее воля, она заставила бы Тарасова приобрести виллу в солнечной Италии и летала бы туда при каждом удобном случае.

На виллу ему бы хватило. И чего Алексей ютится в квартире, когда может позволить себе коттедж? Не понять этих богатеев с их причудами и закидонами. Какой ей прок от его работы, если полученная прибыль не тратится на нее любимую, а приумножается вкладами в дело, в скучные биржевые операции и прочую финансовую муру, в которой Лика совершенно не разбирается?

Она терпела только потому, что Алексей более-менее обеспечивал ей ту жизнь, к которой Лика стремилась. К тому же требовательная красавица очень надеялась, что, приобретя официальный статус мадам Тарасовой, получит то, чего ей так недоставало: деньги и право голоса. И вот тогда весь мир падет к ее ногам. Что до Алексея с его скучной работой и такими же скучными друзьями, то пусть он делает, что хочет. На долю Лики удовольствий хватит.

Стоило ей подумать об удовольствиях, как телефон призывно зачирикал, замигал панелью. Услышав мелодию, Лика радостно улыбнулась, схватила трубку и произнесла томным голосом:

— Привет! А я только собиралась позвонить.

— Ну что, уехал Алексис? — хихикнул голос из динамика.

— Да, — фыркнула Лика. — С бывшей своей, как всегда. Скорбеть и плакать. Дурдом «Солнышко», не иначе.

Голос вздохнул.

— И как ты это терпишь?

— Из последних сил, — рассмеялась Лика. — Хотя, не будь тебя, я бы давно сорвалась и высказала все, что думаю и о нем, и об этой хреновой монашке.

— Встретимся сегодня?

— Конечно.

— Как обычно, у тебя?

— Естественно, — фыркнула Лика. — У тебя-то, как всегда, полон дом. А мне не хочется спешки. До вечера его точно не будет, так что мы можем себе позволить не париться.

— Тогда я выезжаю, — обрадовался голос, а потом добавил с ядовитым смешком: — Бедный Алексис, бедный-бедный лошара Алексис!

 

Первое время Ванька бежал со всех ног, толком не соображая, что делает и куда несется. Остановился, только когда в боку закололо, а остановившись, огляделся.

Вокруг было темно и страшно.

Забор воинской части остался далеко позади, за лесом, отгораживающим ее от железной дороги и поселка. Где-то там, за мрачными елками, стуча колесами, шли поезда. Ванька, тяжело дыша, согнулся пополам, упершись ладонями в колени.

И что делать дальше? Бежать? Или все-таки вернуться, пока не хватились? А может, его уже разыскивают?

Сперва, конечно, обшарят караулку, хотя там все на виду, но мысль, что вооруженный солдат дернул через забор, вряд ли придет в голову сразу. Будут искать в казарме, затем по окрестностям и только потом заметят цепочку следов, ведущих к дыре в заборе. Хотя, может, и не заметят. В самоволку ходило много народа, иной раз и сами прапора с офицерами, ленясь прогуляться до проходной, вылезали наружу через дыру. Но, так или иначе, к утру поднимется переполох, а до него — Ванька вытянул руку и, с трудом отогнув плотный рукав тулупа, поглядел на часы, вшитые в самодельный камуфляжный ремень на липучке, — всего ничего, каких-то три часа. И тогда начнется…

Вернуться или нет?

Деревья все качались на ветру, как привидения. Ваньке было страшно и жарко. Тулуп не предназначен для бега, как и длинные валенки, но, по крайней мере, в них не холодно. Утерев ледяной пот со лба, Ванька затравлено оглянулся назад. Не возьми он с собой автомат, вернуться можно было бы без потерь. Подумаешь, самоход. Можно было оправдаться желанием купить в ларьке на станции сигарет. Автомат — это статья, трибунал и срок.

Ах, Анька, Анька, все из-за тебя, суки…

Ваньке вдруг показалось, что со стороны части доносится какой-то глухой шум, и он в панике прыснул в сторону, как заяц, потерял равновесие и упал в сугроб, выронив автомат. Замерев, вытянул шею, вглядываясь в чернильную тьму.

Показалось?

Вытащив автомат, он поднялся, отряхнул снег и, решительно закинув оружие на плечо, зашагал прочь от части. Какая теперь разница? Все равно трибунал. Надо убраться как можно дальше. Дойдя до шоссе, перерезавшего тропинку к станции, Ванька остановился и задумался. Сюда побегут первым делом. Укрыться негде, на станции даже здания вокзала нет, простой перрон. Кабы не зима, можно было б отсидеться в кустах, дождаться электрички, но первая придет только в шесть, а с утра там уже примется сновать патруль, разыскивая дезертира. А еще эта одежда… Все сразу вспомнят солдата в тулупе, да и автомат деть некуда.

До соседнего поселка Ванька дошел как раз к утру, то и дело поправляя ремень «калашникова» на плече. Ствол, стоило ускорить шаг, ощутимо долбил по спине, но едва парень притормаживал, как паника начинала душить его спазмами. Впереди уже то тут, то там загорались окна. Люди просыпались, готовясь идти на работу. Ванька остановился на дороге и заплакал.

И что? Куда теперь?

В казарме скоро проснутся пацаны под крик дневального, а потом выбегут на зарядку. Три круга по стадиону и обратно, потому что по графику их рота первой идет на завтрак. А там дадут кашу, если повезет, то рис или гречку, а еще хлеб, ломтик черного и ломтик батона с толстой таблеткой масла, и жиденький чаек. И всего будет как всегда мало, поэтому входящие в столовую всегда завидуют тем, кто уже ест, а позавтракавшие смотрят на тех, кому лопать только предстоит.

«Хорошо им!» — с ненавистью подумал Ванька.

Позади мигнули яркие фары. Машина, подпрыгивая на ухабах, догоняла Ваньку. Он всхлипнул, вытер лицо обледенелой рукавицей, а потом, сдернув с плеча автомат, вышел прямо на дорогу.

 

Водитель все время нервно поглядывал в зеркало, и Ваньку это немного раздражало. Вольготно расположившись на заднем сиденье старенького потрепанного «Москвича», он то и дело вскидывал кверху ствол автомата. Ремень с железным креплением бренчал, водитель начинал жмуриться и косить глазами в разные стороны, словно испуганный заяц. От его паники Ваньке становилось веселее.

В салоне душно пахло котлетами и водкой, хотя от котлет уже ничего не осталось, а из бутылки Ванька то и дело отхлебывал, морщась от горечи и отвращения. Водка успела нагреться и на вкус была пакостной, но хмель уже забирал, размазывая недавний испуг. Подумать только, кого он испугался…

Выйдя на дорогу, он был готов увидеть целую колонну, снаряженную комбригом, вооруженных, опасных, безжалостных людей, и, чувствуя, как сковало от ужаса сердце, приготовился стрелять, хотя не видел в этом ни малейшего смысла. Без трупов, без пальбы, с полным боекомплектом он еще мог сдаться, но из-за паники Ванька совершенно не мог соображать. В голове крутилось дикое желание поднять ствол и выпустить весь рожок в приближающихся охотников. Однако он быстро понял по свету фар, что к нему едет не армейский грузовик, а легковая машина.

Подняв автомат, Ванька вышел прямо на середину дороги. Автомобиль, завиляв от бровки к бровке, остановился в десяти метрах. Не опуская оружия, Ванька подошел ближе.

За рулем сидел мужчина забитого, интеллигентного вида, лет тридцати пяти, тощий, бледный, в плохонькой куртке и косо сидящих на носу очках. Ванька тихо постучал стволом по стеклу, и водитель начал его торопливо опускать.

— Что-то случилось, да? — нервно спросил он срывающимся на писк голосом. — Учения, да? Вам права показать, да?

— Да, да, — зло бросил Ванька. — Балда! Куда едем?

От сурового тона водителя перекосило, и он, пугливо косясь на маячивший перед ним ствол, начал заикаться и блеять что-то невразумительное, но слушать это было некогда. Ванька отступил назад и подергал ручку задней двери. Та оказалась заперта.

— Дверь открой! — сухо велел Ванька.

Водитель икнул:

— Зачем?

— Затем. Досмотр машины. Открыл, я сказал! Быстро!

Водитель вдруг затрясся еще сильнее и начал мотать головой. Сообразил, видимо, что вовсе это не дорожный патруль и осмотром тут не пахнет. Не дожидаясь, пока того захлестнет паника, Ванька ткнул его дулом автомата прямо в щеку.

— Ты, ушлепок, меня не слышишь? Я что сказал? Быстро дверь открыл! А то я сейчас тебе полбашки снесу!

Водитель неловко повернулся и вытянул вверх кнопку блокировки. Ванька открыл дверь и, неуклюже поднимая ноги в высоких валенках, с трудом втиснулся в машину. Негнущийся тулуп и автомат очень мешали.

Все время, пока он, пыхтя, как Винни-Пух, устраивался у соседней двери, водитель сидел неподвижно, напряженно поглядывая на Ваньку в зеркало.

— Так куда ты едешь? — повторил тот свой вопрос.

— В Корнеевку, — дрожащим голосом сказал водитель. — Это тут, недалеко.

— Зачем?

— К теще. Болеет теща-то… Вот жена котлет навертела, лекарств набрала, ну и отправила меня с утра пораньше, а то мне вечером в ночную…

Последнюю фразу водитель произнес чуть ли не доверительным голосом, словно своему, и это Ваньке не понравилось.

— Значит так: слушай новую установку. В Корнеевку мы не едем, а отправляемся в город.

— Как — в город? — испугался водитель.

— Так. Отвезешь меня и потом можешь дуть на все четыре стороны, понял?

— А теща как же? Она болеет, и жена ей позвонила… Ждет ведь теща-то…

— Не сдохнет твоя теща, — грубо сказал Ванька. — ЦеУ получил? Вот и выполняй! И это… дай-ка сюда свой мобильничек.

Водитель трясущейся рукой вытащил из кармана телефон и тут же уронил его на пол. Видимо, направленное в затылок автоматное дуло бедного мужика невероятно нервировало.

Вот лошара! Ванька фыркнул, и в тишине салона это прозвучало хуже выстрела.

Получив телефон, он сунул его в карман, и приказал:

— Поехали. Чего стоим-то?

— А вы стрелять не будете?

— Ты меня не беси, тогда не буду. Давай-давай, время идет…

«Москвич» неохотно, рывком двинулся с места и, постепенно набирая скорость, поскакал вперед. Несколько минут водитель еще поглядывал на пассажира, но потом, слегка успокоившись, сосредоточился на дороге. Ванька тоже расслабился и даже автомат опустил. В воздухе витал густой мясной дух. В животе вдруг заурчало. Ванька вспомнил, что последний раз ел на ужине, в восемь вечера, и торопливо наклонился вперед. Увидев на переднем сиденье набитый пакет, быстро перетащил его к себе. Водитель дернулся было, но все же благоразумно промолчал.

Полиэтиленовый мешок с лекарствами Ванька небрежно бросил обратно на сиденье, а вот пластиковый контейнер придвинул ближе и, нетерпеливо матерясь, стал отдирать тугую крышку. Сорвав ее, он схватил большую, еще теплую котлету и с наслаждением откусил половину. Котлета провалилась внутрь, рухнув в желудок тяжелым комом. Застонав от удовольствия, Ванька доел ее и даже жирные пальцы облизал. От водителя с его интеллигентным, если не сказать перепуганным, лицом он не ждал подвоха. Сразу было понятно, что тот рохля и трус. Вон, теще жратву везет. Настоящий мужик на его месте послал бы тещу лесом вместе с ее болячками, а этот… наверняка подкаблучник. Таких нисколько не жаль.

Сидеть в тулупе было жарко. Аккуратно, готовый в любой момент вновь поднять автомат, Ванька вытащил руки из рукавов, и, сняв тяжелую овечью шкуру, остался в одной подстежке от бушлата. Под нервные взгляды водителя он съел еще две котлеты, а потом опять полез в пакет. На дне лежала початая бутылка недорогой водки, успевшей нагреться. Открутив крышку, он хлебнул прямо из горлышка, морщась от отвращения.

О, как шибануло! Ванька часто задышал, вытер рукавом выступившие слезы и торопливо откусил от последней котлеты, а потом снова отхлебнул из бутылки, чувствуя, как в животе разгорается подзабытое за полгода службы пламя.

Водитель протянул руку и включил магнитолу, откуда грянуло что-то непонятное, классическое, с трубами и скрипками, совершенно неинтересное. Ванька вздохнул: чего можно ждать от вшивого интеллигента? Явно не «Бутырки» с их мужественными песнями про тюрьму, зону и тоску по родному очагу. Вечерами парни собирались в красном уголке и включали «Радио Шансон», где частенько передавали вот такое, со слезой, исполняемое хриплыми голосами. После этого тоска усиливалась неимоверно, как сейчас. Чтобы заглушить ее, Ванька сделал еще один глоток.

— Вы бы не налегали так на водку, — нервно сказал вшивый интеллигентишка, крутивший баранку.

— На дорогу смотри, чухан, — невежливо посоветовал Ванька. — А то щас как шмальну в затылок, и все, кабзда котенку.

От тепла и водки его разморило, потянуло в сон. Свернув тулуп пополам, Ванька притулил его к дверце и разлегся на сиденье, не забывая поглядывать на дорогу: а ну как объявится непредвиденный гаишник или того хуже — облава? Но дорога, петлявшая и словно придавленная лесом с двух сторон, была пуста. С темно-серых небес летел снег. «Москвич» покачивало, двигатель сыто урчал, и эти звуки и движения убаюкивали Ваньку. АКС в руках становился все тяжелее и тяжелее, как и веки, норовившие захлопнуться.

Он таращил глаза изо всех сил и вроде бы даже не спал, но почему-то серое небо за окном сменилось синим, а потом Ванька увидел знакомую улочку, старый домик у реки, гордо называемый дачей, грядки, цветущее рапсовое поле и даже пчел, гудящих над желтыми цветами. Через секунду он сам раскинул в стороны руки, как крылья, и сделал пару движений, моментально оказавшись в небесах. И там, наверху, откуда земля виделась как на ладони, было невероятно тепло и спокойно. Во сне Ванька уронил АКС на пол, повернулся на бок и даже палец в рот засунул, словно младенец.

Порывом холодного ветра его сдуло с неба, швырнуло вниз. Ванька вздрогнул и открыл глаза, не понимая, где находится.

«Москвич» не двигался, водительская дверь была распахнута настежь. Очкастого ботана за рулем не оказалось. Мотор не работал. Ванька подскочил и глянул на приборную доску, а потом, обнаружив, что ключей в замке зажигания нет, посмотрел сквозь лобовое стекло вперед.

Очкастый улепетывал так, что любо-дорого было глядеть. Ванька зло ухмыльнулся и даже хотел выйти, пальнуть вверх для острастки, но потом сквозь снежное марево увидел еще кое-что и матюгнулся сквозь зубы.

Очкарик бежал не абы куда, а к вполне конкретной цели — к торчащей у обочины патрульной машине. Расстояние между водителем и грядущими Ванькиными бедами неуклонно сокращалось. Схватив автомат, парень вывалился наружу и помчался в противоположную сторону, к ближайшему перекрестку. Выбрав направление наугад, он бежал, неуклюже перебирая ногами в огромных валенках, и, только скрывшись за голым кустарником, упал в снег, переводя дыхание. Сняв АКС с предохранителя, Ванька навел ствол на дорогу, с яростью подумав, что в машине остался тулуп, и если он не предпримет каких-то решительных действий, то его дальнейший путь будет очень недолгим.

 

Гаишник, закутанный по самые брови, тормознул их у выезда из города и решительно завернул обратно.

— Штормовое предупреждение, — сурово возразил он в ответ на ор выскочившего из «BMW» Алексея. — Никого из города не выпускаем.

— Да какое штормовое? — возмутился Алексей. — Подумаешь, снежок идет. Я же не пешком иду.

— Не положено, — снова возразил гаишник. — Переждать надо, пока буря пройдет. Ночью еще и мороз обещали. Так что, граждане, разворачивайте свою таратайку и обратно в город. Понятно вам?

— Понятно, командир, — сказал Алексей, а потом вкрадчиво добавил: — Может, перетрём? Мы реально торопимся. Вот так уехать надо… Давай договоримся, а?

Он многозначительно продемонстрировал открытый бумажник. Гаишник опустил взгляд, оценивая его толщину, а потом, подхватив Алексея под локоток, потащил в сторону. Ольга проводила их взглядом и покачала головой.

— Конец света, — фыркнула она.

Бывший муж вернулся через двадцать минут, злой, надутый, и, развернув машину, рванул обратно в город.

— Не договорился? — саркастически осведомилась Ольга.

Алексей пробурчал что-то нечленораздельное.

— Что-что?

— Ничего. Достала ты меня за сегодня, — рявкнул он. — Вы все меня достали!

— Смотрите, какой нежный! — фыркнула она. — Ну так отвези меня на вокзал, я поездом доберусь и освобожу тебя от своего присутствия, раз уже невмоготу.

— А я? Тоже поездом? — спросил Алексей, скорчив рожу. — Прицеплю тачку впереди паровоза и — по рельсам?

— Да делай что хочешь, — раздраженно отмахнулась Ольга. — Довези хотя бы до ближайшей остановки, я выйду и оставлю тебя в покое.

Вместо ответа Алексей вдруг резко свернул с дороги в узкий проулок, а потом и вовсе углубился в зону лесопосадок, отгораживающих город от шоссе.

— Ты что? — испугалась Ольга.

— Ничего. Я что, зря штраф заплатил? — сказал он. — Тут объездная дорога. Правда, далековато, но там точно никто не остановит. Уж лучше сегодня выбраться и покончить со всем раз и навсегда.

— Тарасов, не надо…

— Надо!

— Леш, там неизвестно какая дорога. Когда ты в последний раз здесь ездил? Может, впереди вообще снегом все заметено.

— Нормальная там дорога, — раздраженно ответил он. — И снега немного. Видишь, как все утрамбовано? Ездят люди. И мы проедем.

— Какие люди? Кто тут ездит?

— Браконьеры, например. На охоту. Если нам повезет, то проскочим, впрочем, даже если не повезет, все равно у нас ни оружия, ни кабана в багажнике…

Машину подбросило на ухабе и мотнуло в сторону. Ольга стукнулась головой о ручку над дверью и зашипела, как ошпаренная кошка.

— Слушай, я, правда, лучше выйду, а ты езжай, куда хочешь…

— Ты к лекциям, кажется, готовилась? Вот сиди и читай, не мешай машину вести, — отрезал Алексей. — Я не собираюсь тащиться через весь город на вокзал. Потратим на дорогу на час больше, но зато сегодня будем дома, а завтра избавим друг друга от проблем.

— Как ты себе это представляешь? Нас в один день все равно не разведут.

— Разведут, — пообещал Алексей зловещим голосом. — Я костьми лягу.

Он так внушительно это произнес, что Ольга сразу поверила: разведут. В тот же момент.

— Для молодухи своей стараешься?

— Не твое дело для кого.

— Да ради бога, — усмехнулась она и снова уткнулась в свой планшет. Алексей хмуро смотрел перед собой, сжимая руль.

По радио страдал Бутусов, еще в бытность свою солистом «Наутилуса Помпилиуса». Слабенький голос с надрывной тоской выводил припев песни о двух влюбленных, решивших умереть в тот момент, когда шел снег, но почему-то теплый.

У нее был муж, у него была жена.

Их город был мал, они слышали как

На другой стороне мешают ложечкой чай.

Ты можешь спросить. Ты можешь узнать…

Дорогу постепенно заметало, но для джипа это особой роли не играло. В сгущавшихся сумерках было плохо видно, куда следует ехать, но включать фары Алексей пока не стал, опасаясь, что машину заметят с шоссе, и, только миновав опасный участок, зажег фары.

В их свете то и дело вспыхивали зеленоватые парные огоньки, светящиеся упыриной злобой. Наверное, лисы вышли охотиться, а может, и банальные зайцы решили поглодать жухлую, засыпанную снегом траву, кто в темноте разберет? Машину бросало то вверх, то вниз, и Ольга отложила компьютер, поскольку читать было все равно невозможно. Вцепившись в ручку над дверью, она смотрела в окно с отсутствующим взглядом, и в душе Алексея вдруг разлилась смертельная тоска, то ли от Бутусова с его страданиями, то ли от осознания того, что их совместная жизнь действительно закончилась и от этой свободы не веяло ничем хорошим.

У нее был муж, у него была жена… Так поется в этой песне?

И что дальше? Свобода. Лика с ее трогательными глазами диснеевского Бэмби, красивая, нежная, ногастая, с незамысловатым набором постельных упражнений, наивная в своем стремлении сделать из него подкаблучника. Та еще перспективка-то… Особенно после подслушанного разговора! Нет уж, лучше и правда покончить со всем раз и навсегда!

Монотонность пути начинала утомлять, а от тепла захотелось спать. Ольга уже откинулась на спинку кресла и дремала. Алексей приглушил звук. Лучи фар высвечивали снежинки, летевшие из черноты навстречу, разбиваясь о стекло. Алексей стал клевать носом.

Из темноты вдруг выскочила смазанная туша и перепрыгнула дорогу прямо перед носом машины.

Враз проснувшийся Алексей подскочил и отчаянно закрутил руль, стараясь не врезаться в нечто непонятное. Автомобиль занесло. Перелетев через невысокий холмик намёта, джип ухнул в глубокую канаву. Ольга вскрикнула и уперлась руками в приборную доску. Лобовое стекло треснуло, но не разбилось, однако сквозь него ничего не было видно. Мотор, еще недавно сытно рычащий, смолк. Это было хуже всего.

— Живая? — спросил Алексей сиплым голосом.

— Господи, что случилось? — воскликнула она и завертела головой, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.

— Не знаю. Выскочило на дорогу что-то.

— Что-то? Что?

— Откуда я знаю? Косуля, возможно, или лось.

— Лось? Откуда он тут?

— Да какая разница? Если тебе легче, считай, что это был динозавр.

— Спасибо, вот теперь мне действительно полегчало, — ядовито сказала Ольга и со стоном потерла лоб.

— Приехали! — зло прошипел Алексей и раздраженно стукнул кулаками по рулю, а потом еще и на жену посмотрел, поджав губы, так, что рот превратился в тонкую трещину. Больше всего ему хотелось, чтобы она сказала сейчас что-нибудь язвительное, вроде «Я тебя предупреждала!», или саркастическое «Молодец!». Тогда Алексей смог бы излить на нее свой гнев.

Ольга благоразумно промолчала.

Дернув дверь, Алексей вывалился в темнеющий холод, погрузившись в снег по пояс, и, щурясь от жалящих снежинок, задрал голову, стараясь разглядеть края оврага.

— Что там? — тут же спросила Ольга, высунувшись из своей двери.

— Откуда я знаю? — злобно прокричал он. — Сейчас посмотрю.

— Тебе посветить?

Он не ответил и полез наверх, потом услышал, как хлопнула дверь, а затем ему в спину ударил мечущийся луч фонарика, в котором колотились снежные искры.

— Левее свети, — буркнул Алексей.

Луч сместился влево.

— Так?

— Да.

Больше всего Алексея раздражало, что в эту ситуацию он попал из-за собственного упрямства, а еще, что рядом оказалась именно Ольга, на которую было бессмысленно орать, требуя, чтобы она «шла в салон и не путалась под ногами». Лика бы непременно стала прыгать рядом, дергать за рукав и канючить, что замерзла, боится и вообще… «Вообще» было всеобъемлющим, подразумевающим, что в конечном итоге свою промашку он должен как-то компенсировать. Ольга молчала, послушно освещала дорогу и, естественно, тревожась, тем не менее старалась не подогревать его раздражение.

Луч фонарика вроде бы потускнел, а может, это только показалось. Алексей забрался наверх и обреченно присвистнул.

М-да. И как, позвольте узнать, отсюда выбираться?

Машина нырнула вниз метра на полтора, если верить глазам. Очень мешал снег, мелкие иглы которого неслись почти горизонтально. Оглянувшись назад, Алексей попытался рассмотреть за снежной пеленой огни шоссе или города, но не было видно ни зги. Это сколько же они отмотали? Километров пятнадцать?

Он спустился вниз, утопая в снегу, отдал Ольге ключи и попробовал толкнуть машину в отчаянной и, в общем-то, бесперспективной надежде сдвинуть эту махину с места.

— Попробуй завести! — приказал Алексей.

Ольга перелезла на переднее сидение, уронила ключи на пол и долго пыталась поднять их.

— Ну, что ты? — рявкнул он. — Давай скорее! Не ночевать же нам тут!

— Заткнись! — зло прошипела она, хватая брелок с ключами.

— Заводи! — нетерпеливо крикнул Алексей.

— Я завожу, — заорала она в ответ.

Автомобиль, его ненаглядный «BMW», верный и послушный, несколько раз слабо чихнул, а потом затих, на этот раз окончательно. Алексей еще с минуту подождал, надеясь, что любимый тупорылый зверь оживет, но машина упрямо молчала, хотя Ольга в кабине остервенело крутила ключ зажигания. В темноте уже почти ничего нельзя было разглядеть. Фонарик светил все слабее и слабее, а затем погас. Алексей добрался до двери и, дождавшись, пока Ольга переберется на пассажирское сиденье, залез внутрь. Попробовав завести машину несколько раз, откинулся на спинку сиденья, вытащил из кармана сигареты и раздраженно закурил.

— Как же вовремя, — зло сказал он. — А все ты…

— Здра-а-асьте! А я тут при чем?

— При том. Из-за тебя я сюда поехал. Если бы не ты, ничего бы и не случилось.

— Ты же сам не захотел ждать, — ядовито напомнила Ольга. — Не терпелось тебе…

— Ну и что? Могла бы и возразить.

— Умник. Я вообще-то возражала, и потом… кто за рулем-то? Я вообще тут никогда не была… Говорила тебе, давай переждем.

— Говорила она…

— Говорила. Так и знала, что врюхаемся во что-нибудь!

И хотя Алексей не видел ее лица в этот момент, он знал, что сейчас жена зло поджала губы, готовясь сказать какую-нибудь гадость. Так и случилось.

— Разве от тебя чего-то другого можно ждать? — ядовито процедила она. — Ты же все портишь, к чему бы ни прикоснулся.

— Заткнулась бы ты, дорогая, — посоветовал Алексей. — И без тебя тошно.

— Кто бы знал, как мне тошно, — немедленно ответила она. — Особенно рядом с тобой.

— Ну так в чем дело? Тебя кто-то держит, что ли? Вот бог, вот порог. Направление — зюйд-вест. Так что вперед и с песней.

Ольга посмотрела на него с нехорошим, насколько позволял разглядеть полумрак, прищуром, а потом дернула дверь и вышла наружу. В лицо Алексея ударил холодный ветер со снегом.

— Куда собралась?

— Пошел ты на хрен, урод, — отчетливо сказала Ольга и так бахнула дверью, что в салоне зазвенело. Провалившись в снег, она с минуту барахталась в овраге, а потом полезла наверх. Мимо окна мелькнула ее тень, направившаяся в обратную сторону.

У нее был муж, у него была жена… Дикость какая.

Алексей затейливо выругался. Самое неприятное — она права, хотя признаться в этом выше его сил.

«Ничего, — злорадно подумал Алексей. — Побесится и вернется! Куда ей деться в такую погоду?»

Однако Ольга не возвращалась. Он вытащил сотовый, чтобы ей позвонить. Ни одно деление не высветилось в окошечке «Нокии», связи не было. Алексей посидел в машине пару минут, а затем, зло выругавшись, выскочил наружу и помчался за Ольгой.

 

Ее пошатывающаяся под порывами ветра фигура была уже довольно далеко, почти незаметная на фоне разбушевавшейся вьюги. Шипя от ярости, Алексей помчался следом, увязая в снегу едва ли не по колено. Брюки быстро промокли, и по ногам пополз холод, обжигающий и лютый.

Пригибая голову от ветра, Ольга брела по заметаемой дороге, и ее растрепавшиеся волосы были белыми от налипшего снега. Почти ничего не видя, она целеустремленно шагала вперед в своих тоненьких сапогах, оступаясь и взмахивая руками для равновесия. Болтавшаяся на плече сумочка то и дело взмывала вверх воздушным шаром, и Ольга торопливо ловила ее рукой.

— Куда ты летишь? — гаркнул Алексей, догнав ее и схватив за локоть. Не оборачиваясь, Ольга выдернула руку. — Вернись в машину!

— Отстань!

— Не отстану! Замерзнуть захотела?

Ольга остановилась и, отвернувшись от ветра, с яростью выдохнула:

— Уж лучше замерзнуть, чем с тобой еще хоть час просидеть.

Лицо у нее было совершенно несчастное.

Не слушая, Алексей схватил ее за руку и поволок обратно к машине. Снег бил в лицо, не успевая таять.

— Пошли, говорю! До трассы километров пятнадцать, в такую погоду дойти нереально.

Алексей дотащил Ольгу до машины, втолкнул в успевший остыть салон, сам уселся рядом. Он вынул телефон и, раздраженно посмотрев на экран, с надеждой спросил:

— У тебя мобильный работает?

Ольга пару секунд не двигалась: отходила от ветра и злости, а потом нехотя сунула руку в сумку, вынула сотовый и нажала на кнопку.

В высветившемся окошечке появилась фотография ребенка, обнимающего большого плюшевого зайца. Слабый свет мобильника слегка рассеял мрак салона, бросив на подбородок, нос и щеки женщины синеватые блики. Ольга поводила пальцем по сенсорной панели, потыкала в список имен, выбрала наиболее подходящее и поднесла трубку к уху.

Из динамика моментально донеслись занудные переливы.

— Понятно же, что сети нет, — пробурчал Алексей, успевший заметить, что в ее телефоне тоже не горела ни одна палочка связи.

— Я видела, — холодно отозвалась Ольга. — Подумала, а вдруг?

— Планшетник с сим-картой? Может, там связь будет?

Она отрицательно покачала головой.

— М-да, — выдохнул Алексей. — Дела…

Некоторое время они сидели молча, слушая, как воет ветер да долбится в закрытые окна вьюга, а потом Ольга безразличным голосом спросила:

— И что делать?

Алексей помолчал, затем нехотя ответил:

— Ждать, наверное, пока рассветет.

— А потом?

— Потом видно будет, — философски проговорил Алексей, и, внезапно обозлившись, резко добавил: — Чего ты ко мне пристала с тупыми вопросами?

— Не психуй, а? Без тебя тошно.

— А ты не лезь!

— Я не лезу, я пытаюсь понять, что нам делать. Мы в сломанной машине, на пустой дороге, которую вот-вот заметет снегом, до города — километров пятнадцать. Искать нас никто не будет. Менты объявили штормовое предупреждение, и это значит, что даже если мы пройдем столько пешком, нас никто не подберет. Я все верно изложила?

— А еще связи нет, — ядовито дополнил Алексей.

— И связи нет, — ничуть не смутилась Ольга. — То есть, когда наступит утро, для нас ничего не изменится, верно?

Алексей промолчал.

— Потому я и спрашиваю: что нам делать? Есть разумные предложения?

— Да. Подождать до утра. Может быть, к утру распогодится. Не вечно же этот кошмар будет длиться.

— Мы околеем до утра в твоей чертовой тачке, — рассердилась Ольга.

— А ты хочешь, чтобы мы околели снаружи?

— Я хочу домой! Какого хрена ты поперся на эту дорогу? Куда она вообще ведет?

Алексей уже открыл рот для грубого ответа, но так ничего и не сказал. Вместо этого он торопливо открыл бардачок и стал вытаскивать оттуда разный хлам.

— У тебя есть карта? — догадалась Ольга, вытащила мобильный и стала подсвечивать ему экраном.

— Умница ты моя, — рассеяно ответил Алексей, со страхом вспоминая, что, понадеявшись на модный навигатор, намеревался выбросить карту. И, кажется, так и сделал, ибо в куче бумаг она не обнаруживалась. На «умницу» Ольга никак не отреагировала, то ли предпочла не услышать, то ли не обратила внимания на эту неуместную фривольность в обращении к уже бывшей.

— Там деревня впереди, — быстро сказал он, вновь перерывая кучу бумаг. Карта, карта, где же ты? — Я помню, что дорога упирается в деревню. Мы ее даже один раз проезжали.

— Далеко она? — оживилась Ольга.

— Да фиг его знает, я тут последний раз был лет десять назад… Блин, неужели выкинул?

Прежде чем он успел как следует испугаться, а Ольга выстрелить саркастическим замечанием, сложенная в одну шестнадцатую карта вывалилась из пачки старых договоров. Алексей торопливо развернул ее, но разобрать, где они сейчас находятся, было тяжело. Мешал руль, мешала Ольга, которая лезла под руку. Алексей сдавленным шепотом выругался, схватил карту и придавил ее к лобовому стеклу. Ольга придержала рукой правый край и вытянула руку с мобильным так, чтобы свет падал в центр. В этом отточенном движении было все настолько родным и привычным, что Алексей, подсвечивающий своим телефоном и шаривший по нарисованным дорогам глазами, бросил на жену настороженный взгляд.

— Ну и где мы? — не выдержала Ольга.

Алексей рассерженно засопел, а потом, прижавшись к карте едва ли не носом, удовлетворенно ткнул пальцем в какую-то непонятную закорючку.

— Вот тут где-то. Видишь, дорога?

— Да. Только разве мы тут?

— Нет, это шоссе. Вот ментовский пост, вот мост… Примерно вот тут мы свернули. И должны быть… где-то здесь.

Алексей снова ткнул пальцем, угодив в пустой бледно-зеленый квадратик. Мобильник Ольги погас, и она снова нажала на кнопку, возвращая его к жизни. Приблизившись глазами к карте, она увидела на ней точку, над которой виднелись крохотные буквы.

— Юдино. Про это село ты говорил?

— Кажется, да. Во всяком случае, ближе ничего нет, а оно было самым первым.

— И сколько до него? — с надеждой спросила Ольга.

— Если верить карте — километра два-три. Вероятно, даже меньше. Если бы не снег, мы, возможно, даже фонари бы увидели. Там ведь есть фонари, как ты думаешь?

Ольга торопливо отогнула карту, погасила экран мобильного и стала напряженно вглядываться во тьму.

Алексей позабыл, что с ней надо разговаривать как с бывшей, а она опять не заметила его человеческого тона или не обратила на это внимания.

— Нет, не видно, — разочаровано констатировала Ольга. — Иначе можно было бы пойти на свет.

— Завтра, — сказал Алексей. — Все равно машину надо будет выдернуть. В деревне наверняка есть трактор. Может, заведем. А если и нет, там связь должна быть, хоть какая-то, даже если сотовые не ловят.

— Мы замерзнем до утра, Тарасов, — уныло произнесла Ольга и зябко поежилась, припомнив песню Бутусова. По ногам уже шел холод. Сколько должно пройти времени, прежде чем температура в машине сравняется с уличной?

Видимо, Алексей тоже вспомнил песню, потому что торопливо сказал:

— Не замерзнем. Не сорок градусов же! У меня есть плед. Сейчас переберемся на заднее сидение, укутаемся и продержимся до утра, а потом я пойду в деревню.

— А водки у тебя нет случайно? Или коньяка?

— Нет. Почему-то не подумал взять.

— Ну ладно, — устало сказала Ольга и неуклюже полезла на заднее сидение. Там она долго копалась, устраиваясь и разворачивая старенький плед. Дождавшись, пока Ольга затихнет, Алексей полез туда же и, забравшись под тяжелую шерстяную материю, сокрушенно вздохнул.

— Только не спи, — предупредил он. — Потом совсем худо будет.

— А что делать?

— Не знаю. Разговаривай. Расскажи что-нибудь. Или пой.

— Что-то я сегодня не в голосе, — усмехнулась она. — Как думаешь, возьмут меня на «Фабрику звезд» или дать шанс другим повыигрывать?

— Никаких шансов. Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

Она хмыкнула и замолчала, видимо, не собираясь продолжать беседу, а может, безопасных тем не было. В салоне становилось все холоднее. Натянув плед до самого подбородка, они смотрели в темноту, прижимаясь друг к другу только из необходимости. За окнами выла вьюга, медленно засыпая снегом остывающий автомобиль. Глядя в ночную тьму, два когда-то самых близких человека думали о прошлой жизни, покатившейся под откос три года назад.

Четыре года назад

 

— Вот это домина, — восторженно произнесла Алла, ошарашено озираясь по сторонам, пока Виктор, рассеянно улыбаясь, выгружал из багажника сумки с припасенной для барбекю снедью. — Ну и дворец… Тарасовы, вас пора раскулачивать.

— Иди ты на фиг со своими революционными замашками, — засмеялась Ольга, расцеловав подругу в обе щеки, и уже потом, схватив ее за руку, потащила внутрь. — Пойдем, пойдем, мужики и сами управятся. Леша! Леш, ну где ты там?

Откуда-то, похоже, из кухни, послышался грохот. Именно таким образом Алексей отреагировал на приезд долгожданных гостей.

— Нет, погоди, дай я на это великолепие посмотрю, — отбивалась Алла, ахая и тыча пальцем в облицовку стен. — Здесь что за камень? Песчаник? О господи, тут еще и подсветка? Тарасова, зачем тебе подсветка наружной стены?

— Я сюда виноград посажу, — пояснила Ольга и зябко поежилась. — Знаешь, как будет красиво, когда сквозь листву станут просвечивать огоньки…

Она все время мерзла и не хотела признаваться, что чувствует себя неважно. На улице еще было прохладно. Снег лежал под старой елью, которую, благоустраивая участок, они так и не решились спилить, хоть дерево и выглядело неказисто. Ель, темная, с облезшим боком, кренилась влево, словно сгибаясь под тяжестью болтавшихся на макушке шишек. Невзирая на то что по краю мощеной тротуарной плиткой дорожки уже вылезли сиреневые первоцветы, зима напоминала: я не ушла, а лишь притаилась вот тут, под мохнатыми лапами, как сторожевой пес, и потом, когда вы забудете обо мне, я вернусь.

Запоздавшая весна с ее холодными, пасмурными днями вызывала у Ольги уныние. Сын не вылезал из болезней, моментально простужаясь на сквозняках. Выхаживая его, Ольга одновременно готовилась к лекциям по маркетингу и совершенно измотала себя. За месяц она похудела на четыре килограмма, отчего скулы на ее тонком лице стали выпирать куда резче, а большие карие глаза совсем провалились.

Сейчас Ольге хотелось помощи от мужа и заботы, которой она недополучала. Но Алексей, замотанный проблемами на работе, строительством коттеджа и перспективой переезда в соседнюю губернию, дома находил силы лишь на ужин, а потом замертво валился на кровать. Осуждать его у Ольги не было сил, в конце концов, он для них старался, но, лежа рядом, она частенько гладила его твердую спину, жалея, что не может позволить себе раскиснуть и поплакать.

Алексей, жуя на ходу, выскочил из дома, небрежно чмокнул Аллу в щеку и побежал к машине Виктора. Мужчины обменялись рукопожатиями с таким энтузиазмом, словно давно не виделись, а между тем расстались они накануне вечером, покинув офис. Сын Зуевых, Артем, давно выбравшийся из машины, стоял рядом с отцом и подошедшему Алексею пожал руку с важностью умудренного опытом человека.

— Даже не знаю, зачем вам это, — вздохнула Алла. — Нет, я понимаю, родовое гнездо и все такое… Но ты же знаешь о планах перебраться в соседний город.

— Да, — кивнула Ольга. — Но, честно говоря, надеюсь, что они передумают. Чего пыжиться, если тут все в шоколаде? Ну пусть бы филиал открыли, зачем все активы туда переводить? Пробовала с Лешей говорить, но он уперся как баран. Сама знаешь, если ему что-то втемяшится в башку, с места потом не сдвинешь.

— Витька тоже об этих перспективах трындит, аж в глазах баксы горят, а я чего-то не в восторге, — ответила Алла и тут же переключилась на отделку нового дома. — Ну надо же, ты и окна поставила ламинированные! Вот, что ни говори, у тебя есть вкус… Я боялась, что ты тупо поставишь белый пластик и испортишь весь антураж… И вот эта раскладка внутри стекла мне ужасно нравится… Очень благородно. Как в лучших домах Лондо`на.

Упоминая столицу Англии, Алла сделала ударение на второй слог, отчего в ее устах слово прозвучало весьма вульгарно, придавая фразе некий комизм.

— Да, да, — торопливо сказала Ольга, открыла дверь и стала пропихивать туда упирающуюся гостью. — Гламур и пафос. Пойдем, поможешь на стол накрыть. Мы, честно сказать, проспали утром. Тарасов на выходных дрыхнет как сурок почти до обеда.

— Нет, правда, очень круто, Оль. Кстати, а наследник где?

— Мультики смотрит. Артем! Артем! Пойдем, я тебя к Ване отведу, скоро кушать будем! — Ольга потянула подругу за рукав. — Ну, пошли уже, или ты так и будешь у каждого угла тормозить?

— А чего бы не притормозить, если красиво? — резонно возразила Алла, с трудом подавив желание поковырять пальцем отлично оштукатуренную стену. — Вообще, скажу я тебе, праздновать новоселье таким мелким оптом — преступление. Потом ведь гости будут по одному приходить. Отстрелялись бы сразу, и дело в шляпе.

— Я вообще не хотела никого звать, — отмахнулась Ольга и открыла большую дверь, ведущую в гостиную. — Кроме вас, будут еще Зайберты да Ирка со своим новым… Только я тебя умоляю, не надо острот по поводу разницы в возрасте, она жутко обижается. И Витьке скажи… На гостей у меня сил нет, да и не хочется особо внимание привлекать. Сама знаешь, кто порадуется, а кто завидовать начнет… Сюда проходи, налево, у нас там кухня… Ну, чего опять встала?

— Эрмитаж, — всхлипнула Алла. — Лувр и Третьяковка в одном флаконе. Тапки дай, а то я тебе весь пафос с гламуром истопчу.

— Иди на фиг, — рассердилась Ольга. — Вон, в прихожей возьми, если такая трепетная. И возвращайся скорее. Надо еще два тазика салатов нарубить.

— А руки где помыть?

— Вон дверь в ванную. Направо.

Алла скрылась в прихожей, а потом до Ольги донеслись ее восторженные вопли. Спустя пару минут она вернулась совершенно ошарашенной.

— Вы и бассейн сделали?

— Я же тебе говорила.

— Так я думала, во дворе.

— Во дворе тоже, там побольше. А в доме с сауной, причем Лешка ее строительство контролировал особо… Сказал: хочу после трудовых будней почувствовать себя султаном Брунея, чтобы казнить и миловать, сидя на полках с голой задницей.

— Что-то я сильно сумлеваюсь, что султан Брунея подписывает смертные приговоры в сауне, — усмехнулась Алла, с восторгом оглядывая кухню, выполненную в несколько вызывающих черно-бело-красных тонах, делающих ее невероятно эффектной.

С улицы послышался сигнал автомобиля. Ольга выглянула в окно и улыбнулась.

— Ирка с Димкой приехали. А чего это они вдвоем? Где Зайберты? Она же обещала их захватить…

Ирина Чернова, общая подруга Ольги и Аллы, была балериной, служила в местном театре оперы и балета и заодно обучала детей искусству танца в Центре детского творчества. Недавно она разошлась с мужем и, недолго думая, бросилась в пучину очередной страсти. Новый друг Ирины, музыкант Дмитрий Волков, был моложе ее на несколько лет, что служило главной причиной ядовитых шепотков. Поначалу Чернова старалась не обращать на злые языки внимания, потом стала огрызаться. Со временем ее агрессия поутихла, но она до сих пор весьма болезненно реагировала на чьи-либо намеки по поводу этого мезальянса.

С Аллой Зуевой Ирину Чернову связывали не особенно теплые отношения. Всю сознательную жизнь Алла старалась «уесть» куда более эффектную Ирину, и на каком-то коротком промежутке времени ей, морально страдающей из-за своей легкой полноты, показалось, что она таки обскакала «черную лебедь». Финансовое положение Аллы было куда более высоким, позволяя ей курорты, шубы и автомобили, в то время как Ирина жила в простой квартире и занималась несерьезными танцульками. Однако на кривом повороте Чернова вновь оставила Аллу в аутсайдерах, связав жизнь с молодым красавчиком. Потому сейчас Зуева, торопливо вытирая руки полотенцем, разглядывала приближающуюся к дому пару в окно с неопределенной гримасой, которую можно было понять и как осуждение, и как одобрение.

— Хорош, — выдала она, наконец. — Породист, тощ, волосат. И нос вон какой длинный. Чисто афганская борзая.

— Ты только ему это не скажи, — предупредила Ольга. — Особенно про нос.

— А чего? Длинный нос — гордость аристократии.

Ольга хохотнула и торопливо шикнула на подругу, поскольку Ирина и ее кавалер уже вошли в дом.

— Апартаменты класса «люкс», — с порога заявила Чернова, раскрывая объятия. — Рада вас видеть. А это мой Дима.

— Наслышаны, — ехидно сказала Алла.

Ольга ткнула ее в бок и быстро спросила:

— А почему вы без Зайбертов?

— Они чего-то приболели, — отмахнулась Ирина. — Судя по голосу Зайберта-папы, причина тривиальна — привет с большого бодуна. У него на работе очередная делегация была, ну и, как водится, нажрались… Так, Дим, ты, наверное, к мужикам иди, а мы тут пошепчемся. А, погоди, ключи возьми, водку вытащи из багажника.

Молча кивнув, Дима подхватил брошенные Ириной ключи и вышел на улицу. Чернова проводила его нежным взглядом, а потом сурово посмотрела на подруг.

— Ну?

— Чего? — нахмурилась Ольга.

Ирина махнула рукой.

— Да ладно, высказывайтесь. Я же понимаю, как вам хочется почесать языки. Можете не стесняться, я, наверное, уже все слышала.

Прежде чем Алла открыла рот, Ольга торопливо сказала:

— Красавец. Нет, кроме шуток, Ир. Я теперь понимаю, почему ты так быстро сдалась.

— У него такой голос, — восхищенно произнесла Ирина. — Может, я даже заставлю его спеть для вас сегодня, хотя такое сокровище делить грех. Надеюсь, мужики там его не затопчут своим превосходством? А то знаю я вас, буржуинов…

— Ну, к твоему бывшему они все-таки больше привыкли, — безжалостно встряла Алла. — Мальчик может не вписаться.

— Переживут, — жестко ответила Ирина. — Я очень рада, что вы Серегу не позвали. Не хватало еще увидеть его тут с очередной кикиморой. Ни к чему вам на новоселье конфликт интересов. Дайте мне тоже что-нибудь порезать.

Пока женщины готовили салаты, мужчины во дворе разжигали мангал, неторопливо нанизывали мясо на шампуры и попивали пиво. Судя по громкому хохоту, вынужденная рокировка одного из привычных участников сборищ никого не смутила. От углей шел приятный сизый дым, вдоль дорожки цвели крокусы, а солнце, неохотно продиравшееся сквозь комковатые облака, вдруг ослепительно брызнуло лучами, пообещав хороший день.

 

Из динамиков доносилась печальная музыка Эрика Серра. Саундтрек к фильму «Леон» давно был любим своей ненавязчивой глубиной, не отвлекающей от беседы и в то же время подстегивающий ее ритм. Частенько после еды, оставив женщинам посуду и сплетни, мужчины разваливались перед экраном и пересматривали эту картину от начала и до конца, по ходу комментируя действия.

За столом, когда мужчины ушли жарить очередную порцию шашлыков, разомлевшая от съеденного и выпитого Алла подлила вина в свой бокал и задумчиво сказала Ольге:

— Нет, дом шикарный. Все-таки в жизни за городом есть свои преимущества. Вот только далековато на работу. А с ребенком ты придумала, что будешь делать?

— Ума не приложу, — пожаловалась Ольга. — В муниципальный садик, сама понимаешь, его не отдать, очередь на сто лет вперед. К частникам у меня нет доверия. А сидеть с ним я тоже больше не могу, закисну совсем. Недавно поймала себя на мысли, что половину всего уже забыла. Придется няню брать, но это реальная морока. Сама понимаешь, нужна с медицинским образованием, а не просто девочка-припевочка.

Беспокойство Ольги имело основания.

Довольно долго они не могли позволить себе ребенка, а когда наконец встали на ноги, все пошло не совсем так, как планировали. Сын родился слабеньким, с чахлыми легкими, нуждающимся в постоянном уходе. Жить в городской квартире, посреди загазованного мегаполиса было невозможно. Прислушавшись к советам врачей, Тарасовы сняли неуютную квартиру за городом, пока Алексей не возвел дом по собственному проекту.

— Бросила бы ты свою работу и не парилась, — посоветовала Алла. — Дома сидеть — такой кайф.

— Не могу. Скучно мне дома, — мрачно ответила Ольга, краем уха прислушиваясь к беседе мужчин и звучанию музыки. Дело шло к кульминации: мясо, судя по запаху, было уже готово, а Леона, если верить тревожным скрипкам и барабанам, вот-вот готовились застрелить.

— Кстати, насчет няни, — вмешалась оживившаяся Ирина. — Могу посодействовать.

— Правда? — обрадовалась Ольга.

— Только давай без твоих балетных, — скривилась Алла. — А то как начнет его всякой фуэте учить.

Ирина рассмеялась.

— Нет, балетных не будет. Есть у меня на примете одна такая… настоящая Фрекен Бок. Стальная, как гвоздь, с замашками гестаповца и, кстати, в прошлом детский терапевт. Все по свистку и струнке. Она, правда, на пенсии уже, но еще вполне дееспособна, даже машину водит. Так что с ней не будет проблем в плане проезда.

— Только гестапо в доме не хватало, — фыркнула Алла.

— Ну как хотите, — обиделась Ирина. — Только Ваньке с его болячками режим нужен, а с вашим разгильдяйством ни к чему хорошему его не приучите. Один на стройку, вторая лекции читать, а пацан будет расти как лопух у дороги.

— Да, разумеется, лучше совсем лишить его детства, как тебя, — рассмеялась Алла. — В шесть утра — обливание холодной водой, а потом к станку, как дедушка Ленин.

— При чем тут Ленин? Он, кажется, балетом не занимался.

— Ни при чем. Я просто помню, как нам в детстве читали: Володя Ульянов был идеальным ребенком. Проснувшись, он ни минуты не позволял себе валяться в постели, тут же бежал к турникам, а потом обтирался холодной водой. И в школе ни одной четверки не получил, никогда не проказничал и не разорял птичьи гнезда. Не ребенок, а жидкий терминатор! И смотри, к чему это привело? Целую страну развалил. Тарасова, тебе нужен в доме свой Ульянов-Ленин? А то еще не поздно тут на заднем дворе шалашик смастрячить.

— Нет, мне одного диктатора в семье хватит, — покачала головой Ольга. — Мой, если что не по нему, орать начинает так, что уши закладывает.

— Ну и пожалуйста, — надулась Ирина. — Я не настаиваю. Только с садиком ты намучаешься. Ваньке уход нужен, а в группах там, даже в самых маленьких, по пять-шесть человек. Это я про коммерческие говорю. В обычный не попасть, ты ведь на очереди даже не стояла. Я бы на твоем месте его все же дома подержала. Ну, или маму попроси переехать. Вот Леха рад будет тещу в доме видеть ежедневно.

— Ир, если его не адаптировать в обществе, дальше станет только хуже.

— А кто тебе мешает его адаптировать? Но все-таки есть разница, отдать в сад здорового ребенка или вот с такими проблемами, как у Ваньки. Если он от каждого сквозняка чахнет, думаешь, детский сад очень укрепит его здоровье?

— Кстати, наша Одилия права, — поддержала подругу Алла. — Моя сестрица в детском саду из простуд не вылезала, болела минимум раз в месяц, а однажды даже вшей принесла домой, на радость маме и бабушке. А вот я, как мимоза, росла дома и хоть бы чихнула.

— Вот, — сказала Ирина, подняв палец кверху, — я дело говорю. И потом, няня его приучит к определенному распорядку дня, опять же закалит всякими упражнениями…

— …как дедушку Ленина, — встряла Алла, хлебнула вина и, подавившись под недовольным взглядом Ирины, закашлялась. — У, ведьма… До чего у тебя взгляд недобрый.

— Добрый у меня взгляд. Оль, мне вообще эта тетка по барабану, не подумай, что я за своих хлопочу.

— А откуда ты вообще ее знаешь? — спросила Ольга.

— Да я ее, собственно, и не знаю. Она в нянях у одной моей ученицы, шестилетки. Девочка осенью в школу пойдет и, в общем-то, больше в услугах няни не нуждается. Мамаша очень эту тетку нахваливала, говорила, что, несмотря на жесткость, она сделала из их дочки человека. Я, кстати, заметила. Девочка эта в группе самая старательная, самая ответственная, а ты помнишь, как я отношусь к дисциплине.

— Девочку небось палками бьют, — хихикнула Алла. — Скажи, Одилия, ты, поди, своих балерунов плетьми гоняешь?

— Угу. Батогами.

— Я так и подумала. Вон у тебя мальчик какой послушный. — Алла бросила хитрый взгляд на стоящего у мангала Диму. — Я даже предполагаю, что и в вашей интимной жизни часто присутствуют плети, стоны и кожаное бельишко.

— Алка, уймись, — поморщилась Ольга, видя, как Ирина поджала губы, готовясь ответить какой-нибудь гадостью.

— А чего я сказала?

— Ничего. Ир, не обращай на нее внимания.

— Я и не обращаю.

— Вот и хорошо. В общем, я обещаю подумать насчет этой Фрекен Бок, с Лешей поговорю, а потом дам тебе знать.

— Мужики! — крикнула неделикатная Алла. — Когда уже мясо будет? Так и помереть можно с голодухи!

 

 

Гости разошлись, и, пока Ольга собирала со стола и запихивала грязные тарелки в посудомойку, муж, отправленный укладывать ребенка, завалился на диван в гостиной, где немедленно заснул в обнимку с сыном.

Загрузив посудомойку, Ольга оглядела разгром, оставшийся после барбекю, и махнула рукой. Приходящая домработница явится завтра и уберет. Главное, посуду вымыть, чтоб не засыхала, а остальное ерунда. Дом засыпал усталым зверем, моргая глазом лампы в прихожей: чего-то там такого напортачили электрики.

Недоделок хватало, большей частью оттого, что Ольга сама торопилась: хотела поскорее выехать из того медвежьего угла, в котором жила до сих пор. Строительные изъяны обнаруживались постепенно, как на лице видавшего виды актера. Стоило сойти торопливо нанесенному гриму, и вот она, пропущенная червоточина.

Ей хотелось отвернуться от строительных проблем дома, отмахнуться и забыть хотя бы на пару дней, перепоручив их мужу. Как было запланировано вначале, Алексей возвел стены, установил сантехнику, оборудовал сауну и бассейн, а отделочные работы передал жене. Мало что смыслившая в этом Ольга изрядно намучилась с выбором штукатурки, обоев, паркета. Часто болевший Ванька не позволял окунуться в это азартное дело с головой. Оттого две трети работ в доме прошли без ее пристального внимания, на глазок и «авось». Сейчас, находясь в комнате сына, Ольга подумала, что, пожалуй, стоит переселить его в соседнюю комнату. Пусть та поменьше и угловая, но, слава богу, отопление там сделали отлично, и солнце весь день. Не то что тут, только с раннего утра, да еще эта дурацкая косая ель загораживает свет.

«Спилю ее нафиг, — сердито подумала Ольга. — Лето пусть переживет, а осенью спилю к чертям!»

Ванька спал, свернувшись клубочком, и не открыл глаз, когда она вытащила его из-под руки Алексея, унесла в спальню и уложила в кровать. Там он завозился, пробормотал что-то нечленораздельное и даже громко пукнул. В комнате было прохладно. Ольга накрыла сына одеялом и, погасив свет, вышла.

В телевизоре ведущая со строгим пробором пугала зрителей традиционным набором теленовостей. На экране мелькали кадры невероятного пожара где-то за границей. Ольга выхватила пару испанских слов, а потом вытянула из руки Алексея пульт и выключила телевизор.

— М-м-м?

— Леш, пойдем спать?

— М-м-м?

— Ну давай уже, пойдем в спальню.

Не открывая глаз, он сграбастал Ольгу одной ручищей и повалил на диван, прижимаясь к ней всем своим длинным горячим телом. От его губ пахло водкой и мясом. Привычным движением он полез жене под подол, но, добравшись до трусиков, вдруг замер.

— Ванька где?

— В армию ушел, — рассердилась Ольга. — Ты чего вдруг?

— Ничего не «вдруг». Имею право. Муж я или не муж?

— Пойдем в кровать? Чего мы тут, как бомжи?

— Тут хочу, — заупрямился он и полез целоваться. — Тут хочу и там тоже хочу. И везде хочу.

Ольга еще немного, больше для виду, посопротивлялась, упираясь руками Алексею в грудь, хотя уже чувствовала привычный жар, который начинал распалять ее снизу живота, поднимаясь выше и выше. И тогда она уже сама стала тянуть платье, торопясь сдернуть его через голову, а потом столь же торопливо нащупала пряжку на ремне мужниных джинсов, уже готовых лопнуть по шву. Пока она раздраженно теребила неподатливый ремень, Алексей в два счета избавил ее от бюстгальтера и трусиков и, дождавшись, пока она справится с ремнем и тугой пуговицей джинсов, одной рукой стащил их вместе с трусами. Взгромоздившись на Ольгу, Алексей жадно поцеловал ее в губы.

— Не спеши, — попросила она на паузе между вдохами.

— Никто и не спешит…

Но на самом деле он торопился, как первобытный дикарь, в первую очередь заботясь о собственном удовольствии, вспоминая о ней только в последний момент. От выпитого шумело в голове. Сжимая в руках податливое тело жены, Алексей пытался не терять контроль, но водка ослабляла тормоза. Его тело, подобно локомотиву, никогда не сворачивающему с пути, летело вперед, к цели, на всех парах.

В итоге секс, приправленный алкоголем и более чем обильным ужином, получился вполне семейным, привычным, профессиональным, как теннисная партия двух чемпионов. Обещанного продолжения в спальне, естественно, не последовало по причине вполне в духе революции: верхи уже не могли, а низы уже не хотели. Слишком те и другие утомились.

Ольга припомнила, как однажды в такой же ситуации, сравнив секс с революцией, она немало повеселила мужа историей, произошедшей давным-давно, на практике в местном театре драмы.

Театральный режиссер покусился на мюзикл по мотивам известного романа Дюма. Параллельно с вечерним спектаклем днем шла постановка о жизни вождя мирового пролетариата. Актеров тогда катастрофически не хватало, оттого роль гасконца досталась молодой актрисульке, способной придавать своему голосу сексуальную хрипотцу.

Совершенно случайно оказавшись за кулисами, Ольга заплутала в декорациях и металась от кулисы к кулисе, разыскивая неприметную дверь на лестницу. Отчаявшись найти выход, она, наплевав на все архитектурные сложности, решила пройти через зал, как вдруг услышала странную возню. Обрадовавшись, что отыскала в полутьме кого-то живого, она пошла на шум, прямо к бутафорской кровати под бархатным балдахином.

Бутафория ритмично поскрипывала под охи и стоны. Ольга, зажмурившись, бросилась прочь. Но успела выхватить взглядом содрогающуюся голую задницу над спущенными штанами и задранные к небесам высокие сапоги. Рядом с кроватью лежали шпага, шляпа с пером и почему-то маузер. Сверху на милующуюся парочку летела штукатурка и редкие блестки, оставшиеся после детского утренника.

— Именно там, увидев, как Троцкий трахает д’Артаньяна, я впервые подумала об исторических казусах, — меланхолически рассказывала Ольга, а муж хохотал так, что даже стукнулся затылком о стену.

Тогда им тоже не хватило сил на «вторую серию». А потом Алексей жаловался, что жена своим рассказом вгонит его в гроб.

— Только подумаю об энтом деле, — он всегда говорил про занятия любовью «энто дело», словно дед, — перед глазами встает усатая морда д’Артаньяна, сразу начинаю ржать, как его желтая лошадь.

Сегодня, когда романтизм убили усталость и алкоголь, у обоих не было сил и желания заниматься чем-то еще, кроме как спать. Максимум, на что супруги оказались способны, так это переползти из гостиной в спальню. Забираясь на второй этаж, Алексей долго ныл про «нет сил», а Ольга воспользовалась его слабостью, чтобы вероломно напасть из-за угла. Может, если бы в семнадцатом году верхи и низы чаще занимались сексом, не было б никакой революции?

Оба думали, что, как только лягут, тут же уснут, но сон не шел.

— Леш? — тихо спросила Ольга.

— А?

— Зачем мы влупили столько денег в дом, если нам скоро переезжать?

— С чего ты взяла?

— Здра-асте… Вы с Витей трындите о переезде уже третий месяц. Медом вам там намазано…

— Никуда мы не переедем, — сонно сказал Алексей.

— Как это? А планы ваши…

— Так это… Я здесь, Виктор туда. Зуевы переедут. А мы останемся.

— Это точно?

— М-м-м?

— Леша! Не спи! Мы правда остаемся?

— Правда, правда, дай поспать только, — недовольно сказал он и повернулся к Ольге спиной.

— Леш, я тогда няню Ваньке найму, хорошо?

— Зачем?

— Затем. Тоже работать хочу, тем более меня давно просят выйти. Ирка сватает какую-то Мэри Поппинс, говорит, она отличный специалист, с образованием и опытом.

— Нанимай.

— Что значит — «нанимай»? Ты тоже должен присутствовать при встрече, чтобы потом не возникло претензий.

— Надеюсь, она будет мулаткой с грудью пятого размера, с хорошей «поппинс» — произнес Алексей, сладко причмокивая губами. Ольга стукнула его в бок. Алексей охнул и, пробурчав, что поспит еще немного, если некоторые не будут мешать, улегся на живот, лицом в подушку.

 

Нянька Ольге не понравилась, однако не согласиться с тем, что та знает свое дело, она не могла.

Звали няньку Ларисой Константиновной. После каждой попытки Ольги фамильярно сократить ее до Ларисы без всякого отчества она холодно говорила:

— Меня зовут Лариса Константиновна, прошу обращаться ко мне именно так.

Взгляд ее водянистых и каких-то змеиных глаз был настолько холоден, что у Ольги не хватило мужества спорить. Даже Алексей, привыкший орать на подчиненных, при няньке стихал, старался говорить вполголоса и таким вежливым тоном, которого не удостаивалась даже теща. Ольга похохатывала, замечая, что эта баба, несокрушимая, как Железный Феликс, сумела нагнать на него оторопь. Алексей вяло отбивался, утверждая, что она похожа на его классную руководительницу, а та была настоящей моральной садисткой. Тем не менее, просмотрев «верительные грамоты», представленные кандидаткой, Тарасовы убедились, что перед ними настоящий специалист.

Ларисе было хорошо за пятьдесят, на них она и выглядела, невзирая даже на все ухищрения казаться моложе. Эта высокая, худая женщина с неулыбчивым лицом в два счета приучила расхлябанного Ваньку к дисциплине, направляя его железной рукой и волей.

— Немудрено, что ее прозвали Фрекен Бок, — как-то пожаловалась Ольга мужу, ворочаясь в постели. — Странно, что не Мюллером. Так и вижу, как она гитлеровским движением руки отправляет ребенка в газовую камеру. Иногда мне страшно оставлять Ваньку с ней.

— Думаешь, она его бьет? — поинтересовался Алексей. — Брось. Она, конечно, не подарок, и вообще… иногда я хочу дать ей пендаля со всей дури, но дело свое Лариса знает. Неужели ты не замечаешь результатов? И все за каких-то два месяца.

— Бить не бьет, но детей явно не любит, — возразила Ольга. — Ты видел, как она смотрит? Чистое гестапо.

— Ну, может, это от недотраха? У нее лицо такое, как будто про секс она не слышала никогда, и, вообще, ее родили почкованием. Я ее давеча назвал Надеждой Константиновной, так она то ли не расслышала, то ли обрадовалась этому. Будет у нас в доме своя сподвижница вождя мирового пролетариата. К тому же любить объект заработка она и не обязана, согласись. Кто из нас любит свою работу?

— Ты. И я, например.

— Ну, мы ж ненормальные, — глубокомысленно заметил Алексей, сунул руку ей под голову и притянул к себе, чмокнув в висок. — Зато сын у нас растет здоровым.

— Это да, — согласилась Ольга. — И уже почти научился плавать, я сама видела.

Лариса Константиновна действительно учила Ваньку плавать, проводя с ним в бассейне по паре часов в день. Как-то, зайдя туда, Ольга увидела, как сын в надувном жилетике остервенело долбит руками и ногами воду, взбивая ее в пену, а няня, стоя в воде по шею, поддерживает его и сурово говорит:

— Не так, Иван. Ножки выше. Больше брызг, больше. И ручки держи перед собой…

Ванька повернулся, увидел Ольгу и ощерился в беззубой улыбке.

— Ма, я пииву!

— Плыви, плыви, головастик, — рассмеялась она.

Лариса Константиновна недовольно сморщилась, и Ольгу тут же выдуло за дверь.

«Может, она и правда старая дева? — думала Ольга. — Потому и характер такой категоричный, если не сказать, мерзкий. И детей не любит, Ваньку вон все время Иваном называет и хоть бы раз улыбнулась… Ирка, кстати, тоже сколько лет ходила отмороженной, а сейчас, рядом со своим музыкантом, оттаяла, расцвела… Может, и эту если бы в свое время кто приголубил, она не ходила бы с таким лицом, словно у нее зубы сводит».

Весна плавно перекатилась в лето, а затем и в осень. И Ольга, освобожденная от домашних забот, смогла вновь вернуться к любимому делу, читая лекции по маркетингу сперва дважды, а затем и трижды в неделю. Ванька стал реже простужаться, проявил интерес к книжкам-раскраскам и как-то незаметно освоил половину алфавита и научился считать до десяти. Глядя, как он сопит, старательно загибая свои коротенькие пальцы, Ольга умилялась, но настоящим шоком для нее оказалось то, что теперь, садясь за стол, сын требовал салфетку и сам раскладывал ее на коленях. И одежду перед сном аккуратно развешивал на спинке детского стульчика, хотя раньше разбрасывал все, где придется: на полу, кровати, однажды даже закинул штаны на шкаф и заливисто хохотал, когда Ольга стянула их прямо себе на голову вместе с недоделанным макетом из пластилина.

— Блин! — воскликнула тогда Ольга, зажмуриваясь и прикрывая голову от летящих на нее пластилиновых башен.

— Биин, биин! — завопил Ванька и снова расхохотался. — Мама сказала биин.

Мало-помалу жизнь налаживалась именно так, как хотелось. Никто и не заметил, как наступила зима.

Новый год Ольга и Алексей встречали без шумной компании. Оба накануне проводили старый на работе, а до того ударно трудились, причем настолько ударно, что домой приходили только ночевать. Лариса Константиновна к тому времени уже укладывала Ваньку в постель, да и сама частенько засыпала на диванчике в гостиной, а потом, уходя от Тарасовых с отчаянной зевотой, бросала на хозяев недовольные взгляды.

— У меня тоже есть своя жизнь, — говорила она. Приходилось униженно извиняться и выплачивать сверхурочные. Хорошо хоть Ванька не устраивал истерик.

Звать гостей не хотелось, да и некого было, по большому счету. Старая компания давно отпочковалась, как ненужная ступень у ракеты. Менее успешные друзья перестали быть интересными, а ловить завистливые взгляды на себе не хотелось. Алла и Виктор уехали на праздники в Египет, Ирина со своим музыкантом встречали Новый год в Праге. В кои-то веки Тарасовы остались одни. Для праздничного стола разленившаяся Ольга лишь запекла гуся, заказав остальное в ресторане. Какой смысл в традициях, если друзей не будет? А без своих нет смысла затевать привычное барбекю с неспешными беседами под саундтреки, ностальгируя по временам, когда все были довольно бедны и мечтали о счастливой жизни.

Приготовив премиальный конверт для няни, Ольга из вежливости предложила ей встретить Новый год с ними.

— Спасибо огромное, — вежливо сказала Лариса Константиновна, убирая конверт в сумку. — Но у меня уже есть планы на этот вечер. И потом, Новый год — праздник семейный.

— Ну, тогда вот, еще скромный подарок, — сказала Ольга и протянула пакет, в котором приятно звякнуло стекло. — Это коньяк, настоящий, французский. По-моему, он отлично украсит любой стол.

Лариса Константиновна потопталась на месте, слегка покраснела и нерешительно протянула руку, забирая подношение.

— Спасибо, — торопливо сказала она. — И за премию, и за коньяк… Поеду, поздно уже, а на дороге наверняка пробки. Суета, суета… Все спешат… Спасибо еще раз. Ивана я уложила. Конечно, вы можете его разбудить посмотреть салют, от одного дня режим не нарушится… Но он и без того был невероятно возбужден.

— Да ничего, — улыбнулась Ольга. — Пусть спит, а завтра под ёлкой найдет подарок. Вы точно не хотите остаться? Еды хватит, а погода вон какая ужасная…

— Нет, поеду, пока дорогу окончательно не замело… Счастливых праздников. Встретимся, как договаривались, после Рождества.

Лариса Константиновна выдавила улыбку, удивительно не шедшую ее лицу, и бросилась к дверям, едва не сбив с ног выходившего из кухни Алексея. Тот неинтеллигентно ковырял в зубах пальцем и суетливо вытащил его изо рта, словно ожидая упреков в недостатке приличных манер. Но нянька почти не обратила на него внимания, буркнула «до свидания» и выскользнула за порог.

— Чего это она так торопится? — удивился Алексей. Ольга, пожав плечами, направилась в гостиную, и тогда он гаркнул ей в спину:

— Мы жрать сегодня будем?

— Конечно. Помоги мне стол оттащить к дивану. Лично я хочу сегодня сесть перед телевизором и больше не вставать.

— А подарки дарить? — капризно спросил он, входя следом за ней. — Когда ты будешь дарить мне подарки?

— А ты мне?

Он встал рядом со столом, сунул руки в карманы серых спортивных штанов и, надувшись, принялся раскачиваться на носках.

— А разве я тебе не подарок? Вот сама подумай, где ты найдешь такого гарного хлопца? Мы, гарные хлопцы, просто так на дороге не валяемся. Ведь я умный, красивый, в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил…

— Угу. Если вы валяетесь, явно что-то случилось. Тащи стол к дивану, Карлсон, не то точно без сладкого останешься.

— Нет, ты скажи, я тебе разве не подарок?

— Подарок, подарок, — успокоила его Ольга. — Лотерейный билет, самородок, просто хватай и беги. Ты будешь мне помогать или продолжишь выпендриваться?

— Продолжу. А вообще, зачем нам нужен тут стол? Для кого стараться?

— На кухне, что ли, сядем?

— Ну а чего? Там поедим, а потом пойдем в постельку с легким джентльменским набором: коньячок, фрукты, шоколадки.

— И не думай даже, — пригрозила Ольга. — Никакой еды в спальне. Но вообще… ты прав. Чего-то мне лень стол накрывать.

— А помнишь свадьбу? — вкрадчиво произнес Алексей и невесело усмехнулся. — Тогда все тоже по-сиротски было…

Свадьбу Ольга помнила хорошо. Денег и в самом деле не было ни на ресторан, ни на дорогие подарки, даже свадебный торт заменили купленным второпях в ближайшем супермаркете шоколадным «поленцем». Гостей решили не звать, а торжественный обед и вовсе похерить. Вместо этого на последние деньги заказали лимузин, в который втиснулись молодые, Ирка с ее тогдашним мужем Сергеем, выступавшие в роли свидетелей, еще один друг и подружка. Застолье заменил большой пакет с пирожками, несколько бутылок шампанского и то самое шоколадное «поленце», на которое свидетель едва не сел. Чтобы продлить аренду лимузина, не было денег, и Алексей долго уговаривал водителя покатать их еще немного, но тот, битый жизнью жучара с выколотыми на пальцах перстнями, все мотал головой. Хорошо хоть не выкинул где-то на объездной, а довез до центра города, откуда до квартиры пришлось добираться пешком. Дома молодые и их немногочисленные гости доели пирожки и допили шампанское, а потом были танцы почти до утра и безудержный секс по разным углам: молодожены на скрипучей кровати в спальне, свидетели на продавленном диване в крохотной гостиной, а о том, чем занималась еще одна парочка в ванной, старались не вспоминать, хотя свернутый кран потом пришлось чинить.

Возвращаясь мыслями в прошлое, Ольга почувствовала легкую грусть и ностальгию.

Подумать только, ведь тогда они были бедны как церковные мыши, ютились в настоящем клоповнике, пропахшем селедкой, и при этом жили веселее. Неужели они настолько постарели за эти десять лет?

Еще Ольга подумала, что, если бы оба так не боялись нищеты, Ваньке было бы девять и, вполне возможно, сын родился бы куда здоровее. Чего, собственно, они опасались? Тогда все жили еле-еле, в замерзающем городе, разграбленном тогдашним мэром. Десять лет назад — подумать только, какая пропасть времени! — квартиры стоили пятьсот долларов. А сколько квартир бросали, уезжая за длинным рублем поближе к столице? И ничего, выжили же, научились зарабатывать, и даже в той отчаянной нищете, с острым запахом соленой рыбы, было что-то притягательное и бесшабашное.

— У меня ведь и свадебного платья не было, — сказала Ольга. — А на кухне не было стола. Мы ставили еду на коробку от телевизора, которая заменяла шкаф. Помнишь, мы все мечтали потом нашу свадьбу переиграть?

— А ты все еще хочешь? — спросил Алексей, и в его голосе слышалось нечто большее, чем просто интерес. — Чтобы все было по-людски, с рестораном, фатой, и чтоб рисом в нас кидали и выпускали голубей? А у дверей родители с караваем, от которого мы должны откусывать?

— Я не знаю, Леш. Наверное. Просто всегда, стоит подумать об этом, меня останавливает мысль: какое это расточительство. Глупо, да? Но я как вспомню ту гору селедки, что надо было посолить, а потом продать, дурно становится.

— Совсем не глупо. Просто я подумал, что мы ведь, по сути, толком годовщину никогда не отмечали. Всегда один сценарий: кабак, гости, ну и поцелуи под счет и хохот. А ты же девочка, должна романтики хотеть, да?

— Какой из тебя романтик? — усмехнулась Ольга. — Ты меня даже замуж позвал между делом.

Алексей еще немного покачался на носках, потом почесал живот и жалобно сказал:

— Давай уже поедим, а? Нет, ну правда, гусь стынет. Я вокруг него уже три круга сделал.

Вообще Ольга знала, что не права, подтрунивая над мужем. Уж если и разбираться, романтичной как раз не была она, полностью лишенная воображения и фантазии. А вот Алексей, не умея ухаживать и ясно выражать свои чувства, ухаживал за ней с неуклюжей трогательностью и даже из армии присылал письма, вкладывая в них подсушенные ромашки. Откроешь такой конверт, а оттуда цветы сыплются с сухим шелестом. С тех пор пришла к ней любовь к ромашкам и всяким ромашковым экстрактам. Порой слабый аромат этих цветов она могла учуять за километр, раздувая ноздри, как породистая гончая.

Гуся, отлично пропеченного со всех сторон, щедро порубили на куски и разложили по тарелкам. В телевизоре искрился мишурой и серпантином традиционный новогодний вечер, где давно приевшиеся артисты льстиво и неискренне поздравляли страну с праздником. Провожая старый год, Алексей плеснул в бокалы коньяку, но, отхлебнув, скривился, долго разглядывал этикетку бутылки, а потом, подозрительно понюхав горлышко, вылил содержимое в раковину.

— Бодяжный какой-то, — пожаловался он и вынул из бара другую.

— Шампанское пей, — сказала Ольга.

— Меня от него пучит… Тьфу ты, и эта какая-то бодяжная… Хм… Смотри, тут в пробке дырка.

— Оставь пробку в покое, — приказала Ольга, быстро взглянув на часы. — Сейчас полночь пробьет. Налей мне шампанского.

Откинув шторы, они встали с бокалами у окна, слушая поздравительную речь президента. Забили куранты, возвещая о приходе Нового года. На улице раздался многоголосый гул, а в темном небе распустились огненные цветы фейерверка.

— С Новым годом! — сказала Ольга.

— С Новым годом! — ответил Алексей.

Тогда, освещаемые вспышками фейерверка, они думали, что впереди их ждут долгие счастливые годы жизни, не зная, что до самого страшного дня осталось меньше двух месяцев.

 

В феврале Ольгу положили в больницу.

Новогодняя ночь всколыхнула пожар их чувств, и тогда, позабыв о праздничной программе по телевидению, они любили друг друга прямо на ковре, под гигантским телевизором, с экрана которого неслись заученные речи артистов и их глупые песни. А потом оказалось, что заниматься сексом под забойную «Маму Любу» очень даже весело.

«Мама Люба-а, дава-ай, дава-ай, дава-ай!..»

Они «давали» изо всех сил, да так, что, кажется, стены сотрясались. На столе дребезжали торопливо поставленные бокалы, а забытый наполовину очищенный апельсин свалился на пол.

Спустя месяц Ольга обнаружила, что забеременела.

— Господи, я просто поверить не могу, — кричала она в телефонную трубку. — Леша, какое счастье!

Такого в принципе не могло с ними случиться уже никогда. Еще в прошлый раз врач что-то заумно говорил про всякие интимные трудности, предупреждая, что этот ребенок будет последним. Ольга и правда так ни разу не забеременела больше, поставив на попытках крест, хотя втайне мечтала еще об одном сыне. И тут такая неожиданность. После выхода из кабинета гинеколога, она, с раскрасневшимся лицом, тут же стала звонить мужу. Алексей взял трубку после третьего гудка и торопливо крикнул, что ему некогда, но Ольга не дала договорить. В динамике что-то громко бухало, словно с неба на жестяную крышу валились тяжелые камни.

— Погоди, я выйду! — заорал он в ответ, и спустя минуту в трубке и правда стало потише. — Говори, а то я что-то не так понял.

— Тарасов, ты снова станешь папой, — завопила Ольга. — Теперь слышишь?

— О господи, — охнул он.

— Ты не рад, что ли?

— Совсем с дуба рухнула? Рад, конечно.

— Приедешь пораньше?

— Обязательно. Сейчас бандерлогам навешаю люлей и приеду. Это дело надо спрыснуть.

— С ума сошел? — рассмеялась Ольга. — Мне же нельзя.

— Ну, я один спрысну. И вообще, сегодня напьюсь как не в себя. — Он вдруг перешел на озабоченно-доверительный тон: — Я чего-то стою и весь трясусь.

— А я, думаешь, не трясусь? Леша, я так рада…

В тот вечер — почти последний счастливый вечер в их семейной жизни — они сытно поужинали в ресторане, и Ольга даже выпила половину фужера шампанского и торжественно переломила пачку сигарет, пообещав больше не курить. Той ночью они снова любили друг друга, но уже с нарастающей осторожностью, боясь повредить то хрупкое дыхание жизни, что было внутри нее. А потом еще долго лежали, мечтая покурить и отвлекая себя мыслями: сын или дочь, и как они назовут этого потенциального сына или потенциальную дочь? Варианты рассматривались самые дикие, вплоть до Евлампия и Даздрапермы, но в итоге оба, не придумав ничего лучшего, остановились на двуполых вариантах: Женя и Саша. А что? Красиво.

А через неделю Ольга уехала читать свои лекции в соседний город и дико простудилась, заполучив воспаление легких.

В больнице, куда Алексей пришел ее навещать вместе с Ванькой, она выглядела несчастной, с немытой головой, чернотой под глазами, закутанная в одеяла и бесконечно, с хрипом кашляющая. Увидев мать в виде страшной снежной бабы, ребенок испугался и вцепился в отца.

— Не надо было его приводить, — прохрипела Ольга. — Видишь, как он испугался?

— Что врачи говорят? — строго спросил Алексей. — Хотя… я сам узнаю. Ты только кивай. Скоро тебя выпишут?

Ольга пожала плечами.

— А с ребенком все хорошо?

Она подумала и кивнула, но несколько неуверенно.

— Ну и хорошо. Дома все нормально, на работе тоже. Зуевы передают тебе привет, и Ирка со своим мачо тоже. Обещают навестить, но их пока все равно не пустят. Я-то с боем прорвался. В общем, все хорошо…

Ванька жался к отцу, долго не решаясь подойти к матери, а потом вдруг, вздохнув, бросился к ней на кровать, обнимая ручонками ее похудевшую шею.

— Мама, пойдем домой! Мама, пойдем!

Ольга прижала к себе сына и расплакалась. Заглянувшая на шум докторша с неодобрением поглядела на эту картину и решительно велела Алексею убираться вместе со всеми бациллами.

У дверей он оглянулся, потому что послышалось, будто Ольга что-то сказала.

— Что?

— Говорю, не балуй его. И не вздумай по пути в «Макдональдс» заехать.

— Конечно-конечно, — пообещал Алексей, зная, что соврет. В конце концов, от одного визита в эту американскую харчевню непоправимого вреда желудку сына нанесено не будет. Тем более что Ванька на пути в больницу «Макдональдс» углядел из окна и потребовал от отца заветную красную коробочку с детским обедом, в который вкладывались игрушки: героический лев, болтливая зебра, грациозная бегемотиха и жираф-мизантроп из нового мультфильма. Сын смотрел его каждый вечер, невзирая на запреты няньки. Пританцовывая перед телевизором, он радостно подпевал нарисованным зверушкам:

— Ай лайк ту мувит-мувит! Ай лайк ту мувит-мувит!

В «Макдональдсе» Ванька съел порцию почти полностью, выскреб из вазочки мороженое, выпил свой коктейль и половину коктейля отца, не сводя глаз с новых игрушек. За оранжевыми столиками заведения сидели люди, ели свои гамбургеры, пили колу и коннектились в сети, пользуясь бесплатными щупальцами вай-фай. Эта суета из разноголосых людей казалась чем-то ностальгически-нереальным, беззаботным, словно из юности, когда все было слишком просто. Просто поесть, поспать, повеселиться или вот даже завести ребенка, не думая, что через пару-тройку лет, в статусе родителя, придется думать, что кола и жвачка для него вредны.

— Ванька! — строго сказал Алексей, нахмурив брови.

— Фто? — вскинул глаза сын, такие же карие и круглые, как у матери.

— Маме не скажем, что в «Макдональдс» заезжали, ладно? А то проблемы будут. Понял?

— Понял! — охотно повторил сын.

— Молодец. Что ты понял?

Ванька глубокомысленно покрутил головой и повторил:

— Понял! Папа, у тебя паблемы есть?

— Нет у меня проблем пока, — ответил Алексей.

— И у меня нет. Давай пупим?

— Умница ты мой, — усмехнулся Алексей. — Доел? Забирай свой зверинец и поехали домой.

Дома, когда он уложил Ваньку в кровать и долго сидел в детской, потому что сын никак не хотел засыпать и все крутился под одеялом, Алексей думал об Ольге, их еще не рожденном ребенке и о том, как все будет дальше, пока Ванька, приоткрыв сонные глаза, не сказал:

— Мне нвавятся игвушки. Папа, я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — ответил Алексей.

 

***

 

Ожидая привычных удовольствий, Лика торопливо забегала по квартире, наводя в ней относительный порядок. По большому счету, можно было бы пропылесосить, но куда важнее полежать часок в ванной, сделать свеженький макияж и уже потом, если останется время, накрыть стол в романтическом ключе: бутылочка вина, свечи, фрукты в вазочке.

В ванной она «перележала». Лика вообще любила понежиться в горячей воде до тех пор, пока кожа не размягчится и не станет розовой и гладкой, как у младенца. После купели Лика чувствовала себя обновленной, податливой и нежной, что, собственно, от нее и требовалось, правда, частенько доставалось это вовсе не Алексею. Вот и сейчас, услышав чириканье телефона, она торопливо схватила трубку.

— Уже еду. Чего хочет моя зая?

— Зая хочет сладенького, — промурлыкала Лика нежно. — Зая очень хочет клубнички и мороженого.

— А бухло у заи есть? — неромантично осведомился собеседник. — Под клубничку-то?

— Бухла навалом, приезжай уже, — в тон ответила Лика, рассмеялась и, мельком взглянув на часы, охнула и торопливо отключилась.

Опрометью выкатившись из ванной, она заметалась по квартире, рассовывая валявшееся после Лешиных сборов барахло. Сворачивать его аккуратно не было времени, да и желания. Затолкав грязные тарелки в посудомойку, Лика вытерла стол, вернулась в гостиную, оглядев ее критическим взглядом, а затем задернула шторы.

Сойдет. Пусть будет атмосфера легкого интима. А в полумраке беспорядок не особо заметен. Леша вернется поздно и не обратит внимания, что за день она палец о палец не ударила, а завтра, когда он уйдет на работу, Лика вызовет уборщицу, которую тайком приглашала уже несколько раз. Женщина средних лет с чудовищной старомодной халой на голове безмолвно драила кухню и ванную, раскладывала по полкам белье ровными стопками, мыла окна и пол. Единственное, чего Лика ей не доверяла делать, так это готовить еду, поскольку Алексей непременно догадался бы, что супчик сварен вовсе не Ликой, а той вовсе не хотелось быть застигнутой врасплох коварным предложением испечь пирог.

За оставшееся время она успела привести себя в порядок, зажечь толстые свечи, поставить на стол не слишком ровно порезанные фрукты и коробку конфет, и уже от дверей, открывая гостю, торопливо сбросила мягкие тапки в виде собачек, сунула ноги в домашние туфли и обернулась проверить: удалось ли создать романтическую атмосферу?

Стол выглядел нарядно, свечи горели празднично. Еще бы для пущего эффекта разбросать лепестки роз, но, во-первых, их неоткуда взять, во-вторых, лепестки потом надо собрать, а в-третьих, это могло стать перебором и пошлостью, а Лика ни за что не хотела быть пошлой. Ничего, сойдет и так, вон какая получилась красота. Красоту Лика очень любила. Будь ее воля, она бы, как в каком-то увиденном фильме, оставляла жить только красивых людей, а некрасивых сбрасывала бы со скалы, как в Древней Спарте.

Филипп, с которым она сплелась в жарких объятиях прямо у входной двери, был не просто красив. Он отвечал всем заданным Ликой параметрам: был молод, хорошо образован, ироничен и ухожен, как молодой бог, которому требовалось поклоняться. Вот уже полгода, придя туда по настойчивой рекомендации Виктора Зуева, Филипп работал в компании Алексея на должности директора по пиару и маркетингу.

— На фига мне этот педик? — недовольно заметил Алексей после собеседования. — Весь намазан-напудрен-намучефырен, челочка гомосятская на глаза, маникюр на пальцах, кольца-браслетики. Тьфу, погань!

— Ты уже и маникюр разглядел? — усмехнулся Виктор.

Обсуждали нового кандидата на должность на даче у Зуевых. Лика без особого интереса прислушивалась к разговору, как обычно не выказала энтузиазма помочь хозяевам нанизывать мясо на шампуры и рубить овощи для салата. Впрочем, ее никто особо не просил. Когда-то Лика, пытаясь влиться в компанию, пыталась помогать, но, после того как порезала палец, к готовке ее не подпускали. А сейчас она и подавно не лезла с инициативой, предпочитая украшать компанию своим обществом. Разговоры, как мужские, так и женские, были ей скучны, оттого на шашлыках у Зуевых Лика, дожидаясь, пока подадут мясо, сидела в кресле-качалке, мило улыбалась в пустоту и, заткнув уши наушниками, слушала музыку на своем телефоне. Неизвестный кандидат на должность директора по маркетингу никак ее не заинтересовал. От мангала вкусно пахло, и Лика сладко потянулась, предвкушая, как вонзит зубы в сочную свинину.

— Разглядел, разглядел… Вить, на фига нам вообще этот маркетинг-шмаркетинг? Мы дома строим или «Гербалайфом» торгуем? И вообще, вот ты мне скажи, разве могут у мужика быть такие руки, как у этого… пиараста?

— Ты прям как Жеглов говоришь, — рассмеялся Виктор и добавил раскатистым басом: — Не музыкант, не художник, не профессор, а ручки белые и нежные…

— Ну да, — удовлетворенно сказал Алексей и вытянул вперед свои руки: короткопалые, с неровно постриженными ногтями. — Вот такие примерно должны быть у мужика руки… Не то что у этого недоразумения… Тьфу. Не люблю я эти муси-пуси, люли-люли, растудыть ее в качель!

Лика вздохнула. Бизнесмен! Глава крупной компании! И пожалуйста, выражается, как босота, — «растудыть ее в качель» какая-то! И где он этих словечек понабрался? Так, наверное, даже в деревнях не выражаются.

— Лех, я тебе говорю, парень он толковый. Образование, опыт, все дела… А насчет его педрилости, так он вообще-то нормальный… Лика!

— Что? — встрепенулась она от неожиданного ора.

— Как называется мужик, который выглядит как педик, но не педик?

— Метросексуал?

— Вот! Он не педик, а метросексуал, как Бэкхем. На прежнем месте всех баб перетрахал, это мне доподлинно известно. Возьми Фильку, Лех. В конце концов, уволить никогда не поздно.

— Филька… Имя такое же дебильное…

— Ну и что? Это даже прикольно. Будешь звать его свистом, как собаку. А он станет слушаться и вилять хвостом…

Алексей недовольно поворчал, однако, на следующий день пригласил сомнительного кандидата на новое собеседование, а через пару месяцев Лика узнала, что на работе у Алексея дела резко пошли в гору. Новый директор по пиару и маркетингу Филипп Кораблин неожиданно пришелся ко двору. Подсчитывая прибыль, Алексей простил новому сотруднику и наманикюренные пальцы, увешанные слишком изящными для мужика кольцами, и налакированную челочку, и туфли неприличного красного цвета, и очочки с оправой в тон к ним. А вскоре на традиционных шашлыках Лика воочию увидела Филиппа и едва не задохнулась от восторга.

Что бы эти старперы понимали в настоящей красоте!

Филипп довольно быстро выделил ее из толпы, наверное, потому, что в обществе шефа и его зама чувствовал себя неуютно. Получив свою порцию шашлыка, красавец подсел к Лике, и они быстро нашли общий язык, обсудив последнюю коллекцию Пако Рабана (Черное опять в тренде), новый клип Мадонны (Старушка-то еще ого-го!) и последнюю книгу Мураками, которую Лика не читала (Вот еще! Читать!), но упорно делала вид, что это не так. Филипп, кажется, все понял, потому что в середине разговора вдруг рассмеялся и свернул беседу в привычное для девушки русло.

Номер телефона она ему не дала. Алексей и без того ревниво зыркал, а потом даже неприлично громко крикнул:

— Филя, а ну давай сюда! Щас мы с тобой тяпнем водочки по-нашему.

Филипп послушно потрусил к шефу, водочки тяпнул, даже не поморщившись, и остаток вечера слал Лике извиняющиеся взгляды. Она улыбалась застенчиво и пожимала плечами, мол, что поделаешь, нам, красивым, изящным людям, некомфортно среди этого быдла.

На следующий день Филипп нашел ее в социальных сетях. После непродолжительной переписки Лика согласилась встретиться. График Филиппа, без конца мотающегося по городу с различными проектами, позволял им выкраивать друг для друга пару часов в день. Общаясь с ним, Лика чувствовала себя свободной.

Через неделю он затащил ее в постель. Пикантность ситуации придавало то, что, вообще-то, это была постель, в которой Лика спала с Алексеем. Однако ни Филиппа, ни Лику данный факт не смутил.

До встречи с Кораблиным Лика считала себя достаточно искушенной в вопросах секса, но то, что такое вообще бывает, она не знала. Назвать то, чем они занимались в этой спальне на троих, сексом не поворачивался язык. Недаром у столь приятного занятия было более приятное слово — любовь. Впервые за свою недолгую жизнь Лика поняла, как важно, когда партнеры не просто хотят, а идеально подходят друг другу. И эту идиллию хотелось сохранить во что бы то ни стало. Ей нравилось его роскошное, тренированное тело, без жирка на плоском, разделенном шоколадными дольками пресса животе, который он холил в спортзале, запах его кожи и сухой хруст чистых волос, в которые Лика запускала свои тонкие пальцы. Нравилось, как Филипп прикасался к ее груди, целовал в подбородок, а потом медленно вел языком вниз, оставляя на горячей коже влажную дорожку к пупку и ниже, а потом делал с ее содрогающимся от предвкушения сладости телом все, что хотел.

Первое время она еще боялась, что именно в этот миг в дверь ворвется ревнивец Отелло, придушит ее, а коварного Филю выбросит в окно, но Алексей не замечал ни сверкающих глаз своей любовницы, ни появившейся сытой кошачьей томности, а может, не хотел замечать, и Лика перестала бояться. Разве что на краешке подсознания маячила неприятная мысль: что будет, если…

Именно сегодня, после столь неудачного разговора с Алексеем, Лика решила обсудить с Филиппом, как им быть дальше.

 

Секс получился замечательным, как всегда. Впрочем, это был не секс, а самые что ни на есть занятия любовью с прелюдией, все как у взрослых.

Сначала они долго целовались, до ломоты в губах, а потом началась игра, привычная, но оттого не менее увлекательная в своей пикантности. Стоя друг напротив друга, любовники начинали раздеваться, снимая вещь за вещью, красиво, неспешно, совсем как Джордж Клуни и Дженнифер Лопес в каком-то полицейском боевике. Фильм Лика раскопала на полке у Алексея, где еще стояли видеокассеты, хотя уже и диски медленно, но верно уходили в небытие, а посмотрев на стареньком видеоплеере, внезапно загорелась эту сцену повторить.

Филипп не имел ничего против. Он вообще обожал различные авантюры, вроде романа с подругой босса. Сцена из фильма ему тоже понравилась, и, отрепетировав ее до совершенства, любовники повторяли ее снова и снова. Финалом прелюдии, перед тем как свалиться в кровать, был эффектный бросок трусов, подцепленных ногой. У Филиппа это получалось мастерски. Сперва он оттягивал резинку большими пальцами, освобождаясь от обтягивающей ткани, спускал белье до пола, а потом молниеносно дрыгал ногой, отправляя труселя невероятно диких расцветок в полет.

Получалось очень красиво. Куда там Джорджу Клуни.

После занятий сексом они, расслабленные и усталые, валялись на кровати, грызли одно яблоко на двоих, потому что это тоже выглядело романтично, пили шампанское, закусывая его шоколадом. Лика положила голову на живот Филиппу, а тот лениво перебирал пряди ее волос и молчал, хотя обычно любил обсудить шефа, гротескно передразнивая его движения и слова. Лика хохотала, иногда даже аплодировала, настолько потешными казались эти обезьяньи пляски в исполнении голого Кораблина. Но сегодня после обязательной программы произвольная так и не последовала.

— Как работа? — спросила она, хотя хотелось спросить о другом. Надо было как-то разбить молчание, потому что, если не проявить инициативу, Филипп отдохнет, а потом снова начнет приставать. Не то чтобы Лика возражала, но сегодня она наметила обсудить вопрос их дальнейших отношений

— Работа? А что работа? Хорошо. Запустили два сюжета на телевидении, позитивных, сладких, в духе «вы рады нам, мы благодарны вам». Население проникнется, звонки пойдут, заказы… Сегодня с утра договорился разместить рекламу строящегося поселка на самом лакомом месте. Знаешь, по Мира, напротив «Гиперсити»?

— Да.

— Ну, вот там. Что характерно, Мира ведет к другому поселку, не нашему, его Казанцев строил. Помнишь его дебильный слоган: «Поселок “Мечта” — это почти рай!»? А на наших баннерах все указатели в другую сторону от «Мечты», представляешь? Казанцев лопается от злости, но поделать ничего не может, аренда долгосрочная, на год.

— Представляю себе, — хмыкнула Лика, чтобы польстить Филиппу, хотя до Казанцева с его строительством ей не было никакого дела.

Кораблин же принял ее воодушевление за чистую монету и вдохновенно продолжил:

— У меня в его конторе есть свои люди. Так что они будут мониторить отток клиентуры.

— Ты-то на всех этих баннерах заработал?

— Еще бы, — самодовольно ответил Филипп и захихикал: — Двадцать процентов, как с куста. Чумачечие деньги!

Лика тоже рассмеялась. То, что Филипп обворовывал Алексея, ее совершенно не волновало. Да и какое это воровство? Откаты! Все легально, за исключением того, что прибыль с продажи рекламных площадей получал не агент фирмы, а директор по пиару компании заказчика. Проделывать подобные финты Филипп научился мастерски. Договариваться с представителями рекламных контор он предпочитал в кафе и ресторанах, выбирая их по принципу: «чтобы рядом не оказалось своих». Поскольку суммы были миллионными, рекламщики с радостью встречались с ним где угодно, оплачивали его обеды и виляли хвостами, глядя, как он задумчиво просматривает сметы.

— Ну хорошо, — равнодушно говорил Филипп, отодвигая бумаги, — ваше предложение довольно интересно. Но мой шеф, к сожалению, считает, что мы и без того вкладываем в рекламу много денег. К тому же ваши конкуренты предлагают те же услуги значительно дешевле… Почему мы должны выбрать вас?

Рекламщики торопливо вываливали на Филиппа преимущества своих компаний, сулили бонусы и скидки, расхваливали профессионализм сотрудников, получавших гран-при на всевозможных выставках. Кораблин равнодушно слушал, пускал в потолок красивые облака дыма, демонстрирующие собеседникам, как он их презирает, и этот проверенный метод почти всегда действовал безотказно. Рекламщики, обеспокоенные его молчанием, начинали путаться, повторяться, а потом, видя, что на Филиппа ничего не действует, переходили к уговорам личного плана. Обычно он соглашался на десять процентов от суммы сделки, что давало возможность заработать и агентам. Не то что подобное положение дел их устраивало, но деваться было некуда. Тем, кто не шел на сделку, Филипп перекрывал кислород без всякой жалости.

— И сколько ты заработал? — поинтересовалась Лика. — Зае хватит на ма-аленький бриллиантик?

— Зае хватит, — лениво сказал Филипп. — И мне на машинку останется. Не на «Кайен», конечно, и не на «BMW», как у твоего Алексиса, но вполне себе на что-то приличное.

Мечтать о приличной машине было так приятно, что Филипп зажмурился.

А что, собственно, такого? Надо продать свою старенькую «Хонду», распотрошить кубышку, добавить деньжат с последнего отката, и тогда можно будет купить что-то более внушительное, например, «Киа Спортэйдж». А если потерпеть и дождаться еще пары заказов, то и «Мерседес» представительского класса. Тогда можно будет и счетец в банке не трогать, пусть проценты копятся.

Дай бог здоровья Алексею Тарасову, который никогда не проверял, насколько честны его сотрудники. И как удачно, что именно сегодня он уехал и не смог устроить внезапную проверку.

«Завтра дальняя дорога выпадает королю. У него деньжонок много, а я денежки люблю…»

— Новая машина — это круто, — уныло согласилась Лика. — А мне, похоже, ничего такого не светит, хотя я столько раз намекала. На все просьбы один ответ: иди работать. Ты представляешь?

— Бедняжка, — рассмеялся Филипп. — Да он просто жлоб какой-то. Знаешь, у нас его за глаза Скруджем зовут.

— Почему?

— Ну, белесый, сухой, купается в своих миллионах, с другими не делится.

— Да уж… А еще эти его ежегодные поездки на малую родину, — фыркнула Лика. — И с кем? С бывшей! Напрягает меня это ностальжи. Вот сердцем чую, что она там настраивает его против меня. Мне это совсем не надо.

— А кому надо? — фыркнул Филипп, и в его голосе внезапно прорезался металл. — Лично мне тоже не надо. Зло берет, что мы можем от нее зависеть.

— За место боишься?

— А хоть бы и так. Я на этой целине задарма пахать не собираюсь. Будет очень обидно, после того как я там все с нуля поднимал, оказаться на улице. Хорошо еще, кое-что сумел отслюнявить. Будем надеяться, Ольга ничего не скажет. Ведь раньше-то не говорила, верно?

— Если бы сказала, лежали б мы тут с тобой, — усмехнулась Лика. — Да он бы меня впереди собственного визга на мороз выставил.

— Ну, значит, не скажет. Можно не паниковать.

— Так она с ним еще не встречалась, — напомнила Лика. — А в дороге времени много. Может и сказать, за ней не заржавеет.

— Вот Алексис вечером приедет, и ты сразу узнаешь, сказала она или нет.

— А если да? — плаксиво произнесла Лика и даже повернулась к нему, тревожно уставившись в лицо. — Если он вернется и скажет, чтобы я шла на хрен? Знаешь, какой Тарасов собственник?

При мысли, что ее вытолкают взашей из тщательно взлелеянного рая, Лике стало плохо. Куда потом идти? Что делать? Снимать квартиру на окраине города, стоять за прилавком или вспомнить, что закончила курсы секретарей, и заново пытать счастья в чужих приемных? Или того хуже — вернуться домой?

— Отпирайся. Знаешь, как моя сестрица говорит? Откатись на три метра и скажи, что тебя там не было.

— А если Леша не поверит?

— Что ты заладила, если, если… — рассердился Филипп и, спихнув ее с себя, поднялся с кровати и в чем мать родила прошлепал на лоджию, где оба обычно курили после секса, чтобы хозяин, не дай бог, не учуял неположенных запахов.

— Куда ты пошел?

— Никуда, — ответил он с лоджии и закрыл пластиковую дверь, отсекая звуки.

Подумав, Лика тоже встала, накинула легкомысленный шелковый халатик и вышла следом. Несмотря на утепленные стены и выведенную батарею, там было прохладно. Приоткрыв одну створку, Филипп курил, облокотившись о подоконник и сжав руки на груди.

— Замерзнешь, — сказала Лика.

— Пофиг.

Она прижалась к его спине и сказала:

— Дай сигарету.

Не глядя, Филипп протянул ей пачку и зажигалку, не сделав попытки помочь прикурить. Лика выудила сигарету, щелкнула зажигалкой и с наслаждением выдохнула сизую струю дыма, который стремительно вытягивало в щель приоткрытой створки. Погода стремительно портилась. С неба под косым углом валил мелкий снег, засыпая дома и дороги белым саваном.

О чем думал Филипп, было непонятно, Лика же думала о том, что на улице холодно, а ей снова не удалось поехать к морю, которое она очень любила. Внезапно ей так захотелось жары, свежего бриза в лицо, морских брызг и яхты, рассекающей острым носом синюю воду. Она вдруг смертельно возненавидела и свое нестабильное положение, и Алексея, так и не позвавшего ее замуж, и унизительный статус любовницы, в котором не было ничего романтического. Романтично — это когда мужчина вырывается из семьи, приходит тайком на несколько часов, дарит бриллианты и меха и под предлогом командировки возит свою обоже на юга. А когда живешь с ним постоянно, возишься с кастрюлями и пылесосом, какая ты любовница? Ты — жена.

Вот и она — жена. Но без прав и штампа в паспорте. И если Алексей захочет выгнать ее на улицу, придется уходить в чем была, как восточной женщине. И куда, куда идти?

— Если он меня бросит, я приду к тебе, — прошептала Лика.

— Конечно, — после короткой заминки ответил Филипп, и она эту заминку безошибочно уловила, чувствуя, как ёкнуло внутри. — Но давай не будем паниковать заранее. Еще ничего не случилось.

Они вернулись в спальню и после непродолжительной возни вновь занялись любовью, но уже без особого воодушевления. Каждый думал о своем.

Проводив Филиппа, Лика убрала следы преступной страсти, сменила белье, выбросила окурки, пустую бутылку из-под шампанского и даже мусор вынесла, чтобы, не дай бог, Алексей не заглянул в стоящее под мойкой ведро. Занятая делами, она не вспомнила, что он не позвонил ей ни разу. Убрав в квартире, Лика завалилась на диван, включила телевизор и стала ждать, не заметив, как задремала.

Она проснулась поздним вечером. В квартире было тихо.

— Леша? — позвала она хриплым со сна голосом.

Никто не ответил. Лика поднялась и, чувствуя неясную тревогу, прошла в спальню. Кровать была пуста. Схватив телефон, она не увидела пропущенных вызовов. Часы на экране показывали одиннадцать вечера. Лика набрала номер Алексея, но услышала лишь равнодушный голос оператора, сообщившего о том, что аппарат абонента находится вне зоны действия сети.

 

Они крепились, стараясь не спать, почти всю ночь, но в накренившейся машине с задранным кверху бампером было холодно, так холодно, что плед, натянутый до самых глаз, совершенно не спасал. Оттого, что разговор не клеился, под утро их все-таки сморил сон, беспокойный, дурной и вязкий, как патока.

Ольга очнулась первой, стуча зубами от холода, обнаружив, что ее голова лежит на плече у Алексея, а рука засунута ему в карман. Она не помнила, снилось ли ей что-либо, но ощущение тревожности мгновенно навалилось еще до того, как она открыла глаза. Чувствуя, как противная дрожь сотрясает все тело, Ольга глухо простонала и закашлялась, разбудив Алексея, а потом осторожно пошевелила онемевшими от холода и неудобной позы ногами.

— Который час?

Голос Алексея был настолько хриплым, что Ольга лишь по отдельным каркающим звукам догадалась, о чем муж спросил. Нашарив в кармане мобильный, она вытащила руку из-под пледа, почувствовав, что пальцы с трудом удерживают пластмассовое тельце телефона. Экранчик вспыхнул, но как-то неохотно, притормаживая, а батарея, остывшая даже в кармане, показала всего две палочки.

— Семь двадцать две.

Собственный голос звучал не лучше. Изо рта вырывался густой пар. Ольга закашлялась. За окном была прежняя чернота с воющим ветром.

— Связь есть?

— Нет.

— Фигово.

Он повел могучими плечами, и плед, дающий иллюзию тепла, сполз вниз. Алексей подхватил его и снова натянул до подбородка.

— Замерзла?

— Конечно, — коротко ответила Ольга синими губами. — Посмотри свой телефон, может, у тебя есть хоть одно деление.

Алексей повозился и, осторожно вытянув из под пледа мобильный, бросил на него короткий взгляд.

— Есть? — с надеждой спросила Ольга.

— Нет. Мертвая зона. Тут низина, сигнал не доходит… Господи, как жрать охота… У тебя ничего нет?

— Вроде жареной курицы? — осведомилась Ольга, и в ее тоне послышался намек на улыбку.

— Ну, мало ли… Ты же запасливая, может, какой бутерброд завалялся… Погоди, ты на кладбище конфеты везла. Все там оставила?

— Наверное. Подай сумку.

Перегнувшись через сидение и слегка навалившись на нее, Алексей подцепил оставленную на переднем сидении сумку и, не дожидаясь, пока Ольга вытащит руки из-под пледа, торопливо расстегнул молнию.

— Эй! — возмутилась она. — Это вообще-то моя вещь!

— В критических ситуациях нет понятий «моё» и «чужое». У нас критическая ситуация? Значит, сумка не твоя, а… всехняя. Есть возражения?

— Да.

— Вот и прекрасно. Изложишь их в письменном виде и отправишь моему секретарю.

Он все дергал и дергал замок, но молния, в которую попала подкладка, не поддавалась. Рыча от злости, Алексей дернул замок так, что тот сломался. Он замер и осторожно выдохнул, ожидая выволочки.

— Ничего, ничего, — подбодрила Ольга. — Не стесняйся.

Искать что-нибудь съедобное в темноте салона было почти невозможно. Алексей подсвечивал себе мобильным, бурча под нос что-то нечленораздельное. Прикрыв глаза, Ольга откинулась на спинку, трясясь от холода.

— Мать, да у тебя тут «Сникерс»! — обрадовался Алексей. — Все ж таки ты молодец! «Сникерс» — это хорошо.

— Да, да, — уныло согласилась Ольга. — Поцелуй меня в пачку. Что делать будем?

— Ну, поедим, а через час рассветет, и я пойду в деревню, — глубокомысленно ответил Алексей, содрал обертку с шоколадки и разломил ее непослушными руками. Большую часть, после недолгих колебаний, он протянул Ольге и, затолкав в рот свою долю, уставился в окно.

За стеклом не наблюдалось ничего интересного, кроме той же серой тьмы, в которой невозможно было найти линию горизонта. Все казалось совершенно одинаковым, словно внутри выложенной ватой коробки, и только ветер бил в бок автомобиля колючими злыми укусами. Сколько бы Алексей ни вертел головой, нигде не виднелось ни одного огонька, на который можно было ориентироваться. Где дорога, куда идти? И надо ли? Может, лучше остаться тут, свернуться калачиком на сиденье, надеясь на спасение?

Дожевав шоколад и запив его остатками воды из валявшейся под ногами бутылки, они молча просидели несколько минут, глядя, как медленно отступает темнота. Лишь только из мрака проступили отдельные предметы, вроде голых деревьев, Алексей завозился и неохотно сказал:

— Пойду, пожалуй.

— Куда? — прошелестела Ольга. — Я даже дорогу не различаю, все снегом замело.

— Ну, колею-то вроде видно. Буду ее держаться. Думаю, через час-полтора доберусь, найду трактор и приеду.

Уйти сейчас и оставить ее одну в машине было нельзя.

Остаться и трусливо ждать подмоги тоже. Придет ли помощь, если ее никто не звал? Никто не проедет мимо в такую погоду.

Сердясь на себя, Алексей торопливо дернул дверцу и неуклюже выбрался наружу, провалившись в снег почти по колено. Кепчонка, подбитая мехом норки, едва не слетела с головы. Пришлось не только надвинуть ее поглубже, но и опустить пристегнутые уши. В сырых со вчерашнего дня ботинках моментально стало холодно. Матерясь, он обошел «BMW», который, казалось, умолял хозяина простить его за предательство.

Хлопнула дверь.

— Погоди, вместе пойдем.

— Чего ты выдумала? — рассердился Алексей. — Сиди, жди тут. Сказал же, через час приеду.

— Через час ты только туда доберешься, в лучшем случае.

— Ну, через два.

— Через два я тут с ума сойду или околею. А если что случится? Так нас вообще никогда не найдут, — сказала она и, решительно запахнув пальтишко, зашагала вдоль колеи. Посмотрев на ее удаляющуюся спину, Алексей еще раз выругался, но значительно тише, и побрел следом.

Ветер был настолько сильным, что едва не валил их с ног. Ольгу качало из стороны в сторону, иногда, чтобы не упасть, она хваталась за мужа, и однажды, не удержавшись, не только упала сама, но и повалила его. Поднимая жену, Алексей обернулся на оставленную машину, уже почти неразличимую сквозь снег. Идти с каждым шагом было все труднее. Ветер разметал верхушки колеи, сделав и без того плохую дорогу практически незаметной. Плотная завеса туч, висевшая над горизонтом, казалась низким грязным потолком в заброшенном доме. Время от времени то Ольга, то Алексей вынимали телефоны, но связь все не появлялась.

Снега было много, слишком много для двух пешеходов, идущих в обуви, не приспособленной для подобных прогулок, но пока они почти не чувствовали холода, тратя слишком много энергии для того, чтобы просто вытаскивать ноги из рыхлого снега.

Примерно через час Ольга стала отставать. Она время от времени останавливалась, начиная сильно кашлять, но потом, собираясь с силами, шла дальше, однако Алексей уже понимал, что надолго ее может не хватить. Деревня, будь она трижды проклята, не показывалась, сколько бы он ни смотрел вперед. Впрочем, видимость была так себе. Обзор закрывала плотная завеса снега. Шагая впереди, он протаптывал дорогу для бывшей жены, которая шла все медленнее.

— Сколько мы идем? — невнятно спросила Ольга сквозь закрывающий рот шарф.

— Два часа уже.

— И где деревня?

— Откуда я знаю? Черти слопали.

Ольга неодобрительно посмотрела на него и покачала головой.

— Не поминал бы ты… Может, они нас и кружат…

— Может. Но дорога-то есть, и она куда-то ведет, — раздраженно ответил Алексей. — Скорее всего, в это самое Юдино, больше некуда. Пойдем.

Ольга помотала головой, натужно раскашлялась и села в сугроб.

— Погоди, дай отдышаться.

— Вставай, замерзнешь нафиг!

Она снова помотала головой, да так сильно, что темные волосы, спрятанные под шарфом, вырвались наружу, рассыпавшись по плечам.

— Тарасов, а ты не думал, что эту тропиночку проложили браконьеры? И идет она в обход всех деревень? Что тогда?

Ее голос дрожал. Чувствуя, как его начинает захлестывать паника, Алексей рывком поднял Ольгу из сугроба, но она опять сползла туда и расплакалась. Выждав пару минут, он приказал:

— Поднимайся.

— Иди на хрен!

— Я сказал, поднимайся.

Ольга не ответила и не пошевелилась. Потоптавшись на месте, Алексей вздохнул и сказал:

— Ладно. Иди назад.

— Куда — назад? — всхлипнула она. — К машине?

— Да. Сиди и жди там. А я дойду до деревни и вернусь за тобой. Не бойся, мы же не так далеко от нее отошли, как кажется. Это из-за снега. Доберешься?

— И что я там буду делать? — воскликнула Ольга, и эта знакомая ярость его порадовала. Значит, приходит в себя. — Сидеть и думать: дошел ты или нет?

— А что ты предлагаешь?

— Пойдем вместе. Попробуем вернуться на трассу. Даже если машин не будет, связь-то наверняка появится. Надо было сразу об этом подумать.

Он хотел сказать, что до трассы они все равно бы не дошли, но потом, решив, что спорить с ней сейчас бесполезно, вкрадчиво произнес.

— Давай так: пройдем вперед еще немного. И если не увидим деревню, вернемся, пока из сил не выбились и пока еще светло. Ладно?

Ольга подозрительно взглянула на него из-под заснеженных бровей и спросила:

— Еще немного — это сколько?

Алексей покрутил головой и прищурился, всматриваясь вдаль, а потом ткнул пальцем в едва заметное дерево.

— Вон дотуда. Там вроде какой-то холм, видишь, где дерево? Вот как поравняемся с этим местом, посмотрим, есть что-то или нет.

— Если деревни не будет, вернемся? — всхлипнула Ольга.

— Если не будет — вернемся. Согласна?

Она помолчала несколько секунд, а потом протянула ему руку.

— Хорошо, — сказала Ольга. — Пошли.

 

То жалкое подобие дороги, по которому они брели, скоро повернуло куда-то вбок, огибая высокое раскидистое дерево, машущее руками-ветками на ветру. Ольга шла все медленнее и медленнее, ненадолго останавливалась, с трудом переводя дыхание. Каждый раз Алексей тормозил шаг и ждал, когда она соберется с силами и догонит его.

В глазах жены плескались отчаяние и страх, однако Ольга шагала как автомат, стараясь не думать, что будет дальше.

К самому дереву они не стали приближаться: куда там подойдешь, по белой целине? Да и зачем? Поравнявшись с темным стволом, оба остановились, тяжело дыша, а потом Ольга медленно села прямо в снег.

— Не могу больше, — выдохнула она и закашлялась, отбиваясь от колючих снежинок, летевших в рот и нос. — Посмотри сам.

Судя по отчаянию в голосе, Ольга уже ни на что не надеялась, и это Алексею не понравилось особенно. Мысль, что придется возвращаться в машину, его не очень пугала. В конце концов, вьюга может прекратиться завтра, а даже если не прекратится, пройти пятнадцать-двадцать километров к трассе — не такой уж подвиг для мужчины, пусть даже он не экипирован для подобного похода. Другое дело, если идти придется с ней. Ольга очень задерживала его, и Алексей был уверен: без нее это расстояние до проклятущего дерева удалось бы преодолеть гораздо быстрее. А сейчас, судя по часам в бесполезном мобильнике, было уже больше двух. Выходит, они шли по снегу около пяти часов. Если на обратную дорогу положить столько же, до машины они дойдут лишь к вечеру, но, поскольку оба изрядно устали, можно и еще пару часов накинуть.

Нянчиться с Ольгой Алексею не хотелось. Нет, раньше тоже не хотелось, но сейчас особенно, наверное, потому, что она стала свидетелем его слабости и неуверенности в собственных силах, а еще потому, что она никогда не была выносливой физически. Сейчас, когда Ольга сидела в сугробе, он понял: сил у нее явно осталось на раз, а значит, скоро она сломается, упадет, и ему придется тащить жену на себе, ощущая на шкуре ее неласковые, словно у ведьмы, руки.

«Почему так далеко? — подумал Алексей, близоруко щурясь. — Где она, эта деревня? Ведь по расчетам до нее оставалось не больше трех километров!»

С небольшого холма, на который они забрались, деревни не было видно. Оглянувшись назад, Алексей вроде бы разглядел вдалеке искру лоснящегося бока машины, но, возможно, это ему только показалось.

— Видишь что-нибудь? — спросила Ольга хриплым голосом. Обернувшись к ней, Алексей увидел, что она жадно ест снег.

— Ты что делаешь? Простудиться захотела? — рассердился он.

— Да я уже простыла, так что без разницы. Пить хочу. Так есть там что-нибудь?

— Нет, — раздосадовано ответил он. — Ничего не видно. Наверно, не так я карту прочитал, или вообще…

— Что — вообще?

— Может, не было тут никакой деревни.

— Но на карте-то она есть!

— Да мало ли что там есть! — заорал Алексей. — Когда ее рисовали, карту эту? Кто проверял, что тут есть, чего нет? Я вот глазами своими вижу: нет здесь ни хрена!

— Здорово, — произнесла Ольга равнодушным голосом. — Как же ты так опростоволосился, Чингачгук?

— Заткнись, а?

— А то — что? Придушишь меня, а из тушки сделаешь указательную стрелку, как Флинт на Острове сокровищ? Теперь-то что, Тарасов? Обратно тащиться?

— Рот закрой, тепло не трать, — едко посоветовал он. — Не май месяц на дворе.

Странно. Ночью, когда они прижимались друг к другу, этой ярости, тщательно взращиваемой обоими, не было. И утром, когда жевали один шоколадный батончик на двоих, тоже. Что изменилось за эти часы?

Ольга со стоном поднялась и, встав спиной к ветру, произнесла:

— Ни на что ты не годен, Тарасов. Одни беды от тебя. Одни беды.

Он знал, что Ольга скажет дальше, и потому не стал дожидаться. Обойдя ее, как неодушевленный предмет, Алексей, опустив голову, побрел обратно к машине.

Отойти он успел буквально на пару шагов, когда Ольга вдруг крикнула:

— Тарасов, вернись!

В ее голосе было нечто, заставившее его обернуться. Ольга смотрела куда-то в сторону, противоположную той, куда поворачивала дорога.

— Что? — спросил он.

Ольга ткнула пальцем вперед.

— Смотри, вон там. Это же крыши, да?

Подбежав к ней, Алексей прищурился и стал вглядываться в снежную круговерть. Там, за плотной снежной завесой, действительно виднелось что-то темное, треугольное, смахивающее на скаты крыш. Вот только дорога почему-то вела в другую сторону.

— Да, кажется, это крыши, — медленно сказал он. — Но почему туда нет въезда?

— Может и есть, — возразила Ольга. — Просто мы его не видим. Вероятно, там еще какая-нибудь дорога имеется с другой стороны.

— Там река. И моста нет, насколько я помню.

— Много ты помнишь… Ну что? Пошли?

— Напрямик? — осведомился он, приподняв брови.

Ольга скривилась и неприязненно ответила:

— Нет, я, конечно, понимаю, что ты тут у нас главный траппер, Кожаный Чулок и все такое, но, поскольку ты нас уже завел хрен знает куда, может, я хоть недолго побуду штурманом? И потом, какая уже разница, по целине мы идем или по дороге? Что там, что тут пути нет. Вон, смотри, трава из земли торчит, значит, не настолько снега много.

Алексей помялся, не решаясь сойти с колеи на нетронутый белый покров. Ольга посмотрела на мужа с недобрым прищуром, а потом, пожав плечами, шагнула в снег.

— Ну, чего стоишь? — грубо спросила она и добавила, видя, что Алексей не двигается с места: — Ладно, как хочешь. Лично я устала, замерзла и не хочу бегать взад-вперед, разыскивая дорогу к этому Юдино.

Запахнув пальто, Ольга решительно двинулась к деревне, увязая в снегу. Посмотрев, как развеваются на ветру полы ее пальто, Алексей еще раз оглянулся на маячивший вдалеке призрак брошенной машины и пошел следом.

 

Солнце уже клонилось к закату, когда они наконец-то добрались до деревни, а добравшись, долго стояли в нерешительности, старательно пряча друг от друга панический испуг.

— Господи боже мой, — хрипло сказала Ольга. Алексей молчал.

Последние шаги дались им особенно тяжело. Вопреки Ольгиным прогнозам, идти по заснеженному полю оказалось тяжело. Проваливаясь в рыхлый снег, они то и дело теряли равновесие. Особенно часто падала Ольга, поначалу лишь всхлипывая от обиды, усталости и сдерживаемой злобы, а потом плача уже в открытую. Пару раз Алексей подходил, чтобы помочь ей подняться, но она с такой яростью отпихивала его от себя, что он оставил эти попытки и просто пошел вперед, прокладывая дорогу. От набившегося снега и холода его тоненькие щеголеватые сапожки, предназначенные исключительно для поездок в автомобиле да коротких перебежек по замерзшим тротуарам, сколько ни поджимай пальцы, не спасали, как, впрочем, и игрушечная дубленка, слишком тонкая для пронизывающего ветра. В животе урчало от голода, а горло драло от жажды, и оба украдкой совали в рот обжигающие губы белые комочки. Совсем не чувствуя ног, Алексей шел к уже отчетливо видневшимся домам, почти не оборачиваясь на Ольгу. Той последние шаги дались ужасно тяжело. И без того еле волоча ноги, она без конца падала и несколько метров преодолела на четвереньках, рыдая от усталости, не в силах встать.

Упасть бы, перевернуться на спину и отдохнуть пару часов…

Снег набился всюду, куда можно: в карманы, за шиворот, в перчатки, рукава и сумку, тяжелеющую с каждым пройденным километром. Когда Ольга наконец доползла до вросшего в землю Алексея, она неуклюже поднялась на ноги и уставилась туда, куда тот смотрел неподвижным взглядом.

— Леш, что это?

От дома, стоящего самым первым, остался один скелет, зияющий пустыми глазницами оконных проемов. Крыша провалилась внутрь, вместо забора — лишь пара столбов да несколько покосившихся штакетин. Облупившиеся стены с щербинами рассохшейся дранки, освещенные тусклым зимним солнцем, выглядели особенно зловеще.

— Леш?..

Ольга не обратила внимания, что назвала его по имени, как всегда в те моменты, когда сердце начинало трепетать от волнения или страха. Он тоже этого не заметил и даже счел чем-то само собой разумеющимся то, что бывшая жена стиснула замерзшими пальцами его руку.

— Ничего особенного, — ответил он. — Просто развалюха. В деревнях всегда так бывает, особенно сейчас. Не в СССР живем. Умирают деревни-то.

— Вон еще одна развалюха, — дрожащим голосом сказала Ольга и мотнула подбородком в руины напротив. — И еще. Когда ты проезжал, так же было?

Он и сам прекрасно видел, что ближайшие четыре дома выглядели ничуть не лучше своего собрата, встречающего гостей на засыпанном въезде. Отвечать не имело смысла. Может, и тогда было так же, может, в деревеньке еще жили. Какая разница теперь?

Мертвая зона. Сейчас солнце сядет, и со старого погоста полезут упыри.

Жуть какая.

— Леш, пойдем отсюда, — тихо сказала Ольга.

Он медленно повернул к ней голову и так же тихо спросил:

— Куда?

— Не знаю. К машине, к трассе… куда угодно, лишь бы подальше. Мне тут не по себе.

Ольга потянула его за руку, но Алексей не двинулся с места. Она дернула еще несколько раз, а потом обиженно воскликнула:

— Ну, что ты?

— Мы не дойдем, Оль, — произнес Алексей. — Сюда еле дошли.

— Дойдем, — упрямо сказала она. — Доберемся до машины, отдохнем, а завтра отправимся к трассе. Леш, ну пожалуйста!

Видя, что он отрицательно мотает головой, Ольга рассердилась.

— Тарасов, ты что, ослеп? Это брошенная деревня! Мертвая! Дома развалились, их разграбили! Ты видишь? Нет ни одного дымка, ни кошек, ни собак, ни людей — ни следа! Ничего нет! Пойдем, пока еще хоть что-то видно!

— Оль, через час будет совсем темно. Можем пройти мимо дороги, и тогда нам точно каюк, — мрачно сказал Алексей. — Понимаешь?

Он ожидал, что у Ольги начнется истерика, и даже внутренне подобрался, готовясь встретить ее атаку, как тогда… Но бывшая жена вдруг отступила на два шага, а ее лицо с заострившимся всего за сутки подбородком вдруг стало отрешенно-спокойным.

— Понимаю, — ответила она равнодушным голосом автомата. — Я все понимаю, Тарасов. Только нам и здесь каюк. Без шансов, верно? Тут нас точно никто не найдет.

Разболтанной походкой марионетки она сделала несколько шагов назад, к заснеженному полю, а потом опустилась на колени и застыла, тупо смотря вниз.

Алексей знал, что должен ее утешить, заставить подняться и пойти на поиски (возможно, где-то в заброшенных домишках теплится жизнь), но сейчас видеть этот отрешенный старушечий взгляд было выше его сил. Вспомнив, что уже несколько часов не курил, он полез в карман, вытащил сигареты, зажигалку и мобильник. Сунув сигарету в рот, Алексей прикурил, старательно прикрывая огонек зажигалки от ветра, а потом, проведя пальцем по сенсорной панели телефона, бросил взгляд на экран.

Связь была.

Не поверив своим глазам, Алексей поднес телефон к глазам.

Одно, самое крохотное деление, светилось белым цветом. Алексей закашлялся, выплюнул сигарету и заорал:

— Ольга! Связь! Связь есть!

От его крика она подняла голову и вдруг задрала ее к небесам, словно благодаря Всевышнего. Торопливо чиркнув пальцем по экрану, Алексей вывел панель с цифрами и, набрав номер полиции, нажал кнопку вызова.

На панели моментально появилась надпись: «Батарея разряжена».

«Только не сейчас!», — подумал Алексей, прижимая трубку к уху.

— Бу-бу-бу, — сказал неразборчивый женский голос. Слышно было отвратительно. Не разобрав ни слова, Алексей заорал:

— Алло! Полиция! Помогите нам. Мы в деревне Юдино, в сорока километрах от города! Машина сломалась! Мы застряли! Пожалуйста! Мы замерзаем!

— Бу-бу-бу! — недовольно ответила трубка.

— Алло! Вы меня слышите?

— Бу-бу-бу…

— Алло!.. Алло, твою мать!

Трубка ответила гнусными переливами, обозначающими, что связь прервалась. Алексей раздраженно оторвал телефон от уха и взглянул на экран. Одинокая палочка связи пульсировала, то появляясь, то исчезая. Он повернулся к Ольге, наблюдавшей за ним с тревогой.

— Дай телефон, у моего батарейка сдыхает.

Ольга торопливо сунула руку в карман, затем во второй, а потом, смертельно побледнев, рванула сумку и начала торопливо вытряхивать из нее все прямо на снег. Оставив бабское барахло валяться, она перевернула сумочку, потрясла, проверила отделения, после снова залезла в карманы пальто, вывернув их наизнанку.

— Господи, я его потеряла! Леша, я его потеряла!

— Где? — взвыл тот. — Ищи, может, он где-то тут.

Ольга растерянно огляделась по сторонам, отбежала к тому месту, где ползла на четвереньках, и стала остервенело копаться в снегу, расшвыривая его во все стороны.

— Господи, нет, нет, — бормотала она. — Да что же это такое, ну прямо как в ужастиках… Сейчас, сейчас…

— Оль, прекрати!

— Да погоди, я найду… Надо туда сходить, вон, видишь, я там падала… Может, он там…

Вид у Ольги был совершенно безумный. Алексей подошел ближе и, схватив ее за замерзшие щеки, вынудил посмотреть себе в глаза.

— Оль, ты раз сорок падала. Прекрати. Мы его не найдем.

— Найдем! Попробуй позвонить! Попробуй! Может, он рядом где-то лежит…

Она все порывалась куда-то бежать, оборачивалась на тропинку из заметаемых следов. Прижав Ольгу к себе одной рукой, Алексей набрал на телефоне ее номер и, убедившись, что связь есть, нажал на вызов.

«Аппарат абонента недоступен или выключен», — любезно проинформировал его оператор. Услышав этот безукоризненно вежливый голос, Ольга перестала вырываться и только затряслась то ли от холода, то ли от сдерживаемого плача.

— Я ментам еще раз позвоню, — сказал Алексей и снова набрал полицию, но соединение не прошло. В ухо опять ударили назойливые переливы. Ольга отвернулась и с тревогой посмотрела на садившееся солнце.

— Блин! — зло бросил Алексей. — Не соединяет.

— СМС отправь, — посоветовала она.

— Ментам?

— Почему ментам? Друзьям. Пусть позвонят в полицию, организуют поиски.

— Голова! — похвалил Алексей и стал торопливо тыкать в сенсорную панель, на которой снова появилась надпись: «Батарея разряжена!» Набрав сообщение, Алексей стал проматывать список абонентов замерзшим пальцем, выбирая, кого осчастливить информацией, что он вместе с экс-супругой застрял в глухой деревне.

— Рассылку сделай, — сказала Ольга.

— Что?

— Рассылку. Отправь всем. Быстрее найдут, если им несколько человек сообщит.

— Ах да, — усмехнулся Алексей, — я забыл, что реклама — твой профиль.

Включив в список получателей всех абонентов, Алексей мельком подумал, как отреагируют его конкуренты, злопыхатели, администратор сауны, доставщик пиццы, Лика и еще одна любовница, к которой он ездил время от времени, а потом нажал на отправку.

«Не удалось отправить сообщение».

Алексей нажал снова.

«Не удалось отправить сообщение».

Еще.

«Не удалось отправить сообщение».

«Батарея разряжена».

Еще раз.

«Не удалось отправить сообщение».

«Батарея разряжена».

Задрав голову к тучам, Алексей надавил на панель и поднял руку вверх.

«Не удалось отправить сообщение».

— Подбросить надо, — сказал он. Ольга кивнула, с тревогой глядя на гаснущее солнце. Нажав на отправку еще раз, Алексей подбросил телефон.

Перевернувшись несколько раз, мобильный взмыл вверх, а потом, достигнув предельной точки, начал падать. Алексей выставил руки вверх, но телефон, чудом проскочив между его пальцами, упал в снег. Матерно выругавшись, Алексей поднял его, но не успел прочитать высветившуюся на экране надпись. Исчерпав ресурс батареи, телефон выключился.

— Сука! — прошипел Алексей, нажал на кнопку, пытаясь реанимировать мобильный.

— Отправилось? — робко спросила Ольга.

— Хрен его знает, батарея села.

Телефон на мгновение включился, продемонстрировал ядовитое предупреждение о разряженной батарее и снова умер. Затолкав его в чехол, Алексей сунул мобильный под дубленку.

— Ладно, — сказал он. — Будем считать, что отправилось и что менты меня услышали. Может, потом он согреется, и я смогу включить его хотя бы на минуту.

— А сейчас что? Стоять и ждать?

— Пойдем, — решительно сказал Алексей. — Попробуем найти хотя бы один неразобранный дом, и лучше всего с кем-то живым, потому что еще одной ночи на холоде мы не вынесем.

Ольга в панике посмотрела на одинокую улицу, заметенную снегом, а потом, коротко кивнув, стала собирать рассыпанные вещи обратно в сумку.

 

Старший лейтенант Антон Зайцев покосился на несчастного раздрыгу, застывшего на стуле с убитым видом, а потом украдкой включил на компьютере любимую игрушку, прикрутив звук до минимума.

Не хватало еще, чтобы грохот из динамиков показал раздрыге, что Антону на его проблемы наплевать!

Раздрыгу звали Игорем Чебыкиным. В отделение его доставил патруль, к машине которого тот подбежал прямо на дороге, ошалело размахивая руками. Из путаных рассказов Чебыкина выходило, что на него напал какой-то тип в военной форме, вооруженный самым настоящим «калашниковым».

Разыскивать якобы вооруженного типа патруль не стал, да и где его было искать? Машина оказалась пустой, а разыгравшаяся метель замела следы. Потому Чебыкину велели погрузиться в свой рыдван и ехать следом за патрульными в ближайшее отделение, где старший лейтенант Зайцев ожесточенно расстреливал злыми птичками армию зеленых поросят.

Разноцветные птички с нахмуренными бровями разбивали хрупкие баррикады зеленых свиней. Свиньи катились, набивали синяки и растворялись в облачках дыма.

Веселуха!

Погода была, как говорится, «нелетная», оттого и происшествий ноль. С утра уже удалось кемарнуть на сдвинутых стульях, малодушно не подходя к телефону, потом в кабинет пришла свидетельница по давнему делу, которую удалось выпроводить довольно быстро, а затем, после сладкого до приторности чая с бутербродом в компании с дежурным Славкой Гончаровым, Антон уселся за компьютер, отпечатал пару документов и с радостью загрузил любимую игрушку.

По закону подлости именно в этот момент, когда он уже окончательно расслабился, патруль приволок ограбленного гражданина.

Глядя на Чебыкина, худого, нескладного, с острыми локтями и коленями, в нелепых очочках и торчащим вихром волос, Антон сразу подумал: за такими несчастья следуют хороводами. Неудивительно, что на дороге неизвестный напал именно на него. Сразу видно — лох ливерный, раздрыга, неудачник. У таких всегда пропадают деньги, рвутся пакеты с покупками, на них нападают хулиганы, а в поездах им достается проклятое место плацкарта — номер тридцать семь, боковушка возле туалета.

— Вы хоть уверены, что у него был настоящий автомат? — недоверчиво спросил Антон, с явной неохотой нацеливая ручку в протокол.

— Я что, по-вашему, совсем идиот? — обиделся раздрыга. — Или автомата никогда в руках не держал?

— Где это вы его держали? — хмыкнул Антон.

— В армии, — пояснил Чебыкин, а потом смущенно добавил: — Три раза. На присяге и дважды на стрельбище… Правда, это давно было.

Глядя на недоверчивое лицо Зайцева, раздрыга торопливо добавил:

— Нет, я правда в армии служил, хотя по здоровью не подходил совсем, но меня не комиссовали. На медкомиссии в части врач за голову схватился. Сказал, как тебя с твоими сколиозом, плоскостопием и экземой вообще призвали?..

— А вы что? — поинтересовался Антон.

— Я сказал: меня никто не спрашивал. Забрали, и все, кто ж оттуда просто так выпустит? Так что вы не подумайте, товарищ… — он бросил торопливый взгляд на погоны собеседника, — старший лейтенант, я в оружии кое-что понимаю.

— Я это все к тому спросил, — скучным голосом прервал Антон, — что сейчас игрушки такие реалистичные делают, от настоящих не отличить. Может, у него в руках был пластмассовый автомат, а вы с перепугу навоображали себе бог знает что?

Раздрыга придавил пальцами очки и потер переносицу, а потом неожиданно спокойно, с неким аристократическим достоинством спросил:

— Какой в этом смысл?

— То есть?

— Какой смысл выходить на дорогу с игрушечным автоматом?

Антону очень хотелось рявкнуть: «Таких, как ты, лошар грабить!», но он сдержался и лишь равнодушно пожал плечами, мол, кто их, психов, знает?

— Маскарад. Знаете, как в фильмах, дымовая завеса.

— Странный какой-то маскарад, вы не находите, товарищ старший лейтенант? — тем же тоном спросил Чебыкин. — Автомат пластмассовый, шапка армейская, под тулупом, кстати, вполне казенного вида подстежка от бушлата, армейский ремень и камуфляж. Не проще ли было выйти на дорогу с одним автоматом?

— А вы, Игорь… как вас по батюшке?..

— Леонидович.

— …Игорь Леонидович, кем работаете?

— А что? — насторожился раздрыга и снова поправил очки. — Ну допустим, инженером.

Разумеется! Кем еще может работать ливерный лох? Только инженером.

— Вот и работайте инженером, — строго сказал Антон. — А в оперативные дела не суйтесь, особенно если ничего не понимаете.

— Да я и не суюсь, — обиделся Чебыкин. — Просто это… того… нелогично. Тут же воинская часть неподалеку. Я бы на вашем месте…

— Вот когда будете на моем месте, тогда и станете говорить, — отрубил Антон.

— Я вообще тогда говорить не буду, — буркнул Чебыкин. — И это… Раз я вам не нужен, то, пожалуй, поеду. Мобильник, конечно, жалко, ну и фиг с ним.

— Заявление писать не будете? — обрадовался Антон.

— Нет.

Антон уже хотел было подписать пропуск раздрыги, как вдруг рядом зазвонил телефон.

— Антоха, этот ограбленный еще у тебя? — спросил дежуривший Славка Гончаров.

— Ага, а что? — осторожно поинтересовался Антон, чуя печенкой, что отсидеться без происшествий не удастся.

— Не отпускай его. Сейчас фээсбэшники нагрянут, будут его допрашивать.

— Что случилось-то?

— Да, похоже, тут у нас дезертир с автоматом гуляет, — безрадостно добавил Славка. — Только что ориентировка пришла. Ты рад?

— Зашибись как! — буркнул Антон, с неудовольствием посмотрев на раздрыгу. И чего не отпустил его пять минут назад? Тогда это стало бы чужой проблемой…

Хотя не факт. Может, еще хуже было бы.

Время тянулось бесконечно долго. От скуки Антон громил злыми птичками свиные укрепления, безнадежно увязнув на двадцать втором уровне. Как ни старалась его разноцветная армия, издающая беззвучные вопли, свиньи упорно сопротивлялись, омерзительно ухмыляясь после очередного проигрыша противника. Лишенный развлечений раздрыга молчал, изредка вздыхая, и глядел то в пол, то в потолок, действуя Антону на нервы. В раздолбанном китайском приемнике певица с диким именем Ёлка радостно мурлыкала о Провансе, пилоте и уютном кафе, от ее мурлыканья становилось еще более тошно.

«Кому-то Прованс, — с яростью думал Антон, вспоминая, что не отгулял положенный отпуск до конца, — а кому возись с дебилоидами! Говорила маманя: иди, сынок, в адвокаты!»

От обиды, что он не сидит сейчас в теплом адвокатском офисе, Антон сосредоточился на игре и разгромил зеленых свиней в пух и прах, что слегка его приободрило. Злые птички беззвучно ликовали.

Где-то к обеду за свидетелем явились двое: мрачный фээсбэшный майор и еще более мрачный и какой-то пришибленный особист из воинской части. Внимательно выслушав показания раздрыги, они, невзирая на его сопротивление, направились осматривать место происшествия. Из любопытства Антон взглянул на ориентировку с плохой фотографией, явно вынутой из личного дела. На снимке был белобрысый пацан с пухлыми губами, испуганным телячьим взором и тяжелым упрямым подбородком. Простецкое крестьянское лицо, одно из тех, которые трудно запомнить. Никаких особых примет, никаких ярких черт. Измени Лыткин внешность, перекрась волосы, нацепи на нос очки — и его никто не узнает.

— Вы тоже собирайтесь, — приказал особист Антону.

— Так меня там даже не было, — попробовал отбрехаться он. — Вы лучше патрульных возьмите.

— Они тоже поедут, — ответил фээсбэшник злым голосом. — Лейтенант, ты что, не понимаешь? У тебя тут бегает психованный пацан с автоматом и, между прочим, с полным боекомплектом. А ну как он палить начнет во все стороны?

Раздрыга посмотрел на Антона с ехидной ухмылкой, мол, я же вам говорил. Подавив желание дать Чебыкину пинка, Антон стянул с вешалки свою куртку и, вытащив из сейфа пистолет, торопливо вышел следом за группой.

Помимо патрульных, искать дезертира выехал и начальник ОВД, косившийся на Антона, словно тот был в чем-то виноват. Место искали долго. Разволновавшийся раздрыга пару раз указывал неверно, но после согласования с дежурившим тогда патрулем наконец вспомнил, где остановилась его машина. Выйдя на пустую дорогу, все рассеянно огляделись по сторонам. Антон тоже осмотрелся, мрачно думая, что сейчас объявят очередное усиление и плакали тогда законные выходные. Придется рыскать по окрестностям, искать этого Лыткина, пропади он пропадом!

— Куда, говорите, он побежал? — спросил фээсбэшник.

Раздрыга неуверенно махнул рукой вправо, патрульные пожали плечами.

— Да мы его вообще не видели.

— Туда, туда, — рассердился Чебыкин. — Следы были же.

«Наблюдательный какой», — разозлился Антон, ежившийся на холодном ветру.

— Дорога закрыта, — задумчиво сказал фээсбэшник. — Шансов, что его кто-то подобрал, мало… Хотя всякое могло быть… Вас почему из города выпустили?

— Не знаю, — рассеянно ответил раздрыга. — Никто ни о чем не спросил… Но я рано выехал. Может, еще до штормового предупреждения.

— Говорите, мобильник у вас отобрал? Номерок запишите, попробуем отследить.

Раздрыга закивал, а потом, пошарив в кармане, нашел пачку визиток, отпечатанных на дешевой бумаге, и дал одну фээсбэшнику. Не глядя, тот сунул ее в карман и, отвернувшись от летевшего в лицо снега, уставился вдаль.

— Если исходить из того, что Лыткина никто не подобрал, куда он мог деться? — спросил фээсбэшник, посмотрел направо и повернулся к Антону: — А что у нас вон там?

— Ничего, — ответил он.

Фээсбэшник вытащил свернутую в несколько раз карту, долго выискивал место, где они находились сейчас, а потом недовольно спросил:

— Ну как же ничего? Вот ведь — поселок Юдино.

— Я и говорю: ничего, — ответил Антон. — Брошенный это поселок, уже сто лет как там никто не живет. Кажется, даже домов целых не осталось.

— Кажется, кажется, — передразнил внезапно очнувшийся особист. — Ему-то откуда это знать? Он не местный. Не совсем же этот парень дурак, чтобы в голое поле уходить. Выйдет он на дорогу как миленький. И потом, если Лыткин каким-то чудом доберется до Юдино, то вполне может пересидеть там бурю, при условии, конечно, что найдет укрытие.

— А если не найдет? — задумчиво поинтересовался фээсбэшник и, спустя мгновение сам себе ответил: — Значит, где-то в апреле мы обнаружим то, что от него осталось.

— Или не обнаружим, — вздохнул особист.

— Или не обнаружим, — согласился фээсбэшник.

«Капец, — подумал Антон. — Теперь до апреля не только выходные, но и отпуска отменят. Найду Лыткина — лично его придушу!»

 

Алексей не объявился ни к полуночи, ни к трем. Измученная и злая, Лика беспрестанно набирала его номер, но каждый раз слышала одно и то же: «Аппарат абонента недоступен или выключен».

В голову лезли разные мысли, большей частью неприятные. Первое, о чем Лика подумала, что эта сучка Ольга воспользовалась ситуацией и затащила Алексея к себе, а там, вспоминая общее горе, они улеглись в постель, утешать друг друга. Хотя чего там утешать? Небось не вчера все произошло. Сколько уже? Года три, наверное? Пора привыкнуть и успокоиться…

Потом Лика подумала об аварии. Погода плохая, мало ли что… Но эти мысли ей быстро надоели, и она вновь вернулась к теме вероятного возвращения Алексея к бывшей. Почувствовав захлестнувшую сознание волну раздражения, Лика рухнула на кровать и разрыдалась, жалея себя, несчастную и покинутую. Настрадавшись вволю, она заснула, вполне удовлетворенная и уверенная, что утром услышит, как повернется в замке ключ, и Алексей приползет к ее ногам побитым псом. Вот тогда Лика отыграется по полной. Для начала потребует машину, а затем — срочную поездку в теплые края. Хватит, намерзлась тут…

Проснувшись утром, она даже не сразу вспомнила о своих планах мести, как и о том, что Алексей не вернулся из поездки. Это было привычным: она просыпалась, а его уже и след простыл. Поначалу Лика еще демонстрировала свои великие чувства, поднималась вместе с ним, сидела на кухне, глядя, как он уминает бутерброды, и улыбалась, считая, что ее присутствие скрашивает Алексею такую неприятность, как ранний подъем и работа. Но потом ей это надоело. Часто, слыша, как он кричит от двери «Пока!», Лика лишь поглубже зарывалась в одеяло, радуясь, что ей не надо вставать.

Понежившись в постели еще с четверть часа, Лика вдруг вспомнила, что вчера Алексей уехал и, возможно, не вернулся. Эта мысль подбросила ее с кровати. Обежав квартиру и обнаружив отсутствие его вещей, Лика похолодела.

«Наверное, сразу на работу поехал, — подумала она. — А что? Вполне возможно. Остался ночевать на родине или у этой… А потом поехал на работу».

Она потянулась к телефону и хмыкнула, представив, какой сейчас закатит скандал, но руки почему-то тряслись, и весь энтузиазм показался Лике наигранным.

Телефон Алексея не отвечал. А рабочего она не знала. В конце концов, на работу ему Лика никогда не звонила, а с тех пор, как они перебрались в новый офис, она даже не представляла, где эта его работа. Пока она раздумывала, что делать, телефон ожил и призывно запиликал.

— Лика? Дай Леше трубку.

Витечка Зуев, супруг Вандербильдихи, пропади она пропадом! Ни здрасьте, ни прощай, хамло неотесанное. Еще считает, что она должна исполнять все по первому свистку…

— Здравствуй, Витя, — процедила Лика сквозь зубы.

— Привет. А где кучерявый-молодой? Позови его к телефону, а то у него все чего-то со связью… Он думает выходить сегодня?

Только тут до Лики дошло, что на работе Алексей не появился.

— Витя, а его нет, — растерянно сказала она.

— Уехал уже?

— Да. Вчера еще. Вместе с Ольгой на могилу сына… И не вернулся. Я звонила, звонила… Всю ночь не спала…

Это было преувеличением, но Виктор об этом не мог знать. Помолчав, он недоверчиво спросил:

— Как это — не вернулся?

— Так! — раздраженно крикнула Лика и подбежала к окну. — Не вернулся. Вещей нет, машины тоже…

— Совсем нет?

— Витя, ты дебил, что ли? Я же сказала: как уехал вчера, так и не вернулся. Что делать, Витенька?

Витенькой она никогда Зуева не называла, и внезапно роль безутешной вдовы Лике понравилась. А что? Вот Леша вернется и узнает от своего друга, как она переживала!

В том, что Алексей вернется, Лика нисколько не сомневалась.

— Так, погоди, — встревоженно сказал Зуев. — Я сейчас попробую что-нибудь узнать, а потом тебе перезвоню.

— Что узнать?

— Ну, вдруг авария была какая… Ты в больницы звонила?

Лика, разумеется, никуда не звонила, но зачем-то соврала, что звонила, в больницы, морги и МЧС, а потом, чтобы не дать Виктору опомниться, осторожно спросила:

— А телефон Ольги ты знаешь?

— А что?

— Ну, вдруг она вернулась и знает, что с ним.

Виктор секунду помолчал, а потом сказал:

— Сейчас я перезвоню.

Минут через пятнадцать он действительно перезвонил и сообщил, что Ольга домой не вернулась и на работу не вышла, а ее мобильный тоже не отвечает. Лика немедленно разрыдалась и сквозь всхлипы стала требовать от Виктора «сделать что-нибудь». В кино героини все время рыдали и требовали помощи от суперменов, а те, в свою очередь, торопливо подставляли могучую грудь, защищая нежную фиалку от житейских невзгод.

Виктор торопливо пообещал и отключился. Лика без особой охоты выпила чашку кофе, сгрызла тост и вернулась в спальню, где было удобнее всего страдать, доводя себя до исступления.

В процессе страданий она немного поспала, обновила статус в Твиттере, выложила фото себя заплаканной в Инстаграме, потому что бегать из угла в угол и переживать было слишком скучно, но с каждым новым часом ей становилось все страшнее. Привычные методы отвлечения не спасали. Не вытерпев, Лика позвонила Филиппу.

— У нас тут все на ушах, — деловито проинформировал ее он. — Носятся и вопят: шеф пропал, шеф пропал. Хотя, мне кажется, уже думают, как в случае чего будут делить пирог.

— Сволочи какие, — зло проговорила Лика. — Вот он вернется, им мало не покажется.

— Если вернется, — поправил Филипп.

— Что ты ерунду говоришь? Вернется, конечно.

Сейчас она была всецело на стороне Алексея и уже не думала, что пять минут назад представляла себя едва ли не вдовой, отчего позволила себе наивно поразиться людской наглости. Надо же, еще ничего неизвестно, а они трон делят…

— Ой, не скажи. Ты на улице была? А я был. Там полная кабзда. Я до работы добирался два часа… Кстати…

Голос Филиппа изменился, и он осторожно поинтересовался:

— Зая, а ты думала, что будет, если Алексей не вернется?

— Что значит — не вернется? — похолодев, спросила Лика.

— То и значит. Что, если ему кердык? Мало ли. В аварию попал, например.

— Дурак! Его всего один день нет, а вы…

— Ты не ори, слушай умного меня. Если вдруг Алексис склеит ласты, кому все это достанется?

— Что — это?

— Это. Квартира, например. И фирма. Вы же не в браке. Понимаешь, к чему я? Ты в случае чего не можешь ни на что претендовать.

— Быстро же ты его похоронил, — едко сказала она. — Я по колено в шоке от такой практичности.

— Что есть, то есть. Ты не язви, а думай.

Лика помолчала, потом глухо простонала:

— Господи, я ведь тут даже не прописана! Филипп, что мне делать?

— Надеяться на счастливое избавление, — серьезно ответил он, а потом хохотнул: — Что, представила свою жизнь? И как тебе перспектива возвращения в Зажопинские Выселки? Нет, мать, ты все-таки балда. Как же ты его не окольцевала-то за столь длительное время? А сейчас вот выкинут тебя на улицу, и все, амба, сгорела свечка.

— Какая еще свечка? Что ты мелешь?

Она почти визжала, но сбить Филиппа с толку было трудно.

— Это я образно. Я бы на твоем месте устроил на хате прощальный шмон, чтобы уж совсем пустой не уходить.

— Я не такая, — с достоинством возразила Лика.

Филипп хохотнул.

— Такая-такая. Ладно, работать надо. Я еще позвоню. Не кисни, на радуге зависни. Держи хвост пистолетом и все такое.

— Пошел ты! — рявкнула она и раздраженно сбросила звонок.

После пророчества Филиппа Лике стало холодно и страшно. Она улеглась в неубранную с самого утра постель, потянула на себя одеяло и укуталась в него, как в кокон. Что, если Филипп прав и ей действительно придется уйти из этой квартиры в суровую неизвестность? И куда? К Филиппу?

С ним было хорошо играть в любовь, красивую, страстную, как в кино. А вот жить… Он точно не будет плясать под ее дудку, им не повертишь, как Алексеем, и шубы точно не выпросишь. А что, если и правда придется перебраться к нему, в неплохую, но все же съемную квартиру?

Внутренний голос осторожно нашептывал, что Филипп этому совсем не обрадуется, однако Лика придушила страх в зародыше, поглядела в зеркальце и улыбнулась: ну как от такой красоты можно отказаться? Да и вообще, с чего разводить панику? Ну, задержался человек на сутки, ну, не предупредил… Однако тот же самый голос ядовито напоминал, насколько пунктуален Алексей и не в его правилах задерживаться без предупреждения. От расстройства Лика еще немного поплакала, представив себе несчастного Тарасова, умирающего где-то в разбитой машине.

Почти в семь вечера телефон засвистел, оповещая о пришедшем смс. Лика схватила мобильный и с облегчением вздохнула. Ну наконец-то…

Нахмурившись, она прочла сообщение, потом еще раз и, недоуменно сдвинув брови, попробовала перезвонить. Телефон соединять отказался. От злости она снова и снова давила на кнопку вызова, но мобильный лишь издевательски подмигивал, ядовито сообщая, что соединения нет.

Лика сделала еще несколько попыток. Во время паузы к ней пробился Зуев.

— Лика, он мне смс прислал, — сообщил Виктор. — Застрял в каком-то Юдино… Господи, где это?..

— Да, мне тоже, — прервала Лика. — Вить, надо его как-то выручать, да?

— Попробую ментов напрячь, — досадливо ответил Виктор. — Проехать туда нельзя, из города не выпустят… Ладно, я сообщу, как только что узнаю. Пока.

— До свидания, — вежливо попрощалась Лика.

После Виктора позвонил Филипп и недоуменно проговорил:

— Слушай, я чего-то не понимаю, но, похоже, Алексис подает сигнал SOS. Уже трое сказали, что он застрял в какой-то деревне. Мне, кстати, тоже прислал сообщение. С чего такая истерика?

— Вот видишь, — удовлетворенно произнесла Лика. — С ним все в порядке! И, кажется, он ничего не знает.

 

К тому моменту, когда завывающая на разные голоса тьма поглотила скелеты деревенских домов, Алексей и Ольга совсем выбились из сил. Мышцы уже деревенели от холода, а мокрых, замерзших ног оба почти не чувствовали. Если сравнивать собственные организмы с батарейками, то зарядка была почти на исходе, а стрелка опасно кренилась к мертвой зоне, ближе к нулю, после которого наступал полный коллапс.

Дома, к которым они подходили, выглядевшие в неверном вечернем свете более-менее прилично, на деле оказывались руинами с выбитыми стеклами, проваленными крышами и еще бог знает чем внутри. В проемах окон и дверей шевелились тени, протягивая к путникам скрюченные пальцы.

Деревенька была небольшой, всего в одну улицу. Судя по остовам фундаментов, дома когда-то стояли в два ряда слева и рядом справа. Левая часть Юдино сползала с небольшого холма вниз, где, видимо, было озеро, стянутое льдом. По краю берега виднелись густые заросли камыша, придавленные толщей снега.

Шагать по деревне, выдергивая ноги из белого плена, было ничем не легче, чем по чистому полю. Сперва путники прошли вдоль единственной улицы до конца, надеясь отыскать убежище, но поняли, что от домов не осталось почти ничего. Последняя изба зияла громадной дырой в крыше, через которую виднелась развалившаяся печная труба.

— Тарасов, я не могу больше, — хрипло выдохнула Ольга. Закашлявшись, она привалилась к чудом сохранившемуся столбику забора и, тяжело дыша, уставилась на темнеющую улицу.

— Надо идти, Оль, — быстро ответил Алексей.

— Куда? — простонала она. — Мы уже все прошли. Может, остаться тут? Зайдем внутрь, все не так будет задувать?

— Там второй ряд есть. Давай, давай, это недолго. Если не найдем ничего лучше, вернемся сюда.

Ольга помотала головой и закашлялась.

— Иди. А мне и тут хорошо.

Увидев, что он собирается возразить, Ольга безразлично добавила:

— Я устала, Леш. Сил совсем нет, ноги окоченели. Сходи один, а я тут подожду.

— Ты замерзнешь, если сейчас усядешься, — рассвирепел он, но, увидев, что его тон уже не действует, сбросил перчатки и стиснул замерзшими ладонями ее холодные, покрытые снежной коростой щеки. — Уснешь и замерзнешь. Оль, надо проверить. Совсем стемнеет скоро. Что, если я уйду один и заблужусь? А ты будешь тут сидеть совсем одна?

Она подняла голову. В полумраке ее взгляд был темным как ночь.

— Оль, пошли. Если ничего не отыщем, зайдем в любую развалюху, попробуем там что-нибудь поджечь, костер разведем…

— Ты неисправимый оптимист, Тарасов, — усмехнулась Ольга непослушными губами. — Зимой, на ветру собираешься разводить костры?

— Давай, давай, — Алексей торопливо потянул ее прочь от зияющего пустыми провалами окон дома. — Последний рывок. Господи, как же холодно…

Он потянул ее за собой, увлекая к склону холма, на котором, кренясь, стояло еще несколько домишек с остатками столбов, разграничивающих огороды. Огороды спускались вниз, к замерзшему озеру. Волоча Ольгу на буксире, Алексей вспомнил, что видел такое в деревне у своей бабушки. Люди таскали воду вверх, поливали грядки, стирали что поплоше. Колодцы имелись не у всех, а единственная колонка на улице часто не работала.

Маленький Алеша таскал воду из озера, когда приезжал в деревню на каникулы «отдыхать», потому что здесь был свежий воздух, здоровая пища, солнце, хотя ему, конечно, больше хотелось в Крым. Но на это не хватало денег, потому родители и отправляли его к бабушке. Та была доброй, разрешала гулять допоздна, а утром, сунув в руку теплый, прямо с грядки огурец, требовала, чтобы не заплывал далеко.

Бабушка, бабушка, как же я дошел до жизни такой?.. Отогнав воспоминания, Алексей решительно направился вперед.

Идти здесь было еще тяжелее. Ольга поминутно спотыкалась, натужно кашляла, смахивала рукой колючие снежинки с лица, и по ее тяжелому дыханию становилось понятно, что долго она не протянет. В закатных сумерках Алексей старательно обходил препятствия в виде поваленных жердин, если успевал заметить их. Вскидывая взгляд на дома, он шагал мимо тех, что не имели над собой крыши. Вдалеке ахала на разные голоса железная дорога, и в тишине этот звук казался излишне громким и нереальным.

Путники так вымотались, что когда очутились где-то в середине деревни перед домом, выглядевшим совсем не разрушенным, то даже не обрадовались. Рассмотреть в темноте, насколько он поврежден, было невозможно. Закрытые ставни оказались заложены тяжелыми перекладинами со штырями, уходящими куда-то в стену. Оставив Ольгу у завалившихся вбок ворот, Алексей дернул за перекладину, стряхнув с нее снег.

Ставни не дрогнули.

Алексей потянул одну створку на себя, и та открылась с громким треском. Протянув руку вперед, еще не веря своим глазам, Алексей нащупал пальцами тускло блестевшую твердь.

— Оля, тут стекло.

— Что?

— Стекло, говорю. Не битые стекла. Дом, возможно, целый. Попробуем войти.

Чувствуя, как заколотились сердца, они прошли сквозь повалившиеся пролеты забора во внутренний дворик, маленький, с какими-то сооружениями, даже во мраке выглядевшими не слишком надежными.

— Если даже дом развален, может, тут есть баня, — сказал Алексей, щурясь в темноту. — А в бане — печь. Тогда мы в два счета согреемся…

Ольга не ответила и снова закашлялась. Алексей бросил на нее косой взгляд, отметив, что она стоит как-то странно, согнувшись, ухватившись за грудь, а через мгновение она снова стала кашлять. Ее внезапная сутулость, такая знакомая по прошлым временам, когда Ольга болела, вызвала неприятное, сосущее чувство тревоги и отчаяния, заставив Алексея двигаться быстрее.

Пройдя сквозь крытый, в духе казачьих станиц, дворик, они в кромешной темноте поднялись по ступенькам высокого крыльца. Вытянув руку вперед, Алексей нащупывал дорогу вслепую. Ольга шла следом, вцепившись в его дубленку и боязливо озираясь по сторонам, словно опасаясь нападения чудовищ из дальних углов.

В глубине дворика, казалось, что-то темное шевелилось и ворочалось, но, скорее всего, это был ветер.

У дверей Алексей остановился. Замерла и Ольга, выглядывая из-за его плеча.

— Заперто? — безнадежно спросила она.

— Да нет, смотри, даже приоткрыта дверь. Войдем?

— Постучи только.

— Зачем?

— Ну… мало ли. Вдруг там кто-то живет.

Ему хотелось напомнить, что вокруг все заметено снегом, следы отсутствуют и в доме нет огней, но потом он подумал, что спорить нет смысла, и несколько раз тяжело стукнул кулаком в рассохшуюся дверь. Гулкие удары показались обоим оглушительными. Ольга вздрогнула. На стук никто не ответил. Алексей выждал еще немного, а потом толкнул дверь.

Она подалась не сразу, а открывшись с неприятным скрипом, продемонстрировала их взорам небольшие вытянутые сени с длинной лавкой, заставленной флягами, пустыми банками и заваленной старым тряпьем. Несколько бидончиков и разбитых банок валялось прямо на полу, словно кто-то неведомый раскидал их в ярости. Воздух был кислым, с неприятным, смрадным душком тухлятины, слежавшихся грязных тряпок и чего-то животного, не то кроликов, не то кур, — извечный, въедающийся в стены деревенский запах. С потолка гирляндами свисала заснеженная паутина, образуя призрачный занавес. В конце сеней виднелось окно с разбитым стеклом, в которое сильно дуло.

— Хозяева! — позвал Алексей хриплым голосом. — Ау, хозяева! Есть кто живой? Можно войти?

Не дождавшись ответа, Алексей прошел вперед и толкнул вторую дверь. Она не поддавалась. Алексей нажал сильнее, однако результат был прежним. Рассердившись, он что есть силы двинул по двери плечом. Та затрещала, подалась на пару сантиметров, но не открылась, словно ей что-то мешало. Отойдя к стене, Алексей с хэканьем двинул дверь ногой, потом еще, и еще.

Невидимая преграда сдвигалась с места под градом ударов и наконец, судя по звукам, с грохотом развалилась. Алексей нашарил в кармане зажигалку и чиркнул кресалом.

— Прошу пардону, — выдохнул он, а потом, сунув голову в щель, крикнул: — Алё! Есть живые? Мы тут немного заплутали…

— Леш, — прошептала за спиной Ольга. Он обернулся и недовольно свел брови на переносице, мол, чего еще?

Ольга стояла за дверью, нагнувшись, пытаясь разглядеть что-то в темноте. Он сделал шаг назад и опустил руку с зажигалкой вниз. Ольга отогнула оторванную клеенчатую материю и приладила ее на место, потом подняла глаза на Алексея.

— Что? — не понял он, а нагнувшись, увидел.

Клеенка была разодрана в клочья. На деревянных косяках виднелись глубокие борозды, а на полу лежали выломанные щепки и труха, высыпавшаяся из обивки.

— По-моему, это следы когтей, — прошептала Ольга трясущимися то ли от холода, то ли от страха губами.

 

***

 

Погони почему-то не было, и Ванька, валявшийся в снегу, это понял достаточно быстро, наверное, от холода, крючившего покрасневшие пальцы. Забросив автомат за спину, он бодро потрусил прочь от трассы по укатанной дороге, ведущей бог знает куда. И если поначалу адреналин заставил Ваньку потеть, то очень скоро беглец замерз, однако упрямо шел вперед, то и дело оборачиваясь — не догоняют ли его «гайцы» на внедорожнике.

Думать о том, что придется с ними сделать, не хотелось.

Подстежка от бушлата почти не спасала ни от ветра, ни от мороза, к тому же в ней не было карманов, а трехпалые армейские рукавицы остались в машине. Ванька поджал пальцы и сунул кисти рук в коротковатые рукава. Дорога шла под уклон, снег бил в лицо, заметая следы. Это хорошо, никто не увидит, хотя вряд ли на след поставят собак или индейцев из племени винету, умеющих читать отпечатки на голых камнях.

Очень скоро ему захотелось есть и пить, а ноги гудели от усталости. То и дело притормаживая, Ванька с тоской оглядывался на трассу, подумывая: не вернуться ли? А что? Можно тормознуть еще какого-нибудь лоха и заставить отвезти куда надо. Под дулом АКС все становятся сговорчивее и возражать не будут.

А какие у вас аргументы против поездки? У меня вон — четыре рожка, и в каждом тридцать патронов калибра пять-сорок пять. Довольно убедительно.

Когда ноги начали умолять о передышке, Ванька остановился и, ежась от мороза, огляделся по сторонам. Вернуться? Да, пожалуй, стоит, пока еще не слишком далеко. Или, все-таки не надо? Мало ли кто ждет его на трассе? Теперь можно не сомневаться, что побег обнаружили, а этот вшивый водитель-инженеришка сдал его ментам.

Слева, довольно далеко от дороги стояло что-то непонятное, какие-то сероватые пирамиды, наполовину заметенные снегом. Щурясь, Ванька долго не мог сообразить, что это такое, а потом до него дошло: ну конечно, скирды. Повеселев, беглец решительно свернул с дороги и, то и дело теряя валенки, пошел к ним.

К тому моменту когда Ванька добрался до первой скирды, он уже изрядно запыхался. Привалив автомат к плотной стене из соломы, парень решительно начал делать в ней дыру. Добросовестно сметанная скирда сопротивлялась изо всех сил, но Ванька, исколов руки, все дергал и дергал новые пучки, расширяя лаз сперва снаружи, а потом уже изнутри. Когда в скирде образовалась маленькая уютная пещерка, он забрался туда, втащил автомат и заложил вход соломой, оставив небольшое отверстие для воздуха.

Вот, так хорошо. Никто не увидит. Можно пересидеть.

Времени на это было потрачено довольно много. На улице уже почти стемнело. В новом убежище из скошенной соломы вскоре стало тепло. Ваньку от этого, а также от выпитой в машине водки разморило и начало клонить в сон. Осоловело хлопая глазами, он стал зевать и возиться на импровизированном ложе, устраиваясь поудобнее. Что-то твердое, лежавшее в кармане армейских штанов вдруг ожило и завибрировало, оглашая пещеру из соломы нервной трелью. Испугавшись, Ванька выудил из кармана отобранный мобильный, увидев на экране короткую надпись: «Вызывает жена…»

Даже у этого инженеришки есть жена, которая его «вызывает». А вот у Ваньки жены нет и теперь, наверное, уже не будет, потому что Анька выходит замуж за Димку, с которым они все детство просидели на одном горшке, лазали по заборам и курили на веранде детского садика, прячась от родителей.

Димка, Димка… Иудушка.

От злости Ванька даже проснулся и, сбросив звонок от неизвестной ему жены, стал торопливо набирать номер Аньки, сучки, предательницы, проститутки, номер, запомненный им раз и навсегда, простой, с тремя пятерками в конце. Только бы на счету были деньги…

— Алло? Алло, кто это?

От ее голоса Ваньке стало плохо. Стиснув зубы, он с трудом прокряхтел:

— Аня…

— Алло, алло, кто это?

— Аня! — воскликнул он более отчетливо.

— Да. А это кто?

Она все еще не узнавала, и тогда Ванька заорал:

— Конь в пальто! Не узнаешь, что ли?

Она испуганно ойкнула. Вдохновленный ее замешательством, Ванька продолжил сладким от бешенства голосом:

— Как тебе живется, любимая? Сладко спится у Димки под боком, сучка продажная?

Она молчала. Боясь, что Анька сбросит звонок, Ванька торопливо зачастил:

— Ну, и как Димка тебя трахает, целка валдайская? Мне ты, значит, не давала, потому что я — голытьба, а перед ним сразу ножки раздвинула? Ты ж, шалава, меня ждать обещала, письма присылала. Что ж ты, сука, подстилка хренова, сразу мне не сказала, чтоб я не надеялся?

В трубке послышалась возня, а потом уже другой голос, знакомый с детских лет, резко произнес:

— Не звони сюда больше, урод.

— А это кто тут нам грозит? — хохотнул Ванька. — Никак женишок? Здорово, кореш, как дела? Пока не родила, а?

— Завали хлебало! — рассвирепел где-то на родине друг детства Димка. — Закрой свой поганый рот, понял? А не то я…

— А не то — что? — захихикал Ванька, потом добавил, подпустив в голос металлу: — Ты, Димася, теперь ходи оглядывайся. Я ж к вам на свадьбу собираюсь, да с подарком. Вон он, рядышком со мной лежит. Ох, хороший подарочек, на всех гостей хватит. Так что ты заранее побеспокойся, на кладбище участок застолби, ушлепок…

В ухо ударила тишина, и последние слова, брызгая слюной от ярости, Ванька прокричал в пустоту, а после, отшвырнув телефон, разрыдался от злости и обиды. Он плакал долго, всхлипывая и подвывая, размазывал по лицу слезы и сопли, нервно курил, выдыхая дым в окошечко, потом неожиданно уснул, вымотанный переживаниями и усталостью.

Снилось Ваньке, что он сидит на берегу озера, куда часто ездил купаться и отдыхать, и день невероятно жаркий. Спину припекало солнышко, в воде плескался друг Димка, счастливый и довольный, и Ванька тоже был во сне счастлив. Димка орал что-то и махал руками, но во сне парней почему-то окружала гулкая тишина. По берегу бегала болонка Муха, которой давно не было в живых — попала под машину на глазах у Ваньки в далеком детстве, дурная, сволочь, но сейчас она, живая, носилась вокруг белым комком шерсти. Ванька крутился на месте, подставлял солнцу спину и все хотел увидеть Аньку, которая тоже сидела где-то на берегу, но рядом стоял армейский повар Колька Бушуев в грязном белом халате, жарил шашлыки, бешено махая на них газетой, отчего дым летел Ваньке в лицо, и он начал кашлять и задыхаться. В глазах защипало. Ванька потянулся потереть их и внезапно обнаружил, что совершенно голый лежит не на пляже, а на столе, покрытом красной скатертью, как в армейском клубе, где крутили второсортные фильмы, а сверху падает бархатный занавес с вырезанными на нем дырами. Заорав, Ванька бросился было прочь, но во сне он оказался связан по рукам и ногам. Занавес упал, накрывая удушливой смрадной волной, а запах дыма стегнул по ноздрям, заставив закашлять.

Ванька подскочил с воплем, не сразу сообразив, проснулся он или нет. Тесная пещерка из соломы оказалась затянута едким дымом, и в ней было не то что тепло — жарко. Заложенный выход как-то подозрительно отливал оранжевым. Пару секунд Ванька, откашливаясь и прикрываясь рукавом, не мог понять, откуда этот свет, а потом из дымящейся соломы вырвался язык пламени. И еще один. И еще.

Заорав, Ванька попятился вглубь пещерки, и на него тут же стали падать пучки соломы. Огонь весело трещал, пожирая легкую добычу. В дикой панике, задыхаясь от дыма, Ванька стал, ломая ногти, рвать сухие стебли, копая новый ход, но быстро понял, что это займет слишком много времени. Под ногой забренчал автомат. Подхватив его, Ванька зажмурился, оттолкнулся ногами и, пробив телом заложенный выход, вывалился наружу и начал кататься по снегу. Все ему казалось, что он горит.

Когда Ванька, наконец, откашлялся и отдышался, размазывая по щекам сажу и копоть, скирда уже полыхала. Яркое пламя, плюющееся в небеса снопом оранжевых искр, заставило отступить подкрадывающуюся ночь. Подкопченный Ванька зло таращился на гигантский костер, не зная, что делать дальше. Видимо, в растрепанных чувствах он не потушил окурок, и тот, медленно тлея, подпалил солому. Теперь, помимо рукавиц и тулупа, в число потерь вошли еще и отнятый мобильник и армейская шапка.

Если его ищут, этот факел увидят за несколько километров, и тогда дела плохи. Можно залезть в другую скирду, но там точно найдут. Подумав, Ванька решил вернуться на трассу. Отряхнув снег, он встал, поднял куцый воротник подстежки, забросил на плечо автомат и вдруг застыл в растерянности.

Метель, плотная, как рыбацкая сеть, полностью скрыла дорогу. Увидеть ее в кромешной тьме было невозможно. Перепуганный Ванька начал оглядываться по сторонам, пытаясь понять, с какой стороны подошел к своему сгоревшему убежищу, но из-за той паники, когда он носился вокруг костра, сбивая с одежды мнимый огонь, парень совершенно потерял направление. Щурясь, Ванька всмотрелся во мрак, надеясь найти другие скирды, припомнив, что его стояла первой, и наконец с облегчением вздохнул. Обозначив направление, он поправил ремень своего АКС и неуклюже зашагал прочь от огня обратно к дороге.

Идти пришлось почему-то слишком долго. Медленно передвигая ноги в тяжелых валенках, Ванька натужно дышал, пытаясь разглядеть во тьме огни трассы, даже не подозревая, что идет в противоположную от нее сторону. На короткий момент в его замерзающей голове мелькнула мысль, что под ногами вроде бы как запорошенный снегом лед, а те спуски и подъемы, на которые он карабкался, скорее всего, берега реки, но это соображение быстро ушло, задавленное паникой. Страх медленно сдавливал своими кольцами, словно голодный удав, и когда Ванька всерьез задумался о том, чтобы вернуться к еще виднеющемуся кострищу, где-то далеко впереди мелькнул огонек.

 

С трудом протиснувшись сквозь приоткрытую дверь, Алексей нагнулся, пытаясь разглядеть в темноте, куда ступает. Позади слышалось сопение Ольги, которая тоже лезла внутрь, слишком напуганная, чтобы оставаться в сенях.

— Что там? — хрипло спросила она, зависая над ним.

— Не знаю. Посвети.

Она чиркнула кресалом. Тусклый огонек зажигалки слегка отодвинул тьму к углам, высвечивая крохотную кухоньку, загроможденную большой русской печью, столом и чем-то вроде старомодного буфета. На полу валялись какие-то коробки и тюки, а дверь подпирал сдвинутый Алексеем железный сундук, об угол которого Ольга тут же стукнулась ногой и громко охнула.

— Что? — испугался Алексей.

— Ничего. Ударилась.

Она отступила к стене и стала шарить по косякам и рядом, выискивая выключатель, и очень быстро нашла, надавив кнопку в отчаянной надежде.

Свет, разумеется, не зажегся. Даже пытаться не стоило.

Алексей тем временем, спотыкаясь и шипя сквозь зубы матерные ругательства, пробрался к столу, шаря по нему руками. От его силуэта на стену падала неверная скачущая тень, жуткая и потусторонняя, как неведомый зверь бабай, которым Ольгу пугали все детство.

— Тут вроде бы свечка есть, — сказал Алексей, побренчав чем-то металлическим. — Да, точно. Дай зажигалку.

Она вытянула руку вперед, и, когда отдавала ему «Зиппо», их пальцы на миг соприкоснулись.

Пальцы Алексея оказались горячими, и это ее удивило. Чудилось, что все в этом доме превратилось в лед, даже они сами, непрошеные гости, были выдолблены из него, словно в замке Снежной Королевы. Не хватало только разбросанных льдинок, из которых требовалось сложить слово «вечность».

Он чиркнул зажигалкой и поджег фитиль, отчего в кухоньке стало гораздо светлее. Ольга обессилено уселась на сундук и, ежась, принялась разглядывать помещение.

Кухонька была маленькой, как в большинстве деревенских изб, на три окна, в двух из которых почему-то царила непроглядная тьма, и только в одном, странно узком, словно рассеченном пополам, на фоне потемневшего неба виднелось снежно-белое кружево изморози. Тупо смотря в черные провалы, Ольга не сразу сообразила, что два окна закрыты ставнями, а в третьем они одну створку отворили сами. Слева, рядом с печью, притулилась старенькая, невероятно замызганная газовая плита, справа, у стола, древний холодильник. У печи стояла лавка и раздутая алюминиевая фляга с обледенелым боком, а позади, за шторкой, виднелся допотопный рукомойник. Помимо входной, в кухоньке была еще одна плотно запертая, разделенная на две половинки филенчатая дверь, выкрашенная темной краской. На полу лежали круглые домотканые половики, вроде бы в красных тонах, но разглядеть цвет мешал тусклый свет и, вероятно, грязь. На стене в большой раме висел целый набор фотографий и икона, но, чтобы рассмотреть ее, пришлось бы встать, а Ольга этого делать не хотела, да и не могла. Какая разница, икона ли это, и уж точно безразлично, кто там, на темных снимках, люди или призраки.

В кухоньке витал странный нежилой запах, кисловатый, затхлый и неприятный, смешанный с тухлятиной. С потолка, как и в сенях, свисала заснеженная паутина. Внутри было так же зябко, как на улице, даже казалось, что в этих стенах еще холоднее, точно стужа выморозила дом до основания. Ольге очень хотелось убраться отсюда ко всем чертям, и лишь инстинкт самосохранения придавливал ее к стылому сундуку.

Алексей все шарил по кухне, поднося свечу к буфету, выдвигая скрипучие ящики стола. Обнаружив скрытый темной тряпкой газовый баллон, он обрадовался, открыл конфорки и попытался зажечь их, но из баллона не послышалось привычного шипения.

— Пусто, блин, — раздраженно сказал Алексей, а потом, засунув голову в буфет, начал бренчать и двигать посуду.

— О, керосинка, — обрадовался он, выныривая наружу с длинной вытянутой колбой. — Интересно, осталось ли тут что?

В керосинке еще что-то булькало. Алексей аккуратно запалил фитиль и, дождавшись, когда он разгорится, снова аккуратно накрыл его колбой. Свет чадящей лампы был достаточно ярок, чтобы осветить кухню. Ольга зажмурилась на мгновение, а Алексей, пиная валявшийся под ногами хлам, деловито полез к печи.

— Сейчас затопим и сразу согреемся, — бодро сказал он. — Смотри, тут даже дров есть немного. Надо выйти, там наверняка поленница, а если нет, я забор разломаю…

— Леш…

— А?

— Леша, дверь.

Он непонимающе посмотрел на Ольгу, потом перевел взгляд на входную дверь, а затем на закрытую филенчатую, ведущую в горницу.

— Посмотреть, что там? — спросил он с легким раздражением. — Может, сперва печь затопим?

— Леш, дверь была забаррикадирована изнутри, — дрожащим голосом напомнила Ольга.

До него дошло спустя мгновение. Действительно, изнутри! А он, дурак, так обрадовался найденному убежищу, что не подумал об этом. Прихватив с пола суковатое, расколотое пополам полено, Алексей двинулся к дверям, потом вернулся обратно к печи, бросил полено и схватил кочергу, взвесил на руке и удовлетворенно хмыкнул, готовый к битве.

— Осторожнее, Леш, — прошелестела Ольга и даже сделала попытку встать, но тут же обессилено уселась обратно и сжалась, как перед прыжком. Алексей коротко кивнул, бесшумно скользнул к дверям, схватился за ручку и резко дернул, едва не сорвав их с петель.

В лицо ударили спертый воздух и тишина.

Выждав еще пару мгновений, Алексей прихватил со стола лампу и с опаской, держа кочергу перед собой, вошел в горницу, где было так же темно и холодно.

Обстановка в единственной комнатушке дома оказалась спартанской. В углу, у образов, стоял ветхий диван, рядом шифоньер с треснувшим зеркалом, заклеенным для надежности синей изолентой. У противоположной стены кровать, стол со старым, видимо, еще черно-белым телевизором, а в углу у дверей непонятная круглая и довольно большая хрень, вроде бочки, подпирающая потолок, отливающая черным лаком. Уставившись на непонятную конструкцию, Алексей не сразу сообразил, что это, догадавшись, только когда внизу, почти у пола, увидел железную заслонку. Это оказалась еще одна печь. Как же он забыл, что подобные в деревнях — дело привычное.

Ольга сухо закашляла, и Алексей торопливо вернулся на кухню.

— Никого нет, — коротко сказал он.

Ольга зябко повела плечами.

— Странно. А вышли они как?

— Не знаю и знать не хочу. Не до того. Надо печь затопить, иначе мы тут кони двинем.

— А ты умеешь?

— Печь топить? А кто, по-твоему, у Зуевых главный по мангалу? Забыла?

В домах Виктора, и в новом, и в старом, он и правда отвечал за шашлыки, умея разжечь все с одной спички, вовремя сгрести жар в сторону и не пропустить момент, когда мясо подрумянится до нужной кондиции. И сейчас ему казалось странным, что Ольга об этом не подумала.

— Забыла, — равнодушно призналась она. — К тому же там мангал, а тут — печь.

— Один хрен, по-моему, — отмахнулся Алексей, открыл большую полукруглую заслонку и стал долго разглядывать тьму внутри печи. — Я какой-никакой, а строитель, разберусь.

Разбирался он достаточно долго, шарил руками по стенкам и изрядно угваздался, все время чувствуя боковым зрением пристальный взгляд Ольги и заранее готовясь к отпору, если она скажет что-то ехидное. Но бывшая жена, вымотанная многочасовым походом, молчала и тряслась от холода. Сообразив, наконец, куда следует класть дрова, он сложил их аккуратной стопкой, оставив щели для воздуха, а потом стал озираться по сторонам, разыскивая топор или большой нож, чтобы наколоть лучины.

Топорик, старенький, с рассохшейся рукояткой и вихляющимся топорищем, почему-то стоял у дверей. Изрубив половинку полена в щепки, Алексей торопливо запихал их под дрова.

— Бумаги нет, — сказал он. — Ты нигде не видишь?

Даже не сделав попытки оглядеться по сторонам, она отрицательно помотала головой и снова затряслась, словно это усилие отняло у нее последнее тепло.

— Пойду там посмотрю, — произнес он, а потом, глядя на ее отрешенное лицо, торопливо добавил: — Ты бы двигалась тоже, не сидела, а?

— А что делать?

— Ну, пошарь в холодильнике, в шкафчике, там банки какие-то были. Я жрать хочу, как слон. Может, консервы какие есть или хотя бы варенье. Печь затопим, чай согреем. Да хоть просто кипятка попьем, и то счастье.

Подумав, что с утра, кроме несчастного «сникерса», у него маковой росинки во рту не было, Алексей ощутил жуткий голод. А еще он подумал о стоявшей в горнице кровати и едва не застонал: так хотелось прилечь, снять промокшие щегольские башмаки и вытянуть уставшие ноги.

— А вода?

— Снега наберем, большое дело…

Ольга неохотно поднялась и направилась к холодильнику. Алексей порадовался тому, что она двигается. Шаря по горнице в поисках бумаги, он то и дело поглядывал на Ольгу, которая неуклюже брала с полок банки, трясла их и рассматривала содержимое. С ее лица пропало отрешенное выражение, что уже было хорошо. Собственно, именно этого он и добивался.

На высоченном шифоньере, за ситцевой занавеской, по-простецки повешенной на гвоздики, обнаружились целые залежи старых газет и пара книг, свалившихся Алексею на голову, когда он, обрадованный находкой, потянул за слежавшийся край. Схватив газеты, он торопливо притащил их на кухню и, оттеснив Ольгу от печи, сунул под лучину скомканную бумагу и поднес к ней зажигалку. Затихшая за его спиной Ольга с замиранием сердца смотрела, как пламя сначала неохотно лизнуло краешек газетного листа, а потом накинулось на тонкие щепочки. Не в силах сдерживаться, Ольга шагнула вперед и протянула к огню руки.

— Получилось, да? — дрожащим голосом спросила она. — Получилось?

— Наверное. Надо заслонку опустить. Погоди… сейчас я…

Ольга неохотно убрала руки от огня и заплакала, а потом закашляла, согнувшись пополам. Алексей прикрыл заслонку, перевел дух и сделал шаг назад, только сейчас сообразив, что все это время сдерживал дыхание. Через несколько минут в печи заревело пламя. Ольга все тянула дрожащие руки к теплу, стараясь согреться, и видеть ее трясущиеся пальцы, синие даже в неверном свете керосинки, было невыносимо. Прихватив оставшиеся дрова, Алексей торопливо ушел в горницу, чтобы растопить печь и там.

 

Часа через два-три, ближе к полуночи, в насквозь промерзшем доме наконец потеплело настолько, что они перестали жаться друг к другу на узкой скамейке перед печью и даже слегка подразделись. А скинув верхнюю одежду, поняли, насколько въелся в кожу холод. Алексей первым снял свою дубленку, отметив, что извозил рукава и карманы сажей. Ольга, которая все никак не могла отойти от мороза, сухо кашляла и зябко обхватывала плечи руками, сбросила пальто позже и повесила его поближе к теплу, просушить. Круглая, обитая жестью печь в горнице слегка дымила, но это лишь потому, что Алексей позабыл открыть вьюшку. А русская печь на кухне, сытно накормленная поленьями, вдруг раскочегарилась, как паровоз. От этого непривычного жара обоих стало клонить в сон. Алексей даже начал бросать сиротские взгляды в сторону кровати, но уж больно отвратительным был вид старого матраца. Диван смотрелся еще хуже, да и не прогрелся как следует. Кроме того, прямо на обивке красовалось внушительное пятно непонятного происхождения, начисто отбивавшее желание ложиться туда. Да и от окна там немилосердно дуло в щели, залепленные облупившимся пластилином.

— Я во двор схожу, — нехотя сказал Алексей, с трудом отрывая зад от нагретой скамейки. — Дрова скоро кончатся.

— Угу, — сонно ответила Ольга.

— Ты не угукай, а сгоноши что-нибудь пожрать. Не может быть, чтобы тут не нашлось никаких запасов. Вон крупа какая-то в банках.

Ольга тоже поднялась, со стоном вцепившись в поясницу, как старуха, взяла с плиты кастрюлю и сунула Алексею.

— Чего?

— Снега набери, растопим. Господи, кто бы поверил, что я вот так, словно первобытная женщина, стану топить снег и готовить жратву в русской печи?

Она нервно рассмеялась. Посмотрев на нее с легким сомнением — а в уме ли вы, матушка? — Алексей снова нацепил дубленку, прихватил лампу и отправился во двор.

Дрова отыскались сразу, не пришлось даже далеко идти. Они, поколотые на чурбачки, были аккуратно сложены штабелями у самого крыльца. Выйдя во двор, Алексей отошел подальше от крыльца, где снег точно чистый. Набив им кастрюлю и тщательно утрамбовав, Алексей сперва отнес ее к крыльцу, а затем вернулся за расколотыми поленьями. Из щелей разломанного шифера сыпалась белая труха, а в заметенном дворе завывала вьюга. Подумав, Алексей бросил дрова и вышел наружу, к воротам, поглядеть: вдруг уже помощь подоспела, а они там ничего не знают. Однако вокруг не было ни души. Ольги на кухне не оказалось. Не успевший испугаться Алексей обнаружил в полу открытый лаз, в котором шевелилось что-то живое.

— Эй! — позвал он. — Ты там?

Подпол оказался довольно глубоким, с деревянной приставной лестницей, конец которой терялся в темноте.

— Где мне еще быть? — ворчливо ответила Ольга. — Посвети, тут темнотища, как у негра сам знаешь где…

— Приятно поговорить с человеком, который везде побывал, — съязвил Алексей, но Ольга или не услышала, или сделала вид. Сейчас, когда опасность замерзнуть миновала, к нему вновь вернулась прежняя уверенность. Опустив керосинку вниз на вытянутой руке, он смотрел, как Ольга копается в содержимом деревянных полок. Из подпола несло плесенью, сырым деревом и сладкой гнилью, которая появляется от пропавшей картошки.

— Есть что-нибудь?

— Тут огурцы и, кажется, грибы, а еще какие-то банки, вроде тушенка. О, погоди…

Ольга чем-то загремела, а потом до Алексея долетел ее удовлетворенный выдох, так хорошо знакомый по старым временам.

— Я мёд нашла. Он, правда, засахарился уже, но это не страшно.

— Мёд не засахаривается, — поучительно сказал Алексей.

— А что он делает?

— Кристаллизуется. Но в нашем случае это один хрен. Давай я спущусь, наверное. Ты же все не дотащишь…

— Я и не собираюсь все тащить. Может, это есть невозможно… Погоди, я буду тебе подавать. Только не урони мне банку на голову… О господи, какой раритет!

— Что там?

— Спирт, Леш. Спирт «Роял» и водка с подмигивающим Распутиным. Помнишь, мы такой спирт пили… дай бог памяти, в девяносто шестом. Помнишь, а? На автобусной остановке, из кукольных чашечек?

Голос ее звучал… нормально. И вела она себя нормально, опять же, как три года назад, до того, как все покатилось кувырком и рухнуло. Принимая от Ольги жестяной бидончик с медом, Алексей коснулся ее руки, на этот раз нарочно, и даже провел большим пальцем по запястью с привычной мимолетной нежностью.

На мгновение бывшая жена замерла, а потом сунула ему бидончик и спустилась вниз за остальными банками.

Тогда, в далеком девяносто шестом, они, изрядно назюзившись у кого-то из друзей, почти ночью шли домой пешком. Транспорт уже не ходил, на такси денег не осталось. Город переживал не лучшие времена. Работы не было, денег тоже, в квартирах царил собачий холод, электричество давали по два часа, ночью, и все бежали стирать, гладить и слушать новости. Очень важно было не проворонить это время, ведь никакого графика подачи электроэнергии не имелось.

Они совсем недавно поженились, часто буквально голодали, потому что зарабатывать было негде. Город наполнился угрюмыми людьми, выживающими кто как может. Народ охотно пил водку с подмигивающим Распутиным, бодяжный спирт «Роял», а дамам покупали «Амаретто» в квадратных бутылках. Это было роскошно — прийти на праздник с бутылкой «Амаретто» или «Сангрии». А квадратные бутылки потом охотно разбирали студенты художественных училищ, рисовали на них рябиновые гроздья, бело-синие узоры под гжель и пытались продавать. В каждой приличной семье где-нибудь в серванте непременно стояла такая бутылка, и это тоже считалось… ну не шикарным, конечно, но вполне в духе времени. Алексей, молодой строитель, подхалтуривал ремонтом квартир, однако дело шло плохо, а Ольга от безысходности солила сельдь, которую продавала на рынке. Выглядело это все просто ужасно. Пока Алексея не было дома, она шла и покупала пару брикетов несоленой сельди, а потом в ванной сдалбливала с рыбы лед, засыпала ее солью, специями и чем-то вонючим. Тогда их квартира насквозь провоняла рыбой, и однажды, в тот редкий вечер, когда дали электричество, Алексей застал молодую жену сидящей на крышке унитаза совершенно обессиленной.

— Знаешь, — равнодушно сказала Ольга, — если мы из этого дерьма выберемся, я селедки никогда больше в рот не возьму.

Они выбрались, и жена свое слово сдержала. Никогда с тех пор она не ела не только сельдь, но и вообще рыбу. Но тогда, в девяносто шестом, до исполнения этой клятвы оставалось еще целых три года. У друзей на стихийно организованной вечеринке селедки было предостаточно, как и самодельной водки из разведенного спирта «Роял». Ольга много времени провела в детской, играла с дочерью друзей в дочки-матери и, видимо, в процессе затолкала в свою сумочку пару кукольных стаканчиков.

Они уже тогда подумывали о ребенке, уговаривая друг друга потерпеть, мол, еще рано, надо на ноги встать, да и времена неспокойные. Однако Ольга надолго задерживалась у детских отделов в магазинах, охотно играла с чужими детьми, и в ее глазах в этот момент словно свечи загорались. В тот вечер, изрядно приняв на грудь, они шли домой в почти кромешной тьме, горланили песню из репертуара вечно плачущей Тани Булановой, а потом у автобусной остановки внезапно обнаружили, что сердобольная хозяйка сунула им остатки спирта. Бутылка была плохо завинчена, и содержимое частично пролилось в сумку. Найдя спирт, они так обрадовались, что решили тут же выпить еще, словно алкоголики со стажем.

— А у меня и тара есть! — похвасталась Ольга, вытащив из сумки кукольную посуду. Алексей разлил по чашечкам спирт, супруги чокнулись с громким пластмассовым стуком и выпили, после чего дружно допели припев. Обратную дорогу Ольга висла на нем, еле перебирая ногами, хотя он и сам едва стоял и все хохотал, радуясь, что по пути им не попался ни один милиционер. Хотя откуда тогда было взяться милиционерам в темном городе с разбитыми, как в сериале, фонарями? Только снег падал сверху рваными лоскутами.

Они возвращались домой. Счастливые, молодые, любящие, ничего не зная ни о том ужасе, что им предстоит пережить в дальнейшем, ни об острых, жалящих словах, которыми они будут швырять друг в друга, как ножами. Куда все это ушло?

Или не ушло?

Когда Ольга вылезла из подпола, то ничего не сказала, и Алексею сперва стало немного обидно, а потом он вдруг решил, что это добрый знак. Не закричала же и руки не отдернула, даже не бросила какую-нибудь язвительную фразу вроде: «А вы руки вымыли, кавалер?»

В жестянке, что Ольга вынула из шкафа, были остатки гречки пополам с мышиным дерьмом, и даже с голодухи они не решились ее есть, безжалостно задвинув обратно. Там же нашлись приборы: две вилки, погнутая ложка и нож с открывалкой и штопором. Подозрительно оглядев банки с тушенкой, Алексей выбросил одну, заметно вздутую, и слазил в погреб за другой, пока Ольга вылавливала из банки холодные крепкие грузди, с трудом пролезавшие сквозь горлышко, и складывала в железную миску с облупившейся эмалью. В кастрюльке закипала вода, а на полочке нашлась пачка индийского чая, со слоном, как положено, на вид этой пачке было лет сто.

— Я грибы есть не стану, — сказал Алексей, поставив перед Ольгой вскрытую банку с тушенкой, согретую в печи.

— Чего это?

— Ничего. Не хватало еще ботулизм получить в придачу.

— Ну, сыта сватья, коль гущу не пьет, — философски заметила Ольга, подцепила на вилку груздь и отправила в рот, с наслаждением захрустев им, словно крекером. — Какая вкуснота. Попробуй, Леш.

— Иди в пень, — беззлобно ответил он. — Сказал — не буду. Я вот, тушеночки…

— От нее еще быстрее ботулизм заработаешь. Неизвестно, сколько лет она там лежит.

— Да ла-а-адно… Это наша тушенка, еще советская, из стратегических запасов, не какая-то «мэйд ин чайна». Сто лет пролежит, и ни фига ей не сделается.

— Ну конечно, — саркастически хмыкнула она, но потом стряхнула с вилки недоеденный гриб обратно в миску и ткнула вилкой в его банку с тушенкой.

— Чего это ты? Тут же сплошной ботулизм.

— Помирать, так с музыкой, — пожала плечами Ольга. — Все равно без тебя я отсюда не выйду.

— Как это романтично, — фыркнул он и подвинул банку ближе к ней. Ковыряя плохо разогретое мясо, Ольга равнодушно жевала, поглядывая на стену, где в большой раме находился целый коллаж из старых снимков.

— Интересно, где эти люди? — сказала она. — Кем были? И почему ушли отсюда?

— Оль…

— Да?

Алексей выгреб из банки остатки тушенки, убрал пустую жестянку на пол, поставил следующую и, поковыряв сверху, вдруг храбро спросил:

— Скажи, почему мы разошлись?

Она вздрогнула, как будто он ее ударил, и посмотрела испуганно.

— Что?

— Ты все слышала. Раз уж у нас вечер вопросов, может, ответишь, почему мы разошлись?

Она помолчала, а потом сказала:

— Вода закипела. Давай чаю заварим, что ли?

— Я вижу, что закипела, — рассвирепел Алексей. — И чай заварю, и спирту налью. Ты только скажи: почему мы разошлись? Ну ладно, я медведь неотесанный, но ты-то могла проявить понимание?

— Понимание? — повторила она странным голосом, словно взвешивая это слово на руке, и ее тон взбесил Алексея еще больше.

— Оля! Ради бога! Ты ведь не одна ребенка потеряла! Почему ты не хочешь подумать за столько лет о том, что это и мой сын умер? Не только твой! И мне тоже было больно! Мне тоже было страшно! Думаешь, легко возвращаться домой и знать, что он уже не выбежит тебе навстречу?

Ольга не отвечала так долго, что Алексей потерял терпение. Пнув подкатившуюся под ноги банку из-под тушенки, он встал, отошел к печке и начал сыпать прямо в бурлящий кипяток заварку, глядя, как коричневые островки тонут, оставляя за собой буроватые разводы, окрашивая воду в темное.

— Я понимаю, Леш, — тихо сказала Ольга, и по голосу он понял, что бывшая жена плачет, но повернуться не смог, потому что плакал сам, беззвучно скривившись над пылающей плитой. — Я и тогда это понимала, когда ты не приходил ночевать, когда пил, а потом засиживался на работе допоздна. Но понять и принять — разные вещи. Слишком мне было плохо, чтобы жалеть кого-то еще.

— Ты считаешь, я виноват? — глухо простонал он.

Ольга покачала головой, и Алексей уловил это движение по тени от керосинки, мечущейся на стене, как летучая мышь.

— Не думаю. И никогда не думала. Ты правильно тогда сказал: так случилось. И ничего с этим не поделать.

— Почему тогда ты сказала…

— Потому что одного виноватого мне было мало, — просто призналась Ольга. — И давай не будем больше об этом сейчас? Поздно уже, я устала и хочу прилечь.

Чай, сдобренный твердым желтым медом, пили в молчании, стараясь не глядеть друг на друга, а потом Алексей открыл бутылку со спиртом, понюхал и, одобрительно крякнув, плеснул в кружки.

— Разбавить?

— Не надо, — слабо улыбнулась Ольга. — Хочу отрубиться. Завтра будет легче.

— Надеюсь, — вздохнул он и протянул ей свою кружку. — Ну, будем здравы, Ольга Анатольевна? А потом спать.

— Да, Алексей Петрович, — ответила Ольга и улыбнулась, хотя глаза все еще были на мокром месте.

Ложиться в горнице они не стали. Несмотря на протопленную печь, там сильно сквозило из окна. Подумав, Алексей забрался прямо на печь, старательно обнюхал валявшееся на ней старое, прожженное в двух местах одеяло, а потом велел Ольге тоже подниматься наверх.

— Выберемся отсюда, расскажешь своим подружкам, что спала на печи, как Илья Муромец, — пошутил он.

— Угу, — ответила Ольга и отвернулась к стене.

Алексей повздыхал и, еще немного покрутившись на месте, тоже повернулся к ней спиной.

За окном мела метель, а на горячих кирпичах, совсем рядом, лежали когда-то самые близкие друг другу люди.

Три года назад

 

Когда все было кончено, он поднялся в пустую детскую, снял сапоги и лег на кроватку, жалобно скрипнувшую под тяжелым телом. Вдыхая родной запах, Алексей минуту боролся с душившими его спазмами, а потом, не выдержав, начал выть в голос, как волк, и если бы соседи в окрестных домах слышали этот глухой вой, наверняка сказали бы, что в нем нет ничего человеческого.

Ничего человеческого и не было. Корчась на слишком короткой для него кровати, Алексей стонал, а потом, когда боль переросла в ярость, принялся орать и колотить в стену кулаком, разбивая костяшки. На светло-желтых обоях с диснеевскими героями остались смазанные пятна крови, как грязные, уродливые цветы.

Дом был прежним, но… не прежним.

Все осталось на своих местах, словно не было днем в гостиной этого столпотворения людей, затянутых в черное, точно вороны, закрытых простынями зеркал, запаха оплывших восковых свечей и кислого перегара и страшной, пугающей тишины. Холодное февральское солнце дарило призрачную иллюзию тепла, но стоило ему сесть, как дом заполнился тьмой, тихим шебуршанием из углов и звуками, которых в действительности не было.

Дом был тем же, но… не тем.

Лежа на кровати, Алексей всхлипывал, икал и баюкал разбитую в кровь руку, думая, что надо подняться и включить телевизор или радио, чтобы прогнать призраков, а еще, что пора к чертям бежать из этого пустого дома куда угодно. Однако он не мог заставить себя сделать даже шаг и все прислушивался к тишине, пока не забылся тяжелым сном, а проснувшись, резко поднял голову, потому что вроде бы услышал топот маленьких ножек. Это ощущение было настолько сильным, что он даже улыбнулся, обрадовавшись, что все хорошо закончилось, и, бессмысленно хлопая глазами, хотел повернуться к жене, рассказать, какие ужасы приснились ему ночью. А потом в израненной, распухшей руке вспыхнула боль, Алексей сообразил, что лежит, скрючившись, в кроватке мертвого сына, и тогда отчаяние вновь ударило беспощадной кувалдой под дых.

Ему было очень плохо. Содрогаясь в бесполезных рыданиях, Алексей жаждал помощи и утешения, но рядом не оказалось никого. Ольга вернулась в больницу и не могла разделить этот ужас вместе с ним. Впрочем, после всего, что она сказала ему, вряд ли можно было рассчитывать на утешение супруги.

Он и не рассчитывал.

Всхлипнув, Алексей лег на живот, свесив непомещающиеся ноги на пол, и, уткнувшись лицом в подушку, сунул под нее руку. Пальцы нащупали что-то небольшое и твердое. Вытянув находку на свет, Алексей увидел фигурку пластмассового льва, от которой еще пахло жареной картошкой. Вспомнив, как радовался Ванька новым игрушкам, Алексей стиснул зубы и зажмурился, пытаясь держать себя в руках, но в голове все вертелись яркие пятна мультяшных героев и фигурка маленького мальчика, танцующего под незамысловатую мелодию. Рывком подняв себя с кровати, Алексей неуклюже прошагал через комнату, вышел в коридор и, спустившись на кухню, вытащил из холодильника початую бутылку водки, не глядя схватил из шкафа посудину, оказавшуюся керамической бульонницей, и, налив ее почти до краев, сделал торопливый, шумный глоток.

Водка обожгла горло. Не обращая на это внимания, Алексей хлебнул еще, а потом еще, жмурясь и отворачиваясь от открытых дверей в гостиную, где мерещился силуэт, танцующий под забойный хит.

«Ай лайк ту мувит-мувит! Ай лайк ту мувит-мувит!..»

 

Как он жил в то кошмарное время, Алексей не помнил.

Оглушая себя спиртным, он тем не менее каждое утро, помятый, невыспавшийся, с воспаленными глазами, жутким перегаром, ехал на работу, лазал по недостроенным этажам высотки с удвоенным рвением, загоняя себя до полусмерти, чтобы, вернувшись, упасть на диван и забыться каменным сном. Но усталость не помогала, потому что, стоило закрыть глаза, перед ним вставали лица: Ваньки, Ольги и даже этой сволочи, Ларисы Константиновны, гореть ей в аду, твари… Когда лица начинали наступать, упрекающие, защищающиеся, он нехотя нащупывал припасенную бутылку виски и пил из горлышка, жадно, захлебываясь, проливая спиртное на подушку, а потом спал в этой кислой вони.

Все лучше, чем видеть кошмары.

Алексей жил на пределе, совсем один, потому что жена не хотела его видеть, а остальных не хотел видеть он, ел на автомате, так же автоматически подавал руку для приветствия и даже вполне связно разговаривал. Подчиненные в страхе разбегались по углам, стараясь не попадаться на глаза грозному шефу, еще более невыносимому, чем прежде.

— Лех, нельзя так, — бубнил Зуев. — Ты людей загонишь и себя угробишь. Успокойся.

— Может, скажешь как? — однажды хмуро спросил Алексей. — Как, Витюша? Есть рецепт? Я, честное слово, все сделаю как скажешь. Распиши по пунктам, что сделать?

— Может, отдохнешь? — робко предложил Виктор. — Съезди куда-нибудь, а? Солнышко, море, пальмы, девочки… Лех, ну правда, для мужика шлюхи — лучшее лекарство от всего. Шлюхи и бухло. Езжай в Таиланд, тамошние девочки чудеса творят…

— Документы готовь, — хмуро прервал Алексей. — Будем филиал открывать. А потом головной туда переведем. Хватит, наигрался я тут… И еще… Возьмешь бухгалтера за задницу и подготовишь документы для тендера. Больницу начнем строить. Я сегодня в мэрии был и договорился. Результаты нам подтасуют. В общем, наш будет объект…

— Представляю, в какую сумму влетела мэрова благосклонность, — скупо усмехнулся Виктор, но Алексей его тона не поддержал, посмотрел исподлобья и мотнул подбородком на дверь подсобки, где временно пришлось оборудовать их общий кабинет.

— Иди работай. К утру документы должны быть готовы, а то вылетим, и тогда кранты всем договоренностям.

— Лех, побойся бога-то… Полпятого вечера.

— Иди, говорю.

Тот закатил глаза, демонстративно вздохнул и искоса поглядел на начальника: не передумает ли, но тот сидел, уткнувшись в документы.

— Лех, — позвал Виктор от дверей.

Алексей поднял глаза и скорчил недовольную гримасу.

— Ну?

— Лех, о чем ты думаешь?

Посмотрев на Виктора, Алексей помолчал, а потом отчетливо сказал:

— Я думаю о том, как убью эту тварь.

 

Он и в самом деле постоянно думал об убийстве, примерно с того момента, как стал соображать, а еще когда Ольга вдруг выплюнула ему в лицо страшное признание, которое не могло быть правдой, но это случилось уже позже, после всего…

Иногда, надравшись как свинья, Алексей позволял себе делать вид, что ничего не произошло. Не было того горячечного вечера с хорошенькой бухгалтершей, давно положившей на него глаз, не было катастрофического опоздания домой и самое главное — не было коньяка в баре, дорогой бутылки с проколотой иглой пробкой.

Алексей уже неоднократно замечал, что в последнее время алкоголь даже в закрытых бутылках стал странным на вкус, словно разбавленным, а после новогодних праздников обнаружил, что на нескольких пробки как будто проколоты. Каждый раз, обнаружив очередную вскрытую бутылку, он хотел поговорить об этом с женой. Все-таки пить в ее состоянии было опасно. Однако, укладываясь с ней в постель и целуя жену на ночь, он не чувствовал запаха. Ну не пахло от Ольги спиртным, а это было совсем странным. К тому же она вряд ли стала бы таиться. Зачем? Он все равно не считал бутылок. Жена могла выпить сколько хотела, если не дома, так в ресторане. Он все равно возвращался поздно и не мог ее контролировать.

Больше подозревать было некого. Лариса Константиновна весь день занималась с Ванькой, а потом уезжала домой, лихо водя свой крохотный «Дэу матис». Кроме нее, в доме бывала лишь приходящая домработница Вера Васильевна, дама лет пятидесяти, дородная, румяная, хозяйственная, которая, по ее же словам, капли в рот не брала.

— Все беды от нее, проклятущей, — жаловалась она Ольге. — Муж у меня через это дело сгинул, а потом и сын по кривой дорожке пошел.

— А что с ним случилось? — сердечно интересовалась Ольга, которой, в общем-то, было абсолютно все равно, в какие проблемы вляпался сын домработницы.

— Слава Богу, пока ничего, — отмахивалась Вера Васильевна. — Да только надолго ли? Он же, Оленька, каждый день пьет, всю душу вымотал. А ведь такие надежды подавал, в медицинском учился…

— Что же он, не работает?

Вера Васильева мотала головой и отворачивалась, не желая продолжать эту тему, а Ольга не настаивала. Первые месяцы беременности проходили плохо. Ее постоянно рвало от всего: запахов, вкусов и даже резких мельтешений в телевизоре. На кухню она теперь заходила, странно задирая подбородок, отчего складывалось впечатление, что Ольга старается как можно позже внести голову в фейерверк кулинарных ароматов.

— Ты как сапер с миноискателем, — сказал ей как-то Алексей. — Шаг влево, шаг вправо — взрыв.

— Не умничай, а? — жалобно попросила Ольга. — Вы, мужики, понятия не имеете, каково нам приходится.

Разговор на тему разбавленного алкоголя у них состоялся в конце января, когда до кошмара осталось не больше двух недель. Алексей в шутливой форме посоветовал жене пить умеренно, Ольга недоуменно отбивалась, а потом, внезапно обозлившись, ушла на улицу «подышать», или, если быть точнее, выпустить пар. Сквозь окно он видел, что жена раздраженно носится вокруг кривой елки, поглядывает наверх, наверняка прикидывая, как выкорчевать этот кошмар. Ванька сидел за столом и пил чай, пичкая конфетами игрушечного лемура. На столе стояло еще несколько маленьких автомобильчиков из сувенирной коллекции. У старенького «форда» была отломана одна дверь, и Алексей мысленно сделал зарубку: приклеить ее на место, ведь давно обещал.

Лариса Константиновна, напудренная, как японская гейша, сидела тут же. Она тактично кашлянула, а потом произнесла:

— Не мое, конечно, это дело, но, думаю, вы должны знать…

— Что такое? — нахмурился Алексей.

Нянька, делающая свое дело, тем не менее продолжала его раздражать, и подсознательно он хотел избавиться от нее, в то же время понимая, что сыну от этого драконовского воспитания только польза. Даже глядеть на неестественно белое лицо с нарисованными красной помадой губами было неприятно. Алексей всегда смотрел куда-то в сторону: на ухо, между глаз, в середину лба — лишь бы не встречаться с Ларисой Константиновной взглядом, и, кажется, той даже нравилось, что она его раздражает. Мелькала на этом обезвоженном лице тень гадючьей усмешки.

…Шла бы ты, тетенька, со своими откровениями лесом…

Сын локтем спихнул машинки со стола, и они посыпались с пластмассовым грохотом. Лариса Константиновна поджала свои и без того тонкие губы, поглядела на Ваньку, а потом как бы нехотя сказала:

— Алексей Петрович, вы здесь хозяин, потому должны, по крайней мере, контролировать ситуацию, ну или быть в курсе. А вы, судя по всему, ничего не знаете.

Он почему-то решил, что эта воинствующая пуританка сообщит, что в его отсутствие к Ольге ходят мужики, и заранее подобрался, чтобы сказать няньке грубость, хотя внутри уже шевелилось гаденькое предчувствие беды. Еще Алексей подумал, что ей доставляет удовольствие говорить мерзости. Нянька никогда не упускала возможности сообщить ему или Ольге, что Ванька чего-то там не сообразил или не сумел сделать, заставляя чувствовать себя родителями неполноценного. И когда Лариса Константиновна огорошила Алексея новостью, он оказался к ней готов.

— Алексей Петрович, в ваше отсутствие в доме бывает посторонний мужчина.

— Неужели? — любезно поинтересовался он. — А вам, уважаемая, не померещилось? Откуда тут посторонние?

— Я сама видела его два раза, — спокойно ответила Лариса Константиновна, а потом презрительно усмехнулась. — Хотя он очень старался уйти незамеченным.

Ванька допил чай, собрал в кучу игрушечных друзей и потопал в детскую, волоча плюшевого лемура за длинную лапу. Со своего места Алексей видел, как голова игрушки бьется о ступеньки с мягким «пум-пум-пум». Дождавшись, пока сын поднимется, он повернулся к няньке, сверкая глазами.

— Вы в своем уме? — зло прошипел Алексей. — Вы хотите сказать, что моя беременная жена принимает в постели чужого мужика? Да вы ненормальная, милочка.

— Я вам не милочка. И потом, разве я что-то сказала про Ольгу Анатольевну?

— А что вы тогда имеете в виду?

— О господи, — деланно рассмеялась Лариса Константиновна, взяла чашку с чаем и отпила. Алексею показалось, что нянька специально выдерживает паузу, как скверная актриса, и он сжал кулаки, сдерживаясь от желания ударить ее. — Я имела в виду Веру Васильевну. Мужчина приходит к ней.

Алексей немного помолчал, а потом расхохотался.

— То есть моя домработница — тайная эротоманка? А здесь у нее любовное гнездышко?

— Напрасно вы ерничаете, Алексей Петрович, — неодобрительно произнесла Лариса Константиновна. — Дело серьезное. В доме появляется посторонний, причем явно пьющий мужчина, а это для всех — проблема.

— Пьющий мужчина?

— У вас же спиртное пропадает, верно?

— И его крадет хахаль Веры Васильевны?

— Я не говорила, что он, как вы изволили заметить, хахаль.

— А кто тогда, черт бы вас побрал? — заорал Алексей. — Водопроводчик? Сантехник? Трубочист? Или кто там сейчас в тренде в порнофильмах?

— Я не знаю, кто в тренде, Алексей Петрович. Судя по некоему семейному сходству, этот мужчина — сын Веры Васильевны.

Алексей нахмурился.

— Как — сын?

— Ну, утверждать я не берусь. — Лариса Константиновна вновь многозначительно помолчала, а потом, отхлебнув остывший чай, добавила: — Но, если зрелая женщина выходит к воротам встречать молодого мужчину, провожает его в дом и даже украдкой прикармливает с хозяйского стола, между ними явно есть какая-то связь, и вряд ли любовная. Вам решать, конечно, но я бы с Верой Васильевной поговорила. Какой пример для Ивана? А если ребенок увидит, как в его доме выпивает чужой мужчина?

— Я поговорю, — пообещал Алексей.

— Да уж будьте любезны, — ядовито произнесла Лариса Константиновна и, убрав чашку в посудомойку, вышла с презрительной улыбкой, неизвестно кому адресованной.

Алексей покачал головой. Увидев, что стоящая на улице жена смотрит прямо на него, помахал рукой, мол, возвращайся.

Рассказ мужа ввел Ольгу в ступор. Она долго молчала, ахала и прижимала руку к губам, а потом сказала с неожиданной злостью:

— Леш, ну как она могла? Господи, мы ей мало платим или что? Он вечно голодный, или больной какой, что его надо кормить по часам?

— Алкаш он, — безжалостно констатировал Алексей. — А Вера Васильевна — его мать. Жаль ей его, вот и нянчится как с младенцем, а он, ублюдок, этим пользуется. Ты что, думаешь, он пожрать к нам ходит? У нас бухла немеряно. Чего она там про него говорила? Врачом мог стать?

Ольга обреченно кивнула, а Алексей зловеще ухмыльнулся:

— Вот потому он коньячок из бутылок и высасывает шприцем, а потом хренью всякой бодяжит. Старые привычки.

— Гадость какая, — передернула плечами Ольга. — Прямо увидела, как он ходит по дому, валяется на диване и жрет из моей посуды… Я с Верой Васильевной поговорю завтра. Сын есть сын, но… это все-таки наш дом.

— Я сам поговорю, — пообещал Алексей.

Разговор, тяжелый и неприятный, состоялся на следующий день. Вера Васильевна тихо плакала, умоляла простить и ее, и ее непутевого сына, обещая, что больше никогда-никогда… А на следующий день просто не пришла на работу, прислав СМС без пробелов и знаков препинания, что работать у Тарасовых не будет. Больше Алексей не нашел ни одной бутылки с проколотой пробкой.

А потом Ольга попала в больницу, и он остался на хозяйстве один. Тогда все и случилось.

 

— Ты прямо как Черный Плащ, — мурлыкнула Алена. — Ужас, летящий на крыльях ночи. Или Бэтмэн. Таинственно исчезаешь во тьме. Я под тобой просто сознание теряла. Может, все-таки останешься?

— Поздно уже, — буркнул Алексей, стараясь не смотреть на нее.

Собираться впотьмах было неудобно, а зажечь свет он стеснялся, совершенно обалдев от своей первой супружеской измены.

В голове шумело от выпитого алкоголя. Нафига, спрашивается, было так надираться?

— Да-да, — удовлетворенно сказала Алена. — Дети по лавкам, жена у порога, щи стынут. Скучный вы человек, Алексей Петрович, после того как все заканчивается. Никакой романтики.

Алексей не стал отвечать, шарил в темноте по полу, разыскивая штаны, но под руки почему-то попадалась только ее одежда: юбка, блузка и невесомые колготки, с которыми он намучился, снимая их час назад с этих бесконечных женских ног и путаясь. Чужая квартира, чужая постель, чужой интерьер в поисках отнюдь не помогали, как, впрочем, и та насмешница, что валялась на кровати, похихикивая над его метаниями.

Поднимая и отшвыривая одежду любовницы, Алексей сопел от злости, потом с внезапным удовлетворением подумал, что завтра уволит Алену к чертям. А что? Возьмет и уволит без всяких там объяснений. Все лучше, чем ежедневно сталкиваться с ней на стройке, смотреть в бесстыжие глаза и думать: что будет, если Ольга узнает?

Алена Романцова появилась в его конторе пару месяцев назад, и как-то сразу стало понятно, кого красивая, нахальная девица наметила себе в жертвы. Она так настойчиво преследовала шефа, что довольно скоро это заметили и начали перемигиваться и посмеиваться.

Алексей тоже посмеивался. Стремление Алены казаться роковой женщиной выглядело нелепо, но это не значило, что ему не хотелось с ней переспать. Естественно, он, как настоящий самец, реагировал на блузки с глубоким вырезом, юбки, едва прикрывающие попу, бесконечные, идеальные по форме ноги и пухлые губы, накрашенные вызывающе алой помадой. После того как кокетка появлялась с ворохом бумаг на подпись, Алексей бурно фантазировал, что бы он сделал с ней и каким образом, далеко не всегда успевая погасить голодный огонь во взоре.

Алена эти взгляды замечала и загадочно улыбалась.

Изменять Ольге Алексей не собирался. У них был стабильный брак, отличный дом, обожаемый сын, и, что самое главное, они любили друг друга, но после стольких лет чувства не то чтобы притупились… Они стали привычными и обыденными, как яичница по утрам: вкусно, быстро, надежно — однако это не значит, что на завтрак не хочется, скажем, сладенького, вроде тортика с шоколадной крошкой, насквозь вредного, но невероятно вкусного. То, что Алена настойчиво предлагала себя на десерт, было понятно без слов. Мотивы ее действий тоже оказались весьма прозрачны. Любовница шефа, да еще и бухгалтер, имела все шансы продвинуться по службе в довольно короткие сроки. Тем более что намечалось открытие филиала.

Не попади Ольга в больницу и не случись на работе грандиозной попойки в честь юбилея главного бухгалтера, скорее всего, ничего бы не произошло. Алена продолжала бы маячить перед ним вечным соблазном, но на активные действия Алексей не решился бы. Однако стихийное чествование переросло в ресторанный банкет, на котором Алексей пил, и довольно много, а потом даже горланил в караоке «Рюмку водки на столе» и отплясывал под Сердючку.

Он никогда себя так не вел при подчиненных, старался держать лицо, но в тот день, наверное, звезды сошлись иначе. Нервы, издерганные и болезнью жены, и спешной сдачей объекта, над которым, по большому счету, следовало поработать еще месяц, лопались точно струны, и эта внезапная пьянка оказалась как нельзя кстати. Водка лилась на израненную душу бальзамом.

Потом настойчивые женские руки уволокли его с вечеринки. В такси он хихикал и мял податливое тело, а после шел следом по неудобной темной лестнице, как баран на веревочке, слишком возбужденный и одурманенный спиртным, чтобы соображать. Женские ножки, торопливо поднимающиеся по ступенькам, казались ему знакомыми, и тогда Алексей почему-то подумал, что это Ольга, что они возвращаются домой, на старую квартиру, где жили в период бедности.

Квартира была чужой. Женщина тоже. Но он осознал это уже потом, лежа сверху и входя в нее, постепенно трезвея. Чужое лицо закатывало глаза в сладкой истоме, чужие руки впивались ногтями в спину, совсем не так, как он привык и любил, и Алексей, злясь на себя, ускорял темп, чтобы все завершилось как можно скорее.

Кровать поскрипывала. Женщина постанывала и покрикивала в притворной страсти. Или Алексею казалось, что ее страсть притворна?

Надевая штаны, он присел на кровать, и Алена тут же этим воспользовалась, прижавшись обнаженной грудью к его спине, обвивая руками, как повилика.

— Я так мечтала о тебе, — прошептала любовница.

— Ален, давай не будем? — неприязненно сказал он, но та не слушала, терлась щекой о его кожу, словно кошка, и бормотала какую-то чушь о внезапно вспыхнувшей страсти и о том, что она ни на что не претендует, лишь бы быть рядом…

— Какой тут адрес? — спросил Алексей. — Такси надо вызвать.

— Ульянова, семнадцать, — с неожиданной злобой сказала Алена и тут же, сменив тон, промурлыкала: — Лешенька, ну куда ты поедешь? Почти пять утра.

Лешенька?!

Алексей оторвал вцепившиеся в него руки, поднялся с кровати и, торопливо подняв с пола валяющуюся дубленку, направился к выходу. Обувшись, он жахнул дверью так, что затрясся весь дом.

Вот тебе за Лешеньку! Внезапно эта девушка, с ее липкими ручками и сладковатыми духами, такая желанная еще утром, стала Алексею омерзительна. Нет, нет, домой, домой.

Он даже успел мельком подумать, что ни за какие коврижки не признается Ольге в измене, не столько боясь ее реакции, сколько потому, что мог согрешить с такой вот… Но додумать эту мысль Алексей не успел. Подкатило такси, он нырнул в его прокуренное нутро и развалился на заднем сиденье.

В автомобиле его разморило, и Алексей почти сразу заснул, отчего водителю даже пришлось будить позднего пассажира. Выйдя из машины, он споткнулся и упал на живот. Водитель наблюдал за ним, но не сделал попытки помочь подняться. Побарахтавшись, Алексей встал, нащупал в кармане ключи и, помахав шоферу, пошел к дому на подгибающихся ногах.

Ложиться спать не имело смысла. Как на грех, сегодня ему было необходимо присутствовать на открытии кардиологического центра, построенного по госзаказу. Ожидался даже приезд президента или, на худой конец, премьера, что, в принципе, означало одно и то же. Накануне губернатор долго тряс усами в припадочной истерии, оббегав все этажи новостройки: а вдруг есть недоделки, которые углядит соколиный глаз первого лица? Открытие назначили на десять утра, но на объект требовалось приехать заблаговременно, дабы лично проверить, насколько все хорошо.

Отпирая двери, Алексей подумал, что в его состоянии он вряд ли способен лично обшарить каждый угол, однако поручить дело кому-то еще было невозможно. Знакомство с первым (или вторым) лицом — это новые подряды, и тогда конкуренты утрутся от зависти. Все тендеры станут его и ничьи больше! Человек, на объекте которого побывали президент или премьер (а в этой стране обе величины равнозначны!), автоматически взмывал вверх сразу на несколько ступеней.

В доме было тихо и темно. Алексей снял дубленку и бросил ее на пуфик в прихожей. Откуда-то из глубины дома доносился тяжелый, громогласный храп: это спала нянька, вынужденная остаться на ночь. Припомнив, сколько раз Лариса Константиновна звонила, а он сбрасывал звонок, Алексей поморщился. Ему было неприятно думать, что придется объясняться с прислугой.

Храп сменился причмокиванием, невнятным бормотанием, а потом Лариса Константиновна снова захрапела.

Остановившись в нерешительности, Алексей посмотрел на темную лестницу, и в его голову пришла идея. Если спать все равно некогда, надо взбодриться, выбить из головы хмель. Решив так, он направился в бассейн.

Вода с виду вызвала озноб, и при мысли, что сейчас он плюхнется в этот подсвеченный синим холод, по коже пробежали мурашки. Скинув одежду, Алексей поежился, однако, набравшись смелости, ухнул вниз, подняв кучу брызг. Сердце бешено подпрыгнуло в груди, но вода лишь с виду была ледяной, оказавшись на деле едва ли не комнатной температуры. Преодолев бассейн в несколько решительных гребков, Алексей кувыркнулся, оттолкнулся от бортика и поплыл обратно, невероятно довольный. Вода колыхалась, дробя блики фонарей. Оттолкнув в сторону надувной плотик, Алексей снова поплыл к противоположному бортику и уже там, отдышавшись, откинул назад мокрые волосы, бултыхаясь на одном месте. Хмель почти выветрился из головы, зрение вновь стало сфокусированным, и тут Алексей увидел в углу что-то странное.

Плотик наполовину скрывал невероятно знакомый силуэт. Алексей вдруг почувствовал, как у него свело желудок. Оттолкнувшись от кафеля, он отчаянно замолотил руками, забывая закрывать рот, искаженный в судороге, хлебая мерзкую тепловатую воду. Подплыв к бортику, он яростно оттолкнул рукой плотик, еще надеясь, что ошибается, но уже спустя мгновение Алексей дико закричал, вытаскивая из воды своего мертвого сына.

 

Мысли об убийстве не оставляли его очень долго. Ярость, боль и отчаяние клокотали в душе, словно вулкан, и если что-то Алексея и останавливало, то это сознание, что он виновен не меньше. Он думал об убийстве, когда комья земли сыпались на крохотный гробик, когда врач сообщил, что у Ольги случился выкидыш, и только один раз в этом мареве кошмарных дней ему хотелось не убить, а умереть.

Алексею не хватило духу сообщить жене, что в тот момент, когда Ванька захлебывался в бассейне, он трахал молоденькую бухгалтершу. Ольга об этом и не узнала, но ей хватило вестей, что сын погиб в тот момент, когда его отец развлекался на корпоративе, и это знание породило бурю.

— Выкидыш? — рассмеялась она ему в лицо перекошенным от ярости ртом. — Тарасов, да ты лох! Никакого выкидыша не было. Я сделала аборт.

Если бы Алексей не знал, что у Ольги нет привычки так шутить, он бы подумал, что это какой-то нелепый, жестокий розыгрыш. Но в тот момент он, уронив ненужные апельсины, которые приволок в дырявом пакете из супермаркета, едва не рухнул на пол, а жена, продолжая добивать, с садистской радостью продолжала вываливать на него дикие подробности, захлебываясь в истерике.

Когда она крикнула, что убила их нерожденного ребенка в отместку, он не выдержал и ударил ее по лицу, а потом убежал, пиная апельсины ногами.

Алексею было так же плохо, как и Ольге, бьющейся в истерике там, за дверьми больничной палаты. Ее, как могли, поддерживали друзья, родные. Алексея не поддерживал никто, хотя он точно так же нуждался в понимании и сочувствии. Оставшись в одиночестве в пустом доме, он пил и думал о единственном, что еще грело его душу.

Об убийстве.

Тогда, в самый страшный день его жизни, он стащил с дивана храпящую няньку, схватив за горло. Вытаращив глаза, Лариса Константиновна замахала руками и стала беззвучно разевать рот в отчаянной попытке вдохнуть воздух. Ее ногти впивались в его лицо, в кисти рук, но Алексей, ослепленный яростью, продолжал душить женщину, встряхивая, как тряпичную куклу. Он колотил няньку затылком об пол, пока та не захрипела, закатив глаза, а потом, отшвырнув прочь, снова бросился к Ваньке, рыдая и размазывая по лицу кровь и слезы.

Лариса Константиновна была пьяна.

Элитный алкоголь в баре хозяев манил ее, как огонь мотылька, и в очередной раз, оставшись в доме практически одна — не учитывать же ничего не понимающего Ваньку, — она не удержалась от соблазна. Сын домработницы стал отличным алиби. Обвинив в краже неразумное чадо Веры Васильевны, Лариса Константиновна чувствовала себя в безопасности. И если раньше она выкачивала спиртное при помощи шприца, доливая дешевую сивуху, а то и просто воду, то теперь, когда Алексей заметил раскуроченные пробки, Лариса Константиновна стала пить из початых, устраивая себе настоящие коктейльные вечеринки.

Как в этот вечер. Как накануне. Хозяев нет, ребенок предоставлен сам себе, дверь в бассейн приоткрыта, но разве это проблема? Ребенок почти умеет плавать, и он не настолько глуп, чтобы пойти туда в одиночку…

Скорая увезла ее в больницу вместе с телом Ваньки. Лежа на носилках с разбитой головой, Лариса Константиновна медленно трезвела, старательно охала, стараясь не смотреть вправо, на синий пластик с очертанием маленького тельца. Впервые в жизни ей стало страшно, стыдно, но она быстро подавила лишние чувства.

Что тут поделать? Ничего уже не исправишь. Ни-че-го.

Следствие по делу было формальным. Алексею сказали: несчастный случай. Что вы хотите? Да, нянька была пьяна, но вы сами легко отделались, когда избили ее. Если бы она написала заявление, пришлось бы отвечать по всей строгости закона…

Несколько недель Алексей поджидал няньку около дома, сидя в машине и вцепившись руками в руль. И каждый раз, стоило ей показаться поблизости, Алексей с трудом удерживал себя от желания нажать на педаль газа и впечатать эту тварь в стену дома. Представляя, как нянька будет биться в агонии, он растягивал губы в усмешке, чувствуя сладость под ложечкой.

А что вы хотели? Несчастный случай.

Лариса Константиновна заметила слежку ближе к лету, накануне возвращения Ольги домой. Долго провалявшись в больнице, жена уехала в соседний город, к двоюродной тетке, без всяких объяснений, и намеревалась приехать со дня на день. Алексею очень хотелось завершить все, что задумал, до ее возвращения. Ежедневно он уезжал с работы пораньше, наблюдая, как бывшая нянька сына прогуливается уже с другим малышом.

«Наверное, соблюдает свой гестаповский режим», — зло думал он, глядя, как Лариса Константиновна строго качает головой, оттаскивая ребенка — а это оказалась девочка в желтой кофточке с Винни Пухом, маленькая, смешно косолапившая, с яркими бантиками в жидких косичках, — от качелей. Ну как же, качели могут быть опасны!

Интересно, учит ли она эту малышку плавать? А если да, то где? Не в многоэтажке же, пусть даже элитной. Вряд ли здешние квартиры оборудованы бассейнами…

Алексей так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как нянька, боязливо поглядывая на него, вдруг решительно бросилась к машине и застучала в стекло. Алексей бросил на женщину деланно-равнодушный взгляд. Нянька была в бешенстве и, судя по всему, не понимала, зачем он тут.

— Послушайте, — свистящим от ярости шепотом сказала Лариса Константиновна, — прекратите меня преследовать, а иначе я обращусь куда следует.

— Обращайся, — равнодушно бросил Алексей.

— И обращусь! Вы что, думаете, на вас управы не найдется? Если вы сейчас же не уедете, я вызову милицию…

— Полицию, — поправил Алексей.

— А хоть и полицию. Знаете, как называется то, чем вы занимаетесь?

— Как?

— Это называется запугивание. И преследование. Без работы меня хотите оставить? Так вот: ничего у вас не выйдет, понятно? Вы… вы знаете кто?

— Кто?

— Вы — террорист. Да-да, точно. Вы самый настоящий террорист. Вот скажите, чего вы, собственно, добиваетесь? А? Чего вы хотите?

Где-то на краю сознания он поразился, что Лариса Константиновна явно не чувствует никакой вины, или, может быть, умело скрывает это. Распалившись, нянька повысила голос, уперла руки в бока и сжала свои бескровные губы так, что те превратились в тонкую линию.

— Я хочу, чтобы ты сдохла, — коротко сказал Алексей.

Только тут до нее дошло. Не сразу, после короткой паузы, во время которой бледность напудренных щек сделалась просто смертельной, с синеватым отливом. Она задохнулась и шагнула назад, схватившись рукой за горло.

— Что… что?

— Сдохла, — любезно повторил он. — Желательно в муках. Я хочу, чтобы ты страдала, как мой сын. Чтобы захлебнулась собственной кровью. Знаешь, зачем я здесь?

Она мотала головой, отступая назад и все еще держась за горло. Оставленная у песочницы девочка с любопытством смотрела на няньку, засунув грязный пальчик в рот. Алексей рывком открыл дверцу машины, вышел наружу и навис над Ларисой Константиновной.

— Знаешь? — почти ласково повторил он. Нянька не ответила, тараща на него наполненные ужасом и слезами глаза. Он усмехнулся и веско констатировал: — Знаешь, падаль. Я ведь тебя, суку, грохну прямо тут, у всех на глазах. Вколочу зубы в глотку, а потом сяду в машину и перееду, туда и сюда… И окна открою, чтобы слышать, как хрустят твои кости.

Она тихо пискнула и осела прямо на землю.

— И мне ничего за это не будет, — сообщил Алексей. — Моего сына в мерзлую землю положили, а тебя, суку, летом закопают. Хотя нет, не радуйся. Нечего будет закапывать, уж я постараюсь.

Впервые за несколько недель его ярость нашла выход. Руки ходили ходуном, и в глазах темнело. Нянька съежилась и даже руку подняла, ожидая первого удара.

— Вы не посмеете, — прошептала она. — Тут люди… Все смотрят…

— И что? — хохотнул он. — Кого это волнует? Скажи, а ты уже придумала, как умрет твоя новая воспитанница? Может быть, она с балкона упадет? Или пальцы в розетку сунет? Сколько ты получаешь за то, что убиваешь наших детей?..

Он уже орал, не сдерживаясь, не думая о том, что на них действительно смотрят. Алексей не замечал ничего, кроме кривившегося лица Ларисы Константиновны.

— Не на-а-а-адо!.. Не на-а-а-адо!.. Замолчи-и-ите-е-е!..

Она уже выла, отползая от него на четвереньках, как краб, размазывая по лицу грязь, и все тянула вперед руку, словно защищаясь или умоляя. Алексей с отстраненным любопытством, будто его это не касалось, посмотрел, не обмочилась ли женщина от страха, но так и не понял. Пятясь, нянька заползла в лужу и, миновав ее, уперлась спиной в дерево, оставляя за собой грязный след. Одна туфля соскочила с ее ноги. Люди во дворе наблюдали эту странную картину, но никто не отважился вмешаться. Потом из окна первого этажа высунулась какая-то старуха и пронзительно закричала:

— Эй! Ты чего это делаешь? А ну, иди отседова, пока я милицию не вызвала!

Напуганная окриком девочка в желтой кофточке вдруг заревела. Взгляд Ларисы Константиновны метнулся к ребенку, но она не отважилась подняться, трясясь от ужаса.

— Иди, — приказал Алексей. — Иди и бойся. Не планируй ничего на будущее. Нет его у тебя.

Лариса Константиновна поднялась, враскоряку, неуклюже, поглядывая на него исподлобья, взяла туфлю, сунула в нее ногу, а потом боязливо пошла прочь, ускоряя шаг, пока не побежала. И только у подъезда вдруг резко изменила траекторию, вспомнив об оставленном без присмотра ребенке. Подхватив девочку на руки, она влетела в подъезд, оглядываясь через плечо, все думая, что кто-то бежит следом. Но Алексей стоял на месте и курил, мрачно смотря на закрывшуюся дверь.

Надо же… Он думал, что ему станет легче. А вот не стало. Ярость сдулась, как воздушный шар, и в образовавшийся вакуум хлынули тоска и осознание собственной ненужности.

Никто тебя не любит теперь, дружок. Некому.

Больше Ларису Константиновну Алексей никогда не видел. Ему не составило труда узнать, что она продала квартиру и уехала из города. Возможно, Алексей попытался бы найти няньку, но в этот момент домой вернулась Ольга.

Несколько дней они прожили в слишком большом для обоих доме с пустым бассейном как чужие люди, не разговаривая и стараясь не попадаться друг другу на глаза. Его попытки поговорить разбивались о ледяную стену Ольгиной неприязни, словно не было лет, когда они так любили друг друга. Однажды утром, в выходной, Алексей услышал странный стук. Продирая глаза, он подошел к окну и увидел, как Ольга, неумело размахивая топором, с остервенением рубит косую ель во дворе. Дерево жалобно содрогалось, словно умоляя о пощаде.

А еще через месяц Ольга собрала вещи и уехала в соседний город, подписав доверенность на продажу дома.

 

***

 

Голод, постоянный, сосущий изнутри, гнал его вперед, не давая остановиться.

Осень выдалась тяжелой, и там, где он обычно жировал, все запасы уже были подъедены, потому приходилось забираться все дальше и дальше от знакомых троп. Даже белки, его привычные соседки, переселились в другое место, отыскивая новые дома, чтобы не остаться зимой голодными. Иногда он находил их припасы и беззастенчиво пожирал без малейших угрызений совести. А что такого? Раз нашел, значит, моё! И пусть только кто посмеет возразить!

Никто и не возражал.

Укладываться спать тоже пришлось позже срока. Местечко давно было облюбовано их семейством. Прямо тут мать когда-то родила его, в большой теплой пещерке, окруженной раскидистыми соснами. Здесь, будучи маленьким, он сосал лапу во сне, а позже, весной, учился познавать мир. В лесу росли орехи, съедобные коренья. Когда он немного подрос, мать повела его на чудное озеро, пахнущее рыбой и людьми. Идти пришлось очень долго, может даже два дня, и он капризничал, пока мать не дала ему затрещину, тогда он перестал хныкать. Дорога же оправдала все ожидания. Озеро было совершенно круглым, крохотным, окруженным постройками с опасным и притягательным запахом дыма и жареного мяса. Когда у озера не было людей, они забирались на мостки и начинали выуживать из прозрачной воды крупных, жирных карпов, которые сами бросались им в лапы. Даже ему, неуклюжему и неумелому, удавалось вытащить рыбу из пруда, что уж говорить о матери, мастерски швырявшей карпов на берег.

Потом он вырос, и мать прогнала его прочь. Но на тот момент он уже был достаточно взрослым, чтобы постоять за себя, умел добывать еду и время от времени наведывался на озерцо, чтобы поесть свежей рыбки. Несколько раз даже сталкивался с матерью и, загодя учуяв ее запах, терпеливо ждал, пока та уйдет, поскольку она была крупнее и сильнее и могла здорово задать жару.

Он не заметил, что мать перестала приходить. В конце концов, ему не было до нее никакого дела, но каким-то краешком сознания он отметил, что ее следы и запах заметно потускнели и стали выветриваться, словно она куда-то ушла или умерла. И поздно осенью, разыскивая место для зимовки, он вернулся в родную пещеру, давно пустующую, однако сохранившую знакомые запахи, от которых внезапно стало тоскливо и больно. Шумно вдыхая воздух широкими ноздрями, он ворочался, двигался из угла в угол и даже несколько раз выходил искать пропавшую родительницу, надеясь, что они вновь перезимуют вместе, грея друг друга теплыми боками. Однако мать не вернулась, и он перезимовал один.

С тех пор прошло несколько зим. Теперь он стал совсем взрослым. Иногда он встречал временных подруг, с которыми было хорошо, а как-то за одну, привлекательную и упитанную, пришлось даже драться с залетным соседом, решившим забраться на чужую территорию. У него даже рождались дети, но на них ему было наплевать. Каких-либо родственных чувств он к ним не испытывал.

Эту зиму он в очередной раз собирался переждать один, вот только осень, проклятущая, дождливая и голодная, действовала на нервы. Есть хотелось постоянно. Ягод и орехов, которыми он привык набивать брюхо перед зимовкой, было мало, а благословенное озерцо с карпами люди давно забросили, и оно превратилось в болото. Несколько раз он приходил и долго нюхал воду, макал в нее лапы, но ни одна рыба не попалась. Только лягушки издевательски квакали.

От расстройства, голодный и злой, он пошел дальше, к едва видневшейся на горизонте деревеньке, и там с наслаждением разломал человечьи ульи, полакомившись поздним медом. Это мародерство доставило ему невероятное удовольствие.

В деревню он наведывался не слишком часто, уж больно далеко она была от его угодий, но теперь его встречали ружьями и однажды угодили дробью прямо в толстую ляжку. Несмотря на то что боль была вполне терпимой, он трусливо сбежал и теперь разорял ульи только ночью. Человек с ружьем стал его злейшим врагом, пусть даже ружье стреляло дробью. Грохот выстрела пугал его, заставляя бежать со всех ног.

Так продолжалось еще пару лет. А потом деревенька захирела, ульи исчезли, и он перестал туда ходить, до той самой зимы, когда проснулся раньше положенного.

Есть было нечего. Он долго бродил по лесу, злой, голодный и агрессивный. Исходив свои владения и не найдя ничего стоящего, направился сперва на рыбный пруд, а затем, ведомый воспоминаниями, к деревне, пустой и заброшенной, где жизнь теплилась лишь в одном доме. Долго и безрезультатно пытаясь проникнуть внутрь, он удалился, затаив злобное желание поквитаться. К счастью, в этой одинокой избушке нашлось несколько чудных прозрачных штук, набитых сладкими сахарными ягодами. Расколотив прозрачные штуки об пол, он с наслаждением вылизал содержимое и, побродив по двору, решил вернуться позже, переждав надвигающуюся бурю, перед которой у него дыбом вставала шерсть. В доме кто-то возился, наверняка умирая от страха. Он чувствовал кислый запах человеческого испуга и радостно раздувал ноздри.

Порохом, ассоциировавшимся у него с болью в ляжке, из дома не пахло, а вот медом — да. Слабый аромат, почти незаметный, тем не менее ощущался и сводил его с ума.

Лес подождет. Все равно там нечего есть. Разве что кору ободрать, но разве та сравнится с медом?

Буря надвигалась слишком быстро, и он пошел обратно, решив переждать ее в одном из брошенных людьми убежищ, в которых, может быть, удастся разыскать еще немного этих сахарных ягод.

Возвращаясь, он неожиданно наткнулся на свежий след, пахнущий человеком и дымом. С помутившимся от голода и злости рассудком, он торопливо пошел следом, надеясь, что сегодня ему удастся не только поквитаться с человеком, но и сытно поесть.

 

***

 

На печи было тепло, однако не слишком комфортно. Нагретые кирпичи впивались в бока, даже подстеленное ватное одеяло не помогало. Крутясь с бока на бок под низким деревянным потолком, Алексей слушал, как кашляет Ольга, вдыхал кисловатый запах с примесью тлена, которым пропитались стены, и думал о своем. Ему хотелось встать и покурить, но он терпел, чтобы не тревожить жену.

Надо же, а ведь оба думали, что заснут сразу, как только лягут!

Они ворочались, аккуратно расправляя полы пальто и дубленки, которыми накрылись, чтобы не беспокоить друг друга, и каждый делал вид, что спит. Скосив глаза в сторону, Алексей долго пялился в темноту, на дощатые полати, на которых, судя по сырой вони, была навалена куча старого тряпья. Поленья потрескивали, ярко вспыхивали, разваливаясь. В поддувало сыпались красные угольки.

— Оль, — сказал Алексей. — Спишь?

Она вздохнула и, еще немного повозившись, повернулась к нему лицом.

— Нет. Ноги гудят, и в голове шум, но это от спирта. Господи, я думала, что никогда не согреюсь…

Голос у нее был вполне человеческий, и Алексей, не выдержав, спросил:

— Как ты жила все эти годы? Я ведь никогда не спрашивал.

Ольга улыбнулась с горечью, закрыла глаза, а потом ответила будничным тоном, насквозь знакомым по прежним временам:

— Так и жила, Леш. Ела, пила, работала, и все думала: чего же я не сдохла до сих пор? Пока с теткой жила, еще держалась, а как она умерла, так мне совсем поплохело. Не поверишь, дышать было больно. Помнишь тетю Юлю?

Он кивнул. Ольгину тетку Юлию, давно и прочно переименованную в Тютюлю, он видел редко, но встречал, если та выбиралась навестить родню, всегда радушно. Мировая старушка не стеснялась хлопнуть рюмашку, шутила, пела матерные частушки и была насквозь своей. На свадьбе он, молодой, пьяный, даже подсел к ней, приобнял за худенькое плечико и протянул рюмку:

— Ну что, Тютюля, вздрогнем?

— Я тебя дам Тютюлю! — притворно рассердилась старушка и принялась лупить его по затылку. Он прикрывался локтями и хохотал.

А потом случилось это, вырвав из жизни сына, жену и даже любимую Тютюлю.

Из всей родни у Ольги оставалась только Юлия, к которой она и уехала после смерти Ваньки, бросив родной дом. Потом умерла и тетка. Алексей на похороны не ходил и долго злился на Ольгу, не сообщившую ему о смерти родственницы. Он все хотел заказать памятник или оградку, не столько чтобы помочь жене, сколько для собственного успокоения, но как раз в тот момент в его жизнь триумфально ворвалась Лика. Молодая пассия застала Алексея врасплох, и он, оглушенный свалившимся на голову сокровищем, на какое-то время поверил, что у него наконец началась иная жизнь.

А оказалось — ничего подобного. Вот она — старая, а где новая, черт его знает.

— Словом, жила я будто по инерции, — задумчиво произнесла Ольга. — Даже не знаю… Просто жила. А потом… Как-то выкарабкалась. Знаешь, я вот сейчас пытаюсь вспомнить, что же у меня было за три года, и не могу. Точно ничего и не происходило.

Он почесал нос, в котором внезапно солоно закололо, и заботливо поправил на ней сползающее пальто.

— А ты, Леш?

— Что — я?

— Ты как жил? Я ведь тоже не спрашивала.

Алексей ответил не сразу. В печи трещали догорающие дрова, а над головой, на чердаке, скрипел и выл ветер. В темноте на стенах плясали красноватые блики, выбивающиеся из-под печной заслонки.

— Не знаю, — нехотя сказал он, а потом буркнул: — Так же. Работал, по вечерам напивался, потом опять на работу с больной головой. И все время думал, как ты там?

— Чего же не пришел, Леш? — спросила Ольга.

— Как? И куда? Я ведь знал, как ты меня ненавидишь.

— Глупости.

— Вовсе нет. А почему ты ко мне не пришла?

— Потому что в Багдаде уже возвестили, что сын визиря Мубарак и принцесса Будур больше не муж и жена, — усмехнулась Ольга, и эту ее усмешку он не увидел, но почувствовал. — Если честно, сначала я не могла прийти. Тогда — да, тогда я тебя ненавидела, пока соображать не начала. А потом ты завел себе новую пассию, красотку Анжелику Метелкину, и я поняла, что слишком затянула с разговором по душам и опоздала. Так что разведемся без шума и пыли.

— Разведемся? — тупо повторил он.

— Ну да.

— С чего бы?

— Здрасьте! Ты же сам вчера сказал, что хочешь развестись.

— Мало ли что я сказал! — возмутился он и даже голос повысил, хотя до того оба разговаривали почти шепотом. — Я, в конце концов, хозяин своего слова: слово дал, слово обратно взял. Ты с ума сошла, что ли? Разводиться после всего, что мы пережили?

Ольга приподняла голову и оперла ее о локоть.

— Тарасов, ты сбрендил?

— Чего это?

— Ты же вчера полдня талдычил, как тебе необходимо развестись. Опомнись, тебя молодуха дома ждет!

— Да молодуха там без меня не скучает! — заорал он, подскочил на месте и сел, едва не стукнувшись о низкий потолок. — Ей же не конкретно за меня замуж хочется, а за… кого-нибудь, главное — за богатея. Чтобы статус и все такое. Пока я тут задницу себе морозил, Лика с Филькой в койке кувыркалась.

Нашарив в кармане дубленки сигареты, Алексей прикурил, а потом улегся обратно, зло сопя и пуская дым в потолок. Спустя мгновение, спохватившись, спросил:

— Тебе не мешает?

— Ты давно узнал? — спросила Ольга тусклым голосом.

— Недавно. А если быть точнее — вчера и узнал.

— Как?

— Так. Недаром я не люблю разные гаджеты-хренаджеты, фото в Инстаграме, твиттеры, «аськи» и все такое. Эта дура даже в сортир без телефона не ходит, не говоря уже о койке. Пока мы с тобой в кафе сидели, она с Филькой трахалась, и, наверное, мобильный рядом валялся.

— И что?

— Да ничего. Видать, нажала случайно, ну и позвонила мне. А я слушал. Минут пять, пока ты в туалет ходила…

— А, вот, значит, почему ты такой злой был и домой спешил? — невесело усмехнулась Ольга. — А я-то гадала, чего это ты как с цепи сорвался, гаишникам нахамил… Бедная девочка. Ведь выгнал бы на улицу, еще пинка дал… М-да, не предполагала, что они так долго будут шифроваться…

Последнее Ольга произнесла весело, без всякой жалости к «бедной девочке». Алексей помолчал, а потом подозрительно спросил:

— Ты что — знала?

Ольга кивнула и неохотно ответила:

— Давно. С полгода уже, наверное. Даже больше.

— Откуда?

— Да случайно все вышло. Филька же — мой бывший студент и периодически консультируется по разным вопросам. А где-то в мае… да, точно в мае, он попросил организовать семинар для маркетологов и пиар-директоров. Сидели мы в кафешке, Филька помахал кому-то рукой и говорит: сейчас моя девушка подойдет. Ну… Лика и подошла.

— И что? — поинтересовался Алексей придушенным от ярости голосом.

— Ничего. Она сделала вид, что не узнала меня, я — что ее. Филипп чмокнул Лику в щечку, она пыталась отстраниться. Потом я ушла, а она долго ему что-то выговаривала. Филя все руками разводил.

— Чего же он так затупил?

— Бывает. Он ведь не знал, что у меня двойная фамилия, а на кафедре я всегда пользовалась одной половинкой.

Алексей хмыкнул. Выйдя замуж, Ольга присовокупила его фамилию к своей, став Тарасовой-Берген, а уже после разрыва целых три года игнорировала фамилию супруга. Преподавая, она представлялась студентам как Ольга Берген. Так что наставивший рога начальнику Филипп действительно не подозревал, что она — та самая Тарасова. Лика этих тонкостей тоже не знала. Она вообще мало интересовалась прошлым Алексея, предпочитая жить в настоящем.

— Не могла мне сказать? — спросил он.

Ольга фыркнула.

— И как бы я при этом выглядела?

— А я как выглядел, когда жил с шалавой?

— Сам выбирал, — устало ответила Ольга. — Значит, такую и хотел. Дай мне сигарету…

Он снова нащупал в кармане мятую пачку, зажигалку и сунул Ольге не глядя, в последний момент сжав ее теплую ладошку.

Держать бы так и не отпускать никогда-никогда…

Она курила, лихорадочно затягиваясь, молчание становилось напряженным и тягостным, но прервать его Алексей решился не сразу, хотя, казалось бы, чего проще? Возьми и произнеси давно выстраданные слова…

— Я в своей жизни только одну женщину хотел, — сказал он с внезапной горечью. — И любил всегда одну. С семнадцати лет. И сейчас люблю, хотя думал, что все кончилось. Дурак я, да? Скажи, дурак?

— Почему дурак? — жалобно прошептала она.

— Потому что надеюсь…

— Тарасов, — назидательно произнесла она деланно-бодрым голосом, насквозь фальшивым, — что у тебя в голове? Это же все стресс, внештатная ситуация, борьба за выживание. Завтра нас спасут, и мы снова разбежимся по своим углам…

Оттого, что она озвучила его собственные трусливые мысли, Алексей вдруг рассвирепел.

— Это не я дурак, а ты дура, если думаешь, что я еще раз тебя брошу!

— Леша, — прошептала она и потянулась к его щеке. — Лешенька…

От ее губ пахло спиртом, медом. Не в силах больше сдерживаться, Алексей едва ли не с рычанием набросился на Ольгу, тиская тело, незнакомое и привычное одновременно, отвечающее на каждое прикосновение с забытой нежностью и страстью. И в голове, гудевшей, как трансформатор, от переизбытка информации и переживаний, вдруг стало восхитительно пусто и легко. Сорвав с Ольги одежду, он торопливо взгромоздился сверху, не давая ей опомниться, и теперь чувствовал ее всю, как раньше, словно не было трех лет одиночества.

Эта женщина снова принадлежала ему без остатка, до самых кончиков волос.

Было жарко, словно колючая вьюга наконец-то смилостивилась и отступила прочь, не выдержав любовного натиска. Перекатившись на спину, он уложил Ольгу сверху, продолжая целовать, мять и тискать. Ее кожа казалась обжигающе горячей, и от прикосновения к ней Алексей покрылся гусиной кожей.

В печи еще горел огонь, и в том, чтобы заниматься любовью на вулкане, была какая-то пикантность. Они так спешили, словно мир готовился вот-вот рухнуть, провалиться в тартарары, и действительно, покачнувшийся мир вдруг стал невыносимо душным. Дышать было все труднее и труднее, вырывающиеся из их ртов звуки походили то ли на стон, то ли на хрип. И на самом пике наслаждения, когда Вселенная подалась навстречу, со всеми несущимися вниз звездами, в сенях что-то загремело, а потом дверь открылась, впуская холод и запорошенного снегом человека с автоматом.

 

Ноги выше колен уже почти одеревенели, и переставлять их было тяжело. Ванька подумал, что если бы он сбежал в кирзачах, то точно бы остался инвалидом. Слава богу, кто-то много лет назад придумал валенки. Механически передвигая ноги, Ванька жмурился от колючих снежинок, уткнувшись носом в воротник подстежки.

Призрачный огонек, манивший к себе, вдруг погас. Паника моментально накрыла Ваньку тяжелой плитой. Он задохнулся от страха и, не соображая, что делает, помчался вперед. Споткнувшись, упал носом в снег, но, не обращая внимания на боль, поднялся и снова побежал.

— Мамочка, мамочка, — причитал он. — Не надо, пожалуйста!..

В ужасе он обернулся, надеясь увидеть позади горящую скирду, но путь, проделанный им, шел под уклон. Если скирда еще горела, снизу этого не было видно. Вьюга торопливо заметала его следы, словно издеваясь.

Ванька заметался на одном месте, не зная, что делать дальше.

Вперед? Назад? Зачем он вообще вылез из спасительного сена? Зачем ушел с дороги?

Поправка. Зачем вообще сбежал? Из-за Аньки и Димки? Они сейчас лежат в теплой постельке, строят планы, а он замерзает тут, в глуши.

Вперед? Назад? Бегая с места на место, он окончательно потерял ориентир и разрыдался от страха. Нагнувшись, Ванька почти елозил носом по снегу, стараясь разглядеть хоть какой-то след.

Господи, да откуда же он пришел?

Не разбирая дороги, парень побежал, как ему показалось, в обратном направлении, но очень скоро понял, что не поднимается, а спускается, значит, спешит прочь от спасения. Сообразив это, Ванька остановился было, однако тут же споткнулся и брякнулся в снег. Автомат, болтавшийся на спине, больно ударил его между лопаток. Матерно выругавшись, Ванька поднялся и уже было повернул назад, как вдруг впереди увидел нечто непонятное, остроугольное, более темное, чем все вокруг.

Крыша! Это же крыша! Добрался! Добрался!

Спустя несколько минут его радость поутихла. С автоматом наперевес он медленно шел по пустой деревне, озираясь по сторонам. Разбитые, разграбленные дома встречали его пустыми окнами. Уже совсем отчаявшись, он вдруг увидел, как из трубы ближайшего дома вылетел сноп крохотных красных искр.

Ванька не стал стучать. Крадучись, он прошел по двору, поднялся на высокое крыльцо и шагнул в незапертые сени. А потом, сняв автомат с предохранителя непослушными пальцами, рванул на себя дверь.

 

Тепло.

Это было первым, что Ванька почувствовал. В нос ударил кислый запах старого дома, сырых тряпок, дыма, а еще чего-то съестного, с жирным мясным привкусом, отчего во рту сразу стала скапливаться слюна. Он вспомнил, что ничего не ел с того момента, как выбрался из машины, непроизвольно сделал шаг вперед, но тут же замер, прислушиваясь.

Разглядеть что-то в темноте дома было тяжеловато, однако Ванька сразу понял, что не один. Нечто живое находилось рядом. Оно дышало и пахло человеческим потом. Он покрутил головой, а потом услышал шорох сверху и с перепугу нажал на курок.

Короткая очередь показалась оглушительным громом. Пули ударили в широкие доски деревянных полатей, выбив щепки, а на печи взвизгнули женским голосом.

— А ну, слезайте! — скомандовал Ванька срывающимся на писк голосом. — Слезайте, пока я вам новых дырок в башках не наделал! Ну? Я не шучу!

— Ладно, ладно, сейчас, — ответил мужской голос. — Слезаю.

— Давай.

— Погоди секунду…

— Я сказал — слезай!

— Да погоди ты, я без штанов, — ответил мужчина, и в его голосе не было страха.

— Без штанов даже лучше, — запальчиво возразил Ванька. — А то, может, у тебя там нож.

В темноте, сквозь вонючий пороховой дым, он разглядел две босые ноги, свесившиеся вниз. Через секунду на пол спустился мужчина: высокий, сухокостный и действительно голый, если зрение не обманывало. На всякий случай Ванька отошел в угол, к холодильнику, торчавшему у закрытых темных дверей.

— Где здесь свет включается? — спросил он.

— Нет здесь света. Пустая деревня, мертвая. Вон, керосинка на столе и свечка где-то там же… Ты бы пукалку свою опустил, а?

— Зажги, — велел Ванька, как ему показалось, решительно, не сводя с мужчины ствола. — И руки подними. Не вздумай прыгнуть, я тебя в полете продырявлю.

— Слушай, парень, не психуй, а? — спокойно сказал мужчина, но страх в его голосе Ванька все же почувствовал и приободрился. Было по-мальчишески приятно запугивать большого взрослого дядьку. В детстве они с пацанами залезали на старый сарай, заросший кленом, и орали дурными голосами, стоило кому-то пройти мимо. Однажды ребята напугали местного сторожа, и тот очень потешно хватался за сердце, оседая наземь. Он потом нажаловался матери, которая долго таскала озорника-сына за ухо, заставляя унижаться. И теперь этот голый человек в чужом доме напомнил Ваньке сторожа, словно дав возможность сравнять счет.

— Мужик, ты меня не понял или у тебя линия жизни по локоть? Я сказал: иди и свет зажги, чтоб я знал, куда лучше целиться.

Мужчина поднял руки и осторожно, боком, прошел ближе к печи, пошарил на столе и чиркнул зажигалкой. Огонек высветил его худое лицо с резкими скулами, тонким носом и плотно сжатыми губами. Он ткнул зажигалкой в огарок свечи. На кончике фитиля затеплился слабый огонек, отодвигая темноту к стенам. Ванька увидел на столе керосинку и махнул в ее сторону стволом.

— Ее тоже зажги.

На этот раз возражений не последовало. В какой-то момент мужчина взвесил лампу в руке, словно прикидывая, не швырнуть ли ее Ваньке в лицо, но тот снова поднял автомат, и мужчина сделал вид, что ни о чем подобном даже не думал.

Керосинка ярко осветила кухню. На миг Ванька зажмурился, но мужчина не воспользовался этим. Зато на печи мелькнула белая смазанная тень, и вроде бы даже на миг появился вытаращенный в страхе глаз, окруженный темными волосами.

— Она пусть тоже спускается, — сказал Ванька. — Эй, кто там? Спускайся вниз.

— Парень, успокойся, — миролюбиво произнес мужчина, но в его голосе наконец послышались злость и страх, что заставило Ваньку приободриться. Он навел ствол на печь и скомандовал:

— Считаю до трех. Раз! Два!..

— Хорошо, я спускаюсь, только не стреляйте, — ответила женщина.

— Можешь тоже не одеваться, — хохотнул Ванька, хотя ему на самом деле вовсе не было весело, наоборот, было страшно. Так страшно, что руки ходили ходуном при мысли, что ему придется сделать, если эти двое набросятся на него и попытаются отобрать оружие.

Он начнет стрелять, и тогда пути назад уже не будет.

Разумная часть мозга, скукожившаяся от стужи, начала оттаивать и подавать робкие сигналы, мол, еще ничего не потеряно, он не сделал ничего такого. Ну, сбежал, ну, захватил машину с водителем, ну, выстрелил из автомата и сжег скирду. Да, будет трибунал, но при хорошем адвокате он сможет выкрутиться, да и, вообще, скорее всего, получит условное наказание. Вон у них в части, пьяный прапор взял из комнаты хранения оружия АКС и поехал пугать тещу, так ему ничего не сделали. Подумаешь, посидел немного в вокзальном приемнике да получил потом по мордасам. И все. Ему даже на пользу пошло, потому что он пить бросил аж на месяц, ходил смирный и тихий. Потом, правда, опять сорвался, но автоматов больше не брал.

«Так то прапор, — хихикнул злобный голосок в голове, прежде чем Ванька опустил автомат. — Своих все одно отмажут. А ты — никто. Мясо. До срочников никому нет дела. Так что влепят тебе на полную катушку».

Мамка будет плакать. При мысли о рыдающей на суде матери Ваньке поплохело.

Женщина тем временем стала спускаться. Она успела нацепить на себя темный свитер, скрывавший голую попку, но от увиденного у Ваньки все равно приятно заныло внизу живота. Эти голые, молочно-белые ноги, нащупывающие точку опоры, хотелось трогать, гладить, а еще больше забросить себе на плечи, творя с их хозяйкой всякие непотребства, которые ему хотелось делать с Анькой, Анькиной сестрой, а иногда даже с их мамашей, которая на удивление хорошо сохранилась.

С Анькой они долго целовались, терлись друг о друга, он мял рукой ее маленькие груди, но по-настоящему она дала ему всего раз, напившись в хлам на собственный день рождения, и Ваньке это так понравилось, что он долго просил еще, скуля, как щенок. Однако она не осчастливила его даже перед уходом в армию, хотя он просил долго и даже обиделся насмерть, услышав отказ.

— Я тебя ждать буду, — сказала Анька тогда, но Ванька отмахнулся. Что толку от ее обещаний получить все потом, если хотелось в тот самый миг?

И внезапно сейчас, в этом доме с кислым запахом, Ваньку охватила такая невероятная злость на всех двуличных шлюшек, сулящих вечную любовь и верность, а в итоге кидающих честных и благородных парней, что он едва не нажал на курок, всадив длинную очередь в спину женщины.

Та повернулась, боязливо глядя на него.

Женщина была красива. Глядя на нее, он почему-то подумал про Анькину мамашу: те же длинные темные волосы, огромные оленьи глаза мультяшного Бэмби, трясущиеся от страха пухлые губы под аккуратным носиком. Не девочка, конечно, но хороша. Тонкий мужской свитер не скрывал ее фигуру с тонкой девчоночьей талией и довольно большой для такой худенькой женщины грудью, при взгляде на которую в горле моментально пересохло.

Красотища! И чего она голой не спустилась?

Ванька подумал, что, имея на руках полный боекомплект, он может заставить эту женщину делать что угодно, прямо на глазах мужика, глядевшего на него исподлобья. «Так рискни!» — хихикнул голос в голове.

«Не будь козлом!» — устало посоветовал другой.

От печи несло жаром, и намерзшийся Ванька почувствовал, что смертельно устал и ему больше всего хочется не стоять вот тут с автоматом, а забраться на теплую печь и уснуть. Но перед этим, конечно, пожрать. Как бы там ни было, автомат он слегка опустил.

Женщина вдруг сделала резкое движение и бросила на пол какой-то ком. Ванька тут же вскинул оружие.

— Эй! Я что, разрешил двигаться?

— Это просто джинсы, — быстро сказала женщина и перевела взгляд на мужика. — Пожалуйста. Он же голый стоит.

— Постоит, — грубо ответил Ванька, осторожно подвинул к себе тряпичный ком, опустился на корточки и пощупал.

Действительно, джинсы. Обычные.

Он торопливо обшарил карманы одной рукой, выудил кошелек, мобильный и брякнувшие железом ключи на кожаном брелоке. Бумажник Ванька тут же открыл, вытряхнул из него деньги, кредитки и торопливо сунул их себе в карман, вынув мобильный из чехла, нажал на кнопку. Экран остался темным. Ванька нажал еще несколько раз, но телефон, похоже, умер. Женщина наблюдала за этим безучастно, на лице мужчины появилась едва заметная презрительная усмешка.

— Похихикай мне тут, — пригрозил Ванька и потряс ключами. — Машина где?

Улыбка мужчины стала просто издевательской.

— На дороге.

— В смысле?

— В прямом. На дороге. Заглохла.

— Да ну? — недоверчиво осклабился Ванька и покрутил стволом на уровне пупка мужчины. — А если я найду?

— Ищи, — равнодушно ответил тот. — До нее километров… пять, семь… Можешь начинать искать прямо сейчас.

— Нет, мужик, ты, правда, нарываешься, — прищурился Ванька и даже подумал, не прострелить ли ему коленку? А что? Пусть бы поорал тут…

— Здесь нет машины, — быстро сказала женщина. — Она действительно где-то там, на дороге. Можете ее забрать, если хотите, только не стреляйте.

— Я и так могу забрать все, что хочу, — похвастался Ванька.

— Я поняла, — ответила она, как показалось, вполне серьезно, не то что этот высокомерный козел. — Но машины здесь нет. Я даже объяснить не могу, в каком месте мы ее бросили. Где-то далеко…

Ванька задумался, что удалось с невероятным трудом, поскольку от тепла ноги выше колен начало покалывать, а ступни в валенках и подавно горели жаром. Ему смертельно хотелось разуться, но упускать инициативу было нельзя. Наконец невнятный клубок мыслей сформировался в одну четкую линию, и Ванька недоверчиво произнес:

— Так вы что, тут не живете?

— Чудеса дедуктивного метода. Браво. Нет, не живем мы тут, — усмехнулся мужчина. — Штаны можно надеть?

— Я тебе сейчас точно промеж глаз влеплю, сука, — прошипел Ванька.

— Леш, не надо, — быстро сказала женщина.

«Ага, — подумал Ванька, — значит, его Алексеем зовут. Интересно, как зовут женщину?»

Ваньке очень хотелось узнать ее имя, но вместо этого он спросил:

— И как вы тут оказались?

— Пришли, — пожала плечами женщина. — От дороги, там еще указатель был. Думали, недалеко, а тут вот что… Деревня пустая, нет никого…

— На машине можно уехать?

— Вряд ли. Да и найти ее надо… Можно он оденется?

Ванька пнул джинсы, и те подлетели к ногам Алексея. Неторопливо подняв брюки с пола, мужчина натянул их на себя и сказал:

— Парень, мы тут в такой же заднице, как и ты. Так что опусти автомат, давай спокойно поговорим.

— Ты меня с собой не равняй, — зло проговорил Ванька. — За тобой охоту не ведут.

Фраза прозвучала по-киношному глупо, но на короткий момент Ванька представил себя Джоном Рэмбо, заброшенным в тыл к вьетконговцам. Ему вдруг стало себя до ужаса жалко, потому что это была такая глупость. Бросив взгляд в сторону закрытых дверей, он мотнул головой и спросил:

— Там что?

— Ничего, — ответила женщина. — Комната. Мы ее закрыли, чтобы тепло не расходовать.

— Точно ничего?

Она отрицательно помотала головой, при этом на лице не дрогнул ни один мускул. Все еще не доверяя, Ванька рванул дверь, откуда повеяло холодом, и торопливо заглянул внутрь. Квадратная комната казалась необитаемой, в ней было гораздо холоднее и пахло дымом. Вьюга колотила в окна, но ее рев вроде бы стихал, а может, это только мерещилось. Поежившись, Ванька торопливо закрыл дверь, потом, чувствуя, что вот-вот упадет, опустился на приставленную к столу лавочку и вяло спросил:

— Есть что пожрать?

 

Аня Терехина совсем не обрадовалась визиту полицейского, достаточно бесцеремонно ввалившегося в квартиру. К счастью, родителей не было. Кроме нее, дома был только Димка, с настороженным вниманием прислушивающийся к беседе и нервничавший гораздо больше Ани.

— Так, значит, Лыткин вам звонил? — уточнил полицейский и что-то черкнул в своем блокноте. — Когда?

Аня вздохнула.

Полицейский был довольно молодым, с худым асимметричным лицом юного Ганнибала Лектера, каким его представил в фильме француз Гаспар Ульель, разве что в более потасканном или, как говорила мама, «побитом молью» варианте, с уставной прической, плохо выбритый и довольно усталый. Казалось, его покрасневшие глаза все никак не могут сфокусироваться на ее лице, сползая взглядом к голым коленкам. Так что в целом этот мент со злой обветренной физиономией Ане почти понравился. Она даже ногу на ногу закинула и привычно стрельнула глазами, не смущаясь присутствием будущего мужа.

— А как вас зовут? — спросила она томным голосом.

Димка кашлянул, но Аня не обратила внимания.

— Меня зовут сержант Макаров, — сурово ответил мент и, помявшись, добавил: — Артем Андреевич.

Макаров! Смотрите-ка! И фамилия в тему. Аня весело подумала, что все правильные менты непременно должны носить какие-то соответствующие фамилии. Макаров, например. Или Тульский-Токарев, как в сериале. Или вообще — Смирнов.

— Очень приятно, — произнесла вежливая Аня. — Знаете, а мы с вами, можно сказать, коллеги. Я вот на юридический поступила…

Димка недобро зыркнул глазом и кашлянул, что Аня поняла весьма недвусмысленно, поставила обе ноги на пол и даже глаза потупила, но тем не менее на правильного Макарова поглядывала искоса, улыбаясь уголком губ, чтобы на щеке показалась ямочка.

— Анна, это все очень серьезно, — устало проговорил Макаров. — Когда Лыткин вам звонил?

— Вечером, — подал голос Димка. — Довольно поздно, часов в одиннадцать.

— Да, да, — закивала Аня. — Мы уже ложиться собирались, и тут — бац… Я, дура, трубку взяла, хотя номер незнакомый был. Еще подумала: кто-то из друзей на свадьбу напрашиваться станет, а тут — Ванька…

— Что он сказал?

— Ничего, — фыркнула она. — Обзывался.

— Обзывался?

— Ну да.

— Как?

— Не хватало мне еще всякую фигню про себя тут повторять! — рассердилась она. — И вообще, какая разница?..

— Угрожал он, — вмешался Димка. — Сказал, чтоб мы боялись и что свадьба будет веселенькая. Что-то в этом духе. Еще про какие-то аргументы, я не разобрал, если честно. Я ему сказал, чтоб не лез к нам, а он…

Димка задумался, потом неуверенно произнес:

— Ванька вроде как убить нас хотел…

— Да что он может, лошара, — фыркнула Аня. — Сколько его помню, чего-то бубнил себе под нос, губошлеп фигов. Я и дружила-то с ним из жалости, и то никаких надежд не давала…

Вспомнив, что она однажды все-таки переспала с Ванькой, Аня смутилась и слегка покраснела, но потом с вызовом посмотрела на Макарова, и, придвинувшись к Димке поближе, положила голову ему на плечо. Вот, мол, какая у нас идиллия, любуйтесь.

Сержант Макаров любоваться не хотел и все что-то черкал в блокноте, а потом решительно потребовал назвать номер, с которого звонил Лыткин. Переписав его, торопливо попрощался.

— Визитку возьмите, — сказал он. — Если вдруг Иван опять позвонит… В общем, сразу наберете.

— Конечно, — кивнула Аня, хотя мент своим занудством ее разочаровал, и она совершенно не хотела ему звонить, даже если Ванька действительно объявится. Ничего в этом Макарове нет интересного. И на Гаспара Ульеля он совсем не похож, вот нисколечко. Подумаешь! Спасать он пришел, а у самого вид, словно вот-вот в голодный обморок свалится. И без него обойдемся.

 

Не скажешь, чтобы Ваньку ожесточенно искали, и майора особого отдела Андрея Волина это невероятно раздражало.

Для полиции Лыткин был всего-то дезертиром, пусть вооруженным, пусть потенциально опасным, но все-таки куда менее опасным и непредсказуемым, чем банда грабителей, мастерски обчищающая сейфы плохо охраняемых офисов. За грабителями гонялись куда как более рьяно, однако безрезультатно. На сбежавшего из воинской части Лыткина в полиции вообще махнули бы рукой: не их проблема. Пусть вон армейские отдуваются. И лишь автомат с боекомплектом, прихваченный дезертиром, заставлял относиться к девятнадцатилетнему парню с определенной долей внимания.

— Найдем, — отмахнулся заместитель начальника городского ОВД майор Карпухин. — Куда ему деться-то? Андрей… как тебя по батюшке?

— Борисович.

— Вот я и говорю, Борисыч, пойдем водочки тяпнем для сугреву? А?

— Вот тут он в последний раз выходил на связь, — словно не слыша, сказал злой Волин, показав подбородком на монитор, где пульсировала крохотная точка. — Похоже, Лыткин бежит прочь от дороги прямо через поле. А вот тут у нас Юдино, как вы говорите, мертвый поселок. Если он в такую погоду выйдет к нему, вероятно, заляжет там. Может, в этом Юдино есть где отсидеться.

На пылающего энергией особиста Карпухин посмотрел с неудовольствием, а присутствовавший при беседе поселковый участковый и подавно — с понятной любому тоской.

«Знаем мы таких энтузиастов, — думал участковый, — они зайца в поле загоняют, чего уж про меня говорить. От водочки отказался, цаца какая! Еще заставит в такую погоду по морозу бегать!»

Эта умная мысль сподвигла его вмешаться в диалог. Участковый кашлянул, но майор не оглянулся, и тогда он кашлянул громче, а потом робко сказал:

— Там почти все дома разобраны. Сами знаете, наверное, в деревнях ничего не пропадает просто так, тем более при теперешней дороговизне. Едва дом бросают, как его тут же разберут на дрова или еще на какие нужды. В кулацком хозяйстве и пулемет сгодится.

— Почти или все разобраны?

— Ну… Может, пара целых есть. Далековато это Юдино, чтобы туда за барахлом всяким ездить. Там и дороги никакущие, осенью не проехать. Летом разве что или как сейчас, зимой…

— Значит, будем надеяться, что он найдет где отсидеться, — обрубил Волин рассказ о дорогах. — Собирайте людей, утром поедем туда.

Участковый надулся и уставился в угол. Как пить дать зря скатаются, а потом на него, бедного, шишки посыплются, почему, дескать, не предупредил, что там пусто.

— Утром? — крякнул Карпухин.

— Ну да. Кого вы собрались искать в такую погоду? Никуда он от нас не денется, если не замерзнет, конечно, но тут уж как карта ляжет.

— Вот и я думаю, — обрадовался Карпухин. — Сегодня мы уже точно никого не найдем, а завтра с утреца двинем. Не парься, Борисыч, найдем. Давай я тебя в гостиницу отвезу. Или, может, все-таки водочки?

— Водочки… Водочки можно, — вздохнул Волин. — Устал я чего-то. Перенервничал.

Он действительно как-то осел, словно сдутый воздушный шар. До тех пор, пока решение не было принято, Волина поддерживал адреналин, а сейчас, когда самое важное оставили на завтра, энергия улетучилась, оставив место апатии. Захотелось упасть в кровать и заснуть. И водки… да, водки тоже захотелось, непременно с солеными огурцами. Волин даже хотел спросить, чего дадут на закуску, но постеснялся. Чего уж совсем борзеть, и так на него волком смотрят, а он тут, между прочим, не начальник.

Они уже собрались расходиться, когда на столе припадочно затрезвонил телефон. Дежурный сообщил, что в районе поселка Юдино застряла семья Тарасовых.

— Только этого нам и не хватало, — вздохнул Карпухин, бросив трубку.

 

В середине банки тушенка так и не прогрелась, но Ваньке было все равно. Положив автомат на колени, он жадно ел, выгребая содержимое вилкой с кривыми зубьями, не удосуживаясь нормально прожевывать. Скользкое мясо, холодное, в слое жира, было не особенно вкусным, но в тот момент Ваньке казалось, что ничего лучше он не ел.

Ольга и Алексей сидели в горнице на табуретах, сложив руки на коленях, как примерные школьники. Их обреченная покорность Ваньке невероятно нравилась. Был все-таки определенный кайф в том, чтобы заставлять людей плясать под свою дудку, пусть даже это не дудка, а ствол, и в магазине тридцать патронов калибра 5,45 миллиметра.

Вначале он отошел к дверям и велел Алексею войти в горницу, сесть на стул и не шевелиться. Затем по его приказу Ольга вскрыла две банки тушенки и поставила их греться на печь, рядом со старым чайником, а уже потом была точно так же сослана в горницу, прохладную, как Сибирь. Ваньке, тяпнувшему водочки из стоящей на столе бутылки, хотелось заставить Ольгу прислуживать за столом, но здравый смысл все же взял верх над дурной кровью, бурлившей в башке. Женщин нельзя недооценивать. Кто знает, что в голове этой… глазастой? Отвернешься, а она, как Сара Коннор, вырубит тебя ударом ребра ладони.

Ничего. Успеется.

Отрыгнув, Ванька отодвинул в сторону почти пустую консервную банку. Плеснув из бутылки в жестяную кружку немного водки, он выпил, подцепил вилкой из миски соленый груздь и смачно захрустел, морщась от удовольствия. В животе разгорался алкогольный пожар, слегка придушенный немудреной закусью, отчего по венам бежали приятные огоньки, покалывающие кончики пальцев.

Хорошо!

— Слушай, парень, давай поговорим? — негромко предложил Алексей.

— Тебе что, разрешили пасть разевать? — ответил Ванька, злясь, что голос прозвучал пискляво, как у девчонки. — По-моему, я ясно сказал: закрыли рты и не вякаем.

— Тебе не всё равно: говорим мы или молчим? Ночь длинная. Или ты торопишься куда?

— Никуда я не тороплюсь. Я, может, тишины хочу. И спокойствия. Ясно тебе?

— Ясно, — мягко ответил Алексей. — Чего тут неясного? Только…

— А раз ясно, заткнись.

Ваньке показалось, что последнюю фразу он произнес достаточно внушительно, и голос не дрожал, выдавая его нервозность, но мужик почему-то не заткнулся и вроде даже не испугался.

— Парень, послушай, я не знаю, какие у тебя причины были для побега, но просто поверь: нам тоже досталось. Мы устали, вымотались, почти весь день шли пешком и думали, что замерзнем, пока этот дом не отыскали. Так что мы тебя очень понимаем.

— Откуда ты знаешь, что я сбежал? — подозрительно спросил Ванька.

Алексей вздохнул:

— Я же не слепой. Я что, не вижу, как ты одет, какая у тебя стрижка? Я даже примерно представляю, откуда ты дал дёру, и нам на это наплевать. Делай, что хочешь, иди, куда шел, мешать не будем. Только стволом своим не размахивай, ладно?

— Дядя, ты бы мне не указывал, — проговорил Ванька и фальшиво рассмеялся. — Пушка у меня, так что я тут командую, ясно? И вы будете делать то, что скажу. Скажу — станете дорогу чистить до самой трассы, скажу…

Тут он бросил взгляд на грудь Ольги, съежившейся от этого взгляда, и запнулся.

— В общем, будете делать то, что я велю, ясно? — подытожил он и снова налил себе водки.

Закусив груздем, Ванька тряхнул головой, отгоняя наваливающийся сон. От медленно остывающей печки шло уютное тепло, от которого хотелось свернуться калачиком прямо на полу и заснуть. На мгновение Ванька подумал: в словах Алексея есть свой резон. Какое им, по сути, до него дело? Можно договориться и устроиться на боковую. Все равно раньше утра никто никуда не пойдет.

«Нет, — шепнул ему внутренний голос. — Как только ты уснешь, они отнимут оружие и убьют тебя. А не убьют, так сдадут ментам. И еще скажут, что угрожал. А это срок, и срок похлеще, чем за побег и нападение на беззащитного инженеришку».

Ванька вспомнил: по выходным им разрешалось смотреть в казарме телевизор хоть весь день. В будни — только вечером, с семи часов, согласно дурацким правилам, установленным неизвестно кем. А когда смотреть было совсем нечего, сержант запускал диск со старыми советскими комедиями: «Кавказской пленницей», «Полосатым рейсом», «Джентльменами удачи». В последнем фильме герой по кличке Косой пояснял другому, со смешным именем Василий Алибабаевич, сколько тот получит, если их повяжут.

«Год у него был. Три за побег, пять за детсад», — ухмылялся Косой. И сконфуженный Василий Алибабаевич снова садился на скамейку.

В активе Ваньки не было ограбления детсада. У него, помимо побега с оружием, имелись захват автомобиля и угрозы водителю, и теперь к этому «кое-чему» добавлялся новый эпизод. В голове закопошилась трусливая, паническая мысль: как было бы замечательно все бросить и помчаться домой, к маме, уткнуться ей в плечо и рассказать о своих бедах, а уж она-то нашла бы выход. Почувствовав, как скривились в плаксивой гримасе губы, Ванька нахмурился, протянул руку к бутылке и отхлебнул прямо из горлышка. Водка обожгла горло. Ванька выпучил глаза, закашлялся и торопливо стал запихивать в рот разломанные грибы. Отдышавшись, он поднялся, бросив на Алексея дурной взгляд.

— Эй, ты чего это хочешь делать? — всполошился тот.

Ванька глумливо усмехнулся.

— Очкуешь? Не боись, мужик, отлить мне надо.

— Туалет во дворе.

— Да ну? Может, мне вообще до ворот прогуляться, чтобы вы тут своими делами занялись, а? И обратно не торопиться? А может, лучше пойти и сдохнуть там, на улице?

— Как бы это было замечательно, — пробормотала Ольга тихо, но Ванька ее услышал и сделал в памяти зарубку непременно поквитаться за столь неосторожные слова. Покрутившись на кухне, заглянув под умывальник и обнаружив отсутствие помойного ведра, он, недолго думая, открыл подпол и, расстегнув штаны, вытащил свое хозяйство наружу.

— Пардон, мадам, — икнул он и рассмеялся.

Ольга отвернулась и скривилась от отвращения, когда тугая струя ударила в ступени деревянной лестницы и покатилась вниз с веселеньким журчанием. Все еще ухмыляясь, Ванька стряхнул последнюю каплю и стал застегивать штаны, чему ужасно мешал автомат. Положив его на стол, Ванька стал теребить непослушную, не подходящую по размеру пуговицу на форменных штанах, пришитую вместо давно оторванной.

В этот момент Алексей прыгнул.

 

Время, и без того притормаживающее, двигающее стрелки с пробуксовками, вовсе остановилось. Предметы и звуки застыли, словно мухи в янтаре. Вокруг воцарилась неподвижная, пугающая тишина, плотная, как пудинг.

С перекошенным от страха ртом Ванька смотрел, как на него летит Алексей, тяжелый и опасный, словно дикий буйвол. Смотрел и не мог пошевелиться, оглушенный паникой, с замершими у ширинки руками. И не было в его пустой голове никакой мысли, кроме той, что сейчас ему придет полная кабзда, и все потому, что он невовремя решил отлить. И родной «калашников» лежит в спасительной близости, только руку протяни, а руки, деревянные, непослушные, не тянутся. Ванька с шумом выдохнул, губы плаксиво скривились.

А потом Алексей споткнулся о разбросанный по полу хлам, врезался плечом в дверь, и замахал руками, пытаясь удержаться на ногах.

Время тут же вернулось в привычный ритм, разрывая скопившийся вакуум в клочья. Заорав, Ванька схватил со стола автомат и, не глядя, нажал на курок, отправив пули в полет смертельным веером по кривой дуге. Он еще успел подумать, что, вероятно, не загнал патрон в ствол, а может, и вовсе не снял автомат с предохранителя, но, когда смертельная машинка затарахтела в руках, понял, что сейчас произойдет что-то ужасное. И ему из этого кошмара не выбраться никогда.

Пум-пум-пум-пум…

Брызнуло осколками оконное стекло, и оттуда моментально повеяло холодом. Холодильник отозвался жестяными ударами, когда пули, высекая искры, пробили его насквозь. Алексей ахнул и тяжело упал на живот, а Ванька все давил на курок. Пули летели в потолок, перерубив бесполезный электрический провод, выбивая щепки из деревянных полатей, и звук был глухим, словно за досками начинался глубокий космос, в котором нет ничего, кроме пустоты и бессмысленных звезд.

Пум-пум-пум…

В горнице, зажимая уши руками, кричала Ольга. Этот вопль, придушенный и страшный, заставил Ваньку прекратить стрелять. Было страшно до такой степени, что парень едва не бросил автомат и не выбежал обратно в снег и холод, куда угодно, лишь бы подальше от этого дома и человека, которого он только что застрелил. Трясущимися руками Ванька отстегнул почти пустой магазин, выхватил из подсумка новый и, передернув затвор, осторожно шагнул вперед. Пороховой дым застилал кухню, бил в ноздри острой вонью, заставляя кашлять.

Если бы все вернуть назад! Он бы забыл про стерву Аньку, изменщицу, подлючку, и даже не подумал бежать ради нее из части. Сколько ему там служить-то осталось? Слезки, до следующей осени, в сентябре бы уже был дома, нашел другую и, может, даже женился бы назло этой проститутке. А теперь что? Теперь куда?

Дальше бежать некуда. Он только что застрелил человека. Он — убийца.

Но тут покойник вскрикнул от боли и перевернулся на бок, зажимая рукой плечо.

Ольга вдруг упала с табурета на пол и, воя, поползла на четвереньках к корчившемуся Алексею, шипевшему сквозь зубы матерные слова.

— Стоять! Стоять! — заорал Ванька, направляя автомат то на Ольгу, то на Алексея. — Лежать! Я что сказал?! Заткнулись оба! Пристрелю! А ну, стоять!

Не слушая, Ольга подползла к мужу и обхватила его, прикрывая руками, словно птица своих бескрылых детей.

— Не надо! Не стреляй, не стреляй! Что ты делаешь, сволочь! Что! Ты! Делаешь! Леша, Леша…

— Заткнись! Заткнись! — заорал Ванька, злой и перепуганный до полусмерти. Сейчас он уже был готов выпустить новую очередь в этих людей, случайно встретившихся ему на пути.

— Придурок больной, — прошипел Алексей и сплюнул. Между его пальцами, сжимающими простреленное плечо, бурлила кровавая река.

— Я придурок? Я?! — заорал Ванька. — А ты кто? Какого х… ты на меня бросился? Я же сказал, пристрелю.

Он почти рыдал, а голос срывался на предательский девчоночий визг, выдающий его окончательную и бесповоротную истерику, застилающую глаза. Тело сотрясала дрожь, палец на курке ходил ходуном. В глазах темнело от паники, а в животе образовалась сосущая черная дыра, втягивающая в себя остатки самообладания.

— Оль, успокойся, — шипел Алексей. — Не плачь. Там фигня, по касательной, наверное… Оль, нормально все, он промазал. Успокойся!

То, что он, оказывается, еще и промазал, взбесило Ваньку. Убедившись, что умирать Алексей не собирается, он отступил подальше, схватил со стола грязное полотенце и швырнул Ольге.

— Перевяжи его!

Она вытянула руку, пытаясь поймать старую тряпку, но та пролетела мимо, ударив ее прямо в лицо. Не сказав ни слова, Ольга трясущимися руками свернула коротковатое полотенце вчетверо и придавила к ране. Алексей приглушенно взвыл и вцепился в руку жены, не давая оторвать ее от окровавленного плеча. Под его кожей ходили тугие мускулы, как у готовящегося к прыжку зверя, а глаза горели такой ненавистью, что Ванька попятился. Уткнувшись спиной в буфет, он снова поднял автомат.

— А теперь, Бэтмен хренов, ты пойдешь вон туда.

Он мотнул подбородком в сторону открытого подпола. Глаза Алексея широко раскрылись, а потом сощурились, словно он собирался повторить свою попытку.

«И ведь прыгнет, сука, — с тоской подумал Ванька. — Что же делать? Добить?»

— Пожалуйста, не надо, — сказала Ольга торопливо, адресуя просьбу непонятно кому, а потом добавила умоляющим тоном: — Он же ранен. Там холодно.

— Ничего, ему полезно, — истерически хохотнул Ванька и угрожающе добавил: — Я непонятно сказал? Быстро залез в подпол.

— Пожалуйста… — повторила Ольга.

Алексей молчал, зло смотря Ваньке в глаза. Тот поднял автомат и, тщательно прицелившись, влепил пулю в верхнюю филенку двери, прямо над головой Ольги. Она сдавленно вскрикнула и зажмурилась.

— Следующая тебе в коленку, мужик, — предупредил Ванька, чувствуя себя скотиной.

От одиночного выстрела снова зазвенело в ушах, но противная слабость начала отступать, и даже колени трястись перестали.

— Ладно, — произнес Алексей. — Иду. Оль, отпусти меня. А ты, сука, если ее тронешь…

— То что? — хохотнул Ванька в припадке отчаянного сумасшедшего веселья. — Картошкой меня закидаешь?

— Только тронь, понял? — угрюмо ответил Алексей, но в его глазах плескалась лишь бессильная ярость.

— Тебе пинка дать для скорости, а?

— Оль, отпусти меня.

Но она все никак не могла сделать это. Вцепившись в мужа, Ольга до последнего держала его за руку, пока тот, повинуясь Ванькиному жесту, не оторвал от себя ее руки и не пошел к темному зеву подпола. Спускаясь по мокрым от мочи ступенькам, Алексей морщился от боли. Оказавшись внизу, он поднял голову и посмотрел Ваньке в глаза.

— Если ты ее пальцем тронешь, я тебя, суку, все равно урою, — предупредил Алексей. — Я тебя достану, и ты все равно сдохнешь.

— Угу, — фыркнул Ванька. — Но сначала — ты.

С этими словами он захлопнул крышку, оставляя пленника в темноте.

 

Вьюга вроде бы выла уже не так ожесточенно, да и ночь посерела, отступая к западу, если можно было верить слабенькому проблеску в заиндевевших окнах, а это означало, что сейчас девятый час утра и этот кошмар скоро должен закончиться, если повезет.

— Выпусти его, — тихо сказала Ольга. — Пожалуйста.

Она так и не поднялась с пола, сидя в углу у холодильника, поджав острые колени к подбородку. В полумраке в ее испуганных глазищах отражался мерцающий огонек свечи, придавая худому лицу потустороннюю мрачность. Ванька бегло глянул на нее, однако не только не открыл погреб, но даже вставил в скобу алюминиевую вилку. Со своего места Ольга видела, что крышка погреба едва заметно дрогнула, а потом, наткнувшись на преграду, легла на место.

— Послушай, ну что мы тебе сделали? — всхлипнула она. — Выпусти его. Мы вообще уйдем отсюда, если хочешь.

— Заткнись, — грубо сказал Ванька, уселся за стол, налил водки и выпил, морщась и кашляя. Грибов в миске не осталось, а вытаскивать их из початой банки было некогда. Чтобы заглушить водочный вкус, Ванька торопливо вытащил из банки прямо пальцами кусок холодной тушенки и засунул в рот.

На вкус она была как мыло, гадость страшная.

— Фаф фуфуф фифа? — спросил он с полным ртом.

Ольга неопределенно покрутила головой и нахмурила брови.

— Что?

— Вас будут искать? — спросил Ванька, глотая тушенку. Выпитая водка уже «забирала», приглаживая вздыбленные адреналином нервы.

Теперь она поняла и торопливо закивала, чему Ванька абсолютно не поверил и даже фыркнул.

— Кто это вас искать будет, если вы сюда пешком пришли, а машина фиг знает где?

— Мы СМС отправили, — пояснила она. Ванька недоверчиво покосился на мертвый мобильный, и Ольга быстро добавила: — Он еще работал. Мы тогда даже этот дом не нашли, торчали на улице, отправили сообщение, а потом телефон сдох.

— Кому отправили? — строго спросил Ванька, и даже мобильный в руки взял, надеясь, что она все-таки врет, телефон чудесным образом оживет, и в списке исходящих сообщений не будет ничего.

— Мы рассылку сделали, — ответила Ольга, как ему показалось, безжалостно. — Кто-нибудь все равно приедет. Машину найдут, и нас тоже.

— Не факт, — парировал Ванька и значительно погладил автомат. — Тут такое дело… Могут и не найти. А гостей я встречу.

Теперь он сам себе казался мужественным и крутым. А что? Мужика обезвредил в два счета и даже слегка подранил, а сейчас вон с его бабой разговоры ведет, хотя уже заранее понятно, чем это кончится. Баба расклеится, начнет нюни распускать, а он, весь из себя суперменистый, «снизойдет и пожалеет». Ванька такие вещи сто раз в кино видел. Скоро эта аппетитная бабенка с глазами олененка Бэмби будет умолять его о пощаде и сделает все, что он велит.

Подумав о том, что бы он хотел сотворить сейчас, Ванька почувствовал в штанах некое шевеление. Налив еще водки, он торопливо выпил, но даже закусывать не стал. Погладив автомат по цевью, Ванька вкрадчиво произнес:

— Тут, сладенькая, все от меня зависит: отыщут вас ваши дружбаны или меня найдут. А может, вообще никого. Еще от меня зависит, в каком состоянии вас найдут. Поняла?

Ольга не ответила, смотря на него немигающим взором, от которого в штанах не просто шевелилось — пульсировало и бухало набатом, но этот манящий взгляд одновременно и пугал. Ваньке до смерти хотелось, чтобы она, как в американских фильмах, сама поползла к нему навстречу и начала споро орудовать руками в районе ширинки, облизывая губы и постреливая снизу вверх блудливыми глазами.

Но в этом фильме героиня оказалась на удивление бестолковой. Сидя в своем углу, она даже не думала ничего предпринимать, словно не догадывалась, от кого сейчас зависит спасение ее жизни и жизни придурка-мужа, посаженного под замок, только глазами хлопала.

Тьфу, дура!

Ванька поднялся и сладко потянулся, расправляя плечи. Он подумал, что надо бы Ольге немного помочь определиться с выбором, и оттого многозначительно положил ладонь на выпирающий бугорок под ширинкой.

— Ну, так что скажешь? — глумливо осведомился он.

— Что я должна сказать?

— Сказать? Ничего.

— Чего ты от меня хочешь?

— А ты подумай. Я вообще-то в армии служил, баб давно не видел и уж тем более не щупал. Хочешь отсюда выбраться живой? Хочешь, а?

Ольга скупо кивнула, не сводя взгляд с его штанов.

— А мужика своего хочешь живым увидеть?

Тот же кивок, но теперь ее глаза вдруг сощурились и посмотрели ему в лицо, словно сквозь прицел, и не проглядывалось в них никакой киношной страсти, лишь презрение, страх и ненависть. Но Ваньке, подогретому водкой, было уже все равно.

— А раз хочешь, то должна постараться это заслужить. Будешь послушной девочкой? — спросил он, старательно копируя слова какого-то злодея из зарубежного триллера.

Пауза была осязаемой. От нее даже воздух застыл и высох, как в пустыне. Ванька ждал, что сейчас она наконец-то скажет то, что обычно говорят в таких случаях, и даже ухмыльнулся самодовольно. Но слов покорности не услышал. Вместо этого Ольга спросила будничным и совершенно не романтичным тоном:

— Как тебя зовут?

От неожиданности он икнул, а потом неуверенно ответил:

— Ваня. Иван то есть.

Она вдруг сжалась, словно от удара, словно он пригрозил ей расстрелом, и в мрачных темных глазищах мелькнула мука, чего Ванька понять не мог.

— Нашего сына тоже звали Иваном, — сказала Ольга. — Когда-то у нас была нормальная, счастливая семья. А потом наш сын умер.

Ванька сглотнул.

— Как это — умер? — недоверчиво спросил он.

— Утонул, — ответила Ольга, и в ее глазах блеснули слезы. — Давно уже. Три года прошло, сейчас бы в школу ходил, катался на лыжах, лепил снеговиков и… всякое такое, что делают дети зимой. Санки, горки, коньки… Все, что угодно. Я бы все ему разрешала, честное слово. А вместо этого мы уже третью зиму подряд ездим к нему на кладбище.

Ванька задышал ртом, словно ему вдруг ударили под дых. Эта неожиданная исповедь была совершенно не к месту и моментально сбила его с толку. Он открыл рот, чтобы пролепетать какую-нибудь глупость, вроде «очень жаль», но ему хватило ума промолчать, потому что нельзя высказать пусть даже дежурное сочувствие, а потом потащить женщину в постель, особенно если она его не хочет. А она не хотела, и это было понятно. Ванька моментально взбесился, но сказать не успел ничего. Ольга, похоже, не собиралась замолкать, выбрав его в собеседники. В ее хрипловатом грудном голосе слышалась тоска, смертельная, надрывная, как вой волчицы.

— Мы все ехали, ехали, ругались и вроде даже ненавидели друг друга. Потом машина сломалась, мы пошли пешком и еще больше ненавидели. Но вдруг поняли, что все это фигня. Знаешь, напускное, ненужное. Я часто слышала о людях, вынуждающих себя кого-то любить, но никогда не думала, что буду заставлять себя ненавидеть, когда совсем этого не чувствую. Понимаешь меня, Ваня?

Он помотал головой, слишком пьяный и злой, чтобы понять.

— Иногда в жизни должно что-то случиться. Хорошее. Или плохое. Такой перелом, понимаешь?

Он помотал головой, мол, нет, не понимаю, потом закивал, понимаю, а в голове мелькнула бледным призраком мысль: дурак ты, Ваня, теленок лопоухий. Но мысль была слишком слабой и, толком не сформировавшись, растворилась. А он все слушал и слушал, как бандерлог питона Каа, мало-помалу поддаваясь магии этого голоса.

— Не надо быть хуже, чем ты есть. Не нужно заставлять себя кого-то ненавидеть. Ты же хороший парень, Ваня, правда? Ты ведь не просто так тут оказался, да еще с оружием. У тебя что-то случилось. И потому ты такой злой, напуганный и несчастный. Но это все можно закончить, Ваня. Мы тебе поможем, правда. Только не делай ничего такого… что нельзя будет поправить, ладно?

Голос, хорошо поставленный, с округлыми согласными и бархатными интонациями, плыл к нему, убаюкивая и усыпляя. Пальцы, сжимавшие автомат, вдруг стали ватными и слабыми. Ванька сонно заморгал и уже готов был сесть на скамейку у теплой, уютной печки, как вдруг в его затуманенной голове мелькнула четкая, ясная мысль.

«Ах ты, сучка! Зубы мне заговариваешь!» — подумал он зло, и от этого сразу проснулся.

— Ты чего меня лечишь, а? — гаркнул Ванька. — Что тут впариваешь? Сыночек помер, ах, какая жалость! А ну, встань!

Он ткнул в ее сторону автоматом, и Ольга поднялась, боязливо отшатнувшись к дверям. В подполе завозился Алексей, дернул несколько раз крышку, а потом заорал что-то трудноразличимое.

— Значит так, подруга, — сказал Ванька с нарастающей яростью. — Сейчас мы с тобой пойдем в кроватку, поняла? И ты сделаешь все, что я велю. А если нет, тогда…

Он все тыкал и тыкал в ее сторону автоматом. Ольга пятилась к дверям, словно думала удрать в одном свитерке, с голыми ногами, и ее беспомощность Ваньке нравилась, ох как нравилась. Алексей в подполе вдруг отчаянно заколотился, отчего вилка согнулась почти пополам.

— Эй ты, а ну успокоился быстро, — крикнул Ванька, не оборачиваясь. Его больше занимало лицо Ольги, застывшей на полпути к дверям и явно понимающей, что у нее нет шансов уйти. Ее молочно-белые колени светились в темноте, сводя с ума, а набат в штанах забухал с удвоенной силой, подстегнутый дикой первобытной страстью насильника.

Ванька сделал шаг вперед и открыл рот, чтобы сказать пошлую фразочку, как вдруг Ольге на лицо упала темная капля. А затем еще одна.

Ольга моргнула и вытерла щеку тыльной стороной ладони, недоумевающе глядя на руку, вымазанную темно-красным. Она осторожно поднесла руку к лицу и понюхала, а потом посмотрела на потолок и с ужасом отскочила в сторону.

— Какого… — сказал Ванька и тоже глянул вверх.

 

На выкрашенных красно-коричневой краской досках полатей виднелось несколько пулевых отверстий. И теперь из неаккуратных дыр капала густая красная жидкость. Тяжелые капли отрывались от деревянной поверхности и с неохотой падали вниз, на круглый домотканый коврик, скрадывающий звуки.

Ванька отодвинул коврик ногой и увидел под ним темное пятно. Ольга бегло подумала: как плохо отстирывается кровь, теперь домотканый кошмарик точно придется выбросить, хотя он и без того никуда не годился, но, может, был дорог хозяевам как память. Сколько уже падали эти багровые капли?

Ванька явно о подобной ерунде не думал. Его колотило так, что даже с другого конца комнаты Ольга видела, как трясутся его колени.

— Что там? — шепотом спросил Ванька. Ольга, помотав головой, шагнула к дверям, и он повторил с истерическим всхлипом: — Что там такое?

— Откуда я знаю?

Ольга вдруг вспомнила, что дверь была забаррикадирована изнутри, однако хозяев они так и не увидели, и от этого ей стало еще страшнее.

«Мы пробыли здесь пять или шесть часов, — подумала она. — Может, даже больше. Если там, на этих проклятых досках, лежал человек, мы наверняка бы его увидели или услышали. Но не было ничего: ни звука, ни шороха… Какого черта он вообще туда забрался?»

Память подбросила ей картинку выстуженного дома, в котором печь не топили как минимум сутки…

«Нет, не сутки, больше, слишком долго пришлось согревать дом. Суток двое, может, трое. Неужели все это время там кто-то лежал? Почему не подал знак? Испугался? Чего можно так испугаться в деревне, где никого нет? Мародеров? Грабителей? Или…»

Она не успела додумать, как Ванька ткнул в ее сторону автоматом.

— Посмотри, что там.

— Сам посмотри, — еле слышно ответила Ольга.

— Ты меня что, не слышишь? Я сказал: быстро залезла и посмотрела!

Ольга упрямо помотала головой. Лезть наверх, в неизвестность, ей совершенно не хотелось. Ванька зло смотрел на нее, его рот снова плаксиво кривился, и губы тряслись. Парень поднял автомат и погрозил, но Ольга не сдвинулась с места, тогда, всхлипнув, он подошел к печи, влез на деревянную скамейку и встал на носки, чтобы заглянуть на полати.

Наверху было темно, и Ванька почти ничего не увидел. На полатях, вонявших сырым тряпьем, лежал какой-то темный узел, скрытый старым полушубком, торчал край закопченного чугунка, в углу, у стены, притулилась стопка газет, стянутых бечевкой. Но света керосинки, оставленной на столе, было слишком мало, чтобы рассеять тьму, а свечка, догоравшая на холодильнике, едва теплилась крохотным синеватым огоньком.

— Что там? — спросила Ольга.

— Не видно, — досадливо сказал Ванька, вытянул вперед автомат и ткнул полушубок стволом. Тот уперся во что-то твердое. Ванька потыкал полушубок еще несколько раз, но лежащее под ним не реагировало на толчки и было слишком плотным, тяжелым для кучи никчемного барахла и… неживым.

Господи! Господи!

Уже не думая, что Ольга может внезапно столкнуть его со скамейки, Ванька забросил автомат за спину, спихнул на пол чугунок, зазвеневший колокольным набатом, а потом схватился за край полушубка и потянул. Завернутый в него предмет не поддавался. Ванька заскрежетал зубами и стал ожесточенно дергать, не заметив, как Ольга скользнула к подполу. Но едва она попыталась вытолкнуть из скобы вилку, Ванька обернулся и заорал:

— А ну, не трогай!

Неловко повернувшись, парень стал в панике дергать ремень своего АКС, оступился и едва не слетел со скамьи. Схватившись за край полатей, он больно ударился о них подбородком и, матерно выругавшись, неуклюже приземлился на пол, а потом с перекошенным от ярости лицом двинулся на перепуганную пятившуюся Ольгу. Что бы ни лежало там, наверху, оно могло подождать. Сперва надо разобраться с этой…

— Я же сказал: не рыпайся, — яростно прошипел Ванька. — Ты что, меня не…

Внезапный треск заставил его замолчать на полуслове, а потом Ванька заорал.

Простреленные, наполовину сгнившие доски полатей не выдержали находившейся на них тяжести и проломились. Вниз с грохотом полетели стеклянные банки, кастрюли, брызнули высыпавшиеся из какой-то тары гвозди и железные скобы, но самым страшным стал тяжелый удар рухнувшего тела. Зацепившийся за обломок доски полушубок больше не скрывал своего содержимого.

Алексей отчаянно долбился в крышку подпола, а вилка, служившая запором, после каждого удара сгибалась все сильнее и сильнее. Скобы трещали, готовые отлететь, но Ваньке было на это наплевать. Он орал, дико, с девчоночьим повизгиванием, на одной ноте. Его выпученные глаза смотрели в одну точку.

На полу, среди разбросанного хлама лежала мертвая старуха, скрюченная едва ли не колесом. Ее беззубый рот застыл в агонии, вокруг сморщенных губ засохла пена. Один глаз оказался закрыт, второй, закатившийся и страшный, был словно направлен внутрь мозга. Из-под темного платка выбивались седые волосы, а тонкие сморщенные пальцы сжались, словно птичьи лапы. Старуха походила на ведьму, страшную, опасную, и Ванька, оседая на пол, тихо завыл, подумав, что сейчас она вскочит на ноги, вытянет свои когтистые лапы и высосет всю его кровь, сверкая закатившимся вверх глазом.

Насмерть перепуганная Ольга молчала, хватая ртом холодный воздух, бьющий из простреленного окна. Как ни странно, но ей хватило нескольких секунд, чтобы прийти в себя. То ли ужасов прошедшей ночи хватило, то ли подсознательно она ожидала найти в каком-нибудь закутке хозяев дома, но шок от увиденного прошел быстро, чего нельзя было сказать о юном солдатике, отнюдь не стойком и к трагедиям не подготовленном.

Закатившийся глаз старухи стал последней каплей, сломавшей Ваньку. Он отшвырнул автомат в сторону и разрыдался, как маленький, выплескивая накопившиеся за эти кошмарные сутки отчаяние и страх. В тишине деревенского дома его клокочущие всхлипы звучали особенно громко, и Ольга, застывшая у дверей, поежилась, внезапно осознав, что бушевавшая за окном вьюга утихла.

Автомат все еще лежал в опасной близости от Ваньки, и Ольга не была уверена, что сумеет схватить его первой. Бросив торопливый взгляд на крышку подпола, она увидела, что торчащая в петлях вилка согнулась пополам. Вряд ли получится выдернуть ее одним движением. Алексей, бившийся в крышку, снова затаился, явно прислушиваясь к происходящему наверху.

Рыдающий мальчишка вдруг пробудил давно похороненные материнские чувства, и Ольге стало невероятно жаль эту заблудшую душу. Так жаль, что она сделала пару неуверенных шагов, присела рядом с ним на корточки и ласково погладила по стриженой почти наголо голове. Ванька вдруг бросился к ней, и Ольга отшатнулась, но он вовсе не собирался делать ничего плохого. Уткнувшись ей в плечо, мальчишка рыдал, обнимая ее за шею, как маленький.

Ольге в голову пришла сумасшедшая мысль, что рядом — ее сын, чудом спасшийся, выросший, живой и теплый. Пальцы на Ванькином затылке затряслись, и она на мгновение сжала их в кулак.

— Ну что ты, что ты, — ласково сказала Ольга, чувствуя, что сама вот-вот разрыдается. — Не плачь, Ванечка, не плачь, все будет хорошо.

— Я ее убил, да? — бормотал Ванька. — Убил ведь? Я не хотел, правда. Я ничего такого не хотел!

— Конечно, нет, — ответила Ольга и снова погладила его по затылку.

«Бедный, бедный, думала она, что же ты наделал и как тебя спасать? И как нам всем выбраться из этого дома?»

Дома, где жила всеми позабытая женщина, в которую попали беспорядочно выпущенные пули. Женщина была напугана до такой степени, что заложила хламом входную дверь, забралась на полати, и там, скорее всего, ей и стало настолько плохо, что она потеряла сознание.

Баюкая Ваньку, Ольга видела спину старухи, куда попало как минимум три или четыре пули. Кровь из этих страшных дыр капала неохотно, по капле.

«Все это время она лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки, а мы не поняли, — подумала Ольга, чувствуя внутри противный, склизкий ком вины. — Что нам стоило просто посветить на полати?»

«Ничего не стоило, — услужливо подсказал гаденький голос здравого смысла. — А если бы и посветили, как бы вы ей помогли?»

Никак, скорее всего.

Вьюга утихла, словно и не начиналась. И ночь, наполненная страхом, тоже должна была вот-вот закончиться. Замороженные окна заметно посветлели, став темно-синими. В доме было тихо, только бормотал плачущий Ванька да Алексей в подполе все приподнимал крышку, надеясь сорвать запор.

— Я домой хочу, — скулил парень. — Хочу, чтобы все кончилось, и вообще… чтобы ничего этого не было! Анька виновата, Анька, дура, шалава, тварь конченая! Из-за нее все!

— Тихо, тихо, — шептала Ольга, не зная, кто такая эта Анька и какое отношение она имеет к Ваньке, но, кроме бессмысленных слов, ей нечего было говорить, и она повторяла их снова и снова, как детскую колыбельную. — Успокойся, Ваня, ш-ш-ш… Все обойдется, все будет хорошо…

— Не будет, — пробулькал он. — Ничего уже не будет. Меня поймают и посадят в тюрьму за эту бабку-у-у, а я ее даже не ви-и-и-идел!

— Конечно, не видел!

— И из части я сбежал, и мужика на дороге останови-и-ил, угрожал ему-у-у, и тут еще это все… Но главное, я бабку убил! Какого хрена она туда залезла-а-а… Не хоте-е-ел я, не хоте-е-ел…

Он кашлял, захлебываясь рыданиями, вцепившись в Ольгу, как в спасательный круг, позабыв, что еще несколько минут назад хотел завалить ее в койку. А Ольга беззвучно плакала, жалея и его, и себя, и запертого в погребе мужа, и несчастную бабку, пытавшуюся спрятаться в пустом доме, за подпертой хламом дверью…

Дверью с ободранной обивкой… Точнее, с обивкой, разодранной в клочья.

Ольга вдруг сжалась, схватила Ваньку за затылок и с силой придавила к себе, заглушая его всхлипы. Мысль, мелькнувшая у нее недавно, наконец-то вспыхнула пожаром, застилая горизонт.

От кого могла прятаться одинокая женщина в старом доме брошенной деревни, если на двери отчетливо видны следы когтей?

Минута на обсуждение. Внимание, досрочный ответ…

И в этот самый миг, между судорожными всхлипами Ваньки, в полной тишине Ольга отчетливо услышала, как в сенях под чьей-то тяжелой лапой хрустнуло разбитое стекло.

 

Прижав к себе голову мальчишки, Ольга шепотом молила: «Молчи, молчи!», но с ее губ не срывалось ни звука. Она почти душила всхлипывающего солдатика, беспомощного и жалкого, потерявшего представление о реальности. Вспыхнувшая в сердце жалость к нему мгновенно исчезла. Теперь, слыша, как в сенях ворочается что-то большое, натыкаясь на громоздкую мебель, Ольга ненавидела Ваньку, привлекающего внимание своими причитаниями. Алексей в подполе не шевелился, вероятно, услышав незваного гостя. Странное дело, но Ольга словно воочию увидела мужа, сидящего на перекладине лестницы, упирающегося в крышку спиной и готового выскочить наружу, если позволят силы.

Подумав об Алексее, она вдруг вспомнила, что тот ранен, и испуганно завертела головой.

Так и есть. Кровь. Свежая, а еще та, что набежала из развороченной спины покойницы. Запах, который привлечет зверя.

Ольга ни минуты не сомневалась, что за дверьми — не человек.

Керосиновая лампа, до того светившая ровно и ярко, внезапно потускнела, а может, это произошло и раньше, кто разберет в дикой суматохе? Пока Ольга таращила глаза на дверь, огонек под стеклянной колбой захирел и погас. Кухня погрузилась в полумрак, рассеиваемый лишь крохотной точкой едва теплящегося язычка свечи и медленно светлеющим небом за окном, чернильно-синим, с легкими тонами желто-бело-розового. Ванька, испугавшись темноты, прижался к Ольге еще крепче.

В сенях послышалось легкое бренчание, словно неизвестный гость катал что-то жестяное и круглое по деревянному полу. Ольга сжала трясущиеся от страха губы и, найдя взглядом валяющийся на полу «калашников», попыталась оторвать от себя цепкие, как паучьи лапки, Ванькины руки, не дающие ей не только двигаться, но даже дышать. Высвободив одну руку, она потянулась к ремню автомата.

Оторвав голову от ее плеча, Ванька посмотрел на Ольгу, а потом скосил взгляд вбок. Увидев, что она тянется к оружию, парень с силой толкнул ее в грудь, да так, что она ударилась головой о холодильник.

— Ах ты, сука! — взвыл он и, путаясь в собственных ногах, полез через нее к автомату. Ольга схватила его за воротник, но Ванька вырвался, пиная ее ногами в плечи и один раз даже попав по голове.

Не обращая внимания на боль, Ольга прыгнула ему на спину. Подумаешь, взбесившийся мальчишка. За дверями, похоже, ждет кое-кто пострашнее!

— Да успокойся ты, придурок! — прошипела она ему в ухо. — Ты что, не слышишь?

Но Ванька то ли действительно не слышал, то ли был настолько ошеломлен предательством женщины, еще минуту назад успокаивавшей его, что уже не воспринимал реальность адекватно. Водка, притупившая чувства, взорвалась в голове набатом, толкая на дикие поступки. И сейчас на него накатывала волна фамильной агрессии, той самой, от которой в свое время сбежала мать, бросив пьянчужку-отца на произвол судьбы. Теперь Ваньке снова хотелось убить всех: сперва эту бабу, а затем и ее муженька, начавшего буянить в своей тюрьме.

Ванька дотянулся до автомата, но в этот момент Ольга схватила парня за редкий, дозволенный уставной прической чубчик и дернула назад. Взвизгнув от боли, Ванька вслепую двинул локтем, угодив во что-то мягкое, и выронил автомат на пол, содрогающийся от ударов снизу.

Алексей снова ударил в крышку подпола. Петли скрипнули от натуги, но удержали ее на месте, хотя было ясно — долго они не продержатся. Удар отозвался ослепляющей болью в раненом плече, такой сильной, что в глазах потемнело. Зажмурившись, Алексей выждал секунду, а затем ударил еще раз.

Петли с треском вылетели, согнутая пополам вилка, звякнув, впечаталась в стену. Откинув крышку, Алексей прыгнул, но сгнившая, расшатанная перекладина лестницы подломилась под его ногой, и он неуклюже упал на бок, хватаясь окровавленными пальцами за края лаза, дрыгая ногами, нащупывавшими точку опоры. Ольга с разбитым в кровь лицом, цеплялась за Ванькины руки. Ствол валявшегося на полу автомата был направлен прямо ему в лицо, а Ванька с безумными глазами все тянулся и тянулся к оружию.

В дверь вдруг тяжело ударили, и она отворилась с резким визгом несмазанных петель. Борьба в комнате тут же прекратилась. Застыв, Ольга, Ванька и Алексей уставились в темноту сеней, откуда повалили плотные клубы мгновенно нагревающегося воздуха. А потом из тьмы выступила лобастая башка с поблескивающими глазами. Чудовище втянуло в себя воздух и сделало первый шаг через порог.

 

В вездеходе было тепло. Настолько тепло, что Волин, старательно напивавшийся прошлым вечером, моментально отключился, откинувшись на спинку сиденья, и проснулся, только когда тяжелая машина резко остановилась.

Поначалу Волин не хотел пить, лелеял субординацию и вообще старательно задирал нос, но водка брала и не такие города. Ближе к ночи они с Карпухиным уже сидели в обнимку, красные, распаренные после сауны, в компании гурий, не обремененных одеждой, показывали друг другу семейные фото в мобильниках и, приняв на грудь «еще по чуть-чуть», плюхались в бассейн бомбочкой. После прыжка Волин несколько протрезвел и отверг настойчивые притязания одной из гурий, показавшейся не такой уж и красавицей, и пошел спать. В шесть утра его безжалостно растолкали, утрамбовали в вездеход вместе с бодрым Карпухиным и отправили на поиски. Разомлев в машине, Волин сразу же вырубился. Во сне его преследовали обнаженные гурии в полицейских фуражках, подпевающие Лепсу, воющему про рюмку водки на столе, да так складно, что Волин вроде бы даже во сне подпевал, вплоть до того момента, пока машина не остановилась.

Тюкнувшись лбом в переднее сидение, Волин продрал глаза и недовольно поморщился.

— Чего стоим? — спросил он. — Приехали?

— Чего-то там такое торчит в овраге, — пробурчал Карпухин. — Сейчас бойцам команду дам…

— Торчит? — уточнил Волин.

Карпухин пожал плечами, встал и вытянулся, как охотничий пес в стойке, вглядываясь сквозь лобовое стекло, разве что лапу не поднял.

Волин разозлился, запахнул бушлат и, сунув в рот сигарету, дернул дверь, вываливаясь наружу, в холод и снег. Темень была несусветная, а мороз после прокуренного тепла вездехода пробирал до костей. Буря улеглась, пряча дорогу, и водитель, судя по всему, ориентировался по высоким наметам с обеих сторон колеи.

Впереди действительно виднелась прореха в снежном намете, а за ней, в овраге, маячил высокий сугроб странно-правильной формы, сверкающий в свете фар мелкими бриллиантами снежинок. Подняв воротник, Волин прямо на заднице съехал к нему, чувствуя, как снег набивается под бушлат.

— Машина, что ли? — крикнул ему вслед Карпухин.

— Что ли, — буркнул Волин, прекрасно зная, что его не расслышат.

Судя по очертаниям, это был «BMW». Подойдя ближе, Волин смахнул снег с номера. Удостоверившись, что перед ним действительно машина пропавших Тарасовых, он обошел джип сбоку, проваливаясь в снег почти по колено.

Из второго вездехода спешила группа поддержки, вооруженная до зубов, следом торопливо шагал Карпухин, спотыкаясь и увязая в снегу. Мельком оглянувшись на полицейских, Волин дернул дверь.

— Заперта? — шепотом спросил подбежавший Карпухин.

Только сейчас Волин увидел, что все бойцы ощетинились автоматами, и даже у Карпухина в руке был пистолет. Сперва Волину это показалось смешным, но потом он подумал, что не представляет, что скрывается там, за темными стеклами впавшего в кому джипа. А вдруг Лыткин там? Вдруг он сейчас проснется и прошьет дверцу очередью?

«Супермен хренов», — обругал себя Волин.

Видимо, Карпухин пришел к тому же мнению, поскольку Волина моментально оттеснили. Лучи фонарей прорезали тьму салона сквозь стекла, обшаривая пустые сиденья, и лишь после этого бойцы опустили оружие. Карпухин на всякий случай подергал дверь, видимо, сомневаясь, открывать ли ее, а потом махнул рукой.

— Едем дальше. Они вроде в Юдино добрались, там поищем…

Проводив группу взглядом, Карпухин расстегнул штаны и, крякнув, оросил снег кривой от ветра струей. Волин поморщился и отошел дальше, чтобы на него не попало. В голове бушевала похмельная боль, перекатываясь от виска к виску, оседая в затылке чугунной чушкой.

— Борисыч, а чего это ты у нас такой смелый? — недовольно спросил Карпухин. — Без броника, без пистолета давай тут скакать, что твоя антилопа. А кабы в тебя шмальнули? Мне жмуры лишние не нужны, отписывайся за вас потом.

— Не шмальнули же, — отмахнулся Волин.

— Не шмальнули. Пока. А если шмальнут? Борисыч, у тебя ж вроде жена, дети и теща… Кто там еще есть? Собака, да?

— Кот у меня, — мрачно ответил Волин. — Суперкот породы донской сфинкс.

— Осиротеет он, если ты поперек батьки в пекло сигать будешь, — предрек Карпухин, стряхнул последние капли и, застегнув штаны, собрал с крыши автомобиля снег и вытер им руки.

— Не каркал бы.

— А ты умного меня слушай. Солдатик никуда не денется, если он в Юдино, конечно, а не склеил ласты где-то по дороге. Найдем. Больше так не делай. У нас ребята для чего?

— Который час? — спросил Волин, поежившись.

— Полдевятого. Скоро рассветет, — ответил Карпухин и хлопнул его по плечу. — Давай, Борисыч, поехали. Тут всего ничего осталось. Прочешем Юдино, и, если твоего бегунка там нет, хоть людей спасем.

— Поехали, — вяло согласился Волин и побрел к вездеходу.

Он и сам понимал, что поддался эмоциям. По большому счету, действительно, никто не заставлял его, не дождавшись приказа, бросаться к машине, да еще без оружия и спецзащиты, однако желание покончить с этой безумной гонкой было слишком велико. Наверное, где-то на подсознании трепыхалась мыслишка, что в наполовину заметенной машине живых людей нет, потому он так отважно и помчался впереди всех, не думая о жене, сыне, теще и лысом коте, проводившем большую часть времени у батареи в их насквозь продуваемой угловой квартире. Внезапно Волину стало страшно, что всего этого может не быть. Ночей под толстым одеялом, когда супруга похрапывает в ухо, обнимая даже во сне, нытья сына, требующего похода в кино на новый мультфильм про добряка-злодея и его желтую армию прихлебателей, ворчания тещи про дикие цены, крохотную пенсию и очередь в кассе, ее ругани в адрес президента и правительства. Даже кот не залезет на грудь, топча ее бархатными лапами.

А что? Вполне возможно. Короткая вспышка прямо в лицо — и тебя нет. И кто потом позаботится о его семье?

В пень героизм! И Лыткина туда же! Волину внезапно захотелось домой, под теплое одеяло, и чтобы телевизор бормотал интимными голосами ведущих, и чтоб жена принесла чаю с толстым куском лимона, желтого, сочного, который можно потом съесть, морщась от кислого вкуса. И никаких страстей, никаких проблем на работе. Обыденность — это же хорошо, это стабильность.

Карпухин уже ждал у вездехода, приплясывая на месте. Хмуро кивнув ему, Волин открыл тяжелую дверь и уже занес ногу, чтобы забраться внутрь, но замер, услышав где-то вдалеке глухую очередь, отброшенную эхом от леса.

— Борисыч, — просипел Карпухин севшим голосом, — похоже, это твой парень балуется… Только в кого он стреляет?

 

Несколько мгновений в доме было тихо. Никто не шевелился и, кажется, даже не дышал — ни люди, ни зверь — в этой вязкой, наполненной страхом и адреналином тишине. Затем медведь шумно вздохнул, отчего его черный клеенчатый нос задергался, и осторожно шагнул вперед, вытягивая голову к лежащему на полу трупу старухи. Сделав еще один шажок, мягкий и совершенно беззвучный, зверь ткнулся носом в мертвое тело, а потом, презрительно фыркнув, ударил его лапой. Подняв голову, медведь оглядел людей маленькими злыми глазками, словно не зная, на кого первого напасть.

В этот момент Ольга отчаянно завизжала, а следом завизжал и Ванька, не менее отчаянно, совершенно по-бабьи, истерическим фальцетом. Стряхнув с себя Ольгу, он схватил автомат и навел ствол на гигантскую тушу.

Острая пороховая вонь медведю была хорошо знакома. Но вместо того чтобы убежать, зверь впал в ярость. Молниеносным, почти незаметным в полумраке ударом тяжелой лапы он выбил автомат из трясущейся Ванькиной руки, а затем прыгнул, подминая жертву под себя.

— Ольга, беги! — заорал Алексей.

Медведь на мгновение поднял голову, словно запоминая противника, с которым следует разобраться позже, а потом впился отчаянно верещавшему Ваньке в плечо острыми клыками.

Тот отбивался и орал, молотя по оскаленной морде кулаками. Вскочившая Ольга схватила со стола погасшую керосинку и швырнула в медведя, целясь в голову, но промахнулась. Однако острый химический запах на мгновение заставил зверя выпустить свою слабеющую жертву. Медведь, получив отпор, зарычал. Ольга шарахнулась в сторону, споткнулась о скамейку и упала на пол, но тут же поднялась и бросилась в горницу, захлопывая легкую двустворчатую дверь перед носом хищника. Автомат валялся у порога, однако впопыхах Ольга не подумала его схватить, а потом было уже слишком поздно: оружие осталось на кухне. Упираясь руками в хлипкие филенки, Ольга затравленно оглянулась в сторону окна.

Новая жертва показалась медведю более опасной, чем торчащая из подпола голова Алексея или беспомощный Ванька. Недолго думая, зверь бросился вперед и изо всех сил ударил лапами в филенки. Удерживающая их с той стороны Ольга была сбита с ног. Отлетев в сторону, она, не помня себя от ужаса, забилась в угол.

— Иди сюда, падла! — заорал Алексей. — Иди ко мне, сука!

Медведь не отреагировал, разве что ушами пошевелил. Раненый Ванька истекал кровью и даже не выл — слабо, с хриплым свистом стонал, дрыгал ногами, стараясь отползти подальше, но его ноги лишь скользили по залитому кровью полу. Плечо и шея потемнели от крови, а камуфляж на груди был разодран на ровные полоски когтями. На материи уже выступили черные кляксы, расползающиеся с невероятной быстротой.

Алексей, сделав отчаянное усилие, выбрался наружу. Схватив тяжелую чугунную заслонку, он швырнул ее в медведя, угодив в мохнатый бок, а потом сунул в печь руки, хватая тлеющие угли голыми руками.

Боль в обожженных ладонях была дикой. Алексей закричал. Мотнув головой, медведь зарычал и тут же получил в скалящуюся морду шипящие головешки.

Теперь в воздухе завоняло паленой шерстью. Головешка попала медведю в глаз, и на несколько мгновений он ослеп, что одновременно испугало и разозлило зверя. Ему захотелось выбраться наружу, удрать в родной лес, но стены людского жилища не пускали. С хриплым воем он заметался по кухоньке. Сбив Алексея с ног, медведь отскочил в сторону и с неожиданной злостью набросился на труп старухи, схватив его зубами и подбросив вверх. Взметнувшееся к потолку тело перелетело через всю комнату и упало на Алексея. Не удержавшись на ногах, он рухнул на пол, врезавшись головой в допотопную газовую плиту, свалив на пол кастрюлю и ковш. Медведь повернулся на грохот и остановился, а затем с ревом поднялся на задние лапы, готовясь напасть на добычу.

Чуткое ухо уловило движение за спиной, но зверь, опьяненный запахом крови, слишком злой, чтобы реагировать на что-то еще, не обернулся и потому не увидел, как женщина хватает воняющую порохом железяку. Издав долгий утробный рык, он ринулся в атаку.

Дотянувшись до автомата, Ольга схватила его и надавила на курок.

Оружие затряслось в ее руках, но отдача была не такой сильной, чтобы не удержать АКС в руках. Пули злыми осами впились в спину и бока медведя. Взвыв от боли, зверь замолотил передними лапами в воздухе, развернулся к новому врагу, пытаясь схватить Ольгу когтями. Клыки лязгнули, а из пасти донеслась удушливая животная вонь.

Почти не целясь, Ольга выпустила остаток рожка прямо в пасть медведя, брызнувшую темно-красным.

Захлебнувшись ревом и кровью, зверь грузно осел на пол, точно не желая падать, коротко, отчаянно всхлипнул два раза с невероятной болью. Его лапы конвульсивно дергались, а из горла доносился стихающий утробный рык, хриплый, злой моторчик, будто медведь еще боролся со смертью. Потом моторчик стих. Животное, не нашедшее покоя в зимней спячке, затихло навсегда, и только мертвый глаз с укором смотрел Ольге в лицо.

Опустив автомат, она села на пол и расплакалась. Алексей, бросив беглый взгляд на Ваньку, осторожно перешагнул через мертвого зверя и кинулся к ней. Отшвырнув оружие в сторону, Ольга вцепилась в мужа, обнимая его изо всех сил, а он в ответ обнимал ее, растопырив обожженные пальцы. Хотя ему было невероятно больно, он боялся разомкнуть объятия, чтобы жена не выскользнула из них вновь.

Ольга плакала, и Алексей плакал вместе с ней. Стекла, залитые предрассветной синевой, вдруг ярко осветились электрическими снопами, выбеливая морозные узоры. По-прежнему стонал Ванька, но, прижимаясь друг к другу телами, они даже не подумали о том, чтобы подойти и проверить, насколько тяжело он ранен. Все произошедшее с ними в эту ночь казалось чем-то невероятным, фантастическим и ужасным.

За окном шумели моторы тяжелых машин, что-то кричали люди, и со двора уже доносился топот. Только сейчас Ольга огляделась по сторонам, с сомнением посмотрела на стонущего Ваньку и даже хотела встать, узнать, что с ним, но ноги тряслись так, что она не смогла даже двинуться.

— Нас спасли, да? — спросила она.

— Спасли. Ты нас спасла, — прошептал Алексей. — Ты очень храбрая. Я так за тебя испугался.

— А я за тебя, — всхлипнула Ольга, прижимаясь мокрой щекой к его щеке. — И вообще — вовсе я не храбрая. Думала: всё, конец нам… Нет, я вообще ни о чем не думала. У меня вся жизнь перед глазами промелькнула…

Она шмыгнула носом и часто задышала, задирая лицо кверху. Слезинка потекла по ее щеке и зависла на подбородке. Он слизнул эту каплю, ощутив на языке соленую горечь.

— У меня тоже, — сказал Алексей. — Мы дураки с тобой, правда? Столько времени бегали, бегали, а зачем?

— Не знаю, — устало ответила Ольга. — Я вообще ничего не понимаю. Наверное, прошлое не имеет значения. Это лишь кажется, что имеет, а на самом деле все можно пережить, перетерпеть, перебороть. Чтобы понять, как дальше будет и будет ли вообще.

— Будет, — твердо проговорил Алексей. — Я ведь тебя так люблю. Я вообще не знаю, как без тебя жить!

— Это я тебя люблю, — возразила Ольга и подставила ему пересохшие, горячие губы.

Они самозабвенно целовались несколько секунд, до того момента, пока не открылась дверь и в дом не ввалились вооруженные мужчины в камуфляже. Вбежавший следом Волин застыл на месте, оглядывая последствия побоища на кухоньке: стонущего Ваньку, тушу мертвого медведя и труп старухи, а потом посмотрел на двух обнимающихся людей, сидящих в горнице прямо на полу.

— Здрасьте, — пробормотал он, смущенно кашлянув, и указал глазами на валяющийся автомат. — Вы бы не могли… того, оружие от себя отпихнуть?

Алексей дрыгнул ногой, и автомат откатился к порогу. Чтобы подобрать оружие, Волину пришлось перепрыгнуть через тушу мертвого шатуна. Взяв мокрый от крови АКС, Волин вздохнул.

— Ну, похоже, вам кое-что придется нам рассказать, — произнес он.

— Идите на хрен, — беззлобно поморщился Алексей. — Вы бы лучше врача привели.

 

Три дня спустя погода на дворе была почти весенней. Солнышко припекало так, что с крыши закапало, а воробьи, еще совсем недавно серьезные и нахохлившиеся, отважно расчирикались и затеяли под окном шумную драку, самоутверждаясь внутри своей мелкопичужной стаи.

— Может, все-таки стоило рассказать? — спросил Алексей. — Ну, как было?

— И что? — просипела Ольга. — Что это изменит? Тебе легче станет? Господи, Тарасов, он мальчишка еще с ватой в голове! А ты предлагаешь его в асфальт закатать за то, что у него крыша съехала из-за измены?

Алексей с трудом подавил улыбку. Ну вот, она сердится и снова называет его Тарасовым, как в старые добрые времена.

Оба находились в больнице. Алексею заштопали рану в плече, оказавшуюся неопасной. Обожженные ладони смазали на редкость вонючей мазью и туго забинтовали, пообещав, что скоро все пройдет. Простудившаяся Ольга маялась бронхитом, мучительно долго кашляла, до сухой рези в горле и боли в затылке, и разговаривала не своим голосом. Алексей даже сказал ей, что теперь она похожа не то на Сову из мультфильма о Винни Пухе, не то на мультяшных Товслу и Вивслу. Ванька лежал здесь же, под охраной, хотя в его состоянии он вряд ли мог куда-то сбежать. Медведь здорово порвал его, к тому же врачи опасались, что зверь мог болеть бешенством.

Волин заходил к ним с утра, чтобы взять показания, но Ольга не захотела топить несчастного Ваньку, вызвав у мужа бурю протеста.

— А если бы он нас пристрелил?

— Не пристрелил ведь!

— Оль, но мог же? Забыла, что он с тобой хотел сделать? Как ты могла его простить? Как вообще такое можно прощать?

Ольга горько усмехнулась, потом сползла со своего стула и забралась в постель к Алексею, стараясь не задеть его рук. Он ждал, пока жена, повозившись, устроится поудобнее.

— Леш, на самом деле, можно очень многое простить, если захотеть. Все от обстоятельств зависит. Неизвестно, как карта бы легла. Представь, Ваня не сбежал бы, не пришел в этот дом, а медведь, наоборот, явился? Ты же видел, он явно не первый раз приходил. Что бы мы делали без оружия?

— Люди такие скоты, — медленно сказал Алексей. — Бросили бабку одну в деревне, и никому до нее дела не было: ни ментам, ни врачам. Представляю, что ей пришлось пережить в последние дни. Никому не пришло в голову проверить. Знаешь, все считали, что деревня необитаема, а она там так и жила, совсем одна.

— Это ужасно, Леш.

— Жить одной?

— И жить. И умирать никому не нужной, забытой, без всякой надежды. Я себя ужасно чувствую, думаю, если бы мы ее увидели, то как-то помогли… Хотя бы на постель переложили. Ваньку обвинять легко, но ведь и мы ее не заметили, Леш! И это меня всю жизнь будет глодать. Не смогу я свидетельствовать, что Ванька хотел кого-то убить. Пусть уж все остается как есть, случайный выстрел, медведь и все такое, тем более что это правда, да и бабку не вернуть. Надо бы ее похоронить по-людски, хоть какая-то благодарность за дом, еду, защиту. И узнать нужно, как ее звали. Может, родственники есть, дети… Помнишь, портреты на стене?

Он помнил, но отвечать не стал, только засопел, сглатывая подступивший к горлу ком. Портреты из старого дома внезапно напомнили ему о собственной жизни, о друзьях, сыне, изменщице Лике, мерзавце Фильке, и Алексей с облегчением подумал, что у него еще не все так плохо.

Зуевы первыми подняли тревогу, узнав о беде, случившейся с друзьями. Именно Виктор и Алла примчались в больницу, едва стало известно, где находятся Тарасовы. Алла отпаивала Алексея и Ольгу куриным бульоном. Виктор, невзирая на протесты, выбил отдельную вип-палату, хотя в этом не было никакой необходимости, а сам умчался спасать брошенный в снегу автомобиль.

Потом в больницу приехала Лика, накрашенная, завитая, с тщательно отрепетированной тревогой в глазах и крохотным клатчем в наманикюренной ручке.

Увидев любовницу, Алексей изменился в лице и уволок ее подальше, в прокуренный закуток под лестницей, откуда уборщица гоняла злостных нарушителей режима, а они все равно там курили, стряхивая пепел в кадку с фикусом.

Разговора Алексея с Ликой Ольга не слышала, зато увидела, как та бежит по коридору, вскидывая тоненькие ножки, как антилопа. Мятые комья бахил на белых сапогах смотрелись потешно. Пробегая мимо Ольги, сидевшей на лавочке с безмятежным выражением лица, Лика притормозила, бросила на замотанное горло соперницы торопливый взгляд и злобно ухмыльнулась. Потом, фыркнув, задрала нос к небесам и продефилировала мимо независимой походкой, мол, видели бы мы вас всех в гробу, и ничего вы с нами не сделаете, молодыми, красивыми, роскошными…

После этой встречи на душе у Ольги было одновременно и гадко, и благостно, а еще появилась надежда, робкая, как первый цветок, что роковая прелестница ушла навсегда и больше в ее жизни не появится.

Вечером Алексей сходил на перевязку, а после обрадовал жену, что завтра его уже выпишут, но та, задумчиво катая по подоконнику апельсин, перебила:

— Знаешь, я тут о Ванечке думала.

Алексей понял, что она говорит не о дезертире, дремавшем на соседнем этаже, а о сыне, и настороженно насупился.

— В общем, я готова его отпустить. Я никогда Ванечку не забуду и еще очень долго буду выть от тоски, но траура с меня достаточно. Я устала жить одна в четырех стенах и думать о том, как мне плохо. Не хочу.

Он подошел ближе, сграбастал ее свободной от перевязи ручищей с перебинтованной кистью и прижал к себе.

— Оль, мы справимся.

— Мы? — уточнила она, вздернув брови, хотя прекрасно понимала, что он хочет сказать.

— Мы, конечно. Или ты думаешь, что я тебя куда-то отпущу?

— А я больше никуда и не уйду, — пообещала Ольга и прижалась к нему, вдыхая такой родной запах его тела, смешанный с резким запахом медикаментов. Прижимая Ольгу к себе, Алексей поцеловал ее в макушку, и зажмурился, чувствуя, как кончики пальцев наливаются жаром, отгоняющим грустные мысли.

Они думали об одном и том же, по-разному, по-своему, но об одном.

«Если вдруг тебя не станет, как мне дальше жить? И зачем?»

В приоткрытой створке окна появился грязный воробей. Он с интересом оглядел целующуюся парочку и, посчитав их неопасными, бодро запрыгал по подоконнику и несколько раз радостно чирикнул, подставляя бурые перья уже почти весеннему солнцу.

 

 

FB2 document info

Document creation date: 9 May 2019

Created using: indd2fb2 software

Document authors :

Андрей Веревкин

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg