«Настоящая партнерша»

Настоящая партнерша (fb2) - Настоящая партнерша [сборник] 1830K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алистер Маклин - Картер Браун - Жан Брюс

Bestseller НАСТОЯЩАЯ ПАРТНЕРША А.Маклин, Ж. Брюс, К. Браун

Алистер Маклин Ночь без конца

 Глава 1

Понедельник, полночь

Первым его услышал Джекстроу, слух у которого не уступал его феноменальному зрению. Устав попеременно отогревать руки, я отложил книгу, затянул до подбородка «молнию» на своем спальном мешке и в полудремоте наблюдал, как Джекстроу вырезает фигурки из длинного бивня нарвала. Внезапно его руки замерли, а он сам застыл словно изваяние. Потом, со свойственной ему неторопливостью, он бросил кусок бивня в кофейник, который тихонько кипел на краю нашей плиты. (Коллекционеры редкостей платили бешеные деньги за подобные изделия, воображая, что темная кость — это остаток бивня окаменевшего мамонта.) Он тихонько поднялся и приложил ухо к вентиляционной отдушине, глядя в пространство отсутствующим взором человека, который весь обратился в слух. Двух-трех секунд для него было достаточно.

— Самолет,— возвестил он с показной небрежностью.

— Самолет? — Я приподнялся на локте и уставился на него.— Вы что, опять прикладывались к спиртному, Джекстроу?

— Да нет же, доктор Мейсон.— Голубые глаза, поражавшие своим несоответствием со смуглым лицом и широкими эскимосскими скулами, прищурились в улыбке: самым крепким напитком, который употреблял Джекстроу, был кофе, и мы оба это знали.— Теперь я его слышу совершенно ясно. Подошли бы сами и послушали.

— Нет уж, благодарю покорно...

Пятнадцать минут я согревал морозный воздух внутри спального мешка, только-только избавился от холода и как раз теперь начал испытывать приятное ощущение тепла. Спору нет, уже само по себе появление самолета в сердце этой безлюдной ледяной пустыни необычно: за четыре месяца, прошедшие с тех пор, как была организована станция МГГ (Международного Геофизического Года), это наше первое прикосновение, пусть даже самое косвенное, к миру цивилизации, оставшемуся где-то невообразимо далеко за горизонтом. .. Но какая польза для самолета и для меня самого, если у меня снова замерзнут ноги? Я откинулся на спину и попытался проникнуть взглядом сквозь стекло двух наших слуховых окон, но они, как всегда, были покрыты толстым слоем инея и запорошены снегом. От окон я перевел взгляд туда, где беспокойно ворочался во сне Джесс, наш молодой радист из лондонских кокни, потом снова взглянул на Джек-строу.

— Все еще слышите?

— Громче и громче, мистер Мейсон. — И добавил: — Громче и ближе.

Я подивился про себя, что это еще за самолет, подумал я смутно и с некоторым раздражением, ибо здесь был наш мир, точнее, мирок, тесный и замкнутый, в котором не было места для посторонних. Может быть, самолет из Туле? Не исключено, но маловероятно, до Туле было шестьсот миль, да и к тому же наши метеосводки отправлялась туда трижды в сутки. Или, может быть, это самолет стратегической авиации, проверяющий «Дьюлпейн», американскую линию дальнего радиолокационного обнаружения? Или же просто гражданский самолет, выполняющий испытательный рейс по новому трансарктическому маршруту? Мог это быть и какой-нибудь самолет с базового аэродрома близ Готхоба...

— Доктор Мейсон! — Джекстроу заговорил быстро и взволнованно. — Кажется, с ним что-то неладно. Он кружит над нами все ближе и ближе... Уверен, что это большой самолет с несколькими моторами.

— Черт побери, — с чувством вырвалось у меня. Потом я достал шелковые перчатки, которые всегда вешал на ночь у себя над головой, натянул их, вылез из спального мешка, ругнулся про себя, передернувшись, когда морозный воздух коснулся моей кожи, и схватил свою одежду.

Всего полчаса прошло с тех пор, как я снял ее, а она уже вся заледенела, почти не гнулась под пальцами и была отвратительно холодной на ощупь: да это и немудрено, редко выдавался счастливый день, когда в нашем похожем на кабину домике температура поднималась выше нуля. Я надел теплое белье, шерстяную рубашку, брюки, шерстяную парку на шелковой подкладке, две пары носков и домашние фетровые туфли. На все это ушло лишь тридцать секунд: на семьдесят втором градусе северной широты чувство самосохранения развивает удивительную способность к быстрым движениям. Потом склонился над спальным мешком, из которого в крошечном отверстии торчал один нос.

— Джесс, проснитесь! — Я тряс его до тех пор, пока он не высунул руку и не откинул капюшон с темноволосой взлохмаченной головы. — Проснитесь, слышите? Похоже, что без вас не обойтись!

— Что... Что случилось? — Он потер глаза, прогоняя сон, и взглянул на хронометр, висевший у него над головой. — Я спал всего полчаса.

— Знаю. Прошу извинить, но придется встать. — Я обошел большой радиопередатчик и остановился у стола с приборами. Запись в журнале свидетельствовала, что ветер восточный и северо-восточный, 15 узлов, то есть почти 17 миль в час. В действительности, скорость ветра была, вероятно, в полтора раза больше: в такую ночь, когда с плато взлетают вихрь снега и кристаллы льда, забивающие чашки анемометра, трудно рассчитывать на точность показаний. А перо термографа показывало сорок градусов ниже нуля —12° мороза по Фаренгейту. Я представил себе возможные последствия от сочетания этих двух факторов, ветра и мороза, и почувствовал, как по спине у меня побежали мурашки.

Не говоря ни слова, Джекстроу уже влезал в свои меха. Я последовал его примеру, облачился в меховые штаны и парку с капюшоном, отделанным оленьим мехом (все это отлично сшила мне жена Джекстроу), в сапоги из оленьей кожи и шерстяные варежки на оленьем меху. Теперь уже и я отчетливо слышал гул самолета. И Джесс тоже. Я видел это по его лицу. Глубокий низкий гул моторов покрывал даже неистовое дребезжание анемометра.

— Так это же... Это же самолет? — Джесс казался удивленным и хотел убедить самого себя.

— А вы думали? Что это один из наших знаменитых лондонских двухэтажных автобусов? — Я повесил на шею ремешок со снегозащитной маской и очками и прихватил электрический фонарь. Он лежал на полке рядом с плитой, чтобы не замерзли батареи. — Кружит уже две или три минуты. Джекстроу считает, что с ним что-то неладно, и я с ним согласен.

— По-моему, моторы у него в порядке.

— По-моему, тоже. Но кроме моторов может быть целая дюжина других причин.

— Но почему он кружит над нами?

— Откуда мне знать? Возможно, потому, что заметил наши огни. Они наверняка единственные на ближайшие 50 000 квадратных миль. И если, не дай Бог, он будет вынужден совершить посадку, то, чтобы остаться в живых, надо садиться там, где есть люди.

— Да поможет им Бог! — мрачно проговорил Джесс. Он еще что-то добавил, но я не стал слушать. Я хотел как можно скорее выбраться наружу.

Выходом из нашего домика-кабины служила не обычная дверь, а люк. Наш домик, сборное сооружение из секций, которые были доставлены с побережья на мотосанях в июле, помещался в глубокой овальной яме, вырубленной в ледяной поверхности плато, так что над землей возвышалась на несколько дюймов только плоская крыша. К дверце люка, которая могла открываться и внутрь, и наружу, вела крутая лесенка в несколько ступенек.

Поднявшись на первые две ступеньки, я снял со стены постоянно висевший там молоток и стал обивать уже поцарапанные и потрескавшиеся края люка, чтобы освободить дверцу. Это превратилось в постоянную процедуру, так как каждый раз, когда открывали люк, хотя бы на короткое время, слой теплого воздуха, всегда скапливающийся под потолком, медленно просачивался наружу, растапливая снег, который быстро превращался в лед, как только люк запирали. На этот раз расколоть лед оказалось нетрудно. Я подставил под дверцу люка плечо, приподнял ее, преодолевая сопротивление выросшего сверху сугроба, и выбрался наружу.

Я хорошо знал, что там меня ожидает: почтр паническое ощущение удушья, когда мертвящий, парализующий холод как будто высасывает из легких весь теплый воздух, и тем не менее оказался недостаточно подготовленным. Сила ветра превзошла все мои самые смелые предположения. Согнувшись и надрывно кашляя, стараясь дышать так, чтобы не застудить легкие, я повернулся спиной к ветру, дохнул в свои оленьи рукавицы, натянул маску с очками и выпрямился. Джекстроу уже стоял рядом со мной.

На плато ветер никогда не выл и не свистел. Он стонал с тихими, невыразимо жуткими переливами, словно заупокойная по тем, кто проклят Богом, агония души, обреченной на вечные муки. Эти стоны не раз доводили людей до безумия. Всего два месяца назад мне пришлось отправить обратно на базу нашего механика-юнца, который совершенно пал духом и утратил всякое чувство реальности. И виной тому был именно ветер.

В эту ночь его одинокий похоронный плач звучал то громче, то замирая, и на нижних регистрах как-то особенно надрывно, а его пальцы перебирали тугие тросы, закрепляющие антенну и навесы над аппаратурой, создавая непрерывный свистящий фон этой нечеловеческой музыки. Но у меня не было настроения вслушиваться в его музыку, тем более что в эту ночь сквозь погребальные жалобы ветра все отчетливее прорывались другие звуки.

Пульсирующее гудение больших авиамоторов, то усиливаясь, то приглушаясь, вместе с порывами ветра, как шум прибоя на далеком берегу, слышалось теперь совсем близко. В этот момент оно доносилось с той стороны, откуда дул ветер, и мы повернулись к нему лицом. Но в тот лее миг мы были буквально ослеплены. Хотя снег и не шел, несмотря на тучи, закрывавшие небо, да и вообще, как ни странно, на ледяном плато Гренландии почти не бывает сильных снегопадов, однако воздух был насыщен мириадами острых ледяных кристаллов, которые неслись на нас из непроницаемой тьмы, забивая стекла очков и жаля в лицо между маской и очками, как тысяча разъяренных ос. Ты чувствуешь острую боль, которая гаснет почти в момент возникновения, когда бесчисленные, почти невидимые кристаллы вонзаются, подобно анестезирующим иглам, глубоко в кожу, убивая в ней всякую чувствительность. Но я слишком хорошо знал это опасное отсутствие чувствительности. Я опять повернулся спиной к ветру и, не снимая варежек, стал растирать омертвелую плоть, пока не почувствовал, что кровь опять прилила к лицу. После этого я снова натянул защитную маску как можно выше, почти до самых глаз.

Самолет летел против часовой стрелки, как мне показалось, описывая неправильной формы овал, так как шум его моторов стал сперва немного тише, удаляясь к северу и западу, но через тридцать секунд опять стал нарастать, превращаясь в рев, и по внезапному возгласу Джекстроу, хотя и приглушенному маской, я понял, что он увидел самолет в тот же момент, что и я.

Самолет находился менее чем в полумиле от нас и летел на высоте не более пятисот футов. За те пять секунд, которые он оставался в поле нашего зрения, я почувствовал, что у меня успело пересохнуть во рту, а сердце забилось тяжело и учащенно. Нет, это не американский бомбардировщик и не самолет метеослужбы из Туле, экипажи которых имеют большой опыт борьбы за жизнь в суровых условиях Арктики. Этот длинный ряд ярко освещенных иллюминаторов мог принадлежать только трансатлантическому или полярному пассажирскому самолету.

— Видели его, доктор Мейсон? — Маска Джекстроу приблизилась к моему уху.

— Видел! — Это все, что я мог сказать, зато увидел в своем воображении многое. Я думал не о самолете, который, кстати, опять потерялся в вихрях снега и льда, а о его пассажирах. Господи, сколько же их там? Пятьдесят? Семьдесят? Все сидят в уютном неведении, в безопасности герметического салона, где кондиционером поддерживается температура в плюс 70 градусов по Фаренгейту. И вдруг — катастрофа, душераздирающий визг и скрежет металла, тонкая стенка салона разрывается по всей длине, и волны этого ужасного холода врываются в самолет и охватывают тех, кто остался жив, оглушенных, покалеченных, потерявших сознание и умирающих, сидящих или лежащих, зажатых среди обломков кресел, в легких костюмах и платьях...

Самолет совершил полный круг и возвратился. На этот раз он оказался еще ближе, снизился футов на сто и как будто потерял скорость. Возможно, она и составляла миль 120 или 130 в час, я не очень-то разбираюсь в таких вещах, но для такого крупного лайнера, летящего так низко над землей, подобная скорость казалась угрожающе малой. Я успел также подумать о том, достаточно ли эффективно работают стеклоочистители в кабине пилота против этих летящих ледяных кристаллов.

Но я сразу же забыл об этом, забыл обо всем, кроме одного: надо спешить, безотлагательно и отчаянно спешить! Как раз перед тем, как повернуть и вновь исчезнуть из поля зрения, самолет, казалось, начал терять высоту.

Внезапно тьму пронзили два мощных луча, один устремился прямо вперед, узкий, яркий луч света, в котором, словно бриллианты, сияли и вспыхивали искрами пламени мириады сверкающих ледяных кристаллов, другой — более широкий — светящимся веером протянулся вниз и лишь слегка вперед, и его отражение заскользило по обледеневшему снегу, как какое-то искрящееся перекати-поле.

Я схватил Джекстроу за руку.

— Он идет на посадку! Ищет, где бы приземлиться! Запрягайте собак! — Правда, у нас был тягач, но одному Богу известно, сколько времени уйдет на то, чтобы завести его в такую ночь. — Я помогу вам, как только освобожусь.

Он кивнул, повернулся и в мгновение ока исчез во тьме. Я тоже повернулся, выругался, ударившись лицом о боковую стенку навеса, ринулся к люку и соскользнул в домик на спине и локтях. В этот момент мне было не до ступенек.

Джесс, уже облаченный в меховую одежду — только капюшон его парки еще болтался сзади за плечами, — как раз появился из туннеля, находившегося на противоположном конце домика, где мы держали еду и топливо.

— Тащите всю теплую одежду, какая есть, Джесс! — быстро сказал я. Так же быстро и последовательно я попытался уяснить себе, что нам может еще понадобиться, но это было нелегко сделать, ледяной холод сковывал ум почти так же, как и тело. — Спальные мешки, одеяла, запасные куртки, рубашки, неважно чьи. И засуньте это в два мешка.

— Думаете, им удастся приземлиться, сэр? — Любопытство, догадки и страх — все эти чувства боролись в нем, отражаясь на его худом, смуглом и умном лице. — Думаете, они сядут?

— Во всяком случае, сделают попытку. Что там у нас?

— Осветительные ракеты... Парочка пиреновых. — Он бросил их возле плиты. — Надеюсь, они не замерзли.

— Молодец! И еще пару огнетушителей, а также пожарные топоры, ломы, палки, приводную катушку, ради Бога, не забудьте катушку! И батареи для прожектора. И смотрите, завяжите все это как следует!

«Какая польза будет от этой мелочи, от пары огнетушителей, — промелькнуло у меня в голове, — если несколько тысяч галлонов бензина вздумают воспламениться?»

— А бинты?

— Не надо. Семьдесят градусов мороза остановят кровь и закроют рану быстрей любого бинта... А вот коробочку с морфием захватите. В ведрах есть вода?

— До краев. Правда, это скорее лед, чем вода.

— Поставьте их на плиту. И не забудьте выключить ее перед уходом. И обе лампы тоже. — Странная непоследовательность: мы в Арктике. Тут мы обязаны жизнью огню, но именно его больше всего на свете боимся. — Все остальное сложите у навеса с инструментами.

Я нашел Джекстроу возле пристройки, которую мы соорудили для собак из освободившихся ящиков и старого брезента. Он действовал там при слабом свете карманного фонарика. Казалось, он ведет безнадежное сражение, один среди возбужденных, рычащих и лающих собак, но это только казалось. К этому времени он уже успел извлечь четырех собак из общей своры и впрячь их в сани.

— Ну как? — крикнул я.

— Нормально! — Мне показалось, что я даже увидел, как он усмехнулся под своей маской. — Почти все спали, да и Балто здорово помог, он всегда в свирепом настроении, когда его внезапно разбудят.

Балто был у Джекстроу вожаком стаи. Огромный, девяносто фунтов весом, наполовину волк, наполовину сибирская лайка, прямой потомок той знаменитой собаки, которая совершила поход с Амундсеном, а позднее, в страшную зиму 1925 года, с ослепшим погонщиком провела упряжку сквозь слепящую пургу и ледяной мороз, чтобы доставить спасительный антитоксин в охваченный эпидемией дифтерии город Ном на Аляске. Балто, названный по имени этого пса, был его достойным наследником: сильный, безгранично преданный хозяину, хотя, случалось, и показывал свои волчьи клыки, когда тот время от времени направлял его бег прикосновением кнута, а главное, как все хорошие собаки-вожаки, безжалостно требовательный по части дисциплины к своим товарищам по упряжке. Вот и сейчас он демонстрировал свой авторитет: рыча, подталкивая и весьма чувствительно покусывая непослушных и медлительных, подавляя всякое проявление непокорности.

— В таком случае я пойду и достану прожектор.

Я направился к высокому сугробу, который вздымался с западной стороны нашего домика, но потом приостановился и прислушался. Ни звука, ничего, кроме стенаний ветра над плато да вечного дребезжания чашек анемометра. Я вернулся к Джекстроу, отворачивая лицо от режущего, как острый нож, ветра.

— Этот самолет... Вы его еще слышите, Джекстроу? Я лично ничего не слышу.

Джекстроу выпрямился, откинул капюшон парки и замер, приложив ладони к ушам. Потом он снова натянул капюшон и тряхнул головой.

— Боже мой! — Я с тревогой посмотрел на него. —Может, он уже разбился?

Он отрицательно покачал головой.

— Почему вы так решили? — спросил я. — В такую ночь мы бы не услышали, даже если бы это случилось совсем близко.

— Я бы это почувствовал, доктор Мейсон.

Я молча кивнул. Разумеется, он прав. Промерзшая поверхность земли передавала малейшую вибрацию, как камертон. В июле прошлого года мы ясно почувствовали колебание почвы, когда от ледника, покрывавшего спускающуюся к морю долину, откололась ледяная глыба и упала в один из фиордов. Возможно, пилот потерял ориентацию, возможно, он сейчас описывает более широкие круги, пытаясь вновь увидеть наши огни, но, что бы там ни было, нам нельзя терять надежды.

Я поспешил туда, где под высокой снежной стеной, в проходе, вырубленном в сугробе, под брезентом стоял наш тягач. Пришлось потратить несколько минут, чтобы разгрести с одного края снег и подлезть под брезент. О том, чтобы просто приподнять его, нечего было и думать. Он промерз насквозь и треснул бы от малейшего нажима.

Прожектор был прикреплен к паре болтов на капоте тягача несколькими гайками, обеспечивающими быстрое разъединение. Правда, на этих широтах «быстрое разъединение» было сплошной фикцией. На морозе гайки почти мгновенно примерзали, и обычно приходилось снимать рукавицы и теплом рук отогревать гайки до тех пор, пока они не поддавались отвинчиванию. Но на этот раз даже для такого способа времени не было. Я постучал по болтам гаечным ключом, взятым из ящика с инструментами, и стальные болты, ставшие хрупкими от страшного холода, раскололись пополам, как самый дешевый чугун.

Зажав под мышкой прожектор, я ползком выбрался из-под брезента и, выпрямившись, снова услышал гул моторов. Звук быстро приближался. Самолет был уже совсем близко и летел на небольшой высоте, но я не стал тратить времени, чтобы определить его местонахождение. Отвернув лицо от ветра и от острых копий летящего снега, я почти вслепую добрался до люка нашей кабины и почувствовал твердую руку Джекстроу, протянутую мне навстречу. Он вместе с Джессом нагружал сани. И когда я нагнулся, чтобы помочь им, у меня над головой что-то зашипело и вспыхнуло ослепительно-белым пламенем, которое превратило весь окружающий меня мир в черно-белый рельеф из обледеневшего снега и непроницаемой тьмы. Я совершенно упустил из виду, что, выключив свет в нашем домике, мы лишили пилота последнего ориентира. Джесс вспомнил об этом и зажег осветительный патрон в метеорологической будке.

Самолет снова появился в поле зрения, и мы сразу поняли, почему мы перестали его слышать и видеть.

Должно быть, пилот описал в темноте восьмерку и теперь возвращается вновь с востока, а не с запада и на высоте меньше чем двести футов. В следующее мгновение он уже пролетел над нами, подобно какой-то чудовищной птице. Обе его фары теперь были обращены вниз, лучи-близнецы казались отблеском мерцающего света в насыщенной ледяными кристаллами черноте неба. Внизу же два овальных световых пятна, сейчас очень яркие, сомкнулись и скользили, будто стараясь обогнать друг друга на обледеневшем снегу. Потом эти пятна, увеличиваясь в размерах с такой же быстротой, с какой бледнела их яркость, скользнули влево, в то время как сам самолет повернул направо и пошел к северу, делая полукруг по часовой стрелке. Теперь я окончательно понял, что собирался сделать пилот, и мои руки в варежках беспомощно сжались в кулаки: ведь я все равно ничего не мог сделать.

— По антенне! — крикнул я своим. — Ориентируйтесь по антенне.

Я наклонился и подтолкнул сани, а Джекстроу прикрикнул на Балто.

Джесс очутился рядом со мной:

— Что происходит? Почему мы не...

— Я уверен, что он идет на посадку к северу от нас!

— К северу? — Даже маска не смогла заглушить страха, который прозвучал в его голосе. — Он же разобьется и угробит всех... Там торосы...

— Знаю! — К северо-востоку поверхность плато была изрезана неровными трещинами, среди которых, словно по капризу природы, вздымались футов на десять-двадцать миниатюрные хребты, и все на пространстве около ста миль. — Но он все равно собирается сесть. Собирается посадить самолет на фюзеляж с убранными шасси. Вот почему он повернул по кругу обратно. Хочет сесть против ветра, чтобы уменьшить серость срыва.

— Он мог бы сесть и к югу от нас, и по ветру. — В голосе Джесса слышалось отчаяние. — Ведь там гладко, как на бильярдном столе.

— Мог бы, да не сядет! — Мне приходилось кричать. — Пилот не дурак. Он знает, что если он сядет по ветру хотя бы и в ста ярдах от нас, то у него все равно не будет никаких шансов найти наши огни и нашу станцию. Это в такую-то погоду! Вот он и вынужден садиться против ветра! Понимаете, вынужден!

Мы умолкли и, согнувшись почти вдвое, рывками пробивались вперед, против ветра и ледяного вихря. Потом Джесс снова оказался рядом со мной:

— Может быть, он успеет разглядеть торосы? Может, сумеет. ..

— Ничего он не сумеет! — перебил я его. — В такой мутной мгле он не увидит и на сто ярдов вперед.

Радиоантенна, утолщенная наростом инея раз в пятьдесят, провисая и раскачиваясь, как маятник, между каждой парой четырнадцатифутовых опорных столбов, протянулась к северу почти на 250 футов. Мы ориентировались по этой линии, двигаясь вслепую от опоры к опоре, и почти добрались до конца, как вдруг гудение самолета, которое в последние несколько секунд казалось лишь глухим и далеким рокотом в ночи, внезапно зазвучало оглушительным крещендо, и едва я, успев крикнуть остальным: «Ложись!», сам упал в снег, как огромный темный силуэт лайнера пронесся прямо над нами. В тот момент я мог бы поклясться, что, подними я руку, коснулся бы его фюзеляжа, но на самом деле он пролетел над нами более чем в десяти футах. Как выяснилось позже, опоры антенны не были повреждены.

Я имел глупость вскочить на ноги, чтобы попытаться определить, куда он сел, но меня буквально тут же смело воздушной волной от четырех мощных пропеллеров. Я беспомощно пронесся по обледенелому снегу и упал на спину почти в двадцати футах от того места, где стоял, Чертыхаясь и порядком оглушенный, я кое-как поднялся на ноги и, преодолевая боль от ушибов, двинулся было туда, где слышались лай и завывание возбужденных собак, но тут же остановился: моторы самолета внезапно заглохли, все четыре в одно и то же время, и это могло означать лишь одно: сейчас самолет касается земли.

В следующее мгновение я уже почувствовал, даже сквозь снег и наледь, как содрогнулась и заколебалась под ногами почва. Сила вибрации оказалась больше, чем я предполагал, даже при посадке на фюзеляж. Очевидно, пилот недооценил высоту и посадил машину с такой силой, которая была способна разбить фюзеляж и погубить сам самолет.

Но этого не случилось. В следующее мгновение я снова лежал на снегу, приникнув ухом к ледяной поверхности, и наполовину услышал, наполовину почувствовал что-то вроде шипящей дрожи, очевидно, это фюзеляж, уже разбитый, скользил по снегу, прорывая в нем борозду. Как долго это продолжалось, я точно сказать не могу: секунд шесть, может быть, восемь. А потом земля вдруг снова содрогнулась и заколебалась еще сильнее. И несмотря на ураганный ветер, я совершенно отчетливо услышал внезапный грохот, скрежет рвущегося и изгибающегося металла. В следующую секунду уже наступила тишина, глубокая, 'неподвижная и зловещая, и жуткий шум ветра в темноте казался музыкой по сравнению с этим страшным безмолвием.

Шатаясь, я поднялся на ноги, и в тот же момент до меня дошло, что я без маски. Должно быть, ее сорвало, когда воздушная волна протащила меня по снегу. Я вытащил из-под парки фонарик (я всегда прятал его там, так как даже сухая батарея может замерзнуть при очень низкой температуре) и попытался отыскать свою маску, хотя заранее знал, что это дело почти безнадежное. Ветер наверняка уже успел отнести ее ярдов на сто. Потерять маску, конечно, скверно, но ничего не поделаешь. Во всяком случае, я постарался не думать, как будет выглядеть мое лицо, когда я вернусь в домик.

Когда я присоединился к Джессу и Джекстроу, те еще пытались утихомирить возбужденных собак.

— Как вы, сэр? — выкрикнул Джесс. Он подошел на шаг ближе. — Бог мой, да вы потеряли маску!

— Знаю... Неважно... — Еще как важно, так как я уже ощущал жжение в горле и в легких при каждом вздохе. — Определили, где самолет?

— Примерно. Мне кажется, что к востоку от нас.

— А что скажете вы, Джекстроу?

— По-моему, скорее к северо-востоку. — Он вытянул руку, показывая направление.

— Пойдем к востоку, — принял я решение. Кто-то ведь должен был принять решение, даже с риском ошибиться. Так почему бы не я? — Итак, пойдем на восток. Джесс, на сколько разматывается эта катушка?

— Ярдов на четыреста.

— Значит, так. Идем на четыреста ярдов на восток, потом забираем севернее. Самолет наверняка оставил на снегу колею, и если нам повезет, то мы на нее наткнемся. Будем надеяться, что он сел не дальше чем в четырехстах футах от нас.

Я отмотал с катушки конец веревки, дошел до ближайшей опоры, сбил с нее ледяные перья, похожие на причудливые наросты, скопившиеся кристаллы инея, протянувшиеся почти горизонтально, и закрепил этот конец вокруг опоры. Именно закрепил, крепко-накрепко, ведь от этой веревки зависела наша жизнь. Без этой путеводной нити мы бы никогда не нашли дороги обратно к антенне, а значит, и к нашему дому, и заблудились бы в вихревой кромешной тьме полярной ночи. Мы бы никогда не нашли на снегу своих следов, сильные морозы превратили снег в твердую смерзшуюся массу, почти в лед, и только пятитонный тягач мог бы оставить на нем слабые отпечатки.

Мы немедленно двинулись в путь. Ветер дул нам почти в лицо, только немного слева. Я шел впереди, за мной Джекст-роу с собаками, а Джесс замыкал шествие, разматывая веревку на катушке.

Идти против ветра без маски было кошмарной, почти утонченной пыткой, когда трудно сказать, что хуже: жгучая боль в горле или боль обмороженного лица. Как я ни старался прикрыть рот и нос варежкой, как ни удерживался от глубоких вздохов, холод буквально замораживал легкие, и я непрерывно кашлял.

Самое неприятное заключалось в том, что нельзя было так дышать, так как мы теперь уже бежали, бежали, как только позволяли глазурованная льдом поверхность снега и наши неуклюжие меха. Ведь для людей, не защищенных от столь низких температур и от насыщенного льдом и снегом урагана, вопрос и жизни и смерти решается в зависимости от того, насколько быстро им окажут помощь. Возможно, самолет получил пробоины или его разорвало пополам, а тех, кто остался в живых, катапультировало на плато, конечно, если кто-либо остался в живых, тогда их удел — либо мгновенная смерть от паралича сердца, не справившегося с почти стоградусной разницей температур, либо смерть от холода минут через пять после катастрофы. А может быть, все они оказались запертыми внутри, как в ловушке, и теперь медленно замерзают. Как же тогда добраться до них? И как перевезти их в наш домик? Ведь только для нескольких, кого удастся перевезти первыми, есть еще какая-то надежда. Но даже если мы перевезем всех, то чем их кормить? Ведь наши собственные запасы были уже на исходе! И где, Боже мой, мы всех их устроим?

Неожиданный возглас Джекстроу остановил меня так внезапно, что я споткнулся и чуть не упал. Я обернулся, и на меня тут же налетел подбежавший ко мне Джесс.

— Кончилась катушка? — спросил я.

Он кивнул, направив на меня фонарик.

— Нос и щека у вас — начисто! Очень плохой вид.

Сняв рукавицы, я стал энергично растирать лицо варежками до тех пор, пока болезненно не запульсировала кровь, а потом взял старую фуфайку, которую Джекстроу вытащил из джутового мешка, и обмотал ею лицо. Немного, но все же лучше, чем ничего.

Мы повернули к северу, по крайней мере, ветер теперь дул справа, и мне оставалось надеяться, что он не изменит направления. Так мы и двигались вперед, освещая себе дорогу фонариками и останавливаясь через каждые пятнадцать-двадцать футов, чтобы вбить в мерзлую почву бамбуковый кол — дорожный указатель. Мы прошли ярдов пятьдесят, ничего не увидев, и я решил, что мы взяли немного западнее места приземления, как вдруг оступились и очутились в глубокой рытвине, дюймов так на десять и шириной около десяти футов. Рытвина эта была прорыта в обледеневшей корке снега.

Теперь я уже не сомневался. Нам выпал один шанс из ста, мы нашли именно то место, где самолет коснулся земли или, точнее, если судить по размерам рытвины, разбился о землю. Немного левее к западу снег был совершенно не тронут, и там бы мы прошли мимо, ничего не заметив. -К востоку рытвина уступами круто шла вверх, и виднелись две большие выемки, одна в центре, другая справа: словно по этому месту прошла пара гигантских плугов. Должно быть, нижняя часть фюзеляжа разбилась при ударе о землю, да и странно было бы, если бы она не разбилась. Немного восточнее и значительно правее главного направления в снегу были прорыты еще две колеи, параллельно одна другой и не такие глубокие, выемки от явно еще вращающихся пропеллеров. Вероятий! приземлившись, самолет сразу же накренился на правое крыло.

Достаточно было описать фонарем быстрый полукруг, чтобы увидеть все это. Я крикнул Джессу, чтобы он захватил с собой еще одну связку палок и укрепил на них веревку, которая должна была служить нам путеводной: нитью на обратном пути к антенне, иначе ветер мог бы засыпать ее снегом и минут через десять мы бы не смогли ее разглядеть. Велев ему сразу же вернуться к нам, я побежал вслед за Джекстроу, который уже направил свою упряжку по следам самолета.

Ветер стал еще злее, поземка превратилась в плотную стену, сильно замедляя наше продвижение. Теперь мы шли спотыкаясь, сильно наклонившись вперед, чтобы удержать равновесие. Двести ярдов, триста, и вдруг почти на четверть мили дальше от места приземления мы внезапно обнаружили сам самолет, точнее, просто натолкнулись на него. В момент остановки он повернулся почти на девяносто градусов и плотно улегся поперек собственной дороги.

При слабом свете моего фонаря лайнер, даже несмотря на то, что фюзеляж покоился прямо на снегу, казался необычайно высоким и огромным, но в то же время было в нем нечто сиротливое.

Я не слышал ни малейшего звука, не видел никакого движения. Высоко над моей головой в одном из иллюминаторов, как мне показалось, мерцал слабый синий свет, но кроме него я не обнаружил никаких признаков жизни. 

 Глава 2

Понедельник, с часу до двух ночи

Мои самые страшные опасения не оправдались, самолет не загорелся: ни зрение, ни слух не могли уловить никаких признаков пожара. Правда, не исключалась возможность, что какой-нибудь язычок пламени пробирается где-то внутри фюзеляжа или крыльев, выискивая каплю бензина или масла, которые помогли бы ему вспыхнуть и превратиться в разрушающее все преграды пламя. Еще менее вероятным казался тот факт, что достаточно хладнокровный пилот мог выключить зажигание и забыл бы перекрыть подачу горючего.

Джекстроу уже успел подключить прожектор к батарее и передал его мне. Я включил его, и он сработал. В нормальных условиях узкий, но яркий луч простирается до шестисот ярдов. Я направил его вправо, потом медленно перевел вперед.

Определить первоначальный цвет самолета было невозможно, весь фюзеляж уже покрылся инеем, который слепил глаза, отражая свет почти с интенсивностью хромированного зеркала. Хвостовая часть лайнера не была повреждена. Частично уцелел и фюзеляж, только передняя его часть была помята и разбита снизу — как раз против того места, где мы стояли. Левое крыло поднялось под углом около пяти градусов против нормы, поскольку самолет сидел не так плотно, как мне сначала показалось. Это крыло заслоняло от меня переднюю часть, но как раз за ним, чуть повыше, я увидел нечто такое, что заставило меня на какое-то время забыть о тех, кто был внутри, и приковало к себе мой взгляд и луч моего фонаря. Даже под слоем инея можно было различить крупные и четкие буквы: «ВОАС».

Какой черт занес лайнер этой компании в нашу часть света? Я знал, что самолеты SAS и KLM совершают трансполярные перелеты из Копенгагена и Амстердама в Виннипег, Лос-Анджелес и Ванкувер через Сёндре-Стрёмфьорд, расположенный юго-западнее, на западном побережье Гренландии, в полутора часах лета, как раз на полярном круге, и я был уверен, что самолеты «Пан Америкен» и «Транс Уорлд» выполняют встречные рейсы по этому же маршруту. Можно было бы предположить, что по прихоти погоды какой-нибудь из этих самолетов был вынужден отклониться от курса и залететь в наши места, но, чтобы нечто подобное случилось с лайнером ВОАС, было трудно поверить, во всяком случае, основываясь на тех данных, которыми я располагал.

— Я нашел, где выход, мистер Мейсон! — Джекстроу взял меня за руку и тем самым сразу вернул к действительности. Он показал на большую овальную дверь, нижний край которой находился на уровне наших глаз. — Может, попробуем?

Я услышал, как звякнула пара гаечных ключей, которые он взял с саней, и утвердительно кивнул. Я опустил прожектор на снег, укрепив его таким образом, чтобы он освещал дверь, взял один из ключей и подсунул его под .овальную дверцу: плоский его конец легко проник между дверцей и фюзеляжем. Джекстроу поступил точно так же. Мы попытались общими усилиями открыть дверь, но у нас ничего не вышло. Мы повторили нашу попытку второй и третий раз, но дверь не поддавалась. Тогда, чтобы локализовать давление, мы оба взялись за один ключ и на этот раз почувствовали, будто что-то шевельнулось. Но это был треск нашего гаечного ключа, похожий на пистолетный выстрел, ослабленный морозом. Гаечный ключ переломился, и мы оба упали.

Ни напряжение момента, ни мое почти полное невежество по части самолетов не могли служить оправданием. Я выругал себя за глупость, из-за которой потерял столько драгоценного времени, пытаясь открыть массивную дверь, запертую изнутри тяжелыми засовами, схватил прожектор и батарею, нырнул под вздымающийся хвост самолета и, проклиная ветер и несущийся снег, двинулся вперед, пока не достиг правого крыла.

Его конец зарылся глубоко в снег, лопасти воздушного винта отогнулись назад под прямым углом по сравнению с нормальным положением. Я подумал, что, пожалуй, смогу взобраться по крылу к фюзеляжу и разбить один из иллюминаторов, но после отчаянной борьбы с обледеневшей поверхностью крыла и порывами ветра я уже через несколько секунд отказался от этой затеи. Удержаться на крыле было невозможно. К тому же я вряд ли смог бы разбить иллюминатор, он, так же как и дверь, был рассчитан на то, чтобы выдерживать огромные нагрузки.

Спотыкаясь и скользя, мы быстро обогнули погребенный в обледеневшем снегу конец крыла и увидели торос, который внезапно остановил движение этого огромного лайнера, около пятнадцати футов в высоту и двадцати в ширину. Он заполнял угол, образованный передней частью фюзеляжа и передним ребром крыла. Но не основание крыла амортизировало первоначальный удар. Достаточно было бросить беглый взгляд на нос самолета, чтобы понять это. Самолет, несомненно, врезался в ледяную гору правой частью кабины управления: ветровые стекла там были разбиты вдребезги, фюзеляж как будто распороло и вдавило внутрь на шесть-семь футов, и мысль о том, что случилось с пилотом, сидевшим в этой части кабины в момент столкновения, была просто невыносимой, но, как бы то ни было, мы нашли вход внутрь.

Я направил прожектор таким образом, чтобы его луч светил прямо в разбитую кабину, прикинул расстояние до нижнего края козырька, там было добрых девять футов, и подпрыгнул. Мои руки в рукавицах уцепились за раму, но сразу же соскользнули с обледеневшей поверхности. Тогда я попытался схватиться за одну из стоек окна, почувствовал, как пальцы коснулись толстого стекла, оно не было полностью разбито, и сорвался бы и упал, если бы не Джекстроу, который бросился вперед и поддержал меня. Удержавшись коленями на плечах Джекстроу, я взял в руку пожарный топор и отбил все осколки, которые оставались на окне. Вот уж никак не думал, что стекло может быть таким прочным и что окна в кабинах самолетов настолько узки: в своей громоздкой меховой одежде я протиснулся внутрь с большим трудом.

Я упал на мертвеца. Даже в темноте я сразу понял, что этот человек мертв. Я нащупал под паркой фонарик, на несколько секунд включил его и выключил. Это был второй пилот. Он принял на себя всю силу удара и был буквально раздавлен, зажатый между своим креслом и грудой покореженного металла, который прежде был рычагами управления и приборной доской. Я еще никогда не видел, чтобы человека так изуродовало. Это кошмарное зрелище даже не поддавалось описанию. Если живые и раненые в самолете должны увидеть что-то, так только не это.

Я повернулся и высунулся наружу. Джекстроу стоял прямо подо мной, прикрыв от ветра обращенные ко мне глаза руками в варежках.

— Принесите одеяло! — крикнул я. — Е[ет, лучше всего джутовый мешок. И сумку с морфием! И давайте сюда сани!

Он вернулся через двадцать секунд. Я поймал мешок и сумку, положил их позади себя на покореженный пол кабины и протянул Джекстроу руку. Но в этом не было необходимости. Хотя атлетизм отнюдь не присущ низкорослым и коренастым гренландцам, Джекстроу был самым ловким и проворным человеком, с которым мне когда-либо приходилось встречаться. Он подпрыгнул, ухватился левой рукой за нижний край козырька, а правой — за среднюю стойку и так легко перебросил ноги и корпус в кабину, будто каждый день занимался подобными упражнениями.

Я попросил его посветить мне, порылся в мешке и вытащил оттуда одеяло. Накрыл им второго пилота, подвернув углы одеяла под изуродованные обломки металла, чтобы его не унесло ледяным ветром, который уже метался и свистел в разрушенной кабине управления.

— Перевод добра, конечно, — пробормотал я. — Ну да ладно! Зрелище не из приятных!

— Куда там! — согласился Джекстроу. Голос его звучал ровно, без всяких эмоций. — А как с этим?

Я посмотрел в левую часть кабины. Она была почти не повреждена, и главный пилот, все еще пристегнутый ремнями, сидел в своем кресле, привалившись к боковому стеклу. Казалось, он был цел и невредим. Я стянул меховую рукавицу, варежку и перчатку и дотронулся до его лба. К этому времени мы пробыли на жестоком холоде более пятнадцати минут, и я готов был поклясться, что никакая человеческая плоть не может быть холоднее моей руки. Но я ошибся. Тогда я снова надел перчатки и рукавицы и отвернулся от него: одного прикосновения мне было достаточно. Этой ночью я не собирался производить посмертные вскрытия.

Продвинувшись еще на несколько футов, мы наткнулись на радиста в его рубке. Он полусидел, полулежал у переборки, куда его, очевидно, отбросило в момент удара самолета о землю. Его правая рука все еще сжимала рычажок на переднем щитке приемника, видимо, его оторвало от передатчика, который, судя по его виду, уже никогда ничего не передаст.

На переборке, за головой радиста, тускло поблескивала в свете фонаря кровь. Я склонился над радистом. Он находился без сознания, но я видел, что он еще дышит. Я снова обнажил руку и осторожно коснулся пальцами его затылка. «Как, черт возьми, — подумал я со смешанным чувством безнадежности и злости,— оперировать человека с проломленным черепом?» В том состоянии, в котором он сейчас находился, я не поручился бы за его жизнь, даже если бы он очутился в лучшей операционной Лондона. Если его спасут, он навсегда останется слепым, ибо зрительный нерв у него, безусловно, поврежден. Я пощупал пульс: учащенный, слабый, несколько аритмичный. У меня мелькнула мысль, вызвавшая жалость и одновременно облегчение, что мне, по всей вероятности, вряд ли придется его оперировать. Если после неизбежно грубой процедуры извлечения его из самолета и препровождения в наш домик он все-таки останется жив, это будет настоящим чудом.

Судя по всему, он вряд ли очнется, и тем не менее какая-то тень надежды была, поэтому я и прибегнул к уколу морфия. Потом мы осторожно уложили его, придав голове и шее более удобное положение, укрыли одеялом и двинулись дальше.

Сразу же за радиорубкой было длинное узкое помещение, занимавшее две трети ширины самолета. Беглого взгляда на два кресла и откидную койку было достаточно, чтобы догадаться, что это салон для отдыха экипажа и что в момент катастрофы в нем кто-то отдыхал. Скорчившийся на полу человек, без пиджака и галстука, должно быть, застигнутый врасплох, так и не узнал, что случилось, и никогда уже не узнает.

Стюардессу мы нашли в буфетной. Она лежала на полу, на левом боку, и рассыпавшиеся черные волосы закрывали ее лицо. Она тихо стонала, но это не был стон человека, страдающего от боли. Ее пульс был достаточно ровным, хотя и учащенным.

Джекстроу наклонился над ней одновременно со мной.

— Поднимем ее, доктор Мейсон?

— Нет, — я покачал головой. — Кажется, она приходит в себя и сможет сама сказать, что с ней: так будет быстрее, чем если мы попытаемся установить это сами. Накроем ее одеялом, пусть отлежится. Наверняка есть кто-нибудь, кто нуждается в помощи больше, чем она.

Дверца, ведущая в главную, то есть пассажирскую каюту, была заперта. По крайней мере, мне так показалось, но я был твердо уверен, что в нормальных условиях ее никогда бы не заперли. Возможно, ее заклинило в результате сотрясения в момент катастрофы. Для полумер времени не было. Мы оба отступили на шаг и затем с размаху ударили в дверь плечами. Она подалась внезапно на три или четыре дюйма, и одновременно с той стороны раздался резкий крик боли.

— Осторожно, — сказал я, но Джекстроу уже отступил. Я повысил голос: — Отойдите от двери, слышите! Мы хотим войти!

С той стороны донеслось какое-то невнятное бормотание, вылившееся в стон и шарканье ног, будто кто-то пытался встать. Потом дверь открылась, и мы быстро вошли.

Волна горячего воздуха хлынула мне в лицо с силой почти физического удара. Я чуть не задохнулся, почувствовал страшную слабость, ноги мои подкосились, и казалось, что я вот-вот упаду. Тем не менее мне удалось достаточно быстро прийти в себя, и я захлопнул за собой дверь. Поскольку моторы не работали, а тонкая сталь фюзеляжа — плохая защита от внешнего холода, эта теплая атмосфера, конечно, не могла долго сохраниться, но, пока тепло еще не ушло, оно могло спасти тех, кто остался в живых. Мне в голову пришла одна мысль, и, игнорируя человека, который стоял передо мной, слегка пошатываясь и ухватившись рукой за спинку кресла, а другой — потирая окровавленный лоб, я повернулся к Джекстроу:

— Внесите сюда стюардессу. Воспользуемся возможностью, хотя она и минимальная. Для нее надежнее быть здесь, даже если у нее сломаны ноги, чем оставаться там с простой шишкой на лбу. А ее одеялом накройте радиста. Только ни в коем случае не трогайте его!

Джекстроу кивнул и вышел, быстро закрыв за собой дверь. Я повернулся к человеку, который все еще стоял в проходе, пошатываясь и проводя рукой по окровавленному лбу. Мгновение он смотрел на меня, потом перевел непонимающий взгляд на кровь, капавшую на его ярко-красный галстук и голубую сорочку, которые страшно контрастировали с его светлыми габардиновыми брюками. Потом он сильно зажмурил глаза, потряс головой, словно прогоняя заполнявший ее туман, и спросил:

— Простите за банальный вопрос... Но что... что произошло? — Голос его был спокойным, глубоким, и владел он им превосходно.

— Авария, — кратко ответил я. — Вы что-нибудь помните?

— Ничего... То есть, ну, толчок, потом громкий, пронзительный, режущий звук и дальше...

— А потом вы ударились о дверь. — Я жестом показал на капли крови у порога. — Присядьте на минуту. Вам сейчас станет лучше.

Я уже перестал им интересоваться, все мое внимание сосредоточилось на самом салоне. Я ожидал, что увижу сорванные и опрокинутые кресла, но все они оказались в образцовом порядке: по три слева от меня, по три — справа. Передние места каждой секции обращены к хвосту, задние — к голове самолета. Более того, я ожидал, что увижу людей, израненных, оглушенных, стонущих, разбросанных между креслами и в проходе, но в просторном пассажирском салоне было почти пусто, и ни один звук не нарушал безмолвия.

Впрочем, это было не совсем так. Помимо сидящего передо мной человека я обнаружил еще девятерых. Двое лежали в начале прохода. Один, крупный, широкоплечий, с курчавыми темными волосами, опирался на локоть и оглядывался кругом, озадаченно хмурясь. Близ него, упав на бок, лежал другой, маленький, намного старше, но все, что я мог по-настоящему разглядеть, было несколько прядок черных волос на лысой голове. На нем была куртка из клетчатой материи, казавшаяся на два размера больше, чем нужно, и клетчатый галстук самой кричащей расцветки. По всей вероятности, эти двое сидели рядом в кресле с левой стороны, и их выбросило из кресел, когда самолет врезался в торос и дал крен на левое крыло.

В следующем кресле, тоже слева, сидел в одиночестве третий пассажир. Моей первой реакцией было удивление: как это он удержался на месте, но я тут же увидел, что он в полном сознании и владеет собой. Он как будто застыл в своем кресле, держась обеими руками за столик в спинке переднего кресла. Побелевшая от напряжения кожа и суставы его кистей светились в луче фонаря. Я направил фонарь выше и увидел, что на человеке плотный воротничок священнической сутаны.

— Расслабьтесь, преподобный отец, — сказал я успокаивающим тоном. — Под вами снова terra ferma[1], и дальше падать некуда!

Он ничего не ответил, только уставился на меня сквозь стекла пенсне, так что я оставил его в покое. Он, видимо, был цел и невредим.

В передних рядах справа сидели четыре человека, каждый у иллюминатора: две женщины и двое мужчин. Одна из женщин была довольно пожилой, но толстый слой косметики, крашеные волосы и замысловатая прическа не позволяли определить ее возраст, разве что с ошибкой на десять лет. Мне почему-то показалось, что ее лицо мне смутно знакомо. Она была в сознании и медленно обводила салон непонимающим взглядом. Так же вела себя и другая женщина, сидевшая в следующем ряду. Она была одета более богато: из-под наброшенной на плечи норковой шубки виднелось зеленое платье из джерси простого покроя, которое, как я подозревал, стоило целое состояние. Ей было лет двадцать пять, и с ее светлыми волосами, серыми глазами и безупречными чертами лица она была бы самой красивой из всех виденных мной женщин, если бы не слишком полные и угрюмо сложенные губы. «Возможно, — подумал я с известной долей жестокости, — она что-нибудь и делает со своими губами, когда находится в нормальных условиях, но сейчас условия не совсем нормальные, да и состояние тоже». Все пассажиры вели себя так, словно их подняли после глубокого и тяжелого сна.

Особенно заметно это было на состоянии двух мужчин: большого, грубоватого, лет пятидесяти, с багровым лицом, густыми блестящими белыми волосами и белыми усами — настоящая карикатура на полковника из Южных штатов (я мысленно окрестил его полковником Дикси) — и другого, худощавого, пожилого, несомненно еврейского происхождения, с изрезанным морщинами лицом.

«Пока что дело не так уж плохо, — с облегчением подумал я. — Восемь человек, и среди них только один с разбитым лбом. Неплохой аргумент в пользу того, чтобы все места в самолете были лицом к хвосту, если такой вопрос когда-либо обсуждался. И конечно же, большую роль в том, что они остались в живых, сыграло устройство кресел с мягкими сиденьями, спинками и подлокотниками, ослабившими удар».

А два пассажира в конце салона представляли собой убедительный аргумент против того, чтобы кресла были повернуты в сторону движения самолета. Первая, к кому я подошел, — молодая девушка лет восемнадцати-девятнадцати в плаще, перехваченном поясом, — лежала между креслами. Она пыталась встать и, когда я подхватил ее под руки, чтобы помочь подняться, вскрикнула от внезапной боли. Тогда я ограничился тем, что осторожно посадил ее в кресло.

— Плечо... — Голос ее был низким и чуть-чуть хрипловатым. — Очень болит плечо.

— Ничего удивительного, — сказал я, расстегнув первую пуговицу на ее блузке и снова застегнув ее.— У вас сломана ключица. Посидите спокойно и подержите левый локоть правой рукой вот в таком положении. Позже я наложу повязку. Вы даже не почувствуете боли, даю слово.

Она улыбнулась робко и благодарно и ничего не сказала. Я оставил ее и перешел к последнему креслу в конце самолета, чтобы осмотреть там пассажира. Я наклонился к нему, но тут же выпрямился: жутко неестественный поворот головы по отношению к плечам показывал, что никакой осмотр уже не нужен.

Я повернулся и направился к двери. Теперь уже все пришли в себя, кто-то сидел выпрямившись, кто-то пытался подняться на ноги. На лицах, все еще затуманенных шоком, появилось смутное вопросительное выражение. Оставив их на минуту без внимания, я вопросительно взглянул на Джекст-роу, который появился в дверях в сопровождении Джесса.

— Она не хочет. — Джекстроу жестом указал через плечо. — Очнулась, но не хочет оставлять радиста.

— Она не ранена?

— Кажется, ушибла спину. Она не говорит...

Я ничего не ответил и направился к главной двери, к той, которую мы не смогли открыть снаружи. Я подумал, что если стюардесса считает более важным уделить внимание одному из членов экипажа вместо того, чтобы позаботиться о пассажирах, которые находятся на ее попечении, то это ее дело. Однако все это выглядело очень странно, я имею в виду поведение стюардессы. Почти так же странно, как и тот факт, что, хотя неизбежная катастрофа была очевидна по меньшей мере за пятнадцать минут, ни один из десяти пассажиров не застегнул ремни, а стюардесса, радист и прилегший отдохнуть член экипажа были, видимо, застигнуты врасплох.

Круглая дверная ручка не поддавалась. Я подозвал Джекстроу, но даже наши совместные усилия не дали положительного эффекта. Очевидно, крепко заклинило. Если дверь, которую я заметил позади кабины управления, также не откроется, а находясь ближе к точке удара, она почти неизбежно должна была подвергнуться сжатию, то пассажиров придется эвакуировать через окно пилотской кабины, через которое проникли мы сами. Я подумал о радисте с его тяжелой травмой головы и мрачно спросил себя, каков же будет результат подобной эвакуации, если даже попытка поднять его с пола может оказаться фатальной.

Когда я повернулся к двери, путь мне неожиданно преградила какая-то фигура. Это был мой белокудрый и белоусый «полковник Дикси». Лицо у него было ярко-багровое, голубые, навыкате глаза смотрели беспокойно и раздраженно. Еще немного, и он перейдет ту черту, за которой будет не более чем статьей расхода в бухгалтерской книге какой-нибудь компании по страхованию жизни. Он и так уже стоит у самой черты.

— Что произошло? И что все это значит, черт побери? — По голосу и манере говорить он тоже напоминал карикатурного полковника Южных штатов. — Мы приземлились? Почему? Что нам здесь нужно? И что это за шум там, снаружи? И кто, скажите на милость, вы такой?

«Один из заправил большого бизнеса, — подумал я, — имеющий достаточно денег и власти, чтобы позволить себе роскошь изливать на других свой праведный гнев. Если у меня будут неприятности, нетрудно догадаться, откуда они на меня обрушатся. Правда, в данной ситуации у него есть некоторое оправдание: кто знает, как бы действовал я сам, если бы заснул в трансатлантическом лайнере, а проснулся среди льда и снега Бог весть где в обществе трех людей в меховой одежде, вооруженных защитными очками и масками».

— Вы потерпели аварию, — сухо ответил я. — Но по какой причине, черт возьми, я не знаю! А шум снаружи — это ледяная метель, бьющаяся о фюзеляж. Что до нас, то мы ученые, обслуживаем станцию, организованную в связи с Международным Геофизическим Годом. Она недалеко, всего в полумиле отсюда. И мы видели и слышали ваш самолет перед тем, как вы сели.

Я встал и хотел пройти мимо него, но он снова преградил мне путь.

— Минуту, если не возражаете. — Он произнес это еще более авторитетным тоном, и я невольно подивился силе руки, задержавшей меня. — Полагаю, мы имеем право знать...

— Позже! — Я оттолкнул его руку, а Джекстроу завершил дело, пихнув его в кресло. — Не путайтесь под ногами. У нас есть тяжелораненый, который нуждается в немедленной помощи и внимании. Сначала мы унесем его, а потом займемся вами. Держите дверь закрытой.

Теперь я уже обращался ко всем, но седовласый человек, бурля от гнева, заставил меня снова повернуться к нему:

— А вы... если вы не уйметесь и будете мешать, можете оставаться там, где вы есть! Если бы не мы, вы бы через два часа были трупом, твердым, как доска! Может, еще и будете!

Я направился по проходу, за мной шел Джекстроу. Молодой человек, лежащий на полу, кое-как поднялся, сел в кресло и усмехнулся мне, когда я проходил мимо.

— Как влиять на людей и делать их друзьями, — проговорил он, немного растягивая слова, но речь его была речью культурного человека. — Боюсь, что вы обидели нашего достойного друга.

— Думаю, что обидел. — Я улыбнулся, двинулся дальше, но обернулся. Эти большие и сильные руки могут быть нам очень полезны. — Как вы себя чувствуете?

— Довольно быстро прихожу в себя.

— Я тоже так думаю. Еще минуту назад вы выглядели намного хуже.

— Это еще не нокаут, — небрежно сказал он.

Я кивнул.

— Поэтому я и спросил.

— Рад быть полезным. — Он поднялся с кресла, оказавшись намного выше меня. Человек в кричаще-ярком галстуке и клетчатой куртке издал жалобный звук, похожий на тявканье ушибленного щенка.

— Осторожно, Джонни! Осторожно! — сказал он. Его низкий гнусавый голос и довольно неприятная манера произносить слова в нос отдавали каким-то привкусом Беркли. — У нас ведь есть свои обязательства, мальчик, великие обязательства. И если мы растянем сухожилия...

— Успокойся, Солли, — сказал гигант, ободряюще потрепав его по лысой голове. — Я только немного прогуляюсь, проветрю голову...

— Но сначала наденьте эту парку и штаны. — У меня не было времени считаться с причудами человека в кричащеяркой куртке. — Они вам пригодятся.

— Я не боюсь холода, дружище.

— Это не такой холод, как вы думаете, за этой дверью температура на 110 градусов ниже, чем в салоне.

Я услышал шепот удивления среди пассажиров, а молодой человек, внезапно став серьезнее, взял у Джекстроу одежду. Я не стал ждать, пока он в нее облачится, и вышел в сопровождении Джесса.

Стюардесса сидела, склонившись над радистом. Я мягко поднял ее на ноги. Она не сопротивлялась, просто молча смотрела на меня темными глазами, казавшимися глубокими и огромными на смертельно бледном, напряженном лице. Ее колотила дрожь, руки были холодные как лед.

— Хотите умереть от холода, мисс? — Сейчас было не до мягких чувствительных фраз. К тому же я знал, как вымуштрованы эти девушки на случай чрезвычайных обстоятельств. — У вас ведь имеются шляпа, пальто, сапоги или что-то в этом роде?

— Да...—Голос ее прозвучал тускло, почти безжизненно. Теперь она стояла у двери, и я слышал, как ее локоть выбивает на двери мелкую дрожь. — Пойду оденусь.

Джесс выбрался через козырек у кабины, чтобы принести складные носилки. Тем временем я подошел к запасному выходу и попытался открыть дверь, действуя тупым концом пожарного топора. Но дверь засела накрепко и не открывалась.

Носилки были подняты в самолет, и мы с величайшей осторожностью уложили на них радиста. В этот момент вернулась стюардесса. На ней было форменное пальто и высокие сапожки.

— Вот так-то уже лучше, но все равно недостаточно. Наденьте вот это! — Видя ее колебание, я резко добавил: — Мы не будем смотреть!

— Я... я должна пойти к пассажирам.

— Обойдутся!.. Однако поздновато вы вспомнили о них!

Она взглянула на молодого человека, лежащего на носилках у наших ног.

— Знаю... Мне очень жаль, но я не могла его оставить. .. — Она немного помолчала. — Как вы думаете... — Голос ее оборвался, а потом, собравшись с духом, она с отчаянием спросила: — Он умрет?

— Вероятно, — ответил я, и она отшатнулась, будто я ударил ее по лицу. Я не хотел быть жестоким, а просто констатировал факт. — Мы сделаем для него все, что сможем, но боюсь, что сможем не так уж много.

Наконец мы надежно закрепили его на носилках, укрыли, предохранив голову от возможных толчков и сотрясений. Когда я выпрямился, стюардесса уже надела брюки и застегивала свое форменное пальто.

— Мы отвезем его в нашу хижину, — сказал я. — У нас внизу сани. Вы могли бы поддерживать ему голову. Пошли!

— А пассажиры? —нерешительно проговорила она.

— С ними все в порядке.

Я вернулся в пассажирский салон, плотно прикрыв за собой дверь, и вручил свой карманный фонарь человеку с разбитым лбом. Две тусклые лампочки — ночники или аварийные — мало годились для освещения салона и еще меньше для поднятия духа.

— Мы забираем с собой радиста и стюардессу, — сказал я. — Вернемся минут через двадцать. И если хотите выжить, держите дверь плотно закрытой.

— Какой бесцеремонный молодой человек, — пробормотала пожилая дама. Голос у нее был низкий, звучный и с удивительно четкой дикцией.

— Обстоятельства вынуждают, мэм, — сухо проговорил я. — Или вы предпочитаете длинные и цветистые речи, под которые вы бы замерзли насмерть?

Закрывая за собой дверь, я услышал, как она хихикнула, именно хихикнула, иначе не скажешь.

Теснясь в узком пространстве разбитой пилотской кабины, почти в кромешной тьме, под порывами ледяного ветра, со свистом врывающегося в пробоины козырька, мы пережили адские минуты, стараясь аккуратно вытащить раненого радиста из самолета в сани. Не знаю, как бы мы справились с этим, если бы не помощь молодого силача: он и я пронесли носилки между стойками бывших ветровых стекол и бережно передали в руки Джекстроу и Джесса, которые установили их на санях, надежно привязав ремнями. Потом мы таким же образом спустили вниз стюардессу. Мне послышалось, что, повиснув в воздухе без опоры под ногами, в то время как мы держали ее за запястья, она вскрикнула, и я вспомнил слова Джекстроу, что у нее повреждена спина. Но сейчас думать об этом было некогда.

Я спрыгнул вниз, и через две-три секунды молодой человек последовал за мной. Я не предполагал брать его с собой именно сейчас, но в конечном итоге в этом не было ничего плохого: рано или поздно он должен был перебраться к нам в домик. К тому же он не претендовал на место в санях.

Ветер как будто немного стих, но стужа стала еще более жестокой. Даже собаки с несчастным видом сбились возле самолета. Время от времени какая-нибудь из них вытягивала шею в знак протеста и, задрав кверху морду, издавала долгий, заунывный волчий вой. Но их страдания пошли им на пользу, как сказал Джекстроу, они прямо сходили с ума от желания бежать.

И как они побежали! Сначала я повел их, освещая путь фонариком, но Балто, наш огромный пес-вожак, оттеснил меня и устремился вперед в темноту. У меня хватило ума предоставить ему инициативу. Он бежал вдоль колеи, прорытой в снегу самолетом, вдоль бамбуковых указателей, путеводной веревки и антенны с такой быстротой и уверенностью, как будто была не темная ночь, а светлый день. Снег свистел под отполированными полозьями саней. Никакая машина скорой помощи не смогла бы перевезти раненого так быстро, бережно и плавно, как наши сани в ту страшную ночь.

Уже минут через пять мы достигли нашего домика, а еще через три минуты переделали массу дел: пока Джекстроу разжигал плитку, масляную лампу и лампу Кольмана, мы с Джессом перенесли радиста на складную койку возле плиты, натянули на него мой спальный мешок, вложили туда полдюжины грелок, непромокаемых мешочков с химическим веществом, которое при добавлении воды выделяло тепло, подложили ему под шею свернутое одеяло, чтобы его затылок не упирался в койку, и затянули на мешке молнию. У меня был набор хирургических инструментов, необходимых для операции, но с операцией нужно было подождать, и не столько по тому, что нам предстояло спасать всех остальных, сколько ради самого раненого. Он лежал перед нами неподвижный, с пепельно-серым лицом, и трогать его сейчас, после всех потрясений, было бы равносильно убийству. Я удивился, как он вообще остался жив.

Я попросил стюардессу сварить кофе, дал ей все необходимые указания, и мы оставили ее и нашего молодого помощника вдвоем. Девушка занялась приготовлением кофе, а молодой человек, недоверчиво уставившись в зеркало, одной рукой массировал прихваченные морозом щеку и подбородок, а другой прижимал к уху холодный компресс. Мы захватили с собой теплую одежду, в которой доставили их на станцию, пакет с бинтами и выбрались из люка.

Десять минут спустя мы уже были в самолете. Несмотря на изоляцию, температура в пассажирском салоне понизилась по крайней мере градусов на тридцать, и почти все пассажиры дрожали от холода. «Полковник Дикси» и тот сник. Пожилая дама, кутаясь в шубу, взглянула на часы и улыбнулась.

— Ровно двадцать минут. Вы быстро обернулась, молодой человек.

— Стараемся вам помочь. — Я бросил в кресло принесенную теплую одежду, кивком указал на нее и на джутовый мешок, который опустошал Джекстроу. — Разделите все это между собой, да побыстрей. Я хочу, чтобы вы как можно скорей покинули самолет. Мои друзья вас проводят. Пожалуй, кто-нибудь один пусть останется, поможет мне наложить повязку этой молодой леди.

— Наложить повязку? — Это впервые заговорила «дорогостоящая» молодая женщина. Ее голос, видимо, стоил так же дорого, как и все то, что было на ней, и вызвал во мне сильное желание дать ей шлепка. — Зачем это? Что с ней приключилось?

— Перелом ключицы, — коротко ответил я.

— Перелом ключицы? — Пожилая дама вскочила с кресла, и на ее лице отразились тревога и возмущение. — Почему же вы ничего нам не сказали, безрассудный вы человек?

— Забыл, — кротко ответил я. — Да и что бы это дало?

Я взглянул на молодую женщину в норковой шубке. Видит Бог, мне очень не хотелось, чтобы осталась именно она, но пострадавшая производила впечатление болезненно застенчивой, и я был уверен, что она бы предпочла видеть возле себя кого-нибудь своего пола.

— Вы не смогли бы мне помочь?

Она одарила меня холодным удивленным взглядом, который был бы вполне естествен, если бы я обратился к ней с какой-нибудь неприличной просьбой, но, прежде чем она успела ответить, пожилая женщина с готовностью сказала:

— Я останусь. Буду рада вам помочь.

— Но... — начал я с сомнением, однако она не дала мне закончить.

— Не «кокайте»! И в чем дело? Думаете, я слишком стара для этого, так, что ли?

— Нет, нет! Конечно нет! — запротестовал я.

— Только не лгите, — сказала она, посмеиваясь. — Хотя вы и делаете это галантно. Но мы теряем драгоценное время, о котором вы так печетесь.

Мы пересадили девушку в первое кресло у прохода, где было просторнее, и только сняли с нее пальто, как меня окликнул Джесс.

— Мы пошли, сэр. Вернемся через двадцать минут.

Когда за последним пассажиром закрылась дверь, я вскрыл пакет с бинтами, а пожилая дама испытующе посмотрела на меня.

— А вы знаете, что надо делать?

— Более или менее. Я врач.

— Вот как? — Она посмотрела на меня, не скрывая подозрения. То ли моя неуклюжая, закапанная маслом одежда, то ли трехдневная поросль на моем лице, не знаю что именно, но что-то наверняка ее смущало. Впрочем, при данных обстоятельствах это было вполне естественно. — Вы в этом уверены?

— Вполне, — ответил я, начиная чувствовать раздражение. — И что я, по-вашему, должен сделать, чтобы доказать это? Помахать перед вами дипломом? Или повесить на шею медную дощечку с часами приема?

— Ну ладно, ладно, молодой человек! — Посмеиваясь, она похлопала меня по руке, потом повернулась к девушке. — Как вас зовут, дорогая?

— Елена. — Мы едва услышали, так тих был ее голос: ее смущение было поистине мучительным.

— Елена? Прелестное имя! — И в самом деле, то, как пожилая женщина произнесла его, придало ему какую-то особую прелесть. — Вы не англичанка? И не американка?

— Я из Германии, мадам.

— Не называйте меня «мадам». Знаете, вы прекрасно говорите по-английски. Так, значит, из Германии. Случайно не из Баварии?

— Да. — Довольно обычное лицо ее преобразилось, засияв улыбкой, и я мысленно поздравил старую даму с успехом, с каким ей удалось так легко отвлечь девушку от мыслей о ее бедственном положении. — Из Мюнхена. Может быть, знаете такой?

— Как свою ладонь, — спокойно ответила та. — Вы еще очень молоды, не правда ли?

— Мне семнадцать.

— Семнадцать! — Ностальгический вздох. — Ах, милая моя, я помню, когда мне было семнадцать лет! Тогда еще не было никаких трансатлантических лайнеров, это уж точно.

— Фактически братья Райт еще не поднимались в воздух, — буркнул я. Ее лицо действительно было мне знакомо, и мне стало досадно, что я сразу не вспомнил, скорее, не узнал ее. Видимо, это произошло по той причине, что ее привычное окружение совершенно не ассоциировалось с этим мрачным, насквозь промерзшим миром.

— Обижаете, молодой человек? — спросила она, но на лице ее не было выражения обиды.

— Не представляю себе, чтобы кто-нибудь захотел вас обидеть. Мир был у ваших ног уже во времена Эдуарда, мисс Ле Гард.

— Значит, вы меня узнали? — Она была искренне польщена.

— Трудно найти человека, который бы не узнал Мари Ле Гард. Или бы не знал вашего имени. — Я кивнул в сторону молодой девушки. — Смотрите, Елена тоже вас знает.

Действительно, по выражению благоговейного восхищения на лице молодой девушки из Германии было видно, что это имя ей тоже знакомо. Двадцать лет — королева мюзик-холла, тридцать — королева музыкальной комедии, любимая всеми, кто ее знал, не столько за талант, сколько за врожденную доброту и благожелательность, за полдюжины приютов для сирот в Британии и в Европе, которые она содержала. Мари Ле Гард была поистине одной из интернациональных фигур в артистическом мире.

— Да, да, я вижу, вы знаете мое имя. — Мари Ле Гард улыбнулась мне. — Но как вы меня узнали?

— Естественно по вашей фотографии. Я видел ее в «Лайфе» на прошлой неделе, мисс Ле Гард.

— Для друзей я просто Мари.

— Но я же вас не знаю, — возразил я.

— Я заплатила целое состояние, чтобы они отретушировали эту фотографию и сделали ее хотя бы презентабельной,— сказала она.— Это — превосходная фотография, тем более что она весьма мало похожа на то лицо, которое в действительности я вынуждена признать своим. Поэтому всякий, кто отождествляет меня с этой фотографией, мой друг до конца дней. Кроме того, — с улыбкой продолжала она, — я питаю самые дружеские чувства к тем, кто спас мне жизнь.

Я ничего не ответил, так как в этот момент все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы поскорей закончить перевязку: Елена уже вся посинела от холода и не могла унять дрожи. Тем не менее она безропотно перенесла всю процедуру и благодарно улыбнулась мне, когда я закончил. Мари Ле Гард одобрительно посмотрела на повязку, наложенную мной.

— Теперь я убедилась, что вы действительно усвоили кое-что из своего ремесла, доктор... доктор...

— Мейсон. Питер Мейсон. Для друзей просто Питер.

— Ну, значит, Питер. А теперь, Елена, одевайтесь. Быстро, быстро!

Через пятнадцать минут мы были уже у нашего домика. Джекстроу отправился распрячь собак и крепко привязать их, а Джесс и я помогли обеим женщинам спуститься через люк по оледеневшей лестнице. Но как только мы сошли вниз, я забыл и о Мари Ле Гард, и о Елене. Не веря своим глазам, я смотрел на открывшуюся передо мной картину. Я смутно сознавал, что рядом со мной Джесс, на лице которого выражение гнева и изумления медленно сменяется выражением невольного ужаса, ибо то, что мы увидели, хотя и касалось нас всех, но больше всего касалось именно Джесса.

Раненый радист по-прежнему лежал там, где мы его оставили, тут же были и все остальные, стоя неровным полукругом у его койки и слева от плиты. А в центре лежал вверх дном, врезавшись углом в деревянный пол, наш большой металлический радиоприемник и передатчик, наш РКА — единственный источник контакта с внешним миром, единственное средство призвать на помощь в случае беды. Я почти не разбирался в радиотехнике, но тут понял с леденящей душу ясностью, как и все остальные, стоявшие словно завороженные полукругом, что наш передатчик приведен в полную негодность.

 Глава 3

Понедельник, с двух до трех утра

Секунд тридцать прошли в полном молчании, тридцать секунд, нужные для того, чтобы я мог вновь положиться на свой голос и вообще заговорить. Когда же я наконец нарушил молчание, голос мой в неестественной тишине, которую нарушало лишь бесконечное дребезжание анемометра наверху, прозвучал тоже неестественно тихо.

— Великолепно! Право, великолепно! Прекрасное завершение прекрасного дня! — Я медленно оглядел всех, одного за другим, потом указал на разбитый передатчик. — Какой идиот позволил себе выкинуть такой номер, черт возьми?

— Как вы смеете разговаривать с нами таким тоном, сэр? — Человек с седыми волосами, которого я мысленно окрестил «полковником Дикси», шагнул вперед, и лицо его вспыхнуло от негодования. — Мы вам не дети, чтобы...

— Замолчите! — проговорил я довольно спокойно, но, должно быть, в моем тоне было нечто такое, что заставило его замолчать и сжать руки в кулаки. Я снова обвел всех взглядом. — Ну, говорите!

— Боюсь... боюсь, что это я, — заикаясь, проговорила стюардесса. Ее темные глаза неестественно расширились, лицо было белым и напряженным, как тогда, когда я впервые увидел ее. — Я одна виновата...

— Вы?! Не верю я вам! Вы ведь именно тот человек, который лучше всех должен знать, как необходимо радио в таких условиях...

— Тем не менее вам, видимо, придется поверить. — Спокойный, уверенный голос принадлежал человеку с рассеченным лбом. — В ту минуту никого, кроме нее, не было у передатчика.

— А что у вас с рукой? — Я только сейчас заметил, что одна рука у него в крови.

— Хотел придержать его, когда увидел, что он опрокидывается. — Он криво усмехнулся. — Тяжел, проклятый!

— Ах вот оно что! Что ж, во всяком случае спасибо за попытку. Вашей рукой я займусь позже. — Я снова повернулся к стюардессе, и даже ее бледное, измученное лицо не смогло смягчить моего гнева и, честно говоря, страха. — Полагаю, что он так и развалился у вас в руках.

— Я же сказала, что виновата... Я стояла вот тут, на коленях возле Джимми и...

— Возле кого?

— Возле Джимми Уотермена. Второго помощника. Я...

— Второго помощника? — перебил я ее. — Насколько я понимаю, речь идет о радисте.

— Нет, Джимми — пилот. У нас на борту три пилота, а радиста не было.

— Не было... — Я проглотил конец этого невольного возгласа и вместо этого спросил: — А кто же тот человек, который отдыхал в кабине для экипажа? Штурман?

— Штурмана у нас тоже не было. Гарри Уильямсон — бортинженер... Был бортинженером.

Ни радиста! Ни штурмана! Видно, многое изменилось на этих маршрутах с тех пор, как я несколько лет назад летал над Атлантикой на стратосферном истребителе. Я оставил эту тему и вернулся к первому вопросу. Кивнув в сторону разбитого передатчика, я спросил:

— Ну так как же все это случилось?

— Поднимаясь, я задела за стол и... — Голос ее замер в нерешительности.

— Вот так взял и упал! — сказал я, не в силах поверить этому. — Ведь он весит сто пятьдесят фунтов, вы же утверждаете, что взяли и просто так сбросили его со стола.

— Я не сбросила. У него подломились ножки.

— У него нет ножек, — кратко возразил я. — Петли.

— Ну, значит, петли.

Я посмотрел на Джесса, который отвечал не только за радиопередатчик, но и за устройство стола.

— Такое возможно?

— Нет! — Г олос его прозвучал категорически.

Снова напряженная тишина, молчание, которое из неловкого стало почти невыносимым. Но мне уже становилось ясным, что дальнейшим допросом мы ничего не добьемся, зато многое потеряем. Приемника мы лишились, и точка!

Не сказав больше ни слова, я развесил свою меховую одежду на гвоздях в стене, снял очки и рукавицы и повернулся к человеку с разбитым лбом.

— Давайте я осмотрю вашу голову и руку. Мне не нравится ваша рана на лбу. Забудем па минуту о радио. Джесс, сварите в первую очередь кофе, да побольше. — Я повернулся к Джекстроу, который как раз спустился в домик и замер, устремив взор на приемник. — Вот так-то, Джекстроу, потом объясню, хотя сам толком ничего не знаю. Принесите, пожалуйста, из туннеля несколько пустых ящиков, а то здесь сидеть не на чем. И бутылку бренди. Нам всем это необходимо.

Я начал обмывать рану на лбу: глубокий порез, но удивительно мало ссадин, вдруг к нам подошел добродушный молодой человек, помогавший эвакуировать второго помощника из самолета. Я поглядел на него снизу вверх и увидел, что, пожалуй, ошибся насчет его добродушия: правда, лицо его не было чисто враждебным, но глаза смотрели с холодным, оценивающим выражением, как у человека, который по опыту знает, что в состоянии справиться с большинством ситуаций, приятных и неприятных, в какие бы ни попал.

— Послушайте! — начал он без всяких предисловий. — Я не знаю ни кто вы, ни как вас зовут, но я уверен, что все мы крайне благодарны вам за все, что вы для нас сделали. Мы обязаны вам жизнью. Мы это признаем. Мы знаем также, что вы ученый, и сознаем, что все ваше оборудование имеет для вас первостепенное значение. Верно я говорю?

— Верно. — Я щедро смазал йодом рассеченный лоб моего пациента, и, надо отдать ему должное, он даже не дрогнул. Я взглянул на говорившего: его сильное, волевое лицо свидетельствовало о твердости и целеустремленности, и я был уверен, что он учился в каком-нибудь из старейших университетов Англии. — Хотите еще что-нибудь сказать»?

— Да. Мы считаем.., точнее, я считаю, что вы были неоправданно суровы с нашей бортпроводницей. Вы же сами видите, в каком состоянии находится этот ребенок! Согласен, ваше радио полетело ко всем чертям и вы вне себя от ярости, но зачем все эти суровые слова? — Все это он говорил спокойным и непринужденным тоном. — Незаменимых передатчиков нет! Вам все компенсируют, обещаю вам. Через неделю, самое большое через десять дней вы получите новин передатчик.

— Очень любезно с вашей стороны, — сухо ответил я. — Очень ценю ваше обещание, но хочу вам сказать, что вы не учитываете одной мелочи: может статься, что через десять дней вас не будет в живых. Не только вас лично, но и всех тех, кто находится сейчас здесь.

— Нас всех... — Он осекся и уставился на меня. И в выражении его лица появилось что-то жесткое. — О чем вы говорите?

— О том, что без этого передатчика, от которого вы так легко отмахнулись, наши шансы выжить стали весьма сомнительными. Фактически их почти нет. Сам по себе передатчик меня не волнует ни на грош. — Я с любопытством посмотрел на молодого человека, и внезапно в голову мне пришла нелепая мысль, постепенно превратившаяся в уверенность. — Разрешите вас спросить, хоть кто-нибудь из вас знает или имеет хоть какое-нибудь представление о том, где вы сейчас находитесь?

— Разумеется! — Молодой человек слегка пожал плечами. — Правда, мне трудно сказать, где находится ближайшая аптека или ресторан...

— Я им все объяснила, — перебила его стюардесса. — Они спрашивали меня как раз перед вашим приходом. Я подумала, что капитан Джонсон из-за метели отклонился от курса и не сел на аэродроме в Рейкьявике. Мы ведь на Лаунгйёкюдль, правда?— Она увидела выражение моего лица и поспешно продолжала:— Или это Хофсиёкюдль? Я хочу сказать, что мы летели более или менее к северо-востоку от Гандера, а это две единственных снежных равнины, или ледника, как их там называют в Исландии, если идти в направлении...

— В Исландии?— Я полагаю, в каждом из нас в какой-то мере сидит плохой актер, и я не мог упустить такой случай. — Вы сказали, в Исландии?

Она кивнула и словно онемела. Все смотрели на нее, и, когда она не ответила, все взгляды переключились на меня.

— В Исландии! — с пафосом повторил я. — Милая девочка, в данный момент вы находитесь на высоте 8 500 футов над уровнем моря, в самом центре ледяного плато Гренландии!

Эффект этих слов был поразительным. Даже Мари Ле Гард вряд ли вызывала у зрителей когда-либо такую реакцию. «Ошеломлены» — это было слишком мягкое выражение, чтобы описать их состояние в первый момент после моего сообщения. Термин «паралич» был бы гораздо точнее, во всяком случае в отношении дара речи. Когда же они скова обрели способность говорить и мыслить, она проявилась, как мне следовало ожидать, в бурном недоверии. Казалось, все заговорили одновременно, но мое внимание сосредоточилось на стюардессе, ибо она бросилась ко мне и схватила меня за лацканы куртки. Я заметил, как блеснуло кольцо с бриллиантом у нее на руке, и смутно подумал, что это противоречит уставу компании.

— Что за шутка? Такого и быть не может! Чтобы мы оказались в Гренландии! Нет, не может этого быть!

Но когда она по выражению моего лица убедилась, что я не шучу, она еще сильнее вцепилась в меня. Я едва успел осознать две противоречивые мысли, промелькнувшие у меня: первая, что, несмотря на страх и отчаяние, у нее необыкновенно прекрасные карие глаза, а вторая — что компания ВОАС иногда ошибается в выборе стюардесс, так как предполагалось, что в чрезвычайных обстоятельствах их спокойствие такой же несомненный фактор, как и элегантная внешность. А она тем временем заговорила в страшном волнении: Как... Как же? Мы же шли рейсом Гандер — Рейкьявик. Вы говорите — Гренландия! Мы же близко к ней не подходили! И потом, существуют же автопилот, радиолучи, и с аэродрома проверяли нас каждые полчаса... Нет, этого просто не может быть! Зачем вы говорите это?— Теперь ее уже трясло, только я не знал: от нервного напряжения или от холода.

Молодой человек из интеллигентной элиты обнял ее за плечи, и я увидел, как ее передернуло: что-то действительно причиняло ей боль. Но с ее травмой можно было еще повременить.

— Джесс! — позвал я. Он сразу оторвал взгляд от плиты, где разливал кофе в стаканы. — Джесс, скажите нашим друзьям, где мы находимся.

— 77 градусов 40 минут северной широты и 40 градусов 10 минут восточной долготы, — бесстрастным тоном ответил Джесс. Его голос перекрыл шум встревоженных и недоверчивых голосов, и все умолкли. — До ближайшего населенного пункта — триста миль. На четыреста миль выше Северного полярного круга. До Рейкьявика почти 800 миль, а до самой южной точки Гренландии — мыса Прощания — около тысячи. До Северного полюса — приблизительно столько же. — Он повернулся в мою сторону: — Если же кто-то не верит нам, сэр, я предлагаю прогуляться в любом направлении, и тогда они увидят, кто прав.

Спокойное и деловое заявление Джесса было равнозначно получасовому объяснению с доводами и доказательствами. В один момент оно убедило всех, и тут же возникла масса нерешенных проблем.

Я поднял руку, шутливо обороняясь от волны вопросов, нахлынувшей на меня со всех сторон.

— Все в свое время, пожалуйста, хотя, право же, я знаю не больше, чем вы сами. За исключением, пожалуй, одной вещи... Но сначала кофе и бренди, всем по кругу.

—- Бренди? — «Дорогостоящая» молодая женщина, как я заметил, первая завладела одним из пустых ящиков, которые Джекстроу принес вместо стульев, и теперь смотрела на меня из-под изящно смоделированных бровей. — Вы уверены, что это разумно? — Ее тон не оставлял никаких сомнений относительно ее взгляда на этот вопрос.

— Конечно! — Я заставил себя говорить вежливо, потому что малейшее пререкание в такой тесной, взаимозависимой группе людей, которой предстояло оставаться Бог весть до какого времени вместе, могло бы вырасти до катастрофических размеров. — А почему нет?

— Потому что оно расширяет поры, мой дорогой, — нежным голосом проговорила она. — Я думала, что каждый знает, как опасно потом выходить на мороз. Или вы забыли?

Наши чемоданы, ночное белье — все осталось в самолете. Кому-то придется их принести...

— Бросьте болтать вздор! — Моя благая попытка быть вежливым сразу же потерпела крах. — Сегодня никто отсюда не выйдет. Спите в том, что на вас! Это вам не Дорчестер! А утром, если пурга утихнет, мы сможем попробовать перенести ваши вещи сюда.

—   Поя...

— Если вы такая отважная, то можете принести свои вещи сами! Хотите попробовать? — Конечно, я сказал грубость, но она сама напросилась на нее. Я повернулся в сторону и увидел, что священник поднял руку, отклоняя поднесенный ему стакан с бренди. — Пейте же! — нетерпеливо сказал я.

— Право, я думаю, мне не следует. — У него был высокий голос и отличная дикция. Я почувствовал смутное раздражение от того, что этот голос так идеально подходит к его внешности, так точно совпадает с тем, чего я ожидал. Он засмеялся нервным осуждающим смехом. — Вы знаете, мои прихожане...

Я устал и был измучен, и я чуть не сказал ему, куда он может послать всех своих прихожан, но вовремя сдержался: ведь он ни в чем не виноват.

— В вашей библии имеется множество прецедентов, и вы знаете его лучше, чем я. Выпейте, и, право же, вы почувствуете себя намного лучше.

--- Ну, если вы так считаете... — Он взял стакан с такой осторожностью, как будто его поднес ему сам Вельзевул, но я не заметил и тени колебания в том, как ловко и быстро он распорядился его содержимым, а выражение, появившееся на его лице, нельзя было назвать иначе, как блаженным. Я перехватил взгляд Мари Ле Гард и уловил в нем веселые искорки смеха.

Преподобный отец был не единственным, кто обрадовался кофе. Обрадовались, конечно, и бренди. Только стюардесса пила ей ой кофе маленькими глотками и с потерянным видом; все же остальные быстро опустошили свои стаканы, и я решил, что не будет лишним «раздавить» еще бутылочку Мартеля». Во время паузы в разговоре я наклонился к раненому. Его пульс стал ровнее, а дыхание глубже. Я подложил и спальный мешок еще несколько грелок и затянул молнию До верха.

Он... ему лучше? — Стюардесса стояла так близко, что, выпрямляясь, я задел ее.

— Думаю, что лучше. Но шок от ранения и последующей тряски еще не прошел. — Я задумчиво посмотрел на нее, и во мне внезапно проснулось нечто вроде жалости к ней. — Вы много летали с ним, не так ли?

— Да. — Больше она ничего не сказала. — Как вы думаете, его голова...

— Об этом позднее. Дайте мне сначала взглянуть на вашу спину.

— Взглянуть на что?

— На вашу спину, — терпеливо повторил я. — И на плечи. У вас что-то болит. Я поставлю ширму...

— Нет, нет, со мной все в порядке! — Она отстранилась от меня.

— Это очень неразумно, дорогая! — Удивительно, как это Мари Ле Гард ухитрилась, не повышая голоса, придать ему такую ясность и звучность. — Он же действительно врач!

— Нет!

Я пожал плечами и взял стакан с бренди. Возможно, у нее действительно нет ничего серьезного, просто легкие ушибы и все.

Я повернулся и стал рассматривать компанию.

Странное это было сборище, чтобы не сказать больше, но, с другой стороны, ведь любая группа людей, одетых в легкие костюмы и платья, в мягкие фетровые шляпы и нейлоновые чулки, выглядела бы причудливо в чуждой им суровой обстановке нашей станции, где далее малейший намек на привольную жизнь безжалостно подавлялся или приспосабливался нами к тому, чтобы служить единственной цели — выжить.

Здесь не было ни кресел, ни даже стульев, никаких обоев, ковров, книжных полок, кроватей, портьер, даже окон. Наше помещение даже нельзя было назвать комнатой, скорее это была кабина, мрачная, утилитарная коробка, восемнадцать футов на четырнадцать. Пол был из неструганой желтой сосны. Стены состояли из нескольких слоев: нижнюю часть стен покрывал асбест, покрашенный в зеленый цвет, верхнюю часть и потолок — блестящий алюминий, предназначенный для того, чтобы отражать максимум тепла и света. Тонкая, никогда не исчезающая пленка льда покрывала стены до половины, почти достигая потолка в каждом из четырех углов, в местах, наиболее удаленных от плиты и поэтому самых холодных. В очень холодные ночи, такие, как, например, сегодняшняя, иней выползал и на потолок.

Из двух имеющихся выходов один вел через люк наружу, а второй, в противоположной стене, — в туннель из снега и льда, где мы держали продукты, бензин, масло, батареи, радиогенераторы, взрывчатку для сейсмологических и гляциологических исследований и еще тысячу и одну мелочь. Из этого туннеля отходил под прямым углом вспомогательный туннель, который становился все длиннее по мере того, как мы вырубали куски снега. Растопленный на плите снег превращался в воду, которую мы употребляли. В самом конце главного туннеля находилась наша примитивная туалетная система,

У одной из стен располагались спаренно, одна над другой. койки. Всего их было восемь. У противоположной стены разместились плита, рабочий стол, стол для радиопередатчика и стеллаж для метеорологических инструментов и аппаратов. Пространство рядом со входом з туннель было загромождено консервными банками и ящиками с продуктами, сейчас уже большей частью пустыми, которые мы периодически приносили из туннеля, учитывая долгий процесс размораживания.

Я оглядел все это хозяйство неторопливым и оценивающим взглядом, а потом стал разглядывать компанию. Контраст был столь разителен, что трудно было поверить собственным глазам. Вот они все тут, передо мной, и между ними против воли существует какая-то неразрывная связь. Разговоры умолкли, и все смотрели на меня, ожидая, что я скажу. Сидя тесным полукругом вокруг плиты, они невольно прижимались друг к другу и дрожали от холода. Тишину нарушали лишь дребезжание чашек анемометра, доносившееся через вентиляционную трубу, слабые стоны ветра на плато и шипение лампы Кольмана. Я тихо вздохнул и поставил на стол пустой стакан.

Ну что же, судя по всему, какое-то время вы будете нашими гостями. Так что давайте познакомимся. Сначала мы представимся вам. — Я кивнул в сторону Джесса и Джекстроу, которые уже возились с передатчиком, предварительно взгромоздив его на стол. — Итак, слева - — Джозеф Лондон, из города Лондона, наш радист. ..

— В настоящее время безработный, — уточнил Джесс.

— Справа — Нильс Нильсен. Присмотритесь к нему хорошенько, леди и джентльмены. В эту самую минуту ангелы-хранители ваших страховых компаний, вероятно, молятся за его благополучие. Если вам удастся вернуться домой живыми и невредимыми, то этим вы будете обязаны, судя по всему, только ему. — Впоследствии мне суждено было не раз вс[Iоминать эти свои слова. — Вероятно, он знает лучше, чем любой другой человек на земле, что значит выжить на ледяном плато Гренландии.

— Мне казалось, вы называли его Джекстроу, — тихо сказала Мари Ле Гард.

— Это мое эскимосское имя, — ответил Джекстроу, с улыбкой обернувшись к ней. Он лишь сейчас скинул капюшон парки, и я увидел, с каким удивлением, правда вежливым, она смотрела на его светлые волосы и голубые глаза. Джекстроу словно прочел ее мысли. — Мои дед и бабка с одной стороны были датчанами. У большинства из нас, гренландцев, в наше время столько же датской крови, сколько и эскимосской.

Меня удивило, что он так легко говорит об этом. Очевидно, это была дань личному обаянию Мари Ле Гард. Он в равной степени и гордился своим эскимосским происхождением, и болезненно воспринимал всякие разговоры на эту тему.

— Подумайте, как интересно! — «Дорогостоящая» молодая дама сидела, откинувшись на своем ящике, обхватив руками обтянутое дорогим нейлоном колено, и ее лицо в точности выражало такую же вежливую снисходительность, какая звучала в ее тоне. — Первый эскимос в моей жизни!

— Не бойтесь, леди! — Улыбка Джекстроу стала еще шире, и мне стало как-то не по себе: за его почти неизменной эскимосской веселостью и добродушием скрывался взрывчатый темперамент, который он, вероятно, унаследовал от какого-нибудь далекого предка-викинга. — Это ведь не пристает.

Воцарившееся молчание едва ли можно было назвать дружеским, и я поспешил прервать его.

— А меня зовут Мейсон, Питер Мейсон. И я — начальник этой станции. В общих чертах вы знаете, что мы делаем на этом плато: метеорология, гляциология, изучение земного магнетизма, северное сияние, свечение атмосферы, ионосфера, космические лучи, магнитные бури и много других вещей, которые, я полагаю, вам так же мало интересны... — При этом я махнул рукой, как бы отметая от себя этот малоинтересный предмет. — Как видите, мы живем здесь не одни. С нами еще пять человек. Сейчас они перебрались еще севернее для полевых наблюдений. Должны они вернуться недели через три, после чего мы упакуем все наше имущество и покинем это место, пока не наступила зима и у берегов не замерз паковый лед.

— Пока не наступила зима? — Человек в клетчатой куртке недоверчиво уставился на меня. — Неужели здесь может быть еще холоднее?

— Конечно! Один исследователь по имени Альфред Вегенер в 1930—1931 годах остался здесь на зимовку. Милях в пятидесяти отсюда. Температура падала до 85 градусов ниже нуля — 117 градусов мороза. А как знать, может быть, это была еще теплая зима.— Я дал им время, чтобы переварить эту утешительную информацию, а потом продолжал: — Итак, мы представлены. Мисс Ле Гард... Мари Ле Гард не нуждается в рекомендациях. — Легкий шепот, вызванный удивлением, и повернувшиеся в ее сторону головы показали мне, что я был не совсем прав. — Но, боюсь, это все, что я знаю.

— Коразини, — отрекомендовался человек с рассеченным лбом. Белая повязка, сквозь которую уже начала проступать кровь, резко контрастировала с его черными волосами. — Ник Коразини. Направляюсь в прекрасную Шотландию, как она именуется в туристских проспектах.

— Отдыхать?

— Увы, нет, — он усмехнулся. — Принять новую Глобальную компанию по производству тракторов под Глазго. Может быть, слышали?

— Слышал... Ну, мистер Коразини, вы здесь у нас будете на вес золота. У нас есть неисправный престарелый тягач, который приводится в действие только при помощи многократных атак четырехфунтового молота. Фирмы «Ситроен». Старая модель.

— Но как? — Он почему-то смешался. — Конечно, я могу попробовать...

— Мне кажется, что фактически вы уже много лет не прикасались ни к одному трактору, — прервала его проницательная Мари Ле Гард. — Не так ли, мистер Коразини?

— Боюсь, что так, — скорбно согласился тот. — Но в данной ситуации я охотно приложил бы к нему руку..

— У вас будут все возможности для этого, — пообещал ему я. Потом мой взгляд остановился на человеке, сидевшем рядом с ним.

— Смолвуд, — назвал себя священник. Он все время потирал свои худые, бледные руки, пытаясь согреть их. — Преподобный Джозеф Смолвуд. Делегат от Вермонта на Международную генеральную ассамблею Униатской и Свободной объединенных церквей в Лондоне. Может быть, вы слышали, это наша самая значительная конференция за много лет.

— Нет, к сожалению, не слышал, — покачал я головой. — Но пусть это вас не огорчает. Мы получаем газеты лишь от случая к случаю. Ну а вы кто, сэр?

— Солли Ливии, из Нью-Йорка, — ответил маленький человек в клетчатой куртке. Он вытянул руку и с видом собственника обхватил могучие плечи молодого человека, сидящего рядом с ним. — А это мой мальчик, Джонни.

— Ваш мальчик? Ваш сын? — Мне даже показалось, что у них есть сходство.

— Боже упаси! — манерно растягивая слова, проговорил молодой человек.— Меня зовут Джонни Веджеро, а Солли — мой менеджер. Сожалею, что должен внести диссонанс в столь высокое общество...— Его взгляд охватил всю нашу компанию и многозначительно задержался на «дорогостоящей» молодой даме, его соседке, — ...но я собираюсь стать обыкновенным кулачным бойцом, то есть боксером. Так, Солли?

— Вы только послушайте его! — воскликнул Солли Ливии и поднял к небу сжатые кулаки. — Только послушайте! Он еще вздумал извиняться. Джонни Веджеро — будущий чемпион в тяжелом весе — извиняется за то, что он боксер! Светлая надежда мира, вот что он такое! Выступал под номером три против чемпиона. Знакомое имя на всех...

— А вы спросите доктора Мейсона, слышал ли он когда-нибудь обо мне, — предложил Веджеро.

— Ну, это еще ничего не значит, — улыбнулся я. — На мой взгляд, вы не очень похожи на боксера, внешне и на слух. Я не знал, что бокс включен в учебный план Йельского университета. Или это было в Гарвардском?

— В Принстонском, — усмехнулся он. — Только не понимаю, что в этом смешного! Вспомните хотя бы Танни с его Шекспиром. А Роланд ля Старца! Он был студентом, когда боролся за звание чемпиона мира. Чем я хуже?

— Вот именно! — Эта реплика должна была прозвучать как гром, но только не с голосом Солли. — Чем он хуже? А когда мы обкорнали этого вашего английского чемпиона, трясущегося старикашку, выступавшего против чемпиона под номером два только по самой большой несправедливости, какая случалась во всей славной истории бокса, когда мы уложили этого бывшего...

— Ну, хватит, Солли, — перебил его Веджеро. — К чему такое старание? Ведь ближайший репортер находится по меньшей мере в тысяче миль отсюда. Прибереги свои золотые слова на будущее.

— Да я просто практикуюсь, мой мальчик. За десять слов давали один пенс, а мне нужно накопить тысячи...

— Тише, Солли, тише. Надо следить за произношением. А теперь замри!

Солли замер, и я смог повернуться к девушке, сидящей рядом с Веджеро.

— А вы, мисс?

— ...Мисс Денсби-Грегг. Может быть, слышали?

— Нет, не слышал. — Я наморщил лоб. — Действительно не слышал.

На самом деле я, конечно, слышал о ней и теперь сообразил, что раз двадцать встречал ее имя и фотографии среди имен других состоятельных безработных и бездельников, которыми пестрели колонки сплетен в больших ежедневных газетах. Их иронически называли «эрзац-обществом», и их деятельность, часто совершенно идиотская и совершенно бесполезная, служила для миллионов людей источником неиссякаемого интереса. Я вспомнил, что мисс Денеби-Грегг была особенно активна на поприще благотворительности, хотя, возможно, не была сильна в составлении балансовых отчетов. Она нежно улыбнулась мне.

— Что ж, пожалуй, это не так уж удивительно. Вы и в самом деле несколько далеки от центра событий, не так ли? — Она посмотрела в ту сторону, где сидела малютка со сломанной ключицей. — А это Флеминг.

— Флеминг? — На этот раз я наморщил лоб в искреннем недоумении. — Вы имеете в виду Елену?

— Флеминг. Она моя личная горничная.

Ваша личная горничная, — повторил я и почувствовал, как но мае закипает гнев. — Ваша собственная горничная! И нам даже не пришло в голову вызваться помочь мне, когда я перевязывал ей плечо!

— Мисс Ле Гард опередила меня, — хладнокровно возpазила та. — Так зачем же мне лезть?

— Вот именно, мисс Денсби-Грегг, зачем? — одобрительным тоном заметил Джонни Веджеро и посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом. — Ведь вы могли бы запачкать ручки!

Впервые за все время тщательно сделанный фасад дал трещину: улыбка механически застыла, и лицо покраснело. Мисс Денсби-Грегг ничего не ответила, возможно, ей просто нечего было сказать. Такие люди, как Джонни Веджеро, никогда не подходили даже к окраинам ее защищенного властью денег мира, и она не знала, как ей вести себя с ним.

— Итак, остаетесь вы двое, — поспешно сказал я.

«Полковник Дикси» с багровым лицом и белыми волосами сидел рядом с маленьким худощавым евреем. Вместе они составляли странную пару.

... Теодор Малер, — спокойно проговорил маленький человечек. Я подождал, но он ничего не добавил. Ничего не скажешь, общительный человек!

— Брустер, — заявил второй и выдержал многозначительную паузу. — Сенатор Хофман Брустер. Рад буду помочь по мере своих сил, доктор Мейсон.

— Благодарю вас, сенатор. Вас, по крайней мере, я знаю... — И действительно, благодаря его великолепному таланту создавать саморекламу половина западного мира знала, кто такой этот громогласный, яростный, но честный противник коммунистических идей, сенатор с юго-запада. — Собрались в поездку по Европе?

— Вроде этого. — У него был свойственный политику дар придавать даже самым незначительным словам государственное значение. — Как председатель одной из наших комиссий, я... Впрочем, назовем это поездкой для сбора фактов.

— Жена и секретарь отправлены заранее на скромном пассажирском пароходе, так я понимаю, — кротко заметил Веджеро и покачал головой. — Ну и здоровую же кучу грязи разгребли ваши мальчики из комиссии Конгресса... Той комиссии, которая расследовала расходы американских сенаторов за границей.

— Совершенно ненужное замечание, молодой человек, — холодно заметил Брустер. — И к тому же оскорбительное.

— Наверное, вы правы, — согласился Веджеро. — Но это вырвалось у меня непроизвольно. Прошу простить, сенатор.

Было видно, что молодой человек говорил искренне.

«Ну и сборище, — почти с отчаянием подумал я. — Вот уж повезло! И с ними нам предстоит жить среди льдов Гренландии! Делец, звезда музыкальной комедии, священник, боксер, несдержанный на язык, хотя и с культурной речью, его менеджер-паяц, молодая светская бездельница из Лондона, ее юная горничная-немка, сенатор, молчаливый еврей, стюардесса, близкая к истерическому срыву, по крайней мере с виду, и тяжело раненный пилот, жизнь которого висит на волоске». Но как бы то ни было, а они оказались у меня на руках, и на меня легла тяжелая ответственность сделать все возможное, чтобы переправить этих людей в безопасное место.

Эта перспектива ужасала меня. Как, черт возьми, хотя бы приступить к этому? Как выполнить эту задачу с людьми, не имеющими соответствующей одежды, способной защитить их от режущего ветра и нечеловеческого холода, с людьми, не имеющими ни знаний, ни опыта передвижения по Арктике, не обладающими, за двумя-тремя исключениями, физической силой, которая так необходима в жестких условиях. Путей к решению этой проблемы я не видел.

Но если в этот момент они и были чего-то лишены, то отнюдь не дара речи. Животворное тепло бренди, к несчастью, точнее, к несчастью для меня, оказало побочное действие, оно развязало им языки. У них были наготове тысяча и один вопрос, и они, видимо, считали, что на каждый из них у меня есть готовый ответ.

Строго говоря, они задали мне всего полдюжины вопросов, но в тысяча и одной вариации: как мог пилот отклониться от курса на многие сотни миль? Может быть, испортились приборы? Или пилот сошел с ума? Но ведь рядом с ним был его помощник и второй пилот! Или, может быть, отказало радио? Когда они вылетели из Гандера, было страшно холодно, так, может быть, обледенели закрылки или рычаги управления, и это заставило самолет отклониться от курса? Но если бы это случилось на самом деле, почему же никто не предупредил пассажиров о возможной аварии?

Я постарался как молено убедительнее ответить на их вопросы, но последние из них в сущности сводились к одной теме, о которой я знал не больше, чем они.

— Но вы недавно сказали, что, может быть, знаете о чем-то больше, чем мы, — возразил Коразини, устремив на меня пристальный взгляд. — О чем же, доктор Мейсон?

— Что-что? Ах да, припоминаю...— На самом деле я ничего не забывал, но в моей голове уже начали появляться мысли, которые подсказывали мне, что лучше держать все свои соображения при себе. — Видите ли, мистер Коразини, я не могу сказать, что знаю, ведь меня в самолете не было, когда произошла авария, но я могу кое о чем догадываться, далее не имея достоверных данных. Догадки мои основаны на научных наблюдениях, сделанных на нашей и на других подобных станциях в Гренландии, отчасти за последние полтора года.

Уже больше года мы наблюдаем интенсивную пятнообразовательную деятельность солнца, кстати, это один из пунктов, входящих в программу Международного Геофизического Года, и надо вам сказать, что сейчас мы переживаем период самой высокой активности, какая отмечалась в нашем столетии. Возможно, вы знаете, что пятна на солнце или, вернее, излучение солнечных частиц из этих пятен является непосредственной причиной северного сияния и магнитных бурь, а эти явления связаны, в свою очередь, с изменениями в ионосфере. Эти изменения практически всегда служат помехой для радиосигналов, а если они достаточно сильны, то могут и полностью прервать нормальную радиосвязь. Кроме того, они вносят временные изменения в процесс земного магнетизма, что совершенно выводит из строя компасы. — Все, что я говорил, в какой-то степени было действительно так. — Конечно, чтобы все это произошло, нужны экстремальные условия, и я почти уверен, что именно такая история и приключилась с вашим самолетом. Когда астральное пилотирование, то есть ориентация по звездам, невозможно, как и было в эту ночь, вы полностью зависите от радио и компасов. Ну, а если и те, и другие перестают действовать, что остается делать?

Мои слова вызвали новый взрыв оживления, и, хотя мне было совершенно ясно, что многие лишь смутно представляли себе, о чем я говорил, я увидел, что мое объяснение показалось им довольно убедительным и они были готовы принять его как причину постигшего их несчастья. Увидел я также, что и Джесс уставился на меня с бесстрастным выражением застывшего лица. Я поймал его взгляд, несколько секунд смотрел ему прямо в глаза, а потом отвернулся. Будучи радистом, Джесс лучше меня знал, что максимальная активность солнца проявлялась в прошлом году, а как бывший радист самолета, он знал, что авиалайнеры оснащены гирокомпасами, на которые ни активность солнца, ни магнитные бури не действуют.

— А теперь нам пора и перекусить. — Мой голос перекрыл жужжание слившихся в беседе голосов. — Кто-нибудь хочет помочь Джекстроу?

— Конечно! — Как я и предполагал, Мари Ле Гард первой вскочила на ноги. — Я как раз та, кого называют посредственной стряпухой. Мистер Нильсен, командуйте, что надо делать.

— Спасибо, — сказал я. — Джесс, помогите мне расставить ширму. — Я кивнул в сторону раненого пилота. — Посмотрим, что можно будет сделать для этого мальчика.

Стюардесса, не дожидаясь приглашения, приблизилась, желая мне помочь. Я хотел было возразить, так как знал, что зрелище будет не из приятных, но потом передумал и, пожав плечами, разрешил ей остаться.

Полчаса спустя все было закончено. Я сделал все, что мог. Операция была, действительно, не из приятных, но и пациент, и стюардесса перенесли ее лучше, чем я ожидал. Когда я приспосабливал и закреплял на нем плотный кожаный шлем, чтобы защитить затылок, а Джесс привязывал его ремнями к носилкам, чтобы он не метался и не навредил себе, стюардесса притронулась к моей руке.

— Что... что вы теперь скажете, доктор Мейсон?

— Трудно что-либо сказать с уверенностью. Я ведь не специалист по травмам головы. Но думаю, и специалист не решился бы сказать, что опасность миновала. Ранение может оказаться более глубоким, чем мы предполагаем. Может начаться кровотечение, в подобных случаях оно не всегда бывает сразу.

— А если кровотечения не будет? — продолжала допытываться она. — Если ранение не глубже, чем вы думаете?

— Тогда шансы приблизительно равны. Два часа тому назад я бы этого не сказал, но теперь... Мне кажется, у него удивительная сопротивляемость и жизнестойкость. Особенно если учесть, что у него нет ни надлежащего тепла, ни питания, ни квалифицированного ухода, то есть ничего, что он имел бы в первоклассной клинике. В данных же условиях... Впрочем, не будем говорить лишнего, хорошо?

Я посмотрел на ее побледневшее лицо, на слабые синие круги под глазами и снова почувствовал к ней что-то вроде жалости. Она выглядела так, как выглядит человек, у которого силы и нервы на пределе, и к тому же она дрожала от холода.

— Укладывайтесь спать, —сказал я. —Вам просто необходимы сои и тепло, мисс... Простите, я забыл спросить ваше имя.

— Росс. Маргарет Росс.

— Шотландка?

— Ирландка. Из Южной Ирландии.

— Я бы не поставил вам это в упрек, — улыбнулся я, но ответной улыбки не последовало. — Скажите, мисс Росс, почему в самолете было так мало пассажиров?

— Это был дополнительный рейс. Из-за наплыва пассажиров в Лондоне. Там у нас промежуточная посадка. Мы ночевали в Айлдуайлде, а вчера утром нас вызвали в аэропорт, то есть теперь это уже не вчера, а позавчера. Администрация обзвонила всех, кто взял билеты на вечерний рейс, предлагая желающим вылететь утром. Десять человек согласились.

— Понятно... А кстати, почему на борту была только одна стюардесса? Это на трансатлантическом-то рейсе!

— Вы правы. Обычно бывает два или три бортпроводника и две стюардессы или два бортпроводника и одна стюардесса. Но при десятке пассажиров этого не требуется.

— Ну разумеется! Стоило ли их вообще обслуживать, хотите вы сказать? — бойко продолжил я. — Это дает вам возможность поспать лишние сорок минут во время долгих ночных перелетов.

— Это нечестно! — Видимо, я перегнул палку, так как на ее бледных щеках вспыхнули два красных пятна. — Раньше со мной никогда такого не случалось! Никогда!

— Простите, мисс Росс! Я, право, сказал это не в укор вам. И вообще это не имеет никакого значения.

— Очень даже имеет! — Ее необыкновенные темные глаза заблестели от непролившихся слез. — Если бы я не заснула, я бы поняла, что происходит. Я бы предупредила пассажиров! Я бы пересадила полковника Гаррисона в другое кресло.

— Полковника Гаррисона? — перебил я ее.

— Ну да, человека в последнем ряду. Который погиб.

— Но он был без мундира, когда...

— Какая разница? Он так значился в списке пассажиров. Если бы я не заснула, он был бы сейчас жив, а у мисс Флеминг не было бы перелома ключицы!

«Так вот что ее мучает, — подумал я. — И это объясняет ее странное, как будто ненормальное поведение. Хотя нет, ничего это не объясняет. Ведь она вела себя так еще до того, как узнала о судьбе пассажиров!» Мои медленно зреющие подозрения вспыхнули с новой силой. Да, за этой леди придется последить!

— Вам не в чем упрекнуть себя, мисс Росс, Пилот, должно быть, вел самолет вслепую. Возможно, он до последней минуты не знал, что ему угрожает. — Перед моими глазами снова возник обреченный лайнер, с включенными фарами описывающий круги над нашей станцией. Он описывал эти круги по меньшей мере минут десять... Но видела ли все это своими глазами мисс Росс, оставалось для меня загадкой. Она либо вообще не имела ни малейшего представления об этом, либо была превосходной актрисой.

— Возможно, — повторила она. — Откуда мне знать.

Нам подали горячую и сытную еду: суп, солонину, картофель и овощи. Все консервированное, но тем не менее вполне съедобное. Это была первая и последняя сытная трапеза, какую, как я предвидел, нашим гостям, да и нам не доведется вкушать в течение долгого времени, но я чувствовал, что сейчас не время сообщать им эту неприятную новость. Успею это сделать завтра или, точнее, сегодня к вечеру, ибо было уже почти три часа утра.

Я предложил нашим женщинам занять верхние полки, и не из-за какой-нибудь деликатности, а потому, что наверху было по меньшей мере на 25 градусов теплее, чем внизу, и эта разница температур обычно увеличивалась после того, как мы выключали плиту. Когда они узнали, что плита будет выключена, раздался не очень уверенный протестующий хор, но я даже не счел нужным спорить с ними. Как все, кто какое-то время прожил в Арктике, я испытывал почти патологический страх перед огнем.

Маргарет Росс, стюардесса, отказалась от койки, сказав, что устроится около раненого пилота на тот случай, если он вдруг придет в себя и ему что-нибудь понадобится. Я собирался сделать это сам, но, видя, что она полна решимости, не стал возражать, хотя такое распределение обязанностей вызвало во мне какое-то смутное беспокойство.

Таким образом, в распоряжении мужчин оказалось пять коек: Джекстроу, Джесс и я решили расположиться на шкурах на полу. Разумеется, не обошлось без великодушного спора по поводу распределения коек, но Корази-ни разрешил эту проблему, вынув монетку и предложив бросить жребий. В конечном итоге он сам оказался в проигрыше, но принял перспективу провести ночь на холодном полу добродушно.

Когда все улеглись, я взял электрический фонарь и журнал для записей погоды, взглянул на Джесса и направился к люку. Веджеро повернулся на своей койке и взглянул на меня.

— Куда вы, доктор Мейсон? Да еще в такой час.

— Зарегистрировать погоду, мистер Веджеро. Или вы забыли, для чего мы здесь? Я и так опоздал на три часа.

— Даже сегодня?

— Даже сегодня. В наблюдениях над природой самое главное — непрерывность.

— Ну уж нет, — поежился он. — Если на улице будет вполовину холоднее, чем здесь, и то...

Он повернулся лицом к стене, а Джесс поднялся. Он правильно понял брошенный мной на него взгляд и теперь сгорал от любопытства.

— Я пойду с вами, сэр. Не мешает проверить, как там наши собаки.

Разумеется, мы и не думали проверять собак и показания приборов. Мы отправились прямо к тягачу и устроились, как могли, под слабой защитой покрывавшего его брезента. Ветер, правда, почти стих, но мороз стал еще сильней. Над плато начинала смыкаться долгая зимняя ночь.

Вся эта история дурно попахивает, — решительно проговорил Джесс.

— Еще как! — согласился я. — Вонь поднимается до самого неба. Только непонятно, откуда идет запах, и это самое неприятное.

— А что это за сказочку вы им рассказывали про магнитные бури, компасы и радио? — поинтересовался он. — Вернее, зачем вам это понадобилось?

— Да немного раньше я брякнул, что знаю немного больше, чем они. И это правда. Но когда я все тщательно обдумал, я пришел к выводу, что лучше держать язык за зубами. Этот проклятый холод замораживает даже течение мыслей. Мне следовало понять раньше.

— Что понять?

— Что нужно держать язык за зубами.

— Но что конкретно?

— О, простите, Джесс, я не ради эффекта. Дело в том, что пассажиры узнали об аварии только после того, как она случилась, и причина этому та, что они были словно одурманены. Насколько я заметил, все они, или почти все, были под влиянием какого-то наркотика или снотворного.

Даже во тьме я почувствовал на себе его удивленный взгляд. Наконец после долгой паузы он тихо произнес:

— Вы не сказали бы этого, если бы не были уверены.

— Да, я уверен! Их реакция, их замедленное возвращение к действительности, а главное, их зрачки! Тут уж ошибиться я не мог! Видимо, какое-то быстродействующее снотворное. Что-то вроде того, что в торговле известно под названием «Микки Финн».

— Но ведь тогда... — Джесс на мгновение замолчал, все еще пытаясь освоиться с таким поворотом дела, — Но ведь тогда они бы почувствовали это, когда пришли в себя? Поняли, что им дали наркотики?

— В нормальных условиях да. Но дело в том, что, когда они очнулись, они оказались в более чем ненормальных условиях! Я не утверждаю, что они не испытывали никаких симптомов слабости, головокружения или вялости, конечно, все это они чувствовали! Но разве не естественно, что они приписали такие физические симптомы действию катастрофы? И что еще более естественно, постарались по мере сил скрыть эти симптомы, умолчать о них? Они наверняка постеснялись бы признаться в своей слабости и тем более обсуждать ее причины. Ведь это чисто человеческая черта — стремление показать себя соседу в минуту опасности или бедствия с самой лучшей стороны.

Джесс ответил не сразу. Чтобы переварить смысл всего сказанного, понадобилось бы, как я узнал на своем опыте, немало времени. Поэтому я и дал ему возможность подумать и терпеливо ждал, прислушиваясь к тихому плачу ветра, шуршанию мириадов ледяных кристаллов, несущихся по замерзшему снегу, и мысли мои были так же мрачны, как эта мрачная, темная ночь.

— Но ведь такое просто невозможно! — наконец пробормотал Джесс. — Не мог же какой-нибудь маньяк бегать по пассажирскому салону и втыкать им поочередно шприц или бросать таблетки в их стаканы с джином и тонизирующим напитком! Вы считаете, что всем им дали наркотики?

— Вроде того.

— Но как же кто-то мог...

— Минутку, Джесс, — перебил я его. — Что случилось с передатчиком?

— Что? — Этот неожиданный вопрос сбил его с толку. — Что случилось... Вы имеете в виду, как его угораздило сверзиться со стола? Не имею понятия, сэр. Знаю только одно: петли не могли быть сбиты случайно, ведь на них сидит аппаратура весом в 180 фунтов. Кто-то это сделал намеренно.

— И единственным человеком, кто находился в это время рядом, была стюардесса, Маргарет Росс. Ведь все на этом сошлись, так?

— Да... Но, Боже мой, зачем кому-то понадобилось выкинуть такую безумную штуку?

— Не знаю, ~ устало ответил я. — Сейчас передо мной стоит сотня вопросов, на которые я не могу дать ответа. Но одно я знаю: она действительно это сделала! Кстати, кто еще имел возможность подмешать наркотик в питье, приготовленное для пассажиров?

— Милостивый Боже! — Я услышал, как он со свистом втянул воздух. — Ну конечно в питье! Или, может быть, в конфетки, которые раздают при взлете?

— Нет! — Я решительно покачал головой. — Сахарная оболочка не скроет привкуса наркотика. Скорее кофе.

Да, это несомненно она, — медленно произнес Джесс. — И никто другой. Но... но она ведь вела себя так же странно, как и все остальные. Даже, можно сказать, еще более странно.

— Возможно, у нее есть на то причины, — угрюмо притворил я. — Пошли домой, а то мы замерзнем до смерти. Расскажите обо всем Джекстроу, когда будете с ним наедине.

Вернувшись в наш домик, я оставил крышку люка приоткрытой дюйма на два: когда в домике четырнадцать человек, без вентиляции не обойтись. Потом я взглянул на термограф.

Он показывал сорок восемь градусов ниже нуля — восемьдесят градусов мороза.

Я улегся на полу, поплотнее натянул капюшон, чтобы не отморозить уши, и через минуту уже спал. 

 Глава 4

Понедельник, с шести утра до шести вечера

Впервые за четыре месяца я забыл завести перед сном будильник, и, когда проснулся, было уже довольно поздно. Я весь окоченел, тело ныло от лежания на твердом и неровном деревянном полу, и я едва мог разогнуться. Все- еще было темно, как в полночь: прошло уже две или три недели с тех пор, как узкая световая полоска в последний раз показалась над горизонтом, и все, что нам осталось от дневного света, свелось к сумеркам, которые пробивали тьму на плато на два-три часа в день в районе полудня. Я быстро взглянул на светящийся циферблат своих часов и увидел, что уже девять тридцать.

Я вытащил из-под парки фонарик, установил нашу керосиновую лампу и зажег ее. Свет был тусклый, он едва доходил до конца помещения, но в нем отчетливо вырисовывались неподвижные, как мумии, фигуры, съежившиеся на койках или гротескно распростертые на полу. От дыхания перед их лицами клубился пар, оседавший инеем на стенах кабины. Потолок почти до слуховых окон был покрыт мерцающей пленкой льда. Это был результат действия тяжелого холодного воздуха, который проникал в оставленную мной щель люка. Снаружи температура упала до минус 54 градусов.

Кое-кто уже не спал. Я подозревал, что мало кому удалось выспаться в эту ночь, об этом позаботился леденящий холод, но никто не проявлял желания расставаться с койкой. Какая разница, где находиться, повсюду мороз. Они явно выжидали, когда помещение немного прогреется.

Я с большим трудом разжег плиту. Хотя жидкое топливо поступало из резервуара, находящегося наверху, за ночь оно загустело от холода. Но, когда мне все-таки удалось его разжечь, оно яростно вспыхнуло и загудело. Я полностью отвернул оба крана, поставил на плиту ведро с водой, которая уже успела превратиться в твердую глыбу льда, натянул защитную маску и, надев очки, выбрался наружу взглянуть, какая погода.

Ветер почти утих: я уже догадался об этом, прислушиваясь к слабому дребезжанию анемометра, и снежные вихри, которые временами взлетали ввысь на несколько сот футов, превратились теперь в легкие облачка снежной пыли, перемещающиеся в тусклом луче моего фонаря. Ветер, каким бы тихим он ни был, по-прежнему дул в восточном направлении. Мороз был сильный, но не такой, как ночью. Если говорить о действии арктического холода на человека, то абсолютная температура отнюдь не решающий фактор. Не меньшую роль играет и ветер, каждая дополнительная миля скорости ветра в час равносильна падению температуры на один градус. Но еще большую роль играет влажность. Если относительная влажность высока, то даже несколько градусов ниже нуля могут стать невыносимыми. А сейчас ветер приутих и воздух был сух. Может быть, это хорошее предзнаменование?.. Увы! После этого утра я уже больше никогда не верил в предзнаменования.

Когда я вернулся в помещение, Джекстроу уже был на ногах и возился с приготовлением кофе. Увидев меня, он улыбнулся, и лицо его было таким свежим и бодрым, словно он проспал девять часов на пуховой перине. Правда, Джекстроу никогда и ни при каких обстоятельствах не показывал ни усталости, пи огорчения: его способность переносить бессонницу или изнурительный труд была просто феноменальной.

Он оказался единственным, кто был на ногах, но далеко не единственным, кто уже не спал: из тех, кто спал на койках, спал только сенатор Брустер. Г лаза остальных были широко открыты. Все они дрожали и тряслись от холода, лица у всех посинели, побледнели и осунулись. Одни следили за Джекстроу, предвкушая кофе, ароматный запах которого уже начал заполнять помещение, другие, словно завороженные, смотрели, как лед на потолке постепенно начал таять и капать тут и там на пол под действием повышающейся температуры, образуя крошечные сталагмиты буквально на глазах. На полу температура ночью была, должно быть, градусов на 40 ниже, чем под потолком.

— С добрым утром, доктор Мейсон! — Мари Ле Гард попыталась улыбнуться, и в этой попытке было что-то вымученное. Да и выглядела она лет на десять старше, чем несколько часов назад. Хотя она была одной из немногих счастливцев, кому достался спальный мешок, эти несколько часов, должно быть, были мучительными для нее: ничто так не изнуряет человека, как неуемная дрожь всю ночь напролет. Сейчас у Мари Ле Гард было лицо старухи.

— Доброе утро, — с улыбкой ответил я. — Как провели первую ночь на новоселье?

— Первую ночь! — Даже несмотря на спальный мешок, я угадал ее движение, когда она обхватила себя руками и втянула голову в плечи. — Молю Бога, чтобы она была последней! Холодное у вас заведение, мистер Мейсон!

— Прошу извинить. В следующий раз будем дежурить и топить плиту всю ночь. — Я указал на капель, падающую с потолка на пол. — Уже стало теплей. Сейчас выпьете горячего кофе, и вам сразу станет лучше.

— Никогда не поверю, что это возможно, — энергично заявила она, но в глазах ее снова засверкали огоньки. Она повернулась к молодой девушке из Германии, занимавшей соседнюю койку. — А вы как себя чувствуете, дорогая?

— Спасибо, мисс Ле Гард, получше. — Она была до смешного благодарна за то, что кто-то обратил на нее внимание. — И ничего не болит.

— Это только так кажется, — весело уверяла ее мисс Ле Гард. — У меня тоже ничего не болит. Это просто оттого, что мы совершенно окоченели от холода... А вы? Как вы спали этой ночью, мисс Денсби-Грегг?

— Спала! Вы очень остроумно выразились.— Мисс Денсби-Грегг кисло улыбнулась.— Как вчера заметил доктор Мейсон, это вам не отель «Ритц»! А кофе, между прочим, пахнет восхитительно. Флеминг, принесите мне чашечку. Будьте добры.

Я быстро подхватил одну из чашек, в которую Джекстроу уже налил кофе, и поднес ее девушке. Она здоровой рукой пыталась расстегнуть молнию на спальном мешке. Ее смущение и замешательство были очевидны, но у меня не было другого выхода: или я сейчас положу конец этим глупым притязаниям, или...

— Лежите, мисс, и не двигайтесь. И выпейте вот это. — Она нерешительно приняла от меня чашку с кофе, а я тем временем повернулся к мисс Денсби-Грегг. — А вы, мисс Денсби-Грегг, надеюсь, не забыли, что у Елены сломана ключица?

Выражение ее лица ясно говорило о том, что она прекрасно все помнит, но она отнюдь не была глупа. Составители колонки сплетен, узнай они об этом, изничтожили бы ее насмерть. В ее кругу следовало внешне придерживаться общепринятых норм, зато с вежливой улыбкой могли даже воткнуть нож между ребер: с вежливой, светской улыбкой все было дозволено.

— Ах, простите! — сказала она нежным голосом. — Конечно, я совсем забыла!

В ее глазах промелькнуло холодное и жестокое выражение, и я понял, что нажил себе врага. Это меня, правда, не беспокоило, но меня раздражала вся эта мелочность, ведь у нас были другие, гораздо более важные предметы для разговора. Но через полминуты мы уже обо всем забыли. Я даже уверен, что забыл и о самой Денсби-Грегг.

Пронзительный крик раздался именно в тот момент, когда я подавал чашку мисс Ле Гард. Возможно, он и не был по-настоящему пронзительным, но в нашем замкнутом, тесном пространстве прозвучал как-то особенно резко и жутко. Мари Ле Гард вздрогнула, и горячее содержимое ее чашки обожгло мне руку.

Я почти не почувствовал боли. Этот крик вырвался из груди Маргарет Росс, молодой стюардессы, и сейчас она, наполовину освободившись из спального мешка, вытянула вперед одну руку, а другую прижала к губам, уставившись на неподвижно распростертую перед ней фигуру. Я оттолкнул ее и опустился на колени.

В этом жестоком холоде трудно было сказать наверняка, но я был почти уверен, что молодой пилот умер еще несколько часов тому назад. Я долго смотрел на него, а когда поднялся, то почувствовал себя стариком, потерпевшим полный крах. Мои руки были такие же холодные, как и руки лежащего передо мной мертвеца. Теперь уже никто не спал, все смотрели на меня, и в их глазах я видел суеверный ужас, какой часто вызывает внезапная и неожиданная смерть у людей, не привыкших к виду смерти. Первым нарушил молчание Джонни Веджеро.

— Он умер, мистер Мейсон? — Его низкий голос прозвучал как-то хрипло. — Эта травма головы... — Он беспомощно умолк.

— Насколько я могу судить, кровоизлияние в мозг, — спокойно сказал я.

Но я сказал неправду. Я не испытывал и тени сомнения относительно причины его смерти. Убийство! Парень был задушен, безжалостно и хладнокровно. Лежа без сознания, тяжело раненный и беспомощный в своем закрепленном ремнями спальном мешке, он был задушен с такой же легкостью, с какой можно задушить младенца.

Мы похоронили его на плато, менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где его настигла смерть. Жуткая и мрачная же они знают, что мы себя чувствуем здесь как дома, так чего им беспокоиться?

— Так что же нам в таком случае делать? — сварливо спросил Солли Ливии. — Помереть с голоду или топать пешком?

— Прекрасно сказано, — загремел сенатор Брустер. — Можно сказать, самая суть, и изложенная в самой сжатой форме. Предлагаю учредить маленькую комиссию для изучения наших возможностей.

— Здесь вам не Вашингтон, сенатор, — заметил я. — А кроме того, у нас уже есть комиссия; мистер Лондон, мистер Нильсен и я.

— Вот как? — Видимо, это выражение было у сенатора любимым. — Смею, однако, вам напомнить, что мы лично заинтересованы в этом деле!

— Вряд ли я это забуду, — сухо ответил я. — Послушайте, сенатор, если бы вы попали в шторм и вас подобрал корабль, вы решились бы советовать капитану, что нужно предпринять, чтобы не погибнуть?

— При чем тут шторм? — Сенатор Брустер презрительно раздул щеки. — И тут вам не корабль...

— Помолчите лучше! — Это сказал Коразини, сказал спокойно и жестко, и я вдруг понял, почему он достиг верхней ступеньки большого бизнеса, несмотря на все трудности и конкуренцию. — Доктор Мейсон совершенно прав. Здесь они хозяева, так что им мы и должны доверить наши жизни. Как я понимаю, доктор Мейсон, вы уже приняли решение?

— Еще вчера. Джесс... точнее, мистер Лондон останется здесь до возвращения наших. У него будет пищи на три недели. Мы же забираем все остальное продовольствие и завтра трогаемся в путь.

— А почему не сегодня?

— Потому что наш тягач еще не готов для зимнего перехода, да еще с десятью пассажирами. Он еще в том виде, в каком был, когда мы привезли его сюда с побережья. У нас есть к нему деревянные стенки и крыша, плюс раскладушки и портативная плита. Чтобы все это приладить, понадобится несколько часов.

— Сейчас же и приступим?

— В ближайшее время. Сначала позаботимся о ваших вещах. Сейчас вернемся к самолету и доставим их сюда.

— Слава Богу, наконец-то! — сказала мисс Денсби-Грегг. — А я уже думала, что никогда не получу свои вещи.

— Получите! — ответил я. — Но частично, конечно.

— Что вы хотите этим сказать? — подозрительно спросила она.

— А то, что вы возьмете только самые необходимые вещи, которые сможете надеть на себя. Можете еще прихватить с собой небольшой портфельчик с ценностями, если они у вас есть. Остальное придется бросить. Мы ведь отправляемся не в увеселительное путешествие. Да и места на тягаче все равно не хватит.

— Да, но мои вещи стоят сотни фунтов! — возразила она, вспыхнув от гнева. — Да что там сотни! Тысячи! Одно мое валенсийское платье стоит пятьсот фунтов, не говоря уже о...

—- А во сколько вы оцениваете свою жизнь? с усмешкой спросил Веджеро. — Или вы предпочитаете, чтобы мы бросили вас и спасли ваше платье? А еще лучше, натяните его на себя поверх всего остального. Пусть знают, как модно одетая дама покидает Арктику!

— Очень смешно! — Она смерила его ледяным взглядом.

— Ну, разумеется, мадам, — согласился он, — очень смешно. — Он повернулся ко мне. — Я могу быть вам чем-нибудь полезен?

— Нет-нет, Джонни, ты никуда не пойдешь! — Солли Ливии даже вскочил от волнения. — На этом льду стоит одни раз поскользнуться, и...

Спокойно, спокойно! — Веджеро потрепал его по плечу. — Я буду очень осторожен, Солли. Ну, так что вы скажете, док?

— Спасибо. А вы с нами, мистер Коразини? — Я увидел, что он уже надевает парку.

— С радостью. Не сидеть же здесь целый день!

— Но ваши раны на голове и руках еще не зажили. Вам будет чертовски больно, как только вы выйдете на этот холод.

— Все равно надо привыкать. Поэтому чем раньше это произойдет, тем лучше. Показывайте дорогу!

Самолет, выглядевший на снегу как большая раненая птица, смутно темнел в сумрачном свете дня на расстоянии семисот или восьмисот ярдов к северо-востоку от нас. Трудно сказать, сколько раз нам придется ходить туда. С другой стороны, пройдет еще час или два, и этот, с позволения сказать, дневной свет померкнет, и тогда какой смысл повторять в темноте тот зигзагообразный путь, который мы вынуждены были проделать прошлой ночью? Поэтому с помощью Веджеро и Коразини я проложил прямой путь к самолету, расставив через каждые пять ярдов бамбуковые указатели. Некоторые из них мы взяли из туннеля, но в основном использовали те, которыми отмечали дорогу к самолету прошлой ночью.

Внутри самолета было холодно и темно, как в гробнице. С одной стороны он уже совсем обледенел, и все иллюминаторы затянуло плотной пленкой инея. В свете двух карманных фонариков мы и сами выглядели как привидения, двигаясь в облаках пара от нашего дыхания. В тишине слышны были странные хриплые звуки, которые люди производят при очень низких температурах, когда стараются дышать не слишком глубоко.

— Бог мой, ну и местечко! Прямо жутко становится! — сказал Веджеро и содрогнулся, трудно сказать, от холода или от чего-то другого. Он направил свой фонарик на мертвеца, сидевшего в последнем ряду. — Мы оставим их здесь, док?

Оставим, вы спрашиваете? — Я бросил в кучу на переднем кресле еще два портфеля. — А что вы имеете в виду?

Не знаю. Я подумал... Ну, ведь мы сегодня похоронили утром второго пилота.

Ах, вы об этом! Что ж, я считаю, что плато похоронит их достаточно быстро. Шесть месяцев, и весь самолет занесет снегом так, что его не найдешь. Но я согласен, здесь очень жутко. Пошли отсюда!

Проходя к кабине пилота, я увидел, как Коразини со скорбным видом трясет маленький портативный радиоприемник из эбонита, прислушиваясь к звукам внутри аппарата.

— Еще одна потеря? —спросили.

— Боюсь, что да. — Он покрутил диски, никакого эффекта. — Новая модель, но теперь ее можно только выбросить, док. По-моему, лампы. Все-таки захвачу его. Стоил мне двести долларов два дня назад.

— Двести? — Я присвистнул. — За эти деньги можно купить два. Джесс подберет вам лампы. У него несколько десятков в запасе.

— Бесполезно, — Коразини покачал головой. — Новейшая модель, вот почему он такой дорогой.

Захватите его, — посоветовал я. — Захватите, и вам его отремонтируют в Глазго. Слышите? Это Джекстроу.

До нас донесся лай собак. Не теряя времени, мы быстро выгрузили собранные вещи в сани Джекстроу. В багажном отделении мы обнаружили двадцать пять чемоданов разной величины. Чтобы перевезти все это в наш домик, пришлось совершить две поездки. Во время второй поднявшийся ветер дул нам прямо в лицо, взметая снежную пыль. Погода на плато в Гренландии самая неустойчивая в мире. И ветер, которого совсем не было последние несколько часов, вдруг вновь задул и неожиданно изменил направление на южное. Я не знал, что это нам сулит, но подозревал, что ничего хорошего.

Пока мы перевозили вещи, успели продрогнуть до костей. Коразини посмотрел на меня трезвым, оценивающим взглядом. Его трясло от холода, нос и одна щека побелели, и, когда он снял рукавицы, поврежденная рука тоже была белой, холодной и как будто неживой.

— Мы пробыли на открытом воздухе всего полчаса. Неужели это результат...

— Боюсь, что да.

— И нам предстоит пробыть на воздухе приблизительно семь дней и семь ночей! Боже милостивый! А эта старушка, мисс Ле Гард? А Брустер и Малер?.. — Он замолчал, невольно содрогнувшись от боли. А я подозревал, что нужно многое, чтобы заставить этого человека содрогнуться от боли. Энергичный массаж восстановил кровообращение. — Это почти самоубийство!

— Точнее, это игра! Или последняя ставка в игре, — поправил его я. — Самоубийством будет оставаться здесь и умереть с голоду.

— Вы очень точно сформулировали альтернативу. — Он улыбнулся, но глаза его смотрели по-прежнему холодно и решительно. — Хотя, пожалуй, вы правы.

В этот день завтрак состоял из чашки супа и крекеров: скудная пища в любых условиях и совершенно недостаточная для того, чтобы поддержать и согреть людей, которым предстояло работать на морозе в течение нескольких часов. Но ничего не поделаешь: если нам даже понадобится неделя, чтобы добраться до побережья, то лучше уж сразу садиться на рацион.

За какие-нибудь два-три часа температура воздуха вдруг резко повысилась, на плато такие явления — обычная вещь, и, когда мы выбрались из люка и направились к тягачу, начал падать снег. Повышение температуры не предвещало ничего хорошего: южный ветер принес с собой не только снег, но и высокую влажность. Холод стал почти невыносимым.

Мы содрали с тягача покрывавший его брезент, который тут же треснул и разорвался. Но теперь я уже не заботился о том, чтобы сохранить его, и наши гости впервые увидели то, от чего зависела их жизнь. Я медленно осветил тягач своим фонариком (на плато уже опустилась тьма полярной ночи) и услышал подавленное, почти беззвучное восклицание. После паузы Коразини произнес:

— Н-да... Наверное, вывезли его из музея, пока дежурный смотрел в другую сторону. — Он тщательно избегал проявления каких-либо эмоций. — Или, может быть, вы нашли его здесь в момент прибытия, забытый со времен последнего ледникового периода?

— Он, конечно, староват, — согласился я. — Довоенный. Но это все, что мы могли себе позволить. Британское правительство не столь щедро на расходы по случаю Международного Геофизического Года, как русские или как ваши правители. Узнаете? Это прототип, предок современного арктического тягача.

Никогда не видел такого. Чье это производство?

Французское. «Ситроен 10-20». Небольшой мощности, как видите, узкоколейный и слишком короткий для своего веса. На пересеченной местности настоящий гроб. По обледенелому плато ползет довольно прилично, но если выпадает хоть немного снега, то вам лучше пересесть на велосипед. Но это все, что мы имеем.

Коразини не сказал больше ни слова. Видимо, с него было достаточно, ведь недаром он был управляющим фирмы, производящей одни из лучших тягачей в мире. Правда, разочарование ничуть не повлияло на его энергию и непоколебимую решительность. Несколько последующих часов он работал как демон. Веджеро не отставал от него.

Не прошло и пяти минут с начала работы, как мы были вынуждены остановиться, чтобы натянуть на принесенные из туннеля алюминиевые шесты парусину и тем самым оградить тягач с трех сторон от снега и пронизывающего ветра. Ветер проникал даже сквозь несколько толстых слоев одежды, в которую облачились мои помощники. Под защитой этой парусины мы поставили также портативную масляную печурку: ведь иллюзия тепла это лучше, чем ничего. Несмотря на все эти меры, время от времени каждому из нас приходилось спускаться в домик, чтобы отогреть руки-ноги и вернуть жизнь в окоченевшее тело. Только Джекстроу и я, в наших оленьих одеждах, почти все время оставались наверху.

Джесс всю остальную часть дня был в домике, проведя около двух часов в безуспешных попытках наладить рацию, он махнул рукой и упрямо вернулся к восстановлению передатчика.

С первых же минут мы получили довольно четкое представление о трудностях нашей задачи. Эти болты и гайки так примерзли, что прошел добрый час, пока мы с ними справились. При помощи паяльной лампы приходилось отогревать каждую гайку, лишь после этого она поддавалась действию тяжелых клещей.

А потом началась сборка деревянных частей. Их было пятнадцать: три — для пола, три — для крыши, по три для боковых стенок и три — для передней стенки. Задней стенки не было, там был брезентовый полог. И каждую часть приходилось вытаскивать сквозь узкое отверстие люка и прилаживать одну к другой, подгоняя отверстия для болтов в деревянных частях к соответствующим отверстиям в соединительных металлических стержнях. На ледяном холоде это было адской работой. Монтаж только одной секции пола занял больше часа, и было похоже, что мы тут провозимся до полуночи, но внезапно Коразини осенила идея (в тот момент она показалась нам блестящей): собирать все секции в сравнительно теплой и освещенной кабине домика, а потом каждую собранную секцию извлекать из туннеля в вертикальном положении, предварительно прорезав в его ледяной крыше узкую длинную щель, ведь снеговой слой был не более одного фута.

После этого дело пошло немного быстрее. К пяти часам весь этот деревянный кузов был собран, и все работали как звери, надеясь закончить все через какие-нибудь полчаса. У большинства не было ни опыта, ни привычки к физическому труду, особенно в таких тяжелых и жестких условиях, но я все больше проникался уважением к этим людям. Коразини и Веджеро, казалось, вообще не знали, что такое усталость. Теодор Малер, этот молчаливый маленький человек, речь которого ограничивалась короткими «нет» и «да», «пожалуйста», «спасибо», работал неутомимо, самоотверженно и безропотно, извлекая из своего тщедушного тела энергию и силу, каких я бы никогда в нем не заподозрил. Даже сенатор, преподобный Смолвуд и Солли Ливии делали все, на что были способны. К этому времени все, даже Джекстроу и я, неудержимо дрожали от холода. От постоянного соприкосновения с металлом наши руки пришли в ужасное состояние, распухли и кровоточили, а перчатки без пальцев все время наполнялись осколками и кристаллами льда, которые уже не таяли.

Мы как раз успели разместить внутри кузова четыре раскладушки и были заняты выведением дымовой трубы из печурки через круглое отверстие в деревянной крыше, когда меня кто-то окликнул. Я соскочил вниз и чуть было не сбил с ног Мари Ле Гард.

Зачем вы пришли сюда? — запротестовал я. — Вам опасно находиться на таком холоде, мисс Ле Гард.

— Глупости, Питер! — Я никак не мог себя заставить называть ее «Мари», хотя она и просила меня об этом уже несколько раз. — Мне надо привыкать. Вы не могли бы сойти на минуту вниз?

— А в чем дело? Я занят.

— Но не незаменимы, — отрезала она. — Я хочу, что-бы вы осмотрели Маргарет.

— Маргарет? Ах да, стюардессу. А что ей нужно?

— Ей ничего, это мне нужно. Почему вы так враждебно настроены против нее? — с любопытством спросила она. —- На вас это не похоже. Во всяком случае, мне кажется, что она милая девушка.

— И что же хочет эта милая девушка?

— Да что с вами, право? Почему... Впрочем, молчу. Я вовсе не хочу пререкаться с вами. У нее сильно болит спина. Прошу вас, осмотрите ее, пожалуйста!

— Я хотел это сделать еще вчера ночью, но она отказалась. Если теперь она передумала, то почему она не попросит об этом сама?

— Она боится вас. Вот почему. — Мари Ле Гард рассердилась, даже топнула ногой по замерзшему снегу. — Так вы идете или нет?

Я пошел. Спустившись в домик, я стянул перчатки, вытряхнул из них лед и вымыл распухшие, кровоточащие руки дезинфицирующим раствором. Я увидел, как Мари испуганно раскрыла глаза, увидев мои руки, но не сказала ни слова. Возможно, она догадывалась, что я не настроен выслушивать соболезнования.

Я поставил ширму в углу, подальше от стола, где женщины проверяли и делили оставшиеся запасы продуктов, и осмотрел спину Маргарет Росс. Вид ее был действительно ужасен, сплошная сине-багровая рана от позвоночника к левому плечу. В центре, под самой лопаткой, зиял глубокий рваный порез, похоже, результат сильного удара каким-то острым треугольным куском металла. Каково бы ни было орудие, оно прошло насквозь через жакет и блузку.

Почему вы не дали мне осмотреть вас вчера? — холодно спросил я.

— Я... я не хотела вас беспокоить, — заикаясь, ответила она.

«Она не хотела меня беспокоить! — угрюмо подумал я. — Не хотела себя выдать, так будет точнее». Я вновь представил себе буфетную, где мы ее нашли, и теперь был почти уверен, что смогу добыть нужные мне доказательства. Почти, но не совсем. Придется еще раз пойти туда и проверить.

— Что? Очень плохо? — Она повернула голову, пытаясь разглядеть, что с ее спиной, и я увидел, что ее темные глаза полны слез, наверное от боли, так как я уже обильно смазывал спину дезинфектантом.

— Во всяком случае, хорошего мало, — ответил я. — Как это произошло?

— Не имею ни малейшего понятия, доктор Мейсон, — беспомощно ответила она.

— Возможно, нам совместно удастся это выяснить/

— Выяснить? Зачем? Какое это имеет значение?— Она устало покачала головой.— Ничего не понимаю! Что я сделала плохого, доктор Мейсон?

Великолепно! Просто великолепно! Как мне хотелось в эту минуту ударить ее!

— Ничего, мисс Росс. Совершенно ничего... — Когда я облачился в парку, рукавицы, надел защитные очки и маску, она была уже полностью одета, и, поднимаясь по лестнице к люку и выбираясь наружу, я чувствовал на себе ее пристальный взгляд.

Густой снег вихрем проносился в бледном луче моего фонаря. Казалось, что снежинки исчезают, как только успеют коснуться земли, но на самом деле они уносились вдаль по обледенелой поверхности. Ветер дул в спину, бамбуковые указатели тянулись по прямой линии, попадая в луч моего фонаря сразу по два.

Я добрался до самолета всего минут за пять или шесть. Подпрыгнул, вцепился в раму ветрового стекла, с усилием подтянулся и влез в кабину управления. Минуту спустя я уже был в буфетной и освещал ее фонариком. Я увидел большой холодильник с привинченным к нему маленьким столиком, а подальше, под иллюминатором, закрепленный на петлях ящик, то ли обогревающее устройство, то ли раковину. Уточнять я не стал, так как это меня не интересовало. Внимание мое сосредоточилось на передней переборке, которую я тщательно обследовал. Она почти вся была усеяна дверцами небольших вмонтированных в стену ящичков, вероятно, контейнеров с продуктами, но нигде не было ни одного металлического выступа и вообще ничего, что могло бы явиться причиной раны стюардессы. Ведь если бы она была здесь в момент аварии, ее бы отбросило к стене. Вывод напрашивал-ся сам собой: в момент аварии она находилась где-то в другом месте. Я не без досады вспомнил, что, когда мы впервые нашли ее распростертой на полу, даже не поинтересовался, в сознании она или нет.

То, что искал, я нашел почти сразу же в проходе, ведущем в радиорубку: я почти наверняка знал, куда направить свои поиски. Верхний левый угол на корпусе радиоприемника был поврежден, и тонкий лист металла был отогнут наружу почти на полдюйма. Не нужно было ни микроскопа, ни помощи специалиста, чтобы обнаружить и объяснить темное пятнышко и несколько нитей темно-синей материи, прилипших в этом месте к корпусу разбитого радиоприемника. Я заглянул внутрь корпуса и теперь, когда я мог не спеша осмотреть его, понял, что он был основательно приведен в полную негодность. В металлическом остове мертвого самолета было дьявольски холодно, и мой мозг словно оцепенел. Но далее находясь в таком состоянии, я сознавал, что вряд ли ошибаюсь относительно того, что здесь произошло. Теперь я понимал, почему второй пилот не мог послать сигналы бедствия. Понимал, почему он был вынужден посылать на базу регулярные сообщения о том, что самолет идет по курсу, соблюдая расчетное время. У бедняги не было выбора: рядом сидела стюардесса, наставив на него пистолет. Наверняка это был пистолет. И ничего утешительного не было в том, что катастрофа застигла ее врасплох!

Пистолет! Медленно, ой как медленно! От этой медлительности можно было прийти в ярость: мысли в моем мозгу начали постепенно проясняться. Кто бы ни посадил этот самолет, да еще с таким искусством и самообладанием, учитывая слепящую пургу и кромешную тьму прошедшей ночи, это в любом случае был не мертвец, а живой человек. Я выпрямился, прошел в кабину управления и направил свой фонарик на мертвого пилота. Когда я в ту ночь увидел его впервые, мне показалось, что на нем нет никаких следов насилия. Не знаю, что теперь заставило меня приподнять край его обледенелого форменного кителя. Я обнаружил почерневшую по краям от пороха пулевую рану в области позвоночника. Я ожидал этого и, как ни странно, был почти уверен, что найду рану именно в этом месте. Тем не менее у меня сразу пересохло во рту, как будто я не пил уже много дней, и я почувствовал, как сильно забилось у меня сердце.

Я опустил край кителя, приведя его в прежний вид, повернулся и медленно пошел по проходу к последнему ряду кресел. Человек, которого стюардесса назвала полковником Гаррисоном, сидел в прежней позе, приткнувшись к спинке кресла. И суждено ему сидеть так Бог знает сколько веков.

Его китель был застегнут на среднюю пуговицу. Я расстегнул ее, не увидел ничего, кроме странного тонкого ремешка, перекинутого через грудь, и расстегнул пуговицы на сорочке... Вот, пожалуйста! Такая же маленькая и круглая дырочка, через которую пришла смерть, и с теми же следами пороха по краям, свидетельство того, что стреляли в упор. Следы пороха сосредоточились в верхней части раны, свидетельствуя о том, что пистолет был направлен сверху вниз. Интуитивно, но все еще будто во сне, я слегка наклонил тело вперед и увидел, где вышла пуля. Правда, это выглядело не как пулевое отверстие, а скорее как едва заметный разрыв ткани, который мог легко ускользнуть от внимания. А на спинке кресла я обнаружил крошечный разрыв в обивке. В тот момент я не увидел в этом какого-либо особенного скрытого значения. Да, по правде говоря, я и не был тогда в состоянии делать четкие выводы. Я вообще ничего не чувствовал, не почувствовал даже ужаса и отвращения при мысли, что кто-то хладнокровно свернул убитому шею, чтобы замаскировать истинную причину смерти.

Кожаный ремешок на груди человека придерживал фетровый чехол под мышкой. Я вынул маленький темный курносый пистолет, нажал на рычажок и вытряхнул на ладонь обойму. Она была полна: все восемь пуль были на месте. Я вложил обойму на место и сунул пистолет во внутренний карман парки.

На кителе было два внутренних нагрудных кармана. В левом, в футляре из тонкой кожи, я нашел еще одну обойму и тоже спрятал ее в карман. В правом кармане были только паспорт и бумажник. Фотография в паспорте соответствовала личности убитого, а паспорт был на имя полковника Г ар-рис она. Бумажник не содержал ничего особенно интересного: пара писем с оксфордским штемпелем, очевидно от жены, английские и американские банкноты и длинная вырезка из верхней части страницы нью-йоркской «Геральд Трибюн», датированной серединой сентября, то есть двухмесячной давности.

Я пробежал заметку глазами, светя на нее фонариком. В ней была помещена маленькая и довольно нечеткая фотография, запечатлевшая какую-то железнодорожную катастрофу: вагоны на мосту, конец которого обрушился в воду, лодки внизу. Я догадался, что заметка содержала отчет о недавнем случае, когда поезд, шедший из Элизабет, штат Нью-Джерси, рухнул с моста в реку. У меня не было настроения читать заметку, но тем не менее туманная мысль подсказала мне, что она каким-то образом может пригодиться.

Я аккуратно сложил заметку, собираясь присоединить ее к пистолету и запасной обойме, которые уже лежали во внутреннем кармане парки, как вдруг услышал резкий металлический звук, донесшийся из передней части темного безмолвного самолета.

 Глава 5

Понедельник, с шести до семи вечера

Несколько секунд я сидел не шевелясь, как и сидевший рядом мертвец, неподвижно держа на полпути к карману застывшую руку. В настоящее время, оглядываясь назад, я могу объяснить свое тогдашнее состояние лишь тем, что слишком долгое воздействие холода притупило мой мозг, что вид зверски убитых людей потряс меня больше, чем я сознавал, и что замогильная атмосфера этого холодного, металлического морга повлияла на мой обычно трезвый ум чрезвычайно сильно. А возможно, сочетание всех этих трех обстоятельств разомкнуло шлюзы, и оттуда хлынула волна атавистических суеверий, таящихся в глубинах нашего сознания, страхов, у которых нет имен, но которые могут в один миг разорвать, как паутину, тонкий слой нашей цивилизованности и вызвать сумасшедший скачок адреналина в крови. Как бы то ни было, в то время мной владела одна мысль... нет, даже не мысль, а, скорее, не рассуждающая, но леденящая кровь уверенность: это один из убитых летчиков или бортинженер встал со своего места и направляется ко мне. Даже сейчас я помню свое жуткое смятение и охватившую меня безумную надежду: только бы это не помощник пилота, тот человек, который сидел справа, когда вдавившийся внутрь нос авиалайнера изувечил его до неузнаваемости.

Неизвестно, как долго просидел бы я в этом оцепенении, парализованный суеверным ужасом, если бы поразивший меня звук не повторился. Но я снова услышал его, то же странное царапание по металлу, а это могло означать только одно: кто-то двигался в темноте по кабине управления, натыкаясь на искореженные металлические части. И как легкое движение выключателя может в одно мгновение бросить комнату из непроглядной тьмы в сияющий свет, так и этот повторяющийся звук вернул меня в мир реальной действительности и разума из состояния суеверной паники. Я быстро опустился на колени, прячась за спинку переднего кресла. Сердце у меня бешено колотилось, что-то словно сжимало затылок. Но я быстро обрел себя, повиновался инстинкту самосохранения.

В том, что это было чувство самосохранения, я не сомневался ни минуты. Та, которая пошла на тройное убийство, чтобы достичь своей цели и сохранить все в тайне (я был совершенно уверен, что сейчас в кабине пилота находилась именно стюардесса: ведь только она одна видела, как я отправился к самолету), сможет пойти и на четвертое убийство. Она знает, что, пока я жив, ее секрет уже не секрет, а я сам так глупо вел себя, что она догадалась о моих подозрениях. И она не только собирается убить, у нее есть и орудие убийства: всего несколько минут назад я получил зловещее доказательство того, что у нее есть пистолет. Что может помешать ей пустить его в ход? Густо падающий снег заглушит звуки, а южный ветер отнесет звук выстрела далеко в сторону от нашего домика.

И тогда я понял, что должен бороться за свою жизнь. Возможно, это была просто мысль о четырех погибших, нет, о пяти, если считать второго пилота, или естественная реакция после панического страха, который я пережил минуту назад. А может, я вспомнил, что у меня тоже есть пистолет. Я выхватил его из кармана, переложил фонарик в левую руку, вскочил и побежал по проходу.

Тут сказалась моя неопытность в этой смертельной игре в прятки: только у самого выхода из кабины я, опомнившись, подумал, как меня было легко расстрелять в упор, прячась где-нибудь за спинками кресел, когда я пробегал мимо. Но в салоне никого не было, а когда я проскочил дверь, я успел заметить в кабине управления смутную темную фигуру, не более чем безликий силуэт. Эта темная фигура попала в свет моего фонарика: она выбиралась наружу через отверстие разбитого окна.

Я поднял пистолет. Мне даже не пришло в голову, что меня могут привлечь к суду за убийство бегущего человека, пусть даже преступника. И я нажал на курок. Но выстрела не последовало. Я снова нажал на гашетку, но, прежде чем я вспомнил о такой существенной детали, как предохранитель, отверстие в разбитом ветровом стекле уже было пусто. Я услышал, как кто-то спрыгнул в снег.

Проклиная свою оплошность и вновь забыв о том, какую прекрасную мишень я представляю собой в эту минуту, я высунулся из отверстия. И мне вновь повезло: я на мгновение увидел человеческую фигуру, она поспешно обогнула левое крыло и исчезла среди снега и тьмы.

Через три минуты я уже был внизу. Спрыгнул я неловко, но тотчас же вскочил на ноги и бросился вслед за убегавшей фигурой со всей быстротой, на какую был способен в неуклюжей меховой одежде.

Неизвестный бежал напрямик к нашему домику, следя за бамбуковыми указателями, я слышал топот ног по замерзшему снегу, видел свет фонарика, который бешено метался, устремляясь вниз и то освещая его ноги, то выхватывая из тьмы указатели. Никогда бы я не смог подумать, что стюардесса способна так быстро бегать, но тем не менее я уже догонял ее, когда внезапно бегущая тень метнулась влево. Туда же метнулся и луч ее фонарика. Я бросился за ней, ориентируясь по свету фонарика и по топоту ног. Тридцать ярдов, сорок, пятьдесят... Потом я остановился и замер на месте: свет фонарика впереди погас, и я больше не слышал ни звука.

Второй раз за этот вечер я проклял себя за безрассудство. Мне следовало бежать в сторону нашего домика и ждать, когда она туда явится: ни один человек не может надеяться выжить, оставаясь долго на открытом воздухе полярной ночи.

Но еще не все было потеряно. Сейчас нужно бежать обратно, повернувшись к ветру левой стороной, это наверняка приведет меня к бамбуковым указателям, не может быть, чтобы я проскочил между ними, не заметив их в свете фонарика. Я повернулся, пробежал несколько шагов и остановился.

Почему она отвлекла меня в сторону от обозначенной линии? Ведь не для того же, чтобы уйти от меня? На это она рассчитывать не может. Пока мы оба живы, мы связаны с нашей кабиной-домиком и рано или поздно встретимся там лицом к лицу.

Пока живы! Господи, какого же я свалял дурака и каким дилетантом проявил себя в этой игре! Ведь у нее только один способ избавиться от меня надежно и навсегда — убить меня! Она может пристрелить меня здесь, и никто об этом не узнает. А так как она остановилась первая и первая выключила фонарик, она, несомненно, знает мое местоположение гораздо лучше, чем я ее. А эти последние несколько шагов, которые я пробежал столь опрометчиво и неосторожно, дали ей еще более точные сведения о моем местонахождении. Возможно, она рядом и прицеливается, чтобы выстрелить.

Я включил фонарик и осветил лучом круг. Никого. И вообще ничего не видно. Только прикосновения холодных снежинок к моим щекам, да тихие стоны и жалобы южного ветра. К этому надо добавить слабый шорох ледяных кристаллов в их слепом скольжении по твердой, как железо, поверхности плато.

Я осторожно сделал пять-шесть шагов влево. Теперь фонарь у меня был выключен. Я просто спятил, включив его минуту назад: сам себя выдал, ведь луч фонарика виден издалека. Надеяться можно было лишь на то, что в густом снегопаде видимость сильно ухудшилась.

Откуда она будет стрелять? По ветру, тогда я, ослепленный летящим снегом, ничего не увижу, или против ветра, тогда ничего не услышу? «Наверное, по ветру», — решил я. Чтобы лучше слышать, я скинул капюшон парки, поднял на лоб очки и, не мигая, вглядывался в темноту из-под сложенных козырьком ладоней.

Так прошло минут пять, но ничего не последовало, если, конечно, не считать, что у меня замерзли лоб и уши. Все то же безмолвие, все та же черная пустота. Напряжение и нервное ожидание постепенно становились невыносимыми... Медленно и с величайшей осторожностью я сделал круг ярдов в двадцать, но опять ничего не увидел и не услышал, хотя мои уши так привыкли к печальной симфонии звуков, что я обязательно должен был услышать ее. Судя по всему, на плато я был один.

И тут страшная мысль поразила меня: да, я действительно один. И я был один, потому что, как понял слишком поздно, застрелить меня было бы слишком глупо. Если бы в короткие часы дневного рассвета на плато обнаружили мой продырявленный труп, сразу же возникли бы вопросы, подозрения, догадки. С точки зрения убийцы, мой труп без всяких видимых следов насилия был бы гораздо удобнее, ведь даже самый опытный человек может заблудиться во время разыгравшейся на плато метели. А я и заблудился. Я убедился в этом еще до того, как ощутил ветер слева и пошел обратно к бамбуковым кольям. Но я не мог их найти. Я прошел по широкому кругу, но опять ничего не нашел. На всем пути к нашему домику бамбуковые столбики исчезли, исчезла та тонкая путеводная нить, от которой зависело, остаться ли мне в живых или погибнуть. Я пропал, по-настоящему и бесповоротно пропал!

Впервые за эту ночь я растерялся. Хотя я знал, что стоит поддаться панике и я погиб. Нет, меня сжигала холодная ярость от того, что меня так дешево провели и тем самым подло обрекли на смерть. Тем не менее умирать я не собирался. Не в силах даже представить себе, как неимоверно высоки должны были быть ставки в этой игре, которую вела безжалостная и коварная стюардесса с нежным личиком, я поклялся, что не стану пешкой, которую запросто можно смахнуть с доски. Я остановился и оценил обстановку.

Снег с каждой минутой усиливался, все сильнее напоминая буран, и видимость ограничивалась теперь несколькими шагами. Обычно годовая величина осадков на плато не превышает семи-восьми дюймов, но надо же было случиться, чтобы именно в эту ночь мне так не повезло. Ветер, видимо, дул с юга, но в изменчивой погоде Гренландии никогда нельзя предсказать, в какую минуту он может измениться или вообще повернуть в обратном направлении. Фонарик мой явно угасал: от частого употребления и от холода его свет превратился в бледный желтоватый луч, проникающий всего на несколько ярдов, даже если светить по направлению ветра.

По моим расчетам, до самолета было не более ста ярдов, до домика — шестьсот. Мои шансы набрести на домик приблизительно были один к ста. Гораздо больше шансов было найти самолет или, что равноценно, найти ту колею, которую он прорыл в замерзшем снегу при аварийной посадке. Едва ли ее успело полностью занести снегом. Я повернулся так, чтобы ветер дул мне слева, и двинулся в путь.

Не прошло и минуты, как я достиг этой глубокой борозды в снегу. Из экономии я выключил фонарик, но, когда оступился и тяжело упал в это подобие рва, понял, что не ошибся. Я повернул направо и уже через полминуты был у самолета. Возможно, я мог бы провести ночь внутри самолета, но все мое существо сосредоточилось лишь на одном стремлении, так что мысль об этом даже не пришла мне в голову. Я обошел крыло, нащупал бледным лучом фонарика первый из бамбуковых указателей и пошел, следуя их линии.

Их осталось лишь пять штук. Далее — провал. Все остальные столбики были унесены. Но я знал, что эти пять указывают прямую дорогу к домику. Все, что мне надо делать, — это продолжить прямую линию, вытащить последний колышек из пяти и вбить его спереди и повторять это до тех пор, пока не доберусь до домика. Но чтобы выполнить эту задачу, нужно было иметь по меньшей мере двух человек. А я был один. Фонарик мой быстро угасал, видимость была безнадежно плохая, а я не мог отклониться даже на один-два градуса. Сначала мне это показалось пустяком, но когда я начал размышлять, то пришел к выводу, что уклон даже на один градус уведет меня почти на сорок футов от нужного места. В такую бурную ночь, как эта, я мог бы пройти в десяти футах от домика и не заметить его. Право же, чтобы покончить жизнь самоубийством, можно было найти гораздо более легкие способы.

Я собрал все пять колышков, вернулся к самолету и дошел до прорытой им рытвины. Так я добрался до того места, где самолет коснулся земли. Я знал, что отсюда до антенны приблизительно четыреста ярдов по прямой, немного юго-западнее. Я не стал колебаться и двинулся в темноту, считая шаги и сосредоточенно следя за тем, чтобы ветер дул мне не совсем прямо в лицо, но и не в левую щеку. Пройдя четыреста шагов, я остановился и включил фонарик.

Он уже почти сел, тусклое, красное свечение нитей не отражалось даже на моей варежке на расстоянии шести дюймов, а тьма достигла предельной силы, какая только бывает на плато в Гренландии. Я был слепцом, движущимся в слепом мире, и все, что у меня осталось, — это осязание. Впервые мной овладел страх, и я чуть было не поддался непреодолимому инстинкту броситься бежать. Но бежать было некуда.

Я выдернул из капюшона стягивающий его шнурок и онемевшими, неловкими руками связал два бамбуковых указателя. Теперь у меня была палка длиной в семь футов. Третий указатель я воткнул в снег, потом лег ничком, касаясь его подошвой, и описал полный круг, водя в темноте импровизированной палкой. Ничего! Тогда на расстоянии своего роста и длины палки я воткнул в снег последние два указателя, один с подветренной, а другой с наветренной стороны от центрального, и вокруг каждого из них повторил свой маневр. И снова — ничего!

Я собрал все пять колышков, отошел еще на десять шагов и снова проделал всю операцию. Опять неудача! Опять и опять. Через семьдесят шагов я уже знал, что антенна осталась где-то в стороне и что я пропал. Должно быть, ветер изменил направление, и я сбился с пути. При мысли об этом у меня кровь застыла в жилах, и я понял, что, если это так, значит, я потерял ориентацию и никогда не найду самолет. Даже если бы я знал, в какой он находится стороне, то едва ли смог бы дойти до него, и не потому, что устал, а потому, что моим единственным ориентиром был ветер, а мое лицо настолько уже онемело, что я ничего не чувствовал. Я слышал ветер, но не ощущал его.

«Еще десять шагов, — сказал я себе. — Еще десять, а потом я должен вернуться». «Куда вернуться?» — как будто спросил меня какой-то насмешливый голос. Но я не обратил на него внимания и, спотыкаясь, передвигал налитые свинцом ноги, упрямо считая шаги. Сделав седьмой шаг, я уткнулся прямо в одну из опор антенны, пошатнулся от неожиданности, чуть не упал и, обхватив опору руками, прижался к ней, словно собираясь никогда от нее не отрываться.

В это мгновение я понял, что значит быть приговоренным к смерти, а потом вдруг понять, что будешь жить. Это было самым удивительным чувством, какое я когда-либо испытывал. Но в следующее мгновение чувство облегчения и эйфории угасло и его сменил гнев, холодный, злобный, всепоглощающий гнев: никогда я не думал, что способен на такой.

Не отрывая поднятой палки от моей путеводной нити — кабеля антенны, покрытого инеем, я пробежал всю дорогу до домика. Помню, я смутно удивился, увидев, что вокруг освещенного тягача все еще движутся тени. В моем сознании просто не умещался тот факт, что я отсутствовал не более тридцати минут. Я прошел мимо людей, открыл люк и скорее упал, чем спустился в домик.

Джесс все еще возился в углу с радиоприемником, женщины теснились у плиты. Я обратил внимание, что стюардесса сидит в одолженной у Джесса парке и греет над пламенем руки.

— Вам холодно, мисс Росс? —заботливо осведомился я. По крайней мере, постарался принять участливый тон, но даже в моих ушах голос мой прозвучал хрипло и напряженно.

— А как же иначе, доктор Мейсон! — отрезала Мари Ле Гард. — Она же почти пятнадцать минут провела с мужчинами у тягача.

— Зачем?

— Поила их кофе. Что в этом плохого?

— Ничего, — коротко ответил я. («Чертовски много тебе нужно времени, чтобы налить чашку кофе», — свирепо подумал я.) — Наоборот, очень любезно с вашей стороны.

Растирая замерзшее лицо, я прошел в продуктовый туннель, кивнув по пути Джессу. Тот тотчас же последовал за мной.

— Кто-то только что пытался меня убить, — без всяких предисловий сказал я.

— Убить! — Джесс уставился на меня, прищурив глаза. — Впрочем, от этой банды всего можно ожидать.

— То есть?

— Минуту назад я пошел поискать кое-какие запчасти, мне они понадобились для ремонта, но не в этом суть... Как вы знаете, запчасти лежат рядом со взрывчаткой. Так вот, там кто-то рылся...

— Там, где взрывчатка? — На мгновение мне представилось, как какой-то маньяк подсовывает под тягач палочку взрывчатки. — И что-нибудь взяли?

— Самое странное, что ничего не взяли. Я проверил. Вся взрывчатка на месте. Но все разбросано, все перемешано с запалами и детонаторами.

— А кто был здесь днем?

Он пожал плечами.

— Спросите лучше, кого здесь не было.

Он был прав. За день и вечер здесь перебывали абсолютно все: мужчины ходили за деталями для тягача, женщины — за продуктами. К тому же, в самом конце туннеля находился наш туалет.

— А что произошло с вами, сэр? — спокойно осведомился Джесс.

Я рассказал ему все, и, пока я говорил, лицо его вытянулось от изумления и губы превратились в тонкую белую черточку на смуглой коже. Джесс понимал, что значит заблудиться на плато.

— Жестокая и подлая чертовка, — тихо сказал он. — Придется арестовать ее, сэр, иначе кто знает, кто будет следующий в ее списке. Но... ведь нужны доказательства или признание... Или что-то в этом роде. Мы не можем просто...

— Я получу и то, и другое, — бросил я. Жестокий гнев все еще владел мной, заглушая все другие чувства. — И немедленно!

Я вышел из туннеля и решительно подошел к стюардессе.

— Мы кое-что упустили из виду, мисс Росс, — резко проговорил я.— Я имею в виду продукты на вашем камбузе на самолете. От этого может зависеть жизнь или смерть. Сколько их там у вас?

— Продуктов? Боюсь, что не очень много. Лишь небольшие порции на тот случай, если кто-нибудь проголодается. Ведь днем я подавала им обед, а вечером все поужинали.

(«И запили улики весьма своеобразным сортом кофе», — угрюмо подумал я.)

— Неважно, много или мало, —• проговорил я вслух. — Для нас сейчас ценны любые крохи. Я бы хотел, чтобы вы сейчас пошли туда со мной и показали, что у вас там хранится.

— Обязательно сейчас? — запротестовала Мари Ле Гард. — Неужели вы не видите, что бедняжка продрогла до костей?

— Неужели вы не видите, что я тоже? — отрезал я. Видимо, я уже был на пределе, иначе никогда бы не позволил себе говорить таким тоном с Мари Ле Гард. — Пойдемте, мисс Росс.

Она пошла. На этот раз, не полагаясь на случай, я захватил наш прожектор с портативной батареей и еще один фонарь, а стюардессе сунул в руки охапку бамбуковых кольев. Когда мы поднялись наверх, она остановилась, ожидая, что я поведу ее, но я велел ей идти впереди. Я хотел видеть ее руки.

Снегопад несколько ослабел, ветер утих, и видимость немного улучшилась. Мы прошли вдоль кабеля антенны, повернули чуть-чуть к северо-востоку и через десять минут были уже у самолета.

— Отлично, — сказал я. — Вы первая, мисс Росс. Забирайтесь наверх.

— Наверх? — Она обернулась ко мне, и, хотя большой фонарь, поставленный мной на снег, не давал мне возможности увидеть ее лицо, ее удивленный тон был выбран совершенно правильно. — Каким образом?

— Тем же, что и раньше! — отрезал я. Чувство Гнева не давало мне спокойно говорить, еще немного, и я не сдержусь. — Прыгайте!

— Тем же, что... — Она замолчала и уставилась на меня. — Что вы хотите этим сказать? — прошептала она.

— Прыгайте! — неумолимо повторил я.

Она медленно повернулась и прыгнула. Пальцы ее не достигли рамы на шесть дюймов. Она попробовала снова, но снова безрезультатно. При третьей попытке я подхватил ее и приподнял, она руками ухватилась за нижнюю раму. На мгновение она повисла на руках, потом подтянулась и, вскрикнув, тяжело упала. Медленно, словно оглушенная, она поднялась и посмотрела на меня. Превосходная актриса!

— Не могу, — хрипло проговорила она. — Вы же сами видите, что не могу. Что вы от меня хотите? Что я сделала?

Я ничего не ответил, а она продолжала:

— Я... я не останусь здесь. Я пойду обратно в домик...

— Успеется! — Я грубо схватил ее за руки, так как она уже повернулась, собираясь уходить. — Встаньте так, чтобы я мог вас видеть.

Я подпрыгнул, ухватился за раму и, забравшись в кабину пилота, протянул вниз руки так, чтобы втащить ее за собой, и не слишком деликатно. Потом, ни слова не говоря, повел ее в кладовую.

— Аптека «Микки Финна», — заметил я. — Идеально спокойное местечко...

Теперь уж она скинет маску. Я поднял руки, предвосхитив ее попытку заговорить, так как она уже открыла рот.

— Дурман, мисс Росс! Но вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю?

Она смотрела на меня, не мигая и ничего не говоря.

— Когда случилась авария, вы сидели вот тут, — продолжал я. — Может быть, даже на этой табуретке, верно?

Она все так же молча кивнула.

— И конечно, вас отбросило на эту переборку. Скажите, мисс Росс, где та металлическая штука, тот металлический выступ, который продырявил вам спину?

Она посмотрела на стенные шкафы, потом медленно перевела на меня взгляд.

— Так вот... вот зачем вы привели меня сюда?

— Где он? — требовательно спросил я.

— Не знаю. — Она покачала головой и отступила на шаг. — Какая разница? И... и дурман... Да в чем дело, скажите, пожалуйста!

Молча я взял ее под руку и провел в радиорубку. Там я направил луч фонаря на верхний угол корпуса радиоприемника.

— Кровь, мисс Росс! И несколько синих ниток. Кровь из раны у вас на спине, нитки — из вашего жакета. Вот где вы сидели или стояли, когда самолет рухнул. Жаль, что вас сбило с ног. Но по крайней мере, вам удалось удержать в руке пистолет...— Она смотрела на меня каким-то больным взглядом, и ее лицо казалось белой маской, вырезанной из папье-маше.— Вы забыли свою роль, мисс Росс. Ваша следующая реплика должна быть: «Какой пистолет?» Я подскажу вам. Тот, из которого вы стреляли во второго пилота. Жаль, что вы сразу не убили его, не правда ли? Но зато вы отлично потом разделались с ним. Задушить едва живого человека очень просто. Как говорится, чистая работа!

— Задушить? — Это слово ей удалось лишь с третьей попытки.

— Вот это правильная реплика и в самое время, — одобрительно сказал я, —• именно задушить. Ведь это вы задушили второго пилота прошлой ночью?

— Вы с ума сошли, — прошептала она. Ее губы, неестественно алые на пепельно-белом лице, были полуоткрыты, темные глаза казались огромными и выражали страх, боль и отчаяние. — Да, вы сошли с ума, — повторила она дрогнувшим голосом.

— С ума спятил, — согласился я. Снова подхватил ее под руку, увлек за собой к пульту управления и осветил фонариком спину убитого пилота. — Об этом вы, конечно, тоже ничего не знаете?

Я нагнулся, рывком поднял его китель, чтобы обнажить то место, куда вошла пуля, и едва удержался на ногах. Она с долгим, глубоким вздохом упала прямо на меня. Машинально я подхватил ее и опустил на пол, выругался, что попался на удочку, на миг обманувшись этой банальной женской уловкой, и безжалостно ткнул ее двумя пальцами прямо в солнечное сплетение.

Никакой реакции не последовало, абсолютно никакой. Обморок был самым настоящим, и она полностью лишилась сознания.

Мне редко доводилось переживать столь неприятные минуты, которые я провел в ожидании, когда она придет в себя.

Самобичевание — слишком бледное слово, чтобы выразить то чувство, с каким я проклинал себя за безрассудство, беспросветную тупость и больше всего за зверскую грубость, за рассчитанную жестокость, с которой я обошелся с этой бедной девочкой, теперь беспомощно лежащей передо мной... Особенно я проклинал себя за жестокость последних нескольких минут. Пожалуй, можно было извинить мои подозрения, но мои последние действия, нет, им не было оправдания. Если бы я не был настолько во власти гнева, не был настолько уверен в своей правоте, что даже возможность сомнения ни разу не пришла мне в голову, если бы мои мысли не сосредоточились на том, чтобы разоблачить ее и доказать ее вину, я бы, по крайней мере, понял, что она не может быть тем человеком, кто полчаса назад выпрыгнул из кабины управления, когда я бежал по проходу. Она не могла быть тем человеком по той причине, что не сумела бы самостоятельно забраться в самолет. Не говоря уже об ее ране. Я должен был как врач сразу понять, что ее руки и плечи, которые я достаточно хорошо разглядел, не приспособлены для акробатических действий, чтобы подтянуться на такую высоту и протиснуться сквозь отверстие в разбитом стекле. Она не притворялась, когда упала в снег. Теперь я это ясно понял, но мне следовало понять раньше.

Я еще не исчерпал всех эпитетов, какими награждал себя, когда она зашевелилась, вздохнула и выпрямилась на моей руке. Глаза ее медленно раскрылись, остановились на мне, и я почувствовал, что она пытается отстраниться.

— Все в порядке, мисс Росс, — сказал я по возможности мягко. — Пожалуйста, не бойтесь. Я не сошел с ума... Право, не сошел. Я просто самый полоумный, неуклюжий субъект, какого вам приходилось видеть и какого вы никогда больше не встретите. Я сожалею, я ужасно сожалею обо всем, что я вам тут наговорил и что сделал. Как вы думаете, вы можете простить меня?

Не думаю, чтобы она слышала хоть одно слово из того, что я сказал. Может быть, лишь мой тон несколько ободрил ее, но это было всего лишь мое предположение.

— Убили! — Я едва услышал это слово, так тихо она его произнесла. — Его убили. Кто... Кто это сделал?

— Ну-ну, успокойтесь, мисс Росс... — «О Боже», — подумал я и продолжал: — Не знаю... Теперь я знаю только одно — что вы не имели к этому никакого отношения.

Она устало покачала головой.

— Просто не верится... Не могу поверить. Капитан Джонсон? Зачем кому-то понадобилось... Ведь у него не было врагов, доктор Мейсон.

— Возможно, полковник Гаррисон тоже не имел врагов. — Я кивнул в сторону заднего ряда кресел. — Но они разделались и с ним.

Она посмотрела в ту сторону, и глаза ее широко раскрылись от страха. Губы ее шевельнулись, словно она хотела что-то сказать, но я не услышал ни звука.

— Они разделались и с ним, — повторил я. — Так же как и с пилотом. Как и со вторым пилотом, и с бортинженером.

— Они? — прошептала она. — Кто это они?

— Кто бы то ни был, я знаю только, что это были не вы.

— Не я, — прошептала она. Она вздрогнула еще сильнее, и я крепко схватил ее за плечи. — Мне страшно, доктор Мейсон, мне страшно.

— Вам нечего... — Я хотел сказать, что бояться нечего, но вовремя осознал идиотизм этих слов. Поскольку среди нас скрывается неизвестный беспощадный убийца, можно было бояться чего угодно. Мне самому было страшно, но такое признание не подняло бы дух этого юного существа. Поэтому я рассказал ей обо всем, что мы обнаружили, о наших подозрениях и о том, что произошло со мной. Когда я закончил, она посмотрела на меня и спросила:

— Но зачем меня перенесли в радиорубку? Ведь меня перенесли туда, правда?

— Вероятно, — согласился я. — Зачем? Должно быть, для того, чтобы держать вас под прицелом, если бы второй пилот, Джимми Уотермен, кажется, так вы его назвали, отказался подчиниться. Зачем же еще?

— Зачем же еще? — повторила она как эхо. Потом пристально посмотрела на меня, глаза в глаза, и я увидел, как в ее взгляде вновь появился страх. — А кто еще?

— О чем вы?

— Разве вы не понимаете? Если кто-то держал под прицелом Джимми Уотермена, то кто-то другой должен был держать под прицелом остальных пилотов. Ведь один человек не может одновременно быть в двух местах... Ведь капитан Джонсон, должно быть, делал в точности все, что ему велели. И Джимми делал то, что ему велели.

Это было настолько очевидно, что и ребенок понял бы, но именно потому я и упустил это из виду. Конечно же, их было двое, иначе как бы они могли заставить весь экипаж подчиниться их приказаниям! Боже милостивый, значит, их двое! Там у нас в домике девять мужчин и женщин, и двое из них убийцы. Беспощадные и безжалостные убийцы, которые, будь к тому малейший повод, убьют и еще кого-нибудь. А у меня нет и тени предположения, кто они, эти двое.

— Конечно, вы правы, мисс Росс. — Я заставил себя говорить спокойным и размеренным тоном. — Я был просто слеп, мне следовало это давно понять...— Я вспомнил, как легко пуля пронзила человека в последнем ряду.— Собственно, я понимал это подсознательно, но как-то не связал одно с другим. Полковник Гаррисон и капитан Джонсон были убиты из разных пистолетов: один — из тяжелого и мощного оружия, а другой — из менее мощного, более легкого, каким может пользоваться и женщина...

Я внезапно умолк. Дамский пистолет! Почему бы и не женщина? Может быть, даже девушка... та, которая сидит сейчас рядом со мной? Может быть, тот, кто пошел за мной, когда я направился к самолету, был ее сообщник, ведь это объяснило бы многие факты... Нет, не объяснило бы, обморок нельзя симулировать. Но может быть...

— Дамский пистолет? — Она поняла меня, словно я произнес свои мысли вслух. — Может быть, даже я, лучше сказать, все-таки я. — Она говорила неестественно спокойным тоном. — Видит Бог, я не могу упрекать вас. На вашем месте я бы тоже всех подозревала.

Она стянула с левой руки перчатку, сняла с безымянного пальца сверкающее колечко и передала его мне. Я с недоумением стал рассматривать его в свете фонаря и заметил на внутренней стороне крошечную надпись: «Дж. У. — М. Р. сент. 28,1958». Я поднял на нее глаза. Лицо ее будто застыло и осунулось.

— Мы с Джимми обручились два месяца назад. Это был мой последний рейс в должности стюардессы. На Рождество мы должны были пожениться... — С этими словами она выхватила у меня кольцо, трясущейся рукой надела его на палец, а когда снова повернулась ко мне, глаза ее были полны слез. — Теперь вы мне верите? — Она всхлипнула. — Теперь вы мне верите?

Первый раз за двадцать четыре часа я поступил разумно: крепко сжал губы и не сказал ни слова. Меня больше не беспокоило ее странное поведение сразу после аварии и у нас в домике, я понял: то, что она сейчас сказала, объясняет все. Я молча сидел и наблюдал за тем, как она смотрит перед собой невидящим взглядом, а когда она вдруг вся поникла и закрыла лицо руками, я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Она просто повернулась, уткнулась лицом в олений мех моей парки и заплакала так, словно сердце ее разрывалось. Я думаю, так оно и было на самом деле.

Возможно, тот момент, когда человек узнает, что у девушки умер жених, — не самый подходящий для зарождения любви. Но боюсь, что именно это со мной и случилось. Эмоциям нет дела до щепетильности, до правил и приличий повседневной жизни, и именно сейчас я вдруг ощутил их власть над собой с такой силой, какой не чувствовал с того ужасного дня, четыре года назад, когда моя жена через три месяца после свадьбы погибла в автомобильной катастрофе. И я бросил медицину, вернулся к моей первой великой любви — геологии, закончил прерванный второй мировой войной курс на степень бакалавра наук и пустился странствовать по свету, направляясь туда, где работа, новое окружение и обстоятельства помогли мне забыть о прошлом. Почему же при виде этой темной головки, уткнувшейся в мех моей парки, я чувствовал, что сердце мое переворачивается? Не знаю. Несмотря на ее удивительные темные глаза, ее нельзя было назвать красавицей. И я абсолютно ничего о ней не знал. Быть может, это была просто естественная реакция после моей прежней антипатии, а может быть, это была жалость, вызванная тем, что она потеряла любимого человека, что я обошелся с ней слишком грубо и подвергал ее опасности. Ведь тот, кто понимает, что я знаю слишком много, очень скоро поймет, что и она знает столько же. Возможно, мои чувства были вызваны тем, что она выглядела такой беспомощной и ранимой, такой до смешного маленькой, как бы затерявшейся в большой парке Джесса. Потом я заметил, что ищу оправдания, и перестал об этом думать. Я был женат недолго, но достаточно долго для того, чтобы узнать: у сердца есть свои собственные причины, о которых даже самый острый ум не имеет ни малейшего представления.

Мало-помалу рыдания утихли, и она выпрямилась, пряча от меня, вероятно, очень заплаканное лицо.

— Простите, — невнятно прошептала она. — И большое вам спасибо.

— Спасибо моему утешающему плечу. — Я похлопал по нему правой рукой. — Это для моих друзей, другое — для моих пациентов.

— Ему тоже, но я не об этом. Спасибо вам за то, что вы не говорили, как вам меня жаль, не гладили меня по голове, не приговаривали «ну-ну» или что-нибудь в этом роде. Я бы этого не выдержала. — Она вытерла лицо, взглянула на меня своими темными глазами, и снова я почувствовал, как у меня все переворачивается внутри. — Куда мы теперь, доктор Мейсон?

— Обратно в домик.

— Я не об этом.

— Знаю. Но что вам ответить? Я и сам в полной растерянности. Сто вопросов и ни одного ответа.

— А я даже не знаю всех этих вопросов, — пробормотала она. — Только пять минут тому назад и я узнала, что это был не несчастный случай. — Она недоверчиво покачала головой. — Разве бывало такое, чтобы гражданский самолет заставили сесть, угрожая оружием?

— Доводилось слышать. В газетах писали, как несколько вооруженных людей заставили один самолет пойти на посадку. Но они выбрали еще худшее место, в живых остались, кажется, всего один или двое. Возможно, этот самый инцидент и вдохновил наших «друзей», которые нас ждут в домике. Я бы не удивился.

Но она не слушала меня:

— Почему... Почему они убили полковника Гаррисона?

Я пожал плечами.

— Может быть, у него была слишком большая сопротивляемость против «Микки Финна». Или он знал слишком много, или слишком много видел. А может быть, и то, и другое.

— Но... Теперь они знают, что вы тоже видели и знаете слишком много! — Лучше бы, говоря это, она не смотрела на меня. Эти глаза заставили бы далее и преподобного отца Смолвуда сбиться с мысли в середине его самой грозной обличительной проповеди, правда, я не очень-то представлял себе мистера Смолвуда в роли грозного обличителя.

— Неприятная мысль, — сказал я, — и она уже несколько раз приходила мне в голову за последние полчаса. Даже больше, чем надо.

— О, не надо так! Вам, наверное, так же страшно, как и мне! — Она поежилась. — Пожалуйста, уйдем отсюда. Здесь так жутко... Что... что это было? — внезапно зазвенел ее голос на высокой, резкой ноте.

— Что? — Я старался говорить спокойно, но это не помешало мне нервно оглянуться. Возможно, она права. Возможно, мне так же страшно, как и ей.

— Какие-то звуки. — Теперь она говорила почти шепотом, и ее пальцы все глубже зарывались в мех моей парки. — Будто кто-то постучал по крылу или по фюзеляжу.

— Чепуха! — Голос мой прозвучал резко, но сам я словно ступал по острию бритвы. — Вам уже начинает...

Я прервал свою фразу на полуслове. На этот раз я и сам готов был поклясться, что тоже что-то услышал. И было ясно, что Маргарет Росс тоже услышала. Она оглянулась через плечо, всматриваясь в ту сторону, откуда донеслись звуки, а потом медленно повернулась ко мне. Лицо ее было напряжено, глаза широко раскрыты и неподвижны.

Я отбросил ее руки со своего рукава, схватил пистолет и фонарь, вскочил с кресла и побежал. В кабине управления я резко остановился. Господи, что я за дурак, оставил прожектор включенным прямо против козырька, и теперь он слепил меня, превращая в отличную мишень для любого, кто, возможно, притаился внизу с пистолетом в руке. Но мои колебания продолжались лишь секунду. Вопрос был поставлен прямо: теперь или никогда, иначе меня могут продержать здесь, как в ловушке, всю ночь или, по крайней мере, до тех пор, пока у прожектора не истощится батарея. Я нырнул головой вперед в отверстие ветрового стекла, в последний момент схватился за стойку и, прежде чем успел опомниться, уже лежал ничком на снегу.

Секунд пять я пережидал, напряженно прислушиваясь, но ничего не услышал кроме стенаний ветра, свистящего шороха ледяных кристаллов и биения собственного сердца. Я никогда не слышал этого свистящего шороха так отчетливо, как в эту минуту, но ведь я никогда и не лежал с непокрытой головой на плато.

Потом я вскочил на ноги и, разрезая тьму ярким лучом фонаря, обежал, скользя и спотыкаясь от поспешности, вокруг самолета. Я дважды повторил этот маневр, второй раз в обратном направлении, но никого не заметил. Остановившись под козырьком, я тихо окликнул Маргарет Росс. Она появилась в рамке отверстия, и я сказал ей:

— Все в порядке. Никого нет. Нам обоим просто почудилось. Прыгайте!

Я поднял руки, поймал ее и осторожно поставил на ноги.

— Зачем... зачем вы меня там оставили? — Слова вырвались потоком, наскакивая друг на друга, чувство гнева тонуло в чувстве страха. — Это... Это было ужасно! Эти мертвецы... Зачем вы меня оставили?

— Простите. — Можно, конечно, пуститься в пространные рассуждения по поводу женской несправедливости и нелогичности, но сейчас мне было не до этого. А если иметь в виду горе, сердечную боль, шок и грубое обращение, то она уже и так много перенесла.— Простите,— повторил я, — мне не следовало этого делать. Просто не подумал.

Ее опять трясло, поэтому я обнял ее за плечи и крепко прижал к себе, пока она не успокоилась. Потом взял фонарь и батарею в одну руку, ее руку — в другую, и мы пошли к нашему домику.

 Глава 6

Понедельник, семь вечера — вторник, семь утра

Когда мы подошли к домику, Джекстроу с помощниками только что закончили сборку деревянного корпуса на тягаче и кое-кто из мужчин уже спустились вниз. Я не стал проверять тягач: все, что делал Джекстроу, было безупречно.

Я знал, что он заметил мое отсутствие, но он не такой человек, чтобы задавать мне вопросы при посторонних. Я подождал, пока последний из работавших не сошел вниз, взял Джекстроу под руку и отвел в сторону, чтобы чувствовать себя под покровом темноты в полном уединении, но и чтобы видеть желтый свет, пробивавшийся из наших заиндевелых слуховых окон: потеряться среди льда и снега второй раз за один вечер было бы, пожалуй, уже слишком.

Он выслушал меня молча и, лишь когда я закончил, спросил:

— Что же мы предпримем, мистер Мейсон?

— Все будет зависеть от обстоятельств. Вы говорили с Джессом?

— Четверть часа назад. В туннеле.

— Как насчет радио?

— Боюсь, что никак, доктор Мейсон. Джесс обнаружил пропажу нескольких конденсаторов и запасных ламп. Все обыскал. Говорит, что их украли.

— Может, еще найдутся? — Но я и сам не верил в это.

— Две лампы уже нашлись. В конце снегового туннеля. Разбиты вдребезги.

— Наши друзья везде успевают. — Я негромко выругался. — Это решает вопрос, Джекстроу. Больше ждать нельзя, надо трогаться в путь как можно скорей. Но эту ночь... Эту ночь надо использовать для сна. Мы должны выспаться.

— В Аплавник? — Это была база нашей экспедиции неподалеку от устья ледника Стрёмсунд. — Думаете, мы доберемся туда?

Так же как и я, он имел в виду не трудности и опасности зимнего путешествия в Арктике, хотя, имея только устаревший тягач, даже думать об этом было страшно, а людей, которые должны были стать нашими спутниками. Среди всех сомнений и опасений одно было ясно как день: кто бы ни были убийцы, они могли избежать правосудия лишь одним способом — стать единственными, кто вернется из Гренландии живыми.

— Я бы не поручился за счастливый исход нашего путешествия, — сухо сказал я, — но у нас будет еще меньше шансов, если мы останемся здесь. Голодная смерть нам обеспечена.

— Да, несомненно. — С минуту он молчал, потом его осенила неожиданная мысль. — Вы сказали, что сегодня они пытались убить вас. А вам не кажется это странным? Казалось бы, вы и я должны быть в полной безопасности. Во всяком случае, на несколько дней.

Я понял ход его мыслей. Не считая Джекстроу и меня, едва ли нашелся бы десяток людей во всей Гренландии, которые смогли бы завести этот проклятый тягач и тем более управлять им. С собаками справиться мог только Джекстроу, и сомнительно, что кто-либо из пассажиров умеет ориентироваться по звездам и ходить по компасу. И тот факт, что мы с Джекстроу все это знали и умели, мог на некоторое время гарантировать нам жизнь.

— Вы совершенно правы, — сказал я ему. — Но мне кажется, что они об этом не думают просто потому, что еще не осознали, как это важно. Нам будет лучше просветить их на этот счет. Тогда мы оба будем застрахованы. Это, конечно, не придаст нам популярности в их глазах, но тут уж ничего не поделаешь.

Я объяснил Джекстроу замысел, который уже сложился у меня в голове, и тот глубокомысленно закивал в знак согласия.

Через две-три минуты после того, как он сошел вниз, я тоже спустился в домик. Все девять пассажиров были в сборе. Восемь из них внимательно следили за Мари Ле Гард, восседающей за кастрюлей с супом, и я мог рассмотреть их самым пристальным образом. Первый раз я разглядывал группу людей с целью решить, кто же из них убийца, и обнаружил, что испытываю при этом странное и беспокойное чувство.

Начать с того, что в первую минуту каждый из пассажиров представлялся мне потенциальным преступником, но я рассматривал всю цепочку убийств как ненормальность. А в этой крайне необычной обстановке, в этой совершенно немыслимой, многослойной одежде каждый из них казался отклонением от нормы. Но при более близком рассмотрении передо мной была группа дрожащих от холода, притоптывающих, чтобы согреться, несчастных и весьма заурядных людей.

Впрочем, так ли уж они заурядны? Например, Веджеро, зауряден ли он? Он обладает отличным телосложением, силой и, несомненно, быстротой и темпераментом первоклассного борца тяжелого веса, но я бы никогда не принял его за боксера. И дело не в том, что он очевидно образованный и культурный человек, такие боксеры бывали и раньше, а дело в том, что на его лице не было никаких признаков, вернее, следов его профессии. Кроме того, я никогда о нем не слышал, хотя, с другой стороны, это мало что доказывает, как врач, я всегда был низкого мнения о homo sapiens, который ни за что наносит телесные повреждения другому homo sapiens. Я не особенно интересовался этим видом спорта.

Или взять, например, его менеджера Солли Ливина или даже преподобного Джозефа Смолвуда. Солли ничуть не похож на нью-йоркского менеджера, каких я видел и о которых слышал. Он до того хорош, что в него не веришь. Или преподобный отец Смолвуд, который выглядит так, как обычно изображают проповедников и какими они почти никогда не бывают: смиренным, кротким, немного нервным. Все его движения, реакция, комментарии и реплики предсказуемы. Против этого, однако, можно было бы возразить, что наши убийцы — умные, расчетливые люди, которые ни за что не стали бы подделываться под столь явно искусственные типы. А с другой стороны, если они отличаются изощренной хитростью, они, возможно, так и поступили.

Коразини. На нем тоже можно поставить большой вопросительный знак. Америка специализируется на создании ловких, умных, крепких руководителей и служащих бизнеса, и Коразини, несомненно, один из таких людей. Но обычный бизнесмен тверд главным образом в умственном отношении, а Коразини крепок и физически, к тому же в нем чувствуется какая-то беспощадность, которую он не поколебался бы применить и в делах, выходящих за пределы бизнеса.

Придя к этой мысли, я тут же подумал, что готов заподозрить Коразини по соображениям, диаметрально противоположным тем, которые вызвали во мне подозрение относительно Ливина и преподобного отца Смолвуда. Коразини не подходил ни под один шаблон и совершенно не соответствовал традиционному представлению об американских бизнесменах.

Остаются двое: Теодор Малер и сенатор Брустер. Из них я бы, скорее, заподозрил первого, чем второго... Но когда я спросил себя, почему, то не смог привести никаких убедительных доказательств, кроме того, что он тощий, смуглый, несколько мрачный на вид и абсолютно ничего не рассказал о себе. Что касается сенатора Брустера, то он, конечно же, вне всякого подозрения. Но тут же меня сразила внезапная мысль: если кто-то хочет избежать подозрений, то нет ничего лучше, как назваться человеком, который действительно стоит вне подозрений! Откуда я знаю, что он действительно сенатор Брустер? Подложные документы, белые усы и белые волосы, венчающие багрово-красное от природы лицо, вот вам и сенатор Брустер. Правда, такой обман скоро раскрылся бы, но кто говорит, что он рассчитан на долгое время?

Я видел, что ничего не достиг. И чувство замешательства и неопределенности стало еще сильнее, чем прежде.

Я подозревал даже женщин. Вот, например, Елена, девушка из Германии. Ее родной город Мюнхен почти в центре Европы, а чего только не бывает в той сложной обстановке, какая создалась в этих местах. Но с другой стороны, предположение, что семнадцатилетняя девушка может быть главарем шайки, специалистом по части преступлений, а мы явно имеем дело с опытными преступниками, нелепо и притянуто за уши. К тому же, сломанная ключица почти неопровержимо доказывает, что авария была для нее неожиданной.

Мисс Денсби-Грегг? Она плоть от плоти того мира, о котором я знаю очень мало, не считая того немногого, что мне довелось слышать от моих собратьев-психиатров, с успехом запускающих свой невод в мутные воды так называемого младшего поколения лондонского светского общества. Однако моральная неустойчивость и неврозы, не говоря уже о частых финансовых затруднениях, сами по себе не порождают преступлений, а главное, в этих кругах не найдешь того, чем в полной мере обладают люди, подобные Веджеро и Коразини, — физической и умственной жестокости и устойчивости, необходимых для преступника и убийцы. Но идти от общего к частному так же опасно и ошибочно, как и обобщать частности: ведь я ничего не знал о мисс Денсби-Грегг как о человеке.

Остается только Мари Ле Гард. Она мой пробный камень, единственная скала, за которую я могу держаться в этом мире неопределенности и неизвестности, и если я ошибся в ней, то так же ошибаются и миллионы людей. Существуют в жизни такие ситуации, которые просто нельзя себе представить, и Мари Ле Гард именно этот случай. Она выше подозрений.

Постепенно до моего сознания дошли глухое дребезжание чашек анемометра на затихающем ветру и шипение нашей лампы, показавшиеся мне вдруг ненормально громкими: я понял, что в помещении воцарилось молчание, и увидел, что все смотрят на меня с недоумением и любопытством. Мои неподвижные черты и кажущееся спокойствие никого не обманули. Напротив, они слишком явно показывали, что что-то неладно, и это заметили все девять человек. Но то, что я стал центром всеобщего внимания, было мне даже на руку: это позволило Джекстроу незаметно вооружиться, и сейчас он появился, держа под мышкой винчестер.

— Прошу прощения! — сказал я. — Я знаю, что глядеть на человека в упор невежливо. Однако сейчас ваша очередь. — Я кивнул в сторону Джекстроу. — В каждой экспедиции есть одна-две винтовки, чтобы отстреливаться от бродящих по побережью медведей и волков и добывать тюленей на корм собакам. Я никогда не думал, что они так пригодятся нам в сердце ледового плато против гораздо более опасной дичи. Мистер Нильсен — необычайно меткий стрелок, так что не думайте выкинуть какой-нибудь трюк: просто сцепите руки над головой. Все до одного!

Как по сигналу, все глаза теперь устремились на меня. Я успел вынуть из кармана автоматический пистолет, который нашел у полковника Гаррисона. На этот раз я уже не забыл снять предохранитель, и в застывшем молчании щелчок прозвучал необычно громко. Но молчание длилось недолго.

— Что за безобразие! — сенатор Брустер выкрикнул эти слова, багровея от ярости. Он вскочил и шагнул было ко мне, но в то же мгновение остановился, словно наткнувшись на каменную стену: выстрел из винчестера Джекстроу прозвучал словно оглушительный удар грома, и, когда замерли его последние отголоски и дым рассеялся, сенатор Брустер с побелевшим лицом уставился на дырку в треснувшей доске пола возле своей ноги. Должно быть, Джекстроу не рассчитал быстроты, с которой Брустер шагнул вперед, и пуля прошла даже по ребру подошвы сенатора. Как бы то ни было, большего эффекта трудно было ожидать: сенатор судорожно отпрянул назад и опустился на ящик, служивший ему стулом, забыв от страха сцепить руки над головой. Но меня это не беспокоило: я знал, что сенатор больше не доставит мне неприятностей.

— О’кей! Значит, вы всерьез. Теперь вы нас убедили. — Это сказал Веджеро, как обычно растягивая слова: руки его были крепко сцеплены над головой. — Мы знаем, что вы ничего не делаете зря, док. Так в чем же дело?

— Дело вот в чем, — жестко ответил я. — Двое из вас убийцы. Двое мужчин, а возможно, мужчина и женщина. Оба, конечно, вооружены. Вот мне и нужно это оружие.

— Коротко и ясно, мой мальчик, — неторопливо произнесла Мари Ле Гард. — Очень лаконично. Вы что, свихнулись?

— Опустите руки, мисс Ле Гард, вы не включены в эту маленькую компанию. Нет, я не свихнулся. Я в таком же здравом уме, как и вы, а если вам нужны доказательства, вы можете найти их в самолете или в ледяной могиле на плато: пилота с пробитым пулей позвоночником, пассажира в последнем ряду с пробитым пулей сердцем и второго пилота, задушенного здесь, в этом помещении. Да-да, задушенного! Я сказал тогда, что он умер от кровоизлияния в мозг, но на самом деле его задушили, когда он спал. Ну как, верите вы мне, мисс Ле Гард? Или нужна экспедиция в самолет? Так сказать, для полной убедительности?

Она медлила с ответом. Все молчали. Каждый был слишком ошеломлен, слишком поглощен тем, чтобы преодолеть недоверие и понять смысл страшного сообщения, которое они услышали, точнее, каждый, кроме двоих. Но хотя я вглядывался во все восемь лиц так пристально, как никогда раньше не вглядывался в человеческие лица, я не заметил ни малейшего движения или дрожи, ни тончайшего признака виновности. Кто бы ни были эти убийцы, они в совершенстве владели собой. Во мне шевельнулось чувство отчаяния, наверное, я проиграл.

— Я должна вам поверить. — Мари Ле Гард говорила все так же неторопливо, как и раньше, но теперь голос ее дрожал, и от лица отхлынула вся краска. Она взглянула на Маргарет Росс. — Вы знали об этом, дорогая?

— Узнала полчаса назад, мисс Ле Гард. Доктор Мейсон думал, что это я.

— Боже милосердный! Как... как это ужасно. Просто чудовищно! Двое из нас убийцы! — Со своего места у плиты она оглядела всех восьмерых и быстро отвела глаза. — Может быть... может быть, вы расскажете нам все, доктор Мейсон?

Я рассказал им все. Я уже думал о том, хранить ли все это в тайне или нет, когда возвращался с мисс Росс от самолета, и решился на последнее. Мое молчание все равно не обмануло бы убийц, они ведь знали, что я обо всем догадываюсь, а пассажиры, узнав истину, наверное, станут следить друг за другом, как ястребы, облегчая мне задачу.

— Вставайте по одному, — сказал я, закончив свой рассказ. — Мистер Лондон обыщет вас. Нужно найти оружие. И не забывайте, пожалуйста: имея дело с отчаянными людьми, я готов действовать соответствующим образом. Когда подойдет очередь, стойте спокойно и не позволяйте себе ни одного подозрительного движения. Я с пистолетом не очень-то в ладах, поэтому буду направлять его прямо в живот, чтобы не промахнуться.

— Думаю, все равно промахнетесь, — задумчиво бросил Коразини.

— Меня мало интересует, что вы там думаете, — холодно отпарировал я. — И не советую проверять это на себе.

Джесс начал с Веджеро. Он тщательно обыскал его. Я видел, как лицо Веджеро вспыхнуло от гнева, но глаза его не отрывались от моего пистолета. Джесс ничего у него не нашел. Следующим был Солли Ливии.

— Могу я поинтересоваться, почему для меня сделано исключение? — вдруг спросила Мари Ле Гард.

— Для вас?-— переспросил я, не спуская глаз с Солли.— Для Мари Ле Гард? Не задавайте дурацких вопросов.

— Выбор слов и тон оставляют желать лучшего. — Голос ее звучал мягко и тепло, но все еще дрожал. — Но я еще никогда не получала лучшего комплимента. И все равно, я настаиваю на том, чтобы обыскали и меня: не хочу, чтобы на меня падала малейшая тень, если ни у кого не найдут оружия.

А оружия действительно не было. Джесс осмотрел всех мужчин, Маргарет Росс — женщин. Мисс Денсби-Грегг высказала при этом ледяным тоном свой протест, но ничего не было обнаружено. Джесс бесстрастно посмотрел на меня.

— Обыщите их чемоданы, — резко сказал я. — Те небольшие чемоданчики, что они забрали с собой. Посмотрим, что в них.

— Зря теряете время, доктор Мейсон, — спокойно заметил Ник Коразини. — Любой, кто бы ожидал обыска, предусмотрел бы и обыск вещей. Ребенок и тот бы догадался. Пистолеты, которые вы ищете, убийцы наверняка спрятали где-нибудь в тягаче или санях, а то и зарыли в снегу, дюйма на два-три, чтобы их легко было вытащить в случае необходимости. В вещах вы их не найдете, ставлю сто долларов против одного.

— Возможно, вы и правы, — медленно проговорил я. -— Но с другой стороны, будь я одним из убийц и спрятав пистолет у себя в чемодане, разве я бы не говорил так, как сейчас говорите вы?

— Как вы только что сказали мисс Ле Гард, не задавайте дурацких вопросов! — Он вскочил, под бдительным оком Джекстроу прошел в угол, где были сложены вещи, подхватил несколько небольших чемоданчиков и бросил их передо мной на пол, включая и свой. — С какого начнете? Вот мой, этот — его преподобия, а вот этот... — Он поднял плоский чемоданчик и посмотрел на инициалы. — Этот сенатора. А вот этот не знаю чей.

— Мой, — надменно произнесла мисс Денсби-Грегг.

Коразини усмехнулся.

— Ах да, валенсийское платье. Так вот, док, кто... — Он вдруг запнулся, медленно выпрямился и поднял глаза к слуховым окнам. — Что... что, черт возьми, там происходит?

— Не старайтесь нас провести, Коразини, — быстро проговорил я. — Винчестер Джекстроу...

— Черт с ним, с винчестером Джекстроу! — нетерпеливо отрезал он. — Смотрите сами!

Я жестом велел ему посторониться и посмотрел. Спустя две секунды, сунув свой пистолет Джессу, я уже выбрался из люка наверх.

Самолет, как гигантский факел, пылал в ночи. Даже на расстоянии полумили и несмотря на то, что легкий ветер относил звуки в сторону, я отчетливо слышал яростный треск и гудение пламени. Это было даже не пламя, а огромная колонна огня, которая, казалось, поднимается из крыла и центра фюзеляжа. И поднимается без дыма и без искр, футов на двести в ночное небо, отбрасывая на снег кроваво-красный отблеск. Это было фантастически прекрасное зрелище. Оно длилось всего секунд десять. Радужные переливы вдруг превратились в белое сияние, вырвавшееся из него пламя взметнулось почти в три раза выше, и спустя две-три секунды застывшее молчание плато потряс грохот взорвавшихся бензобаков.

Почти сразу же языки пламени упали, словно свернулись, и кроваво-красный круг на снегу сократился, и я не стал дожидаться конца этого зрелища. Я быстро спустился в помещение, захлопнул за собой крышку люка и обратился к Джекстроу:

— Нельзя ли установить, что здесь делали наши дорогие гости, каждый в отдельности, за последние полчаса?

— Боюсь, что нет, доктор Мейсон. Все сновали взад и вперед: заканчивали сборку тягача, упаковывали продукты, заливали в канистры бензин, увязывали все на санях. — Он взглянул на слуховые окна. — Это был самолет, да?

— Вот именно, был! — Я посмотрел на стюардессу. — Приношу свои извинения, мисс Росс. Вам не почудилось. Там действительно кто-то был.

— Вы... вы хотите сказать, что пожар не случайность? — спросил Веджеро.

«Возможно, ты лучше всех знаешь, что не случайность», — подумал я. Вслух же сказал:

— Пожар возник не случайно.

— Значит, все ваши доказательства к чертям? — спросил Коразини. — Я имею в виду пилота и полковника Гар-рисона.

— Нет. Нос и хвост самолета не пострадали. Не знаю, какова была цель, но думаю, для этого имелись основания. Можете убрать эти вещи, мистер Коразини. Мы, как вы сказали, ведем игру не с детьми и не с дилетантами.

Пока Коразини складывал чемоданы обратно в угол, царило глубокое молчание, потом Джесс с загадочным видом посмотрел на меня.

— Что ж, это, по крайней мере, объясняет одну вещь.

— Интерес к взрывчатке? — Я с досадой вспомнил, как принял громкое шипение в самолете за шипение нашей лампы и не обратил на него никакого внимания. Очевидно, кто-то, кто хорошо знал, что делает, ввел в бензопровод, или в баки, или в карбюратор бикфордов шнур... — Конечно объясняет!

— Что за болтовня насчет взрывчатки? — требовательным тоном спросил сенатор Брустер. Он заговорил впервые после того, как Джекстроу загнал ему душу в пятки, и даже сейчас его лицо сохраняло необычную для него бледность.

— Кто-то выкрал у нас бикфордов шнур, чтобы поджечь самолет. Как знать, может быть, это были вы. — Я поднял руку, предупреждая взрыв возмущения, и добавил усталым тоном: — С таким же успехом это мог сделать любой другой. Я не знаю. Знаю лишь одно: лицо или лица, совершившие убийство, и украли шнур. И разбили радиолампы. И украли конденсатор.

— И сахар, — добавил Джесс. — Хотя Бог знает, на что им сахар!

— Сахар! — воскликнул я, но вопрос застрял у меня в глотке: случайно взглянув на Теодора Малера, я заметил, как этот маленький человек нервно вздрогнул и невольно метнул быстрый взгляд в сторону Джесса. Ошибки быть не могло, я знал, что мне это не почудилось. Я быстро отвел глаза, чтобы он не догадался о своем саморазоблачении.

— Последний мешок, — уточнил Джесс. — Фунтов на тридцать... Исчез. Я собрал все, что осталось, горсть сахара на полу в туннеле, перемешанная с осколками лампы.

Я покачал головой и ничего не сказал. Я просто не мог себе представить, зачем было красть сахар.

В этот вечер ужин был весьма скудный: суп, кофе и только по две галеты на человека. Суп был жидкий, галеты —на один зуб, а кофе, по крайней мере на мой взгляд, настоящее пойло. Да еще без сахара.

Таким же скудным был и разговор, так как он касался только самого необходимого. В основном все молчали. Время от времени я замечал, как кто-нибудь поворачивался к соседу, явно желая что-то сказать, но тут же крепко сжимал зубы и отворачивался, молча, с замкнутым лицом. Из-за того, что каждый, вероятно, думал, будто его или ее сосед — убийца, или хуже того, что сосед думает, будто он или она — убийца. Атмосфера за ужином была на редкость неуютной и натянутой. Такой я ощутил ее в начале ужина, а потом решил, что мне следует думать о более важных вещах, чем оценивать настроение сидящей за трапезой команды.

После ужина я поднялся, натянул парку и рукавицы, взял прожектор, велел Джессу и Джекстроу следовать за мной и направился к люку. Меня остановил голос Веджеро:

— Куда вы, док?

— Вас это не касается... А вам что, мисс Денсби-Грегг?

— Вы... вы не хотите забрать с собой это ружье?

— Не беспокойтесь, — усмехнувшись, ответил я. — Кто же посмеет до него дотронуться, когда вы все следите друг за другом, как коршуны?

— Но все-таки, кто-нибудь может быстро схватить его, — нервно возразила она. — Могут выстрелить в вас, когда вы будете спускаться обратно.

— Уж если стрелять, то не в меня или в мистера Нильсена. Без нас они не продвинутся отсюда и на милю. Вероятнее

был чертовски рад иметь его рядом как друга, как союзника и как гарантию против всяких бед, которые всегда подстерегают неосторожных и неопытных людей на ледниковом плато. Но при всем этом я, как ни старался, не мог успокоить свою совесть и изгнать из своей памяти образы его молодой, смуглой, жизнерадостной жены, учительницы, их маленькой дочурки и их красно-белого кирпичного дома, в котором в качестве гостя я прожил летом две недели. О чем сейчас думал Джекстроу, сказать было невозможно. Он сидел неподвижно, будто высеченный из камня. Живыми были только глаза, они все время смотрели вперед или по сторонам, как бы нащупывая неожиданные трещины во льду, ища признаки возможного несчастья. Это получалось у него чисто инстинктивно. Самое опасное место, с расселинами и трещинами, было еще далеко впереди, на расстоянии двухсот пятидесяти миль, там, где ледниковая равнина начинает резко понижаться к морю. Да и сам Джекстроу утверждал, что у его вожака Балто нюх на трещины гораздо лучше, чем у любого человека.

Температура упала до минус тридцати, но для арктического путешествия ночь была просто великолепной: лунная, безветренная ночь под тихим звездным небом. Видимость была отличная, лед гладкий и ровный, двигатель работал чудесно, без малейшей запинки, и если бы не мороз, не непрерывные рев, грохот и вибрация от большого двигателя, от которых немело все тело, то можно считать такую поездку сплошным удовольствием.

Поскольку широкий деревянный кузов мешал обзору, я не мог видеть, что делается сзади, но примерно через каждые десять минут Джекстроу спрыгивал вниз и окидывал взором наш «поезд». Позади тягача с его деревянным домиком, с дрожащими от холода пассажирами (из-за того, что бак с бензином находился внизу, а канистры в задней части тягача, печку на ходу не топили) бежали на буксире грузовые сани со всеми нашими запасами: 120 галлонами горючего, продуктами, матрацами и спальными мешками, палатками, топорами, лопатами, веревками, четырьмя деревянными настилами на случай, если попадутся на пути трещины во льду, дорожными флажками, брезентом, фонарями, медикаментами, радиозондами, кухонной утварью, осветительными ракетами, тюленьим мясом для собак и множеством других мелочей. Перед отъездом я колебался, брать ли с собой радиозонды, особенно их тяжелые цилиндры с водородом, но они были изначально упакованы вместе с палатками и, что было решающим фактором, по крайней мере один 'раз спасли жизнь целой экспедиции, которая, заблудившись на плато из-за неисправности компасов, запустила в короткое светлое время дня несколько радиозондов, и это позволило работникам базы обнаружить экспедицию и послать им точный радиопеленг.

За тяжело нагруженными санями следовали пустые сани, за ними, привязанные длинными ремнями, бежали собаки, все, за исключением Балто, который бежал без привязи, без устали курсируя взад и вперед всю ночь, то забегая далеко вперед, то отбегая в сторону, то оставаясь сзади, подобно эсминцу сопровождения. Пропустив мимо себя последнюю собаку, Джекстроу без догонял тягач и запрыгивал на сиденье рядом со мной. Он был неутомим, нечувствителен к физическому напряжению, как и его Балто.

Первые двадцать миль прошли легко. Направляясь в эти края с побережья четыре месяца тому назад, мы через каждые полмили водружали дорожный флажок. В такую ночь, всю залитую лунным светом, эти дорожные флажки ярко-оранжевого цвета, да еще поднятые на алюминиевых стержнях, укрепленных на снеговых буях, были видны на большом расстоянии, и не меньше двух, а то и трех одновременно. Искрящийся иней покрывал алюминиевые флагштоки. Мы насчитали двадцать восемь флажков, с полдюжины недоставало, а потом, после неожиданного уклона плато вниз, потеряли их совсем. То ли их унесло ветром, то ли занесло снегом, трудно было сказать. Как бы то ни было, но они исчезли.

— Вот так-то, — проговорил я обреченным тоном. — Теперь одному из нас придется холодно. По-настоящему холодно.

— Не впервые, доктор Мейсон. Начнем с меня. — Он взял с кронштейнов магнитный компас, размотал кабель с катушки, находящейся под приборной доской, а потом спрыгнул на снег, продолжая разматывать кабель.

Несмотря па то, что магнитный северный полюс не находится вблизи от северного полюса, а в нашем случае он был почти на тысячу миль южнее и лежал скорее к западу, чем к северу, от нас, магнитный компас при должных поправках на отклонение в северных широтах все-таки может быть полезным. Но он был совершенно бесполезен на нашем тягаче, так как большая масса металла оказывала противодействие. Поэтому наш план заключался в том, чтобы один из нас лежал с компасом на вторых санях, находящихся в пятидесяти футах от тягача, и с помощью переключателя, который управлял световыми сигналами, красным и зеленым, на самом тягаче, направлял водителя. Идея принадлежала не нам, она даже не была новой. Она родилась в Антарктике четверть века назад, но, насколько я знал, не претерпела с тех пор никаких изменений в сторону усовершенствования.

Когда Джекстроу устроился в санях, я вернулся к тягачу и откинул брезентовый полог, служивший задней стенкой деревянного кузова. Потому ли, что лица пассажиров вытянулись и осунулись и в тусклом свете крошечной лампочки над головой поражали какой-то потусторонней бледностью, потому ли, что зубы у них непрерывно стучали, но передо мной предстала картина крайнего и в то же время жалкого страдания. Однако в этот момент они не вызвали у меня никакого сочувствия.

— Вынужденная остановка, — сказал я. — Сейчас мы снова тронемся. Но мне нужен один человек для наблюдения.

Веджеро и Коразини почти одновременно предложили свои услуги, но я отрицательно покачал головой.

— Вы оба постарайтесь, насколько это возможно, хорошенько выспаться и отдохнуть. Вы мне понадобитесь позже. Может быть, вы не откажетесь, мистер Малер?

Малер был бледен, и вид у него был больной, но он кивнул в знак согласия, а Веджеро заметил спокойным тоном:

— Видимо, Коразиии и я находимся в числе первых в вашем списке подозреваемых, не так ли?

— Во всяком случае, я бы не поставил вас в конце этого списка,— отпарировал я, подождал, пока Малер выберется наружу, а потом опустил полог и направился к месту водителя.

Как ни странно, Теодор Малер оказался необыкновенно разговорчивым. Он как будто жаждал выговориться. Это настолько не соответствовало представлению, которое сложилось у меня о нем, что я был более чем удивлен.

«Может быть, от одиночества, — подумал я, — или из желания забыть о ситуации, или отвлечь от себя подозрения?»

Только позже я понял ошибочность моих предположений.

— Так что же, мистер Малер, похоже, что ваша поездка по Европе несколько задерживается! — Мне приходилось почти выкрикивать слова, чтобы он услышал меня в грохоте тягача.

— Не по Европе, доктор Мейсон. — Я слышал пулеметную дробь, которую выбивали его зубы. — По Израилю.

— Вы там живете?

— Никогда в жизни там не был. — Наступила пауза, а когда он снова заговорил, его голос утонул в шуме двигателя. Мне показалось, что я уловил слова «мой дом».

— Вы собираетесь начать там новую жизнь, мистер Малер?

— Мне шестьдесят девять... завтра исполнится, — уклончиво сказал он. — Новую жизнь? Скажем точнее, что я собираюсь покончить со старой.

— И вы собираетесь жить там и найти там свой дом, прожив шестьдесят девять лет в другой стране?

И он рассказал мне свою историю, которую я уже слышал не раз, с сотней вариаций.

Он был русским евреем, в 1906 году вынужден был бежать вместе с отцом, оставив мать и двух братьев, спасаясь от жестокой резни, устроенной «черносотенцами». Его мать, как он узнал позже, пропала без вести, а оба брата выжили только для того, чтобы умереть в мучениях: один во время восстания в Белостокском гетто, а второй — в газовой камере Треблинки. Сам он работал на швейной фабрике в Нью-Йорке, окончил вечернюю школу, работал в нефтяной компании, .женился и после смерти жены прошлой весной решил осуществить вековое стремление своего народа, вернуться на его священную землю. Это была трогательная, глубоко волнующая история, ко я не поверил ни одному ее слову.

Каждые двадцать минут я менялся местами с Джекстроу, и так тянулись долгие ночные часы. Холод усиливался, а луна и звезды совершали свой путь по черному небосводу. Потом луна зашла, чернота арктической ночи легла на плато, и я с чувством благодарности остановил тягач, и тишина, беззвучная, глубокая и бесконечно сладостная, разлилась повсюду, где только что все дрожало от оглушительного рева большого двигателя и металлического громыхания гусениц.

За чашкой черного кофе без сахара, но с галетами я объяснил пассажирам, что мы остановились лишь на три часа и что будет лучше, если они воспользуются этой остановкой и поспят: у большинства, включая и меня, глаза были красными, и все мы просто падали от усталости. Три часа, не больше: не часто Гренландия дарит путникам такую погоду, и упустить такой случай просто нельзя.

Когда я пил кофе, рядом со мной оказался Теодор Малер. Почему-то он был обеспокоен, дергался, нервничал, ему было явно не по себе. Его взгляд и внимание были настолько рассеяны, что я решил воспользоваться его состоянием и тут же выяснить все, что мне было нужно.

Допив кофе, я шепнул ему, что хочу обсудить с ним конфиденциально один маленький вопрос. Он удивленно взглянул на меня, немного поколебался, а потом, кивнув в знак согласия, последовал за мной в темноту.

Пройдя ярдов сто, я остановился, направил фонарик прямо в лицо Малеру и, вынув свой пистолет, держал его так, чтобы дуло попало в ярко-белый луч. У Малера перехватило дыхание, глаза его расширились от удивления и страха.

— Приберегите этот спектакль для судей, Малер, — проговорил я с мрачной холодностью. — Меня этим не проведешь. Мне нужно лишь одно: ваш пистолет'

 Глава 7

Вторник, с семи утра до полуночи

— Мой пистолет? — Малер медленно поднял вверх руки. Голос его звучал нетвердо. — Я... я не понимаю, доктор Мейсон. У меня нет пистолета.

— Ну разумеется! — Я вскинул дуло пистолета, чтобы усилить эффект слов. — Повернитесь!

— Что вы хотите? Вы совершаете...

— Повернитесь!

Он повернулся ко мне спиной. Я подошел к нему вплотную, приставил дуло пистолета к его спине и начал обыскивать его.

На нем были два пальто, жакет, несколько свитеров и шарфов, две пары брюк и слой за слоем нижнего белья: обыскивать его было нелегко. Я потратил целую минуту, чтобы убедиться, что при нем нет пистолета и вообще никакого оружия. После этого я отступил, и он снова повернулся ко мне лицом.

— Надеюсь, вы удовлетворены, доктор Мейсон?

— Посмотрим, что мы найдем в вашем чемодане. Что касается прочего, я вполне удовлетворен. Я получил нужные мне доказательства! — С этими словами я осветил горсть сахара, который изъял у него из одного из внутренних карманов. В обоих карманах внутреннего пальто было больше двух фунтов. — Будьте любезны, мистер Малер, объясните, откуда вы его взяли?

— Нужно ли объяснять? — Голос его звучал почти неслышно. — Я украл его, мистер Мейсон.

— Вот именно, украли! Чрезвычайно мелкий поступок для человека, который действует в таких масштабах, как вы. Вам ужасно не повезло, Малер, что я случайно посмотрел на вас, когда объявили о пропаже сахара. Вам ужасно не повезло, что, когда вы пили кофе, я, воспользовавшись плохим освещением, незаметно отхлебнул из вашей чашки: ваш кофе был насыщен сахаром, ложка бы стояла! Странно, не правда ли, Малер, что такая крохотная уступка жадности может погубить все дело. Но, по-моему, всегда так и бывает, серьезная промашка никогда не выдаст большого преступника, потому что он никогда таковой не допустит. Если бы вы оставили сахар в покое, когда разбивали радиолампы, я бы так ничего и не узнал. Кстати, куда вы дели остальной сахар? Он у вас? Или вы его выбросили?

— Вы глубоко заблуждаетесь, доктор Мейсон. — Теперь голос Малера уже не дрожал, и, если он и испытывал страх или чувство вины, я ничего не мог заметить. Но я уже прошел, и причем давно, ту стадию наивности, когда человек надеется обнаружить в преступнике подобные чувства. — Я не трогал эти лампы. И не считая нескольких горстей сахара, которые я взял, весь мешок остался там, где был...

— Конечно, конечно... — Я помахал пистолетом. — У меня в руке оружие, Малер! Поверьте мне, я без колебания воспользуюсь им!

— Верю. Я считаю, что в случае необходимости вы были бы беспощадны. Да, я не сомневаюсь, что вы, доктор, человек твердый. Но также упрямый, импульсивный и не очень изощренный в тонкостях. Я с уважением наблюдаю, как эффективно и бескорыстно вы справляетесь с тяжелой и безобразной ситуацией, и я не хочу видеть, как вы публично сваляете дурака. — Он поднял руку к отвороту пальто. — Позвольте, я вам кое-что покажу.

Я вновь направил на него пистолет, но жест этот был совершенно напрасен. Движения Малера, когда он сунул руку под свои два пальто, были плавны и неторопливы. Также плавно и неторопливо он вынул руку и протянул мне карточку в кожаной обложке. Я отступил на несколько футов, раскрыл карточку и посмотрел на нее.

Одного взгляда было достаточно. Я видел такие карточки и раньше, десятки раз, но на эту я смотрел как на диковинку. Опрокидывались все сложившиеся в моем уме предположения, и мне нужно было время, время для переориентации, для понимания, для подавления профессионального страха, возникшего во мне, когда я понял, в чем дело. Потом я медленно закрыл карточку, стянул с лица защитную маску, шагнул к Малеру и стащил маску с него. В резком свете фонаря его лицо выглядело бледным и посиневшим от холода, и я заметил напряжение мышц, когда он стиснул зубы, чтобы они не стучали.

— Дыхните! — сказал я.

Он повиновался, и все мои сомнения сразу исчезли: сладковатое, отдающее ацетоном дыхание, типичное при давнем и запущенном диабете, не спутаешь ни с чем другим. Я без слов вернул ему карточку и сунул пистолет в карман парки.

Потом я спокойно спросил:

— И давно это у вас, мистер Малер?

— Тридцать лет.

— Да, давненько. И прогрессирует? — Мне было не до профессиональной сдержанности. Диабетик доживает до пожилого возраста лишь потому, что соблюдает диету и все предписания врача, и, как правило, он хорошо знает все о своей болезни.

— Мой врач согласился бы с вами. — Я уловил усмешку на его лице, прежде чем он снова натянул маску, и усмешка эта была невеселой. — И я тоже.

— Инъекции дважды в день?

— Дважды, — кивнул он. — До завтрака и вечером.

— Но разве вы не возите с собой шприц и...

— Обычно вожу, — перебил он меня. — Но на этот раз не захватил. В Гандере врач сделал мне укол, а так как я обычно могу продержаться несколько часов без неприятных последствий, я решил потерпеть до Лондона. — Он похлопал по нагрудному карману. — Эта карточка действительна везде.

— За исключением ледниковых плато, — с горькой иронией проговорил я. — Впрочем, вы, конечно, не предполагали, что окажетесь в таком месте. На какой диете вы были?

— С высоким содержанием белка.

— Поэтому сахар? — Я посмотрел на белые кусочки, все еще зажатые в моей левой перчатке.

— Нет. — Он пожал плечами. — Но знаю, что сахар дают при коме. Я подумал, что если ввести в себя немного сахара, то, может быть... Ну, в общем, вы теперь знаете, почему я стал преступником.

— Да, теперь знаю. Простите за мои манипуляции с пистолетом, мистер Малер, но согласитесь, что меня можно оправдать. Какого черта вы не сказали мне об этом раньше? Ведь я все-таки врач!

— Рано или поздно мне пришлось бы сказать, но как раз сейчас у вас столько неприятностей, куда вам еще и мои? И потом я решил, что вряд ли в вашей аптечке найдется инсулин.

— Его конечно нет. Он нам не нужен. Каждый, кто собирается работать на станции МГГ, проходит строгий медицинский осмотр, а диабет не возникает внезапно... Должен сказать, мистер Малер, что вы относитесь ко всему этому очень спокойно. Ну, ладно, пошли обратно.

Через минуту мы уже были у тягача. Я приподнял брезентовый полог, и почти тотчас же вокруг меня образовалось густое, белое облако: вырвавшийся изнутри сравнительно теплый воздух столкнулся с морозным арктическим. Я помахал рукой, чтобы развеять это облако, и заглянул внутрь. Пассажиры все еще пили кофе, это было единственное, что мы имели в изобилии. Трудно было поверить, что мы отсутствовали всего несколько минут.

— Сворачивайтесь, — резко сказал я. — Через пять минут мы едем дальше. Джекстроу, заведите, пожалуйста, мотор, пока он не слишком охладился.

— Через пять минут! — Протест, как и следовало ожидать, исходил от мисс Денсби-Грегг, — Дорогой мой, мы лее почти не стояли. И только несколько минут тому назад вы обещали нам три часа сна.

— То было несколько минут назад. До того как я узнал о состоянии здоровья мистера Малера. — Я кратко сообщил им то, что считал нужным. — Конечно, жестоко все это говорить в присутствии самого мистера Малера, но факты сами по себе жестоки. Кто бы ни был виноват в этой аварии, и в неменьшей степени в краже сахара, он подверг жизнь мистера Малера величайшей опасности. Только две вещи могут спасти мистера Малера: высококалорийная диета как кратковременное средство и инсулин как средство долговременное. Мы не имеем ни того, ни другого. Все, что мы можем дать мистеру Малеру, это возможность получить то или другое как можно скорее. С этой минуты и до прибытия на побережье мы остановимся только в том случае, если полностью откажет мотор, или мы попадем в непроглядный буран, или последний из водителей свалится за рулем. Возражения есть?

Это был глупый и ненужный вопрос, но он вырвался у меня под влиянием обуревавших меня тогда чувств. Думаю, что я фактически напрашивался на протест, чтобы иметь повод сорвать на ком-нибудь скопившуюся злость. Меня злила мысль, что, каковы бы ни были наши усилия спасти Малера, они сведутся к нулю, когда для убийц придет время нанести удар. А такое время непременно должно наступить.

На какую-то минуту мне пришла в голову безумная идея, что было бы лучше всего связать всех находившихся в кузове, чтобы они и пошевельнуться не могли, и в нормальных условиях я бы так и поступил, но сейчас это было просто невозможно: связанный человек в этом жестоком холоде не прожил бы и двух часов.

Возражений не было. В основном, я думаю, потому что они слишком продрогли, слишком устали и слишком страдали от голода и жажды. Людям, не привыкшим к условиям Арктики, должно было казаться, что они уже достигли предела страданий, что хуже уже не может быть. Я надеялся, что пройдет достаточно времени, прежде чем они поймут, как сильно ошибались.

Возражений не было, но поступило два предложения. Оба со стороны Ника Коразини.

— Послушайте, док... Я насчет диеты для мистера Малера. Возможно, мы и не в состоянии ее сбалансировать, но, по крайней мере, мы можем ему обеспечить приличное число калорий, хотя я и не знаю, как вы подсчитываете эти чертовы калории. Почему бы нам не удвоить его порцию?.. Нет, пожалуй, это не спасло бы и приличного воробья... А что, если каждый из нас отдаст четверть своей доли в его пользу? Тогда мистер Малер имел бы в четыре раза больше того, что имеет сейчас?

— Нет-нет! — запротестовал Малер. — Спасибо вам, мистер Коразини, но я не могу позволить...

— Отличная идея! — перебил я его. — Я и сам думал об этом.

— Вот и прекрасно! — сказал Коразини, улыбаясь.— Принято единогласно. Я также думаю, что мы бы двигались быстрее, если бы, скажем, мистер Веджеро и я сменяли вас за рулем. — Он поднял руку, как бы отклоняя возможный протест. — Любой из нас может быть тем, кого вы ищете. Фактически мы оба могли бы оказаться этими людьми, если это двое мужчин. Но если я — один из убийц и ничего не знаю ни об Арктике, ни о том, как тут надо передвигаться и как управлять этим чертовым тягачом, и не замечу трещину, если только не провалюсь в нее, то разве не ясно как Божий день, что я не совершу ничего до тех пор, пока не окажусь в районе побережья? Вы согласны?

— Согласен, — ответил я. И не успел я умолкнуть, как послышался кашляющий треск и рев двигателя, который Джекстроу старался вновь вернуть к жизни. Я взглянул на Коразини.

— Ладно, — сказал я. — Ступайте туда. Можете там получить первый урок по искусству вождения.

В это утро мы двинулись в путь в половине восьмого при условиях, которые можно было бы назвать почти идеальными. Ни малейшее дуновение ветерка не тревожило воздух над ледовой равниной, ни один, даже самый крохотный, клочок облака не омрачал сине-серого небосвода, звезды казались до странности далекими, бледными и нереальными сквозь паутину мерцающих ледяных иголочек, наполнявших небесное пространство и бесшумно опускавшихся на замерзший снег. Но даже несмотря на это видимость была превосходной. Мощные фары тягача освещали путь ярдов на триста впереди, разрезая тьму и делая мрак по обе стороны пути еще темнее и непроницаемее. Мороз был сильный и час от часу крепчал, но, казалось, наш тягач бежал от этого еще быстрее.

Нам положительно везло. Не прошло и пятнадцати минут, как мы тронулись, когда из темноты вдруг вынырнул Балто и побежал рядом с санями, стараясь громким лаем привлечь внимание Джекстроу. Тот в свою очередь просигналил нам, чтобы мы остановились. Сигналом служили быстрые вспышки красного и зеленого света на приборной доске. Спустя две-три минуты он вынырнул из темноты и, усмехаясь, сообщил, что Балто обнаружил дорожный флажок.

Это уже само по себе было хорошей новостью, так как означало, что взятый нами вчера вечером курс был правильным и что мы следуем по верному пути. Еще важнее было то, что если этот дорожный флажок был первым из целой серии, то мы могли обойтись без штурмана в санях, и это значило, что Джекстроу и я можем поочередно отдыхать в кузове, и даже немного поспать, если только вообще можно было заснуть в этой жалкой, холодной деревянной надстройке. И действительно, обнаруженный Балто флажок был первой вехой в почти непрерывной линии указателей, которые должны были вести нас на протяжении этого бесконечного дня, так что начиная с восьми утра Веджеро, Коразини и я вели машину по очереди, а сенатор, преподобный Смолвуд и Солли выполняли обязанности наблюдателей. Их доля, пожалуй, была самая неприятная, но они безропотно переносили ее, оттаивая в немых мучениях по прошествии своего часового дежурства.

Вскоре я предоставил явно компетентному Коразини управляться с тягачом на свой страх и риск, перебрался в кузов и попросил сенатора присоединиться к Коразини. После этого я осмелился нарушить самое строгое правило, касающееся этих старых тягачей, — не разжигать огня, когда они на ходу. Но даже самые суровые правила соблюдаются лишь до того момента, когда их нарушение становится настоятельной необходимостью. Такой момент и настоятельная необходимость были сейчас налицо. Я заботился не о тепле и комфорте для пассажиров, и даже не о потребности приготовить горячую еду: видит Бог, нам не из чего было варить ее, а исключительно о жизни Теодора Малера.

Даже приняв предложение Коразини, мы не могли обеспечить необходимое для него питание, а то, что мы могли ему дать, не составляло систематической диеты. Самое большее, что мы могли сделать для его спасения, да и то под вопросом, заключалось в сохранении его жизненных сил и энергии. Всякая работа и всякое движение исключались, ему необходим был полный покой. Вот почему я велел ему забраться в спальный мешок и лечь на раскладушку. Сверху я накрыл его еще парой толстых одеял. Но даже без движения он не смог бы бороться с цепенящим холодом, и ему пришлось бы непрерывно дрожать, а это истощило бы его внутренние резервы так же быстро, как самые энергичные движения. Значит, ему нужно было тепло, тепло от печки и от горячего кофе, который я приказал Маргарет подавать ему по крайней мере через каждые два часа. Малер бурно протестовал против всех этих мер, принятых ради него одного, но в то же время он сознавал, что единственная возможность выжить — это выполнять все предписания. Тем не менее я думаю, что главным фактором, заставившим его в конце концов принять эти условия, были не столько мои медицинские доводы, сколько авторитет общественного мнения.

На первый взгляд, неожиданная и страстная заинтересованность всех пассажиров в благополучии Теодора Малера казалась необъяснимой. Но только на первый взгляд. Не нужно было иметь особой проницательности, чтобы понять, что истинной движущей силой было не бескорыстие, хотя известная доля его тоже имела место, а эгоистическое чувство. Малер представлял собой не столько страдальца, сколько желанную возможность отвлечься от собственных мыслей и подозрений, избавиться от напряжения, от бесконечной скованности, которая наложила свою парализующую руку на всю компанию и не отпускала ее на протяжении последних двенадцати часов.

Эта скованность, тяжелая и неприятная, привела в конце концов к расколу пассажиров на крошечные группы. Общие разговоры прекратились, за исключением тех случаев, когда этого требовали крайняя необходимость или элементарные правила вежливости.

Мари Ле Гард и Маргарет Росс, зная, что они не находятся под подозрением, в основном держались вместе. Так же вели себя Веджеро и Солли Ливии, мисс Денсби-Грегг и Елена. То, что сутки назад казалось бы нелепым и невозможным, стало теперь неизбежностью: виновные или невиновные, они, по крайней мере, точно знали свое положение по отношению друг к другу и могли доверять одна другой. Конечно, они, как и все другие, могли доверять Мари Ле Гард и Маргарет Росс, но того, что Мари Ле Гард и Маргарет, в свою очередь, не могли доверять им, было достаточно, чтобы предотвратить всякие попытки более непринужденного общения.

Что же касается Коразини, преподобного Смолвуда, сенатора и Малера, то каждый держался обособленно.

При таких обстоятельствах было естественным, что все обрадовались появившейся возможности разговаривать о том, что не имело отношения к мучившей всех проблеме и помогало хотя бы слегка облегчить взаимное общение.

Ни за одним моим пациентом не ухаживали так, как собирались ухаживать за Малером.

Едва я успел наладить нашу печку, работающую на жидком топливе, как меня окликнул Веджеро, сидевший у брезентового полога.

— Там происходит что-то очень занятное, док. Посмотрите.

Я подошел и выглянул наружу. Далеко справа, точнее, на северо-западе, высоко над горизонтом начинала пульсировать, то вспыхивая, то бледнея, огромная бесформенная масса света, захватывающая почти четверть небесного купола, усиливаясь, сгущаясь и распространяясь все выше с каждой минутой. Сначала это казалось каким-то свечением в небе, но потом оно приняло более определенные очертания и какой-то повторяющийся рисунок.

— Аврора, — сказал я. — Северное сияние. Никогда не видели, мистер Веджеро?

— Не видел. — Он покачал головой. — Изумительное зрелище, верно?

— Ну, это! Это еще пустяки. Только самое начало. Потом оно станет как занавес. Бывают разные рисунки: лучи, полосы, короны, арки, но это занавес. Самая грандиозная из всех форм.

— И часто это бывает, док?

— При такой погоде, как сейчас, довольно часто. Порой несколько дней подряд. Я имею в виду, когда тихо, холодно и ясно. Хотите верьте, хотите нет, но вы сможете так привыкнуть к этому зрелищу, что перестанете его замечать.

— Не верю! Это изумительно! — повторил он. — Просто изумительно. Не замечать, говорите вы? Я лично надеюсь, что мы будем это видеть каждый день. — Он усмехнулся. — А вы можете не смотреть, док.

— Ради вашего же блага, вы бы лучше надеялись на что-то другое, — угрюмо заметил я.

— То есть?

— А то, что во время северного сияния радиосвязь фактически невозможна.

— Радиосвязь? — Он наморщил лоб. — А что мы теряем? Ведь радиоприемник на станции разбит, а ваши друзья с каждой минутой становятся все дальше. Вы не можете связаться ни с вашей станцией, ни с вашими друзьями?

— Нет. Но мы можем связаться с нашей базой в Аплавнике, когда подойдем ближе к побережью, — сказал я и в следующее же мгновение проклял свой длинный язык. До сих пор я об этом не думал, но, как только слова были произнесены, сообразил, что это надо было держать про себя. Шансы на то, что в Аплавнике будут слушать в нужное время и на нужной волне, были весьма невелики, но все-таки это была какая-то надежда. Мы могли бы послать им предупреждение и попросить о помощи задолго до того, как убийцы нанесут удар. И вот теперь, если Веджеро один из них, он позаботится о том, чтобы вывести радио из строя прежде, чем мы окажемся в зоне радиосвязи с базой в Аплавнике.

Я обругал себя болтливым идиотом и исподтишка взглянул на Веджеро. При свете лампочки над головой и слабых отблесках северного сияния я отчетливо видел его лицо, но оно ничего мне не говорило. Он вел себя так, будто ничего особенного не произошло, и при этом не переигрывал. Легкий кивок головой, движение чуть сжавшихся губ, поднятые брови, даже талантливый профессиональный актер не сыграл бы лучше. Я тут же подумал, что среди нас есть два поистине превосходных актера. Но ведь если бы он вообще никак не среагировал на мои слова, мне бы показалось это вдвойне подозрительным. А может быть, наоборот, естественным? Если Веджеро один из преступников, то наверняка он подготовился к разговору со мной и не мог быть застигнут врасплох. Я решил не ломать над этим голову и отвернулся, но во мне начало все больше укрепляться подозрение насчет Веджеро, правда, в свете моих предыдущих столь «обоснованных» подозрений это скорее гарантировало невиновность последнего. Эта мысль наполняла меня горечью.

Я тронул Маргарет Росс за плечо.

— Я бы хотел вам сказать несколько слов, мисс Росс. Если не боитесь замерзнуть.

Она с удивлением посмотрела на меня, мгновение колебалась, а потом кивнула. Я соскочил вниз, подал ей руку, помог ей на ходу взобраться в сани. Некоторое время мы просто сидели рядом на канистре с бензином, наблюдая северное сияние. Я бездумно смотрел на разливающееся сияние: огромный волнующийся занавес то расправлялся, то собирался желто-зелеными складками с красной каймой, которая, казалось, задевает поверхность плато. Я смотрел на этот светящийся прозрачный занавес, сквозь который мерцали звезды. Поэма в пастельных тонах, призрачный мир какой-то невообразимо прекрасной, волшебной страны. Маргарет Росс созерцала это зрелище как завороженная. Но, может быть, она, как и я, думала о другом и была охвачена не изумлением, а воспоминаниями о человеке, навсегда оставшемся во льдах Гренландии? И когда при звуке моего голоса она обернулась и я увидел в отблесках северного сияния грусть в глубине больших темных глаз, я понял, что так оно и было.

— Итак, мисс Росс, что вы думаете о последних событиях?

— О мистере Малере? — Она была в защитной маске, самодельной повязке из марли и ваты, и мне пришлось наклониться, чтобы услышать ее тихий голос. — Какие шансы у этого бедняги выжить, мистер Мейсон?

— Честно говоря, даже не представляю себе. Тут слишком много непредсказуемых факторов... Вы знали, что после того, как я вычеркнул вас из списка подозреваемых, он стал для меня подозреваемым номер один?

— Не может быть!

— Увы, это так. Боюсь, что сыщик я никудышный, мисс Росс. Я действую очень медленно, эмпирическим методом проб и ошибок. Во всяком случае, у нас есть преимущество в том, что подозреваемых стало на два человека меньше. Но я слишком быстро делаю выводы. — Я передал ей разговор с Малером во время нашей короткой остановки.

— И теперь вы знаете столько, сколько и раньше, — сказала она, когда я закончил. — Вероятно, все, что нам осталось, — это сидеть и ждать, что будет дальше.

— То есть ждать, пока не упадет топор, — угрюмо проговорил я. — Не совсем так. Не уверен, получится ли, но я решил для разнообразия испробовать метод логического рассуждения. Но чтобы делать выводы, нужны факты. А у нас очень мало фактов. Вот почему я вытащил вас сюда. Вы мне поможете?

— Я сделаю все, что в моих силах, вы это знаете. — Она подняла голову и сильно вздрогнула, так как в этот момент северное сияние достигло кульминации, и взрыв фантастически прекрасных красок превратил ледяные кристаллы в небе в мириады разноцветных искр: красных, зеленых, желтых, золотых. — Не знаю почему, но от этого сияния кажется еще холодней... Но, по-моему, я рассказала вам все, что знала, доктор Мейсон.

— Не сомневаюсь. Но, может быть, вы что-то упустили, а чему-то не придали значения. Сейчас, как мне кажется, три вопроса требуют ответа. Как произошла авария? Как подмешали в кофе наркотик? И как вышел из строя передатчик? Если мы найдем что-нибудь, что могло бы пролить свет на один из этих вопросов, то мы уже сможем оказаться на пути к решению главной загадки.

Прошло минут десять. Мы замерзли, но были так же далеки от цели, как и вначале. Я заставил Маргарет Росс пройти шаг за шагом весь ее путь от таможни, где она впервые встретила своих пассажиров, до той минуты, когда она привела их в самолет и рассадила по местам. Затем дальше, до посадки в Гандере, где повторилась та же процедура, а потом от вылета из Гандера — до ужина. И все же я не узнал ничего существенного, необычного или подозрительного, что послужило бы намеком на будущую аварию. Однако при подробном описании ужина она вдруг в нерешительности замолчала, медленно произнесла еще несколько слов и умолкла, уставившись на меня.

— В чем дело, мисс Росс?

— Ну конечно, — тихо произнесла она. — Ну конечно! Какая я дура! Теперь я поняла...

— Что вы поняли? — спросил я.

— Кофе... Как в него могли что-то подмешать. Я как раз подала ужин полковнику Гаррисону, он сидел сзади, так что я обслуживала его последним, как вдруг он поморщился и спросил, не чувствую ли я запаха гари. Я ответила, что не чувствую, и еще как-то пошутила на этот счет, и только отошла от него, как вдруг слышу, что он зовет, и, когда обернулась, увидела, что он открыл дверь в туалетную комнату по правому борту и оттуда пошел дым. Не очень сильно, чуть-чуть. Я позвала пилота, и тот сразу же проверил, откуда дым. Оказалось, что ничего серьезного нет, просто горело несколько листов бумаги. Видимо, кто-то по неосторожности бросил горящий окурок.

— И все повскакали со своих мест и столпились у двери в туалетную комнату — посмотреть, что горит, — мрачно закончил я.

— Ну да! Капитан Джонсон приказал всем вернуться на свои места, чтобы самолет не накренился.

— И вы не нашли нужным сказать мне об этом, — с горьким упреком сказал я. — Не сочли важным.

— Простите. Я... я действительно не придала этому значения. Не связала с аварией, так как это произошло за несколько часов до нее, так что...

— Ну хорошо. Кто-то мог в это время оказаться в буфетной? Наверняка из сидящих впереди?

— Да. Все они столпились в центральной части...

— Они? Кто «они»?

— Не помню. А что... почему вы спрашиваете?

— Потому что, зная, кто там был, мы могли бы узнать, кого там не было.

— Простите, — беспомощно повторила она. — Я немного растерялась, притом капитан Джонсон был впереди и заслонял их от меня.

— Ну хорошо. — Я решил подойти с другого конца. — Как я понимаю, это был мужской туалет?

— Да. Женский туалет слева.

— Вы не помните, кто заходил туда не позже чем за час до аварии?

— За час? Но ведь окурок...

— Вам теперь кажется, что бумагу подожгли намеренно? — спросил я.

— Конечно! — Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Правильно! И мы, очевидно, имеем дело с профессиональными преступниками. Успех их плана полностью зависел от организации этого переполоха. Вы можете хотя бы на минуту поверить, что они поставили все свое предприятие в зависимость от какого-то тлеющего окурка, который случайно зажег какие-то бумажки, да еще в нужный момент?

— Но как...

— Не торопитесь. Вы можете взять маленькую трубочку из пластика, разделенную в центре внутренней перегородкой на две части. В одну часть вы наливаете кислоту, в другую — другую кислоту, но в стеклянной трубочке. После этого остается лишь разбить стекло, уронить трубку в нужное место и уйти. Через определенное время кислота разъест перегородку, соединится с другой кислотой и вызовет пожар. Этот способ использовался сотни раз, особенно для диверсий в военное время. Если вы поджигатель и нуждаетесь в железном алиби, так чтобы быть за пять миль в момент поджога, это превосходный способ!

— Действительно, запах был немного странным, — медленно сказала она.

— Еще бы! Ну как, вспоминаете, кто туда ходил?

— Бесполезно. — Она покачала головой. — Я почти все время была в буфетной, готовила еду.

— Кто сидел в первых двух креслах? Тех, что ближе к буфетной?

— Мисс Ле Гард и мистер Коразини. Но боюсь, что это ничего нам не даст. Мы знаем, что Мари Ле Гард не могла иметь к этому никакого отношения, а мистер Коразини — единственный человек, о котором я могу сказать, что он не вставал со своего места до обеда. Вскоре после вылета он попросил джина, а потом выключил свою лампочку, прикрыл голову газетой и уснул.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно уверена. Я время от времени заглядывала в салон через щелку двери: так вот, он все время был на месте.

— Видимо, его можно исключить из списка, — задумчиво проговорил я.— И, следовательно, сократить число подозреваемых, хотя думаю, что он мог бы быть соучастником в операции с трубкой. — И тут меня, как говорится, осенило. — Скажите, мисс Росс, вас кто-нибудь спрашивал, когда будет обед?

Прежде чем ответить, она с минуту смотрела на меня, и даже при угасающем свете северного сияния я видел по ее глазам, что она начинает понимать...

— Мисс Денсби-Грегг. В этом я уверена.

— Это на нее похоже. А еще?

— Да, вспомнила. — Голос ее звучал спокойно. — Полковник Гаррисон, но он уже не в счет, и мистер Веджеро.

— Веджеро? — Я в волнении наклонился к ней так, что наши лица почти соприкасались. — Вы уверены в этом?

— Уверена. Помню, когда он спросил меня об этом, я ответила: «Хотите заморить червячка, сэр?» А он рассмеялся и сказал: «Милая стюардесса, я всегда готов заморить червячка!»

— Так-так. Очень интересно!

— Вы думаете, мистер Веджеро...

— Я сейчас боюсь о чем-либо думать. Я слишком часто ошибался. Во всяком случае, это соломинка на ветру величиной с целый сноп. Имеется в виду пословица: и былинка показывает, куда дует ветер, то есть каждая вещь может оказаться важной для выяснения непонятного явления. Он был где-нибудь возле вас, когда упал радиоприемник? Например, у вас за спиной, когда вы поднялись и задели за стол?

— Нет, он был у выходной лестницы. Я уверена. Мог ли он...

— Не мог. Мы с Джессом все рассчитали. Кто-то сбил одну из подпорок стола. А другую подбил так, чтобы от малейшего прикосновения стол упал. Когда вы поднялись, кто-то эту подпорку подтолкнул шваброй, которая там лежала. В то время мы на нее просто не обратили внимания. Когда вы услышали грохот, вы ведь резко обернулись, не так ли?

Она молча кивнула.

— И кого вы увидели?

— Мистера Коразини...

— Мы знаем, что он бросился, чтобы подхватить приемник, — нетерпеливо проговорил я. — Я имею в виду, кого вы увидели на заднем плане, у стены?

— Там действительно кто-то был! — Она говорила шепотом. — Но нет, нет, этого не может быть! Он дремал, сидя на полу, и перепугался насмерть, когда...

— О Боже мой! — резко перебил я ее. — Кто же это был?

— Солли Ливии.

Короткие полуденные сумерки забрезжили и угасли, холод становился все интенсивнее, и к вечеру стало казаться, что вся наша жизнь прошла на этом ползущем и ревущем тягаче.

За весь этот бесконечный день мы останавливались только дважды: в четыре и в восемь часов, чтобы заправиться. Я выбрал это время, потому что условился с Джессом держать с ним связь через каждые четыре часа. Но хотя мы вынесли рацию наружу и, пока Джекстроу заправлялся, Коразини крутил ручку генератора, а я выстукивал наши позывные почти непрерывно в течение десяти минут, я не получил даже намека на отклик. Да я и не ожидал ответа. Даже если каким-то чудом Джессу удалось починить наш РКА, турбулентность атмосферы, вызвавшая северное сияние, почти наверняка убила всякую возможность контакта. Но мы с Джессом договорились, и я должен был держать слово.

К тому времени, когда я сделал вторую попытку, мы все, даже Джекстроу, дрожали и тряслись от жестокого холода. В нормальных условиях мы бы так его не чувствовали: в очень холодную погоду мы надевали на себя два комплекта теплой одежды, одну мехом внутрь, а другую мехом наружу, но мы отдали наши вторые комплекты Коразини и Веджеро. В этом ледяном ящике — кабине водителя мех был единственным спасением, и теперь мы оба дрожали, как и все остальные.

Временами кто-нибудь выскакивал из кузова и бежал рядом, пытаясь согреться, но все были так обессилены бессонницей, голодом, холодом и непрестанными усилиями сохранить равновесие во время движения тягача, что через несколько минут бегущие начинали спотыкаться и были вынуждены снова возвращаться в кузов. А когда они влезали туда, вспотевшие от изнуряющего бега в тяжелой и неуклюжей одежде, покрывавшей их тело, пот превращался в ледяную влагу, только ухудшая их состояние, так что мне, в конце концов, пришлось запретить эти пробежки.

Терпеть дальше холод, усталость и недосыпание было невозможно. И когда я наконец отдал приказ остановиться, было десять минут первого ночи и, не считая кратких Остановок для заправки и поисков радиосвязи, мы находились в пути уже двадцать семь часов.

 Глава 8

Среда, с четырех утра до восьми вечера

Несмотря на изнеможение, несмотря на почти неодолимую потребность во сне, я думаю, что никто в эту ночь не сомкнул глаз, так как заснуть означало замерзнуть насмерть.

Никогда я еще не испытывал такого холода. Даже если учесть, что нас было двенадцать в этой крошечной деревянной коробке, рассчитанной самое большее на пять спящих человек, что в трубе нашей печки всю ночь ревел огонь и каждый из нас сразу получил по две чашки горячего кофе, эти темные часы были для нас сплошной мукой. Только и слышно было, как стучат зубы, словно в пляске святого Витта, локти и колени выбивают дробь на тонких деревянных стенках кузова, как кто-то растирает окоченевшее лицо, руку или ногу, стараясь восстановить замирающую жизнь. Каким образом пережили эту ночь пожилая Мари Ле Гард и больной Малер, осталось для меня загадкой. Но они все-таки выжили.

Когда я взглянул на свой светящийся циферблат, то увидел, что уже почти четыре часа, решил, что хорошенького понемногу, и включил верхний свет. Оба они бодрствовали.

Слабый верхний свет теперь превратился в тусклое желтое свечение, зловещий знак, показывающий, что даже аккумуляторы тягача начали замерзать. Но этого света было достаточно, чтобы разглядеть тесный круг лиц, бледных, посиневших, с желтыми пятнами на обмороженных местах, клубы пара, вырывающиеся при дыхании, тонкую пленку льда, которая уже покрывала стенки и крышу кузова, исключая несколько дюймов вокруг выходного отверстия печной трубы. Это была картина страданий и безысходного положения, равного которому я, пожалуй, никогда не видел.

— Что, бессонница, док? — Это заговорил Коразини, стуча зубами при малейшей паузе. — Или просто забыли включить электрогрелку?

— Просто люблю рано вставать, мистер Коразини, — в тон ему ответил я. Потом скользнул взглядом по осунувшимся, больным лицам. — Кто-нибудь поспал хоть немного?

В ответ все покачали головами.

— Кто-нибудь собирается спать?

То же движение.

— Ну тогда вот что. — Я с трудом поднялся на ноги. — Сейчас еще только четыре, но если уж погибать от холода, то мы с таким же успехом можем сделать это и на ходу. Но суть не только в этом: еще несколько часов на таком морозе, и тягач вообще не заведется. Что вы скажете на этот счет, Джек-строу?

— Пойду достану паяльные лампы, — сказал он вместо ответа и выбрался из брезентового полога. Почти тотчас же я услышал, как он сильно закашлялся в мертвящем холоде и как свистит его дыхание между приступами кашля.

Коразини и я последовали за ним. Леденящий холод перехватывал горло и, казалось, пронизывал легкие. Маски и очки мы натягивали на ходу, стараясь не оставлять открытой даже узкой полоски незащищенной кожи.

Поравнявшись с кабиной водителя, я вынул из кармана фонарик и осветил спиртовой термометр. Красный столбик упал почти до самого низа и остановился на отметке 68. Правда, это не 85 Вегенера и тем более не невероятные 128, зарегистрированные русскими в Антарктиде, но тем не менее почти на пятнадцать градусов ниже той температуры, какую мне довелось испытать на своей шкуре. И надо же было этому случиться как раз теперь, когда до ближайшего человеческого жилья не менее двухсот миль и мы, Джекстроу и я, имеем на руках двух убийц, почти умирающего больного, еще семерых пассажиров, быстро слабеющих от холода, усталости и недостатка пищи, да устаревший тягач, который каждую минуту может выйти из строя.

Прошло немногим более часа, и мне пришлось пересмотреть последний пункт этой характеристики: наш тягач, по-видимому, уже вышел из строя. Первый намек на близкую беду появился, когда я включил зажигание и нажал на гудок. Слабый, похоронный звук едва был слышен на расстоянии двадцати ярдов. Аккумуляторы были настолько парализованы холодом, что не смогли бы привести в действие даже разогретый двигатель, а что же тогда можно сказать о двигателе на холоде, в котором и картер, и коробка передач, и дифференциал накрепко застряли в масле, потерявшем всякую способность что-либо смазывать и превратившемся в вязкую жидкость с консистенцией и неподатливостью костяного клея. Даже когда мы оба налегли двойным весом на рычаг стартера, мы не смогли повернуть ни один цилиндр. Пришлось оттаивать их при помощи паяльной лампы, заправленной бензином, а потом разместить их на деревянных ящиках, прикрыв брезентом, чтобы удержать тепло. Через час с небольшим, когда двигатель начал сравнительно легко вращаться, мы принесли из кузова тяжелый аккумулятор, который оттаивал у печки, и попробовали его еще раз. Но он по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.

Ни один из нас, даже Коразини из Глобальной компании, выпускающей тракторы с дизельными моторами, не был знатоком двигателей. И тут мы почти впали в отчаяние. Но отчаяние как раз мы не могли себе позволить. И мы это знали. Оставив гореть паяльные лампы, мы снова поместили аккумулятор у печки, вынули и почистили клеммы, освободили замерзшие щетки генератора, вынули бензопроводы, оттаяли их и высосали ртом замерзший конденсат, выскребли лед из смесительной камеры и вернули все на свои места.

Во время этих тонких операций пришлось снять и рукавицы, и перчатки, и, когда мы отнимали руки от металлических изделий, примерзшая к металлу кожа сходила с них, как кожура с апельсина, и даже наружная поверхность пальцев горела и покрывалась волдырями от случайных контактов с металлом. Из-под ногтей сочилась кровь, сразу же свертываясь на морозе, а губы там, где они соприкасались с медными частями бензопроводов, распухли, вздулись и тоже покрылись волдырями. Это была жестокая и убийственная работа, но дело стоило всех усилий и мучений. В шесть пятнадцать, через два с половиной часа работы, большой двигатель закашлял и затрещал, словно оживая, снова умолк, снова закашлял, включился и ровно, уверенно заревел. Я почувствовал, как мои потрескавшиеся губы все же расплылись под маской в улыбке. Я даже хлопнул по спине Джекстроу и Коразини, забыв на мгновение, что последний, возможно, один из убийц. Потом я отправился завтракать.

То, что мы называли завтраком, видит Бог, была весьма скудная трапеза: кофе, крекеры и мясной фарш в количестве двух банок, разделенных на двадцать человек, причем львиная доля пошла Теодору Малеру. Теперь у нас осталось только четыре банки фарша, четыре банки овощей, около десяти фунтов сушеных фруктов, немного мороженой рыбы, коробка печенья, три пакета крупы и, не считая кофе, который мы имели в достаточном количестве, свыше двадцати банок сухого молока без сахара. Конечно, у нас была тюленина для собак: во время завтрака Джекстроу оттаивал для них очередную порцию, а жареное мясо тюленя довольно вкусное. Но здесь привилегия принадлежала собакам. Поддерживать их силы было важнее, чем наши собственные. Если тягач окончательно откажет, собаки — наша последняя надежда.

Покончив с завтраком и накормив собак, мы до захода луны тронулись в путь. Коразини сидел за рулем. Длинный шлейф выхлопных газов тянулся за нами, теряясь из виду в сумеречном свете заходящей луны. Я распорядился, чтобы водителя сменяли через каждые пятнадцать минут: ни один человек не выдержал бы больше в необогреваемой и почти незащищенной кабине. Я слыхал об одном случае в Антарктиде, когда водитель так долго просидел за рулем тягача, что не смог оторвать от баранки онемевшие и замерзшие пальцы. Я не хотел, чтобы подобное случилось с кем-нибудь из нас.

Как только мы двинулись в путь, я осмотрел Малера, и, конечно, вид его не внушал мне уверенности относительно его дальнейшей судьбы. Даже несмотря на то, что он, закутанный в теплые одеяла, лежал в спальном мешке на гагачьем пуху, застегнутый до подбородка, лицо его было иссиня-белым, и он непрерывно дрожал от холода. Я взял его за запястье. Пульс был сильно учащенным, хотя и достаточно наполненным, впрочем, в последнем я не был уверен: кожа на моих руках так воспалилась, что пальцы утратили почти всю чувствительность. Я, как мне казалось, ободряюще улыбнулся ему:

— Как вы себя чувствуете, мистер Малер?

— Не хуже, чем любой из нас, доктор Мейсон.

— Слабое утешение. Вы голодны?

— Голоден?! —воскликнул он. —Благодаря щедрости этих добрых людей я не смог бы съесть больше ни крошки.

За последние несколько часов я хорошо узнал этого тихого и скромного человека и не ожидал услышать от него ничего другого. Несмотря на сравнительно щедрую долю, которую он получил на завтрак, он проглотил ее с жадностью голодного человека. Конечно же, он был голоден: его тело, лишенное инсулина, который бы понизил все повышающееся содержание сахара в крови, требовало питания и не находило его, независимо от количества пищи.

— Пить хотите?

Он кивнул. Может быть, он не придавал этому большого значения, но это был еще один, причем характерный, признак обостряющейся болезни. Я был почти уверен, что силы начинают покидать его, и знал, что он очень скоро начнет быстро терять в весе. Он уже и сейчас выглядел похудевшим, скулы обозначились резче, чем даже тридцать шесть часов тому назад. Правда, у остальных тоже, особенно у Мари Ле Гард, хотя она ни разу не пожаловалась и все время старалась держаться бодро. Теперь она выглядела старухой, больной и глубоко усталой. Но я ничем не мог помочь ей.

— А ваши ноги? — спросил я у Малера. — Как они?

— Мне кажется, у меня давно их пет, — улыбнулся он.

— Дайте я взгляну, — решительно сказал я. Он запротестовал, но я заставил его подчиниться. Одного взгляда на помертвевшие, белые, холодные как лед ноги и ступни мне было достаточно.

— Мисс Росс, — сказал я, — с этой минуты мистер Малер на вашем попечении. У нас есть два резиновых мешка. Наполняйте их горячей водой, как только сможете ее согреть. К несчастью, растопить этот снег — целая история. И прикладывайте их к ногам мистера Малера.

И снова Малер запротестовал, возражая против того, что с ним, как он выразился, «так нянчатся». Но я на его протест не обратил никакого внимания. Мне не хотелось говорить ему, во всяком случае пока, что для диабетика отмороженные ступни, при отсутствии лечения, означают только одно: гангрену и ампутацию как самое меньшее из зол. Медленным взглядом я обвел всех, кто находился в кузове, и, знай я наверняка, на ком лежит ответственность за все это, думаю, что убил бы мерзавца без малейшего зазрения совести.

В этот момент в кузове появился Коразини. Он просидел за рулем всего пятнадцать минут, но был в весьма плачевном состоянии. Бескровное лицо было испещрено желтыми пятнами в обмороженных местах, губы потрескались, ногти начали обесцвечиваться, а на руки было страшно смотреть. Правда, Джекстроу, Веджеро и я выглядели не лучше, но именно Коразини выпала очередь вести тягач в период наиболее интенсивного падения температуры. Его трясло, как больного малярией, и по тому, как он, спотыкаясь, взобрался по лесенке в кузов, я понял, что ноги ему отказали. Я помог ему устроиться у печки.

— Ощущаете что-либо ниже колен?— быстро спросил я.

— Ни черта! — Он попытался улыбнуться, но, видимо, боль была слишком остра, а из открытой трещины на губах выступила кровь. — Ну и злой же тут мороз, док. Лучше растереть эти дурацкие ноги снегом, а? — Он нагнулся и онемевшими, кровоточащими пальцами безуспешно попытался развязать шнурки, но, прежде чем он успел что-либо сделать, Маргарет Росс опустилась на колени, и ее заботливые пальцы быстро справились с непосильной для него задачей.

Глядя на ее хрупкую фигурку, утонувшую в толстых слоях одежды, я в сотый раз спросил себя, как я мог ее раньше подозревать.

— Выражаясь вашим стилем, мистер Коразини, — сказал я, — этот дурацкий способ никуда не годится. При здешней температуре это просто бабушкины сказки. Если вам обязательно нужно содрать кожу, то лучше возьмите для этой цели наждачную бумагу. Дело в том, что при температуре в семьдесят градусов ниже нуля снег приобретает твердую, кристаллическую структуру и при растирании рассыпается на острые белые песчинки. — Я кивком указал на одно из ведер со снегом, стоявшее на печке. — Когда вода нагреется до 85 градусов, сунете туда ноги. Подержите их, пока кожа не покраснеет. Это будет не очень приятно, но зато эффективно. Если появятся волдыри, я завтра проколю их и стерилизую.

Он уставился на меня.

— И так будет все время, док?

— Боюсь, что да.

Так оно и вышло. По крайней мере в течение последующих десяти часов, когда температура упала ниже 70 градусов, какое-то время продержалась на этом уровне, а потом начала медленно, очень медленно подниматься. Десять часов, в течение которых ведра с водой не убирались с печки, десять часов, в течение которых мисс Денсби-Грегг, ее горничная Елена, а позже Солли Ливии держали у ведер паяльные лампы, чтобы ускорить процесс таяния снега и согревания воды. Десять часов, в течение которых мы, водители, сменяя друг друга, регулярно терпели мучительную боль в онемевших от мороза конечностях, когда восстанавливалось кровообращение. Десять часов, на протяжении которых мы начали испытывать почти патологический ужас перед необходимостью снова и снова погружать ноги в горячую воду. Десять часов, в течение которых Малер все больше слабел, а

Мари Ле Гард, впервые погрузившись в молчание, соскользнула на пол и лежала, съежившись, в углу, опустив веки, похожая на человека, которого покинула жизнь. Десять часов! Десять бесконечных часов неописуемых мук, равных мукам чистилища... Но еще до того, как истекли эти десять часов, произошло нечто такое, что совершенно изменило всю картину.

В полдень мы остановили тягач. Пока женщины разогревали суп и с помощью паяльной лампы размораживали две банки с фруктами, мы с Джекстроу наладили наш приемник, подняли антенну и начали посылать наши позывные, наш сигнал ГФК. Обычно на этих аппаратах, с ручной рукояткой и мощностью в 8 ватт, ключ морзянки используется для передачи, в то время как прием осуществляется через пару наушников, но благодаря искусству и изобретательности Джесса, который знал, что кроме него в нашей группе никто не владеет азбукой Морзе достаточно свободно, аппарат был перестроен и ключ использовался только для позывных. Теперь передача велась через ручной микрофон, а путем особого, но очень простого подключения к антенне он превращался в маленький, но достаточно эффективный динамик.

Попытка связаться с Джессом была просто жестом. Я дал обещание, и я его держал, только и всего. К тому же нас, по моим подсчетам, теперь разделяли 120 миль, а это был почти предел для нашей малогабаритной рации. Я не знал, какое влияние мог оказать на передачу интенсивный холод, но не ожидал ничего хорошего. И наконец, разве сам Джесс не сказал, что починить наш передатчик невозможно?

Прошло минут десять. Десять минут, в течение которых Джекстроу усердно крутил рукоятку, а я посылал наши позывные, повторенные трижды. Потом я переключился на прием, послушал, затем встал и с привычной уже обреченностью махнул Джекстроу рукой, чтобы он перестал крутить рукоятку. И вдруг, в этот самый миг, микрофон в моей руке неожиданно ожил:

«ГФ-Икс вызывает ГФК. ГФ-Икс вызывает ГФК. Слышим вас слабо, но отчетливо. Повторите. Прием».

От волнения я чуть не выронил микрофон.

«ГФК вызывает ГФ-Икс. ГФК вызывает ГФ-Икс». — Я почти прокричал эти слова и увидел, что Джекстроу знаками показывает мне, чтобы я переключился на передачу, проклял себя за тупость, переключился на передачу, снова послал позывные и потом, забыв процедуру и этикет радиосвязи, кричал в микрофон:

— Говорит доктор Мейсон! Говорит доктор Мейсон! Слышу вас ясно. Это вы, Джесс?

После этого я перешел на прием.

— Да, сэр. Рад вас слышать. — По радио слова звучали безлично, казались лишенными смысла. — Как вы там? Насколько продвинулись? Как погода?

— Пока ничего, — ответил я. — Мороз крепкий, минус 70 градусов. Продвинулись миль на 120. Джесс, это же чудо! Как вы его починили?

— Не починил, — бесстрастно ответил он.

Наступила пауза, потом я снова услышал его голос:

— С вами хочет говорить капитан Хилкрест, сэр.

— Капитан Хилкрест? Откуда, черт возьми, капитан Хилкрест?..

Я сразу умолк, но не от удивления, хотя был крайне удивлен, что Хилкрест, который, как я считал, должен был находиться почти на 250 миль севернее нашей станции МГГ, вдруг очутился там вместе с Джессом, а потому, что предостерегающий взгляд Джекстроу нашел отклик в каком-то уголке моего мозга.

— Держите связь. Через две-три минуты я вас вызову.

Сначала мы крепили рацию позади кузова, и я знал, что в кузове слышно каждое слово. Как раз в этот момент полог приподнялся, и из-за него выглянули Коразини и Веджеро. Но я не обратил на них внимания: меньше всего сейчас я думал о том, как бы кто-нибудь не обиделся. Я просто подхватил передатчик и генератор, в то время как Джекстроу отключил антенну, и мы отошли подальше от тягача. Пройдя ярдов двести, я остановился. Те, кто были в кузове, могли нас видеть: над плато мерцал слабый полуденный свет, но не могли слышать нас.

Мы снова наладили радио, и я попытался послать позывные, но это было безнадежно. Мы слишком долго были на открытом воздухе, и моя рука непроизвольно выбивала ключом прерывистую дробь. К счастью, на другом конце поняли или угадали, что происходит. Едва я перешел на прием, как усышал голос Хилкреста, спокойный, уверенный, бесконечно ободряющий голос.

— Сюрприз, сюрприз, — механически потрескивало в микрофоне. — О’кей, доктор Мейсон! Из того, что сказал Джесс, и из-за вашего промедления я понял, что сейчас вы на приличном расстоянии от тягача. При 70° ниже нуля вам едва ли захочется там долго оставаться. Поэтому предлагаю: говорить буду я. Буду краток. Вы меня слышите?

— Громко и ясно. Какого черта вы там очути... Прошу прощения, продолжайте!

— В понедельник днем мы узнали из британской и американской радиопередач о том, что самолет не прибыл в порт назначения. Во вторник утром, то есть вчера, мы получили сообщение с базы Аплавника. Они говорят, что официально еще не объявлено, но как британское, так и американское правительство уверены, что самолет не упал в море, а приземлился где-то в Гренландии или на Баффиновой Земле. Не спрашивайте, почему они уверены, не имею понятия. Во всяком случае, организованы поиски на море и с воздуха: самая крупная спасательная кампания со времен войны. Привлечены торговые суда разных национальностей. Американские, английские, французские и канадские рыболовецкие суда. Они взяли курс к берегам Гренландии, главным образом на западное побережье. Восточное уже заперто льдом. Несколько самолетов ВВС начали челночные полеты. Катера береговой охраны тоже привлечены к поискам. Флотилия канадских эсминцев, которая направляется в Атлантику, получила приказ пройти мимо южного входа в пролив Дейвиса, хотя это займет у них по меньшей мере тридцать часов. Но они направляются туда на всех парах, а британский авианосец, сопровождаемый двумя эсминцами, уже обогнул мыс Фарвель. Мы не знаем, далеко ли он сможет зайти из-за скопления льдов, но, по крайней мере, путь на побережье Гренландии еще открыт, возможно, до самого Свартенхука. Все станции МГГ в Гренландии призваны принять участие в розыске. Вот почему мы вернулись на станцию пополнить запасы горючего.

Я больше не мог сдерживаться и перешел на передачу.

— Почему, черт побери, вся эта суматоха? Можно подумать, что на борту этого самолета был сам президент Соединенных Штатов и половина королевской семьи Великобритании! Почему больше нет никакой информации с базы Аплавника?

Я подождал, и в микрофоне снова послышался голос Хил-креста.

— За последние сутки было невозможно связаться с ними. Теперь свяжемся, сообщим им, что нашли пропавший самолет и что вы на пути к побережью. У вас ничего нового?

— Нет... То есть поправка: один из пассажиров, Малер, оказался диабетиком в тяжелой стадии. Он в плохом состоянии. Радируйте в Аплавник насчет инсулина. Пусть получат в Готхобе.

— Будет сделано, — ответил микрофон, потрескивая. Затем долгая пауза, за время которой до меня доносилось слабое журчание разговора, потом снова послышался голос Хилкреста:

— Предлагаю вам возвращаться. У нас масса бензина, масса продуктов. Нас уже будет не двое, а восемь, и ничего не случится. Мы уже прошли сорок миль. — Я взглянул на Джекстроу, поймал быстрый прищур его глаз, красноречивый признак удивления и радости, что в точности соответствовало моим чувствам. А Хилкрест между тем продолжал: — .. .значит, вы от нас не более чем в восьмидесяти милях. Через пять-шесть часов мы могли бы встретиться.

Я почувствовал, будто меня поднимает огромная волна. Это было чудесно, это превосходило самые смелые надежды. Нашим мучениям и бедам придет конец... А потом это мгновенное чувство облегчения отхлынуло, как уходящая волна, и его место заняла холодная и трезвая рассудительность. Джекстроу покачал головой, я и без него понял, что нашим мучениям и бедам еще очень далеко до конца.

— Не выйдет, — радировал я в ответ. — Над нами висит злой рок. Как только мы повернем назад, убийцы перейдут к действию. Далее если мы и не повернем назад, они теперь все равно уже знают, что мы установили с вами связь, и будут действовать более отчаянно. Пожалуйста, следуйте за нами со всей возможной скоростью. — Я сделал небольшую паузу и продолжал: — Постарайтесь внушить базе в Аплавнике, что для нашего спасения существенно знать, почему этому самолету придают такое большое значение. Пусть выяснят список пассажиров и подлинность его. Это абсолютно необходимо, капитан Хилкрест! Не принимайте никаких «нет» вместо ответа. Мы должны знать.

Мы поговорили еще с минуту, но самое главное было уже сказано. Кроме того, даже за те короткие минуты, когда мне приходилось оттягивать вниз маску, мои потрескавшиеся и кровоточащие губы настолько онемели от мороза, что речь моя превратилась в неясное бормотание. Поэтому, назначив следующее «свидание» на восемь часов и сверив часы, мы распрощались.

Вернувшись обратно в кузов, мы сразу почувствовали, что вся компания просто сгорает от любопытства, но прошло не менее трех минут, мучительных минут, пока я и Джекстроу ожидали, чтобы кровь снова ожила в наших застывших от холода венах, прежде чем кто-либо отважился заговорить. Неизбежный вопрос задал сенатор, ныне весьма присмиревший и утративший свою вспыльчивость. Уже сам факт, что он заговорил первым, показал, как я думал, что он отнюдь не считал себя в числе подозреваемых. В сущности, он был прав.

— Установили связь с друзьями, доктор Мейсон? С полевой группой? — Голос его прозвучал нерешительно.

— Да... — Я кивнул. — Джесс, то есть мистер Лондон, просидел тридцать шесть часов, но все-таки починил радиоприемник. Связался с капитаном Хилкрестом, руководителем группы, и сумел наладить между ними релейную связь. — Я никогда в жизни не слыхал такого термина, но мне показалось, что он звучит вполне научно. — Хилкрест свертывает свои дела и отправляется вслед за нами.

— Это хорошо? — с надеждой спросил сенатор. — Я хочу спросить, сколько времени...

— Боюсь, что это только жест с его стороны, — перебил я его. — До нас ему по меньшей мере 260 миль. Ёго тягач ненамного быстрее нашего. (На самом деле он был втрое быстрей.) Пять или шесть дней, не меньше.

Брустер кивнул головой и не сказал больше ни слова. Казалось, он был разочарован, но, видимо, поверил мне. Я же спрашивал себя, кто же из них мне не верит, кто из них знает, что я солгал, потому что этот кто-то так основательно уничтожил все запасные конденсаторы и радиолампы, что починить наш передатчик, несмотря на всю опытность Джесса, было просто невозможно.

Долгий мучительный день, сплошь наполненный холодом, бесконечными страданиями и терзающим грохотом двигателя, который тащился, как смертельно раненный человек. Около двух тридцати, когда последний отблеск полудня угас, а в далеком холодном небе отчетливо выступили звезды, температура упала до самой низкой точки, до устрашающих семидесяти трех градусов ниже нуля. Именно теперь начали происходить необычные вещи: фонари, вынутые из-под парки, через минуту гасли, резина приобретала твердость дерева и трескалась тоже как дерево, пар изо рта превращался в плотное белое облако и окутывал голову того, кто решался вылезти из кузова, плато замерзло до такой небывалой степени, что гусеницы тягача скользили и сворачивали то в одну, то в другую сторону, оставляя на обледеневшей поверхности едва видимые, тонкие, как волоски, отметины. Собаки, спокойно выдерживающие пургу и бураны, которые могли бы убить человека, теперь скулили и завывали, безмерно страдая от этого ужасного мороза, и время от времени, подобно роковому голосу, возвещающему о близкой кончине мира, над ледяной равниной проносился как эхо глухой звук, а под гусеницами тягача содрогалась почва: это обширные площади снега и льда сжимались еще плотней в железной деснице леденящего холода.

Именно теперь тягач, как и следовало ожидать, начал причинять нам неприятности: удивительно, что этого не случилось раньше. Больше всего я боялся, что какая-нибудь металлическая часть, став хрупкой под действием холода, треснет или переломится.

К счастью, эта смертельная опасность нас пока обходила стороной. Но то, что происходило, было немногим лучше. Постоянной проблемой был лед в карбюраторе. Руль все время замерзал, приходилось отогревать его паяльной лампой. Но самые серьезные неприятности доставлял наш радиатор. Несмотря на то, что мы плотно обложили его утепляющим материалом, холод проникал сквозь утепление, словно это была папиросная бумага, и вызывал сжатие металла. В результате радиатор дал течь. К трем часам дня потеря воды достигла ужасающей степени. Я выделил для ног Малера несколько наших резервных грелок, распорядившись, чтобы вода из растопленного в ведрах снега шла исключительно для радиатора. Но даже с применением паяльной лампы, в добавление к теплу печки, растапливание смерзшегося снега — процесс удручающе медленный, и вскоре мы вынуждены были наливать в радиатор наполовину растаявшую снежную массу, а под конец просто набивать его снегом, лишь бы двигаться вперед. Все это было весьма плачевно, но особенно неприятным был тот факт, что из-за этих операций антифриз в радиаторе все больше разбавлялся водой, и, хотя у нас был небольшой резервный бачок, с каждой последующей остановкой вес его содержимого заметно убывал.

Уже несколько часов мы обходились без наблюдателя, и бремя этой обязанности легло на водителя, то есть на Джекстроу, Веджеро, Коразини и меня.

Из всех четверых Джекстроу был единственным, кто избежал травм, которые, как я знал, оставили бы неизгладимые следы в виде шрамов и повреждений ткани. Веджеро, на котором его профессия не оставила своей печати, явно шел к тому, чтобы быть отмеченным другим способом. Мы слишком поздно поставили ему холодный компресс на правое ухо, и теперь поврежденные ткани требовали пластической операции. У Коразини слишком долго оставались без лечения два пальца на ноге, и я знал, что это кончится хирургической палатой; а у меня, поскольку я больше других возился с двигателем, кончики пальцев превратились в кровоточащую массу, а ногти почернели и уже начали разлагаться.

Положение тех, кто оставался в кузове, было немногим лучше. У них уже начали проявляться первые физиологические симптомы воздействия холода: почти непреодолимое желание спать, вялое равнодушие ко всему, что происходит вокруг. Позже появляется бессонница, анемия, расстройство пищеварения, нервозность, которая может привести к безумию, если этот мороз продержится достаточно долго. Все это я видел всякий раз, когда после очередного дежурства за рулем возвращался в кузов, к мучительной процедуре восстановления кровообращения.

Много раз приходилось мне видеть одну и ту же картину. Сенатор сидел, сгорбившись в углу, настоящий мертвец, если бы не судорога, Бременами передергивающая его тело. Малер, по всей видимости, спал. Мисс Денсби-Fperjr и Елена лежали обнявшись. «Почти невероятное зрелище, — подумал я, — но ведь, исключая саму смерть, Арктика великий уравнитель». Я не очень-то верил во внезапное перерождение человеческой природы и почти не сомневался в том, что для мисс Денсби-Грегг возвращение к цивилизации будет вместе с тем возвращением к ее обычному «я» и что этот момент человеческой общности, объединившей ее и горничную, станет для нее всего лишь постепенно бледнеющим и досадным воспоминанием. Тем не менее, при всей моей неприязни к мисс Денсби-Грегг, я все же стал к ней добрее. Видит Бог, ее заботливо культивируемый снобизм, эта раздражающе беспечная и снисходительная убежденность в ее социальном превосходстве могли вывести вас из себя, однако за этим фальшивым фасадом скрывалась глубоко запрятанная способность к самоотверженности, которая отличает истинного аристократа. Хотя она постоянно жаловалась на мелкие неудобства, она молчала о том, что доставляло ей действительно большие страдания. В ней появилось какое-то стремление быть полезной, хотя оно и проявлялось порой несколько резко: как будто она немного стыдилась этого. Заботливое отношение к своей горничной, будучи, возможно, не более чем добротой феодала к вассалу, тем не менее граничило почти с нежностью. А один раз я видел, как она, вынув из сумочки зеркальце, некоторое время разглядывала следы разрушительного мороза на своем прекрасном лице, а потом положила зеркальце обратно в сумочку с жестом пренебрежительного равнодушия. Словом, мисс Денсби-Грегг стала для меня наглядным уроком, учившим не классифицировать людей на типы.

Мари Ле Гард, обаятельная, неунывающая, теперь превратилась в старую больную женщину, слабеющую с каждым часом. В ее попытках сохранить веселость в те минуты, когда она бодрствовала, так как большую часть времени она спала, было что-то вымученное, почти отчаянное. Они стоили ей слишком больших усилий. И я ничем не мог ей помочь. Ее время кончилось, пружина ее жизни ослабла, как слабеет пружина в старых часах. Еще один-два таких дня, и она погибнет.

Солли Ливии, закутанный и замотанный так, что виден был только один глаз, имел вид настоящего страдальца. Но в этот день я не мог испытывать к нему никакого сочувствия.

Маргарет Росс дремала возле печки, но я быстро отвел глаза в сторону: даже смотреть на это худое, бледное лицо было физически больно.

Среди всех мистер Смолвуд был просто чудом. Но я с досадой подумал, что вот еще один пример, доказывающий, насколько ошибочно было мое предположение. Вместо того чтобы первым пойти ко дну, он весьма убедительно доказывал, что будет последним. Три часа назад, когда я был в кузове, он притащил из саней свою сумку, и, когда он ее открыл, я успел заметить сложенные в ней черную сутану и красно-пурпурный капюшон священника. Он вынул библию, надел очки со стальными наушниками и переносицей и уже несколько часов читал, приспособившись, как мог, к слабому верхнему свету. Он держался спокойно, непринужденно, хотя и настороже, и, казалось, был способен продолжать в том же духе еще долгое время. Как врач и ученый, я не очень-то предавался размышлениям на теологические темы и мог лишь предположить, что мистера Смолвуда каким-то образом поддерживало нечто такое, в чем остальным из нас было отказано. Я мог ему только позавидовать.

В этот вечер мы остановились около восьми, отчасти ради радиопереклички с Хилкрестом, а отчасти для того, чтобы дать Хилкресту возможность скорее догнать нас. Предлогом для остановки был якобы слишком сильный перегрев двигателя, тем более что к вечеру температура воздуха стала неуклонно повышаться. Но несмотря на то, что она поднялась почти на 20 градусов, все равно было очень холодно, а из-за недостатка пищи и физической усталости мы страдали от мороза почти так же, как и раньше.

Было очень темно и очень тихо, воздух словно застыл в неподвижности. Далеко на юго-западе виднелись неровные очертания горной цепи, протянувшейся на сто миль. Нам предстояло пересечь ее на следующий день. При свете луны, еще скрытой от наших глаз, эти скалы казались неприступными вершинами, мерцавшими смутно-белым кристаллическим блеском.

Я выключил мотор, обошел тягач и сообщил находившимся в кузове об остановке. Потом попросил Маргарет Росс разогреть еду: суп, сухофрукты, одну из оставшихся четырех банок говяжьего фарша, попросил Джекстроу наладить антенну, потом вернулся к тягачу, наклонился к радиатору и стал выливать из него воду в жестяную банку. За день антифриз оказался в настолько разбавленном состоянии, что я был уверен — не пройдет и получаса, как вода в радиаторе замерзнет и почти наверняка разорвет его.

Думаю, что бульканье льющейся в банку воды помешало мне расслышать шаги за спиной. Как бы то ни было, я услышал их лишь в последний момент, но и тогда у меня не возникло никаких подозрений. Я выпрямился и обернулся, чтобы взглянуть на подошедшего, но слишком поздно. Какое-то расплывчатое пятно в темноте, потом яркая вспышка белого света и боль от сильного удара в лоб, чуть повыше очков над правым глазом, — все это в одно мгновение слилось воедино. Я полностью вырубился, потеряв сознание еще до того, как рухнул на снег.

За этим легко могла последовать смерть. Мне ничего не стоило перейти из бессознательного состояния в тот глубокий парализующий сон, от которого при почти восьмидесятиградусном морозе я мог бы и не проснуться. И тем не менее я все-таки проснулся, хотя и медленно, с болью и неохотой, так как меня разбудили чьи-то настойчивые и энергичные руки.

— Доктор Мейсон! Доктор Мейсон! — Я смутно понял, что это голос Джекстроу и что он поддерживает мою голову и плечи на согнутой руке. Он говорил тихо, но как-то особенно многозначительно. — Проснитесь, доктор Мейсон... Ну вот и хорошо. Осторожно, доктор Мейсон!

С трудом преодолевая головокружение и опираясь на сильную руку Джекстроу, я сел. Жгучая боль, подобно скальпелю, пронзила мою голову, и я почувствовал, что опять все сливается у меня перед глазами. Я сознательно, почти насильно стряхнул наползавшие на меня тени и сквозь туман взглянул на Джекстроу. Я видел его лишь смутно: на какой-то момент я подумал, что повредил зрительный нерв, когда падал в снег. Боль в затылке была так же мучительна, как и в лобной части, но я быстро понял, что мне мешает кровь, сочившаяся из пореза на лбу. Застывая на морозе, она склеивала веки правого глаза.

— Никакого понятия насчет того, кто это сделал, доктор

Мейсон? — Джекстроу не из тех, кто задает глупые вопросы типа «что случилось?».

— Никакого... — Я с усилием поднялся на ноги. — А у вас?

— Безнадежно. — Я скорее почувствовал, чем увидел в темноте, как он пожимает плечами. — Как только вы остановили тягач, из кузова вышли трое или четверо. Куда они пошли, не знаю, я в это время налаживал антенну.

— Радио, Джекстроу! — Ко мне вернулась способность соображать.— Где рация?

— Не беспокойтесь, доктор Мейсон, она у меня, — угрюмо ответил Джекстроу. — Здесь... Можете сказать, зачем?

— Не могу... впрочем, да. — Я сунул руку во внутренний карман парки, потом с удивлением посмотрел на Джекстроу.— Он здесь. Они его не забрали.

— Ничего не пропало?

— Кажется, нет. То есть постойте, одну минуту, — медленно проговорил я и обшарил карман парки, но безуспешно. — Газета... Я взял газетную вырезку из кармана полковника Гаррисона. Ее нет.

— Газетная вырезка? И что в ней было, доктор Мейсон?

— Вы спрашиваете у самого круглого идиота в мире, Джекстроу. — Я тряхнул головой в приступе горького отчаяния, но тут же содрогнулся от сильной боли. — Я даже не прочитал ни строчки из этой чертовой заметки.

— Если бы прочли, — философски заметил Джекстроу, — вы бы, вероятно, знали, почему они ее у вас похитили.

— Да, но какой в этом смысл? — недоумевая, спросил я. — Откуда они знают, может быть, я десять раз читал ее.

— Думаю, они знают, что вы ни разу не прочли ее, — медленно произнес Джекстроу. — Если бы вы прочитали, они бы догадались об этом из каких-нибудь ваших слов или поступков, которых они в этом случае могли бы ожидать. Но так как ничего этого не случилось... Ну, короче, они знают, что пока в безопасности. Видимо, для них эта заметка имела значение, иначе бы они не решились на такой отчаянный шаг. Очень жаль. Не думаю, доктор Мейсон, что вы когда-нибудь снова увидите эту газету.

Пять минут спустя рана на лбу была промыта и перевязана. На вопрос Веджеро я свирепо ответил, что налетел на фонарный столб, и отказался отвечать на какие-либо дальнейшие вопросы. Мы с Джекстроу занялись рацией. На нашу перекличку мы опоздали, но, как только я подключил приемник к антенне, я тотчас же услышал позывные Джесса.

Я откликнулся и без всякого предисловия спросил:

— Какие новости из Аплавника?

— Тут два пункта, доктор Мейсон. — Хилкрест взял у Джесса микрофон, и даже искаженный микрофоном голос поразил меня какой-то однотонной бесстрастностью: так иногда говорит человек, стараясь сдержать свой гнев. — Аплавник связался с кораблем ее величества «Тритоном», авианосцем, идущем к проливу. «Тритон» держит связь с британским правительством и военно-морским министерством. По крайней мере, я так понял. Вот что они ответили на ваши вопросы: во-первых, список пассажиров самолета еще не получен, но из газет известно, что среди них есть следующие лица: Мари Ле Гард, звезда музыкальной комедии, Сенатор Хофман Брустер из Соединенных Штатов и некая мисс Филлис Денсби-Грегг, довольно известная фигура в лондонском высшем свете.

Пункт первый не очень меня волновал. Мари Ле Гард с самого начала была вне подозрений. Мисс Денсби-Грегг, а в связи с ней, видимо, и Елена Флеминг, стояли в моем списке под очень слабым вопросом, а насчет человека, который действительно был или просто назывался сенатором Брустером, я давно уже пришел к заключению, что его участие в убийствах маловероятно.

— Во-вторых, — продолжал Хилкрест, — военно-морское министерство не может или не хочет сказать, почему пилотов заставили посадить самолет, но, насколько я понимаю, была слишком важная причина. В Аплавнике предполагают, уж не знаю на каком основании, возможно, это инспирировано официальными лицами, что кто-то из пассажиров имел при себе нечто чрезвычайно важное, требовавшее абсолютной секретности. Не спрашивайте меня, что это было: микрофильм, формула или нечто, что можно было доверить только памяти. Это звучит фантастически, но только это и приходит в голову. Вполне вероятно, что обладателем этого секрета был полковник Гаррисон.

Я посмотрел на Джекстроу, а он — на меня. Человек, который только что пытался меня прикончить, пошел на отчаянный шаг. Теперь я понял, что действовал вслепую против человека или нескольких человек намного умнее и опытней меня. Они знали, что Джесс даже не мог надеяться починить наш передатчик, поэтому они поняли, что я непосредственно говорил с Хилкрестом. Они знали с моих собственных слов, что наше портативное радио действует при нормальных условиях не дальше чем на 150 миль, так что Хилкрест, скорее всего, говорил со мной с нашей станции МГГ или даже с какого-нибудь более близкого пункта.

Я сказал им также, что Хилкрест и его четверо сотрудников вернутся на станцию не раньше чем через две-три недели, значит, их досрочное возвращение можно объяснить только каким-то чрезвычайным и непредвиденным обстоятельством. Догадаться, какого рода должно быть это обстоятельство, было не трудно, а вывод, что я просил Хилкреста выяснить причину аварии, напрашивался сам собой. Кроме того, о проницательности убийц свидетельствовала их догадка, что, кто бы ни был человек, знавший о причине аварии, оп будет всячески уклоняться от уточнения подробностей, и они похитили у меня единственный ключ, который помог бы мне установить эти детали, а также, теперь я был уверен в этом, помог бы установить личность убийцы. Но теперь было слишком поздно плакать над разлитым молоком.

Я перешел на передачу.

— Спасибо, но, пожалуйста, свяжитесь с Аплавником еще раз, подчеркните абсолютную необходимость узнать причины аварии. Насколько вы, по вашим подсчетам, отстаете от нас? После полудня мы продвинулись только на 20 миль. Экстремальный холод, неприятности с радиатором. Прием.

— Мы покрыли всего восемь миль. По-видимому...

Я переключился на передачу.

— Восемь миль? — переспросил я резко. — Я не ослышался, восемь миль?

— Вы не ослышались. — В голосе Хилкреста звучала ярость. — Помните пропавший сахар? Так вот, он нашелся! Ваши распрекрасные друзья бухнули всю чертову массу в бензин. Мы совершенно парализованы.

 Глава 9

Среда, восемь вечера — четверг, четыре часа дня

Вскоре после девяти часов вечера мы вновь двинулись в путь. Сперва мне хотелось под любым вымышленным предлогом, даже выведя из строя двигатель, оставаться на месте в течение нескольких часов или во всяком случае в течение того периода, какой смогли бы выдержать убийцы, прежде чем заподозрить, что я медлю с определенной целью, и выступить против меня. Мы были бы начеку. При первом же подозрительном выступлении мы бы взяли убийц на мушки и держали их под наблюдением до появления Хилкреста. Если бы все было хорошо, он бы к полуночи был с нами и нашим бедам пришел бы конец.

Но все шло далеко не лучшим образом. И наши беды оставались с нами и ничуть не уменьшились. Учитывая состояние Малера, которое стало очень серьезным, и опасную слабость Мари Ле Гард, я не мог больше оставаться на месте. Будь я скроен из более жесткого материала или даже не будь я врачом, я бы, возможно, убедил себя, что и Мари Ле Гард, и Малер всего лишь пешки и ими можно пожертвовать в игре, в которой ставки, как я теперь не сомневался, гораздо больше жизни одного-двух человек. Я мог бы держать каждого, или по крайней мере главных из подозреваемых, под прицелом до тех пор, пока появится Хилкрест... Но я не мог заставить себя смотреть на наших больных пассажиров как на пешки. Конечно, это была слабость, но слабость, которую я, почти гордясь этим, разделял с Джекстроу.

В том, что в конце концов Хилкрест нагонит нас, у меня не было сомнений. Мысль всыпать сахар в бензин была с их стороны блестящим ходом, но не более того. Теперь я был готов ко всему. Эти люди могут пойти на все, чтобы застраховать себя от любых случайностей. Да и Хилкрест, хотя и негодовал на промедление, должен был справиться с ситуацией.

В большой кабине их мощного тягача «Сноу-Кэт» помещалась целая мастерская с инструментами на все случаи технических срывов, и водитель-механик (я ему сейчас не завидовал), как мне было сказано, уже разобрал двигатель и очищает его от несгоревшего угольного осадка, застопорившего его действие. Два других человека соорудили самодельную дистиллировочную установку: бачок с бензином, наполненный почти до краев, с тонкой металлической трубкой, соединенной с пустым бачком и обложенной льдом. Бензин, как объяснил Хилкрест, имеет более низкую температуру кипения, чем сахар, и при нагревании бачка с бензином, в который подмешали сахар, образующийся газ, устремляясь в трубу, будет попадать во второй бачок в виде чистого бензина.

Так, по крайней мере, было в теории, хотя Хилкрест, как мне показалось, не был до конца уверен в эффективности своего метода. Он спросил, нет ли у нас каких-либо мыслей на этот счет и не можем ли мы чем-нибудь помочь ему. Я ответил, что не можем.

Это была непростительная и трагическая ошибка. Я мог помочь ему, так как знал нечто, что в этот момент совсем забыл. Ничто теперь не могло предотвратить надвигающуюся трагедию.

Мрачные и горькие мысли преследовали меня, в то время как наш тягач, громыхая и тарахтя, кренясь то в одну, то в другую сторону, прокладывал себе путь на юго-запад под темным небом, на котором уже сгущались тучи. Мрачная подавленность и холодная ярость овладели мной. У меня было странное, почти мистическое предчувствие близкого несчастья. Хотя я, как врач, понимал, что это почти наверняка физиологически обоснованная реакция на холод, усталость, бессонницу и голод, а также физические последствия удара по голове, тем не менее я не мог отделаться от этого чувства, а мое бессилие вызывало во мне чувство злости.

Я был бессилен защитить кого-либо из невинных людей, моих попутчиков, людей, которые доверились моему попечению: больного Малера и Мари Ле Гард, тихую девочку из Германии и печальную Маргарет Росс. Я был бессилен, зная, что убийцы могут в любой момент нанести удар. Откуда я знаю, не думают ли они, что Хилкрест уже сообщил мне все, что нужно, и что я только лену случая, чтобы поймать их.

С другой стороны, они тоже почти наверняка выжидают, не зная, что именно мне известно, и предоставляют событиям идти своим чередом, пока тягач движется в нужном им направлении, готовые покончить со всем раз и навсегда, когда наступит нужный момент. А главное, я был бессилен потому, что до сих пор не имел понятия, кто же среди них убийцы.

В сотый раз я перебрал в уме все, что мог вспомнить, все, что говорилось, стараясь выудить из глубины памяти какой-нибудь факт, какое-нибудь слово. Но я ничего не находил.

Из десяти пассажиров, которых мы с Джекстроу имели при себе, шестеро, по моему убеждению, были почти вне подозрений. О Маргарет Росс и Мари Ле Гард вообще не могло быть и речи. Единственное, что можно было сказать против мисс Денсби-Грегг и Елены, — это отсутствие несомненных доказательств их невиновности, но я был уверен, что таких доказательств и не нужно. Американские сенаторы, как недавно показали скандальные процессы о взяточничестве и коррупции, имели свои недостатки и слабости, особенно в отношении жадности. Но даже при этом мысль, что сенатор может быть замешан в убийствах и преступной деятельности столь широкого размаха, казалась слишком нелепой, чтобы требовать дальнейшего рассмотрения.

Что касается Малера, то я, конечно, понимал, что диабетик может в то же время быть и преступником и что Малер может быть одним из убийц. Возможно даже, что он надеялся заставить пилота совершить посадку близ такого пункта, где можно достать инсулин. Но это предположение было несколько натянуто, и, даже если бы было правдой, Малер не очень-то меня интересовал. Меня интересовали убийцы, которые в любой момент могли совершить новое убийство, а Малер не подпадал под эту категорию. Малер умирал.

Оставались только Веджеро, Солли Ливии, Коразини и преподобный Смолвуд. Смолвуд вел себя слишком естественно, чтобы в нем сомневаться: все это время он почти не выпускал из рук библии. Конечно, можно было ожидать, что самозванец станет излишне усердствовать, лишь бы убедить других в том, что он тот, за кого себя выдает, но в данном случае излишество переходило в нелепость.

У меня было основание подозревать Коразини. Для специалиста по тягачам он знал о них чрезвычайно мало, хотя, справедливости ради, я должен был сделать скидку на то, что «ситроен» и универсальные тягачи разделяли четверть века и целая бездна — по техническому устройству. Но Коразини был единственным, кто держался на ногах, когда я вошел в пассажирский салон самолета. Именно он, когда мы были уже в нашем домике, столько раз упорно расспрашивал меня о деятельности Хилкреста. Именно он, как я узнал, помог Джекстроу и Веджеро вынести из туннеля бензин и, таким образом, имел возможность рассмотреть все, что там находилось. И наконец, я полагал, что он может быть абсолютно безжалостным. Но был один немаловажный факт, говоривший в его пользу: его все еще перевязанная рука, доказательство его отчаянной попытки спасти падающий приемник.

Гораздо больше оснований у меня было подозревать Веджеро и, учитывая их дружбу, Солли Ливина. Веджеро спрашивал у Маргарет Росс, когда будет обед. Это обстоятельство его дискредитировало. Солли Ливии находился ближе всех к приемнику и в таком положении, из которого ему было легко разбить его. Еще одно дискредитирующее обстоятельство. Веджеро был среди тех, кто выносил и наливал в канистры бензин. И самая убедительная улика — Веджеро совсем не походил на тех боксеров, как Ливии на тех импресарио, которые живут в реальном мире, а не на страницах романов. И, как еще один пункт против Веджеро, я вспомнил слова Маргарет Росс о том, что Коразини ни разу не вставал со своего места в самолете. Конечно, это еще не исключает Коразини из числа подозреваемых, ведь у него мог быть сообщник.

И тут меня пронзила страшная мысль: так как в самолете стреляли из двух пистолетов, я решил, что преступников двое, но почему не больше? Почему не трое? Почему не Коразини, Веджеро и Ливии, действующие сообща?

Несколько минут я обдумывал, чем это может обернуться, и в результате еще сильнее почувствовал свое бессилие и жуткую уверенность в близости трагического конца. Почти насильно я пытался одернуть себя, убеждая, что все трое действуют заодно и от такого варианта нельзя отмахнуться.

Около трех часов утра, все еще следуя вдоль отмеченной флажками линии, мы почувствовали, что тягач замедляет ход. Джекстроу, бывший тогда за рулем, сбавил скорость. Мы вступили на первый пологий склон у подножия холмов, который вел к извилистому проходу, разделявшему гряду почти посредине. Мы могли бы обойти ее, но потеряли бы на этом целый день, а то и два. При наличии четко обозначенного десятимильного перехода такой обход не имел смысла.

Два часа спустя, когда подъем стал заметно круче, гусеницы тягача начали скользить и сворачивать в стороны, но, перетащив почти весь бензин и разное оборудование из саней на тягач, мы, благодаря увеличению веса, смогли восстановить силу сцепления.

Все же продвижение оставалось медленным и трудным. Нам удавалось удерживать сцепление, и на преодоление последней мили, перед въездом в ущелье, ушло больше часа. Здесь мы остановились.

Был восьмой час утра. На одной стороне ущелья, во всю его длину, тянулась глубокая трещина во льду. Хотя путь не предвещал особенно коварных неожиданностей, он был достаточно трудным и опасным, и я решил дождаться двухтрех часов сумеречного света в середине дня.

Когда готовили завтрак, я осмотрел Мари Ле Гард и Малера. Продолжалось повышение температуры. Сейчас было уже меньше 30 градусов ниже нуля. Мари Ле Гард выглядела так, будто не ела несколько недель. Ее лицо, испещренное болячками и волдырями — следствие обморожения, было ужасно худым, еще недавно блестящие глаза потускнели, опухли и налились кровью. За последние десять часов она не произнесла ни слова, просто сидела в редкие минуты бодрствования и смотрела перед собой невидящим взглядом.

Теодор Малер выглядел лучше, но я знал, что, когда его сопротивляемость истощится, коллапс будет делом нескольких часов. Несмотря на все, что мы, вернее, Маргарет Росс, сделали для него, предательские когти обморожения глубоко впились в его ступни; к тому же он был сильно простужен, редкое явление в Арктике. Должно быть, он подхватил простуду еще до вылета из Нью-Йорка, и у него не было ни энергии, ни внутренних ресурсов для борьбы с ней, а также и с фурункулезом, который начал его мучить. Он дышал с трудом, и запах ацетона теперь ощущался сильнее. Он почти не спал и сохранял ясную голову, но я знал, что в любую минуту может наступить полный срыв, предшествующий диабетической коме.

В восемь часов мы с Джекстроу отошли в сторону, под защиту холма, и снова связались с Хилкрестом. Сердце у меня упало, когда я услышал мрачную новость: за последние двенадцать часов они не продвинулись и на две мили, видимо, при жестоком холоде (там, где они сейчас находились, температура была градусов на 30 ниже, чем у нас) довести восемь галлонов бензина до точки кипения, даже используя печки, паяльные лампы и все другие средства, которыми они располагали, было почти невыполнимой задачей, требовавшей уйму времени, так как их большой тягач «Сноу-Кэт» проглатывал слишком много очищенного бензина. Это все, что Хилкрест мог мне сообщить. Аплавник, с которым он переговорил часом раньше, не имел никаких новых сведений.

Мы с Джекстроу молча упаковали нашу рацию и вернулись к тягачу. Почти неизменная веселость Джекстроу, унаследованная от его эскимосских предков, казалось, совсем покинула его. Я еще никогда не видел его в таком состоянии. Теперь он редко разговаривал и еще реже улыбался. Что касается меня, то я чувствовал, что наша последняя надежда рухнула.

В одиннадцать часов мы завели тягач и направились по ущелью. Ведомый мной тягач медленно полз. Малер и Мари Ле Гард, укрытые всем, чем только было можно, ехали на вторых санях, а остальные шли пешком. Тягач был слишком широк, он занимал почти всю ширину узкой тропы, и если бы его занесло в сторону и он свалился в глубокую ледовую расселину, тянувшуюся вдоль нашего пути, то у тех, кто находился в кузове, не было бы никаких шансов на спасение.

Вначале все шло хорошо. Тропа, временами сужаясь до восьми-девяти футов, часто выходила на площадку, которую можно было бы назвать плоской равниной, и мы быстро продвигались вперед. К полудню я предупредил Хилкреста, что мы начали переход и поэтому пропустим один сеанс радиосвязи. Мы уже покрыли половину пути и вступили в самую узкую и самую трудную часть перехода.

И вдруг рядом с водительской кабиной оказался Корази-ни, машущий мне рукой, требуя, чтобы я остановился. Может быть, он окликал меня перед этим, но я ничего не слышал, кроме размеренного шума двигателя. И уж конечно, я ничего не видел, так как все они шли позади, а широкий кузов за моей спиной делал мое зеркальце бесполезным.

— Беда, док! — быстро выдохнул он, как только мотор замер. — Кто-то свалился в пропасть. Пошли, живо!

— Кто именно? — Я соскочил с сиденья, забыв про пистолет, который держал в дверном кармане на случай внезапной атаки в тот момент, когда я за рулем. — Как это случилось?

— Девушка из Германии. — Мы бежали туда, где ярдах в сорока позади кучка людей столпилась у края ледяной расселины. — Не знаю. Поскользнулась, оступилась... Ваш друг спустился туда за ней.

— Спустился за ней! — Я знал, что расселина, по существу, не имеет дна.— О Боже мой!

Я оттолкнул Брустера и Ливина, осторожно заглянул через край в голубовато-зеленую глубину, и у меня перехватило дыхание. Правее я увидел, что светящиеся стены расселины, покрытые от краев примерно на десять футов сверкающим бисером кристаллического вещества, похожего на сахарную глазурь, и отстоящие в этом месте не более чем на семь-восемь футов друг от друга, уходили в бездонную тьму, постепенно отдаляясь одна от другой и образуя нечто вроде широкой пещеры, величину которой трудно было себе представить. Слева, почти под нами, на глубине около двадцати футов, обе стены соединяла перемычка из снега и льда, футов пятнадцать длиной. Таких мостиков было много на всем протяжении расселины. На этой перемычке стоял Джекстроу, поддерживая правой рукой, очевидно, оглушенную падением Елену.

Не трудно было догадаться, как Джекстроу попал туда. Как правило, он был слишком осторожен, чтобы рискнуть приблизиться к расселине, не имея при себе веревки, и, уж конечно, достаточно опытен, чтобы довериться предательской снеговой перемычке. Но когда Елена сорвалась с тропы, она, должно быть, упала тяжело и неловко, вероятно, стараясь повернуться так, чтобы не повредить сломанную ключицу. И когда она поднялась на ноги, она была так оглушена, что Джекстроу, боясь, чтобы она не сорвалась с перемычки в пропасть, где ее ждала смерть, пошел почти на самоубийство, спрыгнув вслед за ней, чтобы поддержать ее. Даже в этот момент я спросил себя, решился бы я на такой поступок или у меня не хватило бы храбрости? Не думаю, что я смог бы поступить так, как Джекстроу.

— Вы целы? — закричал я.

— Кажется, сломал правую руку, — ответил он таким тоном, словно вел непринужденную беседу. — Пожалуйста, поспешите, доктор Мейсон. Этот наст вот-вот обрушится.

Сломанная рука, оседающая перемычка, и я в самом деле увидел, как от нижней поверхности арки, на которой он стоял с Еленой, отваливаются и исчезают в темной глубине куски льда и снега.

Сдержанный, почти деловой тон его голоса был красноречивее самого отчаянного крика о помощи. На какой-то миг мной овладела паника, подавившая все чувства и мысли, кроме слепой уверенности в его неминуемой гибели. Веревку? Но Джекстроу не мог обвязать себя ею, одна рука его была сломана, а другой он держал Елену. Девушка была беспомощна, оба бессильны что-либо предпринять, значит, кто-то должен спуститься к ним, и немедленно. И в этот момент, когда я, охваченный оцепенением, смотрел в расселину, большой кусок обледенелого снега оторвался от перемычки и медленно исчез в бездне.

Я вскочил и бросился к саням. Как подстраховать человека, который спустится вниз? На узкой тропе держать веревку могут только три человека, а если спускаться будут двое, то как же эти три человека смогут удержаться на скользкой поверхности, да еще поднять тех, кто внизу? Скорее всего, их самих перетянет через край вниз. Колья? Вбить в смерзшийся снег кол и закрепить на нем веревку? Но Бог знает сколько времени уйдет на то, чтобы пробить ледяную поверхность, и где гарантия того, что лед не даст трещин и удержит кол на месте? И все это время снежный мост будет оседать и крошиться под ногами двух людей, жизнь которых зависит от того, смогу ли я их спасти.

«Тягач! — в отчаянии подумал я. — Тягач! Он поднимет любой вес, но, пока мы отцепим от него сани и отведем тягач назад к месту, может произойти несчастье, может оказаться уже слишком поздно...»

Я буквально наскочил на ответ: четыре толстых длинных деревянных доски, скрепляющих грузовые сани с тягачом, их концы торчали сзади из саней. Я схватил моток нейлоновой веревки, выдернул одну из досок, Веджеро уже вытаскивал другую, и помчался обратно. Эта доска, в три дюйма толщиной и одиннадцать футов длиной, должно быть, весила не менее сорока фунтов, но такова уж сверхъестественная сила, которую мы обретаем в минуту крайней нужды. Я перенес ее и перекинул через расселину как раз над Джекстроу и Еленой с такой быстротой и уверенностью, как будто это была тонкая рейка. Спустя несколько секунд Веджеро перекинул рядом с ней вторую доску. Я скинул меховые рукавицы и перчатки, завязал на конце веревки двойную петлю, просунул в нее ноги, быстро обвязал себя вокруг пояса, крикнул, чтобы принесли еще одну веревку, пробрался по импровизированным мосткам и закрепил свою веревку посредине обеих досок с таким расчетом, чтобы спуститься вниз не менее чем на двадцать футов. Быстро перебирая руками, я вскоре очутился возле Джекстроу и Елены.

Я почувствовал, как снежная перемычка дрогнула у меня под ногами, но думать об этом было некогда: если бы я стал об этом думать, конец был бы фатальным.

Рядом опустилась, подрагивая, другая веревка, я схватил ее и в одну секунду обвязал Елену вокруг пояса. Вероятно, я обвязал ее слишком туго, потому что она охнула от боли, но это был не тот случай, когда можно было рисковать. К тому же тот, кто держал веревку наверху, действовал так же быстро, как и я, и, как только я завязал узел, веревка натянулась.

Позже я узнал, что Елена была обязана жизнью находчивости Малера. Вторые сани, в которых были Мари Ле Гард и Малер, остановились как раз против того места, где Елена сорвалась в расселину, и он крикнул Брустеру и Маргарет Росс, чтобы они сели в сани и протянули верхний конец веревки через перекладину на передке саней. Это была как будто мелочь, но она сыграла свою роль: их объединенного веса оказалось достаточно, чтобы удержать тонкую и хрупкую Елену.

Во время этого происшествия я совершил еще одну ошибку, вторую ошибку в этот день, но тогда я не мог этого знать. Непосредственная опасность приковала к себе все мое внимание. Стремясь помочь тем, кто находился наверху, я наклонился, чтобы приподнять Елену, и, когда я выпрямился, это внезапное и резкое движение оказалось роковым для уже и так распадающейся перемычки. Я услышал зловещий треск льда, выпустил из рук Елену, кстати, ее уже начали поднимать, схватил Джекстроу за руку и прыгнул, таща его за собой, на другой конец перемычки за секунду до того, как то место, где мы только что стояли, исчезло и глыбы льда и снега каскадом устремились в мрачные глубины расселины.

Натянув веревку до отказа, я прижался к противоположной ледяной стене, крепко обхватив Джекстроу обеими руками (я услышал, как он вскрикнул от боли), и только сейчас вспомнил о его сломанной руке. Мне хотелось знать, долго ли мы сможем продержаться на этом конце перемычки, ведь он тоже неминуемо лопнет, не имея на другом конце никакой опоры. Но он каким-то чудом держался.

Мы оба прижались к ледяной стене, боясь пошевельнуться и почти не смея дышать, как вдруг я внезапно услышал крик боли. Это вскрикнула Елена, должно быть, когда ее перетягивали через край, она задела больное плечо. Но не Елена приковала к себе мой взгляд, а Коразини. Он стоял почти у самого края расселины, и в руке у него был мой пистолет.

Никогда я еще не испытывал такой досады, такого глубокого отчаяния, такой горечи и, если уж говорить совершенно откровенно, такого беспредельного страха. Случилась именно то, против чего я все время был начеку, то, чего я больше всего боялся, — что Джекстроу и я сможем одновременно оказаться в руках убийц. Но даже к этому страху примешивалась ненависть, ненависть к человеку, который так искусно все подстроил, ненависть к самому себе за то, что позволил себя так легко одурачить.

Даже ребенок понял бы, что все это было заранее запланировано. Серия снеговых перемычек подсказала Коразини идею. Дойдя до соответствующего места, слегка толкнуть Елену Флеминг, а то, что ее падение не случайность, было ясным как день, и можно наверняка рассчитывать, что либо Джекстроу, либо мне самому придется спуститься в расселину и помочь малышке, которая из-за сломанной ключицы не смогла бы сама обвязаться веревкой. Что Елена может сорваться и с перемычки, я думаю, тоже приходило Коразини в голову, но человек, имеющий на своем счету столько убийств, не станет беспокоиться из-за этого. Кроме раздражения, он наверняка ничего бы не почувствовал...

Итак, когда один из нас спустился бы на перемычку, а другой руководил бы спасательной операцией, тогда еще один легкий толчок, и все проблемы Коразини были бы решены. То, что случилось на самом деле, превзошло все его самые смелые ожидания, я сыграл ему на руку самым наилучшим образом.

С пересохшим ртом, чувствуя, как на ладонях моих сжатых рук проступает пот, а сердце бьется, как падающий молот, я с отчаянием ждал, каким способом он нанесет последний удар, как вдруг рядом с ним появился преподобный Смолвуд и, простирая руки, что-то сказал ему. Слов я не расслышал. Со стороны маленького священника это был акт мужества, но акт беспомощный и безнадежный. Я увидел, как Коразини переложил пистолет в левую руку, а правой ударил Смолвуда по лицу, и услышал, как тот упал на лед. После этого Коразини, угрожая пистолетом, заставил остальных отойти от расселины и шагнул к перекинутым через расселину доскам. И тут я понял, как он собирается с нами разделаться. Зачем тратить две пули, если все, что нужно, это столкнуть концы досок с края расселины. Обрушатся ли эти доски, весом в сто фунтов каждая, на наши головы или просто снесут остаток перемычки, совершенно несущественно. Важно, что меня с ними неразрывно соединяет нейлоновая веревка и, когда доски рухнут, я полечу в бездну тоже, сорвав остаток нашего хрупкого моста и увлекая за собой Джекстроу, где нас неминуемо ждет смерть.

У меня мелькнула отчаянная мысль схватить веревку, которая все еще была на плече Джекстроу, но я тут же ее отверг. На то, чтобы высвободить ее из ремней, ушли бы секунды, а у меня их не было. Оставался лишь один способ, не суливший мне ничего хорошего. Подпрыгнув, я мог бы в одну секунду ухватиться за веревку гораздо выше, и увеличивающийся вес помешал бы Коразини столкнуть доски ударом ноги, а пока он возился бы с ними или всаживал в меня пули, кто-нибудь, например Веджеро, мог бы схватить его сзади. По крайней мере, это дало бы Джекстроу один слабый шанс на спасение.

Я завел локти за спину, согнул колени и замер в этой нелепой позе, так как в этот самый момент сверху, разматываясь, спустилась веревка и ударила меня по плечу. Я взглянул наверх и увидел улыбающегося Коразини.

— Ну вы, пара чудаков, выбирайтесь наверх! Или вы собираетесь проторчать там весь день?

Бесполезно пытаться описать бурю мыслей и чувств, бушевавшую во мне те девяносто секунд, за которые меня и Джекстроу подняли наверх и мы оказались на твердом льду. От надежды — к неверию, от бурного облегчения — к уверенности в том, что Коразини играет с нами в кошки-мышки, — таков был диапазон чувств, и ни одно из них не длилось больше нескольких секунд. И даже уже стоя на твердой тропе, я не знал, что думать, подавленный ощущением безграничного облегчения, радости и страшной усталости. Меня сильно трясло, и, хотя Коразини и заметил это, он не подал виду. Подойдя ко мне, он протянул мне мой пистолет рукояткой вперед.

— Вы несколько беспечны по отношению к своему арсеналу, док. Я уже давно знаю, где вы держите эту штуковину. Но зато это оказалось для меня весьма полезным в последние несколько минут.

— Но... но почему?..

— Потому что в Глазго меня ждет отличная работа в кресле вице-президента, — отрезал он. — И я ценю возможность занять это кресло в один прекрасный день.— Не сказав больше ни слова, он отвернулся.

Я понял, что он имел в виду. Я понял, что мы обязаны ему жизнью. Коразини, как и я, был твердо убежден, что кто-то подстроил этот инцидент, и не нужно было долго думать, чтобы догадаться, кто именно.

Первая моя мысль была о Джекстроу. Он — со сломанной рукой, это сильно затрудняло мое положение и могло сделать нашу задачу просто невыполнимой. Когда я снял с него парку, достаточно было одного взгляда на неестественное положение его левой руки, чтобы увидеть, что, хотя Джекстроу и имел все основания думать, будто сломал руку, в действительности это был вывих локтевого сустава. Он безропотно и с бесстрастным видом вытерпел все мои манипуляции с рукой, но широкая белозубая улыбка, сразу осветившая его лицо после операции, красноречиво говорила о его чувствах.

Я подошел к Елене, сидевшей в санях. Она все еще дрожала после перенесенного потрясения. Мисс Денсби-Грегг и Маргарет Росс всячески старались успокоить ее. Я подумал, что, пожалуй, первый раз в жизни мисс Денсби-Грегг кого-то утешает.

— Побывали на краю гибели, девочка? — сказал я Елене. — Ну ничего, теперь все в порядке... Может, сломали еще одну косточку, а? — Я старался говорить в шутливом тоне, но звучало это не очень убедительно.

— Нет, доктор Мейсон... — Она глубоко и судорожно вздохнула. — Не знаю, как мне благодарить вас и мистера Нильсена...

— И не пытайтесь, — посоветовал я. — Лучше скажите, кто вас толкнул?

— Как вы сказали? — Она недоуменно посмотрела на меня.

— Вы же хорошо меня слышите, Елена. Говорите, чья это работа?

— Да-да, меня толкнули, — неохотно ответила она. — Но это вышло нечаянно. Я знаю, что нечаянно.

— И все-таки, кто? — настаивал я.

— Это я ее толкнул, — вмешался Солли Ливии. Он нервно сжимал и разжимал руки. — И как сказала молодая леди, это вышло нечаянно. Кажется, я вроде как споткнулся. Кто-то наступил мне на пятку и...

— Кто наступил вам на пятку?

— Зачем так кричать, — кротко возразил он, сколько я ни пытался скрыть холодное недоверие, которое прозвучало в моем голосе. — Зачем бы я стал делать такие вещи?

— Вот вы мне это и объясните, — сказал я и, повернувшись, пошел прочь, предоставив ему смотреть мне вслед,-

На моем пути возник Веджеро, но я проскочил мимо него и направился к тягачу. На санях я увидел преподобного Смолвуда, который сидел, прикладывая окровавленный платок к губам. Коразини приносил ему свои извинения.

— Я очень сожалею, ваше преподобие, искренне и глубоко сожалею. Я ни на одну минуту не думал, что вы один из них, но я не мог допустить у себя за спиной никаких случайностей. Надеюсь, вы меня понимаете, мистер Смолвуд?

Мистер Смолвуд понял и простил его, как и подобает истинному христианину. Но я не стал слушать, чем закончится их разговор. Я хотел пересечь гряду с наименьшей потерей времени и по возможности до полной темноты. Теперь я знал, что мне нужно сделать, и как можно скорее, но я не хотел делать этого, пока мы находимся на скользкой тропе, на краю этой проклятой расселины.

Мы совершили переход через гряду без дальнейших происшествий и, прежде чем в небе угасли последние отголоски сумерек, достигли того места, где начинается длинный и почти незаметный спуск, тянувшийся на тысячи футов по направлению к чистым ото льда скалам на побережье Гренландии. Здесь я остановил тягач, коротко переговорил с Джекстроу, попросил Маргарет Росс разморозить банку мясного фарша для нашего запоздалого полдника, и едва я успел осмотреть Малера, находящегося в бессознательном состоянии, и Мари Ле Гард, снова перебравшуюся в кузов, как ко мне подошла Маргарет Росс. В ее темных глазах была тревога.

— Эти банки, доктор Мейсон... с мясным фаршем. Я не могу их найти.

— Что? Они должны быть где-то близко, Маргарет. — Я впервые назвал ее по имени, но все мои мысли сосредоточились на другом, и до меня дошло, что я сказал, только когда я заметил промелькнувшую на ее губах улыбку. Если ей это не понравилось, то она хорошо это скрывала. Впрочем, последнее предположение меня не беспокоило, я был рад, что она улыбнулась. Я впервые видел ее улыбку, преобразившую ее лицо, но сказал своему сердцу, что сейчас не время для всяких сантиментов. — Пошли посмотрим.

Мы посмотрели и ничего не нашли. Банки действительно исчезли. Это был повод, которого я ждал. Джекстроу был рядом со мной, загадочно глядя на меня, в то время как мы склонились над санями. Я утвердительно кивнул.

— Зайдите с тыла!

Я подошел к кузову тягача, где собралась вся компания, и встал так, чтобы хорошо видеть всех, а в особенности Вед-жеро и Ливина.

— Ну вот, — сказал я. — Вы слышали, наши последние банки с мясом исчезли. Но они не просто исчезли, их кто-то украл. И этот кто-то лучше бы сознался. Я все равно узнаю.

Наступила мертвая тишина, прерываемая иногда лишь возней собак на общем поводке. Никто не произнес ни слова, никто не смотрел на стоящего рядом. Молчание длилось и длилось, и вдруг все как один обернулись, внезапно испуганные металлическим звуком, раздавшимся позади них. Это Джекстроу взвел курок своей винтовки, и я увидел, как у Веджеро медленно напряглись спина и руки: дуло винтовки было направлено ему в голову.

— Это не совпадение, Веджеро, — мрачно сказал я. Пока он оборачивался на звук взводимого курка, я успел взять в руку свой пистолет. — Винтовка направлена куда надо. Предъявите свой чемодан!

Сначала он просто уставился на меня, а потом обругал непечатным словом.

— Несите его сюда, — повторил я, направив пистолет на его голову. — И поверьте, Веджеро, мне ничего не стоит убить вас!

Он поверил моим словам. Он принес чемодан и бросил его к моим ногам.

— Откройте, — коротко сказал я.

— Он заперт.

— Отоприте ключом.

Он без всякого выражения посмотрел на меня, потом пошарил в карманах и наконец сказал:

— Не могу найти ключа.

— Так я и ожидал. Джекстроу... —Я не договорил фразу, подумав, что одного моего пистолета будет недостаточно, чтобы удержать такого убийцу, как Веджеро. Я оглядел всю компанию и выбрал одного из них. — Мистер Смолвуд, может, вы...

— Нет, спасибо, — поспешно ответил Смолвуд, все еще прижимая платок к губам. Он криво усмехнулся. — Я только сейчас понял, доктор Мейсон, какой я в сущности мирный человек. Может быть, мистер Коразини...

Я взглянул на Коразини, и тот неопределенно пожал плечами. Я понял, почему он не изъявляет готовности участвовать в обыске: еще совсем недавно он стоял чуть не первым в моем черном списке и, зная это, не хотел показаться чересчур услужливым. Но сейчас мне было не до щепетильностей. .. Я кивнул, и он взялся за Веджеро.

Он тщательно обыскал его, но ничего не нашел. Минуты через две он отступил, посмотрел на меня и перевел задумчивый взгляд на Солли Ливина. Я снова кивнул, и он снова приступил к обыску. Через десять секунд он вынул связку ключей и поднял ее для всеобщего обозрения.

— Это подстроено! — залепетал Ливии. — Это подлог! Коразини сам стянул их и подсунул мне. Я никогда не брал ключей...

— Заткнитесь! — приказал я презрительно. — Это ваши, Веджеро?

Тот лишь нехотя кивнул, не сказав ни слова.

— О’кей, Коразини, — сказал я. — Посмотрим, что у него там.

Второй ключ открыл мягкий кожаный чемодан. Коразини сунул руку под одежду, уложенную сверху, и извлек из-под нее три банки мясного фарша.

— Спасибо, — сказал я. — Мисс Росс, наш полдник... Скажите, Веджеро, вы не знаете, почему я не убил вас тут же, на месте?

— С тех пор как мы встретились, вы совершаете ошибку за ошибкой, — медленно ответил Веджеро. — Но эта ошибка — самая большая из всех, которую вы совершили. Неужели вы думаете, что я такой дурак, чтобы дискредитировать себя подобным образом? Неужели вы думаете, что я так...

— Я думаю, что именно на это вы и рассчитываете, — устало проговорил я, — но я учусь... учусь. Еще одно, Коразини, если не возражаете, свяжите ему ноги.

— Что вы собираетесь делать? — испуганно спросил Веджеро.

— Не волнуйтесь, я не лишу палача его заработка. Отныне вы, Ливии, поедете в санях, под прицелом... Вам что, мисс Ле Гард?

— Питер, а вы уверены? — Это было первое, что она сказала после долгих часов молчания, и даже это усилие, как я видел, утомило ее. — Он не похож на убийцу. — Ее тон отражал то недоверие и замешательство, которое отражалось на лицах большинства моих спутников. Веджеро не пожалел усилий, чтобы завоевать всеобщую симпатию.

— А кто из присутствующих похож? — возразил я. — Настоящие убийцы никогда не похожи на убийц.

Затем я рассказал ей и всем остальным все, что я знал и о чем догадывался. Это потрясло их, особенно история с порчей бензина и сообщение о том, что в какой-то момент Хилкрест отставал от нас только на несколько часов, и когда я закончил, то увидел, что они теперь так же мало сомневаются в виновности Веджеро, как и я.

Два часа спустя, уже на спуске, мы остановились, и я наладил рацию. По моим подсчетам, до побережья оставалось менее ста миль, и я потратил полчаса, стараясь связаться с базой в Аплавнике. Мои попытки успеха не имели, да я и не очень-то надеялся на успех: на базе был только один радист, и нельзя было ожидать, что он дежурит непрерывно целыми сутками. К тому же его позывные могли быть настроены на другую частоту.

Ровно в четыре я поймал Хилкреста. На этот раз я не счел нужным устанавливать рацию вне пределов слышимости, фактически я разговаривал с ним, прислонясь к стенке кузова, и каждое слово и с той, и другой стороны хорошо было слышно всем. Но теперь, думал я, это уже не имеет значения.

Разумеется, прежде всего я сказал Хилкресту, что преступники обнаружены и схвачены. При этом мой голос прозвучал как-то странно. Мне казалось, что я должен находиться в счастливом состоянии, но на самом деле я ничего этого не чувствовал. За последние несколько дней я так измучился физически и морально, что усталость будто давила на меня и обволакивала со всех сторон. Начиналась реакция после напряжения предыдущих дней. Я отдавал себе отчет в том, что мы еще не вышли из дремучего леса наших трудностей, мысль об угасающих жизнях Малера и Мари Ле Гард угнетала меня, и, если говорить начистоту, я был подавлен тем, что одним из убийц оказался Веджеро: в последние дни я испытывал к нему какое-то чувство симпатии, и его разоблачение подействовало на меня сильней, чем я думал, в чем я бы никому и никогда не признался.

Зато со стороны Хилкреста лучшей реакции нельзя было и желать. Но когда я спросил у него, далеко ли они продвинулись, весь его энтузиазм пропал. Упавшим голосом он сообщил, что они почти не сдвинулись с того места, где были. Не получен также и список пассажиров самолета, несмотря на всю его важность. Авианосец «Тритон» имеет на борту достаточный запас инсулина, который они отправят самолетом в Аплавник. На базу должен прибыть ледокол, ведущий баржу с тягачом, который по прибытии, то есть, очевидно, завтра, будет послан нам навстречу. Нас также ищут два самолета, оборудованные лыжами, и два поисковых бомбардировщика, но пока им не удалось нас обнаружить, вероятно, мы в это время пересекали гряду... Он продолжал говорить, но я вдруг перестал его понимать и вспомнил то, о чем должен был подумать с самого начала.

— Одну минуту, — сказал я, — мне кое-что пришло в голову.

Я перебрался в кузов и потряс Малера за плечо. К счастью, он просто спал, а по тому, как он выглядел час назад, я боялся, что он находится в забытьи.

— Мистер Малер, — быстро сказал я, — вы говорили, что работали в нефтяной промышленности?

— Да. — Он с удивлением посмотрел на меня.

— В качестве кого? — Он мог занимать любую из ста должностей, которые не имели для меня никакого значения.

— Химика-исследователя. А что?

Я с облегчением вздохнул и объяснил, что нужно. Рассказал о способе, при помощи которого Хилкрест пытается выйти из положения, о перегонке бензина, и спросил Малера, что он об этом думает.

— Это один из возможных способов самоубийства, — мрачно ответил Малер. — Чего они добиваются, отправиться в космос? Достаточно крохотного отверстия в стенке бачка, который он старается разогреть... Потом, диапазон уровней испарения бензина так широк, от 30 градусов по Цельсию до 200, что он может провозиться с ним целые сутки и наполнить только зажигалку.

— В том-то и дело, — согласился я. — А что еще можно сделать?

— Только одно — промыть его. Какой объем его баков с бензином?

— Десять галлонов.

— Передайте ему, чтобы он отлил из бачка два галлона бензина и залил туда столько же воды. Потом это надо как следует перемешать, дать десять минут отстояться, затем откачать верхние семь галлонов. Это будет чистый бензин.

— Так просто! — воскликнул я, едва веря. А ведь Хилкрест тратил полчаса, чтобы получить чашечку бензина. — Вы уверены, мистер Малер?

— Должно получиться, — ответил он. Наш разговор продолжался не более минуты, но этого было достаточно, голос Малера слабел и звучал как хриплый шепот. — В бензине сахар не растворяется, только в воде. Если воды мало, он останется в бензине в известном количестве. Но когда воды достаточно, он опустится вместе с ней на дно.

— Я бы дал вам Нобелевскую премию, мистер Малер. Тут же, не сходя с места! — Я поднялся. — Если у вас есть еще предложения, ради Бога, скажите мне.

— Еще одно, — с улыбкой проговорил он, но я увидел, что у него уже не хватает дыхания. — Чтобы растопить столько снега, сколько нужно воды, вашему другу понадобится много времени. — Он кивнул в сторону саней, которые мелькали сквозь щелочку брезентового полога. — Мы, кажется, везем с собой большой запас горючего. Почему бы не сгрузить сколько-нибудь для капитана Хилкре®та. И почему вы, собственно, не сделали этого еще вчера вечером, когда он впервые рассказал вам о своих затруднениях?

Я посмотрел на него и медленно повернулся к выходу.

— Я вам отвечу, мистер Малер, — глухо проговорил я. — Потому что я самый последний идиот на свете! Вот почему!

Я вернулся к рации, чтобы сообщить Хилкресту, какой я идиот. 

 Глава 10

Четверг, четыре часа дня — пятница, шесть вечера

Весь этот день и всю ночь Джекстроу, Коразини и я сменяли друг друга за рулем. Мотор начал барахлить, звук выхлопа приобрел какой-то странный оттенок, и все труднее становилось включать вторую скорость. Но я не мог, не смел останавливаться. Скорость сейчас была вопросом жизни.

Вскоре после девяти часов вечера Малер впал в состояние коллапса, который постепенно перешел в диабетическую кому. Я сделал все, что мог, никто бы в этих условиях не сделал большего, но Бог свидетель, это было ничтожно мало. Ему нужны были постель, тепло, питье, сахар в рот или инъекции. Как нужные стимуляторы, так и тепло полностью отсутствовали. Вибрирующая, узкая и твердая складная койка не могла заменить постели; несмотря на сильную жажду, ему все труднее было пить воду из растопленного снега, и у меня не было возможности сделать ему внутреннюю инъекцию. Его вид, его резкое, затрудненное дыхание, характерное для комы, угнетающе действовали на остальных пассажиров кузова. Я знал, что, если мы вовремя не получим инсулин, никакая сила на земле не спасет его: смерть наступит в течение одного-трех дней, а учитывая наши неблагоприятные условия, скорее всего, по прошествии одного дня.

Мари Ле Гард также слабела с устрашающей меня быстротой, большую часть времени она спала тяжелым, беспокойным сном. Помня, какой я видел ее на сцене и как она поразила меня своей живостью, я невольно удивлялся, что она так легко сдала. Ее живость была в действительности проявлением нервной энергии, физически же она не обладала теми ресурсами, которых требовала сложившаяся ситуация, и мне часто приходилось напоминать себе, что она ведь пожилая женщина. Было достаточно взглянуть на ее лицо: оно выглядело изможденным, морщинистым и дряхлым.

Но как я ни беспокоился о своих больных, Джекстроу еще больше беспокоился насчет погоды. Уже несколько часов температура неуклонно повышалась; завывание ветра, поднявшегося после двух дней безветрия, с каждым часом становилось все пронзительнее, а небо было мрачным и покрытым черными тучами, предвещающими снег.

И когда после полуночи скорость ветра превысила пятнадцать миль в час, с поверхности плато начала подниматься снежная пыль.

Я знал, чего боится Джекстроу, хотя сам никогда этого не испытывал. Тем не менее мне приходилось слышать о направленных ветрах в Гренландии, представляющих собой эквивалент страшных ветров Аляски. Когда в центре ледникового плато при экстремально низких температурах (как та, что мы пережили за последние сорок восемь часов) охлаждаются большие массы воздуха, они приходят в движение и низвергаются — другими словами это не назовешь — каскадом с ледникового плато. Приводимые в движение одной лишь силой тяжести холодного воздуха, эти гравитационные ветры, медленно нагреваясь вследствие трения и сжатия в процессе своего снижения, могут достигать ураганной силы, разрушающей и убивающей все живое.

И вот все признаки, все условия для гравитационной бури были налицо. Недавний резкий холод, поднявшийся ветер, повышение температуры, направление ветра в сторону побережья, темные тучи, закрывающие звезды и несущиеся над головой. По словам Джекстроу, трудно было ошибиться.

Я не помнил ни одного случая, чтобы он заблуждался в отношении гренландской погоды, и хотя надеялся, что на этот раз он может быть неправ, но считал, что раз Джекстроу нервничает, значит, настало время для беспокойства.

Мы развили предельную скорость и на отлогом, чуть заметном спуске показывали очень хорошее время. Но к четырем часам утра, когда, по моим расчетам, нас отделяли от базы в Аплавнике не более шестидесяти миль, мы натолкнулись на заструги и были вынуждены сбавить скорость.

Заструги — это волнообразная поверхность, равномерно поднимающаяся складками замерзшего снега. Это настоящее изобретение дьявола для любого тягача, и тем более для таких старых машин, как наша. Симметричные, как волны, изображенные на гравюрах XVIII века, твердые на гребнях и мягкие во впадинах, они сильно затрудняли наше продвижение. Теперь наш тягач не шел, а буквально полз. «Но даже при этом и тягач и сани ныряли и накренялись, как корабли во время шторма, и лучи фар то вздымались в низко нависшую тьму неба, то устремлялись вниз. Иногда впереди возникала обманчивая гладкая поверхность, обманчивая потому, что эти складки были просто прикрыты снегом, недавно выпавшим здесь или снесенным ветром с плато, и нам приходилось переключаться на самую малую скорость, чтобы выбраться из этой ловушки.

Было восемь часов вечера, когда Джекстроу остановил тягач, и, как только замер мотор, тишину заполнил глухой стон ветра, несущего с собой стену ледяной и снежной пыли. Джекстроу поставил тягач боком к ветру и к склону холма, и я выскочил из кузова, чтобы соорудить своего рода палатку: ничего особенного, просто треугольный кусок брезента, основание которого закреплялось на верху кузова, а вершина привязывалась к колышку, вбиваемому в обледенелый снег. Во время наших трапез в кузове было слишком мало места, к тому же мне нужна была защита от ветра при разговоре с Хилкрестом.

Кроме того, пора было немного облегчить страдания Веджеро и Ливина. Всю ночь они ехали в санях под стражей, попеременно осуществляемой Джекстроу и мной. И хотя температура теперь была всего лишь на несколько градусов ниже нуля, за ночь они, вероятно, порядочно намерзлись, несмотря на то, что были накрыты горой одежды.

Завтрак был готов и ждал нас, но у меня почти пропал аппетит. Мне казалось, что я давно забыл, что такое сон, ведь я не спал почти трое суток. Не раз я ловил себя на том, что клюю носом над чашкой с кофе, и только сознательным усилием воли заставлял себя подняться, чтобы не пропустить время разговора с Хилкрестом. На этот раз я решил связаться и с Хилкрестом, и с базой в Аплавнике. Хилкрест накануне сообщил, на какой волне их надо искать.

Без особых помех мы установили контакт с Хилкрестом, хотя он сказал, что слышит меня очень слабо. Во время передачи вокруг меня собрались все мужчины, за исключением Малера, казалось, они черпали уверенность в чужом голосе, даже таком далеком и бестелесном. Даже Веджеро и Ливии были тут, на расстоянии семи или восьми футов, сидя на санях, все еще со связанными ногами. Я сидел на парусиновом стуле, спиной к натянутому брезенту, а Коразини и Брустер устроились на откидной доске кузова, задернув за спиной полог, чтобы сохранить в кузове тепло. Преподобный Смолвуд находился позади меня, вращая рукоятку генератора, а Джекстроу — в нескольких футах от меня, как всегда настороже, с винтовкой наготове.

— Слышу вас хорошо, — сказал я Хилкресту. Я прикрывал микрофон ладонями и держал его у самого рта, чтобы по возможности исключить создаваемый ветром фон. — Каковы успехи? — Я переключился на прием, и снова раздался голос Хилкреста.

— Превосходно! — В его тоне слышались радость и возбуждение. — Поздравьте от меня вашего ученого друга. Действует как по заказу. Мы летим как бомба. Надеемся к вечеру закончить переход.

Это было чудесно. Если ничто не помешает, он нагонит нас еще сегодня вечером, и мы получим огромную моральную поддержку и, более того, все технические ресурсы, какими располагает их большой тягач. А Джекстроу и я сможем хоть немного поспать... До меня дошло, что Хилкрест продолжает говорить все тем же радостным и взволнованным тоном:

— Военно-морское министерство или еще кто-то, не знаю, они наконец раскололись! Брат мой, вы сидите на динамите и сами того не знаете! Он у вас, где-то с вами, и вы могли бы завтра же отдать его в соответствующие руки за миллион долларов. Неудивительно, что правительство так скрытничало. Они знали, что происходит нечто подозрительное, и организовали грандиозные поиски, авианосец «Тритон» должен лично...

Я переключился на передачу.

— Ради Бога! — в крайнем раздражении закричал я, раздражение, как я смутно чувствовал, разделяли все окружающие. — О чем вы? Что везли в том самолете? Прием!

— Прошу прощения. Везли механизм управляемого снаряда, абсолютно новой конструкции и совершенно секретный. Его детали, как я понял, известны только горсточке ученых в Соединенных Штатах. Он — единственный в своем роде, и его везли в Британию для изучения, в связи с недавним соглашением по обмену опытом по производству атомного оружия и управляемых снарядов.— Теперь Хилкрест говорил спокойным, деловым тоном. Наступила пауза, потом он добавил медленно и веско:— Как я понимаю, заинтересованные правительства пойдут на любые меры, чтобы завладеть секретом этого механизма.

Снова пауза, более длительная, вероятно, Хилкрест предоставил мне возможность ответить, но я просто не знал, что отвечать. От значимости всего услышанного у меня перехватило в горле, и я был не в состоянии ни мыслить, ни говорить.

— Чтобы вам легче было распознать этот механизм, доктор Мейсон, скажу, что он замаскирован под портативный радиоприемник из эбонита и металла, довольно большого размера, на кожаном ремне. Найдите этот приемник, доктор Мейсон, и вы сможете...

Я так никогда и не услышал конца этой фразы. Почему-то слова «портативный радиоприемник» набатом прозвучали в моей голове. Вдруг Веджеро катапультировался из саней, где он сидел, чуть не сбил с ног Джекстроу и, оттолкнувшись связанными ногами, в гигантском прыжке всем своим весом обрушился на Коразини, который с перекошенным от злобы лицом соскочил с борта тягача, обороняясь одной рукой, а другой нащупывая что-то за пазухой. Он бросился в сторону, но Веджеро, хотя и связанный, был быстр и ловок как кошка, и в этот момент я понял, к сожалению, слишком поздно, что Веджеро действительно боксер мирового класса. Если поразительная быстрота его реакции еще и не давала исчерпывающих доказательств, то его сокрушительная правая рука была убедительна, как смерть.

Коразини был очень крупным человеком, ростом шесть футов два дюйма и весом, по крайней мере, двести фунтов, да и одежды на нем было несколько слоев, но, когда мощный кулак с сокрушительной силой угодил ему прямо под сердце, он ударился о борт тягача и медленно соскользнул вниз, обратив невидящие глаза вверх, где кружились поднятые ветром первые хлопья недавно выпавшего снега. Я никогда не видел удара, нанесенного с такой силой, и надеюсь, что никогда больше не увижу.

— Коразини! — сказал я. — Коразини! — Я говорил почти шепотом, но Веджеро меня услышал.

— Коразини, конечно, — сказал он. Наклонившись, он сунул руку за пазуху Коразини и вынул пистолет. — Сохраните его, док. И дело не только в том, что я не доверяю нашим мальчикам: государственный обвинитель, или прокурор, или как вы называете этого парня в Англии, найдет, что нарезка в этом стволе совпадает с нарезкой некоторых очень интересных пуль.

Он перебросил мне пистолет, и я инстинктивно поймал его. Это был именно пистолет, а не автоматический револьвер, и на передней части ствола я увидел странного вида цилиндр. Очевидно, глушитель. Я никогда раньше не видел глушителя. Да и такого пистолета, как этот. Мне очень не понравилось, как он выглядит, и я подумал, что будет лучше, если я выну свой собственный пистолет. Пока Коразини еще не пришел в себя.

Я положил его пистолет рядом с собой и вынул свой.

— Вы были готовы к этому, Веджеро? Вы выжидали, пока его не прорвет, а теперь...

— Думаете, я действовал по схеме, док? — В его голосе не было ничего оскорбительного, только глубокая усталость. — Я просто знал, что преступник не я. И не Солли. Значит, это был Коразини.

— Да, понимаю. Это должен был быть Коразини. — Слова звучали автоматически, не имели смысла. Мысли мои путались, наверное, не меньше, чем у Коразини, который зашевелился и с трудом приподнялся, но в последние секунды где-то в глубине моего мозга снова зазвучал набат, еще более настойчивый. Вдруг меня осенило, и я начал подниматься со стула.

— Но их было двое!.. Двое! У Коразини был сообщник.

Только это я и успел сказать. Внезапно какой-то металлический предмет ударил меня по запястью, выбив у меня из руки пистолет, отлетевший далеко в сторону, и что-то маленькое и твердое злобно уткнулось мне в затылок.

— Не двигайтесь, доктор Мейсон! — Голос, ровный и сдержанный, но исполненный силы и энергии, каких я никогда не слышал ни в одном из голосов, был почти неузнаваем, но тем не менее принадлежал преподобному Джозефу Смолвуду.

— Всем стоять смирно! Нильсен, бросьте эту винтовку, ну! Одно подозрительное движение, и доктор Мейсон останется без головы.

Я не шевелился. Человек с таким голосом шутить не будет. Холодная неумолимость в его голосе лишь подтверждала, что неприкосновенность человеческой жизни — фактор, никогда не входивший в его расчеты.

— Все в порядке, Коразини, — снова заговорил Смолвуд. В тоне его не слышно было ни тревоги, ни интереса к своему сообщнику. Единственное, что его беспокоило, если к нему можно было применить подобное слово, это желание, чтобы Коразини продолжал эффективно с ним сотрудничать.

— Порядок! — мягко проговорил Коразини. Он уже был на ногах. Ловкость, с которой он поймал брошенный ему Смолвудом пистолет, подтвердила это. — Вот уж не думал, что человек со связанными ногами может так быстро передвигаться. Но теперь он не застанет меня врасплох. Всех сюда, да?

— Всех сюда, — кивнув, сказал Смолвуд. Сомнений не было, из них двоих именно он был вожаком, хотя две минуты назад мне бы это показалось неправдоподобным. Но это был факт.

— Вылезайте из кузова, все! — приказал Коразини. Держа пистолет в одной руке, он другой отодвинул полог.— Живо!

— Малер не может, —запротестовали. —Он не может двигаться. У него кома. Он...

— Заткнитесь! — прервал меня Коразини. — Ну ладно. Веджеро, наверх и вытащите его.

— Его нельзя трогать! — закричал я в ярости. — Вы убьете его, если...

Конец фразы перешел в стон, так как пистолет Смолвуда пришелся мне по виску. Я упал на четвереньки и, опираясь на ладони и колени, опустил голову, чтобы преодолеть головокружение и боль.

— Коразини же вам сказал, чтобы вы заткнулись. Вам надо научиться слушаться. — Голос Смолвуда звучал ровно и без всякого напряжения, и от этого почему-то по мне пробежали мурашки. Он стоял, спокойно выжидая, пока все пассажиры не выбрались из кузова, затем знаком велел всем выстроиться в прямую линию, лицом к нему и Коразини.

Оба они стояли под защитой брезента, в то время как нас поставили под открытым небом, где снежные хлопья, падающие все сильнее и гуще, залепляли нам глаза. В то же время мы стояли довольно близко от них, так что были отчетливо видны. Как я теперь понимал, все, что делали эти двое, выдавало экономию движений и неодолимую самоуверенность законченных профессионалов, которые давно уже просчитали все «за» и «против» относительно сложившейся ситуации.

Смолвуд поманил меня пальцем.

— Вы не закончили ваш разговор, доктор Мейсон, заканчивайте же! Ваш друг Хилкрест, наверное, удивляется, куда вы пропали. — Пистолет в его руке повернулся в мою сторону, чтобы я это заметил. — Ради своего же блага, не говорите ничего такого, что могло бы вызвать подозрение. Не умничайте! И покороче!

Я постарался говорить короче. Я объяснил возникшую паузу тем, что Малеру стало хуже, что и было истинной правдой. Сказал, что буду охранять механизм снаряда как собственную жизнь, извинился, что прерываю разговор.

— Кончайте, — тихо на ухо сказал мне Смолвуд. Я кивнул.

— Пока все, капитан Хилкрест. В полдень снова. Сигнал отбоя: майский день, майский день.

Я отключился и равнодушно повернулся, чтобы отойти. Не успел я сделать и шага, как Смолвуд схватил меня за плечо и грубо повернул лицом к себе. Для такого худощавого на вид человека он был необычайно силен. Я охнул, когда ствол пистолета уткнулся мне в живот.

— Майский день, доктор Мейсон? — угрюмо спросил он. — Что такое «майский день»?

— Разумеется, наши позывные, — раздраженно ответил я.

— Ваши позывные — ГФК.

— ГФК — это сигнал вызова. Сигнал отбоя «майский день».

— Вы лжете! — Я удивился, что его лицо мне казалось кротким, нервным и бесцветным. Его рот выглядел как тонкая, твердая линия, верхние веки казались прямыми и прикрывали немигающие глаза. — Лжете! — повторил он.

— Я не лгу! — гневно возразил я.

— Считаю до пяти, и вы умрете! — Его глаза не отрывались от меня. Пистолет давил все сильнее. — Один... два... три...

— Я скажу вам! — Это крикнула Маргарет Росс. — «Майский день» — это международный сигнал воздушного бедствия. Все равно что СОС... Я должна была сказать ему, доктор Мейсон, должна была! — Ее голос дрожал от еле сдерживаемого рыдания. — Иначе он убил бы вас...

— Убил бы, — согласился Смолвуд. Если он и испытывал гнев или опасение, то это никак не отразилось на его спокойном, непринужденном тоне. — Я бы сделал это сейчас же, вы задержали нас на четыре часа. Но храбрость — одна из добродетелей, которые меня восхищают... Вы чрезвычайно храбрый человек, доктор Мейсон. Ваша храбрость вполне

под стать вашему... отсутствию проницательности, скажем так.

— Вам никогда не уйти с ледникового плато, Смолвуд, — твердо сказал я. — Вас ищут десятки кораблей и самолетов, тысячи людей. Вас все равно схватят и повесят. За тех пятерых, убитых вами.

— Поживем — увидим. — Он холодно улыбался, и теперь, когда он расстался со своими очками, я увидел, что улыбка никак не отразилась в его глазах: они остались такими же пустыми и плоскими, как витражи в церквях, когда их не освещает солнце... — Ну ладно! Коразини, чемодан! Доктор Мейсон, принесите одну из карт, что в кабине водителя.

— Сейчас. Но, может быть, вы соблаговолите объяснить...

— Объяснения останутся детишкам. — Голос был ровный, лишенный всякого выражения. — Я спешу, доктор Мейсон. Принесите карту!

Я пошел за картой, а когда вернулся, Коразини сидел на передке грузовых саней, держа перед собой чемодан. Но это был не покрытый кожей портативный радиоприемник — это был чемодан Смолвуда.

Коразини открыл его, вытащил библию и церковные одеяния, оттолкнул их в сторону и осторожно вынул металлический ящичек, очень напоминающий магнитофон. Когда он осветил его фонариком, я отчетливо разглядел слово «Грун-диг». Но тут же мне стало ясно, что я никогда не видел такого магнитофона.

Он сорвал обе катушки и швырнул их в темноту, в снег. Ленты, раскручиваясь, взвились, как два длинных флага, и исчезли вслед за катушками. Теперь я мог бы поклясться, что любой, кто заподозрил бы неладное и решил проверить, что это за ленты, обнаружил бы, что они самые что ни на есть настоящие. «Возможно, — подумал я с горечью, — на них даже записана настоящая музыка Баха, в соответствии с недавними клерикальными наклонностями Смолвуда».

Все еще молча мы следили, как Коразини снял и выбросил фальшивый верх магнитофона, но я успел заметить на его нижней стороне пружинные зажимы — отличное хранилище для пары пистолетов. Теперь перед моим взором открылись рычажки, шкала настройки, совсем не похожие на детали магнитофона. Коразини выпрямил и установил телескопическую антенну, надел наушники, повернул два рычажка и начал вращать шкалу, в то же время следя за зеленым глазком, похожим на глазок в современных магнитофонах и радиоприемниках. До меня донеслось слабое, но непрерывное завывание, которое изменялось по высоте и громкости. По мере того как Коразини вращал шкалу, свист достиг максимальной силы, он перевел взгляд на встроенный спиртовой компас. Через несколько минут он снял наушники, видимо, удовлетворенный.

— Очень громко, очень ясно, — заявил он Смолвуду. — Но слишком сильный отклоняющий фактор, весь этот металл на тягаче и санях. Через две минуты я вернусь. Ваш фонарь, мистер Мейсон.

Он отошел ярдов на пятьдесят, взяв с собой свой прибор. С глубокой досадой я подумал, что все происходившее до этого свидетельствовало об обширных знаниях Коразини в области пилотирования, навигации и т. п. Вскоре он вернулся, сверился с маленькой табличкой и, усмехнувшись, взглянул на Смолвуда.

— Это они. Точно. Отчетливый сигнал. Курс двести шестьдесят восемь.

— Отлично. — Ни малейшего признака удовлетворения или облегчения не промелькнуло на худом неподвижном лице Смолвуда.

Их спокойная уверенность, умелая организация внушали чувство страха и отчаяния. Теперь, когда я знал, что это за люди, было просто немыслимо предположить, что они приземлились в этой огромной безликой местности, не имея каких-либо средств для ориентации. Сейчас мы наблюдали в действии радиопеленгатор. И даже для меня, при всей моей неопытности, было очевидным, что Коразини ловил радиомаяк, посылаемый судном или судами недалеко от берега, возможно, траулером или еще каким-нибудь незначительным рыболовецким судном. Мне захотелось поколебать их абсолютную уверенность в себе.

— Вы не учли, какое осиное гнездо вы разворошили. Пролив Дейвиса, побережье Гренландии — они просто кишат кораблями и самолетами. Самолеты-разведчики с «Тритона» заметят любое судно, которое больше рыболовецкой лодки. На таком судне далеко не уйдешь, даже и на пять миль.

— А им и не нужно этого. — В словах Коразини мне почудилось подтверждение моей догадки насчет траулера. — Существует такая вещь, как подводная лодка. Фактически, одна подводная лодка недалеко отсюда.

— Так вы по-прежнему не...

— Успокойтесь, — холодно проговорил Смолвуд и повернулся к Коразини. — Двести шестьдесят восемь, да? В западном направлении. Расстояние?

Коразини, ничего не ответив, пожал плечами. Смолвуд поманил меня пальцем.

— Скоро узнаем. Вот вам карта, доктор Мейсон. Укажите мне наше местоположение. Да поточней!

— Убирайтесь к чертям собачьим! — тихо ответил я.

— Я подозревал, что вы скажете нечто подобное. Однако я не слепой, и ваши неуклонные попытки держать все в секрете не скрыли от меня растущее влечение между вами и этой молодой леди. — Я быстро взглянул на Маргарет Росс, увидел слабую улыбку, выступившую на ее бледном лице, и так же быстро отвел глаза. — Я готов застрелить мисс Росс.

В этом я не сомневался. Я знал, что он может сделать это сию же минуту, и указал ему наше местоположение. После этого он потребовал другую карту, велел Джекстроу отметить на ней, где мы находимся, и внимательно сравнил обе карты.

— Совпадает! — Он кивнул. — К счастью для вас. — Он быстро изучил карту, потом посмотрел на Коразини. — Кангалакский фиорд, несомненно, у подножья Кангалакско-го ледника. Приблизительно...

— Кангалакский фиорд, — с горечью повторил я. — Какого черта вы не приземлились в том месте и не избавили нас от всего этого?

— Пилот заслужил смерть, — уклончиво сказал Смолвуд. От его улыбки повеяло холодом. — Я дал ему указание приземлиться на побережье, как раз к северу от этого фиорда, где наши... гм... друзья обследовали участок плато, три мили длиной и абсолютно ровный, не хуже самой лучшей взлетной полосы в Европе или Америке. И только когда я проверил показания приборов перед катастрофой, я понял, что он меня обманул. — С нетерпеливым жестом он повернулся к Коразини. — Мы зря теряем время. Вы говорите, приблизительно шестьдесят миль?

Коразини сверился с картой.

— Да, около этого.

— В таком случае в путь!

— Бросив нас здесь погибать от холода и голода, —с горечью сказал я.

— Теперь мне все равно, что с вами будет, — ответил Смолвуд. Прошло всего несколько минут, и уже невозможно было вспомнить и представить себе его в образе кроткого и молчаливого священника, каким мы его видели. — Впрочем, вы можете по глупости воспользоваться темнотой и тем, что идет снег, и последовать за нами... Черт вас знает, может быть, вам и удастся остановить нас, хотя вы и безоружны. Надо вас обезножить, хотя бы на время.

— Или навсегда, — добавил Веджеро.

— Без надобности и по прихоти убивают только маньяки. К счастью для вас, для моих планов не нужно, чтобы вы умерли. Коразини, принесите из саней веревки. Там полно шпагата. Свяжите им ноги, этого будет достаточно. Руки у них окоченели, так что, пока они развяжутся, пройдет добрый час. Мы за это время будем уже далеко. — Он помахал своим пистолетом из стороны в сторону. — Сесть на снег! Всем!

Нам оставалось только повиноваться. Мы сели, следя за тем, как Коразини достал из саней моток шпагата. Он взглянул на Смолвуда, и тот кивнул в мою сторону.

— Начните с доктора Мейсона!

Коразини передал Смолвуду свой пистолет, они ничего не упускали из виду, эта парочка, и были готовы к тому, что кто-нибудь из нас попытается выхватить у Коразини оружие. Затем подошел ко мне.

Встав на колени, он начал обвязывать шпагатом мои ноги у щиколоток, как вдруг мне пришло что-то на ум. Я пинком оттолкнул Коразини и вскочил на ноги.

— Нет, Смолвуд! — Голос мой прозвучал как-то дико и хрипло. — Клянусь Богом, вы меня не свяжете!

— Сесть, Мейсон! — Его голос был жестким и резким, как удар хлыста, и при свете, падавшем из кузова, я увидел дуло пистолета, направленное мне в лицо. Но я не обратил на это внимания.

— Джекстроу! — крикнул я. — Веджеро, Ливин, Брустер! Вставайте, если хотите жить. У него только один пистолет. Если он выстрелит в одного из нас, другие успеют на него броситься. Он не может убить всех сразу... Маргарет, Елена, мисс Денсби-Грегг, при первом же выстреле бегите в темноту и не показывайтесь оттуда!

— Вы спятили, док! — вырвалось у изумленного Веджеро. Но мой голос заставил его вскочить на ноги и приготовиться к прыжку. — Хотите, чтобы нас перестреляли?

— Как раз этого я и не хочу! — Я чувствовал, как у меня по спине и затылку побежали мурашки, и вовсе не от арктического холода. — Связать нас и бросить одних, как бы не так! Почему, вы думаете, он рассказал нам про траулер? Про подводную лодку и все прочее? Я скажу вам: потому что он решил, что никто из нас не выживет и не расскажет об этом. — Я выпалил эти слова со скоростью пулемета в отчаянной надежде убедить остальных в их истинности. И мои глаза не отрывались от пистолета в руке Смолвуда.

— Но...

— Никаких но! — резко оборвал я. — Смолвуд знает, что Хилкрест сегодня будет здесь. И если он найдет нас, да еще живыми, мы сможем рассказать ему о маршруте Смолвуда. И тогда через час Кангалакский ледник будет на замке, а бомбы с «Тритона» сотрут его в порошок. Связать нас! Ну конечно! А потом бы он и Коразини не спеша расстреляли нас, и мы бы падали, трепыхаясь, как птицы с перебитыми крыльями.

Эффект моих слов был немедленным и полным. Мне не видны были лица остальных, но я заметил, что пистолет в руке Смолвуда чуть-чуть опустился.

— Я недооценивал вас, доктор Мейсон, — мягко проговорил он. В его тоне не было и намека на гнев или раздражение. — Но вы чуть было не превратились в труп!

— Какая разница, сейчас или через десять минут? — ответил я, и Смолвуд рассеянно кивнул. Он уже обдумывал возможности другого выхода.

— Вы... вы бесчеловечное чудовище! — Голос сенатора Брустера прервался от гнева и страха. — Вы хотели связать нас и перебить, как... как... — На мгновение он смолк, не находя слов, а потом прошептал: — Должно быть, вы просто сумасшедший, Смолвуд, настоящий сумасшедший!

— Ничуть, — спокойно проговорил Веджеро. — Он не безумец. Он просто человек без души. Впрочем, иногда трудно провести грань между первым и вторым... Ну как, придумали для нас другую хорошенькую схемку, Смолвуд?

— Придумал... Как сказал доктор Мейсон, мы не сможем разделаться со всеми вами за две секунды, а за это время один из вас, а то и больше, смогли бы укрыться в темноте. — Он кивнул в сторону саней, поднял воротник, пытаясь защититься от снега и ветра. — Думаю, что вам лучше еще немного проехать с нами...

И мы проехали еще немного, тридцать самых длинных миль в моей жизни. И это длилось около девяти часов, которым, казалось, не будет конца. Это было сравнительно небольшое расстояние, но, чтобы покрыть его, ушла целая вечность: отчасти из-за заструг, отчасти из-за участков рыхлого снега, которые становились все длиннее, но больше всего из-за быстрого ухудшения погоды. Скорость ветра теперь была более тридцати миль в час, он нес с собой стену поземки с ледяными кристаллами и, хотя дул нам в спину, сильно затруднял задачу водителя.

Для всех остальных, кроме Смолвуда, ветер создавал невыносимые условия, и, будь температура такой, какой она была сутки назад, я уверен, что никто из нас не пережил бы этого путешествия.

Я подумал, что, если Смолвуд и Коразини будут поочередно вести тягач, причем один из них будет выверять по компасу путь, сидя в санях (как делали Джекстроу и я), у нас будет хотя бы один слабый шанс одержать над ними верх или, по крайней мере, осуществить побег. Но Смолвуд ни разу не предоставил нам и тени надежды. Коразини все время оставался за рулем, надев наушники радиопеленгатора, и управлял с помощью компаса. Смолвуд устроился в одиночку у заднего борта кузова, а мы теснились на грузовых санях в десяти ярдах от него. Когда же снежная пелена стала слишком плотной, он остановил тягач, открепил прожектор и установил его, повернув в нашу сторону.

Это дало ему двойное преимущество. Во-первых, он мог ясно видеть нас даже сквозь гонимый ветром снег и быть уверенным, что никто не соскочил с саней, и, во-вторых, ослепить нас настолько, чтобы мы не в состоянии были сказать, что он делает и следит ли за нами. Это было пыткой, сводило с ума, и, чтобы предотвратить любую отчаянную попытку к бегству под покровом гонимых ветром туч снега, он посадил Маргарет и Елену в кузов, связав им руки. В качестве заложниц они были гарантией нашего хорошего поведения.

Таким образом, в санях нас было восемь. Теодор Малер и Мари Ле Гард лежали посередине, а мы трое сидели по бокам. Как только мы тронулись и натянули на себя два куска брезента, стараясь спрятаться под ним от ветра и снега, Джекстроу перегнулся и каким-то предметом, который был у него в руке, похлопал меня по плечу. Я взял у него этот предмет.

— Бумажник Коразини, — сказал он, невольно понизив голос, хотя Смолвуд не услышал бы даже крика, потому что все покрывали грохот мотора и ураганный рев ветра. — Выпал из кармана, когда Веджеро сбил его с ног. Он не заметил, зато я видел и сидел на нем, пока Смолвуд держал нас на снегу.

Я снял рукавицы, открыл бумажник и при свете фонарика обследовал его содержимое. Луч фонарика затенялся специальным колпачком, так что ни одна полоска света не выскользнула из-под брезента. Это было еще до того, как Смолвуд перенес в кузов прожектор.

Содержимое бумажника доказывало, как тщательно и продуманно эти два человека обеспечили себе фальшивые документы. Инициалы «Н. К.» на бумажнике, визитные карточки с именем «Николас Коразини» над адресом управления «Глобальной тракторной компании» и чековая книжка, на которой в верхнем левом углу стояло то же имя — «Н. Коразини». Все это выглядело чрезвычайно убедительно.

В одном из отделений бумажника была аккуратно сложена та газетная вырезка, которую я впервые обнаружил в кармане убитого полковника Гаррисона. Теперь я прочел ее вслух, медленно и с чувством глубокой досады.

Автор был краток. Уже из первого беглого просмотра заметки в самолете я знал, что речь идет о том страшном случае под Элизабет в штате Нью-Джерси, когда поезд, взлетев на мост, провалился сквозь поднятый пролет в водь} реки и десятки пассажиров утонули. Но как я тогда понял,’ акцент был не на этом и репортер не стал тратить времени на страшные детали: его интересовало, как я теперь увидел, совершенно другое. Из достоверных сообщений стало известно, — писал он, — что в поезде ехал армейский курьер, что он был одним из сорока погибших и вез сверхсекретный механизм управляемого снаряда.

Больше в заметке ничего не было, но и этого было достаточно. В ней не было сказано, утерян этот механизм или нет, и, конечно, не было и намека на связь между наличием этого механизма в поезде и причинами катастрофы. Но бросающаяся в глаза близость этих двух моментов невольно заставляла читателя сделать страшный вывод.

Долгое молчание, воцарившееся после того, как я прочел последнее слово, показывало, что мои слушатели пришли к тому же ошеломляющему заключению, что и я. Первым прервал молчание Джекстроу, он проговорил каким-то неестественным деловым тоном:

— Ну, теперь мы знаем, почему вас стукнули по голове.

— Стукнули по голове? — встрепенулся Веджеро. — Что вы несете...

— Меня стукнули позавчера ночью, — объяснил я. — Тогда я сказал вам, что ударился о фонарный столб.— И я рассказал им, как нашел газетную вырезку и как ее лишился.

— А что бы изменилось, если бы вы ее прочли? — спросил Веджеро. — То есть...

— Очень многое! — Я прервал его резко, почти свирепо, но эта резкость относилась ко мне самому, к моей глупости. — Ведь я нашел заметку о трагической катастрофе, происшедшей при странных и необъяснимых обстоятельствах, в кармане у человека, погибшего во время катастрофы при таких же странных и необъяснимых обстоятельствах. Уже сам факт вызвал бы у меня подозрения, даже у меня. А когда я услышал от Хилкреста, что на самолете везли что-то очень секретное, параллель стала бы просто вопиющей, особенно потому, что эта заметка находилась в кармане кадрового офицера. Почти наверняка он и был курьером и вез этот секрет. Я бы тогда исследовал каждый ящичек, каждую коробку в вашем багаже, включая радиоприемник и магнитофоны. Практически исследовал бы все, что хоть немного больше спичечного коробка... И Смолвуд знал, что так оно и было бы. Он не знал, что именно говорилось в заметке, но они с Коразини не хотели допускать никакой случайности.

— Вы же не могли об этом знать, — сказал Ливии, пытаясь подбодрить меня. — Вы не виноваты.

— Еще как виноват, — возразил я, чувствуя глубокую усталость. — Кругом виноват. Не знаю даже, как замолить свои грехи. Прежде всего перед вами, Веджеро, и за то, что связал...

— Забудьте об этом. — Голос Веджеро прозвучал сдержанно, но дружелюбно. — Мы тоже хороши! Все факты, имеющие значение, были известны нам так же, как и вам, а что мы сделали? Еще меньше, чем вы. — При слабом свете фонарика я увидел, как он сокрушенно качает головой. — О Боже мой, почему так хорошо понимаешь тот или иной факт, когда слишком поздно? Теперь ясно, почему мы рухнули неизвестно где. Должно быть, пилот сделал все, что мог. Он, видимо, знал, что везет секретный механизм, и решил, что лучше рискнуть жизнью пассажиров, но приземлиться в центре ледяного плато, откуда Смолвуд никогда не доберется до побережья.

— Не знаю, что там находится к услугам Смолвуда, — с горечью заметил я. Теперь настало время мне сокрушенно качать головой. — Теперь-то все ясно, слишком ясно: Коразини повредил руку не потому, что хотел спасти радиоприемник, а наоборот. Это он столкнул его с петель и тем самым ускорил его падение. Ясно теперь, почему он проиграл, когда бросили жребий, кому спать на койках. Ему надо было спать на полу, чтобы задушить второго пилота.

— Это называется выигрышный проигрыш, — угрюмо заметил Веджеро, криво усмехнувшись. — Помните, как мы хоронили второго пилота? Интересно, как бы звучала надгробная молитва Смолвуда, если бы мы стояли достаточно близко и слышали, что он бормочет?

— Я упустил из виду этот момент, — сказал я. — Я упустил из виду и ваше предложение, когда мы вернулись в самолет. Помните, как вы сказали, что нам надо похоронить умерших? Но вы же не знали, что они убиты! Если бы вы были виновны, вы бы никогда не осмелились предложить такое, потому что мы тогда почти наверняка обнаружили бы причину их смерти.

— Вы упустили! — с чувством проговорил Веджеро. — А я! Ведь это я предложил, а потом ни разу об этом не вспомнил! Только сейчас, когда вы об этом сказали. — Он почти зарычал от досады. — Как я себя презираю! Единственное, что я знал, а вы не знали, насколько я теперь понимаю, это то, что Коразини дал в зубы нашему другу Смолвуду, помните, в ущелье? Специально для того, чтобы подозрение пало на меня, а не на него. Но даже если бы я тогда попытался оправдаться, вы бы мне не поверили.

Наступило долгое молчание. Мы сидели и слушали, как порывы ветра то заглушают, то как бы подхватывают звук выхлопов двигателя. Потом Солли Ливии сказал:

— А самолет, как он загорелся?

— В его баках хватило бы горючего, чтобы обеспечить продвижение тягача на две тысячи миль, — ответил я. — Если бы Хилкресту, когда он вернулся на станцию, не хватило горючего и он обнаружил, что бензин в туннеле приведен в негодность, ему бы ничего не стоило перекачать горючее из самолета в свой тягач. Значит, самолет надо было уничтожить.

На этот раз молчание было еще более долгим, потом Веджеро откашлялся, не зная, с чего лучше начать.

— Уж раз дело дошло до объяснений, я думаю, что пора и нам кое-что объяснить... — К моему удивлению, он был явно смущен. — Я насчет фальшивого поведения этого фальшивого типа слева от вас, некоего Солли Ливина, у нас была уйма времени обсудить все это, когда мы сидели прошлой ночью в этих проклятых санях...

— Ближе к делу! — нетерпеливо перебил я его.

— Простите. — Он нагнулся к Солли Ливину. — Представить тебя официально, а, па?

Я уставился на него в темноте.

— Я не ослышался?

— Никоим образом, док. — Он тихо засмеялся. — Папа. Старина. Родитель. Так сказать, в моем свидетельстве о рождении и вообще. — Он искренне наслаждался эффектом своих слов. — Подтверждение сидит справа от меня.

— Это истинная правда, доктор Мейсон. — Солли Ливии улыбнулся. Вульгарный акцент совершенно исчез из его речи, сменившись более сухой, более сдержанной интонацией Веджеро. — Я буду краток. Я — владелец и директор, вернее, был директором, пока не ушел в отставку год тому назад, фабрики пластмасс в Трентоне, штат Нью-Джерси, неподалеку от Принстона, где Джонни ухитрился получить великолепное произношение и почти ничего другого. Должен сказать, что виной этому не университет: большую часть времени Джонни проводил в спортивном зале, нянчась со своими... гм... боксерскими наклонностями. К моему большому неудовольствию, так как я хотел видеть в нем своего наследника.

— Увы, — вставил Веджеро, — я был почти так же упрям, как он.

— Гораздо более упрям, — возразил его отец. — Поэтому я и предложил ему следующее: я даю ему два года, вполне достаточный срок, поскольку он был уже хотя и любителем, но приличным бойцом тяжелого веса, и, если окажется, что он не добьется своего, он поступит служащим на фабрику. Его первый менеджер оказался продажным и развращенным типом, среди них это часто бывает, и в конце первого года Джонни буквально вышвырнул его. Вот я и решил занять его место. Я как раз вышел на пенсию, делать мне было нечего, я вложил в его спортивное дело солидную сумму, чтобы обеспечить его благополучие, поскольку он мой кровный сын. И, откровенно говоря, я начал понимать, что он действительно может подняться на высоту.

Он сделал паузу, и я воспользовался ею.

— Так какова же все-таки ваша фамилия, Веджеро или Ливии?

— Веджеро, — ответил отец.

— А откуда Ливии?

— Некоторые национальные и государственные комитеты боксеров не разрешают близким родственникам быть менеджерами или секундантами. Вот мне и пришлось взять псевдоним. Случай отнюдь не редкий, и официальные лица смотрят на это сквозь пальцы. Безобидный обман.

— Не такой уж безобидный, — угрюмо сказал я. — Это была одна из худших имитаций, какие я когда-либо видел, а поэтому одна из главных причин, почему я заподозрил вашего сына и почему, в свою очередь, Коразини и Смолвуду удалось все, что они хотели. Скажи вы об этом раньше, я бы понял, даже без особых доказательств, что только они и могут быть преступниками. Но имея перед собой Солли Ливина, боюсь, мне еще придется привыкать видеть в вас мистера Веджеро, Солли Ливина, который был, как дважды два, явной подделкой, я просто не мог исключить вас из черного списка.

— Очевидно, я взял за образец не ту личность или не тот тип личности, — уныло проговорил Ливии. — Джонни все время упрекал меня за это. Я глубоко сожалею, доктор Мейсон, что мы доставили вам так много неприятностей. Откровенно говоря, я ни разу не посмотрел на это дело с вашей точки зрения, не сознавал, какую опасность навлекаю на вас своим перевоплощением, если можно так выразиться. Простите меня.

— Мне не за что вас прощать, — с горечью проговорил я. — Сто против одного, что я нашел бы какой-нибудь способ все испортить.

В шестом часу вечера Коразини остановил тягач, но мотора не выключил. Выйдя из кабины, он подошел к заднему борту кузова и слегка сдвинул прожектор в сторону. Ему пришлось кричать, чтобы перекрыть рев тягача и пронзительные, жалобные завывания поднявшейся вьюги.

— Пройдено полпути, босс. Тридцать две мили по стрелке.

— Спасибо. — Мы не могли разглядеть Смолвуда, но зато хорошо видели кончик пистолетного ствола, угрожающе высунувшегося в луче прожектора. — Приехали, доктор Мейсон! Вылезайте! Вы и ваши друзья!

Делать было нечего. Едва двигаясь от холода и долгого сидения в санях, я вышел и направился к Смолвуду, но остановился, увидев нацеленный мне в грудь пистолет.

— Через несколько часов вы будете у своих друзей, — сказал я Смолвуду. — Вы могли бы оставить нам немного еды, переносную плитку и палатку. Я прошу немного.

— Много.

— Значит, ничего? Совсем ничего?

— Вы напрасно теряете время, доктор Мейсон. А потом, меня огорчает, что вы снисходите до просьб.

— Ну, тогда хотя бы сани для упряжки. Мы даже не просим собак. Ни Малер, ни мисс Ле Гард не в состоянии самостоятельно передвигаться.

— Я вам сказал: вы напрасно теряете время. — Он переключил свое внимание на сидевших в санях. — Я же сказал, всем выйти! Вы меня слышали, Ливии? Вылезайте!

— Если бы не ноги... — В ярком свете прожектора мы видели морщины боли, прорезавшиеся вокруг его глаз и рта, и я невольно поразился его терпению: он так долго сидел мучаясь, но ни одним словом не выдал своих страданий. — Не то они замерзли, не то онемели. Что-то в этом роде.

— Слезайте! — резко повторил Смолвуд.

— Сию минуту! — Ливии перекинул одну ногу через край саней, крепко сжав зубы от боли. — Кажется, я не в состоянии. ..

— Может быть, пуля в ногу поможет? — равнодушно спросил Смолвуд. — Восстановит чувствительность?

Я не знал, шутит ли он или говорит серьезно. Во всяком случае, состояние Ливина его не интересовало. Но Веджеро думал иначе. Он остановился недалеко от Смолвуда.

— Только попробуйте тронуть его, Смолвуд! — угрожающе проговорил он.

— Вот как? — Повышение тона означало, что вызов принят. — Да я вас обоих в порошок сотру!

— Ничего не получится, Смолвуд! — яростно прошипел Веджеро, и слова его отчетливо прозвучали в неожиданно наступившем затишье. — Попробуйте тронуть моего старика хоть пальцем, и я переломлю вам шею, как гнилую морковку, даже если вы выпустите в меня всю обойму.

Я посмотрел на него. Он пригнулся, как большая кошка, уперев носки ног в мерзлый снег, сжав кулаки и слегка выставив их вперед, готовый к прыжку. И я поверил, что он способен на это: видимо, поверил в это и Смолвуд.

— Вашего старика? — переспросил он. — Отца, что ли?

Веджеро кивнул.

— Отлично! — Смолвуд не выказал никакого удивления. — В кузов его, Веджеро. Он заменит нам немку, она никому не нужна.

Смысл приказа всем был ясен. Я, правда, не видел, какую опасность может представлять Веджеро для Смолвуда и Коразини, но Смолвуд был человеком, предусматривающим даже невозможные варианты. Ливии был более надежной гарантией хорошего поведения Веджеро, чем Елена.

Ливина не столько ввели, сколько внесли в кузов. Сопротивляться вооруженным преступникам было делом безнадежным. Смолвуд рассчитал все точно. Он знал, что мы — люди отчаянные и в минуту крайности можем броситься на него, невзирая на оружие. Но знал и то, что мы не настолько отчаянные, чтобы пойти на самоубийство, если ничьей жизни не грозит непосредственная опасность.

Когда Ливии очутился в кузове, Смолвуд повернулся к Елене, сидевшей напротив него.

— Выходите!

Вот тогда это и случилось с ошеломляющей быстротой и неожиданностью. Я тогда подумал, что Елена действовала по заранее обдуманному плану, пытаясь в последнюю минуту спасти нас, но позднее понял, что все было проще. Это был взрыв исступленного гнева, возмущения и отчаяния, до которого ее довела мучительная боль в плече, так как она долго просидела со связанными руками, в то время как ее трясло и качало на деревянном полу кузова.

Проходя мимо Смолвуда, она споткнулась. Он протянул руку, то ли чтобы поддержать, то ли чтобы оттолкнуть ее, и, прежде чем он понял, что происходит, — меньше всего он ожидал, что такое покорное существо может оказать ему сопротивление, — она в слепом порыве выбила у него из рук пистолет, и он упал в снег, вертясь как волчок. Смолвуд спрыгнул вниз и бросился за ним с быстротой кошки, но он мог бы и не спешить: даже если бы у кого-нибудь из нас и возникла мысль воспользоваться ситуацией, предостерегающее рычание вооруженного Коразини убило бы ее в зародыше.

Смолвуд подхватил свой пистолет и стремительно повернулся, прицелившись в Елену. Глаза его сузились, лицо исказилось до неузнаваемости, из оскаленного рта вырвалось хриплое рычание. Я еще раз ошибся насчет Смолвуда: он был способен и на безрассудное убийство.

— Елена! — Мисс Денсби-Грегг оказалась ближе всех к Елене, и ее голос зазвенел на высокой ноте, почти пронзительным криком. — Берегись, Елена! — Она бросилась к ней, чтобы оттолкнуть ее в сторону, но я не думаю, что Смолвуд ее видел. Он просто обезумел от ярости, был вне себя. Я видел, что никакая сила не помешает ему спустить курок. .. Пуля попала в спину мисс Денсби-Грегг и уложила ее лицом вниз на обледеневший снег.

Смолвуд мгновенно опомнился, приступа бесконтрольной ярости как не бывало. Он не сказал ни слова, только кивнул Коразини и, вскочив в кузов, снова направил на нас прожектор и дуло пистолета. Мы стояли как потерянные и следили, как весь этот поезд прошел мимо — тягач, грузовые сани, вторые собачьи сани и, наконец, наши собаки, бежавшие по бокам на свободных постромках.

Я услышал, как Елена что-то шепчет про себя, и, нагнувшись, уловил несколько слов, повторяемых странным, удивленным тоном: «Елена... Она назвала меня Еленой...» Я взглянул на нее как на сумасшедшую, посмотрел на убитую женщину, лежащую у моих ног, и уставился невидящим взглядом на удаляющиеся огни «ситроена», пока и огни, и звуки мотора не исчезли в насыщенной снегом тьме ночи.

 Глава 11

Пятница, шесть вечера — суббота, 12.15 дня

Белый ад этой ночи, мучение долгих жестоких часов, а сколько их было, одному Богу известно — вот воспоминание, которое всегда будет жить в нашей памяти.

Сколько часов мы шли по следам тягача, шатаясь и спотыкаясь, как пьяные или умирающие? Шесть, восемь, десять?.. Мы этого не знали и никогда не узнаем. Время перестало существовать. Каждая секунда была бесконечной единицей страданий, холода, иссякающих физических усилий. Каждая минута — эрой, когда невозможно было сказать, что мучительней: боль, обжигающая огнем ножные мышцы, или боль, сводившая ледяным холодом руки, ступни и лицо. Каждый час представлял собой вечность, которой, как мы знали, не будет конца. Я уверен, никто из нас не надеялся пережить эту ночь.

Впоследствии я никогда не мог передать те мысли и эмоции, которые тогда владели мной. Досада, самая горькая досада, какой я никогда не испытывал, глубокое чувство унижения и самоосуждения из-за того, что меня так долго и легко обманывали, как мальчишку, и что я оказался не в силах ни помешать, ни сопротивляться неистощимой находчивости этого блестящего тихони. А потом я подумал о мисс Денсби-Грегг и о том, что Маргарет — заложница, сидит сейчас со связанными руками в тряском кузове тягача и при тусклом свете лампочки со страхом смотрит на Смолвуда с пистолетом. При этой мысли во мне вскипел гнев. Жгучая ненависть и ярость пламенем охватили все мое существо, но даже эти чувства не могли заглушить чуждого мне прежде чувства страха, который теперь доминировал над всеми другими. Он прочно поселился у меня в душе.

Такой же страх, я думаю, испытывал и Веджеро. После гибели мисс Денсби-Грегг он не проронил ни слова, с полным равнодушием он делал все необходимое. Наклонив голову, он, как автомат, брел вперед. Вероятно, не раз он пожалел о той минуте, когда в стычке со Смолвудом у него с языка сорвалось признание в том, что Солли Ливии — его отец.

Джекстроу весь ушел в себя, нарушая молчание лишь по необходимости и ничем не выдавая своих мыслей. Осуждал ли он меня за происшедшее? Не думаю, это было не в его натуре. Я догадывался, о чем он размышляет, ведь я знал, какой взрывной темперамент дремлет под этой невозмутимой внешностью. Если бы мы тогда встретили Смолвуда и Кора-зини без пистолетов, я почти не сомневаюсь, что мы убили бы их собственными руками.

Я полагаю, что все мы трое находились на пределе человеческих сил, обмороженные, покрытые кровоподтеками, мучимые жаждой и неуклонно слабеющие от голода. Я сказал «полагаю», ибо логика и разум говорят мне, что иначе и быть не могло. Едва ли какие-нибудь конкретные обстоятельства доходили в ту ночь до нашего сознания. Мы перестали быть самими собой, мы как бы вышли из собственной оболочки. Наши тела механически подчинялись требованиям ума, а ум каждого из нас был настолько поглощен тревогой и гневом, что в нем не оставалось места ни для каких других мыслей.

Мы шли по следам тягача. Мы могли, я думаю, и повернуть обратно в надежде наткнуться на Хилкреста и его товарищей. Я достаточно хорошо знал Хилкреста и был уверен, что он догадался: разоблаченные нами преступники никогда не рискнут направиться в Аплавник, а почти наверняка устремятся к побережью. Весьма вероятно, что Хилкрест тоже возьмет курс на фиорд Кангалак, поскольку этот фиорд с примыкающим к нему заливчиком был единственным выходом к морю, единственным местом на протяжении сотен миль скалистого побережья, где можно пристать к берегу. И Хилкрест мог отправиться туда напрямик: у себя на тягаче он имел пробный экземпляр нового, еще не поступившего на рынок гироскопа, специально предназначенного для наземного пользования. Прибор оказался столь удивительно точным, что проблема ориентации на ледниковом плато просто перестала для Хилкреста существовать.

Но наши шансы встретиться с ним в такую вьюгу были равны нулю, а если бы мы не встретились, наша гибель была бы неизбежной.

Целесообразнее было идти к побережью, где нас мог подобрать какой-нибудь патрулирующий корабль или самолет, если, конечно, мы сумеем добраться до побережья. К тому же я, так же как Джекстроу и Веджеро, действовал под влиянием одной неодолимой мысли: преследовать Смолвуда и Ко-разини, пока хватит сил.

Но дело в том, что мы и не могли идти в другом направлении, даже если бы захотели свернуть в сторону. Когда Смолвуд бросил нас, мы находились уже в постепенно углубляющейся впадине, которая, беря начало на плато, извилистой долиной опускалась в сторону Кангалакского ледника. Уже тогда весьма ощутимый, ветер достиг ураганной силы, и впервые за время пребывания на гренландском плато я слышал ветер, который не стонал. Он выл и вопил, как воет шторм в верхних снастях корабля, и нес с собой парализующую и колючую стену снега и льдинок, которая и обрушилась на нас.

Мы шли в единственно возможном направлении, все время ощущая удары бури на наших согнутых, ноющих спинах.

И как они ныли, наши спины! Из нас только трое — Джекстроу, Веджеро и я — могли нести что-либо, кроме собственного веса. Остальные трое вообще не могли идти. Малер был без сознания, все еще находясь в состоянии комы, и я не надеялся, что он долго пробудет с нами. Веджеро нес его сквозь этот белый кошмар и за свою самоотверженность жестоко поплатился. Когда несколько часов спустя я осмотрел замерзшие, бесполезные придатки, которые когда-то были его руками, я понял — Джонни Веджеро никогда уже не выйдет на ринг.

Мари Ле Гард тоже потеряла сознание, и когда я спотыкаясь нес ее на руках, то чувствовал, что это не более чем тщетный символический жест: если мы не найдем в ближайшие же часы крова, она никогда не увидит утра. Елена выбилась из сил через час после того, как тягач скрылся из вида: ее хрупкая натура не выдержала, и Джекстроу пришлось взвалить ее на плечо. Я не понимаю, как нам, обессиленным, истощенным, почти до смерти окоченевшим, удалось так долго нести их, даже с частыми остановками. Очевидно, Веджеро помогала его физическая сила, Джекстроу — его удивительное умение приспосабливаться к условиям, а мне — чувство ответственности, которое все еще жило во мне. Оно-то и поддерживало меня все эти долгие часы, когда мои руки и ноги уже отказывались служить.

Позади нас плелся сенатор Брустер, замкнувшись, часто спотыкаясь, иногда падая, но всегда поднимаясь и мужественно ковыляя дальше. В эти часы Брустер перестал быть для меня сенатором и вновь превратился в моего воображаемого «полковника Дикси», но не надменного, властного аристократа, а в воплощение давно канувшего в прошлое южного рыцарства. Снова и снова в ту жестокую ночь он настаивал, упорно настаивал на том, чтобы ему дали нести нашу ношу, и тогда, шатаясь под ношей, брел, пока не выбивался из сил. Несмотря на возраст, он был крепким человеком, но его сердце, легкие и кровеносные сосуды уже не могли сравниться с его мышцами. Вид его страданий вызывал все большую жалость. Налитые кровью глаза полузакрылись от изнеможения, лицо посерело и покрылось глубокими морщинами, и он дышал с болезненными, хриплыми звуками, которые я слышал даже сквозь вой ветра.

Несомненно, Смолвуд и Коразини сознательно обрекли нас на смерть, но они допустили одну ошибку: забыли о Балто.

Балто, как всегда, бегал без привязи, и они, когда нас бросили, то ли не заметили его, то ли просто забыли о его существовании. А Балто, должно быть, почувствовал что-то неладное, так как все время, пока мы были пленниками, он ни разу не приблизился к нам.

Но как только тягач скрылся из вида, он, петляя, вдруг появился из снежного облака и выступил в своей роли проводника — повел нас по направлению к береговому леднику. По крайней мере, мы надеялись, что Балто бежит по следам, оставленным тягачом, хотя эти следы уже глубоко занесло снегом. Веджеро не разделял этой уверенности. Несколько раз в эту ночь я слышал, как он бормотал: «Черт возьми, надеюсь, этот пес знает, куда ведет».

И Балто знал, куда он нас вел. Однажды, между полночью и тремя часами утра, он вдруг остановился, закинул голову и издал жуткий, протяжный волчий вой. Потом прислушался, будто ожидая ответа, но, если он что-нибудь и услышал, это было за пределами нашего слуха. Однако Балто был, по-видимому, удовлетворен, так как внезапно изменил направление и взял влево, в летящую вьюгу. По знаку Джекстроу, мы последовали за ним.

Три минуты спустя мы вышли к саням для собачьей упряжки. Возле них, свернувшись клубком, уткнув носы в брюхо и прикрыв морды длинными метелками хвостов, лежали две собаки. Их совсем занесло снегом, но они, видимо, чувствовали себя уютно: густой мех эскимосской лайки создает такую изоляцию, что при сорока градусах ниже нуля снег может лежать у нее на спине и не таять.

Собаки явно предпочитали свободу комфорту: они мгновенно вскочили и исчезли в вихрящейся мгле, прежде чем мы успели приблизиться. Нам остались только сани.

Я предполагаю, что, после того как Смолвуд отъехал от нас достаточно далеко, он отделался от саней и собак, как от лишней помехи, обрезав все постромки, привязывающие собак к саням, и, как угрюмо отметил я, забрав из саней все теплые вещи и магнитный компас. Он ничего не забыл. Предусмотрительность этого человека вызывала восхищение несмотря ни на что. Но моя ненависть к Смолвуду пылала, как холодное ровное пламя, мне так хотелось впиться пальцами в его тощее горло и не разжимать их.

Мы быстро связали обрывки постромок, переместили их на передок, устроили Мари Ле Гард, Малера и Елену на санях и снова тронулись в путь.

Конечно, нам пришлось самим тащить сани, но это не имело значения: облегчение, которое мы — Джекстроу, Веджеро и я — испытывали, было безмерным.

Но это продолжалось недолго.

Мы шли теперь по ровному и гладкому льду долины, ведущей к началу Кангалакского ледника, но наше продвижение было не быстрее прежнего. Ветер крепчал, его сила и скорость приближались к наивысшей точке. Вьюга выла, снег летел почти горизонтально, образуя дымящиеся вихри, сводящие видимость к нулю. Мы то и дело останавливались и цеплялись друг за друга, чтобы кого-нибудь не сбило с ног и не унесло в клубящуюся тьму. Несколько раз, ворочаясь в беспамятстве, Теодор Малер скатывался с саней. Наконец я сказал Брустеру, чтобы тот сел рядом и следил за ним. Сенатор бурно запротестовал, но был рад покориться моему распоряжению.

Я плохо помню, что было потом. Должно быть, я впал в забытье и продолжал брести с закрытыми глазами, едва переставляя словно налитые свинцом, окоченевшие ноги.

Я очнулся, когда почувствовал, как кто-то настойчиво трясет меня за плечо. Это был Джекстроу.

— Хватит! — прокричал он мне. — Остановитесь, доктор Мейсон! Давайте переждем, пока все это не кончится. Иначе нам конец!

Я ответил что-то невразумительное, но Джекстроу принял это за согласие и начал оттаскивать сани к пологому склону в долину, под защиту сугробов, образовавшихся вдоль ребристых неровных мест в этой части долины. Не Бог весть какая защита, но все же вьюга и ветер стали менее ощутимы.

Мы сняли с саней наших больных и уложили их в жалкое укрытие под сугробом, и я готов был уже рухнуть рядом с ними, как вдруг до меня дошло, что кого-то не хватает. Прошло почти двадцать секунд, прежде чем я понял, что с нами нет Брустера.

— Боже мой! — воскликнул я вслед Джекстроу. — Мы потеряли сенатора! Я вернусь и поищу его. Я сейчас...

— Стойте! — Джекстроу схватил меня за руку, и я понял, что, если я буду упорствовать, он удержит меня силой. — Вы никогда не найдете дороги обратно... Балто! Бал-то! — Он еще что-то крикнул по-эскимосски, чего я, конечно, не понял, но что было совершенно ясно для нашего пса, так как тот мгновенно исчез, бросившись в сторону, куда указывала рука Джекстроу. Не прошло и двух минут, как собака вернулась.

— Балто нашел его? — спросил я Джекстроу.

Он молча кивнул.

— Давайте принесем сенатора сюда.

Балто указывал нам путь.

Но мы не принесли его, оставив там, где он лежал в снегу, лицом вниз. Он был мертв.

Вьюга уже набрасывала на него свой саван. Пройдет час, и здесь останется лишь безымянный холмик в безымянной белой долине. У меня слишком онемели руки, чтобы обследовать его, но и так все было ясно: достаточно было вспомнить тяжелое багровое лицо сенатора, когда я увидел его впервые. Полвека невоздержанности, когда он не отказывал себе ни в пище, ни в питье, ни в прихотях темперамента, сыграли свою неизбежную роль. Сердце ли, тромбоз ли — теперь это не имело значения.

Я не знаю, долго ли мы лежали там, все шестеро и Балто, прижимаясь друг к другу в поисках тепла, в забытьи или в дремоте, в то время как вьюжный ураган достиг своего крещендо, а затем вой его стал ослабевать. Когда я, весь закоченевший, проснулся, едва в силах пошевелиться, я потянулся за фонариком Джекстроу. Было ровно четыре часа утра.

Я посмотрел на остальных. Джекстроу бодрствовал: я был почти уверен, что он не смыкал глаз, следя, чтобы ни один из нас не перешел незаметно из состояния сна в то холодное оцепенение, из которого уже не пробуждаются.

Веджеро только что проснулся. В том, что мы трое выживем, я не сомневался. Елена была под вопросом. Семнадцатилетние, хотя и не такие выносливые, обычно обладают способностью сопротивляться и быстро восстанавливают свои силы, но Елена, казалось, утратила эту способность. После смерти хозяйки Елена замкнулась в себе, стала ко всему безучастной. Я догадывался, что эта смерть потрясла ее больше, чем мы предполагали. Мне казалось, что ей не за что благодарить свою хозяйку, которая не проявляла по отношению к ней ни доброты, ни внимания. Но с другой стороны, мисс Денсби-Грегг была для этой юной девушки единственным человеком, которого она хорошо знала и, будучи иностранкой, вероятно, смотрела на нее как на спасательный круг в чуждом, неведомом ей мире... Я попросил Джекстроу растереть ей руки, а потом повернулся, чтобы осмотреть Малера и Мари Ле Гард.

— Не нравятся они мне, — сказал Веджеро, глядя на них. — Каковы их шансы, док?

— Не знаю, — устало ответил я, — совсем не знаю.

— Не принимайте все это так близко к сердцу, док. Fie вы же виноваты. — Веджеро пытался успокоить меня. — Ваша аптека не слишком богато укомплектована.

— Вот именно. — Я слабо улыбнулся, потом кивнул в сторону Малера. — Послушайте, как он дышит. В обычном случае я бы сказал, что смерть наступит через несколько часов, но в отношении Малера боюсь сказать точно. У него есть воля к жизни, мужество, убежденность и все такое прочее... Но он не протянет и двенадцати часов.

— А сколько времени вы дадите мне, доктор Мейсон?

Я стремительно обернулся и пристально посмотрел на Мари Ле Гард. Ее голос был слабым, как шелестящий шепот. Она попыталась улыбнуться, но улыбка эта была больше похожа на жалкую гримасу, и ни в глазах, ни в голосе не было больше ни искры свойственного ей юмора.

— Слава Богу, вы пришли в себя! — Я нагнулся к ней, снял варежки и начал растирать ее замерзшие руки. — Это чудесно! Как вы себя чувствуете, мисс Ле Гард?

— А как я могу себя чувствовать? — спросила она с проблеском былой живости. — Не заговаривайте мне зубы, Питер! Так сколько времени вы даете мне?

— Ну, примерно еще тысячу премьер в старом добром «Эдельфи». — Нашим источником света был электрический фонарь, который мы воткнули в снег, и я наклонился так, чтобы мое лицо оставалось в тени и она не могла бы прочитать моих мыслей. — Серьезно, уже тот факт, что вы пришли в себя, это добрый знак.

— Однажды я играла роль королевы, которая очнулась, чтобы произнести несколько драматических слов и умереть. Но я не могу придумать ни одной драматической фразы. .. — Мне пришлось напрячь свой слух, чтобы разобрать слабый шелест ее слов. — Вы лжец, Питер. Скажите, есть ли вообще какая-нибудь надежда?

— Конечно! — солгал я и поспешил переменить тему. — Завтра днем, вернее, уже сегодня мы будем на побережье, а там нас наверняка подберет какой-нибудь самолет или корабль. Нам осталось пройти всего лишь миль двадцать.

— Двадцать миль! — воскликнул Веджеро. — Да еще в такой заварушке!

— Такая заварушка долго не протянется, мистер Веджеро, — сказал Джекстроу. — Такие ветры быстро выдыхаются, этот, правда, что-то задержался, но и он уже ослаб. Завтра будет ясно, тихо и холодно.

— Холод — это уже какая-то перемена, — заметил Веджеро, и его взгляд устремился куда-то мимо меня. — Док, старая леди без сознания.

Да, я это видел. Я перестал растирать руки Мари Ле Гард и натянул на них варежки.

— Дайте я взгляну на ваши лапы, мистер Веджеро.

— Для вас я просто Джонни, док. Помните, я ведь полностью реабилитирован. — Он протянул мне руки для осмотра. — Ничего себе, красота!

Какая там красота! Это был самый тяжелый случай обморожения из всех, какие мне довелось видеть, а видел я их немало. Руки были бело-желтые, омертвевшие, масса волдырей. Я понял, что значительная часть основных тканей безвозвратно разрушена.

— Боюсь, что я несколько небрежно обращался с рукавицами, — виновато проговорил Веджеро. — Я потерял эти чертовы рукавицы миль пять назад. Сразу не заметил, наверное, руки сильно окоченели. Не почувствовал.

— А сейчас что-нибудь чувствуете?

— Кое-где... — Он утвердительно кивнул головой, когда я коснулся нескольких мест, где еще не застыла кровь, и добавил непринужденно, почти небрежно: — Все потеряно, док? Нужно будет ампутировать?

— Нет. — Я решительно покачал головой. Не было смысла говорить ему сейчас, что некоторые его пальцы безнадежно утрачены.

— Я смогу вернуться на ринг? — все так же непринужденно спросил он.

— Трудно сказать. Никогда не знаешь...

— Я выйду на ринг?

— Нет, Джонни, вы никогда не вернетесь на ринг.

Наступила долгая пауза, потом он спокойно проговорил:

— Вы уверены, док? Абсолютно уверены?

— Уверен, Джонни. Ни один врач не разрешит вам вернуться на ринг. В противном случае его самого дисквалифицируют.

— Вот, значит, как обстоят дела... О’кей! Фабрика пластмасс в Трентоне получит еще одного трудягу. В конце концов, эта затея с боксом требовала слишком много труда и усилий. — В его голосе не слышалось ни сожаления, ни даже покорности судьбе, но это ровно ничего не значило: просто у него, как и у меня, была на душе более важная забота. Он умолк и устремил взгляд в темноту. Внезапно он резко обернулся: — Что это с вашим псом, Джекстроу?

— Не знаю, пожалуй, надо выяснить...

Пока мы разговаривали, Балто дважды покидал нас, исчезая за пеленой поземки. Его как будто что-то беспокоило и тревожило.

— Пойду посмотрю. Я скоро.

Джекстроу поднялся, быстро исчез вслед за Балто в темноте и вскоре вернулся:

— Доктор Мейсон! Подойдите-ка сюда и полюбуйтесь!

Он приглашал меня полюбоваться на пятно, которое находилось на расстоянии менее ста ярдов от нас, почти у края ледниковой долины.

Джекстроу осветил фонариком припорошенный снегом лед. Я наклонился и разглядел черное пятно на снегу, а немного дальше обесцвеченный участок поменьше, где снег замерз.

— Это масло из коробки передач или поддона картера, вода из радиатора, — кратко определил Джекстроу. Он переместил луч фонаря. — А вот видите следы гусениц?

— И совсем свежие, — предположил я. Поземка и летящие кристаллы еще не успели скрыть эти отметины.

— Думаю, что да. И они стояли здесь долго, мистер Мейсон. Посмотрите на размеры этого пятна.

— Технические неполадки, — сказал я, сам тому не веря.

— Хотели переспорить буран. Коразиии, должно быть, вел тягач вслепую. Если бы у этой парочки отказал мотор, они никогда не смогли бы завести его.

Я понимал, что он прав. Ни Смолвуд, ни Коразини не проявляли никакой технической сноровки, и я был уверен, что с их стороны это не какая-то ловушка, а действительно техническая авария.

— Возможно, что они еще были здесь, когда мы остановились. О Господи, если бы мы прошли еще сто ярдов!

— Пролитое молоко, как говорится в вашей пословице, доктор Мейсон! Да, в то время они еще были здесь.

— Но почему мы не слышали мотора?

— При таком ветре?

— Джекстроу! — Внезапно во мне вспыхнула надежда. — Джекстроу, вы спали, пока мы тут отдыхали?

— Нет.

— Сколько времени длится наша стоянка?

— Не более получаса.

— И вы думаете, они были здесь?.. О Боже мой! Да они и сейчас не более чем в миле от нас! Ветер стихает, мороз усиливается. Мы замерзнем, если останемся здесь дольше, а их могут задержать трещины во льду...

Я побежал, скользя и спотыкаясь, Джекстроу бросился за мной, Балто — впереди.

Веджеро стоял, поджидая нас, рядом с ним стояла Елена.

— Елена! — Я схватил ее за руки. — Ну, как вы? Как себя чувствуете?

— Лучше, гораздо лучше... — Слова ее прозвучали не очень убедительно. — Простите меня, доктор Мейсон. Не знаю, что на меня нашло, я так глупо вела себя.

— Все это не имеет значения, — нетерпеливо прервал я ее. — Вы можете идти? Ну и прекрасно. — Я чувствовал, как во мне крепнет надежда. Я вкратце объяснил Веджеро, как обстоят дела. Еще минута ушла на то, чтобы устроить в санях Малера и мисс Ле Гард, и мы двинулись в путь.

Но надежды мои оказались тщетными. Мы развили наибольшую скорость, на какую только были способны, временами переходя даже на своего рода спотыкающийся бег, но на неровной поверхности ледника сани сильно задерживали паше продвижение. Один раз они даже перевернулись, выбросив Малера и Мари в снег, и нам пришлось идти медленнее: еще один такой случай или даже сильный толчок, и наши сани превратятся в катафалк.

Время от времени Джекстроу освещал фонариком узорчатый след, по которому мы шли, и далее мой неопытный глаз различал, что этот след становится все слабее.

Наконец я понял, что мы должны прекратить преследование и признать свое поражение. Мы уже настолько отстали, что не оставалось надежды догнать их. Мы преследовали недосягаемую мечту и, гонясь за ней, только убивали себя.

Джекстроу и Веджеро согласились со мной. Мы посадили Елену в сани, чтобы она следила за нашими больными, взяли каждый по постромке и поплелись по склону ледника, согнувшись, наклонив головы и погрузившись в свои безрадостные мысли.

Как и предсказывал Джекстроу, снежная буря действительно выдохлась. Ветер улегся, ни одного дуновения не проносилось над ледником. Снегопад прекратился, и тяжелые тучи исчезли. Высоко в черном застывшем небе светили белые звезды. Было холодно, но мороз теперь стал уже нашим старым знакомым.

К восьми часам утра, примерно через три часа после того, как мы покинули наш лагерь, условия для передвижения приняли самый благоприятный характер. Правда, только в отношении погоды.

Мы прошли уже большую часть Кангалакского ледника, и чем дальше, тем труднее было передвигаться. Ледник редко представляет собой гладкую ледяную реку, плавно стекающую с гор и холмов, гораздо чаще это застывшая масса с неровной, иссеченной расселинами поверхностью, спускающаяся округлыми ступенями и уступами, как море окаменевшей лавы. Кангалак не был исключением. Но в основном продвижение было возможно лишь по краям, где уклон был плавным, а лед более гладким.

Но все равно, это был тяжелый труд, ибо путь часто преграждали обломки морен, вытесанных ледником во время его образования, а если их не было, то мы то и дело натыкались на сугробы, которые нагромоздил ночью ураганный ветер. Единственным моим утешением была мысль, что если трудно нам, то намного труднее было тягачу, по следам которого, слабым и прерывистым, мы шли с таким упорством.

«Интересно, далеко ли от нас Хилкрест с его „Сноу-Кэт“», — думал я. Я был твердо уверен, что он, как только перешел через Виндеби Кунатакс, повернул прямо на запад и сейчас уже должен быть на побережье. Даже вьюга, бушевавшая ночью, не могла бы остановить «Сноу-Кэт», его двигатель был полностью защищен, гусеницы одолевали даже самый рыхлый свежевыпавший снег. Но если он взял курс на побережье, он все же мог быть еще милях в двадцати севернее нас или южнее, а может быть, и миль на пятнадцать впереди. Хотя нам не оставили ни одной карты, я был уверен, что именно такое расстояние отделяло нас от побережья.

С другой стороны, Хилкрест, как человек проницательный и предусмотрительный, возможно, счел бросок на побережье слишком уж очевидным. Могло случиться, что он двинулся в Аплавник или даже прямо повернул на север, как только миновал холмы. Он мог также, следуя схеме поиска, прочесывать местность между Виндеби Кунатакс и побережьем, зигзагами продвигаясь вперед. Если это так, то он, возможно, еще находится милях в тридцати позади нас...

Можно было сойти с ума при мысли, что он в каких-нибудь двух часах езды от нас, но без радио и других средств связи это равносильно тысячам миль, и почти не было надежды на то, что две крошечные группы, двигаясь наугад, могут встретиться в этой огромной, безликой ледяной пустыне.

В начале девятого я остановился, чтобы взглянуть на наших больных. Профессия заставляла, но практически мы ничего не могли для них сделать, разве что время от времени массаж.

Хриплое, прерывистое дыхание Малера звучало в наших ушах как похоронный звон, и усилия, которые он тратил на простой акт дыхания, гасили последние искры жизни, еще тлевшие в его истощенном, окоченевшем теле. Часа через три, самое позднее к полудню, Малера не станет, теперь его уже ничто не спасет, и тащить его дальше в санях — безумие, напрасная трата сил. Ему уже все равно, он ничего не соображает, ничего не чувствует. Он умер бы тихо и спокойно, если бы мы оставили его лежать на снегу. Но в;тот день Малер был для нас больше, чем человек. Он был символом, и мы ни за что его не оставим, пока он не испустит последний вздох.

Мари Ле Гард тоже умирала, спокойно, тихо, как крошечное пламя свечи, мигающее перед тем, как угаснуть. Неизвестно, кто из них умрет первым, она или Малер, но ни она, ни он не смогут пережить этого дня.

Идти было все труднее и труднее: уклон ледника становился все круче и сани то и дело обгоняли нас. Фонарь Джек-строу почти совсем потускнел. Трещины и расселины, которые прежде были досадной помехой, превратились теперь в угрозу для жизни. Именно теперь мы оценили достоинства Балто. Еще в первый день, когда мы покинули нашу станцию, Джекстроу сказал, что у этого пса необыкновенный нюх на расселины, и в это утро он ни разу не ошибся: постоянно забегая вперед и снова возвращаясь к нам, он вел нас по самым безопасным местам. Но даже несмотря на это, мы продвигались удручающе медленно.

Вскоре после половины девятого мы неожиданно набрели на грузовые сани, уткнувшиеся под углом в морену. Даже в темноте можно было определить, что именно здесь произошло.

Из-за крутизны ледника, не говоря уже о неожиданных и необъяснимых уклонах направо и налево, тяжелые сани, должно быть, стали источником опасности, ибо по следам полозьев мы видели, как эти сани заносило в сторону и они то становились перпендикулярно движению тягача, то, не имея тормоза, перекручивались на железном тяговом стержне, стремясь обогнать тягач. Очевидно, Смолвуд и Коразини боялись, и не без основания, как бы случайно сани не налетели на тягач и не опрокинули его или, еще хуже, не увлекли бы его в расселину. Поэтому они отцепили их и бросили там, где мы их нашли.

Удивительно, что они не сделали этого раньше! Ведь кроме продуктов и горючего, которые можно было легко разместить в кузове, в санях не было ничего полезного для них. Насколько я мог судить, они бросили сани со всем грузом, не считая, конечно, рации. Теперь мы использовали теплые одеяла, укутав ими Малера и Мари Ле Гард. После этого мы тронулись дальше.

Пройдя ярдов триста, я вдруг остановился, и так неожиданно,. что сани, наехав на меня сзади, сшибли меня с ног. Я поднялся смеясь, смеясь в первый раз за все эти дни, и Вед-жеро подошел ко мне вплотную и заглянул в лицо.

— Что случилось, док?

Я снова рассмеялся и хотел было ответить, как вдруг он ударил меня по лицу.

— Прекратите, док! — Голос его прозвучал резко. — От этого лучше не будет.

— Напротив! — Я потер щеку и не мог осуждать его за то, что он сделал. — О Боже мой! Как же я сразу об этом не подумал!

— О чем? — Он все еще не был уверен, что у меня не истерика.

— Пошли обратно к саням, и вы увидите! Смолвуд утверждал, что он всегда все предусматривает, но на этот раз он дал маху. Совершил свою первую большую ошибку! И еще какую ошибку!.. И погода, как нарочно, самая подходящая! — Я повернулся и буквально побежал вверх по склону к брошенным грузовым саням.

Стандартное снаряжение экспедиций Международного Геофизического Года включало много разного. В том числе и магниевые осветительные ракеты, которые впервые стали широко применяться четверть века назад. В долгие полярные ночи они играют очень важную роль, служа своего рода маяками, так же как и радиозонды. Последние мы имели в изобилии, так как без них не могли бы выполнить нашу главную задачу: накопление и сбор информации о плотности, давлении, температуре, влажности и направлении ветра в верхних слоях атмосферы. Эти зонды, упакованные вместе с веревками, топорами и лопатами, которые так и не пришлось применить во время нашего путешествия, представляли собой радиофицированные воздушные шары, или аэростаты, которые поднимаются на высоту ста и полутораста тысяч футов и могут передавать оттуда сигналы. Для нашей цели было достаточно и пяти тысяч футов.

Мы работали при тусклом свете фонаря: Джекстроу и я хорошо знали, как устроены эти зонды. Чтобы соединить аэростат с цилиндром, наполненным водородом, и заменить радиоаппаратуру группой из трех осветительных ракет с подведенными бикфордовыми шнурами, нам понадобилось всего несколько минут.

Мы подожгли шнур, перерезали удерживающую аэростат веревку, и не успел он подняться на высоту пятисот футов, как мы уже запустили второй. А когда мы заканчивали готовить третий, первая осветительная ракета достигла уже примерно четырех тысяч футов высоты, вспыхнула и расцвела сверкающим всплеском живых огней.

Это было лучше, чем я ожидал, а увесистый дружеский шлепок по спине, каким наградил меня Веджеро, показал, что он тоже разделяет мои радостные чувства.

— Доктор Мейсон! — торжественно проговорил он. — Я беру свои слова обратно. Это просто гениально, доктор Мейсон!

— Да, неплохо, — согласился я.

И в самом деле, только слепой не увидел бы в условиях столь совершенной видимости этого ослепительного сияния, будь он на любом расстоянии от нас. Разумеется, если смотреть в нашу сторону. Но я был уверен, что нас заметят, ведь с Хилкрестом были еще пять человек, и они нас искали.

Вторая ракета поднялась еще выше и ожила как раз в тот момент, когда первая, выпустив последние брызги света, угасла, и мне пришло в голову, что, если побережье патрулируют какие-нибудь суда, наша ракета послужит для них сигналом, значение которого, без сомнения, будет им понятно.

И тут я почувствовал, что Джекстроу и Веджеро смотрят на меня, и, хотя в темноте я не мог разглядеть выражение их лиц, по их молчанию я догадался, о чем они думают. И радость моя внезапно померкла.

Весьма вероятно, что Смолвуд и Коразини тоже увидят наши ракеты, ведь нас разделяло всего несколько миль. Они сразу поймут, что это значит: поймут, что это первый сигнал к тому, чтобы на них набросили сеть, которая уже начинает затягиваться. И эти опасные и безжалостные убийцы станут еще опаснее, если ими овладеет страх. А в их руках находятся Маргарет и отец Веджеро. Тем не менее я понимал, что у меня не было выбора. Я попытался выбросить из головы мысль об этих заложниках, повернулся, чтобы взглянуть на третий шар, который мы только что выпустили, вздрогнул и невольно зажмурился, когда третья ракета, то ли из-за какого-то дефекта, то ли из-за нашей неточности в расчетах, вдруг вспыхнула, не поднявшись на высоту пятисот футов, ее голубовато-белый свет слился с ярко-оранжевым пламенем, загоревшимся из воздушного шара, и оба они стали медленно падать на землю.

Прищуренными глазами, не отрываясь, я смотрел на них и не заметил более важного. Но Джекстроу никогда ничего не упускал. Почувствовав на плече его руку, я оглянулся и увидел мерцание его белых зубов: такой улыбки я давно уже не видел. Я посмотрел в том направлении, в котором он указывал: низко над горизонтом, на юго-востоке, в пяти милях от нас, описывала дугу красно-белая сигнальная ракета.

Невозможно было описать наши чувства, по крайней мере, я сам не мог бы передать, что я почувствовал в эту минуту. Я никогда не видел ничего более удивительного и чудесного за всю свою жизнь. А свет мощных колеблющихся лучей, исходящих из фар «Сноу-Кэт», когда минут двадцать спустя он появился из-за гребня на плато и устремился к нам, привел нас всех в неописуемый восторг. Казалось, прошла целая вечность, хотя на самом деле не прошло и десяти минут, прежде чем огромный, красный с желтым «Сноу-Кэт» остановился рядом с нами и нетерпеливые дружеские руки обхватили нас и перенесли в сказочно теплую и уютную атмосферу великолепно оборудованного кузова.

Хилкрест был крупным и сильным, как бык, человеком. Краснолицый, чернобровый, веселый, самоуверенный, жизнерадостный. Но под этой, на первый взгляд грубоватой, обманчивой внешностью скрывались блестящий ум и поистине незаурядные способности. Для меня было настоящим блаженством сидеть с ним рядом, держа в руке стакан с бренди, расслабившись хоть на мгновение первый раз за пять дней, и смотреть на него. И хотя на него наш вид оказал далеко не благоприятное действие (я сам был потрясен, увидя при ярком свете наши пожелтевшие, обмороженные, изможденные лица, кровоточащие почерневшие ногти, распухшие и беспомощные руки), он ничего не сказал, а занялся нашим устройством.

Нам дали тонизирующие средства, Малера и Мари Ле Гард уложили в глубокие, снабженные грелками койки, и повар уже приготовил горячую пищу. Только после этого Хилкрест счел возможным задавать нам вопросы.

— Итак, — энергично проговорил он. — Сначала самое важное. Где сейчас Смолвуд? Полагаю, секретный механизм все еще в их руках. Дружище, вы даже понятия не имеете, сколько сердечных приступов вызвало его похищение.

— Это не самое важное, — сказал я тихо, кивнув в сторону Теодора Малера, чье хриплое, прерывистое дыхание наполняло кабину. — Он умирает.

— Все в порядке, — прогудел Хилкрест. Он указал на Джесса, который после восторженной встречи снова засел за свой передатчик. — Этот парень не отходил от рации целые сутки и даже больше с тех пор, как мы услышали ваш «майский день». А вы здорово рисковали. Удивляюсь, как они не влепили вам пулю в лоб.

— Чуть не влепили... Но мы говорили о Малере.

— Да, конечно. Мы все время поддерживали связь с двумя кораблями, эсминцем и авианосцем «Тритон». У меня было сильное подозрение, что ваши друзья должны двигаться в этом направлении, так что «Уайкем» шел всю ночь и сейчас находится около побережья. Но вот для «Тритона» разводья и проходы между льдинами слишком узки и не дают ему возможности маневрировать, чтобы послать самолеты. Сейчас он в восьмидесяти милях южнее, в чистых водах.

— В восьмидесяти милях! — Я не старался скрыть разочарования. Это был удар по возникшей во мне, вопреки рассудку, слабой надежде спасти умирающего. — Да, это далековато.

— Но у нас есть для вас хорошие новости, доктор! — весело сказал Хилкрест. — Мы, как-никак, живем в век авиации. — Он повернулся к Джессу и вопросительно поднял бровь.

— С базы только что вылетел истребитель, — ответил тот. Он старался говорить без эмоций, но ему это не удавалось. — Он уже в воздухе. Мы должны запустить нашу первую ракету через тринадцать минут. Потом еще две с интервалом в тридцать секунд. А потом мы должны запустить осветительную ракету медленного сгорания там, где мы хотим, чтобы нам сбросили пакет с аптечкой, но не ближе чем в двухстах ярдах от тягача. — Джесс послушал еще несколько мгновений, потом усмехнулся. — Он говорит, что мы должны удирать со всех ног, как только подожжем ракету, иначе схлопочем головную боль, а то что-нибудь и похуже.

Я не знал, что сказать, куда смотреть. Такие моменты бывают раз в тысячу лет. Только в этот момент я осознал, до какой степени Теодор Малер стал для меня символом, как много значило для меня, чтобы он выжил.

Очевидно, Хилкрест интуитивно понял, что я чувствую, так как он тоже заговорил подчеркнуто деловым тоном.

— Сервис, старина! Жаль, что мы не смогли добиться этого раньше, но «Тритон» отказался рисковать дорогостоящим самолетом, пока не станет известно, что Малер еще жив, и тем более подвергать риску жизнь пилота: ведь ему придется лететь над совершенно неизвестной местностью.

— Они сделали все, что только можно пожелать... — Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль. — Эти самолеты в мирное время не несут боеприпасов, ведь так?

— Не беспокойтесь, — мрачно ответил Хилкрест. — Никто больше не собирается играть в игрушки. С полуночи наготове целая эскадрилья истребителей, и каждый из них вооружен... Ну ладно, доктор, рассказывайте. Теперь ваша очередь.

Я рассказал ему обо всем, что произошло, стараясь изложить как можно короче и точнее. Когда я закончил, он всплеснул руками.

— Всего в пяти милях впереди! — воскликнул он. — В таком случае, заводим мотор и быстро за ними! — Он даже потер руки в предвкушении погони. — Мы в три раза быстроходнее, и у нас в три раза больше оружия.

Я слабо улыбнулся его бурному энтузиазму, но мне совсем не хотелось улыбаться. Теперь, когда тревога за Малера и Мари Ле Гард отошла на второй план, страх за жизнь Маргарет овладел мной с удвоенной силой.

— Легко сказать «быстро за ними», капитан Хилкрест, — возразил я. — Только это не так легко сделать. Не говоря уж о том, что неровности и трещины не дадут нам развить нужную скорость, открытая погоня — это верная гарантия того, что Маргарет Росс и мистер Ливии получат пулю в голову. Кстати, должен сказать, мистер Ливии — это отец мистера Веджеро.

— Что?! — почти одновременно воскликнули Хилкрест и Джесс.

— Что слышали... Но об этом потом. У вас есть карта местности?

— Конечно! — Хилкрест развернул ее перед нами.

Как на большинстве карт Гренландии, на ней были обозначены все топографические детали не более чем до двадцати миль от берегов, но для моей цели было достаточно и этого. Карта показывала извилистый Кангалакский ледник, опускающийся к Кангалакскому фиорду, широкий и глубокий залив за южным мысом этого фиорда и северный мыс, протянувшийся плавной и крутой дугой на много миль к северу.

— Где, вы сказали, находится эсминец? —спросил я.

— Точно не знаю.

— Может быть, блокирует Кангалакский фиорд? Вот здесь? — Я указал место на карте.

— Нет. В этом я почти уверен. — Он с сожалением покачал головой. — Капитан сказал, что он не может рисковать своим эсминцем и ввести его в проход между льдами, опасается сжатия. — Хилкрест презрительно фыркнул. — Можно подумать, что его корпус сделан из бумаги!

— Он ненамного толще, я служил на эсминцах. И я его не осуждаю. Но бьюсь об заклад, что траулер, возможно, специально приспособленный к данной ситуации, уже вошел в фиорд. И тут же где-то неподалеку подводная лодка... Смотрите, вот что мы можем сделать. — Я пальцем прочертил по карте наш предполагаемый курс. — Мы пойдем параллельно леднику, может быть, на расстоянии мили, от него. Поскольку по краям ледник имеет уклон, мы будем находиться ниже и Смолвуд нас не увидит, а из-за грохота мотора он нас и не услышит. Вот здесь...

— А что помешает ему время от времени выключать мотор и прислушиваться? — перебил меня Хилкрест.

— Помешает то обстоятельство, что ни Смолвуд, ни Ко-разини ни черта не смыслят в моторах. Они до смерти боятся остановить тягач, потому что не смогут завести мотор... Вот здесь, у основания южного мыса, отделяющего фиорд от залива, я бы сказал, за милю до ледника, долина превращается в плато. Там наверняка есть морены, за которыми можно укрыться. Вот там мы и устроим засаду.

— Засаду? — Хилкрест хмуро посмотрел на меня. — Но какая разница между засадой и погоней? И то, и другое все равно выльется в схватку, и они с таким же успехом смогут пристрелить Ливина и стюардессу, если мы их атакуем.

— Схватки не будет, — спокойно сказал я. — Они все время двигались по левой стороне ледника, и я не вижу причин, почему бы они изменили курс. Они выйдут на плато ярдов за пятьдесят от нашей засады: дальше ледник уже непроходим для тягача. — Я кивком указал на стоящую в углу винтовку с оптическим прицелом калибра 803. — Из нее Джекстроу может попасть в трехдюймовую мишень на расстоянии ста ярдов. Голова человека на расстоянии пятидесяти ярдов в шесть раз больше. Сначала он уложит Коразини, который, по всей вероятности, будет за рулем, а когда Смолвуд высунет голову из кузова, а он непременно это сделает, чтобы выяснить, в чем дело, ну, короче говоря, все понятно!

— Боже мой! Ведь так нельзя! — ужаснулся Хилкрест. — Без всякого предупреждения, не дав им выбора... Это же убийство! Настоящее убийство!

— Хотите я пересчитаю, сколько людей убили они? — Я покачал головой. — Вы просто не представляете себе, Хилкрест, что это за люди.

— Но ведь... — Он замолчал и повернулся к Джекстроу. — Доктор Мейсон собирается поручить вам это дело. Что вы на это скажете?

— Выполню с удовольствием, — тихо ответил Джекстроу.

Хилкрест не сводил с нас обоих удивленного взгляда. Думаю, он считал, что хорошо нас знает. И он действительно нас знал. Но он не знал, какие муки мы пережили. Обычный рассказ не давал об этом никакого понятия.

Воцарилось неловкое, даже напряженное молчание, и я был признателен Джессу, когда тот сказал:

— Капитан Хилкрест, осталось три минуты.

— Отлично! — Хилкрест был так же рад словам Джесса, как и я. — Барклай! — обратился он к повару, единственному из его людей, кто остался в кузове, так как остальные трое перешли в более просторную кабину водителей, уступив нам место. — Барклай, приготовьте три ракеты. Приведите их в состояние готовности и ждите сигнала. Я сам выпущу первую. Погудите, Джесс, когда придет время запуска.

Я отправился вместе с ним посмотреть на эту операцию. Секунда в секунду после того, как третья ракета взвилась по невидимой дуге вверх и вспыхнула в усеянной звездами тьме, мы услышали завывающее на высокой ноте жужжание, приближающееся с юго-востока, и через неправдоподобно короткое время над нашими головами на высоте пятисот футов пронеслось с оглушительным визгом смутное темное пятно: самолет шел без огней. Он в отдалении сделал вираж, снова пронесся над нами, уже на меньшей скорости, сделал второй вираж и затем, с возрастающим и леденящим душу воем реактивного двигателя, снова исчез в смутно светлеющей тьме на юго-востоке, исчез еще до того, как мы сообразили, что пилот сбросил свой груз. Он даже не поинтересовался, там ли упало то, что он сбросил, что показывало степень его самоуверенности. Правда, для человека, искусно сажающего самолет среди ночи на крохотную площадку на палубе авианосца, это, вероятно, представляло по-детски примитивное упражнение.

Пилот сбросил не один, а два пакета. И не на парашютах, а на маленьких привязанных аэростатах, так что они упали со стремительностью, вызвавшей у меня опасение за сохранность их содержимого.

Пакеты оказались почти рядом, меньше чем в сорока ярдах от места запуска ракет. Я был почти уверен, что найду в них одни осколки, но я недооценил искусство и опыт летчиков военно-морской авиации: содержимое было так прекрасно упаковано, что ничего не разбилось. Пакеты дублировали друг друга. В каждом было по две ампулы инсулина и три шприца для инъекций. Тот, кто упаковывал их, явно не доверял случайности. Но в этот момент я не думал о благодарности. Я тотчас же сунул коробки под мышку и опрометью бросился к тягачу.

Два часа спустя водитель Хилкреста включил максимальную скорость, и, несмотря на устойчивость, обеспеченную четырьмя широкими гусеницами, «Сноу-Кэт> раскачивало из стороны в сторону. Это была неудобная местность, иссеченная расселинами и трещинами, и мы были вынуждены совершать большие объезды, уведшие нас на три с лишним мили в сторону от Кангалакского ледника. И снова вожак Балто доказал свою незаменимость, неутомимо забегая вперед, он неоднократно уводил «Сноу-Кэт» от опасных мест. Путь наш был труден и опасен, хотя после того, как над плато разлился бледно-серый свет арктического полдня, выбирать дорогу стало намного легче.

Для всех нас это было время напряженности и все возрастающей тревоги, которая становилась почти невыносимой. Первые тридцать-сорок минут я был всецело занят оказанием медицинской помощи Малеру, дыхание которого резко ухудшилось, Мари Ле Гард, Елене, Джекстроу и, конечно, Веджеро с его искалеченными руками. Потом я сам подвергся манипуляциям Хилкреста. После этого мне уже нечего было делать, да и всем нам тоже — разве что пытаться подавлять горькие мысли о том, что будет, если «ситроен» доберется до конца ледника раньше нас.

Ровно в полдень тягач резко остановился. Мы все выскочили узнать, в чем дело. Оказалось, что водитель ждет дальнейших указаний. Мы неожиданно обогнули горб последнего ледяного гребня, который лежал между нами и самим ледником.

Даже при сумеречном свете арктического дня раскинувшаяся перед нами панорама была такова, что у нас перехватило дыхание.

С севера и до самого побережья тянулась ледяная равнина, образуя у берега вертикальные, а местами нависающие утесы — хорошо известный феномен фронтона Китайской стены: никто и никогда не мог надеяться пристать или высадиться в этих местах.

К югу, отделенный от фиорда, простирался широкий залив, который был окаймлен низким скалистым берегом, свободным ото льда, но кое-где припорошенным сугробами снега, сдуваемого ветром с ледникового плато. Если нам когда-либо будет суждено отплыть, мы сделаем это именно там.

В центре, между низкими берегами фиорда, лежал сам Кангалакский ледник, который понижался в сторону фиорда и заканчивался крутым обрывом. Поверхность ледника представляла собой пересечение поперечных и продольных трещин, огромных зияющих бездн и неровных, похожих на клыки, торчащих между стенами крупных расселин.

Конечно, Смолвуд не выведет тягач на эту часть ледника, он никогда не решится на столь отчаянный и безумный шаг. Не говоря даже о трещинах, при такой крутизне уклона «ситроен» сразу же занесло бы, он потерял бы сцепление и полностью вышел из-под контроля.

А дальше, за всем этим, простиралось море, усеянное островами и льдами, Баффиново море. Вдоль побережья тянулся пояс торосов, между которыми виднелись открытые пространства, и полыньи, и на большом расстоянии друг от друга маленькие айсберги.

Но были два предмета, которые не изменялись и не исчезали, — два корабля. Тощий зубчатый силуэт одного из них можно было узнать, несмотря на клубящийся туман, который как будто размывал его отчетливые очертания, придавая ему призрачный вид. Это был эсминец «Уайкем».

Он двигался медленно и осторожно в сторону берега, сквозь насыщенные льдом воды залива, слева от нас. Согревающее душу и глубоко обнадеживающее зрелище, по крайней мере, оно могло быть таким, если бы не второй корабль, который сразу же безраздельно приковал к себе мое внимание.

Я не видел его целиком, большую часть его корпуса заслонял обрывистый край ледника, но его маленький низкий мостик, две мачты и широкие тупые крылья носа, обращенного в сторону моря, четко отражались в зеркально ясной воде залива. Это без всякого сомнения был траулер, и у меня мелькнула мрачная мысль, что у этого траулера особая цель, если он рискнул пробиться сквозь замыкающие устье фиорда льды.

Я выхватил у Хилкреста бинокль. Одного взгляда было достаточно. Даже при сером свете полудня я разглядел в сумрачной глубине фиорда то, что мне нужно было увидеть. И я увидел гораздо больше, чем хотел. Несколько секунд я стоял не шевелясь, напряженно прислушиваясь, не донесется ли звук мотора «ситроена». Через несколько секунд я уже был в кабине «Сноу-Кэт» возле рации.

— Все еще держите связь с «Тритоном»? —Джесс кивнул, и я поспешно сказал: — Передайте им, что с траулера в Кангалакском фиорде сошла на берег группа людей. Десять или двенадцать, точно не скажу. Я не знаю, вооружены ли они. Но я бы чертовски удивился, если бы у них не было оружия. Передайте, эти люди поднимаются по леднику.

— Сейчас?

— Ну конечно! — выкрикнул я. — Сообщите им немедленно! И еще...

— Я хотел спросить, они уже сейчас на леднике?

— Будут. Минут через десять-пятнадцать. Стеды фиорда круты, и взобраться на них не так-то легко... Потом запросите «Уайкем», не смогут ли они выслать на берег отряд вооруженных людей, и, ради Бога, передайте, что это очень срочно.

— А они успеют прийти сюда, док? — Позади меня стоял Веджеро. — Пока они спустят шлюпку, догребут до берега, пересекут этот мыс, это ведь полмили, и на это уйдет минут пятнадцать, не меньше!..

— Знаю! — раздраженно, но тихо ответил я. Джесс уже говорил в микрофон, быстро, отрывисто и в то же время не торопясь, как говорят опытные радисты. — Если можете предложить что-нибудь получше...

— Они подходят! — В дверях кабины появилось взволнованное лицо Хилкреста. — Выходите! Мы уже слышим, как они спускаются по леднику!

Мы услышали характерный хриплый рев большого двигателя: не узнать его было нельзя. Мы поспешно отошли от покрытой моренами ложбины, где остановился наш тягач. Джекстроу, Хилкрест и я, каждый с винтовкой в руках, спрятались за уступами обледеневших каменных глыб, что у края ледника. Из нашего укрытия мы могли обозревать весь ледник до той точки, где он делал крутой поворот и выходил из поля зрения.

«Ситроен» был еще далеко, звук его мотора громко разносился по долине, и у меня было время осмотреться. Обстановка показалась мне благоприятной. Я делал ставку на то, что «ситроен» будет двигаться по той же стороне ледника, по которой шел, когда мы его видели в последний раз, и по характеру местности можно было предположить, что его курс не изменится.

Центральная часть ледника представляла собой площадку, которую словно сам дьявол, находясь в игривом настроении, изрезал расселинами, от узких, как волосок, трещин, до ледяных ущелий в двадцать и более футов шириной, изрезал вдоль, поперек и по диагонали. Но здесь, на левой стороне, поверхность ледника была относительно ровной, трещины попадались на значительном расстоянии друг от друга, и вся эта полоса была только тридцать ярдов в ширину. Тридцать ярдов! Джекстроу никогда не промахнется на таком расстоянии, даже стреляя по движущейся цели.

Я украдкой взглянул на его лицо, будто высеченное изо льда, неподвижное и бесстрастное. Хилкрест, напротив, был возбужден, то и дело менял положение. Я знал, что он страдает и все это ему страшно не нравится. Он ненавидел убийства. Я тоже... Но то, что мы собирались сделать, не будет убийством. Это будет давно заслуженной и запоздалой казнью. Она будет означать не уничтожение жизней, а спасение. Спасение жизней Маргарет Росс и Солли Ливина.

Раздался щелчок, неестественно громкий даже на фоне усиливающегося рева тягача, и Джекстроу, лежа на снегу, поднял винтовку к плечу. В ту же секунду показался «ситроен», и Джекстроу медленно опустил винтовку на снег. Я поставил на карту все и проиграл. Тягач двигался по противоположной стороне ледника, придерживаясь, насколько возможно, правого края. Даже максимально приблизившись к нам, он был бы на расстоянии около трехсот ярдов. 

 Глава 12

Суббота, с 12.15 до 12.30 дня

«Ситроен» двигался рывками: то замедляя ход и чуть-чуть не останавливаясь, то делая рывок вперед и покрывая сразу до двадцати ярдов. С такого расстояния мы не видели поверхности ледника, но, очевидно, водитель выбирал дорогу, огибая ледовые нагромождения и лавируя между трещинами с такой скоростью, на какую только мог отважиться. Но в среднем его скорость была весьма низкой, и лишь через пять минут он смог достичь того места, напротив нашей засады, где ледник давал резкий уклон влево, к внешнему углу изгиба на полпути к фиорду.

Все это я отметил машинально, не останавливаясь на них сознательно: мои мысли сосредоточились лишь на том, что Смолвуд и Коразини в последний момент перехитрили нас.

Они почти наверняка увидели ракеты, которыми Хилкрест сигнализировал пилоту, указывая наше местонахождение, и решили двигаться по противоположной стороне ледника.

Но сейчас вопрос о причинах их поведения уже не имел никакого значения. Важен был лишь тот факт, что нам уже не остановить Смолвуда и Коразини, во всяком случае задуманным способом. Я не питал никаких иллюзий по поводу того, что их можно остановить, но только ценой жизни захваченных ими заложников.

Я лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Ринуться им наперерез? Но у нас нет ни одного шанса, чтобы подойти к ним незаметно: они обнаружат нас еще до того, как мы успеем отойти на десять ярдов, и пистолеты, приставленные к вискам Маргарет Росс и Солли Ливина, сразу же остановят нас. Оставаться на месте или уйти? Но я знал, что шансы заложников на спасение все равно будут весьма сомнительными: ведь тот траулер почти наверняка имеет название или номер, и я не мог себе представить, чтобы Смолвуд выпустил Маргарет и Ливина живыми, рискуя, что они сообщат эти данные нам. Зачем ему рисковать? Проще их пристрелить, а еще легче сбросить в расселину или столкнуть с обрыва в ледяные воды фиорда... «Ситроен» уже находился в трех минутах хода от нас.

— Похоже, что они уйдут вместе с секретом, — прошептал Хилкрест, будто боялся, что его услышат, хотя Смолвуд и Коразини не услышали бы его, даже если бы он кричал во все горло.

— И это все, что вас волнует? — с горечью спросил я.

— Вам этого мало? О Боже мой! Да ведь это ракетное устройство. ..

— Плевал я с высокого дерева на это устройство, — выдавил я сквозь сжатые губы. — Через полгода ученые изобретут другое, вдвое эффективнее и в десять раз секретнее. Ну и пусть его увозят, туда ему и дорога!

Хилкрест был шокирован моими словами, но не ответил. Неожиданно меня поддержал Веджеро.

— Правильно сказали, док! — Его перебинтованные руки напоминали боксерские перчатки. Он сказал это спокойным тоном, но лицо его было угрюмым и взгляд мрачным, когда он всматривался во что-то, что происходило на другой стороне ледника. — В точности мои мысли, док! К чертям собачьим их убийственные игрушки. В той повозке находится мой старик... И ваша девушка...

— Его девушка? — Хилкрест повернулся ко мне, пристально посмотрел на меня долгим взглядом из-под нахмуренных бровей, а потом буркнул: — Прости, дружище! Я просто ничего не знал.

Я не ответил, но, услышав за спиной шаги, обернулся. Это был Джесс, без шапки и перчаток, очень возбужденный.

— «Уайкем» бросил якорь, сэр, —произнес он на одном дыхании. — Его...

— Ложитесь! Вас увидят.

— Простите. — Он опустился на корточки. — Моторка уже идет к берегу. Высланы четыре самолета. А через две минуты поднимутся четыре или пять бомбардировщиков. Они летят медленнее, но...

— Бомбардировщики! — перебил я его с внезапным чувством раздражения. — Бомбардировщики? Что они вообразили? Что здесь, второй фронт, что ли?

— Да нет, сэр... Они разбомбят траулер, если Смолвуд удерет от нас с этим секретным прибором. Ему не удастся уйти даже на сотню ярдов!

— К черту их секретный прибор! Неужели для них ничего не значат человеческие жизни?.. Что это, Джекстроу?

— Огни, доктор Мейсон. — Он указал на берег фиорда, где группа людей, высадившаяся с траулера, уже одолела две трети расстояния, отделяющего их от края ледника. — Думаю, подают световые сигналы.

Теперь и я увидел маленький, но яркий огонек, вспыхивающий через неравномерные интервалы. Несколько секунд мы молча следили за ним, а потом я услышал голос Джесса:

— Это азбука Морзе, сэр. Только не наша.

— Вряд ли они стали бы сигнализировать по-английски специально для нашего удобства, — сухо проговорил я. Я старался говорить спокойно, чтобы скрыть терзавший меня страх, почти отчаяние, но мой голос, я сам это почувствовал, прозвучал неестественно деловито: — Это предупреждение нашим друзьям — Смолвуду и Коразини. Если мы видим людей с траулера, то и они нас наверняка заметили. Весь вопрос в том, понимают ли их сигналы Смолвуд и Коразини?

Пять секунд спустя я получил ответ на этот вопрос: до нас донесся внезапно усилившийся рев «ситроена». В бинокль мы увидели, что за рулем сидит Коразини. Он прекрасно понял предупредительные сигналы и, забыв всякую осторожность, рванул тягач вперед на максимальной скорости. Этот отчаянный шаг граничил с безумием, так как никто в здравом уме не рискнул бы повести тягач с такой скоростью по изрезанному трещинами ледяному склону. Или, может быть, он не знает, что подвергнуть себя такой опасности почти равносильно самоубийству.

Через несколько секунд я пришел к убеждению, что он этого не знает. Во-первых, я был уверен, что и Коразини и Смолвуд не из тех, кто поддается панике в минуту опасности, а во-вторых, им вовсе не обязательно рисковать жизнью. Им можно было с таким же успехом уйти и унести с собой секретный прибор, если бы они покинули тягач и стали бы осторожно пробираться к берегу пешком, прикрываясь заложниками. Может быть, они это предусмотрели на крайний случай?

Я лихорадочно пытался отгадать их намерения, понять, что они думают. Думают ли, что мы, подобно им, считаем самым главным этот секретный прибор, а человеческую жизнь ни во что не ставим? Разве им не приходит вДолову, что, имея такого меткого стрелка, как Джекстроу, мы расстреляем их, как только они сойдут на лед? Эти мысли еще проносились у меня в голове, а я уже знал, как надо действовать. Время для размышлений миновало. Если они не остановят тягач, они все разобьются насмерть, а если каким-нибудь чудом и съедут на берег, то потом убьют своих заложников.

Но если их сейчас остановить, то, может быть, Маргарет и Ливии останутся живы, по крайней мере в данный момент. Ведь для Смолвуда и Коразини они — единственный шанс на спасение, и преступники будут до последней минуты оттягивать их убийство. Но что, если я проиграю, как проиграл в последний раз?

— Вы можете подбить тягач? —спросил я Джекстроу, и мой голос показался мне самому безжизненным и монотонным. Он утвердительно кивнул.

— Вы не посмеете этого сделать! — в страстном протесте закричал Веджеро. Куда подевалась его манера растягивать слова? — Ведь они их убьют! Убьют!.. Боже мой, Мейсон, если вы действительно любите эту малышку, вы не должны. ..

— Замолчите! — яростно выкрикнул я, схватил моток каната, подхватил винтовку и свирепо добавил: — Вы думаете, что они отпустят вашего отца живым? Тогда вы просто спятили!

Секундой позже я уже бежал, пересекая узкую полосу льда, которая вела к ближайшей расселине. Я невольно вздрогнул и пригнул голову, когда первая пуля Джекстроу пролетела всего в нескольких футах от меня и, пробив капот «ситроена», с металлическим грохотом попала в двигатель. Но «ситроен» продолжал двигаться. Я перепрыгнул через узкую трещину, на миг оглянулся, увидел, что Хилкрест, Джесс, Веджеро и еще двое из товарищей Хилкреста следуют за мной, и снова бросился вперед, лавируя и петляя среди трещин и гребней ледяной поверхности.

«Зачем побежал Веджеро? — подумал я. — Безоружный, с больными руками, он будет только обузой. Что может сделать человек, который практически лишился рук?»

Но мне скоро предстояло узнать, что может сделать такой человек.

Мы бежали наперерез к тому месту, где должен был оказаться тягач, если Джекстроу не удастся его остановить. Теперь Джекстроу стрелял поверх наших голов, но мы все равно слышали тонкий ноющий звук каждой пули и звон и скрежет металла, когда она попадала в цель. Однако двигатель каким-то чудом продолжал работать.

Мы были уже на полпути, когда услышали, что скорость тягача резко изменилась: характерный высокий, завывающий звук, когда тягач начинает двигаться независимо от мотора.

Коразини, теперь я отчетливо видел его даже без бинокля, должно быть, заметил, что теряет управление на скользком склоне, и попробовал затормозить. А потом, когда мы находились уже менее чем в ста ярдах от тягача, после долгой паузы со стороны Джекстроу (очевидно, он менял обойму) еще одна пуля угодила в изрешеченный капот, и мотор заглох столь внезапно, словно выключили зажигание.

«Ситроен» остановился на покатом склоне. Это было удивительно, я никак этого не ожидал. Но сомнений не было, тягач не просто остановился, его остановили намеренно. Об этом недвусмысленно свидетельствовал визгливый скрежет изношенных тормозов.

А потом я увидел почему. В кабине водителя происходило какое-то странное движение, и, когда мы приблизились, мы поняли, в чем дело: в кабине боролись Коразини и Солли Ливин, и, как ни странно, Солли Ливин, кажется, одерживал верх. Он набросился на Коразини, когда тот сидел за рулем, и, опрокинув его на спину, молотил его по лицу своей лысой головой. А Коразини, зажатый в узком пространстве, как в ловушке, не мог использовать свою намного превосходящую силу.

И вдруг дверца кабины со стороны водителя резко распахнулась, мы видели это совершенно отчетливо, так как находились ниже тягача, когда тот остановился, и оба противника, продолжая бороться не на жизнь, а на смерть, вывалились из кабины.

Теперь мы поняли, почему Ливии дрался головой: его руки были связаны за спиной. Атаковать Коразини, находясь в таком положении, было уже само по себе отчаянной храбростью, но Солли не суждено было получить заслуженное вознаграждение за свою самоотверженность. Как раз в тот момент, когда мы приблизились, Коразини удалось высвободить свой пистолет и выстрелить в упор в Солли Ливина, который, беспомощно упав на спину, еще пытался схватить противника за ногу.

Я опоздал на какую-то долю секунды. Даже когда я бросился на Коразини и выбил у него из рук пистолет, который отлетел в сторону и заскользил по склону, я знал, что опоздал. Солли Ливин уже безжизненно лежал на снегу, еще до того, как пистолет Коразини упал в глубокую расселину.

А потом меня оттолкнули в сторону, и Джонни Веджеро склонился над безмолвно распростертым телом отца. Казалось, прошла целая вечность, но на самом деле он простоял над ним не более трех секунд, замерев в неподвижности. Потом с окаменелым лицом повернулся к Коразини.

Быть может, то, что я увидел в глазах Коразини, было вспышкой страха, сознанием того, что его путь внезапно оборвался, но я не мог бы поклясться в этом, слишком стремительным был поворот головы, внезапный бросок в сторону обледенелых моренных пород, за которыми можно было укрыться и которые виднелись в десятке ярдов от нас. Но каким бы стремительным ни было его движение, Веджеро оказался проворнее. Он схватил бегущего Коразини, и оба рухнули на лед, вцепившись друг в друга, нанося друг другу удары ногами, в зловещем, отчаянном молчании людей, сознающих, что наградой, ожидающей победителя, будет его собственная жизнь.

— Бросьте пистолет! — Голос Смолвуда прозвучал отрывисто, и этот крик заставил меня мгновенно обернуться: я увидел лишь белое, напряженное лицо Маргарет Росс, ее темные глаза, затуманенные болью и страхом. Я невольно поднял руку с пистолетом.

— Бросьте оружие! — Голос Смолвуда звучал непреклонно. Его голова едва виднелась из-за плеча Маргарет, за спину которой он прятался. Он ловко прикрывался ею, как щитом. Со свойственной ему храбростью и холодной расчетливостью он выжидал, пока что-нибудь не отвлечет наше внимание. — Бросьте оружие, вы и ваш товарищ! Ну, живо!

Я поколебался, взглянул на Хилкреста, кроме меня только он был вооружен, оценил наше местоположение и снова резко повернулся к Смолвуду, так как послышался хлопок выстрела из пистолета с глушителем и внезапный вскрик Маргарет Росс. Она схватилась за левую руку чуть-чуть пониже локтя.

— Говорят вам, живо! Следующий выстрел будет ей в плечо. — Голос его был угрожающе тихим, лицо выражало непреклонную решимость. Я ни секунды не сомневался, что он поступит так, как сказал. Хилкрест и я бросили оружие в одно и то же время.

— А теперь столкните его вон в ту расселину!

Мы сделали, как он приказал, и стояли, бессильные что-либо предпринять. Нам оставалось только следить за этой жестокой, смертельной схваткой на льду.

Ни один из противников не мог еще подняться на ноги, для этого было слишком скользко, и они перекатывались друг через друга. То один оказывался наверху, то другой. Оба обладали большой физической силой, но Веджеро сильно мешали усталость, оставшаяся с прошлой ночи, его искалеченные руки и бинты. Из-за них он не только не мог схватить Коразини, но не мог и нанести ему жесткий, твердый удар. Несмотря на это, схватка была жестокой. Эти искалеченные руки, которыми, как я ему сказал, он никогда не сможет боксировать, выколачивали, выбивали из Коразини саму жизнь. Я вспомнил, с какой силой Веджеро ударил меня вчера утром, и на миг во мне вспыхнуло что-то вроде жалости к Коразини. Но тут же я подумал, что Смолвуд готов убить Маргарет так же хладнокровно, как раздавил бы муху. Я снова взглянул на неподвижную фигуру у наших ног, и тень жалости бесследно исчезла из моей души.

Смолвуд тоже следил за ними, как всегда не мигая, с ничего не выражающим лицом, держа их под прицелом и подстерегая момент, когда он сможет всадить в Веджеро пулю. Но Веджеро теперь все время был под Коразини. Обхватив его одной рукой за шею, он другой рукой наносил в побелевшее лицо Коразини короткие удары, заставляющие того каждый раз вскрикивать. Наконец, сверхъестественным усилием Коразини оторвался от Веджеро и бросился не к Смолвуду, где он был бы в безопасности, а под защиту моренных скал, где ему уже не было спасения. Веджеро, со свойственной ему быстротой и ловкостью кошки, вскочил и бросился за ним так стремительно, что даже снайперская пуля Смолвуда пролетела мимо.

— Позовите сюда Нильсена! — Очевидно, Смолвуд сообразил, что происходит сейчас за моренной грядой, так как в тоне его появилось что-то дикое и нетерпеливое. Он метнул взгляд в сторону Джекстроу. В этот момент Джекстроу вместе с двумя людьми Хилкреста бегом пересекали ледник и были уже на расстоянии пятидесяти ярдов, не более. — Пусть бросит винтовку в расселину!

— Джекстроу! — Я вдруг почувствовал, что охрип. —  Бросьте винтовку, иначе он убьет мисс Росс.

Джекстроу, проехавшись на ногах по льду, остановился, секунду постоял в нерешительности, в ответ на мой повторный отчаянный крик осторожно уронил винтовку в ближайшую расселину и медленно направился к нам.

— Мейсон, он пошевелился... Он жив! — Хилкрест вдруг схватил меня за руку, указывая на Ливина.

Мне ни разу не пришло в голову осмотреть Ливина, мне казалась смешной сама идея, что такой профессионал, как Коразини, может дать промах. Но сейчас, невзирая на возможную реакцию Смолвуда, я встал на колени и наклонился к самому лицу Ливина. Хилкрест был прав: он дышал, слабо, поверхностно, но дышал, и я увидел тонкую полоску крови, тянувшуюся от виска почти до затылка. Я поднялся на ноги.

— Ушибы... Возможно, сотрясение мозга, но это и все. — Я невольно оглянулся через плечо на скалы. — Коразини уже не вернется, чтобы добить его...

Не нужно было зорких глаз, чтобы видеть истинность моих слов. Невидимая схватка за скалами продолжалась с немой свирепостью диких существ, в безмолвном ожесточении, которое страшней, чем самые безумные проклятия и вопли. В тот самый момент, когда Смолвуд соскочил с борта кузова, толкая перед собой Маргарет Росс, и направился к скалам, раздался хриплый душераздирающий крик, от которого у меня по телу побежали мурашки, и все мы, включая и Смолвуда, застыли на месте. Вслед за криком послышался долгий, завывающий стон агонии, который оборвался так же внезапно, как и возник. А потом — ни криков, ни стонов, ни шороха скользящих по льду ног, ни прерывистого, тяжелого дыхания двух дерущихся людей. Наступила тишина, прерываемая только леденящими кровь равномерными, ритмичными звуками, похожими на удары копра.

Смолвуд быстро оправился от оцепенения и был уже у самых скал, как вдруг из-за них вышел Веджеро и оказался с ним лицом к лицу. Смолвуд отпрянул в сторону, прикрываясь своим пистолетом, но Веджеро медленно прошел мимо, направляясь к нам. Лицо его было все в ссадинах и кровоподтеках, бинты на руках, пропитанные кровью, разматываясь, волочились вслед за ним по льду.

— Конец? —спросил я.

— Да, конец.

— Отлично, — совершенно искренне сказал я. — Ваш отец жив, Джонни! Он только ранен, ничего серьезного.

Его израненное лицо преобразилось, недоверие сменилось радостью, и он опустился на колени возле Солли Ливина. В тот же момент я увидел, что Смолвуд целится в спину Веджеро.

— Не стреляйте, Смолвуд! У вас осталось только четыре патрона.

Его взгляд устремился на меня, холодный, пустой взгляд убийцы. Потом смысл моих слов дошел до него, выражение его лица чуть-чуть изменилось, и он кивнул, как будто я сделал ему разумное предложение. Он обернулся к Джекстроу, стоящему ближе всех, и приказал:

— Принесите мне рацию!

Тот повиновался, и, пока он был в кузове тягача, Веджеро медленно поднялся на ноги.

— Похоже, я малость поспешил, — пробормотал он и посмотрел в сторону скал, но на лице его не было сожаления, только равнодушие. — У меня полдюжины свидетелей... Вы все видели, он бился насмерть... Ваша очередь, Смолвуд.

— Коразини был идиотом, — презрительно ответил тот. Черствость этого человека была просто потрясающей. — Я вполне могу обойтись и без него... Поставьте рацию здесь, Нильсен, и ступайте к своим друзьям, пока я не подойду к своим. Или вы их еще не заметили?

Мы их действительно не заметили. Но теперь увидели, что первый из группы, сошедшей с траулера, уже взбирается по льду на обрыв ледника. Через несколько секунд наверху оказалось уже с полдюжины людей. Они бежали, что-то крича, скользя и падая, в нашу сторону со всей скоростью, на какую только были способны.

— Это, так сказать, делегация встречающих. — Смолвуд позволил себе слегка улыбнуться. — Стойте здесь, пока мы с мисс Росс не подойдем к ним. Стойте и не двигайтесь! Девушка пойдет со мной. — Он командовал, как победитель, бесспорный и абсолютный победитель, но ни в голосе, ни в лице его не было, как и прежде, никаких чувств. Он наклонился, чтобы взять рацию, но тотчас же выпрямился и взглянул на небо.

Я тоже услышал встревожившие его звуки и понял, что они означают, раньше Смолвуда. Буквально через две секунды после того, как мы услышали этот звук, в небе появилась четверка изящных и легких истребителей. Они со свистом пронеслись над нашими головами, сделали вираж, разбили строй и тут же появились снова, уже на меньшей скорости, описывая тесный круг над языком фиорда. Я недолюбливаю авиацию и ненавижу звуки реактивных самолетов, но никогда в жизни их появление не казалось мне столь желанным, а их звуки такими чудесными, как в эту минуту!

— Реактивные истребители, Смолвуд! — воскликнул я в крайнем волнении. — Истребители с авианосца. Мы вызвали их. — Он смотрел на идущие по кругу самолеты, по-волчьи приподняв тонкие губы и оскалившись, а я продолжал уже спокойнее: — Они имеют приказ стрелять в каждого, кто будет спускаться с ледника, но особенно в тех, кто несет в руках чемодан или что-либо подобное.

Это была ложь, но Смолвуд не мог этого знать. Появление в небе самолетов должно было показаться ему подтверждением правоты моих слов.

— Не посмеют, — медленно проговорил он. — Они ведь могут убить девчонку!

— Какой же вы все-таки идиот! — презрительно сказал я. — Человеческая жизнь для них ничто по сравнению с секретным механизмом. Уж вы-то должны об этом знать, Смолвуд! Этим летчикам приказано выследить и расстрелять двух человек, идущих вниз по леднику. В этой одежде мисс Росс не отличишь от мужчины, особенно с воздуха. Они подумают, что это вы и Коразини, и тут же сметут вас с лица земли.

Я знал, что Смолвуд мне поверит, и он поверил сразу. Это соответствовало его психологии убийцы и его черствому безразличию к человеческой жизни. Но он обладал храбростью, в этом я не могу ему отказать, и его первоклассный мозг ни на миг не прекращал своей деятельности, искал выход.

— Зачем же спешить, — спокойно и непринужденно сказал он. — Пусть себе кружат сколько угодно. Могут даже выслать другие самолеты им на смену, это не имеет никакого значения. Пока я с вами, меня никто не тронет. А через час-другой стемнеет, тогда я и уйду. А пока держитесь возле меня, джентльмены! Не думаю, чтобы вы добровольно пожертвовали жизнью мисс Росс.

— Не слушайте его! — с отчаянием выкрикнула Маргарет Росс. В голосе ее были слезы, лицо исказилось от боли. — Уходите, пожалуйста, уходите все! Ведь он все равно пристрелит меня. Так пусть это случится сейчас... — Она закрыла лицо руками. — Мне теперь все равно, все равно...

— Но мне не все равно! — в сердцах воскликнул я. Мягкие слова, слова сочувствия здесь были неуместны. — Нам всем не безразлично. И не отчаивайтесь! Все будет хорошо, вот увидите!

— Хорошо сказано, по-мужски, — одобрительно заметил Смолвуд. — Только, дорогуша, я бы не придавал большого значения его последним словам.

— Почему вы не сдаетесь, Смолвуд? — спокойно спросил я. У меня не было ни надежды, ни намерений убедить этого человека: я говорил лишь для того, чтобы выиграть время, так как заметил нечто такое, от чего сердце у меня как будто подпрыгнуло в груди. Осторожно двигаясь по правой стороне ледника, от того самого места, где была наша засада, пробирались гуськом около двенадцати человек. — С авианосца уже взлетели бомбардировщики, и наверняка они несут бомбы. Бомбы и зажигалки.

Эти люди, высадившиеся с «Уайкема», были в форме защитного цвета, а не обычного темно-синего. Тем не менее это, наверное, были все-таки моряки, хотя у них могли быть и солдаты для каких-нибудь совместных маневров. Они были хорошо вооружены. В руках командира блестел пистолет, какой по традиции носят с собой морские офицеры, командующие высадившимися на берег отрядами, на груди у него висел автомат, ствол которого он сжимал левой рукой. Так же были вооружены еще трое, у остальных были карабины.

— Они сделают все возможное, чтобы не упустить вас живым, Смолвуд, — продолжал я, — по крайней мере, не выпустить вас живым из фиорда. Ни вас, ни ваших друзей, встречающих вас, ни ожидающих вас на траулере...

Господи, как медленно они идут! Почему кто-нибудь из них не выстрелит и не уложит Смолвуда на месте? В тот момент мне не пришло в голову, что пуля не только прошьет Смолвуда, но и убьет девушку, которую он крепко держал перед собой... Но если нам удастся еще на некоторое время отвлечь его внимание и если никто из стоящих рядом со мной не выдаст ни одним движением мышц на лице...

— Они разбомбят ваш траулер, Смолвуд, — поспешно продолжал я. Приближающиеся люди размахивали руками, их голоса уже доносились до нас. А я старался заглушить их и удержать взгляд Смолвуда на себе. — Они взорвут его так, что он разлетится ко всем чертям... И он, и этот ваш механизм. Так какой же смысл...

Слишком поздно! Смолвуд тоже услышал их голоса. Еще раньше, чем я заговорил, он обернулся и увидел, куда указывают размахивающие руки, посмотрел через плечо и снова повернулся ко мне. Лицо его исказил звериный оскал, его монолитное спокойствие наконец заколебалось.

— Кто это? — злобно прорычал он. — Что им здесь нужно? Отвечайте, иначе девушке несдобровать!

— Эти люди с эсминца, который находится в соседнем заливе, — твердо ответил я. — Это конец, Смолвуд! Хорошо еще, если вам удастся предстать перед судом.

— Убью девчонку! — дико прошептал он.

— А они убьют вас. Им приказано любой ценой вернуть ракетное устройство. Игра закончена, Смолвуд! Отдайте пистолет!

Он выругался мерзко, отвратительно. Я впервые слышал от него такие слова. Он вскочил в кабину водителя, втолкнул перед собой девушку, размахивая пистолетом так, чтобы мы все оставались под прицелом. Я понял, что он решился на отчаянный шаг, и бросился к кабине.

— Вы с ума сошли! — закричал я. — Вы угробите и себя, и девушку...

Раздался пистолетный хлопок, я почувствовал жгучую боль под правым плечом и упал навзничь на лед как раз в тот момент, когда Смолвуд отпустил тормоза «ситроена».

Большой тягач тотчас же тронулся с места, и его зловещие гусеницы прошли всего в каких-нибудь нескольких дюймах от меня. И то благодаря Джекстроу, который одним прыжком очутился рядом со мной и едва успел оттащить меня в сторону. Иначе гусеницы прошли бы по моей голове. В следующее мгновение я был уже на ногах и бежал за тягачом. Джекстроу следовал за мной по пятам. В тот момент я даже не чувствовал адскую боль чуть пониже плеча.

Почти полностью потеряв управление, тягач развивал все большую скорость и вскоре оторвался от нас. Сначала мне казалось, что Смолвуд пытается управлять тягачом, но я тут же понял, что всякие попытки в этом роде были бы совершенно безнадежны: пять тонн стали вырвались из-под контроля, как будто в них вселился дух безумия. Тягач заносило то в одну, то в другую сторону, в конце концов он описал полную дугу вокруг своей оси и понесся вниз по леднику, к большим глыбам породы, торчащим из-под ледяной коры на дальнем углу поворота.

Как он не рухнул в одну из расселин и не врезался ни в один из ледяных гребней, до сих пор остается для меня загадкой, но он действительно избежал этой опасности. Такой же загадкой оставалось для меня, как я и Джекстроу не простились с жизнью, когда стремглав бежали вниз по леднику, уже не в состоянии остановиться, перепрыгивая через расселины, к которым в нормальных условиях не решились бы подступиться, и скользя с разбегу на подошвах там, где поскользнуться значило погибнуть.

Нас отделяло от тягача ярдов двести, когда тягач наскочил на ледяную глыбу, завертелся сумасшедшим волчком и со страшной силой врезался задним бортом в самую крупную глыбу на изгибе поворота.

Мы еще были в пятидесяти ярдах от него, когда из кабины выскочил, вернее, вывалился Смолвуд с рацией в руке, а вслед за ним Маргарет. То ли она бросилась на него, то ли просто наткнулась, оступившись, но только оба поскользнулись, упали и в следующее мгновение исчезли из вида.

Вдруг я услышал стаккато орудийных выстрелов, казалось, что они рвутся у нас над головой. Когда я бросился на лед — не для того, чтобы уберечься от огня, а чтобы задержаться и не соскользнуть в расселину, в которую, должно быть, попали Смолвуд и Маргарет, — я увидел два истребителя, идущих на бреющем полете, и красное пламя, вылетающее из их орудий. Какой-то миг, перекатываясь и скользя, я больше ничего не видел, но затем перед моим взором вновь возникли ледник, падающие снаряды, вздымающие смертельный барьер из рвущейся стали, и ниже по склону люди с траулера. Они лежали лицом вниз, спасаясь от летящей на них шрапнели. Даже в этот краткий миг я успел заметить третий истребитель, вынырнувший с северной стороны. В точности повторяя курс первых двух, он уходил вслед за ними. Они не сделали ни одной попытки уничтожить людей с траулера, очевидно, им дали строжайшие указания стрелять только в крайнем случае и избежать ненужного кровопролития. Впрочем, в этом и не было необходимости, так как одно было совершенно явно: люди с траулера уже не причинят нам никаких неприятностей. И люди, и траулер теперь могли беспрепятственно удалиться, поскольку прибор был для них недосягаем. Они больше никого не интересовали.

Опережая Джекстроу, с мучительно бьющимся сердцем и почти обезумев от страха, я побежал к расселине у скалы и заглянул через край. Эта расселина, сужаясь в глубину до двух футов, уходила вниз футов на пятнадцать, и ее дном был прочный каменный шельф, своего рода карниз, высеченный в скале тысячелетними передвижениями льда. Маргарет и Смолвуд стояли во весь рост, оглушенные, это было видно, но, кажется, целые и невредимые. Упали они неглубоко и к тому же могли замедлить падение, цепляясь за стены расселины. Смолвуд, оскалившись, поднял на меня глаза и приставил пистолет к виску Маргарет.

— Веревку, Мейсон, — мягко сказал он. — Бросьте мне веревку. Эта расселина скоро закроется. Лед движется.

Это была правда. Я знал, что это правда. Все ледники двигались, и некоторые, особенно здесь, на западном побережье Гренландии, с удивительной быстротой. Словно в подтверждение слов Смолвуда, лед под моими ногами застонал и содрогнулся, сдвинувшись дюйма на два вперед.

— Скорее! — Необыкновенное самообладание не покидало Смолвуда, голос его звучал настойчиво, и лицо его, хоть он и сжимал губы, было спокойно.

— Скорее! Или я убью ее!

В этом я нисколько не сомневался.

— Сейчас брошу, — спокойно ответил я.

Мысли мои необыкновенно прояснились. Я знал, что жизнь Маргарет висит на волоске, но никогда в жизни не действовал так хладнокровно, никогда в жизни не владел собой так, как в эти мгновения. Я размотал веревку, которую держал на плече.

— Ловите!

Он протянул обе руки, стараясь схватить веревку, и я, прижав руки к бокам, в тот же момент спрыгнул на него. Он видел, как я прыгаю, но, запутавшись в веревочных петлях и имея перед собой лишь узкое пространство расселины, не имел никаких шансов. Я угодил ему ногами в плечо и вытянутую руку, и мы оба рухнули на каменный карниз.

Как я уже говорил, он был необыкновенно силен для своего роста, но сейчас у него не было никаких шансов. Мое падение его несколько оглушило, но это компенсировалось моей слабостью и потерей крови из раны в плече.

И все равно у него не было никаких шансов. Я сомкнул руки на его жилистой шее и, хотя он отчаянно пытался вырваться из этих тисков и осыпал ударами мою незащищенную голову, сдавливал ему горло все сильнее и сильнее, бил его головой о голубые, слоистые стены расселины, пока не почувствовал, что он обмяк в моих руках. И тогда я заторопился: пора выбираться наверх, так как между ледяной стеной и отшлифованной поверхностью скалы оставалось не более восемнадцати дюймов.

Не считая Смолвуда, я был здесь один. Хилкрест и его люди уже успели спустить в расселину Джекстроу, он обвязал Маргарет вокруг пояса веревкой и, как только ее подняли, поднялся вслед за ней.

Я готов был поклясться, что моя схватка со Смолвудом длилась не более десяти секунд, но потом узнал, что она продолжалась целых три-четыре минуты.

Первое, что ясно дошло до моего сознания, это голос Джекстроу, быстрый и настойчивый, а также прикосновение веревки к моему плечу.

— Скорее, доктор Мейсон! Расселина может сомкнуться в любой момент!

— Сейчас... Но сначала еще одну веревку, пожалуйста. — Я показал на рацию около моих ног. — Мы слишком долго везли ее с собой, столько выстрадали из-за нее, так что не бросать же ее здесь!

Буквально секунд через двадцать, после того как я выбрался из расселины, сокрушительная стена придвинулась к скале еще на дюйм или два, и в тот же момент до нас снова донесся голос Смолвуда. Он приподнялся, опираясь на руки и колени, и неотрывно, словно не веря своим глазам, смотрел вверх на сужающееся пространство над головой.

— Бросьте мне веревку! — Он уже видел, как рука смерти протягивается к нему, но все еще владел своим голосом, и лицо его выглядело бесстрастной маской. — Ради Бога, бросьте мне веревку!

Я вспомнил о кровавых следах, которые оставил после себя Смолвуд: о мертвом пилоте и трех убитых членах экипажа, о полковнике Гаррисоне, Брустере и мисс Денсби-Грегг. Вспомнил о том, что он привел Мари Ле Гард и Малера почти к могиле, о том, как часто он угрожал смертью девушке, которая сейчас, вся дрожа, опиралась на мою руку. И, думая обо всем этом, я взглянул на Джекстроу, который держал в руке моток веревки. На его лице я увидел выражение той же непреклонности, той же мрачной неумолимости, которые наполняли мою душу.

И тогда Джекстроу подошел к краю расселины, поднял высоко над головой туго свернутый моток веревки и швырнул его на Смолвуда. Потом, не сказав ни слова, отступил от расселины.

Мы отвернулись, Джекстроу и я, и, поддерживая с обеих сторон Маргарет Росс, медленно пошли навстречу офицеру, возглавлявшему десантный отряд. Мы шли и чувствовали, как ледник содрогается под нашими ногами и миллионы тонн льда медленно сползают в море к началу Кангалакского фиорда.

Жан Брюс Настоящая партнерша 

Глава первая

Все лампы мгновенно погасли. В зале стало темно. Перекрывая приглушенные разговоры публики, забил барабан, постепенно усиливая звук. Разговоры смолкли. Напряженные лица внимательно вглядывались в темноту на сцене. Потом, резким ударом, барабан закончил свою роль. Наступила полнейшая тишина.

Длинный, белый, тонкий луч прожектора внезапно прорезал тьму. Несколько секунд он скользил по сцене, потом вдруг остановился на кошмарном видении: на лице женщины, скрытом под какой-то страшной маской.

Испуганные зрители задержали свое дыхание, испытывая чувство невольной тревоги при виде этой таинственной фигуры на сцене. Женщины в испуге судорожно искали руки своих спутников, надеясь найти защиту.

Вдруг зазвучали трубы. Зажегся свет, сверкающий, ослепительный. Взорам восхищенной публики предстала мисс Пантер. Таинственная, одетая в темные бархатные брюки и блузку. Совершенно неподвижно она стояла позади своей черной маски. В правой руке она держала револьвер. Неожиданно она сделала несколько шагов назад и встала напротив большого медного канделябра, находившегося на столе на другом конце сцены. Молчаливый ассистент быстро зажег свечи, вставленные в этот канделябр.

Свет был снова выключен, и снова послышался звук барабана. На сцене горела лишь одна свеча, слабый свет которой падал на девушку. Мисс Пантер медленно подняла правую руку. Мгновенная вспышка, оглушительный выстрел, и слабый свет свечи погас. Снова наступила полная темнота. Потом так же внезапно зажглись все лампы в зале.

Зрители увидели мисс Пантер, и шепот удивления прокатился по залу. Брюки молодой женщины как будто растаяли в воздухе, обнажив чудесные ножки в шелковых чулках с подвязками. Гром аплодисментов приветствовал этот новый вид стриптиза, который принес такой небывалый успех мисс Пантер.

Ассистент снова вышел на сцену и зажег свечу, а зал снова погрузился в темноту. При слабом свете, который падал на нее, мисс Пантер снова медленно подняла руку. Громкий выстрел снова заставил зрителей вздрогнуть, и снова свет свечи исчез. Полнейшая темнота секунды на две, на три, потом ослепительный свет, и перед восхищенным взором зрителей — мисс Пантер. Теперь уже без блузки, одетая лишь в лифчик, трусики и чулки.

Шквал аплодисментов приветствовал ее. Ассистент снова подошел и зажег свечу... Все это повторялось несколько раз, и после каждого раза молодая женщина оказывалась все более раздетой. В конце концов она появилась на сцене почти совсем обнаженная: в наряде из ожерелья и маски, скрывающей ее лицо.

Свечу зажгли в последний раз. В полумраке мисс Пантер подняла свою вооруженную руку, последовал выстрел... и полнейшая темнота в течение секунды. Громкие звуки труб, и поток ослепительного света. Восторженная публика, готовая взорваться аплодисментами, неожиданно замерла, потрясенная...

Обнаженное тело мисс Пантер безжизненно лежало на сцене. Под ее левой грудью краснело пятно, которое медленно расплывалось, и кровь стекала на сцену...

Наступил момент всеобщего оцепенения. Было ли это предусмотрено программой или то была совершенно неожиданная трагедия?

Почти сразу же многие из присутствующих устремились на сцену, немедленно был опущен тяжелый занавес. А еще через минуту на авансцену вышел какой-то человек и поднял руку, призывая волнующуюся публику к тишине. Его резкий голос странно прозвучал в зале: он приносил от имени дирекции извинения за «неожиданный и совершенно непредвиденный инцидент».

КТО УБИЛ МИСС ПАНТЕР?

Солнечный луч радужными красками играл на стекле письменного стола.

Питер Ларм развернул плитку шоколада и небрежно откусил. Потом он достал из раскрытой коробки, лежащей перед ним, сигарету, сунул в рот и зажег ее. Питер как-то обнаружил, что шоколад вместе с никотином дает очень приятное вкусовое ощущение. Жуя шоколад и не переставая затягиваться дымом сигареты, он пододвинул к себе утренние газеты и раскрыл лежащую сверху.

На первой странице под огромным заголовком было напечатано сообщение о таинственной смерти мисс Пантер. Посредине находилась фотография артистки в «рабочем» костюме: она была в бархатной блузке с очень большим вырезом, в шелковых чулках и в черной маске. Молодая женщина стояла на одном колене и целилась в воображаемую цель.

Рассмотрев взглядом знатока фигуру мисс Пантер, Питер Ларм принялся за чтение статьи. После подробного описания последнего выступления артистки журналист информировал читателей о первых выводах полиции, которые полностью исключали самоубийство. Пистолет, используемый девушкой, был бутафорией, годной лишь для того, чтобы производить много шума. Пуля 32-го калибра проникла в сердце, и наступила мгновенная смерть. По мнению полиции, очень трудно определить, с какой дистанции сделан выстрел. Так как было невозможно определить в этой сплошной темноте точное место, где находилась жертва в момент выстрела, то невозможно указать, откуда был произведен этот выстрел, сделанный убийцей.

Мисс Пантер пользовалась услугами костюмерши, которая исчезла во время драмы. Естественно, что журналист считал ее предполагаемой убийцей, но необходимо было при этом найти причину убийства. До сих пор полиция не смогла обнаружить ни малейших следов ассистентки мисс Пантер, особы бледной, незаметной, с которой никто из служащих мюзик-холла не перемолвился ни единым словом.

Личность же самой жертвы также была весьма малоизвестна. Никто не знал ни ее родителей, ни друзей, не было никаких сведений о ее прошлом.

Питер Ларм отодвинул газету и ущипнул себя за кончик носа, что было признаком большого напряжения ума. Он не обернулся даже тогда, когда дверь под интенсивным толчком Флосси распахнулась и сама Флосси, очаровательная новая секретарша «Детективного агентства», влетела в его кабинет.

— Клиентка, патрон.

Питер взглянул на свою сотрудницу.

— Флосси, — сказал он, — я ведь уже просил вас не беспокоить меня в то время, когда я думаю. Я этого не люблю!

Ничуть не смутившись, красивая секретарша провела рукой по своим пышным волосам и ответила:

— Эту женщину зовут Луиза, мисс Мак-Линен...

Питер вынул сигарету изо рта.

— Это имя мне ни о чем не говорит. — Потом, посмотрев в сторону двери, он спросил: — Красивая?

Флосси пожала плечами и бросила на письменный стол газету, которую она держала в руке. Немного ироничным тоном она предложила:

— Бросьте сюда взгляд и предупредите меня, если вы все же захотите повидать клиентку. Я попрошу ее пока подождать. ..

Она быстро вышла из кабинета, покачивая бедрами под заинтересованным взглядом мистера Ларма, невольно вздрогнувшего, когда дверь с треском захлопнулась.

Флосси Мармозе только пятнадцать дней как служила в этом агентстве. Дороти, прежняя секретарша, пылавшая любовью к своему фантастическому начальнику, боясь остаться старой девой, согласилась на предложение благонамеренного молодого человека, фабриканта шоколада (того самого шоколада, который поглощал в огромном количестве Питер Ларм), и вышла за него замуж.

Питер Ларм испытал жестокое разочарование. За то время, что Дороти работала у него секретарем, он привык смотреть на нее, как, он думал, на свою собственность, считая ее такой же принадлежностью агентства, как и окружающую его мебель. Потом один его знакомый предложил ему нанять на освободившееся место Флосси, и он, после недолгого раздумья, согласился ее взять, так как она показалась ему симпатичной и достаточно смышленой.

Флосси была маленькой и очень соблазнительной женщиной. Ее голубые с сиреневым оттенком глаза отлично контрастировали с великолепным ярким цветом ее волос, вьющихся крупными локонами. Лицо ее выражало смесь лукавства и приветливости, губы были полные и красиво очерченные. Правда, нос был немного великоват, а ноздри беспрестанно двигались, но и это совсем не портило ее. Отлично сложенная, с пышной грудью, которая не нуждалась ни в какой поддержке, и тонкой талией, она производила самое благоприятное впечатление.

Флосси с первых же дней работы показала себя отличной секретаршей, но Питер не замедлил обнаружить в ней два больших недостатка. Молодая женщина беспрестанно курила турецкие сигареты с очень сильным запахом и имела слабость к портвейну, бутылку которого она всегда имела под рукой, в ящике своего стола. К тому же у нее была такая манера держаться и смотреть на мужчин, которая просто возмущала Питера до первого дня своей работы она объявила ему, что он совсем не ее тип. Она любит, как она выразилась, мужчин типа гиббонов, с очень длинными руками. У Питера Ларма руки были нормальной длины, и он был возмущен ее дурным вкусом.

Он вздохнул, стараясь не думать о Флосси, и взял газету, которую она ему так небрежно швырнула. Это был специальный выпуск. На первой странице крупными буквами было напечатано сообщение о задержании предполагаемого убийцы мисс Пантер. Детектив быстро прочитал статью. В ней говорилось, что полиция напала на след человека, бывшего тайным любовником жертвы, и Питер Ларм насторожился, когда прочитал его фамилию. Речь шла о некоем Грегори Мак-Линене, продавце магазина на Пятой авеню, у которого нашли оружие убийства. Грегори Мак-Линен признался в своих отношениях с мисс Пантер, но он беспрестанно повторял, что не понимает, как это оружие могло оказаться у него.

С другой стороны, вопреки всякому здравому смыслу, он утверждал, что принимал у себя в квартире мисс Пантер накануне, около полуночи, то есть час спустя после того, как она была убита на сцене мюзик-холла в присутствии тысячи зрителей. Больше того, полиция, обыскивая комнату в отеле, где проживала жертва, обнаружила страховой полис на десять тысяч долларов в пользу Грегори Мак-Линена...

У Питера вырвался свист, потом он автоматически бросил себе в рот остатки шоколада, закурил сигарету и нажал на кнопку звонка, находившуюся у него под рукой.

Луиза Мак-Линен вошла почти сразу же, сопровождаемая Флосси. Блондинка. Лет сорока. Она, вероятно, в молодости была очень красива, но и теперь, несмотря на опечаленный вид, сохранила некоторую привлекательность. У нее было кроткое лицо с правильными чертами, на котором ясно читалось беспокойство, переполнявшее ее.

Питер жестом руки указал ей на кресло, подождал, пока она сядет, и спросил:

— Вы жена Грегори Мак-Линена?

Без улыбки, красивая посетительница покачала головой.

— Нет, сэр, я его мать...

Удивленный, Питер не смог удержаться от восхищенного взгляда. Он постарался поскорее отвести свой взгляд от стройных ног женщины, приняв безразличный вид.

— Я вас слушаю, — сказал он.

Чистым, хорошо поставленным и звучным голосом, несмотря на его легкое дрожание от переживаемого, миссис Мак-Линен начала:

— Вы знаете из газет, что моего сына задержали по обвинению в убийстве этой актрисы, мисс Пантер. — На момент у нее перехватило дыхание от подступающих слез,, и она продолжала чуть слышно: — Я была в курсе этой связи. Грегори говорил мне о ней, и он хотел, без сомнения, жениться на своей подруге несмотря на то, что она была намного старше его. По словам моего сына, эта женщина не отказывалась от мысли выйти за него замуж, но никогда не давала ему определенного ответа... Что касается меня, то, если бы я не была настроена враждебно по отношению к этой связи, я все равно бы не верила в этот союз. Иногда я не могла удержаться... Вне всякого сомнения, мой сын все равно бы поступил по-своему... Но не в этом дело, мистер Ларм... Я совершенно уверена в невиновности моего ребенка и знаю, как вы умны — вы не раз доказывали полиции ошибочность ее обвинений... и вообще их ошибки.

Питер слушал ее с глубоким вниманием, в то же время не переставая щипать себя за кончик носа. Так как он сразу не ответил ей, миссис Мак-Линен добавила:

— Я умоляю вас согласиться помочь мне, мистер Ларм.

Питер, казалось, очнулся от своих грез и осторожно сказал:

— У вашего сына было найдено оружие убийства. С другой стороны, еще имеется эта неблагоприятная для вашего сына история со страховым полисом. Что вы сможете возразить против этих уличающих его фактов?

Наступило долгое молчание. Глаза женщины наполнились слезами. Сердито она проговорила:

— Ничего, мистер Ларм, ничего. Вы должны мне помочь. ..

Питер оставил в покое свой нос и взял газету, лежащую перед ним. Без всякого энтузиазма он ответил:

— Хорошо, я займусь этим...

Кроткое лицо миссис Мак-Линен осветилось. Дрожащей рукой она открыла свою сумочку, лежащую у нее на коленях, и после небольшого колебания спросила:

— Я, правда, не очень богата, мистер Ларм. Сколько вы думаете...

Питер поспешно встал со своего кресла, пристально посмотрел на миссис Мак-Линен и ответил с неприязнью:

— Как вы сами должны понимать, я не могу броситься в дело, и особенно в такое запутанное дело, без какого-либо зада тка. Дайте мне сколько вы можете...

Она осторожно предложила:

— Сто долларов?

Питер недовольно поморщился, по переживания матери его трогали, и он грубовато согласился:

— Решено. Оставьте ваш адрес моей секретарше, и я буду держать вас в курсе дела.

 Глава вторая

Питер Ларм решительно вошел в кабинет Кенета Лиссома, защитника Грегори Мак-Линена. Адвокат был человеком маленького роста, в очках, подвижным.

Питер расположился в кресле и без всяких предисловий начал:

— Час тому назад у меня была посетительница, миссис Мак-Линен. Она просила меня заняться делом ее сына. Естественно, что она очень переживает. Я понимаю ее переживания и пришел к вам, чтобы узнать обо всем ваше мнение.

Лиссом посмотрел на Питера пронизывающим взглядом и спросил, несколько растягивая слова:

— Что она хочет, чтобы вы сделали?

— Она, разумеется, совершенно уверена в невиновности своего сына! Она хочет, чтобы я провел свое собственное расследование на предмет обнаружения настоящего убийцы.

Адвокат состроил гримасу и приподнял плечи.

— Ведь это мать, и я ее понимаю. Но не создавайте себе никаких иллюзий. Так же как и полиция, я считаю своего клиента виновным. Он придумал совершенно абсурдную систему защиты. Я все же надеюсь убедить его быть более разумным. Если он будет настаивать, то, безусловно, получит электрический стул. Было бы значительно лучше просто рассчитывать на снисхождение...

— Вы его уже видели? — перебил его Ларм.

— Да, сегодня утром, но очень недолго. У нас совсем не было времени для серьезного разговора. Что касается моего мнения, то меня больше всего возмущает страховой полис, отмеченный позавчерашним днем.

Питер насторожился.

— Позавчера? — повторил он. — Черт возьми! Это определенно приведет его на электрический стул. Да, дела плохи... Когда вы снова увидите вашего клиента?

— Сегодня днем. Вы хотите, чтобы я узнал от него кое-что и для вас?

Питер вынул из кармана лист бумаги, весь исписанный мелким почерком, и протянул его адвокату:

— Вы найдете здесь целую серию вопросов, на которые я хотел бы получить откровенные ответы вашего клиента. Я загляну к вам, когда вы получите ответы на мои вопросы. Вы не знаете, кто из полиции занимается этим делом?

— Сержант Хастен, из городской полиции, — последовал ответ адвоката, сопровождаемый гримасой.

Питер Ларм сморщился и заметил:

— Мне совершенно понятна ваша гримаса...

Затем он встал и добавил:

— Хастен мой старый друг. Я хочу с ним встретиться.

Питер Ларм в течение получаса нервно вышагивал по длинному коридору около кабинета сержанта Била Хастена. Секретарша полицейского посоветовала ему подождать возвращения ее начальника, отправившегося за уточнением некоторых деталей совершенного убийства.

Это была отвратительная старая дева, с большой бородавкой на кончике носа.

Докурив сигарету, Питер бросил окурок в металлическую пепельницу, прикрепленную к стене, и стал шарить в поисках другой. Пачка оказалась пустой. Он выругался сквозь зубы, направился в приемную к секретарше и вошел, не постучавшись.

— Вас бы очень затруднило, если бы вы предварительно постучали, прежде чем открыть дверь? — резко спросила она.

Питер принял огорченный вид и подошел к ней.

— Простите меня, — извинился он, — но у меня не оказалось сигарет, и это сделало меня сердитым и невежливым. Не могли бы вы мне дать одну?

Не говоря ни слова, секретарша открыла свою сумочку и протянула ему портсигар. Питер взял сигарету и, закурив, небрежно сказал:

— Вам и в самом деле повезло, что вы работаете у такого начальника, как Хастен. Какой необыкновенный человек!

Она бросила на него недоверчивый взгляд, быстро рассеявшийся при виде ангельского выражения лица детектива. Тот продолжал все в том же тоне:

— Хастен, конечно, может быть, и не ангел, но он знает свое дело. Мне часто приходилось сталкиваться с ним в деловой обстановке, и я должен признаться, что он почти всегда сажал меня в галошу.

У женщины вырвался трескучий смех, и она ответила:

— Да, он часто говорит об этом! И хорошо о вас он никогда не отзывается, но мне все же кажется, что в глубине души он тоже вас любит.

Питер вежливо улыбнулся и между прочим спросил:

— А дело с убийством продвигается?

Ничего не подозревая, секретарша ответила:

— Оно уже почти закончено. Начальник сразу же схватил виновного. Я думаю, единственное, что его беспокоит, так это сама жертва. Сведения, данные ею о себе в отеле, в котором проживала, оказались совершенно фальшивыми.

Питер выпустил подряд несколько клубов дыма, потом спросил почти безразлично:

— В самом деле? И как же она себя называла?

Секретарша на мгновение покосилась на свою бородавку, потом открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент зычный голос Хастена прозвучал в коридоре. Он вихрем ворвался в комнату и остановился как вкопанный при виде Питера.

— Что вы тут шарите? Вы?

Не выказывая ни малейшего замешательства, Питер сразу же направился к полицейскому, дружески улыбаясь ему:

— Я пришел к вам за некоторыми необходимыми для меня сведениями, Хастен, — сказал он. — Ко мне пришла мать Мак-Линена и просила меня заняться делом ее сына, чтобы несколько с другой стороны выяснить виновность или невиновность ее сына в надежде на то, что мне удастся доказать его невиновность.

Какой-то угрожающий свет зажегся в глазах полицейского, и он ответил сердито:

— Меня бы очень удивило, если бы вы не попытались сунуть в это дело свой грязный нос! Мак-Линен виновен, и вы ничего тут сделать не сможете. Убирайтесь-ка лучше отсюда. У меня есть дела поважнее, чем выслушивать ваши глупости.

Питер улыбнулся и ответил ему веселым тоном:

— Если можете, то выслушайте меня. — И как бы не заметив его раздражения и неблагожелательного отношения к своей особе, продолжал: — Вы, как и всегда, очень забавны, Хастен! Вы никогда не меняетесь... Между тем, я вам часто, и даже довольно часто, мешал делать глупости, так что вы могли бы слушать меня с большим вниманием и уважением. На этот раз, мой дорогой, я предупреждаю вас, что вы снова попадете пальцем в небо. Я все же решил серьезно заняться этим делом. Разумеется, как всегда, я буду держать вас в курсе дела...

Казалось, Хастен быстро приближался к получению апоплексического удара. Питер с непринужденным видом повернулся к испуганной секретарше и дружески помахал ей рукой:

— До скорого, детка, и спасибо за сведения...

Не дожидаясь результатов действия произнесенных им слов, он быстро вышел.

Питер попросил таксиста остановиться на Сорок третьей улице, между Шестой и Седьмой. Он расплатился с ним и вышел, держа в руке небольшой чемоданчик со множеством наклеек. В двадцати метрах от него на фоне темной ночи ярко светилась вывеска «Белфаст отель».

Он быстро прошел это расстояние и вошел в холл, изображая из себя только что приехавшего провинциала, спросил себе комнату и заполнил карточку на имя Поля Регорна. К нему подошел служащий и взял у него чемодан, чтобы проводить Питера в предназначенную для него комнату на пятом этаже. Комната была маленькой и скромно обставленной. Ванной комнаты в этом номере не было. Был только туалет. «Белфаст отель» на самом деле был лишь третьесортным отелем.

Питер поблагодарил служащего, который тут же ушел, плотно закрыв за собой дверь. Он переставил свой чемоданчик и подошел к окну, чтобы взглянуть на улицу. Потом старательно задернул занавеску, устроился в единственном кресле и достал из кармана плитку шоколада, которую, не торопясь, развернул. Сунув кусок шоколада в рот, он достал сигарету и закурил.

Дело оборачивалось совсем плохо: доказательства, говорящие против Грегори Мак-Линена, были настолько вескими, что его можно отправить прямиком на электрический стул. Адвокат же несчастного обвиняемого был почти уверен в виновности своего подзащитного.

Настроение у Питера Ларма было неважное. Он почти уже жалел, что позволил себе проникнуться горем матери обвиняемого. Но с того момента, когда он решал заняться каким-либо делом, оно как бы автоматически становилось его личным делом, и он докапывался всегда до самого дна. Его колоссальный опыт подсказывал ему, что иногда далее явные доказательства могут быть ошибочными, и сколько раз ему удавалось разрушить, казалось, совершенно неопровержимые. Так и сейчас, он еще раз попытается сделать подобное. ..

Он закурил уже третью сигарету, когда дверь осторожно отворилась и в номер вошел симпатичного вида парень, который старательно закрыл за собой дверь под равнодушным и даже каким-то отсутствующим взглядом Питера.

— Здравствуйте, патрон, — сказал посетитель.

Питер Ларм кивнул Джемсу Арнаклю, лучшему агенту «Детективного агентства», и тот устроился на краю кровати, пружины которой застонали под его тяжестью.

Джемс Арнакль был давним и самым ценным сотрудником Питера Ларма. Очень высокого роста, с широченными плечами и огромной головой. Его маленькие черные глаза были похожи на ониксы, потерявшие свой блеск. Шатеновые коротко подстриженные волосы вились, как у негра. Джемс опустил на колени свои огромные руки с короткими квадратными ногтями и доложил:

— Я видел комнату девушки, она этажом ниже. На двери имеются печати, а в коридоре дежурит сыщик. Из моего номера, если спуститься по пожарной лестнице, молено легко добраться до окна этой комнаты. Я даже немного поболтал с сыщиком, который очень возбужден всей этой историей. Он мне рассказал, что девица эта прописалась здесь под именем Ненси Кодингтон, родившейся в 1925 году в Денбюри, в Коннектикуте. Я также смог получить имя и адрес ее импресарио, который приходил к ней несколько раз. Я считаю, что, когда все улягутся спать, мы сможем беспрепятственно проникнуть в комнату.

Питер Ларм вынул сигарету изо рта и неопределенно улыбнулся.

— Хорошая работа, Джемс. У тебя уже есть весь необходимый материал?

Джемс принял несколько обиженный вид и поднял свои огромные руки кверху.

— Ну конечно, патрон...

Питер нетерпеливо прервал его:

— Это очень хорошо. Скажи мне, где ты сейчас обитаешь, и возвращайся к себе. Я приду к тебе в два часа.

Джемс Арнакль оперся руками о колени и приподнялся.

— Седьмой этаж, комната 76, — сказал он. — До скорого, шеф...

Было ровно два часа, когда Питер покинул свою комнату и поднялся по лестнице на седьмой этаж. Отель был погружен в сон и тишину. Все его жильцы, вероятно, спали. Он легко нашел номер 76 и толкнул дверь, не постучав.

Джемс, растянувшись на кровати, курил сигарету. Не говоря ни слова, он встал и задвинул засовы.

— Мне кажется, что самое время отправляться, — тихо проговорил он. — Вокруг все храпят...

Он погасил свет, подошел к окну и раздвинул шторы. Окна комнаты выходили во внутренний дворик в форме квадрата, глубокий и темный, как колодец. Арнакль осторожно вывернул шпингалет и распахнул окно. Свежий воздух проник в комнату.

Он приблизился к столу, взял небольшой кожаный мешочек, прикрепил его к своему поясу на брюках. Молчаливо, в сопровождении своего начальника, он вернулся к окну, перекинул через подоконник ногу и встал на ступеньку металлической лестницы, которая проходила по всей высоте стены дома. Легкий, как кот, Питер Ларм следовал за ним.

Они осторожно спустились на этаж ниже, и Джемс дотронулся до руки Питера Ларма, чтобы привлечь его внимание к окну, на которое он указывал пальцем.

— Вот это, — прошептал он.

Двор по-прежнему был погружен в почти непроницаемую темноту. Только где-то внизу горели чуть заметные огни, вероятнее всего, в нижнем этаже.

Джемс Арнакль подошел к самому краю лестницы и, поддерживаемый Питером, вытянулся во весь свой гигантский рост, чтобы дотянуться до перил узкого балкончика у окна, на которое он указывал своему патрону. Без особого усилия он ухватился за перила балкончика, подтянулся и влез на него, устроившись на нем как можно удобнее.

Невозмутимый Питер Ларм сел на ступеньку пожарной лестницы и стал ждать.

Скупыми и точными движениями Джемс Арнакль открыл кожаный мешочек, висящий у него на животе, и вынул из него несколько инструментов. Потом он спокойно отодрал мастику от окна и аккуратно стал подбирать ее кусочки и складывать в мешочек. Когда с этим было покончено, он достал маленькие металлические хромированные клещи и стал ими вытаскивать мелкие гвозди, удерживающие стекло. Затем осторожно вынул его и положил у своих ног, просунул в образовавшееся отверстие руку, повернул шпингалет и отворил окно. Он выпрямился и тихонько свистнул, привлекая внимание Питера Ларма, потом нагнулся, схватил его за руку, чтобы помочь ему взобраться на балкон.

На цыпочках они вошли в комнату. Джемс закрыл окно и задвинул шторы. Только после этого Питер зажег маленький карманный фонарик, с помощью которого осмотрел комнату. Она была очень похожа на его номер, за исключением того, что здесь сейчас был страшный беспорядок. Детектив про себя выругал полицейских, которые не смогли аккуратно выполнить свою работу.

Джемс обернулся к своему патрону и прошептал:

— Может быть, мы зажжем лампу у изголовья кровати. Ее не будет видно снаружи...

Не отвечая ему, Питер сделал, как предлагал Джемс. Теперь комната, освещенная слабым светом ночной лампы, предстала перед ними полностью.

— Они все перевернули вверх дном, эти свиньи, — пробормотал Джемс. — Если мы сможем найти что-нибудь, то это будет просто необыкновенная удача.

Питер молчал. Стоя посредине комнаты, он медленно и оборачивался вокруг себя на каблуках, разглядывая все споим и проницательными глазами. Потом он направился к двери каморки-туалета и открыл ее. Личные вещи женщины были уже вынесены отсюда. Все было пусто и чисто выметено. Питер закрыл дверь и вернулся к Джемсу.

— Они все унесли, — тихим голосом проговорил oн, — но, по всей видимости, они совсем не подумали об отпечатках пальцев. Это, наверное, показалось им совершенно бесполезным, так как им кажется, убийца уже обнаружен и арестован. Но мы это обязательно сделаем, ведь никогда не знаешь, что может пригодиться. У девицы могли быть посетители днем. А вдруг нас ждет сюрприз!.. Займись-ка делом.

Питер устроило! поудобнее в кресле, в то время как Джемс снова углубился в свою кожаную сумку и достал оттуда несколько маленьких флаконов и специальных кусков бумаги. Потом методически он обошел все места, где могли остаться отпечатки пальцев. Постепенно на разных предметах обнаружились отпечатки пальцев. Без сомнения, среди них были также отпечатки пальцев и полицейских, производивших обыск. Но среди них могли быть и другие...

Ему понадобилось добрых четверть часа, чтобы проделать эту работу, а за это время Питер провел подробнейшее обследование комнаты, но безрезультатно.

Когда Джемс окончил работу и спрятал все свои приспособления, они решили, что пора уже уходить. Питер погасил лампу у изголовья кровати, а его помощник вытащил кнопки, которыми он прикрепил шторы к стене, Открыв окно, они вылезли обратно на балкон. С помощью Джемса Питер перелез на лестницу и присел в ожидании своего помощника на ступеньку. А Джемс, осторожно взяв вынутое им ранее стекло, вставил его на прежнее место. Достав выдернутые из отверстий гвоздики, он терпеливо вставил их обратно в старые дырочки, ориентируясь на ощупь. Затем вытащил из мешочка кусок свежей мастики и крошечную лопаточку и стал замазывать стекло. С помощью специального пульверизатора он старательно опрыскал вокруг стекла тончайшую пыль, которая должна была скрыть все следы недавнего вынимания стекла.

Разделавшись с окном, Джемс присоединился к Питеру, ждавшему его на лестнице, и они разошлись по своим комнатам, довольные так удачно проведенной ими операцией.

 Глава третья

Кенет Лиссом казался возбужденнее обычного. Нервно перелистав досье, лежащее на столе, он обратился к Питеру Ларму, быстро выпаливая слова:

— Я видел моего клиента и задал ему ваши вопросы. Из всего нашего разговора я понял, что этот человек или просто сумасшедший, или он совершенно сознательно издевается над нами. Мне противно...

Невозмутимый Питер Ларм осторожно перебил его:

— Бесполезно объяснять это мне. Это дело, вне всякого сомнения, гораздо сложнее, чем мы могли ожидать. Расскажите мне лучше, что вам ответил Мак-Линен, и мы вместе все обсудим.

Адвокат взял лежащий перед ним исписанный лист бумаги и начал:

— Ответ на первый вопрос: Мак-Линен говорит, что он встретился с жертвой в метро. Она уронила сумочку, он поднял ее, она поблагодарила его, и так они разговорились. В конце концов он попросил у нее свидания, и она согласилась. ..

Питер улыбнулся, прервав адвоката:

— Такие вещи обычны и случаются каждый день.

Кенет Лиссом бросил на детектива сердитый взгляд и продолжал уже более спокойно:

— На следующем свидании она рассказала ему, что она мисс Пантер, и пригласила его в мюзик-холл посмотреть ее номер. По его словам, она запретила ему ожидать ее у входа в театр. Даже спустя несколько дней, когда она уже стала его любовницей, она никогда даже слышать не хотела об этом. Она сама приходила к нему приблизительно через полчаса после спектакля.

Питер поинтересовался у адвоката:

— А он был совершенно уверен, что девушка, которую он видел на сцене мюзик-холла, была та же самая, которую он принимал у себя в кровати?

Лиссом рассмеялся. Его темные глаза мерцали из-за очков, и он ответил:

— Я тоже задал ему этот вопрос. Он абсолютно уверен в этом. Вы знаете, что мисс Пантер раздевалась на сцене до... Грегори уверяет, что он не мог бы ошибиться...

Адвокат перенес свой взгляд на лист, на котором были записаны все ответы Мак-Линена, и продолжал:

— Вы просили меня, чтобы я спросил у него, не рассказывала ли мисс Пантер ему о всех секретах своего номера, о его механизме. Конечно, он и сам ей не раз задавал подобные вопросы, но она никогда не желала отвечать на них и начинала всегда смеяться, говоря, что г. ее номере нет никакой загадки... А что касается ее семьи, то она никогда ни единым словом не обмолвилась об этом моему клиенту. Так же она держалась с ним и тогда, когда разговор заходил о ее возрасте. Но вместе с тем она давала понять Мак-Линену, что главным препятствием к их женитьбе была разница в летах. Мой клиент думает, что ей, вероятно, было за тридцать. Наконец, что касается костюмерши, то Мак-Линен полностью в неведении о ее существовании вообще. Никогда мисс Пантер никому не говорила о своей костюмерше...

Питер внимательно слушал адвоката, не выказывая при этом никаких эмоций. Потом он, несколько подумав, поинтересовался:

— А вы спросили его, за время их знакомства не имела ли она дела с врачом или дантистом?

Кенет Лиссом откинулся назад в кресле и шлепнул ладонью по своему письменному столу.

— Да, — сказал он. — Что касается дантиста, то нет, не имела. Но мой клиент помнит, что однажды мисс Пантер среагировала па фамилию одного хирурга, косметолога. Мак-Линен задал ей по этому поводу несколько вопросов, но она быстро взяла себя в руки и сразу же переменила тему разговора. Заинтересованный, Мак-Линен запомнил имя этого хирурга. А зная его имя, будет совсем легко найти его адрес и его самого.

Адвокат закрыл досье и добавил:

— По мнению Мак-Линена, мисс Пантер любила окружать свое прошлое тайной. До этой трагедии он думал, что это просто привычка. Теперь же он глубоко заинтересовался этим и, может быть, ему удастся, как он сказал, вспомнить и еще что-нибудь...

Направляясь в свой кабинет, Питер Ларм застал Флосси за дегустацией портвейна. Нимало не смущаясь, она проглотила все до последней капли и улыбнулась своему начальнику.

— Хелло! — сказала она. — Как дела?

Питер в ответ бросил мрачный взгляд и молча ждал, пока она спокойнейшим образом убирала бутылку и стакан на полку этажерки. Наконец она выпрямилась, провела рукой по волосам цвета красного дерева и произнесла:

— Майк подал рапорт. Он получил в театре описание костюмерши. Больше он ничего не смог узнать... Он сказал, что никто не знает ни имени, ни адреса этой женщины. Мне, шеф, эта история очень нравится. Как будто плаваешь в полнейшей темноте. Я нахожу это просто замечательным.

Питер выждал некоторое время, пока она ерзала на своем стуле, а потом спросил:

— А от Джемса нет новостей?

Только она собралась ответить, как дверь резко распахнулась и девяносто килограммов мускулов Джемса Арнакля ворвались в комнату.

— Салют, патрон! — прогремел он. — Салют, Флосси!

Секретарша радостно улыбнулась, кокетливо Поправляя свою прическу. Джемс Арнакль вытащил из кармана фотографию и протянул ее Питеру.

— Посмотрите на это, патрон. Мне удалось найти портрет девочки. Она очаровательна, да?

Питер удовлетворенно улыбнулся. Наконец-то он смог увидеть лицо таинственной мисс Пантер.

— Где же ты ее нашел? — спросил он.

Джемс Арнакль сделал важный вид.

— Грум из отеля стибрил ее из вещей девицы. Он, видите ли, был влюблен в нее. Я купил эту фотографию у него за десять долларов.

— Ты можешь отнести это за счет расходов нашего клиента, — бросил Питер. — А теперь нужно изловчиться и получить отпечатки пальцев этой несчастной женщины.

Маленькие темные глаза Джемса Арнакля еще более сузились. Он провел волосатым пальцем по своим ноздрям, шумно втянул в себя воздух и иронически заметил:

— Может быть, вы хотите, чтобы я достал вам луну?

Питер Ларм сделал вид, что сердится.

— Скажи и, пожалуйста, сынок, я плачу тебе за что? А ну-ка, живо проваливай!

Джемс Арнакль что-то проворчал и направился к двери. Как только он исчез, Флосси в упоении и немного с придыханием проговорила:

— Как он хорош, не правда ли?! А вы видели его руки, а?!

У Питера вырвался нетерпеливый жест, он неразборчиво что-то прошипел сквозь зубы и, несколько успокоившись, сухо приказал:

— Найдите мне адрес и номер телефона Энтони Батера, хирурга-косметолога. Попросите его назначить время нашей встречи, желательно на сегодня же, и сообщите мне об этом.

Он прошел в свой кабинет, с силой хлопнув дверью, сел в кресло и развернул плитку шоколада. После этого он сразу же закурил сигарету и стал разглядывать фотографию мисс Пантер.

Молодая женщина была снята в купальном костюме, состоящем из двух белых полосок, едва прикрывающих ее. Мисс Пантер отличалась крепким сложением. У нее было широкое, почти квадратное лицо, волосы могли быть темно-каштановыми или черными. Фотография была неплохого качества, но основательно подретуширована.

Неожиданно отворилась дверь, и на пороге появилась Флосси со своей лукавой улыбкой на красивом личике. Она держала, как всегда, одну из своих турецких сигарет с крепким запахом. Питер немедленно заявил:

— Не портите, пожалуйста, воздух в моем кабинете вашей дрянью. Вы нашли хирурга?

Она спрятала сигарету за спину и ответила:

— Да, но он может принять вас только после завтрака. Точнее, в два часа.

Проговорив это, она быстро удалилась. Питер встал. У него было еще время, и он решил нанести визит импресарио мисс Пантер.

Стефан Дунс был довольно странным типом. Маленького роста, коренастый, с растрепанными волосами, одетый в помятый костюм с галстуком, похожим больше на веревку. Его белесые глаза были полны враждебности к окружающему. Питер Ларм сразу же отнес его к разряду бульдогов.

Кабинет этого человека был в неописуемом беспорядке. Досье, фотографии артистов, программы ревю и специальных выступлений валялись везде, во всех углах, на столе и даже на полу. Стены были оклеены старыми афишами. Непринужденным жестом Питер сбросил со стула лежащие там вещи, сдунул пыль и только после этого сел, остановив свой спокойный взгляд на Стефане Дунсе.

— Моя фамилия Питер Ларм, — начал он. — Я руковожу «Детективным агентством». Мать Грегори Мак-Линена поручила мне заняться расследованием известного вам убийства. Она утверждает, что ее сын невиновен.

Импресарио коротко усмехнулся и неприязненным тоном ответил:

— А что вы хотите услышать от меня?

Питер подавил растущее в нем чувство отвращения и терпеливо проговорил:

— Вы знаете, что личность мисс Пантер сама по себе достаточно таинственна. Сведения, которые она сообщила о себе в отеле, оказались фальшивыми. С другой стороны, нет никакой возможности узнать хоть малейшие верные сведения об ее костюмерше, которая испарилась во время совершения преступления... Я пришел, чтобы узнать от вас все, что вы знаете о жертве и ее помощнице.

Стефан Дунс, казалось, застыл на месте. Вдруг он злобно отрезал:

— Полиция уже расспрашивала меня, и очень подробно, так что обратитесь лучше к ним. Все, что я знал, я им рассказал.

Питер вскочил со своего места, резко подошел к письменному столу и, положив на него сжатые кулаки, взглянул на импресарио и низко нагнулся к нему. Тот сидел неподвижно и смотрел на него в упор.

— Послушайте,— Питер разгорячился,— у меня нет ни малейшего желания драться с вами, но если это будет необходимо и вы вынудите меня к этому, я ни на секунду не задумаюсь. Если вы меня еще не знаете, сообщаю вам о себе: я в своем роде очень жесткий человек, и я не люблю некоторых умников...

Стефан Дунс побагровел. Не шевелясь, он вдруг выдавил из себя сквозь сжатые челюсти:

— Убирайтесь отсюда немедленно или я ударю вас прямо в...

Питер расхохотался. Он выпрямился, глубоко вздохнул и продолжал ласковым голосом:

— Если вы хотите попробовать, пожалуйста, попробуйте, но мне все же кажется, что будет значительно лучше, если мы договоримся с вами без применения кулаков. Миссис Мак-Линен страшно беспокоится за своего сына. Мне совершенно не известно, виновен ли Грегори или нет. Но я знаю одно, что сделаю все возможное и невозможное, чтобы прояснить обстановку. В последний раз я вас спрашиваю — хотите ли вы мне помочь или нет?

Импресарио встал со своего места. Он прошел через комнату к двери, открыл ее и произнес ледяным тоном, глядя прямо на Питера:

— Нет! Мне нечего вам сказать. К тому же я ничего и не знаю... Я не был обычным импресарио этой девицы, я был просто посредником для подписания контракта между нею и мюзик-холлом. До свидания...

Питер медленно приблизился к нему, остановился как бы в раздумье и, вдруг схватив пальцами странный галстук Стефана Дунса, проговорил невозмутимым голосом:

— Послушайте, человечек, когда тип вашего сорта отказывается отвечать на такие простые вопросы, значит, у него есть что скрывать. Только смотрите, хорошенько запомните мое имя: Питер Ларм. Вы еще услышите обо мне.

Угрожающая улыбка заиграла на его губах, и он резко дернул за галстук импресарио.

— Убирайтесь отсюда! —вскричал Стефан Дунс.

Питер больше не настаивал и молча вышел из комнаты.

Доктор Энтони Батер был высоким худощавым мужчиной, с мягкими и точными движениями. Солидная плешь отодвинула его седые волосы назад. Очки в тонкой золотой оправе сидели на его носу, похожем на лезвие ножа, серые блестящие глаза выражали благожелательность и приветливость. Он сердечно пожал руку Питера Ларма, который вошел в его кабинет — очень большую комнату, прекрасно освещенную и обставленную, и приветливо указал на кресло.

Детектив поспешил представиться и тотчас же объяснил причину своего визита. Выслушав его внимательно, врач ответил:

— Вы ведь, наверно, прекрасно знаете, что я связан профессиональной тайной. Но тем не менее, поскольку было совершено убийство и разговор может идти о том, чтобы спасти невиновного от электрического стула, я постараюсь откровенно ответить на все ваши вопросы, которые вам будет угодно задать мне. Я вас слушаю.

Питер поблагодарил его улыбкой и спросил:

— У меня есть все основания предполагать, что жертва в свое время прибегла к вашим услугам. Мне просто хотелось бы знать, под каким именем она находилась у вас?

Он вынул фотографию из кармана и протянул ее хирургу. Взяв ее своими тонкими длинными пальцами с тщательно наманикюренными ногтями, тот быстро взглянул на нее.

— Действительно, я определенно знаю эту женщину, — сказал он. — Я ее оперировал. После этого прошло уже довольно длительное время. Это было года два назад, а может...

Несколько секунд он что-то вспоминал, потом продолжил, но уже более уверенно:

— Да, я прекрасно помню. Она пришла ко мне с целой серией хорошо выполненных рисунков, изображающих молодую женщину, на которую она хотела бы быть похожей. Вне всякого сомнения, она привела мне достаточно веские доводы для этого, раз я согласился на изменение ее лица путем пластической операции. Если вы немного потерпите, я попрошу принести ее карту.

Он нажал на кнопку на своем письменном столе и некоторое время молча пристально рассматривал фотографию. В глубине кабинета открылась дверь, и появилась приятная на вид девица, одетая в строгий серый костюм. Безразлично скользнув взглядом по Питеру, она обратилась к хирургу:

— Жду ваших распоряжений, доктор!

Энтони Батер показал ей фотографию и попросил:

— Поищите в наших архивах карту вот этой молодой женщины, которая побывала у нас приблизительно два года назад. Только, пожалуйста, сделайте это поскорее.

Ассистентка хирурга взяла фотографию и стремительно вышла из кабинета, сопровождаемая любопытным взглядом детектива.

— А что, официальная полиция располагает сведениями, которые привели вас сюда?

Питер отрицательно покачал головой.

— Не думаю.

Лицо Энтони Батера оставалось совершенно непроницаемым. Тем же голосом он продолжал:

— Если я вас правильно понял, то вы ищете в прошлом этой несчастной сведения, которые позволили бы вам обнаружить особ, находившихся в определенной связи с ней и имевших какие-либо причины совершить это убийство?

— Совершенно верно, доктор. Полиция, обнаружив подозреваемого, не идет дальше того, что им известно, и это их вполне устраивает. Ну, конечно, они тоже понемногу интересуются тайной, которая окружает прошлое жертвы. Но если в ближайшие дни они ничего не найдут, они попросту закроют это дело и успокоятся на том, что соответствующим образом подготовят досье, не задумываясь, что отправляют подозреваемого в суд. Для меня это вопрос времени.

Дверь кабинета снова отворилась, и на его пороге появилась та же молодая светловолосая женщина, державшая в одной руке фотографию мисс Пантер, а в другой — картонную папку. На ее лице было написано беспокойство, и ее голос слегка дрожал, когда она заявила врачу:

— Я очень быстро нашла нужную карточку в картотеке благодаря такой же фотографии, помещенной там, но сама карта исчезла из архива.

Питер Ларм встал и подошел к столу.

— Вы уверены в том, что карта действительно исчезла? — переспросил хирург.

— Я совершенно в этом уверена, доктор, — подтвердила женщина. — Во всяком случае, я сказала архивариусу, чтобы он все же продолжал поиски.

Доктор кинул быстрый взгляд на картонную папку, потом протянул ее Питеру Ларму, который внимательно осмотрел ее. Снаружи в углу папки были скрепками присоединены чистый лист бумаги и миниатюрная фотография. То было, вне всякого сомнения, лицо жертвы. Сведения об ее личности были следующими:

«Мисс Нора Кади. Лексингтон-авеню, 79, отель, II. И. —карта Е. 234.262».

Питер достал свою записную книжку и записал имя и адрес, потом поинтересовался у врача:

— Если я правильно вас понял, то все интересующие вас документы должны были находиться в карте?

Тревожно нахмурив брови, врач ответил:

— Да. Мне очень жаль, но это все, что я могу сделать для вас. Если же мы все-таки сможем найти ее домашний адрес, в чем я теперь сильно сомневаюсь, то обязательно сейчас же позвоню вам.

Он снова взял в руки папку и стал вертеть ее в руках, с недоумением глядя на нее. Неожиданно его взгляд упал на оборотную сторону папки, и лицо его прояснилось:

— Подождите! — воскликнул он. — Я вижу здесь написанное карандашом имя мисс Мурки. Я теперь вспоминаю. .. Мисс Эмили Мурки была одной из моих сиделок, она покинула свою службу приблизительно год назад. Это она рекомендовала мне молодую женщину, карта которой исчезла. Может быть, будет для вас полезным поехать и повидать ее...

Надежда возродилась в душе Питера Ларма, и он с живостью воскликнул:

— Без сомнения! А вы сможете сообщить мне ее адрес?

Хирург ответил:

— Я не вижу в этом никаких затруднений. Пройдите с моей секретаршей, она вам даст его...

Мисс Эмили Мурки жила в меблированном доме по 57-й улице. Удачно припарковав машину недалеко от ее дома, Питер вошел в здание, которое содержалось в отменном порядке.

Управляющая домом, пожилая женщина с великолепными седыми волосами, сказала ему, что сиделка занимает квартиру 132, но что она никогда не возвращается домой ранее десяти часов вечера, всегда обедая вне дома. Огорченный этим обстоятельством, Питер Ларм предупредил о своем намерении вернуться сюда вечером и между прочим задал ей несколько вопросов. Дама с улыбкой ответила ему, что она никогда не имела привычки интересоваться личной жизнью своих постояльцев.

Детектив вернулся к своей машине и решил проехать до дома номер 79 на Лексингтон-авеню — по адресу, данному жертвой хирургу, который оперировал ее два года тому назад.

Дом номер 79 по Лексингтон-авеню был отелем второго разряда. Питер встретился с управляющим, который любезно его принял. Они быстро нашли в одной из старых книг следы пребывания в отеле Норы Кади. Дата ее рождения была та же, что и в картотеке доктора. Молодая женщина записала как свое постоянное местожительство город Мандефелд в Охио. Судя по записи в книге, она оставалась в этом отеле в течение пятнадцати дней.

По просьбе Питера управляющий отелем попытался выяснить, останавливалась ли молодая женщина в этом отеле и в другое время, но самая тщательная проверка ничего не дала. Может быть, так оно и было. И Нора Кади, изменив себе хирургическим путем лицо, а после этого сменив и фамилию, больше никогда не появлялась в этом отеле.

Управляющий также опросил всех служащих отеля, которые могли сохранить в своей памяти что-нибудь касающееся личности мисс Пантер. Но несмотря на предъявленную фотографию, никто из служащих не мог вспомнить эту молодую женщину.

Питер Ларм, поблагодарив управляющего за помощь, тяжело вздохнул и в скверном настроении вышел из отеля. Он медленно побрел к своей машине. Оборвалась еще одна хрупкая ниточка. Прояснит ли ситуацию разговор с Эмили Мурки?

 Глава четвертая

Расположившись удобно в кресле, ночной портье был полностью погружен в чтение полицейского романа. Питер Ларм постучал по стеклу и толкнул дверь.

— Мисс Мурки вернулась домой? —спросил он.

Человек в кресле опустил свою книгу, посмотрел на Питера и вежливо ответил:

— Да, сэр. Вот уже с полчаса, как она дома. Хотите, чтобы я доложил о вас?

Питер покачал головой.

— Нет, старина, не стоит беспокоить вас по пустякам. Мисс Мурки меня ждет...

Он сел в лифт и быстро добрался до квартиры под номером 132. Осторожно постучав в дверь, он прислушался: изнутри не доносилось никакого шума. Он постучал сильнее, но результат был тот же. Тогда он нагнулся и посмотрел в замочную скважину. В прихожей горел свет.

Непонятное беспокойство охватило Питера Ларма. Он стал кулаками стучать по двери и закричал:

— Мисс Мурки! Откройте, мне необходимо с вами поговорить!

Но и на этот мощный призыв не последовало никакого ответа. Все более беспокоясь, Питер Ларм быстро побежал по коридору и снял трубку внутреннего телефона. Ночной портье немедленно ответил.

— Это я только что спрашивал вас о мисс Мурки, — сказал Питер. — Происходят странные вещи. Она мне не отвечает несмотря на то, что у нее всюду горит свет. Вы можете позвонить ей по телефону?

— Безусловно, сэр, подождите несколько секунд.

Питеру стало не по себе. Он опустил телефонную трубку на рычаг и стал смотреть на дверь квартиры 132, которая ему была видна.

Прошло две или три секунды, глухой звонок раздался в телефонном аппарате, и он снял трубку и прижал ее к уху. Портье заявил ему:

— Она не отвечает, сэр. Но, тем не менее, я совершенно уверен, что я ее видел. Я видел, как она вернулась домой, совершенно точно.

Питер сделал гримасу и ответил:

— У вас есть запасной ключ, ведь так? Я думаю, что вам необходимо сейчас же подняться и открыть дверь ее квартиры. Боюсь, не случилось ли с ней какого-либо несчастья...

Портье некоторое время, видимо, колебался, потом решился:

— Хорошо, я сейчас иду.

Питер видел, как кабина лифта, вызванная портье, опустилась вниз, и вскоре человек уже поднялся к нему со связкой ключей. Он с беспокойством посмотрел на Питера и устремился по коридору.

Дверь открылась без всяких затруднений. Комната была пуста. Женская одежда в беспорядке валялась по всей комнате и на кровати, которая не была смята. Не колеблясь, Питер сразу же направился в ванную комнату. На ее пороге он остановился и невольно прищелкнул языком. В ванной находилась женщина, погруженная в воду, которая выплескивалась через край ванны.

Питер быстро подошел к ванне и вытащил из нее обнаженное дряблое тело. Он положил его на резиновый коврик и выпрямился, чтобы посмотреть на портье, который стоял позади него с обалдевшим видом.

Наконец этот человек пришел в себя, обрел необходимое в эту минуту хладнокровие и встал на колени перед телом.

— Предоставьте мне действовать, — сказал он заинтригованному Питеру. — Я работал некоторое время на спасательной станции.

Он сразу же уверенными движениями перевернул женщину на живот и стал нажимать на нее. По его решительным действиям было видно, что он умел обращаться с утопающими. Питер бросил ему:

— Вы тут действуйте, а я предупрежу полицию.

Портье вдогонку крикнул ему:

— Спуститесь вниз, в контору, иначе вы не сможете разговаривать отсюда.

Питер бросился по коридору, вошел в лифт и спустился. В конторе он набрал номер телефона городской полиции и попросил дежурного полицейского предупредить сержанта Била Хастена, чтобы тот явился как можно скорее по указанному адресу. Он повесил трубку и постарался побыстрее подняться обратно наверх.

В ванной комнате ночной портье по-прежнему трудился над безжизненным телом. Женщине могло быть лет сорок, и она была необыкновенной худобы. Ее груди свисали, как два пустых кармана. Предоставив портье заниматься спасательным делом, Питер вернулся в комнату. Полиция не замедлит появиться здесь, и если он хочет заглянуть кое-куда, ему нельзя терять времени.

Первым делом его внимание привлекла сумочка, лежащая на столе. Он вытащил из кармана перчатки и надел их, потом открыл ридикюль и стал рассматривать его содержимое.

Все было самое обычное, что только можно обнаружить в дамской сумочке. Ни на секунду не задумываясь, эн взял в руки записную книжку и стал ее перелистывать. На одной из страниц его внимание привлекли два номера телефона, записанные красными чернилами. Оба номера были жирно подчеркнуты. Бросив взгляд в сторону ванной комнаты, Питер Ларм еще раз убедился, что портье не видит его, и сунул записную книжку в карман, потом положил на место все предметы, вынутые из сумочки, и закрыл ее.

После этого он осмотрел ящики комода и стола. Последний содержал целую кипу писем и фотографий, на которых была изображена мисс Мурки одна или с разными людьми в самых разнообразных костюмах в зависимости от времени съемки. У Питера не было возможности просмотреть всю ее корреспонденцию, и он взял только несколько писем, адреса которых чаще всего встречались. Он забрал также несколько фотографий мисс Мурки, снятой с разными мужчинами и женщинами, сунул всю эту добычу в один из внутренних карманов своего костюма и задвинул ящики стола.

Затем он открыл платяной шкаф, занимавший почти целиком одну стену комнаты. Его внимание тотчас же привлекла одежда, которая откровенно выделялась своим видом среди платьев, висевших в шкафу. Это было барахло старой женщины, чистые, но сильно поношенные вещи. Все это трудно было себе представить надетым на мисс Мурки.

Питер закрыл дверцу шкафа и подошел к ночному столику. В его ящике лежало много шпилек вперемешку с бигуди ми.

Голос портье заставил Питера быстро задвинуть ящик. Он возвратился в ванную комнату. Портье выпрямился. У него был утомленный вид, и он весь вспотел.

— Я полагаю, что больше ей ничем помочь нельзя, — заметил он.

Питер сделал жест, которым хотел сказать, что он в этом и не сомневался. У него было свое мнение относительно этого дела, и с самого начала он был совершенно уверен, что ничто не могло бы спасти мисс Мурки. Он спросил портье:

— Когда вы увидели ее сегодня вечером возвращающуюся домой, она была одна или с ней кто-то был?

— Одна, сэр, я абсолютно уверен в этом. Проходя мимо меня, она поздоровалась.

— Кто-нибудь, кроме меня, спрашивал ее вчера вечером?

— Нет, сэр, никто.

— И никаких телефонных звонков из города? ‘

— Нет. Я заступил на дежурство в восемь часов, и все телефонные разговоры из города проходят через наш пункт в конторе. Сегодня вечером никто не вызывал мисс Мурки.

Питер задумчиво щипал себя за кончик носа, когда в коридоре послышались быстрые шаги, и, злобно сверкая глазами, никого не замечая, Бил Хастен ворвался в комнату и сразу же заорал:

— Что здесь происходит?

Увидев Питера Ларма, его глаза вдруг округлились, и он яростно продолжал:

— Опять вы! Я не должен был сомневаться в этом!

Питер Ларм скромно согласился с ним.

— Совершенно точно, Хастен! Никак нельзя сказать, что это приятный труп. Но тем не менее это все же труп, и он появился, как я считаю, при очень загадочных обстоятельствах.

Полицейский пожал плечами, прошел через комнату и вошел в ванную.

Питер поспешил объяснить ему, как все это произошло, как они вместе с портье обнаружили в ванной труп мисс Мурки, вытащили его оттуда, но было уже поздно. Ночной портье подтвердил это.

Тогда Хастен повернулся к Питеру Ларму с ехидной улыбкой на губах.

— А вы не могли бы объяснить мне повразумительнее, зачем вы-то пришли сюда?

Питер сделал ангельскую мину.

— Ну разумеется, мой дорогой. Я обнаружил, что мисс Мурки была связана некоторое время назад с мисс

Пантер. Я пришел получить у нее кое-какие сведения о жертве.

Хастен повернулся и, ни слова не сказав, прошел обратно в комнату. Своим подчиненным, которые ожидали его приказаний, стоя около двери, он отдал распоряжение:

— Сделайте фотографии, поищите отпечатки пальцев и вообще пошарьте повнимательней повсюду. Возьмите все, что может быть интересным.

Он вернулся к Питеру Ларму и с беспокойством в голосе спросил:

— Вы-то, по крайней мере, надеюсь, здесь ничего не трогали?

Питер с отлично разыгранным возмущением ответил ему:

— Ну, Хастен, вы и выдумаете же такое! Вы что, и в самом деле считаете меня способным на...

Полицейский прервал его:

— Да, я считаю вас способным.

Великолепным жестом Питер поднял вверх руки и предложил:

— Ну раз вы считаете так... Обыщите меня.

Хастен приподнял плечи и проворчал:

— Вы не настолько глупы, чтобы унести что-нибудь в своих карманах. — И добавил: — Я лишь хотел сказать, что вы уже успели сунуть свой нос здесь повсюду.

Питер опустил руки и неопределенно улыбнулся.

— Ничего не поделаешь, Хастен, профессиональное любопытство. Это действительно верно. Кстати, по этому поводу подойдите, посмотрите...

Он подошел к шкафу, открыл дверцу и указал на одежду, которая привлекла его внимание.

Хастен непонимающим взглядом осмотрел одежду и спросил:

— Ну и что же, что же в ней такого?

Питер осторожно заметил:

— Мисс Мурки была не первой молодости, но трудно себе представить, что она могла надевать вот эти вещи без особой для этого причины. Посмотрите на остальную одежду.

Хастен кинул быстрый взгляд:

— Ладно, увидим. Теперь вы свободны и можете отправляться к себе. Приходите ко мне завтра в девять утра, чтобы дать показания. И будьте точны.

— Я буду, — уверил его Питер.

Не попрощавшись с Хастеном, Питер Ларм вышел.

Освещая тонким лучом карманного фонарика, который висел у него на пуговице пиджака, замок двери, Джемс Ар-накль старательно трудился над ним.

Джемсу Арнаклю редко приходилось сталкиваться с такими неподатливыми замками. Измученный, он невольно выругался сквозь сжатые зубы, выпрямился, чтобы немного отдышаться. Этот проклятый замок как будто издевался над ним. Джемс немного пошевелил пальцами, чтобы вернуть им обычную ловкость и подвижность, и снова углубился в свою работу. Он сунул в замочную скважину зигзагообразного вида маленький плоский инструмент, которым всегда пользовался в подобных случаях, и стал медленно поворачивать его. Весь опыт и вся ловкость Джемса теперь сосредоточились на копчиках его пальцев, но замок по-прежнему оставался недоступным, и Джемс чувствовал, как в нем поднимается страшная ярость.

Он прекратил работу и посмотрел на свои часы. Было два часа и пятнадцать минут, значит, он уже добрых двадцать минут трудился над этим проклятым замком. Он выпрямился, глубоко вздохнул, и луч его фонарика осветил дощечку, прибитую над дверью, на которой можно было прочитать: «Стефан Дунс, импресарио».

Сухой треск, раздавшийся совсем близко, насторожил его. Джемс Арнакль прижался к стене и выключил фонарик. Его сердце бешено колотилось в груди. Долгие секунды он оставался неподвижным, прислушиваясь. В этом здании располагались только конторы, так что теоретически здесь в это время никого не должно было быть, за исключением ночного сторожа, который проводил свое дежурство сидя в квартире около входной двери.

Больше ничего не было слышно, и Джемс решил, что испуг, который он испытывал, был вызван треском какой-нибудь мебели или двери, дерево которой высохло. Он подождал из осторожности еще несколько секунд, а потом снова включил фонарик.

Дверь конторы этого импресарио была снабжена двумя замками. Один, обычной конструкции, находился на уровне дверной ручки, а другой, типа «Вале», на двадцать сантиметров выше. Над ним и трудился Джемс в течение двадцати минут. Неожиданно в его мозгу промелькнула мысль. Он положил обратно в карман маленький инструмент, которым орудовал до сих пор, и взял другой, более ординарной конструкции. Он сунул его в упрямую замочную скважину, несколько секунд шарил им, потом ему все же удалось повернуть язычок, и дверь открылась.

Страшно обозленный на себя, он несколько минут осыпал себя бранью, потом немного успокоившись, прошел в контору, закрыв за собой дверь, и быстро осмотрелся вокруг. Страшно удивленный, он громко произнес вслух:

— Вот это да! Какой беспорядок. Неплохо было бы поставить сюда вентилятор...

Так как он пришел сюда совсем не для того, чтобы высказывать свое мнение и наводить здесь порядок, он подошел к этажеркам, размещенным около стен, и прочел этикетки, наклеенные на ящиках. Он открыл тот, на котором была надпись «Контракты», и вынул оттуда все досье, чтобы отнести их на письменный стол. Сдвинув несколько предметов, он очистил себе место на столе. Ему совсем не составило труда найти папку с надписью: «Мисс Пантер». Здесь у Дунса было значительно больше порядка.

Джемс открыл картонную папку и быстро просмотрел документы, которые в ней были: контракт и два письма, написанные на пишущей машинке. Не тратя зря времени, он достал из кармана миниатюрный фотоаппарат и поставил его на определенную выдержку, придвинул к себе лампу, стоящую на письменном столе, включил ее и, опершись локтями о стол, направил объектив аппарата на страницу контракта: сделал первую фотографию...

Менее чем за одну минуту он завершил всю работу. Очень быстро, как человек, который не привык делать лишних жестов, он положил все папки на место — в ящик, откуда он их взял, восстановил прежний беспорядок на письменном столе и ушел, предварительно внимательно осмотрев, не оставил ли он каких-нибудь следов своего пребывания в этом кабинете. 

 Глава пятая

Бесси, секретарша Хастена, неожиданно перестала печатать на машинке и достала из сумочки зеркало, чтобы посмотреть, находится ли еще бородавка на кончике ее носа. Питер Ларм, стоящий у окна, в этом момент повернулся и сыронизировал:

— Я бы на вашем месте согласился и пошел бы на то, чтобы мне отрезали кончик носа.

Женщина презрительно подняла брови и положила зеркальце обратно в сумочку.

— Идиот, — прошипела она.

Она тотчас же принялась за свою пищущую машинку, а лицо Питера озарила насмешливая улыбка. Взглянув на свои часы, он подошел к ней и недовольным тоном проговорил:

— Вот уже целых четверть часа, как я жду. Пойдите и скажите вашей обезьяне, что, если он меня сейчас же не примет, я немедленно уйду. Я не собираюсь здесь болтаться все утро и тратить понапрасну драгоценное для меня время. ..

Бесси сделала вид, что ничего не слышит, и продолжала быстро стучать на машинке, стараясь проделывать это, как можно громче. Питер подошел к ней совсем близко и провел рукой по ее волосам.

— Ты меня слышала, детка? Пойди, пожалуйста, к Хастену и повтори ему то, что я только что сказал тебе. В противном случае я просто уйду.

Она резко вскочила с места и бросила на него полный ненависти взгляд.

— Ну как же я буду довольна, когда начальник наконец посадит вас в тюрьму, — процедила она сквозь зубы, продолжая стоять.

Питер угрожающе поднял руку.

— Ты или поторопишься, или получишь шлепок по заду!

Бесси больше не колебалась. Она быстро прошла через комнату и открыла дверь, которая вела в кабинет Хастена.

— Этот ничтожный, никчемный детектив начинает терять терпение, сэр, — заявила она.

Злобный голос полицейского прорычал:

— Пусть ждет!

Услышав это, Питер Ларм пришел в ярость. Он приблизился к двери кабинета, твердой рукой отстранил девицу и появился перед Хастеном, который был один в своем кабинете.

— Послушайте, старина, — начал он. — Если вы хотите поговорить со мной, то это должно произойти сейчас или никогда. У меня есть другие, более важные дела, которыми я могу заняться, и другие кошечки, которыми я могу любоваться, значительно лучше той образины, которая работает у вас секретаршей.

Он с силой толкнул дверь, заставив этим Бесси отступить. С покрасневшим лицом Хастен встал с кресла.

— Ладно, прекратите ваши вопли, вы начинаете действовать мне на нервы, — проговорил он.

— А вы, — возразил Питер, — вот уже давно как вы попросту мешаете мне. Перестанем же ругаться и поговорим лучше серьезно. Нужен я вам или нет?

Хастен ответил с подчеркнутым пренебрежением:

— Вы мне не нужны, Ларм. Все, что вы сможете рассказать мне, не представляет для меня никакого интереса.

Питер неожиданно сильно побледнел.

Скажите мне, старина, вы что же, издеваетесь надо мной. Вчера вечером вы сами же просили меня, чтобы я пришел в девять утра в вашу контору. Вот я и пришел. А теперь — я вас слушаю.

Хастен повернулся к нему спиной и проговорил насмешливо:

—- Я переменил свое решение. Я знаю, что вы все равно расскажете мне исключительно то, что вам захочется, а это меня совсем не интересует. Во всяком случае, я все же хочу вам кое-что сказать...

Одежда старой женщины, которую я нашел у Эмили Мурки, была опознана служащим мюзик-холла. У нас есть теперь уверенность в том, что эта женщина была помощницей мисс Пантер. Это все. Если вас это интересует, вы можете этим воспользоваться.

Лукавая улыбка расплылась по лицу Питера Ларма. Он глубоко вздохнул и ответил:

— Я вам очень признателен, Бил. У вас настоящая свинячья голова, но, тем не менее, вы иногда бываете шикарным типом.

И оставив ошеломленного полицейского, он быстро вышел из кабинета.

Фиалковые глаза Флосси радостно засветились, когда она увидела неожиданно появившегося в ее комнате Питера. Она быстро зажала между колен бутылку портвейна и сунула маленький стакан в ящик стола. Потом подчеркнутым жестом раздавила свою турецкую сигарету в пепельнице.

— Доброе утро, патрон, — поприветствовала она. — Я уже стала беспокоиться, что это вы такое фабрикуете.

— Джемс тут? — спросил Питер.

Лицо Флосси приняло восторженное выражение.

— О да! — ответила она. — Он в своем кабинете.

Питер резко захлопнул дверь, войдя в кабинет

Джемса Арнакля. Добродушный парень, устроившись в кресле, сладко подремывал. Он сразу лее вскочил и пролепетал.

— Прости меня, патрон, но у меня совсем не было времени поспать в эту ночь.

Не обращая внимания на его извинения, Питер спросил:

— Тебе удалось?

Усталое лицо Джемса Арнакля сразу же прояснилось. Он уселся за свой письменный стол и выдвинул один из ящиков.

— Да, патрон, конечно. Но ты говорил о том, что это пустяк — открыть замок. Никогда в жизни я не встречал подобного трюка! Потом мне пришлось “порыться в бумагах, чтобы найти досье девицы. Мне удалось все сфотографировать. Они уже проявлены, вот они, пожалуйста!

Он протянул документы Питеру, который взял их, устроившись поудобнее в кресле, и молча методически стал просматривать отпечатки.

Контракт был похож на все остальные контракты, какие вообще заключают с артистами. И совершенно ничего в нем не было сказано о помощнице мисс Пантер. Но это и не было удивительным. Из двух писем одно отправлено из Филадельфии и адресовано Стефану Дунсу с просьбой устроить ей ангажемент в Нью-Йорк. Второе письмо было ответом импресарио артистке, в котором говорилось, что он устроил ей ангажемент и просил приехать для подписания контракта.

Питер бросил первое письмо на стол Джемсу и приказал:

— Немедленно позвони по телефону нашему корреспонденту в Филадельфии, и пусть он узнает, в какой коробке она там выступала. Только чтобы он ничего не пропустил. Самые маленькие сведения могут оказаться очень полезными. А теперь я побежал и вернусь только к полудню.

Кенет Лиссом был все таким же нервным. Он крепко пожал руку Питера, потом вернулся на свое место за письменным столом. Его маленькие черные глазки блестели за стеклами очков, он провел дрожащей рукой по своим темным растрепанным волосам.

— Что у вас нового, мистер Ларм? — спросил он.

Прежде чем ответить, Питер поудобнее устроился в одном из кресел.

— Я полагаю, что именно сейчас наступил момент вызволить вашего клиента из тюрьмы. Сейчас или никогда! Полиция сегодня ночью обнаружила помощницу мисс Пантер. Она была мертва, и я думаю, что, как у них часто бывает, это сочтут за обыкновенное самоубийство...

Адвокат изобразил удивление и поинтересовался:

— Это, конечно, очень хорошо, но если Мак-Линен упорствует в своих показаниях, я все же не вижу возможности вытащить его оттуда.

Питер, сдерживая улыбку, возразил:

— Вот как раз теперь, в этот момент, вы и появитесь. Вам нужно сегодня встретиться с вашим клиентом, чтобы ознакомить его с новой версией этого дела. Вот как я представляю эту историю: необходимо, чтобы Мак-Линен утверждал, что утром, в день совершения преступления, ему звонила любовница, предупредившая его, что не сможет увидеться с ним вечером. Он также должен утверждать, что вернулся к себе домой после обеда. Какой-то мальчик, наружность которого он теперь не помнит, позвонил в его дверь около полуночи. Он передал ему старательно завязанный пакет от мисс Пантер, которая просила его сохранить. Ночью, из любопытства, Мак-Линен все же вскрыл пакет и обнаружил в нем револьвер. Испугавшись, он спрятал его в том месте, где его нашла полиция.

Питер на секунду замолк, напряженно глядя на адвоката, который слушал его с безразличным видом, и затем продолжил, нервно похлопывая рукой по спинке кресла:

— Когда полицейские рано утром появились у вашего клиента, тот сразу никак не мог понять, что его любовница была убита. Он, наоборот, подумал о том, что ей грозит опасность, и из-за любви к ней, чтобы создать ей алиби, в котором, он думал, она нуждается, стал уверять, что она приходила... Он должен говорить обо всем этом уверенно и твердым тоном. Я думаю, после этих признаний он будет освобожден от подозрений, а у полиции появится версия, что мисс Эмили Мурки убила мисс Пантер и, зная о любовной ее связи с Мак-Лине-ном, послала револьвер с рассыльным с целью бросить тень преступления на Грегори... Что вы об этом скажете?

Кенет Лиссом состроил какую-то странную гримасу и начала. Если же ты будешь продолжать прикидываться дурачком, я уверяю тебя, что ты об этом сильно пожалеешь. С такой дрянью, как ты, мне приходится иметь дело почти ежедневно... Теперь же послушай меня хорошенько. Эту записную книжку я взял. Я единственный, кто знает об ее существовании. Полиции о ней не известно. Если ты изъявишь желание поговорить со мной, то пока есть для этого время, если же не захочешь, то я немедленно отправляюсь в полицию. ..

Впервые во взгляде Стефана Дунса промелькнуло выражение беспокойства. Питер продолжал с прежней выразительностью:

— Ну что ж, начнем все сначала, с нуля. Почему ты сказал мисс Мурки, чтобы она позвонила тебе вчера?

Злобным тоном, в котором ощущалась тревога; импресарио ответил:

— Я не знаю этой девицы. Сволочь!

Питер обошел письменный стол. Безжалостной рукой он схватил Дунса за волосы и с бешеной силой потряс его. Потом, так как Дунс все же пытался защищаться, он ударил его кулаком прямо в лицо. Раздался какой-то странный звук, и сразу же две струйки крови потекли из ноздрей несчастного импресарио. Он всхлипнул, засопел и прошипел:

— Эта история вам слишком дорого обойдется, мерзавец!

Вместо ответа Питер Ларм ударил его еще раз, потом, держа его за волосы, он вынудил его встать. Но тут же ему пришлось самому отскочить в сторону, чтобы избежать удара коленом. Кулак Питера попал в желудок противника, с губ которого сорвался жалобный стон, его вытаращенные глаза наполнились слезами.

— Я же тебе уже дважды сказал, что я очень жесткий тип. Если ты будешь продолжать свою дурацкую игру, ты вскоре увидишь все цвета радуги.

Слегка приподняв свою ногу, он резко нажал на ботинок Стефана Дунса. Импресарио тут же завопил от боли. Потом Питер снова ударил его кулаком по лицу.

— Ты будешь говорить или нет, падаль? Когда ты познакомился с мисс Мурки и почему ты ее убил?

Он отступил на шаг, чтобы посмотреть на своего противника, изнывающего от боли. Питер видел, как рот импресарио перекосился.

— Я не знаю этой девицы. Я вам клянусь.

Питер снова поднял кулак, но тут дверь вздрогнула от толчка извне, потом раздались сильные удары и женский голос позвал:

— Стефан, ты тут?

Мгновенно сориентировавшись, Питер Ларм замер и перехватил страшно испуганный взгляд импресарио, направленный на дверь. Он услышал, как тот пробормотал:

— Это моя жена.

Питер глубоко вздохнул и ущипнул себя за кончик носа, потом он приблизился к своей жертве.

— Я сейчас ухожу. Скажите своей жене, что разбили себе лицо на лестнице, и все же немного подумайте о нашем разговоре. И не рассчитывайте избавиться от меня, я еще вернусь!

Потом несколько понизив голос, он закончил:

— Простите меня, мистер Дунс, что я задержал вас в такой момент. Надеюсь, что происшедшее не будет иметь неприятных последствий. Прощайте, мистер Дунс, еще раз благодарю вас.

Он решительно направился к двери, отодвинул засов и открыл ее. Перед ним стояла красивая брюнетка с сердитым видом. Он восхищенно присвистнул сквозь зубы и пробормотал:

— Черт возьми! Лакомый кусочек! Я прошу вас, миссис, место еще совсем тепленькое.

Он прошел мимо ошеломленной женщины и удалился быстро. 

 Глава шестая

Питер Ларм быстро позавтракал. Недовольный своим свиданием со Стефаном Дунсом, он находился в самом дурном расположении духа, и это мешало ему получить удовольствие от завтрака, что, в свою очередь, еще больше ухудшило его и без того плохое настроение. Он толкнул дверь своего агентства и сразу же прошел в комнату Флосси.

Молодая женщина рылась в бумагах, а Джемс Арнакль непринужденно держал ее за талию. Они повернулись одновременно. Джемс сразу же покраснел, как мальчишка, пойманный на месте преступления, и его маленькие, близко посаженные глазки беспокойно забегали. Флосси же, наоборот, казалась совершенно спокойной. Взгляд ее фиалковых глаз сохранял обычное для них выражение лукавства и искренности. Она радостно улыбнулась и сообщила:

— А! Вы пришли как раз вовремя, патрон! Миссис Мак-Линен ожидает вас уже двадцать минут.

Питер сердито пожал плечами и прошел к себе в кабинет. Перед тем как закрыть за собой дверь, он обернулся и сказал:

— Я все же предупреждаю вас об осторожности, а когда я захочу видеть миссис Мак-Линен, я вам скажу об этом. Джемс, займитесь делами!

Он закрыл дверь своего кабинета, подошел к столу и устроился поудобнее в кресле. Потом, чтобы успокоиться, он достал из кармана плиточку шоколада, развернул ее и положил в рот и, не торопясь, закурил. Некоторое время он оставался совершенно безучастным ко всему, бесцельно устремив перед собой взгляд. Наконец он протянул руку, взял телефонную трубку и набрал номер.

— Алло, — сказал он, — я хотел бы поговорить с доктором Ватером... У телефона Питер Ларм... Добрый день, доктор. Вам удалось отыскать пропавшую карту?

— Нет, мистер Ларм. Мне крайне неприятно, но эта карта, как ни странно, будто растворилась.

— А вы не думаете, что ее могли похитить? — поинтересовался Питер.

— Мне весьма затруднительно говорить об этом, но, с другой стороны, я вынужден признать, что это единственное возможное оправдание...

Питер перебил его:

— А я ведь был вчера вечером у мисс Мурки. Она мертва.

— Что?.. Что вы такое сказали?..

Питер терпеливо повторил:

— Да, к великому сожалению, мне не удалось поговорить с ней, мисс Мурки мертва. Официальная версия: утонула в ванне. Но если вы когда-нибудь пытались утопиться в своей ванне, вы бы знали, что это слишком трудно...

После некоторого замешательства доктор Батер спросил:

— Вы думаете, что кто-то...

Питер решительно заявил:

— Вот именно. Да, я именно это и думаю. Мисс Мурки была единственной нитью, ведущей в прошлое мисс Пантер. Это, вероятно, был именно тот, кто застрелил вчера вечером артистку...

— А что думает по этому поводу полиция? — поинтересовался врач.

— Полиция думает все что ей угодно. Меня это нисколько не интересует. Я хотел бы повидаться с вами, чтобы немного поговорить о мисс Мурки. Когда вы сможете меня принять?

— Около пяти часов, если вам удобно. Я буду вас ждать.

— Решено. Я буду точен,— сказал Питер, вешая трубку.

Он посмотрел на телефон, потом резко нажал на кнопку звонка, находящуюся на его письменном столе. Почти сразу же открылась дверь, и на пороге кабинета появилась хитрая мордочка Флосси.

— Пусть войдет миссис Мак-Линен, — приказал Питер.

Улыбнувшись, Флосси быстро закрыла дверь. Через несколько секунд дверь снова открылась, чтобы пропустить посетительницу. Кроткое лицо миссис Мак-Линен хранило следы слез и глубочайшего беспокойства. Послушная жесту Питера, она скользнула в кресло, скрестила свои красивые ноги, одернув при этом юбку.

Питер Ларм, не поднимая головы, произнес:

— Я вас слушаю, миссис. Что вы хотите?

Огорченная таким холодным приемом, миссис Мак-Линен некоторое время колебалась. Избегая взгляда детектива, она неуверенно проговорила:

— Я пришла... Я хотела узнать, нет ли чего-нибудь нового?

Питер уставился на нее пронизывающим взглядом и жестко произнес:

— Посмотрите на меня, миссис Мак-Линен.

Она подняла на него свои печальные глаза, полные слез, в которых ясно читалось отчаяние. Не отводя взгляда, он предложил:

— Расскажите мне, где и каким образом вы познакомились с мисс Мурки?

Удивление появилось на лице женщины. Медленно, как будто она плохо расслышала, она повторила:

— Мисс Мурки?.. Я никого не знаю с таким именем.

Питер вдруг почувствовал приступ страшной злости и изо всех сил стукнул ладонью по столу. Стараясь все-таки сдержать обуревавшую его злость, он продолжал:

— Если вы хотите, чтобы я помог вашему сыну и вытащил его из этой ямы, куда он основательно попал и куда он сам себя засадил, вы ни в коем случае не должны хитрить передо мной. Ведь у меня нет ничего общего с официальной полицией. Вы должны мне все рассказать... Я здесь для того, чтобы помочь вам. Вы ведь мне платите за это. Если же вы не будете мне полностью доверять, я немедленно же брошу заниматься вашим делом.

Под градом этих упреков миссис Мак-Линен откинулась назад в кресло, как ребенок, которого отчитывают за какую-нибудь ошибку или шалость. Заикаясь от обуревавших ее эмоций, она пролепетала:

— Но, мистер... Я совсем не понимаю, о чем вы говорите... Я вас уверяю, что никогда не знала особы с таким именем.

Питер вскочил с места и стремительно подошел к окну. Заложив за спину руки, он глядел на улицу. Потом отвернулся от окна и подошел к своей посетительнице.

— Я вам сейчас расскажу одну небольшую историю, — начал, наконец, он. — Вчера вечером я посетил жилище мисс Эмили Мурки, которая, по некоторым сведениям, была связана с мисс Пантер. Мисс Мурки к моменту моего визита была уже мертва. До прихода полиции у меня была возможность взять из ее сумочки записную книжку, в которую она записывала намечаемые ею свидания и номера необходимых ей телефонов. На странице, помеченной вчерашним днем, был написан и подчеркнут ваш личный номер телефона. Теперь вы понимаете, почему я задал вам этот вопрос?

Миссис Мак-Линен откинула голову назад, чтобы лучше видеть Питера. Дрожащая, совершенно ошеломленная, она тем не менее довольно твердо ответила:

— Я вам клянусь, мистер Ларм, головой моего сына, что я не знаю этой женщины!

Заколебавшись, Питер Ларм отошел к окну, чтобы дать себе время подумать. Потом он вернулся на свое место за столом и продолжал уже более спокойным и мягким тоном:

— Попробуем, миссис Мак-Линен, понять друг друга. Откровенно говоря, ваш сын влип в очень грязную историю, и мне совершенно понятно, что вы изо всех сил пытаетесь вытащить его оттуда любым способом. В чем я вас упрекаю, так это в том, что вы не пришли ко мне значительно раньше. Видите ли, я не люблю, когда мне поручают дела, а сами действуют где-то там, за кулисами. Если вы можете сообщить мне что-нибудь относительно смерти мисс Мурки, скажите это мне без всяких опасений. Я, поверьте, способен понять и даю слово, что сделаю для вас все, что только будет в моих силах. Теперь же ответьте мне совершенно откровенно. ..

Лицо миссис Мак-Линен выражало смесь недоумения и огорчения. Она беспомощно развела руками и повторила:

— Я не знаю этой женщины и ничего другого, к сожалению, вам сказать не могу.

Питер выругался сквозь зубы и стал глубоко дышать, чтобы несколько заглушить гнев, который поднимался в нем с новой силой. Потом, немного успокоившись, он продолжал приглушенным голосом:

— Я видел сегодня утром адвоката вашего сына. Я договорился с ним о некотором плане, который может привести к освобождению Грегори. Если это удастся, я буду считать свою миссию законченной. А если у вас в дальнейшем возникнут какие-либо проблемы, выпутывайтесь сами. Согласны?

Пламя надежды, вспыхнувшее в глазах миссис Мак-Линен, ясно показывало, что из всего сказанного Питером она поняла лишь то, что ее сын, возможно, будет на свободе. Она поднялась с кресла, вся дрожа, со слезами на глазах и в голосе:

— Я благодарю вас, мистер Ларм. Если моего сына освободят, я буду всегда вам благодарна, всю...

Неожиданно она разразилась рыданиями и, не оборачиваясь, покинула комнату.

Как только миссис Мак-Линен вышла из комнаты, Питер Ларм помчался в кабинет Джемса Арнакля. Флосси находилась там, воркуя около большого, раскрасневшегося Джемса. Питер рассердился.

— Флосси, разве вы не знаете, что в рабочие часы ваше место не здесь? Если я еще раз увижу вас в этом кабинете, я попросту вышвырну вас вон!

Молодая женщина обратила на Питера свой чистый взор и возразила с улыбкой:

— О, патрон! Какой вы стали нервный!

И не дожидаясь ответа Питера, она вышла из кабинета. Запах турецкого табака заполнял комнату, и Питер с брезгливой гримасой сказал:

— Джемс, я ведь ничего не имею против того, чтобы ты спал с ней, но при условии, что заставишь ее прекратить курить эту дрянь.

Удивленный, Джемс заерзал на своем стуле и ответил, опустив глаза:

— О, это будет очень нелегко, патрон. Между мной и турецким табаком... Я совсем не уверен, кого она еще выберет.

Питер пожал плечами и сел на край письменного стола.

— Теперь, — сказал он, — давай поговорим серьезно. Ну, что нового?

Джемс тяжело вздохнул и принял свой обычный вид. Взглянув на своего патрона, он начал:

— Я смог запастись отпечатками пальцев мисс Пантер. Это стоило мне...

Питер сухо перебил его:

— Я тебе уже говорил, чтобы ты все подобные расходы записывал бы на счет клиента. Продолжай.

— Я сравнил отпечатки пальцев жертвы с теми, которые мы обнаружили в комнате в «Белфаст отеле». Ни один из них совершенно не подходит.

Питер помрачнел.

— Ты хочешь сказать, что отпечатков пальцев жертвы нет в числе тех, которые мы зафиксировали в ее комнате?

Джемс утвердительно кивнул головой.

— Совершенно точно: именно так оно и есть, патрон. Это довольно странно.

У Питера Ларма вырвался продолжительный свист. Он сжал губы и стал барабанить пальцами по столу.

— Как ты сказал: «Это довольно странно»?! А тебе удалось обнаружить отпечатки пальцев мисс Мурки?

Маленькие глазки Джемса заблестели от удовлетворенного тщеславия. Он ответил, не скрывая довольства собой:

— Да, конечно, патрон. Это стоило мне...

Питер сердито оборвал его:

— Мне совершенно наплевать на то, сколько это могло стоить! Необходимо отправиться в мюзик-холл и попробовать в помещении мисс Пантер отыскать отпечатки пальцев ее помощницы. И потом...

Раздался телефонный звонок. Предупреждая жестом Джемса Арнакля, Питер сам снял трубку и поднес к уху. Это был их агент из Филадельфии, который собрал необходимый материал и теперь звонил. Детектив сухо проговорил:

— Питер Ларм у телефона. Я вас слушаю, старина.

— Я получил некоторые сведения о мисс Пантер, которая была известна здесь под именем Ненси Кодингтон. Ее номер в течение трех недель проходил в аттракционе в «Медимон-шоу» на Маркет-стрит. Я смог также узнать адрес, где она проживала все это время. Она снимала комнату у частных лиц, в рабочем квартале, довольно удаленном от центра. Я не пошел туда до вашего уведомления...

— И хорошо сделали, — ответил Питер Ларм. — Скажите мне адрес, мы сами займемся этим.

Он взял карандаш со стола и оторвал лист бумаги. Быстро записав нужные сведения, он поблагодарил своего собеседника и повесил трубку. Протянув адрес Джемсу Арнаклю, он распорядился:

— Возьми машину и немедленно дуй туда, чтобы опросить этих людей. Не забудь захватить с собой фотографию мисс Мурки, чтобы спросить их на всякий случай, не знают ли они и ее. Поторопись и постарайся вернуться к семи часам.

Оставив Джемса, который сразу же стал готовиться к отъезду, Питер прошел в комнату Флосси и сказал молодой женщине:

— Немедленно найдите Майка, он мне крайне необходим. Пусть придет сюда и возьмет отпечатки пальцев мисс Мурки, а потом отправляется в мюзик-холл и посмотрит, нет ли их в помещении мисс Пантер. Мне нужно иметь результат его работы к семи часам вечера.

Он вернулся к себе в комнату и тут же возвратился к Джемсу, который уже натянул плащ и собирался выходить. В этот момент они услышали, как хлопнула входная дверь, и из коридора до них донесся зычный голос сержанта Била Хастена.

— Я хочу немедленно видеть Питера Ларма, — гремел полицейский.

Питер сразу же понял, что должны быть важные новости, иначе сержант Хастен не появился бы здесь. Может быть, импресарио Стефан Дунс предупредил Хастена, что в его распоряжении имеется записная книжка мисс Мурки. Не колеблясь ни секунды, Питер сказал Джемсу:

— Выйди к нему и проводи его в мой кабинет. Скажи, что я вышел минут на пять и скоро вернусь.

Джемс немедленно выполнил распоряжение своего патрона. Питер слышал, как он разговаривал с Хастеном и проводил его в кабинет. Хитро улыбаясь, Питер Ларм поудобнее расположился за письменным столом Джемса, снял телефонную трубку и набрал номер своего собственного телефона.

Как он и ожидал, Хастен сразу же снял трубку и проговорил наигранным голосом:

— Слушаю...

Изменив свой голос, Питер прошептал:

— Алло, я говорю с мистером Питером Лармом?

Хастен уверенно ответил:

— Он самый, я вас слушаю...

Быстро, тем же тоном, только немного громче, Питер проговорил:

— Наверное, бесполезно называть вам мое имя, мистер Ларм, вы и так легко поймете, кто я такой. Я вам звоню, чтобы предупредить вас, что сержант Бил Хастен направился к вашей конторе. Кто-то ему сказал, что вы располагаете записной книжкой мисс Мурки. Если вы хотите, чтобы я дал вам другие сведения, приходите на встречу со мной через четверть часа, к «Торси», на 33-й улице...

Наступило короткое молчание. Старательно изменяя голос, Хастен ответил:

— Согласен, старина, вы можете быть уверены, что я приду.

Питер, смеясь, повесил трубку. Почти сразу же раздались тяжелые шаги Хастена, и он услышал голос полицейского, обращенный к Флосси.

— Скажите вашему патрону, что у меня нет времени его ждать. Пусть он вечером позвонит мне.

Когда дверь в коридоре захлопнулась, Питер расхохотался. Он веселился, как сумасшедший. Джемс и Флосси одновременно появилисьв дверях.

— Что происходит, патрон? —спросила Флосси.

Сдерживая смех, Питер ввел их в курс дела, но не успел договорить до конца, как в его кабинете зазвонил телефон. Он тотчас же пошел туда и поспешно снял трубку:

— Питер Ларм у телефона. Я слушаю...

Голос женщины, низкий и торопливый, проговорил:

— Мистер Ларм? Будьте осторожны, сержант Бил Хастен с минуты на минуту должен появиться в вашей конторе. Он знает, что вы располагаете записной книжкой мисс Мурки. Я смогу дать вам и другие сведения, если вы через четверть часа придете в «Торси» на 33-й улице...

Ошеломленный, с недоумевающим видом и с открытым от изумления ртом, Питер Ларм ответил:

— Согласен. Я буду.

Он машинально повесил трубку и посмотрел на Джемса, потом на Флосси, которые не сводили с него глаз, ничего не понимая.

— Что с вами, патрон? — спросила наконец секретарша. — Можно подумать, что вы увидели привидение.

Питер медленно выпрямился и сердито обратился к Джемсу:

— Что ты тут торчишь до сих пор? Ты собираешься ехать или нет?

Отказываясь что-либо понять, Джемс Арнакль быстро направился к двери. С невинным видом Флосси переспросила:

— Все-таки что это случилось, патрон?

Питер взорвался.

— Занимайтесь лучше своими делами. Немедленно возвращайтесь к себе в комнату. Я вынужден отлучиться, но вернусь около семи часов.

Как метеор, он промчался через комнату и сильно хлопнул дверью. Флосси состроила забавную гримасу и, не торопясь, направилась к себе, села за пишущую машинку. Привычным жестом она достала из своего тайника бутылку с портвейном и наполнила небольшой стаканчик. Она выпила, причмокнула губами и, вытянув из пачки турецкую сигарету, закурила ее, с наслаждением затягиваясь.

 Глава седьмая

Убедившись, что Джемс Арнакль действительно ушел, Питер сел в свою машину. Он подумал, что таинственный телефонный звонок, почти идентичный тому, который он выдумал, чтобы избавиться от полицейского Била Хастена, подстроил ему сам полицейский. Но учтя то весьма короткое время, которое прошло между уходом Била Хастена и телефонным звонком, он решил, что это все же невозможно. Во всяком случае, чтобы быть абсолютно уверенным в этом, он сделал круг по 33-й улице, чтобы проехать мимо «Торси». Там он увидел огромный черный лимузин полицейского и успокоился на этот счет.

Четверть часа спустя он поставил свою машину на 33-й улице и пешком пошел в «Торси». Здесь всегда было малолюдно, это было место влюбленных. Войдя в здание, Питер остановился, чтобы осмотреть зал. И сразу же в глубине зала он увидел сидящую за столиком красивую даму и узнал ее, Он прекрасно помнил, что это была именно та женщина, с которой он встретился в дверях конторы Стефана Дунса.

Молодая женщина сделала ему легкий знак, и он немедленно подошел к ней. Высокая, очень пикантная брюнетка, она была одета в черный костюм и белую шелковую блузку, всю в оборочках. Питер присел на свободный стул рядом с ней и произнес:

— Здравствуйте, прекрасная дама. Я благодарю вас за ваш телефонный звонок, но Хастен уже был у меня и ушел. Я вас внимательно слушаю...

Томный пронзительный взгляд молодой женщины замер на Питере. Она улыбнулась, и в этот момент к их столику подошел официант. Питер заказал кофе и обратился вполголоса:

— Ну начинайте же. Почему вы вдруг позвонили мне по телефону? Я полагаю, что вы жена Стефана Дунса, не так ли?

Она слегка покачала головой и возразила:

— Мы не женаты... Когда я пришла сегодня утром в его контору, я увидела, в какое состояние вы привели его. Он был в необыкновенной ярости. Он сказал мне, что вчера вы украли записную книжку мисс Мурки. После того, как он повесил трубку, не сказав сержанту, кто ему звонит, он стал уверять меня, что это доставит вам множество неприятностей, но что он сам ничем при этом не рискует, потому что вы достаточно умны, чтобы спрятать книжку в надежное место. Я попыталась его расспросить, но он сразу стал сдержанным и отказался отвечать на мои вопросы, говоря, что все это не имеет уже никакого значения.

Она замолчала, пока официант расставлял на столике заказанный Питером кофе. После короткой паузы Питер спросил:

— И тогда? Почему вы все же предупредили меня? У вас с Дунсом не все гладко?

Она избегала пронизывающего взгляда Питера и нервно поворачивала свою чашку, рискуя расплескать кофе.

— Это будет слишком длинное объяснение, — сказала она, — Да у меня и нет ни малейшего желания. Все, что я могу сказать вам, так это то, что Стефан в настоящее время меня очень беспокоит. Раз он не заявил на вас после всего, что вы сделали с ним, значит, у него имеются для этого достаточно серьезные основания. Я же совершенно не собираюсь попадать вместе с ним в какие бы то ни было грязные истории.

И вдруг она заколебалась, но быстро взяв себя в руки, проговорила:

— Стефан пугает меня...

В течение нескольких минут Питер нервно щипал себя за кончик носа. Он еще не смог понять, почему эта женщина решила действовать таким образом. Была ли она искренна или попросту сговорилась со Стефаном Дунсом, чтобы одурачить его? Помедлив, он спросил:

— Как вас зовут?

Без колебаний она ответила:

— Гледис Нутмег. Я живу в доме номер 432 по Шестой авеню.

— Одна?

— Да, одна. Мои «встречи» с Дунсом всегда происходят только у него.

Помолчав, она грустно спросила:

— Скажите мне, мистер Ларм, в чем его обвиняют? Ведь это, по-видимому, по поводу этой мисс Пантер, не так ли?

Питер с большой осторожностью ответил вопросом на ее вопрос:

— Вы ее знали?

Она сразу же перестала заниматься своей чашкой и дотронулась до руки Питера Устремив на него беспокойный взгляд, она проронила:

— Я видела ее один раз в конторе у Стефана. Она произвела на меня странное впечатление.

Питер погладил руку Гледис Нутмег и как бы между прочим спросил:

— Какое же впечатление?

— Я не знаю, — пролепетала она, — это очень трудно объяснить...

Питер подвинулся к молодой женщине и лукавым тоном подсказал:

— Ревность?

Она отвела взгляд, и ее лицо покраснело от досады. Приглушенным голосом она ответила:

— Может быть, мне показалось, что Стефан и эта женщина были более интимно знакомы, чем хотели это показать... Я была почему-то уверена, что они знакомы уже давно.

— Вы можете мне доверять, Г ледис?

О.на снова посмотрела на него. Их лица были очень близко одно от другого, он почувствовал ее дыхание.

— Я много слышала различных разговоров о вас, мистер Ларм. Я также с интересом читала в газетах о всех тех людях и делах, которые вы с таким искусством распутывали. И мне совсем не трудно вам поверить.

Питер сразу же смягчился. Улыбка появилась на его губах, он сильно сжал ее руку.

— Вы мне очень симпатичны, Гледис, — убедительно проговорил он. — И мне очень бы не хотелось, чтобы вы были вовлечены в какую-нибудь грязную историю вместе с Дунсом. Поверьте мне, его позиция в этой истории очень скверная, если не сказать больше. Мне известно гораздо больше, чем полиции. Вы можете рассчитывать на мое покровительство, и с вами ничего плохого не случится, это я вам гарантирую.

Огонек надежды затеплился в темных глазах Гледис Нутмег. Она с живостью откликнулась:

— Я только о том и мечтаю, чтобы хоть чем-то вам помочь, мистер Ларм. Я восхищаюсь вами...

Он осторожно добавил:

— Я тоже, Гледис, я просто в восхищении от вас...

Он нагнулся к ней. Она не отодвинулась, не выразила неудовольствия. Польщенный этим, детектив продолжал:

Я совершенно уверен, Гледис, что мы с вами отлично поймем друг друга. У Стефана Дунса не должно возникнуть никаких подозрений относительно того, что вы собираетесь его бросить. Наоборот, вы должны действовать таким образом, чтобы он был уверен в вашем искреннем, добром расположении к нему. А при ваших свиданиях он, может быть, будет откровенным и поделится с вами... А вы сообщите мне об этом.

Он резко убрал руку, положил локти на стол и с чувством сказал:

— Понимаете, Гледис, эта история меня очень волнует. Вы знаете, что один молодой человек, по имени Грегори Мак-Линен, был задержан по обвинению в убийстве мисс Пантер. Его мать пришла ко мне с просьбой провести подробное расследование по этому делу и вытащить из него ее сына. Она абсолютно уверена, что ее сын не способен на убийство. Все, что я узнал за эти дни, убедило меня в его невиновности. Чтобы вернуть радость жизни этой несчастной матери и сохранить жизнь ее не виновному в убийстве сыну, я готов на все и ни перед чем не остановлюсь, понимаете?

Краем глаза он наблюдал за действием этой маленькой, но проникновенной речи. Гледис Нутмег была, видимо, растрогана. Она немного помолчала, потом ответила:

— Я прекрасно все это понимаю, мистер Ларм. Я помогу вам.

Он обнял ее за плечи и внимательно посмотрел на нее.

— Вот что вы должны будете сделать, — сказал он. — Постарайтесь повидать Стефана Дунса сегодня же днем и ведите себя так, чтобы он был уверен в вашей искренности. Я буду вас ждать сегодня в восемь часов у «Бревурт», около Вашингтон-сквера. Я приглашаю вас на обед. Согласны?

Она утвердительно кивнула головой, как будто эмоции не позволяли ей говорить. Он встал, заплатил по счету, попрощался и, не оборачиваясь, вышел из зала.

Было ровно пять часов, когда Питер Ларм решительно вошел в кабинет доктора Энтони Батера, который немедленно встал из-за стола и пошел ему навстречу, чтооы поприветствовать его.

Питер устроился в кресле и, прежде чем начать разговор, подождал, пока хирург займет свое место за письменным столом.

— Я очень признателен, что вы смогли уделить мне немного внимания. Я хотел повидаться с вами, чтобы задать несколько вопросов, касающихся мисс Мурки...

Врач медленно поднял свою тонкую руку к плешивому черепу и осторожно пригладил на нем серебряные волоски.

— После вашего телефонного звонка я из любопытства спросил про мисс Мурки, про ее карту, которая, естественно, тоже должна была бы находиться в наших архивах по обслуживающему персоналу, когда-либо работающему у нас... — Он сделал небольшую паузу, посмотрел на Питера Ларма и добавил: — Досье мисс Мурки тоже таинственно исчезло.

Питер, не выказав особенного удивления подобным обстоятельством, спокойно спросил:

— Вы можете мне сообщить все, что знаете о ней?

Доктор Энтони Батер, казалось, был обескуражен поведением Питера: пропажа и этой карты не привела детектива в изумление. Врач глубоко вздохнул и медленно проговорил:

— Мисс Мурки поступила ко мне на службу три года тому назад. Она меня полностью устраивала как сиделка. Через некоторое время я узнал из разговора, что она начала пить. Я терпеливо выжидал, надеясь, что это у нее пройдет. Но однажды едва не случилась беда, потому что она совершенно пьяная заступила на свое дежурство. Бесполезно много распространяться об этом. Я, конечно, немедленно вышвырнул ее за дверь... Это было приблизительно год назад.

— А вы знаете, что она делала после этого? — спросил Питер.

Хирург покачал головой и ответил:

— Абсолютно ничего мне об этом не известно. Вы сами понимаете, что у меня множество других дел и нет ни времени, ни желания заниматься дальнейшей судьбой уволенных мной служащих.

Питер понимающе покачал головой и уточнил:

— Вы дали мне понять во время моего последнего визита к вам, что Нора Кади должна была представить вам весьма уважительные причины для того, чтобы вы сделали ее похожей на ту, на которую она хотела походить. Я предполагаю, что рекомендации мисс Мурки, которая тогда полностью вас устраивала как работник, должны были также сыграть свою роль?

Доктор Батер, раздосадованный, снял очки и положил их па кусок замши, лежащий перед ним. Потом он, не сдерживая себя,ответил:

— Весьма возможно... Это было уже так давно, что я не могу ничего вспомнить... По этому случаю я хочу попросить вас об одной услуге.

Он водрузил очки обратно на нос, похожий на клюв, и продолжал, избегая взгляда Питера:

— Я был с вами совершенно откровенен и хотел бы, чтобы полиция ничего не знала о моих операциях на лице мисс Пантер. Так как я бессилен из-за исчезновения карты мисс Пантер дать какие-либо объяснения по этому поводу, это может причинить мне всевозможные неприятности, а моей клинике нежелательную репутацию. Вы, надеюсь, понимаете меня?

Несколько удивленный, Питер Ларм тем не менее заверил его:

— Я вас отлично понимаю, доктор. Бесполезно говорить вам, что я вообще неохотно делюсь с полицией моими сведениями и делаю это только в самых крайних случаях и только тогда, когда это необходимо лично мне, для моих расследований. И тем более, раз вы меня об этом просите, эта история останется между нами. Слово чести.

Хирург, казалось, избавился от огромной тяжести,# его лицо прояснилось.

— Я вам очень благодарен, мистер Ларм, — сказал он проникновенным голосом. — Я вам доверяю. Поверьте мне, я очень сожалею, что не смог дать вам необходимых для вас сведений. Я прекрасно понимаю, что они вам нужны для дела. Если случайно я узнаю что-нибудь новенькое, я вам немедленно позвоню...

Питер широко улыбнулся, встал и пожал руку доктору:

— Я еще раз прошу прощения, что оторвал вас от дела. До свидания и спасибо.

На улице Питер остановился, чтобы закурить. Его лицо неожиданно стало очень озабоченным. Нахмурившись, он направился к своей машине.

Было уже начало седьмого, когда Питеру Ларму удалось пристроить свою машину на свободном месте на 57-й улице. Он вылез из машины, старательно запер дверцу и быстро направился к дому, в котором вчера мисс Мурки встретила смерть.

На его стук дверь отворилась, и перед ним стояла женщина, кроткое и морщинистое лицо которой, окруженное великолепными седыми волосами, выражало величайшую тревогу. Питер поздоровался и вежливо спросил:

— Вы помните, что...

Она перебила его довольно приятным голосом:

— Я отлично помню вас, сэр.

Питер широко улыбнулся и продолжал:

— Это я, к великому моему сожалению, обнаружил вчера вечером вместе с ночным портье тело. Мне так неприятна эта история... Я руковожу юридической конторой и хотел видеть мисс Мурки по вопросу о наследстве...

С удовлетворением он отметил заинтересованный блеск в глазах старой женщины. Долгий опыт Питера Ларма подсказал ему, что трюк с наследством всегда вызывает в людях интерес. Он решил продолжать в том же духе и сказал:

— Мне стоило большого труда обнаружить следы мисс Мурки, и теперь, когда она мертва, мне придется снова возобновить свои поиски. Не знаете ли вы случайно, были ли у этой женщины какие-нибудь родственники?

Старая женщина поудобнее устроилась на стуле, пригласив и Питера последовать ее примеру. Положив свои бледные руки на колени, она поправила черное шелковое платье и ответила, глядя прямо в глаза:

— Я не могу вам сказать в точности, сэр. Мисс Мурки получала мало писем. Но большинство писем, которые приходили сюда, посылались из Филадельфии. И это все, что я вам могу сообщить.

— Если бы вы мне подсказали, где работала мисс Мурки, я, может быть, среди ее сослуживцев смог бы получить более полные сведения?

Старая женщина полуприкрыла глаза, чтобы сосредоточиться, и ответила:

— Я только знак», что мисс Мурки была компаньонкой у одной дамы, калеки, очень богатой и живущей на Парк-авеню. Но я никогда не знала ее точного адреса.

Питер встал и вежливо поблагодарил старую даму.

— Я вам очень благодарен, — сказал он. — Извините меня, что я принес вам столько беспокойства. Надеюсь, сведения, которые вы сообщили, будут мне полезны. Всего хорошего, мисс.

Он еще раз учтиво поклонился ей.

Пройдя вестибюль, он вышел на улицу, раздумывая над тем, что же ему теперь предпринять.

 Глава восьмая

На старом «бьюике», принадлежащем «Детективному агентству», Джемс Арнакль менее чем за час добрался до Филадельфии.

Несколько раз ему приходилось обращаться за справками, чтобы найти адрес, который был ему указан. Он остановил, наконец, свою машину в центре индустриального пригорода, серого, задымленного. Вылез из машины и направился по грязной маленькой улочке, с левой стороны которой находилась обувная фабрика, с правой — располагались ветхие жилые дома.

Джемс Арнакль медленно прошел три четверти улочки и остановился у входа в дом, где сорная трава росла прямо на пороге, между камней.

На верхней ступеньке сидел, полузакрыв глаза и поджав под себя ноги, какой-то странный тип, курящий фарфоровую трубку. Он был одет в грязные бархатные брюки и военного образца блузу цвета хаки, такую же замызганную, как и брюки. Волосы соломенного цвета падали грязными прядями с его шишковатого черепа. Казалось, он и не заметил приближения Джемса Арнакля.

Джемс кашлянул, чтобы привлечь его внимание, поставил ногу на первую ступеньку и спросил решительным током:

— Добрый день, приятель. Что, Миллеры здесь живут?

Человек несколько раз затянулся из своей трубки и сказал, не поднимая глаз:

— Второй этаж, дверь налево...

— Спасибо, братец... — поблагодарил Джемс.

Он вышел на площадку, обошел сидящего на ней человек а и стал подниматься по деревянной расшатанной лестнице.

На втором этаже он остановился перед дверью слева и деликатно постучал. Изнутри доносились различные шумы, но Джемс не получил никакого ответа. Тогда он стал стучать громче. Внутри по-прежнему продолжался шум и, по-видимому, никто там не обращал внимания на его стук. Потеряв терпение, он повернул дверную ручку, толкнул дверь, которая со скрипом отворилась.

Джемс был из тех парней, которых трудно удивить чем-либо. За свою полную приключений жизнь он немало всего перевидел. Но на этот раз его взору предстал спектакль, от которого он просто остолбенел: его глаза округлились, а рот от изумления широко раскрылся.

Посредине единственной комнаты, среди неописуемого беспорядка мужчина и женщина, казалось, занимались странной игрой. Женщина средних лет, с расстегнутым корсажем одной рукой держалась за грудь, а другой — показывала на часы, висевшие на стене. Мужчина, сидящий на железной кровати, держал над собой раскрытый зонтик и свободной рукой стучал себя по ногам молотком.

Ошеломленный, Джемс некоторое время смотрел на них с изумлением, потом все же решил, что будет лучше заявить о своем приходе.

— Хелло, друзья! Можно говорить в этом доме?

Слова его, казалось, упали в пустоту. Мужчина и женщина, не обращая на него никакого внимания, продолжали свою дикую игру. Обеспокоенный всем этим, Джемс осторожно закрыл за собой дверь и спустился на два этажа.

Малый все так же сидел и курил свою трубку на ступеньке у входа. Джемс похлопал его по плечу и спросил:

— Скажи-ка, друг, мне кажется, что что-то неладное творится у Миллеров...

Человек вынул изо рта трубку, поднял к Джемсу свое потасканное лицо и спокойнейшим образом ответил:

— А что?

Джемс приблизился к нему и сказал:

— Я стучал много раз, но так как никто мне не ответил и не открыл дверь, я вошел сам. Эти люди ведь совершенно сумасшедшие. Девица полуодета и почему-то указывает на часы, а тип держит над собой раскрытый зонтик, сидя на кровати, и ударяет по своим ногам молотком. ..

Не выказывая ни малейшего удивления, парень спросил:

— Вы с ними знакомы?

Джемс покачал головой.

— Нет, — ответил он, — в первый раз вижу их.

Человек пожал плечами, снова затянулся из своей трубки и продолжал:

— Это ведь глухонемые, — сказал он. — Я лично понимаю, о чем они говорили. Она поясняла ему, что настало время идти за молоком, а парень ей отвечал, что у него ломит ноги и что скоро пойдет дождь.

Обалдевший от такого объяснения, Джемс посмотрел на небо. На него упало несколько дождевых капель; страшно недовольный этим обстоятельством, он пробормотал сквозь сжатые зубы:

— Так что, это оракул какой-то, этот парень?!

Потом немного подумав, он нагнулся к своему собеседнику и спросил:

— А они умеют читать?

Человек вынул трубку изо рта:

— Безусловно. Если вам надо у них что-нибудь спросить, напишите все это на бумаге.

И так как начался дождь, он встал и вошел в дом.

Джемс Арнакль снова поднялся на второй этаж и уже без всякого стука вошел к Миллерам. Женщина, не застегнув своего корсажа, устроилась на стуле и дремала. Ее грудь по-прежнему была обнажена, но Джемс уже не обращал на это никакого внимания. Мужчина сидел на том же месте, но он уже закрыл зонтик и отложил в сторону молоток. Он тоже казался сонным.

Джемс приблизился, к ним и поприветствовал их. Мужчина и женщина внезапно обнаружили его присутствие и уставились на него вопрошающим взглядом. Джемс дружески

им улыбнулся, потом достал из кармана записную книжку и на чистой странице написал крупными буквами: «Знаете ли вы этих людей?»

Из другого кармана он достал фотографии мисс Пантер и мисс Мурки и вместе с листком бумаги протянул их мужчине. Глухонемой посмотрел на оба портрета, лицо его вдруг прояснилось. Он прочитал вопрос, заданный Джемсом, положил фотографии возле себя и протянул руку за бумагой и карандашом. Он быстро написал несколько слов внизу страницы, и Джемс, подойдя ближе, прочел через его плечо:

«Да, это кузины моей жены».

Заинтересованный, Джемс почесал себе затылок, потом потер нос и фыркнул. Взяв карандаш и бумагу у мужчины, он написал следующий вопрос: «Как их зовут?»

И сразу же получил ответ: «Эмили и Нора Мурки».

Джемс снова почесал себе затылок, потом, подумав несколько секунд, снова задал вопрос: «Какое у них родство?»

Глухонемой ответил одним словом: «Сестры».

Еще более потрясенный, Джемс взял карандаш и бумагу и исписал всю страницу интересовавшими его вопросами. Таким образом ему удалось узнать, что семья Миллеров не видела Эмили Мурки в течение уже нескольких лет, но что поддерживала с ней связь при помощи посланий довольно регулярно. А что касается Норы, то глухонемой утверждал, что она приезжала повидаться с ними не раз в прошлом месяце и что они получили от нее несколько писем. Они не знали, что она стала артисткой мюзик-холла под псевдонимом мисс Пантер.

Это были все сведения, которые Джемсу Арнаклю удалось получить. По всей видимости, глухонемой еще не знал, что обе женщины были мертвы. Посетитель поблагодарил их широкой улыбкой и удалился.

Дождь шел уже очень сильный. Не встретив больше человека с трубкой, Джемс побежал к своей машине, быстро вскочил в нее и уехал.

Было около семи часов вечера, когда Питер Ларм вернулся в агентство. Он невольно брезгливо поморщился, когда вошел в комнату Флосси, заполненную дымом. С сигаретой в зубах молодая женщина, казалось, мечтала. Ее тонкие пальцы любовно сжимали маленький стакан, наполовину налитый ее любимым портвейном. Увидев Питера, она приветливо улыбнулась, но он не заметил этого и строго спросил:

— Джемс еще не возвращался?

Она отрицательно покачала головой и снова загадочно улыбнулась.

— А Майк?

Флосси вынула сигарету изо рта и ответила:

— Тоже нет. Но они оба прекрасно знают, что должны быть здесь в семь часов.

В горле Питера запершило от этого невозможного табачного дыма и невыносимого запаха. Он кашлянул и проворчал:

— Как только они появятся, пошлите их сразу же ко мне и сами приходите.

Он вошел в свой кабинет, широко распахнул окно и упал в кресло с глубоким вздохом облегчения. Потом нащупал в своем кармане плиточку шоколада, достал ее, быстро развернул, сломал пополам и, положив кусочек в рот, сразу же достал сигарету и закурил.

Дело представлялось ему все более и более запутанным. Странное появление Гледис заинтриговало его. Безусловно, в этой игре был шанс, что она с ним искренна, и, возможно, ее роль задумана так, чтобы как можно больше выведать у него о его планах, потому что она была заодно со Стефаном Дунсом, и в то же время предпринять самим все меры предосторожности и по возможности обезопасить себя.

Питер усмехнулся. Если темноволосая Гледис имела намерение обмануть его, то он ей не завидовал. Она тем самым навлекала на себя очень большие неприятности.

Так и сидел он со своими мыслями и сомнениями, как вдруг из комнаты Флосси послышался пронзительный голос Майка Сорела. Через десять секунд детектив агентства появился собственной персоной перед Питером, как всегда в растрепанном виде.

Майк Сорел был, бесспорно, весьма забавным человеком. Небольшого роста, коренастый, да к тому же природа наградила его слишком большой головой. На его круглом красном лице беспрестанно бегали широко расставленные глаза. Его тонкие губы прикрывали потемневшие от табака зубы. Манера одеваться также была необычной. На нем был светло-лиловый костюм и галстук, на котором нарисована голая женщина.

Майк Сорел не отличался особым умом, но был добросовестным и трудолюбивым сотрудником и четко выполнял псе распоряжения своего патрона. Вместе с Джемсом Арнаклем они составляли исключительную пару. Конечно, у него были и недостатки, и было их немало. Его нетерпимость по отношению к официальной полиции принесла немало неприятностей агентству. Кроме этого, он был очень неравнодушен к сексу, в любом его проявлении, и очень любил всякие шутки, подчас весьма рискованные.

Засунув большой палец за отворот пиджака, он направился прямо к Питеру, издали приветствуя его своим тонким голосом.

— Салют, патрон! Я провернул весьма хорошее дело...

Питер не выказал ни малейшего знака поощрения. Удалось ли Майку выполнить порученное дело или нет, но он, по его словам, всегда провертывал «хорошее дело». Немного сухо Питер произнес:

— Садись и подожди минуту. Когда придет Джемс, мы поговорим.

В этот момент дверь в коридоре с шумом хлопнула и раздался громкий голос Джемса Арнакля. Вслед за этим послышался смех Флосси и их приглушенные голоса.

Питер начал уже терять терпение, когда, наконец, дверь кабинета открылась, и, подталкиваемая Джемсом, который пристроился сзади нее, вошла Флосси с покрасневшим лицом.

— Это черт знает что такое, какие у этой девочки твердые ягодицы. Как камни! — с улыбкой проговорил Джемс.

Питер сделал вид, что не расслышал его слов, и кивком головы указал им на стулья. Флосси устроилась между двумя сотрудниками агентства и так одернула свою юбку, что невольно привлекла внимание к своим бедрам, потом небрежной рукой провела по затейливо украшенному лифу платья.

Не показывая вида, что он опять заметил ее' маневр, Питер положил руки на стол и обратился к Майку.

— Ну, начнем пока с тебя, — сказал он. — Мы тебя слушаем.

Майк Сорел поправил свой необычный галстук, выпрямился на стуле и начал с пафосом:

— Вот так, шеф, я был в мюзик-холле. Я проник в помещение и узнал, что легавые орудовали там еще сегодня утром. Но что касается отпечатков пальцев, то тут ничего... Все было вычищено так, что не найти следов ни одного пятнышка. Я показал фотографию этой Мурки всем мышкам там. Но ни один человек ее не узнал.

Питер привстал и недовольно перебил его.

— Ничего в этом удивительного нет! Раз девица сама маскировалась во время работы, то это вполне естественно. Продолжай!

— Я немного расспросил о номере девушки. Никто ничего не знает, ни один присутствующий даже за кулисами ничего не понимал в ее фокусе. После каждого выстрела свет гас только на три секунды. Это совершенно точно зафиксировано. Ты говорил, что за это время она не могла бы поднять руки. По словам тамошних мышек, она заставляла приносить к краю сцены нечто похожее на кабину из дерева, в которой находилась ее костюмерша. Там она снимала, свои одежды, пока было темно на сцене. Но тем не менее во всем этом есть что-то неладное. Я в этом совершенно убежден.

Он снова поправил узел своего впечатляющего галстука, засунул оба больших пальца за отвороты пиджака и продолжал:

— Кажется, в первый раз мисс Пантер показывала свой номер в Нью-Йорке. До сего времени она большей частью работала в Калифорнии и во Флориде. По словам легавых, она имела там просто ошеломляющий успех.

Он принял вдруг игривый вид и заерзал на стуле.

— Мне, конечно, понятно это, — уточнил он. — Такая девочка, как она, и снимает во время представления все свои шмотки прямо на сцене... Это, конечно, должно нервировать зрителей.

Флосси бросила на него косой взгляд и немного одернула свою юбку на бедрах. Не вступая в разговор с Майком, Питер обратился к Джемсу, взгляд которого, казалось, не мог оторваться от ляжек секретарши.

— Ну, теперь твоя очередь. Ты что-нибудь узнал в Филадельфии?

Джемс с трудом оторвал свой взор от приятного для него зрелища и, прежде чем ответить, кашлянул в кулак.

— Я был в Филадельфии, патрон, — начал он. — Но, черт меня побери! И только для того, чтобы найти адрес, а ты говорил, что это очень важно. Наконец, мне удалось...

Мгновение помедлив, он продолжал уже более спокойно:

— ...Но будет лучше, если я расскажу все по порядку. Это такое заброшенное местечко, которое вряд ли где встретишь. На крыльце этого дома, если его можно так назвать, я увидел одного типа, с весьма философским складом ума. Ты что-нибудь понимаешь, а? Вот так и я сначала ничего не понял и был в большом недоумении. Ладно... Я спросил его, живут ли здесь Миллеры, и он мне ответил: «Второй этаж, налево». Я влез туда, постучал, но никто не отозвался на мой стук. Ты, может, думаешь, что меня это остановило? Нет! Я толкнул Дверь и вошел. О, если бы ты мог видеть эту картину! Но лучше я расскажу все в деталях. Представь себе, сидит девица, вытащила свои коробки из-под молока наружу и давит на одну, как будто ей плохо. Одновременно она указывает на часы...

Флосси неожиданно разразилась сумасшедшим смехом. Майк слушал с раскрытым ртом. Питер ударил кулаком по столу:

— Когда ты, наконец, кончишь корчить из себя идиота?!

Джемс с недоумением посмотрел вокруг. С обиженным видом он проговорил:

— Прежде всего, я не понимаю, что смешного в том, что я сказал. Это действительно так было, и я думал, что, может быть, будет полезным рассказать вам все наиболее подробно. .. Итак, девица нажимала на свою коробку для молока и указывала на часы...

Сумасшедший хохот Флосси, которая откинулась на своем кресле, снова прервал его. Рассердившись, он хлопнул себя по бокам и закричал:

— Боже мой! Мы что, говорим серьезно или нет?

Вмешался Питер:

— Флосси, прекратите свой глупый смех и держитесь спокойнее или уходите совсем отсюда.

Откинувшись в кресле, Джемс провел волосатыми пальцами по ноздрям, глубоко вздохнул и продолжал:

— Итак, девица нажимала на коробку для молока и указывала на часы. А тип держал над собой открытый зонтик, сидя на кровати и ударяя себя молотком по ногам...

На Флосси опять напал неудержимый смех. Ее голова склонилась до колен, и она сотрясалась всем телом. Потом она с трудом выпрямилась, встала с кресла и, будучи не в силах больше сдерживать смех, покинула кабинет. Удивленный, Майк не мог ничего понять.

Убедившись, что Питер по-прежнему слушает его, Джемс продолжал рассказывать:

— Как ты думаешь, какое впечатление это произвело на меня? Я сказал себе, что они, видимо, просто сумасшедшие, и, прикрыв дверь, спустился вниз, так ничего и не поняв. Пришлось спросить у этого философа, что все это может означать.

Тогда философ сказал мне, что сумасшедшие со второго этажа это просто глухонемые люди. Это мне сразу же объяснило все. И я снова поднялся наверх. Тут мне пришла в голову гениальная мысль. Ты ведь меня знаешь, патрон? В случаях, подобных этому, я никогда не позволю себе растеряться. Итак, у меня возникла гениальная идея. Я взял свою записную книжку и записал в ней вопросы, которые собирался им задать.

Чрезвычайно довольный собой, он посмотрел на Майка, потом на Питера. Не встретив ответной реакции, несколько огорченный этим, он продолжал уже не в таком приподнятом настроении.

— Как оказалось, девица Мурки была сестрой мисс Пантер. Это были двоюродные сестры жены Миллера.

Питер от неожиданности переменился в лице.

А ты не мог сказать этого раньше, дурацкая твоя башка?

Потом, взяв себя в руки и вновь обретя спокойствие, он спросил с небольшим сомнением:

— А ты абсолютно уверен в этом?

— Но, послушай, патрон, за кого ты меня принимаешь?

Питер несколько раз ущипнул себя за кончик носа и спросил:

— А Миллер написал свои ответы на листах твоей записной книжки?

— Да.

— Покажи...

Джемс достал из кармана и протянул Питеру свою записную книжку. Питер Ларм взял ее, потом открыл потайной ящик своего письменного стола и вынул оттуда письма, найденные у мисс Мурки. Он быстро сверил почерки. Они полностью совпадали.

Питер задумчиво взял сигарету и закурил ее. Обводя взглядом своих сотрудников, он осторожно начал:

— Да... Этот трюк абсолютно все меняет. Если принять во внимание, что мисс Пантер была убита помощницей, то можно задать вопрос, почему лее последняя могла убить свою сестру? Какая у нее была на то причина? Потом еще нужно объяснить, почему Эмили была вычеркнута из живущих. Что-то есть во всем этом, что не звучит.

Он собирался продолжить нить своих рассуждений, как вдруг его прервал телефонный звонок. Он снял трубку, послушал и, прижав к груди телефонную трубку, прошептал на ухо Джемсу:

— Это твой дружок, сыщик. У него, без сомнения, имеются для тебя новости. Возьми трубку...

Он протянул Джемсу трубку, и тот, прочистив горло, произнес наигранным расстроенным голосом:

— Алло, я слушаю... А, это ты, старый орешек! Что нового?

Джемс некоторое время молчал, но было видно, что слушал он с большим вниманием и напряжением. Йотом, поблагодарив своего корреспондента, он повесил трубку.

— Ну что нового? — поинтересовался Питер.

Джемс, оглядев всех, ответил:

Полицейский врач распотрошил девицу Мурки и сказал, что она умерла от закупорки сосудов, никакой воды в легких не было обнаружено. Никакого яда во внутренних органах. Никаких видимых телесных повреждений, только есть едва заметный след от укола на сгибе руки. Но так как яда не обнаружено, это ни о чем не говорит.

Питер сделал недовольную гримасу. Заключение полицейского врача опрокидывало одну из его гипотез, но он знал, как легко, быстро и поверхностно иногда проводятся вскрытия, которые могут дать неверные результаты.

Выдержав паузу, Джемс добавил, что Мак-Линена выпустили после того, как он сделал свое последнее заявление. На лице Питера не отразилось никаких эмоций. Задумчивым взглядом он смотрел куда-то вдаль и каким-то безразличным тоном произнес:

— Я узнал сегодня, что мисс Мурки была компаньонкой у одной инвалидки на Парк-авеню. Я только не смог узнать номера ее дома.

Он повернулся к Майку и продолжал:

— Ты займешься этим делом. Если эта инвалидка существует, ты обязательно должен найти ее адрес. Но только найди ее адрес, а ее посещением я займусь сам.

Флосси вернулась в кабинет. Ее лицо было красным, и черная тушь размазана по векам. Удивленным тоном она спросила:

— Но патрон, раз клиент освобожден, то ведь не стоит теперь и продолжать дело?

Питер строго посмотрел на нее и ответил:

— Мак-Линена отпустили на свободу, но это совсем не означает, что с него сняты подозрения и он совершенно оправдан от обвинений. Так как официально меня не отстранили пока от дела, я буду продолжать заниматься им.

В этот момент раздался звонок у входной двери. Флосси мгновенно исчезла, закрыв за собой дверь, и несколько минут протекли при полнейшем молчании присутствующих. Потом в дверях показались волосы цвета красного дерева и плутовская физиономия секретарши. Она заявила:

— Это пришла миссис Мак-Линен. Можно ей войти?

Не колеблясь, Питер ответил:

— Да, пусть войдет.

Оба служащих агентства встали одновременно. Питер скомандовал:

— Майк, теперь ты займешься тем, что я тебе поручил, а ты Джемс, иди в свой кабинет и жди меня там.

Молодые люди вышли. Почти сразу же дверь кабинета снова отворилась, и на пороге появилась миссис Мак-Линен с радостным, сияющим от счастья лицом. Мистер Ларм указал ей жестом на кресло и спросил сдержанным тоном:

— Что у вас нового, миссис Мак-Линен?

Женщина одернула белую юбку и ответила голосом, дрожащим от возбуждения:

— Грегори сегодня освободили, и я пришла сразу же сюда, чтобы поблагодарить вас, мистер Ларм. Адвокат сказал, что все это произошло только благодаря вам...

Питер невыразительным тоном ответил:

— Я очень рад, что смог помочь ему выйти из тюрьмы, и я надеюсь очень скоро окончательно обелить его...

Кроткое лицо миссис Мак-Линен выразило сильное удивление. После непродолжительного колебания она проговорила каким-то упавшим голосом:

— Мистер Ларм, мне кажется, что ваша роль в этом деле уже окончена. Я пришла поблагодарить вас и заплатить то, что я вам должна за ваши хлопоты по делу.

Питер нахмурил лоб.

— Я надеюсь, что вы все это говорите несерьезно, миссис Мак-Линен? Освобождение вашего сына, вероятнее всего, только временное. Дело еще далеко не ясное. ..

— Но... наоборот, мистер Ларм. Полиция теперь убеждена, что это мисс Мурки убила мисс Пантер, а смерть убийцы положила конец и следствию.

Питер странно усмехнулся.

— Ну что ж, я понимаю, — сказал он. — Если полиция и в самом деле так думает, я готов думать так же. Но я очень опасаюсь, как бы не случилось ничего непредвиденного... В ваших же интересах мне следовало бы продолжить розыск.

Выражение страха промелькнуло на бледном лице миссис Мак-Линен, но она с живостью возразила:

— Нет, мистер Ларм, я не хочу этого. Скажите мне, сколько я вам должна, и покончим с этим делом.

Питер невольно сердито щелкнул языком, потом, несколько успокоившись, он вынул из кармана записную книжку в черной обложке и быстро перелистал ее. Он ущипнул себя за нос и ответил:

— Значит, вы дали мне аванс...

— Сто долларов, мистер Ларм.

Питер поднял глаза к потолку и стал шевелить губами, производя быстрый подсчет, потом заявил:

— Вы должны мне еще двести долларов, миссис Мак-Линен.

Кроткое лицо женщины вытянулось. Дрожащей рукой она открыла сумочку и пробормотала:

— Это очень много, сэр. Я ведь не богата...

Питер резко перебил ее:

— Я тоже, миссис, и мои служащие не работают даром. Триста долларов за расследование такого рода, подумайте сами, это...

Не говоря больше ни слова, миссис Мак-Линен вынула из своей сумочки четыре купюры по пятьдесят долларов и протянула их Питеру. Тот поднялся, чтобы пойти открыть перед ней дверь, и проговорил ледяным тоном:

— Попросите расписку у моей секретарши. Доброго вечера и желаю удачи, миссис Мак-Линен.

Он закрыл за ней дверь и сразу же прошел в кабинет Джемса, смежный с его. Устроившись в кресле, предназначенном для посетителей, Джемс курил, устремив взор к потолку. Он быстро выпрямился и спросил:

— Что случилось, патрон?

Равнодушным голосом Питер отдал распоряжение:

— Сейчас отсюда вышла миссис Мак-Линен, последи за ней весь вечер, пока она не войдет в свой дом и не ляжет в постель. Понял?

Джемс немедленно кинулся за плащом, а Питер вернулся в свой кабинет. Через несколько секунд к нему вошла Флосси, вопросительно глядя на него:

— Итак, шеф, все закончено?

Питер мрачно посмотрел на нее и ничего не ответил, потом встал и так же молча направился к двери.

— Я обедаю сегодня в «Бревурт», — сказал он. — Там меня можно будет найти до одиннадцати часов.

 Глава девятая

Было немногим больше восьми часов вечера, когда Питер Ларм вошел в «Бревурт». Ему всегда нравилась атмосфера этого заведения, которая отлично копировала обстановку старого французского кафе.

Приветствуемый метрдотелем, он оглядел все столики в надежде обнаружить Гледис, но ее пока не было. Он выбрал столик, стоящий немного в стороне, и заказал себе бурбон.

У Питера было отвратительное настроение. Какое-то нарастающее чувство беспокойства стесняло его грудь. История убийства мисс Пантер начинала его интересовать как раз в тот момент, когда его отстранили от дела. У пего лично не было никакого сомнения, что заключение судебно-медицинского эксперта официальной полиции не соответствовало действительности. История была гораздо сложнее, слишком много деталей не соответствовало официальной версии.

Во всяком случае, так как он не находился на государственной службе и не мог позволить себе работать без оплаты, он должен был бросить это дело.

Вдруг неожиданно он решил, что отправится завтра к Грегори Мак-Линену, чтобы честно поговорить с ним обо всем и внести ясность в это дело. Приняв такое решение, он несколько успокоился, и к нему вернулось его обычное настроение. Ему уже ничего не стоило любезно улыбнуться Гледис Нутмег, которая только что вошла в ресторан и стояла у дверей, разыскивая его глазами.

Освободившись от своего пальто, молодая женщина подошла к нему. На ней было вечернее платье, выгодно подчеркивающее ее великолепные формы. Питер встал, взял протянутую ему руку и осторожно поцеловал ее в ладонь. Он усадил ее рядом с собой и прошептал с чувством в голосе:

— Я действительно очень счастлив, что могу провести этот вечер в вашей компании, Гледис.

Она как-то смешно заморгала веками, одарила его нежным взглядом и взяла за руку. Глухим голосом с отлично отработанными модуляциями она ответила:

— Это удовольствие взаимно, мистер Ларм.

Подошедшему официанту она заказала аперитив, потом они сообща выбрали меню.

Питеру было интересно знать, известно ли молодой женщине об окончании дела. Чтобы удостовериться в этом, он спросил:

— А что у вас нового по этому делу, Гледис?

Она сразу же приняла озабоченный вид и ответила:

— Я только что ушла от Стефана. Я в точности следовала вашим инструкциям, но, несмотря на мои уловки, не, смогла вытянуть из него ничего. Он по-прежнему очень озабочен и так же не доверяет всему свету, в том числе и мне. Мне было нетрудно освободиться на сегодняшний вечер. Он даже сам сказал мне, что неотложные дела мешают ему провести этот вечер вместе со мной, он сможет увидеться со мной не раньше завтрашнего Дня...

Питер вздохнул. По всей видимости, молодая женщина игнорировала то обстоятельство, что Мак-Линен освобожден.

Они приступили к ужину и, разделавшись с первым блюдом, Питер спросил:

— Вы представляете себе, чем может быть занят Стефан Дунс сегодня вечером?

Она стала играть своим ножом, устремив взгляд на тарелку. Потом быстрым жестом взяла руку Питера в свою и медленно ответила:

— Не имею ни малейшего представления. Если бы у меня было время, я предупредила бы вас, чтобы вы могли проследить за ним. Я уверена, что это могло бы быть для вас интересным.

Питер размышлял несколько секунд, глядя на Гледис и гладя ее руку, лежащую в его руке. Потом, повернувшись к ней, он спросил:

— А вы не вспомнили больше никаких деталей, которые могли бы иметь отношение к этому делу?

Она томно взглянула на Питера и покачала красивой головой:

— Нет. Я много раздумывала над этим, но я абсолютно ничего не могла вспомнить из того, что могло бы иметь хоть малейшее отношение к этому делу и быть хоть в малейшей степени вам интересно...

Питер больше не настаивал. Гледис была очень красивой, очень пикантной, как раз такой, какая могла бы заставить даже его забыть о делах на этот вечер. Он сразу же стал настойчиво ухаживать за ней, что и ее не оставило равнодушной. Не переставая флиртовать, они закончили свой ужин около одиннадцати часов.

Внезапно Питер решил, что теперь настало время сыграть большую игру и, прежде чем спросить ее, обнял молодую женщину за талию.

— Не кажется ли вам, что теперь мы можем уже уйти?

В темных глазах Гледис появилось выражение лукавства. Она нагнулась к Питеру, давая ему возможность увидеть ее великолепную грудь в глубоком вырезе платья, и спросила, почти не шевеля губами:

— Чтобы пойти куда?

Он придвинулся к ней совсем близко и шепнул ей на ухо:

— Например, ко мне, выпить последний бокал...

Она отстранила свое лицо, чтобы прямо посмотреть на него, и, вдруг покраснев, продолжила свой вопрос:

— А... после последнего бокала?

Он дотронулся рукой до ее бедра и ответил совсем безразличным тоном:

— Потом мы увидим...

Она на мгновение опустила свои тяжелые веки под его возбужденным взглядом и прошептала дрожащим голосом:

— Решено, Питер. Мы отправимся сейчас к вам, а потом — «посмотрим».

Он отнял руку от ее бедра, чтобы отодвинуть стулья, и в этот момент к нему быстрыми шагами подошел метрдотель.

— МистерЛарм?

— Да, — ответил Питер.

— Вас срочно просят к телефону.

Луч надежды промелькнул в глазах детектива. Он извинился перед Гледис и последовал за метрдотелем.

То была Флосси, обезумевшая и говорившая, как ненормальная.

— Это вы, патрон? Поскорее приезжайте в контору. Сейчас туда придет миссис Мак-Линен. Полчаса тому назад был убит Грегори Мак-Линен!

Питер переменился в лице. Он крепко выругался и ответил Флосси:

— Бегу! Вы там будете?

Она тотчас же ответила:

— Я немедленно иду туда.

Питер быстро вернулся в зал и нашел Гледис уже одетой в пальто. По выражению его лица она сразу же поняла, что что-то случилось. Он обнял ее за плечи:

— Я очень огорчен, Гледис, но я вынужден немедленно покинуть вас и вернуться к себе в контору. Очень срочное дело. Вы хотите, чтобы мы увиделись завтра?

Красивое лицо молодой женщины выразило неудовольствие, и она капризным тоном спросила:

— А это действительно так срочно?

Он сразу же взял ее под руку, увлекая к выходу:

— Да, — уверял он. — Произошло убийство.

Он попросил швейцара позвать такси и посадил Гледис в него.

— Позвоните мне завтра утром в девять часов в мою контору. Я постараюсь освободиться, чтобы позавтракать с вами.

Он захлопнул за ней дверцу и подождал, пока такси не уехало, потом быстро направился к своей машине.

Через щель неплотно закрытой двери пробивался свет. Питер быстро вошел в комнату и оказался перед Флосси, лицо которой потеряло свойственное ему обычно выражение лукавства и задора. На одном дыхании молодая женщина выпалила:

— Она здесь...

Питер прошел в свой кабинет. Сидя в кресле, нервно теребя носовой платок, миссис Мак-Линен не обратила внимание на его приход. Ее лицо было восковой бледности, обведенные черными кругами глаза были полны отчаяния, слезы текли по щекам.

Ошеломленный ее видом, Питер сел за письменный стол и проговорил, откашлявшись:

— Вся моя симпатия и сострадание на вашей стороне, миссис Мак-Линен. Вы можете мне рассказать, как все это произошло?

Она внезапно разразилась рыданиями, и Питер отвел свой взгляд. Через некоторое время, вытерев свои покрасневшие глаза, миссис Мак-Линен начала дрожащим голосом:

— Я поехала за сыном в полицию, к сержанту Билу Ха-стену. Мы вместе вышли оттуда и пообедали в маленьком ресторанчике на Шестой авеню. Потом Грегори сказал мне о своем нежелании провести эту первую ночь у себя дома, и я тотчас же предложила ему переехать на некоторое время в комнату, которую он занимал раньше в моей квартире.

После обеда, около половины десятого, мы вместе отправились к нему, чтобы взять кое-что из белья. Мы, вероятно, пришли туда где-то около десяти, без четверти или без десяти минут десять. Оказавшись в квартире, в которой он, безусловно, провел немало счастливых минут со своей подругой, на него вдруг напало отчаяние, и он чуть ли не плакал. Потом, немного придя в себя, он стал складывать свой чемодан. Я, будучи очень усталой, прилегла на диван. Переживания многих дней его заключения совсем вывели меня из равновесия и обессилили меня. — Она слегка всхлипнула, проглотила слезы и продолжала: — Грегори уже закрывал чемодан, когда кто-то позвонил в дверь. Мой сын выпрямился, побледнев, а я приподнялась на диване, собираясь пойти открыть дверь. Но Грегори помешал мне сделать это и вышел из комнаты, направляясь к входной двери.

Она снова замолкла, ее бледные руки дрожали на коленях. Огромным усилием воли она взяла себя в руки и продолжила едва слышным голосом:

— Я слышала, как он открыл дверь, и сразу же у него вырвался изумленный крик, и одновременно раздались два выстрела, громко прозвучавшие в квартире.

Я вскочила, как сумасшедшая, но у меня так закружилась голова, что ч была вынуждена схватиться за стену, чтобы не упасть.

Как только я вбежала в переднюю несколькими секундами позже, я увидела, что мой сын лежит на спине, скрестив руки, около входной двери, которая была настежь открыта. Мне кажется, что я стала кричать, но потом потеряла сознание. ..

Закрыв лицо ладонями, она разразилась громкими рыданиями. Напряженный, барабаня нервно по столу пальцами, Питер ожидал продолжения.

— Когда я пришла в себя, я бросилась к моему сыну. Он был совершенно неподвижен, и я сразу же поняла, что он мертв. Даже не подумав закрыть дверь, я вернулась в комнату, чтобы позвонить по телефону сержанту Билу Хастену. Он приехал четверть часа спустя, или что-то около того, со своими сотрудниками. Выслушав мои показания, они позволили мне уйти.

Питер, прежде чем спросить, выждал несколько секунд:

— Вы смогли понять крик удивления, вырвавшийся у вашего сына в тот момент, когда он открыл дверь?

Она покачала головой и с большим трудом ответила:

— Нет, сэр. Я не помню, чтобы он сказал что-нибудь значительное. Просто «О!» или «А!». Больше ничего не могу вспомнить.

Питер изобразил недовольную гримасу и продолжал:

— С того момента, когда вы пришли за вашим сыном в полицию, и до момента совершения драмы вы говорили с ним о деле?

Она покачала головой и ответила:

— Нет, сэр. Мы как будто сговорились не касаться этой темы. Ведь мы всегда успели бы это сделать.

— Ваш сын казался счастливым, когда его освободили, или он чем-нибудь был озабочен? Как вам показалось?

Миссис Мак-Линен подняла на Питера глаза, полные слез, и медленно ответила:

— Он казался очень озабоченным, сэр. Это-то обстоятельство меня сразу удивило... Я ожидала увидеть его прыгающим от радости...

В глазах Питера загорелся странный свет. Он продолжал, как бы разговаривая сам с собой:

— Там, в квартире, сейчас находится Хастен со своими людьми, и мне совершенно бесполезно сейчас идти туда. При всех обстоятельствах посещение квартиры ничего не могло бы дать, так как драма разыгралась около двери.

Он в задумчивости ущипнул себя за кончик носа и долгое время оставался в таком состоянии, внимательно глядя на миссис Мак-Линен, потом поинтересовался:

— Ваше присутствие здесь означает, что вы хотите, чтобы я продолжал начатое ранее следствие?

Она стойко выдержала взгляд детектива, и ее взгляд посуровел.

— Да, — ответила она твердо. —И я жалею, что не послушалась вас раньше. Если бы я вам больше доверяла, это ужасное несчастье могло бы и не произойти. По крайней мере, я так предполагаю.

Питер не стал ей возражать. Такого рода признания всегда оставляли его равнодушным. Он встал со своего места и обошел стол, чтобы приблизиться к женщине. Дотронувшись до ее плеча, он предложил:

— Вы теперь должны вернуться к себе и попробовать заснуть. Я обещаю вам, что сделаю даже невозможное, чтобы ваш сын был отомщен.

Она тоже поднялась и стала вытирать слезы.

— Я благодарю вас, сэр. Я вам сейчас же дам новый аванс.

Питер энергично покачал головой и взял ее под руку, чтобы проводить до дверей.

— Обо всем этом мы поговорим позднее, миссис Мак-Линен. Позвоните мне завтра утром, около девяти часов...

Не ответив, она с рыданиями покинула комнату.

Проводив миссис Мак-Линен, Флосси вернулась к Питеру с озабоченным лицом.

— Грязная история, патрон. А вы опять оказались правы.

С устремленным куда-то вдаль взглядом Питер Ларм машинально тер очки и кончик своего носа. Внезапно застекленная дверь с шумом отворилась и появился Джемс с усталым видом и нахмуренными бровями. Увидя патрона, он осторожно закрыл за собой дверь и проговорил тихим голосом:

— Я подождал пока она уйдет, чтобы войти сюда. Как ты мне и сказал, я следил за ней весь день. Выходя отсюда, она отправилась к Хастену за Мак-Линеном. И они вместе пообедали в ресторане на Шестой авеню. Ушли они оттуда около половины десятого и взяли такси, которое привезло их к дому, где жил Мак-Линен. Я остался стоять на тротуаре в надежде, что женщина вскоре выйдет оттуда. Было уже приблизительно одиннадцать часов, когда я увидел Хастена, примчавшегося со своими молодчиками. Тогда я понял, что случилось что-то необычное...

Питер достал из кармана сигарету, закурил и, повернувшись к Флосси, спросил ее:

— Вы не могли бы предложить нам хоть по капле вашего питья?

Флосси мгновенно достала свою бутылку портвейна, поставила на письменный стол два стакана и наполнила их. Питер обратился к Джемсу:

— Ты не видел никого из знакомых тебе людей, входящими в это здание?

Джемс покачал головой.

— Нет. Но, безусловно, за это время было много приходов и уходов. Это довольно большой барак.

Он громко втянул носом воздух и заявил со смущенным видом:

— Там был мой дружок, сыщик. Я бы мог поговорить с ним... Кажется, миссис Мак-Линен вовсе не мать Грегори...

Питер подскочил на месте и схватил своего служащего за отворот пиджака.

— Что такое? Что это ты тут поёшь?

— Мать этого парня умерла, когда ему было лишь два года. Его отец снова женился через несколько лет на совсем молодой женщине. Но между Грегори и его мачехой отношения не складывались, все шло не так, как нужно... По этой-то причине он и покинул отцовскую квартиру...

Питер с живостью спросил:

— А отец?

— Умер два года тому назад.

Питер повернулся к Флосси, которая с открытым ртом остолбенело смотрела на них, застыв с бутылкой в руке. Он с неприязнью вдруг спросил:

— Ну? Вы дадите нам выпить или нет?

Флосси, вся дрожа, подала им стаканы, и они выпили, не глядя на нее. Потом Питер взял Джемса за руку и увел его в свой кабинет.

Там, в кабинете, усадив Джемса в кресло, Питер о чем-то глубоко задумался, а потом с глухим гневом в голосе стал размышлять вслух:

— Все эти фокусы начинают меня раздражать. Мне очень хотелось бы знать, почему эта женщина не сказала мне, что Грегори — только ее пасынок. Если в действительности они не любили друг друга, то надо сказать, что тогда она большая комедиантка. Но забудем об этом на время... Грегори был убит спустя три часа после своего освобождения, и, раз его убили, это означает, что он больше знал, чем положено, и знал что-то важное. .. И это что-то важное нам необходимо разгадать... Я теперь думаю, что тогда, во время своего первого показания, он все же говорил правду... Кстати, что он тогда рассказывал? Он рассказывал, что его любовница, как и всегда, пришла к нему около полуночи для того, чтобы отдать ему пакет, в котором находилось оружие убийцы. Разумеется, на первый взгляд все это казалось совершенно бессмысленным. Но теперь мне кажется, что Грегори тогда говорил правду или, во всяком случае, он верил, что говорил правду. Ты следишь за моими мыслями?

Он остановился перед Джемсом. Ошеломленный ходом мыслей своего патрона, Джемс только и смог воскликнуть:

— Каково, а патрон?!

Питер продолжал ходить по комнате и логически рассуждал:

— В чем секрет этой истории? Чтобы ответить на этот вопрос, несомненно, надо раскрыть секрет номера мисс Пантер. Я никогда ее не видел, но представляю, как все это могло происходить. По сведениям, полученным Майком в мюзик-холле, служащие этого заведения, которые на своем веку перевидали немало различных трюков, ничего не могли понять в номере мисс Пантер. Теперь уже известно, что револьвер, употребляемый мисс Пантер на сцене, был не настоящим. Один из машинистов сцены в нужный момент задувал свечи, именно в нужный момент. Потом наступала на три секунды полнейшая тишина и темнота. Не на четыре или пять секунд, а именно на три... Но если девица и могла снять свою блузку за три секунды, то совершенно очевидно, что ей было бы гораздо труднее за то же самое время снять брюки и совершенно невозможно успеть снять еще и чулки — и все это за те же три секунды...

Два года тому назад одна женщина обратилась к хирургу-косметологу с просьбой сделать ей пластическую операцию лица, чтобы изменить внешность и сделать ее похожей на определенную личность. Теперь же я совершенно уверен, что существовали две мисс Пантер. И это обстоятельство объясняет все, буквально все. Две девицы: одна из которых находилась на сцене, а другая в это время раздевалась в кабине, которую они просили ставить на краю сцены. Во время наступающей темноты происходила замена артисток, в то время как зрители не видели ничего, кроме вспышки огня. Ты понимаешь?

Маленькие глаза Джемса чуть не вылезли на лоб от такого откровения. Его круглое лицо просияло, и он громко закричал:

— Да ты настоящий гений, патрон!

Но тут же он с сомнением заметил:

— А костюмерша?

— Одна из двух должна была превращаться в костюмершу, ведь это-то совершенно уж просто. Таким образом, для всего света существовала лишь одна мисс Пантер...

Огромное лицо Джемса снова омрачилось и, громко вздохнув, он засопел. Потом осторожно проговорил:

— Но ведь известно, что костюмершей была мисс Мурки, а мисс Мурки совсем не похожа на мисс Пантер.

Питер усмехнулся.

— Вздор! Что заставляет тебя думать, что мисс Мурки была костюмершей мисс Пантер? То, что у нее была найдена одежда, которая была опознана людьми из мюзик-холла. А потом? Одежду ведь очень легко перенести из помещения в помещение, и кто-нибудь мог принести ее туда, где она была найдена.

Джемс притих. Питер стал ходить вокруг своего собеседника, продолжая рассуждать:

— Разумеется, моя гипотеза далеко не все объясняет. Судя по полученным сведениям, номер мисс Пантер пользовался колоссальным успехом и приносил немало денег. При этом можно задать себе вопрос: зачем одной из компаньонок было убивать другую? И потом, почему мисс Мурки была вынуждена умереть, оставив в своем платяном шкафу все это барахло, по которому ее должны были принять за костюмершу или ассистентку мисс Пантер?

Он замолчал и продолжал кружить в молчании по комнате. С неожиданной силой он вдруг проговорил:

— Вместе с тем заявление Грегори не может быть объяснено другим образом. Только так и никак больше. Мисс Пантер, которая была его любовницей, убила другую и покинула мюзик-холл, не привлекая к себе внимания. И она пришла к Мак-Линену для того, чтобы передать ему револьвер.

Он снова остановился, выругался сквозь зубы и, щелкнув пальцами, сердитым тоном продолжал:

— Что-то тут внутри этой истории не звучит! У этой девушки были другие возможности, чтобы избавиться от компрометирующего ее оружия. Принеся его к своему любовнику, она тем самым могла доставить себе большие неприятности, что и показало дальнейшее. И нет доказательств того, что они на самом деле не любили друг друга.

Чтобы уяснить этот момент, можно предположить, что на сцене была убита любовница Грегори и что другая, будучи в курсе любовной истории ее компаньонки, принесла револьвер к Мак-Линену, который, обманутый их сходством, был уверен, что общается со своей любовницей.

При всех обстоятельствах нам нужно предположить, что одна из мисс Пантер находится в живых и что ее-то нам и необходимо обнаружить, чтобы окончательно разобраться в этой истории.

Он снова замолчал на несколько секунд, потом подошел к Джемсу и схватил его за отвороты пиджака. В этот момент раздался телефонный звонок.

Недовольный, что его прервали, Питер подошел к телефону, снял трубку и ответил:

— Питер Ларм у телефона. Я слушаю.

Раздался глухой, страшно испуганный голос Гледис Нут-мег:

— Питер, скорее приходите ко мне, это очень срочно и очень важно. Я ничего не могу сейчас сказать по телефону. Но я вас умоляю, приходите. Только поскорее, ради Бога. Ради Бога... поскорее!

Изумленный, Питер быстро спросил, пока она еще не успела повесить трубку:

— Скажите же мне, по крайней мере, хоть самое основное. .. Ну хоть самую малость...

Его вопрос остался без ответа, так как он услышал отрывистые гудки. Он скомандовал Джемсу:

— Ты все время оставайся здесь. Мне кажется, ты мне еще сегодня понадобишься. Сиди у телефона и никуда не отлучайся. Я, может быть, буду звонить сюда.

Питер стремительно пронесся мимо изумленной Флосси. Дверь за ним оглушительно захлопнулась.

 Глава десятая

Питер резко затормозил свою машину напротив дома 432 по Шестой авеню. Он подошел к зданию, нашел дощечку с именем миссис Нутмег и нажал на кнопку звонка. Он ждал довольно долго, но без всякого результата. Тогда он наугад нажал на какую-то кнопку поблизости, раздался щелчок, и входная дверь отворилась.

Он бросился бегом по лестнице, не дожидаясь лифта. Достигнув входной двери в квартиру Гледис, он на секунду прислушался, потом решительно постучал. Он услышал в квартире легкий шум: тихий, глухой голос, который он тотчас же узнал, спросил:

— Кто там?

Он ответил таким же голосом:

— Питер Ларм.

Раздался скрип отодвигаемого засова, и дверь отворилась. Питер быстро вошел и повернулся к Гледис, которая старательно запирала дверь.

На молодой женщине был надет восхитительный пеньюар из белой вуали. Было совершенно очевидно, что это на ней единственная одежда. Она немедленно бросилась в объятия Питера и с жаром поцеловала его. Заинтригованный, он осторожно отстранился и спросил:

— Что произошло? Гледис, объясните же мне.

Она казалась какой-то обезумевшей. Она снова прижалась к нему, и он почувствовал, как она дрожит в его руках. Потом она несколько отступила и увлекла его в коридор, а оттуда в нарядную гостиную, слабо освещенную. Она заставила его сесть на низенький диван, широкий и глубокий, устроилась около него и положила свою голову ему на плечо.

— Я боюсь, очень, очень боюсь, — прошептала она.

Он твердо взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

— Объясните же, почему вы позвали меня?

Она не переставала дрожать и, снова положив голову на плечо детектива, прошептала взволнованно:

— Он хочет меня убить!

Питер высвободился из ее объятий и обхватил руками лицо молодой женщины.

— Говорите же яснее. Кто это «он»?

Она быстро выпрямилась, вскочила и направилась к маленькому шкафчику, выдвинула единым махом один из ящиков и достала оттуда маленький пистолет с костяной ручкой. Неосторожно размахивая этим оружием, она вернулась к Питеру и стала уверять его:

— Понимаете, я все же буду защищаться до последнего. Если он появится, я не стану колебаться и буду стрелять...

Питер в свою очередь быстрым и точным движением вырвал пистолет из рук молодой женщины, после чего сердито проворчал:

— Да объясните же, наконец, черт возьми! Кто вам угрожает? Дунс?

Она бросила боязливый взгляд на дверь и ответила одним только дыханием:

— Вы хорошо его знаете...

Очень недовольный всем этим, Питер прошел через комнату и вернулся в коридор. Он быстро открыл все двери и зажег все лампы.

Вернувшись в гостиную, он застал Гледис лежащей па диване. Ее пеньюар распахнулся, и взгляд Питера невольно задержался на ее золотистой коже. У него на мгновение перехватило дыхание. Он сел около молодой женщины, заставил ее тоже сесть и неуверенной рукой исправил беспорядок в ее одежде. Стараясь говорить спокойно, он произнес:

— Гледис, я очень хочу вам помочь, но для этого необходимо, чтобы вы мне сказали, наконец, в чем же дело?

Она вдруг упала на диван, сотрясаясь от рыданий. Питер почувствовал, как в нем широкой волной поднимается злость. Он резко встряхнул ее, а потом опрокинул на спину, чтобы лучше видеть ее лицо.

Глаза Гледис были сухими, но ее расширенные зрачки и выражение лица говорили о страшной панике. Он отпустил ее и встал. Потом он отправился на кухню и нашел там в раковине, в ведерке со льдом бутылку шампанского. Он взял ведерко и вернулся в гостиную. Гледис встала и покорно проговорила с нервным смехом:

— Позвольте уж мне заняться этим, Питер.

Она захотела взять у него ведерко, но оно выскользнуло у нее из рук, и ледяная вода окатила детектива. Питер испуганно отступил назад и выругался сквозь зубы. Застыв на месте, она огорченно пробормотала:

— Боже мой! Какая я неловкая! Я так огорчена, Питер...

Re отвечая ей, он снял пиджак и бросил его на спинку кресла. Но брюки его тоже были мокрыми. Он подобрал ведерко, бутылку и поставил их на низенький столик.

Как ни странно, но этот случай, казалось, вернул молодой женщине утраченное равновесие, и она предложила:

— Снимите ваши брюки, у меня есть электрическая сушилка, мы просушим их.

Он послушался, а Гледис направилась в ванную. Его охватило чувство неловкости. Что-то в поведении молодой женщины казалось ему несколько фальшивым и настораживало его. Она вернулась из ванной и включила сушилку. Шум электрического мотора мешал их разговору. Недоумевающий взгляд Питера снова упал на пистолет, лежащий на диване, он взял его и отнес на шкафчик. Ни слова не говоря, он вернулся к дивану и сел с краю. Гледис, все более нервничая, водила теплой струей воздуха по мокрым брюкам.

Он попытался размышлять. Когда Гледис позвала его, он решил, что ей угрожает немедленная опасность. Но если опасность существовала вообще, она никак пока не проявлялась. Было бы естественно, если бы она сразу же, после его прихода, объяснила ему подробно причины ее страха. Но она ничего этого не сделала.

Наблюдая за ней, Питеру казалось, что он присутствует на каком-то спектакле, устроенном ради него, но замысел которого ему был непонятен. Он инстинктивно не доверял Гледис. И как он сейчас уже думал, по-видимому, вообще не существовало никакой причины для того, чтобы она с такой стремительностью отстранилась от Стефана Дунса, чтобы так вот, очертя голову, броситься в его объятия. Во всем ее поведении были такие детали, которые даже несколько шокировали его...

Вероятно, Гледис могла следовать определенным инструкциям. Позвав к себе домой, она всячески пыталась задержать его здесь, может быть, с целью отвлечь его внимание от, возможно, очень важных событий. И сколько Питер ни ломал себе голову, он никак не мог представить, что же это могли быть за события...

Грегори был убит вчера вечером. Это был, безусловно, совершенно неожиданный факт, который освещал все дело совсем по-иному. Все было чрезвычайно запутано, но, во всяком случае, по мнению Питера, общая ситуация не так уж значительно изменилась...

Заметно уставшая, Гледис развесила его брюки на спинке стула так, чтобы теплая струя воздуха из сушилки, которую она поставила на стол, была направлена прямо на них, и теперь ей незачем было держать ее в руке. Она, избегая взгляда детектива, вернулась на диван, села возле Питера и прижалась к нему. Питеру казалось, что он играет какую-то строго отведенную ему роль, но присутствие этой красивой женщины не могло оставить его совсем равнодушным, хотя он и сопротивлялся, как мог.

Он громко откашлялся, чтобы очистить горло от сжимающего его комка, и проговорил:

— А теперь, Гледис, говорите, я вас слушаю...

Она обняла его за шею и с дрожью в голосе ответила:

— Только не сейчас... Я не могу говорить при таком шуме.

Он снова взял ее за подбородок. Широко распахнутый тонкий пеньюар представлял его взору замечательные формы молодой женщины. Непреодолимое желание охватило Питера, и нечто, вроде занавеса, опустилось на его рассудок. Для него ничего в настоящий момент не существовало больше, и ничего больше не имело значения, кроме этой красивой женщины, которая так откровенно предлагала ему себя. Он почти с яростью опрокинул ее на диван и впился в ее губы...

Посторонний шум, неожиданно ворвавшийся в его сознание, заставил его очнуться. Перекрывая шум мотора сушителя, до его ушей откуда-то издалека донесся прерывистый звон. Приподнявшись на локте, он увидел, как вдруг изменилось лицо Гледис. Она легко поднялась и пробормотала почти равнодушно:

— Звонят в дверь...

Он быстро вскочил. Далее не подумав о том, в каком он виде, Питер устремился к двери, но она успела схватить его за руку, чтобы удержать.

— Нет, Питер! Нет! Не открывайте!

Он с силой оттолкнул ее, пробежал через комнату в коридор. Полный злости, он отодвинул засов и открыл дверь...

Окрулсенный, как обычно, своими сотрудниками, перед ним предстал сержант Бил Хастен. Одно мгновение обе стороны ошеломленно смотрели друг на друга, потом, побагровев, полицейский вдруг взорвался:

— Это что же может означать ваша шутка?

Не дожидаясь ответа, он оттолкнул Питера и побежал по коридору в гостиную. Детектив последовал за ним и одновременно с ним добежал до порога комнаты. Наполовину обнаженная, Гледис держала в руке пистолет с костяной ручкой. Сумасшедшим жестом она прижала его к виску и спустила курок...

Звук выстрела ошеломляюще подействовал на обоих мужчин. Они увидели, как на лице молодой женщины появилось выражение неописуемого удивления. Оружие выпало из ее рук, и Гледис, сползая набок, упала на ковер.

Целая серия ругательств одновременно вырвалась у Питера и Хастена. Оба они устремились к инертному телу молодой женщины и приподняли его... Но тут же поняли, что поздно. Маленькое отверстие на виске показывало место, в которое вошла пуля. Смерть Гледис наступила мгновенно.

Удрученный, Питер выпрямился, его руки дрожали. Он старательно избегал инквизиторского взгляда сержанта и направился к дивану, на который упал, бессильно вытянув руки.

Задушенным голосом, в котором перемешались и злость, и растерянность, Хастен сказал:

— Боже мой, Ларм! Вот история, из которой вам будет совсем нелегко вылезти. Что вы тут вынюхиваете?

Питер пожал плечами и встал, ничего не отвечая на вопрос сержанта. Он выключил мотор сушилки, который все время шумел, и наступившая после этого тишина показалась им угнетающе тяжелой.

Детектив бросил взгляд на обоих сотрудников Хастена, которые стояли у входа в комнату, и начал одеваться. Он надел брюки, горячие, но еще не высохшие, потом натянул на себя такой же мокрый пиджак и дрожащей рукой застегнул его. В нем понемногу поднималась невероятная злость, прогоняя все эмоции, вызванные только что происшедшей драмой.

Он с раздражением повернулся к Хастену, взял его за плечи и с силой встряхнул.

— Почему вы приехали сюда? Кто вас сюда послал?

Полицейский грубо схватил Питера за руки и оттолкнул его. В его маленьких глазках пылала ненависть.

— Не корчите из себя дурака, Ларм! — прошипел он. — Вы сейчас действительно попали в грязную историю, и таким образом вам не освободиться из нее. Теперь настала пора играть честно, хотите вы этого или нет! Вы должны будете объяснить, каким образом вы толкнули эту молодую женщину на самоубийство?!

Питера вдруг потряс сильный нервный озноб. Мысли его снова замелькали со страшной быстротой, и ему никак не удавалось взять себя в руки. Он весь как-то сник, и его взгляд скользнул по безжизненному телу прекрасной Гледис. Он устало ответил:

— Согласен, Хастен. Мне тоже кажется, что настало время объясниться... но только не здесь.

Выражение триумфа промелькнуло на жирном лице полицейского. Он повернулся к своим подчиненным и приказал:

— Оставайтесь здесь и ничего не трогайте! Я вернусь в отделение и пришлю вам соответствующую бригаду.

Сидя на стуле в полиции, Питер уже обрел свое обычное хладнокровие. Он вытащил из кармана сигарету и закурил, глядя на Хастена, пока тот устраивался за своим письменным столом.

Один агент в униформе молча сидел за маленьким столиком в углу комнаты с приготовленными бумагами и авторучкой. Полицейский неприязненно посмотрел на детектива и проворчал:

— Теперь начинайте! И предупреждаю вас, не играйте в прятки, коли хотите остаться целым.

Питер несколько раз глубоко затянулся, потом вынул изо рта сигарету и начал говорить:

— Совершенно бесцельно так нервничать, Хастен! Я отлично понимаю ситуацию и буду совершенно откровенен. Как только я, по просьбе миссис Мак-Линен, начал следствие, я немедленно заинтересовался личностью жертвы. Это было одно из первых дел, которым я думал заняться, так как моя роль состояла в том, чтобы попытаться доказать невиновность типа, которого вы тогда считали убийцей. Что сразу же привлекло мое внимание, так это тайна, которая окружала номер мисс Пантер.

Я не знаю, обратили ли вы внимание на это, но, на первый взгляд, ее трюк был вообще никак не объясним. Я же узнал с самого начала, что любовница Грегори Мак-Линена некоторое время тому назад подверглась пластической операции лица у хирурга-косметолога.

С другой стороны, парень же сам вам говорил, что его подруга никогда не разрешала ему встречать ее у подъезда мюзик-холла после окончания представления. Она также никогда не удовлетворяла его естественного любопытства относительно механизма и всей постановки ее номера.

Судя по мнению некоторых зрителей и механиков сцены, которые были гораздо более квалифицированны в этом, чем зрители, реализация спектакля, преподносимого зрителям мисс Пантер, была совершенно невозможна без оригинальных трюков, которые никто не мог разгадать.

Он на некоторое время замолчал, глубоко затянулся и пристально посмотрел на Хастена, лицо которого выражало живейший интерес.

С наигранным смущением Питер продолжал:

— Теперь же я должен сделать вам некоторое признание, раз уж мы с вами решили играть с открытыми картами. После некоторого колебания, причины которого вам сейчас станут совершенно ясны, я, без вашего ведома, решил проникнуть в комнату, которую в «Белфаст отеле» занимала жертва...

Хастен насторожился, но сразу же взял себя в руки и принял безразличный вид. Питер продолжал:

— Я постарался взять в этой комнате все возможные отпечатки пальцев, которые только мог обнаружить, то есть сделал то, о чем вы даже не подумали. Потом благодаря счастливому случаю, о котором позвольте вам не сообщать, я смог получить и отпечатки пальцев самой жертвы... — Он при этом пристально посмотрел на Хастена и продолжал уже более решительным тоном: — Эти отпечатки пальцев совсем не соответствовали тем, которые нам удалось получить в комнате в «Белфаст отеле».

Хастен нахмурил брови, потом резко нагнулся вперед.

— И что же вы хотите этим сказать, Ларм?

ПиТер глубоко вздохнул и без всякого смущения продолжал:

— Все очень просто, дорогой коллега: существовали две мисс Пантер... В противном случае ее номер ничем нельзя объяснить. Пока одна девушка находилась на сцене перед публикой, другая — снимала нужную часть одежды, которая по замыслу номера должна была исчезнуть при следующем ее появлении... при свете. Это, конечно, было очень просто, но это надо было придумать. ..

На лице Хастена выразилось чрезвычайное удивление. Он неуверенным тоном заметил:

— Но костюмерша?

— Одна из девиц, по очереди, и играла роль костюмерши, — ответил Питер.

Глаза полицейского превратились в два поблескивающих буравчика. Он прорычал:

— А мисс Мурки?

Бесстрастным голосом Питер ответил:

— Мисс Мурки просто была сестрой одной из мисс Пантер, но она ни в коем случае не могла быть ее ассистенткой. Она на протяжении двух лет безвыездно жила в одной и той же квартире и умерла в ней, а номер мисс Пантер проходил в Нью-Йорке лишь в течение трех недель. Перед этим она выступала в Филадельфии, а последние два года почти исключительно во Флориде и Калифорнии.

Хастен побагровел. С перекошенным лицом и заплетающимся языком он проговорил:

— А как же одежда, которую опознали служащие мюзик-холла?

Питер непринужденным жестом поднял вверх руки и возразил:

— Она, вне всякого сомнения, была подложена в шкаф персоной, которая и убила мисс Мурки.

Хастен неожиданно вскочил со своего места и с силой ударил кулаком по столу.

— Я вас задерживаю, Ларм! Вы попросту издеваетесь надо мной! Ведь полицейсхсий врач дал совершенно официальное заключение судебно-медицинского обследования вскрытого трупа, в котором черным по белому написано, что мисс Мурки умерла от закупорки сосудов.

Питер Ларм лукаво усмехнулся и, не задумываясь, ответил:

— Не хотите ли вы заставить меня поверить, что в течение всей вашей карьеры вы никогда не видели, чтобы полицейские врачи ошибались? Разве не так, Хастен? Я лично совершенно уверен в том, что мисс Мурки была убита, и эта уверенность базируется на том именно факте подозрительного присутствия в ее шкафу этой одежды. Все подстроено так, чтобы полиция сразу же подумала, что мисс Мурки, именно она, а ни кто-нибудь другой, являлась костюмершей мисс Пантер, которая так таинственно исчезла после спектакля и убийства последней.

Хастен снова опустился в свое кресло за письменным столом. Его лицо все еще выражало недоверие. Он, видимо, все еще сопротивлялся убедительной силе доказательств, приведенных Питером. Так как он оставался молчаливым, то детектив счел для себя возможным продолжать:

— Я могу вам представить все отпечатки пальцев, снятых в комнате «Бельфаст отеля». Если вы еще не сняли печати, то сможете сами проделать всю эту работу с самого начала и получить имеющиеся там отпечатки пальцев. Скажите мне, Хастен, тело мисс Пантер уже захоронено?

Хастен отрицательно покачал головой.

— Думаю, что нет, — ответил он.

Улыбка вдруг осветила лицо Питера. Он почти радостно проговорил:

— Ну так это же отлично. Ведь тогда очень легко будет проверить все мои гипотезы. Я думаю, что в ваших же интересах, да и в моих тоже.

Хастен что-то недовольно пробурчал, потом ответил:

— Я подумаю об этом, Ларм. Если только вы не вкручиваете мне в голову разные нелепости, то это, конечно, может в корне изменить ход следствия по этому делу. Я могу только потребовать, чтобы произвели повторное вскрытие трупа мисс Мурки, уже другим врачом. Но если смерть этой женщины окажется действительно естественной, то ваша версия не будет иметь никакой почвы под собой.

Он снова встал, короткое время колебался, потом вдруг скомандовал своему помощнику:

— Можете идти, вы мне больше не нужны.

Агент ушел, унося с собой свои записи. Когда за ним закрылась дверь, Хастен сел на край своего письменного стола и снова заговорил с наигранным добродушием.

— Ну а теперь, Ларм, объясните мне, что вы делали в доме Гледис Нутмег.

Питер принял невинный вид.

— Вы, безусловно, мне не поверите, Хастен, но около полуночи, когда я находился у себя в бюро вместе с миссис Мак-Линен, которая снова просила меня принять ее, эта молодая женщина позвонила вдруг мне по телефону и стала умолять меня срочно приехать к ней под предлогом того, что она должна мне сообщить что-то очень важное, касающееся смерти мисс Пантер. Я, не долго думая, отправился к ней.

Она встретила меня в том виде, в котором вы ее застали, и стала разыгрывать со мной какую-то непонятную комедию. Несмотря на все мои усилия, мне не удалось заставить ее сказать, почему она позвонила и вызвала меня к себе. В тот момент, когда я уже собирался убраться оттуда, так как это казалось мне крайне подозрительным, она опрокинула на мой костюм ледяную воду из ведерка, которое вы могли видеть стоящим на столике. Вы можете сами убедиться, пощупав мой костюм, материя все еще не высохла. Вот почему я и вынужден был раздеться, и она предложила высушить его при помощи электрической сушилки, которую вы тоже видели, так как она была включена в момент вашего прихода, а мои брюки сушились перед ней на спинке стула.

Мы как бы разыгрывали какую-то сцену вдвоем, когда вы позвонили. Она, правда, пыталась меня задержать, умоляя, чтобы я не открывал дверь, и я могу вас уверить, что я ожидал кого угодно, только не вас...

Стараясь сохранить видимость доброжелательности, которую он напустил на себя, Хастен спросил:

— Но тогда почему же она убила себя в тот момент, когда мы вошли?

Питер в недоумении медленно ответил:

— Как только я пришел к ней, она сразу же мне сказала, что кто-то хочет ее убить, и с какой-то лихорадочной поспешностью побежала к шкафу, достала этот револьвер и показала его мне, говоря, что она будет защищаться до последнего. Я взял оружие из ее рук и положил его на шкафчик.

Он замолчал на минуту, потом осторожно продолжал:

— А вы заметили выражение ее лица в момент выстрела?

Хастен издал какое-то неопределенное ворчание, но ничего не ответил. Питер уточнил:

— В ее взгляде было выражение необычайного удивления. Мне кажется, женщина не ожидала, что застрелится, нажимая на курок...

Хастен неожиданно сбросил с себя всю доброжелательность и злобно проговорил:

— Ларм, вы продолжаете издеваться надо мной! Это же ни на что не похоже! Ваше утверждение...

Питер мягко перебил его и добавил:

— Можете думать все, что хотите, Хастен, но я сам совершенно уверен в этом. С первого же момента, как я пришел к этой женщине, у меня было ощущение, что она играет хорошо продуманную роль во всей этой комедии. У нее не было никакой причины пускать себе пулю в голову при вашем появлении. Я уверен, что игра с пистолетом составляла часть представления, которое она разыгрывала со мной, и что она была абсолютно уверена, что пистолет не заряжен. В этом я нисколько не сомневаюсь. Речь идет об убийстве, и убийстве исключительно коварном... Поверьте мне, Хастен, мы имеем дело с убийцей, и с убийцей необыкновенно умным. ..

У Хастена был недоумевающий, растерянный вид. И, видимо, отказавшись от мысли, которую он не смог понять, он снова принял доброжелательный вид и спросил:

— Ларм, я не хотел бы ничего иного, как верить вам и сотрудничать с вами рука об руку, но между нами существует еще один невыясненный пункт. Я знаю, то есть я прекрасно понимаю, что вы получаете сведения от кого-то из моих подчиненных. Кто-то из моего окружения информирует вас о том, что происходит у нас. Не отрицайте, в этом я совершенно уверен, и вам меня не переубедить. Я только хочу, чтобы вы назвали его имя. И только за эту цену я отпущу вас.

Питер почувствовал желание, невольное желание рассмеяться ему прямо в лицо, но сдержался. Потом коварная мысль зародилась в его голове. Он притворился, что колеблется, и, избегая взгляда Хастена, ответил:

— Хастен, вы ставите меня в невыносимое положение. Вместе с тем я вижу, что у меня нет никакого выбора. Раз вы хотите знать имя, я скажу его вам: это Бесси, ваша секретарша.

Хастен стал пунцовым от гнева и грубо выругался. Он глухо проговорил:

— Это неслыханно! Но с таким лицом, как у нее, конечно, не может быть выбора... — Он снова выругался и, сжав свои огромные кулаки, завопил: — Я немедленно же выкину ее за дверь. 

 Глава одиннадцатая

Было уже три часа утра, когда Питер Ларм покинул городское отделение полиции. По звездному небу, как волны, носились огромные облака, и горячий ветер дул с такой силой, что затруднял дыхание.

Питер добежал до своей машины и тотчас же отъехал. Он был вполне удовлетворен тем, как протекала его беседа с Хастеном. Ему удалось убедить сержанта полиции Хастена в своей полной искренности, опустив при этом самые существенные детали дела. Хастен, казалось, не подозревал о существовании связи между мисс Нутмег и импресарио мисс Пантер. Имя Стефана Дунса ни разу не было произнесено.

Кроме того, Хастен не подумал о том, чтобы спросить его, откуда он мог узнать, что мисс Пантер делала себе пластическую операцию на лице. Таким образом, Питер легко мог сдержать обещание, данное им доктору Батеру, — ничего о нем не говорить.

Безусловно, надо было отдать себе отчет в том, что полицейский совсем не был с ним до конца откровенен. Он тоже воздержался от того, чтобы сообщить Питеру, что миссис Мак-Линен не была родной матерью Грегори, а между тем он прекрасно знал об этом.

В настоящий момент для Питера только одно имело значение: драма, которая несколько часов тому назад произошла перед его глазами и которая стоила жизни Гледис Нутмег. Питер никак не мог забыть выражения необычайного удивления, которое появилось на лице молодой женщины после того, как пистолет выстрелил. Она, несомненно, играла перед ним какую-то комедию, которая ей была предложена, и игра с пистолетом была неотъемлемой частью этой комедии. И вне всякого сомнения, прижимая пистолет к виску с таким хладнокровием и спокойствием и нажимая на курок, она совсем не собиралась лишать себя жизни.

Рассуждая таким образом, Питер как сумасшедший несся по пустынным улицам города. Он решил, не откладывая, сразу лее, направиться к Стефану Дунсу и любым способом заставить его выложить все, что тот мог знать.

Проехав по улице на большой скорости, он, подъезжая к перекрестку, отпустил газ и нажал на тормоза, собираясь повернуть направо, и тут вдруг его обуял леденящий ужас, и он весь похолодел. Тормоза его машины не действовали, отказали. Понимая, что на такой скорости ему ни за что не повернуть, он решил продолжать путь прямо, но в этот момент какой-то фургон пересек ему дорогу.

Машина заехала на тротуар, и ее правое крыло задело за угол дома. Удар был очень силен. Машина несколько раз перевернулась и остановилась колесами вверх. Так как мотор ее все еще работал, то колеса продолжали крутиться со страшным шумом.

Оглушенный, Питер все же нашел в себе силы выключить зажигание. Лежа на потолке машины, вверх ногами, он почти потерял сознание, но инстинкт самосохранения заставлял его действовать. Наполовину ослепленный, находящийся в каком-то кровавом тумане, он наконец открыл дверцу и вывалился на тротуар. Он несколько раз перекатился через себя, вытянулся на спине, скрестив руки на груди, и потерял сознание.

Его бессознательное состояние длилось недолго. Вскоре он пришел в себя и открыл глаза. Автоматически, с фантастическими усилиями, он встал на колени, потом несколько передохнув, поднялся на ноги и прислонился к стене. Его блуждающий взгляд первым делом остановился на перевернутой машине и затем устремился вдоль пустынной улицы.

Пока еще не способный связать свои мысли, он решил подождать, когда его разум приобретет достаточную ясность, и нетвердыми шагами подошел к своей машине. В дверном кармане, крепко закрытом, он нашел флакон с виски и дрожащей рукой, откупорив его, поднес ко рту. Он отпил немного, и благоприятное действие алкоголя почти сразу же вернуло ему утраченную уверенность в себе. Он несколько раз глубоко вздохнул и почувствовал себя лучше.

Какая-то теплая жидкость стекала по его щеке, он достал носовой платок и неуверенными движениями пальцев стал изучать свое лицо. Кровь текла из довольно глубокого пореза на лбу, над левым глазом. Он старательно вытер кровь и снова сделал несколько глотков виски. Зная причину аварии, он оперся о шасси, чтобы заглянуть в тормозную систему. Подозрение, которое зародилось у него, почти сразу же подтвердилось. Преступная рука сделала отверстие в тормозном цилиндре и выпустила всю тормозную жидкость. Неопределенная улыбка появилась на лице Питера Ларма. Он опять с силой вздохнул, сунул сжатые кулаки в карманы и медленно продолжил свой путь пешком.

Вскоре он нашел ночную аптеку и вошел туда, чтобы сделать перевязку. Его ранения оказались поверхностными и неопасными. Он вышел с забинтованной головой, остановил такси и попросил, чтобы его отвезли к дому, в котором жил Стефан Дунс.

Нажав на кнопку звонка импресарио, он наугад нажал еще на несколько других. Прошло несколько секунд, прежде чем с громким скрипом отворилась тяжелая дверь. На лифте он поднялся наверх и оказался на лестничной площадке, где размещалась квартира Дунса. Осмотревшись вокруг, он без труда нашел его квартиру.

Убедившись, что револьвер на месте, он решительно позвонил в дверь. Долгое время никто не отзывался. Питер снова нажал на пуговку звонка и держал на ней палец по крайней мере минуты две. Беспрестанный звон был слышен за дверью. Питер подождал еще немного и снова позвонил. Не получив никакого ответа, он вытащил из кармана набор инструментов, с помощью которых обычно проникал в закрытое помещение. Но вдруг он одумался. Его взаимоотношения с полицией были не столь дружескими, чтобы он мог позволить себе вызвать своим вторжением в квартиру Дунса новый инцидент. Он положил обратно в карман набор отмычек, спустился вниз и вышел из дома.

Оказавшись на тротуаре, он закрыл тяжелую входную дверь, вырвал маленький листок бумаги из своей записной книжки, сунул его в дверную щель.

Яркий фонарь горел у дежурной аптеки недалеко от дома Дунса. Питер быстро направился к ней, еще довольно сильно чувствуя боль от удара, полученного во время аварии. Он попросил у дежурного позволения позвонить по телефону, набрал номер телефона своего агентства. В ожидании ответа время тянулось бесконечно долго, наконец ему ответил голос Джемса. Питер сердито проворчал:

— Ты, главное, не торопись! У нас ведь очень много времени.

Джемс, уловив иронию, огорченно ответил:

— Прости меня, патрон, я нечаянно заснул.

Питер пожал плечами и недовольным тоном продолжал:

— В объятиях Флосси, конечно? Немедленно присоединяйся ко мне. Я сейчас в аптеке напротив дома, где находится квартира Дунса. Есть новости, я объясню тебе.

Не обращая внимания на недовольное ворчание Джемса, он повесил трубку и вышел из аптеки.

Улица была пустынна. Питер дошел до двери дома, в котором жил импресарио, и обнаружил на месте свой листок бумаги, который перед уходом засунул в щель. Следовательно, никто не входил и не выходил из дома за время его короткого отсутствия, и он отошел от здания метров на двадцать, устроился в темном уголке, чтобы наблюдать за улицей.

Прошло не более десяти минут, когда в конце улицы появился старый «бьюик» и остановился недалеко от него. Из автомобиля показалась огромная фигура Джемса. Не успел он вылезти из машины, как перед ним возник Питер, вводящий его в курс дела:

— Имеется еще один «охлажденный». Молодая женщина Нутмег, приятельница Стефана Дунса, та, которая вызвала меня из конторы после ухода миссис Мак-Линен. Я потом объясню тебе все это. Я уже поднимался и звонил в квартиру этого зубра, но он не отвечает. Оставайся здесь и наблюдай за ним, если он выйдет из дома. .. Знаешь, я сказал Майку, чтобы тот последил за ним, так что он должен вскоре прийти сюда. Когда он придет, передай ему поручение, а сам немедленно возвращайся в агентство.

Кивком головы Джемс подтвердил, что все понял. Его усталый и виноватый вид говорил Питеру, что его подозрения относительно времяпрепровождения Джемса в компании Флосси были не лишены основания. Не высказывая по этому поводу никаких комментариев, он быстро удалился, даже не воспользовавшись машиной, которая могла понадобиться Джемсу для наблюдения за Дунсом.

Питер бесшумно проник в агентство и закрыл за собой дверь. Флосси спала, положив голову на пишущую машинку. Она весьма грациозно всхрапывала во сне. У Питера было желание пройти мимо, не разбудив ее, но потом, неожиданно придя в хорошее настроение, он громко закричал:

— Стреляй по убийце!

Флосси резко выпрямилась, ища вокруг себя воображаемый телефон, и машинально ответила, окончательно еще не проснувшись:

— Говорит «Детективное агентство». Подождите немного, мистер Ларм займется вами.

Придя в себя и увидев своего начальника, она совсем ошалела. Питер спокойно спросил:

— Что это с вами, Флосси? У вас кошмары?

Она промямлила что-то невразумительное, глаза ее округлились. Указав пальцем на лицо Питера, она спросила:

— Вы что, боролись с бульдозером, что ли?

Питер прижал палец к губам и ответил, устремив подозрительный взгляд на входные двери:

— Тесс... не так громко, это ведь камуфляж!

Он подошел к Флосси и дружески похлопал ее по заду.

— Вы не забудьте только поставить в счет эти сверхурочные часы работы, деточка. А не осталось ли что-нибудь в вашей бутылке?

Она протерла глаза своими маленькими кулачками, откинулась на стуле, чтобы достать бутылку портвейна из ее обычного места, и наполнила два стакана. Они молча чокнулись. Выпив, Питер посмотрел па часы. Было около пяти часов утра, и самым разумным было бы пойти и немного отдохнуть в ожидании нового дня. Он направился к своему кабинету и сказал Флосси:

— Идите устраивайтесь в кресле, там вам будет немного удобнее, чем здесь, на вашем стуле.

Она откинула прядь волос, упавшую ей на лицо, и последовала за ним, не забыв прихватить с собой бутылку. Питер включил только лампу на письменном столе, кабинет был погружен в полумрак, и они устроились, один против другого, в креслах, предназначенных для посетителей. Веки у Флосси моргали, как у ребенка, который просто падает от желания заснуть. Она сделала над собой заметное усилие, чтобы спросить:

— Дело продвигается, шеф?

Он без улыбки ответил:

— Да, и так и сяк. Только стало еще на один труп больше.

Флосси почему-то вдруг радостно улыбнулась и ответила:

— Да? Тем лучше!

Потом неожиданно, осознав услышанное, она поджала губы.

— Что это вы такое сказали? Еще один труп? Чей же это труп?

— Это труп очень красивой женщины, которую вы не знали, — разъяснил он и, откинувшись на спинку кресла, вдруг спросил: — Джемс хорошо себя вел здесь, когда вы оставались с ним наедине?

Лицо Флосси стало непроницаемым, но с неожиданной живостью она стала уверять:

— О да, патрон! Ну до чего же он хорош, этот парень. Вы видели же его руки! Настоящий гиббон...

Питер слегка выпрямился в кресле, бросил на нее быстрый взгляд, но, пожав плечами, ничего не сказал и снова обмяк в кресле. С устремленным куда-то вперед взглядом, Флосси, казалось, продолжала грезить, потом неожиданно, приняв озабоченный вид, она схватила бутылку, стоящую перед ней на полу, за горлышко и заявила:

— Лично я знаю, кто виноват.

Не шевелясь, Питер высказал свое удивление:

— В самом деле?! Значит, вы знаете больше меня.

Она подняла бутылку и поставила ее на свои колени. Задумчивым тоном она продолжала:

— Патрон, вы просто смеетесь надо мной. Уже давно вам хорошо известен конец этой истории, это ведь так просто. .. В записной книжке мисс Мурки были два номера телефона, по которым она должна была позвонить в течение дня. Это были телефоны Стефана Дунса и миссис Мак-Линен. Это же ясно, как белый день. Миссис Мак-Линен, должно быть, любовница Дунса, и они оба были в заговоре, чтобы убить всех этих...

Питер даже привстал и уже с нескрываемым восхищением посмотрел на свою секретаршу.

— Вы просто потрясающи, Флосси! — сказал он. — Мне очень хочется назначить вас первым детективом нашего агентства вместо Джемса.

Она ухмыльнулась и стала убеждать его:

— О нет, патрон! Джемс хороший парень, а это назначение доставило бы мне слишком много хлопот. Он способен упрекнуть меня...

Продолжая сохранять серьезность, Питер спросил ее:

— А вы помните, чем были написаны номера этих телефонов в записной книжке мисс Мурки?

Флосси на мгновение задумалась, и последовал ее ответ:

— Ну конечно, патрон. Они были написаны шариковой ручкой.

Питер слегка улыбнулся и добавил:

— Совершенно точно, Флосси, но и в этом определенно что-то не совсем естественно. В сумочке мисс Мурки находился небольшой карандаш, которым она, без сомнения, пользовалась для записей в своей книжке. Но этот карандаш не был красным и не был шариковым. ..

Глаза Флосси округлились, и она проговорила огорченным тоном:

— Но, патрон, ведь вы же забыли сказать мне об этом!

Питер решил извиниться:

— Я очень огорчен этим обстоятельством, Флосси. Внимательно просматривая эту записную книжку, я обнаружил, что записи, которые нас интересовали, были сделаны не почерком мисс Мурки. Я сравнил их с другими номерами телефонов, записанными ее рукой, и в этом нет никакого сомнения. Номер 6, например, она писала начиная сверху, а этот номер записан начиная снизу. Все совершенно очевидно...

Флосси казалась огорченной и спросила несколько неуверенно:

— Итак, патрон, какое же решение вы приняли?

С серьезным видом Питер проговорил:

— Все очень просто, Флосси, мне будет достаточно найти такого человека, который пишет красной шариковой ручкой и который начинает писать цифры снизу.

Лицо Флосси вновь прояснилось.

— Значит, патрон, это не может вызвать особых затруднений в дальнейшем расследовании.

— Особенных нет, — ответил он. — Среди восьми миллионов людей, обитающих в Нью-Йорке, можно предположить, что не больше половины пишет именно так.

Рот Флосси в изумлении раскрылся, она была немного ошеломлена словами своего патрона. Решив, что не стоит больше играть в детектива, она налила себе в стакан портвейна и одним залпом проглотила его.

— За ваше здоровье, — сказал Питер. — Теперь, я полагаю, можно будет и немного поспать.

Отодвинув стакан и бутылку подальше от себя, она поджала под себя ноги, устраиваясь поудобнее. При этом ноги ее оставались совершенно неприкрытыми. Смущенный, Питер проговорил недовольным голосом:

— Вы бы лучше повернули свое кресло в другую сторону.

Она подняла голову и посмотрела на него с видом полнейшего недоумения.

— Почему, патрон?

Питер уставился взглядом на ляжки молодой женщины и ответил:

— Неужели вы думаете, что я смогу спать, имея это перед глазами?

Она тихо засмеялась, положила голову на спинку кресла и предложила ему:

— Если это вас так смущает, вам остается лишь одно — повернуть ваше кресло!

Питер об этом и не подумал. Он ответил неопределенным ворчанием и резко повернул свое кресло. Молчание воцарилось в комнате.

 Глава двенадцатая

Они были разбужены около семи часов утра шумным вторжением Джемса Арнакля, лицо которого выглядело бледно. Огромный детина бросил подозрительный взгляд на Флосси и заявил сиплым голосом:

— Майк пришел сменить меня, и я оставил его там. Что мы теперь будем делать?

Питер встал, одуревший от усталости, как будто бы он совсем и не отдохнул. Он медленно потянулся, зевнул так, что чуть не свихнул себе челюсть, и, немного помедлив, ответил:

— Подожди меня несколько секунд, мы сейчас отправимся вместе с тобой.

Он прошел к умывальнику, пустил холодную воду и намочил себе лицо и голову ледяной водой. Окончательно проснувшись, он встряхнулся, ощупал повязку на лбу и старательно причесал свои сильно вьющиеся волосы. Затем он поправил галстук и застегнул воротничок сорочки. Приведя себя в порядок, он вернулся в кабинет, в котором Флосси и Джемс о чем-то оживленно спорили, хотя и тихими голосами.

Джемс уже обрел свое обычное хладнокровие и решительно проговорил:

— Я готов, шеф. Да ты никак ранен?

Не отвечая, Питер нагнулся, чтобы поднять с пола бутылку с вином, налил себе в стакан и залпом выпил.

Потом он протянул бутылку своему подчиненному, вытирая губы тыльной стороной ладони и пробормотав при этом:

— Вот, угощайся. В сущности, эта штука совсем неплохая.

Джемс без всяких церемоний взял бутылку и сделал несколько хороших глотков прямо из горлышка, что, без сомнения, доставило ему немало удовольствия. Его лицо красноречиво говорило об этом. Флосси поспешила побыстрее отобрать у него остатки своей собственности. Джемс подождал, пока Питер вышел из кабинета, чтобы сорвать поцелуй с губ красивой секретарши, и устремился вслед за своим начальником.

Они одновременно вышли из агентства на улицу, и Питер направился к старому «бьюику», заявив:

— Мы возьмем на этот раз твою старую тачку.

Удивленный, Джемс посмотрел вдоль улицы и, не обнаружив машины Питера, спросил:

— А что это ты сделал со своей машиной, патрон? Я видел, что сегодня ночью ты вернулся пешком.

Питер, открывая дверцу машины, как бы вскользь заметил:

— Я перевернулся на ней. Какой-то шутник провертел дырочку и выпустил из нее тормозную жидкость.

Джемс выругался сквозь зубы, сел за руль и спросил:

— А ты знаешь, кто этот дьявол?

Питер лукаво усмехнулся.

— Если бы я знал этого умника, я давно бы уже сказал ему пару ласковых...

Джемс включил мотор.

— Куда мы поедем?

— К миссис Мак-Линен.

После того как машина тронулась с места, Джемс решил уточнить:

— А что ты от нее хочешь? Ведь можно было бы просто позвонить ей по телефону.

Невозмутимый Питер Ларм сухо ответил:

— То, что я хочу ей сказать, нельзя сказать по телефону.

Джемс был вполне удовлетворен этим ответом, так как он привык во всем полагаться на своего патрона, и, не раздумывая, нажал на газ.

Была почти половина восьмого, и на улицах еще было совсем мало машин. Они быстро добрались до места назначения, и как детектив, хорошо знающий свое ремесло, Джемс остановил машину на довольно порядочном расстоянии от дома, в котором жила миссис Мак-Линен. Выйдя из машины и захлопнув дверцы, Питер удивился:

— Разве ты не запираешь машину на ключ?

Джемс пожал плечами.

— Скажешь тоже! Нужно быть действительно сумасшедшим, чтобы запирать подобное барахло.

Они отошли от машины и остальной путь проделали пешком. Подойдя к двери, Питер машинальным жестом нажал сразу на несколько кнопок, окружающих кнопку той квартиры, в которой жила миссис Мак-Линен. Прошло несколько секунд, и дверь отворилась. Они вошли в холл, и Питер скомандовал Джемсу:

— Ты поднимаешься по лестнице, а я — на лифте.

Джемс хотел запротестовать, но поразмыслив, послушался Питера. Они встретились на лестничной площадке и прошли по коридору до двери квартиры. Питер решительно позвонил в дверь. Прошло две минуты. Никакого ответа не последовало. Питер снова нажал на звонок, и все безрезультатно. С недоумевающим видом он повернулся к Джемсу и прошептал:

— Спустись поскорее вниз и посмотри, тут ли еще ночной портье. Спроси его, не видел ли он эту квартирантку входящей или уходящей из дома.

Джемс утвердительно кивнул головой и сразу же удалился. Чтобы как-нибудь скоротать время, Питер продолжал нажимать на кнопку звонка. Джемс скоро вернулся. Нахмурив брови, он сразу же заявил:

— Не стоит тебе трудиться, патрон, эта женщина уехала из дома час назад. Она попросила ночного портье помочь ей спустить ее чемодан и уехала куда-то на такси. Этот тип не слышал, какой адрес она назвала водителю.

Питер невольно коротко свистнул, на его лице появилась странная улыбка.

— У меня создается такое впечатление, что как раз сейчас-то и начинается движение, — сказал он. — Надо поскорее убираться отсюда, нам нельзя терять времени.

В тот момент, когда они выходили из дома, длинный черный лимузин, который они не сразу узнали, вдруг остановился перед домом. Из него вышел Хастен со своими сотрудниками и пролаял:

— Вы и здесь опять что-то фабрикуете?

Приветливо, с улыбкой, Питер ответил:

— Вы появились слишком поздно, Хастен. Птичка недавно улетела. Она уже успела удрать.

Полицейский вздрогнул, покраснел, потом, видимо, справившись со своим смущением, довольно спокойно спросил:

— Вы в этом уверены?

Джемс энергично закачал головой и заявил:

— Абсолютно уверены. Честно, сержант. Она укатила отсюда уже с полчаса назад. Ночной дежурный спускал ей чемодан.

Хастен весь скривился и выпустил целую серию отборных ругательств. Каким-то неопределенным тоном, в котором все же проскальзывало недоверие, он спросил:

— А вы почему хотели ее видеть?

С видом полнейшей откровенности Питер ответил:

— Это ведь она поручила мне провести подробное расследование этого дела, Хастен. Я только хотел уведомить ее о последних происшествиях.

Полицейский бросил на него косой взгляд и некоторое время оставался молчаливым. Потом он осторожно, с вопросительной интонацией в голосе, заметил:

— А вы знаете, что эта женщина не мать Грегори?

Питер подтолкнул локтем Джемса, чтобы тот был начеку, и принял страшно изумленный вид, воскликнув:

— Не может быть! Вы, вероятно, просто смеетесь надо мной, Хастен?

Полицейский с хитрым видом, который очень мало шел к нему, ответил, избегая взгляда Питера:

— Это вполне возможно... А что же вы теперь будете делать?

Питер поднял руки с жестом отчаяния и ответил:

— Я возвращусь в свою контору. Если вы узнаете что-нибудь новенькое, интересующее меня, я надеюсь, что вы будете настолько любезны, что известите меня об этом?

Хастен рассмеялся коротким смешком и уверил его:

— Вы можете рассчитывать на меня, старина.

Питер, с жаром поблагодарив его, пожал ему руку, прежде чем уйти. Он взял Джемса под руку и увлек его к «бьюику». Они сели в машину, отъехали и направились по дороге в сторону агентства, как будто и в самом деле собирались вернуться в контору. Когда они убедились, что Хастен их больше не может видеть, Питер скомандовал:

— Поедем к Майку, туда, к дому Дунса.

Джемс тотчас же изменил направление, потом спросил равнодушным тоном:

— Раз клиентка удрала, значит, надо бросать это дело?

Питер как-то нехорошо улыбнулся и ответил:

— Нет, мой дорогой. Сегодня ночью кто-то хотел получить мою кожу, и теперь уж это дело стало моим личным. Я в нем пойду до самого конца, даже если мне это будет стоить слишком много денег. Ты соображаешь?

Джемс прибавил газу и проворчал:

— Ты, конечно, можешь делать то, что считаешь необходимым, патрон.

Они приехали на улицу, где жил Стефан Дунс, и нашли Майка, дремавшего, прислонившись к двери. Он вздрогнул, когда они появились, и немедленно направился к ним навстречу.

— Я провернул хорошее дело! — как обычно, заявил он. — Я не двигался с места и могу тебе с полной ответственностью сказать, что этот тип не выходил...

Питер нетерпеливо прервал его.

— Если он не выходил, то все идет хорошо. Но ты можешь быть уверен, что он не возвращался?

Глаза Майка выражали полнейшее недоумение. Он широко раскрыл глаза и пробормотал:

— Нужно договориться, патрон! Что нужно выяснять? Там он или там его нет?

Питер осторожно ответил:

— Как я могу это знать?

Потом, повернувшись к Джемсу, он приказал:

— Оставайся здесь, я поднимусь наверх и позвоню к нему. Если вы мне понадобитесь, я приду за вами.

Питер перешел через улицу, подождал, пока ему откроют дверь, и поднялся на лифте. Затем очень тихо прошел по коридору и, подойдя на цыпочках к двери квартиры, приложил к ней ухо. С внутренней стороны не было ни малейшего шума. Он позвонил. Ответа не было. Он звонил несколько раз, примерно в течение пяти минут. Никакого результата. Квартира казалась пустой. Он быстро спустился и застал обоих своих помощников за горячим спором.

— Там по-прежнему никто не отвечает, — заявил Питер. — Не двигайтесь отсюда, я пойду позвоню по телефону.

Он дошел до аптеки, из которой уже звонил сегодня ночью в свое агентство. Зайдя в кабину, набрал номер телефона квартиры Дунса, но ему никто не ответил. Он повесил трубку и позвонил в бюро импресарио, но с таким же результатом. Выйдя из аптеки, Питер зашел в магазин, купил шоколад и сигареты и пошел к Джемсу с Майком, которые уже спокойно беседовали, стоя около машины. По дороге он принял решение и, подойдя к ним, сказал:

— Майк останется здесь, чтобы продолжать наблюдение. Если Дунс появится или выйдет из дома, необходимо сразу же наложить на него лапу и во что бы то ни стало привезти его в агентство, добровольно или силой, это не имеет значения. Джемс же отправится со мной,..

Оставив Майка на его наблюдательном посту, они сели в машину и, когда Джемс уже устроился за рулем, Питер распорядился:

— Парк-авеню, 312, и как можно скорее.

Джемс вел машину на такой скорости, как будто участвовал в ралли. Они быстро добрались до цели и остановились перед роскошным зданием. Вышли из машины и сразу же подошли к двери. Питер поискал дощечку с именем миссис Велч и нажал на кнопку. Ответа не последовало. Они начали уже терять терпение, когда дверь открылась. Пройдя через холл, поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь им открыла симпатичная горничная с грустным лицом. Глаза у нее были красные, как будто она долго плакала. Питер ласково улыбнулся ей и осторожно спросил:

— Мы очень просим извинить нас за столь раннее посещение. Скажите, пожалуйста, может ли миссис Велч принять нас? Это по поводу мисс Мурки.

Молодая женщина широко распахнула дверь и испытующе посмотрела на Питера. Опустив глаза, она пробормотала глухим голосом:

— Миссис Велч не сможет больше принять вас, господа. Она только что умерла...

Питер подавил готовое вырваться проклятие. Ему стало уже надоедать то обстоятельство, что люди, которые были ему нужны, или исчезали, или умирали и как раз в самый неподходящий момент. Но все же ему удалось внешне сохранить спокойный вид, и он продолжал:

— Я очень огорчен, мисс. Я провожу расследование относительно наследства, которое очень интересовало мисс Мурки. Может быть, вы смогли бы дать мне некоторые сведения, которые я думал получить у вашей хозяйки?

Молодая женщина бросила на него заинтересованный взгляд и посторонилась, чтобы пропустить их.

— Заходите, господа, — сказала она. — Если я смогу быть вам полезной, я сделаю это с удовольствием.

Питер вошел в роскошный холл, а за ним следом и Джемс, который, не зная, что делать со своими длинными руками, засунул их в карманы пиджака. Горничная провела их в маленькую комнату, которая, вероятно, служила им бельевой, и освободила два стула для своих посетителей. Сама же она села на большой тюк с бельем и быстро одернула юбку, смущенная пристальным взглядом Джемса.

Ласковым тоном Питер начал свои расспросы:

— Ваша хозяйка болела уже давно?

Горничная тяжело вздохнула и ответила, покачав головой:

— Да, сэр. Более чем пять лет, она ведь была совершенно парализована. Сегодня ночью у нее был очень тяжелый приступ. Ее сердце было в скверном состоянии... Мы вызвали ее врача. Она умерла, когда врач находился возле нее, и ему все же не удалось ее спасти...

Питер сочувственно покачал головой и продолжал:

— Я предполагаю, что вы также неожиданно теряете свое место, мисс...

— Ани, — представилась она. — Да, конечно. Я буду теперь вынуждена искать себе другое место.

Взгляд Питера сделался еще благожелательнее. С большой теплотой в голосе он стал уверять ее:

— Я, вероятно, смогу помочь вам, и я это сделаю с удовольствием.

Глаза горничной стали влажными, и она пробормотала с признательностью:

— Вы очень добры, сэр.

Питер стал уже более уверенно задавать свои вопросы

— Вы сами-то хорошо знали мисс Мурки?

Горничная слегка покачала своей красивой головкой и ответила:

— Ну конечно, мисс Мурки была в распоряжении миссис Велч как компаньонка. Она находилась около нее приблизительно в течение одного года.

— Но вы сами общались с ней? — спросил Питер.

Молодая женщина отрицательно качнула головой.

— Нет, сэр. Сама мисс Мурки считала нас прислугой и классом ниже ее по положению. Мы с ней почти не разговаривали, а если и приходилось, то только о делах.

У Питера вытянулось лицо. Он продолжал, но уже с ироническим настроением:

— Это на самом деле очень неприятно. Я думал, что вы сможете рассказать мне о привычках мисс Мурки и о лицах, с которыми она обычно общалась.

У горничной вырвался огорченный вздох.

— Я действительно не могу вам ничего больше сказать, сэр. Мне очень жаль, поверьте...

Питер поинтересовался:

— А нет ли кого-нибудь в этом доме, кто смог бы дать мне нужные сведения?

— Нет, сэр. Здесь никто не любил мисс Мурки, и она вообще не любила говорить о себе...

Питер встал, Джемс поднялся следом за ним. Питер продолжал свою роль и проговорил, обращаясь к горничной:

— Тем не менее я вам все равно очень благодарен. Я обязательно займусь вами, как и обещал.

Они вернулись в вестибюль. В тот момент, когда горничная открывала им дверь, чьи-то шаги заставили их одновременно обернуться назад. На лице Питера отразилось живейшее удивление, и странный огонек зажегся в его глазах...

Доктор Энтони Батер, а это был именно он, тотчас же узнал Питера и, не выказывая каких-либо эмоций, протянул ему руку и поприветствовал его как старого знакомого:

— Как вы поживаете, мистер Ларм? Мне пришлось сейчас провести здесь несколько очень неприятных часов, — сказал он.

Они вместе вышли из квартиры. На лестнице Питер спросил безразличным тоном:

— Это вы, доктор, лечили миссис Велч?

Морща лоб, доктор Батер прямо посмотрел на Питера и совершенно просто ответил:

— Обычно нет. Но это была старая приятельница моей семьи, и меня вызывали к ней в моменты опасности, когда у нее бывали тяжелые сердечные приступы. Сегодня утром я пришел слишком поздно, ее сердце было совершенно изношено, я ничем не мог ей помочь.

Они остановились. Джемс немного отошел от них, а Питер спросил равнодушным тоном:

— А вы знали, что мисс Мурки была нанята вашей клиенткой как компаньонка?

Доктор Батер казался изумленным. Его глаза округлились за очками, и он ответил:

— Я даю вам слово, что не знал этого. Когда мисс Мурки находилась у меня на службе, я помню, что на некоторое время я посылал ее ухаживать за миссис Велч. Но после того как она покинула мою клинику, она, вероятно, воспользовалась этим обстоятельством, чтобы занять место компаньонки.

Наступила пауза. Он пристально смотрел на Питера. Детектив хранил молчание, и врач с живостью спросил:

— Так поэтому вы и пришли сюда?

— Да, — ответил Питер. — и вы должны понять мое удивление, когда я увидел вас здесь.

Хирург слегка улыбнулся и не без лукавства продолжал:

— Я надеюсь, что по этому случаю вы не внесете меня в графу подозреваемых?

Питер засмеялся.

— Кто знает, доктор? — ответил он сквозь смех.

Он протянул широко раскрытую ладонь врачу, который так же от души смеялся.

— Простите меня, я убегаю.

Он кристально посмотрел на доктора и присоединился к Джемсу, машинально назвав ему адрес одной ежедневной газеты. Джемс тут же тронулся с места.

Была половина десятого, когда Питер вышел из редакции газеты. Он вскочил в машину и скомандовал Джемсу:

— В агентство.

На лице Питера играла довольная улыбка. Он возлагал большие надежды на идею, пришедшую ему в голову. Редактор и владелец газеты, к которому он обратился, был его старым другом, всегда готовым услужить ему. Питер передал ему фотографию мисс Пантер и просил поместить ее на первой странице газеты в сопровождении текста, который тут же продиктовал ему.

Будучи совершенно уверенным в том, что существовало две мисс Пантер, Питер логично предполагал, что живая мисс Пантер должна была скрываться в каком-нибудь уголке Соединенных Штатов Америки. Газета, в которую он обратился, была очень распространена по всей территории Америки, и он надеялся, что эта особа обязательно увидит свой портрет на первой странице. Если она действительно была виновной, она, несомненно, захочет избежать опасности быть обнаруженной, раз объявлен ее розыск, и она, безусловно, захочет изменить свою внешность. Пластическая операция ей уже была знакома, и было разумно предположить, что она снова захочет воспользоваться такой же возможностью...

Они быстро проехали по 52-й улице, и Джемсу без труда удалось припарковать свою машину около дома номер 88, в котором размещалось агентство.

Они нашли Флосси занимающейся наведением красоты. Рядом с пишущей машинкой стояла пустая бутылка. Молодая женщина сразу же заявила:

— Звонила миссис Мак-Линен. Она сказала мне, что вынуждена была отсутствовать несколько дней, но что она распорядилась, чтобы нам был прислан чек сегодня утром. А также просила вас продолжать следствие до конца.

Питер никак не реагировал и не отвечал, прошел в свой кабинет, сел в кресло, снял телефонную трубку и набрал номер. Его сразу же соединили, и, когда на другом конце провода сняли трубку, он проговорил:

— Я хотел бы поговорить с доктором Ватером.

Он подождал несколько секунд и, услышав голос врача, сказал:

— Питер Ларм у телефона. Простите, доктор, что я вынужден снова побеспокоить вас. Я понял, почему мисс Пантер прибегала к вашим услугам. В номере участвовали две женщины, очень похожие друг на друга. Та, которая умерла, вне всякого сомнения, была убита своей партнершей по причине, которая от меня пока ускользает. Через несколько часов в прессе будет опубликована фотография мисс Пантер с соответствующим текстом и с просьбой ко всем помочь обнаружить ее. Я, конечно, рассчитывал также этим актом толкнуть ее на то, чтобы она обратилась к хирургу-косметологу, который бы изменил ей лицо. Теперь я попрошу вас помочь мне... Я хочу, чтобы вы предупредили всех своих собратьев по профессии, а их не так уж много, если к ним обратится с подобной просьбой молодая женщина, пусть они немедленно известят об этом вас...

Наступила короткая пауза. Доктор Батер кашлянул и ответил:

— То, о чем вы просите меня сейчас, немного несбыточно. Вы забываете, что мы все связаны по рукам и ногам профессиональными секретами...

Питер спокойно возразил:

— Я это прекрасно знаю, дорогой доктор. Но я оказал вам услугу со своей стороны тем, что хранил и храню молчание относительно той роли, которую вы играли во всей этой истории, и я подумал, что и вы также могли бы теперь помочь мне в моей работе...

Врач немного помолчал, как бы обдумывая предложение, потом ответил без всякого энтузиазма:

— Хорошо, я выполню то, о чем вы меня просите, мистер Ларм. Но я считаю бесполезным повторять вам, что я настаиваю на том, чтобы никто больше не знал об этом.

— Это уже договорено, доктор. Вы всегда можете рассчитывать на меня...

Питер повесил трубку, откинулся назад в своем кресле, достал из кармана плиточку шоколада, которую стал медленно развертывать...

 Глава тринадцатая

Питер закурил сигарету и несколько секунд наслаждался ощущением, которое давало сочетание шоколада с никотином. У него было напряженное лицо, и недобрый огонек мерцал в его темных глазах. Он встал из-за письменного стола, чтобы выйти из кабинета. В тот момент, когда он открывал дверь своего кабинета в комнату секретарши, Джемс быстро отпрянул от Флосси, которая отвернулась, чтобы скрыть свое красное лицо от инквизиторского взгляда Питера. Вдалеке послышался резкий телефонный звонок.

— Это у тебя в кабинете, — сказал Джемсу Питер.

Они проследовали вместе в его кабинет. Джемс снял трубку, бросил: «Салют, старик!» и стал внимательно слушать. Питер, наблюдая за своим помощником, по выражению его лица понял, что имеются какие-то новости. Наконец Джемс повесил трубку и возбужденно воскликнул:

— Вот это да, патрон! И ты говоришь о том, что это запутанное дело? Это звонил мой приятель, сыщик. Оказывается, миссис Мак-Линен раньше была женой Стефана Дунса, импресарио мисс Пантер!

Питер изменился в лице. С необычным для него возбуждением он спросил:

— Без шуток? У меня сейчас такое чувство, что это может объяснить многое.

Джемс остался с открытым ртом. Он поднял руку, пытаясь дать понять Питеру, что он еще не все сказал, и добавил:

— И еще есть подозрение, что револьвер, из которого убила себя мисс Нутмег, был тем же самым револьвером, из которого застрелили Грегори Мак-Линена. Понятно тебе это, а?

Питер опешил. И неожиданно широкая улыбка _ расплылась по его лицу, и он ущипнул себя за кончик носа. Глаза его блестели. Быстро приняв решение, он скомандовал:

— Иди за мной, у меня появилась идея.

Они стремительно спустились вниз и, выйдя на улицу, расположились в машине.

— Куда же мы направимся? —спросил Джемс.

— На Пятую авеню, в магазин, в котором работал Грегори Мак-Линен.

Джемс молча тронул машину с места.

Менее чем через четверть часа они достигли угла Сорок второй и Пятой авеню. Питер попросил Джемса подождать его в машине, а сам пешком направился к магазину готового платья, где Грегори в свое время преуспевал в роли продавца.

Питера принял заведующий магазином после того, как он предъявил свою лицензию детектива.

— Мистер Мак-Линен в течение какого времени работал здесь? — поинтересовался Питер у заведующего.

— В течение пяти лет, сэр.

Питер продолжал задавать свои вопросы:

— А что вы вообще знаете о нем?

Заведующий магазином отвечал без малейших колебаний:

— О, это был превосходный работник, сэр. Я был очень доволен им, сэр. Зная о том, что его детство было довольно тяжелым, я даже несколько раз принимал его у себя дома. Он был со мной откровенен...

Питер перебил его.

— Я бы хотел, если, конечно, это возможно, получить некоторые сведения о его семье...

— Я вам сообщу все, что знаю сам, сэр. Мать Грегори умерла, когда он был совсем маленьким. Гораздо позже, незадолго до того, когда он поступил к нам на работу, его отец снова женился. Насколько мне известно, вторая жена мистера Мак-Линена обладала очень горячим темпераментом. С самого начала она, кажется, почувствовала интерес к молодому Грегори, который, как вы сами, вероятно, догадались, дал ей отпор. Тогда миссис Мак-Линен заявила своему мужу, что Грегори преследует ее своими приставаниями. Отец Грегори рассердился и, не желая слушать его объяснений, попросту выставил его за дверь. Вот тогда-то парень и поступил к нам в магазин, чтобы зарабатывать себе на жизнь.

Несколько месяцев назад его отец умер, так и не повидав перед смертью сына. С этого момента Грегори восстановил контакт со своей мачехой, которая пыталась как-то уговорить его вернуться в отчий дом, то есть теперь уже к ней. Разумеется, он отказался от этого...

Немного удивленный услышанным, так как совершенно не ожидал такого поворота, Питер задумался, прежде чем задать очередной вопрос.

— Если я правильно вас понял, то Грегори должен был ненавидеть свою мачеху?

Заведующий магазином сделал неопределенный жест и ответил после небольшого колебания:

— Я этого не думаю. Грегори ведь по своему складу был еще ребенком, по крайней мере, в моральном отношении. Его мачеха — красивая женщина, очень привлекательная, и он, конечно, не мог остаться равнодушным к интересу, который он возбуждал в ней. Вероятнее всего, мальчик и устоял только по причине своей исключительной порядочности, чтобы не чувствовать себя виноватым перед своим отцом, не перейти границ и не предать отца. Отца он просто обожал. За последние месяцы Грегори снова обрел спокойствие благодаря его связи с этой актрисой, Если вы меня правильно поняли, то вам ясно, что эта связь освобождала его от чувств, которые он мог питать к своей мачехе.

Питер слегка кивнул головой и снова спросил:

— А что, миссис Мак-Линен приходила когда-нибудь повидаться с Грегори?

— Да, — ответил заведующий магазином. — И даже очень часто. Она приходила и ожидала его после окончания работы. Он был, без сомнения, очень недоволен ее посещениями и ожиданиями, но сам ничего не делал для того, чтобы избежать этого. И это все, что я могу вам сообщить. Я узнал из газет о трагической смерти мисс Пантер, а потом утром от полиции узнал об убийстве Грегори. Я много думал об этом, но я ничего не знаю такого, что могло бы осветить это дело.

Питер встал и, поблагодарив заведующего, ушел. Он сел к Джемсу в машину и дал ему адрес страховой компании, которая составляла контракт в пользу Грегори Мак-Линена.

Когда Питер узнал, что миссис Мак-Линен не была матерью Грегори, он подумал, что эта женщина должна была быть отличной актрисой, чтобы имитировать такие чувства. Влечение, которое она чувствовала к своему пасынку, теперь объясняло все ее поведение. Но это влечение могло также быть и достаточным поводом, чтобы толкнуть ее на убийство мисс Пантер.

Тот факт, что Луиза Мак-Линен раньше была женой Стефана Дунса, был также довольно смущающим обстоятельством. Связь этих людей, замешанных в драме, которые до сих пор казались чужими друг другу, теперь открывала совершенно новые горизонты для раздумий и новый мотив всех их поступков.

Джемс неожиданно остановил машину и выключил газ.

— Мы приехали, патрон.

Питер на сей раз попросил сопровождать его, и они вошли в здание, где находилась страховая компания. После того как они представились, их проводили к человеку, который принимал мисс Пантер и составлял для нее страховой полис.

Маленького роста очень подвижный человек принял их с профессиональной любезностью. Детектив в нескольких словах изложил причину их посещения, и страховой агент тотчас же ответил:

— Как раз по этому поводу я получил всего лишь полчаса тому назад одно телеграфное сообщение от некоей миссис Мак-Линен. Она утверждает, что является прямой наследницей Грегори Мак-Линена, в пользу которого был составлен страховой полис мисс Пантер под именем Пеней Ко-дингтон.

Питер оживился и быстро спросил:

— И что же вы на него могли ответить?

Служащий немного подумал и не совсем уверенно сказал:

— Кажется, смерть мисс Пантер была зафиксирована полицией. Невиновность Грегори Мак-Линена также, кажется, полностью установлена. При таких обстоятельствах мы должны выплачивать по страховому полису тому, на чье имя он был составлен, а так как он тоже умер, то его наследство переходит его наследникам...

Питер перебил его:

— Миссис Мак-Линен сказала, что придет повидаться с вами?

— Я не думаю, что она придет сюда сама. Она мне сказала, что пришлет своего представителя со всеми необходимыми полномочиями...

Питер резко встал с места. Опираясь на край письменного стола, он проговорил:

— Я дам вам некоторые сведения, которые, надеюсь, заинтересуют вас, а взамен я хотел бы, чтобы вы, когда представитель миссис Мак-Линен будет у вас, задержали его на некоторое время до моего появления. Оказалось, что существовали две мисс Пантер. Одна из них мертва, другая же — жива. В подобной ситуации вы не сможете решить, которая же из них составляла страховой полис. Вы меня поняли?

Лицо страхового агента прояснилось, и он с живостью подтвердил:

— Ну разумеется, сэр. При таких обстоятельствах мы вынуждены будем отказать в выплате денег по страховому полису. Я не знаю, как мне и благодарить вас... Я немедленно повидаюсь с генеральным директором, чтобы с ним решить...

Питер снова перебил его:

— Не ломайте себе голову. Я не прошу вас ни о чем кроме того, чтобы поверенный миссис Мак-Линен был задержан в вашем кабинете до моего прихода. Я могу рассчитывать, что вы меня непременно предупредите о его появлении?

Служащий энергично закивал головой.

— Конечно. Это решено, мистер Ларм.

Он собирался уже подать руку Питеру, когда зазвонил телефон. Сняв трубку, немного послушал, потом сделал знак Питеру, подмигнув глазом.

— Пусть подождет, — ответил он и, обращаясь к Питеру, добавил: — Некий мистер Дунс желает меня видеть по делу миссис Мак-Линен.

Питер присвистнул:

— А где он?

— В зале ожидания, внизу.

Питер довольно улыбнулся.

— Подождите минуты три, и пусть ему передадут, что вы не сможете его принять раньше чем в два часа дня. Он выйдет отсюда, и мы займемся им.

Служащий, не колеблясь, принял это предложение. Питер наскоро попрощался с ним и подтолкнул Джемса к выходу.

Выйдя из здания, они встали на тротуаре, по разным сторонам двери. Прошло несколько минут, и на пороге появился Стефан Дунс. Одновременно Питер и Джемс подошли к нему вплотную. Маленький человек оцепенел, огляделся, как затравленный зверь, по сторонам и хотел бежать, но огромная рука Джемса сразу же погасила в нем это желание. Питер же угрожающе проворчал:

— Держи-ка лучше себя поспокойнее, голубчик, если не хочешь, чтобы тебе сломали лапку. Следуй с нами до моей конторы, нам необходимо с тобой поговорить.

Дунс ответил ругательством и снова попытался освободиться из тисков Джемса. Несколько прохожих остановились, заинтересованные происходящим. Джемс злодейски уперся локтем в бок Дунса и громко проговорил:

— Брось все это, Тото! Я знаю, что все эти страховые компании только и думают о том, чтобы обворовывать людей, но скандалом тут ничего не добьешься. Пошли, мы сейчас немного выпьем и...

Успокоенные прохожие перестали интересоваться этим трио. Джемс затолкнул Дунса в машину на заднее сиденье, а Питер устроился рядом с импресарио, вытащив свой револьвер, чтобы заставить его вести себя спокойнее. Джемс скользнул за руль и спокойнейшим образом отъехал от дома.

Они быстро достигли 52-й улицы, и Дунс последовал за ними до агентства, не выказывая никакого сопротивления. Они заставили его войти в кабинет Джемса, и тот, немедленно сняв свой пиджак, стал угрожающе демонстрировать свои мускулы. Дунс казался подавленным. Питер подошел к нему и с силой два раза ударил его по щекам.

— А теперь, мой старичок, довольно шуток и смеха. Мне уже осточертела вся эта история, и она должна кончиться. Ты сидишь в ней по самые уши, ты теперь должен ответить на все мои вопросы... иначе...

Быстрым движением он двумя пальцами схватил нос импресарио и стал крутить его. Дунс завопил. Питер заставил его замолчать, треснув по лицу.

— Если ты не можешь начать рассказывать все с начала, то мы можем начать с конца, — проговорил детектив. — Этой ночью Гледис Нутмег пустила себе в голову пулю в присутствии сержанта полиции Хастена и моем. Но я совершенно уверен, что произошло небольшое промедление в программе. Если бы Гледис выполнила правильно сценарий, написанный для нее на бумаге, она должна была бы выстрелить в себя несколькими секундами ранее. В таком случае я, вероятнее всего, был бы обвинен в убийстве. Теперь ты видишь, что я совсем не так глуп, как ты предполагал?

Голова Дунса упала на грудь. Он съежился в кресле и ничего не ответил. Питер продолжал:

— Это ты кинул мне под ноги Гледис и это ты ее убил, потому что она знала о тебе многое, но только не знала одного, что оружие было заряжено. Вот за такие дела, папаша, можно угодить и на электрический стул...

Он взял импресарио за волосы, заставив таким образом поднять голову.

— Ты будешь объясняться или нет?

Он замахнулся, чтобы снова ударить его, но вf этот момент в кабинет ворвалась Флосси.

— Вас просят к телефону, патрон, и очень срочно.

Питер выпустил волосы Дунса и последовал за секретаршей. Это был доктор Батер.

— Вы можете приехать сию минуту? — спросил врач. — Я получил извещение от мисс Норы Кади. Она должна быть здесь у меня с минуты на минуту...

Питер нахмурил брови и ответил сухим тоном:

— Хорошо. Я приеду, доктор. Если она появится раньше меня, заставьте ее подождать.

Он повесил трубку и вернулся в кабинет Джемса, который решил серьезно заняться импресарио. Питер открыл ящик стола, достал оттуда пару наручников, надел их на запястья Дунса и подтащил его к радиатору центрального отопления, чтобы прикрепить к нему браслет. Потом он сделал знак Джемсу, чтобы тот следовал за ним, и провел его в свой кабинет.

— Врач только что сообщил мне, — объявил он, — что Нора Кади позвонила ему по телефону, и она с минуты на минуту должна появиться у него. Ты будешь продолжать допрашивать Дунса. В общем, вот что ты должен узнать у него:

Первое — кто убил мисс Пантер и почему?

Второе — почему в квартире мисс Мурки была найдена одежда помощницы мисс Пантер?

Третье — кто убил Грегори и почему?

Четвертое — почему надо было уничтожить Гледис Нутмег?

Пятое — насколько похожи между собой мисс Пантер, и которая из двух была убита?

Шестое — которая из двух была любовницей Грегори?

Наконец, почему миссис Мак-Линен и Дунс почувствовали необходимость исчезнуть из своих домов сегодня ночью?

Когда ты получишь ответы на все вопросы, можно будет начать действовать. Ты меня понял?

Толстое лицо Джемса выразило полнейшее удовольствие, он убедительно пробормотал:

— И ты говоришь это мне, патрон? Ведь я не так глуп, чтобы понять...

Питер подтолкнул Джемса в сторону его кабинета и прибавил:

— И смотри, действуй осторожно, потихоньку, да?

Он внимательно проверил, хорошо ли заряжен его револьвер, и покинул агентство, сделав вид, что не заметил вопросительного взгляда Флосси.

Питер сел в машину и быстро отъехал. Он чувствовал, что дело подходит к концу. Еще не зная роли, которую играл во всей этой истории Дунс, он был совершенно уверен, что импресарио в ней замешан. Правда, все это было еще довольно смутным, но малейшая деталь, может быть, на первый взгляд и незначительная, могла бы теперь прояснить все дело.

В клинику Питер приехал немногим позднее двенадцати часов и уже в вестибюле встретил хирурга, который ожидал его. Они пожали друг другу руки и вошли в кабинет врача. Тот сразу же заявил:

— Я получил всего лишь пять минут назад новое сообщение от мисс Кади. Она немного запоздает и просит подождать ее в течение часа, и если бы не вы, я отказал бы ей в этом свидании сегодня и перенес бы его на другое время.

Жестом руки Питер отказался от предлагаемого ему врачом кресла и, продолжая стоять, сказал с задумчивым видом:

— Мне не терпится увидеть ее. По правде говоря, я до сего момента думал, что жертвой была та девушка, которую вы оперировали. Ее неожиданное появление снова увеличивает количество загадок.

Он стал нервно ходить по кабинету под безразличным взглядом врача, который осторожно заметил:

— Не стоит все же так нервничать из-за этого. Мисс Кади, безусловно, сможет все объяснить...

Наступило долгое молчание. Потому Батер подошел

к Питеру и профессионально осмотрел его повязку на лбу.

— У вас глубокая рана? — спросил он.

Погруженному в свои мысли Питеру понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить вопрос, заданный ему.

— Да. Повреждена надбровная дуга... У меня, вероятно, после этого останется весьма красивый шрам.

Батер приветливо улыбнулся и предложил:

— Если вы захотите показать мне вашу рану и разрешите сделать то, что я найду нужным, может быть, никакого шрама и не останется. До сих пор я прекрасно справлялся с подобными вещами.

Хирург взял его под руку и увлек в какую-то дверь.

— Пройдемте в операционную. Если я смогу сделать для вас что-нибудь, то это займет не более пяти минут. Это очень простая вещь,..

Они прошли по длинному пустому коридору и вошли в большой зал с крашеными стенами, где все блестело. Хирург включил свет и попросил Питера лечь на операционный стол, а сам снял пиджак, чтобы одеть белый халат, после чего стал старательно мыть руки. Потом он приготовил несколько инструментов и подошел к своему добровольному пациенту, чтобы снять с него бинты с тампоном эфира в руке. Себе на голову он надел обруч с лампой и нагнулся, чтобы взглянуть на рану. После нескольких секунд осмотра он выпрямился и ободряюще улыбнулся Питеру.

— Это все можно устроить, — уверил его врач. — У вас даже не останется никакого следа.

— Ну что ж, действуйте, раз так, — ответил Питер.

— Не хотите ли снять свой пиджак?

Питер встал и освободился от пиджака, ослабил галстук, расстегнул пуговки на рубашке. Потом он лег на стол, и хирург старательно закрепил его голову в специально для этого установленный аппарат.

— Будет все же лучше, если я вам сделаю небольшую анестезию, — сказал он, — чтобы избегнуть ненужной боли. Закись азота не оставит у вас никаких следов при пробуждении. В течение пяти Минут все будет кончено...

Он сразу же захлопотал около какого-то аппарата с большими металлическими бутылками и поднес маску к лицу Питера. Детектив осторожно сделал один глоток и узнал специфический запах закиси азота.

— Дышите глубже, — приказал доктор.

Мощная грудь Питера поднималась и опускалась с определенным ритмом. Очень скоро глаза детектива стали мигать, потом закатились в орбиты. Доктор Батер нагнулся к своему пациенту, не переставая сильно нажимать на маску на его лице, потом со странным блеском серо-стальных глаз он выпрямился и закатал рукав рубашки Питера. Быстрым жестом он взял со стола большой хромированный шприц и слегка нажал на поршень. Поискав вену на руке Питера, он приблизил иглу...

С фантастическим усилием Питер согнул ноги и ударил ими в грудь врача, который тут же отшатнулся назад. Детектив хотел встать, но несмотря на все его старания, он не смог, так как наглотался достаточно много газа, и перед его глазами все завертелось.

Дрожащей рукой Питер попытался достать из своих брюк револьвер, но не успел. В это время хирург уже оправился и устремился к нему. Страшный удар обрушился на Питера, врач отбросил его назад на операционный стол, с которого он, перевернувшись, тяжело упал на выложенный плитками пол по другую сторону этого стола.

Наполовину оглушенный, Питер предпочел притвориться мертвым. Действие газа понемногу проходило. Сквозь неплотно прикрытые глаза он наблюдал за Батером, который приближался к нему. Питер прекрасно понимал, что хирург, по возможности, будет избегать причинять ему заметные повреждения. Врачу было необходимо, чтобы смерть выглядела вполне естественной.

Детектив видел, как Батер нагнулся над ним и протянул руки, чтобы зажать ему сонную артерию. Собрав все свои силы, Питер новым ударом в живот отбросил доктора от себя. Сердце Питера бешено колотилось. С трудом, но все же ему удалось встать на четвереньки. Он попытался достать свой револьвер, но Батер оказался проворнее и на этот раз. Хирург вскочил и накинулся раньше, чем успел опомниться Питер. Они упали на пол и, вцепившись друг в друга, стали кататься по полу. Борьба продолжалась.

Питер старался, насколько возможно, экономить свои силы. Удар коленом в пах заставил его на короткое мгновение потерять сознание. Мощные руки хирурга схватили его за горло. Питер инстинктивно ткнул пальцем в глаза доктора. Тот откинул голову назад и выпустил свою жертву.

Страшная ярость овладела детективом, заставив его потерять всякий контроль над своими действиями. Находясь как бы в кровавом тумане, он бросился на своего противника и попытался оглушить его ударом кулака, но неловким движением он только разбил себе фаланги пальцев о каменные плиты пола.

Он снова почувствовал, что его схватили за горло: у него перехватило дыхание, он стал задыхаться. Постепенно его мускулы стали расслабляться и рассудок омрачаться. Руки Батера, крепко сжимаясь, раздавили ему горло, и он уже не мог больше шевелить руками, уже не думал о сопротивлении. Ему показалось, что его череп раскалывается на части. Под ним как бы разверзлась пропасть, в которую он неотвратимо погружался. Он больше не чувствовал жесткости пола. Страшная боль сжимала его сердце, и кровавая пелена затуманила его взгляд. Он понял, что это конец...

Неожиданно смертельная хватка сразу прекратилась. Какие-то уже другие шумы наполнили уши Питера. Все вокруг него, казалось, издавало звуки. Последним усилием, как бы защищаясь, он перевернулся на живот и потерял сознание. ..

Ощущение жжения в желудке привело его в себя. Грубый голос Джемса дошел до его сознания:

— Эй, патрон! Довольно лежать дохлым, проснись же наконец!

Под сильным действием алкоголя ему удалось, наконец, открыть глаза, и он увидел огромное лицо Джемса, искаженное беспокойством... С его помощью Питеру удалось встать и, опершись об операционный стол, он снова, уже самостоятельно отпил из бутылки, которую ему протянули. Потом он несколько раз потряс головой и глубоко вздохнул.

В одном из углов зала бушевал доктор Батер, крепко удерживаемый двумя полицейскими агентами в форме. Неожиданно Питер увидел приближавшегося к нему сержанта Била Хастена. Полицейский спросил:

— Что здесь происходит? Объясните мне!

Питер проглотил еще небольшую порцию алкоголя и, прочистив немножко горло, ответил:

— Этот подонок пытался меня убить...

Неожиданно хирург обрел свое хладнокровие.

— Это ложь! — воскликнул он. — Он сам попросил меня зашить ему рану на брови. Я тоже ничего не понимаю, что это на него нашло.

Питер, шатаясь, обошел вокруг стола, чтобы взять огромный шприц, иглой которого Батер хотел уколоть его и который теперь лежал на полу. Он нагнулся и поднял его.

— Вот орудие преступления, — сказал он со странным смехом.

Хирург энергично запротестовал.

— Да он просто сошел с ума! — вопил он. — Откройте этот шприц и вы увидите, что внутри него ничего нет!

Не говоря ни слова, Хастен снял оболочку и вынул шприц и цилиндр. Цилиндр был действительно пустым. Недоумевающим взглядом он посмотрел сперва на хирурга, уже оправившегося и обретшего прежний апломб, а потом на Питера, который улыбался.

Детектив пояснил:

— Я так и знал, что внутри ничего нет, кроме воздуха. Вы должны знать о том, что можно убить человека, впустив ему в вену небольшое количество воздуха. Для этого вполне достаточно несколько кубических миллиметров.

Лицо хирурга снова изменило выражение и перекосилось в отвратительной гримасе.

— Этот человек просто помешанный, — повторил он с прежней настойчивостью.

Спокойным тоном Питер продолжал:

— Вот именно таким способом доктор Энтони Батер убил мисс Мурки, а также и миссис Велч.

У Хастена был совсем ошалелый вид, и он машинально все повторял:

— Миссис Велч?

Питер утвердительно кивнул.

— Да, я совсем забыл, вы ведь не в курсе дела, — сказал он. — Я вам сейчас все объясню...

Он вдруг замолчал и повернулся к Джемсу, который смотрел на хирурга взглядом убийцы.

— Что заставило тебя прийти сюда, да к тому же так вовремя? — спросил он его.

Джемс растерялся от неожиданности, потом отвел свой взгляд от хирурга и ответил:

— Дунс во всем признался... Он нам сказал, что главный преступник — это Батер.

Доктор с силой вырвался из держащих его рук и завопил:

— Это клевета! Это фальсификация! Вы ничего не можете доказать... безусловно, рассказала бы обо всем, а это было бы крушением всех наших надежд...

Она ненадолго замолкла, чтобы отдышаться. Питер Ларм и Бил Хастен стояли, склонившись над ней, чтобы ничего не пропустить из ее показаний. Она снова заговорила, но уже в ее голосе звучала злоба:

— Это Батер решил, что ее непременно надо убить. Он все придумал и предусмотрел, и сказал мне, как я должна буду действовать.

Вначале казалось, что все пройдет для нас благополучно. Я должна была выстрелить в свою партнершу в тот момент, когда в зале была полнейшая темнота, и тут же воспользоваться смятением и паникой, чтобы тайком проскользнуть за кулисы. Меня и впрямь не заметили. Я тотчас же появилась у Грегори Мак-Линена, чтобы передать ему револьвер, который я предварительно хорошо запаковала. Он принял меня за свою невесту, и у него не возникло никаких подозрений. После этого я направилась в клинику к доктору Ватеру, где и находилась в течение нескольких дней...

Питер прервал ее:

— А вы знаете, почему ваша партнерша застраховала свою жизнь в пользу Мак-Линена?

Нисколько не колеблясь, мисс Пантер ответила:

— Это я по совету доктора Багера застраховала свою жизнь в пользу Грегори Мак-Линена, которого доктор Батер хотел выставить как виновного в убийстве моей партнерши. Так он и выглядел в глазах полиции.

Лицо Питера вдруг потеряло свою напряженность. Он спросил:

— Ну а что же произошло потом?

Она с осторожностью ответила:

— Ничего особенного. Но сегодня утром доктор Батер сказал мне, что, кажется, полиция разобралась в механизме нашего номера и необходимо срочно изменить мое лицо, чтобы пресечь всякую возможность провала. Он заставил меня прийти сюда и прооперировал. Больше я ничего не знаю.

Развалившись в кресле, Питер Ларм чуть-чуть подремывал. В одном из углов комнаты новая секретарша Била Хас-тена, едва ли красивее предыдущей, с азартом стучала на пишущей машинке. Неожиданно полицейский открыл дверь своего кабинета и обратился к детективу:

— Ларм, не войдете ли вы ко мне?

Питер с ворчанием поднялся. Он умирал от усталости. Войдя в кабинет Хастена, он сразу же направился к креслу, в которое и упал. С триумфальным видом полицейский заявил ему:

— Все в порядке! Батер во всем признался. Мы сейчас оформляем его признания.

Он подтвердил все показания мисс Пантер в отношении того, что относится к началу дела. Это ваше посещение его клиники на следующий день после убийства вынудило его действовать быстро, чтобы избежать малейших подозрений. Он не предусмотрел только, что жертва может сказать о нем кому-то другому: он думал, что его имя никогда не будет произнесено.

Зная вашу репутацию, он решил опередить вас и дал вам некоторые сведения, соответствующие действительности, чтобы вы уверились в его полной искренности и доброжелательности. Предвидя, что вы неминуемо дойдете до мисс Мурки и без его малейшей помощи, он дал вам ее адрес, но сразу же после вашего ухода он отправился в дом миссис Велч, увиделся с мисс Мурки и попросил у нее под каким-то предлогом, который он счел весьма благовидным, ключ от ее квартиры.

Эмили Мурки когда-то была его любовницей, и он ей нашел другое занятие после того, как она ему надоела. Она тоже была в курсе механизма номера.

В день убийства Батер привез в ее квартиру одежду, которая принадлежала партнерше, выдававшей себя за костюмершу мисс Пантер. Он дождался прихода Эмили Мурки, оглушил ее, чтобы ввести ей в вену определенное количество воздуха, потом раздел ее и положил в ванну.

Из предосторожности, на случай, если полиция не поверит в самоубийство мисс Мурки, он внес в ее записную книжку номера телефонов Стефана Дунса и Луизы Мак-Линен. Вы даже могли застать его там, на месте преступления. Ведь он ушел только тогда, когда уже вы появились. Он притаился в коридоре, а когда вы пошли звать ночного дежурного, он получил возможность удалиться и вернулся к себе, ни слова не рассказав об этом Норе.

Вчера вечером он узнал, что Грегори Мак-Линена выпустили из тюрьмы. Это была для него новая опасность, на которую нужно было как можно быстрее реагировать. Он был уверен, что вы от Грегори узнали о пластической операции второй мисс Пантер.

Он немедленно известил об этом Нору и уверил ее в необходимости пойти и убить Грегори, пока он не выдал их, Нора это от нас скрыла, но я все же думаю, что здесь Батер сказал правду, и нам совсем нетрудно будет заставить ее признаться в этом втором убийстве.

Батер посадил Нору в свою машину, и они стали следить за Грегори и его мачехой с самого момента их выхода из тюрьмы. Доказательством, что он не лжет, служит и то обстоятельство, что он заметил вашего феномена Джемса, который также следил за Грегори и Луизой Мак-Линен. Нора одна поднялась в квартиру Грегори и позвонила. Грегори открыл дверь, и у него вырвался возглас изумления, когда перед ним появилась его любовница. Нора сразу же выстрелила и убежала, забыв о том, что она должна была бросить оружие в вестибюле, как это ей приказал сделать Батер, чтобы таким образом подозрение в убийстве Грегори пало на мачеху этого парня.

Вернувшись домой, Батер застал там Дунса, своего компаньона по выкачиванию денег из придуманного ими номера, в компании с Гледис Нутмег, которая провела вечер вместе с вами в «Бревурте». Судя по тому, что вы говорили этой девице, Батер понял — в вашем лице он имеет сильного противника и настало время действовать решительно и нейтрализовать вас.

Тогда его изощренный ум до мельчайших подробностей разработал сценарий той комедии, которую должна была сыграть Гледис. После того как он убедился, что вы находитесь у этой женщины, Батер, не называя своего имени, позвонил к нам в отделение, прося меня немедленно приехать, то есть срочно отправиться на квартиру к Гледис Нутмег, которая находится в большой опасности. Ей же он своевременно дал пистолет, уверяя ее, что он не заряжен.

По полученным от него инструкциям, она должна была сделать вид, что кончает жизнь самоубийством в тот момент, когда раздается звонок в квартиру. Это должно было, безусловно, привести к вашему немедленному заключению под стражу. Ведь Батер-то знал, что Гледис обязательно убьет себя, и надеялся, что вас обвинят в убийстве. По счастью для вас, женщина проделала все это позже, чем было задумано, и убила себя у меня на глазах.

Питер вздохнул и заметил:

— Я же переложил пистолет в другое место, и ей при-

шлось затратить какое-то время на его поиски и на то, чтобы взять его со шкафчика, а это спасло меня...

Хастен закурил сигарету и продолжал:

— Батер стоял на улице и наблюдал за домом. Он видел, как мы вышли вместе с вами, что вам разрешили воспользоваться своей машиной. Этого было ему достаточно, чтобы понять, что что-то не так сыграно в его спектакле. Он проследил за нами до полицейского отделения, и это он опорожнил ваш тормозной цилиндр. И вы снова ускользнули от него, отделавшись только легким ранением.

Питер слабо улыбнулся и заметил:

— Теперь мне стало ясно, почему Дунс и Луиза Мак-Линен в тот момент решили исчезнуть из нашего поля зрения. Когда они узнали, что Гледис Нутмег была убита, они поняли — ничто не остановит Батера, и очень скоро может наступить их очередь.

Хастен утвердительно кивнул головой и продолжал:

— Оставалась еще одна особа, которую можно было расспросить и кое-что узнать от нее, и это обстоятельство очень беспокоило Батера. Это была миссис Велч, которая приняла мисс Мурки по его же рекомендации.

Миссис Велч была больна уже долгое время, и очень своевременно в ту ночь с ней случился сердечный припадок. Батер решил воспользоваться этим случаем и во время приступа убил ее таким же способом, каким он убил мисс Мурки. Он знал, что такой способ не оставляет следов... К его несчастью, он встретил вас, уходя оттуда, и это ему не понравилось. Ему снова нужно было действовать и как можно быстрее, чтобы вывести вас из игры.

Лучший способ завлечь вас к нему в клинику было заявить вам, что мисс Кади, Нора Кади, просила принять ее. Вы очень быстро клюнули на эту приманку, и ему почти удалось заполучить вашу кожу...

Питер коротко рассмеялся и возразил:

— С того момента, как я пришел к нему, я уже сильно подозревал его. Как только он предложил мне прооперироваться, я тотчас же понял, что он хочет что-то сделать со мной. Я не мог так вот прямо отказать ему... Это ведь была единственная возможность захватить его с поличным. И я решил пойти на определенный риск... Я постарался как можно меньше глотать усыпляющий газ, но, тем не менее, я все же его наглотался и был совсем расслаблен. Если бы Джемсу не удалось за ставить Стефана Дунса признаться во всем и если бы он не известил вас своевременно, я теперь бы находился уже в морге... умерший от закупорки сосудов на операционном столе доктора Батера.

Хастен усмехнулся.

— Это, я думаю, отучит вас играть в солдатики. Я надеюсь, что теперь вы уже поняли...

— Вы можете быть в этом уверены, Хастен. Теперь я буду играть с открытыми картами...

Хастен недоверчиво посмотрел на Питера.

Картер Браун Обнаженная и мертвец 

 Глава первая

Я повернул за угол и въехал в Остен-хилл по тихой уютной улице, утопающей в зелени. Вид улицы вызвал у сержанта Полника одобрительный кивок головы. Весна подходила к концу, утро было прекрасным, я опустил верх у машины, и легкий ветерок овевал нас ароматами.

— Вы помните мертвеца, которого обнаружили ночью посреди кладбища, лейтенант? — спросил меня Полник. — Дела подобного рода были у нас в прошлом году. По-моему, самое удачное время для розысков трупа — это такой день, как сегодня,— сказал он со знанием дела.

Равнодушно скользнув взглядом по кирпичной стене высотой приблизительно в два с половиной метра, вдоль которой шла наша машина, он возобновил свои философские выкладки об искусстве обнаруживания трупов:

— Возьмите, например, этот уголок. Нормальный, самый обычный. Вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать. И нет ничего невероятного в том, что я могу обнаружить труп в...

Я остановил машину в метре от тяжелой решетки ворот, и тотчас какой-то тип в черной униформе и таком же кепи не спеша приблизился к нам.

— Лейтенант Виллер,— представился я ему, когда он остановился около автомобиля.— Из Службы шерифа.

— Доктор Мейбери ждет вас, — ответил он с вызовом. — Сейчас я открою вам ворота.

Тут я заметил застывшее лицо своего спутника. Я показал пальцем на красивую вывеску на стене, на которой было написано: «Больница Хилстоун».

— Что вы там говорили, сержант? — любезно спросил я. — Мне кажется, о каком-то нормальном и обычном уголке?

Во взгляде Полника я увидел удивление.

— Больница для ненормальных? — голосом, который, казалось, умолял меня разуверить его в этом, спросил он.

— Доктор Мейбери будет недоволен, если мы заставим ждать себя, — заметил я. — Клиентура доктора Мейбери исключительна и беспокойна.

Ворота открылись, и мы въехали во двор. Я остановил машину перед большим одноэтажным строением. Мы пересекли выложенную плитами террасу, поднялись на девять ступенек и вошли в распахнутую настежь дверь. Внутри тошнотворно пахло антисептиками, что характерно для всех больниц. За бюро из розового дерева важно восседала секретарша, мрачное и угловатое создание.

— Доктор Мейбери ждет вас в кабинете, лейтенант Виллер, — сухо сказала она мне, вытянув костлявый указательный палец каким-то колдовским жестом. — Следующая дверь налево.

Полник, который был не в своей тарелке, посмотрел на нее и проворчал:

— Вы уверены, что в коридоре нет психов, болтающихся на свободе?

Острый нос девицы слегка задрожал.

— Конечно, нет! — возмутилась она. — И не употребляйте, пожалуйста, в этом учреждении таких вульгарных и грубых выражений!

— Но, — запротестовал Полник, повернувшись ко мне, — псих — это псих, разве нет?!

— Конечно, а дурак есть дурак, — поддержал я его, подталкивая к кабинету доктора.

Четыре года я не видел доктора Мейбери, но он не изменился. Это был все тот же низенький толстяк, с белой ухоженной кожей, с черными тщательно зачесанными волосами. Его жидкие усики не росли, а рот был по-женски мягок.

— О, лейтенант Виллер! — обрадовался он при моем появлении.

Он вскочил и с таким энтузиазмом пожал мне руку, как будто я был его братишкой и он не видел меня лет двадцать. Я вежливо улыбнулся и представил ему Полника. Устроившись в кресле и поглаживая призрак усов пальцем с безукоризненным ногтем, Мейбери доверчиво сказал мне приглушенным голосом:

— Я совершенно потрясен этим несчастным случаем, лейтенант. Когда я думаю о реакции своих больных, если это станет известно...

Несколько секунд он с растерянным видом рассматривал ноготь на своем мизинце, потом закусил его и снова заговорил:

— В конце концов, вы, конечно, понимаете мое положение...

— Вы позвонили в Службу шерифа и заявили, что обнаружили труп, — напомнил я ему. — Это все, что мне известно, пока я не видел труп. Вы тоже должны понять мое положение, доктор!

— Разумеется! Я забыл, что вы еще не видели... Впрочем, я предупредил, чтобы ничего не трогали, лейтенант. Я думаю, следствие обычно так делает? — спросил он, глядя на меня с беспокойством.

— Именно так.

— Как я уже сказал шерифу по телефону, я буду вам глубоко признателен, если вы соблаговолите помешать прессе поднимать слишком много шума вокруг этого дела. — Он глубоко вздохнул, затем продолжал:

— В самом деле, лейтенант, постарайтесь, чтобы газеты не упоминали название нашей больницы...

— Скажите, хозяин, — прервал его Полник со здравомыслием простого человека, — где труп?

— Труп? — повторил Мейбери, скосив глаза. — Верно, я забыл про него. В том месте, где сегодня утром его нашел один из моих сторожей, — в парке.

— Можем ли мы на него взглянуть, доктор? — спросил я устало. — О прессе мы подумаем позже.

Он яростно закусил ноготь на мизинце и без всякой охоты поднялся со своего кресла.

— Я провожу вас на место.

Из его кабинета был выход в ту часть парка, которая граничила с улицей и отделялась от нее высокой стеной. Лента великолепного газона шириной около шести метров, протянулась вдоль стены. Затем мы оказались в непроходимой чаще, где вырисовывался силуэт сторожа в черной униформе.

— Вы мелеете заняться своими обычными делами, Данверс, — сказал ему доктор. — Полиция прибыла.

Сторож по-военному приветствовал его, прежде чем направиться к главному зданию. Мейбери углубился в подлесок, я последовал за ним, отмечая про себя неудачно выбранный день, чтобы надеть свой новый костюм. Сзади меня Пол ник прокладывал себе путь через колючий кустарник, он комментировал это непечатными словами. Вдруг, без всякого предупреждения доктор остановился, и я чуть не упал на него.

— Это здесь, лейтенант, — заявил он дрожащим голосом.

У ног Мейбери я увидел труп женщины, труп хорошо сложенной, молодой и совершенно обнаженной женщины; рукоятка ножа торчала между ее маленьких грудей. И именно тогда я стал страшно икать: голова женщины была полностью покрыта белой шерстью. Чудовищная голова с дьявольским выражением кошачьей мордочки. Казалось, глаза ее мечут адский огонь.

— Черт возьми! — хрипло воскликнул Полник. — Кошка? На кого же она похожа?

Наконец я пришел в себя. На девушке, конечно, была маска. Очень топкая! Но лейтенант Виллер от этого не растеряется! Я видел горы трупов.

Я встал на колени и осторожно снял резиновую маску. Лицо, показавшееся из-под маски, было лицом двадцатилетней девушки, ее светлые коротко подстриженные волосы напоминали что-то вроде каски. Она должна была быть хорошенькой, но от выражения ужаса в ее остекленевших глазах оставалось впечатление чего-то омерзительного. Я поднялся и повернулся к Мейбери:

— Вы знаете ее?

— Это Нина Росс, — ответил он без всякого удивления.

— Вам было известно это еще до моего прихода? — удивился я. — Мне казалось, доктор, вы говорили, что ни до чего не дотрагивались! У вас дар ясновидения? Вы угадали чье-то лицо даже через маску, не взглянув на него?

— У меня не было необходимости глядеть на лицо, чтобы узнать, кто это, — уверенно ответил он. — Мне было достаточно вот этого!

Он показал пальцем на внутреннюю сторону правой ляжки девушки. Я снова должен был встать на колени. Наконец я различил, сразу же над коленом, ряд белых точек, похожих на следы от укуса. Пока я поднимался, Мейбери опередил вопрос, который я собирался ему задать.

— Это клеймо, — просто сказал он.

— Простите, что вы хотите сказать? — перебил Полник, опередив мой вопрос.

— Если это не составит для вас неудобства, лейтенант, я предпочел бы рассказать все в хронологическом порядке,— ответил врач, вытирая лоб белым шелковым платком.— Угодно ли вам пройти в мой кабинет?

— Согласен, — ответил я без особого энтузиазма. — Полник, идите к воротам, с минуты на минуту может прибыть доктор Мерфи. Вы проводите его сюда. Когда он закончит дела, вы найдете меня в кабинете доктора Мейбери.

— Хорошо, лейтенант. — Он сморщил узкую полоску кожи, которая служила ему лбом, и добавил: — Разве я был неправ? Разве мы не в нормальном и обычном месте?

— Если так, — убежденно сказал я, — то я приглашаю вас поселиться вместе со мной в диснеевском городке.

— Это было бы колоссально! — воскликнул он с грустной улыбкой. — Была бы возможность пожить в замке Спящей Красавицы и целый день кататься в маленьком электрическом поезде. Что вы об этом скажете?

— Я нахожу это довольно соблазнительным, — уверил я его, старательно избегая взгляда Мейбери.

Когда пять минут спустя мы оказались в кабинете Мейбери, последний бросился в свое кресло с озабоченным видом и принялся грызть ноготь на мизинце, стараясь, видимо, сосредоточиться. Я спросил его:

— Кто обнаружил труп, доктор?

— Один из садовников. Разумеется, случайно. Уже давно не подстригали все эти кусты.

— В котором часу это было?

— Без четверти десять.

— Значит, охрана вашего заведения так ненадежна, что больной может исчезнуть в десять часов утра и никто этого не заметит? — поразился я. — Это невероятно!

— Нина Росс не была нашей больной, — поспешил уточнить Мейбери.

— Тогда откуда вы ее знаете?

Он закусил мизинец и объяснил мне:

— Она была нашей клиенткой, но покинула нас уже неделю тому назад.

— Ворота ночью заперты?

— Само собой разумеется! — подтвердил он с видом шокированного человека. — И они охраняются двадцать четыре часа в сутки.

— Жертва не была госпитализирована у вас, значит, она пришла в сад не из вашего здания, когда ее убили в кустах. Она вошла не в ворота, так как ворота вечером заперты, и во всяком случае сторож увидел бы, как она прошла. Тогда как же она вошла, доктор? Что вы думаете по этому поводу? Может быть, вы думаете, что она пришла с улицы и всю одежду ей заменяла маска, изображавшая кошку, и кинжал. .. Может быть, она просто перепрыгнула двухметровую стену, чтобы попасть в ваш парк?

— Я так же, как и вы, лейтенант, не могу этого объяснить, — запротестовал он, закручивая усы. — Но, может быть, она была мертва уже раньше?!

— Как это? — проворчал я. — Кто-то перепрыгнул стену, держа труп этой девицы в руках? Этого никто не видел со времен Эрола Флинна. — Я зажег сигарету и минуту смотрел, как доктор нервно барабанил по своему рабочему столу. — Расскажите-ка мне все, что вы знаете о Нине Росс.

— Она приехала к нам два месяца тому назад, — поспешно начал он. — Была у нас семь недель. Потом уехала.

— Чем она страдала?

— Нс знаю, — признался он.

Видя, что я удивлен, он пожал плечами и продолжал:

— За такой короткий срок я не имел возможности поставить диагноз. Я подозревал, что это один из случаев паранойи; в том смысле, какой подразумевается у Крейплина. Разумеется, вы читали Крейплина, лейтенант?

— Исключительно по-японски, — заметил я.

— Извините, я сказал не подумав...

Его нижняя губа, нежно-женственная, задрожала. Одно мгновение мне казалось, что он сейчас зарыдает. Однако он взял себя в руки и продолжал:

— Крейплин видит в паранойе скрытое развитие постоянной галлюцинаторной системы, не имеющей под собой почвы, но галлюцинации эти не действуют на все прочее в организме.

— В общем, можно сказать, что параноик по Крейп-лину, исключая галлюцинации, вполне нормальный человек.

— Совершенно точно, лейтенант, — подтвердил Мейбери, кивком головы ободряя меня продвигаться по дорогам эрудиции.

— И каково же было галлюцинативное сумасшествие Нины Росс?

— Ей казалось, что она одержима, — ответил врач.

— Демоном?

— Скорее, ведьмой. Нина Росс твердо верила, что ее душа и тело находятся под властью колдуньи, которая однажды явилась ей в виде большой белой кошки...

— Отсюда и маска?

— По-видимому. Но до этого утра я никогда не видел эту маску. Нина Росс утверждала, что колдунья овладела ею за несколько месяцев до того, как она приехала в больницу, и вынуждала делать ее всякие ужасные вещи. Она заставляла ее, например, участвовать в шабашах или присутствовать на черных мессах, которые потом переходили в оргии, и так далее. Больная думала, что я в состоянии заклинаниями освободить ее от власти ведьмы. Не забывайте, — добавил он с нервной гримасой, — что если оставить в стороне эту одержимость, то Нина Росс была абсолютно нормальным человеком. Возможно, что на анализ и психотерапию этого случая я истратил времени больше, чем должен был, но это дало возможность составить внушительный документ.

Он замолчал, нервно барабаня пальцами по столу. Потом продолжал:

— Как-то утром она объявила мне, что мы с ней теряем время зря. Она утверждала, что ведьма забрала над ней еще большую власть с тех пор, как она находится у нас. И поэтому она решила уехать. У меня не было возможности помешать ей, так как она приехала в больницу по своей воле. С другой стороны, я знал, что, если начну настаивать, она станет отрицать всю историю с ведьмой и ей удастся убедить всех в своем умственном равновесии. Она сделает это лучше, чем мог бы сделать я.

— А после ее отъезда вы больше ее не видели? И не слышали никаких разговоров о ней?

— До этого утра нет, — ответил он упавшим голосом.

— А ее семья?

— Родных нет, никакой семьи. По крайней мере, так она утверждала.

— Если я не ошибаюсь, доктор, — простодушно заметил я, — вы вербуете себе клиентуру из верхушек общества: ваш тариф не должен быть слишком скромным. У Нины Росс не было трудностей с оплатой за ее пребывание у вас?

Его лицо стало цвета заходящего солнца.

— Ее работодатель, — объяснил он, — который также был ее единственным родственником, платил по счетам. Именно он и посоветовал ей обратиться ко мне.

— Как его зовут?

— Джемс Эрист. Э-р-и-с-т!

— Что вы о нем знаете?

— Немного. Только то, что мне рассказала сама Нина. Это, по-видимому, добрый человек и великодушный патрон. У меня не было случая познакомиться с ним. На другой день после прибытия Нины к нам Эрист позвонил в мою административную службу, чтобы предупредить, что он оплатит пребывание девушки в больнице.

— Так, я думаю, у вас есть его адрес. А адрес Нины Росс?

— Оба адреса, без сомнения, есть в истории болезни, — заверил доктор, поднимая телефонную трубку. — Я попрошу, чтобы их передали сестре в приемном покое, лейтенант, и вы возьмете их, когда будете уходить.

Когда он положил трубку, я вспомнил о вопросе, который хотел задать ему еще раньше.

— Вы говорили о клейме, мне помнится, — сказал я. — В чем там дело?

— А, белые следы на ляжке... Они имеют, наверное, какое-нибудь естественное происхождение, но Нина была убеждена, что это дело рук пресловутой ведьмы. Если ей поверить, то выходит, что ведьма приказала черту навсегда оставить отпечаток своих зубов на теле жертвы.

— Определение паранойи, которое вы мне дали, упрямо не выходит у меня из головы, доктор, — проворчал я, — и вся эта история мне кажется все более и более невероятной.

— Лейтенант, испокон веков рубцы являются предметом самых различных суеверий, — объяснил он с чувством превосходства. — В случае с Ниной Росс существует логическая связь между рубцами и убеждением, что она одержима нечистой силой.

— Я скоро вернусь,— внезапно решил я.— Я оставляю у вас сержанта Полника, доктор, он примет все необходимые меры.

У меня было такое ощущение, что если я задержусь еще на минуту в кабинете, слушая эту историю, то я рискую никогда не решить этой задачи.

— Лейтенант, я надеюсь, что вы не забудете о том, что я вам сказал о прессе, — напомнил он мне, не преминув закусить ноготь на мизинце.

Я прикрыл глаза и в свою очередь мягко напомнил ему:

— В парке больницы обнаруживают труп абсолютно голой и хорошенькой девицы, которая была клиенткой этой больницы и считала себя одержимой нечистой силой. Когда ее нашли в парке мертвой, на ней была маска, изображающая мордочку кошки с дьявольским выражением...

Открыв глаза, я с сочувствием закончил:

— Если вы в самом деле думаете помешать этой истории прогреметь на всю страну, доктор, значит, вы сами нуждаетесь в лечении.

 Глава вторая

Я получил адреса, предварительно побеседовав с «мешком костей», сидящим за бюро из розового дерева. Сестра дала мне их с явной неохотой, бросив на меня враждебный взгляд, напоминающий о тем, что надо изо всех сил беречь свое здоровье. Во всяком случае до тех пор, пока эта женщина жива, иначе рискуешь попасть ей в руки. И это будет спасением!

— Доктор Мейбери свободен?— спросила она меня ледяным тоном.

— У меня не было ордера на его арест, если вы это имели в виду.

Она так сжала рот, что ее губы полностью исчезли.

— Вы всегда так дурно шутите в подобных трагических обстоятельствах, лейтенант?

— Честное слово, нет, — признался я. — Но доктор Мейбери подал мне пример, и я подумал, что это обычай вашего дома для поддержания морального облика служащих. Ваш патрон сказал мне: «Вы возьмете адреса у застенчивой сестры в приемной».

Пересекая террасу, уложенную плитками, я заметил Полника и доктора Мерфи, направлявшихся к зданию. Когда они приблизились, мне показалось, что я читаю на лице Мерфи тайное, но бесспорное выражение удивления, это был беспримерный случай.

— Лейтенант Виллер, принц черной магии! — продекламировал он, поднося руку к воображаемой фуражке. — Пока вы не исчезли в клубах черного дыма, приготовившись вести героический бой в одиночку с феями и демонами, мы приветствуем вас.

— Для кладбищенского грабителя вы слишком потешны, — холодно ответил я. — Однако справедливости ради я должен признать, что вы единственный из всех моих знакомых, кто отправляет своих клиентов на кладбище, даже не пытаясь спасти их.

Он с воодушевлением продолжал:

— Сержант в общих чертах рассказал мне, какой вид был у жертвы в резиновой маске, когда вы ее нашли. Что мне понравилось в его рассказе, так это подробный анализ выражения вашего лица в разные психологические моменты: вы, кажется, прошли все стадии — от ужаса в чистом виде до состояния лихорадочного кретинизма.

ГТолник съежился под ядовитым взглядом, которым я его одарил, и отвернулся. Он отошел на несколько метров, опустил глаза в землю, делая вид, что нашел трилистник с четырьмя листьями.

— Ну, хозяин, ваше заключение? — поинтересовался я у доктора. — Как всегда, неточное?

— Мне пришли в голову одна-две идеи,— признался он, скромно пожимая плечами. — Субъект мертв, и он был женского пола. — Он сделал секундную паузу и добавил: — Не делайте такого изумленного лица, лейтенант. Немножечко изумленного восхищения мне будет вполне достаточно.

— Благодарю вас, доктор, — ответил я с искренним волнением. — Ваш диагноз блистателен с точки зрения идиота, изучавшего медицину заочно.

Он улыбнулся, закурил, а потом заметил:

— Она милашка, Ол!

— По словам Мейбери — параноик, — объяснил я. — Она считала, что одержима нечистой силой. Прежде чем это дело закончится, может случиться, что я попаду в одну из палат этого санатория.

— Если я правильно установил, смерть произошла минимально — шесть, максимально — восемь часов назад,— сказал Мерфи, посмотрев на часы.— Это, должно быть, случилось между тремя часами ночи и пятью часами утра.

— По-вашему, это не могло быть самоубийством?

— Вы переворачивали труп?

— Нет, — признался я.

— Лезвие ножа вышло на спине. На добрый сантиметр, — сказал он без обиняков. — Невозможно, чтобы она это сделала сама. Тот, кто с ней рассчитался, шел на это сознательно. Вы внимательно осмотрели рукоятку кинжала?

— Бог мой, нет! — сказал я, покраснев.

Он расплылся в очаровательной улыбке.

— Целиком к вашим услугам, Ол, — объявил он. — Пожать руку неудачливому полицейскому всегда приятно, знаете ли. Ну, так рукоятка очень интересна: мне показалось, что она инкрустирована золотом. Может быть, это флорентийский кинжал...

— Как вы все образованны! — мрачно констатировал я.— Только что Мейбери цитировал мне какого-то шарлатана по имени Крейплин, а теперь вы изображаете оружейного эксперта. Подумать только, флорентийский кинжал!..

— В заочном курсе медицины только двенадцать уроков, но они достаточно емкие, — с удовлетворением отметил он. — Вы осмотрели маску?

Я метнул на него яростный взгляд и вдруг почувствовал, что вот-вот зарычу, как хищник, у которого хотят отнять добычу.

— Я вижу, что вы ничего этого не сделали, — продолжал он. — Во всяком случае, вы, конечно, все же установили, что маска представляла собой голову кошки? И что она плотно закрывала всю голову и шею? — Он на секунду прикрыл глаза, чтобы полностью насладиться радостью победы, своим превосходством.

— Да, я это понял, как только снял ее, — пробурчал я.

— Хорошо, очень хорошо, — комментировал он с одобрительным видом. — Может быть, вы также заметили расширенные ноздри и острые зубы?

Я глубоко вздохнул, прежде чем спросить:

— Ну и что?

— Маска была без прорезей!

Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что он хотел этим сказать.

— Проще говоря, не было ни одного отверстия, через которое можно было бы дышать?

— Ни малейшего. Маска плотно прилегала к коже, и она была герметичной. Какие выводы вы сделаете, о проницательный детектив?

— Что девица была уже мертвой, когда на нее надели эту маску, — проворчал я.

— Вы не ошибаетесь, — констатировал он. — Я лелею надежду, что девица добровольно влезла в маску, чтобы покончить с собой. Затем появился некто, всадивший ей в грудь нож, просто так, чтобы повеселиться.

— Доктор, — торжественно заметил я. — Даже окончив заочный курс обучения, вы должны знать, как выглядит человек, погибший от удушения. Невозможно спутать задушенного с зарезанным, и вы это знаете так же хорошо, как и я. Так кого же вы хотите заставить поверить в это?

Он страдальчески покачал головой и пробормотал:

— Когда я думаю о ночах, проведенных за изучением всего этого, и вижу, что Виллер знает столько же, сколько и я, даже не учившись заочно, я просто теряюсь. Какая несправедливость!

— Ха, ха, ха! Очень смешно, никогда так не смеялся! — парировал я. — Теперь возвращайтесь домой, — я показал на больницу,— и поиграйте со своими товарищами.

— Я лучше подожду катафалк, — любезно ответил он. — До скорого, Ол! И проконсультируйтесь у окулиста!

Он повернулся, с секунду поколебался, затем хлопнул Полника по плечу.

— Теперь, сержант, вы можете ему показаться, — ласково сказал он. — Сейчас лейтенант смертельно ненавидит меня, а не вас!

Полник повернулся и посмотрел на меня с несчастным видом.

— Я ничего не говорил о вас, лейтенант. Честное слово!

— Я очень хотел бы в это поверить, — сухо ответил я. —С каких это пор вы знаете все эти слова?

— Ах, вот в чем дело! — догадался он. — Только подумать, что я даже не понял, что хозяин говорит гадости. — Приблизившись ко мне, он прорычал мне в ухо: — Скажите же, лейтенант, что в точности значит «фасция»?

— Я охотно объясню, сержант, но мне кажется, что вы слишком молоды... И мне пора ехать.

— Тем хуже, —ответил он с разочарованным видом.

Но вскоре разочарование сменилось полным непониманием.

— Откуда вы знаете, лейтенант, что такое «фасция»? Ведь вы на десять лет моложе меня!

— Это потому, что меня воспитывали как поросенка, — объяснил я и, не оставив ему времени для ответа, продолжал: — Я оставляю вас, сержант, на месте. Допросите сторожей. Спросите, кто всю ночь сторожил у ворот, и постарайтесь узнать, не видели и не слышали ли они что-нибудь необычное. Затем попросите дело Нины Росс, запишите число, когда она приехала в больницу, длительность ее пребывания здесь и дату ее отъезда. Постарайтесь поймать кого-нибудь из сестер, кто принимал ее, заставьте их разговориться, рассказать, что это была за девушка, и так далее.

— Слушаюсь, лейтенант, — подчинился он. — Но я хочу задать вам еще один вопрос. Кто такая Нина Росс?

— Девушка, которую убили! — ответил я, стараясь сохранить спокойствие, что было довольно трудно, так как нервы были натянуты.

— Черт возьми, — явно облегченно вздохнул он. — А я уж начал фантазировать, лейтенант. Я уж думал, что дело касается приемной сестры, знаете, такая старая сова, которая думает, что свихнувшийся — это что-то такое грязное.

— Во всяком случае, — сказал я, — вы знаете, чем ее можно убить. Если она к вам привяжется, обзовите ее фасцией.

Утро было все так же прекрасно, и все еще была весна, когда я завернул за угол и выехал на дорогу.

Но я все видел совсем по-иному. Скорее всего, мрачное настроение было оттого, что я представлял себе лицо шерифа Лейверса, когда я расскажу ему историю о девушке в кошачьей маске, о девушке, которая считала, что одержима нечистой силой, а все закончилось тем, что ее закололи... А, дерьмо!..

Я посмотрел на адреса, которые дала мне старая сова, и для начала решил поехать и посмотреть бывшее жилье Нины Росс. Ничто не мешало мне думать, что Джемс Эрист был симпатичным и совершенно нормальным человеком, но, учитывая свое ужасное пребывание в Хилстоуне, я предпочел не рисковать. Не теперь, по крайней мере.

Покой, который царил сейчас в доме Нины Росс, без сомнения, успокоит мои взбудораженные нервы. Кроме того, Нина жила на Ля Пинед, в квартале, расположенном на маленькой скале в пяти километрах к югу от города; Эрист жил в Парадиз Плейдж, на три километра южнее: я мог посетить оба места, не сворачивая с дороги.

Через двадцать минут я остановился на зеленой дороге, проложенной через вершину скалы невзирая на впечатляющие обрывы с обеих сторон. В пятидесяти метрах от дороги был виден дом с террасами, — он сохранял ненадежное равновесие над Тихим океаном, как кандидат в самоубийцы, которому осталось сделать только шаг. Я еще раз посмотрел на адрес, чтобы удостовериться, что не ошибся. Не знаю почему, но я удивился, что Нина Росс жила в таком доме, необычном доме. Я представлял себе, что ее квартира находится в одном из четырехэтажных меблированных домов, которые уже примелькались на этом берегу. Аллея, ведущая к дому, пробегала по скале почти вертикально. Я вышел из машины и остальную часть пути решил пройти пешком.

В то время как я осторожно спустился по тропинке, свежий морской ветер ласкал мне лицо. Очень далеко, на горизонте, виднелась нефтяная вышка, она походила на игрушку, забытую в гигантской ванне. С другой стороны дома была пропасть глубиной метров шестьсот. Я спрашивал себя, не на метле ли переправляется через нее ведьма, которая овладела Ниной.

Бетонный барьер, выложенный черепицей, вел ко входу, находящемуся за стеклянной террасой, окна которой были затянуты плотными шторами. Двери были приоткрыты, и мне вдруг пришла в голову гениальная мысль: может быть, Нина жила здесь не одна и мне надо предупредить о своем приходе. Я позвонил. Раздался мелодичный звук, и через две секунды послышался такой же мелодичный голос:

— Дверь открыта!

Я вошел в вестибюль, в который выходило несколько дверей. Одна из них вела в жилую часть дома.

— Сюда! — раздался несколько раздраженный голос. — Мне нужны чьи-нибудь руки!

Нет, никто никогда не скажет, что некто Виллер покинул девушку в беде! — подумал я и недрогнувшей рукой повернул ручку двери. Мой нюх тут же подсказал мне, что комната, в которую я вошел, была спальней: в ней находились кровать, комод, внушительных размеров трельяж. И я понял — это комнатка какой-нибудь куколки, что и подтвердилось присутствием существа такого рода, стоявшего ко мне спиной посреди белого пушистого ковра.

Вот это была спина! Загорелая, цвета оливы, созревшей на солнце, она заканчивалась двумя длинными, изящными ногами такого же цвета. Голубые трусики плотно облегали круглые бедра. Две руки делали мне нетерпеливые знаки.

— Не могу застегнуть этот проклятый лифчик! — сердилась она. — Достаточно одной пуговицы. Я поправилась в последнее время. Но поскольку я полнею в нужных местах, то это меня не волнует!

Взяв резинки лифчика, которые она мне протягивала, я не без труда застегнул его.

— Ай! — возмущенно вскрикнула она.— Ну зачем так сильно тянуть! Что происходит? Ты опять пьян? Ты опоздал на полчаса, и я была вынуждена тереть себе спину сама.

— В другой раз я приду вовремя, это уж решено! — ответил я в такой же мере страстно, как и чистосердечно.

Ее спина окаменела.

— Боже мой! — пробормотала она. — Это не Джонни!

— Я послан Комитетом недели добрых дел, — объяснил я. — Я прогуливаю собак, застегиваю лифчики. Короче, я стараюсь распространить вокруг себя радость и счастье.

Она медленно повернулась и посмотрела на меня так, будто я был марсианином, только что прилетевшим с другой планеты. В ее глазах застыл вопрос: кто я? К какому миру принадлежу?

Передо мной была брюнетка. Длинные волосы были собраны в пучок а ля Бордо, у нее были черные выразительные глаза, изящные скулы, а губы, прекрасно очерченные, выдавали чувственность. Лифчик, застегнутый так прекрасно мной, был голубой, того же цвета, что и трусики, и теперь он вздымался двумя круглыми женственными холмами.

— Теперь мне немножко поздно краснеть, — сказала она, так и не пытаясь это сделать. — Но что вы делаете в моей комнате?

— Если вы помните, вы крикнули, чтобы я вошел.

— Верно, — призналась она, кивнув головой. — Значит, вина моя.

— Нет! — воскликнул я в порыве великодушия. — Моя! Если бы я пришел на полчаса раньше, я мог бы вам потереть спину.

— Во всяком случае не раньше, чем вы представитесь, — объявила она. — Я не хотела бы показаться нелюбезной, но вы... что-нибудь продаете?

В этот момент я услышал в вестибюле торопливые, решительные шаги, и прежде чем я успел ответить, дверь распахнулась, и в ней появился атлет, кричавший:

— Я в отчаянии, что опоздал, крошка! Я... — Заметив меня, он замолчал. Воцарилось молчание, за которое я успел отметить, что добряк — минимум метр восемьдесят пять сантиметров и должен весить не менее девяноста килограммов. И одни мускулы. Его пепельные, выгоревшие на солнце волосы были коротко подстрижены и нахально вились. Лицо было тяжелое, голубые глаза скрывались в жирных складках от слишком надутых щек. Тонкие и жесткие губы презрительно сжались, что, впрочем, казалось их обычным выражением. На нем была спортивная куртка, велюровые брюки, его ультраплоские часы с толстой цепочкой, обхватывающей волосатую руку, по-видимому, были из платины.

— Черт возьми! Что здесь происходит? — прорычал он, как только обрел дар речи.

— Все очень просто, — заметила брюнеточка без всякого смущения. — Нет нужды нервничать, Джонни, а то у тебя поднимется давление или случится нервная депрессия. Когда позвонили в дверь, я решила, что это ты, крикнула, чтобы вошли, и, все еще уверенная, что это ты, попросила застегнуть мне лифчик. Откуда я могла знать, что это он, — она сделала жест в мою сторону, — а не ты? Я не могла предположить, что ошибаюсь. Я абсолютно не стремилась к тому, чтобы именно он застегивал мне лифчик!

— Да, действительно, откуда было знать? — оправдывался я.

Силач бросил на меня взгляд, в котором я, без особого дара ясновидения, мог предугадать свою участь. Диким голосом он зарычал:

— Прежде всего —кто этот тип?

— Но, дорогой, это... — Она с секунду смотрела на меня, затем, охваченная беспричинным смехом, сказала: — Я ничего об этом не знаю! Мне известно только, что его послал Комитет недели добрых дел!

Смех сотрясал ее тело. Никакой лифчик не смог бы выдержать такого напряжения.

— Очень смешно, — проворчал силач. — Будет еще забавнее, когда я дам ему в морду! — Он направился ко мне с угрожающим видом: — Ну, сволочь, так кто же ты?

— Лейтенант Виллер, я состою в Службе шерифа, — хладнокровно ответил я. — А вы?

— Полицейский? — пробормотал он, недоверчиво глядя на меня.

— А что, я похож на скаута? — спросил я.

Вдруг красотка перестала смеяться и заинтересованно посмотрела па меня.

— Может быть, лучше представить вас друг другу, — сказала она. — Лейтенант Виллер, вот Джонни Крейстал, один из моих друзей.

— Каждый может ошибиться, — галантно заметил я. — Думаю, что парень — ваша единственная ошибка. Не так ли?

— Полицейский или нет, — пролаял Крейстал, — почему, черт возьми, вы застегиваете лифчик моей приятельнице?

— Шериф решил улучшить отношения полиции с публикой, и именно меня он послал подготовить для этого почву. .. Бросьте изображать сторожевую собаку, Крейстал, — мрачно добавил я.

Успокаивающим тоном вмешалась брюнетка:

— Лейтенант пришел сюда, конечно, не без причины, Джонни. А что если мы дадим ему высказаться?

— Я надеюсь, что у него веская причина, — ответил гигант.

Игнорируя его присутствие, я повернулся к девушке и спросил:

— Здесь жила Нина Росс, не так ли?

— Она живет здесь и сейчас, — улыбнулась она в ответ.

— Увы, нет! Нина Росс была убита сегодня на рассвете.

Она переглянулась с Крейсталом, и тот загремел снова:

— Это не полицейский! Это сумасшедший! Он, должно быть, убежал из клиники!

— Замолчи, Джонни, — приказала девица дрожащим голосом.

Темными глазами она мгновение смотрела на меня.

-— Мне кажется, лейтенант, здесь ужасное недоразумение.

— В самом деле? — спросил я с интересом. — И что же заставляет вас так думать?

— Нина Росс — это я! — ответила она.

 Глава третья

Служащий морга, Чарли Кетц, будучи больше не в силах выносить компанию своих клиентов, с которыми ему приходилось иметь дело по роду его работы, впал в депрессию. И его заменили.

Новый служащий, Берни Хольт, был коротеньким и жирным типом. Он улыбался всем и при любых обстоятельствах, имел вид жизнерадостного и услужливого человека и по-своему был усерднее своего предшественника Чарли Кетца.

Он появился со своей вечной улыбкой на губах, энергично потирая руки. С довольным видом, будто у него прекрасная работа и вокруг все замечательно, он звонко произнес:

— Счастлив снова видеть вас, лейтенант!

— Привет, Берни, — ответил я без особого энтузиазма. — Познакомьтесь, мисс Нина Росс...

— Берни Хольт, — растерянно представился он, обернувшись к девушке.

— Здравствуйте, господин Хольт, — сказала она с серьезным видом.

Улыбка Берни медленно стекла с его лица.

— Вы что-то путаете, лейтенант, — снисходительно заметил он. — Я только что устроил Нину Росс в одном из ящиков холодильника.

— А разве вам известно, кого вы положили в ящик? — резко возразил я. — Я надеюсь, что мисс Росс нам поможет прояснить это!

— Вы хотите сказать, что убили не ту девушку, которую надо было! — воскликнул он, и его глаза округлились.

Я услышал, как девушка судорожно икнула, и подавил в себе желание медленно удушить этого человека его же подтяжками. Он, должно быть, прочитал это зловещее намерение на моем лице, так как побледнел и на несколько секунд забыл о своей улыбке. Извиняющимся голосом он спросил:

— Я сказал глупость, лейтенант?

— Вы — кусок сала, безмозглый дурак, — прорычал я. — Заткнитесь!

Я почувствовал прикосновение нежной руки к своему локтю.

— Прошу вас, лейтенант, — вмешалась Ника Росс. — Не будем говорить об этом.

— Пойдемте, поглядим на ваши ящики, — буркнул я Берни, который так усердствовал, что чуть не растянулся, показывая нам дорогу.

Несколько минут спустя он осторожно снимал простыню с незнакомки, устремив на меня взгляд, полный уважения.

— Час назад доктор Мерфи констатировал удушение, — униженно пояснил он. — Должен ли я предупредить его, что произошла ошибка в опознании личности?

— Уж не знаю, как мне вас и благодарить, Берни. Может быть, я был должен...

— Лейтенант, — шепнула настойчиво Нина Росс.

Я повернулся к ней и заметил, что все лицо ее было покрыто испариной. Едва слышным голосом она прошептала:

— Я знаю ее. Я... это ничего, если мы выйдем отсюда? Мне кажется, если я останусь здесь еще минуту, то потеряю сознание.

— Ну конечно!

И взяв ее под руку, я помог ей выйти на воздух.

— Теперь лучше! — глубоко вздохнула она. — Возможно, это от неожиданности. Увидеть Диану в таком положении!.. Я впервые вижу труп, лейтенант. А когда дело касается человека, которого ты знала...

Я прервал ее.

— Диана?

— Да, Диана Эрнст, — уточнила она.

— Она была из семьи некоего Джемса Эрнста?

— Я ничего об этом не знаю, — ответила она задумчиво. — Мне кажется, она как-то говорила о своем дяде Джемсе. Возможно, что это тот самый человек.

— Она одна из ваших подруг?

Она кивнула.

— Я познакомилась с ней примерно год назад, она позировала мне... Я — художница по костюмам, модельер, — сказала она в ответ на мой вопросительный взгляд. •— Диана была профессиональной моделью. Хорошей моделью. Она часто позировала мне, и мы подружились. Я не могу поверить в то, что она умерла, — прибавила она прерывающимся голосом.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Должно быть, месяца два тому назад.

Она нахмурила брови, стараясь сосредоточиться.

— Однажды вечером, очень поздно, Диана пришла ко мне. Она сказала, что у нее неприятности. Серьезные неприятности. Сказала, что должна уехать на некоторое время. Она не хотела говорить ничего более точного и определенного, сказала только, что должна немедленно уехать, и попросила меня одолжить ей кое-что из одежды и два чемодана!

— Вы согласились?

— Разумеется. Она же была моим другом.

— Она не говорила вам, куда она собиралась поехать?

— Нет. Она даже считала, что для меня лучше, чтобы я не знала этого. Я никогда не видела человека и таком состоянии, в каком была Диана в тот вечер!..

Мы возвращались в Остен-халл вместе с Ниной Росс. Я сел за руль и сказал ей:

— Я провожу вас, иначе ваш добрый друг подумает, что вас похитили.

— Не следует принимать Джонни слишком серьезно, лейтенант, — ответила Нина с легкой улыбкой. — Он по природе ревнив. И вспыхивает мгновенно.

— Он, без сомнения, ревнив в отношении своих привилегий. В конце концов, это он вам трет спину, — произнес я несколько легкомысленным тоном.

Она покраснела от гнева и воскликнула:

— Мне кажется, что это не ваше дело!

— Совершенно точно. Поговорим еще немного о Диане и о ее друзьях.

— Она никогда мне о них ничего не говорила, — медленно проговорила Нина. — Она была очень скрытна. Я быстро поняла, что она не любит говорить о своей личной жизни, и, разумеется, не настаивала.

Несколько минут мы ждали своей очереди в потоке машин и, наконец, выехали на магистраль.

— Она никогда не говорила вам о своем клейме? — спросил я с рассеянным видом.

— О своем... что?

— О группе маленьких белых шрамов над правым коленом. ..

— Нет, никогда...

— И она никогда не пользовалась метлой, чтобы прилететь на вашу скалу?

Я почувствовал на себе внимательный взгляд темных глаз.

— Это шутка, лейтенант? — спросила она ледяным тоном.

— Она никогда не говорила о колдунье? Никогда не поверяла вам, что она одержима?

— Разумеется, нет! Абсурдный вопрос!

Нас нагнала машина дорожной полиции, и агент бросил на меня такой укоризненный взгляд, что я тут же отпустил акселератор, так как понял, что я превысил дозволенную скорость.

Я покосился на Нину Росс и констатировал, что она очень разгневана. Возможно, ей было трудно говорить о своей приятельнице, чей труп она только что опознала, а может быть, она не переварила еще намека на Джонни Крей стала.

— Диану Эрнст убили кинжалом, ударив в сердце, — сказал я наконец тихим голосом.— Лезвие ножа вышло в спине. На два сантиметра.

Она закрыла глаза. Потом воскликнула:

— Как можно делать такие вещи?

— Очень острым ножом, — грубо ответил я.

— Прошу вас, — прошептала она.

— Я думал, что вы предпочитаете знать детали, — пояснил я. — Диана провела семь недель в больнице, затем она уехала оттуда, потому что не была уверена, что доктор поможет ей.

— В больнице? — Нина внимательно посмотрела на меня. — Душевное заболевание?

— Паранойя, но не в такой сильной степени, чтоб ее изолировать, как считал врач. Она была убеждена, что ее телом и душой овладела ведьма.

— Бедная Диана!

— Она уехала из больницы неделю тому назад. Сегодня утром она вернулась туда. Во всяком случае — ее труп. Я еще не знаю, была ли она убита там или убийца подбросил туда ее труп. Когда ее нашли, она была совершенно голая, голова целиком была покрыта резиновой маской, представляющей собой кошачью морду. Самую противную кошку из всех, каких мне только доводилось видеть.

— Это... это фантастично! — задыхаясь, воскликнула Нина. — Она, должно быть, сошла с ума!

— Возможно, она была без ума от кошек, — предположил я. — Она любила их?

— Я не знаю, она никогда мне об этом не говорила.

Мы выехали на середину автострады. Я немного помолчал.

— Я не хочу вас укорять, кошечка, но для друга вы чертовски мало осведомлены!

— Диана не любила исповедоваться, я уже говорила вам, — сухо парировала она. — Она никогда не говорила о своей частной жизни, а я никогда ее не расспрашивала.

— В самом деле, кошечка, вы мне это говорили. Но зато, я уверен, вам известно все о частной жизни Джонни Крейстала.

— Мне кажется, я уже говорила, что это не ваше дело, лейтенант! — ее голос слегка дрожал. — И перестаньте называть меня «кошечка»!

Пять минут спустя я остановил машину недалеко от ее дома. Нина открыла дверцу, высунула из машины свои очаровательные ножки и, поколебавшись минуту, обратилась ко мне:

— Лейтенант!

— Мисс Росс? — вежливо откликнулся я.

— Что заставило вас подумать, что жертвой была Нина Росс?

— Диана была в больнице под вашим именем, — объяснил я. — И когда обнаружили ее труп, то опознали его как тело Нины Росс. Ваш адрес был в ее истории болезни.

— Вот в чем дело! — Она подвинулась к дверце, и ее платье задралось выше колен. — Благодарю вас, лейтенант!

— Я ждал, когда же вы решитесь задать этот вопрос?

Она резко повернулась ко мне.

— Что вы хотите этим сказать?

— Помните сцену, которая недавно произошла в вашей спальне? Вашего дружка, который изображал оскорбленного самца и хотел узнать, что же я делал в вашей комнате? — уточнил я холодным тоном. — Я объявил вам, что убита Нина Росс, а вы ответили, что это недоразумение, потому что Нина Росс — это вы. Это был именно тот момент, когда вы должны были спросить меня, что же заставило думать, что убитая — Нина Росс.

Когда я попросил вас сопровождать меня в морг, чтобы попробовать установить личность жертвы, это тоже был подходящий момент. В морге вы пропустили последнюю возможность.

Мгновение она смотрела на меня своими темными глазами, закусив нижнюю губу. Лоб ее был влажен.

— Вы хотите меня запутать, лейтенант. Что вы имеете в виду под этими возможностями»?

— Я хочу сказать, что несколько секунд тому назад вы поняли, что должны задать этот вопрос, кошечка, — сухо уточнил я. — Это было бы вполне естественно, логично, чтоб вы задали этот вопрос первым, но вы этого не сделали. Это значит, что вам это неинтересно. Хотите, я объясню вам, почему это так?

— Давайте, — хрипло отозвалась она.

Вы уже были в курсе дела, курочка, и вот почему вам ото было уже неинтересно.

— Вот что случается, когда полицейский старается умничать, — ответила она, стиснув зубы. — Вам не пришла мысль, что такая работа вам не по плечу? И что когда вместо мозгов — компот, то логично рассуждать нельзя?

Она с решительным видом вышла из машины и яростно хлопнула дверью.

— До свидания, лейтенант, — бросила она. — Когда в следующий раз вы пожелаете поговорить со мной, я устрою так, чтобы вы говорили с моим адвокатом, что помешает вам оскорблять меня.

— В следующий раз, когда у нас будет свидание, красотка, постарайтесь говорить правду, — ласково посоветовал я. — Это вам поможет.

Я смотрел, как она шла по тропинке мелкими нетерпеливыми шажками; ее круглый задик обольстительно обрисовывался под тонким шелком. Если уж имеешь дело со лгуньей, так пусть она будет хорошенькой.

Замок, который вырисовывался за пальмовой рощей в Парадиз Плейдже, резко контрастировал с домом ультрамодерн на краю скалы Ля Пинед. Было три часа дня, когда я приехал в Парадиз Плейдж. Я вышел из машины, и ворчание в желудке напомнило мне, что я еще не завтракал. Вдоль фасада замка шла большая веранда. Подойдя ближе, я увидел на веранде мужчину, который, прислонившись к притолоке, пристально смотрел на меня.

— Господин Эрист?— спросил я.

— Я,— ответил он приятным и серьезным голосом.— Джемс Эрнст.

Ему было около сорока пяти лет. Он был высокого роста, на голове прекрасный ореол серебряных волос. Его лицо с глубокими морщинами было загорелым, цвета полированного красного дерева, что подчеркивало еще больше металлический блеск его серых глаз, в которых порою вспыхивала искра неостывшего пепла.

— Лейтенант Виллер, — представился я. — У вас есть племянница Диана Эргст...

— Чтобы избавить вас от неприятных минут, я должен сказать, что я в курсе дел, несчастья, случившегося с Дианой.

— Вам известно?

— Сегодня утром мне позвонил доктор Мейбери. Я тут же связался бы с вами, но доктор Мейбери предупредил меня, что вы взяли мой адрес и наверняка скоро приедете. Я ждал вас, лейтенант, но я не думал, что вы задержитесь.

— У доктора Мейбери возникла удачная идея, — сказал я, изобразив подобие улыбки.

— Входите, лейтенант, — пригласил он.

Я прошел по вестибюлю вслед за ним и вошел в комнату, величина которой привела меня в изумление. Снаружи замок казался небольшим, но видимость была обманчива. На самом деле это был обширный, роскошно обставленный дом. Стены и паркет комнаты были дымчато серыми, мебель дорогая. Одну из стен занимали полки с книгами, над камином висел портрет., па котором маслом в темных тонах была изображена женщина, одетая по моде XVII века. Женщина была бы красива, если бы не ледяной взгляд ее змеиных глаз. У меня она вызвала чувство отвращения.

— Садитесь, лейтенант, — предложил мне Эрнст как радушный хозяин. — Могу я предложить вам выпить?

— Нет, благодарю вас.

— Разрешите?..

— Прошу вас, — бросил я, опускаясь в удобное кожаное кресло.

Он подошел к бару в другом конце комнаты, налил себе стакан и сел в кресло напротив меня.

— Думаю, что вы хотите задать мне сто вопросов, — сказал он, обнажив в улыбке красивые зубы. — Разрешите мне заранее ответить на некоторые из них. Прежде всего вам следует знать, что, хотя Диана и была моей племянницей, между нами не было никакой привязанности. Еще двадцать лет тому назад я прервал все отношения со своей сестрой; Диана тогда была еще маленькой девочкой. Два года тому назад Диана приехала повидаться со мной, она рассказала мне, кто она, и сказала, что ее родители умерли шесть месяцев тому назад и я был единственным из оставшихся ее родственников.

Он со вкусом отпил из стакана и продолжал:

— Я не сентиментален и сказал об этом в мягкой форме Диане. Она ответила, что ее это устраивает, так как она тоже не сентиментальна. На Востоке она позировала для журналов мод, теперь, на Западе, она решила продолжить свое занятие. Она попросила разрешения пожить у меня до тех пор, пока не встанет на ноги. В благодарность за это она будет вести мой дом. Она жила у меня шесть месяцев. Время от времени она исчезала иногда на одну ночь, иногда на целую неделю. Я никогда ее ни о чем не спрашивал, и сама она тоже ничего не объясняла. Настоящие Эрнсты хладнокровны, они не нуждаются ни в чьей защите; движимые неумолимым честолюбием, они готовы пожертвовать всем и вся для достижения цели, которую перед собой поставили. Через шесть месяцев Диана заявила, что уезжает.

Я долго не видел ее и ничего не слышал о ней. Я не волновался за нее. Затем, через три месяца, она появилась снова без предупреждения. Она открыла мне, что ей представляется единственный случай составить себе состояние, и она пришла одолжить у меня денег. Разумеется, я ответил, что она сумасшедшая, и у нас вышла гнусная сцена; я ударил ее.

Он прервался, чтобы выпить глоток виски, затем продолжал рассказ, который он, видимо, старался передать с малейшими деталями.

— После ухода Дианы, лейтенант, должен признаться, я испытал некоторые укоры совести. В конце концов, она была моей родственницей. Позже она вернулась еще раз. Она приехала в три часа дня в состоянии неописуемого ужаса, но она не из тех, кто преувеличивает все из-за мелодраматического эффекта! В течение первых десяти минут она неразборчиво что-то лепетала. Когда, наконец, мне удалось ее немного успокоить, она сказала, что ее план обернулся катастрофой и что он ищет ее, чтобы убить. — Эрист медленно покачал головой и вздохнул. — Разумеется, я спросил, кто был этот «он», но она ничего не хотела говорить. Она только повторяла, что ей надо спрятаться, что ей надо найти место, где бы она чувствовала себя в безопасности; что у меня ей нельзя оставаться, здесь ее найдут. Она упала на колени и умоляла меня помочь ей. Сцена была довольно отвратительная, но отчаяние моей племянницы было очевидным. Тогда мне пришла одна мысль...

— Месье Эрнст, почему?.. — начал я.

Жестом он заставил меня замолчать.

— Прошу вас, лейтенант, дайте мне закончить. Поверьте, так будет быстрее. У меня довольно интересное времяпрепровождение: как любитель я интересуюсь черной магией. В течение шести месяцев пребывания у меня Дианы мы с ней часто обсуждали эту тему, и моя племянница усвоила элементарные сведения по этому предмету. Мейбери вам, конечно, говорил об этом. Теперь я понимаю, в чем состояло ее дело. Я предложил ей устроить ее в больницу для душевнобольных, сказав, что она считает себя одержимой нечистой силой. Чтобы обеспечить свою безопасность, надо было лить воспользоваться чужим именем: она назвалась именем одной из своих подруг — Нины Росс. С другой стороны, у нее не было денег. Без особого энтузиазма я согласился оплатить ее пребывание в больнице. В этот же день я отвез ее в машине в больницу Хилстоун, оставил ее в нескольких метрах от ворот. По возвращении домой я написал доктору, он же директор, предупреждая, что Нина Росс — мой секретарь и что я оплачу все расходы. — Он улыбнулся и заключил: — Я думаю, что ответил на большую часть вопросов, которые вы хотели мне задать, лейтенант?

— Диана ушла из больницы уже неделю тому назад, — напомнил я ему.

— Мне сегодня утром сказал об этом Мейбери.

— Вы не знали этого?

— Я должен был ожидать этого, — спокойно ответил он. — Она пряталась в течение семи недель и, должно быть, решила, что больше ничем не рискует. Тогда она и покинула это заведение. Ей никогда бы не пришла в голову мысль предупредить меня: она больше не нуждалась во мне, понимаете? Впрочем, на ее месте я поступил бы так же.

— У вас нет ни малейшего представления о том, что она делала в эту неделю? — уточнил я. — О тех местах, куда она могла поехать, о тех людях, с которыми она могла встретиться?

— Ни малейшего, лейтенант, — ответил он.

Я встал с кресла, подошел к книжным полкам и принялся читать заголовки: «Ведьмоведение», «Демонология», «Черные мессы»... Внезапная боль пронзила мой мозг, и я на несколько мгновений закрыл глаза. Я, к сожалению, должен был констатировать, что день стано-

вится все хуже и хуже, я совсем потерял присутствие духа. Я должен был собраться с силами, чтобы повернуться к Эристу, который продолжал потягивать виски со спокойным и довольным видом.

— Сказал ли вам Мейбери, в каком виде нашли вашу племянницу? — проворчал я.

— Конечно. Голой, в каучуковой маске.

— Как вы это объясните?

— Диана мертва, — невозмутимо сказал он, — Ее убили. Значит, она сказала мне в последний раз правду: она в самом деле скрывалась от кого-то, кто хотел ее убить. Я думаю, что убийце стало известно ее местопребывание, а также версия, которую мы придумали. Пользуясь создавшимися обстоятельствами и при наличии ума, убийца, может быть, развлекаясь, надел ей маску. Если только он просто не захотел отвести подозрения.

— Для девушки, которой известны только основы предмета, она слишком успешно обманула Мейбери, — подчеркнул я с некоторой резкостью. — Даже не видя ее лица, он узнал ее по шрамам на ноге.

— А, да. Шрамы! — повторил он с усмешкой. — Я доволен, что предусмотрел эту деталь, лейтенант.

— Ваша племянница дурачила Мейбери в течение семи педель, а я уверяю вас, в психиатрии — это искуснейший человек.

— О, в демонологии он искушен значительно меньше, — заметил Эрист ласковым голосом. — Он рассматривал случай с моей племянницей совсем с другой точки зрения. Он был недостаточно информирован, чтобы разгадать ее трюки. Диане было совсем нетрудно дурачить его семь недель, лейтенант, — заключил он, энергично кивнув головой. — Прошу вас, не совершайте трагической ошибки, ни минуты не думайте, что Диана в самом деле была одержимой!

Я зажег сигарету.

— «Он», все сводится к этому таинственному «он», — сказал я, бросив на своего собеседника убийственный взгляд, — к человеку, который хотел убить вашу племянницу в ту ночь, когда она пришла просить вас о помощи.

— В самом деле, — сдержанно отозвался он. — Я вспомнил еще одну деталь, лейтенант. В тот день, когда я проводил Диану в больницу, мне кто-то позвонил по телефону. Это был мужчина. Он интересовался Дианой, желал узнать, где она находится. Он очень торопился.

Сказал, что моя племянница часто позировала ему и у него есть для нее срочная работа. Я ответил, что не видел Диану, но передам его поручение при первой же возможности.

— Вы спросили его имя?

— Денвей Балден, — непринужденно ответил он. — Фирма «Тройвере и Балден». Он сказал, что Диана знает номер его телефона.

— Честное слово, может быть, это первый след, — заметил я мрачно. — Он звонил еще?

— Нет. Это был единственный звонок Диане за два последних месяца, лейтенант.

— Больше вы не можете вспомнить никого, то мог бы помочь мне? — спросил я с отсутствующим видом.

— Во всяком случае не сейчас.

— Благодарю. Я в отчаянии от того, что заставил вас потерять столько времени. Я буду поддерживать с вами связь.

Я направился к двери. Он вскочил и с удивительной живостью оказался у двери быстрее меня. Я уступил импульсивному движению и, остановившись, бросил последний взгляд на мрачный портрет, висящий над камином. Я испытал почти физический шок, созерцая холодную и чувственную красоту этой женщины; на мгновение мне показалось, что в глубине змеиных глаз вспыхнул огонек.

— О, это была настоящая колдунья! — воскликнул Эрист, бросая на картину взгляд знатока.

— Кто это?

— Мадам де Монтеспань, любовница Людовика XIV, — ответил он с религиозным почтением. — Рассказывают, что она отправляла черные мессы совершенно обнаженная, лежа на алтаре, затянутом черным и окруженном зажженными свечами. Ей на живот ставили сосуд, затем над ним перерезали горло ребенку, тело бросали в печь. В это время се помощник вызывал демона Асмодея. Позже ее соучастница призналась, что таким образом было принесено в жертву 2500 детей.

— И должно быть, трудно было с доставкой всех этих малышей, — покачал я головой.

— Это было совсем нетрудно в Париже 1680 года, лейтенант, — ответил он ласково. — Говорят, что те, у кого хватило смелости посмотреть в глаза мадам де Монтеспань, могли увидеть в них отблески адового огня.

— Когда я был ребенком, у меня была такая же тетка, — ответил я. — Она была девушкой. В течение пяти лет я придумывал, как бы ей подложить что-нибудь, чтоб она свалилась с лестницы и сломала себе ноги.

— И что же с ней стало, лейтенант? — спросил он веселым тоном.

— Она вышла замуж за кондитера в возрасте 23 лет, — сказал я. — Муж был гигантом, и все знакомые женщины жалели мою тетку-девственницу. Едва прошло две недели, как произошел несчастный случай: муж свалился с лестницы и сломал себе ногу, этим он надеялся избежать изнуряющих объятий своей супруги.

Эрист проводил меня до конца веранды.

— Буду держать вас в курсе дела, — машинально повторил я.

— Буду вам очень признателен, — ответил он. — И желаю удачи в вашей... охоте на ведьм, лейтенант!

— Благодарю, — улыбнулся я. — О, еще один вопрос, я чуть было не забыл: чем вы зарабатываете на жизнь, месье Эрист? Продавая любовные заговоры, магические формулы, приворотные зелья?

Мгновенный свет вспыхнул в глубине его глаз с металлическим отливом, и вдруг я заметил, что его глаза в точности повторяют глаза колдуньи, чей портрет висел над камином. Вот почему мне показалось, что какой-то отблеск жил в глубине глаз мадам де Монтеспань.

— Я отказался от черной магии, — прошептал Эрист. — Даровать жизнь и смерть больше мне неинтересно.

Снова блеснул огонь в его глазах. Он засмеялся.

— Я обеспечен страховкой, лейтенант!

—-Моя тетя тоже, — сказал я ему. — Но мы долго не знали этого. Со сломанной ногой ее муж не мог больше убегать от нее. Менее чем за год она залюбила его до смерти, потом получила 20 000 страховых. По последним сведениям, она управляет школой тореро где-то на юге, в Тижуане.

 Глава четвертая

Возвращаясь в город, я не удержался и остановился у бара перекусить. Заказал сыр и кофе, это немного утолило мой голод. Было десять минут седьмого, когда я прибыл в бюро шерифа. Комнаты были странно пустынны, как будто бы все исчезли из-за какого-то события, которое мне было неизвестно. Потом я заметил одно знакомое лицо, и мой несчастный желудок опять заворчал.

Анабелла Джексон, секретарь шерифа, натуральная блондинка и предмет моих безнадежных желаний, появилась в проеме двери патрона. Увидев меня, она замерла на месте.

— Бог простит меня! Он вернулся! —• воскликнула она с очаровательным акцентом дочери юга.

— Анабелла, сокровище мое, прошу вас! — умолял я ее. — День был длинный и мучительный. Как мне не хватало этой блузки! Вы и эта розовая кофточка — вполне достаточно, чтобы потерять голову. Вы же это очень хорошо знаете!

Она сочувственно улыбнулась и глубоко вздохнула. Тонкий шелк натянулся, потом опал, потом опять натянулся, готовый лопнуть. Но ничего не лопнуло: Анабелла умерила свое дыхание.

С отчаянием я прошептал:

— Было время, когда вы мне доверяли. Это до того, пока вас не испортил воздух Калифорнии, пока он не сделал вас подозрительной и недоброжелательной. Раньше, если я приглашал вас обедать, вы охотно соглашались, потому что знали, что я человек чести и что мое приглашение ни к чему больше не обязывает.

— Это было только в первый раз, Ол, — напомнила она мне ангельским голоском.— Это было до того, как я познакомилась с вашей квартирой, с вашим гигантским диваном, в который погружаются до колен каждый раз, когда стараются выскочить, и с вашим проигрывателем, усилители которого заглушают крик о помощи. И именно на другое утро я стала подозрительной и недоброжелательной, когда, стоя под душем, старалась сосчитать синяки.

— Синяки? — удивленно переспросил я. — Какие синяки?

— У меня их было три, на очень видных местах...

— Вы, конечно, споткнулись, спускаясь по лестнице, — съязвил я.

— .. .и восемнадцать в менее видных местах, — окончила она ехидным тоном.

Я подумал, что лучше отказаться от борьбы: сегодня у меня был несчастливый день. Неуверенными шагами подошел я к креслу и блаженно опустился в него. Анабелла пристроилась на уголке бюро, скрестив ножки, и принялась с беспокойством посматривать на меня. Положение было обезоруживающим. Я рассчитал, что, если склоню голову немного влево, я, возможно, увижу ноги Анабеллы целиком.

Вопрос был только в том, поверит ли она, что у меня вдруг появился нервный тик, который заставил склонить голову в определенном направлении.

— Если у вас невралгический криз, Ол, — сказала она любезным тоном, — устройте так, чтобы ваша голова склонялась вправо, или я ударю вас линейкой по глазам.

— Вы с ума сошли? — воскликнул я с презрением. — Вы думаете, у меня нет более важных дел, чем восхищаться ножками маленькой Джексон?

Я постарался изобразить на своем лице выражение непонятого страдальца, всем видом говорящего, что я все ей прощаю, обожаю ее. Бросив всякие попытки, я зажег сигарету. После нескольких затяжек я понял причину душевного неустройства, овладевшего мной.

— Бог мой, почему так тихо? — спросил я. — Где все остальные?

— Да, я и забыла, что вас не было здесь в момент взрыва, — развязно ответила Анабелла.

— Я не из тех мужчин, которые отказывают девушке в реплике, которой она ждет, — решительно сказал я. — Согласен: какой взрыв?

Она удивилась:

— Значит, вы не слышали информационного бюллетеня сегодня после обеда, Ол?

Ее голос был полон сладкого сострадания. Я вздрогнул.

— Нет, я не слышал информационного бюллетеня. Что произошло?

— Весь город охвачен паникой. Что я говорю — город? Все графство, может быть, даже планета!

— Что такое? Русские объявили войну коммунистическому Китаю и попросили нас присмотреть за их атомным оружием в их отсутствие? — предположил я.

— Это наиболее значительное событие года, — сказала она. — Орды журналистов прибыли в город машинами, поездами, самолетами. Сентиментальные молодые люди приехали верхом на лошадях. Девушка, считавшая, что она одержима колдуньей, девушка, труп которой нашли обнаженным с кинжалом в груди в парке больницы, которую она покинула неделю тому назад! Девушка с маской на голове, представлявшей белую кошку с сатанинским выражением... Кошку, верную соратницу колдуньи... Телевидение послало три группы репортеров; приехало около двух тысяч корреспондентов из радио... Значит, мой маленький Ол, вы не слышали об убийстве одной ненормальной, которое произошло сегодня утром?

— Поговорите еще в таком тоне, цветок Ибикуса, и я вас раздену! — заметил я, холодно улыбнувшись. — И посмотрю, нет ли у вас какого-нибудь клейма, как у колдуньи!

— Девушка, способная спасти свою честь на вашем диване, легко защитит ее в такой большой конторе, как эта, — заверила она. — Вы пришли слишком поздно, Ол, не застали самого веселья. Я хотела бы, Ол, чтоб вы были здесь, когда журналисты, разрушив баррикады, предприняли осаду святая святых. Шериф попробовал (спрятаться под свое бюро, но ему полнота не позволила, От этого у него начался нервный приступ, и он был не в состоянии ответить ни на один из вопросов, которыми его бомбили. И вдруг — сумасшедший звонок доктора Мейбери. Он тоже был в нервном шоке. Орды журналистов взяли приступом ворота и, обезвредив сторожа, ринулись к главному зданию. Приемная сестра подумала, что это обезумевшая толпа, стремящаяся линчевать всех мужчин и насиловать всех женщин. Она была так напугана, что отдала связку ключей первому журналисту, оказавшемуся у ее двери и надеявшемуся проинтервьюировать какую-нибудь важную персону учреждения. По последним сведениям, интервью уже взяли у одного Чингисхана, у трех Теодоров Рузвельтов и у десяти Бонапартов. Затем,..

— Хорошо, — прервал я ее. — Я еду туда.

— Ну, — сияя заключила она, — если вам интересно узнать, где шериф, так он на месте происшествия, так же, как девяносто девять из ста защитников порядка Пайн-Сити. Должна ли я назвать сотого — отсутствующего?

— Что-то подсказывает мне, — пробормотал я. — что патрон должен был передать мне что-нибудь перед своим отъездом.

— Я ждала, что вы спросите меня об этом, лейтенант, — воскликнула она с очаровательной улыбкой. Она прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями и прошептала: — Сейчас... Я хочу передать вам его распоряжение. Он сказал мне: «Вы скажете этому...» Я не думаю, что такая невинная девушка, как я, могла бы позволить себе повторить некоторые из терминов, которые он употребил. «Вы скажете этому... этому... сыну Виллеру, что я выброшу его за дверь!» Это было только начало. Потом, через пять минут, он добавил: «Скажите ему, что я отдам его под суд за оставление поста!» Через две минуты: «Я арестую его, передам ФБР за сдачу территории противнику! Я дал приказ стрелять без предупреждения. 5000 долларов награды тому, кто достанет мне шкуру этого... Виллера! Все мои сбережения тому, кто приведет его живым!» И, кажется, еще что-то в таком духе. В тот момент, когда он вылезал в окно из своего бюро, в то время как толпа продолжала осаждать его вопросами, он прибавил еще кое-что. — Она щелкнула пальцами. — Вот что! — воскликнула она. — Он добавил: «Если он не скажет своим женщинам, чтоб они не звонили целый день в бюро, я дам ему... окружной полицейский участок на шесть месяцев!»

— Мне звонили женщины? — переспросил я, снова обретая вкус к жизни.

— Во всяком случае — одна женщина, — уточнила Анабелла безразличным тоном. — Если судить по ее голосу, дело идет о тех несчастных встречах, которые бывают у вас ночью, в том гнусном бюро, около железной дороги.

— Что она хотела?

— Каждый раз она спрашивала лейтенанта Виллера и каждый раз говорила, что это срочно. Только лейтенанта Виллера и никого другого. Она даже не захотела назвать себя. Каждый раз она повторяла, что позвонит еще, и звонила все время.

— Может быть, она позвонит еще раз, — сказал я с надеждой. — Она, наверное, без ума от меня, как вы думаете? Заметьте, это нормально ввиду...

Резкий звонок телефона вырвал меня из кресла. С чувством сострадания Аиабелла смотрела, как я ринулся к своему рабочему столу и схватил трубку.

— Служба шерифа, — выдохнул я в трубку.

— Я должна поговорить с лейтенантом Виллером, — раздался довольно холодный женский голос. — Он здесь?

— Лейтенант Виллер у телефона, — ответил я.

— Я пыталась застать вас все послеобеденное время, лейтенант. Это очень срочно! — Теперь голос стал теплее. Его хрипловатый и вибрирующий звук приятно ласкал мой слух. — Это вы ведете следствие по преступлению, совершенному сегодня утром, лейтенант?

— Правильно, я.

— Мне кажется, я могу сообщить вам кое-какие важные факты, но при некоторых условиях... — Голос превратился в конфиденциальный шепот. — Вы принимаете мои условия, лейтенант?

— Ваши условия будут моими, — ответил я с энтузиазмом. — Я ни в чем не могу отказать... Каковы условия?

— Мне трудно передать вам ситуацию во всех подробностях, — прошептала она, — это слишком сложно. Впрочем, вы и сами это поймете. Я фактически пленница в своем собственном доме, следовательно, приехать должны вы. Но не говорите им, что это я хотела вас видеть, что это по поводу убийства.

— Им? —переспросил я.

— Дом кишит гориллами, — сухо сказала она. — (Они не могут помешать полицейскому.,. лейтенанту полиции войти ко мне, но постараются это сделать. У вас должны быть документы! Возможно, будет лучше, если кто-нибудь станет вас сопровождать, кто-нибудь из ваших людей.

Не знаю почему, но мой энтузиазм резко упал, когда я вспомнил, что все люди шерифа, за исключением меня, отважно защищают больницу Хилстоун.

— Я хотел бы кое-что уточнить, — сказал я. — Если, приехав к вам, я не могу спросить именно вас и не должен намекать на убийство, что же я должен сказать?

— Вы будете настаивать на свидании с моим мужем, — ответила она.

— Ну, допустим, — ответил я. Долю секунды я с сомнением смотрел на трубку, затем попытался еще раз: — И что я скажу вашему мужу?

— Ничего. Его не будет дома. Когда гориллы скажут вам об его отсутствии, попросите свидания с женой. Таким образом мы сможем поговорить. Создастся впечатление, что это случайно, понимаете? Только, лейтенант, вам надо употребить весь свой авторитет, чтобы нас с вами оставили одних. Я не смогу ничего вам сказать, если они будут рядом.

— «Они»? — повторил я неуверенно. — Это... люди!

— Я уже сказала вам! — крикнула она. — Гориллы!

— Вы и в самом деле сказали это. Очень хорошо. В котором часу?

— Как только вы сможете.

— Какой адрес?

— 305, авеню Босолейль, ла Вале. И поспешите, лейтенант.

— Договорились. Ждите. Имя вашего мужа?

— Поль Трейверс. Меня зовут Марджи. — По голосу я понял, что она начала вдруг жеманиться. — Не кажется ли вам, лейтенант, что у нас будет случай лучше узнать друг друга?

— Поль Трейверс, — рассеянно повторил я.

Вдруг положили трубку. Я закричал:

— Эй! Трейверс из фирмы «Трейверс и Балден»?

Но она уже дала отбой. Я положил трубку и заметил, что Анабелла не сводит с меня глаз.

— Бедная беззащитная женщина потеряла своего маленького пуделя, пока, ее муж был в Чикаго по делам? — спросила она оскорбленным тоном, — И она просит знаменитого героического лейтенанта Виллера помочь ей, не так ли?

— Если бы не ее имя, я подумал бы, что имею дело с ненормальной, — объяснил я.

— Что особенного в ее имени?

— Ее зовут Марджи Трейверс.

— А что в этом особенного?

— Пока еще не знаю, — признался я. — Надо, чтобы я убедился в этом. Скажи мне без шуток, малышка, каково мое положение, как ко мне относится сейчас Лейвере?

— Он вас не любит, — произнесла она торжественным тоном. — А после нашествия прессы патрон просто в бешенстве, что вы ему за весь день ни разу не позвонили. Хотя бы для того, чтобы ввести его в курс дела. Это дало бы ему возможность ответить всем этим репортерам. И это правда, что Мейбери звонил ему в состоянии отчаяния. Он не знал, как будут держаться наиболее буйные из его пациентов во всей этой сутолоке. Шериф поехал туда, чтоб все устроить, а это, как вы понимаете, не улучшило его настроения.

— Где Пол ник?

— Когда звонил Мейбери, он сказал, что Полник похож на Горацио, разговаривающего с призраком, правда, я раньше не замечала, чтоб сержант уж очень любил поэзию.

— Мерфи прислал заключение экспертизы?

— Я его не видела.

— Да, Лейвере может удавить меня завтра утром, так что я пока пойду поиграю в кошки-мышки с Марджи и ее гориллами.

— Простите? —произнесла она ледяным тоном.

— Это не то, что вы думаете, милочка, — запротестовал я, послав ей самую чистосердечную и горячую из своих улыбок.

— Рассказывайте это другим! — воскликнула она, поджав губы. — И прекратите так бесчестно улыбаться! Вы похожи на старого развратника!

«Не могу же я соблазнять их всех, — меланхолично подумал я. — Но если бы одна из них вознаграждала меня время от времени!..»

 Глава пятая

Ла Вале — это роскошный пригород Пайн-Сити. Здесь масса пуделей, метрдотелей и трехместных гаражей, притом заполненных. Авеню Босолейль была в том же духе, каждый из домов стоял в шестидесяти метрах от шоссе и был окружен индивидуальным садом не менее пяти гектаров.

Дом номер 305 был похож на соседние здания улицы. Я из осторожности раза два проехал мимо двери дома и заметил, что в гараже стояли три машины: «кадиллак», «тендерберд» и «фольксваген», который в этом квартале казался совсем маленьким. Во всех окнах, несмотря на шторы, был виден свет. Вода из разбрызгивателя освежала лужайку. Картина, каких много в буржуазных кварталах, констатировал я с грустью. Один из тех кварталов, где регулярно и без предупреждения порядочные люди убивают топорами своих жен.

В третий раз я решительно остановил свою машину как можно ближе к дому. Вытащив свою пушку из кармана брюк, я крепко сжал ее в левой руке и нажал на кнопку звонка, через тридцать секунд дверь медленно приоткрылась. С первого взгляда я установил, что парень, стоявший передо мной, был, без сомнения, гориллой. Рядом с ним сам Полник показался бы простым шимпанзе. Лицо парня было абсолютно плоским, как йудто его долго держали под прессом. Он подозрительно посмотрел на меня и проворчал:

— В чем дело?

— Полиция, — сухо ответил я. — Лейтенант Виллер.

И сунув ему под нос жетон, прошел вперед, произнеся три слова, способных заставить затрепетать гориллу. Я надеялся, что значок, который я показал ему, произведет впечатление. Он инстинктивно отодвинулся, и я прошел в вестибюль. Проходя, я ударом ноги закрыл дверь и положил в карман свою пушку. Тип заморгал глазами.

— Вы сказали — лейтенант? — повторил он.

— В самом деле, лейтенант, — сказал я. — Я хочу поговорить с Полем Трейверсом.

— Его нет дома... лейтенант!

— Я так и думал, но хотел сам убедиться в этом, — бросил я, направляясь в комнаты.

Вдруг горилла вышел из себя:

— Эй, лейтенант, не сюда!

Но я уже проник в комнату, и три ошеломленных лица уставились на меня: двое мужчин и одна женщина сидели вокруг карточного стола и играли. Один из двух был гориллой, созданный по тому же образцу, что и тот, который шел за мной по пятам. Другой лее был среднего роста и менее массивный. Напряженное лицо и беспокойные глаза делали его похожим на убийцу и более опасным, чем двое его коллег. На женщину я даже не взглянул.

— Каким образом этот тип попал сюда, Гарри? — рявкнул убийца пронзительно.

— Это полицейский, —пробормотал Гарри. —Не так ли, лейтенант?

— Полицейский, прекрасно, — прорычал я. — Кто среди вас Поль Трейверс?

Неожиданно воцарилось молчание, и убийца гневно взглянул на Гарри. Гарри жалобно оправдывался:

— Я говорил ему, Пит! Еще в вестибюле я сказал ему, что месье Трейверса нет. Ведь правда, лейтенант?

— Да, вы это говорили, — бросил я, — но я хочу в этом убедиться сам. Именно за этим я пришел.

— Лейтенант, — начал Пит, взор которого все еще беспокойно блестел, но голос стал медовым, — я думаю, что здесь какое-то недоразумение. Месье Трейверс в Европе и вернется только через несколько месяцев.

— Хорошо, но я хочу убедиться сам.

— У вас есть ордер на обыск, лейтенант? — спросил он невинным голосом.

— Нет, — холодно ответил я. — Но если вы хотите усложнить ситуацию, парень, пойдемте за ним в бюро к шерифу.

— Вы хотите сказать, что арестовываете меня, лейтенант? — переспросил он, откровенно насмехаясь.

— Разумеется, — подтвердил я таким же тоном. — Я задерживаю вас за содержание тайного игорного дома, — закончил я, указывая на стол для бриджа.

— И вы думаете, что этой клевете поверят?

— Вас и двух ваших товарищей продержат два часа в зале допросов комиссариата, — я послал ему яростную улыбку. — Вы всегда преувеличиваете. Вам нужен ордер?

В комнате снова воцарилось молчание. Теперь оно было более продолжительным. Вдруг Г арри проговорил голосом, выдававшим надежду:

— Слушай, Пит, может быть, лейтенант поговорит с мадам Трейверс? В конце концов, она законная жена Трейверса. Если кто-нибудь что-нибудь знает, так это она.

В первый раз. я взглянул на женщину. Ее волосы были уложены в высокую прическу, что подчеркивало ее худое и костистое лицо и слегка выпученные глаза базедника. Огромные бриллиантовые серьги отбрасывали ослепительный свет каждый раз, когда она шевелила головой. Накидка из платиновой норки имела декольте на пять сантиметров больше, чем надо, что позволяло различить едва заметную грудь. Она казалась слабой и беззащитной, внушала жалость. Однако это была не та цель, к которой она стремилась. Лицо у нее было оживленное и выразительное: немного большой рот выдавал опыт и жестокую чувственность. Некоторые могли бы найти ее волнующей. То, что сделала эта женщина со своей внешностью, только состарило ее лет на пять. Это меня удивило больше всего.

— Я — мадам Поль Трейверс, лейтенант, — сказала она вибрирующим голосом, который я сразу узнал. — Сейчас мой муж действительно в Европе. И он действительно вернется только через несколько месяцев.

— Очень хорошо, — сказал я, притворяясь недовольным. —- Я обязан поверить вам на слово. Это освобождает меня от обыска дома.

— Я очень рада, что вы удовлетворены, лейтенант, — бросил Пит с гримасой презрения. — Может быть, вы...

— Кто вам сказал, что я удовлетворен? — обрезал я его, повысив голос. — Трейверс в Европе. Очень хорошо. В этом случае, возможно, его жена даст необходимые мне сведения.

— В самом деле, лейтенант, я... Я не знаю... Я...

Она казалась утомленной, возбужденной и немного испуганной. Я должен был признать, что это было сыграно неплохо.

— Я хочу задать вам, мадам Трейверс, просто несколько формальных вопросов, — сухо прервал я.

Оригинальность моей речи чуть не вызвала у меня гримасу, однако подходила к стилю полицейского, которого я старался изображать. Теперь взволнованный вид был у Пита.

— Лейтенант, — его голос выдавал неуверенность, — мадам Трейверс не может помочь вам, она только...

— Мадам Трейверс,— произнес я, сделав вид, что не слышу его,— у вас есть такое место в доме, где бы мы могли поговорить спокойно?

— Честное слово, я... —Она растерянно посмотрела на Пита, но не дала ему времени вмешаться. — Мы можем пойти в мою комнату, лейтенант.

— Прекрасно, — согласился я. — Вы покажете мне дорогу? Этих... месье мы оставим за картами.

Казалось, что она не торопится, однако через секунду была уже у двери. Я услышал, как она прошла в вестибюль, и почувствовал на себе взгляды трех мужчин. В тот момент, когда я подошел к двери, Пит кашлянул, затем с отчаянной отвагой бросил:

— Лейтенант, я настаиваю, чтобы для безопасности мадам Трейверс хотя бы один из нас присутствовал при вашей беседе...

Я повернулся и посмотрел на него таким взглядом, каким обычно смотрю на хозяев кабачков, разбавляющих мое виски водой из крана.

— Теперь, когда дама вышла, — сказал я приглушенным голосом, — я тебе скажу кое-что, мошенник. Если ты еще хоть раз откроешь рот, я позову дежурную полицейскую машину и отправлю вас, всех троих, на ночь в участок. Вы проведете ее в нашей любимой игре: кто из парней дальше выплюнет свои зубы!

Его рот приоткрылся, но никакого звука не последовало. Не торопясь, я вышел в вестибюль. Мадам Трейверс ждала меня на первом марше лестницы. Я присоединился к ней. Как только мы вошли в комнату, она захлопнула дверь, заперла ее и бросилась мне на шею.

— Вы были великолепны! — воскликнула она гортанным голосом, призывавшим меня к немедленной победе.

— Вы тоже очень хорошо держались, мадам Трейверс, — ответил я слегка дрожащим голосом.

— Зовите меня Марджи! —Ее блестящие глаза смотрели на меня с видом гурмана. — Когда я услышала ваш голос по телефону, то поняла, что вы именно тот мужчина, какой мне нужен.

— Благодарю вас.

Ее рот приоткрылся, обнажая великолепные белые зубы. К несчастью, вблизи она немного походила на акулу.

— Как вас зовут? — прошептала она своим хриплым голосом.

— Виллер, — пробормотал я. — Лейтенант Виллер.

— Какой глупый! — пропела она. — Я спрашиваю ваше имя, плут!

— Ол, — еле слышно сказал я.

— Ол? — она смаковала мое имя, как знаток смакует шампанское. — Ол! Мне нравится!

Ее тонкие пальцы распахнули куртку, расстегнули мою рубашку с невероятной быстротой, затем принялись за исследование моего торса; она повсюду похлопала, пощупала, пощипала.

— Да, — заключила она, энергично кивнув головой, — Ол, это мне нравится!

И захватив в горсть мои мускулы, она сильно их ущипнула, чтобы я лучше понял ее. Отчаявшись, я напомнил ей:

— Мадам, ваш муж...

— Это подождет, у нас есть время, — оборвала она меня. — У нас есть дела поинтереснее, чем разговор о моем муже, Ол! — Вдруг она прошептала: — Не ошиблась ли я на ваш счет, а? Я приняла вас за авантюриста, Ол. Вы не стремитесь познакомиться с Марджи?

— Умираю от желания, — процедил я сквозь зубы. — Но надо подождать, когда мы выйдем отсюда.

— Вы хотите поговорить об обезьянах, там, внизу? — воскликнула она с презрительным смехом. — Через пять минут после вашего прихода они уже дрожали. Они не осмелятся и пальцем шевельнуть. Впрочем, если им и придет это на ум, вам достаточно только кликнуть людей, расставленных вокруг дома.

— Каких людей? — мрачно переспросил я.

— Тех, что ждут вас снаружи, — сказала она, не скрывая нетерпения.

— Я не привел ни одного человека, Марджи, и никто не придет на мой зов.

— Что? — воскликнула она, внезапно разжав объятия.

Поставим точки над «Ь>, — сказал я решительно. — Я нахожу вас сногсшибательной и стремлюсь поскорее познакомиться с Марджи. Но я предпочитаю подождать более удобного случая, чтобы потом вспоминать это счастливое время!

Ее руки соскользнули с моих плеч и повисли вдоль ее тела.

— Я же просила привести ваших людей, — холодно напомнила она мне.

— Если бы у меня были в распоряжении люди, они сейчас были бы здесь, — сказал я. — Но у меня их нет. Если вы в самом деле в трудных обстоятельствах, как я думаю; то перейдем к деталям. Трое горилл, которых я видел внизу, простые исполнители, не так ли? Пит — это ведь не мозг банды?

— Не заставляйте меня смеяться! — ответила она, резко рассмеявшись. — Но время от времени ему приходят в голову гениальные мысли: поднять телефонную трубку и позвонить настоящему мозгу банды, чтобы рассказать о том, что происходит.

— Я об этом не подумал!

Больше она не походила на женщину-вампира. Ее лицо выражало только смесь волнения и страха. Она прошептала:

— Что такое?

— Вы сказали мне по телефону, что вы практически пленница в своем собственном доме!

— Это верно. Вы могли это понять сами.

— И что вы решили?

— Что вы хотите сказать? — спросила она неуверенно.

— Зачем я буду стараться вывести вас отсюда, если вы сами хотите остаться здесь, Марджи, — пояснил я ей в отчаянии. — Вы понимаете?

— Да! — она закусила верхнюю губу. — Видите ли, — внезапно сказала она, — если вернется Поль, то он сам урегулирует вопрос. Но я не уверена, что он вернется. Ни через несколько месяцев, никогда. Сейчас я им нужна на тот случай, если кто-нибудь, вроде вас, будет задавать им неудобоваримые вопросы. Но это не будет вечно.

— Нет, — сказал я уверенно.

— А если я уеду, то куда?

— Кроме денег вашего мужа, у вас есть состояние?

— Конечно, — ответила она. — У меня сейф в банке! Там полно таких штук, как эта!

Она дотронулась до сережки, рассыпая целый каскад искр, на полминуты ослепивший меня...

— В этом смысле нет никаких проблем. Но с того момента, как мы вошли в вашу комнату, вы стали опасны для них.

— Как это?

— Мы были одни довольно долго. У вас было достаточно времени рассказать мне все, что вам было известно. Они не могут позволить себе надеяться, что вы сохраните молчание. Нет?

— Конечно, нет, — признала она. — Значит, вы хотите сказать, что выбора у меня нет.

Приблизившись к окну, она несколько секунд молча смотрела на улицу.

— Я хочу вам кое-что рассказать, Ол, — невесело рассмеялась она. — Я не высовывала носа из этого дома уже два месяца. И теперь при мысли выйти отсюда меня одолевает страх. Правда, смешно?

Вдруг я увидел, как она выпрямилась и наклонилась вперед:

— Ол!

Я подошел к ней и посмотрел туда, куда она указывала пальцем.

— Вы были правы, — сказала она дрожащим голосом, — когда говорили о том, что может произойти. Мы лучше подумаем о том, как нам удрать! Теперь слишком поздно, это моя вина: они уже здесь!

Черная машина остановилась у тротуара, из нее вышли двое мужчин и не торопясь направились по аллее.

— Вы были правы и в другом, — прибавила Марджи с несчастным видом. — Мозг банды прибыл. Пит, конечно, позвонил.

— Кто это? — спросил я.

— Слева — Деней Балден.

Из нашего окна Балден казался силуэтом. Он медленно шел по аллее. Я посмотрел на его компаньона, следовавшего за ним в двух шагах: мне было в нем что-то знакомо, но я никак не мог понять, что именно.

— Кто это сопровождает Балдена? — спросил я.

— Это его правая рука, — ответила Марджи с презрительной иронией. — Ничтожество, которое лопается от амбиции. Джонни Крейстал!

 Глава шестая

Я подумал, что они должны были проверить соседние улицы, прежде чем остановиться у ворот. Они не заметили ни одного полицейского, а теперь увидели, что в саду их тоже не было. Судя по темпам, которыми они продвигались, можно было заключить, что до подъезда они дойдут только минут через пять.

— Марджи, — сказал я торопливо, — познакомимся.

В то время как она удивленно смотрела на меня, я грубо обнял ее, впился губами в ее губы. Она стала вырываться, и я ее выпустил.

— Вы потеряли голову! — воскликнула она. — Слишком поздно для такой забавы!

Что-то подсказывает мне, что это может помочь нам выбраться отсюда, — заметил я. — Чуть-чуть доброй воли с вашей стороны.

Я снова обнял ее и яростно поцеловал в губы, стараясь размазать губную помаду. Затем я постарался использовать территорию, которая должна была служить нам полем для маневров. Я был груб и постарался оставить два-три хорошо видных синяка.

Я выпустил ее, и ока отлетела, шатаясь, шага на два. Ее глаза буквально вылезали из орбит.

— Представляю, что вы могли бы сделать, если бы захотели, — сказала она в изумлении, — ой-ей-ей!

Но было не до нежностей. Я схватил ее за вырез платья и дернул вниз. Она упала на ковер, я заставил ее покатиться из одного конца комнаты в другой, затем рывком поставил на ноги. Она принялась раскачиваться взад-вперед, как маятник.

— Это уже лучше! — объявил я с энтузиазмом.

У нее был помятый вид, высокая прическа сбилась набок, а несколько прядей полностью скрывали правый глаз Марджи. Корсаж ее жалко повис, декольте доходило до пояса, все было на виду. Я быстро взглянул в окно и увидел, что мужчины прошли половину пути: они продвигались немного медленнее, чем я предполагал.

Марджи перестала раскачиваться, дунула на упавшие пряди, чтобы освободить правый глаз, и бросила на меня боязливый взгляд.

Почему вы так ненавидите меня, Ол? — упрекнула она слабым голосом. — Что я сделала вам плохого?

— Я в отчаянии, малышка, — ответил я. — Но это необходимо!

Она призналась:

— Пока я была на ногах, это не было неприятным. Но вы поступили со мной, как с футбольным мячом!

— Могу я улизнуть с черного хода? — спросил я.

— Никак! Если только спуститься в окно.

— А какой это этаж?

— Последний,— она посмотрела на меня с сочувствием.— Все двери в нижнем этаже. Это более практично.

— Я имел в виду окна,— уточнил я, сжав зубы. — Может быть, я могу прыгнуть?

Она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза:

— Боже, какая ужасная смерть!

Я взял ее за локоть и встряхнул.

— Послушайте, у меня появилась одна мысль. Она ошеломляюща, но это все, что я мог придумать. Через две минуты вы спуститесь, ничего не меняя в своем туалете.

— На кого же я похожа? — спросила она неуверенно.

— Глядя на вас, можно сказать, что вас нашли на необитаемом острове, где вы провели целый год с сотней моряков. И это впечатление довольно сильное.

— Ну да?!

— Итак, вы сойдете вниз и скажете своим трем молодцам, чтобы они не волновались. Полицейский стал задавать вам вопросы, но вы быстро заставили его переменить намерения. Они захотят узнать, где я, скажите, что я одеваюсь. Скажите им: у полицейского отказали тормоза, когда вы принялись за него, и он еще не пришел в себя. Усекли?

— Усекла, — ответила она холодно, неожиданно ясным голосом. — Но я не уверена, что мне это нравится!

— Очень хорошо, — сказал я, пожимая плечами. — Возможно, они нас похоронят рядом друг с другом, за домом.

Она тут же добавила:

— Это мне не нравится, но я готова!

— Они захотят узнать, какие именно вопросы я вам задавал: вы скажите, что я усматриваю прямую связь между убийством Дианы Эрист и фирмой «Трейверс и Балден». Добавьте, что, по-моему, если ваш муж в самом деле находится в Европе, то это его автоматически исключает из дела, и, следовательно, меня интересует Балден. Я задал вам кучу вопросов о Балдене. Например, сколько раз вы его видели за последние два месяца. Импровизируйте, да смелее! Но чтобы ни один из этих парней не поднялся сюда!

— Великолепно! — мрачно выдавила она. — Вы, может быть, принимаете меня за...

Я взял ее за руку и увлек к двери.

— Идите, — приказал я ей, — форсируйте факты. Им даже в голову не придет подняться и посмотреть, что здесь делается. А ведь наверняка не терпится узнать, как вы взялись за дело, чтобы нейтрализовать этого идиота полицейского. Увидев вас, у этих парней глаза станут по блюдцу. Как только Балден войдет, передайте ему все мои вопросы. Он захочет узнать их все, без исключения! — Я посмотрел на часы: было 7 часов 33 минуты. — В крайнем случае, если вам не удастся помешать им подняться сюда, скажите им, что я сообщил вам, что без четверти восемь здесь будет полицейский патруль, чтоб увериться, что я жив и здоров.

— Очень хорошо, — согласилась она печально. — Подумать только, если бы я не позвонила вам, я бы сейчас спокойно играла в карты!

Я последовал за ней на цыпочках до лестницы, затем бесшумно направился в другую комнату. Несколько секунд я смотрел, как Марджи спускалась по лестнице. Даже по ее спине можно было сказать, что она входит в роль. Она гордо вскинула голову, что еще больше подчеркивало нелепость ее прически. Вид у нее был вызывающий, и она, преувеличенно виляя задом, грубо и нескромно принялась проклинать мужиков во всей Вселенной: вечная женственность еще раз одержала победу!

— Эй! Парни! — заревела она громким и немного хриплым голосом, спустившись на последнюю ступеньку. — Взгляните-ка на маленькую Марджи! Она выиграла партию! — ее голос постепенно удалялся от меня. — Эй, Пит! Гарри! Эд! Что там с вами? Вы боитесь женщин? Вы...

Полминуты спустя я понял, что поступил бы благоразумнее, если бы не терял столько времени, объясняя Марджи ее роль и расспрашивая ее о топографии местности. Окна гостиной и связанной с ней ванной комнаты выходили на задний фасад дома. Окно комнаты было над пропастью глубиной метров десять, внизу цементная площадка, а через окно ванной мог пролезть разве что лилипут.

Я мог выбирать только между комнатой Марджи и лестницей. Внезапный взрыв смеха остановил меня. Мне показалось, что все собрались в вестибюле, у двери в комнату. Это означало, что у меня больше нет выбора.

Вернувшись в комнату Марджи, я направился прямо к окну: двое мужчин подошли к площадке. Я вернулся к исходной точке, но Марджи об этом ничего не знала. Мною было все тщательно продумано: я должен был выпрыгнуть в окно на лужайку, затем, обойдя дом, позвонить в дверь и войти с револьвером в руках.

Меня осенила одна гениальная идея; ценою сверхчеловеческих усилий я нашел решение проблемы: в общем, достаточно было изменить кое-какие детали моего первоначального плана. По крайней мере я на это надеялся.

Уже в третий раз, крадучись, я прошел по лестнице, — это становилось однообразным. Пронзительно прозвеневший звонок известил о прибытии Балдена и Крейстала. Я замер и услышал из вестибюля голоса. Громче всех говорила Марджи.

— О, Деней! — воскликнула она голосом, обещающим сладостную уступку, — я изобрела один трюк, как вылечить дотошных полицейских от их любопытства. Способ несколько утомительный, но...

Окно в гостиной было очень широкое; сильным толчком я распахнул его настежь. В комнате стоял массивный ореховый комод. С риском нажить себе грыжу я поднял его и поставил на край окна. Сейчас было 7 часов 42 минуты. Если Марджи выполнила все указания, то эти типы ждут с минуты на минуту появления полицейской машины или же они уже поднимаются по лестнице и вскоре обнаружат, что я их здорово надул.

Поддерживая локтем комод в равновесии, я взял в правую руку свой револьвер, а затем с силой толкнул комод. В тот момент, когда комод исчезал в проеме окна, я выбежал из гостиной и достиг верха лестницы прежде, чем комод успел разбиться о цементированную террасу. Можно было поклясться, что началась третья мировая война и мишенью артиллерия выбрала дом номер 305 по улице Босолейль ла Вале. Или под самым домом произошло землетрясение, или архангел Гавриил ударами грома решил возвестить о конце мира.

Группа, находящаяся в вестибюле, реагировала очень бурно, но вопль Марджи перекрыл все крики. Я понял, что она представила, как я вниз головой упал на цементную террасу. В вестибюле загрохотали шаги, и я увидел, как гориллы торопливо прошли в глубь дома. Я спустился по лестнице быстрее, чем ведьма летит на помеле, и со скоростью беговой лошади достиг вестибюля. Здесь я различил два изумленных лица; ближе ко мне был Джонни Крейстал, которого я ударил между глаз своей пушкой, и он моментально исчез, как привидение. Осталось второе изумленное лицо — это была Марджи. Я, не замедляя темпа, схватил ее за руку, она даже вскрикнула от боли, и увлек ее за собой.

К счастью, дверь была приоткрыта. В два прыжка я достиг машины, втолкнул Марджи на сиденье, не считаясь с ее протестами и жалобами. Сейчас некогда было заниматься ее нервными припадками. Затем я схватился за руль, включил газ и машинально потянулся, чтобы переключить скорость. Марджи пронзительно вскрикнула:

— А! Ой, он посадил меня на переключатель скорости. Я же не бабочка!

Я судорожно рылся в парче (это платье), в тафте (это комбинация), захватил кусок бедра, оттолкнул его с силой и, наконец, нащупал переключатель скорости. Мы выехали на улицу, машина помчалась с бешеной скоростью. Пять минут спустя мы были далеко от квартала Ла Вале, и я наконец отпустил руль.

— Ол! — жалобно простонала моя соседка.

— Да?

— Мне кажется, я забыла одну ногу дома! Когда вы бросили меня в эту машину, я, должно быть, оставила свою ногу снаружи, и она сломалась.

Я принялся действовать левой рукой, как эксперт, что вызвало у нее возмущенное восклицание.

— Все в порядке! — успокоил я ее. — Вы просто сидите на ней.

— Вот в чем дело! — радостно воскликнула она. — Я приняла ее за какую-то железную штуку. Ну, я рада, что она на месте, хотя я ее абсолютно не чувствую.

Она захотела узнать, что произошло, и я рассказал ей все подробно. Потом, в свою очередь, она рассказала мне, что произошло в вестибюле. Ее сценарий имел триумфальный успех у трех горилл, которые охотно бы провели остаток ночи, выспрашивая у нее все более и более подробные детали. Но прибытие Балдена и Крейстала изменило атмосферу. Балден непременно хотел знать, какие вопросы задавал полицейский; что же касается Джонни Крейстала, то он предложил немедленно подняться в гостиную и свести счеты с наглецом. Балден заставил его замолчать, чтобы дослушать рассказ Марджи, но вскоре ей стало трудно придумывать все новые и новые вопросы, которые я как будто бы задавал ей, и Балден потерял интерес к ее рассказу.

— Тогда Балден, — произнесла она, вздрогнув, — сказал Крейсталу: «Я согласен, иди за ним, но я хочу его живого. Никаких штучек, нам они оба нужны живыми, это будет иметь естественный вид». Может быть, вы мне не верите, Ол, — добавила она, снова вздрогнув, — но прошла целая минута, прежде чем я поняла, что когда он сказал «они оба», то второй была я! Мне кажется, что в этот момент я до некоторой степени потеряла голову. Я рассказала им историю о том, что без четверти восемь должна приехать полицейская машина, чтоб узнать, как у вас дела. Я поняла, что Джонни взбесился, но Балден откровенно рассмеялся мне в лицо.

На мгновение она задумалась.

— Я не помню точно фразу, которую он сказал про вас, Ол. Он сказал, что вы слишком хорошо известны в Пайн-Сити своей манией работать в одиночку и что вам в голову никогда не придет мысль на всякий случай заставить следовать за собой полицейскую машину.

— У меня такое впечатление, что Балден знает меня, — скромно сказал я.

— Именно тогда он употребил выражение, которое я не могу вспомнить... Подождите, кажется, он сказал: «Это одинокий волк!»

— Он в самом деле знает меня очень хорошо, — заметил я, чуть улыбнувшись.

— Вспомнила! — неожиданно воскликнула она, щелкнув пальцами. — Вот что он сказал: «Это маниакальный головорез!»

— Подлец, кретин! — прорычал я. — Как только можно до такой степени ошибаться в людях?

Было около восьми часов, когда мы приехали ко мне. Я прошел сразу в кухню, чтобы приготовить какие-нибудь экзотические напитки. Попросту — виски с сельтерской. В это время Марджи веселилась, как сумасшедшая, рассматривая мою квартиру. Она веселилась до тех пор, пока не оказалась нос к носу с зеркалом. За свою беспорядочную жизнь я слышал всякого рода звуки, заставляющие шевелиться волосы на голове. Но ни за что на свете я не согласился бы снова услышать страдальческие стенания, которые издала Марджи. Затем хлопнула дверь в ванную, и я не видел свою гостью в течение трех четвертей часа.

Куколка, выпорхнувшая из ванной, показалась мне младшей сестрой Марджи. Хорошо расчесанные волосы локонами падали на плечи; краска исчезла вместе с неприятным выражением лица. Она освободилась от жалких обрывков своего парчового платья и тафтовой комбинации, которую я разорвал, ища переключатель скоростей. Увидя ее в белом бюстгальтере без бретелек и в белых же трусиках, я понял, что красота — в пропорциях. Ее маленькая грудь великолепно гармонировала с тонкой талией. У нее были округлые бедра, тонкие, но красивые ноги, круглые ляжки, хрупкие лодыжки. Почти смущенно она дошла до дивана и села на него.

— Я бы с удовольствием оделась, — сказала она нервно. — Но у меня ничего нет.

— Одеться было бы преступлением, — уверил я ее.

— Вы — шикарный тип, Ол. Во всяком случае, иногда. Согласны разделить свой диван с гостьей?

Я предложил ей выпить и налил хорошую дозу виски, так как сам уже пропустил три порции. Поднеся стакан к губам, она очаровательно мне улыбнулась и поставила стакан, наполовину опорожненный. Я спросил:

— Вы голодны?

— Умираю от истощения. Но с этим можно подождать.

— Подождать —чего?

Как я вам уже сказала, Ол, вы шикарный тип, но только иногда. Остальное время вы полицейский.

— В данное время я не вижу, что от этого меняется.

— Нам надо все поставить на место, — возразила строго она. — Что-то подсказывает мне, что настоящий Ол, тот, что принимается в расчет, — полицейский и никто другой. В настоящий момент моя судьба в такой степени зависит от того, кто вы на самом деле, что я даже не могу смотреть на вас без содрогания!

Она поднесла стакан к губам и отпила приличную дозу.

— Надо, чтобы вы кое-что узнали, — резко сказала она. — Я совсем не держалась за Поля Трейверса, даже в начале нашей женитьбы. Я вышла замуж из интереса, и он также. Это было восемь лет тому назад, и вот уже два года как он проводит ночи везде, кроме дома.

— Марджи, ничто не обязывает вас...

— Замолчите! — прервала она. — Когда я позвонила вам, то думала, что расскажу только то, что захочу, и умолчу о компрометирующих деталях. Но я достаточно вела двойную игру эти три месяца; я вылечилась от этого на весь остаток своих дней... Я... — Она схватила свой стакан и залпом выпила до дна. Когда она поставила его, глаза ее были влажными от слез. — Я сказала вам, что никогда не любила Поля, это правда, — прошептала она. — Но теперь я уверена, что он мертв, и это моя вина. Даже если не я нажимала курок — предположим, что они застрелили его из револьвера, — я так же, как и они, ответственна за его смерть.

— Я принесу вам выпить, — сказал я, протянув руку за ее стаканом.

— Позже! — обрезала она. — Вы выслушаете все до конца, лейтенант. Со всеми деталями, даже самыми неприятными.

—   Договорились, — пробурчал я. — Но разрешите мне задать вам несколько вопросов, чтобы сориентироваться.

— Полицейский до кончиков пальцев! — констатировала она, с отчаянием пожав плечами.

— Прежде всего, что такое общество «Трейверс и Бал-ден»?

— Объединение. Клиентура в основном среди предпринимателей, которые связаны с коммерсантами Сан-Диего.

— Прекрасно. А какими делами занимаются они на самом деле?

Марджи посмотрела на меня с искренним удивлением:

— Как? Вы не знаете?

— Нет, — совершенно честно признался я. — Я никогда до сегодняшнего утра ничего не слышал об этом. До тех пор, пока не обнаружили труп Нины Росс.

— А вы думаете, я много знаю? — покачала она головой. На ее губах промелькнула улыбка. — То, что я собираюсь рассказать вам, я знаю наизусть, так как Поль часто повторял это. «Надо жить в ногу со временем, малышка. У нас крупные дела. И первое требование — это расширять их по всем направлениям. Что такое маленькое дело — это все знают. Что такое большое дело? Группа маленьких предприятий, соединенная в одних руках. Централизация и ничего больше! Следовательно, что надо протежировать в наши дни в первую очередь? Маленькие предприятия лопаются — основывают другие. Но если лопнет центральная организация — все погибло. Значит, не надо основывать дирекцию среди маленьких предприятий, рискуя провалить их все сразу. Я скажу тебе, что надо делать. Ты выбираешь город, расположенный в 150 километрах от центра операций. Ты покупаешь там легальное предприятие; важно, чтобы предприятие было респектабельно, давно уже существовало. Именно там ты и устраиваешь дирекцию. Придут тебя проверить, у тебя легальное дело. Ты даже можешь стать уважаемым гражданином. Ты жалуешься жителям своего квартала на полицейских, что они обходят парикмахера, у которого, как всем известно, тайный притончик...» Вам знакомы разговоры такого рода, Ол?— добавила она с улыбкой.

— Думаю, что да. Значит, фирма «Трейверс и Балден» на самом деле руководит преступным синдикатом в районе Сан-Диего? — И так как она согласно кивнула, я заметил: — Организация не так значительна, чтоб быть независимой. .. На кого работает ваш муж?

— На Джо Кэрлоу, так называемого Серенга из Детройта. Но не спрашивайте меня, кто патрон Джо, я об этом ничего не знаю. Но он, конечно, тоже имеет патрона. Моментами я задаю себе вопрос, не покрывает ли синдикат своей сетью всю страну, вам ясно, что я имею в виду? Думают, что достигли вершины, и вдруг обнаруживают, что вокруг никого нет или что тип, занимающий такой-то пост, работает для другого парня, а тот для другого... Короче, это бесконечно.

— Именно имя Поля Трейверса приходит в голову. Я думаю, что это он командует сектором Сан-Диего? — спросил я.

— Верно. Джо дал ему в помощь Денея Балдена, потому что он хотел, чтобы Ден возглавил один из секторов. Когда подумаешь об этом, то прямо смешно.

— В самом деле?

— Смешно до слез, — уточнила она. — Короче, Деней Балден приехал около полутора лет назад, это правая рука Поля. Балден привез свою собственную правую руку, эту морду — Джонни Крейстала. Я знаю, это не понравилось Полю, но Джо из Детройта настаивал на этом; значит, Поль ничего не мог сделать. Со временем Балден и Крейстал примелькались, часто бывали у меня. Ден всегда держался высокомерно, никогда не был сердечным. Людей такого рода я видела каждый день в своем квартале Ла Вале, но те руководили честными предприятиями. Понимаете, что я хочу сказать: люди, думающие, что однажды они окажутся на вершине, дожидаясь этого, опасаются заводить друзей, потому что они не знают, как отвязаться от них впоследствии.

— Вот почему я люблю работу полицейского, — сказал я рассеянно. — Нет необходимости принадлежать к определенному социальному классу. Имеешь дело со всеми. И все обязаны отвечать тебе.

— Джонни был не таким, как Балден, — продолжала она, как будто не слыша меня. — Он всегда казался сердечным, вежливым, полным внимания. Он обращался со мной как с женщиной, а это немало. Два раза Поль и Ден уезжали в Сан-Диего, а Джонни оставался здесь. Он навещал меня, и мы болтали по два-три часа, попивая пиво. Вы понимаете, как товарищи! А потом, шесть месяцев тому назад, Поль и Ден уехали, но на этот раз на десять дней. Однажды вечером, часов в десять, Джонни пришел ко мне пьяный как никогда. Я усадила его в кресло, заставила выпить кофе, классическое средство. В конце концов он смог объясниться более или менее членораздельно: я не поняла всего, что он сказал, но уловила главную мысль. Он сказал, что больше не может. Может быть, он держится не очень лояльно, но никто не имеет права обращаться с ним так, как обращается Поль. Он досадил ему. От Джонни я узнала, что Ден был в Сан-Диего один, а Поль в Лас-Диегос был с девицей по имени Диана Эрист. От ярости я стала дрожать. Затем Джонни пришел в себя. Вы догадываетесь, чем это кончилось. Джонни ушел от меня через пять дней, накануне возвращения Поля. Короче, дела обстояли так. Поль свое лучшее время проводил с крошкой Эрист, а я с Джонни Крейсталом. Самое главное, что все это время Джонни пользовался мной, чтобы шпионить за Полем. Но я поняла это слишком поздно. Без излишнего любопытства он расспрашивал меня о людях, с которыми Поль встречался в Детройте, о его реакции, когда одновременно накрыли четыре тайных притона, и о многом другом. Если я не могла ответить ему сразу, я старалась выведать это у Поля при первой же возможности. Поль в делах всегда доверял мне, и он, конечно, думал, что ничего не изменилось, даже если он почти все ночи проводил в постели другой женщины. И затем, два месяца тому назад, произошла катастрофа. Поль заявил мне, что едет на неделю в Сан-Диего. Я не знала, обманывает ли он меня, но мне было наплевать. Джонни должен был прийти ко мне в восемь часов вечера. Он не пришел. Я прождала до полуночи, потом легла. В три часа ночи Джонни приехал с Денеем Балденом, а с ним были три гориллы!

Балден сказал, что не знает, как мне рассказать о происшествии. Месяцами Поль обворовывал кассу. Заметили это только сегодня утром. Исчезло около ста пятидесяти тысяч долларов, а с ними Поль и Диана Эрист. Как удалось узнать, Поль и Диана — в Южной Америке. Балден успокоил меня, что никто не может считать меня ответственной за это, но они обязаны принять меры предосторожности. Балден уже позвонил Джо в Детройт, и тот приказал следующее: гориллы останутся у меня, некоторое время мне запрещается выходить; никто, конечно, не думает, что Поль такой идиот, чтобы вернуться, но нельзя рисковать, надо быть на месте на тот случай, если он все-таки совершит эту неосторожность. И, — прибавил Балден с расстроенным видом, — есть еще кое-что: Джо уже нанял убийцу, чтоб свести счеты с Полем; эти убийцы — мошенники и достаточно глупы, чтобы понять, что их работа не касается мадам Трейверс.

Первые две недели было еще ничего, я была слишком угнетена тем, что случилось, чтобы противиться. Я говорила себе, если кто-нибудь и знал Поля, так это я. Он был совершенно не способен взять из кассы деньги. Прошел месяц. Ни разу за все это время Джонни не навестил меня. Увидя его, я уступила порыву и бросилась ему навстречу, обняла его за шею и поцеловала. Он ударил меня. Затем он резко сказал, что между нами все кончено и, если бы я не была шлюхой за сто су, я давно бы это заметила.

Следующий месяц я провела дома в компании трех горилл. Надо было постоянно наблюдать за Питом: стоило нам оказаться в одной комнате, как он начинал раздевать меня взглядом. Я старалась быть всегда со всеми тремя парнями и в конце концов сделалась очень ловкой в этой игре. А сегодня после обеда я услышала по радио, что обнаружен труп Дианы Эрист.

— Вы именно поэтому позвонили в полицию?

— Отчасти! — ответила она. — Только из-за Дианы Эрист я поверила, что Поль мог и украсть деньги... Из-за нее. Он ее безумно любил, я знала это. Я подумала: возможно, он потерял голову и совершил эту глупость. Но когда я узнала, что она мертва и что не нашли трупа Поля, я поняла, что вся эта история выдумана. Это кто-то другой украл 150 тысяч долларов и свалил все на Поля. Нужно было принять необходимые меры. Понимаете, какие?

— Две, Марджи, — вежливо заметил я. — Первое — лишить вашего мужа возможности действовать, второе — спрятать его так, чтоб никто не мог найти.

— Иначе говоря, он мертв. Он был мертв уже тогда, когда Ден и Джонни приезжали ко мне.

Я посмотрел на нее с некоторым любопытством.

— Но почему вы так хотите узнать, только ли я грязный полицейский? С точки зрения закона вас ни в чем нельзя упрекнуть. Вы не замешаны в дела синдиката, вы — только жена парня, управлявшего одним сектором. Я могу от вас потребовать только одного, чтобы вы выступили свидетельницей на процессе.

Она внезапно отвернулась.

— Это не все, — прошептала она дрожащим голосом. — Есть еще кое-что, и я хочу рассказать вам об этом, но я чувствую, что не в состоянии. Это слишком отвратительно! Это мерзко! Я не могла бы никому этого рассказать. ..

Она закрыла лицо руками и зарыдала.

Я старался утешить ее, но рыдания только усилились. Тогда я налил в стакан на пять пальцев чистого виски и подал ей. Она вырвала стакан у меня из рук и решительно его опорожнила.

— Еще, — попросила она неуверенно, протягивая мне пустой стакан.

Я снова пошел в кухню. Когда я вернулся в комнату, Марджи лежала поперек дивана, голова на руке, и тихонько посапывала. Я накрыл Марджи одеялом и выпил ее стакан виски, перед тем как уснуть.

Утром я проснулся в восемь часов, вошел в комнату и обнаружил, что Марджи исчезла. На столе я увидел записку:

«Ол, спасибо за все. Я взяла вашу автомобильную куртку: она на пять сантиметров ниже моих колен, и никто (по крайней мере, я надеюсь) не подумает, что на мне почти что ничего нет. Более того: я опустошила ваш кошелек, взяла точно 37 долларов. Мои бриллиантовые серьги у вас на комоде, будьте так любезны сохранить их. Мне надо обдумать свои проблемы. Потом я вернусь. Целую вас. Марджи.

P.S. Животное! Я вся покрыта синяками!

P.P.S. Почему вы не воспользовались моим вчерашним состоянием, чтоб обесчестить меня? Может быть, попытка не была бы лишена интереса!»

 Глава седьмая

Когда пробило одиннадцать часов утра, мы были на точке замерзания. Уже полтора часа мы находились в бюро. Первые сорок пять минут Лейверс описывал мне кошмары, которые он испытывал накануне из-за моего отсутствия; следующие сорок пять минут я описывал ему свои собственные кошмары.

В дверь два раза нетерпеливо постучали. Вошла Анабелла Джексон.

— Пришел доктор Мерфи, шериф, — объявила она. — Он хотел бы буквально минутку поговорить с вами.

— Почему нет? — гаркнул Лейверс. — Было бы приятно поговорить с кем-нибудь, знающим свое дело.

— Вы не должны так плохо думать о своих способностях, шериф, — запротестовал я с радостным видом. — Я могу назвать вам по крайней мере трех жителей этого города, которые считают вас первоклассным шерифом!

Его круглые щеки порозовели с опасной быстротой. Он воскликнул:

— Ты!.. Ты!..— Он чуть не задохнулся и на мгновение замолчал.— Мисс Джексон, зовите доктора Мерфи!

— Слушаю, шериф! — бодро ответила она, бросив на меня убийственный взгляд.

Не знаю, почему она всегда была на стороне Лейверса. Я любезно улыбнулся ей и очень вежливо спросил:

— Извините, мисс Джексон, это ваши штанишки валяются на полу позади вас?

Она яростно фыркнула и выскочила из комнаты. Лейверс с интересом посмотрел на пол.

— Я не вижу никаких штанишек, — кисло заметил он.

— Должно быть, я пал жертвой оптического обмана, — ответил я.

Вошел доктор Мерфи. Он, как всегда, вызывал представление о скелете, которого на несколько лет забыли на солнце.

— Садитесь, доктор! — поспешно воскликнул Лейверс. — Очень приятно иметь дело с умным человеком!

Не обращая внимания на ироническую улыбку Мерфи, я сделал вид, что зеваю. Через несколько секунд я забарабанил пальцами по столу.

— Перестаньте, — проворчал шериф.

— Извините, патрон, — смиренно ответил я. — Я взволнован слишком интеллектуальным оборотом беседы со времени прибытия доктора Мерфи.

— Запрещаю вам обращаться со мной как с идиотом, трепач! — бросил Мерфи. — Я ненавижу вашу вульгарность. Я зашел, только чтобы занести акт медицинской экспертизы. Но если это никого не интересует...

— Меня это интересует, — мрачно прервал его Лейверс. — Но боюсь, что я в этом одинок!

— Скажите мне, шериф, — примирительно произнес я, — мочились ли вы в постели, когда были малышом?

— Что? — зарычал он.

— Мне говорили, что этим можно объяснить отрицательные тенденции в развитии личности... Конечно, это просто гипотеза, — закончил я, пожав плечами.

— Виллер, предупреждаю вас! — негодующе закричал он. — В будущем держите при себе свои отвратительные гипотезы.

Доктор Мерфи тактично продолжал беседу. Он выпрямился и вынул из кармана какую-то вещь, которую бросил на стол шерифа, объявив мелодичным голосом:

— Господа, орудие убийства!

Я поднялся, чтобы посмотреть, Лейверс сделал вид, что не видит, как я взял кинжал и подбросил его на руке.

— Флорентийский кинжал? — спросил я у Мерфи, нахмурив брови. — Мне кажется, вы говорили о золотой инкрустации?

— В первый раз за 20, даже за 25 лет, я признаю, что попал пальцем в небо, — охотно ответил он.

Я продолжал:

— Это можно купить у барахольщика за доллар и пятьдесят центов, самое большее.

— Пятьдесят центов и конец! — бросил Лейверс.

— Я обожаю малышей, — внезапно произнес Мерфи. — У меня их было трое. Поверьте мне, сейчас самое время, самое подходящее время и место для игры.

— Может быть, вы правы, — обиженно произнес Лейверс. — В самом деле, на этот раз у нас с Виллером веские аргументы. Если мы не хотим поражения.

— Может быть, мы повторим все на докторе, патрон! — предложил я. — Вы воспользуйтесь тем, что он отвернулся, и ударьте его по голове, а я в это время сниму с него костюм и перережу большую артерию. Затем его отвезут в морг и...

— Может быть, замолчите? — предложил Мерфи.

— Я думаю, вы правы, — кивнул я. — Ну, так что там, в вашем медицинском заключении?

В его глазах появился отсвет сочувствия.

— Я предпочел бы, чтоб вы снова сели, — сказал он мрачно. — Это трудно переварить.

Лейверс опустился в свое кресло и запротестовал:

— Что вы такое говорите, доктор?

— Ол, — сказал Мерфи, повернувшись ко мне. — Вы видели труп раньше меня. Много было крови?

— Немного. Почти что не было.

— Совершенно верно. — Он прикусил губу. — Я констатировал, что нож вошел в солнечное сплетение и вышел в спине, вы помните?

— Помню.

— Ну так малютка Эрист была убита не этим ударом! — он глубоко вздохнул. — Я хорошо знаю, что очень часто убийцы ненормальные, но было бы желательно, чтобы существовали какие-нибудь рамки их сумасшедших изобретений.

— Например? — гаркнул Лейверс.

— Первый удар перерезал вену, — медленно объяснил Мерфи. — Жертва должна была потерять много крови... Убийца вытер кровь, а затем снова погрузил нож в рану. Только теперь нож прошел прежним путем.

— Это важно для установления часа смерти, доктор? — спросил я.

— Смерть наступила на два часа раньше, чем я думал сначала. И я еще не совсем уверен в этом. Убийцы настолько ненормальны, что от этого сам можешь свихнуться!

— В самом деле! — воскликнул Лейверс. — Это напомнило мне, что я получил сегодня рапорт по поводу маски и ножа. Ни малейших отпечатков пальцев на ноже. Что касается маски, то это грошовый пустячок, который можно найти в магазинах. Клиент сам проделывает в ней дырки для дыхания. Я думаю, что маску переделал сам убийца. Он приклеил кусочек белого меха, который, возможно, отрезал от старого ковра, и нарисовал глаза. — Он повернулся ко мне с заинтересованным видом. — Можно бы сказать, что виновнику было очень трудно скомпрометировать вашего товарища, специалиста по демонологии, Виллер!

— Возможно, — согласился я. — Я вскоре навещу его, так же как и крошку Росс. Это единственные лица, видевшие Диану Эрист в тот знаменательный вечер, когда она, обуреваемая ужасом, решила искать убежища в больнице. Логически может быть только одно объяснение: она присутствовала при убийстве Поля Трейверса. Согласны?

— Согласен, — проворчал шериф. — К сожалению, прежде чем представить этот аргумент на суде, мы должны найти труп Трейверса.

— Великолепно! — сказал я со зловещим видом. — Он исчез два месяца тому назад. От него теперь немного осталось, а доктор?

— Прошу вас, — запротестовал Мерфи. — Я составляю меню своего завтрака!

Лейверс передал мне несколько листков.

— Полник принес мне то, что вы вчера просили.

Я быстро пробежал документы. Сторожа у ворот ночью не заметили ничего особенного. В деле Нины Росс были даты, названные доктором Мейбери: жертва провела в больнице семь недель и уехала оттуда за неделю до убийства. Полник старательно приводит показания различных сиделок, лишенные всякого интереса.

— Скажите мне, доктор, — спросил я, — сколько весила Диана Эрист?

— Едва пятьдесят кило, — промолвил он. — Нельзя было поверить в это. Кости тонкие.

— Что вы хотите этим сказать, Виллер? — спросил Лейверс.

— Я думаю, не придаем ли мы слишком большое значение больничной ограде? Два с половиной метра в высоту. Угол, в котором был найден труп, по крайней мере в ста метрах от забора, патрон. Можно остановить в этом месте машину так, чтобы не слышали сторожа. Нормальный парень способен поднять пятьдесят килограмм и перекинуть их через стену! Это могут даже две женщины.

— У меня впечатление, что вы правы, — сказал Лейверс. — Если преступник кто-нибудь из пациентов, то почему он не воспользовался теми семью неделями, которые жертва провела раньше в больнице?

— Вот именно, — одобрительно кивнул я. — Если вы не возражаете, патрон, я примусь за дело.

— Вам нужен сегодня Полник?

— Нет, но я был бы доволен, если бы он вечером был со мной.

—- Очень хорошо. В таком случае я скажу, чтобы он шел отдохнуть.

— Я честно старался выслушать вас обоих, — вмешался Мерфи. — Но не впадайте в другую крайность: это отвратительно.

— Это не будет продолжаться, — ответил шериф.

В тот момент, когда я закрывал дверь бюро, два блестящих глаза бросили на меня взгляд, полный ненависти.

— Я ненавижу вас, Ол Виллер, — прошипел голос. Колеблющиеся парни попадаются на каждом шагу. Я поспешил к двери, перешагнул порог: стальная линейка ударилась в стену точно в том месте, где должна была находиться моя голова, если бы я колебался. Почти точно.

Вместо того чтобы ехать прямо в Нинед, я решил сначала зайти в синдикат. Я дошел туда меньше чем за десять минут. На фасаде большими буквами было написано: «Трейверс, Балден и К°». Вход охраняла какая-то странная личность, как будто только что сошедшая с экрана.

— Э? — сказал он мне с любезностью, достойной Великого века.

— Я хотел бы повидаться с мистером Балденом.

— Зачем?

— Мое имя Виллер, — уточнил я. — Если хотите, можно написать — по-лис-мен...

Но парень уже исчез. Молниеносно я был доставлен в элегантное бюро мистера Балдена, расположенное на втором, и последнем, этаже здания.

Я впервые видел Балдена близко. Сильный, с широкими плечами. Его загорелое лицо выражало упорство. Из-под черных густых бровей на меня холодно и недоверчиво смотрели серые глаза.

— Вы — Виллер, согласен, — сказал он, не вставая. — А я — Деней Балден.

— Вчера в Ла Вале мы разминулись, кажется, — сказал я очень любезным тоном.

— Садитесь, лейтенант, — указал он на кресло. — Я думал как раз о том, во что вы захотите поиграть сегодня вечером.

— Во что? Почему? — спросил я, развязно пожав плечами. — Неприятности с общественными играми не могут остановить. Можно подумать, что это вопрос жизни и смерти. Но наутро, когда возвращаются к работе, никто об этом не вспоминает.

— Неплохо, — заметил он, изобразив улыбку. — Я слышал о вас, лейтенант.

— Я единственный маниакальный головорез в местной полиции, так ведь? — напомнил я.

— Беру эти слова обратно. Но ведь вы пришли не ради удовольствия поболтать со мной, лейтенант?

— Я спрашиваю, и официально, разумеется, какие у вас новости о вашем старом компаньоне Поле Трейверсе?

— Абсолютно никаких. А у вас, лейтенант?

— Никаких.

Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга.

— Поскольку вы здесь, не хотите ли этим воспользоваться и осмотреть предприятие?

Осмотр занял у нас полчаса, так как Ден Балден был не из тех, кто делает все наполовину. Мы прошли оба этажа и полуподвал, и я насмотрелся на всю жизнь.

— Честное слово, лейтенант, вы видели все!

— Если бы у вас был случай вернуть свои 150 000 долларов официальным путем, месье Балден, отдали бы вы дело в руки полиции?

— А как же! — не колеблясь ответил он. — Происхождение этих денег самое законное. Налоги заплачены. Нам не в чем себя упрекнуть, лейтенант!

— По-видимому. Не хотите ли показать мне место, откуда исчезла эта сумма?

Секунду он колебался, затем, сурово посмотрев на меня, спросил:

— Вы случайно не разыгрываете меня?

Я попытался, чтоб до него дошел голос разума:

— Если вы, как сами утверждаете, расположены заявить свои права на эти деньги, предполагая, что их найдут, то вы можете надеяться, что полиция сделает все возможное, чтоб их отыскать.

Глаза его округлились, но он быстро овладел собой.

— Вернемся в мое бюро...

Соседняя комната, теперь пустая, была конторой пропавшего Поля Трейверса. Она была немного больше, но меблировка напоминала кабинет Балдена. Там тоже, как мне объяснил Балден, стена против двери выходила на улицу.

Он нажал кнопку, и панно, закрывавшее стену, сдвинулось, под ним оказался сейф.

— Эта машина дорого нам стоила, лейтенант. Инженеры фирмы, продавшей ее нам, много мучились, прежде чем установить ее здесь, а они не идиоты. В ней черт знает сколько автоматических систем, и фирма уверяла нас, что секретная комбинация абсолютно не поддается разгадке.

— Однако его открыли, — проронил я скептически.

— Это тоже было предусмотрено. Инженеры хорошо все рассчитали: заряд взрывчатки, достаточный, чтоб разнести не только сейф, но и стену, выходящую во двор, где у нас мастерская старых машин.

— Весьма предусмотрительно.

Балден сухо заметил:

— Правда, не учли, что один из двух человек, знающих комбинацию, придет однажды вечером и стянет сто пятьдесят тысяч долларов!

— Больше никто не знал комбинацию?

— Никто!

— Даже Джонни Крейстал?

— Даже Джонни, —коротко ответил он.

— Вот такие дела мне нравятся, — как можно естественнее произнес я. — С самого начала все известно: преступник — или Трейверс, или вы.

— Я все время здесь, лейтенант, — усмехнулся он иронически. — Трейверс же исчез, и деньги тоже.

— Совершенно верно.

В то время как он ставил панно на место, я подошел к окну: во дворе мастерская работала вовсю, производя невыносимый металлический лязг.

— От этого за полчаса можно сойти с ума, — сказал Балден, с яростью закрывая окно. — Когда они только собирали этот хлам, это было еще ничего, но теперь, когда они начали работать, — это стало невыносимым!

— Когда это началось?

— Вчера. — Он сделал гримасу. — Если так будет продолжаться, то мы съедем еще до конца недели.

Он проводил меня до ограды.

— Счастлив был увидеть вас, лейтенант, — сказал он.

— Я также, месье Балден. Я столько слышал о вас, особенно в последние дни!

Его лицо осталось бесстрастным, это произвело на меня впечатление.

— Я в курсе всех дел и всего, что мадам Трейверс знает о вас, о своем муже, о Джо — об этом старике Серенге! Всё! Но между нами, месье Балден, это очень немного.

— Это невозможно!

— Это факт. Такой же факт, как доброе здоровье мадам Трейверс. Мне кажется, что нет никаких причин, чтобы в ближайшие сорок — пятьдесят лет ее здоровье ухудшилось. А вам?

— Также.

— Я счастлив, что вы так говорите, месье Балден, — закончил я голосом, полным восхищения, — потому что я это запомню.

Его звали Сэм. От солнца его лицо приобрело цвет красного дерева, и он болтался в этом дворе с самого начала. С того дня, когда сюда привезли первую разбитую машину.

— Уже два месяца, лейтенант?..

Он поднял глаза на стену соседей, закрыл один глаз, чтобы нацелиться на окно, которое я показал ему. Затем задумчиво почесал подбородок.

— С тех пор починили много машин. Вы говорите, прошло два месяца...

Вдруг глаза его увеличились, и он воскликнул:

— Смотрите, три первых кучи, там, в углу!

Эти три кучи показались мне похожими на монументы, воздвигнутые во славу XX века, но я не спорил.

— Я пришлю вам двух своих людей. Они останутся здесь, пока вы будете работать. Можете вы предоставить им одну из ваших колымаг, чтоб переместить все эти железки?

— Это возможно, — качнул он головой.

— Служба шерифа покроет все расходы!

Я еле-еле удержался от гримасы, представив себе лицо шерифа Лейверса, когда ему подадут счет к оплате.

— Ну, так мы начнем, — сказал Сэм. — До скорого, лейтенант!

— Рассчитывайте на меня, — ответил я.

«В конце концов, что мог убийца сделать с трупом?» — думал я, идя к машине.

Мне показалось, что я слышу насмешливый голос. «Нет, ты смеешься? — прошептал сардонический голос. — Предприятия им мало?» Я заметил: «Мы только что посетили его: там ничего нельзя спрятать, все было бы заметно!» Сардонический голос продолжал: «Кто тебе сказал, что убийца спрятал труп? Ему было достаточно поместить его в один из ящиков и отправить Бог знает куда. На Гавайи, например, улица Аляски, или в Китай — замедленной скоростью?» Я несколько минут обдумывал эту гипотезу. «Иди-ка к черту!» — ответил я без особой уверенности. А насмешливый голос продолжал: «Иди сам туда вместе с твоими кучами лома. Когда парни их разберут, ты хорошо знаешь, что будешь обязан сделать, милый мой!

Заплатить за то, чтобы они сложили их на прежнем месте!» 

 Глава восьмая

После обеда я остановил свою машину на вершине скалы, над Ля Пинед, и пешком прошел по спуску, ведущему к террасе виллы Нины Росс.

Я перепрыгнул через цементный барьер. На этот раз дверь была закрыта, и я должен был позвонить. Через мгновение Нина открыла мне. Она не изменилась: все та же брюнетка с пучком на затылке и локонами на лбу. Но ее карие глаза утратили приветливое выражение.

— А, это вы, лейтенант! — сказала она зловещим тоном.

— Да, это я, мисс Росс, — ответил я.

Я думаю, что нет особой разницы между сыщиком и рыночным полисменом. Оба они свое лучшее время проводят за тем занятием, что задают людям смешные вопросы.

— Извините меня, — прошептала она, покраснев. — Входите, входите же!

— Благодарю вас,— ответил я, следуя за ней в комнату.

Она была одета в темно-зеленую рубашечку и в короткие белые шорты, демонстрирующие ее длинные загорелые ноги. Она предложила выпить, принесла стаканы. Мы сели.

— Я не хотела показаться невежливой, лейтенант, — довольно чистосердечно призналась она после продолжительного молчания. — Но я с минуты на минуту жду одного человека. Так не думаете ли вы, что...

— Джонни Крейстала? — предположили.

— Точно, — подтвердила она, закусив губу.

— Это великолепно! Мне как раз надо его увидеть. Это даст возможность мне выиграть время.

— Я счастлива, — произнесла она машинально.

— Вы не получили чемоданы, которые одалживали Диане Эрист?

— Нет, — ответила она, пожав плечами. — И, знаете, это были превосходные чемоданы. Жалко, что мне их не вернули.

— В самом деле, досадно. Вы не думаете, что она могла оставить их в больнице?

— Маловероятно, по-моему. Она должна была, уезжая, взять их с собой. Впрочем, я справлялась. Старая жаба, с которой я имела дело, уверила меня, что у Дианы был только один чемодан, и, по ее описаниям, — не из моих. Но кто знает? Может быть, обслуживающий персонал там тоже ненормальный?

— Да. Ваши чемоданы, которыми Диана или воспользовалась, или нет, по-видимому, находятся в том месте, где она провела неделю после выхода из клиники. Но это, к сожалению, не подвигает наши дела.

Я отпил виски и широко улыбнулся Нине.

— Мисс Росс, я должен извиниться перед вами за вчерашнее.

— В самом деле? — спросила она, явно хмурясь.

— Я упрекал вас за то, что вы до последней минуты не спрашивали меня, почему я подумал, что жертвой были вы. Помните?

— Помню, лейтенант, — чуть слышно ответила она.

— Так вот, я был неправ. Я слишком многого хотел! Я был прав, задав вам этот вопрос, но я ошибся в причинах.

Она посмотрела на меня потухшими глазами, затем до вольно искренне воскликнула:

— Но я ничего не понимаю из того, о чем вы говорите, лейтенант!

— Если вы удержались от того, чтоб задать вопрос, который напрашивался, так это потому, что у вас не было никакого желания вмешиваться в это дело, — объяснил я, взвешивая каждое слово. — А не потому, как я думал сначала, что вы заранее знаете ответ.

— Это слишком жалкие извинения! — враждебно бросила она.

— Согласен. Но вы, как и Марджи Трейверс: у вас нечистая совесть из-за каких-то личных дел. Вас давит стыд. Вот почему мое присутствие вас так нервирует.

Она растерянно посмотрела на меня. Если бы не загар, то было бы видно, как посерело ее лицо.

— Я не понимаю, на что вы намекаете? — пролепетала она. — Вы сумасшедший, или что?

— Могу я задать вам один вопрос, немного интимный, мисс Росс?

— Какой же?

— Вы в самом деле модельер?

— Конечно. Почему вы об этом спрашиваете?

— Я подумал, что это просто занавес, дающий возможность Джонни оплачивать дом и ваши счета.

— Вы меня оскорбляете, лейтенант! — В глубине ее глаз вспыхнуло бешенство. — Я вам бесконечно благодарна, но я обойдусь своими силами!

— С каких пор вы знаете Джонни Крейстала?

— Это мое дело!

— Мисс Росс! — грозно сказал я, нахмурив брови. — Вы думаете, я задаю вам эти вопросы для развлечения? Я расследую убийство, а случилось так, что жертвой оказалась одна из ваших подруг.

— Извините, лейтенант, — прошептала она. — Я знаю Джонни год, может быть, больше.

— Как и чем он зарабатывает на жизнь? Вам это известно?

— Разумеется. Он помощник директора одного из складов в Пайн-Сити.

— «Трейверс и Балден», — вздохнул я. — Я скажу вам правду, мисс Росс, хотя сомневаюсь, чтоб вы были расположены ее выслушать.

— Правду о Джонни? — спросила она, резко вскинув голову.

— Этот склад — камуфляж. Он принадлежит банде гангстеров. Трейверс и Балден занимаются всяческими незаконными операциями, проводимыми гангстерами в районе Сан-Диего. Трейверс исчез, и я уверен, что он мертв, убит, как Диана Эрист. Теперь во главе сектора стоит один Балден, да еще его правая рука Джонни Крейстал!

— Я не верю вам, — воскликнула она, детским движением заткнув ладонями уши. — Я не хочу этому верить!

— Чему ты не хочешь верить, кошечка? — послышался из вестибюля яростный голос.

— Джонни!

Нина вскочила с кресла, побежала навстречу Крейсталу, кинулась к нему в объятия и стала целовать его, плача и смеясь в одно и то же время.

— Милый! — воскликнула она, прижимаясь к нему. — Лейтенант рассказывает о тебе ужасные вещи, я больше не могу! Теперь ты здесь, вбей ему обратно в глотку всю его ложь!

Я с удовольствием отметил, что лоб Джонни Крейстала украшала огромная разноцветная шишка, как раз между глазами. Он все еще держал Нину в объятиях, но его глубоко сидящие голубые глаза сверкали ненавистью. Однако его былая надменность несколько поубавилась.

— Вы в великолепной форме, Джонни, — с удовлетворением констатировал я. — Конечно, кроме лба. Вы, должно быть, натолкнулись на стену или что-нибудь в этом роде...

От слепой ярости у него расширились зрачки, и он задрожал всем телом.

— Подожди, осел, будет и на моей улице праздник, — бросил он приглушенным голосом. — Ты попадешься мне, легавый! Честное слово, прикокошу тебя, если даже мне придется ждать десять лет! Я тебя угроблю!

Вдруг он выпустил девушку, повернулся и в приступе ярости принялся колотить кулаками в стену. Нина Росс, с округлившимися глазами, медленно отступила. Ее ноги натолкнулись на кресло, с которого она встала. Ошеломленная, она застыла, не отрывая взгляда от Джонни. И взгляд ее пугал своей сосредоточенностью. Мало-помалу удары, наносимые Джонни по стене, стали терять свою ярость. Наконец, они прекратились. Он облокотился рукой на стену, уронил голову на руку и беззвучно заплакал. Нина Росс ласк о во позвала его:

— Джонни! — Она медленно перевела на меня умоляющий взгляд. — Сделайте что-нибудь, лейтенант!

— Попросите его рассказать вам про Марджи, жену Трейверса, — зло посмеиваясь, сказал я. — Марджи составляла в жизни Джонни целую эпоху. А потом, только Два месяца назад, она перестала быть ему нужной. Спросите его, каким образом он открыл Марджи, что Диана Эрист была любовницей ее мужа. По его мнению, это была подлость — так поступить с женщиной, подобной Марджи, поэтому он ушел от нее только через пять дней!

— Нет, нет! — повторяла Нина в отчаянии, а слезы так и текли по ее щекам. — Нет, я не хочу, я не хочу!

— Спросите его, каким образом он воспользовался Марджи, заставив ее шпионить за мужем! Спрашивайте, что же вас останавливает? — процедил я. — А потом муж исчез. И Марджи больше не нужна была Джонни. Целый месяц женщина была взаперти, и он не соизволил навестить ее. Наконец он пришел, она бежит ему навстречу, обнимает и целует его. Спросите-ка его, что он сделал в этот момент

Нина плакала, но неожиданно замолчала и отрицательно покачала головой. Тогда я взорвался:

— Ну, Джонни, выкладывай! Расскажи, как ты ударил ее по лицу и что этот удар свалил ее с ног!

Ее плечи вздрагивали, она все время потирала лоб рукой, как будто надеялась, что это придаст ей силы.

— Его не надо было выпускать к людям! Он должен был выходить только на привязи! — с отвращением сказал я.

С видимым усилием Джонни Крейстал оторвался от стены и, пошатываясь, направился к двери.

— Нет, Джонни! — простонала Нина, бросаясь к нему. — Не уходи! Ты не можешь так уйти! Не надо!..

Она нагнала его, обняла сзади. Он, не ожидая этого, чуть не упал от толчка девушки. В ярости он грубо вырвался из рук Нины.

— Оставь меня в покое, гадюка!

Его рука поднялась и опустилась. Обратной стороной ладони он ударил ее по лицу. Звук удара походил на выстрел. Нина упала на пол, а Крейстал, как слепой, вышел из дома.

Ничего не может быть для девушки хуже, чем любить такого парня, как Джонни Крейстал; этим парням нечего дать взамен. Я мог бы помешать Джонни дать пощечину Нине. Но, как все женщины в подобных обстоятельствах, она испытала прилив материнской любви. А чтобы убить материнскую любовь, до сих пор не придумали ничего лучше хорошей затрещины, и судя по выражению лица Нины Росс, когда я помогал ей подняться, дело было в шляпе.

Через четверть часа с лицом, еще мокрым от слез, с покрасневшими глазами, она слабо улыбнулась мне; улыбка получилась несколько кривая, потому что губа распухла от удара Джонни. Дрожащим голосом она прошептала:

— Это называется душераздирающим стриптизом, не так ли, лейтенант?

— Но есть некоторое утешение, — уверил я ее. — До конца своих дней, каждый раз, когда вам попадется плохой человек, один из тех типов, которые тратят свое время на то, чтобы рассеивать ваши иллюзии, вы сможете говорить себе: «Но бывают люди еще хуже, есть некий Ол Виллер!»

— Я должна быть вам очень признательной, — грустно ответила она.

— Не верьте этому, малышка. Мы не преминем возненавидеть человека, который спасает нас от попытки самоубийства, от корсаров и от джонни крейсталов, населяющих этот мир. И вы будете ненавидеть меня еще больше, потому что я еще не закончил.

— Вы еще откроете мне, что у него в Монтане жена и семь детей? — произнесла она неуверенным голосом.

— Это было бы слишком просто. Нет, я хочу, чтобы вы сказали мне, почему у вас и у Марджи Трейверс нечиста Совесть? Почему вы обе стыдитесь? Что произошло?

Она покраснела и отвернулась.

— Нет, не могу!

— Нина, если дело в каком-нибудь эксперименте, который вы провели вместе с Марджи, то, рассказав мне об этом, вы, может быть, спасете ей жизнь. Марджи Трейверс сегодня утром ушла, оставив мне письмо. Ей надо решить серьезную проблему, личную проблему. Если ей это удастся, она вернется. Если вы и Марджи были в заговоре с Дианой Эрнст, вы, может быть, поможете мне найти убийцу Дианы, рассказав об этом. Если выяснится, что между вашим секретом и убийством Дианы нет ничего общего, не будем больше говорить об этом.

Она медленно повернула голову ко мне и посмотрела на меня своими огромными глазами.

— Проклятый тип! — сказала она наконец спокойным тоном. — Вы правы во всем.

— Это будет легче, чем вы думаете, — сказал я тоном старшего брата, который мне чертовски не шел.

— Ну, — глубоко вздохнула она, — так вот. Я познакомилась с Дианой при посредстве агентства, которое рекомендовало мне ее как модель. И мы хорошо ладили. Короче, мы стали видеться регулярно. Однажды, когда Диана была у меня, приехал Джонни; он, оказывается, знал Джемса Эриста, дядю Дианы. Эрнст, как объяснил нам Джонни, был демонолог. Тогда я еще не знала, что это значит.

Приблизительно двумя месяцами позже Джонни снова поднял этот вопрос. У нас как раз была одна из тех высокоинтеллектуальных бесед, которые вдохновляются мартини. Приблизительно такая тема: человечество представляется вам сборищем карликов, которых вы, конечно, превосходите во всех отношениях... Джонни спросил меня, не хотела бы я присутствовать на одной оргии?

Сначала я подумала, что он шутит, и засмеялась. Но потом поняла, что он говорил серьезно. Он объяснил, что организует это Эрист. Будет шесть человек, все в масках, — маски даст Эрист. Инкогнито гарантировано.

У меня не было никакого желания идти туда. Мы стали спорить, и спор перешел в ссору. Джонни сказал, что между нами все кончено, он думал, что я выше этого, но понял, что ошибся как дурак. Короче, я уступила. Я слишком боялась потерять его, если буду и дальше упорствовать!

— Оргия, говорите?— Это слово всегда заставляло меня улыбаться: оно вызывает представление о толстых римских сенаторах, возлежащих в изнеможении, в то время как прекрасные рабыни топчут им брюхо.

— Вы далеки от понимания этого, — прошептала она. — Оргия должна была состояться у Эриста в Парадиз Плейдже. Вы были там?

— Вчера.

— Не надо заблуждаться насчет его замка. Внешне он кажется совсем маленьким, однако внутри он обширен. Колоссальный погреб; когда я спускалась по лестнице, у меня по спине бегали мурашки. Маленькая дружеская вечеринка должна была быть в пятницу и начаться ровно в полночь. Но мы поехали туда к одиннадцати часам; кажется, Эрист хотел, чтоб мы успели приготовиться.

В момент отъезда я была настроена до такой степени нервозно, что Джонни предложил выпить. Мы выпили по три или четыре рюмки. Мне казалось, что в погребе я умру от страха. Я тут же хотела вернуться, но Джонни помешал мне. Потом приехала Диана, и Эрист приготовил всем выпивку. Была еще одна рыжая дама, как я узнала потом, это и была Марджи Трейверс. Еще был какой-то тронувшийся, у него были глаза сумасшедшего. И только тогда мы надели маски. Значит, Джонни солгал или ошибся в том, что инкогнито гарантируется. Короче, когда прибыл тронувшийся, имевший фигуру Аполлона, Эрист объяснил, что все собрались. Тогда я поняла, что он тоже будет принимать участие в оргии; значит, нас было полдюжины, четное число, что нас вполне устраивало.

— Я не знаю, что подбавили в вино, которое мы пили. Вероятно, это был какой-нибудь наркотик, так как достаточно было выпить полстакана, и все сдерживающие центры отказывали. Без десяти двенадцать Эрист объявил, что час наступил, и мы все поторопились раздеться. Затем Эрист раздал отвратительные, отталкивающие маски, но все нашли их очаровательными. — Нина вздрогнула. — Я окончательно пришла в себя, увидев перед собой кошмарное создание — абсолютно голого мужчину с головой петуха. Чертовщина! Я начала выть, но никто меня не слышал. Впрочем, если бы они и .слышали, ничего бы не изменилось. Эрист следил, чтобы все развлекались. — С несчастным видом она пожала плечами. — Нам обещали оргию, мы получили ее при свете неоновых трубочек. Я не могу вам сказать, сколько времени это продолжалось, когда Эрист, ударив в ладоши, потребовал молчания. Мы собрались вокруг него, думая, что он хочет предложить нам новую игру. — Она побледнела. — Именно тогда оргия превратилась в... в...

— В черную мессу? — подсказал я.

Она кивнула.

— Эрист надел что-то черное, вроде длинного темного платья, и совершенно ужасную маску рогатого сатира. Менее чем в пять секунд воцарилось молчание. В погребе не было слышно даже дыхания. Он произнес несколько слов, которых я не поняла, затем закричал от ужаса, стал просить у черного принца принять новичков, готовящихся вступить в ряды поклонников Сатаны. Это меня нисколько не смутило: вино уничтожило все препятствия, и мы все были совершенно безвольны.

Потом он сделал знак помешанному, на котором была маска барана. Они пошли в глубь подвала и вернулись, неся черный аналой. Вокруг него они поставили черные свечи и зажгли их. Затем Эрист объявил, что новички сейчас принесут жертву сеньору Сатане, и показал на меня.

Я не знала, что от меня хотят, а из-за вина совсем не заботилась об этом. Эрист отдал приказание помешанному и Джонни, которое я не дала себе труда выслушать. Вдруг меня подняли за руки и за ноги и положили на черный алтарь. Руки и ноги мои держали, и практически я не могла двинуться.

Все это время маска Эриста была склонена ко мне, и несмотря на вино мне стало страшно. Вдруг из-под платья он достал длинный нож с обоюдоострым лезвием и стал произносить что-то вроде молитвы. Помешанный отпустил мои ноги и пошел в другой конец подвала, потом он вернулся с живым цыпленком, которого передал Эристу. Прежде чем я поняла, что должно случиться, Эрист ударил его ножом, показалась кровь и потекла на меня... — На ее лице появилась гримаса отвращения. — Я стонала, плакала, умоляла Эриста разрешить мне встать. Но меня держали до тех пор, пока из цыпленка не вытекла вся кровь.

Диану это совсем не поразило, Джонни тоже. Что же касается помешанного, то мне кажется, что эта сцена доставила ему несказанную радость. Марджи Трейверс Эрист оставил напоследок. Она противилась еще яростнее, чем я. Я даже подумала, что она обезумела. Диана помогала мужчинам держать ее, но даже втроем они не могли удержать ее в неподвижности. Чем больше она сопротивлялась, тем больше Эрист впадал в экстаз. Он не переставал причитать: «Прекрасный новичок! Идеальный новичок!» Когда ей дали, наконец, подняться, она не могла идти. Эрист принес ей стакан вина, а она- бросила его ему в лицо. В течение двух секунд казалось, что он не верит своим глазам, затем он решительно направился в глубину подвала и вернулся с длинным хлыстом. Именно Джонни уговорил его не сечь Марджи.

— Сомневаюсь, — проворчал я.

— Это кончилось вот таким образом, — заключила Нина. — Это первый и последний раз, когда я присутствовала на черной мессе. Думаю, что и другие тоже, исключая помешанного.

Неожиданно она подняла голову и улыбнулась мне.

— Знаете, когда это рассказываешь, то получается смешно и нелепо.

— Верно, малыш. По крайней мере, с вашей точки зрения. Я счастлив, что вы мне об этом рассказали.

Она стала зевать и потягиваться.

— Скажите, Нина, — спросил я, — вы знаете, какая профессия у Джемса Эриста?

— У него ее нет, — не колеблясь, ответила она. — Он в отставке.

— А вам не кажется, что он слишком молод для отставки?

— Намного моложе, чем кажется, если верить Диане. По ее мнению, он самый грязный из всех, кого только когда-либо носила земля. Самое досадное, говорила она, что он слишком ленив, чтобы зарабатывать свой хлеб в поте лица. Кажется, он находился в постоянных поисках путей для создания себе состояния. Но все его планы неминуемо рушились. Как говорила Диана, он лежит под фиговым деревом и ждет, чтоб фиги сами падали ему в рот, он не протянет даже руку, чтоб сорвать их.

— Благодарю, Нина, — сказал я, поднимаясь.

— Позвоните мне на будущей неделе. Может быть, я буду к вашим услугам, если окажется, что я смогу жить без Джонни Крейстала. Я провожу вас, лейтенант.

— Зовите меня Ол, — предложил я.

Я покинул ее у дверей и стал спускаться по почти вертикальному откосу, ведущему к дороге. Я достиг спуска, когда меня Нина окликнула:

— Ол!

— Да?

Я посмотрел через плечо и констатировал, что под этим углом зрения в силуэте Нины было в самом деле что-то возбуждающее. Она крикнула:

— Может быть, вы не будете ждать будущей недели и позвоните мне раньше? После всего того, что вы сегодня сделали, кто же будет застегивать мне лифчик?

— Если у вас будут в этом серьезные затруднения, позовите меня, я тут же примчусь, — прокричал я в ответ.

— Если будут серьезные затруднения, то я примчусь к вам сама с лифчиком в руках!

Ока помахала мне, повернулась и вошла в дом. Я прошел метров десять и вдруг сообразил, что никогда не видел, чтобы ее очаровательный задик так кокетливо вихлялся. Возвращаясь домой, она позаботилась о том, чтобы я не пропустил ничего из этого занимательного спектакля. Интересное наблюдение!

«Честное слово, лейтенант Ол Киллер, — весело сказал я себе, — перед вами, кажется, открываются новые перспективы!»

 Глава девятая

Когда я приехал в замок Парадиз Плейдж, Джемс Эрист, наклонившись над балюстрадой своей веранды, что-то вырезал из куска дерева перочинным ножом. Сцена была пасторальная; я даже подумал, не играет ли Эрист эту комедию, чтобы доставить удовольствие своим соседям и помешать им жаловаться на шуршание крыльев демона и на следы раздвоенных копыт, которые они находят на своих лужайках.

Услышав мои шаги, он повернул голову, и казалось, что солнце заиграло в его седеющей шевелюре.

— Лейтенант Виллер! — обрадовался он. — Очень мило, что вы сдержали слово. Когда люди обещают сохранить со мной контакт, я им не верю. В наши дни важны только слова, об их смысле никто даже не думает, не правда ли?

— Только не полицейские, — заметил я. — Одной из самых главных обязанностей полицейского является поддержание контакта с людьми.

— Значит, вы думаете, лейтенант, что профессия полицейского — это искусство?

— Нет, не искусство, — произнес я откровенно. — Скажем, скорее ловкость. В самом деле, большая часть опытных полицейских, которых я знал, сделали карьеру.

— Я в восторге, — игриво ответил он. — Но вы пришли не для того, чтобы обсуждать вопросы искусства и специальности, лейтенант?

— А вы устроились на своей веранде только для того, чтоб строгать ату деревяшку? — парировал я. — Эта деревяшка не похожа на произведение искусства, а как растопка бесполезна.

— Предлагаю договор: я бросаю свою деревяшку, а вы пустую болтовню.

— Договор заключен.

Небрежным жестом он бросил кусок дерева через плечо, потом посмотрел мне прямо в глаза; в его стальных зрачках мерцала искорка. Он сказал:

— Так о чем же вы хотите поговорить со мной, лейтенант?

— О вашем подвале и о мессе, которая там недавно происходила,— ответил я.— Только вот об этих трюках.

— Вы пытаетесь вмешаться в мою частную жизнь? — спросил он ледяным тоном.

— Если бы это было так, мы не болтали бы здесь с вами. А что, ваша частная жизнь — запрещенная тема? Я могу снять запрещение официальным путем.

— Угрозы, лейтенант?

— Если хотите, —холодно произнес я.

— Вы быстро отказались от болтовни, — констатировал он.

Эрист встал и потянулся. Он был хорошо сложен.

— Признаюсь, лейтенант, мои занятия довольно специфичны. Но то, что я делаю под своей собственной крышей, касается только меня.

— Оргии, месье Эрист? — я грустно покачал головой. — Оргии касаются полиции, под чьей бы крышей они ни проходили.

— Я не организую оргий у себя дома, — сухо ответил он. — Источники вашей информации не очень точны, лейтенант.

— Месье Эрист, — сказал я с недоброй улыбкой, — у полицейских есть некоторые привилегии, в частности, они не очень вежливо могут вести себя, если их это устраивает. Я не слишком часто этим пользуюсь, большинство моих коллег прибегает к этому чаще. Мне было бы достаточно поклясться, что я почти уверен, что в вашем подвале есть самогонный аппарат и что вы тайно гоните самогон, чтобы получить мандат на обыск и перевернуть ваш подвал вверх ногами. Ну, так хотите вы, чтобы мы поговорили о черной мессе, которая недавно происходила у вас в доме?

Его лицо от бешенства покрылось пятнами.

— Отлично, — глухо прошептал он, — что вы хотите узнать?

— Кто был этот помешанный?

— Кто, кто?

— Хорошо, я изложу вам это в более изысканных терминах, — насмешливо сказал я. — Кто тот сумасшедший, обладающий атлетической фигурой и глазами стопроцентного идиота?

— Я все-таки не понимаю!

— Были вы, Джонни Крейстал, а кто был третий мужчина?

— А! —он медленно покачал головой. —Мой молодой друг, который время от времени приезжает в Парадиз Плейдж. Томми Малроу.

— Кто этот парень? Что-то вроде дьявольского инструмента? — поинтересовался я.

— Вы вынуждаете меня отвечать на ваши вопросы, лейтенант. Но, по крайней мере, увольте меня от своего юмора, который слишком ребячлив!

— А что вы подмешали в вино?

— Это было совершенно обычное вино, — пожал он плечами. — Калифорнийское вино. У меня нет средств для того, чтобы угощать более дорогими винами.

— Ваше калифорнийское вино быстро заглушило все сдерживающие центры у гостей. Мне нужно повторить свой вопрос?

— Мой первый ответ — чистая правда, — сказал он скрипучим голосом.

Я перешел к другой теме.

— Что вы хотели сказать дословно, когда заявили, что Марджи Трейверс «идеальный новичок»? Как мне говорили, она чуть не сошла с ума, пока вы орошали ее куриной кровью. Вот этот акт вы не находите отвратительным, господин Эрист? Это у вас часто бывает? — засыпал я его вопросами, вложив в голос все мое презрение.

Казалось, что в пепле его серых глаз зажегся огонь. Он, шумно дыша, сделал шаг ко мне, сжимая и разжимая кулаки.

— Никаких глупостей, месье Эрист, — предупредил я спокойным тоном. — А то я вас как новичка отправлю в городскую тюрьму.

Мгновение он нерешительно покачивался, с силой стиснул зубы, а лоб его покрылся крупными каплями пота. Прошло несколько секунд, как вдруг огонь в его глазах погас, зубы и пальцы разжались.

— Никогда не оскорбляйте, лейтенант, убеждений других людей, — выпалил он слегка дрожащим голосом. — Не забывайте про возмездие, которое ожидает вас.

Хорошо. Я думаю, что вы объясните мне, что вы имели в виду, говоря «идеальный новичок».

— Это как девственная земля, — спокойно ответил он. — Так же, как девственная земля, не знавшая плуга, более сильна, богата, так и идеальный новичок силится оттолкнуть удары Сатаны, но как только в него попало семя, он приносит плоды более зрелые, чем другие.

— Это, конечно, Джонни Крейстал уговорил ее посетить ваш светский прием?

— Точно, — подтвердил он.

— И вы, конечно, в последнее время виделись еще раз с этим помешанным, я хочу сказать, с Томми Малроу?

— Я как раз жду его сегодня вечером. Он проведет у меня несколько дней.

— Вы, он и подвал, — прошептал я, вздрогнув. — Маленькое дружеское общество.

Он глубоко вздохнул.

— Вы полностью доказали мне, что полицейские используют свою привилегию держаться по-скотски, и у меня на этот счет нет никаких сомнений, лейтенант. И почему вы продолжаете так держаться? Чтобы развлечься? Для удовольствия? Или потому что это возбуждает в вас чувство превосходства?

— Месье Эрист, я совсем не прижимаю вас, — медленно произнес я.

— Я и не сомневался!

— В ту ночь вы видели еще раз Марджи Трейверс? — прямо спросил я.

Он колебался всего долю секунды.

— Нет.

— Если вы встретите ее, то уйдите с дороги, это мой вам совет. Возможно, у нее будет револьвер. Не то чтобы я слишком расстраивался, если вас убьют, но мне кажется, что Марджи предстоят более важные занятия.

— Если я ее встречу, то скажу ей, что вас это волнует, — съехидничал он. — Есть новости о ее муже?

— Никаких, — чистосердечно ответил я. — Но надеюсь, что завтра мы кое-что узнаем. Я должен вас спросить еще о двух вещах, месье Эрист, а потом я оставлю вас в покое, и вы можете строгать свою деревяшку или катиться к черту, как вам будет угодно.

— Слушаю, — вежливо сказал он.

— Накануне того дня, когда ваша племянница приехала в больницу, Нина Росс одолжила ей два чемодана. Мисс Росс справлялась в больнице, этих чемоданов там никто не видел. Я обещал ей поговорить об этом с вами.

Если Диана ими не воспользовалась, они должны были бы остаться у вас.

— Чемоданы? — казалось, что он задумался. — Нет, я совсем их не помню. Вы уверены, что малышка Росс не ошибается?

— Кто знает? —пожал я плечами.

— Вы еще хотите что-нибудь спросить, лейтенант? Вы понимаете, что я стремлюсь поскорее покончить с этим.

— Не позволите ли вы мне взглянуть на ваш подвал, месье Эрист?

— С радостью. Я покажу вам дорогу.

Я вошел за ним в комнату и не мог удержаться, чтоб не взглянуть на портрет, висящий над камином.

— Я вас приветствую, мадам де Монтеспань, — сказал я, галантно кланяясь.

Холодные глаза, не видя, пронзили меня своим змеиным взглядом, показывая полнейшее презрение: они даже не признавали моего существования.

— Сюда, лейтенант...

Эрист направился по коридору, ведущему в глубину дома. Он остановился перед массивной деревянной дверью и повернул ключ.

— У меня в подвале нет электричества, — заявил он. — Вам достаточно свечи?

— Может быть, можно зажечь черные свечи? — спросил я.

— Если хотите.

Деревянные ступени были неодинаковы по высоте. На полдороге Эрист зажег свечу, бледное и танцующее пламя еле освещало лестницу. Когда мы спустились, он удалился, растворившись во тьме. Я услышал, как он зажигает свечи. В подвале пахло сыростью и плесенью, это дало мне возможность лучше понять, что должна была испытывать Нина Росс, когда ее заставили лечь на черный алтарь.

— Угодно вам следовать за гидом, лейтенант? — учтиво пригласил Эрист.

— Нет, благодарю. Я видел достаточно.

Мы поднялись. Он проводил меня до двери.

— До свидания, лейтенант, — сухо бросил он мне. — Вы меня кое-чему научили.

— Чему?

— До сегодняшнего дня я не знал, что значит «поддерживать контакт».

И он тихо закрыл дверь перед моим носом.

Я вернулся в город и поставил свою машину перед конторой шерифа, было шесть часов. Когда я входил в здание, плохие предчувствия нахлынули на меня. У меня вдруг возникло некоторое опасение. Прием, оказанный мне Анабеллой Джексон, еще больше обострил мои предчувствия. С лучезарной улыбкой она грациозным жестом указала мне на дверь шефа.

— Патрон ждет вас, лейтенант, — объявила она медоточивым голосом. — Будьте любезны войти.

— Бесконечно вам благодарен, мисс Анабелла Джексон! — пробормотали.

Из осторожности, проходя мимо ее стола, я повернулся боком — на случай, если стальная линейка была у нее под руками.

Когда я вошел, Лейвере поднял голову и улыбнулся мне. Я застыл на месте, силясь понять, что же такое происходит. Я уже подумал, что кто-то сменил мою башку на свою и забыл меня предупредить об этом.

— Хорошая работа, Виллер! — воскликнул Лейвере голосом, полным симпатии. — Вот это я называю отличным делом!

— Благодарю, — прошептал я.

— Пожалуйста, вы заслужили эти комплименты!

— Простите, — я закашлялся. — О какой работе вы говорите, патрон?

Он поднял на меня удивленный взгляд:

— Как, вы не знаете?

— Честное слово, шериф, у меня бывает столько отличных дел, что мне трудно все их помнить!

— Я забыл, что все послеобеденное время вас не было в городе, Виллер, — великодушно признал он. — В самом деле, как же вы можете быть в курсе дела?

— Действительно.

Я ждал, полный любопытства, но он вернулся к своим занятиям. Может быть, я был жертвой повторяющихся кошмаров и никогда не узнаю, что же я сделал, чтобы заслужить столько комплиментов. Я только открыл рот, чтобы зарычать, как Лейвере заговорил.

— Во второй трети первой кучи, — объявил он, — они нашли его, в четыре тридцать.

— Труп Трейверса? — пролепетал я.

— Разумеется. — Он посмотрел на меня уголком глаза. — Я только об этом и твержу вам с самого момента вашего прихода, а что, вы говорите о чем-то другом?

— Конечно, нет, — уверенно ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Он топнул ногой.

— Честное слово, лейтенант, теперь, когда труп у нас, я позволю себе напомнить вам, что нам нужен и убийца. Значит, нечего околачиваться у меня.

— Конечно, шериф.

Я повернулся и вышел, думая о том, что мой триумф был хорош, но слишком короток.

Анабелла заявила мне:

— Вам звонил доктор Мерфи, Ол. Он просил вас позвонить ему. Я соединю?

— Пожалуйста, — ответил я с совершенно ошарашенным видом.

Через две секунды она протянула мне трубку.

— Я вас ненавижу! — объявил мне Мерфи слабым голосом. — Желаю, чтоб ваша печень разорвала вам сердце, Ол Виллер!

— Я их не убивал и не прятал, доктор, — запротестовал я. — Я ограничиваюсь тем, что нахожу их.

— Вы не могли сделать ничего хуже, — заметил он. — Этот остов спокойно гнил бы, если бы вы не были так прилежны. Мой желудок никогда от этого не оправится.

— Вам удалось точно установить его личность? Это именно Трейверс?

— У меня была только его четность, но этого мне было достаточно, — сказал он. — Он получил пулю в затылок. Я отправил череп в лабораторию. Это вам подходит?

— Прекрасно, — ответил я с уважением. — Вы быстро делаете дело.

— Чем больше я медлю, тем... Простите!

Он бросил трубку. Я поднял голову и заметил, что Анабелла внимательно смотрит на меня, нежно улыбаясь.

— Ол, голубчик, могу я быть вам полезной? — спросила она. ласково. — Хотите, я принесу вам чашечку кофе? Может быть, бутерброд? Или еще что-нибудь?

— Я знаю, что потом буду сожалеть об этом, но мне нечего попросить у вас, Анабелла.

— Это точно, дорогой?

— Абсолютно. Впрочем, почему это вы так поздно задержались в конторе?

— Я подумала, что, может быть, буду нужна вам, когда вы вернетесь. А потом...

— Квартирная плата, — закончил я вместе с ней. — Сколько вам нужно? — спросил я.

— Ну!.. — Она хитро посмотрела на меня, просто идеальная супруга. — Пятнадцать долларов достаточно для квартирной платы, но если бы было двадцать, то я...

— Вот вам пятнадцать долларов, мисс Джексон, — твердо сказал я, вынимая бумажник.

Вдруг задрожал пол и вошел сержант Полник.

— Вот и я, лейтенант! — проревел он. — Никогда в жизни я так хорошо не спал и теперь спешу взяться за дело. Где труп?

— Там, — указал я на дверь Лейверса.

— Прекрасно!

Он стрелой влетел к шерифу, прежде чем я успел его остановить. Через секунду до нас донеслось ужасающее рычание. Почти тут же появился Полник. Жалко улыбаясь, на цыпочках он пересек комнату и подошел к нам. Он прошептал мне таким голосом, который можно было услышать за двадцать метров:

— Действительно, там кто-то есть, но он еще живой!

Анабелла с довольным видом попрощалась, а я мысленно поздравил себя, что последовал совету Марджи Трейверс: запер ее бриллиантовые серьги.

— Я жду ваших приказаний, лейтенант, — напомнил мне Полник.

— У меня такое впечатление, что я поступлю правильно, если отправлю вас к вашей мещаночке, — ответил я. — Жалко тратить такой 'запас энергии на службу в полиции!

— Моя мещаночка в Оклахоме у родителей, лейтенант. Именно поэтому у меня столько энергии, — как нельзя серьезнее объяснил он.

— Тогда найдите мне номер телефона складов «Трейверс, Балден и К».

Через две минуты я разговаривал по телефону с Денеем Балденом: он уже собирался уходить. Я приказал ему не двигаться и ждать меня.

— Я сейчас вернусь, сержант, — объявил я Полянку. — Тогда мы посмотрим, на что похожи 150 000 билетиков при свете луны.

— 150 000 билетиков?.. Что это вы рассказываете, лейтенант?

Но я уже был в дверях конторы.

 Глава десятая

Я вошел в контору Балдена, он жестом пригласил меня сесть, с любопытством поглядывая на меня. Он медленно провел рукой по волосам и нахмурил брови. Он казался мрачным.

— По вашей вине, лейтенант, я уже не знаю, где нахожусь, — наконец сказал он. — Когда полицейский лезет ко мне, я чувствую себя плохо.

— С чего бы это, месье Балден?

Он с досадой закусил губу.

— Ну! Вам известно, кто я, что я делаю, чем занимаюсь, чем занимаются на самом деле предприятия, которыми я руковожу. Вам известно абсолютно все! С того вечера, когда вы смылись из дома Марджи Трейверс, я ждал, что приедет полк легавых. А что произошло? Ничего! — Он красноречиво взглянул на меня. — Существуют правила игры, лейтенант! А когда полицейский ими пренебрегает, это меня нервирует. Значит, это заведение принадлежит синдикату и обслуживает сектор Сан-Диего, а вам на это наплевать?

— Да, — честно ответил я, — потому что это не касается меня. Пусть это не мешает вам спать, месье Балден. В один из ближайших дней, раньше, чем вы думаете, займутся и сектором Сан-Диего. Меня же интересует убийца. Двое убийц, если быть точным. И мне необходима ваша помощь, совершенно легально и официально.

— Я, должно быть, сошел с ума, — прошептал он с несчастным видом. — Это невозможно, зы шутите!

— Хотите вы узнать, где был Поль Трейверс?

Он наклонился вперед:

— Что за вопрос, лейтенант! Конечно, хочу.

— В таком случае, пойдемте в его кабинет.

Я увлек его к окну конторы Трейверса и показал на склад лома во дворе.

— Вот где он был!

— Что?

— Если вы убьете кого-нибудь в этой комнате и будете стремиться, чтобы никто ке нашел труп, то такой тайник окажется для этого самым лучшим. Это произошло, если вы помните, два месяца тому назад, тогда еще здесь не чинили машины. Вы открываете окно, выталкиваете тело, потом спускаетесь, копаетесь в ломе и прячете труп в самую старую машину, какую только смогли найти.

— Еще одна гипотеза, лейтенант?

— Гипотеза, подтвержденная фактами сегодня в четыре тридцать. Когда я уходил из конторы, полицейский врач дописывал акт медицинской экспертизы: Поль Трейверс умер в результате выстрела в затылок. Это позволяет с уверенностью заключить, что он был убит.

— И подумать только, — прошептал он, — что все это в трех шагах от меня!

— Кроме 150 000 долларов, которые исчезли, теперь все у вас па месте? До этого вечера вы не замечали, что у вас исчезают небольшие суммы денег?

— Во всяком случае — не я. Может быть, Поль замечал что-нибудь? В этот вечер, о котором я говорю, исчезла пачка в 2000 долларов; но кроме 150 000 долларов никто ничего не заметил.

— Риск, присущий вашей профессии, довольно оригинальный, — спокойно заметил я. — В девяти случаях из десяти ваш заместитель, ваша правая рука и ваш возможный последователь, обдирает вас и в то же время помогает вести дела. Я думаю, именно это и произошло: этот в некотором роде наследный принц возвращался тайно ночью, подбирал денежки там и сям, стараясь, конечно, подделать в бухгалтерских книгах подписи и замести следы. Я думаю, что Поль Трейверс заметил это, но не мог вам этого сказать, потому что этот наследный принц был вашей правой рукой. Поль хотел захватить его с поличным, и ему был необходим свидетель. В тот вечер, о котором мы говорим, Трейверс объявил всем, что он идет развлекаться с Дианой Эрист. Но вместо того чтобы ездить с ней по ночным клубам, он привел ее сюда, и, спрятавшись, они ждали появления Джонни Крейстала. Кто знает, что произошло? Может быть, Джонни потерял голову, а может быть, он убил Трейверса хладнокровно. Но в любом случае результат один: Поль убит. Есть еще один факт. Джонни было очень трудно соблазнить Марджи Трейверс, и чтобы добиться цели, он использовал ревность дамы, муж которой встречался с Дианой Эрист. Джонни из тех парней, которые все делают основательно и ничего не оставляют на волю случая: он не только соблазнил Марджи, но и заставил ее шпионить за своим мужем. Держу пари, что он от Марджи узнал секретную комбинацию этого стенного сейфа.

— Дерьмо! — прошипел Балден. — Скот!

— Минутку, — прервал я его, — у вас есть дела поважнее! Вы представляете себе эту сцену? Джонни только что убил Трейверса, девица, вероятно, в истерике: «Боже мой, что мне делать?!» Он бросает взгляд в окно — и, о чудо! Если они спрячут убитого з куче лома, запихнув его в одну из старых машин, никто не заметит труп: даже запаха не будет, это же на открытом воздухе, и Трейверса никогда не найдут. Какое же объяснение можно придумать исчезновению Трейверса? Он удрал с девицей и со всеми деньгами. Кроме того, Джонни была известна секретная комбинация сейфа. Как вы думаете, какое выражение лица было у него, когда, открыв сейф, он обнаружил там 150 000 долларов?

— Простите, лейтенант, —ответил Балден мрачно, — мне надо позвонить.

— Не может быть никаких разговоров! Подождите — вот и конец истории: он еще интереснее, чем начало!

— Хорошо, —сказал он, пожав плечами, — подожду.

— По-моему, Джонни все деньги доверил девице, приказал ей сматываться и спрятаться в каком-нибудь надежном месте и позвонить ему денька через два. Диана ушла, а Джонни освободился от трупа. Только все сорвалось, произошло не так, как было задумано: Диана не позвонила Джонни, и Джонни больше не видел своих денежек!

— Только подумать! Он отдает 150 000 долларов куколке и проект ее позвонить ему через два дня, чтобы вернуть деньги. Ну знаете ли! Вы понимаете, что говорите?!

— Некоторые люди получают состояние при рождении, месье Балден, — заметил я, улыбаясь. — Другие получают его как добычу, неожиданно, в один прекрасный день: именно это случилось с Джонни, когда он открыл сейф.

— Насколько я знаю, около ее трупа не было даже следов денег. Куда же они делись?

— У Дианы есть дядя — Джемс Эр ист... Он живет в Парадиз Плейдже, и могу вас уверить, что он очень любопытный тип, поклонник Сатаны, вам ясно? По-моему, после смерти Поля Трейверса Диана поехала прямо к дяде, и именно ему пришла идея поместить ее в больницу. Он, напер пое, сказал ей, что буде-г заботиться о деньгах до тех пор, пока не исчезнет опасность и ока не выйдет из больницы. Чтобы все казалось более естественным, он посоветовал ей пойти к Нине Росс, одной из ее подруг, и рассказать, что у нее серьезные неприятности и она должна на время уехать, и, кроме того, воспользоваться своим визитом и занять у Нины два чемодана.

— Ну? —сказал Балден, кипевший нетерпением.

— Чемоданы сыграли свою роль, — едко сказал я. — Поэтому они и исчезли. У девушки не было их, когда она приехала в клинику. Дядя должно быть спрятал их в своем доме. И деньги должны были находиться в этих чемоданах. Теперь, месье Балдей, я вам кое-что скажу: я хочу загнать в угол этого Эриста во что бы то ни стало по многим причинам. Если я хочу доказать, что он убил свою племянницу, нужно, чтобы я нашел у него деньги. Только это может мне помочь. Я сейчас же могу получить ордер на обыск, но представьте — я не нахожу денег, и исчезает мой единственный шанс. Вы согласны со мной?

— Согласен. Что же вы собираетесь делать, лейтенант?

— Поставим точки над «Ь>, — сказал я. — Я хочу захватить Джонни Крейстала живым, так как он принадлежит правосудию, а не вам. Согласны?

По-видимому, перспектива предоставить правосудию свести счеты с Джонни Крейсталом не очень-то его соблазняла. Но в конце концов он уступил.

— Хорошо, лейтенант, — проворчал он. — Обстоятельства несколько необычны.

— Мне нужны деньги как вещественное доказательство. Но вы сказали мне вчера, что это вас не смущает.

— Это не составляет никакой проблемы. После процесса мы получим деньги. Это все?

— Сегодня вечером у Эриста будет еще один тип. Как мне говорили, он — атлет. Советую вам захватить с собой двух ваших геркулесов — Гарри и Эда. И еще одного силача, некоего Джонни Крейстала.

Балден беспокойно посмотрел на меня.

— У вас нет никакой задней мысли, лейтенант? — спросил он.

— Нет, я играю в открытую, — чистосердечно признался я. — Этот Эрист очень силен, его сегодняшний посетитель тоже, только помоложе. Я думаю, что нам придется потрясти его, и мы все-таки не узнаем, куда он дел чемоданы. А если я пригрожу упрятать его за убийство Трейверса, как, по-вашему, будет реагировать Джонни, узнав, что Эрист присвоил деньги?

— Я приведу Джонни,— коротко сказал Балден.

— Ни слова ему из того, что я говорил вам!

— Я не хотел бы портить себе вечер, выпуская слишком рано стрелу, лейтенант. Что вы хотите сделать? Прибыть через час после нас?

— Я буду ждать вас на перекрестке. Если вы приедете первыми, подождите меня. Я войду вместе с вами.

— У вас есть для этого какой-нибудь определенный мотив?

— Если кому-нибудь захочется убить парня, чтобы спасти свою шкуру, то пусть уж лучше это будет полицейский.

Балден тихо засмеялся.

— Правильно. Это все?

— Нет. Мне пришла в голову одна коварная мысль. С такими ненормальными, как Эрист и его друг, никогда нельзя предугадать, что произойдет. Если они уже будут в подземелье, когда мы придем, это будет очень плохо. Вот что я хочу предложить вам, месье Балден: если вы почувствуете, что ситуация требует вмешательства героя, то оставьте эту роль Джонни.

— Джонни?

— Давайте смотреть на вещи трезво, месье Балден: меньше всего из нас троих будут жалеть Джонни.

Я остановил машину на соседней улице, и мы должны были немного пройти пешком до блестящего черного автомобиля, ждавшего нас.

— Я ничего не понимаю, — запротестовал сержант Пол ник плачущим голосом. — Неожиданно входим в логово Эриста и ищем там исчезнувшие деньги, так?

— Точно! — ободряюще сказал я.

— А эти четверо из синдиката приехали, чтоб пожать нам руку?

— Совершенно верно!

— Это не переодетые агенты из ФБР и что-то в этом роде? — спросил он. — Или вы надеетесь, что завтра утром они подпишут договор и станут постовыми? Или не так?

— Нет.

— Ну, лейтенант... — Казалось, что он в затруднении. — Я не знаю, как отнесется к этому моя мещаночка.

— К чему?

— Ну, что я вступаю в синдикат, не спросив ее мнения на этот счет, — с несчастным видом объяснил он. — У меня уже были неприятности, когда я вышел из членов клуба Пингвинов, не посоветовавшись с ней.

— Я уверен, что это дело уладится до ее возвращения, сержант. Если же нет, то я устрою, чтоб ее избрали почетным членом синдиката. Что вы на это скажете?

— Это было бы очень мило! — воскликнул он. — Благодарю, лейтенант!

Когда мы подходили к машине, Балден вышел нам навстречу. Джонни Крейстал и два геркулеса, Гарри и Эд, тоже вышли.

— Мне кажется, лейтенант, что вы знаете всех, — сказал Балден.

— Знать-то он меня знает, — пробормотал Крейстал хриплым голосом. —Я берегу для негохорошенькую штучку.

— Э, Джонни! — сказал Гарри и захохотал. — Уж не знаю, что ты там бережешь для него, но он тебе сделал хороший подарочек: стоит только посмотреть на тебя!

— Скотина! —зарычал Джонни. —Я...

Вдруг он завыл от боли, согнулся пополам.

— Я предупреждал тебя, Джонни, —сказал Балден незнакомым мне голосом. — Здесь не место для игры в солдатики! Повторяю тебе последний раз: ты будешь делать, что тебе скажут. Если нет, то я попрошу Гарри уложить тебя. Ты проведешь ночь на пляже, а утром, если тебе нравится, можешь пешком вернуться домой, если ты, конечно, проснешься.

— Представляю вам сержанта Полника, — учтиво вмешался я. — Сержант, вот месье Балден, Гарри, Эд и Джонни Крейстал.

— Привет, — сказал Полник, пожиравший взглядом двух геркулесов с таким видом, будто он не верил своим глазам.

Я повернулся к Балдену.

— Я думаю, что сержант, Эд и Гарри войдут в заднюю дверь. Вы, Джонни и я — в парадную. Таким образом мы окажемся в подвале первыми.

Когда мы приехали, окна комнаты были освещены, но не было слышно ни звука и не видно ни одного человека. Оба силача вместе с Полником исчезли за домом, в то время как Балден, Крейстал и я приближались к входной двери.

— Пол на веранде скрипит, но опасаться нечего. Если наши молодцы в подвале, они ничего не услышат; если же они в доме, шум заставит их выйти, чего мы и добиваемся!

— Подождите! — воскликнул Джонни Крейстал, бросаясь вперед. — Я не очень-то и боюсь вашего Эриста! — Он вытащил револьвер. — С этим компаньоном я приведу его в чувство.

Я толкнул Балдена локтем. Он повернулся ко мне, кивком головы я показал ему на оружие в руках Крей-стала.

— Новая пушка, Джонни?—ласково спросил Балден.

— Да нет, — последовал ответ Крейстала. — Это мой старичок калибра 32!

Идя по веранде, я подумал: надо же быть таким идиотом, как Джонни Крейстал, чтобы потрясать оружием, которым он два месяца назад уже убил человека.

Дверь оказалась закрытой. Прежде чем я успел ему помешать, Джонни всадил в запор две пули. Все остальные предосторожности уже были бы напрасными. Джонни ударом ноги открыл дверь, и мы вошли в помещение. В комнате никого не было. Джонни направился к двери в подвал, она была не заперта, и он почувствовал разочарование. Он хотел открыть ее, но вдруг заколебался и взглянул на Балдена:

— А если Эрист со своим дружком ждут нас внизу, то первый же, кто покажется им, будет убит, Ден!

Бравада его исчезла, и теперь он даже дрожал от страха.

— Ну так что? —холодно спросил Балдей.

— Пусть первым идет полисмен! —визгливым голосом выкрикнул Джонни.

Мы не успели ответить ему, как из подвала послышался стон, леденящий кровь. Это был крик страдания и ужаса. Джонни испуганно вскрикнул и, оттолкнув меня, бросился назад. Я услышал позади себя звук пощечины и презрительный голос Балдена, приказывающий Джонни вернуться. Я открыл дверь. Подвал был освещен так, что виднелась только деревянная лестница. Я вынул револьвер, глубоко вздохнул и прыгнул.

Хотя лестница была не больше трех метров, я прыгнул неудачно, потерял равновесие и покатился по полу. В том месте, где я упал, почва вдруг начала свистеть и кипеть, поднялось облако белого пара с едким запахом. Я встал на колени и увидел кошмарное чудовище — черная голова ведьмы на голом теле белой женщины, готовой выплеснуть на меня содержимое урны, которую она держала. Я поднял револьвер и нацелился женщине в бедро, уже собираясь нажать на курок, как с лестницы послышался безумный голос:

— Не стреляйте, лейтенант, не стреляйте, это...

Услышав голос Крей стала, женщина в маске инстинктивно обернулась и выплеснула кислоту в лицо Джонни Крейстала. Голова и плечи Джонни исчезли в облаке пара, а дикий животный крик раздирал его грудь. Балден, стоявший сзади него, выстрелил в женщину. Мне показалось, что он целился в плечо, но, по-видимому, в темноте я ошибся, кровь брызнула из груди неизвестной. Она упала и выронила урну. В течение двух секунд ее пальцы бессильно цеплялись за землю, и она умерла. И тут же Балден выстрелил в голову Джонни, чтобы прекратить его страдания. Все произошло молниеносно. Едва ли прошло пол минуты с тех пор, как я упал.

То, что я увидел в глубине подвала, напоминало восковые фигуры из Музея ужасов или же средневековую комнату пыток. Другая женщина, тоже совершенно голая, лежала на черном алтаре, ее руки и ноги были крепко связаны, она не могла двинуть ни одним пальцем. Около нее, стоя на коленях, человек в маске барана держал в обеих руках серебряный сосуд. Рядом с женщиной стоял сатир, в длинном черном одеянии, его глаза под маской блестели, как два озера из огненной лавы, он потрясал длинным кинжалом с блестящим лезвием.

Я, не торопясь, направился к алтарю. Краем глаза я видел, что Балден следует за мной, едва касаясь противоположной стены. Шум на лестнице возвестил о прибытии Полника с двумя геркулесами. Оказавшись приблизительно в четырех метрах от Эриста, я приказал спокойным голосом:

— Месье Эрист, немедленно бросьте кинжал!

— Я могу бросить его! Но могу также вонзить его в живот вот этой женщины! — сказал он ликующим голосом. — Вонзить по самую рукоятку. Вы именно этого хотите? Вы хотите, чтобы вас затопила кровь этой девицы и до конца ваших дней оставалась на вашей совести?

— У вас нет никаких шансов выпутаться, — сказал я. —Бросьте кинжал!

— Если вы убьете меня, — сказал он беззаботно, — мой брат, стоящий около меня на коленях, выльет на грудь этой женщины кислоту, которая находится в его сосуде. Я думаю, — продолжал он со вздохом, заполнившим весь подвал, — думаю, что в данном случае кинжал менее жестокое средство.

На какое-то мгновение мне показалось, что я уже присутствовал при подобной сцене; и вдруг я вспомнил: Эрист подробно описывал мне черные мессы, в которых когда-то принимала участие мадам де Монтеспань. Сосуд был предназначен для того, чтобы в него собиралась кровь жертвы.

— Сосуд пуст, Эрист, — ответил я. — Он предназначен для собирания крови жертвы. Я думаю, что у вашего друга есть некоторый опыт.

Эрист замер в неподвижности с ножом в руках, напоминая старинную статую за языческим обрядом. Уже другим тоном, в котором сомнение и страх сменили высокомерие, он ответил:

— Не понимаю!

— Я говорю о вашей племяннице Диане, — объяснил я. — Вы посоветовали ей покинуть больницу, встретили ее на машине и привезли сюда. Вы оказались из-за нее в затруднении: если бы она встретилась с Джонни Крейсталом, то рассказала бы ему, что отдала деньги вам, и вы были бы вынуждены вернуть их Джонни. И ваши 150 000 долларов улетучились бы!

— Это ерунда! — усмехнулся он.

— Тогда вы заперли Диану на целую неделю в этом подвале. Вы искали решения. Медицинская экспертиза показала, что нож дважды входил в грудь. Первый удар перерезал легочную вену. И однако же следов крови не было. Вы убили ее так, Эрист: вы привязали ее к алтарю, а ваш ученик держал сосуд, готовый собрать кровь жертвы, как только вы ее заколете.

— Асмодей да защитит меня! — воскликнул он в экзальтации.

— Я уже сказал вам, что думаю о вас, Эрист, — сдержанно продолжал я, — и это произошло только сегодня после обеда. Мои чувства по отношению к вам не изменились, только я ненавижу вас еще сильнее раз в десять. Я даю вам три секунды, чтобы бросить нож. Если через три секунды он будет еще у вас в руках, я не откажу себе в удовольствии убить вас, Эрист! Л если ваш друг хотя бы моргнет, его убьет месье Балден!

— С радостью,— подтвердил Балден своим скрипучим голосом.

— Раз! — начал я считать.

Казалось, Эрист заколебался. Я продолжал:

— Два!

— Нет! — торжествующе завопил он. — Меня защитят эмиссары Сатаны! Жертва должна быть принесена! Я призываю...

С оглушительным шумом раздался выстрел. Эрист не двигался. В его маске появился третий глаз, из которого тек-ла кровь, а в двух других быстро мерк свет жизни. Вдруг он наклонился в сторону и рухнул на пол. Сзади меня раздался голос сержанта Полника:

— Черт возьми, лейтенант! Кажется, мой палец нажал на курок!

Балден в один прыжок оказался около парня в маске барана, все еще стоявшего на коленях, и сорвал ее. Мы увидели влажное лицо юноши лет двадцати, его правый глаз дергался в тике. Он поднял на нас взгляд, полный животного ужаса.

— Его давно надо было изолировать! — сказал Балден.

Я наклонился над аналоем, обтянутым черной тканью, и принялся развязывать руки молодой женщины, темные глаза которой вдруг показались мне громадными.

— Вы не думали найти меня в таком положении, Ол Виллер? —прошептала Нина Росс угасшим голосом.

Она потеряла сознание.

Когда мы покидали подвал, я освободил и другую женщину от маски черной ведьмы. Впервые я видел лицо Марджи Трейверс, лишенное жизни. Ко мне присоединился Балден.

— Это очень интересно, —сказал я. —Все сегодняшнее утро я не переставал беспокоиться о ней. Я был уверен, что Эрист хранит ее в резерве для жертвы.

— Невозможно все предвидеть, — пробурчал он и, подавив дрожь, добавил: — Во всяком случае, она освободила вас от Джонни Крейстала.

— Узнав его голос, она инстинктивно обернулась. Ну а потом уже было слишком поздно...

— Вы смеетесь? —прервал он меня с короткой усмешкой. — Марджи Трейверс ждала, когда вы окажетесь на середине подвала, чтобы вылить кислоту. Она могла вылить ее на вас, пока вы были на полу, но она этого не сделала. Зато узнав голос Джонни, она не растерялась, выплеснула ему всю кружку в лицо!

— Вы думаете?! Но я, во всяком случае, доволен, что вы прикончили этого несчастного. Это был милосердный поступок.

— Вы тут ни при чем, лейтенант! Я рассчитался с ним.

Спустя час дом представлял собой картину «утро после битвы»! Скорая помощь увезла Нину Росс. Убрали трупы, лежавшие на полу подвала. Что касается меня, то я потерял двадцать минут, стараясь объяснить шерифу графства смысл происшедших событий, но мне так и не удалось убедить его.

Снова появился Балден.

— Скажите-ка, — хрипло произнес он, — ваш сержант — необыкновенный? Должно быть, таких, как он, немного, лейтенант!

— Совершенно верно!

— Он хорошо стреляет: пуля попала прямо между глаз! Никогда еще выстрел не стоил так дорого.

— Как это?

— Я хочу сказать, что мне он стоил 150 000 долларов, — уточнил он со зловещим видом.

— Большинство шансов за то, что мы их найдем, —оптимистически заверил я его. — Может быть, Эрист закопал их в своем саду...

— Если, конечно, он не отдал их своей престарелой тетушке в благодарность за связанное кашне! Но во всяком случае Серенга будет доволен, что Поль Трейверс невиновен и что настоящий виновник получил пулю. Вот так!

Он удалился, но тут же вернулся.

Это самая противная картина, какую я когда-либо видел! — заявил он, с отвращением показывая па зловещий портрет над камином. — Следует убивать тех, кто вешает такие портреты!

— Кажется, это и сделали, — ответил я. — Эта особа, мадам де Монтеспань, по мнению Эриста, была идеальной женщиной. Все ужасы, при которых мы сегодня присутствовали к подвале, отрыжка очаровательного времяпрепровождения этой дамы. В жалком и нездоровом существовании Эриста. мадам де Монтеспань была альфой и омегой. Я вам кое-что расскажу. Оба раза, когда я приходил к Эристу, я смотрел на этот портрет, и у меня было впечатление, что это возбуждало Эриста...

Вдруг я глубоко вздохнул, бросился к камину, встал на четвереньки и вполз в него: оба чемодана стояли на каменном выступе.

Я вытащил их, выпрямился, отряхнулся и посмотрел на Балдена с торжествующим видом.

Он от удивления раскрыл рот.

— Вы неожиданно решили уехать на каникулы, лейтенант? — спросил он, ничего не понимая.

— О да, все необходимое всегда со мной! — весело ответил я.

И положив один из чемоданов на пол, я медленно открыл крышку: куча банковских билетов открылась нашим глазам. Я никогда не видел столько денег. И если Балден закрыл рот, то глаза его буквально вылезли из орбит.

— Диана Эрист всегда считала, что ее дядя наипротивнейший из самых противных существ, — объяснил я. — Она говорила, что он ждет момента, чтобы фиги сами падали ему в рот, и что у него не хватает мужества даже протянуть руку, чтобы их подобрать...

— Что? Ах, да! — сказал Балден, завороженный горой денег, лежавшей у его ног.

Я же продолжая:

— Именно это он и сделал в подходящих обстоятельствах, Он осуществил свой давний план. Он совершил убийство, чтобы получить деньги, а когда их получил, то удовольствовался тем, что спрятал их в камине.

— В конце концов... — Балден мгновение размышлял, а. затем с подавляющей слушателя логикой сказал: — в конце концов, что можно было ожидать от такого типа? Ведь он ненормальный, это ясно. Не так ли, лейтенант?

Наутро оживление спало. В довершение неприятностей это был день переоценки ценностей, когда снова и снова взвешиваются все действия и их мотивы, и все кажется несостоятельным, тогда как накануне представлялось гениальным.

Шериф не понял логики некоторых моих поступков. Он стучал кулаком по столу и орал во все горло:

-- Можете вы мне это объяснить, лейтенант Киллер? Уж все остальное — ладно! Но объясните мне хотя бы это, большего я не требую: почему, отправившись арестовывать Эриста за убийство племянницы, вы сочли необходимым взять с собой сержанта, другого убийцу, которого вы не сочли нужным вовремя арестовать, и трех членов шайки гангстеров?!

— Потому что, — старался объяснить я, уже исчерпав все аргументы и совсем отчаявшись, — потому что мне казалось, что у них всех общие интересы, патрон.

Жена Полника, не предупредив, вернулась на неделю раньше положенного срока. Всю ответственность Полник возложил на меня, будучи уверенным в том, что там, в Оклахоме, супруга узнала о всех его приключениях.

К четырем часам дня Анабелла Джексон нагнулась, чтобы поднять ластик, упавший по крайней мере в метре от того места, где я, нагнувшись, завязывал шнурок ботинка. Я клянусь и буду клясться до самой смерти, что я не укусил Анабеллу! Я только посмеялся, когда ее очаровательный задик очутился у меня перед носом.

Короче, добравшись до своей квартиры к семи часам вечера, я вздохнул с облегчением, включил свои пять громкоговорителей, чтобы вознаградить себя за жестокость окружающего мира. Десять минут я блаженствовал, и вдруг в дверь позвонили. Полный недоумения, стараясь вспомнить, кому я задолжал в этом месяце, я пошел открывать.

У дверей стояла загорелая брюнетка, до самого подбородка укутанная в плащ. Ее темные глаза блестели.

— Нина Росс! —удивился я. —Вам лучше? Вас выпустили из больницы? Когда?

— Сегодня утром... Так вы живете здесь, Ол Виллер?

— Входите, посмотрите на это помещение поближе, — дружелюбно предложил я.

Я ввел ее в комнату. Она остановилась посредине и с любопытством осмотрелась.

— Для одинокого парня, — сказала она, внимательно глядя на меня, — это не так уж плохо. Во всяком случае, время от времени...

— Благодарю вас. Хотите чего-нибудь выпить?

— Бурбон! — ответила она, опускаясь на диван.

— Можно помочь вам снять пальто?

— Нет.

Я приготовил два бурбона, поставил их около дивана и сел рядом с Ниной.

— Какой счастливый случай привел вас сюда? —поинтересовался я невзначай.

— Сегодня утром я вернулась домой, — объяснила она, слегка поежившись. — Но этот барак, висящий над океаном, я больше не могу выносить — я поняла, что он нервирует меня. Тогда я решила провести несколько дней в городе.

— Гениальная мысль, Нина! — обрадовался я. — У вас есть, где жить?

— Да, благодарю вас.

— А где же?

— Здесь, — просто сказала она, — мне это вполне подходит...

Она несколько секунд с безразличием смотрела на меня, потом заботливо прибавила:

— Осторожно, ваши глаза сейчас вылезут из орбит! Осторожно же, Ол!

Я отпил из стакана и постарался поскорее сориентироваться в создавшейся ситуации.

— У меня только одна постель, Нина, — объяснил я. —Это вас не беспокоит?

— Нет, — ответила она, с любопытством глядя на меня, — нисколько. Мне всегда хватало одной постели, Ол.

Каковы же ваши сердечные дела, если вам нужны две постели?

— У меня нет сердечных дел... Я хочу сказать, что у меня нет двух... Нет, я...

— Хватит лепетать, Ол, — холодно прервала она меня. — Я боюсь лепечущих мужчин.

— А я боюсь девиц, которые приезжают без предупреждения на неделю и при этом отказываются снять пальто, — съязвил я.

Она встала и, показав на дверь, спросила:

— Это спальня?

— В двухкомнатной квартире, что это может быть, как вы думаете? — переспросил я.— Сокровищница?

Она скрылась в комнате, и я подумал, не свели ли ее с ума испытания, выпавшие на ее долю.

Вдруг она властно позвала:

— Ол!

— Да?

— Вы мне нужны! Пойдите-ка сюда!

Я пошел в комнату. Я старался найти способ деликатно убедить ее уехать завтра утром, а не жить здесь неделю. Она мне приказала:

— Подержите-ка!

Машинально я взял вещь, которую она мне протянула, и вдруг понял, что у меня в руках — лифчик!

— Но! — воскликнул я. — Что?

Тоскливое выражение появилось в глазах Нины.

— Вы говорили мне, что я могу обратиться к вам при малейшем затруднении, не так ли, Ол? — спросила она.

Она повернулась спиной ко мне, сняла плащ и бросила его на пол. Я созерцал незабываемый спектакль: голая и загорелая спина Нины Росс, стройные длинные ноги, штанишки, на сей раз белые, плотно облегавшие великолепные бедра.

— Через две недели я, может быть, и выполню свои обещания, — прошептал я.

С лифчиком в руках я приблизился еще на шаг. Я хотел одеть его ей, но вдруг она оттолкнула меня.

— Я поняла, Ол, — объявила она. — Сейчас дело не в лифчике. Дело в чем-то другом.

— Я могу быть вам полезен? — спросил я с пылкостью бой-скаута.

— Надеюсь.

Она обернулась ко мне, и ее круглые упругие груди уперлись мне в солнечное сплетение. Она потянулась ко мне губами. В обмен я подарил ей спои, положил руки ей на бедра и притянул ее к себе.

Через полчаса она открыла глаза и с очаровательной улыбкой прошептала:

— Ты ничего не знаешь? Мне кажется, что теперь нет ни одной проблемы, которую бы нам нужно было решать!

 Коротко об авторах

Алистер Маклин (Alistair Stuart Mac Lean)

Родился в Глазго, Шотландия, в 1922 г., где и окончил университет. Во время второй мировой войны служил в военно-морском флоте. Преподавал английский язык. В 1954 г. принял участие в литературном конкурсе, который и выиграл новеллой на морскую тематику The Dileas. Первое крупное произведение — военно-морской роман Н. М. С. Ulisses (1S55). В дальнейшем писал шпионские и приключенческие книги, но почти во всех отдавал дань излюбленной теме моря. Маклин любит динамику действия, экзотичность мест событий, сильных, мужественных героев. В поздних романах заметно проявился интерес писателя к наукам, новым технологиям, политике, реализованный в детективных сюжетах. Некоторые произведения переработаны автором в пьесы и киносценарии. Ему принадлежит также научно-популярная книга «Капитан Кук» (1972). Несколько произведений А. Маклин опубликовал под псевдонимом Ян Стюарт (Jan Stuart).

В семидесятые годы занимался гостиничным бизнесом, имел несколько отелей, потом отошел от дел и купил дом в Женеве. 2 февраля 1987 г. скоропостижно умер в Мюнхене.

Картер Браун (Carter Brown)

Картер Браун — наиболее известный псевдоним Аллана Джеффри Йетса (Allan Geoffrey Yates), родившегося в Лондоне 1 августа 1923 года. Он получил образование в Эссексе, служил в военно-морском флоте. Работал звукооператором на киностудии, потом несколько лет плавал на торговом судне в Сидней. В 1953 году был опубликован его первый роман Venus Unarmed. С тех пор им написано более ста романов под псевдонимами Картер Браун, Питер Картер Браун, Питер Картер-Браун с целым рядом серийных персонажей, среди которых наибольшего внимания заслуживает Ол Виллер (А1 Wheller) — полицейский из небольшого городка близ Лос Анджелеса. В целом творчество Картера Брауна может быть охарактеризовано как дикая смесь действия, секса и юмора. Откровенная ориентация на непритязательный вкус принесла автору сотни миллионов тиража и почти полное игнорирование со стороны литературной критики.

Около сорока детективных романов А. Д. Йетс опубликовал также под псевдонимом Кэролайн Фарр (Caroline Farr). Живет в Австралии.

Жан Брюс (Jean Bruce)

Жан Брюс — псевдоним французского писателя Жана Александра Броше (Jean Alexandre Brochet). Он родился в Париже в 1921 году. Во время второй мировой войны был участником французского Сопротивления, потом служил инспектором уголовной полиции Сюрте. Личный жизненный опыт положен им в основу огромного сериала (около ста романов) шпионских детективов с серийным персонажем ОСС 117. Первый из них — Romance de la inort — написан в 1950 году. Кроме того, Ж. Брюс написал биографическую книгу об А. до Сент-Экзюпери (Saint-Exupery, pilot legendaire, 1953). После смерти писателя в 1963 году сериал был продолжен его вдовой Жозеттой Брюс (Josette Bruce).

На русском языке произведения Жана Брюса не публиковались.

Примечания

1

Твердая земля (лат.).

(обратно)

Оглавление

Алистер Маклин Ночь без конца

   Глава 1

   Глава 2

   Глава 3

   Глава 4

   Глава 5

   Глава 6

   Глава 7

   Глава 8

   Глава 9

   Глава 10

   Глава 11

   Глава 12

Жан Брюс Настоящая партнерша 

  Глава первая

   Глава вторая

   Глава третья

   Глава четвертая

   Глава пятая

   Глава шестая

   Глава седьмая

   Глава восьмая

   Глава девятая

   Глава десятая

   Глава одиннадцатая

   Глава двенадцатая

   Глава тринадцатая

Картер Браун Обнаженная и мертвец 

   Глава первая

   Глава вторая

   Глава третья

   Глава четвертая

   Глава пятая

   Глава шестая

   Глава седьмая

   Глава восьмая

   Глава девятая

   Глава десятая

 Коротко об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg