«Самый красивый из берсальеров. Ведите себя прилично, Арчибальд! Счастливого Рождества, Тони! Наша Иможен »

Самый красивый из берсальеров. Ведите себя прилично, Арчибальд! Счастливого Рождества, Тони! Наша Иможен (fb2) - Самый красивый из берсальеров. Ведите себя прилично, Арчибальд! Счастливого Рождества, Тони! Наша Иможен (пер. Мария Малькова) 1369K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Шарль Эксбрайя

Шарль Эксбрайя

САМЫЙ КРАСИВЫЙ ИЗ БЕРСАЛЬЕРОВ

Глава 1

— Ma que![1] Вы слишком торопитесь, Алессандро! Повторяю вам: прежде чем добавлять бульон, подождите, пока вино испарится, иначе вместо «оссо буко»[2] у вас получится гнусная бурда, недостойная нёба Тарчинини! Просто невероятно, до чего у вас, пьемонтцев, упрямые головы!

— Может, это оттого, что нам, пьемонтцам, живется куда тяжелее, чем обитателям Вероны, а потому у нас гораздо меньше времени на кухонные изыски? Или, возможно, туринцы просто глупее веронцев?

— Я думаю, Алессандро, вы попали в самую точку!

Пронзительный телефонный звонок оборвал разговор, грозивший закончиться перепалкой. Инспектор Алессандро Дзамполь снял трубку и, послушав, передал ее собеседнику.

— Это вас, синьор комиссар… из Вероны…

— Pronto? — завопил Тарчинини. — Это ты, моя обожаемая Джульетта?.. Да, твой Ромео слушает! Есть новости о проклятой? О неблагодарной? О бессердечной?

Инспектор Алессандро Дзамполь, тощий и на редкость сдержанный пьемонтец, никак не мог составить о веронском полицейском определенное мнение. Ромео Тарчинини считали человеком недюжинного ума — недаром же его на несколько недель пригласили в Турин делиться собственными методами расследования преступлений. Инспектора Дзамполя назначили его помощником, но оба не испытывали друг к другу особых симпатий. Все в Тарчинини шокировало Алессандро: и его краснобайство, и привычка все время кричать, стонать, хихикать, умиляться по поводу и без оного, и обыкновение по пустякам призывать в свидетели Небо, и его манера одеваться. Здесь, в суровом Турине, прохожие то и дело оборачивались, с изумлением глядя на кругленького человечка лет пятидесяти, чьи темные с проседью волосы были завиты и уложены локонами благодаря густому слою бриолина, и на его пышные усы, воинственно подкрученные на концах, как во времена Виктора-Эммануила II. Внимание привлекала и манера Ромео постоянно жестикулировать на ходу, поблескивая огромным перстнем на безымянном пальце левой руки и не менее внушительным самоцветом — на правой. Черный костюм оживляли белый пикейный жилет и поразительный пышный галстук, волнами ложившийся на грудь и заколотый большой пряжкой в форме усыпанной жемчужинами подковы, а белые гетры издали создавали впечатление, будто синьор Тарчинини, невзирая на изысканность прочих деталей туалета, нацепил холщовые туфли на веревочной подошве. Все вместе выглядело невероятно комично, и никто не мог поверить, что сей опереточный персонаж обладает необычайно острым умом. Но тут общественное мнение, несомненно, заблуждалось. Однако больше всего Алессандро Дзамполя раздражала нелепая теория Тарчинини, которую тот излагал ему с утра до ночи, будто чуть ли не все преступления совершаются на любовной почве. Только потому, что он родился в Вероне, зовется Ромео, а его жена — Джульеттой, комиссар желал говорить исключительно о любви, видел ее повсюду и мгновенно приходил в умиление. А инспектор Дзамполь так же упорно уверял всех и каждого, что это бесспорный признак старческого маразма. Впрочем, Алессандро чудовищно не повезло в семейной жизни, и с тех пор он затаил упорную злобу на весь женский пол.

— Что бы ты ни говорила, моя Джульетта, я все равно не изменю мнения об этой бессовестной! И однако, тебе ли не знать, как я ее любил! Ma que! Увы, неблагодарность — удел слишком покладистых отцов!.. Что ты говоришь? Да, конечно, и матерей — тоже. Нет-нет, я вовсе не забыл, что мы с тобой вместе породили эту отщепенку, этот отрезанный ломоть… Что ж, нам остается нести свой крест, опираясь друг на друга… Что?.. Здесь?.. А как, по-твоему, я могу жить среди пьемонтцев?.. Да, как изгнанник, как ссыльный!.. А малыши? С ними все в порядке?

Наконец, успокоившись насчет своих сыновей Дженнаро, Фабрицио и Ренато, дочерей Розанны и Альбы, бабушки из Бардолино, дядюшки из Вальданьо, кузена из Болоньи и племянников из Мантуи, Ромео Тарчинини, краса и гордость веронской полиции, начал прощаться с женой, и, слушая его стенания, образованный инспектор Дзамполь вдруг вспомнил, как изгнанный неблагодарными согражданами Аристид[3] покидал Афины.

— До свидания, душа моя… Ты ведь знаешь, что всегда можешь положиться на меня?.. Как бы он ни страдал, Ромео Тарчинини — не из тех, кто сдается… Да, я несчастен, но буду держаться достойно. И тем не менее меня точит скорбь… Я живу лишь тобой и детьми, моя Джульетта… И мы не заслужили таких мук, нет, не заслужили! Ну да ладно, хоть на мгновение оставим слезы, и я поцелую тебя, любовь моя! О, как бы мне хотелось сейчас пощекотать твою шейку усами!..

Последнее «прощай», завершившее монолог Тарчинини, прозвучало подобно сирене в туманной мгле северных морей или вою верного пса, почуявшего, как к хозяину подкрадывается смерть. На Алессандро это произвело неизгладимое впечатление. И, когда Тарчинини положил трубку, он счел своим долгом поинтересоваться:

— Надеюсь, вам не сообщили ничего неприятного?

Комиссар посмотрел на него с кротким смирением христианского мученика, в глубине рва ожидающего диких зверей, и так тяжко вздохнул, что со стола слетело несколько листов бумаги, а совершенно ошарашенный Алессандро даже не подумал их поднять.

— Дзамполь… вы молоды… красивы…

Инспектор попытался возразить.

— Нет, помолчите! К тому же я говорю не о вас, а о себе… вернее, о том Тарчинини, каким мог по праву считаться больше двадцати лет назад… Я был молод, красив и встретил прекраснейшую из веронок… Ее звали Джульетта, а меня — Ромео… Сама судьба предназначила нас друг другу… И мы полюбили так, что Лаура и Петрарка, Данте и его Беатриче побледнели бы от зависти! И от любви родилось дитя, прелестнейшая на свете девочка — тоже Джульетта… Вся Верона с восхищением наблюдала, как она растет, а я… я думал, на земле не найдется такого достойного принца, которому я мог бы отдать свою Джульетту…

Не будь лицо комиссара залито слезами, Дзамполь наверняка рассердился бы, решив, что тот над ним издевается.

— И вот однажды к нам приехал какой-то дикарь… американец… Он попросил у меня руки дочери… Да, самый настоящий варвар, но, признаюсь, очень симпатичный… и такой богатый, что вы и представить себе не можете… Сайрус его звали… Парень поклялся, что они с Джульеттой будут жить в Вероне. Я поверил и отдал ему свое сокровище. А когда Джульетта стала его женой, Сайрус попросил у меня разрешения свозить ее в Бостон и представить родителям, дав слово вернуться не позже чем через месяц… И вот прошло уже семь недель… Он украл у меня дочь, Алессандро… Этот американец сохранил привычки своей страны… и я ничего не могу поделать… Закон, насколько мне известно, за него… Чудовищно, Дзамполь, слышите? Чудовищно! Говорю вам, закон не желает защитить родителей, лишившихся любимой дочки! И если мне придется стареть, не видя своей Джульетты… и ее детишек, из которых этот негодяй вполне способен сделать маленьких американцев… нет, уж лучше умереть прямо сейчас!

Растроганный инспектор встал и дружески взял шефа за руку.

— Не стоит так расстраиваться, синьор комиссар…

Тарчинини вырвал руку.

— Нет… для меня все кончено… Я совсем утратил вкус к жизни… лишь по привычке тяну лямку, и все!

Продолжая стенать, он подошел к большому окну, выходящему на пьяцца[4] Кастелло.

— А вон три девушки! — не меняя тона, сказал веронец. — Madonna mia! Какие милашки! Эх, будь я помоложе… Подойдите-ка взгляните, Алессандро!..

Совершенно сбитый с толку непостижимыми перепадами настроения Тарчинини, способного то плакать, то смеяться, то впадать в глубочайшее уныние, то радоваться жизни (и все это — без какого бы то ни было перехода), Дзамполь подошел к окну. Через площадь и в самом деле шли три очень красивые девушки и с самым решительным видом направлялись, похоже, к полицейскому управлению.

— Ну, Алессандро, как они вам нравятся?

Инспектор пожал плечами:

— Знаете, у меня так много дел…

— Несчастный! Да разве это причина? Посмотрите на меня! Стоит мне утром увидеть красотку — и на весь день отличное настроение!.. Да взгляните же, какие прелестницы, а? Почти так же хороши, как моя Джульетта…

Вспомнив о дочери, хоть и на законном основании, но все равно похищенной американским мужем, комиссар Тарчинини опять нахмурился и сел за стол.

— Порой невольно спрашиваешь себя, Алессандро, чего ради мы так упрямо цепляемся за жизнь…

— Возможно, для того, чтобы давать уроки и обучать премудростям полицейского расследования недоразвитых пьемонтцев?

Ромео в свою очередь пожал плечами:

— Допустим даже, я способен научить кого бы то ни было… И как, скажите на милость, я стал бы это делать, коль скоро у вас в Турине все так уважают закон?

— Надеюсь, вы не станете упрекать нас за порядочность, синьор комиссар?

— Нет, не за порядочность, а за равнодушие, Алессандро! Раз нет страстей — так и драме взяться неоткуда, верно?

— Ах да! Ваш знаменитый конек: всякое преступление — любовная история…

— Нет, но каждое преступление связано с любовью. Это не совсем то же самое… Разница невелика, но вы, пьемонтцы, вечно упускаете из виду нюансы…

И снова телефонный звонок помешал инспектору ответить. Он снял трубку.

— Алессандро Дзамполь слушает… Что?.. А, понятно… Право же… Погодите, я у него узнаю…

Прижав трубку к груди, чтобы на том конце провода не услышали разговора, Алессандро сказал комиссару:

— Насколько я понял из болтовни Амедео, который сейчас дежурит внизу, у двери, там три синьорины спрашивают, к кому обратиться насчет убийства… Я думаю, это те самые крошки, что несколько минут назад шли через площадь… Так что, пусть отправят их к нам?

— Еще бы!

Дзамполь снова прижал трубку к уху.

— Pronto, Амедео? Пусть поднимутся… Если Федриго на месте, скажи, чтоб проводил.

Тарчинини отодвинул кресло подальше от стола и, поймав удивленный взгляд инспектора, пояснил:

— На случай, если одной из красоток захочется сесть ко мне на колени!

Добродетельный Дзамполь возмутился:

— Ну как вам не совестно, синьор комиссар, в вашем-то возрасте!

— Ma que! Я не больше вашего верю в подобную возможность. Но почему бы не помечтать? Это так приятно!

Федриго распахнул дверь, пропуская трех посетительниц. Это и в самом деле были девушки, за которыми комиссар и его помощник только что с восхищением наблюдали в окно. При всей их решимости красавицы замерли, оробев под суровым взглядом Алессандро Дзамполя, да и само место внушало почтение. Ромео не мог видеть представительниц так называемого слабого пола в затруднении, а потому сразу же поспешил на помощь:

— Ну, мои очаровательные барышни, я слышал, вы хотели поговорить с нами об убийстве?

Самая маленькая из трех девушек, живая и энергичная брюнетка, повернулась к комиссару.

— Вы здесь начальник, синьор?

— В этой комнате — да, дитя мое… И не волнуйтесь, а? Мы не обижаем красивых девушек… Ну, чем можем служить?

— Это насчет убийства…

— Я знаю… и где же оно произошло?

— Пока никто никого не убил, но за этим дело не станет!

— Правда? И каким же образом вы оказались в курсе?

— Да просто я сама его совершу!

— Вы?

— Да, я… или Валерия…

Девушка пальцем указала на другую брюнетку, чуть повыше ростом и, судя по всему, гораздо более флегматичную.

— …или Иза.

На сей раз она кивнула в сторону блондинки. Иза, самая застенчивая из троицы, явно смутилась. Дзамполь, решив, что девушкам вздумалось разыграть с ними дурацкую шутку, разозлился.

— Вам не стыдно нести такую чушь? — резко одернул он маленькую брюнетку.

— Спокойно, Алессандро, — поспешил вмешаться Тарчинини. — Спокойно, а? Если милые крошки вроде этих трех говорят об убийстве, значит, у них должна быть на то серьезная причина…

Маленькая брюнетка посмотрела на него с восхищением:

— У вас есть сердце, синьор, а кроме того, сразу видно, вы человек умный.

Довольный Ромео замурлыкал, словно толстый кот, которому почесали за ухом. Дзамполю стало противно. А комиссар, ласково подмигнув девушке, тихо проговорил:

— Вы тоже не производите впечатления дурочки, синьорина… синьорина?..

— Фьори. Тоска Фьори…

— А где вы живете?

— На виа[5] Роккьямелоне, двести тридцать семь.

— И чем же вы зарабатываете на жизнь, прекрасная Тоска?

С того дня как он начал служить в полиции, Алессандро Дзамполь еще ни разу не слышал подобного допроса.

— Я работаю в парикмахерской «Ометта» на виа Барбарукс.

— И девушка с такими прекрасными глазами, с такой нежной улыбкой хочет кого-то убить?

— Еще как!

Тарчинини повернулся к помощнику.

— Вот это огонь, Алессандро, а? В Вероне они все такие!

Он снова посмотрел на девушку и, указав на ее спутниц, спросил:

— И эти юные создания питают столь же преступные намерения?

— Не то слово!

— Может быть, вы их представите?..

Тоска не заставила себя упрашивать и, схватив темноволосую подругу за руку, вытащила вперед.

— Вот это — Валерия Беллато. Она живет совсем близко от меня, на виа Фьяно, а работает в колбасной лавке «Фабрия» на виа Неукки. А вон та, блондинка, — Иза Фолько. Те, кто не любит брюнеток, уверяют, будто она — самая красивая девушка в нашем приходе — Сан-Альфонсо де Лиджори… Живет Иза на виа Никола Фабрицци, всего в нескольких шагах от Валерии и от меня, а работает машинисткой у Праделла на виа Пио Квинто.

— Вы подруги?

— Мы знаем друг друга с тех пор, как научились ходить.

— Скажите, синьорина Фьори, а у вас в приходе Сан-Альфонсо де Лиджори все такие красавицы?

Тоска покраснела, смущенно рассмеялась и кинула на Тарчинини такой выразительный взгляд, что комиссар невольно подкрутил кончики усов.

— Я полагаю, все вы собираетесь убить одного и того же человека?

— Конечно!

— И, разумеется, мужчину?

Тоска кивнула.

— А можно мне узнать, как его зовут?

— Нино… — дрогнувшим голосом пробормотала девушка, и от ее взволнованного тона у Тарчинини аж закололо в кончиках пальцев.

Все три посетительницы вздохнули.

— Нино — это только имя, — заметил комиссар.

— Нино Регацци.

— И где он живет?

— В казарме Дабормида.

— А?

— Он берсальер[6].

— Красивый берсальер! — добавила Валерия.

— Самый красивый из всех берсальеров! — чуть слышно простонала Иза.

— И вам так хочется отправить на тот свет самого красивого из берсальеров?

— Этого требует наша честь!

— Вот как?.. Алессандро, друг мой, вы чувствуете, какой пыл, какое благородное кипение крови? Настоящие веронки! Должно быть, они родились в ваших краях по ошибке… Ну, мои свирепые мстительницы, так вы пришли меня предупредить… А чего вы хотели? Чтобы я помог вам прикончить красавца берсальера или помешал это сделать?

— Нет, мы пришли узнать, чем это нам грозит!

— Что?

— Да убийство же!

Тарчинини сразу помрачнел.

— Алессандро, они все взвешивают и рассчитывают! Нет, я ошибся, это настоящие пьемонтки!.. У нас они явились бы ко мне потом!.. Ну, мои кровожадные, за преднамеренное убийство вы просидите в тюрьме по меньшей мере двадцать лет. И — прощай муж, прощайте детишки!.. А выйдя из тюрьмы, вы и друг друга-то не узнаете… Если хотите знать мое мнение, ни один берсальер на свете, будь он и впрямь самым красивым, не стоит таких жертв… А кстати, что такого он вам сделал, этот солдат?

— Он нас обесчестил!

— Ай-ай-ай… Как, совсем?

— Ma que! — возмутилась Иза. — Не надо принимать нас бог знает за кого, синьор комиссар!

— Нино растоптал нашу репутацию, чудовище этакое! — уточнила Валерия. — И теперь в Сан-Альфонсо де Лиджори, стоит нам выйти на улицу, ребята кричат вслед: «Эй, глядите, а вот и берсальерки!» Никто даже не решается с нами заговорить…

Девушка горько зарыдала, Иза бросилась ее успокаивать, а отважная Тоска продолжала изливать свои любовные огорчения Ромео, словно почувствовав, что тот всегда готов слушать такого рода истории:

— Я думаю, вряд ли найдешь другого такого красавца, как Нино… Приехал он сюда из горной деревушки Растро… Ни отца, ни матери нет… Туда его привезли младенцем, откуда — неизвестно, так что, можно считать, Растро — его родина, верно? Сначала Нино служил подмастерьем у кузнеца, а потом, решив кое-чего достигнуть в этой жизни, перебрался в Турин и стал учиться на механика. До армии парень вкалывал в гараже и очень неплохо получал. Поэтому, когда он предложил мне пожениться, я сразу согласилась. Мы встречались почти год, а потом как-то раз, когда Нино сказал мне, будто дежурит, я застукала его в кино с Изой. Ну и, разумеется, бросилась в бой…

— Да, разумеется… — в полном упоении повторил Тарчинини.

— Но в тот вечер Валерия тоже пришла в кино. С родителями. Услышав крики Изы, которую я таскала за волосы…

— Так вы, значит, взялись не за берсальера, а за соперницу?

— Ma que, синьор комиссар! Его я хотела получить обратно, но в приличном состоянии… Ну а Валерия, сообразив, в чем дело, накинулась на Нино, потому как ей тоже он обещал жениться… С тех пор-то мы и сдружились по-настоящему, а раньше были только знакомы…

— И все вместе договорились убить обманщика?

— Да, потому что потом еще узнали, что до меня Нино долго встречался с Эленой Пеццато. А еще раньше она обручилась с другим парнем. Он только что вернулся из армии. Говорят, малый шутить не любит и, коли узнает о шашнях своей милой с берсальером, запросто может нас опередить! Так что, если мы не хотим опоздать, надо поторопиться!

— Да в том-то и дело: так ли уж вам это необходимо? Я надеюсь, что нет. Бросьте вы своего берсальера, раз он не совершил ничего непоправимого!

— А как же наша репутация?

— Двадцать лет в тюрьме ее не украсят, верно? Ну а чем сейчас занимается ваш солдат?

— Ходят слухи, что ему пришлось обручиться со Стеллой Дани — ее брат не привык играть семейной честью. По-моему, на сей раз он влип по-настоящему, наш Нино!

— Ma que, poverelle![7] Так вот она, ваша месть! Лучшего и желать нечего, а?

— Да, но нам обидно, что Нино получит другая!

— Но вы же все равно не смогли бы разделить его на три части, а? Знаете, мои кошечки, что бы я сделал на вашем месте? В тот день, когда ваш берсальер поведет невесту в церковь, я бы подождал его у выхода, так, чтобы он увидел всех трех разом и понял, как много потерял навеки!.. Подобное зрелище здорово отравило бы парню брачную ночь!

Синьорины переглянулись, и все три личика вдруг просветлели, а Тоска, прыгнув на шею Ромео, расцеловала его в обе щеки.

— Вот это мысль! Синьор комиссар, вы просто ангел!

Тарчинини порозовел от волнения, глаза его увлажнились, губы подрагивали. Он охотно поцеловал бы всех трех девушек, но, поскольку ни Валерия, ни Иза явно не собирались падать в его объятия, ограничился кратким напутствием:

— Ну, ангелом я, может, и стану, но попозже, а пока буду вашим советчиком и наставником! А теперь быстренько возвращайтесь в Сан-Альфонсо де Лиджори и забудьте об этом берсальере!

Взметнулись юбки, заскрипели под каблучками половицы старого паркета, и девушки исчезли. Инспектор Дзамполь изумленно взирал на комиссара.

— Говорили мне, что ваши методы работы очень оригинальны, синьор комиссар… Ma que! Но мне и в голову не приходило, до какой степени! — невольно вырвалось у него.

Тарчинини добродушно рассмеялся:

— Неужто я вас шокировал, друг мой Алессандро?

— В первый раз вижу, чтобы кто-то из наших посетительниц целовал комиссара!

— Ну и что? Даже полицейским надо быть человечнее, Алессандро! И потом, меня поцеловали от чистого сердца, и я в жизни не простил бы себе отказа! Да, согласен, инспектор Дзамполь, я полицейский! Но это же не повод превращаться в грубое животное, а? — Ромео на мгновение умолк, потом мечтательно добавил: — И тем не менее мне бы ужасно хотелось на него взглянуть.

— На кого, синьор комиссар?

— Да на этого Нино Регацци… Наверняка прелюбопытный экземпляр… Представляете, инспектор Дзамполь: самый красивый из берсальеров!

В окружении товарищей, давным-давно признавших его превосходство в этой области, Нино Регацци снисходительно обучал приятелей по казарме любовной стратегии — все равно до того момента, когда он сможет побегать по Турину в поисках новой жертвы, еще оставалось время.

— Самая деликатная проблема — это знакомство… Тут нужно проявить массу такта и ловкости, сечете? Для начала напустите на себя скромный вид и глядите с таким восхищением, будто еще не встречали подобной красотки… Голос должен чуть-чуть подрагивать — тогда синьорина поверит, что вы и впрямь волнуетесь. Все ясно?

Приятели дружно кивнули. Они и вправду внимали каждому слову, не сомневаясь, что советы специалиста помогут соблазнить любую девушку. Маленький рыжий солдат с туповатой физиономией, спустившийся с родных гор всего полгода назад, никак не мог привыкнуть к городскому ритму жизни.

— Но как же ты так быстро ухитряешься назначить свидание? — спросил он.

Нино снисходительно пожал плечами:

— Нет ничего проще, мой мальчик…

Заметив идущего в их сторону приятеля, красавец берсальер крикнул:

— Эй, Нарди, ты не поможешь мне втолковать этому дикарю, как надо себя вести?

Нарди, невысокий худощавый паренек, был одним из немногих, кто принимал красавца Нино не слишком всерьез.

— И чего ты от меня хочешь?

— Сыграй роль крошки, от которой я хочу добиться рандеву!

— Когда на меня нацепили эту форму, — с притворной горечью заметил Нарди, — я ждал чего угодно, но все же никак не думал, что меня заставят изображать прелестниц для берсальерского донжуана! Ну да ладно, коли тебе это позарез нужно…

Парень уселся рядом с Регацци, и тот начал нежно поглаживать его по руке. Все заулыбались, а Нарди, воспользовавшись весельем приятелей, предупредил:

— Ну, за руку еще можешь подержаться, но имей в виду: попробуешь меня лапать — врежу по физиономии. Идет?

Не обращая внимания на шутки приятеля, Нино принялся демонстрировать искусство соблазнителя.

— Синьорина, — нежно проворковал он. — Я и надеяться не смел, что встречу девушку вроде вас!

К огромной радости слушателей, Нарди тут же вошел в роль.

— Лгунишка… — жеманно просюсюкал он.

— Нет, клянусь вам, я не обманываю!

— А вы не ошиблись адресом? Я, знаете ли, порядочная девушка!

— Я это сразу понял! У вас такой неприступный вид… Можно подумать, ваш отец — какой-нибудь принц…

Глупое хихиканье Нарди окончательно покорило аудиторию.

— Нет… папа — мусорщик…

Послышались смешки, и Нино тут же обвел приятелей суровым взглядом.

— У некоторых мусорщиков — королевская душа, и, я уверен, ваш отец как раз из таких!

— Вы с ним знакомы?

— Нет, но достаточно посмотреть на вас… Ведь только необыкновенный человек мог создать такое чудо!

— Ma que! Мама, между прочим, тоже кое-что для этого сделала, а? И она, кстати, не очень-то обрадуется, если я вовремя не вернусь домой!..

— Но неужели вы меня так и оставите?

— А как же, по-вашему, я должна вас оставить?

— Ну, например, пообещав, что мы снова увидимся!

— Не знаю, можно ли вам доверять…

— Я так одинок… Войдите в мою жизнь — и вы станете в ней королевой!

— Ой, какие вы слова говорите… так и хочется поверить…

— И надо верить, Эмилия!

— Рената.

— Что?

— Мне не нравится «Эмилия» — так зовут мою старую тетку, а я ее терпеть не могу! Пусть лучше будет Рената!

Солдаты захохотали, а Нино в ярости набросился на приятеля:

— Ты испортил мне всю картину!

— Прости, старина… Но зови меня Ренатой, или я не смогу нормально продолжать.

— Ладно, Рената так Рената!

Несколько секунд Нино молчал, восстанавливая атмосферу любовного свидания, потом продолжал с прежним вдохновением:

— Рената, успокойте меня…

— Вам что, страшно?

— Да.

— Такому здоровому парню? И что же вас напугало?

— Что у вас есть жених… или друг…

— Да нет, ни того, ни другого…

— Какое счастье! Хотите, погуляем вместе послезавтра? Это как раз воскресенье!

— Воскресенье? Тогда ничего не выйдет.

— Почему? Вы заняты?

— Я-то свободна, ma que! Зато вы никак не сможете прийти.

— Я? Но уверяю вас, смогу!

— А я говорю: ничего подобного!

— Хотел бы я знать, по каким таким причинам?

— Да просто лейтенант Паскуале де Векки назначил тебя дежурить с утра и до вечера!

Забыв о любовной сцене, Нино в отчаянии завопил:

— Что ты болтаешь?

— Да я и шел сообщить тебе об этом, когда ты вздумал сделать из меня игрушку собственных страстей!

О том, чтобы продолжать урок, не могло быть и речи. Уязвленный Нино Регацци призывал в свидетели небо, землю, приятелей и всю Италию, что его преследует злой рок.

— Лейтенант просто взъелся на меня! Другого объяснения не подберешь. И за что он меня так ненавидит?

— А ты, случаем, не сманил у него подружку? — насмешливо спросил Нарди.

— Ох, отвяжись!

Они оставили красавца берсальера пережевывать обиду в полном одиночестве, а сами ушли в казарму переодеваться. Каждый собирался идти в город.

По натуре Нино был оптимистом, но все же порой и ему надоедало ни за что ни про что огребать шишки, и новость, сообщенная Нарди, переполнила чашу его терпения. И будь это хотя бы единственным огорчением! Так нет! Во-первых, эта дура Элена. Она больше не желает встречаться, и только потому, видите ли, что ее жених, отслужив, возвратился в Турин. Во-вторых, чудовищное невезение, приведшее в кинотеатр «Скала» Валерию и Тоску в тот самый момент, когда он пришел туда с Изой! И наконец, катастрофа со Стеллой. Вот уж порадовала так порадовала! Она, оказывается, ждет ребенка и требует побыстрее узаконить отношения, если Нино не хочет иметь дело с ее братом Анджело. Когда на человека сваливается столько несчастий разом, волей-неволей почувствуешь себя несчастным. Однако Нино не умел долго грустить и, сам не зная зачем, тоже пошел в казарму надеть свою лучшую форму. Одеваясь, он раздумывал, каким бы образом отделаться от мстительной Стеллы. Вообще-то она неплохая девчонка, и Нино она нравилась, но не отказываться же так рано от всех прелестей холостяцкой жизни, чтобы взвалить на шею жену и ребят! Регацци начал энергично драить ботинки, решив наповал сразить их блеском сержанта Фаусто Скиенато — жуткого типа, ненавидевшего Нино за головокружительный успех у женщин, поскольку сам он решительно никому не нравился. В утешение себе Регацци нараспев повторял имена всех девушек, кому клялся в любви, уверяя, будто именно она — первая и последняя любовь в его жизни. Для полноты наслаждения он даже закрыл глаза. Бруна… Ассунта… Карла… Рената… Анджела… Анна… Мария… Лина… Андреа… Тоска… Элена… Иза… Валерия… Стелла… Несмотря на то что в казарме стоял крепкий и не слишком приятный запах, берсальер вдыхал нежный аромат самых разнообразных девичьих духов. Воспоминания убаюкивали, уносили далеко-далеко, и Нино блаженно улыбался милым видениям, как вдруг насмешливый голос разрушил очарование.

— Вернись к нам, о мой Нино! — шутливо взмолился он.

Берсальер вздрогнул и, открыв глаза, увидел капрала Арнальдо Мантоли, одного из самых близких своих приятелей. Тот опустился на одно колено и, сложив на груди руки, с самым уморительным видом молил отринуть мечты и выслушать то, что просил передать сержант Фаусто Скиенато. От одного этого известия у Регацци кровь застыла в жилах. Что еще за гнусную шутку приготовил для него сержант? Капрал встал.

— Поторопись, парень! В проходной тебя ждут два богатеньких и очень важных синьора. Оба уверяют, будто должны сообщить тебе необычайно серьезную новость, если, конечно, ты пожелаешь приклонить слух!

— Два синьора?

— Говорю ж тебе: два богатых и важных буржуа!

По правде говоря, берсальер совершенно не представлял, чтобы у кого-то из его недавних подружек могли оказаться состоятельные отец с дядей.

— Может, родичи какой-нибудь из твоих красоток явились требовать, чтобы ты загладил вину? — саркастически бросил Мантоли.

От одной мысли об этом у Нино пересохло во рту. Если потребуется, он, конечно, узаконит отношения, но кодекс позволяет сделать это только один раз, если ради берсальера Регацци не сделают исключение и не разрешат многоженство!

— Ладно, Арнальдо, — чуть дрогнувшим голосом проговорил он, — я иду за тобой.

Вид посетителей сразу же произвел на Нино сильное впечатление — бесспорно, буржуа, и не из мелких! Даже по тому, как они смотрели на окружающих, чувствовалось, что оба привыкли повелевать.

— Нино Регацци из Растро? — спросил старший из них.

— Да, синьор.

— Можем мы где-нибудь поговорить с вами наедине?

Под любопытными взглядами солдат и сержанта Нино увел посетителей в комнату для свиданий. Минут через пятнадцать он снова вышел, проводил гостей до ворот и низко поклонился седому синьору, а тот снисходительно протянул парню руку. Сержант Фаусто Скиенато насмешливо фыркнул:

— Вот дела! Можно подумать, ему предложили корону где-нибудь у дикарей!

— Ну, по-моему, лучше быть королем у варваров, чем капралом у берсальеров, — с горечью отозвался Мантоли.

— Что за бред!

— Не бред, сержант, а плод размышлений. У дикарей я бы командовал, а здесь, если хотите знать мое мнение, все наоборот: мной командуют дикари!

Скиенато соображал медленно, зато отличался большим упорством.

— Мне бы хотелось, чтобы вы объяснили свою мысль поподробнее, капрал, — вскинув брови, заметил он.

К счастью для Мантоли в ту же секунду на пост прибежал Нино. Парень так и подпрыгивал на месте, не в силах скрыть буйную радость. Все немедленно окружили его и стали расспрашивать. Вместо ответа Регацци вытащил из кармана пачку банкнот. Сержант быстро прикинул, что там никак не меньше тридцати тысяч лир. Коченея от зависти, он стал мысленно подыскивать предлог лишить Нино Регацци сегодняшней увольнительной до полуночи. А красавец берсальер, не подозревая, какие козни против него затеваются, воскликнул:

— Ну, ребята, завтра я всех угощаю! У меня куча денег!

— Тогда почему бы нам не выпить сегодня? — спросил практичный Мантоли.

— Потому что сегодня, мой дорогой Арнальдо, я должен увидеться с одной не в меру приставучей барышней и дать ей достаточно бабок, чтобы она наконец оставила меня в покое!

По вечерам комиссар Ромео Тарчинини особенно тяжко переживал одиночество. В этом большом городе у него не было друзей — только коллеги, которых нисколько не волновало, чем занимается веронец в нерабочие часы. Ромео провел в Турине уже десять дней, и от одной мысли, что командировка рассчитана на три недели, у него сжималось сердце. Богатое воображение рисовало картину вечного изгнания, и Тарчинини без труда представлял, будто никогда больше не увидит ни Верону, ни Джульетту, ни малышей. Этого вполне хватало, чтобы оплакивать горькую судьбу, и окружающие жалели так тяжко страдающего беднягу, даже не догадываясь, что Тарчинини с упоением проливает слезы над вымышленными несчастьями, в которые, если докопаться до самой сути, и сам даже не слишком верит.

Но уж таковы веронцы. Тому, кто хочет, как встарь полагать, будто Ромео и Джульетта все еще среди нас и возрождаются в каждом новом поколении, волей-неволей приходится отметать логику и ставить на первое место сладкие грезы.

Вспомнив о жене, Ромео по естественной ассоциации тут же подумал и о старшей дочери, тоже Джульетте, запертой гнусным американцем в Бостоне, — Тарчинини и мысли не допускал, что его дочь может оставаться там добровольно и не без удовольствия. И комиссар клялся выложить зятю все, что о нем думает, когда тот вернется… и если это вообще произойдет.

Всякий раз, когда Ромео чувствовал, что вот-вот погрузится в беспредельную меланхолию, он заказывал хороший ужин. Лекарство срабатывало безотказно.

Поэтому Тарчинини, хоть и едва волоча ноги, но все же мужественно и целенаправленно двинулся в «Принсипи ди Пьемонте» — один из лучших туринских ресторанов. Там он дрожащим от сдерживаемых рыданий голосом заказал баньякаузо[8] с бутылкой кортезе. Немного подумав, он со стоном предупредил метрдотеля, что, пожалуй, после этого замечательного блюда отведает капельку трота боллита[9] — во всяком случае, это поможет ему управиться с вином. Потом комиссар с тяжким вздохом решил сделать над собой усилие и проглотить несколько каппони[10], запивая их барбареско, затем добавить кусочек горгонцолы, ибо этот сыр удивительно вкусен с красным вином, и, наконец, завершить трапезу, «поклевав» миндального печенья. К последнему блюду он заказал полбутылки асти.

Предвкушение вкусного ужина совершенно успокоило Тарчинини, и, позабыв о недавних огорчениях, он принялся разглядывать сидевших за соседними столиками женщин.

Разговор между Стеллой и Нино сразу же принял самый неприятный оборот. Девушка начала с упреков. Опоздание любовника она сочла намеренным оскорблением, поскольку на глазах у коллег по кафе «Чеккарелло», где работала кассиршей, пришлось слишком долго ждать. Тщетно Регацци пытался объяснить, что он на военной службе и не может располагать своим временем, как заблагорассудится. Стелла не желала ничего слушать и сердито попросила парня проводить ее домой. Они сели в автобус, доехали до остановки «Риволи» и прошли пешком всю виа Джибрарио до больницы Виктории. Оба упорно хранили молчание, и, лишь миновав больницу, девушка вдруг спросила:

— Когда ты наконец придешь просить моей руки?

Этого-то Нино с самого начала и опасался больше всего. Он начал смущенно бормотать какие-то довольно туманные объяснения, пытаясь хоть на время свалить с себя ответственность, но девушка не сдавалась.

— Все это пустые слова, Нино, а сейчас не время для болтовни. У меня будет ребенок… твой ребенок, Нино… Ну, так покинешь ты нас обоих или возьмешь к себе?

— Послушай, Стелла, сейчас это невозможно…

— Но если невозможно, что меня тогда ждет?

— Я дам тебе денег… сколько захочешь…

— Нашему сыну понадобятся не деньги, а отец! Берегись, Нино! Когда Анджело узнает, что мы натворили, прежде чем выгнать меня из дому, он разделается с тобой!

Хоть берсальер и пожал плечами, показывая, как мало его трогают подобные угрозы, на самом деле перспектива столкновения с братом Стеллы представлялась ему в высшей степени неприятной. И Регацци довольно трусливо воспользовался удобным предлогом.

— Я не потерплю, чтобы ты так со мной разговаривала, Стелла! Коли тебе вздумалось угрожать, я уйду! До скорого!

И, повернувшись на каблуках, берсальер быстрым шагом пошел прочь. Вслед неслись проклятия Стеллы, и Нино нарочно напустил на себя самый беззаботный вид, словно девушка костерила вовсе не его. Однако парень напрасно так торопился, ибо, когда он заметил дома Марино, настоятеля прихода Сан-Альфонсо де Лиджори, прятаться было уже поздно. Священник крестом раскинул руки, загораживая Нино дорогу.

— Остановись на минутку, берсальер!

— Добрый вечер, отец мой…

— Не лицемерь, солдат! Тебе бы очень хотелось, чтобы я оказался за тысячу миль отсюда, но я слишком давно ждал случая поговорить с тобой, и тебе придется-таки послушать!

Цепкие руки дома Марино, старого, но еще очень крепкого крестьянина, не привыкли упускать добычу. Священник заставил Регацци пойти рядом.

— Хочу сразу предупредить, берсальер, что я не позволю тебе и дальше сеять смятение в моем приходе!

— Но, отец мой…

— Молчи! Ты хуже самого похотливого козла! Хочешь, я назову все имена твоих жертв?

— Интересно, что вы можете об этом знать?

— Не нахальничай, а то, хоть ты и солдат, получишь по физиономии! Или ты забыл, что сан повелевает мне выслушивать исповеди?.. Ну, так когда ты женишься на Стелле Дани?

— Не знаю.

— Постарайся решить этот вопрос поскорее, иначе наживешь очень крупные неприятности!..

— Вы тоже угрожаете мне, отец?

— То, чем я могу пригрозить, сын мой, принадлежит миру иному… Но в конце-то концов, почему ты преследуешь только моих прихожанок?

— Потому что они — самые красивые девушки в Турине, отец мой.

— Я предпочел бы видеть их самыми добродетельными!.. Ты усложняешь мне работу, берсальер… и потом, не стоит забывать о малышке Стелле… Надеюсь, ты не собираешься бросить ее на произвол судьбы?

— Конечно нет, отец мой.

Голос Регацци звучал так неуверенно, что дом Марино воскликнул:

— А ну, посмотри мне в глаза!

Нино поглядел на священника.

— Неужто ты посмеешь совершить такое преступление? Ведь она носит твоего сына или дочь, упрямая голова!

— Я дам ей денег… Много денег…

Дом Марино резко оттолкнул берсальера.

— Проклятый! Да накажет тебя Бог! Да и обо мне ты еще услышишь, Нино Регацци!

— Обо мне — тоже, отец мой…

Они обернулись. Рядом стоял брат Стеллы, Анджело Дани. Вся его высокая, крепкая фигура свидетельствовала о спокойной, несокрушимой силе. Дани медленно подошел к берсальеру.

— Ты обесчестил мою сестру, Регацци… — тихо проговорил он.

Нино попытался отшутиться:

— Не стоит преувеличивать, Анджело…

Но Дани ухватил его за грудки и притянул к себе так, что их лица почти соприкасались.

— Даю тебе время до воскресенья, берсальер. И, если в понедельник ты не обручишься со Стеллой, я тебя убью!

Дом Марино поспешил их разнять.

— Кто смеет в моем присутствии говорить, будто отнимет у ближнего жизнь? Уходи, Анджело… Я уверен, милосердный Господь наставит берсальера на путь истинный и он выполнит свой долг…

— Мне бы очень этого хотелось, падре… Так будет лучше и для него, и для нас… До встречи, берсальер!

Комиссар Ромео Тарчинини, полузакрыв глаза, чтобы не отвлекаться от изысканного наслаждения, допивал последний бокал барбареско и с улыбкой думал, что порой жизнь удивительно хороша… Его Джульетта, несмотря на некоторую тучность, все еще очень привлекательна, но и пожить немножко на холостяцкий манер иногда тоже приятно… Что до младшей Джульетты, то Ромео сейчас не сомневался, что она приедет домой со дня на день — ведь не зверь же его зять и не захочет разбить девочке сердце, навеки оторвав от родных. Под благотворным влиянием кортезе и барбареско Ромео Тарчинини так разнежился, что сердце его, казалось, могло бы вместить весь мир. Когда метрдотель откупоривал бутылку пенистого асти, комиссар вдруг вспомнил о трех юных красавицах, явившихся к нему сегодня признаваться в намерении убить берсальера, и не какого-нибудь, а самого красивого из всех! Ромео тихонько рассмеялся, так что его внушительное, как у молодого будды, брюшко заходило ходуном. Тарчинини хотелось бы взглянуть на солдата, так смущавшего сердца прелестных обитательниц Пьемонта, но у них было мало шансов познакомиться.

Нино Регацци умел за себя постоять, но встреча с домом Марино, а потом и с Анджело Дани его смутила. Парень начинал понимать, что вляпался в скверную историю, но пока не видел способа выпутаться, если таковой вообще существует. В надежде разогнать неприятные мысли он зашел в бар на пьяцца делло Статуто и один за другим выпил три карпано, но не успел допить последний, как кто-то хлопнул его по плечу. От удивления берсальер поперхнулся и закашлялся. Наконец, отдышавшись, он обернулся и увидел невысокого, коренастого и очень смуглого парня. Тот сверлил Регацци настолько странным взглядом, что тот невольно смутился.

— Чего вы от меня хотите? — не слишком уверенно спросил берсальер.

— Это не вы, случаем, Нино Регацци?

— Да… а что?

— Имя Элена Пеццато вам что-нибудь говорит?

Решительно, это какой-то день неприятных сюрпризов! Надо же, чтоб его угораздило притащиться в тот же бар, где пил жених Элены! Потрясающая невезуха! Нино попытался изобразить полное недоумение.

— Элена? Какая еще Элена?

— Пеццато.

— Нет, не слыхал о такой…

Парень сунул берсальеру под нос фотографию.

— Вы не знакомы с Эленой, а я почему-то нашел вашу карточку у нее в шкафу! Вам это не кажется странным? По-моему, так прелюбопытная история…

— Нет, это вы слишком любопытны! Что за манера копаться в чужих вещах и…

Рука собеседника с такой силой врезалась в лицо Нино, что берсальер чуть не рухнул на пол. На сей раз его тоже охватило бешенство. Регацци уже хотел броситься на противника, но хозяин и несколько завсегдатаев бара скрутили его и вытолкали за дверь, посоветовав немедленно испариться, пока не случилось непоправимое. Уходя, Нино слышал, как жених Элены кричал ему вслед:

— Впредь веди себя осторожнее, берсальер! Считай, я тебя предупредил!

Поднимаясь из-за стола, Тарчинини не был пьян, но пребывал в том легком возбуждении, что всегда свойственно не страдающим несварением желудка людям после роскошного ужина. Метрдотель лишь самую малость помог ему восстановить равновесие, ибо мужу Джульетты вдруг показалось, что он совершенно свободен от земного притяжения. В вестибюле он игриво пощекотал подбородок гардеробщицы, но девушка нисколько не рассердилась — Тарчинини выглядел так забавно…

Ромео долго вдыхал ночной воздух, и предательская прохлада вдруг снова напомнила о недавнем приступе тоски. Родная Верона — так далеко… И слегка помрачневший комиссар, изредка спотыкаясь, побрел на корсо[11] Витторио-Эммануэле II — к себе в гостиницу «Дженио».

После недавних стычек Нино Регацци чувствовал себя настолько не в своей тарелке, что едва не вернулся в казарму. Но когда у тебя битком набит карман, негоже ложиться спать натощак, как какой-нибудь нищий! И берсальер решил устроить себе роскошное пиршество в одном из тех шикарных ресторанов, где ему наверняка не помешают ни Стелла, ни Анджело, ни священник, ни жених Элены. Их просто не пустят на порог. Эта мысль словно вдохнула в Регацци новые силы, и он бодро вошел в ресторан гостиницы «Венеция» на виа XX Сеттембре, чем немало изумил тамошний персонал, не привыкший обслуживать простых солдат. Метрдотель подумал, что Нино — сын крупного промышленника, банкира или коммерсанта, угодивший на военную службу. Регацци был так красив, что его почти инстинктивно причисляли к более высокому социальному слою, нежели тот, к которому он принадлежал на самом деле. Внешность так часто обманчива!

Перед сном Тарчинини долго писал жене, с юмором рассказывая, как три девушки пришли к нему посоветоваться, чем рискуют, если убьют берсальера.

«Согласись, моя Джульетта, что эти пьемонтцы — удивительный народ! И как только в них уживаются страсть, обостренное чувство риска и неискоренимый инстинкт сначала взвешивать все «за» и «против», а уж потом действовать… Ах, уж ты-то никогда не поступила бы так, моя голубка, a? Ma que! В твоих жилах течет романтическая кровь, которую мы, веронцы, наследуем из поколения в поколение… Ложась спать так далеко от тебя, я чувствую, что ни за что не смогу согреться…»

Ромео цинично добавил, что разлука с женой совершенно отбила у него аппетит, отлично зная, что столь материальное доказательство его грусти произведет на Джульетту большее впечатление, чем любые заверения и клятвы. Наконец, снова уверив жену, что она остается его единственной, вечной и неизменной любовью, что он ее целует, обнимает, ласкает, щекочет тысячью самых разнообразных образов, и прося передать самые нежные поцелуи детям, а передать привет бабушке в Бардолино, дяде в Вальданьо, кузену в Болонье и племянникам в Мантуе, комиссар запечатал письма. Он забрался в постель и, поскольку и впрямь отличался на редкость счастливым характером, едва натянув на голову одеяло, тотчас уснул.

В половине первого, проверив списки уходивших в увольнение, сержант Фаусто Скиенато убедился, что только Нино Регацци еще не вернулся в казарму. Злорадно предвкушая будущее наказание ослушника, он поделился новостью с капралом Мантоли, но тот стал защищать приятеля:

— У парня были так набиты карманы, сержант, что немудрено, если он это дело отпраздновал! Наверняка наш Нино сейчас в стельку пьян!

— Ну, пусть не волнуется, уж я заставлю его протрезветь!

— Слушайте, сержант, будьте великодушны, а? Ведь не каждый же день берсальеру удается покутить на полную катушку!

— А я, по-вашему, кучу? А у меня есть деньги? Или за мной бегают девчонки? Нет, капрал, нет! И поэтому не вижу причин помогать негоднику Регацци нарушать устав!

— Но…

— Молчите, Мантоли, или я заставлю вас в воскресенье дежурить вместе с вашим дружком Регацци! И не пытайтесь втихаря провести его в казарму — это вам дорого обойдется!

В два часа ночи весь приход дома Марино крепко спал. Ложась в постель, священник еще раз попросил Господа смягчить сердце Нино Регацци и внушить ему чувство ответственности. Тоска, Валерия и Иза мирно почивали. Первой из них снился жизнерадостный полицейский комиссар, которому она, видать, пришлась по душе. Жаль, что он так стар… Валерия отдыхала от дневных трудов, но, не отличаясь буйным воображением, никаких снов не видела. Иза и во сне мечтала, что в конце концов Нино вернется к ней одной. Элена долго не могла заснуть, поскольку заметила исчезновение из шкафа фотокарточки берсальера. Девушка почти не сомневалась, что похититель — ее жених Лючано. Поди узнай, что он теперь натворит! Только бы не разорвал помолвку… А Стелла так долго плакала, что подушка насквозь промокла. Лучше бы эта ночь никогда не кончалась… Будущее слишком пугало девушку.

Анджело вернулся поздно и в очень скверном настроении. Сначала он хотел заглянуть к сестре, но, поскольку в глубине души очень ее любил, решил не доставлять новых огорчений.

А Лючано, стараясь забыть об измене Элены, изрядно накачался вином…

И весь этот маленький мирок с его радостями и печалями, надеждами и сожалениями, любовью и ненавистью более или менее спокойно отдыхал под защитой Сан-Альфонсо де Лиджори, покровителя прихода.

Около трех часов ночи полицейские Диего Джезиотто и Энцо Джиральди, обходя квартал корсо Париджи, заметили в нише у двери одного из домов темную массу. Они подошли поближе и, включив электрический фонарик, обнаружили, что какой-то берсальер, похоже, спит прямо на тротуаре. Диего Джезиотто вздохнул.

— Здорово перебрал приятель… Ну, что будем с ним делать?

— Отволочем в казарму.

Диего нагнулся и попробовал поднять солдата.

— Алле — хоп! Вставай! Ты не в постели у своей милашки! Ох, свинюха, он даже не думает мне помогать!

Полицейский отпустил берсальера, и тот тяжело осел на землю. В ту же секунду луч фонаря упал на руки Джезиотто, и оба приятеля одновременно увидели кровь.

— Господи Боже! Да он не пьян, а мертв!

— Видать, нам сегодня не удастся даже подремать, старина, — сказал практичный Джиральди. — Ну, надо сообщить в контору… Оставайся тут… Парень, само собой, никуда не сбежит, но порядок есть порядок…

— Идет.

Собираясь уходить, Джиральди осветил лицо покойника.

— А красивый был берсальер, правда?

Полицейский, естественно, не знал, что это не просто красивый, а самый красивый из берсальеров…

Глава 2

Вооружившись маникюрными ножницами, Ромео Тарчинини перед зеркалом в ванной приступил в деликатнейшей ежеутренней операции — подравниванию кончиков усов и выстриганию каждого непокорного волоска. Только поработав ножницами, он мог со спокойной душой нанести на усы тончайший слой косметики, превращая таким образом это волосяное украшение в своего рода произведение искусства. Резкий телефонный звонок едва не привел к катастрофе, ибо от неожиданности комиссар чуть-чуть не отхватил половину уса. Бледный от волнения, Ромео немного постоял, опираясь на раковину и переводя дух. Наконец он подошел к телефону.

— Pronto? В чем дело?

— Сейчас с вами будут говорить, синьор.

— Надеюсь! Не хватало только, чтобы вы меня чуть не искалечили просто ради удовольствия послушать мой голос!

— Pronto! Синьор комиссар?

— Тарчинини слушает.

— Это Дзамполь.

— Ma que! Что это вам взбрело в голову, инспектор, звонить мне ни свет ни заря?

— Так сейчас, по-вашему, рано? Между прочим, уже половина десятого!.. Вы помните берсальера, которого три девушки мечтали отправить в мир иной?

— Да… и что дальше?

— И вы еще говорили, что не прочь на него взглянуть?

— Верно.

— Ну так вот: он вас ждет вместе со мной!

— Не может быть! И где же?

— В морге…

Тарчинини на мгновение застыл как громом пораженный.

— Я еду! — наконец почти беззвучно выдавил он.

Комиссар медленно опустил трубку. Раз свидание назначили в морге — значит, собираются показать труп, а поскольку Дзамполь разговаривал по телефону, очевидно, роль пациента, ожидающего в холодильнике, выпала на долю берсальера… Решительно, у этих пьемонтцев более чем своеобразное чувство юмора!..

Сердце Тарчинини вдруг захлестнула волна горечи, хотя сам он пока не мог понять почему. Совсем помрачнев, он закончил одеваться. Итак, для красивого юноши, так волновавшего девичьи сердца, все кончено?.. Дзамполь ни слова не сказал, как погиб берсальер. Но, если бы речь шла о самоубийстве или несчастном случае, инспектор не стал бы тревожить комиссара. Следовательно, солдата убили. Но Тарчинини никак не мог поверить, что кто-то из девчушек, приходивших к нему накануне, мог совершить преступление. Все его существо возмущалось против самой мысли об этом. Конечно, все они немного взбалмошны, но никак не способны на убийство. Комиссар так расстроился, что забыл позавтракать и, поймав такси, помчался на зловещее свидание с Алессандро Дзамполем и самым красивым из берсальеров.

По лицу инспектора было видно, что он наслаждается своего рода реваншем. Тарчинини он встретил на редкость лицемерной улыбкой.

— Ну, синьор комиссар… Еще одна любовная история закончилась преступлением, подтвердив тем самым ваши теории?

— Не стоит делать выводы заранее, Дзамполь!.. Где он?

— Пойдемте.

Ведя комиссара по коридорам, где стоял такой холод, что Ромео невольно бросало в дрожь, инспектор объяснял положение:

— Я распорядился, чтобы об этом убийстве не сообщали по крайней мере до полудня… Газеты напечатают о нем только в вечерних выпусках. За это время мы должны многое успеть.

— Благодарю за инициативу, Алессандро! Прекрасно!

Инспектор горделиво выпрямился:

— Надеюсь, вы понимаете, синьор комиссар, что эти милые крошки оказались не так наивны, как вы полагали, и не обратили никакого внимания на ваши предупреждения? Кто знает, возможно, именно убийца вас так нежно расцеловала, а?

— Так вы уже нашли виновного? Быстро же в Турине ведут расследование, как я погляжу!

— Раз уж мы, пьемонтцы, лишены воображения, так и не любим ничего усложнять. Мы только размышляем и стараемся как можно скорее решать простые проблемы.

Тарчинини остановился как вкопанный.

— Сколько лет вы работаете в уголовной полиции, Дзамполь?

— Примерно лет десять, а что?

— И за десять лет вы так и не поняли, что ни одну проблему, связанную с человеческими отношениями, нельзя назвать простой? И что как раз самые легкие на вид задачи на поверку оказываются наиболее сложными?

— Допустим, но на сей раз — совершенно иной случай.

— С чего вы взяли?

И, не слушая ответа, комиссар пошел дальше. Скоро они добрались до холодильника, где под белой простыней покоилось тело Нино Регацци. Служитель поклонился Тарчинини, но тот его даже не заметил, и Дзамполь отпустил обиженного стража мертвых:

— Оставьте нас, Казаротти…

Служитель вышел. А Тарчинини поднял простыню и долго вглядывался в безукоризненно четкий профиль.

— Да, парень и впрямь был красавцем… — задумчиво пробормотал он.

— Короче, от избытка красоты и помер?

— Возможно… А где рана?

Инспектор обнажил грудь покойника и показал узкую щель точно на уровне сердца.

— Удар нанесен с поразительной точностью!

— Каким оружием?

— Чем-то вроде кинжала, я полагаю.

— Вы его нашли?

— Нет, во всяком случае, не тот, которым воспользовался убийца.

— Что вы имеете в виду?

— Рядом с трупом валялся новенький нож без единого отпечатка пальцев… но лезвие совершенно не соответствует ране.

— Занятно, а?

— И даже очень…

Тарчинини внимательно осмотрел рану. Крови вокруг почти не было.

— Внутреннее кровоизлияние… Ни разу не видел кинжала с таким тонким лезвием…

— Вероятно, чисто женское оружие!

Комиссар пожал плечами:

— Раз уж вы так любите размышлять, так делайте выводы на основании того, что видите, а не исходя из заранее придуманных схем, Дзамполь!

И, на глазах у сначала удивленного, потом слегка растерянного и, наконец, совершенно обалдевшего инспектора Ромео склонился над покойником, дружески потрепал его по щеке и зашептал:

— Ну что, теперь уже все кончено, прекрасный берсальер? Наверняка ты малость зарвался, а? Лучше девушек нет ничего на свете, но никто не обрушивает на наши головы больших неприятностей… Тебе бы следовало вести себя поосторожнее… Ты же не первый, с кем такое случается. Само собой, ты скажешь, от этого не легче… Но теперь, когда ты снова принадлежишь к числу разумных людей — мертвых, лишенных всяких фантазий, — ты должен помочь нам отыскать того или ту, кто тебя прикончил, верно? Ты не оставил нам никакого знака, ни единой зацепки, короче, ничего такого, что могло бы навести нас на след, а? Но ты же все-таки не хочешь, чтобы твой убийца вышел сухим из воды, правда? В карманах не нашли ничего интересного, Дзамполь?

Инспектор не без труда стряхнул оцепенение.

— Н-нет, — пробормотал он.

В оправдание Алессандро Дзамполя надо сказать, что он никогда не слыхал о привычке Тарчинини дружески беседовать с покойниками, а без предупреждения зрелище выглядело совершенно фантастическим, особенно для логичного и трезво мыслящего пьемонтца. Ромео осторожно накрыл простыней лицо мертвого берсальера.

— Поехали в управление, — сказал он.

«Жертвы» Нино Регацци уже покинули родной квартал Сан-Альфонсо и разошлись по рабочим местам. Тоска возилась с непокорной шевелюрой клиентки, Валерия отрезала первые за день кусочки мортаделлы[12], Иза печатала утреннюю почту, Элена взвешивала фунт поленты[13], а Стелла выбивала чек за два кофе. Лючано, жених Элены, шел чинить водопровод, не зная куда деваться от головной боли. Анджело, брат Стеллы, орудовал рубанком за своим верстаком. Но кто из них (если Дзамполь не ошибся) уже знал, что самый красивый из берсальеров переселился в мир иной?

В полицейском управлении Тарчинини внимательно изучал заключение медицинского эксперта, а инспектор не сводил с него критического взгляда. Отложив бумаги, он немного посидел в задумчивости, потом повернулся к Дзамполю:

— Вы уже ознакомились с наблюдениями и выводами врача, Алессандро?

— Разумеется!

— И ничто вас особенно не поразило?

— По правде говоря… нет. Эксперт утверждает, что Регацци погиб незадолго до полуночи, но это и так ясно, раз его отпустили до двенадцати, а тело нашли совсем рядом с казармой.

— А какое жалованье получают берсальеры? Хотя бы приблизительно?..

— Берсальеры?.. У них не жалованье, а денежное содержание. Ну, скажем, двадцать — двадцать пять лир в день…

— А Регацци, насколько я помню, не купался в золоте?

— Наверняка нет.

— Тогда каким образом вы объясните, что в желудке нашли мясо бекаса, телятину и шампанское? По всей видимости, парень роскошно поужинал перед смертью, меж тем в карманах не нашли ни гроша.

— Может, на него напали грабители?

Тарчинини рассмеялся:

— А вас бы это ужасно огорчило, верно? Потому что тогда и думать нечего о преследовании тех девчушек… Но не беспокойтесь: очень возможно, он сам все истратил… или же кто-то хотел внушить нам, будто парня зарезал вор… Вот только убийца забыл снять с запястья Регацци золотые часы. Так что, похоже, для него важнее всего было прикончить нашего берсальера и побыстрее удрать с места преступления. Ладно, для начала отправьте людей по шикарным ресторанам с фотографией Регацци. Надо полагать, вчера вечером далеко не во всех туринских кабаках подавали бекаса?

— Хорошо, синьор комиссар… Но что это нам даст?

— Наш берсальер мог заказать такой ужин только в двух случаях: либо имея кучу денег, либо получив от кого-то приглашение в ресторан. Если он ужинал один, придется выяснять, откуда у парня взялись деньги. А коли Регацци пировал в компании, я бы с удовольствием повидал его спутника.

Как только Дзамполь отдал соответствующие распоряжения, Тарчинини встал.

— Алессандро, я хочу прогуляться в Сан-Альфонсо де Лиджори, где наш берсальер так смущал женские сердца.

— Но вы же никого там не знаете, синьор комиссар!

— У нас в Вероне, инспектор, когда хотят узнать, что делается в квартале, обращаются к священнику… С вашего позволения, именно это я и собираюсь сделать.

— Я пойду с вами?

— Нет, Алессандро. Сходите-ка лучше на работу к нашим трем барышням, попытайтесь вытянуть из них как можно больше и угадать, не имеет ли хоть одна какое-либо отношение к смерти Нино Регацци.

— Договорились, синьор комиссар!

В голосе инспектора звучало такое неприкрытое злорадство, что Тарчинини замер.

— Дзамполь…

— Да, синьор комиссар?..

— Вы терпеть не можете этих девушек, не так ли?

— Да, синьор комиссар!

— А почему?

— Потому что они женского пола.

— Согласитесь все же, что это не их вина, а?

— Зато они виновны в том, что у них безмозглые головы, черствые сердца и безграничное себялюбие, что думают только о себе, не заботясь о тех, кто живет вокруг них и для них…

Тарчинини вдруг охватила жалость. Он подошел к помощнику и ласково похлопал по плечу.

— Похоже, вам здорово досталось?

— Да, синьор комиссар.

— Насколько я понял, вы вдовец?

— Да, синьор комиссар.

— И смерть…

Дзамполь резко перебил его, ибо в эту минуту вся боль, терзавшая беднягу инспектора денно и нощно, внезапно прорвалась наружу.

— Смерть ничего не искупает!

Алессандро, упав на стул, заговорил как во сне:

— Познакомься вы с моей Симоной, сами невольно полюбили бы ее… Когда мы познакомились, ей было только-только восемнадцать, а мне — двадцать пять… Маленькая, хрупкая девушка с огромными наивными глазами… Короче, как раз такая, какую мы все мечтаем встретить в один прекрасный день… Целый год мы только гуляли по вечерам — ее родители, владельцы бакалейной лавки, долго не хотели отдавать мне дочку, считая, что ни один мужчина не заслуживает такого сокровища… В конце концов мы все-таки поженились, но, став моей женой, Симона вдруг превратилась в совершенно другую женщину. Я мечтал о спокойной семейной жизни и о ребятишках, а она думала лишь о развлечениях и о детях даже слышать не хотела. Наше существование стало истинным адом, и так продолжалось до тех пор, пока Симона не разбилась насмерть в машине парня, с которым, по всей видимости, поддерживала более чем дружеские отношения. Да, синьор комиссар, я действительно вдовец, но не имею хотя бы печального удовольствия оплакивать свою жену!

Инспектор Дзамполь умолк. Во-первых, он закончил рассказ, а во-вторых, залитое слезами лицо Тарчинини тронуло его до глубины души. Алессандро не подозревал, что кто-то способен проявить такое сострадание к его горю… Забыв о полицейской иерархии, он сейчас чувствовал себя просто человеком, внезапно обретшим брата, и пожал Тарчинини руку.

— Спасибо, что так хорошо меня поняли…

— Я не о вас плакал, Дзамполь… Нет, не о вас… Я оплакивал ее, эту несчастную девочку…

— Ее? После всего, что я вам рассказал?

— А что вы мне рассказали, Алессандро? Просто-напросто — что прелестная Симона не обрела с вами того счастья, о котором мечтала, верно? И кто же, в таком случае, виновен?

Обиженный инспектор опять вскочил.

— Господин комиссар…

— Она не желала иметь детей? И правильно!

— Что?!

— Да-да, она была совершенно права, Алессандро! Потому что красивых, здоровых детей нужно зачинать только в радости и в счастье, а бедняжка Симона вовсе не чувствовала себя счастливой!.. Поэтому она родила бы вам какого-нибудь желтушного, плаксивого уродца, точно такого, как все младенцы, которых производят на свет с сожалением!

— Значит, по-вашему, то, что Симона мне изменяла, тоже хорошо? — взорвался Дзамполь.

— Нет, этого я бы не сказал, но, во всяком случае, ее можно понять.

— И вы простили бы свою жену, если бы она вас обманывала?

Ромео вытаращил глаза:

— Ma que! У Джульетты нет ни малейших причин мне изменять! Я ее люблю, она любит меня, у нас самые красивые в мире дети…

— Но если бы, несмотря на все это, супруга вам изменила, неужто вы сумели бы простить?

— Несомненно!.. Заметьте, возможно, сначала я бы ее придушил, но в конечном счете, разумеется, простил бы… Да ну же, Дзамполь, выкиньте всю эту мерзость из головы!

— Не могу!

— Что ж, другая любовь вас вылечит! Идите допрашивать тех трех красавиц, Дзамполь… чем черт не шутит? Возможно, одна из них заставит вас забыть Симону и нарожает детишек, о которых вы так страстно мечтаете…

— О!

Лицо инспектора побагровело, челюсть слегка отвисла, глаза вылезли из орбит, а Тарчинини при виде этой живой статуи гнева и изумления заботливо спросил:

— Вам нехорошо, Алессандро?

Инспектор шумно набрал полную грудь воздуха.

— Вы меня оскорбляете, синьор комиссар!

— Оскорбляю? Ma que! Да чем это я вас оскорбляю, Алессандро?

— Вы смеетесь над моим несчастьем! Вы оправдываете бесстыдницу! Вы обвиняете во всем меня, государственного служащего! Вы даете мне поручение с тайным подтекстом, унизительным для полицейского! Ох, не будь вы комиссаром…

— Но я комиссар, — кротко заметил Тарчинини, — и, с вашего позволения, это дает мне надежду остаться в живых… Алессандро, я еще ни разу не встречал подобных вам итальянцев. Пожалуй, вы немного напоминаете мне зятя… но он-то из Америки, а не наш соотечественник… В отличие от нас он не имел счастья родиться в лучшей на свете стране! Знаете, что я думаю, Алессандро? Вам удивительно повезло!

Это заявление совсем доконало Дзамполя, и у него не хватило сил ответить. Лишь какой-то жутковатый хрип вырвался из груди инспектора, но Тарчинини и бровью не повел.

— Возьмите себя в руки, Алессандро. Что бы вы ни делали, что бы ни болтали, в конце концов любовь все равно восторжествует и я стану крестным вашего первенца… Или вы не достойны называться итальянцем! А пока — бегите допрашивать Тоску, Валерию и Изу… Вы записали, где они работают?

— Да, я пойду к этим маленьким стервам! — вне себя от ярости завопил Дзамполь. — Да, я их допрошу! И лучше бы им отвечать как на духу, не то пусть меня повесят, если я не приволоку сюда хотя бы одну в наручниках!

Выходя из кабинета, Ромео обернулся и с улыбкой проговорил:

— Я ничего не имею против ваших методов работы, Алессандро, потому что, даже не отдавая себе в том отчета, вы начнете преследовать именно ту девушку, которая вам больше всех понравится… ту, что когда-нибудь в отместку за наручники наденет вам на палец кольцо!

Оставшись один, инспектор долго приходил в себя. Не найдя ничего оригинальнее, сначала он долго и со вкусом изрыгал проклятия, потом сломал два карандаша, изорвал листов двадцать бумаги, швырнул на пол шляпу и принялся свирепо топтать. Алессандро, пожалуй, вообще превратил бы ее в лохмотья, но вовремя вспомнил, что головной убор обошелся ему в три тысячи лир. Лоб инспектора пылал, и в охваченном лихорадочным возбуждением мозгу мелькали отвратительные картинки: Симона и Тарчинини, сговорившись, издеваются над ним…

Начальник уголовной полиции Бенито Дзоппи, человек на редкость уравновешенный, любящий свою работу и подчиненных, слыл чуть ли не ясновидящим. Это он попросил направить Ромео Тарчинини в Турин, после того как однажды за обедом с веронским коллегой долго слушал хвалебные речи об удивительном комиссаре и его не менее поразительной манере вести следствие. Из всех своих сотрудников Дзоппи особенно ценил инспектора Алессандро Дзамполя, и его очень тревожило, что после катастрофы с женой тот как будто впал в черную меланхолию. Дзоппи считал Алессандро превосходным полицейским, но всерьез опасался, что мрачный настрой в конце концов скажется на работе. Благодаря этой симпатии к подчиненному шеф сразу согласился принять Дзамполя, узнав, что тот хочет обсудить с ним какой-то служебный вопрос. Крайнее возбуждение Алессандро, нервное подрагивание рук и слегка перекошенная физиономия навели Дзоппи на мысль, что инспектор только что пережил сильное потрясение.

— В чем дело, Дзамполь?

— Синьор директор… синьор директор…

Инспектор так нервничал, что не мог договорить до конца.

— Садитесь же… Да, вон там… Ну а теперь рассказывайте, что привело вас ко мне.

— Комиссар Тарчинини…

— А!

Бенито Дзоппи явно не выказал особого удивления, ибо, зная репутацию веронца, вполне ожидал такого рода происшествий.

— Он сумасшедший!

— Вот как?

И тут Алессандро, дав волю душившему его возмущению, рассказал о вчерашнем фантастическом допросе трех девушек, закончившемся поцелуем. Когда он описывал эту сцену, Дзоппи, скрывая улыбку, поднес руку к губам. А инспектор уже перешел к скандальному поведению Тарчинини в морге и его непристойному разговору с покойником. На финал он признался, что комиссар оскорбил его, Дзамполя, приняв сторону неверной Симоны…

— Вы сами поведали Тарчинини свою историю? — перебил его Дзоппи.

— Да, синьор… Я надеялся встретить понимание и сочувствие… А комиссар не нашел ничего лучше, как пожалеть Симону, которая, видите ли, не обрела со мной того счастья, на какое, по его мнению, имела право рассчитывать!

— Ну и что?

— А то, синьор директор, что я прошу вас дать комиссару Тарчинини другого помощника или принять мое заявление об отставке!

Дзоппи ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал спокойно и сурово.

— Вам, вероятно, известно, Дзамполь, что я считаю вас полицейским, подающим большие надежды?

Инспектор кивнул.

— Тогда я могу со спокойной душой сообщить вам, что не принимаю вашей отставки и что вы по-прежнему будете работать с комиссаром Тарчинини.

— Ma que! Синьор директор…

— Я не принимаю вашей отставки, Алессандро, потому что солдату негоже дезертировать посреди сражения! Ведь если я не ошибаюсь, вы сейчас разыскиваете убийцу берсальера, найденного мертвым сегодня ночью?

Дзамполь пожал плечами и презрительно фыркнул:

— Судя по тому, как ведет расследование комиссар Тарчинини, у нас нет ни тени надежды когда-либо добраться до типа, прикончившего Нино Регацци!

— Правда?

— Синьор директор, девицы сами пришли к нам и предупредили, что собираются убить берсальера, а комиссар Тарчинини, вместо того чтобы арестовать их, начал любезничать и теперь еще предрекает, будто я женюсь на одной из этих маленьких негодяек!

Начальник уголовной полиции решил как можно скорее увидеться с Ромео и попросить объяснений — методы Тарчинини и вправду выглядели весьма странно. Но сейчас он хотел прежде всего успокоить инспектора.

— В отличие от вас, Дзамполь, я не сомневаюсь, что комиссар Тарчинини непременно представит суду того или ту, кто расправился с берсальером.

— Разговаривая с покойниками?

— А почему бы и нет?

— Но, синьор директор… Подумайте! С мертвыми…

— Во всех происшествиях, которые вы расследуете, Дзамполь, обязательно есть мертвые, и чаще всего они умерли не самой красивой смертью… Так почему вы должны их бояться? Комиссар Тарчинини пытается установить какие-то отношения с жертвой, незнакомой ему при жизни… Ну и что? У каждого — свои привычки, а для нас важен только результат. Я хочу, чтобы вы разделили успех человека, с которым так жаждете расстаться, вместо того чтобы воспользоваться его уроками.

— Уверяю вас, синьор директор, я больше не могу работать с комиссаром!

— И однако придется, Дзамполь, поскольку Тарчинини — как раз тот человек, чье благотворное влияние вернет вас к нам, вашим коллегам. Вы слишком удалились от нас после своего несчастья… Обдумайте мои слова, Алессандро, и я верю, у вас хватит ума. До свидания.

В ризнице Сан-Альфонсо де Лиджори дом Марино подсчитывал расходы за неделю. Похоже, в следующее воскресенье ему придется прочитать такую проповедь, чтобы хорошенько встряхнуть прихожан и заставить их с большей щедростью вознаградить труды своего пастыря. К несчастью, туринцы не особенно верят в ад, и дом Марино с тревогой раздумывал, какую бы мрачную картину нарисовать своим подопечным, чтобы они поспешили раскрыть кошельки. Невеселые размышления священника прервала старая экономка Анджела, объявившая, что дома Марино хочет видеть какой-то странный тип.

— А что в нем странного, Анджела?

Старуха наморщила лоб, пытаясь выразиться как можно точнее, но так и не нашла нужных слов. Наконец, устав от бесплодных потуг, она пожала плечами:

— Не знаю… Не похож он на здешних… во всяком случае, сегодняшних…

— Что ты хочешь этим сказать, моя добрая Анджела?

— Ну… вроде как он смахивает на префекта, что приезжал к нам в тринадцатом году…

«К нам» означало маленькую пьемонтскую деревушку неподалеку от Криссоло, у подножия горы Визо. Анджела плохо разбиралась в перипетиях нынешней жизни, зато обладала удивительной памятью и говорила о самых незначительных событиях пятидесятилетней давности так, словно они произошли только вчера и потрясли весь мир. Дом Марино очень любил Анджелу. Не строя никаких иллюзий насчет умственных способностей старой служанки, священник ценил ее потрясающее умение хранить в памяти прошлое.

— Ну что ж, Анджела, проводи ко мне этого пришельца из былых времен.

Странные фантазии служанки развеселили священника, но при виде гостя он невольно вздрогнул. Тот и вправду казался щеголем начала века, и дом Марино с недоумением разглядывал пикейный жилет, гетры и пышные усы.

— Дом Марино?

— Он самый, синьор… синьор?..

— Тарчинини… Ромео Тарчинини… Ромео — в честь молодого человека, который умер в Вероне, потому что слишком сильно любил свою Джульетту!

Дом Марино предупреждающе воздел руку.

— Знаете, синьор, светская любовь чужда и моему сану, и возрасту… Во всяком случае, в той мере, в какой выходит за пределы моих пастырских обязанностей, ибо мне надлежит заботиться, дабы она развивалась в нужном русле и в соответствии с волей Господней. Так чем могу вам служить, синьор?

— Например, дать адрес девушки, с которой мне очень хотелось бы побеседовать подальше от нескромных глаз и ушей. Вы меня понимаете?

— Боюсь, что даже слишком хорошо, синьор! — сухо отозвался священник. — И это ко мне, ко мне вы посмели обращаться с подобными просьбами? Чудовищно!

Не ожидавший столь бурной реакции Тарчинини на мгновение опешил.

— И однако в Вероне я всегда поступаю именно так!

— Довольно, синьор, вы кощунствуете! Вы бросаете тень на моих веронских собратьев! Я прошу вас уйти, и радуйтесь, что я не вызвал полицию!

Ромео рассердился:

— Ma que, padre! Зачем звать полицию, если я уже здесь, а?

— Как раз потому, что вы здесь, синьор! Уходите!

Тарчинини не отличался ангельским терпением, особенно когда переставал понимать собеседника.

— Меня предупреждали, что вы, пьемонтцы, малость тронутые, потому что живете слишком близко к горам, но я даже не подозревал, до какой степени!

Дом Марино выпрямился во весь рост (а он был на редкость высок и аскетически худ) и сверху вниз поглядел на кругленького коротышку.

— Вы можете не уважать меня, синьор, но обязаны с должным почтением отнестись к моему сану! Иначе я сейчас же отведу вас к комиссару!

— Ma que! Клянусь Святым Дзено, но я же и есть комиссар!

Теперь уже священник остолбенел от изумления.

— Что?

— Ну да, я комиссар Тарчинини, временно прикомандированный к управлению уголовной полиции Турина! Именно в этом качестве я и прошу вас помочь правосудию, сообщив мне нужный адрес!

— Что ж вы мне об этом раньше-то не сказали?

— О чем?

— Что вы полицейский!

— Простите, падре, просто упустил из виду.

— Охотно прощаю, синьор комиссар. Садитесь и расскажите, чем вам может помочь пастырь не слишком послушного стада.

— Я разыскиваю одну девушку… Кажется, ее зовут Стелла…

Как всегда в минуты затруднений, дом Марино начал пощипывать кончик носа.

— Знаете, в моем приходе не один десяток Стелл…

— Очень возможно, падре, но, я думаю, не у каждой из них был роман с берсальером Нино Регацци?

— А, так вам нужна Стелла Дани!

— Я вижу, вы в курсе, дом Марино?

Священник воздел руки к небу:

— В курсе, синьор комиссар? Скажите лучше, что из-за этого берсальера я потерял сон и покой!.. И чем я прогневил Господа, чем заслужил, что Он наслал на мое стадо этакого донжуана? Господь-то ведь знает женщин лучше меня и ведает все их слабости… С тех пор как проклятый берсальер появился в нашем приходе, все эти дурочки словно взбесились! Каждую или почти каждую неделю какая-нибудь сумасбродка является умолять меня склонить берсальера к узам брака! А как с ним поговоришь, с чудовищем? Бежит от меня, как нечистый от ладана! Но бросить Стеллу я ему не позволю! Сделал ей ребенка — пусть женится! А не захочет — я сам отправлюсь в казарму и за шиворот приволоку парня к самому подножию алтаря!

— Нет, падре.

— Нет? Вы плохо меня знаете, синьор комиссар!

— Туда, где теперь красавец берсальер, вы не сможете за ним пойти…

— Правда? И где же он, скажите на милость?

— В морге.

— Иисусе Христе!.. Вы имеете в виду, что он… он…

— Да, дом Марино, Регацци мертв. Ему всадили нож в сердце.

Горестный стон священника пробудил под сводами ризницы зловещее эхо.

— Бедняга… Ничего другого с ним и не могло случиться в наше паршивое время, когда торжествуют нечестивцы и бандиты! Будем же усердно молиться, чтобы там его пожалели… Подумать только, еще вчера он бегал тут франт франтом… несчастный! И даже не догадывался, что смерть уже цепляется за плечи!

— Так вы вчера вечером видели берсальера? — с самым небрежным видом осведомился Тарчинини.

— Случайно… Увидев меня, Регацци попытался удрать, но опоздал. Я как раз хотел потолковать с ним насчет Стеллы… Он вел себя трусливо, синьор комиссар, трусливо, как человек, не желающий взять на себя ответственность… да еще и подло, потому что обещал дать Стелле сколько угодно денег, лишь бы она оставила его в покое. Счастье еще, что брат девушки этого не слышал!

— Брат?

— Ну да, Анджело Дани.

И дом Марино бесхитростно описал Тарчинини встречу Анджело с Нино.

— То, что вы мне сейчас рассказали, очень серьезно, падре, — вкрадчиво заметил комиссар.

— Серьезно? Ma que! Это еще почему?

— В шесть или семь часов вечера Анджело угрожает убить Нино… а в полночь полицейский патруль находит бездыханное тело берсальера…

— Надеюсь, вы все-таки не думаете, что парня прикончил Анджело Дани? Я знал его еще ребенком, от меня он принял первое причастие. Да это же самый славный малый во всем приходе!

— Все преступники когда-то были очень милыми детьми, падре. А где живут Дани?

— На виа Леванна… дом сто семьдесят девять… Но вы же не…

— Пока я хочу просто поговорить с ними, падре… Вы думаете только о человеке, выросшем у вас на глазах, и хотите его защитить. Я же не могу забыть тело берсальера, распростертое на мраморном столе… и все это очень невесело как для вас, так и для меня.

Дом Марино протянул веронцу руку.

— Простите, но и дожив до седин, я все никак не привыкну к человеческой мерзости… Анджело так и не женился, чтобы как следует опекать сестру… Смешно, правда? И еще тянет на себе такой тяжкий крест, как старая тетка, совершенно выжившая из ума бывшая учительница, — парень категорически отказывается отдать ее в приют для умалишенных… А родители у них давно умерли. Да, Анджело очень хороший мальчик, синьор комиссар.

— Но ведь он нежно любит сестру, а еще больше — заботится о чести семьи, верно?

— Я думаю, да, — немного поколебавшись, вздохнул священник.

Все в том же отвратительном настроении Алессандро Дзамполь явился в парикмахерский салон «Ометто» на виа Барбарукс. Завитый и жеманный молодой человек тут же подлетел к нему с легкостью балерины.

— Синьор! Синьор! Вы, наверное, зашли сюда по рассеянности! Здесь не место мужчинам!

Полицейский окинул собеседника брезгливым взглядом.

— Это я уже понял, взглянув на вас, — буркнул он.

Молодой человек покраснел.

— Вы что, пришли сюда меня оскорблять?

— Нет, поговорить с некоей Тоской Фьори!

— Тоска не имеет права в рабочее время приглашать сюда приятелей!

Дзамполь угрожающе шагнул к нему.

— Я что, похож на кавалера?

Молодой человек с тревогой взглянул на странного посетителя.

— Нет, синьор… нет… не думаю… А что вы… хотите… от То… Тоски?

Алессандро сунул ему под нос полицейский значок.

— Полиция!

— Полиция?.. Ma que! Но ведь Тоска не…

— Нет, только свидетель.

— Ну ладно… Per favore[14], проходите сюда… Сейчас я вам ее пришлю, синьор инспектор…

Вскоре Тоска вбежала в комнату, где ее ждал полицейский, и со свойственными ей энергией и бесстрашием тут же перешла в наступление.

— Это еще что такое… Ой, я вас узнала…

— Не важно! Садитесь напротив меня, вот тут…

— Но я сейчас…

— Я сказал вам: сядьте!

Девушка явно не привыкла, чтобы с ней разговаривали таким тоном.

— Нет, послушайте, да за кого вы меня принимаете? Некогда мне вести разговоры с грубиянами вроде вас!

— Замолчите!

Резкость приказа несколько смутила Тоску. А Дзамполю казалось, будто он наконец получил возможность расквитаться с воскресшей Симоной.

— Не заставляйте меня, синьорина, тащить вас в участок!

— А по какому праву? Думаете, раз вы полицейский, можно…

— По-моему, я уже велел вам придержать язык, синьорина Фьори! Где вы были вчера вечером?

— Ma que! А вам какое дело?

Дзамполь встал.

— Ну, если вы не желаете отвечать, синьорина, я вас арестую!

— Арестуете? Меня?

Тоска схватила со стола зеркало с длинной ручкой и, замахнувшись, уже хотела опустить его на голову полицейского, но тот совершенно спокойно продолжал:

— Чтобы вы могли дать исчерпывающие объяснения насчет одного убийства…

Последнее слово как будто остановило порыв Тоски, и рука с зеркалом бессильно опустилась.

— Убийство? Вы обвиняете меня в убийстве?

— Не обвиняю, а подозреваю.

— Вот как?

Горячая кровь Тоски снова закипела.

— Господи вечносущий! Просто не знаю, что бы я сделала с такими, как вы!

— Может быть, упокоили бы навеки?

— О Боже! Ну что он пристал ко мне со своими покойниками?! Так кого же я, по-вашему, отправила на тот свет?

И Дзамполь, глядя ей прямо в глаза, отчеканил:

— Берсальера Нино Регацци!

Ему показалось, что девушка слегка пошатнулась, как от удара, но смысл слов еще не вполне дошел до ее сознания.

— Это… это неправда…

— Вчера около полуночи его закололи кинжалом.

И тут гордая, кокетливая Тоска Фьори вдруг превратилась в маленькую, убитую горем девчушку. Несчастная тяжело опустилась на стул.

— Нино… Нино… Нино… — горестно бормотала она.

Инспектор понял, что Тоска не имеет ни малейшего отношения к убийству берсальера, и немного устыдился своего поведения. Он встал.

— Простите меня, синьорина… Я и не подозревал… короче, совсем наоборот… И потом, так или этак вы все равно бы узнали…

Тоска не ответила — она целиком ушла в тот тайный мир, куда не было доступа никому, кроме нее и Нино. Девушка даже не заметила, как полицейский выскользнул из комнаты.

Тарчинини долго стучал в дверь обиталища Дани, пока наконец чей-то надтреснутый голос не предложил ему войти. Комиссар толкнул дверь и оказался в чистенькой, бедно обставленной комнате, вероятно служившей одновременно и столовой, и спальней. В высоком кресле сидела аккуратно причесанная седая старуха в строгом темном платье. Комиссар отвесил изысканный поклон, но не успел произнести ни слова, как услышал вопрос:

— Опять опаздываешь, а?

Мало что могло смутить Тарчинини, но на сей раз он просто окаменел. А старуха, воспользовавшись его молчанием, продолжала:

— Насколько я тебя знаю, снова шалил по дороге? Ну-ка, покажи руки!

— Простите, что?

— Покажи руки, или я тебя хорошенько отшлепаю!

В последний раз Ромео Тарчинини грозили такой карой добрых лет пятьдесят назад, и у комиссара невольно мелькнула мысль, уж не грезит ли он наяву. Сначала священник… теперь эта старуха… пожалуй, многовато на один раз!.. Он машинально протянул руки, и пожилая дама, внимательно осмотрев их, с удовлетворением кивнула.

— Ладно… Хорошо, что ты их вымыл… А уроки выучил?

Нет, этот нелепый разговор не мог продолжаться до бесконечности! Тарчинини взял себя в руки.

— Послушайте, синьора, тут какое-то недоразумение…

— Так я и знала! Ну, что ты еще выдумал в оправдание собственной лени, а? В жизни не видела другого такого бездельника! Слышишь? Сейчас же встань в угол!

— Но, синьора…

— Ну, сам пойдешь или тебя отвести?

И тут Тарчинини вдруг вспомнил, что говорил ему священник о тетке Дани — полупомешанной старой учительнице. Ромео побрел в указанный ему угол, но, прежде чем успел обернуться, снова услышал голос старухи:

— Прошу прощения, синьор, я не заметила, как вы вошли.

Комиссар вздрогнул, решив, что в комнате есть кто-то еще, но нет, они по-прежнему были вдвоем и разговаривала с ним больная тетка Стеллы и Анджело.

— Я уже имел честь приветствовать вас, синьора, — чуть-чуть удивленно заметил он.

— Прошу вас, не сердитесь на меня, синьор, у меня случаются какие-то провалы памяти… Чем я могу вам служить?

Ага, значит, на нее только временами находит…

— Я хотел бы поговорить с вашей племянницей Стеллой…

— Она еще не вернулась, но теперь уже скоро придет… Хотите, подождем вместе?

— С удовольствием.

— Тогда садитесь вот тут, рядом, и…

— И?

Тарчинини увидел, как лицо старухи преобразилось. С него как будто сняли серое газовое покрывало. Молодой задор, бьющий изнутри, настолько оживил его черты, что тетка Анджело и Стеллы, казалось, сбросила много лет в считанные секунды. Она схватила со стола линейку и погрозила Тарчинини.

— А теперь расскажи-ка мне таблицу умножения! И постарайся не сбиться, иначе — береги пальцы!

Сворачивая на виа Неукки, где работала Валерия Беллато, инспектор Дзамполь чувствовал себя немного не в своей тарелке. Перед глазами у него все еще стояла Тоска, как громом пораженная вестью о смерти человека, которого, видимо, и вправду любила. Из-за нее Алессандро стал думать о своей Симоне с меньшей горечью. В конце концов, возможно, он сам отчасти виноват, что они не поняли друг друга и семейная жизнь так и не сложилась? Но инспектор настолько веровал в собственную непогрешимость, что сразу же с возмущением отмел крамольную мысль. И с тем удивительным отсутствием логики, что так характерно для людей, не желающих терзаться угрызениями совести, Дзамполь вдруг воспылал одинаково праведным гневом и против несчастной Тоски, и против певца радостей бытия Ромео Тарчинини. Тем не менее, не желая снова попасть впросак, он решил допрашивать Валерию со всей осторожностью, на какую только способен.

В колбасной «Фабри» свежие и румяные личики продавщиц радовали глаз покупателя ничуть не меньше, чем разложенные среди бумажных фестончиков и цветов деликатесы. Дзамполь сразу заметил невозмутимо спокойную Валерию. Девушка тонкими ломтиками резала мортаделлу для клиента, внимательно наблюдавшего за этой операцией. Одна из девушек тут же подошла к полицейскому и спросила, что ему угодно.

— Поговорить с Валерией Беллато.

— Ma que! В такой час это совершенно невозможно, вы ведь сами должны понимать, а?

— Для меня все возможно, синьорина. Я из полиции!

Девушка так смутилась, что, оставив инспектора, побежала к кассе и что-то зашептала на ухо внушительной матроне, которая показалась Алессандро живой рекламой своих товаров. Кассирша и не подумала выйти из кабинки, где она царила, как некая Юнона колбасно-паштетно-ветчинного Олимпа, а лишь послала к Валерии эмиссара. Девушка тут же вскинула голову и улыбнулась инспектору, как старому знакомцу. Если берсальера прикончила синьорина Беллато, то, похоже, содеянное ничуть не нарушило ее душевного равновесия. Алессандро увидел, как она отошла от прилавка и скрылась за дверью. Девушка, подходившая к полицейскому раньше, отвела его к Валерии. Та стояла у стола в просторной кладовой и на сей раз резала салями, правда, такими же тонкими ломтиками. Можно подумать, она вообще не умела делать ничего другого!

— Вы хотели поговорить со мной, синьор инспектор?

— Да… А не могли бы вы хоть ненадолго остановиться?

— Синьора Фабри терпеть не может, когда мы теряем время попусту.

— Я вижу, вы привыкли ловко орудовать ножом!

— Да я уж почти пять лет тут работаю…

Памятуя о реакции Тоски, Дзамполь думал, как бы помягче сказать девушке о смерти берсальера. А Валерия с четкостью метронома продолжала резать салями, и, казалось, ничто не может нарушить размеренного ритма ее движений.

— Синьорина Беллато… Вы очень любили Нино Регацци?

— Нет.

— Вот как? Однако вчера…

— Это безумица Тоска подбила нас на совершенно дурацкий поступок!.. А мы с Изой ни в чем не можем ей отказать. А что до Нино… в какой-то момент я поверила, будто он и впрямь хочет на мне жениться, ну а потом, в кино, все поняла…

— И вы на него больше не сердитесь?

— Нет… В первую минуту я ужасно разозлилась, но Тоска и Иза куда красивей меня… А уж коль он и вправду сделал ребеночка Стелле, так и вообще говорить не о чем, так ведь?

— Да, как вы верно сказали, говорить больше не о чем…

— Не понимаю…

— Нино Регацци мертв.

Нож почти с той же равномерностью продолжал стучать по доске, и ухо инспектора уловило лишь чуть заметный сбой. Наконец, отрезав еще десяток кусочков салями, Валерия проговорила:

— А отчего он умер?

— Его закололи кинжалом.

— О! Бедный Нино… Мы-то болтали, что хотим его убить, но скорее для смеху… А может, еще какая девушка, которой он морочил голову, так и не смогла простить?

— Где вы провели вчерашний вечер, синьорина?

Вопрос нисколько не смутил девушку.

— У синьоры Ветуцци. Мы там готовились к празднику Сан-Альфонсо. Я ушла только в двенадцать часов, и домой меня провожала Лоретта Бонджоли.

Для порядка Дзамполь записал имена и адреса людей, названных Валерией, но заранее не сомневался, что алиби окажется вполне надежным. Теперь ему оставалось поговорить только с Изой Фолько.

— До свидания, синьорина… И желаю вам удачи…

Валерия не ответила. На пороге Алессандро оглянулся: она продолжала механически резать салями, и только на один аккуратный ломтик упала слезинка.

С того дня как она поняла, что беременна, и особенно после вчерашнего разговора с Нино, когда ей открылся весь его отвратительный эгоизм, Стелле было совсем не до смеха, и все же, войдя в дом и узрев пожилого синьора, под угрозой линейки старательно рассказывающего тетушке таблицу умножения, девушка невольно расхохоталась. Раскаты ее звонкого смеха привели тетку в чувство.

— Ma que! Стелла! — возмутилась она. — Как ты себя ведешь? А вы, синьор? Что вам понадобилось здесь, у самых моих ног? И как вы сюда вошли? Я не заметила…

Немного успокоившись, Стелла подбежала к Тарчинини.

— О, синьор, простите нас… простите меня… Но я еще ни разу в жизни не видела такого ученика… Я вам все объясню насчет тети…

Больная еще больше рассердилась.

— Что это ты собираешься объяснять, Стелла? Здесь все объясню я, и никто другой!

Ромео собирался без обиняков выложить все, что думает о таком обращении с комиссаром полиции, но, покоренный нежным очарованием Стеллы, промолчал. Паскуднику берсальеру явно не составило особого труда соблазнить эту хрупкую, большеглазую блондинку — такие девушки верят каждому слову. Стелла подхватила тетушку под белы руки и заставила встать.

— Пойдемте на кухню, zia mia[15]. Вам придется помочь мне с ужином, иначе Анджело страшно рассердится!

— Анджело — хороший мальчик… — пробормотала больная и ушла на кухню, к плите и кастрюлькам. Стелла закрыла за ней дверь.

— Синьор, прошу вас еще раз простить нас, но бедная женщина…

— Я знаю, синьорина… синьорина Дани, так? Стелла Дани?

— Да, синьор… Вы хотели поговорить со мной?

— С вашего позволения, синьорина.

Девушка предложила комиссару сесть. Ромео она все больше и больше нравилась, так что симпатия к красавцу берсальеру почти угасла — и как он мог не оценить по достоинству такое сокровище! Веронец совершенно позабыл и о том, что ему надлежит расследовать преступление, и что прелестное создание, сидящее напротив, вполне может оказаться убийцей. Вечный влюбленный, Тарчинини без всякой задней мысли, а лишь ради удовольствия говорить о любви, восторгаться и таять от умиления, принялся ухаживать за слегка изумленной Стеллой. А девушку этот поток слов совершенно сбивал с толку, хотя странный синьор казался ей добрым и славным человеком.

— Только что ваша бедная тетя живейшим образом напомнила мне детство, приняв за одного из своих прежних учеников, но когда вошли вы, синьорина, — Santa Madonna! — я подумал, что вижу фею!

— Фею, синьор? Будь я феей, умела бы творить чудеса…

— Ma que! Так вы и сотворили чудо!

— Я?

— Ну да, вы вернули мне мои двадцать лет!

Стелла подумала, уж не ухлестывает ли за ней этот господин. Во всяком случае, он делает это совсем не так, как Нино… И кроме того, совершенно невероятно, чтобы он явился сюда просто наговорить любезностей…

— Но, синьор…

Нежный грудной смех Тарчинини походил на воркование.

— Я смутил вас, дитя мое? В таком случае мне нет прощения! Я ведь себя знаю… И мне бы следовало осторожнее относиться к словам… Но это сильнее меня! Как только вижу красивую девушку — не могу не говорить о любви! Ну, и в результате так смущаю девичьи души, что бедняжки только и мечтают властвовать надо мной безраздельно… Но это лишь мечта… дивный, прекрасный сон… Забудьте, дитя мое! Ромео Тарчинини умеет отличать действительность от грез! Вы вернули мне мои двадцать лет, но я не имею права их сохранить! И потом, я не свободен! Любовь навеки сковала Ромео Тарчинини с его Джульеттой, у меня шестеро детей, и старшая дочь — такая же красавица, как вы, синьорина!

Стелле стало страшновато. Судя по всему, незнакомец не менее безумен, чем тетушка Пия. Что ему надо? И почему он то говорит о любви, то рассказывает о своем семействе? И как бы его выпроводить до прихода Анджело? В последние дни брат и так в отвратительном настроении. И вдруг девушке пришло в голову, что, возможно, гость — самый обыкновенный коммивояжер и воспользовался таким необычным трюком, надеясь заставить ее слушать. Стелла привстала.

— Я должна вас сразу предупредить, чтобы вы попусту не теряли время: мне ничего не нужно!

Ромео, которого перебили на середине великолепной тирады, настолько поэтичной и трогательной, что у него увлажнились глаза, на мгновение застыл в совершеннейшей растерянности.

— Ma que! Чем вызвано это прозаическое замечание, синьорина?

— Разве вы не представитель какой-нибудь фирмы?

— Представитель? Честное слово, вы правы… Как вы верно угадали, я и в самом деле кое-что представляю… Carissima![16] Но неужели вы и впрямь вообразили, будто я нарочно болтаю о Ромео и Джульетте, чтобы всучить вам мыло, пылесос или воск для паркета?

— Но, в таком случае, кто же вы, синьор?

— Я вам повторяю это уже добрых пятнадцать минут, graziossima![17] Ро-ме-о! Я — Ромео Тарчинини!

— И что вы представляете?

— Закон, bellissima![18]

— Закон?

— Да, я комиссар полиции.

— Dio mio![19] Полицейский — у нас в доме? Но почему?

— Ну… это — вопрос куда более деликатный… и касается он берсальера…

Девушка сразу встревожилась:

— Нино?.. Он что-нибудь натворил?..

— Да вообще-то он… Но… давайте по порядку. Мне шепнули на ушко, синьорина, будто вы ждете ребенка от не в меру ретивого воина. Это правда?

Стелла покраснела.

— Нино сам вам сказал?

— Не совсем… Допустим, передал через третье лицо.

— Вам?.. Но почему?

— Какая разница, синьорина? Для меня главное — узнать, так это или нет.

— Да…

— И вашему брату Анджело это совсем не по вкусу, верно?

— Мне тоже, синьор комиссар, но я уверена, что Нино на мне женится. Он не захочет, чтобы его сын был незаконнорожденным…

— Так или иначе, но он уже сирота.

Смысл последнего слова как будто ускользнул от Стеллы, по крайней мере девушка совершенно не представляла, какое отношение оно имеет к ее будущему ребенку. Это не укладывалось в ее голове. Внезапно тетушка Пия распахнула кухонную дверь и, поднеся к губам свисток, пронзительно свистнула.

— Перемена кончилась! — крикнула она. — Загляните в укромное место и быстро возвращайтесь в класс! Я никому не позволю выходить во время урока!

И она исчезла так же быстро, как появилась. Если племянница не обратила на выходку больной никакого внимания, то Тарчинини не без труда восстановил драматическую атмосферу объяснений со Стеллой. Девушка встала и, подойдя поближе, склонила бледное личико к самому лицу Тарчинини.

— Почему вы назвали моего малыша сиротой? Я вовсе не хочу умирать, синьор!

— Что вы, я совсем не имел в виду, что он лишится матери… и так оно гораздо лучше для ребенка… во всяком случае, по-моему.

Стелла понизила голос, словно хотела поделиться с Ромео важной тайной.

— Что-то случилось с Нино?

— Да.

— И… и серьезное?

— Боюсь, хуже некуда.

— Он… он… умер?

— Вчера около полуночи.

Девушка закрыла глаза, пошатнулась и упала бы, не успей Ромео вовремя подхватить ее и усадить к себе на колени, как маленького ребенка. Комиссар думал о своей старшей дочери Джульетте, которую не раз утешал, точно так же взяв на руки. И Ромео Тарчинини, не замечая, что делает, начал тихонько укачивать рыдавшую у него на плече юную вдову, приговаривая, как некогда дочке:

— Ну-ну… agnellina mia… dolcezza de mio cuore[20]… Не плачь больше… Ни один мужчина, кроме меня, не стоит того, чтобы о нем плакали. Но я, я уже занят… А малыш? Ты ведь его вырастишь, правда? Он станет таким же красивым, как его папа… нет, даже лучше, потому что унаследует и красоту мамы… Представляешь? Если родится мальчик, из него выйдет настоящий сердцеед!

Но Стелла погрузилась в такое отчаяние, что не слышала ни слова. Вздрагивая от рыданий, она замкнулась в своем горе. Несчастная девушка овдовела, не успев выйти замуж, и безвозвратно потеряла не только любимого, но и уважение соседей. А о малыше и говорить нечего…

Ромео никогда не мог спокойно смотреть на так тяжко страдающую женщину. Его тоже душили слезы. И не только потому, что Тарчинини вообще имел обыкновение плакать и от радости, и от грусти, а просто богатое воображение помогло ему мгновенно отождествить себя со Стеллой и разделить ее боль. Он ласково гладил волосы девушки.

— Успокойся, бедняжка… Подумай о малыше… Ты же не можешь накормить его слезами, верно?.. Disgraziata creatura…[21] На свете нет ничего страшнее любви, и уж я кое-что об этом знаю!

Но Стелла не успокаивалась, и Тарчинини стал гладить ее по спине, по плечам, целовать в щеку и нашептывать все ласковые слова, какие только приходили ему в голову.

Войдя в контору Праделла на виа Пио Квинто, инспектор Дзамполь сразу понял, что там происходит что-то необычное. Секретарши, машинистки и стенографистки как угорелые метались по коридорам, словно муравьи в развороченном бессовестным прохожим муравейнике. На Алессандро никто не обращал внимания, и ему пришлось остановить какую-то рыжеволосую девушку, бежавшую по коридору со стаканом воды.

— Синьорина…

— Подождите минутку!

Девушка попыталась вырваться, но инспектор крепко держал ее за руку.

— Нет! Полиция!

— А?

— Что здесь происходит?

— Одна из наших коллег потеряла сознание, и мы никак не можем привести ее в чувство… Боюсь, как бы она не умерла, Santa Madre! Может, теплая вода с сахаром…

— Ну, если она при смерти, вряд ли это поможет, правда?

Девушка посмотрела на полицейского с крайним отвращением.

— Ma que! Неужто у вас совсем нет сердца?

Дзамполь пожал плечами:

— Когда-то было…

Он отпустил девушку, и та мгновенно исчезла. Зато откуда-то выскочил плюгавый человечек и, явно очень нервничая, сердито завопил на всю контору, еще больше переполошив всех вокруг. При виде полицейского он бросился в нападение, очевидно решив сорвать досаду и раздражение на незнакомце.

— Что вам здесь надо?

— А вам?

От возмущения коротышка так широко открыл рот, что полицейский увидел, в каком плачевном состоянии его зубы. Наконец зияющий провал исчез, гневливый малыш подскочил на месте, затопал ногами, и это принесло куда больший результат, нежели недавние крики и угрозы, — странный балет служащих прекратился в мгновение ока, и все они с живейшим интересом уставились на собеседника Алессандро.

— Вон отсюда! — завопил тот полицейскому.

— Нет.

— Ах нет? Ну, мы сейчас поглядим!

— И глядеть нечего — полиция!

— Что?

— По-ли-ция! Вы что, оглохли?

Человечек мгновенно успокоился и сменил тон:

— И что вам угодно?

— Сказать пару слов Изе Фолько.

Как волшебные слова в сказке, упоминание имени Изы оживило застывших от любопытства девушек. Они снова заволновались и застонали, а сердитый коротышка рявкнул:

— Ma que! Так ведь Иза Фолько — та самая, что сейчас лежит в обмороке!

Алессандро Дзамполь бросился в комнату, где уложили больную, и, выгнав всех, остался с ней наедине. По правде говоря, Иза вовсе не собиралась на тот свет. Просто кто-то из сослуживиц, услышав по радио о смерти Нино Регацци, передал ей, и девушка потеряла сознание. Отчаянно всхлипывая, Иза призналась полицейскому, что нисколько не сомневается: останься берсальер в живых, он бы непременно к ней вернулся, потому что никого, кроме нее, не любил. Дзамполь, сообразив, что рассуждения девушки, несомненно, почерпнуты из сентиментальных романов и модных шлягеров, в досаде покинул контору. Последний допрос позволял сделать лишь два вывода: что Иза неповинна в убийстве и что она непроходимо глупа.

Увидев, что его сестра сидит на коленях у пожилого господина, а тот ее гладит, целует и нашептывает какие-то нежности, Анджело Дани на мгновение остолбенел, потом так яростно выругался, что зазвенели стекла, Стелла вскочила, а из кухни вылетела тетушка Пия.

— Тихо! — приказала она. — Я все слышала! Анджело, ты пять раз напишешь фразу: «Я плохо воспитанный мальчик и прошу Господа простить меня за то, что оскорбил Его слух!» Стелла, садись вместо меня за кафедру и потом расскажешь, как вел себя Анджело!

Она ушла в кухню, Тарчинини, вытирая глаза, размышлял, уж не снится ли ему вся эта сцена, а Дани, вне себя от бешенства, отчитывал сестру:

— Ну а мне и за кафедру садиться не надо, я и так вижу, как ты себя ведешь! Afrontata! Vergogna della famiglia![22] Что, солдат тебе уже мало, шлюха?

Незаслуженная обида и напоминание о Нино так потрясли Стеллу, что она разразилась жутким, нечеловеческим воем. Соседи на верхних и нижних этажах распахнули окна и начали переговариваться: «Что случилось?» — «В чем дело, режут кого-нибудь, что ли?» — «Вы слышали, донна Мария?»

Анджело замахнулся на сестру, но Тарчинини бросился между ними.

— Piano![23]

Анджело попытался ребром ладони отшвырнуть полицейского, но тот крепко вцепился в него.

— Attenzione![24]

Парень в свою очередь схватил комиссара за лацканы пиджака:

— Это вы, синьор, поберегитесь, если сию секунду не объясните мне, по какому праву держали мою сестру на коленях!

— А разве отец семейства не имеет права утешить девочку, которая годится ему в дочери?

Анджело хмыкнул:

— Так, по-вашему, Стелла нуждается в утешениях?

Решив, что слова излишни, Ромео молча указал на девушку — та все еще рыдала, уткнувшись в спинку кресла.

— Что это с ней?

— Да все из-за берсальера Нино Регацци.

Анджело сжал кулаки и стиснул зубы.

— Лучше б этому типу добром попросить у меня руки Стеллы, до поживее!

— Он не придет!

— Вот как? И прислал с поручением вас?

— Нет, но мне все же пришлось сообщить вам…

— Я убью Нино Регацци!

— Нет!

— Нет? А кто мне помешает?

— Не кто, а что. Он уже мертв, синьор.

— Мертв? Нино мертв?

— Сегодня ночью его закололи кинжалом возле самой казармы.

Наступила тишина. Тарчинини внимательно вглядывался в лицо молодого человека.

— Поэтому она и плачет? — спросил Анджело.

— А по-вашему, не с чего?

— Да уж… и кто теперь даст имя ее малышу?

— Вы.

— Вы что, рехнулись?

— Почему? Хотите вы того или нет, а ребенок в любом случае будет носить фамилию Дани.

— Никогда!

— Ну, знаете, вас никто даже не спросит.

— Это мы еще увидим! И вообще, вы-то кто такой, синьор В-Каждой-Бочке-Затычка?

— Ромео Тарчинини, комиссар уголовной полиции.

Сообщение потрясло Дани как гром среди ясного неба.

— Из уголовной полиции? — тупо повторил он.

— Совершенно верно. Представьте себе, всякое убийство мгновенно вызывает у нас пристальный интерес, а искать убийц — наша прямая обязанность. Разве вы об этом не знали?

— Но это не объясняет, почему вы оказались в моем доме!

— Правда?

— На что вы намекаете?

— Ни на что я не намекаю, Анджело Дани, а просто и ясно говорю: вчера в присутствии дома Марино вы виделись с Нино Регацци и угрожали убить его, если он не женится на вашей сестре. Так или нет?

— Уж не собираетесь ли вы, часом, все свалить на меня?

— Если бы я предъявил вам подобное обвинение, синьор, то уж никак не случайно. Пока могу сказать только, что подозреваю вас в убийстве Нино Регацци…

Прежде чем Ромео успел почувствовать опасность, Анджело вцепился ему в горло. Стелла снова дико закричала, а из кухни, как кукушка из часов, выскочила больная тетушка.

— Анджело! — сурово одернула она племянника. — Когда же ты научишься вести себя разумно? Сейчас вовсе не время играть!

Глава 3

Комиссар после плотного обеда с удовольствием курил сигару и слушал рапорт инспектора Дзамполя о том, как тот допрашивал трех девушек. Алессандро с чувством описал немую скорбь Тоски, выразительно передал глупые, истеричные признания Изы и внешнюю холодность Валерии, чью душевную боль выдала лишь одна слезинка.

— Parola d'onore![25] — воскликнул удивленный его тоном Тарчинини. — Вы, кажется, становитесь похожим на человека, Алессандро!

Инспектор тут же взбеленился.

— Не понимаю, что тут особенного! — с раздражением воскликнул он. — Разве нельзя посочувствовать несчастным, опечаленным девушкам?

— Ma que, Алессандро! Особенное в этом только то, что их горе тронуло вас!

— Я же все-таки не бесчувственная скотина!

— Нет, конечно, только до сих пор сами не желали в том признаваться!..

И, пророчески воздев перст, Ромео добавил:

— Друг мой Алессандро, не за горами тот день, когда вы попросите меня стать крестным вашего первенца!

Однако, видя, что Дзамполь корчится от с трудом сдерживаемого бешенства, комиссар поспешил сменить тему:

— Короче говоря, инспектор, вы не считаете нужным и впредь донимать расспросами наших несчастных плакальщиц?

— Нет, синьор комиссар, они так же невинны, как новорожденные ягнята, или же самые потрясающие актрисы, каких я когда-либо видел.

— И тогда нашли бы работу получше… Стало быть, забудем о них, Алессандро, и попрощаемся (по крайней мере я) с Тоской, Валерией и Изой… А теперь моя очередь поведать вам о найденной мною несравненной жемчужине…

— О жемчужине?

— Ее зовут Стелла Дани.

И Ромео Тарчинини принялся рассказывать обо всем, что с ним случилось в доме Дани: о безумствах «больной тети» Пии, о красоте Стеллы, о том, в какое отчаяние ее привела гибель отца будущего ребенка, как комиссару пришлось ее успокаивать, наконец, о внезапном появлении Анджело и о том, как вмешательство больной, возможно, спасло ему, Тарчинини, жизнь.

— И вы не арестовали парня, синьор комиссар?

— Нет, Алессандро… Мне нужен убийца берсальера, а не бедолага, которого мысль о бесчестье сестры толкает на прискорбные крайности… И если мне придется посадить Анджело Дани за решетку, то сделаю я это вовсе не из-за того, что несчастный в минуту неизбывного возмущения поднял на меня руку.

— Вы очень великодушны, синьор комиссар.

— Да, помимо всех прочих, у меня есть и это достоинство… И потом, не надо забывать о Стелле, Дзамполь! Ради нее я готов простить ее брату что угодно… по крайней мере свои личные обиды…

Тарчинини вдруг умолк и пристально посмотрел на помощника.

— Что случилось, синьор комиссар? — спросил тот.

— Ничего-ничего… просто мне пришла в голову неплохая мысль… Да, пожалуй, это было бы замечательно и вовсе не так безумно, как выглядит на первый взгляд… Да, три человека сразу обрели бы счастье — малыша ведь тоже надо принимать в расчет, он-то ведь ни в чем не виноват, бедняжка! Вы меня понимаете, Алессандро?

— Нет, синьор комиссар, совершенно не понимаю…

— Может, это и к лучшему, во всяком случае, пока… А что до экспансивного Анджело, то, по-моему, парень вполне мог прикончить берсальера, тем более что у него нет ни намека на алиби. Говорит, будто, поужинав, ушел гулять в надежде успокоить разгулявшиеся после встречи с Регацци нервы…

— Хорошо еще, если Дани гулял далеко от казарм…

— То-то и оно, что совсем неподалеку!

— Ma que! И вы оставили его на свободе?

— Да, приказав не выезжать из города и работать в мастерской, как будто ничего не случилось. Такие люди никогда не пытаются сбежать, Алессандро… Дани уверяет, будто направился в ту сторону машинально, только потому, что слишком много думал о берсальере… Хорошенькая прогулка — туда и обратно… Так что никакие клятвы, что он вернулся домой не позже половины второго, не помогут…

— Я бы все же отправил парня в следственную тюрьму.

— Это потому, что вы не знакомы с его сестрой!

Утром на перекличке, узнав от сержанта Фаусто Скиенато о смерти своего товарища Регацци, берсальеры застыли, словно увидели труп Нино собственными глазами. А потом по рядам пробежал ропот — простые сердца солдат возмущались содеянным, и никто даже не пытался скрыть огорчение. Сержант почувствовал, что очень скоро не сможет заставить подчиненных стоять по стойке «смирно», как того требует дисциплина в подобных обстоятельствах, и уже собирался всех отпустить, как вдруг сквозь ряды солдат прошел лейтенант Паскуале де Векки. При виде любимого за элегантность и спокойное изящество шефа все подтянулись, а лейтенант скомандовал:

— Вольно!

Потом он окинул дружелюбным взглядом простодушные физиономии подчиненных, в основном горцев.

— Вы все уже знаете о смерти своего товарища… о его несправедливой гибели, ибо ни один солдат не должен умирать таким образом… Поэтому мы обязаны всеми силами помочь полиции найти убийцу, если, конечно, преступление не совершил какой-нибудь случайный бродяга… Я прошу всех, кто был особенно дружен с Нино Регацци, зайти ко мне в кабинет. И мы вместе решим, каким образом помочь следователям.

Как только лейтенант ушел, солдаты, разбившись на маленькие группки, стали лихорадочно обсуждать кончину красавца берсальера. Сержант Скиенато разглагольствовал посреди небольшого кружка, в котором стояли капрал Мантоли и солдат Нарди, едва ли не самые близкие друзья покойного.

— Не понимаю, чего лейтенант ломает голову! — ворчал Фаусто. — Регацци умер, как очень и очень многие бабники. Когда парень бегает от блондинки к брюнетке, лжет одной, обманывает другую, то рано или поздно рискует заработать нож под ребра, и, пожалуй, в какой-то мере заслуженно…

Мантоли не выдержал. Отстранив товарищей, он вырос перед сержантом.

— Только последний подонок может позволить себе говорить такие вещи, сержант!

Неожиданный и явно нарушающий дисциплину выпад капрала на некоторое время лишил Скиенато дара речи. Наконец, взяв себя в руки, он подошел вплотную к Мантоли и сунул ему под нос свои нашивки.

— Как по-вашему, что это такое, Мантоли?

— Нашивки!

— А вам известно, что они означают, капрал?

— Что вы — сержант!

— Вот именно! Так вот, позволив себе обругать меня, как вы это только что сделали, вы взбунтовались против начальства! Я составлю рапорт и готов съесть со своей униформы все пуговицы до последней, если вас не разжалуют, Мантоли!

— Разжалуют или нет, а все равно никто не помешает мне утверждать, что только законченный негодяй может так отзываться о мертвых, и я готов повторить это хоть при самом полковнике! Посмотрим, чью сторону он примет!

Страстную речь капрала Мантоли сопровождал одобрительный шепоток. Сержант Скиенато понял, что ни у кого не найдет поддержки и, коли начальству вздумается узнать, как было дело, его поведение наверняка осудят. Поэтому он решил замять дело.

— Я всегда относился к вам с уважением, Мантоли… Мне известно, что вы были лучшим другом Регацци, и потому, я думаю, ваши необдуманные слова вызваны печалью. Только скорбь могла заставить вас забыть о дисциплине и уважении к начальству. Но впредь постарайтесь держать себя в руках, Мантоли, поскольку я не прощу вам больше никаких дерзостей! Ясно?

И, не дожидаясь ответа, сержант повернулся на каблуках. Больше всего его сейчас занимало, какую бы работу поомерзительней взвалить на непокорного капрала. И Скиенато заранее радовался мести. А Мантоли вместе со своим приятелем Нарди пытался понять, кто, за что и почему убил Нино. Нарди, вспоминая о любовных подвигах Регацци, проговорил:

— Видишь ли, Арнальдо, сержант, конечно, подлец, но все-таки, возможно, в какой-то мере он прав… Бедняга Нино и в самом деле малость перебарщивал… менял девчонок каждые две недели! Помнишь, как его застукали в кино и втроем учинили скандал? Если кто-то из этих красоток оказался злопамятнее прочих… А может, одна из тех, кто, по его милости, оказался в очень скверном положении. Ну, ты меня понимаешь… А, Арнальдо?

— Еще бы не понимать, Энцо! И, если хочешь знать, Нино в самом деле здорово влип, сделав девице ребенка…

— Santa Madonna! Ты уверен?

— По-твоему, я стал бы такое выдумывать, да?

— И Нино не хотел жениться?

— Нет… Ты ведь его не хуже меня знал… Ну какой из нашего Нино отец семейства?

— И как он думал выйти из положения?

— Сказал, что даст девице денег, сколько та захочет, лишь бы оставила его в покое.

— Денег? А где бы он их взял?

Тут капрал рассказал Нарди, как накануне в казарму явились два богатых синьора и дали Нино огромную пачку банкнот.

— Почему?

— Ну, знаешь, старина… Об этом они не сочли нужным мне сообщить.

— А Регацци?

— Слишком торопился…

— Не знаешь, эти деньги при нем нашли?

— Нет.

Они молча прошли несколько шагов, потом Энцо Нарди посоветовал:

— На твоем месте, Арнольдо, я бы рассказал об этом лейтенанту.

Комиссар Тарчинини, пытаясь умерить негодование помощника, терпеливо объяснял:

— Не стоит все-таки принимать меня за идиота, Алессандро! Стелла Дани — самая очаровательная девушка, какую я когда-либо видел, не считая, конечно, моей Джульетты…

— Мать-одиночка! — презрительно хмыкнул инспектор Дзамполь.

И тут, быть может впервые в жизни, Ромео Тарчинини по-настоящему рассердился. Голос его зазвучал горько и жестко, а с лица исчезла привычная добродушная улыбка.

— Боюсь, я ошибся в вас, инспектор… Я принимал вас за упрямца, но в глубине души славного малого… А теперь вижу, что у вас, видимо, черствое сердце и недалекий ум! Зато ваша Симона становится мне все милее, и я от души скорблю о бедной девочке!

Алессандро попытался возразить, но комиссар заткнул ему рот:

— Помолчите, сейчас говорю я! Так вы смеете презирать несчастную девчушку только за то, что она поверила клятвам соблазнителя? А на каком основании, синьор Дзамполь? Кто дал вам право судить ближних? Кто позволил вам корчить из себя судью над невинными жертвами? Неужто вы всегда будете преследовать обиженных и беззащитных? Я надеялся избавить вас от неврастении — этого прибежища слабых душ — и вернуть вкус к жизни, но вижу, что тут и надеяться не на что: у вас низкая душа, Алессандро Дзамполь, а другую, светлую и чистую, не в моей власти вам дать!

Тарчинини встал.

— Пойду к Бенито Дзоппи и попрошу перевести вас куда-нибудь. Я не могу работать с человеком, к которому больше не испытываю ни доверия, ни уважения.

Слушая суровую отповедь комиссара, Дзамполь сначала хотел было возмутиться, но мало-помалу и слова, и удивительное преображение Ромео его тронули. Алессандро задумался и в конце концов признал, что, возможно, он и в самом деле не такая возвышенная личность, как ему хотелось думать. И, хотя самолюбие Дзамполя ужасно страдало, хотя манера Тарчинини вести расследование выводила его из себя, инспектор не мог не чувствовать странной симпатии к забавному, но доброму и честному веронцу. И, видя, что тот собирается уходить, Алессандро понял, что ему чертовски тяжко вот так, навсегда, расстаться с маленьким толстяком, наделенным огромным, как гора, сердцем. Инспектор в свою очередь вскочил и, не раздумывая, крикнул:

— Синьор комиссар!

Тарчинини уже поворачивал ручку двери, но, услышав этот отчаянный призыв, обернулся.

— Синьор комиссар… я… прошу у вас прощения. По-моему, я действительно идиот!

Ромео окинул Дзамполя критическим взглядом, и лицо его вдруг снова осветила улыбка. Подойдя к инспектору, он дружески обнял его за плечи.

— Ну нет, никакой ты не дурень, Алессандро мио! Просто ты разозлился на весь свет из-за своей любовной неудачи! Раз ничего не вышло с Симоной, ты вбил себе в голову, будто никогда не сможешь обрести счастье ни с одной другой. А это чушь! Что тебе сейчас надо, Алессандро, — так это найти девушку, к которой ты мог бы относиться человечнее, чем к той, а я стану крестным вашего первого малыша, и он получит имя Ромео.

Дзамполь улыбнулся. Поразительный тип этот Тарчинини: с ним волей-неволей уверуешь, будто мир прекрасен, люди добры и жизнь — очень стоящая штука.

— Спасибо, синьор комиссар, — растроганно пробормотал он.

— Да ну же, обними меня и забудем об этом!

Они упали друг другу в объятия, и, если бы в кабинет случайно заглянул посторонний, он наверняка счел бы, что служащие уголовной полиции Турина на редкость добросовестно следуют евангельской заповеди «возлюби ближнего своего».

Наконец Тарчинини вернулся в кресло и, указав Дзамполю на стул, возобновил прерванный разговор.

— Итак, я говорил, что при всей симпатии к Стелле Дани уже надел бы на ее брата наручники, если бы смог доказать его виновность в убийстве берсальера.

— А почему бы не вызвать парня сюда и не допросить?

— Нет, Дзамполь… Будь вы знакомы с Анджело, вы бы так не говорили. Представьте себе тридцатилетнего парня, отказавшегося от семейного очага ради сестры и больной тетки, которую ни под каким видом не желает отдавать в сумасшедший дом. Вообразите, что однажды какой-то мерзавец, заботясь лишь о собственных удовольствиях, поставил под угрозу все, ради чего бедняга жертвовал собой… А ведь мы, итальянцы, очень дорожим своей репутацией… И наконец, попробуйте воссоздать ход мыслей Анджело: Стелла — мать-одиночка (помните собственную реакцию, Алессандро?), в доме появится незаконнорожденный, а полубезумная тетка, ничего не понимая в происшедшей драме, начнет изводить племянников неуместными замечаниями. Разумеется, Анджело не мог не подумать, что все его жертвы оказались напрасными, и пришел в ярость. Вне себя от гнева, парень отправился к берсальеру раньше, чем обещал. Сначала он следил за Регацци издалека и видел, как тот вошел в шикарный ресторан. Анджело не имел возможности позволить себе такую роскошь, да и место слишком людное. Поэтому наш мститель догнал обидчика только у самой казармы. Произошло объяснение. Возможно, берсальер начал насмехаться над заботливым, как мамаша-наседка, братом, а тот, не выдержав, нанес удар…

— Вы и в самом деле думаете, что все было именно так, синьор комиссар?

— Пока не вижу других объяснений.

— Но тогда почему бы не арестовать Анджело Дани?

— У нас нет доказательств, инспектор, а такой парень никогда не скажет больше, чем сочтет нужным.

— Но не можем же мы совсем оставить его в покое?

— То-то и оно, Алессандро… Мы бессильны, пока не вынудим Дани к признанию, а для этого придется не давать парню покоя… Надо, чтобы кто-то из нас ежедневно появлялся у него в доме. Анджело должен постоянно чувствовать, что за ним наблюдают, изучают каждый его шаг… Здесь все зависит от того, у кого окажется больше выдержки и кто устанет первым…

— Ну, если Дани такой крепкий орешек, как вы говорили…

— Да, но есть еще Стелла и злосчастная тетка… Без всякого худого умысла обе они тоже начнут изводить Анджело непрестанными расспросами… Возможно, ему в конце концов надоест все время видеть нас в доме и вести бесконечные разговоры… А кроме того, мы должны убедить Дани, что не сомневаемся в его виновности и что ему от нас не уйти… В остальном придется положиться на время. И заметьте, Дзамполь, я не испытываю к Анджело никакой враждебности, даже наоборот… Его поступок мне вполне понятен, хотя я и не решился бы его одобрить… Впрочем, могу без особой натяжки сказать, что, в сущности, красавец берсальер получил по заслугам.

— Ну, это уж слишком, синьор комиссар!

— Погодите, Алессандро! Сначала познакомьтесь со Стеллой, а потом мы вернемся к этому разговору! Кстати, как насчет ножа, который вы нашли возле трупа Регацци? Не дал он вам какой-нибудь зацепки?

— Нет, синьор комиссар, да и надеяться не на что: такие ножи сотнями продают по меньшей мере двадцать магазинов…

— Так я и думал… И все-таки мне очень хотелось бы знать, почему он валялся рядом с телом… По-моему, разгадав эту загадку, мы сразу же вышли бы на преступника…

Рассуждения комиссара прервал телефонный звонок. Инспектор снял трубку.

— Звонит некий Ренато Бурдиджана, — объявил он комиссару. — Хозяин бара на пьяцца делло Статуто…

— И чего он хочет?

— Поговорить с тем, кто расследует убийство берсальера. Вроде бы у него есть важные сведения!

Ромео пожал плечами:

— Ну, начинается!.. Ладно, раз нам так или иначе придется выслушать всех этих психов, лучше уж начнем немедленно!

Очень скоро в кабинет впустили Ренато Бурдиджана — высокого, плотного мужчину средних лет. Хитрая, заросшая темной шерстью физиономия кабатчика не вызвала у полицейских ни доверия, ни симпатии. Прежде чем он успел открыть рот, инспектор Дзамполь подвинул стул и сухо бросил:

— Садитесь…

— Спасибо…

Ромео вперил в посетителя самый грозный взгляд, свидетельствовавший, что он вовсе не расположен тратить время на пустую болтовню.

— Я комиссар Тарчинини, и расследование убийства берсальера Нино Регацци поручено мне. Вы действительно можете сообщить что-то важное?

— Да, синьор комиссар!

— Тогда я вас слушаю.

Ренато набрал полные легкие воздуха, как будто собирался проплыть стометровку кролем.

— Я держу бар на пьяцца делло Статуто, синьор комиссар, у меня много постоянных клиентов, и среди них — Лючано Монтасти, лудильщик… Он только что вернулся из армии. Служил в Бари. Это далеко… денег у парня не так уж много, и за все время службы в отпуск он приезжал всего один раз. Ну, вы сами знаете, как оно бывает, синьор комиссар… Невеста Монтасти, Элена Пеццато (заметьте, я вовсе не хочу сказать, будто она плохо себя вела, но, черт возьми, нельзя же требовать от молоденькой девушки, чтоб жила монашкой?), так вот, Элена хотела немного развлечься, ну и познакомилась с парнем… Они довольно часто гуляли вместе… а парень был берсальером…

— Вы имеете в виду нашего?

— Совершенно точно, синьор комиссар… Нино Регацци. Не знаю, слыхали вы или нет, как он вел себя с девушками?

— Немного.

— Стихийное бедствие, синьор комиссар! Ну, и когда Монтасти вернулся, само собой, нашлись добрые души — шепнули ему на ушко, что в его отсутствие Элена не особенно горевала. Парень стал докапываться и в конце концов узнал имя берсальера. Дальше — больше, ему рассказали о репутации Регацци. Короче, Монтасти решил, что ему изменили, и впал в самое мрачное расположение духа. Знаете, синьор комиссар, я даже не раз корил его по вечерам: «Ma que, Лючано! Ты и так уже перебрал! И к чему тебе это? До добра не доведет…» А он отвечал: «Мне остается одно из трех, Ренато: убить либо ее, либо его, либо себя… Но кто-то из троих точно должен умереть!»

Кабатчик поднял широкую, как валек прачки, ладонь и торжественно изрек:

— Клянусь головой своей покойной Эльвиры, так все и было!

— Ну, это только слова… — буркнул Дзамполь, которому доносчик внушал изрядное отвращение. — У нас, в Италии, вздумай кто-нибудь принимать всерьез угрозы и проклятия, что сыплются каждый день как из рога изобилия, очень скоро полстраны сидело бы под замком, а остальным пришлось бы охранять тюрьмы!

Ренато Бурдиджана рассердился. Как всякий человек, воображающий, будто сообщает необыкновенно важные сведения, а в ответ наталкивается на равнодушие и недоверие, он не мог скрыть обиду:

— Может, по-вашему, то, что случилось вчера вечером у меня в баре, — тоже пустая угроза и сотрясение воздуха?

Тарчинини подмигнул помощнику.

— Вы хотите сказать, что вчера произошла стычка между… как его там?.. Ах да, Лючано Монтасти и… Нино Регацци? — вкрадчиво спросил он.

— Вот именно, синьор комиссар!

Ромео поудобнее развалился в кресле, сложил руки на кругленьком брюшке и замурлыкал, как огромный кот.

— А вот это уже чертовски интересно… — заметил он. — Вы истинный помощник правосудия, синьор Бурдиджана…

Тупая и самодовольная физиономия кабатчика просияла от удовольствия.

— Может, вы нам несколько подробнее расскажете об этом происшествии, а?

Ренато с легким презрением взглянул на Дзамполя.

— Было часов семь-полвосьмого, синьор комиссар… Честно говоря, я не обратил внимания на время… Нельзя же обо всем подумать заранее, верно?

Тарчинини кивнул, и кабатчик воспринял это как поощрение.

— Как всегда или почти всегда по вечерам, Монтасти хандрил над бокалом вина… А тут откуда ни возьмись — берсальер. Ну, я сразу поглядел на Лючано, а тот еще ничего не заметил… Регацци — тот ни разу не встречался с женихом Элены, так что, если даже и увидел парня, все равно не заподозрил худого. Понимаете, синьор комиссар?

— Ma que! Еще бы!

— Берсальер выпил один за другим три карпано… И я подумал, что у него, должно быть, неприятности…

— Очевидно, он зашел к вам после встречи с домом Марино и братом Стеллы Дани.

— Ну, я в основном мыл бокалы да рюмки, а потому не очень-то смотрел, что делается на другом конце стойки… и только обернувшись, вдруг увидел… как думаете, что, синьор комиссар?

— Не знаю, но, надеюсь, вы нам расскажете!

— Я увидел, что Монтасти хлопает берсальера по плечу! Тот удивленно вытаращился на жениха Элены и спросил, чего ему надо.

Ренато Бурдиджана добросовестно описал дальнейшие подробности сцены между Нино и Лючано, правда для вящего интереса несколько драматизировав и приукрасив события.

— Ну вот, поэтому, прочитав в газете, что беднягу Регацци зарезали, я счел своим долгом поставить в известность полицию.

— И совершенно правильно! Вы на редкость сознательный гражданин, синьор Бурдиджана.

— К вашим услугам, синьор комиссар, и к услугам правосудия!

— Это одно и то же, синьор… Вы случайно не знаете, где живет Монтасти?

— Нет…

— А где он работает?

— Тоже нет, но могу дать вам адрес его невесты, Элены Пеццато… Виа Карло Видуа, десять… Это тоже в квартале Сан-Альфонсо де Лиджори.

— Evidentemente![26]

Выпроводив кабатчика, Дзамполь повернулся к шефу.

— В конечном счете, возможно, Анджело Дани ни при чем? — заметил он.

— Это мы решим, после того как немного побеседуем с Монтасти. Поехали на виа Карло Видуа, Алессандро!

Уже возле дома Пеццато инспектор предупредил, что днем у них очень мало шансов застать Элену.

— Ebbene![27] Тогда нам скажут, где она работает, и мы отправимся туда.

Полицейские долго звонили в дверь и, ничего не добившись, решили, что все семейство отсутствует. Но, когда они уже собирались уходить, Ромео вдруг схватил спутника за руку и велел прислушаться. Дзамполь тоже навострил уши и скоро уловил чьи-то крадущиеся шаги в глубине квартиры. Тарчинини рассердился и замолотил в дверь кулаками.

— Мы знаем, что тут кто-то есть! — крикнул он. — Отоприте, или нам придется вышибить дверь!

Прошло еще несколько секунд, потом мужской голос приказал:

— Открой, Эмилия!

Однако Эмилия, видимо испугавшись, начала возражать.

— Оттавио, умоляю тебя! Подумай, что ты… — услышали полицейские.

— Прекрати хныкать и отопри дверь!

В замке повернулся ключ — синьора Эмилия, очевидно, не привыкла спорить с мужем. Дверь отворилась, комиссар шагнул в квартиру, но почти сразу с живостью отскочил, не желая стоять под дулом охотничьего ружья. Дзамполь никак не ожидал столь резкого маневра, поэтому комиссар навалился на него всей тяжестью и, что хуже всего, пребольно наступил на ногу.

— Per bacco![28] — взвыл Алессандро.

Пытаясь высвободить ногу, он резко толкнул шефа в спину, и тот, вне себя от ужаса, снова оказался перед самым дулом.

— Стойте! — грубо рявкнул державший ружье Оттавио.

Муж Джульетты с удовольствием выполнил бы приказ, но, потеряв равновесие, поскользнулся, с бешеной скоростью налетел прямо на ружье и, чтобы не упасть, инстинктивно вцепился в ствол. Оттавио от испуга спустил курок, и весь заряд дроби, пробив полу пиджака Тарчинини, угодил в пол у ног инспектора. Тот побледнел как полотно. Испуганный крик Эмилии, удивленный — Оттавио, проклятия Дзамполя и дикие вопли комиссара смешались в невыразимо разноголосый гул, а потом наступила гробовая тишина. Каждый думал, что могло произойти, если бы… Больше всех явно переживал Оттавио — дрожь сотрясала его с головы до ног. Алессандро, сердито сверкая глазами и угрожающе выставив вперед подбородок, надвинулся на хозяина дома и сунул ему под нос револьвер.

— Ma que! Насколько я понимаю, вам вздумалось поиграть в гангстеров, а?

Эмилия, не сомневаясь, что сейчас станет вдовой, отчаянно заревела. От неожиданности инспектор чуть не выстрелил, что, несомненно, стоило бы Оттавио жизни. А Тарчинини все еще сидел на полу, судорожно соображая, каким образом он очутился у ног Оттавио и почему держится за ствол ружья. Что-то тут было явно не так… Всеобщее напряжение достигло крайнего предела и, вероятно, разрешилось бы самым неприятным образом, не появись в тот момент закутанная в цветастый домашний халатик юная особа.

— Dio mio! — сквозь слезы воскликнула она. — Что тут творится? Революция?

Синьора Эмилия, как и следует хорошей матери семейства, тут же забыв обо всех заботах, бросилась к дочери.

— Клянусь Распятием, ты что, сошла с ума, Элена? Неужели ты хочешь умереть? Встать в таком состоянии…

И она увела девушку подальше от поля сражения. Комиссар поднялся на ноги, печально разглядывая изуродованную полу пиджака.

— Смотрите, что вы наделали! — с горьким упреком сказал он хозяину дома, чуть не отправившему его на тот свет. — И что это за странная привычка встречать гостей с ружьем?

Дзамполь, решив, что объяснения неуместны, повернулся к комиссару.

— Я его арестую, шеф?

— Минутку, Алессандро. Пусть сначала расскажет, что на него нашло. Кто вы такой, синьор?

— Оттавио Пеццато… А вы?

— Комиссар Тарчинини… А это инспектор Дзамполь… Кто нам открыл дверь?

— Моя жена Эмилия… Девчушка в халате — наша единственная дочь Элена.

— И чего ради вы взялись за ружье?

— Я думал, что пришел Лючано, дочкин жених…

— Вот это да! Похоже, вы его здорово недолюбливаете?

— Парень совсем спятил!

— Может, объясните нам все спокойно и по порядку?

Пеццато позвал жену. Эмилия, проводив мужчин в крошечную гостиную, усадила за стол, поставила перед ними бутылку вина, бокалы и вышла. Вскоре Тарчинини уже чокался с Оттавио, но Дзамполь, соблюдая устав, отказался в рабочее время принять хоть что-нибудь от людей, в чьем доме намеревался вести следствие. Кроме того, Алессандро все еще не мог простить Оттавио едва не начавшуюся бойню и уже в который раз удивлялся поразительной способности комиссара так быстро переходить от слез к смеху. Инспектор успел привязаться к добродушному веронцу, но к симпатии примешивалось легкое презрение, ибо люди вообще склонны свысока взирать на то, что не укладывается в привычные рамки.

Оттавио рассказал, что два-года назад Элена обручилась с Лючано Монтасти, парнем без гроша в кармане, но красивым и работящим. К несчастью, Лючано оказался ужасным ревнивцем. Отправляясь в Бари, он измучил Элену и ее родителей, требуя обещаний и клятв верности. Послушать Монтасти, так бедняжка Элена должна была жить затворницей целых два года. Но ведь она совсем молоденькая девушка и очень любит потанцевать, сходить в кино и съездить на загородную прогулку. Среди ее друзей оказался и берсальер с очень дурной славой, но об этом родители узнали лишь потом. Короче, вполне возможно, что Элена, подобно многим другим, не без удовольствия слушала комплименты Нино Регацци, но, само собой, дальше дело не пошло. Однако, когда Монтасти вернулся, злые языки поспешили оповестить его об «измене», бессовестно перевирая факты и преувеличивая, а ревнивец, вообразив, будто невеста ему изменила, поклялся отомстить. Весь квартал слышал, как он обещал разделаться сначала с берсальером, потом с Эленой и, наконец, покончить с собой. Поэтому, узнав о смерти Регацци, Оттавио сразу подумал: «Очередь — за Эленой». Естественно, он не пошел на работу и решил с оружием в руках охранять дочь, пока Лючано не отправят в тюрьму. Он надеялся, что в случае чего успеет выстрелить первым.

— Короче, если я вас правильно понял, синьор Пеццато, по-вашему, убийца берсальера — Лючано Монтасти?

— Еще бы!

— Но у вас, очевидно, нет никаких доказательств?

— А угрозы?

— Да… только этого мало.

— А вам что, трупы нужны?

— М-м-м, да, это, разумеется, самый веский аргумент. И что думает обо всем этом синьорина?

— Ничего. Элена уже, можно сказать, умерла.

— Ma que! Как — умерла? Разве не она только что выходила в прихожую?

— И да, и нет…

— Как это?

— Вы, синьор комиссар, видели только тень моей девочки! Она так исстрадалась! Этот ревнивец Лючано выгрыз ей все внутренности! Чудовищу теперь незачем убивать Элену, это уже сделано! Будь у вас дочь, синьор комиссар.

— Она у меня есть…

— Так берегите ее хорошенько!

Тарчинини тяжко вздохнул.

— Слишком поздно… У меня ее похитили… — похоронным тоном признался он.

— Dio mio!.. Похитили? И полиция молчит?

— Да!

— Е imposibile![29]

Ромео скорбно покачал головой в знак того, что все возможно в нашем несправедливом мире, где отцам не дано сохранить при себе дочерей. Дзамполь сердито заметил, что Джульетту Тарчинини увезли в полном соответствии с законом, поскольку она вышла замуж. Комиссар удивленно посмотрел на помощника.

— И что это меняет, а? Со мной моя Джульетта или не со мной, я вас спрашиваю?

— Нет, разумеется, но…

— Вот видите, Алессандро…

Оттавио вдруг схватил руки Тарчинини и крепко сжал.

— Сочувствую вам… — пробормотал он.

— Спасибо…

И оба старались больше не обращаться к инспектору, ибо он, не имея детей, не мог понять, какие муки терпит отец, у которого отнимают любимую дочь, зеницу ока и радость жизни. Распознав в комиссаре брата, чье сердце стучит в унисон с его собственным, Оттавио Пеццато согласился отвести его к одру дочери, причем сделал это с таким благородством и сдержанностью, что Дзамполь сразу почувствовал себя не у дел и не посмел даже шевельнуться, когда его шеф встал со стула.

У изголовья постели, ловя каждый вздох дочери, сидела встревоженная мать, а сама Элена, прикрыв глаза, с ужасом думала, как бы теперь, после того как за ней ухаживали два самых завидных поклонника, не остаться старой девой. От одной мысли об этом девушку бросало в дрожь. Услышав скрип двери, Элена приоткрыла один глаз, но при виде отца и одного из полицейских снова зажмурилась и издала такой горестный стон, что он разжалобил бы кого угодно, включая инспектора Дзамполя! Оттавио нагнулся и взял ее за руку.

— Очнись, моя Элена… Этот синьор все понимает…

Тарчинини, в пароксизме отцовской нежности, тоже склонился над страдающей Эленой.

— Вам больше нечего бояться, дитя моя, я здесь…

— Он убил Нино… Он убьет меня… всех нас поубивает! — забормотала девушка, словно предчувствуя скорую кончину.

— Да нет же, нет… Я поймаю этого дикаря и отправлю в тюрьму! Там он уже никому не причинит вреда!

Элена привскочила в постели.

— В тюрьму? Моего Лючано? — возмутилась она. — Dio mio! Но почему?

Ромео подумал, что, будь сейчас рядом с ним Дзамполь, тот не упустил бы случая в очередной раз посмеяться над женской непоследовательностью.

— Послушайте, синьорина… Не вы ли сами только что утверждали, что этот Лючано убил берсальера?

— Потому что он меня любит!

— Но это же еще не повод…

Несмотря на отеческую задушевность тона, Тарчинини так и не удалось вразумить Элену. Девушка зарылась лицом в подушки и, отчаянно рыдая, умоляла защитить ее от убийственного гнева жениха, но в то же время не трогать и волоска на его голове. Наконец, уверившись, что его редкий талант успокаивать и внушать надежду не производит на нервную барышню ни малейшего впечатления, комиссар вместе с хозяином дома вернулся в гостиную, к Дзамполю. Пеццато, опасаясь, что Ромео поддался мольбам его очаровательной крошки и теперь не захочет ничего предпринимать, счел нужным высказать свое мнение:

— По-моему, Элена сама не знает, что говорит… Но я не сомневаюсь, что, пока этот Монтасти на свободе, всем нам грозит опасность!

— Успокойтесь, синьор Пеццато, мы с инспектором займемся молодым человеком. Где он работает?

— У жестянщика Сампьери, на виа Татукки. Это почти на углу пьяцца Райнери.

Выслушав рапорт капрала Мантоли и узнав, что накануне к Нино Регацци приходили два богатых синьора, очевидно передавших ему очень крупную сумму, лейтенант Векки позвонил в уголовную полицию. Но там ему сказали, что ведущий расследование комиссар отсутствует, и попросили позвонить еще раз через часок-другой или подождать, пока синьор Тарчинини сам перезвонит ему в казарму. Векки в тот день дежурил и предпочел второй вариант.

Дзамполь не выносил запаха свинца и сварки, поэтому, едва переступив порог мастерской Сампьери, почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Разумеется, это не улучшило его настроения. Хозяин мастерской, добродушный и ужасающе грязный гигант, с улыбкой вышел навстречу посетителям, распространяя довольно тягостный для обоняния аромат.

— Если вам надо что-нибудь починить, синьоры, придется малость подождать… Разве что дело ужасно серьезное…

— Синьор Сампьери?

— Он самый.

— У вас работает некий Лючано Монтасти?

— Да… А что?

— Полиция!

— А-а-а… И что он натворил?

— Именно об этом мы бы и хотели у него спросить, с вашего позволения или без оного. Хотя я лично предпочел бы получить от вас согласие…

— Монтасти чинит сифон в маленьком павильоне во дворе.

— Спасибо.

Тарчинини и Дзамполь пересекли мастерскую и свернули в коридор, пропитанный тошнотворной, хотя и не имевшей ничего общего с расплавленным металлом, вонью. Наконец они выскользнули во внутренний дворик и сквозь застекленную стену крохотного павильона увидели склонившегося над работой парня. Услышав голос Тарчинини, тот вздрогнул и едва не поранился.

— Лючано Монтасти?

— Да. Что вам угодно?

— Полиция! Мы пришли поговорить с вами.

Парень побледнел и, вскочив со стула, ухватил тяжелый разводной ключ. Дзамполь тут же вытащил револьвер.

— А ну, живо брось эту штуковину, или я рассержусь!

Но Монтасти был уже не в состоянии слушать что бы то ни было.

— Я знал, что вы придете! — заорал он. — Так и думал, что в его смерти обвинят меня! Но я не убивал его, слышите? Не убивал! Да, я ужасно рад, что проклятый берсальер мертв, но прикончил его не я! И попробуйте только спорить, я вам морды порасшибаю, грязные шпики!

Дзамполь прицелился Лючано в ноги.

— Положи разводной ключ, а то схлопочешь пулю в лапу! Ты что, хочешь стать калекой?

Немного поколебавшись, Монтасти положил ключ.

— Хорошо, теперь иди сюда… Ну, давай пошевеливайся!

Лючано задыхался и дрожал всем телом, но все же выполнил приказ.

— Что вы теперь со мной сделаете? — спросил он, приблизившись к инспектору.

— Прихватим с собой.

— Я не хочу в тюрьму!

— Хочешь ты или нет, нам плевать, ясно?

Монтасти подобрался и, прежде чем кто-либо из полицейских успел сообразить, что сейчас произойдет, распрямившись, как пружина, боднул инспектора головой в живот. Дзамполю показалось, что его долбанули тараном. Он выронил револьвер и упал навзничь, потеряв сознание прежде, чем голова коснулась пола. Лючано повернулся к Тарчинини.

— Если вам не в чем себя упрекнуть, ничего глупее вы не могли придумать, — невозмутимо заметил комиссар.

Спокойствие веронца, по-видимому, немного привело парня в чувство.

— Клянусь, я никого не убивал! — снова крикнул он охрипшим от волнения голосом.

Потом Монтасти распахнул дверцу, выходившую в соседний дворик, и рванул прочь. Ромео решил, что преследовать беглеца бесполезно, тем более что сам он никак не смог бы мчаться с такой скоростью. В это время на пороге мастерской появился Сампьери.

— Кажется, я слышал крики? А что, Лючано тут нет?

— Удрал!

— Удрал? Но почему?

Тарчинини кивнул в сторону все еще бесчувственного инспектора. Сампьери в ужасе отшатнулся.

— Madonna!.. — каким-то придушенным голосом пробормотал он. — Лючано его убил?

— К счастью, нет… Помогите мне привести малого в чувство.

— Погодите, сейчас сбегаю за граппой[30].

Сампьери исчез и почти тотчас вернулся с бутылкой. Опустившись на колени, он влил в рот Алессандро Дзамполя изрядную порцию водки, и тот, почувствовав на губах ее обжигающий вкус, потихоньку пришел в себя. Инспектор обвел мастерскую более чем туманным взором, вспомнил наконец, что произошло, и, подобрав револьвер, вскочил.

— Где этот бандит? — зарычал он.

Комиссар знаком показал, что Монтасти скрылся.

— И вы не бросились в погоню?

Ромео задумчиво посмотрел на помощника.

— Вы что же, Алессандро, принимаете меня за бегуна, достойного представлять Италию на Олимпийских играх? Судя по тому, с какой скоростью парень сорвался с места, догнать его мог бы разве что чемпион мира!

— Я тоже не чемпион, шеф, но, готов прозакладывать что угодно, этого типа я догоню! И тогда ему придется вести себя очень и очень вежливо, не то…

— Да ну же, Дзамполь, не пытайтесь строить из себя злюку! Вы совсем не такой!

— Верно, синьор комиссар, я человек не злой, но не слишком люблю, когда меня бьют головой в живот… Кому что нравится, non e vero?[31]

— Не стоит так нервничать, Алессандро… Мы запустим машину, и ваш обидчик далеко не убежит. Впрочем, меня бы очень удивило, вздумай он покинуть город, не попытавшись хотя бы увидеться с возлюбленной… По-моему, лучше всего беглеца подкараулить на виа Карло Видуа…

— Разве что Монтасти окажется гораздо хитрее и поспешит смыться, даже не заглянув туда.

— И не подумает!

— Почему вы так уверены?

— Потому что он влюблен и ему отвечают взаимностью.

Инспектор пожал плечами. Когда Тарчинини садился на любимого конька, он предпочитал не спорить.

— С утра у нас был всего один возможный убийца, а сейчас их уже двое, — заметил инспектор, когда они с Тарчинини вернулись в кабинет. — Если и дальше пойдет в том же духе, к концу недели нам, чего доброго, придется иметь дело с целой дюжиной подозреваемых!

Но подобная перспектива, казалось, нисколько не омрачила настроение Ромео.

— Чем сложнее задача, тем большее удовольствие я получаю от расследования.

— Как по-вашему, это Анджело или Лючано?

— Я бы скорее поставил на Анджело — он сильнее, спокойнее и храбрее. Такой человек, придя к определенному решению, ни за что не отступится. Но нам предстоит тяжелая схватка. И нападать «в лоб» значило бы заранее обречь себя на неудачу. Единственный выход — попытаться взять парня измором.

— А Лючано?

— Вряд ли он виновен… Правда, малый насмерть перепуган, но всему виной воображение, да еще ревность подтачивает беднягу с того дня, как он вернулся из армии… Монтасти ненавидел нашего берсальера, но не думаю, что он способен убить кого бы то ни было… Пороху не хватит.

— И однако меня он вывел из строя в мгновение ока! Видали, как налетел?

— Рефлекс загнанного зверя… Но заметьте, Алессандро, я вполне могу ошибаться, и на самом деле убийца — Лючано. Тем не менее у меня сложилось довольно стойкое впечатление, что парень не сможет долго скрывать от нас правду и расколется на первом же допросе.

— Ну, для этого его надо сначала найти!

— Не волнуйтесь, Монтасти мы поймаем, потому что влюбленный далеко не убежит. Возвращайтесь домой, Алессандро, и пораньше ложитесь спать — и тем скорее забудете об этом дурацком ударе в живот. А я перед ужином еще разок загляну к Дани…

— Ого, шеф! Я вижу, вам у них понравилось?

— Да, признаюсь, малышка Стелла — прелестна, но, чтобы раз и навсегда покончить с вашими оскорбительными подозрениями, впредь мы будем сменять друг друга, так что следующий визит — ваш. Мы должны вывести Анджело из терпения. Это единственный шанс узнать правду.

Комиссар Тарчинини уже собирался уходить, когда Дзамполь вдруг обнаружил среди множества бумаг, принесенных в их отсутствие, записку, оповещавшую, что насчет убийства берсальера звонил лейтенант Векки и просил комиссара при первом же удобном случае перезвонить ему в казарму Дабормида.

Ромео набрал номер и с неподдельным интересом выслушал рассказ собеседника, но час был уже поздний, поэтому он обещал заехать завтра с утра и побеседовать с капралом Мантоли. Повесив трубку, комиссар немного подумал, а потом повернулся к Дзамполю.

— Пусть то, что с нами сейчас произошло, Алессандро, послужит для вас уроком… Мы с величайшим пылом и рвением преследуем двух молодых людей, которых, казалось бы, можем с полным основанием подозревать в убийстве… И вдруг какой-то капрал заявляет, что перед уходом Нино из казармы его навестили два незнакомых синьора и передали кучу денег. Вам не кажется, что это очень любопытно?

— Да…

— Занимаясь Анджело и Лючано, я совершенно упустил из виду, что у Регацци неожиданно завелись деньги и что покойника, видимо, обобрали… За что могли так много заплатить солдату?

— Ну, например, это его доля в какой-нибудь махинации?

— Не исключено, но уж слишком романтично… Вы не находите?

— Тогда как вы это объясните?

— Пока не знаю, но надеюсь, что завтра сумею лучше разобраться во всем этом деле. До свидания, Алессандро.

Решив завоевать симпатии «бедной тети», Тарчинини подумал, что лучше всего — подыгрывать ей и ни в чем не перечить. Поэтому, как только Стелла открыла дверь, он бросился к сидевшей в кресле старухе.

— На сей раз вам не придется ни ругать меня, ни бить линейкой по пальцам — я выучил все уроки!

Тетушка Пия воззрилась на него с искренним изумлением.

— Прошу прощения, синьор, — спокойно заметила она. — Но я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…

Совершенно растерявшись, комиссар застыл посреди комнаты, не зная ни что делать, ни что говорить дальше. И угораздило же его появиться у Дани в одну из тех редких минут, когда «бедная тетя» вернулась к действительности! И снова Стелла поспешила на помощь. Полицейский немножко ее пугал, но в то же время, бесспорно, вызывал симпатию. Девушку тянуло к Тарчинини, как к доброму и всепонимающему отцу, хотя она и внушала себе, что если в доме случится несчастье, то исключительно по вине все того же комиссара.

— Не обращайте внимания, zia mia, комиссар Тарчинини хочет поговорить со мной… Я не ошиблась, синьор, вы пришли ко мне?

Ромео вновь обрел хладнокровие и превратился в галантного кавалера, каковым переставал быть лишь под влиянием слишком сильных и неожиданных потрясений.

— Не будь я сейчас занят расследованием убийства, синьорина, несомненно благословил бы счастливый случай, познакомивший нас с вами!

Напоминание о Нино омрачило лицо Стеллы.

— Это не случай, а несчастье, синьор комиссар, — пробормотала она.

— Scusi[32], синьорина… Но, надеюсь, все же настанет день, когда вы поблагодарите судьбу за встречу с Ромео Тарчинини!

Комиссар поймал вопросительный взгляд девушки и, не желая давать никаких объяснений, решил немного поухаживать за «бедной тетей».

— А вы знаете, синьора, что ваша племянница — самая красивая девушка, какую я только видел в Турине?

Но Пия уже успела вновь погрузиться в свой ирреальный мир, а потому сурово заметила:

— Попробуй только насмехаться над нашим Дуче — и, сам знаешь, я мигом задам тебе хорошую трепку!

И снова Ромео потерял почву под ногами — старуха как будто поклялась лишить его дара речи. А Стелла, воспользовавшись замешательством комиссара, быстренько увела тетку на кухню — обычное место заточения бывшей учительницы в минуты кризисов. Пока обеих женщин не было в комнате, Тарчинини вытащил из кармана нож, найденный возле тела берсальера, и положил его на стол. Вернувшись из кухни, девушка еще раз извинилась за поведение тети.

— С ней становится все труднее и труднее… Но Анджело и слышать не хочет о больнице… Правда, она совершенно безобидна. Но тем, кто ничего не знает, конечно, может стать не по себе. Ой, а откуда этот нож?

Комиссар изобразил на лице крайнее недоумение.

— Разве это не ваш?

— Нет… я его только что заметила… Странно, правда?

Появление Анджело избавило Тарчинини от необходимости отвечать.

— Опять вы тут? — буркнул он, смерив полицейского отнюдь не доброжелательным взглядом.

— Поразительно, — вздохнул Ромео, — и почему никто никогда не радуется моему приходу?

Стелла почувствовала, что самое время вмешаться и сменить тему разговора. Взяв со стола нож, девушка показала его брату, а комиссар внимательно наблюдал за этой сценой.

— Это твой, Анджело?

— Мой? А зачем, по-твоему, мне мог понадобиться такой ножик?

Великолепный актер этот Анджело, или же он в самом деле не виновен!..

— А с какой целью вы к нам пожаловали на этот раз, синьор комиссар?

— Я жду.

— Чего, если не секрет?

— Когда убийца Нино Регацци себя выдаст!

— Вы надеетесь, что он сам все расскажет, а вам останется только надеть наручники? И долго же вам придется этого ждать!

— Кто знает? Преступник и не догадывается, что я слежу за каждым его шагом…

— Так он вам известен?

— Конечно!

— И кто это?

— Вы, Анджело Дани!

Стелла, боясь крикнуть, прижала руки к губам. Анджело сначала немного опешил, но оторопь быстро сменилась бешенством. Только Ромео, казалось, чувствовал себя превосходно, словно обвинить человека в убийстве — для него самое простое и естественное дело. Меж тем разъяренный Дани набрал в легкие воздуха и, схватив нож, который его сестра снова положила на стол, бросился к полицейскому, но Стелла преградила ему дорогу.

— Нет-нет, Анджело! Ради Бога! Возьми себя в руки, Анджело!

Парень упрямо стоял на своем:

— Прочь с дороги… Я его убью!

— А потом, несчастный? Ты подумал, что с тобой сделают потом?

— Плевать!

Девушка вцепилась в брата, изо всех сил пытаясь его удержать. Тарчинини медленно отступал к кухне, в надежде переждать там грозу, если Стелла не сумеет урезонить кровожадного братца оставить мрачные замыслы.

— Анджело! Тебя посадят в тюрьму, тетю запрут в сумасшедший дом… а я? Представь, что станет со мной!

Но Дани не желал ничего слушать.

— Тетку я тоже прикончу, чтобы избавить от приюта для умалишенных… тебя — чтобы никто не узнал о твоем бесчестье, а себя — чтобы не торчать до конца своих дней за решеткой… Но сперва я выпущу кишки ему!

Представив себе эту жуткую бойню, Стелла издала похоронный вопль, а Тарчинини, сочтя, что дело и в самом деле может обернуться крайне скверно, с неожиданной для такого толстяка прытью отскочил к кухонной двери. К несчастью, тетя Пия в ту же самую секунду ее распахнула. Старуха поспешно отпрыгнула в сторону, и Ромео, пролетев через всю кухню, машинально вцепился в плиту. От его диких криков кровь застыла в жилах стоявшего на пороге инспектора Дзамполя. Он уже добрых пять минут звонил в дверь, но в суматохе никто ничего не слышал. И лишь сообразив, что так отчаянно завывает его шеф, Алессандро решил вышибить дверь.

Впоследствии инспектор уверял, что, проживи он хоть сто лет, никогда не забудет зрелища, представшего его глазам в квартире Дани: какой-то здоровенный парень, словно обезумев, размахивал ножом и осыпал проклятиями неизвестно кого. Заплаканная девушка цеплялась за ноги этого типа, очевидно пытаясь его повалить (потом Алессандро признался, что отчаяние этого юного и прекрасного создания потрясло его до глубины души, тем более что даже слезы не смогли испортить очаровательного личика), наконец, в углу комнаты прямо на полу сидела старуха и, похоже, нисколько не интересовалась происходящим. И однако полицейский клялся, что самое сильное по драматизму впечатление произвели на него странные гимнастические упражнения комиссара Тарчинини. Маленький кругленький веронец подпрыгивал на месте, взмахивая руками, как крылышками, и тихонько подвывая. Алессандро окончательно поверил, что все это ему не снится, лишь когда обезумевший парень, отшвырнув девушку, кинулся к Тарчинини с явным намерением вонзить нож ему в грудь. Дзамполь выхватил пистолет и что было мочи гаркнул:

— Ferma![33]

Приказ прозвучал так внезапно и повелительно, что Анджело заколебался. Благодаря этому Дзамполь успел подскочить к нему и так стукнуть рукоятью пистолета, что тот рухнул на пол. Пока Тарчинини объяснял помощнику, что тут стряслось, Дани в легком обалдении стоял на четвереньках под дулом пистолета и мучительно пытался сообразить, какая блажь на него вдруг нашла. Комиссар аккуратно прихватил платком валявшийся на полу нож и подмигнул инспектору.

— Надеюсь, здесь мы найдем самые что ни на есть замечательные отпечатки!

Потом он спросил Дзамполя, каким образом тот успел вмешаться вовремя, избавив его от, возможно, очень крупных неприятностей.

— Тут нет никаких чудес, шеф… Обычная рутина… Как вы и предполагали, Монтасти побежал, к своей милой… Войти ему не помешали, а вот выйти обратно… никто не позволит, по крайней мере до вашего прихода!

— Отлично, пошли!

Брату Стеллы наконец удалось принять вертикальное положение. Судя по всему, приступ безумия миновал, и парень потихоньку возвращался к обыденной жизни, но в то же время в нем снова начал закипать гнев.

— Эй, слушайте, вы… — начал Анджело, увидев, что полицейские собрались уходить.

Ромео Тарчинини мгновенно повернулся, подскочил к Дани и, вдруг напрочь утратив все свое легендарное благодушие, зарычал:

— Вам крупно повезло, что мы сейчас торопимся в другое место! Но мы еще вернемся и объясним вам, что никто не имеет права охотиться на комиссара полиции и травить его, как опасного зверя! Да, синьор Анджело Дани, поблагодарите Мадонну! Вам просто фантастически подфартило!

И, закончив эту гневную речь, комиссар Тарчинини, словно Ахилл, готовый удалиться в палатку, после того как высказал соратникам все, что думает об их отвратительном поведении[34], с шумом покинул квартиру Дани. А Дзамполь, с трудом поспевая за шефом, думал, что, похоже, изучил комиссара далеко не так хорошо, как ему казалось.

После ухода полицейских Анджело Дани довольно долго стоял неподвижно, потом, по-прежнему не двигаясь с места, начал бормотать под нос самые страшные проклятия, и так монотонно, будто служил какую-то кощунственную литургию. Наконец, к ужасу сестры и тетки, парень издал похожий на хрип смешок и забился в самой настоящей истерике. Плача и смеясь как одержимый, он упал на стул и невидящим взглядом уставился в пространство.

— Повезло… — тупо проворчал Анджело. — Так мне, значит, подфартило?.. Моя бедная тетя рехнулась, сестра обесчещена, меня самого обвиняют в убийстве, лупят почем зря, а потом уверяют, что я везунчик…

Парень вдруг вскочил и, обращаясь к невидимым слушателям, рявкнул:

— Ma que! Хотел бы я знать в таком случае, что называется дьявольской непрухой! А?

Глава 4

Агенты, сидевшие в засаде на виа Карло Видуа, сказали комиссару и инспектору, что тот, кого они ловят, еще не пытался выйти из дому.

— А вы ничего не слышали? Скажем, выстрелов?

— Нет, синьор комиссар!

— Ладно. Что ж, пойдем все-таки подбирать трупы, Дзамполь.

Решив на всякий случай принять кое-какие меры предосторожности, инспектор уже на лестнице вытащил револьвер. Жизненный опыт подсказывал, что всегда лучше выстрелить первым, и Алессандро твердо решил руководствоваться этим мудрым принципом. На лестничной площадке они на цыпочках подошли к двери и прислушались. Из квартиры Пеццато доносился приглушенный шум, а потом полицейские услышали звук, похожий на приглушенный выстрел. Оба выпрямились, Тарчинини повернул ручку и, обнаружив, что дверь не заперта, ринулся в прихожую. Следом с револьвером в руке бежал Дзамполь. Сначала они никого не обнаружили и, лишь войдя в маленькую гостиную, замерли от удивления: Оттавио, Эмилия и Элена Пеццато сидели за столом вместе с Лючано Монтасти и дружно чокались асти «Спуманте»[35]. Очевидно, хлопок пробки полицейские и приняли за выстрел. Тарчинини и Дзамполь недоуменно хлопали глазами, а ошарашенные их внезапным вторжением хозяева и гость буквально окаменели за столом.

— Очень своеобразная резня, а? — наконец хмыкнул Ромео.

Перепуганный Монтасти хотел встать, но к нему в ту же секунду подскочил инспектор.

— А ну, не двигайся, бандит, не то заработаешь!

Лючано, дрожа всем телом, снова плюхнулся на стул, и Элена положила голову ему на плечо. Дзамполь презрительно фыркнул. Тарчинини сурово посмотрел на отца семейства.

— И что это значит, синьор? В полицейских вы стреляете, а с человеком, которого мы разыскиваем, пьете асти?

— Послушайте, синьор комиссар, сейчас я вам все объясню…

— Это было бы весьма разумно с вашей стороны!

— Само собой, я жуть как сердился на Лючано — и за угрозы, и за дурацкую ревность… Клянусь, синьор комиссар, — и это так же верно, как то, что я сижу здесь, — мне даже в голову не приходило, что у парня хватит духу заявиться сюда… Вот только я не принял в расчет любовь…

Тарчинини, тут же растаяв, с улыбкой поглядел на Лючано и его Элену. Алессандро Дзамполь досадливо выругался сквозь зубы.

— Любовь… — вздохнул комиссар.

А приободренный этим явным знаком расположения Оттавио продолжал:

— Я понял, что, раз парень прибежал к моей дочке, несмотря на страшный риск (мы ведь слышали по радио, что его повсюду ищет полиция, и у бедняжки Элены чуть сердце не разорвалось), значит, Лючано любит ее больше жизни! Ну а потому отложил я ружье в сторонку и раскрыл объятия… А вы что сделали бы на моем месте, синьор комиссар?

— То же самое!

— И теперь нам остается только выпить за упокой души берсальера Нино Регацци, если, конечно, его смерть еще хоть кого-то волнует! — с горечью заметил инспектор.

— Согласитесь, Алессандро, они очень милы, а? Разве один их вид не напоминает вам о счастье?

— Прошу прощения, синьор комиссар, но я пришел сюда вовсе не за этим! Я должен думать не о счастье, а о парне, который лежит сейчас на столе в морге!

Элена всхлипнула. А Тарчинини воспринял это как урок.

— Ладно, инспектор. Давайте запретим себе любые проявления человеческих чувств и будем жить только ради мертвых и мести!

— Синьор комиссар, вы же не… — попытался вмешаться Пеццато.

— Сожалею, синьор, но инспектор напомнил мне о законе, который я обязан соблюдать… Монтасти, я нашел ваш нож!

Молодой человек так поглядел на комиссара, словно никак не мог взять в толк, о чем речь.

— Мой нож?.. Какой нож?.. У меня вообще нет ножа!

— Но вы ведь купили ножик, когда решили разделаться с тем, кого считали соперником?

— Если бы мне вздумалось прикончить берсальера, я сделал бы это голыми руками! У меня хватит сил свернуть шею кому угодно!

— Чем вы занимались вчера вечером?

Монтасти колебался, время от времени бросая смущенные взгляды на Элену.

— Вам трудно ответить на мой вопрос, а?

— Да, синьор комиссар…

— Почему?

— Потому что я пьянствовал!

Девушка возмущенно вскрикнула.

— А что вы хотите? С того дня как я пришел из армии, жизнь превратилась в пытку! И я до сих пор думаю, обманула меня Элена или нет… Ох, не люби я так, давно плюнул бы на все, но я люблю ее!

Польщенная и счастливая этим публичным признанием девушка с улыбкой взяла Лючано за руку, а тот продолжал:

— Вчера вечером в баре Ренато Бурдиджана, когда мы с берсальером распрощались, точнее, когда его выставили вон, я еще немного посидел, а потом побрел куда глаза глядят…

Дзамполь насмешливо хмыкнул, и голос Монтасти снова задрожал. Парень чувствовал, что ему не верят.

— …Помню только, что я пил во многих кафе неподалеку от Санта-Мария Аузилиатриче…

— Дабормида… Занятно, а? — насмешливо подчеркнул инспектор.

— Занятно или нет, но это чистая правда! — истерически закричал Лючано. — Слышите, вы, подонок? Чистая правда!

Дзамполь с угрожающим видом пошел к Лючано, явно намереваясь проучить за дерзость, но Тарчинини остановил его:

— Алессандро!.. Вы ведь понимаете, что парень не в себе? Чего только не наговоришь со страху!

Инспектор сжал кулаки, но послушно вернулся на прежнее место у двери, где стоял на случай, если бы кому-нибудь взбрело в голову выйти из комнаты до того, как комиссар закончит допрос. А Монтасти бросился искать поддержки у Тарчинини.

— Хоть вы-то мне верите, правда, синьор? Клянусь вам, я не убивал берсальера! Мне было грустно, и я пил вино… А что еще мне оставалось делать?

— Например, вернуться домой… — мягко заметил Ромео.

— Разве это помешало бы мне думать, что, возможно, Элена меня больше не любит… а этого… этого я никак не мог выдержать!..

Эмилия, мать семейства, тихонько заплакала. Оттавио, отец, смахнул скупую слезу, а Элена, невольная виновница драмы, бросилась на шею жениху и пылко его расцеловала.

— Bene mio![36] Я никого не люблю и не полюблю, кроме тебя!

Если бы за ним не наблюдал Дзамполь, веронец охотно поплакал бы вместе с семейством Пеццато, но из-за помощника ему приходилось вести себя «как полицейский».

— Все это очень мило, но я предпочел бы получить более весомое доказательство того, что вы находились в квартале Санта-Мария Аузилиатриче, а не караулили у казармы!

Лючано только руками развел в знак полного бессилия.

— Боюсь, вам придется-таки пойти с нами, Монтасти…

— Значит, и вы тоже считаете меня убийцей?

— Что я считаю или не считаю, касается только меня, молодой человек, но вы ударили присутствующего здесь инспектора… а потом сбежали… Этого более чем достаточно, чтобы посадить вас за решетку, пока мы не разберемся, какова же на самом деле ваша роль в убийстве берсальера.

И тут начался настоящий концерт. Слышались крики, жалобы, стенания. Всех святых рая умоляли прийти на помощь, Мадонну — заступиться за них перед своим Божественным Сыном, дабы он прояснил головы упрямцев полицейских, и даже самого Всевышнего просили явить любовь к своим созданиям, сотворив небольшое чудо в доме Пеццато, и лично засвидетельствовать невиновность Монтасти. Элена уговаривала своего Лючано поднапрячься и вспомнить хоть что-нибудь из ночных похождений, доказав таким образом свою полную непричастность к убийству, а инспектор предлагал комиссару арестовать всю компанию за противодействие расследованию. Наконец, когда Тарчинини уже хотел приказать Дзамполю надеть на Монтасти наручники, молодой человек вдруг завопил как безумный:

— Ага, вот оно!

Невообразимый гвалт сразу смолк, и все уставились на Лючано.

— Готово дело!.. Я вспомнил! Меня вышвырнули из кабака, потому что им пришло время закрываться, а я не желал уходить! Да, точно, и даже отвесили на прощание немало пинков!

— А где этот кабак?

— Ну… этого точно не скажу… По-моему, где-то рядом с институтом Салезиано… Вроде бы на виа Сассари… или на виа Салерно… Или на виа Равенна… а может, и на виа Бриндизи… Знаю только, что я лежал на земле и видел прямо перед собой стены института… Хозяин кабачка — здоровенный верзила… Когда он сгреб меня в охапку, я и рыпнуться не мог… Само собой, я был мертвецки пьян, но все же…

Дзамполь пожал плечами:

— Пустая болтовня!.. Ну, сам пойдешь или хочешь прогуляться в наручниках?

Лючано повернулся к комиссару:

— Но, в конце-то концов, чего он на меня так взъелся, этот варвар?

Инспектор побледнел от ярости:

— А ты что, сам не догадываешься? Или воображаешь, будто я забыл, как ты мне врезал башкой в живот? Терпеть не могу таких подарков! И пока не верну его тебе с лихвой, не усну спокойно! Ну, basta! Пошли!

— Минутку, Алессандро…

Дзамполь удивленно посмотрел на шефа:

— По-моему, мы и так слишком затянули это дело, разве нет?

— Вот что, Алессандро, надо дать парню последний шанс оправдаться, верно? Синьорина Элена, у вас найдется фотография жениха?

— Certamente[37], синьор комиссар!

— Дайте ее инспектору!

Девушка сбегала в спальню и робко протянула Дзамполю фотографию.

— И что я, по-вашему, должен с ней делать, шеф?

— Вы сядете в такси, Алессандро, и объедете все кабаки вокруг института Салезиано. Таким образом мы и выясним, соврал Монтасти или нет. Я подожду вас здесь.

Вернувшись через час, инспектор увидел мирную семейную сцену. Ромео Тарчинини устроился в самом удобном кресле. Справа от него — Оттавио и Эмилия, слева — Лючано, у ног — Элена. Комиссар рассказывал о своих двух Джульеттах — жене и старшей дочке, о младших девочках — Розанне и Альбе, и о сыновьях Дженнаро, Фабрицио и Ренато. Все хохотали, потому что, слушая байки Ромео, никто и никогда не мог удержаться от смеха. И Дзамполь снова явственно ощутил, как сам он чужд этому миру радости, счастья, настоящей жизни…

— Надеюсь, я вам по крайней мере не помешал? — ядовито осведомился он.

Все тут же притихли, ибо вместе с инспектором в маленькую гостиную как будто ворвались самые темные стороны человеческого бытия — несправедливость и злоба.

— Ну, Алессандро? — спросил комиссар.

— Монтасти говорил правду, синьор… — весьма неохотно признал Дзамполь. — Я нашел кабатчика, который выгнал его вон. Было больше часу ночи, и парень накачался по ноздри… сидел там безвылазно часа два… Хозяин кафе сразу узнал его по фотографии…

— В таком случае…

— …Монтасти не мог убить берсальера…

Послышались радостные возгласы, Оттавио обнял жену, та расцеловала Элену, девушка чмокнула в щеку Тарчинини, тот не остался в долгу, Элена поцеловала жениха, он — Эмилию, а хозяйка дома — мужа. Круг замкнулся. Дзамполь мрачно наблюдал эту идиллическую картину.

— Ну а мне достался удар в живот? — буркнул он. — Может, я еще должен поблагодарить синьора Монтасти?

Лючано встал:

— Синьор инспектор, я искренне сожалею, что так получилось, и прошу у вас прошения…

— И вы воображаете, что этого достаточно?

Тут к Дзамполю подошла Элена и, прежде чем полицейский успел увернуться, нежно поцеловала в обе щеки.

— А теперь, синьор инспектор? — шепнула она.

Алессандро не ответил. Зардевшись как роза, он молча выскользнул из комнаты. На виа Карло Видуа все еще дежурили два агента. Дзамполь отпустил их, объяснив, что наблюдение потеряло смысл. Наконец, когда он тоже собрался уходить, появился Тарчинини. И оба полицейских отправились восвояси. Довольно долго они шли рядом, не говоря ни слова. Первым прервал молчание веронец:

— Удачный денек… Хотя бы один из подозреваемых отпал так же внезапно, как появился… Решительно, у нас остается один Анджело, верно?

Дзамполь не ответил.

— Прошу вас, инспектор, будьте любезны слушать, когда я говорю! — не отставал Тарчинини.

— Извините, синьор комиссар…

Ромео по-приятельски взял спутника под руку.

— Что с вами, Алессандро?

— Не знаю…

— Наверное, во всем виноват поцелуй крошки Элены?

— Вероятно… Меня сто лет не целовала ни одна женщина…

Ромео дружески подтолкнул его локтем.

— Но это не последний раз, Алессандро, уж поверьте специалисту! Кризис миновал, и вы созрели для женитьбы!

Минут пятнадцать назад Дзамполь разразился бы возмущенными воплями, но теперь, после поцелуя Элены…

Это небольшое приключение так растрогало добряка Тарчинини, что, вернувшись в гостиницу, он тут же позвонил в Верону. Отсутствие жены его сейчас особенно тяготило. Услышав голос своей Джульетты, Ромео наконец дал волю чувствам:

— Это ты, моя голубка?.. Я звоню только сказать тебе, что меня истерзали заботы… Почему?.. И ты еще спрашиваешь? Ma que! Да потому что тебя нет рядом, вот почему! Джульетта моя, я могу дышать только одним воздухом с тобой!.. Я страдаю, гибну и пропадаю… я постарел на двадцать лет! Короче говоря, превратился в дряхлого старика и одной ногой — уже в могиле!.. Что?.. Преувеличиваю?.. О Джульетта, ну как ты могла подумать такое?.. В квестуре[38] при моем приближении все отворачиваются — так им тяжко смотреть на мое лицо!.. Ты смеешься?.. Да-да, смеешься, я слышал!.. Ах, Джульетта, поистине ты мать этой неблагодарной, бессердечной и бесстыдной девчонки, которая бросила родного отца, хотя клялась вернуться, и предпочла жить среди дикарей в Америке!.. Что?.. Что ты говоришь?.. Написала? Она возвращается?.. О благородная душа!.. Можешь болтать что угодно, Джульетта, но девочка — вылитый мой портрет! И когда же появится наш ангелочек? Когда вернется услада моего сердца? Счастье твое, что мы встретились, моя Джульетта, потому что иначе, может, у тебя и родились бы дети, но они и в подметки не годились бы тем, которыми ты сейчас по праву гордишься! Что? Когда я приеду?.. Да если б мог, примчался бы прямо сейчас! Хотя бы для того, чтобы сохранить остатки жизненных сил и лелеять тебя еще несколько лет, любовь моя… Но сначала мне надо арестовать убийцу… Чего я жду? Доказательств… О да, я знаю, кто преступник!.. Вернее, у меня есть очень серьезные подозрения… Нет, одного этого мало, моя соловушка… Вот заставлю его сознаться — и тут же приеду! С детьми все в порядке? А как бабушка? Дядя? Кузен? Племянники?

Получив от жены самые утешительные ответы, Ромео наконец повесил трубку, напоследок уверив Джульетту, что живет лишь ради нее и в разлуке ни к чему не испытывает ни интереса, ни вкуса. В оправдание Тарчинини можно сказать только, что он сам искренне верил собственным словам. Известие о скором возвращении старшей дочери преисполнило его неизъяснимой радостью. Теперь в его маленьком мирке снова восстановился мир и покой. И комиссар улегся спать с легким сердцем, блаженно улыбаясь, а во сне видел ангелов, причем каждый из них явно напоминал кого-нибудь из членов клана Тарчинини.

Сначала капрал Арнальдо Мантоли отчаянно робел перед следователями, тем более что ни один из них не отвечал его представлениям о полицейских. Но мало-помалу, поддаваясь обаянию добродушного комиссара, парень расслабился. Теперь он испытывал к маленькому кругленькому человечку с забавными усами и трогательно простодушным лицом безграничное доверие. Внутренний голос подсказывал, что если кто и отомстит за гибель его друга Регацци, то именно комиссар.

— Короче говоря, ваш друг никак не ожидал гостей?

— Бесспорно нет!

— Расскажите мне все…

— Что именно?

— Ну, как Регацци встретился с ними.

— Нино пошел со мной… Я уверен, что, пока он не увидал тех типов своими глазами, вообще думал, я его нарочно разыгрываю… Ну а потом, убедившись, что я не вру, растерялся.

«Арнальдо, — сказал он мне, — как по-твоему, кто бы это мог быть?» Я же, ясное дело, ни ухом ни рылом… Старший из двух синьоров, тот, у которого из кармана торчала толстая золотая цепка часов, спросил: «Это вы — Нино Регацци из Растро?» Ну а парень, конечно, ответил «да». «Отлично, — кивнул тот синьор. — У меня для вас приятные новости. Где бы мы могли спокойно поговорить?» Нино увел их в комнату для свиданий, а я вернулся в кордегардию…

— И что было потом?

— Минут через пятнадцать, а может и меньше, Нино вышел вместе с гостями. Пожали они друг другу руки, и буржуа укатили в своей машине — она стояла у самой казармы, но на другой стороне тротуара… «Фиат» то ли с кокардой, то ли с какой-то бумажкой на лобовом стекле… Я стоял слишком далеко, чтобы разобрать… Нино подбежал к нам и вытащил из кармана толстую пачку тысячелировых банкнот. Вид у него был совершенно очумелый! Парень даже приплясывал на месте…

— И он ничего не объяснил вам?

— Нет, слишком торопился в город…

— А к кому, не знаете?

— Нино бежал на свидание с девушкой, из-за которой у него могли быть неприятности…

— А как выглядели его гости?

— Два настоящих синьора… оба — очень важные… Старший, тот, что, видать, командовал, повыше ростом… Лицо гладко выбрито… и очки у него золотые. Одет в черный костюм и перчатки, на жилете — толстая золотая цепочка часов…

— А как он говорил?

— Не знаю… По-моему, как священник, но не приходский, повыше чином…

— А второй?

— Тот вообще рта не открывал… А одет… в синий с белыми полосками костюм, черную шляпу с загнутыми полями и тоже в перчатках. Еще у второго — густая черная борода…

— Они не показались вам… гангстерами?

Капрал расхохотался:

— О нет! Скорее оба смахивали на судей!..

Ромео Тарчинини пригласил помощника пообедать. Он заказал пикката[39] и, запивая ее кортезе, разливался соловьем, воспевая достоинства своей Джульетты с благородным намерением подтолкнуть Алессандро к скорейшей женитьбе, дабы тот наконец восстановил утраченное душевное равновесие. Однако Дзамполь, очевидно, слушал вполуха и, воспользовавшись минутной паузой, вдруг заметил:

— Как вы думаете, что за люди приходили к Регацци в казарму? — Мне кажется, Алессандро, вас не особенно интересует моя семья, верно? — немного поколебавшись, с досадой проворчал комиссар. — Неужто вы настолько «ищейка», что не в состоянии говорить ни о чем, кроме работы?

— Но, синьор комиссар, эта парочка…

— Ох, отстаньте от меня со всеми этими делами! Сейчас мы занимаемся не расследованием, а гастрономией! Так что наслаждайтесь пикката и скажите мне, разве это кортезе не благоухает всеми альпийскими травами?

О вине и вкусной пище Тарчинини мог говорить почти с таким же лиризмом, как о любви. Чтобы доставить ему удовольствие, инспектору пришлось долго распространяться о пьемонтских винах и кулинарных рецептах своей матери. А Ромео поведал о том, как готовит Джульетта-старшая и как много хитростей она унаследовала от родительницы, та — от своей и так далее, из поколения в поколение…

— Помните, Алессандро! — Тарчинини торжественно воздел перст. — Победы, поражения и тысячи погибших забываются очень быстро, зато рецепт хорошего блюда торжествует над любыми препятствиями и живет веками, игнорируя все человеческие глупости… Никто толком не знает, как выглядел Карл Великий, но всем известно, что он ел и что пил! Весьма утешительно, не правда ли?

— Утешительно?

— Вот именно, Алессандро! Мне нравится думать, что любая слава, достигнутая ценой крови, страданий и несправедливости, меркнет, тускнеет и исчезает, в то время как секрет какого-нибудь соуса, изобретенного чуть не тысячу лет назад, остается! Ну разве не замечательно, Алессандро, что ветер жизни уносит неизвестно куда любые договоры, составленные самыми ловкими дипломатами после победы какого-нибудь знаменитого полководца, а плоды раздумий безымянного древнего кулинара продолжают радовать нас до сих пор? Как правило, мы довольно смутно представляем, о чем думали наши предки в средние века, зато можем безошибочно сказать, что в постные дни они лакомились рагу из устриц, а в обычные — мясной похлебкой и что у них слюнки текли при виде утиного или «адского» соуса! Когда приедете в Верону, я дам вам все это попробовать, потому что в свободное время с удовольствием занимаюсь… археологической кулинарией.

За десертом, дабы вспрыснуть жирный, сочащийся кремом торт «Сан-Онорато»[40], Ромео велел принести бутылку «Санто», которое сразу разгорячило две лучшие головы туринской уголовной полиции (впрочем, одна из них безусловно принадлежала Вероне!).

Наконец, аккуратно промокнув усы (на случай, если к ним прилипло немного крема), Тарчинини блаженно прикрыл глаза и допил последний бокал «Санто».

— Как по-вашему, Алессандро, что за человек мог показаться простому парню вроде капрала Мантоли похожим на судью? — вдруг спросил он, поставив бокал на стол.

Внезапное напоминание о профессиональных заботах, о которых он, по милости комиссара, на время забыл, застало инспектора врасплох, и он не сразу собрался с мыслями.

— Право же, трудно сказать… Наверное, важность… или манера одеваться, или особо торжественный вид… Бог его знает, что навело парня на такую мысль!

— Вот именно — важность и торжественность! А какого рода профессии требуют таких качеств?

— Ну, не знаю…

— Для начала скажите, почему людям приходится напускать на себя такой вид?

— Чтобы внушить доверие?

— Отлично, Алессандро! Вы слышали, как капрал говорил, что старший из двух посетителей напоминал священника высшего ранга, иными словами, он, очевидно, имел в виду епископа… Чувствовалось, что по первому же знаку незнакомца парень охотно исповедался бы ему во всех грехах — значит, этот человек его подавлял и в то же время производил впечатление, будто может выслушать и простить что угодно. Однако наш незнакомец наверняка не принадлежит к духовенству. А кому еще охотно изливают душу?

— Врачу?

— Да, но врачи держались так степенно лет пятьдесят назад…

— Тогда — нотариусу?

— Правильно, Алессандро, вы попали в самую точку! И, если я не заблуждаюсь с начала и до конца, таинственный посетитель, несомненно, окажется нотариусом. Это тем более вероятно, что он передал берсальеру крупную сумму — нотариусы чаще выполняют подобные поручения, чем врачи.

— Но с какой стати он принес Регацци деньги?

— Об этом нам придется спросить у него самого, инспектор.

— Так вы что ж, знаете, кто он?

— Пока не имею ни малейшего представления.

— Но тогда…

— Вот что. Нино Регацци родился в Растро, почти на границе, и я предлагаю съездить к тамошнему нотариусу.

— Но ничто не доказывает…

— Разумеется, но лучше проверить, чем допрашивать одного за другим всех туринских представителей этой полезной профессии!

— Если вы правы, синьор комиссар, то почему нотариус Растро не дал нам о себе знать сразу после смерти своего клиента?

— И это тоже я хочу у него узнать, Алессандро. Заметьте, что в деревушке, скорее всего, нет своего нотариуса, но там нам по крайней мере скажут, кто обычно занимается передачей собственности, кто составляет завещания и заботится о наследстве местных жителей.

Около трех часов дня они уже подъезжали к Растро. Под конец с магистрали, ведущей к границе, пришлось свернуть на дорогу, куда более удобную для пешеходов, чем для машины. Сидевший за рулем Дзамполь от всей души молился, чтобы ему не пришлось разворачиваться на месте, потому что из подобной попытки явно не вышло бы ничего хорошего. А бледный как смерть Тарчинини закрыл глаза, чтобы не видеть пропасти, по краю которой они то и дело скользили, и думал, что такая прогулка кому угодно испортит пищеварение. Промыкавшись полчаса, они заметили вдали жалкую деревушку, и Дзамполь, чувствуя, что просто не в силах двигаться дальше, остановил машину. У дороги на камне сидел какой-то старик. Ромео вышел из машины и, с радостью ощутив под ногами твердую землю, снова пришел в отличное расположение духа.

— Добрый день, nonno![41]

Старик поднял на него светлые, как небо ранней весной, глаза, и на фоне почерневшего от солнца, прорезанного глубокими морщинами лица их голубизна выделялась так же ярко, как прозрачная вода ручья в каменном гроте. Внимательно изучив Тарчинини с ног до головы и хорошенько прочистив горло, старик плюнул на землю. Не то чтобы горец хотел оскорбить комиссара, нет, скорее его поведение выражало полное безразличие человека, окончательно отрешившегося от всех земных забот. Но веронец и не подумал оставить его в покое.

— Это Растро, а?

— Угу…

— А мэрия — на площади?

— Угу…

— А мэра вы знаете?

— Угу…

— И кто же он?

— Дурак!

Выражение лица Тарчинини, услышавшего столь краткую и выразительную характеристику главы администрации Растро, развеселило инспектора, и он с трудом сдерживал смех.

— А как его зовут?

— Кого?

— Мэра!

— Так же, как и меня.

— Как вас?

— Это мой сын.

— В таком случае как зовут вас?

— Не ваше дело!

На сей раз Дзамполь все-таки прыснул, а его шеф рассердился.

— Я вижу, вас это забавляет, Алессандро?

— Простите, синьор комиссар, но этот тип…

А старик начал в свою очередь расспрашивать Ромео:

— Вы опять насчет цирка?

— Цирка? Какого еще цирка?

— Разве вы не бродячие артисты?

— Мы?!

— Я думал…

— Черт возьми! Да с чего вы взяли, будто мы циркачи?

— Да просто давеча, когда приезжал цирк… клоун был одет точно как вы…

Старик немного покопался в памяти:

— Только у него были еще трость и складной цилиндр…

Инспектор предпочел побыстрее выйти из машины и, словно испытывая острую необходимость справить столь же естественную, сколь и безотлагательную нужду, отошел подальше, предоставив шефу и его собеседнику наедине вести самый удивительный диалог из всех, что ему когда-либо доводилось слышать. Комиссара маневр не обманул, но он мысленно оценил такт подчиненного.

— Скажите, nonno… Имя Регацци… Нино Регацци вам знакомо?

— Угу… Так звали паренька, который ушел…

— Верно! Он здесь родился?

— Нет… привезли мальчонкой в одну семью.

— Как их зовут?

— Крочини.

— Прекрасно. И где же я мог бы найти Крочини?

— На кладбище.

Тарчинини, поняв, что все равно не добьется от старика ничего путного, подозвал инспектора, и они отправились дальше.

Приземистые домишки напоминали устало свернувшихся зверей. Чувствовалось, что здесь идет борьба за выживание. У мужчин, женщин и даже детей, выскакивавших на шум автомобиля кто на облупившееся крыльцо, кто — на улицу, были унылые, словно застывшие лица. Полицейская машина выехала на перекресток, который с натяжкой мог бы сойти за крохотную площадь. Над входной дверью чуть меньше пострадавшего от времени дома красовалась надпись «Мэрия». Какой-то мужчина, стоя на коленях у входа, ремонтировал дверную раму. На сей раз комиссар отправил вперед Дзамполя.

— Salute![42] — с самым любезным видом поздоровался инспектор.

Мужчина, не поднимаясь с колен, повернул голову.

— Salute!

— Вы знаете мэра Растро?

— Угу…

Все начиналось, как со стариком! Алессандро с трудом взял себя в руки.

— А вы можете сказать, где он?

— Угу.

— Тогда, пожалуйста, объясните, как его найти.

— Незачем!

— А?

— Ну да, я и есть мэр.

— Мы из полиции. В машине — комиссар Тарчинини, а я — инспектор Дзамполь. Мы приехали из Турина.

— Ну и что?

— Вы помните Нино Регацци?

— Угу.

— А вам известно, что он умер?

— Угу.

— Я вижу, вас это не особенно волнует?

Мэр пожал плечами.

— Он был не здешний… И у каждого свои заботы, верно?

— А где живет нотариус?

— Какой еще нотариус?

— Тот, что ведет дела жителей Растро.

— Это мэтр Серантони… Армандо Серантони. Он живет в Сузе.

Сузе оказался совсем небольшим городком, и полицейские без труда нашли красивую виллу мэтра Серантони. У двери стоял «фиат» с врачебным удостоверением на лобовом стекле. Тарчинини указал на него инспектору:

— Вот что, скорее всего, капрал издали принял за кокарду! — заметил он.

Дверь открыла горничная и тут же заявила, что мэтр Серантони болен и никого не принимает, зато старший клерк Валериотти — в их полном распоряжении. Тарчинини отвесил самый изысканный поклон и, сняв шляпу, проговорил:

— Scusi, grazioza…[43] Но нам надо видеть самого мэтра Серантони, а не кого-то другого. То, что он болен, не имеет значения, если, конечно, ваш хозяин не при смерти.

— Дело в том…

— Быстро доложите о нашем приходе, grazioza, и можете не сомневаться, что нас примут… Комиссар Тарчинини и инспектор Дзамполь из уголовной полиции Турина.

Девушка широко открыла глаза.

— По… полиция?.. Но мы же ничего такого не сделали…

— Стало быть, вас не посадят в тюрьму, adorabile[44]… о чем я весьма сожалею, потому что с удовольствием послужил бы вам тюремщиком…

Девушка была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на лицемерные комплименты собеседника (на самом деле она отнюдь не блистала красотой). Наконец ей удалось стряхнуть оцепенение.

— Оставайтесь здесь… я сейчас доложу…

Алессандро и Ромео оглядывали богатую, но строгую обстановку прихожей. Чувствовалось, что хозяин дома — не какой-нибудь мелкий чиновник. Каждый предмет свидетельствовал о достатке, хотя и не поражал изяществом. Никаких безделушек и украшений — лишь удобная прочная мебель, по-видимому веками хранившая достояние семейства Серантони. Казалось, стоит приоткрыть шкафы, комоды и кофры — и весь дом окутает запах лаванды или нафталина. Вне всяких сомнений, в этом доме моль считали наследственным врагом.

— А вы заметили, Алессандро, что, где бы мы ни появлялись, все пугаются, даже самые почтенные люди?

— Это и преимущество, и большое неудобство, впрочем, скорее все же последнее…

— Но почему мы внушаем страх и тем, кому не в чем себя упрекнуть?

— Потому, вероятно, что таковых не существует в природе.

Вошел элегантный мужчина лет сорока. Полноту его слегка обрюзгшего лица скрадывала легкая тень коротко подстриженной иссиня-черной бородки. Оба полицейских тут же вспомнили о молчаливом спутнике важного господина, передавшего берсальеру деньги.

— Насколько я понял, вы хотите видеть мэтра Серантони, синьоры?

— Мы специально приехали из Турина… А что, он серьезно болен?

— Нет-нет… Я его лечащий врач… Доктор Джузеппе Менегоццо… С моим другом Серантони произошел несчастный случай… короче говоря, он сам вам объяснит, хотя чувствует себя очень неважно… Не проделай вы ради этой встречи столь долгий путь, я бы попросил вас зайти в другой раз… Ну да ладно, пойдемте.

Врач проводил полицейских в просторную комнату, и с первого же взгляда на больного они поняли, что нашли-таки важного синьора, в день убийства навестившего Нино Регацци в казарме. Покрытое синяками лицо, замазанные марганцовкой кровоподтеки, раздувшаяся верхняя губа и разноцветный фонарь под глазом свидетельствовали, что почтеннейшего нотариуса из Сузе прежестоко избили. И комиссара Тарчинини, как учуявшего дичь пса, охватило лихорадочное нетерпение.

— Нам очень жаль, мэтр, что приходится беспокоить вас в постели… Очевидно, с вами произошло несчастье?

Но, прежде чем нотариус успел ответить, в разговор вмешалась плотная, седеющая дама.

— Раз уж вы из полиции, синьоры, прошу вас не оставить это дело без последствий! Мой муж стал жертвой гнуснейшего покушения! Если бы вы только видели, в каком состоянии он явился домой… Когда бедняжка вышел из такси, я просто-напросто подумала, что это мой свекор восстал из гроба!

Нотариус прервал поток возмущенных воплей супруги:

— Довольно, Мафальда…

Он посмотрел на посетителей:

— Это моя жена… синьора Серантони…

Ромео поклонился:

— Я — комиссар Тарчинини, временно прикомандирован к уголовной полиции Турина, а вот мой помощник, инспектор Дзамполь.

— Чем могу служить, синьоры? Честно говоря, на первый взгляд я никак не вижу связи…

— Мы просто хотели бы кое-что уточнить, мэтр… Скажите, не вы ли вместе с доктором Менегоццо побывали в казарме Дабормида позавчера вечером и разговаривали с берсальером Нино Регацци?

— Совершенно верно. У доктора были собственные дела в Турине, и он любезно согласился меня подвезти.

Инспектор Дзамполь подумал, что комиссар Тарчинини, вне всяких сомнений, умеет шевелить мозгами и все его предположения быстро подтверждаются. А комиссар, по-видимому, нисколько не удивился.

— И вы по-прежнему не понимаете, что привело меня к вам?

Нотариус поглядел сначала на врача, потом на жену, как будто ища объяснения или желая узнать, понимают ли они что-нибудь в странной причинно-следственной связи, установленной полицейским.

— По правде говоря, нет, синьор комиссар…

— Нино Регацци мертв.

— Мертв? Не может быть!

— Его зарезали позавчера вечером всего в нескольких шагах от казармы!

— Dio mio!

— Madonna Santa!

Удивленные возгласы супругов послышались одновременно, и только врач не стал призывать на помощь силы небесные.

— Вы были в курсе, доктор? — спросил Ромео.

— Да, я проглядывал газеты, но, учитывая состояние своего друга, не счел нужным его расстраивать.

Тарчинини снова повернулся к больному:

— А вы разве не читаете газет, мэтр?

— У меня так болит глаз, что Джузеппе на всякий случай запретил его утомлять.

— А вы, синьора?

— О, я… на меня в этом доме просто не обращают внимания, если, конечно, муж не болен… Я и в самом деле читала об убийстве какого-то солдата, но понятия не имела, что мой супруг с ним знаком…

Мэтр Серантони довольно невежливо оборвал жену:

— Хватит, Мафальда! Прошу тебя, будь поскромнее! Твои супружеские огорчения не интересуют комиссара! А могу я узнать, синьор, нашли на теле Регацци пятьдесят тысяч лир, которые я ему передал?

— Нет.

— И однако я думал, что поступаю правильно… Мне казалось, человеку, никогда не имевшему ни гроша, особенно приятно сразу получить такую сумму… Вероятно, он показал деньги кому-то из приятелей, а тот…

— По-вашему, преступление совершил кто-то из берсальеров?

— Во всяком случае, убийца наверняка знал о деньгах, а только очень стесненный в средствах человек способен убить за пятьдесят тысяч…

— Возможно, вы и правы… А теперь, мэтр, я полагаю, вам пора рассказать мне о своих отношениях с Нино Регацци.

— Весьма охотно, синьор комиссар… Мафальда, прикажи Лючии принести стулья.

Как только все удобно устроились, нотариус начал рассказ.

— Приблизительно год назад ко мне в контору зашел некий господин по имени Серафино Дзагато. По виду настоящий вельможа. Я позволил себе удивиться, что он выбрал меня, а не кого-нибудь из моих туринских коллег, но синьор Дзагато объяснил, что нарочно решил обратиться к незнакомому человеку, поскольку тому, кого видишь в первый и последний раз, проще сделать мучительное признание… Еще он сказал, что детей у него нет и все состояние по закону наследует племянница, некая вдова Валерия Росси из Пинероло. Однако мой клиент на склоне лет стал задумываться о спасении души и вспомнил о дурном поступке, совершенном много лет назад. В молодости Дзагато бросил девушку, узнав, что она беременна. Он поручил мне разыскать эту особу, сообщив только, что когда-то она жила в Сан-Амброльс. Мне повезло. Благодаря тому, что клиент не скупился на расходы, дело удалось распутать очень быстро. Выяснилось, что молодая мать, Нина Регацци, родила сына и отдала на воспитание в крестьянскую семью Крочини из Растро, а сама устроилась на работу в Турине, где и умерла, когда малышу шел всего пятый год. Приемные родители не захотели бросить мальчика, и он оставался у Крочини до тех пор, пока те в свою очередь не перебрались в мир иной. Тогда юный Нино отправился на заработки в Турин. Как вы уже догадались, он и есть берсальер, которому позавчера я поехал сообщить, что в соответствии с последней волей отца он наследует все его состояние, если согласен посмертно принять усыновление. Естественно, молодой человек не колебался ни секунды, поэтому я авансом выдал ему пятьдесят тысяч лир. А теперь горько в этом раскаиваюсь…

— И насколько велико наследство?

— Приблизительно шестьдесят миллионов лир.

— А теперь они достанутся вдове из Пинероло?

— Да, племяннице покойного.

— Вот уж кому следовало бы поставить свечку за здравие убийцы берсальера!

Нотариус покачал головой.

— Такова жизнь… — напыщенно проговорил он.

Комиссару мэтр Серантони явно не нравился: так и не сумев поверить в искренность нотариуса, Ромео счел его бессовестным лицемером.

— Ну а теперь займемся вами, мэтр… — холодно бросил он. — По словам синьоры Серантони, вы стали жертвой нападения, верно?

— Да.

— В Турине?

— Да, в Турине, в ту же ночь, когда бедного мальчика…

— Странное совпадение, не так ли?

— В нашей жизни все либо случайность, либо совпадение…

Комиссару, при всем его неисчерпаемом добродушии, ужасно хотелось взять нотариуса за грудки и трясти до тех пор, пока с него не слетит омерзительно лживая, ханжеская личина, но подобные методы допроса закончились бы крупным скандалом, и Ромео сдержался.

— Расскажите мне, как это случилось.

— Ну вот… Я решил поговорить с Нино Регацци именно позавчера, потому что все равно собирался участвовать в заседании нотариата. А когда собрание закончилось, пошел ужинать с коллегами.

— Куда?

Мэтр Серантони вздрогнул:

— Вы хотите знать, где мы ужинали?

— Да, если это вас не затруднит.

— Интересно, по каким таким причинам это может его затруднить? — сердито проворчала синьора Серантони.

Нотариус поспешил сгладить неприятное впечатление:

— Моя жена права, синьор комиссар, мне вовсе не трудно ответить на ваш вопрос. Просто он меня несколько удивил. Мы с коллегами ужинали в ресторане «Тернандо» на виа Сан-Франческо де Паола. Вы удовлетворены?

— Не совсем. Мне хотелось бы услышать от вас еще имена хотя бы двух-трех сотрапезников.

— На сей раз, синьор комиссар, вы явно перегибаете палку! Да что ж это такое? Вы, кажется, устраиваете мне самый настоящий допрос!

— Так оно и есть, мэтр.

И снова супруга бросилась на помощь нотариусу:

— Не волнуйся, Армандо! Назови полицейским фамилии, и пусть они наконец дадут тебе отдохнуть.

Больной уступил.

— Хорошо, но только чтобы доставить тебе удовольствие, Мафальда… Ибо я далеко не уверен, что этот господин имеет право обращаться со мной таким образом. Я все-таки не кто-нибудь, а помощник мэра Сузе, как и мой несравненный друг и почти брат Джузеппе Менегоццо!

Врач с улыбкой поклонился:

— Спасибо, Армандо… но поторопитесь ответить комиссару. Чем скорее вы покончите с этой крайне неприятной сценой, тем раньше вас оставят в покое.

Тарчинини одобрительно кивнул.

— Мэтр Рибольди… — начал нотариус, не отводя пристального взгляда от веронца. — Мэтр Джонелли… Мэтр Поревано… мэтр Ланцони… мэтр Криспа… Довольно с вас?

Ромео, писавший под диктовку законника, закрыл блокнот и сунул в карман.

— Да, вполне, мэтр. Однако, позволю себе заметить, вы до сих пор не рассказали мне ни где, ни при каких обстоятельствах на вас напали. Я полагаю, вряд ли это могло случиться прямо в «Тернандо», а?

— Разумеется, нет! После ужина, за которым, должен признаться, мы слишком увлеклись воспоминаниями о студенческой юности, а потому выпили чуть больше, чем подсказывал разум, все вышли из ресторана в превосходном настроении и чувствовали себя так, будто нам снова по двадцать лет. Только я один живу не в Турине, и мы всей компанией отправились провожать каждого до дому, пока я не остался один. Честно говоря, голова у меня слегка кружилась, и я не помню, кого проводил последним — то ли Джонелли, то ли Криспа. Но, так или иначе, я оказался возле Понте Моска, прохлада Дора Рипариа[45] несколько прояснила мне мозги, и, немного устыдившись, я поспешил к себе в гостиницу «Лиджуре» на пьяцца Карло Феличе. Я шел, злясь, что никак не могу поймать такси, немного сбился с дороги, и неподалеку от пьяцца Моска на меня напали двое бандитов. Они стали требовать денег… я отбивался, кричал… Но в такой поздний час улицы пустынны… Потом захлопали окна, бандиты убежали, а я остался лежать — сами видите, что они со мной сделали!

Синьора Серантони снова не смогла сдержать возмущения.

— Какой позор! — взорвалась она. — Чтобы в Турине на человека охотились, как в джунглях!

— Prego[46], Мафальда…

Супруга нотариуса покраснела:

— Scusi, Армандо…

— Прохожие помогли мне встать и отвели в аптеку. Там меня перевязали, и я наконец смог добраться до гостиницы… А на следующее утро нанял машину и приехал домой.

— Где вы подали жалобу?

— Где? Э-э-э… Аптекарь позвонил в ближайший полицейский участок, оттуда прислали агента, я дал показания и расписался…

— Отлично! Я сделаю все возможное, чтобы ускорить розыски, синьор Серантони, и поймать тех двух бандитов… А теперь мне остается лишь пожелать вам скорейшего выздоровления… Mirei ossequi[47] синьора… А кстати, мэтр, вдова из Пинероло уже знает, что смерть Нино Регацци принесла ей так много денег?

Алессандро Дзамполь с улыбкой стал ждать, угодит ли нотариус в ловушку, расставленную Тарчинини с напускным простодушием. Но мэтр Серантони оказался на высоте.

— Если она и в курсе, то никак не моими стараниями, поскольку вы сами только что уведомили меня о смерти клиента! Во всяком случае, я полагаю, что, узнай Валерия Росси о многомиллионном наследстве, она бы уже мне позвонила… Вы ведь понимаете, что такого рода нетерпение сдержать очень трудно…

— Вне всяких сомнений… A rivederci fra росо…[48] Синьор Серантони…

Комиссар и его помощник вышли из комнаты нотариуса. Доктор Менегоццо проводил их до парадной двери. Когда они уже попрощались и Тарчинини взялся за ручку двери, он вдруг обернулся.

— Кстати, синьор… Мне не хотелось тревожить синьору Серантони, но вашему другу, конечно, следовало бы как можно скорее приехать ко мне в Турин… Это в его же интересах!

Врач заговорщически улыбнулся.

— Хорошо… — тихо сказал он. — Можете рассчитывать на мое содействие…

В нескольких шагах от виллы нотариуса полицейские столкнулись с юной служанкой, которая открывала им дверь, и Тарчинини, поклонившись ей, как знатной даме, спросил, где здесь можно купить нож. Смущенная непривычно почтительным обращением горничная поспешила ответить, причем ее невзрачное личико удивительно похорошело от волнения:

— На площади, у Моретти… Это единственное место, где вы можете купить хороший ножик.

— Тысячу благодарностей, синьорина… А могу я позволить себе спросить ваше имя?

— Лючия…

— Вы не рассердитесь, Лючия, если я честно скажу, что редко имел удовольствие видеть такие интересные лица, как ваше?

Горничная настолько привыкла, что ее с детства дразнили дурнушкой, что на мгновение потеряла дар речи.

— Эт-то правда? — заикаясь, пробормотала она.

— Да, чистая правда! Верно, Алессандро?

Инспектор, немного поколебавшись, решительно подтвердил слова шефа:

— Несомненно!

Девушка звонко рассмеялась, и в ее смехе чувствовалась свежесть весеннего ручья, а потом пошла прочь такой легкой походкой, словно ложь Ромео озарила ее будущее.

— Позвольте заметить вам, синьор комиссар, что обманывать это несчастное дитя — просто бессовестно, — проворчал Дзамполь, как только горничная отошла на безопасное расстояние.

— Бессовестно?

Тарчинини дружески хлопнул инспектора по плечу:

— Povero…[49] Ты никогда ничего не смыслил в женщинах, и я догадываюсь, что твоя Симона… Нет, помолчи, о сем предмете ты способен наговорить одних глупостей! Да пойми же, упрямая голова, любая женщина ровно настолько хороша собой, насколько сама в это верит!.. Эту девочку наверняка высмеивали за неблагодарную внешность, но теперь в ее взгляде появилось что-то новое… Готов спорить, она тут же побежит домой, к зеркалу, и благодаря моим словам признает, что до сих пор ошибалась… Сначала наша Лючия скажет себе, что не так уж безобразна, потом начнет думать, что, пожалуй, даже привлекательна, и, наконец, уверует в свою красоту, а тех, кто этого не замечает, сочтет непроходимыми дураками… Но самое любопытное, Алессандро, — что со временем Лючия, возможно, и впрямь станет прехорошенькой!

Так, болтая, полицейские добрались до площади и вошли в магазин Моретти. Но тщетно Тарчинини искал там нож, похожий (как догадался Дзамполь) на тот, что нашли возле тела берсальера, — поиски его не увенчались успехом.

Уже в машине Алессандро спросил:

— Что вы думаете о нотариусе, шеф?

— А вы?

— Мне показалось, что он нам наврал…

— Можете не сомневаться, так оно и есть. В жизни не встречал более отъявленного лгуна!

— Но зачем ему это понадобилось?

— Либо это Серантони убил берсальера, либо он обманывал из-за того, что при разговоре присутствовала жена.

— Не понимаю, что за корысть нотариусу в смерти Регацци?

— Я тоже, но, если бы удалось найти хоть малейшее доказательство или даже намек, что гибель клиента принесла Серантони какую-то выгоду, я бы с удовольствием его арестовал!

— А пока надо бы выяснить, в каком комиссариате зарегистрирована его жалоба.

— Бесполезно.

— Но, синьор комиссар…

— Говорю вам, Дзамполь: это зряшная трата времени. Он вообще не подавал никакой жалобы.

— Но тогда откуда синяки и кровоподтеки? Кто-то же наверняка избил Серантони…

— Кто знает? Возможно, наш берсальер перед смертью?

В Турине, прежде чем отпустить инспектора, Тарчинини попросил отвезти его в Сан-Альфонсо де Лиджори и высадить на виа Леванна, неподалеку от дома Дани.

— Несмотря на то что нотариус из Сузе меня всерьез заинтриговал, я не могу и не имею права забывать, что пока наш единственный стоящий подозреваемый — это Анджело Дани, и сейчас идет своего рода соревнование на выдержку. Только нас двое, а Дани — один… Стало быть, мы должны победить и победим! Я не могу спокойно сесть за ужин, пока не прощупаю противника еще раз — вдруг за это время в его панцире образовалась какая-нибудь брешь? До свидания, инспектор. Завтра — ваша очередь сюда прогуляться, а я отдохну… Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, синьор комиссар…

«Бедная тетя» не обратила на Тарчинини никакого внимания. С головой погрузившись в мечты, она объясняла воображаемому классу все тонкости употребления апострофа при выпадении гласного и усечении. Иногда она умолкала, словно внимательно слушая ответ невидимого ученика, потом исправляла ошибки, хвалила правильный ответ или ругала за нерадивость. Тарчинини буквально заворожил этот странный, как будто происходивший вне времени и пространства урок. Он все больше проникался симпатией к несчастной больной, уже много лет одиноко живущей в одном ей внятном мире прошлого. Комиссар испытывал едва ли не угрызения совести, думая о том, какие катаклизмы ему придется вызвать в семье Дани, став, в сущности, злым гением этих бедолаг. Но, в конце концов, никто ведь не заставлял Анджело убивать берсальера! Из кухни вышла Стелла. Ромео она встретила без особого удивления.

— А, вы здесь, синьор? — только и сказала девушка.

— Где ваш брат?

— Думаю, вот-вот придет… А что, у вас появились новые подозрения против него?

— Нет… и прежних — более чем достаточно.

Девушка подошла к полицейскому:

— Синьор комиссар… вы знаете, что означает для меня смерть Нино… и что меня теперь ждет… Я жизнь готова отдать, лишь бы убийца понес наказание… Но, клянусь вам, вы ошибаетесь — Анджело никого не убивал!

— У вас есть доказательства?

— Вы не знаете моего брата, а я знаю!

В словах девушки чувствовалась такая горячая вера, что Ромео заколебался, однако опыт подсказывал ему не слишком поддаваться природной склонности считать страдающих женщин правыми.

— Такого рода доказательства в суд не представишь, синьорина, — лаконично заметил он.

Тарчинини отчетливо видел, как у Стеллы подогнулись колени.

— Вы… вы нас просто преследуете! — почти прошептала она.

— Да нет же! Что за глупости! Напротив, ваша семья мне очень нравится… вот только у меня есть работа, и ее хочешь не хочешь надо выполнять, верно?

Девушка снова заплакала, и веронец, естественно, тут же обнял ее за плечи и прижал к груди, как поступил бы, утешая родную дочь.

— А вы ведь кажетесь совсем не злым… — сквозь слезы пробормотала Стелла.

Простодушие девушки тронуло комиссара. Он тихонько взял ее за подбородок и слегка запрокинул голову.

— Ma que! Так оно и есть, Стелла…

Честно говоря, в эту минуту Ромео не смог бы сказать, чисто ли отцовская нежность вызывает у него безумное желание поцеловать бедняжку или совсем иное чувство… Однако долго размышлять на эту тему ему не пришлось — тетушка Пия, незаметно подкравшись сзади, крепко ухватила комиссара за правое ухо и изо всех сил дернула вниз. Тарчинини взвыл от боли и выпустил Стеллу, а та слишком удивилась, чтобы немедленно отреагировать должным образом.

— Я поймала тебя на месте преступления! — визжала меж тем старуха. — На сей раз ты не посмеешь отпираться, а? Какой позор! Пользоваться тем, что ты сильнее, и обижать маленьких девочек! Продолжай в том же духе — и непременно попадешь в тюрьму! Ты самый настоящий варвар!

Тарчинини потирал ухо. Боль мешала ему оценить весь комизм положения. А Стелла попыталась вступиться за тетку.

— Ну вот, не обращаешь на нее внимания, воображаешь, будто она сидит себе спокойно и бормочет — и вот вам, пожалуйста… Вы очень сердитесь?

— А по-вашему, не с чего, да?

Но бывшая учительница не желала сдаваться. Она снова налетела на комиссара, и тот, защищаясь, инстинктивно поднял руки.

— Не смей на меня злиться! Я тебе запрещаю, слышишь? Я хочу, чтобы вы немедленно помирились! А ну, поцелуй ее сейчас же!

Ромео колебался, но девушка посоветовала ему не спорить и таким образом успокоить больную. Полицейский нежно поцеловал девушку в обе щеки, и, естественно, именно в эту минуту вошел Анджело.

— Кажется, это уже вошло у вас в привычку, а? — хмыкнул он.

Девушка отскочила от комиссара.

— Я тебе сейчас объясню, — начала она.

— Нечего тут объяснять… — перебил брат. — Короче, насколько я понимаю, вы уже освоились в нашей семье, синьор комиссар?

— Меня привел сюда профессиональный долг!

— Знай я раньше, что работа полицейского — одно удовольствие, тоже бы от нее не отказался! Мы-то, дураки, думаем, будто страж порядка обязан бегать за бандитами, хватать преступников… Ничего подобного! Оказывается, полицейские ходят по домам и, пользуясь отсутствием мужчин, целуют девушек, короче, ведут себя как самые настоящие… воры!

— Думайте, что говорите! — вскинулся Тарчинини. — Иначе угодите за решетку гораздо быстрее, чем до вас дойдет, что произошло!

— Ах, так я еще должен обдумывать свои слова? Второй раз я застаю сестру в ваших объятиях, и мне же, видите ли, надо придержать язык? Это что, закон такой? Может, вы, помимо всего прочего, имеете право садиться за мой стол без приглашения и есть заработанный мной хлеб? Что ж, если вам вдобавок захочется вздремнуть в моей постели, можете не стесняться!

— Как тебе не стыдно, Анджело? — возмутилась сестра.

— А тебе, распутница? Бесстыжие твои глаза!

Гневные тирады Дани прервал звон посуды. Все бросились на кухню — «бедная тетя» тупо смотрела на лежавшие у ее ног осколки супницы и разлитый по полу суп.

— Что с тобой, тетя? Что случилось?

— А кто тебе позволил разговаривать со мной на «ты», девочка? Знаешь, я уже давно за тобой наблюдаю! По-моему, ты все время замышляешь что-то дурное… Придется поговорить с твоей тетей… порядочной и весьма уважаемой особой!

Анджело в полном отчаянии схватился за голову.

— Это уже слишком! — крикнул он. — С меня хватит! Хватит! Хватит! Тетка все больше сходит с ума! Сестра ведет себя как последняя потаскушка! В доме вечно торчит какой-то полицейский! Я ухожу! Поужинаю где-нибудь в другом месте! До сих пор я никого не убивал, но, черт возьми, мне начинает чертовски этого хотеться!

Дани с такой силой захлопнул за собой дверь, что висевшая на стене картинка с видом Венеции упала на пол. Стелла опустилась в теткино кресло.

— Боже мой! Само Небо против нас! — простонала она.

Ромео, чувствуя, что за все неприятности, обрушившиеся в тот вечер на семью Дани, львиная доля ответственности лежит на нем, остался со Стеллой и «бедной тетей». Первой он помог приготовить легкий ужин, а со второй поддерживал довольно странный разговор, ибо старая Пия, видимо, совсем ушла в прошлое. Сейчас, когда обе женщины нуждались в его помощи, Тарчинини позабыл и о работе, и о том, что привело его в дом Дани. После скудной совместной трапезы (инспектор Дзамполь умер бы на месте от удивления, узнав, что его шеф осмелился сесть за стол в доме предполагаемого убийцы берсальера), полицейский даже скинул пиджак и, пока Стелла штопала дыры, пробитые пулями Пеццато, Ромео, глядя на девушку, вспоминал своих двух Джульетт, жену и дочь, и разливался соловьем — говорить на эту тему он мог до бесконечности. Поэтому, даже когда девушка покончила с добровольной работой, он все не умолкал. Однако ей, по всей видимости, рассказ веронца не доставлял особого удовольствия, так что в конце концов Тарчинини удивился и даже обиделся. Стелла поспешила объяснить, в чем дело:

— Простите, синьор комиссар, но вы рисуете мне картину счастливой семейной жизни… жизни, которой мне теперь уже не видать. И мне больно… очень больно…

Она отчаянно пыталась сдержать слезы, и Ромео, с его вечной жаждой утешить горюющую женщину, во что бы то ни стало решил заставить ее улыбнуться.

— Да ну же! Не надо плакать, бедняжка! У вас ведь будут и муж, и детишки, как у всех на свете, верно?

— Обычно у нас принято сначала выходить замуж, и только потом рожать детей… А у меня уже скоро появится ребенок, но насчет мужа…

— Basta! Вы молоды, красивы и наверняка найдете человека, который вас полюбит!..

— А кто, кроме меня, сумеет полюбить моего малыша?

— Как — кто? Да, конечно же, тот, кто влюбится в его маму и предложит ей выйти замуж!

— Ни один парень не захочет взять меня с таким подарком в придачу!..

Девушка так тяжко страдала, что Тарчинини не выдержал:

— И однако я сам знаю человека, который с удовольствием женится на вас!

Стелла удивленно уставилась на полицейского, пытаясь понять, смеется он над ней или нет.

— Бедняге ужасно не повезло с женой, но теперь она умерла… Потом он и слышать не хотел о женщинах… Черствел и буквально на глазах превращался в этакого бирюка, пока… не увидел вас!

— Меня?

Комиссар подумал, что хватил через край и давать волю фантазии наверняка не стоило, а теперь он вляпался в безвыходное положение, но, глядя на посветлевшее от восторга личико Стеллы, уже не мог остановиться.

— Ну да, любовь с первого взгляда…

— И… и он знает, что…

— Все знает… и про берсальера… и про бамбино…

— И, несмотря на это, я ему нравлюсь?

— Нравитесь? Мадонна! Да он с утра до ночи донимает меня разговорами о вас! «Шеф, — говорит, — как вы думаете, может она меня полюбить?.. Шеф, как по-вашему, она не рассмеется мне в лицо, если я скажу о своей любви? Я никогда не осмелюсь, шеф…»

Тарчинини выдумывал, вышивая по новой канве историю любви, вечно звучавшую в его душе. Он никогда не напишет ее, но будет жить ею до конца своих дней. В сущности, Ромео даже не лгал. Нет, он совершенно искренне думал, что ради общего счастья все должно случиться именно так. По правде говоря, очень скоро веронца уже не смущали никакие условности и ограничения. Идиллия рисовалась ему исключительно в лазурных тонах.

— Он любит вас и не смеет в том признаться, Стелла. Неужели вы откажетесь от своего счастья? Нет, это вы должны взять парня за руку и сказать, что знаете о его чувствах…

Ромео с блеском разыграл всю сцену. Он изображал отважную девушку, ради собственного счастья готовую отринуть предрассудки, и молодого человека, от восторга не смеющего верить собственным ушам. Описывая их встречу, он как будто сам переживал каждый миг, и обжигавшие его веки слезы умиления были настоящими, ибо Тарчинини, как и «бедная тетя» Пия, жил в не совсем реальном, далеком от нашего мире. И лишь прямой вопрос Стеллы Дани вернул его на землю:

— А почему он называет вас шефом, синьор комиссар?

В голове Ромео произошло что-то вроде сейсмического толчка. Сообразив, куда завели его краснобайство и природная восторженность, полицейский на минуту окаменел, но отступить он не мог, не рискуя прослыть лжецом. Тарчинини лишь проклял про себя неумеренную страсть к речам и попробовал утешиться мыслью, что все равно подумывал соединить инспектора и несчастную девушку. И все же, отвечая на вопрос Стеллы, Ромео чувствовал комок в горле, словно заведомо обманывал ее доверие.

— Потому, — смущенно пробормотал он, — что я говорил об Алессандро Дзамполе, инспекторе, который вчера вечером вырвал меня из когтей вашего брата…

Глава 5

Проснувшись, Ромео Тарчинини не ощущал обычной жизнерадостности. Для него это было настолько странно, что комиссар встревожился и сразу вообразил, будто здесь, вдали от близких, к нему прицепилась какая-то болезнь, ибо, с точки зрения Ромео, дурное настроение наверняка предвещает ужасный недуг. А стоило только подумать об этом — и богатая фантазия принялась рисовать картины одну страшнее другой. Одолей Тарчинини серьезное недомогание дома, в Вероне, у двери уже толпились бы друзья, но здесь, в Турине… Там, если бы его повезли в больницу (а уже одно это слово навевало мысли о бесконечно грустных событиях), на улице пришлось бы наводить порядок. А тут, у пьемонтцев, — хоть умри, никого это ничуть не взволнует! Комиссар померил температуру, внимательно изучил в зеркале язык и глаза, прощупал живот (на случай острого аппендицита), помял печень и, прикрыв глаза, стал прислушиваться к сердцебиению, однако с некоторой досадой и без особого облегчения убедился, что организм работает совершенно нормально.

Надеясь отогнать тревогу, Тарчинини снова натянул на голову одеяло и в тепле кровати стал мечтать о Вероне. Будь он дома, Джульетта уже готовила бы для него завтрак, а детишки подняли бы возню… Ромео слушал бы привычный шум в квартирах соседей… Но, увы, он в Турине, среди чужаков, а здесь, если какой-то звук и доносился из других номеров, то весьма тактично и чуть слышно — и комиссару не хватало человеческого тепла, той семейной атмосферы, благодаря которой он всегда оставался самим собой. Положа руку на сердце — Ромео просто нужно было ощущать рядом присутствие Джульетты. Без нее комиссар чувствовал себя немного потерянным. Тарчинини так привык приукрашивать все, что его окружало, что видел жену прежней, времен их молодости, и, несмотря на рождение шестерых детей, всегда думал о ней как о девушке, пленившей его четверть века назад. Комиссар вскочил и попросил телефонистку как можно скорее соединить его с Вероной.

Голос Джульетты ничуть не изменился с годами, и, едва услышав его, Ромео почувствовал, как сердце его тает от любви и нежности. Синьора Тарчинини несколько удивилась столь раннему звонку, но когда муж объяснил ей, что тревога и тоска по дому вот-вот доведут его до самой настоящей неврастении, матрона добродушно рассмеялась и в голосе ее зазвучала ответная нежность. Джульетте льстило, что ее комиссар, уже в который раз оказавшись в разлуке, не находит себе места, поэтому она так же искренно поклялась, что и сама безумно тоскует. Кроме того, Джульетта сказала, что приехавший в Верону по делам кузен Амполи заходит к ним каждый день, и это действует ей на нервы, потому что в конце концов соседи могут дать волю языкам. Тарчинини взвился под потолок. Сердце его охватила ревность, и этот пятидесятилетний седеющий толстяк закатил своей Джульетте дикую сцену ревности (впрочем, синьоре Тарчинини это не доставило огорчений — напротив, она упивалась бурной реакцией супруга). Забыв о почтенном возрасте и изрядно пострадавшей от времени внешности, комиссар и его дражайшая половина осыпали друг друга смехотворными упреками, глупыми угрозами и, припоминая друг другу некогда совершенные ошибки, с восторгом плакали и обвиняли друг друга в равнодушии и бессердечии, в глубине души нисколько не сомневаясь в обратном. Ромео обожал проливать слезы, его супруга — тоже, и когда наконец, совершенно обессилев и заикаясь, Тарчинини поклялся жене, что никогда больше не вернется в Верону, где другой уже занял его место, Джульетта решительно положила конец излияниям:

— Поторопись-ка лучше домой, дурачок, а то я совсем иссохла, ожидаючи твоего возвращения!

Умиротворенный ее словами комиссар подумал, что единственное препятствие, мешающее ему вновь обрести семейный очаг, — упрямое нежелание Анджело Дани признаться в убийстве берсальера. Но мысль об Анджело тут же напомнила и о его сестре. И, сообразив, что он накануне наговорил девушке об инспекторе Дзамполе, Ромео на мгновение сник. Однако комиссар очень быстро внушил себе (уж очень ему этого хотелось!), что из Стеллы получится великолепная супруга для Алессандро. Тарчинини и в голову не приходило, что молодые люди могут не понравиться друг другу, а будущий ребенок берсальера — стать серьезным препятствием его планам. И, как всякий раз, когда его немного угнетало неприятное предположение, веронец попытался больше о нем не думать и сосредоточиться на чем-нибудь другом, в данном случае — на Анджело, от которого ему позарез надо было скорее добиться признания, ибо это единственная возможность поскорее вернуться к Джульетте и малышам.

Анджело работал в мастерской у столяра, нанимавшего всего двух рабочих. Хозяин как будто нарочно подобрал людей своего склада — суровых, крепких и молчаливых парней. Все трое славных пьемонтцев искренне веровали, что созданы для работы, и только для нее. Хозяин, Бомпи, ревностный католик, неизменно благодарил Небо за тяготы и невзгоды, полагая, что Всевышний просто испытывает его веру и смирение. Его компаньон Люкка, убежденный коммунист, возлагал все надежды на конечную победу пролетариата. Правда, он плохо себе представлял, как должна выглядеть означенная победа и к чему она приведет, но сама перспектива выглядела утешительно и помогала терпеливо мириться с судьбой, а также прощать ярость жены, когда он приносил в дом свой жалкий заработок. Что касается Дани, то он в равной мере злился на всех — и на милосердного Бога, и на синьора Тольятти[50] — за все несчастья, преследовавшие его с детства: смерть родителей, безумие тети Пии, бесчестье Стеллы, а теперь, в довершение всего прочего, идиотское обвинение в убийстве мерзавца берсальера! От одной мысли о Нино Регацци у Анджело сжимались кулаки, и парень начинал жалеть, что соблазнитель Стеллы уже мертв, ибо Дани с удовольствием придушил бы его собственными руками!

Едва переступив порог мастерской синьора Бомпи, улыбающийся, любезный и жизнерадостный Тарчинини очень скоро почувствовал себя в совершенно чуждом, если не враждебном, мире. Все три столяра окинули его оценивающим взглядом и тут же снова принялись за работу. Угрюмое молчание пьемонтцев обескуражило привыкшего к словесным баталиям Ромео.

— Кто из вас хозяин? — осведомился он, не зная толком, как себя вести дальше.

Бомпи, не поднимая головы от верстака, проворчал:

— Ну, я.

Ромео попытался настроить его на более доброжелательный лад.

— Я — комиссар Тарчинини, — вежливо представился он.

— Ну и что?

— Мне хотелось бы поговорить с Анджело Дани.

Хозяин мастерской пожал плечами:

— Это его дело…

Анджело, казалось, нисколько не волновало, что речь идет о нем, — парень продолжал спокойно обстругивать доску. Даже ритм его движений нисколько не изменился. Тарчинини подошел поближе.

— Вы что, не слышали?

Брат Стеллы покачал головой.

— А не могли бы вы остановиться хоть на минутку?

— У меня сдельная работа.

Комиссар выругал себя за то, что ему взбрело в голову явиться сюда, к этим бессловесным варварам! Но уйти сразу он не мог из опасения «потерять лицо» — Ромео воображал, что таким образом он уронил бы престиж Вероны. Однако разговаривать с Дани при посторонних под скрип пилы и треск дерева… И все же комиссар решил сделать все возможное, чтобы этот визит не оказался напрасным.

— Анджело…

Обращение по имени настолько удивило парня, что он все-таки замер на секунду, и Ромео немедленно воспользовался паузой:

— Анджело… Мне бы хотелось вернуться домой, в Верону… Бедняжка жена тоскует, да и малыши…

— А кто вам мешает?

— Кто? Ma que! Да вы же!

— Не понимаю.

— Я не могу вернуться домой, пока не арестую убийцу берсальера…

— А мне-то что до этого?

— У меня нет никаких материальных доказательств против вас… а лишь глубокая уверенность. Но арестовать кого бы то ни было на подобном основании невозможно!

— А дальше-то что?

— Немедленно признавшись, вы оказали бы мне большую услугу!

— Признавшись в чем?

— Что это вы убили Нино Регацци!

Анджело нервно рассмеялся:

— Неужто у вас в Вероне все такие?

— Послушайте, Анджело Дани! Вы ведь славный малый, а? Да-да, я вас хорошо изучил! От вас не зависело, послушает Стелла берсальера или нет. Кстати, в какой-то мере я понимаю ваш поступок и без труда представляю, что скажет адвокат, стараясь добиться самого легкого приговора… Но, поверьте мне, Анджело, больше всего облегчит вашу участь добровольная помощь правосудию…

— То есть я должен броситься перед вами на колени и слезно молить, чтобы вы отвели меня в тюрьму?

— Не надо преувеличивать!

— А вам не кажется, что это вы преувеличиваете?

Бомпи и Люкка вскинули головы, разглядывая собеседников, и комиссар почувствовал, что дело принимает угрожающий оборот, а следовательно, дабы сохранить чувство собственного достоинства, ему лучше удалиться.

— Не будем ссориться, а попробуем рассуждать логически…

Хозяин мастерской спокойно подошел к комиссару:

— У нас нет времени.

— На что?

— Да на рассуждения!.. Если мы устроим болтовню, станет не до работы, а этого мы себе позволить не можем. Мы же не какие-нибудь чиновники и не буржуа… Так что оставьте нас в покое и не мешайте заниматься делом…

— Черт возьми! Но я ведь тоже должен выполнять свои обязанности! Или вы думаете, я пришел сюда ради собственного удовольствия?

— Никто вас тут не удерживает!

Тарчинини указал на Анджело:

— Он!

Дани положил рубанок, выпрямился, набрал полные легкие воздуха и, в свою очередь встав перед Ромео, ткнул его пальцем в грудь.

— Проклятье! Так вы упорно не желаете от меня отцепиться?

— Как только вы признаетесь, я оставлю вас в покое!

— Но не могу же я назваться убийцей только для того, чтобы доставить вам удовольствие?

— Это вы убили Нино Регацци, Анджело!

— Повторите еще раз, и уж тогда я точно совершу убийство!

Тарчинини был далеко не трусом, но всякий раз в минуту опасности представлял Джульетту вдовой, а детей — сиротами, и мысль об этом, смиряя отважные порывы, побуждала его к осторожности. Впрочем, Ромео попытался держаться стойко и, напустив на себя величественный вид, снисходительно бросил:

— Как вам угодно, синьор Дани. И не говорите потом, что я вас не предупреждал, да еще при свидетелях! Не стоит воображать, будто ваше поведение хоть в какой-то мере повлияет на ход расследования. Придя сюда, я хотел воззвать к тому лучшему, что еще сохранилось в вас, но вы ответили угрозами! Ладно… Что бы ни случилось, теперь пеняйте только на себя… И во всяком случае, знайте одно: мы не выпустим вас из поля зрения! Денно и нощно мы будем следовать за вами по пятам! И так до той минуты, пока вы наконец не скажете правду!

Анджело упрямо набычился.

— В конце концов вы таки заставите меня отправить вас к праотцам… — проворчал он.

— И таким образом сами же дадите превосходное основание посадить вас под замок? Да, тогда уж точно двери тюрьмы захлопнутся за вами навеки, можете не сомневаться… Arrivederce presto, Angelo. Salute, signori![51]

И комиссар Тарчинини с невозмутимым видом и слегка насмешливой улыбкой выплыл из мастерской. Он остался весьма доволен собой.

Однако, войдя в кабинет и увидев инспектора Дзамполя, Ромео почувствовал, как у него защемило сердце. Один Господь ведает, что произойдет между Стеллой, удивленной и несомненно обрадованной известием, что Алессандро влюбился в нее с первого взгляда, и ни о чем не подозревающим инспектором, для которого девушка ровно ничего не значит! Впрочем, комиссар имел обыкновение во всем, что выходило за рамки его возможностей, полагаться на Всевышнего: такая позиция, с одной стороны, позволяла проявить какую-то заботу о ближнем, а с другой — снимала всякую ответственность с него самого.

Ромео рассказал о неудачном посещении Анджело Дани, и Дзамполь, успевший проникнуться к столяру глубочайшей неприязнью, предложил:

— Позвольте мне взять Дани на себя, синьор комиссар, и, клянусь, я вырву у него признание!

— Анджело — крепкий малый, с ним лучше не шутить!

— Я тоже не калека! И мы еще поглядим, осмелится ли он поднять руку на служителя закона!

Ромео не счел нужным делиться с ним уверенностью, что Дани вполне способен отлупить кого и чем попало. Кроме того, он подумал, что враждебность Дзамполя к брату Стеллы еще больше осложнит положение, когда девушка огорошит инспектора известием о его несуществующей любви… Даже будучи большим оптимистом по натуре и не сомневаясь, что в конце концов все непременно уладится, супруг Джульетты предпочитал не думать о ближайшем будущем и непосредственных результатах своего разговора со Стеллой. Однако он решительно не умел скрывать что бы то ни было от ближних, а потому уже хотел покаяться в содеянном, но в кабинет вошел дежурный и доложил, что мэтр Серантони, нотариус из Сузе, хотел бы поговорить с комиссаром и ждет у двери. Ромео облегченно вздохнул и приказал ввести законника (впрочем, он предвидел, что тот скоро явится с повинной).

Прежде чем нотариус, чья внушительная внешность несколько пострадала от недавних побоев, успел открыть рот, комиссар добродушно заметил:

— Судя по тому, что вы пришли сюда, мэтр, доктор Менегоццо добросовестно передал поручение… С его стороны это было весьма разумно, да и с вашей — тоже.

— Дело в том… я должен вам объяснить…

— Да нечего тут объяснять, мэтр… садитесь.

Серантони опустился на стул. Вид у него был несчастный.

— И что же вы хотели мне если не объяснить, то поведать, мэтр?

— Я даже не знаю, как подступиться к одному довольно тяжкому признанию, синьор комиссар…

— Да самым простым и естественным образом, мэтр Серантони. Например, можно так: когда вы допрашивали меня в Сузе, синьор комиссар, я вам соврал…

Посетитель вздрогнул:

— Позвольте…

— …а солгал я вам, поскольку при нашем разговоре присутствовала моя жена, — невозмутимо продолжал веронец.

Нотариус слегка замялся.

— Это правда, — наконец признал он.

— Что ж, сами видите: откровенность — самая простая на свете штука (конечно, если мы можем позволить себе такую роскошь). А теперь, мэтр Серантони, расскажите мне, что произошло на самом деле.

Сначала голос нотариуса слегка подрагивал, но по мере рассказа обретал все большую твердость.

— Вы видели мою супругу… побывали в Сузе и успели понять, что это за городишко… Все это не очень-то весело, и не стану скрывать, синьор, что при первой же возможности я стараюсь поскорее удрать в Турин, где… у меня есть добрая подруга… То, что я говорил в прошлый раз, в основном верно. Я действительно присутствовал на заседании нотариата и встретил там коллег, чьи фамилии вам тогда перечислил. Но ужинал я не с ними, а с одной молодой особой… Вы позволите мне назвать только ее имя?

И нотариус с таким пылом шепнул «Андреа», что комиссара охватило живейшее любопытство.

— Мы с ней отправились в ресторан «Бьяджини» на виа Салюццо… Там меня хорошо знают, и вы можете проверить… Но только спрашивайте о синьоре Карло Поньести… Вы ведь понимаете, почему в данных обстоятельствах я вынужден пользоваться… псевдонимом?

Тарчинини кивнул, и нотариус воспринял это как знак одобрения.

— Узнай об этом моя жена, случилось бы что-то страшное! Не только мое положение в Сузе стало бы совершенно невыносимым, но, что самое паршивое, в нашей семье все состояние принадлежит не мне, а ей… Боже милостивый! Но это же не повод хоронить себя заживо, верно?.. Я тоже имею право хоть иногда вздохнуть спокойно, а?

— Несомненно, синьор, несомненно… Значит, насколько я понимаю, это синьорина Андреа привела ваше лицо в такое плачевное состояние?

— Она? Caro angioletto!..[52] Да она готова умереть за меня! Я — радость всей ее жизни! Разве Андреа могла бы сделать мне больно? О, синьор комиссар, сразу видно, что вы не знаете эту крошку!

— Но ваши раны…

— После ужина мы решили выпить шампанского в баре, о котором Андреа однажды слышала… Мы посмотрели аттракционы, немного потанцевали, а потом я вдруг заметил, что мой кошелек исчез… Разумеется, я стал возмущаться, но на меня тут же набросились двое здоровенных верзил, зверски избили и вышвырнули на улицу…

— А синьорина Андреа?

— Что она могла сделать, poveretta, против таких чудовищ? Очевидно, бандиты знали, с кем имеют дело, и догадывались, что я не посмею жаловаться… Вот и вся история, синьор комиссар…

— Ради ваших клиентов, мэтр Серантони, надеюсь, вы гораздо лучше разбираетесь в хитросплетениях закона, нежели в особах слабого пола…

— Что вы имеете в виду, синьор комиссар?

— Да ничего… Доктор Менегоццо знает о ваших шалостях?

— А как же иначе? Порой ему случается принимать в них участие, но в тот вечер он не смог остаться со мной, поскольку в Сузе собирался муниципальный совет, а Джузеппе — первый заместитель мэра. После того как мы заехали в казарму и поговорили с несчастным молодым человеком, доктор отвез меня на пьяцца Кастелло, а сам вернулся в Сузе.

— Короче, вы ничего не знали о смерти Нино Регацци?

— Ничего, синьор комиссар… По правде говоря, я читал об этом в газете, но ждал подтверждения, прежде чем оповестить наследницу, синьору Валерию Росси.

— Гибель берсальера для нее — большое везение, а?

— Несчастье одних приносит…

— Да-да… — перебил Ромео. — Вот только я никак не могу допустить, чтобы кто-то нарочно приносил несчастье другому… Но теперь синьора Росси уже, наверное, знает, какая ей привалила удача?

— Сегодня утром я ей позвонил.

— И что же?

— Представьте, синьор комиссар, она не особенно удивилась и не так обрадовалась, как я ожидал… Честно говоря, синьора даже обругала меня, вместо того чтобы поблагодарить. Ее, видите ли, удивило, что я слишком долго медлил и ей пришлось узнать новость из газет. А это, оказывается, с точки зрения синьоры Росси, просто недопустимо! Если хотите знать мое мнение, синьор комиссар, женщины — престранные создания!

— От души советую никогда не забывать эту мудрость, синьор нотариус… Скорее поезжайте к себе в Сузе и не беспокойтесь, мы никому не расскажем о ваших тайных развлечениях, хотя на будущее я рекомендовал бы вам быть осторожнее. Правда, нам придется проверить ваши утверждения (правила есть правила), но постараемся действовать потактичнее. Как называется заведение, где вас ограбили и избили?

— «Желтая бабочка» на виа делле Розине.

— Мне нужны еще фамилия и адрес синьорины Андреа.

— Это и впрямь так важно?

— Необходимо!

— Андреа Грампа, виа Вокьери, сто семьдесят семь… но надеюсь на вашу…

— Даю вам слово!

После ухода нотариуса Ромео вздохнул:

— Вот что вас ожидает, Дзамполь, если вы не женитесь вовремя!

Инспектор хмыкнул:

— Вы, наверное, запамятовали, синьор комиссар, что я тоже видел супругу мэтра Серантони?

— Нет, конечно нет… Тем больше у вас оснований, Алессандро, с толком выбрать жену, пока не поздно… А пока сообщите имя и фамилию этой Андреа Грампа полиции нравов. Сдается мне, что нотариуса очень ловко провели… И посоветуйте, кстати, своим коллегам устроить облаву в «Желтой бабочке» — наверняка они накроют там громил, которые так варварски отделали беднягу Серантони. Покончив с этим общественно полезным делом, вечером вы прогуляетесь к Дани, дабы показать Анджело, что мы не намерены упускать добычу и не менее упрямы, чем он.

— Как прикажете, синьор комиссар!

— Ну а я сразу после обеда попрошу кого-нибудь отвезти меня в Пинероло — мне не терпится взглянуть на выражение лица дамы, на которую с бухты-барахты свалилось шестьдесят миллионов лир!

— Значит ли это, синьор комиссар, что, по-вашему, эта особа каким-то образом замешана в убийстве берсальера?

— По правде говоря, Алессандро, меня бы это очень удивило… Женщины довольно редко орудуют ножом. Нет, пока мне не докажут обратного, я буду подозревать в убийстве Анджело Дани. И все же для очистки совести я должен проверить все варианты, не хочу ничего оставлять на волю случая. А кроме того, прогулка доставит мне удовольствие, так что визит к синьоре Росси напрашивается сам собой.

По обыкновению плотно пообедав, Тарчинини сел в машину, уже ожидавшую его у входа в ресторан. Он попрощался с помощником, закурил сигару и, удобно устроившись на заднем сиденье, приказал шоферу ехать в Пинероло, но не слишком торопиться, ибо, по мнению комиссара, быстрая езда портит пищеварение и мешает любоваться окрестностями. Повинуясь приказу, водитель потратил на дорогу из Турина в Пинероло около часу, хотя проехать им надо было всего тридцать шесть километров. Тарчинини пригласил шофера выпить кофе в «Турисмо», угостил рюмкой граппы и велел терпеливо ждать, пока он не покончит с делами. Радуясь неожиданному отдыху, водитель поклялся здоровьем своей многочисленной родни, что не двинется с места, даже если синьор комиссар вернется в кафе через год.

Вдова Росси жила на виа Савойя у подножия холма, в старинном доме, который Ромео счел достойным украсить какую-нибудь улицу Вероны. Соседка с первого этажа сказала комиссару, что синьора Росси занимает квартиру на четвертом. Лестницы всегда внушали Ромео непреодолимый ужас, и, прежде чем взяться за дверной молоток, он долго переводил дух, пытаясь успокоить колотившееся после тяжкого восхождения сердце. Отдышавшись, он наконец постучал. Дверь осторожно приотворила пропахшая камфорой и росным ладаном старуха. На вопрос, что ему угодно, Тарчинини ответил, что хотел бы поговорить с синьорой Росси. Старуха покачала головой.

— Никак нельзя, синьор… хозяйка больна… — прошамкала она.

— Che peccato![53] А я-то специально приехал из Турина!.. Надеюсь, у нее ничего серьезного?

— Une storta.[54]

— Но это совсем не опасно! Разве что — довольно болезненно…

— По-вашему, этого мало?

— Я не то имел в виду… Просто подумал, что вывих не помешает вашей хозяйке принять меня. Может, вы любезно спросите у нее разрешения?

Прежде чем ответить, служанка долго сверлила Тарчинини изучающим взглядом.

— А кто вы такой?

— Комиссар Ромео Тарчинини.

— А!

Упоминание о полиции, как всегда, подействовало — старуха испугалась.

— Сейчас узнаю… Подождите! — поспешно сказала она.

И служанка захлопнула дверь перед носом полицейского, оставив его на лестничной площадке. Комиссар давно привык к манерам старых слуг и нисколько не обиделся, а, напротив, стал терпеливо ждать. Тем не менее минут через пять, сочтя, что о нем забыли или понадеялись, что ему надоест околачиваться на лестнице, Ромео решил постучать еще раз, но посильнее. К счастью, служанка как раз распахнула дверь.

— Долго же вы возились! — буркнул веронец.

— Что ж, входите, синьор…

Старуха тщательно заперла за ним дверь, задвинув два или три засова, потом сделала знак идти следом, и вскоре комиссар оказался в обставленной на старинный лад гостиной. Все здесь дышало аскетизмом давно минувших времен. Темная мебель без всяких излишеств, тусклые ковры, а на стенах — портреты важного вида мужчин и гордых дам. Ромео невольно пробрала дрожь. Внезапно почувствовав чей-то взгляд, комиссар обернулся. За ним наблюдала сидевшая в мягком кресле и сплошь укутанная одеялами мертвенно-бледная женщина. Полицейский поклонился.

— Синьора Росси?..

— Да, синьор…

Казалось, это не голос, а чуть внятный шепот. Ромео на мгновение растерялся. Что это значит? Похоже, Валерия Росси вот-вот отдаст Богу душу…

— Вы больны, синьора?

Она ответила слабой улыбкой: вопрос явно выглядел идиотским. Тарчинини покраснел.

— Не то слово, синьор комиссар… Если будет на то воля Божья, скоро я покину этот мир… но я ни о чем не жалею… Я успела в полной мере порадоваться жизни!..

— Прошу прощения, синьора, но я, право же, смущен… ваша служанка упомянула только о вывихе…

— Паскуалина вообще простовата… Ее мать немного занималась костоправством, и для нее все, что не касается переломов, — сущие пустяки… Я и в самом деле вчера подвернула ногу, но, кроме того, у меня туберкулез… и жить осталось недолго. Поэтому я попрошу вас говорить покороче, синьор, и не подходить слишком близко… сами понимаете… болезнь заразная…

Комиссар не испытывал ни малейшего желания приближаться к больной — он терпеть не мог микробов и уже искал подходящий предлог удрать из этого дома как можно скорее, не нарушая, впрочем, правил вежливости.

— Я ни в коей мере не хочу утомлять вас, синьора… Позвольте мне удалиться… Возможно, в следующий раз вы почувствуете себя лучше?..

— Нет, синьор комиссар, раз уж вы здесь, расскажите, что вас ко мне привело. В моем положении неразумно откладывать дела на потом… ибо наверняка я просто не смогу вас выслушать…

Слезы уже начали пощипывать веки Ромео. Он корил себя за этот нелепый визит и в то же время стыдился собственной сентиментальности.

— Вы знаете о смерти Нино Регацци, синьора?

— Да… бедный мальчик… В его-то возрасте… Ужасно так быстро расстаться с жизнью…

— Вы были с ним знакомы?

— Каким же образом мы могли познакомиться? Я никогда не выезжаю из Пинероло… Пожалуй, уже лет двенадцать не бывала даже в Турине… с тех пор как умер мой бедный Альфонсо…

— А вы слышали о существовании Регацци?

— Краем уха…

— А со своим дядей Серафино Дзагато вы поддерживали отношения?

— Нет, я знала только, что где-то здесь, в Италии, живет брат моей матери. Лет в пятнадцать Серафино удрал из родительского дома и нанялся юнгой на корабль, капитан которого не особенно строго соблюдал правила. С тех пор никто из нас не имел о нем никаких известий. Сама я ни разу не видела дяди. Тем не менее несколько месяцев назад он написал мне и сообщил, что жив, хотя и стоит одной ногой в могиле, а кроме того, просил прощения, что не может оставить мне состояние, поскольку у него есть незаконнорожденный сын, Нино Регацци, и наследником по справедливости должен стать он. А чтобы я простила и не таила обиды на своего, в сущности, призрачного родственника, Серафино прислал великолепные брильянтовые серьги, те, что сейчас на мне. С ними меня и положат в гроб, когда настанет время встречи с дядей, которого я так и не повидала на этой земле…

— И вас нисколько не уязвило известие, что наследство попадет в другие руки?

Синьора Росси тихонько рассмеялась — так смеются очень старые и уставшие от жизни люди.

— Это в моем-то состоянии, синьор комиссар?

— А как вы распорядитесь дядиными миллионами теперь, когда они все же перешли к вам?

— Обеспечу безбедную старость Паскуалине, а остальное распределю между благотворительными обществами.

— Вы прочитали о смерти берсальера в газете?

— Да… меня это страшно потрясло… особенно потому, что и дядя умер совсем недавно… Подумать только, бедняга даже post mortem[55] лишился радости исправить прежние ошибки… Господь порой бывает очень суров, синьор комиссар… Счастье еще, что Серафино скончался, не догадываясь, как ненадолго переживет его сын!

Больная закашлялась, и Тарчинини с тревогой подумал, не подцепит ли он тут микробов. Не хватало еще привезти их в Верону и заразить малышей! Комиссар встал и начал прощаться.

— Благодарю вас, синьора, за то, что вы меня приняли… Должно быть, это стоило вам немалых усилий. Но я, честное слово, не догадывался, что вы так измучены…

Она вяло махнула рукой в знак того, что все это уже не важно.

— До свидания, синьора, желаю вам сил и мужества…

— Grazie tante[56], синьор комиссар.

Дребезжащий звонок оповестил Паскуалину, что ей пора проводить гостя. Ромео в последний раз поклонился хозяйке дома и уже собирался последовать за служанкой, как вдруг вспомнил замечание мэтра Серантони насчет бурной реакции наследницы на его телефонный звонок. Тут что-то явно не вязалось. И комиссар вернулся к вдове.

— Прошу прощения, синьора, но мэтр Серантони сказал мне, что сегодня утром, когда он сообщил вам о наследстве, вы ответили резкостью, довольно удивительной, если учитывать обстоятельства…

Синьора Росси снова издала жалкий, надтреснутый смешок.

— У мэтра Серантони богатое воображение… Одна из его бабок была актрисой… Поэтому он не может отказать себе в удовольствии разыграть комедию и наговорить всяких нелепостей, лишь бы порисоваться и привлечь внимание собеседника. Правда, по его мнению, всегда недостаточно драматична. Я сказала только, что мэтр мог бы сам предупредить меня о смерти Нино Регацци, а не ждать, пока я узнаю об этом из газет, и добавила, что такая бестактность с его стороны меня поражает.

Медленно поднимаясь вдоль виа Савойя, Тарчинини смутно чувствовал, что от него ускользнула какая-то мелочь, но никак не мог сообразить, какая именно. Лишь одно казалось бесспорным: синьора Росси так слаба, что, вопреки утверждениям нотариуса, не могла грубо разговаривать по телефону. Но действительно ли нотариус так склонен к преувеличениям?.. Комиссару не терпелось проверить, насколько рассказ мэтра Серантони о ночных неприятностях соответствует истине. Если, к несчастью, выяснится, что он солгал, придется заново изучать и эту версию убийства берсальера. И неожиданно Тарчинини сообразил, что совсем не испытывает прежней уверенности в том, что солдата убил Анджело Дани.

Официанты кафе «Чеккарелло» с удовольствием отметили, что кассирша Стелла Дани (к которой все они относились с большой симпатией) больше не выглядит такой печальной, как несколько дней назад, когда она казалась постаревшей лет на десять. Вместе с улыбкой к ней вернулся молодой задор, и в кафе снова воцарилась легкая, непринужденная атмосфера. Стелла и впрямь чувствовала себя счастливой: теперь после рождения ребенка весь квартал Сан-Альфонсо де Лиджори уже не станет показывать на нее пальцем. По правде говоря, девушка еще с трудом верила в такую удачу, но верить так хотелось, что в конце концов она себя убедила. Воспользовавшись редким моментом просветления «бедной тети» Пии, Стелла поведала ей великую новость: полицейский инспектор влюбился в нее с первого взгляда и, несмотря на то что скоро родится ребенок, готов жениться на его матери. Тетушка на коленях возблагодарила милосердного Бога. Зато Анджело отнесся к известию скептически. Во-первых, он сомневался, что любовь может поразить человека в столь рекордный срок, во-вторых, не слишком жаловал полицейских, а в-третьих, предчувствовал ловушку, ибо не ожидал от подобных субъектов ровно ничего хорошего. Объяснение между братом и сестрой проходило довольно бурно — честно говоря, они чуть не поссорились. Исчерпав все разумные доводы (а в глубине души Анджело больше всего на свете хотел, чтобы его сестра вновь заняла достойное место в обществе), он воскликнул:

— Но в конце-то концов, если парень любит тебя так, как уверяет его приятель, почему он не скажет об этом сам?

— Потому что стесняется…

— А… насчет берсальера… он в курсе?

— Да.

— И это его не смущает?

— Он и сам был несчастлив…

— Каким образом?

— Из-за женщины… своей жены… Он любил ее, а она — нет.

— И где же его жена теперь?

— В чистилище или в аду!

— Ma que! И в твои-то годы ты собираешься выйти за вдовца?

— А кто я, по-твоему, теперь, если не вдова?

Последний аргумент попал в цель, и Анджело долго молчал, не зная, что возразить. Но парень нежно любил сестру — как-никак он посвятил ей всю жизнь и больше всего думал о ее счастье.

— Но ты, Стелла… — задал он главный вопрос, — ты-то сможешь его полюбить?

— Может быть, не сразу… но я настолько благодарна инспектору… что впоследствии…

— Ладно… Поступай как знаешь, но предупреждаю: если этот тип немедленно не попросит у меня твоей руки, я сверну ему шею! Довольно того, что один мерзавец уже посмеялся над тобой!

Стелла разрыдалась.

— Я… я… я запрещаю тебе!.. Ты… ты меня ненавидишь!

— Это я-то тебя ненавижу? Несчастная! Да ежели б я тебя ненавидел, думаешь, согласился бы стать шурином человека, который подозревает меня в убийстве?

Тарчинини, опустив голову, с озабоченным видом шел к гостинице «Турисмо», где его ждал шофер. Комиссар ненавидел неразрешимые загадки, а сейчас что-то явно ускользало от его понимания. Официанта, подбежавшего узнать, что ему угодно, полицейский попросил принести напиток покрепче, способный убить любые микробы. Мужчина за соседним столиком расхохотался и в ответ на сердитый взгляд Ромео отвесил легкий поклон.

— Простите, синьор, я невольно слышал ваши слова, и они меня немало позабавили… Позвольте мне как врачу заметить, что, будь на свете жидкость, убивающая все микробы, мы поспешили бы добиться ее запрета, чтобы не потерять практику и не впасть в нищету! А потому, синьор, я бы посоветовал вам забыть о микробах и, если вы не против, охотно угостил бокалом хорошего вина в знак дружеского расположения. Согласны?

Ромео всегда ценил вежливость.

— Volentieri![57]

Он перебрался за столик врача.

— Комиссар уголовной полиции Ромео Тарчинини, — представился он. И, шутливо погрозив пальцем, добавил: — Решил прогуляться сюда на машине с шофером.

Доктор вздохнул с притворным облегчением:

— Синьор комиссар, вы меня успокоили… Доктор Феличе Рацаньони. А можно мне узнать, синьор комиссар, чем вызвано ваше особое отвращение к микробам, к которым — и вы без труда угадаете причину — я испытываю некоторую нежность?

— Да просто я всегда боюсь привезти домой какую-нибудь болезнь и заразить малышей!

Врач спросил Ромео о его семье, и комиссар воспользовался случаем поговорить о своей Джульетте и детях. Он так долго и со вкусом распространялся на эту тему, что не прошло и получаса, как мужчины, осушив полдюжины бутылок, уже знали решительно все о предках, потомках и родичах обоих. Тарчинини и Рацаньони теперь чувствовали себя чуть ли не друзьями детства. Однако время шло, и комиссар с сожалением подумал, что пора наконец попрощаться с милейшим эскулапом. Тот удержал его за руку.

— Кстати, — заметил он, — вы так и не сказали мне, с чего вдруг испугались нашествия микробов. Между прочим, Пинероло славится как один из самых здоровых городов… увы!

— Когда мы с вами встретились, я как раз шел от больной туберкулезом в последней стадии, точнее, почти на смертном одре!

— Ну да? Здесь, в Пинероло?

— На виа Савойя.

— Дорогой мой комиссар, я лечу всех больных в городе. На виа Савойя у меня немало пациентов, но, клянусь вам, в настоящий момент я не знаю там ни одного больного туберкулезом и никто не выказывал ни малейших симптомов этого недуга!

— И однако синьора Росси…

— Синьора Росси? Синьора Валерия Росси?

— Она самая.

Рацаньони звонко расхохотался, а когда приступ безудержного веселья наконец миновал, врач дружески хлопнул Тарчинини по ляжке.

— Можете не переживать за Валерию, синьор комиссар! Не позднее чем сегодня утром я встретил эту даму на улице, и, уверяю вас, она была весела, как жаворонок. Впрочем, это и понятно, поскольку нотариус только что сообщил ей о наследстве в бог знает сколько миллионов!

Полагая, что произошло какое-то недоразумение, Ромео потребовал подробностей, но очень скоро убедился, что смертельно бледная, умирающая особа, с которой он только что разговаривал, и жизнерадостная синьора, делившаяся нежданной удачей с доктором Рацаньони, — одно и то же лицо. Комиссар совершенно растерялся.

— Но чего ради она разыгрывала передо мной комедию?

— Валерия — очень эксцентричная женщина! Она всегда обожала устраивать представления!

Слова врача не особенно убедили комиссара, и он вышел из кафе в глубокой задумчивости. Только опасение выставить себя в глазах Валерии Росси полным идиотом помешало ему вернуться на виа Савойя. Ромео не желал признавать, что его, веронца, сумела провести какая-то пьемонтка. Когда он уже сел в машину, доктор Рацаньони просунул голову в открытое окно.

— Кстати, хотите получить бесспорное доказательство, что наша Валерия чувствует себя преотлично? Она выходит замуж, дорогой мой! И это — в пятьдесят семь лет! Впрочем, приданое заставит жениха позабыть обо всем остальном, а?

— И за кого же она выходит?

— Валерия отказалась назвать мне счастливого избранника!

— Как только вы узнаете фамилию этого человека, доктор, пожалуйста, позвоните мне в управление уголовной полиции Турина. Могу я рассчитывать на вашу помощь?

Полицейский говорил так серьезно, что врач слегка оробел и у него пропало всякое желание смеяться.

— Положитесь на меня, — с самым важным видом уверил он.

Алессандро Дзамполю вовсе не нравилось поручение, возложенное на него Тарчинини. Не обладая самоуверенностью комиссара, он с тревогой спрашивал себя, под каким предлогом явится к Дани и уж тем более проведет в их доме какое-то время. Ближайшее будущее не сулило инспектору ничего хорошего, ибо, зная себя, он понимал, что не потерпит ни малейшей дерзости от Анджело, с которым Тарчинини неизвестно почему так смехотворно цацкается. И чем больше Дзамполь размышлял о брате Стеллы, тем сильнее его охватывало раздражение. Поэтому, добравшись до виа Леванна, где жил тот, кого он намеревался хорошенько встряхнуть, Алессандро сумел подавить природную робость и довольно энергично постучал в дверь Дани.

Полицейскому открыла «бедная тетя» Пия. К счастью для инспектора, старуха переживала один из редких для нее моментов просветления и сразу его узнала. Последний тут же перешел в наступление, боясь успокоиться и растерять скопившуюся по дороге злобу.

— Я пришел, чтобы…

«Бедная тетя», издав дребезжащий смешок, перебила гостя:

— Знаю, знаю, малыш…

Уже много-много лет никто не называл Алессандро малышом, поэтому обращение старухи его несколько смутило и растрогало.

— Вы одна дома, синьора?

— Да… — лукаво заметила Пия. — А вы об этом очень жалеете, правда? Но не стоит переживать — она сейчас вернется!

— Кто?

— Стелла.

— А, ну ладно…

— «Ладно»? И это все, что вы можете сказать?

Она снова засмеялась и, взяв полицейского за руку, усадила в свое собственное кресло.

— Вам незачем притворяться, — шепнула она, — я уже в курсе.

— Вообще-то, синьора, я предпочел бы…

— И совершенно правильно! Я — на вашей стороне!..

— А?

«Бедная тетя» нагнулась к инспектору.

— Мне выйти замуж не удалось, — заговорщическим тоном проговорила она, — но ведь это не повод мешать чужому счастью, верно?

— Несомненно, — согласился Дзамполь.

Впрочем, он готов был принять любое утверждение старухи, ибо уже проникся явственным ощущением, что ровно ничего не понимает. Инспектор уже хотел потребовать объяснений, но в квартиру с той стремительностью, что свойственна юным созданиям, всегда готовым забыть обо всех огорчениях, чуть небо слегка прояснится, вбежала Стелла. Уже с порога она крикнула:

— Здравствуй, zia!

И тут же заметила Дзамполя. Девушка застыла на месте и покраснела.

— Простите, синьор, я не предполагала… — пробормотала она.

Радуясь возможности ускользнуть от Пии, Алессандро встал, поклонился девушке и начал объяснять, что привело его в дом.

— Синьорина… я пришел сюда, чтобы…

— Знаю, синьор, и благодарю вас за это.

То, что Стелла догадывалась о причинах его появления здесь, полицейского нисколько не удивило, но вот с чего бы ей за это благодарить, ускользало от его понимания. Впрочем, Алессандро счел это еще одним доказательством, что от женщин можно ожидать любых каверз. Судя по всему, Стеллу радовало несчастье брата, и такое поведение окончательно укрепило женоненавистнические настроения инспектора.

«Бедная тетя» удалилась на кухню, а Алессандро Дзамполь, по приглашению девушки, снова занял ее кресло. Пия уже слишком давно пребывала в здравом уме, и это не могло продолжаться долго. Устроившись в удобном кресле, Алессандро наблюдал, как Стелла хлопочет по хозяйству, и нехотя признавал, что, вопреки всем его предубеждениям, смотреть на девушку доставляло ему удовольствие. Все они такие! Сверху мед, а внутри — яд! Неожиданно из кухни выскочила Пия и, остановившись на пороге, возопила:

— Я думала, вы оба уже умерли! Не слышно ни слова, ни звука — ничего! — Потом старуха накинулась на гостя: — Ну? Она уже здесь, ваша Стелла! Только что вы спрашивали о ней, и если не хотели поговорить, то к чему все это, хотела б я знать!

Внезапное нападение так ошарашило инспектора, что он не нашелся с ответом. И, что хуже всего, от возмущения странным молчанием предполагаемого воздыхателя племянницы Пия вновь вернулась к дорогим ее сердцу химерам. Она приблизилась к Алессандро и, уперев руки в боки, учительским тоном принялась отчитывать его, как нерадивого ученика:

— И по какому праву ты уселся на мое место, шалопай? Что ж это такое? Стоит мне на минутку выйти — и ты начинаешь озорничать? Погоди, пока я не увижусь с твоим отцом, — он услышит много интересного! Да он спустит с тебя шкуру, мой мальчик! Уж я позабочусь, чтобы ты как минимум две недели не смог садиться без стона! Тогда ты наверняка запомнишь этот урок! Ну! Su![58] Убирайся, паршивец, или я всерьез рассержусь!

И, поскольку опешивший Дзамполь не двигался с места, пытаясь уловить смысл обвинений старухи, «бедная тетя» подскочила к нему, вцепилась тощими пальцами в ухо и так вывернула, что полицейский взвизгнул от боли и мигом вскочил. Но едва инспектор оказался в вертикальном положении, бывшая учительница дважды с размаху стукнула его линейкой по ягодицам.

— Будешь знать, как себя вести, malcalzone![59]

Совершенно ошалевший и парализованный удивлением полицейский, не в силах разобраться, как вести себя в столь нелепом положении, чувствовал, что в нем закипает безумный, убийственный гнев. Чего только с Дзамполем не случалось за время работы в полиции, но еще ни разу в жизни его не драли за уши и не лупили линейкой пониже спины, да еще в присутствии девушки, казалось, пораженной не меньше его самого. Инспектор уже хотел взорваться и излить все свое негодование, но внезапно старая Пия зычным голосом, какого никто, несомненно, не ожидал услышать от столь тщедушной особы, затянула псалом в честь Пресвятой Девы. Пела она очень чисто, с таким жаром, что ни Алессандро, ни Стелла, глядя на нее во все глаза, не смели шевельнуться. Наконец бывшая учительница, словно вдруг заметив их присутствие, сурово приказала:

— На колени!

От ее хрупкой фигуры исходила такая сила, что и Дзамполь, хоть и считал все происходящее самым настоящим кошмаром, и Стелла, отуманенная мечтами, в которых полицейский занимал теперь первое место, молча повиновались. Появись в эту минуту Анджело, вероятно, он подумал бы, что грезит наяву, — уж очень своеобразное зрелище являли собой полицейский и Стелла, преклонившие колена перед «бедной тетей» и хором распевающие псалом по мановению ее линейки. К счастью для репутации помощника Ромео, в квартиру никто не вошел, и, как только поющие издали последнюю ноту, Пия с улыбкой объявила:

— А теперь вы можете немножко поиграть…

И она с достоинством ретировалась на кухню, в свою излюбленное убежище. После этого ненадолго наступила тишина. Стелла первой обрела хладнокровие и краем глаза наблюдала за полицейским. Зато Алессандро медленно стряхивал своего рода опьянение, в которое погрузила его фантастическая череда событий, неуместность и нелепость коих напрочь парализовала его мозг. Сообразив, что по-прежнему стоит на коленях, он покраснел от стыда, вскочил и, не имея возможности накинуться на «бедную тетю», поскольку та уже ушла, решил отомстить за унижение молодой женщине, но та смотрела на него с такой доверчивой и кроткой улыбкой, что все упреки застряли в горле. Сестра Анджело первой нарушила молчание:

— Простите нас, синьор… Вы же знаете, какое несчастье случилось с моей бедной тетей… Вы очень добры… спасибо, что исполнили ее каприз… Впрочем, я и так знала, что вы человек милосердный… и заранее хотела выразить вам всю свою признательность…

Инспектор с тревогой подумал, уж не сошел ли он с ума, но, так или иначе, у кого-то здесь явно не все дома. Стелла взяла Алессандро за руку и почти силком усадила на стул.

— Вы не согласитесь выпить немного карпано, синьор? — нежно спросила она.

Полицейский кивнул, решив смириться с неизбежным. Впервые в жизни ему довелось вести расследование таким образом! В домах подозреваемых в убийстве его встречали по-разному: криками, оскорблениями, угрозами, мольбами, но еще ни разу не принимали с улыбкой, а уж тем более не предлагали аперитив, уверяя в вечной признательности! Может, над ним издеваются? Видя, что гость молчит, Стелла взяла инициативу на себя:

— Синьор… вы, кажется, хотели мне что-то сказать?

— Скорее вашему брату! — сухо ответил Дзамполь.

— Да, верно, прошу прощения… Анджело заменил мне отца, и вполне естественно, что сначала вы решили обратиться к нему… но хочу сразу вас успокоить: я согласна, и вряд ли мне хватит всей оставшейся жизни, чтобы хоть попытаться оплатить долг перед вами.

Алессандро уже успел отхлебнуть из рюмки и, услышав слова девушки, чуть не подавился. У него потекло из носу, в горле запершило, и несчастный инспектор долго хрипел, чихал, кашлял, пока наконец не отдышался, но и тогда все его тело сотрясала дрожь, а в глазах стояли слезы. Стелла с материнской заботой хлопала его по спине и вытирала лицо своим платочком. «Все это, несомненно, очень мило, — думал полицейский, — но все же несколько нарушает привычные отношения между преступниками, их родней или сообщниками и теми, кто обязан их преследовать!» Окончательно придя в себя, Дзамполь решил, что эта юная особа, должно быть, настроена не на ту волну, нежели он сам.

— Послушайте, синьорина… с тех пор как я переступил порог вашего дома, со мной творится что-то непонятное…

— Может, от волнения?

— Меня бы это крайне удивило! Я ведь, знаете ли, не новичок!

— Ваша история мне известна… Она очень печальна, но, поверьте, со временем все забывается… Наша память недолговечна, как говорит Анджело…

— Анджело?! Потолкуем-ка немного о нем! Ваш брат, случаем, не забыл, что пырнул ножом Нино Регацци? А?

— Давайте больше не вспоминать о Нино… Поклянитесь мне, что мы никогда не будем говорить о нем!

Дзамполь посмотрел на нее круглыми глазами.

— Вы хотите, чтобы…

— Это лишь причинило бы боль нам обоим, и совершенно напрасно… Нино не заслуживал моей любви… Я просто ошиблась… Ради себя я ничего не прошу, но ведь малыш, который скоро появится на свет, ни в чем не повинен и не должен отвечать за мои ошибки, правда?

— Бесспорно нет!

И, прежде чем Алессандро успел сообразить, что сейчас произойдет, Стелла бросилась ему на шею и крепко обняла — так утопающий, надеясь удержаться на поверхности, хватается за соломинку. Открыв дверь, Анджело буквально подскочил при виде этой сцены. Парень настолько обалдел, что, не сообразив, кто кого держит в объятиях, как водится, принял воображаемое за действительное. А поскольку обычно инициативу проявляют мужчины, Дани решил, будто полицейский, не в силах совладать со страстью, осыпает Стеллу жгучими поцелуями. Первым его побуждением было броситься на Дзамполя, но с гораздо менее нежными намерениями, чем его сестра, однако потом молодой человек вспомнил, что Стелла говорила насчет возможного союза с инспектором и что это зависит от согласия самого Анджело. Поэтому парень лишь довольно громко и отчетливо проговорил:

— Если я вам мешаю… может, зайти в другой раз?

Услышав голос брата, Стелла испуганно вскрикнула и отпустила покрасневшего, как маков цвет, Алессандро. Последний вскочил со стула.

— Я… я должен вам… все объяснить… — заикаясь от волнения, пробормотал он.

Анджело благодушно пожал плечами:

— Да нет же, нет, я и так все отлично понял… Вы хотели заставить меня сказать «да», верно?

— Сказать «да»?

Полицейский никак не мог взять в толк, почему то, что он обнял девушку или позволил ей себя обнять, должно вынудить Анджело признаться в убийстве берсальера… Правда, с тех пор как он вошел в этот дом, Дзамполь испытывал явственное ощущение, что попал в мир, управляемый совершенно иными законами, нежели те, к которым он привык.

— Значит, вы признаете себя виновным в убийстве берсальера Нино Регацци?

И тут же полицейский сообразил, что совершил промах. Поглядев на него сначала с недоумением, а потом и с любопытством, Дани спросил:

— Вы с ума сошли?

А Стелла, тихонько потянув инспектора за рукав, шепнула:

— Да ну же, синьор, речь вовсе не о том!

— О чем же тогда?

Анджело Дани угрожающе нахмурился.

— Вы что, явились поиздеваться на нами? Тогда глядите в оба! Посмейте только продолжать в том же духе — и я не отдам вам руки своей сестры!

— Вы мне не…

Десять лет назад, катаясь на мотоцикле, Дзамполь попал в аварию. Не будь каски, дело кончилось бы похоронами — он неминуемо разбил бы голову о дерево. После этого столкновения в памяти Алессандро осталось жуткое ощущение шока, парализовавшего все его умственные способности, и он хорошо помнил, как сидел на обочине дороги, озирая окрестности, не в силах понять что бы то ни было. Мозг лишь регистрировал происходящее, но отказывался его анализировать. Точно такое же ощущение он испытывал, глядя сейчас на Дани. Замечание Анджело вызвало у бедняги такой же шок, как и резкое столкновение с деревом. Алессандро лишь отчетливо видел, что по щекам Стеллы текут слезы, и слышал ее жалобное бормотание:

— Вы больше не хотите жениться на мне? Тогда почему вы говорили о любви?.. И что теперь станется с малышом?..

Анджело огромной лапищей ухватил Дзамполя за грудки.

— Вы пришли сюда просить у меня руки сестры, да или нет?

— Я?! Что за дурацкая мысль!

— Святая Мадонна! Ma que! Да я своими глазами видел, как вы целовали ее в губы и так сжимали в объятиях, что едва не задушили!

— Это не я! Она сама бросилась мне на шею!

— Теперь вы еще и оскорбляете мою сестру?

Одним толчком Анджело швырнул инспектора на пол и, усевшись ему на грудь, принялся душить, невзирая на отчаянные мольбы Стеллы. Скорее всего, полицейскому спасло жизнь опять-таки лишь неожиданное вторжение «бедной тети». Не обращая внимания на разыгрывающуюся у нее на глазах драму, больная жизнерадостно предложила:

— А теперь, раз вы вели себя паиньками, давайте поиграем в салочки.

Предоставив Пию ее грезам, а Стеллу — печали, инспектор, с трудом сдерживая натиск противника, принялся угрожать ему всевозможными карами. Для начала он обещал засадить Анджело в тюрьму за нападение и ущерб, причиненный полицейскому при исполнении служебных обязанностей. Брат несчастной девушки презрительно хмыкнул:

— И вы сумеете объяснить комиссару, почему ваши служебные обязанности потребовали обнимать и целовать мою сестру, да?

— Это ложь!

— Тогда уж скажите сразу, что у меня паршиво со зрением!

— Она сама повисла у меня на шее!

— Так, по-вашему, моя сестра — распутница?

— Я этого вовсе не хотел сказать…

— И все же сказали, а?

Дзамполь пережил за этот вечер так много, что совсем вышел из себя.

— Ну, хватит! Я пришел сюда не для того, чтобы разыгрывать перед вами шута горохового, а заставить вас признаться в убийстве, Анджело Дани!

Стелла уцепилась за Алессандро.

— Но, синьор, вы же уверяли, что полюбите моего малыша, как если бы он был вашим собственным!

— Я?

Анджело оттолкнул сестру.

— Я согласен с вами, синьор, — крикнул он. — Довольно ломать комедию! Однажды доверие Стеллы уже обманули, и, клянусь, этого больше не повторится!

— Вы совершенно правы!

— Очень рад, что вы разделяете мое мнение, а теперь, синьор, скажите четко и ясно: хотите вы жениться на моей сестре и признать ее ребенка своим или нет?

— Ma que! Но почему вы решили выбрать именно меня?

— Да потому что вы любите Стеллу!

— Неправда!

Молодая женщина, поняв, что все ее радужные мечты улетучились, горестно запричитала. «Бедная тетя», мирно дремавшая в кресле, вздрогнула и, хлопнув в ладоши, снова уснула.

— Но, если вы не любите мою сестру, зачем вы ей об этом говорили? С какой бесчестной целью? А?

Вне себя от возмущения, Дзамполь призвал в свидетели Стеллу.

— Разве я когда-нибудь говорил вам о любви?

— Не мне, а комиссару, поручив ему сделать признание от вашего имени.

Алессандро, почувствовав, что его сейчас хватит удар, большим пальцем рванул пуговицу на вороте рубашки, а девушка продолжала объяснять:

— Он поклялся, что вы влюбились в меня с первого взгляда… что вам страшно не повезло в супружестве… и вы хотели бы начать новую жизнь вместе со мной… а малыша полюбите как родного… Так разве я могла усомниться? И потом, мне настолько хотелось верить…

Тарчинини!.. Этот гнусный Тарчинини! Вечно он сует нос в то, что его не касается! Дзамполя охватила такая бешеная жажда убийства, что все его мускулы напряглись, как для прыжка… Тут уж не до почтения к иерархии! Он, Дзамполь, сейчас же разыщет комиссара и с глазу на глаз выложит шефу все, что думает о нем, а заодно и о его методах работы! А потом он все расскажет начальнику полиции! Посмотрим, на чью сторону встанет Бенито Дзоппи!

Ни с кем не прощаясь и оттолкнув в сторону загораживавшего дверь Анджело, инспектор ринулся на улицу, вопя во все горло:

— Ах, комиссар Тарчинини, да?

Глава 6

Под впечатлением недавней поездки Ромео Тарчинини совсем забыл об угрызениях совести, мучивших его после того, как он сыграл скверную шутку с Алессандро Дзамполем. Будучи до мозга костей полицейским, комиссар не терпел бессмысленных загадок, а потому с особым тщанием обдумывал недавнее путешествие в Пинероло и все, что там произошло. Тем не менее Ромео никак не мог взять в толк, чего ради вдове Росси понадобилось его разыгрывать. Тарчинини не выносил, когда его принимали за дурака, и готов был приписать этой женщине все возможные грехи и заподозрить в самых дурных намерениях только за то, что позволила себе обвести его, комиссара, вокруг пальца.

Утром Ромео встал, все еще обдумывая проблему, не дававшую ему покоя вчера по дороге в гостиницу, и в той же глубокой задумчивости пришел в управление уголовной полиции. Зачем синьоре Росси вздумалось симулировать агонию, если еще утром она рассказала всему городу о своем скором замужестве? Навязчивая мысль настолько занимала Тарчинини, что он даже не заметил, как холодно поздоровался с ним Дзамполь, впрочем, холодность его выражалась всего-навсего в несколько натянутом молчании. Однако комиссар больше привык говорить сам, нежели выслушивать других, а потому внезапная немота подчиненного привлекла его внимание далеко не сразу. Усевшись за стол, Ромео по обыкновению принялся разглагольствовать:

— Феноменальная актриса эта Росси!.. Я вхожу в дом, представляюсь, а служанка говорит, что у хозяйки вывих и она никого не принимает… Я настаиваю на встрече… и вижу умирающую, буквально при последнем издыхании! Вы меня знаете, Алессандро, такт — основная черта моего характера…

Комиссар даже не слышал вздоха подчиненного, гораздо больше похожего на рык разъяренного тигра, готового броситься на добычу.

— Само собой разумеется, я смущенно предложил отложить разговор до лучших времен, но она меня удержала, заявив, что в ее положении загадывать на будущее было бы слишком опрометчиво… Деликатно задав несколько вопросов, я выяснил, что синьора знала о Нино Регацци лишь понаслышке, точнее, из письма дяди, сообщившего племяннице, что оставляет все состояние своему незаконнорожденному сыну, то есть нашему берсальеру… Короче, я ретировался чуть ли не на цыпочках, в полной уверенности, что имел неосторожность без особой нужды нарушить покой последних минут особы, и без того не слишком избалованной жизнью… Однако в кафе лечащий врач синьоры Росси поведал мне, что его пациентка чувствует себя превосходно, утром он встретил ее бодрой и свежей как огурчик, и, более того, синьора оповестила его о своем скором замужестве! Ну, Алессандро, что вы на это скажете?

— Что мне плевать!

До Тарчинини не сразу дошла вся непристойность такого ответа. И немало времени утекло, прежде чем он уверовал, что корректный Алессандро Дзамполь и в самом деле позволил себе подобную грубость, несовместимую ни с иерархией, ни с правилами вежливости, принятыми среди воспитанных людей. Бедняга Ромео настолько опешил, что лишь пробормотал:

— И это вы… вы, Алессандро, по… позволяете себе раз… говаривать со мной таким тоном?

— Совершенно верно, синьор комиссар!

— Но послушайте, Алессандро, вы ведь воспитанный молодой человек, превосходный полицейский и, наконец, мой друг?

— Я действительно люблю свою работу и стараюсь выполнять ее как можно лучше. И я был-таки воспитанным человеком, как вы любезно заметили, однако лишь до тех пор, пока некоему веронцу не взбрело на ум сунуть нос в мои личные дела! Что до нашей дружбы, то, может, я и был вашим другом, но, поистине, теперь считаю вас своим самым опасным врагом!

— Меня?

— Да, вас, господин комиссар, и я ждал вашего возвращения, прежде чем отправиться к синьору Дзоппи и попросить его перевести меня в другой отдел или же принять отставку!

Тарчинини с трудом сдержал слезы, чувствуя, что проявление слабости в такой момент окончательно погубит его престиж, но гнев Дзамполя потряс его до глубины души, ибо добряк Ромео уже успел привязаться к молодому человеку.

— Но почему, Алессандро?

— Почему?!

Инспектор встал. Он был бледен как полотно, глаза смотрели в одну точку, а губы кривила недобрая усмешка. Короче, весь облик Дзамполя являл собой живое воплощение попранной справедливости и оскорбленной добродетели.

— Потому что вчера вечером, выполняя ваш приказ, я сходил к Дани!

Ромео почувствовал, как вдоль его позвоночника заструился холодный пот, а волосы встали дыбом, ибо он хорошо представлял дальнейший ход событий — замечание помощника живейшим образом напомнило комиссару о вырвавшихся у него неосторожных словах. В тщетной надежде сделать вид, будто он совершенно ни при чем, Ромео попытался напустить на себя самый беззаботный вид.

— Ну и что?

Тарчинини отчетливо видел, как Алессандро закрыл глаза, сжал кулаки и зашевелил губами, видимо умоляя ангела-хранителя удержать его от кровопролития и помешать броситься на шефа. Осторожности ради комиссар слегка отодвинул кресло от стола, дабы в случае необходимости быстрее добраться до двери.

— И там я неожиданно узнал, что, оказывается, безумно влюблен в Стеллу Дани и мечтаю лишь об одном: поскорее жениться и дать свое имя маленькому незаконнорожденному, которого она носит во чреве! Я попытался возражать — и этот убийца Анджело чуть не отправил меня в мир иной. Так что, не вмешайся чокнутая бабка, я бы уже наверняка был покойником! А знаете, почему в этом сумасшедшем доме все вообразили, будто я готов предложить руку и сердце чужой любовнице, признать своим ее чадо, согласиться иметь теткой рехнутую старуху, а шурином — убийцу? Да только потому, что какой-то чертов комиссар, сунувшись не в свое дело, осмелился уверить Стеллу Дани, будто я обожаю ее больше всего на свете и полюблю ее отпрыска, как своего собственного!

— А это неправда?

Теперь уже Алессандро лишился дара речи — уж очень беспардонно прозвучал вопрос. Комиссар воспользовался его молчанием, вскочил и, обогнув стол, левой рукой схватил правую длань Дзамполя, а другую положил на плечо тому, кого, невзирая на легкое (с его точки зрения) недоразумение, продолжал считать другом.

— Алессандро… Неужто ты и мне осмелишься сказать, будто эта крошка тебе не по душе?

Инспектор на мгновение запнулся, и Ромео почувствовал, что, хоть до победы еще далеко, контуры ее уже вырисовываются.

— Не в том дело! — буркнул Дзамполь.

— Не пытайся лукавить с самим собой, Алессандро!.. Тебе нравится Стелла? Отвечай: да или нет? И сразу предупреждаю: если ты ответишь отрицательно, я все равно не поверю! Это дитя просто прелесть!

Дзамполь с горечью хмыкнул:

— Ничего себе дитя!.. Она уже успела пожить в свое удовольствие, не так ли?

— А ты?

— Это совсем другое дело!

— Только потому, что ты побывал в мэрии и церкви? Подобные аргументы недостойны тебя, Алессандро! У Стеллы был муж, у тебя жена, так что вы — квиты! Она вдова, ты — вдовец! Бедняжке не повезло с мужем? Ты тоже не обрел особого блаженства в браке. Да вы просто созданы друг для друга! Ты попросишь руки Стеллы, женишься — и делу конец. Тут и говорить не о чем!

— Не о чем говорить? — возопил инспектор. — Так, значит, вы меня жените, делаете отцом семейства, прежде чем я успею все обдумать, а в утешение не находите ничего лучше, как заявить, будто тут и без того все ясно? Ну нет! Разговор еще далеко не исчерпан! Не знаю, как принято поступать у вас в Вероне, синьор Тарчинини, но мы, туринцы, не имеем обыкновения заключать браки с бухты-барахты, наплевав на общественное мнение! И, кстати, по какому праву вы вмешиваетесь в мою личную жизнь?

— По праву дружбы! А еще потому, что ты мне очень нравишься, Алессандро… и я запрещаю тебе смеяться над этим… Возможно, я ошибся, но… с тех пор как мы познакомились, у меня возникло ощущение, что ты глубоко несчастлив и взъелся на всех женщин только за то, что крайне неудачно выбрал себе спутницу жизни… И потом, мне ужасно жаль очаровательную крошку Стеллу, которая за первую же совершенную глупость расплачивается внебрачным ребенком и вдобавок потеряла того, кто мог бы стать ее мужем… Вот я и сказал себе: в его годы мой друг Алессандро уже ни за что не найдет такой красивой девушки! И он наверняка обретет с ней истинное счастье, поскольку Стелла никогда не забудет, что именно он вернул ей честь! А что до малыша… Он, как пить дать, вырастет настоящим красавчиком. Уж прости меня, Алессандро, но вряд ли тебе удастся зачать такого, поскольку хоть покойный берсальер и немногого стоил чисто по-человечески, но уж насчет внешности — пардон! А ребенок так и не узнает, что ты ему не родной отец: во-первых, никто об этом даже не догадается, а во-вторых, мой Алессандро, с его золотым сердцем, привяжется к малышу! Вот что заставило меня заговорить о тебе со Стеллой… А она так обрадовалась… Будто я вернул ей смысл жизни! И еще я подумал, что в первый раз ты настолько неудачно выбрал подругу, что разумнее хоть теперь воспользоваться дружеской помощью… Мне бы не хотелось огорчать тебя, Алессандро, равно как и принуждать к чему бы то ни было. И лишь искренняя привязанность побудила немного обмануть Стеллу. Прости, если я не прав… Сейчас же пойду к Дани и повинюсь перед девушкой. Видно, бедняге на роду написано остаться матерью-одиночкой, а ее ребенку — незаконнорожденным, несчастным безотцовщиной… Ma que! В конце концов, это же ее вина, правда?

— Ее вина, ее вина… Не стоит все-таки преувеличивать! Этот берсальер оказался записным соблазнителем и обманщиком! А чем чище и неискушеннее девушка, тем легче ей угодить в сети…

— Короче говоря, — елейным тоном заметил хитрюга Ромео, — если я тебя правильно понял, Алессандро, тем, кто поддавался очарованию берсальера, в сущности, следовало бы выдавать свидетельство о благонравии?

— Право же…

Тарчинини так тяжко вздохнул, что человек более проницательный, нежели бедняга инспектор, наверняка заподозрил бы его в лукавстве.

— А теперь повторяю тебе, Алессандро, без всякой горечи: оставим этот разговор… Забудь мой необдуманный и неловкий поступок, хоть я и пытался действовать из самых добрых побуждений. И давай вернемся к нашей работе…

— По-вашему, я сейчас в состоянии работать? Вы хоть представляете, что подумает обо мне Стелла? Да она запросто может счесть меня таким же мерзавцем, как берсальер… хотя и менее красивым, о чем вы мне столь любезно напомнили!

— Но ты ведь совершенно ни при чем, виноват я один!

— Да, но вы-то не можете жениться на девушке!

— А ты не хочешь! По-моему, результат — один и тот же, разве нет?

— Не совсем… По вашей милости Стелла поверила, что я ее люблю!

— Так я скажу, что ошибся и на самом деле ты вовсе ее не любишь… Доволен?

— Доволен? Послушать вас, синьор Тарчинини, иногда невольно задумаешься, есть ли у вас сердце! Кто же это может радоваться, причиняя другому разочарование и горе? И потом… в глубине души я вовсе не уверен, что не испытываю к Стелле никаких чувств… О, разумеется, это еще не бог весть что… Робкий намек на нежность… так что не стоит и огород городить…

— А уж тем более жениться?

— Вне всяких сомнений!

— Но в таком случае, Алессандро, почему ты не хочешь, чтобы я сходил к Дани и попросил прощения?

— Это уже не ваша забота! И вообще мое дело! Ну скажите, что вы можете возразить, если бы мне и впрямь захотелось жениться на этой Стелле?

— Что она уже не девушка…

— А я, по-вашему, сосунок? Уж не принимаете ли вы меня за наивного мальчишку?

— И кроме того, у нее будет ребенок…

Дзамполь хмыкнул:

— Сколько мужчин с гордостью прогуливаются под руку с беременными женами, воображая, будто те носят во чреве их дитя? Я, по крайней мере, заранее знаю, как обстоит дело! Говорю же вам, это касается меня одного! И по какому праву вы мешаете мне жениться?!

До Алессандро вдруг дошло, что он сейчас сказал. Молодой человек осекся, но при виде растроганной, улыбающейся физиономии и не подумал идти на попятный. Инспектор улыбнулся в ответ, и они, рыдая, упали друг другу в объятия.

— Когда ты понял, что любишь ее, Алессандро?

— Сегодня ночью… Я никак не мог уснуть… Злился на вас, на нее, на целый свет… и прокручивал в голове все гадости, которых наговорю вам, Стелле и ее брату, а потом в мертвой тишине комнаты вдруг словно наяву услышал ее нежный и доверчивый голосок… Тогда-то до меня и дошло, что я больше не смогу жить счастливо, не слыша его… Но только, понимаете… тут еще вмешалось самолюбие… Не мог же я допустить, чтобы вы без меня меня женили?.. Ну и хитрец же вы, синьор комиссар!..

— Нет… Всего-навсего — вечный влюбленный и таковым останусь до конца своих дней… Я чувствую настоящую любовь, где бы она ни таилась и как бы тщательно ее ни пытались скрыть… Это истинный дар, Алессандро! Отныне я считаю тебя своим сыном и готов стать крестным твоего первенца, но только ты должен назвать его Ромео. Обещаешь?

— А если родится девочка, пусть будет Джульеттой? Клянусь!

Мужчины снова сели в кресла.

— С божьей помощью, — заметил Тарчинини, — похоже, в семье скоро будет три Джульетты: моя жена, дочь и крестница — твоя дочка, Алессандро!

— Вы и впрямь думаете, что она станет моей?

— Пусть только кто-нибудь при мне посмеет усомниться в твоем отцовстве! Как только мы арестуем убийцу берсальера, я позвоню жене и вызову ее сюда — пусть познакомится с вами обоими!

Они помолчали, восстанавливая душевное равновесие, ибо всего несколько минут назад едва не разругались насмерть, а теперь, после примирения, Тарчинини сообразил, что чуть ли не силком, в сущности, женил помощника, несмотря на глубокое отвращение последнего к брачным узам. Так что обоим было с чего перевести дух! И теперь подобно двум противникам, неожиданно для себя самих уступившим не свойственному им порыву, они в полной растерянности глядели друг на друга, не зная, что еще сказать. Наконец Дзамполь нарушил затянувшееся молчание:

— Кстати, насчет мэтра Серантони… Мы проверили его рассказ. Все верно. Синьорина Грампа без особого нажима призналась, что работает сообща с громилами из «Желтой бабочки» и все они извлекают немалую выгоду, облегчая кошельки неосторожных буржуа, решивших поразвлечься на стороне. Молодую особу арестовали вместе с сообщниками, а заведение прикрыли. Коллеги обещали мне не упоминать на суде имя нотариуса. Впрочем, думаю, вся компания отделается легким испугом, ибо огласка в таком деле весьма нежелательна. Вы меня понимаете?

— Конечно… и синьорина Грампа не замедлит наложить лапу на мэтра Серантони… ибо он по-прежнему питает иллюзии, что на склоне лет обрел сокровище, которого дотоле никак не мог найти, в отличие от нас с вами, Алессандро…

И теперь, когда смущение окончательно рассеялось, мужчины заговорщически подмигнули друг другу. Оба чувствовали себя вполне счастливыми.

Стелла Дани провела мучительную ночь. После стремительного бегства инспектора Анджело совершенно озверел, обвиняя сестру в преднамеренном обмане и ругая последними словами. Еще долго он на весь квартал выкрикивал имена всех, кого твердо намерен отправить к праотцам, причем совершенно забыв, что самый красивый из берсальеров уже может не опасаться возмездия, добавил и его к числу тех, кого приговорил к смерти, дабы восстановить поруганную честь семейства. «Бедной тете» Пии пришлось вмешаться и попробовать восстановить спокойствие в доме, словно охваченном бушеванием свирепого циклона, а поскольку в тот момент к ней снова вернулся рассудок, старуха принялась с жаром отчитывать племянника:

— Ma que! Да за кого ты себя принимаешь, Анджело? За Аттилу, Тамерлана или, может, за Чингисхана? А то и за Гитлера вкупе с Муссолини? Немедленно сбавь тон, малыш! Тебе бы следовало постыдиться так разговаривать с той, кого доверили тебе родители! Хорошенькую же помощь ты оказываешь сестре! С девочкой стряслась беда, а вместо утешения ты осыпаешь ее оскорблениями? У тебя что же, совсем нет сердца?

Но Анджело пребывал в таком бешенстве, что не мог сразу успокоиться. Он подошел к тетке.

— Выслушайте меня, zia, и попытайтесь хоть на сей раз понять!

— Grazie tante![60] Я отлично знаю, что порой не в себе, но это не значит, будто я окончательно рехнулась! И постарайся зарубить себе это на носу, иначе схлопочешь оплеуху, ясно?

Анджело огромным усилием воли попытался взять себя в руки.

— Вот что, zia, я вас очень люблю и уважаю, несмотря на все ваши странности, но лучше не вмешивайтесь в то, что касается Стеллы, тут вы все равно ничего не в силах понять!

— Зато ты, надо думать, понимаешь очень много! Прямо-таки специалист! Ну так я тебя спрашиваю: откуда такие познания, знаток? Ты хоть раз влюбился в девушку? Или, может, собирался жениться? Думал ты когда-нибудь о собственном семейном очаге?

— Иисусе Христе! По-вашему, мне мало нашего? Хватит того, что Стелла нас обесчестила!

— Ты рассуждаешь совсем как твой дед! И знаешь, что я тебе скажу, Анджело: я вовсе не считаю, что ошибка нашей дорогой Стеллы лишила меня доброго имени! Да, ее обманули, но что с того? Многих других морочат уже после свадьбы, а с ней, бедняжкой, несчастье случилось раньше… Ты ведь не станешь упрекать всех обманутых жен, скажи?

— А что вы будете делать, когда Стелла родит ребенка без мужа?

— Что делать? Помогу ей воспитать малыша, разумеется!

— Я ненавижу его заранее, прежде чем он появился на свет!

— Que vergogna![61] Ну что ж, тогда мы уйдем из дому все втроем и докажем, что вполне способны обойтись без твоей помощи!

— Могли бы доказать мне это и раньше!

— Ты упрекаешь меня за кусок хлеба? Va bene![62] Ты ужасный человек, Анджело! И если хочешь знать, меня нисколько не удивит, если в конце концов окажется, что ты и убил этого берсальера!

И «бедная тетя» удалилась в комнату Стеллы, оставив племянника в полной прострации.

Наутро Анджело ушел из дому, даже не позавтракав, дабы показать, что больше не желает иметь ничего общего с женщинами, вдруг превратившимися в его врагов. По правде говоря, ни он, ни Стелла, ни Пия не придавали особого значения собственным словам, однако делали вид, будто не сомневаются в их истинности, что позволяло каждому упиваться своим горем.

Ромео, полагая, что совершил один из лучших поступков за всю свою сознательную жизнь, пребывал в полной эйфории и тут же попросил у инспектора разрешения оповестить о событии жену. Дзамполь не стал возражать, а, более того, с восторгом согласился. И Джульетта, в который раз оторвавшись от домашних хлопот, узнала от супруга, что им предстоит стать крестными будущего ребенка инспектора, причем, несомненно, самого выдающегося младенца в Турине, ибо его папа — достойнейший человек во всей Италии. Джульетта немедленно отнеслась к новости с подозрением.

— Скажи-ка, Ромео, уж не ты ли, случаем, собираешься стать отцом?

Тарчинини на мгновение остолбенел, потом, оправившись от изумления, расхохотался.

— Да нет же, Джульетта миа, мало того, что на всей нашей планете лишь одна женщина способна очаровать меня до такой степени, но, поскольку я провел в Турине всего несколько дней, сама понимаешь, это было бы слишком…

Джульетта обещала приехать в Турин, как только ей сообщат день и час, когда потребуется ее присутствие.

— Ты же отлично знаешь, cuor mio[63], что я живу лишь тобой, и, если Всевышний, снизойдя к моей просьбе, позволит мне умереть первым, я буду ужасно страдать в раю, пока ты снова не присоединишься ко мне! — проворковал Ромео.

У Тарчинини, как и у его супруги, не возникало никаких сомнений, что обоим уготовано место в раю, если только справедливость Всевышнего не преувеличивают.

Когда Ромео повесил трубку, лицо его выражало такое блаженство, что комиссар выглядел лет на десять моложе обычного, и Алессандро от души понадеялся, что однажды и с ним произойдет нечто подобное после телефонного разговора со Стеллой, той самой Стеллой, которой он, в сущности, еще почти не знал.

— Алессандро, надо ковать железо, пока горячо! Я бегу в гостиницу за белыми перчатками, а потом мы вместе отправимся к Дани просить руки Стеллы!

Дзамполь почувствовал, что сопротивляться бесполезно. И потом, в глубине души он вовсе не испытывал желания спорить с шефом! Оба они уже собирались уходить, как вдруг зазвонил телефон. Инспектор снял трубку и почти сразу передал ее комиссару.

— Это вас… врач из Пинероло…

— Да, знаю… Здравствуйте, доктор… Вы хотите сообщить мне, кто покорил сердце богатой наследницы?.. Что?! Кто?! Не может быть!.. Она сама вам сказала?.. В таком случае… Совершенно невероятно… О нет, я не могу вам ничего объяснить по телефону… И часто он приезжал в Пинероло?.. Вы его ни разу не видели?.. Странно, правда?.. Во всяком случае, спасибо, доктор! И — до скорой встречи, ибо я наверняка не сегодня завтра снова загляну в Пинероло… До свидания и еще раз спасибо!!!

Тарчинини задумчиво опустил трубку на рычаг и суровым, довольно удивительным для такого весельчака тоном заметил:

— Очень возможно, Алессандро, что вам не придется стать зятем убийцы…

— Вы думаете, Стелла не согласится выйти за меня замуж?

— Не в том дело! Боюсь только, я с самого начала угодил пальцем в небо и, по всей видимости, Анджело Дани не имеет ни малейшего отношения к убийству берсальера… Угадайте, кто женится на вдове Росси и ее шестидесяти миллионах лир? Доктор Джузеппе Менегоццо!

— Ну и ну! А это точно?

— Куда уж точнее! Я даже вроде бы уловил легкую досаду в голосе собеседника… Похоже, везение коллеги его здорово уязвило…

— Но в таком случае, синьор комиссар…

— Dolcemente[64], Алессандро! Не стоит проявлять излишнее рвение! Пока ничто не доказывает, что доктор Менегоццо — не самый обычный охотник за приданым! Не стоит забывать, что в момент убийства берсальера он присутствовал на муниципальном собрании в Сузе! Верно?

— Так чем мы сейчас займемся?

— Программа — та же. Мы едем к Дани!

— Но, шеф, вам не кажется, что…

— Я полагаю, инспектор Дзамполь, что мы всегда успеем обелить или арестовать подозреваемого, зато хорошая жена не валяется на дороге! И раз уж вам повезло найти подходящую супругу, лучше не выпускать ее из рук! В путь, Алессандро!

За столом Дани царила мертвая тишина. Мрачный настрой Анджело, печаль Стеллы и отрешенность тетки не располагали к разговорам. Поэтому все в полном молчании ели поленту с горячей свининой. Из троих сотрапезников Пия меньше других поддавалась общему пессимизму. Судя по ее отсутствующему виду и внезапным приступам смеха, бывшая учительница вновь вернулась в свой собственный призрачный мир. Неожиданно она стукнула Анджело по руке черенком ножа.

— Перестань класть локти на стол!

И, прежде чем парень успел отреагировать, старуха повернулась к Стелле.

— А ты прекрати шмыгать носом! — приказала она. — Хотела бы я знать, где вы набрались таких отвратительных манер! Если будете продолжать в том же духе — попрошу священника не допускать вас с первому причастию! Слышишь, Анджело?

Молодой человек, не выдержав, так неприлично выругался, что Стелла вздрогнула, а «бедная тетя» отвесила ему здоровенную оплеуху.

— Turco! — возопила возмущенная старая дева. — Bestiemmiatore! Maledetta![65] Я лишаю тебя десерта!

И, дабы не быть голословной, она утащила из-под носа Анджело тарелку с полентой, унесла ее на кухню и вытряхнула в помойное ведро. Племянник сначала замер от удивления, потом вскочил и спокойно (что придало еще больше веса его словам) бросил сестре:

— Чокнутая и шлюха — это чересчур для одного дома! Я отступаюсь! Завтра же утром собираю манатки, и выкручивайтесь сами, как хотите! Может, у меня тоже есть право жить по-человечески, а?

Негромкий стук в дверь помешал этой сцене закончиться мелодрамой.

— Кто бы это мог быть? — пролепетала Стелла.

— Как по-твоему, откуда мне знать? — сухо отозвался Анджело. — Если ты не в курсе, могу сообщить, что пока не научился видеть сквозь стены!

Стелла открыла дверь и при виде полицейских мучительно покраснела. Тарчинини решительно вошел в дом, а за ним — смущенный Дзамполь. Анджело встретил гостей недовольной гримасой.

— Решительно, сегодня у меня на редкость невезучий день! Просто невероятно! И надо ж, чтоб все свалилось на голову разом!

Комиссар вежливо кивнул тете Пии, а синьору Дани отвесил весьма церемонный поклон. Однако прежде чем Тарчинини начал заготовленную по дороге речь, «бедная тетя» бросилась к нему и, прижав к тощей груди, возопила:

— Как хорошо, что ты надел белые перчатки, мой мальчик! Это просто замечательно! Падре будет очень доволен тобой! Право, ты заслуживаешь конфеты!

Покопавшись в складках юбки, старуха извлекла нечто липкое, весьма сомнительной чистоты, и насильно засунула в рот несчастного комиссара. Стелла наблюдала за сценой с ужасом, ее брат насмешливо, инспектора же мучили сомнения, ибо он никак не мог решить, стоит ли вмешаться. Ромео бросил на помощника взгляд, явственно сказавший последнему, что он приносит себя на алтарь дружбы во имя будущего семейного благополучия Алессандро. И это тронуло инспектора до глубины души. А тетушка Пия ласково похлопала страдальца по щеке.

— Теперь можешь поиграть, — заявила она и с достоинством удалилась к себе на кухню.

— Мы должны проявлять особое снисхождение к тем, у кого поврежден рассудок, и подчиняться их капризам, если, конечно, это не требует от нас слишком больших жертв, — изрек Ромео с таким пафосом, словно вещал с кафедры собора. Однако к Анджело он обратился уже совсем другим тоном: — Синьор Дани, мы пришли сюда повидать вас.

Парень пожал плечами и с горечью усмехнулся.

— Так я и думал… Вы меня арестуете?

— Вовсе нет! Ни о каком аресте и речи быть не может, мы хотим испросить вашего согласия… Мой помощник инспектор Дзамполь, кстати, весьма достойный полицейский, — вдовец. Не секрет, что его супружеская жизнь сложилась не особенно удачно… Инспектор уже смирился с мыслью об одинокой старости, ибо первый брак нанес ему тяжкую рану, но, к счастью, познакомился с вашей сестрой, синьориной Дани. И вот Алессандро подумал, что они вместе могли бы начать жизнь заново. Поэтому-то, синьор, как будущий крестный их первенца (того, что скоро появится на свет) я имею честь просить вас отдать руку вашей сестры моему другу, инспектору первого класса Алессандро Дзамполю.

Анджело недоверчиво уставился на комиссара:

— А вы, случаем, не издеваетесь надо мной?

— Знай вы получше Ромео Тарчинини, синьор, никогда не позволили бы себе заподозрить, будто он способен шутить на такую серьезную тему, как любовь!

И, не в силах более сдерживать природную восторженность, Ромео дал наконец волю чувствам:

— Ma que! Ну что за манеры, Анджело? Эти двое любят друг друга, так чего вы ждете? Трудно вам, что ли, дать согласие? Поглядите на этого беднягу! Да парень просто гибнет с тоски, так что, глядя на него, сердце разрывается! И с каждым днем несчастный все больше чахнет… Нет-нет, не спорьте, Алессандро! Это чистая правда! Если так пойдет и дальше, с вами просто-напросто станет невозможно общаться! Вас надо срочно женить, коли не хотите в сумасшедший дом! А она? Скажите на милость, что будет с несчастной, когда родится ребенок, а? Предупреждаю вас, Анджело Дани, попробуйте только заартачиться — и я живо упеку вас в тюрьму, уж там-то у вас хватит времени поразмыслить!

Стелла, естественно, рыдала, правда сама не зная почему: то ли от радости, что ее так любят, то ли огорчаясь упрямством брата. Что до Дзамполя, то он еще ни разу не видел и не слышал, чтобы сватовство происходило таким странным образом. Зато минуту назад кипевший от злости Дани при упоминании о тюрьме мигом успокоился.

— Ах, вы все-таки твердо намерены усадить меня за решетку? Похоже, у вас это навязчивая мысль! То вы жаждете отправить меня туда по обвинению в убийстве, то потому что я не тороплюсь принимать в семью полицейского!

Он повернулся к Алессандро:

— И вас не смущает перспектива иметь шурином преступника, а?

Тарчинини поспешил вмешаться:

— Теперь я уже отнюдь не уверен, что вы имеете какое бы то ни было отношение к убийству Нино Регацци…

— Это правда?

— Правда! Даю вам слово! А слово веронца кое-что значит, per bacco! И я не позволю ни одному пьемонтцу в нем усомниться!

Дани больше не колебался. Оглядев всех присутствующих, он подошел к сестре, взял ее за руку и подвел к Дзамполю.

— Берите ее, инспектор, вы возвращаете честь нашей семье, а взамен я не стану наносить урон вашей… Я и впрямь не убивал берсальера Нино Регацци и сейчас вам это докажу…

Они услышали, как Анджело возится на кухне, а «бедная тетя» во весь голос поет «Приди, Создатель». Наконец Дани вернулся с каким-то грязным свертком в руках и протянул его Тарчинини.

— Ваши ищейки не так уж проницательны, синьор комиссар, — заметил он. — Это лежало в каминной трубе…

Ромео без особого энтузиазма взял сверток и с брезгливой гримасой осведомился:

— Что там такое?

— Оружие, которым закололи Нино Регацци.

Парень ответил так спокойно, что никто не издал ни звука, лишь Стелла, вообразив, будто новое происшествие помешает ей стать синьорой Дзамполь, жалобно застонала, придав и без того драматичной сцене скорбный музыкальный фон. Ромео развернул пакет.

— Каким образом это оружие оказалось у вас?

— Я сам вытащил его из груди покойника.

— Зачем?

— Да просто я не хотел, чтобы вы поймали убийцу! Прикончив берсальера, он, сам того не ведая, отомстил за честь Дани!

— Но в таком случае, почему вдруг…

— А сейчас я не хочу мешать счастью Стеллы… И кроме того, вы ведь сказали, что больше не верите в мою виновность.

Тарчинини размотал тряпку и, увидев на лезвии засохшие пятна крови, невольно вскрикнул.

— На сей раз, Алессандро, все ясно, а?

— Я в себя не могу прийти от удивления, шеф!

— Что ж, торопиться некуда… А вас, Анджело Дани, мне следовало бы арестовать за намеренное сокрытие важных улик, да нельзя тянуть со свадьбой вашей сестры, ее надо отпраздновать как можно скорее… Ну, так согласны вы или нет?

— Разумеется, да!

— Хорошо… А теперь расскажите нам, как к вам попал этот нож.

— Пригрозив берсальеру в присутствии дома Марино, я тихонько пошел следом… Мне хотелось набить мерзавцу морду и предупредить, что не отстану, пока он не даст слово жениться на Стелле. Весь вечер я ходил за Регацци по пятам, собираясь хорошенько вздуть его возле казармы, поскольку ночью там нет ни души. И вот, когда я уже хотел подойти, из тени вынырнул какой-то тип, ударил берсальера и тот упал. Я бросился туда, и тот, кто нанес удар, тут же исчез в темноте. Убедившись, что Регацци мертв, я решил не выдавать убийцу, поскольку он невольно отомстил за нашу честь. Я обернул его нож платком и вытащил из раны, а рядом с телом бросил другой, тот, что купил незадолго до этого. Таким образом я надеялся сбить вас со следа.

— Черт знает что! — взорвался Тарчинини. — Я просто обязан за подобные фокусы отправить вас на каторгу! Однако ради Стеллы уж придется лишить себя такого удовольствия. А сейчас самое время объявить о помолвке. Сегодня ближе к вечеру нам с Алессандро надо съездить в горы, а вернемся к праздничному ужину и тогда уж отпразднуем обручение. Расходы я беру на себя! Пойдемте, Дзамполь!

События с такой стремительностью следовали одно за другим, что у Стеллы кружилась голова. Она уже чувствовала, что сейчас упадет в обморок, как вдруг дверь кухни с шумом распахнулась и «бедная тетя», неся зажженную свечу, торжественно прошествовала в комнату, распевая:

Il campanile scocca La Mezzanotte santa E'nato! Alleluja! Alleluja![66]

Стелла бросилась к тетке.

— Ma que, zia! Сейчас еще вовсе не Рождество!

А Тарчинини, поторапливая помощника в управление уголовной полиции, заметил:

— Если хотите знать мое мнение, Алессандро, с тетушкой Пией вы никогда не соскучитесь!

Утром Валерия Росси велела Паскуалине приготовить на ужин «оссо буко», и весь день доносившиеся с кухни ароматы дразнили ее обоняние. Наконец, около шести вечера, синьора Росси села за стол, с нежностью думая о том, кто вскоре разделит ее трапезы, но, поскольку время романтических грез, лишающих молодых людей аппетита, для Валерии уже миновало, она с таким рвением принялась за «оссо буко», что вскоре для Паскуалины осталась лишь ничтожная часть лакомого блюда, да и эта жертва стоила синьоре Росси некоторых сожалений. Во избежание удушья вдова осушила бутылку барбареско, а изрядный кусок сыра помог ей допить вино до дна. Однако на этом ужин не закончился, и Валерия с удовольствием отведала приготовленного служанкой на десерт кастаньячика[67], запивая его мускатом.

После столь плотного ужина Валерия несколько отяжелела, но, подумав, как много вкусных кушаний и разнообразных вин сулит ей будущее наследство, сразу развесели все точки над i при новой встрече, а до нее оставались считанные минуты. Об этом и размышляла синьора Росси, когда в дверь тихонько постучали. Сначала вдова немного удивилась, но потом с умилением подумала, что жених проявляет весьма лестное нетерпение… В дверь снова постучали, на сей раз громче, и вдова весело крикнула:

— Паскуалина! Открывай скорее, а то он, пожалуй, ворвется силой!

Потом вдова поспешно опустилась в кресло и приняла позу, которая, по ее мнению, должна сразу внушить жениху почтение и заставить его повиноваться. Однако вместо суженого в комнату вошел уже знакомый ей полицейский, а вместе с ним — еще какой-то мужчина. Вдова вздрогнула от неожиданности.

— Синьора Валерия, они меня оттолкнули! — пожаловалась служанка.

— Довольно, Паскуалина, возвращайся к себе на кухню, а со стола уберешь потом. Что означает это вторжение, синьоры?

Вдова уже успела прийти в себя, и голос ее звучал более чем сухо. Тарчинини любезно поклонился:

— Вчера я оставил вас в столь плачевном состоянии, синьора, что мне непременно хотелось справиться о вашем здоровье…

Ромео, выразительно окинув взором уставленный остатками недавней трапезы стол, вздохнул с нескрываемым облегчением.

— Я вижу, вам стало намного лучше. Искренне рад за вас, синьора.

Вдова содрогалась от с трудом сдерживаемой злобы.

— По-моему, эта комедия — весьма дурного вкуса, синьор комиссар! — едко заметила она.

Тарчинини в свою очередь изменил тон:

— Так или иначе, она куда менее отвратительна, нежели та, что вы разыграли передо мной вчера, прикидываясь умирающей! И сейчас я пришел сюда узнать причины столь недостойного маскарада! А в крайнем случае — и потребовать объяснений!

— По какому праву?

— По праву полицейского, разыскивающего преступника, синьора!

— Преступника?

— Да, того или ту, кто убил Нино Регацци, собираясь присвоить шестьдесят миллионов лир!

— Что? И вы смеете…

— Я готов пойти даже еще дальше, синьора, и обвинить вас как минимум в пособничестве убийце!

— Меня? Меня?.. Ах, только потому, что я одинокая и беззащитная женщина, вы позволяете себе обращаться со мной таким непозволительным образом! Будь у меня муж…

— Если верить молве, синьора, вы, кажется, не замедлите обзавестись таковым?

Прежде чем хозяйка дома успела ответить, в комнату вошла Паскуалина.

— Пришел доктор, синьора Валерия! — доложила она.

Тарчинини встал и настежь распахнул дверь.

— Входите же, доктор, не стесняйтесь! — громко пригласил он врача. — Вы нам нисколько не помешаете, более того, по правде говоря, мы ожидали вашего появления!

Сначала у врача был довольно жалкий вид, но он быстро взял себя в руки.

— Вы шутите, синьор комиссар?

— И не думаю! Совсем наоборот, доктор… Разве что для вас преступление — веселый фарс!

— Не понимаю…

— Речь идет о смерти берсальера, того самого — помните, доктор? — который унаследовал шестьдесят миллионов… а теперь они переходят к синьоре Росси… а вы ведь собираетесь на ней жениться, не так ли?

— И что с того?

— Это мы еще обсудим, а пока позвольте заметить, что убийца Нино Регацци оказал вам крупную услугу, доктор… и подобной любезности никто не делает бесплатно…

— Поосторожнее, синьор комиссар!

— С чем?

— Вы намекаете, будто я нанял убийцу и натравил на несчастного берсальера, чтобы Валерия унаследовала шестьдесят миллионов, а потом я мог бы на ней жениться!

— Но я вовсе не намекаю, доктор, а просто-напросто утверждаю, что почти все, сказанное вами, — чистая правда!

— Правда?

— Да, с той небольшой разницей, что вы совершили убийство собственными руками!

— Так вы обвиняете меня еще и в убийстве берсальера?

— Совершенно верно, доктор, и вот доказательство!

Тарчинини вытащил из кармана пакет, переданный ему Анджело Дани, развернул грязную тряпку и сунул под нос Джузеппе Менегоццо скальпель.

— Это оружие убийства вы оставили в ране, услышав, как кто-то приближается к месту трагедии… и нашел его не кто иной, как наш друг Анджело Дани.

Доктор смертельно побледнел, но все еще пытался хорохориться.

— Любопытно было бы узнать, каким образом, находясь на собрании муниципалитета Сузе, я мог одновременно оказаться в Турине и совершить там убийство?

— Да очень просто, доктор. Сегодня днем я виделся с секретарем мэрии Сузе и попросил показать мне протокол заседания, проходившего в тот вечер. Вы действительно присутствовали на его открытии, но потом вас вызвали к больному, и вы больше не вернулись. А знаете, откуда вам звонили, доктор? Из Пинероло, где у вас, между прочим, нет ни единого пациента! Быть может, синьора Росси сумеет объяснить нам, кто звонил в муниципалитет?

Однако вдова предпочла благоразумно упасть в обморок, и, пока Паскуалина подносила ей нюхательную соль, комиссар продолжал:

— По-моему, дело было примерно так. Мэтр Серантони рассказал вам о своеобразном завещании Серафино Дзагато, а некоторое время спустя — и о смерти старика. Вы сообразили, что Нино Регацци наследует состояние, однако в случае его гибели шестьдесят миллионов перейдут к Валерии Росси. В Сузе вам уже так наскучило, что вы даже не раз соглашались участвовать в сомнительных приключениях нотариуса, зато шестьдесят миллионов позволили бы вести существование, о котором вы всегда мечтали. Итак, вы поехали в Пинероло, представились Валерии Росси и то ли очаровали ее, то ли предложили сделку — не важно. Но, так или иначе, прежде чем попрощаться до лучших времен, вы уже обо всем сговорились. Брак — в обмен на наследство. Вам предстояло разделаться с берсальером, а в награду получить руку синьоры Росси.

Из кресла послышался глухой стон, и Паскуалина начала тихонько молиться.

— Замечательно продуманный план, доктор, и, думаю, никто бы вас ни в чем не заподозрил, не взбреди вдруг синьоре неудачная мысль разыграть передо мной смехотворную сцену. Да и то я, вероятно, принял бы ее игру за чистую монету, но случайно познакомился в кафе с одним из ваших коллег, который и уверил меня, что Валерия Росси пребывает в самом что ни на есть добром здравии… Счастливый случай, а? Да, вынужден признать, что без него мне так и не удалось бы разгадать загадку. Но почему, черт возьми, вы решили убедить меня, что вот-вот отправитесь в мир иной, синьора?

— Это от страха… мне хотелось отвлечь от себя внимание…

— Проклятая идиотка! — рявкнул врач.

Валерия не осталась в долгу.

— Убийца! — завопила она.

Менегоццо бросился на нее и схватил за горло.

— Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь! — как безумный рычал он.

Тарчинини и Дзамполю лишь с величайшим трудом удалось оторвать его от жертвы и привести в чувство Валерию, над которой Паскуалина горестно завывала, словно преданный пес. Как только синьора Росси пришла в себя, комиссар, обращаясь к обоим преступникам, самым дружеским тоном посоветовал:

— Не лучше ли вам спокойно сделать добровольное признание?

— Это все он! — крикнула вдова. — Он все затеял! И он же убил берсальера!

Менегоццо снова вскочил и, пока полицейские удерживали его на месте, последними словами ругал сообщницу:

— Старая карга! Гнусная сова! Да я бы и пальцем не шевельнул, не предложи вы мне жениться на ваших шестидесяти миллионах лир в обмен на убийство берсальера!

— Я отказалась от этих денег, когда вы явились сюда предложить мне эту подлую сделку!

— Надо полагать, она показалась вам не такой уж подлой, раз в конце концов вы дали согласие!

Тарчинини не мешал им переругиваться, пока не счел, что услышанного с лихвой хватит для обвинительного заключения против обоих сообщников. Тогда он их утихомирил, приказал Дзамполю увести доктора в соседнюю комнату и держать под наблюдением, а сам стал записывать показания Валерии.

В тот же вечер Тарчинини и Алессандро Дзамполь, сидя в кабинете начальника уголовной полиции Турина, докладывали об окончании расследования убийства Нино Регацци, при жизни считавшегося самым красивым из берсальеров. В общих чертах рассказ сводился к следующему:

— Возможно, придержи мэтр Серантони язык, ничего бы и не случилось, но Джузеппе Менегоццо был его ближайшим другом и доверенным лицом. Холостяк, доктор отчаянно скучал в Сузе, где его держало лишь полное безденежье. Поэтому Менегоццо безумно позавидовал берсальеру, на чью голову неожиданно свалилось громадное состояние, решив, что парень наверняка не сумеет даже распорядиться им как следует. По словам врача, сначала он и не думал об убийстве, а в Пинероло поехал скорее из чистого любопытства, нежели с определенной целью. Пожалуй, его толкнуло туда циничное желание взглянуть на физиономию особы, которая могла бы стать сказочно богатой, если бы не… Однако, как все наследники, считающие себя несправедливо обделенными, Валерия Росси не могла скрыть горечи и обиды. «И почему только этот проклятый Регацци не умер еще во младенчестве?» — злобно крикнула она. Менегоццо утверждает, будто именно эти слова натолкнули его на мысль убить берсальера. Вроде бы сначала вдова разразилась возмущенными воплями, но потом надежда получить шестьдесят миллионов взяла верх над прочими соображениями, и Валерия согласилась заключить с врачом сделку. Менегоццо вместе с нотариусом съездил в Турин повидать Нино Регацци, а познакомившись с человеком, которого уже твердо решил убить, вернулся в Сузе — присутствие на заседании муниципалитета обеспечивало алиби. Он подписал список присутствующих, однако заранее договорился с вдовой Росси, что она почти тотчас же вызовет его якобы к больному.

— По правде говоря, — заметил Тарчинини, — мы бы распутали это дело гораздо быстрее, если бы чертов дурень Анджело Дани не вбил себе в голову выгораживать убийцу, в котором, видите ли, усмотрел мстителя за семейную честь. Вот и вся грязная история о враче, слишком любившем деньги. А теперь ему придется до конца жизни сидеть в тюрьме и раскаиваться за чрезмерную алчность.

— Да, уж не такого свадебного путешествия ожидала Валерия Росси, — проворчал Дзамполь.

Командировка Тарчинини в Турин закончилась, и он возвращался в Верону. Удачное расследование убийства берсальера в очередной раз прославило его имя. А кроме того, комиссар радовался, что совершил доброе дело, соединив Стеллу Дани и Алессандро Дзамполя. Все трое на станции Порта Нуова ожидали поезда из Вероны, а вместе с ним — и Джульетту Тарчинини, которая, как обещала, должна была приехать за мужем. Когда состав приблизился к перрону, Стелла и Дзамполь деликатно отошли в сторонку. А Ромео бросился вдоль вагонов, выкрикивая имя супруги под хохот и улюлюканье путешественников, коих он, впрочем, даже не замечал. Стелла и ее жених пытались угадать, какая же из пассажирок поезда — та, что заслужила такую безумную любовь комиссара, все его хвалы и дифирамбы. Наконец Стелла указала на красивую светловолосую женщину — похоже, Тарчинини устремился именно к ней.

— Смотрите! Вот она!

И у Стеллы слегка защемило сердце, ибо незнакомка поражала такой необычайной красотой и элегантностью, что скромная кассирша из кафе «Чеккарелло» и в подметки ей не годилась.

— Не может быть! — возразил инспектор. — Не стоит забывать, Стелла, что у них замужняя дочь, а этой женщине не больше тридцати пяти лет!

Впрочем, комиссар пробежал мимо восхитительной блондинки, даже не поглядев в ее сторону, и кинулся в объятия особы, чья ширина почти равнялась росту, так что вместе с мужем они походили на пару китайских или японских ваз. Стелла и Алессандро недоуменно поглядели друг на друга и разразились неудержимым хохотом. Так эта бесформенная масса и есть несравненная Джульетта, равной которой не найдешь на всей Земле? Молодые люди не без тревоги думали, каким образом им удастся сохранить серьезное выражение лиц при виде этой забавной парочки, но когда сияющий от счастья Тарчинини, взяв жену за руку, подвел ее к своим спутникам, неожиданно произошло чудо.

— Джульетта… вот Стелла и Алессандро… Они скоро поженятся и, надеюсь, будут так же счастливы, как мы с тобой…

Дзамполю вдруг расхотелось смеяться, и он подумал, что эта заплывшая жиром женщина в молодости, должно быть, отличалась редкостной красотой, да и сейчас сохранила прекрасные глаза и ослепительную улыбку. А Стелла даже не знала, как ответить на матерински нежный взгляд синьоры Тарчинини. И когда Ромео, гордо выпрямившись во весь рост, спросил: «Ну как, разве в Турине можно встретить такую красавицу?» — у Стеллы и Дзамполя перехватило дыхание, ибо до них внезапно дошло, что такое истинная любовь.

ВЕДИТЕ СЕБЯ ПРИЛИЧНО, АРЧИБАЛЬД!

Леонарду Грайблу [68] — с глубокой симпатией.

Ш.Э.

Главные действующие лица:

Сэр Арчибальд Лаудер, баронет [69].

Леди Рут, его жена.

Джим Фернс, британский консул в Вене.

Эннабель Вулер, секретарша Джима Фернса.

Малькольм Райхоуп, помощник Джима Фернса.

Терри Лаудхэм, помощник Джима Фернса.

Комиссар Гагенбрехт из уголовной полиции Вены.

Глава 1

Каждый день, покидая уютную квартирку на Маргарет-террас, в Челси, Рут Трексмор на мгновение замирала на пороге и окидывала ее кокетливое убранство горделивым взглядом — всего этого она добилась собственным трудом и величайшим рвением. Потом Рут садилась в автобус и с чистой совестью ехала на Оксфорд-стрит в контору фирмы Вулвертон, где заведовала персоналом.

В то утро, как, впрочем, уже довольно давно, едва открыв дверь кабинета, мисс Трексмор посмотрела на вазу из доултонского фарфора — там опять стояли цветы. Этот ежеутренний знак внимания и удивлял, и слегка раздражал Рут, ибо, несмотря на все расспросы служащих конторы, ей так и не удалось выяснить, кто с таким трогательным упорством украшает ее кабинет.

К тридцати годам Рут все еще оставалась очень красивой женщиной и вполне могла внушать самые пылкие чувства, но, возможно, робость предполагаемого воздыхателя объяснялась тем, что служащие фирмы, зная о трудном прошлом мисс Трексмор, хорошо понимали, как мало она теперь склонна доверять любовным излияниям.

Едва Рут села за стол, в дверь постучали. Она крикнула «входите», и на пороге появилась одна из уборщиц — Патрисия Крокет. С первого взгляда на смущенное лицо миссис Крокет Рут поняла, что та пришла с просьбой. Патрисии и вправду хотелось отгулять выходной завтра, поскольку ее брат собрался жениться именно в этот день. Зная суровость мисс Трексмор, молодая женщина начала распространяться о семейном долге, чтобы хоть как-нибудь оправдать подобное нарушение дисциплины, но Рут перебила ее:

— Вот что, миссис Крокет, я согласна дать вам завтра выходной, но с одним условием…

Весь облик Патрисии ясно говорил, что она готова на любые жертвы.

— …вы назовете мне имя того или той, кто каждое утро украшает цветами этот кабинет.

Миссис Крокет колебалась.

— Понимаете, я ведь обещала держать язык за зубами…

— Дело ваше!

— …а кроме того, за молчание мне платят полфунта в неделю… Но если я не скажу имя, вы не отпустите меня завтра, мисс?

— Совершенно верно.

Миссис Крокет тяжело вздохнула:

— Но вы ведь никому не скажете, что это я проболталась, мисс?

— Даю слово.

— Ну, так это сэр Арчибальд.

Рут Трексмор настолько удивилась, что даже не заметила, как Патрисия выскользнула из ее кабинета. Сэр Арчибальд Лаудер… Генеральный инспектор всех представительств фирмы Вулвертон, раскиданных по разным уголкам света… Чтобы сэр Арчибальд — и вдруг в нее влюбился? Да не может быть! Мисс Трексмор невольно рассмеялась — уж очень нелепой выглядела сама мысль о малейших проявлениях человеческих чувств со стороны такого безукоризненного сноба, как баронет. Сэр Арчибальд — живая картинка из мужского журнала мод, и Рут всегда казалось, что для подобного субъекта самое главное в жизни — первым надеть новую модель галстука от «Тэйлор и К°» с Бонд-стрит. Мисс Трексмор достаточно хорошо знала Теренса Вулвертона, вместе с братом Джошуа открывшего в Шеффилде первое отделение их семейной фирмы скобяных изделий, а теперь — коммерческого директора лондонских филиалов, и слышала от него, что сэра Арчибальда Лаудера держат скорее «для шику», как своего рода рекламу. Титул баронета открывал перед ним любые двери, а великосветский тон гипнотизировал оптовых покупателей, которых сэр Арчибальд приглашал в лучшие рестораны столицы. Проведя наедине с баронетом пару часов, никто из них не смел отказаться подписать контракт из опасения, что его оскорбит такое вопиющее хамство.

Сэр Арчибальд… Все утро Рут не могла выбросить из головы неожиданно возникшую перед ней проблему. Эти ежедневные букеты наверняка означали одно — тайную страсть. И мало-помалу прикинув, как прекрасно сэр Арчибальд вписался бы в обстановку квартиры на Маргарет-террас, мисс Трексмор стала склоняться к мысли, что, пожалуй, стать леди было бы совсем неплохо. Разумеется, о том, чтобы по-настоящему влюбиться в сэра Арчибальда, нечего и думать, но в ее возрасте брак по расчету куда предпочтительнее обманчивых порывов страсти. Опять-таки от Теренса Вулвертона Рут знала о материальном положении баронета. Оно представлялось довольно скромным. Сэр Арчибальд жил вместе с матерью в небольшом особняке на Бедфорд Уэй в Блумсбери. Само собой, если мисс Трексмор станет леди Лаудер-младшей, ей придется потратить немало усилий, дабы внушить мужу, насколько важнее заботиться о процветании семейного очага, нежели следовать последней моде Пиккадилли. Однако это не пугало молодую женщину, даже наоборот.

Деятельная натура мисс Трексмор требовала молниеносных решений, и Рут никогда ничего не откладывала в долгий ящик. Обдумав ситуацию, она быстро решала «да» или «нет» и тут же предпринимала соответствующие меры. Поэтому, узнав от диспетчера, что баронет уже на месте, Рут твердым шагом направилась к нему в кабинет.

Мисс Трексмор вошла к сэру Арчибальду, словно воин — на завоеванную собственным мечом территорию. При виде ее баронет встал и отвесил легкий поклон.

— Ваш визит — большая честь для меня, мисс Трексмор…

И он замер, от природной застенчивости явно не зная, что еще сказать. Рут окинула сэра Арчибальда критическим взглядом и пришла к выводу, что женский персонал фирмы Вулвертон не без основания находит в нем некоторое сходство с Гарри Купером, капитаном Труа и плюс к тому — Стивом Мак-Квином.

— Могу я предложить вам сесть, мисс Трексмор?

— Разумеется, тем более что, по-моему, сидя разговаривать гораздо удобнее.

— О да, конечно… вне всяких сомнений…

Явное замешательство баронета приятно щекотало самолюбие Рут.

— Я думаю, вам тоже лучше сесть, сэр Арчибальд, так будет намного естественнее.

— Что? Ах да!.. Прошу прощения…

Лаудер опустился в кресло напротив, вставил в глаз монокль и глубоко вздохнул.

— Я вас слушаю, мисс? — пробормотал он, и от смущения оксфордский выговор чувствовался сильнее обычного.

— Арчибальд…

Неожиданно фамильярное обращение так удивило баронета, что он слегка подскочил.

— Я хотела поблагодарить вас за цветы, которые каждое утро нахожу у себя в кабинете.

— А-а-а… так вы знаете?..

— И чем же объясняется этот цветочный дождь, Арчибальд?

Баронет совсем сконфузился.

— Видите ли, мисс… э-э-э… Вообще-то мне бы следовало вам сказать…

— Что именно, Арчибальд?

— М-м-м… я даже не знаю, как бы это выразить…

Робость сэра Лаудера начала действовать Рут на нервы, и она поспешила на помощь.

— Вероятно, таким образом вы хотели намекнуть, что любите меня?

С души баронета как будто свалился огромный камень, и он почти весело подтвердил:

— Так и есть, мисс! Совершенно верно! Я весьма рад, что вы догадались!

От волнения сэр Арчибальд выронил монокль, и тот теперь болтался на шнурке у его груди.

— Я очень польщена, Арчибальд… И давно вы меня любите?

— Думаю, с нашей первой встречи, но по-настоящему осознал это всего два месяца назад, в Китае.

— В Китае?

— Да, в одном шанхайском баре я увидел женщину… и фигура немного напоминала вашу… ну, и тогда до меня вдруг дошло, что я никогда не смогу чувствовать себя вполне счастливым, если вы навсегда исчезнете из моей жизни.

У Рут встал комок в горле.

— Спасибо за это признание… оно меня бесконечно тронуло… но все-таки… чего вы ожидаете от меня?

— Чтобы вы стали моей женой, мисс, если, конечно, сочтете это для себя возможным.

— На первый взгляд не вижу особых препятствий…

Баронет снова вставил в глаз монокль и, очень довольный собой, объявил:

— Я в полном восторге, дорогая. Вы позволите мне сказать об этом маме?

Вопрос несколько сбил с толку мисс Трексмор.

— Маме?

— Ну да, милейшей старой даме с добрейшим сердцем и множеством всяких предрассудков. Я уверен, она понравится вам так же, как и вы ей.

Рут всегда чуть-чуть иначе представляла себе и признание в любви, и обсуждение брачных планов. С досады она решила дать баронету небольшой урок.

— Арчибальд… а вы ни о чем не забыли меня спросить?

— О чем же, дорогая?

— Ну, могли бы, скажем, поинтересоваться, отвечаю ли я вам взаимностью! Или, по-вашему, это не имеет значения?

Лаудер явно удивился.

— Простите, я, кажется, не совсем улавливаю… Если вы не против выйти за меня замуж, разве это не означает, что вы меня любите?

— Так вот, Арчибальд, может, это покажется вам странным, но я вовсе не уверена в своих чувствах. О да, само собой, вы мне очень нравитесь, но этого еще мало…

— Вы так считаете?

— Бесспорно!

— Вы меня огорчили, дорогая. Но в таком случае, пожалуй, лучше повременить и пока ничего не говорить маме?

— По-моему, так было бы разумнее.

— А не могли бы вы сказать хоть приблизительно, за какое время вы рассчитываете прийти к окончательному выводу?

— Понятия не имею… Нам надо чаще встречаться и получше узнать друг друга… Короче, Арчибальд, боюсь, вам придется сделать над собой небольшое усилие и поухаживать за мной!

— К несчастью, я не очень-то умею ухаживать…

— Что ж, научитесь!

— Честно говоря, больше всего меня тревожит мама. Она знает, что я вас люблю, и все время уговаривает поскорее признаться… Боюсь, услышав, что произошло, она ни за что не поймет, почему вы сразу не сказали «да»!

— Так леди Лаудер даже не допускает мысли, что какая-то женщина может вас не любить?

— Разумеется.

Рут подумала, что рано или поздно у нее начнутся осложнения с этой чересчур влюбленной в сына мамашей.

Они вместе гуляли, ужинали в ресторанах, ездили в театр, но дни шли за днями, недели за неделями, а отношения по-прежнему оставались отчужденными. Баронет вел себя так корректно, что временами его вежливость смахивала на безразличие. И Рут невольно спрашивала себя, интересуется ли он вообще хоть чем-нибудь, кроме галстуков. Вероятно, несмотря на титул, мисс Трексмор довольно быстро отправила бы Арчибальда куда подальше, но с каждой новой встречей он казался ей все красивее, порядочнее и утонченнее, а завистливые взгляды других женщин лишь подтверждали это впечатление. Так что мало-помалу Рут привязалась к сэру Арчибальду, и чувства ее, похоже, расцветали тем стремительнее, чем холоднее и отстраненнее держался баронет.

Однажды в весеннюю субботу они катались на лодке по Темзе неподалеку от Сукхэма. Рут с некоторым раздражением наблюдала, как лихо ее робкий поклонник работает веслами, думая, что каждый взмах весла за милю выдает оксфордскую тренировку. Вероятно потому, что они плыли по воде, мисс Трексмор вдруг ощутила такой прилив энергии, словно в ее крови вскипело мужество всего британского военно-морского флота, и решила окончательно прояснить положение.

— Арчибальд!

От волнения баронет чуть не выронил весло. Наконец, вновь водрузив на место монокль и восстановив равновесие, он робко улыбнулся.

— Да, дорогая?

— Арчибальд, вот уже два месяца, как мы встречаемся почти каждый день!

Он поклонился:

— Поверьте, для меня это истинное блаженство!

— А вам никогда не приходило в голову, Арчибальд, что оба мы — уже не первой молодости… В наши годы на то, чтобы завести семью и вырастить детей, отпущено не так уж много времени, не так ли?

— С вашего позволения, я полностью разделяю столь трезвый взгляд на вещи.

Мисс Трексмор охватила нервная дрожь.

— Господи Боже! — воскликнула она. — Вы что, совсем не умеете говорить по-другому, Арчибальд?

Баронет вытаращил глаза:

— Неужели я случайно позволил себе бестактность, дорогая?

— То-то и оно, что нет! И это — самое ужасное!

— Боюсь, я не вполне понимаю, что вы…

— Арчибальд, я люблю вас, теперь я в этом уверена!

Рут слегка преувеличивала, но ей так хотелось стать леди! Услышав долгожданные слова, Лаудер опустил наконец весла, взял молодую женщину за руки и расплылся в счастливой улыбке.

— Я думаю, теперь мне можно называть вас просто по имени?

Да, конечно, они сидели в лодке, а это не самое удобное место для страстных объятий, но все же… Рут отнюдь не считала себя роковой женщиной, однако никогда даже не предполагала, что в ответ на ее признание в любви мужчина может остаться совершенно равнодушным, вежливым и холодным, как айсберг. Ей хотелось плакать от обиды.

Как только лодка причалила к берегу, мисс Трексмор выскочила и, не оборачиваясь, побежала вперед. Баронет догнал ее в несколько прыжков и, как ни странно, осмелился взять за руку.

— Вы разочарованы, верно?.. И однако я искренне вас люблю, Рут…

— Так почему, черт возьми, вы мне этого не желаете доказать?

Мисс Трексмор едва не прикусила язык — надо ж было выразиться так вульгарно! — но баронет, очевидно, даже не заметил грубости, ибо в ту же секунду буквально набросился на Рут и, стиснув изо всех сил, с невероятным пылом поцеловал в губы. Мисс Трексмор сначала охватила легкая паника — или она сейчас задохнется, или ребра не выдержат, — и Рут попыталась было отбиваться от поклонника, неожиданно превратившегося в гигантского спрута, но очень быстро все ее существо захлестнула волна нежности, и молодая женщина растаяла. Поэтому, когда баронет отпустил наконец мисс Трексмор, та лишь без особой уверенности в голосе простонала:

— Ве… дите себя при… лично, Арчибальд…

— Я тоже полагаю, что его следует призвать к порядку, мисс.

Незнакомый гнусавый голос заставил Рут обернуться, и она узрела самого здоровенного полисмена, какого ей когда-либо доводилось видеть, — по меньшей мере шести футов четырех дюймов росту. На вид мисс Трексмор дала бы гиганту лет пятьдесят, но, судя по выражению лица, его преждевременно состарили работа и огорчения. Полицейский, насупившись, взирал на парочку из-под кустистых бровей. Рут взглядом призвала баронета на помощь. Увы! Сэр Арчибальд уже виновато опустил голову и покраснел.

— Признаюсь, я вел себя как мальчишка…

Констебль вздохнул:

— В таком случае позвольте заметить вам, сэр из молодых, да ранних…

Мисс Трексмор возмутила и чуть ли не оскорбила слабость кавалера. В конце концов, Арчибальд мог хотя бы попытаться выказать гордость пускай не слишком приличным в общественном месте, но все же чисто мужским поступком! Но баронет молчал, и она решила взять дело в свои руки.

— Мы и в самом деле, пожалуй, потеряли голову, но только потому, что всего несколько минут назад решили пожениться, — с улыбкой объяснила Рут.

Полисмен, уже доставший было блокнот и карандаш, снова убрал их в карман.

— Ну, это совсем другое дело, мисс…

И, немного помолчав, он с мстительным злорадством добавил:

— По сравнению с тем, что вас ожидает, составлять протокол просто смешно…

Арчибальд поинтересовался, что он имеет в виду, и страж порядка охотно пояснил:

— Да вечно одна и та же история, сэр… и даже картинка не меняется… Либо опушка леса, либо берег реки… светит солнышко, а воздух настолько благоухает вереском или там скошенным сеном, что мы начинаем воображать, будто нам принадлежит весь мир. Ну и, ясное дело, спешим разделить его с первой попавшейся смазливой брюнеточкой — только потому, видите ли, что в ее смехе нам почудился звон серебряных колокольчиков, или блондинкой, если вдруг взбредет в голову, что таких голубых глаз нет больше ни у кого на свете. А заканчивается все, сэр, двухкомнатной квартиркой в каком-нибудь невыносимом квартале и кучей ребятишек, которые вечно орут или просят есть. Тогда-то мы наконец замечаем дребезжащие нотки в смехе своей дражайшей половины или что у блондинки всегда были не голубые, а карие глаза, но уже поздно, сэр… Мы всегда опаздываем… Поэтому протокол — сущая чепуха в сравнении с тем, что уготовано вам в дальнейшем, верно?

— Честное слово, вы говорите как настоящий оксфордец! — воскликнул баронет.

— Не совсем, сэр. Я учился в Сент-Джонс-колледже с тридцать четвертого по тридцать седьмой год…

— Что? Вы закончили Кембридж и работаете простым констеблем? Не может быть!

— Это из-за брюнетки, сэр… почти такой же хорошенькой, как вы, мисс… Я бы пожелал вам счастья, да все равно бесполезно…

И старый, разочарованный жизнью гигант, развернувшись на каблуках, отправился продолжать обход.

Как только он скрылся из виду, жених и невеста весело расхохотались, нисколько не веря, что его болтовня имеет хоть какое-то отношение к ним самим, и таким образом с величайшим простодушием угодили в уже расставленную судьбой ловушку. Рут позволила себе взять баронета под руку.

— Ну, Арчибальд, по-моему, сейчас самое подходящее время попросить меня выйти за вас замуж! — кокетливо заметила она.

— Сначала я должен поговорить с мамой.

— Но, Арчибальд, наше будущее зависит от нас, и только от нас одних! В нашем возрасте, кажется, уже можно бы принимать решения, ни у кого не спросясь, даже у вашей матушки!

— В доме Лаудеров, дорогая моя, не принято, чтобы мужчина предпринимал что бы то ни было, не поинтересовавшись предварительно мнением жены или матери.

— Ну а если Лаудер остается сиротой, не успев жениться? Надо полагать, несчастному приходится бежать за советом к торговке газетами из ближайшего киоска?

— Боюсь, я не вполне уловил смысл вашего замечания, дорогая.

— Неважно! Давайте вернемся, ладно?

От ужасающего разочарования Рут за всю обратную дорогу не сказала и двух слов, а баронет, хоть и ощущал в ее молчании некоторую враждебность, из уважения к чувствам невесты тоже помалкивал. На Маргарет-террас Арчибальд извинился, что вынужден так скоро оставить ее одну.

— Я никак не ожидал, что вы дадите мне ответ именно сегодня, darling, и, к несчастью, взял на себя некоторые обязательства… А отказаться от них невозможно без урона для фамильной чести…

— Чести? — машинально повторила мисс Трексмор.

— Представьте себе, дорогая, в моем клубе (а там, честно говоря, я пользуюсь весьма значительным влиянием) сегодня должны принять в высшей степени важное решение. Вы только подумайте, дорогая, Герберт Вулер во всеуслышание заявил, будто джентльмен не может ловить рыбу на блесну…

— На блесну? — ошарашенно переспросила Рут.

— …хотя Майкл Файддн незадолго до этого говорил, что предпочитает этот способ всем прочим. Так что тут — намеренное оскорбление или обычная бестактность? Вот мы и решили обсудить вопрос безотлагательно. Сами понимаете, дорогая…

— О да, Арчибальд, еще бы мне не понять, что для нашего будущего важнее всего — выяснить, как лучше ловить рыбу: на блесну или босыми пальцами правой ноги!

— Простите, что?

— И вообще, мой дедушка ловил ее зубами!

— Чем?!

— Правда, он не был джентльменом!

И мисс Трексмор, решительно повернувшись, исчезла в доме, прежде чем остолбеневший от удивления баронет успел прийти в себя.

В ближайшие часы после столь жалкого финала свидания Рут познала несколько головокружительных взлетов и падений, однако, будучи женщиной с головой, в конце концов устыдилась, что позволила себе поддаться раздражению, как какая-нибудь слабонервная кукла из Майфэйра [70]. Нет, мисс Трексмор должна решать свои проблемы сама, без посторонней помощи, и раз ей захотелось стать леди Лаудер, так тому и быть, вне зависимости от желаний баронета!

Рут живо надела строгий черный костюмчик и около десяти часов вечера уже звонила в дверь леди Лаудер. Правда, прежде чем взяться за медный молоток, рука чуть дрогнула, но молодая женщина не привыкла отступать, да, впрочем, и не испытывала подобного желания.

Пожилая дама, открывшая Рут дверь, казалась воплощением хороших манер. Столь поздний визит ее откровенно удивил.

— Что вам угодно, мисс?

— Насколько я понимаю, вы — леди Элизабет Лаудер?

— Да, в самом деле, но…

— А я — Рут Трексмор!

Лицо матери баронета мгновенно осветилось улыбкой.

— Наконец-то! — воскликнула она. — Входите скорее! Я уже почти отчаялась когда-нибудь познакомиться с вами.

Проводив молодую женщину в небольшую гостиную, обставленную настоящей чиппендейловской мебелью, она с огорчением заметила:

— К несчастью, моего сына нет дома.

— Я в курсе и пришла не к нему, а к вам.

— Какая замечательная мысль!

Мисс Трексмор, почувствовав, что последние предубеждения против будущей свекрови тают, согласилась выпить рюмочку черри.

— Арчибальд рассказывал мне, какая вы красивая и элегантная женщина, но я даже и представить не могла, что вы так хороши, — как бы про себя проговорила хозяйка дома, наливая ликер. — Мальчику удивительно повезло! Из вас получится великолепная пара!

— Ну, прежде чем мы доберемся до этой стадии, леди Элизабет Лаудер, — сухо отрезала Рут, — нужно выполнить кое-какие мелкие формальности, которых ваш сын упрямо избегает.

— Правда? Что вы имеете в виду?

— В частности, попросить у меня руки! Он уверяет, будто ни за что не осмелится на подобный шаг без вашего согласия!

Пожилая дама рассмеялась:

— Арчибальд — вылитый отец. Ужасающе застенчив с женщинами. Вы, вероятно, удивитесь, дорогая, но мне пришлось буквально силком тащить ныне покойного сэра Руперта к пастору. Это наделало некоторого шуму в семье, боюсь, мое поведение даже посчитали скандальным, но в противном случае, пожалуй, мне бы так и пришлось доживать век в невестах! Так Арчибальд хочет получить от меня согласие? Что ж, я его даю, и от всего сердца! Обнимите меня, дорогая, теперь вы моя дочь…

— Но… как же ваш сын!

— Пустяки, мы ему скажем, когда вернется!

Женщины упали друг другу в объятия, и несколько слезинок окончательно скрепили их союз. А потом они провели вместе два восхитительных часа, болтая немного о настоящем, чуть больше о будущем, но главным образом — о прошлом. Рут не без любопытства слушала о детстве, отрочестве и юности будущего супруга.

Войдя в гостиную и застав Рут Трексмор за дружеской беседой со своей матерью, сэр Арчибальд, при всей его обычной флегме, не мог скрыть изумления.

— Я… просто в восторге… что вы здесь, дорогая… но, честно говоря, немножко… удивлен… — слегка заикаясь, пробормотал он.

Рут встала:

— Сэр Арчибальд Лаудер, я имею честь просить вашей руки, поскольку вы сами никак не решитесь сделать мне предложение!

— Я… э-э-э… я не… ожидал… вы ведь понимаете…

Баронет смахивал на пингвина, которому некий шутник вздумал объяснять Эйнштейнову теорию относительности. В панике он посмотрел на мать, но та ответила лишь ободряющей улыбкой. И тут к Арчибальду наконец вернулось хладнокровие. Он снова вставил в глаз монокль и отвесил гостье легкий поклон.

— Мисс Трексмор, вы бы не согласились осчастливить меня, взяв в супруги? — Выпрямившись, он пояснил: — По-моему, так будет правильнее. Я с нетерпением жду вашего ответа, мисс…

— Я согласна, Арчибальд.

— Благодарю вас.

— И это все?

— Простите, не понял…

— Вы не собираетесь меня поцеловать?

Арчибальд снова поглядел на леди Лаудер, и та дала материнское благословение.

— Таков обычай, Арчибальд. А помимо всего прочего, вам этого смертельно хочется…

И вновь, как на берегу Темзы, баронет ураганом налетел на мисс Трексмор, сжал в объятиях и наградил столь жарким поцелуем, что молодая женщина едва не задохнулась. Покраснев, как вишня, она с трудом высвободилась из рук баронета.

— Ведите себя прилично, Арчибальд! — чуть слышно прошептала она.

Леди Элизабет Лаудер по-матерински заботливо вступилась за сына:

— Не судите его слишком строго, Рут. Я ведь вам уже сказала: Арчибальд невероятно застенчив.

И мисс Трексмор призадумалась, что с ней будет, если баронет, паче чаяния, сумеет победить робость!

У двери кабинета шефа, Теренса Вулвертона, Рут Трексмор почувствовала, что ей изменяет мужество. Она весьма опасалась, что, узнав о помолвке с баронетом, «большой босс» отпустит какое-нибудь вежливое, но пронизанное нестерпимо жестокой насмешкой, замечание. Однако, против ожиданий, Вулвертон пришел в восторг и горячо поздравил Рут с будущим статусом леди Лаудер. Мисс Трексмор хорошо знала шефа и понимала, что за внешней беспечностью светского щеголя скрываются недюжинное честолюбие и неуемная жажда любым путем приумножить славу семейной фирмы. Сам Теренс тоже вдоль и поперек изучил каждого служащего и старался поддерживать со всеми доверительный, почти отеческий тон. Впрочем, делал он это весьма охотно, свято веруя, что могущество фирмы тесно связано с процветанием всего Соединенного Королевства. Естественно, прошлое мисс Трексмор тоже не осталось секретом для Вулвертона, и она рискнула попросить у шефа совета.

— Вам известно, сэр, что в моей жизни, говоря несколько выспренним языком, существует… некая тайна… Порядочность требует предупредить баронета до свадьбы, но, боюсь, подобные откровения все испортят и он больше не захочет связываться со мной…

Теренс дружелюбно улыбнулся:

— А вам очень хочется стать леди, не так ли?

— Да.

— В таком случае, мисс Трексмор, я буду разговаривать с вами честно — не как джентльмен, а как бизнесмен. Короче, я совершенно уверен, что из вас получится именно такая жена, какая нужна Лаудеру, а потому советую промолчать. Пусть узнает о ваших тайнах в свое время. Не сомневаюсь, парень настолько вас любит, что не рассердится. А кроме всего прочего, он слишком хорошо воспитан… Желаю вам счастья, мисс!

Наконец пришло время писать приглашения и уведомления. Жених и невеста сидели в гостиной на Бедфорд Уэй. Увидев, что Рут вывела на конверте имя полковника Стокдейла, баронет принялся над ней подтрунивать:

— А я и не подозревал, что у вас есть знакомства в армии, дорогая…

— Это старый друг, он мне очень помог в жизни…

— Бывший воздыхатель?

— Нет. Я никогда не видела Джеймса-Герберта Стокдейла.

На языке у Арчибальда вертелись новые вопросы, но хорошая выучка не позволяла требовать признании, которых, похоже, ему делать не собирались. И баронет промолчал. Вскоре они надписали последний конверт и стали пить чай вместе с по обыкновению заботливой леди Элизабет. Арчибальд воспевал тайное очарование старого Парижа, куда собирался отвезти Рут в свадебное путешествие. Мисс Трексмор слушала, с трудом скрывая смущение, ибо она отлично знала, что ни в какой Париж не поедет.

Свадьба превзошла все ожидания Рут, а когда старый, слегка скрученный подагрой, но зато благоухающий лавандой «Ярдли» и отличным виски джентльмен назвал ее «леди», молодая женщина испытала самую большую за всю свою жизнь радость. Только теперь она окончательно поверила, что добилась положения в обществе.

Наконец после множества церемоний и приемов Рут и Арчибальд впервые за весь день остались наедине в тихом домике на Маргарет-террас. Молодая женщина заглянула в ванную и, освободив ее для мужа, прилегла на большую двуспальную кровать в стиле Людовика XVI. Баронет, забывший надеть пижамную куртку, появился в спальне с обнаженным торсом, и его мускулатура настолько поразила новоиспеченную леди Лаудер, что она позволила себе выразить легкое удивление. Комплимент явно польстил самолюбию Арчибальда.

— Понимаете, дорогая, я с ранней юности никогда не забываю по утрам делать несколько упражнений по особой методе… Она называется «Станьте Гераклом незаметно для себя».

Рут отнюдь не обладала богатым жизненным опытом, но тем не менее она быстро пришла к выводу, что ей достался совсем неплохой муж. Увы, не прошло и нескольких минут, как зазвонил телефон. Баронет оставил молодую супругу и бросился к аппарату, воскликнув: «Наверное, это мама». Рут чуть не выругалась с досады.

Но это была вовсе не леди Элизабет. Лицо Арчибальда слегка окаменело.

— Это вас, дорогая… от того полковника, которого вы… якобы никогда не видели, — буркнул он, протягивая жене трубку.

Выслушав все, что пожелал сообщить незнакомый голос, леди Лаудер в некотором замешательстве отошла от телефона — дальнейший разговор с мужем рисовался ей далеко не в радужных тонах.

— Он желает нам самого большого счастья, — наконец пробормотала Рут.

— Весьма любезно с его стороны! — сухо отозвался баронет.

И молодая женщина поняла, что признание больше откладывать нельзя. Вот только как его сделать? Сам того не желая, Арчибальд помог жене, по обыкновению вставив в глаз монокль. Вместе с гранатово-красной, отороченной черным шелком пижамой это выглядело так трогательно и забавно…

— Бог свидетель, дорогая, я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, но коль скоро речь идет о моей жене… волей-неволей придется нарушить обыкновение. Скажите мне правду, Рут, этот Стокдейл имеет на вас какие-то права?

Она опустила голову:

— Да.

— Ах вот оно что!..

Удар, несомненно, попал в цель.

— Но в подобных обстоятельствах, дорогая, мне кажется более чем затруднительным…

— Прошу вас, Арчибальд, удержитесь от слов, о которых потом наверняка пожалеете… Если полковник Стокдейл и обладает надо мной определенной властью, то к любви это вовсе не имеет отношения… просто он мой шеф.

— Шеф?

Баронет так удивился, что монокль упал на ковер, а он и не подумал нагнуться.

— Видите ли, Арчибальд… Мое положение в фирме Вулвертонов — только «крыша»…

— «Крыша»?

Заговори она вдруг по-китайски, Лаудер и то вряд ли поразился бы сильнее.

— А на самом деле, Арчибальд, я тайный агент МИ-пять [71] и работаю в отделе полковника Стокдейла.

Глава 2

В спальне надолго воцарилась тишина — сэр Арчибальд Лаудер пытался разобраться в положении. Рут с тревогой ждала бурной реакции и резких объяснений. Наконец баронет поправил монокль и встал, забыв надеть комнатные туфли.

— В вулвертоновской конторе вы слывете женщиной с богатым воображением, дорогая, но я и не подозревал, что оно развито до такой степени! — бесконечно вежливым и холодным тоном заметил он. — Агент МИ-пять! Богом клянусь, моя милая, выдумка просто восхитительна!

Теперь уже молодая женщина окончательно перестала что-либо понимать.

— Выдумка?

— Да, дорогая моя, в цепи поколений Лаудеров многим случалось пострадать от супружеской неверности. Вы скажете, что такова судьба множества славных и почтенных семейств и, более того, возможно, они вообще до сих пор существуют только потому, что время от времени в усталые вены вливалась новая кровь… Я хорошо представляю и еще множество других доводов, какие могли бы привести в свое оправдание неверные жены, но за всю историю нашей семьи не припомню ни единого случая, чтобы хоть одна из женщин ради того, чтобы свободно видеться с любовником, прикинулась шпионкой!

— Вы мне не верите, Арчибальд?

— Нет, дорогая, не верю.

— Вы меня оскорбляете!

— Ну, это уж совсем забавно! Вы признаетесь, что у меня есть соперник, и, оказывается, я же еще и виноват?

— Но говорю вам…

— Слышал-слышал… что вы наша британская Мата Хари, вот только, к несчастью, совершенно не принимаю всерьез всю эту чушь со шпионскими историями, тайными агентами и прочим бредом!

Леди Лаудер ошарашенно взирала на мужа.

— Вы отрицаете существование МИ-пять? — пробормотала она.

— Нет, только полезность этого заведения… Но вообще-то должны же военные хоть чем-то заниматься в мирное время…

Это настолько противоречило здравому смыслу, что у Рут невольно вырвалось:

— Вы что, и вправду такой дурак?

— Кажется, вы совсем забыли о почтении к супругу? Меж тем это ваша прямая обязанность!

Когда б не босые ноги и плохо застегнутая пижама, сэр Арчибальд мог бы сойти за живую статую оскорбленного в лучших чувствах дворянина, но сейчас положения не спасал даже монокль, и Рут насмешливо бросила:

— Ну и нелепый же у вас вид, Арчибальд!

Баронет залился краской и чуть не вспылил, но, вовремя вспомнив о воспитании, лишь сунул ноги в комнатные туфли и накинул халат.

— Меня просто пугает ваш цинизм, дорогая. И где вы должны встретиться с этим Стокдейлом?

Рут пожала плечами — какой смысл пытаться что-либо доказать человеку, который не желает ничего понимать? Она уже устала.

— Я не собираюсь ехать к полковнику, но, зная, что я говорю по-немецки, он посылает меня в Вену.

— Это еще не повод! Я тоже отлично говорю по-немецки! А можно узнать, почему вы не сказали мне всего этого раньше?

— Я люблю вас, Арчибальд, и не хотела потерять…

— Ладно… допустим. Но, послушайте, вы хоть на минутку представили себе, что скажет мама, если узнает, что ее сноха… шпионка?

— Плевать мне, что она скажет!

— О!

— Да, для меня важно только то, что думаем мы с вами.

— И Стокдейл.

Рут, не ответив, снова откинулась на подушки, а баронет нервно бегал из угла в угол. Наконец он остановился у постели.

— И… зачем… вас посылают в Вену?

— К чему вам знать?

— Прошу вас, расскажите. Мне чрезвычайно любопытно узнать, каким образом вы разработали весь сценарий.

Новоиспеченная леди снова привскочила на кровати. Недоверие мужа выводило ее из себя.

— Нравится вам это или нет, но, представьте себе, у Британии есть в Будапеште агентурная сеть, которая помогает венграм, истомившимся по свободе, перебраться в Вену. Так вот, в последнее время эту сеть практически уничтожили, а наш лучший тамошний агент, мой коллега Фред Лукан, исчез в неизвестном направлении. Очевидно, кое-кто наверху уверен, что я в состоянии выяснить, какая беда обрушилась на нашу организацию!

— Вам бы романы писать!

— Угу, с той небольшой разницей, что здесь покойники настоящие…

— Я вам не верю! Все эти басни нарочно выдумали писаки, авторы детективных романов!

— А я и не подозревала, что в конце шестидесятых годов двадцатого века можно встретить настолько ограниченного субъекта!

— Именно так обычно и выглядят обманутые мужья!

— Давайте прекратим бесполезный спор, а? Мне надо отдохнуть — завтра утром я улетаю в Вену.

— Улетите… не улетите… Это — если я позволю!

— Вряд ли вы имеете право разрешать или запрещать мне что бы то ни было, Арчибальд. Возвращайтесь-ка поскорее к леди Элизабет и начинайте процедуру развода. Спокойной ночи.

И на глазах у разъяренного баронета молодая женщина скользнула под одеяло. Внезапное исчезновение жены на мгновение совершенно сбило Арчибальда с толку. В конце концов он не выдержал и, отбросив всякое чувство собственного достоинства, жалобно застонал:

— А как же я? Что теперь будет со мной?

Рут почувствовала, что, возможно, бой еще не проигран, и снова выглянула из-под покрывал.

— Вы вернетесь к маме и своим, таким вежливым и воспитанным, любителям рыбной ловли, а меня забудете!

— Но я… я не могу…

— Это еще почему?

— Да потому что я вас люблю!

Растроганная Рут совсем откинула одеяло и села в постели, готовясь продолжать разговор.

— Арчибальд, вы и в самом деле не хотите мне поверить?

— Я не могу поверить в такие бредни! Все это слишком экстравагантно! Не честнее ли просто сказать, что вы нарочно все выдумали с одной-единственной целью: спокойно встретиться со своим Стокдейлом в Вене?

— Он сейчас в Карачи! Повторяю вам: я ни разу не видела полковника и даже не знаю, как он выглядит! Но хватит, Арчибальд! Ложитесь спать или поезжайте к маме, но дайте мне отдохнуть. Я пришлю вам открытку из Вены. Еще раз: спокойной ночи!

— Нет, никаких открыток! Раз на то пошло, я сам докопаюсь до правды и готов сопровождать вас для этого в Вену! А там уж поглядим, найду я хоть одного шпиона или нет! Слышите, Рут? Хочется вам того или нет, а я поеду с вами!

— Представьте себе, вы меня только порадовали, дорогой…

Засыпая, Рут на полном серьезе воображала, что, раз муж согласился ехать вместе с ней, дело улажено. В Вене Арчибальд сам убедится, что ее слова — не выдумка, а грязная и кровавая действительность. Однако уже в самолете молодая женщина начала сомневаться, что когда бы то ни было сумеет внушить баронету трезвый взгляд на вещи. Сэр Арчибальд то отпускал ядовитые замечания, то разражался жалобами без всякого видимого повода. Ему не нравилось решительно все: самолет, место, сквозняки… Он беспокоился о багаже, хныкал, угрожал, короче, выглядел как совершенно омерзительное для окружающих живое воплощение британского снобизма. «Сноб, — думала Рут, — сноб и маменькин сынок». И по мере удаления самолета от Лондона молодая женщина с возрастающей тревогой раздумывала, уж не совершила ли она самую страшную в жизни ошибку, согласившись принять руку и сердце ни на что не годного бездельника баронета. В конце концов молодая женщина погрузилась в безысходную грусть, а очнувшись в Вене, вдруг почувствовала, что муж стал ей ужасающе безразличен. Видя, что жена упорно не реагирует ни на какие расспросы, сэр Арчибальд Лаудер в свою очередь замкнулся. Тем временем Рут размышляла о Фреде Лукане, чье внезапное исчезновение стало поводом для ее командировки. Она смутно помнила невысокого, но крепкого и энергичного парня… А теперь ей придется выяснить, какая смерть постигла Лукана. Вспоминая обо всех мужчинах из МИ-5 и сравнивая их с тем, кто сидел рядом и с кем она собственными руками сковала себя пожизненными узами, Рут испытывала бешеное желание расплакаться или надавать самой себе пощечин.

Чета остановилась на Вайбургхассе, в гостинице «Кайзерин Элизабет» — заведении, хоть и лишенном размаха первоклассных отелей, но весьма ценимом любителями комфорта. Титул сэра Арчибальда произвел обычное впечатление. Администратор с поклоном протянул ключ и приказал проводить высоких гостей в номер.

— Ну, моя дорогая, — насмешливо бросил баронет, когда Рут принялась распаковывать чемоданы, — вот мы и прибыли на место ваших грядущих подвигов… И что теперь? Купим маски или серые, в цвет стен, плащи?

— Если это образчик оксфордского юмора, я окончательно перестану жалеть, что никогда там не училась.

— Напрасно. Там вас по крайней мере поставили бы в известность, что порядочный человек не может выбрать работу, которая требует подслушивания у дверей или подглядывания в замочную скважину, а уж тем более — чтения чужих писем…

— Мой бедный Арчибальд… вы и в самом деле монумент…

— Кому или чему?

— Глупости.

— Благодарю, дорогая, это первый случай за всю семейную историю Лаудеров, когда жена позволила себе таким образом охарактеризовать законного супруга.

— Если вы похожи на предков — значит, их жены напрасно сдерживали естественные побуждения. Скажите честно, Арчибальд, для чего вы поехали со мной?

— Чтобы заставить вас признаться в беспардонном вранье!

После этого неприятного замечания оба супруга повернулись друг к другу спиной и каждый занялся своим делом. Разложив вещи, Рут надела шляпу и перчатки.

— Я ухожу в город, — предупредила она мужа. — Вы остаетесь или намерены сопровождать меня?

— Еще бы нет! А вдруг на вас набросятся иностранные шпионы? Кто, кроме меня самого, защитит мою жену? — иронически бросил баронет.

— Будь вы действительно моей последней надеждой и опорой, оставалось бы только написать завещание!

Они вместе дошли до Кяртнерштрассе, и Рут погрузилась в созерцание витрин, а муж нашептывал ей на ухо идиотские шуточки:

— Видите вон того толстяка? Уж не советский ли это агент? А вот этот малыш? По-моему, он явился сюда прямиком из-за железного занавеса! Осторожнее, дорогая: не удивлюсь, если у этой здоровенной тетки самые дурные намерения на ваш счет… О!.. А вот и автомобиль тормозит совсем рядом… Может, вас собираются похитить, Рут?

Какое-то время молодая женщина пропускала сомнительные остроты супруга мимо ушей, потом не выдержала и, к удивлению мирных обывателей Вены, громко и отчетливо высказала баронету все, что о нем думает. Тот на мгновение оцепенел, а придя в себя, отозвался так энергично, что полицейскому пришлось разгонять любопытных прохожих. Обнаружив, что это прославившиеся на весь мир британцы столь неподобающим образом ведут себя на улице, да еще за границей, страж порядка не мог скрыть удивления. Сэр Арчибальд объяснил, что его супруга, насмотревшись фильма «Третий», действие которого, как известно, происходит в Вене, вообразила, будто австрийская столица и в самом деле нашпигована вражескими агентами. Рут не осталась в долгу и посоветовала полицейскому не обращать внимания на бред ее супруга, поскольку это самый выдающийся кретин во всем Соединенном Королевстве. Расстроенный инцидентом австриец дружески попросил их успокоиться, поинтересовался, в какой гостинице они остановились, и, взглянув на паспорта, добавил, что если гости хотят оставаться здесь, в Вене, то лучше бы им выбросить глупости из головы и перестать думать о шпионах. Но леди Лаудер, желая оставить последнее слово за собой, ангельским голоском спросила, очень ли суровы австрийские судьи к женам, которые, не утерпев, в, быть может, несколько грубоватой форме избавляются от супруга. На какое-то время полицейский совершенно утратил дар речи.

— Вероятно, это образчик британского юмора, сударыня? Я вынужден в таком случае с сожалением признаться, что мы, видимо, еще не достигли должной утонченности и просто не в состоянии оценить его по достоинству.

— Ладно, тогда скажите мне хотя бы, где находится наше посольство.

— Вальнерштрассе, восемь.

Однако в посольство Рут не пошла, а вернулась в «Кайзерин Элизабет». Баронет как ни в чем не бывало семенил рядом. В гостинице леди Лаудер не стала ни кричать, ни скандалить, но четко и ясно выразила свое мнение:

— Я бы не рискнула сказать, чего в вашем поведении больше — глупости или подлости, но, клянусь, отныне с меня довольно и вас, и прочих Лаудеров, сколько бы их ни было с сотворения мира. Жаль, что я здесь в командировке и, следовательно, не могу сию секунду уехать домой…

— К тому же это разочаровало бы беднягу Стокдейла! — хмыкнул баронет.

— …зато вы имеете полное право сесть в самолет. Прошу вас, возвращайтесь скорее в Блумсбери и контору Вулвертонов — ни для чего другого вы все равно не годитесь!

— Скажите уж честно: вам просто не хочется, чтобы я разоблачил все ваше вранье!

Упрямство мужа сломило волю Рут. Она упала в кресло и горько разрыдалась. Сэр Арчибальд не знал, что делать, — отчаяние жены его глубоко тронуло.

— Рут…

— Ну, чего вам еще?

— Простите меня…

— Слишком поздно, Арчибальд. Я думала, что люблю вас, но ошиблась. Вы так безвольны, так ограниченны и набиты предрассудками, что я не могу даже уважать вас. О какой уж тут любви можно вести речь?..

Баронет приблизился к супруге.

— Я ревную, Рут… Да, я отлично знаю, что это отвратительно вульгарное чувство, но, к несчастью, ничего не могу с собой поделать. Стоит только вспомнить об этом Стокдейле, и…

— Сколько раз вам повторять, что я его в глаза не видела? Неужели вы так никогда и не поверите, что меня послали в Вену выполнять задание, и к тому же очень опасное?

— Простите меня, Рут, но либо этот полковник существует на самом деле и вы с ним встречаетесь, либо он — порождение вашей фантазии и тогда вы серьезно больны…

— Больна? Это еще что за новая чепуха?

— Рут, дорогая, у вас навязчивая мысль! Не может уравновешенная и здравомыслящая девушка до такой степени уверовать во всякие шпионские сказки, чтобы вообразить и себя действующим лицом… Позвольте мне обратиться к врачу, Рут! Я не покину вас, пока вы не выздоровеете, а потом вы сами решите нашу судьбу…

Леди Лаудер, не веря собственным ушам, долго разглядывала мужа. Наконец, убедившись, что он совершенно искренен, молодая женщина спокойно заметила:

— Продолжать этот разговор бесполезно, Арчибальд. Единственное, в чем могу вас заверить, так это в том, что, вопреки вашим домыслам, я вовсе не сумасшедшая. Поэтому оставайтесь здесь, пока у вас не откроются глаза, — другого выхода я не вижу. Прошу об одном: ни во что не вмешивайтесь и позвольте мне выполнить поручение так, как я считаю нужным. Мне и в голову не приходило, что в наше время где-то сохранился мирок, похожий на тот, в котором, по-видимому, живете вы, ваша мать и друзья, мир, где не принято передергивать, зато учат подавать чай, подбирать галстуки под цвет костюма, воспринимать тот или иной способ ловить рыбу как вопрос фамильной чести, а все это, вместе взятое, считать смыслом существования. Мы с вами живем в разных плоскостях, Арчибальд. Следовало бы догадаться об этом пораньше, но тут уж вина целиком на мне… Поэтому в свою очередь я тоже прошу прощения. Я напрасно строила иллюзии, полагая, что вы сможете понять мой образ мысли… Если вы не против, давайте условимся, что мы просто друзья и вместе поехали отдыхать, а из-за, допустим, нехватки мест случайно оказались в одной комнате. Я спокойно выполню задание, а уж потом, в Лондоне, мы приведем дела в порядок и каждый вернется к привычному образу жизни.

— Вы забываете, что я люблю вас, Рут.

— Еще одно ваше заблуждение, Арчибальд. Вы любите не меня, а воображаемую Рут Трексмор, как и я представляла себе некоего совершенно иного Арчибальда и выходила замуж за него, а не за вас. Так давайте больше не напоминать друг другу о взаимных ошибках, ладно?

Сэр Арчибальд дал согласие, и с этой минуты оба, казалось, взирали один на другого с чуть меланхолическим равнодушием.

Три дня Лаудеры бродили по Вене, в память о Марии Ветсера ездили в Майерлинг, пили белое вино в Гринцинге, короче, вели себя как образцовые туристы. Однажды вечером, вернувшись из Шёнбренна, они обнаружили в гостинице конверт из британского посольства с приглашением на прием к его превосходительству. Баронету польстила такая, с его точки зрения ничем не оправданная любезность, несомненно доказывающая, что род Лаудеров известен послу. Рут попыталась осторожно разубедить мужа:

— Не хотелось бы вас расстраивать, Арчибальд, но приглашают не столько вас, сколько меня.

— Вас?

— Да, поскольку, чтобы не возбуждать лишнего любопытства и не привлекать внимания, мне гораздо удобнее повидаться с нужными людьми в посольстве. Во всяком случае, так думают наверху.

— Опять начинается? А я-то надеялся, что вы — на пути к полному выздоровлению!

— Тсс! Не забывайте о нашем уговоре!

Чета Лаудеров выглядела настолько представительно, что вечером в посольстве ее появление произвело фурор. Посол и его супруга почли своим долгом сказать молодоженам несколько теплых слов. Довольный баронет пыжился, как павлин, а Рут искала глазами консула Джима Фернса, чью фотографию долго изучала в Лондоне, зная, что именно он возглавляет сеть британской контрразведки в Вене. Консул в одиночестве пил виски, с притворным восхищением разглядывая какое-то полотно Гейнсборо. Не зная Рут в лицо, Фернс, очевидно, ждал, когда к нему подойдут. И молодая женщина, воспользовавшись тем, что ее муж пошел танцевать с супругой посла, тихонько скользнула к коллеге.

— Прошу прощения, но вы случайно не сэр Джим Фернс?

— Совершенно верно, мисс.

— Леди Рут Лаудер…

— Извините.

— Мой дядя, полковник Стокдейл, просил передать вам, что в это время года в Карачи кактусы не цветут.

— Если не возражаете, леди Лаудер, я мог бы показать вам сад…

— Напротив, с удовольствием.

Как только они отошли от прочих гостей, Фернс сердито спросил:

— Не знаю, леди Лаудер, хорошо ли вы представляете, чего именно от вас здесь ожидают?

— Разумеется. А в чем дело?

— Да просто я нахожу более чем странным, что первой же заботой тайного агента (он особенно подчеркнул слово «тайного») было обратить на себя внимание местной полиции! Причем до такой степени, что венские стражи порядка более чем настоятельно порекомендовали мне приглядывать за вами!

Смущенной Рут пришлось объяснять, как отвратительно вел себя сэр Арчибальд, но по лицу собеседника она видела, что тот не верит.

— Не сердитесь, но, по правде говоря, мне иногда кажется, что наше лондонское начальство слишком легкомысленно выбирает агентов, — с горечью проговорил консул.

— Надеюсь, мне очень скоро удастся убедить вас в обратном. И только тогда я соглашусь принять извинения.

— Ладно. Приезжайте завтра в полдень на Центральфридхоф. Встретимся у перекрестка музыкантов. Там, на кладбище, нам не помешают, и я расскажу вам, в чем состоит ваше задание.

— Договорились.

— А пока пойдемте. Я познакомлю вас с теми, кто помогает мне в работе и, естественно, поможет вам. Все они, как вы понимаете, сотрудники консульства.

Когда они вернулись в гостиную, Джим Фернс указал Рут на невысокого мужчину лет сорока с помятой физиономией хронического алкоголика.

— Что бы вы ни думали, глядя на него сейчас, леди Лаудер, — шепнул Фернс, — Малькольм Райхоуп был одним из лучших и наиболее отважных агентов нашей резидентуры… До тех пор, пока не начал пить…

— А что его заставило пить? Порочные склонности?

— О нет, даже не в том дело…

Консул обратил внимание леди Лаудер на молодую англичанку с типично британской внешностью — белокурую, голубоглазую и румяную.

— Вот истинная причина его падения — моя секретарша Эннабель Вулер.

— Не понимаю.

— Малькольм много лет любит Эннабель, и та вроде бы отвечала ему взаимностью, во всяком случае, ей самой так казалось. И вдруг, когда молодые люди уже надумали пожениться и снова уехать в Лондон, появился Терри Лаудхэм.

— А кто он такой?

— Поглядите вон на того высокого красавца и скажите честно, доводилось ли вам когда-либо видеть более совершенный образчик англосаксонской расы!

— Да, вы правы…

— Терри Лаудхэм — изумительный агент, и внешность дает ему немалые преимущества… В Лондоне к Терри питают большое уважение, и, думаю, парня ждет блестящее будущее. Согласитесь, леди Лаудер, что у бедняги Райхоупа почти не было шансов выиграть в состязании с Лаудхэмом. Стоило Терри поманить пальцем — и Эннабель влюбилась по уши. Не знаю, как сейчас развиваются их отношения, но, если они до сих пор не нарушили границ, установленных добродетелью, виной тому никак не недостаток энтузиазма мисс Вулер — она буквально повисла у парня на шее с того самого дня, как он переступил порог консульства…

— А Райхоуп?

— Запил. Мне бы следовало отослать его домой, но в память о прежних заслугах никак не решусь… Да и жалко до смерти. Разве бедняга Малькольм виноват, что на него свалилось такое несчастье?

Несколько минут спустя Рут познакомилась с Райхоупом, Лаудхэмом и Эннабель. Легкое опьяние уже туманило голову Малькольма, и он почти сразу вернулся к стойке бара. Эннабель Вулер приняла леди Лаудер довольно прохладно — скорее как опасную соперницу. Зато Терри Лаудхэм очень понравился ей сердечностью и дружелюбием. Начал он с того, что выразил восхищение мужеством леди Лаудер, которая, имея такое прочное и высокое положение в обществе, готова рисковать жизнью, спокойствием и, наконец, комфортом, ввязавшись в такое трудное дело. Поведение возлюбленного явно действовало на нервы мисс Вулер, и она уже собиралась отпустить какую-нибудь колкость, но к ним неожиданно подлетел баронет.

— Ага, так вот они, ваши шпионы, дорогая?

Лаудхэм, Эннабель и Фернс, окаменев от ужаса, уставились на сэра Арчибальда, а его смущенная супруга растерянно соображала, как бы смягчить действие омерзительно тяжеловесной шутки мужа. Впрочем, она так и не успела ничего предпринять, потому что весьма довольный собой Лаудер продолжал:

— Скажите, дорогая, а великий индейский вождь Стокдейл — случайно не один из этих джентльменов?

— Прошу вас, Арчибальд, замолчите!

Справедливо опасаясь худшего, Рут попробовала сменить тему и представила мужу коллег, но Лаудер не желал так легко сдаваться.

— Так, значит, вы, джентльмены, и вы, мисс, вместе с моей супругой составляете славную четверку шпионов на службе Ее Всемилостивейшего Величества?

Джим Фернс, чувствуя, что его вот-вот хватит удар, пытался оттянуть воротничок от вдруг раздувшейся и онемевшей шеи. Эннабель Вулер смотрела на баронета открыв рот, как рыба, бьющаяся на берегу, — на рыболова, который внезапно лишил ее родной стихии. Лишь Терри Лаудхэма сцена, пожалуй, забавляла.

— Насколько я понимаю, сэр, вы большой шутник?

Баронет заговорщически подмигнул:

— А вы верите во все эти шпионские сказки?

— Ни в малейшей мере… Разве что в кино, да и то…

Сэр Арчибальд похлопал его по плечу:

— Вы мне нравитесь! Всегда приятно встретить человека здравомыслящего. Вы оказали бы мне чертовски большую услугу, согласившись помочь урезонить леди Лаудер и излечить ее от навязчивых идей…

— Однако мне леди Лаудер показалась весьма уравновешенной особой!

— Только не в тех случаях, когда речь заходит о шпионах! Вы не поверите, но бедняжка воображает, будто она тайный агент и от ее усилий зависит безопасность государства!

Никто, кроме баронета, даже не улыбнулся. Рут кипела от ярости.

— Вы еще глупее, чем я думала, Арчибальд! — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Поехали в гостиницу!

И Лаудеры, ни с кем не попрощавшись, быстро ушли. В отеле «Кайзерин Элизабет» произошло бурное объяснение. Баронет упрямо не желал признавать никаких доводов жены, полагая, что вел себя совершенно правильно и это наилучший способ избавить Рут от больных фантазий. Вряд ли он держался бы так самоуверенно, если бы мог слышать, как после их торопливого бегства Терри Лаудхэм негромко заметил:

— Некоторым женщинам желание попасть в высший свет обходится дьявольски дорого…

Эннабель горячо поддержала возлюбленного. Райхоуп, узнав о происшествии, сказал, что все это ужасно смешно и ему не терпится поскорее свести знакомство с симпатягой баронетом. На что мисс Вулер очень сухо ответила, что желание Райхоупа уже исполнилось бы, не торчи он все время у стойки. Что до Фернса, то он побежал звонить в Лондон и узнавать, чего там хотят на самом деле: найти виновника провала венгерской резидентуры или, наоборот, уничтожить заодно и австрийскую!

Меж тем в «Кайзерин Элизабет» дела шли все хуже.

— Видали физиономии своих друзей, дорогая, когда я им ясно показал, что весь этот сговор ни к чему не приведет? — самодовольно фыркнул баронет, и Рут едва не забилась в истерике.

Молодая женщина крепко сжала кулаки, стиснула зубы и прикрыла глаза.

— Ка-кой сго-вор, Ар-чи-бальд? — по слогам проговорила она, пытаясь взять себя в руки.

— Разве вы не подговорили друзей убедить меня в существовании всей этой шпионской чепухи, дорогая?

— Вы, вероятно, считаете себя очень остроумным?

— Не остроумным, а проницательным!

— Ах, проницательным!

И, испустив самый настоящий тигриный рык, леди Лаудер набросилась на мужа.

— А знаете, что вы наделали со своей проницательностью? — завопила она, молотя кулаками по мускулистой груди сэра Арчибальда. — Просто-напросто оповестили всех иностранных агентов, находившихся на приеме, чем на самом деле занимаются Джим Фернс и его служащие!

— Вражеские агенты — на приеме в британском посольстве? Полноте! Право, дорогая, вы уже не знаете, что и придумать! Как будто у его превосходительства посла нет других забот! Ну с какой стати ему приглашать в посольство чужих шпионов? Честное слово, Рут, порой вы совсем заговариваетесь!

Молодая женщина упала на кровать и вцепилась зубами в подушку, чувствуя, что сейчас закричит на всю гостиницу.

Когда на следующий день около одиннадцати часов утра баронет поинтересовался, куда идет его жена, та холодно ответствовала, что его это ни в коей мере не должно волновать и что он уже и так наделал достаточно глупостей, а потому она, Рут, больше не желает повсюду таскать с собой такого обременительного спутника. Арчибальд не хочет верить в существование тайных агентов — пожалуйста: никто слова не скажет, но, поскольку у нее, леди Лаудер, нет ни малейшего желания закончить жизнь в водах Дуная, с веревкой на шее или ножом между лопаток, лучше, если баронет впредь займется своими делами, а она — своими. На сем молодая женщина захлопнула за собой дверь.

На улице Рут показалось, будто она вновь обрела утраченную свободу, зато исчезли последние иллюзии насчет любви к баронету. Честолюбие сыграло с ней скверную шутку. Оба принадлежат к слишком далеким друг от друга мирам, а потому обречены на полное непонимание. Еще там, в Лондоне, по нежной и изысканной атмосфере гостиной леди Элизабет Рут следовало догадаться, что там нет места для таких грязных дел, как безжалостные схватки тайных агентов. Там предпочитают просто не замечать тех сторон действительности, которые могли бы оскорбить утонченный вкус. Зато в мире Рут и ей подобных приходится постоянно драться за выживание: и за саму жизнь, и за то, чтобы получить место, и за то, чтобы его сохранить. Ни удары, ни проклятия там никого не пугают, равно как и вульгарность.

Усаживаясь в трамвай на Шварценбергштрассе, Рут твердо решила снова стать мисс Трексмор и как можно быстрее забыть о своем коротком и смешном брачном приключении. Большое кладбище Центральфридхоф, вопреки ожиданиям Рут, не произвело на нее мрачного впечатления, и с первого же шага она поняла, почему Фернс избрал столь странное место встречи. Центральфридхоф скорее похож на огромный сад, а цветы и трава там занимают чуть ли не больше места, чем камень. Следуя распоряжениям консула, леди Лаудер добралась до перекрестка двух аллей, где вечным сном покоятся музыканты — Бетховен и Шуберт, Глюк и Брамс, Штраус и многие другие. Джим Фернс уже ждал у могильного камня Франца фон Зуппе. Со стороны могло показаться, что британский консул погружен в благочестивые размышления. Рут осторожно приблизилась, делая вид, будто рассматривает могильные камни, и они пошли рядом. Фернс не скрывал самого дурного расположения духа.

— Ну, так вам все-таки удалось избавиться от опеки супруга? — проворчал он.

— Как видите.

— И где вы только откопали подобного субъекта? Просто невероятно, чтобы он и в самом деле был таким болваном!

— С одной стороны, Арчибальд ревнует — он, видите ли, вообразил, будто я нарочно все выдумала, чтобы спокойно встречаться с его соперником. А с другой — Лаудер упорно не верит в существование тайных агентов. По его мнению, шпионаж — выдумка романистов.

— В Лондоне знали, что он едет с вами?

— Да.

— Ничего не понимаю… Ладно, оставим пока… Сейчас важнее всего ваше задание… С некоторых пор с венгерской сетью начало твориться что-то странное. Наши агенты исчезали один за другим, проводников ловили, а беглецы то и дело попадали в ловушки, расставленные пограничниками. По-видимому, кто-то из самых доверенных людей, знавших о каждом нашем шаге, решился на измену. Я доложил в Лондон, и оттуда прислали Лукана. Поговорив со мной, Лукан сказал, что попробует тайно пробраться в Будапешт. По моему совету он воспользовался обычным маршрутом — через Грац. Там, на Мюнцграбенштрассе, живет сапожник Ганс Крукель. Это наш агент, а его родные — крестьяне из Фюрстенфельда — отлично знают весь район, в том числе и места, где лучше всего переходить границу. Однако в Венгрии Лукана уже поджидала засада, и, как только он ступил на чужую территорию, пограничники открыли огонь. Вот и все. Короче говоря, необходимо выяснить, кто нас предает: Ганс Крукель, его фюрстен-фельдские родичи или… кто-то из здешних.

— Ваш сотрудник? Не может быть!

— Я слишком давно занимаюсь этим ремеслом, чтобы не допускать любых, даже самых невероятных на вид предположений.

— А что должна делать я?

— То же, что и Лукан. Повидаться с Крукелем, потом побывать в Фюрстенфельде. Только за вами мы установим постоянное наблюдение и в случае чего прикроем. Границу вам переходить ни к чему — в Фюрстенфельде вас сменит кто-нибудь еще. Короче говоря, ваша задача — убедиться, что те, кто отвечает за первый этап подготовки, не повинны в измене. Если благодаря вам мы установим надежность австрийской сети, останется проверить лишь венгерскую и целиком сосредоточиться на ней. Никто, помимо меня, не должен знать подробностей вашей миссии. Моим сотрудникам, разумеется, известно, что вы приехали нам помогать, а вот каким образом — пусть так и будет для них тайной. Я даже не упомянул, что собираюсь сегодня встретиться с вами здесь, и, следовательно, ни одна живая душа не узнает, о чем мы беседовали…

Однако прежде чем Фернс успел договорить, за их спиной раздался повелительный голос.

— Руки вверх или я стреляю! — предупредил он.

Консул и леди Лаудер застыли как громом пораженные.

— И не оборачивайтесь!

Рут подумала, что дерзость незнакомца переходит всякие пределы разумного — надо ж выкинуть такую штуку на кладбище, где в любую минуту может откуда ни возьмись вынырнуть свидетель! Судя по прерывистому дыханию, незнакомец приближался. Краем глаза Рут следила за реакцией Фернса — этот стреляный воробей, всю жизнь проработавший в контрразведке, не мог не сообразить, что делать в считанные секунды. Она не ошиблась. Сочтя, что враг подошел почти вплотную, консул упал на землю, выхватил пистолет и почти одновременно выстрелил. К счастью, он не успел толком прицелиться — иначе в эту секунду сэр Арчибальд Лаудер неминуемо переселился бы в мир иной.

Глава 3

В первые несколько минут все недоверчиво, растерянно и недоуменно таращились друг на друга.

— Арчибальд… — наконец выдохнула Рут.

Фернс настолько опешил, что повторял как заведенный:

— Он… вы… он…

— Он… он стрелял в меня! — в ужасе стонал баронет. — И мог бы убить на месте! Какое варварство!

Консул пожал плечами и сунул пистолет в кобуру.

— Попытайтесь понять, коли можете, — мне это точно не по зубам, — буркнул он Рут.

Молодая женщина потребовала от мужа объяснений таким тоном, что тот не посмел спорить.

— Что на вас нашло, Арчибальд?

— Я хотел только вас разыграть…

Фернс с отвращением сплюнул на землю.

— …Я вышел из гостиницы следом за вами, сел в тот же трамвай и видел, где вы сошли… Потом, заметив, что вы с кем-то разговариваете, стал приближаться, перебегая от могилы к могиле. Короче, я слышал весь разговор, и это доказывает, что в конце концов не такие уж вы асы, как воображали, верно?

Фернс выругался.

— А дальше… мне захотелось немножко вас попугать, чтобы вы знали: другие тоже умеют играть в шпионов! Вот только мне и в голову не приходило, что мистер Фернс воспримет шутку настолько всерьез! Между прочим, я хотел бы знать, с какой стати он разгуливает с оружием под мышкой? Это запрещено!

Консул в полном отчаянии поглядел на Рут:

— Нет, этот тип просто уникален! Клянусь, другого такого во всем свете не найдешь! Право, вы сделали редкостное приобретение, леди Лаудер!

— Я так больше не могу, Арчибальд! — вне себя от ярости воскликнула молодая женщина. — Слышите? Не могу!

— Вам нехорошо?

— Нехорошо? Я и в самом деле не удивлюсь, если заболею по вашей милости! Можно подумать, вы нарочно изо всех сил стараетесь усложнить мне задачу! А на сей раз еще и чудом не отправились к праотцам самым идиотским образом! Думаете, мне очень весело на все это смотреть?

— А мне?

— Ну, вы сами виноваты! И никто другой! По правде говоря, мне ужасно жаль, что Фернс промазал!

— То есть вы жалеете, что не овдовели?

— Нет, но попади вы хоть на какое-то время в больницу, я бы по крайней мере могла действовать свободно!

— И повидаться со своим Стокдейлом?

Баронет повернулся к Фернсу:

— А вы ей в этом помогаете, да?

Консул пожал плечами:

— По-моему, вам и вправду место в клинике для умственно отсталых! Счастливо оставаться!

Глядя вслед удаляющемуся Фернсу, баронет задумчиво спросил жену:

— При чем тут клиника для умственно отсталых? На что это он хотел намекнуть?

Рут решила, что пора менять тактику.

— И однако Теренс Вулвертон уверял меня, что вы далеко не кретин, Арчибальд…

— Весьма любезно с его стороны.

— Так докажите, что он не ошибся! Для этого надо всего ничего: посидеть спокойно и больше не соваться в мои дела! Гуляйте, изучайте Вену, а мне дайте спокойно выполнить задание! Мне и так придется рисковать жизнью, Арчибальд, а ваше вмешательство лишит последних шансов остаться в живых! Вы же не хотите, чтобы меня убили, Арчибальд?

Лаудер взял жену под руку и медленно повел к выходу.

— Нет, я, конечно, не желаю вам смерти, Рут, я ведь люблю вас… потому-то и хочу, чтобы вы немедленно прекратили всякие экстравагантные игры! Кстати, ваша с Фернсом комедия ничуть не ввела меня в заблуждение!

— Комедия?

— Ну да! Вы отлично знали, что это я стою сзади, и консул промахнулся нарочно. Главное — вам хотелось, чтобы я услышал весь разговор и со спокойной душой отпустил в Грац, где, вероятно, уже дожидается Стокдейл. Но имейте в виду: до тех пор пока вы носите мое имя, я не позволю делать из меня посмешище! Раз вы настаиваете на путешествии в Грац — поедем вместе. Может, там я наконец смогу выяснить отношения с вашим полковником? По-моему, этот тип создает слишком много ненужных осложнений…

Возвращаясь в гостиницу «Кайзерин Элизабет», Рут упорно молчала, пропуская мимо ушей все просьбы и укоры мужа. Молодая женщина для виду погрузилась в чтение скучнейшей книги, но отступать ни за что не хотела. Она не могла больше выносить присутствие Арчибальда, и каждая новая выходка мужа приводила ее в исступление. Даже любовь Лаудера больше не трогала Рут, ибо молодая женщина теперь склонялась к мысли, что баронетом движут не столько нежные чувства, сколько необузданное тщеславие. Больше всего Арчибальд боялся, как бы кто-нибудь не сказал, что одного из Лаудеров жена бросила в первые же дни после свадьбы. И этот самовлюбленный истукан нарочно цеплялся за свои химеры, боясь пагубного для самолюбия прозрения. Лучше отрицать само существование тайных агентов, чем признаться себе, что женитьба на честолюбивой мисс Трексмор оказалась ошибкой. Однако Рут твердо решила, невзирая на весь шум, который, несомненно, поднимется в британском высшем свете, сразу по возвращении в Лондон покончить с ненавистным браком. А пока важнее всего ей было максимально обезвредить баронета. В конце концов, возможно, думала леди Лаудер, «те, другие», не воспримут всерьез действия особы, обремененной столь феноменальным супругом? Так что глупости Арчибальда в некоторой степени могут послужить прикрытием… Кто станет опасаться тайного агента, громко заявляющего о себе на каждом шагу? Нет, скорее всего, к ним с Арчибальдом отнесутся как к паре клоунов! И Рут осталась очень довольна таким логическим заключением, подумав, что даже сам полковник Стокдейл наверняка не стал бы его оспаривать. И, раз уж ей при всем желании никак не отделаться от мужа, надо попробовать обратить в свою пользу все тернии, какие, сам о том не подозревая, рассыпает на ее пути баронет.

Около пяти часов вечера из приемной позвонил служащий и предупредил, что мистер Терренс Лаудхэм спрашивает разрешения подняться к сэру Арчибальду и леди Рут Лаудер.

— С нами хочет поговорить один из ваших приятелей-шпионов, — насмешливо бросил Арчибальд жене.

— Кто?

— Лаудхэм… Терри Лаудхэм.

Рут подумала, что, вопреки первоначальным намерениям, Фернс все-таки рассказал сотрудникам о ее миссии и, возможно, теперь отправил сюда Лаудхэма с последними уточнениями.

— Попросите его подняться сюда, Арчибальд.

Баронет передал в трубку приказ супруги, и несколько минут спустя Терри уже стучал в номер Лаудеров.

— Входите, входите, дорогой друг! — жизнерадостно встретил его баронет. — Надеюсь, я вам не помешаю?

— Простите, что?

— Может, вы рассчитывали застать леди Лаудер в одиночестве?

— Не понимаю, что вы…

— Но, послушайте, это же сама очевидность! Шпионы терпеть не могут, когда кто-то вмешивается в их дела! Хотите, я уйду?

— Вовсе нет! Мое почтение, леди Лаудер!

— Добрый день, Лаудхэм. Вы пришли рассказать нам последние новости?

— Нет, напротив, сам хотел спросить, будете ли вы еще в Вене к концу той недели.

— Ну, это одному Богу ведомо! — снова вмешался баронет. — Может, мы все еще будем здесь, а может, умрем. Как там говорится по-вашему? Ах да: нас могут ликвидировать… А возможно, нам предстоит томиться в коммунистических узилищах… Все зависит от нашей поездки в Грац.

Будь у Рут револьвер, в ту минуту она, как пить дать, заставила бы супруга замолчать навеки. Но слово — не воробей… Как и следовало ожидать, Терри очень удивился.

— Вы едете в Грац? Что за странная мысль! Знаете, в это время года там почти не на что смотреть…

— А мы едем не любоваться красотами. Моей супруге надо кое-кого повидать… какого-то сапожника… Более чем странные знакомства для леди, вы не находите?

Лаудхэм повернулся к Рут.

— Если я правильно понял, ваш муж имел в виду, что вы хотите встретиться с Крукелем? — нервно спросил он.

— Фернс просил меня сохранить это в тайне, но, к несчастью, наш разговор слышал Арчибальд… Да, я должна поговорить с Крукелем!

— Но это чертовски опасно и для вас, и для него. Не понимаю, как Фернс мог позволить вам так отчаянно рисковать! Если Крукель еще работает на нас, то только потому, что, видимо, его роль не окончательно прояснилась. Съездив туда, вы его выдадите. А окажись сапожник предателем, отправить вас в Грац — все равно что связанной отдать в руки противника. Прошу вас, леди Лаудер, подумайте хорошенько!

— Вы отлично знаете, Лаудхэм, что при нашей работе раздумывать над исполнением приказов не принято! Да иначе никто бы не решился сделать что-либо путное…

— Тогда позвольте мне сопровождать вас!

— Фернс не разрешит вам.

— К черту Фернса! У этих старых служак, похоже, вообще нет сердца!

Пылкость молодого человека и его несомненный испуг слегка удивили Рут. Но инстинкт подсказывал, что ради другой женщины он не стал бы так волноваться, а это приятно щекотало самолюбие.

— Будь Фернс слабаком, ему бы срочно пришлось искать другую работу. Спасибо за участие в моей судьбе, но, право же, не нам обсуждать распоряжения начальства!

Лаудхэм молча опустил голову. Положение становилось просто неловким, но тут сидевший немного в стороне баронет начал бурно аплодировать. Жена и гость удивленно вытаращили глаза. Сэр Арчибальд встал.

— Браво! И еще раз: бра-во! Вы оба держались потрясающе естественно! Кто-нибудь другой, услышав ваш взволнованный голос, сэр, и нотки смущения в вашем, Рут, наверное, попался бы на крючок! Вы, конечно, не те, за кого пытаетесь себя выдать, но одно во всяком случае не вызывает и тени сомнений: из вас получились бы превосходные актеры! Вот я и говорю: браво!

Терри Лаудхэм с неподдельным изумлением смотрел то на Рут, то на ее супруга. Поведение Лаудера настолько не укладывалось в голове, что молодой человек явно ждал объяснений. Леди Лаудер тяжело вздохнула.

— Мой муж не верит, что на свете есть разведка и контрразведка, а потому воображает, будто мы с вами ломаем комедию…

— Прошу прощения, дорогая! — перебил ее баронет. — Мне прекрасно известно о существовании секретных служб, но я полагаю, что люди вроде вас или мистера Лаудхэма там работать не могут. Вы оба слишком хорошо воспитаны, чтобы связаться с головорезами… Однако вы умеете добиться своего, Рут, и так очаровали всех этих джентльменов, что они добросовестно помогают вам ввести меня в заблуждение. Только я разгадал вашу игру и вижу, что пьеса, начало которой я видел на Центральфридхоф, продолжается…

Слушая баронета, Терри не верил собственным ушам. Такая поразительная слепота просто парализовала его волю. А очень довольный собой сэр Арчибальд снова опустился на стул и с самым победоносным видом закурил. Лаудхэм пребывал в такой растерянности, что Рут поспешила вывести его из затруднения.

— Но вы так и не сказали, с каким известием пришли к нам, мистер Лаудхэм?

Терри все еще не мог стряхнуть оцепенение, словно недавние тирады баронета напрочь блокировали его умственные способности.

— Прошу прощения… На той неделе; вероятно в пятницу, я собираюсь праздновать день рождения… мне исполняется тридцать пять лет… И я бы очень хотел видеть вас обоих за своим столиком у «Закера».

Баронет заверил Лаудхэма, что, если его супруга не будет слишком занята организацией государственного переворота в соседней стране или собственноручным отстрелом целой сети, например молдо-валахских шпионов, они с леди Лаудер с удовольствием придут праздновать тридцать пятый день рождения бесспорно симпатичного джентльмена.

Выходя из «Кайзерин Элизабет», Терри раздумывал, уж не приснилось ли ему все это действо с участием сумасброда баронета. Во всяком случае, если избавить прелестную Рут от невыносимого супруга — не в его власти, надо во что бы то ни стало помешать Фернсу послать молодую женщину на верную смерть или в плен. Кто знает, возможно, Лаудхэм, сам того не ведая, уже влюбился в леди Лаудер?

А Лаудеры у себя в номере с легкой враждебностью созерцали друг друга. Бывшая мисс Трексмор с глубокой непоследовательностью тех, кто в глубине души признает совершенную глупость и хочет найти ей оправдание, начинала по-настоящему ненавидеть мужа. Не находя в баронете прежних достоинств, молодая женщина мысленно упрекала его в обмане, как будто не она сама, своими собственными руками устроила этот злосчастный брак! Рут уже думала, что, раз с Арчибальдом сладить невозможно, лучше позвонить в Лондон и отказаться от задания, а заодно и подать в отставку. Впрочем, положа руку на сердце молодая женщина чувствовала, что работа уже не захватывает ее, как прежде, и, будь рядом другой спутник жизни, а не этот проклятущий баронет, она с удовольствием променяла бы рискованные приключения на мирную жизнь самой заурядной обывательницы Лондона.

— Дорогая, я, наверное, должен извиниться перед вами…

Рут настолько не ожидала ничего подобного, что тут же потребовала объяснений:

— Не может быть, чтобы до вас вдруг дошло, как мерзко вы себя ведете с тех пор, как мы приехали в Вену!

— Да, Рут, и с моей стороны это совершенно непростительно… Ума не приложу, как я сразу не сообразил, в чем дело…

Баронета, казалось, терзали искренние угрызения совести, и его раскаяние снова тронуло Рут.

— Я никогда не сомневалась в ваших добрых намерениях, Арчибальд, — уже мягче заметила она.

— Да, я должен был догадаться… Трудные детство и юность… то, что вы добились нынешнего положения тяжким трудом и лишениями… все это вынуждало вас так или иначе убегать от действительности в детские мечты… нежный и романтический мир грез…

— Куда вы клоните, Арчибальд?

— Все очень просто, Рут! Едва закрыв за собой дверь дома, вы отключались от повседневных забот и тягостной борьбы за существование и возвращались к любимым сказкам детства. Там вы, подобно Алисе в Стране чудес, легко одерживали победы над врагами и преодолевали все трудности. Мало-помалу, сами того не замечая, вы стали принимать эти мечты за реальность и с величайшим простодушием (чего я до сих пор не замечал!) уверовали, будто все ваши приключения — чистая правда.

— Иными словами, вы принимаете меня за сумасшедшую?

— Вы преувеличиваете!

— Значит, Джим Фернс, Терри Лаудхэм, Малькольм Райхоуп — тоже чокнутые? Лукан только воображает, будто его прикончили? А полковник Стокдейл — просто миф?

— Признаюсь, в этом вопросе кое-какие детали еще ускользают от моего понимания, но первой на ум приходит мысль о великолепном розыгрыше, задуманном праздными служащими. Что до Стокдейла, я начинаю верить, что, возможно, он и впрямь — одна из выдумок, которыми вы тешились до замужества, — герой наподобие Робина Гуда или Айвенго.

Самодовольная физиономия баронета до такой степени выводила его жену из себя, что в какую-то долю секунды Рут чуть не запустила в нее книгой. Но это ни к чему бы не привело. Арчибальд так упрямо держался за свои прописные истины, так искренне верил в несомненное интеллектуальное превосходство своего круга над всеми прочими, что его мозг был наглухо закрыт для понимания. Такому человеку ни за что не докажешь, что в жизни могут происходить вещи, о существовании которых он даже не подозревает.

Рут знала, что подвергается очень серьезной опасности — уничтожение всей венгерской сети ясно доказывало, что враг настороже. До сих пор ей страшно не хотелось, чтобы сэр Арчибальд вмешивался в историю, не имеющую к нему никакого отношения. Но раз он заговорил в таком тоне, то пускай получит за самоуверенность по заслугам. Она, Рут, покажет супругу действительность, которую тот упорно отрицает, а коли столкновение станет для него роковым — что ж, сам виноват! Молодая женщина с улыбкой посмотрела на мужа.

— Вы тонкий психолог, Арчибальд…

— Я тоже так думаю, дорогая.

А в кабинете Джима Фернса, где Терри Лаудхэм при Малькольме Райхоупе и Эннабель Вулер горько упрекал консула за бесчеловечное решение послать леди Рут Лаудер в Грац, разговор шел далеко не в таком любезном тоне.

— Самое настоящее убийство, Джим! И другим словом то, что вы собираетесь сделать, не назовешь! Эта девчушка почти ничего не смыслит в нашем деле, а кроме того, у нее на шее камнем висит болван, который стократно увеличивает опасность!

Фернс пожал плечами:

— Я только выполняю приказ Лондона.

— Ну, если вашей совести такого утешения довольно…

— Будь у меня совесть, Терри, я занимался бы чем-нибудь другим.

— Послушайте, Джим, но уж вы-то знаете, что мы имеем дело с совершенно безжалостными субъектами! Вспомните хотя бы Лукана! Либо Крукель — предатель, и тогда Рут Лаудер обречена, либо он и не помышлял об измене, а значит, отправив к старику нашего агента (не забывайте, что баронет во всеуслышание орал, чем мы занимаемся!), вы подпишете ему смертный приговор и утопите обоих!

— Повторяю вам, Терри, я обязан строжайшим образом соблюдать полученные из Лондона инструкции! Вы достаточно давно тут работаете, чтобы наконец понять: никто из нас ничего иного сделать не может!

— И все-таки это гнусно!

— Ваш интерес к этой Рут Лаудер по меньшей мере подозрителен, Терри! — пронзительно взвизгнула мисс Вулер.

— О, прошу вас, Эннабель, сейчас вовсе не время устраивать сцены ревности!

— И все же я не могу не удивляться тому, как занимает вас судьба этой женщины!

Райхоуп презрительно хмыкнул:

— Очевидно, наш донжуан в равной мере неравнодушен к блондинкам и брюнеткам!

Лаудхэм угрожающе шагнул к коллеге:

— Продолжайте в том же духе, Райхоуп, и я наконец устрою вам давно заслуженную трепку!

Малькольм вытащил пистолет:

— Попробуйте только поднять на меня руку — и я вас пристрелю. Меня уже не первый день так и подмывает это сделать… вы и представить себе не можете, с каким удовольствием я спущу курок!

— Как вам не стыдно, Малькольм! — завопила мисс Вулер.

— А вам, Эннабель?

— Мне? О! Да как вы смеете?

Не вмешайся Фернс, дело наверняка дошло бы до потасовки. С горечью буркнув, что Великобритания, несомненно, заслуживает защитников получше, нежели люди, озабоченные исключительно собственными мелкими дрязгами, консул предложил всем разойтись.

— А вы, Райхоуп, напрасно вообразили, будто моя дружба обеспечивает вам полную безнаказанность, — заметил он напоследок. — Если вы и впредь будете отравлять жизнь всему отделу, я потребую, чтобы вас отозвали домой. Что до вас, Лаудхэм, то вынужден вам напомнить: вы приехали в Вену не самоуправствовать, а строго выполнять мои приказы. Когда мне понадобится совет, я сам вас позову. А впрочем, раз вас настолько волнует будущее леди Рут Лаудер, поезжайте-ка завтра в Грац и обеспечьте ей прикрытие.

— Почему бы вам не послать Райхоупа? — взвилась секретарша.

— Вы тоже, Эннабель, начинаете действовать мне на нервы! Запомните раз и навсегда, что как представителю Соединенного Королевства мне есть о чем подумать, кроме ваших сомнительных амурашек!

— Сомнительных?

— Довольно, мисс Вулер! Не хотите получить обратный билет в Лондон — прикусите язык. Вы свободны, леди и джентльмены!

Решив избрать новую тактику и окончательно усыпить возможные подозрения мужа, Рут согласилась пойти с ним в оперу на «Отелло». Благодаря этому они провели вместе такой замечательный вечер, что сэр Арчибальд на несколько часов перестал казаться жене несносным субъектом. После театра баронет предложил супруге выпить по бокалу шампанского в «Казанове».

Но не успели супруги войти в ресторан, как из бара их окликнул Малькольм Райхоуп, прочно, как корабль на якоре, сидевший у стойки. В страшном смущении сэр Арчибальд и леди Рут дружески помахали пьянице рукой и быстро шмыгнули в уединенный уголок, куда проводил их метрдотель.

— Наверное, принял нас за влюбленных… — заметила леди Лаудер.

— А разве это не так, дорогая?

Молодая женщина благоразумно промолчала. Баронет заказал шампанское, а Рут с горечью подумала, что, будь сейчас рядом по-настоящему близкий и любимый человек, она чувствовала бы себя счастливейшей из женщин. Перед мысленным взором леди Лаудер тут же мелькнул образ красивого и мужественного Терри Лаудхэма, и она невольно покраснела. Волнение спутницы не укрылось от баронета.

— Что-нибудь не так, дорогая? — наивно спросил он.

— Смотрите, кто к нам идет…

Малькольм, отцепившись от стойки, упрямо шел к столику Лаудеров. Он был явно пьян, но держался великолепно. Правда, время от времени помощнику Фернса немного изменяло чувство равновесия и он слегка покачивался, но все же в последний момент как-то ухитрялся устоять на ногах. Так что, хоть посетители и поглядывали на подгулявшего британца с веселым любопытством, неприятностей никто не ожидал. По всей видимости, Райхоуп умел пить.

— Боюсь, дорогая, встречи нам никак не избежать, — пробормотал баронет.

Добравшись до их столика, Малькольм Райхоуп на мгновение застыл по стойке смирно, потом отвесил легкий поклон.

— Мое почтение, леди Лаудер… Добрый вечер, сэр Арчибальд.

— Садитесь, Райхоуп. Хотите выпить с нами бокал шампанского?

— Если не возражаете, я предпочел бы не мешать виски ни с чем другим…

В знак особого расположения к завсегдатаю бармен сам принес рюмку Райхоупа. Англичанин тут же отхлебнул.

— По-моему, у вас… очень усталый вид, мистер Райхоуп… — осторожно заметила Рут.

— Я пьян, леди Лаудер… — фыркнул Малькольм, — вдребезги пьян. Заметьте, в посольстве нам вовсе не запрещают пить. Нельзя только показывать, в каком ты состоянии. Кажется, я уже приобрел неплохой опыт по этой части. На моем месте любой, кому не надо думать о карьере, просто не удержался бы в вертикальном положении. А я могу стоять хоть на одной ноге, да еще поставить на голову полный бокал. Хотите взглянуть?

— Нет-нет, умоляю вас, не надо! Я верю вам на слово!

Райхоуп вздохнул:

— Жаль. Видать, вы тоже полны скепсиса… Никто меня ни в грош не ставит… с тех пор как появился этот мерзавец!

— Вы имеете в виду Терри Лаудхэма, не так ли?

Услышав ненавистное имя, Райхоуп как будто даже протрезвел.

— Да, — более твердо сказал он, — этого донжуана контрразведки! Неотразимого для всех женщин красавчика! Супергероя, поражающего сердца с первого взгляда, короче, того, кому не надо доказывать, на что он способен, — и так верят!

— А напрасно? — негромко спросил баронет.

Немного поколебавшись, Малькольм признал-таки превосходство соперника.

— Нет, он и впрямь супермен… увел у меня Эннабель всего за несколько часов… Стоило ему войти — и она уже не могла отвести глаз, как зачарованная… Правда, сравнение явно не в мою пользу, уж чего там… И однако я уверен, что она любила меня… Мы хотели пожениться через месяц, подать в отставку и уехать домой, в Лондон. Оба мечтали о крохотном домишке в Патни, который оставили мне родители… Эннабель одна на свете. Мы могли быть так счастливы… иметь детей…

Помощник консула невесело рассмеялся:

— Знаете, хоть по виду этого и не скажешь, но мне всего тридцать семь лет…

После этого замечания, сделанного для вящей убедительности, Райхоуп, очевидно, вконец расстроился и начал беззвучно ронять слезы в бокал виски. Лаудеры в полной растерянности не знали, что предпринять. Наконец Рут попробовала утешить его самым банальным и испытанным образом:

— Послушайте, мистер Райхоуп, может, с кем-то еще вы сумеете обрести то, что не сумела вам дать мисс Вулер? Вам, по вашим же собственным словам, всего тридцать семь лет! А мисс Вулер — не единственная женщина на земле.

— Но я люблю ее! — простонал бедняга Малькольм. — Понимаете, леди Лаудер? Люблю! Это первая девушка, к которой я привязался, и первая, кому я был не безразличен. Она не имела права так поступать!

Сэр Арчибальд в свою очередь попытался совладать с этим, совершенно непонятным ему, приступом тоски.

— Дорогой мой, женщины реагируют на все иначе, не так, как мы… Поверьте мне, лучше всего простить эту юную особу и поискать другую родственную душу.

Малькольм упрямо покачал головой:

— Нет! Я никогда не прощу! И я причиню и ей, предательнице, и ему, вору, и Фернсу, их сообщнику, все зло, на какое только способен! Теперь для меня больше ничего не существует, кроме мести! И, клянусь вам, я отомщу!

В голосе этого человека, ускользнувшего из-под власти алкоголя, как только речь зашла о возмездии, звучала такая ненависть, что Рут призадумалась. Райхоуп пребывал как раз в том расположении ума, когда человек, не думая о прошлом, готов на все, вплоть до измены, лишь бы утолить чувство попранной справедливости. Неужто Фред Лукан стал невинной жертвой этого наваждения? И леди Лаудер решила попытаться что-нибудь выяснить.

— Скажите, а вы знали Фреда Лукана?

Малькольм посмотрел на нее ясным взглядом, и молодая женщина восхитилась его умением так быстро трезветь, пусть даже от гнева.

— Знал ли я Лукана?

Райхоуп погрузился в размышления, потом мягко, словно и не он только что бушевал от ярости, заметил:

— Лет двадцать назад мы с Фредом вместе учились в Лондонском университете… И с тех пор каждый год старались выкроить друг для друга хоть несколько дней… Он собирался стать моим шафером, но теперь и Фред мертв, и свадьбы не будет… Да, я прекрасно знал Фреда Лукана. И его последний вечер здесь мы провели вдвоем. Утром парень ушел в Грац, и с тех пор его никто не видел. Что там произошло — совершенно ясно, надежды никакой. Мне следовало поехать вместе с Фредом.

— Вы думаете, сапожник…

— Крукель? Да ни за что на свете! Это замечательный старик! Русские прикончили всю его семью, и теперь бедняга тоже один как перст. Так зачем ему предавать? Чтобы сделать приятное убийцам родни? Ради денег, на которые он все равно не сумел бы пожить в свое удовольствие? К несчастью, Фернс и Лаудхэм принадлежат к старой школе и рабски доверяют логическим цепочкам. Раз след Лукана потерялся в доме Крукеля, стало быть, он и убийца… Идиоты!

— А у вас есть другие предположения?

— Нет… но я совершенно уверен, что сапожник тут ни при чем. Он не может быть предателем.

— Почему?

— Потому что я близко его знаю!

— Совсем недавно вы полагали, будто можете сказать то же самое о мисс Вулер, — вкрадчиво заметил баронет.

Райхоуп на секунду опешил, потом кивнул в знак согласия:

— Верно. Официант! Виски!

— Вам не кажется, что вы и так уже выпили более чем достаточно? — спросила Рут.

— А что мне еще осталось в этой жизни?

Лаудеры уже собирались возвращаться в гостиницу, оставив Малькольма наедине с бокалом, когда в бар неожиданно вошли Терри Лаудхэм и Эннабель Вулер. Баронета и его жену они заметили сразу, а вот Райхоупа скрыла колонна. Молодые люди двинулись к столику сэра Арчибальда и наконец разглядели коллегу, но отступать было уже поздно — это выглядело бы по-хамски. Всех охватило ужасное смущение. Рут предложила Эннабель и Терри сесть, а ее муж поспешно заказал еще одну бутылку шампанского. Военные действия открыл Малькольм.

— Ну как, помечтали вдвоем при луне? — спросил он мисс Вулер.

Остальные сделали вид, будто не слышат глупого вопроса, и принялись обсуждать спектакль венской Оперы — Эннабель и Терри слушали его накануне. Но Райхоуп не желал смириться с напускным безразличием коллег — последний бокал виски, по-видимому, снова затуманил ему мозги.

— Я считал вас умной девушкой, Эннабель, а на самом деле вы ничуть не лучше тех, кто подписывается на «Почту любви»…

— Ладно, Райхоуп, вы просто пьяны, — отозвался Терри. — И вдобавок мы с вами занимаем такое положение, что не можем себе позволить никаких скандалов… Но все-таки предупреждаю: немедленно прекратите оскорблять мисс Вулер, или я разобью вам физиономию. Ясно?

— Эннабель сама себя оскорбила, связавшись с подобным типом.

Терри привстал, явно намереваясь стукнуть коллегу, но сэр Арчибальд удержал его:

— Прошу вас, Лаудхэм…

Терри со вздохом опустился на стул, а мисс Вулер стала сердито отчитывать бывшего возлюбленного:

— На вашем месте, Малькольм, я бы сгорела со стыда!

— А на своем вам уютно?

Рут попыталась успокоить девушку:

— Не обращайте внимания, мисс, мистер Райхоуп сегодня слишком… утомлен. Не стоит принимать его слова всерьез…

— Она… имеет в виду, что я… пьян… — икая, пояснил Райхоуп. — Настоящая… леди.

— Мне противно на вас смотреть, Малькольм!

— Да, с тех пор как появился другой…

— Ну и что?

— Должно быть, у мистера Лаудхэма более внушительный счет в банке, чем у меня.

Мисс Вулер ударила его по щеке. Она сразу пожалела об этом, но сделанного не воротишь. Эннабель оставалось лишь извиниться перед Лаудерами и попросить Терри проводить ее домой. Малькольм окинул обоих угасшим взглядом.

— Я убью вас, Лаудхэм… — наконец пробормотал он. — Не знаю ни когда, ни как, но непременно убью…

— Чем нести ахинею, продолжайте-ка лучше лакать свое виски!

— Выслушайте меня внимательно, Малькольм, если, конечно, вы еще в состоянии что-либо понимать… — вставая из-за столика, сказала Эннабель. — Если вы намерены продолжать в том же духе, я уговорю Джима Фернса поскорее отправить вас в Лондон. Вы стали позором для всего нашего посольства! А что до Терри Лаудхэма, то, нравится вам это или нет, а мы с ним любим друг друга!

Лаудхэм в полном замешательстве потянул ее за рукав.

— Прекратите, Эннабель, наши отношения никого не интересуют…

Девушка вырвала руку.

— Я хочу раз и навсегда поставить точки над i! Имейте в виду, Малькольм: не останься вдруг на этой планете ни единого мужчины, кроме вас, я бы все равно сказала «нет»! Я ненавижу пьяниц и не уважаю людей, которые ради удовлетворения собственных порочных наклонностей тратят куда больше, чем зарабатывают! Спокойной ночи!

Лаудхэм и его спутница удалились, провожаемые любопытными взглядами посетителей бара. А Рут и ее муж не отводили глаз от Райхоупа, пытаясь угадать, как он отреагирует на последние слова Эннабель. Парень долго сидел молча, потом тяжело встал и, ни с кем не попрощавшись, побрел к двери. Гардеробщице пришлось бежать следом и вручить англичанину пальто и шляпу уже на улице.

По дороге в «Кайзерин Элизабет» Рут выглядела серьезной и озабоченной, зато сэр Арчибальд, наоборот, совсем расслабился. На недоуменный вопрос жены, с чего вдруг он так развеселился после крайне неприятной сцены, свидетелями которой им пришлось стать против воли, баронет ответил:

— Я думаю, дорогая, теперь у вас не осталось никаких сомнений, что господа, с коими вам вздумалось поиграть в шпионов, — не джентльмены!

— Хоть вы пощадите мои уши и не болтайте чепухи! Меня и так ужасно тревожит Малькольм Райхоуп…

— С вашей стороны весьма великодушно принимать участие в судьбе какого-то пьяницы!

— Он несчастен.

— Это еще не основание так безобразно себя вести.

— Так, значит, вас, Арчибальд, никакое горе не заставило бы позабыть, что вы джентльмен?

— Думаю, да, дорогая.

— В таком случае мне вас жаль!

— Вы, вероятно, шутите?

— Угадайте!

Больше они не сказали друг другу ни слова. Рут не ответила, даже когда сэр Арчибальд, укладываясь спать, пожелал ей спокойной ночи. Тем не менее через некоторое время, уже в темноте, снова послышался ее голос:

— Что вы думаете о Малькольме Райхоупе, Арчибальд?

— Он мне неприятен.

— А если попытаться забыть о его пороке?

— Тогда просто скучен.

Опять надолго воцарилось молчание.

— Арчибальд… — вдруг опять заговорила Рут. — Вы слышали, как Эннабель Вулер упрекнула бывшего поклонника в том, что он якобы тратит больше, чем зарабатывает?

— Да. Ну и что?

— Как по-вашему, может Райхоуп черпать деньги из… другого источника?

— Не понимаю.

— Парень совсем исстрадался… Возможно, он готов отомстить всему Соединенному Королевству за то, что сделали с ним Эннабель и Терри? Иными словами, как вы думаете, не толкнуло ли Райхоупа разочарование в любви к измене?

— По-моему, да, Рут, потому что, вздумай кто-нибудь отнять у меня вас, я, кажется, готов был бы развязать ядерную войну.

— Надеюсь, это шутка?

— Разумеется, дорогая. Приятных снов.

— Спокойной ночи…

Глава 4

Рут не спалось. Почти всю ночь она обдумывала сцену, происшедшую в «Казанове», и неожиданно для себя прониклась глубоким сочувствием к бедняге Малькольму. Во-первых, он стал жертвой несчастной любви, а во-вторых, невзирая на обвинения, казался порядочным человеком. Молодой женщине инстинктивно хотелось защитить Райхоупа и ему подобных от глупых Эннабель и бесчувственных баронетов, короче, от всех, кому неведомо, какие замечательные человеческие качества могут таиться под внешностью беспробудного пьяницы. Но все же где Малькольм берет деньги, которые каждый вечер тратит в барах Вены? При его нынешнем состоянии души Райхоуп идеальный объект для международных торговцев совестью… Неужели именно он погубил всю венгерскую агентуру МИ-5? В то же время Райхоуп говорил о Фреде Лукане с таким искренним волнением… Что это — комедия, угрызения совести или полная невиновность?

Леди Лаудер проснулась. Дневной свет, проникая сквозь тяжелые шторы из синего бархата, падал на лицо сэра Арчибальда. Сидя в постели, она равнодушно вглядывалась в безукоризненный профиль супруга. Да, баронет, бесспорно, красив, и кто мог бы заподозрить, что под оболочкой самоуверенного самца скрывается жалкая тряпка, не способная ни мыслить, ни чувствовать по-своему? Слепота мужа и его упорное нежелание видеть неприятные стороны действительности выводили молодую женщину из себя. Нет, Райхоупы при всех их слабостях стократ дороже Арчибальдов Лаудеров с их нелепыми принципами! Пусть Малькольм страдает и, возможно, вывозился в грязи, но это живой человек. Его можно ненавидеть, с ним можно бороться, на худой конец — пожалеть… В общем, Райхоуп — из тех людей, кому порой необходимо опереться на дружескую руку. А вот баронету даже в голову никогда не придет взывать к ближнему. Он уверен, будто знает решительно все, что необходимо джентльмену. А остальное — тоска, боль, отчаяние — слишком сильные эмоции для утонченного сэра Арчибальда Лаудера. На губах спящего мелькнула легкая, как ветерок над прудом, тень улыбки. Наверное, мечтает о новом галстуке… Но не лукавит ли Рут сама с собой? Не потому ли она так сочувствует Малькольму Райхоупу, что ее собственные мысли слишком сильно занимает Терри Лаудхэм? Не потому ли Рут безотчетно готова принять сторону Малькольма, что в глубине души испытывает неприязнь к Эннабель Вулер, счастливой избраннице Терри? На мгновение леди Лаудер представила, что рядом с ней, на месте сэра Арчибальда, лежит Лаудхэм, и сердце ее затрепетало от волнения. И однако бывшая мисс Трексмор не привыкла потакать слабостям, напротив, она всегда подавляла свои собственные и презирала чужие. Нет, тут и думать не о чем… Терри любит Эннабель, Эннабель любит Терри, а она еще на некоторое время прикована к баронету. Рут с чуть меланхолической радостью представила, как снова в полном одиночестве возвращается в квартирку на Маргарет-террас. В вулвертоновской конторе, узнав о разводе Лаудеров, наверняка начнут судачить, но всем придется по крайней мере признать, что Рут Трексмор — не из тех, кого можно купить.

Молодая женщина тихонько скользнула в ванную и уже хотела повернуть кран, но так и застыла с вытянутой рукой. Почему, когда Эннабель Вулер сказала, что они с Лаудхэмом любят друг друга, лицо молодого человека выражало такое ледяное равнодушие? Судя по всему, поведение секретарши Фернса немного раздражает ее поклонника… И леди Лаудер принялась с еще большим рвением приводить себя в порядок.

Рут и сэр Арчибальд поехали в Грац на поезде, как самые обычные туристы. Леди Лаудер добросовестно изображала типичную путешествующую англичанку из тех, что, путешествуя по чужим краям, до занудства вникают в каждую мелочь с единственной целью сравнить, классифицировать, нацепить ярлычок и описать в длиннющих письмах провинциальным кузинам. Баронет, приняв игру за чистую монету, радовался как ребенок и с удовольствием отвечал на вопросы супруги. Таким образом, они не оставили без внимания ни единого замка, ни одного холма, с которого принято любоваться пейзажем. Поскольку Грац — столица Штирии, сэру Арчибальду снова представился случай блеснуть эрудицией. Он поведал жене о Бабенбергах, предшественниках Габсбургов, и о знаменитом эрцгерцоге Йоханне, без памяти влюбившемся в дочь почтмейстера из Аузее — Анну Плохи. Десять лет он пытался завоевать сердце возлюбленной, а потом счастливо еще тридцать прожил с ней.

— А вот вы, Арчибальд, наверняка не способны на такую упорную осаду!

— Ну, знаете, эта Анна была самой заурядной девушкой… из простонародья.

«А я, по-вашему, кто?» — чуть не крикнула Рут, но вовремя прикусила язык.

Скорее всего, она несправедлива, но что делать, если с каждым днем муж становится все более чужим, а то и неприятным человеком? Больше всего молодую женщину потрясала его бесчувственность.

В Граце Лаудеры сняли номер в гостинице «Даниель», расположенной на площади напротив вокзала, и до самого вечера гуляли по городу. На Гауптплатц, у подножия статуи возлюбленного Анны Плохи, они сели в фиакр и долго катались по старым кварталам левобережья. В гостиницу оба вернулись в полном восторге от тихого старинного городка. То, что Фред Лукан мог погибнуть в этом мирном, аристократическом уголке Европы, не укладывалось в голове, и все же…

На следующее утро Рут решила скорее повидаться с сапожником Крукелем, но долго раздумывала, брать ли с собой Арчибальда. В конце концов молодая женщина пришла к выводу, что лучше держать супруга под контролем, иначе он все равно пойдет следом и, чего доброго, выкинет очередной дурацкий фортель вроде того, что случился в Центральфридхоф и едва не стоил баронету жизни. Узнав о планах жены, Лаудер тут же согласился, по его словам, «взглянуть, как далеко зайдет шутка».

В слабой надежде немного успокоить нервы Рут отправилась на Мюнцграбенштрассе пешком — вдоль Анненштрассе, Гаутбрюке, Герренхассе и Йакоминиплатц. По дороге она краем глаза наблюдала за мужем — малейшая глупость Арчибальда могла испортить все дело. Но баронет казался счастливым и беззаботным, как ребенок на прогулке, глубоко вдыхал чистый утренний воздух и с удовольствием разглядывал старинные дома. Наконец, слегка наклонившись к жене, баронет высказал свое мнение:

— Вы очень мудро поступили, избрав конечным пунктом нашего путешествия Грац, дорогая… Очаровательный городок… Должно быть, здесь на редкость приятно жить на старости лет.

«Конечным пунктом»! Боже милостивый, и ведь он говорил совершенно искренне! Рут с трудом удержала вертевшуюся на языке колкость — не хватало только дать волю гневу в тот момент, когда надо выполнить самое трудное задание за всю ее недолгую карьеру в контрразведке.

— А вам бы не хотелось остаться тут навсегда, дорогая?

Молодая женщина суеверно скрестила за спиной пальцы, думая, что в столице Штирии ей суждено остаться лишь в одном случае: если бы тем, кто убил Фреда Лукана, удалось отправить на местное кладбище еще одну жертву. Решительно, сэр Арчибальд не упускал ни единой возможности отличиться!

Внезапно баронет словно окаменел и, не поворачивая головы, шепнул супруге:

— По-моему, за нами следят, дорогая.

Голова, плечи и шея баронета так напряглись, что Рут охватил испуг, как бы его странное оцепенение не привлекло внимания прохожих!

— Я думаю, вы ошибаетесь, но в любом случае ведите себя естественнее, иначе нас наверняка заметят.

Леди Лаудер уговаривала себя, что слова мужа — просто новая сомнительная шутка. Арчибальду так нравилось высмеивать то, что он, в своем безумном ослеплении, называл «экстравагантностями супруги»! Но, когда они шли мимо Ратуши, сэр Арчибальд, внезапно бросив спутницу, подскочил к скверно одетому бродячему музыканту с неопрятной черной бородой и чумазой физиономией. И сам оборванец, и зажатый в руке футляр от скрипки внушали глубокую жалость. От удивления Рут отреагировала не сразу, но, прикинув, каких невероятных глупостей способен натворить ее благоверный, бросилась следом. Меж тем Арчибальд, схватив музыканта за плечо, повернул его к себе лицом и весело крикнул:

— Не вышло, приятель! Я вас узнал!

Парень, очевидно ни в коей мере не ожидавший нападения, хотя бы и такого благодушного, как это получилось у баронета, растерянно бормотал:

— Прошу вас, не надо, это смехотворно! Сейчас же отпустите меня! Отпустите, или я разобью вам морду!

— Э, нет, приятель, как хороший игрок сначала вы должны сознаться, что проиграли!

К баронету подбежала Рут.

— Арчибальд! Что на вас нашло?

— Дорогая моя, позвольте представить вам мистера Терри Лаудхэма!

Сконфуженная физиономия коллеги, чье переодевание неожиданно превратилось в нелепый маскарад, выглядела так потешно, что леди Лаудер прыснула от смеха и все ее раздражение исчезло.

— Да скажите же ему, чтоб оставил меня в покое! — вздохнул Лаудхэм. — А то поглазеть на нас сбежится весь город! Я приехал сюда по приказу Фернса охранять вас…

— Охранять? — расхохотался баронет. — Но от кого и от чего? Господи Боже!

Терри с мольбой взглянул на Рут, и та попробовала утащить супруга, но неизвестно откуда вынырнувший полицейский во что бы то ни стало хотел узнать, что происходит. Баронет охотно объяснил, что речь идет всего-навсего о дружеском розыгрыше. Один из их с женой друзей похвастал, будто сумеет одеться так, что его никто не узнает, а теперь, когда из затеи ничего не вышло, очень разочарован. Страж порядка вполне удовольствовался объяснением и отечески посоветовал Терри скорее бежать домой и принять более достойный вид, раз шутка все равно сорвалась. И Лаудхэм ушел, даже не попрощавшись и не пытаясь скрыть, что все в нем кипит от возмущения.

— Думаю, вы не станете отрицать, что у меня превосходный нюх, дорогая? Ну и рожу скорчил бедняга Лаудхэм!

Они свернули на Рейтшульхассе.

— С нюхом у вас все в порядке, Арчибальд, а вот с сообразительностью — гораздо хуже, — буркнула Рут. — Вы хоть понимаете, что натворили? Из-за вас о моем приезде в Грац почти наверняка стало известно… Так что, если теперь со мной случится беда, можете смело винить себя одного!

— Вы хотите меня напугать?

— Вряд ли вы способны по-настоящему встревожиться, Арчибальд, для этого нужно обладать хотя бы крупицей разума!

Когда они вышли на Дитрихштейнплатц, Рут указала мужу маленькое кафе на углу Мюнцеграбенштрассе.

— А теперь будьте умницей, Арчибальд, и спокойно посидите здесь, пока я не закончу дела с Крукелем.

— А нельзя мне пойти вместе с вами?

— Ни в коем случае!

— Хорошо… и долго мне придется ждать?

— Скажем, если я не вернусь через пятнадцать минут, можете сходить поглядеть, что со мной сталось.

Баронет хитро подмигнул и расплылся в улыбке:

— А что, по-вашему, тут может произойти, дорогая?

Молодая женщина сердито передернула плечами:

— До скорого…

И она поспешила уйти, не ожидая новых идиотских расспросов баронета. А сэр Арчибальд, по-видимому смирившись с неизбежным, проводил жену взглядом и вошел в кафе, где, как самый простой смертный, заказал бокал белого вина.

Рут без труда обнаружила в самой середине улицы сапожную мастерскую Ганса Крукеля, но с огорчением убедилась, что дверь заперта. Соседка сказала, что не понимает, в чем дело, поскольку сама видела сегодня утром папашу Крукеля — тот открыл лавочку в обычное время. Скорее всего, предположила она, старик просто вышел в магазин. Рут поблагодарила, но, не слишком доверяя объяснениям соседки, вошла во дворик, примыкавший к мастерской Крукеля, и оказалась у двери черного хода. Без особой надежды на успех молодая женщина повернула ручку, но дверь, к ее удивлению, тут же открылась. Все это выглядело более чем подозрительно, и Рут решила действовать с особой осторожностью. Медленно, на цыпочках, она проскользнула внутрь и сразу замерла.

Сначала леди Лаудер ничего не увидела, но постепенно, по мере того как ее глаза привыкали к густому сумраку, разглядела, что стоит в узком проходе, с одной стороны примыкающем к мастерской (в чем она убедилась, слегка отодвинув пропахший пылью и сыростью занавес). На табурете у столика с инструментами, где обычно работал старый Крукель, никого не было. С другой стороны прохода Рут увидела еще один занавес. Откинув его как можно бесшумнее, она чуть не споткнулась о ступеньку и замерла, с ужасом ожидая, что сейчас кто-нибудь войдет. Но в доме стояла все та же гнетущая тишина. Молодая женщина сделала еще один шаг. В ту же секунду комнатку залил яркий свет, чья-то рука зажала леди Лаудер рот и ее резко дернули назад.

— Попробуйте только пикнуть — и вам конец, — чуть слышно предупредил мужской голос.

Почувствовав у горла острие ножа, Рут убедилась, что это не пустая угроза. Впрочем, она не испытывала ни малейшего желания кричать. Леди Лаудер не могла отвести взгляда от распростертого прямо на полу тела старика и от страшной раны у него на шее. В голове мелькнуло лишь, что это Крукель и смерть навсегда избавила его от подозрений Фернса. Значит, Лукана погубил вовсе не старый сапожник… И впервые со дня свадьбы молодая женщина пожалела, что рядом нет Арчибальда.

— Я вижу, вы готовы вести себя благоразумно…

Рут отпустили. Она глубоко вздохнула, но тут же чуть не потеряла сознание — кровь старого Крукеля заливала пол до самых ее туфель.

— Не очень-то приятная картинка, а? Но никто не заставлял вас сюда приходить…

Повернувшись, молодая женщина увидела красивого парня с необычным, скуластым лицом. Тот слегка поклонился:

— Вы — леди Лаудер, насколько я понимаю?

— Да, но откуда вы знаете?

— В МИ-пять вас должны были бы отучить от привычки задавать ненужные вопросы! Так, значит, вы хотели потолковать с милейшим Крукелем? А его адрес, конечно, получили от Фернса?

— Теперь моя очередь напомнить вам, что некоторые вопросы задавать бессмысленно.

— Ошибаетесь… когда ты уверен, что непременно получишь ответ, расспрашивать можно о чем угодно… А я нисколько не сомневаюсь, что очень скоро вам самой ужасно захочется выложить как можно больше, леди Лаудер… особенно если я рассержусь. Садитесь-ка на этот стул!

Рут выполнила приказ, и незнакомец связал ей руки и ноги.

— Ну вот, теперь я просто убежден, что мы сумеем договориться. Вы ведь, очевидно, очень дорожите если не жизнью, то по крайней мере своей хорошенькой мордашкой?

Молодая женщина не ответила, боясь, как бы дрожь в голосе не выдала ее панический страх. Почему, ну почему она не взяла с собой Арчибальда? А незнакомец с веселым любопытством, словно в комнате не лежал так пугавший ее обезображенный труп, принялся разглядывать Рут.

— Никак не могу взять в толк, что за блажь понесла особу голубых кровей в нашу замечательную труппу акробатов, где так и кишат самые разнообразные бандиты? Любовь к приключениям? Сильных ощущений захотелось? Ну так положитесь на меня, дорогая, вы их получите, и с лихвой. Но сначала дайте-ка я на вас хорошенько погляжу… Само собой, вы знаете, что очень красивы… Люблю красивые мордочки! Во всяком случае, пока по ним не течет кровь… от крови я теряю самообладание… Понимаете, что я имею в виду? Стоит появиться кровушке — и я бью, не разбирая… Голова так и кружится…

Незнакомец вздохнул:

— Надеюсь, вы не станете толкать меня на подобные крайности?.. Жаль было бы попортить картинку… А потому, если я вас стукну, молите Бога, чтобы кровь пошла не сразу.

Леди Лаудер видела, что руки ее противника подрагивают от возбуждения.

— Кровь так прекрасна… — прерывающимся от волнения голосом продолжал он. — И вся эта красота скрывается в нас… Но надо освободить ее, показать всем! Взгляните на старого негодяя Крукеля! При жизни это был жалкий, скорее отталкивающего вида человечишка… А как он благороден сейчас, в этой длинной красной мантии!

Рут невольно всхлипнула от страха. А парень улыбнулся.

— Не бойтесь… Вы и так достаточно хороши… может, пускать кровушку и не понадобится… Так вот, будьте паинькой — и я вас даже пальцем не трону. Зачем вы приехали в Грац?

— Как друг Фреда Лукана…

— Фреда Лукана? Ах да… Честный был малый, но ужасно упрям. Ни за что не хотел говорить. А уж мы ли не старались завести беседу! Боюсь, ваш Лукан умер в довольно жалком состоянии…

Сэр Арчибальд давно успел допить вино и теперь отчаянно скучал. Рут ушла всего восемь минут назад, а ему казалось — целую вечность. Поэтому, рискуя навлечь на себя недовольство жены, баронет решил отправиться к сапожнику или хотя бы побродить вокруг лавки. Любопытно же взглянуть, на что похоже логово этого любителя шпионских игр! Найдя мастерскую запертой, Лаудер удивился не меньше жены. Если Крукеля нет на месте, почему Рут сразу же не вернулась обратно? Баронет заподозрил неладное. В свою очередь он вошел во дворик, толкнул дверь черного хода и оказался в темном проходе. Почти тотчас его внимание привлекли отголоски разговора. Голоса доносились откуда-то справа. Сэр Арчибальд подкрался поближе, чуть-чуть отодвинул занавеску и увидел, что его жена привязана к стулу, на полу лежит труп старика, а какой-то изверг бьет леди Лаудер по лицу. Зрелище настолько возмутило баронета, что он выскочил из укрытия.

— Нет, но по какому праву вы осмелились поднять руку на леди Лаудер? — возмущенно крикнул сэр Арчибальд.

Убийца Крукеля мгновенно развернулся, но при виде баронета его угрюмая физиономия просияла.

— Гляньте-ка, а вот и кретин пожаловал! Только вас нам тут и не хватало, сэр Арчибальд!

Баронет гордо выпрямился и, поглядев на грубияна сквозь монокль, изрек:

— Насколько мне известно, мы с вами незнакомы!

Рут, сначала воспринявшая появление мужа с несказанным облегчением, поняла, что Арчибальд рискует очень дорого заплатить за упрямство и нежелание верить в существование тайных агентов. И ее охватила какая-то дикарская радость. В самом деле, почему, когда Луканы умирают под пыткой, Арчибальды продолжают наслаждаться жизнью?

Замечание баронета слегка сбило убийцу с толку, но скоро на его лице снова появилось такое же выражение, как у жестокого мальчишки, вздумавшего позабавиться страданиями безобидного зверька.

— Пусть вас это не беспокоит, — хмыкнул он. — Мы еще успеем познакомиться как следует, прежде чем я уложу вас рядышком вон с тем типом… И — кто знает? — возможно, у вас внутри тоже полно чудненькой красной кровушки! А?

Баронет слегка наклонился к жене:

— Право, у вас более чем странные друзья, моя дорогая… Этот изверг, насколько я понимаю, убил того несчастного?

— Да.

— О! Но это же очень дурно с его стороны!

Леди Лаудер вдруг захотелось только одного — чтобы кто-нибудь скорее положил конец дикой, гротескной сцене. Либо Арчибальд и в самом деле непроходимо глуп, либо не отдает себе отчета, какая судьба уготована им обоим.

— В первую очередь, сэр, я хотел бы знать, кто позволил вам привязывать мою жену к стулу. Более того, вы, кажется, имели наглость ударить ее по лицу? Неслыханно! Хотел бы я знать, где вас воспитывали, мой мальчик!

Рут не выдержала.

— Хватит! Хватит! — завопила она. — Ради бога, замолчите, Арчибальд! Мне стыдно за вас!

Убийца похлопал баронета по плечу.

— Слыхали, Арчибальд? Вы заставляете краснеть свою прелестную маленькую женушку!

— Довольно, сэр! Ваши хамские манеры просто невыносимы!

— Ну да? Так я вас мигом успокою…

С этими словами бандит прижал каблуком сверкающий нос ботинка сэра Арчибальда.

— Ой-ой-ой! — взвыл баронет. — Вы раздавите мне ногу, дикарь этакий!

Леди Лаудер плакала в три ручья. Еще ни разу в жизни ее так не унижали. И подумать только, что она носит фамилию этого клоуна! Даже смерть теперь не так страшила молодую женщину — в конце концов, могила навсегда избавит ее от Арчибальда! Убийца, хохоча во все горло, убрал каблук и отпустил баронета. Тот, жалобно взвизгивая, запрыгал на месте, повернулся вокруг собственной оси, чуть не упал, но удержал равновесие, вцепившись в рукоять топорика, вколоченного в полено, и, продолжая вращательное движение, снова оказался лицом к лицу с обидчиком, только на сей раз сэр Арчибальд держал в руке топорик. Он размахнулся и в мгновение ока раскроил парню череп. Убийца Крукеля рухнул ничком, так и не успев отсмеяться. Недавний гвалт сменила полная тишина. Рут, вытаращив глаза, смотрела на эту сцену.

— Боюсь, я ударил слишком сильно, — извинился Арчибальд, — но, по правде сказать, он сам нарывался на неприятности, верно?

Молодая женщина не ответила. Слишком быстрая перемена в судьбе лишила ее дара речи.

— По-моему, вам пора занять более приличествующее вам положение, дорогая…

Баронет ловко перерезал веревки, удерживавшие его супругу на стуле.

— С вами все в порядке?

— Вроде бы да, Арчибальд.

— Дорогая моя…

— Вы… вы сделали это просто потрясающе!

— Потрясающе?

— Да, прикончив этого мерзавца, вы отомстили за Лукана!

— Вот как?.. А знаете, Рут, если честно, я сам не ожидал такого финала…

— Увы, догадываюсь…

— В крикете это классический удар, но только в руке должна быть бита…

— Правда?

— Правда…

Прежде чем уйти, Рут указала на оба трупа:

— Ну, Арчибальд, теперь вы верите в сказки про шпионов?

— Я должен извиниться перед вами, дорогая, но, согласитесь, леди все же не место среди подобных людей… Отвратительное зрелище! Не понимаю, почему полиция Граца так плохо защищает туристов!

Рут долго смотрела на мужа:

— Вот уж никогда не думала, Арчибальд, что на земле еще водятся люди вроде вас!

— Это укор, дорогая?

— Разве можно обвинять бронтозавра за то, что он не похож на газель?

Баронет долго обдумывал слова жены.

— Разумеется, нет… Но какую связь вы ухитрились найти между мной и бронтозавром?

Молодая женщина уклонилась от прямого ответа.

— Пойдемте! Мне не терпится поскорее уехать обратно, в Вену!

Снова оказавшись на улице, Рут решительно отвергла предложение сесть в такси. Только хорошая пешая прогулка могла немного успокоить ее расшатавшиеся нервы. Что до сэра Арчибальда, то, судя по всему, недавнее убийство произвело на него не большее впечатление, чем если бы он очистил апельсин. Теперь Лаудеры шли той же дорогой, но в обратном направлении. Когда они уже сворачивали на Гауптбрюке, где стоят две статуи, символизирующие Австрию и Штирию, Арчибальд вдруг отпустил руку жены и бросился следом за каким-то мужчиной. Однако тот все же сумел улизнуть от баронета.

— Что за муха вас опять укусила, Арчибальд? — спросила Рут, когда ее супруг вернулся.

— Я хотел поймать одного типа, но он оказался проворнее.

— А что его так напугало?

— Возможно, то, что я его узнал…

— И кто же это?

— Пока не имеет значения.

В гостинице Лаудеры единогласно решили, что нуждаются в отдыхе, а на поезд можно с тем же успехом сесть завтра утром. Рут сразу легла, но ее муж сказал, что хочет еще немного пройтись. Узнав в приемной адрес уголовной полиции, он взял такси и поехал туда. В полицейском управлении баронет долго блуждал по коридорам и лестницам, расспрашивая то одного, то другого, пока не нашел дежурного сержанта, который наконец поинтересовался, чего ему надо.

— Кто у вас здесь занимается убийствами?

— Что?

— Кто расследует убийства? — Сэр Арчибальд сунул в глаз монокль. — Разве вы не понимаете по-немецки, друг мой?

— Нет, но вы говорите с таким сильным акцентом, сударь…

— Он вам неприятен?

— Не в том дело, просто я хотел бы знать, кто вы такой.

— Сэр Арчибальд Лаудер, баронет.

— Англичанин?

— Да, вот уже тридцать пять лет, с тех пор как живу на свете.

— И… вы пришли поговорить насчет убийства?

— Да, но не с вами.

— Хорошо, тогда подождите здесь.

Сержант исчез, но не прошло и двух минут, как он снова вырос перед Лаудером.

— Прошу вас идите за мной!

Полицейский проводил англичанина в большой удобный кабинет и, распахнув дверь, удалился. Из-за стола навстречу гостю поднялся мужчина в пенсне.

— Сэр Арчибальд Лаудер?

— Он самый.

— Разумеется, у вас есть документы?

— Естественно.

Полицейский, взглянув на протянутый англичанином паспорт, вернул его владельцу.

— Благодарю вас, сэр. Не угодно ли сесть?

Баронет опустился в кресло.

— Юлиус Малькампф, комиссар уголовной полиции, — представился хозяин кабинета. — Чем могу служить?

— Я пришел дать показания, господин комиссар.

— Насчет чего?

— Убийства.

— Но вы сами, насколько я вижу, не жертва?

— Нет, я совершил его.

— Что?

— Само собой, исключительно в целях законной самозащиты.

Полицейский явно раздумывал, уж не сумасшедший ли перед ним.

— В первую очередь не волнуйтесь…

— Но я и не думаю нервничать, господин комиссар.

— Тогда, может, вы спокойно и по порядку все мне расскажете?

— Позволю себе еще раз заметить, что я здесь именно для этого.

— Я вас слушаю.

— Дело вот в чем, господин комиссар. Мы с леди Лаудер гуляли возле Дитрихштейнплатц. Я зашел в кафе, а жена тем временем решила заглянуть на Мюнцграбенштрассе, к некоему Крукелю.

— Вы с ним знакомы?

— Нет, но над дверью лавки написана фамилия владельца.

— А могу я узнать, зачем леди Лаудер пошла к сапожнику?

— Надо полагать, это как-то связано с обувью. Короче говоря, она попросила меня подождать минут десять. Я посидел в кафе, но жена все не возвращалась, и я пошел навстречу. Представьте же себе мое удивление, господин комиссар, когда оказалось, что лавка заперта!

— Заперта?

— Ну да! Спрашивается, если сапожника нет на месте, то где леди Лаудер? Я обошел дом и, найдя дверь черного хода, толкнул ее. Мои глазам предстал небольшой темный коридорчик, отгороженный от лавки занавесом. Я осторожненько приподнял этот занавес и… что, как вы думаете, увидел?

— Леди Лаудер?

— Совершенно верно. Леди Лаудер, но самым недопустимым образом прикрученную к стулу!

— Прикру…

— Да-да, господин комиссар! Меж тем Лаудеры связаны родственными узами с Дункхэмами из Эрджила и дэвонскими Мэлреди! Невероятная бесцеремонность!

— А сапожник?

— Тоже был там.

— И что он вам сказал?

— Ничего.

— Странно, правда?

— Не особенно, если принять во внимание, что ему от уха до уха перерезали горло…

Комиссар ответил не сразу, а когда наконец решился открыть рот, голос его звучал сурово.

— Я надеюсь, сэр Арчибальд Лаудер, вы бы не позволили себе насмехаться над государственным служащим Австрийской республики?

Баронет сквозь монокль смерил полицейского презрительным взглядом.

— Я закончил Джизус-колледж в Оксфорде, сэр! — сухо бросил он.

— Прошу прощения…

— Ничего.

— Итак, вы вошли в комнату и увидели жену связанной, а хозяина лавки — на полу, с перерезанным горлом. Так?

— Да, правильно.

— В таком случае либо сапожник покончил с собой, предварительно связав леди Лаудер, либо леди Лаудер…

— …зарезала сапожника, а потом сама себя связала и стала ждать возможного визита? Помимо того что столь ловкий фокус явно не по силам леди Лаудер, я вынужден предупредить вас, что не в ее привычках резать незнакомых людей… Не знаю, как развлекаются дамы здесь, в Граце, но могу уверить вас, что в Лондоне…

— Будьте любезны, повторите мне адрес этого сапожника, сэр.

— Мюнцграбенштрассе. Если идти от Дитрихштейнплатц, лавка — с правой стороны.

— Благодарю вас.

Комиссар снял трубку и, распорядившись отправить на Мюнцграбенштрассе следственную группу, снова повернулся к баронету:

— А кстати, сэр Арчибальд Лаудер… Войдя в этот кабинет, вы признались мне, что совершили убийство, не так ли? Уж не вы ли расправились с сапожником?

— Нет.

— Нет? Тогда кого же вы отправили на тот свет?

— Того, кто убил сапожника и напал на мою жену.

— Значит, он тоже там был?

— Естественно.

— И вы об этом умолчали?

— Вы не дали мне времени сказать.

— А могли бы вы описать этого человека?

— Высокий, широкоплечий, лицо если и не совсем монголоидного типа, то по крайней мере выдает явную примесь восточной крови…

— Вы оставили тело на месте?

— Надеюсь, вы не думаете, что я прихватил его с собой?

— А каким образом вам удалось разделаться с парнем?

— Я стукнул его топориком и, да простит меня Бог, кажется, размозжил череп… Должен признать, что подобный поступок не вполне достоин джентльмена, но мною двигала крайняя необходимость.

— Вы ударили его сзади?

— Господин комиссар! Вы намеренно оскорбляете меня?

— Прошу прощения… Так вы убили этого человека за то, что он поднял руку на вашу жену?

— Не совсем. Помимо всего прочего, мерзавец позволил себе обращаться со мной самым недопустимым образом. Представляете, господин комиссар, во-первых, он разговаривал отвратительно грубым тоном… Чтоб незнакомый человек так фамильярничал! Непотребство, да и только… Во-вторых, эти совершенно невыносимые угрозы… И при этом бандит размахивал перед носом огромным ножом, словно и впрямь собирался отправить в мир иной… В конце концов он жестоко отдавил мне ногу, тут уж, честно говоря, я потерял терпение… и стукнул, как молоточком по шару.

— Молоточком?

— Вы, наверное, незнакомы с крикетом, господин комиссар?

— Увы!..

— В таком случае лучше всего показать, как это выглядит.

Баронет попросил полицейского сыграть роль жертвы и продемонстрировал удар, избавивший его от посягательств противника.

— Но как вы объясните, сэр Арчибальд, что парень угодил в такую, по-детски примитивную, ловушку?

— Очевидно, он принимал меня за дурака.

— И он — тоже?..

— Прошу прошения, не понял…

Телефонный звонок избавил комиссара от необходимости подыскивать ответ на столь трудный вопрос.

— Кажется, все в самом деле произошло именно так, как вы описали, — проговорил он, опуская трубку на рычаг.

— Вы сомневались в моих словах, сэр?

— Такая уж у меня работа, сэр Арчибальд. Все надо проверять.

— Только не в том случае, когда вы имеете честь разговаривать с человеком моего положения!

— А как себя чувствует леди Лаудер?

— Она сейчас отдыхает в «Даниеле».

— И долго еще вы намерены пробыть в Граце?

— Нет, завтра утром возвращаемся в Вену. Там нас всегда можно найти в гостинице «Кайзерин Элизабет».

— Возможно, мне придется просить вас засвидетельствовать показания, сэр Арчибальд.

— Я — в вашем полном распоряжении.

— Тогда будьте любезны не покидать Австрию, не уведомив меня об этом.

— Договорились.

Если бы инспектор Хайнлих не позвонил с Мюнцграбенштрассе и не подтвердил, что действительно обнаружил два трупа и несколько перерезанных веревок, лежащих возле стула, комиссар, вероятно, подумал бы, что бредовый разговор с баронетом ему просто приснился.

Глава 5

Когда баронет вернулся в гостиницу, Рут только что встала. Чувствовала она себя свежей и отдохнувшей. Молодая женщина прекрасно отдавала себе отчет, что чудом спаслась от ужасной смерти, и мысль об этом настраивала ее на особенно жизнерадостный лад. Более того, несмотря на признание Арчибальда, что он вступил в бой вовсе не ради нее, леди Лаудер невольно испытывала к мужу благодарность. Поэтому она заговорила с ним гораздо дружелюбнее, чем в последнее время, точнее, со дня свадьбы.

— Хорошо погуляли, Арчибальд?

И, не ожидая ответа, Рут села причесываться за туалетный столик.

— Боюсь, это не самое подходящее слово, дорогая. Выполнять долг всегда неприятно, тем более что государственные учреждения на всех широтах выглядят довольно мрачно… Поэтому, можете мне поверить, я провел время не слишком весело. Удивительно, почему чиновнику так трудно втолковать что бы то ни было, независимо от того, какой стране он служит… особенно это касается полиции…

Рут так и застыла перед зеркалом:

— Полиции?

— Я имею в виду комиссара уголовной полиции, которому рассказал обо всех наших приключениях.

— Что?!

Молодая женщина резко повернулась.

— В чем дело? — удивился баронет.

— Вы хотите сказать, что побежали в уголовную полицию и выложили…

— …что я убил человека, который незадолго до этого тоже совершил убийство. Знаете, дорогая, такого рода подвиги лучше не пытаться сохранить в тайне.

Леди Лаудер, вцепившись в волосы, бегала по комнате. Поистине фантастическая глупость, невежество и ограниченность баронета выводили ее из себя. Рут лишь с огромным трудом сдерживала рвущийся из груди вопль отчаяния. Наконец, обессилев, она бросилась в ванную и стала жадно пить холодную воду.

Арчибальд недоуменно взирал на жену.

— По-моему, с вами творится что-то не то, дорогая…

Рут на мгновение остановилась и посмотрела ему в глаза.

— А что может чувствовать женщина, получив муженька вроде вас?

Неожиданное нападение так удивило Лаудера, что он выронил монокль, однако в последнюю минуту успел поймать его на лету. Снова вставив любимую игрушку в глаз, он высокомерно заметил:

— По-моему, вы забываетесь, дорогая…

Леди Лаудер мгновенно уступила место Рут Трексмор, девушке, которой с восемнадцати лет приходилось биться за кусок хлеба в самых неаристократичных лондонских кварталах.

— Слушайте, вы, надутый кретин! Вы хоть понимаете, что натворили?

— Я не позволю вам…

— Любые действия секретных служб, естественно, требуют строжайшей тайны. Но даже эта простая истина вам не по зубам! Мы сражаемся во мраке, а наши покойники не имеют права на пышные похороны! Никаких цветов, венков и речей! Фернс и его помощники могут заниматься своим делом только потому, что никто об этом не подозревает! А вы что удумали? Помчались в полицию и как будто нарочно подняли шум вокруг дела, которое должно было бы остаться для всех за семью печатями! Да вы что, в конце концов, с ума сошли?

Баронет, плохо понимая, что привело его супругу в такое бешенство, удивленно хлопал глазами.

— Меня не интересуют ваши темные истории! — возмутился он. — Я презираю такого рода занятия! Но я не могу допустить, чтобы мою жену привязывали к стулу и обращались с ней самым безнравственным образом! Кроме того, я не потерплю, чтобы всякие бандиты непристойно нагло разговаривали со мной! Как только мы вернемся в Вену, я пожалуюсь послу и потребую привлечь внимание властей к тому, как обошлись с баронетом и его супругой в Граце, городке, известном спокойствием и вежливостью жителей. Мы просто не имеем права закрывать глаза на некоторые вещи! Недостаток почтения к нам — прямое оскорбление британской Короны, дорогая!

— Замолчите, Арчибальд! Сейчас же замолчите, или я за себя не отвечаю!

Баронет умолк и, опустившись в кресло, закурил сигарету. Вероятно, в эту минуту он подумал, что женщины — более чем своеобразные существа и в Оксфорде его явно недостаточно просветили на сей счет, а потому нечего и надеяться что-либо понять в их странном поведении. А леди Лаудер, сидя на своей кровати, кипела от злости и возмущения. Руки ее непроизвольно рвали в клочки носовой платок, словно пытаясь дать выход накопившемуся раздражению. Теперь можно было не сомневаться, что австрийская полиция потребует объяснений. Что скажет Фернс и как отреагируют на все это в Лондоне? Полковник Стокдейл горько пожалеет, что доверил ей серьезное задание… Рут с позором выгонят из МИ-5… Но это бы еще ничего… Наглядевшись на жуткие кровавые раны, молодая женщина хотела только одного: поскорее вернуться в мирную и кокетливую квартирку на Маргарет-террас. Но что ее по-настоящему пугало, унижало и выводило из себя — так это невозмутимое самодовольство баронета, воображавшего, будто он решительно все понимает, хотя на самом деле этот болван не мог додуматься до самых простых вещей.

— Арчибальд?

— Да, дорогая?

— А вы не подумали, что после ваших признаний дело получит огласку и приятели убитого вами типа проведают, кто мы такие? Очень возможно, ваша глупость будет стоить мне жизни…

— Вы преувеличиваете! И потом, их агента уничтожили вовсе не вы, а я!

— Ну, уж вас-то вряд ли кто-нибудь заподозрит в принадлежности к МИ-пять!

— Естественно. Человеку моего положения нечего делать среди каких-то головорезов!

— И это большое счастье, иначе британская контрразведка давно перестала бы существовать!

— По-вашему, это было бы так плохо? Но, так или иначе, вам нечего опасаться, пока я рядом!

— Пустые слова!

— Я готов умереть за вас, Рут!

И баронет в порыве нежности обнял жену. Но леди Лаудер с отвращением оттолкнула его.

— Что на вас нашло? — взвизгнула она. — Совсем взбесились? Отпустите! И ведите себя прилично, Арчибальд!

Напоминание о светских манерах, по обыкновению, сразу как будто парализовало волю баронета. Он снова вставил в глаз монокль.

— Извините, дорогая… но вы ведь моя жена!

— Только до возвращения в Лондон. Поэтому, раз вы не умеете ничего другого, кроме как всегда оставаться джентльменом, хотя бы ведите себя по-джентльменски!

Сидя в кабинете Фернса, Рут при Терри Лаудхэме получала самую потрясающую в своей жизни выволочку.

— Невиданно! Неслыханно! — бушевал консул. — Да за всю историю разведки я не упомню ничего подобного! Для начала вы приволокли в Вену придурка из «high society» [72], но и этого вам, очевидно, показалось недостаточно: нет чтобы заставить супруга сидеть спокойно, вы повсюду таскаете его с собой, да еще посвящаете в наши дела! Вы что, голову потеряли? И подумать только, что в Лондоне меня заверили, будто Стокдейл относится к вам с большим уважением! Должно быть, я чего-то не понимаю!

— Это не моя вина, мистер Фернс! Начальство отлично знало, что баронет едет со мной!

— Должно быть, никому и в страшном сне не привиделось бы, что вы позволите мужу предпринимать самостоятельные шаги!

Терри попробовал вступиться за молодую женщину:

— С сэром Арчибальдом дьявольски трудно справиться. Он так искренне чувствует себя центром мироздания, что и мысли не допускает, будто кто-то может интересоваться чем-либо, помимо его великолепной особы. По мнению баронета, если человек не принадлежит к его кругу, то и не добьется в жизни ничего путного…

Консул бросил на него испепеляющий взгляд.

— Может, довольно, а? Вы не сказали мне ничего нового о характере этого проклятущего баронета! И почему только он не умер в младенчестве? Ну скажите, леди Лаудер, как вы могли найти что-то привлекательное в подобном субъекте?

Рут опустила голову.

— Мы слишком мало знали друг друга, и я жестоко ошиблась, но теперь уже почти убедила сэра Арчибальда сразу по возвращении в Лондон подать на развод.

— Что ж, это единственная приятная новость за сегодняшний день! Как подумаю, что, прикончив Штефана Дрожека, этот олух не нашел ничего лучше, чем рассказывать о своих подвигах комиссару Малькампфу из уголовной полиции! Счастье еще, что его превосходительство посол, узнав, в чем дело, немедленно связался с австрийским министром внутренних дел и попросил замять эту историю… Нам повезло, что Дрожек оказался преступником, уже отсидевшим в тюрьме на родине, и что он пробрался в Австрию тайком. Я думаю, полиция согласится признать все это обычной уголовщиной. Мы представили дело так, будто Дрожек убил Крукеля из-за денег, вы застали его на месте преступления, но прежде чем убийца успел расправиться и с вами, появился ваш муж… Выглядит просто и убедительно… Во всяком случае, для тех, кто не станет лезть из кожи вон и докапываться до истины…

Рут грустно посмотрела на Фернса.

— Я так хотела добиться успеха… но теперь понимаю, что эта работа — не мое призвание. Жаль только, что придется уйти после такого провала.

Терри попытался ее утешить:

— Я всегда думал, что вам не место среди нас, поэтому и возмущался вашей рискованной командировкой в Грац. Подумайте, не вмешайся вовремя сэр Арчибальд, вы были бы сейчас обезображенным трупом и гнили тихонько где-нибудь в окрестностях Граца…

Леди Лаудер закрыла лицо руками.

— Прошу вас, замолчите… хотя бы из сострадания…

— Я бы никогда не простил себе, случись с вами что-нибудь в этом роде…

Несмотря на сотрясавшую ее нервную дрожь, Рут почувствовала, как участливо, почти нежно звучит голос молодого человека. Она не стала раздумывать о причинах, а просто порадовалась в глубине души. И только мысль о существовании Эннабель Вулер немного омрачала удовольствие.

— Думайте, что болтаете, Терри! — вмешался Фернс. — Чего ради вам понадобилось пугать леди Лаудер?

— Я не хочу, чтобы она изменила решение. Чем раньше леди Лаудер уйдет из разведки, тем лучше.

— Возможно, все это чертовски благородно, Терри, но вам скорее следовало бы поразмыслить о своем собственном поведении!

— Что вы имеете в виду, Фернс?

— Там, в Граце, вы ведь тоже оказались не на высоте, а? Я послал вас охранять баронета и его супругу, но вы не нашли ничего умнее, чем с первых же шагов привлечь к себе внимание. Фантастическая ловкость для тайного агента, правда?

Лаудхэм засмеялся:

— Да, признаться, уж этого я никак не предполагал… Я старался не попадаться на глаза вам, леди Лаудер, а вашего мужа совсем упустил из виду… Если честно, я просто не принимал его в расчет и настолько не ожидал подобной прыти, что, когда сэр Арчибальд схватил меня за руку, должно быть, стоял болван болваном!

Рут не стала спорить.

— Да, по правде говоря, у вас был очень расстроенный вид. Счастье еще, что Арчибальду не вздумалось рассказывать полицейскому, кто вы такой!

— Во всяком случае, мне пришлось идти переодеваться к одному из наших людей, а когда я наконец приехал на Мюнцграбенштрассе, все уже закончилось. Само собой, мне и в голову не приходило, что баронета понесет в полицию, иначе я поостерегся бы так долго торчать в тех местах. Но я никак не мог сообразить, что случилось, и думал, вы еще просто не заходили к сапожнику. Представляете, стою я себе, спокойно поджидаю вас, а тут как снег на голову сваливаются стражи порядка!

— Так или иначе, — подвел итог Фернс, — но теперь нам надо отыграться. Поездка в Грац дала только одно: уверенность, что бедняга Крукель не был изменником. Впрочем, отрицательный результат тоже полезен… Леди Лаудер, вам нельзя сразу уезжать из Вены — это могло бы вызвать подозрения, так что советую еще немного пожить здесь.

Лаудхэм вышел из кабинета консула вместе с Рут.

— Баронет вас уже ждет?

— Да, в «Казанове»… По-моему, мы начинаем там осваиваться, как истинные обитатели Вены. Даже сэр Арчибальд находит, что атмосфера почти та же, что и в его клубе…

— А можно мне вас проводить?

— Конечно, буду очень рада.

— Сегодня удивительно теплый вечер… Может быть, прогуляемся до «Казановы» пешком? — предложил Лаудхэм, когда они вышли на улицу.

Рут отлично понимала, что следовало бы отказаться, но ей так нравилось общество Терри! Ладный парень с его кипучей, мужественной энергией выгодно отличался от баронета. Короче говоря, леди Лаудер кивнула, и они прогулочным шагом двинулись в сторону бара. Совсем как влюбленные… Выскользнувшая из-за угла дома Эннабель Вулер проводила парочку свирепым взглядом. В ту же минуту у двери консульства появился Фернс. Заметив свою секретаршу и проследив направление ее взгляда, он все понял и тихонько подкрался к мисс Вулер.

— Ну, Эннабель, я вижу, вы начали шпионить ради собственного удовольствия?

— Она у меня его не отнимет! О нет, этого я не допущу!

— Послушайте, Эннабель, ваши любовные истории становятся несколько обременительными…

— Отвяжитесь от меня! — огрызнулась секретарша.

Оставив на тротуаре опешившего от такой грубости (особенно неожиданной в устах благовоспитанной молодой англичанки) консула, мисс Вулер поймала такси и в свою очередь помчалась в «Казанову».

Сэр Арчибальд потягивал третий бокал виски и, немного оттаяв, почти дружелюбно смотрел по сторонам. Какой-то австриец повернулся к нему и с фамильярностью соседа по стойке спросил:

— Вам нравится Вена, сударь?

— Пожалуй, да, — немного поколебавшись, ответил баронет.

— В таком случае я искренне сожалею, что вы не видели нашего города в былые дни… Тогда здесь не было так скучно!

— Значит, вы полагаете, что сейчас здесь тоскливо?

— А вы разве не согласны со мной?

— Боже мой, я приехал всего несколько дней назад и, честно говоря, пока не заметил, чтобы время тянулось слишком долго…

— Значит, вам повезло… Тут никогда ничего не происходит…

Именно в эту минуту в бар влетела Эннабель Вулер и, обведя взглядом зал, тут же бросилась к баронету. Собеседник Лаудера при виде этого живого урагана осторожности ради отодвинулся подальше.

— Сэр Арчибальд!

— Да, мисс Вулер?

— Ваша жена сейчас с Терри Лаудхэмом!

— В самом деле?

— И они идут сюда пешком!

— Ну и что?

— Но… Неужели вы не понимаете?

— Что именно, мисс?

— Неужели вы не знаете, какая у Терри репутация? Уж кто-кто, а я на собственной шкуре убедилась, что молва не преувеличивает!

Баронет поправил монокль.

— Я понятия не имею, что говорят о мистере Лаудхэме, — ледяным тоном заметил он, — и меня это ни в малейшей степени не интересует, мисс Вулер. Зато доброе имя леди Лаудер мне весьма дорого, и я не допущу, чтобы его пятнали хотя бы намеком на какие бы то ни было подозрения… Буду премного обязан, если вы это хорошенько запомните.

Англичанка покраснела до корней волос.

— Короче, вам плевать, что ваша жена и Терри…

— Прошу вас, мисс Вулер, ни слова больше… Позвольте откланяться.

И, не обращая больше внимания на Эннабель, сэр Арчибальд демонстративно повернулся спиной. Публичное унижение так потрясло секретаршу консула, что с нее мигом слетел весь благоприобретенный лоск.

— Тряпка, жалкая тряпка — вот вы кто! — завопила она. — Дегенерат! Другой вот-вот уведет у вас жену, а вы отделываетесь банальными фразами.

Посетители с особым любопытством взирали на эту сцену, поскольку британцы крайне редко ссорятся на людях. Баронет, чуть заметно пожав плечами, снова повернулся к мисс Вулер.

— Боюсь, вас слишком мало шлепали в детстве, мисс…

— И вам бы очень хотелось восполнить этот пробел, грязный аристократишка?

В баре раздались приглушенные смешки.

— По правде говоря, мисс, это и впрямь доставило бы мне удовольствие.

Секретарша, вне себя от ярости, замахнулась на баронета, но вовремя подоспевший Малькольм Райхоуп поймал ее руку на лету.

— Эннабель! Вы что, с ума сошли?

— Отпустите меня, мерзкий пьянчуга!

В ту же секунду к ним подошел метрдотель.

— Позвольте, я вас провожу, мисс.

Как и следовало ожидать, мисс Вулер разрыдалась и покорно проследовала к выходу. Метрдотель подозвал такси и приказал отвезти англичанку домой. Некоторое время после ее ухода в баре царило напряженное молчание. Атмосферу разрядил сэр Арчибальд. С самым светским видом он, как ни в чем не бывало, поблагодарил Малькольма.

— Благодарю, что так удачно заглянули сюда, мистер Райхоуп. Выпьете со мной виски?

— С удовольствием. Что за муха ее укусила?

— Насколько я понял, мистер Лаудхэм идет сюда вместе с леди Лаудер. Этого оказалось довольно, чтобы вызвать приступ бешеной ревности. Надо полагать, мисс Вулер настолько ценит привязанность молодого человека, что искренне вообразила, будто все женщины только и мечтают его похитить.

— Терри Лаудхэм — подонок.

— Ну-ну, не хватало еще, чтобы и вы тоже впали в истерику. Битва не проиграна, пока кто-то из противников не покинул поле.

Сэр Арчибальд повернулся к австрийцу, с которым разговаривал до прихода мисс Вулер.

— Как видите, сударь, в Вене тоже кое-что происходит!

Австриец поклонился.

— Меня восхитила ваша выдержка, сэр. Эта буйная юная особа позволила себе назвать вас тряпкой… Честно говоря, я бы, пожалуй, не стерпел!

Баронет добродушно улыбнулся и, обращаясь одновременно к обоим собеседникам, заметил:

— Мисс Вулер ревнует, а от ревнивицы не стоит ожидать здравых суждений. Кроме того, она, вероятно, еще ничего не знает, иначе не посмела бы так со мной разговаривать…

— Не знает о чем, простите за нескромность?

— Да о том, что вчера в Граце я прикончил парня, который имел наглость невежливо со мной разговаривать.

Райхоуп закрыл глаза и судорожно стиснул в руке бокал. А другой сосед сэра Арчибальда чуть не захлебнулся мадерой. Впрочем, флегматичное замечание баронета вызвало сильное волнение среди всех, кто его расслышал.

— Вы убили человека, сэр?

— Да, и довольно крепкого малого, но уж очень несимпатичного…

Австриец, окинув ближайшее окружение слегка потерянным взглядом, попросил уточнений:

— Так вы его и в самом деле…

— Я думаю, да… Раскроил череп топориком. Должен признаться, зрелище не из приятных. Очевидно, у меня слишком тяжелая рука, но, уверяю вас, в комнате стало очень грязно…

Малькольм попытался урезонить баронета:

— Этих господ совсем не интересуют такие вещи, сэр Арчибальд!

Однако его реплика вызвала лавину возражений.

— Похоже, никто не разделяет вашей точки зрения, старина, — ехидно бросил Лаудер.

— Но, прошу вас, сэр Арчибальд, послушайте доброго совета…

— Вы становитесь скучным, мой дорогой, а именно этого настоящий джентльмен вынести никак не может. В том числе, конечно, и я.

— Надеюсь, вам не придется пожалеть об излишней откровенности…

— Я никогда ни о чем не жалею.

Рут и Терри долго шли молча. Не смея в том признаться открыто, оба наслаждались прогулкой вдвоем, но в то же время испытывали легкие угрызения совести. Рут не могла выбросить из головы Арчибальда, а Терри — изгладить из памяти Эннабель. Общее сожаление о потерянной или по крайней мере изрядно ограниченной свободе еще больше сближало молодых людей, но пока они об этом не догадывались.

Разговор начался с ничего не значащих банальностей, словно каждый с трудом преодолевал невидимый барьер. Наконец, поговорив об Австрии, и в частности о Вене, а заодно о Великобритании, Лаудхэм рискнул задать мучивший его вопрос:

— Леди Лаудер… Как вы могли выйти замуж за баронета?

Сама не понимая почему, Рут почувствовала, что ей непременно нужно оправдаться в глазах Терри. Она рассказала о своем безрадостном детстве, не только без родителей, но и без единого близкого родственника, потом о столь же невеселой юности и обо всем, что ей пришлось пережить, чтобы добиться нынешнего положения. Перед свадьбой сэр Арчибальд представлялся лишь своего рода возмещением за прежние горести… Превратиться в леди, по сути дела, значило бы зримо доказать, что Рут преодолела все препятствия, какие только жизнь ставила на ее пути. И, соглашаясь выйти за баронета, она не думала ни о чем другом.

— Вы… вы его любите?

Не слишком приличное любопытство собеседника отнюдь не возмутило молодую женщину. Здесь, в Вене, в волшебный вечерний час хотелось пренебречь всеми общественными установками и освященными временем и традицией нормами сдержанности. Не отдавая себе в том отчета, леди Лаудер разговаривала не столько с Терри, сколько сама с собой. Более того, посмей Лаудхэм задать тот же вопрос утром, Рут сурово поставила бы его на место.

— Нет.

— А он?

— Арчибальд? Вряд ли он вообще способен питать глубокие чувства к кому бы то ни было. Прежде всего баронет влюблен в самого себя, да еще, пожалуй, испытывает искреннюю привязанность к матери. Жизнь он постигал в Оксфорде, и все, что не соответствует вынесенным оттуда представлениям, склонен считать сказкой или ложью. Никто и ничто не сможет открыть ему глаза.

Рут нисколько не обиделась, когда Терри ласково сжал ее руку в знак того, что понимает и разделяет огорчение спутницы. Бывшая мисс Трексмор впервые в жизни откровенно говорила о себе. Это приводило ее в замешательство и в то же время облегчало душу.

— А вы, мистер Лаудхэм?

— О, я мог бы рассказать вам примерно ту же историю. Нищие родители… Отец слишком много пил, чтобы скопить хоть малую толику денег. Мать рано умерла — надорвалась за работой. Учился я через пень-колоду, в пятнадцать лет удрал из дому, а отец и не подумал разыскивать. Потом мне повезло — в Америке я встретил одного потрясающего типа. Он-то и объяснил толком, что за штука жизнь и каким оружием с ней бороться. Еще через некоторое время я поступил в небольшой провинциальный университет, а деньги на это добывал, помогая старику садовнику. В Англию я вернулся готовым на все — как на самые благородные поступки, так и на преступление, но, к счастью, почти сразу столкнулся с агентом МИ-пять. Было это семь лет назад… Вот и все.

— А теперь у вас есть Эннабель Вулер…

— О, Эннабель… Это не она у меня есть, нет, правильнее было бы сказать, что Эннабель хочет получить меня.

Рут охватило блаженное тепло.

— Кажется, она вас очень любит?

— Да, как Райхоупа, до того как появился я…

— Откуда такая горечь, Терри? Я не сомневаюсь, что мисс Вулер вполне порядочная девушка.

— Несомненно, как, впрочем, и то, что она навевает на меня смертельную скуку.

— Но в таком случае почему вы до сих пор не сказали ей об этом?

— Пороху не хватает.

Она умолкла, чувствуя, что самое главное уже сказано. Но через несколько минут Терри не выдержал.

— Из Эннабель с ее снобизмом и вечной оглядкой на чужое мнение получилась бы идеальная супруга для баронета, — с напускной беспечностью рассмеялся он.

— Так вы находите, что я…

— Вы? Нет, вы созданы вовсе не для светских салонов и реверансов. Вам следовало бы встретить парня вроде меня… А уж если б мне подфартило найти такую подругу, я бы далеко пошел.

Рут промолчала. Теперь к сказанному уже и в самом деле было нечего добавить, и больше никто из них не проронил ни слова. Только когда Рут уже собиралась толкнуть дверь в бар, Лаудхэм удержал ее.

— Возможно, нам больше не представится случая поговорить так свободно… Но я хочу, чтобы вы знали, насколько ваше присутствие здесь, ваше доверие и дружба помогают мне держаться на плаву. И я благодарен вам до глубины души.

Леди Лаудер охватило доселе неведомое ей чувство.

— Я тоже… вам благодарна, — с трудом выдавила она. — И рада, что мы смогли познакомиться поближе…

Сами по себе слова не выражали и сотой доли ее волнения, зато интонация с лихвой искупала их незначительность.

Войдя в бар, молодые люди с изумлением обнаружили, что все посетители собрались в одном углу, но не прошло и нескольких минут, как в центре этого мини-столпотворения они узрели разглагольствующего баронета.

— Господи, что он еще отчудил? — простонала Рут.

Увидев коллег, Райхоуп бросился навстречу.

— О, леди Лаудер! Если вы имеете хоть какое-то влияние на сэра Арчибальда, умоляю вас, попытайтесь заставить его умолкнуть!

— А что он натворил?

Малькольм скорчил гримасу:

— Ничего особенного… Всего-навсего рассказывает кому ни попадя, каким образом прикончил убийцу Крукеля… Таким образом, если до сих пор хоть одни австриец не знал, чем мы занимаемся, то теперь и он в курсе. Честно говоря, леди Лаудер, мне бы страшно хотелось, чтобы вы навсегда избавили нас от своего супруга! Я чудовищно плохо воспитан, миледи, и потому сразу скажу, что каких только кретинов я не встречал в этой собачьей жизни, но такого, как баронет, еще ни разу!

И, решив, очевидно, что разговор исчерпан, Малькольм Райхоуп вернулся к собравшимся вокруг сэра Арчибальда. Лаудхэм наклонился и шепнул на ухо Рут:

— Надеюсь, вы не сочтете меня неотесанным грубияном вроде Малькольма, если я скажу, что, по-моему, вы заслуживаете спутника жизни получше?

— Нет… но лучше ничего не говорите…

Баронет в очередной раз описывал внимательным слушателям и зрителям, каким мастерским ударом он раскроил череп противника, как вдруг до него донесся голос леди Лаудер:

— Боюсь, вы роняете свое достоинство, Арчибальд. Ведите себя прилично!

— Вы так думаете, дорогая?

— Уверена!

— В таком случае прошу меня извинить, джентльмены…

Недавний собеседник баронета не мог скрыть разочарование:

— А вы не знаете, зачем тому типу понадобилось убивать сапожника?

— Нет, мне это совершенно безразлично. Подобные людишки вообще не заслуживают ни малейшего внимания.

Перед сэром Арчибальдом внезапно вырос Райхоуп.

— Немедленно заберите свои слова обратно!

Баронет окинул его высокомерным взглядом.

— Мне не нравится ваш тон, — обронил он.

— А мне — та несусветная чушь, которую вы несете вот уже добрых полчаса!

— Как ни прискорбно, но я вынужден заметить, что вы не джентльмен, Райхоуп!

— А я имею честь сообщить вам, что не знаю, какая из черт вашего характера вызывает у меня большее презрение: малодушие или тупость!

— Мне очень жаль, Райхоуп, но, право же, вы сами нарывались на неприятности!

Как истинный британец баронет нанес молниеносный боксерский удар левой, и Малькольм без сознания рухнул к его ногам. Сэр Арчибальд оглядел бар.

— Еще раз прошу прощения, джентльмены, но я терпеть не могу хамства. — Он подозвал бармена. — Будьте любезны, приготовьте ему виски.

— Здорово же у вас работает левая рука, сударь! — заметил кто-то из посетителей.

Терри и один из официантов взгромоздили Малькольма на стул, а Рут начала растирать ему виски. Посетители вернулись за столики, радуясь неожиданному развлечению и немного досадуя, что все так быстро кончилось. Открыв глаза, Райхоуп увидел, что баронет протягивает ему бокал виски. От выпивки он не отказался, но сердито пробормотал:

— Вы меня застали врасплох… ну да ничего! Я еще отыграюсь!

— Вы злитесь на меня, потому что я застукал вас в Граце, у Гауптбрюке! Вы надеялись ускользнуть незамеченным…

— Да нет, я понял, что вы меня обнаружили, но не хотел попадаться на глаза Фернсу.

— Фернсу? — удивился Терри.

— Угу, он шел по пятам за баронетом и леди Лаудер.

Рут, Лаудхэм и сэр Арчибальд переглянулись.

— Короче говоря, вчера все мы дружно побывали в Граце, — подвела итог леди Лаудер.

Как только они вернулись в «Кайзерин Элизабет», Рут спросила мужа, что он думает о поездке Фернса в Грац. Врать Райхоупу незачем, поскольку у них с консулом вроде бы неплохие отношения. Но почему Фернс никого не предупредил, что тоже поедет в столицу Штирии?

— Понятия не имею, дорогая… впрочем, с какой стати туда понесло Райхоупа, я тоже не понимаю…

— А ведь верно! Он не сказал нам, зачем ездил в Грац! Но вы ведь не думаете, что…

— Послушайте, дорогая, я был бы вам очень признателен, если бы вы больше никогда не упоминали при мне об этих людишках. Ради вашего удовольствия я готов признать, что между разными секретными службами и в самом деле происходят довольно неприглядные столкновения, но я ни в коем случае не желаю принимать в них участия. Хорошо бы и вам поступать точно так же.

— И не надейтесь! Я дала слово и сдержу его во что бы то ни стало!

— Но, в конце-то концов, неужели вам нравится общество всяких бандитов?

— Они ничуть не хуже вас и ваших светских приятелей, сэр Арчибальд Лаудер! Да, никто из этих ребят не учился ни в Оксфорде, ни в Кембридже… возможно, им не хватает моральных принципов, но никак не мужества! А коли хотите знать мое мнение, так оно куда важнее любых правил! Да вы хоть знаете, что такое жизнь?

— Мне тридцать пять лет, дорогая…

— По документам — да, но на самом деле вы так и остались недорослем!

— В то время как Терри Лаудхэм, похоже, мужчина в полном смысле слова?

Рут сразу потеряла почву под ногами.

— Почему вы упомянули именно о Терри Лаудхэме?

— Разве не с ним вы прогуляли весь сегодняшний вечер?

— Да, и что с того? Вы, часом, не ревнуете?

— Чтобы я стал ревновать к какому-то Лаудхэму? Полагаю, вы шутите? (За одни эти слова леди Лаудер с удовольствием надавала бы супругу пощечин.) Нет, о ревности не может быть и речи, но из-за этого молодого человека мне пришлось выдержать крайне неприятную сцену с мисс Вулер.

— С Эннабель? И… где же?

— В «Казанове».

— А почему она устроила скандал?

— Да все ревность, дорогая моя, самая обыкновенная ревность. Юная особа вбила себе в голову, будто вы хотите отбить у нее жениха, и просила меня вмешаться.

— Вот психопатка!

— Примерно так я ей и сказал. — Баронет презрительно хмыкнул: — Просто невероятно, до чего нахальны бывают эти мещане! Представьте себе, мисс Вулер якобы пеклась о вашей репутации! Ну, мне и пришлось объяснить, что, будучи леди, вы сумеете сами о себе позаботиться. Хотя, разумеется, все мы знаем, что такое ослепление любви…

— Вы?..

— Я говорил вообще…

— А, ну ладно…

— Однако скандальное поведение мисс Вулер доказывает, как мало вы себя цените, дорогая. Прошу вас, бросьте вы все эти глупые фантазии и давайте поскорее вернемся в Лондон!

— Я не могу уехать, пока не выясню, как погибли Лукан и Крукель.

— Ну, насчет последнего, по-моему, все совершенно ясно: парню перерезали горло…

— Я хотела сказать, почему…

— Не понимаю, какое отношение это имеет к вам! Из-за ваших капризов мне приходится вести совершенно дикий образ жизни, выслушивать оскорбления и убивать, защищая и себя, и вас! Вы отдаете себе отчет, что, узнай обо всех этих гнусностях в моем клубе, меня могут лишить почетного титула президента?

Рут, с жалостью взглянув на мужа, покачала головой:

— Бедный Арчибальд!..

И она скользнула под одеяло, подумав, что даже человек, столкнувшийся с мамонтом, вряд ли оказался бы в более затруднительном положении, чем она, выйдя замуж за Лаудера.

Глава 6

Вместе с завтраком Рут принесли телефонограмму: мистер Джим Фернс просил леди Лаудер как можно скорее приехать к нему в консульство. Выяснилось, что шеф венской контрразведки звонил полтора часа назад, но, несмотря на явную спешку, просил не будить Рут.

Не обращая внимания на супруга, все еще погруженного в счастливый сон, молодая женщина торопливо умылась и побежала в консульство. Сэру Арчибальду она оставила записку, что вернется к обеду.

Фернс принял леди Лаудер, как только ему доложили о ее приходе. Судя по всему, настроение его оставляло желать лучшего. И, едва Рут опустилась в кресло, консул сердито буркнул:

— Хочу сразу предупредить, дорогой друг: вашим мужем я сыт по горло!

— Что же тогда говорить обо мне?

— Позвольте? Вы сами его выбрали, а я не сделал ровно ничего такого, чтобы терпеть подобную пытку!

— Но не могу же я его убить?

— А жаль, потому что если сэр Арчибальд намерен и дальше продолжать в том же духе, то очень скоро сделает из нашей сети посмешище, а это похуже физического уничтожения! Странно, что до сих пор никто в секретных службах до этого не додумался! Вчерашняя сцена в «Казанове» — сплошное неприличие! Мало того, что баронет публично болтал о наших маленьких тайнах, так еще и поколотил одного из моих агентов! Спятил он, что ли?

— Что касается его столкновения с Дрожеком, то Арчибальд и впрямь разглагольствовал на эту тему, во всяком случае до того момента, когда в бар вошли мы с Терри… я хотела сказать, с мистером Лаудхэмом…

— О, я прекрасно все понял! И, уж коли вы затронули эту тему, позвольте сказать вам, что Эннабель Вулер тоже сообразила, в чем дело…

Рут мгновенно стала на дыбы:

— Что означают ваши слова, мистер Фернс?

Консул немного смутился.

— Прошу прощения, леди Лаудер, но за Лаудхэмом так прочно укрепилась репутация донжуана, что волей-неволей подумаешь, как осторожно надо вести себя особе вашего положения, дабы не допустить ни крайне нелестных замечаний в свой адрес, ни гротескных сцен вроде той, которую мисс Вулер вчера закатила сэру Арчибальду!

— Мисс Вулер болезненно ревнива!

— Несомненно, но, хоть и не в моих привычках вмешиваться в личные дела подчиненных, я никак не могу допустить, чтобы они вредили работе! Само собой разумеется, я уже высказал свое мнение мисс Вулер, и по моей настоятельной просьбе она не преминет извиниться перед баронетом. Однако вернемся к нашим баранам. С чего сэру Арчибальду вздумалось колотить Райхоупа?

— Мистер Райхоуп его оскорбил.

— Еще того не легче!

— А вы, мистер Фернс, как поступили бы, назови вас кто-нибудь при всем честном народе кретином?

— Черт возьми! Да неужто все мои подчиненные вдруг взбесились?

Консул схватил трубку и набрал номер кабинета Малькольма. Тщетно.

— И еще смеет не являться на работу! Да за кого он себя принимает, этот мистер Райхоуп?

Вне себя от бешенства, он перезвонил Лаудхэму.

— Терри? Прошу вас немедленно зайти ко мне в кабинет!

Помощник, не мешкая, появился на пороге. В первую очередь он тепло приветствовал леди Лаудер, но консул сразу оборвал все восторженные излияния.

— Вы не знаете, где Малькольм?

— По правде говоря, нет…

— Ну, он свое еще получит! Почему вы не сказали мне, что Райхоуп оскорбил баронета, Терри?

— Потому что сэр Арчибальд сам же признал, что Малькольм просто ухватился за первый попавшийся предлог, а истинная подоплека его раздражения — совершенно иная!

— Вот как?

— Да, баронет сказал, что позавчера в Граце узнал Райхоупа, и тот разозлился. — Немного помолчав, Лаудхэм негромко добавил: — И, насколько я понял, Фернс, вы были там же…

Слова Терри ничуть не обескуражили консула.

— Да, действительно… Я ничего не хотел говорить, но решил тоже съездить в Грац, опасаясь, как бы туда не бросился Малькольм… Честно говоря, я установил тайное наблюдение за ним накануне ночью, а потом, из уважения к прежней дружбе, сам сменил на дежурстве агента…

— Но чего именно вы опасались?

— Пока не могу сказать что-либо определенное… Но мне кажется, Малькольмом сейчас владеет одна-единственная навязчивая мысль: с тех пор как Эннабель бросила его ради вас, он ненавидит нас всех… А кроме того, парень тратит в «Казанове» слишком много денег. Откуда они, хотел бы я знать?

— Неужели вы думаете…

— Я запрещаю себе думать что бы то ни было… слишком боюсь прийти к естественному выводу, который подсказывает логика…

— И вам удалось незаметно для него добраться до Граца?

— Да. Малькольм заметил меня только на Гауптбрюке.

— И… куда он ходил?

Фернс ответил не сразу.

— К Крукелю, на Мюнцграбенштрассе, — наконец глухо проворчал он.

Продолжать разговор никому больше не хотелось. Первой тишину нарушила Рут:

— Так Райхоуп побывал там до нас?

— Да, судя по вашему донесению, примерно часом раньше. Я знаю, о чем вы сейчас подумали, но, ради бога, не делайте поспешных заключений! Если бы не давнее знакомство, я сам без проволочек нейтрализовал бы Малькольма, но из памяти не изгладишь ни каким он был прежде, ни его боевые раны, ни многое другое… Не может быть, чтобы Райхоуп вдруг превратился в…

Фернс не договорил, словно вертевшееся на языке слово обжигало губы.

— Разве что пьянство и несчастная любовь сделали его совершенно другим человеком…

Баронет с увлечением занимался гимнастикой, но, когда он делал особо сложное упражнение, вдруг зазвонил телефон. От неожиданности сэр Арчибальд чуть не потерял равновесие и досадливо выругался, однако трубку все же снял и довольно нелюбезно осведомился, кто звонит в столь неурочное время. Оказалось, дежурный сержант хочет предупредить, что комиссар уголовной полиции Руди Гагенбрехт просит сэра Арчибальда Лаудера до обеда заглянуть в управление. Баронет, сразу вспомнив об обязанностях светского человека, ответствовал, что с радостью сведет знакомство с еще одним австрийским стражем порядка и не преминет поскорее воспользоваться приглашением Руди Гагенбрехта.

Плотно позавтракав и надев самый красивый галстук, сэр Арчибальд спортивным шагом пошел в управление уголовной полиции. Там его приняли с изысканной вежливостью, и баронет совсем расцвел.

Руди Гагенбрехту оставались считанные месяцы до отставки. Всю жизнь он с трудом сдерживал природную раздражительность, боясь повредить карьере. Однако столь мудрая политика не принесла желаемых плодов, и Гагенбрехт продвигался по служебной лестнице далеко не так быстро, как ему хотелось бы. Зато теперь, покидая службу, комиссар больше ничего не боялся и спокойно высказывал все, что тридцать пять лет держал при себе. Сэра Арчибальда он встретил отнюдь не ласково и, взглянув на бумаги, тотчас начал допрос:

— Сэр Арчибальд Лаудер, высокие покровители в рекордный срок добились того, что дело об убийстве в Граце, где вы играли первостепенную роль, закрыто.

Баронет отвесил легкий поклон.

— Но только меня не испугать давлением сверху. Понимаете?

— Превосходно, господин комиссар.

— Я хочу докопаться до истины, а нравится это начальству или нет, мне чихать!

— Вы совершенно правы, господин комиссар.

Полицейский недоверчиво уставился на англичанина. Уж не издевается ли над ним этот тип с моноклем?

— Любопытно, как вы поглядите на то, что мне не внушает особого доверия байка, рассказанная вами моему коллеге в Граце?

— О вкусах не спорят, господин комиссар.

— Вы начинаете действовать мне на нервы, сэр Арчибальд Лаудер!

— О, знай вы, какое впечатление производите на меня, господин комиссар, это наверняка не доставило бы вам удовольствия.

— Я запрещаю вам…

— Вы не можете запретить или разрешить мне что бы то ни было, любезный, а вздумаете продолжать в том же духе — я просто уйду.

— Если я вас отсюда выпущу!

— Ой ли?

Они пристально посмотрели друг другу в глаза, и полицейский взял себя в руки.

— Ладно, но, клянусь, все свое вы получите сполна! Повторите мне, что произошло в Граце!

— Ту версию, которую я изложил вашему коллеге?

— А что, есть другая?

— Разумеется…

— Настоящая?

— Скажем, именно такая, как вам хотелось бы.

— Я вас слушаю!

Баронет спокойно вынул из портсигара сигарету, закурил и, несколько раз затянувшись, начал рассказ:

— Не стану скрывать, господин комиссар, в Граце я смертельно скучал и, не зная толком, как убить время, подумал: «А почему бы мне для разнообразия не прикончить какого-нибудь сапожника?»

— Что?

— В тот момент я как раз шел по Мюнцграбенштрассе, ну и зашел в первую попавшуюся лавку… Случайно это оказалась лавка Крукеля. Не повезло бедняге. Я предложил ему помочь мне надеть пару ботинок (якобы для того, чтобы показать, насколько они малы) и заставил, таким образом, сесть на стул. Сапожник стал ворчать, и пришлось прикрутить его веревкой. Тогда Крукель завопил во весь голос. Что я мог поделать? Только перерезать ему горло! Иначе как бы я заставил старика замолчать? Не успел я управиться — в лавку вошел другой посетитель. Ему, видите ли, не понравилось, как я утихомирил Крукеля, а я терпеть не могу, когда кто-то осмеливается критиковать мои поступки, поэтому стукнул наглеца по голове первым, что подвернулось под руку, точнее, топориком. Уж не знаю, зачем он там валялся…

Пока баронет говорил, лицо комиссара последовательно меняло цвет, пока не приобрело удивительный иссиня-багровый оттенок.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — рявкнул полицейский; изо всех сил шарахнув кулаком по столу.

— Да, господин комиссар.

— Думаете, раз вы англичанин, так можно…

— Нет, господин комиссар, просто мы, британцы, полагаем, что с гражданами другой страны, то есть с гостями, всегда следует обращаться особенно вежливо. Жаль, что таким элементарным правилам не обучают в австрийской полицейской школе. Придется сказать пару слов его превосходительству послу Австрии в Лондоне. Имею честь кланяться, господин комиссар.

Баронет уже почти дошел до двери, когда Руди Гагенбрехт наконец выдавил:

— Сэр Арчибальд Лаудер…

Англичанин обернулся.

— Я… прошу прощения, если показался вам… резковатым…

— Я уже забыл об этом, дорогой мой.

— Может быть, вы все-таки расскажете мне, что произошло на Мюнцграбенштрассе?

— Перечитайте еще раз мои показания. Какой-то бандит зарезал сапожника, по-видимому собираясь ограбить. Леди Лаудер застала его на месте преступления. Не решаясь сразу расправиться заодно и с ней, убийца привязал ее к стулу. Что он собирался делать дальше? Понятия не имею… Как бы то ни было, мне удалось избавить жену от дальнейших неприятностей. Остальное вам известно. И вообще, по-моему, вы слишком серьезно относитесь к людишкам, которые по большому счету просто не заслуживают внимания. Кроме, возможно, несчастного сапожника… Но что поделаешь? Мы же не можем его воскресить, правда? Всего наилучшего, господин комиссар.

Стычка разгорячила сэра Арчибальда Лаудера. Он вообще терпеть не мог гневаться, и уж тем более до обеда. Поэтому баронет решил выпить прохладительного в «Казанове».

Однако не успел сэр Арчибальд устроиться за столиком, как к нему твердой поступью подошла мисс Вулер. При виде ее баронет недовольно поморщился. Неужто эта скандалистка снова вздумала изводить его своей патологической ревностью? Однако как безукоризненно светский человек он встал, поклонился и предложил Эннабель сесть. Мисс Вулер согласилась и, как только официант принес заказанное баронетом чинзано, произнесла небольшую, явно приготовленную заранее речь.

— Сэр Арчибальд, я пришла просить у вас прощения за вчерашнюю глупую выходку, а если вы рассказали о ней леди Лаудер, то, пожалуйста, попросите и ее принять мои искренние извинения…

— Забудем об этом.

— Нет, я должна все высказать, иначе вы, чего доброго, сочтете меня сумасшедшей. Мне двадцать девять лет, и я ужасно не хочу остаться старой девой… Малькольм мне нравился, но ни о какой страсти и речи быть не могло… Вы понимаете, что я имею в виду?

— О, разумеется.

Мисс Вулер отхлебнула вина.

— Райхоуп, к несчастью, слишком устал от жизни… Он так долго жил в постоянном напряжении, так много работал для своей страны… Ну, как бы это объяснить?.. Короче, теперь ему не хватает огня, энергии… Складывается впечатление, что бедняга уже не в силах интересоваться чем бы то ни было…

— Позволю себе заметить, мисс, что, по-моему, Райхоуп очень привязан к вам…

— Просто я была для него своего рода спасательным кругом. Вот и цеплялся за меня, чтобы не утонуть. А стоило мне отойти — камнем пошел на дно… Бедняга Малькольм!..

Баронет восхитился наивностью мисс Вулер, жалевшей человека, которого она сама же и толкнула в пропасть. А Эннабель, словно угадав мысли собеседника, начала оправдываться:

— Не появись на горизонте Терри, может, у нас что-то и вышло бы… Но он появился, и с того дня, нет, с той минуты, моя жизнь стала совсем другой… В конце концов, я же не замужем за Малькольмом! Так чего ради приносить себя в жертву?

Болтовня мисс Вулер отчаянно утомляла сэра Арчибальда, и он с тоской спрашивал себя, с какой стати ему то и дело кто-нибудь изливает душу.

— Будь у Райхоупа хоть крупица разума, он понял бы, что, выбирая между ним и Терри, ни одна женщина не колебалась бы ни секунды.

— Вы слишком много хотите от мужчин, мисс…

— Тогда-то он и начал пить… а заодно швырять деньги на ветер… Слишком много денег… — Эннабель понизила голос: — И тогда же наши венгерские агенты стали исчезать один за другим…

Баронет изумленно воззрился на мисс Вулер. С каким хладнокровием она намекала, будто ее неудачливый поклонник и есть тот предатель, которого так упорно разыскивает Рут! Подобная бесчеловечность просто пугала.

— Это очень тяжкое обвинение, мисс Вулер, — не выдержал сэр Арчибальд.

— Поэтому я не повторила бы его при ком-нибудь другом… Если, как я опасаюсь, Малькольм и в самом деле виновен, пусть бы он лучше поскорее подал в отставку и уехал в Лондон, пока другие ничего не заподозрили…

— Вы разговаривали об этом с Лаудхэмом?

Эннабель удивленно захлопала глазами.

— Конечно! У меня нет от него тайн!

— А вы уверены, что Лаудхэм не шепнул словечко мистеру Фернсу, как того требует, насколько я понимаю, его служебный долг?

— Если подумать… возможно…

— Ах вот как? Если подумать! Мисс Вулер, мне кажется, вы сыграли с Малькольмом Райхоупом очень скверную шутку…

— О, сэр Арчибальд! Неужели вы станете укорять меня за то, что я защищаю интересы своей страны?

— Тем более что они так чудесно совпадают с вашими собственными!

— Ну и что? — Эннабель с детской обидой смотрела на баронета. — Вы же сами заметили Малькольма в Граце, сэр Арчибальд! Что он там делал?

— А Фернс?

Удар, очевидно, попал в цель.

— Да, Джим Фернс тоже очень странно себя ведет… — согласилась мисс Вулер. — Но он так любит Малькольма… О, сэр Арчибальд, но ведь не может быть, что они сговорились, правда?

Лаудер допил вино.

— Послушайте, мисс Вулер, зачем вам понадобилось рассказывать все эти мерзости мне?

— Да просто… просто мне хотелось, чтобы вы передали Малькольму, какие над ним тяготеют подозрения… Сама я не могу этого сделать. Я же на службе, понимаете? А вы не связаны никакими обязательствами.

— Короче, если я правильно понял, мисс, вы не желаете обманывать доверие начальства, однако находите вполне естественным взвалить неприятное поручение на меня?

— Только ради спасения Малькольма…

— Мистер Райхоуп мне совершенно безразличен, равно как мистер Фернс и, уж простите великодушно, мистер Лаудхэм.

— О, как вы можете?!

— Надо полагать, очарование мистера Лаудхэма не тронуло моего сердца.

— Я… я ненавижу вас!

— И это тоже меня нисколько не волнует, мисс.

Эннабель вскочила. Сейчас она больше всего напоминала избалованного ребенка, чей каприз неожиданно для него отказались выполнить.

— Я заранее знала, что вы мне не поможете!..

— В таком случае могли бы избавить себя от разговора, крайне тяжелого для вас и в высшей степени неприятного для меня.

— И все-таки я спасу Малькольма!

— А мне-то какое до этого дело?

Мисс Вулер вышла из бара с таким оскорбленным видом, что кое-кто из посетителей косо посмотрел на Лаудера. Вероятно, они подумали, что баронет сделал девушке неприличное предложение.

Из кабинета Фернса Терри и Рут вышли вместе. Обоих потрясло то, что они сейчас услышали от консула.

— Как по-вашему, Фернс ошибается? — спросила леди Лаудер.

— Не знаю…

— А мне кажется, он объяснял странности в поведении Райхоупа вполне правдоподобно…

— Это потому, что вы его не знаете! Малькольм сто лет работает в контрразведке и всегда слыл первоклассным агентом. Любому профессионалу ясно, что это не пустой звук. Нет, человек, тысячу раз рисковавший жизнью в самых тяжких условиях, только потому что верит в свое дело и не считает присягу бессмысленным набором слов, не предаст родину и товарищей из-за любовных огорчений.

Рут с удивлением смотрела на Терри и невольно любовалась классической четкостью его профиля. Лаудхэм напоминал бывшей мисс Трексмор одну из тех греческих статуй, которые она видела в Британском музее.

— А я-то думала, вы терпеть не можете друг друга! — заметила она.

— Личные симпатии и антипатии не имеют ни малейшего отношения к профессиональным качествам, которые мы сейчас обсуждаем. Малькольм меня действительно на дух не выносит, да и я не испытываю к нему особой нежности, но как профессионалу доверяю на все сто!

— Однако если так думаете даже вы, Терри, почему же тогда Фернс не разделяет вашей уверенности?

— Я не понимаю многих поступков Фернса… — немного поколебавшись, сказал молодой человек. — Они меня удивляют и даже смущают… Например, то, как он объяснил причины собственного присутствия в Граце, по-моему, притянуто за уши… Меня он послал туда под первым попавшимся предлогом и без определенного задания. Защищать вас? Но когда и как? В каких пределах? Почему Фернс не предупредил меня, что за Райхоупом установлена слежка? Он спокойно мог бы поручить мне приглядывать за парнем в Граце, а сам сидел бы в Вене.

— Но тогда… зачем Фернсу понадобилось навлекать подозрения на Райхоупа?

— Честно говоря, пока я предпочитаю не задавать себе таких вопросов.

Рут и Терри, не сговариваясь, дошли до Бурггартена и сели на лавочку у подножия статуи Моцарта. Стояла чудесная, теплая погода. Детишки играли в саду, а их матери весело болтали на скамейках. Здесь, в Бурггартене, особенно чувствовалось, как хорошо жить на свете. Но Рут тяжело вздохнула:

— Невыносимо грустно, что нельзя доверять даже тем людям, на которых, казалось бы, можно положиться…

— Ну, меня уже не раз предавали друзья… Хотя должен признать, что в нашем тесном мирке, таком суровом и безжалостном, где постоянно ощущаешь присутствие смерти, я искренне верил, что все мы вправе до конца рассчитывать друг на друга.

— И что вы собираетесь делать теперь?

— Уехать.

— Уехать?

— Видите ли, я не могу жить в постоянных сомнениях. Работа нравилась мне до тех пор, пока я верил, что меня окружают необыкновенные люди… А раз они ничуть не отличаются от прочих, какой смысл тянуть лямку? Это уже не интересно… В определенном смысле не исключено, что наши задачи вообще не для простых смертных.

— Именно об этом я все время думаю, Терри, после того как увидела тело Крукеля.

Рут, сама того не заметив, назвала спутника по имени. Лаудхэм взял ее за руку, и она не стала противиться.

— Я получил наследство от дяди… долгие годы он ни разу не вспоминал о моем существовании и на старости лет, видать, почувствовал угрызения совести. Это маленькая ферма в Дорсетшире, неподалеку от Йевола, называется она «Три березы». Прекрасное место для фермера-джентльмена… Я хотел спокойно дожить там до гробовой доски в полном одиночестве, но с тех пор как познакомился с вами, понял, что это будет нелегко…

— Замолчите… — пробормотала Рут. — Вы не должны так говорить… я ведь замужем…

— Вы не любите мужа, а такая женщина не станет жить с человеком, к которому не испытывает хотя бы уважения.

— Эннабель…

— О, она быстро утешится! Девушки вроде мисс Вулер не умеют долго переживать. Нет, Рут, вы должны выслушать меня! Я предлагаю вам не приключение-однодневку, а прочный, надежный союз. По-моему, мы можем счастливо дойти вместе до конца пути…

Сопротивление леди Лаудер ослабевало на глазах.

— У меня нет ни гроша.

— Ни слова об этом! Моего состояния хватит на двоих, а кроме того, вы поможете мне управляться с «Тремя березами». Если хотите, Рут, я в ближайшие дни попрошусь обратно в Лондон и, отгуляв отпуск, подам в отставку.

— А вы уверены, что не пожалеете о…

— Рядом с вами — нет… И потом, не стану скрывать, в какой-то мере я спешу бежать отсюда из малодушия. Предпочитаю не видеть ни окончательного падения Райхоупа, ни возможных разоблачений Фернса. Может, я сам поговорю с сэром Арчибальдом?

Баронет задумчиво глядел в пространство. Раздумывая, что за бес толкает то одного, то другого сотрудника консульства исповедоваться перед ним, сэр Арчибальд незаметно осушил два бокала виски и принялся за третий. И зачем, черт возьми, крошка Эннабель явилась к нему со своими излияниями? Неужто и в самом деле воображала, будто он, сэр Арчибальд Лаудер, станет учить патриотизму и верности едва знакомого человека? И это — после вчерашней драки? И в качестве кого он должен давать Райхоупу советы? Сэр Арчибальд пожал плечами. Очевидно, он окончательно пришел к выводу, что за пределами Британии мир являет собой картину невообразимого хаоса, в котором истинному джентльмену нечего делать.

Баронет уже решил, что жена, видимо передумав, сразу вернулась в гостиницу и ему тоже пора поспешить в «Кайзерин Элизабет», но в бар неожиданно вошел Райхоуп. Сэр Арчибальд снова сел. Он не желал, чтобы у Малькольма создалось впечатление, будто один его вид обращает недавнего противника в бегство, и предпочел подождать, пока тот подойдет к бару и закажет виски, а уж потом тихонько испариться. Однако, к удивлению Лаудера, Малькольм сразу направился к его столику. Выглядел он трезвым как стеклышко. Правда, еще не было и часу пополудни.

— Вы не разрешите мне присесть на минутку, сэр Арчибальд? Я хотел бы поговорить с вами…

Баронет невольно застонал:

— Как, и вы тоже?

Можно подумать, все они нарочно сговорились не давать ему ни минуты покоя… Райхоуп с любопытством взглянул на мужа Рут.

— А почему «тоже»?

— Садитесь и выкладывайте, зачем пришли.

— Прежде всего, я должен попросить у вас прощения за вчерашнее, — опускаясь на стул, начал Малькольм.

«Продолжение следует», — с тоской сказал себе сэр Арчибальд.

— Зря так упорно нарывался на глупую ссору, но я был, во-первых, пьян, а во-вторых, никак не мог успокоиться после смерти Крукеля. Я его очень любил… Мы познакомились сразу после того, как я приехал в Вену. Я знал все и о самом старике, и о его несчастьях. Крукель принадлежал к той категории людей, которым политические бури переломали всю жизнь… Впрочем, я не жалею, что беднягу убили, смерть наконец принесла ему покой.

— Неплохо бы поинтересоваться и его мнением…

— Поверьте, я почти наверняка знаю, что не ошибся. Так вот… я часто навещал Крукеля в Граце, а когда узнал, что Фернс отправляет туда леди Лаудер, встревожился не меньше Лаудхэма. Я не считаю Терри хорошим агентом, и вовсе не потому, что он отобрал у меня Эннабель. Да, это отличный боец, и мужества ему не занимать, а вот тонкости и проницательности, по-моему, не хватает. Лаудхэм всегда идет напролом. Выглядит это очень эффектно, но никогда не приносит окончательного результата. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Кажется, да.

— Я не сомневался, что наши враги уже знают о планах леди Лаудер, и решил подстраховать и ее, и, в случае чего, Крукеля. Однако, добравшись до старого города, вдруг обнаружил, что следом идет Фернс. Сначала я не понял, что бы это значило, а потом подумал, что, вероятно, шеф следит за мной. Упрямиться не имело смысла, и я не нашел ничего лучше, чем просто погулять до следующего поезда. Тогда-то вы меня и заметили.

— Выпьете чего-нибудь?

— Нет, спасибо… Не хочется… Честно говоря, я вообще больше не могу разобраться, чего бы мне хотелось, если, конечно, не потерял способности желать чего бы то ни было…

Они немного помолчали, а потом баронет задал уже почти ритуальный вопрос:

— Почему вы решили рассказать все это мне, мистер Райхоуп?

— Понятия не имею… Скорее всего, только потому, что мне больше не с кем поговорить, а с похмелья одиночество особенно невыносимо. Простите, что нарушил ваше уединение…

— Позвольте заметить, мистер Райхоуп, по-моему, все вы слишком усложняете жизнь. В глубине души никто из вас не доверяет коллегам… И это бесконечно грустно, во всяком случае, с моей точки зрения. Только что сюда приходила мисс Вулер… и просила поговорить с вами.

— Со мной?

— Ну да.

— И зачем же?

— Чтобы посоветовать как можно скорее собрать чемоданы и уехать в Лондон.

Малькольм хмыкнул:

— Неужели я ей так мешаю?

— Не в том дело…

— Бросьте! Эннабель в глубине души совсем не злая, и как бы ни хорохорилась, наверняка ее мучают из-за меня угрызения совести. Конечно, она спит и видит, чтобы я убрался с глаз долой и не мешал миловаться с красавчиком Терри.

Баронет совсем приуныл.

— Насколько я понял, мисс Вулер заботится не о себе, а о вас, — проворчал он.

— Обо мне?

— Да, боится, что вас с минуты на минуту арестуют.

— Арестуют?

— За измену, а возможно, и убийство. Прошу прощения, но я лишь передаю то, что сказала мисс Вулер.

Однако Малькольм отреагировал совсем не так, как ожидал сэр Арчибальд. Некоторое время он сидел молча и лишь покачивал головой, потом мягко и грустно заметил:

— Так Эннабель Вулер настолько забыла меня, что поверила, будто я способен предать, да еще и убить друга…

— Мисс Вулер полагает, что, после того как она вас бросила, с горя вы возненавидели всю Великобританию и не помышляете ни о чем, кроме мести.

— У Эннабель мания величия.

— Кроме того, коллеги не понимают, откуда у вас столько денег на горячительные напитки.

— Да просто сбережения. В моем возрасте это вполне естественно, правда? Я все время немного откладывал на тот день, когда уйду в отставку, а после того как Эннабель предпочла мне Лаудхэма, начал все это тратить… Быть может (и даже наверняка), это ужасная глупость, но будущее без Эннабель потеряло всякий смысл… Так вот как любовь может изменить женщину, некогда клявшуюся вам в вечной любви?.. Теперь она жаждет избавиться от меня любым способом, нет, хуже, выбирает самый подлый и трусливый… Спасибо, что выполнили поручение, сэр Арчибальд.

— Я вовсе не собирался этого делать, о чем и предупредил мисс Вулер.

— Так или иначе, наглости ей не занимать!

— Прошу вас, мистер Райхоуп, не надо!

— Пусть только попробует при мне повторить хоть половину своих гнусных обвинений — и я мигом сверну ей шею!

— Убийство, знаете ли, навлекает на человека массу неприятностей… Во всяком случае, в нормальном обществе, а не у вас, шпионов… После этой дикой истории в Граце мне упорно не дают покоя… Так что, если вы пойдете на подобные крайние меры, мистер Райхоуп, можете не сомневаться: полицейские поймают вас и посадят за решетку.

— Только если я сам на это соглашусь!

— Простите, не понял.

Малькольм показал ему вторую сверху пуговицу на пиджаке.

— Там лежит капсула цианистого калия, сэр Арчибальд, а имея такую штуку, можно в любую секунду ускользнуть от кого и чего угодно… На задании мы носим ее во рту, в пустом зубе… Так что, уверяю вас, вздумай я и вправду наделать глупостей, арестовать меня никто не сможет!

— Надеюсь, вы поверите, мистер Райхоуп, если я признаюсь вам, что ненавижу вмешиваться в чужие дела? И однако, с тех пор как мы приехали в Вену, я, в сущности, только этим и занимаюсь. Ни одна женщина не заслуживает, чтобы ради нее совершали самоубийство или до конца дней своих садились в тюрьму, и уж тем более, с вашего позволения, этого не стоят особы вроде мисс Вулер. А теперь прошу прощения, но мне пора идти. Рад был узнать вас поближе, мистер Райхоуп.

Рут обдумывала последний разговор с Лаудхэмом, а в ушах баронета еще звучал грустный голос Малькольма Райхоупа, поэтому обед прошел в полном молчании. И лишь когда они поднялись к себе в номер, леди Лаудер решила расставить все точки над i.

— Послушайте, Арчибальд…

Баронет, погрузившийся было в чтение «Таймс», опустил газету и вопросительно посмотрел на жену.

— Я полагаю, мы должны говорить друг другу любую правду, какой бы она ни была…

— По-моему, это само собой разумеется, дорогая.

— Так вот, Арчибальд, я думаю, нет смысла и дальше закрывать глаза на то, что наш брак — ошибка… Я не создана для жизни среди людей вашего круга, а вы не тот мужчина, рядом с которым я могла бы спокойно дожить до старости. Я не упрекаю вас в этом, Арчибальд, а просто констатирую факт. К тому же большая часть ответственности за ошибку лежит на мне самой… Я не имела права утаивать от вас, что работаю в МИ-пять.

— Но вы ведь так хотели стать леди!

— Это верно, хотя я искренне думала, что люблю вас…

— А теперь уверены в обратном?

— Простите, Арчибальд, но… я и в самом деле не люблю вас…

— Это очень печально, дорогая!

— А?

— Да, потому что, невзирая на все ваши экстравагантные поступки, я продолжаю вас любить.

— Еще раз прошу прощения, Арчибальд, но вы ошибаетесь… Вы не любите меня. Вы внушили себе эту любовь, потому что я ваша законная жена, а у вас, аристократов, принято любить ту, что носит ваше имя.

— Боюсь, вы слишком упрощаете… Но к чему весь этот разговор, Рут?

— Я хочу просить вас вернуть мне свободу.

— Да? Так вы решили вернуться к холостой жизни?

— Нет.

— Ага, значит, все-таки объявился ваш полковник Стокдейл?

— Нет… О Стокдейле я могла только мечтать, потому что ни разу его не видела… а теперь наверняка не увижу… Я расстаюсь с МИ-пять, Арчибальд. Судя по всему, я не обладаю необходимыми для подобной работы качествами.

— Позвольте поздравить вас с таким мудрым решением.

— И еще я хочу выйти замуж за Терри Лаудхэма…

— А вот это уже куда менее разумно.

— Почему?

— Какой смысл уходить из МИ-пять, дорогая, если там работает ваш супруг?

— В том-то и дело, что Терри, то есть Лаудхэм, тоже собирается подать в отставку. Он получил в наследство от дяди небольшую ферму в Дорсете с романтическим названием «Три березы». Там мы и будем жить, понемногу занимаясь хозяйством…

— Новые Филимон и Бавкида, насколько я понимаю?

— Не смейтесь, Арчибальд! Это недостойно вас!

— А как же мисс Вулер?

Рут немного смутилась.

— Она слишком всерьез приняла легкий флирт и придумала себе бог знает какую великую любовь…

— Короче говоря, Лаудхэм решил бросить ее, как вы — меня? Вероятно, для того чтобы избавить вас от угрызений совести и привести дело к счастливой развязке, мне следовало бы жениться на мисс Вулер и ездить с ней на уик-энд в «Три березы»?.. И не надейтесь, дорогая! Во-первых, я люблю вас и никогда не полюблю другую, во-вторых, мисс Вулер внушает мне легкое отвращение, и, наконец, из-за некоего Малькольма Райхоупа…

— Ну, о нем вам нечего беспокоиться! Сегодня вечером или завтра Райхоуп получит приказ срочно ехать в Лондон и оставаться в распоряжении начальства. Джим Фернс уже составляет рапорт. Подумать только, кто бы мог вообразить, что Райхоуп убил Крукеля и, следовательно, он же предал всю нашу венгерскую резидентуру?

— Нечто подобное я уже слышал от милейшей мисс Вулер, которую мистер Райхоуп продолжает любить… Да, кажется, нам обоим крупно не повезло с женщинами.

— Терри хотел бы поговорить с вами, если вы согласны вернуть мне свободу…

— Я не думаю, что кого бы то ни было можно силой удержать рядом, дорогая. Однако прежде чем дать окончательный ответ, я хотел бы посоветоваться с мамой. Сейчас я ей позвоню.

Рут с горечью рассмеялась:

— Бедняга Арчибальд! Я говорю вам, что наш брак потерпел фиаско, а вы не находите ничего лучшего, чем бежать к мамочке за советом! Когда же вы наконец станете мужчиной, Арчибальд?

Не желая, видимо, чтобы его разговор с леди Элизабет подслушивала телефонистка гостиницы, Лаудер предпочел сходить на почту. Вернувшись в номер примерно через час, он сказал жене:

— Ваше решение, дорогая, неимоверно удивило маму, во всяком случае, насколько я мог судить по тембру ее голоса… Она просила дать ей время поразмыслить и обещала потом перезвонить. Мама, конечно, уже старенькая, но жизненного опыта ей не занимать.

— И где же леди Лаудер-старшая его приобрела? — иронически бросила Рут.

— О, за свою долгую жизнь мама повидала очень много разных людей!

— Из тех, что не ведают никаких забот о хлебе насущном! Да самые серьезные потрясения для всех этих леди и лордов связаны исключительно с вопросами самолюбия, престижа или, на худой конец, уж простите за грубость, адюльтера!

— О! И вы могли подумать, что мама…

— И вы, и ваша мама, Арчибальд, всегда жили, как кроты, вне реальности!

Неприятный разговор прервал телефонный звонок. Баронет снял трубку и почти сразу передал ее жене.

— Это вас — Джим Фернс.

Рут долго слушала консула, и Арчибальд видел, как ее рот все больше округляется от удивления.

— Не может быть!.. — наконец пробормотала леди Лаудер. — О Господи!

Она медленно опустила трубку на рычаг.

— Арчибальд… Эннабель Вулер умерла…

— Что?

— Ее задушили…

— Фу, как вульгарно! А кто…

— Малькольм Райхоуп.

Глава 7

Известие настолько потрясло обоих, что они долго молчали, не в силах проронить ни слова. Первым очнулся баронет.

— Каким образом стало известно, что убийца Райхоуп? — вздохнул он.

— Тело нашли в комнате Малькольма. У нее был свой ключ.

— Что ж, теперь хоть мисс Вулер не придется задавать себе мучительных вопросов… Райхоупа уже арестовали?

— Нет. Он в бегах… но, надеюсь, очень скоро попадет за решетку!

— А я — что бедняге удастся спастись!

— Арчибальд! Да вы ли это? Вы что, готовы восстать против закона?

— Нет, дорогая, но, по-моему, несчастный и так носит в душе ад… И самое страшное наказание — предоставить его суду собственной совести. А кроме того, на мой взгляд, вы просто неблагодарны к нему, Рут!

— Неблагодарна?

— Разве, убрав с дороги Эннабель Вулер, он не облегчил вам путь к Терри Лаудхэму?

— Да как вы смеете?! И еще в такой момент! Ведите себя прилично, Арчибальд!

Баронет тут же сник.

— Слушайте, Рут, неужели и эта страшная кончина не навела вас на мысль, что жизнь, возможно, не так проста, как спокойное прозябание в Дорсете с богатым фермером? Может, попытаемся начать все сначала, дорогая? Я готов на любые жертвы, лишь бы вы меня полюбили… потому что я буду очень несчастен, если вы меня покинете.

— Сожалею, Арчибальд, ничего не выйдет — теперь я вас достаточно хорошо знаю. Женщины редко судят мужей, но уж коли это случилось, решение обжалованию не подлежит. Поверьте, Арчибальд, вам лучше оставаться у маминой юбки. Ваше место в гостиной или в клубе, где так приятно пить чай с утонченными леди или обсуждать с другими джентльменами, чем лучше ловить рыбу — удочкой или сачком!

— На блесну.

— Ну, пусть на блесну, неважно. До сих пор вам удавалось прятаться от жизни, так продолжайте в том же духе. Вы не созданы для борьбы.

— Может, вы и правы…

— Вы отлично знаете, что так и есть, Арчибальд.

— Но раз виновный уже найден, вам вроде бы незачем оставаться в Вене… Значит, мы можем уехать когда угодно?..

— Арчибальд, вы согласны поговорить с Терри Лаудхэмом?

— Не вижу причин отказывать вам в последней просьбе.

— Когда?

— Скажем, завтра, часов в пять вечера.

Рут встретилась с Терри в Фольксгартене и сообщила ему приятную новость. Лаудхэм предложил ей съездить в фиакре в Пратер, но молодая женщина отказалась — она обещала Арчибальду вернуться к чаю.

— Это самое меньшее, что я могу сделать для него в благодарность за понимание и доброту. А теперь расскажите мне о бедняжке Эннабель…

Лаудхэм провел рукой по лицу, словно отгоняя кошмарное видение.

— Я воображал, будто могу не дрогнув смотреть на любой труп, но эта несчастная девушка со страшным, чудовищно обезображенным лицом… Вся кожа потемнела и вздулась, глаза вылезли из орбит, да еще огромный почерневший язык… О нет! Малькольм не имел на это права! Должен же быть предел… Наверное, парень совсем потерял голову и рехнулся!

— Как ее обнаружили?

— Соседка поднималась по лестнице… На площадке всего две квартиры — ее и Райхоупа… Женщина уже собиралась повернуть ключ, как вдруг дверь Малькольма распахнулась, он вылетел на площадку и опрометью бросился вниз по лестнице, даже не закрыв за собой квартиру. По словам соседки, Райхоуп был вне себя от ужаса. Любопытство заставило ее войти в квартиру соседа. Ну а увидев тело Эннабель, она закричала на весь дом. Короче, через десять минут туда приехала полиция, через полчаса из лаборатории уголовного отдела пришли первые данные, и следователь позвонил в консульство. Фернс послал меня опознать труп. Нет, Эннабель Вулер не заслуживала такой жуткой смерти! Слишком трагично для нее… Тут есть какая-то странная несоразмерность, которая и возмущает, и шокирует одновременно.

— Ее похоронят здесь?

— Пока да. Но, кажется, у нее есть родственники где-то в Йоркшире, и со временем они наверняка заберут тело. Ах, Рут, после этой дикой истории мне еще больше хочется поскорее уехать и навсегда покончить с таким существованием! На черта нужны приключения, если они даже для самых невинных могут кончиться насильственной смертью?

— А о Малькольме что-нибудь известно?

— Нет. Должно быть, он затаился в каком-нибудь темном углу. Но рано или поздно высунуть нос придется, и тогда полиция его поймает.

— А что говорит Фернс?

— Ничего… Он был очень привязан к Райхоупу, но все же я никак не могу понять его поведения. Знаете, что он сказал мне, когда я вернулся с места убийства? «Лучше бы Малькольма первым нашел кто-то из нас двоих, Лаудхэм. Это дало бы нам возможность пристрелить парня, прежде чем до него доберется полиция!»

— Наверное, Фернс считает, что это наше внутреннее дело и, следовательно, неподвластно чужому правосудию.

— Или же он хочет, пока не поздно, заткнуть Райхоупу рот.

— Терри! Надеюсь, вы не имели в виду, что…

— Прошу вас, Рут, не спрашивайте меня ни о чем! Я и сам совершенно запутался. О воздух Дорсета! Как же мне не терпится им подышать!

Смятение этого крепкого малого, до глубины души потрясенного несправедливо чудовищной гибелью коллеги, хотя чего он только не пережил за семь лет работы в контрразведке, да и сам привык расправляться с противником, глубоко тронула Рут. Зарождающаяся любовь к Терри переполняла ее сердце почти материнской нежностью. Молодой женщине хотелось обнять его прямо тут, на лавочке Фольксгартена, и крепко-крепко, как испуганного ребенка, прижать к груди. Но гуляющие по саду обыватели Вены наверняка не оценили бы ее порыва и возмутились. Поэтому Рут лишь сжала руку молодого человека, давая понять, что разделяет его чувства и вдвоем они сумеют преодолеть любые трудности.

В условленное время баронет пришел на почту, и всего через несколько минут его позвали к телефону. Сэр Арчибальд заперся в кабине и долго слушал собеседника. Выходя на улицу, он улыбался и чувствовал себя почти счастливым.

В «Кайзерин Элизабет» портье предупредил Лаудера, что в гостиной его ожидает какой-то господин. Сам не зная почему, сэр Арчибальд вдруг подумал о Райхоупе, но ждал его комиссар Гагенбрехт.

— Вы, господин комиссар?

— Я вам помешал?

— Нисколько.

— Приятно слышать.

— А могу я узнать, чему обязан вашим визитом?

— Меня привело сюда самое обыкновенное любопытство.

— Правда?

— Да! Можете смеяться сколько угодно, сэр Арчибальд Лаудер, но мне очень интересно, по какой такой странной случайности вы окружены покойниками? То находите труп, то совершаете убийство, то разговариваете с людьми, которых вот-вот отправят на тот свет…

— Простите, я что-то плохо понимаю…

— И однако это очень просто. Приехав в Грац, вы заходите в третьесортную лавчонку сапожника, хотя дома, в Лондоне, вы, вероятно, ни разу не пользовались услугами подобных ремесленников. Там вы обнаруживаете тело сапожника и собственную жену, привязанную к стулу. Любой мало-мальски здравомыслящий человек невольно спросит себя, что понадобилось леди Лаудер в жалкой лавочке Крукеля. Ну да ладно… замнем… Там же по странной случайности оказывается еще один человек, и вы, очевидно ради собственного удовольствия, разбиваете ему голову топориком, который опять-таки ненароком подворачивается вам под руку. Все это на редкость логично, не так ли?

— Я по-прежнему не понимаю, к чему вы клоните.

— А вот к чему, сэр Арчибальд Лаудер: если наверху готовы удовольствоваться вашими причудливыми объяснениями двух убийств, то меня они ни в коей мере не устраивают!

— Поверьте, мне очень жаль.

— И, надо думать, еще больше вы жалеете о том, что последним видели мисс Эннабель Вулер живой?

— После меня ее видел убийца.

— Ну, чтобы сказать «да» или «нет», я еще должен выяснить, кто совершил это преступление!

— Так, по-вашему, это мог сделать я?

— А почему бы и нет?

Баронет с видимым огорчением покачал головой.

— Боюсь, что сведения об Англии вы почерпнули от какого-то шутника, господин комиссар. Уверяю вас, наше дворянство, вопреки вашим представлениям о нем, пока не включило охоту на ближних в число любимых развлечений.

Гагенбрехт встал и с оскорбленным видом выпрямился.

— Вам больше нечего мне сказать, сэр Арчибальд Лаудер?

— Могу уверить вас только в одном: на сегодняшний вечер у меня не запланировано ни одного преступления.

Полицейский пристально посмотрел баронету в глаза.

— Трудно поверить! До свидания!

— До свидания, господин комиссар.

Избавившись от Гагенбрехта, сэр Арчибальд хотел подняться в номер, но дежурный позвал его к телефону. Баронет сразу подумал о Рут. Наверное, жена хочет предупредить его, что не вернется к чаю. Но в трубке послышался голос Малькольма Райхоупа.

— Сэр Арчибальд?

— Да.

— Прошу вас, не называйте имен! Вы меня узнали?

— Разумеется.

— Вы, конечно, уже в курсе?

— Естественно.

— Это не я, сэр Арчибальд!

— А?

— Даю вам слово!

— Почему?

— Что почему?

— Почему вы звоните мне? Я не имею к этой истории никакого отношения и ничем не смогу вам помочь.

— Сможете!

— Но, послушайте, почему бы вам не обратиться к своему… шефу?

— Невозможно! Он мне не поверит!.. И это было бы для меня слишком опасно. Честное слово, только вы один можете вытащить меня из осиного гнезда, в которое я угодил!

— Ладно… Ну, так что вы хотели мне сказать?

— Мне надо поговорить с вами не по телефону.

— Где и когда?

— Сегодня, в девять вечера в Пратере, остановка Лилипутбан.

— А нельзя ли найти место чуть-чуть поближе?

— Боюсь, там нам помешала бы полиция.

— Хорошо, до вечера, но я приду только ради личной симпатии к вам.

Баронет повесил трубку. Звонок его очень удивил. Чего от него хочет Райхоуп? По правде говоря, сэра Арчибальда тронуло то, что загнанный беглец сразу подумал о нем. Неужели хоть один человек воспринимает его всерьез?

Рут уже ждала в номере. При виде мужа она немедленно распорядилась принести чай.

— Хорошо погуляли, Арчибальд?

— Пожалуй… а вы?

— Великолепно!

— Это заметно по вашим сияющим глазам, дорогая. Ну, так вы по-прежнему собираетесь в деревню пасти овечек?

— Более, чем когда бы то ни было!

— Счастье сделало вас жестокой…

— Простите, Арчибальд. Я вовсе не хотела причинить вам боль. Леди Элизабет еще не звонила?

— Звонила… бедная мама… По-моему, она в полной растерянности и тщетно ломает голову, пытаясь понять, что произошло. Как, впрочем, и я. Разумеется, я ни слова не сказал о вашей внезапной страсти к полевым работам. Поэтому мама считает это обычной размолвкой и думает, что мы вернемся в Лондон еще дружнее, чем прежде… Короче, бедняжка вообразила, будто я ищу у нее утешения, поссорившись с вами… По правде говоря, у меня не хватило мужества ее разубеждать. Успеется.

— Я вообще не понимаю, зачем вам понадобилось звонить леди Элизабет!

— Как я вам уже говорил, это старая привычка…

— Вот в том-то, я думаю, и кроется глубинная причина нашего отчуждения, Арчибальд. Вы так крепко связаны условностями и традициями, что в вашей жизни, право же, нет места посторонним.

— Думаете, я не способен измениться, дорогая?

— Это невозможно! Я вам уже говорила, Арчибальд, что успела неплохо вас изучить. Впрочем, тут нет никакой моей заслуги — вы прозрачны как стекло.

— Правда?

— Вы добрый и мягкий человек, но в глубине души — ужасный эгоист, убежденный, что никто не может интересоваться тем, что скучно ему самому, ненавидящий любые проявления вульгарности и всерьез верящий, будто английское дворянство — соль земли. Вы не желаете знать темных сторон жизни, более того, нарочно закрываете глаза, чтобы не создавать себе лишних забот. Физические усилия для вас существуют только на соревнованиях по крикету. Женщин вы считаете существами второго сорта. По-вашему, они должны лишь верно и преданно служить мужу. Во всяком случае, вы явно не тот человек, на которого может опереться особа, привыкшая с боем добывать кусок хлеба. О, я знаю, вы сейчас скажете, что теперь, став леди Лаудер, я избавилась от необходимости бороться за что бы то ни было. Так вот, представьте себе, я по-прежнему люблю все делать своими руками, добиваться от жизни именно того, что хочу от нее получить! А этого-то супруга сэра Арчибальда Лаудера и сноха леди Элизабет никак не может себе позволить, не нарушив кучу всяких условностей!

— Вы на редкость тонкий психолог, дорогая моя.

— О, вас так нетрудно понять, Арчибальд! Надеюсь, я не сказала ничего обидного?

— Рут… А ведь я у вас на глазах убил человека!

— Случайно, вы же сами сказали… Вы действовали рефлекторно, защищаясь. Нет, Арчибальд, вы прикончили венгра не за то, что он мне угрожал, а потому, что, разговаривая с вами по-хамски, он растоптал дорогие вашему сердцу традиции. Или я ошибаюсь?

— Возможно, да, возможно, нет… Вы, кажется, знаете меня лучше, чем я сам. Поэтому, вероятно, сумеете сами ответить на свой вопрос.

— Попросив вас вернуть мне свободу, я ответила на него заранее, Арчибальд.

В дверь постучали, и в комнату, толкая стол на колесиках, вошел официант. На столике стояли чашки, чайник, кувшин молока и блюдо шоколадных пирожных — гордости венских кондитеров. Если Рут почти ничего не ела, то баронет, напротив, закусывал с отменным аппетитом, так что приятно было смотреть. Глядя на него, Рут не могла удержаться от смеха.

— Возможно, вас и вправду огорчает, что из нашего брака ничего не вышло, Арчибальд, но, благодарение Богу, это нисколько не отражается на вашем здоровье!

Баронет отодвинул чашку и вытер губы.

— Меня всегда учили отличать духовные заботы от телесных.

— И вы прекрасно усвоили урок!

Почувствовав в голосе Рут нотку презрительного сочувствия, Лаудер смутился. И снова атмосферу разрядил телефонный звонок. Фернс спрашивал Рут, можно ли ему заглянуть к ней минут через пять. Она сказала, что да, и, повесив трубку, предупредила мужа. Сэр Арчибальд встал.

— Мне не хочется ни видеть Фернса, ни слушать, как вы секретничаете. Надеюсь, этот тип не собирается впутать вас в очередную бредовую затею. Спущусь-ка я в гостиную и почитаю газеты. Пожалуйста, позвоните мне туда, как только спровадите визитера.

— Договорились.

На пороге он обернулся.

— Да, кстати, дорогая, я не смогу сегодня поужинать с вами.

— Вот как?

— В девять часов у меня свидание в самом неподходящем месте… Представляете, в Пратере, да еще на Лилипутбан!

— И с кем же?

— С Малькольмом Райхоупом.

И, прежде чем Рут опомнилась от удивления, баронет вышел.

Лаудер устроился в гостиной. Дверь он закрывать не стал и видел, как появился Джим Фернс. Впрочем, тот задержался наверху не больше пятнадцати минут, и очень скоро грум предупредил сэра Арчибальда, что его ждет супруга.

Рут явно нервничала, и баронет спросил, в чем дело.

— Фернс принес вам дурные вести?

— Нет-нет… он только попросил нас присутствовать на похоронах Эннабель Вулер… должен же кто-то идти за гробом!

— И вы, конечно, согласились?

— Естественно… Послушайте, Арчибальд, я боюсь, что вы взвалили на себя непосильную задачу…

— Что вы имеете в виду?

— Зачем вам понадобилось встречаться с Райхоупом?

— Но… он позвонил мне, когда вы уехали на свидание с Лаудхэмом, и попросил приехать.

— И вы пошли на поводу?

Баронет пристально посмотрел на жену:

— Я не понимаю вас, дорогая.

— Разве вы не знаете, что Райхоупа разыскивает полиция?

— Ну и что?

— Неужели не ясно? Тайную встречу с ним могут расценить как пособничество и укрывательство!

— Ну и что?

— Но это же безумие, Арчибальд! Райхоуп — убийца, и вы не имеете права ему помогать!

Баронет вставил в глаз монокль.

— Моя дорогая Рут, очень возможно, что, как вы весьма откровенно заметили, я не отличаюсь большим умом, — просто начал он. — Вне всяких сомнений, я не особенно люблю уличные драки, горы трупов и прочие мерзости (тут вы тоже не ошиблись). Да, я не одобряю профессию, которую вы почему-то избрали. Однако я отлично помню, что еще мальчишкой, в колледже, меня учили всегда протягивать руку тому, кто зовет на помощь. И сегодня я собираюсь встретиться не с предполагаемым убийцей Эннабель Вулер, а с одиноким, загнанным в угол человеком, поскольку он, в полном отчаянии, подумал именно обо мне. Честно говоря, дорогая, я никогда не думал, что кому бы то ни было в таком положении вздумается просить у меня поддержки.

— Короче, вы делаете это из тщеславия?

— Не совсем. Но мне и в самом деле приятно, что не все разделяют ваше мнение на мой счет. Правда, вы в отличие от Малькольма Райхоупа счастливы… Понимаете, Рут, воспитание, образование, традиции, за которые вы так жестоко меня высмеивали, все же имеют и кое-какие преимущества. К примеру, они дают представление, как вести себя в самых затруднительных обстоятельствах. Во главе английских войск не раз стояли полные идиоты, но на поле боя они вели себя прекрасно, и только потому, что были джентльменами.

Рут молча выслушала урок, и весь вечер ее мучило смутное подозрение, что, возможно, сэр Арчибальд не так уж прост и напрасно она хвасталась, будто видит его насквозь.

Когда баронет вышел из трамвая «А», на Пратерштрассе уже сгустились сумерки. Он нарочно не взял такси, решив, что, воспользовавшись обычным транспортом, меньше привлечет к себе внимания. С Пратерштрассе он свернул на площадь, в центре которой красуется статуя адмиралу Тегетхофу. Углубившись в Гаупталлее, сэр Арчибальд вдруг услышал эхо выстрела и ускорил шаг, но у самого вокзала чуть не попал под машину, летевшую прямо на него с бешеной скоростью. Лишь с величайшим трудом Лаудеру удалось избежать катастрофы. Он бросился на станцию — ни души, хотя девять уже пробило. Баронет скользнул в тень и стал прислушиваться, надеясь уловить в прохладном ветре, долетавшем с Дуная, осторожные шаги Райхоупа. Тщетно. Тогда он решил подождать Малькольма внутри, в крошечном зале ожидания. Стояла полная темнота. Англичанин включил электрический фонарик и невольно вздрогнул — в уголке лежал Райхоуп. Луч фонаря скользнул вдоль его руки, и баронет увидел револьвер. Лицо Малькольма заливала кровь. Сэр Арчибальд опустился на колени. Несчастный поклонник Эннабель Вулер отправился следом за любимой… МИ-5 может спать спокойно: ее заблудший агент уже никому ничего не скажет и не выболтает никаких секретов. Пуля вошла в голову чуть выше правого уха и вышла у левой щеки. Лаудер уже хотел встать, но его остановил грубый голос:

— Что это вы здесь делаете?

И тут же луч мощного фонаря осветил лицо сэра Арчибальда. Однако прежде чем баронет успел ответить, послышалось негромкое восклицание — полицейский в свою очередь разглядел труп. В ту же секунду он выхватил пистолет и взял англичанина на мушку.

— Ни с места, или я стреляю! Руки вверх!

— По-вашему, это так необходимо?

— Делайте что приказано, черт возьми!

Баронету не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

— Похоже, мне отчаянно не везет с австрийской полицией! — проворчал он.

— Молчать! За что вы убили этого человека, а? Отвечайте! Ага, вы отказываетесь давать показания?

— Тут явное недоразумение, сэр: вы приказываете мне молчать и тут же требуете объяснений. Будьте любезны, растолкуйте мне, каким образом я могу выполнить оба распоряжения одновременно!

— Ну, ты, я вижу, стреляный воробей! Погоди, мой мальчик, ты свое еще получишь!

Страж порядка поднес к губам свисток и издал такой мощный звук, что сэр Арчибальд удивился.

— Может быть, вы…

— Заткнись!

— Я не позволю вам разговаривать со мной подобным тоном!

— Ах, не позволишь, да? Подожди, в участке я поговорю с тобой ногами, убийца!

С улицы донесся глухой шум — патрульные полицейские спешили на свист. Начальник патруля, выслушав краткий рапорт подчиненного, приказал баронету повернуться лицом к стене и послал одного из агентов звонить в уголовный отдел. До тела никто не дотронулся — очевидно, дорожная полиция предпочитала оставить эту неприятную обязанность медицинскому эксперту. Вскоре у станции заурчали моторы, и в крохотное здание ворвалась целая толпа служителей закона. Врач опустился на колени возле трупа, а комиссар решил тем временем допросить баронета. Тот по-прежнему стоял, уткнувшись носом в стену и досадуя, что время тянется так бесконечно долго.

— Повернитесь!

Англичанин выполнил приказ. Разглядев его, Гагенбрехт издал удивленный и радостный вопль, причем оба чувства смешались в равных долях и звук получился крайне неприятный, похожий на торжествующее ржание.

— Вы?!

Сэр Арчибальд поклонился:

— Рад вас видеть, господин комиссар.

— А уж я — тем более! Ну, сэр Арчибальд Лаудер, хотел бы я знать, как вы будете выкручиваться на сей раз!

— Выкручиваться?

— Ну да! Как вы объясните это новое убийство?

— А?! Так вы думаете, это я?..

— Интересно, как вы сможете это отрицать, если вас застукали чуть ли не с поличным?

— Уж не принимаете ли вы меня случайно за Джека Потрошителя, господин комиссар?

— Послушайте, друг мой, я еще могу допустить одно, от силы два случайных совпадения, но три — уже чересчур! Вы едете в Грац и оставляете там двух покойников, но вас отпускают, поверив на слово, что это не вы прикончили сапожника. Здесь, в Вене, вы о чем-то совещаетесь с молодой женщиной, а через несколько часов ее находят задушенной. На все мои вопросы вы отвечаете, будто слыхом не слыхивали и видом не видывали. Наконец, вы отправляетесь в самое неподходящее время в Пратер, на станцию, где поздно вечером заведомо не бывает ни души, и, конечно, сразу обнаруживаете бездыханное тело. По-вашему, все это вполне нормально?

— Честно говоря, нет.

— Ага, все-таки вы это признаете! Ну, так за что вы убили парня?

— Я его не убивал.

— Естественно!

— Да, представьте себе.

— Послушайте, сэр Арчибальд Лаудер, не может быть, чтобы вы ни с того ни с сего поехали в Пратер в такой час, когда все приличные люди сидят дома, в кафе или на спектакле. Нет, вы сюда явно заглянули не просто так… и человек этот оказался рядом тоже не случайно!

— Мы с ним должны были встретиться.

— Да?.. Тогда как же зовут жертву?

— Малькольм Райхоуп.

— Маль… Так ведь это же тот, кто…

— Да, предполагаемый убийца мисс Вулер.

— И вы хотели с ним повидаться?

— Я уже имел честь сказать вам, что да.

— А вы не знали, что его разыскивает полиция?

— Нет.

— Вероятно, вы не имеете представления, как мы называем человека, укрывающего преступника от правосудия? — почти дружелюбно поинтересовался Гагенбрехт.

— Сообщником.

— Совершенно верно. Кажется, мы начинаем неплохо понимать друг друга, а?

— Можно мне задать вам один вопрос, господин комиссар?

— Пожалуйста.

— Как у вас в Австрии называют того, кто предает друга в беде и, какие бы над несчастным ни тяготели обвинения, бежит с доносом в полицию? Мы, англичане, считаем такого человека трусом, а плохо воспитанные люди — еще и подонком. Более того, у нас настолько развиты дружеские чувства, что всякого, кто одобряет поведение труса и подонка, мы автоматически причисляем к той же категории.

— Вот что, сэр Арчибальд Лаудер, вы, кажется, позволили себе оскорбительный намек в мой адрес?

— И в мыслях не держал, господин комиссар. Мы же не в Англии, а в Австрии. Вероятно, у вас здесь иные представления о дружбе. У всякого народа — свои нравы, верно?

— А что, если я разобью вам физиономию? Будете знать, как издеваться надо мной!

— Тогда лучше заранее вызовите подкрепление, потому что, если вы посмеете поднять на меня руку, я живо отправлю вас в больницу!

— Теперь вы мне еще и угрожаете?

Баронет сменил тон:

— Вы становитесь слишком утомительным, господин комиссар. Не желаю больше отвечать на ваши вопросы. Пусть пришлют кого-нибудь поумнее.

— Я арестую вас! — заорал Гагенбрехт. — Слышите? Вы арестованы за убийство…

В это время к комиссару подошел медицинский эксперт.

— Поосторожней, Гагенбрехт! — шепнул он.

— Не суйтесь не в свое дело, доктор! Что до вас, сэр Арчибальд Лаудер…

— Что до меня, господин комиссар, то я британский подданный, и вам не следует об этом забывать.

— Да будь вы хоть двоюродным братом английской королевы, это нисколько не меняет дела!

Врач собрал инструменты и, захлопнув чемоданчик, повернулся к комиссару:

— Тело можно везти в морг. Вскрытие я сделаю завтра.

— Я хочу как можно скорее получить от вас заключение.

— К полудню пришлю, но могу сразу сказать, что вы напрасно подняли такой шум: этот тип покончил с собой. Доброй ночи!

Гагенбрехт остолбенел, а когда к нему вернулся дар речи, врач уже был у двери. Полицейский бросился следом и схватил его за руку.

— Вы уверены?

— В чем?

— Что это самоубийство?

— Может, вы лучше меня разбираетесь в медицине?

Эксперт вырвал руку и ушел, оставив комиссара в полной растерянности. К нему приблизился сэр Арчибальд.

— Я мог бы потребовать извинений, господин комиссар, но предпочитаю обойтись с вами великодушно. Спокойной ночи!

Гагенбрехт не ответил.

На обратную дорогу в «Кайзерин Элизабет» Лаудер потратил около часу. Впрочем, он долго шел пешком, надеясь расслабиться после недавней сцены и успокоить нервы.

Когда он тихонько вошел в номер, Рут уже спала. Сэр Арчибальд бесшумно проскользнул в ванную, разделся, принял душ и лег, но жена тут же проснулась и зажгла лампу.

— Арчибальд? Наконец-то! Почему вас так долго не было?

— Я возвращался пешком, а от Пратера путь неблизкий.

— Вы знаете новость?

— Какую?

— Малькольм Райхоуп покончил с собой. Фернс звонил мне, перед тем как ехать в морг.

— Да, я в курсе.

— Он застрелился после разговора с вами?

— Нет.

— Как — нет?

— Когда я приехал, Райхоупа уже убили.

Глава 8

Рут поняла не сразу, но когда вся несообразность ответа наконец дошла до ее сознания, леди Лаудер, забыв о британской сдержанности, в одной ночной рубашке соскочила с постели и принялась трясти уже засыпавшего баронета.

— Что вы сказали, Арчибальд? Немедленно повторите!

— А? Что? В чем дело?

Тут молодая женщина вдруг сообразила, что слишком легко одета и что, хотя она все еще носит имя Лаудера, Терри Лаудхэм, увидев эту сцену, был бы очень недоволен. Поэтому Рут сбегала за халатом и, накинув его, снова уселась на край кровати весьма раздосадованного этим обстоятельством супруга.

— Вы не хотите дать мне отдохнуть, дорогая?

— Не время сейчас отдыхать!

Сэр Арчибальд ошарашенно посмотрел на часы — почти полночь.

— Не время? — повторил он. — Когда же, по-вашему, спать, если не сейчас, дорогая?

— Не в том дело!

— Прошу прощения, но я всегда думал, что в полночь…

— Не прикидывайтесь дурачком, Арчибальд! Вы отлично знаете, что ваши слова о смерти Малькольма Райхоупа нуждаются в объяснениях!

— Но, ради всего святого, дорогая, каких объяснений вы от меня ждете? Повторяю вам: когда я приехал на свидание, назначенное вашим коллегой, его уже убили.

— Вот именно!

— Я вас не понимаю, Рут!

— По радио сказали, что Райхоуп покончил с собой. Следовательно, таково заключение медицинского эксперта.

— Несомненно.

— Но вы утверждаете, будто Малькольма прикончили, да?

— Правильно.

— Стало быть, врач — осел?

— Да нет же! Нормальный человек, ужасно недовольный тем, что его вытащили из-за стола и заставили в плохо освещенном месте осматривать труп. Увидев в руке Райхоупа пистолет и следы пороха там, где вошла пуля, врач, естественно, счел его самоубийцей. Окончательное заключение он даст только после того, как получит данные лабораторного анализа, подтверждающие, что из пистолета Малькольма недавно стреляли. Кроме того, завтра полицейские наверняка найдут пулю и окончательно убедятся, что она соответствует калибру оружия вашего коллеги. На том дело и кончится.

— Но каким чудом вы все это знаете, Арчибальд?

— Я прочитал довольно много детективов.

— Значит, у вас все, как в романе: гениальный любитель исправляет ошибки полиции и ловит преступника?

— Я не собираюсь заходить так далеко. Просто я имел несчастье видеть тела трех самоубийц — двух мужчин и одной женщины, дорогая. Все трое застрелились, причем, если можно так выразиться, самым классическим образом.

— Ну и что?

— А то, что рана Малькольма выглядит совершенно иначе. Будь это самоубийство, пришлось бы предположить, что он чуть ли не вертикально поднял правый локоть, а это полная чушь. Зато если кто-то стрелял сзади, прижав пистолет к затылку сидящего Райхоупа, получилась бы именно такая картина, какую мне пришлось наблюдать.

— По-моему, самоубийцы не очень-то раздумывают, как держать локоть?.. И я, пожалуй, напрасно всполошилась. В конце концов, все ваши предположения ни на чем не основаны, и на самом деле у вас не может быть полной уверенности, что Малькольма убили.

— Ошибаетесь, дорогая, и я останусь при своем мнении до тех пор, пока мне не объяснят, чего ради парень, имея при себе ампулу цианистого калия — то есть самого надежного средства перебраться в мир иной без лишнего шума, счел нужным дырявить себе голову на каком-то грязном вокзале. Тем более что сегодня утром тот же человек уверял меня, что, коли вздумает распроститься с жизнью, просто разгрызет ампулу…

— А с чего вы взяли, будто у Малькольма был под рукой цианистый калий? Он ведь вполне мог потерять ампулу или оставить дома, правда?

— Нет, вот она.

Баронет протянул жене пуговицу от пиджака Райхоупа.

— Пуговица?

— Она развинчивается.

Рут немедленно отвинтила верхнюю часть пуговицы, вытряхнула на ладонь крошечную ампулу и с легким испугом уставилась на мужа.

— Где… вы ее взяли?

— Оторвал от пиджака Малькольма Райхоупа.

— Зачем?

— По-моему, для ваших друзей лучше, чтобы австрийская полиция считала это самоубийством.

Рут настолько растерялась, что не находила слов.

— Ложитесь-ка лучше спать, — мягко посоветовал баронет.

— Нет, я все равно не усну… Арчибальд!

— Да?

— Но кто мог убить Малькольма?

— Вероятно, тот же человек, что убил и мисс Вулер.

— Так вы думаете, Райхоуп ее не…

— Будь у парня желание прикончить Эннабель, он бы не стал так долго ждать.

— Но кто же? Кто?..

— Могу сказать только, что Райхоупа он убил не без посторонней помощи.

— Так у него был сообщник?

— Да, невольный. И я знаю, кто это.

— Знаете? В таком случае умоляю вас, Арчибальд, скажите и мне тоже!

— Леди Рут Лаудер.

Молодая женщина отшатнулась, как будто ее вдруг охватила паника, но баронет взял жену за руку.

— Подумайте сами, дорогая… Малькольм Райхоуп позвонил мне и просил приехать в Пратер довольно поздно вечером, очевидно зная, что его разыскивают. Следовательно, Райхоуп наверняка никому не рассказывал о нашем свидании. Я же говорил о нем только одному человеку — вам, Рут.

— Вы… надеюсь… не думаете, что это я его… — чуть слышно пробормотала леди Лаудер.

Сэр Арчибальд улыбнулся.

— Успокойтесь, дорогая, я вовсе не считаю вас убийцей. Но мне бы очень хотелось знать, с кем вы беседовали после моего ухода.

Немного поколебавшись, она с трудом выдохнула:

— С Джимом Фернсом…

— Ну вот!

А Рут, не глядя на мужа, как бы про себя начала перечислять:

— Фернс не предупредил нас, что собирается в Грац, а когда мы все же узнали о его поездке, свалил все на Райхоупа, за которого якобы беспокоился… Вчера вечером Терри не удалось вовремя поужинать, потому что он слишком долго ждал возвращения Фернса, но тот даже не счел нужным объяснить, чем занимался все это время… Только с убийством Эннабель Вулер ничего не понятно… Хотя она так преданно служила Фернсу, что, наверное, знала о его делах больше, чем следовало… Возможно, бедняжка догадалась? Тогда все могло выглядеть примерно так: решив избавиться от мисс Вулер, Фернс назначил ей свидание у Райхоупа — днем тот практически не бывал дома… Это дало консулу возможность без помех убить Эннабель и свалить все на обезумевшего от несчастной любви Малькольма. Когда я упомянула, что Райхоуп просил вас о встрече, Фернс, должно быть, струсил… Так вы думаете, наш консул и есть предатель, которого мне приказано разоблачить?

— Вы знаете столько же, сколько и я, дорогая.

— И что вы собираетесь делать?

— Если вы не возражаете, спать!

— Спать? Вместо того, чтобы покарать убийцу?

— Это не мое дело.

— Ваши безразличие и эгоизм просто чудовищны, Арчибальд!

— Не понимаю, зачем вам нужно, чтобы я все время вмешивался в дела, которые меня совершенно не касаются? Мама всегда говорит…

— Как же вы мне обрыдли вместе со своей мамой!

Потрясенный словом, ни разу не слышанным им ни от одной из знакомых леди, баронет промолчал.

— У вас на глазах убивают, предают, а вы не находите ничего лучше, чем презрительно цедить: «Меня это не касается». Ненормальный вы, что ли, Арчибальд?

— Ненормальный? Что вы имеете в виду?

— Да ничего! Просто вы мне омерзительны!

Рут скинула халатик, забралась в постель и, погасив свет, добавила:

— Нравится вам это или нет, но после похорон Эннабель Вулер я пойду к Джиму Фернсу и выложу все, что о нем думаю!

— Осторожнее, дорогая, это может быть небезопасно!

— Ну и что? Вам-то какое дело? К тому же я прихвачу с собой Терри Лаудхэма…

На Центральфридгоф хоронить Эннабель Вулер собралось очень мало народу: Джим Фернс, Терри Лаудхэм, леди Рут Лаудер, сэр Арчибальд, около дюжины обитателей британской колонии в Вене и несколько полицейских, в том числе и комиссар Гагенбрехт. Во время недолгой церемонии Рут не отрывала глаз от Джима Фернса. Как могло случиться, что резидент сознательно послал на смерть тех, кто ему безгранично доверял?

У выхода консул подошел к Гагенбрехту.

— Господин комиссар, что бы ни совершил Малькольм Райхоуп, смерть стирает все прегрешения… Мы, англичане, не можем забыть, что он наш соотечественник. Так когда вы позволите забрать тело из морга и достойно предать земле? Для Великобритании это вопрос чести.

— Пришлите за ним сегодня во второй половине дня.

Как и следовало ожидать, в конце концов баронет и комиссар столкнулись нос к носу. Сэр Арчибальд отвесил врагу изысканный поклон, и тот, удивляясь про себя неожиданной учтивости британца, вынужден был ответить на приветствие. Бессильная ярость Гагенбрехта, по-видимому, немало забавляла сэра Арчибальда, и он, конечно, не упустил случая в очередной раз подшутить над противником.

— Позвольте представить вам леди Рут Лаудер, господин комиссар… Дорогая, это комиссар Гагенбрехт из австрийской уголовной полиции.

Рут улыбнулась:

— Счастлива познакомиться с вами, сэр. А я и не знала, что вы с мужем — друзья!

— Друзья?!

Австриец чуть не задохнулся от возмущения, но, поймав удивленный взгляд очаровательной супруги баронета, взял себя в руки.

— Я хотел сказать, что никогда не позволил бы себе назвать дружбой те… официальные отношения, которые возникли у меня с сэром Арчибальдом Лаудером. Надеюсь, дома ваш супруг менее склонен к таким фантазиям, какие он допускает в толковании законов здесь… Имею честь кланяться, сударыня…

Гагенбрехт сердито зашагал прочь, а леди Лаудер повернулась к мужу.

— По-моему, он вас здорово недолюбливает, а?

— И напрасно, дорогая, совершенно напрасно…

Все уже начали расходиться, и Рут отыскала глазами консула.

— Мне нужно немедленно поговорить с вами, мистер Фернс.

Консул явно удивился.

— Надеюсь, не на кладбище?

— Давайте встретимся в одиннадцать часов у вас в кабинете, хорошо?

— Это… настолько важно?

— Очень!

— Что ж… раз так, то конечно… В одиннадцать так в одиннадцать… Вас подвезти, Лаудхэм?

— Благодарю, я тоже на машине, — сухо бросил Терри. — С вашего позволения, я загляну к вам вместе с леди Лаудер. То, что она хочет вам сказать, интересует и меня.

— Если леди Лаудер не возражает, — с легким поклоном отозвался консул.

— Напротив, мистер Фернс, присутствие Терри мне только поможет.

— Да?.. А вы, сэр Арчибальд, придете?

— Если вы не против.

— О, еще бы! Прошу вас.

На обратном пути Лаудеры и Лаудхэм, прикинув, что у них еще есть время, решили заглянуть в кафе и остановили машину на Шварценбергплатц. Как только они сели за столик, Терри повернулся к баронету.

— Когда леди Лаудер передала мне ваши слова, сэр Арчибальд, я долго не мог поверить… Вы не из наших, и поэтому не знаете, что для каждого из нас дружба — самое главное. Нет ничего хуже, чем узнать об измене друга… Степень риска так велика, что нельзя сделать ни шагу, не обеспечив надежный тыл. Как можно идти на задание без уверенности, что за спиной — настоящие друзья и в случае чего они тебя прикроют?.. Попробуйте хоть на минуту представить, что почувствовал Лукан или любой другой, угадав правду! Малькольм стал бы остерегаться кого угодно, только не Фернса. А Эннабель вообще на него молилась… Какая гнусность!

Баронет явно чувствовал себя не в своей тарелке, как человек, которому первый встречный ни с того ни с сего вздумал бы рассказывать о семейных неприятностях.

— Как вы справедливо заметили, мистер Лаудхэм, я не принадлежу к вашей… компании. Леди Лаудер известно, что я не одобряю никакой подпольной деятельности и если вынужден сопровождать свою супругу, то лишь потому, что меня к тому обязывает честь. Однако не ждите, что я стану выражать возмущение, которого вовсе не испытываю, или высказывать совершенно неуместные в моих устах упреки. Леди Лаудер хорошо знает, что я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела.

— Прошу вас, Арчибальд, замолчите! — воскликнула Рут. Слушая подобные разглагольствования супруга, она всегда чувствовала себя униженно. — Это просто бессовестно! Вы, кажется, совсем забыли, что Терри и его товарищи с риском для жизни защищают в том числе и ваши привилегии! Так будьте же по крайней мере благодарны!

— Мне бы очень хотелось, дорогая, чтобы вы хоть при посторонних разговаривали со мной другим тоном!

— Тогда ведите себя иначе! Что бы вы там ни думали, Арчибальд, но это не я, а вы нарушаете приличия!

Лаудхэм попытался разрядить атмосферу:

— Прошу прощения у вас обоих… Я никак не думал, что мои слова приведут к ссоре. У баронета своя философия, леди Лаудер. Нам остается лишь понять его и смириться с неизбежным. В конце концов, те, с кем мы постоянно живем бок о бок, не всегда самые близкие духовно люди… Между прочим, скоро одиннадцать… Не пора ли нам ехать к Фернсу?

Рут предложила мужу вернуться в «Кайзерин Элизабет» и ждать ее там, но баронет обиженно заметил, что обещал консулу приехать и не видит причин нарушать слово.

Они устроились в кабинете Фернса: Рут и Терри — рядом, напротив кресла консула, а сэр Арчибальд нарочно сел поодаль, подчеркивая, что его дело сторона. Часы уже пробили половину двенадцатого, а Фернс все не появлялся. Первой встревожилась леди Лаудер:

— Неужели он угадал, о чем пойдет речь?

— Ну что вы, это совершенно исключено! — возразил Лаудхэм. — Без ваших объяснений я бы до сих пор думал, что Малькольм покончил с собой.

— Тогда почему консула до сих пор нет?

— Понятия не имею.

Без четверти двенадцать баронет поинтересовался, не думают ли его спутники, что нет никакого смысла и дальше торчать в этом скучном кабинете.

Терри неуверенно поглядел на молодую женщину:

— По-моему, это полная безнадега…

— Не понимаю, что его так задержало!

— Признайтесь лучше, что вы боитесь сказать вслух то, что подсказывает сама логика!

— Это верно…

Наконец, когда украшавшие камин старинные часы пробили двенадцать раз, Лаудхэм встал.

— Я думаю, нам больше незачем упорствовать… В три часа я сюда вернусь и, коли окажется, что Фернс по-прежнему не подает никаких признаков жизни, позвоню в Лондон… А вас, леди Лаудер и сэр Арчибальд, я прошу оказать мне честь и согласиться выпить у меня по бокалу чего-нибудь освежающего. Я живу совсем рядом. А потом мы могли бы вместе пообедать.

Рут сказала, что это прекрасная мысль, и баронет не решился ей перечить. Тем не менее уходя, он сердито буркнул:

— Я должен проучить этого Фернса! Пусть знает, что с сэром Арчибальдом Лаудером не ведут себя столь неподобающим образом!

Баронет вытащил из бумажника визитную карточку, с раздражением нацарапал несколько слов и, найдя на столе чистый конверт, запечатал послание, а сверху написал просто «Фернсу».

— Надеюсь, это поставит его на место! — высокомерно заметил он.

Лаудхэм и Рут обменялись красноречивым взглядом. Бедный Арчибальд, похоже, он до конца дней своих останется несмышленышем, нуждающимся в материнской опеке леди Элизабет…

Терри Лаудхэм снимал уютную квартиру в старинном особняке, где некогда бывал Шуберт. Баронет похвалил хозяина за хороший вкус, а Рут украдкой пожала руку. Они выпили за Англию, за королеву и за решительное превосходство англичан над всеми другими народами. Наконец Лаудхэм, повинуясь настойчивым знакам леди Лаудер, откашлялся и начал заранее приготовленную речь:

— Может быть, мы воспользуемся случаем побеседовать начистоту и прямо сейчас поговорим о том, с чем я собирался прийти к вам в «Кайзерин Элизабет» в пять часов? Рут… Вы позволите мне называть ее просто по имени, сэр Арчибальд?

— Я бы предпочел, чтобы вы продолжали говорить «леди Лаудер», — сухо ответствовал баронет.

В воздухе потянуло холодком, и Рут немедленно бросилась на помощь своему Терри:

— Да ну же, Арчибальд, не ломайте комедию! Вы ведь сами согласились вчера вечером!

— Я согласился поговорить с мистером Лаудхэмом, но это не значит, что я готов принять его предложение.

— И к чему все это лицемерие?

— Такое, как вы говорите, лицемерие в порядочном обществе называется соблюдением приличий.

Терри совсем скис и тщетно ломал голову, каким образом приступить к самому главному.

— Вы меня очень смущаете, сэр Арчибальд…

— Правда? И однако я, кажется, нисколько не мешал вам, когда вы решили поухаживать за моей женой.

— В таком случае я просто не знаю, как вам объяснить…

— Что именно?

— …какие чувства связывают нас с Рут… то есть с леди Лаудер…

Баронет вставил в глаз монокль и недоуменно воззрился на собеседника.

— Простите за банальность, но нахальства вам не занимать, мистер Лаудхэм! И вы смеете говорить о своих чувствах мне? Согласитесь, что подобные речи по меньшей мере удивительны и могут шокировать кого угодно… Рут, дорогая, вы только представьте себе выражение лица мамы, если бы она нас сейчас увидела!

Лаудхэм лишь руками развел от бессилия:

— Ничего не понимаю!

Зато Рут поняла, что настал ее черед ринуться в бой.

— Не знаю, что за игру вы затеяли, Арчибальд, но раз вы не даете Терри объясниться, я сама расставлю точки над i! Мы с вами друг друга не любим. Наш брак был ошибкой. Последние испытания окончательно открыли мне глаза: вы не соответствуете моим представлениям о мужчине как надежном спутнике жизни, готовом в любую минуту биться насмерть за то, во что верит! Вы же и пальцем не способны шевельнуть, не узнав предварительно мнения своей мамочки! Поэтому я прошу вас отпустить меня и дать слово, что сразу по возвращении в Лондон мы разведемся и я получу возможность, выйдя замуж за Терри Лаудхэма, уехать в Дорсет.

Рут говорила с таким пылом, что, когда она умолкла, тишина показалась особенно гнетущей.

— Во-первых, дорогая, позвольте мне исправить вашу излюбленную ошибку, — спокойно отозвался баронет. — Вы, несомненно, меня не любите, но о себе я бы этого никак не сказал. Что же касается развода, то я категорически говорю «нет»!

— Вы не имеете права так поступать! — в бешенстве закричала молодая женщина. — Но почему? Почему?

— Просто я полагаю, что мистер Лаудхэм недостоин вас.

Терри угрожающе надвинулся на Лаудера:

— Думайте, что говорите, сэр Арчибальд!

— Я и так все тщательно обдумал, можете не сомневаться. Зачем вы придумали, будто ферму «Три березы» оставил вам в наследство дядя, хотя сами же купили в начале этого года, обратившись за посредничеством к дорсетскому нотариусу Эдварду Грэму?

— Кто вам позволил совать нос в мои дела, а?

— Мне хотелось лучше узнать будущего мужа моей супруги. Разве это не естественно?

— Какая разница, купил Терри эту ферму или получил в наследство? — возмутилась Рут.

— Мне всегда любопытно выяснить, зачем человек лжет, не имея на то видимых причин.

Только сейчас леди Лаудер вдруг заметила, как сильно изменились и тон, и поведение ее мужа. Молодая женщина смутилась и даже слегка струхнула, а в ее душу закралось подозрение, что происходит нечто непонятное, но очень и очень важное. Баронет вынул монокль и, аккуратно протерев платочком, вернул на место. Рут и Терри как завороженные следили за каждым его движением.

— И вот, дорогая, я пришел к выводу, что ваш донжуан секретных служб сочинил эту басню не просто так, а с очевидным намерением скрыть какие-то махинации. Поэтому я позволил себе обратиться в Лондон, к достаточно высокопоставленным друзьям, которые, хоть и не служат в МИ-пять, все же располагают собственными источниками информации. Простите, Рут, если я обманул вас, сказав, что хочу позвонить маме.

Подобные хитрость и двуличие со стороны наивного, не приспособленного к жизни баронета настолько потрясли Рут, что она предпочла промолчать.

— У вас солидный счет в «Маркет Дерхэм бэнк», в Эксетере, мистер Лаудхэм. Год назад там лежали крохи — всего двести пятьдесят семь фунтов, зато теперь — больше двадцати тысяч!

Лоб Терри покрылся испариной.

— Мерзавец! — прорычал он.

А сэр Арчибальд, словно не заметив оскорбления, продолжал:

— Дорогая моя, вашему милому надо бы последить за своим лексиконом… Итак, мистер Лаудхэм, мы остановились на том, что ваш счет в банке начал разбухать как раз в тот момент, когда на наших венгерских агентов обрушились всевозможные беды…

— Да замолчите вы или нет, черт бы вас побрал?

У Рут закружилась голова.

— Что означают эти фокусы с банковскими счетами, Арчибальд? — вдруг охрипшим голосом спросила она.

— Только то, что перед вами убийца Эннабель Вулер, Малькольма Райхоупа, вашего друга Лукана и, косвенно, сапожника Крукеля — короче говоря, всех агентов, погибших за последний год.

— Неправда! — в отчаянии закричала молодая женщина. — Терри, ну скажите же ему сами, что это нелепость!

— Разумеется, нелепость!

При всем своем смятении Рут почувствовала, что в голосе Лаудхэма не хватает уверенности, и все ее существо сжалось от страшного предчувствия. Меж тем сэр Арчибальд по-прежнему спокойно продолжал:

— Напрасно вы так серьезно восприняли мнение леди Лаудер насчет моих умственных способностей. Уже в Граце, когда вы изо всех сил старались привлечь мое внимание к своему маскарадному костюму, я заподозрил неладное. Вам, право же, не стоило так откровенно паясничать.

К Терри Лаудхэму постепенно возвращалось хладнокровие.

— Да вы совсем рехнулись! Какого черта я стал бы нарочно валять дурака?

— Просто вы хотели показать, что вынуждены срочно бежать переодеваться и, следовательно, не замешаны в убийстве Крукеля, а заодно и моей жены. Между прочим, полагаю, что мало-мальски стоящий агент МИ-пять не стал бы устраивать такой глупый маскарад. Честное слово, вы, кажется, принимали нас с леди Лаудер за полных идиотов.

— Ага, после дурацких обвинений вы еще вздумали давать мне уроки?

— Он хотел меня убить… — как потерянная, пробормотала Рут.

— О да! Большая любовь родилась несколько позже, дорогая.

— А что, если я расквашу вам морду? — буркнул Лаудхэм.

— Не советую. Даже пытаться было бы крайне неосторожно с вашей стороны… Но вернемся к основной теме. Потом вы настроили соответствующим образом несчастную дурочку Эннабель Вулер и с ее помощью пытались вызвать подозрения против Райхоупа. Вы никак не рассчитывали, что преувеличенная забота о безопасности моей супруги насторожит Малькольма и он решит проверить на месте, какую игру вы затеяли. Правда, он следил за вами, не догадываясь, что всю грязную работу возьмут на себя ваши сообщники. Да и Фернс, послушавшись уговоров Эннабель, взял Райхоупа под наблюдение. Только поэтому он тоже оказался в Граце. Короче говоря, вы следили за нами, Малькольм — за вами, а Фернс — за ним. Самая настоящая фарандола! Да-да, фарандола по-венски!

— Ну и богатое же у вас воображение! — фыркнул Терри.

— Убедившись, что так не может продолжаться до бесконечности, поскольку венские события очень тревожат Лондон, вы решили выйти из игры, — как ни в чем не бывало продолжал баронет. — Но вам нужен был правдоподобный предлог, чтобы вернуться в Англию, ни у кого не вызвав подозрений. Тут вас и осенила блестящая мысль вскружить голову чужой супруге, тем более что ее успел разочаровать никчемный муж… Любовь все извиняет, особенно в Вене. Отлично разыграно, и, если бы не мое вмешательство, вы могли бы спокойно дожить до глубокой старости у себя на ферме в Дорсете. Не думаю, впрочем, что вы стали бы обременять себя женой-бесприданницей…

Рут беззвучно плакала. Какой позор! Попалась на лживые комплименты красивого парня, как какая-нибудь продавщица!

— Мы с вашей женой любим друг друга, и какие бы гнусности вы ни придумывали, надеясь отвратить ее от меня, это лишь еще больше нас сблизит! Рут доверяет мне!

— Как Эннабель Вулер?

— А кстати, мне было бы очень любопытно узнать, для чего я, по-вашему, ее убил!

— По двум причинам: во-первых, Эннабель мешала вашим заигрываниям с леди Рут, а во-вторых, вы хотели так напугать Райхоупа, чтобы он бросился в бега. Распрощавшись со мной в «Казанове», мисс Вулер побежала к вам. Вы же, очевидно, послали ее к Малькольму, а сами пошли следом. При этом вы имели неосторожность позвонить в квартиру Райхоупа из своего рабочего кабинета. Благодаря этому вы убедились, что Малькольма нет дома, но зато и звонок был зафиксирован. Потом, задушив мисс Вулер, вы спокойно вернулись в консульство.

— Что за бред!

— У вас царапины на руках. Вероятно, их нанесла жертва, пытаясь разжать смертельную хватку. Кстати, в заключении эксперта, присланном Фернсу, я прочитал, что под ногтями Эннабель обнаружены фрагменты кожи и кровь. И меня бы очень удивило, окажись у вас другая группа крови.

— Умоляю вас, Рут, не слушайте его! Он просто не знает, что бы еще придумать!

Но леди Лаудер лишь с горечью наблюдала сцену, казавшуюся ей нескончаемым кошмаром. Все это не укладывалось в голове. По мере того как Рут открывалось истинное — страшное и безжалостное — лицо Терри Лаудхэма, Арчибальд тоже преображался. Ну кто бы мог заподозрить, что баронет способен говорить так спокойно и властно и так блестяще расследовать преступление? А Лаудер словно бы и не замечал, какое впечатление производят на жену его доводы.

— Рут… — продолжал он, — после убийства Райхоупа я спросил вас, кому вы говорили о нашем с ним свидании, и вы признались, что разговаривали об этом с Фернсом. Очевидно, в тот момент вы постеснялись добавить, что, как только я уехал в Пратер, позвонили Лаудхэму. Но я все равно узнал об этом у телефонистки. Хотите знать, зачем я это сделал? Да просто Фернс никак не мог расправиться с Малькольмом, меж тем я точно знал, что убийцу оповестила моя жена, а вы, Лаудхэм, — ее единственный близкий знакомый в Вене. Впрочем, вам, Рут, конечно, ни на секунду и в голову не пришло, что ваш возлюбленный может оказаться преступником.

Леди Лаудер печально опустила голову. Недавнее ослепление пугало и жгло невыносимым стыдом, и несчастная женщина думала, что до самой смерти не сможет избавиться от этого ощущения.

— После гибели Малькольма Райхоупа… я не посмела сказать вам, что звонила Лаудхэму… мне это казалось… неприличным. К тому же я не видела никакой связи между разговором с ним и… и… О боже, Арчибальд, это я убила Малькольма!

Рут снова беззвучно заплакала, а баронет повернулся к Терри.

— Вы боялись, как бы Райхоуп не поделился со мной подозрениями на ваш счет, и поспешили скорее избавиться от него, а потом пытались сбить меня машиной. Ведь это вы сидели тогда за рулем, правда?

Терри выхватил револьвер, и все происходящее тут же утратило ирреальность. Тайное стало явным.

— Ладно, ваша взяла, Лаудер. Да, это я уничтожил всю венгерскую агентурную сеть, потому что уже довольно давно работаю отнюдь не на вашу разведку. Много лет я всех вас просто водил за нос. А насчет ваших предположений… Что ж, все они верны… Крукеля я приказал убрать, поскольку он первым учуял правду. Эннабель придушил, чтобы не путалась под ногами. А Малькольм поплатился за то, что все понял, хотя и не смог бы доказать.

— Спасибо за признание, Лаудхэм, — вкрадчиво заметил баронет, — тем более что у меня, представьте, тоже не было бесспорных улик против вас.

— Мои признания вам не помогут. Венгерская граница — в двух шагах отсюда. Я прихвачу с собой вашу супругу, эту тетерю, набитую мелкобуржуазными глупостями, и, если вы только попытаетесь мне навредить, тут же ее пристрелю. Зато обещаю, что, благополучно миновав границу, перешлю вам жену в целости и сохранности.

Лаудхэм схватил Рут за руку и притянул к себе.

— Согласны, Лаудер?

— Нет.

Баронет аккуратно положил в кармашек монокль и встал.

— Вы работаете на людей, которых я ненавижу, на представителей совершенно чуждой мне цивилизации. Вероятно, вы меня не поймете, но у нас не принято бросать женщин в опасности. Так что вам удастся забрать отсюда леди Рут только через мой труп.

— Ну, за этим дело не станет!

Лежавший на курке палец Терри напрягся, и лишь пронзительный вопль Рут помешал ему выстрелить сразу.

— Он обозвал меня тетерей!

И, вне себя от ярости, не обращая внимания на револьвер, леди Лаудер отвесила бывшему возлюбленному пару таких увесистых оплеух, что тот потерял равновесие и чуть не упал. Сэр Арчибальд бросился было на противника, но тот не выпустил оружия, и под его дулом англичанину пришлось отступить. Терри приказал леди Лаудер встать рядом с мужем.

— Так вы посмели меня ударить, маленькая дрянь? Хорошо же! Теперь вы умрете вместе с супругом. Никто и не подумает искать вас здесь, а к тому времени, когда трупы все-таки найдут, я сто раз успею перебраться в Венгрию.

Лаудхэм достал из кармана глушитель и, не отводя глаз от будущих жертв, начал привинчивать к стволу.

— Никакой Венгрии вам больше не видать, Лаудхэм!

Терри резко обернулся. На пороге с револьвером в руке стоял Фернс. Лаудхэм выстрелил первым, но плохо пригнанный глушитель помешал ему как следует прицелиться, и пуля попала в потолок, зато консул вдребезги разнес предателю голову.

Фернс тяжело вздохнул.

— Простите за опоздание, сэр, но меня срочно вызвали в уголовную полицию. До медицинского эксперта все-таки дошло, что Малькольм и не думал кончать с собой. Вас хотели немедленно арестовать, сэр Арчибальд, и во избежание лишних осложнений мне пришлось заодно пообещать, что я сам назову им убийцу. Придется потолковать с моим венским коллегой… Никогда не прощу себе, что так слепо доверял Терри…

Баронет дружески хлопнул консула по плечу.

— Не терзайте себя понапрасну, Джим, все мы порой ошибаемся. В Лондоне знали, что предателя нужно искать здесь. Вас, по вполне понятным причинам, сразу исключили из числа подозреваемых, Райхоуп тоже не внушал особых опасений, и, честно говоря, мы начали сразу подумывать о Лаудхэме — такие любители приключений способны на все, и биография свидетельствовала отнюдь не в его пользу. Трудно поверить, что, начав работать в МИ-пять, человек мог полностью измениться… Правда, много лет Лаудхэм не подавал повода усомниться в его лояльности. В конце концов, зная о его слабостях, решили отправить в Вену Рут Трексмор. Но Рут недоставало опыта, и на самом высшем уровне долго ломали голову, кого бы дать ей в сопровождающие. К счастью, я давно любил мисс Трексмор, и, когда она согласилась стать моей женой, проблема была решена. Как муж я получил блестящую возможность не спускать с нее глаз. К несчастью, чтобы не вспугнуть противника, мне пришлось строить из себя глупого и упрямого сноба…

— Арчибальд, простите меня!

Рут подошла к мужу.

— Так вы больше не хотите подавать на развод?

— О, Арчибальд, у меня пропало всякое желание расстаться с вами…

И она упала в объятия баронета.

Рут собирала чемоданы. Какое счастье, что она наконец обрела мужа, о котором мечтала всю жизнь!

— Не понимаю, как у меня хватило дурости поверить, будто вы и вправду тот клоун, каким прикидывались! — вдруг заметила молодая женщина.

— Не вы одна попались на эту удочку.

— Представляю, как сурово вы взирали на мое поведение!..

— Нет, но я чувствовал себя ужасающе несчастным… И мне понадобилось бог знает сколько мужества, чтобы продолжать играть роль… особенно когда…

— Да?

— …когда вы сказали, что хотите уехать с Лаудхэмом.

— Так вы… действительно меня любите, Арчи?

— Да, Рут.

Они снова обнялись, но молодая женщина, слегка отстранившись, снова потребовала объяснений.

— А леди Элизабет обо всем знает?

— Мама всегда рада мне помочь.

— Вы, естественно, работаете в МИ-пять?

— Ну конечно!

— И Теренс Вулвертон был в курсе?

— В Лондоне он обеспечивает мне такую же «крышу», как и вам.

— Теперь я понимаю, почему Теренс так улыбался, уверяя меня, что моя принадлежность к контрразведке вас нисколько не шокирует… Представляю, как забавляли его мои опасения… Но, Арчи, почему я ни разу не слышала о вас в МИ-пять?

— О, слышали, и не раз, Рут! Я даже сказал бы, что как начальника вы слушались меня куда лучше, чем как мужа.

— Что?

— Дело в том, что я полковник Стокдейл, дорогая.

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА, ТОНИ!

Мэтру Антуану Дэлуму в знак дружбы.

Ш. Э.

Пролог

Мне нравится Куршвель. Там, наверху, возникает ощущение, будто я больше не принадлежу к тому миру людей, где обычно вынужден вести довольно странный образ жизни. Под предлогом служения отчизне мне пришлось совершить немало поступков, хоть и необходимых, но такого свойства, что гордиться особенно нечем, во всяком случае, когда, как говаривали во времена монархии, я возвращаюсь к «партикулярной» жизни. Единственным оправданием того, что к тридцати четырем годам я успел прикончить полдюжины ближних, может служить лишь их собственное откровенное стремление отправить меня туда, где оказались сами. Причина проста — последние восемь лет я работаю в секретных службах, а при таком ремесле не рекомендуется ни воротить нос от грязи, ни щепетильничать.

Да, мне нравится Куршвель, но особенно — до начала сезона, пока на этот модный горный курорт не понаехали наслаждаться дорогостоящими удовольствиями зимнего спорта многочисленные семейные пары. Не очень-то я люблю смотреть на чужие семьи. Возможно потому, что моя собственная давным-давно развалилась, а создать новую не хватало ни желания, ни упорства. Меж тем с возрастом невольно начинаешь об этом жалеть. В то же время за годы работы я навидался таких дряней и стерв, что определенная недоверчивость вполне оправданна. Короче, я еще не встречал женщины, которая внушила бы мне достаточно сильные чувства, чтобы навсегда оторвать от ненавистной, но уже въевшейся в плоть и кровь работы. Да и кем бы я тогда стал? Нужных бумаг у меня нет, а взглянув на мои, ни один хозяин явно не пришел бы в восторг.

В тот раз я против обыкновения оказался в Куршвеле незадолго до Рождества, но лишь потому, что слишком долго меня удерживало вдали от него одно дело более чем деликатного свойства. По правде говоря, я вообще чуть не отказался от отпуска, несмотря на настоятельную потребность проветрить легкие и подышать чистым воздухом после всех тех мерзостей, с которыми мне пришлось возиться почти три месяца. Однако шеф моего отдела отлично все понял и чуть ли не силой затолкал меня в поезд. Он относится ко мне с большой симпатией, особенно после удачно выполненного задания.

Итак, я приехал около недели назад. Днем я старался держаться подальше от шумных снобов и от тех мест, где избалованные девицы, с трудом ковыляя на роскошных лыжах, демонстрируют последние творения парижских законодателей спортивной моды. Но по вечерам, закрыв за собой дверь комнаты, я чувствовал, как на меня наплывает куда более тяжкое, глубокое и неизбывное одиночество, чем в любом большом городе. Нет ничего тоскливее мертвой тишины безликого гостиничного номера. Хочешь не хочешь, но стоит сесть в кресло — и в голове начинают прокручиваться одни и те же невеселые мысли. Тишина волей-неволей заставляет ворошить прошлое, а возвращаюсь я из его глубин усталый, расстроенный и совсем упавший духом. Ох уж все эти «если бы», которыми неудачники ежевечерне растравляют старые раны или пытаются тешить себя надеждами, в глубине души уже ни во что не веря! Наконец, сообразив, что окончательно тону в бесцельных сожалениях, я встаю, встряхиваюсь, как угодившая в лужу собака, и бегу в бар или ресторан «Шале де Луз» — туда, где собираются люди. Пусть я их не выношу, но одиночество еще нестерпимее.

В баре-то я и познакомился с Даниэль. По правде говоря, в нашей встрече трудно было бы усмотреть волю свыше или хотя бы начало романтического приключения, но каждый из нас сидел за столиком один, и этого вполне хватило, чтобы перекинуться парой слов. На высоте более полутора тысяч метров условности стираются. Мы с первого взгляда понравились друг другу. Даниэль рассказала, что работает секретаршей в крупной парижской фирме стекловолокна. А я представился сотрудником страховой компании, для пущей важности назвав Ллойда. Потом девушка познакомила меня с братом. Смазливый Жан-Клод смахивал на одного из тех многочисленных альфонсов, которых богатые и слегка чокнутые пожилые дамы вечно таскали с собой в период между двумя мировыми войнами. Очень скоро парень начал действовать мне на нервы. Очевидно почувствовав это, он не стал навязываться. А мы с Даниэль поужинали вместе, немного потанцевали, выпили по рюмочке и договорились утром встретиться и побродить пешком (как и я, Даниэль не испытывала особого пристрастия к лыжному спорту).

Даже странно, насколько мы с первой минуты настроились на одну волну. Общие вкусы, симпатии и антипатии, почти одинаковые надежды и мечты… И я начал всерьез думать, что наконец обрел ту, кого, не решаясь себе в том признаться, уже давным-давно искал. Однако продвигался я очень осторожно, тщательно прощупывая почву. Я так боялся нового разочарования… Но все, казалось, идет как нельзя лучше. Даниэль было двадцать девять лет, родители ее умерли много лет назад, и девушке пришлось самой воспитывать Жан-Клода — брат на четыре года младше. Теперь же она устала от этой опеки. Жизнь далеко не всегда баловала Даниэль, но она и не пыталась строить из себя образец добродетели. Однако сейчас, ближе к тридцати годам, достигнув определенного благополучия, ей вдруг захотелось устроить свою судьбу, короче, бросить якорь. Что до меня, то я тоже далеко не лауреат премии Монтиона[73], да и вообще с некоторой подозрительностью отношусь к непорочным голубкам. Не говоря уж о том, что подобные барышни сами не жалуют ребят вроде меня. Единственное, что меня беспокоило, так это необходимость рано или поздно признаться Даниэль, чем я занимаюсь на самом деле. Само собой, я мог бы сделать вид, будто служу в министерстве, к которому приписана наша контора, но Даниэль не дурочка и очень скоро заметила бы, что у меня довольно-таки своеобразный режим работы. К тому же я вообще не любитель наводить тень на плетень, по крайней мере в тех случаях, когда этого вполне можно не делать, а Даниэль я достаточно доверял и успокаивал себя, думая, что она воспримет известие с полной невозмутимостью.

Между прочим, события развивались совсем не так быстро, как получается на бумаге. И, если поразмыслить, это даже удивительно, поскольку я вовсе не из тех, кто робеет с девушками. Мое существование настолько неопределенно, что я просто не могу позволить себе роскошь долго бродить вокруг да около. Бесконечные ухаживания, ахи да охи и прочая чушь хороши для людей, прочно стоящих на земле и уверенных в будущем. Зато мне и приходилось иметь дело в основном с не слишком взыскательными подружками, не привыкшими ломать голову над чем бы то ни было. Такие в перерыве между двумя свиданиями отнюдь не задумываются над доказательствами божьего милосердия или взаимоотношениями человеческого существа и бесконечности. И все же, насколько я помню, двух или трех женщин, с которыми я бы, наверное, смог довольно долго жить в полном согласии, мне встретить довелось. К несчастью, все они занимались тем же ремеслом, что и я, и их уже нет на свете. Мы служили под разными флагами.

На следующий же день после знакомства Даниэль предупредила меня:

— Если вы ищете приключений, Тони, давайте лучше сразу расстанемся добрыми друзьями. В Куршвеле вы без труда найдете то, что вам нужно. Я же хочу и ожидаю совсем другого.

Выяснив этот вопрос, мы провели три восхитительных дня, я говорю восхитительных, потому что именно в это время зародилась сначала зыбкая, но с каждым часом крепнущая нежность. По правде сказать, в подобных случаях на спутницу сначала толком не обращаешь внимания, по-настоящему интерес возникает в ту минуту, когда вдруг начинаешь тяготиться ее отсутствием. Нечто похожее я испытал уже во второй вечер, когда Даниэль под каким-то предлогом ушла, оставив меня одного. И я лег спать, мечтая поскорее дождаться утра и снова ее увидеть. Значит, попался. Чувства Даниэль, по-моему, развивались в том же направлении. Во всяком случае, мы не раз подолгу молчали, радуясь, что мы вместе и не надо ничего говорить, а такие вещи не обманывают. И я даже стал поглядывать на детей с гораздо меньшим отвращением, чем обычно. В голове невольно мелькало, что, быть может, в один прекрасный день я все-таки покатаю на санках маленького Тони… О, стоит только дать волю воображению — и попробуй потом его угомонить! Однажды, когда мы с Даниэль стояли на краю площадки, нависающей над долиной, я взял девушку за руку.

— Я счастлив, искренне счастлив, Даниэль, что мы сможем вместе отпраздновать наше первое Рождество!

Она пристально посмотрела мне в глаза, словно желая убедиться в моей искренности.

— Я тоже, Тони.

Мы не поцеловались, как это принято в романах, просто я чуть крепче сжал ее пальцы, и, по-моему, это было нашей первой лаской, первым признанием. Мы стояли и улыбались холодному ветру, как будто омывавшему, очищавшему нас от прошлого, чтобы мы почувствовали себя совершенно новыми людьми, готовыми начать все сначала. Пожалуй, никогда в жизни я не испытывал такой радости. Мне казалось, с Даниэль любые испытания станут легче и проще. В гостиницу, где жили моя невеста (мысленно я уже называл Даниэль именно так) и ее брат, мы спустились под руку. В камине горел огонь, на столике дымился чай, и мы, не сговариваясь, начали вслух мечтать о будущем. Я парил в облаках, и Даниэль, поставив чашку на стол, вдруг рассмеялась.

— Представляю выражение лица Жан-Клода, когда он узнает о наших планах!

Про себя я от души пожелал, чтобы это выражение было по крайней мере любезным. А девушка, вероятно угадав мои мысли, добавила:

— Надеюсь, вы с ним поладите, иначе я буду глубоко несчастна!

У меня не хватило духу возражать, и я поклялся, что Жан-Клод обретет во мне самого преданного старшего брата. Стыдновато, конечно, но, во-первых, я вовсе не желал создавать Даниэль лишние трудности, а во-вторых, надеялся, что, возможно, со временем и вправду начну лучше относиться к парню. Мы провели удивительно приятный час, представляя череду ожидающих нас безоблачных дней и все дальше и дальше уносясь в будущее. Потом Даниэль на минутку вышла, и я подозвал проходившего мимо торговца газетами. Купив «Франс суар», я стал машинально листать страницы, пока не наткнулся на крупный заголовок в разделе хроники: «Убийство в Кэнконс». Сначала заметка не вызвала у меня особого интереса, и лишь когда я увидел фамилию жертвы, все поплыло перед глазами. Я даже не заметил, как снова подошла Даниэль.

— В чем дело, Тони? Что с вами?

Я стряхнул оцепенение и молча ткнул пальцем в статью. Девушка села напротив и вполголоса прочитала, что сегодня утром на набережной, в двух шагах от бордоской площади Кэнконс, нашли застреленным некоего Бертрана Тривье. Даниэль удивленно посмотрела на меня.

— Ну и что? Вы знали этого типа?

— Да…

Она с отвращением скривила губы.

— Я вижу, впредь мне придется внимательно следить за кругом ваших знакомств!

— Почему?

— Так ведь этот тип, судя по тому, что здесь написано, был чем-то вроде фараона!

— А вы… не любите полицию?

— Да я просто ненавижу этих мерзких ищеек!

Жаль, она мне и вправду очень нравилась…

— Это более чем досадно, Даниэль…

На сей раз пришла ее очередь спрашивать почему.

— Просто я тоже, как вы говорите, «ищейка».

Девушка смерила меня недоверчивым взглядом, и, когда наконец удостоверилась, что я не вру, лицо ее окаменело, внезапно утратив всякую привлекательность.

— Мерзавец! — процедила Даниэль.

Я смотрел на нее в полном недоумении. Возможно ли, что это та самая женщина, чью руку я сжимал всего несколько минут назад?

— Фараон! И вы посмели?.. Подонок! Да от таких типов, как вы, Тони-легавый, меня с души воротит! Слышите? Меня от вас тошнит!

Да, я отлично слышал, но отвечать не хотелось. Зачем? А Даниэль продолжала в том же духе:

— И вы вообразили, будто я стану женой фараона? Это я-то? Да за кого ж вы меня принимали? Вам неймется из-за того, что пристрелили вашего дружка. Ну а я, представьте, очень рада! И надеюсь, он чертовски помучился, прежде чем сдохнуть!

Тут уж она хватила через край. Не знаю, что за неприятности были у Даниэль с полицией, но говорить в таком тоне о Бертране Тривье она не имела права. И даже не успев сообразить, что я делаю, я отвесил красотке пару самых крепких оплеух, какие мне только приходилось раздавать с тех пор, как я появился на свет.

Даниэль так и застыла, открыв рот и вытаращив глаза. Я думал, сейчас поднимется крик, но она не проронила ни слова. Лицо ее мертвенно побледнело, и лишь на щеках горели багровые полосы. Я встал, чувствуя, что на меня смотрят все сидящие за соседними столиками. Вот бы кому-нибудь из этих красавчиков взбрело в голову рыцарски вступиться за честь публично оскорбленной дамы! Это принесло бы мне немалое облегчение… Но никто не двинулся с места, кроме наблюдавшего эту сцену с порога Жан-Клода. Парень бросился на меня в тот момент, когда я уже выходил из зала, ухватил за плечо и слегка развернул. Жан-Клод — крепкий малый, но ему недостает моего опыта, а потому не прошло и нескольких секунд, как он уже корчился на ковре, жадно хватая ртом воздух.

А я вернулся к себе в гостиницу, потребовал счет и, собрав чемодан, распрощался с Куршвелем. Мне не терпелось поскорее добраться до Брида и сесть на скорый парижский поезд.

В купе, пока попутчики спали, я так и не смог забыться хотя бы на минуту. Я ни о чем не жалел: ни о погибшей любви, ни об испорченном отпуске, нет, меня терзало одно-единственное желание: как можно скорее снова взяться за работу, разыскать убийцу Бертрана Тривье и отправить его следом.

Ведь Бертран был моим самым давним, самым близким другом.

Глава 1

Кристиан с каменным лицом, плотно сжав губы, наблюдала, как я путаюсь в словах и бормочу нечто невразумительное. Обычно-то я могу без запинки болтать о чем угодно, но на сей раз, видно оттого, что я говорил чистую правду, язык прилипал к гортани. Гибель Бертрана нанесла мне тягчайший удар. Теперь, без него, я чувствовал, что остался один на свете. Это-то я и пытался объяснить Кристиан, вдове моего друга, но мучительно путался, с трудом связывая слова. Правда, честно говоря, поведение Кристиан не только не помогало мне, а, напротив, совсем обескураживало. Когда дверь открылась и вход преградила суровая и отчужденная женщина в черном, я неожиданно оробел. А ведь мы знали друг друга много лет. Кажется, они и с Бертраном познакомились не без моей помощи. Но сейчас Кристиан сверлила меня холодным взглядом и даже не предлагала войти, поэтому я невольно растерялся. В конце концов, я же нисколько не виноват в смерти ее мужа!

— Можно мне зайти, Кристиан?

Она молча, но с явным неудовольствием впустила меня в дом. Услышав мой голос, маленький Марк, сын Бертрана и Кристиан, выскочил в прихожую и прильнул ко мне так крепко, как только может семилетний человек, но мать почти сразу одернула его.

— Иди к себе в комнату, Марк, — сухо приказала она, — и не возвращайся, пока я сама тебя не позову!

— Но, мама, это же… крестный! — растерянно пробормотал малыш.

— Не заставляй меня повторять еще раз, Марк!

Малыш, захлебываясь слезами, покорно ушел. А Кристиан, как только мы остались в гостиной вдвоем, осведомилась:

— Что вам угодно?

На мгновение я испугался, не повредило ли горе ее рассудок.

— Но, Кристиан… Разве не естественно, что, прочитав в газете о смерти Бертрана, я тут же примчался из Куршвеля?

Она, словно смирившись с неизбежным, вздохнула.

— Ладно, валяйте начинайте… Скажите мне про достоинства Бертрана… про мужество Бертрана… про вашу братскую привязанность к Бертрану… и что мы с Марком всегда можем рассчитывать на вас в трудную минуту… Давайте же, Тони, вперед! Прошу на сцену! Выкладывайте соболезнования и убирайтесь!

Совершенно сбитый с толку, я долго не мог выдавить из себя ни звука. Неужели горе настолько изменило Кристиан, что она готова отвергнуть такую испытанную дружбу, как моя? Но потихоньку растерянность уступала место раздражению, и это в какой-то мере помогло вернуть утраченное самообладание. Как и предлагала Кристиан, я заговорил, пытаясь передать, какую боль причинила мне гибель Бертрана, как одиноко стало после его исчезновения и мне тоже, и закончил именно тем, чем она и предсказывала: уверениями, что вдова и сирота всегда могут положиться на мою дружескую поддержку. Все это я промямлил запинаясь и спотыкаясь, а суровое лицо Кристиан отнюдь не помогало справиться с волнением. Жалкое зрелище… Когда же я, запыхавшись и не в силах подобрать нужные слова, умолк, она холодно бросила:

— Все?

Я кивнул.

— Я, вероятно, должна поблагодарить вас. Стало быть, считайте, что это уже сделано. А теперь будьте любезны оставить меня…

— Но, Кристиан… есть ведь еще Марк и…

— Марк не только ваш крестник, но в первую очередь мой сын, а я не желаю, чтобы он поддерживал с вами какие бы то ни было отношения!

— Но ведь Бертран избрал меня…

— Нет, Бертран всегда поступал по-своему, и вот к чему это привело! Его и мой сын никогда не пойдет по стопам отца! Я не желаю видеть у себя в доме ни вас, ни других людей вашей профессии! Не хочу, чтобы они отравили душу малыша, с которым мне надо заново учиться жить! Только из-за таких, как вы, Марк стал сиротой! Уходите! Неужели вы не понимаете, что я ненавижу вас и вам подобных?

Идя к вдове друга, я знал, что меня ждет мучительная сцена, но никак не ожидал такой вспышки ненависти. Кристиан отлично знала, что я никоим образом не влиял на Бертрана в выборе профессии, к тому же он был на два-три года старше. И то, что казавшаяся такой прочной давняя привязанность могла рухнуть в одночасье, повергло меня в полную растерянность. Возможно, Кристиан угадала, что творится в моей душе, а может, нервы не выдержали, но, так или иначе, она вдруг упала ко мне на грудь и разрыдалась.

— Тони… О, Тони…

И я, несмотря на все ее отчаяние, подумал, что так-то оно лучше.

Марк получил разрешение вернуться к крестному. И хотя к тому времени, как я собрался уходить, они, конечно, не утешились, зато по крайней мере твердо знали, что смерть Бертрана не оставила их одних на свете: в нужный момент я всегда буду рядом. Я попрощался с Кристиан и ее сыном и, после того как малыш исчез в своей комнате, тихо добавил:

— Я еще не знаю, какое дело расследовал Бертран, но сейчас же иду к патрону просить, чтобы он разрешил мне довести работу до конца, потому что теперь у нас с убийцей личные счеты. Даю вам слово, Кристиан, я до него доберусь.

Спускаясь по лестнице, я вдруг услышал, что из-за приоткрытой двери квартиры этажом ниже доносится мотив очень популярной после Освобождения песенки «Толстяк Билл». Я так и замер на ступеньке, задыхаясь от волнения. Любимая мелодия Бертрана… Старина Тривье насвистывал ее с утра до ночи. И в голову сама собой явилась странная мысль, что таким образом Бертран дает мне понять, что вполне одобряет и мой разговор с Кристиан, и дальнейшие планы.

Шеф нашего отдела, которого мы называем просто Патрон, внешне нисколько не отвечает расхожим представлениям о такого рода людях. Скорее вы приняли бы его за коммерческого директора какой-нибудь крупной фирмы. В общем, этот высокий и худощавый седой господин в неизменно строгом темном костюме — из тех, кто всегда внушает доверие мелким вкладчикам и приходскому священнику. Помимо прочих достоинств шеф отличается безукоризненной вежливостью, никогда без толку не впадает в гнев и терпеть не может никаких разговоров на повышенных тонах. Однако на совести этого благообразного респектабельного господина больше покойников, чем у самых известных убийц в криминальной истории человечества. В тиши уютного кабинета Патрон безжалостно приговаривает к смерти людей, которых и в глаза не видел. Несомненно, именно это, честно говоря, довольно зловещее занятие и придает ему такой отрешенный, почти нечеловеческий вид. Да он и вправду живет в несколько ином мире, нежели обычные смертные. Патрон — холостяк, и никто из служащих ровно ничего не знает о его личной жизни (если таковая у него есть). Трудно даже представить, что шеф существует и вне своего кабинета, что он ест, пьет и спит, как все прочие. Пожалуй, сама мысль об этом способна поставить в тупик любого из его подчиненных.

Патрон принял меня сразу и предложил сесть в кресло напротив своего стола.

— Я вижу, вы прервали отпуск, Тони?

— Да.

— Из-за Бертрана?

— Да.

Шеф вздохнул.

— Скверная история… — Он немного помолчал. — Я очень ценил Бертрана Тривье, — добавил он.

Вот и вся надгробная речь, какой удостоился мой товарищ, но, невзирая на ее краткость, я почувствовал, что Патрон искренне скорбит о Бертране.

— И вы, естественно, хотите продолжить его дело?

— Само собой.

— А как себя чувствует вдова?

Я пожал плечами. Что тут ответишь?

— Я выясню у министра, что мы можем сделать и для нее, и для мальчика… вашего крестника, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно.

Он устало пригладил волосы.

— Тривье — не первый из моих агентов, кто так внезапно покинул наш мир, но с этим тяжко, очень тяжко свыкнуться. Вы что-нибудь знаете о его задании?

— Нет.

— Тогда слушайте. В Бордо, точнее, в его пригороде Бегле, есть завод Министерства-национальной безопасности. Возглавляет его некий господин Турнон. Там ведутся разнообразные исследования, связанные с созданием сверхточных приборов. Но чем занимаются тамошние инженеры на самом деле, мало кто знает, и официально завод выпускает бытовую технику. В последние несколько лет группа Турнона бьется над проблемой миниатюризации. Успех в этой области позволил бы значительно сократить расходы на производство ракет-перехватчиков и несколько поколебать, казалось бы окончательное и бесповоротное превосходство русских. До сих пор наверху относились к такой возможности довольно скептически, но чуть больше месяца назад один из инженеров Турнона, Марк Гажан, добился очень интересного, с точки зрения специалистов, решения. Дабы не возбудить любопытства иностранных агентов, мы решили еще на некоторое время оставить Гажана в Бегле, сделав вид, будто он продолжает работу. Очевидно, это было ошибкой. Две недели назад инженер исчез.

— Вместе с планами?

— Разумеется.

— И не оставил следов?

— В том-то и дело. В прошлые выходные они с женой ездили отдыхать. В воскресенье соседи видели, как подъехала их машина, мадам Гажан передала супругу ключ от гаража, который находится в нескольких сотнях метров от их виллы, и с тех пор об инженере ни слуху ни духу. Можно подумать, он просто испарился.

— Вместе с машиной?

— Да. Мы обследовали всю границу с Испанией, но и это не дало никаких результатов. Наши агенты по ту сторону Пиренеев даже не слышали ничего, что имело бы хоть косвенное отношение к Гажану или его исследованиям.

— А жена?

— По-прежнему в Бордо. Похоже, она действительно волнуется и сама первой сообщила об исчезновении мужа.

— А как выглядит ее счет в банке?

— Очень скромный, и за последние полгода — никаких изменений. Ни значительных трат, ни новых вкладов.

— Планы, вы сказали, тоже исчезли?

— Да, вместе с Гажаном. Он ни на минуту с ними не расставался, якобы опасаясь утечки.

— А что вы думаете о Турноне?

— По всей видимости, он вне подозрений.

— Так что же тогда?..

— К несчастью, я знаю не больше вашего. В Бордо у нас есть свой агент, Антуан Сальваньяк. Время от времени мы пользуемся его услугами, хотя он и не в штате. Но и Сальваньяк в таком же недоумении. Этот Гажан, казалось, вел самую образцовую жизнь. Никаких пороков или страстей за ним не замечали. На окружающих он производил впечатление ученого, помешанного на своих вычислениях. По общему мнению, обожал жену. Короче говоря, никому бы и в голову не пришло, что такой человек способен кинуться в бега.

— А как насчет политических взглядов?

— Да вроде бы политика его не особенно интересовала. Гажан почти никогда не разговаривал на такие темы. По свидетельству жены и друзей, не похоже, чтобы он питал какие бы то ни было пристрастия к восточному лагерю, хотя, будь это так, он, разумеется, тщательно скрывал бы свои симпатии.

— А что он читал?

— В основном научную литературу и детективы.

— Кто его друзья?

— Это скорее знакомые. Коллеги с завода и еще некий Фред Сужаль, преданный воздыхатель Эвелин Гажан, своего рода рыцарь, утративший всякую надежду на взаимность и смирившийся с существующим положением.

— А могу я узнать, каково ваше личное мнение?

— По правде говоря, у меня его нет. Однако я склонен думать, что Гажан давно готовился к побегу и просто удрал.

— На Восток?

— Конечно.

— И бросил жену?

— А почему бы и нет? Стоит человеку вообразить, будто он выполняет особую миссию, и все остальное уже не имеет для него никакого значения. А кроме того, не исключено, что супруга Гажана морочит нам голову и спокойно выжидает удобного момента присоединиться к мужу. Мы ведь не сможем следить за ней до бесконечности!

— А зачем ей бежать за мужем? Из любви?

— Может, и так. Но не забывайте, что исследования Гажана стоят многих миллионов. Вне всякого сомнения, найдется немало желающих купить его изобретение очень и очень дорого. Мадам Гажан около тридцати лет, говорят, она на редкость хороша собой и к тому же любит одеваться. По-моему, мысль о весьма обеспеченной жизни под чужими небесами не должна ее испугать. Скорее наоборот. Но, повторяю, это лишь более или менее недоброжелательное предположение, и пока у нас нет никаких оснований считать его оправданным.

— А какова роль Бертрана во всей этой истории?

— Я отправил парня в Бордо разобраться, что там произошло. Сама его гибель доказывает, что он вышел на очень любопытный след. К несчастью, Тони, у вашего друга был один крупный недостаток: он любил удивлять и обожал театральные эффекты. В результате Тривье ни словом не обмолвился Сальваньяку о возникших у него подозрениях, и мы не смогли предупредить удар. Но и своей смертью он оказал нам последнюю услугу. Теперь мы точно знаем, что Гажан не исчез бесследно — в Бордо остались какие-то зацепки. Сам я думаю (хотя и не могу утверждать наверняка), что, возможно, Бертран вышел на тех, кто помогал инженеру скрыться.

— Хорошо. И что я должен делать дальше?

— Садитесь на бордоский скорый. Он уходит в половине седьмого. В Бордо вы остановитесь в отеле «Сплендид», спокойно переночуете, а утром отправитесь к Сальваньяку — у него свой гараж. Там попросите внаем машину, но не какую-нибудь, а непременно зеленый «воксхолл». Машина эта скоро начнет барахлить (не волнуйтесь, я говорю о воображаемых неполадках), и вы получите прекрасную возможность поддерживать постоянную связь с коллегой.

— Значит, в Бордо мне надо искать Гажана?

Патрон пристально посмотрел мне в глаза.

— На Гажана мне чихать, Тони. Я хочу получить обратно чертежи.

Я ничуть не устал, и спать мне не хотелось. Поэтому я оставил чемодан на попечение грума, а сам пошел прогуляться по ночному Бордо. Я давно питаю слабость к этому городу и, поднявшись вверх по бульвару Интенданс, стал с удовольствием бродить наугад по старинным улочкам. Никакой определенной цели у меня не было. Просто я надеялся таким образом восстановить прежнее знакомство со столицей департамента Жиронда. Хоть и приближалось Рождество, ночь стояла довольно теплая, и мне нравилось идти быстрым шагом, сунув руки в карманы и подняв воротник пальто. Время от времени я вспугивал влюбленные парочки, явно недовольные вторжением незнакомца на их территорию. Ничего, пройдет совсем немного времени, и они в свою очередь станут досадной помехой для влюбленных, которым сейчас еще только предстоит родиться на свет. Машинально скользнув глазами по написанному на одной из витрин имени владельца магазина, я снова подумал о своем друге Бертране. Быть может, приехав в Бордо, Тривье гулял по тем же улочкам и с улыбкой раздумывал, что подарить на Рождество Кристиан и Марку? Этого хватило, чтобы приподнятое настроение вмиг улетучилось, и, словно напоминая, что я приехал в эти края вовсе не отдыхать, задул пронизывающий ветер. Где-то в этом городе спит человек, убивший моего друга Бертрана Тривье, и я его тоже убью.

Гараж Сальваньяка находился неподалеку от площади Люз, на улице, перпендикулярной одноименной аллее. Встретивший меня механик слегка удивился, узнав, что на все время пребывания в Бордо я хочу нанять именно «воксхолл».

— Вы и впрямь настаиваете на этой марке? — переспросил он, растерянно почесав затылок.

— В Париже у меня точно такая же, и я к ней привык.

— Да, конечно… Но, знаете, лучше б вам потолковать об этом с хозяином, потому как, хоть у нас и есть один «воксхолл», я даже не представляю, в состоянии он двинуться с места или нет.

Именно этого я и хотел: теперь меня отведут к Сальваньяку без всяких просьб с моей стороны.

— Вы не подождете минутку?

Да сколько угодно, милейший! Я стал болтаться по гаражу, от машины к машине, наблюдая, как один механик копается в моторе, другой моет кузов, третий лежит под стареньким «ситроеном», и всеми силами стараясь привлечь внимание к собственной персоне. Мне хотелось произвести впечатление обычного клиента, которому незачем оставаться незамеченным, — этакого доброго малого из тех, кому охотно прощают докучливую болтовню.

— Вот этот господин, шеф…

Я медленно повернулся.

— Это наш хозяин, месье, он вам все и расскажет насчет «воксхолла»…

И механик удалился с сознанием добросовестно выполненного долга.

— Так вы хотите нанять «воксхолл», месье?

Сальваньяк оказался добродушным великаном и, не будь в его волосах нескольких серебристых нитей, вполне сошел бы за нападающего бордоской команды регби.

— Да, я привык к этой марке, в Париже у меня такая же машина зеленого цвета.

— Правда? Занятно… Как ни странно, та, что я могу вам предложить, тоже зеленая.

— Тем лучше!

— Но это обойдется довольно дорого…

— Довольно или… слишком?

— Пойдемте ко мне в кабинет и все обсудим.

Едва за нами закрылась дверь, Сальваньяк неожиданно бросил:

— Вы знали Тривье?

— Он был моим лучшим другом.

— Ага… и вы приехали сюда…

— …встретиться с тем, кто его застрелил.

— О'кей!

Хозяин гаража протянул мне огромную лапищу.

— Желаю вам удачи, тем более что за время нашего недолгого знакомства Тривье произвел на меня очень приятное впечатление. Разумеется, я в вашем полном распоряжении, чем могу — помогу!

— Откровенно говоря, помимо всего прочего я должен еще разыскать чертежи некоего Гажана, а если удастся — и его самого.

Сальваньяк кивнул:

— Боюсь, это уже задачка потруднее.

— Почему?

— Да потому что сейчас он уже наверняка успел удрать на другой край света!

— У вас есть доказательства?

— Да нет, просто я так думаю.

— Но если бы Гажан так далеко бежал, зачем понадобилось убивать Тривье?

Хозяин гаража немного подумал.

— Сдается мне, ваш друг обнаружил цепочку, по которой Гажан улизнул на Восток. Боясь разоблачений, эти люди предпочли разделаться с Тривье.

— Вы знали Гажана?

— До тех пор, пока не получил приказ им заняться, — нет.

— Не понимаю…

— Как только в Париже стало известно, что работы Гажана близятся к завершению, там, вероятно, сочли необходимым позаботиться о его безопасности. Тогда меня и подключили к делу, но приказали вести себя крайне осторожно и наблюдать в основном за окружением инженера, а если среди его знакомых неожиданно появится новое лицо, сразу сообщить в Париж. Однако я ничего подозрительного не заметил и, честно говоря, должен признаться, что ума не приложу, как он все это обстряпал.

— Но должно же у вас быть какое-то свое мнение?

— Не мне вам говорить, что в нашем ремесле ценятся только факты… Но, коли вас интересуют мои личные впечатления, могу сказать, что, по-моему, Гажан удрал вместе с бумагами, собираясь или уже продав их за хорошую цену.

— Кому?

— Ну… вы не хуже меня знаете, что покупатель не станет трезвонить об удачной сделке.

— В Париже мне говорили, что инженер нисколько не интересовался политикой. Это верно?

— Я убежден, что в этой истории политические соображения следует искать только со стороны покупателя. Гажан заключил обыкновенную сделку: продал нечто такое, что мог в какой-то мере считать своей собственностью. Должно быть, парня ослепили такой суммой, о какой он никогда и мечтать не смел.

— И этот скромный, увлеченный работой ученый, прекрасный муж и добропорядочный гражданин в мгновение ока бросает жену, работу и родину?

— Ну, на сей счет у меня есть кое-какие соображения, — понизив голос, проговорил Сальваньяк, — но лучше не говорить об этом здесь. Может, пообедаем вместе?

Люди часто воображают, что агенты секретных служб, на какую бы страну они ни работали, — этакие авантюристы, не расстающиеся с пистолетом и в любую минуту готовые открыть пальбу по коллегам и противникам. Какое ребяческое заблуждение! По большей части мы ведем долгие и кропотливые расследования, благодаря которым нередко удается выйти на человека, готового помочь нам обезвредить целую шпионскую сеть, и все это — без малейшего кровопролития. Бывают, разумеется, и несчастные случаи, как это произошло с Бертраном. Но случайности возникают главным образом из-за того, что в дело вмешиваются не специалисты, а самые вульгарные убийцы, или же обычное нарушение государственного права выливается в резкое столкновение разведки и контрразведки двух враждебных сторон. Если, паче чаяния, Бертран Тривье обнаружил убежище Гажана, не исключено, что тот, оберегая будущие дивиденды, избавился от опасного врага, способного обратить все его надежды во прах. В таком случае я переверну небо и землю, чтобы разыскать инженера, а уж когда я его найду…

Сальваньяк назначил мне свидание в портовом ресторанчике на набережной Сент-Круа, где нас точно никто не заметит. Прежде чем уехать из Парижа, я навел кое-какие справки о будущем помощнике и таким образом узнал, что Сальваньяк всегда был на хорошем счету, а потом, получив на задании тяжелую рану, до срока ушел в отставку, точнее, в «полуотставку», поскольку окончательно с работой так и не порвал. На такого парня можно положиться, как на скалу, а я чувствовал, что мне очень понадобится помощь, — дело выглядело более чем туманным, и я даже не знал, с чего начать. Само собой, я повидаю директора завода, где работал Гажан, его жену и коллег, но особых иллюзий насчет того, что они могут рассказать мне что-то интересное, питать не следовало. Поиски, бесконечные вопросы, ответы и проверка разных предположений — вот чем в основном мы вынуждены заниматься с утра до ночи, и, не стану скрывать, мне это уже начинало чертовски действовать на нервы. Если хотите знать, в тот грустный, ничем не примечательный день я совсем пал духом. И мне вконец обрыдли все секретные службы на свете! Ну мне-то какое дело до Национальной безопасности? В моем возрасте куда разумнее поскорее жениться, иначе даже детей вырастить не успеешь. К несчастью, чтобы осуществить этот замечательный проект, надо быть как минимум вдвоем… И, думая о том, что в это же самое время куча ребят свинчивает себе мозги, читая о воображаемых приключениях людей, якобы похожих на нас, мне хотелось выть от омерзения! Виски, девочки, драки… что за чушь! Что до виски, то денег не всегда хватает даже на бутылку, а красотки ищут более состоятельных кавалеров. На нашу долю остаются только драки и больше ничего.

Продолжая играть роль беспечного туриста, я пошел на набережную Сент-Круа пешком, через Кэнконс, по улицам Сент-Катрин и Виктора Гюго, а потом по берегу Гаронны. В таких кабачках, как тот, что выбрал мой помощник, собираются в основном рабочие порта; моряков — и тех гораздо меньше. Я сказал темноволосой толстухе официантке, что пришел от господина Сальваньяка, и меня проводили за столик в нише у самой кухни. Там мы, бесспорно, могли не опасаться нескромных ушей, зато имели немало шансов помереть от удушья. В ожидании хозяина гаража я заказал анисовку, прибывшую, очевидно, прямиком из Испании и, подозреваю, без санкции таможни и таможенников.

Сальваньяк, продолжая игру, с порога громогласно объявил, что выполнил мое поручение и зеленый «воксхолл» с полным баком уже стоит у двери кабачка. Мы обменялись рукопожатием, и владелец гаража пустился в восторженное и стопроцентно лживое описание достоинств машины, которую якобы надеялся мне продать. Поток дифирамбов «воксхоллу» прекратился лишь на минуту — пока Сальваньяк заказывал миноги и антрекоты. Рабочие за соседними столиками, сначала с интересом смотревшие на нового компаньона, быстро перестали обращать на нас внимание. Сальваньяк, несомненно, знал свое дело, и меня это порадовало. С таким помощником у меня, возможно, оставался хотя бы шанс выбраться из осиного гнезда, в которое я сунулся не рассуждая, очертя голову, из одной братской привязанности к Бертрану.

После того как официантка принесла нам антрекоты, Сальваньяк, не меняя тона, заметил:

— Во всей этой истории больше всего меня сбивает с толку жена.

— Жена?

— Мадам Гажан… Эвелин…

— Почему?

— Да просто-напросто у меня не укладывается в голове, что, раз уж парню повезло жениться на такой красотке, он мог за здорово живешь ее бросить.

И Сальваньяк нарисовал такой портрет покинутой супруги, что мне чертовски захотелось познакомиться с ней как можно скорее.

— Ну и что же?

— Эвелин Гажан — на редкость элегантная дама, явно любит роскошь и красивую жизнь… Она из тех женщин, что мечтают сорить деньгами и бесятся от несбыточности своих надежд, если положение мужа обрекает их на более скромное существование.

— А заодно и готовы на что угодно, лишь бы удовлетворить свои аппетиты?

— Думаю, да.

— Вывод: узнав от супруга (что совершенно естественно) о ценности его открытия, мадам Гажан понимает, что есть возможность заработать целое состояние, и в конце концов уговаривает Гажана позаботиться не о будущем страны, а об их собственном счастье. Так?

— Возможно.

— Значит, по-вашему, ради жены инженер мог забыть о долге?

— Познакомившись с Эвелин Гажан, вы быстро убедитесь, что парень, не слишком избалованный вниманием женщин, вряд ли сможет долго противиться ее желаниям!

— Ого!.. Вы меня так заинтересовали, что и вправду хочется поскорее взглянуть на эту даму.

— Я полагаю, вы так или иначе собирались ее допросить?

— Естественно…

— Ну так будьте осторожны!

— Не беспокойтесь, у меня хороший иммунитет. Но вернемся лучше к вашим предположениям… Итак, заручившись согласием мужа, Эвелин Гажан связала его с иностранным агентом? Но каким образом? Вряд ли она просто-напросто отправилась в какое-нибудь посольство, верно?

— Разумеется, нет. Но у мадам Гажан есть верный поклонник Фред Сужаль… Красивый малый, владелец процветающего кабаре «Кольцо Сатурна» и почти друг детства…

— А больше ничего интересного о нем не известно?

— Не знаю, но кто тут может сказать наверняка? У Сужаля бывает куча народу, и от посетителей не требуется ничего, кроме туго набитого кошелька, а в Бордо, сами понимаете, съезжаются люди со всех концов света. «Кольцо Сатурна» — идеальное место, где можно найти покупателя на любой товар.

— Тогда, вы думаете, Сужаль — сообщник?

— Не обязательно, хотя исчезновение Гажана в какой-то мере благоприятствует его ухаживаниям… Возможно, он надеется, что, коли месье Гажан больше не даст о себе знать, Эвелин наконец согласится выйти за него замуж. Впрочем, мадам Гажан часто бывает в «Кольце Сатурна» и могла сама без ведома Сужаля выйти на возможного покупателя мужниных разработок, подготовить бегство и все прочее…

— Но тогда при чем тут Бертран?

Сальваньяк отхлебнул глоток бордо. Выглядел он немного смущенным.

— Послушайте… Я бы не хотел причинять вам боль, но у вашего друга были довольно странные представления… вернее, своя собственная теория насчет того, как ему следует выполнять задание.

— Что вы имеете в виду?

— Не вздумай Тривье действовать в одиночку, наверняка и сейчас был бы жив-здоров. Когда мы виделись в последний раз, он сказал, что, кажется, вышел на очень серьезный след, но отказался объяснить, какой именно. А через несколько часов его нашли мертвым, и теперь придется все начинать заново.

На это я ничего не мог возразить, потому что и сам знал о несчастной слабости Бертрана к театральным эффектам. Он любил расследовать дело самостоятельно и до глубины души радовался, сообщая уже готовое решение. Вот только на сей раз бедняга либо не рассчитал собственные силы, либо недооценил противника…

— Бертран не говорил вам, с кем успел повидаться?

— С месье Турноном, мадам Гажан и, несомненно, Сужалем… А насчет прочих я не в курсе.

Месье Турнон, директор завода, где работал Гажан, маленький, нервный и явно встревоженный человечек, откровенно не желал ввязываться в наши дела. Встретил он меня довольно прохладно. И, даже не дав рассказать о цели моего визита, сухо прервал объяснения.

— Это излишне, месье Тони Лиссей… Мне звонили из Парижа. Я, конечно, весьма сожалею о том, что произошло с вашим коллегой, но, полагаю, таков профессиональный риск… Что до Гажана, то вот его досье, и вряд ли я сумею сказать о нем что-либо еще. Так что берите досье, если угодно — можете унести его с собой, но тогда попрошу вас оставить секретарше расписку.

Похоже, ему просто не терпелось меня спровадить.

— По правде говоря, месье Турнон, меня очень мало заботят служебные характеристики Гажана. Что меня действительно интересует — так это чисто человеческая сторона дела…

— Не понимаю…

— Ну, если не касаться работы, что он за человек?

— Вообще-то мы очень мало сталкивались вне службы… Но почему бы вам не поговорить об этом с супругой Гажана?

— Вы с ней знакомы?

Директор завода удивленно вытаращил глаза.

— Знаком ли я с ней? Естественно! Впрочем, это очаровательная женщина.

Последнюю фразу он проговорил таким тоном, будто речь шла о погоде: скажем, «дождь начинается» или «дождь кончился».

— Жена — плохой свидетель.

— В самом деле?

Мое замечание, по-видимому, крайне удивило Турнона.

— Мы не так уж много знаем о тех, с кем живем бок о бок долгие годы… — пояснил я.

— Так-так…

Директор завода как будто погрузился в бездну размышлений, но я заставил его снова выплыть на поверхность, задав очередной вопрос:

— А о чем вы разговаривали с Гажаном?

— О чисто научных проблемах.

— И никогда ни о чем другом?

— Не помню… У нас здесь очень сложная работа, месье Лиссей, и требует предельной сосредоточенности. На светскую болтовню почти не остается времени. Я всегда считал Марка блестящим инженером. Что до его личной жизни, то, согласитесь, она ни в коей мере меня не касается, не говоря уж о том, что просто не интересует…

— Но… вас не удивило бегство Гажана?

— Да, конечно, хотя я бы не сказал, что потрясен. Такое ведь случалось и раньше, не так ли?

— Быть может, Гажан дружил с кем-нибудь из коллег и держался с ним откровеннее, чем с другими?

— Не думаю… Он был весьма замкнутым человеком… К тому же ваш предшественник уже расспрашивал всех инженеров и, по-моему, не добился никаких результатов. Все случившееся, конечно, прискорбно, но какой смысл пережевывать бесцельные сожаления? Нам остается лишь попробовать смягчить последствия предательства и надеяться, что в следующий раз те, кому поручено охранять ученых, выполнят свою задачу более добросовестно. А теперь прошу прощения, месье Лиссей, но у меня масса работы…

Короче, милейший директор выставлял меня за дверь.

В крошечном предбаннике, где сидела личная секретарша Турнона, тихая женщина лет сорока, во-видимому ничуть не опечаленная тем, что уже успела изрядно обрасти жирком, я подмахнул расписку, как того требовал директор, и, разумеется, не упустил случая поговорить.

— Ваш шеф всегда такой?

— Какой?

— Неужели он и вправду так безразличен ко всему на свете и относится к посетителям, как к назойливым мухам?

Женщина улыбнулась:

— Месье Лиссей, я зарабатываю тут восемьсот франков в месяц, а потому не имею права на особое мнение о начальстве или по крайней мере не должна высказывать его вслух.

Неглупая у Турнона секретарша!

— А вы мне нравитесь, — невольно вырвалось у меня.

— Жаль, что вы не пришли сказать мне об этом лет двадцать назад… — И она без малейшего перехода добавила: — Меня зовут Сюзанна.

Это сообщение погрузило меня в некоторую растерянность, и, признаюсь, я довольно глупо брякнул в ответ:

— Очень красивое имя…

Банальность ответа явно удивила секретаршу.

— Вы находите?

— Вне всяких сомнений.

Я прикусил губу, потому как едва не ляпнул, что так звали мою маму. А секретарша, полуприкрыв глаза, пробормотала себе под нос:

— Мне нравится имя Тони… очень оригинально…

Что это, попытка вскружить мне голову? Какая нелепость! И я, поблагодарив Сюзанну (раз уж ее так зовут) за любезность, начал тихонько пятиться, но не успел переступить порог, как секретарша подала новую реплику:

— Надеюсь, мы еще увидимся? Вы мне куда больше нравитесь, чем ваш коллега!

Может, она все-таки дура или хочет намекнуть, будто знает нечто такое, о чем на работе сказать нельзя? Любопытно… И я снова подошел к ее столу.

— Так вы видели Тривье?

— Разумеется… Он, как и вы, приходил к месье Турнону.

— Сюзанна… Бертран Тривье был моим лучшим другом… вот уже десять лет… до сих пор не могу поверить, что его больше нет… Я должен поймать того, кто убил Бертрана!.. Вы можете мне помочь?

Прежде чем ответить, секретарша долго смотрела на меня своими большими и печальными, как у коровы, глазами.

— Вы… вы, должно быть, умеете любить… — проникновенно заметила она. — А ваш друг вообще не обратил на меня внимания. Мне показалось, что он воспринимает меня как часть обстановки этой комнаты… И в этом он был глубоко неправ, месье Лиссей… Секретарша, много лет проработавшая в одной фирме, волей-неволей узнает немало интересного…

— Например, о Марке Гажане?

— В частности, и о нем…

Я, от волнения вцепившись в столешницу, нагнулся к самому лицу Сюзанны.

— Послушайте… Я думаю, нам имеет смысл обсудить все это подробнее…

— Возможно.

— И где я могу найти вас после работы?

— Я живу на улице Траверсан, у самой площади Мокайю на… четвертом этаже, слева. Жду вас после восьми вечера… Может, вы отведете меня куда-нибудь поужинать?

Я не успел ответить, поскольку месье Турнон, выскочив из кабинета, бесцеремонно вмешался в наш разговор. Похоже, его так и трясло от ярости.

— Сюзанна! Это… это постыдно!.. Отвратительно! Так бросаться на шею первому встречному! И в следующий раз, когда вам вздумается разыгрывать столь смехотворные сцены соблазнения, будьте любезны хотя бы выключить интерфон! Не заставляйте меня слушать ваши глупости!

Я расстроился, что стал невольной причиной этой грубой выволочки, однако Сюзанна, судя по всему, отнеслась к упрекам шефа с невозмутимым хладнокровием. Когда Турнон, окончательно выдохшись, наконец умолк, секретарша вскинула на него глаза.

— Ты чертовски действуешь мне на нервы, Эрнест, — спокойно заметила она. — Надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет?

Месье Турнон, по всей видимости, хотел разразиться новой гневной речью, но запнулся, искоса поглядел на меня и, покраснев до ушей, исчез в кабинете.

— Ревнует, — все так же спокойно пояснила секретарша.

— Так я и подумал. И все-таки в следующий раз вам лучше бы и в самом деле выключить интерфон.

Она пожала плечами:

— Если б вы только знали, до какой степени мне на это наплевать!

По дороге в Кодран, к мадам Гажан, я раздумывал, что собирается рассказать мне Сюзанна. А вдруг это просто-напросто ребяческая уловка? Ведь не исключено же, что секретарше только хотелось провести вечерок в моем обществе, — Турнон-то наверняка не самый веселый компаньон… А кстати, означенный Турнон начинал меня всерьез интересовать — уж очень не схожи те два лица, что он показал мне всего за несколько минут. Ревнивец, устроивший любовнице сцену, несмотря на присутствие постороннего, нисколько не походил на отрешенного от земных дел и озабоченного исключительно научными проблемами директора завода. Так когда же он лгал? Мне казалось совершенно невероятным, чтобы человек, так страстно влюбленный в свою секретаршу, мог ничего не знать ни о чувствах, ни о личной жизни подчиненных. И чем больше я об этом думал, тем больше убеждался, что Турнон нарочно устроил спектакль. Вот только зачем? Настроение у меня поднималось — я чувствовал, что вышел на след. Возможно, он никуда не приведет, но чем черт не шутит… В окружавшем меня густом тумане загадка Турнона казалась неким огоньком, и даже если она не имеет особого отношения к делу, разобраться в ней все же очень любопытно.

От Сальваньяка я знал, что мадам Гажан живет в Кодране — западном пригороде Бордо, на улице Лоншан. Отправляясь туда, я понятия не имел, дома она или нет, но предпочитал проездить впустую, чем предупреждать о своем появлении особу, которую намеревался подвергнуть самому серьезному допросу. Мне хотелось застать ее врасплох. Кроме того, даже в случае неудачи я все же получу некоторое представление о психологии этой Эвелин, взглянув на дом и на квартал, где она живет. Я очень верю во влияние окружающей обстановки на духовный склад человека и не сомневаюсь, что у обитателей нынешних крупных агломераций в конечном счете сложился совершенно особый менталитет.

Эвелин Гажан оказалась дома. Услышав звонок, она почти тотчас открыла дверь, а я с первого взгляда влюбился без памяти. Да, знаю, подобные слова кажутся ужасно глупыми, но тут уж ничего не поделаешь, и не стоит даже пытаться утопить истину в потоке фраз, все равно никакие увертки не могут изменить того очевидного факта, что, как только дверь открылась и на пороге возникла Эвелин, я замер, не в силах издать ни звука. Для того чтобы вы меня поняли, могу напомнить, что каждый мужчина всю жизнь носит в душе более или менее смутный образ идеальной женщины, той, что и внешне, и внутренне соответствует его мечтам. Вполне естественно, он никогда не встречает такой женщины по той простой причине, что сие порождение грез не имеет ничего общего с действительностью. Более того, столкнись он случайно со своим идеалом, чаще всего просто его не узнает. Так вот, приехав в Кодран, я внезапно попал в число редких счастливчиков, которым довелось увидеть, что их мечта воплотилась в живом существе. И с первой же минуты я понял, что никогда не буду счастлив в полном смысле слова, если Эвелин в конце концов не станет моей подругой.

Какой смысл описывать ту, кого я уже любил всем своим существом? Да, конечно, она была очень красива и, по-видимому, на редкость ладно скроена, насколько я мог судить по изящным линиям стройной фигуры, облаченной в строгое черное платье. Светлые волосы, бархатная, свежая кожа… но, наверное, больше всего потрясали ее глаза: не то чтоб невероятно большие, но такие ласковые и сияющие, что, стоило Эвелин поглядеть на вас — и сразу теплело на сердце.

То, что агент спецслужбы может вести себя или, точнее, чувствовать как подросток, ошалевший от первой любви, наверняка покажется странным, но мы — такие же люди, как и прочие, и нам свойственны те же слабости, иллюзии и желания. Должно быть угадав мое смятение, Эвелин улыбнулась, словно хотела меня приободрить.

— Что вам угодно?

— Мадам Гажан?

— Да, месье…

— …Лиссей… Тони Лиссей. Я хотел бы поговорить с вами о вашем муже…

Выражение лица мадам Гажан сразу изменилось, и прекрасные глаза заволокло слезами.

— Прошу вас, входите!

Закрыв дверь, она проводила меня в небольшую гостиную, обставленную добротно, но без претензии на оригинальность. На комоде в стиле Людовика XV стояла фотография молодого мужчины с довольно вялым, невыразительным лицом, и я подумал, что оно как нельзя более соответствует банальной обстановке гостиной. Я повернулся к хозяйке дома и указал на фотографию.

— Это месье Гажан?

Она кивнула.

— Может быть, вы расскажете мне о нем?

— Но… с какой стати? Кто вы такой?

— Допустим, я принадлежу к некоей государственной организации, которую особенно интересуют научные открытия… настолько интересуют, что она страшно не любит, когда последние уплывают в чужие края…

— Так вы коллега того несчастного молодого человека…

— Вот именно.

Эвелин предложила мне сесть.

— Я бы предпочла, чтобы вы сами задавали вопросы.

— Ладно… Но я заранее прошу прощения, если некоторые из них покажутся вам неприятными.

— Полагаю, вы не станете грубить мне ради собственного удовольствия?

— Разумеется, нет. Вы любили своего мужа, мадам?

Она вздрогнула.

— Но… естественно. Мы с Марком прожили вместе шесть лет и ни разу не поссорились… Вне работы Марк — сущее дитя… Рядом со мной он чувствовал себя в полной безопасности от жизненных треволнений. Говорят, многие ученые таковы.

— И тем не менее он вас покинул?

— Я в это не верю! — возмутилась мадам Гажан.

— И однако…

— Да, однако его здесь нет… он исчез… Но я по-прежнему доверяю Марку и уверена, что в один прекрасный день все объяснится.

— Позвольте выразить вам свое восхищение, мадам, но, согласитесь, мы никак не можем разделить вашу слепую веру.

— Это только пока… просто вы его не знаете.

— Короче, по-вашему, надо лишь терпеливо ждать возвращения месье Гажана?

— Ничего другого мне не остается, да я бы и не хотела думать и чувствовать иначе.

— Надеюсь, вы понимаете, что в отличие от вас я не могу довольствоваться пассивным ожиданием? Но перейдем к фактам. Итак, у вас нет никаких известий о Марке Гажане с позапрошлого воскресенья? Я буду очень признателен, если вы подробно расскажете, что произошло в тот день.

— Как всегда в выходные, мы с Марком поехали отдыхать на дачу к нашему другу Сужалю — это небольшой загородный домик на берегу Аркашона. Марк ловил рыбу, для него это единственное настоящее увлечение, помимо работы… В воскресенье около шести вечера мы вернулись домой. Я вышла из машины и забежала в дом за ключом от гаража — он у нас на улице Серей. Ключ этот настолько массивен, что мы никогда не таскаем его с собой. Потом я отдала ключ Марку, он уехал, и больше мы не виделись…

Эвелин с трудом сдерживала слезы, но в конце концов все-таки разрыдалась.

— Поймите, мадам, я вынужден бередить эти тяжкие для вас воспоминания — такая уж у меня работа.

Она вытерла глаза и грустно улыбнулась.

— Простите меня, но, несмотря на то что я уверена в скором возвращении Марка, бывают минуты, когда…

— …когда вы все же сомневаетесь?

Я скорее угадал, чем услышал ее «да».

— У вас есть состояние, мадам Гажан?

— Нет… мы жили на то, что зарабатывал Марк.

— А вы думали, как быть дальше, если ваш супруг все-таки не вернется?

— Нет… Наверное, пойду работать… Я ведь раньше была секретаршей…

— И где же?

— На заводе Турнона.

— Вот как?

— Да, там-то мы с Марком и познакомились.

Решительно, этот Турнон во многом мне солгал, вернее, не счел нужным выкладывать все, что ему известно.

— Так вы знакомы с Сюзанной?

— С Сюзанной Краст, секретаршей Турнона?

— Кажется, она не только секретарша?

— О, это очень давняя история…

— И тем не менее она продолжается до сих пор?

— По-видимому, да.

— Сегодня я должен встретиться с Сюзанной у нее дома… по-моему, она не так молчалива, как ее шеф.

— И о чем же вы собираетесь говорить?

— О вашем муже, о его привычках, о том, с кем из коллег он поддерживал более тесные отношения. Во всяком случае, надеюсь…

— Ну, не думаю, чтобы Сюзанна могла вам рассказать нечто такое, о чем бы я не знала. Марк всегда держался очень замкнуто.

— В конце концов, возможно, секретарша Турнона просто хочет поужинать в хорошем ресторане?

Эвелин улыбнулась.

— Не исключено. Сюзанна любит поесть, а Турнон ее не особенно балует.

— А он женат?

— Вдовец.

— Тогда почему не женится на любовнице?

— Ну, уж об этом вам лучше спросить самого Турнона.

Настойчивый звонок в дверь прервал наш разговор. Эвелин встала.

— Прошу прощения…

Мадам Гажан отсутствовала всего несколько секунд и вернулась в гостиную уже не одна. Ее не в меру красивый спутник мгновенно вызвал у меня живейшую антипатию. Впрочем, судя по тому, как он на меня поглядел, я произвел не более приятное впечатление.

— Месье Лиссей… позвольте представить вам Фреда Сужаля, моего старинного друга… В эти тяжкие для меня дни его помощь просто неоценима… Фред, месье Лиссей приехал на смену тому несчастному молодому человеку, который расследовал обстоятельства исчезновения Марка.

Сужаль чуть заметно поклонился. Я ответил тем же, и он немедленно перешел в наступление:

— Ну, я вижу, вы упорно не хотите оставить Эвелин в покое?

— Позволю себе напомнить вам, что нас интересует не сама мадам Гажан, а ее супруг.

— Тем не менее все неприятности сыплются на нее.

На правах друга дома Сужаль подошел к буфету, достал бутылку виски, налил себе бокал и залпом выпил, нарочно не предложив мне разделить удовольствие. Столь откровенная грубость, по-видимому, смутила мадам Гажан.

— Может быть, вы тоже выпьете чего-нибудь, месье Лиссей? — спросила она.

— Благодарю вас, мадам, но мне пора. Я должен еще со многими сегодня поговорить, но, с вашего позволения, еще вернусь.

— И даже без позволения, не так ли?

— Да, вы правы.

— Не понимаю, почему вы подняли такой переполох из-за сбежавшего мужа? — грубо влез в разговор Сужаль.

— Да просто потому, что в таких случаях мужья, как правило, не прихватывают с собой документы, интересующие Министерство национальной безопасности, месье Сужаль.

— Вы, вероятно, читаете слишком много детективных историй, месье Лиссей?

— Да нет, мне их вполне хватает наяву, месье Сужаль.

— Ну а я уверен, что Гажан решил малость поразвлечься и очень скоро прибежит к Эвелин с повинной! А все мы будем иметь самый дурацкий вид!

— В том числе и мой убитый коллега Бертран Тривье? Неужто вы думаете, месье Сужаль, что бегство шалого мужа, которому ударил бес в ребро, непременно требует кровопролития?

— Разумеется, нет… но ведь ничто не доказывает, что это преступление связано с исчезновением Марка, правда?

— Напротив, мы в этом убеждены, и не без оснований. Вы, кажется, содержите кабаре, месье Сужаль?

— Да, «Кольцо Сатурна» на улице Кастийон, и что с того?

— Я с удовольствием к вам загляну.

— Но я вас, кажется, не приглашал?

— Не важно, я имею обыкновение сам платить по счетам.

Возвращаясь в центр Бордо, я пытался подвести итоги первых часов расследования, но такая норовистая машина, как старый «воксхолл», требовала предельного внимания, и спокойно поразмыслить не удалось. Поэтому, добравшись до площади Комеди, я зашел в кафе.

Поведение месье Турнона казалось все более странным. Вне всяких сомнений, он принял меня очень скверно — как обычного надоедливого посетителя, от которого нужно поскорее избавиться. Почему? Он отлично знал Эвелин, но и не подумал сообщить мне, что раньше она тоже работала на его заводе. Занятно… А эта вспышка ревности? Действительно ли Турнон кипел от бешенства или притворялся? И еще Сюзанна… Она-то что за игру затеяла? Что до Сужаля, то, по всей видимости, мое появление ему ужасно не понравилось. Парень безусловно любит мадам Гажан. Это вполне понятно, но не мог же он сразу догадаться, что и мне она небезразлична? Тогда откуда вдруг такая неприкрытая враждебность? Раз личных мотивов тут нет, значит, Сужаль испытывает крайнюю неприязнь не столько ко мне лично, сколько к моей профессии… С чего бы это? Да и с мадам Гажан не все ясно. Слепая преданность красивой молодой женщины мужу конечно очень трогательна и все такое, но отнюдь не снимает с Эвелин подозрений, тем более что Сальваньяк откровенно предостерегал меня против ее чар. Короче говоря, полная неразбериха… И Бертран, бедняга, воображал, будто сумеет во всем этом разобраться один? Само собой, я и мысли не допускал, что Марк Гажан просто решил гульнуть. Никто не стал бы убивать человека только для того, чтобы сохранить в тайне любовное гнездышко. Не говоря уж о том, что Гажан не мог не понимать, какая на нем лежит ответственность, а стало быть, ему и в голову не пришло бы пускаться во все тяжкие, имея при себе досье, за которым охотятся люди, готовые на все, лишь бы его раздобыть! По-моему, тут возможны лишь два варианта: либо инженер сбежал на Восток, намереваясь продолжать любимые исследования там и пожертвовав ради этого женой (если, конечно, они не сговорились воссоединиться в ближайшее время), либо Гажана убили, чтобы похитить его бумаги.

Как бы то ни было, пока оставалось только одно: терпеливо собирать сведения. Возможно, не пройдет и нескольких часов, как флегматичная толстуха Сюзанна наконец-то даст мне первую стоящую зацепку и я смогу двигаться в нужном направлении…

Без нескольких минут восемь мне удалось кое-как пристроить машину на площади Мокайю, и в уже сгустившихся зимних сумерках я направился к дому номер один на улице Траверсан. В подъезде на почтовом ящике значилось имя Сюзанны Краст, значит, я не ошибся адресом. Я вскарабкался на четвертый этаж и постучал в дверь слева. Она слегка подалась под пальцами. Может, хозяйка, решив принять меня как можно гостеприимнее, на минутку выскочила в магазин?

— Мадемуазель Краст! — крикнул я.

Никто не отозвался. Странно, что я тут же не почуял неладное, но самые простые ловушки всегда срабатывают наилучшим образом…

— Сюзанна, вы дома? — спросил я чуть громче.

По-прежнему — тишина. Я решительно толкнул дверь и вошел в квартиру, но не успел сделать и двух шагов, как получил по голове чуть выше уха и растянулся на полу.

Глава 2

Сначала мне показалось, что я раскачиваюсь на маятнике, и к горлу подступила тошнота, потом затылок пронзила резкая боль, настолько невыносимая, что я не мог сдержать стон. И тут же, как эхо, отозвался незнакомый голос:

— Глядите-ка, а этот подонок живехонек…

И кто-то далеко, бесконечно далеко добавил:

— Жаль…

Меня настолько возмутили несправедливость и нахальство выпада, что я окончательно пришел в себя. С невероятным трудом разлепив веки, я выпрямился, сел и окинул комнату туманным взглядом. Сперва мне подумалось, что это церковь, иначе с чего бы прямо перед носом торчали две колонны? Но очень скоро до меня дошло, что это ноги. Сдерживая тошноту и гримасничая от боли (затылок ломило немилосердно), я кое-как поднял голову и узрел маячившую где-то в заоблачных высях крайне несимпатичную физиономию.

— Ну, проснулись? — пророкотало сверху.

Скорее следовало бы сказать, что я вернулся из небытия. Во всяком случае, так казалось мне самому. Я протянул этому типу руку.

— Вы не поможете мне встать?

Он хмыкнул:

— Месье так ослабел?

Но прежде чем я успел в отборных выражениях высказать все, что думаю о его поведении, меня ухватили под мышки и рывком поставили на ноги. Перед глазами опять все завертелось, и, не подхвати меня вовремя пара крепких рук, я бы снова упал. Потом я не без удовольствия оказался в кресле и залпом осушил протянутый бокал. И в ту же секунду подошел еще один незнакомец.

— Вам лучше? — вежливо осведомился он.

— Да… вроде бы полегчало…

— Вы получили страшный удар по затылку… Работа специалиста… Странно, что он вас не прикончил, но, очевидно, это и не входило в его намерения. Вероятно, парень, зная пословицу, что «на падаль всегда слетаются грифы», рассчитывал на наше скорое появление.

— Весьма утешительная мысль, благодарю вас… Так это один из ваших людей обработал меня таким образом?

Мой собеседник — невысокий, но широкоплечий молодой человек с грустным лицом — выразительно пожал плечами.

— Что бы там ни болтали, но такого рода подвиги — вовсе не в наших правилах… Я инспектор Лафрамбуаз из сыскной полиции.

— Не может быть!

— Да, меня зовут Иеремия Лафрамбуаз, и не вздумайте смеяться[74], иначе я расквашу вам физиономию.

Инспектор сказал это совершенно спокойно и как бы между прочим, но даже самое неискушенное ухо уловило бы в его голосе непреклонную решимость. Лучше было вести себя поосторожнее. Впрочем, я так и эдак не испытывал ни малейшего желания смеяться.

— Так вы из полиции?

— Вас это пугает?

— Нет, просто удивило… Но почему вы оказались здесь, у Сюзанны Краст?

Вместо ответа Лафрамбуаз сделал знак двум другим полицейским, и те, подхватив меня под руки, отвели в соседнюю комнату. Увидев распростертую на полу Сюзанну, я медленно повернулся к инспектору.

— Она мертва?

— Да, голову разбили вот этой мраморной статуэткой. Это вы?

— Что — я?

— Вы ее убили?

— Вы что, с ума сошли?

— Не думаю. Просто выполняю свои обязанности. А кстати, как насчет ваших?

— Что вы имеете в виду?

— Кем вы работаете?

— Я полагаю, вы уже заглянули в мои бумаги?

— Разумеется, но, между нами говоря, бумаги в наше время…

— Я представитель торговой фирмы.

— И что же вы продаете?

— Электронику.

— Так вы надеялись, что мадемуазель Краст сделает крупный заказ?

— По-вашему, это очень остроумно?

— Это не ответ на мой вопрос, месье Лиссей.

— Знаете, инспектор, я не торгую все двадцать четыре часа в сутки!

— Так вы знали мадемуазель Краст?

— Я не хожу в гости к незнакомым людям.

— Значит, вы с ней дружили?

— Нет, подружиться мы так и не успели.

— Вы пришли сюда впервые?

— Да.

— Когда вы приехали в Бордо?

— Вчера вечером.

— А вы были знакомы с мадемуазель Краст, скажем… вчера утром?

— Нет.

— Странно… Вы не находите?

— Тем, кто привык все осложнять, и самые простые вещи кажутся замысловатыми.

— Спасибо. Вы не особенно любите полицию, а?

— Да, пожалуй.

— А могу я узнать почему?

— По-моему, это достаточно красноречиво иллюстрирует наш разговор.

Лафрамбуаз приказал снова отвести меня в кресло, но я быстро восстанавливаю силы и уже не нуждался в посторонней помощи. Как только я удобно устроился, Лафрамбуаз сел рядом.

— Вы, надеюсь, понимаете, месье Лиссей, что я обязан прояснить ситуацию, которая кажется мне более чем туманной? Полчаса назад какой-то неизвестный предупреждает нас по телефону, что мадемуазель Краст убита. Мы мчимся на место преступления и обнаруживаем тут вас. По всей видимости, вас хотели поставить в очень скверное положение. Конечно, в крайнем случае вы могли разыграть обморок, но быстрый осмотр убедил меня в том, что вы действительно ранены и никак не могли нанести удар сами…

— И однако я слышал, как ваши люди обменивались замечаниями на мой счет…

Лафрамбуаз, слегка смутившись, велел подчиненным оставить нас вдвоем.

— Бедняги и в самом деле простоваты — из тех, для кого всегда открыто Царствие Небесное… — признался инспектор, как только за его помощниками закрылась дверь. — Вас нашли в таком месте, где, теоретически, вам было совершенно нечего делать, а в соседней комнате лежал труп… Вполне естественно, что ребята сразу ухватились за самое примитивное решение… Постарайтесь на них не обижаться и вернемся-ка лучше к нашей проблеме… Может, у вас есть какие-нибудь предположения, почему убили мадемуазель Краст?

— Да.

— Вот как?

— Кто-то знал, что она собирается передать мне крайне важные сведения.

— О том, как лучше пристроить вашу электронику?

— По правде говоря, я в жизни ничем не торговал.

Инспектор улыбнулся:

— Представьте себе, я об этом догадывался… Так о чем же вы хотели побеседовать с мадемуазель Краст?

— Я думаю, она что-то знала об убийстве Бертрана Тривье.

Лафрамбуаз, не скрывая любопытства, присвистнул сквозь зубы.

— А почему его смерть вас интересует?

— Бертран Тривье был моим лучшим другом.

— И, вероятно, еще и коллегой?

— Вы попали в самую точку, инспектор.

— И вы можете это доказать?

Я назвал номер телефона в Париже, и очень скоро полицейский получил желаемое подтверждение.

— Дело об убийстве Бертрана Тривье у нас забрали, месье Лиссей. По-видимому, сочли, что это нас не касается. Однако я на дух не выношу, когда в моем любимом городе убивают людей, и поэтому готов неофициально помогать вам по мере сил и возможностей, а заодно сохранить все в строжайшей тайне. Можете располагать мною.

— Большое спасибо, но я все-таки не забуду о теплом приеме ваших земляков! — проворчал я, легонько потирая затылок.

— А помните, что писал святой Лука? — елейным голосом спросил Лафрамбуаз. — «Услышав это, все в синагоге исполнились ярости и, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его. Но Он, пройдя посреди них, удалился».[75]

Я так обалдел, что даже не нашелся с ответом, а инспектор спокойно добавил:

— Я отвезу вас в гостиницу.

Почему меня не убили, как Бертрана Тривье? Я принял очень горячую ванну и вызвал врача. Тот долго ощупывал мой череп и наконец заявил, что серьезных повреждений нет и дело обойдется мигренью. Когда он ушел, я лег, надеясь обрести благодатный покой. Не тут-то было. Мрачные мысли о смерти бедняжки Сюзанны и о моем собственном приключении никак не давали уснуть. Кроме того, меня терзали своего рода угрызения совести. Не вмешайся я, Сюзанна Краст осталась бы жива. Я отчетливо представлял, как она, спокойно улыбаясь, сидит у себя за столом, с одинаковой флегмой делая мне недвусмысленные намеки и ставя на место шефа. Да, Сюзанна бесспорно была яркой индивидуальностью! И если она позволила кому-то достаточно близко подойти с ее же собственной тяжелой статуэткой в руках — значит, хорошо знала этого человека и не имела оснований его опасаться. Первым, разумеется, на ум приходил Турнон с его безумной ревностью, но он не произвел на меня впечатления человека, способного на физическую расправу. Нет, Сюзанну явно убили, стараясь помешать нашему разговору. Меня же не стали добивать только потому, что мертвая мадемуазель Краст уже ничего не могла рассказать, а просто так, за здорово живешь, никто не станет убивать агента спецслужб — известно ведь, что такие вещи даром не проходят… И если Бертрана все-таки решились прикончить, то, стало быть, он сумел найти зацепку, которую я безуспешно ищу.

Лишь одно не вызывало у меня сомнений: раз убийца пошел на новое преступление — значит, боится, что я до него доберусь. Но тем самым он доказал мне, что убийцу Бертрана Тривье, а возможно, и Марка Гажана, следует искать здесь, в Бордо. Если только не сам инженер, охраняя свое убежище, вышел на тропу войны… За годы службы я такого навидался, что уже ничему не удивляюсь.

Но каким образом убийца узнал о моем свидании с Сюзанной? Не исключено, конечно, что секретарша сама сказала об этом кому-то из знакомых, но это маловероятно, поскольку мадемуазель Краст, считая предстоящий разговор тайным или, во всяком случае, конфиденциальным, вряд ли стала бы болтать лишнее. Так кто, кроме нас двоих, был в курсе? Директор, слышавший весь разговор, поскольку его секретарша так и не нашла нужным выключить интерфон, и, возможно, Сужаль, которому Эвелин могла сказать об этом после моего ухода. Я почти не сомневался, что, едва за мной захлопнулась дверь, милейший Фред потребовал от хозяйки дома подробного отчета о нашем разговоре. Следовательно, он мог выяснить, что вечером я собираюсь к Сюзанне.

Я наглотался аспирину и выпил полбутылки рома, который предпочитаю всем другим крепким напиткам. Эта микстура после мучительных интеллектуальных усилий и тщетных попыток хоть что-нибудь понять в кошмарной головоломке внезапно погрузила меня в полное отупение, и я забылся тяжелым сном. Проснулся я с ощущением, что на голову надет тяжеленный шлем. Вдобавок я был зол как собака, да еще из самых свирепых. И больше всего мне хотелось поскорее добраться до господ Турнона и Сужаля. Пусть оба дадут исчерпывающие объяснения, если не хотят получить хорошую трепку! Но для начала я позвонил Сальваньяку и попросил приехать как можно скорее. Очевидно почувствовав по моему тону, что это не пустой каприз, он не стал спорить.

Романтики, люди с болезненным воображением и верные поклонники кино воображают, будто агенты спецслужб сплошняком крутые ребята, которые появляются в городе, куда их призывает долг, с грозным видом, плотно стиснутыми челюстями и пистолетом на поясе, под мышкой или просто в кармане. Они думают, мы с утра до ночи либо защищаем собственную шкуру от вражеских пуль, либо пытаемся отправить в лучший мир коллег из противного лагеря. Действительность куда прозаичнее. Мы не больше других спешим расстаться с радостями бытия, а потому, зная о законе действия и противодействия, стараемся поменьше лить кровь — в конце концов, и противникам стоит поберечь друг друга. Но в истории с Гажаном у меня складывалось стойкое ощущение, что это не обычная стычка агентов спецслужб, а чистая уголовщина с участием иностранных наемников. Предательство, осложненное двумя убийствами… Честно говоря, не будь тут замешано изобретение Гажана, все это следовало бы передать полиции.

— Что, неприятности? — прямо с порога спросил Сальваньяк.

— Да еще такие, что чуть не стали мне поперек глотки!

— Стало быть, крупные?

— Для меня — да.

Он уселся у моего изголовья, и я начал рассказывать о последних событиях в том порядке, в каком они происходили, с тех пор как мы расстались накануне после обеда.

— Либо Турнон, либо Сужаль убили или приказали убить Сюзанну Краст, — мрачно подытожил я. — Отсюда до вывода, что Тривье прикончил тоже кто-то из двоих, — всего один шаг, и я с легкостью готов его сделать.

— А мадам Гажан?

— Что — мадам Гажан?

— Вы, кажется, запамятовали, дорогой мой… А ведь именно ей первой вы сказали о свидании с Сюзанной Краст.

— И вы можете представить ее в роли убийцы?

— Почему бы и нет? Кого, как не прежнюю коллегу, Сюзанна стала бы меньше всего опасаться?

Сальваньяк был, несомненно, прав, но подозревать такую очаровательную женщину в убийстве казалось мне настолько кощунственным, что все мое существо восставало против такого предположения.

— Впрочем, если вас шокирует мысль, что прекрасная Эвелин собственноручно стукнула по голове свою подружку Сюзанну, почему бы не допустить несколько иной вариант?.. Разве она не могла поручить это дело сообщнику?

— Сужалю?

— Или, например, самому Гажану?

Я недоверчиво уставился на собеседника.

— Вы это серьезно?

— Еще бы! Послушайте, дружище, я постарше вас, а вы сами прекрасно знаете, что в нашем ремесле каждый год имеет немалый вес, правда? Так вот, до того дня, как меня вывели из игры, я каждый день видел, что мы сплошь и рядом упускаем почти готовый результат только потому, что упорно отказываемся от наиболее простых решений. Возьмем дело, которым мы заняты сейчас. Инженер делает открытие, за которое многие правительства готовы отвалить изрядную сумму, в то время как на родине его отнюдь не собираются осыпать золотом… Наш инженер говорит о своем изобретении молодой и красивой жене. Оба они производят элементарный математический расчет… В конце концов, это ведь плод его исследований… Но Гажан — человек слабый, поэтому в первую очередь думает о бегстве и подыскивает надежное укрытие… Больше всего он хочет спрятаться, пока страсти не поутихнут. А потом, когда о нем почти позабудут, Гажан спокойно уедет вместе с верной супругой, все это время изображавшей соломенную вдову… Вот только в Бордо неожиданно приезжает ваш друг и портит им всю картину. В том-то и ошибка Бертрана Тривье! Вместо того чтобы попытаться успокоить парочку, войти в доверие и полюбовно сторговаться либо с обоими, либо с одним Гажаном, он, видно, начал угрожать и привел инженера в такую панику, что тот его убил или поручил это сообщнику. После этого появляетесь вы и покоряете сердце Сюзанны Краст. Возможно, она знает, где прячется муж ее приятельницы. Но и вы, в свою очередь, делаете неверный шаг (уж простите меня за прямоту, Лиссей!), рассказав о предстоящем свидании Эвелин Гажан. Сюзанну убивают. Вас, уж не знаю почему, решили пощадить, но, впрочем, надо думать, еще не все потеряно.

— Не очень-то вы любите Эвелин, как я погляжу!

— А вы?

Этот прямой выпад привел меня в полное замешательство.

— Понимаете… э-э-э… короче, она мне показалась… Я хочу сказать, мадам Гажан — очень милая женщина, разве нет? — пробормотал я.

— Только потому что красива?

По правде говоря, этот Сальваньяк начинал здорово действовать мне на нервы. И от него, конечно, не укрылось мое смятение.

— Окститесь, Лиссей! Неужели я должен напоминать вам, что в нашем деле красотки — самые опасные противники? Сколько хороших ребят полегло только из-за того, что имели слабость поддаться на улыбку!

Больше всего меня раздражало, что он был абсолютно прав, собака!

— Ладно, Сальваньяк, ваша взяла. Обещаю вам исправиться. Тем более что теперь мне надо отомстить уже за двух покойников.

— Ну так постарайтесь хотя бы сами не увеличить счет, а то вряд ли вы сумеете довести дело до конца.

После его ухода я решил еще немного вздремнуть. На душе кошки скребли, и я с раскаянием думал, что независимо от возраста мы иногда ведем себя как полные идиоты.

Около пяти часов вечера, стряхнув лихорадочный сон, я, как ни странно, вдруг почувствовал себя в отличной форме. Голова почти не болела. Очевидно, желание поскорее взять реванш придавало сил, иначе я бы вряд ли так легко оправился от вчерашнего угощения. Да поможет мне Небо в ближайшее время встретиться лицом к лицу с тем, кто убил или приказал убить Бертрана и Сюзанну Краст! Можно великолепно отдавать себе отчет, что покушения и раны — элементарный профессиональный риск, и тем не менее мы, как и все прочие граждане, ужасно не любим, когда кто-то поднимает руку на нас самих. Так что, улыбнись мне удача встретить того, кто съездил мне дубинкой по голове, я бы с удовольствием вернул ему должок.

Любой француз — раб обычаев и традиций, поэтому, когда я вызвал официанта и попросил принести обед, тот наотрез отказался, ссылаясь на неурочное время. «Ведь не воображает же месье, что плита работает с утра до вечера? — оправдывался он. — Да и вечерняя смена еще не пришла…» Короче, после долгих переговоров мне удалось убедить парня, что цивилизованный человек имеет полное право проголодаться когда угодно, а не только в часы, раз и навсегда установленные общественными условностями. В конце концов я уговорил его заглянуть на кухню и выяснить, не найдется ли там человека, способного сделать яичницу, отрезать ломтик-другой бекона, отыскать кусочек сыра и бутылку вина. И официант ушел с таким видом, какой, должно быть, был у Вильгельма Телля, когда Гесслер положил яблоко на голову его сына.

Выходя из гостиницы, я чувствовал себя готовым к любым сражениям. С неба сыпались хлопья снега, но такие легкие и прозрачные, что, казалось, даже не долетают до земли, а продолжают парить в густом вечернем сумраке. До Рождества оставалось всего несколько дней, и я поклялся себе непременно провести этот семейный праздник вместе с вдовой и сыном Бертрана. Может, внешне это и не заметно, но в душе я очень сентиментален. Пожалуй, мне не мешало бы последить за собой и не давать волю чувствам, а то они уже не раз играли со мной довольно скверные шутки. Достаточно вспомнить хотя бы крошку Уллу из Гамбурга… Но, как говаривал Киплинг, это уже совсем другая история…

Такси доставило меня в Бегль, чуть ли не к самому крыльцу завода Турнона. Я не слишком рассчитывал застать кого-нибудь на месте (в таких лавочках никто не работает круглые сутки), но швейцар, окинув меня подозрительным взглядом, неохотно признался, что господин директор все еще у себя в кабинете. По моей просьбе он позвонил Турнону и предупредил, что я здесь, внизу, и хотел бы его повидать. К нашему общему удивлению, Турнон тут же согласился на встречу.

В маленькой приемной, где обычно сидела Сюзанна Краст, у меня сжалось сердце. Я, словно наяву, увидел перед собой пухленькую, флегматичную молодую женщину и услышал ее спокойный голос. Плохо дело… очень плохо. Людям вроде меня не гоже предаваться такому нездоровому умилению. Я постучал в дверь Турнона, и он сразу предложил мне войти, но таким странным тоном, что я немного удивился и решил на всякий случай благоразумно принять кое-какие меры предосторожности. За дверью ощущалась смутная угроза, да и, честно говоря, настораживало уже одно то, что директор решился принять меня в столь поздний час, хотя после смерти своей секретарши не мог не питать ко мне самые недобрые чувства. Я колебался, не зная, как быть дальше, а из-за двери снова послышался голос Турнона:

— Ну же, месье Лиссей?

Почему он не вышел взглянуть, отчего я медлю? Теперь я больше не сомневался, что любовник Сюзанны надумал сделать ужасную глупость, а мне придется расхлебывать ее последствия. Я медленно повернул ручку и, резко толкнув дверь, мгновенно прижался к стене. Это было очень мудрым решением, ибо, как только дверь открылась, загремели выстрелы. Останься я на пороге — Турнон превратил бы меня в решето.

— А ну, покажитесь, несчастный трус! — стреляя, ревел директор. — Покажитесь, подлый убийца!

Странная у людей мания обзывать вас трусом только за то, что вы не желаете служить им мишенью… С лестницы послышался топот — очевидно, швейцар вообразил, что я убиваю его хозяина.

— Вы что, непременно хотите прикончить собственного швейцара, Турнон? — спокойно осведомился я, подсчитав выстрелы и придя к выводу, что он уже израсходовал весь магазин.

Вопрос, очевидно, вернул его на землю, нервы не выдержали, и я услышал сдавленный стон. Осторожно заглянув в кабинет (с этими любителями никогда толком не знаешь, чего ждать!), я увидел что Турнон сидит за столом, закрыв лицо руками. Похоже, он плакал. И в ту же секунду у меня за спиной раздался повелительный окрик:

— Руки вверх, живо! Или я стреляю!

Я выполнил приказ и, медленно обернувшись, обнаружил, что швейцар вооружился огромным старинным револьвером — таких монстров не делают уже добрых лет шестьдесят.

— Вы ошиблись, старина, это не я стрелял, — проговорил я с необычайной кротостью.

— Не вы? А кто же тогда?

Я кивнул в сторону все еще не опомнившегося Турнона.

— Ваш шеф.

Судя по выражению лица, утверждение показалось ему чудовищным.

— Он?.. Да быть такого не может!

— Отсюда вам должен быть виден пистолет у него на столе. Если вы возьмете его в руки, то почувствуете, что он еще не остыл.

Скажи я, что его выбрали мэром Бордо, честный малый и то не удивился бы сильнее.

— Но… Почему? Почему?

— Ну, это уж вы у него самого спросите!

Швейцар приказал мне идти в кабинет, а сам, не выпуская из рук револьвера, двинулся следом. Я молил бога, чтобы в пистолете Турнона не осталось больше ни одной пули.

— Господин директор! — окликнул хозяина швейцар, когда мы остановились у его стола.

Тот опустил руки, и мы увидели искаженное отчаянием лицо.

— В чем дело, Ламблуа?

— Господин директор… эти выстрелы…

— Ах да!.. Произошла ошибка… Я потерял голову… Сам не знаю, что на меня нашло. Можете возвращаться к себе, Ламблуа.

Швейцар указал на меня.

— А как насчет него? Прихватить с собой и выставить за дверь?

— Нет, пускай остается.

Милейший Ламблуа все еще не мог побороть сомнения.

— Так вы и вправду не хотите, чтобы я остался тут, господин директор?

— Нет. Спокойной ночи, Ламблуа.

— Спокойной ночи, господин директор.

Избавившись от швейцара и его артиллерии, я облегченно перевел дух и повернулся к Турнону.

— И часто у вас бывают такие приступы?

— За что вы убили Сюзанну?

— А что, по-вашему, я смахиваю на убийцу?

Он пожал плечами:

— Только что я лишь по чистой случайности не отправил вас на тот свет, и однако не думаю, чтобы я походил на преступника.

— Но зачем же мне было убивать мадемуазель Краст?

— Именно об этом я вас и спрашиваю!

— Когда я пришел к вашей секретарше, ее уже не было в живых и на меня самого напал прятавшийся в квартире убийца. Если хотите, инспектор Лафрамбуаз из сыскной полиции охотно подтвердит правдивость моих слов.

Турнон посмотрел на меня.

— Прошу вас, простите мне эту минуту безумия! — с бесконечной усталостью в голосе сказал он.

— Для ученого вы маловато размышляете, прежде чем действовать, а?

— В несчастье голова отказывается работать…

— Жаль… Для кого-нибудь еще это могло кончиться очень плохо. Вы любили Сюзанну, верно?

Турнон молча кивнул.

— И она была вашей любовницей?

— Да, уже пять лет… Я один как перст. Теперь, после ее смерти, у меня совсем никого не осталось… Не понимаю, почему ее убили…

— Потому что Сюзанна собиралась сделать то, о чем я тщетно просил вас.

— Не понимаю.

— Потолковать со мной о Марке Гажане и о многом другом. Например, о том, что когда-то вы питали более чем дружеские чувства к будущей супруге Гажана. Впрочем, тогда она еще не вышла замуж…

Я говорил наобум — просто хотелось взглянуть на его реакцию. Турнон не стал отнекиваться.

— Временное увлечение… Эвелин всегда была честолюбива. Она первой из нас по достоинству оценила Гажана и поверила, что он добьется успеха.

— Значит, она в определенном смысле карьеристка?

— Вне всяких сомнений.

Меня словно полоснуло по сердцу. От одной мысли, что этот тип мог обнимать Эвелин, просто тошнило.

— Насколько я понимаю, месье Турнон, вы настоящий донжуан?

— Повторяю вам, история с Эвелин закончилась очень быстро. Мы совершенно не подходили друг другу и прельстило ее лишь мое директорское положение. Зато Сюзанна…

— …которую вы отчаянно ревновали, судя по уморительной сцене, которую вы вчера устроили нам с мадемуазель Краст?

— Я не хотел потерять Сюзанну…

Какой смысл возражать? Влюбленные всегда видят предмет своей страсти совсем иначе, нежели другие смертные. И тем не менее надо обладать очень богатым воображением, чтобы представить стареющую толстуху Сюзанну в роли вамп!

— Как видите, не я отнял ее у вас, месье Турнон.

Он всхлипнул и сжал кулаки.

— Ох, если б я только знал, кто это…

— Могу напомнить, что я приехал сюда как раз для того, чтобы разоблачить этого человека, поскольку он же убил моего друга Бертрана Тривье. У нас с вами общая цель, месье Турнон, — отомстить за наших мертвых.

Директор завода встрепенулся, охваченный каким-то лихорадочным возбуждением.

— Вы правы! Нам надо действовать сообща! Но, к несчастью, я вряд ли смогу вам существенно помочь…

— Почему вчера вы отказались отвечать на мои вопросы?

Турнон опустил голову:

— Я боялся…

— Кого?

— Сам не знаю… Исчезновение Гажана, и в особенности гибель вашего коллеги меня глубоко потрясли… Я заподозрил, что на моем заводе творится нечто ужасное, совершенно мне непонятное… Я не боец по натуре, месье Лиссей…

— Правда? А Гажан?

— Тоже… во всяком случае, мне всегда так казалось…

Турнон немного помолчал.

— И то, что кто-то счел нужным убить мою бедную Сюзанну, доказывает, как я был прав, — угроза вполне реальна…

— А вы не знаете, что хотела мне рассказать мадемуазель Краст? Может быть, у вас есть какие-нибудь предположения?

— Ни малейших.

— Сюзанна дружила с мадам Гажан?

— Не думаю. Во всяком случае, после свадьбы Эвелин ни разу сюда не приходила.

— А Гажан знал о вашем романе с его будущей женой?

— Понятия не имею. Сами понимаете, я никак не мог задавать ему подобные вопросы.

— И все-таки даже самый закоренелый преступник, если, конечно, он не маньяк, никого не убивает просто так, месье Турнон. По-моему, Тривье и Сюзанну убили либо ради собственной безопасности, либо оберегая кого-то…

— Кого?

— Если бы я мог вам на это ответить, то считал бы свою миссию почти законченной. Но пока, месье Турнон, могу лишь еще раз повторить тот же вопрос, на который вчера так и не получил ответа: хорошо ли вы знали Марка Гажана?

— Нет. Теперь, когда вам известно о моих прежних отношениях с Эвелин, я думаю, вы без труда поймете, что я не пытался сблизиться с ее мужем. Мы никогда не общались больше, чем необходимо начальнику и подчиненному… И наши разговоры касались исключительно научных проблем… Если можно так выразиться, носили безличностный характер.

— Вы, конечно, знали о его исследованиях?

— Разумеется, но весьма поверхностно… Проблема миниатюризации меня никогда особенно не увлекала.

— А вы верили, что его поиски увенчаются успехом?

— Нет. Гажан казался таким сереньким и заурядным… В глубине души я не сомневался, что, выйдя за него замуж, Эвелин здорово промахнулась.

— Но если даже вы, по вашим собственным словам, имели самое поверхностное представление об исследованиях Гажана, то каким же образом Эвелин могла узнать о них больше и оценить перспективы?

— О, она необычайно умная женщина! Эвелин всегда живо интересовалась тем, что здесь происходит. А мои инженеры, разумеется, весьма охотно разговаривали с такой красивой, элегантной и обаятельной женщиной. Кроме того, Эвелин часто куда-нибудь приглашали после работы, а она великолепно умела слушать.

— Если верить вашему описанию Гажана, для того чтобы поверить в его блестящее будущее, потребовалась немалая проницательность…

— Эвелин и в самом деле уникальная женщина.

— Наверное, ваши служащие страшно завидовали Гажану, узнав, что она выходит за него замуж?

— Не знаю. Я стараюсь как можно меньше вмешиваться в такие… дела. От них — одни неприятности…

Есть с чего прийти в отчаяние… Этот, при всех своих познаниях, бесцветный человечек казался мне удручающей посредственностью. Однако это не помешало и Эвелин, и Сюзанне… Я начинал его просто ненавидеть (само собой, в основном из-за мадам Гажан) и, хотя прекрасно отдавал себе отчет, насколько это несправедливо, ничего не мог поделать.

— Короче, насколько я понимаю, мне нечего рассчитывать на вашу помощь? — спросил я напоследок гораздо холоднее, чем следовало бы.

Турнон удивленно посмотрел на меня.

— Но… разве я не сказал вам, что готов сделать все от меня зависящее?

Я пожал плечами и, даже не удостоив его ответом, вышел из кабинета. Внизу навстречу мне выскочил швейцар.

— Как он себя чувствует, месье?

— Малость пришиблен, но, не сомневаюсь, быстро излечится.

Старик тихонько покачал головой:

— Вряд ли, месье. Господин директор очень дорожил мадемуазель Краст.

Сам о том не подозревая, он дал мне хороший урок.

Оказавшись на улице, я с раздражением признал, что Турнона никак не заподозришь в убийстве Сюзанны. Попытка разделаться со мной гораздо красноречивее, чем любые уверения и клятвы, свидетельствовала и о его горе, и о… полной невиновности. Но что же тогда получается? Не нужно быть великим детективом, чтобы сделать один-единственный возможный вывод: Эвелин могла рассказать о моих планах лишь Турнону или Сужалю. Ведь не стала бы она предупреждать первого встречного-поперечного, даже не подозревающего о моем существовании, что я собираюсь нанести визит мадемуазель Краст?

Тайный агент должен всегда держаться начеку — это первое, чему учат в контрразведке. Сколько людей погибло только потому, что позволили себе на секунду расслабиться! Мы не имеем права спокойно размышлять, отключившись от всего происходящего вокруг, иначе как в надежном, хорошо защищенном убежище. Но Эвелин Гажан настолько занимала мои мысли, что я чуть не закончил свою карьеру на этой пустынной улочке в Бегле, неподалеку от Малого порта, так и не успев свернуть на набережную Президента Вильсона, где осталась моя машина. Я спокойно шел посередине улицы, и вдруг, на мгновение ослепнув от света фар, замер в полном оцепенении. Так летом на шоссе обмирают от страха несчастные кролики, и слишком торопливые автомобилисты давят их сотнями. Одновременно послышался рокот мощного мотора. Прямо на меня мчалась машина. Я совсем растерялся от неожиданности и, вместо того чтобы отскочить, выхватил револьвер. Когда башка не работает, тебя и самому бестолковому новичку-убийце пара пустяков отправить в мир иной. Однако за долю секунды до рокового мгновения мощный толчок отшвырнул меня на противоположную сторону улицы. Как ни странно, револьвера я так и не выпустил, зато от встряски немного очухался и сразу сообразил, что машина меня не коснулась. Увы, она уже успела развернуться и опять приближалась с угрожающей скоростью. Мой спаситель вырвал у меня из рук револьвер, с поразительным хладнокровием выскочил на середину улицы и тщательно, словно на учении, прицелившись, четырежды выстрелил в машину убийцы. Четыре почти одновременных выстрела погасили фары, и водитель, растерявшись в неожиданно наступившей темноте, невольно притормозил. Мой неизвестный помощник все так же невозмутимо разрядил в автомобиль последние две пули, и по тому, как тот поехал дальше, я понял, что шофер серьезно ранен. У самой стены завода машина замерла. Стрелок подбежал, распахнул левую дверцу, и на асфальт вывалилось тело. Незнакомец сел на корточки, быстро обыскал карманы покойника и тут же встал.

— Пусто… как и следовало ожидать. Обычный наемник на ворованной машине. И все-таки нам лучше поскорее отсюда убраться.

Только теперь я наконец узнал инспектора Лафрамбуаза.

— Право слово, я, кажется, обязан вам жизнью! Быстро же вы подкрепили делом наш уговор!

— Помните, месье Лиссей, «тот, кто предан в малом, и в великом не подведет»…

Он взял меня под руку.

— Вы едва не погибли, а я только что убил человека. Есть с чего разволноваться. Пойдемте-ка опрокинем по стаканчику.

Мы сели в машины и, вернувшись в центр Бордо, без труда нашли почти пустое кафе. Я был не слишком доволен собой и честно сказал об этом Лафрамбуазу — полицейский невольно вызывал у меня все большее почтение.

— Вы замечательный стрелок, инспектор.

— Не моя заслуга — просто мне нравится стрелять.

— Неужто вы принадлежите к числу тех, кто идет служить в полицию только для того, чтобы на законном основании удовлетворять собственную страсть к насилию? А я-то думал, такие полицейские встречаются только в романах и в кино, — с улыбкой заметил я.

Лафрамбуаз вскинул на меня непроницаемые бледно-голубые глаза.

— Боюсь, так оно и есть, — просто сказал он.

— Удивительно, правда?

— Да… и даже больше, чем вы думаете… Я ведь собирался стать пастором и уже начал учиться. К счастью, мои наставники быстро сообразили, что я стану истинным бичом для прихожан, ибо куда более склонен служить суровому и непреклонному Богу Авраама, никогда не шутившему с дисциплиной, нежели евангельскому Агнцу. И мне посоветовали подыскать иное поприще. Думаю, они поступили правильно. Я бы пинками загонял паству в храм, а это далеко не лучший метод…

— Инспектор, ваше имя…

— Мой отец жил в Канаде и любой другой литературе предпочитал Библию. Это объяснит вам и почему мне дали имя пророка, и откуда взялось мое мнимое призвание служить церкви. Но в двадцать один год я решил навсегда перебраться во Францию.

Честное слово, парень нравился мне все больше. Его хладнокровие, поразительная меткость, мужество и своеобразный юмор не могли не вызвать восхищения, но тем мучительнее я раскаивался в собственной глупости. И как я мог угодить в такую детскую ловушку? А ведь не вмешайся вовремя Лафрамбуаз, она бы наверняка сработала!

— Но каким образом вы так своевременно оказались на месте и сумели вызволить меня из дьявольски скверного положения?

— Да просто с тех пор как мы познакомились, я либо слежу за вами сам, либо посылаю кого-нибудь из своих людей, — не моргнув ответил полицейский.

— Вы все еще подозреваете меня в убийстве Сюзанны Краст?

— Нет, но очень рассчитываю, что вы выведете меня на след убийцы — у вас куда большие возможности и полномочия, и вы можете использовать не дозволенные для меня методы.

— Извините, конечно, но… откуда у вас такой интерес к самой, в сущности, банальной истории?

— Мы с Сюзанной вместе росли и очень дружили, да и потом сохранили самые добрые отношения. Поэтому я своими руками прикончу ее убийцу, месье Лиссей.

— Если я не успею вас опередить. Не забывайте, что этот тип застрелил и моего друга Бертрана Тривье.

Лафрамбуаз покачал головой:

— Прошу прощения, месье Лиссей, но вы же сами признали, что обязаны мне жизнью, верно?

— Согласен! И что с того?

— Ну так вот, в обмен на вашу я хочу получить жизнь убийцы Сюзанны!

— Боюсь, в такой ситуации мне было бы трудно отказать вам, инспектор.

Мы обменялись крепким рукопожатием, еще не зная, что положили таким образом начало долгой дружбе. Но чем большей симпатией я проникался к исключительным достоинствам Лафрамбуаза, тем с большим стыдом представлял, что он может подумать обо мне после недавнего конфуза.

— Сам не знаю, что за муха меня укусила… Впервые в жизни я вел себя так по-дурацки… Как-никак следовало догадаться, что, раз убийца Сюзанны знал о нашей с ней предполагаемой встрече, наверняка он не спускает с меня глаз… А я попался, как молокосос… Просто невероятно!

— Зато вполне объяснимо, если ваши помыслы заняты чем-то другим.

К своему величайшему смущению, я покраснел. Иеремия никак не мог знать о моей слабости к Эвелин Гажан, и все-таки сразу нащупал болевую точку. Давно пора взять себя в руки! Я поглядел на часы.

— Еще есть время нанести пару визитов. Вы опять поедете следом?

— Нет. Во-первых, вы дали слово оставить убийцу Сюзанны мне, а во-вторых, я знаю, где вас искать. До свидания, месье Лиссей, и позвольте мне дать вам добрый совет: думайте только о том или о тех, кто собирается отправить вас следом за вашим другом и моей подругой. До скорого.

Провожая взглядом Иеремию Лафрамбуаза, я невольно подумал, что такого человека лучше иметь союзником, чем врагом. Под его внешней отрешенностью угадывались несгибаемая воля и полное отсутствие жалости к кому и чему бы то ни было. Если бы Лафрамбуаз не служил закону и, возможно, не сохранил остатки былой религиозности, из него получился бы идеальный тип хладнокровного и методичного убийцы, «человека без нервов» — достаточно заглянуть в его ледяные, не выражающие никаких человеческих чувств глаза. Перебрав в памяти последние часы, я пришел к выводу, что инспектор не совершил ни одной ошибки. Вся мизансцена, устроенная убийцей Сюзанны, пропала даром. Я подумал о безжалостной, хоть и молчаливой ненависти, которой с той минуты проникся к преступнику Иеремия. Пожалуй, можно поспорить, что тот заранее обречен. И все-таки разоблачить его я обязан сам, хотя бы для того, чтобы оправдаться в глазах инспектора, а заодно и в своих собственных.

Мне бы радоваться поддержке такого человека, как Лафрамбуаз, но кое-что ужасно мешало видеть будущее в розовом свете: Иеремия, как и Сальваньяк, явно предостерегал меня против Эвелин, а уж этого я никак не мог стерпеть. И я упрямо повторял себе, что оба они ошибаются. Лафрамбуаз — потому что, видимо, презирает женщин и любовь, а Сальваньяк верит и настаивает на виновности мадам Гажан, поскольку это самое простое решение. При этом я отлично знал, что рассуждаю несправедливо, недаром в Париже Сальваньяка считали прекрасным агентом с безукоризненным прошлым. Что до Лафрамбуаза, то со свойственным всем влюбленным отсутствием логики я видел в нем первоклассного полицейского и одновременно обвинял в самой неразумной необъективности. Я встал из-за столика, очень недовольный собой. Прелестная вдова и впрямь не в меру занимала все мои помыслы. Впервые за время службы я дал явную слабину. Стыдновато, конечно, но мне никак не удавалось вызвать в душе настоящее раскаяние. Так или иначе, я уже довольно давно подумывал жениться и подыскать другую работу. Так почему бы не попробовать начать новую жизнь с Эвелин Гажан, чья хрупкая красота всколыхнула все самое лучшее, что во мне есть? И, подобно древнему рыцарю без страха и упрека, я готовился защищать честь Прекрасной Дамы. И потом, доказав Сальваньяку и Лафрамбуазу ее невиновность, я наверняка вплотную подберусь к преступнику.

Эвелин не сразу открыла дверь. Но когда она в халате и с заспанным личиком наконец появилась на пороге, сердце у меня совсем растаяло. Как бы твердо я ни решил сохранять полное беспристрастие, справиться с волной нежности, буквально захлестывавшей меня при виде молодой женщины, не удавалось.

— Вы? В такой час?

— Можно мне войти?

— А это… очень нужно?

— Необходимо!

— Что ж, в таком случае…

Она пропустила меня в дом и заперла дверь.

— Я думаю, вы не вполне отдаете себе отчет, до какой степени ваше ночное появление у еще не очень старой женщины может… удивить моих соседей? — заметила Эвелин, проводив меня в гостиную.

— Но, наверное, не больше, чем исчезновение вашего супруга?

Она закусила губу.

— Это вовсе не одно и то же!

— А по-моему, да! — так же сухо бросил я.

Мадам Гажан оскорбленно выпрямилась и напустила на себя самый официальный вид.

— Что ж, я вас слушаю.

— Сюзанна Краст умерла.

В глазах Эвелин мелькнуло крайнее изумление.

— Сюзанна… умерла? — недоверчиво переспросила она. — Не может быть! Но ей еще и сорока нет!

— Возраст тут ни при чем. Что молодой, что старый, если ему разбить голову, умирают совершенно одинаково.

Мадам Гажан быстро поднесла руку к губам, словно сдерживая крик. Нет, конечно же, она не могла с таким совершенством ломать комедию!

— Вы хотите сказать, она… ее…

— Да, убили, так же, как и моего друга Тривье.

— Но почему? Почему?

— Потому что убийца опасался, как бы она не рассказала мне нечто такое, что могло бы навести на след вашего мужа.

Эвелин сложила руки на коленях и, уставившись на рисунок ковра, в полной растерянности повторяла:

— Неправда… неправда… неправда…

Я ухватил ее за плечи и хорошенько встряхнул.

— Послушайте меня, мадам Гажан! Никто не знал, что я собираюсь к Сюзанне Краст, кроме вас и Турнона… Но Турнон искренне любил Сюзанну и только что чуть не прикончил меня, решив, будто в убийстве его секретарши повинен я… Но и вы тоже не убивали Сюзанну, не так ли, мадам Гажан?

Она изумленно воззрилась на меня.

— Я?.. Бедняжку Сюзанну?.. Это… это просто чудовищно!

Я взял ее за руки и осторожно притянул поближе.

— Но если это сделали не вы и не Турнон — значит, кто-то из тех, кому вы или он рассказали, что я поеду к мадемуазель Краст. Иного не дано. И вряд ли о намечающемся свидании стал бы распространяться Турнон — он слишком страдал от ревности, хоть это и было ужасно глупо…

Я немного помолчал, давая ей время обдумать мои слова, а потом отчеканил, нарочно выделяя каждый слог:

— Мадам Гажан, кому вы говорили, что вечером я увижусь с Сюзанной Краст у нее дома?

— Да никому! С тех пор как мы с вами расстались, я ни на минуту не выходила из дому!

— Да, но после меня здесь остался месье Сужаль.

— Но ведь не думаете же вы, что Фред…

— Однако вы упоминали при нем о моей предполагаемой встрече с мадемуазель Краст?

Эвелин замялась.

— Возможно… не помню… но, вероятно, да… я привыкла рассказывать Фреду обо всем… После того как Марк… уехал, он моя единственная поддержка и опора…

— И он вас любит!

Она посмотрела мне в глаза.

— Думаю, да. Но вам-то какое дело?

— Никакого… просто мне это не нравится.

— Вот как? И по каким же таким причинам?

— По личным. А вы?

— Что — я?

— Вы его любите?

— А вы не думаете, что вмешиваетесь в чужие дела, которые вас нисколько не касаются?

— Меня все касается, мадам, когда нужно во что бы то ни стало докопаться до истины.

— Но какое отношение мои чувства к Фреду…

— Так вы отказываетесь мне ответить?

Эвелин явно начинала сердиться.

— Ладно! В конце концов, мне все равно! Нет, я не люблю Фреда в том смысле, в каком вы это понимаете… Для меня он друг, брат…

Меня вдруг охватило такое счастье, что, не удержавшись, я воскликнул:

— Спасибо!

И, не понимая толком, что делаю, я расцеловал Эвелин в обе щеки. Этот поцелуй вернул меня к действительности, и, сообразив, что натворил, я смущенно пробормотал:

— Извините!

Мадам Гажан ошарашенно поглядела на меня.

— Ну, знаете!

— Прошу прощения, но я так обрадовался, узнав, что вы не любите Сужаля…

— Хотела бы я знать почему?

— Послушайте, мадам Гажан, я уже попросил у вас прощения за свой необдуманный поступок… И давайте больше не будем о нем говорить… Хорошо?

— Пусть так… Хотите чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

— Тогда, может, вы хотя бы сядете?

— Охотно.

Мы оба опустились в кресла.

— Давайте еще раз вспомним все факты, мадам Гажан… Итак, ваш муж исчезает, прихватив досье очень дорогостоящего изобретения, которое интересует Министерство национальной безопасности. Моего коллегу Тривье, направленного сюда расследовать дело на месте, убивают. Его сменяю я, и, как только Сюзанна Краст предлагает сообщить мне интересные сведения, она в свою очередь гибнет. Только что в Бегле меня тоже пытались убить, и, не подоспей вовремя инспектор Лафрамбуаз, я бы уже пополнил список жертв. Вывод напрашивается сам собой: либо ваш муж по-прежнему прячется в Бордо и убивает каждого, кто пытается напасть на его след, либо его кто-то надежно охраняет.

— Боюсь, у вас чересчур разыгралось воображение. Марк меня искренне любит и не мог бросить. Кроме того, он прямая противоположность убийце. Наконец, чтобы так последовательно устранять всех, кто его ищет, надо все время поддерживать связь с преданным другом, способным ради него даже на преступление…

— Инспектор Лафрамбуаз, решивший во что бы то ни стало мне помогать, полагает, что, возможно, такой человек у Гажана есть, и это вы.

— Вы тоже так думаете?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю…

Она тихонько накрыла мою руку ладонью.

— По той же причине, которая заставила вас меня поцеловать, когда я сказала, что не люблю Фреда Сужаля?

— Представляю, как я сейчас смешон…

— Нет, напротив… Я думала, вы наглухо закрыты для любых человеческих чувств, и, уверяю вас, мне очень приятно знать, что вы нормальный мужчина… Тони… Я ненавижу несправедливость, кровь, насилие и жестокость, и, если бы вдруг поверила, что Марк так невероятно изменился… и стал убийцей, он бы навсегда для меня умер!

Настал мой черед взять ее за руку, а Эвелин меж тем продолжала:

— И все же куда вероятнее, что моего мужа похитили и держат где-то под замком… но уж никак не Фред! Он, бедняга, слишком импульсивен, слишком много кричит… Вдобавок у Фреда есть подружка, к которой, невзирая на все уверения в обратном, он очень привязан.

— И кто же это?

— Певичка из его кабаре, Линда Дил.

— И все-таки Сужаль ухаживает за вами?

Эвелин пожала плечами.

— Фред неисправимый юбочник.

По дороге в «Кольцо Сатурна», кабаре Фреда Сужаля, мне хотелось петь от радости. Я не привык лгать себе самому и честно признаю, что радовался согласию Эвелин принять мою дружбу. Само собой, в глубине души я надеялся на нечто большее, но — терпение. Лиха беда начало. Кроме того, я убедился, что Эвелин и вправду не любит Сужаля, а следовательно, я мог действовать против него, не оскорбляя ее чувств. Обычно я не позволяю себе руководствоваться личными симпатиями и антипатиями, но среди знакомых Гажана Фред Сужаль и вправду выглядел наиболее подозрительной личностью, и я полагал, что он спрятал инженера, либо надеясь со временем занять его место подле Эвелин, либо рассчитывая воспользоваться знаменитым досье. И в ту же секунду супруг моей возлюбленной, которого я всего несколько часов назад считал безжалостным убийцей и предателем, превратился в жертву.

В раздевалке «Кольца Сатурна», как, впрочем, и всех кабаре мира, гостей встречала пухленькая блондинка с невероятно глубоким декольте.

— Месье Сужаль сейчас у себя? — спросил я, отдавая ей пальто.

— Как всегда, месье.

Положив номерок в карман, я осторожно вошел в зал — на крошечной сцене как раз пела женщина, а поскольку считается, что артисту для пущего вдохновения необходим полумрак, можно было запросто на кого-нибудь наткнуться или задеть столик. Во избежание неприятностей я направился прямо к стойке и шепотом заказал виски. Физиономия бармена выражала полное равнодушие ко всем и ко всему на свете. Но вообще-то за долгие годы ночных скитаний я давно подметил, что точно такой же вид у большинства его коллег.

— Я хотел бы поговорить с месье Сужалем.

— И как о вас доложить?

— Тони Лиссей.

Бармен слегка поклонился и пошел в уголок бара звонить хозяину. А я, больше не обращая на него внимания, стал слушать певицу. Очень красивая девочка — такая запросто может позволить себе петь как угодно и что угодно. Прелестное дитя меж тем исполняло очередной «шедевр» реалистического жанра и горько жаловалось на матросов, которые вечно смываются куда-то, оставляя возлюбленную то на песке, то на мостовой. Я так увлекся, что даже не заметил появления Сужаля.

— Решили-таки меня навестить?

— Нет, мне надо поговорить с вами.

— О чем?

— О смерти Сюзанны Краст.

— Прошу прощения… а кто это?

— Знаете, Сужаль, я, конечно, терпелив по натуре…

— Очень рад за вас!

— …но все же злоупотреблять этим не стоит, а то я могу рассердиться.

— Замолчите, вы меня пугаете!

Парень откровенно нарывался на драку.

— Вам и без того страшно, Сужаль, иначе вы не стали бы поднимать шум, вместо того чтобы спокойно ответить на мои вопросы.

— Вы так думаете, да? Ну, тогда пошли!

Он повел меня за маленький столик, стоявший поодаль от прочих. Как только мы сели, подбежал официант и услужливо осведомился, что мы будем пить.

— Ничего! — сердито буркнул Сужаль.

Я насмешливо поклонился.

— Спасибо, вы очень любезны!

— Вы мне в высшей степени неприятны, Лиссей. То, как вы вели себя у мадам Гажан сегодня вечером, просто невыносимо. Не говоря уж о том, что я вообще недолюбливаю легавых, как бы они ни назывались.

— О, я прекрасно вас понимаю! У каждого из нас на кого-нибудь аллергия… Люди вашего типа терпеть не могут полицейских, а я, например, скорее бандитов.

— Это вы на меня намекаете?

— Помилуйте, вы не больше бандит, чем я полицейский, не так ли?

Интересно, сколько еще мы выдержим, пока дело не дойдет до рукопашной? Подумав, я решил, что очень недолго. В это время послышались аплодисменты — певица закончила номер. Когда она подошла к нашему столику, я вежливо встал:

— Добрый вечер, мисс Дил.

Девушка широко открыла глаза (между прочим, очень красивые).

— Вы знаете, как меня зовут?

— Да, от мадам Гажан.

Но хозяин кабаре грубо оборвал разговор.

— Убирайся отсюда! — зарычал он на певицу.

На глазах у Линды выступили слезы, и она, немного поколебавшись, убежала.

— Да вы еще и джентльмен, как я погляжу! — кротко заметил я, снова опускаясь на стул.

— Вы еще раз виделись с Эвелин?

— А вам-то какое дело?

— И она рассказала вам о Линде?

— Да, но, похоже, ошиблась. Мадам Гажан уверяла, что вы любите мисс Дил… а у меня сложилось совершенно иное впечатление… разве что в Бордо влюбленные ведут себя не так, как в других уголках нашей страны.

— Мне чертовски хочется набить вам морду, Лиссей!

— Поверьте, дорогой мой, я испытываю к вам точно такие же теплые чувства!

Честно говоря, наши вызывающие реплики, скрытые и откровенные угрозы выглядели немного комично. Ни дать ни взять дурно воспитанные дети! Сужаль первым решил положить конец нелепой сцене.

— Довольно! Чем скорее вы отсюда уйдете, тем раньше я снова обрету вкус к жизни. Что вам от меня нужно?

— Хочу рассказать вам одну историю.

— Я уже вышел из такого возраста!

— Это не сказка.

Он вздохнул, решив, очевидно, что все равно от меня не отделается.

— Ладно, валяйте… но только так, чтобы я не уснул со скуки!

— Ну, это вряд ли… И к тому же, если перед уходом из вашей забегаловки мне вздумается уложить вас отдохнуть, уж наверное я найду более эффективный способ.

И я добросовестно повторил ему все, что меньше часу назад говорил Эвелин, а потом поставил перед тем же незамысловатым выбором: либо он, либо мадам Гажан. Должен честно признаться, что такая альтернатива ничуть не испугала хозяина кабаре. Более того, он весело расхохотался и тем довел меня до полного исступления.

— Кроме шуток, Лиссей? Неужели в вашей лавочке держат таких ослов? Скажите честно, вы можете представить, чтобы Эвелин ударила по голове эту несчастную женщину, к тому же бывшую коллегу? Или подыскала наемного убийцу и за умеренную мзду велела вас задавить? Может, вы плохо себя чувствуете?

— Да нет, спасибо за заботу, прекрасно. Но позвольте заметить, что, по-моему, как раз вы-то могли бы гораздо лучше справиться с этой ролью, чем мадам Гажан.

— А вам ужасно хотелось бы схватить меня за шиворот, да?

— Вы и представить себе не можете, как!

— Чертовски жаль огорчать вас, месье Лиссей, но не смогу доставить вам такое удовольствие. К несчастью для вас, мы с Марком Гажаном всегда поддерживали самые дружеские отношения. Я люблю Эвелин, ну и что? При всей своей любви я не стал бы убивать Марка в надежде унаследовать его жену, даже если допустить бредовую мысль, что она согласилась бы на такое преступление. По-моему, у вас довольно причудливый склад ума. Или это чисто профессиональная болезнь?

— Ну нет, в этом плане нам далеко до тех, кого мы обычно преследуем.

— Повторяю вам, я люблю Эвелин и, если Марк так и не вернется, несомненно предложу ей руку и сердце…

— А как же Линда Дил?

— Оставьте Линду в покое и, прошу вас, не вмешивайтесь в мою личную жизнь! Тем не менее я не настолько ослеплен страстью, чтобы пойти на убийство ради более чем проблематичной возможности стать супругом Эвелин. А уж насчет того, чтобы прикончить Марка из-за каких-то бумажек, в которых я ровно ничего не смыслю, так это вообще полный идиотизм. Возможно, в какой-то мере я и авантюрист, месье Лиссей, но в чисто буржуазном понимании этого слова. Уверяю вас, у меня нет ни малейшей тяги к измене и шпионажу. В этом отношении мне более чем достаточно романов.

— Но мой коллега Тривье погиб…

— И я о нем очень сожалею, он показался мне славным малым.

— А где вы познакомились?

— Да здесь же! И, если хотите знать, по-моему, ваш приятель всерьез положил глаз на Линду.

Я постарался не показать, как меня заинтересовало это известие. Если Тривье хотелось поближе познакомиться с мисс Дил, то уж никак не по тем причинам, которые предполагал Сужаль.

— Но погибла еще и мадемуазель Краст…

— Ну и что?

— Значит, обоих кто-то убил.

— Бесспорно, и, если это единственный плод ваших напряженных размышлений — значит, вам напрасно платят жалованье.

— Возможно, вы удивитесь, месье Сужаль, но я твердо намерен заслужить эти деньги, отыскав Марка Гажана и поймав убийцу.

— Браво! Надеюсь, вам дадут медаль?

Неожиданно я увидел, как за спиной сидевшего задом к двери Сужаля появился Сальваньяк, в пальто и со шляпой в руке. Он кого-то искал глазами и явно не собирался здесь задерживаться. Наконец мы встретились взглядом, и я понял, что он хочет сказать мне что-то важное. И в самом деле, как только я встал, Сальваньяк выскользнул из зала.

— Я вполне удовлетворен нашим разговором, Сужаль.

— А я — нет.

— Неважно. И, думаю, мы еще встретимся.

— Надеюсь, нет.

— Ну а я совершенно уверен, что так и будет.

Я медленно побрел к раздевалке. Хозяин кабаре — следом, и, когда мы поравнялись с переполненным баром, он вдруг громко сказал:

— Жак, последите, чтобы этот господин уплатил за выпивку, прежде чем удрать.

Все сразу уставились на меня. Я подошел к бару, протянул бармену десятифранковую банкноту и, получив сдачу, тут же подвинул ее обратно.

— Это вам, Жак.

— Большое спасибо, месье.

— А это вам, Сужаль!

И, неожиданно развернувшись, я изо всех сил стукнул хозяина заведения в челюсть, вложив в этот удар все раздражение, накопившееся за время разговора. Сужаль попятился, налетел на ближайший столик и рухнул без сознания. Сидевшие за столиком с воплями вскочили. Я заметил, как бармен начал шарить под стойкой, видимо ища оружие, и быстро сунул руку за пазуху.

— На вашем месте, Жак, я бы воздержался от глупостей, — вкрадчиво посоветовал я.

Он послушно замер, и я беспрепятственно вышел в холл, где меня дожидался Сальваньяк.

— Тяжелая у вас рука… — лаконично заметил он. — Завтра утром у Сужаля будет хорошенький вид! На вашем месте я бы следил за ним в оба.

Некоторое время мы молча шли рядом — моя машина стояла довольно далеко от кабаре.

— Подвезти вас? — наконец спросил я Сальваньяка.

— Нет, я сам поеду сзади и провожу вас до гостиницы, а то как бы чего не вышло…

— Очень любезно с вашей стороны. Но как вы догадались, что я в «Кольце Сатурна»?

— Лафрамбуаз не мог приехать сам и распорядился, чтобы мне позвонили.

— А почему не мог?

— Он в больнице.

— Не может быть! Несчастный случай?

— Ну, если можно так назвать то, что он заработал две пули в левую руку и одну — в бедро…

Глава 3

Известие настолько вышибло меня из колеи, что в первую минуту я даже не нашел слов. Иеремию пытались убить?.. Но почему? Почему? Даже понимая, что Сальваньяк внимательно следит за моей реакцией, я все-таки долго не мог опомниться. Представляю, что он думал в эти минуты о моем самообладании…

— Я просто потрясен, — с виноватым видом признался я.

— Вижу.

— В какой он больнице?

— Бесполезно, старина, вас все равно не пустят. Лафрамбуаз сейчас наверняка лежит на операционном столе, так что ему, честное слово, не до вас… Возвращайтесь в гостиницу и попробуйте уснуть, тем более что, по-моему, наше дело все больше осложняется, а думать лучше на свежую голову.

— Иеремия Лафрамбуаз — потрясающий тип.

— Не сомневаюсь. Ведь даже на носилках он позаботился о том, чтобы мне позвонили и попросили отыскать вас в «Кольце Сатурна», где, по его мнению, вам могла грозить опасность.

На прощание я все же задал Сальваньяку еще один вопрос:

— Как по-вашему, что все это означает?

— Честно говоря, понятия не имею, но, сдается мне, вы сами, не отдавая себе в том отчета, расшевелили осиное гнездо, и кому-то это страшно не понравилось, что вам и пытаются показать всеми возможными способами…

— Но при чем тут Лафрамбуаз?

— Возможно, кто-то узнал, что он вам помогает?

В голове сразу мелькнула мысль об Эвелин. Мне стало больно.

— Но тогда и вам грозит… — пробормотал я, стараясь, чтобы Сальваньяк не уловил дрожи в голосе и не понял истинных причин моего беспокойства.

Но он тихонько рассмеялся.

— За меня вам нечего волноваться. Я умею за себя постоять. То, что случилось с Ламфрамбуазом, для нас — очень полезное предупреждение. В случае чего я постараюсь опередить противника и выстрелить первым. Отправляйтесь отдыхать, старина… А серьезные дела отложим на завтра.

Машина Сальваньяка обогнала меня у подъезда гостиницы. Он дружески помахал рукой и умчался к себе в гараж, на площадь Люз.

Вопреки ожиданиям, я довольно быстро уснул и открыл глаза только в девять часов утра. Мне стало немножко совестно, но в нашем деле возможность хорошенько отдохнуть упускать не следует, ибо никогда не знаешь наверняка, скоро ли представится новый случай вздремнуть без помех.

Но с пробуждением немедленно вернулись вчерашние заботы — так утром надеваешь оставленную у постели одежду. Позвонив в больницу, я узнал, что операция прошла очень удачно и в виде личного одолжения мне разрешат до полудня на несколько минут заглянуть к больному. Покушение на Лафрамбуаза, последовавшее сразу за убийством Сюзанны Краст и попыткой размазать меня по мостовой, ясно указывало, что меня считают не в меру предприимчивым и хотят лишить возможных союзников. Если Марк Гажан действительно удрал за границу, зачем понадобились все эти убийства, как удачные, так и провалившиеся? Нет, кровавая фантасмагория убеждала в том, что муж Эвелин действовал не в одиночку, что в Бордо у него остались сообщники и эти сообщники опасаются, как бы я не узнал, каким образом инженер покинул страну. Очевидно по достоинству оценив профессиональные качества Лафрамбуаза и его знание города и местных жителей, инспектора решили поскорее убрать. И мне давно пора избавиться от пассивности, впрочем, совершенно не свойственной моему характеру и вызванной, как я прекрасно понимал, исключительно тем обстоятельством, что вместо напряженных размышлений о Гажане, и только о нем, я позволил себе чересчур увлечься мыслями о его супруге.

По дороге в больницу я все-таки успел заглянуть в гараж Сальваньяка и сообщить ему, что Лафрамбуаз — вне опасности.

— Тем лучше! Во-первых, потому что он хороший парень, а потом, он нам еще пригодится.

— Послушайте… я бы хотел воспользоваться вынужденным отсутствием Лафрамбуаза и попросить вас заново провести полицейское расследование. Раз инспектор сейчас не у дел, он на нас не обидится.

— Что вы имеете в виду?

— К примеру, вы сегодня же могли бы еще раз допросить соседей Гажанов в Кодране. Эвелин вас не знает, стало быть, даже если бы вы столкнулись с ней нос к носу, волноваться не о чем. Главное — проверить, действительно ли, как написано в полицейских рапортах, в тот знаменитый воскресный вечер кто-то видел, что инженер вернулся домой, взял у жены ключ от гаража и снова уехал. Если не возражаете, встретимся в пять часов вечера в «Бордо».

— Договорились, в пять так в пять.

Как это обычно бывает в больницах, прежде чем пустить меня в комнату больного, сиделка разразилась целым потоком нудных напутствий. Можно подумать, я впервые в жизни навещал раненого товарища! Агенты спецслужб куда чаще отдыхают на больничной койке, чем с удочкой на берегу реки.

Иеремия встретил меня цитатой из Писания, которое, похоже, выучил наизусть:

— «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».[76]

— Это точно, но попытайтесь все-таки еще немного побыть здесь, с нами, Лафрамбуаз!

— Еще бы! Я вовсе не жажду обрести обещанное Царство, пока сторицей не отплачу тому или той, кто собирался отправить меня туда раньше срока!

— То есть, говоря простым и ясным французским языком, это означает, что вы понятия не имеете, кто именно решил подарить вам на Рождество две-три пули?

— Да, пока я этого не знаю, Тони, но, не беспокойтесь, рано или поздно непременно выясню.

Мы говорили вполголоса, почти шепотом, чтобы тот, кто, возможно, подслушивает под дверью (разумеется, из самых благородных побуждений), не подумал, будто я утомляю больного.

— А теперь, Иеремия, может, расскажете, как было дело?

— Да самым классическим и банальным образом. Естественно, мне бы следовало держаться настороже, но мы, простые полицейские, как-то не привыкли к подобному обращению.

— Слушайте, старина, вы, конечно, самый потрясающий малый на свете, и, хотя мы познакомились совсем недавно, я вас чертовски уважаю и все такое, но, между нами говоря, мне жутко действует на нервы, когда собеседник не желает прямо отвечать на вопрос! Ну, так будете вы по-человечески рассказывать мне, что произошло, или нет?

Моя гневная вспышка, похоже, не произвела на раненого ни малейшего впечатления.

— Сказано же: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня»[77], — насмешливо изрек он.

— Надеюсь, вы не собираетесь пересказывать мне весь Ветхий Завет?

— Это из Евангелия от святого Матфея, язычник! — хмыкнул Лафрамбуаз. — Просто я не обратил внимания, что за мной уже довольно долго едет какая-то машина и что, когда я собирался войти в дом, мотор заглох. К счастью, у меня пока еще неплохая реакция, но несколько пуль все же попали в цель.

— А что было потом?

— Как — что? Больница… Я был почти в отключке, но не настолько, чтобы не вспомнить, что вы, вероятно, сидите в «Кольце Сатурна» и можете схлопотать такое же угощение. Поэтому я и попросил немедленно позвонить Сальваньяку…

— А почему не мне самому?

— Потому что, если преступники связаны с кабаре, не стоило поднимать там тревогу… иначе они могли бы несколько изменить планы и прикончить вас каким-нибудь иным способом.

— Я, кажется, должен вас поблагодарить?

— Не стоит.

Мы улыбнулись друг другу.

— Когда вас отсюда выпустят, Иеремия?

— Выпустят? Дня через два-три.

— И вы вернетесь домой?

— Черт побери! Надо думать, мне еще очень не скоро разрешат выйти на работу… Как ни жаль, Тони, а, боюсь, теперь вам от меня мало проку.

— Меня гораздо больше заботит ваше намерение торчать дома. Если вас во что бы то ни стало хотят укокошить, вы не сумеете защищаться. Перебирайтесь-ка ко мне в гостиницу, я вас приглашаю.

— Нет, ибо сказано: «Желаю лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия».

— О нет! Оставьте меня, наконец, в покое со своим Евангелием!

— Опять мимо, Тони, на сей раз я цитировал Ветхий Завет, псалом восемьдесят третий!

— Иеремия… А вы случайно не знаете, за что вас хотели убить?

Он посмотрел мне в глаза, и я, несмотря на всю незамутненную прозрачность его взгляда, смутился. Ну и странный тип этот неудавшийся пастор!

— Просто-напросто убийца выяснил, что я вам помогаю… Вернее, теперь уже помогал.

— Но, черт возьми, откуда он мог об этом пронюхать?

— От того, кому вы сами сказали о нашем договоре, Тони…

— Но я не…

Я замер на полуслове, вдруг вспомнив, что и впрямь кое с кем поделился радостью, что обрел такого бесценного помощника, как Лафрамбуаз. А раненый не сводил с меня глаз. Поскольку я молчал, не в силах выдавить из себя ни звука, он сам мягко спросил:

— Вы говорили обо мне ей, верно?

От необходимости отвечать меня избавила сиделка — с решительным видом войдя в палату, она мигом вывела меня из затруднительного положения.

— Свидание слишком затянулось, месье.

Я встал.

— Что же, ладно, ухожу…

Я положил руку на здоровое плечо Лафрамбуаза.

— Не мечите икру, Иеремия… Хоть вы и ранены, но все равно сможете оказать мне огромную помощь, особенно если согласитесь еще раз обдумать события и сообщить мне результаты своих размышлений.

— Для этого надо еще, чтобы вы приняли их в расчет…

— Постараюсь.

Неторопливо катя к центру города, я мысленно возвращался к разговору с Лафрамбуазом. В конце концов мне пришлось-таки признать, что о моем альянсе с инспектором, как и о том, что я хочу тайно повидаться с Сюзанной Краст, знала одна Эвелин. В обоих случаях она могла вольно или невольно передать это Сужалю. То, что покушение на полицейского сорвалось, как пить дать, вызвало в лагере противника легкую панику. И, если Эвелин виновна (то есть действовала сознательно), скорее всего, она ожидает бурной реакции с моей стороны и готовится к новому визиту. Поэтому я решил дать ей возможность подольше поломать голову над странностями моего поведения, а потом, свалившись как снег на голову, потребовать отчета. Внезапность нападения поможет мне вывести Эвелин на чистую воду. Решился я на это скрепя сердце, ибо в глубине души никак не мог уверовать в ее двуличие. Вне всякого сомнения, я по-настоящему влюбился, а для любого нормального человека, сколь бы жизненный опыт ни призывал к осторожности, любимый всегда невиновен.

Я остановил машину на набережной, так, чтобы не мешать движению, и закурил. Хотелось еще раз спокойно разложить все по полочкам. Уже слишком давно я вел себя как последний дурак и понимал, что с этим пора кончать. Мимо ехали набитые елками грузовики — до Рождества осталось всего шесть дней. И я с горечью подумал, что, окажись Эвелин ни в чем не повинной, сумей я найти и обезвредить ее недостойного супруга, мы могли бы провести вместе восхитительный праздник… «Восхитительный»! Я невесело усмехнулся. Взбредет же такое в голову! Как и все влюбленные, я не мог выражать свои чувства иначе как в самых глупых и напыщенных словах… А когда агент секретных служб позволяет себе дойти до подобных слабостей, это почти всегда конец. Но, по зрелом размышлении, так ли уж я дорожу своей работой? Смерть Бертрана Тривье, горе Кристиан, внезапно вспыхнувшая моя любовь к Эвелин — все вместе убеждало, что жизнь, во всяком случае настоящая, протекает в иной плоскости и несовместима с этим нечеловеческим ремеслом. А может, на такой лад меня настроило приближение Рождества? Вид закутанных людей, нагруженных всевозможными свертками и спешащих к домашнему очагу, где их ждут жены и детишки? Короче, во мне больше не было священного огня. Я всегда старался оставаться честным хотя бы с самим собой и признавать собственные ошибки, но сейчас вдруг впервые задумался, уж не составляют ли они, часом, истинную радость жизни? Иными словам, если уж говорить всю правду, Эвелин, будь она сто раз виновна, продолжала мне нравиться и в глубине души я хотел не преследовать ее, а защищать от преследований.

Но — к делу. Итак, инженер работает над изобретением, интересующим Министерство национальной безопасности и тем самым правительства других держав — как союзных, так и враждебных нашей стране. В один прекрасный день означенный господин ни с того ни с сего проваливается сквозь землю с практически готовой работой, бросив при этом жену, в которой, по общему мнению, души не чает. Направился ли он в государство, готовое заплатить за его работу гораздо дороже нас? Или его похитили? И какова роль супруги в том или ином случае? Жертва она или сообщница? Ясно только одно: Тривье убили, потому что он расследовал дело об исчезновении Гажана. Сюзанну Краст — за то, что она собиралась рассказать мне все, что знала сама. Лафрамбуаз пострадал за помощь мне. И это — не говоря о том, что я сам чуть не расстался с жизнью. Следовательно, либо Гажан все еще прячется в Бордо и располагает достаточно сильными помощниками, готовыми на что угодно, лишь бы помешать нам найти беглеца, либо он попал в руки людей, способных ради наживы пролить моря крови. Возможен, наконец, и еще один вариант: перед нами классическая история о том, как жена и ее любовник (в данном случае Эвелин и Сужаль) убивают докучливого мужа, а заодно проворачивают выгодное дельце, намереваясь продать изобретение жертвы.

По правде говоря, в свете последних происшествий третья гипотеза выглядит самой убедительной, а это, вполне естественно, отнюдь не внушает мне безумной радости. Странно, вместо того чтобы подумать, каким образом припереть Эвелин к стенке, если, конечно, ее вина будет доказана, я, боясь себе в том признаться, уже подсознательно искал способ спасти ее от расплаты.

Уже докуривая, я вдруг подумал, что, по сути дела, сражаюсь с призраком. Мне надо разыскать Гажана, а что я о нем знаю? Да ровно ничего! Видел только фотографию. Но что за человеком он был на самом деле? Мне казалось, что, сумей я составить хоть мало-мальски достоверный психологический портрет — и расследование сразу сильно продвинется. Ведь очень важно угадать, на что человек способен или не способен, узнать его вкусы и привычки, от которых не так-то легко избавиться. Короче, мне следовало познакомиться с Гажаном поближе.

Я снова завел мотор, решив ничего не предпринимать, пока не пойму до конца, кто такой Марк Гажан, а для этого в первую очередь следовало поговорить со всеми, кто его окружал.

Не стану лгать, будто при виде меня Турнон безумно обрадовался, ничего подобного.

— Думаю, после сегодняшнего ночного происшествия лишь вашему хладнокровию я обязан тем, что не стал убийцей… И самое меньшее, что я обязан сделать в знак если не симпатии, то по крайней мере благодарности, — это принять вас по первому требованию.

— Что ж, вы правы, Турнон. А что до вашей симпатии, честно говоря, мне на нее плевать. Если бы я хотел всем нравиться, уж наверное выбрал бы другую профессию.

— Не сомневаюсь.

— Вот и отлично. А теперь, когда мы разобрались с этим вопросом, ничто не мешает перейти к главному. Я полагаю, вы достаточно любите свою страну, чтобы не пойти на предательство?

— Безусловно.

— Стало быть, у вас есть все основания помочь мне справиться с Гажаном, задумавшим продать свои планы на сторону, иностранной державе. Кроме того, не забывайте, что, охраняя инженера и его бумаги, кто-то убил дорогого для вас человека.

Я видел, что губы у него дрогнули, как у готового расплакаться ребенка, и поспешил развить мысль:

— Я думаю, вы очень не прочь узнать имя мерзавца, прикончившего Сюзанну Краст?

Турнон сжал кулаки.

— Да, мне хотелось бы узнать его имя, месье Лиссей, — проговорил он со всей энергией, на какую только был способен. — Даже чертовски хотелось бы… И боюсь, да простит меня Бог, что в тот день все-таки совершу убийство!

— Этот же преступник убил и моего лучшего друга, Турнон, друга, у которого остались жена и маленький ребенок. А потому, хоть мы с вами и не принадлежим к одному кругу, обоими движет одно и то же чувство. Так почему бы нам не объединить усилия, раз успех одного автоматически принесет победу другому?

Директор немного поколебался, потом, видимо решив, что предложение разумно, протянул руку.

— Хорошо, я согласен, Лиссей. С этой минуты вы можете полностью рассчитывать на меня, а я буду полагаться на вас.

Я объяснил, как мне важно получше узнать Марка Гажана, но Турнон с сомнением покачал головой.

— Это очень непросто… Гажан относился к той категории людей, рядом с которыми хоть сто лет проживи — все равно почти не заметишь их исчезновения… Пожалуй, если вдуматься, в том, что человек способен годами жить настолько незаметно, есть что-то поистине пугающее.

— Вы только что набросали портрет идеального шпиона, Турнон. Во всяком случае, оставаться невидимкой — мечта любого агента спецслужб.

Он посмотрел на меня с искренним удивлением.

— Надеюсь, вы не хотели намекнуть, что Гажан…

— Пока трудно сказать об этом что-либо определенное. Просто я рассматриваю все возможные варианты. Инженер исчез вместе со своими бумагами, следовательно, либо он мертв, либо кинулся в бега, никакого третьего решения я не вижу. Поэтому, если бы мне удалось составить о Гажане точное представление, в конце концов я разобрался бы, какая из двух версий верна — смерть или измена. Расскажите мне о нем, Турнон, но только с большей искренностью, чем в прошлый раз, когда мы с вами говорили на эту тему.

— Марк Гажан пришел к нам семь или восемь лет назад. До этого работал где-то на севере Франции. Насколько я помню, его не особенно устраивал тамошний климат. Разумеется, Гажан представил нам свои дипломы и характеристики. Прежнее начальство не скупилось на похвалы, отмечая его компетентность, добросовестность, искреннее увлечение работой, и так далее, и тому подобное. Однако мой завод практически не приносит прибылей в том, что касается реализации, а потому я не могу платить служащим такого жалованья, как на многих других, более крупных производствах. Поэтому меня несколько смутило, что Гажан решился оставить гигантский индустриальный комплекс на севере и просить места на моем скромном заводе. Марк вовсе не страдал никаким серьезным заболеванием, и ссылки на климат выглядели не слишком убедительно. Во всяком случае, вряд ли это могло послужить основной причиной его переезда. Я не стал скрывать удивления, и Гажан наконец признался, что хочет целиком погрузиться в особенно интересное для него исследование и, зная, что я всячески приветствую разработку такого рода проблем, предпочитает перейти под мое начало. Внимательно изучив его досье, я пришел к выводу, что разработки Гажана могут оказаться весьма перспективными. Это меня и соблазнило. Мы довольно быстро сговорились об условиях и о том, что, если его исследования увенчаются успехом, я получу определенный процент. Короче, по условиям договора Гажану надлежало добросовестно работать, а мне — предоставить ему необходимые на это средства. По сути дела, все основывалось на доверии.

Судя по всему, Турнон говорил правду.

— Но почему вы не рассказали об этом при нашей первой встрече?

— Да просто я терпеть не могу, когда посторонние суют нос в мои дела.

— Если только вы не опасались, как бы я не заподозрил вас в убийстве Гажана.

— Меня?

— Давайте вообразим, что инженер и в самом деле довел работу до конца… и честно предупредил вас об этом… Мы с вами прекрасно знаем, что его изобретение стоит бешеных денег, особенно если обратиться к иностранным покупателям… Возможно, в сравнении процент показался вам мизерным, а искушение присвоить всю сумму было слишком велико? Ну, что вы об этом скажете?

Турнон прикрыл глаза, и, глядя, как он нервно стиснул челюсти, я понял, насколько предположение его потрясло.

— Что бы вы ни подумали вчера вечером, месье Лиссей, я вовсе не склонен к насилию… и все же за такие слова с удовольствием разбил бы вам физиономию! По-моему, вы так привыкли иметь дело со всякого рода подонками, что напрочь разучились отличать их от порядочных людей.

— Что делать, они так похожи!

— Тем не менее, хотите верьте, хотите нет, я честный человек и имею обыкновение соблюдать взятые на себя обязательства. Так что если Гажан удрал, то в первую очередь обвел вокруг пальца меня!

— И вы намерены жаловаться в полицию?

— В такого рода делах, хотя бы из-за их крайней секретности, мы не имеем права прибегать к защите закона.

— А кроме того, существует еще и Эвелин Гажан!

— Что вы имеете в виду?

— А то, что в память о более чем дружеских отношениях с этой особой вам, вероятно, не хотелось бы причинять ей боль, преследуя человека, ставшего вашим преемником?

— В моей работе, месье Лиссей, романтизм совершенно неуместен. Мои прежние отношения с мадам Гажан не имеют ничего общего с изысканиями ее мужа. Наш роман, к тому же довольно непродолжительный, закончился давным-давно и, я бы сказал, окончательно канул в забвение, после того как Эвелин вышла замуж. Как я вам уже говорил, мы были не созданы друг для друга. Я вовсе не любитель искать приключений на свою голову, месье Лиссей!

— Но и Гажан, судя по вашему описанию, — тоже!

— Несомненно.

— Тогда почему Эвелин выбрала именно его?

— Спросите у нее!

— Но разве у вас нет никаких соображений на сей счет?

— Нет, но, даже будь у меня кое-какие догадки, я бы вам о них не сказал. Я не испытываю ни малейшего желания создавать какие бы то ни было осложнения мадам Гажан. Может, вам это и неизвестно, но на свете еще существует такое понятие, как деликатность.

— Благодарю за урок. А теперь я попросил бы вас отказаться от роли преподавателя хороших манер и добросовестно припомнить все, что вам известно о Гажане.

Турнон снова прикрыл глаза. Похоже, у него это что-то вроде нервного тика. Во всяком случае, именно так милейший директор поступал каждый раз, когда его что-нибудь раздражало.

— Марк Гажан значительно выше среднего роста… Волосы — светло-каштановые. Он никогда не улыбался и приходил в крайнее замешательство, как только разговор преступал рамки математических вычислений и его экспериментов. Насколько я знаю, за ним не замечено никаких, даже самых невинных, пороков или особых увлечений. Гажан ни с кем не откровенничал и вообще говорил очень мало. Коллеги не испытывали к нему особой симпатии, но весьма ценили его глубокие познания. Тем не менее после женитьбы на Эвелин Марк, похоже, оттаял. В то время в нем как будто появилось что-то человеческое. Гажану хотелось элегантно выглядеть, и не раз он, оставив в покое науку, снисходил до обычных разговоров, более того, начал ходить в театры. А потом мало-помалу огонь угас. Гажан опять стал тем человеком, которого мы знали. По нашему общему мнению, работа взяла верх над любовью к жене. В понедельник утром, когда Гажан вдруг не явился на завод, никто этого сначала не заметил — коллеги слишком редко заглядывали к нему в лабораторию.

— Насколько я помню, в прошлый раз вы уверяли, что Гажан практически не общался ни с кем из коллег, верно?

— С тех пор я навел кое-какие справки… О дружбе говорить было бы преувеличением, но все-таки с двумя инженерами он держался не так замкнуто, как с прочими. Это химик Варанже и специалист по электронике Ордэн. Вероятно, вам стоило бы побеседовать с обоими.

— Можете не сомневаться — не премину.

— Если не хотите разговаривать с ними здесь, то вот домашние адреса… Да так оно и лучше — нечего возбуждать излишнее любопытство у прочих коллег.

Я сунул бумажку в карман и распрощался с Турноном, поблагодарив за то, что на сей раз он проявил большую готовность к сотрудничеству.

До встречи с Сальваньяком оставался еще час. Не без труда отыскав свободное место на площади Кэнконс и оставив там «воксхолл», я поднял воротник пальто, сунул руки в карманы и быстрым шагом пошел вперед, надеясь хоть ненадолго избавиться от навязчивых мыслей и влиться в поток сограждан, — приятно чувствовать себя таким же обывателем, как и все прочие честные бордосцы.

Миновав мост Людовика XVIII, несмотря на то что холодный ветер пощипывал уши, я по-прежнему пешком добрался до площади Жана Жореса, свернул вправо на аллею Шапо-Руж и спортивным шагом вышел на площадь Комеди. Какое наслаждение смешаться с толпой прохожих, деловито снующих по обе стороны аллеи Интепанданс, и от души полюбоваться витринами! Чисто инстинктивно я охотнее останавливался у магазинов игрушек и с удовольствием смотрел на восторженные мордочки малышей, а заодно и на их мам, словно помолодевших от радости за своих детишек. Казалось, они вновь переживают счастливые минуты прошлого, когда сами получали от родителей рождественские подарки. Глядя на чудесные куклы и многообразные машины, все, независимо от возраста, чувствовали себя мальчишками и девчонками. Мне бы тоже хотелось взять за руку сына или дочь и войти с ними в какой-нибудь ярко освещенный магазин, но для начала следовало непременно пройти через мэрию, а я много лет старательно избегал подобных испытаний. Однако в моей душе уже произошли настолько сильные изменения, что теперь возможность навсегда потерять свободу почти не пугала. Даже без особого копания в причинах подобной метаморфозы я прекрасно понимал, что новый взгляд на будущее несомненно связан с Эвелин Гажан. Из-за нее же я остановился и у мебельного магазина. Я выбирал кресло, в котором так удобно, сунув ноги в домашние туфли, наблюдать, как Эвелин готовит нам ужин… Увлекшись подобными материями, я уже не мог остановиться и чувствовал, что готов простить мадам Гажан продажу драгоценного досье за границу, лишь бы она согласилась бросить супруга. Любовь толкает нас к странным решениям и чрезмерному благодушию. Почти каждый рано или поздно открывает для себя этот закон.

Полностью погрузившись в мечты, нелепость, а пожалуй, и чудовищность которых сглаживало предрождественское сказочное время, я дошел до площади Гамбетты и, как истинный бордосец, перебрался на правый тротуар, чтобы вернуться на площадь Комеди, — коренные жители этого прекрасного города повторяют этот маневр тысячи раз в году.

Ровно в пять часов я вошел в «Бордо» — одно из самых элегантных кафе столицы Жиронды. Сальваньяк уже ждал, и я сел за его столик.

— Ну?

— Похоже, бордоские полицейские великолепно провели расследование. Супруги Банон, соседи из дома напротив Гажанов, уверяют, что в то воскресенье отлично видели, как они возвращались. Мадам Гажан, как обычно, вышла из машины, принесла мужу ключ от гаража — переделанной старой кузницы, и попросила не задерживаться, сказав, что сейчас поставит на плиту чайник и все приготовит к чаю. Супруги Банон даже сочли нужным уточнить, что на Гажане была куртка в черную с белым клетку. Другие соседи тоже заметили возвращение Гажанов, но, поскольку все они живут намного дальше, не смогли сообщить таких точных подробностей. Так или иначе, все они хорошо знали клетчатую куртку инженера. Я думаю, в свое время этот пестрый наряд несколько шокировал обитателей Кодрана.

— А как Гажан возвращался обратно из гаража, никто не видел?

— Нет, но зато многие помнят, что мадам Гажан несколько раз выходила на улицу, по-видимому ожидая мужа, а в последний раз появилась уже в пальто и наброшенном на голову шарфе и быстро побежала к гаражу, расположенному в пяти-шести сотнях метров от их дома. Минут через пятнадцать мадам Гажан вернулась с самым озабоченным видом.

— Неужели эти Баноны вечно сидят у окна?

— Хозяин дома инвалид. По воскресеньям они с женой играют в шашки у окна, так, чтобы можно было наблюдать за прохожими, и далеко не всегда с благородными намерениями. А что у вас, Лиссей?

Я рассказал, как побывал в больнице у Иеремии Лафрамбуаза и о разговоре с Турноном.

— Вам бы следовало прислушаться к словам Лафрамбуаза, Лиссей. По-моему, он человек думающий.

Сальваньяк мог не продолжать — я и так понял, что он намекает на доказательства против Эвелин и хочет лишний раз привлечь к ним мое внимание. Поэтому я довольно сухо с ним попрощался, сказав, что завтра позвоню и расскажу, чем кончились мои сегодняшние поиски, а в случае неприятностей — позову на помощь.

Ожесточение обоих моих помощников против Эвелин раздражало меня тем больше, что в глубине души я признавал их правоту.

Инженер-химик Антуан Варанже жил неподалеку от больницы, где мой приятель Лафрамбуаз вновь обретал вкус к жизни, а именно на улице А. Надеясь немного развеяться и снять нервное возбуждение, я решил отправиться туда пешком. Пешая прогулка вообще полезна, а кроме того, я все равно не нашел бы где поставить свой «воксхолл». Улицу Сент-Катрин запрудила такая толпа, что каждый шаг давался с величайшим трудом. Машины почти не двигались с места, то и дело возникали пробки. Вскоре я свернул направо, в сторону Аира, миновал перекресток, где кончается улица Пастера, и оказался на улице А. На заводе Турнона не слишком строгая дисциплина, и я надеялся, что в этот предрождественский день инженер Варанже постарался прийти домой пораньше.

Дверь открыла женщина. Не красавица, не дурнушка, а вполне заурядная особа. Впечатление смягчали лишь особая хрупкость и изящество фигуры. Откуда-то из недр квартиры доносились крики детей, особенно пронзительно заявляла о своем присутствии девочка.

— Что вам угодно, месье?

— Я бы хотел поговорить с месье Варанже. Меня послал месье Турнон.

Лицо молодой женщины сразу нахмурилось.

— Что-нибудь случилось на заводе?

— Да нет же, нет, не беспокойтесь! Я пришел вовсе не затем, чтобы испортить вам настроение. Просто мне нужны кое-какие сведения, а месье Турнон сказал, что лучше всего обратиться за ними к месье Варанже.

Успокоенная хозяйка дома проводила меня в типично провинциальную гостиную, сохранившую дух прежних времен. Громоздкая мебель из темного дерева, конечно, не поражала красотой, зато передавалась из поколения в поколение и свидетельствовала о не слишком взыскательных вкусах предков. В этом чувствовалось что-то глубоко трогательное. Обстановка вполне подходила хозяйке дома: такая же надежная и крепкая. Мадам Варанже вполголоса приказала детям уйти, и вскоре в гостиной появился тихий, меланхоличный толстяк. Я поднялся ему навстречу.

— Месье Варанже?

— Он самый. Прошу прощения, что заставил вас ждать, но вы ведь знаете, что дома не очень-то следишь за внешностью, — вот и пришлось надеть пиджак, галстук и ботинки.

Я уверил инженера, что напрасно он устроил себе столько лишних хлопот, но Варанже, очевидно, не понял моих возражений. Люди его круга испокон веков привыкли принимать гостей исключительно в гостиной и в самом безукоризненном облачении. После того как я представился и отклонил предложение хозяина выпить рюмочку домашнего ликера, мы сразу перешли к делу и я изложил Варанже причины, побудившие меня побеспокоить его дома. Химик внимательно слушал, время от времени поглаживая подбородок, — видимо, это означало, что рассказ его всерьез заинтересовал. Судя по всему, Варанже не любил пустой болтовни и принадлежал к тем людям, для которых каждое слово должно иметь значение. Если какая-либо деталь ускользала от его понимания, химик просил повторить. Когда я умолк, он окинул меня сдержанным взглядом.

— Короче, вам бы хотелось узнать, что я думаю о своем коллеге Марке Гажане?

— Совершенно, верно.

— Это очень серьезный вопрос.

После этого началась бесконечная и совершенно бесплодная дискуссия о возможных последствиях подобного разговора и о том, насколько он, Антуан Варанже, имеет право высказать свое субъективное мнение. Мне пришлось затратить немало усилий, дабы успокоить его щепетильность, и я уже начинал всерьез нервничать, но тут химик наконец сдался.

— Ладно… вы меня убедили, и я больше не стану уклоняться от ответа.

— Наконец-то! И что же вы думаете о Гажане?

— Ничего.

В первую минуту я настолько опешил, что не мог издать ни звука. А потом меня охватило дикое бешенство, и я уже собирался высказать Варанже все, что думаю о его дурацкой шутке, как вдруг, поглядев на химика, сообразил, что он совершенно искренен.

— Послушайте, дорогой мой, ваш директор уверял меня, что вы очень дружили с Гажаном. Или это не так?

— Дело в том, что мы оба занимались химией у одного преподавателя, а потому и рассуждали примерно одинаково. Толковый малый этот Гажан, очень толковый… Во всяком случае, в области химии.

— И он никогда не говорил вам о своей личной жизни?

— Никогда! А впрочем, с чего бы ему вдруг вздумалось рассуждать на эту тему?

— И долго вы проработали вместе?

— Много лет.

— Мне трудно поверить, что за все это время вам не удалось составить никакого представления о его характере!

— Марк вообще молчун… крайне редко давал волю чувствам… и, по-моему, вечно сомневался в себе. По правде говоря, такой человек способен обескуражить кого угодно, по крайней мере если позволишь себе поддаться его пессимизму…

— А как насчет амбиций? Гажан тщеславен?

— Меня бы это удивило!

— Но, в конце-то концов, был же у него какой-то идеал?

— Продолжать лабораторные исследования. Все остальное не имело значения.

— И однако, у него были жена, семейный очаг?

Варанже явно смутился.

— Мне бы не хотелось злословить, но… что касается жены… Ходили слухи, будто ее гораздо больше интересует не муж, а кое-кто другой…

— Кто?

— Ну… это не так просто… Вы же знаете, как это бывает… Всякие россказни, намеки и более-менее злопыхательские шепотки… Короче, болтали об одном типе, содержателе то ли дансинга, то ли казино или чего-то в этом духе… о некоем Фреде Сужале…

— Значит, по-вашему, если Гажан столько времени проводил в лаборатории, то, очевидно, дома чувствовал себя не особенно уютно?

— Возможно… Утверждать я бы не решился, но это все же какое-то объяснение, верно?

— Благодарю вас.

Я предоставил химика его простым радостям жизни, надежной супруге, размеренному домашнему быту и гомонящим детишкам, а сам отправился на площадь Родесс к инженеру-электрику Жоржу Ордэну. Около десяти вечера я уже звонил в его квартиру. Здесь все выглядело совсем по-другому. Дверь открыла улыбчивая девчушка.

— Могу я видеть месье Ордэна?

Девочка окинула меня смущенным взглядом.

— Понимаете, папа сейчас занят… очень занят…

— Правда?

— Он играет со своим поездом.

— С поездом? Вероятно, электрическим?

— Конечно.

— А вы думаете, ваш папа очень рассердится, если я увижу, как он играет?

— Не знаю…

— Может, вы спросите у него разрешения?

Девчушка посмотрела на меня с нескрываемым восторгом. Должно быть, она сочла меня ужасно умным.

— Входите, месье.

Воспользовавшись приглашением, я перебрался в прихожую. По коридору прошла молодая женщина в купальном халате.

— Кто это, Дани?

— Месье хочет поиграть с папой в железную дорогу!

Я хотел объяснить истинную причину своего вторжения, но не успел — мадам Ордэн снова заговорила с дочерью:

— Отведи его к отцу, Дани, но посоветуй не поднимать слишком много шума, иначе у меня разболится голова!

Супруга инженера тут же скрылась из глаз, а девочка взяла меня за руку, так что мне не пришлось долго размышлять над странным отношением хозяйки дома к незнакомцам, входящим в ее квартиру. Дани распахнула передо мной дверь, и я оказался в небольшой комнате, значительную часть которой занимал огромный стол. Почти всю его поверхность покрывало хитроумное сплетение рельсов. Крошечные поезда, ускользая из всевозможных ловушек по воле множества стрелок, то пересекались, то ехали навстречу друг другу и, к великой радости хозяина дома и двух мальчуганов, каждую секунду избегали аварии. Судя по всему, оба мальчика чувствовали несомненное призвание к трудной работе железнодорожника.

— Папа! — окликнула отца девочка.

— Чего ты хочешь? — не оборачиваясь, осведомился инженер.

— Я привела к тебе гостя!

— И где же ты его выловила, моя птичка?

Сообразив, что мне пора взять дело в свои руки, и как можно быстрее, я поспешил опередить Дани с ответом:

— Просто-напросто на лестничной клетке, месье Ордэн. А за наживку сошел самый обычный звонок у вашей двери.

Только теперь месье Ордэн соблаговолил наконец обратить на меня внимание.

— Но… я вас не знаю!

— Наше знакомство зависит только от вас.

— Но почему я должен с вами знакомиться?

— Например, чтобы доставить удовольствие месье Турнону.

— Он-то тут при чем?

— Именно он направил меня к вам.

Инженер немного подумал.

— Вряд ли здесь самое подходящее место для разговора, а? — наконец решился он.

— Да, пожалуй.

Он с явным огорчением вздохнул.

— Ну что ж… прошу вас, идите за мной.

В кабинете инженера царил невообразимый хаос, и продвигаться приходилось с величайшей осторожностью, переступая через стопки книг. После множества сложных манипуляций мы кое-как убрали с кресел листы бумаги и смогли-таки сесть. Но беспорядок, по-видимому, нисколько не смущал Ордэна.

— Я вас слушаю, месье…

— Лиссей, Тони Лиссей.

И я в очередной раз объяснил причины своего визита.

— По словам месье Турнона, — закончил я, — вы были одним из немногих близких друзей Марка Гажана, поэтому-то я и счел необходимым…

— Чепуха, никто не дружил с Гажаном, — перебил меня Ордэн. — Он использовал наши знания и вообще интересовался коллегами лишь в той мере, в какой они могли принести ему пользу. Даже не знаю, как бы вам объяснить поточнее… Гажан ни к кому не питал бескорыстной привязанности. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Вполне. А как по-вашему, он был человеком тщеславным? Имел какие-нибудь амбиции?

— Только одну: разбогатеть, и как можно быстрее.

— Почему? Гажан очень нуждался в деньгах?

— Если не он сам, то по крайней мере его жена.

И снова у меня екнуло сердце. Но, странное дело, чем больше обвинений накапливалось против Эвелин, тем упорнее я выискивал смутные основания защитить и оправдать молодую женщину.

Ордэн, вероятно, что-то почувствовал в моем голосе, ибо кинул на меня довольно странный взгляд.

— Вы знакомы с мадам Гажан? — спросил я.

— Раньше, когда она еще работала на заводе, мы нередко виделись.

Я подумал, что сейчас он начнет рассказывать о прежних отношениях Эвелин с Турноном, — в провинции обожают судачить на подобные темы, но Ордэн оказался человеком благородным и не позволил себе ни малейших намеков на прошлое женщины, все более занимавшей мои помыслы.

— Эвелин очень красива, — продолжал он, — и мало кто у нас понял, почему ей вздумалось выйти за Гажана. Во всяком случае, удивились те, кто не догадывался о страстном желании нашего коллеги добиться успеха и о его готовности отказаться от любых радостей бытия ради скорейшего завершения работы.

— А как вы думаете, откуда у него эта страсть во что бы то ни стало достигнуть цели?

— Я думаю, Гажан хотел показать жене, что чего-то стоит, а кроме того…

Ордэн слегка замялся, но я продолжал настаивать:

— А кроме того?

— Возможно, для него это был единственный способ удержать супругу?

Вернувшись на площадь Родесс, я мог поразмыслить на досуге о том, как по-разному люди судят о ближних. И это привело меня к довольно своеобразным выводам насчет суда присяжных. Итак, два человека, обладающие высочайшими интеллектуальными способностями и многие годы проработавшие бок о бок со своим коллегой, придерживались о нем диаметрально противоположных мнений. Варанже, как, впрочем, и Турнон, считал инженера ничем не примечательной личностью, человеком слабым, лишенным индивидуальности и женатым на презиравшей его женщине. Зато с точки зрения Ордэна разыскиваемый мной инженер под заурядной внешностью скрывал несгибаемую волю, а заодно и, по-видимому, полную беспринципность. Оба моих недавних собеседника сходились лишь в одном: Марк безумно любил жену.

И однако это тройное расследование не продвинуло меня ни на шаг: я по-прежнему не мог составить ни малейшего представления о беглом инженере Марке Гажане, равно как о его привычках и склонностях. Но я ужасно упрям. И неудача, вместо того чтобы привести в уныние, заставляла еще более напряженно шевелить мозгами. Я вошел в первое попавшееся кафе и отыскал в справочнике телефон «Кольца Сатурна». К телефону подошел сам хозяин кабаре (я сразу узнал его голос).

— Алло?

— Здравствуйте, Сужаль. Вы все еще сердитесь на меня за вчерашний вечер?

— А, это вы?.. Какое вам дело, сержусь я или нет, чертов вы подонок?

— Просто я хочу попросить вас об одной услуге.

— Ну, знаете, в таком случае нахальства вам не занимать! А что за услуга?

— Она касается мадам Гажан.

Я чуть не назвал ее по имени, но вовремя прикусил язык.

— Неужели вам так трудно оставить ее в покое?

— Это зависит только от вас.

— Каким же образом?

— Именно это я и собираюсь вам объяснить.

Сужаль ответил не сразу, видимо обдумывая мои слова.

— Ладно… Заходите когда вздумается.

— А сейчас вас устроит?

— Милости прошу. Толкните дверь сбоку от входа, и лестница приведет вас прямо ко мне в кабинет.

— Считайте, что я уже выехал.

Мне посчастливилось сразу поймать свободное такси и без проволочек примчаться на свидание. Следуя рекомендациям Сужаля, я нашел боковую дверь рядом с главным входом и начал карабкаться по узкой и темной лестнице. Если там и был выключатель, то мне так и не удалось его обнаружить. Все же в конце концов я добрался до лестничной площадки и, чиркнув спичкой, разглядел на двери имя хозяина кабаре. Я постучал и, услышав приглашение войти, доверчиво открыл дверь. И совершенно напрасно, потому что не успел сделать и шагу, как на голову мне обрушилось что-то ужасно тяжелое и я рухнул, уткнувшись носом в ковер.

Не знаю, сколько времени я пролежал в полной прострации. Помню лишь, что в чувство меня привела какая-то обжигающая жидкость. Я чуть-чуть приоткрыл глаз: Сужаль, нагнувшись и приподняв мою голову, вливал мне в глотку виски. Я слишком ослаб и, не в силах отомстить за коварство, послушно глотал угощение. Как ни странно, виски оказалось превосходным. Сужаль остановился первым.

— Слушайте, приятель, уж не думаете ли вы, что я собираюсь извести на вас целую бутылку «Джонни Уокера»?

Я хмыкнул.

— Да вы еще и скряга, помимо всего прочего?

Он помог мне подняться и усадил в кресло.

— Вы что, пытались меня прикончить?

Сужаль рассмеялся:

— Я еще никого не убивал, но, надо думать, в подобном случае избрал бы более действенное средство, чем виски. Нет, приятель, мне просто хотелось расплатиться с вами за вчерашнее той же монетой. Вчера вы застали меня врасплох, а сегодня настал мой черед. Ну и теперь, если не возражаете, мы квиты. Согласны?

— Ладно.

По правде говоря, я слегка лицемерил, но, как известно, не всегда удается сделать хорошую мину при плохой игре.

— А сейчас, господин фараон, не угодно ли объяснить, что вам от меня понадобилось?

— Меня интересует ваше мнение о Марке Гажане.

— Что за бредовая мысль! А с какой точки зрения?

— Раз уж я не могу встретиться с самим инженером, мне бы хотелось с вашей помощью хотя бы составить о нем некоторое представление.

— Понимаю…

Он поудобнее устроился в кресле.

— Марк примерно моего роста, но гораздо худее и уже в плечах… На вид — типичный интеллектуал… Из тех, кто сам извиняется, когда ему наступят на ногу… Короче, безобидный малый! По крайней мере производил такое впечатление…

— Что вы имеете в виду?

— Мне всегда казалось, что Марк ведет двойную игру… И для меня, и для всех прочих Гажан был человеком не от мира сего, неудачником, совершенно неспособным действовать самостоятельно… и довольно жалким… Вы и представить себе не можете, сколько неловкостей он совершал, когда мы вместе ездили на рыбалку! Порой казалось, Марк нарочно, с потрясающим упорством старался выставить себя на посмешище…

— И даже в присутствии жены?

— Да, и при ней — тоже! А это тем более странно, что Гажан привязан к Эвелин куда больше, чем она к нему.

— Мадам Гажан сама вам в этом призналась?

— Не то чтобы открыто, но я дружу с их семьей уже много лет. Есть признаки, которые никогда не обманывают.

— И тем не менее у вас сложилось впечатление, что Гажан с умыслом играет роль человека слабого и крайне неловкого?

— Да.

— И на чем основываются ваши подозрения?

— Трудно объяснить… На том, как менялось выражение лица Марка, когда он думал, что на него никто не обращает внимания. Наедине с собой он всегда выглядел куда мужественнее. Короче, Марк, по-моему, давным-давно замышлял какую-то пакость, так что его исчезновение меня не особенно удивило.

— Вас не было с Гажанами в то воскресенье, когда инженер сбежал?

— Нет… У меня есть загородный домик по ту сторону Аркашона, неподалеку от Гран Пикей. Там все устроено так, чтобы со всеми удобствами проводить выходные, особенно в погожие дни… Но Гажан — человек со странностями и, не довольствуясь летом, он таскал туда Эвелин то осенью, то зимой… ему, видите ли, хотелось покоя. У меня же в скверную погоду нет ни малейшего желания корчить из себя Робинзона. Хотите еще виски?

— С удовольствием.

Мы еще немного выпили.

— Послушайте, Сужаль, — сказал я, ставя на столик пустой бокал, — меня ничуть не интересует ваша личная жизнь, но, поскольку я веду полицейское расследование, иногда волей-неволей приходится задавать бестактные вопросы…

— Ну так валяйте.

— Вы любовник мадам Гажан?

— Нет.

— Но вы ее любите?

— Да… и все же, повторяю, не до такой степени, чтобы прикончить супруга Эвелин в надежде занять его место.

— А она вас любит, Сужаль?

— Мне бы очень хотелось ответить вам «да», но, по правде сказать, понятия не имею. А уж я ли ее об этом не спрашивал? Но Эвелин вечно уклоняется от прямого ответа… Поэтому в конце концов, как ни грустно, я пришел к выводу, что она искренне привязана к мужу… что весьма досадно…

— Вы находите?

— Марк не заслуживает такой жены, как Эвелин! Впрочем, если он и в самом деле смылся вместе со своим изобретением (на что, между нами говоря, я от души надеюсь), возможно, Эвелин наконец поверит, что ее драгоценный супруг — всего-навсего подонок!

— И давно вы любите мадам Гажан?

— С незапамятных времен.

— А точнее?

— С тех пор как мы познакомились лет пять назад.

— И как же это случилось?

— Время от времени Эвелин заходила в мое кабаре.

— Одна?

Сужаль немного смутился.

— Наверное, ее сопровождал Турнон? — вкрадчиво предположил я.

— Так вы уже в курсе?

— Это моя работа.

— Да, Турнон был ошибкой в жизни Эвелин. К счастью, она заблуждалась недолго.

— Однако, связавшись с Гажаном, она совершила еще более крупную, не так ли?

— Не совсем… Марк ведь все-таки женился на ней.

Мы немного помолчали.

— Слушайте, Сужаль… А вам никогда не приходило в голову, что, возможно, Эвелин Гажан тоже ведет двойную игру?

Скажи я вдруг, что запросто бываю в Елисейском дворце, он и то не удивился бы больше.

— Не понимаю…

— Эвелин прежде многих других оценила возможности Марка и его честолюбивые устремления… Долгое время она не мешала ему продолжать работу, а как только он достиг результата — гоп! — Эвелин принимается за дело. Она уговаривает мужа совершить предательство и заработать на этом кучу денег. Потом супруги вместе разыгрывают комедию с бегством Гажана, но дело оборачивается куда хуже, чем они рассчитывали. Сначала появляется мой друг и, разгадав замысел Гажанов, гибнет, затем настает очередь Сюзанны Краст. Секретарша Турнона настолько возмущена поведением бывшей коллеги, что решается открыть мне всю правду, за это ее тоже убивают. Потом пытаются раздавить меня, а далее следует покушение на инспектора Лафрамбуаза, хотя о его дружбе с Сюзанной Краст никто не знал. Очевидно, преступникам хватило того, что полицейский решил отомстить за ее смерть и помочь мне по мере возможностей. Ну, так что вы об этом думаете, Сужаль?

Он утомленно пожал плечами:

— У вас богатое воображение… Знай вы Эвелин, как я ее знаю, ни за что бы не поверили, что она способна на убийство… Это полная чушь!

— Я и не утверждаю, что она убивала сама, скорее какой-нибудь сообщник действовал по ее указке.

— Сообщник в таком деле? Да где ж, черт возьми, она могла бы его разыскать?

— Возможно, ей согласился помочь человек, достаточно влюбленный, чтобы исполнить любые требования? Вы, например…

Ожидая бурной реакции, я внимательно наблюдал за Сужалем, но он только хмыкнул.

— Да, согласен, я и впрямь люблю Эвелин, но, как я вам уже не раз говорил, отнюдь не до такой степени! Я вовсе не собираюсь мечтать о ней до конца своих дней на каторге! Придется вам подыскать для своей истории другой эпилог! Возможно, я не так романтичен, как вы полагаете…

— Или не так безумно любите мадам Гажан, как вам кажется?

— Только потому, что ради ее прекрасных глаз не желаю превратиться в убийцу?

— А может, по другой причине? Ведь у вас уже есть подруга, Линда Дил, и, по слухам, она весьма дорожит вашей привязанностью…

На сей раз Сужаль от души расхохотался.

— Я вижу, у вас совсем плохо с головой, а? Линда? Да между нами никогда ничего не было! Слышите? Ни-ког-да! Она — моя служащая, и ничего больше… И если я обращаюсь с мисс Дил вежливее, чем с гардеробщицей, то лишь потому, что у нее есть своего рода шик, а кроме того, она — звезда моего кабаре. Вот и все. Ясно?

На улице, закрыв за собой дверь, я столкнулся с Линдой Дил.

— Я вас узнала, месье Лиссей… Ведь это вы на днях заходили к Фреду? И все — из-за той истории с Гажаном? Умоляю вас, поверьте, вы ошибаетесь. Фред не имеет ни малейшего отношения к этому грязному делу!

— Но кто же тогда?

— Я… я не знаю… Но только не Фред, клянусь вам!

Я поймал ее за руку.

— Вы его любите, не так ли?

— Да!

И, неожиданно вырвавшись, девушка убежала в «Кольцо Сатурна». По дороге к Кэнконс, где осталась моя машина, я думал, что Фред Сужаль разыграл передо мной целый спектакль. Я нисколько не сомневался, что он действительно любит Эвелин Гажан, но и Линда Дил, несомненно, его любовница. Вероятно, милейший Фред успел предупредить ее, но Линда уже одним своим пылом выдала тайну.

Сев за руль «воксхолла», я еще раз обдумал все сведения, которые мне удалось собрать о Марке Гажане. В настоящий момент он представлялся мне ловким и расчетливым пройдохой. Однако заключительный штрих к портрету могла бы добавить лишь Эвелин, и я направился в сторону Кодрана.

Глава 4

Эвелин встретила меня очень холодно и сразу без обиняков заявила:

— Имейте в виду, я страшно недовольна вами!

— Не может быть!

— Что вы сделали с Сужалем вчера вечером?

— Мне этого безумно хотелось с той минуты, как вы нас познакомили!

— Но почему?

— Потому что я не могу спокойно слушать, как он распространяется о своей любви к вам!

— Уж не ревнуете ли вы, часом?

— А если и так?

— Месье Лиссей… вы?

— Но успокойтесь: ваш драгоценный Фред уже успел отыграться, хорошенько дав мне по голове, как только я вошел к нему в кабинет!

— Вы оба совсем спятили! Или вы забыли, что я замужем?

— Именно о вашем супруге я и хотел бы с вами побеседовать.

Эвелин изучающе поглядела на меня, видимо гадая, уж не смеюсь ли я над ней, но быстро убедилась в моей полной серьезности.

— Вы, я вижу, любите удивлять, правда, месье Лиссей?

Я устроился в гостиной и наблюдал, как Эвелин готовит коктейли. В голове снова замелькали те же фантазии, что и утром, и я опять сказал себе, как приятно было бы жить в таком удобном доме с женщиной, которой я пока не решался четко и ясно сказать о своих чувствах. А кроме того, как мне только что напомнила Эвелин, она уже замужем. Впрочем, я не сомневался, что этому браку скоро настанет конец.

Я объяснил, что хотел бы получше узнать Марка Гажана и таким образом попытаться угадать, что же с ним могло произойти. Эвелин принесла еще одну фотографию мужа, крупнее той, что стояла на комоде. Но и на ней застыло все то же не красивое, не уродливое, а самое что ни на есть банальное лицо. Подобных людей просто не замечаешь в толпе, и это может быть как слабостью, так и преимуществом. Как ни странно, мне показалось, что Гажан слегка смахивает на Сужаля. Немного поколебавшись, хозяйка дома признала, что я, пожалуй, прав.

— А теперь, мадам Гажан, я попрошу вас как можно откровеннее нарисовать мне моральный портрет своего мужа.

Она попыталась уклониться от прямого ответа:

— А что мы вообще знаем о тех, с кем годами живем рядом?

— Я приехал сюда отнюдь не ради досужих философствований, а с вполне определенной миссией, и без вашей помощи, мадам, мне не довести ее до успешного конца.

— Мы с Марком познакомились на заводе Турнона…

Мне вовсе не хотелось выслушивать признания о ее прежней связи с директором завода.

— Знаю-знаю… Если не возражаете, давайте сразу перейдем к тому, что привлекло вас в Гажане, хорошо?

— Сначала — любопытство… Этот робкий, почти безмолвный и ни с кем не общавшийся молодой человек казался мне загадкой. Гажан упорно избегал меня, а уже одно это по естественному закону вызывало дух противоречия, и я, напротив, старалась сблизиться с ним. Как-то в воскресенье мы случайно столкнулись на улице, и я, признаюсь, довольно бесцеремонно предложила угостить меня чаем. В первую минуту Марк смутился, но отказать в таком пустяке, конечно, не мог, и мы вместе зашли в кафе. Там он, вероятно, почувствовал себя раскованнее, и я увидела совсем другого человека, а вовсе не того Марка Гажана, каким мне его описывали коллеги. Человек замкнутый, он, несомненно, страдал от своего одиночества и жаждал хоть кому-нибудь открыться. Тогда-то я и узнала, что Гажан обладает железной волей и сторонится коллег не от чрезмерной застенчивости, как все думали, а просто не желая тратить время на пустые разговоры. Этот внешне слабый и безвольный молодой человек мечтал о могуществе, о богатстве… И внезапно я поверила в него, почувствовала, что Марк своего добьется.

— Так вы полюбили Гажана, понадеявшись на его блестящее будущее?

— О, легко вам презирать людей, месье Лиссей… Но я пережила далеко не самую счастливую молодость. Как и все на свете, я люблю красивые вещи и всегда мечтала о достатке… а тут вдруг поняла, что в один прекрасный день Марк сможет подарить мне все это… и сделала ставку на его удачу.

— А вы любили его?

— Скажем, я всегда относилась, да и продолжаю относиться к мужу с большой нежностью… В какой-то мере это похоже на любовь старшей сестры к нуждающемуся в опеке брату…

— А он?

— Думаю, Марк любит меня, насколько он вообще способен любить кого бы то ни было, но, честно говоря, пожалуй, я занимаю в его сердце второе место — на первом стоит работа.

— Стало быть, вы считаете маловероятным, что Гажан мог покинуть вас и начать в чужих краях новую жизнь?

— Теперь я уже не знаю, что и думать, месье Лиссей… Еще три-четыре дня назад я ответила бы вам отрицательно, но время идет, и это глухое молчание… Теперь, по правде сказать, я уже начинаю сомневаться…

— А что вы думаете о двух убийствах и двух неудачных покушениях?

— Тут уж я вообще ничего не понимаю. Я не вижу абсолютно никакой связи между этими преступлениями и натурой Марка, тем более что ни разу не замечала в нем ни малейшей склонности к насилию.

— Все это почти ничего не дает для моего расследования, мадам. Я думаю, что тут возможно лишь одно из двух: либо вы совершенно не знаете своего мужа, либо частично виновны в его исчезновении.

— Да как вы смеете говорить мне такие вещи?

— Возможно, вам нет дела до того, что Сюзанну Краст убили и что меня самого, равно как и инспектора Лафрамбуаза, тоже пытались отправить на тот свет, но я должен отомстить за смерть своего друга, слышите? А потому заявляю, что ваш муж — мерзавец и я сниму с него шкуру, даже если для этого мне придется побывать на краю света! Или же, если Марк Гажан невиновен, — значит, вы последняя стерва, из любви к содержателю ночного кабака решившаяся на убийство или по крайней мере на пособничество!

Я нарочно говорил вызывающе грубо, надеясь вывести Эвелин из себя и сорвать наконец маску вежливого равнодушия, так надежно скрывавшую ее лицо. Мадам Гажан, мертвенно побледнев, встала.

— Не знаю, вправе ли я так поступать с человеком вашей профессии, но если да, то прошу вас немедленно выйти вон и больше никогда не переступать моего порога! А коли у вас возникнут еще какие-нибудь вопросы, вызовите меня официально. Наконец, в завершение этого неприятного разговора, еще раз повторяю вам, что не имею никакого отношения к исчезновению своего мужа, и, каким бы странным это вам ни казалось, продолжаю верить, что Марк вернется. Ну а месье Сужаль лишь преданный друг, и в эти тяжкие дни он изо всех сил старается меня поддержать, и, между прочим, уж Фред-то никогда не позволил бы себе таких оскорблений!

Я укладывался спать, очень довольный тем, как провел день. Теперь я точно знал, что все, принимавшие Гажана за безвольного слабака, жестоко заблуждались. Отныне версия о его бегстве, как и о предательстве, становилась вполне оправданной. Серия убийств и покушений невольно наводила на мысль, что в Бордо действует банда, а Марк Гажан — либо ее шеф, либо заложник, либо подручный. И заснул я с улыбкой: ведь если бы Эвелин Гажан любила Сужаля, в приступе бешенства она не преминула бы кинуть мне это в лицо.

На следующий день, ближе к полудню, я заехал в больницу. Иеремия выздоравливал с поразительной быстротой. Крепкий организм не желал долго мириться с бездействием. Мое появление явно обрадовало полицейского. А я все больше проникался мыслью, что мы, если представится случай, очень неплохо поработаем на пару.

— Тони, я видел потрясающий сон! — едва увидев меня, начал Лафрамбуаз. — Ваш шеф пригласил меня в гости, а потом договорился с моим начальством, чтобы меня перевели из сыскной полиции к вам, в контрразведку. И вот мы с вами вдвоем разъезжаем по всему свету. Вы и представить себе не можете, сколько побед я одержал нынче ночью над шпионами самых разнообразных стран и народов!

— Полегче, Иеремия, полегче! Не стоит все же путать секретные службы с агентством Кука[78], а?

— Вы не романтик, Тони, это-то мне в вас и не нравится.

— Не вы ли совсем недавно утверждали прямо противоположное?

— Это свидетельствует лишь о гибкости моего ума и о том, что я не склонен зацикливаться на какой-нибудь навязчивой мысли… А теперь усаживайтесь и поведайте мне о своих последних подвигах!

Я рассказал ему о результатах вчерашнего расследования, упирая главным образом на то, что теперь, благодаря Эвелин и Сужалю, у меня наконец сложилось вполне определенное мнение о Гажане как об умном, хладнокровном и решительном авантюристе, способном к тому же долго скрывать свои планы и намерения. А такой психологический портрет плохо вяжется с представлением о нем как о невинной жертве…

— Да… При условии, что Ордэн не ошибся… и что Сужаль и мадам Гажан говорили с вами совершенно искренне…

— Что вы имеете в виду?

— А то, что уже давным-давно нас предупреждали, Тони: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их, ибо разве можно собрать с терновника виноград или с репейника смоквы?»[79]

— Прошу вас, переведите это, пожалуйста, на общедоступный язык!

— Возможно, Сужаль и мадам Гажан сказали вам правду, но не исключено также, что они лгали.

— Позвольте заметить вам, у меня есть некоторый опыт в таких делах!

— Самый богатый опыт обращается в ничто, Тони, когда вы влюблены.

Мои симпатии к Лафрамбуазу улетучивались с каждой минутой. Ожесточение инспектора против Эвелин приводило меня в бешенство. Но разговор так и не успел принять неприятный оборот — в палату вошел дежурный полицейский и передал больному записку. Иеремия прочитал ее и, отпустив подчиненного, повернулся ко мне.

— В конце концов, возможно, вы и правы, Тони. Только что обнаружили машину Гажана.

— Где?

— В Сент-Иняс.

— А что это за место?

— Деревушка в нескольких километрах от Сара, а значит, и от испанской границы.

— В Саре я — как у себя дома и знаю там нескольких ребят, которые так досконально изучили каждый сантиметр границы, что могут беспрепятственно бродить туда-сюда под носом у жандармов и карабинеров. Если Марк Гажан воспользовался услугами кого-то из них, я это тут же выясню.

— Значит, вы едете в Сар?

— Как только заправлю машину. До завтра.

— До завтра. И — удачи вам!

— Никаких следов самого Гажана, естественно, не нашли?

— Само собой, нет.

В Сар я приехал ближе к вечеру, уже в сумерках. Всю дорогу я опасался снежных заносов, но, к счастью, дело обошлось без бурь. Я снял комнату в гостинице «Аррайя», и отличный домашний паштет и цыпленок с грибным соусом окончательно настроили меня на самый оптимистичный лад. Рано утром я отправился повидать своего друга Испура — преклонный возраст не позволяет ему по-прежнему бродить по горам, и тем не менее он знает обо всем, что творится в округе. Испур встретил меня весьма сердечно — мы уже не раз вместе работали.

Для начала старик достал бутылку мадиранского вина, мы сели за стол и погрузились в воспоминания. Испур знает всех местных контрабандистов, и это он улаживает порой вспыхивающие между ними ссоры. Старик и сейчас выглядит крепыш крепышом, хоть лицо его и потемнело от горных ветров, в волосах прибавилось седины, да и плечи сгорбились чуть больше прежнего. Зато в глазах старого баска посверкивает все тот же молодой огонек — несомненный признак живого ума. Наконец, покончив с принятым между давними друзьями ритуалом, мы перешли к более серьезным материям.

— Ну, Тони, что вас привело сюда в такое время года?

— Надо разыскать парня, который помог перебраться через границу одному типу… я за ним охочусь…

— А что этот тип натворил?

— Убил моего лучшего друга, сделал его жену вдовой и осиротил малыша…

— Зачем?

— Чтобы не мешал ему предать собственную страну.

Испур немного помолчал.

— Такие люди не имеют права жить, Тони, — наконец твердо сказал он, — надеюсь, вам удастся поймать негодяя.

— Для этого мне понадобится ваша помощь… В первую очередь необходимо выяснить, кто его переправил на ту сторону.

— Вы приблизительно знаете, сколько дней назад это было?

Я назвал промежуток времени, когда Гажан мог оказаться в окрестностях Сара. Старик встал.

— Вы остановились в «Аррайе»?

— Да.

— Возвращайтесь туда, выпейте стаканчик за мое здоровье и ждите, пока я позову.

Около двух часов пополудни Испур передал, что приглашает меня на чашку кофе. Я немедленно бросился к нему. Старик познакомил меня с молодым и красивым парнем. Казался он слишком худощавым, но внешность обманчива, и этот поджарый, стройный юноша наверняка обладал стальными мускулами.

— Это Вэнсан Изочес… по-моему, он-то вам и нужен.

Я в нескольких словах объяснил Вэнсану, зачем ищу беглого инженера.

— Коли Испур говорит «надо помочь», так и я не стану перечить, месье Лиссей. Тот тип приехал сюда утром. Ко мне его послал Байгорри. Клиент объяснил, что на дороге сломалась машина, а ему до зарезу надо попасть в Испанию. Мы, как вы знаете, не задаем лишних вопросов. Кстати, он и оделся точь-в-точь так, как требуется для подобной прогулки.

— А не могли бы вы мне его описать?

— О, я его хорошо запомнил!

И Вэнсан Изочес набросал портрет, по моим понятиям вполне отвечавший описанию Марка Гажана. С этой минуты я уже не сомневался, что инженер удрал за границу, собираясь продать досье иностранным агентам.

Вернувшись в Бордо, я первым делом заехал в гараж к Сальваньяку и рассказал ему, что полиция нашла машину Гажана, а сам инженер несомненно сбежал в Испанию.

— Короче, наше дело глухо? — буркнул мой коллега.

— Ну, это решать не мне.

— Сегодня едете в Париж?

— Сегодня же вечером. Ребята из спецбригады попытаются выяснить, существует ли тут какая-нибудь шпионская сеть и не она ли помогла Гажану смыться, а расследование убийств Тривье и Сюзанны Краст передадут сыскной полиции.

— Так мы с вами больше не увидимся?

— Что ж… в ближайшее время — вряд ли… Я был чертовски рад с вами познакомиться, старина.

— Я тоже. Это напомнило мне старые добрые деньки.

Мы обменялись крепким рукопожатием, и я, оставив «воксхолл» хозяину, уже на такси поехал в больницу к Лафрамбуазу.

Инспектор выглядел как нельзя лучше. Ему я тщательнейшим образом описал все подробности расследования в Саре.

— Если когда-нибудь у вас в тех краях возникнут неприятности, не забудьте передать от меня привет Испуру. Старик наверняка сделает для вас все, что сможет, — закончил я, считая, что моя миссия уже завершена и остается лишь сказать «до свидания». Но Иеремия покачал головой.

— Екклесиаст учит нас: «…чужая жена — тесный колодезь; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает между людьми законопреступников… глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит, развратное, и ты будешь как спящий среди моря и как спящий на верху мачты»[80], — спокойно заметил он.

— Превосходно! И что же вы хотели этим сказать, любезный Иеремия?

— Да только то, что вы не желаете копнуть поглубже, поскольку версия о бегстве Гажана снимает подозрения с его супруги.

— Лафрамбуаз, дружище, боюсь, вы начинаете здорово давить мне на психику!

— Представьте себе, догадываюсь!

— Но откуда у вас такое озлобление против Эвелин Гажан?

— Во-первых, я вообще не доверяю женщинам, а во-вторых, хоть вы и уверены в обратном, по-моему, она по шею увязла в этой истории.

— Но у вас же нет никаких оснований…

— Есть! Два убийства и парочка покушений!

— Неужели вы думаете, будто она могла…

— Понятия не имею, как, впрочем, и о том, насколько мадам Гажан не виновна в преступлениях, которые стали возможными только из-за ее длинного языка. Откуда мне знать, Тони, нарочно она наболтала лишнего или случайно?

— И что дальше?

— Мне казалось, Тривье — ваш лучший друг?

— Оставьте меня в покое! В любом случае я обязан вернуться в Париж с отчетом, а оттуда меня, возможно, пошлют разыскивать Гажана в Испанию. Прощайте!

— Вы не хотите пожать мне руку?

— Да, конечно…

Однако я невольно сказал это так холодно, что Иеремия с грустной улыбкой заметил:

— Сдается мне, мы еще не завтра начнем работать в одной упряжке под началом вашего босса, а?

У меня не хватило мужества возразить.

Узнав меня, Эвелин попыталась немедленно захлопнуть дверь перед моим носом. И не сумей я доходчиво объяснить, что пришел сообщить очень важные сведения о ее муже, она ни за что не впустила бы меня в дом.

— Ну, чего вы еще хотите?

— Попросить у вас прощения.

— Прощения?

— За то, что я вас подозревал.

— Вот уж поистине странная метаморфоза!

— Она стала возможной только потому, что отыскался след вашего супруга.

Эвелин, тихонько вскрикнув, прижала руку к груди.

— Вы… вы нашли Марка?..

— Во всяком случае, его машину… Ваш муж оставил ее неподалеку от Сара.

— И что это значит?

— Что он бросил машину, собираясь перейти границу. Впрочем, я разговаривал с проводником — он высказался на сей счет совершенно недвусмысленно. Так что вам придется смириться с мыслью, что муж покинул вас и сбежал за кордон, мадам.

Эвелин посмотрела на меня с любопытством.

— У меня такое ощущение… что вас это радует…

— Совершенно верно.

— Но почему? Чего ради?

Неожиданно для самого себя я решил разом сжечь корабли.

— Потому что я люблю вас!

Мадам Гажан нервно рассмеялась.

— Странная любовь… для начала вы оскорбляете предмет своей страсти самыми дикими… чудовищными подозрениями…

Одним прыжком я оказался рядом с Эвелин на диване и схватил ее руки в свои.

— Неужто вы не поняли, что не для себя я искал доказательств вашей невиновности? Сам я в ней никогда не сомневался, но мне нужно было убедить других! Всякий раз, предъявляя вам очередное обвинение, я чувствовал, что у меня разрывается сердце. Ведь я люблю вас, Эвелин, люблю с той минуты, когда впервые увидел… Люблю до такой степени, что готов наплевать на работу… С тех пор как мы познакомились, я уже ни о ком и ни о чем не могу думать… У меня руки опускались, потому что вы принадлежали другому… Правда, я и мысли не допускал, что ваш муж снова появится здесь или позовет к себе… Нет, я опасался Сужаля… Но он сам сказал, что вы его не любите!.. А теперь вам не составит труда получить развод… И, если хотите, обещаю сделать все возможное, чтобы вы наконец стали счастливы!..

На глазах у Эвелин выступили слезы.

— Мне… так хотелось бы вам поверить, — глухо пробормотала она, — я боюсь завтрашнего дня… боюсь одиночества… Такой человек, как Сужаль, не сумел бы спасти меня от него… А увидев вас, Тони, я тоже пожалела, что не свободна…

Я обнял Эвелин, и она прильнула к моей груди. Вот уж никогда бы не подумал, что тепло красивого, молодого тела может взволновать меня до такой степени…

— Благодаря вам, Эвелин, я сейчас самый счастливый человек на свете… Сегодня вечером я поеду в Париж, доложу шефу о результатах расследования, а потом подам в отставку и сразу вернусь к вам… Вы будете меня ждать, правда?

— Теперь уже ничто не помешает мне ждать вас, Тони… Но постарайтесь управиться к Рождеству — тогда мы вместе отметим свой первый праздник!

— Даю слово!

В скором парижском поезде мне не удалось получить место в спальном вагоне — накануне Рождества наслаждаться комфортом могли лишь те, кто забронировал место заранее. Однако я все же разыскал свободный уголок в вагоне первого класса и втиснулся между толстой теткой, все время принимавшей меня за подушку, и каким-то беспокойным господином. В результате за всю ночь я ни на секунду не сомкнул глаз. Впрочем, я бы все равно не смог уснуть от восторга, смешанного с легкими угрызениями совести. В конце концов, что бы я там ни болтал в свое оправдание, но из-за любви к Эвелин нарушил обещание, данное себе самому, отрекся от мести за Тривье, предал его память, оставил на свободе убийцу Сюзанны Краст, простил негодяя, который пытался сбить меня на машине и ранил Лафрамбуаза… Я отказался от дружбы Иеремии и проявил черную неблагодарность… Да, надо честно признать, итог преотвратный. И я стал искать оправдания. Допустим, я продолжал бы преследовать убийцу Бертрана. Разве этим я сумел бы его воскресить? Кроме того, вместо меня наверняка пошлют кого-нибудь другого, а совесть рано или поздно замолчит. И потом, я люблю Эвелин, она любит меня, а все остальное не имеет никакого значения!

Патрон принял меня всего через несколько часов после того, как я вернулся в столицу, и выслушал доклад без единого замечания. Лишь когда я наконец замолчал, он подвел итог:

— Короче, по-вашему, Марк Гажан удрал в Испанию вместе с досье и бросил дома жену, которую, по общему мнению, обожал, — а сделал он это, надеясь повыгоднее продать изобретение иностранной державе и начать новую карьеру в лучших условиях?

— Да.

Патрон долго сверлил меня испытующим взглядом.

— Что с вами случилось, Тони?

— Не понимаю…

— Это слишком не похоже на вас. До сих пор вас никогда не удовлетворяли пустые, ничего не объясняющие решения.

— Однако, мне кажется…

— Вы неискренни, Тони. Вам не хуже моего известно, что, будь все так, как вы пытаетесь себя убедить, убийство Тривье выглядело бы совершенно абсурдным, равно как и гибель Сюзанны Краст, да и попытки устранить или хотя бы оставить без помощника вас самого. Кстати, этот инспектор, судя по всему, очень дельный малый.

— Раз уж пришлось к слову, Патрон, Лафрамбуаз хотел бы перейти сюда и работать у вас под началом.

— Вместо вас?

— Вместо меня?

— Разве вы не собирались подать в отставку?

— Не понимаю, с чего вы вдруг решили…

— Тони, если агент вашего класса и достоинств ведет себя как новичок, значит, он больше не любит свою работу, а у нас, как, впрочем, и везде, человек бросает нелюбимое дело.

Мне было так стыдно, что отнекиваться не хватило пороху, и Патрон все понял.

— Возвращайтесь домой, Тони… Подумайте несколько дней, а потом зайдите ко мне. Тогда мы и решим, что делать дальше. А тем временем я прикажу мадридским агентам поискать следы Гажана в Испании.

Ближайшие сутки я провел в таком убийственном настроении, что практически не выходил из дому. А потом позвонил в Бордо и долго разговаривал с Эвелин, пытаясь выразить словами, как страшно без нее скучаю. Эвелин спросила, подал ли я уже в отставку, и мой отрицательный ответ, похоже, ее успокоил. Она не хотела, чтобы я действовал сгоряча под влиянием минуты, но я ответил, что, кроме нас двоих, для меня больше ничего на свете не существует. А потом мы, как и полагается влюбленным, до бесконечности бормотали всякие нежные и бестолковые слова. После этого разговора я малость расслабился. Подумаешь, Патрон мной недоволен, так пусть поищет другого!

Наутро после разговора с Эвелин я получил письмо из Бордо, и на меня вновь нахлынули зловещие предчувствия. Лихорадочно вскрыв конверт, я вытащил листок бумаги и прочитал несколько отпечатанных на машинке строчек:

«Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их».[81]

Лафрамбуаз!.. Только он один мог отправить мне подобное послание! И долго еще этот тип собирается отравлять мне жизнь? Я позвонил в бордоскую больницу и выяснил, что инспектор Лафрамбуаз уже не нуждается в строгом постельном режиме и навсегда покинул палату. Я перезвонил в полицию. Оказалось, Иеремия пока на работу не вышел. Зато дома я его сразу поймал.

— Алло? Иеремия?

— Это вы, Тони? Как поживаете?

— А как, по-вашему, я, черт возьми, могу поживать, если какой-то неудавшийся пастор ни с того ни с сего посылает мне цитаты из Ветхого Завета?

— Из Нового, Тони, из Нового…

— Ну и что? Я-то тут при чем?

— Вам бы следовало поразмыслить над мудрым советом.

— Да нет у меня времени «размышлять», как вы изволили выразиться!

— Жаль…

— Возможно, Иеремия, но, знаете, я буду очень вам обязан, если вы наконец оставите меня в покое. Дело Гажана меня больше не интересует!

— Правда?

— Чистейшая!

— Даже если бы вы узнали, что границу в Саре переходил вовсе не Марк Гажан?

— Вы что, рехнулись?

— Не хотелось бы вас сердить, но, по-моему, это скорее вам любовь совсем помутила рассудок и затмила глаза.

— Я не позволю вам!..

— Спокойно, Тони, спокойно! Гнев — дурной советчик. Повторяю вам, это не Гажан удрал в Испанию.

— Но кто, в таком случае?

— Вне всяких сомнений, убийца Тривье и Сюзанны Краст.

Наступило недолгое молчание.

— Я думаю, вам имеет смысл поскорее вернуться сюда, Тони, — вкрадчиво заметил Лафрамбуаз.

И он, не дожидаясь ответа, повесил трубку, чем окончательно довел меня до белого каления. Вне себя от ярости, я поклялся всеми чертями ада, что не дам какому-то проклятому упрямцу навязывать мне свою волю! До Рождества — считанные дни. Но, поразмыслив, я решил, что, в конце концов, день-два ровно ничего не меняют и я могу приехать в Бордо чуть-чуть пораньше. Я позвонил Патрону, предупредил, что немедленно возвращаюсь на место расследования и, если узнаю что-нибудь новое, сразу же сообщу, однако в любом случае утром двадцать седьмого числа я приду к нему с окончательным докладом.

— Тони… Что вас опять потянуло туда? Любовь или… самолюбие?

— Возможно, и то, и другое.

— Тогда еще не все потеряно.

В Бордо, на вокзале Сен-Жан, меня охватило странное чувство — нежность с легкой примесью вины. То, что Эвелин сейчас мирно спит в этом городе, и до рассвета, когда все оживет и зашевелится, — еще несколько часов, рождало смутное ощущение обмана. Я как будто предал доверие Эвелин. В то же время из-за того, что она здесь, все становилось удивительно родным и знакомым. Короче, ступив на землю Бордо, я чувствовал себя как этакий повеса-муж, после капитальной попойки на цыпочках крадущийся в дом, чтобы не разбудить жену. Стояла холодная декабрьская ночь, но меня согревала любовь. Мне не терпелось поскорее снова увидеть Эвелин и попросить прощения неизвестно за что. Мои попутчики побежали кто к такси, кто — к друзьям и родным, и очень скоро я остался один. Сперва я чуть было не отправился в одну из ближайших к вокзалу гостиниц, но, заметив медленно едущее такси, решил, что лучше всего сейчас же наведаться к Лафрамбуазу. Раз по его милости я оказался на улице в такой поздний час, так пусть сам и расхлебывает последствия!

Я думал, что мне придется долго трезвонить в дверь и ждать, пока Иеремия вылезет из постели и стряхнет остатки сна, но, к моему величайшему удивлению, не успел я коснуться кнопки, как передо мной предстал улыбающийся и совершенно одетый Лафрамбуаз.

— Добрый вечер, Тони.

— Вы что же, еще не ложились?

— Я вас ждал.

— Но откуда вы могли знать?..

— Просто вы, несмотря ни на что, прежде всего отличный агент.

И я вошел, полусмущенно-полусердито пробормотав нечто невразумительное.

— Я приготовил пунш, Тони… Знаете, у нас, в Бордо, первоклассный ром…

Поведение добряка Лафрамбуаза меня почти растрогало, однако я не желал так быстро сдавать позиции. Но по крайней мере насчет рома Иеремия не соврал: он и впрямь оказался превосходным.

— А теперь растолкуйте мне, каким образом вы сделали последнее открытие.

— Да очень просто. Съездил в Сар, повидался с Испуром, а потом с Вэнсаном Изочесом.

— И что же?

— Ну и показал парню фотографию Марка Гажана. Изочес отродясь его не видел.

Я невольно выругался сквозь зубы: как же меня-то угораздило свалять такого дурака? А Лафрамбуаз без тени иронии пояснил:

— Подсознательно вам настолько хотелось, чтобы клиентом Изочеса оказался наш инженер, что описание проводника не могло не совпасть со сложившимся у вас представлением о Гажане.

— С чего вы взяли, будто мне этого хотелось?

— Так ведь бегство Гажана дает полную свободу его жене, верно?

— Вы действуете мне на нервы, Иеремия!

— Очень жаль, но тут уж ничего не попишешь.

— Ерунда! На самом деле сыскному полицейскому ужасно нравится, что он так здорово обскакал агента спецслужбы!

Лафрамбуаз мигом посерьезнел.

— Если бы я хоть на секунду мог принять это обвинение всерьез, Тони, немедленно попросил бы вас уйти и забросил расследование. Нет, дорогой мой, я продолжаю ковыряться в истории Гажана только из дружеской симпатии к вам и еще потому, что всерьез опасаюсь, как бы вам не пришлось пережить несколько очень неприятных часов…

— Я сказал Эвелин Гажан, что люблю ее.

— Да?

— И она тоже меня любит.

— Этого-то я и опасался.

— А чтобы уж быть откровенным до конца, могу добавить: я женюсь на ней и ухожу в отставку, чтобы иметь наконец возможность жить по-человечески.

Полицейский долго молчал, видимо обдумывая мои слова.

— Это случилось с вами впервые в жизни, не так ли? — наконец спросил он.

— Да.

— Так я и думал. В вашем возрасте это фатально.

Я опять начал сердиться:

— Ну давайте же, старина, начинайте! Расскажите мне, что это Эвелин убила Тривье, прикончила Сюзанну, приказала наемнику превратить меня в лепешку, а вас нафаршировала свинцом!

— И не подумаю!

— Ах, вы все-таки признаете, что это чушь?

— Да, и все-таки мадам Гажан косвенно виновата во всех этих преступлениях, поскольку именно она предупреждала об опасности человека, для которого убрать тех, кого вы только что перечислили, было вопросом жизни и смерти.

— Вы имеете в виду Марка Гажана?

— Не уверен. Скорее того, кто сбежал в Испанию, прихватив досье.

— По-вашему, это любовник Эвелин?

— Возможно…

— Вам чертовски повезло, Иеремия, что вы ранены, иначе я съездил бы вам по морде!

Лафрамбуаз посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Поразительно: то, что мадам Гажан, быть может, преступница, вас как будто не особенно волнует, но от одного предположения, что в ее жизни есть кто-то другой, вы готовы лезть на стенку! А ведь это куда менее тяжкая вина, правда?

— В общечеловеческом плане — да, но для меня — нет, поскольку это доказывало бы, что Эвелин мне лгала!

— Или не посмела сказать правду.

Я прекрасно отдавал себе отчет, что смешон.

— Ладно. Покончим с этим делом. Выкладывайте уж до конца!

— Теперь, когда нам известно, что в Испанию ездил не Гажан, придется признать, что это либо его сообщник (иначе откуда бы у него машина?), либо убийца…

— Убийца Гажана?

— А вам разве не приходило в голову, что, очень может быть, Марк Гажан — только жертва? Что инженер и в мыслях не держал предавать свою страну, но его убили и обокрали?

— С ведома жены? Какая гнусность!

Лафрамбуаз вздохнул.

— Опять вы все сводите к ней! Да я понятия не имею, участвовала мадам Гажан в предполагаемом убийстве или нет! Могли отлично обойтись и без ее помощи. Представьте, например, что Гажана прикончили, когда он загонял машину в гараж, и сразу спрятали тело? Тогда ваша Эвелин имела все основания думать, что муж ее действительно бросил, особенно если преступление совершил кто-то из близких друзей, хорошо знавших привычки Гажанов, и даже не обязательно любовник. Действуя таким образом, молодчик мог продать изобретение Марка за огромные деньги, а заодно освободил от брачных уз его жену. Возможно, он надеялся, что когда-нибудь Эвелин, устав от одиночества, уступит его домогательствам?

— Вы пытаетесь меня успокоить или действительно так думаете?

— Действительно думаю.

— Ох, до чего же мне хочется вас расцеловать, Иеремия!

Полицейский улыбнулся.

— Быстро же вы кидаетесь из крайности в крайность!

Теперь, когда я наконец и сам поверил, что Эвелин не замешана в этой грязной истории, ко мне быстро возвращалась надежда на будущее.

— Как по-вашему, Иеремия, кому подошло бы описание Изочеса?

Инспектор долго колебался.

— Боюсь торопить события… но, может, это и Сужаль…

У меня — будто камень с души свалился.

— Но если Сужаль убил и ограбил Гажана, почему никто до сих пор не нашел тело?

— Тут у меня тоже есть кое-какие предположения… Но они вполне потерпят до утра. А пока, если угодно, можете переночевать здесь. Лучше, чтобы о вашем возвращении пока не знала ни одна живая душа.

Я попытался было возразить, что ничуть не устал, но Лафрамбуаз, торжественно воздев перст, изрек:

— «Уста праведника изрекают премудрость, и язык его произносит правду»…[82] Надеюсь, вы не собираетесь перечить Псалмопевцу, Тони?

Как только я открыл глаза, в комнату вошел Лафрамбуаз. В руках он нес так плотно уставленный снедью поднос, что мог бы накормить и самого изголодавшегося гостя.

— Не надо обращаться со мной, как с каким-нибудь анемичным молокососом, Иеремия! Я вовсе не нуждаюсь в усиленном питании… — возмутился я.

— Вы провели в поезде большую часть ночи, а нас ждет нелегкий денек.

— А который час?

— Восемь.

— Фу, какой стыд!

— Ну так, может, утопите его в кофе?

Пока я завтракал с преотменным аппетитом, Лафрамбуаз, не желая тратить времени даром, продолжал прерванный накануне разговор.

— Если вы способны сделать над собой небольшое усилие, Тони, попытайтесь на сегодня совершенно выбросить из головы мадам Гажан — я хочу, чтобы никакие посторонние мысли не отвлекали нас от дела. Давайте пока оставим в стороне вопрос, играла она во всем этом какую-либо роль или нет, согласны? Сейчас нам важно одно: это не Эвелин ездила в Испанию. Стало быть, займемся исключительно путешественником, добравшимся до Сара на машине Гажана, а заодно поищем тело.

Я чуть не опрокинул чашку.

— Тело?

— На сиденьях машины обнаружены пятна. Мне только что сообщили о результатах экспертизы, и лаборатория подтверждает, что это, несомненно, кровь. Теперь я окончательно убедился, что мы с вами должны восстановить добрую память убитого инженера.

— Убитого? Но тогда Эвелин…

— Молчок, Тони! Вспомните, мы договорились не упоминать о мадам Гажан. Может, она ни о чем не догадывается, а может, знает куда больше нашего, но об этом мы подумаем потом. Что до меня, то я все больше склоняюсь к версии, о которой говорил вам ночью: кто-то подкараулил инженера в гараже, убил его, а потом увез труп с собой.

— Куда?

— Надеюсь, еще до вечера мы это выясним. Вы сыты?

Я отодвинул поднос:

— Не то слово!

— Тогда даю вам пятнадцать минут на бритье и все прочее, а потом — за дело.

— И куда мы поедем?

— В Кап-Фэррэ…

— На дачу к Сужалю?

— Отрадно видеть, что шарики у вас вертятся в нужном направлении, — иронически заметил Лафрамбуаз. — Так я вас жду.

В половине девятого мы выехали из дома инспектора. Стояло ясное, морозное утро. До Рождества оставалось всего два дня, и сердце у меня сжималось от тревоги. Удастся ли мне отпраздновать его вместе с Эвелин или ее посадят в тюрьму?.. Моя любимая в наручниках… Представляя себе эту картину, я уже не мог спокойно любоваться улицами Бордо — мешал комок в горле. Все мое существо противилось страшному видению. Эвелин? Нет, невозможно! Дичь и бред!

В Фактюре мы свернули направо — к Андерно-ле-Бэн, миновали Арес и меньше чем в трех километрах от этой деревушки поехали на сей раз налево — в таинственную глубину и безмолвие зимнего леса. Проехав Пикей, мы слегка отклонились от берега моря и наконец увидели стоящий среди высоких сосен домик.

— Мы на месте, — лаконично оповестил меня Лафрамбуаз.

В самом коттедже мы не нашли ничего интересного — там было всего две комнаты, причем одна — совсем крошечная, и такая кухня, где и повернуться-то негде, да еще крытая веранда. Короче, самый заурядный загородный домишко. Мы быстро вышли на воздух.

— Если тело Марка Гажана зарыто где-то здесь, то наверняка не у моря — оттуда кто-нибудь мог бы заметить, как убийца делает свое черное дело, — проворчал Иеремия. — Пойдемте-ка лучше за дом.

Мы медленно двинулись в сторону сосен, и по дороге мой спутник рассказывал, на чем основаны его надежды:

— Со дня преступления сюда, очевидно, никто не приезжал. Эвелин Гажан вряд ли пришло бы в голову томиться тут в полном одиночестве. Виновна она или нет, но ехать в этот уединенный уголок было совершенно незачем. Как печаль, так и угрызения совести в равной мере сделали бы поездку невыносимой. Если убийца — Фред Сужаль, то я тоже плохо представляю, зачем ему бродить на месте преступления. В общем, Тони, я очень рассчитываю отыскать какие-нибудь следы — во-первых, воздух здесь слишком влажный и земля почти не затвердела, а во-вторых, волоча на себе тело, человек не мог ступать, как кошка, и должен был оставить довольно глубокие отпечатки подошв. Согласны?

— Вполне… Вы, вероятно, были отличным бой-скаутом, Иеремия?

— И по-прежнему им остался, Тони. А теперь — за работу.

Честно говоря, я не особенно гожусь для игры в индейцев, и все-таки мне доставляло истинное наслаждение наблюдать, как Лафрамбуаз идет, пригибаясь к земле, словно принюхиваясь, и то наклоняется над какой-нибудь сломанной веточкой, то вдруг поднимает комочек земли и разминает в пальцах. Едва зарубцевавшиеся раны, видать, нисколько не стесняли движений Иеремии, разве что он еще чуть заметно прихрамывал. Я тоже старался изо всех сил, но для меня лес всегда есть лес и одно дерево похоже на другое. К полудню мы (во всяком случае, я) совершенно вымотались, но так ничего и не обнаружили. И, по правде говоря, успели исследовать лишь крошечную часть леса. Я прикинул, что в таком темпе мы и за месяц вряд ли прочешем хоть один гектар, и честно признался Лафрамбуазу, что следопыт из меня никуда не годный, а потому не вижу особого смысла в его затее, но мой пастор-недоучка лишь в очередной раз сослался на Писание:

— «…истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «Перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас».[83]

Немного помолчав, он уже обычным тоном добавил:

— Этот Сужаль куда крепче, чем я предполагал. Вероятно, он уволок тело подальше. А я не желаю верить, будто агенты спецслужб знают, что такое усталость. Давайте-ка перекусим и — опять за дело!

Иеремия достал из багажника корзинку, и мы быстро утолили как голод, так и жажду. Не будь на дворе зима, такой пикник, пожалуй, доставил бы мне удовольствие, но сейчас, даже кое-как разведя огонь в печурке, мы дрожали от холода.

Наконец, когда уже начали сгущаться сумерки, где-то справа от меня послышался ликующий вопль Лафрамбуаза. Мы уже успели отойти от хижины Сужаля метров на пятьсот к северу. Я бросился к инспектору, и тот показал мне глубоко отпечатавшийся в земле след каблука. А уж идти дальше по этому следу было для Лафрамбуаза детской игрой. Еще около сотни метров — и мы оказались у груды хвороста. Я принялся энергично расшвыривать ветки и когда наконец добрался до земли, то и не обладая особым полицейским чутьем, можно было сообразить, что тело Марка Гажана покоится именно здесь.

— Из-за этих чертовых ран мне придется взвалить всю работу на вас, Тони, — сказал Иеремия. — Для начала сбегайте к машине за лопатой. На всякий случай я прихватил с собой все необходимое. Не можем же мы вернуться в Бордо, не убедившись, что он тут?..

Меньше чем через пятнадцать минут я снова стоял рядом с Лафрамбуазом и свинчивал саперную лопату, а он держал в руке мощный фонарь. Нервное возбуждение удесятеряло мои силы, и не прошло даже получаса, как я извлек на свет — или, точнее, в полутьму зимнего вечера — бренные останки Марка Гажана. Холод сохранил тело, и запах не слишком отравлял наше существование. Иеремия без малейшего отвращения преклонил колени, кисточкой очистил от земли лицо покойника и негромко проговорил:

— «И это — суета и зло великое! Ибо что будет иметь человек от суеты? И какое же воздаяние всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем?»[84]

Лафрамбуаз осторожно повернул голову убитого и попросил меня посветить. И мы увидели рану на затылке.

— Вы не ошиблись, Иеремия.

— Парня ударили сзади, и сделал это либо кто-то из своих, от кого он никак не ждал нападения, либо убийца подкрался незаметно… Та же история, что и с Сюзанной… Да, скорее всего мое предположение насчет гаража — верно.

Такая версия меня вполне устраивала, поскольку она обеляла Эвелин, по крайней мере в том, что касалось активной части преступления. Для очистки совести мы проверили карманы покойного, но, конечно, ничего не нашли. Я сказал Лафрамбуазу, что мстить за смерть Марка Гажана — не мое дело, я должен в первую очередь разыскать драгоценное досье, а трупы охотно уступлю другим.

— Верно, Тони, но раз мы теперь можем вычеркнуть беднягу Гажана из списка подозреваемых, круг значительно сужается. Если, как на то указывают обстоятельства, убийца — Сужаль, ему, хочешь не хочешь, придется заодно рассказать, куда он девал интересующие вас бумаги.

— Вы собираетесь сразу сообщить о находке к себе в управление?

— Торопиться некуда… Несчастный инженер вполне может еще денек-другой полежать в одиночестве. Убийца не должен знать, что мы нашли его жертву.

Глава 5

Все эти жуткие поиски и раскопки взволновали нас с Лафрамбуазом куда больше, чем нам хотелось показать. Поэтому на обратном пути оба мы угрюмо молчали. Только на подступах к Бордо Иеремия впервые за все это время открыл рот:

— Вы честно заработали награду, Тони, так что можете навести марафет и, если угодно, повидаться со своей возлюбленной. А заодно сообщите ей и о смерти мужа…

— И вы еще называете это наградой?

— По-моему, для вас главное — побыть рядом с ней, а уж тема разговора имеет второстепенное значение, разве нет?

— Но вы ведь, насколько я помню, хотели пока сохранить известие в тайне?

— С тех пор я успел подумать. Если мадам Гажан замешана в убийстве, она поспешит предупредить Сужаля, а тот бросится в Кап-Фэррэ и попробует заново спрятать тело, на сей раз — понадежнее. Там мои люди и застукают его с поличным. Но коли Фред Сужаль не двинется с места — ваша Эвелин ни при чем.

— А вам не кажется, что вы предлагаете мне сделать хорошенькую подлость, Иеремия?

— Да нет же, это самый обычный тест, старина. И вам он нужен не меньше моего. Вы что, боитесь?

— Да.

— А ведь куда лучше узнать правду до того, чем после, верно?

— Вы несомненно правы…

— Вот и прекрасно. А потом сошлитесь на срочную работу и приезжайте ко мне часов в десять. Я позвоню Сальваньяку, и мы втроем обсудим, каким образом лучше провести последний (хоть в этом можно не сомневаться!) бой. Да, и еще одно: намекните, будто я собираюсь послать за телом Гажана завтра на рассвете. Таким образом, Сужаль проведет на редкость приятную ночку!

Я сам себя не узнавал. До сих пор, хоть я и не считал себя «крутым» парнем, по крайней мере старался поддерживать репутацию человека, которому лучше не наступать на ногу без извинений, неплохого агента, весьма увлеченного работой и довольно равнодушного ко всему остальному. И вдруг в тот вечер накануне Сочельника я размяк, как тряпка. Не кривя душой, могу признаться, что забыл о Тривье, о его вдове и малыше, а заодно и о Сюзанне Краст, и что досье Марка Гажана заботило меня не больше, чем прошлогодний снег. По-настоящему меня волновало только одно: любит ли меня Эвелин и удастся ли нам вместе начать новую жизнь. И этой-то женщине, которой я дорожил как зеницей ока, я должен был расставить ловушку, рискуя погубить и ее, и себя? Больше всего меня пугало даже не то, что Эвелин могла оказаться замешанной в убийстве мужа, а последствия разоблачения. И мне же еще доказывать ее вину?

Я позвонил Эвелин из квартиры Лафрамбуаза. По-моему, она искренне обрадовалась, услышав мой голос, и боялась лишь, как бы я не отменил наше первое совместное торжество — Эвелин уже начала к нему готовиться! Я кое-как постарался успокоить ее на сей счет и, сказав, что позже у меня важные дела, предложил увидеться немедленно. Чувствовалось, что мой странный тон удивил молодую женщину, но она и не подумала спорить, а, напротив, сказала, что я могу приехать когда вздумается.

Собираясь ехать в Кордан, на пороге комнаты я столкнулся с Лафрамбуазом. Здоровой рукой он похлопал меня по плечу.

— Наберитесь мужества, Тони, и помните слова, сказанные Им в час смертной муки: «Отче Мой, если не может чаша сия миновать, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя».[85]

— Ладно-ладно, Иеремия… Можно мне взять вашу машину?

— Разумеется… Мы с Сальваньяком ждем вас к десяти часам, ну а попозже сходим выпить по рюмочке в «Кольцо Сатурна».

От улыбки Эвелин мне стало больно. А она, видимо, сразу почувствовала неладное.

— У вас дурные новости, Тони?

— Одна — хорошая, другая — плохая.

— Тогда, если можно, начните с хорошей, ладно?

— Мы напрасно подозревали Марка Гажана — он не бросал вас и не изменял родине.

Эвелин просияла от счастья.

— Это правда? — воскликнула она.

Я кивнул, моя любимая от радости, наверное, плохо соображая, что делает, бросилась мне на шею и расцеловала в обе щеки. В другой ситуации я бы прижал ее к груди и долго не отпускал, но сейчас даже не шевельнулся, и Эвелин, словно поняв, что творится у меня на душе, резко отстранилась.

— А теперь скажите мне плохую новость, Тони…

— Она… связана с тем, каким образом мы… убедились в невиновности вашего мужа…

— Ну?.. Так как же?

— Мы нашли его тело…

Эвелин отшатнулась, будто я ее ударил.

— Его те… ло?

— Да, Марка Гажана убили.

— Уби…

— Так же, как моего коллегу Бертрана Тривье, так же, как Сюзанну Краст…

Эвелин беззвучно заплакала, и ее тихая скорбь растрогала меня больше, чем самые бурные проявления горя. На сей раз я подошел и тихонько обнял ее за плечи.

— А разве вы никогда не думали о такой возможности? — чуть слышно спросил я.

— Я… я старалась не думать об этом… Бедный Марк… так много работать… так надеяться на блестящее будущее… Где он сейчас, Тони?

— Там, где мы его нашли, — в лесу за хижиной, где вы проводили выходные.

— У Фреда?

— Да, у Фреда.

— Но… почему он так поступил?

— Мы как раз собираемся об этом спросить, точнее, Лафрамбуаз, потому что меня, строго говоря, касаются только чертежи и вычисления вашего мужа.

— А вы их… не нашли? — пробормотала Эвелин.

— Нет.

— Значит, Марка убили из-за его изобретения?

— По-моему, так.

— Но как мог Фред… Должно быть, он с ума сошел! Иначе это просто необъяснимо! Да, конечно, бедняга повредился в рассудке…

— Психиатры, безусловно, осмотрят Сужаля, но, между нами говоря, вряд ли они сочтут его больным. Скорее это законченный мерзавец.

Что тут еще скажешь? Эвелин достала бутылку виски — обоим нам очень не мешало взбодриться.

— Тони… вы не привезли Марка сюда?

Грудь мне сдавило, как стальным обручем. Эвелин сама включила дьявольский механизм ловушки, которая, возможно, прихлопнет и ее, и меня.

— Нет, мы оставили его там… Завтра на рассвете Лафрамбуаз прихватит с собой специалистов и…

— Бедный Марк… — печально прошептала Эвелин. — Еще целая ночь… и никого рядом…

Она посмотрела на меня.

— Тони, а как его…

— Так же, как Сюзанну Краст, — ударили сзади по голове.

— Боже мой… Боже мой…

Ее всхлипывания и трогали меня, и невольно будили ревность, так что я неожиданно для себя рассердился. Если мадам Гажан не любила мужа, то к чему слезы? Или она все-таки притворяется? Может, Сальваньяк и Лафрамбуаз, с самого начала подозревавшие Эвелин по меньшей мере в соучастии, не так уж неправы? Но она, должно быть, снова угадала, о чем я думаю.

— Я оплакиваю не любимого мужа, Тони, а друга… рядом с которым прожила много лет… Марк не заслуживал такой страшной смерти…

Мы еще долго говорили обо всем и ни о чем, а потом мне настало время прощаться и ехать к Лафрамбуазу.

— Вам и в самом деле нужно идти, Тони? Это так необходимо?

— Да…

— Я боюсь оставаться одна… Но уже завтра вечером вы обязательно придете, правда?

— Обещаю вам.

— Невеселое получится Рождество…

— Пускай! Для меня главное — провести его с вами!

— Спасибо, Тони… От всего сердца благодарю вас.

Первым заговорил Лафрамбуаз.

— Очень трудно пришлось, Тони?

Я молча пожал плечами, а Сальваньяк встал и дружески хлопнул меня по спине.

— Инспектор мне уже все рассказал… Да, как ни кинь, а мерзко выходит… Надеюсь, однако, вы не забыли, что я вас предостерегал?

— Знаю-знаю! Все меня дружно предостерегали! Все наперебой говорили о ней гадости! И, очень может быть, с полным на то основанием… Только что это меняет, а?

— Ничего… — буркнул Иеремия. — А теперь нам пора заглянуть в «Кольцо Сатурна» и попробовать тамошнее виски.

Мне так же хотелось туда ехать, как повеситься.

Девица в гардеробе, очевидно по нашим лицам поняв, что мы пришли сюда отнюдь не развлекаться, не стала ни любезничать, ни задерживать нас дольше обычного. Метрдотель, судя по всему, пришел к точно такому же выводу, поэтому он выбрал самый неудобный столик и сразу исчез, не поинтересовавшись заказом.

— Мы, видать, не самые желанные гости в этом заведении, как по-вашему? — заметил Лафрамбуаз.

Сальваньяк улыбнулся:

— Боюсь, что так оно и есть.

— Что ж, как-нибудь переживем!

В конце концов какой-то официант все-таки снизошел до переговоров и даже принес заказанное виски. Пригласивший нас Лафрамбуаз, услыхав, во что это ему обойдется, невольно вздрогнул и, по обыкновению, процитировал Библию:

— «Горе тому, кто жаждет неправедных приобретений для дома своего, чтобы устроить гнездо свое на высоте и тем обезопасить себя от руки несчастья!»[86] — так говорил пророк Аввакум…

— Надо полагать, ваш приятель?

Шутка Сальваньяка немного разморозила атмосферу. Потом на сцену вышла Линда Дил, и мы на время отвлеклись от разговоров. Слушая певицу, я вспоминал о нашей короткой встрече возле кабаре и о мелькнувшем в ее глазах страхе. Вот уж с кем мне непременно надо потолковать по душам!

Как только Линда покинула сцену, я проскользнул следом, за кулисы. Увидев в зеркало, кто стоит на пороге, девушка не могла скрыть исказившего ее черты ужаса.

— Чего вы от меня хотите? — резко обернувшись, бросила мисс Дил. — Видела я в зале вашу троицу! Какую гадость вы опять замышляете против Фреда?

— Всего-навсего пытаемся узнать правду об исчезновении Марка Гажана.

— Не там ищете!

— Не уверен, красавица, тем более что, представьте себе, мы его уже нашли!

— Ну да?

— Да!

— И где же он?

— В лесу, спит себе там, где убийца вырыл могилу.

— Убийца?

— Да, поскольку, если уж вас интересуют подробности, сначала несчастному инженеру позаботились разнести голову.

Мисс Дил бессильно упала на стул.

— Это не Фред!

— Откуда вы знаете?

— Знаю, и все тут!

— Не очень-то убедительное доказательство, а?

Казалось, Линда готова броситься на меня с кулаками.

— Ну скажите наконец, за что вы так упорно преследуете Фреда?

— Только за то, что тело Марка Гажана обнаружено на его участке в Кап-Фэррэ.

— Умоляю вас, поверьте, вы ошиблись! — немного поколебавшись, быстро проговорила мисс Дил.

— Так докажите это!

— Не здесь… лучше приходите завтра в одиннадцать утра ко мне домой… Адрес — улица Монсле, дом сто тридцать семь, четвертый этаж…

— Прекрасно, ничего не имею против.

Внезапно глаза певицы округлились от страха. Я обернулся: в дверях стоял Сужаль. Слышал ли он наш разговор? Я был почти уверен, что да.

— Вот как, месье Лиссей, вы тоже интересуетесь моей «звездой»?

— Ты ошибаешься, Фред! — воскликнула мисс Дил.

— Помолчи! Лучше б петь научилась, чем заигрывать с фараонами!

Я решил, что пора и мне вставить слово.

— Как бы фараону не пришлось поучить вас вежливому обращению с дамами, Сужаль!

Он шагнул навстречу:

— Когда-нибудь я по-настоящему изукрашу вам физиономию!

— Тогда советую поторопиться, ибо я всерьез опасаюсь, что скоро вы навсегда лишитесь подобного удовольствия!

Как ни странно, он умудрился взять себя в руки.

— Послушайте, Лиссей, можете сколько угодно волочиться за Линдой — мне плевать, но я не потерплю, чтобы вы с утра до ночи таскались за мной с единственной целью позлить!

— Вовсе не за этим, Сужаль!

— Тогда чего ради?

— Я все еще не теряю надежды услышать от вас чистосердечное признание.

И я вышел из артистической уборной, прежде чем хозяин кабаре нашелся с ответом.

На лицах моих спутников читалось неприкрытое любопытство, наверное, оба немало поломали голову, раздумывая, куда и зачем я столь стремительно исчез. Я рассказал о разговоре с Линдой и объяснил, чего от него жду. Девушка, по-видимому, искренне убеждена, что своими признаниями может полностью обелить возлюбленного, а стало быть, постарается выложить все, что о нем знает, — уж в этом-то я не сомневался. Беспокоило меня одно — слышал ли Сужаль конец нашего разговора? Понял ли он, что Линда назначила мне свидание? К несчастью, я совершенно не представлял, каким образом это можно выяснить. Но Сальваньяк возразил, что существует вполне надежный способ проверить реакцию Сужаля. Раз мы договорились на одиннадцать, они с Лафрамбуазом могли бы подежурить на улице Монсле с десяти и понаблюдать, кто входит в дом. Если Сужаль в курсе, то, как пить дать, прибежит туда пораньше, понимая, что при нем девушка ничего не скажет, да и впредь воздержится от каких бы то ни было откровений.

— А что мешает Сужалю зайти к мисс Дил еще раньше, а то и прямо сейчас запретить любые упоминания о его особе? — буркнул Лафрамбуаз.

— В любом случае мы можем рассчитывать только на психологию этого типа. Вряд ли он доверяет Линде, а раз так — во что бы то ни стало захочет присутствовать при ее разговоре с Лиссеем. Возможно, Тони, для него это еще и шанс отплатить вам за публичное унижение… Если я вас правильно понял, Сужаль тщеславен как павлин и больше всего печется о своем самолюбии.

В конце концов мы решили рискнуть и договорились, что Сальваньяк заедет к Лафрамбуазу около девяти и отвезет нас обоих на улицу Монсле.

В ту ночь я спал очень плохо. Казалось, часы нарочно тянутся невыносимо долго. Мне не терпелось дождаться утра и узнать, замешана ли Эвелин в убийстве мужа и предупредила ли она Сужаля после моего ухода. Около шести я услышал, как Лафрамбуаз на цыпочках вышел из дому, собираясь вместе со своей бригадой ехать за телом Марка Гажана… если, конечно, труп все еще там… Тут я наконец погрузился в какое-то отупение и потерял счет минутам, а очнулся лишь когда Иеремия влетел в комнату и, широко распахнув ставни, весело крикнул:

— Подъем, лентяй! Через пятнадцать минут приедет Сальваньяк!

Жизнерадостный настрой инспектора мигом привел меня в чувство. Я вскочил.

— Ну?

— Можете спокойно пировать со своей очаровательной вдовушкой, Тони. Тело Марка Гажана мы отправили в морг. Никто к нему не прикасался, и моя версия убийства в гараже подтверждается. Я ужасно рад за вас.

А я испытывал такое облегчение, что просто онемел от счастья. Не будь свидания на улице Монсле и нашей мышеловки, я бы с удовольствием снова залез под одеяло и до полудня промечтал о будущей жизни с Эвелин.

Как и предполагалось, мы приехали на место около десяти. Каждый выбрал себе надежное укрытие. Иеремия устроился в крохотной лавчонке, словно нарочно расположенной напротив дома 137; Сальваньяк притаился за углом дома 139, а я — в подъезде дома 135. Не в меру любопытной консьержке пришлось сунуть под нос удостоверение. Старуха благоразумно отстала, и началось тоскливое ожидание.

Без четверти одиннадцать я вдруг заметил Сужаля. Уже то, что он шел пешком, выглядело подозрительно — похоже, Фред на всякий случай решил не привлекать внимания к своей пижонской машине. Я по уговору бросил на тротуар напротив крыльца маленький бумажный шарик, нисколько не сомневаясь, что мои коллеги настороже и готовы выскочить в любую минуту.

При всей закоренелой враждебности к Сужалю не могу сказать, чтобы он казался испуганным. В дом Линды он вошел, даже не взглянув по сторонам, поэтому, следуя заранее подготовленному плану, никто из нас не двинулся с места. Мы решили, что в подобном случае я ровно в одиннадцать позвоню в дверь певицы, а Лафрамбуаз и Сальваньяк подождут на лестнице, пока я их не позову… например, чтобы познакомить со знаменитой артисткой или задать пару неприятных вопросов ее приятелю Фреду. Но все наши планы неожиданно полетели в тартарары. Без пяти одиннадцать Сужаль как ошпаренный выскочил из подъезда дома мисс Дил, на мгновение замер, словно не зная, на что решиться, потом, очевидно взяв себя в руки, размашистым шагом двинулся в ту же сторону, откуда пришел. Но едва Фред поравнялся с моим подъездом, как я преградил ему дорогу. Хозяин кабаре, с ужасом посмотрев на меня, отскочил, но тут же наткнулся на Иеремию, а замаячивший в ту же секунду чуть поодаль силуэт Сальваньяка лишил его последней надежды на отступление. И парень не выдержал:

— Это… н… не я… клянусь вам…

Мы с Сальваньяком и Лафрамбуазом переглянулись и, подхватив Сужаля под руки, вместе вскарабкались на четвертый этаж.

Иеремия позвонил, предварительно напомнив, что никто не должен прикасаться к дверной ручке. Обалделый вид Фреда вызвал у каждого из нас самые худшие опасения. Мы немного подождали, но никто не отозвался, и Лафрамбуаз сам открыл дверь отмычкой. Сальваньяка он попросил подождать на лестнице с Сужалем, а мне знаком предложил идти вместе.

Линда Дил лежала ничком у самого входа. Умерла она точно так же, как Сюзанна Краст и Марк Гажан. Да и орудие убийства — бронзовая ваза — так и лежало рядом с телом. Бедная Линда! Я посмотрел на инспектора.

— По-моему, на сей раз ему конец, Иеремия.

— Я тоже так думаю. Ведь предсказывал же Софония: «И я стесню людей, и они будут ходить, как слепые, потому что они согрешили против Господа…»[87] А пророчества всегда сбываются, Тони, и Сужаль очень скоро убедится в этом на собственной шкуре.

В квартире мы не заметили никакого беспорядка. Все указывало на то, что Линду, как и остальных, убил человек, не внушавший ей опасений. И все же одна мелочь привлекла мое внимание: на пианино стояла рамка без фотографии. Иеремия взял ее в руки, осмотрел и покачал головой:

— Фото слишком торопились убрать и поэтому действовали грубовато: запор сломан, а на картоне — свежие царапины. Пожалуй, самое время задать несколько вопросов месье Сужалю.

Проходя мимо тела Линды, Фред невольно всхлипнул. Лафрамбуаз позволил ему сесть, а потом, как и положено полицейскому, начал допрос:

— Скверная история, а?

— Это не я, клянусь вам!

— Вы знали, что Линда назначила здесь свидание месье Лиссею?

— Нет.

— Так-так… стало быть, вы заглянули совершенно случайно?

— Линда сама меня позвала!

— Вот как?

— Да, позвонила часов в девять утра… сказала, что ей надо поговорить со мной о чем-то очень важном… что она может довериться только мне одному и просит прийти чуть раньше одиннадцати… Так я и сделал.

— А потом?

— Дверь в квартиру была неплотно притворена. Я вошел и чуть не споткнулся о тело Линды. Сначала я подумал, что ей внезапно стало плохо, и, нагнувшись, попытался поднять. Вероятно, при этом я испачкался в крови…

— И что дальше?

— Я остолбенел от ужаса, боясь шевельнуться… Ну а придя в себя, думал только об одном: как бы поскорее унести ноги.

— Почему?

— Я испугался… — Сужаль ткнул пальцем в мою сторону. — Этот тип так и ходит за мной по пятам… И я подумал, что для него это идеальный случай взвалить на меня убийство! Поэтому я потерял голову и удрал, захлопнув за собой дверь…

— Вы, конечно, не имеете ни малейшего представления, чего от вас могла хотеть Линда Дил?

— Нет… более того, сейчас я даже не очень уверен, что звонила именно она…

— Вам что, голос плохо знаком?

— Разумеется, я прекрасно знаю ее голос! Но звонок меня разбудил, и поскольку она назвалась, я не стал вслушиваться… а вот теперь думаю, что тембр вроде бы и похожий, но не совсем…

— Сужаль… Линда была вашей любовницей?

— Никогда в жизни!

— Покажите карманы!

— Но…

— Покажите карманы!

Не смея спорить, Фред дрожащими руками выложил перед нами на стол клочки разорванной фотографии. Как мы быстро убедились, своей собственной…

— Значит, у вас все-таки хватило времени вытащить ее из рамки?

— Да.

— Выходит, любовницей вашей мисс Дил не была, но карточку на пианино держала?

— Я ничего об этом не знал! Я тут вообще в первый раз!

— А зачем же вам понадобилось рвать фото?

— Как раз в надежде избежать того, что происходит сейчас!

— Сужаль, — вклинился в разговор я, — вы хоть не станете уверять, будто понятия не имели, что Линда вас любит!

— Нет, но сам я оставался к ней равнодушен, и вам, Лиссей, должно быть лучше других известно, что все мои помыслы устремлены в другую сторону!

— Ну, старина, не вы первый, не вы последний могли запросто кормиться в двух стойлах разом!

Не ухвати Сальваньяк Фреда за плечи, тот точно бы на меня бросился. А Иеремия по-прежнему невозмутимо подвел итог:

— Фред Сужаль, вы признаете себя виновным в убийстве Линды Дил?

— Нет.

Полицейский не стал настаивать. Он молча снял трубку и вызвал бригаду.

Мы втроем обедали в «Лагайярд». Против всех ожиданий, особого удовлетворения никто не испытывал. Общее недоумение наконец высказал Лафрамбуаз:

— Все как будто указывает, что Сужаль и есть убийца Марка Гажана, Тривье, Сюзанны Краст и Линды… Но если первое и последнее убийства можно объяснить сердечными делами — прикончив инженера, Фред освободил его жену, а влюбленная в него Линда, возможно, мешала осуществить давнюю мечту, угрожая разоблачениями… то при чем тут Сюзанна Краст и Тривье?

Не он один мучился подобными вопросами.

— А вдруг на самом деле Сужаль только симулировал безумную страсть к Эвелин Гажан? — предположил Сальваньяк. — Волей-неволей подумаешь, что парень всех обвел вокруг пальца. Он убил инженера только из-за досье, которое так интересует нас с Лиссеем.

— Значит, по-вашему, он отвез бумаги в Испанию?

— Честно говоря… не вижу другого объяснения.

Иеремия недоверчиво покачал головой:

— Странно… Может, я питаю кое-какие иллюзии и придерживаюсь слишком высокого мнения и о вас, агентах спецслужб, и о ваших противниках… но, положа руку на сердце, никак не могу поверить, что Сужаль — ловкий преступник международного класса, совершивший все эти преступления… Как бы это выразить поточнее?.. Ну, короче, по-моему, калибр не тот…

Я чувствовал примерно то же самое и возразил лишь для порядка:

— Знаете, Иеремия, вам все-таки не стоит давать волю фантазии! Самых ценных разведчиков вербуют среди горничных, домохозяек, мелких клерков да гостиничных служащих… Правда, Сальваньяк?

— Вне всяких сомнений… Впрочем, разве Изочес не описывал вам парня, которого он водил в Испанию через сарские Громы? Помнится, вы говорили, он смахивает на Сужаля…

— Это верно… Что ж, ладно! Оставим-ка Сужаля размышлять о превратностях судьбы в тюремной камере… по меньшей мере до утра. А уж потом идите и расспрашивайте его о знаменитом досье. Потом, независимо от того, добьетесь ли вы результата, я займусь им сам. Так что постарайтесь не затягивать. А на сем я с вами прощаюсь, господа, и желаю обоим счастливого Рождества. Вам, Тони, я отдаю свой ключ. Уходя, оставьте его, пожалуйста, консьержке — у меня еще полно дел в управлении…

Я подвез Сальваньяка до гаража, а сам вернулся к Лафрамбуазу в таком же подавленном настроении, как и у моих коллег. Я не отличаюсь излишней чувствительностью — иначе наверняка выбрал бы работу поспокойнее, но такое нагромождение дурацких, бессмысленных убийств даже меня невольно вышибало из колеи. А больше всего злило ощущение, что с самого начала я был отнюдь не на высоте. Те, кто доверился мне — Сюзанна Краст и Линда Дил, — погибли, да и Иеремия лишь чудом спасся от смерти. И особенно унижало, что решительно все вокруг видели, как бездарно я веду расследование. В первую очередь, конечно, Лафрамбуаз… и Сальваньяк тоже поглядывал на меня с откровенной жалостью, словно говоря, что в его времена агентов спецслужб кроили на другую стать. И наконец, Патрон без лишних проволочек поставил диагноз…

Ночью я так плохо выспался, что решил немного полежать, но в голове продолжали прокручиваться последние события. В конце концов я пришел к выводу, что Иеремия опять, бесспорно, прав, и, невзирая на все мои личные симпатии и антипатии, Фред Сужаль даже отдаленно не напоминает тех людей, с которыми мне приходилось бороться в последние десять лет. Но тогда, быть может, мы изначально сделали ошибку, сведя в одно два совершенно разных дела? Вероятно, нас ввело в заблуждение то, что в обоих замешаны те же лица… Кто знает, не перепуталось ли наше с Сальваньяком расследование с самой обычной сентиментальной драмой?

Сужаль любил Эвелин, а та в свою очередь не питала особой привязанности к мужу, слишком занятому работой ученому. Тогда Фред мог убить Марка просто для того, чтобы избавиться от него. В таком случае можно предположить, что влюбленная в Сужаля Линда, узнав каким-то образом о преступлении, попыталась с помощью шантажа отбить его у прекрасной вдовы… Впрочем, возможно также, что, сообразив, как тщетны все ее усилия, певица задумала отомстить, выдав мне с головой убийцу Марка Гажана. Но так или этак, а подобные истории касаются исключительно Лафрамбуаза… Нас же, что самое паршивое, эта версия ни в коей мере не продвигает к заветному досье — судьба его по-прежнему туманна, не говоря уж о том, что убийства Тривье и Сюзанны остаются полной загадкой. Меж тем я нисколько не сомневался, что гибель обоих напрямую связана с изобретением Гажана. И внезапно в моей памяти всплыло еще одно имя: Турнон.

Я воображал, что маленький директор завода бесится от ревности, но на самом деле, возможно, он отчаянно боялся, как бы Сюзанна не рассказала мне о его роли в убийстве Тривье… А Бертрана Турнон мог застрелить, если тот нашел какую-то связь между ним и похищением досье… Кто лучше директора завода знал истинную цену бумагам инженера? Но тогда почему бы не допустить, что он же прикончил и Марка? В конце концов, Турнон наверняка слышал о загородных поездках Гажанов… Я помнил, с какой настойчивостью директор завода пытался внушить мне, что приличия ради перестал поддерживать с Гажанами дружеские отношения… Кроме того, от страха Турнон мог визжать фальцетом, и не исключено, что спросонок Сужаль действительно принял его голос за женский…

Само собой, в таком сценарии набиралось неправдоподобно много благоприятных для Турнона случайностей. И мне скрепя сердце пришлось признать, что выглядит куда убедительнее, если допустить, что Эвелин не разорвала связи с бывшим шефом, а вместе с ним подготовила убийство мужа, похищение досье и его продажу за кордон. Но кто же тогда ездил в Сар? Да кто угодно! Может, сюда приезжал тамошний агент, а может, они сами отправили посредника… От одной мысли, что Турнон ухитрился меня провести, а Эвелин бессовестно обманула, кровь застилала глаза. Ей я готов был простить решительно все, кроме тайных шашней с противным коротышкой. И это само по себе красноречиво свидетельствовало, что я больше не имею права оставаться агентом спецслужбы, ибо предал общее дело, как и своего друга Бертрана. В какую же первостатейную сволочь я превратился! Угрызения совести заставили меня позвонить Иеремии, чтобы поделиться с ним последними умозаключениями, но мне ответили, что инспектор Лафрамбуаз улетел на вертолете в неизвестном направлении. На вертолете? Вот странная мысль! Что это ему взбрело в голову? Я чуть не перезвонил Сальваньяку, но, представив, чего он еще наговорит об Эвелин (в конце концов, не Сальваньяк ли с самого начала настраивал меня против нее?), малодушно оставил телефон в покое.

Около восьми вечера, хорошенько отлежавшись, я полностью восстановил если не душевное равновесие, то хотя бы спортивную форму, и еще раз попробовал связаться с Иеремией, но мне снова сказали, что не знают, где он. Я выяснил лишь, что около семи Лафрамбуаз забегал к себе в кабинет, но всего на несколько минут. Впрочем, у инспектора могли быть свои дела и он имел полное право на какое-то время забыть обо мне, тем более он прекрасно знал, что я собираюсь праздновать Рождество с Эвелин. И все-таки мне очень хотелось изложить ему с таким трудом вымученную новую версию… Что ж, справлюсь сам, как большой… Полчаса спустя я вышел на улицу. Резко похолодало, но на прояснившемся небе мерцали звезды. Вскоре я добрался до почти опустевшей Интендантской аллеи. Закутанные в шубы и пальто мужчины и женщины спешили с подарками к друзьям. Именно в такие праздники, как Рождество, одиночество ощущаешь особенно остро. Можно сколько душе угодно хохотать над прописными истинами, но рано или поздно всем нам приходится на себе проверить их справедливость.

Пешая прогулка меня здорово взбодрила. Похоже, физические усилия вообще помогают поставить нервы на место. И я уже без прежней горечи думал о безнадежности всех моих попыток найти себе место под солнцем. Да, конечно, с материальной точки зрения мне жаловаться не на что… Ну а завтра? У нас не накопишь денег на обеспеченную жизнь в отставке, меж тем ее срок обычно наступает рано, слишком рано… И при этом ты крайне редко способен на что-либо путное. Правда, идя на работу в спецслужбу, человек никогда не задумывается, чем все это кончится. Так оно лучше.

Я вышел на площадь Комеди, свернул в Аллеи Турни и двинулся по бесконечной улице Фондодеж. Счастье еще, что мне удалось поймать таксиста, возвращавшегося в Кодран и не утратившего надежды кого-нибудь подвезти по дороге.

Около десяти часов я уже звонил в дверь Эвелин. Молодая вдова встретила меня очень мило, и ее нежность так согрела мне сердце, что я устыдился черных мыслей, не дававших покоя весь день.

— Тони… как бы мне хотелось, чтобы мы праздновали этот день в других обстоятельствах…

— Но когда б не они, Эвелин, мы бы никогда не познакомились!

Она проводила меня в гостиную. Нас страшно тянуло друг к другу, но, словно сговорившись продлить удовольствие, мы долго наслаждались разговорами, вспоминая разные эпизоды прежней жизни. Разумеется, моя отличалась куда большей пикантностью, чем размеренное существование Эвелин. Но так или иначе, описывая то некогда любимые места, то погибшего друга, то делясь сокровенными мыслями, мы как будто возводили фундамент будущего счастья и почти не заметили, как стрелки подошли к полуночи.

С последним ударом часов Эвелин, повинуясь внезапному порыву, упала в мои объятия, и мы обменялись первым поцелуем.

— Тони… Узнай об этом кто-нибудь, меня бы, наверное, осудили… но Марк был только верным другом… братом… А я хочу жить!

Я еще крепче прижал ее к себе.

— И я тоже! Довольно с меня прежнего существования… и вечной неуверенности в завтрашнем дне… Надоело болтаться в чужих городах, которые так навсегда и остаются враждебными… И вечно — смерть, страдания, боль, насилие, преступления… Нет, любовь моя, я тоже мечтаю совсем о другом!

Мы сели друг напротив друга за маленький столик в стиле Второй империи. Эвелин составила весьма изысканное меню: паштет в желе, холодный цыпленок, вычищенный внутри и залитый ароматным соком с мякостью ананас и шампанское. Оба и без слов чувствовали себя упоительно счастливыми. Я так опьянел от восторга, что из головы напрочь вылетели все мрачные подозрения, вернее, они просто перестали меня волновать. На свете больше не существовало ничего, кроме нас двоих. Возможно, где-то далеко, очень далеко и существует «земля людей», но нас она нисколько не интересовала. Мы тихонько включили радио.

— Тони, время летит так быстро… ужасающе быстро… Как подумаю, что прошло только три недели с тех пор, как Марк покинул меня навсегда… а теперь и вся моя жизнь вот-вот совершенно изменится… Кажется, я так и вижу: Марк берет у меня ключ от гаража, потом издали машет рукой… Да, Тони, этот черный с белым рукав, наверное, в какой-то мере был символом, знаком судьбы… и указывал он полный поворот…

Ледяное покрывало внезапно опустилось мне на плечи, сдавило грудь, мешая дышать. Куртка Гажана… как я мог о ней забыть? Эвелин сразу почувствовала происшедшую во мне перемену.

— Что с вами, Тони?

— Пустяки, дорогая Эвелин, почти ничего… Просто вы дали мне неоспоримое доказательство того, что с первой встречи лгали мне!

— Вы с ума сошли?

Причудливая смесь печали и ярости, как ни странно, вернула мне утраченную ясность мысли.

— Не пытайтесь оправдываться, Эвелин… Избавьте меня от унизительного зрелища… Я сам нашел тело вашего мужа, дорогая, и на нем было что-то вроде блузона… Зачем убийца стал бы переодевать жертву?

— Я… я, наверное, ошиблась… Память подвела… Марк всегда надевал ту яркую куртку, когда мы уезжали на выходные… Теперь я действительно припоминаю, что в тот день на нем был блузон… Но я так привыкла к этой крупной черно-белой клетке, что она невольно застряла в памяти…

— Тогда… Принесите мне эту куртку, Эвелин!

Она тут же сникла. На красивом личике ясно читались страх и злоба. И все-таки она еще пробовала разыграть оскорбленную добродетель:

— Значит, вы мне не верите?

— Нет.

Эвелин попыталась пустить в ход другое оружие.

— Тони, неужели вы готовы все испортить из-за какой-то дурацкой истории с курткой?

— Не такой уж дурацкой, Эвелин, поскольку этот пустячок, мелочь запросто может обернуться для вас пожизненным тюремным заключением…

— Вы уже сами не знаете, что говорите!

— Да то-то и оно, что знаю… если угодно, могу объяснить, почему вы не в состоянии принести сюда черную с белым клетчатую куртку своего мужа. Просто ее еще в Кап-Фэррэ, совершив убийство, надел ваш сообщник, и это он привез вас домой. Соседи из дома напротив приняли его за Марка — вот их-то как раз ввела в заблуждение привычка видеть его в черно-белом, да и разглядели они только протянутую за ключом руку. И эти честные, порядочные люди, сами того не ведая, с первых минут повели следствие по ложному пути, без всякого злого умысла обманув Сальваньяка и Лафрамбуаза. Так ваш любовник убил мужа, чтобы украсть у него досье, верно?

Эвелин ответила не сразу. Стараясь оттянуть время, она нарочито медленно закуривала. На радио легкие песенки сменила литургия, а мы уже вернулись к повседневности. Конец празднику!

— Не любовник, Тони, а компаньон.

— Турнон?

Она на мгновение замялась.

— Вы намного проницательнее, чем я думала.

— Где досье?

— Здесь.

— Значит, в Испании вы только наводили мосты?

— Да.

— И кого же вы туда посылали?

— Какая разница?

Я встал.

— Вы правы… Я не служу в уголовной полиции. С трупами разберется Лафрамбуаз… Мне нужны только бумаги, на остальное — чихать.

Эвелин в свою очередь поднялась.

— Насколько я понимаю, у меня нет выбора?

— По-моему, тоже.

Она подошла к секретеру. Раздался щелчок, и деревянная панель соскользнула в сторону. Эвелин повернулась ко мне. В левой руке она держала объемистый пакет, в правой — револьвер. Я восхищенно присвистнул.

— Что, почувствовали вкус к кровопролитию?

— Я не хочу, чтобы все, уже совершенное, оказалось бесполезным… Эти бумаги стоят целое состояние! Сейчас на них есть три покупателя. Для меня это твердая гарантия приятной, хорошо обеспеченной жизни… Вы не такой, как другие, Тони, вы не из стада… И я уверена, что вы любите меня. Я тоже вас люблю. Зачем нам думать о других? Уедем вместе. Устроимся за границей и попробуем жить счастливо. Я не сомневаюсь, что у нас это получится. Но если вы своим упрямством вынудите меня убить вас, я уж точно никогда не смогу быть счастливой. Да и вы, сдав меня полиции, тоже не утешитесь до самой смерти.

Эвелин говорила чистую правду. Да, я любил ее и к тому же потерял всякий интерес к работе. Так зачем приносить себя в жертву какой-то заскорузлой морали? Я тоже (хоть, разумеется, и по совсем другим причинам) совершил несколько убийств. Да, Эвелин цинична, но разве я — нет? Взаимная любовь может изменить нас обоих. При этом я ничем не рискую. Признав, что задание провалено, я подожду несколько месяцев и действительно уйду в отставку. Кстати, очень удачно получилось, что об этом уже шла речь. А потом уеду к Эвелин, куда-нибудь в Америку, и мы заживем вместе.

— Ну, Тони, так что вы решили?

Я хотел раскрыть объятия и тем навсегда скрепить договор, но радио вдруг заиграло «Толстяка Билла», песенку, которую непрестанно насвистывал Тривье. Удивительная случайность… И меня охватило такое чувство, будто мой прежний товарищ нарочно вернулся из мира теней, чтобы напомнить о прежних обещаниях, о том, что я имею право сделать, что — нет. А за спиной Бертрана стояли несчастная Сюзанна и хрупкая Линда, погибшие по моей вине…

— Эвелин… кто убил Тривье?

— Мой компаньон.

— Зачем?

— Ваш коллега застал нас за разговором.

— А Сюзанна?

— Она ревновала… А от ревности порой умнеют, Тони. Сюзанна знала, что мы с Турноном часто видимся. Очевидно, она испугалась, как бы я снова не взяла его в оборот. А потом, вероятно, Марк поделился с ней своими терзаниями — он тоже, скорее всего, думал, что я ему изменяю… в прямом смысле слова.

— А Линду за что?

— Слепая любовь к Сужалю помогла ей сообразить, какая над ним нависла опасность. Меж тем нас вполне устраивало то, что ваши подозрения падали на Фреда.

— Так, значит, это Турнон в то утро…

— Да.

— А как же с фотографией?

— Турнон вставил ее в рамку уже после того, как убил Линду.

— И вы не испытывали ни малейшей жалости ни к несчастной молодой женщине, ни к человеку, который так преданно вас любил?

— Дураки меня не интересует.

— Тогда стреляйте, Эвелин, потому что я тоже дурак! Глупо было верить вам, полюбить вас… и еще глупее — что я по-прежнему вас люблю!

Она слегка приподняла дуло револьвера.

— Подумайте еще немного, Тони… Мы любим друг друга… Зачем же нам ссориться из-за каких-то покойников?

— Слишком поздно, Эвелин, я уже принял решение. Предпочитаю умереть дураком.

Но рука с револьвером вдруг бессильно опустилась.

— Я не могу в вас выстрелить, Тони, потому что и в самом деле люблю… Вот уж никогда бы не подумала, что со мной это может случиться!.. Послушайте… Отпустите меня… дайте себе время на раздумье… Может, когда-нибудь вы все-таки ко мне приедете? Я готова ждать сколько угодно…

— Нет… Могу вам предложить только одно: вы отдаете мне досье, а я жду несколько часов, чтобы вы успели сбежать в Испанию. Перебравшись через границу, вы мне позвоните, и тогда я отправлюсь в Париж с докладом.

— И потом приедете ко мне?

— Не думаю.

— Значит, мне надо либо убить вас, либо отказаться от всех надежд, ради которых я стала соучастницей стольких преступлений?

— Совершенно верно.

Эвелин пристально смотрела на меня. А мне хотелось умереть. Агент контрразведки, способный вести себя так, как я, не заслуживает ничего, кроме смерти. Она снова вскинула револьвер, и я чуть-чуть напрягся. Казалось, палец вот-вот нажмет на курок. В голове мелькнуло, что Лафрамбуаз с Сальваньяком, обнаружив завтра мой труп, наверное, скажут, что либо я напрасно не слушал их предупреждений, либо мою славу хорошего агента сильно преувеличили. Но Эвелин вновь опустила руку.

— Не могу! — жалобно простонала она. — Тони, у меня не хватает мужества убить единственного человека, которого я когда-либо любила!..

Я поймал на лету брошенное ею досье, а Эвелин сквозь слезы добавила:

— Хорошо, я уеду, Тони… и позвоню вам, когда перейду границу… но все же, несмотря ни на что, я до конца жизни буду надеяться, что когда-нибудь вы приедете… Дайте слово, что мы еще увидимся, Тони!

Все это настолько меня потрясло, что я не успел ответить, как вдруг сзади послышался еще один голос:

— Нет, Эвелин, он не приедет.

Я медленно повернулся. У двери, держа нас обоих под прицелом, стоял Сальваньяк. Я остолбенел. Сальваньяк! А он, видимо прочитав в моих глазах безмерное удивление, рассмеялся.

— Ну да, Тони, за всем этим стоял я.

— Сальваньяк… Не могу поверить!

— Почему же? Садитесь, Тони, и вы тоже, Эвелин… Только не дергайтесь, ясно? Иначе я сразу выстрелю… Эвелин, дорогая, вы собирались поступить со мной очень некрасиво… Продали меня с потрохами, а? И кто бы мог заподозрить, что у вас есть сердце и что это сердце воспылает к нашему Тони? Ведь она вас и вправду любит, Тони, тут не может быть ни малейшей ошибки… Кстати, если это еще способно вас порадовать, могу уверить, что между нами нет ничего, кроме нескольких убийств.

Эвелин словно окаменела на стуле. Казалось, взгляд Сальваньяка ее гипнотизирует. А я по-прежнему недоуменно таращил глаза.

— Ну вот, Тони, а теперь мне придется убить и вас. Правда, сделаю я это без особого удовольствия, потому что, честно говоря, вы мне нравитесь, но речь идет о моей безопасности, а вы достаточно долго варитесь в нашем котле и, следовательно, должны понимать, что в таких вопросах ни о каких личных симпатиях даже и думать нечего.

— Но почему? С какой стати? Вроде бы ваш гараж на полном ходу… Чего вам еще не хватало?

— Боюсь, вы подумаете, что у меня мания величия, но — тем хуже! Они вышвырнули меня в отставку, Тони, решив, что я заработал на их службе слишком много ран и уже никуда не годен! Вот мне и захотелось доказать обратное. Присутствующая здесь дама предоставила мне такую возможность, поэтому-то, отделавшись от вас, я заберу ее с собой и честно вручу половину денег. Этого вполне хватит, чтобы вести жизнь, о которой она всегда мечтала. Да, я готов забыть о чуть не совершенном предательстве и даже посочувствовать. Все мы знаем, что такое ослепление страсти…

Эвелин попыталась меня спасти.

— Антуан… я готова уступить вам свою долю, но, прошу вас, не трогайте Тони…

— Невозможно, дорогая моя… Что бы он сейчас ни говорил, но потом крепко сядет на хвост и не отцепится или, во всяком случае, изрядно осложнит жизнь. А я не хочу никаких неприятностей.

По правде сказать, я вовсе не думал о своем крайне ограниченном будущем. Все мои мысли занимало сейчас одно: я хотел понять, почему и каким образом Сальваньяку удалось обмануть нас с Иеремией. Но это не укладывалось в голове. А Сальваньяк все урезонивал Эвелин:

— Берите пример с него, дорогуша. Поглядите, как он спокоен. Не то чтоб смирился, но не рыпается. А почему? Потому что понимает: у меня нет другого выхода. Люди нашей профессии слишком хорошо знают, что против лома нет приема.

Она умоляла. Сальваньяк не желал ничего слушать.

— Вот что, дорогая, постарайтесь вести себя с таким же достоинством, как наш друг Тони. Его куда меньше занимает собственная судьба, чем то, что тут произошло на самом деле. Именно это он сейчас и надеется угадать.

Я посмотрел ему в глаза.

— Так оно и есть.

— Что ж, старина, поскольку сегодня Рождественская ночь и нам никто не помешает, я не прочь просветить вас на сей счет. Говоря по правде, мне и самому будет приятно услышать от вас, что я всех очень ловко обставил. На самом деле и эта история, как все гениальное, до смешного проста. Для начала талантливый ученый Марк Гажан женился на безумно тщеславной женщине, поставившей не на любовь, а на его будущие достижения. Истинная натура этой дамы известна, пожалуй, лишь ее прежнему любовнику, господину Турнону, человеку слабому и безвольному, а также одной из бывших коллег — ныне покойной Сюзанне Краст.

Эвелин опустила голову, и я не видел выражения ее лица.

— Вопреки его собственным уверениям, если Турнон и впрямь не поддерживал с Гажанами дружбы домами, то с Марком он остался в превосходных отношениях. Он первым узнал, что инженер добился результата. И почти сразу в дело вступил я. Поскольку влюбленный в Эвелин Фред Сужаль считался ближайшим другом семьи, мадам частенько бывала у него в «Кольце Сатурна», где работала моя подружка Линда Дил…

— Что? Линда Дил была…

— Ну да… Надеюсь, ваше изумление вызвано скорее обстоятельствами, нежели моими внешними данными… Впрочем, наша связь оставалась для всех тайной, и даже Сужаль о ней понятия не имел — во-первых, потому что не видел никого, кроме своей Эвелин, а во-вторых, Линда любила Фреда. Мы с мадам Гажан здоровались как завсегдатаи кабаре, а потом, когда я получил из Парижа приказ приглядывать за Марком, быстро сговорились. Как-то вечером Эвелин поделилась со мной жестоким разочарованием: муж закончил работу и как истинный патриот собирался даром отдать изобретение родине, в то время как весьма заинтересованные в подобных исследованиях правительства других стран с удовольствием отвалили бы за него миллионы. С этой минуты все шло как по маслу.

Эвелин подняла голову, и я увидел, что она плачет.

— Замолчите, Антуан… хотя бы из сострадания…

— Почему? Разве я не обязан по крайней мере все объяснить уважаемому коллеге? И потом, я не желаю лишать себя удовольствия доказать месье Лиссею, что при всей своей блестящей репутации он оказался куда слабее меня!

Я полагал, что лучше дать Сальваньяку выговориться до конца. Как только он умолкнет — мне конец. Так что стыдливость Эвелин Гажан меня не особенно тронула.

— Поскольку Марк не желал ничего слушать, оставалось только избавиться от него и забрать бумаги. Я убил его в машине, в Кап-Фэррэ, надел его куртку, и это мою руку видели соседи Гажанов. В тот же вечер я помчался к испанской границе и там оставил машину, чтобы создалось впечатление, будто инженер сбежал. Сам же, пользуясь случаем, встретился в Испании кое с кем из возможных покупателей. А когда я вернулся, тут уже подняли тревогу и из Парижа приехал Тривье.

— А вы его убили…

— Что ж мне еще оставалось делать, если мадам, нарушив строжайший запрет, явилась ко мне в гараж? Тривье видел нас вместе, и я сразу понял, что мое знакомство с женой внезапно растворившегося в воздухе инженера показалось ему более чем подозрительным. Этим ваш приятель и обрек себя на смерть. К несчастью, прежде чем идти к Турнону, он успел поболтать с Сюзанной Краст и рассказать ей о неожиданной встрече. После убийства Тривье Сюзанна сделала вывод, что его предположения были верны. Судя по тому, как Турнон обошелся с вами, Тони, ему секретарша не сказала ни слова. Зато, увидев вас и сразу поддавшись вашему обаянию, она решила все выложить. Но мне повезло — вы разоткровенничались с Эвелин, она меня предупредила, и я успел вовремя убрать Сюзанну Краст. Однако после этого дело осложнилось — теперь в него вмешался еще и Лафрамбуаз, и я, хорошо зная редкое чутье нашего Иеремии, стал опасаться неприятностей.

— И не без оснований, Сальваньяк, он не оставит вас в покое.

— Не сомневаюсь, потому-то нам с мадам Гажан и придется удрать чуть раньше, чем мы хотели. Не стану скрывать, Тони, после смерти Сюзанны Краст я попал в ужасно затруднительное положение, но судьба снова сыграла мне на руку — вы по уши влюбились в Эвелин. Потрясающее везение! С помощью своей сообщницы и одновременно то и дело предостерегая вас против нее (кстати, согласитесь, что это было тонко разыграно), я старался укрепить ваши подозрения против Сужаля. А вы от ревности очертя голову бросились прямиком в ловушку! Когда же вы откопали тело Гажана на участке Фреда, подозрения превратились в уверенность. Но на сей раз случай меня чуть не погубил, и опять из-за женщины! Только Линда Дил, обожавшая Фреда, угадала правду. И если она до сих пор не говорила вам ни слова, то лишь потому, что имела все основания меня бояться. Правда, я кое-что пообещал на случай возможного предательства, и у Линды было множество причин хорошенько подумать, прежде чем лезть на рожон. Однако любовь оказалась сильнее страха. Убедившись, что вы не шутите и действительно готовы обвинить Сужаля в убийстве, Линда решила все рассказать и назначила вам свидание. По доброте душевной вы меня и об этом любезно предупредили. Следовательно, настала очередь мадемуазель Дил перебраться в мир иной. И я придумал замечательный фокус, которым, уж простите за нескромность, Тони, и сейчас немало горжусь. Эвелин звонком разбудила Фреда и, подражая голосу Линды, сказала, что хочет сообщить нечто очень важное о смерти Марка, и попросила зайти к ней около одиннадцати. Поставив вас с Лафрамбуазом на улице Монсле, я разыграл вас как мальчишек. Дом сто тридцать девять, у которого я выбрал укрытие, граничит с маленьким двориком, куда выходит пожарная лестница дома сто тридцать семь. За несколько минут до появления Сужаля я поднялся к Линде, убил ее и, вынув из рамки свою фотографию, сунул туда карточку Фреда в полной уверенности, что страх толкнет его на очередную глупость и этот дурень порвет «компромат». У Сужаля куда больше мышц, чем мозгов. Все прошло великолепно, без сучка без задоринки, и я уже облегченно перевел дух, как вдруг с удивлением услышал из ваших уст, старина, что вы празднуете Рождество с Эвелин. Меня это до крайности изумило. Я позвонил мадам, и у нее не хватило ловкости обвести меня вокруг пальца. Я понял, что в очередной раз столкнулся с любовью и придется снова принять меры предосторожности. Поэтому в конечном счете именно ей вы и обязаны своей преждевременной смертью, Тони.

Эвелин тихонько вскрикнула:

— Нет! Нет! Хватит крови! Довольно преступлений!

— Успокойтесь, дорогая… Теперь мы просто вынуждены довести дело до конца. Между прочим, Тони, я уже давно стоял за этой дверью и слушал ваш разговор. Поздравляю, отличная работа. Вы блестяще использовали мою единственную ошибку. Да, я напрасно не переодел труп Гажана, после того как разыграл небольшую сценку для соседей. Но, по правде сказать, у меня не хватило решимости вернуться в Кап-Фэррэ, снова откопать тело, а потом еще раз зарыть. Согласитесь, однако, что вы и не догадывались о моей роли в этой истории, пока я не появился здесь собственной персоной?

— Верно, Сальваньяк, вы до последней минуты водили меня за нос.

— Спасибо. Поверьте, Тони, даже выслушав ваши разоблачения, я долго не решался закончить дело таким образом, но любовь к вам мадам Гажан не оставила мне выбора. Слушая ее влюбленный лепет, я понял, что не пройдет и нескольких минут… и Эвелин назовет вам мое имя, как уже отдала досье, ради которого я стал преступником… Мы оба — жертвы любви, Тони. Уж простите, старина.

Он поднял револьвер, но Эвелин выстрелила первой. На беду, она слишком нервничала и пуля, не причинив Сальваньяку никакого вреда, пробила дверной косяк. Зато Антуан, ни разу за все это время не утративший выдержки, не промахнулся. Эвелин умерла мгновенно, прежде чем ее тело коснулось пола. А стрелок, как ни странно, вовсе не обрадовался собственной меткости.

— Жаль… Я этого не хотел. Но, сами видите, она заставила меня защищаться, а стреляю я быстро и хорошо. Досадно, что так получилось… Эвелин по-настоящему вас любила, и сейчас представила лучшее тому доказательство.

Я не ответил. Зачем? А Сальваньяк меж тем колебался.

— Слушайте, Тони, чтобы жертва Эвелин не пропала даром, я готов сохранить вам жизнь, но при одном условии: вы возвращаете мне досье и даете честное слово не предпринимать ничего в течение суток. Согласны?

— Нет.

— Вы подписываете себе приговор.

— Тем хуже.

— Но это же настоящее самоубийство. Чего ради?

— Я вынужден поступить так по причинам, которых вы больше не в силах понять: из верности данному слову, ради памяти погибшего друга и, можете смеяться, из чувства долга.

— Ну, вы сами сделали выбор, Тони.

Он поднял руку, а я зажмурился. Прогремел выстрел, но я так ничего и не почувствовал. Неужели Сальваньяк нарочно промазал? Я открыл глаза. Сальваньяк, держась за грудь, со стонами корчился на полу. По пальцам его струилась кровь. А на пороге стоял старый добрый Иеремия.

— По-моему, я успел вовремя, — только и сказал он.

Сальваньяк, с трудом разогнувшись, сел на полу.

— Скорее позвоните в больницу! — взмолился он. — Или я сдохну от потери крови…

Я молча нагнулся и вынул из судорожно сжатых пальцев Эвелин револьвер. Сальваньяк сразу все понял.

— Вы… вы ведь не…

— Да!

— Не посмеете…

— Еще как! Хотя бы ради профессиональной чести, Сальваньяк… Никто из наших людей не может быть предателем.

Я выстрелил, не дав ему ответить ни слова, а потом обернулся к Лафрамбуазу.

— Прошу прощения, что нарушил слово, Иеремия… Но я любил Эвелин… Постарайтесь устроить так, чтобы вскрытия не делали или по крайней мере чтобы его результаты не создавали нам лишних трудностей. А если понадобится, я попрошу шефа вмешаться.

Иеремия кивнул и, прежде чем вызвать подкрепление, заметил:

— «…и Я употреблю их обольщение и наведу на них ужасное для них: потому что Я звал, и не было отвечающего, говорил, и они не слушали, а делали злое в очах Моих и избирали то, что неугодно Мне» — так свидетельствует пророк Исайя.

Эпилог

Иеремия захотел непременно проводить меня на вокзал Сен-Жан — я возвращался в Париж на утреннем скором, увозя в чемодане досье Гажана. Время еще оставалось, и мы стали бродить по перрону.

— Короче, — объяснил Лафрамбуаз, — впервые у меня возникли кое-какие сомнения, когда мы втроем обедали в «Лакайярд». Помните, я говорил, что никак не могу представить Сужаля в роли международного преступника такого класса? Но если он невиновен, то где искать убийцу? Однако по-настоящему подхлестнуло меня то, что Сальваньяк назвал точное место, где Изочес якобы вел Фреда через границу. Ни вы, ни я не знали, какой маршрут тогда выбрал проводник. Так откуда это мог выяснить наш коллега? Поэтому, распрощавшись с вами, я сел в вертолет и помчался в Сар показывать Изочесу фотографию Сальваньяка. Тот сразу сказал, что это тот тип, которого он в ночь после первого убийства водил через границу. С этой минуты все стало ясным как божий день, и то, что нам казалось фантастикой и абсурдом, на самом деле было проще простого, поскольку вы ставили преступника в известность о каждом нашем шаге. Вернувшись из Сара, я, чередуясь кое с кем из своих инспекторов, начал следить за Сальваньяком, а когда узнал, что он отправился к мадам Гажан, где вы празднуете Рождество, тут же примчался.

Громкоговоритель оповестил пассажиров, что пора занимать места. Я пожал Лафрамбуазу руку.

— Завтра же я попрошу Патрона устроить ваш перевод к нам, Иеремия. По-моему, мы с вами многого добьемся вместе.

— Я тоже так думаю, Тони, — спокойно отозвался Лафрамбуаз, пристально поглядев мне в глаза.

НАША ИМОЖЕН

Посвящается Эвелин и Рене Гесслер

Ш.Э.

Глава 1 Злоключения любви

Они шли, взявшись за руки и не говоря ни слова, в печали и недоумении от того, что мир (в лице родителей Дженет) противится их страсти нежной.

Медленно влюбленные брели по берегу озера Веннахар, чьи прозрачные воды в то весеннее утро казались огромным световым пятном среди скал Троссакса — гордости маленького городка Каллендера.

Даром что шотландцы, Дженет и Ангус были романтиками, а потому верили, что не смогут жить друг без друга и даже смерть не так страшна, как вечная разлука. Они уселись на гниющий в траве ствол дерева и задумались о ближайшем будущем, которое явно не сулило ничего хорошего. Первой нарушила молчание девушка.

— Ангус, о, Ангус… что с нами будет?.. — простонала она.

У парня комок подступил к горлу. Он обхватил спутницу за плечи и нежно притянул к себе.

— Не знаю, Дженет… но в одном я уверен: я люблю вас и никому не позволю нас разлучить.

Дженет улыбнулась. Она была так молода, что еще верила в могущество слов и обещаний.

— Лучше мне вообще не выходить замуж, чем стать женой другого, Ангус…

Они помолчали — и каждый в эти минуты наслаждался утешительным сознанием того, что ему отвечают взаимностью.

Дженет Лидберн была отнюдь не красавицей, зато от всего ее облика веяло свежестью и здоровьем. Круглое, чуть тронутое веснушками и обрамленное светлыми волосами личико дышало искренностью и простодушием. Как единственная дочь Кита и Флоры Лидберн — владельцев крупнейшей в Каллендере мясной лавки — Дженет с полным основанием слыла одной из самых завидных невест городка. Ей недавно исполнилось девятнадцать.

Зато Ангус Кёмбре, высокий и сухощавый двадцатипятилетний парень с жестким и узким, как лезвие, лицом, понятия не имел, кто его родители. Вырос он в Перте, столице графства, в приюте для подкидышей, и там же освоил профессию механика, а закончив учебу, устроился к Ивену Стоу, державшему гараж и бензоколонку на окраине Каллендера, у дороги в Доун.

— Прежде чем мы примем окончательное решение, Дженет, я попрошу хозяина сходить к вашему отцу.

Девушка покачала головой.

— Папа не станет слушать мистера Стоу… и, боюсь, вполне способен выставить его за дверь!

— Ивен Стоу не позволит так с собой обращаться, не тот человек!

— А что он может поделать? У себя дома каждый волен принимать или не принимать кого захочет, разве нет?

Слова Дженет звучали настолько логично, что теперь и Кёмбре впал в ледяное отчаяние. Впереди замаячила тень смерти. Ангус лихорадочно сжал руку девушки.

— Ах, Дженет, неужто я и в самом деле вас потеряю?

Тяжкий вздох девушки мог бы смягчить и самое суровое отцовское сердце, но только не Кита Лидберна. Однако не прошло и нескольких минут, как Дженет вынырнула из пучины скорби.

— Возможно, кое-кто и смог бы замолвить за нас словечко, — задумчиво прошептала она, — но надо еще упросить ее нам помочь…

— Ее?

— Иможен Мак-Картри.

Имя знаменитой рыжеволосой воительницы словно выстрел прогремело в диких зарослях Троссакса.

— Вы и вправду думаете, что ваш отец…

— Мисс Мак-Картри — единственная, кого он боится!

— Почему?

— Не знаю, Ангус, как, впрочем, и того, почему половина Каллендера готова умереть за нее, а другая только и мечтает сжить со свету…

— Но ваш отец, очевидно, принадлежит ко второй категории?

— Врагам часто уступают там, где друзья получают отказ…

— А с чего бы вдруг мисс Мак-Картри стала нам помогать?

Девушка решительно выпрямилась.

— Потому что я попрошу ее об этом.

Розмери Элрой из окна кухни с умилением наблюдала, как трудится в саду ее великовозрастная малышка, и в пятьдесят с лишним лет сохранившая все тот же неукротимый нрав, который в детстве заставлял ее решительно отвергать то традиционную ежеутреннюю овсянку, то воскресный хагги [88]. И Розмери со слезами на глазах вспоминала маленького красноволосого демона, не боявшегося затевать драки с мальчишками-сверстниками и при этом нередко разбивавшего их в пух и прах. Увы! Жизнь нисколько не смягчила Иможен Мак-Картри, и даже, вернувшись на родину пенсионеркой, она все еще рвалась в бой. В Каллендере, к величайшему огорчению старой няни, Иможен и боготворили, и ненавидели. Одни называли мисс Мак-Картри славой Горной страны и пошли бы за ней на край света, но другие считали ее позором Шотландии.

Утомившись от садовых работ, мисс Мак-Картри вернулась в дом.

— Розмери, я пойду наверх немного освежиться, — предупредила она, заглядывая на кухню.

Миссис Элрой молча покачала головой, прекрасно зная, что ее протеже не только ополоснет холодной водой лицо, но и выпьет первый за день бокал виски, а до вечера за ним последует немало других. Розмери непрестанно беспокоилась, как бы Иможен не пошла по стопам отца, некогда занимавшего почетное место среди самых отпетых шотландских алкоголиков, и опасения старой няни, бесспорно, имели под собой почву, поскольку дочь капитана унаследовала-таки папины таланты.

Удобно устроившись в кресле-качалке и предусмотрительно закрыв дверь на ключ, мисс Мак-Картри потягивала виски, но не успела и нескольких минут понаслаждаться заслуженным покоем, как дом потряс оглушительный вопль миссис Элрой. От неожиданности Иможен так сильно вздрогнула, что чуть не выронила бокал и, во избежание подобного несчастья, осушила его единым духом. Потом она прикрыла глаза, отдышалась и вышла на лестничную площадку узнать, с чего вдруг Розмери так варварски нарушила ее отдых. С годами миссис Элрой стали отказывать ноги, но легкие оставались по-прежнему мощными, поэтому, когда кто-нибудь приходил навестить ее подопечную, старуха останавливалась у нижней ступеньки лестницы и, не поднимаясь наверх, звала Иможен. Любой, кто слышал этот вопль, вообразил бы, что в детстве Розмери пасла на холмах стада и научилась перекрикивать свирепый ветер Горной страны.

— В чем дело, Розмери? — в свою очередь рявкнула мисс Мак-Картри.

— Тут с вами хочет поговорить одна девушка!

— Девушка?

— Дженет Лидберн!

— У меня нет ничего общего с их семейкой!

— Дженет уверяет, что это очень важно!

— С Лидбернами не случается ничего интересного, и вообще сердце у мясника высохло, как какая-нибудь баранья кость, сто лет провалявшаяся на солнце!

Наступила недолгая тишина. Наконец миссис Элрой, снова набрав полные легкие, возобновила оглушительный диалог.

— А все-таки вам лучше бы спуститься, мисс!

— Ну да?

— Понимаете, малышка-то ведь плачет!

При всей своей вспыльчивости Иможен была незлой женщиной, и слезы Дженет ее тронули. Она вихрем промчалась вниз по лестнице.

— Что стряслось, Дженет? Вы потеряли кого-нибудь из близких?

— Пока нет… — сквозь рыдания прошептала несчастная дочь мясника.

И, не теряя времени даром, она с мольбой упала к ногам мисс Мак-Картри.

— Спасите нас! Спасите нас! Только вы одна можете нам помочь!

Романтическая скорбь гостьи слегка удивила Иможен, но она настолько привыкла чувствовать себя новым воплощением Марии Стюарт, что невольно проявила благородную сдержанность, восхитившую миссис Элрой и успокоившую просительницу.

— Я вас слушаю, дитя мое, — просто и величественно проговорила рыжая шотландка, опускаясь в кресло.

И Дженет без утайки рассказала об их с Ангусом Кёмбре несчастной любви, уверяя, что, по ее мнению, во всем Каллендере одна мисс Мак-Картри не побоится вступить в единоборство с ее устрашающим родителем. В ответ послышался знаменитый смех мисс Мак-Картри, грозный, как рокот боевых барабанов перед великими битвами древности и средневековья.

— Послушайте, Дженет, я с большой симпатией отношусь к Ангусу Кёмбре, и, если не могу сказать того же про вас, то лишь потому, что вы дочь своего отца, о чем я искренне сожалею. Однако было бы несправедливо упрекать вас за происхождение. Это никак не зависело от вашей воли… А значит, вы непременно выйдете замуж за Ангуса, я беру это на себя.

— Но… папа… — полунедоверчиво, полувосхищенно пробормотала Дженет.

Иможен встала, взяла гостью за руку и, подведя к комоду, указала на фотографию в кожаной с металлическими заклепками рамке, с которой им улыбался ничем не примечательный мужчина в форме.

— Это портрет моего отца, капитана Мак-Картри…

Шотландка перевела взгляд на фавюру, вставленную в такую же рамку.

— …а это — Роберт Брюс накануне битвы при Баннокберне. Так вот, при этих двух героях, ни разу не слышавших от меня ни слова лжи и до сих пор не ведавших разочарования (ибо я уверена, что никогда не обманывала их надежд), принимаю на себя обязательство соединить вас узами брака с Ангусом Кёмбре.

Дженет, ни жива ни мертва, прижалась к стене в холле, пытаясь угадать, что творится в гостиной. К несчастью, долетавшие из-за двери громовые раскаты не позволяли питать никаких иллюзий насчет приема, оказанного Лидбернами мисс Мак-Картри и Ивену Стоу.

Когда Дженет, открыв дверь на повелительный звонок Иможен, бросилась докладывать родителям, кто пришел к ним в гости, мясник чуть не выронил любимую пенковую трубку. Уже одно это привело его в бешенство.

— И чего же от нас хотят эти двое? — буркнул он.

— Я… я не знаю…

Кит смерил дочь подозрительным взглядом.

— Признайтесь-ка, Дженет, а это, случаем, не ваша очередная затея?

Девушка страшно перепугалась.

— Нет-нет!.. Уверяю вас, я не…

— Ладно, пускай идут сюда!

Кит повернулся к жене.

— А вас, Флора, я прошу молчать, пока я сам не поинтересуюсь вашим мнением, что, впрочем, весьма маловероятно…

— Хорошо, Кит, но, умоляю вас, не сердитесь!

— Я буду сердиться ровно столько, сколько захочу!

— Но подумайте о своем давлении!

— Оно вас не касается. И зарубите себе на носу: я никому не позволю распоряжаться в моем доме!

Обмен приветствиями между хозяевами дома и гостями, которым даже не предложили сесть, был предельно кратким. И Лидберн сразу расставил точки над i.

— Терпеть не могу, чтобы меня беспокоили вечером, когда я отдыхаю после дневных забот, поэтому буду вам премного обязан, если вы изложите дело в самой сжатой форме. Ну, чем могу служить?

Мисс Мак-Картри чуть не вскипела, но под суровым взглядом Стоу кое-как сдержала негодование, предоставив хозяину гаража спокойно рассказать о цели их визита.

— Мисс Мак-Картри лишь из дружеской симпатии к Ангусу Кёмбре и вашей дочери, мистер Лидберн, согласилась сопровождать меня и помочь в этом деликатнейшем деле, — закончил Стоу.

Кит с трудом верил собственным ушам. Неужели какой-то грязный механик и впрямь смеет официально просить у него руки Дженет? Мясника затрясло от ярости. Тем более, понимая, что при всей своей силе он рискует нарваться на очень крупные неприятности, если вздумает без околичностей выставить наглеца Стоу вон, Лидберн предпочел сорвать злобу на Иможен. Для начала он презрительно хмыкнул.

— Что за странная мысль брать с собой мисс Мак-Картри, когда речь идет о деликатных, как вы сказали, вопросах?!

Шотландка никак не могла молча стерпеть оскорбление. Решительно отодвинув спутника в сторону, она с угрожающим видом надвинулась на мясника.

— Да где вы, по-вашему, находитесь? В конюшне, в стойле или в свинарнике?

Пораженный по меньшей мере неожиданным вопросом, Кит уставился на гостью помутневшим взором.

— Я вынужден напомнить, что вы сейчас у меня в доме! — наконец взяв себя в руки, рявкнул он.

— Возможно, и так, мистер Лидберн, но прежде всего вы в Шотландии, где никто, кроме последних ублюдков, не ведет себя так, как вы!

Ивен попытался сгладить углы.

— Будьте благоразумны, мистер Лидберн!

— Убирайтесь отсюда и вы тоже, да поживее!

Флора, в свою очередь, попробовала урезонить супруга.

— Умоляю вас, Кит…

— Не лезьте не в свое дело, Флора!

— Но ведь то, что касается моей дочери, затрагивает и меня, правда?

— Ага, так вы, значит, принимаете их сторону?

— Честное слово, Кит, я вовсе не…

— Пока я жив, Дженет не выйдет замуж ни за кого, кроме человека, которого для нее выберу я сам!

— Так не стесняйтесь, мистер Лидберн, умрите, — медовым голосом посоветовала мисс Мак-Картри. — А мы постараемся не слишком громко смеяться на ваших похоронах.

Мясник бросил на нее убийственный взгляд, но почел за благо отыграться на хозяине гаража.

— И передайте от меня этому бандиту Ангусу Кёмбре, что если я еще хоть раз увижу, как он толчется возле моей дочери, шею сверну!

Стоу холодно поклонился.

— Я сообщу ваш ответ Ангусу Кёмбре, мистер Лидберн. Тем не менее позволю себе предупредить вас, что, если вы тронете Ангуса Кёмбре, я сам отправлю вас в мир иной и сделаю это с огромным удовольствием. Спокойной ночи. Вы идете, мисс?

Но дочь капитана не желала оставить поле боя, не сказав последнего слова.

— А от себя, мистер Лидберн, могу заверить, что, если по вашей милости эти двое молодых людей, так трогательно любящих друг друга, решатся на какую-нибудь прискорбную крайность, я публично расскажу о вашем злодеянии и не оставлю вас в покое до самой смерти, которая, надеюсь, не заставит себя ждать. До свидания, мистер Лидберн. Чудесный вечерок, не правда ли?

Как только гости вышли из комнаты, мясник поднес к губам бутылку виски и стал жадно пить прямо из горлышка. А в холле мисс Мак-Картри и Ивена Стоу поджидала Дженет. В ту минуту она больше всего напоминала только что выловленную из воды Офелию. Растроганная этим безмолвным отчаянием, Иможен попыталась утешить девушку, но та ее сразу остановила.

— Бесполезно, мисс Мак-Картри… Я все слышала… Благодарю вас за то, что вы хотели нам помочь… и вас тоже, мистер Стоу… Теперь я точно знаю, что папа никогда не даст согласия… и мне остается только умереть…

— Да ну, Дженет, не говорите глупостей!

— Вряд ли мы еще увидимся, мисс Мак-Картри, но я счастлива, что познакомилась с вами…

Решимость дочери мясника настолько испугала Иможен, что она заставила Дженет дать слово ничего не предпринимать, не повидавшись предварительно с Ангусом. Девушка обещала, но мисс Мак-Картри не очень-то поверила ее клятвам.

Ночью после неудачного разговора с Лидберном мисс Мак-Картри почти не спала. Несмотря на оптимистические уверения Стоу, что в глубине души Дженет не замышляет ничего страшного, шотландку терзали самые зловещие предчувствия. Перед глазами у нее все еще стояло искаженное страданием лицо девушки, и дочь капитана не сомневалась, что та наверняка попытается наложить на себя руки. Вот только каким образом?

Утром мисс Мак-Картри отправилась в гараж Ивена поговорить с Ангусом и нашла молодого человека очень подавленным. Шотландка попробовала хоть немного его взбодрить и потому ни словом не обмолвилась о собственных опасениях. Расспрашивая о свиданиях влюбленных, она узнала, что им было негде видеться, кроме как на берегу озера Веннахар, куда оба прибегали, улучив свободный часок. Мисс Мак-Картри тут же вспомнила, что перед уходом Дженет напомнила ей Офелию, и с трудом скрыла от Ангуса охватившую ее тревогу. С этой минуты Иможен больше не сомневалась, что девушка, следуя примеру шекспировской героини, бросится в воду.

Сержант Арчибальд Мак-Клостоу у себя в кабинете с трудом отходил после вчерашней умопомрачительной попойки. Нерасчесанная огненно-рыжая борода торчала во все стороны, китель так и остался не застегнутым, а сам Арчи меланхолически потягивал виски с единственной целью проверить, не изменился ли за ночь вкус национального напитка Горной страны. И вдруг покой кабинета нарушил оглушительный рев:

— Ваше здоровье, Арчи!

Сержант настолько не ожидал ничего подобного, что подавился виски и едва не помер на месте. Бедняга мучительно закашлялся, глаза его вылезли из орбит, а на губах выступила пена.

— Вы что, не могли сначала постучать? — прокаркал он, немного отдышавшись.

— Нет времени! Надо спасать Дженет Лидберн, Арчи!

— От чего?

— От смерти!

— Да вы спятили!

— Повежливее, Арчи! Идите за мной!

— Куда?

— На озеро Веннахар.

— Всего-то? Еще в детстве мама советовала мне никогда не соглашаться, если женщина пригласит на загородную прогулку…

Иможен рассердилась.

— Вам крупно повезло, Арчибальд, что я не могу терять ни минуты! Иначе я бы вас научила должному обращению с истинной леди!

— Попробуйте только, сударыня, и я тут же усажу вас под замок!

— Так вы отказываетесь пойти со мной?

— Отказываюсь.

Иможен окинула полицейского ледяным взглядом.

— И это ничтожество еще смеет называться шотландцем? Да неужели вы думаете, что хоть один настоящий сын Гор поленился бы оторвать задницу от кресла, когда сама Смерть бродит по Каллендеру в поисках невиннейшей из жертв? Сержант Мак-Клостоу, молите Бога, чтобы с Дженет Лидберн не случилось несчастья, а то вам точно придет конец!

И, прежде чем Арчибальд опомнился от удивления, мисс Мак-Картри стремительно выбежала из кабинета.

На главной улице Каллендера Иможен столкнулась с констеблем Сэмюелем Тайлером, своим старым и испытанным другом.

— Пойдемте скорее, Сэм!

— Куда, мисс?

— На озеро Веннахар.

— Я бы с удовольствием, но вот дежурство…

— Чепуха!

— Ну, это по-вашему…

Шотландка, отступив на шаг, с ног до головы оглядела высокую фигуру полисмена.

— Сэм, неужели я почти полвека в вас ошибалась? Вы что же, способны позволить девушке умереть из-за ваших дурацких инструкций?

— Ни в коем случае, мисс. А о ком вы говорите?

— О Дженет Лидберн.

Иможен в нескольких словах рассказала Сэмюелю Тайлеру о своих подозрениях и говорила так убедительно, что констебль в конце концов пришел к единственно возможному выводу: не поспешив на помощь малышке Лидберн, он куда больше погрешит против долга полицейского, чем если оставит в покое редких автомобилистов, выезжающих на улицу в этот ранний час. Тайлер реквизировал машину бакалейщика Мак-Грю, равно как и ее хозяина, и они уже втроем помчались в сторону Троссакса.

После двух часов тщетных ожиданий Мак-Грю начал подумывать, что его жена Элизабет уже наверняка вообразила, будто он навсегда сбежал от домашнего очага, а Сэм прикидывал, не слишком ли опрометчиво он поступил, поддавшись уговорам Иможен. Но та продолжала спокойно болтать с констеблем, хотя в душу ее тоже потихоньку закрадывалось сомнение в верности пессимистических прогнозов. Неожиданно послышался легкий шум, и все трое выглянули из укрытия: мимо, изо всех сил вертя педали велосипеда, вероятно, считавшегося чудом техники в начале века, проехала Дженет. Мисс Мак-Картри хотела окликнуть девушку, но не успела и рта раскрыть, как та исчезла из виду, и вскоре до наших спасателей донесся громкий всплеск. В едином порыве Иможен и Сэм поспешили к озеру. Обнаружить мисс Лидберн не составило им труда — Дженет, как верно почувствовала ее новая покровительница, и впрямь решила утопиться. Несмотря на преклонный возраст, Тайлер скинул китель и без колебаний прыгнул в холодную воду. Но девушка изо всех сил противилась помощи.

— Оставьте меня! Я хочу умереть! — кричала она констеблю.

— Видите ли, мисс, досадно только, что в таком случае вам придется прихватить с собой и меня, — возразил Сэм.

Хладнокровие полицейского так поразило Дженет, что она перестала сопротивляться, и Тайлер уже без всяких осложнений доставил ее на берег, где их поджидала Иможен.

— Дженет! Вы же мне обещали!

— Я слишком несчастна! Лучше мне умереть, чем услышать, что Ангус навсегда покинул наши края! А он непременно уедет, слышите, мисс? Он уедет!

Мисс Мак-Картри стоило немалых усилий успокоить девушку, а потом с помощью совершенно продрогшего в мокрой одежде Тайлера доставить несостоявшуюся утопленницу на дорогу в Каллендер, к машине Мак-Грю, который уже слегка недоумевал, куда они все подевались.

В мясной лавке, где он царил подобно кровавому языческому божку, Кит Лидберн любезничал с тремя покупательницами, а те, в полном восторге от его болтовни, глупо хихикали. Мисс Мак-Картри велела Тайлеру отнести драгоценную ношу на квартиру к Лидбернам, а сама пошла предупредить отца Дженет.

Кит, артистически поигрывая ножом, отрезал кусочек филе для миссис Фрейзер, когда Иможен ворвалась в лавку и с порога возопила:

— Ну что, довольны теперь, убийца?

От неожиданности Лидберн подпрыгнул на месте и лишь чудом не отхватил ножом кончик пальца. Выражение лица мисс Мак-Картри окончательно повергло мясника в панику, и, прячась за спинами трех кумушек, он бросился к выходу, в то время как рыжая воительница шествовала к прилавку.

— Вспомните, что я вам обещала, Кит Лидберн, бесчеловечный вы отец!

Мясник ухитрился-таки выскользнуть из лавки, прежде чем до него добралась Иможен, и, не обращая внимания на густой поток машин, ринулся на проезжую часть. В результате ему пришлось проделать несколько весьма удивительных танцевальных па, то подпрыгивая на месте, то неожиданно отскакивая, то втягивая живот и филейную часть. Все эти прыжки, скачки и ужимки сопровождались яростной руганью и воплями водителей. Тренированное ухо несомненно уловило бы в лавине проклятий выговор уроженцев самых разных графств, но Лидберну было явно не до лингвистических изысканий. Вне себя от страха, он кое-как перебрался на противоположный тротуар и пулей влетел в обувной магазинчик Хэмиша Лохбуи. Лишь врезавшись в стойку для дамской обуви, Кит шлепнулся на пол и замер. Хэмиш Лохбуи, маленький аккуратненький старичок, всю жизнь неукоснительно следовавший жестким правилам старинного политеса, поправил на носу очки и с изумлением воззрился на странную картину.

— Дорогой мистер Лидберн, — проговорил он тонким и удивительно вежливым голоском, — по правде говоря, я плохо понимаю, что заставило вас исполнить столь поразительный акробатический номер. Признаюсь, никак не ожидал ничего подобного от человека вашего возраста и положения…

— Хэ… Хэмиш… Она… при… шла ко мне… в лавку… и об-б-бозвала у… бийцей… — заикаясь пробормотал мясник.

— И кто же позволил себе…

— Иможен Мак-Картри!

— Но почему?

— Она преследует меня!

— Вы меня все больше поражаете, дорогой Лидберн… А кстати, уж не заболела ли ваша дочь Дженет?

— Заболела? С чего вы взяли?

— Насколько мне известно, обычно мужчины не носят ее на руках по улице?

Мгновенно позабыв обо всех своих страхах, Лидберн вскочил.

— Думайте, что говорите, Лохбуи! — свирепо зарычал он.

— Дорогой мой, я собственными глазами только что видел, как Сэм Тайлер нес Дженет домой!

Не сказав ни слова в ответ, мясник снова выскочил на улицу, но на сей раз переходил ее гораздо осторожнее.

Пока Тайлер, сидя в ванной, согревался, то отхлебывая виски, то растираясь махровым полотенцем, миссис Лидберн уложила дочь в постель и стала массировать ей виски, умоляя Создателя спасти ее дитя, потом села у изголовья, взяла руки Дженет в свои и затянула бесконечную материнскую жалобу:

— Ведь это неправда, моя Дженет, что вы хотели умереть? Вы бы не решились покинуть свою маму, не так ли? И что бы со мной сталось без моей маленькой Дженет…

Иможен, никогда не знавшая радостей и огорчений материнства, растрогалась до слез.

Лидберн вошел в комнату, но при виде «ужасающей рыжей ведьмы» тревога его сразу сменилась бешенством.

— Флора! — заорал он. — Что делает в моем доме эта особа?

— «Эта особа», как вы изящно выразились, Кит, только что вместе с Тайлером спасла вашу дочь от смерти, когда бедная пыталась утопиться в озере Веннахар!

Мясник подошел к мученическому ложу.

— Вам что, нравится устраивать публичные представления? — сердито буркнул он. — Думаете, очень умно и достойно дочери человека, потратившего на ваше образование Бог знает сколько фунтов стерлингов, побежать топиться, как какая-нибудь нищенка?

Мужнина грубость исторгла из глаз миссис Лидберн новые потоки слез, но Кит приказал ей умолкнуть и, раз Дженет не умерла, не хныкать, а сам снова принялся пилить дочь.

— Что до вас, Дженет, попробуйте только еще раз…

— И попробую!

— Молчать, дерзкая!

— Хотите вы того или нет, а я все равно убью себя, если вы не позволите мне выйти за Ангуса!

— Никогда!

— Вы, вероятно, не отдаете себе отчета, мистер Лидберн, что девочка нуждается в отдыхе? — не вставая со стула, заметила Иможен.

В домашней обстановке Кит настолько привык чувствовать себя повелителем, что значительно меньше боялся мисс Мак-Картри, чем в лавке, на глазах у всего города, где острый язычок дочери капитана мог нанести его престижу огромный урон.

— Я не просил вас высказывать свое мнение, так что помолчите и не суйте нос в наши семейные дела!

— Хам!

Флора поддержала гостью.

— Как вам не стыдно, Кит?

— Оставьте меня в покое!

— На вашем месте, миссис Лидберн, я бы всыпала ему как следует, чтобы научить хорошим манерам, — посоветовала Иможен.

— Ох, если бы только я могла с ним справиться…

Кит Лидберн, чувствуя, что его сейчас хватит удар, бросился с кулаками на мисс Мак-Картри, но та отступила на шаг и мастерски подставила подножку. Мясник споткнулся и, полетев мимо Иможен, влепился головой в шкаф. Несколько секунд слышалось невнятное бормотание, однако крепкий, как бык, Лидберн очень быстро пришел в себя.

— Пускай меня потом повесят — плевать, но я все-таки должен ее придушить своими руками, и сейчас же, — хрипло проворчал он.

Кит и впрямь хотел вцепиться в горло слегка встревоженной мисс Мак-Картри. К счастью для нее из ванной неожиданно вышел Тайлер.

— Ну как, все уладилось? — весело спросил он.

Жизнерадостный тон констебля сразу разрядил атмосферу. Сэм помахал в воздухе пустой бутылкой.

— Отличное виски, мистер Лидберн, теперь я опять в полной норме. И, знаете, по-моему, отхлебни ваша барышня глоток-другой — мигом увидела бы все в другом свете.

Полицейский подошел к постели.

— До свидания, мисс Дженет, отдохните хорошенько, а главное, не прыгайте больше в озеро, потому как я не всегда окажусь рядом… И кто ж тогда вытащит вас из воды, а?

— Спасибо, мистер Тайлер, но в следующий раз я постараюсь избежать встречи с вами и довести дело до конца! — упрямо возразила девушка.

Сэм улыбнулся.

— С характером юная особа, ничего не скажешь. Пойдемте, мисс Иможен?

Констебль Сэм Тайлер доложил сержанту о происшествии на озере Веннахар. Смущенный его рассказом Мак-Клостоу долго молчал.

— Вот интересно, Сэм, каким образом эта рыжая чертовка заранее обо всем пронюхала?

— Наша Иможен знает все, что творится в городе!

— Наша? Благодарю покорно! Можете оставить ее себе! «Наша Иможен»! Очень подозрительная фамильярность, Тайлер, если хотите знать мое мнение!

— Не особенно, сержант.

— Так вы еще и грубите, Тайлер, в довершение всего прочего? А кстати, насколько я понимаю, вы позволили себе без разрешения оставить пост…

— Совершенно верно, сержант.

— И на каких же основаниях, позволю себе спросить, прежде чем уволю вас за дезертирство?

— Чтобы спасти дочь Кита Лидберна.

— У вас на все есть готовый ответ! Уж что-что, а подыскать хорошее оправдание вы всегда сумеете, а? Бессовестный лицемер, вот кто вы такой, Тайлер! Что до этой Дженет… Попытка самоубийства карается законом… но Лидберны — люди влиятельные, так что пока лучше помолчать. Тем не менее составьте мне рапорт, он может еще пригодиться.

Иможен, решив, что не повредит репутации Дженет, если расскажет ее возлюбленному о троссаксской драме, направилась к гаражу Ивена Стоу. Пусть Ангус — простой механик и беден, как церковная крыса, но что с того? У Кита Лидберна и на двоих денег хватит. Правда, сам мясник рассчитывал с помощью богатства и дочери добиться более высокого общественного положения, так ведь его глупость известна всему городу…

После того как Иможен завершила печальную повесть, Ангус наконец принял решение.

— Спасибо, мисс Мак-Картри, и, раз уж дело оборачивается так скверно, я увезу отсюда Дженет. Сегодня вечером мы должны встретиться, и я предложу ей свой план.

— Не сочтите за нескромность, но нельзя ли и нам узнать его хотя бы в общих чертах? — осведомился Ивен Стоу.

— Мы удерем и где-нибудь тихонько отсидимся, а потом повенчаемся в Гретна Грин и приедем обратно в Каллендер, только мужем и женой. Ну, что вы об этом думаете, мистер Стоу?

— Думаю, что на вашем месте, Ангус, поступил бы точно так же!

— А вы что скажете, мисс Иможен?

— По-моему, все выглядит очень романтично…

Старая дева тяжело вздохнула.

— Эта Дженет наверняка даже не догадывается, как ей повезло… Уж что-что, а такое приключение запомнится на всю жизнь!

Ивен Стоу дружески сжал руку мисс Мак-Картри в знак того, что вполне разделяет ее мнение.

Ближе к вечеру Дженет заявила, что чувствует себя намного лучше, а небольшая прогулка на свежем воздухе окончательно поставит ее на ноги. Мать предложила погулять вместе, но девушка отказалась, сославшись на то, что хочет побыть одна, обдумать ближайшее будущее и свою дальнейшую судьбу.

Вскоре после этого Дженет встретилась с Ангусом на их излюбленном месте свиданий, и молодой человек начал мягко упрекать подругу, уверяя, что ее попытка самоубийства доказывает, как мало она им дорожит, если не подумала о нем и о той боли, которую причинит ему своей смертью. А Дженет с таким же пылом клялась, что только ужасная мысль о вечной разлуке с любимым толкнула ее на такую крайность. Разумеется, все это закончилось объятиями и новыми клятвами в вечной любви.

Девушка без колебаний согласилась с планом похищения, и они вместе решили, что удобнее всего сбежать на следующей неделе, когда на семейный совет к родителям Дженет явятся ее дядя Рестон и крестный Гленрозес.

Глава 2 Форели Мак-Грю и преступление Ангуса

С тех пор как он достиг совершеннолетия, бакалейщик Уильям Мак-Грю завел обычай праздновать дни рождения у Теда Булита и всякий раз, собрав несколько испытанных друзей, угощал их форелью. Накануне знаменательного дня Мак-Грю заглянул в «Гордого Горца», и они с Тедом договорились отведать форели (которой бакалейщик не без удовольствия утром наловит в озере Веннахар, хоть это и запрещено законом) вместе с мисс Мак-Картри, доктором Элскоттом и еще парочкой самых близких. Обстоятельства вынудили заговорщиков посвятить в тайну и Маргарет Булит, поскольку именно ей предстояло готовить праздничный ужин. Случилось так, что во второй половине дня, забежав в очередной магазин, Маргарет столкнулась с миссис Фрейзер, и та полюбопытствовала, с чего вдруг такая спешка и не стряслось ли какой беды, раз миссис Булит бежит сломя голову, не замечая старых друзей. Маргарет ответила, что все ее мысли сейчас занимает подготовка к торжеству, которое завтра вечером ее супруг устраивает для нескольких таких же забулдыг да еще доктора Элскотта в честь дня рождения Уильяма Мак-Грю. С досады Маргарет рассказала миссис Фрейзер и о том, что на рассвете бакалейщик, грубо поправ закон, пойдет браконьерствовать на озеро Веннахар — им, видите ли, непременно надо полакомиться форелью! Миссис Фрейзер выслушала новость, трепеща от возбуждения. Сначала она заглянула в аптеку Рестона. Хьюг вежливо поклонился.

— Что вас привело ко мне на сей раз, миссис Фрейзер, болезнь или дружеская симпатия?

— И то и другое, мистер Рестон… Опять сердце… совершенно не могу спать. Только лягу — и оно колотится, как задумавший побег арестант…

— Не волнуйтесь, миссис Фрейзер, этого мы не допустим. Побег — прямое нарушение закона!

И Хьюг Рестон, очень довольный собственной шуткой, весело расхохотался. Глаза покупательницы лихорадочно сверкнули.

— Не только оно собирается нарушить закон, мистер Рестон! — шепнула она, перегнувшись через стойку.

Аптекарь тут же почуял приятный запашок скандала.

— Что вы хотите этим сказать, миссис Фрейзер?

Вдова не заставила себя упрашивать и с удовольствием пересказала все признания Маргарет Булит, не забыв упомянуть, что и доктор Элскотт намерен есть незаконную рыбу вместе с другими не обремененными совестью субъектами. Рестон углядел тут замечательную возможность скомпрометировать соперника, уличив его в контрабанде, и так обрадовался, что подарил миссис Фрейзер коробку ее любимых пилюль. Как только покупательница вышла из аптеки, он побежал к жене. Та дошивала очередное ненужное платье (кому какое дело до ее туалетов?).

— С этой минуты, Фиона, вы можете смело считать себя супругой Регионального советника!

Известие явно не произвело на миссис Рестон особого впечатления.

— Какую же гнусную махинацию вы задумали на сей раз, Хьюг? — только и спросила она.

— Право же, я бы очень удивился, не услышав от вас какой-нибудь колкости.

— Я так хорошо вас знаю…

Хьюг, кипя от раздражения, вернулся к себе в аптеку и, чтобы немного успокоить нервы, встал на пороге. Свежий воздух и уличная суета всегда оказывали на него самое благодетельное влияние. И вот, наблюдая за прохожими, аптекарь вдруг заметил медленно бредущего по тротуару Тайлера.

— Чудесный денек, не правда ли, Сэм?

— Да, истинно так, мистер Рестон.

— Не зайдете ли, Сэм? Мне бы хотелось сказать вам пару слов…

— К вашим услугам, мистер Рестон.

Аптекарь увел полицейского в лавку.

— Вам известно, Сэм, что я считаю себя хорошим гражданином и в качестве такового всегда стараюсь показывать другим пример…

Вступление немного удивило Тайлера, и он лишь кивнул в ответ.

— Так вот, чувство долга вынуждает меня поставить вас в известность…

— Я вас слушаю.

— Что ж… дело вот в чем… Завтра на рассвете Мак-Грю едет браконьерствовать на озеро Веннахар, чтобы вечером у Теда Булита потешить аппетит нескольких таких же жуликов крадеными у государства форелями…

Рестон почел за благо не упоминать о своем сопернике Элскотте, решив, что будет гораздо лучше, если полицейские сами застукают его за неблаговидным занятием.

— Надеюсь, я правильно поступил, предупредив вас заранее, чтобы вы успели принять соответствующие меры и не допустить нарушения закона, — добавил аптекарь.

— Благодарю вас, мистер Рестон. Я передам это сержанту Мак-Клостоу.

На самом деле добряк Тайлер вовсе не собирался ставить в известность своего шефа, поскольку Мак-Грю и компания были его лучшими друзьями. Напротив, он подумал, что надо посоветовать бакалейщику вести себя завтра с удвоенной осторожностью.

К несчастью, констебль не мог предвидеть, что Мак-Клостоу вздумается поразмять ноги и что, совершая ежевечерний моцион, он столкнется с аптекарем. Рестон издали заметил сверкающую в последних лучах предзакатного весеннего солнца огненно-рыжую бороду Мак-Клостоу.

— Добрый вечер, сержант!

— Здравствуйте, мистер Рестон!

Хьюг подошел поближе.

— Ну… довольны? — шепнул он.

— Чем, мистер Рестон?

— Да сведениями, которые я вам передал! Надеюсь, вы поймаете его с поличным, а?

— Кого?

— Как — кого? Мак-Грю, конечно!

— И на чем я должен его подловить?

Только тут до аптекаря внезапно дошло, что Тайлер его предал.

— Неужели Сэм ни слова вам не сказал?

— О чем?

— О намеченной на завтрашнее утро браконьерской экспедиции!

— Браконьерской?

Рестон воздел руки к небу.

— Господи! Да на кого же теперь можно положиться? Так, значит, и Тайлер тоже переметнулся в их лагерь?

— Не понимаю, о чем это вы, мистер Рестон…

Аптекарь объяснил сержанту, в чем дело, а Мак-Клостоу, ловя каждое слово, чувствовал, как у него с головокружительной быстротой подскакивает давление.

— На вашем месте, Мак-Клостоу, я бы подождал вечера и нагрянул в «Гордого Горца», когда все они усядутся за стол! Вас ждет потрясающий улов… — закончил Рестон.

— Боюсь, на это у меня не хватит терпения…

И, даже не поблагодарив добровольного осведомителя, сержант, словно разъяренный бык, помчался в полицейский участок.

В блаженной уверенности, что его шеф, по обыкновению, вернется не раньше чем через час, Сэм Тайлер устроился со всеми удобствами. Сняв китель, он развалился в кресле сержанта и даже позволил себе выпить капельку виски из запасов Мак-Клостоу. Именно в эту минуту в дверях возник Арчибальд. Как ни странно, сержант не разразился возмущенными воплями, а, уперев руки в боки, молча сверлил подчиненного взглядом.

Тайлер понял, что ему конец.

— Я… я только… э-э-э… шеф… — пробормотал он.

— Вы, Тайлер? — похоронным тоном простонал Мак-Клостоу.

Так, наверное, Цезарь упрекал Брута, получив от него смертельный удар.

— Мое кресло… мой кабинет… мое виски… Возможно, вам сказали, что я умер, мистер Тайлер?

— О нет, шеф! К счастью, нет…

— Встаньте, Тайлер, и верните мне мое законное место!

— Да, шеф! Сию минутку, шеф! Тысячу раз прошу прощения, шеф!

— Вряд ли этого достаточно.

Арчибальд прошел мимо Тайлера и занял привычное кресло, а констебль, торопливо застегивая китель, вытянулся перед ним по стойке смирно. Сержант с горечью посмотрел на виски.

— Прежде чем покинуть ряды полиции Ее Величества, будьте добры возместить нанесенный ущерб и заменить эту бутылку новой.

— Покинуть ряды?..

— Количество проступков и нарушений дисциплины, допущенных вами сегодня, более чем оправдывает ваше увольнение, бывший констебль Тайлер! — с жестокой иронией пояснил Арчибальд.

— Не может быть, шеф! Неужто вы сыграете со мной такую шутку?

— Еще как сыграю! И, честно говоря, не без удовольствия, Тайлер, потому что вы — мой тайный враг, и только сегодня я получил доказательство!

— Только потому, что я сел в ваше кресло?

— Это — во-первых!

Констебль тем временем успел оправиться от охватившего его в первую минуту смущения и вдруг тоже разозлился.

— Черт возьми, уж не принимаете ли вы себя, часом, за архиепископа Кентерберийского?

— Мне вовсе не нужно быть архиепископом, Тайлер, чтобы уличить вас в воровстве!

— А что, если я вам морду набью?

На сей раз совершенно обалдел Мак-Клостоу. Чудовищность угрозы и явный бунт подчиненного напрочь парализовали умственные способности сержанта. А Сэм, воспользовавшись временным преимуществом, продолжал:

— Обозвать меня вором только за то, что я глотнул из чужой бутылки немножко виски, — просто свинство! А если вы потребуете моей отставки из-за своего драгоценного кресла, над вами будет хохотать все пертское начальство!

— Ах, вот как? Может, когда я расскажу, как вы спелись с худшими злоумышленниками Каллендера, оно тоже посмеется?

— Хоть вы и наверняка пьяны, Мак-Клостоу, советую вам все-таки выбирать выражения!

— Потрясающе! Вы лакаете мое виски, а пьян, по-вашему, я, да? А то, что вы сознательно не передали мне полученные от Хьюга Рестона сведения о браконьерских замыслах Мак-Грю, вероятно, тоже пустячок?

— У меня хватает других обязанностей перед городом, кроме как слушать дурацкие сплетни врагов и завистников! И предупреждаю вас, Арчибальд: можете писать или болтать все, что вам взбредет в голову, никто все равно не поверит!

— Вот как?

— Да, и по двум причинам: во-первых, меня все знают и понимают, что я вовсе не тот человек, каким вы пытаетесь меня представить. Во-вторых, вы чужак, а у нас здесь ужасно не любят, когда посторонние притесняют местных! Так что, пожалуй, поступайте как заблагорассудится, сержант. Раз вам угодно поддерживать кандидатуру аптекаря на следующих выборах в Окружной совет, дело ваше. Но попробуйте только затеять что-нибудь против меня, и, клянусь, с помощью мисс Мак-Картри я устрою вам тут веселенькую жизнь! А теперь — с меня довольно, на сегодня я по горло сыт вашими бреднями! Я иду домой. Спокойной ночи!

— Тайлер! — рявкнул сержант.

Увы, передать здесь то, что сказал уходя констебль, было бы весьма затруднительно.

В отсутствие противника гнев Мак-Клостоу мало-помалу утих. А успокоившись, Арчибальд начал раздумывать, не совершил ли он страшной ошибки. Вдруг Рестон солгал? Правда, полицейский не представлял, зачем это могло понадобиться аптекарю, но в конце концов проклятые чокнутые горцы способны на что угодно… Может, его, Мак-Клостоу, решили поводить за нос и таким образом посмеяться над всей полицией Ее Величества?.. Короче, поразмыслив, Арчибальд пришел к выводу, что рапорт о недостойном поведении Сэма Тайлера, который он собирался отправить в Перт, выглядел бы не слишком убедительно. И, наконец, припомнив угрозы констебля, сержант почувствовал, как вдоль позвоночника забегали мурашки. А что, если и вправду весь Каллендер, и, главное, ужасающая Иможен, ополчатся против него? Да не пройдет и нескольких недель, как его либо отправят в больницу для умалишенных, либо посадят в тюрьму за убийство. Подобная перспектива заставила Мак-Клостоу капитулировать без боя, и, схватив листок бумаги, он начал писать:

«Тайлер, я думаю, мы оба напрасно погорячились, дав волю своей буйной шотландской крови. Забудем взаимные упреки и обвинения. Я прощаю вам выпитое виски и готов согласиться, что, возможно, Хьюг Рестон сыграл со мной злую шутку (хотя пока не вижу к тому никаких при чин). Как бы то ни было, долг повелевает нам проверить его утверждения. Жду вас завтра в участке не позднее пяти утра, и мы вместе прогуляемся к озеру Веннахар. Рассчитываю на вашу помощь.

Ваш начальник и все же друг

Арчибальд Мак-Клостоу (сержант).

P.S. Тем не менее я продолжаю считать, что во имя морали, которую нам с вами доверено защищать, вам следовало бы проявить благородство и восстановить мои запасы виски.»

Письмо отнес Тайлеру мальчик-посыльный. Однако сцена в полицейском участке так возмутила констебля, что он думал скорее о мести, чем о служении закону, а потому сразу отправился в «Гордого Горца» и, отведя Мак-Грю в сторонку, рассказал, какие против него затеваются козни. Бакалейщик поблагодарил, не понимая, правда, кто его предал, поскольку никто, кроме Булита, понятия не имел о завтрашнем походе на озеро.

Зато поздно ночью все, кто жил поблизости от «Гордого Горца», слышали вопли и мольбы о помощи. Впрочем, ни один из соседей и не подумал вмешаться, понимая, что это Тед в очередной раз воспитывает жену. Булит и в самом деле устроил Маргарет изрядную трепку, и в конце концов она нехотя призналась, что проболталась о коварных замыслах Мак-Грю против форели озера Веннахар.

На заре Мак-Клостоу и Тайлер выскользнули из полицейского участка и поехали к озеру Веннахар. Из машины они вышли довольно далеко от берега, не желая спугнуть предполагаемого браконьера, спрятались в зарослях деревьев и стали ждать, пока совсем не развиднеется. Наконец небо посветлело, и они перешли к решительным действиям. Короткими перебежками Мак-Клостоу и Тайлер подобрались к самому берегу, и вскоре до них донесся необычный шум.

— Слышали, Тайлер? — шепнул сержант.

— Да, шеф.

— Как, по-вашему, что это такое?

— Право же… вроде бы кто-то закинул сеть…

— Я тоже так думаю. По-моему, это вон там, в тростниках. Пойдемте, но только тихо!

Птицы озера Веннахар, оглушительно гомонившие, приветствуя новое чудесное утро, разом умолкли и стали с удивлением наблюдать поразительное зрелище, каковое являли собой два представителя шотландской полиции, ползущие на брюхе по мокрой от росы траве. Мак-Клостоу очень быстро устал, и с каждой секундой его охватывало все более страстное желание поймать с поличным того, кто заставил его заниматься такой неприличной и утомительной гимнастикой. Но едва полицейские добрались до зарослей тростника, перед ними выросла какая-то тень и насмешливый голос осведомился:

— Во что это вы играете, ребята?

Сначала полицейские замерли, потом не без труда, как люди, для которых время мальчишеских выходок давно миновало, поднялись на ноги. Только тогда они узнали инспектора рыбнадзора Фергуса Мак-Интайра.

— Мы выслеживаем браконьера.

— Ну и странным же способом вы его ловите!

— Это уж наше дело! Вы никого не видели?

— По правде говоря, нет. Сами знаете, те, кто охотится за дичью, меня не интересуют, не моя работа…

— Но то-то и оно, что этот тип собирался ловить форелей в озере Веннахар!

— Позвольте, ваша честь! Форели касаются только меня, и меня одного!

— Что вы имеете в виду, Фергус?

— Да то, что, пока я здешний сторож, вы не имеете права вмешиваться в мои дела, если я сам вас не позову! Я, кажется, и не думал вас звать, дорогие друзья!

— Иными словами, вы собираетесь помешать нам выполнить свой долг?

— Думайте, что говорите, сержант! Я, между прочим, тоже давал присягу!

— Не важно! Мы с Тайлером слышали, как кто-то совсем рядом забросил сеть!

— Ну да?

— И я приказываю вам пропустить нас, Фергус Мак-Интайр!

— Нет!

— Это еще почему?

— А просто у меня складывается явственное впечатление, что вы хотите меня оскорбить, сержант Мак-Клостоу, а уж этого, имейте в виду, я никак не потерплю!

Арчибальд заколебался. Мак-Интайр слыл самым упрямым из обитателей Каллендера и в то же время пользовался широчайшей популярностью. Поэтому Арчибальд, памятуя о вчерашней ссоре с Тайлером, не посмел настаивать. Кроме того, он полагал, что хитростью добьется гораздо большего, нежели силой.

— Ладно, Мак-Интайр, мы уступим — негоже заводить свару между людьми, защищающими одни и те же интересы… по крайней мере хотелось бы так думать… Пошли, Тайлер.

Полицейские, не таясь, зашагали в обратном направлении, но, как только они оказались под прикрытием деревьев, сержант свернул налево, решив обогнуть препятствие и атаковать браконьера с тылу. Тогда Фергусу волей-неволей придется объяснять, почему он так бессовестно покрывает преступника. Стратегический маневр занял примерно четверть часа. Наконец, вынырнув из перелеска по другую сторону тростниковых зарослей, полицейские увидели сидящего на берегу мужчину.

— Он у нас в руках, Сэм! — прошептал Мак-Клостоу.

Тайлер искренне огорчился за Мак-Грю, которому теперь, похоже, придется праздновать день рождения в самой неприятной обстановке.

И снова служители закона стали ползком пробираться к тростникам, и, если рыбак не слышал их приближения, то лишь потому, что, очевидно, слишком увлекся преступной ловлей форели. Когда их разделяло всего два-три метра, полицейские встали и сержант громовым голосом крикнул:

— Именем закона…

Мужчина обернулся.

— Опять вы, Мак-Клостоу? Да что за муха вас укусила сегодня утром?

Перед ними вновь стоял Фергус Мак-Интайр, и Тайлер, взглянув на ошарашенную физиономию своего начальника, с трудом удержался от смеха.

Как только Арчибальд привел себя в порядок, первой его заботой было сходить в аптеку и спросить у Хьюга Рестона, не входило ли в его намерения поглумиться над полицией Ее Величества, выставив в нелепом виде двух ее представителей в Каллендере, и, если да, то знает ли он, чем это чревато, помимо потери всех шансов на победу в окружных выборах.

— Я почти уверен, что мне не солгали, сержант. Просто Мак-Грю обвел вас вокруг пальца благодаря пособничеству Мак-Интайра. Но партия еще далеко не проиграна, и, послушай вы меня внимательнее вчера вечером, сегодня вам не пришлось бы без всякой пользы делу предпринимать столько мучительных усилий.

— Ну да?

— Загляните нынче вечерком в «Гордого Горца». Право, очень удивлюсь, если вы не застукаете там нескольких джентльменов, пирующих за счет государства!

Мак-Клостоу страшно хотел отомстить насмешникам и ради этого отважился бы на что угодно. Поэтому, дождавшись, когда из кабачка выйдет Маргарет Булит, сержант медленно побрел следом. Наконец, решив, что из окон «Гордого Горца» его маневры никто не заметит, Арчибальд догнал жену Теда.

— Добрый день, миссис Булит!

— О, здравствуйте, сержант!

— Бедняжка! Я вижу по вашему лицу, супруг опять обошелся с вами слишком жестоко?

— Ох, сержант, я, наверное, не вздохну спокойно, пока этого типа не вздернут высоко-высоко на хорошей, крепкой веревке!

— А знаете, я только и жду от вас жалобы, чтобы упечь его за решетку…

— Да… но как только вы его отпустите — мне конец!

— Зато тогда его наверняка повесят и ваше желание исполнится.

— Да, но я-то этого все равно не увижу!

— Верно… А почему он вас избил на сей раз?

— Можно подумать, это чудовище нуждается в каких-то причинах…

— А это, случайно, не связано с форелью?

— Так вы тоже в курсе?

— Не забывайте, что я полицейский, миссис Булит… И, по моим сведениям, Мак-Грю недавно принес вам около двух десятков рыбин…

— Две дюжины, сержант, и очень жирных!

— Вам, я думаю, известно, миссис Булит, что за браконьерство можно сесть в тюрьму и надолго, а?

— Это не касается таких типов, как Мак-Грю или мой муж!

— Ошибаетесь, миссис Булит… Вот, например, если бы вы согласились сделать так…

И они пошли рядом, оживленно переговариваясь. Но в Каллендере ничто не ускользает от пристального внимания сограждан, и миссис Мак-Грю, вернувшись из церкви, рассказала новость мужу:

— Я только что видела эту несчастную Маргарет Булит с сержантом Мак-Клостоу. А они так увлеклись разговором, что даже не заметили меня… Вот бы Маргарет сумела убедить Мак-Клостоу посадить ее бездельника за решетку!

Под внешней медлительностью Мак-Грю скрывался живой, если не сказать проницательный, ум. И он сразу сообразил, что Маргарет толковала с сержантом вовсе не о вчерашних побоях. Не ответив жене, бакалейщик натянул на голову каскетку и побежал в «Гордого Горца». Войдя с черного хода, он разыскал Теда в погребе и долго о чем-то с ним совещался, а оттуда направился в рыбную лавку Гэвина Диппена. Тот так никогда и не понял, зачем бакалейщику понадобилась свежая селедка, непременно с головой и хвостом.

Не доверяя Тайлеру, Мак-Клостоу отпустил его пораньше, сказав, что Сэм уже не молод и его наверняка измучила утренняя прогулка. А констебля так тронул этот знак внимания со стороны шефа, что он бросился в винный магазинчик, купил четвертинку виски и принес сержанту, умоляя простить вчерашнюю оплошность. Арчибальд взял бутылку, долго ее разглядывал и наконец кивнул:

— Спасибо, Сэм. Выходит, я не напрасно верил, что в глубине души вы остались порядочным человеком!

Около девяти вечера Арчибальд Мак-Клостоу потихоньку вышел из полицейского участка и, крадучись вдоль стен, направился в «Гордого Горца». Сейчас, ближе к закрытию, в кабачке уже не слышалось привычного шума. В зале сержант с первого взгляда заметил Хьюга Рестона, мясника Кита Лидберна и ветеринара Гленрозеса. То, что эти трое оказались в заведении Булита, хотя обычно никто из них даже не переступал его порога, ясно свидетельствовало, что аптекарь нарочно собрал друзей, желая в полной мере насладиться решительной победой над общими врагами. Когда официант Томас принес ему виски, Мак-Клостоу насмешливо поинтересовался:

— А почему я не вижу Теда? Он что, болен?

— Нет, сержант. Сегодня вечером он принимает друзей и просил не беспокоить.

Арчибальд слегка повернулся к трем собутыльникам и громко переспросил:

— Так Булит не хочет, чтобы его беспокоили?

— Совершенно верно, сержант.

— Ну что ж, очень жаль!

— Это еще почему, сержант?

— Потому что мне все-таки придется потревожить вашего хозяина!

Злорадный тон Арчибальда так воодушевил аптекаря, мясника и ветеринара, что они дружно вскочили и пошли за ним.

Мак-Клостоу, отшвырнув несчастного Томаса, неосторожно попытавшегося преградить ему дорогу, толкнул кухонную дверь. Присутствие враждебной Булиту троицы придавало ему решимости.

Вокруг стола сидели пять человек: Тед Булит, герой торжества, Мак-Грю, Мак-Интайр, доктор Элскотт, и, разумеется, Мак-Картри. Все они с удивлением поглядели на непрошеных гостей, а Мак-Клостоу при виде Иможен едва не кинулся бежать, но стоявшие сзади трое свидетелей отрезали путь к отступлению. Сержант сложил на груди руки.

— Жаль, что пришлось вас потревожить, джентльмены, — заявил он, — но, судя по запаху, стоящему в этой кухне, вы ели рыбу. Что вы скажете на это как специалист, Мак-Интайр?

— Верно, сержант.

— А это, случайно, не форель?

— О, сержант, и как вы могли подумать? Вы же сами отлично знаете, что в это время года ловить форель запрещено законом!

— Рад это слышать, Фергус Мак-Интайр, следовательно, вы не сможете отрицать злой умысел и соучастие в преступлении!

— А не могли бы вы хоть время от времени не валять дурака, Арчи? — подала голос Иможен.

— Положитесь на меня, мисс Мак-Картри, вы свое еще получите!

Сержант вытащил из кармана блокнот и начал переписывать фамилии всех присутствующих, но не успел закончить списка, как Тед Булит поднялся со стула.

— Можно мне задать вам вопрос, сержант?

— Пожалуйста, мистер Булит.

Хозяин «Гордого Горца» указал на столпившихся за спиной Мак-Клостоу аптекаря, ветеринара и мясника.

— Что делают в моем доме эти субъекты?

— Это мои свидетели.

— Да?.. И что же они должны засвидетельствовать?

— Что вы едите форель, в нарушение закона пойманную сегодня утром Мак-Грю при пособничестве инспектора рыбнадзора Фергуса Мак-Интайра! Боюсь, этот подвиг будет стоить вам места, мистер Мак-Интайр. А вы, доктор Элскотт, из-за участия в сей скандальной вечеринке можете оставить всякую надежду попасть в Окружной совет.

— Вы давно не принимали слабительного, Мак-Клостоу? — холодно спросил врач.

— Что?

— Если давно, то советую поторопиться — раз весна на вас так плохо действует, самое время прочистить желудок.

— И в самом деле, доктор, — подхватила Иможен, — я давно заметила, что в погожие дни бедняга Арчи еще глупее обычного.

— Не понимаю, сержант, как вы допускаете, чтобы с вами разговаривали подобным тоном, — зашипел Рестон на ухо полицейскому.

— Приказываю всем замолчать! — в бешенстве крикнул Мак-Клостоу.

Стоявшая немного в стороне миссис Булит с нетерпением ждала, когда сработает ловушка, подстроенная ею по указаниям сержанта, и готовилась торжественно предъявить завернутые в газету головы и хвосты убиенной форели.

Мак-Клостоу повелительно взмахнул рукой.

— Ваши грубые шутки меня ничуть не трогают, сейчас я составлю протокол на всю компанию!

Мак-Грю, в свою очередь, встал.

— Прошу прощения, сержант, но по какому поводу вы решили составить протокол?

— А по такому, что вы, наплевав на закон, пожираете украденную у Короны рыбу!

Бакалейщик, прикинувшись очень удивленным, повернулся к Иможен.

— Вы когда-нибудь слыхали, мисс, чтобы у нас в озере Веннахар водилась селедка?

— Речь идет не о селедке, а о форели! — заорал Мак-Клостоу.

— В таком случае вы, вероятно, ошибаетесь, сержант, потому что мы ели селедку, которую я сам купил сегодня у Гэвина Диппена.

— Ах, значит, селедку?

— Да, селедку! — в один голос отозвались сидевшие за столом.

Полисмен презрительно рассмеялся.

— Как интересно… они ели селедку… подумать только!

Арчибальд быстро схватил лежавший у раковины сверток.

— Доказательство номер один! Миссис Булит?

— Да, сержант!

— Вы признаете, что это ваш сверток?

— Да, сержант!

— Вы сами его сделали?

— Да, сержант.

— А можете вы мне сказать, что там, внутри?

— Головы и хвосты рыб, из которых я приготовила ужин своему супругу и его гостям.

— Когда они ели эту рыбу?

— Сейчас за ужином.

— И последний вопрос, миссис Булит: каким образом означенная рыба попала в ваш дом?

— Ее принес мистер Мак-Грю.

— Спасибо, миссис Булит. Надеюсь, вы все слышали?

— Да, мы вас прекрасно слышали, Арчи, — ответила за всех Иможен, — и это становится все забавнее…

— Не пройдет и нескольких минут, как у вас пропадет охота смеяться, — сухо пообещал Мак-Клостоу.

— Хотите, поспорим, что ничего подобного?

— А пока попрошу господ Рестона, Гленрозеса и Лидберна выступить свидетелями…

Полицейский, заранее предвкушая победу, развернул газету и разложил на столе бренные останки рыбы. В наступившей тишине голос Фергуса Мак-Интайра прозвучал особенно громко.

— Как эксперт могу заверить вас, что это действительно селедочные хвосты и головы, а я никогда в жизни не слыхал о законе, запрещающем шотландцам есть селедку. Вы со мной не согласны, Мак-Клостоу?

Униженный и взбешенный сержант повернулся к Маргарет.

— Что это значит, миссис Булит?

Несчастная женщина только руками развела в знак полного неведения. Зато мисс Мак-Картри не упустила случая кольнуть противника:

— Как видите, Арчи, я выиграла пари!

— Если хотите знать мое мнение, мисс Мак-Картри, — возмутился раздражительный мясник, — вы самая настоящая отрава и заслуживаете хорошей взбучки!

Тед Булит не выносил, когда кто-нибудь осмеливался непочтительно разговаривать с Иможен, а кроме того, у него руки чесались всыпать хорошенько Мак-Ююстоу и компании. Но бить полисмена — дело опасное и, учитывая это обстоятельство, Тед решил отыграться на Лидберне. Снова поднявшись со стула, он подошел к мяснику.

— Вы омерзительный тип, Лидберн, и самый настоящий подлец!

— А вы жулик!

В ту же секунду правый кулак Булита врезался в переносицу врага, тот взвыл от боли, и, плюхнувшись на пол, быстро поднес руки к лицу в тщетной надежде унять хлынувшую из носа кровь. Довольная физиономия хозяина «Гордого Горца» окончательно вывела из себя верзилу-полицейского, и он нанес обидчику молниеносный удар слева. Булит без сознания рухнул к ногам жены. С этого все и началось. Фергус Мак-Интайр, по праву гордившийся недюжинной силой, налетел на сержанта, а Мак-Грю в это время без передышки колотил Гленрозеса. Что до аптекаря и доктора Элскотта, то они без лишнего шума пытались придушить друг друга в уголке.

Очень скоро победа стала клониться на сторону клана Мак-Грю, хотя миссис Булит, переметнувшись во вражеский стан, изо всех сил стукнула палкой от метлы мужа, едва тот попытался встать. Фергусу Мак-Интайру наверняка не удалось бы совладать с Мак-Клостоу, не потеряй тот в пылу сражения каску. Но Иможен, воспользовавшись этим обстоятельством, разбила о голову сержанта кувшин с водой. Арчибальд с идиотской улыбкой немного покачался на ногах, а потом во всю длину упал навзничь. Мак-Интайр, развернувшись, стал искать нового противника. На глаза ему попался вконец обалдевший Лидберн. Мясник все еще держался за нос и только что кое-как принял вертикальное положение. Не останавливаясь, Фергус провел великолепный апперкот, и, как только его кулак соприкоснулся с подбородком Лидберна, тот взмыл над землей и без чувств свалился рядом с Мак-Клостоу. Маргарет, давно мечтавшая утолить многолетнюю, упорную ненависть к мисс Мак-Картри, подкралась сзади и нанесла ей здоровенный удар палкой. Иможен в это время с легкой тревогой склонилась над Арчибальдом, дабы убедиться, что не прикончила его на месте. Нападение миссис Булит застало воительницу врасплох, и она без единого звука грохнулась прямо на по-прежнему недвижимое тело сержанта. Маргарет уже хотела издать победный клич, но в ту же секунду в грудь ей угодила бутылка виски, брошенная Гленрозесом в последней попытке спастись от натиска Мак-Грю (точнее, перед тем как упасть на колени и, наконец, спикировать носом на пол). Миссис Булит тихо икнула и упала в обморок. Тем временем более тренированный доктор Элскотт с наслаждением тузил своего соперника Хьюга Рестона.

Вошедший в эту минуту Сэм Тайлер, за которым успел сбегать перепуганный Томас, так и застыл на пороге, не веря собственным глазам. Среди неописуемого беспорядка возвышались лишь Мак-Грю и Мак-Интайр, да врач с аптекарем продолжали выяснять отношения на полу. Бакалейщик, утирая ребром ладони рассеченную губу, улыбнулся констеблю.

— Великолепная потасовка, Сэм!

— По-моему, мы дали им хороший урок, — добавил Фергус.

— Но… почему?

— Да так, поспорили из-за рыбы… Мак-Клостоу не понравилось, что мы ее едим.

— Честное слово, вы все просто взбесились! И растащите-ка поскорее этих двух старых идиотов, а то как бы они и вправду не прикончили друг друга!

Пока Рестона вытаскивали из цепких рук доктора Элскотта, Тайлер, вооружившись ведром воды и раздавая налево-направо пощечины, приводил в чувство тех, кто лежал на полу без сознания. Благодаря могучему телосложению первым пришел в себя Мак-Клостоу и, обведя затуманенным взглядом кухню, узрел смешавшуюся с его бородой огненную шевелюру. Голова отказывалась работать, и все же до сержанта почти мгновенно дошло, что в Каллендере есть только одна обладательница столь ослепительной гривы — мисс Мак-Картри. В полной панике бедняга полицейский рванулся и сел на пол, но это резкое движение встряхнуло Иможен, и та, еще плохо понимая, что делает, уцепилась за шею Арчибальда. Сержант тихо заскулил от ужаса, и его стоны окончательно вернули Иможен на землю.

— Я почти ничего не помню, — вздохнула она, — но, надеюсь, вы не позволили себе ничего лишнего, Арчи!

— На помощь, Тайлер!

Сэм подбежал и, подняв Иможен, дружески похлопал ее по плечу.

— С вами все в порядке, мисс?

— Даже не знаю, что со мной было… Сначала вроде бы что-то упало на голову, а очнулась я в объятиях Арчи.

— Это я звал вас на помощь, Тайлер! — сердито напомнил Мак-Клостоу.

Констебль поспешил помочь шефу подняться на ноги, и тот, окинув поле сражения восхищенным взглядом, присвистнул.

— Вот это да, Сэм! Если бы я еще мог выяснить, кто напал на меня сзади… Это, случаем, не ваша работа, мисс Мак-Картри?

— Моя? Ну что за гадкие подозрения, Арчи! И тем более сейчас, после того как вы меня так ужасно скомпрометировали…

Мак-Клостоу, распахнув дверь, мгновенно задал стрекача и, в рекордное время добравшись до полицейского участка, наглухо там забаррикадировался.

Истинный шотландец никогда не жалеет о хорошей драке, а потому на следующее утро никто не пошел жаловаться в полицию. Аптекарь и его друзья — из самолюбия, а их противники — поскольку победа осталась за ними. Арчибальд Мак-Клостоу не посмел составлять протокол — подтвердить свои подозрения ему так и не удалось, а снова лезть на рожон не имело смысла. В результате те из каллендерцев, кто не побывал накануне вечером в «Гордом Горце», долго недоумевали, почему у виднейших граждан их города такие помятые физиономии.

Сражение в «Гордом Горце» отошло в область легенды, жизнь Каллендера вернулась в нормальную колею, и семейный совет с участием Лидбернов, Рестонов и Гленрозесов состоялся в намеченное время. Принимавшая гостей Флора Лидберн чуть ли не целый день провела у плиты.

Когда все поужинали и поблагодарили хозяйку дома, женщины перешли в ее комнату, оставив мужчин пить и курить в гостиной. Дженет, добросовестно помогавшая матери с готовкой и со времени неудачного самоубийства удивительно молчаливая, попрощалась с дядей, крестным и отцом, расцеловала тетку и крестную, а потом с особенной нежностью — мать. Флора не привыкла к дочерним ласкам и чуть не расплакалась от радости. Бедняжке, естественно, и в голову не пришло, что таким образом Дженет просто хотела заранее извиниться за все огорчения, которые принесет матери ее бегство с Ангусом. Теперь наследница Лидбернов могла удалиться к себе в комнату и терпеливо ждать удобного момента понезаметнее присоединиться к возлюбленному, караулившему ее в подъезде соседнего дома.

Около одиннадцати часов жены Рестона и Гленрозеса откланялись. Жили они неподалеку друг от друга и вместе пошли домой, а миссис Лидберн наконец легла спать.

Оставшись одни, мужья откупорили принесенную Гленрозесом бутылку коньяка, и Кит с Дермотом, к величайшему негодованию Рестона, налили себе изрядные порции. Выпив и пощелкав в знак полного удовлетворения языком, Дермот Гленрозес спросил:

— Так вы думаете, Кит, Дженет в тот день всерьез пыталась покончить с собой?

— Боюсь, что да.

Рестон попросил уточнений.

— По-вашему, на нее кто-нибудь дурно влияет?

— Честно говоря, не представляю, кто бы мог на нее повлиять, кроме Ангуса Кёмбре.

— А вы не пробовали объясниться с этим типом?

— До сих пор не решался — вряд ли я сумел бы удержать себя в руках…

— Хотите, я возьму эту неприятную обязанность на себя?

— Был бы вам очень признателен, Хьюг…

— Само собой, вы и мысли не допускаете о возможности подобного союза? — вмешался Гленрозес.

— Чтобы неизвестно откуда взявшийся парень да еще без гроша в кармане стал моим зятем? Да никогда в жизни! Ишь, чего захотел: жениться на дочке, чтобы прибрать к рукам денежки ее отца! Нет уж, пускай поищет других дураков!

— И что вы собираетесь делать?

— Хьюг… а нельзя ли на какое-то время отправить Дженет к вашей сестре в Соединенные Штаты? Если бы Присцилла согласилась ее принять…

— По-моему, у нее нет никаких причин нам отказывать… Завтра же напишу.

— Спасибо. Надеюсь, новые впечатления и совершенно другая жизнь научат мою дочь более здраво смотреть на вещи.

К несчастью для Дженет, трое мужчин ненадолго умолкли, и в тишине они явственно услышали, как часы в холле бьют половину двенадцатого и кто-то крадучись спускается по лестнице. Друзья с недоумением переглянулись и одновременно выскочили из гостиной. Все трое оказались в холле в ту самую минуту, когда Дженет с чемоданом в руке открывала входную дверь. Они притащили девушку в гостиную, и Кит пригрозил избить дочь до полусмерти, если она немедленно не расскажет всю правду, а если эта правда окажется такой, как он подозревает, то ей грозит еще одна, не менее жестокая порка. Чувствуя, что дело может обернуться очень худо, Дермот Гленрозес поспешил вмешаться.

— Да ну же, Дженет, моя крошка… — примирительным тоном сказал он. — Неужто вы и в самом деле собирались бежать из дома родителей, из своего родного дома?

— Я здесь слишком несчастна!

Лидберн взмахнул карающей десницей, но Рестон поймал ее на лету.

— Из-за Ангуса Кёмбре?

— Да.

— И вы бежали к нему?

— Да.

— Куда же?

Дженет не могла в одиночку выдержать натиск троих следователей и в конце концов призналась, где ее ждет возлюбленный.

— Ага! — преисполнившись мстительной решимости, воскликнул ее отец. — Сейчас я устрою небольшой сюрприз этому вашему недоделанному Ромео! Положитесь на меня!

Но не успел кипящий от ярости мясник подскочить к двери, как его остановил Рестон.

— Нет, Кит! Вы слишком вспыльчивы. А в подобных делах требуется немалое хладнокровие. Я сам объяснюсь с парнем и попробую ему втолковать, насколько его план аморален.

— Он любит меня, дядя Хьюг! — простонала Дженет.

— Тем более, дитя мое! Если Кёмбре вас любит, значит, должен особенно уважать и не пытаться вовлечь в историю, равно позорную как для вас, так и для нас всех.

Лидберн проводил аптекаря в холл и, когда тот уже собирался повернуть ручку двери, достал из ящика подставки для шляп огромный револьвер, оставшийся у него со времен службы в ополчении.

— Возьмите-ка это, Хьюг… С нынешними юными психами никогда не знаешь, чего ожидать…

И вооруженный револьвером Рестон направил стопы туда, где Ангус прятался в ожидании девушки, не зная, что она уже не придет.

Кит вернулся в гостиную с твердым намерением прочитать дочке хорошую нотацию.

— Дженет, вы глубоко меня разочаровали. Ни я, ни, тем более, ваша мать никогда не ожидали…

Но Дженет, не желая слушать отцовских наставлений, убежала, глотая слезы. Мужчины на миг замерли, задыхаясь от удивления и негодования, потом Гленрозес заметил:

— Лучше оставить ее в покое. Сейчас девочка просто не в состоянии воспринимать что бы то ни было.

Мясник пожал плечами.

— Все женщины — тронутые!

Дермот предпочел сменить тему.

— Вот уж не предполагал в Хьюге такую прыть, обычно он предпочитает действовать тайком.

— Этого требует его профессия.

— А по-моему, с его стороны очень неосторожно броситься ночью, в темноте, на встречу с этим малым.

— Поэтому я дал ему свой старый револьвер.

— И правильно сделали! Кто знает, вдруг этот Ангус Кёмбре вооружен?

Дермот встал.

— А вы не думаете, Кит, что сейчас самое время?

— Для чего?

— Присоединиться к Хьюгу. У меня складывается впечатление, что он ушел уже очень давно…

— Только бы с ним не стряслось ничего дурного!

— Самое разумное — сейчас же это выяснить.

Они, в свою очередь, вышли в холл.

— У меня есть еще один пистолет, — сказал мясник. — Взять его с собой?

— Разумеется…

На улице они ненадолго замерли, прислушиваясь. Но тишину ночи не нарушил ни один подозрительный звук, и приятели осторожно двинулись вдоль стены. Вскоре они увидели идущего навстречу Рестона.

— Хьюг! — окликнул аптекаря Лидберн, как только на того упал свет фонаря.

Рестон остановился. И почти в ту же секунду прогремел выстрел. Они увидели, как Хьюг поднял руки к голове, повернулся вокруг собственной оси и, словно подкошенный, пыхтя и придерживая внушительное брюшко, опустился на колени, но почти тотчас упал.

— Мертв…

— Не может быть!

Однако, прежде чем Гленрозес успел ответить, невдалеке послышался громкий топот и из тени вынырнул Ангус Кёмбре.

— Что тут происходит?

Друзья налетели на него и схватили за руки.

— И вы еще смеете спрашивать, убийца? — заорал Лидберн.

Глава 3 Самоубийство Мак-Клостоу

Арчибальд Мак-Клостоу спал. И спал он мирным сном человека, не ведающего ни сложностей с пищеварением, ни тяжких забот. Внезапно этот блаженный сон нарушило страшное видение — бедняге сержанту приснилось, что его преследует бешеный бык с головой Иможен Мак-Картри. Арчибальд явственно слышал галоп ужасного зверя, и, судя по все более громкому топоту копыт, тот приближался с угрожающей скоростью. Спасаясь от страшных рогов, Мак-Клостоу отчаянно рванулся, напряг все мускулы и… скатился с постели. В первые несколько секунд, еще в полудреме, Арчибальд не соображал толком, ни где находится, ни — что звук, который он принял за топот копыт, на самом деле исходит от двери полицейского участка, в которую кто-то изо всех сил дубасит кулаками.

У сержанта окончательно испортилось настроение. Он терпеть не мог, когда кто-то осмеливался нарушать его покой. Само собой разумеется, долг повелевал полицейскому спешить на первый же зов, но это не мешало ему питать глубочайшее отвращение к вестникам несчастья. С трудом поднимаясь на ноги, Мак-Клостоу внезапно застыл, вне себя от страха, ибо теперь с улицы донесся крик:

— Пожар!

Сержант мигом вскочил и, сунув ноги в тапочки, кинулся вниз по лестнице (каску он водрузил на голову уже на бегу); Арчибальд подбежал к двери в полной панике — ничего на свете он не боялся так, как пожара.

— Где? — завопил он, едва открыв дверь.

Томас, официант из «Гордого Горца», улыбнулся Мак-Клостоу.

— Это неправда…

— Что?

— Я крикнул «Пожар!», только чтобы вас разбудить.

— А, так вы хотели малость поразвлечься, да?

— Не совсем так, сержант.

Не отвечая, Арчибальд сгреб официанта могучей лапищей, втащил в участок и отшвырнул в глубь своего кабинета, а на возмущенные крики парня ответил лишь градом угроз и оскорблений.

— Ах, так вы там у себя, в «Гордом Горце», вообразили, будто сможете безнаказанно издеваться над сержантом Мак-Клостоу до скончания веков? Думаете, вам позволено будить меня посреди ночи из-за несуществующего пожара и все сойдет с рук?

— Повторяю вам, я хотел лишь заставить вас подняться!

— А чего ради, хотел бы я знать?!

— Чтобы рассказать об убийстве.

Сержант тут же отпустил пленника.

— Убийство? А кого же…

— Мистера Хьюга Рестона.

— Аптекаря?

— Ну да! И, честно говоря, вид у него довольно жуткий — все лицо залито кровью…

— А известно, кто его прикончил?

— Да вроде бы молодой Ангус Кёмбре.

— И где же тело?

— Рядом с лавкой Лидберна, на тротуаре под самым фонарем.

— Пошли!

Но Томас остановил Мак-Клостоу.

— Не то чтоб я осмелился давать вам советы, сержант, но, может, все-таки разумнее сначала надеть штаны?

Арчибальд, оценив пикантность ситуации, энергично выругался.

— Ладно. Бегите к моему помощнику Тайлеру и скажите, что я жду его на месте преступления, а потом передайте то же самое доктору Элскотту.

Не ожидая ответа официанта-посыльного, сержант поспешил в соседнюю комнату одеваться. Через две минуты он, кое-как застегнув большинство пуговиц, снова выскочил в кабинет. Взгляд полицейского скользнул по бутылке виски, которую он, уходя спать, оставил на столе. Бутылка была пуста, хотя Мак-Клостоу точно помнил, что перед сном опорожнил ее только до половины.

— Проклятый Томас! — прохрипел он в благородном гневе и выскочил в темноту весенней ночи, поклявшись, что скоро в Каллендере произойдет еще одно убийство, ибо он непременно отомстит этому гнусному пьянице.

Кёмбре не сразу отреагировал на обвинение, но, оправившись от шока и сообразив, что к чему, стал яростно отбиваться и в конце концов вырвался из рук обоих противников. Однако вместо того чтобы спастись бегством, Ангус изо всех сил треснул Лидберна кулаком, и его будущий тесть без чувств распластался на тротуаре. Гленрозеса, несомненно, ожидала точно такая же судьба, но несколько запоздалых прохожих и соседей бросились на подмогу ветеринару. Совместными усилиями им не без труда удалось скрутить разбушевавшегося молодого человека. В это время мимо них, возвращаясь домой, в «Гордого Горца», проходил Томас, и его отправили будить сержанта.

Узрев два лежащих на тротуаре тела, Мак-Клостоу решил, что дурень официант рассказал ему лишь половину правды. Но Арчи быстро успокоили, объяснив, что Кит Лидберн просто в обмороке. Сержант с облегчением перевел дух и поспешил спросить у Гленрозеса, что тут произошло. Ветеринар поманил его в сторонку, поскольку то, что он хотел рассказать, никак не предназначалось для посторонних ушей. Сержант кивнул и, к великому разочарованию любопытных соседей, последовал за Гленрозесом. Когда они вернулись, убитого уже осматривал доктор Элскотт.

— Ну, доктор?

— Что — ну? Он мертв. А вы что, сами об этом не догадывались?

Мак-Клостоу, благоразумно промолчав, повернулся к констеблю.

— Позвоните в больницу, Сэм, и попросите прислать перевозку, а потом предупредите миссис Рестон, какое ее постигло несчастье.

— Но, шеф, в мои обязанности не входит извещать родственников о…

— Насколько я понимаю, вы публично отказываетесь выполнить приказ, Тайлер?

Гленрозес снова выступил вперед.

— С вашего позволения, сержант, я возьму на себя эту тяжкую миссию…

— Ладно, договорились.

Свалив с плеч печальную заботу, Мак-Клостоу наконец получил возможность допросить предполагаемого убийцу. Он подошел к Ангусу Кёмбре, которого доброхоты все еще держали за руки, и надел на него наручники.

— Вот так, теперь можете отпускать… Ну, мой мальчик, вам так не терпелось попасть на виселицу?

— Это не я!

— Понятно… Значит, рассчитывать хоть на какое бы то ни было сотрудничество с вашей стороны — бесполезно?

— Да говорю же вам: я его не…

— Ладно-ладно…

— У него в правом кармане пиджака все еще лежит пистолет, сержант! — предупредил кто-то из свидетелей.

— Отлично, главное — ничего не трогать!

Машина «скорой помощи» увезла тело покойного Хьюга Рестона. Доктор Элскотт уже направился к своей машине, но, проходя мимо Мак-Клостоу, услышал негромкое ворчание:

— Ну вот, теперь вы избавились от самого опасного соперника, доктор.

Элскотт смерил полицейского презрительным взглядом.

— Право, сержант, вы так же глупы, как высоки ростом! Еще раз предупреждаю: вам следовало бы хоть чуть-чуть поменьше пить.

И, отвернувшись, врач снова пошел к машине с таким видом, будто эпитеты, которыми вполголоса награждал его сержант, относились к кому-то другому. В результате гнев Арчибальда Мак-Клостоу излился на любопытных.

— А теперь немедленно расходитесь по домам, иначе я на каждого составлю протокол за ночной дебош в общественном месте!

Зеваки, недовольно ворча, разбрелись, и только уже очухавшийся Лидберн с угрожающим видом подскочил к Кёмбре.

— Я еще погляжу, как вы дергаетесь на веревке, подонок! — заорал он.

Ангус молча лягнул мясника в бедро, тот взвыл от боли и, прихрамывая, отошел на почтительное расстояние. Мак-Клостоу и не подумал его утешать.

— Как ни печально, но я вынужден сказать вам, мистер Лидберн, что вы сами нарывались на неприятности, — заметил он. — А теперь, Сэм, я думаю, мы должны оказать этому молодому человеку гостеприимство и запереть его в уютной камере, дабы он мог спокойно поразмыслить на досуге, как нехорошо убивать. Ну, вперед!

Когда они вошли в кабинет, сержант, снова увидев пустую бутылку, на мгновение впал в транс.

— Не забудьте напомнить мне, Сэм, что я должен сказать пару ласковых Томасу из «Гордого Горца». А сейчас снимите с арестованного наручники, усадите вот на этот стул и встаньте у двери на случай, если ему взбредет в голову фантазия нарушить мирное течение разговора и попытаться сбежать.

Усевшись за стол, Арчибальд снял чехол с древней пишущей машинки и заправил в нее лист бумаги.

— Ну, выкладывайте, мой мальчик.

— Клянусь вам, что…

— Это — потом, а пока отвечайте только на мои вопросы. Итак: имя, фамилия, возраст, адрес, профессия…

— Кёмбре Ангус, двадцать пять лет… Живу у мистера Стоу, владельца гаража и заправочной станции у дороги в Доун, работаю там же механиком…

— Отлично. Где вы родились?

— Понятия не имею.

— А?

— Я знаю только, что вырос в сиротском приюте Перта, а если у меня и есть мать и отец, то я о них ни разу не слышал.

— Так вот в чем причина… Вы страдаете комплексом обездоленности и потому выстрелили в Хьюга Рестона!

— Вот уж не улавливаю никакой связи между тем и другим!

— Это не имеет значения, довольно и того, что я ее вижу! Вы еще ни разу не сидели в тюрьме?

— Нет, никогда.

— Это потому, что вам повезло!

— Я не позволю вам…

— Молчать! Расскажите лучше, зачем вам вдруг понадобилось убивать Хьюга Рестона!

— Я его не убивал.

— Тогда что вы делали возле трупа?

— Там был не я один! Лидберн и Гленрозес тоже стояли рядом!

— Оба они живут поблизости, а кроме того, провели вечер у Лидбернов. Но вы-то зачем вертелись возле мясной лавки?

— Я ждал Дженет Лидберн.

— В такой поздний час?

— Дженет знала, что я ее жду.

— И куда же вы собрались среди ночи?

— Дженет решила уйти из дому, потому что ее родители упорно противятся нашему браку.

— Замечательный у вас склад ума! А когда вместо Дженет из дома вышел ее дядя Рестон, вы струхнули и принялись в него палить?

— Я вообще видел Рестона только мертвым!

— Пустая болтовня!

— Но, в конце-то концов, я вовсе не убийца!

— Почему я должен верить вам на слово?

Ангус сунул руку в карман и вытащил револьвер, который у него в суматохе так и не забрали. Арчибальд на несколько секунд перестал дышать.

— Будь я тем, за кого вы меня принимаете, давно воспользовался бы этим оружием и вернул себе свободу! Но у меня нет ни малейшего желания убивать кого бы то ни было!

Ангус бросил револьвер на стол перед Мак-Клостоу, и тот осторожно обернул его платком.

— Не понимаю, о чем вы только думаете, Тайлер! — сердито проворчал сержант. — Оставить подозреваемому в убийстве револьвер! Честное слово, вам пора в отставку! А что до вас, мой юный друг, то эта демонстрация ровно ничего не доказывает! Вы просто не могли в меня выстрелить.

— Это еще почему?

— Потому что я сержант Мак-Клостоу, и, застрелив меня, вы подписали бы себе смертный приговор.

— Когда б я и в самом деле убил Рестона, мне наверняка светила бы виселица, а раз туда невозможно попасть дважды, я бы ровно ничем не рисковал, продырявив шкуру и вам заодно.

Арчибальд довольно долго молчал, видимо с головой погрузившись в пучину размышлений. Наконец, вынырнув на поверхность, он снова завопил:

— Во-первых, не мое дело с вами препираться! А во-вторых, быстренько идите в камеру, где мы держим арестантов! Завтра я с удовольствием переправлю вас в Перт. Уж там вами займутся куда менее вежливые люди, чем я!

— А такие бывают?

— Уведите его, Тайлер!

Когда Сэм запирал камеру, молодой человек чуть слышно шепнул:

— Умоляю вас, Сэм, предупредите Стоу и мисс Мак-Картри. Только они одни могут вытащить меня из этого кошмара!

Назавтра, узнав о насильственной смерти кандидата в Окружной совет, Хьюга Рестона, весь Каллендер облачился в траур. Известие о том, что в убийстве подозревают такого симпатичного молодого человека, как Ангус Кёмбре, тоже никого не обрадовало. По городу расползались слухи. Многие поспешили выразить соболезнования миссис Рестон и пришли к единодушному выводу, что вдова явно выглядит помолодевшей, а черный цвет ей удивительно к лицу. Злые языки не преминули заметить, что миссис Рестон не слишком опечалена гибелью супруга, а миссис Шарп достаточно громко, чтобы слышали окружающие, сказала миссис Фрейзер:

— Впрочем, если бы бедняжка Фиона вздумала носить траур по всем, кого дарила особым вниманием, ей бы уже лет двадцать пришлось ходить только в черном…

Весть об убийстве очень скоро распространилась за пределы города. Местный корреспондент одной из пертских газет, позвонив к себе в редакцию, сообщил и о преступлении, и о том, что предварительное расследование завершено: благодаря расторопности сержанта Мак-Клостоу и мужеству двух граждан Каллендера — мистера Лидберна и мистера Гленрозеса — убийца уже сидит под замком.

Арчибальд буквально исходил потом над рапортом суперинтенданту (он сидел за машинкой с самого рассвета), и лишь телефонный звонок оторвал его от мучительных умственных усилий. Звонил из Перта суперинтендант Копланд.

— Алло, Мак-Клостоу?

— Так точно, сэр.

— Что это еще за история с убийством в Каллендере?

Стараясь говорить как можно яснее, сержант по мере сил и возможностей передал последовательность событий.

— Кто жертва?

— Хьюг Рестон, сэр, аптекарь, а также соперник доктора Элскотта на предстоящих выборах в Окружной совет.

— Скверная история, Мак-Клостоу…

— Да, сэр, но убийца уже за решеткой.

— Он сознался?

— Пока нет. Я жду результатов вскрытия, чтобы окончательно припереть парня к стенке.

— Это политическое убийство?

— Да нет, тут замешана, скорее, любовь, сэр.

— Вы уверены?

— Да, сэр, вполне.

— Когда вы к нам его отправите?

— После полудня, сэр, как только получу заключение эксперта.

— Что ж, я вас жду. До скорого, Мак-Клостоу, и — браво!

Широкая грудь Арчибальда еще больше раздулась от гордости. И сержант с удвоенным рвением принялся за работу.

Ближе к полудню в Каллендер примчались репортеры пертских газет и сразу поспешили в полицейский участок. Мак-Клостоу принял их с нескрываемой радостью и, разумеется, не заставил себя долго упрашивать, а тут же подробно рассказал и об убийстве, и о мотивах преступления, и о неизбежных его последствиях.

— А каким же образом получилось, сержант, что Кёмбре стрелял в дядю мисс Лидберн, а не, скажем, в ее отца? — спросил кто-то из журналистов.

— По-моему, он просто ошибся. Было уже темно, Кёмбре струсил и не успел толком разглядеть будущую жертву.

— Он уже признал вину?

— А вы хоть раз видели, чтобы преступник немедленно раскололся?

Мак-Клостоу сфотографировали во всех возможных и невозможных ракурсах и уже собирались идти в кабачок выпить во славу полиции Ее Величества, как вдруг в участок влетела Иможен. Многие ее сразу узнали, и поднялся страшный шум, так что какому-то темноволосому коротышке, вздумавшему отличиться, пришлось кричать, иначе воительница не расслышала бы его слов.

— На сей раз, мисс Мак-Картри, вам не придется расследовать убийство! Об этом уже позаботился сержант Мак-Клостоу!

Иможен не снизошла до ответа, а с прежней стремительностью подскочила к столу сержанта.

— Послушайте, Арчи, если вы сию секунду не отпустите ни в чем не повинного человека, вам придется иметь дело со мной!

Чувствуя за собой поддержку заинтересованной аудитории, Мак-Клостоу выставил грудь колесом.

— Присутствующим здесь джентльменам прекрасно известно, на какие эксцентрические выходки вы способны, мисс…

— Равно как и ваша ни с чем не сравнимая тупость!

— Мисс Мак-Картри, вы преступаете всякие границы дозволенного!

Иможен, обернувшись к журналистам, указала на Арчибальда.

— Этот самодовольный чужак вообразил, будто знает горцев лучше их самих! Никто не видел, чтобы Ангус Кёмбре стрелял в Хьюга Рестона! Зато сержант наверняка забыл вам рассказать (что, впрочем, естественно для этого примата в нашивках), что жертва держала в руке армейский пистолет!

Репортеры, не скрывая любопытства, заволновались.

— Это верно, сержант? А почему покойный мистер Рестон счел нужным вооружиться? Нет ли тут сведения счетов? Или вы пытаетесь что-то от нас скрыть?

Мак-Клостоу примирительным жестом вытянул руки.

— Минутку, джентльмены! Мистер Рестон по поручению мистера Лидберна собирался высказать Кёмбре все, что думает о его поведении. Мистер Лидберн, опасаясь буйного характера Кёмбре, сам посоветовал шурину взять с собой пистолет. Дальнейшее показало, насколько он был прав. Что до странного интереса мисс Мак-Картри к этому делу (о причинах которого, по-моему, приличия ради лучше не распространяться), то подобная забота о молодом человеке значительно младше…

В толпе журналистов послышались смешки, и щеки Иможен мгновенно окрасились в тот же поразительный огненный цвет, что и ее волосы.

— Арчи… — в бешенстве прохрипела она. — И вы смеете публично ставить под сомнение мою нравственность? Нравственность дочери капитана Мак-Картри?

— Признайте, что ваше поведение выглядит довольно необычно, мисс…

— А как насчет этого?

И, к великой радости фотографов, тут же защелкавших аппаратами и камерами, мисс Мак-Картри быстро сорвала с правой ноги туфлю и швырнула в физиономию Мак-Клостоу. Тот пошатнулся от удара.

— А теперь, дурно воспитанная горилла, я жду от вас извинений! — бросила Дева Гор.

Один из свидетелей громко заметил, что у Мак-Клостоу пустые, ничего не выражающие глаза человека, готового совершить убийство. И, словно в подтверждение этих слов, сержант, по-видимому, утратив всякую власть над собой, выхватил револьвер и прицелился в журналистов. Последним вмиг расхотелось смеяться. К счастью, в эту минуту вошел доктор Элскотт. С первого взгляда оценив положение, он весело заметил:

— Ну, Мак-Клостоу, опять вы забавляетесь, как мальчишка?

Атмосфера сразу разрядилась. Арчибальд, проведя по лбу дрожащей рукой, убрал револьвер.

— Покажите-ка мне пистолет Ангуса Кёмбре, сержант, — попросил врач.

Полисмен достал из ящика стола оружие Ангуса.

— Так я и думал, — проворчал Элскотт и, кинув на стол перед сержантом расплющенный кусочек свинца, добавил: — Вот пуля, которую я извлек из черепа Рестона, и, если она подходит к этому пистолету, готов съесть собственную шляпу!

Журналисты подошли поближе и воочию убедились, что Ангус Кёмбре никак не мог стрелять в Рестона, во всяком случае, из своего пистолета.

— Но в конце-то концов, что все это значит? — в полной растерянности воскликнул Мак-Клостоу.

— Всего-навсего — что аптекаря прикончил не Ангус, а кто-то другой.

— Но это невозможно!

— Не станете же вы спорить с очевидными фактами, а?

— Но я ведь уже сказал суперинтенданту…

— Догадываюсь, что вы успели ему наговорить… уж лучше б прикусили язык, и к тому же…

— Да?

— Что вам стоило по крайней мере вытащить магазин? Тогда вы увидели бы, что все пули на месте…

Небрежность сержанта возмутила даже тех, кто до сих пор поддерживал его версию. Мак-Клостоу на негнущихся ногах пошел открывать камеру, где томился Кёмбре.

— Можете идти… вы свободны.

Журналисты немедленно окружили Ангуса и увели из участка, умоляя поделиться впечатлениями, рассказать о романе с Дженет Лидберн и так далее и тому подобное. А бедняга сержант вернулся к себе в кабинет и, обхватив голову руками, стал раздумывать о постигшем его несчастье и о том, как бы половчее объяснить суперинтенданту, что он в очередной раз угодил пальцем в небо. И все — из-за дурня мясника и кретина ветеринара! Эта мысль преисполнила сержанта решимости. Арчибальд вскочил, нахлобучил на голову каску и бросился к двери, но его остановил насмешливый голос Иможен:

— Как мне ни жаль вас, Арчи, но я все-таки рада за Ангуса!

— А мне что за дело? И, кроме того, мы с вами еще далеко не в расчете! Не забывайте, что вы бросили мне в лицо туфлю!

— Так вы же меня публично оскорбили!

Они с неприкрытой враждебностью поглядели друг на друга.

— Ох, если б вы только могли видеть себя со стороны, наверняка сами не удержались бы от смеха! — фыркнул доктор Элскотт. — Ну что вам мешает наконец помириться?

Арчибальд разразился свирепым смехом.

— Я бы предпочел поухаживать за львицей, у которой только что отняли малышей!

— Продолжайте в том же духе, Арчи, и, пожалуй, схлопочете второй башмак!

— Хотел бы я на это взглянуть!

Иможен нагнулась, чтобы снять туфлю, а сержант, воспользовавшись тем, что противница не ожидает нападения, схватил ее за талию, быстро отнес в камеру, швырнул на кушетку и, поспешно выскочив, захлопнул за собой дверь. Мисс Мак-Картри, вцепившись в решетку, стала осыпать его проклятиями, ссылаясь на Великую хартию вольностей, права гражданина, неприкосновенность личности и прочие установления и законы, какие ей с ходу пришли в голову. Но Мак-Клостоу оставался глух ко всем ее крикам, а в ответ на вопрос доктора Элскотта, вежливо спросившего, хорошо ли он подумал, сердито огрызнулся:

— С этой минуты я твердо намерен сначала действовать, а уж потом раздумывать! А на сем — общий привет! Пойду разберусь с другим клоуном!

Как только Арчибальд ушел, врач приблизился к запертой в клетке Иможен.

— Мне ужасно досадно, дорогая, но сержант унес с собой ключ…

— Он мне еще заплатит!

— Как хороший игрок, мисс Мак-Картри, признайте, что нельзя всякий раз выигрывать, и смиритесь с неизбежным. Потерпите немного — через полчаса я вернусь и, если до тех пор Мак-Клостоу, паче чаяния, вас не выпустит, поставлю его на место!

В толпу женщин, внимавших рассказу мясника о преступлении, свершившемся чуть ли не у него на глазах, Мак-Клостоу врезался, как булыжник — в пруд, где резвятся довольные жизнью лягушки. А Лидберн, сочтя, что публичное одобрение представителя власти еще больше укрепит его авторитет, поспешил обратиться к нему за поддержкой.

— Правда ведь, сержант, что, когда вы пришли на место преступления, мы с Гленрозесом и еще несколько честных граждан нашего города держали преступника за руки?

Дамы Каллендера восхищенно заохали, и не одна грудь стеснилась от волнения. Но Арчибальд, уперев руки в боки, зычно рявкнул:

— Ах, преступника, да?

Лидберн почувствовал неладное, но, разумеется, никак не мог угадать, в чем загвоздка.

— Ну да, само собой, преступника… — неуверенно повторил он.

Мак-Клостоу проложил себе дорогу сквозь ряды почитательниц мясника и угрожающе надвинулся на хозяина лавки.

— Преступника, да? А вам известно, какое преступление совершили вы сами, Кит Лидберн?

Ожидая леденящих кровь разоблачений, дамы боялись дышать. Лоб мясника покрылся испариной.

— Я… я не понимаю вас, сержант…

— В моем лице вы позволили себе посмеяться над всей полицией Ее Величества!

— Я?!

— Да, вы, Кит Лидберн! Какого черта вам с Дермотом Гленрозесом понадобилось хватать бедолагу Кёмбре? Разве что вы надеялись отправить парня на виселицу за преступление, которого он не совершал, и таким образом закончить его роман с вашей дочкой!

Дамы возмущенно ахнули — упоминание о любви Дженет и Ангуса настроило их на сентиментальный лад. Мясник почувствовал, что уважение к нему покупательниц стремительно падает, а это могло самым пагубным образом сказаться на торговле. Лидберн с удовольствием нашел бы возражения, кинул их в лицо грубияну полицейскому и восстановил статус-кво, но язык прилип к гортани и сама почва, казалось, ушла из-под ног.

— Он… он не виновен? — жалобно пробормотал Кит.

— Нет, мистер Лидберн, не виновен! А вы заставили меня оттащить парня в участок и целую ночь продержать в камере! Кембре не мог совершить убийства, поскольку все его пули по-прежнему лежат в магазине, да и та, что убила Рестона, к нему не подходит! Добавлю, мистер Лидберн, что по вашей милости я предстал в самом нелепом свете перед прессой, а теперь еще вынужден докладывать суперинтенданту, что во всем, с начала до конца, ошибался! Как вы, вероятно, без труда догадаетесь, это очень украсит мой послужной список! Благодарю, мистер Лидберн, от всего сердца благодарю!

— Честное слово, сержант, мне и в голову не приходило…

— Ах, как у вас все просто! Вы сеете разрушение, не оставляете камня на камне, а потом умываете руки? Хотите, скажу, к какому я пришел выводу? Это вы во всем виноваты!

Слушательницы еще больше навострили уши. Каждая из них собирала новости, как пчела — мед, и, хорошенько приукрасив, разносила по всему Каллендеру. А несчастный мясник, не смея спорить, лишь робко оправдывался.

— Не понимаю, каким образом вы могли… — пробормотал он.

— Если бы вы не упрямились и позволили этим двум любящим друг друга молодым людям соединиться…

— Никогда!

— Ваша твердолобость стоила Рестону жизни!

— Скажите еще, что это я его убил!

— В определенном смысле — да…

— Но Кёмбре…

— В первую очередь он напал бы на вас! А кроме того, мне бы очень хотелось знать, почему Рестон вышел из вашего дома вооруженным?

— Я… я дал ему револьвер, чтобы в случае чего он мог защищаться…

— Право, вы умеете принимать замечательные и поистине мудрые решения! — отчеканил Мак-Клостоу с глубочайшим презрением. — Поздравляю, мистер Лидберн!

И он вышел из лавки, оставив мясника наедине с сурово взиравшими на него кумушками, а те уже прикидывали в уме, вдруг Кит Лидберн и в самом деле чудовищный отец-тиран и плюс к тому — коварный убийца.

Вернувшись в участок, сержант сразу отворил дверь камеры, где Иможен все это время пережевывала безграничную обиду.

— Уходите… Но в следующий раз, мисс Мак-Картри, я буду далеко не так покладист, имейте это в виду!

— Хорошо, Арчи.

И тон дочери капитана, и явное смирение мгновенно насторожили полицейского. Какую еще пакость задумало это омерзительное создание? И Мак-Клостоу решил удвоить бдительность.

— Вы позволите мне забрать туфлю, Арчи?

Сержант пожал плечами и снял трубку — пора было звонить в Перт суперинтенданту Копланду и объяснять, что опять вышло недоразумение.

— У вас что-нибудь новенькое, Мак-Клостоу? — сразу спросил его суперинтендант.

— Да, сэр… Произошла… ошибка…

— Вот как? Значит, никто не умер?

— Нет, нет, труп — по-прежнему в морге… но выяснилось, что подозреваемый, которого я арестовал, никак не мог совершить это убийство… Калибр пули, извлеченной из головы покойного, не соответствует его оружию…

— Неужели вы не заметили этого раньше?

— Дело в том…

— Тут не о чем даже говорить, сержант! Просто-напросто вы в очередной раз доказали, что не в состоянии выполнять возложенные на вас обязанности!

Мак-Клостоу нервно оттянул пальцем воротничок рубашки.

— Уверяю вас, сэр, я… я…

— Молчите уж!

Иможен вдруг выхватила трубку из рук совершенно убитого горем и потому не способного сопротивляться сержанта.

— Алло, мистер Копланд? Это Иможен Мак-Картри.

— Здравствуйте, мисс, как поживаете?

— Спасибо, хорошо. Я просто хотела вам сказать, что Мак-Клостоу выполнил свой долг и не мог поступить иначе, не рискуя вызвать в городе беспорядки.

— Спасибо, мисс. Из ваших уст такая оценка положения особенно весома. Будьте любезны, дайте еще раз трубку сержанту. Алло, Мак-Клостоу? Мисс Мак-Картри объяснила мне ситуацию. Я беру свои слова обратно и прошу прощения за то, что был к вам несправедлив. А насчет убийства не беспокойтесь — я кого-нибудь пришлю вам в помощь… До скорой встречи…

Сержант повесил трубку. Физиономия его так и сияла от счастья. В мгновение ока вскочив из-за стола, Мак-Клостоу обнял Иможен и завертел по комнате. Мисс Мак-Картри несказанно удивилась.

— Но, Арчи…

— Вы меня просто спасли, мисс, и я никогда этого не забуду!

Буйная радость вдруг вытеснила скопившиеся за долгие годы обиды и, трепеща от избытка чувств, Мак-Клостоу прижал старую деву к груди и расцеловал в обе щеки. Доктор Элскотт, явившийся улаживать конфликт между Арчибальдом и его исконной врагиней, с изумлением узрел их в объятиях друг друга.

— До чего же приятно видеть, что вы помирились и без моей помощи! — весело воскликнул он.

Только в эту минуту до Арчибальда Мак-Клостоу дошло, что он наделал.

— Не знаю, какая муха меня укусила, — смущенно пробормотал полицейский.

— Что ж, могу вам объяснить, Арчи, — с иронией заметил врач. — Это явление хорошо известно во всем мире, и у него есть вполне конкретное имя…

— Нет-нет!

Для разнообразия Иможен расплылась в самой любезной улыбке.

— Вот уже второй раз всего за несколько дней, Арчибальд Мак-Клостоу, вы довольно настойчиво доказываете мне свою привязанность, — кокетливо промурлыкала она.

— Я? Да что вы, мисс Мак-Картри… Не может быть! Вы, наверное, не так поняли…

Она лукаво погрозила сержанту пальчиком.

— Ну, чтобы разобраться в таких вещах, вовсе не обязательно заканчивать Оксфорд, Арчи… У меня до сих пор щеки горят от вашей колючей бороды!

Уловив на горизонте еще неясную тень шантажа, Арчибальд не на шутку встревожился.

— Клянусь вам, мисс…

Доктор Элскотт выразительно потирал руки.

— Ох, чувствую, нас скоро ожидает свадьба!

Мак-Клостоу подскочил.

— Как? Что вы сказали?

— Вот уже два раза, Мак-Клостоу, в «Гордом Горце» и здесь, вы серьезно скомпрометировали мисс Мак-Картри. А такой порядочный человек, конечно, без колебаний выполнит свой долг.

И врач, подхватив Иможен под руку, увел ее из участка, а полицейский еще долго стоял, как громом пораженный.

Наконец он снова опустился в кресло и, прикрыв лицо руками, попытался представить себе совместную жизнь с мисс Мак-Картри. Очень скоро волосы у него встали дыбом от ужаса. Чтобы хоть отчасти восстановить душевное равновесие, Арчибальд достал из-за кипы досье с надписью «Совершенно секретно» бутылку виски, которую всегда хранил там на случай крайней нужды тайно от Сэмюеля Тайлера, чьи бессовестные набеги на запасы начальства не достигали «святая святых». Откупорив бутылку, Мак-Клостоу выхлебал сразу треть ее содержимого. Голова слегка закружилась, но, вопреки ожиданиям, массированная доза алкоголя лишь усугубила отчаяние, и бедняга сержант погрузился в глубокую меланхолию. Теперь Арчибальд видел только одно средство избежать кошмарной участи, уготованной ему подле Иможен — как можно скорее умереть. Следуя давней традиции, Мак-Клостоу счел своим долгом оставить помощнику записку, чтобы его исчезновение не нанесло урона полицейской службе Каллендера.

«Мой дорогой Тайлер, по оплошности угодив в чудовищную ловушку, я не нашел иного способа спастись, кроме смерти. Да, я знаю, как тяжело видеть безвременную кончину человека моих достоинств, но иногда бороться со злой судьбой совершенно бесполезно. Прощайте, Тайлер. Я всегда вас глубоко уважал, невзирая на вашу досадную привычку пить мое виски, не испытывая при этом никаких угрызений совести (что, честно говоря, не могло не шокировать).

Покойный Арчибальд Мак-Клостоу, бывший сержант полиции Ее Величества»

Составив это послание, Арчи, по-прежнему в полном соответствии с полицейским уставом повесил на дверь кабинета импровизированную табличку с надписью «Временно закрыто по случаю самоубийства», и поднялся к себе в спальню. Там он облачился в парадную форму, поставил у изголовья бутылку виски и прилег на минутку, чтобы хорошенько обдумать, каким образом покинет этот мир.

Вернувшись с обхода и обнаружив оставленную сержантом табличку, Сэм Тайлер чуть не умер на месте от удивления. Торопливо пробежав глазами записку, он несколько раз пробормотал «Господи!», тщетно поискал немного виски — этого воистину замечательного лекарства от слишком сильных потрясений (во всяком случае, с точки зрения Сэма) — и бросился наверх, туда, где, судя по всему, следовало искать бездыханный труп шефа.

Вид распростертого на кровати огромного тела Мак-Клостоу до слез растрогал добряка констебля. Как-никак они с Арчибальдом много лет проработали вместе. И что за дикая мысль взбрела в голову сержанта? Что его заставило сотворить такую непоправимую глупость? Тайлер снял каску, подошел к смертному одру шефа и, опустившись на колени, сразу же чуть не задохнулся в крепчайших испарениях виски, источаемых мнимым покойником. Не прошло и минуты, как Сэмюель с горечью констатировал, что сержант не мертв, а мертвецки пьян. Это открытие, несмотря на досаду, вызванную тем обстоятельством, что ему, Сэму, пришлось изрядно поволноваться просто так, принесло с собой громадное облегчение. Он снова спустился в участок и, зачеркнув на табличке Мак-Клостоу слово «самоубийства», написал сверху «пьянки», а к письму сержанта присовокупил постскриптум:

«Спасибо, шеф, я очень рад, что вы меня уважаете, но, если честно, советую в следующий раз, когда будете покупать виски, выбрать марку получше — это убережет от беды и вашу печень, и мою.

Преданный вам Сэм Тайлер»

Глава 4 Обыватели Каллендера

Поглядывая в окно на воды Тея, суперинтендант полиции графства Перт раздумывал, кого бы послать в Каллендер искать убийцу аптекаря — кандидата в Окружной совет, когда в его кабинет без доклада вошел сержант Берт Джонсон. Поседев на службе, он с минуты на минуту ожидал отставки и в последние годы стал своего рода советником при суперинтенданте — тот безгранично доверял старику и больше всего, пожалуй, ценил его непогрешимый здравый смысл.

— Что-нибудь случилось, Берт?

— Да опять бузит этот молодой инспектор, супер…

— Мак-Хантли? И что он еще придумал?

— Это просто издевательство, супер! Втемяшилось ему в башку поменять все наши методы работы, обучить новому способу классификации досье, ввести улучшенный распорядок дня, который, по его мнению, видите ли, увеличит отдачу. В общем, все хочет перевернуть вверх дном!

— Ну, так что же, Берт?

— Надо срочно найти парню задание и хотя бы на время услать его подальше отсюда.

— Это проще сказать, чем сделать… хотя… Минуточку! Попытайтесь забыть о своем раздражении против Мак-Хантли, Берт, и скажите честно, что вы думаете о нем как о профессионале.

Сержант долго чесал в затылке.

— По-моему, он хороший следователь. В парне не только есть искра божья, но он еще и любит работу. Однако трудно сделать окончательный вывод, пока мы не испытали его на деле.

— У меня есть такая возможность.

— Ну да?

— Можно отправить Мак-Хантли в Каллендер разбираться с убийством Хьюга Рестона.

Джонсон просиял.

— Потрясающая мысль, супер! Не знаю, сумеет ли он поймать убийцу, но зато наверняка познакомится с Иможен Мак-Картри, а уж она (если только не изменилась за эти годы до неузнаваемости) быстро собьет с нашего молодца спесь!

— Пошлите ко мне Мак-Хантли, Берт.

— Сию секунду, супер!

Почти сразу после ухода сержанта перед Копландом предстал инспектор.

Мак-Хантли (или Дугал для барышень) был, что называется, красавец мужчина. Такими высокими, стройными, широкоплечими и златогривыми принято рисовать викингов. Судя по всему, он это отлично знал и придерживался самого высокого мнения о своей особе. Но более всего самолюбие Мак-Хантли тешило то обстоятельство, что на конкурсе, организованном Отделом криминальных расследований Глазго, он стал одним из победителей.

— Я думаю, Мак-Хантли, вам уже известно о последних событиях в Каллендере?

— Вы имеете в виду убийство аптекаря? Да, сэр, я прочитал досье и понял, в чем ошибка тамошней полиции.

— Зато вы, вероятно, не в курсе, что убитый был одним из двух основных кандидатов на выборы в Окружной совет. Само собой, как вы, очевидно, догадываетесь, это не упрощает дела. Боюсь, как бы подобная история не подогрела страсти… Поэтому немедленно поезжайте туда и не возвращайтесь без убийцы.

— Положитесь на меня, сэр, я вам его привезу.

— Я, естественно, не считаю нужным подсказывать вам, как надо вести расследование…

— Это совершенно излишне, сэр. Еще учась в Глазго, я разработал свой собственный метод и, с вашего позволения, сэр, собираюсь применить его на практике.

— Будем надеяться, вас ждет успех.

— Честно говоря, я в этом не сомневаюсь, сэр.

— Да, хочу предупредить вас, инспектор… Оба представителя полиции в Каллендере — отнюдь не орлы. Стало быть, не слишком рассчитывайте на их помощь.

— Вряд ли она мне понадобится, сэр.

Эндрю Копланд подождал, пока за Дугалом Мак-Хантли закроется дверь, и только тогда дал волю душившему его хохоту.

На похоронах Хьюга Рестона собрался чуть ли не весь Каллендер. Порядок траурной церемонии обеспечивал Сэмюель Тайлер, причем отсутствие сержанта, конечно, не преминули заметить и решительно осудить. За гробом шли вдова, тщетно пытавшаяся напустить на себя скорбный вид, Лидберны и Гленрозесы. Преподобный Хекверсон произнес надгробную речь. Внезапная кончина аптекаря дала ему прекрасный повод порассуждать о неисповедимости путей Господних и о том, как бесполезно для человека строить планы на будущее, вместо того чтобы позаботиться о спасении души. По неизвестным для нас причинам, сказал пастор, Всевышний не захотел, чтобы Хьюг Рестон заседал в Окружном совете. Вероятно, Он предназначил нашему земляку место в более высоком собрании…

Наконец, все хором спели два псалма, поклонились могиле и родственникам и разошлись по домам. Остановившиеся у ворот кладбища миссис Фрейзер, миссис Шарп и миссис Плери благодаря траурным одеяниям, как никогда, смахивали на трех ворон.

— Интересно, узнаем ли мы когда-нибудь имя убийцы? — говорила подружкам миссис Фрейзер. — У меня такое чувство (хотя, возможно, я и ошибаюсь), что полиция не проявляет особого рвения…

— Да, наверняка нашлись люди, которых исчезновение Рестона очень устраивает, — прошипела миссис Плери.

— Вы имеете в виду Фиону? — так же тихо осведомилась миссис Шарп.

— Возможно…

— Вы и вправду думаете, что она причастна к убийству мужа?

— Понятия не имею, но вообще-то вполне могла попросить кого-то из своих любовников оказать эту небольшую услугу. Как, по-вашему?

Миссис Фрейзер покачала головой.

— Фиона, дорогая моя, уже не в том возрасте, чтобы ей так слепо и преданно служили. Скорее, если хотите знать мое мнение…

Две другие кумушки склонились к самому ее лицу.

— …Так вот, исходя из принципа, что убийство должно принести определенную выгоду преступнику, я в первую очередь спрашиваю себя: кому смерть Рестона принесет барыши…

— Его наследнице, Фионе Рестон?

— Не исключено, но есть и еще кое-кто, кого существование Рестона значительно стесняло… мешая его честолюбивым планам…

— Доктора Элскотта?

— Думаете, он способен на…

— Да еще как! — вдруг рявкнул у них над головами оглушительный голос.

Три вдовы, подскочив от страха, обернулись. Рядом стоял Элскотт. Доктор слышал по крайней мере часть разговора, и губы его кривила довольно-таки устрашающая гримаса.

— Вы на редкость проницательны, миссис Фрейзер… — не дав кумушкам опомниться, продолжал врач.

— Уверяю вас, доктор Элскотт, я…

— Да-да, вы совершенно правильно угадали — это я убил Рестона.

Три вдовы в унисон вздохнули и как по команде затаили дыхание.

— Господи!

— Но вот чего вы не поняли — так это каким образом мне удалось от него избавиться. Я не стрелял в Рестона, но когда его привезли ко мне в больницу, он был еще жив. Я вытащил мозг…

— Какой ужас!

— …Рестон так мало им пользовался, верно? И вообще, раз содержимое черепной коробки ничтожно мало — невелика разница… понимаете?

— Стыдно так насмехаться над мертвым, доктор Элскотт! — возмутилась миссис Фрейзер.

— Да, стыдно! — хором поддержали ее подружки.

И, не издав больше ни звука, все три дамы удалились с таким гордым и оскорбленным видом, словно врач посмел нашептывать им непристойности.

Каллендер отделяет от Перта не более пятидесяти миль, и в такое солнечное весеннее утро инспектору Мак-Хантли вовсе не хотелось спешить. Он никогда не бывал в окрестностях Каллендера, но вид с холма на красивый городок, словно несущий вечную стражу у скал Троссакса, его совершенно очаровал.

Дугал решил вести расследование очень мягко и осторожно. В первую очередь он намеревался побродить по Каллендеру инкогнито и составить представление о тамошней атмосфере, а уж потом переходить к активным действиям. Поэтому инспектор предпочел остановиться в пригородной гостинице «Черный Лебедь», у Джефферсона Мак-Пантиша.

Там Мак-Хантли отрекомендовался журналистом, приехавшим разузнать подробности об убийстве аптекаря. Это так поразило воображение Мак-Пантиша, что, дав гостю позавтракать, он без колебаний подсел к его столику и предложил выпить немного портвейна за счет заведения. Столь же охотно Джефферсон согласился рассказать мнимому репортеру о Каллендере и его обитателях.

— Как по-вашему, мистер Мак-Пантиш, повлияет ли смерть Рестона на ход выборов в Окружной совет?

— Еще бы, мистер Мак-Хантли! То, что выбрали бы Рестона, не вызывает и тени сомнений, а теперь пойдет более ожесточенная борьба. Есть, правда, доктор Элскотт, но я далеко не уверен в его победе, несмотря на все старания и поддержку Иможен Мак-Картри…

— А кто это?

— Исчадие ада! Мисс Мак-Картри непрестанно сеет в Каллендере самую настоящую смуту! Все пьяницы и драчуны города стоят за нее горой, а порядочные люди спят и видят, как бы отправить ее ко всем чертям!

— В том числе, конечно, и вы?

— Не стану скрывать.

— Но если эта женщина до такой степени нарушает мир и порядок, не понимаю, почему полиция не принимает соответствующих мер?

— Потому что сержант Мак-Клостоу и констебль Тайлер — два идиота и чертовка Мак-Картри их просто терроризирует.

Инспектор решил, что Мак-Пантиш необъективен, а потому, несомненно, преувеличивает и серьезный следователь, конечно, не должен принимать его точку зрения в расчет.

В четыре часа пополудни Дугал вышел из гостиницы и отправился знакомиться с Каллендером.

На скамейке у самого въезда в город сидели три пожилые дамы в черном, и Мак-Хантли подумал, что такие зрелые и, очевидно, рассудительные особы помогут ему составить о Каллендере куда более точное представление, нежели выходило со слов желчного Мак-Пантиша.

Инспектор учтиво раскланялся с дамами и попросил разрешения немного отдохнуть на их скамейке. Кумушки с готовностью закивали. Поймав несколько осторожных взглядов, Дугал быстро сообразил, что его соседки умирают от любопытства. Наконец, не выдержав, одна из них церемонно проговорила:

— Прошу прощения, сэр… Вы, должно быть, сын Яна Клэддиша и вернулись к нам из долгого путешествия по Европе?

— Нет, меня зовут Дугал Мак-Хантли. Я журналист и приехал по поручению своей газеты расследовать убийство аптекаря Хьюга Рестона.

Упоминание о печальном событии исторгло у дамы негромкий крик ужаса.

— Кошмарная история, мистер Мак-Хантли… Позвольте и мне представиться: миссис Плери, а это мои подруги — миссис Фрейзер и миссис Шарп.

За этим последовало множество поклонов, любезностей и уверений, что все безмерно рады новому знакомству. Потом Дугал задал тот же вопрос, что и Мак-Пантишу:

— Как вы считаете, сударыни, изменит ли гибель Рестона результат выборов в Окружной совет?

Три вдовы единодушно ответствовали, что теперь положение изменилось самым кардинальным образом, ибо покойного Рестона, бесспорно, ждала победа, а его противник доктор Элскотт не имел ни малейших шансов взять верх.

— Но мне, кажется, говорили, что врачу оказывает мощную поддержку некая мисс Мак-Картри? — коварно заметил Дугал.

— Ах, эта! — скривилась миссис Плери.

— Ах, эта! — простонала миссис Фрейзер.

— Ах, эта! — презрительно выплюнула миссис Шарп.

Вопрос Мак-Хантли вызвал целую лавину возмущенных воплей. Иможен Мак-Картри в три голоса ругали на чем свет стоит и обвиняли во всевозможных преступлениях, а закончилось все тройным пожеланием, чтобы проклятая рыжая ведьма оказалась замешанной в убийстве аптекаря, поскольку тогда, быть может, ее изгнали бы из Каллендера навсегда.

Инспектор покинул дрожащих от негодования дам в полной уверенности, что полицейские власти Перта очень плохо осведомлены о творящихся здесь безобразиях и давно пора вмешаться.

Немного побродив по городу, который ему все больше нравился, Дугал решил выпить стаканчик в «Гордом Горце». Теду Булиту он тоже представился журналистом.

— Ну, если вы и вправду хотите узнать имя убийцы Рестона, обратитесь к мисс Мак-Картри! — едва услышав о журналистском расследовании, воскликнул кабатчик.

— Почему?

— Потому что наша Иможен умнее всех полицейских Шотландии, вместе взятых, и, коли ей вздумается поймать преступника, будьте уверены: он далеко не уйдет!

И Тед Булит принялся воспевать необыкновенные достоинства мисс Мак-Картри, особы, достойной, по его мнению, войти в вечность рука об руку с Марией Стюарт. Слушая панегирик кабатчика, Дугал Мак-Хантли понял, что попал во враждебный хозяину гостиницы и трем дамам лагерь. Но так или иначе, а последние слова Булита не внушили ему особого доверия.

— И, можете не сомневаться, сэр, я говорю об этом совершенно беспристрастно, — подвел итог Тед.

Дугал заметил, что, пока кабатчик вещал, в зал откуда-то сзади (вероятно, из кухни) несколько раз с видом побитой собаки входила маленькая бесцветная женщина. До сих пор она не проронила ни звука и даже не поднимала глаз, но, когда Булит стал уверять инспектора в своей полной объективности, вдруг взвилась, как скорпион, которому случайно наступили на хвост.

— Постыдились бы, Тед, обманывать гостя, да еще в присутствии своей законной супруги! Именно из-за вас и вам подобных Иможен вообразила, будто ей все дозволено! А на самом деле вам не хуже моего известно, что эта огромная рыжая коза — истинный бич Каллендера!

На долю секунды Булит онемел от изумления, но, как ни странно, не стал прибегать к обычным методам воздействия на супругу, а лишь презрительно пожал плечами.

— Мне жаль вас, Маргарет… но я не стану сердиться, потому как вы ведь все равно не отвечаете за свои слова…

Прочитав каллиграфически выведенную красной краской вывеску над лавкой, Дугал убедился, что ее хозяина, мясника, зовут Лидберн. Он вошел. За прилавком стоял атлетического сложения мужчина. Два пучка волос, топорщившихся по обе стороны широкой лысины, придавали его грубому, словно высеченному из кактуса лицу нечто сатанинское. Густые усы скрывали вялый безвольный рот, зато видневшиеся из-под закатанных до локтя рукавов рубашки мускулистые, усыпанные веснушками и покрытые легким золотистым пушком лапищи производили устрашающее впечатление. Мясник бросил на посетителя равнодушный тупой, как у коровы, взгляд.

— Что вам угодно?

— Я журналист.

— Ну и что?

— Вы не хотели бы поделиться со мной впечатлениями?

— Нет.

— А насчет мисс Мак-Картри вы не…

— Нет.

Кит, до прихода инспектора рубивший тушу быка, вернулся к прежнему занятию.

— Однако вы ее знаете? — продолжал настаивать Дугал.

— Да.

— Может быть, вы дадите мне адрес?

— Нет.

— Но ведь…

Лидберн положил тесак и снова повернулся к посетителю.

— Да, я знаю адрес рыжей стервы, но вам его не дам! Вы спросите, почему? А потому что не желаю иметь ничего общего с этим дьявольским отродьем! А теперь, прошу вас, не мешайте мне работать!

Мак-Хантли понял, что настаивать бесполезно.

Выходя из мясной лавки, он увидел седого джентльмена с сумкой-чемоданчиком — неизменной принадлежностью любого английского врача. Он садился в стоявшую у обочины тротуара машину.

— Доктор Элскотт?

— Он самый.

— Я журналист и приехал разузнать подробности об убийстве Хьюга Рестона.

— Бог в помощь!

— Вы избавились от серьезного противника на предстоящих выборах, доктор?

— По правде говоря, молодой человек, у Рестона не было ни единою шанса обскакать меня. Во-первых, из-за его непроходимой глупости, во-вторых, из-за отвратительного характера (что, впрочем, объясняется больной печенью), а в-третьих, как мог победить на выборах самый знаменитый во всем графстве рогоносец?

— А нет ли у вас каких-нибудь соображений насчет того, кто мог его прикончить?

— Если честно — ни малейших.

— И вы не знаете ни единого человека, который бы ненавидел Рестона настолько, чтобы желать ему смерти?

— Да, я. Однако вынужден вас разочаровать, молодой человек, не убивал я этого дурня.

— Несколько жителей вашего города намекали мне, что в деле могла быть замешана некая мисс Мак-Картри… Это правда?

Лицо врача сразу преобразилось, и чуть язвительная учтивость уступила место с трудом сдерживаемому гневу.

— Молодой человек! Те, кто посмел нашептывать вам подобные гнусности, — самые что ни на есть презренные злопыхатели и сплетники! На самом деле наша Иможен — благороднейший и возвышеннейший характер, какой мне только довелось встречать за всю мою жизнь! Это энергичная, неутомимо служащая правосудию женщина получила столько наград за верную службу Короне, что все кретины и недоумки, которыми, кстати сказать, кишит наш милый Каллендер, бледнеют от зависти. Положа руку на сердце, признаюсь, я и сам не сразу оценил истинное величие души Иможен Мак-Картри и в первое время мы с ней немного враждовали, но теперь я прозрел и склоняю голову перед этой уникальной личностью. До свидания, молодой человек, рад был познакомиться с вами.

Поднимаясь по главной улице, Дугал подошел к храму, и ему пришло в голову, что местный священник наверняка сумеет дать населению Каллендера более трезвую и непредвзятую оценку.

Мак-Хантли позвонил. Дверь открыла скромная женщина в таком строгом одеянии, что показалась инспектору превосходным образчиком типичной супруги пастора — этакой ходячей добродетели, лишенной всех человеческих слабостей. Впрочем, некоторым представительницам слабого пола тем легче оберегать незапятнанную репутацию, подумал полицейский, что на их главное достояние никто не покушается. Мак-Хантли, успевший прочитать выгравированную на медной табличке у входа в дом фамилию, уверенно заявил, что хочет побеседовать с преподобным Реджинальдом Хекверсоном.

— Прошу вас, входите, мой муж сейчас вас примет.

Миссис Хекверсон проводила его в аскетически обставленную гостиную.

— Как о вас доложить? — тихо спросила она, направляясь к другой двери.

— Дугал Мак-Хантли, журналист из Перта.

Женщина чуть заметно кивнула и бесшумно исчезла, словно благочестивая тень, незаметно скользящая по земле в ожидании вечного блаженства в мире ином.

Мгновенно отметив нечто лошадиное в вытянутом лице пастора и маленькие, близко поставленные глаза, инспектор невольно поморщился. «Нетерпимость и тупость», — пронеслось у него в голове. Преподобный Хекверсон молча выслушал просьбу мнимого журналиста рассказать об убийстве Рестона и покачал головой.

— Боюсь, вы постучали не в ту дверь, мистер Мак-Хантли. Мое сердце обливается кровью от одной мысли, что чья-то преступная рука оборвала жизнь такого хорошего человека, как Хьюг Рестон… И я хочу лишь, чтобы в ожидании суда Всевышнего человеческое правосудие как можно скорее покарало подлого убийцу.

— Смерть мистера Рестона освободила путь честолюбивому желанию доктора Элскотта заседать в Окружном совете?

— Увы!

— А что вы думаете о нем, преподобный отец?

— Я обязан и пытаюсь с одинаковой нежностью относиться ко всей пастве, доверенной мне Господом, однако, коль скоро доктор Элскотт к таковой не принадлежит, не вижу причин, почему бы не высказать свое мнение о нем. Так вот… Наш брат во Христе Элскотт давно идет путем погибели, остается глух к призывам Всевышнего и дерзко безразличен к Церкви, подавая согражданам тем более ужасный пример, что занимает видное общественное положение. Поэтому-то все благочестивые души молятся за поражение нечестивца на предстоящих выборах, ибо его провал будет истинным торжеством Создателя!

— Ваша откровенность, преподобный отец, побуждает меня спросить еще о женщине, чье имя мне повторяют буквально на каждом шагу, с тех пор как я приехал в Каллендер… Что вы думаете о мисс Мак-Картри?

— Эта особа, мистер Мак-Хантли, постоянно посещает наши собрания, но ведет себя так, словно сама назначила Всемогущему свидание и не потерпит никаких опозданий с Его стороны. Мисс Мак-Картри бешеная националистка и, похоже, всерьез может не простить Богу, что Он не шотландец.

— Как мне сказали, она поддерживает кандидатуру доктора Элскотта?

— Они одного поля ягоды, мистер Мак-Хантли.

Бакалейщик, дышавший свежим воздухом у порога своей лавки, сразу понравился инспектору, и тот решил войти. Хозяин слегка посторонился, пропуская его в магазин, но даже не подумал спросить, чем может служить. Дугал уже собирался окликнуть бакалейщика, как вдруг из помещения за лавкой выбежала женщина — ни красавица, ни дурнушка, но, по-видимому, очень бойкая особа. Тоже не обратив на Мак-Хантли никакого внимания, она набросилась на того, кто по-прежнему стоял у порога лавки, небрежно сунув руки в карманы фартука и демонстрируя тем самым полное равнодушие к покупателям.

— Вы когда-нибудь будете работать, Уильям Мак-Грю? Честное слово, можно подумать, вы встаете с постели только для того, чтобы дождаться открытия «Гордого Горца» и пьянствовать там с такими же никчемными бездельниками!

Мак-Грю не счел нужным хотя бы обернуться, и его супруга продолжала:

— Господь вас накажет, Уильям Мак-Грю!

— Он это уже сделал, Элизабет, сведя вместе наши с вами пути. Я думаю, таким образом Всевышний хотел заставить меня искупить грехи многих поколений Мак-Грю.

— Грубиян! Но скажите мне наконец, чего вы ждете, переминаясь с ноги на ногу, как медведь?

— Вашей смерти, Элизабет. Надеюсь дожить до благословенного часа, когда ваш визгливый голос перестанет ругать меня на все корки. У вас будут великолепные похороны, Элизабет. Я, честное слово, настолько обрадуюсь избавлению, что заранее согласен на любые траты!

— Быть может, вы не прочь поторопить этот момент?

— Не стоит меня искушать, Элизабет.

Миссис Мак-Грю повернулась к Мак-Хантли.

— Вы слышали что-нибудь подобное? Муж открыто желает законной жене смерти, да еще в присутствии постороннего!

Мак-Хантли попытался разрядить атмосферу.

— В том-то и дело… Если бы он действительно хотел прибегнуть к насилию, то наверняка не стал бы говорить об этом публично, а постарался бы скрыть свои замыслы от чужих ушей.

— О, сразу видно, что вы не знаете Уильяма Мак-Грю — самого страшного лентяя во всем графстве Перт! И вдобавок — самого скверного мужа в округе!

Немного помолчав, она вдруг совершенно другим тоном добавила:

— Правда, надо честно признать, Уильям не всегда был таким, но, с тех пор как явилась эта тварь, у которой еще хватает наглости называть себя женщиной…

— Осторожнее, Элизабет! — невозмутимо предупредил Мак-Грю, по-прежнему не отходя от порога. — Вы, кажется, опять собрались злословить о нашей Иможен, хотя прекрасно знаете, что я вам это категорически запретил.

Но миссис Мак-Грю, пропустив его слова мимо ушей, с яростью завопила.

— Да нет, вы его только послушайте! «Наша» Иможен! Ну, не позор ли?! Воля ваша, Мак-Грю, можете предпочитать мне эту рыжую кобылу, но вы не помешаете мне высказать этому джентльмену все, что я думаю о бесстыднице, о разрушительнице семейных очагов, о пьянчуге, о…

Бакалейщик стремительно повернулся и с фантастической быстротой и меткостью (вот уж Дугал никогда бы не заподозрил, что флегматичный лавочник способен на такие подвиги!) запустил в лицо Элизабет перезрелым помидором, и, прежде чем залепленная томатным соком и ошметками женщина успела опомниться, метнулся к ней, отвесил две оглушительные пощечины и, невзирая на крики, затолкал в комнату за магазином.

— Ну, сэр, а теперь скажите, чем могу быть вам полезен… — проворчал он, вернувшись.

— Видите ли, я журналист и расследую убийство Хьюга Рестона. Поэтому в первую очередь мне хотелось бы составить представление о наиболее видных гражданах вашего города. Например, о мисс Мак-Картри…

Несколько секунд Мак-Грю, по-видимому, напряженно размышлял, потом наконец решился высказать свое мнение:

— Мисс Мак-Картри — это личность.

Очевидно, на сей раз Мак-Хантли напал отнюдь не на болтуна.

— А не могли бы вы рассказать о ней поподробнее?

— Говорю же вам: это личность!

Гуляя по городу, толстяк Гленрозес и его жена Майри встретили еще незнакомого им Мак-Хантли. Супруги улыбнулись, словно желая гостю приятного отдыха. Подобная любезность, разумеется, требовала ответа, и полицейский вежливо поклонился. Гленрозесы тоже кивнули, давая понять, что теперь, когда все формальности, принятые между цивилизованными людьми, соблюдены, можно начать разговор. Дугал в очередной раз повторил сказку о журналистском расследовании, и миссис Гленрозес расплакалась.

— Хьюг был одним из наших ближайших друзей…

— Я крестный его племянницы, — охрипшим от волнения голосом добавил Дермот. — Но пойдемте к нам — там гораздо удобнее разговаривать, чем на улице, мистер Мак-Хантли.

Как только они обосновались в роскошной гостиной Гленрозесов, хозяин дома рассказал о предшествовавших смерти Рестона событиях, намекнув, что полиция явно поторопилась отпустить на свободу Ангуса Кёмбре. Однако вместо того, чтобы рассуждать о проблематичной виновности молодого механика, Дугал предпочел поинтересоваться мнением миссис Гленрозес о жителях Каллендера. Не успел он задать вопрос, как эта пышная матрона принялась петь дифирамбы мужчинам и женщинам, обитающим в здешнем благословенном краю. Поверить ей, так всех украшали редчайшие добродетели, дети изо всех сил старались заслужить одобрение пап и мам, жены неукоснительно блюли верность супругам, те, в свою очередь, не доставляли своим дражайшим половинам никаких горестей, а все — благодаря мудрым наставлениям преподобного Хекверсона и помощи совета общины, который, с почтительного одобрения сограждан, имеет честь возглавлять мистер Гленрозес.

И лишь закончив этот своего рода хвалебный гимн жителям Каллендера, миссис Гленрозес позволила себе сделать небольшое отступление.

— Но, конечно, — вздохнула она, — у нас, как и в любом человеческом сообществе, есть свои паршивые овцы…

Ее супруг примирительно простер руку.

— Я знаю, какие страдания это вам причиняет, дорогая, но помните: если Создатель допустил существование не только белых, но и черных барашков, то лишь для того, чтобы на фоне последних еще ярче воссияла белизна первых…

— Аминь! Тем не менее согласитесь, Дермот, что, не появись тут эта ужасная женщина и не начни она мутить воду, быть может, мы сумели бы вернуть в лоно матери Церкви пьяниц, которых, увы, в городе хватает.

Дугал с наигранным удивлением воззрился на супругов.

— И кто же мешает вашим благотворным трудам, сударыня?

Гленрозесы, не скрывая злобы, начали в два голоса костерить Иможен Мак-Картри, причем каждая новая реплика звучала на полтона выше.

— Одна свирепая и мстительная старая дева! И мало того, что она предается самому неумеренному пьянству, но к тому же еще исповедует дичайший национализм!

— Представьте себе, эта особа дошла до того, что отрицает законность прав нашей королевы и не признает ее главой государства! — добавил Дермот Гленрозес.

— Ну да?!

— Правда-правда! С ее точки зрения, законные короли — потомки Марии Стюарт, а Ее Всемилостивейшее Величество — узурпаторша!

— Невероятно!

— А кроме того, она была замешана во множестве темных историй: убийства, кражи, шпионаж… разумеется, в глазах жалкого сброда все это создает некий дьявольский ореол! От проклятой ведьмы так и несет адской серой!

— Ну, по правде говоря, чаще всего она благоухает виски…

Уходя от Гленрозесов, Мак-Хантли невольно думал, что враги мисс Мак-Картри в общем и целом проявляют куда большее рвение, нежели ее сторонники. Но, для того чтобы прийти к окончательному выводу, он решил заглянуть в мэрию.

Мэр Нед Биллингс настолько не привык принимать приезжих, что инспектор вошел в его кабинет прежде, чем тот решил, стоит ли с ним разговаривать.

Мэр оказался высоким и еще не старым мужчиной. Жители города в основном относились к нему с симпатией. Правда, манера Неда выкладывать все, что думает, в глаза немного действовала на нервы самым важным шишкам, но зато остальные ее очень ценили, а именно они и составляли большинство. Наконец, Биллингс никогда не скрывал приверженности к национальному напитку.

— Я не помешал вам, господин мэр?

— Поздновато вы об этом спрашиваете… Да ладно, раз пришли — садитесь и рассказывайте, чего вам от меня нужно.

От мэра Мак-Хантли не стал скрывать, что он полицейский инспектор, и объяснил, какие важные соображения побудили его морочить голову прочим обитателям Каллендера. Теперь же он хотел бы узнать мнение главы города об избирателях.

— Люди тут не хуже и не лучше, чем в других маленьких городках. Богачи не слишком эгоистичны, а бедняки не так уж озлоблены. По воскресеньям все ходят в храм, по субботам большинство напивается, и кое-кто по старой доброй традиции лезет в драку. В остальные же дни — работают.

— В разговорах со мной сограждане то и дело повторяли одно имя… причем одни — с восторгом, другие — с глубочайшим отвращением… я имею в виду мисс Мак-Картри…

Громкий смех мэра раскатился по всей комнате.

— Наша Иможен?.. А вы знаете, что с тех пор, как она вернулась, Каллендер словно бы помолодел? Уж кто-кто, а Дева Гор старается внести некоторое оживление! Нет, правда, мисс Мак-Картри — настоящий феномен! Вам надо обязательно с ней познакомиться. Готов спорить, эта женщина вас заинтересует, тем более что ей подобных далеко не каждый день встретишь!

Кстати, в вашем управлении хорошо знают нашу Иможен. Вам о ней не говорили?

— Ни слова.

— Значит, хотели сделать сюрприз.

— Ваши слова, господин мэр, вызвали у меня огромное желание как можно скорее свести знакомство с мисс Мак-Картри. Вы не подскажете, где она живет?

— Вилла Иможен — чуть на отшибе. Идите дальше в сторону Доуна, пока не увидите заправочную станцию и гараж. И то и другое принадлежит Ивену Стоу. Он, кстати, тоже отличный малый. Много лет путешествовал и только три года назад возвратился домой. Ну, а наша Иможен живет ярдах в пятистах оттуда, на холме. Впрочем, Стоу объяснит вам на месте.

Обиталище Иможен понравилось Дугалу с первого взгляда. Он оценил и увитую плющом решетку над невысокой белой стеной, и ухоженный садик и, чуть в глубине, красивый дом, построенный в традиционном стиле. Так что Мак-Хантли дернул шнурок колокольчика в самом благостном расположении духа.

Древняя бабка, с трудом волоча ноги, проковыляла по саду, приоткрыла калитку и недоверчиво уставилась на незнакомца.

— Вы… вы не мисс Мак-Картри?

— Нет, только ее домоправительница.

— А нельзя ли мне повидаться с вашей хозяйкой?

— Никак невозможно.

— Ее нет дома?

— Нет, мисс Мак-Картри у себя, но вы, кажется, позабыли, что сегодня годовщина, а по таким дням она никого не принимает. Приходите завтра.

И миссис Элрой без лишних церемоний захлопнула перед носом гостя калитку, а Мак-Хантли побрел прочь, недоумевая, годовщина чего помешала ему взглянуть на мисс Мак-Картри.

На главной улице города инспектор заметил мужчину в форме, украшенной красно-белым квадратиком в знак того, что он служит в полиции Шотландии. На первый взгляд, судя по приветствиям, пожеланиям и дружеским хлопкам, каковыми констебля награждали прохожие, Дугалу показалось, что представители закона здесь весьма популярны. Это его обрадовало. И Мак-Хантли, с легким сердцем подойдя к коллеге, спросил, как пройти в участок. Констебль охотно показал дорогу.

— Надеюсь, сэр, в нашем городе с вами не случилось ничего дурного? — вежливо осведомился он.

Инспектор успокоил доброго малого, объяснив, кто он такой и зачем сюда приехал. Собеседник, назвавшийся Сэмюелем Тайлером, стал уверять Дугала, что Каллендер — тихий и спокойный городок, а те, кто время от времени проводят ночь в тюрьме, попадают туда лишь из-за чрезмерных возлияний или из-за какого-нибудь приступа глупой обидчивости, побудившего отстаивать свою точку зрения с помощью кулаков.

— И тем не менее в вашем, таком мирном городке только что произошло убийство, — вкрадчиво заметил инспектор. — Или вы об этом уже запамятовали?

— Разумеется, нет, сэр, но мне… мне с трудом в это верится.

— Как идет расследование?

— Топчется на месте, сэр. Впрочем, сержант Мак-Клостоу расскажет вам обо всем куда лучше меня.

— Насколько я понял, люди очень недовольны такой медлительностью, и я заметил, что в их обвинительных речах все время упоминается одно имя…

— Мисс Мак-Картри, надо думать?

— Да, действительно.

— В таком случае, инспектор, с вашего позволения, я бы посоветовал вам не слишком обращать внимание на болтовню и тех, и других. Само собой, наша Иможен (а я знаю ее с детства) не отличается миролюбивым характером. Кроме того, она имеет обыкновение рубить сплеча, а это не всем по нутру. Короче, доброе сердце и тяжелый нрав, если вы понимаете, о чем я толкую…

— По-моему, да.

— К тому же, будучи полицейским, я никак не могу забыть, как часто мисс Иможен помогала нам в сложнейших ситуациях и делала это с таким воодушевлением, что прославилась на всю страну.

Мак-Хантли едва не пожал плечами, но побоялся обидеть добродушного и, несомненно, честного малого. Однако в глубине души его самого оскорбило то, что представитель полиции позволяет себе болтать о воображаемых подвигах какой-то старой девы, чьим самым опасным оружием был, вероятно, всего лишь злой язык. В высшей степени неуместное и даже неприличное поведение!

Полицейский участок приятно удивил гостя чистотой и даже некоторой элегантностью. Войдя и никого не обнаружив, он толкнул сначала одну дверь, потом другую и оказался в кабинете. В кресле за столом дремал облаченный в полицейскую форму гигант. Шум его разбудил.

— Кто вы такой?.. По какому праву?..

Инспектор назвал фамилию и должность, и перепуганный Мак-Клостоу, торопливо застегнув китель, пригладил волосы и бороду.

— Что вы хотели бы узнать, сэр? — спросил он.

— Ничего.

— А?

— Я уже знаю не меньше вашего, поэтому предпочел бы послушать о степени нравственного здоровья города, попечение о котором, если меня не обманули, возложено на вас и вашего помощника Сэмюеля Тайлера.

Мак-Клостоу бросил на инспектора подозрительный взгляд.

— Вы уже видели Тайлера?

— Да, на улице. Он показался мне симпатягой.

— Пожалуй…

— Вы не очень в этом уверены?

— Заметьте, Сэм и вправду хороший человек, вот только он страшно честолюбив…

— Разве это не естественно?

— Теоретически — несомненно, однако на практике иногда выходит по-другому, особенно когда кто-то метит на ваше место. Поэтому, если констебль Тайлер позволил себе кое-какие критические замечания в мой адрес…

— Не беспокойтесь, мы говорили вовсе не о вас…

— А второй порок Сэма — в том, что он питает чрезмерную слабость к некоторым жителям Каллендера, причем, к несчастью, отнюдь не из числа наиболее почтенных.

— И особенно, я полагаю, к некоей Иможен Мак-Картри? — медовым голосом спросил инспектор.

Дугал никогда бы не подумал, что простое упоминание фамилии каллендерской героини способно вызвать столь бурную реакцию. Сначала сержант Мак-Клостоу застыл, уставившись в пространство и приоткрыв рот, словно его стукнули по голове дубинкой, потом издал нечто вроде хриплого стона, напомнившего его собеседнику призывный сигнал затерянного в тумане корабля, и, наконец, встал.

— Мистер Мак-Хантли, — торжественно изрек он, подняв к небу указующий перст и полубезумными глазами глядя на инспектора, — печальная необходимость вынуждает меня кощунствовать, но я просто обязан сказать вам все, как есть! Так вот: что бы там ни думали шотландцы, будь они родом из Горной страны, из Низин или из Приграничной зоны, Шотландия никак не может быть благословенной страной, раз ей случается порождать на свет создания, подобные Иможен Мак-Картри!

— А вам не кажется, что это небольшое преувеличение, сержант?

Мак-Клостоу кинул на маловера взгляд умирающего, которому только что сказали, что он превосходно выглядит, и предложили вместе отпраздновать Новый год.

— Если бы вы только знали…

— Вот именно, сержант, мне необходимо знать, иначе я никоим образом не смогу составить собственное мнение!

Арчибальд печально улыбнулся. Он явно чувствовал себя жертвой величайшей в этом мире несправедливости.

— Бесполезно… Эта кошмарная женщина пользуется у вас в управлении совершенно скандальным покровительством.

— Почему?

— Потому что она родилась здесь, в Верхней Шотландии, в то время как я имел несчастье приехать сюда из Приграничной зоны!

— Не вижу связи…

— Меня тут считают чужаком, докучливым иностранцем, хуже того — представителем некоего отсталого племени!

— Ну да? А как же в таком случае они относятся к англичанам?

— К англичанам? Их просто игнорируют!

Дугал только рот открыл от удивления. А Мак-Клостоу продолжал:

— Но, если не считать этой рыжей ведьмы, люди здесь — как на подбор: спокойные, честные и работящие.

— Вас уважают?

— А как же! Впрочем, я бы не потерпел ничего другого! Да, пожалуй, местные меня даже любят и, скорее, жалеют, чем винят за то неудачное, как им кажется, место рождения. Обеспеченные люди глубоко ценят меня, вне зависимости от географии, да и простой народ, забывая о расовых предрассудках, считает порядочным человеком и верным стражем закона, к чувству долга которого еще никто и никогда не взывал напрасно. Добавлю, что мое неизменно достойное поведение внушает если не дружеские чувства, то по крайней мере почтение.

— Значит, если я правильно понял, чисто по-человечески кое-кто из горожан о вас не блестящего мнения, но как профессионал вы пользуетесь всеобщей поддержкой и одобрением?

— Я думаю, вы прекрасно обрисовали ситуацию.

В ту же секунду дверь под бешеным натиском распахнулась, и в кабинет, где так мирно беседовали полицейские, влетела женщина.

— Арчи! Вы когда-нибудь приметесь за работу или нет? Вместо того, чтобы искать убийцу, вы, по природной лености, предпочитаете оставить тень подозрения на Ангусе Кёмбре! В последний раз предупреждаю, Арчи: если вы намерены и дальше сидеть сложа руки, я сама возьмусь за расследование!

Мак-Клостоу провел по перекошенной физиономии дрожащей рукой.

— Это… это она, — хрипло сообщил он инспектору.

Мак-Хантли, не скрывая любопытства, разглядывал высокую женщину с огненной шевелюрой, узким костистым лицом, в традиционной клетчатой юбке и шляпе вроде панамы, украшенной лентой цветов клана Мак-Грегоров и пером куропатки. Особенно поразили воображение полицейского уличные туфли без каблука, минимум сорок третьего размера.

— Вы что, больны, Арчи?

Дугал попытался помочь бедняге сержанту.

— Мисс Мак-Картри, позвольте мне…

— Нет времени! — сухо бросила Иможен.

Инспектор, почувствовав, что спорить бесполезно, снова плюхнулся на стул. А мисс Мак-Картри, опершись обеими руками на стол, склонилась к самому лицу Арчибальда. Взгляд ее выражал глубочайшее презрение. Наконец, выпрямившись, она повернулась к Дугалу.

— Тьфу! Даже смотреть противно!

И, высказав таким образом свое мнение, Иможен покинула участок с той же стремительностью, что и вошла. После ее ухода в кабинете надолго воцарилась тишина.

— У меня складывается впечатление, что вас далеко не так уважают, как вам хотелось бы думать, сержант, — наконец проронил Мак-Хантли.

— Ваш отец жив, сэр? — слегка пришепетывая от волнения, спросил Мак-Клостоу.

— Да, а что?

— Тогда его именем заклинаю вас, сэр, пустить в ход все свое влияние и помочь мне перевестись в другое место!

Он с трудом поднялся с кресла и навытяжку встал перед Дугалом.

— Во имя простого человеческого милосердия, сэр, умоляю отправить меня куда угодно, лишь бы там не было ни одного горца! Я больше не могу! Понимаете, сэр? Не могу! С каждым днем я медленно, но неотвратимо приближаюсь к больнице для умалишенных, и, не будь виски, которое хоть как-то помогает взять себя в руки, меня бы давно заперли с психами!

Глава 5 Предательство Иможен Мак-Картри

В то утро Мак-Хантли даже не заметил, что ему подали на завтрак. Он плохо спал ночью и, естественно, пребывал далеко не в лучшем настроении. Поразмыслив, инспектор пришел к выводу, что если в Перте и впрямь известно, какие бури сотрясают Каллендер, то у Копланда и его помощников более чем странное представление о долге полиции!

Допив последнюю чашку чая, Дугал подозвал Мак-Пантиша и рассказал, как вчера вечером столкнулся в участке с Иможен Мак-Картри.

— По-моему, это очень своеобразное явление, — закончил он.

— Скажите лучше, стихийное бедствие! — воскликнул хозяин гостиницы.

— Уже десять часов, и я немедленно иду к ней.

Хоть Мак-Хантли и помнил, что полицейский обязан всегда сохранять полную объективность, позвонив у калитки мисс Мак-Картри, он невольно думал о том, как его тут приняли накануне.

Открыла та же старуха, но на сей раз не выставила инспектора вон, а предложила идти следом за ней и ввела в гостиную, стены которой украшали сувениры всех многочисленных войн, какие шотландцы вели либо ради собственного удовольствия, либо нанимаясь на службу к другим.

Иможен величавой поступью спустилась туда же по деревянной лестнице, соединявшей оба этажа дома. Дугал не без основания решил, что она хочет произвести определенное впечатление, и поклонился, но мисс Мак-Картри, мгновенно узнав вчерашнего собеседника сержанта, досадливо крикнула:

— Ах, это вы? Не понимаю, что могло привести ко мне дружка этого дурня Мак-Клостоу?

Прямой, как само правосудие, Дугал ледяным тоном отчеканил:

— Я инспектор полиции, мисс, и приехал в Каллендер расследовать убийство Хьюга Рестона.

— Давно пора!

— Насколько я помню, вчера вы заявили, что, если полиция не начнет искать убийцу с несколько большим энтузиазмом, этим займетесь вы сами?

— Совершенно верно!

— А нельзя ли узнать, каким образом вы намерены ловить преступника?

— У меня свои методы и, по-моему, было бы крайне неразумно делиться ими с первым встречным!

Мисс Мак-Картри тихонько заржала от удовольствия, и Дугал больше не сомневался, что над ним просто издеваются. Однако, если у инспектора и вскипела кровь, он даже виду не подал, а спокойно перешел в нападение.

— Судя по всему, мисс, сержант Мак-Клостоу далеко не уверен в невиновности Ангуса Кёмбре. Вы не знаете, почему?

— Потому что он человек ограниченный по натуре и не более чувствителен, чем какое-нибудь бревно… Хотите капельку виски?

— Господи Боже, что за вопрос?

Иможен достала бутылку и щедрой рукой наполнила бокалы, словно решила раз и навсегда опровергнуть расхожее мнение о скаредности шотландцев. Подняв бокал, она слегка кивнула гостю и тут же повернулась к стоявшей на комоде фотографии, очевидно, желая выпить за здоровье изображенного там мужчины.

— Это ваш родственник? — вежливо осведомился Мак-Хантли.

— Отец… Генри-Джеймс-Герберт Мак-Картри, капитан шотландских стрелков в индийской армии… безвременно погиб…

— Так его унесла война?

— Нет, виски.

— А?!

— Точнее, фатальная рассеянность… Однажды вечером отец по оплошности вместо доброго шотландского виски хлебнул ирландского. Он так и не оправился от угощения, а мне до сих пор не удалось выяснить, кто посмел в нарушение всех правил, принятых у цивилизованных людей, притащить в наш дом это пойло.

Мак-Хантли долго раздумывал, потешается над ним эта рыжая кобыла или говорит совершенно искренне.

— Короче, по вашему мнению, мисс, в Каллендере все идет прекрасно, не считая того, что время от времени тут убивают ближних? — иронически заметил он.

— Ну, это случайность… и дела обстояли бы еще лучше, если бы нам удалось очистить город от тех, кто не обладает природными достоинствами нашей расы, всегда составлявшими и, благодарение Богу, по-прежнему составляющими ее гордость… В общем, нам следовало бы избавиться от людей, которые покорно приняли законы захватчика и склонили головы перед оккупантами!

— Захватчики? Оккупанты? Боюсь, я плохо понимаю, что вы имеете в виду…

— А как, по-вашему, я могу назвать этих англичан и их королеву, узурпировавшую корону Шотландии?

Ошарашенный инспектор захлопал глазами, не в силах издать ни звука, потом встал и, собираясь уходить, полюбопытствовал, что за годовщина помешала ему увидеть мисс Мак-Картри накануне. Вместо ответа Иможен повелительно указала инспектору на дверь.

— Так я и думала! Убирайтесь!

Дугал настолько не ожидал подобной реакции, что совсем растерялся и попробовал, было, спорить.

— Но…

— Я велела вам убираться отсюда, предатель!

— Тут, наверное, какое-то недоразумение и…

— И он еще смеет прикидываться шотландцем! Ублюдок — вот вы кто! Просто-напросто ублюдок!

Теперь уже Мак-Хантли рассердился не на шутку и тоже начал кричать.

— Я не позволю вам!.. Я точно такой же шотландец, как и вы!

— Лгун! Лицемер! Розмери!!!

Миссис Элрой вбежала в комнату с каминными щипцами, превращавшимися в ее руках в довольно опасное оружие.

— В чем дело?

— Помогите мне выставить вон бессовестного втирушу! Он имел наглость проникнуть в мой дом, назвавшись шотландцем!

— Да замолчите же наконец! — рявкнул окончательно взбешенный Дугал. — Я запрещаю вам говорить, что я не шотландец! Я родился в Эдинбурге!

— По чистой случайности! Вперед, Розмери!

Растерянный и раздраженный инспектор так плохо соображал в эту минуту, что даже не подумал защищаться. Две женщины вихрем налетели на него и, подталкивая щипцами и зонтиком (который Иможен схватила по дороге), выгнали в сад, а потом и за калитку. Избавившись от противника, мисс Мак-Картри снова издала победное ржание и прогремела на всю округу:

— Он пытался выдать себя за шотландца, а сам даже не знает, что вчера была годовщина сражения при Баннокберне, где Роберт Брюс обеспечил Шотландии независимость!

Подходя к гаражу, где Ивен Стоу трудился над упорно не желавшим работать мотором, Мак-Хантли все еще кипел от возмущения, и ему хотелось поделиться с кем-нибудь обидой.

— Что, эта Мак-Картри совсем тронутая?

— На вашем месте я бы так не говорил о леди!

— Леди? Да она самая обыкновенная пьянчуга и…

Не дав инспектору договорить, Стоу нанес молниеносный удар правой, и Дугал с подбитым глазом очутился на земле. Но Мак-Хантли был далеко не трус, и, что бы ни говорила Иможен, шотландская кровь звала его к сражениям. Едва поднявшись на ноги, он яростно налетел на хозяина гаража. К несчастью для него, Стоу оказался чемпионом ближнего боя, и через несколько минут Дугалу пришлось признать поражение.

— Ладно… но вы за это заплатите! Бить офицера полиции — очень дорогое удовольствие!

— А я понятия не имел, кто вы такой, и отлупил вовсе не полицейского, а хама, вздумавшего оскорблять женщину из числа моих близких друзей!

Увидев, в каком состоянии его постоялец явился от мисс Мак-Картри, Джефферсон Мак-Пантиш сочувственно покачал головой.

— Похоже, она никогда не изменится, — проворчал он.

Донесение Мак-Хантли о событиях в Каллендере так рассмешило суперинтенданта, что он дал его почитать Берту Джонсону, а тот даже десять лет спустя, давно выйдя в отставку, рассказывал эту историю всякий раз, как ему хотелось повеселить друзей.

Как честный полицейский и достойный воспитанник школы детективов в Глазго, ведя расследование, Дугал всегда старался не принимать в расчет личных чувств.

Немного отлежавшись, он отправился в участок побеседовать с сержантом Мак-Клостоу. Тайлер молча присутствовал при разговоре.

— Но в конце-то концов, сержант, вы достаточно давно живете в Каллендере и, по идее, должны знать, кто так люто ненавидел Рестона, чтобы желать ему смерти!

— Да, по всей видимости, у него не было ни одного врага.

— Наоборот, по всей видимости, был, иначе аптекаря бы не застрелили!

— Верно, прошу прощения… Но сам я по-прежнему думаю, что Ангус Кёмбре…

— Слишком примитивное решение!

— Но ведь он же был на месте убийства!

— С вполне определенной целью: увести из дома Дженет Лидберн!

— И прихватил для этого револьвер!

— Не спорю, это он сделал напрасно, и теперь заплатит немалый штраф за незаконное ношение оружия. Тем не менее мы должны сделать скидку на романтический настрой молодого человека, задумавшего любой ценой похитить возлюбленную.

— Вплоть до убийства?

— А почему бы и нет?

— Тогда, сами видите…

— Он мог бы убить родителей — тюремщиков девушки, но какой смысл стрелять в дядю?

— Так ведь он тоже родственник, правда?

— Вряд ли Ангус Кёмбре хотел перебить всю родню своей милой.

— А может, он принял аптекаря за Лидберна?

— Ну, едва ли! Парень-то не слепой! Меж тем, Рестон стоял под самым фонарем, а он, в отличие от мясника, вовсе не отличается могучим телосложением! Нет, что бы вы там ни думали, а в Каллендере наверняка есть человек, который ненавидел аптекаря, желал ему смерти и при первом же удобном случае поспешил свести с ним счеты. Найти его трудно, но воля и упорство преодолеют любые препятствия. Вы начнете все сначала и проследите каждое движение всех, кто так или иначе был связан с жертвой. Я хочу знать, чем каждый из них занимался в ночь преступления. Тем временем сам я еще поброжу по городу и поговорю с кем сумею. До вечера.

Не успел Мак-Хантли отойти от участка и на несколько шагов, как его догнал Сэм.

— Прошу прощения, инспектор…

— В чем дело, Тайлер?

— Да я насчет этого расследования…

— Да?

— Не то чтоб я позволил себе давать вам советы, инспектор, но на вашем месте я бы непременно сходил к мисс Мак-Картри.

— Это еще зачем?

— Просто она здорово разбирается в такого рода историях.

— Мисс Мак-Картри работает в полиции?

— Нет, но…

— Или, может, у нее есть какой-нибудь документ, дающий право расследовать уголовные преступления?

— Несомненно, нет.

— Тогда я, право же, не понимаю, почему я должен просить у нее помощи.

— Но, инспектор, вам кто угодно скажет…

— Мне наплевать на все, что люди болтают о мисс Мак-Картри, Тайлер. По-моему, она просто крайне эксцентричная особа, сумевшая своими странными выходками поразить воображение не в меру доверчивых людей, всегда склонных восхищаться тем, что выходит за рамки обыденного. Я же с отличием закончил полицейскую школу Глазго и не нуждаюсь ни в какой подмоге и уж тем более не допущу, чтобы меня учила моему собственному ремеслу какая-то сумасбродная старая дева, не имеющая ни малейших законных оснований вмешиваться в наши дела.

— Хорошо, инспектор.

— Мало того, Тайлер, если эта баба позволит себе хоть капельку нарушить закон — например, допрашивать свидетелей, угрожать кому-либо или распространять недостоверные сведения, — я всерьез рассержусь и заставлю ее дорого заплатить и за бестактность, и за самоуверенность. Так что, если встретите мисс Мак-Картри, можете ее предупредить от моего имени. До свидания.

Возвращаясь в участок, Сэм с грустью думал, что лучше б ему промолчать. А Дугала трясло от возмущения. С ума сойти! Чтобы полицейский, то есть профессионал, мог вообразить, будто какая-то чокнутая старуха способна чему-то научить такого блестящего детектива! К тому же в глубине души Мак-Хантли все еще злился на Иможен за то, что они со служанкой так бесцеремонно выпроводили его из дома. Дугал, естественно, жаждал отыграться и дал себе слово сделать это как можно быстрее. То же самое касалось и хозяина гаража, у которого, как нарочно, работает Ангус Кёмбре. Инспектор не забыл об учиненной ему жестокой трепке. Нет, пусть эти двое будут тише воды, ниже травы, если не хотят навлечь на свою голову очень крупные неприятности!

За обедом Дугал расспрашивал Мак-Пантиша о Рестоне, Лидберне и Гленрозесе. Джефферсон высказал ему все, что знал об этих видных, почтенных и, в общем, уважаемых гражданах. Все трое состояли в Консервативной партии, и хозяин гостиницы считал это немалым достоинством. Напротив, Элскотт, Булит и Мак-Грю, равно как и мисс Мак-Картри, голосовали за шотландских националистов. Убийство аптекаря оставалось для Мак-Пантиша совершенно непонятным и, коль скоро Кёмбре невиновен, возможно, доктор Элскотт избавился таким образом от опасного соперника на предстоящих выборах в Окружной совет?

Дугал понял, что не добьется от жителей Каллендера ничего, кроме досужих домыслов и пустой болтовни. Нет, он должен вести следствие так, чтобы это стало эталоном для новичков, только начинающих работать в уголовной полиции, а кроме того, Дугалу хотелось утереть нос двум болванам, представляющим Закон в Каллендере. В первую очередь следовало сузить круг подозреваемых. Таковых пока было всего два: доктор Элскотт и молодой Ангус Кёмбре. И, лишь убедившись в их невиновности, инспектор мог перейти ко второй стадии расследования.

Доктор Элскотт встретил полицейского сардонической улыбкой.

— Входите-входите… Я сейчас никого не собираюсь убивать, так что вы как раз вовремя!

Дугалу страшно не понравился этот черный юмор.

— Заранее прошу извинить меня, доктор, но вы, наверное, сами догадываетесь, что мое ремесло не располагает к особой деликатности.

— Не заботьтесь о реверансах, мой друг, и выкладывайте, что вас сюда привело.

— Дело вот в чем… Расследуя убийство Рестона, я хочу прежде всего исключить возможных виновников и…

— …и вам очень хотелось бы знать, уж не милейший ли доктор Элскотт надумал с помощью револьвера навсегда устранить опасного конкурента?

— Честно говоря, это звучит немного грубовато, но… по сути верно.

— Жаль вас разочаровывать и лишать удовольствия немедленно прекратить дознание, но — нет, я не убивал Рестона. Во-первых, моя основная забота — попытаться спасти ближнего, а не отправить его прямиком в мир иной; во-вторых, я вообще выставил свою кандидатуру на выборы только для того, чтобы позлить Рестона и его приятелей, и, наконец, в ночь убийства я принимал роды у одной дамы, живущей в десяти милях отсюда. Могу дать вам ее имя и адрес.

— В таком случае прошу прощения.

— Тут не за что извиняться, я вас отлично понимаю. Скорее всего, на ваши представления обо мне повлияли отзывы трех старых сорок, которые меня на дух не выносят, а поскольку вам придется выслушать еще немало глупостей, желаю терпения и мужества.

— Ну, раз вы так любезны, доктор, позвольте спросить, может, со времени нашей последней встречи вы успели поразмыслить о возможном преступнике?

— Да, как и все в городе, я, конечно, не могу не думать об этом, но, увы, без особых результатов. Видите ли, среди почтенных жителей Каллендера немало «гробов повапленных», как сказал бы бедняга Хекверсон. Кто знает, на что они способны? Что творили в прошлом? Какие между ними могли быть счеты? Какие кровавые драмы? Этого я не знаю. Однако позволю себе дать вам один совет: попробуйте поворошить грязное белье тех семейств, которые особенно кичатся своей добродетелью. Право же, я очень удивлюсь, если после этого вы не проникнетесь к ним глубочайшим отвращением.

Говорил ли он наобум или намекал на что-то важное? Быть может, врач действительно знал о чем-то, но, не желая портить себе репутацию, лишь подсказывал, где следует искать? Ответа на все эти вопросы инспектор пока не знал, но на всякий случай решил принять к сведению совет доктора Элскотта. Мысленно он уже вычеркнул врача из списка подозреваемых, но для порядка все же собирался проверить его алиби. Однако в первую очередь надо было как следует допросить Кёмбре.

Ивен Стоу принял полицейского с таким спокойствием, словно уже напрочь забыл об их недавней схватке.

— Могу я поговорить с Ангусом Кёмбре? — холодно спросил инспектор.

— Мне очень жаль, но он уехал на целый день — чинит машину в Эберфойле.

— Ладно… Тогда, может, вы сумеете ответить мне хотя бы на часть вопросов?

— Попробую.

— Давно у вас работает Кёмбре?

— Три года — с тех пор, как я вернулся домой.

— А как вы его наняли?

— Случайно. Заглянул в один гараж проверить купленную с рук машину, ну, и меня поразило, что совсем молодой парень так здорово разбирается в технике. Ангус согласился приехать ко мне в Каллендер, да так и остался.

— Стало быть, вы о нем самого высокого мнения?

— Вот именно, самого высокого.

— А что вы знаете о его прошлом? В досье я прочитал, что он вырос в сиротском приюте. Это правда?

— Да. Мать оставила Ангуса в пертской больнице. Он не раз пытался узнать, кто она, но, как вам, наверное, известно, в подобных случаях соблюдается строжайшая тайна. Парень оставался в приюте, пока его не отправили учиться. Во время учебы он жил у так называемых приемных родителей (кажется, из фамилия Стрэчен), а дальше хозяин гаража, некий Скейтроу, забрал Ангуса к себе. Шесть лет назад Скейтроу умер, гараж продали и открыли на его месте кинотеатр. Тогда-то Ангус и перешел работать к Вестмуиру, у которого я его и нашел. Как видите, история очень проста.

— Кстати, об историях… Вы не расскажете мне немного об отношениях Кёмбре с Дженет Лидберн?

— Там тоже все на редкость просто, инспектор. Они познакомились здесь, понравились друг другу и договорились о новой встрече. Довольно скоро симпатия переросла в любовь, и дети решили пожениться, но Кит Лидберн встал на дыбы.

— Почему?

Стоу пожал плечами.

— Из-за денег.

— А вы что-нибудь знаете о ночи преступления?

— Ангус мне все рассказал. Они с Дженет условились сбежать и тайком повенчаться. Но только девушку по дороге перехватил отец и заставил во всем признаться. Я думаю, Рестон пошел выяснять отношения с Ангусом… Почему он, а не сам Лидберн? Понятия не имею. Ну, а остальное вам известно.

— Короче, вы уверены, что Кёмбре не имеет ни малейшего отношения к смерти аптекаря?

— Да, абсолютно. Впрочем, с какой стати ему было убивать Рестона, если тот ни в коей мере не влиял на их отношения с Дженет? В крайнем случае он мог лишь что-то посоветовать…

— Вы хорошо знали Рестона?

— Нет… хотя лет двадцать назад мы вместе заканчивали Пембертонский колледж… Но я по натуре, скорее, бродяга. Перспектива всю жизнь проторчать в Каллендере меня ничуть не соблазняла. И я ушел в армию. Там обучился ремеслу механика, а заодно, как мне и хотелось, повидал разные края: Индию, Гонконг… В Адене, когда я был уже в чине капитана, меня отправили в отставку по возрасту, и на сбережения я купил здесь гараж.

— А почему вы вернулись на родину?

— Возможно, потому что в конце концов, не так уж отличаюсь от других здешних жителей, как воображал.

— Не женаты?

— Нет. Упустил время, а теперь слишком поздно.

— Вам это горько?

— Нет, просто я привык смотреть на жизнь трезво, без иллюзий.

— Что ж, благодарю вас, мистер Стоу, за то, что вы с пониманием отнеслись к моим расспросам.

Дугал уже хотел уйти, как вдруг у него за спиной послышался женский голос:

— Уж не от меня ли вы спасаетесь бегством, инспектор?

— Я не привык бегать от женщин, мисс, хотя ваша манера выпроваживать гостей…

— Надеюсь, с тех пор вы слегка освежили в памяти историю Шотландии?

— Я думаю, степень моей осведомленности в подобных вопросах совершенно вас не касается, мисс!

— Что верно — то верно. Мне гораздо интереснее наблюдать, как вы ведете расследование.

Полицейский рассвирепел.

— Я уже слышал, что вы без всякого на то права вмешивались в дела кое-кого из моих коллег, мисс. Возможно, их это забавляло, а меня — нет. Поэтому настоятельно попрошу вас не совать нос куда не следует, иначе я всерьез рассержусь!

— Полагаю, вам должны были сказать заодно, что никто из ваших коллег ни разу не жаловался на мою помощь, — обиженно бросила Иможен.

— С чем я их и поздравляю. Но мне вы абсолютно не нужны, и я не собираюсь повторять это снова.

— Дело ваше. Очевидно, я ошиблась, думая, что вам очень интересно узнать имя убийцы Хьюга Рестона.

— А вы, конечно, его уже знаете?

— Разумеется.

Дугал, пустив в ход не самый честный прием, издевательски хмыкнул.

— И кто же это?

Но мисс Мак-Картри не поддалась на подначку.

— Зная, как низко вы цените мои возможности, было бы глупо делать вам царские подарки. Я думаю, вы, Стоу, согласитесь со мной, что человек, в котором так мало от истинного шотландца, никогда не сумеет докопаться до правды?

— Во всяком случае, это потребует от него немалых усилий.

У Мак-Хантли окончательно сдали нервы, и накипевшее раздражение прорвалось наружу.

— Как бы не так! Вы отказываетесь назвать имя убийцы только потому, что сами его не знаете!

— Думайте, что угодно. Если, по-вашему, лучше оставить преступника безнаказанным, чем воспользоваться моим опытом, — пожалуйста!

— И у вас есть доказательства?

— По крайней мере — превосходный мотив преступления…

— Готов спорить на бутылку виски: это неправда!

— Принимаю пари! Но виски должно быть высшего сорта!

— По рукам!

— Вы согласны быть свидетелем, Стоу?

— Да, мисс.

— Ну, так кто же убийца? — воскликнул, не в силах сдержать нетерпение, Мак-Хантли.

— Кит Лидберн.

— Правда? И что его толкнуло на преступление?

— Любовная связь с Фионой Рестон.

Инспектор мчался по улице огромными скачками, а за ним, метрах в десяти, бежала мисс Мак-Картри (несмотря на высокий рост, она с трудом поспевала за молодым человеком и никак не могла его догнать). Наконец, отчаявшись, Иможен, к ужасу и возмущению прохожих, перешла на галоп, настигла полицейского и схватила его за руку.

— Да остановитесь вы или нет?

— Зачем?

— Чтобы выслушать меня!

— Я и так уже наслушался более чем достаточно!

— Ну, в том, что касается благодарности, можете считать, вы побили все рекорды!

— И что дальше?

— Фиона — моя подруга!

Дугал насмешливо присвистнул.

— Ваша подруга? И вы ее предали?

— Вы что же, упрекаете меня за эту жертву во имя правосудия?

— Ладно, допустим, вы поступили правильно. Так чего вы еще от меня хотите?

— Чтобы вы взяли меня с собой!

— Нет!

— Никто, кроме меня, не сумеет уговорить Фиону признаться.

Инспектор колебался. С одной стороны, он вовсе не желал, чтобы эта рыжая бабища лезла в его дела, а с другой — предстоящие объяснения отнюдь не вызывали восторга… Может, и впрямь присутствие еще одной женщины несколько облегчит задачу?

— Ладно, пойдемте. Но только не воображайте, будто я взял вас в помощницы!

Возле аптеки они столкнулись с Мак-Клостоу. Сержант озирал окрестности с единственной целью убедиться, что все спокойно. А поскольку Арчибальд искренне полагал, будто тишиной и порядком обитатели города обязаны исключительно ему, то созерцание мирной жизни Каллендера очень грело его самолюбие.

— Пойдемте с нами, сержант, мне нужен свидетель, — окликнул коллегу Мак-Хантли.

Арчибальд с тревогой покосился на Иможен, но, коль скоро она явно оказалась тут по воле инспектора, возражать не посмел. Уже втроем они вошли в аптеку Хьюга Рестона, где покупателей теперь обслуживал молодой человек, нанятый на то время, пока вдова не продаст заведение.

Слегка удивленная внезапным нашествием Фиона проводила их в гостиную и сразу повернулась к Иможен.

— Что это значит, мисс Мак-Картри?

Однако Мак-Хантли, не давая шотландке ответить, вклинился в разговор.

— Мисс Мак-Картри — лицо неофициальное, — сухо заметил он, — и давать объяснения — не ее дело. Так вот, нас с сержантом привело сюда расследование. Надо выяснить кое-какие обстоятельства, связанные с убийством вашего супруга. А мисс Мак-Картри составила нам компанию только потому, что сумела убедить, будто ее присутствие несколько разрядит атмосферу.

Фиона улыбнулась Иможен.

— Несомненно. А теперь, инспектор, я готова ответить на ваши вопросы.

— Прошу вас не сердиться на меня за грубость, но я не вправе ходить вокруг да около и терять время. Итак, давно ли вы поддерживаете любовную связь с Китом Лидберном?

Фиона, казалось, остолбенела от удивления. Мак-Клостоу тоже — как с Луны свалился. Он еще не знал об откровениях Иможен и лишь изумленно таращил глаза.

— Хорошо, что вы заранее извинились, инспектор. Пр правде сказать, я ни разу в жизни не сталкивалась с подобным хамством.

— Я задал вам вопрос, миссис Рестон, и хотел бы получить ответ.

— Что ж, могу сказать одно: моя личная жизнь вас ни в коей мере не касается!

С этой минуты Дугал окончательно уверовал, что Иможен ему не солгала, и решил не отступать.

— Думаете, я удовольствуюсь таким ответом и смиренно уйду, бормоча извинения?

— Именно так вам бы и следовало поступить, будь вы воспитанным человеком.

— Тысяча сожалений, миссис Рестон, но я прежде всего полицейский.

— Оно и видно.

— Вы хотите, чтобы я повторил вопрос?

— Не стоит. Я никогда не была любовницей Кита Лидберна.

— И готовы поклясться в этом на Библии?

— Да.

Инспектор повернулся к Иможен.

— Ну?

Мисс Мак-Картри подошла к Фионе.

— Дорогая, прошу вас, скажите правду…

— Так это вы меня оклеветали? А я-то считала вас другом! О, Иможен, как вы могли так со мной поступить?

— Мне нужно разоблачить убийцу Хьюга.

— Но я не понимаю, каким образом…

Мак-Хантли не дал ей договорить.

— Я уверен, что мисс Мак-Картри меня не обманула и не возвела на вас напраслину, миссис Рестон.

— Почему вы так думаете?

— Это доказывает ваше поведение. Впрочем, сейчас мы окончательно все проверим. Сходите за Лидберном, Мак-Клостоу, и притащите его сюда.

Сержант вышел, и началось тоскливое ожидание. Три участника маленькой драмы, разыгравшейся в гостиной Рестонов, волком смотрели друг на друга. Наконец гнетущую тишину нарушила мисс Мак-Картри:

— Может быть, следовало бы…

— Нет! — буркнул Дугал. — Не вмешивайтесь, мисс! Я сам знаю, как вести допрос и, пока мне не докажут обратного, предпочту свои методы вашим!

Мисс Мак-Картри снова погрузилась в полное затаенной обиды молчание. Но дрожь, пробежавшая по ее огненной шевелюре, свидетельствовала, что неосторожный Мак-Хантли обрел нового, и очень опасного врага. Больше всего шотландка ненавидела, когда ее пытались публично поставить на место.

Зато появление Мак-Клостоу и Лидберна немало позабавило Иможен. Еще с улицы в гостиную донеслись его возмущенные вопли. Грубое лицо мясника раскраснелось даже больше обычного. По какому праву Мак-Клостоу вырвал его из дому, не дав докурить трубку, и чуть ли не силой приволок сюда?

— Силой? — холодно заметил Мак-Хантли. — Боюсь, вы немного преувеличиваете, мистер Лидберн. Я что-то не вижу на вас наручников!

— Только этого не хватало!

— Если хотите знать мое мнение, мистер Лидберн, вы совершенно напрасно подняли столько шума. Чего вы так опасаетесь?

— Я? Ничего! Уж не пытаетесь ли вы, случаем, меня запугать?

— Не стоит попусту гадать, мистер Лидберн. Я послал за вами, потому что вы мне нужны.

— Допустим. И что дальше?

— Я хочу знать, как давно началась ваша любовная связь с миссис Рестон.

Иможен с видом знатока любовалась физиономией Кита, на которой последовательно проступали все цвета радуги. Из красного она стала пунцовой, потом под глазами появились синеватые круги, а старые шрамы приобрели отвратительный оттенок ошпаренного мяса.

— Что вы сказали? Нет, что вы посмели сказать?

— Меня интересует, когда вы стали любовником миссис Рестон!

— И еще при свидетелях! Предупреждаю: я на вас в суд подам за клевету!

Мак-Хантли невозмутимо повторил вопрос.

— Клянусь святым Андреем, это поклеп! — заорал мясник. — Никогда я им не был! Чудовищная клевета! Я требую, чтобы мне назвали имя мерзавца, у которого хватило подлости придумать такую грязную сплетню!

— Мы никогда не называем имен тех, от кого получаем сведения.

— Хотите вы того или нет, но я его сам узнаю и, клянусь…

— Не стоит так хлопотать из-за пустяков, — спокойно заметила Иможен, — это я.

— Вы? И как я сразу не догадался, что это ваша работа? Проклятая чертовка!

Мак-Клостоу закрыл глаза, не желая видеть, что сейчас произойдет, хотя в глубине души ликовал: наконец нашелся человек, способный высказать мисс Мак-Картри все, что он о ней думает. А Дугал потирал руки. Да, он избрал самый удачный метод ведения допроса, нет более надежного способа узнать правду, чем столкнуть лбами свидетелей! А Иможен все тем же невыносимо ровным тоном продолжала:

— Слушайте, Лидберн, к чему притворяться? Вам ведь лучше кого бы то ни было известно, что я нисколько не погрешила против истины! Любвеобильная натура… Помните крошку Мойру, горничную ветеринара? Ваш бурный роман кончился тем, что ее во избежание скандала быстренько выставили за дверь…

Полицейские отродясь не слышали звука, подобного тому, что издал мясник, сжимая огромные кулаки. Однако наброситься на мисс Мак-Картри Лидберн не успел — еще один спокойный женский голос пригвоздил его к месту.

— Кит!

Обернувшись, участники драмы увидели застывшую на пороге живую статую оскорбленной добродетели — Флора Лидберн взирала на мужа испепеляющим взглядом.

— Уверяю вас, Флора, тут какая-то ошибка, — жалобно простонал Лидберн, почти не надеясь оправдаться.

— Подумать только, а преподобный Хекверсон еще ставит вас в пример другим!

Дугал, решив до конца сыграть роль безжалостного детектива, не дал мяснику перевести дух.

— Ну, собираетесь вы отвечать на мои вопросы, мистер Лидберн, или нет?

Бедняга Кит испуганно хлопал глазами.

— Да скажите им хоть вы, Фиона… — взмолился он к миссис Рестон.

— А что она может сказать? — презрительно бросила миссис Лидберн. — То, как вы оба себя ведете, уже признание!

— Объясните же наконец, инспектор, почему вы преследуете именно меня? — спросил мясник.

— Да просто хочу понять, за что вы убили Хьюга Рестона.

Лидберн так и застыл с открытым ртом, не в силах издать ни звука, а его жена горестно простонала:

— Он убил моего брата! Ох, лучше бы мне сразу умереть! Пусть разделается и со мной тоже!

— Но это же полный бред! — взвыл Кит, как только к нему вернулся дар речи. — Обвинять меня в убийстве Хьюга?! Да мы с ним ладили лучше кровных братьев! У нас были общие вкусы, общие взгляды на жизнь! Зачем бы я стал его убивать?

— Его жена — ваша любовница. Очевидно, вы любили ее до безумия и не желали ни с кем делить. По-моему, это совершенно ясно. Разве нет?

— Какой смысл отпираться, Кит, если они уже и так все знают?

Мак-Клостоу едва успел вовремя перехватить кинувшегося на вдову мясника.

— Нет, я должен прикончить эту чертову лгунью! — орал тот.

Но миссис Лидберн успокоила супруга.

— Ну вот, она и призналась! — крикнула Флора. — Вы омерзительны, Кит Лидберн, просто омерзительны! А что до вас, Фиона Рестон, то вы — последняя потаскушка!

— Не считая вас!

— Ну, я-то порядочная женщина!

— Невелика заслуга! Поглядите в зеркало!

— Зато вы, как всем известно, путаетесь с каждым встречным и поперечным!

— Только с теми, кому осточертели их собственные жены!

Флора Лидберн, утратив всякое самообладание, подскочила к Фионе прежде, чем та почуяла опасность, и влепила две такие крепкие затрещины, что миссис Рестон рухнула без сознания.

— Ну, так получите и это в придачу!

Мисс Мак-Картри с большой симпатией относилась к Фионе, зато терпеть не могла чопорную Флору, считая ее надутой гусыней. А потому, в порыве дружеских чувств к поверженной хозяйке дома, Иможен одним метким ударом в челюсть отправила миссис Лидберн в царство снов. Мясник обладал развитым чувством собственности и, не стерпев обиды, нанесенной его половине, вцепился в волосы мисс Мак-Картри с твердым намерением наконец-то насладиться местью — он так давно мечтал отплатить рыжей воительнице за долгие годы унижений! Однако Мак-Клостоу счел драку на глазах у представителей закона прямым оскорблением полиции и бросился утихомиривать Лидберна. В это время Фиона пришла в себя и, вставая, схватила первое, что попало ей под руку — не ее вина, что это оказалась борода сержанта. Арчибальд взвыл от боли. Мак-Хантли, разумеется, не мог оставить коллегу в беде. А Кит, меж тем, яростно махал кулаками, правда, в основном доставалось воздуху. К несчастью для себя, инспектор случайно попал на линию обороны Лидберна. Размах и скорость придали свингу мясника чудовищную силу, и Мак-Хантли, получив кулаком по лицу, отлетел на почтительное расстояние. Попытки уцепиться за что-нибудь по дороге не увенчались успехом, и в конце концов Дугал врезался в как раз поднимавшуюся на ноги миссис Лидберн. Супруга мясника снова утратила всякий интерес к ходу сражения. Мак-Клостоу долго не мог вытащить бороду из цепких пальцев полубесчувственной Фионы и в конце концов, разозлившись, влепил ей пощечину — несчастной вдове, похоже, в тот день сама судьба предназначила такой вид наказания.

Битва горячила шотландскую кровь сержанта, и под одобрительные крики Иможен он так свирепо накинулся на Лидберна, словно решил раз и навсегда с ним покончить. Мисс Мак-Картри помогала ему по мере возможности, от души пиная мясника ногами. Но Кит был крепким малым и, вложив всю силу в прямой короткий удар, заставил Мак-Клостоу отступить, а сам, воспользовавшись передышкой, повернулся к Иможен. Один резкий крюк в челюсть — и мисс Мак-Картри, воспарив над полом, рухнула на застекленную витрину, в которой Фиона хранила сувениры, привезенные из разных путешествий. Музыкальная шкатулка, включившись от резкого столкновения, заиграла «Маленький ноктюрн» Моцарта.

Столь, казалось бы, стремительная и полная победа не пошла Лидберну впрок. Пока он тешился видом Иможен, распростертой среди безделушек, Мак-Клостоу пришел в себя и нанес новый удар. Мясник не успел развернуться и, получив от сержанта сокрушительный апперкот, без звука грохнулся на ковер. Арчибальд — последний, кто устоял на ногах, — мог по праву считаться победителем в этой небольшой, но ожесточенной битве. Не без удовольствия обведя поле боя взглядом, он стал искать глазами, чего бы выпить, и только тут вдруг заметил парня, торговавшего в аптеке вместо Рестона. Продавец явно не знал, куда деваться от смущения.

— Неплохая работа, а? — гордо спросил Мак-Клостоу.

— Это и есть ваш знаменитый допрос третьей степени? — робко поинтересовался парень.

— Это? Вы что, смеетесь? Да нет, всего-навсего небольшая разминка! У вас не найдется капельки виски, чтобы привести в чувство всю эту публику?

Продавец вернулся в аптеку, куда, к чести Каллендера, за это время не вошел ни один покупатель, и очень скоро принес сержанту почти полную бутылку виски. Мак-Клостоу схватил ее и снова оглядел комнату — побежденные уже начали потихоньку приходить в себя.

— Похоже, они больше не нуждаются в лекарстве, — буркнул он.

И, поднеся горлышко к губам, Арчибальд, на глазах у восхищенного продавца, единым духом отхлебнул больше трети бутылки, а потом не без сожаления вручил остаток владельцу.

Очнувшись рядом, Иможен и Лидберн не сразу поняли, что с ними произошло, но тут же начали ожесточенно переругиваться, и Мак-Клостоу снова пришлось вмешаться. Он помог встать и слегка утихомирил обоих. Фиона тоже успела опомниться и беззвучно плакала. Флоре Лидберн было трудно дышать, поэтому ее оцепенение продолжалось чуть дольше. В полузабытье жена мясника вообразила, будто попала в железнодорожную катастрофу и теперь лежит на рельсах, под локомотивом. Видение привело несчастную в такой ужас, что она проснулась от собственного крика. И тут Флора наконец поняла, что на грудь ей давит не локомотив, а неподвижное тело инспектора Мак-Хантли. Впрочем, тот уже тоже начал приходить в себя и отчаянно хлопал глазами, пытаясь оценить ситуацию. Наконец он почувствовал, что его тихонько похлопали по плечу, и услышал задыхающийся голос Флоры Лидберн:

— Прошу прощения, инспектор, если можно, встаньте, пожалуйста, а то вы совсем раздавите мне грудную клетку!

Приняв наконец вертикальное положение, все смущенно переглянулись. Кит не смел поднять глаз на жену, а та еще жадно хватала ртом воздух. Иможен с трудом оправлялась от полученного удара, но уже обдумывала самые страшные планы мести. Фиона оценивала урон, нанесенный ее гостиной. Мак-Клостоу раздумывал, насколько его поведение соответствует требованиям закона. А Дугал все никак не мог взять в толк, каким образом начатый по всем правилам искусства допрос закончился общей потасовкой. А кроме того, он с тревогой задавал себе вопрос, как нужно поступить, чтобы, не нарушая долга, замять скандал и при этом возместить убытки хозяйке дома. Первой нарушила молчание Фиона:

— Кто за все это заплатит?

Этого-то Дугал и опасался больше всего. Но Лидберн неожиданно проявил великодушие:

— Раз драку, сам того не желая, начал я, стало быть, на мне и лежит материальная ответственность…

Мак-Хантли и сержант, с облегчением переведя дух, искренне поблагодарили мясника, но благостную картину подпортило язвительное замечание Флоры:

— Вполне естественно, что вы купите этой женщине новую обстановку, коль скоро для вас здесь, в сущности, дом родной!

Эту ненужную реплику встретили ледяным и откровенно враждебным молчанием, и Флора поняла, что напрасно не придержала язык. Но теперь ничего другого не оставалось, как напустить на себя самый высокомерный вид.

— На сегодня с меня развлечений довольно, — сухо бросила она. — Я возвращаюсь домой. Извольте следовать за мной, Кит, если, конечно, вы не предпочитаете остаться с этой особой… Вероятно, вам есть о чем вспомнить.

Однако мясник, чувствуя, что обещание привести в порядок гостиную миссис Рестон обеспечило ему всеобщие симпатии, держался гораздо увереннее, чем раньше.

— Я пойду с вами, Флора, хотя, повторяю, по неизвестным мне причинам Фиона солгала и, следовательно, вы не имеете права разговаривать со мной таким тоном. Прошу вас вести себя разумнее, иначе наши отношения очень быстро испортятся!

Мак-Хантли решил, что пора и ему вставить слово.

— Извините, миссис Лидберн, но вашему супругу придется пойти с нами в полицейский участок — надо же окончательно прояснить это дело.

— Так забирайте его! И можете вообще оставить у себя — я не заплачу!

Еще раз кольнув таким образом мужа, Флора Лидберн с достоинством выплыла из гостиной. Инспектор подозвал Мак-Клостоу.

— Проводите мистера Лидберна, сержант Мисс Мак-Картри, я должен вам бутылку виски.

— Я выпью ее за ваше здоровье, инспектор, — с притворным смирением проговорила Иможен, — равно как и за удивительную эффективность вашей манеры вести расследование.

Полицейский побледнел от ярости, но молча двинулся следом за Арчибальдом и мясником.

Оставшись вдвоем, Фиона и мисс Мак-Картри весело переглянулись.

— Ну что, сцена вполне в вашем вкусе, Иможен?

— Да, в такие минуты я чувствую, что в моих жилах течет кровь Роберта Брюса. Будь при Каллодене только шотландцы вроде меня, доброго принца Чарли ни за что бы не расколотили и мы остались бы свободным народом!

— Ну, пока у нас есть еще хоть несколько таких, как вы, далеко не все потеряно!

— Спасибо, Фиона!

Подруги со слезами на глазах обнялись, и миссис Рестон, скрывая волнение, вдруг воскликнула:

— Подумать только, а ведь этот полицейский воображает, будто вы и в самом деле меня предали!

— Даже толстый болван Мак-Клостоу не попался бы на удочку!

— Будем справедливы, Иможен. Как он мог угадать, что вы сказали это с единственной целью взбаламутить спящие воды нашего городка и заставить убийцу всплыть на поверхность?

— Вы замечательно сыграли свою роль, Фиона.

— Я хочу, чтобы они оставили Ангуса в покое! — с суровой решимостью заявила вдова.

— Ну, а я, дорогая, совсем не прочь дать хороший урок этому самоуверенному детективу. Будет знать, как относиться ко мне свысока!

Глава 6 Инспектор Мак-Хантли начинает сомневаться в себе

Дугал, устроившись за столом Мак-Клостоу, гораздо дружелюбней, чем прежде, разговаривал с мясником.

— Если вы уже расстались с миссис Рестон…

— Повторяю вам еще раз, инспектор, между нами никогда ничего не было!

— Но зачем ей обманывать в подобном вопросе?

— Понятия не имею.

— Я не верю вам, мистер Лидберн.

— Догадываюсь… Но, черт побери! Что заставило Фиону так говорить?

— Быть может, нежелание обманывать полицию?

— Клянусь вам…

— Ладно, оставим пока… Давайте лучше потолкуем о миссис Рестон. Что она за человек?

— Трудно сказать…

— Мне намекали, будто миссис Рестон отнюдь не была образцовой супругой. Это верно?

— Послушайте, инспектор, не стоит судить о Фионе вкривь и вкось. Родители заставили ее выйти за парня, которого она терпеть не могла, а Хьюг женился, отлично зная, что девушка его не любит. Фиона и не думала это скрывать. Но Рестон и мысли не допускал, что кто-то может не склониться перед его волей — уж такой был человек. Поэтому-то Фиона не столько по природной склонности, сколько в отместку мужу принялась кокетничать с кем попало.

— Значит, теперь, овдовев, она может наконец успокоиться?

— Не уверен.

— А?

— Честно говоря, инспектор, и при условии, что это останется строго между нами, по-моему, Фиона, хоть до сих пор она, вроде бы никогда никого не любила, на сей раз влюбилась по-настоящему.

— В кого?

— В Ангуса Кёмбре.

— Но он ведь по крайней мере на двадцать лет моложе ее!

— На шестнадцать!

— Ну, знаете!

— Любовь не подчиняется никаким законам.

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Я сам несколько раз заставал их во всяких укромных уголках.

— Вы, что ж, хотите сказать, что молодой человек разделяет эту, довольно-таки… чудовищную страсть?

— Думаю, да… Потому-то я так упорно противлюсь замужеству Дженет. А раз правду сказать невозможно, приходится делать вид, будто вопрос упирается в деньги, пусть это и не очень красиво.

— Но почему вы не хотите откровенно поговорить с дочерью?

— Не решаюсь… И потом, она все равно не поверит.

— Ну что ж, спасибо, и, если хотите, в случае успеха сам побеседую с вашей дочкой.

— Вы оказали бы мне чертовски большую услугу!

Инспектор и мясник вместе вышли из участка: один направился к себе в «Черного Лебедя», другой — в лавку. Тем временем Тайлер расспрашивал шефа, что у него с лицом.

— У этих молодых следователей и впрямь очень странные методы работы, Сэм. Раньше, по старой доброй традиции, подозреваемых часами допрашивали, рассчитывая, что рано или поздно усталость вынудит их сознаться, ну, в крайнем случае можно было ускорить дело, дав пару хороших затрещин. Короче, все просто и ясно. А теперь, судя по тому, что я видел в гостиной миссис Рестон, допросы стали смахивать на матч по регби. Поверьте человеку, повидавшему на своем веку немало фантастических драк, это нечто грандиозное! Кто бы мог подумать, что Лидберн так силен? Честное слово, он меня чуть не одолел, и, не вмешайся мисс Мак-Картри (которую, однако, наш мясник очень быстро вывел из игры), я вообще не знаю, чем бы дело кончилось!

— Так Иможен участвовала в схватке?

— Вас это удивляет?

— Нет, шеф, скорее, наоборот! А что другие?

— Не понял…

— Ну, что они делали, пока вы дрались с Лидберном?

— Ничего.

— И ни один не попытался вас растащить?

— Они были не в состоянии.

— Почему?

— К тому времени все уже полегли, старина.

— Даже инспектор?

— Инспектор — одним из первых! Лидберн его двинул с размаху! Сначала я даже испугался, что бедняге начисто оторвали голову. А если бы вы видели лицо мисс Мак-Картри, мирно спящей в витрине гостиной вдовы Рестон, Сэм…

Арчибальд громко расхохотался.

— Ну, заставили вы меня поговорить, Сэм, — заметил он, отсмеявшись. — Почему бы вам теперь не предложить мне стаканчик? Чего вы ждете?

— Думаю, может, вы сами меня угостите, шеф?

— Вы меня огорчили, Тайлер. Боюсь, вы и впрямь не способны на широкий жест!

Мак-Хантли, как новичок, притаился «в засаде» на главной улице Каллендера, не спуская глаз с аптеки Рестона. Около пяти вечера оттуда вышла Фиона, села в машину и поехала в сторону Доуна, а значит, и гаража Стоу. Инспектор осторожно покатил следом, надеясь, что его неброский автомобиль не привлечет внимания вдовы. Фиона, не останавливаясь, проехала мимо гаража, зато полицейский решил притормозить. Ивен подошел к нему, вытирая перепачканные смазкой руки.

— Все охотитесь, инспектор?

— Сейчас больше, чем когда бы то ни было! Кёмбре на месте?

— Нет, уехал всего несколько минут назад.

— Так я и думал.

— Почему?

— Да так, пришло в голову. Спасибо, Стоу, и — до скорой встречи.

Мак-Хантли почти не сомневался, что Лидберн сказал ему правду. Очевидно, Фиона и впрямь назначила Кёмбре свидание на свежем воздухе. Оставалось лишь найти, где они воркуют.

Дугал был превосходным следопытом. Читать следы он выучился на стажировке в канадской конной полиции. Сейчас инспектор осторожно продвигался вперед, и его внимательный взгляд не упускал ни единой подробности окружавшего ландшафта. У сворачивавшей в лес дорожки Дугал поехал еще медленнее и, увидев свежие следы колес, естественно, избрал то же направление. Полицейский не знал, как далеко углубились в лес миссис Рестон и Кёмбре, и на всякий случай сбавил скорость до минимума. Наконец впереди, среди деревьев, появился просвет — очевидно, Дугал добрался почти до опушки. Он чуть-чуть отъехал от дороги, вылез из машины и уже пешком стал искать кое-где различимые тренированному глазу следы колес.

Мак-Хантли уже минут двадцать брел по изрезанным оврагами небольшим долинам среди холмов, не видя ничего, кроме скал и жесткой травы да овец. Последние, перестав от удивления жевать, таращили на него глаза. Дугал чуть не прошел мимо машины и мотоцикла, стоявших рядом в небольшом углублении под скалой. Значит, следовало вести себя еще осторожнее. Сквозь неумолчные завывания ветра пробивалось чистое и звучное журчание ручья. Потом до инспектора внезапно донеслись приглушенные голоса. Прячась за скалами, Мак-Хантли чуть ли не ползком подобрался поближе. Теперь, навострив уши, он отчетливо слышал каждое слово.

— Как я счастлива, что ты наконец со мной, дорогой Ангус, — говорила женщина. — Без тебя мое существование не имело смысла… Но сейчас, получив свободу, я смогу всю жизнь посвятить тебе одному…

Дугал получил желанное подтверждение, но для очистки совести все же приподнялся на полусогнутых ногах и заглянул в овраг — Фиона обнимала Ангуса, а тот положил голову ей на плечо. Мак-Хантли захотелось подбежать к ним и высказать все свое отвращение: Кёмбре — за бессовестный обман девушки, верившей в его любовь, а Фионе — за то, что на склоне лет посмела строить из себя Джульетту. Однако полицейский сдержал благородный порыв — не следовало забывать, что он прежде всего детектив, и стало быть, его задача не читать проповеди, а искать убийцу. Впрочем, Дугал считал эту миссию законченной.

Идя в тот вечер к Лидбернам, Мак-Хантли искренне думал, что поступает правильно, и чувствовал себя неким новым воплощением святого Георгия, побивающего дракона. Дверь открыла Дженет. Она с вежливым равнодушием кивнула инспектору и повела в дом. Лидберны сидели в гостиной. Миссис Лидберн приняла гостя сдержанно и, пожалуй, даже прохладно. Флора не могла простить полицейскому, что по его милости узнала то, насчет чего предпочла бы навсегда остаться в неведении (она, конечно, не сомневалась, что миссис Рестон сказала правду, а ее муж соврал). Только Кит вел себя как нельзя учтивее.

— Надеюсь, в этот раз вы не принесли нам дурных новостей, инспектор?

— Увы, да!

Лица обоих супругов мгновенно помрачнели. Только Дженет оставалась совершенно безразличной к происходящему и словно бы вообще не замечала ничего вокруг.

— К несчастью, я только убедился в вашей правоте, мистер Лидберн, — поспешно добавил полицейский.

— А-а-а, так вы о…

— Да. Я могу говорить откровенно?

Кит слегка замялся.

— А, ладно, все равно она когда-нибудь узнает… Почему бы не сейчас?..

Дженет сразу поняла, что ей готовят жестокий удар, и сердце ее учащенно забилось. Инспектор мысленно пожалел девушку, но чувство долга, как всегда, взяло верх.

— Проведя тщательное расследование, я пришел к выводу, что Ангус Кёмбре умышленно застрелил Хьюга Рестона.

— Это ложь! — крикнула Дженет.

— Вероятно также… у Кёмбре был сообщник, которому он успел передать револьвер, — невозмутимо продолжал полицейский.

— Но у Ангуса не было ни малейших причин убивать моего дядю!

— Ошибаетесь, причина тут самая серьезная.

— Какая же, хотела бы я знать?

— Желание устранить человека, мешавшего его счастью с любимой женщиной.

— Какая чушь! Против нашей женитьбы возражал не дядя Хьюг, а папа!

Дугал откашлялся.

— Прошу прощения, мисс, но я не вас имел в виду…

— Не меня? Но кого же тогда?

— Миссис Рестон, любовницу Ангуса Кёмбре. Я сам наблюдал их свидание неподалеку ст Торнхилла, и тут все ясно, как Божий день. А за вами молодой человек ухаживал, видимо, лишь для того, чтобы возбудить ревность миссис Рестон.

— Но… но мы собирались бежать вместе…

— Не беспокойтесь, Кёмбре сумел бы все так подгадать, чтобы вас вовремя настигли. Простите, мисс, но увезти отсюда он хотел не вас, а миссис Рестон, вот только…

— Только — что?

— …у Ангуса Кёмбре нет ни гроша, а миссис Рестон полностью зависела от мужа. Поэтому ради счастливой и обеспеченной жизни в чужих краях им пришлось совершить убийство.

— Я вам не верю! Все это — просто мерзость! Ангус любит меня! Уж я-то наверняка знаю!

И девушка, ни с кем не попрощавшись, убежала. Из гостиной Дугал, Флора и Кит слышали, как она промчалась по лестнице, захлопнула за собой дверь и, судя по стону пружин, бросилась на кровать.

— Всю ночь проплачет, — вздохнула миссис Лидберн.

Ее муж покачал головой.

— Тут уж мы бессильны, мой бедный друг. До сих пор Дженет оставалась большим ребенком… а это потрясение сразу сделает ее взрослой.

— Вы обо всем знали, Кит?

— Да, Флора.

— Поэтому вы так восставали против замужества Дженет?

— Разве причина недостаточно веская?

— Да, вы правы.

— А почему вы так уверены, что моего шурина убил Ангус Кёмбре, инспектор?

— Насколько я помню, первым об этом заговорили именно вы.

— Да, конечно, но мне доказали, что мои подозрения беспочвенны…

— Просто наш молодой человек гораздо хитрее тех, кому надлежало установить его виновность. По-моему, в первую очередь он постарался внушить окружающим, что безумно любит вашу дочь и, следовательно, никак не может думать о другой женщине. Внезапно (ведь никто не предполагал, что вместо вас выяснять отношения пойдет Рестон!) Кёмбре подвернулся случай убить человека, чья смерть освободила бы его любовницу и обогатила их обоих. И парень поспешил им воспользоваться.

— А как же револьвер, который лежал у него в кармане?

— Выходя из гаража, Кёмбре, как пить дать, прихватил другой. А потом кто-то подменил оружие… Вероятно, этот человек следил за ним от самого дома — то ли желая отговорить от похищения Дженет, то ли, чтобы прикрыть беглецов с тылу… Этот доброхот и успел вовремя помочь Кёмбре.

— А… у вас есть какие-нибудь предположения…

— Послушайте, мистер Лидберн, кто покровительствует Кёмбре с тех пор, как тот приехал в Каллендер?

— О! Ивен Стоу?

— Вы сами его назвали, мистер Лидберн.

Мак-Хантли попрощался и пошел к себе в гостиницу, по дороге встретил Иможен — та как раз возвращалась домой из «Гордого Горца».

— А-а-а, мисс Мак-Картри, какая приятная встреча!

— Вот уж никогда бы не подумала, что она может вас обрадовать, инспектор.

— …еще приятнее — доказать вам, что вы напрасно мнили себя блестящим детективом.

— А по-моему, это вы считаете себя лучшим следователем, какой только появлялся в Департаменте уголовных расследований со времен его основания. Разве не так?

— Прошу вас, мисс, сейчас не время для шуток! Вы по-прежнему уверены, что в убийстве Хьюга Рестона виновен Лидберн?

— Более, чем когда бы то ни было!

— Так вот, вы заблуждаетесь!

— Ну да?

— Девяносто девять шансов из ста — за то, что это преступление совершил Ангус Кёмбре.

— Не может быть! Итак, если я правильно поняла, вы снова вернулись к исходной точке?

— Да, но с той небольшой разницей, что Ангус Кёмбре застрелил Рестона не по ошибке, а совершенно сознательно.

— Почему?

— Потому что у него роман с женой аптекаря. А значит, парнем двигало естественное желание устранить препятствие, стоявшее на пути к счастью и… богатству.

И Мак-Хантли подробно изложил ту же версию убийства, что и в доме Лидбернов. Иможен долго мерила его недоверчивым взглядом.

— У вас богатое воображение, инспектор, — наконец заметила она.

— Богатое или нет, а я немедленно арестую мистера Кёмбре. Что до миссис Рестон, то ей придется весьма убедительно доказывать свою непричастность к этому делу, потому как над этой дамой тяготеет серьезное обвинение в сообщничестве!

— И, таким образом, вроде бы способный молодой человек собирается сделать ужасающую глупость, которая наверняка испортит ему карьеру! А все потому, что, ведя расследование среди незнакомых вам людей, вы не желаете слушать тех, кто, в отличие от вас, понимает толк в здешних делах. Мой бедный инспектор, вы так же плохо знаете психологию горцев, как историю Шотландии! Прошу прощения за прямоту, но, боюсь, в программе полицейской школы Глазго есть очень большие пробелы…

— Значит, по-вашему, коль скоро человек родился в самом сердце Горной страны, он не способен на подлость?

— Наконец-то слышу от вас разумные слова!

— Мисс Мак-Картри, я терпеть не могу, когда надо мной издеваются! Не для того я так упорно учился и достиг нынешнего положения, чтобы разыгрывать из себя клоуна на потеху какой-то горянке, свихнутой на почве самого неприличного национализма!

— Именно так и рассуждают люди, готовые не без выгоды продаться врагу.

— Я не позволю вам…

— Поступайте, как хотите, инспектор, — в конце концов, это ляжет на вашу совесть (если, конечно, она у вас есть), но не пытайтесь чернить тех, в чьих сердцах еще жива надежда на освобождение родины!

— Клянусь дьяволом и всем его отродьем, не понимаю, при чем тут Ангус Кёмбре?

— А при том, что, обливая грязью Ангуса, который, между нами говоря, стоит тысячи таких, как вы, вы плюете в душу всем истинным шотландцам!

— Значит, вы полагаете, что, заведя роман с богатой женщиной, которая к тому же на шестнадцать лет старше его, Кёмбре продемонстрировал редкостную душевную чистоту? Позвольте заметить вам, мисс Мак-Картри, что за пределами Каллендера подобных типов называют очень нехорошим словом!

— Мне жаль вас, инспектор. Спокойной ночи.

Дугал в крайнем раздражении схватил мисс Мак-Картри за руку.

— Да повторяю же вам: я своими собственными глазами видел, как миссис Рестон его обнимала и целовала!

— Ну и что? Что это доказывает? У вас, право, совершенно извращенный склад ума, мистер Мак-Хантли, и я не хочу больше оставаться в вашем обществе — мне слишком дорого мое доброе имя!

Иможен вырвала руку и быстро пошла прочь, оставив инспектора в глубочайшей растерянности, однако, прежде чем совсем скрыться из глаз, она обернулась и крикнула:

— Невероятно, мистер Мак-Хантли! Должно быть, ваша матушка согрешила с англичанином!

Всю ночь Дугал Мак-Хантли проворочался с боку на бок — его мучили кошмары, точнее, жуткий, бесконечный сон о том, как мисс Мак-Картри, облеченная неизвестно откуда взявшейся властью, принимает выпускные экзамены у будущих детективов, и весь зал умирает со смеху над тщеславным Дугалом Мак-Хантли, нагло вообразившим, будто он хоть что-то знает!

Полицейский проснулся в холодном поту, и от этого его враждебность к Иможен стократ возросла. Дугал поклялся себе не уезжать из Каллендера, пока не отыщет случая публично ее унизить. Бедняга еще не вышел из того возраста, когда раны и даже царапины, нанесенные самолюбию, причиняют ужасные муки. Да как она посмела заявить, будто то, что инспектор видел Фиону Рестон в обнимку с Ангусом Кёмбре, ровно ничего не значит? Нет, тут одно из двух: либо мисс Мак-Картри непроходимо глупа, либо просто измывалась над собеседником!

Само собой, в то утро настроение мистера Мак-Хантли явно оставляло желать лучшего. Ему не терпелось как можно скорее позвонить суперинтенданту, но, увы, надо было ждать начала рабочего дня.

Наконец ровно в половине десятого на глазах у весьма заинтригованных Мак-Клостоу и Тайлера Дугал связался с Пертом и попросил к телефону Копланда. Не прошло и нескольких секунд, как в трубке зарокотал знакомый голос.

— Доброе утро, Мак-Хантли… Ну как, следствие продвигается?

— По-моему, да.

— И что же вам удалось выяснить?

Инспектор методично и тонко обрисовал происшедшие в Каллендере события, а под конец объявил о намерении сегодня же арестовать Ангуса Кёмбре. Суперинтендант ответил не сразу.

— Что об этом думает мисс Мак-Картри? — вдруг спросил он.

Инспектор опешил от неожиданности.

— Но я не понимаю, сэр, с какой стати мнение мисс Мак-Картри…

— Я задал вам вопрос, инспектор!

— Разумеется, она против!

— Почему?

Молодой полицейский, не выдержав, произнес страстную обвинительную речь против своей мучительницы. Если бы он только мог видеть, что на другом конце провода его шеф чуть не плачет от смеха, наверняка тут же подал бы в отставку. Но когда, вконец запыхавшись, Мак-Хантли умолк, Эндрю Копланд уже спокойно заметил:

— Я думаю, вы напрасно недооцениваете точку зрения Иможен Мак-Картри. И то, что эта дама считает вас англо-шотландским ублюдком, еще вовсе не доказывает ее глупости. Впрочем, если сердце вам подсказывает, что надо арестовать Ангуса Кёмбре, можете так и сделать. Только не маринуйте его слишком долго за решеткой, коли вам не удастся быстренько отыскать бесспорного доказательства его вины. Не стоит восстанавливать против себя весь Каллендер. Желаю успеха!

Вешая трубку, Дугал явственно ощущал во рту привкус желчи. Он сердито повернулся к коллегам.

— Ушам своим не верю! Господи, да что с ними со всеми? Помешались они, что ли, на этой полоумной старухе? Мисс Мак-Картри ни дьявола не понимает, отрицает очевидные факты и при этом вообразила, будто она умнее всех на свете! Объясните мне, ради святого Георгия, кто из нас детектив — я или она?

Ни Арчибальд, ни Сэм не рискнули ответить на этот вопрос, и Мак-Хантли, вне себя от ярости, грохнул кулаком по столу.

— Ну, раз так, я сейчас же арестую Ангуса Кёмбре! — заорал он.

Однако, прежде чем полицейский успел подняться с кресла, в кабинет влетел Кит Лидберн.

— Инспектор, моя дочь сбежала из дому! Жена обезумела от горя, а я… я боюсь самого страшного! Если то, что вы нам вчера рассказали, верно, Дженет грозит опасность!

— Не знаю, как насчет опасности, мистер Лидберн, но самое скверное — что Кёмбре, узнав от вашей глупой девчонки о моих подозрениях, запросто мог удрать. Пойдемте, Мак-Клостоу.

Три минуты спустя инспектор и сержант уже мчались к гаражу Стоу так быстро, как только позволяли правила дорожного движения.

Выскочив из машины у заправочной станции, они бросились к Ивену, который в это время заливал бензин в бак «олдсмобиля». Появление двух полицейских его, похоже, нисколько не смутило.

— Где Кёмбре? — без лишних церемоний спросил Дугал.

Стоу, оторвав глаза от счетчика, улыбнулся инспектору.

— Добрый день.

— Где Кёмбре?

— Его тут нет.

— Естественно! Так где он?

— Подождите минутку.

Стоу взял у клиента деньги и неторопливо протер ветровое стекло «олдсмобиля». Детектив понял, что его нарочно хотят унизить, но сделать ничего не мог. А Ивен подошел к ним лишь после того, как машина наконец уехала.

— Так что вам угодно, инспектор?

— Берегитесь, Стоу!

— Это еще почему?

— Попытка воспрепятствовать ходу следствия может вам очень дорого обойтись!

Хозяин гаража с напускным изумлением воззрился на полицейского.

— Чем же я мешаю правосудию?

Дугалу безумно хотелось стукнуть его по физиономии.

— Где Кёмбре, еще раз спрашиваю?

— Не знаю.

— Да ну? Хозяин понятия не имеет, куда девался его служащий?

— Слушайте, инспектор, Ангус влюблен… так что…

— А?

— Ну, и когда малышка прибежала сюда…

— Какая малышка?

— Черт возьми, Дженет Лидберн, конечно! Разве вы не в курсе?

— Перестаньте морочить мне голову, Ивен Стоу! Вам отлично известно, что ваш парень любит (или по крайней мере делает вид, что любит) не Дженет Лидберн, а Фиону Рестон!

Хозяин гаража рассмеялся.

— Честное слово, престранные у вас фантазии!

— Я сам видел, как они тайком обнимались в овраге возле Торнхилла!

— Ну и что? Это вполне естественно, правда?

Мак-Хантли не мог понять, то ли ему опять снится страшный сон, то ли аморальность жителей этого уголка Горной страны превосходит все мыслимые пределы. А Ивен, не ожидая новых расспросов, спокойно продолжал:

— Во всяком случае, Ангус уехал отсюда ни с кем-нибудь, а с Дженет Лидберн, и было это чуть больше часа назад…

— В какую сторону они направились?

— Парень сказал, что в Эберфойл.

— Какую машину он взял?

— Аварийный джип.

— В дорогу, Мак-Клостоу, мы должны непременно его догнать! Что до вас, Ивен Стоу, то мы еще увидимся и очень скоро!

— Тем лучше, инспектор, ничего не имею против.

Хотя полицейские мчались на полной скорости, им так и не удалось настигнуть беглецов. В Эберфойле их уверили, что никакой джип в округе не появлялся. Вывод напрашивался сам собой, и Мак-Хантли быстро сообразил, в чем дело.

— Ехать дальше — бесполезно, Мак-Клостоу. Стоу нас обманул, а за это время Ангус и Дженет сто раз успели добраться до Стирлинга и, возможно, сесть в поезд.

— Так что, арестуем Ивена?

— Невозможно. Он скажет, что только повторил нам слова Кёмбре, а тот, дескать, упоминал именно Эберфойл. И как мы докажем злой умысел?

Вернувшись в участок, Дугал не без мстительного удовольствия перезвонил суперинтенданту и рассказал о бегстве Ангуса Кёмбре.

— Он сбежал один?

— Нет, с несовершеннолетней Дженет Лидберн!

— Странно… Разве вы не говорили мне всего несколько часов назад, что любовница подозреваемого на шестнадцать лет его старше?

— Да.

— А удрал он с девчонкой? Впрочем, положа руку на сердце, понимаю Кёмбре и, пожалуй, это даже возвышает его в моих глазах. Так-то оно куда естественнее, правда? Но как вы, Мак-Хантли, объясните всю эту путаницу?

— Честно говоря, пока никак, сэр. Очевидно, разумнее всего немедленно объявить розыск девушки, а уж соображать, что к чему, — потом.

— Отец просил вас об этом?

— Официально — нет.

— Тогда, прежде чем что бы то ни было предпринимать, попросите его написать заявление.

— Но с ней ведь еще и Кёмбре, сэр!

— У вас нет новых доказательств, что преступник — именно он?

— Достоверных — нет… И я должен признать, что бегство Кёмбре с Дженет Лидберн, если, конечно, она не помогает милому обвести меня вокруг пальца, нанесло моей версии серьезный удар… Тем более трудно представить, что чуть ли не половина Каллендера вступила в заговор и против меня, и против закона.

— А почему бы и нет?

— Но, сэр, у меня нет никаких оснований…

— Слушайте, Мак-Хантли, а вам не приходило в голову, что они просто разыгрывают вас?

— Что?

— Я хорошо знаю жителей Каллендера… У них довольно своеобразное чувство справедливости, и, по-моему, они вполне способны ломать комедию, если уверены, что полицейские ошибаются. Признайтесь честно, Мак-Хантли, вам-то самому та версия, которую вы мне недавно излагали, не кажется малость подозрительной?

— И однако я веду расследование по всем правилам…

— Могу дать вам последний совет, инспектор: в Каллендере лучше забыть о правилах и о всяких методиках, здесь главное — попытаться понять психологию людей. Спросите-ка Мак-Клостоу и Тайлера, что они об этом думают.

— Коли на то пошло, сэр, быть может, мне следовало бы еще и попросить помощи у мисс Мак-Картри?

— Очень недурная мысль, инспектор!

— О!

Суперинтендант повесил трубку, не дав Дугалу выразить свое возмущение. Инспектор пребывал в том возрасте, когда человек гордится своими познаниями и с трудом выслушивает советы даже от тех, в чьей компетентности совершенно уверен. Поэтому он, естественно, решил действовать наперекор рекомендациям Копланда. Если суперинтендант воображает, будто он, Мак-Хантли, с отличием закончил школу детективов и победил на конкурсе только для того, чтобы получать указания от какой-то полоумной старой девы, считающей себя реинкарнацией Роберта Брюса, то он жестоко заблуждается!

— Мак-Клостоу!

— Да, инспектор?

— Надо потребовать от Лидберна письменного заявления. Пусть напишет, что у него похитили дочь. И мы арестуем Ангуса Кёмбре как похитителя малолетних и главного подозреваемого в убийстве Хьюга Рестона. Посидит несколько дней под замком — может, станет поразговорчивее.

Мнения Тайлера никто не спрашивал, но он все же решился его высказать:

— На вашем месте, инспектор, я бы вел себя осторожнее и…

— Будь вы на моем месте, мистер Тайлер, могли бы действовать как заблагорассудится, но пока вы на своем собственном, воздержитесь-ка от комментариев!

Арчибальд поддержал Мак-Хантли.

— Вот это отбрили — так отбрили, Сэм! Постарайтесь запомнить урок и оставьте дурную привычку то и дело приставать к начальству с нравоучениями!..

— Скорее, Мак-Клостоу! — поторопил сержанта Дугал.

Как только оба полицейских вышли из участка, по улице с бешеной скоростью промчалась машина и с визгом затормозила перед самым их носом. Из машины выскочил Тед Булит.

— Поехали, инспектор, быстрее!

— А в чем дело?

— Иможен Мак-Картри нашла Ангуса Кёмбре за рулем джипа!

— Ну и что?

— Она думает, парень мертв. Вся голова в крови!

— Где он? И где мисс Мак-Картри?

— Кёмбре в овраге неподалеку от Торнхилла, а мисс Иможен я встретил на дороге. Она велела мне ехать сюда, а сама пошла обратно, к телу.

— Ладно, заскочите за доктором Элскоттом и везите его туда же, мы доберемся сами!

По дороге к уже знакомому оврагу Мак-Хантли думал о стойкости человеческих привычек — похоже, Ангус всех своих подружек возил в одно и то же место. Но если он и в самом деле мертв, то кто его убил и почему? Расследование все больше запутывалось.

Инспектор свернул с дороги в Доун на ту же тропинку, по которой ехал накануне, преследуя Фиону и Ангуса. У опушки он вдруг заметил лежащую ничком женщину. Судя по положению тела, она явно не спала. Дугал притормозил, и Мак-Клостоу, первым выскочив из машины, побежал выяснять, что случилось.

— Господи Боже! — воскликнул он, перевернув тело. — Да ведь это проклятая стерва Иможен!

Дочь капитана приоткрыла затуманенный глаз.

— Арчи… — заплетающимся языком пробормотала она. — Не… могли бы… вы говорить… обо мне… повежливее?

— Что с ней такое? — крикнул из машины Дугал.

— Наверняка перебрала виски!

Сержант нагнулся к самому лицу Иможен и, принюхавшись, с удивлением обнаружил, что спиртным от нее не пахнет.

— Прошу вас, Арчи, ведите себя прилично — мы не одни, — с трудом прошептала мисс Мак-Картри.

Сержант отскочил от нее, как ошпаренный. Изумленный этим акробатическим номером Мак-Хантли подошел поближе.

— Что случилось? Она вас укусила?

— Почти!

Полицейские помогли Иможен встать, но колени у нее подгибались, и гордая шотландка повисла у них на руках.

— Да ну же, мисс Мак-Картри, что с вами?

— Не знаю. Я возвращалась с дороги к бедняге Ангусу и вдруг услышала, что за мной кто-то бежит. Очевидно, я обернулась не достаточно быстро, потому что тут же получила по голове. Удар был очень сильным — сперва я даже подумала, не рухнуло ли на меня дерево.

— Стукнувшись о череп горянки, оно наверняка разлетелось бы на тысячу кусков, — хмыкнул Мак-Клостоу.

Кому и зачем понадобилось нападать на Иможен? Бедняга инспектор впервые почувствовал, что окончательно запутался.

Подъехала машина Теда Булита. Оттуда выскочили сам хозяин «Гордого Горца» и доктор Элскотт. Врач первым долгом занялся Иможен и, отведя ее в сторону, тщательно ощупал голову. Вернувшись, он сообщил полицейским диагноз:

— Удар нанесен тупым предметом, или, выражаясь понятным языком, мисс Мак-Картри стукнули по голове.

— Знать бы только, какой подонок осмелился… — воскликнул Тед Булит, сжав кулаки.

Но шотландка примирительно махнула рукой.

— Прошу вас, не надо, дорогой Тед… хотя я очень тронута…

Все эти реверансы и дружеские излияния действовали Дугалу на нервы, но, памятуя о советах суперинтенданта насчет Иможен, он сдержал досаду.

— Садитесь в машину, доктор, нас еще ждет покойник, — проворчал инспектор.

— Вряд ли он куда-нибудь торопится.

Мак-Хантли не выносил каллендерской манеры подшучивать над тем, что ему самому внушало почтение, но опять-таки промолчал.

В овраге они и вправду нашли джип, однако тело Кёмбре исчезло. Лишь большая лужа крови на сиденье свидетельствовала о недавней драме. Что до Дженет Лидберн, то полицейские не обнаружили никаких следов ее пребывания в машине.

Глава 7 Все возвращается на круги своя

До сих пор Дугалу Мак-Хантли едва ли случалось приходить в такое исступление. Сначала он налетел на Иможен, но та послала его ко всем чертям. Тогда инспектор принялся за Булита, которому, мол, следовало сначала отвезти мисс Мак-Картри к джипу и лежащему в нем телу Кёмбре. Однако шотландка язвительно заметила, что не понимает намеков полицейского. Неужели он так огорчен, что ее не постигла судьба Ангуса? Сообразив, что от этих двоих он ничего не добьется, Дугал стал с горя отчитывать Мак-Клостоу, ибо сержант, по его мнению, постоянно витал в облаках, не замечая безобразий, творящихся у него под носом. Наконец доктор Элскотт восстановил спокойствие, заметив, что впервые в жизни имеет дело с покойником-непоседой.

Поравнявшись с гаражом Стоу, инспектор остановил машину, дабы со всей возможной деликатностью предупредить Ивена, что бедняга Ангус Кёмбре погиб преждевременной и совершенно непонятной смертью, Дженет Лидберн исчезла и лишь джип по-прежнему стоит на месте трагедии и Стоу может забрать его в любое время.

К удивлению Мак-Хантли, весть о гибели механика не особенно потрясла его хозяина.

— Так Ангус умер?

— Увы…

— Как — увы? Разве вы не собирались его повесить?

— Это не одно и то же!

— Только не для парня.

— Извините, мистер Стоу, но меня поражает ваше равнодушие. Я-то думал, вы относитесь к молодому человеку с большой симпатией…

— А вам какое дело?

— Прошу вас говорить со мной другим тоном!

— Тогда перестаньте меня донимать!

— Кстати, где вы были в момент убийства Ангуса Кёмбре?

— У своей приятельницы.

— Ее имя?

Ивен окинул его высокомерным взглядом.

— Мне казалось, вы джентльмен.

Мак-Хантли покраснел и торопливо сел в машину — урок его пристыдил, а черствость Стоу просто шокировала. Но у Фионы Рестон инспектора ждал еще худший прием. Узнав о трагической смерти молодого человека, вдова спокойно проговорила:

— История, конечно, очень печальна, но я совершенно не понимаю, почему вы решили рассказать ее мне.

Потеряв всякую власть над собой, Дугал рявкнул:

— Потому что Ангус Кёмбре был вашим любовником!

Миссис Рестон вскочила.

— Вон отсюда!

— Я видел, как вы обнимались в овраге у Торнхилла!

— Вам бы не мешало сходить к психиатру. Убирайтесь!

Бредя по улице, Мак-Хантли тщетно ломал голову, недоумевая, то ли все жители Каллендера не в своем уме, то ли элементарные нормы морали не для них писаны.

Зато Лидберны отреагировали на сообщение Дугала, как самые простые смертные. Оба энергично высказали все, что думают о бездарности полиции, и миссис Лидберн, пока ее супруг объяснялся с Мак-Хантли, стала в отчаянии ломать руки, оплакивая судьбу любимой дочери. Несчастная мать уже явственно представляла себе ее истерзанное, бездыханное тело. Под градом упреков и обвинений инспектор поспешно отступил.

В ближайшие пять-шесть дней полицейские развили бурную деятельность, подключив к поискам коллег со всего графства, но обнаружить трупы Дженет Лидберн и Ангуса Кёмбре им так и не удалось. А поскольку «неуловимые» покойники мало кого волнуют, после того как бой-скауты Перта и Демблейна безрезультатно прочесали всю округу, пресса окончательно утратила интерес к бесследно исчезнувшим молодым людям. Через неделю после убийства Кёмбре суперинтендант отозвал Мак-Хантли в Перт, и все искренне поверили, что расследование закончено, а Дженет, Ангус и Рестон так и останутся неотомщенными. Лидберны надели траур. Жизнь в Каллендере вернулась в прежнюю колею.

Две недели спустя Мак-Хантли, настолько убитого неудачей, что большая часть его прежней самоуверенности бесследно исчезла, вызвал к себе суперинтендант. Инспектор угрюмо поплелся к шефу.

— Садитесь, Мак-Хантли… Вопреки тому, что вы, очевидно, вообразили, я вовсе не отказался от намерения разобраться в каллендерских загадках, но, коль скоро расследование по горячим следам ничего не дало, решил подождать, пока все немного остынут.

— Вы хотите заново начать расследование?

— А я и не думал его прекращать!

— Но убийца, наверное, уже далеко…

— Сомневаюсь, инспектор. Это преступление (или преступления) сугубо местного характера, и, готов прозакладывать месячное жалованье, виновный спокойно прогуливается по Каллендеру в полной уверенности, что его подвиги нас больше не интересуют. Доказав, что это не так, мы его очень удивим и, возможно, деморализуем.

— Но я искал повсюду, сэр, и не нашел ни малейших следов, а единственного подозреваемого убили!

— Вы уверены?

— Простите, не понял…

— Не мне вас учить, что, пока не найден труп, мы не можем считать человека мертвым. Для этого нам необходимо либо заключение медицинского эксперта, либо приходится ждать много лет. Лишь в том случае, если за это время наш объект не подаст никаких признаков жизни, мы получаем право объявить его покойником.

— Однако…

— Пораскиньте мозгами, инспектор. Кто видел труп Ангуса Кёмбре? Иможен Мак-Картри!

— О, эта женщина!..

— И у нас нет доказательства, что она сказала правду.

— Но как заставить ее признаться?

— Если мисс Мак-Картри действительно солгала, гораздо разумнее попытаться понять, зачем. Кроме того, обратите внимание, что она ни словом не обмолвилась о Дженет Лидберн… А кой черт понес парня в овраг без Дженет или Фионы Рестон?..

— Но чего ради им понадобилось устраивать такую комедию?

— Именно это нам теперь и предстоит выяснить.

— Боюсь, такая задача мне не по зубам, сэр…

Суперинтендант отмел это горькое признание.

— С тех пор как вы вернулись, Мак-Хантли, я внимательно изучил досье об убийстве Хьюга Рестона и таинственном исчезновении обоих молодых людей. И меня поразила одна вещь: в событиях так или иначе замешано всего несколько человек — Рестоны, Лидберны, мисс Мак-Картри, Ивен Стоу и верные рыцари нашей неукротимой воительницы Тед Булит и Уильям Мак-Грю. Можно назвать еще Гленрозесов, но это, видимо, чисто эпизодические персонажи. Доктор Элскотт вряд ли принимал серьезное участие в перипетиях драмы, в крайнем случае лишь немного помог кому-то.

— А нельзя ли узнать, к какому выводу вы пришли, сэр?

— Что убийцу надо искать среди этих людей.

— Невозможно!

— Почему?

— Но… все они почтенные, хорошо известные в городе граждане…

— Это ничего не доказывает.

— По-моему, там одна мисс Мак-Картри способна кого-то убить, да и то лишь из политических соображений.

— Вы, наверное, удивитесь, инспектор, но я почти уверен, что Иможен Мак-Картри гораздо ближе нашего подошла к разгадке тайны и, если до сих пор она еще не знает имени преступника, то, во всяком случае, вот-вот докопается до истины. Я хорошо знаю мисс Мак-Картри, инспектор, и, пока мы с вами раздумываем, она наверняка действует — пускай неправильно и путанно, но зато ни в коем случае не сидит сложа руки. И, честно говоря, я очень боюсь, как бы в результате мы не получили еще один труп.

— Чей?

— Ее собственный. Именно поэтому вы завтра же вернетесь в Каллендер.

— И с чего вы посоветуете начать, сэр?

— Во-первых, вам надо поближе приглядеться к участникам и зрителям драмы: Лидбернам, Гленрозесам и Рестонам. Например, потолкуйте с их банкирами — порой банковский счет весьма красноречиво говорит о характере владельца. Затем попытайтесь разгадать тайну некоторых странных совпадений. Скажем, почему разговаривать с Кёмбре пошел Рестон, а не Лидберн? Откуда ехал Тед Булит, когда он так вовремя встретился на дороге с мисс Мак-Картри, чтобы сообщить вам об убийстве Кёмбре? Где находился самый загадочный из всех персонажей пьесы — Ивен Стоу, — когда его протеже с возлюбленной столь внезапно растворились в воздухе. На вашем месте, Мак-Хантли, я бы всерьез покопался в прошлом мистера Стоу. Какова истинная причина его бегства из Каллендера двадцать с лишним лет назад? Я приказал доставить мне его военное досье. Там — сплошняком превосходные характеристики. Записался в армию добровольцем в восемнадцать лет и три месяца. Так что с военной службой все ясно, можете не тратить время попусту. Повидайтесь лучше с директором Пембертонского колледжа. Двадцать пять лет назад он там уже работал, а до этого колледж возглавлял его отец. И держите меня в курсе дела.

Вопреки ожиданиям Дугала, его возвращение в Каллендер, по-видимому, никого особенно не взволновало, и полицейский почувствовал себя глубоко уязвленным. Он надеялся встревожить противников, но ощущал лишь весьма поверхностное любопытство. Мак-Пантиш сказал, что очень польщен вниманием инспектора к его гостинице. В «Гордом Горце» Тед Булит предложил выпить стаканчик, заявив, что вполне понимает, почему Дугал снова приехал в Каллендер — нигде в мире не найдешь такого отличного виски. А как всегда стоявший на пороге своей лавочки Мак-Грю поздоровался с самым любезным видом.

— Что, соскучились по Каллендеру? — только и спросил он.

Миссис Рестон показалась Мак-Хантли помолодевшей лет на десять, и выглядела она красивее и элегантнее, чем когда бы то ни было. Зато в довольно невежливо проводившей его взглядом черной фигуре Дугал с трудом узнал миссис Лидберн, несчастную мать Дженет. Наконец, в мелочной лавке, куда он зашел купить новый стержень для ручки, Мак-Хантли столкнулся с Иможен Мак-Картри.

— Инспектор! Как я рада вас видеть! Так вы, значит, еще не потеряли надежду изловить убийцу?

— Вы же знаете, мисс, полиция никогда не отступается.

— Однако я думала, вы закрыли дело.

— Признайте в таком случае, мисс, что порой и вы совершаете ошибки.

— Да, но я хотя бы никогда не упорствую в заблуждениях. А вот вы упрямо отказываетесь поверить, что преступник — Лидберн.

— По-вашему, он мог убить своего шурина Рестона и родную дочь?.. Вероятно, этот тип совершенно лишен родственных чувств, а?

— Я вижу, вы все так же тупы и самоуверенны, инспектор.

— А вы — тщеславны и ограниченны!

Перепалка уже начала привлекать внимание других покупателей, и Дугал почел за благо ретироваться.

Мак-Клостоу и Тайлер приняли инспектора без особого энтузиазма, ибо с увлечением разыгрывали партию в джинрамми, и побежденный должен был выставить бутылку виски.

— Я вам не очень помешал, джентльмены?

Полицейские, с сожалением оторвавшись от карт, встали.

— Значит, вы снова здесь, инспектор? — пробормотал сержант.

— Вам это неприятно?

— Мне? С чего бы это? Насколько я знаю, я никого не убил и не ограбил.

— Равно как, впрочем, и не арестовали кого бы то ни было!

Молодой человек начинал всерьез действовать Мак-Клостоу на нервы, а когда сержант злился, невозможно было предсказать, что он вытворит.

— Ну, это касается не одного меня! Меж тем, я самый обычный полицейский в форме!

Мак-Хантли вовсе не хотел ссориться с каллендерскими служителями закона и уже пожалел, что дал волю дурному настроению.

— Прошу прощения, если обидел вас, сержант, — примирительно сказал он, — но я только что столкнулся с мисс Мак-Картри, и она совершенно вывела меня из равновесия. Невыносимая женщина!

Смягченный этим изъявлением общей для них обоих враждебности, Арчибальд кивнул.

— Ну, вам по крайней мере не приходится видеть ее круглый год!.. Может, в вашем арсенале законов найдется что-нибудь такое, на основании чего мы сумели бы навсегда выдворить чертову ведьму из Каллендера, инспектор?

— Увы, нет! Сначала надо, чтобы мисс Мак-Картри совершила очень тяжкий проступок и попала в тюрьму.

— Ну, это уж слишком! — возмутился Тайлер, как известно, испытывавший к Иможен давнюю и глубокую привязанность.

— Мне кажется, вы позволяете себе недопустимо вольничать с дисциплиной, Сэмюель Тайлер! — осадил его сержант. — Кто вам разрешил вмешиваться в разговор начальства? Это что, бунт? Впрочем, я давно подозревал вас в анархизме…

— Лучше быть анархистом, чем идиотом, сэр!

— Ах вот как? Значит, вы признаетесь? А кого же вы обозвали идиотом?

— Никого. Это обобщения, шеф.

— Да хватит вам препираться, — нетерпеливо заметил Дугал. — Лучше скажите мне, как доехать до Пембертонского колледжа, сержант. Вы там бывали?

— Еще бы! [89]

Арчибальд объяснил Мак-Хантли, как добраться до Пембертона и, когда тот уехал, снова повернулся к Тайлеру.

— Воспользуйтесь этой передышкой, Сэм, и сбегайте за бутылкой, которую вы мне проиграли!

— Но мы ведь еще не закончили партию, шеф!

— Не отлынивайте, Сэм! Разве счет был не в мою пользу?

— Несомненно, но…

— Никаких «но»! Если партию приходится прервать, победителем считают того, кто набрал больше очков. Просто, ясно и логично. Идите, Сэм, я вас подожду и с удовольствием выпью за ваше здоровье.

— Я не согласен, шеф!

Мак-Клостоу с горькой обидой поглядел на помощника.

— Так вы еще плюс ко всему не умеете проигрывать, Сэм?..

— Я не считаю себя проигравшим!

— Вы меня очень огорчаете, Сэм, и…

— Сожалею, шеф!

— Молчите, когда говорю я! Вы просто-напросто недостойны формы, которую носите! Вы ее обесчестили! Я предупреждаю вас по-дружески, чтобы вы поскорее исправились… Вы не имеете права пятнать честь полиции, гордости всего Соединенного Королевства! Понятно?

— Нет.

— Ага… Притворство и двуличие… Ну, в последний раз спрашиваю, Тайлер: признаете вы себя побежденным или нет?

— Нет.

— Превосходно! Раз так, дайте мне свое досье — я сделаю в нем пометку о вашем недостойном поведении!

— Сами возьмете, коли на то пошло!

— Еще того не легче! Вы озлобленный человек и мятежник, Тайлер!

— Ладно, пойду погляжу, что делается в Каллендере.

— Я запрещаю вам!

— Вы не имеете права мешать мне выполнять свой долг!

— Ваш долг — поскорее принести мне проигранную бутылку!

— И не подумаю! Во-первых, мы так и не доиграли, а во-вторых, вы передергивали!

— Я?! И вы смеете оскорблять старшего по чину?!

— Правды боятся только трусы и дураки!

Мак-Клостоу, побагровев до корней волос, приблизился к подчиненному.

— Тайлер! — угрожающе прорычал он. — Вот уже второй раз за время разговора вы упоминаете о неких идиотах и дураках… Уж не возникло ли в вашем анархистском уме противоестественной связи между означенными особями и сержантом Арчибальдом Мак-Клостоу? Подумайте хорошенько и отвечайте, Тайлер! Скажете «да» — я разобью вам морду, а — «нет» — так я назову вас проклятым лжецом и опять-таки разобью морду! Так что поосторожнее! Ну, я жду ответа!

Полисмен вытянулся по стойке смирно и во всю силу легких гаркнул:

— Смерть тиранам!

И прежде чем Арчибальд успел опомниться от удивления и ужаса, в которые его повергло столь неожиданное заявление констебля, тот сделал безупречный поворот на 180 градусов из кабинета.

В Пембертонский колледж Мак-Хантли пришлось ехать мимо гаража Ивена Стоу. Он остановился у бензоколонки и попросил залить полный бак. Стоу, казалось, совершенно забыл об их прежних стычках.

— Вернулись отдохнуть в наш прекрасный Каллендер, инспектор? — с самым гостеприимным видом осведомился он. — Так я и думал, что в конце концов вы полюбите наш городок!

— Зато мне не очень-то по душе его жители!

— Ба! Они не хуже и не лучше, чем везде.

— Неправда, мистер Стоу! Их безразличие к ближним шокировало бы даже варваров с континента! Женщина, потерявшая мужа и любовника, ведет себя так, будто это сущие пустяки!

— Ну, знаете, женщины вообще странные создания…

— А что вы скажете о хозяине, который с полным равнодушием относится к гибели любимого помощника, мистер Стоу?

— Коли вы имеете в виду меня, инспектор, могу вам ответить одно: раз Кёмбре решил бросить работу, с чего бы мне особо печься о его судьбе?

— Занятная психология!

— В моем возрасте поздно меняться. К тому же не понимаю, вам-то что за дело до моих чувств?

— Они интересуют меня лишь в той мере, в какой имеют отношение к расследованию, мистер Стоу. Я должен найти убийцу, хотя здесь, похоже, это никого не волнует.

— А почему мы должны делать за вас работу?

— Такой невероятный цинизм только увеличивает мои подозрения на ваш счет, мистер Стоу.

— Тут уж я бессилен, инспектор.

Директор Пембертонского колледжа принял Дугала с утонченной вежливостью, свойственной выходцам из Оксфорда и Кембриджа. Он проводил гостя в строго и со вкусом обставленный кабинет, усадил под портретом основателя колледжа, мистера Пембертона — аристократического вида господина с бородкой «а-ля Линкольн», — налил ритуальный бокал виски и опустился в директорское кресло.

— Не в моих привычках поддерживать тесные отношения с полицией, инспектор. Не то чтоб я презирал людей вашей профессии — совсем наоборот! — просто мы вращаемся в разных сферах. Впрочем, это нисколько не мешает мне питать глубочайшее уважение к мистеру Копланду, тем более что мы с ним познакомились при самых трагических обстоятельствах — несколько лет назад в колледже произошло убийство… я тогда долго не мог оправиться от потрясения. Однако, полагаю, вы пришли сюда не из-за этой давней истории?

Старик любил поговорить и явно любовался своим ораторским искусством.

— Нет, господин директор, вовсе нет. Тем не менее я был бы вам премного обязан, если бы вы согласились поделиться со мной кое-какими воспоминаниями.

— Но зачем?

— Например, меня очень интересует, помните ли вы те времена, когда в вашем колледже учились Хьюг Рестон, Кит Лидберн и Дермот Гленрозес.

Суровое лицо директора озарила улыбка.

— Это было так давно, инспектор… Помню ли я четырех мушкетеров? Еще бы мне их не помнить! Они были почти неразлучны: один за всех и все за одного!

— Четырех? А кто же четвертый?

— Д'Артаньян, или Ивен Стоу. Гленрозес был Портосом, Лидберн — Атосом, Рестон, самый хитрый из всех, — Арамисом.

— Должно быть, ваши питомцы сохранили эту дружбу навсегда, потому что и теперь в полном согласии живут в Каллендере, только сейчас их осталось трое…

— Да, я слышал печальную новость… Тем не менее позволю себе заметить, что Хьюг Рестон вызывал у меня наименьшие симпатии. Он с такой холодной безжалостностью терроризировал «желторотиков»… Несколько раз мне даже пришлось вмешаться. А однажды я вообще чуть не выгнал парня из колледжа, да упросили трое остальных. Представляете, Рестон требовал с младших учеников платы за покровительство! Самый настоящий шантаж! Нет, инспектор, что ни говори, Хьюг Рестон не был джентльменом.

— А остальные?

— Самый умный и способный — Стоу, наиболее ограниченный — Лидберн. Гленрозес и Рестон, закончив мой колледж, поступили в университет, Лидберн, унаследовав от отца мясную лавку, занялся торговлей…

— А Стоу?

— Предпочел записаться в армию рядовым.

— Довольно странно для, по вашим же словам, одаренного юноши, правда?

Директор явно смутился.

— Мне бы не хотелось ворошить старые и давно забытые истории…

— Уверяю вас, я спрашиваю отнюдь не из праздного любопытства.

— Не сомневаюсь… Ну ладно… Стоу завел бурный роман с одной ученицей, Элспет Келмингтон… Девочка тоже приехала к нам из Каллендера. В то время ей не исполнилось еще и шестнадцати лет. Представляете, каким это грозило скандалом, когда выяснилось, что Элспет беременна?

— И Стоу бросил подружку?

— По правде говоря, его вынудили к тому обстоятельства…

— Каким образом?

— Мне очень не хочется об этом говорить… Но, надеюсь, разговор останется строго между нами?

— Несомненно, если только мне не придется использовать эти сведения в суде.

— Естественно… ну, так вот… Стоу — из небогатой семьи. К тому времени его родители, мелкие коммерсанты, уже умерли. А эта любовная история, вероятно, требовала денег… Так или иначе, из нашей кассы исчезло двести фунтов. Мне неприятно об этом говорить, но деньги нашлись среди белья Стоу.

— Но ведь, наверное, у вас не было доказательств, что он сам их туда положил?

— Так я сперва и подумал, но трое остальных мушкетеров выдали Стоу.

— Довольно неожиданный поступок для таких близких друзей, вам не кажется?

— По их мнению, Стоу нарушил кодекс чести, а в таком возрасте юноши особенно щепетильны, поэтому они исключили его из своего круга.

— А кто донес на Стоу?

— По-моему, Хьюг Рестон, но двое других пришли вместе с ним.

— И как на это отреагировал Стоу?

— Удрал из колледжа, и со временем мы узнали, что бедняга записался в экспедиционный корпус.

— А что сталось с девушкой?

— Сначала родители забрали ее домой, потом отправили к какой-то родственнице в Перт. Насколько мне известно, в дальнейшем Элспет вышла замуж.

Дугал возвращался в Каллендер очень довольный тем, что ему удалось узнать. Легкую досаду вызывала лишь мысль о соблазненной Стоу девушке — напрасно он не расспросил о ней подробнее. Впрочем, директор колледжа наверняка не стал бы распространяться на эту тему. Теперь оставалось выяснить, не отомстил ли Стоу Рестону за давнюю обиду, если «мушкетеры» нарочно его подставили. Проще всего было поговорить с самим Ивеном.

Хозяин гаража выслушал просьбу полицейского уделить ему несколько минут со свойственным ему хладнокровием.

— Валяйте, я вас слушаю.

— Первый вопрос: кем вы хотели стать в те времена, когда обстоятельства заставили вас покинуть Пембертон?

— Адвокатом.

— Значит, это было для вас большим разочарованием?

— Очень большим.

— А почему вы сбежали?

— Потому что был зеленым юнцом и боялся полицейских. Сейчас — другое дело.

— К тому же вам пришлось расстаться еще и с мисс Элспет Келмингтон?

— Я вижу, вам удалось разговорить милейшего старину директора? — хмыкнул Стоу.

— А где теперь ваша Элспет?

— Забудьте о ней. Мисс Келмингтон вышла замуж и решительно ни в чем не виновата.

— Вы ее любили?

— Всю жизнь.

— И даже теперь?

— Да, и теперь.

Спокойная уверенность Ивена произвела на Мак-Хантли сильное впечатление.

— Можно мне задать вам один деликатный вопрос?

— По-моему, вы и так не стесняетесь…

— Мистер Стоу, это вы украли двести фунтов, которые потом нашли среди ваших вещей?

— Нет.

— А вам известно, кто это сделал?

— Хьюг Рестон.

— Но почему он так хотел вас скомпрометировать?

— Хьюг меня ненавидел.

— Из-за чего?

— Ну, допустим, он мне завидовал.

— Что, вашим успехам в учебе?

— Да, в частности и успехам.

— Так это вы, мистер Стоу, убили Рестона в отместку за тогдашнюю подлость?

— Нет. Лет десять назад я, может, и прикончил бы его, но не сейчас. Прошло слишком много времени…

— Не знаю, поверите ли вы мне, мистер Стоу, но я от души хотел бы, чтобы это оказалось правдой, — совершенно искренне признался инспектор.

Проезжая мимо мэрии, Мак-Хантли подумал, что неплохо бы попытаться узнать о дальнейшей судьбе Элспет Келмингтон. Он оставил машину на стоянке и пошел в отдел регистрации актов гражданского состояния. Инспектора встретил Алистер Легборн, чемпион округа по метанию стрелок. Он принес полицейскому регистрационные книги за нужные годы и стал с любопытством наблюдать за его работой, в глубине души обижаясь, что Дугал отверг предложенную помощь. Очень скоро инспектор нашел запись, ради которой и заглянул в мэрию: «Элспет-Майри-Фиона Келмингтон, родилась в Каллендере 5 января 1936 года, вышла замуж за Хьюга-Чарльза-Лайонела Рестона 12 марта 1952 года».

Мак-Хантли побежал к машине. Сердце у него бешено колотилось. Победа! Наконец-то он знает убийцу Хьюга Рестона и Ангуса Кёмбре! Оставалось как можно скорее поделиться новостью с Копландом, и Дугал помчался в полицейский участок, к телефону.

Однако при виде Мак-Клостоу он замер от удивления: физиономия сержанта, во всяком случае значительная ее часть, приобрела цвет зрелого баклажана, а распухший нос бесформенной грудой нависал над губами.

— Господи, сержант, что с вами стряслось?

— Ничего. А в чем дело?

— Но ваше лицо…

— А-а-а… у нас тут был небольшой спор…

— Невероятно!

— Да, мы с Тайлером не сошлись во мнениях насчет кое-каких его слов. Впрочем, это, естественно, ни в коей мере не касается службы.

— О, еще бы! А что вы прячете за спиной?

— Бутылку… самую обыкновенную бутылку.

— Это, случайно, не виски?

— Как вы догадались, инспектор?

— Вы что, издеваетесь надо мной, Мак-Клостоу?

— Ничуть, я всегда с уважением относился к начальству! А эту бутылку добровольно или, во всяком случае, почти добровольно подарил мне мой друг Тайлер — таким образом он в конце концов признал, что напрасно отказывался платить, проиграв пари.

— Так вы еще и игрок! Знаете, кто вы такой, сержант?

— Шотландец!

— А где сейчас ваш «друг» Тайлер? Вероятно, на дежурстве в городе?

— Не совсем…

— Ах, не совсем? И где же он?

— Понимаете… э-э-э… короче, у меня в комнате.

— А что он там делает?

— Отдыхает…

— В такое время?!

— Честно говоря, Сэму это совершенно необходимо…

Не слушая дальнейших объяснений, Мак-Хантли бросился к лестнице, ведущей на второй этаж, промчался по ступенькам, распахнул дверь и невольно вскрикнул от удивления.

Сэм Тайлер, одетый, лежал на постели, а Иможен Мак-Картри заботливо меняла компресс у него на лице.

— Что вы здесь делаете, мисс? — рявкнул Дугал.

— А, инспектор! Добрый день… Я помогаю Сэму прийти в себя.

— Вы что ж, решили стать сиделкой?

— Нет, но Сэм — мой старинный друг. Я заглянула сюда по чистой случайности и вдруг вижу, эти джентльмены с превеликим ожесточением… спорят… Ну, вы ведь меня знаете, инспектор? Я не могла не вмешаться…

— Вы меня поражаете, мисс! — иронически бросил Мак-Хантли.

— В результате я получила великолепный удар левой, предназначавшийся Мак-Клостоу, ну и джентльмены, заметив, что я упала, сразу прекратили спор и начали приводить меня в чувство. А теперь моя очередь им помочь, разве это не естественно?

— О, разумеется! И то, что стражи порядка, наплевав и на закон, и на приличия, устраивают драку из-за бутылки виски! И то, что барышня, которую возраст, казалось бы, должен был уберечь от такого рода развлечений, получает по голове не где-нибудь, а в участке!.. Да, с какой стороны ни глянь, просто замечательно! Можно не сомневаться, что, узнай об этом начальство, полицейские Каллендера и их друзья заработали бы медаль за примерное поведение!

— Не будь вы в каком-то смысле выродком, инспектор, знали бы, что шотландцев, особенно уроженцев Горной страны, сама кровь всегда подталкивает в бой!

— Спасибо за «выродка», мисс, но, если не ошибаюсь, Мак-Клостоу не горец?

Иможен ласково улыбнулась Арчибальду.

— По-моему, он им становится потихоньку.

Сержант, вне себя от счастья, поклонился.

— Спасибо, мисс Иможен.

— Ну, в конце концов, коли вам нравится колотить друг друга, — дело ваше… — буркнул Мак-Хантли. — А вы что скажете, Тайлер?

Констебль с помощью добровольной сиделки поднялся на ноги.

— К вашим услугам, инспектор!

— Как? В таком состоянии?

Распухшие веки Сэма не поднимались, и, чтобы взглянуть Дугалу в глаза, ему пришлось запрокинуть голову.

— Я прекрасно себя чувствую, сэр.

— Ну, как хотите. В любом случае предупреждаю, что вы оба должны быть в отличной форме, ибо я твердо намерен поставить точку в расследовании, ради которого меня направили в Каллендер.

Иможен, отпустив Сэма, быстро подошла к детективу.

— Вы уже знаете имя убийцы?

— Ивен Стоу!

Мисс Мак-Картри, пожав плечами, отошла. Тайлер с Мак-Клостоу тоже выслушали сообщение без должного интереса.

— Вы мне не верите? — сердито осведомился инспектор.

Все трое промолчали, и Мак-Хантли начал пересказывать историю пембертонских «мушкетеров».

— Стоу убил Рестона из мести, равно как и Кёмбре, — подытожил он, — и у меня есть тому доказательство. Вы ведь, наверное, не знаете, как теперь зовут Элспет Келмингтон?

— Фиона Рестон, — в один голос ответила троица.

Дугал задохнулся от возмущения.

— И вы об этом знали?!

За всех ответила Иможен:

— Это известно каждому жителю Каллендера, инспектор, и очень давно.

Мак-Хантли в бешенстве повернулся к сержанту.

— Так почему вы мне раньше не сказали?

— Но вы же не спрашивали!

Дугал махнул рукой и, сбежав по лестнице, бросился звонить суперинтенданту.

— Странно, что вы не выяснили этого раньше, — заметил Копланд, услышав, что вдова Рестона когда-то была возлюбленной Стоу.

— Это оттого, что меня окружают дураки!

— Мак-Хантли…

— Да, сэр?

— Помните, я говорил вам, что, возможно, над вами слегка потешаются?

— Да, сэр, но, клянусь вам, теперь им станет не до смеху!

— Осторожно, инспектор… Не торопите события. И прежде всего найдите доказательства.

— Но мне кажется, сэр, Стоу имел достаточно веские основания убить Рестона?

— На первый взгляд вроде бы так…

— Честно говоря, я не понимаю вас, сэр…

— Как давно он вернулся в Каллендер?

— Три года назад.

— И вас не смущает, что парень целых три года сидел спокойно, а потом вдруг решил отомстить?

— Очевидно, до сих пор ни разу не подвернулось удобного случая…

— Ну, при желании за три-то года он мог бы что-нибудь придумать, а? Повторяю вам, Мак-Хантли: будьте осторожны… разве что Стоу сам признается в преступлении.

— Завтра же я об этом позабочусь!

Глава 8 Мак-Хантли наконец понимает Каллендер

Большую часть утра Дугал разрабатывал стратегию будущего допроса, подбирая самые жесткие, самые хитрые и заковыристые ловушки в надежде, что это испытанное средство поможет ему загнать Стоу в угол. Из «Черного Лебедя» он вышел бодрым шагом, ничуть не сомневаясь в победе. Решив, что стаканчик доброго виски еще больше поднимет его боевой дух, инспектор заглянул по дороге в «Гордого Горца». Теда Булита на обычном месте у стойки не оказалось, но миссис Булит объяснила полицейскому, что ее супруг поехал навестить тетю в Икклфичен, графство Дамфрис. В этом, разумеется, не было ничего странного, но Дугал, сам не зная почему, внезапно почувствовал, что его прекрасное настроение слегка омрачилось.

Проходя мимо бакалейной лавки, полицейский раскланялся с миссис Мак-Грю — сегодня у порога вместо Уильяма стояла она.

— Как поживаете, миссис Мак-Грю?

— Я всегда чувствую себя превосходно, когда моего супруга нет поблизости.

— Разве мистер Мак-Грю не дома?

— Как же, станет он тут сидеть! Укатил куда-то пьянствовать с Тедом Булитом, и только один Господь ведает, когда этот бездельник вернется и в каком виде!

Мак-Хантли не смог бы объяснить, почему ему вдруг стало так тревожно и куда девался весь утренний оптимизм. Он торопливо сел в машину и поехал в гараж Стоу. Но двери гаража, как и бензоколонка, были заперты. Импровизированная табличка оповещала возможных клиентов, что хозяин не вернется до вечера. Ситуация прояснялась. Инспектор почуял какой-то сговор, хотя толком не понимал ни в чем его суть, ни каковы цели. Интуиция заставила его поскорее отправиться к мисс Мак-Картри. Дверь, как всегда открыла миссис Элрой, и Дугал узнал, что ее хозяйка в отъезде.

— И куда же она поехала? Случайно, не в Икклфичен? — с иронией спросил полицейский.

— Не знаю. А знала бы — так все равно не сказала.

Розмери не умела врать, и Мак-Хантли понял, что Иможен сейчас тоже гуляет по графству Дамфрис. Значит, те, кого инспектор не без основания считал заговорщиками, что-то затеяли, но что — этого он пока не знал.

Вернувшись в Каллендер, Мак-Хантли быстро убедился, что Лидберн и Гленрозес на месте, зато миссис Рестон отправилась в путешествие, оставив аптеку на попечение продавца. Инспектор больше не питал никаких иллюзий: по неизвестной причине и с не менее таинственными намерениями вся компания перебралась из Каллендера в Икклфичен. Но с чего их понесло именно туда?

Дугал поехал в участок. Увы, сержант Мак-Клостоу тоже не смог найти на этот вопрос вразумительного ответа. А Тайлера вообще не было на месте, — он на весь день отпросился у шефа.

— Под каким предлогом?

— У Сэма тяжело заболела дальняя родственница.

— А вы не знаете, где она живет?

— Точно не скажу… вроде бы где-то на юге…

— Случайно не в графстве Дамфрис?

— Да, так и есть, теперь припоминаю…

— Так, значит, несчастная больная живет в Икклфичене?

— Ну и ну! Интересно, как это вы догадались?

Мак-Хантли так и подскочил на месте.

— Они издеваются надо мной, Мак-Клостоу! Слышите? Из-де-ва-ют-ся! Но, Богом клянусь, я этого так не оставлю! Собирайтесь, сержант, мы тоже едем в Икклфичен!

Осторожности ради Дугал решил предупредить суперинтенданта, что ему надо съездить на юг. Копланд выслушал рассказ с ледяным спокойствием.

— Прошу вас, подождите немного, — сказал он, когда Мак-Хантли умолк.

Прошло несколько минут. Наконец в трубке снова послышался голос суперинтенданта:

— Так вы сказали, Икклфичен, верно?

— Да.

— А у вас под рукой нет карты?

— Нет.

— Так вот, инспектор, имейте в виду. Икклфичен всего в нескольких милях от Гретна-Грин[90].

— Ну и что?

Копланд весело рассмеялся.

— Поезжайте в Икклфичен, инспектор. И, либо я сильно ошибаюсь, либо вас ждет большой сюрприз. Желаю приятно провести вечер.

Мак-Хантли совсем перестал понимать суперинтенданта, чье более чем своеобразное чувство юмора все больше действовало ему на нервы.

По дороге в Икклфичен Дугал еще раз заглянул в «Гордого Горца» и попросил у миссис Булит адрес тетки ее мужа. Почтенная дама жила на улице Локерби, 132 и звалась Эннабель Физем.

Когда Мак-Клостоу и Дугал приехали в Икклфичен, уже стемнело, но они без труда нашли дом миссис Физем — оттуда на всю улицу разносились песни и смех. Полицейские с недоумением поглядели друг на друга, и Мак-Хантли, сжав кулаки и стиснув зубы, резко дернул дверной колокольчик. Дверь открыл благоухающий виски и блаженно улыбающийся Тед Булит.

— Инспектор! Как это мило с вашей стороны… Мы как раз только что о вас говорили… ну, и очень смеялись…

— Ах, вы смеялись, да?

Мак-Хантли решительно отодвинул Теда и вместе с сержантом проследовал в комнату, из которой слышались крики и хохот. Глазам его предстала развеселая компания. Здесь были все, кто утром уехал из Каллендера. И вдруг у инспектора Дугала Мак-Хантли глаза полезли на лоб: во главе стола, нежно обнявшись, сидели Ангус Кёмбре и Дженет Лидберн, а Ивен Стоу и Фиона Рестон с нежностью взирали на эту картину. Что до Мак-Клостоу, то, узрев среди пирующих своего помощника, он мгновенно вскипел.

— Тайлер! Вы переметнулись на сторону врага! Теперь вас ждет не только отставка, но и тюрьма!

Иможен Мак-Картри, сидевшая на самом видном месте и, очевидно, председательствовавшая на дружеской пирушке, крикнула:

— Не валяйте дурака, Арчи! Идите-ка лучше сюда и выпейте за здоровье молодых!

Мак-Клостоу очень любил такого рода предложения и никогда не отказывался, но на сей раз не успел взять протянутого бокала, инспектор призвал его к порядку.

— Минуточку, Мак-Клостоу! Прежде всего пусть мне объяснят, что здесь происходит!

Стоу поднялся со стула.

— Инспектор, позвольте вам представить моего сына — Ангуса Кёмбре Стоу…

— Вашего сына?!

— …и его жену — Дженет Кёмбре Стоу. Они обвенчались сегодня утром в Гретна-Грин.

Мак-Хантли почудилось, будто он опять слышит приглушенный смех суперинтенданта.

— А это Фиона Рестон, которая скоро станет миссис Стоу. Таким образом, мать и отец поженятся после сына. Оригинально, правда?

— Я очень хотел бы поздравить вас всех, мистер Стоу, но, к несчастью, вы ввели следствие в заблуждение, а это крайне опасная игра…

— В чем же мы вас обманули?

— Разве не вы убедили меня, что Ангус Кёмбре убит?

— Я? Вы меня удивляете, инспектор!

Иможен сочла своим долгом вмешаться.

— Об убийстве заявила я, инспектор, но, поверьте, без всякого злого умысла. Я видела, как Ангус сидит в машине, опустив измазанную кровью голову на руль… Подойти поближе я не рискнула и в ужасе помчалась к вам, а встретив Булита, рассказала то, что сама считала правдой… Право, инспектор, в мои намерения вовсе не входило вас обманывать.

Дугалу страшно хотелось вцепиться ей в волосы и хорошенько стукнуть головой об стенку — он в жизни не слыхал такого наглого вранья. Детектив еще раз обвел комнату взглядом, ища, кому бы отплатить за унижение, и наконец решил заняться Кёмбре.

— А вы что скажете? Для чего вы устроили эту комедию в овраге у Торнхилла?

— Никакой комедии я не устраивал, инспектор. Просто я застрелил куропатку и случайно испачкался ее кровью. А все из-за того, что у джипа заглох мотор. Дженет бросилась за подмогой — сами понимаете, мы спешили удрать подальше от Каллендера и от родителей моей невесты. Поэтому, когда Дженет нашла парня, направлявшегося в сторону Икклфичена, мы сразу уехали, бросив джип в овраге.

Разумеется, Ангус тоже бессовестно врал. Но, поскольку Мак-Хантли все равно не смог бы этого доказать, ему оставалось лишь повернуться на каблуках и, отклонив предложение хозяев выпить, навсегда покинуть этот дом. У Мак-Клостоу, разочарованного тем, что ему не дали принять участия в пиршестве, совсем испортилось настроение.

— Сэм Тайлер! Завтра утром я жду вас в участке. Прежде чем отослать в Перт соответствующий рапорт, мне хотелось бы выслушать ваши объяснения.

Дугал уже вышел из комнаты, и Мак-Клостоу направился следом, но его окликнул Ивен Стоу:

— Ловите, Арчибальд!

Сержант на лету поймал брошенную хозяином гаража бутылку виски. Физиономия его мигом просветлела.

— Забудьте обо всей этой истории, Арчи, и помните только, что вы теперь почти горец! — добавил Стоу.

Сержант хитро подмигнул.

— Не обращайте внимания на мои слова, я говорил не для вас, а для того мальчишки, — проворчал он.

И под громовое «ура», отголоски которого, вероятно, докатились до самых дальних пределов графства Дамфрис, Мак-Клостоу вышел из пиршественного зала.

Полицейские уже собирались возвращаться в Каллендер, когда к машине подошла мисс Мак-Картри.

— Вы на нас очень сердитесь, инспектор? — спросила она, облокачиваясь на дверцу.

— Ну, что вы! Вы ведь всего-навсего заставили меня отмахать Бог знает сколько миль и в конце концов выставили клоуном перед милой компанией шутников! И я еще должен быть недоволен? Нет, право, каким же надо обладать скверным характером!

— С самого начала этой истории я тысячу раз повторяла, что вы ошибаетесь, инспектор, но вы, упрямая голова, и слушать ничего не желали! Неужто вы думаете, дочь клана Мак-Грегор стала бы вас обманывать и марать репутацию соотечественника, не будь она абсолютно уверена, что этот тип — сущий мерзавец?

— Ох, если б я только мог выложить дочери клана Мак-Грегор все, что о ней думаю, означенная особа тут же слегла бы с печеночной коликой! В дорогу, Мак-Клостоу.

На следующее утро после этой чудовищной неудачи Мак-Хантли вошел в кабинет суперинтенданта. Слушая рассказ инспектора о путешествии в Икклфичен, Эндрю Копланд рыдал от смеха, чем довел беднягу Дугала до белого каления.

— Вот уж никак не рассчитывал так вас позабавить, сэр, — наконец с обидой заметил он.

— Простите, инспектор, но это… ужасно смешно и, в сущности, так просто…

— Для вас — может быть…

— Если хотите знать мое мнение, Мак-Хантли, я думаю, вам очень стоило бы послушать мисс Мак-Картри.

— И арестовать Лидберна?

— Нет, но приглядеться к нему повнимательнее.

— У бедняги убили шурина, украли дочь… По-вашему, этого мало?

— Досада мешает вам смотреть на вещи объективно, инспектор. Вы просто злитесь, что Иможен и ее команда обвели вас вокруг пальца.

— Все они врали мне в глаза!

— Вне всяких сомнений.

— И в моем лице оскорбили само правосудие!

— Вероятно, так.

— Но не можем же мы оставить это безнаказанным?

— Боюсь, придется.

— Но почему?

— Вам все равно не удастся доказать, что они умышленно направили вас по ложному следу. Стало быть, забудьте о прежних неприятностях и помиритесь с ними, поймав настоящего преступника.

— Прошу вас, сэр, поручите это кому-нибудь другому. Кажется, уже совершенно ясно, что я не способен справиться с заданием.

— Ни слова больше, инспектор! Судить о ваших способностях — мое дело! А я настаиваю, чтобы именно вы довели расследование до конца. Только это вернет вам веру в собственные силы.

— Но я напрочь запутался и даже не представляю, с чего начать…

— А все потому, что не желали слушать тех, кто хорошо знает Каллендер и его жителей. Вот и бросились преследовать две влюбленные парочки… Между нами говоря, вы не находите, что любовь Фионы Рестон и Ивена Стоу, выдержавшая более чем двадцатилетнюю разлуку, очень трогательна?

— Пожалуй, хотя… репутация миссис Рестон наводит на мысль, что она довольно весело провела это время!

— Я почти уверен, что все это чепуха, и Лидберн, когда его обвинили в связи с миссис Рестон, возмущался совершенно искренне. Сама же она нарочно вас обманула, надеясь отвлечь подозрения от Кёмбре. Счастье Ангуса для нее куда дороже, да и какая мать не пожертвует ради сына добрым именем?

— Но согласитесь, сэр, тут сам черт ногу сломит!

— Конечно, только не забывайте, что для хорошего детектива главное — медленно и терпеливо продвигаться вперед, отбрасывая все лишнее и случайное. Это единственный способ добраться до сути. А что для нас суть, как не убийство Рестона?

— Да, конечно…

— Судя по всему, аптекарь был пренеприятным типом. То, как он поступил со Стоу, чтобы отнять у него подружку, достаточно красноречиво свидетельствует о характере. Кстати, участие в этой грязной истории Лидберна и Гленрозеса тоже не говорит в их пользу.

— Еще бы!

— А если человек так прогнил к двадцати годам, у него мало шансов исправиться на старости лет. Очевидно, Рестон продолжал строить козни, и в конце концов одна из жертв его прикончила. Таким образом, вам осталось выяснить имя этой жертвы.

— Совсем пустячок!

— В первую очередь вы должны покопаться в бумагах покойного.

Лидберны настолько обрадовались, увидев дочь живой и здоровой, что охотно простили ей превращение в миссис Кёмбре. Кроме того, прежние тревоги несколько смягчило то обстоятельство, что со временем их зять унаследует гараж Стоу. Так или этак, а Дженет вышла не за перекати-поле!

Мак-Хантли отправился к даме, которая пока еще носила фамилию Рестон, и та без утайки рассказала ему свою историю.

— Когда я поняла, что скоро стану матерью, мне еще не исполнилось и шестнадцати лет. Сначала я, по детской наивности, чувствовала себя безумно счастливой, а потом в Пембертоне произошла эта жуткая буча с кражей и мой Ивен в панике побежал записываться в армию. Мне пришлось рассказать родителям правду, а они, к несчастью, были воспитаны в духе викторианской морали. Вспоминая ту кошмарную сцену, я и сейчас вздрагиваю. Мать хотела покончить с собой и таким образом избежать бесчестия. Отец собирался последовать ее примеру, но сначала убить меня. В общем, вы, наверное, представляете себе их настрой… Хьюг Рестон спас положение, заявив моим родителям, что охотно женится на мне, если я избавлюсь от плода прежних ошибок. Я была слишком молода, чтобы устоять против них троих. Меня вынудили отдать новорожденного сына в приют, и долгие годы, несмотря на все старания, я не могла ничего о нем узнать. Мужа я не любила, а после того как во время очередной ссоры он стал похваляться сделанной Ивену подлостью, просто возненавидела. С того дня я не жила, а существовала. Если я кокетничала и даже флиртовала с другими мужчинами, то лишь для того, чтобы позлить мужа. Зато, хотя после Ивена у меня никого не было, я сумела создать себе репутацию легкомысленной женщины и поставить Хьюга в смешное положение. Ничего другого мне и не нужно было.

— Но зачем же вы с мисс Мак-Картри уверяли, будто Лидберн ваш любовник?

— Это придумала Иможен. Она хотела настроить вас против него.

— Почему?

— Потому, что Иможен считает Лидберна убийцей.

— Ну и нравы у вас тут! Мисс Мак-Картри — просто сумасшедшая, и, глядя на вас, я начинаю думать, что безумие — болезнь заразительная, миссис Рестон!

— После возвращения Ивена замужество стало для меня особенно тягостным. Вот почему я благословляю того, кто убил Хьюга и тем самым вернул мне свободу. Надеюсь, вы никогда не поймаете этого человека, инспектор!

— Прошу прощения, миссис Рестон, но профессиональный долг никак не позволяет мне разделить ваши надежды. Однако я пришел к вам с просьбой. Можно мне взглянуть на бумаги вашего мужа, если, конечно, вы их не уничтожили?

— Даже не дотрагивалась.

До самого вечера Мак-Хантли с позволения Фионы рылся в оставшихся после смерти Рестона бумагах, но не нашел ничего интересного, в том числе и письма с угрозами, которое так надеялся отыскать. Единственное, что его слегка заинтриговало, так это ежемесячные вливания на счет Рестона в пертском Коммодор Нэшнл Банке, причем сумма в последние годы оставалась неизменной: сто и пятьдесят фунтов. Ничего не скажешь, очень недурная рента! Узнав от вдовы, что ее покойному супругу пенсиона никто не выплачивал, Дугал для очистки совести решил съездить в Перт и проверить финансовые документы.

Как все представители его профессии, директор банка недовольно поморщился, когда Мак-Хантли, предъявив удостоверение, потребовал сведений о происхождении сумм, ежемесячно поступавших на счет Рестона. И лишь поскольку клиент умер, в конце концов он неохотно согласился удовлетворить законное любопытство инспектора. Не прошло и часу, как Дугал выяснил, что интересующие его цифры, несколько менявшиеся с годами и возросшие одна — с двадцати фунтов до пятидесяти, другая — с тридцати до ста, переводились с помощью чеков, подписанных соответственно мистером Лидберном и мистером Гленрозесом, двумя гражданами Каллендера.

На обратном пути радостное возбуждение Мак-Хантли слегка отравляла только мысль о том, что Иможен Мак-Картри, по-видимому, была права. Оставалось спросить у мясника и ветеринара о причинах столь поразительной щедрости к покойному аптекарю, чья смерть экономила одному из них пятьдесят фунтов стерлингов в месяц, — другому — сто.

Лидберн не смог долго противостоять натиску инспектора и почти сразу признался, что Рестон его шантажировал. Как-то раз мясник по неосторожности сбил и серьезно ранил женщину, но, вместо того чтобы взять на себя ответственность, поспешил удрать с места происшествия. Аптекарь, которому он сдуру обо всем рассказал, поехал к хозяину гаража, где Лидберн чинил машину, и взял у него письменные показания о ремонте. С тех пор Кит ежемесячно платил так называемому другу за молчание. Мак-Хантли даже не стал ему объяснять, что только круглый дурак мог поддаться на этот грубый шантаж, поскольку «доказательства» Рестона ни один суд присяжных не принял бы всерьез. Так или иначе, полицейскому стало ясно, что такому ограниченному человеку, как Лидберн, и в голову бы не пришло разделаться с мучителем подобным образом, в крайнем случае он мог сделать это открыто, поддавшись слепой ярости.

— А что вы скажете насчет горничной, которую, по словам мисс Мак-Картри, сбили с пути истинного?

— Это ложь, инспектор! Так же, как и моя связь с Фионой!

После того, что он услышал от миссис Рестон, Дугалу оставалось лишь поверить мяснику на слово.

Теперь в списке подозреваемых стояла только одна фамилия, и полицейский пошел к ветеринару. К несчастью, тот оказался крепким орешком. Толстяк с улыбкой поведал Мак-Хантли, что они с аптекарем раз в месяц ездили погулять в Эдинбург или Глазго, а поскольку казначеем у них был Рестон, то потом Гленрозес расплачивался с ним чеком. Само собой разумеется, ветеринар попросил никому не выдавать эту маленькую тайну.

Инспектор тем более огорчился, что, казалось, уже достиг цели. С горя он рассказал о своих открытиях и последней неудаче мисс Мак-Картри. Немного подумав, Иможен внезапно издала гортанный боевой клич, который, по ее сведениям, весьма точно воспроизводил сигнал к бою, поданный Робертом Брюсом в битве при Баннокберне. Увы, пятнадцатый век давно миновал, и крик Иможен напугал пробегавших мимо ребятишек, матери на несколько миль в округе поспешили надежно спрятать детей, решив, что грядут невероятные потрясения, дремавший за рулем автомобилист резко выжал газ и чуть не врезался в грузовик, а водитель последнего разразился неистовой бранью, так что дело чуть не дошло до рукопашной. Собаки отозвались похоронным воем. Зато стоявший на пороге Мак-Грю, пользуясь тем, что описанная сцена происходила возле его бакалеи, одобрительно поднял большой палец и лаконично заметил:

— Высший класс, мисс Иможен!

Полумертвый от стыда Дугал мечтал очутиться за тысячу миль оттуда. Он уже собирался поспешно отступить, но мисс Мак-Картри схватила его за руку.

— Поехали в Перт! — шепнула она.

— Но я как раз оттуда!

— Ну и что?

Поразмыслив, Мак-Хантли признал беспочвенность своих возражений, а кроме того, теперь, когда следствие окончательно зашло в тупик, он готов был ухватиться за любую соломинку.

Добравшись до Перта, они заскочили в бар на Каунти Плейс и, выпив по стаканчику виски, отправились на Нельсон-стрит. Иможен позвонила в дверь дома 232, а Мак-Хантли с тревогой думал, в какую еще авантюру позволил себя втравить на этот раз. Открыла им молодая женщина.

— Как поживаете, Мойра? — с самым дружелюбным видом спросила Иможен.

— О, мисс Мак-Картри, какой сюрприз! Жаль только, хозяев нет, так что, если вы хотели их повидать…

— Нет, Мойра, мы пришли поговорить как раз с вами. Но давайте-ка я вас познакомлю. Это мистер Мак-Хантли… а это — Мойра Треквейр из Каллендера. Можно нам войти?

— Прошу вас.

Мойра с извинениями отвела их на кухню, объяснив инспектору, что она здесь всего лишь горничная. Как только все сели за стол и девушка налила чай, без которого в Британии не обходится ни один стоящий разговор, Иможен принялась растолковывать, какое важное дело привело их с Дугалом сюда.

— Вы могли бы оказать нам большую услугу, Мойра… Мистер Мак-Хантли — полицейский инспектор и расследует убийство Хьюга Рестона. Вы, конечно, о нем слышали?

— Еще бы!

— Так вот, я прошу вас очень откровенно и без ложного стыда ответить на мои вопросы.

— Но я не имею ни малейшего отношения к этому преступлению!

— Не беспокойтесь, Мойра, никто вас ни в чем не обвиняет. Кстати, дитя мое, как ваш малыш?

Молодая женщина расплакалась.

— Он… он не выжил? — прошептала смущенная мисс Мак-Картри.

Мисс Треквейр кивнула.

— Мо… может, для него… так оно… и лучше, — глотая слезы, пробормотала она.

— А кто был отцом ребенка, Мойра?

— И это спрашиваете вы, мисс Мак-Картри? Как будто не вы лучше всех знаете, что происходит у нас в Каллендере!..

— Да, но я хочу, чтобы вы сами назвали инспектору имя.

— Мистер Дермот Гленрозес.

Рыжая воительница кинула на Мак-Хантли торжествующий взгляд.

— А миссис Гленрозес — в курсе? — спросила она.

— О нет, мисс, нет!

— А что случилось бы, узнай она об этом?

— Трудно сказать… но наверняка что-нибудь ужасное… Мистер Гленрозес до смерти боится жены…

— Тем не менее он, вероятно, не бросил вас на произвол судьбы?

— О нет! Каждый месяц мистер Гленрозес передавал мне по двадцать фунтов.

— Через кого?

— Через мистера Рестона.

Дермот Гленрозес смахивал на огромную выжатую губку. Сначала на все расспросы Дугала он лишь жалобно повторял:

— Главное, чтобы Майри ни о чем не проведала!

Жалкое зрелище… Мало-помалу из сбивчивых объяснений, полупризнаний и умолчаний инспектору стало ясно, что бедняга ветеринар всю жизнь дрожал от страха. Сначала он боялся товарищей по колледжу, и особенно Рестона, который сумел получить над ним огромную власть, потом — жены. Мойра пожалела Дермота, и тот, естественно, стал искать у нее утешения… А потом Гленрозес узнал, что у них скоро родится ребенок… В полной панике он обо всем рассказал Рестону. Аптекарь обещал уладить дело, но, убедившись, что приятель прочно сидит на крючке, начал его шантажировать.

В ту ночь, когда Кёмбре ждал Дженет, Дермот вышел вместе с Лидберном, прихватив по просьбе последнего револьвер — сам мясник в случае неприятностей побоялся бы пустить его в ход. Под фонарем они увидели Рестона, возвращавшегося после разговора с Кёмбре. И тогда, повинуясь какой-то необъяснимой силе, сам не соображая, что делает, Гленрозес выстрелил в аптекаря. Лидберн сначала пришел в ужас, но, поняв, что смерть Рестона сэкономит ему пятьдесят фунтов в месяц, мгновенно стал на сторону ветеринара. Не сговариваясь, они обвинили в убийстве Ангуса, прибежавшего узнать, что случилось.

— А если бы несчастного Кёмбре повесили за совершенное вами преступление?

— Ни о чем таком я не думал… мне хотелось лишь спасти свою шкуру…

Самое ужасное, подумал Мак-Хантли, что это чистая правда.

Дугал Мак-Хантли не слишком гордился победой и пришел доложить суперинтенданту о том, что тайна убийства Хьюга Рестона раскрыта, а виновный Дермот Гленрозес и его сообщник Кит Лидберн — под замком, отнюдь не с торжествующим видом.

— Успешное начало всегда полезно для карьеры, инспектор, — поздравил его Копланд.

— Спасибо, сэр.

— Признайте, однако, что, если бы вы сразу приняли в расчет мнение мисс Мак-Картри…

— Чистая правда, сэр. Поэтому, с вашего разрешения, я хотел бы вернуться в Каллендер и сказать ей спасибо.

В «Гордом Горце» стоял адский гвалт. Все столики были заняты, а за самым длинным, в центре, восседали сам Тед Булит, Ивен Стоу, Дженет и Ангус Кёмбре (миссис Рестон не смогла прийти из-за этого проклятого траура), Уильям Мак-Грю, доктор Элскотт, Сэм Тайлер, Мак-Клостоу и, разумеется, мисс Мак-Картри. Пили они за Горную страну и горцев — самое благородное племя на свете, и сержант под влиянием виски совершенно забывший, что сам он пришелец из Приграничной зоны, орал чуть ли не громче других. Друзья праздновали новую победу Иможен Мак-Картри. Пришел на торжество и Фергус Мак-Интайр с волынкой. Сначала он с чувством сыграл «Энни Лоури», песенку, неизменно умиляющую сердца уроженцев Киркедбрайшира, и Дженет роняла слезы в мужнин бокал виски. Потом мисс Мак-Картри ужасающе фальшиво, но с большим воодушевлением затянула «Джесси, цветок Демблейна», и ее тут же поддержали Тед и доктор Элскотт. К десяти часам вечера все, включая юную Дженет, пребывали в полной эйфории и твердо уверовали, что рай, если, конечно, о нем говорят правду, несомненно, похож на Каллендер, точнее, на зал «Гордого Горца».

Именно в этот момент и вошел Дугал Мак-Хантли. Его встретили громкими приветственными воплями. Смущенный столь теплым приемом, инспектор приблизился к Иможен.

— Мисс Мак-Картри… я хотел поблагодарить вас за…

Она не дала полицейскому закончить и, схватив в охапку, звонко чмокнула прямо в губы. Мак-Хантли показалось, что его поцеловал перегонный куб. Меж тем шотландка уже усаживала его за стол и просила выпить во славу Горной страны. Маргарет Булит принесла хагги, и, когда ставила блюдо на стол, сержант вдруг хлопнул ее по заду. Миссис Булит негодующе выпрямилась.

— Вам… вам не стыдно?

В стельку пьяный Арчибальд Мак-Клостоу уже окончательно утратил представление о приличиях и границах допустимого в цивилизованном обществе, а потому спокойно ответствовал:

— Нет, моя дорогая!

Кипя от возмущения, Маргарет напустилась на мужа:

— Тед, неужели вы позволите этому проклятому пьянице вольничать с вашей законной супругой?

— Если парню это доставляет удовольствие, Маргарет, значит, он и в самом деле мертвецки пьян!

Миссис Булит, издав что-то вроде предсмертного хрипа, убежала на кухню и уже, наверное, в сотый раз за годы супружества всерьез задумалась о разводе. Кто-то из посетителей имел неосторожность вступиться за честь жены хозяина заведения и, получив от сержанта здоровенную затрещину, рухнул под стол. Как истинные шотландцы, несколько других мужчин, даже не разобрав в чем дело, поспешили на помощь побежденному — лупить полицейского доставляло им особое удовольствие. Само собой, друзья Арчибальда не могли допустить, чтобы его смяли превосходящие силы противника, и очень скоро в баре началась всеобщая потасовка. Мак-Хантли, благоразумно оставшийся за столом, все-таки получил по голове ножкой пролетавшего мимо стула и сполз на пол. Иможен, полагая, что ей надлежит опекать гостя, стала отпаивать его виски, а потом коварно указала на ненавистного ей бывшего мэра Гарри Лаудхэма, который мирно попивал пиво в дальнем уголке зала.

— Видите эту лицемерную рожу вон там, Дугал? Это он вас ударил сзади и тут же, как ни в чем не бывало, снова уселся на место!

Прогулка в страну грез и разбитый о его голову стул совершили с инспектором удивительную метаморфозу: он вдруг почувствовал себя истинным горцем.

— Я вижу, вам тут очень хорошо, да? — осведомился он, подойдя к столику Гарри.

Тот, немного удивившись фамильярности Мак-Хантли, спокойно ответил:

— Да вроде бы…

— А по-моему, так будет еще лучше!

И Дугал изо всех сил съездил Лаудхэму по физиономии. Тот на время отключился от хода сражения, а инспектор во все горло рявкнул:

— Да здравствует наша Иможен!

Не прошло и получаса, как Тед и его друзья выдворили вон всех недовольных и в ознаменование победы хором грянули знаменитую «Вы, кого водили в бой…», которую Роберт Брюс написал накануне сражения при Баннокберне.

На следующий день, разбирая кипу жалоб и обвинений, прибывших из Каллендера после вечеринки в «Гордом Горце», суперинтендант Копланд обнаружил в списке особо отличившихся хорошо знакомую фамилию. Он вызвал Джонсона и протянул ему бумагу.

— По-моему, Берт, наш молодой Мак-Хантли наконец понял Каллендер.

Примечания

1

Характерные итальянские восклицания даются без перевода, поскольку вставлены автором исключительно «для колорита».

(обратно)

2

Блюдо из телятины на косточках с рисом и томатным соусом.

(обратно)

3

Аристид — греческий государственный деятель и полководец.

(обратно)

4

Площадь (итал.)

(обратно)

5

Улица (итал.)

(обратно)

6

Итальянский солдат легкой инфантерии.

(обратно)

7

Ну вот, бедняжки! (итал.)

(обратно)

8

Смесь растительного и сливочного масла, чеснока, анчоусов, трюфелей и сельдерея.

(обратно)

9

Слегка обжаренная форель.

(обратно)

10

Мясные шарики, обернутые капустными листьями.

(обратно)

11

Проспект (итал.)

(обратно)

12

Вареная колбаса.

(обратно)

13

Кукурузная каша.

(обратно)

14

Пожалуйста (итал.)

(обратно)

15

Здесь: тетушка (итал.)

(обратно)

16

Дражайшая (итал.)

(обратно)

17

Изящнейшая (итал.)

(обратно)

18

Прекраснейшая (итал.)

(обратно)

19

Боже мой (итал.)

(обратно)

20

Овечка моя, услада моего сердца (итал.)

(обратно)

21

Бедняжка, несчастное создание (итал.)

(обратно)

22

Бесстыжая! Позор семьи! (итал.)

(обратно)

23

Потише! (итал.)

(обратно)

24

Осторожнее (итал.)

(обратно)

25

Честное слово (итал.)

(обратно)

26

Разумеется (итал.)

(обратно)

27

Ну, все-таки (итал.)

(обратно)

28

Здесь: черт возьми (итал.)

(обратно)

29

Не может быть (итал.)

(обратно)

30

Виноградная водка.

(обратно)

31

Не так ли? (итал.)

(обратно)

32

Простите (итал.)

(обратно)

33

Прекрати, остановись (итал.)

(обратно)

34

См. «Илиаду» Гомера.

(обратно)

35

Марка пенистого вина.

(обратно)

36

Дорогой мой (итал.)

(обратно)

37

Конечно (итал.)

(обратно)

38

Полицейское управление.

(обратно)

39

Медальоны из жареной телятины.

(обратно)

40

Марка тосканского сладкого вина.

(обратно)

41

Дедушка, дедуля (итал.)

(обратно)

42

Здравствуйте (итал.)

(обратно)

43

Прошу прощения, прелестная (итал.)

(обратно)

44

Очаровательная (итал.)

(обратно)

45

Река.

(обратно)

46

Прошу тебя (итал.)

(обратно)

47

Мое почтение (итал.)

(обратно)

48

До скорого свидания (итал.)

(обратно)

49

Бедняжка (итал.)

(обратно)

50

Тогдашний лидер коммунистической партии.

(обратно)

51

До скорой встречи, Анджело. До свидания, синьоры (итал.)

(обратно)

52

Милый ангелочек (итал.)

(обратно)

53

Какая жалость (итал.)

(обратно)

54

Вывих (итал.)

(обратно)

55

Посмертно (лат.)

(обратно)

56

Большое спасибо (итал.)

(обратно)

57

Охотно! (итал.)

(обратно)

58

Живо! (итал.)

(обратно)

59

Шалопай (итал.)

(обратно)

60

Здесь: Благодарю покорно (итал.)

(обратно)

61

Какой стыд! (итал.)

(обратно)

62

Отлично! (итал.)

(обратно)

63

Мое сердечко (итал.)

(обратно)

64

Здесь: Спокойнее (итал.)

(обратно)

65

Язычник! Богохульник! Проклятый! (итал.)

(обратно)

66

«Колокол бьет святой час полуночи. Он родился! Аллилуйя! Аллилуйя!» (итал.)

(обратно)

67

Пирог с каштанами.

(обратно)

68

Известный английский писатель, автор множества детективных романов. — Примеч. перев.

(обратно)

69

Наследственный дворянский титул, введенный в Англии в 1611 г. — Примеч. авт.

(обратно)

70

Фешенебельный район Лондона.

(обратно)

71

Британская контрразведка.

(обратно)

72

Высшего света (англ.)

(обратно)

73

Награда за особые достижения на стезе добродетели.

(обратно)

74

La framboise (фр.) — малина.

(обратно)

75

Лк. 4.28–30. Здесь и далее ссылки на Библию даны по изданию Московской Патриархии, М., 1988.

(обратно)

76

Мф. 5.10.

(обратно)

77

Мф. 5.11.

(обратно)

78

Всемирно известное туристическое агентство.

(обратно)

79

Мф 7.15–16.

(обратно)

80

На самом деле Иеремия Лафрамбуаз цитирует «Притчи Соломона» (23.28, 33–34).

(обратно)

81

Мф. 7.13–14.

(обратно)

82

Псалтырь 36.30.

(обратно)

83

Мф. 17.

(обратно)

84

Еккл. 2.22.

(обратно)

85

Мф. 26.42.

(обратно)

86

Авв. 2.9.

(обратно)

87

Соф 1.17.

(обратно)

88

Знаменитый шотландский пудинг. — Примеч. перев.

(обратно)

89

См. Ш.Эксбрайя. Опять вы, Иможен?

(обратно)

90

Место на границе Шотландии, где влюбленные могли повенчаться без всяких формальностей. — Примеч. авт.

(обратно)

Оглавление

САМЫЙ КРАСИВЫЙ ИЗ БЕРСАЛЬЕРОВ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

ВЕДИТЕ СЕБЯ ПРИЛИЧНО, АРЧИБАЛЬД!

  Главные действующие лица:

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА, ТОНИ!

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Эпилог

НАША ИМОЖЕН

  Глава 1 Злоключения любви

  Глава 2 Форели Мак-Грю и преступление Ангуса

  Глава 3 Самоубийство Мак-Клостоу

  Глава 4 Обыватели Каллендера

  Глава 5 Предательство Иможен Мак-Картри

  Глава 6 Инспектор Мак-Хантли начинает сомневаться в себе

  Глава 7 Все возвращается на круги своя

  Глава 8 Мак-Хантли наконец понимает Каллендер Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg