Франк Тилье Последняя рукопись
Franck Thillez
LE MANUSCRIT INACHEVÉ
Copyright © 2018, Fleuve Editions, Département d’Univers Poche
Серия «Звезды мирового детектива»
Оформление обложки Ильи Кучмы
© М. И. Брусовани, перевод, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019
Издательство АЗБУКА®
* * *
Шолмс. Видите ли, Вильсон, мы недооценили Люпена. Придется начать все сначала.
Вильсон. А лучше еще раньше.
Морис Леблан.Арсен Люпен против Херлока ШолмсаПредисловие
«Прежде всего только одно слово: меченосец…»[1]
Так начинается книга моего отца, Калеба Траскмана. Я обнаружил папку с его рукописью на чердаке, куда он имел досадное обыкновение сваливать все подряд. Пачка листов формата А4 в полной сохранности уже с год валялась в куче хлама под слуховым окошком, из которого тем летом лился мягкий свет северного солнца. Отец никому не сообщил о существовании романа, он работал над ним в одиночестве на своей огромной вилле с видом на море в течение десяти месяцев, когда мою мать медленно пожирала в больнице болезнь Альцгеймера.
Он не завершил истории, относящейся неизвестно к какому времени. Однако мне кажется, что этой почти пятисотстраничной рукописи недостает всего какого-то десятка листов. Само по себе мелочь, но катастрофа для литературного жанра, в котором блистал отец, чьи триллеры приводили в трепет сотни тысяч читателей. И сейчас я, без сомнения, держал в руках один из его лучших романов. Лихо закрученный, запутанный, погружающий в атмосферу тревоги и страха. Один из самых черных. История этой писательницы, Лин, сделанной из того же теста, что и мой отец, покорила меня и напомнила, насколько точно книги отца отражали его глубинные тревоги и самые жуткие навязчивые идеи. Я думаю, он примирялся с самим собой, только когда изливал свой страх на бумагу. А уж страха в этом романе было предостаточно – слово Траскмана.
«Ну и чем же он кончается? – спросите вы. – Где финал, в котором все должно разрешиться, черт побери? Почему Калеб Траскман, король интриги и великолепных развязок, не дал нам ответов на поставленные им же самим в романе вопросы? Почему не довел до конца свою семнадцатую книгу?»
Я мог бы думать, что он забросил работу в связи с кончиной моей матери, отложил незавершенную рукопись, возможно уже зная, что через три месяца пустит себе в лоб пулю из полицейского оружия. Или же он попросту не сумел закончить историю. Да, я мог бы так думать, но некоторые детали в тексте убеждали меня в другом. Подсказывали, что отец с самого начала знал, что не допишет роман. Как будто само отсутствие концовки составляло часть интриги, «загадку Калеба Траскмана». Последний блестящий мастерский ход перед смертью.
И все же скептически настроенные читатели усомнятся: к чему сочинять книгу, не имеющую конца? Зачем тратить целый год жизни на строительство дома, зная, что вы никогда не подведете его под крышу? Сейчас, когда я пишу эти строки, загадка по-прежнему требует решения, однако это, скорее, дело личное.
Когда бессменная издательница отца Эвелина Леконт узнала о существовании рукописи, от радости она аж подпрыгнула до потолка. Однако, прочтя книгу и поняв, что интрига сводится к искусному трюку, но лишена самого главного – его разоблачения, впала в глубокое отчаяние. Немыслимо публиковать посмертный роман Калеба Траскмана без свойственной его произведениям блистательной концовки, хотя, могу предположить, что множество читателей с жадностью набросились бы на новую книгу.
И тут настала пора выдвижения самых разных предположений и самых противоречивых идей, призванных решить отцовскую головоломку. Мы неделями корпели над этой загадкой в парижских кабинетах, устраивая мозговые штурмы. С десяток знатоков усаживались вокруг стола, чтобы снова и снова перечитывать рукопись, вылущивать каждую фразу с единственной целью – понять, почему Калеб старательно выделил палиндромы, почему в этой книге столь заметно его пристрастие к цифрам.
В моменты непонимания и сомнения мы молча сердито переглядывались. Особенно мы зациклились на первой фразе романа: «Прежде всего только одно слово: меченосец…» К чему она? Каков ее подлинный смысл? Поверьте, в издательстве не осталось никого, кто не знал бы о том, что меченосец – это пресноводная тропическая рыбка, получившая свое название из-за формы хвостового плавника. Теперь и вы в курсе, верно?
И вот однажды Эвелина, знавшая моего отца больше тридцати лет, предложила решение.
РЕШЕНИЕ.
Она наконец нашла ключ, выявила неумолимый механизм изощренного воображения моего отца. На самом деле Эвелина предложила вполне очевидную концовку, все детали красовались перед нашими глазами с самых первых слов романа (и до последних). Однако доверенную в хорошие руки очевидность как раз труднее всего заметить. Именно в этом и проявился гений Калеба Траскмана.
Теперь оставалось лишь сформулировать концовку, и тут все взгляды обратились на меня. Я не обладаю талантом своего родителя, однако все же унаследовал толику его дарования, а потому пару лет назад опубликовал парочку собственных незатейливых детективов. Ближе к концу романа вы обнаружите метку, указывающую, где за перо взялся я. Вы также обратите внимание, что на протяжении всей интриги мы оставили нетронутыми выделенные слова и некоторые другие важные элементы. Итак, сейчас вы держите в руках то, что прошлым летом оказалось в моих.
Осталось несколько мест, которые нам так и не удалось прояснить в процессе сочинения концовки, их нам пришлось выдумать. Теперь трудно узнать, к чему именно хотел прийти мой отец и как он предполагал завершить эту историю. Что касается лакун, которые изначальный сюжет не позволил нам заполнить, мы были вынуждены делать выбор, принимать решения, каковые, возможно, не соответствовали тому, что имел в виду автор. Чтобы получить представление о сложности задачи, вообразите себе «Джоконду» без лица, которое поручено написать вам… В любом случае, надеюсь, моя концовка оправдает ваши ожидания – я сделал для этого все, что мог.
Для того чтобы максимально сохранить замысел Калеба, до последнего слова соблюсти дух этой книги, требовалась именно та развязка, которую вы обнаружите в романе. В ней – если вы будете читать внимательно – содержится ответ на вопрос, который вы неизбежно себе зададите.
Ах да, вот еще что. Я думаю о самых преданных читателях Калеба, о тех, кто скептически отнесется к самому этому предисловию. Я так и слышу их рассуждения: это предуведомление написал сам Калеб Траскман, он явно был бы на такое способен. Подобный ход является частью истории, а это наводит на мысль о том, что Калеб сам придумал концовку, изменив собственную манеру письма. Думать так – ваше право, и я никогда не смог бы доказать обратное. Но в конце концов, какая разница. Роман – это игра иллюзий, все столь же правдиво, сколь и ложно, а история существует лишь в тот момент, когда вы ее читаете.
Книга, к которой вы вот-вот приступите (а может, уже приступили?), называется «Последняя рукопись». Это моя идея, и издательство единодушно ее приняло. Выбора не было.
Ж.-Л. ТраскманКалеб Траскман Последняя рукопись
«Прежде всего только одно слово: меченосец…»
Пролог
Январь 2014 г.
Зима. Изголодавшаяся, паршивая, беспощадная. Она приводила в уныние бегунов-любителей и сметала своим ледяным крылом все планы на наступивший год. Сара же, наоборот, видела в ней дополнительный стимул для тренировок. Близились департаментские соревнования по бегу на среднюю дистанцию, и она рассчитывала блеснуть на них.
Семнадцатилетняя лицеистка спрятала белокурые волосы под шерстяную шапочку в сине-зеленую полоску, натянула специальные спортивные перчатки, закрепила на предплечье нарукавный фонарь, сбежала по лестнице и заглянула в кабинет:
– Мам, я ухожу!
Никто не ответил. Ее мать наверняка бродила в дюнах или вдоль берега моря в поисках вдохновения для нового романа. Отец руководил строительно-реставрационными работами и никогда не возвращался раньше семи, а в последнее время и около десяти вечера. Все чаще случалось, что родители вообще не пересекались, а если и ужинали за одним столом, то не поднимая друг на друга глаз, молча, словно золотые рыбки в аквариуме. Вот почему Сара никогда не выйдет замуж. Она и сейчас не может вытерпеть парня больше трех месяцев, а уж девятнадцать лет в одной банке…
«Дарящая вдохновение» торчала среди дюн Отийского залива, на самом юге Берк-сюр-Мер. Это название, «Дарящая вдохновение», Сара считала идиотским. Но именно на этой вилле – развалине, купленной за небольшие деньги десять лет назад и в то время носившей имя «Роза песков», – Лин, ее мать, тогда школьная учительница, написала свой первый, имевший успех роман. Сюда можно было добраться по разбитой асфальтовой дороге, проехав метров триста от полосатой красно-белой вышки наблюдающего за побережьем маяка. Дом в англо-нормандском стиле в некотором смысле отмечал границу между человеческой цивилизацией и царством природы. Единственными его гостями были немногочисленные чайки, стайками прилетавшие посидеть на черепичной крыше, постоянно обдуваемой ветром с песком. Сара ненавидела этот забивающийся в любую щель, хлещущий по стеклам, оседающий на машинах мерзкий песок.
Она сделала селфи – ее смеющиеся глаза напоминали два огромных синих озера – и послала матери, добавив сообщение: «Ушла бегать». Потом оставила телефон на столе в гостиной и заперла за собой дверь на ключ.
Юная спортсменка миновала сарай, где хранились парусные тележки, и, пройдя по тропинке через дюны, вышла на заасфальтированную дорожку, связывающую залив с эспланадой.
Летом там было не протолкнуться среди гуляющих, которые приезжали сюда, в основном чтобы полюбоваться на поселившуюся здесь с незапамятных времен колонию тюленей и нерп. Но сейчас, в половине шестого вечера 23 января 2014 года в темноте, с трудом пробиваемой светом редких фонарей, маячили лишь призраки торговцев вафлями да привидения воздушных змеев.
Холод Сару не беспокоил, но она ненавидела межсезонье и мечтала лишь об одном – поскорее покинуть Опаловый Берег. Эти городки на краю света, обескровленные добрую половину года, походили на прибрежные кладбища. Съежившиеся за металлическими ставнями рестораны и бары, жители, сидящие взаперти в своих четырех стенах, где они напиваются или просто дохнут со скуки, пытаясь согреться у камина. Настоящая богадельня. Ее родители – разумеется, главным образом мать, имеющая вполне приличный доход от переизданий, – собирались приобрести квартиру в самом центре Парижа. Обмен виллы среди дюн, в триста квадратных метров, на трехкомнатную квартиру на шестом этаже с видом на Эйфелеву башню Сару бы очень устроил. Впрочем, речь шла вовсе не о том, чтобы продать «Дарящую вдохновение», а всего лишь о возможности иметь пристанище в столице. Мать никогда не смогла бы сочинять свои истории про убийства и похищения, не имея перед глазами Северного моря. Между нею и ее домом существовала какая-то особая связь, как у старого моряка с его кораблем. Она была убеждена, что вилла приносит удачу.
Дурацкие писательские суеверия.
За полчаса Сара встретила лишь несколько теней, волочащихся за тенями своих собак. Усталые волны едва белели у дамбы. Берк относило в океанские пучины, словно тело мертвого кита. Когда мглистый туман превратил ее лицо в ледышку, девушка решила повернуть обратно: стимул – это прекрасно, но она же не сумасшедшая…
Сара пробежала мимо флотского госпиталя – дивная декорация для фильма ужасов, миновала маяк, глянувший на нее своим единственным, как у циклопа, глазом. На площадке кемпинга, втиснувшись между лодочными ангарами и песчаными насыпями, все-таки стояли какие-то автомобили. Дрожащие за окнами домиков огоньки свидетельствовали о присутствии упрямцев, вопреки трескучим морозам обосновавшихся на побережье. Сара представляла себе, как они, в своих теплых пижамах, тупо пялятся в телевизоры или бесконечно перекидываются в картишки, собравшись вокруг бутылочки красного вина.
Чтобы попасть на побережье Отийского залива, бегунья ориентировалась на голубоватое освещение фонарей. Девушка преодолела трудную сотню метров по мокрому песку в скудном свете своего нарукавного фонарика и в конце концов в густом тумане различила тусклые огни виллы, некое биение жизни в этом песчаном аду. Несмотря на несколько слоев одежды, колючий западный ветер пробирал до костей. Сара уже предвкушала, как будет наслаждаться, лежа с наушниками в горячей ванне и слушая «Happy» Фаррела Уильямса.
Она взяла ключ на прежнем месте, вставила в замок. Но дверь оказалась не заперта.
– Мам, я вернулась!
Сара не заметила у себя за спиной тень, высоко занесшую над ней руку.
Сильный удар по голове. Боль.
И полная темнота.
Спустя полгода в ящике для писем виллы «Дарящая вдохновение» был обнаружен присланный по почте конверт с прядью, состоящей из пятисот двенадцати – ни больше ни меньше – волос. Полиция идентифицировала их как принадлежавшие Саре и связала событие с образом действий преступника, к настоящему времени совершившего четыре похищения и по-прежнему находящегося на свободе. Марка на конверте была погашена в Валансе, департамент Дром, в восьмистах километрах от виллы.
Лин и Жюлиан Морган больше никогда не видели дочери.
1
Спустя четыре года, декабрь 2017 г.
Едва отъехав от заправки, Квентин занялся лежавшим на приборной доске мобильником последней модели. Он попытался разблокировать его, но аппарат был защищен идентификатором отпечатка пальца. Он выключил телефон – еще не хватало, чтобы его обнаружили по геолокации, – бросил на пассажирское сиденье и повернул ручку радиоприемника. Вместо классической музыки, заполнив своей кислотой весь салон, с диска зазвучала песня рэпера Некфё «Nique les clones».
«Теперь я вижу одних только клонов, это началось еще в школе. На кого ты надеешься, чтобы выпутаться? Здесь все прикидываются, а сами мечтают о миллионе евро. Я же вырос, словно роза среди крапивы».
Роза среди крапивы. Именно так ощущал себя этот парень, непохожий на других, жаждущий вырваться из своей среды, страстно мечтающий сдать экзамены на механика, чтобы ремонтировать тачки. Он даже готов был жить под капотом «феррари», «порше», «Ауди R-8», потому что знал: ему никогда не сидеть за рулем таких тачек, как какому-нибудь богачу. Но город поймал его, обступил со всех сторон, поглотил, словно крапива, превратил в клон жулья. У него и водительских прав-то не было. Нищета обхватила его, как спрут. Стоит оказаться в его щупальцах, измазаться его чернилами – и уже не вырвешься.
Квентин вытер потный лоб, расстегнул молнию на дутой куртке и глянул в зеркало заднего вида. На дороге никого. Только повороты, тьма и смутные очертания гор. Несмотря на то что он только что совершил, Квентин чувствовал себя хорошо, спокойно, независимо. Ему нравилось это ощущение края света, вдали от бетонных стен, шума, криков женщин, избиваемых соседями по лестничной площадке. Очень скоро он покинет все эти гранитные громады и вернется в Эшироль, к своей убогой жизни. И будет дрыхнуть круглые сутки, потягивать косячки, бесконечно торчать за игровой приставкой. Вот вся пьеса о его жалком существовании. В трех актах.
Он покосился на банкноты, валяющиеся на пассажирском сиденье под «береттой» и телефоном. Маловато, конечно, но в один прекрасный день у него на кармане будет полно бабок. И он тоже уедет, как его отец. Только по другой причине. Он погладил крестик, свисающий на золотой цепочке с зеркала заднего вида, и улыбнулся. Бог наблюдает за ним.
За крутым поворотом его встретил голубоватый свет проблесковых маячков. Фары выхватили из темноты размахивающего люминесцирующей палочкой человека в оранжевом жилете. На парковке вытянулся длинный большегруз, его обследовала бельгийская овчарка с проводником.
Французская таможня.
Квентин чертыхнулся. Сделав «дело», он специально свернул с автотрассы и, чтобы избежать подобных неприятностей, ехал по извилистым горным дорогам. Он притормозил. Какого черта эти козлы забыли здесь, посреди парка Шартрёз, да еще в такой час? Таможенники – настоящие сволочи, они не довольствуются проверкой документов, им непременно надо перерыть все снизу доверху и вдобавок запустить к вам в салон и багажник свою поганую ищейку. В какую-то долю секунды он решил было развернуться, однако, учитывая узость дороги, ограждение и овраг, ему потребовалась бы уйма времени, чтобы свалить. К тому же таможенник, разумеется, его увидел и махнул своим жезлом, приказывая припарковаться на обочине.
Выдохнуть, не теряться и соображать… Пять крепких мужиков, три «пежо», из них два триста восьмых с форсированным двигателем. Парень имел одно преимущество – неожиданность, и он принял решение; в любом случае выбора у него не было. Он сделал вид, что тормозит, а когда служивый поравнялся с открытым окном со стороны водителя, Квентин вдавил в пол правую педаль. Он услышал, как таможенники закричали, и увидел, что двое из них бросились к машине.
Квентин мчался ради жизни, ради свободы. Десяток километров бешено крутых виражей до въезда в Гренобль. Никаких уловок, только гнать вперед и надеяться выжить в асфальтовом аду. С его уже и так пухлым полицейским досье в случае задержания мало ему не покажется.
В каменной пустыне гор взвыла сирена. Квентин то ускорялся, то резко тормозил, как в видеоигре. Те же ощущения, плюс билет в ад. В первый раз он едва не врезался в ограждение и чудом не рухнул в пропасть. Задние шины взвизгнули, машину занесло, но он справился с управлением. Квентин торжествующе вскрикнул, ему удалось оторваться от своих преследователей метров на пятьдесят. Молодец, совсем как его виртуальный пилот на круговой трассе Нюрбургринга[2].
Когда через три крутых поворота Старуха с косой прокомпостировала ему билет, последняя мысль Квентина была о матери. Он не пристегнулся, и при столкновении автомобиля с бетонными блоками парапета верхнюю часть его тела через ветровое стекло выбросило на капот, а нижнюю придавило в салоне сработавшей подушкой безопасности. Машину занесло, в снопе искр она проехала еще десяток метров и уткнулась в край оврага. Мгновенный переход с тридцати километров в час до нуля был не столь резким, тонкая цепочка с крестиком так и осталась висеть на зеркале заднего вида, но Квентина окончательно вышвырнуло из автомобиля, и он упал с более чем сорокаметровой высоты. Первой о скалы разбилась его черепная коробка, от резкого удара лопнули внутренние органы. Сердце оторвалось от аорты, треснула одна почка.
Его восемнадцатилетняя жизнь, его воспоминания, смех и слезы – все исчезло меньше чем за секунду на безымянной горной дороге, между Шамбери и Греноблем. Автомобиль выжил, если не считать разлетевшихся в крошку стекол и продавленного левого бока.
Двадцать два года проработавший таможенным контролером водитель «Пежо-308» Марк Норез вызвал полицию и пожарных. Вечер обещал быть спокойным, а заканчивался кошмаром. До того как началась погоня, таможенник успел перед шлагбаумом разглядеть лицо беглеца. От его молодого тела остался только едва различимый, несмотря на мощный фонарь, крошечный силуэт без головы. Ну и наворотил же ты, парень! Почему пустился наутек? Чего боялся? Что делал в столь поздний час на этой пустынной дороге?
Норез минут пять поговорил с напарником, а потом двинулся вдоль ограждения к только что прибывшим коллегам. Из машины вышел проводник с овчаркой, и собака сразу проявила заметное возбуждение. Она стрелой бросилась к нетронутому багажнику и принялась лаять и скрести лапами краску. Один из офицеров, держа наготове оружие, нажал на кнопку и открыл багажник.
И тотчас отскочил, увидев труп женщины.
Без лица.
2
Нереально белый лунный свет, тьма, притаившаяся за деревьями, словно какая-то готовая наброситься рептилия, и черные зубцы далеких горных хребтов напомнили Вику Альтрану произведение Пьера Сейнтюрье. Офицер Криминальной полиции не был знаком ни с художником, ни с его творчеством. Просто года четыре назад, где-то, вероятнее всего, в одной из галерей Гренобля, он наткнулся на подписанный этим именем рисунок. Его мозг, подобно механический руке в музыкальном автомате, тотчас отправился на поиски информации и без какого-либо контроля со стороны Вика услужливо предложил ее сознанию.
Вик с самого раннего детства копил бесполезные воспоминания. Пять лет назад он больше трех месяцев держал первенство в еженедельной телевизионной игре, которую транслировали по каналу «Francé». Это сделало его звездой полицейской бригады, да и всего участка. В качестве приза он получил книги, словари и настольные игры примерно на десять тысяч евро. Вик так и не сумел расстаться со всеми этими призами, и теперь в гараже они занимали больше места, чем его машина. Он мог ответить на любой самый бессмысленный вопрос, например: «Назовите количество ходов в решающей партии между Карповым и Каспаровым, состоявшейся 9 ноября 1985 года в Москве». Или дать точное определение слову «vinculum»[3]. Внезапное поражение сам Вик объяснял тем, что в тот день, назавтра после своего сорокалетия, встречался с более сильным противником, однако большинство друзей и коллег знали, что его просто утомила телевизионная популярность и он предпочел вернуться к жизни сыщика.
Полтора десятка человек в специальных халатах и плотно прилегающих шапочках уже суетились на месте трагедии. Пожарные, таможенники, служащие похоронной конторы, бригада научной полиции и коллеги из судебной полиции Гренобля, Этан Дюпюи и Жослен Манжматен. Поздоровавшись с каждым по имени, Вик заметил своего напарника Вадима Мореля, который давал указания фотографу из службы криминалистического учета.
Морель плеснул ему крепкого кофе. Он всегда брал с собой термос, особенно когда от холода синели не только верхушки деревьев, но и кончики пальцев. Прихватив пластиковые стаканчики и поглубже засунув носы в шарфы, коллеги направились к дорожному ограждению. Их прозвали «В + B» – издали их можно было спутать: темноволосые, ничем не примечательные мужчины среднего возраста. Правда, Вадим Морель своей наружностью очень напоминал одну игрушку, из-за чего и получил свою кличку – Мистер Картофельная Голова: толстые губы, оттопыренные уши и огромные глаза, словно вырезанные из бумаги и прилепленные слишком близко к носу блюдца.
– Таможенники стояли в четырех километрах отсюда, перед Сент-Илером. Самый обычный контроль. Водитель на сером «форде» врезался в ограждение и оказался в овраге.
Вадим протянул Вику удостоверение личности. Квентин Роуз, восемнадцать лет, проживающий в Эшироле. Еще одно лицо, которое Вик включит в свой внутренний каталог. Вернув документ и глянув за ограждение, он среди тьмы различил внизу, в ярком свете, копошащихся, словно муравьи, криминалистов.
– Как они туда спустились?
– По тропинке, там, дальше.
Они подошли к машине с тонированными стеклами, правая передняя дверь которой была открыта.
Морель указал на предметы, лежащие в опечатанных пластиковых пакетах на сиденье.
– Валялись на полу с пассажирской стороны. Немного деньжат, «беретта» и мобильник с разбитым в хлам экраном. Но самое главное – в багажнике.
В багажнике потерпевшего аварию автомобиля находился женский труп, наполовину запеленутый в зеленый брезент. От сильного удара тело частично оказалось в салоне. Голова, повернутая к наружным галогенным светильникам, была засунута в прозрачный пластиковый пакет, перетянутый на уровне шеи широкой голубой резинкой. Красное, лишенное кожи лицо напоминало кипящую лаву, две орбиты словно бы ждали, чтобы в них вставили глаза. Тут же, в глубине багажника, находились канистры с моющими средствами, хлорка, ведра, половые тряпки, лопата и два мешка негашеной извести.
Вик приподнял брезент. Кисти обеих рук отсутствовали – их отрезали. Запястья же были туго обтянуты полиэтиленовыми пакетами, скрепленными, в отличие от головы, скотчем, а не резинкой.
– Вот мерзость! Мог бы предупредить.
Вадим Морель приветственным жестом приподнял свой стаканчик.
– У тебя такой вид, будто ты не выспался. Развод?
– Натали хочет оставить себе Мам-Ам. Нет, ты представляешь? Собака моя, а она хочет добавить ее в бесконечный список того, что и так уже у меня украла. Прекрасный итог пятнадцатилетнего брака!
– Не хотелось бы играть словами, но дай им палец, они руку откусят. Кстати, о руках. Если ты ищешь кисти, они вон там, в углу.
Вик слегка передвинулся, чтобы не заслонять себе искусственное освещение. Вдоль правого крыла, возле места для домкрата, он заметил плотный мешок, тоже перетянутый скотчем. Что-то вроде термопакета для замороженных продуктов.
– Они вот так и были запакованы?
– Да, как есть. К ним никто не прикасался. К рукам и голове тоже. Запакованы плотно, как обычное мясо. Предусмотрительный тип, не хотел испакостить свою тачку.
– А где глаза, лицо?
– Неизвестно. Но уж точно не в машине.
Вик вытащил пакет из багажника и поднес к свету. Кисти, сложенные между собой ладонями, заканчивались пальцами воскового цвета. Лучевая и локтевая кости, несомненно, были перерублены. Морель вытащил из коробочки жевательную резинку и засунул в рот.
– Череп продавлен к затылку. Видимо, он ободрал лицо скальпелем, а глаза вытащил ложечкой, как в кино. Ну, ты тоже видел, про Ганнибала Лектора. Подумать только, ведь этому парню и двадцати не было!
Вик положил пакет на место и сосредоточился на трупе. Жертва – женщина с коротко подстриженными светлыми волосами, судя по всему, молодая. Но точно определить возраст невозможно из-за отсутствия кожи и глаз, к тому же кровь засохла и покрыла поверхность тела, точно остывшая магма. Наверное, лет двадцать. Наличие лопаты и негашеной извести, которая ускоряет разложение органических материалов, наводило на мысль о том, что Квентин Роуз предполагал закопать тело где-нибудь.
– При ней нет никаких документов?
– Ничего. Вскрытие произведут не раньше завтрашнего вечера, потому что судмедэксперты вот уже два дня завалены работой после автобусной аварии в Шамрусе[4]. А про результаты анализов ДНК я предпочитаю вообще не думать… Получим лет через десять, если повезет.
– Ах, ну да, Шамрус.
Телефон Мореля зазвонил.
– Прости, это Пуарье. Я попросил пробить номерной знак. Хоть здесь без проволочек.
Он отошел, чтобы поговорить. Вик отхлебнул кофе, зажав стаканчик руками в грубых перчатках. Он размышлял о том, что ладони, так же как лицо и глаза, помогают установить личность. Отпечатки пальцев, цвет радужки, форма носа… судя по всему, преступник имел целью сделать молодую женщину безымянной. Предполагал ли Роуз избавиться от кистей в одном месте, а от всего остального где-то в другом? Куда он направлялся? Где бы он мог закопать свою жертву в этом беспорядочном скоплении лиственниц и сосен, чтобы не попасться на глаза случайному свидетелю?
Вик ненавидел начальный этап расследования: слишком уж много версий, отчего у него частенько случалась мигрень. Это дело, если немного повезет, могло бы закончиться, не успев начаться, потому что их главный подозреваемый – человек с фотографии на удостоверении личности – мертв. Одна загвоздка: поскольку он уже никогда не ответит на их вопросы, им придется сделать это самим.
Сыщик внимательно огляделся по сторонам, заметил вспышки щелкающих фотоаппаратов, растущие поодаль сосны, поворот дороги с расчерченным белыми полосами асфальтом, шефа бригады, беседующего с заместителем прокурора, которого тоже среди ночи вытащили из постели. Его память рисовала мрачную картину с невероятной точностью, ужас в реальном времени. Через час судебное ведомство выдаст разрешение вывезти тело, автомобиль отбуксируют, и начнется следствие – ровно за неделю до Рождества. Теоретически с пятницы у Вика отпуск. Первый его отпуск вдвоем с собакой, без дочери и жены, зато с повесткой в суд на 12 января, когда он и Натали будут вырывать друг у друга право присматривать за Корали. Не скажешь, что он выбрал удачный момент для вступления во вторую половину жизни.
Закончив говорить по телефону, Морель подбежал к своему шефу, а затем махнул Вику, чтобы тот следовал за ним.
– На заправке километрах в двадцати отсюда, на трассе А41 между Шамбери и Греноблем, произошел вооруженный налет. Около двадцати двух ноль-ноль. Сюда я приехал с шефом, так что берем твою тачку.
Они погрузились в автомобиль. Морель собрал на пассажирском месте кипу бумажек, пустые бутылки из-под кока-колы и перебросил все на заднее сиденье.
– Такой же бардак, как у тебя в башке. Да еще и псиной воняет. Когда ты наконец решишься навести здесь хоть какой-то порядок? Теперь я понимаю, почему ты не хочешь, чтобы я к тебе приехал. Без жены у тебя там, похоже, настоящий Чернобыль.
– Оставь в покое мой дом, мою жену и мою собаку и скажи наконец, какое нам дело до вооруженного нападения на заправке, когда у нас на руках два трупа.
Чтобы пристегнуть ремень безопасности, Морелю пришлось приложить усилие. Он выплюнул жевательную резинку, вытащил из валяющейся в бардачке пачки мятную пастилку и, прежде чем сунуть в рот, внимательно изучил ее.
– Какой-то парень выскочил неизвестно откуда, стащил из кассы пару сотен евро и свалил в краденой тачке, напугав водителя, который ее как раз заправлял.
– Дай, догадаюсь. Квентин Роуз угнал серый «форд»?
– Ага, вместе с прилагающимся к нему трупом.
3
Когда около часу ночи В + В прибыли на автозаправочную станцию, там уже стояла машина жандармерии коммуны Ле-Туве. Сейчас это ничем не примечательное заведение с четырьмя колонками, закрытыми после нападения, мертвым паркингом и магазинчиком, освещенным тусклыми неоновыми лампами, нагоняло тоску.
Управляющий, усатый толстяк, выглядел спокойным и разговаривал по телефону за стойкой лавки. Двое полицейских подошли к жандармскому капитану Патрику Руссо, первым узнавшему о налете. Настоящий горец, упакованный в сине-белую парку, делающую еще шире его плечи драчуна, всегда готового с кем-то схлестнуться. Он поприветствовал коллег и обменялся с ними рукопожатием.
– Примерно с полчаса назад меня, без всяких комментариев, предупредили о скором прибытии двух парней из гренобльской Криминальной полиции. Может, объясните, в чем дело?
Вик едва доходил ему до подбородка, его худая ладонь буквально утонула в лапище жандарма. Пока Морель обозревал местность, он взял инициативу в свои руки.
– Нас вызвала таможня, преследовавшая «форд», пока он не влетел в заграждение на сорок седьмом километре трассы D30. Водителя, вашего предполагаемого налетчика, выбросило из салона, и он разбился на дне оврага.
Стоявший со скрещенными на груди руками Патрик Руссо был невозмутим, как стена крематория. Он принадлежал к числу тех, кто полагал, что если на земле стало одним говнюком меньше, то это подарок человечеству.
Где-то в глубине лавки включился компрессор холодильника или морозильной камеры. Вик на мгновение прислушался к его урчанию, а потом продолжил:
– Нас привели сюда результаты проверки номерных знаков: серый «форд» с фальшивым номером JU-202-MO поздним вечером был объявлен здешним подразделением в угоне с этой заправки. В багажнике мы обнаружили труп неизвестной женщины лет двадцати. Учитывая степень повреждений, можно с уверенностью сказать, что она умерла еще до аварии.
– Теперь понятно. Это объясняет поведение владельца угнанного автомобиля. Он ушел пешком, не спросив сдачи. Мы располагаем видеозаписью. Пойдемте.
Он завел полицейских за прилавок. Вик не смог удержаться от соблазна и для сравнения взглянул на цены выставленных в витрине шоколадных батончиков: на шестнадцать центов дороже, чем в супермаркете напротив его дома. Он почувствовал, как его сознание ускользает в бредовые сопоставления, вовремя спохватился и обратил взгляд на экран компьютера. Жандарм щелкал мышкой, чтобы включить первый эпизод.
– Даже несмотря на отвратительное качество записи, можно получить четкое представление о том, что произошло. Изображение черно-белое, хотя любая цветная камера стоит меньше сотни евро. Вечно так, когда нам нужно видео, верно?
Морель молча кивнул.
– Короче. Сначала камера номер два на заправке. Двадцать один сорок две. Смотрите, налетчик выходит из этого грузовичка с пассажирской стороны. Нам удалось вовремя задержать водителя на пункте оплаты в Шамбери. Похоже, он вообще не при делах, говорит, что подобрал парня в зоне отдыха на трассе. Тот попросил подбросить его сюда, объяснив, что получил эсэмэс и якобы за ним должны приехать.
Глаз Вика сохранял каждый пиксель картинки. Квентин Роуз, в шапке, лицо скрыто шарфом, вот он отходит от грузовичка и неподвижно стоит в темном углу. Неподготовленный налет, решает полицейский: у парня не было конкретной цели, он напал в пустынном месте, ничем не рискуя. Жандарм указательным пальцем прикоснулся к экрану:
– Видите, он выжидает, ищет подходящий момент, чтобы действовать. Грузовичок уехал. Перехожу на камеру номер четыре, к самой далекой от магазина колонке. Спустя три минуты у ручной колонки останавливается серый «форд»…
Вик смотрел и запоминал параллельно два видео. Роуз как раз вошел в магазин, когда владелец «форда» в темной бейсболке покинул машину. Учитывая угол съемки, недостаточное освещение и тот факт, что на персонаже теплая зимняя одежда, трудно составить какое-то конкретное представление о нем. Только некая масса, укутанная в толстый пуховик. Человек хлопает дверцей, открывает бак, спокойно берется за шланг с пистолетом. Он смотрит по сторонам без малейших признаков волнения. Ни разу не поднимает глаза к камере наблюдения.
Морель переводил взгляд с одного видео на другое.
– Парень не из пугливых, хотя у него в багажнике труп с ободранным лицом. А что, разве в столь поздний час не положено сначала заплатить, а уж потом заправляться?
– С двадцати двух часов – при входе написано. Ровно через десять минут его освещенное, как рождественская елка, личико запечатлела бы камера в магазине.
Сейчас полицейские как раз смотрят запись с нее. Роуз, направив на продавца оружие, заставляет его открыть кассу. Меньше чем через тридцать секунд он засовывает в карман пачку банкнот, выходит из лавки и направляется к «форду». Незнакомец видит его, но слишком поздно: парень уже взял его на прицел и требует отойти от машины. Тот не двигается с места – похоже, собирается вести переговоры. Налетчик стреляет в землю. На сей раз хозяин «форда» отступает на два шага. По-прежнему угрожая ему оружием, Роуз закрывает крышку бензобака, впрыгивает в салон автомобиля и резко трогается с места. От неожиданности хозяин машины застывает на месте, но вскоре тоже исчезает из поля зрения камеры. Жандарм останавливает запись.
– Похоже, он побежал в сторону, противоположную трассе. Справа от заправки несколько деревьев, за ними дикие заросли. Метрах в пятистах отсюда съезд с автотрассы, там полно деревень и дорог местного значения. Учитывая поведение владельца «форда» и тот факт, что он ехал с фальшивыми номерами, я не стал ждать вас и вызвал здешнюю жандармерию. Уже ночь, мало шансов, что они его обнаружат, но кто знает.
– Вы правильно сделали. Свидетели есть?
– На данный момент никого. Продавец после налета на кассу был в шоке и ничего не заметил. Я просмотрел видеоматериалы со всех камер. Это лучшие.
– Значит, лица у нас нет. И все же следует взглянуть на старые записи, сличить модели автомобилей. Может, наш парень прежде уже приезжал сюда заправляться с настоящими номерами.
Вик вместе с двумя другими мужчинами направился к колонке номер четыре. Жандарм указал на валяющийся на земле заправочный пистолет.
– Может, удастся снять с него пальчики?
– На записи видно, что он был в перчатках. А вот насчет ДНК не беспокойтесь, его следов полно в «форде».
Вик ушел в темноту и принялся вглядываться в огни вскарабкавшихся на горные склоны домов. Сотни мерцающих жизней, подвешенных в пространстве. Их парень исчез где-то среди этих мириад звезд. Откуда он взялся с изуродованным трупом в багажнике и куда делся? Сыщик подумал о девушке с отрубленными кистями рук. Возможно, в одном из этих домов родители ждут вестей от дочери. Мать уже пыталась дозвониться до нее, отец связывался с ее подругами. Они больше никогда не увидят свою девочку.
Он вдруг осознал, что подсчитывает их, эти огни, что проклятый голос в его свихнувшемся мозгу непременно требует точного количества фонарей, горящих на трассе, начиная с заправки на выезде из Ле-Туве, департамент Изер, как если бы это была жизненно важная информация. У него в голове вертелись и другие цифры: например, евро тридцать пять за шоколадный батончик – на шестнадцать центов дороже, чем напротив его дома; замеченная им на дисплее четвертой колонки отметка «пятьдесят семь литров и тридцать три сантилитра», часы работы магазина. И он будет помнить все эти цифры даже на смертном одре, возможно уже не зная, с чем они связаны. Одновременно он видел, что Морель оживленно беседует с жандармом – наверняка объясняет, что напарник у него, конечно, мужик странноватый, немногословный, но они уже десять лет работают в связке.
Вздохнув, Вик позвонил оставшемуся на месте аварии специалисту службы криминалистического учета и попросил, чтобы тот проверил, читается ли номер шасси – он должен быть спереди справа, под ветровым стеклом (для этой марки автомобиля, уточнил он), и, получив ответ, разъединился. Вернувшись назад, он обратился к своему коллеге:
– У тачки затерт серийный номер шасси.
– Предусмотрительный парень. Лица нет, фальшивые знаки, отсутствие серийного номера. И серый «форд», каких полно в этом регионе. Нелегко будет добраться до него через автомобиль.
Вик сунул руки в карманы.
– Зря он так старается со всеми этими предосторожностями, нынче ночью мы нагрянем в его мирок, и, надеюсь, наш визит станет ему лучшим подарком на Рождество.
4
– Ваши произведения часто затрагивают тему двойничества, присвоения чужой личности, памяти и воспоминаний. И «Последняя рукопись» не исключение. Возможно, это ваша самая резкая, самая жестокая книга, в ней вы беретесь за темы, способные ранить чувствительные души. Пытки, незаконное лишение свободы, изнасилование. Своим романом вы хотите шокировать читателя?
Лин Морган совсем извертелась на стуле. Интервью длилось всего минут пятнадцать, а ей уже надоело. После четырех лет молчания Нила Мирора читатели буквально набросились на его новый триллер. Роман вышел в декабре и сразу попал в топ десяти бестселлеров. Теперь, чтобы обеспечить ему успешный рынок, интервью придется давать до самого Рождества.
– Я ничего специально не подсчитывала. Писала, как писалось. Да, разумеется, роман жестокий, но не думаете же вы, что мир, в котором мы живем, не таков?
Лин умолкла, и сидевшая за соседним столиком Памела, ее пресс-атташе, бросила на нее недовольный взгляд. Интервью было на вес золота: разворот в женском еженедельнике «Twin», издании, популярном у электората, который трудно завоевать. А выход очередного номера предполагался как раз перед праздниками. Журналистка Джеральдина Скордель, поджав губы, что-то царапала у себя в блокноте. Лин строго соблюдала непростые правила интервью, но отказывалась от радио- и телевизионных записей. Она всегда требовала и непременно добивалась права прочесть статью перед публикацией, чтобы убедиться, что о ней говорят в мужском роде. И разумеется, никаких фотографий, никто не должен видеть ее лица. Если кому-то и было известно, что Нил Мирор и Лин Морган – это один человек, то широкая публика не знала, что виновник ее бессонных ночей – женщина. Романистке всегда удавалось держать под замком свою личную жизнь, даже когда ее буквально припирали к стенке.
– Как вы вкратце охарактеризуете свой роман?
– Вы его прочли?
– Я читаю все, о чем пишу. Но мне интересно ваше мнение.
Чтобы скрыть раздражение, Лин сделала глоток шардоне. Ей всегда нелегко давался разговор о своих книгах. Беседа велась в безвестном кафе в Десятом округе Парижа, вдали от шикарных кварталов и более традиционных для подобных встреч мест. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы повторить то, что она уже говорила десятки раз.
– Это история Жюдит Модруа, ничем не примечательной женщины, простой учительницы, поддерживающей отношения с одиноким пожилым писателем, у которого было бурное прошлое. Теперь же он уединенно живет на огромной вилле на бретонском острове Бреа и уже много лет ничего не публикует.
– Это Янус Арпажон…
– Верно, Арпажон. Он дает Жюдит прочесть свою пока не имеющую названия рукопись, о которой еще никому не рассказывал. Это мерзкая история изнасилований и убийств подростков, совершенных писателем по имени Кайяк Мёбиус.
Арпажону остается дописать еще десять страниц, а главное, открыть книжным сыщикам место захоронения жертв Кайяка. Жюдит считает сюжет романа вымыслом, она не знает, что на самом деле Арпажон описал свою собственную историю и что Кайяк – это он сам.
– Нечто вроде романизированной автобиографии.
– Скорее, длинная исповедь насильника и убийцы, ни разу не пойманного рецидивиста, который в преклонном возрасте принимает решение сделать полное признание в виде романа. И вот когда он сообщает, что собирается отправить рукопись своему давнему издателю, а уж потом сочинить концовку, Жюдит задумывает лишить его свободы и подвергнуть пыткам, чтобы он все-таки сперва завершил роман.
– Как в «Мизери» Стивена Кинга. Вы читали?
– Разумеется, и я понимаю, что многие станут сравнивать, как вы сейчас. Но моя трактовка не имеет ничего общего с романом Кинга. Это скорее дань уважения, нежели что-то иное.
– В книге есть места, которые особенно тяжело читать… Например, ошеломляющая сцена изнасилования, некогда совершенного Арпажоном. Кроме того, вы в подробностях описываете способ изготовления орудия пыток, использованного Жюдит, чтобы раздробить своему пленнику ступню, и даже приводите список материалов, которые легко приобрести в ближайшем магазине. Вы рассказываете, как при помощи хлорки свести следы ДНК, напоминаете, что негашеная известь позволяет закопать трупы, не оставив ни следов, ни запаха. Раскрываете некоторые методы полиции. Не боитесь, что это может навредить работе настоящих сыщиков? Или что злонамеренные люди воспользуются идеями вашей книги?
– Вечный спор… Мы, авторы детективов, причастны к росту жестокости в мире, вы это хотите сказать? Неужели вы думаете, что люди, имеющие преступные намерения, только и ждут выхода моего романа, чтобы осуществить их? Что они воспользуются книгой как сборником рецептов? Тот, кто совершает убийство или изнасилование, действует импульсивно, из ненависти или гнева. Или же его поступок связан с чем-то, случившимся с ним в детстве. Роман является всего лишь поводом или стимулом, если хотите. Однако вернемся к моему сочинению. Мы ведь о нем говорим, верно?
– С удовольствием.
– Арпажон не уступает своей мучительнице и упорно не пишет концовки романа. Тогда выстрелом в голову из «зиг-зауэра», оружия сыщиков, Жюдит убивает его, а затем избавляется от тела, используя метод самого Арпажона, описанный им в книге: негашеная известь, вырытая в лесу яма глубиной полтора метра… – Лин холодно улыбается и продолжает: – Да, знаю, это противоречит тому, что я только что вам сказала: будто злодеи не вдохновляются вымыслом. Как видите, это вымысел в вымысле, так что вымыслом он и остается.
– Понимаю.
– Короче, давайте дальше. Жюдит придумывает развязку, в которой указывается то самое место, где находятся жертвы.
– Она сама пишет окончание книги. С десяток страниц в рукописи, насчитывающей около пятисот.
– Да, она выкручивается, как может. Ей приходится делать выбор, принимать решения, каковые, вполне вероятно, не соответствуют замыслу автора, однако справляется с задачей, скорее, хорошо. И придумывает ироничное название «Последняя рукопись». А затем посылает книгу издателю, который тут же ее печатает.
– Великолепный обман издательства: опубликовать написанную другим и украденную у него книгу…
– Точно. Только вот в этой истории дело оборачивается против Жюдит. Разумеется, она упивается славой, пока к ней не приходит полиция. Только один человек знал, что описанные в книге убийства были совершены в действительности, – сам преступник. И Жюдит понимает, что Арпажон был настоящим серийным убийцей, что он описал собственную жизнь. И что, лишив автора его книги, она заняла место преступника.
Почерк у журналистки был неразборчивый.
– И ловушка захлопывается. Прекрасная идея, закрученная концовка – очень удачная, должна признать.
– Спасибо.
– Это искренне. К тому же такое интересное погружение в вашу профессию. Вы, романистка, рассказываете историю писателя, Арпажона, который рассказывает историю писателя Кайяка Мёбиуса. И все связанные между собой персонажи страдают. Это в каком-то смысле напоминает проникновение в человеческую душу, в лабиринты сознания, в самые его глубины. Образ Кайяка Мёбиуса цельный, по-звериному жестокий, воплощение инстинкта жестокости. Фигура Арпажона тонкая, с нюансами, пронизанная страхами и навязчивыми идеями. Он немного похож на вас, верно?
– Не знаю… Я бы сказала… что иначе мне не о чем было бы писать… Мне необходимо, чтобы мои персонажи страдали. Когда я работаю, это как… вспышки. Как внезапные удары по темени.
Журналистка бросила взгляд на пресс-атташе и откашлялась, прежде чем заговорить.
– Есть ли в новом романе какая-то связь с вашим прошлым?
– У меня было нормальное счастливое детство, если вы об этом. Не следует вечно искать в прошлом писателей жуткие истории про несчастных детишек или психопатов.
– Зачастую существует скрытая причина, заставляющая писать. Ну да ладно. Финальная сцена разворачивается на скалах Этрета, на мостках и скале Игла, которую вы называете Полая Игла. После Стивена Кинга дань уважения Морису Леблану?[5]
– Морису Леблану, Конан Дойлу, Агате Кристи… Дань уважения всей детективной, или, как говорят американцы, whodunit, литературе, которая «сделала свое дело». Только, пожалуйста, не рассказывайте в своей статье о концовке.
– Разумеется. Поговорим о другом. Когда, как я, имеешь связи с полицией, когда немножко интересуешься криминальными делами, несложно обнаружить общее в образе действий преступника из вашего романа и серийного убийцы Энди Джинсона, а уж в нем-то нет ничего виртуального.
Пальцы Лин судорожно впились в бокал.
– Возможно. Я и в реальности черпаю вдохновение. Ну и что?
Джеральдина Скордель отложила ручку, сняла очки и потерла глаза.
– Послушайте, я не собираюсь прибегать к уверткам. Из надежного источника я узнала, что одна из жертв Путешественника – некая Сара Морган, хотя убийца до сих пор не сообщил о месте, где находится тело. Мне также известно, что суда над ним пока не было, что дело это заметное, и я не возьму на себя смелость говорить о нем в статье, если вы не изложите мне вашу версию событий. Я знаю, что вы предпочитаете сохранять анонимность, но только представьте: Нил Мирор на самом деле женщина, и она повествует о трагедии, которую пережила сама, – об исчезновении дочери четыре года назад и обо всем том, что за этим последовало, вплоть до задержания серийного убийцы Энди Джинсона через два года после совершения преступления.
Она повернулась к пресс-атташе.
– Это уже не двойной разворот. Я вам гарантирую статью на шесть страниц. Если вы примете наше предложение, мы поднимем все рейтинги: и ваши, и наши. Верная карта.
Когда журналистка перевела взгляд на Лин, та стояла уперевшись кулаками в стол.
– А обо мне вы подумали? Убирайтесь вон! Скажете хоть слово о моей личности или об этом деле, и я пришлю вам и вашему журналу повестку в суд по делу о клевете и посягательстве на частную жизнь.
Она надела пальто, подхватила сумку и, не обернувшись, стремительно вышла из кафе. Пэм поймала ее на тротуаре.
– Мне очень жаль, Лин. Вот уж не думала, что она коснется этой темы.
– Ты ведь к этому причастна, верно?
– Да никогда в жизни! Черт, неужели ты считаешь, что я на такое способна? Ты же знаешь Скордель, она профи. Я все улажу, она ничего такого не скажет, если ты не хочешь. Но если…
Лин остановила такси.
– Вот именно, не хочу! И никаких «но если», Пэм! И речи быть не может. Не для того я десять лет скрывала, кто я на самом деле, чтобы теперь все разрушилось из-за такой мерзкой истории. Больше никогда не будем касаться этой темы. И точка.
– Как скажешь. А что насчет интервью для «Либерасьон» в восемнадцать двадцать?
– Нет.
– Мы не можем так поступать.
– Нет, можем. И случай с этой Скордель тому доказательство. Смотри, чтобы ничего не было предано огласке. Иначе я буду считать, что виновата ты.
Романистка села в машину, назвала водителю адрес и откинулась на спинку сиденья. Какой кошмар! В глубине души она ожидала чего-то подобного. Рано или поздно какая-нибудь лучше других осведомленная журналистка непременно коснулась бы этой темы. Успешная романистка, сочиняющая истории об изнасилованиях, убийствах и похищениях, сама проживает трагедии, которые описывает в своих книгах. Такой сюжет наверняка будет отлично продаваться.
Такси доставило Лин на авеню Президента Вильсона в Шестнадцатом округе, поблизости от Дворца Токио и Музея современного искусства. Едва оказавшись в своих шестидесяти квадратных метрах, она механически включила радио и налила себе бокал белого вина. Она уже знала, что до заката выпьет еще два. Напиться было лучшим способом не бояться смертной пустоты ее вечеров. Она ненавидела приемы, коктейли, встречи, куда люди приходят, чтобы заявить о себе. Блеск и фальшь не привлекали ее. Даже эта квартира и Париж с его огнями казались ей чужими.
Несмотря на усталость, Лин зашла на свою страничку в «Фейсбуке». Нил Мирор, восемьдесят тысяч почитателей, в основном женщины. На фотографии профиля, которую ее издатель приобрел в банке изображений, Нил представлен коротко стриженным брюнетом лет сорока, вроде Клинта Иствуда. Лин была блондинкой с волнистыми волосами до плеч, изящным вздернутым носом и голубыми глазами, меняющими оттенок в зависимости от освещения.
Что касается незаконного присвоения личности, тут журналистка не ошиблась, но Лин было необходимо влезть в шкуру Нила, ощутить его принадлежность к мужскому полу, его уверенность в себе – как свои. Иногда в качестве Лин она испытывала необъяснимое беспокойство перед чистым листом бумаги. Часто с наступлением ночи нечто, похожее на крючковатую лапу, подбиралось изнутри к ее горлу, чтобы заткнуть его, лишить ее возможности дышать. Будто томящийся в ней Нил Мирор пытался выбраться наружу.
Она провела некоторое время в социальных сетях, среди своих виртуальных друзей, потом закуталась в шерстяную шаль и с бокалом вина отправилась на террасу. Саре понравился бы вид на крыши столицы, мерцание огней Эйфелевой башни, серебристые отсветы на поверхности Сены. Сама же Лин ценила этот сумасшедший город только за то, что он не давал ей слишком глубоко задумываться. Париж, словно капли абсента на кусочке сахара, делал ее бесчувственной.
Зазвонил мобильник. Лин вздохнула, прочитав высветившееся имя: Колен Бершерон… Она не ответила сыщику и подумала о муже. Она здесь, он там, прилепившийся к Северному побережью, как мидия к своей скале. Они не общались почти два месяца, если не считать оставленного им позавчера на автоответчике сообщения. Он сказал, что обладает важной информацией. Она несколько раз пыталась перезвонить, но тщетно. Очень в его духе: забросить удочку и забыть о ней. Не погрузился ли Жюлиан в свою паранойю еще глубже? Неужели он все так же, несмотря на неопровержимые факты и доказательства, ищет труп дочери? Лин боялась момента, когда придется официально признать, что они расстались, и попросить развода. После полутора лет, что она живет в Париже, их уже и парой нельзя назвать. Еще одна печаль, с которой придется смириться. И все же в душе у нее по-прежнему теплился огонек. Этот огонек не угасал вот уже двадцать лет.
Сыщик тоже наговорил что-то на автоответчик, и она заставила себя прослушать его.
«Лин, это Колен. Извини, что беспокою так поздно, но на твоего мужа совершено нападение. Он в больнице, в Берке, больше я ничего пока не знаю. Перезвони мне, как только получишь это сообщение».
5
Иной раз, подъезжая зимой на машине к прибрежным городам на севере Франции, сталкиваешься со странным явлением: на вас в мгновение ока, словно нож гильотины, обрушивается туман. И тогда вы испытываете ощущение, будто выброшены в постапокалиптическую вселенную, где в любой момент к стеклу вашего автомобиля могут приникнуть какие-то чудовища, жаждущие уволочь вас в мутную ледяную пучину. Такой же липкий вечер, как нынче, отобрал у нее Сару. Вечер, когда оголодавшая тьма, заткнув кляпом рот ее дочери, увлекла ее девочку куда-то в самые сумрачные закоулки дюн.
От этих мыслей Лин покрылась гусиной кожей и поспешно заперла все двери. Дурацкий поступок, она и сама знала, но подобные страхи, столь же бессознательные, сколь и внезапные, отравляли ей жизнь еще с отрочества. Уродливые хари вертелись вокруг нее, десятки рук тревожили ее в ночных кошмарах, и она резко просыпалась. Это продолжалось до тридцати лет, когда она написала свои первые страницы и появился наконец Нил Мирор. Словно процесс письма сработал как отводной клапан. Она не хотела говорить о своих страхах с журналисткой. Сейчас, в этот самый миг, она видела, как из тумана возник автофургон и встал поперек дороги, а Энди Джинсон прижал свои узловатые ручищи к стеклу ее машины. Даже находясь в тюрьме, тот, кого прозвали Путешественником, словно тень следовал за ней, прячась в каждом дыхании, в каждом трепете ресниц. Он был ее букой, ее наваждением.
Около часу ночи Лин примчалась в больницу, расположенную в чистом поле, в пяти километрах от Берк-сюр-Мер. Колен ждал ее на скамейке в холле приемного покоя. В небрежно накинутой черной куртке и одной из своих вечных клетчатых рубашек. Огненно-рыжая прядь косо спадала на глаза, но не скрывала волевого и участливого взгляда. Он служил полицейским в городке, на который всем было плевать, но к своей работе относился сознательно и одинаково серьезно вел как самые банальные дела, так и те, что поинтереснее; правда, они случались редко и в основном попадали в более высокие судебные инстанции.
Увидев Лин, он вскочил, обуреваемый страстным желанием прижать молодую женщину к себе. Но ограничился тем, что подвел ее к автомату с напитками и сунул в него монетку в один евро. Колен заметил, как сильно она осунулась, как отяжелели ее веки. Ему показалось, что за два месяца она очень похудела.
– Жду вестей от доктора, он скоро выйдет. Угрозы жизни нет, однако… нападение было жестокое.
– Что произошло?
Сыщик протянул ей кофе с сахаром.
– Один прохожий около девятнадцати часов обнаружил Жюлиана без сознания на променаде между заливом и дамбой со стороны маяка. Он лежал на земле. «Скорая» доставила его сюда. Твоего мужа ударили по голове и по шее – видимо, пытались задушить. Пока другой информации у меня нет. На нападение с целью ограбления не похоже: у него в кармане нашли бумажник, ключи от виллы и мобильный телефон. Кстати, нам даже известен его путь, в телефоне стоит приложение «Здоровье». Жюлиан как раз заканчивал начатую часом ранее пятикилометровую прогулку вдоль дамбы и собирался возвращаться домой.
Лин попыталась вникнуть. С каких это пор Жюлиан использует такое приложение? Он ненавидел все эти технологии, управляющие вашей жизнью и позволяющие вам худеть, лучше себя чувствовать, знать количество пройденных за день шагов. Он даже шутил, что в один прекрасный день люди научатся отправлять свои телефоны на пробежку вместо себя.
– Почему с ним так поступили?
– Не знаю, но у Жюлиана были не только друзья. Он действовал наперекор всему: правосудию, расследованию, свидетелям. Ты, разумеется, не знаешь, но еще трех недель не прошло с тех пор, как твоего мужа чуть было не упекли в вытрезвитель из-за его поведения в комиссариате. Жюлиан был пьян и как только нас не обзывал. Будь это кто-то другой, я бы его посадил.
– Он ищет тело Сары.
– Возможно. Но прошло уже четыре года, а он, как призрак, все бродит по улицам Берка. Его поиски превратились в бесплодные приставания и не оправдывают подобного поведения. Сыщики работают, что бы там ни думали.
– Пока Джинсон не укажет место, где закопано тело нашей дочери, Жюлиан будет продолжать разрушать все вокруг себя. И себя тоже.
Она уставилась в пустоту.
– Иди сюда…
Колен одной рукой обнял ее.
Ему показалось, что он прижимает к себе бесчувственный камень. Лин довольно грубо отстранилась и занялась своим кофе.
– Прости, Колен, но…
– Не надо. Я понимаю.
Бершерон тоже смутился и уставился на входную дверь, за которой сверкал проблесковый маячок пожарных или «скорой помощи», а потом вновь обратился к Лин:
– Я просмотрел список вызовов на его мобильнике и увидел, что вчера и позавчера ты несколько раз пыталась с ним связаться.
– Он оставил мне сообщение. Послушай.
Голос Жюлиана звучал низко и монотонно. Он говорил о какой-то важной информации, касающейся их дочери Сары.
– А потом ничего. На мои звонки он не ответил.
Колен записал информацию в блокнот, который постоянно таскал во внутреннем кармане куртки вместе с дешевенькой шариковой ручкой с обгрызенным колпачком. И сейчас он тоже стиснул его зубами.
– Три дня назад твоему мужу звонил отец и предупредил, что на праздники уезжает из Монпелье. Я прослушал это сообщение на мобильнике Жюлиана. Кстати, на период следствия его телефон останется у нас. А потом, пока ты была в дороге, я позвонил твоему свекру и рассказал о нападении. Завтра он будет здесь.
Лин кивнула. Полгода назад Жак Морган потерял жену: она покончила с собой, наглотавшись снотворного. Лин вообще не помнила свекровь счастливой. В глубине ее глаз постоянно мерцала чудовищная печаль, причины которой были неведомы не только Лин, но и Жюлиану. Вся ее жизнь проходила под действием алкоголя и антидепрессантов. Романистка много раз пыталась понять, как Жак это выносит.
Колен отвлек ее от воспоминаний:
– И раз уж мы доверяем друг другу, есть еще одна штука, о которой ты должна знать. Примерно два месяца назад Жюлиан рано утром позвонил в комиссариат, чтобы сообщить о краже со взломом.
Лин не донесла стаканчик с кофе до рта.
– О краже со взломом?
– Он решил не говорить тебе об этом и меня тоже попросил молчать. Не хотел, чтобы ты волновалась, поскольку знал, что у тебя скоро выходит книга и твоя голова будет занята другим. Я приехал на виллу зафиксировать факт незаконного проникновения в жилище, но…
Казалось, Колен смущен. Лин не сводила с него глаз.
– …в доме ничего не было перевернуто или выпотрошено. Жюлиан спал наверху и не слышал, как все происходило. Он сказал нам, что кто-то рылся в его вещах; он заметил, что документы лежат по-другому, что вор зашел в ванную комнату и украл самые обычные вещи: например, мыло и щетки для волос. И еще, что из книжного шкафа исчезли экземпляры твоих романов.
Лин казалось, что она участвует в последнем раунде матча по боксу и получает удар за ударом. Она бросила в мусорное ведро стаканчик с остатками кофе. От его металлического привкуса саднило горло.
– Бред. Мыло? Мои романы? С чего бы вдруг?
– К тому же нет никаких следов взлома. Жюлиан заверил нас, что запер все двери. Значит, вор, если таковой был, вошел со своим ключом.
– Думаешь, Жюлиан бредил?
– Накануне он пил, Лин. Как и за два дня до этого, и за три… В мусорном ведре мы обнаружили несколько пустых бутылок из-под алкоголя. Еще раз повторю: в последнее время его частенько подбирали возле дверей кафе. Мы не имели никакой возможности проверить то, что он нам рассказал. Щетки для волос, представляешь! А кому может понадобиться красть твои книги, если они есть в библиотеках? Зачем ради этого рисковать и вламываться к вам в дом? Я, разумеется, принял его заявление, но должен тебе признаться, положил его, как говорится, под сукно.
Лин вздрогнула. После исчезновения Сары Жюлиан очень изменился. Алкоголь, отчаяние, бесплодные поиски… Сколько раз, даже многие месяцы спустя, он обследовал километры дюн вдоль и поперек? Сколько прощупал квадратных километров морских глубин? Осталась ли в Берке хоть одна дверь, в которую он не постучался? Хоть один житель, который не читал бы напечатанных им листовок с портретом дочери? Как он мог жить в доме, где спустя полгода после исчезновения Сары они получили конверт с ее волосами? Где еще через полтора года они узнали, что их дочь была одной из жертв Энди Джинсона, зловещего Путешественника в автофургоне, который насиловал, убивал и закапывал своих жертв в лесу, а потом, будто этого ему было мало, посылал пряди их волос родителям?
Лин-то бежала из «Дарящей вдохновение». Она бежала от этих дней, исполненных бесконечных метаний в четырех стенах. От своих внезапно вернувшихся детских кошмаров – из-за них она снова страшно кричала по ночам. От долгих часов, проведенных перед дверью опустевшей комнаты дочери. От неспособности найти хоть какую-то идею для романа. От невозможности надеяться на новости в расследовании и от необходимости привыкнуть к мысли о похищении Сары. От ужаса, который теперь внушал ей собственный дом, а главное – Джинсон. Она представляла, будто он притаился среди дюн, зарылся в песок и собирается проникнуть в ее жилище и спрятаться у нее под кроватью. Невидимое присутствие, пугающее ее, как Орля у Мопассана.
Лин уехала. А Жюлиан, уверенный, что в один прекрасный день Сара появится, отказался перебраться вместе с женой в парижскую квартиру, он хотел дождаться возвращения дочери. Он сосредоточился на своих навязчивых идеях, не желал поверить, что Джинсон убил Сару, как и всех остальных, и закопал ее. Во всяком случае, не хотел верить до тех пор, пока собственными глазами не увидит ее тело. Теперь он работал, только чтобы выжить, пил, чтобы забыться, а в остальное время шарил по интернету, на разных форумах. Он распространил фотографии Сары во всех социальных сетях, в витринах магазинов и заправок. Он надеялся, что однажды кто-то наконец скажет ему: «Я ее видел» или «Я знаю, где она, у нее все в порядке». Самоубийство матери ничего не изменило в его жизни.
Когда Лин обосновалась в Париже, вдохновение вернулось к ней: она расскажет историю писателя-извращенца, насильника, убийцы, которого одна сумасшедшая запрет, чтобы он сочинил концовку своей книги. Еще не написав даже первой строчки, она уже придумала название: «Последняя рукопись». В конце года роман вошел в список бестселлеров.
Голос Колена вернул ее к действительности:
– Ты собираешься некоторое время пробыть в Берке?
– Да, я прихватила кое-какие вещи.
– А как же продвижение твоей книги?
– Она хорошо продается. Есть дела поважней.
По тому, как Колен посмотрел на нее, Лин поняла, что для него это, пожалуй, хорошая новость.
Появился лечащий врач Жюлиана, Ян Гжешковяк. Романистка давно его знала: вот уже несколько лет он снабжал ее материалами по проблемам памяти и отвечал на вопросы, касающиеся написания одной из ее книг. Он тепло пожал ей руку.
– Сейчас вашего мужа повезут на различные обследования, но, зная, что вы проделали долгий путь, я дам вам пять минут, чтобы повидаться с ним. Он выкарабкается.
– У него серьезные увечья?
– Физически все не так плохо. Перелома нет, но значительные травмы шеи спровоцировали внутренний отек в области горла, что может привести к потере голоса и затруднить общение с ним в течение нескольких дней. Впрочем, ничего непоправимого. Что касается черепной коробки – нашей главной заботы, то мы не обнаружили ни ушибов, ни гематом. Его словесные и двигательные реакции носят, скорей, обнадеживающий характер. В ближайшее время мы проведем еще кое-какие обследования, чтобы убедиться в отсутствии церебральных нарушений. Все-таки после нападения он потерял сознание.
Колен достал блокнот.
– На него напали сзади?
– Думаю, да. По моему мнению, его пытались задушить, потом ударили по голове сверху. Кожный покров волосистой части головы не поврежден, площадь ушиба – примерно два-три сантиметра, следовательно, удар был нанесен тупым предметом, чем-то вроде бейсбольной биты.
Каждое его слово буквально хлестало Лин. Она страшно злилась на себя, представляя, как оставленный ею в одиночестве муж лежит без сознания на земле, пока она потягивает белое винцо по тридцать евро за бутылку. Почему она, прослушав его сообщение на автоответчике, сразу не отправилась в путь, еще два дня назад? Почему не почувствовала в его голосе срочность, опасность, которая, возможно, уже витала вокруг него? Что он собирался рассказать ей об их дочери?
Они свернули в коридор. Прежде чем войти в палату номер двести двадцать два, Лин инстинктивно стиснула кулаки. Жюлиан в белой пижаме и с перебинтованной головой неподвижно лежал под капельницей, глядя в потолок. Но когда она вошла, перевел взгляд на нее. Его правый глаз опух и был налит кровью из лопнувших сосудов. Волосы ему коротко остригли.
В душе Лин бушевало адское пламя. Она стояла не просто у постели некоего пациента, но перед собственным мужем, отцом Сары, мужчиной, с которым она провела почти полжизни. Перед человеком, который претерпел от ее навязчивых состояний больше, чем она сама: когда она неделями напролет не выходила из спальни, зациклившись на своих мыслях, не разговаривала, не смеялась. Перед тем, кто потом, день за днем, постепенно отдалялся от нее. Лин бросилась к Жюлиану и тыльной стороной ладони погладила его по щеке. Пальцы ее дрожали.
– Видишь, я здесь.
Он внимательно посмотрел на нее – в глубине его глаз таился явный страх – и ломким голосом, который она едва узнала, произнес:
– Кто вы?
6
Среди ста двадцати семи жертв, которых Вику довелось видеть в прозекторской, было семьдесят два мужчины, сорок три женщины, одиннадцать детей и один новорожденный. Груды статистических данных, включающих также количество утонувших, сгоревших, пострадавших в результате несчастного случая, блондинов, брюнетов, лысых, загромождали его мозг. Он помнил погодные условия, адрес каждой жертвы, место и дату обнаружения тела, его вес, рост, а самое ужасное – лицо. Он хранил в памяти патологическую коллекцию выколотых глаз, сломанных носов, искромсанных зеленоватых, голубоватых или попросту серых щек. Это не делало его ни несчастным, ни безумным, ни одержимым, а только превращало в набитый уголовными делами старый шкаф.
Вик страдал гипермнезией, сверхъестественной способностью запоминать, а точнее, неспособностью хоть что-то забыть. Это необыкновенное свойство поначалу было его козырем. В раннем детстве он читал, писал, выучивал наизусть и считал гораздо быстрее любого ребенка своего возраста. Однако губка его мозга, поначалу абсолютно сухая, очень быстро разбухла. Осознав его невероятные возможности, родители стали водить ребенка в шахматный и астрономический кружки, учить игре на скрипке и фортепиано, а также отдали в школу для особо одаренных детей. Они подписали его на десятки научных, исторических и географических журналов, на Рождество дарили ему словари и в своем воображении с удовольствием представляли сына видным ученым, нобелевским лауреатом по физике, гениальным пианистом…
А Вик мечтал играть в футбол и в прятки, бегать со сверстниками. Но ему не оставили на это времени. В двенадцать лет он мог назвать тысячу четыреста десятичных знаков числа «пи» после запятой и одержал победу в первом же конкурсе на запоминание среди ожесточенных взрослых, которые видели в нем прежде всего соперника, а не того, кем он тогда был, – ребенка.
И все пошло кувырком, особенно в отрочестве. Он возненавидел уроки, не мог спокойно смотреть на шахматную фигуру, изображенную на картине, и вбил себе в голову, что знает величину квадратного корня из двух более точно, чем показывает калькулятор. Он играл Моцарта, Шуберта и Вивальди, не умея читать ноты, – просто по памяти. Жажда знаний иссякала, в мозгу не хватало места, кислорода, у Вика уже накопилось воспоминаний больше, чем у кого-либо к концу жизни. Его обожали – всем было лестно иметь друга, способного меньше чем за минуту запомнить расклад колоды из пятидесяти двух карт, – но еще больше его ненавидели. Он никогда не знал нормального состояния, равновесия. В ускоренном режиме он пережил свои первые влюбленности, узнал, как соблазнять, волновать, куда лучше целить, чтобы возбудить. Он угадывал ложь – разные ответы на одни и те же вопросы с интервалом в несколько месяцев. Если бы жизнь состояла из суммы наших личных воспоминаний, Вик имел бы много жизней. Или ни одной.
В армии он полюбил женщину, которая была старше его. Физические упражнения, дисциплина, владение оружием, одинаковая форма у всех, общение на равных с товарищами, которые ничего о нем не знали. Маршировка в лютый мороз и по грязи, разбитые в кровь ноги. Удары, полученные на ринге. Это стало откровением. Он не будет ученым-астрофизиком, он станет служить своей стране, вольется в серую массу людей в форме. В казарме ему рассказали о профессии сыщика, и он быстро сделал свой выбор. Энциклопедическая память поможет ему принимать решения в ходе следствия, ловить преступников.
Спустя три года Вик окончил школу полиции в Канн-Эклюз, получил звание лейтенанта и выбрал распределение в Гренобль, где он вырос. Еще через год родители переехали и не сочли нужным присутствовать на его свадьбе. Они поставили крест на своем сыне, и «ничтожество» стало последним словом, услышанным Виком от матери. Спустя годы он согласился принять участие в телевизионной передаче, посвященной загадкам памяти, надеясь, что отец с матерью увидят ее, преисполнятся гордости за сына и восстановят с ним отношения. Однако, несмотря на восемьдесят три победы подряд, одержанные ко дню своего сорокалетия, Вик так и не дождался телефонного звонка от родителей. Следующую партию он проиграл и вернулся к своим трупам.
И вот сегодня сто двадцать восьмой покойник, вытащенный из холодильника более чем через сутки после обнаружения в багажнике автомобиля, поджидал Вика на стальном столе под слишком резким светом бестеневой лампы.
Офелия Эр, один из судмедэкспертов Института судебно-медицинской экспертизы Гренобля, уже трудилась над трупом, когда около часу ночи в приемной появились В + В. Не лучшее время проводить вскрытие, но об автобусной аварии в Шамрусе сообщили в средствах массовой информации и на самый верх государственной власти. Автобус сгорел дотла, вместе с пассажирами. Руководство страны потребовало, чтобы обследование пятидесяти двух тел – аутопсия, пробы ДНК – производили в первую очередь, отложив все остальные дела.
Нос Эр был закрыт бумажной маской.
– Я начала без вас. Взвесила, побрила, приступила к вскрытию черепа. Простите, но это мой седьмой клиент с восьми утра, и мне просто жутко хочется спать. А насчет аутопсии того типа, что разбился на скалах, могу сказать, что до него очередь дойдет не раньше чем через два-три дня. Еще полно работы с шамрусским автобусом.
– С этим парнем все не так срочно. Мы знаем, что с ним случилось: он просто угнал неправильную тачку.
Так что Роуз еще полежит на холодке в своем ящике. Сыщики описали и сдали его вещи: деньги, «беретту», найденный в салоне мобильник и еще другой, обнаруженный в кармане куртки. Все тут же было положено в опечатанные контейнеры и убрано в шкаф в помещении бригады. В данный момент Роуз следователей не интересовал, их внимание было сосредоточено на жертве из багажника и поисках неизвестного с заправки.
– Вот и хорошо. Итак, рассказываю. У нас покойник женского пола, белой расы, рост приблизительно метр семьдесят, вес около пятидесяти восьми килограммов. Натуральная блондинка, волосы короткие. Приблизительно лет двадцати. Антропологическая экспертиза, конечно, определит более точно. Одета в простые трусы и грязную белую майку. Ничего характерного, что помогло бы ее идентифицировать: ни татуировки, ни пирсинга. Серьги вынуты недавно, дырки в ушах не заросли. Серьезный перелом черепа сзади, ее ударили тяжелым перфорирующим предметом, вроде молотка, что вызвало кровоизлияние. Кожа с лица снята по всей поверхности. Вот здесь видны следы разреза. Видимо, преступник работал скальпелем и очертил вокруг лица овал – через лоб, по вискам и подбородку, а потом потянул, я так делаю при вскрытии… Глаза же были вынуты особенно умело: произведено их удаление, глазное яблоко срезано одним движением.
Скривившись, Вик подошел поближе. Череп был обрит и вскрыт, его свод был расколот в том месте, куда пришелся удар. Вик поискал мозг и обнаружил его уже лежащим на весах. В сторонке он увидел отрубленные кисти – два обыкновенных беловатых паука, словно готовых прыгнуть на вас. Он вернулся к трупу:
– Половые сношения?
– Скажу через полчаса. Вот здесь, на предплечье, где были отрублены кисти, видны следы связывания. Я также подготовила несколько образцов для отправки в токсикологическую лабораторию. Волосы, ногти, стекловидное тело. Возможно, это позволит нам больше узнать о режиме питания жертвы в последние недели и наличии или отсутствии в ее организме медикаментов или наркотиков. Но и тут придется подождать – с недельку, я полагаю. С этим Шамрусом лаборатория сильно перегружена.
Вадим стоял не шевелясь, засунув руки в карманы. Вик почувствовал, что замерз сильнее, чем на улице. Он ненавидел вскрытия, да и кто станет уверять, что любит их? Вдобавок молодая жертва была не намного старше их дочерей. На ее месте могли бы оказаться шестнадцатилетние Корали и Элен.
Вик тотчас отогнал от себя эту невыносимую мысль и по лицу напарника догадался, что тот тоже об этом подумал.
Судмедэксперт подвела их к кистям и указала на след синих чернил вокруг запястий, как раз на уровне отреза.
– Похоже, он начертил эти круги, чтобы отрезать как можно точнее. И не отступил ни на миллиметр. – Она провела пальцем по длинному шраму на тыльной стороне правой кисти. – Вот старая рана, думаю, очень давняя. Отправлю все это анапатологу, он сможет сказать об этом больше.
Они опять вернулись к трупу. Судмедэксперт сделала разрез в форме буквы «Y». Вик размышлял о том, каким надо быть психом, чтобы содрать кожу с лица, изувечить и измучить человека таким образом. В его воображении возник тот тип в бейсболке, укутанный в толстый пуховик, такой спокойный на заправке. Именно обыденность облика и поведения делает поимку этих хищников столь сложной. Взять, к примеру, Энди Джинсона – он мог бы быть соседом, другом, любовником и чудненько вести двойную жизнь. Днем рабочий, ночью палач.
Когда Офелия раздвинула широкие полотнища тканей, покрывающих грудную клетку и ребра, в нос Вику ударил, казалось, запах всей тухлятины мира. В этом трупы слегка напоминают виски – этот напиток тоже способен выделять различные запахи в зависимости от своей древности, условий, при которых он старился, влажности воздуха… Вик отступил, чтобы не мешать судмедэксперту действовать. Глядя, как эта женщина управляется с инструментами и перемещается от прозекторского стола к лабораторному, он представлял ее дирижером оркестра смерти, по воле которого о́рганы поют, а сухожилия вибрируют, подобно скрипичному смычку. Эр задержалась на гениталиях, которые она взвесила, а теперь препарировала. И подтвердила наличие смазки, вроде той, что используется на презервативах. «То есть мы калечим, но для себя принимаем меры предосторожности», – с ужасом подумал Вик. Характерно для дисциплинированных убийц, тех, кто способен сдержать себя, несмотря на мощное возбуждение и желание убить.
Закончив обследование, Офелия Эр тщательно зашила пустую оболочку из плоти, которая вскоре окажется в выдвижном ящике и, возможно, будет находиться там долгие годы в ожидании идентификации, если анализ ДНК не даст результатов. Вик смотрел на обрубки предплечий. Зачем надо было вот так обрезать их и отделять кисти рук от тела? В сомнении он принялся вышагивать между прозекторским и лабораторным столами: его внезапно настигло ощущение, что тут что-то не так.
– У вас есть метр?
Судмедэксперт протянула ему гибкую ленту.
– Знаешь, что такое «misdirection»?[6]
Она подняла брови.
– Прием иллюзиониста, заключающийся в том, чтобы, производя какое-то действие, сконцентрировать внимание зрителя на конкретной, но совершенно посторонней детали. Это работает, потому что человеку сложно с точностью интерпретировать весь спектр получаемых им сигналов. Мне кажется, что…
Вик измерил диаметр левой ампутированной конечности, затем ее окружность, потом сделал то же самое с запястьями отрезанных кистей. И с ужасом уставился на судмедэксперта.
– …именно с этим мы здесь и имеем дело. Misdirection. Мы все осмотрели тело, мы логично приобщили к нему кисти рук, не обратив внимания на то, что… Это не наша вина… это… это наш мозг нас подвел…
Вик взял обрубленные кисти.
– Если мы посмотрим как следует, то заметим, что они не такого размера, как обрубки запястий, разница больше сантиметра…
Он расположил кисти максимально близко к предплечьям. Эр резко сорвала с лица бумажную маску. Она вдруг поняла, к чему клонит Вик.
– Проклятье! Это не ее!
7
Слева своими перламутровыми глазами на Вика пристально смотрела статуя, напоминающая греческого бога. В сторонке щерилось чучело кабана со шкурой, запятнанной человеческой кровью, и прикрепленным к правому боку гигантским колесом от грузовика с впившимися в резину осколками костей. Чуть дальше стояли разбитые мотоциклы, искореженные велосипеды, запакованные произведения искусства – охраняемые, пронумерованные при помощи желтых этикеток. В запахе воска, пыли, холодного металла смерть исходила от каждого предмета.
Покинув Институт судмедэкспертизы и буквально на секунду заскочив к коллегам, Вик решил остаток ночи провести в одиночестве, в хранилище опечатанных вещдоков судебной полиции – крупногабаритных предметов, которые не помещались в конверты, коробки или мешки. Каждой, заслуживающей внимания вещи, какого бы размера она ни была, по меньшей мере в течение полугода после вынесения судебного решения полагалось находиться в надежном месте. Это хранилище было в каком-то смысле расширением мозга Вика: памятью уголовных дел.
Поначалу ночной охранник удивился столь позднему визиту, однако впустил его. Вику нравилось работать в связке с Морелем, но он испытывал потребность построить собственную цепочку, особенно в четыре часа утра. Его частенько упрекали за одиночные вылазки, за необычное для сыщика пристрастие к затворничеству, но такая обособленность была ему необходима. Тишина, никто не зудит над ухом и не обременяет его память. Вдобавок возможность остаться здесь избавляла его от необходимости тащиться спать в свою конуру.
В ярком свете неоновых ламп он направился к автомобилю, который два дня назад врезался в дорожное ограждение, спровоцировав смерть Квентина Роуза и открыв двери в ад, таящийся в глубине багажника. «Форд» поместили возле правой стенки, в десятке метров от входа, и бригада криминалистов уже подвергла его тщательному осмотру.
Вик прочитал их рапорт: парни из службы криминалистического учета взяли на анализ ворсинку с водительского сиденья и обнаружили на руле, ткани сиденья и внутренней ручке двери следы спермы. Так что в лабораториях имелся генетический материал мужчины в бейсболке. Их начальник, Ален Мандзато, форсировал работы, чтобы как можно скорее получить результаты анализов ДНК.
Багажник был девственно-чист, разве что в некоторых местах слегка забрызган белой краской. Криминалисты обнаружили следы крови на влажных половых тряпках и в ведрах. Сыщик вспомнил о наличии моющих средств и хлорки. По всей видимости, их клиент делал уборку, возможно на месте преступления, и старался не оставить никаких следов. А присутствие негашеной извести и лопаты свидетельствовало о том, что он предполагал закопать тело. Ишь ты, какой аккуратист. Лейтенант задумался, опершись обеими руками о задний бампер. Он все еще пребывал в шоке от своего открытия, сделанного два часа назад на вскрытии.
Чужие запакованные кисти рук в отделении для домкрата свидетельствовали о вероятном наличии второй жертвы. Еще одной девушки, безымянной, существующей лишь в виде этих отсеченных конечностей, не имеющей ни лица, ни роста, ни цвета волос. Две кисти, вырванные из небытия и меняющие условия задачи: выходит, их клиент убил и изувечил как минимум два раза. Были ли эти жертвы первыми? Есть ли другие? Учитывая столь необычные детали, не имеют ли они дело с жуткой серией? Существует ли другой Энди Джинсон, который тоже закапывает своих жертв, предварительно изнасиловав их и убив?
Выходит, у Путешественника появились последователи?
Вик не испытывал никакого раздражения, только отвращение и страдание от собственной беспомощности. Даже если они в конце концов найдут преступника, уже ничто не сможет вернуть жертв их близким.
Прежде всего Вик внимательно обследовал номерные знаки. Искореженные, грязные, старые; зато заклепки новые. Он провел по ним пальцем, и на нем остались мельчайшие частички железа, как сзади, так и спереди. Эти опилки были результатом сверления, единственного способа без повреждений снять автономера. По мнению Вика, убийца попеременно менял фальшивые и подлинные знаки. Это подтверждали мелкие вмятины и царапины на пластике бампера и вокруг заклепок. В обычное время неизвестный с заправки ездил по правилам, в своей неприметной машине распространенной модели. Хорошее состояние покрышек свидетельствовало о регулярном уходе. Водитель не хотел никаких осложнений с органами правопорядка. Средний обыватель.
Вик обошел разбитый автомобиль слева, устроился на пассажирском сиденье и захлопнул дверцу. Он совершенно закоченел. Прямо перед ним высилась смутно напоминающая работы Джакометти бронзовая скульптура с торчащими ребрами и плоским лицом. То, что она буквально уставилась на него, смутило сыщика и вернуло его к действительности: в полном одиночестве он забился в искореженный салон на складе, пытаясь отдалить момент возвращения домой, где его не ждет ни жена, ни дочь.
Вик внимательно осмотрел салон. Автомобили могут многое рассказать о своих хозяевах. Если принадлежащий Вику свидетельствовал о хаосе, царящем у него в голове и в жизни, то этот буквально дышал порядком. Кстати, парни из научной полиции не обнаружили ни обрезков ногтей, ни волос, ни раздавленных окурков, ни жевательной резинки. Пепельница пуста, так же как и боковые карманы. В бардачке алкотестер, еще не распакованный оранжевый жилет и знак аварийной остановки. Пассажирское сиденье новое, спинка и подголовник неизношенные и незасаленные. Ни обертки от конфет, ни упаковки из-под печенья. Задние ремни безопасности, заблокированные под сиденьями, никогда не использовались. Никаких детей.
Зато криминалисты обнаружили на руле следы растворителя – вроде того, каким протирают руки, чтобы очистить их. И так же как в багажнике, микроскопические следы белой краски на дверных ручках. Кроме того, между педалями они нашли чек оплаты дорожной пошлины: судя по нему, клиент выехал на автотрассу в районе Шамбери в 21:25, за двадцать минут до того, как оказался на заправке. Значит, ехал он осторожно, со средней скоростью сто двадцать пять километров в час.
Вик сфотографировал мобильником крест, свисающий на золотой цепочке с зеркала заднего вида, и подумал о следах спермы, выявленных на сиденье при свете специальной лампы. Он представил себе водителя, мастурбирующего перед Иисусом. Парень излил семя в машине – возможно, на виду у своих жертв? Или мечтая о том, как вечером, после работы, он найдет их и подвергнет пыткам? Это объясняло наличие тонированных стекол: наблюдать, оставаясь невидимым, и иметь возможность предаваться своим мерзким забавам. Такие заключения привели Вика к мысли о сексуальном хищнике. О настоящей машине, существующей для того, чтобы похищать, насиловать и убивать, подонке, каких в мире тысячи.
Вик прочел уйму сочинений по криминалистике, он наизусть знал дело Джинсона, которое вела лионская бригада; ему было известно, что преступника такого типа, организованного и живущего по плану, поймать труднее всего, потому что он растворяется в толпе. Но, оказавшись в одиночестве, когда возбуждение нарастает, такие люди превращаются в машину для убийства. Путешественник действовал подобным образом больше двух лет, пока не допустил промах и не попался в сети лионских коллег Вика.
Зачем владелец этого автомобиля отрубает кисти рук и вынимает глаза? Что он делает с лицом? Возможно, он фетишист? Или коллекционер?
Вик повернул ключ зажигания. В проигрывателе завертелся диск. Салон заполнила музыка; Моцарт. Вик прикрыл глаза и мысленно представил себе правую руку пианиста; ее мелодию поддерживала изящная скрипичная партия. Как и крест, эта странная утонченность удивила его: фортепианный концерт номер 22, третья часть – одно из самых малоизвестных произведений композитора.
Может, он имеет дело с ценителем? Впрочем, колонки и аудиосистема не лучшего качества и не соответствуют запросам меломана. Вик ненавидел, когда что-нибудь не клеилось. Похоже, теперь мозг его будет всю ночь работать без передышки.
Он увеличил звук, уставился на подделку под Джакометти, а струнные тем временем заполнили все пространство склада. Включал ли владелец машины классическую музыку на полную громкость? Тут его сознание пронзила мысль: возможно, убийца загрузил тело и обрубки рук в багажник, тронулся с места и сразу вставил диск в проигрыватель?
Вик поискал футляр от CD, но не нашел. Скорее всего, при ударе коробку выбросило из машины, или убийца оставил ее дома. Он поставил диск с начала и хронометрировал продолжительность звучания до allegro vivace assai фортепианного концерта номер 22. Приблизительно сорок две минуты.
Сорок две минуты… Судя по отметке на чеке пункта оплаты Шамбери, ему потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до заправки. Оставалось двадцать две минуты. Если теория Вика верна и если Роуз выключил диск сразу после угона тачки, значит их клиент ехал из ближних окрестностей Шамбери, возможно из какого-нибудь горного захолустья. Выходит, он местный.
Вик счел, что автомобиль открыл ему свои тайны. Полиция располагала ДНК убийцы, его обликом в основных чертах, его машиной и представляла себе его путь прошлой ночью. Если их клиент умен – а Вик в этом не сомневался, – то он все это знает, пусть даже из газет: в них говорилось об аварии Роуза и обнаружении трупа в багажнике.
И это превращало его в загнанного и опасного хищника.
Поблагодарив охранника, полицейский покинул хранилище и направился в торговую зону, расположенную в четверти часа езды от Гренобля. Красные и синие огни вывесок растекались по асфальту цветными лужицами, словно упавшие с неба кусочки северного сияния. Улицы и магазины выглядели всего лишь блеклыми картинами. Людям, если они хотели свести счеты с жизнью, не надо было прыгать с мостов – им достаточно было провести ночь здесь.
Вик оставил машину на паркинге отеля и вошел в заурядное здание в стиле «Формулы-1» двухтысячных годов. Увидев его, соломенно-рыжий портье с замашками английского лорда вздохнул и выложил на стойку ключ от номера и конверт.
– Вечером заезжала ваша жена и оставила это вам. Она была в ярости.
Вик вспыхнул. Выходит, Натали известно, что он ночует в этом жалком отеле с общими душевыми и туалетами; двадцать два евро в сутки, завтрак включен. Интересно, давно ли она в курсе? Как она узнала? С внезапной тревогой он взглянул на служащего, призывая его продолжать.
– Она спрашивала про собаку. Я сказал, что не знаю… Короче, не беспокойтесь, собака по-прежнему в своей конуре, надежно спрятана у меня в саду. Кстати, сухой корм… мне пришлось купить упаковку… это дороговато, а…
Вик схватился за голову:
– Да-да, знаю, я опять забыл, я… – Он вытащил двадцать евро и положил на стойку. – Спасибо, Ромуальд.
Он взял ключ и конверт, который вскрыл, только свернув в коридоре за угол. Внутри оказался листок бумаги, на котором заглавными буквами было написано: «НИЧТОЖЕСТВО».
8
Почувствовав на своем плече чью-то руку, Лин вздрогнула. Она очнулась от дремоты и посмотрела по сторонам. Рядом стоял Колен с белым как мел, усталым лицом. Справа от нее спал глубоким сном Жюлиан. Назойливые сигналы разных приборов, голубоватые тени в палате, морозные звездочки на окнах… Эта паршивая история с нападением – еще один кошмар ее жизни. Скривившись, она помассировала затылок.
– Который час?
– Семь утра.
Полицейский поднял с пола фотокарточку и протянул ее Лин. Значит, она уснула с фотографией дочери в руках. С помятого глянцевого снимка ей улыбалась Сара в спортивном костюме и натянутой на лоб шерстяной шапочке в сине-зеленую полоску с большим помпоном. Она растопырила пальцы, изображая знак победы, «V». Это была ее последняя фотография, которую тогда еще живая дочь отправила в день своего исчезновения, и Жюлиан воспользовался ею, чтобы напечатать тысячи листовок. Лин с горечью убрала снимок в бумажник.
– Вставай, пошли, – сказал Колен, кивнув в сторону двери. – Я провожу тебя на виллу. Хочу убедиться, что там все в порядке и ты будешь в безопасности.
– Нет, лучше я останусь с ним.
– Скоро его увезут на новые обследования, которые продлятся несколько часов. Доктор хотел бы, чтобы Жюлиана не слишком волновали перед анализами, это очень важно. Да и тебе следует немного отдохнуть.
– Нет, я все-таки останусь. Подожду возле приемного покоя. – Лин печально взглянула на мужа. – Он ее даже не узнал… Свою собственную дочь… Он все забыл. Как можно позабыть о такой трагедии? Трагедии, которая… как кислота, буквально разъедает душу?
Она нежно поцеловала Жюлиана в лоб; она очень переживала за мужа, и одновременно в ней бушевала ярость. Кто мог так жестоко напасть на него? И за что?
Лин сняла с лежащей на тумбочке связки ключ от дома, тихонько вышла и присоединилась к сыщику, который как мог пытался успокоить ее.
– Жюлиан получил сильнейший удар по голове, не мне тебе рассказывать, что возможна потеря памяти. Во всяком случае, он хотя бы знает, кто он такой. У него не полная амнезия.
– Да, но это может тянуться неделями, не оставляя следов, заметных на сканере. Возможно даже… что он не вспомнит некоторых эпизодов своей жизни. Что какие-то воспоминания будут безвозвратно потеряны.
– Ты прекрасно знаешь, медики всегда очень осторожны в прогнозах и избегают чрезмерного оптимизма.
– Я просто умирала от желания рассказать ему о смерти Сары, чтобы спровоцировать что-то вроде эффекта электрошока. Ужасно видеть его пустую оболочку, ведь он так бился, ничего не упустил… Что мне делать? Как заставить человека снова вспомнить о тех трагических событиях? Как ему рассказать, что Джинсон сделал с нашей девочкой? Это… это невозможно описать…
Колен только слабо улыбнулся в ответ:
– Сейчас, конечно, не самый подходящий момент для возвращения домой, но тебе станет легче, когда ты ненадолго остановишься, побудешь в тишине, вдали от гвалта и суматохи столицы. Пусть время делает свое дело. А главное, позволь врачам выполнять свою работу, ладно? Жюлиан выпутается, к нему вернется память, и все будет как прежде. Он здесь, ты в Париже. А что, нормально.
В его голосе прозвучали язвительные нотки. Пока Жюлиана обследовали, Колен оставался рядом с Лин. Когда поздним утром врач встретился с ними, она не узнала почти ничего нового. Теперь предстояло осмыслить результаты, а главное, дать Жюлиану отдохнуть. Дождавшись, когда доктор уйдет, Колен позвенел ключами от ее машины.
– Давай. Я поеду за тобой. Будь осторожна, ветер разогнал туман, но дует очень сильно.
В кабине своего автомобиля Лин вдруг ощутила страшную пустоту. Муж потерял память, лишился всех воспоминаний. Ей были известны механизмы памяти, шесть лет назад она написала роман, на героиню которого, страдающую амнезией, было совершено нападение, и вдобавок ее изнасиловали[7]. Ретроградные амнезии являются последствием физического удара или психологического шока. Для людей с таким недугом езда на велосипеде, пересказ комиксов или перечисление имен президентов Республики – детская игра, зато они практически не могут восстановить в памяти события собственной жизни. Жюлиан не вспомнил ее, хотя они знают друг друга уже двадцать лет. В его глазах она не заметила даже искорки узнавания, только два остывших черных уголька. Если бы она надела белый халат, он принял бы ее за кого-нибудь из медицинского персонала.
Незнакомка.
Эта мысль была ей невыносима. До какой степени разрушена память ее мужа? Что может случиться, когда он узнает о несчастье, произошедшем с их дочерью? Испытает ли он какие-нибудь чувства или воспримет это известие с безразличием, как если бы ему сообщили о визите во Францию посла Патагонии?
У Лин перехватило горло, когда в ветровом стекле возник силуэт маяка в Берке, а колеса зашуршали по ведущей к их вилле разбитой дорожке. Городок показался ей каким-то мутантом, опасным существом из страшной сказки. Теперь Лин испытывала нечто худшее, чем банальный ужас. Внутри у нее все сжалось, желудок свело – так бывало всякий раз, когда она видела, как маяк обшаривает своим лучом черный берег, заглядывает за автофургоны, выхватывает из темноты какие-то крадущиеся вдоль скал тени. Лин не покидало впечатление, будто этот город стал каким-то паразитом, угнездившимся в ней, разросшимся и отложившим свои мерзкие яйца. Она явственно увидела поднявшуюся изнутри к ее горлу черную руку Нила Мирора, и ее затошнило.
Песчаные змеи ползали по асфальту, свивались клубком в выбоинах, дюны все теснее подступали к Лин, словно хотели ее задушить, похоронить в своих складках. И этот вечный песок, словно вырвавшийся из адской печи… Лин бросила взгляд в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что Колен все так же едет за ней. Ближайший сосед живет больше чем в трехстах метрах, так что, кричи не кричи, никто не услышит.
Перед «Дарящей вдохновение» дорога заканчивалась тупиком. Жюлиан не загнал в гараж свой внедорожник, что для него, маниакально любящего порядок, было нехарактерно.
Лин припарковалась возле машины мужа и вышла, поплотнее запахнув пальто. Колен поставил свой автомобиль рядом и, сгибаясь под порывами ветра, помог ей донести чемоданы. Обломки ракушек, мелкие камешки и все, что веками разъедала эрозия, градом хлестали по рейкам ставней, выводя барабанную дробь, напоминающую стук дождя по крыше. Дыхание моря отдавало насыщенным запахом соли и водорослей. Заблудившиеся волны с влажным хрипом яростно набрасывались на естественное течение Оти. Звуки, запахи… Лин уже ощущала прилив дурных воспоминаний. Она поспешно взбежала по ступеням из тикового дерева, попыталась вставить ключ в замочную скважину, но не смогла.
– Вот черт, похоже, он сменил замок!
– Наверняка из-за взлома.
– Я сообразила прихватить с тумбочки его ключ, сейчас попробую.
Она порылась в кармане, подышала на замерзшие ладони и сделала вторую попытку. Сработало. В тот момент, когда она открыла дверь, раздались пять тревожных сигналов, потом мощная сирена буквально оглушила ее. Лин прижала к ушам ладони и тут увидела утыканную кнопками белую панель. Экран требовал ввести код. Она набрала четыре-пять комбинаций и вышла из дома. Мощность звука была такова, что оставаться внутри не представлялось возможным.
Они с Коленом, который как раз закончил телефонный разговор, укрылись в его машине.
– Я позвонил по номеру, указанному на корпусе сигнализации. Парень из охранного агентства уже был в курсе, он подъедет через десять минут.
Чтобы включить обогрев, полицейский завел двигатель.
– А пока, что касается расследования. Мы запросили оператора связи твоего мужа и внимательно изучили присланную им выписку за последний месяц. Сказать особенно нечего, но есть один странный звонок, сделанный в прошлую пятницу. Жюлиан позвонил психиатру в Реймс, а потом стер звонок из архива, вот почему вначале у нас ничего не было.
– Психиатру? В Реймс?
– Да. Мне удалось до него дозвониться. Его зовут Джон Бартоломеус. Он сообщил мне единственное, что ему известно: Жюлиан хотел записаться на консультацию на сегодняшнее утро. Но не пришел, и поэтому…
– Жюлиан, к психиатру? Хорошо, допустим, но почему он записывался так заранее?
– Ты права, учитывая расстояние, я сомневаюсь, что твой муж договаривался о консультации по поводу психологической проблемы. Но Бартоломеус также является психиатрическим экспертом при суде. Случается, он даже разъезжает по всей Франции. Я на всякий случай спросил, не работает ли он по делу Джинсона, – оказалось, что нет. Однако тут есть одна закавыка, в которой стоит разобраться. Я этим займусь.
Сигнализация продолжала завывать. Лин задумалась, для чего она им вообще нужна: здесь, на этом пустынном берегу, сирену все равно никто не услышит, а за десять минут много чего может случиться. Наконец прибыл парень из охранного агентства.
Колен предъявил полицейское удостоверение, Лин сообщила, что является владелицей виллы, показав в доказательство удостоверение личности, и добавила, что ее муж в настоящее время отсутствует. Но в подробности не вдавалась. Техник оказался не слишком дотошным. Меньше чем за минуту он положил конец невыносимому вою сирены. Лин и Колен смогли войти в дом. Она отряхнула засыпанную песком одежду.
– Как давно здесь сигнализация?
– Специалисты агентства установили ее около двух месяцев назад, после кражи со взломом. Дорогущая. Все входы снабжены датчиками, невозможно попасть вовнутрь, чтобы система не сработала. Сейчас я дам вам новый код для ее включения и выключения. Двадцать восемь восемьдесят два.
Лин записала цифры в телефон.
– А зачем новый код? Вы что, должны менять его при каждом проникновении?
– Нет, это по просьбе владельца виллы, после событий вчерашней ночи.
– А что произошло вчера ночью?
– Сработала сигнализация… примерно в час ночи. Я моментально позвонил на мобильник мсье Моргану. Он ответил и сообщил, что сигнализация сработала, когда он вошел. Я спросил его имя и пароль, как полагается в таких случаях, но он сказал, что не помнит ни кода дезактивации, ни пароля. Его слова прозвучали как-то… игриво.
– Он выпил?
– Да. И немало. Тогда я приехал, чтобы убедиться, что все в порядке.
Нахмурившись, Колен взялся за блокнот. Лин зябко потирала плечи. В доме было тепло, но она никак не могла согреться, странные события следовали одно за другим быстрее, чем в ее триллерах.
– И что, так и оказалось? Никаких неприятностей?
– Да. Мсье Морган явно вернулся из бара в Берке. Двери были сохранны, я обошел объект – никаких нарушений. Мсье Морган попросил, чтобы я изменил код и продиктовал мне цифры: два восемь восемь два. Потом с большим трудом подписал документ, и я уехал. Хотите, чтобы я проверил дом?
– Да нет, все будет в порядке.
Получив подпись Лин на протоколе вторжения, специалист объяснил ей, как работает сигнализация. Когда он уже садился в машину, романистка подбежала к нему и спросила:
– Кстати, а какой пароль он должен был сказать вам по телефону?
– «СараДетка». Он такой и оставил. Вы должны будете назвать нам его, если возникнут проблемы.
Когда он уехал, Лин, прищурившись, посмотрела вокруг. Песок искрился и слетал с дюн, словно горсть золотой пыли от дыхания какого-то гиганта. Она вернулась в дом и заперла дверь на два оборота. Колен тем временем быстро обошел помещения первого этажа.
– На первый взгляд все в порядке. Хорошо бы ты загнала машины в гараж, если завтра хочешь нормально уехать. Что за наказание этот песок! Даже будь у меня деньги, я только из-за него никогда не купил бы твой дом!
– В любом случае «Дарящая вдохновение» не продается. Ладно, загляну в морозильник. Там наверняка завалялась пицца. Сойдет?
– Отлично.
Комнаты показались Колену слишком большими и пустыми по сравнению с его квартирой. По едва уловимым штрихам угадывалось присутствие Жюлиана: оставленная на кресле куртка, пара ботинок на ковре, его сваленные кучей на столе видеодиски с записями танцовщицы фламенко Сары Барас. Но никакого хаоса, никакого беспорядка, как могла бы ожидать Лин. Она осознала, насколько чужой стала для нее теперь «Дарящая вдохновение» – этот дом, который столько дал ей и столько отнял.
Разогрев пиццу в микроволновке, она вернулась к Колену. Он читал инструкцию к охранной системе и поочередно нажимал на кнопки. Лин протянула ему тарелку.
– Оставь, я потом сама этим займусь.
– Я хочу быть уверен, что ты в безопасности.
– Не беспокойся… Замки сменили, да к тому же есть эта жуткая сирена, она спугнет даже глухого.
Они перекусили в благодатной тишине. Лин вернулась к себе домой, на эту великолепную виллу, которую у нее больше не получалось любить.
– Спасибо, Колен. За все.
– Не за что. Знаешь, отпуск еще только начался, а я уже скучаю.
– А, так ты…
– Все в порядке, я поеду к родителям не раньше тридцатого, на Новый год. Я уже думал, чем мне занять время. Я не намерен оставлять это нападение безнаказанным.
Лин улыбнулась. Надо быть слепой, чтобы не заметить, что Колен только о ней и мечтает с тех самых пор, как появился у них в доме после исчезновения Сары. Однажды ночью Лин отдалась ему. Просто от отчаяния. А потом, когда сообщила, что уезжает в Париж и больше не вернется в этот дом, она прочла грусть в его глазах. В столице она пропадала ad vitam aeternam. Пусть в Берке Лин находилась в объятиях Жюлиана, но она была здесь, досягаемая, хотя бы в мечтах.
Лин хотела прервать возникшую между ними легкую неловкость. Она направилась к библиотеке, нескольким каменным нишам в глубине гостиной. В светлое время, когда солнце выглядывало из-за облаков, через широкое окно слева можно было видеть часть залива и серое переливчатое море. Лин нажала на кнопку, открывающую все ставни, и осмотрела стеллажи.
– Я хранила по четыре экземпляра всех своих романов. Теперь осталось по три. Я думаю, Жюлиан прав: сюда кто-то приходил.
Колен взял в руки рамку, стоящую на полке. Фотография Жюлиана в желтой непромокаемой рыбачьей куртке и резиновых сапогах. Собирает мидии.
– А может, это Жюлиан их переставил? Что, если он захотел перечитать твои книги?
– Тут не только нападение, Колен. Происходят странные вещи. Жюлиан повсюду использовал пароль «СараДетка», на компьютере, в своих интернет-аккаунтах… Не мог он, даже выпив, его забыть! Ведь так он называл нашу дочь! Как могло случиться, что он не сумел вспомнить код сигнализации?
– Алкоголь способен играть с людьми злые шутки. Я думаю, ты не понимаешь, до какой степени Жюлиан был не в себе.
Колен поставил рамку на место и взглянул на часы:
– Пятнадцать часов. Мне пора. Я не спал со вчерашнего дня, у моей кошки закончилась еда, а когда ей нечего есть, она безобразничает. Может, это что-то вроде приступов ревности, не знаю. Надо бы проконсультироваться с ветеринаром.
Он взял со столика ключи от внедорожника:
– Только прежде давай загоним машины.
По лестнице в конце коридора Лин спустилась в подвал и подняла гаражные ворота. Колен завел внедорожник Жюлиана и поставил его возле велосипедов. Лин маневрировала на своей маленькой городской машинке. Когда оба автомобиля оказались под крышей, она заперла гараж. Поднявшись по лестнице, она обернулась. Колена не было.
– Колен?
Никакого ответа. Она спустилась на одну ступеньку.
– Колен?
– Я здесь… Я… Посмотри-ка… Я кое-что нашел.
Сказано это было очень серьезным тоном. Лин ощутила, как в ней растет беспокойство. Что еще он ей сообщит? Какую очередную странность он заметил? Его взлохмаченная и слегка поредевшая шевелюра появилась над открытым багажником внедорожника. С сосредоточенным лицом Колен что-то фотографировал на телефон.
– Я решил заглянуть в багажник, так, на всякий случай.
Романистка подошла и тут же в ужасе зажала рот ладонями. Она увидела на внутренней металлической части багажника кое-как процарапанные ногтями окровавленные буквы. Кто-то скребся там внутри, кто-то во что бы то ни стало хотел выбраться.
Кровавые буквы складывались в слово, и это слово обрушилось на рассудок Лин, как удар дубиной.
«ЖИВА».
9
Лин перешла с травяного чая на виски. Теперь она сидела на диване, все еще в шоке от их находки. Перед глазами стояла чудовищная, недоступная пониманию картина: Сара, запертая в машине Жюлиана, скребущая металл, пытающаяся окровавленными пальцами нацарапать сообщение. Ведь она думала: Сара пропала четыре года назад и была мертва, убита, как и все остальные жертвы Энди Джинсона. Мертва!
– Все происходящее невозможно, Колен! Ты сам видел, как мой муж гробил себя, разыскивая нашу девочку. Долгие годы он жил только надеждой найти ее. Трех месяцев не прошло с тех пор, как он явился в комиссариат Лиона, чтобы попытаться узнать подробности дела Джинсона. Но это написанное кровью слово, эти царапины… Кто-то был заперт в ЕГО машине, и совсем недавно, потому что иначе я бы увидела, когда еще жила здесь. Какая-то женщина, которая ссадила себе пальцы и написала именно это слово. Не «на помощь», не «спасите», а «жива».
Колен был невозмутим, как статуя, он, глубоко задумавшись и храня тягостное молчание, склонился вперед. Наконец он заговорил:
– Действовать надо будет умело. Нападение на твоего мужа позволило начать судебное расследование, дающее нам массу возможностей. За счет следствия я сделаю анализ ДНК этой крови, получу в больнице образец ДНК Жюлиана, это избавит тебя от необходимости сдавать кровь, и мы сможем сделать тест на родственную связь его ДНК и крови из багажника.
Лин кивнула. Монотонная и какая-то официальная речь полицейского покоробила ее.
– Для чего все это, если тебе достаточно сравнить ДНК крови из багажника с пробами ДНК Сары из национальной картотеки?
– Потому что у меня нет ни малейшего желания, чтобы дело опять ушло от нас. Запрос во FNAEG[8] относительно профиля Сары привлечет внимание лионских сыщиков, и они прикатят сюда. А я этого не хочу. До тех пор пока можно вести это дело так, как оно было квалифицировано, то есть как нападение, мы будем держать банк. Автомобиль принадлежит твоему мужу, так что я на законном основании сделаю запрос судье.
Лин перекатывала стакан в ладонях. Колен боится упустить дело. Она не сводила глаз с кучки пепла в камине.
– Если ты думаешь, что… кровь принадлежит Саре или что она могла сама написать это сообщение, значит… ты все еще, четыре года спустя, считаешь, что Жюлиан может быть в этом замешан? И что все ошиблись насчет Энди Джинсона? Но, Колен, ты отдаешь себе отчет…
– В багажнике автомобиля твоего мужа обнаружена кровь. Я обязан рассмотреть все варианты.
Он утонул в кресле, подперев ладонью лоб, словно старый мыслитель.
– Послушай… Ты ведь знаешь, все эти годы у меня здесь было достаточно времени, чтобы поразмыслить. Зимой в Берке нечего делать, только шевелить мозгами. Вот я и шевелил, задавал себе вопросы. Изо дня в день мусолил детали расследования. Но когда ты всего-навсего мелкий провинциальный сыщик, тебе сложно двигаться вперед, потому что у тебя нет доступа к скрытым подробностям, и, даже находясь в самой сердцевине процесса, ты неминуемо оказываешься не у дел. Когда ты просишь, чтобы тебе разрешили прочесть то или это, или высказываешь свои соображения, тебе намекают, что, мол, лучше тебе и дальше разнимать драчки между алкашами в своем ничтожном захолустье. Эти парни из лионской криминалки не самые симпатичные ребята.
Он вытащил блокнот и помахал им перед собой.
– Значит, надо самому соображать, ловчить, добывать информацию окольными путями. Я делаю записи в этом блокноте уже четыре года. Он посвящен… твоей семье. Здесь всё: мои замечания, хронология дела. Ты не представляешь, сколько раз я его перечитывал, сколько раз размышлял над каждой деталью, имеющейся в нашем распоряжении. Хочешь знать, что я думаю сегодня? Что вокруг Джинсона и исчезновения твоей дочери много странностей.
Эти слова из уст Колена опять заставили Лин вздрогнуть. Он никогда не шел наперекор принятому решению. А мог бы? Он же сам говорил, что он никто.
– Например?
– Ты готова выслушать эту историю еще раз? С самого начала? Все, что нам известно с той самой ночи, когда пропала Сара? И… со всеми грязными подробностями, это нелегко, я бы не хотел, чтобы ты…
– Прошло четыре года. Мы с Жюлианом пережили весь этот ужас, и я готова, Колен. Я знаю, что́ Джинсон сделал с моей девочкой, с другими похищенными девушками, и стараюсь научиться жить с этим знанием. Я знаю, какое он чудовище. Так что давай говори.
10
Их разговор и исписанные страницы блокнота Колена вернули Лин к ее болезненным воспоминаниям. Вечер 23 января 2014 года возник перед ее мысленным взором, словно это было вчера. Она вспомнила прогулку по пустынному пляжу в поисках идеи для книги, которая все не появлялась: плеск волн, быстрое движение крабов среди скал после их долгого прямого пути по влажному песку, плотный туман, пришедший с моря. Она получила от Сары сообщение и селфи около 17:30, неподалеку от блокгауза, расположенного в южной части залива, примерно в километре от виллы. Обеспокоенная более чем двухчасовым отсутствием дочери, Лин в 19:45 несколько раз пыталась дозвониться на мобильник Жюлиана. Он ответил только приблизительно в 20:30, сославшись на то, что заработался в крипте кафедрального собора Нотр-Дам в Булонь-сюр-Мер, в сорока километрах от дома.
– Очень скоро нам стало известно, что Жюлиан солгал. В то время, когда исчезла твоя дочь, он был не в базилике, а с Наташей Дамбрин, своей начальницей, архитектором-реставратором. Он не сразу сознался и едва не угодил в тюрьму из-за этой неприличной истории.
Лин отхлебнула виски. Она вспомнила невыносимые обвинения против Жюлиана, вспомнила, как жалко выглядел ее муж, когда перед ней и сыщиками ему пришлось признаться в своей измене. Стыд, сокрушивший его, и сразу после этого – его сошествие в ад. А она ничего не видела, поглощенная поисками идеи для книги – той самой, что спустя четыре года станет «Последней рукописью». Несмотря на гнев, на разочарование, она поддержала Жюлиана, осталась с ним: только исчезновение дочери имело значение. Но связь, скреплявшая их семью, распалась.
– Алиби твоего мужа основано на трех пунктах: первый – показания Дамбрин. Второй – наличие у них любовного гнездышка, обнаруженного в башне форта Амблетёз. Третий – местонахождение его мобильника по геолокации GPS в Амблетёзе, в шестидесяти километрах отсюда, в то время, когда ты звонила, чтобы сообщить об отсутствии Сары.
Не надо быть ясновидящим, чтобы догадаться, что Колен, даже если он этого явно не выказывает, ненавидит Жюлиана.
– Судебная полиция прекратила расследование в отношении Жюлиана. Только такой псих, как персонажи твоих книг, мог бы похитить собственную дочь, специально оставив свой мобильник в Амблетёзе, чтобы симулировать свое присутствие там, а заодно втянуть в дело любовницу, сделав ее таким образом своей сообщницей.
– Жюлиан обожал Сару, он никогда не причинил бы ей ни малейшего зла. И он мой муж, поэтому такой вариант даже не рассматривается.
– Существует куча доказательств того, что, даже обожая человека, можно причинить ему зло. Ладно, оставим, в любом случае мы не обнаружили ни одного прокола, никакой улики, противоречащей их показаниям относительно того вечера. С тех пор расследование превратилось в пустую трату времени. Ни свидетеля, ни подозреваемого, ни мотива – ничего в течение полугода, а потом, двадцатого июля две тысячи четырнадцатого года вы получили прядь волос в конверте с почтовым штемпелем Дром. Эта информация распространяется в полицейских картотеках и доходит до криминальной бригады Лиона: они уже три с половиной года ведут расследование по трем исчезновениям. Первое возле Вильфранш-сюр-Сон в январе две тысячи тринадцатого, второе в июле того же года в Аркашоне и третье в ноябре в Гапе. Единственная общая для всех этих преступлений деталь, объединяющая их в одно дело, – отправленная по почте через несколько месяцев после похищения на домашний адрес жертвы прядь волос…
Лин не сводила глаз с одной точки на низком столике. Жуткий момент, когда она вскрыла конверт и обнаружила в нем белокурую прядь, до конца дней останется в ее памяти. Жюлиан рухнул без сил, и его даже пришлось отправить в больницу.
– И тут на сцену выходит тот, кого мы еще не знаем как Энди Джинсона…
– Да… Бесследно исчезающие юные хорошенькие девушки. Мы предполагаем, что преступнику удается проникнуть в дом к некоторым жертвам, но взлома никогда не обнаруживаем. Места похищений удалены друг от друга, конверты отправлены из разных городов, но почтовый штемпель всегда указывает на один департамент – Дром, где, вероятно, проживает похититель. А главное, имеются эти пряди волос, которые недвусмысленно связывают все четыре похищения…
Он ткнул указательным пальцем в цифры, написанные прямо посреди страницы.
– Пятьсот двенадцать. Нашелся же сыщик, который сообразил подсчитать волосы, и обнаружить, что их каждый раз пятьсот двенадцать. Ни больше, ни меньше. Пятьсот двенадцать волос в каждой отправленной пряди. Наш похититель работает скрупулезно. Полицейские пытаются составить его психологический профиль и сходятся на мигрирующем хищнике: преступник перемещается. Однако есть какое-то определенное место в Дроме, куда он всегда возвращается после своих странствий. Потому его и прозвали Путешественник. Убийца, который где-то отсиживается и нападает, когда подворачивается возможность. Все это постепенно приводит нас на парковку автофургонов в пятистах метрах отсюда… И тогда гипотеза обретает форму: а что, если похититель Сары останавливался со своим фургоном в Берке, одновременно с какими-то другими людьми, оказавшимися там в ночь ее исчезновения?
Колен перевернул страничку блокнота. Разумеется, он знал детали дела наизусть, но записи помогали ему найти точный момент, место, обстоятельства.
– К этим автофургонам мы еще вернемся, а пока продолжим. В две тысячи четырнадцатом и пятнадцатом годах вслед за Сарой пропадают еще пять девушек. Они живут в Сен-Мало, Тулоне, Трапе, Ване и Крее. Таким образом, вместе с твоей дочерью пропавших становится девять. Девять никому не известных благополучных молодых женщин, о которых больше никто никогда ничего не слышал. Конец две тысячи пятнадцатого – это переломный момент. В Марселе пропадает Лора Бурдон, двадцати двух лет. Через два дня после ее исчезновения, когда похититель останавливается в чистом поле, потому что у него лопнуло колесо, ей удается бежать из фургона, где он держал свою жертву. Она выскакивает на дорогу, какая-то машина подбирает ее, и водитель очень кстати записывает номера автофургона. Спустя несколько часов полиция задерживает шофера на пункте оплаты дорожной пошлины.
– Энди Джинсон, сорока пяти лет.
– Да, безработный строительный прораб, одержимый головоломками и логическими задачками. Число «два» и кратные ему, а также записи шахматных ходов испещряют стены спальни в его доме в предместье Лиона. Все комнаты забиты сотнями цифровых замков и конструкций из металла и дерева. Настоящий сумасшедший. Поначалу дело ведет жандармерия, но очень скоро информацию о нем получают лионские сыщики. Они полагают, что наконец-то задержали похитителя, человека-невидимку, который заставлял их три года распутывать этот клубок… Энди Джинсона.
Лин всего однажды встретилась взглядом с черными глазами Энди Джинсона, во время реконструкции похищения в Вильфранш-сюр-Сон. Полицейский заслон отделил их с мужем от убийцы, а потом и вовсе отвел в сторонку, потому что утративший контроль над собой Жюлиан был готов броситься на Джинсона. Убийца посмотрел на них с полным отсутствием каких-нибудь чувств. Ни малейшего сожаления на лице с седыми усами и потухшими глазами.
Колен вернулся с двумя стаканами воды и, прежде чем продолжать, залпом осушил свой.
– …Проблема. Энди Джинсон не раскрывает всей правды. Он выдает информацию словно из пипетки, цедит по капле. Он не отрицает девяти похищений, однако в первые недели содержания под стражей не сообщает мест, где закопаны тела. Но даже в такой ситуации ни у кого нет сомнений: это он. В ящике письменного стола у него дома найдены такие же конверты, как те, в которые были запечатаны волосы, полученные по почте родственниками жертв. Устроенные им в фургоне тайники буквально набиты веревками, рулонами клейкой ленты, болеутоляющими и самыми разными наркотиками, а под кроватью у него в спальне полицейские обнаружили хитроумное вместилище размером с человеческое тело, предназначенное для того, чтобы запирать там своих жертв.
Лин повернулась к закрытым ставням, прислушалась к барабанной дроби песка в деревянные рейки, представила себе темноту там, снаружи, и затаившиеся в ней тени.
– …И наконец, оказавшись в тюрьме, он начинает говорить. После трех месяцев заключения он указывает, где в альпийских лесах закопаны три трупа. Этот мерзавец приводит сыщиков на место и дает им точные координаты захоронений по GPS. Из-за…
Колен колебался. Лин кивнула, чтобы он продолжал.
– Я тебе уже сказала, Колен, я в состоянии услышать это.
– Отлично. Из-за высокой степени разложения, вызванного пребыванием во влажной почве и воздействием негашеной извести, тела невозможно идентифицировать. Однако полученные образцы ДНК доказывают, что они принадлежат первой, третьей и седьмой похищенным девушкам. Джинсон с торжеством, от которого тянет блевать, берет на себя изнасилования и калечение. Вот его образ действия: прежде чем, пока они спят, убить их голыми руками (чаще всего путем удушения или же сильным ударом по голове), он несколько дней держит своих жертв в автофургоне и принуждает их к половым актам. А потом избавляется от трупов, глубоко закапывая бог знает где и присыпая негашеной известью, которую покупает в магазинах для садоводов то там, то сям, чтобы не попасться. Подонок, упивающийся своими рассказами и любящий поиграть с полицией.
Лин с шумом набрала в грудь воздух. Когда Джинсона арестовали, она, как и Жюлиан, как и другие родители, хотела знать. Знать все о мучениях своей девочки, увидеть этого зверя. Сыщикам не удалось утаить от них правду.
– Находясь в тюрьме, он точно помнил координаты каждого тела по GPS?
– Да. И до настоящего времени он сообщил о местонахождении восьми из девяти тел, сделав последнее признание больше года назад. Ему осталось предоставить данные о последней жертве, и это Сара…
Лин опустила наполнившиеся слезами глаза. Она бы все отдала, чтобы знать наверняка, как другие родители. Раз и навсегда определиться. Но кто-то должен быть последним, и именно они с Жюлианом будут страдать до конца, до тех пор, пока этот урод не решит заговорить.
– Он сообщает местонахождение тел, нарушая хронологический порядок. Он специально путает следы, он так забавляется. Ему нравится привлекать к себе все внимание, и поэтому он оттягивает момент признания. Для него это еще одна игра, способ потешить себя за решеткой и снова пережить свой фантазм. Каждое признание для него как очередной глоток свежего воздуха. Подумать только, этот подонок, этот серийный убийца, получает письма от поклонниц всех возрастов… До чего же отвратительно.
При этих словах лицо Колена исказила гримаса.
– В его доме мы не обнаружили никаких следов пребывания девушек. Он их туда не привозил. Он был аккуратен, часто мыл машину. Специалисты службы криминалистического учета мало чем разжились. Это дерьмо на редкость скользкий тип, умеющий оставаться безучастным, когда ему под нос выкладывают фотографии пропавших девушек. Он как будто подсовывает следователям очередную задачку. Джинсон в тюрьме уже почти два года, а суд до сих пор не состоялся, потому что дело слишком запутанное. Но почему он не сообщает, где Сара, хотя она пропала одной из первых? Почему указал захоронения всех остальных, а ее – нет?
Он прикрыл блокнот ладонью и мрачно посмотрел на Лин. Она вертела в пальцах стакан, неотступно думая о царапинах в багажнике внедорожника. Ее не покидала мысль о сообщении Жюлиана на автоответчике: «Мне надо рассказать тебе про Сару. Я обнаружил кое-что очень важное».
– Наверное, мне не следовало бы говорить тебе, но с тем, что мы нашли в багажнике… Знаешь, имеется только одна деталь, которая в конечном счете по-настоящему соединяет Сару с Джинсоном – прядь из пятисот двенадцати волос. Такую прочную связь нельзя ставить под сомнение. Но разве это делает серийного убийцу неопровержимо виновным? Кто угодно, будучи в курсе истории с волосами и исчезновения Сары, мог послать вам конверт. А таких людей полно: сыщики, судьи, родственники жертв…
– То есть, если я правильно поняла, ты сейчас говоришь мне, что кто-то из них мог это совершить, чтобы сделать Джинсона козлом отпущения?
– Зачем же упускать такую версию? Похититель, не имеющий ничего общего с Джинсоном, но насильно удерживающий Сару, состригает прядь ее волос, отправляет вам – и уловка сработала. Было несколько утечек информации, кто-то мог что-то услышать. Это объяснило бы, почему Джинсон до сих пор не указал местонахождение тела: он просто не знает, где оно. Ты в своих книгах описываешь подобные закрученные ситуации. Тебе лучше, чем кому бы то ни было, известно, что по части преступлений воображение некоторых людей не имеет границ.
Лин бросила взгляд в сторону книжных шкафов.
– И ты, значит, относишь к ним Жюлиана… Снова ты подозреваешь его… Нет-нет, это не работает, до получения пряди он не мог знать про волосы. Он никогда не ездил в Валанс, или куда там еще, чтобы отправлять эти проклятые письма. Джинсон знал здешние места, он бывал в Берке. Он описал Сару точно так же, как других жертв, он говорил про залив, про дюны, про дом. Как ты это объяснишь?
– Давай поставим все точки над «и». Я не обвиняю Жюлиана. Я просто говорю, что Джинсон, возможно, не имеет к этому отношения. Тебе известно, как проходит допрос в полиции. Подозреваемого пытаются припереть к стенке, чтобы он признался, ему под нос суют фотографии, твердят что-нибудь вроде: «Ну же, колись! Это ведь ты ее похитил? В этих дюнах ты прятался, чтобы застать ее врасплох? Смотри на фотографии и говори!» Короче, сама знаешь. Джинсон отлично мог собрать все эти данные, воспользоваться ими и повторить. Добавить к своим победам еще одну жертву.
– О’кей, допустим невозможное: Джинсон не похищал Сару… А как быть со свидетелями, с теми двумя, которые утверждают, что вечером, когда Сара была похищена, видели фургон Джинсона на парковке? Ты же сам их нашел! Они остановились в зоне отдыха двадцать третьего января две тысячи четырнадцатого. Они клялись честью.
– Спустя два года, Лин. Им показали автофургон через два года.
Он вновь открыл блокнот и показал вклеенную в него фотографию «фиата» модели «Шоссон Велкам 55».
– Вот что они видели. Я проезжаю мимо этой парковки как минимум три раза в неделю. Знаешь, сколько там машин такой модели? Она же одна из самых распространенных. Наши свидетели видели автомобиль, а не того, кто в нем сидел. Да, по их словам, автофургон той же модели, что у Джинсона, тронулся в путь среди ночи. И да, это может показаться странным, но разве есть какое-то строго определенное время, когда следует уезжать с паркинга? Возможно, владельцу тачки завтра надо было на работу, у него возникло срочное дело или просто предстояла долгая дорога, а он предпочитает ездить ночью?
Тон Колена изменился, в нем вибрировало какое-то новое возбуждение, как если бы странные подробности нападения и находка в багажнике дали ему возможность вырваться из тисков бездействия.
– Когда ты в чем-то убежден, все совпадения, которым в обычное время ты даже не придал бы значения, превращаются в улики. В некие детали, похожие на адресованные нам сообщения. Тогда как это всего лишь совпадения… Понимаешь, о чем я?
– Да, понимаю. Это твое мнение. Но не мое.
От усталости Лин едва держалась на ногах; насколько она помнила, прошла целая вечность с тех пор, когда ей удалось проспать всю ночь, не пробуждаясь по нескольку раз. Они с Коленом поговорили еще минут пять, а потом она проводила его до двери. Он отдал ей ключи от внедорожника.
– Двери и багажник я закрыл. Вернусь завтра около полудня, чтобы взять пробы крови на ДНК. Не прикасайся к машине. – Он опустил глаза и тут же снова поднял их. – Хорошо, что ты здесь.
Когда он уехал, Лин бросила все как есть и поднялась наверх, чтобы поскорее вытянуться в постели. Дверь комнаты Сары была приоткрыта. Она заглянула туда, в горле снова заворочался тяжелый ком. Ничего не тронуто. Те же постеры с портретами спортсменов, та же одежда на спинке кровати. Та же боль, не стихающая вот уже четыре года. В этом доме кровоточила открытая рана. Ничего удивительного, что психика Жюлиана не выдержала.
Лин вошла в супружескую спальню, занесла туда чемодан и улеглась, скрестив руки на груди и даже не сняв одежду. Какой кошмар! Она одна на этой огромной уединенной вилле, как один из ее персонажей, попавший в грозу. Одинокая, растерянная, потрясенная. Она вообразила себе романиста, которому доставило бы удовольствие манипулировать ею, лишить ее рассудка. Она буквально видела, как описывает в книге собственную историю, подобно Арпажону из ее «Последней рукописи», вкладывая в нее всю черную гнусность мира. Черный – всегда этот цвет. Черный цвет одежды, которую она носила подростком, черный цвет… она его любила и все-таки выла от него по ночам в далекие времена.
Внезапно Лин пронзило холодом, она резко села в кровати. Невидимая ледяная рука коснулась ее. Она действительно ощутила это прикосновение.
«Это у тебя в голове…»
Обхватив себя руками за плечи, чтобы согреться, Лин пошла в ванную принять душ. Она не могла бы сказать, что здесь чего-то не хватает, что кто-то заходил сюда и воспользовался их личными интимными вещами. Потом она все подробно осмотрит. Однако она ощутила некоторое неудобство: Жюлиан убрал ее кремы, мыло и шампуни в глубину шкафа. В буквальном смысле стер следы ее присутствия.
Существовала ли еще она для того, прежнего Жюлиана? Что теперь будет с новым Жюлианом, лишенным памяти? Осталась ли в этом горе возможность заново построить будущее для двоих? Есть ли у них еще один шанс?
В эту среду около восьми вечера она легла в их холодную постель, на сторону Жюлиана, прижав колени к животу, свернувшись в позе эмбриона в надежде успокоиться. Внимательно посмотрела на дверь, распахнутую в темноту коридора, встала, заперла ее на ключ и снова легла под одеяло.
Подушка пахла мускусом. Это был ласкающий запах мужа, навевающий воспоминание о его спокойной силе. Прежде чем пригасить свет в спальне – она описывала ужасы, но не хотела спать в полной темноте, только не сегодня, – Лин сняла часы и открыла ящик прикроватной тумбочки, чтобы убрать их. У нее екнуло сердце, когда она увидела там оружие.
Лин с первого взгляда узнала ствол, она уже натыкалась на него в своих поисках: девятимиллиметровый «зиг-зауэр парабеллум».
Ей было известно, что это оружие сыщиков: в ее книге таким пистолетом Жюдит убила Арпажона.
Лин взялась за рукоятку. Правильная пушка, она стреляла из такой в тренировочном центре. Серийный номер не сбит, значит это явно не игрушка, переходящая из рук в руки на черном рынке или проданная за бешеные бабки. Что делает здесь смертельное оружие? Где Жюлиан его раздобыл? Почему именно та модель, что в «Последней рукописи»?
Лин нажала на выталкиватель гильз, магазин скользнул вниз.
Почти полный. Почти.
Точно как в книге, в нем не хватало одной пули.
11
В четверг около полудня Вик не знал ни где лучше встать на тротуаре напротив лицея, ни как себя вести. Ему казалось, что все подростки разглядывают его, и поэтому он ходил взад-вперед, не отрывая от уха телефон. Он бесконечно прослушивал сообщения на автоответчике, чтобы как-то занять себя и исподтишка наблюдать за выходящими лицеистами. Вик вдруг осознал, что с начала учебного года, то есть с сентября, из-за того, что его жизнь превратилась в настоящий бардак, он ни разу не пришел за дочкой в школу. Эта мысль неприятно кольнула его.
Увидев Корали в компании одноклассниц, он сунул телефон в карман и помахал ей. Увлеченная болтовней с подружками, девочка его не заметила.
– Корали!
Она стремительно обернулась, бросила на него взгляд, такой же мрачный, как макияж вокруг ее глаз, и, перекинув сумку через плечо, торопливо зашагала прочь.
– Нам надо поговорить.
– О чем? Мне нечего тебе сказать.
– Зато мне есть.
Девушка поняла, что ей от него не отделаться, и, чувствуя, что на них смотрят и она рискует опозориться со своим всклокоченным папашей в какой-то допотопной куртке, которого никто никогда не видел, увела его на газон, к облетевшим деревьям и пустым скамейкам. Увидев свою оперившуюся и расправившую крылья дочку здесь, среди почти взрослых одноклассников, Вик осознал, до какой степени она уже не девчушка, которая росла у него на глазах. Он позвенел ключами от машины.
– Во сколько у тебя следующий урок? Я бы хотел, чтобы мы вместе где-нибудь перекусили.
– Времени нет, а даже если бы было, я бы не пошла.
– Ты знаешь, что сделала твоя мать? Что она сказанула?
Словно бы для того, чтобы создать еще один, более надежный, барьер между собой и отцом, она скрестила руки на вырисовывающейся под плотным пальто груди.
– Что ты ночуешь в жалком отеле, а врешь, что снимаешь квартиру. Это уже совсем не смешно, папа.
– Я не хотел, чтобы… В общем, я понимаю, вовсе не круто иметь отца, ночующего в отеле, и хотел избавить тебя от этого.
– Спасибо, ты очень внимателен. Но знаешь, до чего же отвратительно, что ты забыл о моем ежегодном отчетном концерте в классе танца. Я сама просила тебя не присутствовать на нем, я понимаю, что это выше твоих сил, мне только хотелось, чтобы ты меня туда отвез на своей тачке. Но мсье не оказалось перед домом именно в тот момент, когда это было для меня так важно!
– Я… Я знаю… Понимаешь, это свалившееся на меня расследование, разборки с твоей матерью… да много всякого… Но почему же ты мне не позвонила, черт побери! Я бы тут же примчался, я…
– Мама не хотела, чтобы я звонила тебе. Но ничего страшного, мы, как обычно, справились сами. Нет проблем.
– Детка, я все выходные думал о твоем выступлении, честное слово, это даже написано большими буквами на дверях моей комнаты.
– На дверях твоей комнаты? А ты не мог записать, ну, не знаю, например, в свой телефон?
– Там всего полно… А главное, я бы и не подумал туда заглянуть. Знаешь, как это работает? Эти штуковины, призванные заменить память, не для меня. Слушай, я правда хотел отвезти тебя и тоже пойти на твой концерт, клянусь, но вчера вечером я слишком поздно вернулся в квар… в отель. У нас с матерью сейчас все очень сложно. Да мы еще тебя впутали в свои отношения.
Он обратил внимание на зеленые рейки скамьи перед собой. Двенадцать параллельных реек, промежуток между ними пять сантиметров, ну, может, шесть. Интересно, та, что справа, такая же? А следующая? Он спохватился и посмотрел дочери в глаза:
– Мне бы не хотелось, чтобы ты рассказала об этом судье.
– Мама уже записала, что следует рассказать. У нее в блокноте это обведено красным. И уж она-то, конечно, не забудет.
Телефон Вика зазвонил в самый неподходящий момент. Он хотел отклонить вызов и замешкался, снимая перчатки. Аппарат выскользнул из рук и упал на землю. Корали тяжело вздохнула, как это делают подростки, видя неловкость взрослых.
– Тебе даже в голову не приходит заняться собой, пап, или хотя бы снять квартиру и жить в ней, это ведь не так сложно. В один прекрасный день ты забудешь покормить Мам-Ам, и она умрет от голода. Потому ее и нельзя оставить тебе. Ты, конечно, обладаешь феноменальной памятью, но, несмотря на это, вполне можешь забыть дышать. Мама устала, пап, ей больше не удается справляться со всем этим.
Сыщик, кряхтя, нагнулся, чтобы поднять телефон, а распрямившись, увидел спину удаляющейся Корали. Он сделал пару шагов за ней, но девушка уже переходила улицу. Он крикнул:
– Поужинаешь со мной на Рождество? Можем сходить, например, в китайский ресторан. Я знаю один, недалеко от отеля…
Его дочь обернулась и покачала головой. Сжав губы. Губы, которые, казалось, хотели сказать «да», но сдержались. Она быстро ушла прочь, накинув на голову капюшон. Вик не двинулся с места, хлопьями повалил снег, а он стоял на виду у родителей, которые из окон своих автомобилей могли наблюдать это жалкое зрелище – никчемного отца.
Он взглянул на вдребезги разбитый мобильник:
– Твою мать!
Слава богу, аппарат работал, сенсорный экран пока реагировал. Вик прослушал сообщение Вадима, а подходя к машине, уже знал количество реек на других скамейках. Теперь каждый раз, оказываясь возле лицея, он будет вспоминать это число, каждое слово разговора с дочерью в парке, снег, поваливший в двенадцать двадцать две, и отчетный концерт Корали, о котором он из-за своего редкостного идиотизма напрочь забыл.
12
Через полчаса пара В + В воссоединилась у дверей лаборатории патологической анатомии и цитологии человека, находящейся недалеко от променадного парка города Ош. Их срочно хотел видеть уполномоченный заместителем генерального прокурора патологоанатом Жюльен Ферриньо. Сейчас он в задумчивости стоял возле стола из нержавеющей стали, на котором лежали кисти рук со снятой скальпелем с кончиков пальцев кожей.
– Мы по-прежнему не знаем, чьи это руки?
– Нет. Результаты анализов ДНК придут не раньше чем через два-три дня. Лаборатория завалена пробами по делу Шамруса. Вечно эти дурацкие истории приоритетов, как будто два убийства менее важно. В данный момент мы не имеем достаточных оснований на поиски в картотеке пропавших без вести. Что же касается SALVAC[9], она не отсылает нас ни к одному совершенному в последние годы преступлению. В настоящее время обе наши жертвы остаются безымянными.
Халат Ферриньо был застегнут на все пуговицы, до самого верха, а восковой оттенок лица в точности повторял цвет резиновых перчаток, которые обтягивали его руки, словно вторая кожа.
– А вот я много чего могу сообщить вам.
Он взял ножовку и вложил ее в руки Вика.
– По предварительным результатам я могу заключить, что конечности обеих ваших жертв – владелицы этих кистей и той, у которой кисти отсутствуют, – отрезаны пилой именно такого типа, с чередующимися активными и пассивными зубьями. Это видно по бороздкам на костях. Мною также обнаружены следы голубого антикоррозийного покрытия. Я собрал несколько оставленных ножовкой металлических частиц и выдам их вам для анализа, если вы видите в этом пользу.
Вик осмотрел пилу. Обычный инструмент, какой можно купить в любом магазине стройтоваров. Убийца действовал кустарным способом. Медик поднял левую кисть.
– У меня есть хорошая новость и плохая. С какой начать?
Вадим оказался проворнее:
– С хорошей.
– Ладно. Похоже, я нашел детали, которые помогут в вашем расследовании.
Он положил кисть под лупу с шарнирной стрелой.
– Итак, на тыльной стороне ладони мы имеем большой уродливый шрам, старая восстановительная хирургия, это мало что нам дает. Но… – он перевернул кисть, – видите надрезы на ладони? Они недавние.
Вик нахмурился. Рубцы были сгруппированы и равномерно расположены.
– Похоже, они сделаны сознательно и образуют определенный узор.
Ферриньо кивнул:
– Вы правы. И на другой ладони то же самое. Такие же узоры. Никакой случайности. Хозяйка рук сама нанесла себе эти раны, как будто для того, чтобы что-то сообщить.
– Или же это сделал убийца.
Ферриньо улыбнулся:
– Из меня вышел бы очень плохой сыщик. Но это еще не все. Идите-ка сюда.
Он подвел полицейских к микроскопу. Под увеличительными стеклами между двумя стеклянными пластинками были зажаты фрагменты кожи. Патологоанатом осветил экран, и на нем появился папиллярный узор.
– Я по кусочкам проанализировал, увеличил и пронумеровал рисунки последних фаланг, как если бы теркой снимал с пальцев тончайшие пленки кожи толщиной в несколько микрон. Вот, например, различные слои дерматоглифа большого пальца правой руки. Папиллярные линии совершенно нормальные, идентичные в каждом слое.
Он нажал на клавишу компьютера.
– Теперь указательный палец.
Вика передернуло. На некоторых срезах папиллярные линии отсутствовали, словно их уничтожили.
– Невооруженным глазом это почти незаметно, но слои клеток, образующих поверхность эпидермиса, оказались разной толщины. Я проверил на всех пальцах: подобные характеристики относятся только к последним фалангам указательных пальцев обеих рук.
– Как если бы она повредила себе подушечки указательных пальцев, потому что обо что-то их терла? Но обо что? О дерево? О наждачную бумагу?
– Это вызвало бы более серьезные повреждения, эпидермис был бы нарушен более глубоко и неравномерно. Здесь же все тонко. Аккуратно. Связь с какой-то профессией, которая задействует именно эти два пальца? Возможно, она имела дело со швейным ремеслом, с тканями, что-то вроде этого. Надеюсь, мои замечания смогут вас как-то сориентировать.
Вадим отмахнулся, как бы говоря: «Всего-то?»
– Конечно, лучше, чем ничего, однако я не назвал бы это хорошей новостью. Стоит ли интересоваться плохой?
Ферриньо со щелчком снял перчатки.
– Минуточку. Я получил из токсикологической лаборатории ответ, касающийся обеих жертв. Кровь той, у которой проломлен череп, ничем не примечательна, кроме дефицита железа, минеральных солей и тому подобных показателей, обычно сопутствующих длительному лишению свободы, в отчете вы увидите все данные. А вот… насчет хозяйки этих рук, тут совсем другое дело. Анализы показали наличие большого количества карведилола.
Вик понимающе кивнул:
– Бета-блокатор, снижающий кровяное давление и сердечный ритм.
– Да. Следует знать, что этот препарат гонит кровь от конечностей. У принимающих его пациентов руки и ноги часто бывают холодными. Обнаружены также следы буфломедила – вазодилатора, тоже предназначенного для снижения артериального давления.
– То есть жертва, возможно, проходила курс лечения?
– Только не в таких дозировках. Кроме того, анализ кератина ногтей не показывает старых следов этих медикаментов. Но это еще не все: мы также выявили морфин в очень высокой концентрации. Не стану вдаваться в подробности, но это болеутоляющее третьего уровня, позволяющее облегчать очень сильные, иными словами, невыносимые боли.
– Как после ампутации…
– Да. Но только, если мы обнаружили наличие морфина в кистях рук, это означает, что он присутствовал в теле жертвы до ампутации.
Вадим не был уверен, что понял.
– Но не хотите же вы сказать, что она была жива, когда он отрезал ей кисти?
– Как раз именно это я и говорю. У меня даже сложилось впечатление, что ваш клиент сделал все, чтобы притупить боль и уменьшить кровотечение. Иными словами, можно предположить, что сейчас, когда мы с вами беседуем, владелица рук еще жива.
13
Вадим сидел на скамейке в парке Оша, под стоящими вереницей тополями, спутанные ветви которых, казалось, отмахивались от снежных хлопьев. Горы уже несколько недель назад накинули на себя белую мантию и теперь не снимут ее до апреля. Зябкие они, горы, не любят холод. Сыщик вытащил из пачки сигарету и зажал в полных губах.
– Вот ведь скотство: стоит решить бросить курить, непременно снова начнешь из-за чего-нибудь. Я-то думал, что праздничные дни будут спокойными, благоприятными для принятия хороших решений. Как бы не так!
Вик стоял перед ним, глубоко засунув руки в карманы. На его плечах и волосах лежал тончайший слой снега. Обычно в этом саду кипела жизнь, но сейчас он был пустынным. Только вдалеке какой-то тип гулял с собакой. Вик подумал, что всегда, в любую погоду и в любое время суток найдется человек, выгуливающий в парке собаку.
– Слыхал, Вик, что сказал Ферриньо? Если во время ампутации кровотечение было взято под контроль, то при применении правильных медикаментов и регулярных перевязках она могла выжить. Но без соответствующего ухода она в конце концов умрет от заражения крови и в любом случае будет страшно мучиться. Когда эти руки обнаружили в багажнике?
– В понедельник. В двадцать два часа… девять минут.
– Мать твою, да мне плевать на минуты! Главное, что прошло уже как минимум три дня! Три дня, как…
Он глубоко затянулся.
– С чем мы имеем дело, Вик? С какой еще пакостью этого отморозка? Я хочу сказать, наши коллеги взялись за Энди Джинсона два года назад, а он, дерьмо такое, заставляет их вкалывать до кровавого пота, даже сидя за решеткой. А теперь вот еще и мы подцепили Живодера, полоумного, который ему ни в чем не уступает…
Энди Джинсон… Путешественник… Вик по-прежнему пристально следил за тем делом, его странным образом что-то постоянно сталкивало с убийцей. Примерно полтора года назад, когда он ездил в Лион на четырехдневные курсы по борьбе с терроризмом, его тамошние коллеги все еще барахтались в деле Джинсона. И Вику представилась возможность увидеть фотографии прядей волос разных жертв Путешественника. В последний день курсов он попросил допустить его к вещдокам, чтобы подсчитать количество волос в каждой пряди. Зачем? Он и сам не знал, а потому ответил: «Хочется посчитать». Над ним откровенно посмеялись и посоветовали убираться восвояси.
Спустя два дня ему позвонили, чтобы поздравить: кто-то все-таки занялся подсчетом волос, и в каждой пряди их оказалось пятьсот двенадцать. Тогда лионские коллеги задали вопрос Джинсону: почему пятьсот двенадцать? Убийца не ответил, но пожелал встретиться с сыщиком, который оказался способен подобрать ключ к тому, что он назвал «кодовым замком от входной двери в его мир».
Тогда Вик получил свободный доступ к досье Джинсона, ко всем протоколам, к целому набору отчетов: вскрытия, отчеты экспертов, психиатрическая экспертиза – с целью глубже проникнуть в тайны личности убийцы. У Энди Джинсона, человека очень умного, было сложное детство: жестокий отец, издевательства в школе из-за его уродливой внешности, годы, проведенные в интернате для трудных подростков, где дети росли во враждебном окружении и вдали от родных гор. Став взрослым, он так и не смог получить стабильную работу.
Беседа состоялась в помещении лионской бригады уголовного розыска. Сыщики надеялись, что Вику удастся расколоть Джинсона и тот назовет местонахождение последних тел. Напрасно. Убийца не сказал ничего, кроме того, что и так уже было известно следствию. Под конец разговора он попросил бумагу и карандаш и написал: «Каспаров – Топалов, 1999». После чего вернулся в свою камеру, напоследок бросив одно-единственное слово: «Misdirection». Или искусство отвлекать внимание.
Как и его коллеги, Вик тоже голову сломал над одной из самых знаменитых шахматных партий, Каспаров – Топалов, на сорок четвертом ходу выигранной знаменитым русским чемпионом Гарри Каспаровым. Эту партию назвали «Бессмертной». Но до сих пор никто не понял смысла загадки Путешественника. Если сегодня все-таки решить ее, заставит ли это Энди Джинсона указать наконец местонахождение Сары Морган?
Вик покачал головой. А Вадим все говорил:
– …Слишком много за такое короткое время. Как ты думаешь, может, этого требует мир, в котором мы живем? Может, происходит что-то вроде нарастания или ускорения жестокости?
Вик подумал об оскорблении, нанесенном ему женой в отеле, о разводе, о ссоре с Корали возле лицея, обо всех этих политиках, телеведущих и журналистах, сражающихся друг с другом при помощи подставных лиц или путем убийственных сообщений в социальных сетях. А еще о том, что Рождество он проведет в одиночестве, уткнувшись носом в папки с уголовными делами вместо блюда с индейкой.
– Просто мир, в котором мы живем, слишком торопится. А жестокость всего лишь подстраивается, пытается попасть в ритм.
– Почему он сохраняет ей жизнь? И почему другой он пробил череп? Той, другой, Путешественник тоже отрубил кисти рук, но она к тому времени, судя по словам Ферриньо, уже была мертва. Никак не могу просечь логику.
– Но она, безусловно, есть. Наш клиент придерживается определенной линии. На заправке, когда у него угнали тачку с трупом, он даже не испугался. Надо просто постараться влезть к нему в башку.
– Влезть к нему в башку… Ну-ну… Когда у тебя получится, пришлешь адресок…
Вик принялся ходить взад-вперед, уставившись в собственную ладонь. Он вспоминал крошечные ранки на ладонях. Они выглядели такими упорядоченными. Намеренно нанесенные отметки, не цифры и не буквы. Какой-то код?
– Мы должны сосредоточиться на том, что имеем. Две кисти рук… Как ты думаешь, что бы могло так аккуратно изменить поверхность папиллярных узоров на кончиках правого и левого указательного пальца?
– Понятия не имею, может, то, что она щелкала по клавиатуре, как все мы?
– Только указательными пальцами?
– Или тыкала пальцами в самолеты на экране радара, или же совала их в банки с пастой для снятия слепков. Вик, мать твою, да откуда я знаю! Что эта дешевая бредятина может нам дать? Лучше поможем ребятам узнать, откуда взялся этот сраный «форд».
– Мимолет и Дюпюи, кстати, как раз сейчас шерстят все записи автозаправки. Пока не видно, чтобы «форд» хоть раз там останавливался.
– И что? Надо, например, обойти все дома в окрестностях заправки. Шевелить задницей, а не таскаться, как за подаянием, из лаборатории в лабораторию.
– Мы этим и занимаемся, шевелим задницей… Размышляем…
– Лучше бы мы размышляли на месте, отоварили бы этого придурка как следует. Я не такой, как ты. У меня мозги не похожи на морскую губку. Понимаешь, мне бы надо размять ноги.
Вик потер указательные пальцы один о другой.
– Она что-то растирала. Что-то, что не цепляется за кожу. Патологоанатом говорил о тканях. Это… повторение движения, стирающего поверхность папиллярного узора… Только кончики двух пальцев…
Профессии мелькали у него в голове, как если бы он быстро перелистывал страницы энциклопедии. Вадим встал со скамейки, раздавил каблуком едва прикуренную сигарету и, отряхнув куртку, направился к выходу из парка.
– Давай поразмыслим об этом потом, о’кей?
Обернувшись, он увидел, что Вик буквально замер на месте. Его коллега, не двигаясь, смотрел на идущего в их сторону человека с собакой. Морель слишком хорошо знал своего напарника, чтобы понять, что у того в голове завертелись шестеренки, что нейронный механизм, возможно, готовился выплюнуть решение, которое способен найти только этот мозг. Напарник у него не сыщик, а сущая беда: испытывает почтение к судопроизводству и бумажной волоките, стреляет из пистолета, как полный идиот. Зато умеет разговаривать с людьми, вдобавок у него случаются необъяснимые прозрения, которые уже не раз очень помогали расследованию, а его самого частенько избавляли от отстранения от дела. Как тогда, когда ему пришло в голову посчитать волосы в каждой пряди.
Тяжело ступая, Морель уставился на него:
– Ну и? Что за профессия?
Вик жестом попросил его подождать. Потом повернул телефон экраном к напарнику:
– Эти старые порезы на ладонях имеют отношение к азбуке Брайля. Там написано: «СЖАЛЬТЕСЬ».
– Азбука Брайля? Кроме шуток?
– Азбуку Брайля читают кончиками указательных пальцев обеих рук. Именно это повторяющееся движение по выпуклым точкам постепенно стирает папиллярный узор.
Сыщики многозначительно переглянулись.
– Она слепая.
14
– Мне кажется, я знаю, кто это.
Вик бросился к стоящему перед ним компьютеру Вадима. Полицейские вот уже десять лет работали в одном кабинете уголовного отдела гренобльского филиала, входящего, как и аналогичные подразделения Шамбери, Аннеси, Валанса и Сент-Этьена, в состав межрегионального управления судебной полиции Лиона. Комнатушка так себе: четыре завешанные постерами и фотографиями и давно уже не слишком белые стены; летом здесь бывало чересчур жарко, а зимой холодновато, но сыщики считали ее своим логовом, в котором они чувствовали себя хорошо. Морель развернул к напарнику экран:
– Аполлина Рина, восемнадцать лет, пропала полтора месяца назад. Единственный тревожный случай исчезновения слепой за последние десять лет. Вполне вероятно, что это именно она.
Ошеломленный своим открытием, Морель откинулся в кресле. Данные указывали на то, что молодая женщина пропала из дома своих родителей в Сен-Жерве-ле-Бен, городе, расположенном в доброй сотне километров от Гренобля.
– Дело ведут наши коллеги из Аннеси.
Вик подошел к окну, за которым кружились редкие хлопья снега. От одной жертвы остались только кисти рук, а ведь у нее было имя, лицо, улыбка. У Аполлины были светлые кудрявые волосы и мягкие губы. Хорошенькая девушка с тонкими чертами лица. Сыщик взглянул на часы: начало четвертого.
– Ладно, я погнал в Аннеси, позвони, расскажи про руки и предупреди, что я еду. И доложи обо всем шефу, пусть свяжется с ними, чтобы можно было побыстрее обменяться делами. Вполне вероятно, на кону жизнь этой девушки.
Морель едва успел кивнуть, как его напарник уже прихватил фотографии. Обычно Вику нравились такие дни, когда расследование набирало обороты, находились новые зацепки, а время летело, как падающая звезда. Но сейчас все было иначе. Он удалялся от Корали и приближался к дьяволу, к уроду, который держал взаперти, пытал и изувечил как минимум двух девушек: слепую Аполлину и ту, у которой было содрано лицо и вырваны глаза. Тут явно прослеживалась связь со зрением. Навязчивая идея убийцы? А что, если он до такой степени опасался, что его будут разглядывать, оценивать, что лишил свою жертву глаз и уничтожил ее лицо?
Сыщику вспомнились буквы азбуки Брайля, составившие на каждой ладони несчастной слово «СЖАЛЬТЕСЬ». Аполлина по-своему взывала о помощи. И никто ей не ответил. А теперь она была одна, в темноте своего существования, лишенная рук, и, может быть, ждала, чтобы пришли ей на помощь.
Экс-ле-Бен, Аннеси, по газам! Полтора часа спустя Вик ехал вдоль свинцовых сонных вод озера Аннеси. Горные вершины терялись в низких, отяжелевших от влаги облаках, город сжался, как скорчившийся в постели больной. Зимой города в горах и сами превращаются в горы.
Вика принял руководитель группы по делу Рина капитан Филипп Бульгронье. Он пригласил его к себе в кабинет и предложил кофе. Стены темной и захламленной, как кладовка, комнаты были увешаны фотографиями девушки, набросками с соединенными между собой стрелками именами и географическими названиями. Капитан понуро сгорбился в кресле на колесиках – он был шокирован, увидев снимки багажника «форда» и фотофиксацию вскрытия…
– Когда работаешь над подобными исчезновениями, всегда ждешь худшего. Но это… отрубленные руки, тело без рук… Говорите, две жертвы… И Аполлина, возможно, еще жива, несмотря на отрезанные кисти? Это… немыслимо.
Вадим уже все рассказал ему по телефону. Угон «форда», тело в багажнике, ампутированные конечности, поврежденные чтением азбуки Брайля указательные пальцы… Разумеется, следовало бы дождаться результатов аутопсии, но все говорило за то, что кисти принадлежат Аполлине.
Бульгронье придавил ладонью толстую папку.
– Аполлина страдала пигментной ретинопатией – дегенеративным заболеванием глаз, разрушающим клетки сетчатки. К двенадцати годам она ослепла и жила в полной темноте.
Вик неотрывно смотрел на фотографии девушки в платье в цветочек.
– Как она пропала?
– Все произошло под вечер, второго ноября этого года, в доме ее родителей. Они живут за городом, в красивом особняке на возвышенностях Сен-Жерве. Место довольно уединенное. Родители уехали, оставив Аполлину с ее собакой-поводырем по кличке Вулкан.
Вернувшись вечером, они обнаружили воющего возле дома лабрадора. Аполлина исчезла. Мы предполагаем, что злоумышленник похитил ее во время прогулки. Она любила бродить с собакой по окрестным лесам.
– Есть какие-то улики?
– Расследование сложное. Никаких следов, ни одного свидетеля. Ничего подобного ни в Сен-Жерве, ни поблизости никогда не случалось. Собака и мухи не обидит, так что трудно сказать, знал похититель свою жертву или нет.
Капитан подошел к закрывающей часть стены карте региона.
– Это произошло в начале ноября, во время каникул по случаю Дня Всех Святых. В остальное время Аполлина живет в интернате при институте для слепой и слабовидящей молодежи «Сеноны» в Монтаньоле, в нескольких километрах от Шамбери. Учреждение способно одновременно принять до ста человек в возрасте от четырнадцати до двадцати лет.
Он указал на фотографию института, с высокими каменными стенами и гранитными арками. Старинное здание, напоминающее гору. Вик представил себе монастырь с сестрами в монашеских чепцах и церковными песнопениями, разносящимися по гулким пустым коридорам.
– Слабовидящие проживают там круглый год, за исключением школьных каникул, а некоторые из них посещают учебные заведения системы Национального образования в Шамбери. Несмотря на свой недуг, они по возможности пытаются жить нормальной жизнью подростков старшего возраста.
Вик ткнул пальцем в левую часть фотографии:
– Часовня?
– Точно. «Сеноны» прежде были католической школой, так что некоторые религиозные традиции остались. Многие из числа слепых постояльцев заходят в часовню помолиться или собраться с мыслями. Непременно надо за что-то зацепиться, когда вокруг тебя полная тьма.
Перед внутренним взором Вика снова сверкнул подвешенный к ретровизору «форда» крестик на золотой цепочке. А что, если убийца имеет какое-то отношение к институту? Может, работает в нем?
– Вы проверили персонал?
– Постепенно проверяем. Сложно обрисовать все сразу, за несколько минут, вы сами ознакомитесь с делом. У молодежи есть самые разнообразные занятия, они встречаются со многими людьми. Тут и преподаватели, и медики, и методисты, и простые работники, и родители. Нам неизвестно, был ли преступник знаком с Аполлиной, или речь идет о случайном похищении. Во всяком случае, не следует пока исключать такую возможность. Разумеется, мы допросили друзей и подруг Аполлины в «Сенонах». Ничего подозрительного, никаких тайн или любовника, классические отношения с коллективом. Похититель, возможно, случайно оказался возле ее дома в Сен-Жерве. Живодер приметил прогуливающуюся уязвимую женщину и похитил ее. Ведь на слепой так легко сорвать зло.
– Нет, не думаю. Кое-что заставляет меня предполагать, что наш клиент живет в окрестностях Шамбери.
– Что именно?
– Возможно, полуинтуиция.
– «Полуинтуиция»? Значит, именно это я должен сказать ее родителям? «Полуинтуиция»?
– Я чувствую, что он встретился с Аполлиной в школе, а может, даже в институте. Ему было известно, где она живет, он должен быть хорошо знаком с ней или же имел доступ к ее личному делу. Быть может, он намеренно дожидался каникул, чтобы не обнаружили слишком очевидную связь с Шамбери или Монтаньолем. Чтобы направить ваше внимание и поиски в другое место.
– Вы и правда располагаете только догадками своей «полуинтуиции» или же у вас есть доказательства?
– Вы составите собственное мнение, когда ознакомитесь с присланными нами отчетами. Надеюсь, наше руководство договорилось с вами о том, чтобы побыстрее обменяться досье?
– Поскольку ситуация не терпит отлагательств, мы действительно заинтересованы работать вместе.
Вик поднялся. У него появились кое-какие идеи. За окном уже совсем стемнело, крупными хлопьями валил снег.
– Если я не хочу надолго застрять здесь, мне лучше пуститься в обратный путь.
Бульгронье в последний раз внимательно изучил фотографии с места преступления и вернул их Вику.
– Что, по-вашему, связывает Аполлину и другую жертву из багажника?
– Еще слишком рано говорить об этом.
Мужчины обменялись рукопожатием. Вик уже выходил из кабинета.
– Лейтенант Альтран!
Бульгронье держал в руке его шарф. Вик улыбнулся:
– В этом году уже по меньшей мере пятый. Мне свойственно терять вещи, – он прикоснулся к виску, – а не только память.
– Мне это знакомо. И с возрастом лучше не становится. Кстати, с тех пор как вы здесь, меня мучит один вопрос: не видел ли я вас по телику? В какой-то игре или что-то в этом роде?
– Должно быть, вы обознались.
Вскоре Вик уже выехал на автотрассу в сторону Гренобля, а спустя полчаса свернул на департаментскую дорогу D1006, позвонил Вадиму и включил громкую связь.
– Ты что, и правда считаешь, что наш клиент состоит в штате института? Ты сомневаешься, что коллеги из Аннеси уже все там прошерстили?
– Учреждение дает возможность получить религиозное образование, а в «форде» на зеркале заднего вида висела цепочка с крестиком. В «Сеноны» мне почти по пути. В любом случае я ничем не рискую, если поинтересуюсь у директора, знаком ли ему серый «форд». Просто нанесу визит вежливости.
– Визит вежливости? Не дури, Вик, ладно? Давай не будем злить коллег из Аннеси. К тому же у нас пока нет бумажки, дающей нам право делать, что хотим.
– Вот именно, в бумажках вся проблема. Подумай об Аполлине, Вадим. Просто на секунду задумайся о ней.
Вик сердито разъединился. Достали эти формальности! Какой-то мерзавец отрезал девочке руки, ее жизнь висит на волоске, как можно ждать никому не нужных сраных бумажонок?! Фонари вдоль обочин встречались все реже, только небольшие живые просветы в вечной тьме скал. Дорога стала петлять и постоянно сужалась, словно вонзаясь в мир хаоса, где всегда царит ночь. Наступили сумерки, но было видно, как снег тонким переливчатым слоем устилает асфальт.
Вскоре в свете фар появился указатель «Монтаньоль», затем у подножия массива Шартрёз возник зловещий силуэт института «Сеноны». Тьму пронзали только три-четыре окошка, светящихся в разных местах трехэтажного строения. Вику показалось, что маловато, но он тут же вспомнил, куда приехал: в мир, где света не существует.
15
Жюлиан читал, когда ранним вечером в четверг в больницу пришла Лин. После бессонной ночи, проведенной в размышлениях о причине появления «зиг-зауэра» в ящике прикроватной тумбочки, она предпочла покинуть виллу на время, когда Колен и команда службы криминалистического учета копошились вокруг багажника внедорожника. Она пока не стала говорить Колену про свою находку, пусть у нее самой в голове прояснится.
Лин придвинула стул и уселась возле кровати:
– Как ты себя чувствуешь?
Жюлиан показал ей книгу: «Последняя рукопись».
– Ее сегодня утром, после обследования, принес врач. Я уже почти дочитал. Он мне и другие твои книги обещал. Довольно забавно открывать для себя собственную жену через роман, в особенности если его автор – мужчина. Как я понимаю, не следует говорить, что это ты?
– Здесь кто-нибудь наверняка знает, но я бы не хотела, да. И ты тоже.
– Мне надо отвлечься от твоей героини, которая держит в заточении писателя, от этой Жюдит Модруа, иначе я начну думать, что она рядом со мной. Ты пишешь такие… сложные и… жуткие вещи… Скажи мне, что эта женщина на тебя не похожа.
– Ни в малейшей степени. Она всего лишь плод моего воображения.
Он отложил роман и покрутил на пальце обручальное кольцо. Лин понимала его слова, хотя казалось, что они вылетают из зоба пеликана.
– А давно мы женаты? Как получилось, что я не сбежал? Я ведь живу с настоящей психопаткой!
Лин постаралась улыбнуться:
– Я пишу всего десять лет. «Последняя рукопись» – моя пятая книга. К тому времени как я стала писать, мы знали друг друга уже десять лет. Я выросла в Дюнкерке и преподавала в Берке, как мои родители. Ты нечасто будешь видеть их: выйдя на пенсию, они уехали в Тайланд. Нет, они нас не бросили… просто… они хотят жить своей жизнью, воспользоваться…
В ее глазах появилось мечтательное выражение.
– Когда мы познакомились, ты уже занимался реставрацией архитектурных сооружений… Школа, где я работала, оказалась одним из твоих объектов, так мы и познакомились.
Он сел в постели лицом к ней.
– Первое: я живу с какой-то знаменитостью. Второе: мне нужно чтение. Пять книг, говоришь? Я очень рассчитываю проглотить их, мадам «Нил Миррор»[10]. Миррор как «зеркало» по-английски[11], я полагаю?
Когда Жюлиан произнес ее псевдоним, Лин почувствовала, что смутилась, хотя не могла бы объяснить почему. То ли муж произнес его как-то по-другому, то ли ей показалось, будто он присматривается к ней, словно хочет что-то угадать. Так бывает с новым романом: месяцами ждешь его выхода, наконец получаешь и спешишь впиться глазами в его строки. Лин попыталась скрыть свое смятение.
– Можно и так сказать.
– А с чего это вдруг? Я имею в виду… Как тебе пришла в голову мысль взять мужской псевдоним? И писать такие зловещие истории?
Лин никогда не могла ни ответить на этот вопрос, ни проникнуть в тайны творчества. Она была учительницей, как до нее учителями были ее родители. В детстве она не поджигала мухам крылышки, а в юности не увлекалась фильмами ужасов. Да, она прочла много детективных романов, но это не могло объяснить чернуху ее стиля. Лин резко сменила тему:
– Я говорила с доктором. Сегодня он высказывается более обнадеживающе. Другие твои виды памяти, навыки, автоматические движения не пострадали. Повреждений мозга врачи не заметили… Похоже, сегодня утром у тебя уже было какое-то просветление?
– Логопед по одному давал мне разные фрукты. И среди них был банан. Это длилось всего какую-то долю секунды, но я увидел себя в голубых шортах на банановой плантации. И тебя рядом со мной. Это возможно?
Напрасно Лин напрягала память, ей ничего не пришло в голову. Но она утвердительно кивнула.
– Самые старые воспоминания наиболее устойчивые. Именно они первыми вернутся к тебе.
– Надеюсь. Расскажи мне о нас все. Где мы живем, кто я, про свою работу, про мою. Куда еще мы ездили? Есть ли у нас дети? Скажи, у нас большие дети? На фотографии, которую ты мне показывала вчера, наша дочь, я полагаю? Где она?
Лин испытала острую потребность прижаться к нему, уткнуться лицом в его плечо. Когда он отстранился от нее, она плакала. Он поймал пальцами слезинку, погладил Лин по щеке. Проявления нежности – этого давно уже не было.
– Что случилось?
– Прости, мне так странно… Ну, что ты потерял память… И ничего не знаешь о нас. Твои незначительные жесты, твои взгляды. Как будто все остановилось, время повернулось вспять, и мы начали нашу историю сначала.
Он помахал книгой:
– Как в твоем романе «Последняя рукопись». Истории возобновляются, но никогда не заканчиваются. – Он улыбнулся. – Доктор сказал, что большинство пациентов, потерявших память, испытывает страх. А я нет. Потому что ты здесь.
– Так вот, чтобы ответить на твой вопрос, да, у нас есть дочь, она…
Врач порекомендовал не совершать психологического насилия над Жюлианом. Система, находящаяся в его черепной коробке была хрупкой, называй ее памятью или психикой. Действовать надо осторожно. Лин вынула из бумажника фотографию и показала мужу:
– Это Сара. Она учится при университетской клинике Сен-Люк в Бельгии. Ее фишка – фотографии, она это обожает, постоянно делает снимки, ты потом посмотришь! Я… я не говорила ей, что на тебя напали. Пока нет. Она… у нее сейчас много зачетов, и… я не хотела волновать девочку.
Жюлиан прикоснулся к глянцевой бумаге. Ложь была пыткой для Лин, она с трудом сдержалась, чтобы не выложить ему разом всю правду. Что может быть хуже, чем лгать о своем умершем ребенке?
Муж внимательно посмотрел на нее:
– Она так на тебя похожа.
– Она похожа на нас обоих.
– Можешь оставить мне эту карточку? Вдруг это поможет вспомнить.
– Я дам тебе другую. Эту я всегда храню при себе.
Жюлиан кивнул и вернул ей снимок. Теперь он смотрел на нее тяжелым взглядом.
– То, что со мной случилось… это нападение… Были ли какие-то причины? Может, вокруг нас происходит что-то опасное? Утром меня навестил сыщик…
– …Колен Бершерон.
– Да, Колен Бершерон. Он сказал, что у меня ничего не украли, что это случилось на прогулке. Но… мне показалось, он меня в чем-то подозревает, он… упрекает меня в чем-то… Непохоже, чтобы я ему нравился. При этом он со мной на «ты».
– Мы живем в маленьком городке. Колен добросовестный полицейский, он просто делает свою работу. На данный момент никто не понимает, что произошло.
Жюлиан посмотрел куда-то за спину Лин. Позади нее стоял мужчина. Жак Морган подошел к кровати и наклонился с высоты своих метра девяноста, чтобы обнять сына:
– Что они с тобой сделали, мерзавцы…
Он сразу заметил плачевное состояние памяти Жюлиана и в коридоре обсудил это с Лин. Его усеянный коричневыми пятнами лысый череп блестел под неоновыми лампами. Годы не пощадили Жака Моргана, но и в шестьдесят два он еще выглядел крепким стариком. Жюлиан унаследовал от отца большие светло-карие глаза и нижнюю губу в форме сердечка – одни гены, один брак производства. Лин обрисовала ему ситуацию, повторила то, что ей говорили врачи и что она рассказала Жюлиану про Сару. Жак отреагировал резко. Упрямо, как баран, опустив голову, он резко произнес:
– Так лгать – чудовищно…
– Первое время так лучше, это для его же блага. Нам с вами следует придерживаться одной линии поведения. Избегайте разговоров о Саре, о нашем с ним разрыве. Для него мы по-прежнему живем на вилле вместе, а Сара учится в Сен-Люке, ладно? Надо действовать постепенно… Что касается всего остального… то тут нет причины лгать.
– А как насчет его матери? То есть ее самоубийства?
– Не знаю. Возможно, стоит сказать ему. Поговорите об этом с врачами.
– Хорошо.
– В последнее время я совсем забыла о вас, простите. Как вы, Жак?
– Справляюсь. Конечно, после кончины Жанны я остался совсем один. Однако это одиночество я предпочитаю тому, во что она превратилась.
Он ссутулился и сунул руки в карманы шерстяной куртки. Лин не стала продолжать. История Жанны Морган и связь, которая, несмотря ни на что, соединяла эту пару, конечно, навсегда останутся загадкой. Они направились к двери в палату.
– Вы можете ночевать у нас на вилле.
– Не беспокойся, я не хочу надоедать. Буду попеременно оставаться здесь или в рыбачьей хижине по другую сторону дамбы. Я взял с собой работу: конец года – надо закрыть счета клиентов. А что, если Жюлиана выпишут к Рождеству? Тогда до моего отъезда мы могли бы все вместе устроить маленький праздник у вас дома.
Лин кивнула. Рождество через четыре дня. Жак вошел в палату. У Лин зазвонил телефон.
– Колен? Можно попозже? Не сейчас: я в больнице и…
– Мы со специалистами тщательно проверили внедорожник. Тебе надо приехать. Я обнаружил еще кое-что…
– Что?
– Я бы хотел, чтобы ты сама увидела. Жду в подвале твоей виллы. Давай скорей.
Он разъединился. Когда Лин обняла Жюлиана, внутри у нее все сжалось от тоски и тревоги; ее страшил результат этого чертова анализа крови из багажника. Она подумала о пистолете, в котором не хватало одной пули. А вдруг Жюлиан переступил границы? А вдруг, движимый желанием отомстить, гневом, ненавистью, он что-то натворил? Что-то, чего она пока не понимала?
Лин попрощалась со свекром и, едва живая от страха, уехала. По дороге ей пришлось ответить на звонок своего пресс-атташе – та беспокоилась, куда она делась. Лин объяснила, что на мужа совершено нападение, он потерял память и она должна какое-то время оставаться с ним. И роман, за который она принялась больше четырех лет назад, который исторгла из себя, из самого своего нутра, – теперь последнее, что ее беспокоит.
– Я понимаю, Лин, занимайся своими делами, сколько потребуется, книга идет своим путем, с приближением Рождества продажи растут. Но я звоню тебе потому, что, вообще-то, с ней возникла большая проблема. Франсуа должен связаться с тобой. Что-то у нас… Черт возьми, просто бардак какой-то.
16
– О чем ты?
– Какой-то тип хочет подать жалобу о плагиате, – ответила Пэм.
Лин притормозила у обочины.
– О плагиате? Это шутка?
– Мишель Иствуд. Тебе что-нибудь говорит это имя? «Кровавое рондо».
– Впервые слышу.
Последовало долгое молчание, не предвещавшее ничего хорошего.
– Этот человек совершенно никому не известен, но больше двадцати лет назад он под псевдонимом написал два детектива. Один из них – пресловутое «Кровавое рондо», вышедшее в девяносто первом… Книжечка в двести пятьдесят страниц.
1991 год. Ее отрочество. К этому времени Лин уже прочла много детективов, и все книги она помнила великолепно. Но ни название, ни имя автора ни о чем ей не говорили.
– …Я посмотрела статистику, продал он не много. Хотя количество купленных экземпляров не имеет значения. Я только что внимательно ознакомилась с его романом и обнаружила более чем пугающие совпадения с «Последней рукописью».
Лин испытала острое желание бросить трубку – сейчас у нее есть дела поважнее, чем разбираться с теми, кто хочет нажиться за ее счет.
– Например?
– Его главный герой тоже старый писатель, которого считают пропавшим без вести в море. А на самом деле одна сумасшедшая силой удерживает его в своем доме и заставляет писать для нее. Романист не завершает свою книгу, психопатка убивает его и публикует роман под собственным именем, назвав его «Конец истории».
– Ну и что? Что тут такого! А сам-то он, что ли, не вдохновился Стивеном Кингом? И если уж на то пошло, неужели мы станем набрасываться на всех писателей, сочинивших историю о невозможной любви, обвиняя их в плагиате «Ромео и Джульетты»? К тому же названия «Конец истории» и «Последняя рукопись» не имеют ничего общего.
– Да, но все же, ты подклеиваешь незавершенный роман к концу истории, и книга готова.
– Ха-ха-ха, очень смешно…
– Я не шучу. Я хочу сказать, что связь можно найти. А главное, есть другие детали, в которые Мишель Иствуд и его издатель не замедлили ткнуть нас носом. Конечно, не бог весть что, и все же… Его писателя зовут Орпожон, он живет не в Бреа, а на бретонском острове Иль-Гранд. Твой Арпажон в прошлом серийный убийца, его писатель – педофил. Я знаю, это не одно и то же, но…
– То есть никакой связи!
– Ты меня поняла. Однако есть вероятность, что эти два жука-навозника сейчас пристально изучают оба текста. И они найдут сходства там, где захотят найти, даже в очень разных деталях.
– Арпажон, Орпожон и Бретань… Просто совпадения, и ничего больше. Это не делает меня виновной в плагиате. Я никогда не воровала ничьих замыслов.
– Разумеется, я это знаю, Лин. Но когда умерла твоя дочь, у тебя в жизни наступил трудный период, тебе не удавалось писать, и…
– А ты не думаешь, что я поступила бы похитрее, если бы украла у него только замысел. Сама подумай… Своего писателя я бы тогда назвала Мартен или Буланже и поселила бы его на юге, а не в Бретани.
– Придется им все это объяснять. Надоели уже! Доказать факт плагиата всегда очень трудно, возможно, у них и не получится, но есть риск, что дело затянется на долгие месяцы. Я послала тебе его книжонку, в библиотеках ее уже не найти. Прочти. Двух часов хватит.
Она разъединилась. Лин не могла прийти в себя. Этот роман она исторгла из себя ценой бессонных ночей и многих месяцев одинокого сидения за письменным столом. Фамилия Арпажон просто пришла ей в голову, она даже не знала, существует ли такая на самом деле. И Лин машинально записала ее на листочке.
Совпадение, не более того.
Она включила двигатель и тронулась с места, несмотря на отчаянное желание вернуться в Париж, принять снотворное и спать, спать… А потом проснуться с надеждой, что все будет хорошо… Спустя полчаса она встретилась с хмурым Коленом, поджидавшим ее возле виллы. С тем самым Коленом, все заботы которого сводились только к тому, чтобы с его кошкой все было в порядке. В этот момент Лин позавидовала заурядной жизни сыщика.
Специалисты из лаборатории научной полиции уже закончили работу и уехали, собрав свои галогенные светильники и другое оборудование.
– Долго же ты…
– Пришлось улаживать небольшую проблему с… с моим издательством.
Сыщик потянул ее за собой в гараж и закрыл ворота.
– Похоже, все усложняется.
Лин пристально посмотрела на него, не разжимая губ. Ей хотелось заорать: «Ты не преувеличиваешь?» Он отпер багажник. Кусок обивочной ткани, закрывающий отделение для запасного колеса, был сложен вдвое. Колен достал из кармана куртки опечатанный прозрачный пакет.
– Это нашли под ковром, хорошо было спрятано. Как ты думаешь, она была на Саре в вечер ее исчезновения?
У Лин перехватило дыхание. Дрожащими руками она взяла пластиковый пакет. Внутри находилась шерстяная шапочка в сине-зеленую полоску, с помпоном.
Шапка Сары.
17
Было уже поздно, снаружи неистовствовал ветер, от его порывов в окна яростно бился песок. Накануне начались сизигийные приливы с небывалыми коэффициентами. В такие периоды погода обычно менялась: становилась более суровой, с резкими холодными ветрами, над землей повисала черная пелена. Весь Опаловый Берег с его дамбами и прибрежными дорогами тонул под многометровыми водяными валами. При особенно сильном подъеме воды Отийский залив вообще мог исчезнуть из пейзажа. Тогда волны доберутся до подножия дюн всего в десятке метров от «Дарящей вдохновение».
Сидя на диване, Лин рылась в фотоальбомах в поисках доказательств того, что они бывали на банановой плантации, о которой говорил ее муж. Если обычный банан сумел вызвать в памяти эту сцену из прошлого, возможно, когда Жюлиан увидит и потрогает шапочку Сары, к нему вернутся и воспоминания о дочери?
По мнению Колена, это всего лишь двухцветный головной убор с помпоном, каких полно в магазинах, но Лин никогда не видела таких в продаже: эта шапка была единственной, потому что ее связала Сарина бабушка. Разумеется, сыщик забрал ее на экспертизу. Он рассчитывал обнаружить на ней следы пота, кожные чешуйки и даже волосы, чтобы выявить ДНК.
Перелистывая страницы альбомов, Лин искала и свои потаенные воспоминания. Ей никак не удавалось заставить себя поверить, что мужчина, которого она знала двадцать лет, мог причинить кому-то зло, как той запертой в багажнике женщине, кем бы она ни была. Вдобавок что означает присутствие там этой шапки? Если она принадлежит Саре, то как она оказалась в багажнике спустя четыре года?
«Жива». Лин не решалась поверить в эту гипотезу. Ее дочь не могла быть жива. Джинсон похитил ее, убил, закопал неизвестно где и в конце концов, рано или поздно, сообщит местонахождение тела. Не может быть, что Жюлиан к этому причастен.
Колен пообещал ей, что результаты экспертизы будут завтра, и если случится невозможное, то есть окажется, что шапка принадлежит Саре, сыщик проведет обыск в доме, чтобы найти улики, поскольку допросить Жюлиана пока нельзя.
Оставалось в мучительных волнениях пережить последнюю ночь.
Наконец Лин обнаружила фотографию, подтверждающую, что муж не ошибся. Улыбаясь в объектив, красивый и загорелый Жюлиан в голубых шортах действительно позировал посреди банановой плантации, а рядом стояла она сама. Через открывшееся в ее сознании окошко хлынули воспоминания. Канарские острова. Их первое путешествие, любовь, планы.
Если она не вспомнила этот эпизод их отпуска, могло ли произойти то же самое с целой книгой? Слышала ли она вообще об этом Мишеле Иствуде? И как случилось, что она забыла о том, что прочла? Она складывала «Последнюю рукопись» по кусочкам и сейчас вспоминала, как внезапно появился замысел, как постепенно, в ходе размышлений, у нее в голове стали зажигаться огоньки. Разумеется, книга – плод ее труда, в этом нет никаких сомнений.
Однако она все-таки запустила поиск в интернете с ключевыми словами «плагиат», «кража замысла», «забывчивость». Через полчаса бесплодных поисков она уже собиралась оставить попытки, но неожиданно напала на статью о явлении, про существование которого никогда прежде не слышала: «криптомнезия». Человек, имеющий этот, скорее, психологический недостаток, мог неосознанно присваивать себе чужие идеи.
Лин глазам не верила. В области искусства, например кинематографа или литературы, этот феномен можно расценивать как непроизвольный плагиат: утраченные воспоминания возникали в мозгу, преобразуясь в созидательную силу. И человек верил, что идея, которую он однажды в своей жизни вычитал или увидел, принадлежит ему.
Утраченные воспоминания. Могла ли она уже встречаться с подобным явлением, с этим в некотором роде умственным паразитированием на чужом труде? Могла ли она действительно забыть этот роман, нет, хуже, украсть отрывки из него, чтобы создать собственную интригу? Неужели она тоже, подобно Жюлиану, частично утратила память? Невероятно…
Лин заставила себя вернуться к альбому и снова принялась перелистывать страницы. Фотографии представляли собой как бы фрагменты памяти, казалось, их вполне достаточно, чтобы воссоздать жизнь семьи со всеми ее взлетами и падениями, радостными и печальными моментами. Она была счастлива с Жюлианом, любила его, он всегда находился рядом, хотя случались и сложные периоды. Время притупило страсть, но оставило место для других, не менее сильных чувств: доверия, нежности, обыкновенной безмятежной радости быть вместе.
Лин все еще любит его, вопреки трещинам, возникшим от горя и разлучившим их.
Она задумалась о том, как сложатся последующие дни, когда Жюлиан вернется домой. Смогут ли они с мужем восстановить отношения без Сары? Начать новое совместное существование? Превратить прежнюю жизнь в неоконченную рукопись и приступить к строительству новой?
Она взялась за недавние альбомы, с фотографиями их дочери. На глазах выступили слезы. Ей не хватало Сары… Как можно продолжать жить после утраты ребенка? Можно ли преодолеть это отсутствие? В лучшем случае человек просто выживает, как сейчас она. В худшем – идет ко дну, как Жюлиан.
Она вздрогнула, обнаружив в лежащих перед ней альбомах многочисленные пустоты. Их с Жюлианом фотографии были на месте, а снимки Сары исчезли. Она порылась в ящиках, надеясь найти их там, и вспомнила о странной краже со взломом, случившейся, по словам Жюлиана, два месяца назад. Уж не украли ли их вместе с ее романами и принадлежностями из ванной?
Твердо решив разобраться, она направилась в кабинет мужа. Что он скрывает? Что он делал здесь один в последние недели? Может, Жюлиана сгубили приступы сумасшествия, паранойи, подозрительности ко всему миру? Она включила экран его портативного компьютера, чтобы заглянуть в историю переписки и выходов на интернет-сайты. Однако теперь у нее больше ни к чему не было доступа, все данные оказались стерты.
Но Лин не сдалась. Она повезла компьютер в город, к Максиму Пэру, бывшему коллеге и верному другу, настоящему профи в информатике. Они выпили по стаканчику. Максим был рад ее видеть. Лин рассказала ему о нападении на Жюлиана и спросила, может ли он разобраться с компьютером. Он пообещал приняться за работу сразу после ее ухода.
Вернувшись домой, Лин продолжила свои поиски, в частности в шкафу, стоящем в кабинете мужа. Жюлиан записывал ход своих действий и обнаруженные следы и хранил документацию личного расследования в толстых папках. Но шкаф оказался пуст. Где документы? Что он с ними сделал? Она вспомнила про кучку пепла в камине, которым они никогда не пользовались. Неужели он сжег результаты своего труда? Откуда это пугающее желание все уничтожить? Она встала на цыпочки, провела рукой по верху шкафа и наткнулась на стопку каких-то листов.
Это оказались ксерокопии романа, который Лин сразу узнала: «Последняя рукопись». За месяц до выхода книги она, как обычно, послала копию мужу, чтобы он высказал свое мнение. Жюлиан об этом не вспомнил, но он его читал, это точно: он обвел абзацы, в которых Лин описывала самые жуткие пытки и способы изготовления деревянных и металлических инструментов, способных раздробить кости ступни.
Ей захотелось вернуться в больницу и лупить его до тех пор, пока он не заговорит. Подобные мысли испугали ее.
Лин было необходимо понять, какие тайны поселились в этом доме в ее отсутствие. Она надела пальто, взяла фонарь и направилась к сараю для парусных тележек – деревянной хибарке метрах в десяти от дома. Жюлиан хранил там свои инструменты и иногда что-нибудь мастерил. Если он изготовил какое-то орудие по ее описаниям, то наверняка сделал это именно там.
Из-за песка, собравшегося у западной стены, создавалось впечатление, что постройка накренилась. На двери висел крепкий, похоже новый, замок. Немного поколебавшись, Лин сделала глубокий вдох, разбила фонариком единственное окно и, вытащив из рамы крупные осколки стекла, пролезла внутрь.
В углу сарая стояли тележки, свернутые паруса были накрыты брезентовым чехлом. Подвешенные к потолку воздушные змеи слегка вращались, отбрасывая мрачные тени на стены и углы, где были беспорядочно свалены удочки. Сквозняк поднял с верстака, на котором лежали циркулярная пила, гвозди и болты, облачко опилок. Лин чихнула. Она склонилась к инструментам и под молотком обнаружила чертеж орудия для дробления костей ног. Самого же предмета не было. Остались только обрезки дерева и стружка.
Значит, он это сделал. Он изготовил орудие пыток, описанное в ее книге, и куда-то его унес.
«Жива».
Лин боролась с желанием убежать. Задыхаясь, она направила фонарь на желтую дождевую накидку с капюшоном и непромокаемые рыбачьи штаны с лямками, висевшие слева от верстака. Под ними на полу, в лужицах замерзшей воды, валялись грязные резиновые сапоги. Без сомнения, Жюлиан совсем недавно надевал этот костюм, и не для того, чтобы насобирать мидий. Она вновь перевела луч фонаря на накидку, обследовала каждый квадратный сантиметр, осмотрела карманы штанов. У нее екнуло сердце, когда пальцы нащупали старинный ключ.
При свете фонаря она внимательно изучила его. Похожий ключ Лин уже видела четыре года назад, когда Жюлиана допрашивала полиция. Лин была почти уверена, что это один из ключей от форта Амблетёз, расположенного в шестидесяти километрах отсюда.
Какого черта он ему понадобился? Его бывшая любовница Наташа Дамбрин сто лет назад покинула здешние места. По последним сведениям, форт закрыт, а доступ туда запрещен ввиду его ветхости и угрозы обрушения. Лин знала, что муж добился возобновления исследовательских работ в толще стен и фундамента укреплений, но они начнутся только весной. Тогда почему он хранит ключ в кармане своего промокшего плаща? Зачем ходил в форт перед нападением?
Спустя десять минут Лин уже ехала в сторону Амблетёза. Она размышляла о следах опилок, о гвоздях, о револьвере, о крови, о шапке в багажнике внедорожника. Этот ключ откроет не только решетку ворот заброшенного форта.
Он отопрет ворота ада.
18
Директор института «Сеноны» уже собирался навострить лыжи, когда воспитатель привел к нему в кабинет Вика. Флоран Левьель совсем не был похож на старого медведя, какого можно было бы вообразить себе в этом горном захолустье.
Лет тридцати, черные напомаженные волосы зачесаны назад, повадки уверенного в себе человека, под жилетом с V-образным воротом рубашка с закатанными до локтей рукавами. Он как раз снял с вешалки пуховик и сейчас держал его в руках.
– Уголовный розыск? Как могло случиться, что я вас никогда не видел?
Вик показал ему трехцветную карточку:
– Я из Гренобля. Не могу раскрыть вам все подробности, но мы расследуем дело, которое, во всей видимости, связано с исчезновением Аполлины.
Полицейский достал из кармана фотографии и протянул директору:
– Вот, взгляните: автомобиль предполагаемого похитителя воспитанницы вашего заведения, серый «форд-мондео», в данный момент – с фальшивыми номерами. Он находится в нашем распоряжении, на складе вещественных доказательств.
Левьель внимательно рассмотрел фотографии.
– Есть также фотографии неизвестного, сделанные камерой наблюдения на автозаправке возле выезда на Ле-Туве, между Греноблем и Шамбери. Видно неотчетливо, но вдруг вам это поможет… Общий вид, бейсболка…
Директор покачал головой:
– Здесь в течение дня могут быть припаркованы десятка три машин, но… думаю, если бы я видел этот автомобиль, то запомнил бы его. Так что нет, мне это ни о чем не говорит… Что же касается человеческой фигуры… слишком расплывчато. И насколько мне известно, здесь никто не носит бейсболок. Во всяком случае, на работе.
Он вернул Вику снимки.
– Ваши коллеги из Аннеси уже искали, не проходит недели, чтобы не приехал кто-нибудь из полиции. Хочу, чтобы вы знали, что мой персонал уже подробно допрошен, у нас все люди честные и порядочные, увлеченные и очень квалифицированные. Они любят свою работу и молодежь. Частые визиты полицейских и исчезновение Аполлины, которое они постоянно мусолят, вводят наших незрячих пансионеров в стрессовое состояние и могут поколебать их доверие к воспитателям. Это похищение ужасно. Аполлину здесь все любят, и мы искренне надеемся, что вы ее очень скоро найдете. Но моему центру не в чем себя упрекнуть.
Вик убрал снимки в карман. Он был разочарован тем, что его догадка не подтвердилась.
– Вы не заметили ничего особенного в поведении ваших коллег с прошлого понедельника? Может, кто-то по какой-нибудь причине не вышел на работу?
– Нет, мне не докладывали о чьем-либо отсутствии. Кстати, к вашему сведению, с завтрашнего вечера мы все на каникулах. Молодежь возвращается домой на рождественские праздники, а центр закрывается. Так что бесполезно приезжать сюда в ближайшие дни, но вы можете мне звонить, я на связи. – Он протянул Вику визитную карточку. – Если я могу как-то помочь, чтобы Аполлину нашли… – Он надел куртку. – Извините, мне действительно пора… Меня ждут на встрече в Шамбери, а поскольку идет снег…
– Прежде я хотел бы заглянуть в комнату Аполлины.
Директор попросил Вика выйти и запер дверь кабинета.
– Точно как ваши коллеги. Что вы надеетесь там обнаружить? Они уже перерыли все снизу доверху.
– Я недолго. Мне просто необходимо увидеть, где она проводила большую часть своего времени.
– Тогда не более двух минут.
Они двинулись по коридорам института. Вик ожидал увидеть холодные стены, неуютные комнаты, повсюду распятия, но светлые современные помещения для занятий сияли яркими красками. Пушистые рождественские ели буквально заполонили зал для изучения азбуки Брайля и учебные мастерские. Откуда-то доносились звуки ударных инструментов. Сидящие в кружок мальчики били в барабаны-джембе. Посреди зала под присмотром воспитателей, которые, хлопая в ладоши, задавали ритм, танцевали девушки. В согнувшемся под своим снежным одеянием и отрезанном от мира институте кипела жизнь.
Комната Аполлины была под стать всему остальному: уютная, теплая – типичное личное пространство любой восемнадцатилетней девушки. Айпод, наушники, коллекция флаконов с духами… Директор остановился на пороге:
– Лишь приглядевшись, можно догадаться, что хозяйка комнаты незрячая.
Тут только Вик обратил внимание на отсутствие фотографий и постеров на стенах, заметил скругленные углы мебели и подотактильные полосы у входной двери и возле кровати, комоды с ручками разной формы – все эти детали, которых было полно вокруг, его взгляд поначалу не зафиксировал.
– Мы здесь ничего не трогали, потому что надеемся, что она вернется.
Вик взял посаженную на кровать плюшевую собачку и, озираясь по сторонам, повертел ее в руках. Над окном, выходящим на часовню, он заметил распятие.
– Аполлина верующая?
– Да. Она много времени проводила в библиотеке – у нас там есть Библия, напечатанная по Брайлю, – целый стеллаж занимает. И пару раз в неделю ходила молиться в часовню. Да ваши коллеги уже обо всем этом знают, они даже Бертрана допросили, нашего сторожа, который круглый год здесь живет. Он и за помещениями, и за оборудованием следит. Это ничего не дало. И если что, у Бертрана старенький «ситроен», вы найдете его припаркованным прямо возле часовни.
– Серо-коричневый, номерной знак 2022 ТА 69… Левая задняя фара разбита. – Вик покрутил рукой у виска. – Такая уж у меня память.
– Ого… Поразительно!
– Да, поразительно. Но в девяноста пяти процентах случаев это абсолютно бесполезная информация, разве что она еще больше загромождает мой «чердак». Я храню в памяти все, однако с годами уже не знаю, к чему относятся эти имена или номера. Иными словами, моя голова – это настоящая помойка.
Сыщик подошел к шкафу, запертому на замок с тактильной клавиатурой. Директор нажал какие-то кнопки.
– Ее код 2962. В мире, где одна тьма, наши пансионеры должны быть уверены, что то, что им особенно дорого, защищено от посторонних.
Вик раздвинул створки. Ящики разных форм для разных типов одежды. Шкатулка. Он открыл ее. Оригинальные побрякушки, медальон с изображением Девы Марии – без цепочки.
– Вы знаете, где цепочка?
– Аполлина сказала, что потеряла. Мы так ее и не нашли.
На экране своего мобильника Вик показал директору фотографию цепочки, привязанной к ретровизору «форда».
– Эта?
Левьель внимательно разглядел ее.
– Тонкая золотая цепочка… Не могу сказать. Но если это именно та, с какой стати она прикреплена в машине к зеркалу заднего вида?
– Когда она ее потеряла?
– Где-то в конце… прошлого июня. Как раз перед летними каникулами.
Вик занялся стопкой аудиокниг: Жюль Верн, Александр Дюма, Калеб Траскман. Потом присмотрелся к полке с компакт-дисками и вдруг схватил один футляр:
– Ей нравилась классическая музыка?
– Да, очень. Она только ее и слушала и играла на пианино. Больше всего любила Моцарта. Она была… Это прекрасная девушка. Вот ведь ужас, никогда не знаешь, как говорить о людях, если они исчезли: в настоящем или в прошедшем времени.
– Лучше в настоящем.
Вик торопливо просмотрел остальные футляры, вытащил коробку с названием «Моцарт. Фортепианные концерты № 21 и 22» и открыл ее.
Пусто.
Он обернулся к Левьелю:
– Он заходил сюда, в эту комнату. Он имел доступ к ее шкафу, выкрал диск и поставил футляр на место, рядом с другими.
Директор нервно провел рукой по лицу:
– Нет. Вы ошибаетесь…
– Мы обнаружили этот диск в проигрывателе пресловутого «форда».
Директор не мог опомниться. После короткого молчания Вик продолжал:
– Аполлина – красивая девушка, умная, образованная. Преступник бывает здесь, в вашем центре, он вхож в ее комнату. Она должна знать его, чтобы позволить ему приблизиться, или же он проникает сюда в ее отсутствие, – я полагаю, это несложно. Он мечтает о ней, понимает, что она уязвима. Ему известен ее тайный код, возможно, он видел, как она его набирает. Сначала он крадет принадлежащие ей вещи, которыми она дорожит. За рулем он слушает то, что слушает она. Возможно, мастурбирует, думая о ней, – в его машине мы обнаружили следы спермы.
– Это чудовищно.
– Так проходят недели. И наступает момент, когда влечение становится настолько сильным, что ему уже недостаточно просто думать о ней или прикасаться к ее вещам. Он должен обладать Аполлиной. Тогда он решает перейти к действию. Но он не спешит, он наблюдает, размышляет. Он не собирается действовать здесь, в центре, это было бы слишком рискованно, слишком ограничен список лиц, вызывающих подозрение. Нет, он ждет, когда девушка поедет на День Всех Святых к родителям, в Сен-Жерве. Он терпелив, осторожен. Напав там, спустя несколько месяцев после своего вторжения, он напустит туману и все запутает.
Вик сунул в руки директору пустой футляр от компакт-диска.
– Человек, которого я ищу, регулярно заходил в эту комнату. Вы сказали, что золотая цепочка пропала в июне. Если вы тогда не заметили серого «форда-мондео», возможно, он ездил на служебной машине? Или приезжал от случая к случаю? Врач-специалист? Преподаватель музыки? Подумайте, господин Левьель, и скажите мне, кто это может быть.
– Не знаю, я…
Он умолк и задумался, приложив кулак к губам.
– …Впрочем, да. Одна небольшая фирма по ремонту и уборке приезжала сюда по нашему вызову с середины мая до середины июня.
– Пожалуйста, поподробнее.
– Прошлой зимой мы обнаружили протечки и сделали частичную замену крыши. Оставалось немного подштукатурить и перекрасить некоторые комнаты. В том числе комнату Аполлины. Я… Мне и в голову не пришло рассказать об этом полицейским из Аннеси, это было перед летними каникулами, и…
– Название фирмы?
Левьель знаком пригласил Вика следовать за ним. Они быстро пошли по коридорам.
– «Деламбр Деко». Их было двое. Один тощий, другой гораздо более плотный, лет сорока, – он мог бы, вероятно, походить на человека с вашей фотографии. А еще…
– Что еще?
– На нем действительно была бейсболка, если память мне не изменяет. Именно он занимался комнатой Аполлины. Помнится, не очень разговорчивый, скорей, даже замкнутый. Но делал все быстро и хорошо. Я договорился, чтобы он при случае поработал у меня в доме, частным образом. Он оставил мне свои координаты.
В кабинете руководитель центра порылся в ящике письменного стола, вытащил какой-то листок и протянул Вику. Фамилия и номер мобильного телефона. Теперь их Живодер имеет имя: Феликс Дельпьер.
Сыщик поблагодарил директора и почти бегом покинул учреждение. Оказавшись в салоне своего автомобиля, он включил дворники, чтобы очистить ветровое стекло от слоя снега, и позвонил Вадиму:
– Это Вик. Думаю, он у нас в руках.
19
Феликс Дельпьер, сорока двух лет, жил на возвышенностях Айон-Левьё, в захолустье, расположенном в массиве Бож, в полутора десятках километров от Шамбери.
Сидя в своей машине на паркинге департаментской дороги D206, Вик нескончаемые четыре часа ждал коллег. Чтобы согреться и растопить снег на ветровом стекле, он то и дело включал и выключал двигатель. Здесь, на обочине раздолбанной горной дороги, за три дня до Рождества, он казался себе одиноко стоящим на побережье менгиром. Он подумал о жене, которая, несмотря ни на что, тоже переживала, о Корали, которой придется нести на своих хрупких плечах тяжесть разрыва родителей.
Он надеялся только на то, что она не станет хуже учиться, не собьется с пути в бескрайнем пространстве свободы, которую дает лицейская жизнь. Все представлялось ему таким сложным. На покрывавшем стекло слое грязи он пальцем вывел: «Ничтожество». Вик – ничтожество… Была ли жалость во взгляде, брошенном на него дочерью возле лицея? Кем она его считала? Ничтожеством? Он горько вздохнул, и от теплого воздуха буквы на стекле исчезли.
В зеркале заднего вида замелькали четыре пары фар, с перерывами, вираж за виражом, пропарывающих ночную тьму. Автомобили на зимней резине, среди которых была и «скорая», приближались на средней скорости. Из одной выскочил Морель и пересел к нему в машину. Он отлично экипировался для сильных морозов: плотная черная шапка, наглухо застегнутая куртка, меховые перчатки. Они последними в колонне тронулись по ледяной дороге, больше напоминающей каток.
– Долго же вы!
Морель зубами стянул перчатки и выложил на руль фотографию:
– А вот и наш Живодер. Прекрасный экземпляр, как видишь…
У Феликса Дельпьера был высокий лоб, обрамленный пучками черных волос, торчащих в разные стороны, как пальмовые листья. Глаза, разделенные тонкой переносицей, представляли собой два идеальных круга, защищенных густой щеткой ресниц. Теперь Вик хорошо понимал, что имел в виду директор института, назвав его замкнутым. У Дельпьера был вид человека, выросшего в подвале.
– Из конторы только что поступила информация. У них есть досье на Феликса Дельпьера, он уже имел проблемы с правосудием. Дело семилетней давности, но мы им не занимались.
– Кто его вел?
– Группа Кравика. Ладно, постараюсь коротко. Дельпьер вырос на уединенной семейной ферме, куда мы сейчас направляемся. С восемнадцати лет работал в моргах и на кладбищах, ни с кем не разговаривал, холодный, как морозилка. Он не злобный, работу выполняет точно и с увлечением, никаких сложностей или опозданий. Наконец он получает золотую должность препаратора в анатомической лаборатории медицинского института в Гренобле. Короче, в его обязанности входит расчленять трупы, чтобы студенты могли практиковаться в хирургии. Не знаю, видел ли ты когда-нибудь, как это делается.
– Как в мясной лавке, при помощи топора или пилы.
– Ну да, что-то вроде того. Однажды ночью Дельпьера застали, когда он грузил труп в багажник своей машины. Для… личных нужд.
– Для личных нужд?
– Некрофилия, фетишизм – все вместе. Тот еще фрукт. Оказывается, он крал части тел, туловища, даже головы, и на протяжении нескольких месяцев никто ничего не замечал. Похоже, это дело не слишком контролируется. Парни Кравика решили, что они попали к мужику из «Техасской резни бензопилой». Дело было в разгар лета. В сарае, где роилось такое количество мух, что невозможно было и рта раскрыть, чтобы не проглотить хоть одну, они обнаружили мешки для мусора с гниющими останками. Парень получил год строгого режима в Бонвиле, освободился, вернулся к нормальной жизни и прошел курс обучения по какой-то строительной специальности. Вот уже три года он работает в фирме «Деламбр Деко», окопавшись в горах, вдали от экранов полицейских радаров. Мы подробно рассмотрели эти места на Google-Earth. Он так и живет на своей родной ферме, в паре километров от Айон-Левьё.
Морель вытащил из кармана «зиг-зауэр» и проверил магазин.
– С тех пор как мы обнаружили его автомобиль, Дельпьер знает, что он в ловушке и что наше появление всего лишь вопрос времени. Так что наверняка подготовился к визиту незваных гостей.
Вик не ответил. Почти уткнувшись носом в ветровое стекло и вперив взгляд в задние огни машин бригады быстрого реагирования, он включил дворники на максимальную скорость и размышлял о странностях человеческой натуры и тайнах генетики. Если ему приходится идти на сделку со своей аномальной памятью, то и другие наверняка тоже должны мириться с чем-то, что таится в самых укромных и темных углах их сознания. Для личностей с наклонностями Дельпьера или Джинсона, у которых в голове что-то сложилось не так, похитить несчастную девушку или насиловать покойника столь же естественно, как сыграть партию в триктрак.
За окнами машины все реже виднелись жилые дома, горы ощерились, как клыки, за три километра полицейским не встретилась ни одна живая душа. Вик вглядывался в мелькающие в свете фар и скрывающие растительность хлопья снега. Кто мог услышать крики жертв в этой каменной пустыне? Сколько еще времени Дельпьер мог бы действовать в полной безнаказанности, если бы не угон «форда»?
Зажатая меж белых сосен дорога пошла вниз. Автомобили припарковались на обочине, где уже образовались сугробы. Начальник группы Ален Мандзато постучал в стекло фонарем:
– Гасите фары. Дальше двигаемся пешком. Его конура в трехстах метрах. Группа быстрого реагирования впереди, мы следом. С этого момента всем заткнуться, вам понятно, В + В?
Такой вот он, Мандзато, само остроумие. Но Вику не привыкать. С ними пошли их коллеги по бригаде Жослен Манжматен и Этан Дюпюи. Колонна вооруженных людей в черной форме распростерлась на снегу, точно вороново крыло. Перед Виком двигался человек в куртке с надписью «Переговорщик». Вокруг стояла тишина, нарушаемая только скрипом снега под толстыми подошвами бойцов бригады быстрого реагирования и напряженным прерывистым дыханием, вырывающимся из схваченных морозом легких.
Дело предстояло опасное: нейтрализовать Дельпьера и спасти выживших – если они есть.
20
Люди продвигались вперед. Через пару минут вдали уже можно было различить квадрат света на верхнем этаже каменного фермерского дома. Кусачки справились с цепью, запирающей ворота. Во внутреннем дворе, рядом с другими массивными постройками, был припаркован служебный автомобиль, принадлежащий фирме «Деламбр Деко». Даже лишившись «форда», Дельпьер продолжал разъезжать и, похоже, не пытался ни бежать, ни скрыться.
Вика охватило дурное предчувствие: все получалось чересчур просто: их клиент словно бы расстилал перед ними красную дорожку и просил только хорошенько вытереть ноги, прежде чем переступить порог.
Полицейские подошли ближе и замерли, когда один из них осветил ворота расположенного слева сарая. Штурмовые винтовки прицелились в распятый прямо на деревянной стене силуэт. Вику понадобилось несколько секунд, чтобы понять: это животное, небольшая свинья, как ему показалось, одетая в длинное легкое платье в цветочек. Страшилище из плоти, пригвожденное, измученное, припорошенное тонким слоем снега. Вик прищурился. Это платье он уже видел на фотографии в кабинете, в Аннеси. Он обратился к Вадиму:
– Платье Аполлины…
Морель с отвращением отвернулся.
– Так он говорит нам «добро пожаловать».
Максимально быстро полицейские рассредоточились по выходам главной постройки фермы, и командир бригады условным взмахом руки отдал приказ штурмовать. Входная дверь подалась после третьего мощного удара.
В этот самый миг две яркие вспышки полыхнули в окне верхнего этажа. Раздались выстрелы. Словно тяжелый грузовик, который невозможно остановить, колонна, прикрываясь массивными щитами, устремилась к лестнице. Из-под одной из дверей, выходящих в коридор, выбивался луч света.
Там заперся Живодер. Вик стоял на лестнице, за спиной какого-то гиганта, и с тревогой ждал следующего момента, когда все могло коренным образом измениться. Площадку загромождали пыльные чучела животных: оленей, кабанов, даже волков с пустыми глазницами. Вид у них был далеко не безмятежный: искаженные морды, выбитые клыки и зубы. Дельпьер был охотником, убийцей, загонщиком. Вик так и видел его стоящим за дверью с ружьем. Эти два выстрела в тот момент, когда они вошли… Не убил ли он Аполлину, прежде чем направил оружие на себя?
Внезапно пуля пробила дверь и ударилась в противоположную стену.
– Да пошли вы, ублюдки!
Переговорщик не успел и рта раскрыть, чтобы урезонить безумца. Раздался еще один выстрел, за которым последовал глухой звук падающего тела. Тишина… Все затаили дыхание. Подождав секунд двадцать, полицейские решились войти.
Картина ужаса. Охотничье ружье на полу. Брызги крови и ошметки мозга до самого потолка. На специальной медицинской кровати лежала не Аполлина, а другое тело – пожилой женщины с печатью смерти на лице, с седыми всклокоченными волосами и морщинистой синеватой кожей. Два красных пятна расплывались по простыне в районе сердца.
В следующую минуту бойцы отряда быстрого реагирования покинули помещение и отправились осматривать другие комнаты. Воняло мочой и кровью. Похоже, прежде чем покончить с собой, Дельпьер застрелил свою мать. На ночном столике икона Девы Марии, Библия, десятки коробок с лекарствами и дозами морфина.
Вик быстрым шагом вышел из спальни. Этот монстр жил в своем мерзком логове с больной матерью и, прежде чем свести счеты с жизнью, сделал уборку.
Но где же Аполлина?
21
Когда Лин миновала Булонь-сюр-Мер, у нее возникло ощущение, будто она едет куда-то на край света. Узкая лента асфальта, освещаемая только фарами ее автомобиля, уходила вглубь регионального природного парка, раскинувшегося между равниной и скалами на мысах Блан-Не и Гри-Не. Это было пространство влажной коричневой земли, меловых обрывов, круглого галечника, который старательно перебирали волны, маленьких опустевших морских курортов и фонарей, укрепленных на обрывистой стороне, опасной и неизменной.
Если летом Амблетёз сиял огнями, то зимой исхлестанный приливами, атакуемый морскими брызгами и солью городок погружался в спячку. Прибрежные дома, по большей части пустые, жались друг к другу, будто пытаясь согреться и сплотиться против стихии: жестоких ветров, проливных дождей, непрекращающейся измороси. Обычно оживлявшие берег разноцветные лодки пылились в глубине запертых на ключ эллингов. Все было безжизненно, неподвижно, кроме вечных приливов и отливов, перекатывающих камешки в гипнотическом ритме, скрипучего песка и постоянно доносящихся неизвестно откуда отвратительных криков чаек.
Лин припарковалась на самой северной улице города, тянущейся вдоль крошечной речушки Слак, воды которой бесследно исчезали в заливе, тщетно пытаясь во время отлива достичь моря. Место было уединенное, погруженное во тьму и защищенное от взглядов любопытных ветров небольшой возвышенностью.
Дальше Лин пошла пешком, держа в руке выключенный фонарик. Она миновала лодочный причал с дремлющими буксирами и уже оттуда смогла различить укрепления форта в форме открытой в сторону моря подковы – подлинный образец военной архитектуры, созданный более трехсот лет назад Вобаном. Туда добирались по полосе покрытых ракушками скал, которые во время приливов исчезали под водой, что делало здание неприступным.
Многочисленные надписи гласили, что проникновение в форт без особого разрешения не допускается, и сообщали о скором возобновлении реставрационных работ. По всей видимости, это и была стройка Жюлиана.
Лин не придала значения запрету, перешагнула через цепь, висящую между двумя столбиками, и осторожно двинулась к форту. Из-за скал до нее долетал запах ила, водорослей и соли. Часов приливов и отливов она не знала, но видела море, которое вдали заигрывало с горизонтом, значит время у нее пока есть. Не может быть и речи о том, чтобы на шесть часов остаться взаперти в форте, когда вода заключит его в свои бурные объятия.
Лин поднялась на несколько ступенек, подошла к тяжелой деревянной двери и вставила ключ в замок. Щелчок… И растущая тревога. Перед ее мысленным взором вновь возникла желтая непромокаемая куртка с капюшоном, заляпанные грязью сапоги, обведенные ручкой абзацы в книге, следы изготовления орудия пыток.
Оказавшись в караульном помещении, Лин включила фонарь и бросила беглый взгляд в другие комнаты. Затем пересекла внутренний двор и решила осмотреть башню сверху донизу. Жюлиан и Дамбрин много раз встречались на третьем этаже, в каземате, они ночевали здесь вместе, когда его любовница проводила обследование форта.
Комната была пуста, только откаченная в угол ржавая пушка да подставленные под протечки и наполненные на три четверти ведра на полу. Лин замерзла, она спустилась по лестнице и продолжила осмотр здания, порой наклоняя голову, чтобы пройти под низкими сводами. Влага подтачивала известняк, просачивалась между камнями, делала ступени осклизлыми.
Вдруг она замерла: со стороны лестницы послышался какой-то звук. Она выставила перед собой фонарь и затаила дыхание. Может, ей почудилось? Звук повторился, гораздо более отчетливо. Снизу донеслось что-то вроде скрежета металла о камень.
Она здесь не одна.
– Тут есть кто-нибудь?
Больше ни звука. Ветер? Невозможно. Собрав всю свою волю, Лин устремилась в чрево форта. Она смутно помнила, что в конце лестницы есть комната без окна с каменными стенами, некогда служившая складом провизии для военных. И вдруг она резко остановилась, увидев фотографию, прибитую гвоздем к правой стене: портрет Сары, лет тринадцати, не больше. И еще одна, чуть ниже… И еще… повсюду Сара. Все отсутствующие в альбомах фотографии оказались здесь, на каменных стенах.
Логово безумия.
Тело сковал страх. Машинально ступая, Лин двинулась дальше. Фонарь прорывал тьму склада. Она нацелила луч на противоположную стену, и у нее едва не остановилось сердце, когда в круге света возникли запястья в наручниках, а затем лицо, в котором не осталось ничего человеческого, настолько оно было изуродовано.
22
Всякий раз, когда какой-нибудь преступник решался покончить с собой, не заплатив за свои злодеяния, Вик испытывал жгучее желание все бросить. Подобные провалы – а это был один из них, и серьезный, – ранили его, как удар ножом в самое сердце.
Он обшарил сарай, переворошил тюки соломы, осветил все темные углы. Ничего. У него опустились руки. Остался ли хоть малейший шанс, что Аполлина жива и заперта где-то?
Трое его товарищей пытались сорвать свинью с деревянной двери: палач использовал автоматический пистолет для забивания гвоздей – его обнаружили на земле, у ног свиньи, наряженной в платье Аполлины. В полиции таким делам не обучали.
Только что прибывшие эксперты расположились в главном доме фермы. Они брали пробы волос, образцы крови, снимали отпечатки пальцев с огнестрельного оружия, фотографировали положение тел, предметов. Под широкой черной ладонью горы, стиснувшей эту ферму ужаса, потрескивали вспышки. Вик смотрел, как специалисты с невероятной осторожностью снимают с животного платье, – в этой сцене было что-то смешное и в то же время отвратительное. Тяжело ступая, Вик молча вернулся в здание. Жена часто упрекала его в неразговорчивости, но что можно ответить на вопрос: «Ну как у тебя прошел денек?» – когда пережил подобные минуты?
Процессуалист их бригады Жослен Манжматен, получивший прозвище Мимолет, потому что был таким же рыжим, как сыр мимолет, вкладывал улики в пакеты для вещдоков, а командир звонил по телефону. Морель и Дюпюи продолжали прочесывать ферму. В доме стояла такая тишина, что Вик вздрогнул, когда лежащий на видном месте посреди стола мобильник Дельпьера издал лягушачье кваканье. На экране появилось сообщение от Паскаля Деламбра: «Строительные работы у мадам Фурней начнутся в 8:30. Хорошего вечера и до завтра».
Нормальная жизнь, подумал Вик. Парень, как любой другой, каждый день заходил к людям, улыбался им, ремонтировал их дом, перекрашивал спальню, а руки у него были в крови. Сколько еще таких, которые, как он, скрываются под маской? Морель тоже прочел сообщение, нервно хихикнул, и его лицо исказила странная гримаса.
– Нет, дружок, твоего работничка там завтра не будет. Твой поганый насильник мертвых купил себе билет в ад. А мне на него насрать!
Не обращая внимания на гневный взгляд напарника, Вадим вышел в коридор. Время от времени он, бывало, слетал с катушек и тогда вел себя развязно, как страдающий синдромом Жиля де ла Туретта[12]. Несмотря на лицо, будто слепленное из пластилина, и внешность мультяшной куклы, он был сангвиником.
Пока процессуалист не сунул мобильник Дельпьера в вещдоки, Вик, натянув перчатки, ознакомился с его содержимым. Там оказалось всего несколько контактов, записанных как «клиенты» или «коллеги», и сообщения, явно касающиеся работы. Ничего, бросающегося в глаза или странного. Кроме последнего, отправленного Дельпьером накануне поздно вечером на безымянный номер с кодом «06». «Тому, кто вскоре без приглашения войдет в мой дом: когда ты спустишься в самый низ, поверни колесо счастья. И получи сюрприз!»
Смысла Вик не понял, но у него возникло ощущение, что эти слова адресованы им, сыщикам. Он протянул телефон Мимолету, и тот вписал его в свой реестр. Скоро эксперты разберут аппарат по косточкам.
Вик поднялся по лестнице и присоединился к Вадиму в спальне, где велась экспертиза. Тела уже унесли, но пятна и капли крови на простынях, а также другие, которые, преодолев земное притяжение, брызнули вверх, свидетельствовали о жестокости содеянного. Вик осмотрел поднос с отделениями для еды на прикроватном столике: миска с супом, немного хлеба, потом коробочки с лекарствами. У сыщика не осталось сомнений, когда он прочел названия препаратов.
– У нее был рак в последней стадии…
Морель скрипнул зубами.
– Дельпьер о ней заботился. Хорошо кормил, занимался ее туалетом, возможно, несколько раз в неделю приглашал врача или медсестру, был вежлив, любезен, а сам…
Он вышел в коридор и встал возле окна, смотрящего в звездную ночь. За озаренными мягким янтарным светом гребнями угадывались горы.
– Этот мерзавец любил свою мать. Он целился в сердце, а не в голову. В сердце, Вик. Он не был битым, измученным ребенком, он заботился о матери. Просто он уродился таким… зверем. Хуже всего то, что мы, вероятно, никогда не получим объяснений. Что мы скажем родителям Аполлины? Что мы ее не нашли?
Вик знал: в такие моменты Вадим ненавидит свою работу.
– А может, Дельпьер оказался на Земле только мимоходом, чтобы сделать то, что он сделал, и сгинуть. Как брак, плохо изготовленная вещь, поначалу попавшая в мир других вещей, а потом выкинутая на помойку. И он такой не один, следует это признать. Если мы можем поймать их, хорошо. Если же нет…
Сунув руки в карманы, Вик подошел к Вадиму:
– Ты, вообще, понимаешь, что до Рождества осталось всего три дня, а у меня до сих пор нет подарка для Корали?
– Вик, мать твою, я с тобой о серьезных делах толкую, а ты говоришь мне про подарок для Корали! К чему ты мне это рассказал?
– К тому, что сейчас я об этом думаю. К тому, что моя проклятая память раздает мне карты, когда пожелает, вне всяких правил. Я каждый день говорю себе, что надо остановиться возле магазина, уже не важно какого, и купить что-то для дочери. Даже не знаю что. И каждый день я забываю! А вот сегодня вспомнил, почти в полночь, посреди кровавых луж и развороченных кишок.
В его больших темных глазах мелькнула тень раскаяния.
– Что же я за отец такой, если забываю подобные вещи! Ведь это моя дочь!
– Делай, как мы с Мартиной, – давай ей деньги. Она не обидится, наоборот. Знаешь, в ее возрасте бабки – это здорово. Впрочем, и потом тоже. Ладно… Вернемся к Дельпьеру. Мы проверили все сверху донизу. Я заметил, что там есть подвал. Парни из бригады быстрого реагирования туда уже спускались, но совсем ненадолго. Сходим сами?
– Давай…
Они молча вернулись на первый этаж. По лестнице вверх-вниз сновали люди с оборудованием и взятыми образцами. Во дворе даже появился автомобиль ежедневной газеты «Дофине либере» с терпеливо поджидающим на морозе журналистом. В доме Дельпьера наверняка никогда не было такого оживления.
Сыщики спустились в подвал. Из-за низких сводов им приходилось пригибаться. Пройдя коротким туннелем, они оказались в просторном квадратном помещении, освещенном двумя лампочками и пропитанном запахами копченого мяса и соли. С потолка свисали десятки связанных веревками оленьих рогов и обернутые большими белыми тряпками окорока, почти касающиеся пола. Вик задержал дыхание, когда, приподняв один из них, убедился, что это настоящие куски свинины. Морель снова судорожно хохотнул.
Полицейские прошли сквозь лес вяло покачивающихся, словно боксерские груши, призраков. Чуть дальше они обнаружили запасы провизии, складные стулья, сваленные в кучу чучела животных, а рядом – груды стеклянных глаз, кисти, тюки соломы. Там же валялись кое-какие скобяные изделия и номерной знак. Вне всякого сомнения, снятый с «форда». На дальней стене рядом со старым кухонным ларем висели электрический гайковерт и отслуживший свой срок ржавый детский велосипед с ремешками на рукоятках руля. На седле было выведено: «Феликс Дельпьер». Вик раскрутил колесо и долго озадаченно смотрел на него.
Откуда-то издалека, словно с того света, глухо раздался голос Мореля:
– …делаешь? Пошли наверх.
В задумчивости обхватив ладонью подбородок, Вик подробно обследовал велосипед.
– В мобильнике Дельпьера было сообщение, отправленное вчера поздно вечером на неизвестный номер. Там было написано: «Тому, кто вскоре без приглашения войдет в мой дом: когда ты спустишься в самый низ, поверни колесо счастья. И получи сюрприз!» Мобильник без пароля лежал на столе в гостиной на самом видном месте. Как будто специально для того, чтобы мы его заметили.
Вадим вернулся к напарнику, осмотрел велосипед со всех сторон и снял его со стены. Вик ходил взад-вперед, не выпуская телефона из рук.
– Подвал, велосипед, колесо… Вроде все сходится. Только вот я не понимаю… Что за сюрприз?
– Похоже, тебе не терпится набрать номер, на который Дельпьер отправил эсэмэс?
– Может, именно это и надо сделать, чтобы понять?
– Вероятно. Хотя, так же вероятно, что это ловушка. Мы не можем рисковать, лучше дождаться результатов экспертизы мобильника и узнать, кто скрывается за номером «06».
Они задумались. Почему эсэмэс? Почему Дельпьер не отправил это сообщение самому себе, если хотел обратиться непосредственно к ним? Или почему он, например, не воспользовался просто-напросто карандашом и бумагой? Кто находится на том конце телефонной линии?
Вдруг Вик остановился перед старым кухонным ларем и присел на корточки: в ножки были вмонтированы колесики, которые сверху были почти невидимы. Он немного отступил и толкнул ларь. Показался привинченный к стене фанерный щит метр на метр.
Без единого слова Вадим схватил гайковерт и встал на колени. По подвалу разнесся пронзительный визг электроинструмента.
В + В ощутили, как в лицо повеяло сквозняком.
Прямо перед ними зияло отверстие чуть меньшего размера, чем фанерный щит.
23
Всего этого не может быть.
Просто Лин снится кошмар. Скоро она проснется в своей уютной парижской квартире. Повязав шарф, отправится выпить кофе на бульвар Йена, почитает газетку, поглазеет на людей, уже размышляя о написании следующей истории, нового триллера, который схватит ее читателей за горло.
Однако оказалось, что новую историю не надо и придумывать: она проживала ее в этот самый момент. Ключ от форта, обнаруженный в кармане Жюлиана, привел ее к прикованному цепями типу с окровавленным лицом, бессильно привалившемуся к стене и свесившему подбородок на грудь. Как у Арпажона в ее книге, его руки были при помощи наручников и цепей подвешены над головой. Слева, в круге света от фонарика, мешок для мусора, ведро, бутылки с водой, консервные банки – точно как в «Последней рукописи». Жюлиан прочел эту книгу, в которой «кто-то» обвел абзацы, соответствующие тому, что здесь произошло. Лин почувствовала дурноту, приходилось смириться с очевидным. Все указывало на то, что это сделал Жюлиан. Однако что-то в ней отказывалось верить. Человек, который мог совершить такое, в ее представлении ни в чем не походил на ее мужа. Даже оказавшись на самом дне, отчаявшийся, больной, Жюлиан не может быть виновен. Что же, она так и будет стоять, ничего не делая? Лин бросилась к несчастному, и ей в нос сразу ударил запах мочи. Человек был бос, его ступни с черными ногтями посинели, а пальцы раздулись, как воздушные шары. Без сомнения, сломаны. Лин дрожащей рукой схватилась за горло, когда на неподвижных губах незнакомца внезапно появился пузырек слюны.
Он жив.
Лин отпрянула. Его губы шевельнулись, из горла вырвалось невнятное бормотание. Какой-то ежесекундно подаваемый сигнал, слово, которое без конца повторял этот человек.
– Воды…
Лин положила фонарь на пол, зажгла свисающую с потолка на шнуре лампочку, схватила свежую бутылку и встала на колени перед сидящим на полу мужчиной. Затем осторожно приложила горлышко к его потрескавшимся губам. Огромный кровоподтек мешал ему открыть правый глаз. Прядь черных волос прилипла ко лбу, скулы заострились. Здоровенный широкоплечий детина с запястьями, как у лесоруба. Лет сорока – сорока пяти.
От вони Лин почти выворачивало наизнанку. Напрасно она старалась припомнить – этого человека она не знала.
– Вот так… Потихоньку.
Он выпил треть бутылки, в горле у него, словно летняя гроза, заклокотал кашель, а потом вдруг его голова опять упала на грудь. Лин знала, что при таком положении рук шейные мышцы должны причинять ему адскую боль. Точно так же был связан ее воображаемый Арпажон.
Она вытащила из кармана пачку бумажных платков, смочила несколько штук водой и с осторожностью протерла незнакомцу щеки, надбровные дуги и нос. На лбу зияла обезображивающая его рана. Лин снова тщательно промыла ему лицо и тут заметила в стене след от пули. Стреляли с близкого расстояния, по всей видимости, из оружия, найденного ею в ящике. Кровь вытекла из правого уха незнакомца. Накрыв его своим пальто, чтобы немного согреть, Лин выпрямилась и приложила ладони ко лбу. В углу она заметила орудие пытки – деревянный башмак с болтами, который уменьшался в размере каждый раз, когда их туже завинчивали, – точно как в ее романе. Лин с трудом представляла себе, через какой ад прошел этот человек. Изувечить кому-то ногу означало не дать ему убежать. Лучший способ подчинить человека себе.
Лин схватилась за телефон. Надо позвонить Колену. Однако она не решалась набрать номер. Сообщить сыщикам – равносильно тому, чтобы прямо указать на Жюлиана. А ведь он потерял память и будет не в состоянии оправдаться. И получит по полной. Он, отец Сары, ее муж – за решеткой… Он этого не вынесет.
Но не может же она дать этому человеку умереть.
Вне зоны. Лин уже собралась подняться из подвала, когда мужчина умоляюще прошептал:
– Помогите.
Она вернулась к узнику, он поднял голову и приоткрыл левый глаз.
– Не бросайте меня…
– Я сейчас вернусь, просто надо найти место, где есть связь, чтобы позвать на помощь.
Он бессильно пошевелил цепями.
– Ключ от наручников… под камнем, в том углу…
Наручники были прикреплены к стене цепью с навесным замком.
– Сейчас, сейчас…
Она бросилась в угол, приподняла камень, лежащий за упаковками бутылок с водой и консервов. И действительно обнаружила ключ – на фотографии, где Сара позировала со своим отцом в Отийском заливе, с тюленями на заднем плане. Жюлиан всегда хранил этот снимок в своем бумажнике. Оба сияли. Она взяла карточку и прочла надпись внизу, сделанную синими чернилами: «Что бы он ни говорил, он лжет». И еще ниже: «Дай мне силы никогда не забыть о том, что он сделал». Почерк мужа.
Лин почувствовала, что ноги не слушаются ее, и присела.
Это было, как если бы глубинная волна поглотила ее и принялась переворачивать и мотать во все стороны, не давая выбраться на поверхность. Лин перевела взгляд на незнакомца, который следил за ней, наполовину скрытой запасами продовольствия, и от внезапно нахлынувших мыслей у нее кровь застыла в жилах.
А что, если этот тип имеет отношение к исчезновению Сары? И Жюлиан обнаружил важнейшую улику, заставившую его похитить и пытать этого человека?
Может, как раз поэтому за два дня до совершенного на него нападения муж оставил ей сообщение на автоответчике? «Мне надо рассказать тебе про Сару. Я обнаружил кое-что очень важное».
Лин распрямилась, сжимая в кулаке ключ, этот кусок металла, способный освободить одного человека и заковать другого. Незнакомец смотрел на нее, повернув к ней свое лицо: бело-синее, серое, разбитое, изрезанное, – и Лин показалось, что она увидела, как в его глазах зажглась искра надежды.
– Спасибо… Спасибо…
Лин склонилась к нему:
– Как вы здесь очутились?
Он молчал, удивленный ее неожиданным вопросом, заданным таким спокойным тоном, и тем, что она положила ключ на пол, совсем рядом с ним. Он не мог отвести потухшего взгляда от этого ключа. Незнакомец провел языком по запекшимся губам и скривился от боли, попытавшись шевельнуть ногой.
– Так, значит, вы заодно… с этим психом… Ну конечно…
– Просто скажите мне, как вы здесь оказались.
В затянувшемся молчании он сверлил ее взглядом. Стены форта были такие толстые, что сюда не доходили ни шум моря, ни завывание ветра. Настоящий склеп. Узник собрался с силами, пошевелил запястьями в стальных наручниках и выкрикнул:
– Я… Я понятия не имею! Клянусь вам, я понятия не имею! Он напал на меня, и я очнулся здесь, в этой дыре!
– Если он вас похитил и пытал, значит у него была какая-то причина.
– Он совершенно безумен, вот и вся причина. Он думает, что… я как-то связан с исчезновением его дочери. Но я даже не знаю, кто это такая. Послушайте, я вообще ничего не понимаю, но у меня уже нет сил… Я здесь… Сколько же времени он меня здесь держит? Сколько дней, ночей?.. Он… он больше не приходил, и я решил, что… Я уже и сам не знаю… Я… умоляю вас, откройте этот замок…
Незнакомец заплакал. При виде сломленного, раздавленного человека у Лин сжалось сердце. Ей хотелось только одного – освободить его от цепей. Но что, если Жюлиан прав? Что, если этот человек может сообщить ей, где Сара? Или ее тело? Что с ней сделали?
Лин вновь схватилась за телефон, нашла селфи, сделанное дочерью в день исчезновения, и повернула к незнакомцу экран:
– Посмотрите хорошенько на эту фотографию. Узнаете?
Его левый глаз заметно расширился, правое веко дрогнуло, и показалась часть черной радужки. Он скривился:
– Черт, так это ваша дочь… А вы… вы его жена, верно? Писательница, о которой он мне говорил… Мироре, или как там… Выходит… вы не знали, что я здесь? Не знали, что ваш муж лишил свободы безвинного человека?
Лин не позволяла себе расслабиться. Она продолжала держать телефон перед его опухшим лицом.
– Это вы были заперты в багажнике внедорожника. Он вас похитил. Это вы нацарапали на металле слово «ЖИВА». Зачем?
– Вы… вы такая же сумасшедшая, как он.
– И… это у вас была шапочка моей дочери, а не у Жюлиана. Что вы делали с этой шапочкой? Где она? Где Сара?
Он энергично зашевелил прикованными над головой руками.
– Я не знаю, что… что случилось с вашим мужем… Я не знаю… почему вы здесь… вместо него, но вы, похоже, не в курсе… этого всего… Так что сейчас вы…
Он болезненно кривился при каждом слове.
– …сейчас вы немедленно позвоните… в полицию и… объясните им… Я им все расскажу, все, что произошло… Я скажу им правду. Что я впервые вас вижу… Что… Что вы были не в курсе… И я…
Лин уже не слушала. Костяшки домино падали одна за другой.
– Это объясняет нападение на него в тот вечер. Возможно, на Жюлиана напал человек, который знал, что мой муж вас где-то держит, и искал вас. Кто это был? Ваш сообщник? Муж не выпустил добычу из рук, тогда его избили и бросили на пляже, сочтя мертвым.
Мужчина шмыгнул носом и утер его о плечо.
– Я вообще не понимаю… о чем вы говорите… Ключ. Да откройте же замок…
Лин пошарила в карманах его штанов и расстегнутой окровавленной рубахи. Затем поднялась и поискала среди запасов провизии. Ничего. Никакого документа. Она решительным шагом вернулась к нему.
– Скажите, кто вы.
– Вы не можете так поступить… Иначе… тогда… вы станете его сообщницей. Вызовите полицию или… освободите меня, только… только не оставляйте вот так…
– Почему вы отказываетесь назвать свое имя? Почему не говорите, что вы делали с шапкой моей дочери?
Она уже кричала. Мужчина втянул голову в плечи и нахмурился:
– Меня зовут Грегори Джордано. Я сыщик.
24
Это был удар. Лин стоило больших усилий удержаться на ногах. Она покачнулась.
– Сыщик…
– Да, сыщик. Сейчас вы вызовете полицию, и все закончится хорошо для вас, да и… для меня… А если будете упорствовать, станете соучастницей, а я… я сдохну здесь, но это ничего не изменит для… для вашей дочери.
Незнакомец говорил с большими паузами.
От холода он стучал зубами и дрожал.
– Как вы здесь оказались? Где вы работаете? И как мой муж нашел вас?
Джордано сжал губы. Он не произносил больше ни слова, но по-прежнему не спускал с нее глаз. Напрасно Лин повторяла вопросы, он впал в полузабытье и не отвечал. Она вернулась к камню и снова взяла в руки фотографию. «Что бы он ни говорил, он лжет». Лин злилась на Жюлиана, злилась на себя за то, что ей не удалось вовремя до него дозвониться. А теперь она не способна ни на что решиться: каждое новое решение кажется ей хуже, чем то, к которому она была готова мгновение назад.
Отправить мужа в тюрьму.
Удерживать в плену невиновного.
Освободить виноватого.
Стать соучастницей похищения, пыток и незаконного лишения свободы.
Она набрала в грудь воздуха и повернулась к мужчине:
– Я должна убедиться, что вы не лжете. Прежде чем делать что бы то ни было, я должна проверить вашу личность, понимаете?
Она направила на него телефон и сфотографировала.
Ослепленный вспышкой, он зажмурился и отвернулся.
– Мне надо подумать. Я скоро вернусь. Если вы говорите правду, я вызову полицию. Обещаю.
Лин накинула ему на плечи и грудь свое пальто, сняла с себя свитер и осторожно укутала им его перебитые ступни. Затем придвинула поближе две бутылки с водой и несколько консервных банок и освободила от наручников одну его руку. Левая часть туловища Джордано бессильно обвисла. Открыв банки, она поставила их возле него.
– В ожидании моего возвращения вы сможете поесть и попить. Я…
Она сходила за металлическим ведром.
– Если понадобится. Имея одну свободную руку, вы справитесь. Я… я вернусь, как только смогу.
– Не оставляйте меня здесь! У меня есть бабки, если это то, чего вы хотите!
Заткнув уши, она поднялась в коридор, завешанный фотографиями дочери, боясь, как бы ее не вырвало; задыхаясь, выбежала во двор форта и, привалившись к крепостной стене, испустила отчаянный вопль. Море, мягко позолоченное робким светом луны, рокотало, приближаясь к форту. Этот покой резко контрастировал с адом, в котором она жила.
Насквозь пронизанная холодом, она выбежала из форта, не забыв запереть на ключ тяжелую дверь.
Ее муж потерял память и завещал ей самый гнусный из неоконченных романов.
И Лин предстояло написать продолжение.
25
Осмотр явно свежих стыков кирпичей указывал на то, что Феликс Дельпьер недавно сам разделил подвал на две части: та, что с окороками и его оборудованием, с одной стороны, и безопасный тайник – с другой. Посредством эсэмэс он пригласил их «получить сюрприз». Полицейские уже ожидали худшего. Вик приглашающим жестом вытянул вперед руку:
– Тебе начинать.
Вадим не поблагодарил. Зажав в руке оружие, он пригнулся, чтобы пройти в дыру. Его пальцы погладили плотный красный палас. Приятное прикосновение. Лампа Вуда с черным светом пострекотала и включилась, а его едва не вывернуло наизнанку. Выпрямившись, он с трудом удержался, чтобы не дать деру.
– Да твою же мать!
В ультрафиолетовом освещении прямо перед ними в позе человека Витрувия с разведенными в стороны руками и ногами находилось собранное из кусков, пересеченное шрамами и швами тело. Оно было подвешено в десяти сантиметрах от пола, словно находилось в процессе левитации. Потребовалось разрушить эффект, произведенный лампой, чтобы понять, что сотни тончайших рыболовных лесок, словно паутина гигантского паука, удерживают его внутри массивной деревянной рамы. Едва заметные крючки, расположенные на одинаковом расстоянии, пронзали ему кожу, чтобы соединить с рамой. Это был не мужчина и не женщина. Вик всмотрелся в лицо с прекрасными светлыми волосами и полуприкрытыми глазами. Оно, казалось, парило в воздухе.
Торс не принадлежал этому же человеку. Как и кисти рук. Как и левая ступня, правая нога или любая другая часть «изделия», которое находилось перед полицейскими. «Изделие» было всем и ничем одновременно. Расчленением настолько же, насколько и сборкой плоти, с «комплектующими», подогнанными одни к другим при помощи прозрачной нити, скоб и болтов. Несмотря на топорность неоконченного произведения, Феликс Дельпьер попытался придать ему привлекательный вид, наложив на кожу слои тонального крема, покрыв красным лаком ногти и украсив бижутерией пальцы и шею. Волосы были причесаны, их по обе стороны от идеального пробора скрепляли красные заколки. Ноги обтягивали чулки, доходящие до одинаковой высоты с точностью до сантиметра.
Вадим, едва не споткнувшись, подошел поближе, а Вик заинтересовался металлическим столом, напоминающим прозекторские в Институте судмедэкспертизы. Он увидел на нем разнообразные инструменты – от скальпеля до бритвы, а также портновский метр, катетеры, иглы, медикаменты. На полу стояли канистры с хлоркой, валялись пустые тазы, рулоны мешков для мусора, веревки, брезентовые чехлы, пачки соли, древесная кора. Сыщик вернулся к «изделию» и с омерзением ощупал его.
– Гляди-ка, лицо, кисти рук и глаза настоящие, а вот остальное…
Он слегка поскреб возле швов и обнаружил какой-то блестящий материал.
– Это содранная кожа. Кусочки дубленой человеческой кожи, неразлагающиеся, сшитые между собой и напяленные на… Не пойму… на что-то вроде металлической конструкции. Мне кажется, Вадим, что мы нашли лицо и глаза девушки из багажника.
Пахло дубильными веществами, древесной корой. Вадим опустился на колени, высветив пространство перед собой лампой Вуда. Его лицо исказила гримаса отвращения.
– Я думаю… что Дельпьер… насиловал эту… штуку. В черном свете проявились мелкие белые пятнышки. Следы… спермы. Повсюду. Здесь, в паху, на паласе.
Вик подошел к нему. Он пытался представить себе эту сцену. Низ деревянной рамы был установлен на колесики, что позволяло Дельпьеру перемещать ее по своему усмотрению. Со стен, словно легкие платья, ниспадали красные драпировки. На стеллаже даже стояли бутылки с алкоголем, музыкальный центр, видеоэкран, а в углу – камера на треноге. Вик приметил короткую цепь, привинченную к стене и заканчивающуюся стальным кольцом. Повсюду на кирпиче были видны царапины от ногтей и немного крови. Остатки еды на полу. Пустой ночной горшок.
– Здесь он держал живых… Наверное, это стальное кольцо он надевал им на щиколотку.
Он вернулся к «изделию» и склонился к груди – двум огромным силиконовым шарам, обтянутым человеческой кожей. Голубые, черные, коричневые пятна можно было различить с трудом, все скрывал тональный крем.
Вик принюхался.
– От нее хорошо пахнет. Духи… Волосы вымыты шампунем.
– От «нее»?
Вадим выпрямился. Полицейского трясло от гнева, он ощерился, и в ультрафиолетовом свете сверкнули его клыки.
– Ты о ком, мать твою? О хозяйке лица? Или об этих кусках кожи, нашитых на вонючий железный каркас? Как ты можешь говорить «от нее»?
– Надо же это как-то обозначить. Кожа лица и ладоней еще свежая. Остальное выглядит гораздо более старым.
– В жизни не видел ничего подобного. Хотя всякой мерзости насмотрелся. Но тут что-то запредельное.
Морель принялся ходить вокруг рамы, внимательно вглядываясь в каждый шов.
– Со скольких людей надо содрать кожу, чтобы… изготовить такое?
Сыщик в отчаянии – худшее зрелище трудно себе вообразить. Как собака, обращающая последний взгляд на того, кто стреляет в нее из ружья.
– Мы искали Аполлину… Думаю, мы ее нашли… Может, эта ступня, эта рука… кусок спины…
Вик направился к стеллажу с видеоаппаратурой. Там на видном месте высилась стопка безымянных DVD, на ней лежал конверт. Полицейский взял его в руки: не запечатан. Вик подозвал Вадима.
– Как ты думаешь, это для нас? Прощальное послание?
– Это дерьмо все играет. Открывай…
С комком в горле Вик натянул перчатки и осторожно открыл конверт, в полной уверенности, что оттуда может выскочить змея. Но внутри оказался только клочок бумаги, на котором было написано: «Понравился вам сюрприз? А теперь мое наследство, шавки драные. Приятного просмотра».
26
Вопреки тому, что утверждала надпись на фотографии Сары, узник форта не соврал. Его найденный в интернете портрет крупным планом появился на экране ноутбука Лин. Внешность Аль Пачино, такая же мрачная физиономия, лицо из одних углов. Согласно данным, которые писательнице удалось раздобыть во Всемирной паутине, Грегори Джордано, сорока шести лет, был лейтенантом полиции и служил в лионской бригаде по борьбе с сутенерством. Его имя появлялось на многих сайтах, но чаще всего в старых газетных статьях, где речь шла о разоблачении сетей торговли «белым товаром», то есть женщинами. Он работал над раскрытием каналов проституции в восточных странах и современного рабовладельчества. Его последнее, освещенное в прессе дело было уже семилетней давности и касалось ликвидации сети, распространившейся из Румынии. А после – ничего.
У Лин зазвонил телефон. Колен… Не сейчас. Она не ответила.
Лин тщетно перерыла множество поисковиков, но не нашла никакой информации после 2010 года и ничего о личной жизни Джордано. Где он живет? Есть ли у него жена? Дети? Она решила войти в «Фейсбук» и посмотреть, есть ли у него там страничка, но передумала. Может быть, об его исчезновении уже сообщили и как раз сейчас ведется наблюдение за входом на его профиль. Лин знала эти хитрости благодаря изысканиям для своих триллеров и многолетнему общению с сыщиками: ей следовало быть осмотрительной и довольствоваться полученными скудными сведениями.
Жалкими крохами.
Она сняла очки для чтения и откинулась в кресле. Воодушевленный ее писаниной Жюлиан незаконно удерживал, кормил консервами, избивал и оставил полицейского умирать в сыром подземелье сыщика судебной полиции.
Несмотря на застилающий глаза туман, Лин постаралась обдумать то, что ей было известно. Джордано работал в подразделении лионской судебной полиции, именно там, где криминальная бригада занималась делом Джинсона. Но отдел по борьбе с сутенерством и криминальный отдел – это разные службы. Подразделения полиции занимают огромное здание. Жюлиан часто ходил туда, чтобы попытаться узнать хоть что-нибудь по делу об исчезновении Сары. Может, он встречался с Джордано? Или случайно услышал в коридорах полицейского участка какой-то разговор, привлекший его внимание? Маловероятно.
Но какого черта ему пришло в голову похитить сыскаря, чью работу так расхваливали в прессе?
«Что бы он ни говорил, он врет». Но нет, Джордано не соврал. На этот счет Жюлиан ошибся. Лин встала и посмотрела в широкое окно. Ей казалось, что у нее над головой навис дамоклов меч. Она подумала о словах Колена, о его уверенности в том, что серийный убийца Джинсон, возможно, не причастен к исчезновению Сары. Невероятно, и все же…
«Кто угодно, будучи в курсе истории с волосами и исчезновением Сары, мог послать вам такой конверт», – сказал Колен.
Грегори Джордано, хотя и служил в другом подразделении, разумеется, знал основные детали дела Джинсона. Полицейские на дежурстве наверняка рассказывают друг другу о своей работе. Ну и что? Разве это делает его виновным?
Между дюнами было видно, как с моря приближается черная, похожая на нефтяное пятно, волна. Через два часа форт станет неприступным, воды большого прилива поглотят дамбу, и Джордано проведет еще одну ночь в подвале, прикованный наручниками, в ожидании, что кто-нибудь придет и освободит его. Что делать? Лин терзало собственное бессилие и одновременно – ощущение власти. Она держала в руках три жизни: свою, Жюлиана и Джордано. Три судьбы, отныне спутавшиеся, подобно клубку свалявшейся шерсти. У нее было время сделать еще кое-что, прежде чем она примет решение. Лин распечатала из интернета фотографию Джордано, вытащила из платяного шкафа завалявшийся там медицинский халат и отправилась в больницу.
Было почти половина одиннадцатого, в это позднее время коридоры уже опустели. Только слышались сигналы приборов, шарканье мягких подошв медсестер по линолеуму, да хлопали двери тамбуров.
У входа в палату Жюлиана она получила эсэмэс от Колена: «Я к тебе заезжал во второй половине дня – никого. Попытался позвонить – никакого ответа. Получен первый результат из лаборатории: внутри шапочки обнаружен волос. Он от природы светлый, но покрашен в черный цвет. Остальное завтра, вместе с данными анализа обнаруженной в багажнике крови. Надеюсь, все в порядке, перезвони, чтобы успокоить меня. Колен».
Новый удар, оглушивший Лин и умноживший ее сомнения. В момент похищения волосы у Сары были светлые, но что, если кто-то ей их перекрасил? Что, если это действительно ее волосы?
Она уже подумала развернуться и немедленно позвонить Колену. Бросить все. Однако вошла в палату. Жюлиан спал. Лин молча взяла стул и, придвинув его к кровати, села напротив. Тишина немного успокоила ее. Сколько же лет она не смотрела на спящего мужа.
Лин бросила взгляд на стопку книг на ночном столике. Ее романы. Судя по закладке, Жюлиан корпел над «Человеком с кладбища», вторым триллером, который она написала. Там фигурирует героиня, потерявшая память. Жюлиан мог уловить параллели со своей собственной историей. На него тоже напали, и он тоже потерял память. Лин не смогла удержаться от мысли, что в последние дни вымысел как-то уж слишком заигрывает с реальностью.
Она перевела взгляд на безмятежно спящего мужа, и волосы у нее встали дыбом, едва она представила себе, как он лишил свободы и пытал Джордано. Он, этот пацифист, мастеривший воздушных змеев, катавшийся по заливу на парусной тележке, этот любитель природы, неспособный наступить на муравья, и ярый защитник обитающей на побережье колонии тюленей… Как он мог испытывать такую ненависть? С другой стороны, как могла она усомниться в его невиновности и стремлении отыскать их дочь? Жюлиан был готов на все, и он, конечно же, имел чертовски серьезную причину сорваться на сыщике. Возможно, он даже полагал, что шапочка Сары – это улика, которую ему удалось заполучить?
Однако следовало признать очевидное: Жюлиан ошибся, да и она тоже. Шапочка могла принадлежать другой девушке. История в любом случае закончится плохо. Вернуть свободу Джордано означало загубить будущее человека, которого она по-прежнему любит. Оставить сыскаря в форте? Бессмысленное дело. Все равно когда-то его придется отпустить.
Другое решение. Ничего не делать, пусть подыхает в своей дыре… Избавиться от трупа… Жюлиан и ты, свободные… И для вас обоих начнется новая жизнь…
Лин прогнала прочь эти мерзкие мысли, этот чужой гаденький голосок, который ей их нашептывал. Да, в своих книгах она убивает, ее персонажи бесследно прячут трупы, но сама-то она не убийца.
Она кашлянула, Жюлиан сразу открыл глаза и сел в постели.
– Мне приснился кошмар, и в нем была ты. Ты плавала с черепахами, привязанная к спине одной из них, и эта черепаха вдруг стала погружаться под воду. Тебе не удавалось вынырнуть на поверхность, твои руки словно приклеились к ее панцирю, и ты исчезла в темноте, умоляя меня спасти тебя. А я ничего не мог сделать, потому что мне не хватало смелости, чтобы прыгнуть за тобой в воду… Я смотрел, как ты умираешь.
Жюлиан прижал ее к себе. Лин ощутила в своем теле какое-то напряжение, что-то вроде с трудом сдерживаемой гадливости. На самом деле она злилась на мужа за то, что он поставил ее в такое положение, что использовал ее тексты и – в некотором роде – взял в заложницы, чтобы причинить зло другому человеку.
А Жюлиан продолжал:
– Это было ужасно. Я так за тебя испугался. Впрочем, я еще не вполне узнал тебя. Но я уверен, что… что какая-то часть меня, где-то в глубине, всегда тебя знала.
И Лин доверилась объятиям своего мужчины.
– Мы плавали с черепахами, это было давно. Далеко… в отпуске. Ты хотел увезти меня куда-нибудь к солнцу, к свету, потому что… потому что тогда у меня случались кошмары… у меня с головой было не все в порядке.
– Почему? Что произошло?
Она пожала плечами:
– Ничего особенного. Просто тревожные состояния.
– Во время сеанса с логопедом я ощупывал разные предметы. Это пробуждает воспоминания. Так вот, взяв в руки игрушечную машинку, я вспомнил про серый внедорожник. А когда мне дали плюшевых зверушек, я представил себе короткошерстого коричневого пса, который повсюду бегал.
– Это Ранзор, наша первая собака.
Жюлиан вознаградил ее искренней улыбкой, какой она уже давно не видела. Но от этого ей стало еще хуже.
– Воспоминания всплывают как-то сами по себе, но благодаря предметам это происходит легче. Кажется, логопед доволен. Так что не принесешь ли ты завтра наши фотографии? Врачи полагают, что это может пригодиться во время сеансов.
Лин кивнула. Он погладил ее по щеке, прикрыл глаза:
– Мне так хочется поскорее оказаться рядом с тобой, дома. Снова осязать тебя… То, что у меня больше нет памяти, ужасно, но одновременно как-то будоражит. Заново узнавать места, лица, запахи, да вдобавок так остро чувствовать их, будто в первый раз. Ты такая красивая. А Сара? В Рождество она будет с нами?
Лин сделала над собой усилие, чтобы улыбнуться и кивнуть в ответ. Жюлиан нахмурился:
– Что-то не так? Я чувствую, ты вся напряглась. С нашей дочерью что-то случилось, о чем я должен был бы знать?
Писательница достала из кармана листок бумаги с портретом Джордано.
– Узнаешь это лицо?
Он взял фотографию, всмотрелся в нее и равнодушно вернул Лин:
– Ничего не припоминаю.
– Ты уверен? Скажи по-честному.
– Нет-нет, ничего. Кто это?
Лин задумалась, стоит ли продолжать, показать ли мужу сделанную мобильником фотографию избитого Джордано, поставить его перед фактом содеянного. Но это наверняка бесполезно. Она убрала листок в карман.
– Забудь. И о моем приходе забудь.
– Забыть? Ты думаешь, я еще недостаточно забыл? Что происходит, Лин? Отец тоже ведет себя как-то странно, когда я заговариваю о Саре. Что с нашей дочерью?
– Она мертва!
Слова вырвались так внезапно, что она не смогла удержать их. Лин дрожала от волнения, нервы были на пределе. Она попыталась встать, но ноги словно налились свинцом. Электрошок: сейчас или никогда. Жюлиан ошеломленно застыл.
– Мертва? Но ты же говорила, что…
– Ее похитили, четыре года назад. Она возвращалась после пробежки, ты был… на работе, а я ходила по пляжу… Все произошло прямо у нас на вилле. Серийный убийца по имени Энди Джинсон уже два года как арестован, он в тюрьме и ждет суда.
Казалось, Жюлиан хочет что-то сказать, но слова не приходили. Лин представила, что творится в его голове.
– Это он разрушил нашу жизнь. Он признает, что похитил и убил Сару, но отказывается сообщить, где закопал тело. Уже в заключении он неохотно назвал места захоронения своих восьми жертв – всех, кроме нашей дочери… Мы долгие месяцы ждем, когда он решит заговорить.
Лин изо всех сил сжала кулаки.
– И все эти годы ты ищешь ее, Жюлиан, так что почти сошел с ума. Ты не можешь забыть. Скажи мне, что память возвращается к тебе, что ты помнишь не только про давнишние бананы и черепах.
Жюлиан стиснул зубы, упрямо подался вперед и накрыл своими ладонями руки Лин:
– Мне очень жаль…
Он встал и обнял ее. Лин была готова разрыдаться. Она с любовью поцеловала его в губы долгим, страстным поцелуем и высвободилась из объятий. Жюлиан оторопело посмотрел на нее, приложив два пальца к губам, словно хотел удержать этот поцелуй, не выпускать его.
– Похоже на прощальный поцелуй.
– Надеюсь, ты меня поймешь…
Она вышла и услышала, что он зовет ее. Она оставляла его наедине со столькими вопросами.
Что же она наделала?
Лин заперлась в машине, силы покинули ее, не могло быть и речи о том, чтобы ждать дни, а то и недели, когда к мужу вернется память, пока в подвале подыхает человек. Даже сообщение о похищении Сары не оживило его воспоминаний. Горестно вздохнув, Лин достала телефон и поискала номер Колена. Худшее решение в ее жизни. А что, если сыщик из Берка найдет выход, который убережет их от полного поражения? Поможет ей выкарабкаться из трудной ситуации?
В тот момент, когда она уже собиралась набрать номер, зазвонил телефон. Ее бывший коллега, Максим Пэр, преподаватель информатики. Компьютер Жюлиана. Она и забыла… Лин приняла вызов.
– Тебе удалось?
– Да, я сумел вытащить кое-какие данные. По телефону сказать не могу. Тебе надо приехать и увидеть своими глазами. Это насчет шапки твоей дочки. Я знаю, кто ее носил.
27
Максим Пэр жил в глубине тупика, куда никогда не проникало солнце, рядом с морским госпиталем, где снимали фильм «Скафандр и бабочка». Его сине-белый домик был оборудован наподобие рыбачьей хижины. Компьютерщик по-прежнему преподавал в городской начальной школе, где и сама Лин проработала больше десяти лет. Он пригласил ее войти, запер дверь на два оборота и провел в кабинет, перемещаться в котором равнялось подвигу, настолько он был забит книгами, компьютерной техникой и DVD.
– Кофе? Что-нибудь тонизирующее? Похоже, ты неважно себя чувствуешь.
– Сейчас пройдет. Уже поздно, я устала и, если уж говорить начистоту, очень мало спала в последнее время.
Максим поставил перед компьютером Жюлиана стул, чтобы Лин могла присесть, а сам с банкой пива устроился рядом.
– Итак… Все было методично уничтожено: файлы с cookies, история навигации, переписка, аудиозаписи, фотографии. У меня сложилось впечатление, что я имею дело с почти новым компьютером.
– Да, с компьютером, потерявшим память. Как Жюлиан. Все запросы исчезли. Как если бы он сам или взломщик хотел превратить прошлое в чистую страницу.
– Точно. Но как и в случае с памятью, никогда невозможно полностью очистить жесткий диск, если не отформатировать его; большая часть данных остается где-то в системе. И пока не устанавливают новых приложений, не насыщают диск гигабайтами фильмов, можно рассчитывать вытащить некоторые из них.
– Ты говорил про шапку. Что ты обнаружил?
– Подожди, тут, кроме шапки, есть еще много чего.
Его пальцы забегали по клавишам.
– Во-первых, социальные сети. Ты знала, что Жюлиан создал множество групп поддержки, в которых регулярно публиковал фотографии Сары?
– Да-да, я всегда была против. Он задействовал активных пользователей интернета, просил их перехватывать информацию, распространять ее в своих кругах, печатать листовки и связываться с ним через личные сообщения, если им показалось, что они могут помочь. «Инстаграм», «Твиттер», «Фейсбук»… Жюлиан зарегистрировался везде, и ему удалось собрать тысячи подписчиков. Разумеется, я тоже была среди них, чтобы… хоть как-то отслеживать, какие шаги он замышляет. Люди наблюдали за его поисками, за его состоянием души, даже если он не постил ничего особенного… Только вот Жюлиан не понимал, что пользователи интернета интересуются им из чистого любопытства. Они стали свидетелями романа с продолжением про сбрендившего отца семейства. Просто жалкое зрелище.
– Я тоже так думал. Но… похоже, твой муж был прав в своем упорстве и вере в помощь людей.
Он долго щелкал по клавишам, прежде чем на экране появился список с длиннющим нечитаемым названием.
– Этот список создало мое устройство восстановления данных. Дело в технике, я избавлю тебя от долгих объяснений. Короче, я быстренько просмотрел последние стертые мейлы. Ничего особенного, Жюлиан не вел чересчур бурную деятельность на компьютере, с ним, по-видимому, мало кто общался: письма оказались или рекламой, или спамом. А потом, попытавшись войти в группы поддержки, я понял, что они недоступны. Твой муж все позакрывал не позже чем два дня назад.
Лин надела очки.
– А поточнее?
– Во вторник, около полудня. Все данные на компьютере были уничтожены одним махом.
Лин попыталась расположить события в хронологическом порядке:
– В час ночи с понедельника на вторник Жюлиану позвонили с пульта охраны, так как в доме сработала сигнализация. Коды он забыл, потому что выпил. Ты говоришь, что около полудня того же вторника он закрывает аккаунты в социальных сетях, чистит компьютер. Затем в шесть часов вечера, о чем свидетельствует установленное в его мобильнике приложение наблюдения за здоровьем, он отправляется к дамбе и проходит пять километров. Час спустя его, избитого, без сознания, обнаруживают неподалеку от маяка…
Она хотела прогнать невыносимое воспоминание об окровавленном лице Грегори Джордано и, обхватив ладонью подбородок, принялась рассуждать вслух:
– Человек закрывает аккаунты, стирает данные из компьютера, забывает пароли, заменяет их другими, как будто его что-то подстегивает, а после всего этого спокойно идет прогуляться? Как ты себе это представляешь?
– Может, он кого-то боялся?
– То-то и оно, если бы он боялся, то не пошел бы шляться в темноте с дурацким приложением, подсчитывающим шаги! Он бы заперся, уехал бы на машине, не знаю! Но идти на прогулку? Ничего не понимаю, в его поведении есть что-то нелогичное.
Лин думала о Джордано. Может быть, на свежем воздухе Жюлиан хотел принять решение относительно судьбы сыщика, которого держал в наручниках в форте? Но при чем тут приложение «Здоровье»? Она вспомнила, что привело ее к бывшему коллеге.
– Ты сказал про шапочку Сары.
Он со значительным видом кивнул:
– Да. Только прежде еще одна штука. Мне удалось кое-что откопать в истории его навигации по интернету. Мне неприятно говорить тебе об этом, но…
– Давай.
– Твой муж заходил на один не совсем обычный сайт, «Черный донжон». Так называется расположенный в Третьем округе Лиона частный клуб, явно шикарный.
Он подключился к сайту.
– Тут о нем не много, но по тому, что я смог нарыть там-сям, речь идет о клубе экстремальных практик, вроде садомазохизма и специальных вечеринок. Судя по моим находкам, такие игрища могут заводить очень далеко: подвешивание на крюках, что-то вроде этого…
Лин скривилась. Лион… Там работал Джордано.
Зачем Жюлиан заходил на этот сайт? Может, ему посоветовал сыщик из форта?
– Ты больше ничего не можешь сказать? Никаких имен, контактов, которые позволили бы узнать, что он искал?
– Прости, ничего.
Он умолк и закрыл сайт.
– Я знаю, что тебе это ничего не даст, но все же решил сказать.
– И правильно сделал.
– Теперь о шапке. Я восстановил одну уничтоженную фотографию, которая, возможно, лежит в основе всего, что произошло. Ты только не волнуйся.
Максим щелкнул на файл, и на экране развернулось его содержание. Появилась отсканированная газетная или журнальная статья. Полстраницы занимала цветная фотография группы из двух десятков молодых людей и девушек, стоящих посреди четырехсотметровой арены стадиона. Они подняли руки вверх. Лицо одной молодой девушки было обведено красным фломастером. Из-под сине-зеленой шапочки с помпоном выбивались черные волосы.
Максим увеличил лицо девушки и внимательно посмотрел на Лин:
– Похоже на шапку Сары, да?
Прильнув к экрану, Лин внимательно изучила лицо, в надежде, что… Нет, конечно, это не Сара, хотя и можно уловить некоторое сходство. Эта девушка гораздо ниже ростом. В статье говорилось о телемарафоне и молодых спортсменах из Макона, которые бежали двадцать четыре часа, чтобы собрать и перечислить средства в ассоциацию «Дороги надежды».
Она откинулась на стуле.
– Помпон, цвета… шапочка Сары была связана вручную, она единственная такая. Да, это ее.
– В таком случае что она делает спустя четыре года на голове другой девушки?
Максим распечатал цветной снимок и протянул Лин.
– Статья появилась в городском журнале Макона две недели назад. Возможно, кто-то из пользователей интернета, подписанных на твоего мужа в социальных сетях, совершенно случайно пролистал журнал, узнал шапочку, которую Сара носила в вечер своего исчезновения, и отправил скан в личном сообщении?
Лин не сводила глаз с широко улыбающегося лица на снимке. Кто эта девушка? Теперь ей стало понятно, откуда в шапке взялся обнаруженный Коленом черный волос. Похоже, именно эта фотография запустила цепочку событий: похищение Джордано, нападение…
Лин становилось все хуже, ее мучили сомнения, ее кидало из стороны в сторону, как бутылку в волнах.
– У тебя больше ничего?
– Вроде и это неплохой результат, разве нет?
Лин сложила листок с фотографией и засунула его поглубже в карман. Максим выключил компьютер и посмотрел ей в глаза:
– Может, шапочка тут вообще ни при чем. Все знают, что Энди Джинсон виновен. В конце концов он скажет, где закопал Сару. Тебе следует готовиться к этому, а не питать напрасные надежды. Прошло четыре года…
Лин встала:
– А что бы ты сделал на моем месте?
– Я… знаешь… Я совершенно убежден, что, увидев снимок, Жюлиан непременно поехал встретиться с той девушкой. Зная название города и ассоциации, да вдобавок дату публикации статьи, отыскать девчонку не трудно. В доказательство…
Он протянул Лин клочок бумаги, на котором было написано: «Роксана Браке, 17 лет, Макон, улица Пилле, дом 8-бис».
Лин вытаращила глаза.
– Это оказалось совсем не сложно, справочный номер ассоциации есть в интернете. Один телефонный звонок – и дело сделано. Дежурный не помнил, был ли еще какой-то звонок по поводу Роксаны, но, возможно, Жюлиан, чтобы получить координаты девушки, действовал через мэрию или каким-то иным способом. Но он точно туда ездил. Что было потом? Понятия не имею. С сайта клуба «Черный донжон» много не вытянешь, если не знаешь, что именно ищешь. На твоего мужа, Лин, напали; может быть, он вляпался во что-то как раз из-за этой фотографии или своих поисков… Будь я на твоем месте, я бы завтра с утра пошел в полицию, пусть бы они допросили девушку, у нее наверняка найдется внятный ответ, и ты поймешь, что она никак не связана с исчезновением Сары.
Он сунул ей в руки компьютер и едва заметно улыбнулся.
– Приятно знать, что ты вернулась, хотя и при далеко не лучших обстоятельствах. Знаешь, я читал твою последнюю книгу. Очень тяжелая, но потрясающая. Я постоянно рассказываю о ней в школе.
– Спасибо, Максим. За все. У меня есть к тебе еще одна просьба…
– Слушаю тебя.
Она взяла у него из рук бумагу.
– Не говори никому. Ни о моей просьбе, ни о своих находках. Ты никогда не видел компьютер Жюлиана и не слышал о Роксане Браке. Это очень важно.
Он прищурился и несколько секунд хранил молчание.
– То есть в полицию ты не пойдешь, я правильно понял?
– Я могу на тебя рассчитывать?
– Всегда готов помочь тебе. Не раздумывая, обращайся ко мне, если я тебе понадоблюсь. Но главное, будь осторожна.
Лин еще раз поблагодарила его и села в машину. Прошло много времени, приближалась полночь. Море поднималось, его гигантская черная пасть пожирала все на своем пути. Сейчас нижняя часть крепостных стен форта уже наверняка постепенно погружается в воду. Когда она приедет, скалы между берегом и входными воротами будут затоплены. Сегодня уже слишком поздно. Она внимательно посмотрела на листок с именем и адресом девушки. Чтобы смириться с тем, что, виновный или безвинный, Джордано проведет еще одну ночь в преисподней, Лин ухватилась за надежду уже завтра получить ответы на свои вопросы.
28
В четыре часа утра вся группа просмотрела диск в помещении бригады. Собравшиеся вокруг стола пятеро мужчин с усталыми лицами без предупреждения оказались свидетелями длившегося девяносто минут безумия. Установленной на треногу видеокамерой Феликс Дельпьер зафиксировал свои действия в подвале. Кромешная жуть, лавина самых примитивных и животных инстинктов человеческого существа, навсегда запечатленная на пленке.
Поначалу Вику было поручено просмотреть восемь других фильмов и выбрать из них основные детали, которые полицейские могли бы присовокупить к делу. Он считался наиболее наблюдательным и слыл настоящим ходячим видеомагнитофоном.
Вот уж спасибо за доверие.
Хотя исполнитель преступлений был мертв, предстояло еще проследить его чудовищную эпопею, пересчитать и идентифицировать всех его жертв, отыскать тела, в том числе Аполлину. Экскаваторы и люди с детекторами ранним утром начнут работать в окрестностях фермы, а судмедэксперт займется «изделием», которое потребовало час работы двух человек, чтобы снять с него все лески, крючки и отцепить от рамы.
Все пожелали Вику удачи, и после более чем двадцатичетырехчасовой работы нон-стоп полицейский ушел с копиями фильмов и видеоплеером под мышкой. Он вернулся в свой гостиничный номер, где негде было ступить из-за коробок с вещами, которые он не захотел оставить на складе: пять из восьми квадратных метров занимали его по большей части совершенно бесполезные старые воспоминания. Но Вик не любил выбрасывать. Кроме того, на столе стояла шахматная доска с позициями «Бессмертной» Каспарова: эту партию ход за ходом Вик с одержимостью непрестанно разыгрывал в поисках ответов на загадки Джинсона. Горничная была предупреждена, а управляющий смирился с такой нетипичной ситуацией. Как клиент Вик не создавал никаких проблем, а его плата за проживание плюс щедрые чаевые и деньги на прокорм Мам-Ам позволяли успешно сводить ежемесячный финансовый баланс.
На рассвете Вик отворил окно, чтобы проветрить, и рухнул в поднятую почти под самый потолок постель. Заткнув уши берушами, он сразу провалился в сон и проснулся спустя четыре часа, совершенно продрогший: он забыл закрыть окно. Включив электрическое отопление на полную мощность, он выпил две чашки кофе, проглотил кусок хлеба с конфитюром, который накануне прихватил в буфете за завтраком, и уселся перед телевизором, предварительно подключив к нему видеоплеер. Девять утра – самое время встретиться лицом к лицу с Феликсом Дельпьером. Погрузиться во мрак. Стены в отеле картонные, так что можно было услышать, как какая-нибудь парочка наслаждается любовью где-то через три комнаты. Он надел наушники. Фильмов было девять. Вик поставил следующий за тем, что они все вместе смотрели в бригаде. Его содержание оказалось такого же свойства.
В первом эпизоде Феликс Дельпьер появляется с трупом девушки на плече и, словно кусок мяса, выкладывает его на металлический стол. Голова скрыта пластиковым пакетом, закрепленным вокруг шеи скотчем. Он приближает камеру и убеждается, что вся сцена попала в объектив. Вик внимательно рассмотрел обнаженное тело. Судя по тому, с какой легкостью убийца с ним справлялся, трупное окоченение еще не наступило, то есть убийство произошло менее шести часов назад. Видимо, девушка была шатенкой: из-под пластикового пакета выбилась тонкая темная прядь. Но узнать что-нибудь еще было невозможно. Она сильно пострадала: руки и ноги в гематомах, струпьях и пролежнях. Похоже, похищена не накануне. Почему Дельпьер не снял на видео, как держал ее взаперти, пытал, убивал? Выходит, живые интересовали его меньше, чем покойники?
Вику пришлось сделать над собой усилие, чтобы не перемотать видео, когда Дельпьер насиловал труп, голову которого по-прежнему скрывал пластиковый пакет. При любой возможности Живодер смотрел в камеру – стиснутые челюсти, лицо в поту. Каждая деталь, каждое слово, которое он произнесет себе под нос или на камеру, могли иметь значение. Полицейский сжал кулаки и уперся в подушки кресла – ему стоило большого труда заставить себя не бросать свое занятие. Он даже не пропустил эпизоды, в которых убийца бритвой или острым ножом – вроде тех, что используются для рубки мяса на кебабы, – снимает кожу с рук и спины жертвы, солит и подвешивает свежие лоскуты, чтобы подсушить их.
Затем Дельпьер направляется к манекену – металлическому скелету без головы и рук, часть туловища которого, судя по всему, покрыта кожей жертвы из первого видео. Вооружившись кисточками, тряпками и гримом, он делает дубленую кожу более розовой, а швы – менее заметными. Он хочет придать смерти подобие жизни.
А потом выключает камеру.
Полтора часа сплошной мерзости. Работа по дублению человеческой кожи, наверное, заняла несколько дней, поэтому, чтобы сократить продолжительность фильма, маньяк сделал монтаж, достойный профессионала, с врезками, с эпизодами, снятыми одним планом, со спецэффектами. Когда он этим занимался? Никакого указания на время нет. Возможно, несколько недель, месяцев, а может, и несколько лет назад. Но в любом случае это самое начало изготовления «изделия».
При минус двух градусах Вик вышел глотнуть свежего воздуха в одной рубашке. Картины ужаса достаточно раскалили его тело. Он очень сожалел, что из-за пластиковых пакетов не видит лица жертв. Ему бы хотелось запечатлеть их в памяти. Кто эти девушки? Когда они были похищены? Полицейские не располагали никакими данными для поисков в картотеках. В одной только Франции каждый год пропадают тысячи человек. Где искать?
Вик миновал ряд припаркованных перед отелем автомобилей. В основном они принадлежали молодым парочкам, приехавшим заняться любовью, или взрослым партнерам, не имеющим достаточных средств, чтобы оплатить приличный номер. Он направился в пекарню, расположенную в торговой галерее метрах в двухстах от отеля. Прохожие бросали на него косые взгляды, потому что в одной рубашке при минусовой температуре он выглядел как пациент, сбежавший из психбольницы, или иностранец, прибывший неизвестно откуда. Вик купил сэндвич и пачку чипсов, посмотрел, как на площадке между отелем и магазином играют дети. Они кидались снежками, бегали друг за другом, хохотали, когда снаряд попадал в цель. Такие маленькие, а инстинкты уже проявляются. Бежать, спастись, выжить.
Продрогший, он вернулся в номер и опять принялся за работу. На сей раз он ускорил просмотр следующих дисков. Дельпьер приносил трупы с запакованными головами, проводил подготовительные мероприятия, чертил линии на спинах, на груди. Тела оставались почти нетронутыми, он их не кромсал, только прежде, чем завернуть в куски брезента, то тут, то там отрезал куски кожи. Его изделие преображалось, металлический каркас постепенно исчезал под лоскутами человеческой кожи. Это напомнило сыщику работу мастера от-кутюр.
В тринадцать часов он автоматически, без аппетита, просто потому что есть необходимо, проглотил сэндвич и чипсы.
В середине одного фильма Вика как молнией ударило: он увидел тело, которое могло бы принадлежать его дочери. Он не стал откладывать и спустя четверть часа уже бродил по рождественскому базару крупного магазина в поисках подарка для Корали. Он не знал, что выбрать, – какие интересы у шестнадцатилетней девочки? – а потому приобрел коробку шоколадных конфет и сертификат на покупку в любом отделе магазина. Конечно же, так лучше, чем деньги, как предлагал Вадим. Или хуже.
По дороге в отель он принял звонок от специалиста, которому было поручено изучить мобильник Дельпьера, обнаруженный на столе у него в гостиной.
– Странное эсэмэс с историей про «колесо счастья» было отправлено Дельпьером какому-то типу по имени Доктор Ватсон, проживающему в Йере. И это не розыгрыш.
– Вымышленное имя…
– Так часто бывает. Номер мобильника этого Доктора Ватсона связан с существующим только в интернете оператором связи под названием «ЛайонМобил». Беда с этими операторами!
Вик знал, что получить сим-карту и телефонный номер легко: достаточно просто заполнить анкету в сети и предоставить о себе какие угодно данные.
Наркодилеры, агенты по доставке наркотиков go fast, торговцы оружием и даже террористы имеют всегда по два-три зарегистрированных под фальшивым именем мобильных телефона, что усложняет их идентификацию.
– Разумеется, мы можем отследить мобильник Доктора Ватсона, но на это уйдет какое-то время. Пока же он остается совершенно безликим.
Вик поблагодарил его и разъединился. Информация от коллеги озадачила его. Кто скрывается под личиной одного из персонажей романов Конан Дойла? И почему Дельпьер отправил ему одно-единственное эсэмэс, касающееся велосипеда в подвале? Которое, похоже, все-таки предназначалось им, сыщикам.
Настоящая загадка для Шерлока Холмса.
С этими мыслями Вик вернулся в преисподнюю, разверзшуюся в его номере, и продолжил просмотр невыносимых кадров.
Некоторые тела были в кровоподтеках, сигаретных ожогах; сыщик различил даже укусы. Дельпьер представлял собой жуткий образец бесчувственности, четкости и стабильности. «Охотник», – снова подумал Вик. Этот тип имел сноровку убивать, свежевать, изготовлять чучела из шкуры животных. То же самое он делал с людьми.
На девятом, последнем диске появилась Аполлина. Живая.
Вик вскочил со стула и склонился к экрану, упершись ладонями в колени. Полуобнаженная, прикованная цепями слепая девушка сидела на подушках в глубине комнаты с красной драпировкой. Живодер еще не изуродовал ее. Аполлина плакала, что-то умоляюще бормотала сквозь кляп. Смотреть на это было невыносимо, и Вику пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать. Видео наверняка было снято после ноября, когда девушку похитили. Дельпьер приближался к Аполлине, ласкал ее, расчесывал ей волосы, нашептывал что-то едва слышное даже при включенном на полную мощность звуке. «Это его кукла, – подумал Вик, – она была его куколкой».
На экране появилось почти готовое «изделие», покрытое человеческой кожей. Не хватало только лица на полистироловой голове и обеих кистей рук.
Следующий эпизод снимался некоторое время спустя, волосы у Аполлины немного отросли, она лежала на металлическом столе, где Дельпьер свежевал своих жертв. Неподвижная, с расширенными, несмотря на яркий свет, зрачками, но живая и, в отличие от остальных, без синяков и кровоподтеков. Дельпьер заканчивал вводить ей какую-то жидкость. Наверняка морфин. Когда палач орудовал пилой, а затем прижигал обрубки предплечий, сыщику пришлось выключить звук и опустить глаза. Снова взглянув на экран, Вик увидел, что Аполлина уже не шевелится, она была без сознания.
Дельпьер впал в безумную ярость, когда, прилаживая правую кисть к культе правой руки своего «изделия», обнаружил на ладони Аполлины нанесенные ею самой ранки в виде азбуки Брайля. Idem[13] на левой. Он заметно растерялся, принялся шагать из угла в угол, в задумчивости стиснув ладонью подбородок. Вик догадался, что эти свежие раны, которые уже никогда не заживут, очень смущают Живодера, что, несмотря на чудовищность его конструкции, он стремится к совершенству подбираемых деталей: никаких ожогов, надрезов, гематом. Кстати, в тот момент Вик обратил внимание на несомненный совпадающий идентификационный признак: Дельпьер использовал только лоскуты человеческой кожи, не пострадавшие от его варварских действий. Вот почему ему требовалось столько тел.
Полицейский не успел сделать выводов из своего наблюдения. Дельпьер в ярости бросился к Аполлине, будто собирался прикончить ее. Несчастная едва шевелилась, но была жива. Внезапно палач замер – раздался короткий мотив, в котором Вик узнал мелодию, в большинстве мобильных телефонов сообщающую о поступлении эсэмэс. Тогда Дельпьер вышел из кадра, и видео прервалось.
Конец фильма. Конец сериала.
Полицейский с долгим тяжелым вздохом прижал ладони к лицу, ему казалось, что вместо черепа у него кипящий чайник. Он глотнул воды прямо из горлышка бутылки и застыл, вперив взгляд в окно своего номера. Оставив снеговика, дети давно ушли с улицы. Они скатали снежные шары и слепили фигуру, принесли морковку, пуговицы, шляпу. Они тоже изготовили свое изделие. Так уж устроен человек, ему необходимо существовать в своих созданиях.
Вик прикрыл глаза и увидел себя среди ночи в прошлый понедельник перед открытым багажником. Обнаруженные в нем кисти рук, еще не гниющие и наколотые морфином, точно принадлежали Аполлине. Значит, прошло, возможно, всего несколько часов между моментом, когда Дельпьер снял на видео процесс калечения Аполлины в своем подвале, и угоном его «форда». Именно в этот промежуток времени преступник отрезал ей кисти обеих рук и украл голубые глаза и лицо новой жертвы, которую затем засунул к себе в багажник рядом с искалеченными кистями Аполлины.
Вик не понимал, где была заперта жертва из багажника. На диске он ее не видел. В каком-то месте на ферме Дельпьера, которое они не обнаружили? Или за много километров оттуда?
Глаза лейтенанта по-прежнему были закрыты, а уши заткнуты берушами. Отрезанный от мира, он размышлял об Аполлине, об «изделии». Судя по тому, что он мог наблюдать на месте и увидел на этих дисках, слепая девушка не являлась частью чудовищного лоскутного покрывала. И все же Дельпьер убил ее? Или спрятал в надежном укрытии? Возможно ли, что она еще жива?
Теперь он попытался отследить эпопею Дельпьера в тот вечер, когда угнали его машину. Дома, у себя в подвале, прежде чем запаковать и погрузить в багажник новую жертву, он крадет ее глаза, лицо и кисти рук. Затем едет по трассе в сторону Гренобля с намерением избавиться от тела и рук, но останавливается на заправке.
Вик так резко вскочил, что стукнулся головой о перекладину кровати. Стиснув челюсти, он согнулся пополам, однако поразившая его мысль пересилила боль. Если Дельпьер был до такой степени организованным, если он менял номерной знак перед каждой поездкой, не превышал скорость и запаковывал трупы, чтобы не оставлять никаких следов, как он мог рискнуть остановиться на заправке с тем, что лежало у него в багажнике? Почему не залил бензин заранее? Вик помнил количество литров на экране колонки: пятьдесят семь. Быстрый поиск в интернете – и он выяснил, что такая модель, «форд-мондео», имеет бак на шестьдесят литров. То есть автомобиль Дельпьера с почти пустым бензобаком мог внезапно остановиться прямо посреди дороги.
– Потому что он этого не знал! Поездка была незапланированной!
Вышагивая между коробками, Вик непрестанно щелкал пальцами. То, что Морель принял за рвение или провокацию, было вызвано всего лишь торопливостью! Той ночью Дельпьер действовал в спешке.
Сыщик снова поставил последний диск и нашел финальную сцену: убийца, впавший в ярость от только что увиденных на ладонях Аполлины ран. Он бросается к ней, чтобы прикончить, но тут раздается тот самый сигнал о приходе эсэмэс.
И больше ничего.
Сыщику казалось, что в голове у него, сцепляясь и расцепляясь, оглушительно щелкают шестеренки. И внезапно все прояснилось.
Дельпьер действовал не один.
29
С шести утра Лин сидела в машине напротив дома номер 8 по улице Пиле в Маконе. Три часа пути, бессонная ночь, ломота в затылке и суставах. Она подремывала, и каждый раз, когда веки опускались, под ними искрами вспыхивали видения. Заклинающий, умоляющий ее Грегори Джордано с подбитым фиолетовым глазом, его окровавленное лицо. Рука, ногтями выцарапывающая в багажнике слово «ЖИВА». Растерянный взгляд Жюлиана. Ее Жюлиана – мужчины, который запускал воздушных змеев. Влюбленного Жюлиана, однажды просто так, без всякого повода, заказавшего для нее сто одну розу. Того самого Жюлиана, которой частенько упрекал ее за жестокости и чернуху в романах… И того, кто до полусмерти искалечил своего узника: медленными движениями рукоятки – потому что таким орудием невозможно работать быстро – с отвратительным хрустом сломал ему ногу.
Звук шагов по тротуару рядом с ней вывел Лин из оцепенения. Главное – не поддаваться сиренам сна. Она опять перевела взгляд на выход из здания и стала поджидать появления жильцов.
Была пятница, 22 декабря, последний день перед началом школьных каникул. Роксане Браке семнадцать лет, значит она учится в лицее и в конце концов должна выйти из дому.
Лин снова задумалась о муже, о том, каким образом она сообщила ему, что Сары больше нет, о том, что оставила его одного с кучей вопросов. Вероятно, скоро Жюлиан вернется на виллу – в подобной ситуации это настоящая катастрофа. Он потребует подробностей исчезновения их дочери, станет расспрашивать про Джинсона, про то, как прошли эти четыре года. Обнаружит в спальне ее чемоданы и поймет, что они больше не живут вместе. И что она ему расскажет?
Всему свое время. Она предпочла пока не думать об этом и сосредоточилась на здании. Оттуда выходили люди, закутанные в зимнюю одежду, в шапках, шарфах, теплых перчатках. Лин постаралась сосредоточиться на лицах, которые ей едва удавалось разглядеть, на походках. Она не располагала почти никакой информацией о Роксане, кроме сканированной фотографии, иллюстрирующей статью.
Впервые Лин отчетливо осознала, что это ее личное дело. Она выскочила из машины и вцепилась в запястье длинноволосого парня, который, разумеется, принял ее за сумасшедшую. Она снова заперлась в машине и постаралась взять себя в руки: ей любой ценой надо успокоиться, а главное, действовать более осторожно, если она не хочет испугать девушку.
В 7:22 из подъезда торопливо выскользнул хрупкий силуэт с перекинутой через плечо сумкой. Волна выбившихся из-под синей шапочки черных волос колыхалась на затылке и воротнике короткого пальто. Никакой возможности разглядеть лицо, но Лин не могла дать девушке уйти. На этот раз она повела себя более сдержанно, пересекла улицу, нагнала свою цель и окликнула девушку:
– Роксана Браке?
Та обернулась, не замедляя шага. Лин охватило смятение: девушка была поразительно красива, с миндалевидными глазами редкой, очень темной голубизны, как у Сары. Она даже представила себе Роксану блондинкой, без этой окраски, и на долю секунды задумалась, что могло подвигнуть такую юную женщину перекраситься в черный цвет.
– Да?
Романистка подошла поближе. Она оделась вполне нейтрально, на ней тоже была шапка – черная, – которая скрывала все волосы, и шарф. Ей следовало оставаться безликой и взвешивать каждое свое слово.
– Я несколько дней работаю на ассоциацию «Дороги надежды», ты ее, конечно, знаешь, я думаю?
Роксана замедлила шаг:
– Да, и что? Какие-то проблемы?
Девушка сразу встревожилась – нормальное поведение, учитывая время и место.
– Нет-нет, никаких проблем. Я понимаю, сейчас раннее утро, я появилась так неожиданно, мне надо задать тебе всего один вопросик, это не займет много времени. В начале месяца в городском журнале была статья. – Лин вытащила из кармана распечатку и протянула девушке. – Ты тут на фотографии, и я…
– Да какого черта? Оставьте меня в покое, о’кей?
Она ускорила шаг, Лин не отставала.
– Кто-то тебе это уже показывал, да? Темноволосый мужчина, лет сорока, около метра восьмидесяти?
– Да ну, псих какой-то. Они с моим отцом чуть не подрались.
Значит, Жюлиан приезжал. Лин чувствовала, что нужные ответы могут вот-вот слететь с губ девушки. Не раздумывая, она достала из бумажника банкноту в пятьдесят евро и вложила ее в руку Роксаны. Дешево, да действенно.
Немного поколебавшись, девушка сунула деньги в карман.
– Не в прошлые выходные, а в позапрошлые, я была у отца. В субботу утром мы ходили в магазин. Тип, о котором вы спрашиваете, черноволосый, ждал возле дома. Нервный такой. Когда мы подошли, она попытался со мной заговорить. Отец спросил, что ему надо, тогда тот мужик вытащил из кармана статью – точно как вы сейчас – и спросил меня, где я взяла шапку… Вот эту.
Она ткнула пальцем в бумагу с фотографией, а потом перешла на другую сторону.
Лин не отставала:
– И что ты ему ответила?
– Ничего. Вмешался отец, он велел мне идти домой. Я так и сделала. А они стали громко ругаться между собой, я же вам сказала, даже чуть не подрались. После перепалки, которая длилась пару минут, тот тип наконец ушел.
– И ты больше его никогда не видела.
– Нет. Понятия не имею, кто это. Отец сказал, какой-то псих, и больше мы про него не вспоминали.
Лин задумалась: Жюлиан не мог бросить этот след. Только не он. В тот или иной момент он обязательно должен был вернуться.
– Ты сказала, что провела те выходные у отца. Твои родители не живут вместе?
– Они давно развелись. Отец остался в Экюлли, под Лионом, а мать переехала сюда, в Макон. Она назначена опекуном. Отца я нечасто вижу, потому что…
– Что?
Роксана поджала губы и сменила тему:
– Может, я поеду к нему на Новый год. Правда, нельзя сказать, что в последнее время он мною сильно интересуется. Ни звонка, ничего. Наверняка думает, что мне достаточно его чеков.
Девушка уткнулась носом в шарф. В голове Лин мигали тревожные сигналы.
– Говоришь, под Лионом? Браке – это отцовская фамилия?
Роксана колебалась. Она засопела.
– Нет, мамина, я теперь ношу ее фамилию. А по-настоящему я Джордано.
30
Лин не верила своим ушам. Она торопливо сунула руки в карманы, чтобы девушка не заметила, что они дрожат. Она представила, как Жюлиан перешел в наступление, но не на Роксану, а на Грегори Джордано. В конце концов он его похитил. Конечно же, после возвращения девушки в Макон. Никаких известий от отца у Роксаны нет, так что она даже не знает о его исчезновении.
Лин без труда догадалась, что было дальше: Жюлиан запер Джордано в багажнике, вместе с шапкой, а потом надел на него наручники, привез в форт и приковал в подвале к стене. Измученный, избитый Джордано уже дней десять гниет в промозглом подземелье, а она беседует с его дочерью!
Лин сделала над собой усилие, чтобы контролировать голос:
– Откуда у тебя эта шапка?
– И вы туда же… Да что вообще за дела с этой шапкой? Вы ведь точно не член ассоциации. Кто вы?
Лин снова сунула руку в бумажник – лучший из ответов.
– Роксана, пожалуйста, это очень важно.
– Прямо как в кино, да? Вы мне даете бабки – я говорю?
– Может, и так.
– К сожалению, мне нечего сказать про шапку. Ее нашел мой отец, вот и все. И просто надел мне на голову, поверх той шапки, что уже была на мне. Я выглядела по-идиотски, мы чуть не сдохли со смеху… Шапка-то классная, я так и уехала. Отцу нравится, когда я в ней хожу. Кстати, мне кажется, я ее в последний раз у него забыла.
Лин терзало множество вопросов, но она выбрала главный. Она знала, что времени у нее в обрез, что стоит Роксане замкнуться, и все пропало.
– Когда вы ее нашли? Где?
– Прошлой зимой, в феврале, во время каникул. Мы с отцом отправились на прогулку в Веркор. Он без ума от природы.
– А… шапка… она могла… долгое время находиться там, где вы ее нашли? Например, несколько лет? Она была грязная? Валялась под кучей старой листвы?
– Ой нет. Только слегка присыпана снежком. Не знаю, ее потеряли максимум за два-три дня до того, как мы ее подобрали, иначе бы она совершенно утонула под снегом. Зимой в тех краях очень холодно и промозгло. Часто идет снег.
Джинсон был арестован в январе две тысячи шестнадцатого. Если он действительно убил Сару, как Роксана могла год спустя найти в горах ее шапку? А если бы шапка провалялась в лесу долгие месяцы, она была бы испорчена, порвана.
Они подошли к автобусной остановке. Роксана искоса глянула на Лин:
– Это шапка кого-то, кого вы знаете, верно?
– Ты… Ты точно помнишь место, где вы ее обнаружили?
– Не то чтобы точно… Отец часто снимает квартирку в роскошном доме в Сент-Аньян-ан-Веркор, в провинции Дром, недалеко от горнолыжных трасс. Мы нашли ее во время какой-то дальней прогулки. Вроде поблизости от Ла-Шапель-ан-Веркор или еще в какой-то дыре. Простите, точнее не могу сказать.
Подошел школьный автобус и открыл двери.
– Мне пора.
– Я бы хотела связаться с тобой, чтобы поговорить подольше. Можешь дать свой телефон?
– Простите, нет. Вы же знаете, нельзя слишком доверять незнакомым людям. Мне, вообще-то, не следовало бы даже разговаривать с вами.
– Последний вопрос: твои черные волосы… Ты перекрасилась… Для чего?
Девушка пристально взглянула на Лин, прищурилась, заметно помрачнела и поспешно отвела взгляд. Прежде чем автобус поглотил Роксану, Лин в последний раз окликнула ее и, когда та обернулась, сфотографировала своим мобильником.
– Эй, не надо этого делать!
Роксана испепелила Лин взглядом и едва не выскочила на тротуар, но водитель уже начал сердиться, так что она просто исчезла в глубине автобуса. Писательница проводила ее грустным взглядом. Ей хотелось бы получить больше ответов. След не мог вот так оборваться. Возможно, Сару увезли в горы, когда Джинсон уже находился под стражей. Возможно, как полагает Колен, серийный убийца не имеет никакого отношения к ее исчезновению.
А что, если Сара еще жива? А что, если прав Жюлиан, все эти годы ведущий свою борьбу?
Лин присмотрелась к только что сделанной фотографии. Если Роксана говорит правду, Грегори Джордано случайно нашел шапку во время прогулки в Веркоре. Возможно, под пытками он признался в этом, а Жюлиан не захотел принять такое объяснение. Тот факт, что он лионский сыщик и работает в полицейском управлении, ведущем дело Джинсона, должен был только укрепить внутреннюю убежденность Жюлиана.
И все же… Лин все еще испытывала сомнение, таящееся глубоко в душе, оно мешало ей окончательно поверить в невиновность Джордано. Эта история с опекунством, с разводом, упорное молчание Роксаны, стоило ей затронуть эту тему. Разумеется, Лин абсолютно незнакомый человек, но все же…
Она взглянула на часы и защелкала по кнопкам мобильника. Ей потребовалось меньше пяти минут, чтобы найти в интернете адрес сыщика: он жил приблизительно в часе езды отсюда. Лин тут же тронулась с места и взяла направление на юг. Ей надо было перестать убеждать себя, что она держит в заложниках невиновного.
Но в глубине души Лин сознавала, что эта поездка всего лишь бегство от необходимости возвращаться в Берк и встречаться с тем, что ее там ожидает.
31
Дом Грегори Джордано оказался стоящим посреди обширного сада роскошным частным особнячком с соломенной крышей в форме шляпки гриба и широкими, во всю стену, окнами. Лин проехала чуть дальше, припарковалась, а потом, крадучись и низко опустив голову, вернулась пешком. Лион и его предместье задыхались под снегом. На улице слышались противные гудки грузовика, разбрасывающего соль по проезжей части. Место было тихое, малолюдное. Солнце еще не выглянуло, и Лин знала, что его не будет и днем.
Она резко свернула в аллею. Единственные следы на снегу принадлежали кошке. Поднявшись на четыре ступеньки, Лин остановилась перед входной дверью, постучала для очистки совести и осмотрелась вокруг. Вообще-то, у Джордано могла быть подружка.
Никакого ответа. Рукой в перчатке она попыталась открыть дверь. Заперто. Лин спустилась с крыльца и обошла дом. Снег скрипел под подошвами, и она испугалась, что сейчас всполошит весь квартал. Ни одного разбитого стекла, веранда на заднем фасаде заперта и невредима. Может, Жюлиан похитил Джордано в другом месте? Ответ она обнаружила у входа в гараж: ручка ворот крутилась, как будто была сломана. Лин вошла, закрыла за собой створки и постучала ботинками о бетонный пол, чтобы сбить налипший снег. В гараже бездействовал автомобиль. Лин на всякий случай проверила багажник. Ничего. Она обнаружила дверь, ведущую в сад, и еще одну – в прихожую особняка. Сколько раз она описывала подобные сцены в своих книгах? Нарушая закон, героиня впотьмах шарит по незнакомому жилищу… От одной этой мысли Лин вздрогнула и задумалась: а что на самом деле она здесь ищет? Следы Сары? Доказательства виновности Джордано? Плакат, на котором специально для нее было бы написано: «Это он/Это не он»?
В гостиной Лин заметила сваленные в кучу на столе фотоальбомы, разбросанные в беспорядке документы, открытые ящики и распахнутые дверцы шкафов. Жюлиан наверняка побывал здесь и все обшарил.
Ставни были закрыты, поэтому она включила галогенную лампу на самый слабый режим. В альбомах фотографии полной семьи. Грегори Джордано рядом с женой, белокурым стебельком, а между ними – дочь, тоже блондинка. Лин поразила суровость снимка: никто не улыбается. Лица замкнутые, почти агрессивные, взгляды – ускользающие. Она пролистала альбомы, вернулась назад – перед ее глазами прошли разные годы. По выражению лиц на появляющихся все реже общих снимках она поняла, что счастливое семейство вот-вот развалится. Роксана говорила что-то о разводе родителей.
Лин продолжила поиски и на полу, рядом с пачкой сигарет и серебряной зажигалкой «Зиппо», обнаружила визитные карточки. Еще один сюрприз, да какой: Грегори Джордано работал теперь не в полиции, а в лионском автодилерстве. Почему он бросил прежнюю работу? Когда? Судя по статьям о нем, которые она нашла в интернете, после две тысячи десятого.
А что, если все связано? Развод, смена работы, Сара… А что, если, наоборот, нет никакой связи? Лин знала, что стоит только поискать, связь всегда найдется, пусть даже самая абсурдная. Разве не доказывает это дурацкая история с плагиатом, о котором ей сказала Пэм?
Лин обошла кухню и поднялась на второй этаж. Спальня Джордано… разгромленная постель, простыни в беспорядке. Она подошла поближе и заметила брызги крови на наволочке. И представила, как Жюлиан ворвался сюда, когда хозяин спал, и ударил его по голове. Здесь тоже распахнутые шкафы. Все перевернуто, никаких полумер. Она порылась в одежде, но не обнаружила ничего, что могло бы насторожить ее.
Из спальни Лин направилась в кабинет. Впечатление, будто здесь пронесся ураган. Книги из шкафов вывалены на пол, усеянный выпавшими из них страницами. Прижав руку ко лбу, Лин оперлась о стену. Она постепенно начинала осознавать, что с каждой минутой, с каждым своим движением, с каждым шагом все больше превращается в сообщницу мужа. Она тоже незаконно проникла в дом бывшего полицейского, рылась в его вещах. В конце концов, она тоже в нарушение закона лишала его свободы.
Взгляд Лин упал на валяющуюся отдельно книгу. Эта обложка… Она нагнулась: «Человек с кладбища», один из ее романов. Она встала на колени и поискала среди других книг. Со всех сторон ее окружали детективы, многие из которых написала она. Не те, что были украдены из ее дома, в отличие от них на первой странице этих томов имелся штамп «Пресс-служба».
Она поднялась с колен и оперлась на письменный стол. Эти романы ничего не означают, просто Грегори Джордано – любитель детективов и один из читателей Нила Мирора, как сотни тысяч других людей.
Лин глубоко вздохнула, постаралась сосредоточиться и занялась разбросанными по полу документами. Счета, ксерокопии, черновики. Она отметила наличие проводов, но компьютер отсутствовал. Неужели Жюлиан прихватил его, чтобы изучить содержимое на вилле? Почему бы нет, потом он, разумеется, от него избавился.
У нее чуть не разорвалось сердце, когда зазвонил телефон. Колен. Она не ответила, но прослушала сообщение, которое он оставил на автоответчике: «Лин, ответь, пожалуйста. Я насчет крови в багажнике. Жду твоего звонка».
Она подошла к окну, украдкой бросила взгляд на все еще пустую улицу. И сразу позвонила Колену:
– Я получила твое сообщение…
– Ты где? Всего десять утра, я только что заезжал к тебе и наткнулся на запертую дверь. То же самое в больнице: никого. Ты уже два дня неуловима, как призрак, даже не звонишь, чтобы узнать, как продвигается расследование. Тебя это больше не интересует? Что происходит?
– В Париже… неприятности, мне пришлось срочно вернуться, я не успела никого предупредить, прости. Я… Меня обвинили в плагиате. Это касается моей последней книги.
Возможно, Лин слишком разговорилась, но ее слова должны были звучать правдиво.
– Плагиат? У кого?
– Какой-то неизвестный автор, который просто хочет нажиться за мой счет. Такое иногда бывает. Днем я вернусь. – Она прижала ладонь ко лбу. – Разумеется, расследование меня интересует, я только об этом и думаю… Ты сказал про кровь в багажнике. Это… это Сарина?
– Нет. Группа крови та же, но ДНК отличается.
Молчание. Лин это и так уже знала, но ответила:
– Не знаю, должна ли я чувствовать облегчение… А есть шанс узнать, чья это кровь?
– При чем тут шанс, Лин, мы уже знаем чья. Ты за что-нибудь держишься, ты хотя бы не за рулем?
Лин застыла. Разумеется… Грегори Джордано работал в полиции, данные его ДНК должны сохраниться в картотеке. Как и преступники, полицейские иногда оставляют на месте преступления следы своей ДНК, которые техники могут ошибочно счесть уликами. Регистрация в картотеке дает возможность избежать ложных улик и бесполезных поисков. Следовало смириться с очевидным: они с Жюлианом пропали. Колен приедет сюда, констатирует исчезновение человека, несанкционированный обыск в доме, и у него не останется больше никаких сомнений в их виновности. Ей пришлось сделать глубокий вдох, чтобы голос не задрожал.
– И чья же она?
– Твоего мужа Жюлиана.
32
Это был удар. Лин застыла посреди комнаты.
– Жюлиана? Не может быть.
– И тем не менее это его кровь и его ДНК, Лин, мы на сто процентов уверены. Мы сравнили с анализом крови, сделанным в больнице. Они совершенно идентичны. Как бы необъяснимо это ни казалось, но именно Жюлиан был заперт в багажнике собственного автомобиля. И это он нацарапал кровавыми буквами «ЖИВА». И возможно, именно он спрятал шапку под ковриком, рядом с запасным колесом, решив, что она принадлежит твоей дочери.
Лин села на пол, обхватив руками прижатые к груди колени.
– Лин? Ты здесь? Ты меня слушаешь?
– Да-да… я… Я пытаюсь разобраться… Он… То есть Жюлиан был заперт в багажнике своего собственного внедорожника… И его обнаружили раненым после нападения на… на дамбе.
– Возможно, на него напали вовсе не на дамбе. У меня на этот счет есть одна гипотеза, довольно нелепая, но она могла бы сработать, даже если это ничего не объясняет. Помнишь, ты как-то сказала мне, что Жюлиан ненавидел приложения о здоровье и никогда не использовал их?
Вместо ответа Лин только охнула.
– Представь, кто-то запер его в багажнике. Жюлиан держит в руках неизвестно где взятую шапку, считая, что она принадлежит Саре. Он убежден, что ваша дочь жива. Он прячет шапку в отделение для запаски, чтобы потом ее нашли, и выцарапывает, как может, слово «ЖИВА», чтобы оставить нам сообщение. Возможно, он думает, что скоро умрет, что его убьют. Возможно, машина едет из другого города. Например, оттуда, где он раздобыл эту шапку. Короче, автомобиль останавливается возле дамбы, в недоступном для посторонних глаз месте – свидетели никому не нужны, – недалеко от маяка. Человек, захвативший Жюлиана, открывает багажник, избивает твоего мужа, берет его телефон и отправляется ходить вдоль дамбы…
– …чтобы мы поверили, что это Жюлиан прошел до того места, где его нашли.
– Именно так. Потом он возвращается к багажнику, относит Жюлиана туда, где его нашли, затем пригоняет внедорожник к вилле, но не ставит в гараж, как регулярно делает Жюлиан. И исчезает неизвестно куда.
У Лин внезапно потемнело в глазах, она почувствовала сильную слабость, словно из нее выкачали всю кровь.
– Зачем нападавшему это было нужно?
– Чтобы никто ничего не понял, чтобы обмануть нас, пустить по ложному следу. У меня впечатление, что это какой-то чертов манипулятор. Может быть, кто-то из самых близких, кто вертится вокруг вас…
– Но кто, черт возьми?
– Я его найду. У меня есть еще одно невероятное сообщение. Я сходил в охранное агентство повидать типа, который отключил сигнализацию в тот вечер, когда ты вернулась на виллу. Помнишь, Жюлиан звонил им накануне около часу ночи и сказал, что выпил и забыл код отключения сигнализации.
– Да.
– Я показал агенту фотографию Жюлиана. К сожалению, он не смог с уверенностью сказать, что той ночью видел именно твоего мужа. Он просто не помнит.
– Ты… Ты думаешь, ему открыл другой человек, тот, что напал на Жюлиана? Это бы объяснило, почему он не знал кода?
– Я в этом уверен. Агент сказал, что у того человека был ключ от входной двери и что он был пьян. Взлома не было, так что агент, естественно, решил, что это и есть владелец виллы. Он отключил сигнализацию и дал ему подписать квитанцию об обслуживании, которую я сейчас держу в руках. Эта подпись поставлена не Жюлианом. Человек, у которого сработала сигнализация, солгал.
Лин уже ничего не понимала. Кто этот незнакомец, который проник в их дом, напал на ее мужа? Не он ли два месяца назад уже взломал двери «Дарящей вдохновение» и украл ее книги? Не он ли уничтожил все документы, всё, что касалось Сары? Заодно она вспомнила про компьютер Жюлиана, лишенный своего содержимого. Кому-то было важно уничтожить его находки. И это не мог быть Грегори Джордано – он, по всей логике, был заключен в форте еще до нападения на Жюлиана.
– Что ты собираешься делать?
– Просить полного и более детального осмотра в салоне машины, а также в твоем доме. Если наш клиент сидел за рулем, вел машину, если он перемещался по твоему дому, то, возможно, оставил свои отпечатки на мебели, в автомобиле… Короче, какую-нибудь зацепку, которая позволила бы нам его идентифицировать. Я рассчитываю во второй половине дня быть у тебя с группой. В шестнадцать часов. Годится?
Лин глянула на часы:
– Если можно, лучше в восемнадцать. Чтобы я успела сделать все, что нужно, в Париже.
– О’кей. Но если вернешься раньше, постарайся не оставлять повсюду своих пальчиков, в частности на дверных ручках. Я знаю, что ты и так уже много где наследила, когда приехала, а мне хочется иметь шанс обнаружить чужие следы.
Лин вдруг услышала, как на улице хлопнула дверца машины. Она бросилась к окну. Из белого автомобиля с изображением национального флага вышли мужчина и женщина. Он одернул серую куртку, она застегнула халат. Лин заметила, как блеснуло оружие.
Полиция.
33
– Уборщик?
В пятницу вечером по настоянию Вика они с Вадимом вернулись в потайную комнату подвала Феликса Дельпьера. Дорога вновь встретила В + В холодом и крутыми виражами. Хотя большую часть пути они ехали по очищенному от снега асфальту, вести машину было опасно и трудно, особенно в горах. Морель, занятый на вскрытиях, не присутствовал при коротком отчете, сделанном Виком для их группы после просмотра видео.
Сейчас Вадим вгрызался в свой второй за день сэндвич с тунцом и майонезом и тыльной стороной ладони смахивал с подбородка крошки, которые падали на воротник его куртки. Вик заглянул под красные драпировки.
– Да, я думаю, уборщик. Феликс Дельпьер просто избавлялся от тел, он их не пытал. На коже некоторых жертв множественные ожоги сигаретами, в частности на гениталиях и груди. Эр ведь говорила тебе, что Дельпьер не курил?
– Ага. Легкие и зубы чистые, кончики пальцев без следов никотина. Разумеется, стоит уточнить у токсикологов. Но может, изредка покуривал? Или покупал сигареты исключительно для своих пыток?
Морель бросил рассеянный взгляд на то место, где накануне они обнаружили раму с телом в позе человека Витрувия. Аутопсия – это всегда тяжкое испытание, что уж говорить о вскрытии «изделия», если этот процесс можно так назвать. Эр с двумя ассистентами занималась разборкой того, что соорудил Дельпьер, стараясь выделить каждый лоскут человеческой кожи, снятый с металлического остова. После чего образцы отправлялись на исследование в токсикологические и биологические службы. Жуткий пазл.
Сыщик очнулся от своих мыслей и жадно откусил от сэндвича. По своему обыкновению, Вик не сообщил ему причину их возвращения на ферму и сейчас по-прежнему хранил молчание.
– Только не говори, что мы вернулись в эту нору в девятом часу вечера, чтобы поискать сигареты! Мы уже все обошли, больше ничего не найдем. Здесь нет ни одной пепельницы.
– В любом случае я тебе уже сказал, тела этих девушек прижигал не Дельпьер. Мобильник… вот что мы ищем.
Вадим резко обернулся:
– Мобильник? Да уже обнаружили. Лежал на столе, когда мы сюда вошли.
– Мы ищем второй мобильник, незасветившийся. Телефон, который он использовал для других целей. Доказательство есть на последнем видео. Когда он собирался убить Аполлину, раздался сигнал поступления эсэмэс. И это было не лягушачье кваканье, как в аппарате со стола в гостиной. Из-за этого сообщения в ту ночь все и завертелось. Надо понять, в чем тут дело.
– Дельпьер спокойно поджидал нас. Он все прибрал. Если у него и был второй, тайный телефон, то он от него избавился. Иначе оставил бы его на столе в гостиной вместе с первым и с сопроводительной запиской для нас, как он поступил с дисками, например: «Наслаждайтесь, друзья мои».
Вик поискал еще минут десять, потом потер руки:
– Заглянем в его помойку.
– Очень романтично. Ехать час, чтобы порыться в мусоре.
Они поднялись в кухню.
– Так ты думаешь, их двое?
– Да, Дельпьер не сам калечил жертв. Во-первых, он выбирал части тела, где не было ни ран, ни ожогов, и именно с них снимал кожу для своего «изделия». На некоторых дисках видно, что любые повреждения ему мешают. Во-вторых, на эту мысль меня натолкнуло то, как он вел себя с Аполлиной: он, скорее, заботился о ней, хотел как можно меньше испортить ее внешность. Она была для него объектом вожделения, это точно, сексуального возбуждения, но он получал удовлетворение не от пытки. Не от этого он торчал.
– А торчал он, значит, когда насиловал трупы и сдирал с них шкуру. Ну-ну…
Морель со вздохом провел ладонью по лицу:
– Извини. Вчера жена спросила, над чем я работаю. Прихожу поздно, еле живой от усталости, забыл про Рождество… Мне еще и соврать пришлось, ведь о том, что мы видим, не расскажешь… Моя дочь – ровесница всех этих жертв, твою мать. И когда я присутствовал на вскрытиях, не было ни одной проклятой секунды, чтобы я не представил себе Элен на месте любой из этих девушек.
Он машинально затолкал остаток сэндвича в коробку и положил ее на стол, прежде чем выйти с мусорным мешком во двор и принести его назад.
Включив на крыльце свет, Вик занялся изучением содержимого большого пластикового мешка.
– Постоянно забываю, что скоро Рождество. Извини.
– Ничего. Вернемся к нашим баранам. В прошлый понедельник, едва успев отрезать кисти рук Аполлины, чтобы закончить свое произведение, Дельпьер получает сообщение. Это что-то срочное, непредвиденное, потому что из-за него Дельпьер, обычно такой организованный, забывает залить бак. Его просят приехать, я думаю, для того, чтобы забрать тело – это девушка с содранным лицом – и сделать уборку на месте преступления. Помнишь мокрые окровавленные половые тряпки в багажнике, канистры с хлоркой, ведра и негашеную известь?
Морель кивнул, не переставая копаться в помойке.
– Он меняет номерной знак, грузит тело, делает уборку, но вместо того, чтобы избавиться от трупа, быстро разворачивается и едет к себе – забрать глаза, лицо и кисти рук.
Глаза Аполлины ему не нравятся, его наверняка раздражает косоглазие. Что же касается кистей рук, то, поскольку они повреждены надрезами письма Брайля, ему необходимо найти другие. Времени снимать видео у него, против обыкновения, нет. На сей раз он действует в спешке. Отрезает кисти рук, снимает кожу с лица и берет глаза новой жертвы. Сделав это, он снова грузит в машину изуродованное тело, непригодные руки Аполлины и выезжает на трассу, чтобы закопать все вместе. Продолжение с эпизодом на заправке мы знаем.
Морель распрямился:
– Ничего не нашел…
– Остается вопрос: что он сделал с Аполлиной?
– Она мертва, Вик. Он отрезал ей обе руки, твою мать! Ты вообще понимаешь, о чем мы говорим?
– Если он ее убил, почему в тот вечер она не оказалась в багажнике? Почему мы не нашли ее труп на ферме?
– Он убил ее позже, а закопал где-то далеко отсюда.
– Зачем он это сделал, если знал, что собирается сдаться? Зачем приколачивать гвоздями свинью в платье Аполлины, а не ее саму? Она жива, я уверен. Надо искать.
Вик тоже не нашел в мешке для мусора ничего, кроме пачки конвертов, блокнота и флакона духов. Взяв его в руки, он нажал на распылитель. Женский аромат, древесные нотки. Внимательно проверил бумагу, чтобы убедиться, что на ней ничего не написано. Из блокнота было вырвано несколько листков. На обложке в уголке синими чернилами было написано «27654». Вик нахмурился: этот номер он уже видел.
Вадим вздохнул:
– Вот чего я не понимаю. К чему ломать голову и избавляться от тел при помощи транспорта и компании, если у него в подвале такие ужасы? Почему бы не зарыть их у себя в саду?
Вик покопался в своей памяти. Где ему встречался этот проклятый номер? Когда? Он спросил Вадима, но тому эти цифры ничего не говорили. Он оторвал от обложки уголок с надписью синими чернилами, сунул его в карман и, озадаченный тем, что не может вспомнить, завязал мешок для мусора. Затем вернулся к их разговору:
– Трупы – это слабое место всех подобных преступников. Ты прекрасно знаешь, что сады – первое, где мы ищем. К тому же трупный запах может привлечь внимание диких зверей, особенно здесь. Не говоря уже о людях, которые наверняка приходили к его матери: врач, медицинские сестры… Дельпьеру знаком процесс смерти, он кромсает плоть, он умеет сделать так, чтобы труп бесследно исчез. Такова его роль в этой истории, его круг обязанностей, так сказать. Нет тела – нет дела.
– Да, но ты забыл про «изделие».
– Не забыл. Дельпьер должен был полностью освобождаться от тел, но влечение пересилило. Он некрофил, Вадим, а это болезнь. Думаешь, тюрьма может положить конец подобному влечению? Прежде чем сделать так, чтобы они исчезли бог знает куда, он оказывает им всяческие почести и берет от каждого понемногу кожи. Очевидно, это его секретный сад, его слабое место. Вероятно, его сообщник, который называет себя Доктор Ватсон, об этом не знает.
Морель помолчал, затем кивнул:
– Ага, похоже на то. Но как во все это вписывается слепая девушка?
Вик пожал плечами и распрямился:
– Понятия не имею. Может быть, то, что он ежедневно видел ее во время ремонта в институте «Сеноны», возбуждало его больше, чем все трупы и видеофильмы. Слепая, уязвимая, хрупкая… Живой объект… Он постепенно проникает в ее жизнь, ворует ее вещи, фантазирует о ней. В какой-то момент он переступает рамки дозволенного и похищает ее в Сен-Жерве. Он хочет один обладать ею. Он не просто уборщик, не тот, кто выметает дерьмо за другими, ни в коем случае. Ему тоже хочется власти, хочется показать, на что он способен.
Вик поставил мешок с мусором возле стены и вернулся в дом. Морель пошел за ним.
– Значит, их было двое… Дельпьер и… этот ублюдок Доктор Ватсон, который пытает девушек.
Вик не слушал. Он застыл посреди гостиной, вперив взгляд в висящие на стене коллекционные пистолеты. Напрасно Морель задавал ему вопросы, никакого ответа он не получил. Его напарник уже был не с ним. Вадим проследил за его взглядом и тоже уставился на оружие, пытаясь понять, что Вик в нем видит, о чем оно ему говорит. О безумии и навязчивых идеях Дельпьера? О его любви к крови? Или же Вик прочел там нечто такое, что мог разгадать только его странный мозг?
Когда Альтран, как бешеный пес, бросился к машине, Вадим просто рванул за ним. Вперед, наверняка за новым разоблачением, тайной которого уже владел его обладающий сверхпамятью коллега.
34
Вик домчался до полиции, не разжимая губ. В наушниках непрерывно звучали концерты Вивальди «Времена года». Он резко остановился на парковке, выскочил из машины, не захлопнув дверцу, попросил коллегу подождать его и пять минут спустя вышел из здания, неся что-то под курткой.
– Может, уже прекратишь загадывать свои хреновые загадки и объяснишь мне, что ты делаешь?
– Потерпи еще немного. Летим в Институт судмедэкспертизы, Эр нас ждет. Она дописывает отчет.
– Ты знаешь, что с тобой трудно работать?
– Спасибо.
– Намекни хотя бы.
– Пистолеты из коллекции Дельпьера… Они навели меня на мысль о «беретте» на пассажирском сиденье Квентина Роуза. А по ассоциации – о телефоне, который мы обнаружили там же.
– Допустим. Ну и?
– Ты что, не понял? Это эсэмэс Дельпьер отправил нам!
– Я думал, Доктору Ватсону.
– Дельпьер и есть Доктор Ватсон.
– Ага, а я папа римский. Вик, мать твою, я ни черта не понимаю!
– Скоро поймешь.
Морель умолк и сосредоточился на пролетающих мимо фонарях и их оранжевых отражениях на заснеженных тротуарах. И на подвешенных в воздухе рождественских украшениях: разноцветных звездах и мигающих елочках, которые напомнили ему, что приближающиеся праздники будут самыми паршивыми за всю его жизнь. Он размышлял о последних данных, выявленных на ферме: Феликс Дельпьер, возможно, был всего лишь подручным, роль которого сводилась к тому, чтобы надежно спрятать тела. Его фантазмы полностью завладели им и толкнули на совершение этих чудовищных актов над мертвыми и похищение Аполлины. Но если он прибирал, то кто убивал? Кто калечил и приканчивал несчастных девушек, прежде чем передать их ему? Какое событие стало причиной его страха тем вечером, когда Дельпьер допустил оплошность и у него угнали автомобиль?
Они прибыли на почти пустую парковку института. Едва они вышли из машины, на них набросился ледяной ветер. Эр встретила их у входа:
– Скажите на милость, нам никак не расстаться. Через пять минут я уже собиралась до следующего года уехать куда-нибудь под кокосовые пальмы. У меня же отпуск.
– Я официально в отпуске с сегодняшнего вечера. И Вадим тоже.
Вадим пожал плечами:
– Ага, мы все в отпуске. Только вот нам, похоже, не видать кокосовых пальм. А вот кокосовый орех нам засунут сам знаешь куда.
Офелия расхохоталась, и по просьбе Вика они спустились в морг. В тишине потрескивали неоновые лампы, им в глаза ударил молочно-белый свет, под которым поблескивали стальные ящики на стеллажах.
– Мне нужен Дельпьер.
Судмедэксперт кивнула и направилась к одному из ящиков. Она резко дернула, тележка выскочила из тьмы, как дурацкая игрушка «тещин язык». Появился черный мешок. Вадим задумчиво скреб череп, он силился решить загадку. Вик уже открыл молнию, и показалось наполовину вырванное лицо палача.
– Привет, Доктор Ватсон.
Он вынул из кармана пакет для вещественных доказательств, в котором находился мобильный телефон с разбитым экраном. Аккумулятор и сим-карта были изъяты в целях судопроизводства.
Морель нахмурился:
– Зачем тебе мобильник Роуза? Вик, мать твою, это вещдок, ты не имеешь права…
– Мы обнаружили телефон под пассажирским сиденьем «форда» вместе с бабками и «береттой». Но кто сказал, что это его?
Глаза Мореля засияли.
– Твою мать! Так, значит, он…
– Мы ошибались. В тот вечер Феликс Дельпьер очень спешил. Возможно, он вел машину и одновременно получал и посылал сообщения, поэтому держал второй телефон под рукой. Выйдя, чтобы залить бензин, он, разумеется, оставил аппарат на сиденье рядом с собой.
– А мы после аварии подобрали его вместе с бабками и «береттой» и решили, что он принадлежит Роузу, просто не обратили внимания…
– Отправляя то занятное сообщение со своего официального мобильника, Дельпьер уже знал, что его несуществующий телефон у нас, как и его машина. Поэтому свое сообщение он адресовал непосредственно нам, ведь он знал, что мы в конце концов его обнаружим.
На глазах раздосадованного Мореля Вик надорвал пакет.
– Сам знаешь, пакетов для вещдоков хватает. И не переживай, к симке я не прикоснусь.
Чтобы соблюсти процедуру, следовало избегать перемещений и уничтожения данных, отсюда запрет на реактивацию сим-карты вне лаборатории научной полиции. Вик просто поставил аккумулятор на место и включил заблокированный телефон.
– Новейшая техника… Идентификация по отпечатку пальца…
Вик взял руку трупа, ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы изменить ее положение, схватился за большой палец и прижал его к экрану.
Телефон разблокировался, и на нем появились нечитаемые из-за разбитого экрана символы. Вик с удовлетворением взглянул на своего напарника:
– Только что Доктор Ватсон распахнул перед нами двери своего дома. Здесь находится сообщение, которое он получил в тот самый момент, когда готовился убить Аполлину, и с которого все началось. Вот и все.
35
Если она немедленно не выйдет из дома Джордано, ей конец.
По аллее приближались сыщики. Сейчас они увидят следы, обойдут особняк кругом и проникнут в дом тем же способом, что и она.
Не раздумывая, Лин сбежала по ступенькам, бросилась в прихожую, а оттуда в гараж. Она бесшумно открыла заднюю дверь и, не оборачиваясь, побежала по саду. На подошвы налип тяжелый снег, она протиснулась между двумя кипарисами, перелезла через ограду и очутилась в другом владении. Едва дыша после бега с препятствиями и лазания через заборы, ветрозащитные полосы и шлагбаумы, она выбралась на дорогу и мелкими шагами пошла по ней.
Наконец-то мокрый асфальт. Улица, автомобили. Лин казалось, что она дымится, как старая печка. Чтобы восстановить дыхание, она расстегнула куртку, и от нее отлетело облачко пара. Ей пришлось потратить примерно пять минут, чтобы сориентироваться, после чего она узнала местность и добралась до своей машины.
Когда она проезжала мимо дома Джордано, полицейские еще были там. Женщина разговаривала по телефону, ее коллега направлялся в гараж. Если до сих пор они не знали, что Джордано пропал, то теперь узнают. Сейчас они произведут обыск, обнаружат кровь, начнут расследовать тревожное исчезновение. Она молилась, чтобы Жюлиан не оставил никаких следов, никаких отпечатков. Если так, то ничего не связывает их с Джордано, кроме шапки. Сыщики непременно допросят Роксану, которая расскажет об их встрече, но никто ничего не поймет.
Лин вдруг осознала, что даже сейчас, когда она выбралась на трассу после чудовищных пробок, частично образовавшихся из-за неблагоприятных метеоусловий, у нее все еще дрожат руки на руле. Лин бежала, не раздумывая, ни на мгновение не помыслив о том, чтобы сдаться или объяснить ситуацию, в которую угодила. В этот момент она совершенно отчетливо поняла, что переступила границу. Чтобы защитить свою семью.
Заснеженные пейзажи постепенно сменились бескрайними пространствами черной заледеневшей земли. Около полудня ей позвонил отец Жюлиана: «Где ты?» Как она может быть сейчас вдали от своего мужа? Жюлиан требовал ее, задавал множество вопросов о Саре. Жак орал в телефон. Лин отсоединилась, ухо у нее горело.
В два часа дня она остановилась возле заправки на трассе, залила полный бак, перекусила на скорую руку в зоне отдыха и снова тронулась в путь. Выехав на А1, когда уже начинало темнеть, Лин прибавила скорость, чтобы быть в «Дарящей вдохновение» к 16:45. В ушах еще звенело после долгой поездки, мышцы одеревенели от долгого сидения. Она избавилась от ксерокопий своей книги, спрятала пистолет в пакет и засунула его наверх, в самую глубину своего шкафа. Едва она закончила, как раньше времени появился Колен в сопровождении трех экспертов службы криминалистического учета. Лин машинально поправила прическу и открыла им. В знак приветствия Колен кивнул ей.
– Удалось решить проблемы с издателем?
– Это еще не скоро уладится. Делом займутся адвокаты.
Колен не сводил с нее испытующего взгляда. Лин понимала, что пребывает не в своем привычном состоянии, что стресс и страх сочатся у нее из всех пор. Однако ей удалось сохранить нейтральный тон, она мечтала только об одном: чтобы сыщик поскорее свалил, тогда бы она смогла поехать допросить Джордано.
– Можешь сидеть на диване, только больше ни к чему не прикасайся, пока берут образцы. Кто-нибудь из техников возьмет у тебя отпечатки пальцев.
– У меня?
– Боишься, что тебя поставят на учет?
– Нет, но…
Колен едва заметно улыбнулся:
– Не беспокойся, это просто для того, чтобы сравнить их с теми, которые снимут с контактных элементов: ручек, руля внедорожника, его дверей. Это позволит действовать методом исключения. То же самое касается Жюлиана, но ему не будут надоедать в госпитале, после кражи со взломом у нас уже есть его отпечатки.
– Это надолго?
– Часа на два, ничего?
Колен снял куртку и шарф, положил бумажник на край стола и указал техникам их поле деятельности. Лин смотрела, как они почти ко всему, даже к выключателям в спальне, прикладывают свои бумажки, рассыпают какие-то порошки. Колен помогал, чтобы дело шло быстрее.
По просьбе одного из техников Лин опустила пальцы в чернила, а он затем прижал их подушечками к листу бумаги. Она украдкой открыла в смартфоне таблицу приливов и сделала быстрый подсчет. Если попасть в Амблетёз к девяти вечера, в ее распоряжении будет два часа, чтобы допросить Джордано до начала нового цикла. Затягивать было нельзя.
Колен регулярно поглядывал в ее сторону, но фамильярностей не допускал. Он очень серьезно относился к снятию отпечатков, давал указания, во всем принимал участие, переходил из одной комнаты в другую…
Они закончили около восьми вечера. Сыщик натянул куртку и, задержавшись на пороге, дождался, пока техники отдела криминалистического учета выйдут.
– У нас есть все, что нужно. Извини за остатки порошка повсюду. К сожалению, мы не обеспечиваем уборкой после своего визита. Отправишь счет в Министерство внутренних дел.
Лин не знала, шутит он или говорит серьезно.
– Да ладно, справлюсь.
– Разумеется, я сообщу тебе, если благодаря отпечаткам мы получим данные этого паразита. Ты уверена, что все будет в порядке? Вид у тебя неважный.
– Все… сложно. С одной стороны, история с моим издателем. А с другой… только представить себе, что кто-то, возможно, был здесь, в моем доме… Понимаешь, мне не так-то просто справиться со всем, что происходит.
– Я… Хочешь, я ненадолго составлю тебе компанию? У меня дома есть бутылочка белого вина и… – он взглянул на часы, – я должен был забрать у рыбного торговца две дюжины устриц. Магазин уже закрыт, но мы с ним знакомы, он мне откроет. Вот что значит иметь связи.
В ответ Лин пошире открыла дверь:
– Очень мило с твоей стороны, Колен, но в другой раз. Я устала до полусмерти, сейчас что-нибудь быстренько перехвачу и лягу пораньше.
Он кивнул, но Лин заметила тень, пробежавшую по его лицу.
– Ладно, в другой раз. Не забудь про сигнализацию.
Он помахал ей и на мгновение застыл на крыльце. А потом направился к сараю для парусных тележек. Лин побледнела: разбитое стекло, как же она забыла! Если он войдет внутрь, то обнаружит чертежи орудий пыток, заляпанные грязью сапоги в застывшей луже. Лин бросилась за ним:
– Ничего страшного, это я разбила. Я не знала, куда Жюлиан дел ключ от замка.
– Захотелось покататься на тележке с парусом?
– Скорей, посмотреть на тюленей. Вчера, чтобы немножко развеяться. А бинокль был внутри.
Он заглянул в окно: ничего не видно.
– Понимаю… Хотя, вообще-то, здесь чертовски сыро для хранения бинокля…
Он снова махнул ей и уехал. Обнаружив, что забыл бумажник, Колен развернулся. Спустя четверть часа после своего отъезда из «Дарящей вдохновение» он снова стучал в дверь, но так и не добился никакого ответа. Свет был погашен, а машина Лин, прежде стоявшая в гараже, исчезла.
36
Через десять минут после отъезда Колена Лин вышла из дому со спортивной сумкой в руке. Она пребывала в таком нервном напряжении, что чуть не увязла в песке, давая задний ход. Потом из-за густого тумана, скрывшего все вокруг сразу после Ле-Туке, ей понадобилось больше часа с четвертью, чтобы добраться до Амблетёза.
Она посчитала, что море начнет брать форт в кольцо около 22:45, так что на Джордано у нее есть чуть больше часа. Очень мало. Припарковавшись возле лодочной стоянки, Лин вошла в плотный туман. Ноги у нее отяжелели, что-то внутри сопротивлялось, не желая идти туда, встречаться взглядом с узником форта. Но другая часть настоятельно требовала ответов на свои вопросы.
Тяжелые очертания форта внезапно возникли перед ее взором, словно выплывший из тьмы кит. Лин собралась с силами, проникла в чрево чудовища и спустилась в хранилище припасов. Фотографии Сары, встречавшиеся на пути, придавали ей отваги.
Сделав глубокий вдох, она вошла в комнату.
В тусклом свете лампочки она различила Грегори Джордано. Он спал, уронив голову на грудь, и был похож на сломанную марионетку. Лин показалось, что у него вывихнуто левое плечо. Запястье посинело, свободная кисть окровавлена: он скреб и царапал камень вокруг сваи, к которой в полуметре над его головой крепилась цепь. Перевернутые консервные банки были пусты, в одной бутылке оставалось воды лишь на донышке.
Сделав пару шагов, Лин уткнулась носом в шарф, осторожно, стараясь не шуметь, вставила свободное запястье Джордано в наручник и тут же защелкнула его. Пленник очнулся, что-то проворчал и принялся биться, словно дикий зверь в клетке.
– Что вы делаете?
Не отвечая, Лин взяла металлическое ведро и вышла, чтобы опорожнить его. Она вернулась с посудиной, благодаря протечкам в каземате наполненной дождевой водой, вынула из спортивной сумки банную рукавицу, смочила ее ледяной водой и поднесла к лицу Джордано. Тот отпрянул.
– Не мешайте. Я хоть смогу разглядеть вас.
– Освободите меня! Вы должны отпустить меня! Сколько еще времени я… по-вашему, должен гнить здесь?
Он не давал ей прикоснуться к нему. Кашель его усилился и буквально раздирал ему грудь. Наконец он сдался. Лин осторожно смыла засохшую кровь, достала из сумки примочку с антисептиком и обработала раны на лбу, возле глаза и на уровне уха.
– Отек глаза пока не спадает. Непохоже, чтобы вас лихорадило, но я все-таки дам вам лекарство. Я принесла нижнее белье и теплую одежду моего мужа, вам должно подойти. Немного позже сможете переодеться и вымыться.
Он выпрямился и скривился, откинув голову. Лин дала ему две ложки сиропа от кашля, спрей для горла и жаропонижающее. Он покорно все проглотил. Она осмотрела раненую ногу: почти фиолетовая, в два раза толще другой, потрескавшаяся от холода. Лин не знала, что предпринять, и предпочла не думать об этом; она снова порылась в спортивной сумке и достала пачку «Мальборо» и серебряную зажигалку «Зиппо».
– Узнаете?
Он кивнул. Она вставила ему в рот сигарету. Чиркнула зажигалкой. Пленник затянулся и закашлялся, раздирая себе легкие.
– Какой… сегодня день?
– Пятница… Двадцать второе… Почти десять вечера.
– Пятница… Где мы? Скажите, где мы.
Лин уселась на свою сумку прямо перед ним. Жюлиан даже не сказал своему пленнику, где его держит, унизил его, не оставил ни малейшей надежды, чтобы исключить возникновение каких-либо связей между ними. Лин изучила подобный тип отношений между палачом и жертвой, черным по белому описала его в «Последней рукописи». Она покрутила зажигалку в пальцах и постаралась сохранить нейтральный тон.
– Я говорила с вашей дочерью Роксаной.
Джордано задергал скованными руками, в тщетном усилии натянул цепи.
– Если хоть один волос упадет с ее головы…
Лин, не шелохнувшись, ждала, чтобы он успокоился. Убедившись, что пленник внимательно ее слушает, она продолжала:
– Ваша дочь сказала, что в феврале, во время прогулки к Ла-Шапель-ан-Веркор, вы нашли шапку. Где именно?
Он выплюнул сигарету на пол.
– Думаете, ваш полоумный муж меня об этом не спрашивал? Сначала скажите, где мы.
– Нет.
Очередной приступ кашля. Джордано снова взглянул на Лин. Теперь в его взгляде читалось что-то похожее на смирение.
– Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Там все дороги одинаковые… Прошел почти год. Ну, лес, повсюду деревья… – Он глубоко вздохнул. – Послушайте, я знаю про вашу дочь. С тех пор как я сижу здесь взаперти, ваш муж много раз в деталях повторял мне эту историю.
– Когда я показала вам фотографию, вы сказали, что не знаете его.
– Я хотел выбраться отсюда! Разве непонятно? – Он кивнул на зажигалку. – Вы ее показали, чтобы… дать мне понять, что побывали в моем доме… Вы обыскали мой дом, как и ваш муж… Вы ведь уже знаете все, что я вам рассказываю, верно? Вы меня проверяете…
Он снова скривился: каждое движение причиняло ему боль. Лин оставалась холодной как мрамор – ей следовало превозмочь жалость, но какой-то голосок в ее мозгу все твердил о невиновности этого человека. Она сходила за спрятанной в углу под камнем фотографией Сары и показала ему.
– Вы отправляетесь в какое-то захолустье, черт знает куда, и находите шапку моей дочери – как вы говорите, случайно. Вы работали в непосредственной близости с бригадой, ведущей следствие по делу об исчезновении Сары. Эти странные совпадения заставляют меня думать, что мой муж прав, удерживая вас здесь.
Лин не знала, слезится ли правый глаз Джордано от холода, или это проявление искреннего чувства. Он молчал, опустив тяжелые опухшие веки.
– Совпадения! Совпадения… не доказывают вину. Вы ведь пишете детективы, вам это должно быть известно…
– Откуда вы знаете?
– Те книги, у меня дома… Ваш муж был уверен, что я украл их из вашего книжного шкафа… Но это не так, они принадлежат мне. Какой смысл? Я двадцать лет жизни потратил на то, чтобы сажать разных ублюдков за решетку… мерзавцев, которые обращаются с женщинами и детьми как… с вещью… От одного рассказа о том, что они творят, вас бы вывернуло наизнанку. И вы меня обвиняете?!
Джордано говорил хриплым срывающимся голосом. Лин вдруг почувствовала, как ее сковывает подвальный холод. Пленница, она тоже пленница памяти собственного мужа. Его неосведомленности. Джордано захлебнулся мокротой.
– Вот вы сейчас здесь, а ведь вы ничего не знаете… Ваш муж не рассказал вам о наших разговорах. А почему? Что с ним случилось?
– На него было совершено жестокое нападение, он потерял память. И у меня складывается впечатление, что вы к этому причастны.
На какую-то долю секунды Лин показалось, что правая сторона его губ дернулась в слабой попытке улыбнуться. Однако они по-прежнему оставались неподвижны. Неужели она сходит с ума? Или это от недосыпа?
Джордано кивнул на свои цепи:
– Как вы можете обвинять меня в нападении на него, если он держит меня здесь?
– А вдруг у вас есть сообщник. Кто-то, кто вас ищет?
– Вы бредите…
– Мне надо знать, что именно произошло в день вашего похищения.
– Я ничего не выиграю, если отвечу вам.
– В две тысячи десятом вы развелись. Почему? И почему сменили работу? Что так круто изменило вашу жизнь?
– Ну да… Я развелся, как делает каждый третий, я бросил работу, потому что не мог больше вкалывать в самом худшем подразделении полиции, а вы еще пытаетесь найти какую-то связь между мною и своей дочерью! Почему? Почему я не имею права сменить работу? Что бы я ни сказал, вы везде найдете какую-то связь. Вы последуете примеру своего полоумного мужа. Будете бить меня до полусмерти. Ну же, вперед!
Он рванулся. Его цепи лязгнули.
– Давайте!
Лин понимала, что не в состоянии ударить его. Она поднялась со своей сумки и потопталась на месте, чтобы размять ноги. Она не могла уступить ему, надо было непременно одержать верх.
– Я сама все узнаю, а время, которое мне потребуется, вы проведете в этой норе. И потом, память к моему мужу скоро вернется. И не хотела бы я в тот день оказаться на вашем месте.
– Потому что вам хотелось бы быть на нем сегодня?
– Вам по-прежнему нечего мне сказать?
Он не ответил. Лин отошла в глубину комнаты, бросила Джордано на колени еду и бутылку воды, оставила возле стены рядом с ним лекарства и освободила ему одну руку.
– Я прихватила с собой все, чтобы привести вас в порядок, но времени нет. Оставляю вам медикаменты. Вернусь завтра. Или послезавтра. А может, никогда.
– Нет! Нет! Прошу вас!
Она ушла. У нее за спиной раздался голос:
– Я был участковым полицейским… Круглые сутки возился со шлюхами и их котами…
Она замерла.
– Сталкивался с шоу-бизнесом, с его воротилами, потому что все это связано. Наркота, бабло, секс – нет необходимости все это вам описывать…
Лин вернулась. Он окинул ее презрительным взглядом, но продолжал:
– Что вы хотите от меня услышать? Я ночевал в паршивых отелях, где в соседних номерах отходили после своих трудов шлюхи, и в роскошных дворцах… с целой толпой адвокатов или бизнесменов, которые заказывали себе девочек по три миллиона евро за ночь… Потому что это была моя работа: наблюдать, внедряться, чтобы лучше ловить их. Я приходил домой раз в два дня с остатками белого порошка в носу. Это что касается развода. Вас устраивает?
– Продолжайте. Почему вы ушли из полиции?
– В середине две тысячи десятого мы в течение нескольких месяцев следили за сутенерской сетью, которой руководили два брата в Румынии, вкладывающие бабки в недвижимость… Дюжина проституток отлавливала клиентов между Греноблем и Шамбери. Братья угрожали их оставшимся в Румынии родственникам, если они не будут слушаться. За ними надзирали две бандерши, терроризировавшие и поколачивающие девушек, которые… жили… в цыганском таборе в предместье Гренобля. Они думали, что едут во Францию, чтобы работать официантками или уборщицами, а стали… сексуальными рабынями. Именно так делаются дела в подобных сетях.
Он умолк и уставился куда-то в пустоту. Он был там, с ними. Лин стояла неподвижно, напряженная, как натянутая струна.
– И вот однажды вечером мы вмешались… Жена как раз только что сообщила мне, что уходит, так что, поверьте, я был не в лучшей форме. И вот, когда я увидел бандершу, я… я словно с цепи сорвался. Я… – Он поднял на Лин тяжелые глаза. – То, что ваш муж сделал со мной, ничто по сравнению с тем, что я сделал с ней. Если бы не вмешался мой напарник, я… я бы убил ее. Поищите в интернете «Дело братьев Петреску», и вы увидите, что все это правда. С тех пор прошло семь лет. Мое начальство замяло инцидент, главным образом чтобы самим не спалиться, но… мне пришлось уйти из полиции и искать другую работу. Так что, понимаете, насчет дела Джинсона – я даже уже не служил, когда оно началось. Я не имею к нему никакого отношения.
Кончиком большого пальца Лин машинально гладила фотографию Сары и черную чернильную надпись, сделанную мужем.
– А что, если вы мне лжете?
Долгий приступ кашля одолел Джордано. Справившись с ним, он ответил:
– Я не лгу, позвоните в полицию, тогда поймете.
– Чтобы они за меня взялись? Отличный ход. Что такое «Черный донжон»?
– Не имею никакого понятия. – Он ответил мгновенно.
– Вы трудитесь в этих кругах и не имеете понятия?
– Трудился в этих кругах, в прошлом. Что за паскудство, неужели совпадения стоят того, что мне приходится выносить? Вашу мать, но ведь это же просто шапка, найденная черт знает где. Просто шапка.
Лин не выдержала:
– Я… мне очень жаль.
Несмотря на его вопли и мольбы, она бросилась к лестнице и в слезах бегом пересекла двор. Что она наделала?
Что они наделали?
Стоило ей толкнуть тяжелую деревянную дверь, как в лицо ей полетел сноп брызг. Последние ступеньки уже исчезли под водой, у подножия укреплений бурлили вырвавшиеся из густого тумана мощные потоки. Вдали, вдоль дороги, в сотканной из ледяной измороси серой мгле, еще выступали на поверхность скалы, на них со всех сторон набрасывались белые валы.
Форт превратился в остров.
37
Вику порядком влетело от шефа за фокус с мобильником, который он вытащил из шкафа с вещдоками, и разорванный пакет. Угрозы сыпались градом: выговор, временное отстранение от дела, перевод в другое подразделение – но он-то знал, что Ален Мандзато слишком нуждается в нем, особенно в этом расследовании, чтобы привести свои угрозы в исполнение. Вик привык: время сводить счеты еще впереди.
Так что обнаруженный в автомобиле Дельпьера мобильник-призрак, тот самый, который они поначалу сочли принадлежащим Роузу, путем кое-каких административных махинаций получил новый номер в реестре вещдоков – все шито-крыто. После чего по требованию прокурора и постановлению экспертной комиссии аппарат, сопровождаемый просьбой провести первоочередной анализ, оказался в руках специалиста из отдела цифровых технологий лаборатории полиции Экюлли, близ Лиона.
Так накануне Рождества Вик и Вадим очутились в компании Марена Трамблея, специалиста по вышеупомянутым приборам. Создав тестовую сим-карту, эксперт вставил ее в телефон и включил аппарат.
– Сейчас мы получим его в том состоянии, в каком он был во время последнего использования. Поскольку он реагировал на отпечаток пальца, его владелец не счел нужным вводить ПИН-код – одним препятствием меньше.
Из-за разбитого экрана они ничего не увидели, поэтому Трамблей подключил телефон к своему компьютеру. При помощи специальной программы он мог управлять мобильником, используя клавиатуру и мышку. На экране компьютера возникло приложение эсэмэс. Вадим уткнулся в монитор.
– Ты был прав. Последнее, что Дельпьер делал перед тем, как у него угнали «форд», – общался в мессенджере.
Специалист добрался до начала переговоров между Дельпьером, алиас[14] Доктором Ватсоном, и его контактом, имеющим только инициалы: ПМ.
– Доктор Ватсон у нас уже есть; готов поспорить, что это Профессор Мориарти, – бросил Вик. – Страшный злодей из романов Конан Дойла.
– Прямо будто канадское шоу «Petits comiques»…
Первое сообщение на экране относилось ко дню угона автомобиля с бензоколонки, 18 декабря 2017 года.
16:02:23 ПМ: Срочно. Подключись
16:03:12 ДВ: Почта?
16:03:52 ПМ: Уборка. Не задавай вопросов. Пришли подтверждение, когда все будет ОК
16:04:18 ДВ: Вроде бы дело в шляпе […]
19:28:12 ДВ: Посылка получена
19:31:23 ПМ: ОК, подтверди, когда закончишь
[…]
22:31:02 ПМ: Ну? Где фотки?
22:47:22 ПМ: Все прошло хорошо?
23:54:30 ПМ: Почему не отвечаешь? ТЫ ЧЁ ТВОРИШЬ?!?
Марен Трамблей закрыл окно сообщений.
– Больше ничего.
Он прошелся по приложению, затем открыл список контактов. Облом: имя «Мориарти», написанное полностью, оказалось единственным контактом, а обрывок разговора, который сыщики только что прочли, – это были единственные эсэмэс, имеющиеся в телефоне Дельпьера. Вадим крутил между большим и указательным пальцем пачку сигарет.
– Дельпьер не забывал постоянно удалять все сообщения. Разве что вот эти он не смог стереть, потому что вместе с тачкой у него украли мобильник.
– Очень похоже, что этот телефон он использовал только для связи с Мориарти. Мы сможем восстановить все эсэмэс?
– Посмотрим. Теоретически с карты памяти мобильного телефона никогда не пропадает ни одной буквы текстовых сообщений, даже тех, что отправлены в корзину. Но как бы это объяснить попроще… Данные, которые мы сможем обнаружить, будут свалены в кучу. Придется провести монтаж карты, идентифицировать кодировку, привести все в порядок. Короче, учитывая модель аппарата и настойчивое желание разработчиков обеспечивать все большую безопасность своим устройствам, на это потребуется определенное время, по меньшей мере неделя, да вдобавок без гарантии результата. Мы также получим детализацию звонков вашего Мориарти, – к сожалению, это все, что мы можем сделать, не имея мобильника в своем распоряжении. Все основные данные хранятся на сим-карте…
Вик ткнул пальцем в первое сообщение:
– Мориарти велит Дельпьеру подключиться. Может, к какому-то интернет-сайту?
– Это я как раз и собираюсь посмотреть.
Специалист дважды щелкнул по кнопке телефона, и на мониторе поочередно появились все приложения. Разумеется, эсэмэс, браузер, открытый на странице онлайн-покупок оборудования для изготовления слепков и отливок, и какое-то приложение с логотипом в виде луковицы.
Инженер переключился на него.
– Ваш Дельпьер запустил браузер Tor, дающий доступ в даркнет.
Вик и Вадим знали, что это значит. Даркнет, глубинная паутина… Тайное и неизвестное большинству смертных пространство, электронный мир, дающий возможность анонимно лазить по интернету, достигая худших отклонений от нормы. Там можно совершенно безнаказанно покупать и продавать наркотики, оружие, заказывать убийства, вывешивать и рассматривать педофильские картинки. Террористы используют его для связи, для изготовления бомб, для получения инструкций. Чтобы войти в него, требуется установить Tor, а главное – знать адреса доступа, случайную последовательность цифр и букв, получить которую можно только от сведущих людей, через тайные сети… Вику и Вадиму повезло, что Дельпьер не закрыл свой браузер, потому что эта система не сохраняет ни истории, ни точки входа. И когда ее открывают, попадают в пустой ящик, который требует ввести адрес.
Tor был установлен на неофициальной странице с непонятным адресом и двумя анимациями прямо в центре. Слева – топор, с лезвия которого капает кровь, а справа – глаз с то расширяющимся, то сужающимся зрачком. Крайне халтурно сварганенная страница, но те, кто ее сделал, плевать хотели на эстетику.
Специалист взял цветной листок стикера и ручку:
– Спишу вам адресок, прежде чем кликнуть.
– Незачем.
– Вы… уверены?
Вадим покрутил рукой вокруг головы и кивнул на Вика:
– Он уже запомнил и сможет сообщить вам его даже на смертном одре. Не пытайтесь понять, просто он вот такой.
Трамблей изумленно посмотрел на полицейского и щелкнул по анимации с глазом. Открылась страница идентификации с запросом пароля. Он ввел что-то и щелкнул «принять». Безуспешно.
– Страница недоступна.
– Вы найдете способ проникнуть в систему?
– Без пароля, учитывая сложность доступа, на это потребуется несколько недель. У нас есть роботы, способные протестировать пароли, но они должны отправлять запросы, дожидаться ответов и только потом переходить к следующим.
Он вернулся на начальную страницу и на этот раз выбрал топор. Через мгновение на экране возникла надпись «Идентификация пройдена», и система перешла на следующую страницу, предлагающую два варианта: «Мориарти» и «Доктор Ватсон».
– Нам повезло, что сеанс Дельпьера остался открытым. Кто первый?
– Доктор Ватсон.
Трамблей кликнул. Открылась галерея фотографий. Специалист отпрянул вместе со своим креслом, словно испугался того, что увидел. Дельпьер поместил фотографии разложенных на брезенте трупов с запакованными в полиэтиленовые мешки головами. Все фотографии были сделаны возле вырытой в земле ямы, со вспышкой, совершенно очевидно, ночью и где-то в труднодоступном месте. Он фотографировал тела иногда анфас, иногда со спины или в профиль, так чтобы не были видны участки с содранной кожей. Судя по всему, Дельпьер не хотел, чтобы Мориарти стало известно, что он делал с ними перед тем, как привезти туда. Вик глубоко вздохнул:
– Вот как наш «уборщик» доставляет Профессору Мориарти доказательство того, что работа сделана хорошо. Постит фотографии трупов возле ям, где потом закапывает их. Одноразовые мобильники, даркнет, сведенное к минимуму общение. Они невидимы и очень организованны. Не любители.
– Восемь зарытых трупов. Девятый был в багажнике, Дельпьер куда-то съездил за ним и собирался от него избавиться. Вот чего ожидал Мориарти той ночью. Чтобы Дельпьер запостил фотографии тел на краю могилы.
Наступило долгое молчание. Кроме этих снимков, больше ничего не было. Ни дат, ни имен. Трамблей снова схватился за мышку:
– Я сохраню эти фотографии у себя на жестком диске и днем пошлю их вам.
Он вернулся к предыдущей картинке и, бросив взгляд на полицейских, щелкнул на «Мориарти». На черной странице в центре была надпись белыми буквами: «Уборка состоится в уединенном шале „Эдельвейс“, справа, в конце дороги на холм Сер-Бо, в Ла-Шапель-ан-Веркор».
38
– Форт, окруженный водой во время прилива, возле Булонь-сюр-Мер… Так вот оно что… Знаете, в чем тут ирония? Просто больше двух десятков лет назад я начал свою карьеру в Булони. Я знал про этот форт, но никогда не бывал здесь. Возвращение к истокам, так сказать, но, к несчастью, не при лучших обстоятельствах…
Грегори Джордано откашлялся и сплюнул в сторону, постаравшись сделать это как можно дальше.
– …Ваш муж тоже много раз попадался в ловушку моря. Он так увлекался, когда избивал меня, что забывал о приливах… А я-то не понимал, почему он вдруг стремительно исчезает, а спустя несколько минут возвращается, еще более разъяренный, чем прежде…
Он, скривившись, посмотрел на свою распухшую ногу. Лин сидела у противоположной стены, обхватив колени обеими руками. От ужаса и холода она превратилась в ледышку и молча смотрела на узника, пытаясь проникнуть в его тайны.
– В такие моменты мне доставалось, уж вы поверьте! – Он кивнул в сторону орудия пыток. – Разумеется, вы знаете, что он сделал с моей ногой. Как вы блистательно описали в своей книге, он засунул ее в этот чертов агрегат и медленно повернул. Такой хруст… Не слышать его невозможно, потому что он звучит у вас внутри, а ваш рассудок еще дополнительно его усиливает. Я и сейчас его слышу, я запомнил его на всю жизнь. Даже не знаю, смогу ли я когда-нибудь нормально ходить. Ваш муж сумасшедший, настоящий параноик. Он был сам не свой, когда дубасил меня. Но вы-то не такая.
Лин силилась убедить себя в виновности Джордано, в его причастности – тем или иным способом – к исчезновению Сары. Но чем больше она размышляла, тем отчетливее осознавала, что его заключение в форте основано на уликах, достоверность которых она не может доказать. Во дворе она при помощи смартфона произвела быстрый поиск: история ликвидации лионской полицией сети торговли проститутками оказалась правдой, хотя ничего не говорилось об избиении бандерши, о котором рассказал Джордано. Лин все же попросила его кое-что объяснить.
– Как вы себе это представляете? Что они вывалят эту историю на всеобщее обозрение? Про сыщика, до полусмерти избившего содержательницу притона? Нет, они списали это на сведение счетов между сутенерами и замяли дело – я же вам уже говорил.
Бывший сыщик глянул на пачку сигарет, лежащую возле его ног.
– Дадите мне еще одну?
Лин, не двигаясь с места, теребила ключ от наручников. Джордано улыбнулся и махнул свободной рукой:
– Да ладно, не важно.
– Шапка… Вы находите ее на земле, не зная, откуда она, не грязная ли, и напяливаете на голову своей дочери… Вам это не кажется странным?
– Помилуйте, нет. Да прекратите вы с этой шапкой.
– Роксана сказала мне, что вы сами в тот день надели шапку ей на голову.
– Ну и что?
Лин замкнулась в молчании. Она была похожа на паука, окопавшегося в своей норе и едва освещенного тусклой лампочкой под потолком. Здоровой ногой Джордано попытался придвинуть к себе пачку сигарет. Простейшее движение, но для него оно было настоящей мукой.
– В любом моем слове вы найдете предлог, чтобы снова напасть на меня… Потому что, вопреки видимости, жертва – это вы… Это ведь вы подвергаетесь пыткам, верно?
Лин не ответила, и он продолжал:
– Мне не удастся поставить себя на ваше место, но я могу догадываться, что значит потерять ребенка. Знали бы вы, сколько раз по работе мне приходилось с этим сталкиваться. Все эти родители, к которым я должен был прийти, чтобы сообщить, что с их ребенком случилось наихудшее. И вот что было, наверное, самым трудным: вынести пустые и растерянные взгляды родителей жертв. В момент моего сообщения в их глазах пропадал свет. И мы знаем, что больше он там не появится.
Ему удалось свободной рукой ухватить пачку, вытащить оттуда сигарету и сунуть ее в рот. Но зажигалка была недостижима – она лежала в двух метрах от него. Он искренне рассмеялся и вновь закашлялся.
– Даже не закурив ее, я получаю безумное удовольствие. Только за одно это я благодарю вас.
– Не благодарите меня.
– Нет-нет, спасибо. Вы думаете, что знаете меня, вы судите обо мне поверхностно и предвзято. Я бы тоже мог так судить о вас. Может, мне и не стоило вам этого говорить, но я знаю вас лучше, чем вы меня… И поверьте, это никак не связано с исчезновением вашей дочери. Это началось раньше. Гораздо раньше.
– Было бы любопытно услышать.
– Сначала дайте мне огоньку… пожалуйста. Сейчас поясню.
Лин заколебалась, но все же подошла и дала ему прикурить. Он сделал глубокую затяжку, выпустил дым через нос и удовлетворенно выдохнул:
– Как же хорошо.
– Я вас слушаю.
Он наслаждался табаком и отреагировал не сразу. Спустя две минуты Джордано заговорил:
– У вас есть тайна… Страшная тайна, которую вы скрываете даже от собственного мужа, потому что он… он говорил мне о вас, но не касаясь этой истории. И, судя по тому, в чем он меня обвинял, я убежден, что если бы он знал вашу тайну, то упомянул бы о ней. Скажем, потому, что мы были… в теме.
Лин почувствовала какой-то укол. Сигнал тревоги, пришедший из глубин подсознания.
– У меня нет тайн.
– Что вы, конечно есть, как у каждого из нас… Вы пострадали. И не только из-за… исчезновения вашей дочери. Достаточно почитать ваши книги, чтобы понять, что ваше отрочество было непростым.
– Вы ошибаетесь. Уж если у кого и было нормальное отрочество, так именно у меня.
– Неужели? Однако темы, которые вы затрагиваете, чернуха, точность гнусных описаний. В… Ох, я уже забыл, в какой-то из своих книг вы описываете сцену изнасилования. Так вот, я, столько лет сталкивавшийся с такими случаями, подумал: надо быть чертовски хорошо осведомленной, даже пережить подобное, чтобы так об этом рассказать…
Лин молчала, она не понимала, к чему он клонит.
– …Вы прячетесь за своим псевдонимом, за своими сочинениями. Когда я впервые открыл одну из ваших книг – это было лет семь или восемь назад, – я подумал: ну и влип же этот парень, если производит такое… «Этот парень…» Нил Мирор. Мирор… Довольно необычное имя, верно? Откуда оно взялось?
Лин напряглась. Рука, тянущаяся из ее горла, все пять пальцев, вцепляющихся в язык, раздирающих челюсти всякий раз, когда приходит вдохновение. Когда в нее вселяется Нил. Она попыталась сохранить самообладание.
– Ничего сложного. Мирор как зеркало. Нил как Лин. Так уж придумалось.
– Так уж придумалось… Наверное, такую заготовку вы обычно кидаете журналистам? Но мне это имя о чем-то смутно говорило. О чем-то давнишнем, засунутом в самый дальний уголок памяти.
Лин не понимала. Несмотря на дым его сигареты, она могла видеть блестящий, словно бриллиант в глубине шахты, черный глаз Джордано. Она оставалась начеку, потому что ощущала, как все больше втягивается в его игру, и это становилось опасным.
– Как-то раз в Лионе ваша книга оказалась у меня в кабинете, а компьютер был подключен к полицейским картотекам. Ну, я и запустил поиск… И нашел. Натан Мирор – ведь так его звали, верно?
– Да о чем вы, черт возьми?
– Вы в то время были еще очень молоды. Сколько вам тогда стукнуло? Пятнадцать, шестнадцать лет? И вы не помните?
Пятнадцать, шестнадцать лет… И вдруг ее словно пронзило: 1991-й, год выхода романа Мишеля Иствуда «Кровавое рондо», книги, которую она очевидно читала и забыла. Существует же такое явление, как криптомнезия. Снова совпадение? Все, хватит с нее! Она направилась к сумке, вытащила из нее пистолет, одним движением сняла с предохранителя и прицелилась. Она так дрожала, что пришлось вцепиться в рукоятку обеими руками, как в топорище.
– О чем вы говорите? Что случилось в девяносто первом году?
Не отвечая, Джордано поднял свободную руку.
– Ваш псевдоним – это епитимья? Чтобы никогда не забыть?
Лин тяжело дышала, кислота разъедала горло, жгла живот. Она осознала, что указательный палец плотно прижат к спусковому крючку. Что происходит?
– Да о чем забыть, черт вас возьми?
Он надолго замолк, он знал, что она не убьет его. Может, он разглядел слабость в ее глазах? Она вернулась на свое место, положила оружие рядом с собой и внимательно всматривалась в Джордано, словно он был противником по шахматной партии. Что он замышляет? Пытается вывести ее из равновесия? Во всяком случае, это ему удалось.
Лин задумалась о его словах. Кто такой Натан Мирор? Лин помнила свой первый роман… Фамилия Мирор появилась как-то сама собой, как и зеркальное отражение ее имени: Лин – Нил. Прежде, однако, вопрос возникновения этого псевдонима ее не интересовал.
Время шло, давило ей на плечи, лишало сил. Сколько она уже не спала? Напрасно она пыталась бороться, в какой-то момент глаза перестали ее слушаться, и когда она их открыла, то обнаружила себя лежащей на полу, свернувшись клубком, словно кошка. Лин бросила взгляд на циферблат: три часа ночи.
Она лихорадочно вскочила, мышцы болели, она почувствовала себя узницей форта. Это место вызывало какое-то гнетущее ощущение. Не хватало воздуха. Теперь уже Джордано, не двигаясь, не говоря ни слова, пристально смотрел на нее странным взглядом, а она не могла определить, был ли это взгляд жертвы или хищника.
Она поднялась из подвала и вышла в морозную тьму, чтобы помочиться. Туман был таким плотным и серым, что Лин казалось, будто ее собственное тело больше не принадлежит ей. Она взобралась на башню, откуда не увидела ничего даже в метре от себя, но ей показалось, что волны рокочут где-то далеко. Море отступило и высвободило форт из своих объятий. Она сделала глубокий вдох, снова спустилась в подвал и подняла с пола пистолет.
– Сейчас я сниму с вас наручники, чтобы вы могли вымыться и переодеться. В сумке есть все, что нужно. Думаю, нет необходимости говорить вам, что я умею стрелять и хорошо знакома с этим оружием. Преимущество автора детективных романов, имеющего связи в соответствующих кругах.
Она бросила ему ключ и, не опуская пистолет, отошла в глубину помещения. Ей не было страшно: с ногой в таком состоянии Джордано не смог бы наброситься на нее. Он освободился от наручников и с гримасой облегчения помассировал запястья.
– Спасибо.
– Молчать.
Она старалась сохранять суровость, но у нее чуть не разорвалось сердце, когда, попытавшись встать на одну ногу, он с глухим звуком рухнул на колени и с криком покатился по полу. Какая-то часть ее существа хотела помочь ему, успокоить, отвезти в больницу. Ни один человек, виновен он или нет, не заслуживает подобного обращения. Но она взяла себя в руки: расслабляться не следовало.
Стоя на четвереньках, как собака, он порылся в сумке и вынул оттуда полотенце, мыло, банную рукавицу и стопку старой одежды Жюлиана.
– Побриться нечем?
– Не стоит просить у меня слишком многого, ладно? Поторапливайтесь.
Он адресовал ей нечто вроде улыбки. У него были красивые белые зубы. Лин впервые различила на этом лице что-то, кроме отчаяния. Его облик обретал человеческие черты. Она пыталась оставаться холодной как мрамор.
– Вы что, собираетесь смотреть?
– Задницу я уже видела. Вам достаточно отвернуться.
Он повиновался, разделся с медлительностью улитки, скрипнул зубами, когда ткань коснулась искалеченной ноги, и вздрогнул, когда холодная вода обожгла кожу. На правом плече у него была вытатуирована рыба с длинным хвостовым плавником оранжевого цвета. Он исхудал, но чистая одежда придала его телу некоторое достоинство, что огорчило Лин: теперь держать его в этом подземелье стало еще сложнее. Но что делать?
– Сейчас вы снова наденете наручники. На одно запястье, этого будет достаточно. И я хочу услышать щелчок.
Он подчинился и бросил ей ключ еще до того, как она потребовала сделать это. Лин придвинула к нему еду и воду.
– В следующий раз принесу шину для вашей ноги и медикаменты, чтобы облегчить боль от переломов, думаю, у меня все есть. Мой муж время от времени калечится на своей парусной тележке. В любом случае ничего другого для такой раны мы не придумаем.
– Когда вы вернетесь?
Лин чувствовала себя слишком обессилевшей, слишком податливой. Ей следовало уйти. Она поспешно затолкала грязную одежду в сумку, застегнула молнию и направилась к выходу, даже не взглянув на Джордано.
– Лин?
При звуке своего имени она проявила слабость и обернулась.
– Не забывайте, что у меня, так же как у вас, есть дочь. И очень скоро она спросит про своего отца.
Ей не выдержать, если она останется еще хоть на секунду. Лин выскочила на лестницу. На этот раз он не умолял ее.
У нее за спиной царила полная тишина.
39
Душ обжигал затылок. Перед мысленным взором Лин то и дело возникало исхудалое тело Джордано, и эти картинки причиняли боль, как удар лезвием по глазам. Он говорил о совпадениях, о шапке, о своей работе, еще о чем-то. Все эти не зависящие друг от друга, но соединенные вместе подробности могли сделать его подозрительным. Но по существу он был прав: мы видим то, что хотим видеть. Потому что Джордано любой ценой должен оказаться виновен, а Сара – жива.
В сознании Лин спорили разные голоса. Один громко и яростно орал, что она удерживает безвинного, другой – что Джордано виновен. Хотя в чем? В том, что четыре года назад похитил Сару? Что убил ее? Это он-то, знаменитый сыщик судебной полиции?
Она надела свежую одежду: джинсы, свитер с воротником, ботинки – причесалась и внимательно рассмотрела себя в зеркале. Собственное отражение испугало ее. Яркий свет подчеркивал выпуклые скулы, обводил светлые глаза темными кругами. Непогода и недостаток сна пожирали ее, как огонь – ветхий листок бумаги.
Прежде чем отправиться в больницу, Лин поискала в интернете Натана Мирора, но не нашла ничего, ни единой строчки. Да кто же это такой, черт возьми? Джордано утверждал, что нашел его в полицейских картотеках. Был ли Мирор действительно там зарегистрирован, или же пленный сыщик все выдумал? Лин растерялась: проще всего попросить Колена разузнать что-нибудь, но не могло быть и речи о том, чтобы впутать его в эту историю и вызвать хоть малейшее подозрение.
А что, если это уловка Джордано, чтобы привлечь к себе внимание? Что, если этот тип ею манипулирует, как обычно делают сыщики во время допросов? Он назвал ее по имени, упомянул свою дочь, чтобы разжалобить. Умело взялся за дело.
Она колебалась, но желание узнать пересилило сомнения. Лин полистала записную книжку и связалась с Даниэлем Эвраром, лейтенантом судебной полиции Лилля, научившим ее стрелять из пистолета и консультировавшим по всем вопросам, которые касались судопроизводства и расследования. Не может ли он разузнать про некоего Натана Мирора? Не появлялось ли это имя в картотеке правонарушителей? Есть ли на него досье?
– Зачем тебе это надо?
– Один читатель заговорил со мной об этом на автограф-сессии. Когда-то давно он встречался с Натаном Мирором и помнит, что у того были какие-то неприятности с правосудием. А ведь я в качестве псевдонима использую его фамилию, вот мне и хотелось бы узнать о нем немного больше.
– Хорошо, посмотрю, могу ли я что-нибудь сделать. А ты-то как?
Они еще немного поболтали, Лин поблагодарила его и со вздохом облегчения разъединилась – он не упустил случая пригласить ее на стаканчик вина.
Выйдя из дому, она заглянула в почтовый ящик и обнаружила там посланный Пэм роман Мишеля Иствуда «Кровавое рондо». Взяв книгу в руки, она испытала странное чувство. Она прочла текст на четвертой странице обложки и была потрясена кратким содержанием: оно, вне всякого сомнения, содержало чертову тучу совпадений с ее последним романом.
Лин бросила книгу на пассажирское сиденье, рядом с пачкой памятных фотографий, и поехала в больницу. Передавая снимки медсестре, она объяснила, что они предназначены для упражнений с логопедом на восстановление памяти, и вошла в палату Жюлиана. Он завтракал. Не оставив ему никакого выбора, Лин отодвинула столик с подносом, прилегла рядом с мужем на больничную кровать и крепко обняла его:
– Я так нуждаюсь в тебе…
Лин умолкла, она могла бы часами лежать здесь подле него. Она поцеловала мужа. В этом пылком поцелуе проявилось ее страстное желание сообщить ему, что они, вероятно, держат взаперти негодяя, бывшего сыщика, который мог бы рассказать, где их дочь, что после стольких нескончаемых лет она, возможно, жива. Но существует столько же шансов, что они ошибались от начала и до конца, что они зря понадеялись. Надежда легко может вскружить голову.
Жюлиан ничего не сказал, он прижал ее к себе, и она почувствовала его эрекцию. Не дожидаясь, чтобы их тела воспламенились, Лин вскочила:
– Нельзя. Не теперь. И не здесь.
– А мне все-таки очень хотелось бы. – Жюлиан прикрыл глаза и демонстративно принялся шумно дышать. – Твой запах… Я узнаю его. – Он приподнялся на кровати и сел возле нее. – Вчера я скучал по тебе. Мы не виделись целый день. Отец сказал, что у тебя какие-то неприятности с издательством?
– Да, но ничего серьезного.
Он взял ее за руку:
– Врачи говорят, что скоро отпустят меня. Завтра уж точно. По их мнению, домашняя обстановка ускорит выздоровление. Но при одном условии: чтобы я ежедневно приходил в отделение реабилитации к логопеду и чтобы кто-то первое время заботился обо мне дома. Ты ведь не уедешь?
– Конечно не уеду. После того, что произошло, у нас с тобой как-то все разладилось, но… мы начнем сначала, хорошо? Будто… новую жизнь. Завтра вечером Рождество… – Она сжала его ладонь. – Несмотря на все, что случилось, я хочу, чтобы это было прекрасное Рождество. Мы всегда так любили этот праздник. Твой отец тоже придет.
– Отлично. Вчерашний день я провел с ним, и… В общем, похоже, он тяжело переживает смерть моей матери. Я вижу, что у него появились черные мысли, ему не удается прийти в себя, да и моя потеря памяти не улучшает его состояния. Мне за него страшно.
– Именно поэтому мы не можем оставить его одного в рождественский вечер.
– Почему моя мать покончила с собой, Лин? Отец почти ничего не объяснил. Странно, стоит мне об этом заговорить, он замыкается, будто за этим кроется какая-то тайна.
– Я никогда хорошо не знала твою мать. Жак всегда держал ее подальше от меня, от тебя, как будто существовала… да, именно тайна, как ты говоришь. Было между ними что-то непостижимое, и я постоянно спрашивала себя, почему же они не расстались, ведь… со стороны твоего отца явно недоставало любви. Он всегда приезжал к нам один. Всякий раз, когда мы навещали их, твоя мать, напичканная лекарствами, не вставала с постели… Очень трудно объяснить тебе все это здесь в нескольких словах.
– Однако придется. Я хочу узнать о нашем прошлом. И давай поговорим обо всем остальном тоже, ладно? Я имею в виду… О Саре, об этих четырех годах… Я не хочу ждать, когда память сама вернет мне мои воспоминания, надо, чтобы ты мне все рассказала.
– Знаешь, Жюлиан, то, что сделал Джинсон, очень жестоко. Это… он чудовище, и…
– Понятно, но я хочу разделить с тобой все, даже если мне будет больно. Знать все. Абсолютно все, ты меня понимаешь?
После недолгого колебания Лин вынула из сумки тяжелый ключ от форта и вложила его мужу в ладонь. Металл был таким холодным, что его передернуло.
– Взгляни на него, поверти в руках. Он пахнет морем и солью и имеет для тебя особое значение. Это важно, очень важно. Попытайся вспомнить.
Жюлиан взвесил ключ на ладони, понюхал его. Прикрыл глаза. Лин внимательно наблюдала за каждой морщинкой, проявлявшейся на его лице.
– Скажи мне, что помнишь. Что… понимаешь, о чем речь.
– Похоже на ключ от усадьбы или от замка.
– От форта… Это ключ от форта.
Он покачал головой:
– Прости… Ты мне объяснишь?
– Не могу. Пока не могу.
Жюлиан посмотрел куда-то через плечо Лин.
– У меня такое ощущение, что все время, пока я в больнице, нам не будет покоя.
Лин обернулась и с удивлением обнаружила на пороге палаты Колена. Он сделал вид, что стучит в дверь.
– Я вам не помешаю?
Лин поспешно выхватила ключ у Жюлиана из рук, сунула его в карман и в замешательстве встала. Колен проследил за ее движением, но не успел увидеть, что у нее в руке.
– Все в порядке.
Сыщик подошел пожать Жюлиану руку. Мужчины стояли лицом к лицу.
– Есть новости насчет нападения на меня?
– Потихоньку продвигаемся. Но на данный момент ничего конкретного. – Он обернулся к Лин. – Можно тебя на пару минут?
Лин нежно поцеловала мужа.
– У меня сегодня днем полно дел: покупки к празднику, всякое такое… Вернусь к вечеру, ладно?
– Ладно…
Когда она обернулась, Колен уже вышел в коридор. Она нагнала его возле кофейного автомата. Он купил себе эспрессо и впервые не предложил ей. Простая забывчивость или умышленный шаг?
– Я хотел поговорить с тобой о двух вещах. Во-первых, я изучил банковский счет твоего мужа. И обнаружил одну странность. Несомненно…
Лин не понравился его тон, но она ничего не сказала.
– …Утром в день нападения в девять ноль две он достиг дозволенного предела своих расходов: снял две тысячи евро в банкомате в центре города. Я получил возможность просмотреть запись с видеокамеры банка, это точно был он…
Лин онемела. Еще одно неизвестное в уравнении.
– …Теперь об отпечатках, обнаруженных вчера у тебя на вилле. Не твоих и не Жюлиана. Мы не знаем, кто это может быть, в картотеке таких нет, но одно бесспорно: они принадлежат тому паразиту, который два месяца назад ограбил дом – те же папиллярные следы. А поскольку Жюлиан тогда сделал уборку, потому что мы повсюду оставили порошок, те, что были обнаружены вчера, безусловно, новые, а значит, связаны с днем нападения.
Лин сунула в аппарат монетку и получила стаканчик с кофе. Колен посторонился, пропуская пациента в инвалидной коляске.
– Знаешь, почему я так его называю? Потому что паразит пользуется своим хозяином, живет ему в ущерб, за его счет, так сказать. Наш паразит перемещался по твоему дому, как блоха по спине собаки. Спальни, кухня, ванная – он не стеснялся. И в машине тоже похозяйничал: мы обнаружили его следы на руле, на внутренних ручках дверей. Он даже отхлебнул вашего виски, перекусил из вашего холодильника, пролистал альбомы с семейными фотографиями. Его отпечатки действительно были повсюду.
Лин, с кофе в руках, опустилась на банкетку. Она вообразила себе этого чужака, узурпировавшего ее дом. Ложился ли он в ее постель? Заворачивался ли в ее простыни, рылся ли в ее вещах? Садился ли перед широким окном со стаканчиком согревающего алкоголя, чтобы смотреть на море, как это делала она?
– Невозможно себе представить.
– Да, невозможно, но его отпечатки мне неплохо помогают, они позволяют повернуть время вспять и кое-что прояснить.
Колен достал блокнот, послюнил указательный палец и перелистал страницы.
– Все эти собранные воедино подробности сложились во вполне отчетливое представление о происшедшем. Сначала, два месяца назад, в конце октября, паразит проникает на виллу без следов взлома. Или у него есть ключ, или дверь открыта – что вполне возможно, поскольку Жюлиан сильно пил и, похоже, не особенно заботился о том, чтобы запирать замки. Незнакомец кое-что крадет: книги, мыло – причины нам еще неизвестны, – пока Жюлиан спит наверху… Проснувшись, твой муж заявляет о краже со взломом, устанавливает сигнализацию, меняет замки…
Лин отхлебнула кофе, он показался ей отвратительным, и она бросила стаканчик в урну. Кстати, вообще лучше было бы избегать кофеина: она рассчитывала, вернувшись домой, тут же рухнуть в постель и проспать целую ночь.
– …Спустя примерно два месяца паразит возвращается. И похищает Жюлиана. Куда? Как? Тайна, но явно куда-то прочь из дома. Он запирает своего заложника в багажнике его собственного автомобиля, а сам садится за руль. В ночь с понедельника на вторник паразит опять возвращается на виллу. Он открывает входную дверь ключом, вероятно найденным у Жюлиана… И вдруг…
– …Включается сирена, так случилось и со мной.
– Точно, потому что так же, как и ты, он не подозревает о наличии сигнализации. Приезжает агент охранной компании, паразит его убалтывает, пошатывается, заставляя того поверить, что он напился. Я обошел бары, в тот вечер никто не видел Жюлиана. Так что агенту открыл паразит, предварительно хлебнув виски и изобразив опьянение…
Про себя Лин отметила, что Колен не бездельничал. Он сыпал фактами со скоростью электронных часов, отсчитывающих секунды.
– …Это был вторник, час ночи, никакого взлома, у паразита в руках ключ от входной двери, он притворяется пьяным, агент ни о чем не догадывается и принимает его за хозяина. Он уезжает. И тут паразит вступает во владение домом. Он спокойно запирает за служащим, роется повсюду… Разумеется, в вещах твоего мужа. Ты ведь заметила, что все папки, собранные Жюлианом за четыре года, пропали? Я обратил на это внимание вчера, когда снимал отпечатки…
Лин робко кивнула. Как можно было ожидать, Колен занимался не только отпечатками, он воспользовался возможностью и порыскал везде.
– Тогда почему же ты мне об этом не сказала?
– Я… Извини. После всего, что произошло, я как-то не подумала о таких мелочах.
– А между тем это очень важно. Если ты не будешь говорить мне о подобных «мелочах», смогу ли я в своем расследовании двигаться дальше?
Он помолчал, пристально глянул на нее, раздавил в ладони пластиковый стаканчик и бросил его в урну. Лин становилось все больше не по себе.
– Короче, с часу ночи и до конца дня, часов до пяти или шести вечера, паразит чувствует себя как дома. Не знаю, что происходит в этот промежуток времени, но нам известно продолжение: он бросает Жюлиана на дамбе и исчезает неизвестно где…
Сыщик закрыл блокнот и сунул его в карман.
– Он просто блистателен, этот паразит, Лин, и оставляет задачку, которую нам предстоит решить… Каковы его подлинные мотивы? К чему такая мизансцена? Короче, таково положение дел на данный момент. Ах да, вот еще что.
Он вытащил из кармана куртки два сложенных вчетверо листка бумаги и протянул Лин:
– С помощью старого друга, следственного судьи в Лилле, мне удалось раздобыть список дел, в которых принимал участие Джон Бартоломеус…
Лин нахмурилась:
– Кто это?
– Ты его знаешь. Реймсский психиатр, которому твой муж звонил перед тем, как потерял память.
– Да, точно, теперь вспомнила…
– В этом списке нет ничего, что определенно могло бы нас касаться и наводило бы меня на какие-то мысли, но я бы хотел, чтобы ты глянула, – как знать…
– Хорошо.
– Кстати, нет ли у отца Жюлиана ключей от виллы?
Лин удивленно подняла брови:
– Я… Не знаю. Лично я их ему не давала. Может, Жюлиан? А почему ты спрашиваешь?
– Я рассматриваю все возможности. Ладно, не буду больше надоедать. Тебя ждет Жюлиан.
Он направился по коридору к выходу, но, сделав несколько шагов, обернулся:
– Да, вот еще что: мне придется заскочить на виллу, чтобы забрать свой бумажник, вчера я забыл его у тебя. Поскольку ты хотела лечь пораньше, я не стал тебя беспокоить, когда обнаружил это. Я заеду? Ты будешь дома?
Вот ведь прилипала. Лин кивнула и вымученно улыбнулась:
– Да, но ближе к вечеру. Сперва мне надо купить кое-что к Рождеству. Завтра Жюлиана точно выпишут.
Только ли одного он не знал? На этот раз Колен действительно ушел. Плотно сжав губы, Лин смотрела ему вслед. С чего вдруг он спросил про Жака? Неужто теперь еще начнет подозревать отца Жюлиана? Она скорчилась на стуле, держа в руках список процессов, в которых участвовал психиатр Бартоломеус. Перед ней было не меньше сотни дат, мест, имен, названий дел, растянувшихся с 1998 по 2017 год. Без особой надежды Лин поспешно пробежала его глазами. Эта неудобоваримая мешанина ни о чем ей не говорила, пока ее взгляд внезапно не застрял на третьей строке второй страницы.
«Исправительный трибунал большого процесса Лиона, октябрь 2011 года, дело Джордано».
40
Мощь, нега и изумление – такими словами можно выразить впечатление, которое производил на путешественника региональный природный парк Веркор. В один миг изящные холмы могли разбиться на зубчатые ребра и хребты, величественные панорамы возникали за крутым виражом и при помощи сосен, равнин и бескрайних просторов гнали прочь скалы.
Когда полицейский автомобиль миновал участок автотрассы, за руль сел Вадим и принялся на малой скорости разматывать крутые повороты дороги, прорубленной в узких охристых и коричневых горловинах. А Вик с двумя коллегами на заднем сиденье – Жосленом Манжматеном и Этаном Дюпюи (сгусток мышц, лысый череп) – до самого низа опустили стекла.
После полудня люди из бригады Мандзато получили письменное поручение произвести следственные действия. Документ позволял им проникнуть в жилище, адрес которого фигурировал на странице даркнета, и обыскать его. Заместитель судьи, производивший предварительное следствие, серьезно отнесся к информации, без сомнения размещенной самим Мориарти и обнаруженной вместе с фотографиями трупов, закопанных Дельпьером.
Согласно полученным данным, шале «Эдельвейс» в местности Сер-Бо в Ла-Шапель-ан-Веркор принадлежало некоему отсутствующему в картотеке Александру Маттиоли, тридцати девяти лет, и в налоговой службе департамента Дром было заявлено как загородный дом. В интернете Вик нашел фотографию и информацию о владельце: красавчик, чисто выбрит, зарегистрирован на куче сайтов вроде «Одноклассники», служащий отдела продаж горного оборудования, часто позирует для снимков на различных салонах и ярмарках. Зафиксированные в полицейской картотеке нарушения ограничиваются штрафами за превышение скорости. Другая группа сейчас как раз направлялась в Гап, по его основному месту жительства.
Ла-Шапель-ан-Веркор притаилась между плоскогорьями. Можно было подумать, что это Лапландия. Под ясным голубым небом ослепительно-белый снег поблескивал, словно плотный бриллиантовый ковер.
Следуя указаниям GPS, полицейские пересекли деревню, выехали из нее с южной стороны и на границе местности, именуемой Сер-Бо, увидели холм, у подножия которого петляла дорога. По ней они и двинулись. Машина шла хорошо: зимние шины не скользили по снегу, и после очередного виража они прибыли к своей цели.
Перед ними высился «Эдельвейс». Единственный на всю округу красивый дом из светлого кругляка на высоком цоколе. «Шикарный», – оценил Вик. Труба дымила, перед шале был припаркован массивный внедорожник типа «рейнджровера».
Четверо полицейских молча покинули машину, все их чувства были обострены. Вик осмотрелся: застывшая в плену у ледяной красоты местность напоминала плавучую льдину, оторвавшуюся от Северного полюса. Никаких соседей в радиусе пятисот метров, только эта непривычная тишина, в которой можно было различить шепот природы.
Позади дома вокруг снеговика резвились двое детей лет двенадцати. При виде приближающихся мужчин они замерли. Мальчик бросился к дому, зовя отца. Вадим переглянулся с коллегами и, готовый вмешаться, сунул руку под расстегнутую куртку.
Толстый ирландский свитер с круглой кокеткой сковывал движения появившегося на пороге в джинсах и сандалиях на босу ногу Александра Маттиоли. Он отличался от своих фотографий, найденных сыщиками в интернете: длинные волосы, скрывающая лицо борода – сейчас он сильно напоминал лесоруба. Погладив по голове прижавшегося к нему сына, он сдержанно махнул дочери, чтобы та вернулась в дом. Девочка бегом бросилась внутрь. Владелец шале хотел спуститься с крыльца, но Вадим опередил его, вытащив трехцветное удостоверение.
– Криминальная полиция Гренобля. Держите руки на виду, и все будет хорошо. Кроме вас и детей, в доме есть еще кто-нибудь?
Мужчина оцепенел, его правая рука замерла на перилах, а левая как-то повисла в воздухе.
– Только мы втроем, но… Полиция? Что происходит?
Вадим протянул ему документ.
– У нас есть поручение судьи, дающее нам право войти в ваше шале.
– Войти в мой дом? Что… Что-то случилось?
Его с двух сторон обступили Манжматен и Дюпюи и, несмотря на его протесты, приступили к полагающемуся в таких случаях ощупыванию. Маттиоли вырывался, так что им пришлось надеть на него наручники.
– И советуем вам молчать, иначе мы вас немедленно арестуем.
Войдя в дом, Вик улыбнулся детям и посоветовал им включить телевизор. Он взглянул на рождественскую елку с хороводом подарков вокруг. Украшения, праздничная атмосфера, изумление Александра Маттиоли при виде полицейских… Все это никак не вязалось с предположением, что он может быть Мориарти.
Дюпюи наблюдал за хозяином, а трое его коллег взялись обследовать дом. Это было роскошное комфортабельное шале, с джакузи, двумя ванными комнатами, тремя большими спальнями и кухней-столовой в американском стиле. Из широченного окна с дымчатыми стеклами открывался панорамный вид на высокогорные плато.
Вик присоединился к Вадиму в коридоре первого этажа.
– Что-нибудь есть?
– Ни черта.
В глубине холла Вик заметил ступеньки. Спустившись по ним, он оказался возле двери, ведущей в просторный подвал. Лыжи, санки, корды, ледорубы были грудой свалены в деревянном отсеке под лестницей. Вадим сунулся в эту неразбериху и опрокинул лыжи, вслед за которыми повалились и другие предметы.
– Твою мать!
Вик оставил его выпутываться в одиночку и продолжил осмотр. Подняв облако пыли, он обнаружил под брезентовым чехлом тяжелый снегоход, которым не пользовались тысячу лет. Он присел, внимательно осмотрел линолеум и даже провел по нему пальцем.
– Пол чистый. Никакой пыли, хотя ее достаточно на снегоходе и даже на покрывающем его чехле.
– Недавно вымыт?
– Похоже.
Вик в задумчивости распрямился. На стене над верстаком, на котором валялись какие-то материалы для любительской работы, размещалось множество инструментов. Вик взял толстую синюю резинку, висящую на гвозде вместе с десятком других, и протянул Вадиму:
– Резинки такого типа преступники использовали, чтобы закрепить пластиковый пакет вокруг головы жертвы из багажника.
– Ты уверен?
– Сто процентов. Синяя очень толстая резинка. Это произошло здесь. Сходи за Маттиоли. И прихвати «Bluestar».
Вадим ушел, а Вик ощутил, как в горле его поднимается горький комок тревоги. Он знал, что́ рискует здесь обнаружить. Спустя две минуты его напарник вернулся с Манжматеном и владельцем шале, держа в руке пульверизатор, наполненный веществом, которое позволяет в темноте обнаружить неявные следы крови, даже стертые или смытые.
Вик повернулся к Манжматену:
– Сейчас я погашу свет. Следи за ним.
Его коллега крепко ухватил Маттиоли за руку, а Вик щелкнул выключателем и, встав посреди помещения, принялся распылять средство.
Теперь пол окрасился голубым люминесцирующим цветом, таким ярким, что лица и руки всех присутствующих побелели и словно бы парили в воздухе. Вик сдвинулся на три метра и продолжил процедуру. Везде та же реакция.
– У меня впечатление, что весь пол был тщательно вымыт с хлоркой. Она содержит натрий, который вступает с реакцию с «Bluestar», что способствует выявлению крови.
– О чем вы? Я вообще не понимаю вашей тарабарщины, я никогда не занимался ничем подобным!
Через тридцать секунд свечение стало слабеть. Вик снова зажег электричество и пристально посмотрел Маттиоли в глаза.
– Придется объясниться.
– Что вам надо? Вы приезжаете в мой дом, надеваете на меня наручники, распыляете это вещество у меня в подвале, вы… Да черт побери, что вы ищете? Что происходит?
Вадим ухватил его за воротник свитера и прижал к стене:
– А происходит то, что бедная девочка, обнаруженная нами в багажнике одного автомобиля, была, вероятно, убита здесь, в вашем поганом подвале. И, совершив это, убийца все прибрал, чтобы не оставить никаких следов. Вы заговорите немедленно, мсье Маттиоли, иначе ваша задница отправится прямиком в камеру.
Или Маттиоли был великолепным актером, или обвинения действительно задели его за живое. Когда Вадим отпустил хозяина шале, тот безвольно сполз по стене и сел на пол с заведенными за спину руками в наручниках. Он был оглушен. Потребовалось больше минуты, чтобы он смог вымолвить первое слово:
– Я… Я приехал в «Эдельвейс» сегодня утром. Можете… спросить у детей. Жена должна присоединиться к нам завтра утром, чтобы… приготовить рождественский ужин. Завтра вечером мы ждем к себе двадцать человек! Кроме некоторых периодов, когда я оставляю это шале для семьи, я сдаю его через интернет на сайтах вроде «LocHolidays». В этот раз… шале было арендовано на неделю, до сегодняшнего утра.
41
Выслушав Маттиоли, полицейские переглянулись, как подростки, впервые увидевшие обнаженную женщину. Вадим перевел взгляд на хозяина:
– Кем арендовано?
– Не знаю, но на моем ноутбуке есть вся информация, если вам…
– Пойдемте.
Они сняли с него наручники и поднялись на первый этаж. Тремя кликами Александр Маттиоли вышел на сайт «LocHolidays» и открыл свою страницу. В другом конце комнаты притихшие дети смотрели мультики, а Дюпюи курил на крыльце, прижав к уху телефон. Сперва владелец шале показал короткое объявление с двумя десятками фотографий дома – от подвала до верхнего этажа.
– Вот что люди могут увидеть по своему запросу. Я уже шесть лет сдаю «Эдельвейс». И никогда не имел никаких проблем. Поверить не могу.
Он кликнул еще раз и перешел на страницу эксплуатации.
– Вот… Арендовано неким Пьером Муленом, с прошлой субботы до сегодняшнего утра.
– Неким? Но ведь у вас есть его адрес, номер телефона?
– Нет, конечно. Только мейл.
Он вывел на экран адрес: pie.moulin22@yopmail.com, – разумеется, фальшивый, – и развернул экран ноутбука к полицейским.
– Что вы можете сказать о нем? Как он выглядит?
– Я его никогда не видел.
Вадим обоими кулаками, как горилла, оперся о стол.
– Ну знаете, хватит! Вашу мать, вы сдали свое шале человеку, которого никогда не видели?
Маттиоли был в шоке, он ответил не сразу, что еще больше раздосадовало Вадима: его терпение заканчивалось.
– Это принцип аренды онлайн, чаще всего именно так и делается. Зайдите на форумы, и вы увидите. Перед прибытием съемщиков я всегда кладу ключ в условленном месте, о котором сообщаю им. Обычно утром в последний день я в их присутствии составляю краткий акт приема-передачи, но этих к моему приезду уже не было. Они оставили шале в безупречном состоянии, белье с одной постели в стиральной машине, остальное – чистое. Ключ лежал в условленном месте, так что я больше ничего и не проверял. К тому же мы очень тепло общались по электронной почте. Мужчина сказал, что приезжает с женой и шестилетней дочерью. Он показался мне вполне серьезным, даже заплатил на две недели раньше. При такой стоимости аренды за неделю, я был уверен, что имею дело с человеком, которому…
– …которому можно доверять, да? Потому что богатенькие уж точно не стащат у вас чайные ложечки, верно?
Вадим был на пределе. Кивнув на экран, он заставил Маттиоли кликнуть на профиль Пьера Мулена, который стал посещать сайт с этого года. Никакого описания или комментариев. На фотографии – само совершенство: светлая прядь, ослепительная улыбка, отчетливо виден воротничок сорочки. Очевидно, прежде он ничего не брал в аренду.
– Мы проверим, но велика вероятность, что все это блеф. Фальшивый мейл, фальшивое имя, специально созданный для данного случая фальшивый профиль и, разумеется, фальшивая фотография. Пьер Мулен, инициалы ПМ, как Профессор Мориарти. Призрак, вечно пребывающий в тени, человек-невидимка, внешность которого описать невозможно.
– Профессор Мориарти?
– Как он с вами расплатился?
Александр Маттиоли вывел на экран другую страницу.
– Перевел на мой счет сумму в одну тысячу двести евро через «Western Union».
Еще один след, неподдающийся разработке. Вадим яростно отмахнулся. «Western Union» – всемирная сеть, позволяющая движение средств любыми окольными путями между отправителем и получателем. Вы можете войти в любое ее отделение с наличными деньгами и перевести их на любой банковский счет и в любую точку земного шара. Вам не зададут ни одного вопроса. К примеру, так приехавшие из Восточной Европы проститутки пополняют счета своих сутенеров, оставшихся на родине.
– И вас это не насторожило? Никто не платит через «Western Union»!
– Почему же? Это разрешено сайтом, и я уже не в первый раз с этим сталкиваюсь. У меня никогда не было…
– Покажите предыдущие случаи.
Маттиоли покорно вошел в историю сдачи шале. При помощи мышки он указал курсором три записи.
В феврале 2013 года, Поль Мишалак арендовал шале на пять дней. В апреле 2014-го Пьеретта Мавротт – на шесть. В январе пятнадцатого – Патрисия Мюэтт, снова на пять дней.
Три ПМ.
Мориарти прежде уже трижды арендовал один и тот же дом.
Вик ошарашенно взглянул на напарника:
– Возможно, Дельпьер не впервые делал уборку в этом подвале. Возможно, бывали и другие, месяцы, годы тому назад… Другие девушки, убитые им здесь по приказу Мориарти и ставшие материалом для его чудовищного истукана из человеческой кожи.
42
Вызванные Аленом Мандзато и прибывшие под вечер сотрудники службы криминалистического учета приняли решение сосредоточиться на подвале. Надев комбинезоны, бахилы и шапочки и обозначив периметр сигнально-оградительной лентой, группа из трех человек принялась тщательно изучать каждый квадратный сантиметр помещения, которое, судя по всему, являло собой место преступления, где была убита девушка из багажника, а возможно, и другие.
Спустя два часа после прибытия полицейских, владелец шале Александр Маттиоли все еще находился под впечатлением от случившегося в его доме. Сидя на краешке дивана в гостиной, зажав руки между колен и глядя в пустоту, он беседовал с Манжматеном. Как завтра встречать Рождество в компании из двадцати человек, если здесь была убита женщина, а может, и не одна? Как уснуть в доме, где было совершено убийство, а то и несколько? Как вообще продолжать жить здесь?
Вик, Вадим и Мандзато стояли в дверях одной из спален наверху. Вадим фотографировал комнаты на мобильный телефон. Еще двое коллег, прибывших с командиром, обходили деревенские дома в радиусе километра. Быть может, жители замечали, слышали или видели что-то необычное в последние несколько дней? Вадим приступил к докладу.
– По словам Маттиоли, последние арендаторы использовали только эту спальню. Остальные комнаты в безупречном состоянии. Приехав сегодня утром, хозяин обнаружил постельное белье с этой кровати в стиральной машине. Еще влажное, потому что оно было оставлено в барабане. Так что, возможно, съемщик приезжал сюда один, а не с женой и дочерью, как указано в бронировании…
Ален Мандзато жевал резинку. Его челюсти приводили в движение височные кости, что придавало его лицу свирепое выражение. Вик принял эстафету:
– Маттиоли никогда не видел ни Поля Мишалака, ни Пьеретту Маврот, ни Патрисию Мюэтт. Эта деталь соответствует созданному Конан Дойлом персонажу Мориарти: никто не знает, как он выглядит, никто по-настоящему не может его описать. Всякий раз профиль на сайте создается для данного конкретного случая, фотографии берутся, возможно, из интернета, оплата производится анонимно. Шале всегда передается владельцу вылизанным до блеска.
Мандзато прошел по коридору и остановился перед панорамным окном. Сейчас через него были видны только вырезанные лунным светом тени.
– Возможно, мы узнаем, кто был убит в этом подвале на прошлой неделе. Мы наконец получили образец ДНК жертвы из багажника, с ободранным лицом. Как раз сейчас ее профиль ищут в национальной картотеке ДНК, я с минуты на минуту жду оттуда звонка. Надеюсь, личность установят. Что же до образцов ДНК лоскутов кожи с «изделия», обнаруженного в подвале Дельпьера, их тоже сверят в ближайшее время.
Он вернулся к коллегам.
– Итак, похоже, все это темное дело понемногу проясняется. Даже если нам неизвестно, где Дельпьер собирался закопать труп, теперь мы знаем, откуда он выехал: из подвала этого шале, в минувший понедельник, то есть через два дня после начала срока аренды.
Вик принялся ходить взад-вперед вдоль окна.
– Если мы еще раз прокрутим всю пленку, что нам это даст? Дельпьер, он же Доктор Ватсон, в понедельник около шестнадцати часов готовится положить конец жизни слепой девушки Аполлины. Эсэмэс от некоего Мориарти поступает к нему на одноразовый мобильник и заставляет немедленно подключиться к даркнету. Дельпьер выходит на секретный сайт, и его оставленная открытой сессия позволяет нам проникнуть в систему. На этой странице мы обнаруживаем адрес, данный Мориарти, – адрес этого шале… Есть какая-то «посылка», которую следует получить. Дельпьер спешно прибывает сюда. Почему спешно, мы не знаем, но что-то спровоцировало череду известных нам событий. Дельпьер выезжает на своем «форде» с фальшивыми номерными знаками, проникает в шале…
Лейтенант прошел по коридору в сторону фасада, куда сами они прибыли на автомобиле.
– …трудно сказать, ждал ли кто-нибудь Дельпьера. Но в любом случае с Мориарти они в тот день не встретились.
– Что тебя заставляет так считать?
– Эсэмэс. В 19:28 Дельпьер посылает Мориарти сообщение, что забрал посылку… Посылка – это неизвестная девушка из багажника, и она находилась здесь, в этих стенах.
Взгляд Вика помрачнел. Он посмотрел во тьму, представил себе гуляющих по окрестностям соседей, которые заглядывались на фасад этого великолепного шале, не подозревая о тех ужасах, которые происходили внутри.
– …Дельпьер загружает в багажник свою жертву, убитую ударом по голове. Задерживается, чтобы сделать уборку, моет подвал с хлоркой – самым эффективным средством уничтожения всех биологических следов. И снова пускается в путь. Теоретически он должен направляться куда-то, где ему предстоит избавиться от тела, закопать его, сфотографировать и на даркнете запостить для Мориарти результат своей работы. Но он заезжает к себе на ферму, чтобы для завершения своего «изделия» отрезать кисти рук, содрать кожу с лица и вынуть глаза. И вновь отправляется в дорогу около двадцати одного часа. Но на заправке возникают проблемы… И тут мы…
Мандзато молчал, Вадим тоже – оба слушали.
– …Мориарти трижды арендовал это шале, всегда под разными именами и так, чтобы его нельзя было выследить. Трудно найти более уединенный дом, скрытый от посторонних глаз. В таком месте никто не услышит криков. Приезжал ли он один? Или каждый раз в сопровождении девушки из багажника? Или другой девушки? Совершались ли здесь другие убийства? Сейчас сказать невозможно. Но… почти наверняка можно утверждать, что Мориарти всегда использовал эту схему: фальшивое имя, аренда жилья абсолютно анонимным способом через специальный сайт…
Вадим кивнул.
– …Иначе у Мориарти не было бы необходимости уточнять Дельпьеру адрес. Он мог бы просто сказать: «Забрать посылку», или что-то в этом роде. Так?
– Согласен. Он уточняет, потому что есть другие адреса. И потом, на манекене кожа восьми жертв. Восемь жертв, и ни одна из них не избежала багажника Дельпьера…
Они занимались этим в разных местах, и это может быть любая часть региона.
Трое полицейских молчали, погрузившись в свои размышления. С чем они имеют дело? Пытал ли Мориарти девушек в уединенных домах, прежде чем избавиться от них при помощи Дельпьера? Кто их похищал? Каков был образ действий преступников? Звонок телефона Мандзато вывел их из задумчивости. Пока командир разговаривал, появился криминалист и попросил лейтенантов спуститься в подвал, к Манжматену, который тщательно составлял детальный протокол места преступления.
Он показал В + В молоток, убранный в пакет для вещдоков.
– Его повесили на место, там, на стене, но он отреагировал на «Bluestar»: это единственный инструмент, вымытый с хлоркой.
На плечи Вадима словно обрушилась вся тяжесть мира.
– Твою мать, этим молотком подонок Дельпьер хладнокровно раскроил ей череп… А потом пустил себе пулю в лоб, так что мы ничего не можем поделать. Осточертело, мать твою, как же мне все это осточертело…
Манжматен подозвал их. Полицейские приблизились к углублению под лестницей.
– Мы передвинули лыжный инвентарь и вот что обнаружили. Хозяин категорически ни при чем, ни он, ни его жена не нацарапали это. И уж тем более не дети.
Он направил луч фонаря за третью ступеньку: эту зону можно было разглядеть, только присев на корточки. Вик прищурился. Какой-то рисунок, процарапанный на дереве. Рыбка с длинным острым хвостовым плавником.
– Меченосец.
Вадим тоже опустился на колени.
– Это еще что?
– Аквариумная рыбка, водится в пресной воде. Классика, вроде гуппи или неоновых рыбок. Кроме плавника, в этих рыбках нет ничего особенного. Не агрессивные, простые в уходе и содержании.
Вик провел пальцами по царапинам на древесине.
– Аккуратно сделано, при помощи ножика.
Вадим сфотографировал рисунок на мобильник.
– Думаешь, что-то вроде подписи?
– Место под лестницей, не на виду… Похоже. Возможно, этот мерзавец Дельпьер хотел оставить здесь память о себе. Определенный способ пометить территорию, присвоить ее. Я думаю, если бы не инцидент на заправке, они продолжали бы арендовать шале как ни в чем не бывало. А что? Шикарно, уединенно, никого, кто бы увидел, чем они тут занимаются.
Мандзато закончил говорить по телефону и теперь спускался к ним. Он по-прежнему жевал свою резинку, но очень уж медленно, как будто сейчас его организм работал на малом ходу. Он глубоко вздохнул, потом выдохнул и понуро подошел к своим людям.
– Ну вот, – сказал он, кивнув в пол, – теперь мы знаем, кто эта девушка, которую здесь прикончили, FNAEG заговорила. У нас есть имя анонимной жертвы из багажника. И у нас, вашу мать, проблема.
43
Лин с больничного телефона-автомата позвонила в кабинет психиатра Джона Бартоломеуса. Трубку сняла секретарша: да, доктор работает до восемнадцати часов, но нет, записаться на сегодня уже нельзя. И все же Лин отправилась в путь: ей во что бы то ни стало надо поговорить с врачом.
В Реймс она приехала без четверти час. С ощущением, что каждый километр дороги читается на ее лице. Сил не было, тяжелые темные мешки повисли под глазами. Лин уже не понимала, день сейчас или ночь, голодна ли она, хочет ли пить – она всего лишь пыталась выжить. Она просто была матерью, готовой на все, чтобы найти свою дочь, – как Жюлиан в течение четырех нескончаемых лет. Теперь эстафету приняла она.
Лин припарковалась на соседней улице: ни светофора, ни стоп-сигнала. Это позволяло ей в случае необходимости быстро сесть за руль и исчезнуть за крутым поворотом в сотне метров от места стоянки – и ищи ветра в поле.
Почему-то она предчувствовала: как только она покинет кабинет, ей придется бежать. И быстро.
Шапка была надвинута так низко на лоб, что из-под нее не торчала ни одна волосинка. Воротник пальто скрывал часть лица. Не снимая шерстяных перчаток, она позвонила в дверь расположенного между двумя жилыми домами кабинета психиатра. В здании с тонированными окнами практиковали четыре специалиста, от психолога до детского психиатра, о чем свидетельствовала прикрепленная к кирпичной стене табличка. Раздался бип-сигнал, она вошла и обратилась к сидящей за стойкой секретарше:
– Мне хотелось бы переговорить с доктором Бартоломеусом.
– Его кабинет всегда закрыт с тринадцати до пятнадцати часов, это указано при входе. Доктор ушел обедать. Вам назначено?
Лин вышла, едва слышно бормоча слова благодарности. Она заняла позицию напротив здания, на крыльце дома на противоположной стороне улицы, и снова всмотрелась в найденную в интернете фотографию Бартоломеуса. Около пятидесяти, очки с зелеными стеклами, лицо с такими острыми чертами, что, казалось, можно порезаться. Просто воплощение профессиональной тайны.
Как убить два часа? Она сходила к машине за книгой Мишеля Иствуда, а вернувшись, прислонилась к стене и принялась читать. Захватывающе… С самого начала… Плененный писатель, детективная интрига, короткие главки… Каждая страница приводила ее в замешательство. Разумеется, роман отличался от «Последней рукописи», однако…
Лин испытала острое чувство тревоги. Чем больше она вчитывалась, тем яснее осознавала, что Памела недооценила масштаб катастрофы. Или не разглядела его. В своем романе Лин спрятала несколько загадок, о которых никогда никому ничего не рассказывала. В частности, она настойчиво упоминала цифру «2», подчеркивала палиндромы как символы зеркального отражения, двойничества. Лаваль, Нойон, группа «ABBA»… Иствуд использовал тот же прием. Или, скорей, наоборот: это она повторила то, что уже сделал Иствуд. Словечко отсюда, идея оттуда. Сейчас это сходство то и дело бросалось ей в глаза. А ведь она писала самопроизвольно, уверенная, что идеи рождаются в ее собственном сером веществе, без какого бы то ни было желания навредить, позаимствовать.
Позаимствовать… Совершить плагиат… К горлу подступила тошнота. Что случилось с ее памятью? Почему криптомнезия коснулась этой книги, стерла воспоминания о ней? «Ваш псевдоним – это епитимья? Чтобы никогда не забыть?» – бросил Джордано. Но что забыть? Лин вспомнила свое часто возвращающееся видение, сопровождающее ее большую часть жизни, – рука Нила, тянущаяся к ее горлу. Подумала о мрачности своих сочинений, об истоках своей потребности писать. Вопреки тому что она рассказывала журналистам, все это должно иметь какой-то смысл.
Психиатр вернулся в 14:50 и на время избавил Лин от ее терзаний. Его движения несколько стеснял черный труакар, на голове плотно сидел бутылочно-зеленый стетсон. Лин сунула книжку в карман, бегом обогнала психиатра и преградила ему дорогу:
– Доктор Бартоломеус? Я не собираюсь отвлекать вас надолго. В рамках работы, о которой я вам коротко расскажу, мне потребуется кое-какая информация о ведущемся сейчас деле. Вы принимали в нем участие как эксперт. Мы можем поговорить? Например, после окончания приема? Это не займет много времени.
Бартоломеус окинул неожиданное препятствие удивленным взглядом, обошел его и двинулся дальше, засунув руки в карманы. Наглухо закрытый, как ворота тюрьмы.
– Сожалею, но так это не делается, и без специального запроса я не разглашаю подобную информацию кому бы то ни было…
Лин слегка распахнула куртку:
– Это сгодится в качестве запроса?
Он резко остановился. В правой руке Лин сжимала пистолет и сквозь ткань направляла ствол прямо на него. Из-под черной шерстяной шапочки на лоб стекали капли пота. Чтобы придать себе мужества, она представила фотографию Сары.
– Одно слово, одно движение – и я без колебаний применю оружие. Сейчас мы спокойно войдем. Вы впереди. Не делайте глупостей, и все будет хорошо.
Она встала у него за спиной. Бартоломеус повиновался. Стараясь говорить твердо, он уведомил секретаршу, что его ни в коем случае нельзя беспокоить, и в сопровождении Лин вошел в кабинет. Не спуская с него глаз, она заперла дверь на ключ. Психиатр со слегка приподнятыми руками, чтобы были видны ладони, укрылся за письменным столом.
– Послушайте, вы…
– Я здесь не для того, чтобы причинить вам зло. Вы ответите на мои вопросы, и я уйду. Только не говорите мне о профессиональной тайне.
– Я… Можно мне хотя бы сесть?
Лин кивнула. Она взвешивала каждое свое слово, буквально цедя их сквозь шарф. Важно не сказать лишнего и сохранить анонимность. На худой конец, пусть думает, что она сбежала из сумасшедшего дома. Ей бы это очень подошло.
– Дело Джордано, Лион, две тысячи одиннадцатый год. Вы участвовали в нем как эксперт. Что вы можете об этом сказать?
Врач поджал губы.
– Ничего, я не…
– Доктор!
Он посмотрел на дрогнувший ствол ее пистолета.
– Что вы хотите узнать?
Лин бросила ему флешку.
– Все. Я полагаю, вы составляете полный отчет по каждому делу и сохраняете все на своем компьютере. Запишите на эту флешку. А потом дайте пояснения.
Сквозь прогрессивные линзы очков он внимательно посмотрел на флешку, взял ее и нехотя повиновался. Лин следила за его действиями, стоя у него за спиной. Как только файл был скопирован, она забрала флешку и положила ее в карман.
– Прекрасно. А теперь я вас слушаю. И будьте точны, это избавит меня от необходимости перелопатить всю папку.
Он хранил молчание, поэтому Лин пришлось приставить пушку к его затылку.
– Предупреждаю в последний раз.
– Суд… суд по делу Джордано проходил при закрытых дверях по просьбе одной из потерпевших сторон, потому что он… касался актов изнасилования и применения жестокости. Он никак не освещался в средствах массовой информации, пресса была не в курсе. Этот процесс требовал особого внимания, поскольку мог нанести большой ущерб репутации французской полиции.
«Изнасилование»… «Жестокость»… Лин почувствовала, как оружие дрожит у нее в руках. Внезапно занервничав, она присела в кресло слева от психиатра.
– Что сделал Грегори Джордано?
– Он… Прежде следует восстановить контекст. В то время подразделение, в котором служил Джордано, занималось разоблачением сетей торговли людьми, что представляло собой, без сомнения, самый сложный участок работы. Педофилия, изнасилования, рабовладение, жестокое обращение – расследование подобных преступлений дает этим полицейским заработок… Для них… для них это означает каждый день сталкиваться с самым отвратительным злом и насилием в чистом виде – от пробуждения и до сна (если когда-нибудь им вообще удается поспать). Они постоянно находятся на пределе, противостоят таким ужасам, что порой сами не могут понять, где граница между добром и злом…
Стараясь не делать резких движений, Бартоломеус снял шляпу и положил ее перед собой. Взъерошенные волосы придавали ему вид обалдевшего огородного пугала.
– Я помню тот процесс, ту совершенно особенную, давящую атмосферу «за закрытыми дверями» в зале судебного заседания… Грегори Джордано был хорошим полицейским, обладавшим необходимыми навыками, он добивался значительных результатов, решал множество важных задач. Первые доказанные факты, в которых он обвинялся, были десятилетней давности. Суд констатировал, что Джордано широко использовал свое положение: фелляции, бесплатный вход, развратные вечеринки – а взамен закрывал глаза на кое-какую противозаконную деятельность. В течение долгих лет соприкасаясь с подонками общества, он воспользовался расследованиями, чтобы составить себе солидный список адресов. Он был знаком со всеми сетями, с каждой труженицей панели, был вхож в любое запретное место.
Большим и указательным пальцем психиатр помассировал покрасневшие глаза.
– …Суд выявил особый рост его пагубных влечений в две тысячи восьмом году. Его сексуальные отношения становились все более беспорядочными и безудержными, в нем словно пробудилось какое-то животное, которое настороженно ждет и вырывается наружу, когда он оказывается один среди лионских проституток. В то же время он нормально живет с женой и дочерью. Они бывают на людях, у них есть друзья. Разумеется, мадам Джордано – хотя в их семье не все гладко – совершенно не подозревает о том, чем он занимается. Он ведет настоящую двойную жизнь… Сложно жить с полицейским, который работает в такой темной области и никогда ничего не рассказывает…
Доктор со спокойной тщательностью протер стекла очков и вновь водрузил их на переносицу.
– …Положение Джордано окончательно ухудшилось через год, когда между Лионом и Греноблем появилась новая сеть по продаже девушек из Восточной Европы. В этот период чета Джордано разводится – жене надоело его постоянное отсутствие, его молчание. Она добивается права на опеку над дочерью, что почти приводит отца к помешательству… Во время одной «операции» он подцепляет молоденькую проститутку – лет восемнадцати, не больше, забитую, слабую, напуганную…
Лин внимательно слушала, положив руку с пистолетом на колени.
– …Джордано совершал над ней действия, которые при согласных отношениях назвали бы садомазохизмом, но в данном контексте являлись актами унижения, изнасилования и жестокости. Следствие доказало, что ему нравилось не только испытывать, но и причинять боль. Это длилось больше года и продолжалось бы еще долго, если бы Джордано не застали на месте преступления в одном горном отеле во время операции полиции Шамбери по захвату и ликвидации преступной сети.
К горлу Лин подкатывала тошнота. Джордано предпочел не рассказывать ей об этих мерзостях. Даже в наручниках, в жалком состоянии, ему удалось обвести ее вокруг пальца.
– И… каков вердикт?
– Нас было трое, психиатров, привлеченных для экспертизы. Нам поручили определить психологическое состояние Джордано, который начиная с того дня, когда его арестовали, делал все, чтобы заставить суд поверить, что он пребывает в тяжелейшем психическом упадке, что развод и работа в полиции его доконали, что и он тоже всего лишь жертва. Действительно, в то время он принимал антидепрессанты – это доказали токсикологические анализы. И все же, действительно ли он был подавлен? Оба моих коллеги полагали, что да. Я же был не согласен с их мнением. Однако большинство всегда право…
Бартоломеус все еще ощущал горечь своего поражения. Это читалось в его выражениях, во взгляде.
– …Вдобавок, несмотря на то что пришлось вынести жертве, на состояние ее тела, на полученные в подтверждение фотографии, она покрывала его и утверждала, что удары, сигаретные ожоги и резаные раны были нанесены ей другими клиентами. Девчонка была слабенькая, безвольная, запуганная. Даже когда Джордано оказался за решеткой, она его боялась. Кроме преступления, констатированного сыщиками из Шамбери, никаких свидетельских показаний не существовало, коллеги Джордано характеризовали его как образцового полицейского. Учитывая все эти обстоятельства, ему дали три года, с запретом приближаться к бывшей жене и дочери еще год после освобождения – за это время он должен был доказать свое хорошее поведение: постоянная работа, отсутствие проблем с правосудием.
– Вы говорите, что, по-вашему, он не был в депрессии. Тогда что… что это такое?
– Все есть в деле.
– Я хочу услышать из ваших уст.
На мгновение Бартоломеус застыл, вперив глаза в пустоту, затем вновь взглянул на собеседницу:
– На мой взгляд, Джордано проявлял черты психопатии и извращения в медицинском смысле этого слова: желание обладать, испытывать безграничное наслаждение и использовать другого человека по своему разумению. Овеществление жертвы, отсутствие эмпатии, психологическое воздействие, жестокость, желание причинить боль – и все это без эмоций, холодно и под абсолютным контролем. Внешность интересующих его девушек всегда была совершенно идентична, те, что не укладывались в эти рамки, его не интересовали, их для него не существовало…
При мысли, что она столкнулась с таким хищником, по спине Лин пробежала дрожь.
– …Помимо антидепрессантов, в его организме были обнаружены следы кокаина. Этот наркотик – стимулятор и не входит в опасное взаимодействие с медикаментами, которые он принимал. Возможно, одним он пытался нейтрализовать эффект от другого, сохраняя при этом, как бы это сказать, всю свою силу, все свое мощное сексуальное желание. Основываясь на том, что изложено в моем отчете, я полагаю, что он наверняка лечился в психиатрической больнице. Для таких людей, как он, тюрьма ничего не решает.
– Вы… думаете, что, едва освободившись, он мог снова начать?
Бартоломеус не ответил, что само по себе являлось ответом. Лин была потрясена: Джордано солгал. Конечно, он избил бандершу, но не в ходе операции, о которой рассказывал. И он ни словом не обмолвился о суде, тюремном заключении, муках…
Неужели перед ней в наручниках находился настоящий извращенец? Мерзавец, который, несмотря на состояние, в котором он пребывал, и свое драматичное положение, продолжал играть, контролировать, манипулировать? Настоящий психопат, лишенный способности сопереживать?
– И еще одно, доктор. Вы слышали про «Черный донжон»?
Бартоломеус кивнул:
– Я не сказал вам. Это клуб, Джордано был его завсегдатаем. Следствие выявило, что, удерживая в своей власти ту проститутку, он одновременно, в течение нескольких месяцев, имел садомазохистские отношения с одной из сотрудниц «Черного донжона» по кличке Mistik. Ее настоящее имя Шарлотта Анри. Больше двадцати лет назад она была актрисой…
У него зазвонил телефон. Медленным движением он перевел его в беззвучный режим.
– …Если вы поищете в интернете, то поймете, в чем заключалось ее искусство. Вы… лучше почувствуете атмосферу, царившую на том процессе. Ее вызвали в суд, чтобы доказать, до чего Джордано способен дойти в своих сексуальных опытах. Но она его не сдала – наоборот. Она явно была на его стороне.
Похоже, Жюлиан до этого не докопался. Он, разумеется, обнаружил в бумагах Джордано след «Черного донжона», но видел ли он где-нибудь имя Mistik? Возможно, его расследование зашло в тупик.
– И… последнее, доктор. Девушки какой внешности его интересовали?
Он задумался и поднял взгляд к потолку, прежде чем перевести его на Лин.
– Если я ничего не путаю, хорошенькие, худенькие блондинки с голубыми глазами.
Лин испытала такой шок, что не могла сформулировать ни одной мысли, в голове у нее все спуталось. У нее больше не было сил углубляться в эту историю, испытывать это напряжение, этот стресс, недостаток сна. Она взглянула на оружие, направленное ею на психиатра, – ею, Лин Морган, – и у нее возникло ощущение, что эта рука, эти пальцы, сжимающие рукоятку пистолета, принадлежат не ей. Она вскочила, едва снова не рухнув в кресло, и отступила назад.
– Вы… вы меня больше никогда не увидите… Если… – Она прикрыла глаза. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы подобрать слова. – Если я узнаю, что вы позвонили в полицию… Я вернусь. Я… забудьте обо мне.
Пятясь к двери, Лин держала психиатра на мушке, потом спрятала оружие под куртку и вышла, даже не взглянув на секретаршу. Она не побежала, но очень быстро пошла по улице, через двести метров свернула, села в машину и рванула на четвертой скорости. Сердце у нее бешено колотилось, как будто она мчалась уже из последних сил.
Они с Жюлианом удерживали в заточении человека, который отсидел в тюрьме за пытки и изнасилование, помимо прочих, молодой восемнадцатилетней женщины. Человека, имевшего садомазохистские связи, неравнодушного к голубоглазым блондинкам, как их Сара. Она вдруг вспомнила про Роксану с перекрашенными в черный цвет волосами. В черный – ухищрение матери, чтобы отвести от дочери влечение отца, которому было дозволено видеться с Роксаной. Защитить свое чадо от отца, Грегори Джордано, который в глубине души оставался тем, кем был всегда, – хищником.
Лин подумала про шапку, Сарину шапку, которую Джордано натянул на голову своей дочери. Ей вдруг вспомнились слова девочки: «Отцу очень нравится, когда я ее ношу». И она представила свою собственную дочь, свою взрослую девочку, свое дитятко, с ее длинными светлыми волосами, волнами спадающими на плечи. В той самой шапке. Как она, раскинув руки, конечно же в слезах, валялась в снегу перед Джордано, стоящим над ней с мерзкой искоркой в глазах и сигаретой в зубах. Перед тем самым Джордано, который высмотрел ее в веркорском захолустье.
А что, если хищник Джордано вернулся в места своих преступлений вместе с собственной дочерью, чтобы вновь пережить извращенные удовольствия? А что, если, глядя на Роксану в этой шапке, он видел Сару?
Лин так крепко вцепилась пальцами в руль, что ногти впились в резину. Теперь ни о каких совпадениях не может быть и речи. Джордано причастен, отныне Лин в этом глубоко убеждена. Необходимо, чтобы он заговорил.
Дорога вела ее все дальше на север. Лин несколько раз ловила себя на том, что клюет носом. Она нащупала в бардачке пачку жевательной резинки, вытащила пластинку и принялась энергично работать челюстями, чтобы не уснуть. Погода изменилась, потеплело, и снег превратился в дождь, который обрушился на ветровое стекло. Ей пришлось удерживать руль, как штурвал корабля во время шторма.
Наконец около 18:30 она прибыла на место. Сначала она миновала Берк-Виль, затем Берк-Пляж – мертвый, пустынный курорт, так сильно залитый холодным дождем, что создавалось впечатление, будто автомобиль уже плывет по морю. Слева вгрызался во тьму маяк, и в пучке его желтого света неистово бушевала стихия. Казалось, весь город сомкнулся над Лин, пытаясь подмять ее под себя.
Чтобы не промокнуть, она поставила машину в подвале «Дарящей вдохновение». Она собиралась вихрем влететь в дом, чтобы переодеться и что-нибудь проглотить, а потом, несмотря на дрянную погоду, стрелой мчаться в Амблетёз.
В доме горел свет.
Неужели…
Лин поспешно взбежала по лестнице, ведущей в коридор и в гостиную.
На диване сидел Жюлиан с фотоальбомом в руках.
44
Лин скинула куртку и бросилась в объятья мужа. Она тесно прижалась к нему и уткнулась лицом в его плечо. Больше ни о чем не думать, оставаться вот так, вдвоем, в безмятежности настоящего.
Она провела ладонью по его голове, осторожно обходя рану, нежно прикоснулась к ушам, затылку, поцеловала и отстранилась, чтобы рассмотреть мужа. Он надел свои старые вещи, ставшую слишком широкой рубашку. Несмотря на синяки и все еще слегка припухшее лицо, она нашла его красивым. Она всегда считала, что Жюлиан хорош собой, с морщинками или без, даже по утрам, или когда, в молодости, ему случалось забыть причесаться. С тех пор как Лин видела мужа в последний раз, перед выходом книги, он сильно исхудал. Сквозь одежду она ощущала его кости.
– Тебя отпустили?
– Да. Мне еще до обеда удалось получить документы на выписку. Поблизости оказался Бершерон, впрочем, как всегда. Он предложил отвезти меня домой. И вот я здесь. А ты где была?
– Мне пришлось сгонять в Париж. Поганая поездка – снова по поводу издательских дел. Я бы предпочла быть в больнице, чтобы…
– Да брось ты, все позади. На следующий день после Рождества я продолжу занятия с логопедом. Смотри-ка, сыщик забыл на столе бумажник. Бершерон рассказал мне про паразита. Кража со взломом два месяца назад, все, что касается нападения на меня… Он показал мне блокнот со своими записями, фотографии багажника внедорожника со словом «ЖИВА». Да еще эта история с шапкой. Что-то невероятное, просто ужас какой-то… Я…
– Ему не следовало говорить тебе, это должна была сделать я. Мне очень жаль.
Лин рассердилась на Колена, он, разумеется, хотел действовать напролом, чтобы растормошить память Жюлиана. Тот сел и обхватил голову руками.
– Это мне жаль. Жаль, что я ничего не могу вспомнить, что бросил тебя вот так, в полной неопределенности. Поверь, мне очень тяжело. Мне бы так хотелось понять, что произошло, что могло со мной случиться, что… что я делал в этом доме в то время, когда мы с тобой не были вместе. Наверняка есть какое-то объяснение всему происходящему.
Лин уселась возле мужа, прижалась к нему плечом. Она пристально смотрела на экран телевизора, где замерла картинка старого видео, на котором она запечатлела Жюлиана, дурачившегося на берегу, наверное где-то возле Вимрё.
– Мы скоро поймем, мы оба скоро узнаем правду. Я уверена.
– Ты думаешь, правда спрятана в моей голове?
– Я на это надеюсь, Жюлиан. Всем сердцем надеюсь.
Под черепицу задувал ветер, дождь стучал по стеклам. Жюлиан направился к бару, взял стакан и помахал им:
– Я даже не знаю, чего тебе налить. Я не знаю, что тебе нравится, что ты ненавидишь. Я больше ничего о тебе не знаю.
– Относительно того, что мне нравится, это виски. Писатель не мог бы пить ничего другого. А ненавижу я водку, пиво и джин с тоником.
Жюлиан плеснул виски и себе. Они выпили, и в тот момент, когда их стаканы стукнулись один о другой, у обоих в глазах появились грустные и одновременно веселые огоньки. Эта кромешная пустота вокруг них, отсутствие Сары, тоска по ней. Лин хотелось взять мужа за руку, посадить в машину и отвезти в форт, устроить ему очную ставку с Джордано, рассказать ему все. Но это означало бы взять его в заложники, сделать врагом самого себя. Да и какое решение он мог бы принять, оказавшись лицом к лицу с закованным в наручники человеком?
Жюлиан поднялся с дивана, прошелся вдоль книжных шкафов, затем возле широкого окна. Снаружи совсем стемнело. Сквозь бегущие по стеклу капли еще можно было различить неясные очертания дюн и длинную полосу сумерек, повисшую над исхлестанным ветром заливом.
– Какое чудесное место! Такое чистое и нетронутое. И эта вилла… Мне так хорошо здесь. Как странно: с одной стороны, у меня складывается впечатление, что все мне знакомо – расположение предметов, атмосфера. Да, я жил в этих комнатах, прикасался к этой мебели – в глубине души я совершенно уверен. Но с другой стороны, я как будто бы впервые попал сюда.
Лин поджала губы и молчала. Как тут не вспомнить о Джордано и не подумать о том, что они всего лишь получили отсрочку и пребывают в ожидании неизбежного? Рано или поздно им придется освободить своего узника, чтобы в один прекрасный день восстановить справедливость, и тут-то их как раз возьмут под стражу.
Если только он невиновен, если он не причинил зла Саре.
У Лин зазвонил телефон и прервал рассуждения Жюлиана. С ней хотел связаться Даниэль Эврар, ее контакт в судебной полиции Лилля. Она сомневалась, стоит ли отвечать на звонок, но это было важно. Лин сделала мужу знак:
– Мой издатель…
Уединившись в глубине кухни, она ответила:
– Да, Даниэль.
– Я нашел твоего Натана Мирора, вот передо мной его дело. Хотя, по правде сказать, это не тема для обсуждения по телефону. Нам бы надо поговорить тет-а-тет и…
Лин издали следила за Жюлианом. Он просматривал содержимое книжных шкафов, перебирал предметы, стоявшие на стеллажах и столиках, порой обращая потухший взгляд куда-то за окно, словно пытаясь вспомнить. Она прошептала:
– Пожалуйста, поподробней. Мне сейчас не очень просто приехать в Лилль. Уже поздно, и мой муж только что вернулся из больницы…
– Вообще-то, разговор не телефонный, ну да ладно… Дело было в девяносто первом году…
Лин подтянула к себе стул и присела. В душе постепенно росла тревога.
– Натан Мирор, девятнадцатилетний безработный из Кале. В феврале девяносто первого года его посадили за изнасилование и спустя неделю обнаружили в камере повесившимся на простыне. Он покончил с собой.
– Ты… посадили за изнасилование, ты говоришь?
– Да, за изнасилование Барбары Вюйар, в то время ей было шестнадцать, как и тебе, судя по документам… Вы дружили.
Лин словно угодили в грудь футбольным мячом – от такого удара обычно перехватывает дыхание и человек валится на землю. Барбара была ее лучшей подругой в коллеже, а потом в начале первого курса лицея. Их постоянно видели вместе, пока подружка не переехала, – впрочем, теперь Лин была не способна вспомнить, куда именно.
– …Это случилось в феврале, во время карнавала Дюнкерка. В тот день, посвященный группе из Мало, вы, пять девочек, пошли в кафе, и там Барбара познакомилась с Мирором. Праздничная атмосфера, алкоголь, толпа… Трех подружек вы потеряли из виду, хотя договорились держаться вместе. Компания раскололась, ты осталась вдвоем с Барбарой. Весельчак Натан Мирор прилип к вам на всю ночь. Он предлагает проводить вас домой по пляжу, через дюны. Он ждет, когда вы останетесь одни, и становится чересчур смелым с твоей подругой. Она сопротивляется, ты пытаешься вмешаться, и тогда он достает нож… Он запрещает тебе пошевельнуться, крикнуть, требует, чтобы ты села на песок. И все это время насилует Барбару у тебя на глазах. У меня есть фотографии… на них видно, в каком состоянии была твоя подруга. Я избавлю тебя от подробностей. Спустя несколько дней полиция задержала его.
Лин на своем стуле свернулась клубком, словно загнанный зверь. Она ничего не помнила. Ни крика, ни образа.
– Я… Я не помню. Это… Нет, это невозможно.
– Прости, что напоминаю тебе об этом, Лин. Но ты присутствовала там, твое имя черным по белому фигурирует в рапорте. Ты была не способна давать свидетельские показания, ты ничего не помнила, даже того, как вы уходили с карнавала, ты словно находилась под действием гамма-гидроксибутирата. Однако в крови у тебя ничего не обнаружили – ни капли запрещенного вещества, даже алкоголя – ты не пила. Отчет, составленный психологом, говорит о «травматической амнезии». О некоем незримом пузыре, созданном твоим мозгом вокруг этого эпизода, чтобы защитить тебя. К сожалению, Барбаре повезло меньше. То, что видели твои глаза, находится там, в глубине тебя, но оно недостижимо… Я не психолог, но я бы сказал, что твой выбор псевдонима спустя годы – это… как бы поточнее выразиться… некая попытка бегства от твоего подсознательного к твоему сознанию.
Лин тщетно копалась в глубинах памяти – образы не возникали, зато страдание – да, оно присутствовало, оно всегда было с ней, записанное водяными знаками на темном фоне ее воспоминаний. Она забыла о трагедии, зато помнила молчание своих родителей, их мрачные взгляды в ответ на ее вопрос о том, почему подруга больше не посещает лицей и не хочет с ней видеться. Теперь она понимала свою тревогу, когда заходила речь о том, чтобы отправиться на какой-нибудь праздник или в места большого скопления народа… И много о чем еще… А правда открылась только сейчас, спустя четверть века, в самый разгар худшего периода ее жизни.
В кухне появился Жюлиан и вопросительно уставился на нее. Лин быстро проговорила в трубку:
– Мне придется с тобой попрощаться. Спасибо за все.
Она резко разъединилась, больше всего на свете ей хотелось разрыдаться от тоски, но она сдержалась, потому что так надо, потому что это не объяснишь. Лин схватила стакан, одним глотком осушила его и сразу налила еще.
Девяносто первый… Год выхода книги Мишеля Иствуда. Значит, она ее читала, но роман тоже оказался в пузыре амнезии, стерся из ее памяти так же, как изнасилование Барбары. Недоступный, но не совсем исчезнувший, просто запертый на ключ.
Значит, ее память, как и у Жюлиана, тоже сломана, но по-другому, и наверняка именно это мерзкое воспоминание, от которого Лин избавило собственное подсознание, сделало из нее того писателя, которым она стала.
Ее успех родился из ужаса одной ночи.
Жюлиан забрал у нее из рук стакан:
– Что случилось?
Если она ничего не предпримет, то сейчас рухнет. И тогда она обняла его с захватившим все ее существо страстным желанием любить, отдавать, отдаваться. А он, ее муж, ее Жюлиан, пусть подхватит ее свет, пока она будет хранить в себе черноту, как делала всегда, потому что такова ее участь: постоянно скрываться за псевдонимом, быть другой, странным двойником, зеркалом-обманкой, не отражающим реальности.
«Прости меня… Барбара…»
И чувства закружились в хороводе, увлекая ее. В глазах Лин словно взрывались цветочные лепестки, от гудения крыльев за спиной трепетали все ее мышцы. И ее опалил огонь желания, он ошеломил ее, словно внезапно забивший гейзер, прогнал прочь мрачные мысли и оставил лишь обжигающую горячность второго рождения: это, несмотря на бушующие вокруг бури, призраки и вихри, зарождалась новая жизнь четы.
И когда под яростное завывание ветра в черепице и наперекор набрасывающейся на стены водяной пыли Жюлиан понес ее к постели, Лин не переставала целовать его, словно стараясь наверстать упущенное время, долгие месяцы воздержания, страдания и раздоров. Она ощущала жар его тела, биение крови в артериях, наэлектризованные нервы под кожей. И когда он вошел в нее, это не было воскрешением их отношений, все случилось под влиянием инстинкта и очень быстро – из-за дефицита, того самого дефицита, который заставляет нас спешить, убыстряет секунды и сокращает минуты.
Была ли в этом память любви? Жюлиан утратил свою былую нежность, свои бережные движения, свои особенные ласки. Она ждала, что он будет покусывать ей уши, груди. Но ни времени, ни воспоминаний – только это разрушительное возвратно-поступательное движение, его худая грудь, прильнувшая к ней, их пылающие тела.
И среди ярких вспышек в мозгу перед ее глазами закружились лица: Сара, Барбара, Роксана, Джордано. Она поймала это последнее раздувшееся лицо, этот опухший правый глаз и больше уже не отпускала. Кончая, она представляла себе их пленника в том подземелье. Пусть он сдохнет, пусть сдохнет этот мерзавец, от голода и жажды, от холода и боли. Да, этот зверь любит боль, но он будет страдать – голосок внутри Лин обещал проследить, чтобы так и было. И тогда она зарычала от ярости, смешанной с наслаждением, она издала этот странный звук, и Жюлиан тоже зарычал, впившись зубами в ее плечо. Он содрогался, как новорожденный, вцепившийся в материнский сосок.
И когда они кончили, исчерпав все свои запасы любви, изнуренные, ошеломленные, он откатился в сторону, его грудь в полумраке отливала золотистым цветом, как вершина дюны, а на растерянном лице блуждала невинная и наивная улыбка.
Лин прижалась к нему, когда он уснул – не на своей стороне постели. Позже, несмотря на воздействие алкоголя, лекарств, усталости и всего остального, Лин осознала, какие страдания он испытывает, ведь она тоже утратила память. «Травматическая амнезия», – сказал полицейский. Напрасно она пыталась вспомнить, ничего не получалось. С этим можно жить, амнезия не приносит страданий до тех пор, пока человек не начинает отдавать себе отчет в том, что его собственный рассудок украл у него целые куски жизни, которые, возможно, никогда не будут возвращены.
Вот почему Джордано был так важен для них. Он был куском исчезнувшей памяти Жюлиана.
Лин погрузилась в сон с твердым намерением заставить Грегори говорить.
45
Когда Лин открыла глаза, спальню заливал яркий свет. Солнечные лучи отбрасывали блики на мебель. На вилле стояла такая тишина, что можно было услышать, как в ожившем от криков чаек заливе поет море. Вершины дюн за окном изменили форму, стали более мягкими, округлыми, словно упавшие с неба облака.
Лин откатилась в сторону, заслонив ладонью глаза. Двенадцать десять, 24 декабря 2017 года. Она спала беспокойным сном, прерываемым резкими пробуждениями и жуткими видениями. Дюны Дюнкерка, карнавальные маски, зонтики на улицах и глухое гудение больших барабанов. Барбара… Ее лучшая подруга детства… Что с ней стало после той трагедии? Как сложилась ее жизнь? Лин злилась на свою память, а особенно, конечно, на родителей. Она имела право знать.
Она поднялась с постели, вдохнула аппетитные запахи специй, курицы, оливкового масла. Наступило воскресенье, рождественское воскресенье, один из тех дней, когда большинство людей должно просыпаться в радостном настроении и хлопотать, готовясь к праздничному ужину. А она больше не знала вкуса Рождества, праздничного пирога, торжественного ужина в кругу семьи. Все рухнуло январским днем четырнадцатого года, когда ее жизнь остановилась. И потянулись четыре года выживания.
Закутавшись в халат, Лин неспешно спустилась в кухню. Эти волшебные ароматы могли напомнить ей счастливые моменты прошлого. Жюлиан обожал стряпать. И сейчас он специальной ложкой поливал маслом куски мяса, которые подрумянивались на сковороде.
– Рис карри: думаю, это одно из моих коронных блюд. Я не знал, до которого часа ты будешь спать, так что успел кое-что купить к рождественскому ужину для нас с тобой и моего отца. Я взял машину, поехал и без особых проблем нашел магазин. Это ведь хорошо, правда? Пришлось рассчитаться наличными, потому что я забыл, как… короче, не сумел вспомнить код своей «голубой карты». Ты его знаешь?
– Семь-два-два-ноль.
Он приложил к виску указательный палец.
– Записано. Ко всему прочему у нас есть морепродукты, фуа-гра, шардоне. Надеюсь, ты любишь?
Лин кивнула и улыбнулась – почти робко.
– И еще я сделал уборку. Этот черный порошок для выявления отпечатков пальцев был повсюду… А теперь его нет. Не хочу больше никаких негативных волн в этом доме.
Лин не удалось сдержать улыбку, в ней шевелились воспоминания. Жюлиан вел себя как ни в чем не бывало. Он подошел обнять жену, потом отстранился и заглянул в ее глаза.
– Обещаю тебе понять, что произошло. Я буду бороться, чтобы вновь обрести свою память и продолжать делать то, что делал всегда в течение четырех лет. Искать правду.
Жюлиан указал на светящийся монитор. После того как пять дней назад он уничтожил все содержимое своего компьютера, сейчас он включил его и восстановил все приложения. На экране и на принтере – кучи статей о деле Джинсона.
– А если надо начать с нуля, я начну с нуля. Я не упущу ничего. Ты будешь рядом, и мы все восстановим, договорились?
Она кивнула и пошла за стол. Жюлиан накрыл его на двоих. И сел туда, где сидел всегда. Случайность? Рефлекс? Постепенное улучшение памяти? Лин поела без аппетита. Блюдо оказалось чересчур пряным, но она сделала вид, что ей нравится. Разумеется, все ее мысли были про Барбару, про то, что узнала от психиатра, про Джордано. Она любой ценой должна съездить повидать его в той норе, заставить говорить. Чтобы он рассказал все до конца, чтобы выплюнул правду, потому что силы ее на исходе, потому что невозможно вечно ходить по краю пропасти, потому что надо, чтобы кошмар наконец прекратился.
Но как в течение дня съездить из Берка в Амблетёз в присутствии Жюлиана? Обмануть его? Как выкрутиться из запутанной ситуации, в которую она влезла, не поставив его в известность?
В дверь позвонили. Жюлиан поднялся со стула прежде, чем Лин успела среагировать.
– Иду.
Он открыл и, опершись рукой о косяк и разинув рот, на мгновение застыл, а затем отступил. Лин рванулась, как кобра, и тоже замерла. Отравленная стрела пронзила ей сердце – она осознала, что момент, которого они так ждали и так боялись, настал. Что человек за дверью – это Мессия и воплощенная смерть…
Наконец узнать…
Сейчас это случится.
Момент настал.
И тогда она бросилась к двери. Ей казалось, что она двигается слишком медленно, что испуганное лицо Жюлиана облеплено каким-то мягким тестом. И первое, что она заметила у мужчины – она знала, что это мужчина, даже прежде, чем он появился, – его полный песка левый ботинок, а потом черную перчатку, сжимавшую трехцветную карточку: синий, белый и красный в правом углу.
Он был невысокого роста, узкий, как палочник (ей почему-то внезапно вспомнилось, как называется это насекомое), с шаткой, неуверенной походкой. Тип из тех, которые в другой жизни, в том измерении, где дети могут спокойно и счастливо расти рядом со своими родителями, наверное, был бы симпатичным, несмотря на суровость лица и большие черные круги под глазами, говорящими о том, что он тоже мало спит. И еще о том, что если уж он прибыл сюда сегодня, перед самым Рождеством, то не без причины.
Полицейский пару секунд помолчал, потом прокашлялся, будто не мог этого сделать заранее, в машине, или на улице, или где угодно еще. Пусть бы уже заговорил, пусть бы уже изрыгнул то, чего Лин боялась тысячу дней или миллионы секунд, столько же ударов сердца и уколов в легких.
– Меня зовут Вик Альтран, а это мой коллега Вадим Морель, мы лейтенанты уголовного розыска Гренобля… Прежде чем нанести вам визит, мы переговорили с господином Бершероном из комиссариата Берка. Мы…
Лин заметила Колена. Он вошел вслед за ними и теперь стоял в дверях, слегка склонив голову, не в силах поднять на нее глаза. Больше она уже ничего не видела и не слышала, потому что рухнула на руки Жюлиана.
Сара мертва.
46
Хозяин виллы проводил троих полицейских в гостиную и предложил им присесть, а его жена выплакивала всю свою исстрадавшуюся душу. Она, конечно, не поверила, но Вик предпочел, не вдаваясь в детали, сразу говорить четко и недвусмысленно: в начале прошлой недели они обнаружили тело молодой девушки, профиль ДНК которой совпал с Сариным, никаких сомнений не остается. Это действительно их дочь, и она мертва.
Нож гильотины упал. Такова правда.
Вик ненавидел подобные ситуации, эту часть своей профессии, когда родственники жертв, ни живы ни мертвы, убиты ожиданием, надеждой. Обычно, если речь идет о больших расстояниях, звонят в местную полицию, чтобы коллеги взяли на себя обязанность проинформировать семью, потому что не подобает делать подобные сообщения по телефону. Но эти родители уже несколько лет прожили в незнании, в сомнении, в горе. Они имели право на все знаки уважения, а главное – на четкие и ясные разъяснения профессионала. Однако, когда Мандзато, позвонив в комиссариат Берка, наткнулся на Колена Бершерона, а тот, слово за слово, последовательно изложил ему все недавние и такие странные детали собственного расследования, командир решил немедленно отправить туда В + В.
Так что предупрежденный об их приезде Колен, прежде чем сопроводить коллег на виллу, неохотно подготовил для них досье собственного расследования, поскольку между двумя делами прослеживалась очевидная связь.
Стоя посреди гостиной, Вик смотрел на хозяина. Колен уже рассказал ему, что тот вследствие нападения потерял память. Полицейский внимательно следил за делом Джинсона и знал, что несчастный отец непрестанно искал свою дочь и требовал ее тело, готовый даже вступить врукопашную. Нелепый задира с изможденным лицом, покалеченный жизнью, пассажир без багажа[15]. Что же касается его жены Лин, то он был в курсе, что это пишущая под псевдонимом известная романистка, несколько книг которой ему уже довелось прочесть.
Колен держался на почтительном расстоянии, как положено профессионалу, но, как человек, молча страдал, что труп обнаружили, что он не знает об этом столько, сколько ему хотелось бы знать, что не может утешить Лин в своих объятиях, выразить ей свою поддержку, разделить ее скорбь. Не сейчас, не в присутствии всех этих людей. Тут она подняла на него – на них – взгляд и посмотрела на всех одинаково мрачно, словно эти мужчины представляли для нее одну общую массу: сыщики, делающие свое дело. Глаза Лин, глаза человека, который ожидает неизбежного, покраснели и опухли.
– Я хочу ее видеть. Я хочу видеть свою дочь.
Вик сжал губы.
– Она в Гренобле, в Институте судебно-медицинской экспертизы. Поймите, я должен быть с вами откровенен: вы ее не узнаете. Я… мне очень жаль. Тело сильно повреждено, нет никаких опознавательных признаков. Мы далеко не сразу смогли убедиться наверняка, что обнаруженная в багажнике девушка – та самая Сара, чьи фотографии имелись в распоряжении наших коллег. Прошло четыре года, изменилась прическа, а лицо…
Он умолк. Супруги тесно прижались друг к другу, словно пытаясь слиться в единое целое. Стена эмоций, с которой предстояло столкнуться обоим полицейским. Вик взвешивал каждое слово – сделать такое сообщение было невыносимо трудно, даже для него. «Тело сильно повреждено» – это, конечно, хорошая формулировка, притом что он помнил каждое слово судмедэксперта. Лучше бы этим родителям никогда не увидеть обнаженный труп своей лишенной лица дочери, лучше бы им не получать доступ к судебно-медицинским подробностям. За этим уж Вик проследит, хотя бы до суда, если они схватят всех виновных.
Лин боролась с дурнотой.
– Как это тяжело. Я… я вроде свыклась с мыслью, что она давно мертва, но события последних дней… у нас появилась надежда. Она едва теплилась, но она была.
Лин смотрела на них без враждебности, без гнева, просто в душе застыл огромный ком горя.
– Расскажите нам. Все расскажите.
– Мы обнаружили тело Сары без признаков жизни в багажнике автомобиля, угнанного с придорожной заправки между Греноблем и Шамбери. Мы полагаем, что смерть наступила именно в тот день, в начале недели. Вы вправе знать, что она была жестокой, но ваша дочь не страдала.
Он пропустил то, о чем счел необходимым умолчать, понимая, что каждая его фраза – это очередной удар и что смягчение истины – это ложь во спасение. Колен молча стоял слева от полицейских, он даже не достал свой блокнот. Жюлиан Морган одной рукой поддерживал жену, а другой гладил ее по спине. Взгляд у него был одновременно печальный и решительный, как у человека, который забыл, но хочет вспомнить.
– Вы поймали урода, который это сделал?
Ответил Вадим:
– Предполагаемый убийца вашей дочери покончил с собой прежде, чем мы смогли задержать его.
Новый взрыв эмоций у Лин, она старалась держаться, вслушиваться в каждое слово, не терять сознания. Она хотела снова увидеть Сару, путь даже в ящике морга, увидеть, как она выросла, какой молодой женщиной она стала. Четыре года, четыре проклятых года…
– Сейчас мы не можем сообщить вам, кто он, потому что ведется следствие, но это был совершенно заурядный тип, которого вы могли повстречать где угодно, даже не догадываясь, какой зверь в нем таится. Он жил в горах и имел серьезные психические проблемы. Знайте также, что ваш ребенок – не единственная его жертва. Предстоит идентифицировать еще много тел.
Лин прижала ладони к лицу:
– Этого не может быть…
– Мы понимаем, как вам трудно, но подробности ничего не дадут. Ответы будут, только дайте нам, а главное – себе, еще некоторое время.
Лин сделала глубокий вдох, чтобы удержать рыдания, снова рвущиеся из ее горла.
– Но почему? Почему Сара? Зачем он это сделал?
Помолчав, полицейский продолжал:
– В настоящий момент у нас нет ответов на все вопросы. Мы здесь потому, что и для вас, и для нас было важно, чтобы вы узнали. Мы с напарником намерены съездить в Гренобль, чтобы как можно скорее иметь возможность проинформировать вас…
Лин едва заметно кивнула. Видимо, таким образом она, несмотря ни на что, пыталась поблагодарить их.
– …Но у нас есть серьезные основания полагать, что действовавший подобным образом человек был не один. Есть в этой истории еще некто, называющий себя Профессором Мориарти. На нынешней стадии расследования мы мало знаем о нем, пожалуй, только то, что он крайне осторожен и расчетлив и что именно он давал приказания убийце. И вот в прошлый понедельник непредвиденное обстоятельство нарушило его грязные замыслы. Разобраться во всем этом, естественно, является нашей первоочередной задачей.
Солнечный луч плясал на полу, пересекая комнату по диагонали. Лин предпочла бы грозу, черное небо, снегопад. Как могло выглянуть солнце, когда ее дочь мертва? Как люди смогут смеяться, как через несколько часов они будут делать друг другу подарки, когда она окажется лицом к лицу с небытием, в беспросветном мраке? Такова была цена правды. Знать это означало прекратить умирать на медленном огне. Знание ставит вас перед омерзительным зеркалом вашего собственного существования. Как в случае с Барбарой.
Лин все никак не могла понять.
– А… Энди Джинсон?..
Вик опередил ее вопрос:
– Мы на постоянной связи с бригадой, которая ведет это дело. Лично я очень хорошо ознакомлен с ним…
Он предпочел не рассказывать о своих отношениях с убийцей, не сообщать, что именно он подсчитал волосы, и не упоминать о предложенной ему Джинсоном загадке. Кроме горстки следователей, никто не был в курсе.
– …Теперь очевидно, что насчет вашей дочери Джинсон солгал, она никоим образом не входила в число его жертв. Хотя он и утверждает обратное, но никогда не сможет указать место, где она закопана, потому что такого места не существует. Нам предстоит понять, почему он солгал и взял на себя это убийство. Это важная деталь, которой нельзя пренебрегать. Во всяком случае, несмотря на то, что дела представляются – я говорю именно «представляются» – независящими одно от другого, часть нашей бригады расследует прошлое обоих преступников, чтобы выяснить, не существует ли между ними какой-либо связи. Нам бы не хотелось что-то пропустить.
Эстафету принял Вадим:
– Психологический профиль Джинсона – нарцисс, который с самого начала хвалится своими подвигами. Может быть, признание в убийстве вашей дочери всего лишь польстило его ego и в то же время поставило его перед новой неразрешимой логической задачей: кто вместо него взял на себя дерзость отправить родителям прядь волос?
– А кто отправил эту прядь?
– Мы не знаем, но совершенно очевидно, что это зацепка для серьезного расследования. Кто-то наверняка в курсе методов Джинсона. Если в свое время и произошла утечка информации, история про пятьсот двенадцать волосков все же не стала достоянием широкой публики. Отправитель, возможно, человек, который в тот или иной момент получил доступ к досье и решил сделать вам больно.
Чтобы не взорваться, не сознаться, что она удерживает в глубине грязного помещения человека, которого они ищут, Лин снова представила себе дочь, ее улыбку, как на той последней фотографии, которую Сара отправила перед похищением. Опять заговорил второй сыщик, чем вывел ее из тягостного молчания:
– Лионская бригада со своей стороны взяла дело в свои руки. Мы надеемся, что через несколько дней сможем допросить Джинсона.
Снова наступила долгая тишина, каждый по-своему пытался оценить ситуацию. Вик размышлял о Путешественнике, о его лжи, о шахматной партии – той, «Бессмертной». Позволят ли ему новые сведения проникнуть в тайну, влезть в голову этого психа?
Лин не поднимала от пола глаз, похожих на два неподвижных мокрых камешка. А Жюлиан вполголоса, как во время бдения над покойником, предложил полицейским кофе, черного и крепкого. Они согласились.
Между двумя глотками Вадим сказал:
– Мы понимаем, до какой степени это трудно. Но вы хотя бы знаете. И сможете начать траурные мероприятия.
Лин покачала головой:
– Никакого траура не будет, пока вы не поймаете всех виновных. Пока моя дочь не будет отомщена.
Лейтенант кивнул, он понимал. Колен в разговоре не участвовал, он размышлял. Вдруг он резко вытащил свой блокнот, перелистал его и пристально посмотрел на коллег из Гренобля:
– Вы говорили о непредвиденном и неизвестном обстоятельстве, с которого, по вашим словам, все началось в прошлый понедельник. Можете уточнить?
Вик поставил чашку на блюдце. Взглянув краем глаза на напарника, он решил, что имеет право сбросить кое-какую информацию.
– Убийца получил… как бы это сказать… получил по телефону приказ от пресловутого Мориарти. Приказ звучал как очень срочный. Именно он спровоцировал смерть Сары, а затем транспортировку ее тела в автомобиле. Когда предполагаемый убийца заливал бензин, его машину угнали, и после погони она оказалась в руках полиции. Это и запустило наше расследование.
Колен покачал головой:
– В таком случае у нас есть настоящий совпадающий идентификационный признак. На следующий день, во вторник, кто-то на дамбе совершил жестокое нападение на Жюлиана, обыскал его дом и уничтожил все результаты поисков, которые он вел в связи с исчезновением Сары. Во вторник или, возможно, все в тот же понедельник Жюлиана заперли в багажнике его собственной машины, мы пока не знаем где. Пойдемте посмотрим…
Он повел их в подвал, открыл багажник внедорожника и указал на прикрытое ковром отделение для запаски.
– Здесь Жюлиан прятал шапку, как две капли воды похожую на ту, что была на голове его дочери в день похищения. А здесь… – он указал на надпись на жестяной поверхности, – он кровью написал «ЖИВА». И в тот момент Сара определенно была жива. Спустя четыре года после исчезновения, хотя все думали, что она мертва, это слово было правдой. – Он обернулся к Жюлиану: – ТЫ говорил правду. А что, если ты и есть пресловутый спусковой механизм?
47
От его вопроса все впали в ступор, и Вик – в первую очередь. Неужели Жюлиан Морган, человек без памяти, был своего рода предохранителем между этими двумя делами? Неужели именно он запустил обмен эсэмэс между Мориарти и Доктором Ватсоном и все, что затем последовало?
Стоявший напротив него Жюлиан провел ладонью по голове. Если бы он мог вырвать себе волосы, он бы это сделал.
– Я чувствую себя абсолютно беспомощным, узником собственной памяти, я связан по рукам и ногам. Я ХОЧУ помочь вам, но не могу. Воспоминания возвращаются, но совсем не те. Я вспоминаю какую-то ерунду про плавающую черепаху, но не знаю, где нашел шапку и зачем ломал себе ногти, чтобы это написать. Мне очень жаль.
Вик, обладающий феноменальной памятью, представлял себе его беду. Конечно же, лучше иметь переизбыток воспоминаний, чем не иметь их вообще. Без воспоминаний нет прошлого, а без прошлого сама жизнь пролетает как комета.
Вадим повернулся к Лин:
– Шапка, о которой мы говорим, похожа на ту, что была у вашей дочери, или это она и есть?
Лин ни секунды не колебалась:
– Это она и есть. Даже если в ней обнаружили черный волос, не принадлежащий Саре, я уверена, что это ее шапка. Вполне возможно, что ее носил кто-то другой. Эту шапку связала Сарина бабушка, второй такой нет. Я абсолютно уверена.
Вадим кивнул и обратился к Жюлиану:
– В таком случае вполне вероятно, что вы видели свою дочь живой. Что после всех этих лет вы оказались лучше нас и нашли ее своими силами. Что какой-то человек тем или иным способом напал на вас, жестоко избил, запер в багажнике вашего автомобиля и привез сюда. К чему нападавшему на вас такой сложный и рискованный трюк? Не знаю. Я хочу сказать, ему проще было бы вас убить и сделать так, чтобы вы исчезли. Нет, ему было важно, чтобы вы остались живы… Значит, предположение лейтенанта Бершерона не лишено оснований: возможно, вы запалили фитиль, который поджег все остальное и стал причиной того, что сегодня мы здесь.
Лин молчала, уткнувшись лицом в ладони. Низко опустив голову, Жюлиан принялся мерить шагами комнату.
– Выходит, я ее нашел… Мне удалось найти свою дочь…
Вадим кивнул:
– Вот почему так важно хорошенько поразмыслить, попытаться вспомнить и понять, что заставило вас действовать подобным образом. Это главное. Если у вас нет никаких воспоминаний о поездке в горы, возможно, вы сохранили чек с пункта уплаты дорожной пошлины или с заправки на автотрассе, где были в минувшие выходные? Материальные доказательства, которые подтвердили бы, что в определенный день и час, например между пятницей и понедельником, вы ездили в коммуну Дром.
Дром… Именно там Джордано нашел шапку. У Лин было такое ощущение, будто она получила апперкот. Она сглотнула и спросила, стараясь сохранять спокойствие:
– Вы говорите, Дром? А куда именно?
Вадим переглянулся с Виком, он не хотел рассказывать слишком много, но его напарник кивнул: в их интересах было скинуть какую-нибудь информацию в надежде, что взамен они смогут получить новые сведения.
– Массив Веркор, со стороны плоскогорий. А что, вам это о чем-то говорит?
– Нет, у нас нет никаких соображений относительно этого региона. И мы не обнаружили в машине никаких документов.
Колен тоже внес свою лепту:
– И ничего странного в банковских счетах. Я их уже прошерстил. Если он туда ездил, то оплачивал все наличными.
Лин не хотелось упускать случай, она должна узнать больше, заставить сыщиков разговориться.
– Речь идет о моем муже, о моей дочери. Вы что-то знаете, вам известно, что произошло, что Сара делала там, в Веркоре. Мой муж, невзирая ни на что, бился четыре года; он собрал улики, которые у нас украли. Кто-то пришел сюда и уничтожил следы Сары, но я убеждена, что мы можем вам помочь. Память возвращается к Жюлиану благодаря предметам, фотографиям… Покажите нам, расскажите, что можете. Пожалуйста, сделайте это, может быть, тогда он вспомнит. Мы с вами не должны вот так расстаться, не сделав максимум того, что возможно. Моя дочь была жива четыре года, когда я считала ее мертвой. Мы имеем право знать.
Казалось, сыщики растерялись. Но в конце концов Вадим достал свой мобильник.
– Хорошо. К сожалению, мы не можем рассказать вам о следствии, – надеюсь, вы понимаете. Но я покажу вам место, где, как мы думаем, ваш муж мог найти эту шапку или увидеть свою дочь. И больше ничего не просите, ладно?
Жюлиан склонился к телефону, Лин прижалась к нему. Вадим вывел на экран последние фотографии, те, что были сделаны снаружи и внутри шале Александра Маттиоли. Он стал пальцем перелистывать их. Общий вид здания, сад, окрестности, интерьер. Спальни, подвал. Жюлиан отрицательно качал головой:
– Ничего… Ничего не припоминаю. Мне очень жаль.
Лин молча сжимала губы. Где точно расположено это шале? Может, Джордано нашел шапку Сары возле этого владения? Действительно ли там проходит тропа для прогулок, или же Джордано приблизился к шале не случайно? Столкнулся ли он с Сарой?
Вадим выбрал последнюю фотографию, которая поразила Лин в самое сердце. Это был выцарапанный на деревянной стенке рисунок, изображающий рыбку с длинным хвостовым плавником.
Точь-в-точь как та, что была вытатуирована на плече Джордано.
Жюлиан выглядел раздосадованным.
– Нет, не понимаю. Что это за рисунок на дереве, какой он может иметь смысл?
– Неизвестно. Может, какое-то сокращение или подпись, оставленная убийцей вашей дочери или Мориарти. А может, это вообще никак не связано с расследованием. Мы не знаем.
На сей раз Лин получила неопровержимое доказательство того, что Джордано причастен. И сейчас этот мерзавец в ее власти, как прежде был во власти Жюлиана, который старался выбить из него правду. Наверняка именно вынужденные признания сыщика направили ее мужа в тот забытый богом и людьми уголок коммуны Дром.
И – Колен прав – тогда-то все и закрутилось.
Сара была мертва, но она взывала к правосудию. Лин поклялась себе, что узнает, что происходило в течение каждого часа этих нескончаемых четырех лет. Джордано виновен, и он за это ответит. Сыщики ошибаются, если полагают, что имеют дело только с двумя преступниками. Есть Ватсон и Мориарти… и Джордано – как минимум трое. Но Лин сдержалась, она не собиралась делиться своими соображениями.
– Вы перешлете нам эти фотографии? Они могли бы ему помочь.
Полицейские согласились и через Bluetooth соединили телефоны Вадима и Лин. Затем все поднялись в гостиную. Лин уже едва владела собой, когда вместе с Жюлианом провожала их к дверям. Изнутри ее сжигала непримиримая ненависть, желание как можно скорее оказаться там, в недрах форта.
Вик протянул каждому свою визитку:
– Звоните в любое время и по любому поводу. Воспоминание, образ, звук – все может пригодиться. – Он пристально взглянул на Жюлиана. – Мы должны понять, как вы добрались до своей дочери…
– Можете рассчитывать на меня. На нас.
– Мы, разумеется, будем держать вас в курсе того, как продвигается расследование, и сохранять тесный контакт с лейтенантом Бершероном. В наших интересах работать с ним. Еще раз повторю: будьте уверены, мы сделаем все возможное, чтобы наказать виновных. Всех виновных.
Его искренность была очевидной. Пожимая Лин руку, Вик посмотрел ей прямо в глаза:
– Таких дней, как этот, не должно быть; никто из нас не должен пережить своих детей.
Они вышли. Вик захлопнул заднюю дверь автомобиля Колена и откинулся на спинку сиденья, прижав ладонь ко лбу и закрыв глаза, словно для того чтобы не видеть ужасов мира.
– До чего же их жалко…
А за стеной дома Жюлиан обнял жену, и они долго стояли посреди гостиной, словно любовники, превращенные в камень чудовищным извержением вулкана. Уткнувшись в его плечо, Лин прошептала:
– Ты нашел ее… Ты нашел нашу девочку, Жюлиан. Ты один приехал туда. И она была жива… Жива…
Наступило долгое молчание.
– …Простить себе не могу, мне следовало довериться тебе, быть с тобой все эти годы. Но я не поверила…
Лин плакала бы еще, но она ощущала камнем давящую на сердце тяжесть, эту холодную субстанцию, которая мешала ее горю подняться. Она оторвалась от мужа, чтобы встретиться с ним глазами. Здесь, среди дюн, их было двое, объединившихся в худшем, двое одиноких, отдавшихся во власть своего горя, двое до конца их дней, до конца света.
– Полицейские проходят мимо самого главного. Но я ничего не могла им сказать.
– Как это?
– А что, если бы я сказала тебе, что один из виновных у нас в руках? Что мы можем узнать, что произошло?
Он нахмурился:
– Что ты такое говоришь?
– Пора показать тебе, что ты сделал.
48
Семь часов вечера. Два бьющихся сердца в салоне машины на краю паркинга, где дремлют лодочные прицепы со спущенными шинами, где запах ржавчины и запустения смешивается с запахом пены. Справа, вдоль далекой дамбы, светится, словно звезды в ночи, цепочка редких огней. Люди пришли на берег, чтобы встретить Рождество, обменяться подарками и повеселиться. Слева – ничего, залив Слак, сырой песок, беспорядочная растительность. Прямо перед собой через ветровое стекло Лин и Жюлиан угадывали омываемые последними волнами и почти невидимые в темноте очертания проклятого форта, зловещей конструкции с насквозь промерзшими и отсыревшими стенами.
Жюлиан протянул ей свой телефон:
– Отец по-прежнему не отвечает. Никаких известий. Да где же он, черт возьми?
Лин его не слушала. Она представляла, что Сара уехала в какое-то далекое путешествие, из которого не возвращаются; может быть, в этот самый миг она летит над морем, подставив лицо ветру, наконец-то свободная от человеческой жестокости. Четыре года. Четыре года мрака, чего-то невообразимого, неизвестно где, когда, как? Невыносимо не знать, невыносимо знать.
И вдруг Лин резко очнулась:
– Море достаточно отступило – идем.
Лин взяла Жюлиана за руку:
– Я хочу, чтобы мы пережили вместе все, что сейчас там произойдет. Ты должен снова стать тем, кем был прежде. Не забывай, что это ты, Жюлиан, ты сделал все это. Я только… кормила этого человека.
– Кого ты кормила, какого человека?
– Теперь тебе придется быть сильным, непреклонным, непоколебимым. Если ты сейчас войдешь в форт вместе со мной, ты уже не сможешь отступить. Я могу на тебя рассчитывать?
– Ты можешь на меня рассчитывать. Но… ты меня пугаешь.
Они вышли из машины, шагнули на узкую косу между скал, миновали ворота, спустились в тесный коридор, увешанный фотографиями Сары. А Лин, в надежде, что увиденное произведет на Жюлиана эффект электрошока и разом вернет ему блок памяти, все еще не сказала, зачем они здесь.
Она вошла первая. Грегори Джордано неотрывно смотрел на дверь. Сырость постепенно разъедала его. Он, словно напоказ, выставил вперед свою огромную ногу, теперь уже почти черную. Жестокая, мстительная, Лин хотела перехватить его взгляд, когда он испытает шок от неожиданности, поэтому замедлила шаг и выпустила Жюлиана на эту созданную им самим арену.
Изумление сковало лица. Жюлиан замер, словно пораженный громом своего открытия, а Джордано поджал под себя ноги с отяжелевшими ступнями, будто испуганный мальчишка; его опухшее еще больше правое веко непроизвольно дергалось. Лин подобрала фотографию Сары, сунула ее в руки Жюлиана: пусть он сожмет ее, почувствует в своей ладони, увидит в ней осколок своего прошлого и почерпнет энергию, чтобы вспомнить.
– «Дай мне силы никогда не забыть, что он сделал». Смотри, это твой почерк. Этого урода зовут Грегори Джордано, это ты запер его здесь, это ты избил его до крови, чтобы он заговорил. Именно он подобрал Сарину шапку возле шале, которое мы видели на фотографиях. Ты прикрепил все фотографии нашей девочки вдоль лестницы, чтобы они придали тебе сил. Вспомни, Жюлиан. Вспомни, я не хочу принимать решения в одиночку. Помоги мне.
Жюлиан рассмотрел фотографию, скользнул указательным пальцем по лицу дочери, перевел взгляд на пленника, на запасы еды, на деревянное орудие пытки, которое смастерил собственными руками, затем снова повернулся к Джордано, загнанному зверю, который молчал и не сводил с них глаз.
– Я… Я был у него… В его доме…
Лин горячо кивнула:
– Да-да, именно оттуда ты его и похитил. У тебя были причины, ты знал, что он причастен к чему-то, что касается Сары. Она была еще жива неделю назад, и этот… мерзавец об этом знал. А теперь она мертва. Она умерла из-за него.
Жюлиан приложил ладони к вискам и изо всех сил стиснул их.
– Я… теперь уже не знаю. Мне не удается вспомнить. Все это: форт, этот человек – я ничего не помню… А если… Если он ничего не сделал? Если он невиновен?
Лин бросилась к пленнику, резко рванула за воротник свитера, чтобы открыть татуировку на его правом плече:
– А это ты узнаешь?
Жюлиан кивнул:
– Как на фотографии процарапанного рисунка…
– Рисунка, обнаруженного там, где была убита наша дочь. Он не безвинный. Он замешан по самые уши, а сыщики понятия не имеют о его существовании. Это из-за него она мертва. Мы могли бы снова увидеть ее живой.
С серым, словно выточенным из камня лицом Джордано неистово оттолкнул ее. Лучшая защита – нападение. Словно крыса, попавшаяся в ловушку, зверь, который чувствует, что сдохнет в своей норе. Лин одной рукой вытащила из кармана пистолет и прицелилась в него, а другой – вывела на экран своего мобильника фотографию нацарапанного на деревянной стенке шале меченосца.
– Моя дочь умерла из-за тебя. Даю тебе десять секунд, чтобы ты все объяснил.
Увидев фотографию, он скрючился, будто в судорогах.
– Нет, нет! Я ничего не сделал, клянусь вам, что…
Лин прижала ствол к его голове. Джордано с воем завалился на сторону. Его правое запястье кровоточило, потому что он дергал наручник, пытаясь высвободиться. Жюлиан бросился к Лин, чтобы оттащить ее.
– Прекрати! Ты убьешь его!
Лин словно одеревенела. Жюлиан посмотрел ей в глаза:
– Надо хорошо подумать, не можем же мы…
– Чего мы не можем, а? Черт возьми, Жюлиан, да соберись же ты и не заставляй меня жалеть, что я привезла тебя сюда. Не я довела его до такого состояния!
Лин вырвала фотографию из рук мужа и вслух, словно мантру, прочла надпись на ней, как, наверное, это делал Жюлиан, когда одну за другой ломал ему кости плюсны. Она снова приблизилась к Джордано.
– Я не остановлюсь, пока ты не заговоришь. А если ты ничего не скажешь, я возьмусь за твою дочь, Роксану. Ты думаешь, я не в курсе, что ты отсидел за изнасилование и пытки, которым подвергал бедных подневольных девушек? Что ты всего лишь грязный извращенец, что тебе нравится причинять боль?
Джордано посмотрел на Жюлиана:
– Не позволяйте ей.
Подойдя ближе, Лин загородила от него мужа.
– Рассчитываешь превратить своего палача в союзника, потому что он потерял память? Молодец, соображаешь… – Она присела. – Тебе нравится боль, а? Нравится? Так вот, ты ее узнаешь. Клянусь, мы пойдем до конца. Мы уже не можем повернуть назад, ни ты, ни мы. Все мы в одной лодке. Спасай свою шкуру, как можешь, и говори все, что знаешь.
Он изогнулся, стараясь выпрямиться, чтобы приглушить стреляющую боль в плече.
– Вы все равно… скоро меня убьете. Вы никогда… не выпустите меня отсюда… После всего, что вы заставили меня вынести. – Он кивнул в сторону Жюлиана. – Вот зачем он сюда вернулся, даже со своей искореженной памятью? Ты притащила его, потому что думала, он сделает работу, которую… ты не способна сделать одна? Но он не может… Придется тебе самой выпутываться.
Жюлиан неожиданно тоже подошел к пленнику и всем своим весом наступил на изувеченную ногу, так что хрустнули кости. Его глаза снова стали пустыми. Лин изумленно взглянула на мужа, но Жюлиан не проронил ни слова. Он безучастно наблюдал, как человек потерял сознание, а потом снова пришел в себя, с отяжелевшей головой, с вылезающими из орбит глазами. На губах пленника выступила пена. Жюлиан рванулся к нему.
Теперь уже Лин готова была остановить мужа, но сдержала свой порыв. Он что-то вспомнил? Или его просто обуревают инстинкты? Тогда Жюлиан резко отпрянул, шокированный тем, что только что сделал.
Думать о Саре, и только о ней. Живой. Мертвой. Четыре года страданий. Труп ее, загруженный в багажник, точно обыкновенный кусок туши. Ее доченька. Нет, Жюлиан прав: никакой жалости к этому типу. Направить ствол пистолета, прицелиться еще раз, ничего не упустить. Тяжелый момент для него, для них, его надо пережить, не тяжелее, чем визит к дантисту, чтобы вырвать зуб. Ничего не попишешь. Идти до конца, теперь, в минутном помутнении, в лихорадке эмоций. Сара. Мертва.
Должно быть, по едва заметной искорке в ее глазах, по дрожанию ее пальцев Джордано понял, что сейчас она всадит в него пулю: в плечо, в руку, в ключицу – раздробит ему кость, потом другую и так далее. Однако, вместо того чтобы сдаться, он улыбнулся ей, одними губами. И от этой его реакции Лин вздрогнула.
– Да пошли вы!.. Я… никогда… не заговорю…
И тогда она решилась. Но какой-то голос внутри ее приказал ей отвести руку как раз перед тем, как она нажала на спуск. Пуля ударилась в стену, в пятидесяти сантиметрах от цели. Лин не смогла, не осмелилась, слишком крепки оказались преграды, у нее не было ни сил, ни отваги Жюдит Модруа. Она рухнула перед ним на колени, ухватилась за ворот его свитера и принялась трясти его, умоляя: «Говори же, говори, мерзавец». Но это было все равно что трясти мертвое тело, тряпку – он больше не сопротивлялся, готовый к новому страданию, потому что новая боль не могла быть сильнее того, что он уже претерпевал.
Да, он был готов уйти вместе со своими тайнами. Он покидал поле боя.
Лин поднялась на ноги, она не знала, что делать. Жюлиан оставался в стороне, в полной нерешительности. Она поняла, что муж так ничего и не вспомнил, что он действовал инстинктивно. Она представляла, какой хаос творится у него в голове, какие вопросы там сталкиваются. Наверное, ей не следовало привозить Жюлиана сюда, лучше было оставить этот ад для себя одной, но теперь уже слишком поздно. Он знал, и он узнает. Он и прежде знал, в любом случае.
Она с досадой глянула на него, схватила за руку и потащила за собой. Они сбежали, оставив Джордано погибать в его тюрьме.
49
Вскоре после полуночи Вик припарковался вдоль тротуара, потушил фары и вперился глазами в облицованный желтыми и серыми плитками дом с изящной каменной аркой, изысканно освещенной и украшенной гирляндой. Этот дом – это двадцать лет его жизни и столько же лет кредита, воспоминаний, дней рождения, праздников. Для соседей по улице сегодня превосходный вечер. С рождественским ужином, с хлопьями снега, ласкающими плечи и пушистым слоем ложащимися на шапки и шарфы. Волшебный вечер со снеговиками и потихоньку отворяющимися гаражами, куда тайком проникают переодетые Деды Морозы – частенько члены семьи – со своими полными подарков мешками за спиной.
Вик набрал в грудь воздуха, вышел из машины и с пакетом в руках позвонил в дверь своего дома, как чужой. Автомобиль родителей жены был припаркован на подъездной дорожке. Он слышал музыку, стук приборов о тарелки. Ему пришлось позвонить несколько раз, прежде чем появилась Натали. В одну секунду выражение ее лица изменилось, улыбка превратилась в узкую прямую щель. Она обернулась – посмотреть, нет ли поблизости родителей – и на всякий случай слегка прикрыла дверь.
– Вот черт, Вик, уже почти час ночи. Что ты здесь делаешь?
– Я хочу видеть Корали.
Она сверху донизу окинула его пристальным взглядом, убедилась, что он не выпил, что он в нормальном состоянии для такого времени суток, бросила взгляд за его спину, на его раздолбанную тачку.
– И речи быть не может. Тебе здесь нечего делать. Тут мои родители; если отец узнает, это плохо кончится.
Вик толкнул дверь:
– Ты не понимаешь. Мне необходимо ее увидеть. Всего две минуты. Две крошечные минутки, здесь, на крыльце. И я уйду. Обещаю тебе.
Натали колебалась, глянула на пакет, потом ему в глаза. Что это, усталость? Или он плакал?
Она едва заметно покачала головой:
– Пойду посмотрю.
Она закрыла дверь. Спустя пять минут появилась Корали. В усыпанном блестками платье, с прической, с длинной изящной лебединой шеей, она показалась Вику великолепной, настоящей женщиной. Он сглотнул, порывисто обнял ее и подумал, до чего же им повезло, что они живы. Нет, он никогда не признавался дочери, что дорожит ею, и даже в такой особенный вечер ему не удается высказать это, слишком трудно, даже труднее, чем сообщить о кончине юной Сары ее родителям. Слова царапали ему горло, как колючая проволока. Так что он просто-напросто крепче, чем обычно, стиснул ее в объятьях – его единственный способ выразить свои чувства.
– Па! Ты… Ты делаешь мне больно!
– Ой, прости.
В смущении он отстранился и вдруг, прямо перед оторопевшей дочерью, вытер рукавом глаза.
– Даже на это я не способен.
Наконец она улыбнулась и взяла подарок, который он робко протягивал ей. Обычно подарками и гостями занималась Натали.
– Спасибо, па. Я рада, что ты пришел.
Она поцеловала его в щеку. В ответ Вик улыбнулся, потянулся ладонью к лицу дочери, потом передумал и запустил руку в ее длинные волосы.
– Счастливого Рождества, детка.
Большего Вику и не требовалось. Он, не оглядываясь, побежал к машине. У него не было ни сил, ни отваги, куда там. Сколько мог, он сдерживал слезы, но, проехав две улицы, принялся плакать, как кающаяся Магдалина. Он уже не знал, грустить ему или радоваться, что у него еще есть дочь, что он не как Морганы, лишившиеся своего единственного ребенка. Морганы, которых он оставил в том большом пустом доме наедине с их невыносимой участью, с их скорбью, с их проблемами.
Убедившись, что слезы высохли, он с папками под мышкой вернулся в отель и свободной рукой помахал Ромуальду. Другая была занята бутылкой джина, купленной за десять шестьдесят в забегаловке возле вокзала Гренобля и наспех запакованной в бумажный пакет.
– Счастливого Рождества, Ромуальд.
– Счастливого Рождества, мсье.
– Как там Мам-Ам?
– Все хорошо, мсье.
– Спасибо, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, мсье.
Он вооружился последней улыбкой и углубился в пустой коридор, пустой, как паркинг или соседние номера, – никто не оставался в рождественскую ночь в подобном месте. Пожалуй, это единственное преимущество: он будет в тишине и покое, отель принадлежит ему одному. Он заперся на ключ, сбросил со стола все барахло на пол, разложил копии документов Колена Бершерона и досье Энди Джинсона, водрузил рядом свою бутылку, раскрыл шахматную доску и расставил фигуры по клеткам, несомненно, для того, чтобы в который раз сыграть «Бессмертную партию» Каспарова.
Вик чувствовал, что, как никогда, готов снова встретиться с Путешественником, но теперь он располагает важнейшей деталью: убийца соврал насчет Сары Морган. Он присвоил себе преступление, заявил, что наконец укажет место, где закопал тело, а это невозможно.
Зачем Путешественник утверждает, что убил Сару? Если не он в течение четырех лет удерживал девушку в неволе, то кто? Мориарти? Для чего столько времени сохранять ей жизнь?
Вик взял лист бумаги и уселся прямо на пол, на омерзительное ковровое покрытие цвета голубиного крыла. На бумаге он написал слово, которое Джинсон сказал ему, когда они встретились, «misdirection», и номер, обнаруженный им на обложке блокнота Дельпьера, найденного им в мешке для мусора. Эта последовательность цифр прочно засела в глубине его памяти: 27654.
Он щедро отхлебнул джина, раскрыл папку и двинул белую пешку с е2 на е4.
Партия началась.
50
Ночь действует как прилив и отлив. Бывает момент, когда боль как будто бы отступает, она кажется такой далекой, что в полубессознательном состоянии вы едва ощущаете ее. А чем ближе пробуждение, тем выше прилив. Волны растут, становятся все сильнее и неудержимее, и наконец начинают биться у самого края вашей души. Боль просыпается, теперь она еще острее, чем накануне, словно на рану насыпали соли.
В тот рождественский день Лин неподвижно лежала в постели, свернувшись калачиком и держа в руке фотографию дочери. Одни и те же образы непрерывно вертелись в голове. Она думала о мертвой Саре, о трупе дочери, обнаруженном в багажнике. Странно, но она почему-то представляла себе стоящий среди дюн в Дюнкерке сверкающий в лунном свете катафалк под градом конфетти.
Ну вот, все кончено, Лин никогда больше не увидит Сару, разве что на стальном столе, когда полицейские на это решатся. Еще не скоро она получит тело дочери: надо, чтобы закончилось расследование – если, конечно, оно когда-нибудь закончится. Лин исступленно, едва не стерев изображение, гладила лицо на глянцевой бумаге и знала, что будет делать так каждое утро каждого дня, который ей еще суждено прожить…
После двенадцати на пороге спальни появился Жюлиан. На нем были черные джинсы и серый шерстяной свитер, который ему никогда не нравился, а теперь к тому же стал слишком широк. Он подошел к кровати, взял из рук жены фотографию и всмотрелся в портрет:
– Она была такая красивая…
Он положил снимок на ночной столик и, присев рядом с Лин, стал тыльной стороной ладони гладить ее по щеке.
– Я съездил по адресу, который ты мне дала. К отцу. Он не открыл. И вроде его машины возле дома нет. Может быть, он вернулся домой, но почему не отвечает на мои звонки? Я волнуюсь, сейчас сообщу в полицию и узнаю, можно ли проникнуть в его дом. Должен же там быть какой-то охранник, пусть даже в Рождество.
Лин, не разжимая губ, кивнула. Жюлиан поднялся.
– Я всю ночь думал о Саре – о том, что нам рассказали сыщики, и о Джордано. Необходимо срочно принять решение. Речи быть не может, чтобы этот мерзавец вышел сухим из воды, а мы расплачивались за него.
Хотя память по-прежнему не возвращалась, отношение Жюлиана к Джордано коренным образом изменилось. Он был не способен объяснить почему, но знал, что этот человек причинил зло их дочери. Что это: инстинкт, смутное воспоминание, интуиция? Лин не могла бы сказать. Муж, не оглядываясь, вышел из спальни. Спустя две минуты Лин услышала звук отъезжающего внедорожника. Шум двигателя все удалялся, пока не стих совсем. Решение. Их не так уж много, Лин это понимала, знала с того самого момента, когда шагнула в ворота форта. Джордано не дрогнул перед Жюлианом; стойкий мужик, способный держать удар. Так что же с ним делать?
Лин не рассматривала худший вариант, на него она не могла бы решиться. А Жюлиан? Сохранил ли он, несмотря ни на что, в своей душе огонь ненависти? Готов ли он убить? Или устранение Джордано грозит риском никогда не узнать правды?
Лин не хотела отступать: пока силы позволяют, она будет бороться, вести свое расследование. Она выбралась из постели, сходила за ноутбуком, вставила в него флешку с отчетом по психиатрической экспертизе Джордано и, надев очки для чтения, наскоро по диагонали просмотрела документ. «Патологическая склонность к совершению аморальных поступков… хищничество… манипулирование… желание подчинять…» Эти слова повторялись на многих страницах. Отчет Бартоломеуса произвел на нее удручающее впечатление. Признаки психопатии… Джордано нравилось причинять боль. Но также и испытывать ее. И это только подтвердило ее уверенность: сыщик не заговорит.
Она не узнала ничего нового, только то, что ей уже рассказал психиатр. Лин закрыла файл и без всякой надежды поискала в интернете «Черный донжон» и «Mistik». Та, с которой Джордано имел отношения, похоже, еще работала в заведении, потому что ее фотография и имя обнаружились в резюме недавней вечеринки. Маленького роста, с белокурыми, очень коротко стриженными волосами, пирсинг в нижней губе и ушах, сумрачно-синие глаза, рубцы на скулах. Детское угловатое лицо. Всего лишь встретившись с ее взглядом на фотографии, Лин покрылась гусиной кожей.
Упоминания о девушке также попадались в интернете на форуме, связанном с садомазохизмом и экстремальными практиками секса. Но войти Лин не удавалось: чтобы читать сообщения, надо было зарегистрироваться, а заявка на регистрацию требовала одобрения администратора.
Лин отказалась от этого пути и набрала «Шарлотта Анри» – настоящее имя Mistik. На этот раз результаты оказались более обнадеживающими, появились другие фотографии, датированные девяностыми годами. Согласно коротенькой биографии из Википедии, Шарлотта Анри родилась в 1968 году в Бельгии. Лин полагала, что она моложе, а ей было уже сорок девять. Никаких подробностей личной жизни. В 1987–1992 годах она участвовала в художественном течении под названием «телесное искусство». Смысл его заключался в изучении и расширении границ физических и психических возможностей, иногда путем экстремальных перформансов, когда тело артиста в полном смысле слова становится произведением искусства. Отказ от условностей, от скованности, заигрывание с запретным. Анри не была сторонницей полумер. Молодая актриса неоднократно калечилась, ее били кнутом, она частично обморозила тело, лежа на ледяных глыбах, спала на гвоздях или осколках стекла перед неизменно многочисленной публикой. Она изучала боль на себе. Как далеко можно зайти в причиняемом страдании? Каковы наши собственные границы? Затем девушка обратилась к другому – к зеркалу, которое смотрит на нее. До каких пределов можно дойти в наблюдении?
А в действии?
Какое-то безумие.
Анри все больше вовлекает в действие зрителя, просит его подавать ей орудие, которым она сама причиняет себе боль, и следит за поведением наблюдателя, анализирует его, делает заметки. Стыдно ли ему, когда он помогает ей калечить себя? Или же он заинтересован в происходящем? Существует ли определение глубинного удовольствия причинять боль? На каждом представлении ее тело несет на себе груз и стигматы предыдущего опыта. Она кладет себя на алтарь своего искусства.
Лин переходила от ссылки к ссылке, ей пришлось покопаться, чтобы обнаружить то, что вдруг предстало перед ее глазами. Анонимная статья в чьем-то блоге.
1992 год, Югославия. Шарлотта Анри проводит перформанс под названием «Item 48». В течение четырех часов, в окружении сорока восьми аксессуаров – веревок, щипцов, гирлянд из колючей проволоки, предметов наслаждения или разрушения, – она отдается посетителям, дает им свободу делать все, что они хотят, с ее одетым телом – на ней длинное платье и черные сапоги со шнуровкой.
Лин кликнула на данную в статье ссылку, содержащую видео перформанса, отснятого от начала до конца. Четыре часа записи довольно плохого качества – наверняка портативная старая видеокамера на треноге.
Сперва посетители рассматривают Анри как очередную диковинку, недоумевают, не отваживаются приблизиться к ней. Спустя полчаса – Лин перематывала или убыстряла отдельные куски – кто-то принимается поднимать ей руки, кто-то поворачивает ее. Анри сохраняет положения, в которые ее ставят, это привлекает все больше прохожих, они тоже вступают в игру. Кто-то щелкает пальцами у нее перед глазами или дует ей в лицо.
Через час мужчина неопределенного возраста запускает руку ей под платье, она остается неподвижной. В другой момент женщина ножницами, специально оставленными для зрителей на столе, разрезает ей бретельку.
На исходе второго часа Анри уже обнажена, скомканные трусики брошены на пол. Некоторые опускают глаза и отходят, им, без сомнения, стыдно, что они осмелились на это смотреть – пусть даже всего несколько секунд, – но большая часть зрителей остается. Из любопытства. Или вуайеризма.
Анри, утыканная шипами роз, заканчивает представление связанной гирляндой и электрическим шнуром, а какой-то мужчина, правда не нажимая на спусковой крючок, даже приставляет пистолет к ее виску. Интересно, заряженный? Готова ли Анри умереть в этот день? Ничто не говорит об этом.
Лин почувствовала, как у нее сдавило горло, когда в конце фильма какой-то мужчина лет сорока выхватил из кучи предметов нож в форме рыбы с длинным изогнутым хвостовым плавником, способным распороть щеку.
Очень странный меченосец, холодное оружие, предназначенное для того, чтобы ранить, калечить, убивать.
Татуировка Джордано.
Лин посмотрела весь фильм, с трудом преодолевая позывы к рвоте. Присутствовавший с самого начала мужчина, очкастый коротышка в шляпе, который много раз подходил и трогал артистку, чем-то острым нарисовал на обеих ее грудях две безупречные окружности. Губы Анри сузились до тонкой полоски, из глаз текут слезы, но она, хотя и дрожит всем телом, держится стойко.
В завершение перформанса, в жалком состоянии, с окровавленной грудью и животом, она принимается расхаживать среди зевак. Никто не решается посмотреть ей в глаза. Когда она направляется к очкарику, тот отворачивается и уходит.
Конец видео.
Лин не могла прийти в себя. Она никогда не слышала о подобных перформансах и не видела таких гнусностей, даже когда искала материал для своих романов. Этот опыт, доказывающий, как глубоко любой человек, движимый желанием, может, с молчаливого позволения, погрузиться в извращение и жестокость, не был широко подхвачен. В течение четырех часов зрители без ограничений прикасались к половым органам Mistik, ранили ее до крови. Что бы произошло, если бы представление длилось дольше? Если бы было меньше публики?
Кроме этого видео, Лин не удавалось найти еще что-нибудь о Шарлотте Анри, как если бы артистка резко прервала свою деятельность или же ушла в тень. Но одно казалось очевидным: эта женщина явно была причастна к делу. Доказательство тому – предмет, которым ее искалечили и изображение которого было обнаружено на плече Джордано и выцарапано в подвале, где держали Сару. Эта проклятая рыбка была связью.
Анри, она же Mistik, ныне жрица страдания в лионском «Донжоне», была в курсе. Джордано не пожелал говорить? Это сделает Mistik. Если потребуется, Лин разобьет об ее голову свою пушку.
Услышав, что внедорожник вернулся, она закрыла навигатор и выключила компьютер. Жюлиану она об этом не расскажет, довольно и того, что она допустила ошибку, желая напрячь его память и столкнув мужа с Джордано. Ей бы следовало изо всех сил беречь его, а не демонстрировать ему эту невыносимую жестокость.
Она спустилась в прихожую, чтобы встретить Жюлиана.
– Ну что?
Он снял шарф и куртку и повесил их на вешалку.
– Не знаю. Хозяйка открыла дом, там пусто. Отец взял пальто и телефон и явно уехал на машине. Но свои вещи оставил там. Полицейские узнают, не было ли сообщений о дорожном происшествии. Если завтра не появятся какие-нибудь новости, они квалифицируют его исчезновение как тревожное и начнут расследование.
– Похоже, судьба не унимается. – Лин обняла его. – Все будет в порядке, я уверена, мы найдем его, и все закончится хорошо. Может, ему надо было сбежать…
Глаза ее были широко раскрыты. Сама она ни секунды в это не верила.
51
«Бессмертными» считались уникальные партии, которые называли также «партиями века». Эти подлинные шедевры анализа и логики оставили незабываемый след в истории шахмат.
У Гарри Каспарова была своя бессмертная партия – «Бессмертная» Каспарова, сыгранная им против болгарина Топалова в 1999 году. Многие считали ее одним из прекраснейших поединков всех времен. Пожертвовав ладьей на двадцать четвертом ходу, русский гроссмейстер развернул невероятную пятнадцатиходовку, которая принесла ему победу.
Вот такую загадку полтора года назад Энди Джинсон оставил Вику в конторе лионского уголовного розыска.
С какой стороны взяться за задачу Джинсона? Сосредоточиться ли на дате проведения партии? Или на месте? На контексте? На количестве ходов? Сорок четыре: два раза по двадцать два. Джинсон был одержим цифрой 2. Изображение цифры 2 и кратных ей покрывали стены его спальни. Пятьсот двенадцать – количество волос, означало 2, помноженное на себя восемь раз подряд… Может, стоит подойти к загадке с математической точки зрения?
А может, ответ кроется в самой партии? Но ответ на какой вопрос? Может быть, его следует искать в другом месте, вне шахматной доски, – похоже, именно на это указывает слово «misdirection», брошенное Джинсоном в конце допроса?
Тогда Джинсон предложил ему партию в шахматы внутри партии в шахматы. Головоломка, с которой никому не удалось справиться.
Наутро после Рождества Вик проснулся с таким ощущением, будто наглотался штукатурки. Джин быстро положил конец его ночным раздумьям. Через полчаса, пьяный, смертельно усталый, с трудом вскарабкавшись по трем перекладинам к своей постели с кишащим клещами дрянным матрасом, он сразу уснул, чтобы проснуться после полудня. Почти десять часов сна – как будто он за один раз наверстал упущенное за месяц.
Позавтракав в торговом центре у китайцев, где в этот праздничный день было полно народу – не у всех на столе имелась традиционная индейка, – Вик вернулся к себе в номер и, теперь уже трезвый, принялся за отчет Колена Бершерона. Конкретные факты: ничего не упущено. Сыщик с севера серьезно отнесся к делу. Кража два месяца назад, без взлома, украдено несколько предметов – среди них принадлежности из ванной комнаты и книги Лин Морган. Странно.
Затем… Ровно неделю назад некто, кого сыщик называет «паразитом», без сомнения вор, уже побывавший здесь, входит в дом Морганов. Срабатывает сигнализация, приехавшему агенту из отдела обслуживания охранной системы этот человек представляется мужем владелицы виллы. Он повсюду оставляет свои отпечатки: на бутылке виски, на холодильнике, на мебели, – в картотеке его нет. Он уничтожает документацию и все, что касается поисков Сары Морган. В тот же день в семь часов вечера Жюлиана Моргана в бессознательном состоянии обнаруживают на дамбе. Его заперли в багажнике собственного автомобиля и, по всей видимости, для того, чтобы впоследствии его обнаружили, привезли туда, после чего явно избили и пытались задушить. Он был отправлен в больницу, где пришел в себя, однако лишился памяти.
Вик передвинул фигуры на шахматной доске. Защита Пирца, черные позволяют укрепить центр, чтобы затем атаковать с расстояния. Сделав пять ходов, он вернулся к документам. Дело на северном побережье тоже изобиловало загадками, особенно когда к нему добавились находки в багажнике внедорожника: написанное кровью владельца автомобиля слово «ЖИВА», а главное – найденная под ковриком шапка, фотография которой сейчас лежала перед Виком на столе. Он вынул снимок из папки с делом Джинсона – тот, где Сара в день похищения. Никакого сомнения, шапка та же самая.
Он с грустью вгляделся в ясное лицо Сары на селфи, сделанном ею перед тем, как она тогда, зимой две тысячи четырнадцатого, отправилась на пробежку. Казалось, от этого лица по всему глянцевому фону карточки распространяется свет. Прелестная молодая женщина, у нее все было впереди. Он обнаружил ее в багажнике Дельпьера – без глаз и лица, с пробитым черепом, постаревшей на четыре года. Четыре года жизни в аду, чтобы в конце концов быть убитой ударом молотка в подвале, где-то в веркорском захолустье.
Вик бросился к окну и широко распахнул его, чтобы подавить приступ тошноты.
Кто-то за это скоро заплатит. Непременно.
Он подождал, пока ему не полегчало, и вернулся на середину комнаты – всего-то два шага. Если Сару похитил не Джинсон, то кто тогда? Почему этот чертов серийный убийца присвоил себе жертву Феликса Дельпьера? Из чистого нарциссизма? Вик верил в это все меньше, он предполагал более серьезный мотив. Более сложный. Иначе Джинсон не оставил бы ему эту задачку.
Полицейский порылся в папке их собственного расследования и вытащил оттуда фотографию «изделия» Дельпьера – манекена из человеческой кожи, в котором Сара поучаствовала своим лицом, глазами и кистями рук. И положил его между изображениями живой Сары, в шапке, и мертвой Сары в глубине багажника. Кто были другие жертвы, из которых состояло «изделие»? А Аполлина? Что Дельпьер смастерил из нее?
Вик еще раз тщательно рассмотрел «изделие», и его внимание привлекла одна деталь: Дельпьер убивал восемь раз, если исключить Аполлину. Джинсон столько же. Присвоив себе убийство Сары Морган, Путешественник достиг цифры девять.
На единицу больше, чем у Дельпьера.
Королева h6, слон b7. На шахматной доске Вик послал обе армии в серьезный интеллектуальный бой. Им предстояло с помощью нейронов и адреналина бросить вызов смерти в сражении, ставка которого выходила далеко за рамки обычного шахматного турнира. Мелькнула мысль: а что, если между двумя убийцами существует связь? И если тем или иным образом каждый из них был в курсе действий другого? И они затеяли между собой нечто вроде соревнования, ход за ходом – как на шахматной доске? Кто же в конечном счете отправил Морганам прядь волос? Дельпьер или Джинсон?
Тогда Вик задумался о Мориарти. Песчинка в его размышлениях. Как этот третий человек мог вписаться в придуманную Виком схему? На какую-то долю секунды он решил, что Джинсон мог быть Мориарти, но нет, это невозможно: он с трудом представлял его себе отправляющим Дельпьеру эсэмэс с телефона из сверхохраняемой тюрьмы или же десятью днями ранее арендующим оттуда же шале в Ла-Шапель-ан-Веркор.
Что-то в его модели хромало, у Вика создавалось впечатление, что он заблудился, однако находится где-то недалеко от истины: ему нравилась эта идея соревнования между двумя убийцами.
Он сосредоточился на профилях обоих преступников, таких разных. Кроме убийства Аполлины, в остальных случаях Дельпьер явно действовал не один, он был главным образом исполнителем, работающим заодно с Мориарти и отвечающим за уничтожение жертв и избавление от трупов. Джинсон же был настоящим одиночкой, похищая и закапывая свои жертвы.
Один – скрытный, молчаливый, оседлый, окопавшийся в горном захолустье. Другой – умный, красноречивый, одержимый цифрами игрок, пребывающий со своим фургоном в вечном движении по дорогам Франции.
Оба закапывали тела. Джинсон душил девушек или бил их по голове. Что касается Дельпьера, наверняка не известно, потому что головы его жертв покрывали пластиковые пакеты… Да, конечно, Сара Морган была убита ударом молотка по голове, однако ничто не доказывало, что с остальными Дельпьер поступал таким же образом.
Вик лихорадочно передвигал шахматные фигуры, пока не нашел лучший ход партии, совершенно неожиданный, разрушительный, который прекратил дуэль и способствовал гибели лагеря черных: жертва Каспаровым белой ладьи на d6. Незабываемо.
Вик снова и снова размышлял над этой позицией и рассматривал доску под всеми углами. Неужели Джинсон оставил ему загадку только ради этого единственного мастерского хода? Неужели ключ к разгадке таится в движении белой фигуры? Вик, разумеется, уже долгие часы размышлял над этим вопросом, но ничего не придумал.
Возможно ли, что пути этих двоих уже пересекались? Что они сотрудничали? Что…
Он резко вскочил и в очередной раз стукнулся о металлическую перекладину кровати. Согнувшись пополам и обхватив голову руками, он осыпал проклятиями свой номер, свое положение, свою жалкую жизнь.
Заглушив боль щедрым глотком джина – подобное подобным, – он внезапно представил себе, как роется в мусорном мешке Дельпьера. Писчая бумага, конверты, женские духи среди отбросов… И тут вдруг вспомнил, где он уже прежде видел последовательность цифр 27654, записанную на обложке блокнота.
Это был номер Энди Джинсона в тюремном списке.
Убийцы общались между собой.
52
– Придется его убить, Лин.
Посреди ночи эти слова прозвучали оглушительно, словно выстрел. В темной спальне Жюлиан сел на кровати, скинув простыню к коленям. Лин не спала, широко раскрытыми глазами она неотрывно смотрела в потолок.
– Может, я и потерял память, но это ничего не меняет в моих поступках. Я насильно лишил его свободы, приковал цепями, избил. Ты меня знаешь, Лин. Скажи мне… Скажи мне честно, неужели ты думаешь, что я мог бы поступить так, если бы не знал? Не был уверен в том, что это он?
Лин повернулась к мужу:
– До Сариного исчезновения ты обладал мягким характером, но твердо придерживался своих убеждений. Ты был яростным защитником живущей в заливе колонии тюленей, ты мог, не прибегая к жестокости, дать отпор браконьерам. Ты ненавидел жестокость. Но когда Сара пропала, ты изменился, не задумываясь проявлял агрессию по отношению к людям. Ты… Ты тонул… в бессильной ярости, в алкоголе.
– Выходит, по-твоему, я ошибся? Что ярость могла… ослепить меня?
– Нет. Это, несомненно, он. И я знаю, что тебе это было известно.
Лин почувствовала горячую ладонь мужа на своем плече.
– Ты была бы рядом со мной, если бы тоже знала? Ты бы поддержала меня?
– Я всегда тебя поддерживала. Насколько мне позволяли силы.
В темноте она услышала, как Жюлиан с облегчением вздохнул.
– Мы должны подумать над тем, что происходит сейчас и что может произойти, если ничего не делать… Мы не можем бесконечно держать его в форте. Это становится слишком рискованно. В конце концов нас кто-нибудь увидит, какому-нибудь чересчур любопытному типу удастся проникнуть внутрь, и он обнаружит Джордано…
Лин слушала. Жюлиану достало смелости сформулировать и выразить то, о чем она думала в течение долгих дней.
– Сыщики в конечном счете наткнутся на имя Джордано. Они уже приходили сюда, в наш дом, и еще вернутся. Стоит открыть дверь, Колен Бершерон уже тут как тут… Да вдобавок… от отца нет никаких известий…
Молчание. Отсутствие. Тепло ладони пропало. На долгие десять секунд Жюлиан замер, прежде чем продолжить разговор:
– …Завтра полиция начнет его поиски – так мне сказали. Полицейские будут повсюду. Джордано уже отнял у нас дочь. Я против того, чтобы он отнял у нас свободу. Это не то, как если бы он был невиновен или у нас еще оставались бы сомнения. При наличии его татуировки никакая память не нужна: у нас есть доказательство, что он причастен, что он причинил зло нашей девочке. Надо ли нам что-то еще?
– Вместо того чтобы рассказать, что он сделал, он предпочитает молчать… Если бы он был невиновен… он реагировал бы по-другому.
– Вот именно. Если мы хотим сохранить шанс выпутаться из всего этого, выбора у нас нет. Чем дольше мы будем тянуть, тем сложнее нам будет.
В полумраке Лин различила, что он смотрит на свои раскрытые ладони.
– Я чувствую, что готов это сделать.
Лин подтянула колени к груди. Она думала про Mistik, про видео, в котором молодая женщина позволяла калечить себя, про отчет Бартоломеуса. Работая над «Последней рукописью», она представляла себя на месте своей героини, убивающей Арпажона. В воображении она прожила каждый этап, испытала, кажется, все, что можно испытать в подобной ситуации. Как будто это она сама задушила человека подушкой, запаковала его тело в пластиковый пакет, а потом поехала куда-то, чтобы избавиться от него, спрятав под землей, в лесу или под водой. Но тут совсем другое дело. Лин не сводила глаз с Джордано. Несмотря на то что он сделал, он оставался человеком из плоти и крови. Человеком.
– Я… Я бы предпочла подождать еще немного. Несколько дней, – может, к тебе вернется память, а может, он заговорит.
– Ты прекрасно знаешь, что нет. И потом, даже если память ко мне вернется, что это меняет? Бежать от рока бессмысленно.
– Пожалуйста, подождем еще чуть-чуть. Всего день-два. Завтра я уеду. Мне надо проверить еще одну вещь.
– Что?
– Расскажу, если все получится. Пока у меня нет полной уверенности, но это след, которым я не могу пренебречь. Я хочу дойти до конца, прежде чем… принять какое-нибудь решение.
– Почему ты не хочешь мне рассказать? Я мог бы помочь тебе, я…
– Мне могли бы помочь только твои воспоминания.
– Как хочешь.
Их окутала тишина – тишина, которая скорее оглушала, нежели успокаивала. Лин ощущала, как в висках стучит кровь. Конечно же, Жюлиан прав: бесполезно пытаться отдалить то, что предначертано судьбой, следует поскорее решиться. Джордано не заслужил никакого суда. На долю секунды она увидела его на свободе, а их с Жюлианом – за решеткой. Чем дольше они будут медлить, тем вероятнее такое развитие событий.
В ту ночь после Рождества она так и пролежала с закрытыми глазами, неспособная размышлять, а уж тем более уснуть. В воображении мелькали лица. Мозг ее много раз отключался, всемогущий сон подхватывал ее, но тут же отступал. Ей представлялись разные образы. Облака в форме тещиного языка, искаженные мукой рты в складках песчаных дюн, обломанные о жестяной кузов ногти.
Когда новая волна сна обволакивала Лин, заключая ее в свой теплый кокон, какой-то шум коснулся ее ушной раковины, поднялся по слуховому каналу и, будучи проанализирован корой головного мозга, был признан анормальным, то есть опасным.
Ее глаза мгновенно открылись. Электронный будильник показывал 3:22. Лин задержала дыхание. Жюлиан мирно спал рядом. Может, ей приснилось? Или это ветер? Нет, она отчетливо слышала, как снаружи хлопнула автомобильная дверца. Тут она вспомнила, что не включила сигнализацию, и даже задумалась, заперта ли на ключ входная дверь.
Снова раздался шум, но теперь он уже шел не снаружи.
Звяканье каких-то инструментов на первом этаже.
Кто-то проник в дом.
53
Лин растолкала Жюлиана, с проворством тигрицы выпрыгнула из постели, бросилась в гардеробную и схватила спрятанный среди вещей пистолет. Ее муж проснулся:
– Что…
Торопливо набросив халат, она подошла к нему:
– Тсс… Мне кажется, в доме кто-то есть, я слышала шум.
В темноте Жюлиан поднялся с постели. Он увидел в руках жены оружие, но она приложила палец к губам, призывая его не задавать вопросов. Звуки были едва слышные, почти неуловимые. Отдаленный скрип двери, который из-за порывистого ветра мог бы остаться незамеченным. Жюлиан гибким кошачьим движением надел трусы.
– Где твой телефон? Надо сообщить сыщикам.
– Внизу…
Лин крадучись подошла к окну и выглянула наружу. В конце подъездной дороги вдоль дюн вырисовывалась какая-то черная масса. Лин сощурилась, ей показалось, что она различила какое-то движение в салоне припаркованного автомобиля, как будто за рулем кто-то ждет. Ей бы закричать, зажечь свет, пригрозить, что она вызовет полицию, запереться с Жюлианом, но оружие, которое она сжимала в руке, а главное – желание разобраться не позволяли ей сделать это. Паразит, вор, нападавший – или все трое в одном лице, – возможно, вернулся.
Она вышла в коридор. Наверное, когда Жюлиан оказался в больнице, а машины не было видно, паразит считал, что он в доме один. Собирается ли он снова смаковать их виски, есть из их холодильника? Лин точно призрак, босиком, держа перед собой «зиг-зауэр», проскользнула к бетонным ступенькам и спустилась. Жюлиан пошел за ней, прихватив статуэтку из розового мрамора.
«Позвякиванье металла… это стукаются друг о друга ключи», – подумала Лин. С того места, где она сейчас находилась, ей было видно, как в стекле отразился тонкий пучок света и исчез. Снова скрип двери. Прижавшись к стене, Лин обернулась к мужу:
– Он спустился в подвал.
Лин не позволила страху овладеть ею и лишить ее сил. Услышав звук открывающихся гаражных ворот, она сбежала по лестнице и выскочила в помещение, где дремали внедорожник и ее машина. Чей-то силуэт поднимал ворота, когда она прицелилась и прокричала:
– Если двинетесь с места, буду стрелять. Клянусь, убью вас, как собаку!
Потом все произошло очень быстро. Яркий свет фар снаружи, рев мотора, незнакомая машина сорвалась с места и умчалась, не прихватив сообщника. Жюлиан бросился на замерший силуэт, повалил его на землю и молотил кулаками до тех пор, пока незнакомец, закрыв лицо ладонями, не попросил его прекратить.
Лин пришлось буквально отрывать мужа от жертвы. Жюлиан задыхался, глаза у него вылезали из орбит.
– Прекрати! Ты убьешь его!
Наконец Жюлиан отступил в сторону, подняв руки. Он дышал шумно, как бык. Чужак с ворчанием перекатился по полу, поднялся на ноги и дотащился до бетонной стены. Не переставая угрожать ему пистолетом, Лин зажгла свет и заперла гараж. Вернувшись к незнакомцу, она внимательно рассмотрела его. Плоская рожа, вздернутый нос, из которого сочится кровь, еще и двадцати нет. Мерзкая физиономия, она никогда прежде ее не видела.
Снова вмешался Жюлиан. Схватив незваного гостя за воротник куртки, он грубо прижал его к стене:
– Это ты? Ты меня избил и отправил в больницу, урод? Ты кто? Что тебе надо?
Парень вытаращил глаза, уставился на Лин, потом перевел взгляд на Жюлиана, словно сам не понимал, что происходит.
– Но ведь… Но ведь вы сами, мать вашу, сами попросили меня побить вас!
54
Лин словно оглоушили. Хорошо ли она расслышала? Она удержала руку Жюлиана, который собирался снова ударить, и обшарила карманы незваного гостя.
– Мой муж страдает амнезией. И память он потерял из-за тебя. Расскажи все, с начала до конца. И советую не врать. Думаю, ты заметил, что мы были готовы… Не доводи нас до крайности.
Она отобрала у незнакомца нож со стопором и вытащила у него из кармана бумажник. Судя по удостоверению личности, его звали Энди Бастьен, и проживал он в восточном, самом неблагополучном, квартале Аббевиля, в пятидесяти километрах от Берка. Лин обнаружила справку, – похоже, Бастьен находится под судебным контролем, – и еще одно удостоверение личности – принадлежащее Жюлиану. Она протянула его мужу.
Бастьен ткнул пальцем в сторону Жюлиана:
– Это он… Он в прошлый вторник утром пришел к моему дому. Как-то неряшливо одетый, вроде даже пьяный. Мы с парнями там тусовались… Он спросил, хочет ли кто-нибудь легко заработать много бабок… – Энди рукавом куртки вытер нос. – Он показал нам целую котлету денег и выбрал меня, потому что только у меня есть тачка. Я должен был в шесть вечера найти его на южной оконечности дамбы в Берке, у подножия маяка. Выглядел он как клошар, однако сразу сунул мне пятьсот евро… И сказал, что даст еще полторы штуки, ну то есть тысячи, когда работа будет сделана…
Лин ушам своим не верила. Получалось две тысячи евро. Ровно та сумма, которую Жюлиан тем утром снял в банкомате. Парень не врал.
– …Я прибыл вовремя, припарковался в спокойном месте и пошел в сторону маяка. Я засек его, когда он появился на дороге к пляжу, с телефоном в руке. – Парень шмыгнул носом. – Черт, дайте платок! Не видите, что ли, у меня кровь идет!
Лин бросила ему лежащий на полке рулон бумажных полотенец. Он промокнул нос и, запрокинув голову, воткнул в ноздри бумажные тампоны.
– …Потом мы взяли курс на дамбу, к тюленям. Было очень темно, вокруг ни души, обстановка такая дерьмовая – я испугался. Он все время талдычил мне о своей дочке, вроде как она моего возраста и чего-то там еще. Он явно поддал, но пока что держался ровно…
Лин слушала не шевелясь. Бастьен наверняка последним видел ее мужа до того, как тот потерял память. Жюлиан был в состоянии депрессии, в пиковом положении, – призрак, безуспешно пытающийся отыскать виновного в исчезновении своей дочери. Парень пристально посмотрел Жюлиану в глаза:
– …Мы остановились около какой-то скамьи, и там, вашу мать, вы сначала попросили… придушить вас, стиснуть посильнее, пока вы сами не скажете прекратить. Я уже собрался дать деру, но тут вы показали мне пачку денег у себя в кармане. Тогда я подумал, что вы не только напились, но еще и совершенно спятили… – Он снова перевел взгляд на Лин. – Ну да, я это сделал. Я… встал позади него и сжимал изо всех сил секунд двадцать. Когда я отпускал, он говорил «еще».
Жюлиан, плотно сжав губы, качал головой. Лин прочла в глазах мужа отчаяние. Она представила себе его внутренних демонов и десятки вопросов, изводивших беднягу, как и ее. И среди них этот: за что?
– …Его глаза почти вылезли из орбит, когда я прекратил. Я… просто хотел получить свои бабки, вот и все. Но этим дело не кончилось. Он припрятал за скамейкой бейсбольную биту и теперь сунул ее мне в руки и, еле выговаривая слова, попросил меня сильно и резко ударить вот сюда. – Парень показал на своей голове. – Чтобы уложить его на месте, в нокаут. А потом мне только и останется, что забрать свои бабки у него из кармана и свалить.
Парень вытащил из носа свернутые бумажки и засунул новые.
– Я это сделал… Ну да, сделал, вашу мать. И он сразу рухнул. Я взял бабки, и… его удостоверение личности я тоже прихватил, там сверху был ваш адресок… В середине недели мы с дружком приехали издали глянуть на вашу хибару: просто решили, что неплохо было бы… навестить типа, который разгуливает с двумя штуками евро на кармане. Когда мы увидели вашу виллу, вот так, посреди дюн, пустую, без огней… то договорились, что вернемся в рождественский вечер, чтобы пошарить здесь… И вот я здесь. Вашу мать, я был уверен, что после всего, что я вам сделал, вы еще в больничке.
Лин терпеливо выслушала его признания. Жюлиан испуганно смотрел на нее, словно сам не мог в это поверить. Схватив парня за куртку, она толкнула его к багажнику внедорожника, который в этот момент открыла.
– Мой муж был заперт вот здесь… Как ты это объяснишь? И как ты объяснишь кражу два месяца назад? И твои отпечатки повсюду? Ты уже прежде бывал у нас?
Он замахал руками:
– Нет-нет, клянусь вам, я ничего такого не делал. То, что я вам рассказал, чистая правда, и сегодня я вошел в ваш дом в первый раз. Этот… фокус с багажником – это не я. Не добивайте меня, моя задница и так под судебным контролем за другую кражу. Мне совсем не хочется в тюрягу.
Каким бы безумием это ни казалось, Лин ему верила. У мальчишки проблемы с правосудием, он внесен в картотеку, его отпечатки зарегистрированы. Колен его вычислил бы, если они соответствуют отпечаткам паразита. В этой истории имелись более темные места, гораздо более запутанные, чем она могла вообразить. Она направилась к гаражным воротам и открыла их. Жюлиан бросился следом:
– Что ты делаешь? Ведь не собираешься же ты…
Лин кивнула Энди Бастьену, чтобы он сматывался.
– У меня твое удостоверение личности. Если я хоть слово о тебе услышу, я скину всю информацию полиции. Забудь о нас, как мы забудем о тебе.
Выскочив из гаража, парень бегом кинулся в дюны. Лин заперла гараж и принялась босиком ходить взад-вперед по ледяному полу. Нечувствительная к холоду, она схватилась за голову:
– Что происходит? Что происходит? Зачем ты это сделал?
Вернувшись в тепло гостиной, она налила себе полный стакан бренди и залпом осушила его.
– Ты все спланировал, все уничтожил. Следы своих поисков, жесткий диск компьютера, даже собственную память… Ты действительно шел по дамбе с приложением «Здоровье»… Ты… своей кровью написал сообщение в багажнике не потому, что был заперт в нем, а потому, что хотел, чтобы в это поверили… Как будто ты намеренно оставлял улики.
– Улики?
– И потом… Шапка, спрятанная возле запаски… Ксерокопии моей книги в шкафу… Ключ в твоих рыбачьих штанах…
– Какой ключ?
– Ты был уверен, что я его узнаю. Наверняка… Ты как будто… сделал все необходимое для того, чтобы я… приняла эстафету. Но зачем? Зачем ты так поступил? Зачем ты поставил меня в такое положение?
Он ответил, что не знает, что уже ничего не знает, не понимает сам себя. Лин не удалось налить себе еще один стакан. В глазах замелькали черные точки. Впервые ей показалось, что она теряет сознание. Ей надо лечь, все забыть – да, ей тоже, – хотя бы на несколько часов. Она доплелась до ванной, открыла аптечку. Запила снотворное глотком воды и закуталась в одеяла.
Потом все стало расплывчатым.
55
Вскоре после полудня полицейский автомобиль мчался по шоссе в направлении исправительного центра Валанса. Он пулей летел по асфальтовой ленте под серым свинцовым небом, набухшим ледяными кристаллами и готовым обрушить на землю град своей белой шрапнели.
Утром Вик изложил группе свои вчерашние заключения: у них два серийных убийцы, которые действовали в одно время, были знакомы и общались между собой. Путешественник содержался под стражей в тюрьме строгого режима, ни с кем не разговаривал, больше не встречался со своим адвокатом и подвергался допросам лишь после суровых административных процедур. Однако Вик был убежден, что Дельпьер имел с ним связь по почте. Что Дельпьер мог бы рассказать? Есть ли шанс добраться до личности Мориарти при помощи писем?
В бригаде определенного успеха добился Манжматен, он тщательно прошерстил дела обоих убийц, и ему удалось раздобыть отчет психиатрической экспертизы по делу Дельпьера, касающемуся кражи трупов из медицинского института в 2010 году. Отчеты такого типа – лучший способ узнать о человеке все: каковы его пристрастия, устремления, его прошлое с раннего детства до взрослого возраста. Пересекались ли жизненные пути Дельпьера и Джинсона? Быть может, они когда-то встречались, вместе работали или познакомились еще в детстве? Если они оба предавались такого рода непостижимым играм, то их, очевидно, объединяли крепкие глубинные отношения. И вероятно, именно в прошлом этих двоих мужчин скрывалась загадка личности Мориарти и ключ ко всей этой истории.
Вадим обеими руками вцепился в руль.
– В себя не могу прийти, твою мать… В жизни не видел ничего подобного. Чтобы серийные убийцы действовали организованно и сообща? Что-то вроде соревнования: кто оставит после себя больше трупов? Как о таком рассказать своей семье, а?
– О таком семье не рассказывают.
– Ну да, о таком семье не рассказывают и в конце концов разводятся. Мне это совсем не улыбается. Знаешь, нынешнее Рождество было совершенно испорчено. Мне не удалось выбросить это дело из головы, даже когда мы выпивали. Я улыбался, но перед глазами постоянно стояли Морганы. Этот бедолага со своей амнезией и его абсолютно несчастная жена. У них великолепный дом, бабки, она знаменита, но они лишились дочери… И нет ничего, что могло бы вернуть им ее. Что может быть хуже? Терять своих детей, да еще при таких обстоятельствах…
Серый, едва различимый силуэт центральной тюрьмы выступил из мглистого тумана неподалеку от национальной трассы номер 7, посреди мертвой растительности и заледеневшей травы. Вадим кивнул, указывая на бетонный куб с колючей проволокой, расплывчатыми наблюдательными пунктами и противовертолетными сетками.
– И все из-за них. Ненавижу…
Вик предпочел промолчать, хотя тоже постоянно об этом думал. Заключенные этой тюрьмы лишили жизни, сломали судьбы, разрушили семьи многих людей, и единственное решение, которое было найдено, – это собрать их вместе, сбить в стадо, подальше от общества, в таких местах, где они в конечном счете могли только еще больше ожесточиться. Но существовало ли иное решение, Вик не знал: политика и он – две вещи несовместные. Он ограничивался тем, что старался заполнять подобные места, как от него требовалось, доставлял пищу в пасть пенитенциарного людоеда. Верный солдат Республики.
Они нашли место на паркинге для посетителей и представились на первом посту охраны: у них встреча с начальником тюрьмы Клодом Неделеком. Это не помогло им избежать контроля безопасности, так что в нужном кабинете они оказались только спустя полчаса. Каштановые с проседью волосы Неделека были пострижены ежиком, а на щеках красовались длинные густые бакенбарды. Он обменялся с пришедшими дружеским рукопожатием и приветствиями, предложил им присесть и перешел к сути дела:
– После звонка вашего начальника я опросил своих служащих. Знайте, что с тех пор, как Энди Джинсон содержится здесь, ему запрещено отправлять какую бы то ни было корреспонденцию, а все, что он получает, вскрывается и внимательно прочитывается. Ничего странного замечено не было, если опустить тот факт, что писать такому индивидууму уже само по себе странно.
Он нагнулся и зажег свет. В кабинете уже стало темно.
– Итак, вы полагаете, что другой серийный убийца посылает ему письма… Вы его прозвали Живодер?
– Посылал, он мертв. Прежде чем закопать своих жертв, он сдирал кожу с отдельных частей тел. Количество его жертв идентично числу убитых Джинсоном, с этой точки зрения им не приходится завидовать друг другу.
Неделек поморщился:
– Вы ищете мужчину, а у Джинсона только поклонницы, ни одного корреспондента мужского пола.
– Живодер мог легко прикинуться молодой женщиной, чтобы добраться до Джинсона. Мы полагаем, что он сбрызгивает свои письма духами, что он знает вашего заключенного. Мы обнаружили, что ему был известен номер Джинсона в тюремном списке. Возможно, они договорились о некоем способе скрывать информацию в своих письмах, на случай, если один из них попадется. Мы знаем, что во время судебного расследования сложно было бы переговорить с Джинсоном без особого разрешения, однако…
– Да, на то, чтобы уладить бумажные формальности, потребуется два-три дня. Поверьте, мне очень жаль.
– Мы не можем ждать. Письма, которые он получает, необходимы нам, чтобы продвинуться в работе. Вы дали понять нашему начальству, что для вас это не составит проблемы.
Неделек кивнул и поднялся.
– Я сделаю вам копию всей переписки Джинсона – разумеется, при условии, что он от нее не избавился. Через пятнадцать минут его выведут на прогулку, мои люди уже проинформированы. Идите за мной, вон туда…
Он указал коллегам на копировальную машину, стоящую в конце административного крыла.
– Подождете здесь, заключенные переговариваются друг с другом, и я не хочу, чтобы они видели незнакомые лица. Для всех нас предпочтительнее, чтобы Джинсон ничего не заподозрил. Мне придется действовать быстро, в нашем распоряжении всего двадцать минут – это время, когда Джинсона не будет в камере. Учитывая, что придется дважды заходить туда, у нас остается приблизительно пять минут, чтобы сделать интересующие вас ксероксы и положить все на место.
Неделек вышел и исчез за какой-то дверью. Скрестив на груди руки, Вадим оперся спиной о перегородку и принялся разглядывать ряд ведущих в кабинеты дверей. Обстановка ничем особенным не отличалась от обычного учреждения. Никаких решеток, люди спокойно перемещались по коридорам и пили кофе возле автоматов, то тут, то там раздавались взрывы смеха. Подумать только, что прямо за этими стенами находится средоточие жестокости.
Через несколько минут снова появился начальник тюрьмы. Лоб у него вспотел. Его сопровождал надзиратель, на голову выше своего шефа. Они торопливо подошли к полицейским.
– Вот, похоже, здесь все, – сказал Неделек. – Письма лежали под матрасом. И никакого запаха духов.
– Может, он душил только конверты?
– К сожалению, мы ни одного не нашли. Пойдемте, у нас всего несколько минут…
Неделек поместил всю пачку в ящик копировального аппарата, нажал на какие-то кнопки, и агрегат с рекордной скоростью партиями выплюнул сто девяносто две ксерокопии. Неделек забрал оригиналы и пожал полицейским руки:
– Я должен вернуть все на место. Разумеется, я рассчитываю, что вы будете держать меня в курсе. Успехов с этим делом.
Сыщики поблагодарили его, подхватили толстую пачку ксерокопий, прошли пропускные пункты в обратном направлении и уселись в машину. Вик был не способен читать в автомобиле – это вызывало у него тошноту, так что он ждал, когда они вернутся в бригаду, чтобы ознакомиться с содержимым пакета.
Он надеялся проникнуть в мозг обоих убийц и раскрыть их чудовищные тайны.
56
Вернулся Вадим, неся в каждой руке по стаканчику кофе. Сейчас, между двумя праздниками, кабинеты уголовной бригады были почти пусты. Не самые срочные дела были отложены, сыщики подзаряжали свои аккумуляторы. Манжматен заперся у себя в кабинете, уткнувшись носом в документы; Дюпюи и Мандзато на совещании со следственным судьей и представителями лионской судебной полиции делали сообщение о последних деталях расследования. Полная хренотень, Вик был рад, что ему удалось ее избежать.
Около шести часов вечера он тоже зашел в комнату заседаний. В руке у него была копия послания, которое Дельпьер оставил им на стопке видеодисков, когда в подвале они обнаружили «изделие»: «Понравился сюрприз? А теперь мое наследство, шавки драные. Приятного просмотра».
– В переписке мы ищем вот этот почерк.
Он еще раз пробежал глазами письма, одно за другим, а затем передал их напарнику для повторной сверки.
– Клянусь тебе, эти телки совсем чокнутые. Ты только послушай: «Я знаю, что о вас говорят и что все это неправда. Когда я смотрю на ваши прекрасные фотографии, я вижу тонкого, умного и порядочного мужчину. Вы человек, и никто не смеет так обращаться с вами, вы имеете право на второй шанс». И тому подобная хрень. Как можно дойти до того, что влюбиться в такого подонка? Хорошо бы показать им фотографии трупов – вот уж это точно усмирит этих истеричек.
Вик молча пил кофе. Письма мелькали у него перед глазами, и через полчаса он понял:
– Все не так просто, я не нашел никакого сходства. Но он наверняка играл свою роль до конца и изменил почерк.
– Или же мы реально сели в лужу.
– Мы не сели в лужу. Придется прочесть все – их тут почти две сотни. Разложить сперва по отправителям, затем по датам и действовать методом исключения. Может, мы наткнемся на странные выражения или отдельные слова, выделенные жирным или заглавными буквами. Мы должны тщательно все изучить.
Вадим не скрывал своего отвращения.
– Ладно. Беру половину, но предупреждаю: через два часа все, баста. Мы с Мартиной собираемся съездить к моей племяннице, чтобы вручить ей подарки.
Вик взялся за чтение, его удручало убожество фанов Джинсона, их недоверие к власти. Ему было известно о феномене сексуального стремления женщин к самым злостным преступникам. Ландрю[16] получил восемьсот брачных предложений, прежде чем его голова скатилась с плеч. У норвежца Брейвика, с его шестьюдесятью девятью жертвами, в основном это подростки, – тысячи обожательниц. Как бороться против того, что непобедимо? Вик часто задавал себе такой вопрос, и всякий раз это наносило удар по его нравственности.
Он прочел всего пять писем, и тут в кабинет как ни в чем не бывало вошел Жослен Манжматен с папкой под мышкой.
– Нашел! Я нашел чертову связь между Джинсоном и Дельпьером!
Вадим, словно сурикат, вытянул шею, а Манжматен шлепнул на стол Вика пачку документов:
– Это копии психиатрической экспертизы Дельпьера, проведенной в ходе суда над ним в две тысячи десятом. Коротко скажу, о чем речь: тогда его судили за кражу трупов из анатомической лаборатории медицинского института в Гренобле и факты некрофилии. Психиатры сделали работу за нас, в их отчете описывается большая часть детства нашего «героя». Там достаточно бесполезной болтовни, но интересующий нас момент относится к концу восьмидесятых. В то время Дельпьеру двенадцать лет. Он очень близок с отцом – больше, чем с матерью. Все летит кувырком, когда у папаши среди лета случается сердечный приступ… В тот день, когда произошла трагедия, мать отправилась за покупками, мальчишка оказался на ферме один и долгие часы провел рядом с трупом. Вернувшаяся мать обнаружила ребенка в угнетенном состоянии, в слезах, и уже здорово раздувшегося отца – если вы понимаете, о чем я…
Вик поперхнулся последним глотком холодного кофе.
– …По мнению психологов, этот эпизод травмировал мальчика и послужил причиной настоящего перелома в его поведении. Начиная с этого времени он прогуливает школу – никто не знает, где он болтается дни напролет, – больше не помогает на ферме, замыкается в себе, становится неразговорчивым.
Манжматен испытующе взглянул на Вика:
– А вот теперь, Вик, ответь на вопрос. Догадайся, куда мать решает отправить мальчишку?
Вик пожал плечами.
– Не сечешь? В интернат для мальчиков, в часе езды от Шамбери, где подростков воспитывают в строжайшей дисциплине и глухой изоляции. Интернат в…
– Рош-Нуар. Твою мать!
Вадим поднял руки:
– Может, мне кто-нибудь объяснит, в чем дело?
Кивнув, Манжматен протянул ему цветную распечатку. Школа на фотографии представляла собой постройку из холодного камня под черепичной крышей, окруженную черными соснами и высокой темной оградой. Не слишком приветливое местечко. Вик пояснил:
– Энди Джинсон тоже прошел через этот интернат. Он находился здесь с восемьдесят шестого по восемьдесят восьмой год как Энди Мортье, под фамилией своей матери. Это черным по белому записано в его деле. В момент поступления в учебное заведение ему четырнадцать лет. Мать воспитывает его одна, четырьмя годами ранее отец ушел к другой женщине, не потребовав права на опеку и ограничиваясь лишь выплатой алиментов. Юный Энди, несмотря на незаурядный ум, в школе столкнулся с трудностями из-за своей внешности: у него избыточный вес, он часто болеет, его рвет. Мать, имеющая проблемы с алкоголем, не знает, как изменить ситуацию, и отправляет его в Рош-Нуар.
Манжматен согласно кивнул.
– Дельпьер проводит в интернате три долгих года, с восемьдесят седьмого до конца восемьдесят девятого, из которых два – одновременно с Джинсоном. Мы не знаем, что там произошло, ни один отчет не описывает никаких деталей, а возможно, этим никто по-настоящему не интересовался. Известно только, что на выходе оттуда Дельпьеру пятнадцать лет. В восемнадцать он находит работу подручного в морге Гренобля. Продолжение нам известно. Тяга к смерти, работа на бойнях, в лаборатории медицинского института, некрофилия. Короче, интернат не исправил ситуацию, даже наоборот…
– …Она стала хуже, чем прежде. Двое вышедших оттуда подростков, которые росли, зацикленные на своих наваждениях, годы спустя ставят на поток похищение и убийство молодых женщин.
Вик снова всмотрелся в здание на фотографии.
– Интернат еще работает?
– Интерната как такового не существует уже семь лет. Теперь там летний лагерь. Зимой он закрыт, но на территории постоянно находится сторож, он же обеспечивает техническое обслуживание объекта. Я связался с ним по телефону. Его зовут Фелисьен Жакоб. Старая гвардия, мастер на все руки, он там с семидесятых, в свое время занимался садом, уборкой, мелким ремонтом… Можно сказать, он память тех мест и мог бы многое нам сообщить…
– Ты его расспросил?
– Попытался, но мужик не из болтливых. Утверждает, что не любит говорить по телефону… Так что я его предупредил, что мы подъедем, чтобы задать ему пару вопросов. Ах да, вот еще последнее, но немаловажное. Дней десять назад на нашего сторожа напали.
Вик выпучил глаза:
– Как?
– Избили, когда он возвращался после обхода территории… Очнувшись, он обнаружил отсутствие связки ключей. Ничего не было украдено или повреждено. Однако произошла одна очень странная штука… Держитесь за что-нибудь.
В предвкушении эффекта от своих слов Манжматен пристально глянул в две пары устремленных на него глаз.
– Жакоб живет прямо в здании интерната. Он принес заявление о нападении в тамошнюю жандармерию, и ребята сразу выехали на место. А там он сообщил им, что все нормально, только, по его мнению, в книжном шкафу появились четыре лишние книги.
Вадим нахмурился:
– Какие книги? Это что еще за бред?
– Вот именно – какие. Это четыре тома Нила Мирора.
57
Автомобиль Вика все глубже погружался в бескрайнюю темноту между застывшими соснами, закладывая все более крутые виражи, словно поездка в интернат представляла собой испытание, ожесточенное сражение с силами природы. Сыщик переносил дорожные тяготы в одиночку, под тихонько журчащее радио. Вадим не хотел пропустить вручение подарков племяннице, а Жослен Манжматен должен был встречать на вокзале своих родителей, прибывающих из Бретани.
Вик миновал белые заснеженные озера, проехал мимо серых оврагов и, с трудом преодолев последние километры из-за чертова выпавшего снега, прибыл на место только около десяти вечера. Решетка ворот оказалась открытой – Фелисьена Жакоба предупредили о его визите. Увидев просверлившие мрак фары, старик вышел на крыльцо и стоял там, точно людоед, охраняющий свое логово. Едва высунув нос наружу и шагнув на белесую ледяную корку, Вик ощутил жестокий укол холода. Он поприветствовал сторожа и помахал перед ним полицейским удостоверением.
– Вы говорили по телефону с моим коллегой.
Жакоб посторонился, чтобы пропустить сыщика. У него были огромные ручищи, на старую вязаную фуфайку спадала густая борода. Дыхание отшельника сильно отдавало крепким алкоголем, – очевидно, это был единственный способ выдержать нескончаемые зимние ночи в глухом одиночестве. Ближайшая деревня находилась в двадцати минутах езды на автомобиле.
– Милости прошу.
Они вошли в дом. Ледяные коридоры, высокие потолки. Их шаги отдавались гулко, как в соборе. Хоровод оставшихся с прошлого лета детских рисунков все еще красовался на стене над вешалками для одежды. Вик смотрел на гигантские силуэты елей за окном и различал прямо за ними горы. Он представлял себе давнишних обитателей интерната, воспитанных в строгости, отрезанных от своих семей. Между ними в свободное от уроков время возникали симпатии, они поверяли друг другу свои секреты, заключали какие-то пакты. Интересно, были ли друзьями Джинсон и Дельпьер?
Мужчины оказались в расположенной в западном крыле здания квартире, где жил Жакоб. В гостиной потрескивало отопление, от поставленных прямо на пол массивных чугунных батарей шел невыносимый жар. Прежде всего хозяин налил две рюмки водки и одну протянул Вику.
– Жандармы сочли меня сумасшедшим, когда я рассказал им про те четыре книги. Ясное дело, им на это плевать. Они приняли мое заявление, но я уверен, что оно так и лежит у них в ящике. По их мнению, я чересчур много выпил, потерял ключи, упал – о чем тут говорить. Но уж свою библиотеку я знаю назубок. Я никогда не покупал тех книг.
– Вы видели того, кто на вас напал?
– Нет. Это произошло на улице, меня ударили сзади. Должно быть, он где-то оставил машину и дальше добирался пешком. Дорожка вдоль здания была очищена от снега, так что, к сожалению, никаких следов его присутствия не осталось.
– Почему «его»? Это не могла быть женщина?
– Э-э-э… Ну да, правда, только вот я подумал, что мужчина.
– Жандармы забрали книги?
– Как бы не так! Так там и остались, на нижней полке стеллажа.
– Где вы их и обнаружили?
– Нет, они были наверху, рядом с романами про Шерлока Холмса.
– Про Шерлока Холмса…
Вик почувствовал, как у него скрутило желудок. Он был уверен, что Мориарти явился сюда лично, именно он напал на сторожа. Полицейский поднял с нижней полки романы Мирора и бегло пролистал их. На первой странице он заметил штамп «пресс-служба»… Он держал в руках книги, украденные с виллы на побережье Отийского залива.
Вик ничего не понимал. Выходит, Мориарти и есть ограбивший виллу Лин и Жюлиана Морган вор? И он проехал восемьсот километров на юг, чтобы спустя несколько недель привезти сюда эти книги? Для чего? Что он пытался рассказать? Загадать еще одну загадку, чтобы совсем свести Вика с ума? Он повернулся к своему собеседнику:
– Вы их читали? Вы не заметили ничего странного в тексте, между страницами?
– Да. Не смог удержаться. Мне хотелось понять, зачем мне их привезли. Почему именно их? Это само по себе было настоящей загадкой, в духе Конан Дойла. Вообще-то, предпочитаю старых классиков детектива, но Мирор, скажу я вам, – это очень неплохо. И… вы спросили про что-то необычное в этих книгах… В одной из них страница немного испачкана кровью. Видимо, владелец порезался, когда читал.
– В какой книге? Покажите!
Фелисьен Жакоб подошел к стеллажу и снял с него роман «Человек с кладбища».
– Вот в этой… Примерно в середине.
Вик пролистал том и действительно на странице сто семьдесят, в уголке, заметил тонкий красный след и еще один, более расплывчатый, – на следующей. А вдруг нечаянная удача! Или способ отвлечения?
– Дайте пластиковый пакет.
Жакоб повиновался. Вик заботливо завернул книгу. Усевшись в кресло, он залпом проглотил свою водку. Трахею как огнем обожгло.
– Я думаю, на вас напал именно тот человек, которого я ищу. И все случившееся связано с прошлым этого заведения.
Он завладел вниманием Жакоба и сел напротив него, зажав ладони между коленями.
– Вы уже работали здесь в восьмидесятые, и я хотел бы, чтобы вы кое-что вспомнили. Интересующее меня время – с восемьдесят шестого по восемьдесят восьмой год. В этих стенах находились двое мальчишек. Одного звали Энди Мортье, ему было четырнадцать лет, он приехал из Шамбери. Другой, Феликс Дельпьер, на три года моложе, прибыл из Эйон-ле-Вьё. Дельпьер, Мортье – вам эти фамилии о чем-то говорят?
Сторож поскреб подбородок, а потом выставил перед собой свою широченную лапищу.
– Как бы вы хотели, чтобы я вспомнил? Прошло тридцать лет, а мы здесь ежегодно принимали больше двух сотен мальчишек. Перед моими глазами прошли тысячи ребятишек, а вы называете мне какие-то два имени. Что конкретно вы хотите про них узнать?
Вик прекрасно понимал, что Жакоб не прилагает никаких усилий, чтобы вспомнить. Он протянул ему имевшуюся в деле Энди Мортье фотографию. Она была сделана до поступления в интернат. Мальчик улыбался в объектив. Его полные щеки были забрызганы россыпью веснушек. Брови домиком придавали ему вид шута горохового. Все тот же неподвижный взгляд, но в остальном – ничего общего с нынешним сухопарым и мускулистым Джинсоном, с убийцей.
– Я хочу знать все. С кем дружили Дельпьер и Мортье, как себя вели. Как прошли их годы в вашем заведении. Вот это – Мортье. Можете что-нибудь вспомнить?
Вику показалось, что взгляд старого отшельника затуманился. Но Жакоб вернул ему фотографию:
– Нет, ничего…
– А Энди Джинсона узнаете? О нем в последнее время довольно часто говорили в средствах массовой информации.
– А вы что, видите здесь телевизор?
– Энди Мортье – это Энди Джинсон. Он виновен по меньшей мере в восьми произошедших за последние четыре года убийствах молодых женщин. Он увозил их в своем фургоне, насиловал, убивал и закапывал. Что же касается Феликса Дельпьера, он у себя в подвале смастерил манекен, покрытый кожей убитых женщин, которых он расчленял…
Старик явно отреагировал.
– …Так что я думаю, мсье Жакоб, было бы очень хорошо, если бы вы вспомнили это лицо, потому что, вероятно, есть третий человек из той же компании, также вышедший из вашего заведения, который еще бродит где-то на свободе. Именно он явился сюда и напал на вас, он же привез эти книги. Я не уеду отсюда, пока не узнаю зачем.
Сторож искал в глазах Вика искорку, за которую можно было бы уцепиться, но ее там не было. Он снова взглянул на фотографию, его лицо как-то сморщилось, под седыми усами стали видны испорченные зубы. Он хотел налить себе водки, но Вик схватил его за руку:
– Так вы точно ничего не вспомните.
Старик высвободился, задумался.
– Убийцы… Да-да, теперь я припоминаю этого парнишку… И второго тоже, ну да, Феликс Дельпьер, они всегда держались вместе. Дельпьера все называли Каменное Сердце. Он никогда не разговаривал. – Жакоб встал. – Пойдемте.
Он отпер двери, спустился по лестнице, защелкал выключателями. Из тьмы выступили бесконечные коридоры. Вик услышал гудение гигантского котла, различил далекое потрескивание старого дерева. Хозяин здешних мест толкнул тяжелую дверь, за ней открылась черная пустота. Лампочка осветила новую вереницу ступеней.
– Там внизу все и произошло.
58
Ночь… Фонари в желтых ореолах, обжигающих покрытые льдом лионские тротуары. Холод, убийственный, как гильотина, морозил лица, сковывал брови. Углубившись в тупик и спрятавшись за припаркованные в ряд автомобили, Лин следила за лючком, вырезанным справа по диагонали в тяжелой деревянной двери, за пробивающейся оттуда тонкой полоской света, за силуэтами, друг за другом исчезающими в этом безобидном с виду здании со скромной вывеской «ЧЕРНЫЙ ДОНЖОН».
Восемь часов назад она на машине выехала с севера, перекусила в зоне отдыха на автотрассе, около половины десятого вечера припарковалась на набережной Соны и пешком дошла до этой неприметной улочки в Девятом округе Лиона.
В пути у нее было время поразмыслить над событиями предыдущей ночи и признаниями парня с плоской физиономией. Что могло произойти в голове Жюлиана, чтобы он попросил, чтобы на него напали, когда Джордано был заключен в форте? Когда он, возможно, обнаружил их дочь живой? Что толкнуло его на такие крайности, почему он решил скрыть правду? Лин не находила никакого ответа на свои вопросы, ей было невыносимо не знать, невозможно ждать, чтобы эта проклятущая память вернулась к ее мужу.
Мужчина в теплом коротком пальто что-то сказал через люк, и ему открыли дверь. Лин выждала еще пару минут, тоже подошла и постучалась. В квадрате голубоватого света появилось лицо, точнее, настоящая морда питбуля, с голым черепом, сплошь покрытым татуировками. Обладатель этой физиономии молча ждал и рассматривал Лин сверху донизу.
– Я могу войти?
Он резко захлопнул люк. Лин снова заколотила в дверь. Металлический скрежет. Другое лицо, еще более мерзкое.
– Еще раз стукнешь, и я тобой займусь.
– Я просто хочу войти! Я…
Бесполезно, она разговаривала со стеной. Однако и речи не могло быть о том, чтобы отступить и уйти. Проникнуть внутрь тоже невозможно, в лучшем случае ей выбьют зубы. Так что же делать? Поразмыслив, Лин нашла простое решение: если ей не попасть внутрь, она будет ждать, когда выйдет Mistik. Бесконечная ночь и далекая перспектива, но это был ее единственный шанс.
Она сходила за машиной, оставленной на набережной, и подыскала местечко у противоположного тротуара, метрах в десяти от клуба. Погасив фары и заглушив двигатель, она съежилась в своей куртке и стала ждать. В 22:45 у нее зазвонил телефон. Жюлиан. С домашнего аппарата. Она ответила, заверила его, что все в порядке, что она не знает, увенчаются ли успехом ее поиски, однако она надеется. А пока отправится переночевать в свою квартиру.
Голос Жюлиана потрескивал в трубке:
– Ты по-прежнему ничего не хочешь мне сказать?
– Я тебе все объясню. Но не сейчас. Есть новости о твоем отце?
– Никаких. Я всерьез волнуюсь, Лин. Учитывая происходящее, я опасаюсь… как бы с ним чего-нибудь не стряслось. Сыщики начали поиски. А я даже не могу им помочь, я ничего о нем не знаю, даже где он живет. Я не помню. Напрасно я смотрю фильмы, альбомы – я не продвигаюсь вперед, в моем чертовом мозгу все заблокировано.
– Доверься полицейским, они скоро найдут его. Отдохни, попробуй поспать. Не стоит форсировать события, это бесполезно, так к тебе воспоминания не вернутся.
– Без тебя здесь все другое, я… я совершенно растерян. Скажи мне хотя бы, что все хорошо, что… ты не скрываешь от меня ничего серьезного, что ты не собираешься наделать глупостей.
– Не наделаю.
– Возвращайся поскорей, ладно? Я хожу по кругу, скоро совсем свихнусь. Я непрестанно пересматриваю фотографии Сары и все чаще думаю о Джордано. Мне больно знать, что он заперт в форте, сознавать, что нас могут в любой момент схватить…
Лин молча слушала его. Она подумала, что ей следовало бы взять ключ от форта с собой. Вдруг Жюлиану взбредет в голову отправиться туда в одиночку?
– …Ты вернешься, и мы все сделаем, ладно? Я знаю, будет трудно, но ходу назад уже нет. Я не хочу потерять тебя. Не хочу, чтобы мы погибли…
Лин разъединилась, телефон словно жег ей ухо. Она взглянула на свои руки: они дрожали. Эти руки не могли убить человека. Лин поняла это, когда в последний момент отвела ствол в сторону.
Она не убийца.
59
Вик следовал за Жакобом в лабиринте стеллажей, полки которых прогибались под тяжестью сваленных на них папок. Пахло старой пергаментной бумагой и высохшими чернилами. Как ему объяснил Жакоб, они находились в архиве интерната.
– Здесь все, с тысяча девятьсот двадцать второго года до две тысячи десятого. В нашем архиве вы найдете не только историю интерната, но также и полную историю каждого ребенка, побывавшего в этих стенах. Происхождение, поведение, оценки… Говорите, восемьдесят шестой – восемьдесят восьмой? Нам сюда.
Он свернул, остановился возле вереницы темных ящиков. Перед ним в четырех отделениях стеллажа хранились документы за интересующие их годы. Старик взял лежащий сверху конверт:
– В нем все фотографии интерната, сделанные в то время. Здания, преподаватели, общие фотографии классов…
Опустившись на единственный свободный стул, Жакоб принялся рыться в пакете с фотографиями и выкладывать их на стол. На одной из них был запечатлен преподавательский состав – все как один стоики, с суровыми замкнутыми лицами. Сторож ткнул пальцем в самого высокого из них:
– Его звали Кевин Кернинг, он был учителем физкультуры. Мальчишки прозвали его ККК, Ку-Клукс-Клан. Он был с ними жесток, часто наказывал… В его присутствии самым слабым становилось только еще хуже…
Вик внимательно рассмотрел учителя. Колосс в спортивном костюме.
– …Дельпьер и Джинсон постоянно держались вместе, они жили в одной комнате и… не сильно преуспевали в спорте. Кернинг невзлюбил их. Помнится, я частенько видел, как они, задыхаясь от усталости, наворачивают круги по беговой дорожке спустя пятнадцать минут после того, как все уже вернулись в раздевалки… Так продолжалось месяцами, мальчишкам было очень тяжело, уж вы мне поверьте. А потом постепенно, в считаные недели, это прекратилось. Кернинг оставил их в покое, но… но по-прежнему задерживал после уроков, заставлял растягиваться, делать более щадящие упражнения.
Жакоб умолк. Вику не хотелось подгонять его. Он уселся на край стола и бегло просматривал фотографии. Большой пустынный двор. Строгие холодные здания, воткнутые в самое сердце долины. Он бросил взгляд на общие фотографии классов и, поскольку старик по-прежнему ничего не говорил, решил прервать молчание:
– Вы думаете, что Кернинг уделял им чересчур много внимания?
Страж стиснул челюсти.
– Кернинг приходился директору зятем. Что я думал, никого не интересовало. Я всего лишь занимался техническим обслуживанием. Если я сумел все эти годы проработать в интернате, то только потому… что научился быть сдержанным и никогда попусту не раскрывал рта.
– Но вы ведь так думали.
Серые зрачки старика сузились.
– Да, думал. Но если вы ищете доказательств, вы их не получите. Мало ли что было, да быльем поросло.
Он уставился в ладони своих огромных рук, словно читал по ним прошлое.
– Кое-что я вам сейчас расскажу, потому что это, кажется, может вам пригодиться… потому что интерната больше нет и все его истории исчезли вместе с ним. Но… если вы собираетесь встречаться с другими людьми, директором, или не знаю еще с кем-то…
– …То я вас никогда не видел.
Жакоб утвердительно кивнул.
– Это случилось в такой же зимний день, как нынешний, в восемьдесят седьмом году. В один из худших дней в моей жизни. Температура упала до минус двадцати – двадцати пяти градусов. В тот вечер около семи часов я обнаружил Кернинга в душевых спортзала. Он лежал, скорчившись, как младенец. Ледяная вода текла на его голое тело, а гениталии кровоточили. Старик сморщился. – Его… член был отрезан до самых яичек. Я помог ему добраться до медицинского кабинета. Из-за непогоды «скорая» приехала только через три часа. Это было ужасно…
На мгновение он отвел глаза.
– …С того дня он уже не преподавал и не появлялся в интернате. И я его больше никогда не видел. Последнее, что я почти случайно слышал о нем, несколько лет назад он умер от какой-то болезни…
– А что произошло в душевых?
– Физкультурник поранился, пытаясь побриться опасной бритвой, – так представил дело директор. Он имел такое влияние на персонал, что ни один преподаватель никогда к этой теме не возвращался. Через неделю Кернинга сменил другой учитель…
– Вы видели ту бритву?
– Нет. Но директор убедил меня, что она была, просто якобы в панике я ее не заметил.
– На Кернинга напали?
– Наверняка. Это было очевидно. Вы спросите, почему в таком случае никого не изобличили, не провели расследование? Необходимо было как можно скорее забыть эту историю, понимаете? А главное, избежать огласки…
Вик представил себе место преступления, психологическую атмосферу в этих серых стенах. Если на Кернинга действительно напали с бритвой, а он не заявил на обидчика, значит у него были на то серьезные причины. Педофилия? Он совершил насилие над Дельпьером или Мортье? Сыщик вернулся к фотографии педагогического состава. Всмотрелся в лицо Кернинга.
– Но вы-то знали, что это не несчастный случай… Кто, по-вашему, искалечил его? Мортье? Дельпьер? Другой ребенок?
– Не знаю. У нас здесь учились настоящие хулиганы, но сделать такое со своим учителем? Отрезать ему член, да так, чтобы ни одного свидетеля? Разумеется, я подумал на тех двоих. Возможно, они действовали сообща, подстроили Кернингу ловушку. Дельпьер был крепким парнем. Может, они пригрозили обидчику, что расскажут все, если он заявит на них? Я потихоньку задавал вопросы их товарищам, соседу по спальне. Никто ни слова. Если они и были виновны, то чертовски ловко избежали наказания.
Вик снова просмотрел фотографии, взял одну и задержался на ней взглядом. А затем протянул собеседнику:
– Все спальни такие, как эта?
Старик кивнул. Зрачки у него были расширены.
– Да, ребятишки жили по трое. Правда, были спальни на двоих или на четверых, но в основном…
– Кто жил вместе с Мортье и Дельпьером?
Сторож посмотрел на пустую кровать под указательным пальцем Вика.
– Ах да, как его… Я… Забыл. Люк что-то там… – Он провел языком по пересохшим губам. – Точнее не помню. Очень скромный мальчик; кстати, если я ничего не путаю, хороший спортсмен, умница…
Он собрал общие фотографии класса, поискал среди лиц, поднялся со стула и снова принялся шарить на полках. У Вика сложилось впечатление, что старик как будто вернулся на тридцать лет назад… Будто он снова слышит детские голоса и щелканье линейки, чувствует запах мела.
– …И вот еще что, он вечно был занят своими шахматами и детективами. Я сам время от времени приносил их ему. Люк Т… Сейчас найду…
Вик терял терпение.
– Шерлок Холмс? Он читал про Шерлока Холмса?
Жакоб обернулся к нему:
– Откуда вы знаете? Вы… Вашу мать, так вы думаете, это он напал на меня? Спустя столько времени?
Вик больше не чувствовал холода. Его окатила горячая волна. Три мальчика в одной спальне… Двоих кто-то трогает вопреки их желанию, возможно, даже насилует, но они молчат, потому что боятся угроз преподавателя. Но возможно, они открываются своему соседу по спальне. Или этого парня не провести, и он сам обо всем догадывается, или, возможно, к нему тоже прикасались.
И тут Вика буквально пронзило: учителя физкультуры покалечил Мориарти. Вооружившись резаком или ножом, он пошел в душевые – может, даже сговорившись с парочкой Джинсон – Дельпьер – и там искромсал его.
Сторож вернулся с папкой, помеченной буквами «С – Ц», и еще не успел раскрыть ее, как его глаза засияли.
– Тома! Ну да, точно, Люк Тома, вот как его звали. Теперь я вспомнил. Впрочем, он пробыл у нас недолго. Через несколько месяцев после трагедии он удрал из интерната. Чтобы выбраться отсюда, надо очень сильно постараться, но он рванул прямиком в лес. Больше мы его не видели, и я думаю, парня так и не нашли.
– Откуда он прибыл? Кто привез его в интернат?
– Вот уж не знаю, полагаю, родители? Да тут всё есть.
Он открыл папку с делами на букву «Т» и внимательно исследовал ее содержимое. В ней обнаружился единственный конверт, «ЛОРАН ТЕКСЬЕ». Старик нахмурился, поискал среди других букв.
– Твою мать, здесь нет его дела.
Он схватил общие фотографии, снова просмотрел их.
– Это невозможно… Все общие фотографии есть, кроме их класса.
Вик тоже порылся в снимках. Безуспешно.
– Это единственные фотокарточки?
Сторож кивнул. Он вернулся к полкам, вытащил папки, обозначенные буквами «А – Е» и «М – Р», выложил их на стол, открыл первую на закладке «Д». Вик буквально прилип к старику, заглядывая ему через плечо. Папка «ДЕЛЬПЬЕР» отсутствовала. Во второй папке то же самое: серого конверта, содержащего дело Энди Мортье, не было.
Вик оказался в тупике.
– Спустя тридцать лет он вернулся сюда, чтобы уничтожить прошлое и лица троих сообщников.
60
Лин изнемогала от усталости. Ожидание казалось ей нескончаемым, стекла заиндевели, она часто выходила из машины, чтобы отскрести их и размять ноги. И тотчас замерзала.
Книга Мишеля Иствуда лежала на пассажирском сиденье. Лин повертела ее в руках, полистала с начала до конца и обратно, снова пробежала глазами некоторые страницы в поисках фрагмента своего забытого прошлого. Как адвокаты издательства намереваются вести это дело? Как доказать, что она не смухлевала, если совпадения столь очевидны? Лин не позволила бы себе такую гнусность: то, что тогда произошло в дюнах, должно остаться в прошлом. Барбаре определенно удалось восстановиться – там, куда она уехала. Возможно, она преодолела то испытание и теперь ведет счастливую жизнь. Не может быть и речи о том, чтобы пробуждать воспоминания о ее страданиях, если только они утихли.
Начиная с 2:45 из дома мало-помалу стали выскальзывать тени. Широкие силуэты мужчин, иногда парочки, даже одинокие женщины, чьи высокие каблуки стучали в морозной тьме. Как им удалось войти в «Черный донжон»? По знакомству? Через сеть? При помощи пароля? Кто управляет этим элитарным клубом?
Около пяти утра Лин вновь выбралась из машины и тотчас ощутила холод улицы. Из интернета она знала, что в это время «Донжон» закрывается. Она еще раз внимательно рассмотрела недавнюю фотографию Mistik и сосредоточилась на двери. Пистолет оттягивал внутренний карман ее куртки.
Один за другим стали выходить служащие. Ее пульс участился, когда спустя четверть часа она узнала женщину с фотографии. Это точно была она. Mistik дважды чмокнула вышибалу в татуированный череп и пошла по тротуару. Лин уже приготовилась следовать за ней пешком, но услышала характерный звук отключаемой автосигнализации и увидела, как замигали фары стоящей в ста метрах от нее машины. Тогда она бросилась к своему автомобилю и пристроилась за красным авто. Фары она включила только после перекрестка. Машина ехала по городским улицам, а в душе Лин росла тревога. Возможно, приближался момент истины.
Дорога была скользкой. Это облегчало слежку, так как Mistik двигалась на малой скорости и Лин могла держаться на расстоянии, чтобы не быть замеченной. Mistik свернула на Северный окружной бульвар и поехала по национальной дороге номер 6, а затем, через десяток километров, по автотрассе А6. Выезд Шассле. Свет фонарей сменился тьмой сельской местности, пока не появился какой-то городок. Заснеженные крыши, искрящиеся пустынные улицы: все замерло, заледенело, оцепенело и теперь напоминало искусственный пейзаж в прозрачном шаре с нафталиновыми снежинками. Лин держала красный автомобиль на линии прицела. Едущая перед ней женщина пересекла город и после нескольких крутых виражей включила поворотник перед медленно открывшимися воротами с работающей оранжевой мигалкой.
Вместо того чтобы остановиться и привлечь к себе внимание, Лин как ни в чем не бывало продолжила путь. В зеркало заднего вида она следила за движущейся по подъездной дорожке машиной. Только проехав еще дальше, она развернулась и подождала.
Спустя десять минут она перемахнула через ограду и проникла в сад. Перед ней в лунном свете стоял дом со стенами из необработанного камня и сводчатыми деревянными окнами, выглядывающими из фасада, словно любопытные глаза. Всего один огонек просачивался через расположенное на уровне земли подвальное окошко с непроницаемым стеклом. Что Mistik делает в подвале или погребе в шесть часов утра?
У Лин едва не случился сердечный приступ, когда позади нее возникла собака. Нервный фокстерьер обнюхал ее обувь и брюки и уселся перед дверью. Лин достала пистолет и бесшумно повернула дверную ручку. Открыто.
61
Не дав собаке войти, она проникла в дом и оказалась в коридоре с несколькими дверьми. Все они были закрыты. Но из-под одной выбивался луч красного света. Лин казалось, что она лезет в пасть чудовища.
Стиснув зубы и постаравшись, чтобы дверь не скрипнула, Лин приоткрыла ее. Ступени, сворачивающие влево. Она спустилась, и ей пришлось пригнуться, чтобы пройти под каменным сводом, за которым оказалась настоящая комната пыток с очень высоким потолком. На верстаке поблескивали гвозди, лезвия, хлысты, клещи. Справа дожидался клиентов стол с путами. Лин на мгновение замерла, когда заметила висящий среди хлыстов, стеков, кляпов и различных сексуальных игрушек нож в виде меченосца с плавником, напоминающим лезвие бритвы. На металле еще оставалось немного запекшейся крови.
Лин задержала дыхание и услышала доносящийся из соседнего помещения звук. Будто щелкала клавиатура компьютера. Лин отодвинула штору из кожаных ремешков с металлическими пряжками. Они звякнули. Еще одна комната пыток, другой тип орудий. В частности, гигантская птичья клетка, что-то вроде привинченного к стене саркофага и наполненный водой бассейн в виде вертикального цилиндра, приподнятого над полом при помощи системы цепей и блоков, позволяющих погружать тело на весу.
Перед ноутбуком в углу комнаты сидела Mistik в кожаных штанах и белой футболке без рукава. Она резко обернулась и вытаращила глаза. Лин прицелилась:
– Только пошевели хоть пальцем, и я стреляю.
– Ты кто, твою мать?
Лин сняла со стены пару наручников и бросила ей.
– Надень. Руки за спину.
Mistik украдкой бросила взгляд на экран и хотела уже закрыть его. Но Лин оказалась проворнее и мощным ударом ноги опрокинула стул, на котором сидела Mistik. Та рухнула на пол. Лин щелкнула затвором и снова прицелилась:
– Сейчас я убью тебя прямо здесь, в твоей мерзкой норе. И клянусь, я сделаю это без колебаний.
Лин была на пределе. Mistik на четвереньках попятилась и нехотя повиновалась. Поднявшись на ноги, она защелкнула стальные кольца на своих запястьях. Ее тело было испещрено шрамами, старыми ожогами, коричневыми кратерами. Настоящее поле боя.
Лин посмотрела на экран, где висело окно чата: женщина, которую она держала на прицеле, только что с кем-то разговаривала. Сердце подпрыгнуло у нее в груди, когда она увидела, с кем общалась Mistik.
Мориарти. Тот псих, о котором говорили полицейские, наверняка именно тот, кто долгих четыре года держал в плену Сару.
В этот самый момент у нее перед глазами возник текст: «6:13:42 Мориарти > Договорились?» Не выпуская Mistik из поля зрения, Лин устроилась на стуле перед монитором. На экране она узнала адреса с логотипом в виде луковицы и навигатор TOR: даркнет. Это была программа «TorChat», она про нее уже слышала от сотрудников службы раскрытия сетевой преступности, которые помогали ей в работе над одной книгой. Эквивалент анонимной системы эсэмэс в даркнете. Каждый раз, когда окно закрывалось, все сообщения исчезали. Никаких следов, никакой возможности восстановить архивы.
Лин мгновенно вернулась на верх экрана, к началу разговора.
6:02:10 Mistik > Срочно. Ответь, пжлст.
6:10:22 Мориарти > Что тебе надо? Я же сказал, чтобы ты больше со мной не связывалась! Все кончено! Мы с тобой разговариваем в последний раз. Что случилось?
6:10:57 Mistik > Ты же мне всегда говорил, что я должна сообщать тебе, если происходит что-то странное. Мне кажется, что меня преследовала какая-то женщина.
6:11:25 Мориарти > Где? Когда?
6:11:42 > Пятнадцать минут назад. Думаю, от «Донжона». Автомобиль проехал мимо моего дома и продолжил путь. Номер 59. Север.
6:12:32 Мориарти > Вот уже два года, как все закончилось. Ты не должна волноваться, и прекрати мне писать по малейшему поводу. Сыщики скоро обнаружат мой труп. Это наш последний разговор. Все кончено. Больше ничего не существует. Договорились?
6:12:58 Mistik > Твой труп? Что происходит?
6:13:42 Мориарти > Договорились?
В ожидании ответа перед глазами Лин мигал курсор. Она была в шоке, но не стала раздумывать. Вот уже почти две минуты Мориарти ждал, скоро он заподозрит неладное. Она бросилась к клавиатуре.
6:15:20 Mistik > Договорились.
Она подтвердила отправку и судорожно сглотнула. Никакого ответа. Тогда интуитивно, потому что надо было действовать быстро, не терять контакт и рискнуть всем, она напечатала:
6:16:27 Mistik > Все-таки надо встретиться.
Ожидание, горечь тревоги в горле. Она подождала минуту, две. Мориарти не отвечал. Может, она сглупила и не следовало писать эту фразу? Она добавила:
6:17:12 Mistik > Ты еще здесь? Ответь, пожалуйста. Я знаю кое-что о Джордано. О его исчезновении.
Ничего. Полный штиль. Лин стукнула кулаком по столу:
– Дерьмо!
Она выпрямилась. Когда Лин направила ствол в грудь сидящей в своем углу Mistik, ее глаза горели ненавистью.
– Даю тебе десять секунд, чтобы ты ответила, кто он. Я хочу, чтобы ты рассказала мне про Джордано и Мориарти. Я хочу понять, зачем вы это делаете, ты и твои уроды.
Пронзительный взгляд огромных глаз Mistik встретился со взглядом Лин.
– Я хочу понять или гарантирую: я тебя пристрелю.
– Ты этого не сделаешь. Кишка тонка.
Лин достала телефон и показала Mistik фотографию закованного в наручники Джордано с разбитым лицом и задранными вверх руками в наручниках. Mistik проглотила пилюлю, но не сдалась. Она ощерилась и плюнула, точно ядовитая змея.
– Да пошла ты!
Лин не выдержала. Она задрожала всем телом, схватила Mistik за волосы, ткнула ее лицом в пол и ударила рукояткой пистолета по голове. Хрипло вскрикнув, женщина завалилась на бок. Больше никаких сантиментов, хватит: теперь только звериный инстинкт, необходимость получить ответы. Ураганным натиском своей ярости заставить эту тварь выдать все, что она знает, до последнего слова. Можно сопротивляться ударам, боли от пули в ноге. Но не ощущению утопления, которое используют палачи во всем мире.
И когда Лин просунула ноги своей пленницы в свисающие с потолка металлические путы, по тому, как Mistik билась и завывала, она поняла, что та не выдержит. Может быть, госпоже нравилось, как туда погружались ее рабы, быть может, видя это, она испытывала острое наслаждение, но сегодня для нее настал час расплаты.
Лин дернула цепь, которая запустила систему блоков. Mistik головой вниз, с закованными в наручники руками, оторвалась от пола. Штанга, к которой была привязана несчастная жертва, вращалась до тех пор, пока она не оказалась над цилиндром из плексигласа. Mistik вопила, надрывая голосовые связки, и извивалась, стараясь высвободиться. А когда Лин привела в движение рычаг, погрузивший тело в воду, крики преобразовались в пузыри, а лицо, увеличенное толщиной пластика, превратилось в отвратительную маску.
62
16.07.2016
Дорогой Энди,
я уже в третий раз осмеливаюсь писать вам. Надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей. Не так легко подобрать слова, когда приходится излагать на бумаге то, что чувствуешь, то, что хранишь в глубине своей души, и не всегда удается выразить словами то, что хотелось бы сказать.
Я понимаю, как вы страдаете, я кое-что разузнала о неприветливом мире, в который вас заключили. Эти ужасающие камеры, эти мрачные коридоры, эти строгие правила, которым вас заставляют подчиняться. Все это бесчеловечно. Знайте, что я всегда мысленно рядом, чтобы поддержать вас, быть с вами, и надеюсь, мои ободряющие слова помогут вам хотя бы в воображении выбраться из вашего узилища, помечтать, подумать обо мне – почему бы и нет? – обо мне, которая ждет вас и будет ждать всегда. Я вижу перед собой почти сказочную картину.
Тени еще лежат отдельными пятнами, образуя легкие извивы на поверхности едва разбуженного лесного озера. Заросли акаций, кроны огромных платанов, арки нависших облаков – все озарено золотыми лучами единственного светила; егозит непоседа-белка, енот роет нору, ангелом реет аист.
Простите меня, похоже, мое перо улетает, словно птица, и… я пишу неизвестно что. Вы, должно быть, уже заметили это в моих предыдущих письмах. Со мной такое часто случалось еще в школе, меня считали легкомысленной, невнимательной, мечтательницей. Разве так уж плохо быть мечтательницей, иметь слишком богатое воображение? Короче говоря, я с вами, Энди, я, мое сердце и все остальное. Решетка вашего узилища не должна помешать вам улететь, подобно птице, и увидеть немного солнечного света.
Я знаю, что вам нравится оригинальность, внезапность, но особенно цифры, – так говорят в прессе, которая жестоко чернит вас. Поэтому, как в прошлый раз и как в следующий, вот описание меня в цифрах. Надеюсь, я вас еще не утомила.
4 как символ твердости. Я тверда, как вы, и, как вы, умею переносить испытания. Я преодолею то, что мешает мне быть рядом с вами. 5 как чувства: мое любимое – осязание. 2 как пара, 2 – основа всего, думаю, это ваша любимая цифра. Еще мне нравится 0 – это вы уже знаете – самая совершенная цифра, та, что вбирает в себя все. 9, кратное 3, есть срок беременности. Знайте, что я уже долгие годы живу одна и у меня нет детей. У вас тоже, или я ошибаюсь?
Еще серию цифр, чтобы вы получше узнали меня?
Вот 5 – как те 5 важных для меня слов: жизнь, бой, приключение, изменение, свобода. Число 3 более избирательно, чем 5 или 9, оно ограничивает выбор. Если бы действительно пришлось выбирать, это были бы вы, потом я, потом мы. Я закончу цифрой 4, этим идеальным квадратом, четким, как вы. Мне нравятся четкие люди, те, что все контролируют, ничего не пускают на самотек. Вы явно из них.
Ну вот, на сей раз, к несчастью, я не особенно болтлива, ни устно, ни письменно, надеюсь, вы на меня не рассердитесь. Какая жестокость, я даже не знаю, получаете ли вы мои письма, но я все равно буду их писать.
Могу ли я надеяться, что однажды получу ответ? Впрочем, я даже не знаю, захотите ли вы ответить? Осмелюсь надеяться, что да. Мне известно, что вам пишут многие девушки, я всего лишь одна из ваших обожательниц, однако я рассчитываю занять особое место в вашем сердце.
Со всем моим восхищением,
преданная вам Ирэн А.Когда в среду утром Вадим вошел в кабинет, Вик поднял глаза от письма. Его ночь была короткой. Сообщив Мандзато по телефону о своих последних открытиях и разослав эсэмэс коллегам, он несколько часов проспал у себя в гостиничном номере – просто чтобы подзарядить аккумулятор. Затем ранним утром он занес в лабораторию научной полиции обнаруженную в интернате книгу: Мандзато поднажал, чтобы в приоритетном порядке получить результаты экспертизы ДНК с одной из страниц. Покончив с делом Шамруса, лаборанты теперь имели достаточно времени, чтобы действовать быстро. Кроме того, они взялись завершить исследование ДНК «изделия».
Вадим выпростался из куртки и пожал руку напарнику.
– Итак, теперь мы знаем, кто такой Мориарти…
Вик в подробностях изложил ему историю. Интернат Рош-Нуар. Жестокое отношение учителя физкультуры к Дельпьеру и Джинсону, предполагаемые акты педофилии, тяжелое увечье, кем-то нанесенное преподавателю в душевых. А потом побег их соседа по спальне Люка Тома.
– С чего вдруг этот Люк Тома спустя тридцать лет заявился и выкрал из интернатского архива личные дела?
– Возможно, он подумал, что в конце концов в один прекрасный день полицию заинтересуют те документы. Он путает следы. Может, опасается, что Джинсон заговорит? Что его лицо, которое он так старается скрывать, что-нибудь нам скажет?
– А что за история с книгами Лин Морган? Зачем было их туда приносить?
– Не понимаю. Но одно очевидно: происходящее на севере, в тюрьме Валанса, и здешние события – звенья одной цепи. Теперь личность Мориарти уже не на сто процентов анонимна. Этот Люк Тома где-нибудь живет. Мы найдем его, будь то при помощи биологии или государственных ведомств. Жослен и Этан как раз сейчас с ними связываются.
Вик махнул рукой:
– Ну-ка, иди сюда. Покажу тебе кое-что.
Вадим подошел и взглянул на письмо, лежащее перед Виком. Сверху дата и обращение: «Дорогой Энди». Послание было подписано: «Ирэн А.»
– Ирэн А. – это Ирэн Адлер. Один из персонажей Конан Дойла[17].
Вик протянул напарнику пачку писем:
– Может, поищем другие послания этой Ирэн?
Вадим кивнул и устроился рядом. Вик, нахмурившись, снова и снова внимательно перечитывал письмо. Что означает почти бессмысленный абзац в середине письма? А эта история с цифрами? Письмо казалось ему обыкновенным и вместе с тем весьма странным. Сыщик представлял себе Феликса Дельпьера в его подвале: он пишет это письмо, сидя перед своим «изделием», ломает голову, изощряется, воображает себя женщиной, даже изменяет почерк.
– Вот, нашел. «Ирэн А.»
Вадим протянул ему листок. Вик внимательно прочел и поразился, насколько точно его структура повторяет предыдущее письмо: два-три абзаца общих положений перед невразумительным абзацем в несколько строк, в котором на сей раз речь шла о деревьях и океане. Затем, ближе к концу послания, Ирэн А. опять возвращается к своей истории с цифрами, а завершающий абзац переполнен излияниями чувств. Вик подождал, когда Вадим найдет ему еще одно послание, и вновь обнаружил ту же структуру.
Он разложил все три письма на столе и сосредоточился на загадочных абзацах. Он точно знал, что решение здесь, у него перед глазами. Он представлял себе, как Джинсон вскрывает надушенные конверты и прямо под носом у надзирателей расшифровывает адресованные ему Дельпьером слова. И догадывался, какое наслаждение убийца испытывал в этот момент, какую власть ощущал.
– «Тени еще лежат отдельными пятнами, образуя легкие извивы на поверхности едва разбуженного озера», – снова внимательно перечитал он.
– Или вот еще, в другом послании: «Эта красная орифламма безукоризненно подчиняется, не слишком запутавшаяся, не зажатая, богатый материал». Столь же непонятная фраза и то же…
И вдруг он понял. Буквы зажглись у него в голове подобно сигнальным огням на взлетной полосе.
– Есть!
Вадим поднял глаза на своего напарника:
– Ты что-то нашел?
Вик не ответил, он даже не услышал вопроса.
Он взял письмо, ручку и принялся подчеркивать отдельные буквы.
Тени еще лежат отдельными пятнами, образуя легкие извивы на поверхности едва разбуженного ласкового озера. Заросли акаций, кроны огромных платанов, арки нависших облаков – все озарено золотыми лучами единственного светила; егозит непоседа-белка, енот роет нору, ангелом реет аист.
– В каждом написанном Дельпьером письме есть специальный абзац. Именно в нем автор передает начало своего сообщения. И это ключ ко всему. Чтобы понять, достаточно соединить первые буквы каждого слова этих абзацев.
Вадим подошел поближе и склонился к столу.
«Т-е-л-о-п-о-л-и-н-п-е-р-л-о-з-а-к-о-п-а-н-о-в-о-з-л-е-с-е-н-б-е-р-н-а-р-а».
Он внимательно просмотрел на Вика:
– Твою мать. Что все это значит?
Вик ответил не сразу.
– «Бессмертная» партия Каспарова… Кажется, я понял.
Вик поспешно набросал какую-то последовательность цифр.
– Смотри. Если записать подряд все цифры, процитированные ниже в том же письме, получится 4 522 093 для первого абзаца и 553 594 для второго. Или 45.22.09.3 и 5.53.59.4, если добавить точки. Это записано в отчете, это точные координаты могилы Полин Перло по GPS. Вот что именно Дельпьер передал Джинсону в своем письме: «Тело Полин Перло закопано возле Сен-Бернара. 45.22.09.3, 5.53.59.4». Это как раз то место, где наши коллеги обнаружили труп, Вадим.
Тот онемел, не сводя глаз с других посланий.
– Стой, я не въезжаю. То есть ты хочешь сказать… что…
– Именно! У меня сложилось впечатление, что Энди Джинсон всего лишь повторил нам то, что было написано в этих письмах. Что он взял на себя все преступления. Все восемь.
Молчание. Вик пригладил волосы, его самого ошарашили собственные открытия.
– Трупы, о местонахождении которых он в течение двух лет понемногу сообщает полицейским, дело рук Дельпьера. Он пожертвовал собой – как белая ладья в «Бессмертной» партии Каспарова. Путешественник, которого мы считали одним из отъявленных серийных убийц, возможно, вообще никого не убивал.
– То есть вот уже почти два года Джинсон водит следаков за нос? Выходит, этот подонок, о котором написано больше статей, чем о рок-звезде, заставил нас поверить, что совершил чужие преступления? И мы не догадываемся, что предполагаемые жертвы Джинсона и жертвы Дельпьера – это одно и то же?
Вик убежденно кивнул.
– Misdirection. Привлекая к себе наше внимание и вызывая огонь на себя, Путешественник мешал нам смотреть в другую сторону. Мы перестали искать жертв, мы только ждали, чтобы Джинсон сообщил, где тела. То же самое должно было произойти с Сарой Морган. Дельпьер собирался ее закопать, как и всех остальных, а Джинсон, спустя несколько недель, раскрыл бы нам местонахождение тела, приписав себе еще одно убийство.
– Безумие какое-то.
– Сказанное мной никак не снимает вины с Джинсона. У нас есть неоспоримые доказательства, что именно он похитил всех девушек, но, вероятно, его роль этим и ограничивалась. Точно так же, как роль Дельпьера ограничивалась «уборкой». Разница в том, что один находится в начале цепочки, а другой – в ее конце.
– Выходит, мы имеем дело с одной организованной сетью: Джинсон, Дельпьер, а между ними – знаменитый Мориарти, он же Люк Тома.
– Думаю, да. Трое соседей по интернатской спальне… Три типа, которые через тридцать лет снова организовались в группу, чтобы похищать, незаконно лишать свободы, пытать и убивать несчастных девушек, не выходя за рамки своего амплуа. Джинсона в любом случае уже задержали. Тем или иным образом виновный в похищениях, он все равно попал за решетку. И тогда взял на себя все убийства. Для него это стало способом не выходить из игры. Всё-то они играют, эти уроды…
Вадим с трудом осознавал значение их открытий. Серийный убийца, который на самом деле им не является… Поражение одураченной со всех сторон полиции… Джинсон и Дельпьер, двое мальчишек с психикой, безусловно исковерканной пережитыми ими в отрочестве тяжкими испытаниями и сексуальными домогательствами, которые так и не сумели восстановиться… Может, они видели в Мориарти своего спасителя?
– Дурацкий вопрос: если роль Джинсона сводилась к похищениям, зачем спустя месяцы он посылал пряди волос родственникам жертв?
– Чтобы существовать. Потому что это придавало ему значимости, подлинности. С помощью этих прядей, действуя таким образом, он стал Путешественником, преступником, на поимку которого брошены все силы полиции. Он создал легенду. Легенду о себе. В каком-то смысле он поступил, как Дельпьер, который, похищая Аполлину или мастеря свое «изделие», тоже хотел существовать, но гораздо более скрытно. Мы все испытываем потребность существовать сами по себе, не быть подручными кого-то другого…
Вик полистал письма, отобранные напарником.
– Осталось только проверить эти и убедиться, что…
Слова замерли у него на губах, когда он обнаружил дату на одном из писем. Более длинное, чем все остальные, и датированное прошлой средой письмо Джинсон получил неделю назад.
Через два дня после истории на заправке.
Дельпьер, который знал, что он в ловушке, и осознавал, что полиция непременно его арестует, захотел обратиться к Джинсону с последним посланием. И снова Вик вооружился ручкой и принялся лихорадочно отмечать первые буквы каждого слова. От того, что явилось его взору, он покрылся гусиной кожей.
Немыслимо.
Он схватил листок, вскочил с кресла и бросился к дверям:
– Вызывай подкрепление!
63
– Я никогда не видела его лица. Понятия не имею, кто он, клянусь тебе.
На висках Mistik пульсировали вздувшиеся вены. Вода струилась ей в глаза, на затылок, между грудей. Много раз ей казалось, что она тонет. Лин невыносимо было смотреть, с каким остервенением бьется это тело. Однако язык пленницы постепенно развязывался.
– …Впервые я встретилась с Мориарти в две тысячи тринадцатом. Как-то ночью во время сеанса в «Донжоне» он пришел посмотреть на меня. Его лицо закрывала венецианская маска с длинным клювом…
Несчастную одолел приступ сильного кашля, она отхаркивалась водой, Лин даже показалось, что у Mistik сейчас глаза вылезут из орбит.
– …Мужчины частенько приходят в масках или в макияже, чтобы сохранить свою анонимность. «Донжон» – это… элитарный клуб, куда можно попасть, только если ты являешься его членом. Он пользуется хорошей репутацией, потому что хранит тайну относительно… своих клиентов. Никаких имен, никаких картотек, никаких фотографий. Посещающие его люди очень богаты и осмотрительны. Адвокаты, знаменитости, ведущие параллельно две жизни: одну – при свете, в своей семье, с друзьями, а другую – в темноте.
Mistik скривилась и резко дернулась, пытаясь изменить положение, чтобы умерить прилив крови к голове. Лицо у нее стало красным и просто пылало.
– …Мориарти знал о моем прошлом, о моей склонности к страданию. Но плотских отношений он не желал, ему хотелось только наблюдать… Поэтому он просто сидел в углу и смотрел, как ведут себя люди. Но в «Донжоне» действуют специальные правила. Никакой крови, никаких крайностей вроде нанесения ножевых ран, которые могли бы навредить репутации заведения. Мориарти же хотел видеть больше, он знал, что я предоставляю такую возможность тем, кто платит хорошие деньги. И тогда эти сеансы наблюдения продолжились здесь, в моем тайном донжоне…
Бизнес порока, истязаний, женщины-объекты… Лин без труда представляла себе сцены пыток, крики, истерзанную плоть. Священнодействующий палач, наблюдатель в маске… Почему Мориарти избегал физических связей? Лин оказалась в маргинальном, кодифицированном мире, без табу; в вывернутом наизнанку пространстве, где нормальные люди являются аномалией.
– …Мориарти знал, что именно сюда я привожу мужчин с самыми экстремальными наклонностями, которые могут заплатить. Через несколько месяцев у нас с ним завязались доверительные отношения.
Mistik шмыгнула носом, – возможно, она плакала. Жирные черные потеки макияжа делали ее похожей на патологического пьеро. Она указала на подвал.
– В стенах есть отверстия, выходящие в другие комнаты. Оттуда он и подглядывал, так что мои клиенты ничего не знали… И вот однажды он заявил, что больше не придет, но предложил сделку. Кое-что чрезвычайно простое, что принесет мне кучу денег. Он рассказал мне про даркнет, установил какие-то чертовски замысловатые штуковины в мой компьютер, и мы с ним стали общаться через «TorChat»… Как-то раз он дал мне адрес почтового ящика – длинную цепочку цифр и букв – и пояснил, чего ждет от меня. Я должна была передавать этот адрес своим основным клиентам, тем, кого… кого приводила к себе в подвал, таким, которые… вообще не знали никаких пределов. Он хотел самых богатых, а главное – самых порочных.
Лин слушала не шевелясь, сжав кулаки.
– …Знаешь ли ты, на что похож человек, уже не ведающий никаких границ? Мужчина, который видит в тебе не женщину, а зону для утоления своих фантазмов? Это животное, дьявол. Вот такое животное и поджидал Мориарти. Поэтому от меня требовалось просто давать этим мужчинам адрес, который Мориарти для безопасности периодически менял. И объяснять, что отправка сообщения на этот адрес через даркнет сулит им «невероятный опыт», анонимный и безопасный.
– Какой опыт?
– Понятия не имею.
Лин взялась за рычаг. Она отвернулась, когда за плексигласом появилось лицо Mistik с закатившимися глазами. Ее тело извивалось дугой, словно от ударов током. Спустя пятнадцать нескончаемых секунд Лин подняла свою пленницу.
– Твою мать, он никогда не говорил мне! Но… я… подозревала… что это что-то ненормальное, нездоровое, что… это наверняка имеет отношение к крайним психическим отклонениям, судя по тем предосторожностям, к которым прибегал Мориарти, чтобы сохранить тайну… А тут ты со своими рассказами про убийства… Так вот оно что… Это и есть тот самый «невероятный опыт»… Возможность зайти еще дальше. No limit, беспредел, который может привести к смерти. Такое бывает только в кино. Выходит, это существует… Я совершенно уверена, что, не имея такого богатого опыта, как у меня, и не ограниченные социальным барьером наблюдателя, мужчины дошли бы до конца. Что в конце концов они изнасиловали бы меня, подвергли бы пыткам, убили бы. Это всего лишь вопрос времени. В такие моменты я понимала, что в каждом из нас таится зверь… Снимите запреты – и зверь вырвется на свободу. Вот этого-то зверя и искал Мориарти.
Лин вцепилась рукой в рычаг. Неужели тем, кто мог предложить высокую цену, Мориарти предоставлял возможность убивать? Ей показалось, что ее со всей силы ударили в грудь, что мощный шквал жестоких ударов уничтожает все ее нутро.
Тело Mistik раскачивалось, как маятник.
– Я… Я давала тот адрес… мужчинам. И время от времени находила в почтовом ящике конверт с наличными. Потом это резко прекратилось. Последний конверт я получила в феврале шестнадцатого, с запиской: «Все кончено. Больше никаких контактов, только в крайнем случае».
Февраль шестнадцатого… Энди Джинсон арестован месяцем раньше. Лин не хотела видеть здесь всего лишь простое совпадение. Джинсон в тюрьме, лишилась ли цепь одного звена?
– Сколько… Скольким же уродам ты передала адрес?
Mistik не отвечала, но, увидев, что Лин нажала на рычаг, одумалась:
– Двадцати… Может, больше. Не знаю… И не знаю, все ли они им воспользовались…
– Джордано тоже был среди них?
Она кивнула. Лин ощутила сильный жар в животе.
– Расскажи мне о нем. О вашей встрече, ваших отношениях.
– Джордано был сыщиком, хорошо известным в ночных кругах… Некоторые его уважали, большинство опасалось. Настоящий бешеный пес… Ему… Ему случалось заглянуть в «Донжон», всегда очень поздно, чтобы скоротать там ночь. Он был вхож туда в любое время. Мы встречались, а потом оказались здесь. Он был ненормальный, совсем ненормальный… Может, даже хуже всех нас. Дошел до того, что вытатуировал у себя на плече изображение своей любимой «игрушки»…
– Меченосца.
– Да. Каждый раз, когда передо мной появлялся Джордано с этим ножиком, я видела того неизвестно откуда взявшегося двадцать пять лет назад щуплого очкарика, который схватил эту штуку и искромсал мне обе груди. Джордано был таким же. В какой-то момент нежным, и вдруг – настоящим дьяволом. Что-то еще до тюрьмы было не так у него в башке. Потом его взяли во время расследования дела о торговле людьми. Сыщики установили за ним слежку и добрались до «Донжона». Они знали, что он туда частенько наведывается, что у нас бывают сеансы… Меня тогда вызвали как свидетеля, но я многого не рассказала, даже не упомянула о наших отношениях здесь, в подвале.
– Почему?
– Потому что… Потому что мой настоящий бизнес… именно здесь. «Донжон» – это только прикрытие, способ поймать клиента, а ты как думала? Выйдя из заключения, Джордано пришел ко мне. Тюрьма его не усмирила, даже наоборот. Он только еще больше изголодался, стал еще опаснее. Он… Он хватал меня за горло и все сильнее сжимал пальцы. Он кромсал мое тело своим меченосцем, а уже в следующее мгновение прижимал к себе и плакал, как дитя. В тюрьме он совсем слетел с катушек. Думаю, в конце концов он бы просто убил меня, если бы я не сопротивлялась…
Лин упрекала себя за то, что дала слабину перед этим зверем, сидящим на цепи в форте. Теперь она понимала, что он просто издевается над ней.
– …Я познакомилась с Мориарти, когда Джордано был в тюрьме. И вот рассказала Джордано про даркнет и дала ему адрес. Ему по наследству досталось много денег, и он по всему соответствовал человеку, которого искал Мориарти. И больше я его не видела. Этот имейл… Он как дверь в другой мир, понимаешь? Те, кто открывал ее, исчезали из моей жизни, переходили в другое измерение. Ты только что объяснила мне в какое…
Каждое ее слово, каждый образ глубоко ранили Лин. Вероятно, Сара, как и другие несчастные жертвы, была игровым полем для этих сбрендивших самцов. Просто поверхностью из плоти и крови, у которой не существовало границ. Лин хотелось опуститься на пол, прилечь в уголке и умереть. Но гнев заставлял ее жить.
– Эти мужчины… Я хочу знать, кто они. Назови мне имена этих уродов.
Mistik сплюнула.
– Ты что, думаешь, они оставляют мне свои визитные карточки? Это же только маски, лица и тела. И руки, которые пытают. Ты что, не въезжаешь? Они дорого платят за мое молчание. Они проникли глубоко в меня, но я не знаю никого из них. Все это происходило года три-четыре назад, все покрыто мраком… И если даже ты найдешь кого-нибудь из них, на что ты рассчитываешь? Что он заговорит? Спустя годы? Никто и рта не раскроет. В этой среде главный закон – молчание. Они работают в судах, посещают элитные клубы. Они могут купить все, даже нашу боль. Это потребители. И потребляют они – нас. Тебя и меня – мы всего лишь вещи…
Лин чувствовала, что у нее кончаются силы и терпение. Хорошо бы подключить к делу полицейских, чтобы они нашли клиентов Mistik, занялись «Донжоном». Но она связана по рукам и ногам. Неужели оставить все как есть? Неужели она так и уйдет, не получив ответов? Достигла ли она предела своих поисков, своих возможностей, своих сил?
Лин стиснула зубы и покрепче ухватилась за рычаг.
– Все эти девушки умерли, потому что именно ты привела их к смерти, и ты это знала. Именно из-за тебя…
Лин замолчала и прикрыла глаза. Mistik не жертва: она составляла часть той смертоносной цепи, она совершенно сознательно скрывала правду и в глубине души все понимала. Чтобы придать себе мужества, Лин подумала о Саре, вспомнила улыбку своей радующейся жизни дочери на той последней фотографии.
Mistik не должна больше жить.
Лин положила вторую руку на рычаг, набрала в грудь воздуха. Ее пленница орала изо всех сил. Лин повернула рукоятку и отпустила цепь. Mistik рухнула на пол прямо возле цилиндра. Лин дотащила ее до клетки, заперла там, а ключ от замка бросила в воду.
– Для тебя было бы лучше, чтобы со мной ничего не случилось.
Она повернулась, готовая уйти, но застыла, бросив взгляд на компьютер.
На экране появилась новая строка.
6:31:52 Мориарти > встрч послезавтра, в 22. Этрета. Полая Игла[18].
64
Черные сосны уходили в бескрайнюю даль – настоящая армия теней: молчаливая, грозная, прочно стоящая на снегу, на этой серой бездушной корке, убивающей всякую жизнь, движение, надежду. Ни зверя, ни прошелестевшего листка, только снежные глыбы, иногда срывающиеся с надломившихся под их тяжестью ветвей. И тогда лес принимается монотонно стонать, словно рука голема пытает его, скручивая стволы.
Вик, задыхаясь, бежал между деревьями с открытым на GPS смартфоном в руке. Его трехдневную щетину украшали прозрачные кристаллы льда. Снег оседал на него, валил с ног – снегоступов у него не было, впрочем, как и у его коллег. Далеко впереди открывался вид на черный, зубастый, словно челюсть, занавес – величественную горную цепь Бельдон. За Виком с трудом поспевали Вадим Мандзато, два санитара и врач «скорой помощи» с тяжелой медицинской сумкой. Холод проникал в горло, замораживал кислород, обжигал легкие. Опережая их беспокойные взгляды, фонари вгрызались во тьму, выхватывая из нее то мрачные норы, то опасный уступ, то твердые, как деревяшка, сугробы. Стоял трескучий мороз.
Мандзато прервал молчание:
– Сколько еще?
– Примерно… метров пятьсот.
Автомобили были припаркованы в километре отсюда, на обочине департаментской дороги. Место, куда направлялись полицейские, в часе езды от Гренобля, представляло собой старый маршрут пеших прогулок, недоступный для машины. Склоны были эрозионные, корни цеплялись за мерзлую землю, точно гигантские пауки. Штаны и обувь Вика промокли, ноги замерзли, но это только удвоило его усилия. Аполлина была боец, ей удалось преодолеть свой физический недостаток, расцвести и развиться, несмотря на слепоту. Вопреки ультиматуму Дельпьера, она еще могла быть жива. Сыщик молился, чтобы так и было.
Превозмогая боль, обжигающую мышцы, Вик снова и снова видел каждое слово, расшифрованное им в последнем отправленном Дельпьером письме, которое стало страшным предзнаменованием:
Они вот-вот прижмут меня, это вопрос нескольких дней. Они ничего не знают. Как мы договорились, я унесу с собой нашу тайну. Мориарти совершенно исчез. Наверняка для того, чтобы осуществить свой главный сенсационный ход, о котором всегда говорил. Самое прекрасное исчезновение на глазах у всех. Он настоящий волшебник. Воспользуйся этим, чтобы блеснуть в последний раз. Аполлина Рина. Слепая. Моя гордость. Заперта в заброшенной хижине, недалеко от ручья Гран-Валуар, возле Ла-Феррьер. 45.17.32.7N, 6.06.50.8E. Она проживет еще дней пять-шесть. Подожди неделю, прежде чем сказать сыщикам. Пусть сдохнет прямо у них на руках. Прощай, старый друг.
Дней пять-шесть… Если считать со вчерашнего или позавчерашнего дня. Силы Вика были на исходе, он перелезал через поваленные стволы, цеплялся за ветки. Он должен ее спасти, только бы она была жива, ради него, ради его коллег, ради его собственной дочери: как можно расти в мире, где гаснет последний луч, тем более если это лучик надежды? Если Аполлина умрет, все безвозвратно потонет во мраке. И Вик не вынесет такой мир.
Он выбрался на ровную площадку, крошечную прогалину среди гранита. В темноте казалось, будто склоны гор так тесно обступили ее, что Вик почувствовал удушье. Вдалеке, в свете карманных фонарей под звездами вырисовывалась черная масса хижины – холодная пещера с пологой крышей, словно появившаяся из другого времени, каменное устье под слегка наклонной крышей. Вокруг – чистейший снег, без единого следа. Мужчины приблизились, запыхавшиеся и взмокшие в своих тяжелых куртках. Все входы в постройку были заколочены досками. Внутри бывшего горного приюта для путников, должно быть, царила вечная ночь, как в глазах Аполлины.
Полицейские дружно схватились за загораживающие дверь доски. Потребовалось не меньше трех пар рук, чтобы оторвать их. Часть наличника треснула и подалась. Как только в проеме образовалось достаточно места, чтобы пролезть, Вик первым бросился внутрь, держа в руках оружие и фонарь. В ноздри ему ударил запах антисептика и крови. Он быстрым взглядом окинул обветшалое помещение. На полу валялись куски черепицы, обломки досок и осколки стекла. Луч его фонаря уперся в брошенный прямо на пол в правом углу комнаты матрас.
Сердце его лихорадочно забилось, когда фонарь осветил завернутое в грубые одеяла тело. Культи рук, лежащие на серой шерсти, были стянуты широкими бинтами с темными краями: это характерное для плохо обработанных загноившихся ран сочетание желтого и красного. Катетер соединял с левой рукой два закрепленных на стене прозрачных мешка. Пустых.
Не раздумывая, Вик кинулся к неподвижному телу Аполлины. Лицо было белым, слишком белым, сильно осунувшимся, бледно-розовые губы казались замороженными, неподвижные, подернутые прозрачной пленкой глаза смотрели в пустоту. Девушка не реагировала на их присутствие, не шевелилась. Вик осторожно потряс ее, позвал по имени: «Аполлина, Аполлина…» И когда врач потребовал уступить ему место, поспешно посторонился. Поодаль стоял Мандзато. Его грудь поднималась и опадала в облачке конденсата. Лицо не выражало ничего, кроме ярости и смирения. Дельпьер кормил Аполлину, лечил ее при помощи каких-то медикаментов, наверняка содержавшихся в пластиковых резервуарах, поместил ее в теплый кокон, чтобы она не умерла слишком быстро. Только для того, чтобы сильнее оскорбить их, полицейских. Словно сотворенного им зла было мало.
Врач сосредоточился на своей работе. Он снял меховые рукавицы и поискал пульс в области сонной артерии. И не нашел. Он стиснул зубы, но не отступил: возможно, Аполлина просто очень ослабела? Тест на реакцию зрачка был невозможен. Тогда он вытащил из сумки стетоскоп и скинул одеяла с обнаженной груди девушки. Вставив в уши наконечники, он осторожно прижал головку аппарата к хрупкому телу в области сердца.
В его глазах блеснула искорка.
– Пульс есть.
65
«Полая Игла»… Роман Мориса Леблана… То самое место, где завершается ее собственная книга «Последняя рукопись». И теперь в этих скалах Этрета, напротив Иглы, Мориарти назначил ей встречу на послезавтра. Самой Лин это казалось очевидным. Но он-то как узнал?
Выходит, он был одним из ее читателей и назубок знал ее романы. И хотел, чтобы она это поняла. Лин скоро предстоит встретиться с монстром.
Она обогнула Беркский маяк, луч которого сквозь черную завесу дождя шарил по побережью, и поехала по дороге между исхлестанными водяными струями серыми дюнами. И чем ближе становилась «Дарящая вдохновение», тем сильнее давил ком, растущий внутри ее. Она подумала о запертом в форте Джордано. Уже три дня она не приезжала взглянуть на него. Может, он уже мертв.
Издали она увидела, что на первом этаже горит свет. Внедорожника не было, – наверное, он в гараже. Вдруг Лин заметила, как из виллы выскользнула какая-то фигура с зажженным фонарем в руке. Человек был одет в отвратительный желтый рыбачий костюм, высокие сапоги и непромокаемую накидку с капюшоном. Лин погасила фары и заглушила двигатель.
Фигура замерла – несмотря на ветер, человек, вероятно, что-то услышал или увидел – и повернулась в сторону дороги. Возможно ли, чтобы это был Жюлиан? Лин не знала. Человек побежал к сараю, где хранились парусные тележки, и исчез внутри. Лин вспомнила про замо́к, про то, что ей, чтобы войти, пришлось разбить стекло. Что делать? А если Жюлиан ранен? А если это и есть паразит? Она колебалась. Потом выскочила из машины и кинулась к сараю. От сильного ветра волосы хлестали ее по лицу. Пользуясь темнотой, она заглянула в окно.
Человек рылся в инструментах. Она увидела его профиль и резким движением распахнула дверь. Вздрогнув, он обернулся.
– Что ты делаешь? – спросила Лин.
По щекам Жюлиана стекали капли. Он медленно опустил капюшон. Его лицо прорезали тени, скулы заострились, как стрелы арбалета. Дождь хлестал по стенам, по кровле. Вода заливалась через разбитое окно и брызгала на воздушных змеев, которые крутились вокруг своей оси, отбрасывая на стены уродливые тени.
Он внимательно посмотрел на жену, повернулся к ней спиной и продолжил поиски.
– Было бы лучше, если бы ты вернулась попозже.
Лин схватила его за руку:
– Почему?
Он резко развернулся, зажав в кулаке черенок лопаты:
– Потому.
В своем рыбачьем костюме он походил на готового совершить убийство безумца из какого-нибудь фильма ужасов. Лин в шоке отпрянула.
– Только не говори, что…
– Пошли.
Он надел капюшон и, выйдя под дождь, устремился в сторону гаража. Быстрый взгляд на дюны, маяк, в эту бушующую тьму, чтобы убедиться, что поблизости не проезжает никакая машина. Он поднял ворота и, дождавшись, чтобы Лин вошла, снова опустил их. Внедорожник, еще мокрый, ждал внутри. Шины купались в больших лужах. Жюлиан нажал на выключатель – с потрескиванием загорелся неоновый свет. Лин казалось, что она очнулась от одного кошмарного сна, чтобы тотчас погрузиться в другой и снова проснуться, так и не вернувшись в реальность. Каждый прошедший день оказывался хуже предыдущего.
Ее муж резко открыл багажник.
В лицо Лин дохнуло смертью. На них смотрел Джордано: с перекошенным ртом и широко раскрытыми, почти вылезшими из орбит глазами. Он был завернут в брезент и изогнут, чтобы его можно было засунуть в тесное пространство. На волосах, висках и лбу остались следы запекшейся крови. Лин закрыла лицо руками:
– Что ты наделал?
Жюлиан бросил лопату в багажник.
– Я больше не мог выносить неведение, твердить себе, что у него, возможно, есть ответы. Поэтому я вернулся в форт. Я хотел заставить его говорить, я хотел, чтобы он выдал всю правду…
Кончиками пальцев он повернул голову трупа; показалась темная масса прилипших к черепу волос.
– …А он был мертв, Лин. Руки его по-прежнему были задраны вверх, но подбородок упал на грудь. Я думаю, он разбил себе голову, многократно с силой ударяясь ею о стену, пока не умер. Сзади все раздроблено…
Лин дрожала всем телом. На мгновение ей привиделось: Жюлиан схватил Джордано за волосы и бьет его головой о камни.
– …Я загрузил труп в машину и привез сюда. Мне была нужна лопата. Сарай оказался заперт, тогда я сломал замок.
Лин онемела. Они здесь, в гараже, с трупом в багажнике. А может, Жюлиан лжет? Он убил Джордано или в самом деле обнаружил его безжизненное тело? Хотя, по сути, что это меняет? Они оба убили его. Жюлиан снял непромокаемую накидку, скомкал и сунул в пластиковый пакет. То же самое он сделал с рыбачьим костюмом и сапогами.
– В больнице я перечитал твои романы. Никаких следов, действовать поэтапно, – так ты написала. Я избавлюсь от этой одежды. Мы вымоем багажник хлоркой, чтобы уничтожить остатки крови.
Надев ботинки, он сунул пакет в багажник. Лин вздрогнула, когда он захлопнул его.
– Давай не будем паниковать, ладно? Мы абсолютно ничем не рискуем. В двадцати километрах отсюда, в Монтрей-сюр-Мер есть лес с прудами. Сейчас пять-шесть градусов, почва влажная, немерзлая, это облегчит работу. Я закопаю Джордано поглубже или, если не получится, нагружу балластом и скину в воду. Никто его не найдет.
Он вернулся к жене, схватил ее за плечи. В его темных зрачках полыхало безумие. Лин показалось, что перед ней убийца, прекрасно владеющий своими эмоциями. Как он может так контролировать себя в подобной ситуации?
– Мы выпутаемся, ты меня слышишь?
Она не отреагировала, поэтому он встряхнул ее:
– Ты меня слышишь? Я никому не позволю соваться…
Он не договорил. Послышался шум мотора, он становился все отчетливее. Белый отблеск фар скользнул под воротами гаража. Лин перестала дышать. Кто это? Хлопнула дверца. Приложив палец к губам, Жюлиан подошел посмотреть в щель между гаражными воротами и стеной.
– Твою мать, Бершерон.
Он разглядел, что Колен на мгновение остановился перед гаражом. Если они видели свет фар, то и он должен был заметить неоновое освещение. Жюлиан сжал челюсти.
– Вечно он появляется, когда не надо.
Насколько это было возможно, он следил за полицейским глазами. Тот направился к сараю, открытая дверь которого оглушительно хлопала на ветру.
– Дверь…
Сыщик на несколько секунд исчез в сарае. Затем вышел, подобрал что-то с земли и внимательно рассмотрел.
– Я думаю, это замок. Все-то он вынюхивает…
Колен поставил замок на место, чтобы запереть дверь. Лин видела толстую вену, вздувшуюся на шее Жюлиана, который изогнулся, чтобы следить за Коленом. Сыщик поднялся по ступеням. Раздался звонок, Лин похолодела.
– Мы не обязаны открывать, – бросил Жюлиан.
Лин нервно откинула волосы назад.
– Он… Он видел свет. Вдобавок сбитый замок. Если… Если мы не откроем, это только ухудшит ситуацию. Он решит, что случилось что-то серьезное, и вызовет подкрепление. Надо пойти открыть.
Жюлиан мгновенно принял решение:
– Отлично. Только будем говорить как можно меньше.
Лин убедилась, что на одежде мужа нет крови, и бегом поднялась по лестнице.
66
Аполлина будет жить.
Это было первое, что сказал хирург, когда через восемь часов после того, как девушку привезли в больницу, вышел из операционного блока. Вик от души поблагодарил его и попросил, чтобы ему сообщили, когда Аполлину можно будет навестить.
Запершись в туалете, он несколько секунд тер себе виски. Он устал. Устал за все эти годы бесконечной погони, бесполезной борьбы. Феликс Дельпьер не победил, но он погубил молодую женщину, он разбил ей жизнь, которая уже никогда не будет прежней.
Он сполоснул лицо холодной водой и уперся взглядом в зеркало. Допустим, скоро они схватят Мориарти, а что потом? Придет другой, еще хуже? Убийца детей? Какой-нибудь тип, который взорвет себя в гуще толпы?
«Капля в океане», – подумал он. Да, возможно. Но станет ли мир лучше, если он все бросит? Вик сделал глубокий вдох и вышел к Вадиму, поджидавшему его на парковке. Напарник включил зажигание и тронулся с места.
– Ну как там дела?
– Она выпутается, если только можно выпутаться, будучи слепой и без обеих рук…
Он умолк, вперив взгляд в нависающие над городом белые вершины. Сейчас эти горы показались ему даже более суровыми и отвратительными, чем прежде. Сколько еще психов скрывается в них? Сколько молодых девушек, вроде Аполлины, еще томятся там в плену?
Вадим чувствовал, что его друг на краю пропасти.
– Если она жива, то только благодаря тебе.
– Может, ей было бы лучше остаться там.
Уже через секунду Вик пожалел о своих словах. Но какая жизнь уготована Аполлине?
– Когда я увидел ее в той хижине, во мраке и холоде… Эта картина будет со мной до конца, Вадим. Как и все остальные… Столь же четкая, как в первый день. Мне никогда не удастся стереть ее из памяти. И ты представить себе не можешь, как это жутко.
Нет, Вадим подозревал, какая преисподняя полыхает в черепной коробке его напарника, но ничего не сказал. Потому что он тоже страдал, он тоже не мог избавиться от этих воспоминаний, они то и дело возникали в его воображении, даже если время затушевывало их. Он тоже не забывал.
Поворотник, департаментская дорога. Автомобиль оказался напротив уцепившегося за скалы форта Бастилия[19], который вскоре остался позади. Вадим прервал молчание и вернулся к работе:
– Итак, две новости. Образцы ДНК «изделия» Дельпьера идентифицированы. Это девять разных профилей, которые, соответственно, принадлежат девяти жертвам, похищенным Джинсоном. Что научно доказывает все, установленное нами относительно связи этих двоих…
Вик хранил молчание. Вадим вздохнул:
– Но радоваться рано. Мы начали копаться в разных картотеках. Люк Тома – очень распространенное имя, всплывает слишком много случаев, и нам требуется точная дата рождения, чтобы получить определенные данные. Я заодно проверил картотеку лиц, находящихся в розыске: ничего. Люк Тома исчез тридцать лет назад, тогда электронной картотеки еще не существовало, но бумажный документ должен где-то валяться. Этим занимаются жандармы. Дюпюи как раз сейчас у них в бригаде; я думаю, отыскать след личного дела не составит особого труда.
– Посмотрим.
– Ага, посмотрим. А вот по-настоящему хорошая новость пришла от Манжматена. Он только что звонил из Шамбери: был у бывшего директора интерната Рош-Нуар. Деду за восемьдесят, он доживает свои дни в доме престарелых. Короче, старик не в лучшей форме. Разумеется, когда с ним говорят об этой истории с физкультурником, он подтверждает версию случайного ранения бритвой. Манжматен считает, что директор ничего не скажет: зять умер, да и он одной ногой в могиле.
– Он говорил с ним об Энди Джинсоне? И о тех ужасах, которые натворил Дельпьер?
– Да, но без особого результата. Память слабеет, если ты понимаешь, о чем я… Он смутно помнит про Люка Тома – только то, что он сбежал и его так и не нашли. Старик припомнил, что мальчишка прибыл из Вуарона, так что я позвонил в тамошний отдел записи актов гражданского состояния. Похоже, это наша единственная удача во всей этой истории. Существует только одна семья по фамилии Тома, которая может соответствовать, и единственный контакт: Мари-Поль Тома. Его мать. Ее предупредили о нашем визите, но не сообщили, по какому поводу…
– У нее сын пропал тридцать лет назад, а тут заявляемся мы с кучей дурных известий. Побережем ее, ладно? Осточертело разрушать жизни.
Спустя полчаса сыщики прибыли в Вуарон. Вик одернул куртку и постучал в дверь особнячка, расположенного в глубине прелестного жилого квартала с видом на горы. У появившейся на пороге женщины были огромные, как у кошки, зеленые глаза и изборожденное морщинами лицо. Только глаза и оставались молодыми. Седые волнистые волосы небрежно спадали на плечи, во рту не хватало нескольких зубов. Вадим протянул ей руку, наскоро представился и объяснил причину их визита.
– Мы пришли поговорить о вашем сыне…
Смесь непонимания и изумления исказила ее лицо.
– О Люке?
– Можно нам войти?
Женщина кивнула. Когда она впустила их в дом, Вик уловил запах псины. Повсюду были книги и газеты, они валялись по углам, на мебели, на просевших полках. Хозяйка указала им на диван, усеянный клочьями собачьей шерсти, а сама застыла в ожидании.
– Мы разыскиваем вашего сына, мадам Тома. Мы полагаем, что он замешан в довольно серьезном деле.
Казалось, от шока Мари-Поль Тома съежилась.
– Люк? Довольно… серьезное дело? Что за дело?
– К сожалению, пока мы не можем сказать вам больше. Мы понимаем, что это неприятная новость, но нам необходима ваша помощь. Во-первых, нам нужна дата рождения вашего сына – это для поиска в картотеках. Кроме того, надо, чтобы вы рассказали нам о нем, поделились несколькими его детскими фотографиями. Мы не знаем, как он выглядит. Единственный имеющийся у нас след – это интернат Рош-Нуар. Его личное дело пропало из архива: мы предполагаем, что примерно две недели назад Люк, предварительно напав на сторожа, сам забрал его вместе со всеми фотографиями…
– Боже мой!
Глаза Мари-Поль Тома увлажнились. Она поспешно вытерла их носовым платком.
– Здесь… Здесь вы не найдете снимков Люка. Сын ненавидел, когда его фотографируют. А на классных фотографиях он всегда опускал голову. Стоило ему увидеть свой портрет, как он непременно воровал его или рвал. Кстати, он был красивым ребенком, только вот…
Она замолчала. Вик и Вадим переглянулись.
– Но ведь у вас есть его фотографии в раннем детстве. Младенцев всегда фотографируют.
Она покачала головой:
– Мы с мужем не могли иметь детей. Люк не был нашим… биологическим сыном. Мы обращались в органы опеки, чтобы взять его.
Она перемежала свои слова долгими паузами. Вик и Вадим молчали, чтобы не сбивать ее с ритма.
– В то время мы жили в Париже, в Десятом округе. Ему было пять лет, когда мы наконец смогли забрать его к себе. Люк был брошенным ребенком. Нам рассказали, что первые дни его жизни были чудовищными. Какой ужас – поступить так с собственным сыном.
Она поднялась и направилась в кухню:
– Мне нужно выпить кофе. Вы хотите?
Они охотно согласились. Она вернулась с тремя полными чашками на подносе. Вик поблагодарил.
– Что произошло в первые дни его жизни?
Она поморщилась:
– Люка обнаружили на дне мусорного контейнера возле заводов в Сен-Дени, недалеко от линии скоростного метро. Вы хотели знать официальную дату его рождения? Четвертое мая тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Во всяком случае, так его записали. Какой-то человек рано утром проходил мимо помойки и услышал крик младенца. Посиневший ребенок лежал в мешке с отбросами; пуповина у него еще не отпала, на тельце оставалась засохшая кровь… Когда младенца приняли в больницу и врачам удалось его спасти, они не могли прийти в себя от восторга: этот ребенок тысячу раз мог умереть, а он выжил. Мы так и не нашли тех, кто его выбросил.
Вик глотнул кофе. Отказ при рождении, никаких корней, позднее усыновление: Мориарти пришел в жизнь с нелучшими шансами на выживание.
– Люк был в курсе того, как он появился на свет?
Она потупилась:
– Мы переехали сюда, когда ему было семь лет. Муж работал в системе очистки воды. Люк знал, что он приемный, но… понятия не имел, что его бросили. Как-то вечером, очень поздно, мы с мужем смотрели репортаж про отказ от новорожденного. Есть женщины, которые во время беременности не толстеют, как бы невероятно это ни показалось, и ускользают от любых радаров, даже от взгляда собственного супруга. Так вот мы с мужем были убеждены, что Люк – плод именно такого отказа. Он родился очень маленьким, пуповина была отрезана плохо, кровь не смыта… Да еще обнаружили его в помойке… Некоторые женщины, из тех, что отказываются от своего ребенка, считают, что произвели на свет отброс, а не человека.
Тыльной стороной ладони она погладила чашку, как если бы это была детская щечка.
– Знаете, это ужасно, когда женщины не признают самого факта своей беременности. В некоторых случаях материнская матка развивается не вширь, как во время нормальной беременности, а тянется кверху. Плод увеличивается вдоль позвоночного столба и растет стоя, словно для того, чтобы остаться незамеченным, спрятаться от матери, которая его не хочет. Представляете себе травму малыша, который даже еще не родился? Медики считают, что у нас не остается никаких воспоминаний о наших первых годах. Но ребенок, уже родившийся ненужным… Я уверена, что отказ, который терзает, мучает его… этот отказ он носит в себе…
Она подняла светлый взгляд на полицейских.
– Мы с мужем обсуждали это между собой, но, к сожалению, Люк тихонько спустился из детской и все слышал. Ему… Ему было двенадцать. Я потом всю жизнь упрекала себя… Люк и тогда уже был замкнутым, одиноким, хотя и очень умным и одаренным мальчиком. Он обожал читать, особенно детективы: запершись у себя в комнате, мог за неделю проглотить не одну книгу. В двенадцать лет, вы понимаете? Истории преступлений буквально завораживали его. И он хорошо учился, только был… необщительным, нелюдимым, всегда сидел за последней партой. Его тревожило, что он не знает, откуда взялся, кто были его родители, почему они его бросили. В предподростковом возрасте он стал неуправляемым, настоящим холериком, вечно настроенным против нас. Когда он случайно подслушал наш разговор, все только обострилось. Он стал хуже учиться, еще больше замкнулся в себе и начал совершать странные поступки.
– Например?
– Причинял себе боль, бил себя кулаком, не мог видеть в зеркале свое отражение. В один прекрасный день он перестал смотреть на меня, как будто я была ему отвратительна. Вот тогда он и уничтожил свои фотографии. Все без исключения. Он гримировался, красился, носил страшные маски. Как будто в него вселилась какая-то темная сила. Мы утратили власть над ним. Однажды он исчез на три дня, его привели жандармы: он прятался в лесу. Он больше не хотел жить с нами. Это стало невыносимо. Я… Я собиралась проконсультироваться с психологом, но для моего мужа об этом не могло быть и речи. Нам посоветовали интернат Рош-Нуар, заведение имело серьезную репутацию и якобы справлялось со сложными случаями. Мы отправили его туда в четырнадцать лет. Поразительно, но это как будто сработало. Ему не делали замечаний, он посещал занятия. Но через несколько месяцев сбежал. Жандармы долго искали его, но на этот раз не нашли. Это оказалось тем более сложно, что у них не было его фотографии.
Вик нахмурился:
– Даже из личного дела в Рош-Нуар? Его ведь там фотографировали, верно?
– Готовясь к побегу, Люк прихватил все, даже свое личное дело. Вероятно, он сумел пробраться в канцелярию. Он все предусмотрел, ничего не упустил. Забрал даже мешок с бельем, в шкафу не было его вещей. Он действительно хотел исчезнуть.
Вик и Вадим подумали о нападении на сторожа. Через тридцать лет Тома вернулся, чтобы раз и навсегда уничтожить все, что могло связывать его с ним самим. Без личных дел нет ни Джинсона, ни Дельпьера, никаких связей, только память. Кража у Морганов, данные стерты, Мориарти приступил к генеральной уборке. Однако Вик не понимал, для чего он принес книги Мирора с пятном крови внутри. Может, в глубине души он желал, чтобы его обнаружили? Хотел сдаться?
– Его уход разрушил нашу семью. Спустя два года мы с мужем развелись.
– И никаких писем? Или каких-нибудь других признаков жизни?
– Никогда.
Вадим поднялся с дивана и вышел, чтобы ответить на звонок. Мари-Поль дрожащей рукой поставила чашку и пристально посмотрела на Вика:
– Что случилось? Он сделал что-то плохое? Вы должны мне сказать, ведь это мой сын. Прошу вас.
– Не могу. Мне искренне жаль. Но вы должны знать, что мужчина, в которого он превратился, не имеет ничего общего с мальчиком, которого вы воспитывали. И вы здесь ни при чем. Прошло тридцать лет.
Она сжала губы. Вик тоже поднялся и протянул ей свою визитную карточку:
– Звоните в случае чего. Когда захотите. А если мы найдем вашего сына, мы, разумеется, вам сообщим.
Выходя, Вик подумал, что, пожалуй, было бы лучше, чтобы она никогда не узнала, если они схватят Мориарти. Но он ее сын, она имела право знать.
Даже если речь шла о худшем из монстров.
67
Лин еще раз взглянула на Жюлиана, тот кивнул в знак того, что все в порядке. Она одернула куртку, провела рукой по волосам и открыла входную дверь. Перед ней стоял хмурый промокший Колен. После недолгого колебания она посторонилась:
– Не стой под дождем.
Колен шагнул в прихожую и вытер ноги о коврик. По его коротким волосам не было заметно, что он попал под дождь, но рукава свитера напитались водой. Сыщик сурово оглядел обоих. Лин уже знала этот взгляд.
– Только не говори, что с Жаком что-то случилось.
Колен стиснул зубы. Лин закрыла лицо руками. Затем подошла к Жюлиану и прижалась к его плечу. Муж обнял ее, она почувствовала на затылке его теплое дыхание.
– Мне очень жаль. Вскоре после полудня рыбак заметил его тело в Отийском заливе, в районе Гроффье. Во время отлива оно осталось на мокром песке между лодками.
Лин покачнулась. Не выпуская жену из объятий, Жюлиан подвел ее к дивану.
– Ужасно… Просто ужасно.
Жюлиан гладил Лин по спине, словно это она потеряла отца. Колен подошел и сел напротив. С куртки стекала вода. Он молча смотрел на них.
– Я пришел не вовремя, сожалею.
В голове Лин все спуталось. Чудовищные картины, отвратительные звуки. То она видела белый труп: сперва он перекатывался в волнах, а потом течение выбросило его на песок; то Джордано с его взглядом дохлой рыбы на дне их багажника. И сидящего прямо над трупом Колена.
– Судебное расследование было начато немедленно…
– Судебное расследование? Но ведь не думаете же вы, что… его могли убить?
– Это стандартный порядок действий в подобных ситуациях. Не будем забывать, что ты подвергся нападению, что у вас была кража, что к вам приходил паразит. Мы должны тщательно все проверить.
– Что произошло?
– Машина твоего отца была припаркована возле реки Оти. Оттуда он мог пойти побродить по воде во время отлива. На пассажирском сиденье мы обнаружили полупустую бутылку водки. Судмедэксперт сделал первый осмотр прямо на месте. Вскрытие должно подтвердить его результаты, но наш медик почти уверен в утоплении: есть некоторые характерные признаки, в частности точечные кровоизлияния в глаза. Что же касается даты смерти, то прошло уже несколько дней…
Он дал им время осознать новость. Лин подняла глаза на мужа. Его лицо было спокойно. Никаких слез, только подобающая случаю грусть.
Колен прокашлялся и пристально посмотрел на Лин:
– Жак хорошо знал реку Оти?
Она ответила не сразу:
– Да, когда он приезжал сюда, он любил там гулять. Спускался к заливу и часами наблюдал за перелетными птицами. – Она повернулась к Жюлиану. – Твой отец всегда был нелюдимым.
Жюлиан стиснул ее ладонь. Колен продолжал:
– Это одно из самых опасных мест на побережье, в прилив вода поднимается с сумасшедшей скоростью и берет в кольцо неосторожных гуляющих, особенно в моменты высоких коэффициентов… Ему это было известно?
Лин кивнула и приложила ладонь ко лбу. Это хуже, чем кошмар, но чудовищное известие хотя бы помогло скрыть паническое состояние, в котором она только что пребывала.
– Да-да, конечно. Мы каждый раз ему об этом твердили.
Она умолкла, не в силах подобрать слова. Колен делал заметки в блокноте.
– Ключ зажигания был на месте, двери не заперты. Возможно, он слишком много выпил и забыл. Он вошел в залив, не осознавая опасности, и вода настигла его. Даже хорошие пловцы могут не справиться, настолько мощное там течение.
Прежде чем продолжать, он провел языком по пересохшим губам.
– Или же существует другое объяснение.
– Он знал, что не вернется…
Колен кивнул и пристально посмотрел на Жюлиана:
– Ты много времени провел с ним в больнице… Ты говорил мне, что твой отец в неважном состоянии, постоянно твердит о самоубийстве жены. Может быть, нападение и твоя амнезия усугубили ситуацию? Может быть, у него появилось ощущение, что он остался совершенно один?
– Я… я не знаю, что вам ответить.
– Как насчет памяти? Никаких улучшений? Ничего, что могло бы помочь мне? Какое-то воспоминание, связанная с нападением на тебя подробность? Или в предшествующие дни? Важно все.
Жюлиан покачал головой:
– Мне очень жаль.
Колен полистал страницы блокнота, перечитал свои записи.
– У меня осталось несколько коротких вопросов. Я понимаю, что это трудно, но… я бы предпочел задать их сейчас.
– Да, конечно. Задавайте.
– Ты сказал моим коллегам, что не имеешь от отца известий с того дня, когда я привез тебя сюда после выписки из больницы, в субботу, двадцать третьего декабря. Так?
– Да. Он приходил ко мне утром.
– Как он выглядел?
Жюлиан пожал плечами:
– Я… не знаю. Вроде нормально? Я не заметил ничего, что могло бы предвещать такой поступок.
– Тогда ты видел его в последний раз?
– Да. Вернувшись сюда, я позвонил ему с домашнего телефона, чтобы сообщить, что меня выписали. Сработал автоответчик, я оставил сообщение.
– Помнишь точное время?
– Понятия не имею, днем, может, около четырех? А почему это важно?
– Возможно, это позволит уточнить день и час его кончины. Мобильник был у него в кармане. Из-за воды аппарат, разумеется, вышел из строя, но наши специалисты способны делать чудеса. Надеюсь, им удастся получить доступ к журналу вызовов. Если твоего звонка там нет, это означает, что телефон уже находился в воде. В любом случае мы узнаем у его оператора.
Колен захлопнул блокнот и поднялся. Он протянул руку Жюлиану, кивнул Лин и пошел к дверям.
– Ужасные новости вот уже несколько дней следуют одна за другой. Мне очень жаль.
– Когда я смогу увидеть отца?
– Думаю, дня через два. Мы как раз успеем провести все исследования. Разумеется, мы будем держать вас в курсе относительно наших действий.
Они проводили его к выходу. На пороге Колен остановился и повернулся к Лин:
– Какие-то неполадки с дверью сарая? Я видел на земле сломанный замок.
– Ничего серьезного. Видимо, Жюлиан куда-то засунул ключ, так что… у нас не было иного выхода, только выбить запор.
Колен сочувственно посмотрел на них и вышел. Когда он отъехал, Жюлиан глубоко вздохнул, прижав ладони ко лбу:
– Какое-то безумие… Чистое безумие…
Подойдя к Лин, он обнял ее.
– Отец умер у меня, а плачешь ты. Если бы ты знала, как я себя корю. Когда сыщик сообщил нам о его смерти, я, конечно, расстроился, ведь так ужасно – потерять отца. Но этот отец… он ведь был мне как чужой. До чего же противно, что я такой.
Лин была настолько потрясена, что не могла вымолвить ни слова. Он сильнее обнял ее.
– Все, кто меня окружает, умирают. Мать, отец, дочь… Прошлое – это сплошное горе. Мне кажется, я не хочу вспоминать. К чему? Зачем стараться вернуть воспоминания, которые сделают меня еще более несчастным? Почему я должен вспоминать, что пережил с Сарой, если она мертва и я больше никогда ее не увижу? – Он отстранился от жены и пристально заглянул ей в глаза. – Я больше не хочу вспоминать. Я больше не пойду на прием к логопеду.
Лин не знала, что и думать. Возможно, он прав. Не лучше ли, если все это навсегда останется недоступным для него? Зачем страдать во второй раз?
Тыльной стороной ладони Жюлиан погладил ее по лицу:
– Нам обоим надо быть сильными. Мы избавимся от Джордано, достойно похороним отца, а потом построим все заново. Мы начнем с нуля.
68
Четверо сотрудников группы Мандзато приступили к напряженному расследованию, чтобы обнаружить родившегося в Париже 4 мая 1973 года Люка Тома. Младенца, найденного едва живым в мусорном контейнере. Четырнадцатилетнего подростка, который, по всей видимости, искалечил учителя физкультуры, чтобы отомстить за своих соседей по комнате, а потом исчез и больше не подавал признаков жизни.
Сыщики располагали целым арсеналом картотек, благодаря которым сегодня практически невозможно затеряться в пространстве. У всех людей имелся официальный документ, закрепляющий каждого человека за определенным местом, городом, учреждением. Картотеки лиц, находящихся в розыске, имевших судимость, водительские права или свидетельства о регистрации транспортного средства, совершавших авиаперелеты, пользующихся интернетом и телефоном. Ах, у вас нет сотового? Тогда, возможно, у вас есть автомобиль, а значит, водительские права? Нет? Тогда у вас наверняка есть банковский счет, в таком случае ваш след найдется в FICOBA[20]. И так далее.
Но только не у Мориарти. Не у Люка Тома, которого в последний раз видели в интернате Рош-Нуар тридцать лет назад, 3 июня 1988 года. Ни адреса, ни хоть какого-нибудь следа в интернете, ни лица.
Вик долгие часы просидел за рабочим столом. Голова его была буквально набита данными. Он перечитывал последнее письмо Дельпьера Джинсону. «Наверняка для того, чтобы осуществить свой главный сенсационный ход, о котором всегда говорил. Самое прекрасное исчезновение на глазах у всех. Он настоящий волшебник». Что он имел в виду?
Вадим, будучи не в лучшей форме, непрерывно куда-то названивал. Он в ярости разъединился.
– Ни черта! Nada![21] Будто испарился!
В этот момент появился Этан Дюпюи с документами под мышкой.
– Пришлось порыться в пыли, чтобы раздобыть дело об исчезновении Люка Тома. Большинство жандармов, которые этим занимались, вышли в отставку. Но есть пара-тройка интересных вещичек.
Он протянул Вадиму ксерокопию. Вик отодвинулся от своего стола и присоединился к ним.
– Это фоторобот, составленный по описанию родителей, когда парень дал деру. Картинка никуда не годится, согласен, но лучшей у нас нет.
Вик внимательно вгляделся в лицо, полученное из выбранных в базе данных носа, лба, губ. Черты были грубые, глаза чересчур далеко расставлены, миндалевидный рот. Единственный достоверный факт: Люк Тома был брюнет с карими глазами. Тогда, во всяком случае.
– Командир группы Симон Сорель на самом деле никогда не прекращал поисков. Сам знаешь, незакрытое дело, которое преследует тебя всю жизнь. Когда он еще служил, то как минимум раз в год перетряхивал все учреждения Франции, чтобы отыскать след мальчишки. Безуспешно. В две тысячи втором, спустя четырнадцать лет после исчезновения парня, он снова вернулся к Мари-Поль Тома с группой экспертов, уволок из дома его одежку и потребовал в лаборатории изрезать ее на куски, чтобы обнаружить ДНК. Это стоило бешеных денег, но они нашли биологические следы.
Вик отложил фоторобот.
– То есть ты хочешь сказать, что мы располагаем образцом ДНК Мориарти?
– Ага, он уже давно болтается во FNAEG. Безрезультатно.
Вывод напрашивался сам: выходит, Люк Тома, числящийся пропавшим, никогда не имел проблем с правосудием. С самого дня побега он жил подпольной жизнью.
– Вот и все, что у нас есть. Я переговорил по телефону с Сорелем, он дошел до того, что решил, будто парнишка умер. Когда я сообщил ему, что мы преследуем предполагаемого Люка Тома, бедняга совершенно растерялся.
– Еще бы, я думаю.
– Оставляю документы вам. У меня есть копия.
Дюпюи кивнул им и вышел. Вик вернулся на свое место и принялся рассуждать вслух:
– Восемьдесят восьмой год… Представь: ты сбегаешь из Рош-Нуар с желанием, чтобы тебя не нашли. Ты не оставил после себя ни одной своей фотографии. У тебя есть мешочек со шмотками и наверняка немного еды. Что ты делаешь в первую очередь?
Вадим поднялся, подошел к окну и прислонился к радиатору, заложив руки за спину.
– Если я не хочу, чтобы меня поймали, то впрыгиваю в первый попавшийся автобус или поезд и уезжаю как можно дальше от своего региона. В восемьдесят восьмом не было всех этих камер видеонаблюдения, интернета, мобильников. Если я растворюсь в толпе большого города в сотнях километров отсюда, нет никакого шанса, что меня найдут, тем более без фотки.
– А потом? Как ты будешь выживать?
Вадим пожал плечами.
– Ты не выживешь. В большом городе, да еще в чужом, четырнадцати-пятнадцатилетний мальчишка непременно в конце концов попадет в полицию, больницу или к социальным службам. Если бы он в каком-нибудь учреждении сообщил свое настоящее имя, группа Сореля нашла бы его.
– А как ты поступаешь, чтобы не называть своего настоящего имени?
– Лично я прикидываюсь немым, травмированным. Который ничего не понимает. Как без документов можно узнать, кто я на самом деле, если я не говорю?
Вик убежденно кивнул.
– …Или как будто я ничего не помню… Я, например, изображаю, будто потерял память. Парнишка делает вид, что не знает ни кто он, ни откуда взялся. Ты просто на все вопросы, которые тебе задают, отвечаешь «не помню»…
– Вроде Жюлиана Моргана.
– Что-то типа того, да. В таком случае очень вероятно, что через какое-то время судья по делам несовершеннолетних даст тебе новое имя. Новые документы, новое гражданское состояние, новую дату рождения. Тебя поместят в приемную семью, где ты будешь расти, как будто это твои настоящие родители, где ты выстроишь себе личность, которая уничтожит ту, что еще присутствует в твоей памяти. Именно так Люк Тома сфабриковал себе новую жизнь и совершенно пропал с экранов радаров.
Вик отбросил ручку, которую нервно грыз.
– Странная история. Вроде Мориарти где-то рядом, но каждый раз, когда нам кажется, что мы вот-вот схватим его, он ускользает из рук. Мы точно знаем, кто он, нам известен его возраст, место, где он вырос, мы располагаем даже его генетическим кодом, но у него нет ни лица, ни личности.
Он взглянул на часы, подхватил куртку и попрощался с напарником. Вадим удивился:
– Уже?
– Что бы ты ни думал, у меня тоже есть своя жизнь…
Спустя полчаса он входил в больничную палату Аполлины в сопровождении медсестры, которая осторожно прикрыла за ними дверь. Девушка, со всех сторон подключенная к аппаратам и капельницам, спала. Запястья перетягивали свежие бинты. На стуле сгорбился ее отец. Он молча встал.
Вик протянул ему руку:
– Мсье Рина… Я один из тех полицейских, которые обнаружили вашу дочь. Как она?
Отец не пожал протянутую ему руку.
– Как она?! Два месяца… Два месяца она находилась взаперти с психом, который отрезал ей руки, и вы спрашиваете, как она?
Его лицо приобрело злое выражение.
– Знаете что? Вчера я позвонил вашим коллегам в комиссариат Аннеси. Тип, который ведет это дело… представьте, он оказался в отпуске. В отпуске, вы понимаете? – Он не отводил остановившегося взгляда от кровати. – Она была в плену у худшего из психопатов, а вы в это время продолжали смеяться, развлекаться, ходить в кино. Я догадываюсь, что все это совершенно не мешало вам жить, и не упрекаю вас лично.
– Послушайте, я…
– Она мертва. В своем сознании она мертва. Она просыпается с воплями, в полнейшем мраке. Она не понимает, почему больше не чувствует своих рук. Она теперь не переносит, когда к ней приближаются, гладят ее. Мы даже не знаем, осознает ли она наше присутствие.
Рукавом свитера он вытер слезу. Он был на грани нервного срыва.
– Ее мать уже несколько недель не встает с постели, она напичкана транквилизаторами, она стала хуже, чем зомби. Наша семья этого не перенесет. Как теперь будет жить наша девочка? Скажите мне, что с ней будет?
Вик посмотрел на Аполлину. Ему бы тоже хотелось погладить ее по голове, по волосам, но он понимал отца. Он так хорошо понимал его…
– Вы должны знать, что мы сделали все, что было в…
– Да, я знаю. Но уйдите отсюда. И больше не приходите.
Вик опустил голову и развернулся, чтобы уйти. Когда он переступал порог, у него за спиной раздался голос:
– У вас есть дочь?
Вик остановился:
– Да. Ее зовут Корали. Она почти ровесница Аполлины.
Отец сжал челюсти.
– В таком случае желаю вам, чтобы с вами однажды это тоже произошло. Тогда бы вы лучше поняли, что мы испытываем. Вы можете находиться здесь, демонстрировать ваше поддельное сострадание, но вам чужда человеческая скорбь.
Ничего не видя перед собой, Вик спустился по лестнице. Отец Аполлины прав. Как можно понять то, чего сам не пережил? Он очень скучает по Корали, буквально болеет от тоски по ней, но ведь она жива! Тогда как прочувствовать горе тех, кто все потерял?
Он боялся возвращаться в номер своего паршивого отеля. И в то же время не мог представить себя бесцельно бродящим по улицам. Вернуться на службу? В конце концов, может, и стоит. Выйдя из здания, он увидел вывеску «РОДИЛЬНЫЙ ДОМ» и, не раздумывая, вошел внутрь. Он не был в подобных местах с тех пор, как родилась Корали. Через стекло Вик молча смотрел на новорожденных в кувезах, на их крохотные розовые ручки. Ему хотелось лелеять жизнь, видеть улыбки на лицах, слышать, как плачут младенцы.
Он видел счастливые пары: испуганных отцов, внимательных матерей. Родильный дом – это, без сомнения, самое прекрасное место на земле, посещение его – великое путешествие в страну счастья. Он присел на стул, прикрыл глаза и вспомнил каждую секунду появления на свет своей дочери. Он – в голубом комбинезоне, умирающий от страха; Натали – в слезах сжимающая его руку; черепаховые очки гинеколога, веснушки акушерки, стрелки тикающих часов. Все это он мог воспроизвести в мельчайших деталях.
Бог ты мой, как же он был счастлив! И счастье было здесь, в его голове.
В течение десяти минут он мысленно находился там, в родильной комнате. На его губах играла улыбка. Пока у него не зазвонил телефон, вырвавший его из прошлого и вернувший в мир, где все рухнуло.
Мандзато.
– Две вещи, Альтран. Первая: ДНК крови с книжной страницы заговорила. Она идентична той, что уже имеется в картотеке, это на сто процентов доказывает, что Люк Тома восьмидесятых годов и есть Мориарти, которого мы ищем… Что там за детские крики?
Вик поспешно вышел в коридор.
– Да тут за мной в очереди женщина с детьми. А вторая новость?
– Еще лучше: все в порядке, я договорился, скоро мы сможем допросить Джинсона, но только прямо в тюрьме. Перевозка в Лион, в здание судебной полиции, со всей этой писаниной, документами и мерами безопасности, потребовала бы еще неделю ожидания. А так у нас будет меньше времени на допрос, зато мы сможем сразу начать действовать.
Вик остановился на верхней лестничной площадке, положив ладонь на перила.
– Джинсон знает причину допроса?
– Нет. Но он наверняка подозревает, что это связано с Дельпьером. Он понятия не имеет ни о том, что нам известно, ни о том, что стало с Дельпьером, ни о том, что тот мог бы нам рассказать. Это будет игра в кошки-мышки. Сначала попробуем навесить ему лапшу на уши. Позволим ему почувствовать свое превосходство. Заставим поверить, что это он ведет в танце. Возможно, он заговорит об Аполлине и укажет место, где, как ему кажется, он держит ее. Вот тут-то мы его огорошим. У нас есть три часа, и не больше, чтобы заставить его выдать все, что ему известно о Мориарти.
Молчание. Вик скатился с лестницы.
– Альтран?
– Я вас слушаю.
– Мы обо всем договорились с группой из Лиона: завтра вы с Вадимом этим займетесь. Ты назубок знаешь разные дела, у тебя с этим психом особые отношения, и надо признать, пока ты показал себя, скорее, хорошо. Если он должен заговорить, то сделает это именно с тобой.
По спине Вика пробежала дрожь.
– Спасибо.
– Не благодари меня. И не болтай лишнего. Что касается Вадима, он сможет в нужный момент подлить масла в огонь и позаботиться, чтобы Джинсон тебя не одолел. В семь утра мы все на брифинге с группой из Лиона. В десять вы встречаетесь с Джинсоном, имея перед собой цель: привести его в замешательство, припереть к стенке, чтобы он наконец сообщил нам, под каким именем скрывается Мориарти.
69
Преисподняя. Струи дождя, разбивающиеся о ветровое стекло на паркинге магазина хозтоваров, в тридцати пяти километрах от Берка. Огни вывесок, осколками разлетевшиеся на красные и синие звезды. Вжавшись в пассажирское сиденье внедорожника, Лин через стекло видела только тени да размытые, как на полотнах Мунка, серые силуэты. Она вздрогнула, когда Жюлиан открыл заднюю дверь и положил на сиденье какой-то садовый инвентарь, купленный специально, чтобы замаскировать приобретение трех мешков негашеной извести. Все было оплачено наличными. Затем он, промокший, скользнул в салон и включил зажигание.
В поездке они не обменялись ни словом. Под колесами мелькали белые полосы, постепенно унося их все дальше от цивилизации. Мерцание GPS, фары встречных машин, задние огни идущих впереди, виражи, страх дорожного патруля, аварии, малейшей неполадки, которая могла бы безвозвратно привести их в камеру. Очень скоро вокруг них сомкнулся лес.
Жюлиан свернул на топкую грунтовую дорогу и проехал пару километров. Запакованный труп болтался в багажнике и при каждом толчке стукался о стенки. Чудовищный звук. Лин открыла дверцу. Ее вырвало.
Жюлиан положил ладонь ей на плечо:
– Скоро все это закончится.
Он искал наиболее дремучее и труднодоступное место. Через пять минут он остановил машину поперек дороги. Фары осветили темноту, ободранные стволы, голые ветви. Вдали поблескивал пруд.
– У меня есть фонарь. Когда я начну копать, выключишь фары. Нам понадобится некоторое время.
Он вышел из машины. Лин видела, как он волочет синий чехол между деревьями. Опустившись на колени, он принялся шарить по земле в поисках лучшего места поближе к воде, где было бы поменьше корней и камней. Было холодно, он надел желтый рыбачий костюм, низко надвинул на лоб капюшон, натянул сапоги, принес мешки с известью и махнул ей рукой. Лин погасила фары. В темноте она могла различить только поставленный прямо на землю фонарь и мечущуюся тень мужа, который принялся полными лопатами разбрасывать землю. Она прикрыла глаза, чтобы не видеть этого зрелища, но под веками тотчас заплясали завывающие трупы. Образ окруженного водой Жака Моргана не шел у нее из головы. Она представляла, как он с широко открытым ртом погружается в волны. С чего вдруг столь отчаянный поступок? Что такое взбрело ему в голову, что он решился положить конец своим дням?
Двадцать три часа. Нескончаемая мука. Жюлиан – покрытый грязью, с лицом, искаженным страданием и усталостью. Дождь – усложняющий его задачу. Лин – наблюдающая за ним, погружающаяся во мрак, как он – в землю, переживающая кошмар из своих собственных книг. И все эти мертвецы вокруг, патологический хоровод искаженных мукой лиц. Как выбираться из такой ситуации? Она подумала о Мориарти, о том, кто все разрушил, чье лицо она скоро наконец увидит в Этрета. Эпилог паршивого романа. Конец мог быть только трагическим. Для нее, для него… Конец истории.
В кармане завибрировал телефон. Эсэмэс.
«Здравствуйте, Лин, это доктор Гжешковяк из больницы Берка. Извините за столь позднее сообщение, но я сегодня имел продолжительную беседу с логопедом, который сообщил мне, что Жюлиан не приходил на сеанс ни вчера, ни сегодня. После нашего разговора я внимательно изучил его медицинскую карту. Меня беспокоит кое-что, касающееся его памяти. Мне бы хотелось откровенно побеседовать с вами об этом, но не по телефону. Не могли бы вы приехать завтра в больницу? Одна, если можно. Ничего не говорите Жюлиану».
Лин вскрикнула, когда муж открыл багажник, чтобы убрать лопату, пустые мешки и чехол. Она была на грани нервного срыва. Быстрым движением она стерла сообщение. Жюлиан снял заляпанную грязью одежду, сунул ее в мешок и рухнул на сиденье. У него на лбу остались кровавые отпечатки обеих ладоней, а от тела шел пар, как от старого котла.
– Это был настоящий кошмар… Зато закопан он глубоко.
Жюлиан сделал глубокий вдох и постепенно взял себя в руки.
– Ладно… Дождь выровняет поверхность, через несколько часов не останется никаких следов того, что земля была перекопана. Сюда никто никогда не приедет. На свалке избавимся от лопаты, брезента, мешков и поедем домой. Я вымою машину сверху донизу, а завтра, как только позволит прилив, вернусь в форт и сделаю там уборку.
Он повернул ее лицо к себе. Пальцы у него были ледяные как смерть.
– Дело сделано, Джордано больше не существует. Этот урод гниет в аду, под толстым слоем земли.
– Скажи мне, что он был мертв, когда ты приехал в форт. Что ты не убивал его.
– Я его убил, Лин, еще в тот момент, когда запер в форте. И ты это знаешь.
Жюлиан почувствовал, что она отпрянула. Тогда он достал из кармана фотографию и сунул ей в руки. Чернила затекли на лицо Сары, но еще можно было прочесть: «Дай мне силы никогда не забыть, что́ он сделал».
– Может, я и забыл, но я сохранил силу. Все, что мы сделали, мы совершили ради нашей дочери, запомни навсегда. Нас двое, верно? До конца.
Она кивнула:
– До конца…
Они тронулись в путь.
– Я его не убивал.
Всякий раз, когда была возможность, он гладил ее по лицу.
Что ей собираются сообщить про память Жюлиана?
70
Он сделал глубокий вдох и толкнул дверь. Следом за ним шел Вадим. Вик с 19 июня 2016 года не встречался взглядом с Путешественником. Помещение было оборудовано многочисленными, хорошо заметными камерами наблюдения и микрофонами. Два надзирателя, доставивших заключенного, стояли каждый в своем углу. Они вышли.
Энди Джинсон был предусмотрительно прикован наручниками – руки вперед – к цепи, соединенной стальным кольцом со столом. Он исхудал, его черты еще больше заострились по сравнению с прошлым разом, скулы были словно выточены из кремня, серая, как решетка его камеры, кожа обтягивала кости. Он сделал себе несколько татуировок на уровне шеи – звезды, нанизанные одна за другой на чернильный хомут.
Он презрительно взглянул на Вика:
– Поганый у тебя видок, цыпленочек. Что стряслось? Уж не от работы ли тебя так плющит? Над чем трудишься? Похоже, тебе это совсем не по силам.
Вик уселся на стул прямо перед ним и выложил на стол бежевый конверт, который уже через две секунды привлек внимание Джинсона. Затем полицейский собрался и заговорил сильным и властным голосом:
– Вы уверены, что вам не требуется присутствие вашего адвоката? Все, что вы скажете, может…
– Тсс… Тсс… К чему это? И кстати, можешь обращаться ко мне на «ты». Мы ведь старые знакомые.
Путешественник в оранжевой робе заключенного непринужденно откинулся на стуле. Несмотря на сковывающие его запястья наручники, длина цепи позволяла ему некоторую свободу движений. Он покрутил головой и осмотрелся – он никуда не спешил. Вадим стоял, скрестив руки и прислонившись спиной к стене.
– Ну, как там Каспаров – Топалов девяносто девятого года? Ты продвинулся? Так и вижу тебя склонившимся над шахматной доской и пытающимся отыскать ключик к моей башке. Короче, ты не на высоте. – Он щелкнул пальцами. – Вы поверхностны, вы не умеете разуть глаза или заглянуть глубже, за видимую сложность простых уравнений. Ответы с самого начала были у вас под носом. Вам оставалось только протянуть руку и воспользоваться ими.
– Мы здесь не для того, чтобы говорить о нас. У вас есть какие-то соображения относительно причины, по которой вас временно вытащили из вашей дыры?
Полицейский и заключенный изучающе посмотрели друг на друга. Джинсон молитвенно сложил ладони:
– Откуда мне знать? Я заперт в четырех стенах, без малейшего контакта с внешним миром. – Он бросил взгляд на камеру справа. – Где они? Перед экранами, в тепле? Они нас видят и слышат?
– Кто – они?
– Ты прекрасно знаешь… Родители малышки Сары Морган. Может, вы думаете, что пришло время признаний? Что достаточно вызвать меня сюда, чтобы я любезно указал вам место, где закопал ее?
– Да, мы надеемся. Возможно, это облегчит вашу совесть.
Он провел языком по губам.
– К сожалению, боюсь, придется подождать еще немного. Но я могу избавить вас от бесполезных перемещений.
Сыщики позволили ему позлословить и поиграть в удава и его жертву. Джинсон припомнил все, как бывало каждый раз. Пытки, которым он подвергал своих жертв, их крики, заключение девушек в фургоне, способ, которым он их закопал. Джинсон любил поговорить, он углублялся в мир лжи и фантазмов, а Вик наслаждался в предвкушении развязки. Шок от разоблачений, которые он собирался сделать, будет от этого только сильнее.
– …Но сладкой маленькой Сары сегодня нет в меню. Ведь, по правде говоря, меню составляю я, а не вы. И я решаю, что скажу, а что – нет. Тема дня – я так решил – Аполлина Рина.
Вадим сделал вид, что тоже попался в сети Путешественника.
– О ком ты говоришь?
– Тебя это поражает, а, мышонок? Аполлина, слепая девчушка? Та, которую вы, похоже, упустили.
Он насладился их удивленными взглядами.
– Поскольку у нас полно времени, мне бы хотелось кофе.
Вадим с грохотом опустил на стол кулаки:
– Заткнись! Здесь тебе не кабак.
Джинсон плотоядно ухмыльнулся:
– Теперь, когда я не посылаю пряди волос, вам стало потруднее, верно? И вот вы уже ничего не понимаете. Вы думаете: а что это он рассказывает? Аполлина, Аполлина… Такая очаровательная молодая женщина. Если бы вы только знали.
Он сделал еще одно снисходительное отступление и поделился своими воспоминаниями, которых на самом деле не существовало. Он срывал зло на Морганах, поглядывая в камеру.
Джинсон ткнул пальцем в свою шею:
– Девять звездочек. По одной на жертву. Для вашей дочери Сары я приготовил самое лучшее местечко, под кадыком. Она мне понравилась больше всех. Как же классно я ее трахнул!
Вадим вскипел. Они с Виком понимающе переглянулись: хватит, поиграли, Джинсон созрел, до предела раздулся в своем самолюбовании. Пора переходить в наступление.
– Думаю, тебе придется попросить кого-нибудь свести твои звездочки, а там, где ты проведешь остаток своих дней, это будет непросто. Может, попробовать бритвой? Ты наверняка найдешь, кому это поручить. Только смотри, будь внимателен, как бы тебе не перерезали горло.
Вик открыл конверт – он тоже не спешил – и подтолкнул к Путешественнику фотографию. Хижина.
Джинсон нахмурился:
– Зачем ты мне это показываешь?
– А ты не узнаешь? Заброшенная хижина недалеко от ручья Гран-Валуар, возле Ла-Феррьер? Ведь это там ты запер Аполлину Рина, верно?
Вадим с изощренной медлительностью принялся ходить вокруг убийцы, а Вик выложил другой снимок. Аполлина на больничной койке. Сыщик сфотографировал только верхнюю часть тела, чтобы не были видны повязки на руках.
– …Где мы ее недавно обнаружили живой. Сейчас она в больнице, но через некоторое время вернется к нормальной жизни с теми, кто ее любит.
Похититель скривился. Пальцы впились в фотокарточку, он скомкал ее и бросил Вику в лицо:
– Ладно. Хочешь подурачиться? Зато тебе никогда не узнать про Сару Морган. – Он посмотрел в камеру. – Вам никогда не узнать, что я с ней сделал! И шли бы вы все!
Вик подошел и склонился над столом.
– Но мы уже знаем, Джинсон. Мы все знаем. Не для того ли ты задал мне задачку про «Бессмертную партию», чтобы я решил ее? Жертва белой ладьей d6… Misdirection… Мы привлекаем к себе внимание и жертвуем собой, чтобы не застукали наших дружков, верно? Какое трогательное представление о дружбе!
Джинсон пожирал их глазами, на его шее вздулись вены. Он растерялся, Вик это чувствовал.
Лейтенант указал на камеры:
– Там, за ними, только полицейские. Родителей Сары здесь нет, потому что они знают, что случилось с их дочерью. После четырех нескончаемых лет. Это тяжело, не скрою, но они смогут достойно оплакать ее.
Слева подошел Вадим:
– Ты не убил ни одну из этих девушек, ты был всего лишь мелкой сошкой, тебе было поручено только похищать их. Ты довольствовался тем, что сообщал нам, где твой дружок Дельпьер закапывал тела.
Вадим кивнул Вику, тот подтолкнул на середину стола копии писем и склонился над Путешественником, так что его лицо оказалось в десяти сантиметрах от лица заключенного.
– Да, кстати, мы в курсе насчет сообщений, которые Дельпьер передавал тебе в письмах от твоих «фанов». Координаты GPS, которые ты просто повторял нам. Ты довольно поиздевался над нами, теперь этому пришел конец.
Джинсон сжал лежащие на столе руки в кулаки. Он дышал шумно, как бык. Вадим ни на секунду не оставлял его.
– Мы тебя сделали, Джинсон. И Дельпьера тоже. Нам не хватает только третьего, того, кто вами руководит. Мориарти. И сейчас ты нам скажешь, кто он.
Убийца принял удар. Вик поднялся.
– Я решил твою задачку, я принял твой вызов. Я заслужил узнать его имя. Скажи мне, и покончим с этим.
Теперь лицо преступника выражало только ненависть и ярость.
– Вы вечно топчетесь на месте, козлы!
Вадим обошел стол, поискал в папке и выложил перед Джинсоном фоторобот Люка Тома в детстве.
– Люк Тома, он же твой дружок Мориарти, это тебе говорит о чем-нибудь? Вы втроем в одной спальне интерната Рош-Нуар. Немного необычные занятия спортом… Кевин Кернинг принуждает вас с Дельпьером к фелляции. Кто из вас был лучше? Ты, конечно? Тебе ведь всегда нравилось выделяться на общем фоне.
– Заткнись, твою мать!
– Ты хочешь, чтобы мы это рассказали журналистам? Подлинная история Энди Джинсона, бывшего толстячка, который не прочь отсосать? Поддельный серийный убийца, который никогда никого не убивал, а всего лишь был рабом того, кто, хоть и был младше, отрезал член своего препода?
Джинсон вскочил и хотел броситься на Вадима, но его не пустили цепи. Вадим даже не шелохнулся. Он пристально смотрел в глаза заключенному.
– Выкладывай, иначе я тебе гарантирую, что мы всё выложим прессе. И сделаем так, что твои сокамерники узнают, что тебе нравится сосать. Мы до такой степени испортим тебе жизнь, что ты и вообразить не можешь. Кто такой Мориарти? Как он выглядит? Где живет? Куда ты привозил похищенных девушек? Кто их использовал и подвергал пыткам? Ты? Мориарти? Кто-то другой? Мы хотим, чтобы ты рассказал нам все в подробностях. Имя. Назови имя. Мы приняли вызов, твою мать! Ты наш должник.
Энди Джинсон откинулся на стуле, вытянув руки перед собой.
– Приняли мой вызов? Ничего вы не приняли. И ничего не нашли! Сочувствую.
Джинсон снова обрел утраченное было высокомерие, к его лицу словно прилипла застывшая усмешка, отчего Вадиму очень захотелось съездить ему по морде. Вик хранил спокойствие.
– Чего нам недостает? Ты недавно говорил про уравнения. Что ты имел в виду?
Преступник молчал и не двигался. Напрасно Вадим больше получаса ругался, тряс его, орал – ничего не помогало. Они поняли, что все кончено: Путешественник решил замолчать.
В тот момент, когда они, уходя, переступали порог комнаты, у них за спиной раздался голос Джинсона:
– Думаете трахнуть Мориарти? Но это он вас трахает.
Затем Джинсон снова опустил голову и замкнулся в молчании. На сей раз окончательно.
71
Джордано больше не существует, сказал Жюлиан. Однако никогда еще бывший полицейский так явно не присутствовал в сознании Лин. Она подумала об адских муках, испытанных им в форте, о его дочери Роксане, которая никогда больше не увидит своего отца, о его окровавленном затылке и о беспокойном силуэте мужа, забрасывающего его тело землей. Сыщики неустанно искали пропавшего. Возможно, имя Джордано однажды всплывет в деле Мориарти. Возможно, ее и Жюлиана допросят – через полгода, год или пять лет. Как жить с этим висящим над головой дамокловым мечом?
Она остановилась на больничной парковке под пепельно-серым небом, из-за которого создавалось впечатление нескончаемой ночи. Сколько дней уже не показывается солнце? Чтобы поскорее спрятаться от сильного ветра, она побежала. В приемной Лин сказали, что доктор Гжешковяк ждет ее у себя в кабинете. С растущим комом в животе она поднялась на второй этаж.
Специалист протянул ей руку, закрыл дверь и предложил присесть, а сам устроился напротив, за рабочим столом, и с озабоченным видом внимательно посмотрел на нее. На лице Лин лежала печать страдания и очередной бессонной ночи. В голове еще звучал стук лопаты.
– Как я уже сказал вам в своем сообщении, мне хотелось бы побеседовать о Жюлиане. Он пропустил два сеанса логопеда. Вам известно почему?
– Это… из-за отца. Его труп был обнаружен возле Гроффье. Возможно, он совершил необдуманный поступок, отправившись на побережье во время прилива.
Гжешковяк поджал губы.
– Мне искренне жаль. Когда это произошло?
– Мы точно не знаем. Тело нашли вчера утром, но мы не имели никаких вестей от него с рождественского вечера.
Доктор отложил в сторону медицинскую карту Жюлиана.
– Может быть, следовало перенести нашу встречу и…
– Нет-нет, ничего.
Он подпер подбородок кулаками:
– Как Жюлиан воспринял кончину отца?
Она пожала плечами:
– Как человек, потерявший память.
Врач явно смутился. Он кашлянул.
– Расскажите, до… этой трагедии, как прошло возвращение вашего мужа домой. Вспомнил ли он свои привычки? Заметили ли вы автоматические действия, были ли ситуации, в которых он обращался к вернувшейся памяти?
Лин попыталась абстрагироваться от болота, в котором они с Жюлианом увязли, и сосредоточиться на более простых вещах.
– Все шло, скорее, хорошо. Дома ему было спокойно, он быстро сориентировался. Сейчас он кое-что вспоминает, а что-то – нет. Он, например, продолжает спать не на своей стороне кровати, но готовит мне блюда, которые я люблю, или занимается домом, что делал всегда. Теперь он может доехать на автомобиле до Берка. К нему вернулась привычка сидеть в кресле с ноутбуком на коленях и заниматься поисками следов…
– Вашей дочери?
Лин кивнула:
– Это проявилось с новой силой, его навязчивые идеи устойчивы.
– А воспоминания, связанные с вами?
– Все в порядке…
Он понял, что у Лин нет желания углубляться в интимные детали, и не стал настаивать.
– Коллеги, работа?
– Об этом он пока не говорит. Знаете, до того, как на него напали, Жюлиан… как бы это сказать?.. Он исчерпал все возможности. Не уверена, что так было лучше для работы или отношений с коллегами. В своем сообщении вы написали про нечто странное. В чем дело?
Он положил ладонь на медицинскую карту:
– Возможно, вам известно, что личные воспоминания могут возвращаться внезапно или постепенно, с очень яркими подробностями или же, напротив, смутными. Некоторые забытые сцены возникают, как вспышки, при пробуждении, при взгляде на фотографии или прикосновении к предметам. Так вот, два этих последних метода оказались очень эффективными для Жюлиана.
Он открыл конверт и подтолкнул к Лин стопку фотографий:
– Это ваши, можете их забрать. Благодаря им он сумел точно восстановить в памяти отдельные моменты своего прошлого. Места, ситуации, запахи. Каждый день он добивался заметного прогресса. Хотите взглянуть?
Лин не понимала, к чему он клонит, но взяла фотографии и один за другим просмотрела снимки. И каждый раз у нее сжималось сердце. Куски жизни, счастья, воспоминания, причиняющие ей боль. Они с мужем были так молоды, так счастливы. Вдруг Лин поморщилась. Между двумя фотографиями, сделанными во время их отпуска, она заметила снимок, на котором был запечатлен старенький «альфа-ромео», припаркованный на улице с Пизанской башней на заднем плане.
– Что-то не так?
– Эта фотография… что-то я ее совсем не помню.
– Вы уверены?
– Да-да… Мы ездили в Италию, но не в Пизу. И у нас никогда не было такой машины… Я… в растерянности.
– Однако этот снимок вызвал реакцию у Жюлиана. Он довольно четко помнит его. Он забыл когда, но твердо уверен, что был там с вами. Он рассказывал про жару, шум и даже о том, как вы поднимались на башню.
Лин покачала головой:
– Я… Ничего не понимаю… У меня… Я совершенно не помню.
Врач забрал у нее глянцевый прямоугольник.
– И правильно. Это не ваша фотография, она из пачки наших рабочих снимков, которые мы используем для тестирования пациентов.
Лин опешила:
– И что это значит?
– Память крайне сложна, Лин, иногда она может сыграть с нами злую шутку и создать ложные воспоминания. Она панически боится пустот и при необходимости заполняет их сама. Мы положили эту фотографию между двумя вашими подлинными снимками, сделанными в отпуске. Нам важно было понять, действительно ли у Жюлиана возникли настоящие «фальшивые» воспоминания, лжет ли он, чтобы доставить нам удовольствие и показать, что он быстро добивается хороших результатов, или же он симулирует…
Лин вцепилась руками в сиденье стула, она чувствовала, что сейчас произойдет худшее.
– …Мы вот уже десять дней изучаем его память. Это хрупкая, зыбкая, податливая зона, воспоминания принадлежат только пациенту, перед нами стоит непростая задача отличить истинное от ложного, чтобы оценить глубину его амнезии. Мы проделали массу обстоятельных тестов, а именно подготовили вопросы, на которые он должен был отвечать, серии движений, которые он должен был выполнять. Все эти задания требовали участия других видов памяти. Целью было проверить связность его ответов… При тестировании имеется множество способов подойти к тому или иному вопросу. А затем мы сопоставляем ответы, в точности как это делают полицейские. Мы задаем вопрос, связанный с воспоминаниями, одним образом, а затем возвращаемся к нему с другой стороны…
Он вытащил из медицинской карты несколько листков.
– Результаты Жюлиана превысили норму почти по всем тестам, что делает его амнезию слишком уж совершенной, несколько преувеличенной, если хотите. Я просто приведу вам пример теста на распознавание, где требуется выбрать ответ из двух возможных…
Он подвинул листы к Лин.
– …В среднем человек, потерявший память, имеет соотношение правильных и неправильных ответов примерно пятьдесят на пятьдесят. У Жюлиана оказалось меньше пятнадцати процентов правильных ответов.
Лин быстро просмотрела тесты. Слова, которые предлагалось запомнить и которые потом перемежались другими… Упражнения на запоминание… Она взяла листы и разложила их перед собой.
– Что это значит?
– Что зачастую он намеренно выбирал неправильный ответ. Возможно, специально преувеличивал свою амнезию.
– То есть вы хотите сказать, что он… симулировал?
Гжешковяк ответил нейтрально, он соблюдал меры предосторожности:
– Обычно такие результаты характерны для пациентов, которые не страдают амнезией, но хотят, чтобы их таковыми признали.
Лин будто ударили по лицу.
– Это… Это невозможно.
– Обратите внимание, я не сказал, что мы столкнулись именно с таким случаем, это всего лишь… допустимое предположение. Даже если результаты его сканирования не показывают ни малейшего повреждения, мы, к сожалению, пока не можем быть вполне уверенными, поскольку изучение памяти – наука неточная. Случается, некоторые пациенты искренне настаивают на своей амнезии, чтобы получить физические, юридические или финансовые льготы. Мне кажется, у Жюлиана, если я не ошибаюсь, нет никакого интереса симулировать. Здесь не замешаны ни деньги, ни юридические факторы.
– Он не симулирует. При известии о кончине отца он… он ничего не почувствовал, кроме разве что подобающей случаю грусти. А ведь он обожал отца. Ваши тесты ненадежны.
Врач даже не пытался спорить.
– Возможно, но мне хотелось, чтобы вы были в курсе. Как только Жюлиан… сделает все, что положено, для своего отца, мы продолжим сеансы, посмотрим, что это даст. А вы проследите, чтобы он приходил на прием, это важно. И не говорите ему о нашей встрече, чтобы не исказить результаты наших будущих обследований. Сможете это сделать?
– Постараюсь.
Он поднялся и проводил ее к выходу.
– Если и есть кто-то, способный отличить истину от лжи, так это вы, Лин. Вы с ним давно живете. Попытайтесь своими способами протестировать его память, выявить несовпадения. Только вы можете оценить достоверность его воспоминаний, а также факт его амнезии.
Они обменялись рукопожатием, и она вернулась к машине. Усевшись за руль, Лин задумалась. Разумеется, дома Жюлиану было комфортно, он вернулся к некоторым своим привычкам, повадкам, но как можно подумать, что он симулирует? Симулирует, что забыл ее, забыл об исчезновении их дочери, о Джордано? Для чего? Она вспомнила его взгляд сразу после пробуждения – он ее не узнал. Она вспомнила реакцию мужа на сообщение о том, что его отец утонул. Он любил Жака. Если он симулировал амнезию, то как он мог выглядеть таким бесчувственным? Как он мог сдержаться и не зарыдать, когда полицейские сообщили о смерти Сары?
Обуреваемая сомнениями, Лин включила зажигание. Ей снова представилась сцена в форте, когда Жюлиан размозжил ногу Джордано. Откуда вдруг такая неадекватная реакция? Он что-то вспомнил? Она вздрогнула, как от удара, когда ей на память пришли откровения того типа с плоским лицом: якобы Жюлиан заплатил ему, чтобы он стукнул его по голове бейсбольной битой. Но откуда он мог знать, что это наверняка вызовет потерю памяти? Такое невозможно предвидеть.
Ее подозрения росли.
А что, если муж действительно спланировал нападение на себя, чтобы симулировать амнезию?
72
Вик и Вадим молча поднялись на второй этаж дома Джинсона. Жилище было выморожено, лестница потрескивала, на перилах и мебели лежала пыль, и это создавало впечатление запустения. Вадим все еще злился, потому что не понимал, что он здесь делает.
Они вошли в спальню Путешественника, в комнату настоящего безумца. Обои испещряли математические формулы: они громоздились одна на другую, непостижимо сплетались и расплетались, словно длинные чернильные ленты. Все стены у Джинсона были белыми, чтобы он мог на них писать, рисовать черных лебедей, шахматные фигуры, пронумерованные клетки – запечатлевать неудобоваримое вещество своего фанатичного сознания на каждом квадратном сантиметре спальни, включая потолок. И еще цифра «2» повсюду, бесконечно повторяющаяся в суммах, кратных, квадратах, корявых уравнениях. Вадим растерянно озирался.
– Ну, ты мне объяснишь, что это, твою мать? Я ни хрена не понимаю в этой хренотени. Парни, которые разбираются в таких делах покруче нашего, уже все проанализировали, пытаясь понять, не скрыл ли тут Джинсон какую-нибудь информацию о своих жертвах. Ловить нам больше нечего. Так какого черта мы здесь делаем?
Вик подошел к спиралям, удивительным числам, которые записал Джинсон с сотнями, тысячами десятичных знаков: пи, корень квадратный из двух, золотое число[22]. Он присел, потом выпрямился, замер.
– Джинсон сказал, что ответы с самого начала были у нас под носом… Что мы не умеем разуть глаза или заглянуть глубже, за видимую сложность простых уравнений. Что тут, в этой комнате?
– Уравнения… Но они не простые… Я вообще не врубаюсь…
Вик провел ладонью по записям, а затем принялся обследовать обои. Найдя край полотнища, он резко дернул.
Вадим нахмурился:
– Ты что делаешь? Твою мать, Вик, ведь не станем же мы…
– Лучше помоги.
Вадим принялся за дело. В конце концов он нашел даже некоторое удовольствие в том, чтобы крушить безумие Джинсона, срывать со стен широкие полосы обоев, которые с шорохом падали ему в руки. Он даже хрюкнул от счастья.
– Здорово!.. Придурок… Пошел-ка ты!
Он громко ругался один в своем углу. К сожалению, под обоями ничего не было, голый бетон. Вик прекратил отдирать – слишком долго и нудно – и принялся прощупывать стены в поисках какой-нибудь неровности, уплотнения.
И его рвение было вознаграждено: спустя полчаса он обнаружил что-то за кроватью, на высоте примерно метр, там, где было крупно написано «44» – число ходов «Бессмертной партии» Каспарова. Обои в этом месте немного отклеились. Вик постучал по стене – какая-то полость. Он дернул полотнище и обнаружил в бетоне отверстие сантиметров в десять. Подбежал Вадим.
Вик просунул руку в дыру и вытащил прозрачный пакет с ключами. Нахмурившись, он разложил их перед своим напарником на кровати. Никаких серийных номеров, одного цвета, разных форм. Вадим внимательно рассматривал их.
– Девять. Думаешь, ключи от входных дверей домов жертв?
– Очень может быть…
Вик снова пошарил в дыре. Его пальцы нащупали что-то гладкое, пластмассовое.
Флешка.
73
Собрались около 16:00. Люди напряжены, лица осунулись. Сознательно ли Джинсон сообщил опознавательный знак, приведший к тайнику? Или же презрение и ненависть к полицейским, а главное – чрезмерное самомнение толкнули его на ошибку?
В присутствии Мандзато и Вадима Вик вставил копию флешки в компьютер, и на экране высветилось содержание. Это был список папок, названных женскими именами. Амандина, Жюстина, Фабьенна, Сара… Их было девять, как и ключей, – девять женских имен, одно за другим появившихся на экране компьютера.
Вик со вздохом потер виски:
– Папки носят имена девяти пропавших. Девяти девушек, которых Джинсон похитил, а Дельпьер закопал спустя месяцы.
Вик кликнул на папку, озаглавленную «Сара», и развернул серию фотографий. Они были сделаны в небольшом доме или в квартире. На каждой из них можно было видеть Сару Морган в разных помещениях, то крупным планом, то более общим. Блондинка, красавица, легко одетая – летнее платье, купальник, а то и вовсе обнаженная, под душем. Вик прикинул, что на снимках ей не больше семнадцати лет. Фотографии явно были сделаны до ее исчезновения.
Вадим указал на нижнюю часть экрана:
– Там еще и видео.
И верно, под фотографиями появлялись иконки. Вик запустил одну из них. На несколько секунд возник моргающий глаз.
– Эту анимацию можно увидеть на даркнете. Если на нее кликнуть, сеть требует пароль.
Глаз пропал, зазвучала музыка для настроения. Кто-то заснял лежащую на постели Сару. Она ласкала себя. Долгая сцена мастурбации, от которой мужчинам сделалось не по себе. Вадим сосредоточился на изображении:
– Съемка с высокой точки, неизменяемость плана… Похоже, скрытая камера.
Вик прокрутил другие видео. Сара под душем или в гостиной. Она никогда не смотрела в камеру: ни на видео, ни на фотографиях. Девушку снимали без ее ведома.
– Наверное, при помощи вмонтированных в стены мини-камер, скрытых за какими-нибудь предметами. Сегодня кто угодно может приобрести камеры с высоким разрешением размером не больше шляпки гвоздя.
Вик внимательно изучал мебель, расположение комнат. Сару снимали не дома, не на вилле в Берке. Жилище было приятное, хорошо обставленное, уютное. В поле зрения камеры ни разу не попал вид из окна, на улицу, так что невозможно было составить представление о том, где снято видео. В городе, в деревне, в горах?
– Видели, как смонтировано? – заметил Вадим. – Планы, томная музыка… Монтаж сделан очень продуманно, чтобы… подчеркнуть красоту девушки. Чтобы все выглядело как можно более привлекательно.
Вик не понимал, кто сделал эти фильмы. Мориарти? Джинсон? Дельпьер? С какой целью? Он вспомнил роскошное шале в Ла-Шапель-ан-Веркор, куда привозили некоторых девушек. Вид на горы, джакузи, бокал шампанского… Кто пользовался тем домом и девушками? Возможно ли, что к этому причастны другие люди? Что существуют другие связи? Сыщик выходил из себя, ему казалось, что от него ускользает сама суть дела.
Мандзато уперся кулаками в стол:
– Смени папку.
Вик кликнул на другое имя. Полина. Полина Перло, пятая похищенная девушка. Сценарий повторился. Интимные фотографии жертвы, сделанные без ее ведома. Приятная возбуждающая музыка. То же место, что на видео Сары.
Новая папка. Жюстина. Юная, с открытой улыбкой, полная жизни. Тоже снята на видео: в разных ситуациях, но все в том же месте. Иногда одетая, в других случаях – нет. Столь же яркая брюнетка, как Сара – блондинка.
Группа просмотрела остальные видео и фотографии. Вик ткнул указательным пальцем в экран:
– Всегда одно и то же место. Ничем не связанные между собой и не знакомые друг с другом девушки, которых без их ведома снимают в одной и той же обстановке. В доме, напичканном миниатюрными видеокамерами. Здесь не может быть двух мнений…
– Относительно помещения?
– Думаю, да. Дом, оснащенный скрытыми камерами.
Сыщик достал телефон и набрал номер. После третьего гудка ему ответили.
– Лин Морган?.. Вик Альтран, полицейский из Гренобля. Надеюсь, я вам не помешал…
Он слышал шум ветра, крики птиц. Наверное, романистка находилась на берегу моря.
– …Мне необходимо кое-что уточнить, а для этого я должен обратиться к вашей памяти. Снимали ли вы или ваша дочь квартиру или, возможно, домик перед исчезновением Сары? Лето, угловой красный диван, итальянский душ[23], крашеная мебель под старину… Если хотите, могу послать вам несколько фотографий этого места и…
– Насчет мебели уже не помню, но мы на несколько дней снимали квартиру в Аннеси. Это были наши последние каникулы втроем.
Вик включил громкую связь.
– Можете сообщить адрес? Имя владельца?
– Вы что-то обнаружили?
– Возможно. Но прежде, чем что-то вам сказать, я должен проверить.
– Мы зашли на сайт аренды жилья онлайн LocHolidays…
Сыщики переглянулись.
– …Мы пользовались этим сайтом всего два-три раза. У меня там был аккаунт, даже не знаю, существует ли он еще. Надо бы связаться, но… Послушайте, я… я не дома. Лучше будет, если я дам вам имя пользователя и пароль, войдите и посмотрите сами. Я вам доверяю.
Она продиктовала данные. Вик поблагодарил, отсоединился, бросился к компьютеру и вышел на сайт под именем Лин.
– Сработало.
Он открыл страницу бронирования.
– Вот эта квартира…
Он ткнул пальцем в адрес, недалеко от озера Аннеси, и кликнул, чтобы узнать детали. Объявления о сдаче больше не было, но фотографии остались. Красный диван, крашеная мебель… Морганы арендовали это жилье за полгода до похищения.
– Похоже, именно так Мориарти отбирал жертв. Он владеет недвижимостью, которую сдает через интернет. Это как сети. Преступник снимает на видео жертв, которые его интересуют. Он располагает всей необходимой информацией о них. Адресом, фотографиями… И может проникнуть в жилище в отсутствие арендаторов, сделать копии документов, дубликаты их ключей… Проще простого. Затем Мориарти передает все это Джинсону, а тот спустя несколько месяцев занимается похищением. Они должны выждать некоторое время, чтобы полицейские не сопоставили факты.
– Назови имя этого урода.
Вик кликнул на ссылку. Появилась фотография, одна из тех, которые они уже видели под ложным именем Пьер Мулен: блондин с ослепительной улыбкой, в безукоризненной сорочке. Тот же самый снимок. Вадим вышел из себя:
– Даже если фотка липовая, это он! Точно он!
Под фотографией были подтвержденные сайтом данные. В качестве арендодателя Мориарти, вероятно, должен был представить действующие документы и банковские реквизиты.
На сей раз никаких ПМ, Мориарти, Доктора Ватсона. Теперь уже нельзя скрыться под псевдонимом.
Человек-невидимка, которого они преследовали, мозг, центральное звено смертоносной цепочки, бывший Люк Тома, теперь назывался Давидом Жорленом.
74
Лин в теплой куртке в одиночестве стояла лицом к морю на берегу залива, который так любила, и всматривалась в горизонт. Прямо у нее под ногами копошились в морской пене в поисках серых креветок или выброшенной на мелководье мелкой рыбешки желтоклювые чайки и грязовики. Они сновали туда-сюда и постоянно что-то клевали. В какой-то момент они прекращали суету, затихали и прятались от хищников. А потом вновь продолжали искать себе пропитание. Вечная борьба за выживание.
Лин посмотрела влево, в сторону юга. В двух сотнях километров отсюда завтра вечером ее ждали гигантские скалы Этрета. Справа, на севере, в часе езды, – форт Амблетёз. Наверняка Жюлиан уже там. Он приберет и освободит помещение, где гнил и испустил свой последний вздох Джордано. Как будто нескольких капель хлорки хватит, чтобы уничтожить и саму память об их жестоких поступках.
В горле Лин застрял горький ком. Она не могла забыть слова, сказанные врачом. Однако, будучи женой Жюлиана, она пребывала в уверенности, что муж не симулировал. Сразу после полудня она проверила его. Жюлиан не выносил, чтобы крышка мусорного бака оставалась открытой. Он всегда подходил и ставил ее на место. А сегодня никак не отреагировал. Со дня выписки из больницы он спал не на своей стороне кровати. Он не подхватил разговор, когда она вскользь упомянула ему кое-какие имена и места. Его глаза оставались потухшими, когда она показывала ему фотографии родителей и его самого, сидящего на коленях у матери или отца.
Но она постоянно, каждую минуту, мысленно возвращалась к нападению, от которого он чуть не умер. Все эти срежиссированные им приготовления, эти ложные следы. Ее терзали сомнения, но Лин не в состоянии была разобраться самостоятельно.
У нее зазвонил телефон. Полицейский из Гренобля. Она ответила на его вопросы, сообщила код доступа к своему аккаунту в LocHoliday и разъединилась. Похоже, уголовный розыск делает успехи. Может быть, полицейским наконец удастся узнать правду?
У нее замерзло лицо, и она пошла домой, в «Дарящую вдохновение». Своими огнями, очертаниями и широкими окнами вилла напоминала выброшенный на мель корабль. Сцену худшего из триллеров. Если бы кто-нибудь записал то, что пережила Лин за последние несколько недель, наверняка получился бы лучший детектив года.
Но этой истории еще требовался конец. Развязка. А Лин не могла бы сказать, чем завершится дело на скалах Этрета. В «Последней рукописи» ее героиня Жюдит Модруа была сброшена с утеса.
Какой-то силуэт вырисовывался в темноте, накрывшей весь залив и его побережье. В этом бескрайнем пространстве дикой природы кто-то направлялся в ее сторону. Походка, силуэт, выбившаяся из-под шапки рыжая прядь… И эта куртка, делающая любого похожим на мишленовского человечка… Колен. Лин торопливо вытерла выступившие от холода слезы и пошла навстречу. Сыщик не вынимал руки из карманов.
– Я звонил. А потом увидел тебя, одну…
Лин заметила, что через плечо у него висит сумка с компьютером.
– Жюлиан захотел побыть один и решил прокатиться на машине вдоль берега. Он растерян, не способен заполнить документы, касающиеся кончины его отца. Все, что сейчас происходит, так тяжело. Надо поставить себя на его место.
– Конечно… я понимаю. С этим очень сложно справиться, даже тебе. Ты знаешь, во сколько приблизительно он вернется?
– Понятия не имею. С ним не связаться, вы ведь так и не вернули ему мобильник. Ты хочешь его повидать?
– Да, хотелось бы. У меня новости относительно смерти Жака…
Они двинулись в сторону виллы. Охваченная дурным предчувствием, Лин скрестила руки на груди. Казалось, Колен больше чем взволнован.
– …Судмедэксперт подтвердил утопление. Токсикологические анализы выявили высокий уровень содержания алкоголя в крови, по меньшей мере три грамма на литр. Совершенно очевидно, что при таком опьянении он должен был едва держаться на ногах, а главное, не осознавать опасности залива.
– Какой ужас…
Они в молчании прошли еще метров сто.
– Я не должен находиться здесь, Лин, не должен говорить тебе все это, потому что ведется расследование. Но… – Он печально и покорно посмотрел на нее. – …Мы много лет знакомы, я тебе доверяю… Если бы тебе было известно что-то, что и мне было бы лучше знать, ведь ты бы мне сказала, правда?
– Разумеется. Но… что случилось?
Колен ответил не сразу. Что он обнаружил? Лин почувствовала, как у нее на шее стягивается удавка.
– Я должен рассказать тебе про одного типа, который сегодня утром явился в комиссариат. Орнитолог из Фор-Маона, Беранже Аргу. Работает в парке Маркантер. Его имя тебе о чем-нибудь говорит?
– Да, смутно.
– Он сказал, что они с Жюлианом хорошо знакомы, в частности из-за тюленей: Аргу уже очень давно проводит их перепись и изучает их миграцию в Отийском заливе. Недавно они вдвоем защищали здешнюю колонию и вступили в борьбу с рыбаками-браконьерами.
– Да, помню.
– Аргу особенно интересуется приливами, он хочет понять, до какой степени они влияют на поведение колонии. Он частенько наведывается в устье реки Гроффье, – по его мнению, это одно из лучших мест для наблюдения за колонией, когда она не располагается на Беркской косе. Днем он следит за тюленями в бинокль и делает фотографии, а с наступлением темноты, сейчас это примерно в пять вечера, устанавливает инфракрасную широкоугольную камеру, надежно спрятав ее от случайных прохожих. Он помещает ее где-нибудь наверху, на дереве в сосняке, идущем вдоль северного побережья залива. Представляешь, где это?
Лин кивнула. Колен все больше напоминал ей паука, ткущего свою паутину. Они подошли к дюнам.
– …Аргу только вчера, с опозданием, просмотрел свои записи, сделанные вечером в субботу, двадцать третьего декабря. Он мне показал… Лин, он мне показал, что сняла его камера.
– Только не говори мне, что… на записи видно утопление Жака.
Колен кивнул в сторону виллы.
– И еще кое-что, внушающее беспокойство. Пойдем в дом, очень холодно.
75
Согласно сведениям в картотеке водительских прав, Давид Жорлен проживал в окрестностях Вьенна, в сотне километров от Гренобля. Запись сообщала, что он родился 12 июня 1973 года в Пантене, то есть примерно на месяц позже официальной даты рождения Люка Тома. Запрос в налоговые органы подтвердил, что он заплатил налог за две тысячи шестнадцатый год на собственность, находящуюся по адресу, на который зарегистрированы водительские права. Значит, он по-прежнему живет там.
Около десяти вечера четыре полицейских автомобиля на полном ходу мчались по департаментской дороге номер 37. За рулем одного из них сидел Вадим, Вик же задумчиво смотрел на шоссе. Перед отбытием ему хотелось во что бы то ни стало увидеть лицо Давида Жорлена, словно он преследовал не человека, а его черты. У Жорлена не имелось ни паспорта, ни нового удостоверения личности – с цифровой фотографией. Поэтому, для того чтобы получить фотографию, соответствующую личности, надо было посетить учреждение, ранее выдавшее документ. Тогда Вик позвонил в супрефектуру Вьенна, где в 1997 году были выданы права и серая карта. Ему сообщили, что около двух лет назад архив сгорел. Следствие пришло к выводу, что это был поджог.
Мориарти снова, в который раз, уничтожил свое изображение.
Вик был не так разгорячен и самоуверен, как его коллеги: что-то беспокоило его, хотя он не понимал, что именно. Разумеется, в последние часы события слишком быстро следовали одно из другим: допрос Джинсона, спрятанная под уравнениями флешка, определение личности Мориарти. Словно все вдруг разблокировалось. В темноте Вик всматривался в звезды, под их робким светом поблескивал снег. За окном автомобиля стремительно мелькали холмы. Вик повернулся к напарнику. Он видел его блестящий правый глаз и выдающуюся вперед нижнюю челюсть.
Владение оказалось под стать хозяину: уединенное, неприметное, расположенное на возвышенности, над городом, с Роной внизу и лесом вокруг. Чтобы добраться до него, следовало проехать по грунтовой дороге между деревьями. Обогнув дом, машины остановились, и полицейские вышли: те, что покрепче, впереди. Все было спокойно, возможно даже чересчур. Перед ними виднелось двухэтажное строение. Старинное, среднего размера, защищенное высокой кирпичной стеной с воротами. Все ставни закрыты, огней не видно, однако перед фасадом припаркованы серый автомобиль и белый грузовичок. Вик ощутил, как по спине пробежал холодок. Неужели они у цели?
Им не составило труда открыть ворота. Проникнув в сад, полицейские действовали с удвоенной осторожностью: все еще помнили фиаско в доме Дельпьера. Очень быстро, четкими и согласованными движениями они рассредоточились, чтобы следить за боковыми дверьми, а небольшая плотная группа занялась главным входом. Спустя двадцать секунд они ворвались в дом, выставив вперед фонари, с оружием на изготовку.
На сей раз не прозвучало ни одного выстрела. Второй этаж, первый – группа убедилась в отсутствии опасности. Дом казался пустым. Кто-то из полицейских зажег свет. Из гостиной командир группы захвата жестом подозвал Мандзато и его лейтенантов. Лицо у него было хмурым. Подходя к начальнику, они уже ощущали запах смерти.
На полу лежал мужчина в джинсах и футболке. Его голова и руки находились в камине. Тело распухло, руки до локтей и затылок обгорели. Волосы свернулись в крохотные пружинки. На полу, чуть поодаль, валялась бутылка виски и высыпавшиеся из коробки таблетки. Снотворное.
Мандзато запретил своим ребятам приближаться и принялся звонить. Вик испытывал лишь одно желание: наброситься на труп, перевернуть и увидеть это обугленное лицо, эту внешность, вновь, в который уже раз, ускользнувшую от него. Не может быть, это не может быть Мориарти – мертвый, покончивший с собой, или что он там еще придумал, но теперь уже навсегда ушедший вместе со своими ответами.
Все что угодно, только не это.
Вик обошел все выходы. Ничего не сломано, ничего подозрительного, дом заперт изнутри. За его спиной раздался голос:
– Пойдите посмотрите.
Со второго этажа его звал Манжматен. Они поднялись туда и обнаружили, что одна из спален снабжена бронированной дверью. Окно забрано решеткой, кровать прикреплена к полу, телевизор врезан в стену на недосягаемой высоте. Камера? Вик подумал о Саре Морган. Похищенной одной из первых и убитой последней. Ее держали здесь, а не в подвале Дельпьера? Она все четыре года жила в этой комнате? Но почему такое особое отношение, тогда как все остальные были убиты вскоре после их похищения?
Вик натянул латексные перчатки и вошел. Открыл гардеробную. Аккуратно сложенная женская одежда. Платья, белье… Он потрогал спортивную куртку и узнал ее: та самая, в которой Сара была в день похищения. Мориарти от нее так и не избавился.
Вик прошел в соседнюю спальню, без бронированной двери. Там, судя по всему, спал хозяин. Чистая, безупречно застланная кровать, костюмы и галстуки, тщательно развешанные на плечиках. Запах мускуса. На стене – копия картины Грёза «Девушка с розой».
Вадим в кабинете уткнулся носом в документы и справочники по недвижимости. Вик присоединился к нему.
– Похоже, он занимался недвижимостью. Аренда, продажа. Частный риелтор, что-то в этом роде.
Вик со вздохом оперся о стену. Вадим искоса взглянул на него:
– Что ты об этом думаешь?
– Не знаю. У меня впечатление, будто я брожу по музею… Помнишь последние слова Джинсона: «Думаете трахнуть Мориарти? Но это он вас трахает». А еще Дельпьер в своем письме говорил о «самом прекрасном исчезновении на глазах у всех». Здесь какой-то подвох. Не могу поверить, чтобы наш герой помер вот так, головой в горящий камин.
– Если это не «самое прекрасное исчезновение на глазах у всех», то что же это тогда? Возможно, Вик, мы никогда не узнаем, как он выглядит, но этот псих мертв. Окончательно и бесповоротно.
Вик уже не слушал. Он спустился в гостиную. Мандзато прощался с отъезжающей группой захвата. Он повернулся к своему подчиненному:
– Сейчас прибудет судмедэксперт. – И указал на труп. – Я позвонил судье и попросил об ультрасрочном анализе ДНК. Завтра мы получим подтверждение, что это именно Мориарти.
Вик молча осматривал место преступления. Лекарства, бутылка, тело головой в камине: будто в игре «Клуэдо»[24], со всеми выставленными на всеобщее обозрение основными уликами. Слишком утрированно, слишком просто. Мориарти исчез бы с большим шиком, более эффектно.
Или Вик заблуждался на его счет?
76
Колен и Лин вошли в дом. Полицейский расстегнул куртку и вынул из чехла компьютер.
– Я не хочу заставлять тебя смотреть видео, но… думаю, рано или поздно тебе придется это сделать, Лин. Так уж лучше сейчас.
Он наблюдал за ней, приглядывался, ловил каждую ее реакцию. Может, Лин хочет дождаться Жюлиана? Не откажется ли она смотреть видео? Лин присела возле него:
– Давай.
Колен открыл файл. Появилось инфракрасное изображение в черно-белых тонах, с оттенками зеленого. Лин узнала эту часть залива, вытянутые песчаные отмели, изгиб реки Оти, островки неприхотливого солероса и ложечницы. Картинка иногда портилась: накрапывал дождь. Хронометр внизу показывал: 17:02, 23 декабря. Полицейский немного увеличил скорость, восстановил нормальную на отметке 17:04 и ткнул пальцем в экран:
– Смотри внимательно.
Вдали, где-то в глубине залива, Лин заметила движение. Две светящиеся точки, которые вскоре исчезли. Фары. Колен перемотал дальше.
– Твой свекор только что приехал по дороге, идущей вдоль русла. Паркуется на маленькой стоянке… То есть это мое предположение, потому что именно там обнаружили его машину. К сожалению, растительность, плохая погода и расстояние мешают нам что-либо разглядеть. Затем на протяжении получаса ничего не происходит. Возможно, он выпивает, сидя в машине? А потом вот что…
17:32. Лин вгляделась в экран. Полная темень на побережье, мерная пульсация маяка. Из зарослей появился странный силуэт. Он перешагивал лужицы, карабкался по песчаным отмелям, много раз падал. Теперь дождь припустил сильнее, различить лицо было невозможно, и Лин смогла узнать Жака только потому, что он подошел ближе. Его лысая голова… Его плащ… Он блуждал впотьмах, словно бродяга, уходил в залив, в сторону моря и камеры, а вокруг постоянно прибывала вода. Она окружала Жака, обхватывала его со всех сторон, как паук-птицеед свою добычу, а он не осознавал этого.
– Это ужасно. Ужасно. Что ты там ищешь, Колен, черт возьми?
– Пару минут… Всего пару минут… Подождем, пока дождь слегка утихнет, ты сама увидишь.
Лин сделала над собой усилие. Жак споткнулся, упал и, совершенно мокрый, остался сидеть на песке. Среди яростно бушующей природы его тело мелко сотрясалось. Лин была уверена: он плакал, плакал, как мальчишка, пропуская песок сквозь пальцы. Когда дождь прекратился, Колен указал на правый край экрана. И украдкой взглянул на Лин.
– Что ты видишь?
Еще один силуэт в зарослях…
– Боже мой!
Он остановил картинку и в задумчивости поскреб рыжую щетину на подбородке.
– У меня от этого каждый раз мороз по коже. Кто-то смотрел, как он умирает. Кто-то, кого мы не видим из-за дождя, но кто, возможно, был там с самого начала, спрятавшись в кустах рядом со стоянкой. Я избавлю тебя от продолжения, но этот незнакомец, так и не позвав на помощь, останется там до 17:55, когда Жака унесет в море.
Лин закрыла лицо руками. Колен протянул ей фотографию.
– Мне очень жаль, что приходится подвергать тебя всему этому. Вот фотография, которую распечатали с видео. Мы сделали, что могли, увеличили ее, оптимизировали настройки, но лучше не получается…
Лина всмотрелась в снимок.
– …Невозможно определить, мужчина это или женщина. Одежда похожа на рыбачью куртку с капюшоном. В таком наряде трудно различить хоть какие-то морфологические признаки.
Лин была на грани сна и яви, она словно шла по острому горному гребню, а с обеих сторон зияли пропасти. Сыщик внимательно посмотрел на нее и откашлялся.
– Я огорчен, что в подобных обстоятельствах мне приходится задавать тебе такой вопрос, но… тебе это ничего не напоминает? Наш эксперт говорит, что рыбачий костюм светлый, возможно, желтый. Или серый. Вроде вот этого…
Он указал на стоящую возле книжного шкафа рамку с фотографией Жюлиана. Теперь Лин отчетливо видела дно пропасти. Сейчас она бросится туда и больше не проснется.
– Я… Я не знаю. Это так внезапно. Что ты хочешь, чтобы я ответила? – Она взяла фотографию в руки. – Здесь такие костюмы есть у всех, это может быть кто угодно. Не собираешься же ты, в конце концов… я хочу сказать, ведь не будешь же ты, как все эти последние четыре года, подозревать Жюлиана?
– Лин, ты меня знаешь… Я просто хочу понять. Жак умирает, выплакав все свои слезы, а кто-то безучастно смотрит на это. Тебе не кажется естественным, что первый, кого я хочу допросить, его сын? Прежде чем присоединиться к тебе на заливе, я заглянул в сарай. И не нашел там костюма с фотографии. У тебя есть какие-нибудь соображения относительно того, что Жюлиан мог с ним сделать?
– Нет-нет, откуда мне знать? Я здесь не жила, Жюлиан потерял память. Какое все это имеет значение?
Колен вытащил блокнот, послюнил палец и перелистал страницы.
– Мне бы хотелось, чтобы мы вернулись именно к двадцать третьему декабря. После выписки из больницы я привез Жюлиана на виллу. Было около трех часов дня… Я воспользовался приездом сюда, чтобы забрать свой бумажник, впрочем, ты ведь и сама помнишь, накануне я забыл его у вас…
Лин молча кивнула.
– …Мы проверили список звонков на телефон Жака. Жюлиан позвонил отцу в… ровно в 15:22. Звонок длился пять минут. Как он сам объяснил, разумеется, чтобы сообщить отцу о своей выписке. Все совпадает.
Он приложил палец к экрану.
– Спустя полтора часа его отец паркуется на побережье залива, напивается и идет топиться. С чего вдруг такой поступок? Почему сразу после выписки сына? Мне это не представляется логичным. Он ежедневно навещал Жюлиана в больнице. На его месте я бы, наверное, приехал сюда, чтобы увидеть вернувшегося домой сына. Я бы не пошел топиться. Зачем ждать выписки Жюлиана, чтобы совершить самоубийство?
– Жак был в неважной форме.
– Да-да, знаю, Жюлиан это часто повторял. Судя по упаковкам от лекарств, обнаруженным у него дома, и токсикологическим анализам, он, очевидно, проходил курс лечения от депрессии. Но… в тот день его что-то глубоко взволновало, до такой степени, что он скончался. Похоже на самоубийство. Понимаешь, мне необходимо разобраться, потому что вся эта история не отпускает меня. Не хочешь помочь мне заполнить пустоты между моментом, когда я привез Жюлиана сюда, и временем, когда на видео появляются фары? Если память мне не изменяет, когда мы приехали, тебя не было дома, ты не встречала Жюлиана. Не припомнишь, в котором часу ты вернулась?
Лин поднялась, чтобы налить себе виски и таким образом выиграть время. Отрицательно покачав головой, Колен отказался от предложенного ему стакана. Двадцать третье… двадцать третье… Что же она делала? Ах да, ехала из Реймса, где, угрожая оружием психиатру, получила информацию о Джордано. Она вспомнила, что солгала Жюлиану, и повторила то, что сказала тогда мужу.
– Я возвращалась из Парижа, все те же чертовы проблемы с моим издательством насчет плагиата… Думаю, я оказалась на вилле часам к четырем, максимум к половине пятого. Помнится, я очень удивилась, увидев сидящего в кресле Жюлиана. С этого момента мы с ним не расставались.
– Ты уверена?
– Совершенно.
Колен поджал губы, что-то записал и резко захлопнул блокнот. Затем внимательно, не моргая, посмотрел на нее. Его глаза тускло блеснули, а лицо застыло и посерело, как у человека, внезапно узнавшего, что от него уходит жена.
– Понимаю…
Он поднялся и молча, даже не взглянув на нее, убрал компьютер. Именно в этот момент Лин поняла: он знает, что она говорит неправду, что она не ездила ни к какому издателю. Конечно, он туда звонил и красным отметил в своем поганом блокноте: «Где была Лин все те разы, когда утверждала, что она у издателя? Почему она лжет?» Лин проглотила виски, надо чем-то заняться, чем-то заполнить мертвую тишину, в которую ее погрузил сыщик. Зачем он пришел, один, со своим видео? Почему устраивает ей очную ставку? Ей, а не Жюлиану? Может, он хочет дать ей шанс признаться? Неужели теперь он подозревает ее? И ее тоже?
Она проводила Колена до двери. Он повернулся к ней:
– Оставь эту фотографию у себя. Очень возможно, что завтра я вернусь задать вопросы Жюлиану. Если он захочет мне позвонить – если кто-нибудь из вас захочет, – звоните без колебаний. Что-то в этой истории от меня ускользает, есть какие-то лакуны, которые мне не удается заполнить, но знаешь, я вроде прилива. Мне потребуется время, но все эти дыры рано или поздно заполнятся. До свидания, Лин.
Уткнувшись носом в воротник, он развернулся и побежал к машине. Лин заперла дверь, привалилась к ней спиной, сделала глубокий вдох, схватила рамку с фотографией и задумалась о прятавшейся в кустах фигуре.
Потом она бросилась в гараж и порылась в бардачке своей машины, чтобы поискать там талон за проезд по платной дороге от Реймса до съезда в десяти километрах от Берка 23 декабря. На талоне было указано время 18:48, приблизительно час после утопления. Теоретически Жюлиан мог успеть вернуться по пляжу пешком. Быстрым шагом от русла Оти не больше получаса ходу. Из-за прилива он должен был бы воспользоваться мостом, пройти по дороге, огибавшей лес, и вернуться южнее, по песку.
Но что это могло значить? Что перед тем, как Жак утонул, Жюлиан находился возле него в машине? А кто еще?
Лин накинула на плечи плед и уселась в кресло перед камином. Ей никак не удавалось согреться. Огромные окна выходили в кромешную тьму, дом казался ей кораблем, дрейфующим в бескрайнем ледяном пространстве.
У Жака была неустойчивая психика. Возможно ли, что Жюлиан поддержал его желание броситься в залив? Но как можно толкнуть человека на смерть? Угрозами? Словами? На видео Жак плакал. Слова могли ранить его. Но какие весомые слова мог бы произнести страдающий амнезией человек, чтобы принудить другого к самоубийству?
Разве что Жюлиан не потерял память. Или она к нему вернулась.
Лин вздрогнула, услышав шум двигателя спустя два часа. Когда открылась дверь, она еще больше вжалась в кресло. Жюлиан подошел и обнял жену сзади, скользнув губами по ее шее.
– Готово.
Его слова, его запах… Лин зазнобило. Он встал перед ней, взглянул на бутылку виски, потом на запертый чемодан на колесиках:
– Что это значит? Ты собираешься уезжать?
Лин сделала глубокий вздох и вытащила из-под пледа фотографию:
– Ты мне можешь объяснить?
Жюлиан взглянул на снимок:
– Это что?
– А ты не знаешь?
– Нет, конечно. Скажи мне.
– В тот вечер, когда твой отец утопился, там оказалась камера. Она была скрыта среди деревьев на другой стороне реки. Ты знаком с Беранже Аргу?
– Кто это?
– Кое-кто, кого ты хорошо знаешь. Орнитолог. Его, как и тебя, интересует колония тюленей. К нам приходил Колен, он показал мне видеозапись. Человек, которого ты видишь на фотографии, смотрел, как твой отец тонет в волнах.
Жюлиан рухнул в кресло:
– Поверить не могу.
Лин молчала, прижав колени к груди. Собственный муж внушал ей страх, ее одолевали ужасные картины: Жюлиан, раздробивший ногу Джордано… То, как он ударил вора с рыбьим лицом… Размозженный затылок сыщика… Можно ли объяснить амнезией все эти чрезмерные реакции, которых она за ним прежде не знала? Неужели Жюлиан так ожесточился после того, как на него было совершено нападение?
Суровый голос отвлек ее от этих размышлений:
– …Хотя бы, почему я могу иметь к этому какое-то отношение?
– Почему, когда тебя выписали из больницы, ты позвонил отцу, а не мне?
– Почему? Да потому, что хотел сделать тебе сюрприз! Я сказал отцу, что все хорошо, что мы ждем его завтра на рождественский ужин. Я остался дома и ждал тебя. Главное, я не хотел испортить эффект.
Он поднялся с места и заложил руки за голову. У него на лбу выступил сосуд.
– Твою мать, Лин! Ты что, меня подозреваешь? Зачем бы я стал делать такое? Тебе не пришло в голову, что фигура на фотографии – это, возможно, тот самый чертов паразит, который обокрал нас?
Он подошел к окну, широко распахнул его и стал вглядываться во тьму. В комнату ворвался ветер.
– Кто тебе сказал, что сейчас он не наблюдает за нами? Что он не хочет уничтожить нас?
Он замер перед бескрайним пространством за окном. Потом вернулся к жене, попытался обнять ее, но она отпрянула и рывком поднялась с кресла.
– Прости, мне не по себе. Что-то в тебе коренным образом изменилось. Я не знаю, что именно, и не знаю, случилось ли это еще до того, как ты срежиссировал нападение на самого себя и обрек нас обоих на этот ад. Но в любом случае ты уже не тот человек, которого я знала.
Она надела пальто и взяла чемодан.
– Я на несколько дней возвращаюсь в Париж. Мне надо подумать.
Он, сгорбившись и безвольно опустив руки, печально посмотрел на нее:
– Значит, ты покидаешь меня в такое тяжелое время? Ты оставляешь меня наедине с моей треснувшей памятью? Мы с тобой связаны навсегда, ты что, уже забыла?
– Я не забыла. Нет часа, чтобы я не слышала этого проклятого звука ударов лопаты. Стоит мне закрыть глаза, я вижу раздувшееся лицо Джордано. Но завтра мне надо кое-что сделать. Надеюсь, поездка даст наконец ответы на мои вопросы. Чем бы ни завершилась эта мука, для меня сейчас нет ничего важнее.
77
Вскрытие закончилось, Вадим и Эр некоторое время назад покинули промерзший зал. Вечером 29 декабря Вик, засунув руки в карманы, в одиночестве стоял перед телом, обнаруженным в доме на окраине Вьенна. В ярком свете прозекторской нижняя часть трупа отливала голубым, словно выступая из чистой прозрачной воды. А верхняя напоминала выжженную землю, черную и красную, с нереальным рельефом.
Заключения судебно-медицинской экспертизы соответствовали картине с места преступления. Когда Офелия Эр вскрыла желудок, она сразу по запаху определила: виски. Несколько таблеток снотворного остались непереваренными. Тело не перемещали, и оно не имело никаких иных повреждений, кроме тех, что были вызваны падением в камин. Токсикологическое исследование должно было подтвердить то, что уже и так предполагал судмедэксперт: падение, спровоцированное употреблением смертельной смеси алкоголя и снотворного.
Выходит, Вик никогда не увидит лица этого человека. Почему Жорлен до последнего вздоха так остервенело стремился уничтожить все свои следы? С какой целью? Сыщик вспомнил про романы Лин Морган, подброшенные в библиотеку интерната. Про нападение на мужа писательницы. Задумался обо всей этой не поддающейся разгадке истории в Берке. Если Мориарти и впрямь мертв, то он оставил после себя чертовски трудную задачку.
Вик погасил лампы, погрузив труп в темноту, и остался в зале. Он не двигался, словно надеясь не спугнуть объяснения, которые вот-вот сами выскочат из мрака. Однако смерть предпочла не быть болтливой. Тишина раздражала Вика, и он вышел. Гренобль замело, с неба валились такие нежные хлопья снега, что Вику казалось, будто он вдыхает замороженную пыль. Осточертела ему эта зима, эти горы и все остальное. Что он вообще здесь делает? Корали… Она, только она одна теперь привязывала его к региону, где он прожил всю жизнь.
Когда его коллеги вернулись в дом Жорлена, Вик в ожидании результатов анализа ДНК пошел в кабинет и уселся в свое кресло. Сейчас он был не способен ни на что, кроме ожидания. Ему было необходимо последнее доказательство того, что человек из камина – это действительно Мориарти, он же Давид Жорлен, он же Люк Тома, он же появившийся неизвестно откуда и оставленный в помойке безымянной матерью мальчик. Четырехместная матрешка.
Родился в отбросах, умер в пепле.
Вик вздохнул. Хотя глава сети мертв, предстояло еще поработать. Заполнить зияющие дыры этого расследования, разобраться с темными местами. Обнаружить других возможных причастных, помимо троицы из Рош-Нуар. Повстречаться со всеми родителями, всеми близкими этих загубленных молодых жизней и дать им разъяснения. Вик не знал, хватит ли у него сил на пустую суету. Потому что именно так заканчивалась эта история: пустой суетой…
Новость пришла около шести вечера. Мандзато вошел в кабинет, с торжествующим видом размахивая документами:
– Это он, Альтран. Взятая на трупе из камина ДНК на сто процентов соответствует пробе Люка Тома тридцатилетней давности.
Вик изучил результаты, присланные из картотеки. Профили полностью совпадали, компьютеры подтвердили соответствие с генетическим отпечатком Люка Тома, с 2002 года имевшимся в картотеке. Вику пришлось признать, что на сей раз с человеком без лица, без семьи и без корней действительно покончено.
Он вернул документы начальнику и погрузился в размышления, неспособный слушать указания, бившиеся ему в уши. Потом… Оставшись один в своем кабинете, он потер глаза. Устал… Вконец измотался. Он уже представлял себе, что будет дальше. Придется сообщать приемной матери Люка Тома, кем был ее сын. Разговаривать с Морганами и всеми остальными родителями, ставить их перед лицом жестокой реальности. Голос отца Аполлины еще отчетливо звучал в его голове: «Вы можете находиться здесь, демонстрировать ваше поддельное сострадание, но вам чужда человеческая скорбь». Нет, он не был безучастен. Каждый раз, сталкиваясь с жертвой, он остро испытывал скорбь.
Монстры существуют, и они будут существовать всегда, независимо от его желания. Они будут продолжать пожирать жизни, что бы он ни делал.
Вик надел пальто и отправился в мерзкую торговую зону, где вот уже два месяца пытался выжить. Ничтожество. Существует ли лучшее определение для него?
Возле кофейного автомата в холле отеля он дожидался, когда Ромуальд закончит работу, чтобы сходить повидать свою собаку. Он так любил эту животину, что не расстался бы с ней ни за что на свете, но большую часть времени не помнил о ее существовании.
Английский кокер выскочил из будки и принялся благодарно вылизывать ему лицо и ладони. Большой шерстяной клубок с поразительным окрасом головы: слева черный, справа белый. А вокруг глаз цвета менялись местами. Вик обнял пса и в слезах упал в снег. Глядя в мутное зеркало своего существования, он громко и внятно произнес собачью кличку:
– Мам-Ам[25].
78
Лин ехала на решающую встречу.
Одна в гнетущей тишине салона автомобиля, с выключенными радио и телефоном. Наедине со своей совестью, со своими подозрениями, со своей яростью. И своим страхом. Разумеется, ей было страшно. Да и кто бы не испытывал страх при мысли о встрече один на один с гнусным существом, покусившимся на того, кто ей было всего дороже, на ее дочь? Кто мог бы безбоязненно отправиться туда, где трагически завершалась «Последняя рукопись»? Как персонажи, встретившиеся лицом к лицу со стихиями, могли из этого выпутаться? Бессмысленно. Ее книги зачастую заканчивались плохо, потому что жизнь – это милость, ни больше ни меньше.
Лин вспомнила, что два года назад, когда роман еще только зарождался у нее в голове, она уже ездила по этой дороге, чтобы сориентироваться и иметь о ней представление. Она, успешная писательница, которая наслаждалась, наводя страх на читателей своими выдумками, пережила гораздо более закрученную и трагическую историю, чем ее самый адский вымысел. И вот сегодня вечером она набело сочиняет эпилог своей собственной драмы. И этот конец она не запишет на бумаге.
Очень скоро Лин ощутила на себе мощь стихии, способной задуть последнюю свечу цивилизации. Теперь ее окружала полная темнота, глухой мрак прибрежных скал и неба, обложенного тучами – предвестниками грозы. А ее собственное существование свелось к свету автомобильных фар на асфальте – двум желтоватым следам жизни. Быть может, Мориарти вообще не придет, быть может, эта одинокая поездка станет всего лишь дополнительным этапом ее крестного пути, но она чувствовала себя обязанной пройти его до конца.
Этрета. Город, который она нежно любила, с его галечными пляжами, бережно, как сокровище, охраняемыми известняковыми колоссами, с его очаровательными рыбачьими домиками и открывающимся днем на морской простор видом, сейчас угрожающе тянул к ней свои руки. Этой зимней декабрьской ночью, когда ветер сек щеки, а от мороза лопалась кожа на губах, Этрета выглядел чудовищной черной скалой, вырванной из преисподней.
Лин припарковалась в городе за два часа до условленного времени, с таким расчетом, чтобы иметь возможность быстро добраться от Иглы до машины. Осмотрительность была уместна, как никогда. Она сунула руку под сиденье, вслепую нашла фонарь, потом нащупала шероховатую рукоятку «зиг-зауэра». Она зажала в потной ладони ствол Джордано, обнаруженный в ночном столике Жюлиана – номерное зарегистрированное оружие сыщика, чей труп сейчас разлагался под землей в чаще леса.
Подняв воротник и натянув шапку на лоб, Лин как можно незаметнее выбралась из машины и смешалась с персонажами театра теней в декорациях столь же мрачных, сколь и величественных. Люди здесь любили и умирали. Художники и романисты отметили и описали каждый оттенок серого, голубого, красного в этом нормандском пейзаже.
Лин побежала к югу, но не по лестнице, ведущей к скальному гребню: она отважно бросилась в заросли и спустилась к заливу с осторожным проворством спасающейся добычи. Темное небо нависало так низко, что в метре ничего нельзя было разглядеть, а ветер все гнал тучи к скалам. Она настороженно ждала. Может, Мориарти тоже уже здесь и где-то прячется? Лин на мгновение зажгла фонарь, чтобы выбрать место недалеко от мостика, ведущего к знаменитой Игле, где можно получше затаиться среди растительности. Ее тело стремилось ввысь, словно в последнем порыве, хрупкое и все же готовое к этому моменту.
Как достойное завершение картины был просто необходим дождь, и он, разумеется, не заставил себя ждать. Создавалось впечатление, будто, грохоча, как целый судостроительный завод, на Алебастровый Берег обрушился шквал гвоздей. Лин свернулась клубком, спрятавшись в тепло собственного тела и обхватив руками колени. Сырость и холод сперва дотянулись до ее затылка, потом принялись лизать спину и живот, пока наконец не добрались до костей. Промерзшая и промокшая насквозь, она выдержала с полчаса, а потом с посиневшими, как дно бассейна, губами решила спрятаться за мостками, в «Девичьей комнате» – сумрачной пещере, откуда днем открывается вид прямо на Иглу. Там Лин поспешно сняла куртку и перчатки, подышала на негнущиеся пальцы и, чтобы разогнать кровь, потерла ладонями плечи. Конечно, она спряталась от дождя, но яростный ветер завывал, как туманная сирена, хлестал, жаловался, создавая у Лин представление о том, как может выглядеть конец света.
Она бросила взгляд на север, вдоль гряды, и заметила какое-то мерцание на воде. Белый круг света, казалось, покачивался на взбесившихся волнах. Он все увеличивался, увеличивался.
Мориарти приближался.
Лин схватила пистолет, сняла с предохранителя и прижалась к стене в левой части пещеры. Она дрожала всем телом, потому что была всего лишь женщиной. Ну что же, она здесь. На краю света, в конце истории, своей собственной истории, без надежды на возвращение и возможности спастись бегством. Теперь или она, или он, или сейчас, или никогда.
Позади себя Лин различала крики гнездящихся в скалах колоний морских птиц – чаек или крачек. Она затаила дыхание, когда конус света обшарил пещеру, послышались шаги по скрипучим доскам и в проеме выросла тень. Лин следила, как она постепенно заполняла собой все пространство, словно для того, чтобы лишить ее жизни и увлечь в последний танец смерти.
И тут появилось лицо. Увидев его, Лин почувствовала, как ее покидают последние силы.
– Жюлиан…
Ее голос был едва различим в гуле дождя. Мужчина осторожно вынул из ее руки пистолет. Он знал, что она не выстрелит.
– Твой муж, Лин, умер, упав головой в камин. Мы до такой степени похожи, что даже ты не увидела различия. Меня зовут Давид Жорлен. Я его брат-близнец.
79
Лин захватил вихрь эмоций, бурных, как этот нещадно завывающий и бьющийся о скалу ветер. Все смешалось у нее в голове, будто в мозгу произошло короткое замыкание. На какое-то мгновение Лин подумала: как же Жюлиан мог умереть, если вот же он, перед ней. В следующий миг она представила, что мужчина, стоящий у входа в пещеру, – это какой-то незнакомец, надевший маску, грубо имитирующую лицо ее мужа. И голос Жюлиана, голос незнакомца, стучал у нее в висках:
– У близнецов в точности совпадает ДНК, но отличаются отпечатки пальцев. Паразит всегда присутствовал в твоем доме, и это был я. Это мои отпечатки рыжий сыщик постоянно обнаруживал на мебели и на дверных ручках. Бедняга повсюду искал того, кому они принадлежат, хотя я был у него перед глазами…
Лин опустилась на корточки, иначе она бы упала. Она не знала, сколько прошло времени, – ее затягивали черные дыры, и в такие мгновения она переставала существовать, но потом вновь цеплялась за реальность: Жюлиан мертв, и человек, который так похож на него, занял его место.
А голос все продолжал гудеть:
– …Говорят, судьбы близнецов связаны, что бы они ни делали, где бы ни находились. Ты уже слышала невероятные истории о сестрах или братьях, которые нашли друг друга спустя годы разлуки, даже живя на расстоянии тысячи километров? Наши с Жюлианом судьбы пересеклись четыре года назад. Случай распорядился так, что квартира, которую вы арендовали в Аннеси, принадлежала мне. Представь себе мое изумление, когда на записях скрытых камер наблюдения, находящихся в каждой комнате, я увидел себя самого…
Лин подняла на него глаза. Свет фонаря делил его лицо надвое, погружая половину в темноту.
– …Близнец, у меня был брат-близнец. И Жак это знал. В машине на берегу залива я направил на отца эту самую пушку и сообщил ему, кто я такой. Мне не пришлось долго склонять его к тому, чтобы он принялся пить и рассказал мне правду о первых днях моей жизни. Мне было известно, что мать не хотела детей и скрыла факт беременности и родов – тому виной нечаянно подслушанный разговор моих приемных родителей, – но я не знал подробностей…
Лин чувствовала, как ее затягивает в пропасть. Все вокруг плыло: влажная скала, мостки слева, лицо Мориарти – почти полная копия Жюлиана.
– …Он мне рассказал, что поначалу моя мерзавка-мать больше всего на свете мечтала забеременеть. Что они хотели иметь детей, долгие годы пытались, но у них не получалось. И вот однажды, случайно оказавшись у врача, мать узнала, что она в положении. Шел уже шестой месяц беременности, а она не поправилась ни на килограмм. В глубине души ей уже расхотелось рожать. Она не пошла к гинекологу и скрыла от всех, что беременна. Больше сорока лет назад она в одиночестве, как собака, скинула меня прямо на пол у себя в спальне, а потом вместе с пакетом мусора выбросила новорожденного младенца в помойку в двух километрах от дома…
Лин крепилась из последних сил. Этот человек занял место ее мужа, вошел в ее дом, прикасался к ее вещам. Он присвоил себе ее жизнь, спал в ее постели, насиловал ее. И он убил Сару.
– …Она лежала на полу в кухне, когда спустя несколько часов домой вернулся отец. У нее снова были боли в животе, между ногами текла кровь. Ее мука не закончилась, вот что самое безумное: она ждала второго ребенка. Моего брата-близнеца. Чертова близнеца, который затаился в тепле, как если бы предчувствовал, что его ждет!
Он принялся неистово бить себя ладонью по лбу.
– Покруче, чем в твоих романах, черт возьми! Отец сразу повез ее в больницу. Она родила прямо в машине, сучка, она вопила, что не хочет ребенка, что надо выбросить его в помойку, как первого. Отец мог бы поискать меня, попытаться – не знаю – посмотреть, жив ли я! Но он этого не сделал. Он предпочел убедить свою мерзавку-жену, что никогда в жизни никому не расскажет о неожиданности, выброшенной на свалку. Они должны были сделать вид, будто я вообще никогда не существовал. Я появился на свет без имени, без даты рождения, без роду без племени. На помойке, в груде мусора.
Он поднес руку к носу Лин:
– Ну-ка, принюхайся! Моя кожа до сих пор источает этот запах. Мой брат – ты позволишь мне так его называть? – знал родной дом. Может быть, мать никогда его не любила, а вот отец – мой отец – любил. Мне не пришлось слишком долго уговаривать его утопиться, когда я признался ему, кто я такой и что я сделал с его нежно любимым сынком.
Лин никак не удавалось заплакать, слезы не шли. Пытаясь успокоиться, она шумно дышала и глотала воздух. Мужчина сел лицом к ней, у противоположной стены.
– Ты имеешь право знать, Лин, этим я обязан тебе. Все эти исчезновения, все эти похищенные девушки… Это было просто… в порядке вещей. Я, безусловно, часть того, что ты в своих романах называешь шлаком, отбросами. Вероятно, я должен был сдохнуть в той помойке; в конце концов, возможно, был какой-то Божий промысел в том, что моя мать выкинула меня туда. Только вот я выжил, Лин, я уцепился за жизнь.
Лин ощутила ту же боль, что и при исчезновении Сары. Она открылась, отдала себя, доверила свои самые сокровенные мысли человеку, который всего лишь обладал внешностью Жюлиана, незнакомцу, скрывавшемуся под маской, спрятавшемуся под защитой мнимой амнезии. Она мгновенно все вспомнила: другой голос, непривычная сухощавость, коротко стриженная голова, эта внезапная жестокость. Как она могла до такой степени обмануться?
– …Поначалу я установил камеры в своей квартире в Аннеси только для того, чтобы наблюдать за личной жизнью арендующих ее семей. Участвовать в ней, слышать смех, крики совершенно посторонних людей. Видеть, как они занимаются любовью… Я сдавал квартиру на время отпусков и ночевал неподалеку, в маленьком отеле. Когда они уходили на прогулку, я менял в камерах карты памяти, а по вечерам у себя в номере смотрел видео…
Он опустил фонарь. Ветер шевелил волосы Лин. Она постепенно приходила в себя, к ней возвращались силы. Душевная боль еще настигнет ее, но позже, как прилив…
– …Я посещал клубы, пил. Я вел ночной образ жизни и сжигал себя, доходя до крайностей… Завязанные знакомства со временем дали мне возможность получить доступ в «Черный донжон». Мне хотелось видеть, как эти суки страдают, воют от ударов плетьми и ожогов капающим с горящих свечей воском.
Его пальцы свело судорогой, и теперь они напоминали орлиные когти.
– Именно тогда я напал на след Джинсона, моего приятеля, с которым мы делили одну спальню в интернате. Он мыкался между безработицей и халтурой по-черному на стройках в лионском предместье. И постоянно поддерживал связь с третьим, Дельпьером…
Он покрутил пистолетом у нее перед глазами. Возле его губ залегла жесткая складка.
– …Дельпьер так и не оправился после интерната… У него были проблемы с правосудием, потому что он трахал трупы. Юность этих парней была загублена, и в глубине души они все еще страдали. Как и я, но по другим причинам.
Лин воспринимала каждое слово как удар скальпелем.
– …Мы стали регулярно встречаться, выпивать и болтать о том о сем… Снова образовалась наша троица, как в то знаменитое утро, когда они помогли мне оттяпать член нашему учителю физкультуры.
– Ты безумец. Это даже не безумие, это…
– Наоборот, я человек очень здравомыслящий. Благодаря Mistik я понял, как далеко могут зайти мужчины, какими кровожадными зверями они могут стать, скрываясь под масками, чем могут пожертвовать, чтобы переступить границы и уродовать, калечить женщин… Я хотел, чтобы они их калечили, Лин, еще и еще. И я хотел видеть, как они это делают. Потом я создал сайт в даркнете и стал использовать Mistik как вербовщицу. Концепция для тех, кто хочет испытать экстремальный опыт, была проста: обещание на несколько дней получить девушку только для себя одного, при полнейшей анонимности, и делать с ней все, no limit. Вплоть до убийства, если они захотят… Они покупали у меня чужие жизни.
Лин почувствовала, как взбунтовался ее желудок, но он был пуст.
– …Я выставлял в даркнете фотографии и видео девушек – выбирал невинных, юных, еще не испорченных. Тот, кто хотел такую, просто должен был предложить мне огромную сумму. Как на аукционе. Вроде «Christie’s» для уродов, слетевших с катушек, – и, уверяю тебя, их оказалось полно.
Лин бросилась на него, но он был проворнее и резко отпихнул ее в сторону. Она упала и ушибла плечо. Он ударил ее в висок рукояткой пистолета, потекла кровь. Лин взвыла.
– Тебе хочется умереть прямо сейчас? Не интересно узнать продолжение?
Он, задыхаясь, поднялся на ноги и направил ей в лицо луч своего фонаря.
– В угол, вон туда.
Лин повиновалась, пытаясь сообразить, как сбежать. Позади нее, в вырубленном в камне отверстии, – пустота. Никакой лазейки.
– Я приобрел полуразрушенный дом недалеко от Вьенна и починил его на деньги, заработанные в сети. Конечно, Давид Жорлен не мог похвастаться благородным происхождением, зато обладал невероятными денежными средствами. А потом произошло то, что стало ферматой моей жизни: ваше пребывание в Аннеси…
Лин была приперта в угол пещеры, он заставил ее сесть.
– …Впервые я пришел к вам чуть больше четырех лет назад, я проник на виллу при помощи ключа, который подделал. Я увидел полное счастье своего брата, его успех, его прекрасную семью. Это было невыносимо, так не могло продолжаться. Спустя несколько месяцев я велел Джинсону похитить Сару: я рассчитывал сделать на ней четвертые «торги» и могу тебя заверить, она побила бы все рекорды. Чего стоит одна только сцена, когда она мастурбирует в квартире…
Лин надо было во что бы то ни стало превозмочь боль от его слов и найти способ спасти свою шкуру. Потому что, мертвая, она никогда не сможет заставить его заплатить. Он не должен выйти отсюда.
– Как тебе моя история? Впечатляет? Классный конец для книжки, не находишь? Но подожди, это еще не все. В конце концов я решил оставить Сару при себе и запер ее в своем доме. Мне хотелось, чтобы она каждую секунду напоминала мне о том, что я забрал у отца, брата и – косвенно – у мерзавки-матери. Должен признать, твоей дочери нелегко было постоянно жить у своего дяди с лицом собственного отца.
– Она была невинна!
– Именно этим они и привлекательны, а ты как думала! Кстати, должен тебе сказать, что Джордано не прикасался к ней. Однако он вовсе не был белым и пушистым. Он купил себе другую, Полину Перло. И довел с ней дело до конца.
Жорлен присел на корточки перед Лин и утер ей слезы.
– Не прикасайся ко мне!
Он стиснул ей пальцами горло и прижал ее к стене.
– …Мне надо бы сказать тебе пару слов об этой сраной шапке. Джордано заговорил прямо перед тем, как я проломил ему череп о стену. Вот так…
Он аккуратно стукнул ее затылком о камень и выпрямился.
– …Когда он трахал Полину, когда через неделю прижигал и протыкал ей ножом живот, он думал о своей дочери. Этот псих регулярно приезжал в Веркор с собственной дочерью – в те самые места, где, потратив семейное наследство, купил себе человеческую жизнь, – чтобы вновь пережить свои фантазмы. Эту шапку носила Полина, а не твоя дочь. Она наверняка валялась в фургоне, Джинсон надел ее девушке на голову, полагая, что это ее. Главное, что Джордано удалось заполучить шапку и забрать ее себе, чтобы… вспоминать. Как трофей.
– Он должен был узнать тебя в форте. Почему он ничего не сказал?
– Потому что он никогда не видел моего лица. Все переговоры с «клиентами» велись через даркнет. Анонимность, мобильность – вот ключ к системе. После эпизода в Аннеси я поставил себе цель еще раз сменить личность: я возьму имя твоего мужа. Убить его и поселиться рядом с тобой, симулируя амнезию. Он ведь столько лет жил за двоих, верно? Так что я имел право на свою часть пирога.
Паразит, без имени, без корней – вот кем он был. Потерянное существо, которому суждено было сгинуть, исчезнуть, но одаренное невероятными умственными способностями. Он прекрасно вжился в образ Жюлиана, сумев обмануть даже Лин.
– …Я чуть было не сделал этого, когда арестовали Джинсона, но тогда я еще не был готов. А Джинсон не сдался, наоборот: что за театр он устроил сыщикам! Но с его арестом мы с Дельпьером все прекратили, это стало слишком рискованно. Я продолжил заниматься шлифовкой своей новой жизни. Два месяца назад наведался к вам, чтобы осмотреться, мне нужна была ДНК Жюлиана, я хотел быть уверенным, что у него тот же генетический профиль, – мало ли что, всякое бывает. Все это я отправил в частную генетическую лабораторию, которая подтвердила полную идентичность. Я воспользовался этим, чтобы прихватить твои романы. Мне хотелось знать, кто ты… Занять место близнеца было бы невозможно без нападения и амнезии. Амнезия – это так удобно… В детстве я уже к ней прибегал. Загвоздка была в том, что я более сухощавый, чем Жюлиан, голос у меня немного выше, несколько иначе расположены морщины… А в остальном мы абсолютно одинаковые.
Лин качала головой. Если бы только она не расставалась с Жюлианом. Последние месяцы жизни мужа были ей неизвестны, она отдалилась от него, уехала, а Жорлен этим воспользовался. Он специально получил удар битой по голове, хотя знал, что может погибнуть. Но он рискнул.
– И тогда ты убил ее… Ты убил мою девочку.
– У меня не было выбора. Я арендовал шале в Ла-Шапель-ан-Веркор, где мы провели еще два дня… Не стану тебе описывать… Потом я ее запер там и послал срочное сообщение Дельпьеру, чтобы он взял на себя завершение работы. А сам сел в поезд и поехал в Берк. Пришло время уничтожить мое прошлое и сжиться со своей новой личиной. С образом Жюлиана Моргана…
Лин необходимо было собрать все свои силы – не для того, что бежать, а чтобы убить его. Он не должен покинуть эти прибрежные скалы, взять ее машину и вернуться к ней, в ее дом.
– …Приехав на вокзал, я пешком прошел шесть километров до виллы. В тот вечер Жюлиан отсутствовал, должно быть, по иронии судьбы, он как раз пытал Джордано. Увидев фары его машины, я дождался, чтобы он из нее вышел и ударил сзади. Потом связал по рукам и ногам, запер в багажнике внедорожника и поехал дальше, в сторону Вьенна. Я в самом деле не знал, что он спрятал шапку Сары, которую обнаружил под курткой у Джордано, что ему удастся засунуть ее в отделение для запаски и выцарапать на металле свое чертово сообщение… – Он покачал головой. – …Видела бы ты его лицо, когда я открыл багажник! Это был момент настолько… Даже не знаю, как тебе объяснить.
– Ты гниль, ты должен был сдохнуть на дне своей помойки.
Он надолго умолк и все гасил и зажигал фонарь, стоило ему услышать какой-то звук, шорох. А Лин использовала каждую секунду темноты, чтобы продвинуться вперед, попытаться хоть что-нибудь сделать. Но, вновь заговорив, он все же оставил фонарь включенным:
– …Я вынудил его принять снотворное… Я рассказал ему все, как и тебе. Он плакал, как ребенок. Когда он потерял сознание, я поменял документы, телефоны, ключи. Я превращался в Жюлиана Моргана. А потом я толкнул его в огонь, у него не должно было остаться ни лица, ни отпечатков пальцев… Давид Жорлен был мертв.
Все перепуталось в голове Лин. Жюлиан Морган умер, а Давид Жорлен жил. Он разрушил ее семью. И достаточно было одного выстрела, чтобы стереть Морганов с лица земли.
– …Когда в час ночи я вернулся на «Дарящую вдохновение», внезапно сработала сигнализация. На следующий же вечер я организовал нападение на себя, предварительно позаботившись о том, чтобы уничтожить все разыскания твоего дорогого мужа. Знаешь, а он и правда молодец. Суметь добраться до Джордано, до Mistik и перевернуть все вверх дном, как это сделал он, – для этого надо иметь смелость. У тебя был славный муж.
Он швырнул ей в лицо фотографии. С собакой, банановой плантацией, черепахами.
– План должен был быть совершенным, Лин, он и был безупречен, даже со всеми случившимися неожиданностями. Простого снимка, который я украдкой разглядывал, оказалось достаточно, чтобы ты поверила, что у меня есть какие-то старые воспоминания об этой мерзкой, старой, уродливой, как жаба, собачонке или о нашем отпуске. Ты ничего не могла заподозрить, мне не сложно было симулировать амнезию, ведь я ничего не знал о вашей жизни… Самым трудным было сдержаться и не придушить отца, когда мы с ним встретились. Но я проявил терпение – я знал, что в конце концов он заплатит сполна. Видеть, как он захлебывается, было круто!
Он снял куртку и бросил ей:
– Надень.
Время пришло. Лин не шелохнулась. Он подошел, ткнул дулом пистолета ей в плечо и стал проворачивать его, пока она не закричала.
– Ладно, не заставляй меня сердиться. Время пришло. И ты это знаешь. Именно для того ты здесь, верно? Чтобы тебе выпала та же участь, что твоей героине, и ты смогла бы чисто закончить историю. Завершить книгу своей жизни.
Лин повиновалась. Выбраться отсюда, приблизиться к пропасти. Снаружи у нее больше шансов, чем здесь.
– Теперь сыщики, наверное, уже обнаружили мое тело. Благодаря оставленным мною уликам они должны добраться до меня и понять, что все трое: Давид Жорлен, Мориарти и маленький Люк Тома официально мертвы. Так что очень скоро дело придется закрыть.
Он, по-прежнему держа Лин на прицеле, скользнул ей за спину. Она стояла прямо, старалась быть твердой. Ей было все равно, жить или умереть. В отличие он него, ей теперь нечего было терять.
– Я бы не пришел сюда, если бы тешил себя надеждой, что нам обоим удастся выпутаться из этой истории. Но… черт побери, ты сама не оставила мне выбора, когда показала тот снимок на заливе, а вчера вечером, когда я спросил про чемодан, сказала, что собираешься уезжать. В последние дни у тебя появились очень серьезные подозрения. Ты слишком слаба, в конце концов ты бы не выдержала и выложила бы все рыжему сыщику, который собственных отца и мать готов придушить, чтобы заполучить тебя. Жаль.
– Что ты собираешься делать? Пристрелить меня?
– Из пушки сыщика, которого я закопал? Слишком рискованно. Нет, ты попросту покончишь с собой. Ты выбрала место для финала своего последнего романа, чтобы умереть, потому что не можешь больше выносить то, что происходит вокруг тебя: смерть Сары, моего отца, мою амнезию… На камерах наблюдения пунктов оплаты полицейские увидят, что ты была одна, и у них не будет ни малейшего подозрения относительно обстоятельств твоей смерти. А я продолжу играть свою роль, завладею вашим домом и всем остальным. Построю себе новую жизнь. Ту, в которой мне было отказано, ту, которая должна была быть моей…
Он грубо толкнул ее к мосткам. Лин оказалась под шквалом ветра и дождя, струи которого смешались с ее слезами. Несмотря на растительность, в темноте между досками у себя под ногами она угадывала свирепость моря и суровый рокот волн, готовых поглотить ее. Эта разбушевавшаяся стихия будет играть ее телом, перекатывать его и мотать из стороны в сторону, а потом разобьет о прибрежные утесы. И она решила, что так история закончиться не может, что она, конечно же, умрет, да, но и он не должен остаться в живых, продолжать всех обманывать, жестоко присваивать себе чужие жизни.
Лин остановилась и обернулась к нему:
– Но чтобы твой план сработал, ты не можешь меня пристрелить.
Она внезапно бросилась на него и, словно когтями, впилась ему в лицо своими ногтями. Нападение было столь неожиданным, что пуля сама по себе вылетела из ствола в небо, а потом и оружие, описав дугу, исчезло в пучине. Стаи птиц с криками поднялись из своих гнезд в скальных уступах. Два силуэта рванулись к парапету, вокруг все завывало: ветер в пещере, лес, небо, гулкая пустота… И издали могло показаться, что это неистовый балет двух стремительных и зловещих танцовщиков из немого фильма. И когда один из них клонился, другой разворачивал его, и то один, то другой брал верх, и все начиналось сначала. Это напоминало какую-то эпическую схватку силы, отваги, даже инстинкта – до изнеможения, как схватка льва и леопарда, когда инстинкт может удесятерить желание жить – жить, чтобы выжить. Все продолжалось до тех пор, пока один из участников не опрокинулся за барьер безопасности, не покатился по поросшему кустарником головокружительному склону и не исчез в пустоте – словно мимолетный след падающей звезды.
Все было кончено, и вновь появились птицы, и оставшийся в живых задержался на мостках, положив ладони на перила и втянув голову в плечи, судорожно, как и его грудь, вздымающиеся от тяжелого дыхания.
Затем победитель побрел в сторону дороги и вскоре исчез в струях дождя.
И все смолкло, погрузившись наконец в вечную тьму.
Примечания
1
Издатели и переводчик этой книги выражают глубокую благодарность Игорю Марахову за помощь в создании русского варианта головоломки, придуманной Франком Тилье.
(обратно)2
Нюрбургринг – здесь: название гоночной трассы, находящейся в Германии. (Здесь и далее примеч. перев.)
(обратно)3
Латинское слово, имеющее как минимум восемь разных значений.
(обратно)4
Шамрус — горнолыжный курорт.
(обратно)5
«Игла» – одна из достопримечательностей Этрета, скала, в которой, по легенде, спрятаны сокровища французских королей. Эта легенда описана в детективе «Полая Игла» (фр. «L’Aiguille Creuse») Мориса Леблана, опубликованном в 1909 г.
(обратно)6
Неправильное указание, руководство, неправильный курс, направление (англ.).
(обратно)7
Автор упоминает свой собственный роман «Фантомная память», вышедший на русском языке в 2018 г.
(обратно)8
FNAEG – национальная автоматизированная картотека ДНК. (Примеч. авт.)
(обратно)9
SALVAC (Systеme d’analyse des liens de la violence associеe aux crimes) – Система анализа связей насилия, находящегося в соответствии с преступлениями. (Примеч. авт.)
(обратно)10
Здесь два «р», как в тексте оригинала. Заметка на полях рукописи Калеба Траскмана говорит о том, что это умышленно. (Примеч. авт.)
(обратно)11
Mirror (англ.).
(обратно)12
Синдром Жиля де ла Туретта, или синдром Туретта – психическое прогрессирующее отклонение, которое характеризуется моторными и вокальными тиками, некорректным поведением в социальной среде.
(обратно)13
Так же, то же самое (лат.).
(обратно)14
Алиас (лат. alias) – иначе говоря, или он же.
(обратно)15
Аллюзия на пьесу Жана Ануйя «Пассажир без багажа» (1937), герой которой, Гастон, потерял память.
(обратно)16
Анри Дезире Ландрю (1869–1922) – французский серийный убийца по прозвищу Синяя Борода из Гамбе.
(обратно)17
Ирэн Адлер – женщина, появляющаяся в рассказе «Скандал в Богемии». «Адлер» (нем. Adler) в переводе с немецкого означает «орел». Этот персонаж еще четырежды упоминается автором в рассказах о Шерлоке Холмсе.
(обратно)18
L’Aiguille Creuse (фр.) – похожая на конус скала, с которой связаны многие легенды.
(обратно)19
Крепость Бастилия, расположенная в Гренобле на правом берегу реки Изер, была построена в середине XIX столетия; была военным объектом до 1940 г. В настоящее время в ней расположены центр современного искусства, рестораны, смотровая площадка, военный музей.
(обратно)20
FICOBA — национальная картотека банковских и ассимилированных счетов.
(обратно)21
Ничего! (исп.)
(обратно)22
Золотое число – число фи, или золотое сечение.
(обратно)23
Итальянским душем называют душ без поддона.
(обратно)24
«Клуэдо» (Cluedo) – настольная игра, в которой имитируется расследование убийства. Игровое поле представляет собой план загородного особняка, где произошло преступление. Необходимо выяснить, кто, где именно и чем убил хозяина дома.
(обратно)25
Здесь заканчивается подлинная рукопись Калеба Траскмана. Как сказано в предисловии, последующие страницы были написаны его сыном. (Примеч. авт.)
(обратно)
Комментарии к книге «Последняя рукопись», Франк Тилье
Всего 0 комментариев