«Призраки глубин»

Призраки глубин (fb2) - Призраки глубин [publisher: Издательские решения] 1006K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристиан Роберт Винд

Призраки глубин Кристиан Роберт Винд

Дизайнер обложки Лилиан Вэй

Переводчик Лидия Азимова

© Кристиан Роберт Винд, 2019

© Лилиан Вэй, дизайн обложки, 2019

© Лидия Азимова, перевод, 2019

ISBN 978-5-4490-8309-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В конечном итоге, мы все превратимся в пыль, смешавшись с грязью земли, а затем неизбежно станем одним целым.

Посвящается светлой памяти Брэндона Л.

Глава 1. Сезон черных ливней

«Иногда я сама не понимаю, почему мне так нравится море. Меня влечет к нему, словно я вижу что-то тайное в мутной воде… Мне кажется, даже когда весь мир перестанет существовать, море останется. Это будет единственное место, способное напоминать об ушедшей жизни…»

Из дневника Г. М.

1

Четыре часа утра и одиннадцать минут, всегда одно и то же время. Я выпадаю из бездны забытья с колотящимся сердцем секунда в секунду, не раньше и не позже. Как будто внутрь моего рассудка вшили дешевые механические часы с тусклыми графитовыми цифрами. Но это – еще не самое удручающее. Гораздо хуже то, отчего я пробуждаюсь, нервно сжимая и разжимая заледеневшие пальцы. Это сны.

Хотя я бы не стал называть навязчивые ночные кошмары снами, если подумать. Ведь сновидения – это нечто воздушное, мечтательно-прелестное и наивное, полное ярких красок и глупого романтизма. Мои же блуждания по закоулкам души отравляли существование, отбирали жизненные силы, вытягивая их сквозь невидимую дыру в подреберье. Они куда больше напоминали порождения умирающего мозга.

Сегодня я видел лодку. Мерно и неспешно покачиваясь на темных волнах, она казалась ореховой скорлупой в бесконечном пространстве соленой черной воды. Мне было неуютно – я до дрожи ненавижу море и все, что с ним связано. Этот необъяснимый страх преследовал меня с самого рождения и лишь усугублялся с течением лет, перерастая в настоящую фобию. Вдобавок, лодку со всех сторон окружал какой-то неестественный, слишком густой и вязкий туман.

– Они говорят, что я ненастоящая, – тихо прошелестел слабый голос позади меня.

Я резко обернулся. Сырой морской ветер трепал темные волосы сгорбившейся на досках девушки, сквозные порывы подхватывали вверх лохмотья, оставшиеся от ее тонкого цветастого платья. Она спокойно сидела напротив меня, скрестив костлявые кисти на посиневших от холода коленях.

– Я знаю, – наконец произнес я.

Мне было холодно. Руки тряслись так сильно, что я невольно подумал – наверняка это озноб раскачивает хлипкое дощатое суденышко. Но отвести от нее взгляд было просто невозможно. Я рассматривал свою печальную гостью жадно и пристально, не решаясь даже пошевелиться. Словно одно мое неосторожное движение могло спугнуть ее, как огромную ночную птицу.

– Ты веришь им? – едва шевеля губами, спросила она.

Крошечную лодку упорно болтало из стороны в сторону, и с каждым мгновением становилось все холоднее. От пронизывающей стужи тело неприятно сводило и подергивало, меня целиком била мелкая, но назойливая дрожь.

– Я больше не знаю, кому верить… Я просто очень устал.

Я сказал правду. Все, что я ощущал в эти мгновения – свинцовую тяжесть и сдавливающую боль в грудной клетке. И полное, тотальное одиночество.

Она улыбнулась одними уголками синюшного рта. А затем отвернулась, глядя куда-то в пустоту, поверх окутанных сизой мглой темнеющих волн.

– Скоро все это закончится.

Продолжая сверлить взглядом ее зыбкую фигуру, я внезапно почувствовал, как откуда-то из глубины горла наверх продирается тяжелый ком. Застряв в глотке, намертво сдавив ее и не давая даже вдохнуть, он радостно пульсировал, порождая удушье.

– Знаешь, я ведь умерла здесь. Прямо на этом месте, – внезапно бросила она.

– Что? – от неожиданности и изумления я замер, приподняв одну окоченевшую кисть на пути к спасительному карману плаща.

– Ты много говоришь, Том, – заметила она слишком холодно. – А я пришла затем, чтобы ты слушал.

– Так было всегда, верно? Ты ведь никогда не приходила ради меня.

Лодка опасно накренилась в одну сторону, а затем зашаталась то в один бок, то в другой, словно мечтая сбросить нас обоих в пучину мерзлых волн. Я с трудом балансировал, расправив руки в стороны. Полы отсыревшего плаща метались вверх и вниз, и, несмотря на то, что все вокруг погрузилось в морозную темноту, где-то в середине моей грудной клетки горел невыносимый свет, обжигая душу до боли.

– Нам нужно поговорить… – настойчиво повторил безжизненный голос.

Провалы ее глаз блестели неестественным, жутким мерцанием. Казалось, что вместо глазных яблок там причудливым образом оказались два чернеющих озера с непроницаемой, засасывающей свет жидкостью.

Я собирался было ответить. Сказать ей все, что так долго тлело в закоулках рассудка. Потребовать ответа, чтобы перестать ненавидеть себя самого или хотя бы попытаться это сделать, но тут лодку качнуло в правый бок, она сильно накренилась, и я скатился за борт, с головой уйдя под ледяную воду…

Я открыл глаза. Затем медленно приподнял ладонь и поднес ее к своим раскаленным щекам. Подушка подо мной была насквозь сырая от пота. А в ребрах громко колотилось сердце, эхом отражаясь от барабанных перепонок. Машинально я повернул голову и взглянул на циферблат. Четыре одиннадцать.

– День обещает быть восхитительным, – устало обронил я самому себе.

Холодный дождь зарядил с самого рассвета. Стоя у пыльного окна с бокалом самого дешевого виски в городе, я смотрел вниз, на неуютный серый переулок. Обычно в это время улица уже забита доверху офисными клерками в одинаковых плащах, а на углу у мясной лавки толкутся шумные домохозяйки, которые всеми силами пытаются выпросить у приземистого продавца лакомый кусок мяса за половину стоимости. Но сегодня переулок был совершенно пустым.

Он напомнил мне мою квартиру. Я жил здесь уже почти три года, но до сих пор ко мне в гости никто не заглядывал, только по понедельникам городской почтальон упорно просовывал тощую местную газету под дверную щель. Когда я впервые переступил порог этой мансарды и затащил свои скромные пожитки на чердак, здесь было очень пыльно, повсюду на полу пачками громоздились старые журналы и книги, пропахшие плесенью. Ничего с тех пор не изменилось, я только сдвинул ногой загнивающую литературу за спинку выцветшего бордового дивана.

Во время сильных проливных дождей и ранней весной, когда начинал таять снег, с потолка над арочным окном тихо падали мелкие грязные капли. Крыша у здания уже давно износилась и прохудилась, но жильцов снизу это не слишком беспокоило, потому они не спешили жаловаться домовладельцу или обращаться к губернатору. Да и мне, признаться, было на это совершенно наплевать.

Этот район был одним из самых убогих и неустроенных в городе, а потому типичные признаки бедности и нищеты здесь считались чем-то естественным и даже правильным. Большая часть завсегдатаев местных пабов и трактиров имела потрепанный и жалкий вид, ровно как и прохожие на здешних улицах. Но мне нравилось тут. Казалось, что жизнь здесь имеет особый, какой-то острый и явный привкус, что она подлинная и действительно настоящая.

Я отхлебнул из бокала и вперился взглядом в лужу, медленно растущую возле входа в соседнее жилое здание. Обычно я не пью так рано, но сегодня мне абсолютно нечем было заняться, да и погода на улице отбила всякое желание высовываться куда-то из этой плесневелой конуры.

Мое внимание неожиданно привлекла сухая женская фигура в переулке. Она быстро засеменила к соседнему дому, застыла на несколько мгновений в неуверенности у лестницы, ведущей к входной двери, затем вынула из кармана смятый желтоватый лист. Капли тут же намочили бумагу, и старуха недовольно сунула ее обратно в свое темное пальто. И тут она обернулась, подняла голову и посмотрела прямо на меня.

Я приветливо махнул ей рукой и собирался было вернуться к бокалу с виски, но фигура неожиданно резво метнулась в сторону моего подъезда и юркнула под ветхий, облупившийся навес. Раздался приглушенный скрип входной двери.

Какого черта ей нужно? Уж не решила ли старушка, что я позвал ее на огонек? В мои планы сейчас совсем не входил прием гостей, тем более – таких. Но за дверью уже послышался шум и сдавленное тяжелое дыхание, а затем кто-то с силой постучал в дверь. Я отставил бокал в сторону и с раздражением пригладил растрепанные волосы.

– Идите прочь, вы неправильно истолковали мой жест, – крикнул я в замочную скважину и уже повернулся, чтобы направиться обратно к виски, одиноко поблескивающему на подоконнике.

– Откройте, откройте! Я по делу пришла! Это ведь вы детектив Томас Колд?

Я невольно усмехнулся. Уже три года я не слышал этого обращения. На мгновение я мысленно перенесся в те времена, когда меня так называли каждый день. Когда еще все было хорошо… Эта старуха всколыхнула в памяти ненужные и болезненные для меня воспоминания, которые тотчас всплыли из глубины на поверхность.

– Что вам нужно от меня? – грубо выкрикнул я в дверную щель.

– Детектив, прошу вас! Мне нужно поговорить, я очень нуждаюсь в ваших услугах, – не унималась назойливая старуха.

У нее был нетипичный, странный говор, который обычно с головой выдавал иммигрантов с юга. Только зачастую они спешно покидали эти неприветливые края, хорошо изучив здешнюю погоду и живущих на побережье людей. Да и не только южанам город был не по душе. За последние несколько лет толпа прохожих на улицах заметно поредела.

– У меня для вас плохие новости: я давно не занимаюсь расследованиями. Всего хорошего!

– Нет-нет, пожалуйста! Я знаю об этом, но разрешите мне хотя бы просто изложить суть дела.

– И тогда вы уйдете?

– Да-да! Обещаю, детектив, клянусь!

– Только как можно короче, я тороплюсь, – солгал я.

Старуха принялась рассыпаться в благодарностях сразу на нескольких языках, а я осторожно отворил дверь и выглянул из-за нее. На пороге показалась знакомая сухая фигура. Темное пальто ее оказалось насквозь промокшим, женщина мелко подрагивала от холода, у нее посинели губы и щеки.

– Что вам дома не сидится в такую погоду?

– Я искала вас очень долго, детектив, здесь легко можно заплутать, – она внезапно смутилась и нерешительно топталась на пороге, ожидая приглашения.

Я вздохнул. Не прогонять же старуху прямо сейчас обратно, еще, чего доброго, простынет насмерть. Я сделал быстрый и резкий приглашающий жест, демонстрирующий крайнюю степень своей невоспитанности и неуважения к старшим, и незваная гостья тут же шагнула в недра моего унылого жилища.

– Ну, так чем обязан? Хочу еще раз напомнить, что я уже не занимаюсь тем, за чем вы сюда пришли. Так что вы напрасно потратили свое время.

– Да-да, я понимаю, но… Может быть, все же… Я хочу попросить кое о чем, детектив… Чтобы вы выслушали меня, а уже потом сказали свой ответ.

Она с некоторой опаской опустилась на дряхлый бордовый диван, поежилась, а затем с надеждой уставилась на меня. На вид ей было около шестидесяти, но, несмотря на виднеющуюся сетку морщин на лице и поблекшие светлые глаза, она все еще оставалась довольно миловидной, держалась прямо и сохранила девичью подвижность. У нее была темная, почти оливковая кожа, на фоне которой мелкие белые зубы казались еще ярче.

– Ответ я могу дать только один. При всем желании, сударыня, мне запрещено заниматься расследованиями на территории этой страны.

Я вернулся к полупустому бокалу, облокотился о холодный подоконник и со скучающим видом стал ждать душещипательного повествования своей нежданной гостьи. Раньше обычно так все и происходило: ко мне приходили самые разные люди, садились в продавленный диван, делились своими проблемами или горем, а я за определенное вознаграждение брался им помогать. Но под сводами этой квартиры такое происходило впервые – в эти самые мгновения.

– О да, Томас Колд! Я знаю об этом. Вы набросились на подозреваемого, и у вас отобрали лицензию! Я читала об этом несколько лет назад в газете.

– Тогда зачем вы пришли?

– Я знаю не только об этом, но и о том, что для вас справедливость всегда была важнее закона! К сожалению, в наши времена это – два разных понятия.

Я прекрасно понимал, к чему она ведет. Почти три года назад, во время расследования исчезновения пятилетнего ребенка, я напал на след местного маньяка, который похитил девочку и держал ее у себя в конюшне на протяжении нескольких недель. Когда я, наконец, сумел отыскать логово зверя, то обнаружил в нем и полуживое, заморенное голодом грязное дитя, и самого ублюдка. Я не смог сдержать приступ гнева и исколотил маньяка первым, что попалось под руку. Увы, этим предметом оказалась увесистая и весьма жадная до человеческой крови кувалда. В результате мой подозреваемый лишился правого глаза и былой красоты, а я навсегда потерял лицензию детектива.

Все прекрасно осознавали, что именно этого и заслуживал зверь, я даже был уверен в том, что большая часть полицейских с радостью проделали бы с ублюдком все то же самое. Но ничего не поделаешь – по закону я не имел права наносить ущерб здоровью подозреваемого, даже если бы он при мне расчленял и с аппетитом поедал младенцев. Это дело стало последним в моей карьере детектива, и я был вынужден переехать сюда, потому что остался без работы и без средств к существованию.

– Очень трогательно, но я многое переосмыслил после того, как остался без работы. И проблемы с законом мне сейчас не нужны тем более. Как я понимаю, вы предлагаете мне именно это?

Старуха замялась и умолкла. Она теребила свои пальцы, сложив руки на коленях, глядела куда-то в сторону и, казалось, то ли собиралась с запутанными мыслями, то ли набиралась храбрости для ответа. Ее плечи все еще мелко подрагивали, с седых волос на них то и дело падали крупные капли. Ее ноги были вымочены едва ли не до колен, а под старыми ботинками на полу уже собралась мутная грязная жижа.

– Мой маленький внук пропал. Понимаете… Ему всего два года, он совсем малыш…

Она осеклась и с шумом вдохнула, стараясь успокоиться, но по ее морщинистым щекам уже начали струиться слезы.

– Кроме него у меня больше никого нет! Моя дочь умерла почти сразу после родов, этот ребенок – моя единственная радость в жизни, без него мне на этой земле делать нечего…

Она вытерла мокрым рукавом пальто свои щеки и выпрямила спину. В глазах ее читались одновременно и крик о помощи, и немая мольба, и покорное смирение. Я понял, что если ей не вернут младенца, то она наложит на себя руки, не раздумывая ни секунды. Природа наградила меня единственным талантом – я видел насквозь тайные страхи людей, о которых даже они сами порой не догадывались.

– С такими делами следует обращаться в полицейский участок. Зачем вы пришли ко мне?

– Я обращалась, – внезапно взвизгнула она, вскочив на ноги.

Я вздрогнул и уставился на нее. Старуха беспокойно металась по гостиной, оставляя на полу дорожки из грязных следов. Она то со злостью сжимала кулаки, то в отчаянии хваталась за волосы.

– Там мне сказали, что этим делом занимаются и делают все, что только в их силах, но прошел почти месяц! Я прихожу в участок каждый день, но полицейские только разводят руками. Люди говорят, что это не первый такой случай, уже несколько детей было похищено из разных кварталов города. Но ни одного так и не нашли!..

Я призадумался. Действительно, пару раз на глаза мне попадалась заметка в газете о том, что местные полицейские ищут пропавших детей, но я не придавал этому значения и не читал новость дальше заголовка. Но если в городе и правда объявился человек, ворующий маленьких детей, то власти должны были встать на уши и развернуть масштабную операцию, чтобы успокоить жителей и предотвратить новые исчезновения.

Моя взбалмошная гостья так же внезапно перестала бегать кругами по гостиной, как и начала. Осторожно подкравшись ко мне, она зашептала в самое ухо, словно боясь, что ее могут подслушать:

– Еще люди говорят, что власти специально делают все, чтобы детективы не нашли ни одной зацепки и не обнаружили никаких следов. Они думают, что младенцев похищают с каким-то умыслом. Вчера я была в таверне, зашла туда, чтобы заглушить свою невыносимую острую боль. Там было немноголюдно, только старый капитан Мегрисс выпивал на своем привычном месте. Ближе к полуночи мы оба уже опрокинули не один стакан рома и потому невольно разговорились. Я подсела к капитану и поделилась своим горем, начала плакать и сетовать на бессилие властей, рассказала ему о своем дорогом и любимом мальчике…

Она с силой вцепилась в мое плечо и встряхнула его, словно призывая начать слушать ее еще внимательнее:

– И тут он словно изменился в лице, побледнел, стал креститься и что-то бормотать. Мне даже показалось, что он молился! Он не захотел продолжать со мной беседу, бросил монеты на стол и пулей вылетел из трактира. Я уверена, он что-то знает! Ему известно то, что происходит в городе, и он может привести меня к моему внуку… Но я не смогу добиться правды, я слишком стара, слишком слаба и раздавлена своим горем. Прошу вас, детектив! Умоляю, это единственная моя надежда! Мне больше некого просить и некуда идти. Найдите моего мальчика, верните мне ребенка… Если он еще жив…

2

– Ну и что ты от меня хочешь, Том? Ты же знаешь, что у меня нет таких полномочий!

Я ожидал именно такого ответа, а потому подготовился заранее. В кабинете у инспектора Барри было жарко, повсюду громоздились подшивки с нераскрытыми делами и пухлые досье в папках с синими обложками. У небольшого овального окна в цветастом горшке красовалось разлапистое зеленое растение с ажурными причудливыми листьями – его инспектор специально приволок сюда из дому.

На массивном и старом столе из темного дерева сейчас стояла чашка недопитого кофе и надкушенный румяный круассан. Полноватый мужчина явно собирался приступить к обеду, когда я бесцеремонно ввалился в его кабинет.

– Но ты можешь хотя бы просто сделать запрос. Его совсем необязательно оформлять официально, – настаивал я, фривольно развалившись в глубоком кресле напротив своего собеседника.

Барри вздохнул. У него было простоватое круглое лицо с немного выпуклыми, всегда печальными черными глазами. Над верхней губой толстяка поблескивали сединой аккуратно уложенные усы, которые ему совершенно не шли и лишь делали его внешность еще более нелепой. Его детское лицо странным образом контрастировало и с этой густой растительностью цвета грифельного карандаша, и с его раздутым животом, выглядывающим из-под расстегнутого пиджака.

– Если об этом станет известно, меня начальство не похвалит, – сморщился он, сложив свои большие пальцы на краешек стола.

– Тогда сделай так, чтобы об этом никто не знал, кроме нас двоих.

– Ты же понимаешь, что о текущих делах мне распространяться нельзя, Том! Это совсем не то же самое, что отыскать для тебя в хранилище древнее убийство или кражу двадцатилетней давности!

– Я гляжу, эта престарелая дамочка была права. Здесь действительно делают все возможное, чтобы не допускать утечки информации. Тебе не кажется это странным, Барри? Сколько детей уже пропало без вести? Двое? Трое?.. Или, быть может, счет пошел на десятки?

– Мы делаем все, что только можем…

– Ты эту канцелярскую чушь будешь твердить родителям похищенных младенцев, – оборвал его я.

Инспектор смутился и принялся теребить пальцами ручку от чашки с кофе. Я понял, что попал в цель. Барри наверняка стыдится того, что ему приходится изо дня в день разводить руками перед терзаемыми горем людьми, от этого он чувствует себя виноватым и одновременно беспомощным.

– Ты ведь тоже не так давно стал отцом. Неужели тебе действительно наплевать на то, что по всему городу испаряются младенцы? Если бы ты однажды вернулся домой и обнаружил пустую остывающую кроватку, то наверняка был бы посговорчивее.

– Господи, Том!.. Что ты такое говоришь?

Инспектор достал из нагрудного кармашка пиджака носовой платок и с пыхтением протер им лоб. Он выглядел сейчас таким расстроенным и несчастным, что мне оставалось просто надавить на него в последний раз, чтобы получить то, за чем я сюда явился.

– Послушай, я знаю, что у нас с тобой не самые теплые родственные отношения… – начал было я.

– Еще бы, Том! Мало того, что ты упился до чертиков на свадьбе собственной сестры, так еще при всех гостях ты поздравил меня, назвав чужим именем! И продолжаешь делать это по сей день!

Он схватил медную прямоугольную табличку со своего стола, развернул ее и поднес вплотную к моему лицу. Тусклые темные буквы сложились воедино.

– Гарри Баррисон. Разве я не сказал то же самое?

– Нет, Том!

– Опустим эти незначительные детали, Барри, ты же знаешь, что у меня врожденные особенности, из-за которых я не могу запоминать людских имен.

– Да, конечно. А еще ты забываешь, где мы с твоей сестрой живем, и вспоминаешь обо мне только тогда, когда тебе нужна засекреченная информация. Еще одна твоя врожденная особенность, – проворчал инспектор.

Пока мужчина недовольно пыхтел в своем кресле, с обидой поглядывая в мою сторону, я вовсю копошился в его бумагах на столе. Внезапно из-под этих завалов я извлек на свет увесистую подшивку. С ликующим воплем я в одно мгновение вскочил на ноги и ринулся к двери, ведущей в коридор. Одутловатый инспектор побежал вслед за мной, хватаясь за сердце и умоляя меня остановиться.

– Ты спятил, Том! Немедленно верни дело!.. Том! Том, твою мать! Эти бумаги нельзя выносить из здания…

Он остановился у стены, уперся в нее одной рукой и тяжело задышал. Его лицо раскраснелось, белая рубашка на груди и шее взмокла. А ведь мы всего-то пробежали с десяток метров.

– Послушай, я изучу дело и верну его тебе завтра же. Заберешь его прямо из моей квартиры.

– А ты?.. Куда ты собрался? – отдышавшись, поинтересовался толстяк.

– Пока еще не знаю, но из того, что я успел выяснить, становится понятно, что пока что единственная зацепка – это старый пьяница из прибрежного трактира.

– Ты же не станешь туда идти и искать его? Том, это дело вне твоей юрисдикции, ты же осознаешь, что будет, если тебя заметят за тем, что ты ходишь там, где не следует, и вынюхиваешь детали, которые следствие предпочитает не разглашать? И не забывай, что теперь ты даже не детектив!

– Спасибо, что напомнил, Барри.

Я сунул подшивку с бумагами себе под плащ и быстро сбежал с крыльца вниз на мокрый, грязный тротуар. Инспектор остался беспомощно стоять у входа в полицейский участок, укрывшись от противных капель дождя под округлым навесом.

Здесь, на центральных городских улицах, тоже было почти безлюдно, только с другой стороны у дороги виднелась патрульная машина, из которой доносился приглушенный рацией голос. Низкие дома сгрудились по обе стороны тротуара, словно толкая друг дружку своими растрескавшимися боками. Я шагнул за угол, крепко прижимая подшивку к себе.

– Баррисон! Гарри Баррисон!.. – донеслось откуда-то позади, сквозь стук дождевых капель.

Я добрался домой пешком всего за полчаса, быстро лавируя по мокрым скользким проулкам. По пути мне встретились лишь несколько собачников и унылый торговец с букетами мокрых цветов. Когда я вошел в темный сырой подъезд, на улице уже смеркалось. Зажглись редкие тусклые фонари, которые сквозь пелену серого ливня выглядели зыбким потусторонним маревом.

В моей квартире было холоднее, чем обычно. Я забрался на диван, не разуваясь, лишь сбросил с себя вымокший до нитки плащ. В комнате царил полумрак, поэтому мне пришлось протянуть руку, чтобы включить стоявший неподалеку древний торшер. Его тканевый абажур с вылинявшими бутонами красных роз тут же приветливо засиял, наполнив гостиную подобием уюта.

На полу у подоконника уже набралась целая лужица мутноватой воды. Капли с потолка со звоном приземлялись в нее, бесконечно вторя свою заунывную осеннюю симфонию. Позади незанавешенного окна порывы ледяного ветра трепали голые скользкие сучья деревьев, словно заставляя их биться в странной и жуткой агонии. Откуда-то снизу, из самых недр старого дома, доносилось бормотание телевизора. Подшивка с бумагами лежала у меня на коленях. Я медленно листал ее, одновременно делая пометки у себя в карманном блокноте, записывая туда фамилии похищенных детей.

Я не соврал Барри, когда сказал, что не могу запоминать имен. С самого детства это проклятие мучило меня и лишало возможности жить, как все остальные люди. Чтобы всегда знать, как меня зовут, я в четырнадцать лет сделал на запястье татуировку с собственным именем. До этого я годами носил в кармане белый картонный прямоугольник, на котором рукой матери заботливо было выведено «Том Колд».

В лицее для мальчиков, куда меня пристроили благовоспитанные родители, я не нашел себе ни друзей, ни теплого места. Все десять лет обучения меня не покидало неприятное чувство, что я здесь лишний и чужой, как инородное тело в воспаленном глазу.

Другие дети избегали меня, потому что я предпочитал проводить время за книгами в общей спальне или в одиночестве гулял в пустынном парке. В первый год после моего появления они едва ли не по несколько раз в день подбегали ко мне стайкой, спрашивали, как меня зовут, словно хотели со мной познакомиться и завести крепкую дружбу. Когда же я поспешно доставал из кармана потрепанных школьных брюк заветный клочок картона, они тут же с громким смехом бросались прочь, выкрикивая мне вслед, что я урод и растяпа.

Второй год в лицее прошел уже гораздо спокойнее. Дети устали от одной и той же однообразной шутки, поэтому больше не подтрунивали надо мной и не унижали, предпочитая вообще не обращать на меня никакого внимания. Я с удовольствием пользовался этим, чтобы притвориться несуществующей тенью, которую обыкновенно не замечают даже на групповых фотографиях. Мне нравилось чувствовать себя призраком…

Хватило несколько секунд, чтобы понять, что все похищенные дети были рождены в один день. В списке пропавших младенцев насчитывалось уже четыре мальчика, и все они родились в один и тот же день – четвертого ноября два года назад. Я невольно вздрогнул, а затем постарался отогнать прочь надвигающиеся мрачные мысли.

Могу поклясться всем, чем угодно, что я не слышал об этом нигде ранее и не читал в газетах. Власти не просто скрывали истинное количество похищенных детей, они умалчивали еще и о том, что между всеми ними была явная взаимосвязь. Но зачем это делать?

Я поднялся с дивана и подошел к груде сырых газет, сваленных в одну большую кучу прямо на полу. Нужная нашлась почти сразу, она лежала практически на самом верху промокшей бумажной стопки, под несколькими пожелтевшими журналами.

Я пробежался глазами по заметке о пропавших младенцах. Никаких упоминаний о том, что похищенных детей уже четверо. Ни одного слова о связанности этих исчезновений. Газета сухо твердила о том, что несколько детей пропали без вести, и полиция пытается отыскать их. Если такая статья попадется на глаза обыкновенному читателю, он не придаст ей особого значения, ведь все сводилось к тому, что дети просто пропали, а не были кем-то намеренно похищены.

Очень странно… Для чего необходимо умышленно скрывать такие важные факты и выставлять произошедшие преступления в совершенно ином свете?

3

В таверне «Синий бык» было непривычно тихо. Обычно в такую мерзкую погоду здесь собиралась толпа бродяг и местных пропойц, которые напивались до полусмерти и горланили басом матросские песни до самого рассвета.

Я впервые ощутил, что атмосфера в городе изменилась. Как будто над ним зависла тяжелая черная пелена, опускавшаяся все ниже и окутывающая все живое. Словно корабельные крысы, местные жители терзались тревожными предчувствиями, предпочитая прятаться в своих норах и не высовываться из них без острой необходимости.

Все это показалось мне нетипичным и зловещим. Я был уверен, что последние годы на улицах пустынно лишь потому, что все массово ринулись в теплые и радужные края, оставив свои заледеневшие лачуги. Вдобавок зарядил сезон ледяных ливней, а в эту пору горожане ютятся в своих домах, укрываясь в их недрах от сырости и ноябрьского холода. Поэтому я не придавал этому особого значения. Но я ошибался.

Погруженный в собственные мысли, я упустил то время, когда начались эти странные перемены. Я интуитивно ощутил, что они как-то были связаны с пропавшими младенцами, но пока не мог связать два явления воедино. Я слишком плохо знал этих людей, я не вел типичную городскую жизнь, я практически ни с кем не контактировал последние несколько лет и уж, тем более, не вел дружеских светских бесед. Поэтому нагнетающаяся над городом обстановка не коснулась меня самого, ведь я уже давно существовал где-то на задворках этой реальности, в своем обособленном мирке.

– Плесни мне чего-нибудь, что не стоит целое состояние.

Я бросил на щербатую потемневшую стойку бара несколько тусклых монет. Усатый трактирщик молча сгреб их и сунул в большой карман своего перепачканного фартука. Спустя мгновение на деревянной стойке возник пузатый приземистый бокал, в котором приветливо искрилось темно-янтарное пойло.

– Что-то дела не слишком хорошо идут?

– Не то слово. Последние недели сюда никто не заходит, кроме старика Мегрисса и парочки зеленых матросов, – глухо ответил трактирщик.

«Синий бык» стоял почти у самого побережья. Неудивительно, что сюда чаще всего заглядывали моряки и капитаны суден, пришвартованных неподалеку в порту. Корабли мирно покачивались на волнах в ожидании своих нетрезвых хозяев, стыдливо пряча на ободранных боках таблички с именами.

В трактире царила какая-то печальная и удушливая атмосфера минувшего века, словно время здесь застыло, и прогресс не мог проникнуть сквозь дубовые ставни паба. В середине зала громоздились тяжелые столы из деревянного сруба, а вокруг них толкались такие же увесистые колченогие лавки. В центре каждой столешницы красовался потускневший латунный подсвечник и оплывшая белая свеча.

Когда попадаешь в места вроде этого, то невольно начинаешь предаваться тяжелым мыслям о скоротечности времени и о бессмысленности земного существования. Одним словом, прекрасный повод, чтобы напиться до полусмерти и забыться здесь до первых проблесков нового дня.

Позади трактирщика я заметил черно-белый снимок, висящий в большой раме между полками с пузатыми бутылками. На нем счастливый отец прижимал к себе кудрявого сына лет десяти, который добродушно демонстрировал фотографу полное отсутствие передних зубов. На заднем фоне снимка я разглядел те же деревянные столы и лавки, которые сейчас возвышались позади меня. Должно быть, это была памятная фотография – день, когда трактир только открылся. Тогда становилось понятным, отчего сюда не просочились никакие перемены извне. Возмужавший сын, которому «Синий бык» достался по наследству, решил почтить светлую память отца и оставил заведение в его первозданном виде.

– Постоянные клиенты, похоже, мало пекутся о погоде и городских сплетнях, – заметил я.

– И слава Господу! Иначе я бы остался совсем без работы, – проворчал трактирщик.

Чтобы хоть чем-то занять себя, он натирал мягким лоскутом ткани пустые бокалы, которые и без того сияли чистотой и были отполированы до блеска. Его большие грубые ладони и запястья с вздувшимися венами, выступающими из-под подвернутых рукавов рубахи, выдавали в нем обыкновенного провинциального трудягу. У него было широкое скуластое лицо, крупный ровный нос с большими ноздрями и синие глаза с тяжелыми, нависшими верхними веками.

Я уже не единожды бывал в «Синем быке», но никогда здесь особо не рассиживался, заглядывая лишь затем, чтобы согреться и укрыться на время от промозглого ветра или переждать вечернюю непогоду. Трактир работал с раннего вечера и до самого утра, и каждый раз, когда я сюда забредал, я наблюдал целое скопище самого престранного народа. В основном сюда приходили после тяжелого рабочего дня грузчики из портовых доков, разнорабочие из ближайших рыбных цехов, молодые матросы и просто местные работяги.

А вокруг них хищными стайками неизменно кружили стареющие профурсетки в надежде отобрать у мужиков последние деньги, заработанные кровавым потом. Но сегодня не видно было даже их.

– И давно «Синий бык» растерял своих завсегдатаев?

– Да уж как пару лет сюда день ото дня является все меньше народу, – ответил трудяга.

Ему надоело натирать стаканы и склянки, потому он стал вытаскивать с верхних полок припыленные бутылки, доставал из них пробки, принюхивался, словно пытаясь определить – не прокисло ли содержимое, а после пробовал несколько капель на вкус.

– Ты говорил, что некоторые все равно наведываются сюда, как и прежде. Что они говорят о том, что происходит в городе?

– Да уж не знаю, – проворчал трактирщик, – для меня самого все это странно. Из Мегрисса и слова лишнего теперь не вытянуть, хотя раньше этот старый прохиндей болтал без умолку. Всех как будто мешком пыльным по голове огрели, весь город с катушек съехал.

Я понял, что он знает не больше моего. Как и я, он большую часть времени коротал в четырех стенах, аутично занимаясь своими делами и не вмешиваясь в жизнь посторонних. Потому для него непривычное городское затишье стало таким же зловещим сюрпризом, как и для меня самого.

– А что этот старик… Геррис? Или как его там величают, – я плавно начал подводить собеседника к интересующей меня теме. – Кто он вообще такой и чем занимается?

– Мегрисс? Да он уже лет тридцать, если не больше, рассекает по ближайшим островам на своем дряхлом судне, этим и живет.

Континентальное государство – огромное, бесконечное и уродливое, сформировавшееся еще десять веков назад. Оно поглотило все страны и территории на единственном материке планеты в попытке создать одну целую систему, которая все равно не увенчалась успехом.

Дальние страны Континентального государства загнивали в нищете и беззаконии, и лишь ближе к центральной части материка, где сосредоточилась власть Единого правительства, царил относительный порядок и покой.

Небольшие острова, разбросанные по всему ареолу материка – одинокие точки на карте мира, куда Единое правительство не смогло добраться своими заскорузлыми пальцами. На них ширились свои отдельные законы и устои, которые Континентальное государство всячески не одобряло. По этой причине никаких новостей с островных земель мы не получали, да и об их существовании не принято было упоминать вообще, словно власти вычеркнули эти зоны на своем глобусе.

Однако торговля с островами продолжалась. Просто потому, что этого избежать было нельзя, и Континент нуждался в экзотических растениях и редких продуктах. Благодаря этому получили постоянный доход и простые моряки – те, у кого были свои корабли. Они регулярно совершали плавания туда и обратно, обеспечивая взаимовыгодный обмен.

Естественно, чтобы обойти конкуренцию судоходных путей Континента, обыкновенным морякам приходилось сильно скидывать цены на продукты и лекарства, а потому и островные жители охотнее сотрудничали с ними, а не с законными представителями Единого правительства. По этой причине местных моряков Континентальное государство не слишком жаловало, стараясь найти любую лазейку, чтобы навсегда лишить капитанов их кораблей и возможности совершать эти окольные набеги на острова.

Но некоторые из них умудрялись десятилетиями проворачивать прибыльный бизнес, избегая посудин Континента и его беспощадной кары. В числе таких счастливчиков был и старый капитан, о котором сейчас я хотел разузнать у хозяина таверны как можно больше.

– Отчего же он сейчас не плывет на своем корабле к берегам Сорха, ведь осенние поставки в самом разгаре?

Я мало что смыслил в судоходном деле, но чаще всего в середине сезона все, что могло плавать на поверхности волн, отправлялось на ближайший островок, где выращивались дорогостоящие лекарственные травы. К тому же у берегов Сорха водилась форель исполинских размеров – ее отгружали тоннами и привозили сюда, на материк, сбывая с рук в два раза дороже.

– Я и сам этим вопросом не раз задавался, – ответил трактирщик. – Обычно в это время он пропадает в море. Но с тех пор, как с месяц назад Мегрисс вернулся с острова, он намертво осел в трактире и его корабль дрейфует в порту с пустым брюхом.

– И он ничего не говорит на это счет, этот Гитрисс? – поинтересовался я.

– Мегрисс, – терпеливо поправил трактирщик.

– Ну да, я так и сказал.

Хозяин «Синего быка» бросил на меня снисходительный взгляд, решив, что я успел захмелеть с одного стакана. Я быстро достал из-под полы плаща свой блокнот и записал туда фамилию старика, пока трактирщик отхлебывал глоток из очередной бутылки, тихо причмокивая и разбирая послевкусие своего пойла.

– Он теперь молчит, словно ему язык отрезали, – наконец ответил он, закупорив бутыль и водворив ее на место.

Я с отрешенным видом вертел бокал в руках, время от времени постукивая донышком о стертую столешницу бара. За ставнями «Синего быка» порывы ночного ветра завывали все громче, давая понять, что стихия только-только начинала входить во вкус. Хотя в углу таверны весело трещали поленья, и приветливо поблескивал огонь, сырая стужа все же нагло просачивалась внутрь сквозь дубовые стены.

– Как думаешь, зачем вообще люди являются в одно и то же место на протяжении многих лет?

Я оставил опустевший стакан и подался вперед, облокотившись обеими руками о прохладную деревянную поверхность, некогда щедро покрытую лаком. Со скучающим видом я рассматривал бутылки, которые трактирщик заботливо продолжал расставлять по местам.

– Я бывал здесь нечасто, но каждый раз видел одни и те же лица. Разве это не странно?

Трактирщик слушал меня, не поворачивая головы, все еще копошась где-то среди своих тяжелых полок. Кому, как не ему хранить в голове все сведения о здешних постояльцах? Если кто-то исправно напивается каждую ночь под крышей бара, то здесь его будут знать лучше, чем родная мать.

– Я стараюсь не вынюхивать ничего о других и не вдаваться в такие раздумья. Мой отец всегда говорил, что все горе в мире от людей, которые слишком много думают о смысле жизни, а не занимаются ей.

– Хочешь сказать, что человеческое счастье доступно лишь тем, кто примитивен?

– Может и так, – глухо ответил хозяин таверны, пожав широкими плечами. – В конце концов, любое темное чувство берется не из внешнего мира, а начинается из самого человека.

– Это очень интересная мысль. Налей-ка мне еще!

Я протянул ему пустой стакан. Пространные беседы с незнакомыми людьми всегда вгоняли меня в какую-то тихую тоску, но сегодня мне было необходимо выведать хоть что-нибудь об этом старике, загадочном капитане и завсегдатае «Синего быка».

Он – моя единственная зацепка и надежда распутать странные похищения. Если бы не это, я бы сидел сейчас молча, разглядывая трещины в деревянных стенах и пытаясь раскладывать собственные мысли по местам, как книги в библиотеке.

Хозяин таверны вернул мне наполненный бокал, к которому я тут же прильнул. Это пойло было определенно ничуть не лучше того, которым я согревал свое сегодняшнее серое утро. Но я не видел особой нужды баловать себя дорогим виски, ведь я использовал горячительные напитки исключительно для того, чтобы лучше спать по ночам и не просыпаться, глядя в темный потолок и мучительно разгоняя прочь навязчивые мысли.

Каждый раз под утро неведомая сила внезапно вырывала меня из сонного оцепенения, и я по несколько часов неподвижно лежал в своей постели, наблюдая, как первые лучи рассвета продираются сквозь пыльное окно. В этот момент я ощущал себя особенно одиноким, жалким и бессмысленным, и мне казалось, что сознание специально просыпалось для того, чтобы показать мне начало еще одного никчемного дня бессмысленной жизни.

– Если верить твоим словам, старик упорно работает и рассекает на своей посудине уже не первый десяток лет. Я знаю моряков – это народ трудолюбивый и не слишком озабоченный мыслительной деятельностью.

– Мегрисс – случай особый, – возразил бармен. – Ему здорово промыли мозг еще в самом детстве. Забили несчастному человеку голову всякой набожной ерундой.

– Набожной ерундой?

– Его мать зарабатывала на жизнь тем же, чем и остальные здешние бабы. Сразу после появления младенца на свет, она оттащила его в приют, который стоял отсюда неподалеку. Спустя лет эдак пять-шесть местный священнослужитель набирал себе помощников и учеников среди сирот, там он и заприметил Мегрисса. Мальчик был очень тихий, послушный, забитый и спокойный – одним словом, прекрасный слуга для Господа.

– И что же потом?

Трактирщик снова пожал плечами:

– Пробыл он там до совершеннолетия, поговаривают даже, что подавал большие надежды и был способным учеником. Но потом он просто взял, да и сбежал. Никто не знает – почему и зачем. Сперва попал на судно к каким-то разбойникам, где за еду драил их посудину и убирался на палубе. Скитался годами с ними по всему свету. А потом денег насобирал и на свое корыто, стал плавать от острова к острову, а после – снова сюда явился и осел уже здесь намертво.

– И что, семью он так и не завел?

– Какая там семья, – махнул рукой хозяин таверны. – От церкви он, может, и сбежал, да придурь в голове от нее осталась. Старик уверен, что его путь – отрешение, а как надерется, так начинает молиться и прощения просить у Господа… Цирк, да и только.

Внезапно откуда-то сбоку раздалось жалобное повизгивание входной двери, и внутрь паба с торжествующим ревом ворвалась ледяная сырость. Языки рыжего пламени в камине тут же испуганно задрожали и принялись причудливо изгибаться, словно огненные змеи. Я обернулся.

На пороге стоял огромный седой верзила. Он с крайне недовольным видом тряхнул своей длинной серебристой копной, и та сразу же спуталась с его намокшей бородой. Я понял, что это и был капитан – трактирщик бросил на меня многозначительный взгляд и тут же умолк.

Вот только стариком его можно было назвать с весьма условной натяжкой. Я привык к тому, что преклонные года ходили рука об руку с немощью, сутулостью и сухостью тела. Но передо мной на пороге «Синего быка» сейчас стоял настоящий титан, в каждом мускуле которого сохранилась недюжинная сила и сноровка. Его лицо выглядело суровым и неприветливым, хотя из-под сдвинутых темно-пепельных бровей мерцали живые серые глаза, которые тут же с пристальным вниманием изучили новую фигуру в пабе – меня.

На его фоне, должно быть, я казался сейчас еще более угловатым и комично тощим, со своими острыми костлявыми плечами, вырисовывающимися даже под плотной тканью плаща. В детстве я пережил немало насмешек еще и потому, что был слишком худым и нескладным. Наверное, поэтому я всегда немного завидовал людям, которых природа не обделила ни ростом, ни статью.

Гигант молча кивнул трактирщику в знак приветствия, рывком притворил за собой дверь, а затем уселся в углу зала, поближе к камину. Хозяин «Синего быка» тут же снял с верхней полки пузатую зеленую бутыль и заспешил с ней к своему постоянному и, уже который день, едва ли не единственному посетителю.

– Чудная сегодня ночью погодка! – я душевно подмигнул старому моряку, но тот окатил меня угрюмым взглядом и отвернулся.

Он сразу же наполнил свой бокал и принялся с упоением к нему прикладываться. Я понял, что капитан – большой любитель закладывать за воротник, хотя по его внешнему виду этого нельзя было сказать. Должно быть, злоупотреблять спиртным он стал совсем недавно.

Не связано ли это с похищенными детьми и тем, что он знает? Насколько я уяснил из слов трактирщика, в детстве седовласый верзила отличался чрезмерной набожностью, а потому, скорее всего, ему не чужды были муки совести. Гигант явно что-то знал, и это подтачивало его изнутри и причиняло острые душевные терзания. Осталось лишь выяснить – что именно он скрывает. И почему?

Я снялся с места и с добродушной улыбкой направился к нему. Когда я опустился на лавку у его стола, он недобро покосился на меня, но ничего не стал говорить. Решил, что я – праздный шатающийся горожанин, которому было тоскливо в пустом баре. Что с меня взять? Такие люди, словно назойливые мухи, проще не заговаривать с ними вовсе и не обращать на них внимания, тогда они быстро умолкнут и разочарованно ретируются.

– Мы с тобой сегодня единственные, кто отважился выбраться из дома, – я снова весело ему подмигнул.

Капитан отпил из своего бокала, сделав большой шумный глоток, затем наполнил его доверху и с презрением повернул голову в другую сторону.

На его лице почти не было морщин, кожа казалась грубой и толстой, как будто поверхность рабочих сапог. Лишь у рта я заметил две глубокие борозды, которые прикрывали усы со свинцовым отливом. У него, как и у хозяина «Синего быка», был прямой и широкий нос, крупные черты и хорошо заметный невооруженным взглядом эдакий деревенский шарм. Несмотря на внушительные размеры и обманчиво грозный вид, капитан производил впечатление настоящего простака.

– Подумать страшно, каково сейчас этим похищенным мальчикам. Надеюсь, злодей держит их в теплом и укромном месте. Слыхал об этих странных исчезновениях? В городе такое толкуют, что жуть берет!

Я заметил, как напряглись руки и плечи капитана. Он старался не выдавать волнения и оставаться равнодушным, но ему это плохо удавалось. Любой, заметив бешено пульсирующую на загорелой шее старика вену, понял бы, что мои слова сильно взволновали его.

– Так все странно складывается, что и не знаешь, что думать. Никто ничего не видел и не знает, дети словно в воду канули, – продолжал я. – Я слыхал даже, будто одна из матерей исчезнувшего младенца наложила на себя руки…

Я придвинулся поближе к громиле и зашептал ему в самое ухо, бесстыже выдумывая душераздирающую историю на ходу:

– Представь только: она перерезала себе глотку! Говорят, кровь была повсюду, залила весь пол в спальне. Полицейским пришлось обувать сапоги, чтобы добраться до тела. И еще говорят, что она перед смертью прокляла того, кто украл ее мальчика…

Я не успел закончить вымышленный рассказ: капитан встрепенулся и внезапно с силой ударил кулаком по столу.

– Убирайся отсюда, – гневно просипел он.

– Я бы ушел. Вот только мне тут донесли, что ты замешан в этом небогоугодном деле, – я мельком глянул в свой раскрытый блокнот. – Так что, Мегрисс, ты пойдешь со мной. Тебя ждет болезненный допрос, а затем – виселица.

Я выудил из кармана украденный из кабинета Барри значок полицейского и сунул ему под нос. Капитан вскочил на ноги и испуганно вытаращил глаза:

– Что за бред? Я не имею к этому никакого отношения! И в городе уже давно не вешают преступников…

– Тебе повезло, Мегрисс, потому как сам губернатор издал указ: дело сложное, темное, а потому всех подозреваемых, кто не оказывает помощь следствию, вешать без суда. Давай, пойдем…

– Я никуда не пойду!

Мужчина встал во весь рост и распрямил плечи. Его лицо одновременно искажал животный страх и гнев. Я послушно кивнул головой и опустился на лавку, закинув ногу на ногу. Все это время хозяин «Синего быка» с приоткрытым ртом наблюдал за нами, замерев с чистым бокалом и тряпкой в руке.

– Можешь не идти.

– Могу?..

Капитан выглядел растерянным. Он опустил кулаки и теперь с непониманием глядел на меня, хлопая глазами.

– Конечно. Думаешь, мне это нужно? Мне платят слишком мало, чтобы рисковать своей шкурой и тащить в участок буйного нетрезвого моряка. Я просто скажу всем этим убитым горем матерям и отцам, кто именно стоит за похищением их детей. И они уж сами решат, что с тобой делать. Я даже думаю, что так будет гораздо лучше.

– Я ни в чем не виноват, ты не можешь так поступить, они растерзают меня, как медведя! Я не совершал ничего дурного!

Капитан неуверенно топтался на одном месте, бряцая пряжками на своих огромных ботинках и не зная, что ему предпринять. Я же продолжал вальяжно сидеть на лавке, спокойно наблюдая за ним снизу вверх.

– Вот они с тобой и разберутся, и выяснят – виноват ты или нет. Я знаю, что ты лжешь. И ты сам это знаешь.

– Я не делал ничего дурного…

– Иногда скрывать факты – это еще хуже, чем совершать злые поступки. Разве тебя этому не учили?

Он вдруг устало опустился на соседнюю лавку, рухнув на нее огромной живой кучей. Прикрыл лицо дрожащими руками и, судя по всему, постарался собраться с мыслями. Но волнение и несколько чарок спиртного не давали ему это сделать.

– Я просто выполнял свою работу… Я делал работу, это все!

– Какую работу?

Он убрал руки от лица и потянулся за бокалом. В его глазах сквозил какой-то животный ужас, и мне подумалось на секунду, что знать то, что он сейчас мне расскажет – не такая уж завидная участь.

Капитан одним глотком осушил свой стакан, сложил огромные трясущиеся ладони на коленях и сделал судорожный сдавленный вдох.

– Мария… моя Мария проклята…

– Что ты несешь? Кто такая Мария?

– Мой корабль, «Тихая Мария».

– Это на нем ты ходил в последний раз, после чего оставил доходное дело?

Он кивнул и умолк. Я сделал нетерпеливый приглашающий жест, давая ему понять, что у меня нет времени на то, чтобы играть в молчанку. Капитан нехотя продолжал:

– Мне заплатили, чтобы отвезти на остров несколько больших ящиков. Я не помню, сколько их было… Четыре, может, пять…

– Продолжай.

– Я погрузил их на борт «Тихой Марии» и спешно отчалил, как и обычно, чтобы успеть обойти суда Континента. Но… потом началась какая-то чертовщина.

Он внезапно осекся и стал креститься, что-то бормоча под нос. Его большие жилистые руки лихорадочно взметались вверх и вниз, выводя религиозные знаки. Мне пришлось громко окрикнуть его, чтобы привести в себя:

– У меня нет времени на твои суеверия, старик. Каждая минута на счету, если дети еще живы.

Он испуганно закивал, несколько раз тяжело сглотнул, словно в горле у него застрял большой ком. Сейчас он выглядел совершенно несчастным, испуганным и подавленным. Но его чувства в данный момент волновали меня меньше всего.

– Ночью мне показалось, что я слышу странные звуки откуда-то сверху. Я вышел из своей каюты и обошел весь корабль. На пути мне попался мальчик-юнга, его также разбудили эти звуки. Мы стояли на палубе, около тех больших ящиков, когда вновь услыхали это…

Капитан внезапно побледнел, а затем стал прерывисто дышать, словно собирался упасть с сердечным приступом или помереть прямо на месте. Я быстро сунул ему в заскорузлую холодную ладонь бокал с виски, чтобы привести его в чувство. Он благодарно отпил несколько глотков и, кажется, ему немного даже полегчало.

– Что вы услышали?

– Я не знаю, это… Это кажется каким-то бредом. Я не уверен, я…

– Что вы услышали? – повторил я настойчивее.

– Это… это был как будто детский плач. Много детей тихо плакали… А потом их плач внезапно затих.

Он вновь с остервенением принялся креститься, а его глаза едва ли не вылезли из орбит. Он смотрел в пустоту перед собой, словно заново переживая этот момент. Его колотила мелкая дрожь.

– Вы распечатали ящики? Что было дальше? – поторопил я его.

Старый капитан посмотрел на меня как на безумного. Его лоб взмок, седые пряди прилипли к коже, ноздри жадно раздувались, как будто ему не хватало воздуха.

– Остаток пути мы держались подальше от груза… В порту ящики забрали, едва мы успели причалить.

– Кто тебе заплатил за перевоз ящиков? И кто их принял на острове?

– Я… я не знаю! Мы никогда не спрашиваем имен, нам платят – мы молча делаем свою работу.

– Ты даже не смотрел документы того, кто грузил на твою посудину груз? Не спросил, что внутри?

Капитан покачал головой. Он окатил меня снисходительным взглядом, словно разговаривал с деревенским дураком или маленьким ребенком, который несет откровенную чепуху.

– Если мы начнем спрашивать, что мы грузим на борт, и смотреть документы тех, кто к нам приходит, то нам нечего будет возить. Все знают, что будет с теми, кого поймает Единое правительство. Люди хотят обезопасить себя: если даже судно попадает в лапы Континента, то и под пытками капитан не сможет рассказать, чей груз он вез и для каких целей. Потому что сам этого не знает.

– А лица? Ты хотя бы запомнил того, кто пришел к тебе на судно, чтобы заключить сделку?

– Нет, я не помню его лица. Шел ливень, он был под зонтом, да и встреча заняла не больше пары минут. Он сунул мне деньги и сказал, что к вечеру подвезут несколько контейнеров, их нужно отвезти на Сорха… И все.

Я разочарованно глядел на верзилу-капитана. Ни лиц, ни имен… От его истеричного рассказа толку было ничтожно мало. Он понятия не имел, что он вез, зачем и кому. Да и сама история казалась откровенно абсурдной.

Если бы капитан и правда перевозил контейнеры с похищенными детьми, то они бы голосили там день и ночь, очень малоубедительно, что младенцы могли покричать один раз, а затем заткнуться и сидеть тихо весь остаток пути. Детей у меня никогда не было, но я знал, что они не смогут даже и часа просидеть беззвучно в заколоченном наглухо ящике. Больше похоже на то, что он просто окончательно спятил, и ему все это померещилось в хмельном угаре.

– После этого ты не выходил в море?

– Нет, моя команда оставила судно… – он внезапно замялся и странно покосился на меня, словно раздумывал: говорить мне это или нет. – На обратном пути «Тихая Мария» шла уже без груза, я не стал брать товар на борт и предпочел убраться с острова как можно скорее… Но ночью… Ночью меня снова разбудили эти звуки… Я отчетливо слышал, как где-то на палубе плакал ребенок… Примерно там, где раньше стояли ящики.

Капитан снова неистово стал креститься, бледнея и бормоча что-то вполголоса. Я хмуро наблюдал за ним, отчетливо понимая, что все еще только больше запуталось. Теперь эти преступления казались мне по-настоящему темными и странными, и я не представлял, откуда мне начинать докапываться до истины и с какого бока подойти к делу. Все это выглядело весьма зловеще.

– Проклятая «Мария»… Проклятая… – тихо бормотал седой капитан, а его плечи мелко подрагивали.

На обратном пути, несмотря на поздний час, я заглянул к старухе, чтобы сообщить о том, что у меня появились кое-какие, пока еще не подтвержденные, но все-таки подозрения. Однако дверь мне не открыли – унылое приземистое здание встретило меня темными окнами.

Где она шаталась в такой час и в такую погоду – известно лишь небесам, но я решил не тратить времени даром и не подставлять свое лицо сырому ветру, потому сунул под дверную щель записку и побрел домой.

Глава 2. «Тихая Мария»

«…Отец часто твердит, что я слишком много думаю для своего возраста. Мне кажется, он расстроен тем, что у меня совсем нет друзей. Он никогда не сумеет понять, что некоторые люди обречены на вечное одиночество. И даже если рядом окажется сотня человек, я все равно останусь одинокой…»

Из дневника Г. М.

1

Барри стоял посреди моей тускло освещенной гостиной и брезгливо озирался по сторонам. Я встретил его у своей двери, где он терпеливо топтался, дожидаясь моего возвращения. Сейчас же я не спеша отправлял в старый дорожный чемодан свои весьма скромные пожитки: несколько свежих рубашек, пару носков, чистое белье, бритвенный станок и зубную щетку.

Я всегда придерживался мнения, что человеку для жизни нужно совсем мало – лишь то, чем он действительно пользуется, а все остальное я безжалостно отправлял в мусор. Кроме, пожалуй, книг и газет. Они у меня хранились годами.

Однако моя философия не находила отклика в душе Барри, ведь он полагал, что жизнь у мужчины состоялась лишь тогда, когда дом доверху забит мебелью, горшками с цветами и бестолковыми побрякушками, а шкаф ломится от ненужного барахла. Он ненавидел мой практичный минимализм и каждый раз принимался учить меня тому, как необходимо вести быт.

– У тебя никогда не будет женщины, Том! Посмотри на свою квартиру – это же просто ночной кошмар любого психически здорового человека. Купи себе, наконец, хоть какую-то мебель! – говорил он обычно, с грустью глядя на мой древний диван.

Теперь он наблюдал за мной, держа в руке подшивку с делами о пропавших младенцах. Он зашел за бумагами еще минут двадцать назад, но никак не мог убраться восвояси, допытываясь о том, куда я собрался, и к чему такая спешка.

– Что ты узнал, Том? – в который раз спросил инспектор, глядя на меня своими наивными глазами.

– Не могу сказать, Барри. Ты ведь тоже со мной не поделился ничем сверх того, что указано в этом бесполезном барахле, – я кивнул на подшивку, зажатую в его ладони.

– Меня зовут Гарри! И я уже говорил тебе, что сам мало что знаю, Том. Мне нечем с тобой поделиться.

– Тогда и мне нечего тебе ответить.

Я заботливо уложил поверх стопки носки и удовлетворенно захлопнул чемодан. До рассвета оставалось еще семь часов, и именно с первыми лучами нового дня «Тихая Мария» собиралась отчалить из гавани. Мне больше ничего не оставалось, кроме как проследовать по ее последнему злополучному маршруту, ведь здесь у меня не было никаких зацепок. Седой верзила-капитан не смог вспомнить ничего, что мне могло бы показаться полезным или указать на тропинку, выведшую к кому-либо из тех, кто замешан в похищениях.

– Скажи хотя бы, куда ты собрался. Твоя сестра волнуется. Ей кажется, что ты ввязался туда, куда не следует. И я тоже так считаю, – он внезапно понизил голос. – Лучше бы тебе остаться здесь и поберечь себя. Как делаем сейчас мы все…

– Поберечь от чего, Барри? А кто станет искать ворох украденных младенцев? Или ты со своими друзьями из участка уже списал их в утиль и упаковал дело в архив?

– Прекрати говорить глупости! Ты суешься туда, о чем не имеешь ни малейшего понятия, – взвизгнул толстяк. – Мы сами не до конца представляем, что происходит… Поэтому сохраняем осторожность и стараемся не пугать людей, они и так не на шутку встревожены!

– Да уж, как не встревожиться, когда в городе дети пропадают как сквозь воду, а полицейские сидят в креслах и поедают пончики.

Я недвусмысленно покосился на его округлый живот, выпирающий из-под теплого пальто, и Барри тут же смущенно зарделся.

– Просто скажи, куда ты уезжаешь. Я должен сообщить Лизе, – проворчал он, все еще безуспешно пытаясь завернуть в полы верхней одежды свое необъятное брюхо.

– Я отправляюсь на остров Сорха. Это все, что тебе следует знать.

В свете покосившегося торшера его лицо казалось еще более одутловатым и полным. Он все топтался посреди комнаты, словно не знал, что ему делать дальше. Я же поставил чемодан у входной двери и уселся на диван перед окном, наблюдая за тем, как в бликах тусклых фонарей скрежещут голые мокрые ветви.

У меня было гнетущее, совершенно неприятное и даже омерзительное ощущение внутри. Это было похоже на тревогу или предчувствие чего-то недоброго, того, что невозможно преодолеть. Меня это повергало в странное состояние полного бессилия и тупой отрешенности. Словно я стоял на берегу, а вдалеке терпел крушение корабль с пассажирами, которые тонули и кричали, ожидая помощи, но я не мог ничего поделать. И продолжал лишь безмолвно стоять и наблюдать.

– Знаешь, – Барри внезапно подал голос, – мы хотели тебя пригласить на ужин. Немного развеяться, да и Лиза по тебе сильно тоскует. Увидел бы нашего сына…

– Ты же прекрасно понимаешь, что я не приду.

Он громко вздохнул и понуро опустил плечи. Мне даже показалось, что настоящей причиной его визита было именно это приглашение, а не справедливое желание забрать назад украденную подшивку с делами.

– К нам собирается прийти на ужин и подруга Лизы. Она достаточно хорошая женщина… Порядочная, скромная, и мне кажется, что…

– Ты что, серьезно? – не скрывая досады, спросил я.

– Лиза попросила меня… – он смущенно улыбнулся и развел руками в стороны.

– Передай ей, что если я захочу испортить свою жизнь, как это уже сделала она, то вполне смогу самостоятельно подыскать себе пассию с лишним весом и проплешиной на голове.

– Какая же ты свинья, Том!

Барри обиженно отвернулся и засеменил к выходу. Через минуту раздался громкий хлопок двери, и я остался наедине с самим собой, утопая в продавленном диване.

В гостиной было холодно – уличный студеный ветер завывал в оконных щелях, заглядывая внутрь моего безжизненного обиталища. Сегодня не было слышно ни привычных монотонных разговоров соседей снизу, ни старинной музыки, ни даже бубнящего телевизора. Это показалось мне еще более зловещим…

Всю ночь меня изводили кошмары. Мне грезилось, что я стою у скользкой черной ямы, из недр которой слышится жалобный детский плач. Позади моей спины хрипло дышал опечаленный верзила-капитан, умоляя спуститься в непроглядный морок и спасти младенцев.

– Там так темно и сыро, им страшно! Пожалуйста, быстрее! – торопил он меня и часто крестился.

Мне упорно не хотелось спускаться. Я чувствовал, как ужас сковывает мое тело и понимал, что внизу мне придется столкнуться с настоящим кошмаром. Но капитан был настойчив и подталкивал меня сзади, потрясая своими длинными волосами.

Откуда-то взялась веревка, я обхватил ее и стал спускаться вниз. Яма была глубокой, казалось – у нее нет конца. Но все же я смог добраться до ее дна и ступил на твердую землю. Как только я оказался внизу, младенцы разом затихли, и их жалобный плач оборвался.

Капитан сверху продолжал меня торопить, крестился все усерднее и хватался за сердце. Я шел почти в полной темноте, на ощупь, исследуя руками холодные и сырые стены ямы. Вязкий влажный мрак обступил меня со всех сторон. Наконец я нащупал небольшую щель и юркнул в нее. Причитания старого моряка сверху стали гораздо приглушеннее. Я шел и шел вперед, и вдруг осознал, что нахожусь в каком-то удушливом и холодном гроте.

Внутри сильно пахло плесенью, сырой землей и спертым воздухом. Впереди в бледном голубоватом свечении я заметил детей. Они все мирно лежали на спине вокруг большого белого камня, словно спали. Я видел, что на их телах не было ни ран, ни следов пыток, только волосы у них были грязные, свалявшиеся.

На выбеленных лицах почему-то играла счастливая полуулыбка, как будто они видели прекрасные, волшебные сны. Я подошел к младенцу, лежавшему ближе всех остальных, и осторожно коснулся его руки. Она была холодной, словно лед, и такой же твердой. Детские тела напрочь окоченели, лежа на дне подземелья. Но почему они выглядели такими умиротворенными?

Внезапно я снова услышал детский плач. Грот наполнился звуками детских криков, и они становились все сильнее и громче, словно отскакивали от сырых стен и усиливались ими во сто крат. Я зажал уши ладонями, но это не помогало – вопли младенцев проникали даже сквозь мою кожу. Я почувствовал, как лопнула одна моя барабанная перепонка, а затем – и вторая.

И тут я ощутил, что позади меня кто-то стоит. Пытаясь зажать ушные раковины как можно плотнее, я обернулся и увидел ее. Она глядела сквозь меня и повторяла одну и ту же фразу, не открывая рта. Но ее тихий шепот навязчиво шелестел внутри моей раскалывающейся головы снова и снова:

– Мальчик в воде. Мальчик в воде, Том.

Боль была нестерпимой, вокруг все закружилось в темно-багровом вихре, я обхватил голову руками, упал на сырую обледенелую землю и… проснулся.

Под своды спальни уже успели проникнуть первые ущербные лучи мутного солнца. Я тяжело дышал и чувствовал, как оглушительно колотилось за ребрами сердце. Мне казалось, что я все еще ощущаю боль, а внутри ушных перепонок стоят истошные детские вопли.

Подушка и простынь подо мной вымокли от пота. Я скинул с себя одеяло и встал с постели. До отплытия «Тихой Марии» оставался еще час – я должен был привести себя в порядок и принять прохладный душ, чтобы развеять остатки дурного сновидения.

Затем я вышел в гостиную вскипятить себе бодрящего кофе перед долгой дорогой и вдруг понял, что на моем диване кто-то сидит. Утреннего света все еще было слишком мало, и я не мог разглядеть незваного гостя. Сперва я подумал, что это Барри вернулся, чтобы дождаться, когда я проснусь и начать снова меня отговаривать от предстоящего странствия. Но фигура была слишком сухая и жалкая, совсем не похожая на толстого инспектора.

– Кто здесь? – я стоял посреди гостиной в одном белье, все еще силясь рассмотреть странный силуэт.

– Вы… Вы говорили, что найдете моего мальчика…

Голос старухи был странно шипящим, как будто у нее разом выпали все зубы. Она поднялась на ноги. Я с трудом различил в полутьме, что она странно одета для такой погоды – на ней не было верхней одежды, лишь какие-то бесформенные лохмотья.

– Я именно этим и собираюсь сейчас заняться, я оставлял вам записку… Как вы сюда попали?

– Вы говорили, что найдете… – со странным свистом выдохнула старуха.

Я сделал шаг ей навстречу, и тусклый утренний свет выхватил ее искореженное лицо. Одежда на ней была окровавленной и изодранной, а на коже повсюду виднелись глубокие рваные порезы. Ее рот исказился из-за разорванной нижней губы, несколько передних зубов отсутствовали.

– Господи, что с вами произошло?

Я ринулся к ней, чтобы поймать ее падающее обессиленное тело. Она оказалась легче, чем я думал – я без труда взял ее на руки и уложил на диван, а затем быстро осмотрел ранения.

Хотя я был ужасно далек от принципов медицины, но сразу понял, что несчастная неизбежно умрет. Помимо бесконечных ссадин и глубоких рваных ран, у нее на шее зияло несколько округлых проколов, из которых тонкой струйкой стекала кровь. На полу у дивана уже успела собраться целая темно-алая лужица – очевидно, израненная старуха сидела здесь уже давно.

– Что случилось?!

Женщина тяжело сопела, стараясь не задохнуться. Ее тощие сухие руки напоминали тонкие ветви дерева. Я не сразу заметил, что у нее они сломаны в запястьях.

– Кто это сделал с вами? Вы можете говорить?

– Мальчик… мой мальчик… – просипела старуха.

Крупные капли крови стекали по ее загорелой коже отовсюду, и я не знал, как ей помочь, потому что все ее тело было искорежено. Я лишь беспомощно стоял над диваном и старался узнать у нее имя того, кто совершил это. Но женщина уже была наполовину мертва: замутненными глазами она таращилась в потолок, словно перед ее взором происходила другая картина, спрятанная от моих глаз. Спустя мгновение она тихо выдохнула, и ее тело обмякло.

Я лихорадочно соображал, что мне теперь делать, и какая участь меня ждет, когда в моей квартире обнаружат это изувеченное тело. Как объяснить его появление? Никто не поверит, что израненная старуха смогла пробраться внутрь моего жилища и смирно сидела на диване, истекая кровью, пока я спал. Размышляя над этим и пытаясь унять нервную дрожь, я бросил взгляд в окно. За пеленой свинцовых туч солнце успело подняться над сумрачным сырым городом, а в порту меня уже наверняка ждала «Тихая Мария».

Мне нужно было отправляться в путь, теперь другого выхода у меня просто не оставалось. Если я не сяду на корабль и стану дотошно объяснять в участке то, что сейчас произошло, то последние надежды распутать этот черный клубок и найти детей просто растворятся в воздухе. Я никогда не доберусь до истины, даже если меня отпустят и поверят мне на слово. Я потеряю драгоценное время, и все будет кончено.

Я посмотрел на мертвую старуху. Ее ссохшееся худое лицо казалось пепельно-белым, в волосах я заметил комья грязи, от ее одежды остались одни изодранные окровавленные полосы. Сейчас, при свете нового дня, я сразу понял, что ей нанесли ранения каким-то длинным и острым предметом. Возможно, это было копье или нечто подобное: круглые глубокие отверстия переходили в длинные порезы с неровными краями. Меня смутили переломы на ее руках. Словно кто-то приковал ее, и она старалась вырваться, из последних сил дергая руками и выворачивая собственные кости.

Я метнулся в спальню, быстро надел брюки, рубашку и обулся, затем накинул на плечи плащ в гостиной и схватил лежащий у двери чемодан. Машинально заметил, что дверь была закрыта на ключ и защелку – снаружи ее никто не отворял. Тогда как старуха попала ко мне в квартиру? Но на эти размышления у меня сейчас не оставалось ни минуты, а потому я как можно тише захлопнул за собой дверь и слетел вниз по ступеням, выбежал на улицу под резкие порывы ноябрьского ветра и стремительно ринулся к причалу.

2

– Святые небеса, да на тебе лица нет! – воскликнул капитан «Тихой Марии», когда я взлетел на борт его посудины.

– Отчаливай, мы и так потеряли много времени.

Я быстро огляделся по сторонам. На палубе его потрепанного корабля не было никого, кроме нас. «Тихая Мария» оказалась меньше, чем я думал, – от форштевня до кормы в ней насчитывалось не больше пятнадцати футов.

От намокших потемневших досок настила ввысь тянулись голые мачты – хитрая уловка здешних контрабандистов. Опытные мореплаватели делали все возможное, чтобы их посудины ничем не отличались от древних рыболовных шхун, коими зачастую кишели берега. Однако внутри у кораблей имелась необычная начинка – они работали на сжатом газе, а потому ходили очень быстро.

– А где команда? – поинтересовался я, когда смог отдышаться.

– Никто не поплывет. Только юнга вызвался помочь, остальные спрятались по своим халупам.

Едва громила-капитан закончил фразу, как откуда-то внезапно вынырнул светловолосый тощий мальчик, словно только этого и ждал. Его рот растянулся в дружелюбной улыбке, а затем он попытался отвесить неуклюжий поклон. Одет он был очень бедно, выстиранные плотные серые брючины оголяли костлявые щиколотки. На его ногах красовались ботинки из темной коричневой кожи, которые явно были ему не по размеру. Вздернутый тонкий нос юнги щедро усыпали рыжие веснушки. На вид ему было не больше тринадцати.

– Где ты его откопал?

– Он воровал еду из столовой для рабочих в порту, – махнул рукой старый моряк. – Мне его стало жаль, так что я подобрал мальчика и теперь он живет на корабле.

– Как трогательно.

Юнга тут же подбежал ко мне, шлепая своими огромными ботинками, и протянул худосочную ручонку, чтобы забрать мой старый чемодан:

– Меня зовут… – начал было он.

– Это не имеет значения, – оборвал я мальчишку, а затем повернулся к капитану – Ты говорил вчера, что мы сможем добраться до Сорха всего за сутки, если пойдем торговыми путями Континента?

– Да, но это очень плохая затея. Сейчас сезон осенних поставок, море будет кишеть их посудинами. Если нас поймают, то я навсегда лишусь «Тихой Марии», а мы все угодим за решетку. И это если нам еще очень повезет, и нас не убьют прямо на месте, как контрабандистов.

– Ну, это нам не грозит, – спокойно возразил я. – Ведь твое корыто пустое, так что они не найдут здесь ничего, кроме нас троих. А ходить торговыми путями законопослушным гражданам не запрещается.

Капитан хмыкнул. Вряд ли он верил в то, что торговыми путями Континента свободно могут ходить простые смертные, но спорить со мной не стал.

Сумрачное утро уже полностью захватило город, хотя сейчас в порту было необычайно тихо и безлюдно: не доносилось с берега вскриков и привычной ругани матросов, а пришвартованные рядом с «Тихой Марией» судна зияли голыми палубами. Откуда-то из недр города наползал вязкий густой туман, словно он старался угнаться за мной и заключить в свои сырые объятия.

Я подал громиле-старику нетерпеливый знак рукой, и тот, грузно развернувшись, послушно исчез из виду. Мальчишка с веснушчатым носом засеменил за ним следом. Вскоре под моими ногами с низким ревом прокатилась невидимая волна, а затем корабль сдвинулся с места.

Я стоял на корме отплывающей посудины, наблюдая за тем, как пристань и верхушки пустых кораблей погружаются в туманную пелену. Обыкновенно растворяющегося вдали городского пейзажа за этой непроглядной серостью рассмотреть было нельзя, густой осенний морок проглотил его целиком.

Сейчас где-то там, вдали на окраине города, в моей убогой квартирке на чердаке лежал коченеющий труп несчастной старухи. Кто сотворил с ней такое зверство? И, главное, зачем? После ее смерти у меня не осталось иных путей, кроме как распутать зловещий ком, в котором помимо воли оказался замешан и я сам.

Нет, я не боялся загреметь за решетку – там я бывал, и даже не единожды. Меня беспокоило другое: казалось, словно кто-то жаждал убрать меня с дороги, связав по рукам и ногам, лишив возможности заниматься этими таинственными похищениями. Другого внятного объяснения тому, что произошло в моем жилище на рассвете, я не находил.

– Так что стряслось? – неожиданно прогремел над моей головой голос седого капитана, отчего я невольно вздрогнул.

– Не думаю, что тебе стоит об этом знать, старик.

Он сдвинул свои хищные свинцово-серые брови и неодобрительно поглядел на меня. Вряд ли ему нравилось подобное обращение, но я не привык театрально фамильярничать с людьми, да и этот старый моряк не вызывал желания отвешивать почтительные поклоны. Он же молча сносил любые мои колкости и пренебрежительные обращения, делая вид, что просто не услышал их.

– Ты попросил меня помочь…

– Я не просил тебя, – оборвал я его. – У тебя не было выбора. Ты стал соучастником преступления – по своей ли воле или же нет, это уже совершенно не важно. И в твоих интересах все исправить и помочь мне выйти на след похитителя. Я думаю, не стоит тебе напоминать, что будет с твоей душонкой после кончины, если на твоих грубых руках окажется невинная детская кровь. О солнечной лужайке и диковинных зверушках в райском саду ты можешь навсегда забыть.

Капитан поежился. Еще вчера в таверне, беседуя с ним, я понял, что моряка загробная жизнь волновала гораздо сильнее, нежели реальная. Он не на шутку пугался каждый раз, когда я открыто намекал ему на то, что он совершил крайне небогоугодный проступок, а потому ближе к концу нашей беседы капитан самолично вызвался помочь и доставить меня на злополучный остров.

Под воздействием нескольких чарок хмельного напитка он распалялся все больше, то тихо бубня себе под нос молитвы за спасение душ украденных младенцев, то выпрашивая у Господа милости и прощения для себя самого.

– Твоя каюта располагается сразу за моей. Мальчишка уже отнес туда твой чемодан.

Он отвернулся и тяжело зашлепал по палубе своими огромными ботинками. Я решил больше не оставаться снаружи, потому что начал чувствовать, как через рукава и ворот плаща к моей коже подбирается неприятная морская сырость. «Тихая Мария» мирно покачивалась на волнах, раз за разом погружаясь носом в водную гладь. Туман остался позади, и теперь вокруг дряхлой посудины виднелись только бесконечные темные волны.

3

В моей каюте было тесно, но вполне уютно. Стены здесь оказались отделаны мелкими светлыми дощечками, которые выстраивались в длинные продольные полосы. С одной стороны помещения стояла низкая деревянная койка, прибитая ножками к дощатому полу, а с другой – небольшой стол и табурет. Должно быть, здесь раньше отдыхал помощник капитана или боцман. Но теперь «Тихая Мария» лишилась своей команды, и мне отвели лучшую каюту.

Я не стал раздеваться, лишь затолкал чемодан ногой под койку, а затем опустился на табурет, устало положив локти на столешницу из светлого дерева. Меня не покидало гнетущее ощущение, словно весь мир вокруг сейчас водил меня за нос. Стоило мне только обернуться, чтобы поймать обманщиков с поличным, как все тут же принимали отстраненный вид и занимались привычными делами, а когда я снова отворачивался, за моей спиной опять начинала выстраиваться вереница, облаченная в черные мантии. Я гнал от себя эти навязчивые мысли прочь, списывая их на усталость, отсутствие сна и невроз.

Затем я воскресил в своей голове образ растерзанной старухи. Я в точности помнил ее ранения и рваную кожу, которая висела лохмотьями вместе с тем, что осталось от ее облачения. Я подумал, что такие удары мог бы нанести острый железный крюк. В том месте, где его острие впивалось в кожу, рана была бы самой глубокой и аккуратной, но если с усилием протянуть крюк вниз, то от него бы кожа натягивалась и разрывалась, оставляя неровные края.

Я постарался сформировать из этого единую картину у себя в голове: допустим, женщину кто-то схватил и решил пытать или держать в неволе, сначала ей связали руки, а затем подвесили на острые крюки. Несколько крюков вошли в ее горло, другие удерживали за руки и ноги. Каким-то чудом старухе удалось выбраться, несмотря на ужасную боль, она могла соскользнуть с крюков, отчего ее кожа разорвалась в некоторых местах почти до костей. Затем она попыталась освободиться от ремней, оков или веревки на своих запястьях, но у нее это не получилось, а потому она просто сломала себе кости. Но как она смогла после этого добрести до моего дома? Как попала внутрь квартиры?..

– Томас Колд, капитан Мегрисс зовет вас ужинать.

Голос мальчишки за дверью резко вырвал меня из всех домыслов и раздумий, и я снова непроизвольно вздрогнул. Поднял голову и с удивлением обнаружил, что за мутным круглым окном каюты уже мерцают бледные звезды. Я снова впал в привычную прострацию, в которой провел почти весь день. Где-то в недрах живота жадно урчал желудок, а во рту пересохло из-за того, что я с прошлой ночи ничего не пил. Сейчас мне действительно не помешало бы подкрепиться и выпить горячего чаю с медом или глинтвейна.

Я поднялся на ноги, выпрямил спину и подвигал плечами. От долгого нахождения в одной позе мою шею свела неприятная судорога. Я еще немного повертел руками в разные стороны, из-за чего полы моего плаща заметались в разные стороны, будто встревоженные птицы. Затем шагнул к двери и распахнул ее. Юнга с той же улыбкой глядел на меня снизу вверх, радушно оголяя все свои зубы.

– Обычно мы едим в кубрике или прямо в камбузе, но теперь кроме меня и капитана Мегрисса никого не осталось, потому он зовет вас к себе в каюту, – затараторил мальчик. – К слову, кока у нас тоже больше нет, так что готовит еду сам капитан. А готовить он не умеет, в чем сам признается. Он просил вас предупредить, чтобы вы не ждали деликатесов и ресторанных угощений.

До апартаментов капитана было рукой подать – дверь в его каюту начиналась в паре метров от моей собственной. Сейчас она была распахнута, а изнутри уже доносилось бряцанье вилок и тарелок. Я вошел внутрь. Это помещение было раза в два больше того, которое отвели мне, так что в центре капитанской каюты смог разместиться даже небольшой обеденный стол. В рабочее время верзила-моряк явно использовал его для того, чтобы раскладывать карты и чертить маршруты, о чем можно было догадаться по испещренной грифелем столешнице.

Сейчас на ней красовались три пустые тарелки, несколько графинов с напитками и большое блюдо с чем-то странным и непонятным. Оно дымилось и издавало диковинный аромат. Старый моряк уже уселся за стол и ждал нас. С потолка каюты свисал небольшой светильник, а еще один, но поменьше, сверкал желтым сиянием со стены над койкой.

– Угощение у нас скудное, потому будем есть то, чем Бог одарил.

– Не уверен, что сам Господь догадывается, что это такое.

Я уселся на табурет и заглянул в дымящееся блюдо. Чего там только не было: куски мяса, извалянные в каких только можно вообразить специях и травах, дольки картофеля, огромные кольца лука и моркови, и даже вареные яйца. Фантазии капитану в кулинарном мастерстве явно было не занимать.

– Мое дело не команду кормить, а присматривать за кораблем, – с раздражением ответил старик. – Потому советую тебе проявить хотя бы немного уважения ко мне и моим стараниям.

– Что ж, – не стал спорить я. – Здесь есть все, чтобы доверху набить брюхо и не умереть от голодной смерти. Да и, признать, в таверне «Синий бык» угощения подают не лучше.

Мальчишка тем временем уже облюбовал самый большой кусок мяса, утащил его из общего блюда в свою тарелку и с огромным аппетитом уплетал за обе щеки, быстро разжевывая мелкими зубами. Пока я выбирал, что именно из сварганенной капитаном солянки можно было бы съесть без опасений, юнга уже расправился со своим ужином и принялся за горячий чай.

– Теперь «Тихая Мария» совсем не та, что раньше, – вдруг подал он голос.

Я старался разжевать тугой кусок мяса, но это выходило с огромным трудом. Тогда я отложил его в сторону и взял себе немного овощей. Они оказались пересоленными и разваливались на мелкие части при попытке наколоть их на вилку. Капитан же с удовольствием поедал собственную стряпню, громко щелкая мощными челюстями.

– Раньше у нас каждый вечер был хороший и сытный ужин. А потом мы собирались в камбузе, кок бренчал на своей гитаре, а остальные играли в кости или карты. Здесь было весело и шумно. Да, Мегрисс?

Седой моряк, не открывая рта, согласно буркнул что-то в ответ, все еще занятый ужином.

– Команда оставила посудину после последнего плавания? – поинтересовался я, оставив всякие попытки утолить голод.

– Не совсем, – капитан внезапно подал голос. – Остатки ее: боцман, старший матрос и кок, действительно ушли, едва мы вернулись в гавань с острова Сорха. А младший состав начал покидать судно еще задолго до этого. Сперва ушел один, затем следом – и второй. За три года команда поредела до пяти человек.

– И почему они ушли?

– Черт его поймет, – в сердцах проворчал мужчина. – Но эта беда коснулась не только «Тихой Марии». И на других судах команда стала прореживаться. Одни говорят, что люди просто бояться теперь ходить в море в обход Континентальных кораблей. Мол, ужесточили меры, и если контрабандистов ловят, то убивают прямо на месте. Но как по мне – это чушь и ересь. И раньше приходилось несладко тем, кого ловили – половина из них так домой и не вернулась. И все равно судна ходили и ничего люди на них не боялись.

– Тогда в чем же причина? – допытывался я.

– Я слышал, что они просто пугаются выходить в море. И жуть на них нагоняет не Единое правительство со своей непомерной жестокостью, а какая-то бесовщина, – ответил капитан, доедая свою порцию мяса.

– Раньше, когда я еще ютился в порту, – влез в разговор малолетний юнга, – начали ходить такие слухи, от которых волосы дыбом вставали. Вот и стали моряки бросать свое дело.

– Что же за слухи?

Я глядел, как мальчишка фривольно развалился на своем табурете, болтая ногами. Он уже допил свой горячий напиток и просто сидел за столом, разглядывая меня и явно желая угодить и понравиться новому гостю корабля. Потому он то и дело встревал в разговор, однако это почему-то никоим образом не раздражало верзилу-моряка, и он не делал юнге замечаний.

– Я случайно подслушал разговор команды, которая только сошла на берег и выгружала ящики со своего корабля. Они были чем-то встревожены, говорили о том, что встретили пустое судно на своем пути, где-то далеко отсюда. Они вызывали капитана, но никто не ответил, и на палубе никого не было заметно. Тогда они решили подняться на борт, подумали, что кораблю досталось от Континента. Хотя это было странно – обычно такие суда служители Единого правительства забирали с собой, а не бросали среди моря… Так вот, поднялись они на борт – а там никого. Тишина, ни души.

– После этого матросы и заговорили о том, что в море творится черт пойми что, и выходить в плавание стало опасно, – закончил за юнгу седовласый капитан.

– А как произошло это в третий, четвертый и пятый раз – порт совсем опустел. Редко кто сейчас выходит в море, – добавил мальчик. – Только корабли Континента и продолжают следовать по торговым путям, хотя и с ними такое случалось.

– А ты, смотрю, редкий смельчак. Все вокруг в суеверном страхе побросали свои посудины, но ты продолжал бороздить морские просторы, – хмыкнул я, глядя на старого моряка.

– Это не волновало меня до того момента, пока я не вышел в море в последний раз. После такого уже сложно отрицать, что в море творится нечто неладное, и слухам начинаешь верить помимо своей воли.

Я ничего не ответил. Молча наблюдал за тем, как за иллюминатором неспешно ползли вслед за плывущим кораблем бледные звезды. Они равнодушно мерцали в своей ледяной выси, словно им не было никакого дела до того, что происходило под ними. Юнга задремал, уронив голову на стол, и громила осторожно подхватил его на руки, перенес и уложил в койку. Мальчик мирно засопел, свернувшись калачиком.

Мы с капитаном безмолвно восседали за столом. Он медленно потягивал золотистое пойло из своей чарки, наливая его из стеклянного графина. Я подумал, что это и впрямь совсем неплохая идея, ведь впереди меня ждала новая ночь, а с ней – и привычная бессонница. Потому я взял чистый стакан и потянулся за графином.

В пустом желудке тотчас разлилось приятное мягкое тепло. Можно выпить еще немного, а потом отправляться в свою каюту: последние сутки выдались нелегкими, и мне нужно было восстановить силы, в первую очередь – душевные.

– Что? Что это?..

Капитан вскочил на ноги и с тревогой стал озираться по сторонам. На лбу и шее у него тут же вздулись крупные вены, ладони сжались в кулаки. Он таращился то туда, то сюда, прислушиваясь и стараясь дышать как можно тише.

– Ты слышишь? – спросил он.

Я невольно напрягся. Сквозь мерный плеск волн и тихое скрипение корабля расслышать что-то еще было очень непросто. Но все же мне удалось на долю мгновения вырвать из привычной песни моря новый звук. Где-то тихо плакал ребенок.

– Черт возьми! – удивленно воскликнул я.

Капитан побледнел. Он бросил на меня быстрый, исполненный ужаса взгляд, а затем перекрестился. Толку от его внушительного торса и крепких рук сейчас было немного: мужчина дрожал от страха, словно кленовый лист на ветру.

– Ты слышал? Слышал?

– Слышал. Нужно выйти и проверить, откуда доносится звук, – произнес я, поднимаясь на ноги.

– Что? Ты спятил?! – капитан ошалело посмотрел на меня так, словно я нес откровенную бессмыслицу.

– А что ты предлагаешь?

– Сидеть здесь до рассвета и молиться… Ох, мой Бог, сохрани нас! Бедная моя «Мария»…

– Отличный план, старик, – с сарказмом заметил я.

Детский плач явно доносился откуда-то с корабля, шел со стороны пустой палубы. Он то становился тише, и его едва можно было различить на фоне скрежета досок и воя ветра, то внезапно усиливался, словно подбираясь ближе.

– Господи… Спаси нас!

Капитан взмок от пота, его лоб покрыла испарина, с усов на пол каюты падали крупные капли. Он неистово молился вполголоса и крестился. Юнга продолжал мирно спать в койке, находясь в блаженных объятиях забытья.

– Если звук слышен, значит, он откуда-то исходит… Прекрати трястись, старик! Если мы сейчас не пойдем и не выясним, что происходит на твоей развалюхе, то лишь подкрепим страх и дадим ему силу. Ты этого хочешь? Ты хочешь всю жизнь бояться каждого шороха?

Капитан отрицательно затряс головой. Однако я видел, что больше всего на свете он сейчас мечтает упиться в своей каюте до полусмерти и дождаться первых лучей рассвета, а не следовать за этим ночным плачем.

– Погляди на себя, ты огромен, как самец буйвола. Если бы я тебя не знал и не был осведомлен о том, что ты безобиднее слепого котенка, то при твоем появлении бы просто наделал в штаны. Тебя сам Сатана испугается, старик, – подбадривал я его, подталкивая плечом к двери.

Однако как только мы оказались на палубе, моей храбрости мигом поубавилось. Свет сюда проникал лишь из круглого окна каюты, и немногие звезды любезно дарили блеклое холодное свечение. Волны за бортом тихо шептали свою заунывную песню, повсюду вокруг нас стелилась черная морская гладь.

Палуба была совершенно пустой, лишь кое-где валялись свернутые канаты и корабельный инвентарь. Откуда-то с кормы отчетливо доносился тихий детский плач. Если бы не безлюдная палуба, то я мог бы поклясться, что там должны были бы виднеться младенцы. Откуда же исходит этот звук?

Капитан внезапно вскрикнул и отпрянул назад. Его лицо исказила гримаса ужаса, и мне впервые стало не по себе от всех этих странных событий, которые происходили последние дни. Он тяжело дышал, сжимая в огромной ручище крохотный нательный крестик.

– Там тень… Ты видел тень?

– Старик, прекрати выдумывать.

– Я видел, там что-то промелькнуло. Там, за мачтой на корме… Там была чья-то тень!

– Это твое разыгравшееся воображение… Давай, наконец, уже разберемся, что тут происходит.

– Нет, нет! Я туда не пойду! Давай вернемся в каюту, Богом тебя прошу, детектив, давай вернемся и переждем до утра. В прошлый раз я так и сделал, – жалобно скулил он. – Идем, пока не поздно…

Внезапно на палубе стало очень темно. Я с запозданием осознал, что в каюте позади нас погас свет. Теперь на корабле почти ничего не было видно, и «Тихая Мария» погрузилась во мрак. Позади наших спин темной громадиной возвышалась мачта, а еще дальше – чернели иллюминаторы кают. Детский плач резко оборвался, и стало очень тихо. Казалось, что даже волны больше не шумят и не рассекаются надвое о нос судна. Я уловил только тяжелое, свистящее дыхание седого капитана.

– Оно внутри… Матерь Божья, оно в каюте… – прошептал старик.

– Сохраняй спокойствие, я уверен, всему этому мы легко найдем…

– Там же мальчик! Там Джед! – взвыл он.

Мы одновременно ринулись к носу корабля. Капитан бежал впереди, громыхая о ветхие доски своими безразмерными ботинками, а я вприпрыжку несся следом. Когда мы домчали до распахнутой каюты, неожиданно вновь загорелся свет. Я зажмурился и стал тереть глаза. После нескольких минут полного мрака яркое сияние лампочки причиняло глазам неистовую боль.

– Где он? Где? – зарычал седой моряк.

Я открыл глаза. Капитанская каюта была пустой. Осталась лишь вмятина на выстиранной простыне, где еще недавно спал мальчик. Юнги внутри не было.

– Джед! Джед! Где ты?

Старик вылетел в дверной проем, едва поместившись в него, и исчез из виду. То с одной стороны, то с другой доносились его громкие выкрики, но мальчишка на них не отзывался. Я продолжал стоять у койки капитана, исступленно глядя на щербатые доски, выстилавшие пол каюты. Все происходящее казалось дурным сном.

– Мальчик в воде, – неожиданно для самого себя прошептал я.

И мне почудилось, что на какую-то ничтожную долю секунду за темным иллюминатором блеснули ее безжизненные глаза.

Глава 3. Остров Сорха

«Сегодня ночью я видела странный, безумный сон. Мое тело словно было соткано из мельчайших капелек воды… Я парила высоко в ночном небе как заблудший призрак, и не могла успокоить свою мечущуюся в пустоте душу. Зато я видела чужие – искрящиеся и излучающие тепло, они ярко светились во мгле, где-то в самом низу, под облаками…»

Из дневника Г. М.

1

Мы с капитаном замерли на носу корабля, молча наблюдая за тем, как «Тихая Мария» резво подходит к берегам Сорха. Утро на море выдалось туманным и дождливым – мелкие назойливые капли падали отовсюду, забирались под ткань тонкого плаща, скользили по моим волосам. Старый моряк сейчас напоминал причудливую гальюнную фигуру: он застыл в одной позе, сгрудившись над леером, вперившись остекленевшими глазами в пустоту перед собой.

– Однажды в детстве я заблудился на болотах и коротал там ночь совсем один, – подал я голос.

Пройдет еще полчаса, и мы пристанем к острову. У меня теплилась робкая надежда, что я проделал этот путь не напрасно, и что здесь я найду, наконец, тревожащие мой разум ответы. В противном же случае, все только еще больше запутается.

– Тогда мы жили в небольшом доме на окраине города, где за устьем реки начинаются топи. Я бродил там, собирая больших коричневых жуков, когда вдруг понял, что уже начинает темнеть. В тот раз я забрался так далеко от дома, как никогда прежде. И в сгущающемся мраке просто не мог разобрать, откуда именно я пришел. Тогда я просто решил остановиться и сесть на сырую землю, дожидаясь явления нового дня. Ночью повсюду вокруг меня раздавались странные звуки: откуда-то доносилось то звериное рычание, то пронзительный клич хищной птицы, а из влажных недр болот что-то бесконечно чавкало и хлюпало, словно оттуда никак не мог выбраться огромный монстр.

– На кой черт ты мне это говоришь? – проворчал капитан.

– В конце истории будет поучительный момент, который тебя приободрит, – пояснил я.

Старик бросил на меня недоверчивый взгляд. В эту ночь я так и не сомкнул глаз. До самого рассвета мы безмолвно просидели в каюте капитана. Он опустошал один стакан за другим, а я глядел на черную гладь, расстилающуюся позади иллюминатора. Несмотря на бессонные часы, сейчас я ощущал странный прилив сил и даже нечто, похожее на бодрость.

– Так вот, хотя мне было очень страшно, я продолжал сидеть на одном месте, как прикованный. К утру я незаметно уснул, а когда проснулся – было уже совсем светло. И я увидел, что в нескольких шагах от того места, где я провел ночь, находилось несколько круглых глубоких скважин, на дне которых плескалась мутная вода. Даже удивительно, как я в полной темноте не свалился в одну из них…

– Господь тебя уберег, – неожиданно прервал меня капитан.

– Я хотел сказать немного другое, – осадил я его. – Не следует забывать, что дела могли бы сложиться еще хуже. И пока не настанет рассвет – ты не сможешь увидеть всей картины. Иногда нужно просто ждать.

– Тогда уж и ты меня послушай, – седой громила вдруг выпрямил спину и с какой-то странной суровостью посмотрел мне прямо в глаза. – В мире есть вещи, которые невозможно никак объяснить, для обыкновенных людей вроде тебя – это всего лишь совпадение. И мало кто согласится с тем, что к этому приложил руку сам Господь. Мир погряз в пороке, в похоти, в реках спиртного…

– Но ты ведь и сам любитель выпить, старик, – заметил я.

– Не перебивай меня! – рявкнул он. – В детстве я долгое время жил в монастыре для мальчиков, там меня научили читать и писать, а еще я несколько лет прилежно изучал слово Божье. Но в одну из ночей мне приснился странный сон – я стоял на берегу моря, а вода в нем бурлила, расходясь алыми волнами. Оттуда слышались жуткие, леденящие душу вопли людей. И вдруг небеса над морем разверзлись, забил ослепительный белый свет. Я зажмурился, а когда вновь смог открыть глаза, то понял, что надо мной парит ангел. Он был облачен в белоснежные одежды, а из глаз у него лилось яркое свечение. Он указал своей рукой на кровавое море и спросил, не хочу ли я по-настоящему служить Господу, если так люблю его. Я ответил, что с радостью сделал бы это. Тогда посланник небес велел мне уйти из монастыря и провести остаток своих лет в море. Он ничего не сказал мне о том, что стоит делать, и когда наступит этот момент, а потому я терпеливо дожидался его всю свою жизнь. Когда ты явился в таверну и стал со мной говорить, то я сразу понял, что это время пришло. И все, что нам двоим сейчас остается – это полагаться на указки свыше и не отрицать их существования, не то мы вечно будем брести в полном мраке.

– Пока что я не готов доверить свое бренное тело Всевышнему и опираться на его слова.

– Вскоре ты осознаешь сам, что другого пути у нас нет. Мы столкнулись с тем, что нельзя истолковать при помощи физических законов. И ты, и я сейчас – беззащитные ягнята на опушке леса, в котором рыщут голодные волки.

– У тебя какая-то странная тяга к фатализму и весьма фанатичное отношение к религии, дружище, – возразил я моряку. – Увы, но я не думаю, что нам в этом деле твоя вера как-либо пригодится. Потому я бы советовал тебе опираться на здравый рассудок – это действительно полезнее в данной ситуации.

– И что же подсказывает твой расчетливый разум? Что произошло ночью на моем корабле? Куда испарился мальчик, и почему его следов я не нашел нигде на борту «Тихой Марии»?

– Этого я пока не могу объяснить. Однако многие вещи сперва кажутся нам мистическими, но стоит копнуть глубже – и начинаешь понимать, что ничего потустороннего в них нет, и никогда не было. Если давать каждый раз своему воображению волю, можно любую ситуацию, даже самую обыденную, представить настоящей чертовщиной.

– Думай, как знаешь, – глухо ответил старик.

Берег острова Сорха становился все отчетливее. Обрисовались портовые доки, причал и череда приземистых складов, где обыкновенно хранились грузы, ожидая отбытия. Капитан оставил меня и отправился на мостик, чтобы причалить к одной из заброшенных верфей, которые островитяне ныне использовали для быстрой погрузки ящиков на борт кораблей Континента.

Вдали уже суетились несколько фигурок людей, которые отсюда казались игрушечными. Сначала они ринулись к пустой верфи, но быстро смекнули, что подходящее судно не имело никакого отношения к торговому флоту Единого правительства. Тогда грузчики стали разбредаться кто куда.

Спустя полчаса мои ноги уже ступили на твердую землю. На Сорха было холоднее, чем на Континенте – я мигом продрог и почувствовал, как сырость сковывает все мое тело. На причале кроме нас с громилой-капитаном не было ни единой души. Только где-то вдали над островом носился обеспокоенный буревестник.

– Давай сперва заскочим в первую попавшуюся таверну, я умираю от голода и не отказался бы от большой кружки обжигающего кофе, чтобы согреться, – бросил я моряку.

Он молча кивнул. «Тихая Мария» осталась за нашими спинами, словно печальная брошенная дама. Седовласый верзила бывал здесь уже множество раз, а потому отлично знал остров и был, конечно же, осведомлен обо всех пивнушках, имеющихся неподалеку. Он резво зашагал мимо пустынных доков, и мне подумалось, что для разгара осеннего сезона поставок здесь как-то больно мало кораблей.

– Погляди, на берегу всего несколько посудин Континента. Не удивительно, что мы никого из них не повстречали на пути сюда.

– Да, это весьма непривычная картина. Обычно в это время все верфи забиты до отказа, порой мне даже приходилось сутки дрейфовать за бухтой и скрываться в ожидании, пока кто-нибудь из них отчалит, – согласился капитан.

– И где же тогда вся эта жадная до наживы флотилия?

– Бес его знает, – равнодушно бросил он.

Мы быстро покинули пристань, и влажный морской туман остался позади. Дорога пошла в гору. Сорха предстал передо мной выцветшим и неприветливым провинциальным местечком. Само поселение располагалось наверху: мелкие одноэтажные домишки гроздились по обе стороны от нешироких асфальтовых дорог, и лишь кое-где их тесный ряд нарушали редкие мастерские, магазины и лавки. На улицах людей почти не было – я встретил лишь несколько тощих голодных собак и одинокую горбатую старушку, которая выползла из цветочного магазина с большим горшком подмышкой.

Казалось, что какой-то причудливый художник намеренно лишил остров всех красок, обрисовав его черно-белой акварелью. Даже строения здесь были окрашены в какие-то сероватые тона, словно местные жители всеми силами избегали жизнерадостной палитры. Осенний ветер свободно гулял пустующими проулками, завывая где-то под стропилами шиферных крыш.

– Обычно я представляю себе острова такими, как на этикетке дорогого рома. Там много солнца, повсюду золотой песок, а жители блистают бронзовым загаром и белозубыми улыбками, – поежившись от холода, обронил я.

– Сорха всегда был мрачноватым местечком. Никто сюда за экзотикой не ходит. К тому же, островитяне зачастую не слишком приветливы с теми, кто приплывает сюда из глубин Континента. Людям нравится их укромная жизнь.

– Разве здесь не должно быть хоть чуточку теплее? Мы ведь сутки плыли на юг, – удивился я.

Повсюду на дороге валялись пожухлые мокрые листья. Иногда они принимались кружиться в замысловатых вихрях, словно жеманные дамы на балу, а затем бессильно падали обратно на землю, жалобно трепыхаясь и подергивая сухими бронзовыми краями.

– Остров стоит прямо на пути холодного подводного течения, – покачал головой капитан. – Потому климат здесь суровый.

– Что отсюда вообще можно возить на Континент? – разочарованно пробормотал я, стараясь укутаться от неприятных порывов ветра.

– Сюда по большей части везут по морю продукты, особенно мясо – на Сорха ныне осталось немного ферм. Я и сам занимался этим до недавнего времени. А отсюда… – капитан на секунду замешкался. – Чаще всего я незаконно вывозил лекарственные травы, которые не произрастают на материке, драгоценные камни и уголь – их в избытке раньше добывали в шахтах на другом конце острова. Еще здесь можно за сущие гроши забить трюм рыбой, а на Континенте сбыть ее раз в пять дороже.

Мы дошли до конца улицы, а затем свернули на соседнюю. Здесь строения были немного повиднее и не такие убогие, а потому я заключил, что это нечто вроде центральной части города. И правда – вывески попадались на глаза гораздо чаще.

Остров только начинал просыпаться – многие окна все еще зияли чернотой, не слышно было ни людских голосов, ни хозяек, гремящих на кухне посудой и готовящих своим неулыбчивым мужьям завтрак. Капитан мотнул седой головой в сторону двухэтажного паба, приветливо сияющего мутными стеклами, и мы вошли внутрь.

На втором этаже заведения располагалось несколько скромных номеров для гостей острова, а на первом – что-то вроде деревенского кабака, где за небольшие деньги можно было купить сытный домашний обед и крепкий грог. По крайней мере, так гласила надпись у стойки. Внутри никого не оказалось, и мне пришлось долго и настойчиво стучать кулаком по столу, чтобы кто-нибудь услышал меня и обслужил.

На веранде второго этажа возник беловолосый сгорбленный старец, затем он медленно стал спускаться по ступеням, кряхтя на ходу и выкрикивая дребезжащим сиплым голосом:

– Иду, иду! Ох… Гостей последнее время у нас немного, так что я обычно отдыхаю весь день наверху… Уже иду, иду…

– Пожалуйста, быстрее, мы торопимся, – попросил я, нетерпеливо выстукивая мелодию пальцами по столу.

Капитан смерил меня грозным взглядом и тихо прошипел:

– Он едва передвигается и грозит развалиться на части в любой момент, имей уважение к старым людям!

– Не на себя ли ты сейчас намекаешь, старик?

– Мне еще и семидесяти нет, прекрати меня так называть!

– Как скажешь, – согласился я.

Все это время щуплый старец отважно боролся с многочисленными ступенями лестницы, с трудом переставляя свои трясущиеся ноги. В какой-то момент мне захотелось ринуться к нему, ухватить за тощую ссохшуюся ладонь и стащить его вниз одним рывком. Но я решил проявить терпение и не вызывать негодования у своего набожного спутника. Наконец, дряхлый хозяин паба преодолел это препятствие и приблизился к нам, протянув руку каждому по очереди и учтиво представившись. Я вынужденно ответил на его рукопожатие, одновременно бросив взгляд на свое оголившееся запястье:

– Томас Колд.

– Что изволите, милые путники? – спросил он, с интересом разглядывая нас и радушно щурясь.

– Нам нужны номера. Пока еще не знаю, на сколько суток, но посетителей у вас немного, а потому я думаю, что это не имеет никакого значения. И было бы неплохо позавтракать. У вас здесь подают кофе?

– Да, конечно, – дружелюбно заскрежетал старец. – Вот только последние годы здесь совсем никого не бывает, а потому мне пришлось закрыть отель. Сейчас действуют и обогреваются лишь два номера – мой и один для гостей.

Я недовольно сдвинул брови. Наверное, стоило бы поискать нечто более живое на этом забытом клочке земли, если, конечно, такие места здесь еще остались.

– Ничего, – внезапно прогремел капитан. – Нам многого не нужно. Крыша над головой и чистая постель – это все, что требуется, так что мы потеснимся.

– А накормить-то вы нас хоть сможете? – не скрывая досады, поинтересовался я.

– Завтрак будет готов через полчаса, а пока я проведу вас в ваши покои. Давайте свой чемодан.

Он протянул свою морщинистую ладошку, и я уже было собрался сунуть в нее потрепанный саквояж, но седой моряк внезапно остановил меня и вырвал ручку моей сумки у хозяина паба, не преминув еще раз смерить меня сердитым взором. Мы начали долгий путь наверх.

Старец поднимался по ступеням еще дольше, чем спускался вниз, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух и задать нам очередной вопрос. Должно быть, он уже долгое время жил здесь совсем один и был искренне рад даже таким гостям, как мы. Капитан «Тихой Марии» учтиво отвечал на все расспросы дряхлеца, и, судя по всему, эти два старика понимали друг друга с полуслова и грозили подружиться.

– Молодой человек, – внезапно обратился ко мне хозяин кабака, – если вам с вашим спутником что-нибудь понадобится, вы можете всегда обращаться ко мне. Я живу вон там, в комнате, что сразу за вашей.

Он махнул своей худосочной кистью куда-то в сторону, где виднелось небольшое овальное окно. Рядом с ним темнела распахнутая настежь дверь.

– Я этот остров и всех его жителей знаю не один десяток лет, а потому могу вам рассказать все, что вы только попросите.

Он сиял от восторга и осознания того, что к нему наконец-то наведались далекие путники. Старец все тараторил и тараторил своим скрипучим голосом, остановившись у одной из запертых дверей. Я напомнил ему, что у нас нет лишнего времени на болтовню, и он, рассыпаясь в извинениях, принялся искать в кармане подходящий ключ. Затем он распахнул номер, и перед нами предстала такая же древняя, как и ее хозяин, обстановка.

Внутри оказались две массивные кровати из темного дерева, их разделял компактный письменный стол, на котором красовалась доисторическая настольная лампа. В комнате было два окна, занавешенных тяжелыми темно-зелеными гардинами, а под ними – парочка продавленных кресел. За стеклами простиралась пустая серая улица, которую мы недавно покинули, – окна нашего номера выходили на главную аллею.

Завершал интерьер вместительный шкаф, который скромно пристроился в углу опочивальни, прямо за дверью. Неподалеку от него я заметил еще одну дверь, ведущую в уборную. Мне очень хотелось надеяться, что в кране есть вода.

Пока я бродил по номеру и рассматривал древние тусклые обои, капитан продолжал беседовать с ветхим хозяином кабака. Наконец они распрощались, и он притворил дверь.

– Надеюсь, он не забыл про завтрак и кофе? – на всякий случай уточнил я.

– Попытайся хотя бы изредка относиться к людям не как к мусору, детектив.

– Я никому не желаю зла, но и вести добрые разговоры с кем попало – не вполне моя черта характера, – парировал я. – Да и после твоей стряпни у меня в желудке, кажется, уже зияет огромная дыра.

– Пустых разговоров я с ним и не вел. Я расспросил старика о том, где сейчас находятся рабочие, которые обычно принимают грузы в верфях.

– Это отлично, – одобрил я.

Пока капитан сидел на своей кровати, приглаживая растрепанные сырым ветром свинцовые космы, я решил принять душ. Достал из чемодана чистое белье и отправился в уборную. За дверью меня поджидало крошечное помещение, отделанное мелкой синей плиткой. В углу под окном стояла некогда белая ванна с ржавой лейкой, а перед ней – старинный умывальник с помутневшим зеркалом. Горячей воды, конечно же, не оказалось, а потому я вымылся прохладной, заодно согнав с себя сонное оцепенение и следы усталости. Когда я оделся и вернулся в номер, капитан уже находился в дверях.

– Завтрак и кофе уже ждут тебя внизу.

Мы спустились на первый этаж паба. Здесь по-прежнему никого не было, кроме старца-хозяина, который увлеченно листал какие-то бумаги за своей стойкой. На столе у окна дымились две огромные тарелки, источая аппетитные ароматы. Я с нескрываемым ликованием отметил, что меня поджидала яичница с беконом, несколько подрумяненных тостов и горячий черный кофе. Даже этот дряхлец готовил лучше, чем капитан «Тихой Марии».

Мы уселись на лавки и стали уплетать угощение за обе щеки. Седой моряк почти сразу проглотил свою порцию, и я на всякий случай передвинул тарелку от него подальше. Когда мой желудок довольно заурчал, я стал наслаждаться вкуснейшим дымящимся напитком. Хозяин кабака явно не экономил на продуктах и отбирал для своих редких постояльцев только самое лучшее.

За окном принялся моросить противный дождь, и я с грустью подумал о том, что уже спустя полчаса мне придется подставлять свое лицо непогоде, разыскивая по всему острову портовых грузчиков. Судя по всему, капитан размышлял в этот момент примерно о том же: он с мрачным видом глядел за стеклянную ширму, которая стойко охраняла уютное тепло паба от внешнего мира.

По улице давно разлился хмурый ноябрьский день, а вокруг нас приветливо мерцали изящные настенные светильники. Покидать сейчас паб – участь незавидная, но совершенно необходимая. Мы приплыли сюда совсем не за тем, чтобы распивать бодрящий кофе и ютиться под крышей местного постоялого двора.

– Давай попытаемся разыскать кого-нибудь, кто сможет вывести нас к тем злополучным ящикам, – произнес я, поднимаясь на ноги и закутываясь в светлый плащ.

Капитан кивнул и тут же вскочил из-за стола:

– Старик говорит, что двое грузчиков на верфях неизменно работают каждый день с утра и до позднего вечера, не пропуская ни один корабль. Так что они наверняка должны были что-то слышать или видеть. Ящики не могли проскользнуть мимо их рук. Я не помню лиц тех, кто разгружал в то утро «Тихую Марию» – после кошмарной ночи мне просто было не до этого. Я мечтал как можно скорее свалить ящики и вернуться домой.

– Ну, это уже хоть что-то, – заметил я.

Мы вышли навстречу влажным порывам ветра и зашагали вниз по аллее. Удивительно, но старый моряк как будто не ощущал холода – он спокойно лавировал узкими проулками, а мелкие дождевые капли ничуть не беспокоили его. Я же сразу продрог насквозь и с тоской вспоминал недавний горячий кофе.

2

В порту никого не оказалось. Пришвартованные там ранее суда Континента уже отплыли, а новых пока что на горизонте не было видно. Верфи блистали сквозными дырами, и лишь «Тихая Мария» одиноко покачивалась на волнах, укоризненно глядя на нас своими темнеющими иллюминаторами.

– Здесь нам делать нечего, – произнес капитан. – Суда приходят рано утром или до полудня, а затем разгружаются и сразу же набиваются доверху островным товаром. Если кораблей сейчас нет, то они уже сегодня и не появятся. Герольд сказал мне, где живут грузчики, так что отправимся прямо туда.

– Ну, тогда последуем совету твоего нового друга-дряхлеца, – согласился я.

Я давно научился интуитивно угадывать, о ком идет речь в разговоре. Мы прибыли на остров Сорха только сегодня, и пока ни с кем, кроме хозяина кабака, капитан «Тихой Марии» бесед не вел. Значит, это имя больше никому принадлежать и не могло.

– Первый обосновался совсем неподалеку, в самом начале вон той улицы, – моряк махнул рукой куда-то наверх.

– Тогда не будем тратить время впустую. Погода здесь просто отвратительная.

В тот же миг я поскользнулся на горстке мокрых листьев и едва не свалился в большую лужу, в которой радостно булькала грязная вода. Мне с огромным трудом удалось сохранить равновесие, однако все же одна нога успела погрузиться в вязкий омут, и теперь в левом ботинке стремительно намокал белоснежный хлопковый носок. Я тихо выругался себе под нос, а капитан уже умчал куда-то вперед, бодро шлепая по серому асфальту своими безразмерными подошвами.

Дом грузчика оказался совершенно непрезентабельным – убогий и приземистый, он глядел на улицу разинутыми темными окнами, словно не понимая, кто и зачем вообще его создал. Участок вокруг здания был завален пожухлым сеном и опавшей листвой, а откуда-то из-за задворок доносилось жалобное мычание теленка и сердитое кудахтанье кур.

Мой седовласый проводник первым взобрался на крыльцо по скрипучим деревянным ступеням. Навес над ними давно рассохся от старости, и капли мерзкого осеннего дождя нагло орошали веранду сквозь многочисленные дыры. Капитан громко постучал носком ботинка в нижний угол входной двери. Я опасливо отступил в сторону, чтобы в случае чего она не задела меня при падении. Все в этом месте держалось из последних сил и грозилось развалиться на части от любого прикосновения.

– Кто там?

Усталый женский голос вырвался из недр дома и тут же затих. Должно быть, хозяйка пристально разглядывала нас сквозь одну из дверных щелей.

– Нам нужен ваш муж. Виктор здесь? – старик первым подал голос.

– Боюсь, что я сама не могу дать ответ на вопрос, где находится мой муж.

Дверь отворилась с таким звуком, словно кто-то наступил на раненое животное, и на пороге показалась взъерошенная полноватая женщина неопределенного возраста. Она куталась в длинный застиранный халат, который некогда был кристально белым, а теперь красовался самыми неожиданными оттенками. У нее был утомленный, но смиренный вид – так выглядят люди, которые просто терпеливо доживают отмеренное им время, тихо ожидая прихода смерти. Позади нее маячили чумазые детские физиономии.

– Что вы имеете в виду? – спросил капитан «Тихой Марии».

– Уже больше месяца он не появлялся дома. Я не знаю, где он.

– Вы обращались к властям острова, чтобы начать поиски? – встрял я.

Женщина равнодушно передернула плечами:

– А зачем? Если бы он был на острове, то уже вернулся домой, ведь больше ему идти некуда.

– Думаете, он куда-то уплыл? – продолжал допытываться я.

– Последние месяцы он вел себя странно и дома появлялся очень редко.

– А его напарник, с которым он всегда работал? Они вроде были дружны? Не припомню, как его зовут… но это и не важно. Он не знает, куда запропастился ваш муж?

Женщина едва заметно улыбнулась, отчего ее бездонные глаза стали еще более тусклыми и безжизненными. За ее спиной то и дело мелькали взъерошенные детские головы. К этому дому гости наверняка являлись нечасто, а потому ребятишки не могли пропустить столь значимое событие.

– Рэй угодил в дом для душевнобольных еще раньше, чем пропал мой муж.

– Как интересно. Он до сих пор там? – поинтересовался я.

– Конечно, а куда он денется? Бедняга ничего не говорит, только трясется и тихо напевает что-то. Жена сама отвела его в больницу.

– Что ж, спасибо вам, что помогли. Хорошего дня!

Я развернулся и стал осторожно спускаться по кривым ступеням, стараясь не поскользнуться снова. Должно быть, мою последнюю фразу несчастная восприняла как издевательство – вряд ли у нее такие дни вообще существовали в жизни. Капитан теперь плелся позади меня, гулко топая ногами.

– Она думает, что муж оставил ее и сбежал с острова, – бросил я ему через плечо.

– А что думаешь ты?

Моряк поравнялся со мной, и теперь мы шли вровень и спешно взбирались по мостовой вверх. Дождь усилился. Я с отвращением смахнул с кончика носа крупную каплю и раздраженно ответил:

– Нужно наведаться к нашему умалишенному. Других идей у меня нет.

– Сомневаюсь, что от него нам будет хоть какая-то польза, – проворчал капитан и неожиданно передернулся, словно ему за шиворот вылили ушат ледяной воды.

– Ты что, боишься сумасшедших?

– Не боюсь я их… – огрызнулся он, а затем добавил: – Просто они ведут себя очень странно, постоянно теребят что-то в руках, шепчут под нос бессмыслицу, справляют нужду, где попало…

– Ну, знаешь, от этого никто не застрахован, дружище. Быть может, и мы с тобой в один прекрасный день будем мерно раскачиваться в плетеных креслах, греясь под лучами бледного солнца на заднем дворике психиатрической лечебницы.

Старик бросил на меня угрюмый взгляд и ничего не ответил. Он вырвался вперед, и теперь уже я следовал за ним, ощущая, как мой промокший плащ все больше тяжелеет и мешает быстрой ходьбе. В это было сложно поверить, но в сравнении с этим местом даже моя конура под крышей на материке казалась сущим раем.

Все самое интересное и сколь бы то ни было значимое на острове Сорха сгрудилось либо у береговой линии внизу, либо неподалеку, на центральных аллеях повыше, а потому долго брести по улочкам не пришлось – уже спустя минут пятнадцать мы оказались у ворот сумасшедшего дома.

Двухэтажное здание пристроилось на самом краю непрезентабельной аллеи. На его фасаде в некоторых местах все еще виднелись куски лепнины, и былое архитектурное величие стыдливо оголяло свои останки. Вокруг лечебницы для помешанных раскинулся пустырь с голыми крючковатыми деревьями и свалявшейся гниющей травой, и только вдалеке темнели несколько приземистых домишек.

По обе стороны от высоких металлических ворот больницы возвышались два некогда белоснежных ангела – теперь их крылья и тела стали буровато-зелеными, а кое-где даже покрылись черной плесенью. Стражи небес, запрокинув головы и раскинув крылья, изучали свинцовые тучи глазами без зрачков, напрасно мечтая взмыть вверх. Капитан «Тихой Марии» незамедлительно перекрестился, а затем тихо пробормотал:

– На этом острове пруд пруди кошмарных местечек. Никогда не любил это здание…

– Ну, худа без добра не бывает, так что не унывай, старик, – подбодрил его я. – Зато на фоне Сорха даже наш унылый городишко предстает в новом и необычайно выигрышном свете.

– Мне давно кажется, что с этим миром происходит что-то странное и зловещее, – внезапно вырвалось у моего седовласого спутника. – Теперь даже на южном берегу солнца и тепла не больше, чем здесь. Я бывал там пару лет назад и был неприятно удивлен тем, как переменились тамошние места. Повсюду творится нечто необъяснимое, детектив.

– И людей как будто все меньше и меньше, – добавил я.

– Ты тоже это заметил? – моряк поежился. – Словно земля понемногу пустеет.

– Или кто-то умышленно зачищает ее.

– Что ты хочешь сказать?

Он посмотрел мне прямо в глаза. Мы все еще стояли у железных проржавевших ворот, и ручейки холодного дождя задорно скатывались с намокшей копны капитана, срывались вниз и сливались с мутными лужами под его ногами. На улице царил графитовый полумрак, и лишь бледно-желтый свет из окон лечебницы нарушал этот бесцветный пейзаж.

– Я не сомневаюсь в том, что к этому приложило руку Единое правительство, – ответил я. – И все происходящее вокруг – не что иное, как его кровавые забавы.

– Даже Континенту не под силу вытворять такую чертовщину, – не согласился старик.

– Я уже говорил тебе ранее: недостаток фактов и осведомленности играет с человеческим умом злую шутку. То, что мы не можем понять, мы просто додумываем и воображаем. Человечество собственноручно создает монстров и дарит им жизнь.

– Наши взгляды и мысли здесь сильно расходятся, – заключил капитан «Тихой Марии», решив не продолжать этот диалог.

Я шагнул вперед и сразу же увяз в грязной жиже. Остатки асфальта и тротуарной плитки давно погрузились в землю, и тропинка, ведущая к дверям больницы, утопала в дождевой воде. Теперь и второй мой носок вымок до нитки, и при каждом шаге внутри ботинок что-то тихо чавкало.

Я постучал в большую деревянную дверь. Над ней едва заметно раскачивался подвесной светильник, который каким-то чудом оставался сухим. С правой стороны светилось большое прямоугольное окно, а за его стеклянной плоскостью темнело несколько человеческих силуэтов.

– Добрый день. Вы пришли кого-то проведать?

В дверном проеме обозначилась худая фигура женщины в светлой шерстяной накидке. Из-за ее спины наружу сразу же вырвался удушающий запах лекарств и таблеток вперемешку с приглушенным людским бормотанием. Я подтолкнул старика плечом вперед и позволил ему самолично разбираться с медсестрой.

– Да, мы бы хотели навестить Рэя. Мы его давние друзья, специально для этого прибыли на остров. Это Том Колд, – он махнул своей широкой ладонью в мою сторону. – А меня зовут Захария Мегрисс.

Я с трудом смог сдержать смешок, который невольно подкатился к горлу. Однако уже через долю мгновения библейское имя капитана напрочь вылетело из моей головы, и на ум приходило лишь что-то, отдаленно напоминающее «Херес».

Женщина молча кивнула и отступила в сторону, давая нам войти внутрь. Под сводами лечебницы для душевнобольных воздух стал еще более тяжелым и спертым. Я с едва сдерживаемым отвращением набирал его в легкие, стараясь не различать в витающих под потолком ароматах отдельных ноток.

– Господи, здесь воняет, как в лошадином стойле, в которое вылили ведро валерианы, – брезгливо поморщился я.

– А ты чего ждал? Вот потому я и не люблю больницы, – тихо проговорил капитан в ответ.

Медсестра притворила за нами дверь, а затем приблизилась со словами:

– Следуйте за мной.

Мы миновали большой освещенный холл, где покоилось несколько продавленных темных диванов. Здесь было почти пусто – только в кресле в углу сидел какой-то мужчина, сгорбившись над потрепанной книгой и тихо читая ее вслух. Коридор лечебницы оказался узким, и его определенно несколько десятков лет не касалась рука маляра: стены зияли отслоившейся штукатуркой, вдоль потолка тянулись бесконечные желтые разводы. Здесь сильно пахло плесенью и старостью, будто мы очутились в гроте или подземелье.

По обе стороны то и дело возникали такие же облущенные светлые двери, из-за которых слышалось то чье-то назойливое пение, то тихий плач, то неразборчивый шепот. Лицо седого моряка мрачнело все больше, и несложно было догадаться, что он мечтал отсюда как можно скорее выбраться. Мне здесь тоже стало слегка не по себе: гнетущая атмосфера и следы запустения давили со всех сторон, хотя я и привык к подобному убранству.

– Постарайтесь не расстраивать пациента. Больные очень чувствительны и восприимчивы, не нужно обострять их состояние, – бросила медсестра напоследок перед тем, как оставить нас с капитаном одних перед дверью в самом конце коридора.

Я отступил назад и сделал приглашающий жест:

– Дарю тебе право войти первым и поздороваться с нашим сумасшедшим, Херес.

– Меня зовут Мегрисс! И почему это я должен идти вперед? – возмутился старик.

– Ты боишься?

– Да не боюсь я!.. Но вроде это ты у нас имеешь значок детектива?

– А ты лучше знаешь местных и понимаешь, с чего начать дружескую беседу. Люди меня обычно не слишком любят, я им не нравлюсь.

– Еще бы, – проворчал капитан себе нос.

Он осторожно постучал в дверь и напряг слух, пытаясь разобрать, что происходит в помещении за ней. Но там было тихо.

– Может, он спит?

– Хватит уже. Иди внутрь и сделай вид, что ты его давний приятель и решил заскочить к нему в гости, – я снова подтолкнул моряка в спину, поторапливая его.

– Он меня никогда в жизни не видел, – зашипел он в ответ. – Он мне не поверит.

– Здесь живут одни психи, они поверят чему угодно, если ты будешь убедительно врать.

– Я не могу лгать душевнобольному человеку, это же грех…

Я с силой вытолкнул громилу вперед обеими руками, и он грудой ввалился внутрь палаты. Я быстро вошел вслед за ним и прикрыл за собой дверь. Перед нами предстала не самая лицеприятная картина. У обшарпанной стены белели две кровати с несвежим бельем, а под высоким зарешеченным окном красовался ночной горшок – вот и все внутреннее убранство комнаты.

На одной койке мирно спал обнаженный мужчина, поджав колени к подбородку и обхватив их руками. При каждом вдохе его острые ребра начинали выпирать еще больше, и я даже подумал, что если бы он резко потянулся вверх, то кости смогли бы прорезать насквозь его тонкую кожу.

На другой кровати с отрешенным видом сидел черноволосый мужчина – этот выглядел гораздо моложе и был облачен в больничную одежду. Он невидящим взором смотрел куда-то перед собой в пустоту, мелко подрагивая всем телом.

– Ну и какой из них наш? – спросил я у моряка. – Надеюсь не тот, что голый?

– Вроде бы этот, – зашептал он мне на ухо, тыча пальцем в пациента с отсутствующим взглядом. – Кажется, я его видел в порту… Но я не уверен.

Я осторожно и неспешно подошел к умалишенному и встал напротив него. Мужчине было совершенно наплевать на своих нежданных посетителей, кажется, он даже не замечал того, что мы находились рядом с ним в палате. Больной упорно продолжал сверлить глазами одну точку. Я заметил, что его руки были забинтованы – либо он здесь пытался причинить себе вред, либо уже попал в лечебницу с ранениями. Крови на бинтах и отеков на его кистях я не разглядел, а потому заключил, что это давняя травма.

– Ох уж эти женщины, приятель!

Я плюхнулся на кровать рядом, отчего пружинный матрас подо мной протяжно заскрипел. На соседней койке обнаженный пациент на мгновение приоткрыл мутные глаза. Мой седовласый спутник тут же отпрянул к стене. Но голый псих окинул свои апартаменты равнодушным взглядом, а затем снова погрузился в забытье.

– Стоит тебе начать вести себя немного странно, как тебя тут же отдают на попечение врачам, – продолжал сокрушаться я.

Старик в это время с омерзением поглядывал в ночной горшок, стоящий у окна. Судя по всему, он не был пуст. Стало понятно, отчего внутри палаты царил такой отвратительный смрад.

– Твоя женушка тебе не поверила, правда? Не захотела слушать и спихнула сюда. Сдала тебя, как паршивую собаку.

Мужчина не проявлял ко мне никакого интереса и даже не пошевелился. Его била мелкая дрожь, и при каждом нервном тике он едва слышно ударялся теменем о грязную стену.

– Она не хочет слушать твоих песен. Она не любит тебя, приятель. Я знаю женщин – они неблагодарные существа. Ты делаешь ради них все, с раннего утра и до заката пашешь на пристани, как проклятый. А тебя просто выбрасывают на улицу… Что ты ей пел? Она избавилась от тебя, потому что ей не понравились твои песни?

Умалишенный внезапно оторвал голову от стены и повернул ее ко мне. В его раскрытых глазах я не смог найти никаких отголосков сознания – он был безнадежен. Его щеки ввалились внутрь, лицо имело неприятный зеленоватый оттенок. Мужчина молча буравил меня своими черными глазами, даже не моргая.

– Лучше отойди от него, – донеслось до меня опасливое шептание капитана.

– Все в порядке, Херес, он не сделает ничего плохого. Он знает, что я пришел послушать его песню. Я единственный, кто хочет ее слушать. Ты споешь ее мне?

– Давай лучше уйдем отсюда, детектив. От него никакого толку – он совершенно безумен. Мы просто тратим время впустую.

Громиле-моряку совсем не нравилось пристальное внимание пациента. Я ощущал, как с каждой секундой нарастает напряжение внутри палаты. Сумасшедший сверлил меня глазами, молча подергиваясь, всматриваясь куда-то в глубину моих зрачков. В любой момент он мог сорваться и вытворить что угодно – это понимал и я, и мой седовласый спутник.

– Как же я уйду? Я ведь пришел, чтобы послушать его, – спокойно возразил я капитану, а затем обратился к психу. – Ты споешь мне? Мне нужно уходить, и было бы грустно это делать, так и не услышав того, что ты говорил своей жене.

– Оставь его в покое, – прошипел старик.

– Хотя бы немного, спой всего один раз, – настаивал я.

– Не гневи Бога, детектив! Пошли отсюда.

– Больше никто не попросит тебя, приятель. Я один пришел сюда к тебе.

– Детектив, нам нужно уходить. Оставь бедолагу в покое, он ничего не знает и ничего тебе не скажет. Уже темнеет, давай вернемся в кабак и сообразим, что делать дальше. Время идет, и с каждой минутой найти Джеда и других детей становится только сложнее…

– Тебя просили заткнуться? Поэтому ты ничего не хочешь говорить? Жена умоляла тебя перестать повторять одно и то же?

Я упорно продолжал сидеть рядом с безумным, глядя ему в глаза. Мужчина все трясся и безмолвно наблюдал за мной, так ни разу и не моргнув. Его белки воспалились и были пунцово-красными, по глубоким бороздам около рта время от времени стекали крупные слезы. Капитан нетерпеливо топтался у дверей и уже начинал выходить из себя, все громче зазывая меня покинуть это адское пристанище. В палате стремительно темнело – короткий осенний день подходил к концу.

– Единственное… еди-и-инственное…

Умалишенный мужчина нараспев прошептал что-то и резко умолк. В комнате повисла свистящая тишина. Моряк застыл на месте, сжав кулаки. Очевидно, он готовился защищать мое костлявое тело и вырывать его с боем, если безумец решит вцепиться в меня и начнет терзать. Но тот продолжал спокойно сидеть в прежней позе.

– Не бойся, пой дальше. Ты можешь доверять мне, – подбодрил я его.

– Единственное, – едва слышно протянул он. – Единственное место… Еди-и-инственное место, где Грейси нет… Грейси нет…

– Это какая-то чепуха, детектив! Я больше не собираюсь принимать в этом участие. Вставай, мы уходим!

Капитан рванул дверь на себя и сделал шаг вперед. Из коридора внутрь палаты ворвались посторонние звуки, и сумасшедший сразу смутился.

– Еди-и-инственное место, где Грейси не-е-ет… – совсем неслышно пропел он нам вслед, а затем заткнулся и вновь отвернулся к стене.

3

Мы уже покинули территорию лечебницы, быстро миновав железные ставни. На улице стало совсем темно, редкие фонари не могли разорвать густой влажный сумрак острова. Моряк грузно топал своими массивными ботинками, раздраженно что-то бормоча себе под нос. Его длинные пряди успели обсохнуть, и теперь дождь с радостью снова занялся ими, щедро обсыпая ледяными каплями.

Когда мы вернулись в кабак, нас на столе уже ждал горячий ужин. Это было очень кстати, потому что я вымок до нитки и больше всего на свете сейчас хотел бы переодеться и сытно поесть. Стрелки на стене показывали всего лишь пятый час, но за стеклами постоялого двора уже царила непроглядная ночь. Дряхлый хозяин приветливо махнул нам рукой из-за стойки, а затем подозвал меня к себе.

– Там вас наверху ждут, – с улыбкой произнес он.

– Ждут? Кто? – удивился я.

– Полицейские. Они прибыли несколько часов назад, приплыли на корабле Континента. Они искали вас, и я сказал, что вы скоро вернетесь.

– Отлично, спасибо.

Внутри груди жалобно сморщилось сердце. Я не мог поверить, что меня нашли так быстро. Теперь ситуация стала совершенно безысходной, по крайней мере, для меня. Никто не станет слушать того, кто рассекает по морям без лицензии и суется в официальное расследование. А если еще добавить ко всему прочему мертвую старуху в моей гостиной…

– Что случилось? – спросил моряк, когда я с раздосадованным лицом приблизился к нему.

– Кажется, нас в номере поджидают гости.

– Какие еще гости?

Капитан сдвинул свои густые свинцовые брови и бросил взгляд наверх, туда, где заканчивалась пологая лестница, и начинался коридор с запертыми номерами для отдыхающих.

– Посланники Единого правительства, насколько я смог понять.

– Что им нужно? – рявкнул старик.

– Я не совсем был откровенен с тобой, дружище. Во-первых, я уже давно не детектив…

– Ну, об этом я и сам догадался, ровно как и о том, что ты не жаждешь встречи с властями Континента. В этом мы с тобой очень похожи.

– …Во-вторых, – продолжил я, – перед отплытием у меня в квартире остался труп.

– Что? – опешил капитан и невольно вывел своей рукой привычный религиозный жест.

Я вздохнул. Почему-то меня не покидала уверенность, что все успеет разрешиться еще до того момента, как Единое правительство доберется до меня своими когтистыми руками. Но я промахнулся – очевидно, это был конец. Меня скрутят, как поганую собаку, и уволокут обратно на корабль, чтоб затем бросить за решетку и заставить отбывать суровое наказание за преступление, которое я не совершал.

– Несколько дней назад ко мне внезапно явилась старуха, она и попросила меня заняться этим делом. После того, как я той ночью поговорил с тобой в таверне, я вернулся домой и лег спать. На рассвете я обнаружил ее у себя дома – она была вся в крови и едва дышала. И отдала Богу душу прежде, чем я смог узнать у нее, что случилось, – пояснил я.

– Теперь нас обоих вздернут или упекут в тюрьму до конца дней, что одно и то же! – взревел капитан «Тихой Марии».

– Я надеялся, что мы успеем добраться до истины прежде, чем они доберутся до нас. Прости, старик. Очевидно, сейчас твой Господь не на нашей стороне.

– Мы можем успеть скрыться. Добежим до пристани, сядем на корабль и уплывем куда-нибудь!

Я покачал головой. Все это время дряхлец украдкой подслушивал нас, стоя у своей столешницы с разинутым ртом. Моряк сокрушенно сжимал и разжимал огромные кулаки, силясь придумать какой-нибудь выход.

– Никуда мы не поплывем. Я думаю, «Тихую Марию» уже отбуксировали в другое место или вообще вывели из гавани. Они не могли не заметить ее, когда приставали к берегу.

– И что же нам теперь делать?

– Довериться милости Господней. Ты этого вроде как и хотел.

Сверху донеслись приглушенные голоса, а затем – топот ног. Мы с капитаном переглянулись. Вот и настал финальный миг моего неудавшегося дела. Бежать некуда, скрываться – нет смысла. Я ничего не успел сделать, а Континент подчистит и то малое, что мы успели разузнать, чтобы навеки сохранить свои темные секреты. И я ничего уже не смогу изменить.

– Том!

На верхней ступеньке я заметил знакомый одутловатый силуэт. Мужчина спешно спускался вниз, поддерживая ладонью свой большой живот.

– Барри? – присвистнул я. – Ты самолично притащился сюда, чтобы лицезреть закат моей жизни? Всегда подозревал, что под слоем жира у тебя скрывается еще и черная душа.

– Господи, Том!..

Инспектор остановился напротив и с привычной грустью окатил меня взглядом наивных глаз. Позади него спускался второй полицейский. Его я не знал.

– Так мило, что именно ты здесь. Я бы даже сказал – символично, – продолжал иронизировать я.

– Ты его знаешь? – громила-капитан внезапно подал голос.

– Конечно, Барри – мой старый знакомый. Можно сказать, друг семьи. Ну… если бы у меня была семья, конечно.

– Прекрати, Том. Ты ведешь себя глупо!

Я хмыкнул. Инспектор все еще стоял у лестницы, не решаясь к нам приблизиться. Его печальный взор блуждал, перескакивая с моего лица на облик седого моряка и обратно, словно не мог никак решить, кто из нас представлял для него больший интерес или угрозу. Я театрально вытянул обе руки вперед и повернул их запястьями вверх:

– Давай, Барри. Делай свою работу. Повесь на меня мертвую старуху, а заодно – и все остальное.

– Что ты такое говоришь, Том?! – воскликнул полный инспектор.

– Разве ты не нашел в моей квартире растерзанный труп и приплыл сюда не за тем, чтобы бросить за решетку?

Инспектор выглядел удивленным и даже опешившим. Он молча переглянулся со своим напарником, а затем уцепился толстыми пальцами за кончики своих усов. Он всегда так делал, когда сильно нервничал. Или не понимал, что происходит.

– Я был в твоей квартире, там ничего нет… Никаких трупов и даже намека на них, – проговорил он наконец, обеспокоенно таращась на меня.

– Тогда какого черта ты сюда притащился вместе с этой крысой? – я кивнул в сторону белесого полицейского, который топтался позади Барри.

– Нам нужно поговорить, Том.

Дряхлец, обрадовавшись такому дивному представлению, разочарованно глядел нам вслед, когда мы поднимались вверх по лестнице. Ему явно не терпелось узнать, чем закончится эта интригующая история, однако Барри не собирался делиться целью своего визита с посторонними.

Мы втроем вошли в номер. Беловолосый полицейский остался стоять в коридоре, делая вид, что он меня не замечает. Я громко захлопнул дверь прямо перед его носом и повернулся к следователю:

– Так ты не собираешься меня арестовывать?

– Нет, Том, не собираюсь, – с тревогой в голосе ответил он.

– В таком случае, что тебе нужно? – допытывался я.

– Я приплыл к тебе за помощью.

Капитан «Тихой Марии» громко присвистнул. Он уселся на край своей постели, разглядывая инспектора и внимательно прислушиваясь к каждому нашему слову. Барри бросил на него быстрый неодобрительный взгляд, а затем снова обратился ко мне:

– Ты все еще думаешь, что за этими похищениями стоит Единое правительство?

– Безусловно.

Он вдруг умолк и принялся копошиться в своем небольшом чемодане. Затем вытащил из него тощую папку и бросил ее мне. Я извлек наружу несколько снимков.

– Что это такое?

– Это фотографии похищенных детей, Том. В числе исчезнувших был и сын губернатора, поэтому Единое правительство решило предпринять все возможное, чтобы как можно скорее раскрыть преступления и найти все возможные улики.

– Потому вы решили не разглашать никаких данных? – догадался я.

– Вот именно… Но никаких результатов это не дало. Мы поставили на уши весь город – сам понимаешь, губернатор не стал бы сидеть сложа руки.

– Это уж точно. Значит, Континент не имеет никакого отношения к преступлению. Вряд ли эти бандиты в пиджаках стали бы посягать на своих. Насколько я помню, твое начальство стоит горой друг за друга, – подытожил я.

Это показалось мне комичным. Толстый инспектор оказался настолько простодушным и искренним, что действительно не пытался укрыть от моего любопытства важных сведений. А я всерьез подозревал его в том, что он нагло врет и нарочно вуалирует истину, чтобы оставаться на темной стороне Континента. Однако, если городскую власть охватила истерия, и они послали Барри сюда за мной в надежде, что я знаю то, чего не знают они… то дела на материке совсем плохи.

– А что насчет старухи? У нее украли мальчика, он тоже был в списке пропавших без вести. Она говорила, что растила его одна.

– Я… Я не знаю никакой старухи, Том…

– Она худая, седые волосы, загар как у Хереса, – я небрежно махнул рукой в сторону моряка.

– Я лично беседовал со всеми пострадавшими семьями, Том. Мы проводили допросы, собирали сведения о детях, фотографии… Все четыре мальчика воспитывались родными матерями, в деле нет ничего подобного, – растерянно проговорил толстяк, а потом внезапно добавил: – Может быть, ты опять… Ну, ты понимаешь…

– Что, Барри? Опять что? – холодно оборвал я его.

Седой громила молча вникал в наш диалог, но интуитивно почувствовав неладное, внезапно подал голос:

– Так зачем вы здесь?

Барри на мгновение смутился, а затем поправил ворот своей рубашки, врезавшийся в его толстую шею:

– Да… Да, мы прибыли за помощью. Если ты успел что-то выяснить, Том… Это было бы очень кстати. Знаешь, на нас очень сильно давят. Мы все не испытываем счастья от правовой системы Континента, но…

Я понял, к чему он клонит. Если не считать приспешников Единого правительства, торговых компаний и участников конгресса, а также непосредственно самой верхушки власти, никто не приходил в восторг от необходимости обслуживать эту жесткую систему. Даже полицейские не слишком жаловали законы Континента, хотя и были вынуждены с ними соглашаться.

– Но здесь речь идет уже не о политических предпочтениях и даже не о наших личных убеждениях. Сейчас на кону невинные дети, и нам необходимо действовать сообща. Иначе мы обречены на провал, – закончил следователь.

Я бросил короткий взгляд на капитана. Тот продолжал неподвижно сидеть на кровати, словно свинцовое изваяние, напряженно вслушиваясь в нашу беседу.

– Ты слышал, Херес? Мы теперь – их последняя надежда.

– Меня зовут Мегрисс, – бросил моряк. – Пока мы плыли сюда, пропал еще один ребенок.

Барри удивленно вытаращил круглые темные глаза и повернулся всем своим грузным торсом к капитану:

– Пропал ребенок? Кто же?

– Юнга. Мальчик, которого Херес подобрал из жалости, – ответил я вместо моряка.

Лицо инспектора стало одновременно смущенным и озадаченным. Он почесал мясистый подбородок, неловко потоптался на месте, а затем проговорил:

– Мы можем внести его имя и приметы в базу данных поиска… Если, конечно…

– Барри хочет сказать, что если у мальчишки не было документов, то заниматься его пропажей никто не собирается. Континент признает существование лишь тех людей, которые числятся в его списках и исправно платят налоги, – вмешался я.

Седовласый капитан ничего не ответил. Он мрачно поглядел на толстого следователя, откинув со лба длинную прядь волос, а затем демонстративно повернул голову в противоположную сторону. Думаю, он и не рассчитывал на то, что исчезновением юнги станут заниматься так же усердно, как пропажей двухгодовалого сына губернатора. Но услышать подтверждение своих невеселых догадок всегда неприятно.

– Что ты знаешь о ящиках, толстяк? – обратился я к усатому инспектору, нарушив неловкое молчание.

Он непонимающе захлопал своими круглыми глазами и удивленно переспросил:

– Ящиках?

– У тебя что, какие-то проблемы со слухом, Барри?

– Гарри Бар… – начал было он, но я оборвал его раздраженным жестом руки и заставил заткнуться.

Теперь и седой верзила, и толстый полицейский молча пялились на меня, пока я с задумчивым видом вглядывался в кромешный мрак, расстилавшийся за окнами номера. Итак, он не имел никакого понятия о злополучном грузе, а значит, с капитаном «Тихой Марии» о транспортировке договаривались не прислужники Единого правительства. Но тогда кто? И что было в ящиках?.. И главный вопрос – где они сейчас?

– Так что тебе нужно конкретно от меня? Думаю, ты ждешь чего-то?

– Помощь, Том. Ты успел что-то раскопать?

– Может быть, – уклончиво ответил я.

– Ты поможешь нам?

Я промолчал. Капитан сверлил меня своими темно-серыми глазами, перемалывая в уме все услышанное. Вряд ли мне сейчас будет толк от сотрудничества с Континентом, особенно если учитывать, что они сами блуждают на ощупь в темноте. И я все еще не мог скинуть со счетов мысль о том, что это дело являлось грандиозным обманом безумной власти. Потому мне хотелось держаться от нее как можно дальше.

– Я ничего тебе не скажу и работать с тобой не стану, – наконец ответил я.

– Но, Том…

– Нет, Барри. Если хочешь оказаться полезным – немедленно садись в свое корыто и возвращайся туда, откуда приплыл. Я сделаю все, что могу, чтобы остановить это сумасшествие, но не ради тебя, и уж точно не ради твоего правительства.

Инспектор понуро опустил плечи. Но я видел, что он не слишком разочарован – судя по всему, именно этого он и ждал. Он бросил мне на кровать папку с фотографиями, а затем произнес:

– Если тебе будет нужна помощь – то просто сообщи мне об этом. Я не стану мешать тебе, делай все, что считаешь нужным. Я вернусь на материк и постараюсь начать расследование заново… И сделаю все, что в моих силах, чтобы включить вашего мальчика в список пропавших, – добавил он смущенно, бросив робкий взгляд на капитана.

Я молча кивнул. Барри потоптался на месте, затем застегнул свое пальто и повернулся к двери, обронив на ходу:

– Лиза просила передать, что очень скучает по тебе, и чтобы ты был осторожнее… Но вряд ли тебя это интересует.

Он вышел прочь. Я хмуро покосился на моряка:

– Наши странности не заканчиваются, а только начинаются.

– Что ты имеешь в виду? – растерянно спросил старик.

– Сейчас я покажу тебе то, что никто и никогда не видел раньше.

Я скинул с себя плащ и стал расстегивать рубашку. Капитан «Тихой Марии» смиренно наблюдал за мной, не понимая, что происходит. Он провожал взглядом каждое мое движение, а когда половина одежды упала на пол, и я остался в одних штанах и ботинках, он воскликнул:

– Матерь Божья! Что это такое?!

– Не пугайся, я сам сделал это.

Седой громила с гримасой ужаса рассматривал издали мое тело, испещренное глубокими шрамами и рубцами, не решаясь приблизиться. На коже живота, на спине, на руках, на груди и на ногах – повсюду, где я только мог дотянуться, я вырезал на коже осколком стекла одно и то же имя.

– Зачем? Зачем ты это сделал?!

Капитан в ужасе перекрестился и посмотрел на меня, как на безумного. Сейчас в его глазах я видел настоящий страх, такой, какой он испытывал, когда два часа назад мы пересекли порог палаты в лечебнице для умалишенных.

– Я показываю тебе это не для того, чтобы мы могли подружиться, старик. И не ради того, чтобы вывалить перед тобой скелеты из собственного шкафа. А потому ты должен уяснить, что к этой теме никогда больше возвращаться не стоит. Ты понимаешь меня?

Он молча тряхнул головой в ответ, отчего его густая копна растрепалась, а свинцовые пряди разлетелись по широким плечам.

– Я думаю, ты уже и сам догадался, что у меня есть некоторые проблемы с запоминанием имен, – произнес я, поднимая с пола рубашку и одеваясь. – Однажды в моей жизни появился очень близкий человек. Это случилось неожиданно и внезапно, но это было лучшее, что вообще когда-либо со мной происходило. Но вскоре с ней случилось несчастье… Я приехал в госпиталь так скоро, как только смог, а в это время ее пытались вернуть с того света. Это можно считать неудачным совпадением, но в то же время в реанимации боролись за жизнь еще одной женщины. Всего несколько букв, дружище, лишь пара букв в имени – но они решили все. Я перепутал их, и измотанный многочасовыми операциями врач сделал ей переливание крови. Но она не подошла. Потому что группа крови у нее была другая. Это даже забавно, но вторую пациентку в реанимации звали именно так. Так, как я и сказал. Тем неправильным, неверным именем… Я решил потратить все свои сбережения, чтобы установить на кладбище огромный каменный кенотаф. Такой, чтобы даже птицы видели его с высоты. Но я не смог вспомнить ее имени, когда явился к скульптору. И тогда я вернулся домой, разбил бутылку с виски и стал вырезать осколком ее имя везде, где только мог, чтобы уже никогда его не забывать. Но до лица и головы я добраться не успел, я потерял сознание от боли… И вот к чему я тебе это говорю, старик: единственное место, где Грейси нет – это моя голова.

– Ты сказал кенотаф… – придя в себя, тихо произнес капитан. – Но ведь это…

– Да. Ее тело исчезло. Хоронить мне было нечего.

Глава 4. Спутанные мысли

«…Этот странный серый человек все не дает мне покоя. Я вижу его лицо все чаще, и оно кажется таким настоящим, хотя я точно знаю, что его не существует. Иногда я пытаюсь говорить с ним, но он не слышит меня. Как будто нас разделяет очень большая, необъяснимая преграда… Как будто между нами стоит стена времени…»

Из дневника Г. М.

1

Я отправился в постель сразу после вечернего душа – утомленное сознание жаждало блаженного забытья, и ноги сами несли мое измотанное тело к кровати. Моряк не стал раздеваться, он развалился прямо поверх толстого одеяла, скрестив ноги в потрепанных ботинках.

– Знаешь, нормальные люди предпочитают ложиться в койку без обуви, – мельком заметил я.

Старик нахмурился и бросил на меня неодобрительный взгляд:

– Я не стану спать голым в одной комнате с другим мужиком.

Я молча передернул плечами, распахнул настежь створку окна и с удовольствием забрался под толстый клетчатый плед. В номер тут же ворвались сырые порывы ночного ветра, из-за чего толстые гардины принялись неистово раскачиваться и приподнимать свои выгоревшие края. Капитан «Тихой Марии» поежился:

– Мы же замерзнем насмерть, детектив, какого черта ты делаешь? За окном настоящее ненастье!

– Я не смогу уснуть в душном помещении. Недостаток кислорода всегда порождает ночные кошмары.

– Ну, так проветри немного, а затем я захлопну окно, – проворчал громила.

– Не вздумай, старик. Мне нужен свежий воздух.

Я отвернулся к стене и закрыл глаза. В комнате становилось все холоднее, и спустя несколько мгновений я услыхал, как моряк возится на своей койке в попытке потуже закутаться в одеяло. Наш номер быстро погрузился в унылый стылый мрак: с черной аллеи за створками не доносилось никаких звуков, кроме завывания стихии и звона приземляющихся на подоконник капель. После бесчисленной череды ночей, проведенных под монотонную речь диктора или сиплых голосов соседей снизу, это показалось мне особенно неприятным.

– Как думаешь, у дряхлеца найдется телевизор или хотя бы радио? – бросил я в темноту, не оборачиваясь.

– Зачем тебе сейчас сдался телевизор? – сонно пробормотал старик.

– Не могу спать, когда так тихо.

– Всемогущий Господь, да это просто какое-то наказание! – воскликнул он в сердцах.

– Пойди, спроси, Херес. Иначе я до рассвета проваляюсь здесь, так и не сомкнув глаз.

– Почему бы тебе самому не сходить, если тебе это так нужно? – возмутился капитан.

– Потому что я уже раздет, а ты в одежде.

Херес молча лежал в кровати, игнорируя мою просьбу. Я же в это время неистово ворочался на своей ледяной койке то в один бок, то в другой, отчего она громко и жалобно скрипела на всю округу.

– И что мне ему сказать? – покорно вздохнув, спросил моряк.

– Пусть просто включит музыку. Он ведь дряхлый, значит – глухой. Спать ему это нисколько не помешает.

Капитан зажег торшер, скромно приютившийся в углу у его кровати, грузно поднялся на ноги и поежился от сырости. Затем он подошел к двери, ухватился за ручку и обернул свое суровое лицо ко мне:

– Будут еще какие-то неотложные указания, детектив?

– Ты зря так злишься, Херес, – миролюбиво проговорил я. – Если я, наконец, не отдохну, как следует, то на этом расследовании можно ставить точку – уставший мозг никак делу не поможет. Кто же будет дальше копать и искать истину? Может быть, ты?

Он не ответил. Громкий хлопок двери оповестил о том, что моряк решил выполнить мою странную просьбу, а спустя несколько минут откуда-то из недр отеля донеслись привычные для моего слуха шумы – заработал древний телевизор. Я удовлетворенно раскинулся на кровати, сделав глубокий вдох и закинув руки за голову.

Но впасть в долгожданное забытье мне так и не удалось. Вернувшийся старик спешно рухнул на свою холодную постель, словно опасаясь новых поручений, а затем раскатисто захрапел. Я же мучительно вглядывался в белеющий потолок, всеми силами стараясь уснуть. Но дрема упорно обходила мою койку стороной. В конечном итоге я осознал, что мне придется вновь искать утешения и спасения в бокале с янтарным пойлом – другого выбора не оставалось.

Когда я быстро сбегал по ступенькам вниз, из комнаты хозяина таверны уже слышались приглушенные помехи и потрескивание – эфирное вещание прекратилось, и теперь допотопный агрегат транслировал лишь серый шум. Судя по всему, дряхлец и правда был изрядно глуховат, раз его это нисколько не смущало, и он продолжал смиренно почивать в своей спальне.

На кухне у хозяина таверны я не нашел ничего, что могло бы меня порадовать. Здесь красовались лишь пузатые бутыли из дорогого стекла с разноцветными этикетками, а мне совсем не хотелось отдавать за стакан виски половину своего состояния. Где-то в закромах у беловолосого дряхлеца наверняка должны были храниться запасы поскромнее. Хоть он и привык угощать своих гостей всем самым лучшим, обойтись без дешевого спиртного он бы никак не смог.

Рядом у деревянного стеллажа с крупами я разглядел дверцу, ведущую в кладовую. Я не стал зажигать свет, и кухня озарялась лишь блеклым желтоватым сиянием, проникающим снаружи сквозь толстые стекла. По аллеям за окнами бродил стылый ветер, его порывы с ревом разбивались о ставни и грозились сломать тонкие сучья растущих у таверны орешников. Я невольно поежился, представляя себе, как сейчас холодно и сыро на улице. Затем осторожно дернул на себя дверцу, ведущую в погреб, и вошел внутрь.

Прямо над моей головой болтался длинный шнур, успевший несколько раз проскользнуть по затылку. Я потянул за него, и кладовка озарилась электрическим светом, оголяя свои каменные своды. Чего здесь только не было: тюки с провизией грудой лежали прямо на дощатом полу, выпячивая свои туго набитые бока, полки на стенах ломились от банок, склянок и консервов, а в самом низу подвала я заметил то, что заставило мое сердце забиться быстрее. Я ринулся прочь, ногой распахнув дверь кладовой на полном ходу, взлетел по скрипучим ступеням на второй этаж и ворвался в спальню, разбудив капитана пинком ботинка.

– Быстро вставай! Живее, – приказал я, стоя у изголовья его кровати.

Херес с непонимающим видом уселся на смятой постели, тараща мутноватые сонные глаза. Волосы на его голове успели спутаться и теперь торчали во все стороны темно-серыми космами.

– Чего тебе нужно, детектив?

– Я сказал, поднимайся.

– Неужели ты не можешь подождать до рассвета? Я устал и… – начал было бормотать он, широко зевнув.

– Нет, – отрезал я.

Моряк нехотя встал с постели и с немым укором поглядел мне в лицо:

– Ну и чего тебе на этот раз нужно?

Все-таки, несмотря на свою внушительную фигуру и исполинский рост, внутри он оставался настоящим добряком и имел завидное терпение. Должно быть, за последние сутки я успел опостылеть ему до чертиков, но даже сейчас он не подавал вида. Я ничего не ответил и лишь махнул рукой, призывая его следовать за собой.

Мы быстро спустились в освещенный погреб, и я указал пальцем на дальнюю стену, где темнели большие деревянные коробки.

– Матерь божья…

Капитан «Тихой Марии» собирался уже по привычке начинать суеверно креститься, но я оборвал его намерения.

– Это те самые ящики?

– Я не уверен… Отсюда плохо видно… – пробормотал он, замерев на месте и с ужасом глядя на припасы дряхлеца.

– Значит, подойди ближе и рассмотри их как следует.

Я грубо пнул громилу в спину, и он помимо своей воли сделал несколько шагов вперед. Коробки красовались в углу, заботливо и аккуратно уложенные одна на другую. Я заметил, что все они были запечатаны.

– Думаешь, они… дети там? – моряк тяжело дышал, таращась на неприятную находку.

– Мы здесь как раз для того, чтобы выяснить. Подай мне вон ту железяку, старикан.

Я махнул рукой в сторону металлической арматурины, которая поблескивала на выщербленном паркете. Капитан ринулся за ней, а затем трусливо отступил назад, сунув ее мне в руки. Я продел острый край рычага в щель между двумя досками на крышке верхнего ящика и навалился на него всем весом. Раздался приглушенный треск дерева, после чего крышка коробки отлетела в сторону. Я заглянул внутрь.

– Что там? Что там, детектив?

Голос моряка предательски сипел, выдавая его волнение. Он топтался позади меня, нашептывая себе что-то под нос и беспрестанно приглаживая волосы. Еще в таверне на берегу я заметил, что в минуты отчаянной паники он любит хватать себя за свинцовые пряди.

– Кофе, – разочарованно ответил я.

– Что? – переспросил старик.

– Упаковки дорогого кофе. Трупов младенцев здесь нет, Херес. Признаться, я не слишком на это и рассчитывал, однако теперь мы окончательно зашли в тупик. Снова… Ну-ка, помоги мне!

Вдвоем мы быстро распечатали остальные ящики. На свет бесстыже показались стеклянные банки с консервированными томатами и пакеты с ягодным морсом, тростниковый коричневый сахар в прозрачном полиэтилене, новенькие, пахнущие типографией книги. Ничего, кроме контрабандных товаров с материка. Никаких следов похищенных детей или слабого намека на то, что они здесь когда-либо находились.

– Это точно те самые ящики, детектив, я тебе голову даю на отсечение! – исступленно прошептал капитан «Тихой Марии».

– Я уже понял это, Херес.

– И что же все это значит?

Он растерянно глядел на меня своими округлившимися глазами, не понимая, отчего злополучные коробки оказались набиты доверху припасами, а не бездыханными телами мальчиков.

– Это значит, мой дружок, что ты никогда не перевозил украденных детишек. И на твоем корабле их не было.

Я с раздражением пнул ногой край деревянной крышки, и та с грохотом ударилась о каменные плиты, расколовшись на несколько частей. С самого начала я действовал неверно. Я потратил столько времени в поисках этого чертового груза, а он не имел никакого отношения к похищениям. Как и этот верзила, который теперь терпеливо глядел на меня в ожидании, когда я раскрою план наших дальнейших действий.

– Но как же… ты же сам слышал детский плач той ночью, детектив. Перед тем, как с корабля пропал Джед… На том самом месте, где прежде стоял этот груз!

– Дело явно не в этих бесполезных коробках, старик.

Я схватился за голову и сдавил виски, пытаясь собраться с мыслями. Отсутствие сна сейчас играло не в мою пользу, и я не мог расставить мелькающие в голове обрывки зацепок по местам, чтобы сложить их в единую картину. Мне нужно было отдохнуть.

– Что нам делать теперь? – допытывался капитан, которому надоело мое напряженное молчание.

– Теперь нам нужно подняться в номер и как следует выспаться.

Я опустил плечи и направился к двери, ведущей наверх, по пути прихватив с полки бутыль дешевого виски. Опустошив ее на ходу, я бросил пустую склянку в распахнутое окно комнаты, с удовлетворением отметив, как она, сперва беззвучно улетев в ночной стылый мрак, затем с оглушительным дребезжанием разбилась о мостовую. Не раздеваясь, я упал лицом вниз на свою койку и сразу же погрузился в объятия спасительного небытия.

Весь остаток ночи мне снилась Грейси. Мы лежали вдвоем на диване в моей бывшей квартире, наблюдая за тем, как за распахнутым окном медленно кружат и падают желтые листья. Я обнимал ее, гладил по длинным волосам, пахнущим лавандовым шампунем и старался насладиться этими моментами, понимая, что скоро она уйдет, и я снова останусь один. Но внезапно багряный лист завис прямо в воздухе, а в гостиной стало темно и холодно.

Я услышал, как Грейси тихо сопит мне на ухо и медленно повернул к ней голову. От ее кожи почти ничего не осталось – мягкая плоть давно разложилась, оголяя белые кости. Она с укором глядела на меня пустыми глазницами, не разжимая моей ладони. Я чувствовал, как ее окоченевшие костлявые пальцы впиваются в мою кисть.

– Почему ты ничего не сделал, Том? – спросила она голосом, который ворвался в мою голову тихим шепотом ветра.

– О чем ты говоришь?

– Ты меня не слушаешь. Я ведь сказала тебе, Том… Сказала, что мальчик был в воде.

Она протянула вторую руку, крепко зажатую в кулак, к моему лицу. Из ее пальцев сочилась мутноватая вода, орошая старую обивку дивана. Мрак в квартире сгущался с каждым мгновением, и мне начало казаться, что мы погружаемся под землю, уходим в нее, как тонущий корабль в пучину волн.

– Почему ты больше не веришь мне?

Не дождавшись ответа, Грейси неуклюже поднялась на ноги, сгибая торчащие острые колени. Она все больше меркла и растворялась в пустоте холодной гостиной, обращаясь в прозрачный, сероватый прах. В последнюю секунду я сбросил с себя оцепенение, постаравшись вскочить и схватить ее за ладонь, но темнота вокруг сомкнула свои цепкие объятия, и я провалился куда-то сквозь пятна кровавого света.

– Детектив! Детектив, очнись!

Я с трудом открыл тяжелые веки.

– Слава Господу! Я уж думал, что ты умер.

Моряк испуганно топтался рядом с моей постелью. В его руках я заметил пустой стакан и тут же ощутил, как по моему затылку и лицу стекают холодные капли.

– Ты что, облил меня водой?

– А что мне еще оставалось? Ты хрипел и стонал как умирающий, а потом внезапно замолк, и мне показалось, что ты перестал дышать.

Капитан «Тихой Марии» рухнул на соседнюю койку, устало ссутулившись. Я окинул взглядом наши покои – комната уже озарилась тусклым дневным сиянием, а за открытыми ставнями разливался густой утренний туман.

– Тебя преследуют ночные кошмары?

– Какое твое дело, Херес? Хочешь побыть моим бесплатным психотерапевтом?

– Я могу выслушать тебя… Иногда людям становится легче после того, как они снимут бремя со своей…

– Серьезно? – я радостно захлопал в ладоши, изображая наигранный восторг. – Ты правда готов облегчить мои душевные терзания? А потом мы вместе помолимся, встав на колени и устремляя взор в потолок?

– Ты зря так относишься к людям, детектив. Я искренне хотел помочь тебе, – буркнул старик, поднимаясь с постели.

– Я обязательно попрошу тебя об этом, как только соберусь поплакаться.

Я тоже встал с кровати. Пора было действовать и браться за расследование заново, с нуля. Все это время мы блуждали не теми тропками, и теперь было неизвестно, как далеко я зашел в своих ошибочных предположениях. Я чувствовал, как утекает драгоценное время, и больше всего боялся вновь совершить ошибку.

Я наспех обмылся под холодным душем, а когда переоделся и вернулся в спальню, то обнаружил в ней встревоженного дряхлеца. Херес, стоявший напротив него, выглядел сконфуженным и смущенным.

– Доброго утра, господин Колд, – продребезжал хозяин таверны.

Я молча кивнул ему в ответ.

– Представляете, детектив, сегодня ночью кто-то ворвался в мою кладовую и все там перерыл, и поставил вверх дном!

– Серьезно? – я бросил на капитана предупреждающий взгляд. – Что-нибудь украли?

– К счастью, нет, просто устроили беспорядок. Но одну из своих бутылок я нашел разбитой у крыльца. Вы бы не могли заняться этим и найти хулиганов? Я понимаю, что у вас с вашим напарником много работы, но мне больше некого об этом попросить.

– Вы можете наведаться к местным полицейским. Думаю, на острове им все равно нечем больше заниматься, и они с радостью примутся искать ночного дебошира.

Все это время моряк тихо стоял у двери, стыдливо потупив взор и изучая затертые узоры на полу.

– На острове не осталось полицейских, господин Колд. В этом вся и проблема – людей здесь день ото дня все меньше, – сокрушенно покачал белой головой дряхлец.

– Как такое возможно? Куда же они подевались? – вмешался капитан.

– Я не знаю, – просто ответил хозяин. – Но с тех пор, как над нашим краем нависла эта темная пелена, люди бесследно исчезают отсюда. Я думаю, они бегут на Континент в поисках более безопасного укрытия.

– Укрытия? – переспросил я.

– Да… – протянул дряхлец. – Сперва стали пустеть доки на пристани – кому захочется идти в море, если один корабль за другим находят спустя месяцы дрейфующим без команды на борту… Здесь без торговли не выжить, сами понимаете – островок небольшой, приличной работы нет, а потому иначе денег не скопить… Люди стали спешно покидать эти края. Просто тихо растворяются, бросая свои дома.

– Почему вы не сообщили об этом на материк?

Я с укором поглядел на дряхлого хозяина таверны. Здесь исчезают люди, нет никакой полиции, а местные просто молча сидят по своим домам и делают вид, что ничего не произошло.

– А что толку, господин Колд? Никто сюда больше не поедет. Сорха умирает, остров словно перестает существовать. Мы все давно смирились с этим и понимаем, что ничего изменить нельзя… Островитяне всегда были ближе к природе, детектив. Мы хорошо умеем читать ее знаки…

2

Жена нашего умалишенного приятеля из лечебницы жила в самом конце улицы, на той же стороне аллеи, где стояла уютная таверна дряхлеца. Это нам любезно сообщил сам белоглавый хозяин паба, не преминув заметить, что несчастная на удивление хороша собой и свежа, как бутон розы, невзирая на все перипетии судьбы.

– До сих пор не могу поверить, что мы нашли эти проклятые ящики… – бормотал старик, привычно следуя впереди меня и меряя мокрую землю широкими шагами.

– Нам просто повезло.

Я плелся позади, методично обходя большие лужи с грязной дождевой водой. Ливень закончился ближе к рассвету, но от дорог все еще исходила сырая стужа. Благо, идти было совсем недолго. Мы не успели позавтракать, а потому я тайно лелеял мечту, что убитая горем жена сумасшедшего радушно пригласит нас к столу – время для завтрака было самым подходящим.

– Ты так и не понял ничего, – бросил через плечо капитан.

– Если ты снова собираешься читать мне лекции о небесном напутствии и провидении, то советую сразу же заткнуться. Я не в настроении, Херес. У меня была отвратительная ночь, и меньше всего меня сейчас волнует твоя нереализованная религиозная сущность…

– Каков был шанс того, что ты вот так случайно набредешь среди ночи на груз, за которым мы и прибыли на Сорха? Он мог находиться где угодно, в любом доме на острове, или у кого-нибудь в заброшенном подвале. Или даже все еще стоять в порту в крытых складах, дожидаясь отгрузки.

Моряк проигнорировал мои наставления и продолжал рассуждать вслух, громко шлепая грубыми подошвами по грязи. У меня не было сил затевать спор, потому я просто молча следовал за ним, терпеливо выслушивая его бормотание.

– Мы остановились в этой таверне, а не в какой-то другой…

– Да брось, старик, – грубо осек я его. – Ты сам прекрасно знаешь, что больше здесь негде было заночевать – половина острова красуется заколоченными дверями. Найти твои коробки – это лишь дело времени. Рано или поздно, но мы бы отыскали их в подвале у этой мумии.

– Мне не нравится, когда ты порочишь достойных людей, детектив.

Капитан «Тихой Марии» резко остановился и встал у края дороги, засунув руки в карманы жилета.

– Ты что, собираешься учить меня хорошим манерам? – поинтересовался я.

– Нет, дружище. Мы пришли.

Я повернул голову в сторону двухэтажного домишки, окрашенного в светло-зеленый цвет.

– Дружище? – переспросил я. – Ты решил, что если нас связывает горячее желание раскрыть жуткое преступление, и мы ночуем в одной комнате, то теперь мы с тобой станем приятелями?

Я знал, что моряк смутится. Стоило задеть его чувствительную и открытую натуру, как он мгновенно превращался в беззащитного и неуклюжего ребенка-переростка. Вот и в этот момент он стыдливо опустил глаза, ковыряя носком сапога большой ком грязи.

Я юркнул в узкую калитку между двумя засохшими деревьями и очутился на просторном крыльце с широкими белыми ступенями. Здесь было почти что мило и по-домашнему уютно, если не брать во внимание огромную кучу земли, сваленную сбоку от ступенек.

– Ты так и собираешься торчать на дороге весь день? – обронил я себе за спину, а затем постучал в хлипкую дверцу.

Удивительно, как местные жители могли спокойно спать, имея вместо настоящей входной двери эту жалкую пародию? Даже умирающий столетний старец с легкостью мог бы снести ее одним ударом дрожащей ноги. Никакого чувства самосохранения.

– Приближается сильная буря. Нам лучше управиться со всеми делами до темноты, чтобы нас не настиг шторм.

Херес подошел к крыльцу, двумя шагами преодолел невысокие ступени и теперь стоял рядом со мной, слегка раскачиваясь на носках и глядя куда-то в сторону. Должно быть, мои слова его сильно задели.

– С чего ты взял? – недоверчиво поинтересовался я, задрав голову к небу. – Я не вижу черных туч, да и ветер давно утих.

– Это всего лишь затишье перед грозой. Поверь опытному мореплавателю – ночью остров погрузится в настоящее ненастье.

Я собирался уже не согласиться с ним, но дверь распахнулась. За ней я увидел миловидное лицо молодой женщины. У нее была светлая, почти фарфоровая кожа и каштановые волосы, уложенные на затылке в небольшой пучок. Позади нее что-то аппетитно шипело на плите, источая вкусные ароматы, и я удовлетворенно отметил, что мы и впрямь явились как нельзя вовремя.

– Доброго вам утра. Я детектив Томас Колд, – я по привычке вытянул вперед свою правую руку, выхватив краем глаза чернеющую татуировку. – А это мой напарник. Мы бы не хотели вас тревожить, но придется задать кое-какие вопросы.

– Вопросы? О чем?

Женщина выглядела немного растерянной. Я не знал, что ее удивило больше – нежданно нагрянувшие на остров незнакомцы или то, что нас заинтересовала ее персона. Она напряженно ждала ответа, переводя непонимающий взгляд черных глаз с моего лица на добродушно улыбающегося моряка и обратно. Я незаметно ткнул его локтем в бок, призывая прекратить вести себя подобным образом. Уважающий себя детектив не станет растягиваться в приторной ухмылке, да и тема для разговора у нас не самая радужная.

– О вашем муже. Нас беспокоит кое-что, и мы хотели бы получить от вас ответы. Безусловно, если это не отвлекает вас от каких-то неотложных дел.

Молодая хозяйка коротко кивнула. Завтрак на кухне уже всерьез грозился перевариться – крышка кастрюли гневно стукала о металлические бортики. Женщина бросилась к плите, на ходу представившись и предложив нам устроиться в столовой.

– Очень приятно, Карла. Меня можете называть Мегрисс, – бросил ей вдогонку капитан.

– Прекрати себя так вести, – одернул я его. – Если ты забыл, мы пришли сюда не для того, чтобы строить глазки супруге безумного пациента. Мы все еще не знаем, где находится твой юнга, и жив ли он вообще. Как и другие исчезнувшие дети.

Улыбка с лица моряка тут же пропала, и он принялся с силой теребить свои темно-серые космы. Я знал, что он ни в чем не виноват, и что ему было тяжело справляться с потерей мальчика, которого он наверняка любил как собственного сына. Но сейчас я был раздражен, и мне казалось, что нам следовало собраться и наконец начать вести себя, как настоящие профессионалы. Мне совсем не хотелось, чтобы старик размяк в теплом кресле и начал разводить светские беседы за чашечкой утреннего кофе.

– Может быть, вы согласитесь позавтракать со мной? Еда как раз готова…

Девушка неуверенно переминалась с ноги на ногу, стоя посреди столовой. Я энергично кивнул головой, выражая свое безапелляционное согласие и предвкушая домашнюю сытную трапезу. За несколько минут хозяйка накрыла на стол, и я с удовлетворением отметил, что угощение выглядит восхитительно и более чем съедобно.

– Не хотелось бы нарушать эту атмосферу уюта, – начал я, быстро прикончив рулет и пудинг, – но я бы хотел спросить, как давно у вашего мужа началось это психическое расстройство?

Хозяйка потупила темные глаза и стала теребить краешек нарядной скатерти. Этот разговор ей явно был неприятен, но я не мог уйти ни с чем. Чем больше я разузнаю обо всем сумасшествии, что витает в воздухе над островом, тем ближе, возможно, стану к разгадке. В любом случае, работа детектива на две трети состоит из безостановочного ковыряния в чужом грязном белье, а на одну треть приходится его вытаскивание на свет. Чья-то душевная боль или муки совести меня волновали в последнюю очередь.

– Рэй со своим напарником, Виктором, стал выходить в море и рыбачить неподалеку у рифа. Поставки с Континента с каждым месяцем уменьшались, и пришлось искать дополнительный способ заработка… Они вместе купили подержанную лодку и почти каждый день отплывали на ней из бухты на другом конце острова. Когда они вышли за уловом в последний раз, Рэй вернулся домой поздно ночью… Я заметила, что он был как будто не в себе. Все шептал себе что-то под нос, тихо пел…

Она умолкла, перевела дух и отважилась поднять глаза. Ее лицо приобрело то самое выражение, которое бывает у людей, переживших тяжелую личную трагедию и успевших смириться с этим. Я неуклюже вытянул руку и похлопал ее по плечу, пытаясь подбодрить, и одновременно поторапливая. Девушка слабо улыбнулась, повернув ко мне голову.

– Какое-то время я пыталась справиться с этим сама, – продолжила она. – Хотела поговорить с ним, выяснить, что произошло. Но он не обращал никакого внимания на меня. А потом… потом он стал рыть яму неподалеку от крыльца. В одну из ночей меня разбудил шум внизу, и я спустилась посмотреть, что там происходит… Мой муж стоял под дождем и едва слышно пел что-то, раскапывая землю. Я спросила, зачем он это делает, а он вдруг повернулся и пропел мне, что это для нас двоих… Что мы спрячемся в могиле, засыплем ее землей сверху. Я… я тогда так сильно испугалась, понимаете? Я схватила его за руку и потащила со всех ног в больницу. Мне пришлось оставить его там, потому что с каждым днем Рэю становилось все хуже… Несколько раз он пытался сбежать оттуда, а когда это не удалось, он попробовал вскрыть себе вены. Тогда ему начали давать сильные таблетки и снотворное, чтобы он перестал вредить себе и не мог скрыться из лечебницы…

– Вам так и не удалось поговорить с ним после всего произошедшего? Выяснить, что такого с ним приключилось в ту ночь? – спросил я.

Женщина покачала головой. Она поднялась из-за стола и принялась убирать грязные тарелки в стопку, а затем отнесла их к мойке и обернулась:

– Из-за лекарств он совсем не узнает меня и не понимает, что происходит вокруг. Я пыталась разыскать его друга Виктора, но он бесследно пропал, как будто испарился.

Все это время моряк молча сидел в кресле, слушая наш разговор и поглядывая в большое окно столовой, занавешенное накрахмаленными белоснежными шторами. Он делал вид, будто не замечает меня, старательно разглядывая унылый пейзаж за стеклами.

– Я бы хотел попросить вас об одолжении, – проговорил я, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости. – Было бы отлично, если бы вы на один день отменили прием препаратов. Просто попросите сестер в лечебнице прервать терапию. Я очень надеюсь, что сознание вашего супруга немного прояснится, и я смогу узнать, что произошло с ним тогда на рифе.

– Но зачем? Какое значение это имеет сейчас?

Женщина перестала возиться с посудой, выключила воду и подошла к столу, за которым мы с Хересом продолжали сидеть. Я заметил, что под тканью ее домашнего платья выпирает небольшой живот. Он казался странным и неестественным на фоне ее тощих и костлявых рук, тонкой шеи и впалых щек. Несчастная была беременна.

– Пока что я не знаю, каким именно образом, но мне кажется, что это все как-то связано с тем делом, которое мы стараемся распутать. Наверное, вы слышали о том, что на Континенте пропали дети. Не сомневаюсь, что это проделки Единого правительства, но как детектив, я обязан проверить все возможные версии и подергать за все ниточки. Одна из них привела меня к вашему мужу.

– Да… – выдохнула хозяйка. – Конечно, я знаю об этом. Но я не думала, что это происходит и на материке…

– О чем вы говорите, Карла? – внезапно подал голос капитан.

– Маленькие мальчики, кажется, четверо… Они бесследно исчезли с острова. Никто так и не смог понять, что произошло. Дети просто пропали. С тех пор остров и начал пустеть… Знаете, здесь стало мрачно и даже жутко. Многие покинули берега Сорха, бросив свои дома.

– И как давно это было?

– Около трех лет назад, кажется…

– Не осенью ли это происходило? – поинтересовался я.

– Да… Да, это была осень, – проговорила девушка, на мгновение задумавшись.

Мы невольно переглянулись со стариком. Он выглядел озадаченным и удивленным, да и я не смог скрыть своего неприятного изумления. Как мы могли не знать о том, что происходит на острове? Неужели Единое правительство настолько не терпит дальние поселения, отказывающиеся принимать его античеловеческие законы, что блокирует любые вести из этих краев? Оказывается, Континент – не первое место, где совершались загадочные похищения. Возможно, именно отсюда, из самого сердца острова Сорха, разрослась эта гигантская опухоль, захватывая новые территории. И если это так, то кто вообще мог быть способен на такое? У кого найдется столько сил и возможностей, чтобы повторять преступления едва ли не по всему миру на протяжении трех лет?

Женщина заметила наше изумление. Она приблизилась к свободному креслу и со вздохом опустилась в него. Положив руку на выпирающий живот, она с тревогой посмотрела мне прямо в глаза:

– В самом начале пропадали только матросы с кораблей Сорха. Иногда судна находили пустыми, иногда – не находили вовсе. Затем эта напасть нависла и над самим островом. Мальчики просто растворялись среди ночи, ни одно расследование ни к чему не привело. Детей так и не нашли… Но я была уверена, что эта беда касалась лишь нашей земли. А теперь… теперь я боюсь, что если у меня родится сын, то я не сумею его уберечь. Понимаете?

– Не переживайте, Карла, даже не думайте об этом! Детектив Колд – настоящий мастер своего дела. Мы наведем порядок на острове еще до того, как ваш ребенок появится на свет, – горячо заверил моряк.

Я с недоверием покосился на старика. После слов гостеприимной жены безумца я вообще потерял ту робкую надежду, что теплилась где-то в моем мозгу. Сейчас, спустя годы, докопаться до истоков этой дьявольщины будет не просто слишком сложно. Это практически невозможно. Но девушка с искренней благодарностью посмотрела на седого верзилу и впервые широко улыбнулась. Я этого оптимизма совершенно не разделял.

– Ваша яма у ворот, Карла, она все еще там? Хотите, мы с детективом зароем ее?

Я гневно уставился на капитана «Тихой Марии». Он, в свою очередь, сиял от чувства собственного благородства и рвался сделать все возможное для этой несчастной молодой женщины.

– Ты, кажется, забыл, что у нас есть, чем заняться?

– Не бросим же мы в беде эту милую даму, которая угостила нас вкусным завтраком? С ямой мы управимся всего за час.

– Что ж, – я решил сдаться, – давайте договоримся так: мы закопаем могилу во дворе, а вы сейчас же отправитесь в лечебницу и отмените прием препаратов, чтобы мы могли расспросить вашего мужа.

– Конечно… Вот только я боюсь, что без таблеток Рэй вновь попытается себя убить…

– Не переживайте, надолго это не затянется. Вы можете попросить у сестер всадить ему лошадиную дозу снотворного после того, как мы уйдем, чтобы он наверняка ничего не мог с собой поделать.

Старик бросил на меня испепеляющий взгляд и со злостью прошипел:

– Если ты вдруг забыл, мы говорим о муже этой беременной женщины.

– Я прекрасно об этом помню, Херес. Но к самоубийцам у меня несколько предвзятое отношение.

– Он не виноват, он ведь душевнобольной.

– Все мы немного больны душевно, – равнодушно возразил я.

С ямой у крыльца мы провозились почти три часа. Сырая замерзшая земля с трудом прорезалась острием лопаты, и мне приходилось наваливаться на нее всем своим весом, чтобы зачерпнуть хотя бы немного. Удивительно, как один человек вообще сумел вырыть такую глубокую могилу.

Хозяйка уже успела вернуться из лечебницы и сварить нам кофе, когда мы, наконец, сравняли кучу насыпи с землей. Пот катился крупными каплями по моей спине, и я чувствовал, что еще немного тяжелого физического труда, и моему седовласому спутнику придется вновь разрывать яму, чтобы уложить в нее мое обессиленное тело.

– Я все уладила, сестры не дадут Рэю лекарства в обед, потому уже к вечеру он придет в себя… По крайней мере, сможет понимать, что происходит вокруг. Но у вас будет мало времени. Без таблеток пациенты становятся неуправляемыми и могут быть опасными не только для самих себя, но и для других больных. Потому вечерний прием лекарств ему пропускать нельзя.

– Не волнуйтесь, нам хватит и одного часа.

Моряк убедительно хлопнул себя огромной ладонью в грудь. Мы простились с радушной хозяйкой и покинули ее теплую столовую, вновь очутившись под промозглым осенним небом. Я с долей разочарования отметил, что с моря на остров наползают густые черные тучи. Капитан «Тихой Марии» оказался прав – к ночи остров погрузится в пучину настоящей бури.

– То же самое ты говорил про могилу, приятель, – злорадно заметил я.

3

– Лучше бы нам не соваться на улицу, шторм совсем близко, детектив…

– Конечно, – мечтательно протянул я. – Давай просто попросим снова не давать психу его лекарства.

Когда мы покинули стены номера, на улице начало смеркаться. Строгим голосом я сообщил хозяину таверны перед выходом, что негодники были найдены, и что больше никто на его кладовую не посмеет посягнуть. Старец рассыпался в благодарностях и даже порывался обнять меня, но я ловко уклонился от его морщинистых кистей и вынырнул за дверь.

По пустым аллеям гулял ветер – сильные порывы урагана поднимали ввысь остатки прелой листвы, с силой кружили их, а затем швыряли на сырой асфальт. Небо затянуло графитовыми непроглядными тучами. Серые проулки освещались вылинявшим бледно-желтым светом фонарей, но от этого уютнее пейзаж отнюдь не становился. Мне показалось, что стало еще холоднее, чем утром. Едва успев покинуть теплый паб, я тут же продрог насквозь и принялся мечтать о том, как выпью кружку горячего кофе, когда вернусь обратно.

Капитан «Тихой Марии» шлепал впереди, но на этот раз я решил догнать его, и мы быстро поравнялись. Чем быстрее мы доберемся до психиатрической лечебницы и побеседуем с больным, тем скорее сумеем спрятаться под крышей от стылой непогоды.

– Кажется, что эта проклятая сырость и ветер пробираются мне под самую кожу, – не выдержав, пожаловался я.

– Это еще только начало. Ты и вообразить себе не можешь, что такое буря на острове.

Подол моего плаща развевался как живой, дергаясь из стороны в сторону, а мне самому приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы продолжать идти вперед. Порывы урагана явно мечтали сшибить меня с ног и бросить на влажную холодную землю. Но моего спутника проделки природы не слишком смущали – он уверенно ступал по пустынной дороге, засунув огромные ладони в карманы штанин. Пока я сражался со стихией и старался не отставать, мельком я замечал пустующие дома на обочинах. Почти нигде в хижинах не горел свет, а входные двери громко хлопали от сквозняков. Неужели Сорха и вправду настолько опустел? Конечно, я не бывал здесь прежде, но ощущение затерянного и забытого всем миром острова давило на нервы.

От неприятных размышлений меня спасли оранжевые окна лечебницы, которые внезапно вынырнули откуда-то из пустоты. На фоне черного вечернего неба безмолвные фигуры каменных статуй производили неизгладимое впечатление. Когда Херес резво перекрестился, я едва удержался, чтобы не повторить жест за ним, но вовремя спохватился.

– Вы снова пришли проведать Рэя?

Безликая медсестра не стала дожидаться нашего ответа, а сразу же отступила в сторону и пропустила нас внутрь. Завывания ветра мгновенно стихли. Я обернулся к моряку:

– Думаю, нам не стоит затягивать с этим делом, потому предоставь вести разговор мне, просто стой неподалеку и не вмешивайся. В прошлый раз от тебя толку было мало, а сейчас ты скорее напугаешь несчастного до смерти своим видом, чем сумеешь выжать из него хотя бы пару слов.

Он молча передернул плечами, давая понять, что вести беседы с умалишенными ему не слишком-то и хотелось. Я вышел вперед и быстро пересек длинный коридор. Пациентов нигде не было видно, лечебница погрузилась в зловещую тишину. Очевидно, больных здесь укладывали рано. А может быть, им увеличили вечернюю дозу снотворного, чтобы чувствительный разум не тревожило ненастье, разыгравшееся за окном.

В палате было тихо. Соседа безумца, который в прошлый наш визит фривольно развалился на койке без одежды, внутри не оказалось. Зато я сразу заметил мужа молодой радушной хозяйки. Он стоял посреди темной комнаты, глядя вверх, в узкое зарешеченное стекло.

– Здравствуй, – негромко произнес я.

Мужчина вздрогнул и обернулся. Отмена лекарств явно пошла ему на пользу – сейчас он не просто замечал мое присутствие, но и жадно изучал глазами нежданных визитеров.

– Кто вы такие? – тихо спросил он, на всякий случай отступая к стене.

– Не бойся, мы не врачи и не твои недоброжелатели. Мы просто пришли поговорить с тобой.

– Говорить? О чем?

Голос сумасшедшего звучал не громче, чем шелест ноябрьской листвы, и мне приходилось напрягать весь свой слух, чтобы отчетливо понимать, что он произносит.

– О том, почему ты оказался здесь. Я могу присесть?

Я указал на его пустующую койку. Пациент молча кивнул, после чего я осторожно подошел к несвежей постели и уселся на ее край. Затем я похлопал по простыне рядом с собой, призывая безумного поступить таким же образом. Он нерешительно потоптался на месте, а затем замотал головой.

– Ладно, можешь оставаться там, – согласился я.

– А это кто?

Мужчина вдруг ткнул пальцем в темнеющую у дверей фигуру моряка.

– Это мой приятель. Он просто постоит там, можешь не опасаться его. Он выглядит жутковато, мне лично напоминает грубо слепленную статую варвара. Но он безобиден, как дитя. А я…

– Я знаю, кто ты, – резко оборвал меня умалишенный, слегка повысив интонацию.

Даже не поворачивая головы, я ощутил, как напрягся капитан «Тихой Марии». Пребывание в местах вроде этого давалось ему с огромным трудом, он до смерти боялся сумасшедших и не мог расслабиться, пока кто-то из них находился поблизости.

– Правда? Откуда?

Я изучал взглядом мужчину. Он казался сейчас вполне здравомыслящим и вменяемым, если не брать во внимание того, как он мелко подрагивал и раскачивался на стопах из стороны в сторону.

– Она мне сказала.

– Кто она?

– Ты знаешь, кто, – тихо проговорил душевнобольной.

– Я не совсем понимаю, приятель, потому хотел бы услышать ответ от тебя самого.

Он вдруг вскинул руки вверх и стал сдирать со своих запястий бинты. Через несколько мгновений он повернул ко мне свои кисти и вытянул их вперед:

– Ты знаешь, о ком я говорю, – повторил он.

Я молча поглядел на его руки. На внутренней стороне каждой пестрели успевшие зарубцеваться глубокие порезы. Они тянулись странными полосами от основания большого пальца вверх, к сгибу локтя. Края у зашитых ран были неровные, рваные.

– Ладно, давай вернемся к разговору о тебе, – сухо произнес я. – Ты можешь рассказать, что ты видел в море? Твоя жена говорит, что из последнего плавания ты вернулся сам не свой.

– Да… да…

Он вдруг понурил голову и стал перебирать пуговицы на больничной рубашке. Мне даже показалось, что я услышал, как он сглатывает подкативший к горлу ком и всхлипывает.

– Я скучаю по Карле… мне не хватает ее… – наконец произнес он, утирая краем грязного рукава глаза.

– Конечно, я понимаю тебя. Но что насчет той злополучной рыбалки, дружище? – поторопил я его.

Хотя он выглядел тихим и спокойным, я не мог отрицать возможности, что воспаленное сознание заставит его внезапно перемениться в поведении, после чего он, к примеру, решит напасть на меня или скроется, сшибив громилу-капитана с ног. Умиротворение безумцев всегда обманчиво. Это я хорошо запомнил. Я жаждал поскорее узнать то, ради чего пришел, а затем подозвать сестру, чтобы она вколола ему дозу успокоительного. Сам же ненормальный явно наслаждался минутами своего протрезвления.

– Мы с Виктором вышли в море, как и всегда. Развернули снасти, зашли немного дальше за риф, чем обычно. Сейчас в той стороне никто не ходит, потому что верфи старые и разваливаются на куски. Вся торговля ведется на другом берегу Сорха. Потому мы привозили много рыбы – там никто ее не ловит…

Я отметил, что он стал говорить немного громче и увереннее. Должно быть, таблетки полностью лишали его воли и рассудка, отчего в прошлый раз он показался мне совершенно безнадежным. Сегодня же я видел перед собой запутавшегося в своих воспоминаниях мужчину, жизнь которого внезапно выбилась из привычной колеи.

– В тот раз нам особенно повезло, рыба так и плыла в наши руки, будто сама прыгала в снасти. Мы задержались на несколько часов и свернули сети уже после заката… Тогда я это и почувствовал… И Виктор тоже…

– Почувствовал что? – спросил я.

– Вода… Море под нашей лодкой, оно как будто стало выше, поднялось. Словно что-то поднималось со дна. Что-то большое… Я сказал Виктору, что пора уходить, что рыба наверняка была встревожена этим, потому и сама плыла к поверхности…

Он притих, будто переживая эти минуты заново. Капитан, стоявший у двери, навострил уши, ожидая продолжения рассказа. Я тоже внимательно следил за безумцем, в надежде получить хотя бы один ответ из сотни запутанных вопросов.

– Что было потом?

– Потом… потом мы увидели это…

– Увидели что, приятель?

Он с жалостью посмотрел мне в глаза и невольно передернулся. А затем вдруг шагнул вперед, преодолел расстояние между нами и уселся рядом на койку.

– Ты не поймешь… Я тоже бы не понял. Я не могу тебе это объяснить, потому что это нужно ощутить.

– Знаешь, я очень понятливый, – возразил я.

– Я скучаю по временам, когда не знал… Когда я был таким же, как вы…

Он махнул рукой в мою сторону, а затем в угол у двери, где безмолвным изваянием стоял моряк. Тот смерил его суровым и презрительным взглядом. Я знал, что Херес жалел несчастную супругу и не испытывал никакого снисхождения к ее мужу, хотя и считал своим долгом постоянно напоминать мне о том, что спятившие люди не виноваты в своих бедах.

– Ты бы очень облегчил мне работу, если бы поведал все, как есть, парень, – учтиво попросил я.

Безумец вытянул вперед свои худые ноги, отчего короткие больничные брюки задрались, обнажая его тонкие щиколотки. Он как будто растерял весь энтузиазм за считанные минуты этого странного разговора, и теперь вся его поза выражала смертельную усталость. Больной сильно сгорбил спину, выдвинув плечи вперед. Я даже подумал, что он сейчас вполне может без сил рухнуть на пол.

– Расскажи мне все.

– Ты не хочешь знать правду. Никто не хочет. Потому я здесь… Никто не готов столкнуться с тем, что я видел, – зашептал он мне в самое ухо, нараспев вытягивая буквы. – И то, что я тебе скажу, ничем не поможет. Ты перестал верить… Так сказала она.

– Мне надоели эти загадки сумасшедшего, детектив, – внезапно прогремел голос капитана.

– Я попросил тебя хранить молчание и не мешать мне, Херес, – с укором выпалил я.

Умалишенный напрягся, прислушиваясь к нашей короткой словесной перепалке. А затем вскочил с койки и подбежал к двери. От неожиданности мой седовласый спутник умолк и отпрянул к стене.

– Я хочу свои лекарства! Где мои лекарства?! Я не хочу это помнить, я не могу это больше выносить! Лекарства!

Мужчина вопил изо всех сил, бросаясь искалеченными руками на металлическую обшивку двери, из-за чего по комнате разносился гулкий скрежет. Через несколько секунд в дверном проеме палаты возникла сухая фигура в светлом застиранном халате, а чуть позже – еще одна. Но применять силу и не требовалось – безумец сам подставил руку для инъекции, после чего безжизненно рухнул на свою грязную койку.

– Ты поймешь… поймешь все позже… – бормотал он, погружаясь в счастливое неведение.

Я стоял над ним, пристально изучая его лицо. Отечные веки больного начали тяжелеть, в глазах вновь появилась поволока. Невидящим взором он сперва уставился в потолок, а затем провалился в сон, все еще мелко подрагивая.

– Вам пора, – прогремел позади голос сестры, вырвав меня из оцепенения.

– Да… Да! Пошли, Херес. Мы уходим.

– Наконец-то.

Моряк не стал скрывать своего ликования, когда мы выбежали под холодные струи ливня. До таверны было рукой подать, но я не был уверен, что шторм даст нам возможность добраться до нее так просто. Словно в подтверждение этих мыслей одна из каменных статуй, охранявших вход в лечебницу, сорвалась со своего места и упала на асфальт. Отколовшаяся голова ангела с мутными глазами прокатилась по насыпной дорожке, вымокшей от дождя, а затем остановилась у наших ног, буравя нас взором.

– Матерь божья!

Капитан отпрянул назад с гримасой потустороннего ужаса, а затем схватил меня за рукав с такой силой, что тонкая ткань плаща с треском разошлась по швам. Он тащил меня за собой едва ли не волоком, быстро удаляясь от ворот больницы.

– Погоди… Я больше не могу… Да стой же ты!

Промокшая одежда мешала мне передвигаться, и я не поспевал за своим спутником, повиснув в его руке, словно уродливая плюшевая игрушка. Ветер усиливался с каждым мгновением, глаза застилала мокрая пелена. Где-то за нашими спинами что-то с грохотом сорвалось и пролетело мимо, едва не задев мое плечо.

– Нам нужно укрыться, детектив, пока нас не пришибло чем-нибудь.

Он махнул рукой, указывая на темнеющее впереди строение. За стеной ливня я не мог ничего разглядеть, а потому согласно кивнул. Вода заливалась мне в ноздри и в рот, из-за чего я едва мог дышать. Казалось, что даже если мы каким-то чудом уцелеем под открытым небом, то захлебнемся от струй дождя.

Нашим спасительным укрытием оказался один из заброшенных домов. Он стыдливо ютился у дороги, поблескивая мокрыми стеклами. Дверь оставалась незапертой, а потому моряк, собиравшийся вышибить ее своим плечом, повалился на пол прихожей. Я ринулся внутрь следом за ним, плотно затворив створку и на всякий случай подперев дверь табуретом, стоявшим неподалеку. Электричества в доме не было – очевидно, где-то оборвался кабель.

Мы устроились внизу, на диване у камина. Херес быстро развел в нем огонь, побросав в пасть очага старые подшивки газет и сломав несколько стульев. Стало тепло и светло, и я смог снять с себя промокший плащ, усевшись поближе к камину. Спустя полчаса я уже почти полностью обсох. Пока я грелся у огня, капитан обошел весь дом и даже заглянул в содержимое шкафов и ящиков. Из спальни он вернулся с ворохом бумаг подмышкой.

– Погляди, детектив.

Он сунул мне в руки документы и банкноты. Я различил напечатанное выцветшими буквами имя хозяина дома, пересчитал сваленные рядом на полу деньги. Херес топтался надо мной, попутно разглядывая гостиную.

– Тебе не кажется это странным? – спросил он. – Зачем оставлять не только свой дом, но и документы, деньги, все те вещи, которые обычно люди забирают с собой в дальнюю дорогу?

Я молча сверлил взглядом латунную решетку сбоку от камина. Вновь возвращаясь в мыслях к последней фразе, которую обронил душевнобольной, я ощутил давящую пустоту внутри, граничащую с отчаянием. Внезапное озарение обычно приносит с собой чувство облегчения и радости. Но только не в этот раз.

– Никто не оставлял эти вещи, приятель. Потому что никто никуда не уезжал, – ответил я.

– Что ты хочешь сказать?

– Эти люди пропали. Так же, как мальчики с Континента. Так же, как дети с этого острова. Так же, как твой юнга.

– Но как? Кто и куда может девать столько народа? Это невозможно, – возразил моряк.

Он опустился на пол рядом со мной и вытянул огромные ладони к пылающему очагу. Мы сидели бок о бок, глядя на пляшущие языки оранжевого пламени, и слушали, как воет за окнами шторм. Его звуки были похожи на рев огромного свирепого животного, вышедшего на охоту.

– Все только запутывается еще больше, черт его дери! – в сердцах выпалил капитан, ткнув кулаком в широкие доски паркета.

– Ну, не так уж все и запутано, если подумать. Теперь я наверняка уверен, что Единое правительство не имеет к нашему делу никакого отношения.

– Разве? – воскликнул старик. – Мы до сих пор не знаем, куда подевались все эти младенцы. Где сейчас Джед, и жив ли он вообще? Что за дьявольская кутерьма творится вокруг?

– Да, но кое-что понемногу становится очевидным… По крайней мере, мне так кажется.

– Ты хочешь поиздеваться надо мной, детектив? С тех пор, как мы прибыли на остров, все стало еще хуже во сто крат! Мы только что вновь притащились в дом для умалишенных, откуда ушли ни с чем. Что же ты предлагаешь делать дальше?

Я видел, как закипает гнев внутри седого моряка. Он поднялся с пола и стал обходить гостиную. После исчезновения мальчика он держался стойко и справлялся со своим волнением, но сейчас его терпению пришел конец. Я похлопал себя по коленям, пытаясь собраться с мыслями и принять важное решение.

– Я хочу, чтоб ты спросил у меня кое-что, Херес… Иначе я сам не смогу начать этот разговор.

Моряк прекратил нарезать круги по комнате, остановился напротив меня и облокотился плечом о полку камина.

– О чем?

– О том, что я не хотел бы ни с кем обсуждать.

Он наморщил высокий лоб и почесал за ухом, стараясь осознать, чего я от него хочу.

– Давай же, приятель. Это не так сложно сообразить.

– Ты хочешь поговорить о ней?

– Нет, не хочу. Но я думаю, сейчас у меня просто нет другого выхода.

Капитан смерил меня пристальным взглядом, а затем опустился рядом и ободряюще пошлепал меня по спине:

– После исчезновения Джеда моя жизнь превратилась в настоящий кошмар. И с каждым прожитым часом мне кажется, что мы все дальше погружаемся в пучину ада. Сейчас самое подходящее время для того, чтобы перестать видеть во мне врага и начать доверять тому, кто по несчастливой случайности оказался рядом. И по уши увяз в том же дерьме.

– Может быть, ты прав. Иногда мне хотелось бы снять часть этой непосильной ноши и поделиться своим прошлым с кем-нибудь. Но… В последний раз это закончилось для меня принудительным лечением в психушке.

– Ты можешь рассказать мне все, что посчитаешь нужным, детектив.

– Помнишь эти слова, которые сказал этот больной… как его зовут?

– Рэй, – подсказал Херес.

– Да, точно. Он сказал, что я пойму все позже. Именно эти слова я прочел в предсмертной записке. После того, как она умерла.

– Святые небеса…

– Она вспорола себе вены на запястьях, прорезала их так глубоко, что сразу же истекла кровью. Она впала в кому, из которой уже не сумела выбраться. Я знаю, что моя ошибка не была фатальной – меня сразу предупредили в приемном покое, что шансов у нее практически нет… Я долго не мог понять, зачем она вообще это сделала. У нас не было проблем, как у других людей, мы понимали друг друга с полуслова, будто были близнецами…

– Ты думаешь, все это как-то связано? – догадался старик.

– Может быть. Или мне просто хочется в это верить… Что есть какая-то причина, – я пожал плечами и бросил одну из банкнот в огонь. – Ты видел дом этого парня, Херес. Видел его жену. У него было все. Все, чтобы счастливо дожить до самой старости и умереть в окружении верных друзей и своих внуков. Со стороны его жизнь казалась идеальной.

– Как и у тебя когда-то, – добавил седой капитан.

– Это не безумие, Херес, это что-то большее. То, что стоит за гранью моего понимания. Что-то, что заставляет людей совершать бессмысленные поступки. И тогда, и сейчас, я ищу смысл, но не нахожу его. Так не бывает в реальной жизни. Даже безумцы руководствуются зовом рассудка, пусть и искаженного.

– Меня больше тревожит другое, детектив. Откуда рыболов с далекого острова мог знать о том, как зовут твою погибшую подружку? И как ему стало известно о предсмертной записке?

Он поежился, оглядевшись по сторонам, словно боялся, будто за ним наблюдает невидимая сила.

– Это всего лишь один вопрос из тысячи. Я не думаю, что он по-настоящему безумен, Херес.

– Вряд ли ты можешь судить о том, что такое настоящее сумасшествие. Хотя я не стану спорить, что от всего этого у меня мурашки по спине.

– О, ты так ошибаешься, приятель, – усмехнулся я, откинувшись назад и упершись спиной о потрепанную софу. – Я был безумен, я видел сумасшествие изнутри… Я не смог смириться со своей потерей. Если твой мозг не находит разумного объяснения, и ты не можешь отыскать мотивов того, что случилось, то понемногу начинаешь сходить с ума… Я собирался влезть внутрь кенотафа, когда его возведут. И умереть там.

– О Господи! – воскликнул капитан, перекрестившись и с ужасом глядя мне в лицо.

– Это неправильно, Херес. Это ненормально, когда люди просто уходят из твоей жизни без причин и объяснений. Это хуже, чем застать неверную жену в постели с любовником или вытащить ее растерзанное тело из-под колес автомобиля… Меня нашел Барри, тот жирный полицейский с нелепыми усами. Тогда я уже почти был мертв. Проследив мои счета, он обнаружил, что я спустил все деньги на каменное надгробие, затем нашел его адрес и приперся на кладбище. В общем, меня отправили в психушку, где я провел несколько месяцев, обколотый с ног до головы, потому что… Потому что никто не поверил мне, Херес. Никто никогда не видел ее, кроме меня.

– Все подумали, что ты просто свихнулся? – спросил громила.

Я молча кивнул. Вспоминать все это было слишком болезненно. Я чувствовал, как из глубин подсознания наружу снова начинает прорываться ненависть к самому себе. Да и что я мог вообще теперь вспомнить? Меня так затравили лекарствами, что я до сих пор не мог восстановить картину тех месяцев в голове – лишь обрывки сцен, какие-то отдельные слова и моменты… Все это казалось ночным кошмаром. Не более чем фантомом рассудка.

– С тех пор я прекратил общение со своей сестрой – именно она решила отдать меня на попечение психиатрам…

– Ты говорил о теле… В больнице ее тоже никто не вспомнил?

– Нет, – я развел руками и криво ухмыльнулся. – Они сказали, что видят меня впервые.

Херес ненадолго умолк, подергивая свои седые длинные пряди. Он разглядывал что-то сквозь темное стекло, за которым неистовствовала стихия. Кажется, на улице начался снегопад, потому что из глубин камина временами попахивало морозным воздухом.

– Я верю тебе, – собравшись с мыслями, произнес он.

– Напрасно, Херес. Я сам уже не верю. После лечебницы все в моей голове спуталось в один огромный и вязкий клубок. Может быть, я действительно болен. И вся моя жизнь – это череда сумасшествия и самообмана.

– А может, и нет, – возразил капитан «Тихой Марии».

Я слабо усмехнулся. Вряд ли меня могли подбодрить слова человека, который в любом событии готов был углядеть знамения свыше. Думаю, старик был склонен поверить во все, что угодно.

Огонь в камине понемногу тускнел, и обугленные ножки стульев все тише потрескивали, отбрасывая зыбкие тени. Я слышал, как порывы ветра за окнами начинают медленно угасать. В заброшенном доме становилось все спокойнее, и в какой-то момент я провалился в сон.

Глава 5. Безмолвные рифы

«…Чаще всего серый человек грустит в одиночестве у окна, но иногда он лежит в полной темноте и смотрит в потолок. В эти минуты я могу чувствовать пустоту и боль, что живут у него внутри. Я стараюсь пробиться сквозь невидимую стену и помочь ему, но он не хочет меня видеть… Я думаю, он ненавидит меня, но я не понимаю, почему…»

Из дневника Г. М.

1

Я проснулся от того, что грубый мужской голос выругался, а затем произнес имя Господне. Я повернул голову и ощутил, как в шее под кожей пульсирует острая боль. Я провел ночь, сидя на полу, и теперь занемевшее тело старалось отомстить мне прострелами в позвонках.

– Что случилось? – хрипло выдохнул я.

Это была первая ночь за очень долгое время, когда я смог крепко уснуть без пары бокалов спиртного. Уж не знаю, пошла ли мне на пользу доверительная беседа накануне, но, несмотря на тянущие спазмы между лопатками, я отлично выспался и чувствовал себя непривычно бодрым.

– Да ты погляди, – проговорил капитан, сунув мне в руки какие-то изрисованные бумаги.

Я присмотрелся внимательнее к неумелым художествам. Рисунки явно были сделаны рукой ребенка – корявые, нелогичные и местами слишком карикатурные, они одновременно внушали потусторонний ужас. На первом листе я увидел морское побережье – оранжевый месяц завис над спокойной гладью, зарисованной черно-серым грифелем. Однако сквозь воду просвечивали лишенные зрачков глаза. На втором рисунке размытые очертания фигуры, отдаленно похожей на человеческую, виднелись на темной аллее среди мирно спящих домов. Третий рисунок не понравился мне больше всего. Белесые глаза аморфного, похожего на туман человека, заглядывали в темнеющее окно, и казалось, что они буравят меня своими водянистыми зрачками. Но самым неприятным и зловещим было то, что и призрачная фигура, и эти глаза казались мне отдаленно знакомыми.

– Что это такое?

– Пока ты спал, я еще раз обошел дом и нашел это в детской комнате, – ответил моряк.

Я с трудом поднялся на ноги и расправил плечи. Что-то в глубине моей спины громко хрустнуло, а затем ноющая боль внезапно прошла. Я с удовлетворением пошевелил лопатками и протянул Хересу странные детские рисунки. Тот попятился и замахал руками:

– Не хочу снова на это смотреть.

– Сколько сейчас времени?

Старик нахмурил брови и стал чесать затылок, взъерошив свои густые космы. Затем он бросил короткий взгляд в окно, пытаясь разглядеть за ним что-то в пасмурном небе.

– Думаю, около девяти утра.

– Тогда стоит поспешить, у нас сегодня будет насыщенный день.

Я многозначительно улыбнулся, отметив помрачневшее лицо верзилы. Должно быть, он рассчитывал на то, что мы вернемся в таверну и отдохнем после не слишком удобного ночлега, съедим яичницу с поджаренными овощами и выпьем крепкого кофе.

Мы оставили заброшенный дом и вышли на свежий воздух. Улицы встретили нас уже привычной для моего глаза пустынностью. Ни души, никаких звуков, ни даже навязчивого лая собак. Полная тишь, разбавляемая только далеким плеском волн и шумом ветра в скользких ветвях деревьев.

Повсюду валялся мусор, куски сломанных досок, осколки черепицы, а где-то – даже поваленные корявые столбы. Ураган вовсю порезвился этой ночью, оставив после себя жуткий беспорядок. На обочине дороги я заметил дохлого кота – бедное животное раздавило обвалившимися с фасада сарая кирпичами.

У многих домов, попадавшихся нам по пути, блестели разбитые окна, а где-то даже чернели прорехи на чердаке, откуда шторм сорвал шиферные листы. Но не думаю, что эти напасти слишком беспокоили местных жителей, если учесть, что добрая половина участков оказалась оставленной людьми.

– С каждым днем мне здесь нравится все меньше и меньше, – заметил я, когда мы обогнули улочку и вышли к пабу.

– Мне казалось, тебе не понравился остров сразу, как ты на него попал.

– Так и есть.

Таверна приветливо выпускала дымок из кухонной печи, который, источая вкусный аромат, растворялся в свинцовых тучах бледным туманом. Когда я вошел, дряхлец обернулся на звук отворившейся двери и с возгласом радости ринулся вперед, широко раскинув руки. Ему понадобилось несколько минут, чтобы преодолеть ту пару метров, что отделяли меня от кухонного стола, а потому я успел увернуться и подставить вместо себя зазевавшегося Хереса.

– Как я рад, что вы живы! – сентиментально дребезжал хозяин паба, повиснув на шее капитана. – Разыгралось такое ненастье, и я всерьез было решил, что вы уже не вернетесь…

– Да, нам повезло. Мы укрылись в заброшенном доме неподалеку и пересидели там ураган, – смущенно пролепетал моряк, сбитый с толку таким радушным приемом.

– На всякий случай я приготовил вам завтрак… – начал было дряхлец, указывая на столик у окна.

– Увы, – резко оборвал я его, – нам придется спешно вас покинуть. Не знаете ли, где я могу ненадолго разжиться лодкой? И машина на ходу бы мне тоже совсем не помешала.

– Как жаль, что вы торопитесь… Лодка? Да, конечно! У меня есть лодка. На причале, в старом сарае. Можете взять ее, вот ключ.

Старец резво вытащил откуда-то из недр своего домашнего халата связку ключей, сорвал с нее один и сунул мне в ладонь. Затем он еще раз добродушно улыбнулся, растянув сухие сморщенные губы, и отправился убирать со стола.

– А машина? – бросил я ему вдогонку.

Дряхлец остановился и обернулся, непонимающе буравя меня своими выцветшими глазами, а затем вдруг радостно хлопнул себя по коленям:

– Машина, конечно!.. Знаете, память меня подводит все чаще и чаще… Как и слух. Да и вообще, я уже так откровенно стар. Раньше…

– Так что там с машиной? – прервал я зарождающуюся череду воспоминаний владельца таверны, за что незамедлительно заслужил презрительный взгляд капитана.

– Машину вы можете взять у моего соседа, его дом прямо здесь, за углом, – дряхлец махнул высушенной ладонью в сторону. – Постучите и скажите, что вы пришли от меня, он вам отдаст ключи без лишних вопросов. Сам он давно не садится за руль – бедняга почти ничего не видит…

– Пошли, – велел я.

Моряк с грустью окинул взглядом остывающий завтрак и вышел вслед за мной. На главной аллее разрушений оказалось меньше, если не считать мусора и разбросанных по дороге газет. В некоторых домах я даже заметил светящиеся окна – несмотря на вереницу странных исчезновений и витающий в воздухе дух недобрых перемен, здесь еще оставались какие-то жители.

На углу аллеи приютился малозаметный с улицы одноэтажный дом, вокруг которого раскинулись сухие и корявые деревья. На фоне его отсыревших сизых стен старенький проржавевший автомобиль выглядел особенно жалко.

– Есть кто-нибудь? – прокричал я в дверную скважину после того, как на вежливый стук в дверь никто не отозвался.

Хотя в одном из окон здания горел свет, хозяин не спешил нам отворять, так что я уже подумывал над тем, чтобы начать барабанить со всех сил носком ботинка, как вдруг до меня донесся старческий скрипучий голос:

– Кто там?

– Доброго утра, мы пришли от… от…

– От Герольда, – подсказал моряк.

– Да, от него самого. Нам бы воспользоваться вашим автомобилем…

Дверь открылась с протяжным визгом, и мой взгляд уперся в сгорбленную фигуру настоящей столетней мумии. Удивительно, но сосед хозяина паба оказался еще более древним на вид, чем он сам. А это казалось мне невозможным.

– А-а, у старины Герольда снова начали бывать гости, – проскрежетала мумия беззубым ртом.

– Вообще-то мы здесь по делу, и нам нужна машина.

– У меня есть машина, – протянул старец, и в его голосе я отчетливо уловил нотки гордости.

Затем он сделал шаг вперед, выставив одну стопу в разношенном тапке на крыльцо, и махнул полулысой головой в сторону своей позаброшенной металлической развалины.

– Это прекрасно, – сухо ответил я. – Так вы дадите нам ключи?

– Конечно. Только я не помню, куда я их положил… Я уже лет десять не садился за руль, представляете?

Горбун принялся копошиться в многочисленных карманах своего длинного пиджака, пока мы терпеливо стояли на крыльце, обдуваемые ледяными порывами ветра.

– Я думаю, вернее было бы сказать, лет сто, – не удержавшись, шепнул я.

– Почему ты так ненавидишь стариков? – гневно прошипел Херес.

– От них сильно пахнет. К тому же, сам погляди на него – даже если эта развалюха потеряет собственную голову, то не сразу это заметит. Он мог засунуть эти чертовы ключи в свой бутерброд и сжевать их вставными челюстями. Могу поспорить, что о машине нам придется забыть…

– Ах, да вот же они! – неожиданно воскликнул старец с радостным сипением.

Он вытянул вперед сморщенную кисть, в которой что-то громко побрякивало. Капитан с надменной усмешкой поглядел на меня, словно празднуя невольную победу, но уже спустя мгновение его торжествующая ухмылка померкла.

– Это не ключи, у вас в руке сломанная железная птица… У меня в детстве была такая, – добавил я зачем-то.

– Ах, как жаль… Тогда я не представляю, как вам помочь. Разве что вы сами поищите в доме, возможно, вам улыбнется удача…

Горбатый старец пригласил нас войти, после чего кое-как добрел до пыльного кресла, стоящего посреди гостиной, больше похожей на свалку или лавку старьевщика, и опустился в него с громкими вздохами. Я подал моряку сигнал, исполненный брезгливости, и жестами объяснил, что не собираюсь копошиться в плесневелом барахле хозяина дома. Поэтому поиском ключей занимался Херес, а я остался стоять неподалеку от входной двери, издалека разглядывая небогатый интерьер горбуна.

На полках громоздились большие стеклянные банки с множеством мелких деталей – пружинками, гвоздями, блестящими шариками и сложными механизмами. А внизу, прямо на полу, покоились несколько огромных деревянных ящиков с карманными металлическими птичками. Многие, если не все из них, были сломаны, о чем явно свидетельствовали торчащие из железных крыльев пружины и паутина ржавчины, плотно опоясывающая каждую игрушку.

– Зачем вам все это? – не удержавшись, поинтересовался я.

Я любил свою поющую механическую птичку, которую мне однажды подарили в детстве. Я все еще отчетливо помнил, как искрились ее тонкие стальные перья на солнце, как громко она щебетала, открывая острый отполированный клюв, если к ней прикасалась рука человека.

Несколько десятков лет назад эти игрушки стоили целое состояние, но были сделаны так искусно и изящно, что становились предметом вожделения каждого ребенка, научившегося ходить и говорить. К сожалению, моя механическая птица оказалась безнадежно сломанной после того, как упала на каменный пол.

– Это ты о птичках? – внезапно оживился горбун.

– Да, у вас здесь настоящее кладбище. Вы занимались ремонтом механических игрушек?

– Что ты, я их сам мастерил, – с гордостью проскрипел старец. – Мои говорящие птички продавались по всему миру… Да-а, дети очень любили их.

– Вы?! Это вы делали железных птиц? – опешил я.

Горбун мечтательно улыбался, утопая в своем безвкусном кресле. Должно быть, даже одно воспоминание о деле всей его жизни согревало старческую душу и возвращало назад, в счастливые, давно минувшие времена.

– Да, – внезапно подал голос моряк, – однажды я тоже покупал такую птицу для… для подарка.

Косматый громила внезапно смутился и умолк, продолжив беззвучно рыскать в многочисленных шкафах и ящиках в поисках ключей.

– В вашем доме осталась хоть одна исправная птица? – спросил я, повернув голову к дряхлому хозяину дома.

– У меня где-то была особенная, – заговорщицки подмигнул мне горбун. – Я настроил ее так, чтоб она не просто пела, когда ее берешь в руки, но и могла летать.

– Неужели? – вновь подал голос Херес.

Я только присвистнул. Увидеть диковинную игрушку родом из далекого детства, которая не просто щебечет трели, но и взмывает ввысь – это настоящее чудо. Вот только я сомневался, что сгорбленный старец сумеет отыскать ее в своей пыльной мастерской.

– Да-а, она лежит в шкатулке на полке, на самом верху… Я потратил на нее почти семь лет…

– Но я не помню такой модели, – возразил я.

– Конечно, – согласился горбун. – Я ведь никогда не продавал ее. Это не просто птица из пружинок и стальных деталей, как все остальные. У нее есть душа!

– Это как? – не понял я.

Капитан даже забыл о поиске связки ключей для автомобиля, за которой мы пришли, – он застыл на месте с распахнутым ртом и жадно прислушивался к разговору. Время от времени он с интересом косился на дальнюю полку, что висела под самым потолком, и даже невольно сжимал ладони, словно представляя, как он вынимает из коробки волшебную игрушку.

– Эта птица гораздо больше, чем забава. По правде… – старец вдруг понизил голос. – По правде, я ее немного побаиваюсь.

– Почему? – выдохнул моряк, предусмотрительно сделав шаг назад.

– Однажды ночью она выбралась из шкатулки и попыталась улететь. Я услышал шум, вышел из спальни и схватил ее. Видите, окно внизу треснуло? Это она попыталась разбить стекло своим клювом.

– Вы что, серьезно? – разочарованно протянул я.

Седой капитан непонимающе посмотрел мне в лицо, а я поспешил изобразить вполне доходчивый для его интеллекта жест. Горбун явно был не в ладах с собственной головой, очевидно, тяготы одиночества, старость в безвестности и чрезмерно долгая жизнь отразились на его душевном здоровье. Я бы еще мог поверить в то, что механическая игрушка способна взмыть под потолок, но его рассказ откровенно отдавал старческим бредом.

– Вы же не думаете, что я лгу? – насупился он вдруг, а затем неловко поднялся на ноги. – Знаете, забирайте ее. Я отдам вам ее просто так. Я уже не в тех годах, чтобы охотиться посреди ночи на собственные изобретения.

– Думаешь, стоит ее брать, детектив? – осторожно поинтересовался Херес, когда я без долгих раздумий ринулся к заветной полке, подпрыгнув на ходу и стащив запылившуюся деревянную коробку.

– Это же подарок, горбун расстроится, если мы не заберем птицу, – вполголоса ответил я.

Капитан поджал губы и с опаской покосился на запертую шкатулку. Он явно не пылал желанием заглядывать внутрь или, тем более, таскать с собой такой сомнительный презент.

– А мне кажется, он просто хочет от нее избавиться, – прошептал он, указывая длинным пальцем на крышку коробки.

– Да прекрати, Херес, неужели тебя не разбирает любопытство?

Но он не успел ответить – я провернул тонкий ключик в миниатюрной скважине. Раздался громкий щелчок, а затем шкатулка резко раскрылась. Я ожидал и даже рассчитывал увидеть нечто удивительное или хотя бы просто необычное, но внутри оказалась обыкновенная механическая птица. Разве что цвет у нее был немного другой – темнее и без металлического блеска, как у игрушек из моего детства. Она безжизненно сидела в своей деревянной клетке, подогнув железные лапки и глядя в никуда круглыми черными глазами.

– Посмотри, детектив, – суеверно передернувшись, произнес моряк.

Он хмурил густые темные брови и указывал на внутреннюю сторону крышки шкатулки – она вся была исполосована царапинами и выбоинами, словно кто-то усердно старался выбраться из нее наружу, расковыривая дерево. Но я не обратил на это внимания – рядом с тускло поблескивающей птицей внутри лежало еще кое-что.

– Ключи! – с ликующим воплем я выудил связку из шкатулки, нечаянно задев крыло игрушки.

– Ты видел? Ты видел, детектив? – прогремел голос Хереса, исполненный неприятного удивления и даже ужаса.

– Что? Что ты там бормочешь, старик? Я нашел ключи, идем, мы больше не можем терять времени зря!

– Разве ты не видел? Когда ты дотронулся до птицы, она… она ожила и посмотрела на тебя… Богом клянусь!

– Послушай, давай будем рассказывать друг другу страшные истории позже, когда вернемся в паб, где нас наверняка уже будет поджидать вкусный ужин. Всего доброго и спасибо за помощь, – я простился с горбуном на ходу, схватил Хереса за рукав и потащил к выходу. – Закрой уже эту чертову шкатулку, пока игрушка не промокла на улице. Ты же не собираешься свести впустую семилетние усилия этой скрюченной мумии?

К моему удивлению, дряхлый автомобиль завелся с первой же попытки, сердито и надрывно заурчав. Я развернул машину, не преминувшую тут же выпустить во влажный воздух клубы густого дыма, взобрался на аллею и неспешно тронулся вдоль мрачных домов.

– Ты ведь хорошо знаешь остров? – поинтересовался я у капитана, когда мы вытащили хлипкую лодку из деревянного сарая и спустили ее на воду.

Проржавевшая машина полуслепого мастера игрушек осталась на насыпной дороге, уходящей в небосвод петляющей серой лентой.

– Хочешь отправиться к тем рифам, о которых говорила Карла?

– Да. Не помешало бы там все рассмотреть. Быть может, нам повезет в этот раз, и удача окажется на нашей стороне.

Он кивнул. Мы залезли в лодку, промочив ноги, отчего у меня тут же испортилось настроение. Внизу, у воды, было еще холоднее, чем наверху в переулках. Я не учел этого, и теперь мне предстояла долгая прогулка по морю под аккомпанемент собственных лязгающих зубов.

– Давай подведем итоги, – начал я, наблюдая за тем, как моряк лихо перебирает веслами. – Что нам известно? Люди пропадают с поверхности земли едва ли не целыми охапками, и особенно это заметно здесь, на острове…

– Оставшиеся жители ведут себя странно, – заметил старик. – Словно они что-то знают и молча ждут неминуемой развязки.

– Я думаю, дело в коллективной тихой панике, Херес. Страх парализует людей и делает их безвольными.

– Не сомневаюсь, что им есть чего бояться, детектив, – мрачно заметил капитан.

Мне было тяжело ему возразить. Пусть в суеверные нелепицы я верить был и не склонен, но отрицать того, что миром завладела необъяснимая психологическая пандемия, я не мог. Если до отплытия на остров всю вину за происходящее я готов был повесить на приспешников Единого Правительства, теперь я сомневался даже в том, что они вообще имели какое-то отношение к происходящему.

– Меня больше беспокоит другое. Куда деваются все тела? Это ведь не один десяток пропавших…

– Тела?

Херес вдруг вздрогнул и отрешенно поглядел вдаль. На секунду он перестал грести и будто вошел в транс или неприятное оцепенение, но затем взял себя в руки и вновь стал махать веслами.

Я понял, отчего он впал в ступор – я произнес то, о чем он предпочитал не думать, и озвучил слова, которые пугали его с момента прибытия на Сорха. Мы оба в глубине души надеялись на счастливый финал истории, но прекрасно осознавали безнадежность таких фантазий. И исчезнувшие младенцы, и без следа испарившиеся жители острова – все они наверняка давно были мертвы.

– Прости, приятель. Я… – я замялся, не зная, что говорить дальше.

Херес отпустил одно весло и молча отмахнулся. Возможно, ему стоило начинать привыкать к мысли о том, что он больше никогда не увидит своего мальчика. А мне к тому, что у этого расследования не будет счастливого конца. Едва ли кто-то мог спрятать столько живых людей и удерживать их в одном месте, чтобы это не просочилось и не стало явным. Это просто невозможно. А если бы все они оставались живы, то рано или поздно это бы тоже выяснилось.

– Я знал это с самого начала, детектив, – сглотнув ком, ответил вдруг моряк. – Еще в тот раз, когда я шел на «Тихой Марии» с этими проклятыми ящиками… Я чувствовал, что детей нет в живых. Понимаешь?

Он взглянул на меня из-под своих косматых сизых бровей, и я заметил, как из его глаз выкатились крупные прозрачные слезы. Старику было тяжело принять правду, я опрометчиво разрушил одной фразой его ложные надежды, которые он лелеял где-то в глубине. И теперь он больше не мог притворяться, что все будет хорошо.

Я молча кивнул. Что я мог ему ответить? Кто угодно бы согласился с тем, что спустя столько времени найти пропавших младенцев живыми – это не просто дикая удача, это было бы настоящим даром небес. И пусть Херес свято верил в высшие силы, но здесь они помочь нам не могли.

– Я видел все это еще тогда, давно… Кровавое море… Я знал.

Я отвернулся, чтобы не смущать капитана своим пристальным взглядом. Он тихо плакал, жадно заглатывая воздух, и от его рыданий хлипкая лодка сотрясалась на волнах, резко покачиваясь в стороны. Мне нечего было ему сказать, и я не понимал, чем можно утешить человека в такой горький момент. Это был неправильный мир, неправильные времена. Все исказилось вокруг, напоминая ужасающий театр со страшными уродами на сцене. В хорошем мире такого не могло произойти. В правильном мире таких вещей не случается.

– Мы сделаем все, что сможем, Херес. Если есть то, что я смогу изменить, то так и будет. Мы бросим все свои силы и остановим это безумие.

После нескольких минут тишины я решился нарушить молчание. Краем глаза я видел, что моряк часто закивал, а затем утер глаза и рот краем своей рубахи. Он поднял голову и вновь стал резво работать веслами. Мы уже почти обогнули остров, преодолев половину пути.

– Я собирался найти Джеду подходящую семью, – проговорил он вдруг. – Мальчик бы пошел в школу, завел себе друзей. У него могла быть настоящая счастливая жизнь и детство, о котором бы он вспоминал с радостью…

– Не думаю, что ты мог дать ему нечто лучшее, – возразил я. – Мальчишка был счастлив на корабле и вряд ли бы захотел другой жизни.

– Спасибо…

Моряк с благодарностью посмотрел мне в глаза, и я понял, что именно терзало его душу. Он размышлял о том, что пристрой он вовремя юнгу, сейчас бы тот мог оставаться жив и находиться вдали от «Тихой Марии» и берегов Сорха. А в моей собственной памяти невольно всплыли слова, которые твердила Грейси в недавнем ночном кошмаре… Что, если я должен был послушать ее? Что, если мальчишку можно было спасти?

Мы пристали у захиревшей пристани на другой стороне острова спустя полчаса. Здесь было не так ветрено, а потому я перестал зябко отбивать ногами чечетку по дощатому полу лодки. Впереди на песчаной кромке я не заметил ничего, кроме обломков деревьев и старого, почти свалившегося в море причала и парочки проломленных сараев. Я выкарабкался на сушу, стараясь не ступать ботинками в ледяную воду, а затем огляделся:

– Здесь никто не живет?

Капитан молча покачал головой. Вдали лишь сиротливо виднелся неумело сколоченный частокол из заостренных сучьев. Наверное, там в прежние времена пасли скот. Других следов пребывания человека я не обнаружил.

– Почему? – я непонимающе взглянул на спутника. – Сорха и без того не выдается размерами, зачем пропадает столько свободного места?

– Ну, если меня не подводит память, когда-то и здесь приставали корабли. Но обратный берег острова быстро снискал дурную славу. Позже отсюда ушли все жители, а местность стали использовать для разведения коров и свиней. Наверху, за этой чащей, еще недавно находилось несколько ферм.

Я обернулся и посмотрел в том направлении, куда указывал моряк. Назвать эти сухие корявые деревья чащей мой язык бы уж точно не повернулся. Жалкое подобие природы и растительности. Здесь витали такое уныние и безжизненность, как будто в часе пути не было обосновавшихся на другом берегу людей. Мне даже на мгновение показалось, что мы высадились не у Сорха, а каким-то чудным образом промахнулись, набредя на необитаемый серый островок.

– Что же они ушли отсюда? – повторил я свой вопрос.

– Поговаривают, что дела здесь не слишком ладились, – проговорил Херес, внезапно резко подернув лопатками. – Море на этой стороне суши приносило местным одни неприятности. Здесь то и дело тонули корабли, а если забрести слишком глубоко в воду и сойти с отмели, то легко можно было не вернуться на берег… Люди устали жить в страхе и покинули эту часть Сорха.

– Да-да, – мечтательно протянул я, запрокинув голову к графитовым низким тучам. – Все как обычно, в добрых старых традициях. Суеверия, потусторонние злые силы и проклятые местечки. Меня уже начинает подташнивать от этого.

– А чего ты ждал, детектив? – Херес равнодушно пожал широкими плечами. – Если забираешься в глушь и оказываешься вдали от Континента, то будь готов встретиться лицом к лицу с монстрами, чудовищами и необъяснимыми силами природы.

– Очень сомневаюсь, что природа вообще имеет к этому какое-либо отношение. Начнем с того, что ее здесь даже нет.

Я пнул носком ботинка плоский белый камень, валявшийся на влажном песке. Вокруг правила совершенная тишина, если не брать во внимание навязчивый шепот моря. Ни крика птиц, суетливо метающихся в осеннем небе, ни далеких звуков, напоминающих о том, что мы стоим сейчас не на пустой земле, затерянной на водных просторах, а на обжитом атолле.

За тяжелым небесным настилом бледного солнца нельзя было разглядеть, и весь залив окрашивался в неестественный синеватый оттенок. Это раздражало взор и дезориентировало разум – мне постоянно казалось, будто над Сорха витало не позднее утро, а сгущались вечерние сумерки. Пока я рассматривал эти неприглядные пейзажи, Херес бродил вокруг меня, изучая побережье.

– Как странно…

Я обернулся. Моряк держал тот самый белый камешек, который я недавно отправил в полет ловким пинком ноги. Он вертел его в своих безразмерных жилистых кистях, поворачивая то одной стороной, то другой, а затем даже зачем-то поднес к своим большим ноздрям.

– Ты что делаешь?

Он подошел ко мне. Хотя на дворе стояла глубокая осень, а уходящий год вдобавок выдался на редкость холодным и ветреным, капитан «Тихой Марии» продолжал ходить по свету в тонкой рубахе и своем затертом жилете, словно под кожей в венах у него бегала не человеческая кровь, а кипящее масло.

– Этот камень, – здоровяк сунул находку в мою ладонь. – Он гладкий, как будто отполированный. И теплый. Ты чувствуешь?

– Да, – согласился я, – словно его недавно вынули из печи.

– На улице очень холодно, – проговорил моряк.

– Я заметил.

– …Не припоминаю, чтобы я когда-то вообще находил такие камни на песке. Я думаю, его смыло сюда этой ночью во время шторма.

Он отобрал у меня камешек и еще какое-то время вертел его в руках, внимательно присматриваясь к ровной поверхности. Находиться дальше в заливе было бессмысленно. Здесь не было ничего, что могло бы мне помочь, а к тому же, с моря внезапно подул пронизывающий сырой ветер. Я вновь продрог до костей и ощутил себя совершенно несчастным. Если что-то и может быть хуже, чем холодная осень, так это холодная осень на умирающем острове.

– Ладно, старик, не будем больше терять времени. Пора нам отыскать тот риф, о котором говорил этот…

– Рэй, – напомнил моряк.

– Точно. Вернемся в лодку, поплывем к скалам, рассмотрим их как следует, поищем какие-то…

Мои слова оборвались и зависли в стылом воздухе. Все краски с лица капитана «Тихой Марии» мигом исчезли, и он стал почти таким же белым, как гладкий камень, который он все еще сжимал в ладони.

Мы оба услыхали то, отчего сердце, на мгновение замерев, начало биться во сто раз сильнее. Детский плач. Тихий, едва различимый, он все же сразу нарушил безмолвную идиллию пустынного берега и очернил его привкусом полной безысходности.

– Ты слышал? – моряк подрагивал, округлив свои испуганные глаза. – Это снова повторяется… Оно не отпустит нас!..

– Давай не будем поддаваться панике, – тихо проговорил я. – Звук идет не с моря. Прислушайся… Это где-то за чащей.

– Ты же не хочешь пойти и посмотреть? Умоляю тебя, детектив! Разве ты забыл, чем все закончилось в прошлый раз?

Капитан схватил меня за рукав и посмотрел мне в глаза сверху вниз, нависая над моей головой. Я понимал, что больше всего он жаждет в это мгновение запрыгнуть обратно в лодку, навалиться на весла и грести отсюда как можно быстрее, чтобы отойти подальше от залива.

– Я все помню, Херес. Но теперь с нами нет твоего юнги. И терять нам уже совершенно нечего… Если не брать в расчет наши потрепанные шкуры.

– Но…

– Послушай, – грубо оборвал я его, – если мы продолжим бегать от своих ночных кошмаров, прикрывая голову руками и заползая под диван, то можем сразу сесть в твою старушку «Марию», развернуться и уплыть прочь от острова с пустыми руками.

Он молча кивнул. Ему потребовалось несколько минут, чтобы набраться храбрости. Херес сложил ладони перед массивной грудью, прикрыл глаза и принялся молча молиться, изредка нашептывая что-то себе под нос. Затем он перекрестился, открыл глаза и произнес:

– Идем.

Именно в это мгновение детский плач оборвался, и залив вновь погрузился в непроницаемую тишину, нарушаемую только робким плеском воды. Капитан с мрачным видом посмотрел поверх редких голых деревьев, откуда раньше доносились рыдания ребенка:

– Я попросил, чтобы Всевышний помог нам.

– Чудесно, Херес. Теперь-то уж точно нам нечего бояться.

Я хлопнул старика по плечу, а затем сделал первый шаг. Отчего-то у меня не было дурных предчувствий – то ли я просто устал тревожиться и теряться в невеселых догадках, то ли всерьез обрадовался тому, что хотя бы что-то, наконец, произошло с нами с того момента, как с корабля пропал мальчик. Я ринулся вперед, подстегиваемый жаждой действия. Моряк не отставал, тяжело ступая позади моей спины и вспахивая сырой песок рельефными подошвами своих сапог.

2

– Ты не против, если мы поговорим о Господе, пока будем идти к тому месту, где, скорее всего, умрем?

– Приятель, ты что, всерьез полагаешь, что вера в безосновательные чудеса может облегчить страдания? – поинтересовался я.

Мы уже пересекли берег, оставив позади неспокойное море. Теперь под нашими ногами хрустел гравий, а мокрые комья земли налипали на подошвы, отчего идти становилось тяжелее. Когда мы миновали заросли сухих деревьев, капитан внезапно снова начал волноваться, отчего к нему мигом вернулась неукротимая религиозность.

– А ты не веришь в чудеса? – спросил он, все так же следуя позади.

– Я привык доверять фактам. Если бы я наблюдал своими глазами хотя бы один пример необъяснимого волшебства, то, возможно, мог бы предположить его существование.

– А как же книга?

– Книга?

– Хватит переспрашивать, детектив, ты прекрасно понял, о чем я говорю.

Конечно, я знал, что он хочет сказать. Когда-то давно, в те счастливые времена, когда над всем миром еще не нависло угрожающее иго Единого Правительства, человечество охотно следовало древним канонам и заповедям, заставляющим уверовать в жизнь после смерти, бессмертие души и прочую чушь. Но затем времена изменились. Властям Континента, к примеру, было совершенно наплевать на эти высокие трактаты. Как и большинству людей по всему миру.

Такие как Херес – тревожащиеся за свою выдуманную душу и ожидающие судного часа, стали настоящей редкостью, почти вымирающим видом живых существ. И хотя повсюду находились те, кто пытался вернуть религию, отстраивая церкви и собирая юных послушников, эти начинания не увенчались успехом. Люди отвернулись от книги, забыв даже о ее существовании.

– Это было так давно, старик. Думаю, даже тебя тогда на свете еще не было. Кто знает, настоящая ли она вообще? – ответил я.

За моей спиной капитан «Тихой Марии» возмущенно закашлялся, а затем прошипел сквозь зубы:

– Я прощаю тебе эти слова, детектив. Потому что ты вскоре сам поймешь, как сильно ошибался.

У меня не было времени вступать с ним в праздные дискуссии. Мы пересекли пустынные угодья для выпаса скота и оказались перед несколькими заброшенными фермами. Одна из них красовалась темной черепицей, сорванной ночным штормом во многих местах. Другая стояла поодаль, выкрашенная в тусклый зеленый цвет. Последний дом околачивался вдали, за чередой голых вспаханных полей.

– Плач исходил определенно отсюда. Осталось проверить дома изнутри и понять, какой из них скрывает от нас свою тайну.

– Не все тайны следует раскрывать, – поежившись, проворчал моряк.

– Это ты тоже вычитал в своей книге? – поинтересовался я.

– Нет. Это мое личное мнение…

Я остановился и внимательно осмотрел фермерские угодья. Здесь все находилось в тихом запустении. Корыта, заменявшие животным поильники, давно забились доверху пылью и грязью, а в некоторых успели прорасти колючие сорняки. Черная земля упиралась в небосвод на горизонте, раскидывая свою оголенную и безжизненную поверхность на многие мили вокруг. На фермах никто не появлялся год, а может даже и больше, если учесть, как сильно захирели и сами дома, и угодья возле них.

– Теперь понятно, отчего прежняя торговля с Сорха прекратилась, – протянул я, окинув взглядом это запустение. – Отсюда возить на Континент уже нечего.

– Сорха захирел всего за три года… Я помню, детектив, когда здесь все было иначе. Мы таскали на корабли мясо и дешевую рыбу, паковали мешки с лекарственными травами… Крошечный остров умудрялся давать столько наживы, что оставалось с лихвой даже мелким контрабандистам вроде меня, – капитан громко выдохнул, нахмурив густые брови. – Теперь здесь все мертво… Даже земля выглядит так, будто лишилась души.

– Тогда я надеюсь, что мы успеем остановить это разложение, и оно не уничтожит остальной мир.

Я решал, в какой из покосившихся домов нам стоит войти в первую очередь. Тот, что стоял неподалеку с прорехами на чердаке, отчего-то приковывал все мое внимание, и я подумал, что именно отсюда стоило начать поиски. Хотя я и не вполне представлял себе, что вообще я надеюсь найти.

– Однажды один мой старый знакомый сказал, что острова – это сердце планеты. Они скрываются вдали, таятся от чужих глаз и остаются невидимыми. Но стоит хотя бы одному из них исчезнуть, как начнет рушиться все вокруг.

– Один из тех знакомых, которые составляли тебе компанию в «Синем быке»?

– Какое это имеет значение? – вспылил моряк. – Посмотри, что стало с этим местом. Не замечал ли ты ничего похожего на Континенте?

Я не успел ответить. Внезапно я понял, отчего ферма впереди манила меня, словно тусклый свет таверны уставшего путника. Прямо у ссохшейся деревянной двери сарая я заметил лежащую на земле куклу. Брошенная игрушка выглядела слишком чистой и опрятной на фоне разбитых пыльных окон и некогда белых стен, ныне пестрящих грязными разводами. Повсюду поблескивали лужи, наполненные дождевой водой, почва размокла под ногами и норовила проглотить ботинки вместе со щиколотками, громко чавкая при каждом неосторожном шаге. Но на платье куклы не было ни грязи, ни сырых пятен, а белая шляпка выглядела такой свежей, будто игрушку бросили сюда совсем недавно.

– Эй, – шепнул я старику, призывая его говорить тише. – Погляди.

Я кивнул в сторону сарая. Сначала капитан ничего не понял и просто переводил взгляд с фермы на меня и обратно, на хилое строение. Но потом он заметил валявшуюся на земле игрушку и тут же напрягся.

– Думаешь, это здесь? – спросил старик.

– Смотря что ты имеешь в виду под словом «это», – ответил я.

Я неспешно подошел к двери сарая. Должно быть, о нашем присутствии уже узнали, если внутри, конечно, кто-то был. Я не слишком осторожничал, полагая, что эта часть острова необитаема. Теперь приходилось надеяться на то, что я не повстречаю на своем пути неожиданных опасностей. Я медленно отворил сарай, отчего заржавевшие петли жалобно скрипнули.

Внутри было не слишком темно – тусклый дневной свет просачивался сквозь щели в стенах и потолке. Широкий сарай был доверху забит лопатами, шлангами для полива, старыми снастями, ведрами и прочей утварью. В дальнем углу я заметил высокую кучу сена.

Капитан прошмыгнул в сарай вслед за мной, стараясь не шуметь и ступать неслышно. Но он не учел, что потолок у заброшенного строения был ниже, чем его рост, а потому уже спустя мгновение старик с гулким стуком врезался лбом в деревянную балку, и со стен на каменные плиты пола посыпались банки с гвоздями, молотки и мотки медной проволоки.

– Чудесно, Херес.

– Прости, я… Эй!

Моряк внезапно завопил и указал на дальний угол. Небольшая тень мелькнула стрелой за стог сухой травы. Мы переглянулись. Не похоже, что это был свирепый преступник или таинственные силы зла, которых больше всего опасался суеверный капитан.

– Кто там? Выходи! – приказал я.

Мы напряженно ждали, вглядываясь в полумрак. Но никакого движения у дальней стены сарая не было. Встревоженный незнакомец отсиживался в спасительном сене.

– Покажись, иначе я…

– Хватит, – оборвал меня старик.

Я непонимающе посмотрел на него. Капитан «Тихой Марии» протянул мне брошенную куклу в нежном платье со шляпкой… Конечно, если его догадка верна, и в сарае скрывается маленькая испуганная девочка, то просить выйти ее стоило немного иначе.

– Иди сюда, милая. Мы не сделаем тебе ничего плохого.

Голос старика звучал мягко и завораживающе. Я даже на секунду подивился тому, как вообще такой верзила способен ловко манипулировать интонациями своего тембра. Обычно его речь напоминала рычание раненного медведя, в берлогу которого заглянул неудачливый охотник.

– Меня зовут Мегрисс. Этот тощий невоспитанный человек – детектив Том Колд. Мы не хотели тебя напугать…

– А я и не боюсь.

Девочка вынырнула из темноты с такой резвостью, что я отшатнулся назад. Моряк попятился, но затем вовремя спохватился и расплылся в широкой улыбке. Не думаю, что этот звериный оскал мог расположить к себе потерявшегося ребенка, но наша неожиданная гостья сделала шаг вперед.

На вид ей было около десяти. Она куталась в не по размеру большое пальто и мужские рукавицы. Длинные темные волосы спутались и торчали во все стороны. Она выглядела худой и даже изможденной – посиневшие костлявые ноги, высовывавшиеся между полами плаща, сразу бросались в глаза. Я понял, что девочка давно голодает.

– Как тебя зовут, милая?

Капитан опустился на одно колено и жестом подозвал девочку к себе. Она послушно побрела вперед, но остановилась на полпути, все еще с опаской поглядывая в мою сторону.

– Дженни.

Голос у нее был звонкий и резкий, и я бы даже мог сказать – бесстрашный. Она буравила темными глазами мое лицо, лишь изредка переключая свое внимание на старика. Должно быть, я не вызывал у нее теплых доверительных чувств. И было глупо отрицать, что эта неприязнь являлась взаимной.

– Ты что, живешь здесь одна? – мягко спросил моряк.

Он все еще упирался коленом в холодный пол, подзывая девочку к себе. Она коротко кивнула, но осталась стоять на прежнем месте. Внутри сарая было не намного теплее, чем на улице снаружи, и я подивился тому, как ей удалось не замерзнуть здесь насмерть в одну из последних стылых ночей.

– А где твои родители, Дженни? – поинтересовался хозяин «Тихой Марии».

– Они исчезли.

– Почему ты не ушла отсюда и не попросила помощи в городе? – допытывался я.

– Потому что я никому не нужна.

Слышать такие слова от ребенка было слишком странно. Я умолк, зато капитан тут же принялся кудахтать, как сердобольная старушка. Он поднялся на ноги, схватил девочку за худые запястья, притянул к себе, а затем закутал ее в длинное пальто, обхватив одной рукой и оторвав от земли.

– Ты что делаешь? – воскликнул я, когда он вышел из низких дверей сарая, пригнув голову.

– Дети не должны ютиться в хлеву, как крысы, – выпалил он. – Мы не оставим это бедное дитя здесь, мы заберем ее с собой.

– Ты что, спятил? Херес, мы сюда не за детьми приехали!

Я быстро шел за ним, пытаясь привести его в чувство, но старика невозможно было переубедить – упертый моряк отказывался вернуть девочку на место. А та, переброшенная через могучее плечо капитана в своем теплом импровизированном коконе, молча сверлила меня глазами.

– Мне казалось, что именно за этим мы и прибыли сюда, детектив, – разъяренно прорычал старик, остановившись у череды сухих деревьев.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – вспылил я. – Это не тот ребенок…

– Так значит, у тебя есть список с теми детьми, которых спасать можно, и теми, которых нужно бросить в пустом сарае, чтобы они померли с голоду?

Я понял, что мне придется смириться с тем, что громила утащит девочку вместе с нами. Хотел я этого или нет, но наш визит за рифы неожиданно сорвался. Старик и слушать ничего не хотел о нашем задании, он желал как можно быстрее доставить ребенка в таверну, чтобы накормить досыта и уложить в чистую постель.

– Давай накормим ее и отдадим в больницу, – предложил я.

Лодка шустро отчаливала от залива, и я тоскливо наблюдал за тем, как растворяется во влажном густом тумане гряда темных скал. Девочка сразу же уснула, свернувшись калачиком на дне лодки и уложив обветренные ладони себе под впалую щеку.

– Матерь Божья! – тихо прошипел капитан, стараясь не разбудить ребенка. – У тебя что, совсем сердца нет?

– У нас сейчас нет времени возиться с сиротами, Херес, у нас и без того проблем выше головы. Ты не забыл об этом? Пока ты будешь шить куклам платьица и печь пирожки, надежда остановить всю эту череду исчезновений станет еще более далекой.

– Господь послал нам это дитя, чтобы мы спасли его от смерти. Неужели ты не понимаешь этого? Почему ты противишься и стремишься все делать наперекор судьбе?

Капитан смерил меня грозным взглядом, нахмурившись и с новыми силами взявшись за весла. Жилы на его руках вздулись от тяжелой работы, но он ни на секунду не бросил грести.

– Потому что нет никакой судьбы, Херес, как и нет никакого провидения. Все это существует только в твоей голове и в твоем промытом мозгу, – резко бросил я.

– Ты прибыл сюда, чтобы спасать невинные детские души. И я тоже следовал за тобой только поэтому. И вот сейчас перед тобой ребенок, нуждающийся в спасении. Так что же с тобой такое?

– Если ты не желаешь помогать мне, то можешь оставаться в таверне. Высадимся на причале, заберешь девочку, а я один пойду на рифы, – едва сдерживая подступающее раздражение, произнес я.

Остаток пути мы провели в гробовой тишине. Капитан рассекал морскую гладь веслами, а я с разочарованием погрузился в собственные тяжелые мысли. Не знаю почему, но мне казалось, что старик только что предал меня, ловко увернувшись от этого расследования. Словно он просто прикрывался ребенком, удачно встретившимся ему на пути.

Я сидел на другом конце лодки, отвернувшись и мрачно наблюдая за поверхностью воды. Круги, расходившиеся в стороны от весел, мелко дрожали и расширялись, отплывая куда-то вдаль и медленно теряясь в беловатой мгле. Хотя было немного за полдень, небо уже принялось тускнеть.

Капитан тоже хранил молчание – несколько раз краем глаза я замечал, как он бросает на меня короткие взгляды, но он тут же поворачивал голову в другую сторону, делая вид, что пристально следит за греблей. Девочка проснулась, когда мы уже подошли к пристани. Впереди сгущающийся туман прорезывали желтые уличные фонари порта. Море, оставленное позади, казалось темным и пугающим, и я с радостью вновь ступил на твердую землю.

– Ты не замерзла?

Старик поплотнее закутал ребенка в заношенное пальто. Девочка молча покачала головой. Она была на удивление немногословной. Я привык к тому, что дети зачастую не умолкают ни на мгновение, но этот ребенок предпочитал не забрасывать посторонних надоедливыми вопросами и не встревать в беседы. Хотя разговаривать мне сейчас уже было не с кем.

– Хорошо, Дженни, – ласково произнес Херес. – Сейчас мы пойдем в таверну, где я угощу тебя горячим ужином, а на десерт мы попросим печенье с чаем и вареньем. Договорились?

Девочка согласно кивнула.

– Ты поживешь с нами, а потом мы решим, что дальше делать, ладно? Обещай, что ты не будешь расстраиваться и плакать.

– Я никогда не плачу, – коротко возразила она.

– Я слышал, как ты ревела на ферме, – не удержался я. – Потому мы тебя и нашли.

Она смерила меня презрительным взглядом. Моряк неодобрительно покосился в мою сторону, но ничего не стал говорить.

– Всю ночь на улице шумел ураган. Я смогла уснуть только утром. Когда вы вошли в сарай, я спала и испугалась грохота. Я не плакала.

Я равнодушно пожал плечами. Капитан вновь подхватил девочку на руки, хотя та могла прекрасно дойти до паба своими ногами. Затем он обернулся ко мне:

– Пойдем, детектив. Отдохнем, поедим, а утром вернемся к рифам.

– Нет, Херес, – возразил я.

– Не глупи! Скоро стемнеет, а ходить по ночам в море опасно, тем более – на той стороне острова.

– Тебе нечего опасаться, приятель. Вы будете в тепле и в безопасности.

Я развернулся и побрел к лодке, качающейся на холодных волнах. Когда я отходил от пристани, мощная фигура старика со свертком в руках поднялась вверх по пустой дороге, а затем скрылась среди домов. Меня окружила густая мгла и полное безмолвье. Я знал, что пока вернусь назад и догребу до рифа, пройдет не менее пары часов, а потому на месте я окажусь с наступлением темноты. Моряк отличался недюжинным здоровьем и хорошо развитыми мускулами, для меня же гребля – не самое привычное и простое занятие, потому я потрачу на дорогу гораздо больше времени.

Что-то внутри меня рвалось бросить весла, выскочить на берег и вернуться в таверну. Но я прекрасно осознавал, что не стану этого делать. Так что я лишь поглубже закутался в тонкий плащ и покрепче ухватился за деревянные поручни.

Я совсем забыл, что темнота над морем сгущается быстрее, чем в городе над освещенной фонарями сушей. Хотя я огибал остров сбоку и постоянно различал очертания берега за слоем белой дымки, меня не покидало ощущение того, что я оказался совсем один посреди пустой планеты.

Сейчас мне, как никогда раньше, захотелось включить погромче телевизор и услышать монотонный голос ведущего вечерних новостей, а затем отправиться на старый мягкий диван, чтобы в полной темноте вылавливать доносящиеся снизу голоса соседей и их громкую брань. Я всегда считал, что моя жизнь после смерти Грейси стала совершенно одинокой и пустой. Но настоящее одиночество я прочувствовал только сейчас. Посреди бескрайней глади ледяной воды, сидя в хлипкой деревянной лодке, с трудом передвигая тяжелыми веслами и продрогнув насквозь.

Сейчас я бы обрадовался даже просунутым под дверную щель счетам за электричество или навязчивому жужжанию залетевшего в распахнутое окно комара. Но меня окружала полная пустота. Беззвучная, тяжелая и давящая, она как будто старалась пробраться внутрь меня, просочиться сквозь рот, заполнив тело доверху и растворив его во мгле.

Пока я размышлял об этом, покрепче сводя зубы, лодка внезапно качнулась в сторону, словно кто-то забрался в нее. А потом я увидел впереди сидящую фигуру.

– Привет, Грейси.

Она молча поглядела на меня, устало опустив голову набок. Она всегда делала так, если я приходил домой слишком поздно и будил ее стуком входной двери.

– Я так рад, что ты здесь…

– Меня здесь нет, Том, – тихо прошептала она, едва шевеля губами.

Я покачал головой. Она всегда говорила, что найдет способ быть рядом, даже если умрет раньше. Мы часто шутили об этом, гуляя по ночным проулкам и разглядывая мерцающие вывески. Я не понимал, отчего теперь она ведет себя иначе.

Я смотрел ей в лицо, замечая все те черты, которые врезаются в память навечно, если дороже больше никого нет. Но сейчас она будто стала совершенно другой внутри. Это причиняло невероятную боль, которую можно сравнить с тем, когда самый близкий некогда человек не узнает тебя больше, встречая в переулке.

– Мне так одиноко, Грейс…

– Я знаю… Но я должна многое рассказать тебе, Том.

– Ты снова собираешься твердить о вещах, которых я не понимаю? Почему мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?

– Потому что я прихожу лишь для того, чтобы помогать тебе. Ты же сам это знаешь…

Все, что происходило дальше, спуталось в один сплошной ком. Я вспылил и вышел из себя, после чего выпал за борт. Нахватавшись ледяной воды и вымокнув до нитки, я едва как сумел ухватиться рукой за весло, болтающееся в море, вскарабкался по нему и забрался обратно в хлипкое суденышко.

Дрожа всем телом и переживая недавний ужас, я прокручивал в памяти мгновения, когда мне казалось, что я иду ко дну и уже не сумею выплыть наверх. Все это время Грейси молча наблюдала за мной, сложив руки на коленях.

– Тебе пора просыпаться, Том, – проговорила она наконец, и я ощутил, как меня сковывает смертельный холод.

Я открыл глаза. Над морем нависла тяжелая безлунная ночь. Мне повезло, что с обратной стороны острова редкие фонари отбрасывали длинные блики на воду – я мог ориентироваться и различать, где нахожусь. Лодка прибилась к мокрым скалам и мерно ударялась о черный риф.

3

По своим ощущениям, я потратил больше часа на то, чтобы обойти по кругу виднеющийся атолл. Мое кратковременное забытье, полное разочарования и душевных мук, не принесло мне бодрости и новых сил, так что я едва мог управляться с веслами. Завершая петлю и возвращаясь к тому месту, откуда я принялся исследовать морские глыбы, я неловко взмахнул левой рукой, и весло выскользнуло из моей закоченевшей ладони. Где-то за бортом черные воды тихо всхлипнули, а затем я остался с последним веслом наперевес.

Не знаю, на что я надеялся, проявляя неуместную настойчивость и отправляясь в одиночку в это ночное странствие по безмолвным волнам. Наверное, мне хотелось увидеть, что недалекий капитан предпочтет мое общество и охотнее решится оставить девочку, чтобы помочь мне добраться до этих чертовых скал. Но он выбрал не меня.

Теперь я беспомощно болтался у берегов острова, не имея возможности быстро вернуться назад. Я был голоден, обессилен и раздавлен, и невольно мне пришлось признаться самому себе в том, что моя затея с сокрушительным грохотом провалилась. Практически в полной темноте, без специального снаряжения или хотя бы карманного фонарика, без помощника, без элементарных физических сил я очутился один на один перед мокрыми камнями, ни на шаг не приблизившись к заветной разгадке.

Пока я старался придумать, что мне теперь стоит предпринять – оставаться здесь до рассвета и двинуться в путь с первыми лучами нового серого дня, загребая одним веслом, или же рвануть обратно прямо сейчас, сразу признав свое поражение, на воде впереди меня возник зыбкий проблеск. Я сразу определил, что источник света находится неподалеку, а к тому же быстро приближается.

Через несколько минут приветливый оранжевый огонек стал еще ярче и больше, и до меня донесся привычный глухой бас:

– Детектив! Детектив!..

Я молча наблюдал за тем, как капитан «Тихой Марии» гребет в мою сторону, размашисто работая веслами. Когда старик поравнялся с моей лодкой, он ловким рывком подтянул мое промокшее корыто, а затем затащил меня к себе на борт, схватив обеими руками за плечи.

– Какого черта ты…

– Слава Богу! Детектив… Господи, какое счастье!..

Здоровяк сдавил меня в своих объятиях, грозясь выжать остатки жизненных сил. Он то отодвигал меня подальше от себя, пристально вглядываясь в мое лицо и словно не доверяя своим глазам, то вновь в порыве чувств принимался сжимать мои ребра своими грубыми ручищами.

– Что на тебя нашло, Херес?

Я все же смог отстраниться от него и перевести дух. Казалось, что он успел сломать мне пару ребер, пока рьяно демонстрировал свое дружеское расположение. Наверняка утром под рубашкой я обнаружу несколько фиолетовых кровоподтеков.

– Я привез тебе поесть, детектив… И вот еще теплый плед, это жена Рэя передала, – тараторил он, что-то выуживая из большого мешка, сваленного справа от его ног.

– Очень мило с твоей стороны, Херес, – процедил я сквозь зубы.

Хотя от теплой пищи я бы сейчас не отказался – не знаю почему, но я ощущал такой зверский голод, словно не ел ничего несколько суток, я решил не проявлять излишней взаимности. Безусловно, внезапное возвращение моряка несказанно обрадовало меня и вернуло угасающие зачатки оптимизма в мою душу, но я пока не мог определиться с тем, стоит ли мне его так быстро прощать.

– Я обошел весь остров! Где же ты был, детектив?!

– Здесь.

– Я проходил здесь и вчера, и сегодня. Но лодки не видел… Господи, я уж было решил, что ты утонул и отправился на дно, – он машинально перекрестился, воздев свою увесистую ручищу. – Я даже выслал твоему другу на Континент сообщение перед тем, как вновь отправиться на поиски!..

Он накинул на мои плечи толстое шерстяное покрывало, заботливо укутав меня в него, словно простывшего ребенка. А затем сунул в руки термос с горячим кофе и еще теплые булочки. Я жадно набросился на еду, не придавая большого значения ворчанию и возгласам старика. А тот все участливо хлопотал, то набрасывая обратно на мою спину сползший угол пледа, то зачем-то поддерживая снизу металлическую чашу с бодрящим напитком, словно не доверяя, что такая ноша мне по силам.

– Так где ты пропадал?

– Мне, конечно, льстит, что ты настолько истосковался по мне за эти несколько часов, Херес…

– Несколько часов?! – взревел капитан. – Тебя не было целые сутки!

– Что ты несешь?

Я быстро прикончил и согревающий кофе, и свежую выпечку. В животе раздалось довольное урчание, а я ощутил, как по всему телу разливается приятное тепло. Наконец-то я смог укрыться от ноябрьской сырости и холодного морского ветра.

– Я отправился следом за тобой почти сразу же. Отнес Дженни к трактирщику, попросил его присмотреть за девочкой, а потом взял у Карлы лодку ее мужа и поспешил тебе на помощь. Но я не смог разыскать тебя. Затем я сошел на берег и сообщил Гарри Баррисону о том, что ты исчез. Я следовал по одному и тому же маршруту всю ночь, а следом – и весь день… От отчаяния я даже решился выйти на старушке «Марии», чтобы оглядеть море за бухтой!

– Это какая-то чушь, Херес. Я отправился к этим рифам сегодня на закате и пробыл здесь не более четырех часов.

– Тебя не было больше суток, – гневно произнес моряк.

– Это невозможно, – отрезал я.

Он мрачно сверлил своими темными серыми глазами мое лицо. Его свинцовые брови сдвинулись у переносицы, будто он над чем-то усиленно размышлял и выстраивал сложные логические цепочки в своей лохматой голове. Я решил просто наслаждаться нежданно нагрянувшим теплом и уютом, расположившись прямо на отсыревших досках и завернувшись в толстый плед практически до кончика носа.

– Что ты помнишь? – внезапно спросил громила.

Навалившись всем весом тела на весла, он резво орудовал ими, быстро отплывая прочь от черных скал. Напоминавший продырявленную тыкву, на корме лодки приветливо искрился большой оранжевый фонарь, озаряя волны своим бледным светом. После булочек и кофе меня стало клонить в сон.

– Я отплыл от берега, когда ты бросил меня там одного. Затем греб, пока не устал. Наверное, я ненадолго погрузился в сон… После этого я очнулся, обогнул риф и увидел твою лодку.

– Ты проспал целые сутки?

Моряк выглядел озадаченным. Блики пузатой лампы плясали в его расширенных зрачках, отбрасывали на грубую кожу дергающиеся тени. То, что он говорил, казалось полностью абсурдным и невозможным. Однако я улавливал нутром его искреннее беспокойство и даже какой-то отеческий испуг, а потому понял, что он не сомневается ни на секунду в том, что утверждает.

– Нет, всего несколько часов.

– Прошел целый день, детектив…

– Это маловероятно, старик.

Херес промолчал. Он старался грести как можно быстрее, чтобы сойти на берег и оставить неясную тревогу и пережитый день позади, как и это неспокойное, ледяное море.

– Что тебе снилось? – неожиданно спросил он.

– Она, – немного замявшись, ответил я.

– Ты все еще не можешь смириться с этой утратой…

– Это не утрата, Херес. Это катастрофа.

– Мы все порой теряем людей, которые нам дороги…

– Да брось, – резко прервал я его, поморщившись. – Ты же не собираешься снова ударяться в философские рассуждения о религии и тщетности бытия?

– Я вижу, что ты страдаешь.

– Ничто в этом мире не способно избавить меня от этого. Даже твои боги.

– Ты напрасно так считаешь, – не согласился капитан.

Сил у него действительно было хоть отбавляй – вскоре я заметил вдалеке заветный берег и пустующий причал. А в небе над холодным заливом уже разворачивался новый безжизненный день, разливая по округе поблекший рассвет. Отсюда, со стороны равнодушной ряби волн, в обрамлении густых влажных туч, остров Сорха казался особенно унылым и даже зловещим.

Седовласый верзила резво греб, не забывая бросать на меня тревожные взгляды, словно он то и дело проверял, на месте я и не испарился ли в белесом мороке. Я впервые ощутил к нему какую-то зыбкую благодарность. За то, что он не оставил меня одного в этом безмолвном море. И за то, что он верил в меня и не сомневался в том, что мы все делаем правильно.

– Моя жизнь мало чем походила на то, что обычно называют этим словом другие люди, – начал я, мрачно разглядывая ледяную воду за кормой. – Чтобы не оставаться ночами в одиночестве, я стал отправляться в парк. Укладывался там прямо на лавку, заворачивался в плащ и прислушивался к звукам вокруг.

Я невольно мысленно перенесся в один из этих прожитых моментов и даже ощутил кожей спины холод уличной скамьи. Обычно в это время над моей головой шумел остатками желтых листьев каштан – нередко влажный туман оставлял на них крупные капли, и тогда они падали на мою одежду и лицо, но я продолжал неподвижно лежать, глядя в ночное небо.

– Пока город тихо плескался во мраке угасшего дня, я с жадностью ловил каждый его звук… Я слышал, как в доме напротив часто хнычет маленький ребенок. Вслушивался в тихие разговоры парочек, которые шастали теплыми ночами по аллее неподалеку от скамейки. Мне хотелось просто прикоснуться к этому миру, где живут глупые и наивные люди, слепо верящие в то, что кто-то их любит, что они существуют не просто так. И я лежал под кроной дерева, возвращаясь в это место снова и снова. В одну из таких ночей ко мне подошла Грейси…

– Я понимаю, какая пустота гложет тебя изнутри, детектив, – с искренней жалостью произнес капитан.

– Едва ли, дружище.

– Мир всегда кажется слишком жестоким. Сперва он дает тебе что-то, а потом так же неожиданно отбирает, оставляя душу растерзанной. Но на самом деле…

– На самом деле этот мир еще хуже, чем кажется, – оборвал я его. – И если ты внимательно приглядишься, то сможешь увидеть это. Здесь люди, не разгибая спины и работая до кровавого пота на благо Континента, едва выживают в своих норах и спасают детей от голода. Здесь кругом одни пьяницы и сумасшедшие. Каждый день толпы городских жителей сводят счеты с жизнью, но это стало настолько привычным явлением, что об этом уже не пишут в газетах. Люди в этом мире несчастны, Херес. Потому что весь он не такой, каким должен был быть.

– Боль будет существовать всегда, детектив, – спокойно возразил капитан «Тихой Марии», причаливая к пристани. – Это люди наполняют мир страданиями. Они носят их в себе и заражают всех вокруг отчаянием, потому что не умеют с ним бороться.

– На этой планете каждый ком грязи пропитан отчаянием. От него нет спасения.

Моряк бросил на меня тяжелый взгляд исподлобья. Он уже пришвартовал хлипкое суденышко и намотал канат на деревянный кол причала, ловко вскочив на скользкие доски. Затем он остановился на мгновение, приподняв большую косматую голову с угольно-серыми волосами, и глянул куда-то ввысь, поверх гряды темнеющих холмов Сорха.

– Ты думаешь, ты один хлебнул горя в этой жизни, детектив? Мы все на этом острове кого-то потеряли, но вынуждены жить дальше, постоянно борясь с разрастающейся пустотой внутри.

– Я хотел у тебя кое-что спросить, Херес…

– Если ты собираешься разузнать обо мне побольше или жаждешь выяснить, что приключилось со мной, то сейчас для этого не самое подходящее время.

– Да нет, – отмахнулся я. – Меня интересует другое. Почему ты никогда не называешь меня по имени?

– Что? – опешил моряк.

– Ты всегда обращаешься ко мне, называя детективом.

– Я… я не знаю. Это что, имеет какое-то значение? – раздраженно спросил старик.

– Да нет, просто любопытно.

– В таком случае, можешь считать, что ты просто не слишком похож на человека с именем Томас.

– Это еще почему? – удивился я, по-прежнему сидя в лодке и прячась в плед от пронизывающего ветра.

– При звуках этого слова представляешь себе кого-то дородного, уважаемого и интеллигентного. А ты похож на оголодавшего бродячего кота…

– У меня хронический невроз, Херес. Люди с таким диагнозом редко щеголяют с надутыми щеками.

– …И этот кошмарный плащ на тебе. Я не ошибусь, если сделаю робкое предположение, что именно в нем ты коротал ночи в парке? – продолжил он.

– Тебе не нравится мой плащ?

– Он на два размера больше и болтается на тебе, словно пончо. К тому же на улице давно ноябрь, так какого черта ты притащился в нем на остров?

– Потому что у меня кроме этого плаща больше ничего нет, дружище. Я не слишком люблю забивать дом под завязку ненужными вещами. Но твоя забота мне приятна.

– Я думаю, тебе не помешает начать нормально питаться, детектив. На тебя больно смотреть. Как раз этим мы и займемся в ближайший час.

– Вообще-то я собирался…

– Послушай, Том, – с коротким смешком прервал меня капитан, – я сутки проболтался у берегов Сорха в надежде найти твою лодку и тебя в ней живым. И я полагаю, мы оба заслуживаем несколько часов отдыха под теплой крышей в сопровождении домашнего сытного завтрака.

Я решил не спорить. Черт знает, что вообще пережил этот сердобольный верзила, пока на протяжении многих часов окунал в воду раз за разом свои весла. Должно быть, старик всерьез переживал за мое тщедушное тело, а вдобавок мучился чувством вины за то, что отпустил меня в море одного.

– Ладно, как скажешь, – я покорно кивнул. – Только пусть завтрак приготовит дряхлец, я не хочу умереть в муках, попробовав снова твоей стряпни.

– Этого дряхлеца зовут Герольд, – заметил здоровяк.

– Серьезно? – удивился я.

Но я не успел даже закончить фразу, прежде чем набор букв навсегда покинул задворки моей памяти.

– Да. Ты слышал его имя уже как минимум пару-тройку раз.

– Ты сказал, его зовут Бельмо? – робко поинтересовался я.

– Его зовут Герольд.

– Бельмо звучит гораздо диковиннее и подходит ему намного лучше, согласись.

Херес устало закатил глаза, а затем вернулся к краю причала и выдернул меня из лодки. Я мягко опустился на подошвы ботинок и окинул взглядом с высоты пристани безлюдную бухту. На другой стороне залива, позади спящих слепых окон «Тихой Марии», громоздился еще один корабль.

– Судно Континента? – спросил я.

– Похоже на то. Когда я спускал лодку Рэя на воду этой ночью, корабля еще не было.

Мы медленно двинули вверх, плутая меж облезлых холмов по привычно пустынной дороге. Голодный пес, рыскавший на обочине в ворохе сваленного мусора и веток, пугливо поджал хвост и бросился прочь, скрывшись где-то между приземистых темных домишек.

Ветер немного утих, и теперь его промозглые порывы больше напоминали зловещий потусторонний шепот. Графитовая небесная пелена становилась все гуще и нависала над умирающим островом все ниже с каждым новым днем, суля скорый приход суровой зимы. Однако моему спутнику до невзгод погоды не было никакого дела, и его по-прежнему ничуть не беспокоили ни сырость, ни холод, хотя он был одет ничуть не теплее, чем я.

– Знаешь, детектив, – внезапно разоткровенничался капитан, – я никак не могу отогнать прочь твои слова о том, что никого из пропавших людей уже нет среди живых.

– Тебе не стоит думать об этом, Херес. В конце концов, это лишь мои собственные догадки. А я нередко, как показывает сама жизнь, совершаю ошибки.

– И все же мне теперь все больше неспокойно и тревожно на душе, – мрачно проговорил моряк.

– Мне кажется, дружище, что сейчас всем вокруг тревожно. Вся эта чертовщина имеет слишком уж внушительный масштаб, никогда раньше ни с чем подобным я даже не сталкивался. И если Единое Правительство начинает метаться в панике, осознавая собственное бессилие, то простому народу остается лишь молиться горстке божков и уповать на то, что все закончится так же неожиданно и необъяснимо, как и началось.

– Я никогда не смогу смириться с этим и просто жить дальше, если не узнаю, что случилось с Джедом… Даже если мальчик мертв, я должен знать, почему это произошло и кто в этом виновен.

– Думаю, что такая задача нам уже по силам.

Я хлопнул старика по плечу, горько улыбнувшись ему. Самое ужасное, что может произойти – это иметь рядом с собой человека, для которого ты не можешь сделать совершенно ничего, чтобы облегчить его страдания.

Для тех, кто внезапно и несправедливо лишился близких, безвестность – самая жестокая кара. Потому что тебя день и ночь терзает несбыточная надежда, вслед за которой неизбежно наступает черед самых черных догадок. Это существование на грани полного отчаяния и слепой веры истощает изнутри, подтачивает силы и изъедает душу насквозь, причиняя неописуемые мучения.

– Ты погляди, детектив, – внезапно проговорил капитан.

Я выскользнул из мира своих размышлений и очутился перед входом в таверну дряхлеца. Неподалеку от ворот топтался знакомый полицейский – тот самый, который сопровождал Барри в его прошлый визит на Сорха.

– Неужели этот усатый круассан притащился сюда вновь? – воскликнул я с нескрываемым разочарованием.

– Наверное, он получил мое сообщение…

– Черт тебя дернул, Херес, рассылать весточки всем подряд! Теперь нам не отделаться от общества этого бесполезного ломтя сала, который будет следовать по пятам, как дворовой пес.

– Я думаю, он прибыл сюда потому, что беспокоится о твоей судьбе…

– Прекрати видеть добро во всех людях на земле, – грубо оборвал я громилу. – Однажды Барри уже продемонстрировал свое беспокойство, отправив меня на принудительный отпуск в застенки лечебницы для умалишенных. И чаще всего от его заботы и желания помочь в моей жизни только прибавляется проблем.

Я говорил громко и даже не пытаясь скрыть своего нарастающего раздражения, так что наше присутствие не осталось незамеченным для тех, кто ютился за стенами паба. Сперва из отворившейся двери таверны высунулась причесанная и вымытая голова девочки. Заметив старика, ребенок с радостным визжанием бросился к нам навстречу, обхватив мощную шею здоровяка тоненькими ручками и повиснув на ней всем весом. Моряк озарился ласковой отеческой улыбкой, после чего сгреб девочку в охапку на своей груди.

А вслед за этим на пороге показался и сам Барри.

– Том! Том!..

Толстяк изо всех своих сил засеменил ко мне, пыхтя и поддерживая круглый живот, торчащий далеко вперед. Полицейский, топтавшийся на крыльце, не обратил на это никакого внимания. Должно быть, я ему совсем не нравился.

– Помедленнее, Барри, я не уверен, что твое сердце способно выдержать такие нагрузки.

– Том, ты жив! Слава небесам, Том! Мы так переживали с Лизой…

Он вперевалку добежал до меня и принялся комкать мой плащ короткими пальцами, словно не решался заключить в свои объятия.

– Жив и вполне здоров, так что можешь прямо сейчас отправляться обратно.

– Нет, Том. Я больше никуда не поеду и не оставлю тебя одного!

Пухлое лицо инспектора внезапно стало серьезным и полным решительности. Мы стояли на обочине дороги, переглядываясь между собой, пока старик медленно брел к таверне с громко щебечущей девочкой на своей шее.

– Ты мне здесь не нужен, Барри. Уж извини, но у меня не так много времени, чтобы возиться еще с твоей дряблой шкурой.

– О, Том, – с укором произнес он, печально подернув усами, – ты зря так думаешь обо мне…

– Поезжай домой. Тебе здесь делать нечего, – повторил я.

– Я приехал не с пустыми руками, Том.

– Ты что-то разнюхал?

Я сразу оживился. Если у Барри имеется важная информация или даже свидетели, чьи слова могли бы, наконец, пролить свет на все происходящее, то это могло оказаться для меня сейчас не просто полезным, а даже спасительным.

– Нет, я привез тебе теплые вещи и ботинки на меху. Лиза передала тебе…

– Да чтоб ты провалился, Барри!

Я в сердцах пнул ногой валявшийся на земле сырой камень, а затем ринулся в паб, громко захлопнув за собой дверь. Инспектор плелся позади на расстоянии, опасаясь попасть под мою горячую руку, и робко бубнил глупые оправдания себе под нос.

В центре зала я сразу увидел щедро накрытый стол, и мое настроение немного улучшилось. Очевидно, хозяин таверны, заметив нас в окно, решил приготовить праздничный завтрак. Моряк и девочка уже вовсю лакомились угощениями. Я опустился на табурет напротив, пододвинул пустую белоснежную тарелку и на секунду замешкался, решая, что из всего этого изобилия мне следует на нее положить в первую очередь.

– Я рада, что ты жив, – неожиданно проговорил ребенок.

Я молча кивнул, всецело увлеченный пережевыванием мясного пирога и поджаренных овощей. Сейчас, когда девочку отмыли, накормили и привели в порядок, она перестала вести себя так настороженно и дико, как при первой нашей встрече. Но я все еще не ощущал к ней никаких теплых чувств и не разделял восторга старика. Так что в мои планы не входило любезничать с ней или, тем более, становиться хорошими приятелями.

Я уже прикончил второй ломоть пирога, когда обнаружил, что у меня нет под рукой чистого стакана и мне некуда налить ягодный морс из кувшина, чтобы протолкнуть поглубже в глотку свой завтрак. Встав из-за стола, я отправился на кухню, где вовсю над очагом трудился дряхлец, помешивая что-то в большом чане.

– Доброго утра, Том Колд, – добродушно проговорил он.

– И вам того же.

– Я очень рад, что с вами все хорошо. Мегрисс очень переживал, когда вы пропали в море.

– Да, я так и понял.

Я уже обзавелся пустым бокалом и готовился вернуться за стол, но внезапно хозяин таверны вцепился своими сухими пальцами в мой рукав и тихо прошептал:

– И эта девочка – это такая удача! После смерти дочери бедняга никак не мог прийти в себя…

– Смерти дочери? – переспросил я.

– О, это давняя история, – вздохнул дряхлец. – В юные годы Мегрисс нередко появлялся здесь, и однажды у него завязался роман с молодой торговкой из лавки на берегу. Но в планы ветреной девушки не входила забота о потомстве, поэтому она отдала новорожденную девочку Мегриссу и покинула остров. Захария любил малышку и был готов ради Лауры на все, несмотря на то… На то, что далеко не все были уверены, что он настоящий отец ребенка… если вы понимаете, о чем я.

Белоголовый старец тактично кашлянул и окинул меня многозначительным взглядом. Судя по всему, большая часть островитян считала капитана «Тихой Марии» абсолютным простофилей и глупцом, чем умело воспользовалась коварная торговка.

– И чем же закончилась эта история?

– Однажды Лаура исчезла. А спустя несколько дней ее тело нашли в море, на другой стороне острова. С тех пор Мегрисс сильно изменился…

– Что ж, – произнес я в ответ, – теперь мне понятно его неукротимое стремление заводить себе маленьких подопечных.

– Надеюсь, этот ребенок сумеет заглушить старую боль его утраты… – мечтательно протянул дряхлец, вновь переключив свое внимание на булькающее содержимое чана.

Я вернулся к столу. Барри уже был здесь, как ни в чем не бывало орудуя вилкой в своей забитой до краев тарелке. Сделав вид, что я его не замечаю, я наклонился над кувшином, налив себе морса, опустошил залпом бокал и произнес:

– Я иду наверх. Мне нужно отдохнуть и поспать пару часов, и тебе, старик, советую сделать то же самое.

Моряк молча кивнул в ответ, после чего я повернулся к присутствующим спиной и взлетел по лестнице. Уже на верхней ступеньке до моего слуха донесся удрученный голос Барри:

– Каждая наша встреча заканчивается вот так…

– Оставьте его в покое, инспектор. Ему просто нужно отдохнуть, – прогремел голос капитана «Тихой Марии».

– Том всегда относился ко мне плохо, Мегрисс. Хотя я не сделал ему ничего плохого и всегда считал его едва ли не своим братом…

– Он потерял любимую женщину. Обычно такое горе меняет натуру, и не в лучшую сторону.

– О какой женщине ты говоришь? – внезапно насторожился Барри.

– О Грейси.

На несколько мгновений зависла неловкая пауза. Я слышал, как зазвенела вилка, неуклюже брошенная полицейским в пустую тарелку.

– Послушай, Мегрисс… Том – не совсем обычный человек. И вещи, о которых он говорит, не всегда являются реальными…

– Что ты хочешь сказать? – сухо спросил моряк.

– Я говорю о том, что никакой Грейси никогда не существовало, Том ее сам выдумал. Никто не видел этой женщины, и никаких упоминаний о таком человеке не было даже в городских архивах, которые я перерыл вдоль и поперек…

– Детектив верит в то, что он говорит.

– Да, я знаю это. Но, увы… Том всегда был несколько… странным человеком. И порой эти странности выливаются в самые неожиданные образы, которые порождает его голова.

– Я говорю не об этом, инспектор.

– А о чем же? – непонимающе переспросил Барри.

И тут я услышал фразу, которая навсегда врезалась в мою память и заставила взглянуть на капитана «Тихой Марии» совершенно другими глазами:

– Я ему верю.

– Что? – воскликнул Барри. – Говорю тебе, он сам придумал Грейси! Мы проверили все, что могли, – никто никогда ее не видел, никаких следов этой женщины не было в его квартире!

– Я прекрасно это понимаю. Но если он верит в то, что он видел, то у меня нет ни единой причины сомневаться в том, что он говорил мне правду, – отрезал моряк.

– Но правда такова, что…

– Никто не может наверняка знать о том, что это, – оборвал толстого инспектора седой громила. – Для каждого человека мир вокруг выглядит так, как он его видит. И если ты не можешь заглянуть в чью-то душу и вывернуть ее наизнанку, то это не доказывает того, что то, что в ней сокрыто, не является такой же истиной, как все остальное.

Херес согнул руку в кулак и легко стукнул ей по столешнице, словно желая добавить весомости своим словам, после этого он вновь повернулся к Барри и произнес:

– За свою жизнь я успел повидать немало вещей, в существование которых не поверил бы ни один здравомыслящий человек. Никогда нельзя быть уверенным в том, что все, что ты видишь перед своими глазами – это чистая правда. Как и не стоит утверждать обратного… В конце концов, никто на земле до сих пор не может внятно объяснить, чем вообще является истина.

Я не стал дальше подслушивать их разговор. Сделав несколько шагов к запертой двери номера, я выудил из кармана плаща ключ, провернул его в замочной скважине и вошел внутрь. Мои ладони взмокли и немного подрагивали, когда я прикрывал за собой дверь. Несколько мгновений назад в самую кошмарную историю из моего прошлого впервые поверили. Поверили в то, о чем я говорил, несмотря на то, насколько странно все это было. Несмотря на доводы толстого следователя. Несмотря ни на что.

Глава 6. Призраки острова Сорха

«Мне все чаще кажется, что единственный, кто способен понять меня – это одинокий серый человек, что прячется в тени старого чердака. Мы так похожи с ним… Как будто две разорванные половинки одного человека… Но когда я стараюсь дотянуться до него, он отталкивает меня, и тогда мое одиночество становится невыносимым…»

Из дневника Г. М.

1

С приходом рассвета остров накрыла снежная пелена. Крупные пушистые хлопья падали из густых туч, оседая на безлюдных мостовых. На соседней кровати громко сопел капитан «Тихой Марии», пребывая в оковах счастливых сновидений.

Я проснулся несколько часов назад и теперь неподвижно лежал в постели, повернув голову к окну и наблюдая за тем, как зарождается в обрамлении крупных снежинок новый день. Мне снова снилась Грейси. Это были те же привычные ночные видения, наполненные вновь пробудившейся болью и чувством полного одиночества, моральной выпотрошенности. Она терзала меня, являясь лишь для того, чтобы вновь исчезнуть.

Поднявшись с кровати, я накинул на плечи рубашку и продел в ее рукава свои исполосованные шрамами кисти. В комнате было холоднее, чем обычно, так что я решил закутаться еще и в свой потрепанный бежевый плащ. Из-за стужи на улице окна номера подернулись влажной дымкой, и крупные капли воды струйкой бежали вниз по стеклам, оставляя после себя мокрые дорожки.

Я был уверен, что я первый, кого сегодня вырвали из небытия реалии меркнущего мира, но едва начав спускаться по ступеням вниз, я услыхал тихое бормотание старца – хозяина таверны. Сначала мне показалось, что он что-то едва слышно напевает себе под нос, но, очутившись на первом этаже и увидев его встревоженное лицо, я понял, что ошибся.

– Что-то случилось? – довольно холодно бросил я, направляясь к дымящемуся кофейнику.

– Да, – печально проскрежетал дряхлец. – Даже не знаю, как и сказать…

– Если вдруг Барри замерз насмерть этой ночью от того, что для него не нашлось теплого уголка в пабе, то я ни в чем вас не виню.

– Что вы, – ошарашено отмахнулся хозяин таверны, вскинув вверх свою засохшую ладонь, – для меня нет ничего важнее, чем довольные клиенты. Я постелил вашему товарищу в своей спальне, поближе к обогревателю… Оказалось, что у вашего друга очень сильно мерзнут ноги.

– Он мне не товарищ и не друг, – резко ответил я.

А затем я невольно хмыкнул, представляя себе опечаленное лицо одутловатого инспектора, которому пришлось коротать ночь в компании доисторического владельца заведения, да еще и без привычных благ – без горячей воды и без свежих газет. Для Барри это наверняка стало настоящей трагедией.

– Мне казалось, вы с ним близки, – удивился старец, наморщив свой сухой лоб. – Мистер Баррисон так тепло о вас отзывался…

– Все так думают, но это далеко от истины, – заверил я его. – Так что там за нехорошие известия?

– Ах, да… Мне так жаль, мистер Колд…

Он протянул мне какой-то смятый листок, похожий на жеваную заметку из несвежего журнала. Я машинально развернул бумажку и отметил, что я оказался прав – это была страница из какого-то ветхого издания, которое, должно быть, давно окончило свое существование. Однако поверх печатных отсыревших букв кто-то начертил несколько предложений от руки.

– Что это? – спросил я, бросив на дряхлеца быстрый взгляд.

– Записку принесла Карла. Она явилась посреди ночи вся в слезах… Она мало что говорила, попросила отдать вам эту записку. Ее муж, этот бедный мальчик… Никак не вспомню его имени… Он покончил с собой в минувшую полночь.

Плечи хозяина таверны печально поникли, отчего стали казаться еще более хрупкими и угловатыми. Несколько мгновений он участливо глядел на меня, ожидая, по всей видимости, какой-то реакции, но затем повернулся и пошел прочь, скрывшись за чередой кухонных шкафчиков.

Я опустил глаза вниз и уткнулся взглядом в корявые буквы: «Приходи на мои похороны, детектив. Многое становится понятным только после того, как ты умрешь. Я люблю тебя, Карла» – прочел я про себя.

Последнее предложение несчастный написал курсивом, словно хотел выделить его особенно или задумал извиниться таким странным образом перед своей возлюбленной. Выглядело все это весьма неприятно, если учитывать, что фоном для предсмертного письма служила монохромная заметка о счастливом бракосочетании неких Мэри и Чарльза. Их лица, навечно застывшие в лучезарной улыбке, сверлили меня взглядом, укоризненно проглядывая сквозь размашистые, корявые буквы, написанные явно дрожащей рукой.

Я смял записку и сунул в карман брюк прежде, чем на верхних ступеньках показался массивный силуэт заспанного полицейского. Он выглядел изрядно помятым и даже как будто немного опухшим, словно полночи он провел, натужно рыдая в подушку. При всей моей нелюбви к Барри, его утренний вид вызывал какую-то тупую жалость вперемешку с отвращением.

– Что у тебя с лицом, толстяк? – не удержался я, когда инспектор медленно сполз вниз, оказавшись прямо передо мной.

– И тебе доброго утра, Том, – мрачно буркнул он в ответ.

Я равнодушно пожал плечами, поднял со столешницы чашку с горячим кофе, а второй рукой ухватился за сытный завтрак. Подскочил к ближайшему столику, опустился на стул и с неприятным чувством отметил, что Барри собирается гнездиться за этим же столом.

Вся трапеза прошла в гробовой тишине – я молча жевал щедрое угощение, прихлебывая крепкий кофе, пока полицейский необъятным изваянием возвышался напротив, даже не притронувшись к еде. Зато он нервно подергивал свои усы, словно собираясь вырвать толстые волоски вместе с корнем.

– Смотрю, островная жизнь тебе на пользу не идет, – заметил я, допивая вторую чашку ароматного напитка.

Толстяк сперва ничего не ответил и даже не поглядел в мою сторону, зато потом он внезапно повернул голову, и я заметил, что он едва сдерживает слезы. Я впервые видел Барри таким жалким и расстроенным, так что даже не представлял, как на это реагировать. Поэтому я не нашел ничего лучше, кроме как полушепотом поинтересоваться:

– Это все из-за того, что тебе пришлось спать в комнате старика?

– Что?! – полицейский даже подпрыгнул на своем стуле от негодования. – Да ты хоть знаешь, что сейчас происходит в моей жизни? Я потерял семью!

– Что за чушь ты несешь?

– Лиза выгнала меня… Выставила прочь из дома! – выпалил он, а затем упал лицом в стол и принялся мелко всхлипывать.

Я в недоумении смотрел на его толстую краснеющую шею и пытался понять, что вообще происходит. Моя сестра никогда не производила впечатления человека, готового на столь радикальные решения. Более того, с тех пор, как она вышла замуж за Барри, она выглядела как никогда счастливой. По крайней мере, в те несколько раз, что я ее видел.

– Что ты натворил? – с любопытством поинтересовался я.

– Это все ты! Ты, – всхлипнул инспектор, а затем силой воли заставил себя взбодриться и вытер мокрые глаза. – Когда ты пропал, она принялась вести себя как безумная. Все плакала и твердила, что это она виновата во всем. Упрекала себя в том, что жила своей жизнью, пока ты страдал…

– Что за бред?

– Вот и я ей так сказал! – взвизгнул толстяк. – Я ответил, что ты – взрослый человек, и она все равно не смогла бы опекать тебя как неразумное дитя… Но она все повторяла одно и то же, обвиняя и себя, и меня. Сказала, что больше не хочет меня видеть. Что я должен плыть обратно и найти тебя, иначе она мне и ребенка запретит видеть… Родного ребенка, Том!

Он громко шмыгнул носом, но все же нашел в себе силы, чтобы сдержать новую волну подступавших к горлу рыданий. Затем он обреченно выдохнул и поглядел куда-то сквозь окно, за которым вся улица покрылась снежной пеленой.

– Все кончено, Том… Я видел это в ее лице.

– Ну-ну, Барри. Не стоит так спешить с выводами. Лиза – всего лишь женщина. К тому же, не самая умная, – я попытался утешить полицейского. – Она уже наверняка знает, что я жив и здоров, а потому понемногу терзается муками совести.

– С трудом в это верится, – буркнул инспектор, утерев влажный уголок правого глаза о манжету рубахи.

– Да ладно тебе, любитель пончиков, сколько раз вы ссорились вот так раньше? И ничего, все еще…

– Ни разу, – глухо оборвал меня Барри.

Я не нашел, что ему ответить, а потому в таверне вновь воцарилась звенящая тишина, нарушаемая только сухим кашлем старца, доносящимся откуда-то из недр погреба. Толстяк понуро теребил свои усы, то накручивая их на палец, то расправляя и вытягивая, а мои мысли давно унеслись прочь. Я снова и снова прокручивал в голове слова из предсмертной записки портового грузчика.

Должно быть, беременная вдова винит в своей утрате меня и капитана, ведь именно мы двое уговорили ее отменить терапию, чтобы побеседовать с больным. Вот почему я с внутренним содроганием предвкушал визит на кладбище, где будет проходить обряд погребения. Мне придется столкнуться с безутешной женщиной лицом к лицу, и если она накинется на меня с укорами и криками, то возразить мне будет просто нечего.

Пока я плескался в невеселых раздумьях, за окнами зала развернулось новое утро, привычно лишенное солнца и красок жизни. Метель утихла, и теперь лишь изредка на оконную раму налипали хлопья снега, тут же срываясь вниз и исчезая в ледяном сугробе. В такую погоду выйти наружу в тонком плаще было бы равносильно смерти.

Словно прочитав мои мысли, Барри внезапно встрепенулся:

– Лиза передала тебе кое-что из теплых вещей. Я думаю, сегодня это будет очень кстати, – он кивнул в сторону обледенелых стекол, а затем тихо хлюпнул носом: – Она такая заботливая…

– Откуда у нее мои вещи? – удивился я.

– Это не твои, – терпеливо пояснил Барри. – Я одолжил тебе кое-что из своего шкафа.

– Тогда я смогу завернуться в твой свитер не меньше, чем в три раза, – я подмигнул вновь приунывшему толстяку.

– Пойду принесу… – безжизненно проговорил он.

Инспектор грузно поднялся на ноги и медленно затопал к лестнице, умудрившись на ходу несколько раз задеть спинки массивных стульев, отчего они, жалобно скрипнув, сдвинулись со своих привычных мест. Наверху пролета он столкнулся нос к носу с моряком, который бодро топал безразмерными ботинками, негромко что-то напевая.

– Что случилось с твоим другом? – шепотом поинтересовался капитан «Тихой Марии», когда Барри скрылся в недрах второго этажа таверны.

Громила уселся за стол и принялся быстро забрасывать в свой широкий рот еду, словно опасаясь, что кто-то ее отберет. Эта черта мореплавателей всегда немного раздражала меня – они все делали наспех, постоянно торопясь. Даже кофе капитан пил залпом, что, по моему мнению, являлось непростительным смертным грехом.

– Он мне не друг, я уже устал повторять это… Ты бы не мог завтракать немного помедленнее? – не удержался я.

– Опытный моряк должен успеть отправить стряпню в свое брюхо прежде, чем по морю прокатится третья волна, – гордо возразил он, с глухим звуком постучав себя по животу. – Это ты обидел инспектора?

– Вовсе нет, – поморщился я. – Просто толстяк умудрился рассориться со своей благоверной.

Херес почесал за ухом, а затем передернул плечами, как будто намекая на никчемность подобных мирских проблем. И ему, и мне было невдомек, что такое полноценная ячейка общества, ведь нас никто не ждал по вечерам с распростертыми объятиями под уютной крышей дома, не подтыкал одеяло под спину в холодные ночи и не делил надвое невзгоды и радости будней. Когда ты всю жизнь был чего-то лишен, мозг учится блокировать эту потребность. Семейные склоки и раздоры всегда представлялись мне чем-то пустым и даже примитивным. Наверное, капитан «Тихой Марии» думал об этом примерно то же самое.

Хотя сейчас смысл его существования озарился новым светом – найденная девочка явно преобразила верзилу и вдохнула в него новые силы. Не зря он так искрился, словно начищенный самовар, а его привычно растрепанные свинцовые кудри, зачесанные назад, аккуратно спадали на лопатки. Краем уха я уловил беглый разговор дряхлеца и своего спутника – девочке постелили неподалеку от кухни, в маленькой комнатке с белоснежным диваном. Сейчас она мирно отсыпалась после всех перенесенных тягот, и моряк строго-настрого запретил мешать отдыху ребенка.

Барри оказался передо мной внезапно, размахивая пухлым свертком. С нескрываемой досадой я развернул его, вытащив наружу из хрустящей бумаги безразмерный свитер и что-то, напоминающее кальсоны.

– Господи, неужели у человека может быть такой размер одежды? – ужаснулся я, натянув шерстяную кофту поверх рубашки.

Рукава свитера печально свисали вниз, зато его подол едва доставал до середины моего живота, безвольно болтаясь, словно балахон. В одеяния Барри можно было втиснуть, по меньшей мере, троих, а то и четверых тощих детективов. От кальсон я сразу же отказался, решив про себя, что уж лучше лишусь обмороженных ног.

Когда я все же кое-как обуздал растянутую одежду и смог втиснуться в ней в свой любимый плащ, на часах уже близился полдень. Громила-моряк и толстый полицейский топтались неподалеку от меня, подворовывая сладости из большой конфетницы, стоящей у выхода.

– Нам пора отправляться на кладбище, – мрачно произнес я. – Не хотелось портить вам аппетит за завтраком, но…

Я выудил из кармана смятый листок и протянул его сначала Хересу, а затем – и Барри. Капитан сразу понял, что к чему, а потому заметно поник. Инспектор же интуитивно догадывался о чем-то, но явно недопонимал всего происходящего, благоразумно помалкивая и теряясь в смутных предположениях.

Еще рано утром дряхлец поведал мне, что вдова не станет затягивать с погребением, предпочитая поскорее похоронить мужа-самоубийцу. Я не слишком волновался о последней воле покойного, но что-то внутри заставляло меня отправиться в это бездыханное, мертвое место. Мне даже чудилось, что меня уже там давно ждут.

Мои спутники молчаливо следовали по пятам, столь же беззвучно уселись в потрепанную машину и следовали в ней, пока я выворачивал с улочки, одновременно борясь с постоянно выползающими из-под рукавов плаща шерстяными манжетами огромного свитера.

До островного кладбища было не так уж далеко, но нам пришлось сделать непредвиденную остановку на полпути. Там, где мощеная дорога обрывалась, перетекая в грунтовую насыпь, я заметил что-то на пути. Я припарковался у обочины и вышел из автомобиля. Повсюду на шоссе валялись мертвые птицы. Я бы мог насчитать сотню окоченевших пернатых, а может даже и больше, если бы задался такой целью. Птицы лежали на дороге в одной и той же позе, как будто разом свалились с неба.

– Господь мой…

Я услыхал за своей спиной хриплый голос Хереса, а через секунду возник и он сам, брезгливо перекрестившись. Толстяк тоже вывалился из машины на улицу и теперь бесполезно топтался неподалеку, испуганно косясь на обледенелых пернатых. Их черные крылья ярко контрастировали с белоснежным снегом, застилавшим дорожное полотно.

– Прямо как тогда, помнишь… Жуть! – проговорил Барри.

– Да… И правда отдаленно похоже на Короля голубей, – согласился я, все еще разглядывая унылый заснеженный пейзаж.

– О чем это вы толкуете? – прогремел голос капитана справа от моей головы.

– Когда-то мы с толстяком расследовали одно дело…

– Это я расследовал дело, а Том только путался под ногами и всюду совал свой нос, – не выдержав, проворчал инспектор.

– Неприятное дело о кровавых и зверских убийствах, – продолжил я, как ни в чем не бывало.

– Зверских?

Херес поежился, а затем вновь вперился взглядом в мертвых птиц. Их перья изредка подрагивали от порывов холодного ветра, создавая иллюзию все еще теплящейся жизни. Но глаза у них были мутные, глубокие и иссиня-черные, как гематит.

– Преступник похищал жертв, а после держал их в пустых колодцах неподалеку от обветшалых ферм. Сначала он постепенно заливал в него горячую смолу…

– Пресвятая мать!

– …А после, когда наверху оставалась лишь голова умирающего, он до половины заполнял колодец водой. Но самое странное было даже не это.

– А что же?! – воскликнул моряк, судорожно сжав свои огромные кулаки.

– Он оставлял вокруг места преступления десятки мертвых птиц, – произнес Барри.

– Словно украшая дохлыми голубями колодцы с трупами, – закончил я вместо полицейского.

– Поэтому его и прозвали Королем голубей, – поежившись, добавил инспектор.

– Вам удалось схватить это чудовище?

– Как сказать… – я покосился на Барри. – Мы нашли следы, указывающие на его логово, вот только он уже был мертв, когда полицейские нагрянули со своими блестящими пистолетами.

– У него на теле были сотни неглубоких ранений, он был настолько изувечен, что мы так и не смогли опознать тело, – толстяк развел руками в стороны.

– На самом деле, все указывало на то, что его убили птицы. Глаза были явно выклеваны, а отметины на теле совпадали с отверстиями, какие может оставить клюв упитанного голубя. Но дружкам Барри такая версия не пришлась по вкусу, так что они придумали свою, – проговорил я.

– Том всегда был любителем нелогичных развязок, – парировал Барри. – Ни один голубь не сможет насмерть заклевать взрослого человека, даже если бы он очень этого захотел.

Еще несколько мгновений мы трое провели в гробовом молчании, подставив свои лица пронизывающим порывам ветра, который свистел в редких ветвях низкорослых деревьев на обочине, плавно перекидываясь на ледяные сугробы. Пташки все так же неподвижно чернели то тут, то там, расправив крылья и запрокинув головы, словно собираясь отправиться в полет и глядя ввысь своими тусклыми глазами.

– Они похожи на ангелов, – внезапно произнес громила-моряк.

– Что вообще происходит в твоей голове, Херес? – поинтересовался я, окатив капитана «Тихой Марии» изучающим взглядом.

– Да я не о том, – нетерпеливо отмахнулся он. – На статуи ангелов возле дома для душевнобольных. Разве ты не припоминаешь, детектив? Они были в такой же позе, в какой лежат эти несчастные создания…

– Наверное, ты прав. Действительно, очень похоже.

– Что бы это могло означать?

Херес наморщил лоб и одновременно сдвинул темно-серые брови, отчего его лицо стало казаться устрашающей маской. Он с подозрением разглядывал мертвых птиц, как будто старался уличить их в чем-то. Превозмогая страх и опасения, он даже рискнул подобраться к одной из них поближе, брезгливо ухватил за хвост и повертел возле своего носа.

– Поверить не могу… Детектив!

Моряк неожиданно резко швырнул обледеневшую тушку в мою сторону, но я был слишком занят засовыванием краев выползшего свитера обратно в плащ, а потому стоявший неподалеку Барри машинально схватил птицу вместо меня, после чего тонко завопил и выронил ее на землю.

– Ты что, больной какой-то?! – заорал толстяк, бешено отряхивая свои пухлые ладони с комично короткими пальцами.

– Они теплые, детектив.

Херес не обратил никакого внимания на короткую истерику инспектора и продолжал глядеть в мою сторону. Совладав со своей навязчивой кофтой, я сделал шаг к черному трупику и присел на одно колено, вытянув руку вниз. Птица действительно была теплой. Но при этом ее тело окоченело и выглядело так, словно провалялось на глубоком морозе всю ночь.

– Как такое возможно? На дворе ведь минусовая температура… – удивился я.

– Детектив, – громила тряхнул копной причесанных седых волос и внезапно понизил голос, – ведь Рэй умер сегодня ночью в лечебнице, у входа которой стоят статуи ангелов, точь-в-точь повторяющие позу этих мертвых птиц. Я думаю, бедные животные скончались этой ночью…

– Прекрати называть пернатых животными, Херес, – резко оборвал я старика. – И выискивать во всем вокруг свои идиотские знамения тоже.

– Знаете, мне что-то тут совсем не нравится. Может, поедем дальше?

Голос Барри звучал жалобно и моляще, как у провинившегося ребенка, выпрашивающего в лавке кондитера имбирный пряник. Но на улице было слишком холодно, чтобы и дальше стоять посреди безлюдного шоссе, таращась на дохлых птиц, а потому я рысью метнулся к автомобилю, схватил обеими руками руль и, повернувшись к пассажирам, радостно подмигнул полицейскому:

– Толстяк прав! Что же мы здесь напрасно теряем время? Скорей на кладбище, там нас ждет свежий труп!

Моряк ничего не ответил, только сурово блеснул темными серыми глазами и отвернулся к окну. Инспектор поджал губы и принялся усиленно дергать свои усы, которые уже успели немного поредеть за последние сутки. Оба о чем-то глубоко задумались и провалились в собственные мысли, пока я аккуратно выруливал по дороге.

Только спустя несколько минут я обратил внимание на деревянную шкатулку, которую накануне бросил на сидение рядом. Крышка коробки была открыта, железной птицы внутри не было.

2

Капитан «Тихой Марии» выглядел непривычно угрюмым и даже настороженным, когда мы ступили за кованые ворота заснеженного кладбища. Он спрятал широкие ладони в карманы штанин и плелся позади, нарочито замедлив шаг.

– Надеюсь, долго нам здесь торчать не придется… – тихо пробормотал Барри самому себе, едва не поскользнувшись на обледенелом камне, наполовину высовывавшемся из-под сугроба.

– Как нам здесь отыскать нужное место, Херес? Этот мертвый пустырь просто огромен, – бросил я через плечо.

– Спроси у сторожа, он здесь всем заправляет, – сухо ответил старик.

Он кивнул куда-то в сторону, и лишь тогда я сумел выхватить в стылом воздухе очертания одноэтажного здания неподалеку. Из его каменной неказистой трубы валил плотный белый дым, медленно уползавший ввысь и растворявшийся в низком небе.

Инспектор и моряк остались ждать меня у ворот, а я заторопился к хижине смотрителя кладбища. Те могилы, что я видел по пути, были совсем захиревшими – должно быть, этому месту лет насчитывалось не меньше, чем самому острову.

Я постучал в рассохшуюся дверь, и почти сразу она распахнулась настежь, явив за собой приземистого старичка в зеленом бархатном жилете. Он был настолько несуразным и уродливым, что вызывал одновременно жалость и смех. На секунду я даже всерьез задался вопросом о том, отчего на Сорха сплошь и рядом живут такие безобразные люди.

Пока я размышлял об этом, уродец так же пристально изучал и меня, время от времени почесывая свой бугорчатый, кривой нос. Эта часть тела занимала львиную долю лица, и на ее фоне и без того маленькие ассиметричные глазки сторожа казались еще более крохотными.

– Чем могу быть полезен? – произнес, наконец, крошка-старичок.

– Как мне найти место, где сегодня будут хоронить грузчика из порта? – поинтересовался я, одновременно заглядывая внутрь хижины.

Посреди дощатого пола стояла небольшая, явно детская, кровать. На ней в изобилии были разметаны самые разномастные подушки. Рядом с пестрым ложем, на котором наверняка отдыхал в свободное время уродец, громоздился странный стол, плавно перетекающий в шкаф, за стеклянными дверцами которого хранились стопки каких-то подшивок и плотно утрамбованных бумаг.

– Так его уже похоронили, – ответил старичок, снова поковыряв огромный нос.

– Как жаль… А где?

– А вон там, – он вытянул вперед непропорционально короткую ручонку с корявыми пальцами и махнул ей куда-то в сторону. – Прямо у старого дуба.

Я не стал благодарить смотрителя кладбища, вместо этого я резко повернулся и засеменил обратно к поджидающим меня спутникам. Подобравшись на расстояние, с которого мои слова уже должны были быть хорошо им слышны, я невольно выпалил:

– Знаешь, Барри, насмотревшись на местных жителей, я начинаю всерьез думать, что ты не так уж и плох.

Полицейский непонимающе выпучил свои наивные детские глаза. На воротнике его зимней куртки и на волосах я заметил крупные снежинки, такие же покрывали седую копну Хереса. Но у осадков был странный, нетипичный цвет – грязно-розовый. Подойдя вплотную к толстому инспектору, я смахнул с его лоснящейся проплешины несколько обледеневших кристалликов и растер их в ладони. Они тут же окрасились в мутный багровый цвет. Казалось, что внутри белых снежинок текла алая кровь, просвечивающая сквозь мерзлую воду.

– Это еще что такое?

– Кровавый снег, – мрачно ответил капитан, вытянув ко мне свою ладонь.

Очевидно, Барри со стариком не теряли времени даром – у обоих руки были в грязных красных потеках, а в сугробе у их ног не доставало нескольких пригоршней снега. Верзила попытался оттереть кисти о подол своей рубахи, отчего и она окрасилась в неприятный оттенок.

– Здесь все так странно, Том, – дрожащим голосом прошептал Барри.

– Я уверен, что у Хереса уже имеется наготове совершенно нелогичное религиозное толкование этому явлению, только сегодня у меня не настолько располагающее настроение, чтобы выслушивать его россказни…

Моя предостерегающая тирада была прервана неожиданными булькающими звуками, доносящимися откуда-то со стороны хижины смотрителя кладбища. Я обернулся. Двое странных существ ростом не выше собаки испускали истошные вопли и катались в кровавом снегу, оставляя после себя алые вмятины.

– Боже мой! Что за твари?! – взвизгнул инспектор, в порыве ужаса отпрянув назад.

– Я бы не советовал так говорить о детях сторожа, – назидательно прошептал капитан.

– Дети? Это дети? – брезгливо переспросил я, не веря собственным ушам.

Маленькие существа с длинным туловищем и почти полным отсутствием нижних конечностей радостно резвились в багровых сугробах, укутанные в затертые невзрачные шубы из темного меха. Они бегали друг за другом, сильно накреняясь вперед и переваливаясь с одной коротенькой культи на другую, весело размахивая такими же обрубками вместо рук, а позади них на земле оставались красные полосы.

– Меня сейчас стошнит, – едва слышно пробормотал полицейский, зажав на всякий случай рот и отвернувшись.

– Никогда не видел в своей жизни ничего более омерзительного, – заметил я. – Херес, Единое правительство проводило на Сорха какие-то подпольные генетические эксперименты?

– Не неси ерунды, детектив. Просто их мать была не слишком привлекательной женщиной.

– Про отца можно сказать то же самое, – заметил я.

Пока мы с толстяком с нескрываемым отвращением поглядывали на играющих существ, кровавый снег усилился, и теперь крупные пушистые хлопья валились с небес плотной пеленой, оседая на могильных крестах. Это зрелище было одновременно невероятно пугающим и прекрасным. Как будто мы трое стояли у ворот в ад, с немым трепетом созерцая их величие.

– Время меркнет в пустоте, – неожиданно произнес старик. – Прислушайтесь к себе… Неужели вы не чувствуете, что время стоит? Как будто его больше не существует.

Он поднял голову к небесам, затянутым низкими розоватыми тучами и подставил лицо под бордовые хлопья. Они мягко оседали на его щеках и ту же таяли на теплой коже, превращаясь в алые струйки, а затем стекали вниз.

– Том, давай вернемся на Континент, – едва не взвыл Барри.

– Некуда больше возвращаться, толстяк. Тебе не удастся скрыться от того, что происходит.

– О чем ты говоришь, Том? – воскликнул он, поежившись.

– Давай осмотрим могилу грузчика, он просил в своей предсмертной записке побывать на его похоронах, – ответил я, махнув рукой и призвав спутников следовать за мной.

Мы пробирались через высокие покосившиеся кресты, покрытые алыми пятнами, миновали несколько растрескавшихся от старости каменных статуй и надгробных плит. Сугробы под ногами чавкали и хрустели, будто пытаясь поглотить нас, засосать куда-то под землю.

Наконец, я заметил раскидистый дуб, разостлавший во все стороны свои оголенные склизкие ветви. Прямо у его вспученных корней чернела свежая могила – ее зарыли совсем недавно, снег еще не успел запорошить мерзлую землю.

– И что теперь? – растерянно спросил полицейский.

Я оглядел могилу – ничего особенного в ней не было. Из ее недр ввысь воздевался серебристый крест, такой же, как и сотни других. Вмурованная в землю тяжелая надгробная плита пока еще была чиста – на ней не успели выбить имя покойного.

– Может, разроем могилу? – поразмыслив, предложил я.

– Что?! – опешил Барри.

– Мы не станем тревожить мертвых, – сурово возразил Херес.

Инспектор с благодарностью поглядел ему в глаза, выражая безмолвное уважение. Хотя, скорее всего, пузатый полицейский просто не горел желанием возиться с лопатой, вспахивая ей обледенелую землю, и копошиться в яме со свежим трупом.

– Я… я сейчас вернусь, – пробормотал капитан «Тихой Марии», поглядев куда-то влево.

Молча кивнув, я проследил за ним взглядом. Он завернул в соседний ряд и теперь возвышался среди безликих надгробий, хмуро разглядывая что-то внизу.

– Барри, ступай к машине и прогрей мотор, – велел я. – Мы возвращаемся в таверну.

На лице усатого толстяка на мгновение проскользнула гримаса облегчения и радости, а затем он со всех ног припустил прочь, твердо вознамерившись как можно скорее покинуть территорию кладбища. Я неспешно двинул вдоль покосившихся крестов и провалившихся внутрь могил, вытянув пальцы в сторону и мельком касаясь кованых прутьев. Надгробия были теплыми.

– Это твоя дочь? – тихо проговорил я седому капитану, поравнявшись с ним.

Он неподвижно стоял у проржавевшего креста, глядя куда-то вниз, в землю, словно силился разглядеть сквозь нее что-то.

– Да… Я похоронил ее здесь. Очень давно… После этого я не приходил сюда больше. Я… я так виноват, детектив.

Он громко выдохнул и тут же вытер глаза грязными пальцами. Но несколько предательских капель все же успели сорваться с широкого кончика его носа и упали вниз, смешавшись с бордовыми сугробами. Вокруг было очень тихо, не слышно было даже визжащих неподалеку карликов. Ветер как будто улегся, тяжело опустившись на темные ветви деревьев.

– Никто ни в чем не виноват, Херес.

– Если бы я мог знать наперед, уберечь ее…

– Только послушай себя, приятель. Никто не может знать наперед и предвидеть несчастья. Иногда вещи происходят помимо воли… Ты всего лишь человек.

– Нет… нет, я всегда знал, что потеряю ее. Чувствовал это. Но, в конце концов, заверил себя, что это всего лишь родительские сердобольные бредни. Я перестал быть осторожным, я перестал контролировать каждый ее шаг, – выдохнул громила, смахнув крупную каплю и откинув с лица налипшую седую прядь.

– И ты бы просто сошел с ума раньше, чем умерла твоя дочь. Ты ведь сам так свято веришь в свою небесную чепуху, в этом ты можешь найти свое главное утешение.

– А чем утешался ты?

Старик обуздал свое нахлынувшее горе, вновь расправил спину и пригладил растрепавшуюся копну. Грубая кожа на его щеках все еще была влажной от слез, но в глазах уже пропала тоска, которая мелькала еще мгновение назад.

– Ничем, – ответил я.

– Тогда как ты научился бороться с тем, что ты чувствуешь?

– Я ничего не чувствую, Херес. Лишь во снах меня преследуют отголоски прошлого, напоминая о прежней боли. Это похоже на отсеченную конечность – ты смутно помнишь ее образ, но больше не можешь ее ощущать.

– Мне так жаль тебя, детектив, – тихо произнес капитан. – Знаешь, хуже всего – это умереть внутри, похоронить себя заживо. Если ты чувствуешь невыносимую боль, то у тебя еще есть шанс – ты пока все еще жив. Поэтому в страданиях я не вижу ничего противоестественного. Но пустота – она хуже смерти…

– Ты всегда умел утешить, дружище, – саркастически выпалил я, хлопнув Хереса по плечу.

– Хочешь, я покажу тебе дом, где я раньше жил? – внезапно предложил моряк. – Я ничего в нем не менял с тех пор, как умерла моя малышка.

– Не думаю, что…

– Да брось, детектив! У меня на кухне в шкафчике до сих пор пылится бутылка отменного рома, неужели ты откажешься согреться перед тем, как вернуться в таверну?

Я вздохнул. Отказаться от этой затеи значило бы всерьез обидеть громилу-капитана, да и спешить нам уже, как ни прискорбно это признавать, было некуда. Поэтому я молча кивнул. Моряк в ответ неожиданно озарился блуждающей улыбкой, которая стерла с его лица тяжелую печать скорби.

В детстве я нередко наблюдал нечто подобное, когда из вежливости соглашался выслушать бесконечные россказни одинокого старика, живущего неподалеку от молочной лавки. В хорошую погоду он выползал из-под сводов своей пропыленной квартиры, усаживался на покосившуюся цветочную клумбу и терпеливо поджидал, когда среди суетливых прохожих найдется хоть кто-нибудь, кто не откажется послушать о его былых приключениях. Но люди с раздражением отмахивались от старика как от надоедливой мухи, не желая тратить на него свое время.

Начав болтать, он мог продолжать делать это до самого вечера, счастливо щурясь полуслепыми глазами при упоминании самых радостных моментов из своей жизни. Чаще всего он травил откровенные небылицы и выдумывал на ходу, отчего каждый раз одна и та же история обрастала новыми деталями. А потом он пропал, и лишь через несколько месяцев я узнал о том, что старик умер. Тогда, каждый раз минуя покосившуюся клумбу, я невольно бросал на нее взгляд, и мне казалось, что это место осиротело…

Сейчас Херес напоминал мне этого несчастного. Поэтому, когда мы уселись в машину и мотор сердито зафыркал, я не стал возражать против того, чтобы ненадолго заглянуть в бывший дом капитана «Тихой Марии». Благо, он оказался не так далеко – одноэтажное здание линялого синего цвета стыдливо оголило свои давно не крашеные бока у самого причала.

Справа от дома раскинулась небольшая лужайка, на которой раскачивались старые погнутые качели. Они жалобно скрипели на ветру, слегка накреняясь то вперед, то назад. На крыльце я заметил несколько плетеных кресел и круглый столик, за которым, должно быть, нередко потягивал виски по вечерам капитан «Тихой Марии» в прежние, более счастливые времена.

Дверь оказалась не запертой, так что моряк просто толкнул ее ногой. Внутри было темно и сыро, так что мои глаза не сразу привыкли к полумраку. Зато Херес не терял времени даром и уже успел вытащить откуда-то увесистую пузатую бутылку из темно-зеленого стекла. Затем он откупорил ее, сделал глоток и протянул мне. Я отхлебнул прямо из горлышка и закашлялся – пойло было ужасно терпким и таким крепким, что вполне сгодилось бы для промывания ран.

– Что это за ром? – поинтересовался я.

– Это особый напиток моряков, – уклончиво ответил здоровяк, тряхнув своей курчавой копной, – приготовленный по древнему рецепту.

– Надеюсь, мы не умрем в муках после пары глотков? – спросил я, подозрительно принюхавшись к содержимому бутылки.

– Мореплаватели готовили и пили этот ром столетиями, детектив. Он помогает справиться с хандрой и печалью по дому, отбивает сон и бодрит.

– Звучит неплохо… – пробормотал Барри, последним прильнув к горлышку.

Диковинный вкус и аромат напитка нисколько не смутили его, напротив – он жадно отхлебнул из бутылки, по меньшей мере, раз пять. Наверное, усатый инспектор всерьез надеялся, что традиционный ром моряков поможет ему совладать с тоской по Континенту и дому.

Спустя несколько минут бутылка капитана уже покоилась на полу пустой, а я мельком окидывал его гостиную взглядом, выискивая что-нибудь интересное. Но дом выглядел совершенно обыкновенно – старая добротная мебель, выточенная явно из массива дерева, запыленный диван и пара кресел к нему, низкий столик, выцветшие картины на стенах, изображающие всевозможные корабли и шхуны. Таких домов на Сорха было пруд пруди.

– Здесь очень уютно, – неожиданно проговорил полицейский.

Я заметил, как окосел его детский взгляд, – он явно перебрал крепкого пойла и теперь был изрядно пьян. Херес молча сидел на спинке дивана, разглядывая что-то в мутнеющем окне, за которым протяжно завывал ноябрьский ветер.

Барри принялся описывать круги по гостиной, рассматривая картины, полки открытых шкафчиков и заголовки тусклых журналов. А я все еще ощущал на языке горький привкус тягучего рома и некоторую неловкость за повисшую в комнате тишину.

– Что это? – внезапно подскочил толстяк.

Он остановился и прислушался. Казалось, что где-то в соседней темнеющей комнате что-то скребется о стену. Как будто оголенная ветка стучится от порывов ветра, выдавая свою заунывную осеннюю чечетку. Капитан тоже сначала навострил уши и напрягся, но затем равнодушно передернул плечами:

– Непогода на улице.

– Что-то это не очень похоже на непогоду, – громко сглотнув слюну, возразил инспектор.

Но прежде чем моряк успел открыть рот, дом заполнил громкий звон разбившихся стекол. Херес вскочил на ноги и ринулся в пустующую комнату, туда, откуда из-за чернеющего провала распахнутой настежь двери доносился звук. Я последовал его примеру, а Барри трусливо предпочел остаться в гостиной.

В помещении царил полумрак, и было очень холодно – окно комнаты оказалось разбитым. Я мельком отметил про себя, что мы оказались в детской – розовый сундук с игрушками и стены, увешанные отсыревшими рисунками, явно указывали на это. Посреди девичьей спальни возвышалась кровать, заботливо застеленная пушистым светлым пледом, давно покрывшимся слоем пыли, а позади нее серел голый оконный проем.

В осколках на подоконнике что-то копошилось, издавая громкий звон. Вначале я подумал, что это крыса или голубь, но капитан громко ахнул:

– Железная птичка!

Не поверив своим ушам, я осторожно подобрался к окну, стараясь не ступать на похрустывающие осколки. Сперва я заметил в груде битого стекла плавное движение, а затем из пригоршни бликующих частиц показалась изящная голова механической птицы и ее ажурные крылья.

– Это ведь та самая, которую нам отдал горбун, – тихо произнес я.

Игрушка замерла на несколько мгновений, словно прислушиваясь к моим словам, а потом вдруг резко повернула крошечную головку в мою сторону, накренила ее вбок и пристально уставилась на меня своим черным, немигающим глазом.

– Что она здесь делает? – воскликнул старик, опасливо пятясь назад.

– Гляди, Херес, – я указал пальцем на клюв металлической птицы. – Она разбила окно и пробралась в комнату.

– С чего ты взял? – испуганно прошептал громила, все еще отступая назад, к гостиной.

– Потому что у нее прогнулся клюв, и она сидит в куче осколков на подоконнике.

Я осторожно сделал несколько шагов вперед, наклонился и аккуратно вытащил птицу из груды стекла. Она не возражала, молча сидя в ладони и лишь немного поворачивая шею, чтобы не терять мое лицо из поля зрения. Игрушка следила за мной.

– Брось ты эту штуковину, детектив, – тихо попросил моряк.

– Ты что, боишься детской побрякушки, Херес?

– Посмотри, что она сделала с окном детской комнаты! – прошипел громила, тыча огромным пальцем в стену, у которой вовсю гулял ледяной ветер.

Инспектор, все это время наблюдавший за нами со стороны и нервно подергивавший усы, внезапно подобрался поближе и опасливо выглянул из-за спины капитана «Тихой Марии», подав голос:

– Это птичка из металла? Я видел такие когда-то давно…

– Нет, эта игрушка особенная. Так сказал ее создатель, – возразил я толстяку, все еще удерживая тяжелую железную безделушку в своей ладони.

– Ты видел мастера, который делает железных птиц? – удивился полицейский.

Он наспех заправил в пояс брюк подол рубашки и прикрыл манжетами вельветового пиджака свой округлый живот, после чего осторожно выскользнул из спасительного укрытия.

– Да, горбун живет здесь, на острове.

– Невероятно… Том, можно мне ее подержать?

Он засеменил вперед, на ходу вытягивая ладонь. Судя по всему, любопытство пересилило страх, и инспектор решился поглядеть на нарушительницу спокойствия вблизи. Но как только Барри приблизился, птица начала заметно волноваться – она вскидывала вверх крылья, угрожающе распахивала покореженный клюв и глухо ухала, издавая неприятный металлический звук откуда-то из недр своего горла.

– Ты ей не нравишься, толстяк, – возразил я.

– Дядечка со шрамами любит мои рисунки, – раздался резкий пронзительный скрежет.

Оба моих спутника опешили и отпрянули к противоположной стене, а я едва удержался, чтобы интуитивно не стряхнуть игрушку со своей руки. По спине невольно пробежал холодок, но я заставил себя сохранять спокойствие. Я опустил глаза и посмотрел на птицу. Она подергивала резными крыльями из тонкого тусклого металла, открывая и закрывая свой клюв.

– Дядечка со шрамами любит мои рисунки, – повторила игрушка, после чего внезапно умолкла и перестала подавать признаки жизни.

Я бросил взгляд на прижавшегося к стене громилу – его серые волосы разметались по плечам, а сам он выглядел до смерти испуганным, с ужасом глядя в мою ладонь, где сидела поблескивающая механическая птичка. Барри же был белее мела – усатый инспектор мелко подрагивал и нервно теребил свои короткие пальцы.

– Что за чертовщина здесь происходит? – обретя вновь голос, взревел капитан.

– Она и правда умеет говорить, – тихо произнес я.

Слова железной птички доносились откуда-то из недр ее живота, отчего их звучание казалось еще более неестественным, жутким и дребезжащим. Это было похоже на то, как если бы робот пытался говорить сквозь сахарный сироп. Но неприятную оторопь вызывало не умение диковинной побрякушки болтать, а то, что она произнесла. И, хотя теперь она высилась над моими пальцами безжизненной пригоршней металла, я не мог отделаться от жуткого впечатления.

– Откуда она знает про рисунки? – прокричал моряк, потрясая кулаками.

– Какие рисунки? – не понял я.

– Рисунки моей дочери, – Херес даже не думал понижать голос и продолжал реветь, как раненый медведь, в негодовании потряхивая своей густой гривой. – Как эта чертова птица могла узнать про них?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, приятель…

Старик исступленно махнул рукой, а затем метнулся к небольшому резному комоду, покоившемуся у детской кровати, рывком распахнул верхний ящик и выудил оттуда целую пригоршню альбомных листов. Он протянул их мне, а затем свирепо добавил:

– Каждый рисунок она подписывала, видишь? Она посвящала их дядечке со шрамами, так она называла своего невидимого друга. Она… она говорила, что он очень одинокий. Поэтому она часто рисовала ему, – он неожиданно осекся и сглотнул ком, подкативший к горлу. – Она всегда любила заботиться о других…

– Твоя дочь рисовала для меня, – глухо обронил я.

Я сунул притихшую птицу в карман плаща, а затем отобрал у опешившего моряка исчерченные цветными карандашами листы.

– Когда Барри силой скрутил меня и оттащил в психушку… – сказал я, жестом оборвав зарождающиеся попытки толстяка начать оправдываться, – там был мальчик. Мы вместе находились в приемном покое, и после оформления бумаг меня попросили переодеться в больничное тряпье. Ребенок был тихий, сидел все время молча, только разглядывал все вокруг. Когда я снял рубашку, он вдруг посмотрел на меня и спросил, откуда у меня эти шрамы. Я ничего не ответил… Когда меня уводили в палату, мальчик обернулся и попрощался со мной. Он сказал: «Мы еще увидимся, дядечка со шрамами».

– Моя малышка говорила, что шрамы у ее выдуманного друга появились от тоски, – вспомнил седой громила, смахнув крупную выкатившуюся слезу. – Я всегда удивлялся тому, как она любила воображать…

– Барри, иди сюда, – скомандовал я, пролистывая детские рисунки.

Инспектор послушно приблизился, непонимающе глядя на меня своими простодушными глазами. Я протянул ему несколько альбомных листов, которые нашел наиболее примечательными. Сначала он просто разглядывал каракули, откровенно не беря в толк, на что именно я хотел обратить его внимание. Но затем он тихо воскликнул что-то себе под нос, тщательно рассмотрев один из рисунков.

– Да это же… – начал было он, шокировано таращась на бумажки.

– Именно, – оборвал я его. – Конечно, все это выглядит несколько искаженно, но ведь рисунки принадлежат ребенку.

– Да о чем вы оба толкуете? – гневно прорычал Херес.

Он глядел то на меня, то на инспектора, силясь догадаться, что вызвало такой ажиотаж в детской мазне. После того, как я спрятал механическую игрушку в карман, капитан немного осмелел и уже не боялся приближаться ко мне, но все так же опасливо косился на карман моего плаща.

– Смотри, старик, – я вернул один из листов ему. – Видишь, здесь девушка в красной шляпке сидит на скамейке в парке, а рядом прогуливается ее собачка?

– Вижу, – сухо ответил верзила, все еще не понимая, что происходит.

– Когда-то мы с Барри уже видели точно такую же картину. Только была она… немного менее радужной. Эту девушку нашли в одном из городских парков с перерезанной глоткой, а ее собачка мирно сидела рядом, ожидая, когда хозяйка, наконец, отправится домой.

Я вырвал лист из рук капитана, вытащил из вороха листов другой рисунок и сунул ему:

– А вот здесь мальчик едет на велосипеде по проселочной дороге. Вокруг растут большие яблони, и ярко светит солнце… Этим делом меня попросили заняться родители ребенка, когда дружки Барри лишь развели руками перед их лицами. Мальчика жестоко убили в сезон урожая и бросили труп на одной из ферм, где ветки деревьев гнулись под тяжестью плодов. А рядом с трупом валялся его велосипед, точно такой же, как на картинке.

Старик поежился и сунул рисунок мне обратно в руки. На его лице застыла гримаса богобоязненного ужаса, так что он не преминул несколько раз наспех перекреститься, пока я не отдал ему новый листок. Однако инспектор выглядел еще мрачнее – он хмуро косился на стопку рисунков, словно переживая все эти неприятные воспоминания снова.

– А здесь, я думаю, ты и сам все поймешь.

Моряк вгляделся в неумело исчерканный альбомный лист, а затем громко ахнул и снова перекрестился, на всякий случай поскорее отдав мне рисунок и даже зачем-то отряхнув после этого ладони. На бумажке безымянный человек сидел у колодца, повернувшись спиной и запрокинув голову к небу, а рядом с ним деловито топтались голуби, что-то выискивая в невысокой траве.

– Все, что нарисовано на этих листах, происходило в реальной жизни, Херес. Не знаю, каким образом, но твоя дочь знала о каждом из преступлений, которое нам с Барри доводилось расследовать. Каждый рисунок – это убийство, а вернее, какое-то время перед ним. Здесь люди еще живы…

– Моя девочка погибла очень давно, детектив. Когда она занималась рисованием в своей комнате, до всех этих… событий из ее альбома оставались многие годы!

Капитан тряхнул волосами, а затем машинально пригладил их огромной ладонью, словно пытался собраться с мыслями. Он выглядел растерянным, но даже не думал задавать вопросов или спорить со мной. Только с немым ужасом косился на изрисованные бумажки, наотрез отказываясь снова к ним прикасаться.

– Херес, я думаю, у твоей девочки был особенный дар. За который ее и убили…

– Что? – старик взревел так неожиданно, что мы с Барри невольно вздрогнули. – О чем это ты говоришь, детектив?

– На одном из рисунков я видел твой дом, приятель. И побережье с прогуливающейся по нему маленькой девочкой, собирающей камешки. Думаю, не ошибусь, если предположу, что это твоя дочь… Обратная сторона острова, верно? Там ты нашел ее тело?

Моряк громко сглотнул подступивший к горлу ком, после чего сухо кивнул и тут же прикрыл руками горящее лицо. Его плечи била крупная дрожь, из-под грубых пальцев доносились приглушенные рыдания. Смутившись, инспектор тихо выскользнул из детской, а вслед за ним и я вышел прочь из комнаты.

– Я подожду тебя в машине, Херес… – обронил я через плечо, покидая дом и притворяя за собой дверь.

3

– Это невероятно, Том! – воскликнул толстяк. – Неужели между тобой и этой бедной девочкой существовала какая-то особая связь?

Мы ужинали, устроившись у самого окна таверны, за которым уже правил вязкий белесый мрак. Барри первым прикончил еду и потому начал приставать ко мне с расспросами и выдвигать всевозможные предположения. Старик же молча прислушивался к беседе, одновременно наблюдая за тем, как наш немногословный найденыш забавляется с игрушками, которые Херес предусмотрительно прихватил с собой из детской спальни старого дома.

– Ты слишком много размышляешь с тех пор, как оказался на Сорха. Для служителя Единого правительства это весьма необычное увлечение, – ответил я.

– Прекрати, Том! Я просто хочу понять, что происходит… Все это кажется мне очень странным.

– Сомневаюсь, что тебе это по силам, Барри.

Полицейский обиженно надул и без того круглые щеки и умолк. Какое-то время мы сидели в тишине, изредка нарушаемой только голосом девочки, но затем Херес неожиданно решился оборвать безмолвие:

– Посмотрите на нее… Она выглядит такой счастливой. Даже не осознавая, что ее жизнь больше никогда не станет прежней. Бедная Дженни… – произнес он, после чего резко повернулся ко мне. – Детектив, я хочу, чтобы ты нашел убийцу моей малышки. Я должен знать, кто это сделал.

– Прошло слишком много времени, приятель…

– Это не важно, – оборвал меня капитан. – Все это связано. Все эти исчезнувшие дети, все то, что происходит вокруг, неужели ты еще не понял? Я чувствую это, детектив! Если ты сумеешь отыскать убийцу, это поможет нам сдвинуться с мертвого места. Я предчувствую это…

– К сожалению, у нас нет улик, – встрял полицейский. – Это дело было обречено с самого начала, поэтому Континент так тщательно его скрывал. Дети просто испарились в воздухе, не оставив никого следа. Должно произойти настоящее чудо, чтобы мы хоть что-то нашли.

– Чудеса как раз по части Хереса, – я хлопнул старика по плечу. – Раз уж волей судьбы здесь очутился Барри, то было бы глупо не воспользоваться его возможностями, чтобы откопать из пыльных архивов это давнишнее дело. Верно, толстяк?

– Конечно, – кивнул он. – Только боюсь, что у нас будут серьезные сложности, ведь прошло уже столько лет.

– Нам все равно пока нечем заняться, мы в тупике, – возразил я.

Мы договорились начать с завтрашнего утра, оставив Хереса в таверне. Я заверил его, что нам он никак не сумеет быть полезен и намекнул, что было бы неплохо уделить девочке больше отеческого внимания. Седой громила, поразмыслив, согласно кивнул. На самом же деле я опасался, что старик то и дело будет безутешно рыдать, вновь окунаясь в неприятные подробности, как произошло нынешним вечером.

На часах была полночь, когда мы поднялись из-за стола и разошлись по комнатам наверху. Утомленный дневными переживаниями, капитан «Тихой Марии» тут же, не раздеваясь, отправился в свою кровать и спустя несколько минут громко засопел. Барри махнул мне на прощание рукой и скрылся за дверью номера старика, где ему выделили укромный угол у окна.

Я отправился в ванную комнату и разделся. Здесь было холоднее, чем в спальне, а сквозь маленькое окошко явно поддувало, поэтому я наспех обмылся ледяной водой и с удовольствием укутался в наглаженный пушистый халат, заботливо оставленный хозяином таверны.

Спать мне еще не хотелось, поэтому я вышел из ванной, погасив свет, и подошел к приоткрытому окну номера, за которым медленно оседал снег. Он кружился в бледно-желтых лучах тусклых фонарей, плавно опадая на землю. Одинокие легкие порывы ветра изредка подбрасывали вверх липкие комья, а затем уносились прочь, с завыванием пролетая между низкими домами. На аллее царила почти полная тишь, которую тревожил лишь отдаленный плеск волн, доносившийся с пустующих доков.

– Не говори моему отцу, – заскрежетал внезапно голос позади моей спины.

Я резко обернулся, но комната была пуста. Старик продолжал мирно спать в своей постели, а двери номера были плотно закрыты. И лишь тогда я заметил, что дверца платяного шкафа распахнута, а мой плащ валяется на полу возле него.

Птица сидела на абажуре торшера, расправив свои тонкие металлические крылья. Поглядев на меня сначала одним темно-графитовым глазом, а затем другим, она взмахнула перьями, разрезав ими воздух, и повторила свою странную просьбу:

– Не говори моему отцу, ты разобьешь ему сердце.

Ее скрежещущий голос звучал низко и неприятно, но совсем не так громко, как в детской спальне в доме капитана. Казалось, что механическая игрушка старается не разбудить моряка. Птица пристально изучала мое лицо матовыми глазками, явно чего-то ожидая в ответ, и я не нашел ничего лучше, чем молча кивнуть.

Тогда игрушка неожиданно легко взмыла в воздух, расправив свои тонкие крылья, бесшумно пролетела мимо моей застывшей фигуры и юркнула в открытое окно, набрав в полете высоту. Ее поблескивающий в обрамлении снежинок силуэт вскоре растворился в мерзлом воздухе, а я продолжал стоять и смотреть вверх, как зачарованный.

Я очнулся тогда, когда промерз до костей – ночной ветер усилился, и сквозь распахнутую раму в номер ворвался ноябрьский холод. Я поглубже закутался в накрахмаленный халат и быстрым шагом преодолел расстояние, отделявшее подоконник от моей койки. Забираясь внутрь, под толстый плед, я думал о том, как много странных вещей мне довелось увидеть за последние дни. Этот остров кишел загадками, и казалось, что каждый его житель скрывает свою тайну, бережно храня ее и оберегая от чужих глаз…

Долго предаваться объятиям сна мне не удалось – я распахнул глаза помимо своей воли в пятом часу утра. Мне не требовались часы, чтобы знать, сколько сейчас времени. Херес и толстяк-инспектор будут спать еще, по меньшей мере, несколько часов. Я же больше уснуть не сумел бы, поэтому я решил одеться и спуститься в обеденный зал таверны, чтобы налить себе кофе и чем-нибудь перекусить.

К моему удивлению, я бы не первым, кто сегодня поднялся раньше рассвета – спасенная девочка устроилась за одним из столиков под низкой оранжевой лампой, прикрепленной к темной деревянной балке. Она усадила одну из своих кукол на пустующее место рядом и причесывала ей волосы большим розовым гребнем.

– Доброе утро, детектив, – произнесла она, не поворачивая головы и не отрываясь от своего занятия.

– Что ты делаешь здесь в такую рань?

– Я всегда встаю рано, – ответила девочка.

Пожав плечами, я двинул мимо ее столика в сторону кофейника, чтобы включить его и хорошенько разогреть, как вдруг ребенок резво вытянул вперед маленькую ладонь, ухватив меня за подол плаща. Она повернула голову, и я заметил, что ее лицо перепачкано мокрым песком и водорослями, а на голове зияет большая рана с ровными, круглыми краями.

– Я не люблю птиц, детектив. Я не хочу становиться птицей. Вы слышите меня?

Я судорожно кивнул, попытавшись освободиться от ее цепких пальцев, но она сжала их еще сильнее. Я глядел на ее осунувшееся лицо и на нежные румяные щеки, с которых понемногу уходили все краски. Глаза девочки меркли и тускнели, чернели все больше, превращаясь в птичьи. Затем она, наконец, отпустила мой плащ, широко раскинув руки в стороны, словно стараясь взмыть вверх, и громко хлопая ими о свои бока.

Она безумно носилась по всей таверне, сшибая на пути деревянные стулья, а я молча стоял рядом с оставленной куклой, с ужасом наблюдая за этой кошмарной картиной. Подол пышного платья развевался вместе с ее темными длинными волосами, будто в зал ворвались порывы ледяного ветра. В конце концов, девочке удалось оторваться от дощатого пола, и тогда она принялась сжиматься и тускнеть, как будто что-то засасывало ее тело внутрь себя самого. Через мгновение вместо ребенка под потолком кружила механическая птица, ударяясь своими крыльями о стены и потолок. Затем она с силой рванула вперед, расшибив в полете высокое окно, и исчезла вдалеке, все еще громко выкрикивая:

– Не хочу становиться птицей, не хочу, не хочу…

Далекие отзвуки ее голоса все больше теряли человеческую интонацию, и в самый последний раз до меня донеслось уже низкое горловое дребезжание металла, а не детские крики.

– Детектив! Детектив!

Кто-то громко закричал мне на ухо, а затем я ощутил боль, перекатившуюся от правой щеки вниз, к верхней губе. Я открыл глаза и увидел перед собой встревоженное лицо капитана. Его седые космы были растрепаны и свисали вниз, задевая и щекоча мое лицо.

– Только не говори, что ты меня ударил, – сипло проговорил я, усаживаясь в постели и трогая свою горящую щеку.

– А что мне оставалось делать, – оправдываясь, взревел старик. – Я снова не мог тебя разбудить! Ты метался по кровати, как умалишенный, громко крича.

Херес уселся на свою койку, переведя дыхание и откинув волосы на спину. По его лбу стекали крупные капли пота, хотя в спальне царил предрассветный холод. Он с укором поглядел на меня, а затем произнес:

– Знаешь, еще пару таких пробуждений, и мое тело с разорванным сердцем можно будет отправлять на корм рыбам.

– Прости, приятель, что меня мучают ночные кошмары, – я наигранно отвесил поклон, поднявшись на ноги.

– Давай-ка спустимся и промочим глотку чем-нибудь покрепче, – предложил Херес, тоже вставая с кровати.

Я молча кивнул, и мы вышли в длинный коридор второго этажа. Оказалось, что не только мы двое не спали – снизу до меня донеслись приглушенные причитания старца, а вслед за этим и высокий, взволнованный голос Барри. Мы бегом спустились в зал, минуя несколько пролетов, и столкнулись лицом к лицу с насмерть перепуганным инспектором.

– Том, о Том! – взвыл толстяк, запрокинув руки вверх.

– Что случилось? – спросил вместо меня капитан.

– Девочка! Девочки нет, она пропала, – нещадно дергая свои усы, сказал полицейский.

– Как это – пропала? – взревел старик, на ходу сшибив толстяка и ринувшись в комнатку, расположенную за кухней.

Я поспешил вслед за ним. Крохотная гостевая оказалась пустой – ребенка нигде не было. На резном столике у застеленного дивана осталась недочитанная книжка и недопитая чашка травяного чая, который Херес собственноручно заваривал девочке, чтобы она лучше спала по ночам.

– Дженни! Дженни! Где ты, малышка?

Убедившись в том, что девочки нет в комнате и на всякий случай заглянув еще раз под диван, моряк кинулся к входным дверям. Он метался по округе, зовя ребенка, проверял каждый закоулок и несколько раз обошел всю таверну снаружи и внутри, но так и не нашел никаких следов. Ее нигде не было.

– О, Том… Это так ужасно, – всхлипнул Барри, нервно облизнув нижнюю губу. – Герольд разбудил меня посреди ночи, он отнес малышке в комнату теплого молока, потому что она плохо спала и плакала во сне… Но не нашел ее в гостевой. Мы все обрыскали, Том, я даже в соседние дома заглянул на всякий случай. Она будто сквозь землю провалилась!

– Не могу поверить, – исступленно прошептал я. – Мне казалось, что все затихло само собой… Что исчезновения прекратились.

– Что же нам делать, Том?

Инспектор, придерживая массивный живот, метался по кухне, нервно хватая все, что попадалось ему по пути, словно ребенок мог запрятаться внутри кофейной чашки или пахучей коробки со специями. Мне пришлось несколько раз грубо окликнуть его, чтобы он прекратил паниковать и взял себя в руки.

– Угомонись, жиртрест, – гневно прошипел я. – Сейчас вернется старик, и если он увидит, в каком ты состоянии, то сразу поймет, что никакой надежды нет, и пропавшего ребенка ему никто не вернет.

– Прости, Том, – тихо заскулил Барри, все еще то выдергивая свои усы, то теребя толстые пальцы. – Это так ужасно, так ужасно…

Он не успел договорить – на пороге возник огромный силуэт капитана «Тихой Марии». Я ждал, что он начнет кричать и бить кулаками по всему, что попадется под руку, или хотя бы примется молиться и рыдать, на худой конец. Но он только безмолвно рухнул на ближайший табурет и застыл, сверля темными глазами одну и ту же точку.

Я посмотрел на инспектора и недвусмысленно приподнял бровь, призывая начать действовать. Тот засуетился, зачем-то пригладил проплешину на голове, расправил галстук и подошел к старику уверенной походкой, которую заметно портили трясущиеся ноги.

– Мегрисс, тебе не о чем беспокоиться, мы с Томом во всем разберемся, – стараясь придать своему голосу как можно больше твердости и решительности, проговорил он.

Но громила не обратил на него никакого внимания. Он как будто окаменел – даже не моргал, словно впал в немое оцепенение.

– Херес, – выкрикнул я, а затем еще больше повысил голос, поскольку старик никак не отреагировал. – Херес, я начинаю понимать, что происходит.

– Что?

На этот раз капитан удостоил меня беглым взглядом помутневших глаз. Он вдруг сильно ссутулился, прогнул спину и будто разом постарел на несколько десятков лет. Его седые пряди безвольно болтались, путаясь с бородой.

– Ты рано отчаиваешься, дружище. Дай мне несколько дней, и я верну тебе девочку. А вместе с ней и всех тех, кто бесследно исчез за эти годы. И даже твою дочь.

Барри поглядел на меня как на безумного, широко распахнув свои детские глаза. Я видел, что он не поверил мне, но это беспокоило меня сейчас меньше всего. Я ждал ответа от моряка, который мучительно жевал собственные губы, потупив глаза.

– Ты слышал меня, Херес? – настойчиво повторил я.

– Как же ты собираешься это сделать?

Он поднял голову и заглянул мне в глаза, надеясь отыскать в глубине зрачков ответы на давние вопросы. Я понимал, что сейчас не смогу рассказать своим спутникам ничего вразумительного – мне нужно было время. Поэтому я надеялся лишь на то, что старик поверит мне без лишних расспросов.

– Это уже не твоя забота. Но мне нужна твоя помощь. Если ты сейчас продолжишь торчать на этом стуле и изучать узор на паркете, то мне будет очень сложно сделать все это в одиночку. От Барри толку не больше, чем от продавца мороженого – он слишком глупый и неповоротливый, чтобы оказаться полезным.

Толстяк с обидой поглядел на меня, понурив плечи. Но я был прав, и он прекрасно это понимал, потому молча проглотил укор и ничего не ответил. Обычно мне требовался не один час драгоценного времени, чтобы хотя бы что-то донести до сознания служителя Континента, а сейчас на счету была каждая минута.

– Хорошо. Что нужно делать?

Он поднялся на ноги, расправил плечи и посмотрел прямо на меня, ожидая команды, словно верный пес. Я видел, что к нему возвращается привычная решительность, и он понемногу справляется с нахлынувшим снова горем и болью, отодвигая их поглубже в недра рассудка.

– Ты у нас большой специалист по духовности, так что мне понадобится твоя помощь…

– Что именно тебе необходимо?

– Видишь ли, – начал я. – Мне нужно поговорить с одним человеком. Правда, он давно умер.

– Что? – опешил моряк.

– Грейси, – терпеливо пояснил я. – Она что-то знает. Она хотела рассказать мне о чем-то тогда, в ту ночь, когда я остался один в лодке… Но я ничего не помню.

– Это невозможно, детектив.

– Херес, если кто и знает, как можно передать весточку мертвецам, то только ты.

Он окатил меня скептическим взглядом, а затем ненадолго задумался, покусывая губы. Спустя пару минут капитан вдруг сунул руку в карман брюк, вытащив из него тот самый белый камешек, который мы нашли на другой стороне острова.

– Кажется, есть один способ… – неуверенно проговорил он.

Вместо ответа я ободряюще хлопнул громилу по плечу. Барри наблюдал за нами с немым изумлением, не решаясь встрять в эту странную беседу. Только когда мы покинули таверну и вышли под блуждающие по аллее хлопья снегопада, он отважился подать голос и робко заметил, шагая позади:

– Парни, вы точно в порядке? Том, может тебе лучше вернуться на…

– Заткнись, жирдяй, – бесцеремонно оборвал я его.

Мы трое забились в машину. Инспектор уселся последним, громко хлопнув дверцей и обиженно поджав губы. Сильно раскачиваясь и тарахтя на каждой кочке, автомобиль вырулил на безжизненную аллею и понесся прочь. За окнами навязчиво мелькали оголенные промерзшие деревья, расправив свои тощие сучья, а позади наших спин на небосвод взбиралось бледное, тусклое солнце.

Глава 7. Встревоженные птицы

«…Скоро я умру, но это не пугает меня. Я чувствую, что останусь здесь навечно… Сегодня я видела во сне, как серый человек приходит после меня. Теперь я знаю, кто он такой. Он – это и есть я… Его душа искалечена, она не цельная, потому что я не уйду полностью. Но я верю, что смогу все исправить. Мой отец всегда говорил, что вера – все, что у нас есть… Я так буду тосковать по нему…»

Из дневника Г. М.

1

– Знаешь, Херес, я сам не верю в то, что сейчас говорю. Если бы я мог только подумать, к какому финалу приведет это дело, то, наверное, даже не стал бы за него браться, – бросил я через плечо, остановив машину на обочине покосившейся хижины.

Путь сюда занял около получаса – капитан, вперившись глазами в мрачную ленту шоссе, изредка глухо корректировал наш маршрут, подсказывая, когда нужно повернуть или съехать с дороги. Инспектор молча глядел в окно, не проронив ни слова с тех пор, как оказался в автомобиле.

– Тебе понадобилось много времени на то, чтобы принять вещи, которые ребенок не подвергает даже тени сомнения… Сверни здесь налево, детектив.

– Я не сказал, что принял их, – возразил я, круто вывернув руль вбок. – Но у меня есть кое-какие догадки, которые не помешало бы проверить.

– Не хочешь поделиться ими с нами? – внезапно подал голос Барри.

Я на секунду задумался, после чего отрицательно покачал головой. Не помешало бы сперва все как следует проверить, прежде чем сыпать безосновательными предположениями. К тому же, присутствие толстого полицейского невольно настораживало меня. Я прекрасно помнил, чем закончилась последняя наша доверительная беседа – меня без лишних слов упекли под своды белой больничной палаты, и во многом именно благодаря Барри.

Сейчас мы стояли у строения, судя по всему, давно заброшенного – крыша его съехала на одну сторону, а кривые деревянные ставни громко хлопали на ветру, лихорадочно отталкиваясь от кирпичных стен, покрывшихся паутиной мелких трещин.

– Как именно нам поможет это место? – на всякий случай поинтересовался я.

– Здесь кое-кто живет… Человек, который способен заглянуть в мир усопших.

– Ты уверен в этом, Херес? Потому что мне кажется, это место давно необитаемо. Скорее всего, его жилец и сам уже обитает в царстве мертвых.

Но громила, качнув седой головой, уверенно шагнул вперед к нескольким доскам, загораживающим дверной проем. Затем он рывком приподнял их, уперев о хилую стену и отложив в сторону. Спустя мгновение моряк скрылся в недрах полуразвалившейся хижины, низко пригнувшись, чтобы не задеть копной серых волос просевший потолок. Я пожал плечами и последовал за ним. Судя по тихому сопению, доносившемуся из-за моей спины, Барри тоже решил не отставать и плелся последним, опасливо пробираясь в недра ветхого строения.

Внутри было так же холодно и ветрено, как и снаружи. С трудом верилось в то, что под этой дырявой крышей возможно было скоротать хотя бы одну длинную ноябрьскую ночь, не замерзнув насмерть. В воздухе между стен витал какой-то странный густой запах – то ли засушенных трав, то ли влажной плесени.

– Детектив, где тебя носит? – выкрикнул старик откуда-то из глубины дома.

Я послушно ускорил шаг, обогнул несколько припорошенных свежим снегом комнат, и, в конце концов, оказался посреди просторного зала. Ветер вволю резвился под прогнившими стропилами над головой, подвывая сам себе, а под ногами громко чавкала мутная слизь. Капитан «Тихой Марии» стоял, засунув кисти рук в карманы брючин, внимательно глядя куда-то перед собой, будто чего-то ожидая.

Я подошел к нему поближе, окинув взглядом странное помещение еще раз, а затем посмотрев на место, приковавшее все внимание старика. В одном из углов хижины кто-то свалил в кучу остатки отсыревших досок, осколки черепицы и пригоршни полиэтилена, которой мирно шелестел от каждого колебания холодного воздуха.

Неожиданно куча мусора начала двигаться и распадаться, и из-под обломков показалась чья-то голова с грязными, слипшимися волосами. Когда незнакомец целиком выбрался наружу из своего импровизированного укрытия, я не сумел сдержать возглас отвращения и помимо воли громко воскликнул:

– Какая мерзость!

– Это Красотка Салли, детектив. Она – единственный человек на Сорха, который сумеет помочь нам, – спокойно произнес Херес.

– Что? Это женщина? – тихо ахнул мне в ухо усатый инспектор.

– Можете не шептаться, она глуха и слепа, как крот. К тому же, у нее нет языка – над бедняжкой жестоко издевались в детстве из-за ее красоты.

Верзила громко вздохнул, с сожалением тряхнув своими космами. А в это время чудовищно уродливая незнакомка, наконец, выпрямилась во весь рост, и мы с Барри получили возможность в полной мере рассмотреть ее. Почти все лицо женщины покрывали глубокие вмятины, похожие на мелкие ожоги. Вместо глазных яблок на нас уставились два темных провала, а рот, едва ли не разорванный от уха до уха, беззубо скалился. Чудовище принюхивалось к воздуху, мелко подергивая острым бугристым носом, как будто обоняние заменяло ему все прочие органы чувств.

– В давние времена Салли была божественно красива, – проговорил капитан. – Но здесь никому не прощают этого…

– Да, я успел заметить.

Херес бросил на меня короткий взгляд и продолжил:

– Она сделает все, что ты попросишь, если ты причешешь ее.

– Что? – воскликнул я, отпрянув назад.

У несчастной уродины были сальные, спутанные волосы, внутрь которых забились комья грязи, древесные опилки и черт знает что еще – касаться ее не стал бы ни один здравомыслящий человек. За моей спиной Барри громко фыркнул, после чего тут же зачем-то тихо извинился, хотя изувеченное создание не могло его слышать.

Как будто почуяв, женщина внезапно вытянула вперед сморщенную кривую кисть с грязными пальцами, в которых был зажат большой черный гребень. Я инстинктивно вновь отступил назад. Бездомная продолжала протягивать свою гребенку, осторожно пробуя раздувшимися ноздрями воздух.

– Сам ее и вычесывай, Херес. Я не притронусь к этой дряни ни за что на свете, – произнес я, категорично отмахнувшись от назойливой беспризорной.

– Детектив, это ведь тебе нужны ответы на вопросы. Она не станет ни с кем говорить, кроме тебя.

– Ты же сказал, что она немая, – встрял инспектор.

– Для того чтобы разговаривать, не всегда нужен язык, – терпеливо пояснил Херес, а затем вновь повернулся ко мне. – Возьми уже этот гребень и причеши ее, детектив!

– Я лучше прыгну с причала с камнем на шее. Что за шутки у тебя, старик? Ты притащил меня сюда, чтобы вычесывать вшей у этой уродины?

Я сурово поглядел на моряка. Он спокойно продолжал стоять, пристально наблюдая за уродиной, пока та все так же упорно протягивала в пустоту свой старый гребешок. Барри предпочитал наблюдать за всем со стороны, загородив собой весь пустующий дверной проем.

– Просто доверься мне и сделай, что я говорю. Неужели это так сложно?

– Ты что, издеваешься? Херес, да она голову не мыла лет сто, по меньшей мере!

– Возьми гребень, – настойчиво повторил капитан.

Я бросил взгляд на полицейского. Тот медленно поглаживал свои нелепые усы, переводя испуганно вытаращенные глаза с руки нищей на старика и обратно. Мне стало предельно ясно, что делать здесь больше нечего – то ли Херес спятил после пережитых потерь, утонув с головой в своем горе, то ли он решил так неуместно надо мной подшутить – это не имело значения. Оставаясь здесь, мы просто теряли время, играя в безумные гляделки под ветхой крышей, грозящейся обвалиться в любой момент.

– Я ухожу, – коротко бросил я, осторожно проскользнув в щель между животом толстяка и облупившимся косяком.

– Гляди, Том! – внезапно выпалил Барри в самое ухо, указывая на что-то позади моей спины.

Я машинально обернулся на ходу. Поверх старого гребня сидела механическая птичка. Плавно помахивая крыльями, она молча наблюдала за мной черными глазами. Голодранка, не опуская протянутой руки, медленно гладила железную игрушку корявыми пыльными пальцами.

– Это ведь та самая птица, Том?

– Даже если там будет три птицы…

– Детектив, возьми уже этот чертов гребень и причеши ее волосы, иначе я сам заставлю тебя это сделать, – выпалил громила, сурово сверкнув своими темными глазами.

– Ты что, угрожаешь мне, Херес?

Барри навострил уши и напрягся, замерев на месте. Его толстые пальцы, теребившие усы, зависли в воздухе, а затем он на всякий случай незаметно отступил назад. Все происходящее начинало меня изрядно нервировать и даже злить. И если бы здоровяк всерьез решился тащить меня волоком к уродине, я бы не преминул воспользоваться обрубком полена, валявшимся неподалеку у моих ног.

Под сводами гнилых стропил тонко звенело напряжение, нарастающее все сильнее. В какой-то момент я отчетливо осознал, что склоки избежать не выйдет, но тут вдруг металлическая игрушка беззвучно взмыла в воздух. Я запрокинул голову вверх, а следом и толстяк вместе с капитаном «Тихой Марии» подняли глаза к дырявому потолку.

– Почему ты больше не веришь мне, Том?

Этот тихий голос, напоминающий шелест ветра, я бы мог узнать из тысячи. Он прокатился по пустому залу осенним ропотом листвы, так же внезапно исчезнув. Это было не похоже на дребезжащий стрекот железной птицы, и я видел, что она не открывала свой клюв.

– Вы слышали? – бросил я тихо.

Но обернувшись, я не нашел лиц моряка и толстого инспектора. Вокруг меня раскинулась тихая гладь ночного моря, а под ногами мерно покачивалась уже знакомая до боли деревянная лодка. Холодный ветер трепал подол моего промокшего плаща, а в мутном небе над головой тяжело неслись прочь низкие тучи. Опешив, я несколько раз обернулся, прежде чем убедился в том, что все это мне не мерещится.

– Пожалуйста, Том, выслушай меня.

Я резко повернул голову в сторону шелестящего шепота. Грейси сидела на другом конце лодки, устало опустив плечи и сложив руки на коленях. Я уже видел все это прежде, и сейчас меня не покидало ощущение, что я вернулся в этот миг обратно. Словно в прерванный сон, который упорно преследует сознание из одной кошмарной ночи в другую.

– Теперь я действительно все понял, Грейси… – тихо проговорил я.

Она умолкла, наклонив вперед тонкую шею и тряхнув сырыми спутанными волосами. Подол ее тонкого летнего платья мелко подрагивал в такт ледяным порывам ветра, словно крылья тряпичной птицы. Мне почудилось, что на ее лице промелькнуло облегчение, как будто часть тяжелого бремени свалилась с хрупких костлявых плеч и растворилась где-то в толще чернеющей под нами воды.

– Все это время ты вела меня. С самого начала… Ты пришла лишь для этого. Я понял это, когда увидел рисунки.

Я устало опустился на холодное дно бревенчатой посудины и вытянул ноги. Обхватив колени руками, я вначале молча собирался с мыслями, пытаясь подавить нарастающее внутри моей груди отчаяние. Только сейчас я осознал, что такое настоящее одиночество. Это когда даже призраки являются не ради тебя.

– Я не хотела причинять тебе боль, Том.

Грейси внезапно приподняла острый подбородок и поглядела мне в лицо. Ее мертвые зрачки отбрасывали странный свет, словно в их глубине мерно раскачивались тонущие искры. В эту минуту она выглядела по-настоящему раскаивающейся, но разве теперь это имело какое-то значение?

– Все, чего ты хотела – это привести меня сюда, – глухо ответил я. – Мое одиночество сыграло со мной такую жестокую шутку, Грейси. Я принял иллюзию за реальность. Доверился обрывку твоей души, сохранившему свой свет… Поэтому ты решила заставить меня осознать, что тебя не существует. И стала приходить во снах, как тень.

– Я всегда была рядом, Том. Даже когда ты не мог меня видеть. Но ты слишком сильно привязался ко мне, – она едва слышно всхлипнула, прикрыв ладонью осунувшуюся щеку.

– Я знаю… Я не виню тебя, Грейс. Ты всего лишь несчастное дитя, – я выдавил подобие улыбки, ощутив, как слезы душат меня изнутри. – Мы оба – потерявшиеся дети.

Смахнув со своего безжизненного лица блестящие капли, она улыбнулась в ответ, прошептав:

– Мне так жаль, Том.

Следующие несколько минут мы провели в тишине, прислушиваясь к плеску встревоженных волн. Ветер усиливался, окутывая меня промозглыми объятиями. Я неистово покусывал свои губы, стараясь совладать с нахлынувшим разочарованием, с накопившейся усталостью и желанием прямо сейчас спрыгнуть в море, чтобы мягко осесть на илистое дно, распугав редких рыб полами отяжелевшего плаща.

Грейси тихо сидела напротив, глядя куда-то себе под ноги, застыв каменным изваянием на самом носу лодки. Сейчас ее тонкий, рассыпающийся в прах силуэт казался мне как никогда чужим и далеким. Поэтому я старался посильнее сцепить зубы, впившись ими в краешек онемевших от холода губ, и слушал, как печально поет ноябрьское море.

– Я говорила тебе, что умерла здесь. Ты помнишь?

Она первой нарушила тишину. Я сухо кивнул в ответ, не поворачивая головы. Туман, тянувшийся от рифов, подползал со всех сторон, опоясывая нас в свои цепкие кольца. Я ощутил, как из растерзанной нижней губы по подбородку засочилась теплая кровь – ее металлический привкус отрезвил меня, заставив покинуть своды меркнущих воспоминаний.

– Ты ведь знала, что погибнешь. Зачем же ты пришла сюда?

– Потому что я видела в этом спасение. Неужели ты не понимаешь, Том? Я смогла остаться… это был мой выбор.

– Это все равно не имеет никакого значения, Грейси. Как бы ты ни старалась, все эти люди уже мертвы. Я не смог никого спасти…

Я бросил на нее короткий взгляд. Выползшая на мгновение луна рассеяла сквозь черные тучи свой тусклый свет, и в его обрамлении сухая фигура Грейси в истлевшем от сырости цветастом платье казалась еще более нереальной.

– Ты видишь слишком мало, Том…

– Напротив, – я резко оборвал ее. – Я вижу слишком много.

Она не ответила, отвернувшись к темнеющим скалам. Затем она приподняла грудь, как если бы пыталась глубоко вдохнуть, набрав полные легкие воздуха.

– Все, чего я хочу – чтобы ты не был одинок, Том. Хотя бы сейчас, когда времени осталось так немного.

– О чем ты говоришь?

– Ты должен меня выслушать, – в чернеющих провалах ее глаз сквозила мольба. – Только то, что я тебе скажу, имеет сейчас значение.

– Для кого именно из нас, – спросил я, криво усмехнувшись. – Потому что обычно наши взгляды на важные вещи не очень совпадают.

– Позволь, я просто покажу тебе, Том.

Она легко поднялась на ноги, словно состояла из сгущающегося тумана. Несмотря на сильную рябь, будоражащую море, она продолжала стоять ровно, ни разу не шелохнувшись. Я застыл на другом конце лодки, молча отвергнув ее просьбу.

– Пожалуйста… – шепотом ветра прошелестел ее голос.

– Дай и я объясню тебе кое-что, Грейси. Я и без того слишком долго был в твоей власти, слепо следуя за фантомами. Ты ведь не можешь не помнить, чем для меня все это закончилось. Возможно, я никогда и не был по-настоящему счастлив до этого, но ты уничтожила даже жалкие остатки надежды на нормальную жизнь. После всего того, что я видел… Или, по крайней мере, что мне казалось, после того, что я чувствовал и пережил, я просто не смогу жить как все. Я сломан, и меня нельзя починить, нельзя обмотать пластырем мое истерзанное сознание или накачать до отвала таблетками, чтобы вернуть веру в счастливое будущее.

– Я не могла иначе, Том.

– Конечно. Тебе ведь было мало умереть самой, ты решила похоронить заживо и меня тоже.

– Зачем ты говоришь такие ужасные вещи…

Она вдруг отвернулась, прикрыв лицо тонкими синюшными пальцами. На секунду мне инстинктивно захотелось броситься к ней, чтобы заключить в объятия, погладить ее по спутанным волосам и утешить. Но затем в моей памяти ярко вспыхнул тот день, когда я метался в приемном покое госпиталя, стараясь понять, куда подевалось ее окровавленное тело, и почему персонал бросает странные взгляды, не отвечая на мои вопросы и словно не понимая, о чем я говорю. Все эти кошмарные минуты, часы и дни, слившиеся в бесконечные месяцы и перераставшие в годы…

– Ты знаешь так мало, Том, – повторила она, утерев слезы и повернув ко мне безжизненное лицо. – Когда я расскажу тебе все, ты больше не станешь винить меня. Ты… ты будешь на моей стороне.

Я хотел возразить в ответ, но вдруг все вокруг подернулось темной дымкой и море пошло крупной рябью. За доли секунды туман стал непроглядным, а потом я осознал, что снова нахожусь посреди полуразвалившегося зала, а на меня с тревогой косится Барри, повторяющий одну и ту же фразу:

– Ты в порядке, Том?

Но я не стал ему отвечать. Сглотнув ком, осевший в глотке, я обернулся к капитану, который тут же окатил меня настороженным взглядом.

– Я все понял, Херес.

– Том, что ты такое… Это что, кровь?

Инспектор ткнул пальцем в мой воротник, и я машинально опустил голову вниз. Наверное, я все это время стоял посреди помещения, обкусывая свои губы, а потому теперь они горели огнем и невыносимо саднили. Я отмахнулся от навязчивого толстяка, как от надоевшей мухи, и повторил:

– Я все понял, старик.

– Тебе удалось, детектив? – неуверенно проговорил капитан «Тихой Марии». – Ты несколько минут был как будто не в себе, уставился в одну точку и что-то бормотал себе под нос…

– Я смог кое-что вспомнить из той ночи, что я провел на рифах.

Громила, округлив темные глаза и нахмурив косматые брови, пристально изучал мое лицо, изредка переводя взгляд на мои искусанные губы. Наконец, он протяжно выдохнул, вынул руки из затертых карманов брючин и произнес:

– Расскажи мне все.

– Хорошо. Только не здесь.

Я покосился на оборванку. Но ей уже не было никакого дела до нежданных визитеров – уродливая женщина старательно заползала обратно в кучу мусора, осторожно зарываясь в нее, как полевая крыса в земляную нору.

Когда мы вернулись в машину, порывы ветра вокруг уже напоминали ураган – тучи плотно закрыли весь горизонт, надежно спрятав от глаз и без того едва различимый солнечный свет. Полицейский предпочел благоразумно помалкивать, пока мы отъезжали от развалившейся хижины, и хранил молчание всю дорогу, лишь изредка бросая в мою сторону тревожные взгляды.

– Когда я увидел рисунки в заброшенной детской спальне, то в моей голове словно что-то громко щелкнуло, – начал я, стараясь не набирать скорость, чтобы разбушевавшаяся стихия ненароком не швырнула в лобовое стекло на полном ходу какой-нибудь обломок. – Я будто сложил в своем мозгу большую головоломку, которая до этого упорно отказывалась собираться воедино.

Автомобиль немного тряхнуло на грунтовой кочке, и мне пришлось вывернуть руль, чтобы объехать еще несколько больших выбоин. На дне каждой темнели скорченные трупы птиц. Очевидно, резкие порывы ветра снесли большую часть мертвых пернатых с открытых участков дороги, но внутри глубоких трещин они оставались лежать, как в импровизированном убежище, широко раскинув обледеневшие крылья.

Моряк тоже не стал нарушать тишины – он внимательно прислушивался к каждому моему слову, наклонив голову вбок и глядя сквозь запотевшее боковое окно на темно-серое небо, угрожающе зависшее над нами. Вокруг не было ни души – только безлюдное каменистое шоссе, слегка приправленное низкими раскидистыми деревьями. Поблизости не оказалось ни одного строения, ни единого жилого участка. Сейчас, в мрачных красках сгущающегося ненастья, этот клочок земли казался отверженным самой природой и проклятым людьми.

– Я хочу спросить тебя кое о чем, старик. О твоей погибшей девочке…

Я ощутил, как под крышей ветхого автомобиля тонко зазвенело напряжение. Верзила ничего не ответил, но я успел уловить боковым зрением его короткий кивок. Вряд ли ему хотелось сейчас вспоминать об этом, однако он догадался, что просто так ворошить его болезненное прошлое я бы не стал.

– Как ее звали, Херес? Какое имя ты выбрал для своей дочери?

– Ее звали Лаура Грейс Мегрисс, детектив, – низко прогудел голос моряка. – Но ты ведь все равно…

– Ты никогда не называл ее первым именем, верно? Ведь ты очень религиозен.

Херес снова согласно тряхнул седой копной, все еще не понимая, к чему я веду и зачем расспрашиваю его об этом. Однако я отлично помнил, какой смысл придавали слепо следующие вере люди второму имени ребенка – они на самом деле полагали, будто оно способно окружить новорожденного невидимой силой и защищать его ото всех земных бед и невзгод. Поэтому они особенно щепетильно относились к нему, ведь, по их собственным словам, это имя носил ангел-хранитель ребенка. И я ни на секунду не сомневался в том, что и старик свято верил во всю эту чепуху.

– Теперь я понял, что твоя дочь и Грейси – это один и тот же человек.

Я ждал, что Барри незамедлительно примется покачивать головой или вовсе перебьет меня, размашисто жестикулируя и раздраженно подергивая усы, но с заднего сидения автомобиля не донеслось ни звука.

– Это сложно понять и еще сложнее объяснить, Херес. Она умеет туманить разум, напуская какие-то видения, зрительные галлюцинации. Моя беда с самого начала заключалась в том, что я не понял этого. Я принял ее за настоящего человека. Я не мог даже предположить, что это всего лишь призрак, фантом.

Капитан «Тихой Марии» тяжело выдохнул, пошевелив плечами. Я бросил взгляд в зеркало заднего вида и смог мельком заметить его мрачное лицо. Он выглядел обескураженным и подавленным. Должно быть, мне не стоило посвящать человека, пережившего столько бед и горя, в то, что я сейчас говорил. Но я не желал скрывать от него правду, какой бы она не оказалась.

– Грейс сделала все возможное, чтобы столкнуть меня с тобой, Херес. Чтобы заставить нас обоих отправиться на Сорха.

Я остановил машину у крыльца таверны и выключил мотор. Металлическая рухлядь недовольно заворчала, выпустила клубок едкого черного дыма, а затем затихла, внезапно перестав раскатисто дребезжать. Я повернул голову к своим спутникам и посмотрел моряку прямо в лицо:

– Но эта грустная история не так уж важна сейчас. Важно то, как твоей девочке удалось остаться здесь даже после смерти. Ты уже сам понял, дружище, что я не большой фанат религиозного бреда, так что я лихорадочно соображал, каким образом подобное вообще можно было бы осуществить с практической точки зрения. И тогда я понял – все дело в птице…

– В птице?! – глухо воскликнул громила, напрягшись всем телом.

– Именно. Не знаю, как это возможно, но предполагаю, что душу твоей дочери переместили внутрь механической игрушки. Помнишь, что горбун говорил об этой птичке, Херес?

– Он говорил, что у нее есть душа…

– Да. И я уверен, что Грейси была самой первой жертвой в веренице этих странных исчезновений. Все эти опустевшие корабли у берегов Сорха, бесследные исчезновения… Все началось здесь, на острове.

– Ты сказал, что думаешь, будто внутри игрушки живет душа моей малышки, – тихо произнес капитан, буравя меня своими темными глазами. – Это значит, что кто-то похищает людей для того, чтобы вытянуть из них души и засунуть в эти проклятые железки?

– Согласен, звучит странно…

– Том, это просто чепуха какая-то, – не удержавшись, встрял толстый инспектор. – Даже если бы кто-то обладал такими знаниями и возможностями, зачем ему это делать? Какой мотив должен побуждать человека, чтобы совершать такие зверские преступления?

– Я видел логово горбуна, Барри. Эти птицы – вся его жизнь. Он потратил десятки лет на их создание, он оттачивал их механизмы, отшлифовывал каждую деталь и полировал каждый шуруп до блеска.

– Пусть так, но зачем ему похищать невинных детей? Я уж не говорю о том, что для подобных экспериментов потребуется настоящий научный центр, даже если бы они теоретически были возможны, – упорствовал полицейский.

– Я не знаю. Может быть, горбун хотел вдохнуть в свои творения настоящую жизнь. В любом случае нам бы не помешало наведаться к нему. Если мы найдем эти игрушки, то, может быть, сможем вернуть тех, кто давно погиб. Понимаешь, Барри?

– Том, ты что, в самом деле надеешься на это? Я просто не верю своим ушам!

Инспектор выскочил из машины, громко хлопнув проржавевшей дверцей, отчего она жалобно заскрипела на всю округу. Затем он повернулся к Хересу и возбужденно замахал руками, краснея от гнева:

– Мегрисс! Ты-то хоть сохранил здравомыслие? То, что говорит Том, похоже на настоящий бред! Ты ведь не думаешь, что кто-то на острове ворует чужие души, чтобы запереть их в механические игрушки?!

Моряк не ответил. Он уже выбрался из автомобиля, низко пригнувшись и пригладив растрепавшиеся на ветру кудри, так что теперь он стоял у входа в паб, рассматривая что-то на земле у своих ног, словно это поглощало все его внимание. Барри еще несколько раз порывался достучаться до молчаливого собеседника, выкрикивая его имя и одновременно с силой накручивая заметно поредевший правый ус на толстый палец. Однако попытки не увенчались успехом, и вскоре полицейский, сердито взмахнув рукой на прощание, скрылся за дверьми таверны.

– Почему она не приходила ко мне, детектив? За столько лет… она ни разу не явилась.

Я пожал плечами и поддел носком ботинка обломок гравия, валявшийся на тропинке. Порывы ветра становились все сильнее с каждой минутой, и я подумал, что этой ночью остров снова накроет буря.

– Потому что она не хотела сделать тебе больно.

Моряк приподнял взлохмаченную голову. В его лице сквозила откровенная жалость, но я так и не понял, кому эта гримаса была адресована – ему самому или же мне. Впрочем, разбираться с этим мне не хотелось – ураган то и дело бросал в лицо охапки колючего снега, и сейчас было самое время для того, чтобы укрыться в пабе от разбушевавшейся непогоды.

– Думаешь, за всем этим стоит старый механик? – угрюмо произнес моряк, отворяя дверь и удерживая ее одной ладонью, чтобы я мог проскользнуть внутрь. – Разве мог бы он сейчас сам отправиться на Континент и вернуться обратно, да еще и никем незамеченным?

– Конечно, нет, – ответил я, шагнув за порог таверны и скидывая со своих плеч отсыревший плащ. – Вряд ли он сумеет даже доползти до другой стороны Сорха, не говоря уж о путешествии на Континент. Ему кто-то помогает, Херес. Кто-то на острове делает вместо него всю грязную работу.

2

Ближе к ночи островом завладела снежная метель. Ревущий ветер бросал в окна пригоршни снега, а робкий свет вылинявшего полумесяца затянули густые тучи. После короткой вечерней трапезы, прошедшей в полной тишине, было решено разойтись по номерам пораньше, чтобы с утра заняться поиском исчезнувшей девочки. Херес, несмотря на всю свою стальную выдержку, с приближением ночи выглядел все более опечаленным и раздавленным, а потому я испытал внутреннее облегчение, когда с соседней койки донесся привычный для моего слуха раскатистый храп.

Но мне не спалось. Я метался в холодной постели, прислушиваясь к завываниям бури, доносившимся сквозь приоткрытое окно, и старался отогнать навязчивые мысли прочь. Но чем сильнее я зажмуривал глаза, выравнивая и замедляя свое дыхание, тем больше осознавал, что уснуть в ближайшие часы мне не удастся.

Мелкие снежинки, тихо кружась, залетали сквозь оконный проем, застывая на мгновение, словно не решаясь тревожить ночную тишину отеля, а затем мягко опадали на подоконник, тут же превращаясь в прозрачные капли. Я наблюдал за метелью, устало упершись спиной о ледяную спинку кровати, но в конце концов мне это наскучило.

Стараясь двигаться как можно тише, я поднялся на ноги и быстро оделся, не забыв потуже закутаться в безразмерные лохмотья инспектора. После этого я покинул сонные своды номера, оставив капитана «Тихой Марии» блаженно сопеть под сердитое ворчание ночного снегопада.

Я собирался незаметно проскользнуть по коридору и спуститься вниз, чтобы вернуться в таверну с наступлением нового дня, но мой план был обречен на провал – у лестницы я столкнулся с Барри, который стоял ко мне спиной, тяжело опустившись на деревянные поручни своим внушительным торсом.

– Какого черта, толстяк? – не сдержался я, с неприятным удивлением обнаружив посреди своего пути непредвиденную преграду.

Полицейский вздрогнул, резко обернувшись и зачем-то прикрыв лицо одной ладонью, как будто он ожидал, что я примусь его бить или, по крайней мере, отвешу несколько раскатистых пощечин. Я заметил, что его глаза сильно покраснели и отекли, а и без того мясистый нос стал больше едва ли не вдвое. Инспектор явно рыдал и, судя по его лицу, за этим занятием он провел, по меньшей мере, несколько часов.

– Том… Что ты здесь делаешь, – растерянно пробормотал он, спешно вытирая мокрые щеки рукавом вязаного свитера.

– Могу спросить у тебя то же самое, Барри. Хотя мне это не так уж и интересно. Посторонись, жирдяй, ты загородил своим брюхом весь лестничный проем.

– Куда ты собрался, Том?

Он внезапно оживился, ловко скатываясь вниз по ступенькам и следуя за мной по пятам до самой двери. Я попробовал отмахнуться от его назойливого присутствия, но это лишь еще больше разожгло интерес инспектора. Теперь он стоял между мной и дверным проемом, часто моргая опухшими веками и пялясь на меня своими кроличьими глазками.

– Уйди с дороги, Барри, – произнес я, попытавшись обойти его.

– Нет, я не отпущу тебя одного! Погоди, я только надену пальто, и мы пойдем вместе.

Он спешно поправил растянутый безразмерным животом нижний край свитера, зачем-то похлопал себя по румяным щекам, а затем неожиданно резво метнулся наверх, как будто в нем и не было без малого трехсот фунтов.

Я не стал терять времени и быстро юркнул за дверь, парой шагов преодолел заваленный снегом двор и, рывком распахнув переднюю дверцу автомобиля, ввалился внутрь, на ходу вставляя ключ в замочную скважину и проворачивая его. Однако каким-то чудом полицейскому удалось настигнуть меня – он буквально запрыгнул в машину, когда я уже успел отъехать от ворот таверны и начал набирать скорость.

– Ты что, спятил? Убирайся, толстяк! – гневно зашипел я, слегка притормаживая у обочины.

– Нет, Том. Я поеду с тобой.

– Что? Ты ведь даже не знаешь, куда я собрался ехать, – с раздражением выпалил я.

– Мне все равно.

– Вылезай, Барри! – скомандовал я, вытянув одну руку и ухватив его за шиворот.

– Нет, нет… Прошу тебя, Том, не выгоняй меня, – его голос внезапно стал жалобным и дрожащим. – Позволь мне поехать с тобой, умоляю… Мне так одиноко, я не сплю вторую ночь. Я сойду с ума, если ты оставишь меня одного…

Я громко выдохнул, пытаясь вернуть себе самообладание. Присутствие полицейского было мне совершенно не нужно, но бросить его в таком плачевном состоянии мне не позволяла совесть. Я всегда винил во всех своих бедах, приключившихся со мной за последние несколько лет, этого усатого толстяка и даже не скрывал своего нелестного отношения к нему. Но теперь он выглядел слишком жалким и несчастным. Мне даже на мгновение почудилось, что в эту минуту мы с ним были по одну сторону жизни – там, где тебя никто не ждет и где ты больше никому не нужен.

– Если ты только вздумаешь ныть, Барри… – начал я сердито. – Тогда…

– Нет, Том. Я не буду тебе мешать, – пролепетал он. – Обещаю!

Следующие десять минут под проржавевшей крышей машины царило безмолвие. Я раздраженно выворачивал руль, стараясь не проваливаться колесами в глубокие рытвины проселочного шоссе, а Барри тихо сопел на заднем сидении, изредка судорожно вздыхая и беспрестанно дергая свои усы.

Я следовал практически в полной темноте, ведь по обе стороны дороги темнели лишь голые деревья – цепь фонарных столбов таинственным образом оборвалась еще несколько миль назад. Оранжевого света фар едва ли хватало на то, чтобы в последний момент выхватить из кромешного мрака новую острую кочку или глубокую рытвину. Плотная стена снегопада облепила автомобильные стекла, сделав и без того кошмарную дальность видения просто ничтожной.

В конце концов, я припарковал машину у череды темнеющих зданий, выключил мотор и вышел в объятия метели, громко хлопнув дверцей. Упитанный силуэт Барри тут же возник рядом. Толстяк терпеливо дожидался указаний, не решаясь нарушить напряженное молчание первым.

– У тебя есть фонарик? – спросил я, окинув взглядом ближайший дом.

– Я… да, кажется, где-то был…

Полицейский наконец оставил в покое свои взлохмаченные усы и принялся копошиться в многочисленных карманах длинного пальто. Он натужно сопел, время от времени извлекая из них то пустые обертки от конфет, то старые отсыревшие счета. Когда в его руках оказался слегка помятый снимок, содержимое которого я не успел разглядеть, он вдруг застыл на долю секунды, громко засосав пунцовыми ноздрями ледяной воздух, после чего сунул фотографию обратно. Вскоре окрестность озарил его радостный возглас: Барри все же удалось отыскать фонарик, и теперь он, ликуя, слепил его желтыми бликами мое лицо.

– Отлично, – я грубо вырвал у него находку. – Пошли.

Проникнуть в заколоченный дом оказалось не так просто – широкие доски намертво примерзли к стенам, и при первой же попытке от них избавиться я заполучил занозу в палец, отчего громко выругался. Инспектор на всякий случай отступил подальше, продолжив освещать запертую дверь.

– Тут не пройти без специального снаряжения, Том, – тихо произнес он. – Давай поищем другую дверь.

Но я решил не сдаваться просто так, поэтому еще долгое время колотил по доскам ботинками и несколько раз со всего размаху налетел на них плечом, прежде чем силы покинули меня. Если бы в зданиях неподалеку оставались люди, этот шум наверняка бы их давно разбудил, нарушив безмятежный сон. Но, к счастью, эта улочка Сорха оказалась необитаемой.

– Ладно, пошли, – сухо проговорил я, кивнув в сторону.

Мы обогнули здание по кругу, но так и не нашли другого входа. Зато я обнаружил широкое окно на первом этаже, которое можно было выбить без особого труда. На этот раз я предоставил право прокладывать путь Барри, жестом указав на бликующее от лучей фонаря стекло. Толстяк послушно кивнул, и спустя доли секунды из окна брызнули осколки.

– Не скажешь, что мы здесь делаем, Том? – робко поинтересовался Барри, осторожно пролезая в чернеющий оконный проем вслед за мной.

– Это полицейский архив. По крайней мере, это место было им, пока его не бросили, как остальные дома на этом чертовом острове.

– Как странно, – пробормотал инспектор, с опаской оглядываясь по сторонам. – Разве можно оставить архив без присмотра?

– Думаю, приглядывать за бумагами здесь давно некому.

– Что тебе понадобилось в архивах?

– Хочу отыскать дело дочери Хереса. Ему здесь самое место… Ну-ка, подержи, – я вернул толстяку фонарик и стащил с пыльной полки первую попавшуюся коробку. – Гляди, жирдяй, это последние подшивки, которые здесь имеются.

Я перебросил Барри одну из тощих папок, покоящихся в коробке. Он с вялым интересом осмотрел ее, мельком пролистнув, после чего вернул мне:

– Но это же дело тридцатилетней давности.

– Вот именно. А теперь погляди на все эти полки. Тебе ничего не кажется здесь странным?

– Они пыльные… – задумчиво протянул полицейский. – И полупустые.

– Архив не просто полупустой, он заброшен не один десяток лет, это легко сможет заметить даже такой олух, как ты. Но я сомневаюсь, что Сорха является образцом законности, и что все эти годы здесь не совершали ни единого преступления.

– Тогда как такое возможно?

Барри захлопал круглыми глазами, пропустив мимо торчащих ушей мою обидную реплику. Казалось, его не на шутку занял этот вопрос, ведь полицейские архивы Континента ломились под тяжестью массивных подшивок и глянцевых пестрых папок. К тому же, на всем земном шаре соблюдали один и тот же закон – любые дела, перешагнувшие трехлетний рубеж, обязаны были навеки почить в строю однообразных стеллажей, чтобы пылиться там до скончания лет.

– Что-то подсказывает мне, что Сорха начал отмирать намного раньше, чем мы думали.

– Хочешь сказать, что кто-то умышленно перестал делать записи?

– Не знаю, Барри, – ответил я, забросив коробку обратно на полку и подняв облако едкой пыли. – Помоги мне отыскать то, за чем мы пришли.

Толстяк кивнул и тут же принялся копошиться в скудных подшивках, пропахших плесенью. Я поставил фонарик на высокий пустой стол, уперев его о каменную стену, и теперь помещение освещали блеклые оранжевые лучи, продиравшиеся сквозь толстое стекло светильника. Я насчитал меньше десяти деревянных стеллажей, большая часть которых зияла лишь пыльными проплешинами.

Пока я разглядывал мрачный архив, Барри с кряхтением стаскивал с полок однотипные коробки, после чего с глухим стуком бросал их на стол, усердно копошась внутри и рассматривая титульные листы подшивок. Наконец его старания увенчались успехом, и он громко воскликнул:

– Вот оно!

Я рывком выхватил из его рук тощую папку, на ходу пробежался по страницам глазами, выхватывая из текста отдельные слова и бубня себе их под нос.

– Что там? Ну что там, Том?

Инспектор с интересом кружил вокруг меня, стараясь заглянуть в пожелтевшие страницы, но каждый раз я ловко уворачивался, приподнимая бумаги повыше. Осознав, что я ничего не скажу ему прежде, чем изучу дело, он покорно вздохнул и завис где-то позади моей спины, нетерпеливо пыхтя.

– Лаура Грейс Мегрисс… – бегло прочел я. – Странно, даты рождения нет… Здесь указано, что девочку нашел ее отец. Тело лежало в песке на пляже… Официальная версия следствия – утопление. Труп пробыл в воде не менее суток, прежде чем его вынесло течением на берег.

– Официальная версия? – Барри приподнялся на цыпочки и выглянул из-за моего плеча. – А есть и другие?

– Здесь много странностей. Херес заявлял, что в день исчезновения его дочь была одета в белое платье с красным поясом, но труп он нашел в желтом платье. Кто-то переодел девочку до или после убийства…

– Убийства? – оборвал меня толстяк. – С чего ты взял, что это было убийство? Разве девочка не могла вернуться домой и переодеться, к примеру?

– Могла, – согласился я, пролистывая пахнущие сыростью и тленом листы. – Только у нее в шкафу не было ни одного желтого платья. Херес настаивал на этом с самого начала, но дело все же прошло как несчастный случай.

– А это что?

Инспектор с интересом заглянул в коробку, после чего сунул в нее широкую кисть и вытащил какой-то небольшой предмет. Я на мгновение оторвал взгляд от подшивки и заметил, что в его ладони лежит гладкий белый камешек. Похожий я видел в руках Хереса, когда мы рыскали на другой стороне острова.

– Надо же, – пробормотал Барри. – Он теплый…

– Этот камень нашли в желудке у жертвы. Еще несколько таких же застряли в ее пищеводе, но в ходе следствия они были утеряны, – я поднял глаза и покосился на толстяка, который с громким вскриком выпустил улику из рук, отпрянув от нее. – Так что, Барри, все еще сомневаешься в том, что девочку убили?

– Какой ужас, Том… Бедное дитя…

– Погоди, это еще не все. В верхней части черепа у ребенка было обнаружено странное круглое отверстие, – я на мгновение умолк и задумался. – Могу поклясться, что уже встречал нечто подобное…

– Я не понимаю, Том… Ведь это прямые доказательства…

– Убийства, – закончил я вместо него. – Экспертиза показала, что такое повреждение нельзя получить естественным путем. Кто-то аккуратно вырезал, а затем удалил из головы ребенка часть кости.

– Это просто кошмарно, – громко сглотнув слюну, выдохнул Барри.

– Она умерла на рассвете. Предположительное время смерти – между четырьмя часами утра и половиной пятого. Проклятье, Барри…

– Что случилось? Том? Том, ты слышишь?!

Полицейский взволнованно уставился на меня, широко распахнув глаза и нервно сжимая свои толстые пальцы. Только сейчас я обратил внимание на дату смерти дочери Хереса. Меня целиком захлестнуло смутное, неясное волнение, поэтому я не сразу расслышал причитаний усатого инспектора, которые становились все громче.

– Она умерла в день моего рождения. Видишь?

Я сунул ему под нос один из ветхих листов, после чего прикрыл глаза и помассировал ноющие виски. Голова грозила вот-вот лопнуть надвое от усиливающейся мигрени, и мне стоило невероятных усилий просто оставаться в сознании.

– О, Том… Ты думаешь, что…

– Я ни о чем не думаю, Барри, – громко ответил я. – Я хочу выкопать останки. Я должен их увидеть. Ты поможешь мне?

– Что ты… Том…

– Да или нет, жирдяй? – голова пульсировала острой болью, и каждое слово давалось мне с трудом. – Предсмертная записка этого душевнобольного… я думаю, он хотел именно этого.

– Послушай, Том…

Но я не стал тратить на него время. Я схватил фонарик со стола, пересек пыльный архив и выпрыгнул через разбитое окно наружу, где мое лицо тут же облепили мокрые хлопья снега. Мне показалось, что ледяные порывы ветра охладили пульсирующую боль в глубине моей головы, и теперь я чувствовал себя немного лучше.

Пока я старался отдышаться и прийти в себя после внезапно возникнувших спазмов, Барри выбрался из здания и теперь осторожно подбирался сзади. Свежий снег под его тяжелыми подошвами громко похрустывал, оповещая о каждом движении инспектора. Внезапно он остановился, а затем до моего уха донесся его тихий голос:

– Я так устал, Том… Устал от нашей вражды, устал от одиночества…

– Да ты и недели не пробыл один, толстяк, – с презрением выпалил я, не оборачиваясь.

– Хватит, Том. Пожалуйста… Я больше не хочу с тобой спорить. У меня просто больше нет сил, – он умолк на мгновение и мне показалось, что я услышал сдавленные всхлипы. – Давай сделаем то, что ты хочешь. Если это принесет тебе облегчение…

Я порывался было снова вступить с ним в словесную перепалку, но затем осознал, что у меня самого уже не осталось на это сил. Только сейчас я ощущал, насколько сильно я вымотался за последние дни. Эта усталость давила на мои плечи, сжимала грудную клетку и плавно сдавливала горло, отчего меня не покидало удушливое чувство, будто мне не хватает кислорода. Поэтому я просто молча кивнул Барри.

Когда мы подъехали к кладбищенским воротам, буря начала стихать. Низкие густые тучи медленно плыли прочь, время от времени приоткрывая тоскливое сияние луны. Я выбрался из машины первым и устремился к могиле, которую хорошо запомнил. В одном из окон хижины сторожа мерцало дрожащее пламя свечи, но наружу никто так и не показался, даже когда подоспевший толстяк принялся громко стучать лопатой по обледеневшей земле.

Рыть мерзлый грунт было невероятно сложно – пот градом катил по моему лицу, спине и рукам, и поэтому я стащил с себя плащ, отбросив его в сторону. Барри громко пыхтел и каждые несколько минут останавливался, чтобы перевести дыхание и вытереть крупные капли на своем раскрасневшемся лбу.

Я увидел прогнившие гробовые доски лишь с первыми холодными лучами рассвета. Инспектор не решился спускаться в яму, так что я сам спрыгнул вниз, едва не провалившись одной ногой в рыхлую стружку, оставшуюся от разложившейся надгробной крышки. Я откидывал доски в стороны сначала лишь носками ботинок, а затем и руками, занемевшими от холода и долгого орудования лопатой. В конце концов, комья земли и хлипкие ошметки дерева остались в стороне.

Я стоял посреди вырытой могилы, широко расставив ноги и глядя вниз, на груду белеющих костей. Они ярко контрастировали на фоне черной земли, создавая причудливую мертвую картину. Я видел тонкие фаланги пальцев рук и плавные арки реберных костей, внутрь которых забился слежавшийся грунт. Небольшой аккуратный череп скалил свои белоснежные зубы, глядя в предрассветное мрачное небо провалами глазниц, словно что-то силясь рассмотреть за пеленой густых стальных облаков.

Когда громоздкая фигура Барри очутилась поблизости, я вздрогнул от неожиданности и не сразу понял, что он произносит, обращаясь ко мне:

– Ну что ты, Том… Том, не нужно…

– Какого черта тебе… – начал я, но осекся.

Мой голос звучал слишком прерывисто и глухо, словно доносясь откуда-то издалека, преодолевая тысячи лет сквозь космическое пространство, возвышавшееся над моей головой. Только сейчас я осознал, что неподвижно стоял над грудой останков, тихо рыдая и совершенно потеряв счет времени.

– Все это уже в прошлом, Том. Давай поедем обратно…

Барри положил свою тяжелую руку на мое плечо, но я тут же машинально стряхнул ее. Полицейский замялся и потупил взгляд. Он постоял немного, будто в ожидании чего-то, а затем вздохнул и с трудом выбрался из могилы, неуклюже скользя подошвами ботинок, из-под которых сыпались крупные комья обледеневшей грязи.

Я еще несколько мгновений продолжал глядеть на белеющие кости Грейси, как будто ожидая того, что они подадут мне какой-то тайный знак. Я пристально изучал детский скелет, силясь разобрать в нем хотя бы какую-то подсказку, знак, оставленный для меня одного. Но не замечал ничего, кроме останков. Тогда я судорожно вдохнул, но не сумел набрать полную грудь воздуха, а лишь громко закашлялся.

– Теперь ты видишь, никчемный кретин, – завопил я во всю глотку, все еще задыхаясь от приступов кашля. – Видишь, что она настоящая?

– Том, ты не в себе…

Я обернулся на звуки его слов и бросил на него пронзительный взгляд. Вместо ответа толстяк неловко наклонился, согнув колени и опустив как можно ниже свою широкую ладонь:

– Вылезай оттуда, нам пора возвращаться.

Но я уперто замотал головой, продолжая буравить его глазами. Он замешкался у края выкопанной могилы, словно не зная, что ему следует делать дальше. Его растерянное, несчастное лицо разозлило меня еще больше.

– Теперь ты веришь мне, Барри? Веришь?

– Пожалуйста, Том! – взмолился он. – Поедем обратно…

– Никуда я не пойду, – закричал я в ответ. – Это из-за тебя она ушла! Она бросила меня, когда поняла… когда увидела, что ты мне не поверил.

– Даже если это и так, то это пошло тебе лишь на пользу, – вспылил он вдруг. – Неужели ты всерьез собирался остаток жизни провести в иллюзиях?

– Мне было плевать на то, что это иллюзии, пока я не знал правды. Ты, ты все сломал! Из-за тебя я обречен на вечное одиночество!

– Ты всегда был одинок, Том, – проорал толстяк, потеряв остатки самообладания.

Ледяной порыв утреннего ветра отрезвил меня, охладив расплескавшуюся внутри ярость. Я понял, как глупо, должно быть, мы оба сейчас выглядели со стороны, и насколько странной казалась эта картина. Я одним рывком выбрался из ямы, отвергнув помощь усатого инспектора. Затем я отряхнул штанины брюк от пыли и обернулся к нему, тихо проговорив:

– Зато теперь мы оба одиноки, не так ли? Добро пожаловать в мое царство.

Я отвернулся и пошел прочь, на ходу набрасывая плащ на плечи и вынимая из кармана ключи от автомобиля. Завести мотор мне удалось не сразу – промерзшая машина отказывалась оживать, свирепо фыркая. Лишь спустя несколько минут, когда на заднее сидение забрался Барри, я услыхал долгожданный низкий рев, и развалюха тронулась с места, дребезжа и грозя развалиться на части на каждой выбоине дороги.

– Хочешь, чтобы я признал, что был неправ? – внезапно произнес Барри.

Он сидел, ссутулившись, будто ржавая крыша машины мешала ему разогнуть спину. По его лицу струились прозрачные дорожки из слез, срываясь с обветренных щек вниз, на ворот свитера. Он выглядел совершенно несчастным и разбитым, но мое внимание приковывала лишь серая лента шоссе, виднеющаяся впереди.

– Неужели ты считаешь, что я ни разу не думал об этом, Том? О том, что именно я, возможно, виноват в том, что окончательно загубил твою жизнь, – он судорожно вдохнул спертый воздух. – Лиза ведь тоже так считает, Том. Сперва она винила во всем себя, но потом… Я уже и сам не понимаю, кто и в чем виноват!

Барри спрятал широкое лицо в ладонях, а затем быстро вытер слезы и посмотрел на меня через зеркало заднего вида, явно ожидая моего ответа. Но я не проронил ни звука, пристально разглядывая сереющую дорогу.

– Не желаешь со мной разговаривать? Отлично, Том! Будем считать, что я это заслужил. Теперь я буду в изгнании…

– Да заткнись ты уже, – рявкнул я, и толстяк испуганно притих.

Я заглушил мотор и вышел из машины. Инспектор, уже было начинавший вновь накручивать многострадальный ус на свой палец, передумал и тоже выбрался наружу, не без труда распахнув скрипучую дверцу. Он топтался рядом, глядя себе под ноги и лишь изредка переводя на меня быстрый, мелькающий взгляд.

– Какого черта происходит, Барри?

– Я… я просто пытался поговорить с тобой, Том.

– Я не о твоем нытье, жирдяй. Погляди туда, – я махнул рукой в сторону полосы асфальта, убегающей в линию горизонта. – Откуда там взялось море?

– Что?

Полицейский непонимающе захлопал глазами, после чего все же догадался посмотреть туда, куда я указывал. Сперва он молча рассматривал унылый осенний пейзаж, нервно притопывая пяткой ботинка. Затем толстяк высоко приподнял брови и наморщил лоб, отчего он собрался в сплошную красноватую гармошку.

– Странно… – протянул он наконец. – Кажется, вода прибыла… Может, это прилив?

– Прилив не сжирает половину острова, Барри, – возразил я. – Еще вчера море было на добрую сотню миль ниже.

– Это что, корабль? – воскликнул внезапно инспектор.

Я сощурил глаза, стараясь настроить зрение и разглядеть темнеющую вдали точку. Я мог поклясться, что в самом конце дорога обрывалась, уходя в мерцающую гладь воды, а немного левее от нее мерно раскачивалось на волнах знакомое до боли судно.

– «Тихая Мария», – с удивлением произнес я, поглядев на изумленное лицо толстяка. – Сорха уходит под воду, Барри.

3

– Херес, проснись. Да открой же ты глаза!

– Что происходит, детектив?

Громила сел в кровати и принялся тереть заспанные веки. Я терпеливо ждал, когда он поднимется на ноги, а инспектор замер возле входной двери номера, наблюдая за нами со стороны. На острове уже начался новый день, хотя назвать его светлым или радостным никто из присутствующих бы не решился.

– Нам нужно наведаться к горбуну. Я думаю, что время пришло, дружище. Этой ночью, пока ты спал, мы с Барри немного побродили по острову, – бегло проговорил я, пока мы втроем огибали здание таверны.

– Я не уверен, что смогу молча наблюдать за всем со стороны, – угрюмо произнес капитан, следуя за мной по пятам.

Его густые седые волосы спутались за время ночного сна и неряшливо торчали во все стороны – я не дал верзиле времени на то, чтобы привести себя в порядок. Наверное, можно было уже никуда не спешить, но мне хотелось как можно скорее поставить точку в этом затянувшемся расследовании и, наконец, вдохнуть полной грудью. Я больше не мог оставаться на Сорха. Меня все чаще преследовало ужасающее ощущение, будто остров болезненно пульсирует, охваченный предсмертной агонией. И я жаждал как можно скорее покинуть его, бросившись в сырые спасительные объятия своей чердачной квартиры.

Я то и дело воображал в своей голове, как ступлю на порог унылой гостиной, включу приглушенный свет старого торшера, рухну, не снимая ботинок и плаща, на скрипящий диван и до самого рассвета буду неподвижно лежать, вслушиваясь в далекие звуки, доносящиеся снизу. Если мне повезет, я даже смогу вырвать из тишины привычный ропот диктора или громкую речь соседей. А затем я буду часами глядеть в полукруг высокого оконного проема, наблюдая за тем, как пляшут голые ветви деревьев в свете оранжевых фонарей…

– Тебе не захочется чинить самосуд над этим старым несчастным механиком, когда ты выслушаешь меня до конца, Херес, можешь мне поверить. К тому же, сперва нам нужно услышать от горбуна все, что требуется для того, чтобы Барри мог со спокойной душой вернуться на Континент и поставить жирный штамп в своих бумагах.

Моряк не ответил. Он гулко топал подошвами по мерзлой земле, поджав губы и хмуря косматые брови. С приходом рассвета снегопад утих, и теперь рыхлые сугробы мелко блестели под синеватыми тучами, как будто кто-то накрыл умирающий остров блестящим саваном.

Это утро выдалось еще более мрачным и серым, чем все предыдущие – как будто кто-то забыл на небесах нажать на кнопку, придающую миру живых красок. Наблюдать за этим унылым осенним пейзажем без грусти мог лишь ветер – он все так же резво носился между ссохшимися безликими домишками, стараясь разбудить их, тихо насвистывая им в окна.

Дверь в жилище старого механика была не заперта – очевидно, старец куда-то недавно выбирался. Я не стал стучать и ожидать ответа, вместо этого я грубо пнул ветхое дверное полотно ногой, и оно, слабо скрипнув, открылось настежь. Усатый инспектор смерил меня неодобрительным взглядом, но не проронил ни слова.

– Кто там?

Голос хозяина дома звучал устало и понуро. Словно сгорбленный старичок интуитивно догадывался о том, что сейчас будет происходить под стропилами его крыши. Он сидел в том же кресле, что и в предыдущий наш визит, сложив морщинистые кисти на коленях и слепо щуря выцветшие глаза, в зрачках которых сквозила смертельная тоска.

– Мы бы хотели ненадолго украсть ваше время, – произнес я, жестом призывая своих спутников занять свободные места. – Вы ведь не против, верно?

– Время-я-я… Времени больше не осталось, – с грустью протянул горбун.

Херес молча уселся в пустое кресло, скрестив руки на широкой груди и поглядывая из-под своих густых бровей то на меня, то на хозяина дома. Я знал, что ему будет сложно сдерживать свой гнев, но не сомневался в том, что ему это удастся. В конце концов, только капитан «Тихой Марии» смог вытерпеть мое присутствие так долго. Даже простодушный полицейский не способен был выносить меня рядом дольше пары суток.

– Я хочу кое-что рассказать и попрошу всех, кто находится в этой комнате, хранить молчание, пока я не закончу, – начал я, заметив устремившиеся на меня взгляды.

Барри остался стоять неподалеку от выхода, как будто на всякий случай перестраховывался и сохранял готовность сбежать в любой момент, нырнув за спасительную дверь. Я вышел в центр зала, ногой отодвинув пыльный ящик со сломанными железными игрушками. Все трое сверлили меня глазами, терпеливо ожидая продолжения.

– Однажды у одного здешнего моряка родилась девочка. С виду – совершенно обычный ребенок, но так только казалось на первый взгляд. У нее было слишком много странностей, которые отличали ее от остальных детей. Поэтому большую часть времени девочка любила проводить одна.

Даже не оборачиваясь, я мог чувствовать, как напрягся седой громила. Любое упоминание о Грейс причиняло ему невероятную боль, и в этом мы с ним были очень похожи. Хозяин жилища уже успел понять, что привело нас к нему – это было хорошо заметно по его напряженной позе. Но одновременно с этим он выглядел слишком беспристрастным и поникшим. Так, будто ему было все равно.

– Дети на острове не слишком жаловали странного ребенка, и потому девочка подружилась с мастером игрушек. Она так любила выдумывать… Именно девочка придумала диковинную игрушку – птичку из металла, способную петь и шевелить крыльями. Механику оставалось лишь воплотить это в реальность.

Я заметил, как от услышанного брови Барри поползли вверх, а сам он, застыв на месте, еще больше навострил уши, напряженно ожидая продолжения. Капитан «Тихой Марии» даже не дрогнул, оставшись неподвижно сидеть, словно каменное изваяние. Лишь выпирающие жилы на предплечьях и массивной шее выдавали сложную внутреннюю борьбу – моряк пустил в ход все свое самообладание и железную волю, чтобы оставаться безмолвным.

– Но это было не единственное, что умела девочка. У крохи был еще один, весьма странный дар – она могла предвидеть несчастья задолго до того, как они случались, – я бросил на горбуна пристальный взгляд. – И она что-то рассказала своему другу механику… Что-то, отчего он решил убить ее. На этом можно было бы закончить рассказ, но только сегодня утром я понял, что наш молчаливый хозяин преследовал вовсе не эту цель. Душа – вот чего он хотел на самом деле. Но, увы, заполучить душу, не лишив человека жизни, невозможно. Верно?

Я повернулся всем телом к старцу, утопающему в своем пыльном кресле. Его сморщенное лицо не выражало никаких эмоций, и я даже на секунду решил, что он мертв. Однако горбун сделал глубокий шумный вдох, отчего жилет на его груди заметно вздулся, выпятив многочисленные карманы.

– Хорошо, что вы молчите, – заметил я. – Необычная девочка была первой жертвой. Он надеялся, что особенный дар ребенка сыграет ему на руку, но все вышло не совсем так, как он планировал. Убить девочку оказалось не так просто – старик даже расчувствовался, когда затащил труп в лодку и отвез к рифам на другой стороне острова. Поэтому он переодел тело в новое, красивое платье – безумцу казалось, что это очистит его совесть.

Дряхлый механик едва заметно качнул своей белой головой, словно подтверждая мои слова. Он прикрыл слепые глаза и понурил поредевшие волосы, покорно сохраняя тишину. В это мгновение он совсем не был похож на изуверов и убийц, которых мы с Барри немало успели повидать на своем веку. Я даже мог ручаться, что внутри него сейчас не было ничего зверского – он казался всего лишь несчастным, разбитым стариком.

– …Отступать назад было нельзя, – продолжил я после небольшой паузы. – Поэтому он забрал то, что ему было нужно, а тело выбросил в море. Но все пошло наперекосяк. Сперва тело вынесло на берег, а затем провалились и все попытки сохранить душу в этом мире. В отчаянии механик поместил остатки собранного материала в одну из своих игрушек.

Барри настороженно слушал мои слова, не сводя глаз с горбуна, как будто не мог поверить собственным ушам. Старец же и не думал оправдываться или защищаться – он опустил голову, словно разглядывая свои дряхлые колени, и послушно внимал моему рассказу, не проронив ни слова. Херес продолжал сидеть в кресле напротив, не меняя своей позы.

– Тогда он понял две вещи. Первая – лишить жизни еще хоть одного человека он попросту не сможет, а потому необходимо было переложить эту ношу на кого-нибудь другого. Вторая – собирать души по одной оказалось слишком долгим и муторным занятием. Но механик сумел решить обе проблемы одним махом. Он вновь использовал девочку, а вернее то, что от нее осталось.

Я выдохнул и устало опустил плечи, чтобы перевести дух. Все трое не проронили ни слова, и под сводами пыльной комнаты царила звенящая тишина. Изредка ее нарушал только свист ветра, резвящегося за окном.

– Помнишь тот жутковатый детский рисунок, Херес? – я обернулся к застывшей фигуре капитана. – Чудовище с белыми, как туман, глазами. Оно забирало то, что ему было нужно, а тела отправляло в море, используя подземный грот вместо погребальной ямы…

– Неужели все это возможно? – тихо произнес инспектор, лихорадочно перебирая свои пальцы.

Его лицо исказила гримаса ужаса, смешанного с отвращением. Но, казалось, горбуна все это по-прежнему нисколько не трогало. Он безмолвно возвышался посреди комнаты, окруженный сломанными игрушками, как поверженный король убитыми солдатами.

– Ты задаешь не те вопросы, толстяк. Нужно спрашивать о том, что сказала ему девочка. Потому что это – единственное, чего я никак не могу понять…

– Вы никогда не сможете понять… Глупцы!

Горбун неожиданно вынырнул из своего кресла и уставился на меня тусклыми глазами. Его испещренное морщинами лицо исказил гнев, сухие руки сжались в кулаки. Херес тут же вскочил на ноги и сделал шаг вперед, но я жестом попросил его остаться на месте.

– Грейс совсем не нравилось то, что вы заставляли ее делать. Часть души девочки, свободная часть, все это время искала способ, чтобы закончить вереницу этих бессмысленных и противоестественных преступлений.

– Мои глаза давно не могут видеть ясно, но вы еще более слепы, чем я, – исступленно проскрежетал старец.

– Вы хоть представляете, какое наказание вас ждет, – взвизгнул полицейский за моей спиной.

Теперь он уже не перебирал в смятении свои толстые пальцы, а с омерзением наблюдал за сухой фигурой механика, сгорбившегося возле продавленного кресла посреди гостиной. Капитан «Тихой Марии» остался возвышаться за моей спиной, шумно выдыхая воздух.

– Остановите это. Вы знаете, что время пришло. Это конец, – проговорил я.

Горбун неожиданно обмяк, а затем кивнул, словно вновь безропотно соглашаясь с моими словами. Он упал обратно в кресло, вытянув ноги вперед и уронив голову на грудь:

– Времени действительно больше нет… Мы все обречены.

Я шагнул ему навстречу, пинком отодвинув в сторону еще один ящик с проржавевшими деталями:

– О чем вы говорите?

– Птица, птица уничтожила все! Я был уверен, что внутри нее не осталось ничего, но я ошибался… Да-а… большая часть девочки жила в игрушке, таилась в ней и выжидала… – старец вымученно улыбнулся, подняв свою белую голову и посмотрев мне в лицо. – Теперь ее нет. Никого нет…

– Да о чем вы толкуете?! – взревел Херес, потеряв остатки терпения.

– Я не хотел причинить твоей девочке боль, – тяжело выдохнул горбун, вновь опуская голову. – Я… я просто желал спасти ее. Спасти всех их…

– Погоди, Херес, – я едва смог удержать рванувшего вперед капитана, который жаждал расправиться с потерявшим рассудок механиком. – Неужели ты не понял?

– Что я должен был понять, детектив? Что?! Я уже не знаю, что мне нужно понимать, – прокричал он, глубоко дыша и утирая рукавом крупные капли со своих щек.

– Она звала нас сюда не для того, чтобы мы остановили все это. Она знала наперед, Херес… Мы лишь помогли ей. Грейс хотела, чтобы я все узнал, чтобы я знал правду. Для нее это было важно…

– Что ты хочешь сказать, детектив? Черт тебя подери, говори прямо, потому что я больше не могу выносить всего этого!

Он закрыл лицо руками и судорожно вдохнул. Его гнев утих, и теперь ему на смену пришло полное отчаяние. Я хорошо знал это ощущение – все это я уже переживал раньше. Только сейчас я вспомнил слова железной птицы и ее странную просьбу. Нужна ли была вообще правда человеку, потерявшему единственного ребенка?

– Теперь уже все позади, дружище…

– Вы слепы! Слепы! – взвыл внезапно хозяин дома, заламывая руки. – Все, что я делал, все, ради чего я старался… Все сломано! Сломано!

Он вытаращил безумные глаза и с остервенением рвал на себе волосы, содрогаясь всем телом. Барри с ужасом наблюдал за этой картиной, все еще не веря в то, что происходит.

– Пойдем отсюда, Херес. Оставь этого несчастного. Он уже сполна отплатил за то, что наделал.

Я потянул громилу за рукав. Но он продолжал безмолвно наблюдать за истерикой старого механика, который, потеряв остатки рассудка, принялся бегать по комнате, сшибая на ходу полки с игрушками и расшвыривая металлические детали. Ударяясь о стены и пол, они рассыпались с громким звоном, издавая гулкую мелодию.

– Все сломано! Все кончено!..

Горбун возобновил свои истошные стенания, в исступлении громко завывая в пустом доме, как смертельно раненый зверь, когда мы покинули его безжизненное жилище. Моряк первым вышел на улицу, с удовольствием подставив лицо холодным порывам ноябрьского ветра. Я видел, как он глубоко вдохнул, а затем расправил свои плечи, отчего ткань рубахи натянулась на его спине до хруста. Он мог ничего не говорить – я и без слов понял, что он сейчас чувствовал.

В его голове, под седыми спутанными космами, наконец, воцарилось долгожданное смирение. Теперь он был уверен в том, что за тонкой гранью этого серого мира существует другой, и больше ничто не могло подорвать его железную веру и слепую надежду. Он вновь положился на свет всезнающих небес, окончив свои внутренние терзания. Я не мог выбросить прочь мысль о том, как сильно я завидовал старику в этот момент. За считанные секунды ему удалось собрать осколки своего разбитого сердца воедино, в то время как мое оставалось намертво втоптанным в пыль. То, что разрушало меня все эти годы, отравляя изнутри, не сумело даже пробраться сквозь толстую кожу моряка, словно натолкнувшись на невидимую преграду.

Казалось, Херес заворожено наблюдал за унылым пейзажем вокруг, высоко подняв голову и засунув грубые ладони в карманы брюк. Он не выглядел ни раздавленным, ни сломленным своим горем. Напротив, вокруг его массивного силуэта прозрачной аурой растекалось тихое спокойствие, как будто моряк сейчас видел что-то, недоступное для глаз остальных, всецело поглощенный этим тайным представлением. И я невольно ощутил себя еще более ничтожным и жалким, испытав этот внутренний контраст.

Толстый инспектор судорожно сжимал свой череп, словно силясь выдавить из него все то, что несколько минут назад ему пришлось пережить.

– Это какое-то безумие, Том…

– Можешь закрыть это дело с чувством выполненного долга, Барри.

– Что же это такое, Том? Как будто… будто весь мир сошел с ума!

Я собирался было ответить ему, но что-то в его словах вызвало смутный всплеск воспоминаний в моей голове, словно кто-то бросил камень в мутную воду. Я застыл на месте, так и не проговорив то, что собирался. Я видел, как мерно плещутся волны ночного моря за бортом лодки. Как туман мягко подползает из-за рифов, чтобы скрыть меня в своей липкой пелене.

– Я так устал, Грейс, – услышал я откуда-то со стороны свой собственный голос. – Этот мир как будто сошел с ума.

Она грустно смотрела на меня бездонными чернеющими глазами, сидя на носу покачивающейся лодки. Я чувствовал, как вымокший плащ тянет меня вниз, заставляя согнуть спину под его тяжестью.

– Миру пришел конец, Том.

– О чем ты говоришь, Грейси?

Мой голос долетал до моего сознания, как отдаленный плеск волн, и я прислушивался к нему, тот же час вспоминая все то, что произносил мгновение назад. Это было похоже на страшный, полузабытый сон, который внезапно вспыхивает в закоулках памяти с приходом новой ночи.

– Когда-то это было чудесное место… Если бы ты только видел это. Люди были счастливы, здесь было много солнца. Так много света, Том… Я никогда не видела ничего подобного.

Она мечтательно улыбнулась одними уголками синюшных губ, а затем вновь помрачнела, бросив на меня тусклый взгляд безжизненных глаз. Затем Грейси приподняла костлявую кисть, и я заметил в ее бледных пальцах свернутый бумажный лист. Она легко разжала ладонь, и листок, подхваченный порывом ночного ветра, рванул в мою сторону, мягко ударившись о воротник сырого плаща. Я схватил его за край прежде, чем он успел, подрагивая, взмыть в воздух.

Это был один из тех рисунков, что я видел в детской спальне заброшенного дома капитана «Тихой Марии». Я заметил те же штрихи и тот же знакомый почерк. Но этот альбомный лист выглядел гораздо мрачнее – никаких ярких карандашей, только тусклая монохромная гамма. Ребенок использовал лишь один цвет, изображая на темном фоне огромный черный шар.

– Что это, Грейс?

– Этот мир бывал очень разным… Материки сходились и расходились так много раз, Том.

– Я все еще не понимаю тебя, Грейси.

– Мертвый холодный мир, блуждающий в одиночестве, – тихо прошелестел ее голос. – Планета сошла с орбиты и отдаляется от солнца.

Я молча следил за тем, как черная вода, окружающая лодку, покрывается мелкой рябью. Туман становился все гуще, сжимая свои кольца плотнее вокруг хлипкого суденышка. Мне было неуютно в промокшем плаще, и от пронзительных резких порывов меня била крупная дрожь.

– Он заставляет меня собирать души. Но их нельзя спасти, Том. Надежды нет.

– Сколько осталось времени?

– Его нет, Том. Вы умираете, – ее слова донеслись до меня вместе с ледяным ветром. – После того, как землю накроет кровавый снег, у вас останется лишь несколько дней.

Я улыбнулся ей, посмотрев в ее бледное, мертвое лицо. Спутанные темные волосы Грейси причудливо извивались под порывами ветра, будто рвались куда-то, встревоженные ее словами. Она расправила подол своего грязного, разодранного платья и подняла голову.

– Я ничего не могу исправить, – прошептала она так тихо, что мне пришлось читать слова по ее обескровленным губам.

– Ты пришла, чтобы попрощаться, верно?

– Я не хотела, чтобы ты был одинок. Хотя бы не сейчас.

Лодку легко качнуло, и на пике толчка я сделал шаг вперед, перенеся весь вес своего тела на одну ногу, отчего едва снова не упал за борт в ледяную воду.

– Суть в том, Грейс, что я никогда не боялся смерти.

– Это больше, чем смерть, Том. Это конец.

Вокруг ничего не было видно из-за плотной стены белесого тумана – он закрыл собой даже низкое осеннее небо и редкие мигающие звезды. И если бы не тихий ропот волн, я бы мог подумать, что очутился где-то далеко, там, где весь воздух соткан из белесого морока, легко просачивающегося внутрь тела сквозь поры заледеневшей кожи.

– Твой разум попытается стереть это из памяти. Потому что это невыносимая ноша… – прошептала она, вперившись черными глазницами в неспокойное море. – Но ты особенный, Том. Ты слышишь?..

Я молчал. Безучастно разглядывая вязкую стену мглы, плавно колеблющуюся под натиском сырого ветра, я ощущал бесконечную внутреннюю пустоту, в которую все глубже проваливался. Но лишь теперь ко мне пришло смутное осознание того, что все это время я испытывал жалкие отголоски настоящего отчаяния и одиночества. До моего тревожного сознания доносился далекий жар багрового пламени, бушевавшего внутри оголившихся останков Грейси. Это не она была нужна мне, а я ей. Она нуждалась во мне, как нуждается в спасении корабль, нарвавшийся в непроглядной тьме на острые скалы и погрузившийся в бездну.

В эти минуты я особенно остро чувствовал нашу незримую, больную связь. Бесконечный поток одиночества, страха и отверженности переливался из ее заблудшей души в мою, разбитую и дрожащую от смятения, чтобы затем возвратиться обратно к ней, в свой беспросветный чертог. Глупое, наивное дитя смерти, обреченное навечно блуждать в мороке гаснущего пространства, дитя, которое никогда не увидит проблески спасительного рассвета.

Ссохшаяся фигура Грейси темнела впереди, ярко вычерчиваясь на полотне молочного, противоестественного тумана. И я почти что видел, как она взлетает ввысь, плавно взмахивая тускло мерцающими металлическими крыльями, а затем носится в непроглядной тьме над мертвой землей, огибая ее вновь и вновь, не в силах отдалиться от своей пустующей клетки. Словно стенающий призрак, навечно прикованный тайными цепями к разрушенному, всеми покинутому дому.

Горбун так и не сумел понять, какая безграничная пустота ждала тех, кого он так жаждал сохранить. Грейси избавила несчастные души, заключенные в жуткие оковы, от этой страшной участи, освободив их и позволив раствориться в густом воздухе острова Сорха. Но для нее самой не существовало никакого спасения. Грейси была обречена.

«Не говори, не говори отцу. Ты разобьешь ему сердце…» – скрежетал в моем сознании металлический голос, врезаясь пульсирующими отзвуками в барабанные перепонки. Я машинально обхватил голову руками, стараясь ослабить нарастающее эхо.

– Том! Том, ты слышишь?

– Детектив, какого черта с тобой происходит?!

Я часто заморгал, чтобы сфокусировать расплывшуюся перед глазами картину. Лишь спустя несколько мгновений я смог разглядеть встревоженные лица толстяка и капитана «Тихой Марии», которые уставились на меня.

– Когда ты успел вымокнуть до нитки, – удивленно произнес Барри.

Я опустил глаза вниз и увидел, что с подола и рукавов моей одежды на заснеженную тропу скатываются крупные капли. Плащ был насквозь сырым, отчего пропитались влагой и безразмерные вещи усатого инспектора, которыми я благоразумно утеплялся.

– Знаешь, Херес, – проговорил я, стаскивая с себя мокрый плащ и бросая его в сероватый сугроб. – Заводи-ка свою дряхлую «Марию». Мне до тошноты осточертел этот убогий клочок земли.

– Как скажешь, детектив, – послушно кивнул моряк, который и сам в глубине души жаждал как можно скорее убраться с Сорха. – Когда ты собираешься отплывать?

– Прямо сейчас. Если ты поторопишься, мы еще успеем на рассвете хлебнуть чего-нибудь в «Синем быке» и съесть по куску мясного пирога.

– Ты куда-то торопишься? – встрял Барри, шагающий позади. – А как же этот безумный механик? Мы же не можем просто оставить его здесь и вернуться назад…

– Выбрось это из головы, жирдяй, это больше не имеет никакого значения, – равнодушно бросил я. – Я бы предпочел оказаться завтра подальше от этого проклятого места и стоять ногами на твердой земле Континента. Может быть, я даже приглашу вас обоих в свою берлогу на обед.

– Том, у тебя же в доме никогда не бывает еды, – с укором проговорил толстяк.

– Обещаю, Барри, по такому случаю я даже не пожалею средств на то, чтобы набить до отвала твое ненасытное брюхо.

Мы уже ворвались в таверну, спешно поднимаясь вверх по скрипучим ступеням. Хозяин паба все еще мирно дремал в своем номере, и я велел усатому полицейскому не тревожить его сон, оставив деньги на прикроватной тумбе.

– По какому случаю? – спросил инспектор, на ходу затягивая ремнями свой увесистый дорожный чемодан и расправляя лацканы зимнего пальто.

Я молча подмигнул ему в ответ. Порывы утреннего ветра старались остановить меня, когда я покидал двор паба, забрасывая в багажник ржавого автомобиля немногочисленные пожитки. По пути к пустующим докам на обледеневшем шоссе я заметил еще несколько мертвых птиц, которых уже не стал объезжать, к большому недовольству полицейского.

Когда мы трое ступили на темную палубу «Тихой Марии», я запрокинул голову к небу и успел заметить в скудных, вылинявших лучах солнца несколько металлических бликов. Механическая птичка, зависнув высоко в пелене густых туч, несколько мгновений глядела на меня безжизненными матовыми глазами, а затем, широко раскинув крылья, взмыла еще выше, растворившись в небе над островом.

– Прощай, – едва слышно прошептал я, но шум черных волн тут же перекрыл звуки моего голоса.

Оглавление

Глава 1. Сезон черных ливней

Глава 2. «Тихая Мария»

Глава 3. Остров Сорха

Глава 4. Спутанные мысли

Глава 5. Безмолвные рифы

Глава 6. Призраки острова Сорха

Глава 7. Встревоженные птицы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg