«Человек в пустой квартире. Перед выходом в рейс»

Человек в пустой квартире. Перед выходом в рейс (fb2) - Человек в пустой квартире. Перед выходом в рейс 1122K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Сергеевич Ромов

Анатолий Ромов Человек в пустой квартире. Перед выходом в рейс

Человек в пустой квартире

1

Пассажирам крупнотоннажного рейсового дизель — электрохода БМП[1] «Академик Медников», стоявшего на линии Гавр — Ленинград, — а ими в основном были иностранцы — в этот раз повезло. Весь путь от Гавра море было спокойным, и, хотя только начался май, солнце пекло так, что большинство пассажиров с самого утра выбиралось на палубу. Временное население «Академика Медникова», ощущая, что наконец‑то началось лето, дружно загорало в шезлонгах.

В списках пассажиров был Джон Пайментс, подтянутый человек неопределенного возраста — впрочем, опытный взгляд подметил бы, что ему никак не меньше пятидесяти — с несколько тяжеловатым подбородком, короткими седыми усиками и небольшой родинкой у основания породистого, но перебитого когда‑то носа. В графе «профессия» в судовом списке значилось «кинопродюсер». В круиз этот спокойный пассажир отправился без попутчиков, к общению не стремился, но, не отставая от молодежи, вместе с любителями воздушных ванн с утра забирался в шезлонг и лежал под солнцем до самого обеда.

В семь утра одиннадцатого мая «Академик Медников» подходил к Ленинграду. Большинство пассажиров спали, матросы из вахтенной команды швабрили променандеки[2]. Вахтенный штурман, увидев в бинокль, как из порта вышли два катера, лоцманский и таможенный, приказал застопорить ход и опустить трап. Дождавшись, пока таможенники, пограничники и лоцман поднимутся в штурманскую рубку, дал малый ход.

Через час десять минут «Академик Медников» ошвартовался у второго причала Ленинградского морского пассажирского порта. Начавшийся в девять утра завтрак для пассажиров заканчивался в одиннадцать; сегодня он проходил оживленно, под смех и шутки — в окна салона можно было любоваться не приевшейся серо — зеленой пустыней, а открывающимися за портом бульварами и домами Васильевского острова. За двухдневную стоянку желающим предлагалось несколько экскурсий, об этом было объявлено по судовой трансляции. У столика при выходе из салона миловидная девушка Люся, или Люси, — администратор пассажирской кают — компании — записывала всех желающих.

Джон Пайментс встал поздно и спустился к завтраку, когда салон был почти пуст. С видимым удовольствием съев два яйца всмятку, тосты с джемом и выпив кофе, он некоторое время сидел, с интересом разглядывая портовые причалы. Наконец встал; проходя к выходу, с улыбкой кивнул администратору. Люси улыбнулась в ответ, кивок Пайментса она поняла как отказ участвовать в групповых экскурсиях — и не ошиблась.

2

Силина Юлия Сергеевна, двадцать девять лет, незамужняя, следователь по особо важным делам. Работаю в следственном отделе прокуратуры уже около трех лет. Вот и все, что я могу сказать о себе. В день, когда поступило сообщение об убийстве пенсионера Лещенко А. П. на Двинской улице в Ленинграде и о похищении его нумизматической коллекции, дежурила я. Убийство произошло около двенадцати дня во вторник одиннадцатого мая, вызов из районного УВД был принят мною в этот же день около двух часов дня, точнее — в тринадцать часов сорок пять минут. Выехали в рафике городской прокуратуры. Выезд был спешным, с некоторыми сидящими в машине я не успела даже поздороваться. Помню, я тогда подумала: если кто‑нибудь посмотрел бы на бригаду со стороны, вряд ли он принял бы меня за старшую, внешность у меня не очень серьезная. Описать себя я не могу, да и женщине сделать это трудно, если не невозможно, дальше «худощавой блондинки среднего роста» мои потуги не пойдут. В дороге пытаюсь вспомнить все, что сообщили об убийстве. Были упомянуты ножевые ранения, значит, смерть насильственная. Убитый жил один и был владельцем крупной коллекции монет, состоявшей на государственном учете. Похищена только часть; так как коллекция представляет немалую ценность, пока я точно даже не знаю какую, к месту происшествия вызван эксперт — нумизмат из Эрмитажа для определения размеров ущерба. Разглядывая мелькающую за окнами машины набережную Фонтанки, думаю, что вызов эксперта кстати, я не сильна в нумизматике, да и вообще — впервые сталкиваюсь с подобным хищением.

3

Выйдя в город, Пайментс взял такси и подъехал к Финляндскому вокзалу. Войдя в зал пригородного сообщения, сначала подошел к кассе, взял билет до Удельной и обратно и только после этого принялся изучать расписание. Затем, выйдя на привокзальную площадь, у окошечка темно — синих «Жигулей» пригнулся. Улыбнулся толстяку с щегольскими баками, спросил по — русски с легким акцентом:

— Довезете до Ланской? Не обижу.

Толстяк молча кивнул: садитесь. Доехав до Ланской, Пайментс сел на электричку в последний вагон и сошел на следующей остановке, в Удельной.

4

Убитый лежал навзничь на ковре, подогнув руку, на вид это был очень немолодой человек, под семьдесят, в белой рубашке и пижамных брюках. Присев, я разглядела у левого плеча бурое высохшее пятно, такое же пятно заметила у пояса. Кровь вверху слева, под лопаткой, и внизу справа, у поясницы. Похоже, кто‑то нанес Лещенко два точных удара ножом сзади, в сердце и печень; смерть в этом случае наступает мгновенно. Осмотрев тело, я занялась исследованием сейфа. Система оказалась старой, с цифровым набором. Дверца открыта, сейф пуст, на полу свалены в беспорядке обшитые сукном доски — поддоны с лунками; убитый, по всей видимости, хранил на этих досках монеты, запирая их под бронированную дверь.

Подошел оперуполномоченный Гуров, кивнул на средних лет мужчину у двери, сообщил:

— Сурков, инженер Кировского завода, сосед с верхнего этажа. Обнаружил убитого. Говорит, торопится, опаздывает на работу. Близких, насколько я понял, у хозяина квартиры не было. Приходила домработница, ее телефона и адреса никто не знает, соседи с убитым общались редко. Сейчас подойдет эксперт из Эрмитажа, может, он что‑то расскажет? Кстати, одна соседка, ее фамилия Станкевич, утверждает, что видела, как кто‑то пытался проникнуть в квартиру Лещенко. Станкевич живет в квартире напротив. Сурков на восьмом этаже. Есть еще уборщица Фоченова и другая соседка, они тоже что‑то видели. Все они подождут у себя, я их предупредил.

— Очень хорошо, я допрошу Станкевич и Суркова, а вы остальных.

Сурков, к допросу которого я приступила минут через тридцать у него в квартире, рассказал следующее: около часа дня он спускался по лестнице и заметил, что дверь в квартиру Лещенко приоткрыта. Это показалось ему подозрительным, Сурков хорошо знал нумизмата, знал его осторожность, привычку запирать дверь даже тогда, когда тот выходил выбрасывать мусорное ведро. Позвонив в дверь, он несколько раз позвал соседа по имени — отчеству; не услышав ответа, вошел в квартиру и увидел убитого. Сурков утверждал, что квартира в этот момент была пуста, кроме него и убитого там никого не было. Заметив открытый сейф и пустые поддоны, Сурков понял, что совершено ограбление, вызвал соседей и позвонил в милицию.

5

Сойдя с электрички в Удельной, Пайментс спустился с платформы и, обойдя здание станции, остановился, оглядывая пустой пристанционный сквер. Вскоре, кажется, он нашел то, что искал, — небольшую скамейку у коротко обрезанного кустарника. Подошел к ней, сел, хотел было посмотреть на часы, но тут же удовлетворенно хмыкнул. К скамейке подошел маленький худощавый человек с аккуратной бородкой. Сел, кашлянул, спросил:

— Вы меня узнали?

Угол рта Пайментса дернулся:

— Узнал. Хотя бородка выглядит не очень натурально.

— Это на всякий случай. Я уверен, хвоста нет, но на всякий случай. На каком языке будем говорить?

— На каком угодно.

Бородач поерзал, криво усмехнулся:

— Думаю, лучше на русском. Видите ли, у меня… то есть у нас все математически рассчитано.

— Не беспокойтесь, у меня тоже все математически рассчитано.

Бородач незаметно сунул руку в карман джинсов, вынул серебряный кружочек, пришлепнул к колену, отнял ладонь.

— Рубль восемнадцатого века. Единичная.

Пайментс не спеша полез в карман куртки, достал лупу, платок, тщательно протер линзу. Взял монету, принялся изучать — то отводя, то приближая лупу. Хмыкнул:

— Похожа на подлинную.

Бородач скривился:

— Перестаньте. Неужели мы будем подсовывать фальшивку, если речь пойдет о коллекции? Вам жизни не хватит, чтобы вывезти все монеты.

— Хорошо. Сколько?

— Сейчас — десять тысяч. Как аванс. Остальные со следующей монетой. Если все будет хорошо.

— Сколько всего?

— Тридцать тысяч.

— Ого. Дороговато.

— Дороговато — отдайте монету, и расходимся.

Пайментс достал бумажник, аккуратно вложил в него монету, сунул бумажник во внутренний карман. Помедлив, из другого достал две увесистые пачки банкнот, положил на скамейку между собой и бородачом.

Надорвав склейки, бородач принялся перелистывать зеленые бумажки, не поднимая пачки со скамейки. Этим он занимался довольно долго, наконец, вытянув из‑за спины висящую на ремне кожаную сумку, положил обе пачки, застегнул молнию.

— Порядок. Осталось договориться о следующей встрече.

— Все просто. В следующий круиз — или открытка из Клайпеды, или звонок. Место встречи прежнее. Могу быть не я. Но условные фразы те же.

Дождавшись, пока бородач уедет с первой же электричкой, Пайментс пошел к шоссе. Остановился у обочины, осмотрелся: вокруг никого не было, только за деревьями проходили машины. У самого шоссе кустилась пышная акация с молоденькими, еще свежими листочками. Пайментс незаметно вошел в густую купу, присел на корточки, достал зеркальце. Около пяти минут он занимался тем, что пытался приладить зеркальце среди веток. Наконец ему это удалось: укрепив маленький прямоугольник, он чуть пригнул голову, разглядывая исподлобья собственную шевелюру. Досадливо кхекнув, ощупал голову — стрижка была идеально ровной, но Пайментс все же наметил двумя пальцами то, что ему было нужно. Взялся за темные с сединой волоски, потянул, раздался легкий треск — и над левым ухом обнажился белый квадратик, кусочек гладко выбритого черепа. Морщась, Пайментс поднес к глазам отделившуюся от идеальной прически накладку. Перевернул — на коже с остатками клея виднелась аккуратно выдавленная ниша — кружок. Все так же морщась, Пайментс достал бумажник, вынул монету. Примерил — монета поместилась, даже остался зазор. Достал платок, два тюбика, один со смывкой, другой с клеем, и приступил к операции, которая заняла около сорока минут. Сначала осторожно смазал кожу вокруг ниши и выбритый кусочек черепа клеем. Затем тщательно смыл частичку клея с пальцев. Затем долго примерялся — то поднося накладку к выбритому месту, то отводя. Наконец плотно прижал фальшивый кусок шевелюры к черепу. Около десяти минут всматривался, трогал и разглаживал пальцами отдельные волоски. В конце концов удовлетворенно скривился. Спрятал зеркальце, бумажник, тюбики, клей, прислушался. Выбрался из кустарника, оглянулся — вокруг было так же пустынно. Выждав интервал в движении машин, перешел на другую сторону шоссе и взял такси.

6

На вид Ядвиге Михайловне Станкевич около шестидесяти: лицо, состоящее из множества округлостей и припухлостей и очень живое, выдает женщину разговорчивую.

— Я убирала и вдруг услышала шум на площадке. Потом кто‑то стал кричать.

— В котором часу это было?

— Примерно около одиннадцати. У нас подъезд тихий, и вдруг такой шум. Конечно, я подошла к двери и посмотрела в глазок.

— Что увидели?

— Увидела молодого человека у двери Лещенко.

— Вы уверены, что это был именно молодой человек?

Станкевич смотрит недоуменно, я поясняю:

— Изображение в дверном глазке выглядит искаженно.

— Конечно, в глазок не очень разглядишь… Но я видела совершенно точно: это был молодой человек. Я имею в виду — мужчина. Лет тридцати — тридцати пяти, высокий… И голос у него был соответственный, уверенный такой.

— Вы могли бы описать внешность этого человека?

— Такой… Без усов и бороды.

— Этого мало, Ядвига Михайловна. Попробуйте описать его волосы, глаза, нос, рот, подбородок.

— Волосы короткие.

— Светлые? Темные?

— Да нет, такие — средние. Глаза не разглядела… И остального не разглядела, глазок не увеличивает… Знаете, как в зеркале смеха, лицо искривленное… Но мне показалось, это был… да, довольно интересный молодой человек. Одет он был в такую куртку… Да, в спортивной такой курточке, светлой, и в брюках, тоже спортивных, синих, вроде джинсов. Лещенко сначала не открывал, потом, когда тот снова стал стучать, спросил из‑за двери, что ему нужно. А молодой человек как заорет: «Оставьте в покое Елизавету! Она у вас, пустите меня!»

— Елизавету?

— Да, Елизавету… — В глазах Станкевич мелькает сомнение, она повторяет: — По — моему, Елизавету.

— По — вашему или точно?

— Или — Екатерину. Точно не помню, честное слово… Женское имя, но точно не помню. И все‑таки, скорей, Елизавета…

— Что было дальше?

— Лещенко что‑то ответил, кажется, сказал, что у него нет никакой Елизаветы и он ее не знает. Тогда молодой человек снова заорал: «Она у вас! У вас!» И забарабанил в дверь. После этого дверь открылась. На цепочке, конечно. Арвид Петрович всегда ставил дверь на цепочку, даже если соседи стучались. Открыл дверь, и опять: что вам нужно? А тот: хочу видеть Елизавету, она у вас… Я еще подумала: ну и Арвид Петрович… В таком возрасте, недаром говорят: в тихом омуте… Они так препирались, препирались… Правда, уже тише, я почти ничего не слышала. И в это время позвонил телефон. В квартире Лещенко, он у него громкий, я иногда даже у себя слышу… Лещенко сказал: «Подождите», прикрыл дверь и ушел.

— Ушел, чтобы переговорить по телефону?

— Не знаю, не слышала. Наверное, переговорить, почти сразу после того, как он ушел, звонки прекратились. Потом Лещенко впустил молодого человека в квартиру, дверь закрылась, и все стало тихо. Я продолжила уборку, ну а потом… — Станкевич всхлипнула, закрыла глаза, выдавила: — Потом… этот кошмар… Господи, я такого никогда не видела. Вы не представляете… Живешь с человеком, здороваешься, видишь много лет — и вот… Когда Сурков позвонил, я даже не представляла, что такое может случиться. Ведь они потом говорили очень мирно… Если бы я знала? Если бы я только знала! — Провела рукой по лбу. — Сурков позвонил, я открыла, смотрю, он весь бледный, что, думаю, с ним, на него вроде не похоже… Тут же стоит Галя, моя соседка, Галина Николаевна… — Кивок в сторону круглой, похожей на колобок женщины, с которой разговаривает Гуров. — А дверь в пятьдесят первую открыта, у меня прямо как молния… Сразу же екнуло, знаете: что‑то с Арвидом Петровичем… И тишина, тишина, знаете… А Сурков — с Лещенко, говорит, несчастье, милицию надо вызывать, убили… Я даже не поняла, как убили, я же только что слышала, как он разговаривал… Вошли в квартиру, смотрю — Арвид Петрович… — Станкевич закрыла глаза, побледнела. — Нет, я не могу. Простите, Юлия Сергеевна…

— Ядвига Михайловна, вы сказали, у Лещенко не было знакомых женщин? Я вас правильно поняла?

— Какие там женщины? Он же вообще отшельник. К нему только домработница приходила, старушка, два раза в неделю. Зовут Анна Юрьевна.

7

Вернувшись в Ленинград на такси и подойдя в агентстве «Интурист» к окошечку, Пайментс вздохнул:

— Я должен срочно вылететь в Лондон.

Кассирша улыбнулась:

— На ваше счастье, есть один билет. Будьте добры, ваш паспорт, туристскую карту.

— Пожалуйста. — Пайментс протянул документы, кассирша внимательно изучила их. Подняла брови:

— Вы в морском круизе? Простите, это формальность, но я должна связаться с морагентством и согласовать продажу авиабилета с ними. Вы позволите?

— Пожалуйста. Я подожду?

— Подождите, я скоро.

Подойдя минут через пять, Пайментс спросил:

— Как?

— Все согласовано. — Кассирша оформила билет, протянула. — Улетаете в семнадцать сорок пять по московскому времени. В аэропорту должны быть за два часа до вылета, оформив предварительную визу. Предупреждаю, в случае возврата билета с вас будет удержано двадцать пять процентов.

8

Продолжая осмотр квартиры Лещенко, я попросила Гурова:

— Надо срочно выяснить адрес и телефон некой Анны Юрьевны, она приходила к Лещенко убирать квартиру. Затем установить личность женщины, которая, возможно, была как‑то связана с этим молодым человеком В джинсах и с Лещенко. Может быть, и с нумизматикой. Зовут эту женщину предположительно Елизавета, возможно также, Екатерина или похожее имя. Судя по всему, у Лещенко было немного знакомых женщин, так что работа несложная.

— Хорошо, будем устанавливать всех женщин, связанных с Лещенко. Совсем забыл сказать, сейчас подойдет наш внештатный консультант, Уваров. Он знал Лещенко гораздо лучше. Насколько я понял, они дружили.

— Уваров?

— Уваров Константин Кириллович, внештатный консультант Эрмитажа, его мы и предлагаем в качестве эксперта. Как только я узнал о несчастье, я ему сообщил. По телефону.

Довольно скоро в квартиру вошел человек лет шестидесяти, моложавый, в тонком свитере и куртке, чем‑то напоминающий тренера. Ровный загар, нос с горбинкой, волевой подбородок. Серые, глубоко запавшие глаза смотрят изучающе, лицо напряжено, ходят желваки. Мне показалось, он хочет напасть на меня.

— Где Арвид Петрович?

Так как я не сразу нахожу, что ответить, человек качает головой, шепчет:

— Это правда? — Спохватывается. — Моя фамилия Уваров.

— Силина, следователь прокуратуры.

— Простите, нервы. — Уваров платком утирает пот. — Что с Лещенко? Он что… убит?

— Да, Константин Кириллович, Лещенко убит.

— Здесь?

— Здесь, в этой квартире, около двенадцати часов дня. Мы очень надеемся, что вы поможете нам.

— Конечно. Пожалуйста, я к вашим услугам.

Проходим к креслам, садимся друг против друга.

— Вы хорошо знали Лещенко? — спрашиваю я.

— Хорошо ли я его знал? Да, конечно, мы были друзьями.

— Что вы можете сказать о нем?

— Замечательный был человек. Просто замечательный. Скромный, честный, добрый.

— У него были близкие? Наследники?

— Нет, он жил один. Наследников тоже не было — насколько я знаю.

— Простите, Константин Кириллович, были ли у покойного близкие ему женщины? Или — женщина?

— Арвид Петрович был немолодым человеком. Кроме того, он был фанатиком, неисправимым, упорным фанатиком собирательства, фанатиком в лучшем смысле этого слова. Нет, женщины его не интересовали. Единственная женщина, которая к нему приходила, — старушка домработница.

— Кстати, вы знаете ее адрес?

— Точного адреса я не знаю, кажется, живет где‑то на Охте.

— Может быть, все‑таки какая‑то женщина у Лещенко была, но он скрывал это от вас?

— Зачем же ему было это скрывать? Наоборот, он рассказал бы мне об этом. Да и… Лещенко не чувствовал себя одиноким. У него были монеты, они скрашивали ему одиночество.

— В таком случае уточню: не было ли у него знакомых по имени Елизавета или Екатерина?

— Нет, никогда о таких не слышал.

— Может быть, с похожим именем?

— Не похожим — ничего не знаю о такой. Собственно, почему вы об этом спрашиваете?

— Есть показания свидетелей, слышавших, что это имя употреблялось в связи с Лещенко.

— Что, именно Екатерина или Елизавета?

— Да, или похожее имя.

— Странно. Никогда не слышал…

— Теперь и мне это кажется странным. — Вспоминаю показания Станкевич. Нет, подозревать ее в неискренности у меня нет оснований.

— Видите ли, в этом отношении… — Уваров медлит. — В этом отношении многие не понимали Арвида Петровича.

— В каком именно «отношении»?

— Я имею в виду… как бы это выразиться, ну, скажем, в отношении к жизни. Нет, в двух словах это не объяснишь.

— И все‑таки попробуйте, Константин Кириллович.

— Попробую, Юлия Сергеевна, скажите честно — вы разбираетесь в нумизматике?

— Признаться, не очень, ко надеюсь на вашу помощь.

— Попробую помочь, если смогу. Видите ли, к коллекционерам монет, нумизматам, люди испытывают устойчивое предубеждение. Мол, все они миллионеры, сидят на золотых мешках, шагу не сделают без выгоды для себя. И никто не вспомнит о простой вещи — для кого же, в конце концов, собирает свои монеты коллекционер? Для себя? Да нет же. В конечном счете все его, как выражается молва, «богатства» перейдут обществу. Естественно, я имею в виду настоящих коллекционеров. Коллекционер бережлив в расходах, часто отказывает себе в самом необходимом, чтобы приобрести ту или иную монету. Видите ли, настоящая большая коллекция — это своего рода симфония. Иногда для совершенства этой симфонии не хватает всего одной ноты, одной — единственной монеты — и как же трудно бывает эту ноту подобрать. И композитор, то есть собиратель, готов на все. А пересуды идут, и то, что человек не вечен, — забывается. И вот — нет Арвида Петровича. Без всякого преувеличения могу сказать: это был маэстро, непревзойденнейший маэстро нумизматики. — Уваров замолчал, сцепив пальцы. Может быть, он прав в отношении женщин. Но не могла же Станкевич выдумать эту Елизавету.

— Константин Кириллович, вы хорошо знаете окружение Лещенко?

— В общем, да.

— Нет ли среди его знакомых человека лет тридцати, высокого, худощавого, шатена с короткой стрижкой? Одевается этот человек, скорее всего, по — спортивному, в куртку и джинсы.

— Этот человек связан с нумизматикой?

— Не знаю.

Уваров задумался. Если бы он мог вспомнить этого человека, многое стало бы легче.

— Арвид Петрович очень неохотно знакомился с людьми. Общался он в основном с нумизматами. По описанию же — таких среди нумизматов немного. Скорее, описанный человек напоминает фарцовщика.

— Попробуйте все‑таки вспомнить, Константин Кириллович, может быть, был кто‑то похожий?

— Скажу одно: постоянных знакомых с такими данными у Лещенко не было.

— Может быть, он говорил вам о каком‑нибудь новом знакомстве?

— Новом знакомстве? Подождите…

Терпеливо жду.

— Вы знаете, не ручаюсь за подробности, но мне кажется… Неделю примерно назад… Лещенко говорил мне о чем‑то подобном.

— О знакомстве?

— Да, о знакомстве. Кажется, какой‑то человек предлагал Лещенко посмотреть какую‑то монету. К Арвиду Петровичу часто обращались с подобными просьбами. Но это было мельком, в разговоре упомянулось и тут же забылось.

— Константин Кириллович, нужно ли говорить, как это важно? Попробуйте вспомнить, что это был за человек?

— Юлия Сергеевна, честное слово, больше ничего не помню.

— Лещенко упоминал его имя?

— Имя упоминал, но я его не помню. То ли Виктор, то ли Владимир, но не ручаюсь ни за то, ни за другое.

— Этот человек был ленинградцем? Или приезжим? В разговоре это сразу чувствуется.

— Скорее, ленинградцем.

— Молодым? Старым? Об этом тоже можно сказать.

— Думаю, молодым, старого человека Арвид Петрович назвал бы по отчеству.

— А что это была за монета?

— Не знаю. Но наверняка монета представляла интерес — иначе не возникло бы и этого разговора.

Пытаюсь выжать из Уварова что‑то еще, касающееся Виктора — Владимира, но в конце концов понимаю — ничего нового Константин Кириллович вспомнить не может. Меняю тему:

— О других знакомствах Лещенко не упоминал?

— Если не считать меня, постоянно к нему заходили только два человека — Сурков и Долгополов.

— Сурков?

Уваров с интересом смотрит на меня:

— Да, Сурков, а что?

— Он живет в этом доме?

— Здесь, на восьмом этаже.

Любопытно. Во время допроса Сурков не сказал мне, что близко знаком с Лещенко.

— Сурков нумизмат?

— Поостерегся бы назвать его этим словом. Интересуется монетами, не более того.

— Уточните, пожалуйста. Что значит «интересуется»?

— Держит дома около трехсот монет, не представляющих серьезного интереса.

— Кто такой Долгополов?

— Есть такой Эдуард Долгополов. Работает, кажется, в системе торговли.

— Тоже нумизмат?

— Да, Долгополов — из средних собирателей, таких обычно называют «на подхвате».

— Сколько ему лет?

— Около тридцати.

— Что вы можете сказать о нем?

— Почти ничего… Извините, но я стараюсь избегать общения с людьми типа Долгополова.

Смотрю на Уварова; поняв значение моего взгляда, он качает головой:

— Нет, Юлия Сергеевна, Долгополов категорически не подходит под ваше описание «высокого шатена». Долгополов брюнет, ниже среднего роста, довольно худой.

— Где он живет?

— Кажется, на Петроградской стороне.

— У вас нет его телефона?

— У меня нет, но телефон Долгополова наверняка есть у Лещенко, они общались часто.

— Чем же было вызвано такое частое общение?

— Не хочу давать оценок, вы сами увидите, кто такой Долгополов. Знаю одно: никакой дружбы здесь не могло быть, скорее, такому человеку, как Лещенко, нужен был помощник, и Долгополов добровольно взял на себя роль личного секретаря Арвида Петровича. Думаю, не без выгоды для себя. Очень даже не без выгоды.

— Сурков? Что связывало с Лещенко его?

— Наверное, близкое соседство. Не нужно забывать, при всей осторожности Арвид Петрович был человеком одиноким. Ну и, конечно, сосед, которому всегда можно позвонить, попросить зайти, поневоле становится частым гостем.

— Константин Кириллович, когда вы в последний раз видели Лещенко?

— Вчера. Зашел к нему около двух, я всегда захожу днем. Заходил.

— Он был здоров? Уточняю, он был в своем обычном, нормальном состоянии?

— Да, в самом обычном. Мы поговорили, выпили кофе, я посидел и ушел.

— Может быть, у Лещенко были какие‑то подозрения, опасения?

— Никаких.

— После этого вы ему не звонили?

— Нет.

— Сегодня утром? В одиннадцать.

— Нет, и утром не звонил. Все утро я работал у себя в мастерских, дозвониться оттуда сложно.

— Дело в том, что кто‑то позвонил Лещенко сегодня в одиннадцать утра, и мне очень важно выяснить, кто это был. Наверняка вы знаете многих ленинградских нумизматов. Просто людей, как‑то связанных с Лещенко. Если представится возможность узнать что‑то об этом звонке, а также о высоком шатене и упомянутом вами Викторе — Владимире — пожалуйста, сообщите мне.

— Обязательно сообщу.

9

Оформив визу и взяв на «Академике Медникове» багаж, за два часа до вылета Пайментс уже стоял у стойки регистрации международной секции Пулковского аэровокзала. После оформления документов подождал, пока его багаж будет досмотрен на таможенном пункте. Получив квитанцию, сел в кресло в зале ожидания.

Потом, когда объявили посадку, пройдя вслед за инспектором в комнату для досмотра, кинопродюсер дал таможенникам возможность тщательно осмотреть одежду, белье, обувь. Досмотр производился быстро, но тщательно. Промяв напоследок швы, простучав и проверив шилом каблуки, инспектор Белков сказал со вздохом:

— Простите, господин Пайментс, вы отлично знаете, это наша работа. — Придирчиво оглядев туриста, протянул язычок для обуви. Ловко вдев ноги в мокасины, Пайментс кивнул:

— Ну что вы, я прекрасно понимаю. Извините, я могу пройти к самолету?

— Да, конечно.

В семнадцать сорок пять по московскому времени «Боинг» с Пайментсом на борту, поднявшись в воздух с Ленинградского аэродрома, взял курс на Лондон.

10

Поднявшись к районному прокурору, я первым делом доложила о результатах выезда на квартиру Лещенко. Выслушав меня предельно внимательно, Игорь Данилович, как только я кончила, покачал головой:

— Знаете, Юлия Сергеевна, это ваше дело уже сейчас можно считать нашумевшим.

— Нашумевшим в каком смысле?

— В том, что мне только что звонили из УКГБ. Кажется, у вас с ними есть общие фигуранты. Причем очень серьезные фигуранты.

— Интересно.

— Им тоже интересно. Собственно, поэтому я и пригласил вас к себе. Мне звонил начальник отдела УКГБ полковник Сергей Кононович Красильщиков, ну и… выразил горячее желание с вами пообщаться. Причем пообщаться как можно скорей. Вы как?

— Н — ну… пожалуйста. Пусть приезжают.

— Видите ли, Юлия Сергеевна, — Теплов замялся. — Я понимаю, гора не должна идти к Магомету, дело ведете вы, и все такое прочее, но у них там вроде собрался целый синклит, они обещают носить вас на руках, выдать вам массу ценных сведений. Короче, внизу вас уже ждет машина, черная «Волга».

Вообще этика и правила ведения дела обязывают всех, кто имеет к нему отношение, не вызывать следователя к себе, а самому являться сюда, в прокуратуру. Помедлив, я спросила:

— Вы хотите сказать, я должна поехать о УКГБ?

— Н — ну… если вам не трудно.

Ладно, подумала я, иногда можно и отступить от правил.

Спустившись вниз, я действительно увидела черную «Волгу» УКГБ. Услышав мою фамилию, водитель тут же подтвердил, что ждет именно меня, и без лишних слов отвез в «серый дом» на Литейный.

Поднявшись на третий этаж в здании УКГБ, я вошла в указанный в пропуске кабинет. Сидящие за большим столом трое мужчин при моем появлении встали и, как только я протянула им руку, представились по очереди.

Первым назвал себя начальник отдела Сергей Кононович Красильщиков; насколько я поняла, по должности он в этой группе был старшим. Выглядел Красильщиков лет на сорок, был крепок, мускулист, моложав. Единственное, что вносило в его облик диссонанс, — очки с большой диоптрией, которые он то и дело поправлял средним пальцем. Второй, представившийся полковником госбезопасности Русиновым, позже, при разговоре я узнала, что его зовут Владимир Анатольевич, выглядел несколько старше Красильщикова. Русинов был среднего роста, с блеклыми, спрятанными в веках голубыми глазами, сединой и курносым носом. Но, несмотря на эту прозаическую внешность, мне показалось, что в этом человеке есть что‑то глубоко спрятанное. Он наверняка женат и, вообще, в личном плане у него все в порядке. Усмехнувшись этим банальным, чисто женским рассуждениям, приказала себе: не отвлекайся. Третий, представившийся майором Игнатьевым, был полным, невысоким блондином; судя по его отлично сшитому костюму и со вкусом подобранному галстуку, он был не лишен щегольства. После того как я села, Красильщиков сказал:

— Юлия Сергеевна, прежде всего от всей нашей троицы прошу у вас прощения за то, что мы почти силой притащили вас к нам.

— Сергей Кононович, о чем вы. Делаем одно дело.

— Именно. Да и потом, посмотрите, — Красильщиков кивнул на несколько ящиков, набитых видеокассетами. — Все эти материалы, насколько я понимаю, могут иметь самое прямое отношение к вашему делу. Везти их к вам, согласитесь, было бы несколько громоздко. Значит, вы нас прощаете?

— Конечно.

— Спасибо. Теперь к делу. Вы случайно не слышали о так называемой фирме «Поддельный Фаберже»? У нас, в Ленинграде?

— Краем уха. Насколько я понимаю, это то самое дело, по которому задержано около двадцати человек? Но большинство в бегах? Правильно?

— Правильно. Значит, вы должны были слышать и о чуть более ранних делах. Например, о таинственно пропавших коллекциях живописи недавно умерших Корнелина и Гродненского. Одиноких пенсионеров, их наследником должно было стать государство.

Конечно, об этих пропажах я слышала, поскольку коллекции оценивались в какие‑то астрономические суммы. И знала, что этими нашумевшими делами, которые в ленинградских правоохранительных органах условно называются «антикварной группой дел», занимаются в нашем городе на самом высшем уровне. Но Красильщикову я лишь сказала скромно:

— Слышала, но опять по тому же принципу: было что‑то где‑то. Не больше.

— Надо бы упомянуть о взломе музея города, — тихо сказал молчавший до этого Игнатьев. — И похищении коллекции картин, фарфора и антиквариата Пинегина, за месяц до этого конфискованной у него в пользу государства.

— Наверняка Юлия Сергеевна слышала и об этом, — сказал Красильщиков. — Ведь дело о конфискации опротестовано нашей прокуратурой.

— Да, я знаю, эта конфискация была проведена незаконно, — подтвердила я. — Причем Пинегина успели поставить об этом в известность, так что вряд ли он причастен к похищению.

— Ладно, не будем морочить Юлии Сергеевне голову деталями, — вступил в разговор Русинов. — Сергей Кононович, может быть, покажем нашей гостье кое‑что из материалов?

— Охотно. — Вставив в видеомагнитофон одну из кассет, Красильщиков нажал кнопку. На экране возникло изображение стоящих на столе изделий из старинного фарфора; фарфор сменился тесно составленными антикварными мелочами, антиквариат — золотыми украшениями, судя по виду, весьма древнего происхождения, украшения, в свою очередь, — монетами, монеты — картинами. По мере того как сменялось изображение, Красильщиков давал короткие пояснения: — Это коллекция петровского фарфора, из собрания императорской семьи… Это антикварные изделия фирмы Фаберже… Это подлинный Фаберже… Это поддельный… Новгородские золотые украшения, найденные при раскопках и похищенные из Эрмитажа… Китайские резные фигурки из амальголита, тринадцатый век… Китайская перегородчатая эмаль того же времени… Нидерландские дукаты русского производства первых лет чеканки… А это живопись, вся из частных коллекций и запасников… Здесь лишь небольшая часть похищенных полотен, то, что удалось пока обнаружить… — Выключая магнитофон: — Как, Юлия Сергеевна, впечатляет?

— Впечатляет, и очень, — призналась я.

— Все эти предметы — вещдоки по возбужденным недавно делам, связанным с хищением, подделкой и переправкой за рубеж антиквариата, ювелирных изделий, произведений искусства в Ленинграде. Нами вкупе с ГУВД и прокуратурой замечено: все преступные операции, так или иначе связанные с антиквариатом, в нашем городе ведутся мощной и хорошо организованной преступной группой. Причем эта группа имеет устойчивые выходы на зарубежных клиентов, методично переправляя туда требуемый «товар». Группа, по нашим наблюдениям, имеет хорошо разработанную иерархическую структуру, здесь есть свои сбытчики, свои наводчики, свои «вышибалы», свои охранники, есть даже своя подпольная мастерская по изготовлению ювелирных подделок «под Фаберже», которые не без успеха сбываются на Западе. В деятельность группы входит выявление в городе всех крупных коллекций антиквариата, монет, живописи, других произведений искусства, естественно, с целью похищения. Нами для того, чтобы найти и задержать всех участников группы, а также их зарубежных соучастников, давно уже предпринимаются самые серьезные меры. Но увы… — Красильщиков вздохнул, разглядывая стол. — Увы, пока нам удалось задержать лишь так называемую мелкую шушеру. «Шестерок». Никаких выходов на руководство преступной группой, на «головку», у нас нет.

— Шестерки, естественно, берут всю вину на себя, — добавил Игнатьев, — понимая, что, если они выдадут верхушку, им несдобровать. В любом случае, будут ли они после этого признания отбывать наказание или не будут.

Я посмотрела на Красильщикова:

— Сергей Кононович, а вы уверены, что убийство Лещенко может быть связано с «антикварной группой»?

— Юлия Сергеевна, тот же вопрос я могу задать вам. Кстати, у вас не возникло ощущения, что это дело так или иначе связано с расчетом сбыть коллекцию за рубеж?

— Сергей Кононович, я уже задавала себе этот вопрос. Без сомнения, коллекция представляет международный интерес, но по моим материалам никаких признаков, говорящих об участии в деле иностранцев или о попытке сбыть коллекцию за границу пока нет. Для меня, как для следователя, налицо лишь убийство и ограбление. Причем, по показаниям свидетелей, оно было, скорее всего, совершено подданным СССР.

Я коротко рассказала о том, что мне удалось узнать на Двинской. Русинов посмотрел на Красильщикова и Игнатьева. Сказал:

— Судя по всему, этот «шатен в джинсах» наверняка не был иностранцем. Вы пока на него не вышли?

— Веду поиски, есть какие‑то следы, но пока никто не задержан.

— Ясно, — Русинов снова обменялся коротким взглядом с Игнатьевым. — Из ГУВД нам сообщили, что в показаниях свидетелей фигурировала фамилия некоего Долгополова. Правильно?

— Правильно. Насколько я поняла, этот Долгополов был кем‑то вроде добровольного секретаря убитого.

— Случайно вы не успели его допросить?

— Нет. Но я вызвала его повесткой на завтра, на десять утра.

— Понятно. — Русинов замолчал, покосившись на Красильщикова. Тот вздохнул:

— Видите ли, Юлия Сергеевна, этот Долгополов давно уже попал в наше поле зрения. Установлены и даже зафиксированы его устойчивые контакты с иностранцами, а также с крупными ленинградскими фарцовщиками и иными преступными элементами. Работая экспедитором Ленгораптекоуправления, Долгополов ведет довольно широкий образ жизни, постоянно посещает лучшие рестораны, вроде «Астории», «Тройки», «Европейской», «Прибалтийской». Но, во — первых, для его задержания материала у нас маловато, во — вторых, мы рассчитывали, что Долгополов поможет нам зацепиться за кого‑то еще. Ну и, как говорится, проморгали. Поскольку сегодня утром Лещенко, являющийся в некотором роде патроном Долгополова, был убит. Но это еще не все.

— Не все? — сказала я.

— Да, не все. Игорь Григорьевич, будьте добры, ту кассету, помните?

Найдя в одном из ящиков нужную кассету, Игнатьев вставил ее в видеомагнитофон и включил аппарат. На экране возникли короткие, смонтированные «встык» и явно снятые скрытой камерой планы летнего Ленинграда «с участием» двух людей: молодого невзрачного блондина, одетого во все «фирменное», и иностранца средних лет. Вот блондин идет по Невскому проспекту; вот этот же блондин с безучастным видом стоит около входа в ресторан «Баку»; вот к стоящему возле «Баку» блондину подходит мужчина лет пятидесяти, внешне очень похожий на иностранца; затем они, что‑то коротко сказав друг другу, исчезают в дверях ресторана. Дав мне возможность насладиться зрелищем этой пары внутри ресторана, Игнатьев по знаку Красильщикова выключил видеомагнитофон.

— Юлия Сергеевна, вы никогда не видели этих людей? — спросил Красильщиков.

— Никогда.

— Понятно. Тот, кто помоложе, — упомянутый Долгополов. Иностранец — некто Джон Пайментс, по нашим данным, известный лондонский маршан[3], коллекционер, участник аукционов «Сотби» и «Кристи», не раз приезжавший в Ленинград и проявлявший устойчивый интерес к приобретению антиквариата, монет, картин и других произведений искусства. То, что вы видели, снято в прошлом году; именно тогда в наше поле зрения попали оба, Долгополов и Пайментс. Ну а сегодня… Игорь Григорьевич, может, продолжите?

— С удовольствием, вернее, с неудовольствием, — сказал Игнатьев. — Сегодня утром этот Пайментс прибыл в Ленинград на круизном теплоходе «Академик Медников». Отказавшись от участия в экскурсии, вышел в город. Где он был и что делал, неизвестно, но примерно час тому назад Пайментс, как нам сообщили с КПП Пулковского аэропорта, вылетел в Лондон, прервав свой довольно дорогостоящий круиз. Я на всякий случай связался с Ленаптекоуправлением, ну и… там мне сообщили: экспедитор Долгополов утром, то есть как раз тогда, когда Пайментс вышел в город, отпросился домой. Якобы в связи с болезнью матери. И до сих пор не пришел. Конечно, все это может быть совпадением, но… сами понимаете.

— Понимаю, — тихо сказала я.

Красильщиков улыбнулся:

— Юлия Сергеевна, не будем больше отнимать ваше время. Скажу лишь, что все перечисленные здесь дела по «антикварной группе» нам по понятным причинам пришлось либо забрать к себе, либо тесно подключиться к ним. С тем же самым предложением я выхожу сейчас к вам. Думаю, это дело нам нужно с вами вести в самом тесном контакте. Как вы считаете?

— Сергей Кононович, я в этом убеждена.

— Отлично. В таком случае мы смотрим на вас с надеждой и рекомендуем в помощники Владимира Анатольевича Русинова. Прошу любить и жаловать. Владимир Анатольевич у нас большой знаток и любитель искусства и вообще признанный специалист именно по этой части.

Русинов покачал головой:

— Ох, Сергей Кононович, вгоняешь ты меня в краску. Специалист, любитель, ценитель, то, се… — Улыбнулся. — Не слушайте, Юлия Сергеевна, все это шутки. Но вообще, думаю, мы сработаемся.

— Я тоже так думаю.

На работу я вернулась так же, как приехала: на черной «Волге», которую вел молчаливый предупредительный шофер.

11

На следующее утро, придя в прокуратуру, я узнала: повестки Долгополову и Михеевой, приходившей к Лещенко раз в неделю, вручены под расписку, свидетели обещали прийти. Довольно скоро в мой кабинет вошел прокурор — криминалист Яновский, положил передо мной материалы: фотографии, заключения различных экспертиз, протоколы. Я всмотрелась: на фотографиях были изображены монеты, части шкафа и сейфа, следы пальцевых отпечатков. Яновский заметил:

— Один след, на входной двери, опознать не удалось. Отпечаток мы отослали в Информационный центр МВД.

После ухода Яновского я посмотрела на часы — ого, уже одиннадцать. Долгополова, которого я вызывала к десяти, все еще нет. Найдя на перекидном календаре его телефоны, позвонила сначала домой — никто не подходит. На работе же мне сообщили, что со вчерашнего дня Долгополов находится в командировке в Зеленогорском районе Ленинградской области. Путешествует по области Долгополов один, используя служебную машину, рафик серого цвета № 23–62 ЛЕО. Цель командировки — сбор у населения и в лесхозах различных лекарственных трав и растений. Выяснив это, я тут же набрала номер Русинова, чтобы сообщить ему эту новость. Как мне показалось, Русинов отнесся к моему сообщению довольно флегматично; тем не менее он обещал принять по своим каналам все необходимые меры для розыска Долгополова. Сразу же после моих переговоров с Русиновым в кабинет вошла вызванная повесткой Михеева. Я ожидала увидеть старушку, но Анна Юрьевна оказалась еще крепкой пожилой женщиной, небольшого роста, с приятным лицом — и совершенно глухой. Впрочем, поговорив с ней, я убедилась, что Михеева, если произносить слова медленно, распознает их по движению губ. Начинаем говорить: отвечает она главным образом жестами и отдельными словами, напоминающими мычание: «да», «нет», «не знаю», «да, наверное», «понимаю». Выяснилось, что Михеева глуха от рождения, всю жизнь прожила одна, родственников у нее нет. К Лещенко она ходит уже около трех лет, каждый понедельник, и всегда днем. На вопрос, знает ли она кого‑нибудь из знакомых Лещенко, Михеева показала палец и промычала:

— Эдик… Эдик…

— Эдуард Долгополов?

— Да, Эдик… Маленький…

Михеева охотно отвечала на все мои вопросы, но, кроме сообщения о том, что Эдик часто бывал, ничего интересного из разговора с ней я так и не вынесла. По ее словам, никого, кроме Долгополова, она у Лещенко не встречала.

12

Спустившись в служебный гараж и взяв дежурную «Волгу», полковник госбезопасности Русинов доехал до Кронверкской набережной и знакомым путем прошел в Петропавловскую крепость, к Екатерининской куртине. Именно в этом старинном каземате размещались мастерские реконструкции города, в которых работал старинный приятель Русинова Уваров, назначенный, как Русинов уже знал, экспертом по исследованию обстоятельств, связанных с убийством Лещенко и похищением его нумизматической коллекции. Уварова Русинов нашел быстро; увидев знакомого, реставратор слез с высокой табуретки.

— Владимир Анатольевич, вот уж не ожидал. — Пожал руку. — Забываете, нехорошо. Как здоровье?

— Не забываю, Константин Кириллович, просто такая уж пошла работа. Здоровье терпимо, да вот времени почему‑то не остается.

— Понимаю. По делу?

— По делу. Вы знаете, конечно, о Лещенко? Силина мне сказала, вы ее консультируете?

Сняв нарукавники, Уваров положил их на стол.

— Консультирую. К сожалению, консультирую. Представляете, каково мне сейчас этим заниматься? Арвид Петрович для меня был… Да что говорить, вы ведь знаете.

— Знаю. — Русинов отлично понимал, что значит для человека, тем более для человека немолодого, смерть близкого друга.

Уваров кивнул:

— Присаживайтесь, раз уж пришли. Сварим кофе, обсудим, что надо. Меня ведь работа тоже заела, но полчасика для вас всегда выкрою.

Чтобы проверить правильность своего предположения, Русинову нужно было задать Уварову только один вопрос — о наличии в коллекции Лещенко монет середины восемнадцатого века, времени царствования императриц Екатерины и Елизаветы.

— Спасибо, Константин Кириллович, — сказал Русинов. — Честно говоря, сейчас не до кофе, во — первых, я на секунду, во — вторых, сам попал в консультанты, что вам должно быть понятно.

— Еще бы не понятно, Владимир Анатольевич. Такие коллекции просто так не пропадают. И все‑таки присядьте, любые вопросы задавать на бегу не годится. — Придвинул кресло, сел сам. — Слушаю.

— Я давно уже не слышал ничего о Лещенко, но, насколько я знаю, Р о с с и ю он не собирал?

— Россию? — Уваров посмотрел в узкое окошечко под потолком кельи. — Россию… Да нет, отдельные монеты у него были. Но собственно Россией, как темой, Арвид Петрович не интересовался. Вас занимает именно это? Русские монеты?

— Да, в частности, ну, скажем, монеты середины и конца восемнадцатого века.

— Середины и конца восемнадцатого… Нет, вроде ничего такого у него не было.

— Из похищенных, насколько я знаю, одна антика?

— Антика и около пятидесяти уникальных монет, единичных, но среди них ни одной русской. У вас какие‑то соображения?

Русинов встал, решив пока не говорить о своей догадке.

— Да нет, с соображениями подожду. Вы ведь знаете, моя забота простая — предотвратить вывоз, вот я и ищу намеки.

— Понятно. Если эти намеки появятся с моей стороны, нумизматической, сообщу сразу.

Простившись с Уваровым, Русинов вышел из Трубецкого бастиона и, пройдя арку в крепостной стене, остановился у моста, ведущего к шхуне «Кронверк». Вспомнил: Лещенко, которого Русинов хорошо знал, Р о с с и ю действительно не собирал, они с ним даже как‑то говорили об этом. И все‑таки слишком уж ложится все одно к одному, подумал Русинов. Сначала Пайментс и его неожиданный отлет, затем спор о Екатерине — Елизавете, который вел некий «шатен в джинсах».

Вернувшись в УКГБ, Русинов сделал все для того, чтобы в посольство СССР в Лондоне срочно ушел телекс:

«Послу СССР в Лондоне, атташе по культуре. Согласно полученным данным, есть вероятность вывоза из СССР одной или нескольких монет, представляющих большую коллекционную ценность. Возможно, среди них есть монета с профилем одной из русских императриц, Екатерины или Елизаветы. Просим срочно проверить появление таких монет на аукционах «Сотби» или «Кристи» и приостановить продажу».

13

Жесткое сиденье патрульной машины подо мной вздрагивает, отзываясь на каждую выбоину. Мы едем в Купчино, к дому Лагина. В кузове кроме меня и Русинова группа захвата ГУВД — четверо, все в гражданском, кроме светловолосого, резкого в движениях лейтенанта, устроившегося рядом с водителем. В машине тихо. Еще раз читаю полученный час назад телекс:

«Прокуратура гор. Ленинграда. Яновскому. На ваш запрос сообщаем: присланный след пальца идентичен отпечатку пальца Лагина Виктора Александровича, 32 лет, жителя Ленинграда, ул. Белградская, 9, кв. 171, ранее судимого (ст. ст. 109–1, 148, 154 УК РСФСР), отбывавшего наказание в…»

О Лагине, на квартиру которого мы едем, кроме справки из ИТК, пока мало сведений: отец в длительной командировке, Лагин живет с матерью, в квартире нет телефона. Выяснить остальное не было времени. После очередного поворота, может быть, для того, чтобы разрядить обстановку, Русинов делает осторожное движение локтем, дотрагивается до меня. Смотрю на него, и он поводит подбородком, показывая на лежащую на моих коленях папку. Понимаю: просит показать фотографию Лагина. Раскрыв папку, рассматриваю вместе с ним приложенные к делу фото: вид спереди, сбоку, сзади. Отмечаю: лицо не лишено привлекательности, даже на этих невыразительных снимках видно некое понятное только женщине мужское самодовольство — в сведенных к переносице бровях, в подбородке с ямочкой, в изгибах рта. Лицо одновременно острое и тяжелое: нависшие брови, по — особому выступающий прямой нос, нижняя губа больше верхней, чуть выпяченный подбородок. Вспоминаю все, что прочла о Лагине в характеристике НТК и в деле. Тридцать два года, русский, родился в Ленинграде, окончил восемь классов, потом ПТУ краснодеревщиков. В ПТУ занимался в секции бокса, после ПТУ сразу пошел в армию, отказавшись от полагающейся рабочему его специальности отсрочки. В армии несколько раз привлекался к дисциплинарной ответственности за драку, после армии вернулся в Ленинград, жил у матери. Работал резчиком по дереву в артели, затем перешел в фирму «Заря», в бригаду по циклевке паркета. В это же время был замечен в связях со спекулянтами, промышляющими среди нумизматов, первое задержание — за перепродажу монет и денежных знаков. Задержан, предупрежден, по молодости отпущен под честное слово. В дальнейшем в сговоре с преступной группой пошел на ряд преступлений, обдуманных и жестоких. То, чем он занимался, называется на языке валютчиков и спекулянтов «взиманием долгов». Долги, сделанные нумизматами во время спекуляции монетами, иконами, валютой, взимались угрозами и силой, под страхом избиения или применения холодного оружия. Из ИТК вышел пять лет назад. После предъявления фотографий Станкевич подтвердила, что именно Лагин стучал в квартиру Лещенко. Опознала фотографию и Фоченова, видевшая Лагина выходившим из подъезда Лещенко. Кроме того, Лагина зовут Виктор, значит, почти наверняка это тот самый Виктор — Владимир, о котором мне рассказывал Уваров. Русинов говорит тихо:

— Не подарок.

— Согласна, не подарок.

На Белградской улице сидящий рядом с водителем лейтенант оборачивается. Русинов показывает глазами: номера домов! Понятно, нас не должны увидеть из окон. Водитель тормозит у дома пять, выходим. Идем, стараясь держаться ближе к стенам; впереди лейтенант, чуть отступив — трое из группы захвата, за ними мы с Русиновым, Вот дом девять, длинный, девятиэтажный, блочный.

Войдя во двор, Русинов кивает лейтенанту:

— Сходите за понятыми?

— Конечно, товарищ полковник.

Русинов незаметно трогает ладонью место с левой стороны, под ремнем, и я понимаю: он проверяет пистолет. У остальных распахнуты пиджаки, и это мне тоже понятно: стоит сделать движение рукой — и пистолеты в ладонях.

— Пошли, сразу занимайте точки.

Останавливаемся на третьем этаже, у квартиры сто семьдесят один; ребята прижимаются к стенам по обе стороны двери. Русинов нажимает кнопку звонка. Звонит несколько раз, наконец раздаются слабые шаркающие шаги, кто‑то останавливается за дверью. Тихий женский голос спрашивает:

— Кто там?

— К вам представители официальных органов! Пожалуйста, откройте!

Дверной глазок темнеет, нас рассматривают, Русинов повторяет строго:

— Прошу открыть!

Дверь распахивается, за ней пожилая женщина; на плечах серая шаль, седые волосы гладко забраны назад, глубоко посаженные светлые глаза напряжены. Растерянно смотрит, убирает ладонью выбившиеся волосы, щурится:

— А… что случилось?

— Ваш сын дома? Прошу говорить правду, это в ваших интересах. Где ваш сын?

От взгляда женщины мне становится не по себе: кажется, в нем какая‑то боль. Наконец она отводит глаза:

— Не знаю, дома его нет.

— Прошу пропустить, вынуждены осмотреть квартиру. — Русинов делает знак группе захвата, женщина сторонится. Пока ребята проверяют обе комнаты, ванную, кухню, туалет, осматриваю прихожую. Богатой квартиру не назовешь, но все чисто и прибрано, каждая вещь на своем месте: вешалка, зеркало, полки для обуви, литография под стеклом. В открытую дверь входит Балуев с понятыми, мужчиной средних лет и молодой женщиной; один из группы захвата, высокий рыжеволосый парень, подходит к Русинову:

— Квартира пуста, товарищ полковник. Следов ухода не обнаружено.

Русинов поворачивается к хозяйке:

— Вы — Лагина Надежда Васильевна? Ваш сын — Лагин Виктор Александрович?

— Да.

— Ваш сын подозревается в серьезном преступлении.

— В каком?

— В ограблении и убийстве.

— Этого не может быть. Виктор не мог сделать ничего плохого.

Сколько подобных слов мне уже приходилось выслушивать, если б она знала. Говорю:

— Будем рады, если это не так. Где сейчас ваш сын?

— Не знаю.

Вступает Русинов:

— Надежда Васильевна, запирательством и неправдой вы только повредите вашему сыну. Где он сейчас?

Хозяйка квартиры поправляет шаль, вижу, пальцы чуть дрожат:

— Я действительно не знаю, где он.

Я достаю постановление на обыск, киваю на понятых:

— Вынуждены обыскать квартиру, вот разрешение прокурора, ознакомьтесь.

— Пожалуйста, не возражаю.

Говорю как можно мягче:

— Где бы мы могли поговорить, Надежда Васильевна?

— Где угодно. — Кутается в шаль. — Пройдемте в комнату, пожалуйста, вот сюда.

Садимся за журнальный столик, Лагина хмурится, я молча раскладываю бумаги. Киваю в сторону подоконника — там стоят деревянные маски: лесовик с бородой, чертик с рожками, девушка со звездами вместо глаз.

— Красивая работа. Сын? Можете не отвечать, Надежда Васильевна, я спросила просто так.

— Да, это сделал сын.

— Давно он этим занимается?

— Давно. С детства.

— Кажется, ваш сын закончил художественное училище?

— Окончил. — Пытается крепиться, но по — прежнему в ее глазах отчаяние и растерянность. — Не нужно об этом. Спрашивайте по делу, я отвечу.

— Надежда Васильевна, вы работаете?

— Да, раньше работала в Профтехиздате корректором, сейчас беру работу на дом.

— Ваш сын оказался в квартире, где произошло преступление. Тяжкое преступление — убийство и ограбление. Оказался он там именно в момент, когда все это случилось. Вашего сына видели несколько свидетелей. Убит известный нумизмат, Арвид Петрович Лещенко, живущий на Двинской улице. Вы знаете этого человека?

— Нет, первый раз слышу.

— Ваш сын оказался в квартире убитого именно в момент убийства. Так просто, само собой, этого случиться не могло.

Молча, лишь изредка вытирая слезы ладонью, Лагина начинает плакать. Вид плачущей женщины должен вызывать жалость, но сейчас я смотрю безучастно. Ей жаль сына, единственного, неповторимого, но разве убитый Лещенко не был таким же, единственным, неповторимым, как ее сын? Но его нет, его убили, и у меня есть множество оснований считать, что сделал это ее сын, Лагин.

— Надежда Васильевна, успокойтесь, я ведь хочу помочь вам.

Послушно кивает, достает платок, вытирает слезы.

— Спрашивайте, я все отвечу.

— Когда вы последний раз видели сына? — Так как Лагина медлит, добавляю: — Не нужно ничего скрывать, Надежда Васильевна, мы же договорились?

— Вчера. — Неожиданно закусывает губу, всхлипывает. — Он не мог этого сделать, клянусь, не мог, Юлия Сергеевна! Поверьте!

— Надежда Васильевна, мы с вами как раз и должны установить это. Вчера, то есть одиннадцатого мая. В какое время?

— Утром. Примерно в девять утра. Он позавтракал и ушел. И все. Больше я его не видела. Пропал…

— Он ночевал дома?

— Да, хотя пришел поздно.

— Вы не помните — он не был чем‑то взволнован, возбужден?

— Мне кажется, он был спокоен… Впрочем… Сейчас мне уже кажется, он был не в себе. — Внезапно Лагина пригибается ко мне, смотрит в глаза. — Я вам все расскажу, Юлия Сергеевна, все. Только выслушайте меня. Пожалуйста, выслушайте.

— Конечно, Надежда Васильевна, я слушаю.

Начинает говорить горячо и тихо, почти шепотом, не обращая внимания на мою реакцию, глядя куда‑то мимо:

— Виктор… Виктор очень сильный и талантливый. Очень. Но бывает — жизнь складывается неудачно. Он очень скрытный, понимаете… Когда это случилось с ним… Двенадцать лет назад, после армии… Поймите — он был очень нервным, одаренным мальчиком. Муж у меня инженер — нефтяник, редко бывает дома, он и сейчас на Камчатке. И вот — Виктор попал в эту компанию. Наверное, он хотел утвердиться. Доказать, что он сильный. Он и боксом занимался для этого. Но он художник, понимаете — по натуре художник. И вот все вместе… Желание утвердиться, неординарность привели к этому. Я однажды спросила его, еще тогда: Виктор, зачем? И он ответил: мама, ты не поймешь этого. Я отстаиваю справедливость. Он понимал все искаженно, но тюрьма… Заключение… Оно повлияло на него, он вышел другим. Совсем другим, клянусь вам, честное слово! В лучшую сторону! Вы верите мне?

— Да, я верю вам, Надежда Васильевна. — Собственно, другого я ответить не могла.

— Спасибо, Юлия Сергеевна. Спасибо. В лучшую сторону после освобождения, это бывает редко. Но он… Но он многое понял. Ну вот, а потом… Он начал работать, резчиком по дереву. Ах, как он работал в то время, какие вещи делал. Я верила, верила — можно будет все начать сначала. Ну и… Он встретил женщину. Но лучше бы этого не было.

— Почему?

— Не могу объяснить почему. Не могу, и все‑таки знаю — она может принести только горе. Я ведь мать, я все чувствую.

Женщина?.. Екатерина — Елизавета? Неужели горячо? Лагина молчит, собираясь с мыслями, я стараюсь не перебивать ее. Она продолжает:

— Так вот, сначала мне казалось, это к лучшему. Мне казалось, Виктор скорее придет в себя, скорее забудет весь этот ужас. Я даже поощряла это, когда в первый раз поняла, что он встретил ее. А потом…

— Простите, Надежда Васильевна, кого именно «ее»? Вы видели эту женщину?

— Я уже говорила, Виктор очень скрытный. К тому же последнее время, когда он ее встретил, он стал чаще бывать в Лугове. Ну а последнее время, я уже сказала… Я его почти не видела здесь, в Ленинграде.

Кстати, почему у Лагина дом под Зеленогорском? Откуда?

— В Лугове — это ваш дом? Личный?

— Нет. Виктор заработал этот дом собственными руками. Сразу после прихода из колонии он решил, что теперь будет жить за городом. Поехал в Лугово, много сделал для тамошнего колхоза. Практически один построил им клуб, переоборудовал здание правления, ну и за это они выделили ему участок. Он построил дом.

— Он что, там прописан?

— Нет, прописан он здесь. Этот дом оформлен как мастерская.

Лугово. Небольшой поселок на берегу залива примерно в часе езды от Ленинграда. Поселок — в Зеленогорском районе, туда же сегодня уехал Долгополов. Любопытно. Хорошо, выясним это потом, сейчас для меня важнее женщина, которую встретил Лагин.

— Значит, ваш сын встретил женщину? Вы ее знаете?

— В том‑то и дело, что не знаю. Я видела ее только один раз, и то случайно. Приехала в Лугово, без предупреждения, она была там. Когда я появилась, она тут же уехала.

— Но ее имя и фамилию вы должны были знать?

— В том‑то и дело, Виктор нас не представил, а когда я попробовала его спросить — отмолчался. Знаю только, что она работает то ли барменшей, то ли официанткой в ресторане.

14

Перед тем как отправиться в Лугово, мы с Русиновым связались с УКГБ города. На запрос о Долгополове дежурный сообщил: пока никаких следов экспедитора в Зеленогорском или Лужском районах не обнаружено, туда направлена оперативная группа. Русинов передал в УКГБ составленное с моих слов описание внешности официантки или барменши, работающей в одном из ленинградских ресторанов, и попросил выяснить ее личность. Я подумала, официантка, скорей всего, может вывести нас на канал связи с иностранцами.

Когда мы сели в машину, Русинов бросил водителю:

— В Лугово.

Пока машина ехала по Ленинграду, я вдруг вспомнила: Уваров. Лагин связан с нумизматами, Уваров может знать Лагина и его окружение. К тому же именно Уваров слышал от Лещенко о некоем Викторе. Посмотрела на Русинова:

— Владимир Анатольевич, я подумала: эксперт Уваров может что‑нибудь знать о Лагине? Это в мастерских реконструкции, в Петропавловской крепости, нам, в общем, по пути?

— Юлия Сергеевна, я с ним уже общался. Но думаю, если с Уваровым поговорите вы — это не помешает. — Русинов кивнул водителю: к Петропавловской.

Машина въехала в крепость, остановилась у бастиона. Я вышла, пообещав Русинову не задерживаться, не без труда открыла дубовую дверь; сразу же пахнуло холодом. Под светом тусклой лампочки на гранитных стенах виднелась влага. Спустилась по витой чугунной лестнице вниз — и попала в узкий коридор. Нижняя часть стен была заштукатурена и покрыта масляной краской, вверх, к своду подземелья, уходили сырые камни. Постучала в первую дверь — на ней был вырезан большой крест и висела табличка «Мастерская». Открыла и увидела темное помещение, свет в которое проникал через узкие окна — бойницы. Прямо передо мной в одной из ниш, опустив голову и держа в руке крест, стоял ангел. В глубине зала, за рядом стульев, над столиком горела лампа; сидящий там Уваров подчищал то ли икону, то ли просто доску. Увидев меня, поднял голову:

— Юлия Сергеевна, я нужен?

— Честно говоря, да. Вы никогда не слышали такую фамилию — Лагин?

— Лагин… Лагин… — Подождав, пока я сяду в кресло, Уваров взгромоздился на табурет. — Признаться, нет. Кто это? Вы садитесь удобнее, придвигайтесь к стене, кресло довольно шаткое.

— Спасибо. — Я придвинулась к стене. — Лагин — человек, как‑то связанный с Лещенко, по крайней мере в последние дни. Помните, вы говорили о некоем Викторе или Владимире, предлагавшем Лещенко какую‑то монету?

— Очень хорошо помню.

— Лещенко как будто недавно с ним познакомился?

— Да, недавно. Этот Виктор или Владимир, насколько я понял по словам Арвида Петровича, предлагал ему то ли какую‑то сделку, то ли просил о консультации. Уточнять я тогда не стал, сами понимаете, это мне было ни к чему.

— Так вот, установлено: в день убийства, а именно в одиннадцать утра, в квартиру Лещенко пытался проникнуть и в конце концов проник некто Виктор Лагин, ранее судимый. Этот Лагин был связан с ленинградскими нумизматами, вернее, с преступной группой спекулянтов монетами.

Уваров некоторое время молчал, будто изучал щели среди камней.

— Лагин… Если так, я должен был о нем слышать. У нас в Ленинграде земля слухом полнится. Наверное, это было давно?

— Связи Лагина с преступной группой действительно зафиксированы давно, около двенадцати лет назад, до осуждения. Но ведь он снова занялся монетами.

— Наверное, занялся очень осторожно. Что‑то не припомню такого имени.

— Именно этот Лагин искал у Лещенко некую Екатерину или Елизавету, помните, я вам говорила?

— Помню. Я специально расспросил нескольких знакомых. Насколько я понял, такой женщины среди знакомых Лещенко и людей, знавших его, нет.

— Может быть, среди знакомых Лещенко была женщина, работающая в одном из ленинградских ресторанов?

Уваров кашлянул, с сомнением покачал головой.

— Ресторанов?

— Да. Ей около двадцати пяти лет, темноволосая, глаза синие, привлекательная внешность?

— Вряд ли. Я о такой не слышал, да и… Я уже говорил, Юлия Сергеевна, Арвид Петрович был немолодым человеком, его интересовали только монеты.

15

Когда мы ехали в Лугово, я вдруг поймала себя на том, что думаю о Русинове. Поймет меня лишь женщина, и то не всякая, а та, которая не замужем и стоит на пороге тридцатилетия. Когда тебе тридцать и ты не замужем, надо или делать вид, что все в порядке, или бить во все колокола. Так вот: я еще не решила бить во все колокола, но близка к этому. Будучи трезвой до безумия, до отвращения к себе, я и сейчас, когда мне почти тридцать, все‑таки жду принца. В роли принца в моей жизни уже побывало несколько человек, и, хотя не нужны мне никакие принцы, обойдусь, тем не менее я этого принца жду. Это особое состояние, я сама над ним смеюсь — но это факт. Ну вот, а теперь я думаю о Русинове и думаю только потому, что узнала: он не женат. И не просто думаю, все мои мысли заняты им. И конечно, я пытаюсь убедить себя, что думать об этом не надо, что это пустое, что, как всегда, все это пройдет и забудется…

В Лугово мы приехали примерно через час. Поселок был небольшой, около тридцати домов, расположенных вразброс в густом сосновом бору, метрах в ста от залива.

Мы опросили многих жителей поселка, но, кроме отрывочных и не очень точных сведений, ничего о Лагине не узнали.

Мне показалось, что председатель местного сельсовета Валерий Иванович Кайлов, грузный, с заплывшими глазами, на все наши вопросы отвечал не очень охотно. В любом случае он всем своим видом дал понять, что не позволит обойти себя по кривой и не скажет лишнего. Когда я спросила, не видел ли он сегодня Лагина, а также машину РАФ Ленаптекоуправления, председатель криво улыбнулся:

— Ничего о Лагине не могу сказать. Ну просто ничего. А вот машину РАФ, кажется, кто‑то видел.

16

Мы обошли поселок и оказались в конце концов на заросших соснами дюнах. Справа, за полуразрушенными сараями, виднелся темно — серый залив, все пространство под соснами занимала прошлогодняя поросль вереска и черники, почва была песчаной, влажной; если машина стояла долго, следы должны остаться наверняка. Не просто следы, а ясные, четкие отпечатки. Пройдя сараи, видевший РАФ юноша по имени Андрей остановился. Русинов мельком осмотрел землю, спросил:

— Здесь?

— Как будто.

Русинов довольно долго ходил под соснами, постепенно отдаляясь. Присел, крикнул, обернувшись:

— Андрюша, посмотри, здесь стояла машина?

— Как будто здесь.

— Я следы нашел. Если здесь, это те самые.

Подойдя, я вгляделась: под примятым вереском четко отпечатались протекторы. Зашумела и затормозила машина, из остановившегося рядом газика вышел Балуев с фотоаппаратом, присел рядом. Русинов вздохнул:

— Я вижу, но, кажется, других не будет. Снимайте пока.

— Хорошо, Владимир Анатольевич.

Пока Русинов ходил рядом в поисках других следов, наш эксперт Балуев старательно щелкал фотоаппаратом, а потом начал делать слепки. Я посмотрела на часы: шесть вечера. Теперь имеет полный смысл остаться и подождать Лагина.

17

Уже половина одиннадцатого, но за стволами сосен еще виден начинающийся за дорогой залив, с другой стороны — темнеющий подлесок. Мы с полковником сидим в машине, сзади группа захвата. Впереди — за соснами — дом Лагина, сзади — шоссе. Вот прошла машина; гул мотора на несколько секунд отбрасывает голоса ночи, уходит, и снова наступает хрупкая тишина. Ждем мы часа четыре, я уже начинаю подумывать, что ждем зря, но тут Русинов осторожно трогает меня за локоть. Точно, шаги, легкое поскрипывание подошв по песку: впереди, в просвете сосен, мелькнул мужской силуэт. Иногда кусты полностью скрывают идущего, иногда он почти выходит на открытое пространство. Вот до него уже метров десять, вот пять. Подойдя почти вплотную к машине, человек останавливается. Он стоит прямо передо мной: тяжеловатый подбородок с ямочкой, нижняя губа больше верхней, взгляд с прищуром, худощав, жилист, одет в потертую кожаную куртку, такие же потертые джинсы. Черты лица имеют сходство с теми, которые я тщательно изучила по фотографии. Попробуй пойми, может быть, пистолет у него в куртке, может быть, засунут за пояс. Вот человек резко повернулся, подошел к машине:

— Если вы ждете меня, я не скрываюсь.

Мы все выходим, Русинов спрашивает:

— Лагин Виктор Александрович?

— Лагин Виктор Александрович, совершенно верно.

— Вы задержаны.

Оглянувшись, Лагин увидел вставшего сбоку Балуева, повел подбородком:

— Понял. Что делать? Наручники будете надевать или как?

— Если не будете делать глупостей, с наручниками подождем. Пока вы только подозреваемый.

18

К допросу я приступила сразу же, как только мы прошли в дом Лагина.

— Лагин, может быть, вы все расскажете откровенно?

Смотрит на меня с интересом, будто изучает, увидел в первый раз, не понимает, зачем я здесь сижу.

— С удовольствием. Только не знаю, о чем говорить откровенно? Подскажите.

— Думаю, отлично знаете.

— Так подскажите. Вообще, я не знаю даже, с кем разговариваю. Извините, вы очень приятная женщина, хотелось бы знать ваше имя, а? — Лагин сказал это без всякого вызова, мне пришлось сухо ответить:

— Силина Юлия Сергеевна, следователь Ленинградской прокуратуры.

— Очень приятно. Как вы уже знаете, я Лагин. Зовут Виктор. Не в чем мне чистосердечно признаваться, Юлия Сергеевна, честное слово. Поверьте, я бы с удовольствием. Вины за собой не чувствую, вот в чем дело. Объясните хоть, в чем подозреваете?

Ведь знает, в чем подозревается, я отлично вижу это по его глазам. Есть такое выражение: «отвечает, как пишет»; именно так отвечает сейчас Лагин, даже легкость есть в ответах, будто действительно не чувствует за собой никакой вины. Мелькнуло: да, такой подследственный не подарок. Кроме того, мать Лагина наверняка покрывала сына, когда я спросила об иностранцах. Связаться с иностранцами для такого человека, как Лагин, легче легкого.

— Объясню. Вы подозреваетесь в причастности к убийству Лещенко Арвида Петровича, жителя Ленинграда. Знаете такого?

— Знаю. А вот то, что он убит, слышу в первый раз.

Снова точный ответ, как по протоколу. Показывает мне, что ему ничего не известно.

— Напрасно, вы прекрасно знаете, что Лещенко убит. Этому есть много доказательств, но я все еще надеюсь на вашу откровенность. Поэтому спрашиваю прямо: признаете ли вы свою причастность к убийству Лещенко Арвида Петровича.

— Нет, не признаю. Интересно, где и как его убили?

Продуманный ответ. Ответить надо так же продуманно.

— И это вы отлично знаете. Есть неопровержимые доказательства, что вы находились в квартире Лещенко в момент убийства.

— Когда же он наступил, этот момент?

Решил четко придерживаться выбранной линии поведения, делает вид, что ничего не знает. Здесь у меня преимущество, я ведь знаю об оставленном отпечатке пальца и свидетельстве Станкевич, а Лагин нет.

— Мы вернемся еще к этому вопросу. Сейчас надо выяснить главное. Итак, вы отказываетесь признать свою причастность к убийству Лещенко?

Усмехнувшись, Лагин косится исподлобья, будто наблюдает за мной со стороны.

— И причастность отказываюсь признать, Юлия Сергеевна. Не причастен я к этому убийству никаким боком.

Никто из знавших нумизмата людей не называл имени Лагина, не описывал его примет. Единственное: Уваров сказал, что слышал от Лещенко о некоем Викторе, с которым тот познакомился. Вот и ограничусь сегодня этой задачей: выясню, как Лагин познакомился с убитым. Шуршу протоколом допроса, спрашиваю скучным голосом:

— Вы давно знакомы с Лещенко?

Кажется, не насторожился, по крайней мере, отвечает спокойно:

— Недавно.

— Это не ответ, Лагин, назовите точную дату. Что значит «недавно»? Вчера? Позавчера?

— Точную дату не помню, гражданин следователь. Я ведь не с невестой знакомился.

— Где вы познакомились?

— В сквере у Казанского собора. На толкучке нумизматов, она тогда там была.

По логике Лагин должен был увиливать, всячески затемнять момент знакомства, если это его беспокоит. Он же называет не подъезд, не квартиру без свидетелей, не подворотню, а толкучку нумизматов у Казанского собора.

— Кто вас познакомил с Лещенко?

— Никто, я сам подошел.

— Не знали Лещенко и подошли сами?

— Я разве сказал, что я его не знал? Я с ним не был знаком, но не знать Лещенко… Лещенко знает весь Ленинград, в смысле — все, кто занимается монетами.

— Кто‑нибудь видел, как вы разговаривали с Лещенко?

— Откуда я знаю? Народ кругом толкался, мне как‑то не до этого было.

— Зачем вы решили с ним познакомиться?

— Дело было.

— Что же это было за дело?

— Как будто не догадываетесь, Юлия Сергеевна. Монета. Решил ему монетку одну показать, русский рубль 1742 года. Он же мастак. Монетка любопытная, давно у меня лежала, друг подарил после армии, Савостиковым его звали.

— Повторите, как называется монета?

— Русский рубль 1742 года. Серебряный.

Жаль, рядом нет Уварова. Мне это ничего не говорит.

— Кто такой Савостиков?

— Савостиков Геннадий Леонидович, коллекционер. Да он умер, царство ему небесное.

— Отчего же он умер?

— Да он пожилой уже был. В больнице умер.

— Хорошо, оставим Савостикова. Где вы находились вчера, утром одиннадцатого мая, между двенадцатью и часом дня?

Я ожидала предъявления безупречного алиби, но то, что я услышала от Лагина, застало меня врасплох:

— Вчера утром, одиннадцатого числа, между двенадцатью и часом дня, я находился в Ленинграде на Двинской улице, в доме номер четырнадцать, квартире номер пятьдесят один.

Я настолько растерялась, что вынуждена была переспросить:

— То есть вы хотите сказать: вы были в квартире Лещенко?

— Да, Юлия Сергеевна, именно так: я был в квартире Лещенко.

Лагин сознательно отказался от алиби. Почему?

— Что вы там делали?

— Назад хотел взять эту самую монетку. Взял ее у меня Лещенко, а отдать забыл. Вернее так: я дал ему подлинную монету, а он говорит — она фальшивая. Ну и… пришлось обратиться. Пришел я к нему, позвонил. Старичок не хотел меня сначала пускать, но потом впустил.

— Впустил — и что?

— Ничего. Впустил, открыл сейф, достал мой рубль. Да, говорит, юноша, извините, глаза уже не те, монета действительно подлинная. Можно она полежит еще день у меня? Говорит, я ее атрибутирую — и приходите за деньгами. Я подумал, подумал — куда он денется.

— Сколько вам должен был заплатить Лещенко за эту монету?

— Неважно.

— И все же?

— Да не думайте, это все официально бы делалось, через музей. Ну, десять тысяч. По каталогу она стоит двенадцать.

— Значит, вы ушли, оставив монету Лещенко?

— Все верно.

— А Лещенко?

— А что Лещенко? Проводил меня до двери, и все. А что должно быть еще?

— Еще должно быть то, что Лещенко после вашего ухода нашли убитым.

— Говорю же, когда я уходил, он был жив, не трогал я вашего Лещенко.

— И коллекцию не похищали?

— Коллекцию? Да вы смеетесь. Ее, во — первых, не унесешь.

— Вы взяли только античные монеты, хранившиеся в сейфе.

— Не брал я никаких античных монет. Ушел, и все.

— Взяли, Лагин. Взяли, и цель у вас была вполне определенная: передать похищенные монеты иностранцам, с которыми вы связаны.

— Какие еще иностранцы? Вы что, гражданин следователь? Не знаю я никаких иностранцев!

— Знаете, только тщательно скрываете эту связь.

— Какую еще связь? Я вам признался как на духу: у Лещенко вчера я был, хотел вернуть свою монету. Остального, о чем вы говорите, знать не знаю.

Ловлю взгляд стоящего за спиной Лагина Русинова. Понимаю, полковник дает понять: с такими темпами допрос может затянуться надолго. Что ж, кажется, на сегодня его можно заканчивать. Интересно, конечно, что это за монета, серебряный рубль 1742 года, но в монетах я понимаю слабо и вряд ли справлюсь с этим без помощи Уварова. По крайней мере, я выяснила главное: все ответы Лагина тщательно продуманы, значит, в какой‑то степени лживы.

19

Утром позвонил Русинов:

— Юлия Сергеевна, вам уже сообщили, что знакомая Лагина — некто Шахова? Шахова Марина Андреевна, проживающая на Лиговке, дом тридцать восемь.

— Нет. Кто ее опознал?

— Мать Лагина, по фото. Эта Шахова работает официанткой в ресторане «Тройка». Кроме того, у меня есть информация, что Лагина и Долгополова не один раз видели вместе.

— Спасибо, Владимир Анатольевич, приму к сведению.

Положив трубку, подумала: крайне важно, если я хочу, чтобы следующий допрос Лагина увенчался успехом, привлечь к нему Уварова. Пусть Уваров сидит и слушает все, что будет говорить Лагин. Уваров может молчать, может задать пару вопросов, но это будет мой тыл, во всем, что касается нумизматики, я должна чувствовать себя уверенно. Ведь от того, как я спрошу Лагина, зависит многое, может быть, даже все. Кроме того, надо встретиться с Сурковым и, конечно, поговорить с Шаховой. Причем сделать это так, чтобы узнать хоть что‑то о коллекции и возможном местопребывании Долгополова. Нет, вызывать Шахову в прокуратуру я не буду, просто зайду в ресторан «Тройка». Я уже собралась идти к Уварову в Петропавловскую крепость, когда позвонил Русинов:

— Юлия Сергеевна, я разговаривал с Константином Кирилловичем Уваровым, у него есть интереснейшие соображения. Свяжитесь с ним.

— Как раз собираюсь это сделать.

— Никаких особых новостей нет?

— Пока нет, Владимир Анатольевич. Как только будут, сообщу.

20

Уварова я застала в келье: вооруженный лупой, он сидел на высокой табуретке над заменявшей стол каменной доской. Когда я вошла, ловко съехал с табуретки, одновременно отодвинув в сторону старинную рукопись и заложив за ухо инструмент, напоминавший длинную иглу с рукояткой. Усадив меня на некое подобие скамейки с резной спинкой, сел напротив на низенький сундучок.

— Весь вечер вчера прождал вашего звонка, звонил сам — бесполезно. Что‑нибудь случилось?

— Ничего не случилось, Константин Кириллович, просто тот, кого мы искали, пришел домой довольно поздно, только и всего. Сами знаете, что такое задержание, знакомы с этим.

Уваров уставился в угол, будто что‑то потерял на вытертых временем каменных плитах.

— Молодой человек по фамилии Лагин?

— Лагин, совершенно верно.

— Вчера я попробовал навести о нем справки. Действительно, некоторые коллекционеры знают этого юношу. И что с ним? Он задержан?

— Задержан, но причастность к убийству Лещенко категорически отрицает. Но не скрывает, что у него нет алиби.

Эксперт встал, повернулся к подслеповатому оконцу кельи.

— Интересно. Как я понимаю, вы приехали утром?

— Нет, вчера в три часа ночи. — А ведь я должна поделиться своим открытием с Уваровым. Должна, обязана. — Константин Кириллович…

Уваров обернулся:

— Да? Слушаю, Юлия Сергеевна.

— У меня появились кое — какие мысли, я хотела даже вам позвонить вчера ночью, но не решилась.

— Почему, позвонили бы — в три часа ночи я как раз просматривал последнюю справочную литературу. Вот… — тронул лежащий на столе толстый том в суперобложке. — Очень интересная книга, определитель русской серебряной монеты Дьячкова и Узденникова. Посмотрите, это любопытно.

Я взяла книгу, перелистала страницы. Фотографии монет, гравюры с изображением значков, таинственные буквы глаголицы, колонки описаний. Ничего не понимая, все же сказала:

— Да, в самом деле интересно.

— Именно здесь я нашел подтверждение моих сомнений по поводу женщины, которую искал ваш молодой человек.

Услышав это, я поневоле уставилась на один из значков, изображающих всадника с копьем на крылатом коне.

— Здесь?

— Здесь, Юлия Сергеевна, не улыбайтесь. Похоже, ваш молодой человек искал не женщину, а монету.

Не женщину, а монету. Ну конечно, Лагин требовал у Лещенко вернуть монету, именно монету. Слова Уварова предугадывают мое открытие — о монете, открывающей не только дверь квартиры, но и сейф. Еще не зная, что имеет в виду Уваров, подумала: важно, что этот мой вывод подтверждает сейчас эксперт — специалист.

— Знаете, Константин Кириллович, это очень важно.

— Что именно важно?

— То, что Лагин искал монету. Но мне нужно подтверждение, официальное подтверждение, что это было именно так.

— Подтверждение в этой самой книге, у вас в руках. Видите ли, у нумизматов свой язык, непосвященному их разговор вообще может показаться тарабарщиной. Свидетельница, слышавшая, как Лагин настойчиво требовал вернуть ему какую‑то Елизавету или Екатерину, точно она не помнит, подумала, что речь шла о женщине. А на самом деле… Разрешите? — Уваров взял книгу, перелистал страницы. — Вот, эта мысль мелькнула у меня сразу, когда я услышал о фразе: «Отдайте мне мою Елизавету», но я хотел ее проверить. Видите? Вот что требовал отдать ему Лагин, вот эту «Елизавету», вот она. — Он показал фотографию монеты с женским профилем. — Так называемая «Елизавета», монета достоинством в один рубль с профилем императрицы Елизаветы, отчеканена в 1758 году, конечно же речь шла не о женщине, а о монете, и о монете редчайшей, видите индекс — тире, совмещенное с двоеточием? Это предпоследняя степень редкости, но есть и последняя, которая обозначается двумя буквами — «ЕД» и означает «единичная», иначе, монет существует всего несколько штук, адрес, как правило, хранится в тайне. Вот видите, еще одна «Елизавета», также достоинством в один рубль, но отчеканенная в 1742 году, у нее именно этот индекс — «ЕД».

Я вгляделась в фотографию. Вполне может быть, что это тот самый русский рубль 1742 года, о котором говорил Лагин.

— Простите, Константин Кириллович, за наивный вопрос: эта «Елизавета», конечно, монета ценная?

— К монетам такого класса слово «ценная» не очень подходит. У монеты есть госцена, если вы откроете последний каталог, там проставлена стоимость, двенадцать тысяч рублей. Но цена эта проставлена чисто номинально, если такие монеты и появляются в продаже — они выставляются на аукционы. Допустим, если бы на аукционе «Сотби» появилась одна из четырех «Елизавет» 1742 года, во что я не верю, она бы ушла за сумму, в десятки, если не в сотни раз превышающую номинальную плату. Вы говорите, Лагин сам назвал эту монету?

— Сам. Он сказал, что эта монета, русский рубль 1742 года, послужила поводом для его знакомства с Лещенко.

— Что значит «поводом»?

— Он отдал эту монету Лещенко для консультации.

— Он что, утверждает, что был владельцем монеты?

— Утверждает. По его словам, около двенадцати лет назад эту монету подарил ему некто Савостиков. Вы слышали такую фамилию?

Уваров с сомнением покачал головой:

— Слышал, но… Во — первых, исключено, чтобы у Савостикова могла оказаться подлинная «Елизавета» 1742 года, во — вторых, даже если это и так, он никогда не п о д а р и л бы ее Лагину. Никогда. Тем более двенадцать лет назад. Но у вашего юноши серьезная осведомленность, Савостиков действительно был крупным коллекционером.

— Был?

— Лет пять назад он умер от инфаркта, но дело не в этом. Дело совсем не в этом. — Уваров снова стал рассматривать угол кельи, будто надеялся что‑то там найти. — Вы сказали, что у вас есть какие‑то соображения?

— Да. Я считаю, Лагин действительно дал эту монету Лещенко для консультации. — Я помедлила, но Уваров только пробурчал:

— Так, так… я слушаю…

— Они договорились о каком‑то определенном сроке, но Лагин раньше срока стал ломиться в квартиру Лещенко с требованием вернуть монету. Лещенко был вынужден его впустить и даже открыть сейф, в котором хранилась монета. Об остальном можно догадываться.

Уваров долго сидел, шевеля губами, будто что‑то подсчитывая.

— Стройная система. Очень стройная. Но есть в ней одно «но».

— Какое?

— О Лагине я услышал только, от вас, судить о его действиях не могу, поэтому буду рассматривать события со своей точки зрения. Так вот, если бы у Лещенко появилась такая монета, пусть лишь предложенная на консультацию, пусть на короткий срок, пусть возможная подделка, он обязательно сказал бы об этом мне. Обязательно. Даже сомнение, даже слабая надежда, что он откроет одну из «Елизавет» 1742 года здесь, в Ленинграде, было бы для него событием. Только подумать — «Елизавета» семьсот сорок второго года. Но он почему‑то сказал мне лишь о знакомстве с Виктором, о том же, что тот предложил ему на консультацию «Елизавету» с индексом «ЕД», даже не упомянул. Чем это объяснить?

— Может быть, он хотел сначала проверить подлинность монеты? Убедиться, что она настоящая?

— Насколько я понял, монета у Арвида Петровича лежала около недели, время достаточное, чтобы убедиться, подлинник это или подделка. Да и вообще, Арвид суеверием не отличался, сглазу не боялся, какой смысл ему это скрывать, тем более от меня?

— Может быть, это была другая монета, и Лагин нарочно темнил?

— Может быть. Кроме того, есть еще одно сомнение насчет того, что Лещенко открыл сейф, когда Лагин вошел в квартиру. Не уверен, что Лещенко положил бы неатрибутированную, то есть непроверенную, монету в сейф. Самое для нее место в шкафу, на верхнем планшете.

— То есть у вас есть уже несколько сомнений, а может набраться и больше?

— Безусловно. Понимаете, Юлия Сергеевна, со многим, что я от вас услышал, можно спорить, хотя в целом версия интересная. Но она требует тщательной проработки. Тщательной.

— Вы согласны помочь мне в этой проработке?

— Согласен не то слово. Обязан.

— Я хочу попросить вас присутствовать на следующем допросе, вы не против?

— Отчего же, помогу, чем смогу.

21

Выйдя из Петропавловской крепости, я решила пройтись до прокуратуры пешком. Двинулась по любимому маршруту: вдоль Кронверкского пролива к стрелке Васильевского острова, мимо здания Биржи, Ростральных колонн, Адмиралтейства. Идти было легко, погода стояла солнечная, но не жаркая, большинство прохожих было уже без плащей. Я люблю эти дни — по ленинградским понятиям пока еще весна, в тени холодок, но ясно, вот — вот наступит лето. Я старалась думать именно об этом, о предстоящем лете. Усмехнулась: хорошо, когда есть с кем провести лето. Когда до прокуратуры оставалось минуты две хода, перешла улицу и увидела Русинова — он шел в нескольких метрах впереди. Подумала: идет легко и пружинисто. Сколько ему лет — за сорок пять? Да, наверное, около сорока пяти, может, чуть больше, но пятидесяти нет наверняка. Кажется, идет туда же, куда и я, в прокуратуру. Точно. Поневоле прибавила шагу. Русинов увидел меня, остановился:

— Это судьба, Юлия Сергеевна. Я ведь к вам.

— Очень приятно. — Улыбнулась. — Идемте?

Не сдвинулся с места.

— Давайте будем честными, вам очень хочется сидеть в своем кабинете? — Так как я промолчала, добавил: — Видите кафе наискосок? Почему бы не зайти туда, оно наверняка пустое?

Это кафе я хорошо знала, и знала, что там сейчас пусто, и очень хотела зайти туда с Русиновым, но безразлично кивнула:

— Зайдем, делу от этого хуже не станет.

— Вы правы, делу хуже не станет.

Мы взяли два кофе и пирожные, сели за столик у окна, и я рассказала о своих выводах, которые сейчас показались мне не такими убедительными… Русинов долго молчал, наконец вежливо улыбнулся:

— Идея умышленного отказа от алиби. А что, интересно. Только…

— Да, только?

— Что касается вывоза коллекции каким‑то другим путем, сомневаюсь. И по очень простым причинам. Во — первых, три тысячи монет сразу вывезти сложно. Во — вторых, судя по почерку, преступники не новички и разбираются в тонкостях. Вряд ли они отдадут сразу всю коллекцию. Ведь понимают: одна монета, проданная Пайментсу даже за десятую часть стоимости в валюте, обогатила бы их. Согласны?

— Согласна, Владимир Анатольевич. Сказывается некомпетентность.

— Дело не в этом, вы прекрасно ведете расследование. Что же до нумизматики, у вас теперь целых два консультанта. Константин Кириллович и я. Он сообщил свое мнение по поводу слова «Елизавета»?

— Сообщил.

— Честно говоря, чуть — чуть обидно. К выводу, что имелась в виду не женщина, а монета, я пришел еще вчера и тоже мог перед вами отличиться.

— Но почему‑то мне об этом не сказали.

— Колебался. — Замолчал. — Вы не могли бы еще раз повторить, что вам говорил Лагин по поводу рубля 1742 года? Насколько я понял, он утверждает, что этот рубль ему подарил коллекционер по фамилии Савостиков?

— Да, Савостиков Геннадий Леонидович.

— Лагин утверждает, монета была подлинной?

— Подлинной. Так он говорит.

— Зачем же он отдал ее Лещенко для консультации? По его версии? И не только по его, но и по вашей?

— Ну… может быть, хотел уточнить стоимость? Просто продать?

— Если бы он хотел «просто продать», он бы и продал, сразу же получив деньги. Нет, здесь в показаниях Лагина явный провал. Потом возникает какая‑то путаница. Лещенко якобы сказал, по словам Лагина, что монета фальшивая, а потом вдруг переменил мнение. Не похоже все это на такого знатока, как Арвид Петрович.

— Именно поэтому я попросила Константина Кирилловича присутствовать на следующем допросе Лагина. Думаю, он поможет разобраться в этих тонкостях.

— Безусловно. Жаль, нет в живых самого Савостикова, с его помощью было бы легче понять эту механику. У меня для вас тоже есть новости. Допрошен Сурков, он категорически отвергает какую бы то ни было связь с иностранцами.

— Отвергать мало.

— Мало, но ведь его связь с иностранцами нужно еще доказать. Доказательств нет. И еще: проверка показала, что и у Шаховой никаких контактов с иностранцами не наблюдалось. И вообще, на работе она характеризуется положительно.

— Тем не менее она уже год встречается с Лагиным.

— Верно. Вот я и подумал: с одной стороны, эта Шахова действительно может быть ангелом, с другой — в тихом омуте черти водятся.

— Согласна. Я как раз и собираюсь изучить ее ближе.

Русинов тронул чашку:

— Простите, Юлия Сергеевна, забыл спросить, что, если нас увидит ваш муж? Поймет ли он, что мы говорим о деле?

— Владимир Анатольевич, у меня нет мужа.

Сделал вид, что занят размешиванием кофе. Посмотрел в упор:

— В самом деле?

— В самом деле.

— И никогда не было?

— Никогда не было. — Меня начали злить это, но Русинов не сразу понял.

— Такая красивая женщина и… — посмотрел на меня. — Простите. Поделом, старый дурень, называется, сделал комплимент. Что мне теперь делать, а?.. Вот что, не будем как цапля и журавль, помните сказку? Вернемся к Шаховой. Я давно не был в ресторанах, обедаю главным образом на службе. Что за ресторан «Тройка»? Где‑то слышал, там хорошая кухня.

— Да, туда ходят вкусно поесть. В «Тройку», насколько я знаю от вас, часто заходил Долгополов. Шахова же самым тесным образом связана с Лагиным. Поэтому, может, поговорим с ней вместе — прямо там, на работе?

22

В этот же день атташе Посольства СССР в Великобритании по культуре и искусству Андрей Долженков, молодой и подающий надежды дипломат, сидел в холле представительства аукциона «Сотби» на Стрэнде в Лондоне и изучал только что выложенные на стол проспекты, в которых перечислялись экспонаты ближайшего аукциона. Наконец он заметил в самом углу последней страницы вкладыш — вставленный в каталог глянцевый лист с коротким объявлением: «Елизаветинский рубль. Русская монета XVIII века, первой половины (1742). Начальная стоимость — 100 000 фунтов стерлингов». Под текстом темнела крохотная фотокопия монеты, на которой можно было все‑таки разобрать профиль императрицы Елизаветы. Долженков достал блокнот, тщательно переписал объявление, быстро вышел на улицу и взял такси.

Вскоре из Лондона в Москву ушел телекс:

«На аукционе «Сотби» выставлена для продажи монета «Елизаветинский рубль 1742 года» с профилем императрицы Елизаветы. Начальная стоимость — 100 000 фунтов стерлингов».

23

Изучив сообщение, Русинов около часа сидел, разглядывая видневшиеся в окне крыши. Наконец вырвал листок из блокнота, набросал короткий текст.

В телексе, который вскоре ушел в Лондон, значилось:

«Монета «Елизаветинский рубль 1742 года» вывезена из СССР незаконным путем. Просим немедленно приостановить продажу монеты. Работникам посольства необходимо срочно добиться осмотра монеты, сфотографировать ее и тщательно переписать все замеченные дефекты и царапины на аверсе, реверсе и гурте. Результаты осмотра и фотографию монеты просим немедленно телеграфировать».

24

Стройная, гибкая, с огромными синими глазами, она приблизилась к нашему столику и посмотрела на Русинова. Владимир Анатольевич, в своей куртке и джинсах, а тем более в паре со мной, выглядел завзятым прожигателем жизни. Сейчас, перед ужином, ресторан «Тройка» был почти пуст; кроме нашего было занято всего два столика. Губы Марины Шаховой вздрогнули:

— Что желаете?

На официантке была строгая синяя юбка, белоснежный передник, наколка. На вид Шаховой можно было дать не больше двадцати, хотя я знала, что ей двадцать пять. Может быть, она и увлекалась золотом и камнями после работы, но сейчас никаких украшений на ней не было. Мать Лагина была права: в ее красоте, в наигранной наивности синих глаз пряталось что‑то настораживающее. Русинов улыбнулся:

— Хотим выпить кофе.

Нет, эта девочка никуда от меня не уйдет. Только бы установить, что она знает Долгополова. Конечно, я могла бы сразу представиться и спросить, знает ли она, во — первых, Долгополова, во — вторых, Лагина, но мне хотелось некоторое время посмотреть на подругу Лагина со стороны. Смерив Русинова взглядом, Шахова ответила нейтрально:

— Пожалуйста, я слушаю.

Да, в ней есть все, чтобы нравиться мужчинам. Стройность, легкость, уверенность в себе. Но главное, в ней есть какая‑то тайна, что‑то, закрытое для других, — это чувствуется во всем: в глазах, в манере говорить, в каждом движении.

— Гренки с сыром есть?

— Да, есть. — Я смотрела, как Шахова быстро записывает в блокнот заказ; красивые руки, длинные пальцы, ухоженные ногти, ручка «Паркер», плавно плывущая над блокнотом. — Все?

— Все, если не считать кофе со сливками. — Русинов закрыл меню.

— Хорошо, сейчас я все принесу.

Я поняла не только Лагина, но и Русинова, который непроизвольно посмотрел ей вслед. У мужчин в этот момент бывает довольно глупый вид, но я его простила. Повернувшись, Владимир Анатольевич поймал мой взгляд — и покраснел:

— Я выглядел глупо, да, Юлия Сергеевна?

— Она действительно хороша. Я вот о чем: как вы думаете, она знает Долгополова?

— Долгополов здесь бывал, она его обслуживала. И не раз. Значит, она его знает.

— Железная логика. Официантка не обязана знать клиентов. Короче, вместе, вне обслуживания, их никто не видел?

— Не знаю. У меня таких данных нет.

Я хотела только одного: установить, что посредником, познакомившим Лагина и Лещенко, был Долгополов. Если бы я была твердо уверена, что Марина Шахова и Эдуард Долгополов знакомы, многое встало бы на свои места. Треугольник Лещенко — Долгополов — Лагин в таком случае замкнулся бы.

— Жаль, — сказала я. — Но если мы найдем свидетелей, которые подтвердят, что Долгополов и Шахова знакомы, я буду счастлива.

Подойдя, Марина Шахова осторожно поставила на стол кофейник, кувшинчик со сливками, накрытую салфеткой тарелку с гренками и ушла. Сделав вид, что занята кофе, я заметила уголком глаза: остановившись в проходе, официантка что‑то коротко сказала метрдотелю, тот невозмутимо кивнул, тут же исчез.

— Владимир Анатольевич, кажется, нас засекли.

Не поднимая головы, Русинов покосился:

— Не может быть.

— Может, и причина простая: у Марины Шаховой заряженность на проверку. Она наверняка видела вас когда‑нибудь в форме.

— Я никогда не бывал здесь. Да я и вообще не хожу в форме.

— Это не имеет значения. Ничего, мы свое дело сделали, сейчас наша задача красиво уйти. Сможем?

— Лично я — постараюсь. А вам советую остаться. И поговорить с Шаховой с глазу на глаз, как женщина с женщиной.

— Хорошо. И неплохо было бы, чтобы у Суркова и Михеевой взяли показания, знают ли они Лагина.

— Вас понял, Юлия Сергеевна.

Русинов ушел, сделав это еще более красиво, чем я ожидала; примерно минут через пятнадцать, выскользнув из‑за портьеры и сделав дружелюбное лицо, Марина Шахова занесла над блокнотом «Паркер»:

— Что‑нибудь еще?

— Спасибо, ничего. Посчитаете?

— Конечно. — Шахова смотрела на меня, как полагается хорошо подготовленной официантке. — Два двадцать четыре.

Я положила на скатерть два рубля, придавила их мелочью. Если бы она призналась, что знает Долгополова! Если бы!

— Большое спасибо. Кофе был замечательным. Вы ведь Марина Шахова?

Взяв деньги, Шахова улыбнулась, но на этот раз улыбка оказалась нарочито деревянной.

— Совершенно верно, я Марина Шахова. Простите, что‑то не так?

— Нет, все так.

— Вам что‑то нужно?

— Меня зовут Силина, Юлия Сергеевна Силина, я следователь городской прокуратуры.

— Очень приятно.

— Марина, я хотела бы поговорить с вами.

— Пожалуйста. Вы хотите прямо здесь?

В глазах официантки что‑то мелькнуло, но уже через секунду они стали чистыми, как лесное озеро. Никакой реакции, никакого удивления. Да, скорей всего, она догадалась, зачем я пришла. Значит, она уже все продумала. Жаль.

— Я готова, товарищ следователь, где?

— Лучше в каком‑нибудь служебном помещении.

— Даже не знаю, куда вас пригласить. Может быть, в кабинете метрдотеля?

— Если это удобно.

— Удобно. — Шахова кивнула, мы прошли за портьеру; пропустив меня в пустой кабинет, официантка показала на кресло:

— Прошу, садитесь. — Дождавшись, пока я сяду, села сама. — Слушаю вас, Юлия Сергеевна.

Пытаясь найти общий язык, я улыбнулась. Шахова, помедлив, улыбнулась в ответ. Улыбка у нее действительно была замечательной. Наивная, обворожительная улыбка первоклассницы. Да, в ней есть тайна, есть, никуда не денешься. И наверняка она нарасхват, любой ресторан может гордиться такой официанткой.

— Я слушаю.

— Вас не интересует, почему я хочу с вами поговорить?

— Интересует, но… Я привыкла не быть любопытной. Но если вы так хотите — почему? Что‑нибудь по работе?

— Нет, не по работе.

— Тогда что же?

— Как давно вы видели Виктора Лагина?

Я ожидала увидеть в ее взгляде удивление, испуг, тревогу, ну, по крайней мере, простое любопытство — но глаза Марины Шаховой были спокойны.

— Виктора Лагина? Виктора Лагина. Напомните, кто это?

Или она говорит искренне, или это старый, хорошо проверенный трюк: мол, за день приходится видеть столько людей, что всех просто невозможно запомнить. Может быть, она и знает Виктора Лагина, может быть, даже встречалась с ним, но точно вспомнить не в состоянии. Строя ответы таким образом, свидетель в дальнейшем всегда может отказаться от показаний.

— Так вы напомните?

— Виктор Александрович Лагин, тридцати двух лет, если вам это сможет помочь.

— Знаете, в конце смены все в глазах разбегается. Их столько, честное слово, вы даже представить не можете. Виктор Лагин… Кажется, все‑таки я с таким встречалась. Но точно сказать не могу.

Выйдя на улицу, я была вынуждена признать: схватку с Мариной Шаховой я проиграла. Ладно, не будем падать духом, завтра я вызову официантку в прокуратуру, кроме того, у меня всегда в запасе испытанное средство — очная ставка с Лагиным. Не откладывая, я послала Шаховой вызов на завтра в прокуратуру.

Вечером позвонил Русинов. Он сообщил, что допросил Суркова и Михееву, они официально подтвердили, что не знают Лагина. Помедлив, сказал еще одну новость: свидетелей, могущих подтвердить факт знакомства Шаховой и Долгополова, найти так и не удалось.

25

На официальный допрос ко мне в прокуратуру Шахова пришла к десяти утра, но разговора с ней у меня снова не получилось. Как и вчера, официантка продолжала утверждать, что не может вспомнить, встречалась ли она с человеком по фамилии Лагин. Может быть, и встречалась, но точно она не помнит. Сколько я ни старалась, я так и не смогла настроить Шахову на доверительный разговор. Отпустив официантку, я созвонилась с Уваровым и поехала в ИВС.

После того как конвоир ввел Лагина, тот посмотрел на меня, на Уварова — и молча сел. Хороший признак: Лагин не знает Уварова в лицо и не подозревает, кто он такой. Значит, не сможет откорректировать ответы. Надеясь втайне, что на поведении Лагина скажется время, проведенное в ИВС, я нарочно долго раскладывала бумаги. Стала заполнять протокол, спросила, не поднимая глаз:

— Ну что, Лагин, все продумали?

— Не понимаю, Юлия Сергеевна. Что я должен был продумать?

Посмотрев на Лагина, увидела в его глазах ту же насмешливую уверенность, с которой он разглядывал меня в Лугове. А также — искреннее удивление, недоумение, как можно его в чем‑то подозревать. Хорошо, пусть хитрит, пусть притворяется невинным — вопросы должны быть точными и бить по главным направлениям.

— Лагин, знаете ли вы Эдуарда Васильевича Долгополова? Работника Ленаптекоуправления?

— Первый раз слышу.

— Есть показания свидетелей, неоднократно видевших вас вместе с Долгополовым.

— Не знаю, с кем и кто меня там видел. Человека, о котором вы спрашиваете, я не знаю, вот и все. А видеть меня могли, видеть никто не запрещает.

— Пытаетесь запутать следствие, Лагин. Долгополов, именно Эдуард Долгополов познакомил вас с Лещенко.

Уголки глаз дрогнули — но лицо неподвижное, почти каменное:

— Ничего подобного. С Лещенко я познакомился сам.

— Почему вы скрываете факт знакомства с Долгополовым?

— Ничего я не скрываю, гражданин следователь. Не знаю я этого Долгополова, ну что вы в самом деле? Не знаю, и все. С Лещенко я познакомился сам, причину знакомства указал, все открыл как на духу. Готов отвечать на любые вопросы, спрашивайте.

— Спрошу. Итак: с какой целью вы хотели познакомиться с Лещенко?

— Я хотел показать ему монету, чтобы он оценил ее.

— Какую монету?

— Рубль 1742 года.

— Как у вас оказалась эта монета?

— Мне подарил ее коллекционер Савостиков.

— Когда?

— Давно. Я только пришел из армии.

— В каком году конкретно?

— Считайте сами — двенадцать лет назад.

— Вы знаете, сколько стоит эта монета?

— Знаю. Двенадцать тысяч.

— И Савостиков просто так подарил вам эту монету?

— Тут есть одна тонкость, Юлия Сергеевна. Савостиков был уверен, что это подделка. Фальсификат.

Интересно. Это как раз то, чем интересовался Русинов.

— А на самом деле?

— Видите ли… Я сам сначала думал, что это подделка. Но потом, недавно, достал монету, смотрю — жутко похожа на подлинник.

Я незаметно покосилась на Уварова — тот сидит спокойно, только что‑то подрисовывает в блокноте. Лагин вздохнул:

— Просто жутко. Кому показать? Лещенко, конечно. Вот и все. Я и показал.

— И что же Лещенко?

— Старик сразу же сказал, что это подлинник и, возможно, он купит монету. Но попросил оставить — на время. Я позвонил через два дня, он: простите, молодой человек, ошибся, можете забрать монету, это явная подделка.

Уваров сидел так же спокойно. Лагин потер лоб:

— Вообще‑то я знаю, Лещенко человек честный, но тут закралось сомнение, ведь сначала он сказал, что это подлинник. Обидно стало, но хорошо, думаю, проверим. Взял у него монету, прихожу домой, смотрю — монета‑то не моя. Действительно, фальшивка, самая настоящая фальшивка, но главное — не моя.

Уваров сказал раздельно:

— Как вы это определили?

— А что тут определять? Свою монету я знаю как облупленную. Каждую отметинку, зазубринку, характер чеканки. А тут смотрю, совершенно другая монета, подсунул старик липу.

Уваров хмыкнул:

— Сомневаюсь, чтобы Лещенко кому‑нибудь мог подсунуть липу.

— Да я сам удивился, подумал еще: вот тебе и честный. Покрутил я этот кругляшок, вечером ничего делать не стал, а утром — к нему. Час, наверное, ломился, он не пускал. Я ему: Арвид Петрович, отдайте монету по — хорошему, а он — отдал же я вам монету, что вам еще нужно?

Лагин говорил, воодушевляясь, почти увлеченно, и я подумала: до чего же все точно размечено, не придерешься.

— А потом?

— А что потом? Потом он меня все‑таки впустил.

— Странно. То не хотел пускать, то вдруг впустил.

— Не знаю уж, почему он меня впустил. Совесть ли заговорила, или что.

— Что было дальше?

— А что дальше? Впустил он меня, открыл сейф — да, говорит, вот ваша монета, это действительно подлинник, я его у вас покупаю.

— Так и сказал — покупаю? — тихо спросил Уваров.

— Да, так и сказал. Хотите, можете забрать, хотите оставляйте, но считайте, монету я купил. Покупку оформим через музей, чтобы не было претензий.

Лагин смотрел на Уварова, будто ждал решения своей участи. Уваров сказал так же тихо:

— Это была ваша монета? На этот раз?

— Да, на этот раз была моя. Все метки, царапины, просечки, от и до. Свою монету я знаю.

Уваров кивнул: «у меня все». Я продолжила:

— Вы забыли одну деталь.

— Какую?

— Никто не звонил Лещенко по телефону, — прежде чем он вас впустил?

— По телефону… — Лагин помедлил. — Действительно, звонили.

— Кто, вы не знаете?

— Откуда же я знаю? Лещенко мне не сообщал.

— Вы слышали, что он говорил?

— Извините — чужих разговоров не подслушиваю.

— Что‑то вы могли услышать. Обрывки слов, фраз?

— Я ничего не слышал.

— Значит, вы убедились, что это ваша монета, а потом?

— Я подумал: вряд ли старик второй раз обманет, да и потом, это же подлинник, они все на учете. Ну и ушел.

— Ушли — все?

— Ушел, и все.

— В какое время дня это было?

— Ну… примерно около двенадцати.

— Удивительно. Медэкспертиза показала, что как раз около двенадцати Лещенко были нанесены два смертельных ранения колюще — режущим предметом.

— Не знаю. Может быть, они и были нанесены, но меня при этом не было.

— Кем же они были нанесены? Ведь в квартире вас было только двое?

— Как будто двое.

— Кто же мог нанести Лещенко эти два удара колюще — режущим предметом, кроме вас, Лагин?

— Не знаю, гражданин следователь. Я эти удары не наносил.

— Хорошо, допустим. Что вы делали потом, выйдя от Лещенко?

— Поехал домой.

— На Белградскую улицу?

— Нет, в Лугово. — Лагин разглядывал меня все с той же уверенной усмешкой.

— Гладкая версия. Очень гладкая. И все‑таки изложу свою версию, хотите послушать?

— Отчего же не послушать, послушаем.

— Она почти такая же, как ваша, но с некоторыми дополнениями. Вы действительно познакомились с Лещенко и показали ему монету. Допускаю даже, что это был тот самый рубль 1742 года. Однако, и это дополнение первое, познакомились с Лещенко вы не сами, вас познакомил Эдуард Долгополов. Тот самый Долгополов, связь с которым вы так тщательно скрываете.

— Ничего я не скрываю. Я его не знаю на самом деле.

— Знаете, отлично знаете, это могут подтвердить многие. Вас видели сидящими вместе в кафе, выходящими, также вместе, из ресторана. Заранее сговорившись с Долгополовым, вы пришли к Лещенко и стали требовать у него монету. Лещенко не хотел пускать вас в квартиру, но в это время по телефону позвонил Долгополов. Не знаю, о чем говорили Долгополов и Лещенко, но подозреваю: Долгополов заранее незаметно для Лещенко положил монету в сейф и, так как Лещенко сообщил ему по телефону о вашем требовании, сказал, что монета, которую вы хотите получить, в сейфе. Лещенко открыл сейф, увидел монету и впустил вас в квартиру. Вы хладнокровно убили его, забрали монеты из сейфа и ушли. Затем одну или несколько из похищенных монет вы передали иностранцу, получив от него соответствующее вознаграждение. После этого решили улететь из Ленинграда и с этой целью приобрели в Зеленогорске билет на самолет Ленинград — Сочи. — Я достала из папки склеенные клочки авиабилета и показала Лагину. — Но потом справедливо решили, что увезти похищенную коллекцию на самолете будет трудно, если не невозможно. Поэтому вы выработали другой план — передали коллекцию Долгополову, который позавчера утром специально приехал для этого в Лугово. Есть свидетели, видевшие его машину; есть слепки и фотографии следов, оставленных протекторами этой машины. Пожалуйста. — Я протянула Лагину пачку фотографий. Он молча просмотрел их, вернул мне. — Факты, Лагин, неоспоримые факты подтверждают ваше участие в преступлении. Поэтому единственное, что вам остается, — признаться в содеянном. Другого пути нет.

Некоторое время Лагин сидел, что‑то обдумывал. Наконец поднял глаза, мне на секунду стало не по себе, в этих глазах стояла стальная решимость.

— Факты… Нет, Юлия Сергеевна. Не вижу я никаких неоспоримых фактов. Коллекции я не брал, иностранцам ничего не передавал, Лещенко не убивал, вот и весь сказ. Следы машины — и что? Человека, о котором вы спрашиваете, я не знаю, мало ли зачем его машина приезжала в Лугово?

— И билет на самолет вы не покупали?

— Покупал, ну и что? Человек не имеет права купить билет на самолет? Тем более я не улетел.

Лагин смотрел не мигая. Мне показалось, следующий вопрос будет к месту:

— Скажите, Лагин, вы знаете Марину Андреевну Шахову?

Лагин сцепил руки, заложил их за затылок, потянулся. Покачал головой:

— Юлия Сергеевна, запрещенный прием. Ну при чем тут Марина Шахова?

— Так вы знаете ее?

— Знаю, ну и что? С Мариной Шаховой я встречаюсь больше года, можете считать, это моя невеста. Удовлетворены?

— Удовлетворение здесь ни при чем, дело в факте вашего знакомства. — Сказав это, подумала: без очной ставки не обойтись. Нужно лишь выбрать момент, когда она принесет наибольшую пользу.

Лагин скривился:

— При чем тут факт нашего знакомства? Ко всему, о чем здесь говорилось, Марина Шахова не имеет никакого отношения. Оставим Шахову. Так вот: если вы думаете, что я изменю показания, — напрасно. Лещенко я не убивал, перед законом я чист, от милиции не скрывался. Можете допрашивать хоть каждый день, хоть два раза, буду стоять на своем. Все.

После того как Лагина увели, я посмотрела на Уварова.

— Константин Кириллович? Ваше мнение?

Эксперт держал перед собой раскрытый блокнот; лист был испещрен контурами «Елизаветы». Вздохнул:

— Мнения‑то у меня и нет. Все, что касается нумизматики, запутано до последней степени. И в то же время как будто чисто. Я так и не смог понять, была ли эта самая «Елизавета» подлинной или фальшивой, но, скорее всего, она была фальшивой. Это что касается нумизматики.

— А в остальном?

— В остальном у вашего Лагина все сходится.

— У моего Лагина… Константин Кириллович, вы видите, какую он выдвигает версию?

— Вижу.

— И что скажете? Это же липа, сплошная липа.

Уваров долго молчал. Наконец тяжело вздохнул, встал.

— Жаль Арвида Петровича. Жаль. Не хочу вас огорчать, Юлия Сергеевна, но, кажется, вы ничего не сможете с этой версией поделать. Если вам будет нужна моя помощь, звоните. Помните, я не сплю до поздней ночи. Сам же я сейчас позвоню Владимиру Анатольевичу, мне нужно уточнить с ним кое‑что. Потом позвоню вам.

— Спасибо.

Уже после ухода Уварова я сказала себе:

— Нет, я смогу что‑то поделать с версией Лагина. Смогу. Увидите, смогу.

Чуть позже позвонил Русинов. Он только что поговорил с Уваровым и подтвердил: в показаниях Лагина о «Елизавете» он, как и Уваров, видит много неясного.

26

Вечером я лежала у себя в квартире на Арсенальной набережной и прислушивалась, к темноте. Тихо. Только слышно, как с Невы ползет низкий глухой звук. Пароходный гудок, я хорошо знаю его тембр. На потолок ложатся тени, я думаю о Лагине. Иногда мне кажется, что многое, что он говорит, правда. Нет, все‑таки он что‑то скрывает. Значит, это лишь исполнитель, винтик, четко выполнивший свою функцию. О судьбе коллекции позаботятся другие. Не исключено, что ее попытаются, как предположил Русинов, вывезти за границу по частям. Каждая из трех тысяч похищенных монет имеет высочайшую аукционную цену. Лагин же, что там ни говори, для меня не просто подозреваемый; если мои выводы верны, он единственный участник преступной группы, находящийся — пока — в распоряжении следствия. Может быть, Лагина лучше освободить, установив за ним наблюдение? Но ведь тогда не останется никакой реальности, вещественности, связывающей следствие и преступников. Но дело даже не в этом, ведь если Лагин на самом деле убийца — я просто не имею права выпускать его на свободу. Он убьет еще кого‑нибудь.

Когда у женщины ничего не получается, она начинает ныть. Так вот, сейчас я ныла, я говорила сама себе, что бездарна, что, допрашивая Лагина, лишь убедилась в собственной беспомощности. Так тебе, неудачница, так, ничего не добившаяся в личной жизни. Мало того, что ты неудачница, ты еще и бездарный следователь. Совершенно бездарный. Ты допрашивала Суркова, Михееву, всех соседей Лещенко, но так и не узнала ничего нового. Ты ничего не смогла добиться даже от хрупкой синеглазой Марины Шаховой. Официантка по — прежнему твердит, что не помнит, когда и где встречалась с Лагиным, сам же Лагин отказывается говорить на эту тему. Теперь я почти уверена, ничего не принесет и очная ставка Шаховой и Лагина.

Наверное, я еще долго лежала бы так, продолжая ныть если бы не услышала где‑то совсем близко легкий шорох. Сначала мне показалось, что скребется мышь. Вот снова у самой двери возник, уполз в сторону и застыл слабо — настороженный, протяжный звук. Вот опять. Нет, это не мышь. Я выросла в деревне и знаю, как скребутся животные. Но если это не мышь — тогда кто? Привстав, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы. Пошла к двери, прижалась к ней вплотную и затаила дыхание. Несколько секунд все было тихо. Показалось? Нет, не показалось, я явственно услышала чье‑то дыхание. Кто‑то стоял с той стороны двери, прислушиваясь — так же, как и я. Кажется, женщина, дыхание легкое, мужчины так не дышат. Интересно, кому это понадобилось — стоять вот так и прислушиваться? Если подруга — почему она не позвонит? Если злоумышленница — почему она бездействует? Да и потом, что может найти злоумышленница в квартире следователя прокуратуры? Я осторожно повернула ключ, распахнула дверь — и увидела Марину Шахову. Она трясла головой. Что с ней? На ее лице страх, почти ужас. Глаза раскрыты, губы дрожат. Я хотела спросить, почему она стоит вот так, не нажимая звонка, но Марина быстро поднесла палец к губам. Ничего не понимая, я смотрела на нее в упор, пока не поняла, что она хочет только одного — войти. Втащила ее в дверь, замок щелкнул, но Марина тут же прижалась ухом к двери.

— Что с вами? И — как вы узнали мой адрес?

Лицо Марины сморщилось, она умоляюще подняла палец:

— Я вас выследила… Тише, пожалуйста. Я послушаю.

— Что послушаете?

— Сейчас… Пожалуйста, тише…

— Подождите, я зажгу свет.

Марина выпрямилась, прижалась к моему уху, зашептала:

— Нет, нет, пожалуйста, не зажигайте… Пожалуйста, я вас очень прошу, не зажигайте… Если узнают, что я у вас была… Если только узнают… Вы не представляете…

— Кто узнает?

— Пожалуйста, Юлия Сергеевна, ну пожалуйста… Я вас очень прошу… Вы не представляете, чего мне стоило прийти… Если узнают, это все, вы понимаете, все.

Завтра по этому поводу мне придется объясняться в прокуратуре. Марина отстранилась, я увидела, как она дрожит: крупно, судорожно, с перекошенным от страха и в то же время безучастным лицом. Я хорошо знаю, что такое настоящий страх, так вот, эта дрожь, крупная, безостановочная, и означает настоящий страх, панику. Неподдельный ужас, не дающий человеку опомниться.

— Снимите хотя бы плащ.

Мне показалось, эти слова немного ее успокоили, по крайней мере, она перестала дрожать, кивнула:

— Да, да, плащ. Конечно, плащ. Сейчас. Только посмотрите, не стоит ли кто‑нибудь под окнами, хорошо?

— Но кто может стоять?

— Пожалуйста, Юлия Сергеевна. Я только посмотрю. — На ее лице снова возник ужас, панический ужас.

— Хорошо, хорошо. Конечно, посмотрите.

— Вы не будете зажигать свет?

— Не буду.

— Я быстро. — Марина медленно двинулась в комнату, подошла к окну, выходящему на Неву. Я остановилась рядом. Отсюда, со второго этажа, все внизу выглядело обычным. Шли поздние прохожие, горел фонарь, освещавший часть комнаты, изредка проезжали машины. Чтобы успокоить Марину, я хотела спросить, закрыть ли шторы, но она, будто предугадав мои слова, подняла руку. Постояв некоторое время и убедившись, что ничего подозрительного внизу нет, повернулась. На Марине был легкий синий плащ, туфли на высоком каблуке и почти никакого грима. Длинные волосы зачесаны и собраны сзади в пучок. Нахмурилась, сказала одними губами:

— Извините.

— Ничего. Закрыть шторы?

— Не нужно. Пожалуйста, не нужно. Могут заметить.

— Кто?

— Неважно. Могут заметить, и все. Я сниму плащ?

— Конечно.

— Только сначала… — закусив губу, она нагнулась, сняла туфли. — Туфли сниму, а то стучат, ничего?

— Ну конечно. Подождите, я принесу тапочки.

— Я босиком.

— Перестаньте. — Я повела Марину в прихожую, заставила сунуть ноги в тапочки, сама сняла плащ, заметив, что ее плечи все еще дрожат, провела на кухню. Глаза давно привыкли к темноте, я хорошо видела лицо Марины, на нем все еще жил страх, хотя выражение ужаса, безучастной покорности судьбе прошло. Молча, движением руки усадила гостью на табуретку, шепнула:

— Сидите, я сварю кофе.

— Зачем, не нужно.

— Сидите. — Нашла турочку, плеснула воды. — Вы любите крепкий? Да не молчите, кофе вам сейчас не помешает. Крепкий?

— Да. Если можно.

— Можно. — Я следила, как закипает вода. Сейчас я пыталась сосредоточиться, представить, что именно заставило Марину так испугаться. Что‑то связанное с убийством Лещенко? С Лагиным? Может быть, с коллекцией? Расспрашивать девушку в таком состоянии бесполезно, я могу только насторожить ее, пусть все расскажет сама. Высыпала кофе, размешала, проследила, пока поднимется пена, разлила по чашкам. Поставила сахар, дождавшись, пока Марина возьмет чашку, отхлебнула вместе с ней, спросила:

— Ну как?

— Очень вкусно. — Делая вид, что пробует кофе, Марина подняла глаза, явно ожидая моих вопросов. Я промолчала. — Вы не спрашиваете, почему я пришла?

— Не спрашиваю.

— Знаете, я была дурой…

— Дурой?

— Да, когда говорила, что не помню о знакомстве с Виктором. Я все помню. Все. Каждую деталь. До мелочи.

— Давно вы с ним познакомились?

— Год назад. Это был май, я очень хорошо помню, как мы познакомились.

— Где это произошло?

— В кафе «Север».

— Почему же вы не хотели говорить, что знаете Лагина?

— Боялась ему повредить. Дура. Ведь если бы я сразу призналась вам, я бы с самого начала знала, что с ним. С самого начала.

Она закусила большой палец, стала раскачиваться в темноте — будто забыв, что я сижу рядом. Ну конечно, допрашивая Марину, я ничего не говорила ей об убийстве Лещенко и об аресте Лагина. Впрочем, я допускала, что она с самого начала знает об этом. Но ведь она могла этого и не знать. Могла.

— Неужели вы на самом деле не знали? Вы думали, я спрашиваю вас о Лагине просто так?

Марина остановилась, вынула палец изо рта, удивленно посмотрела на меня.

— Что? А — а. Нет, конечно. — Взяла чашку, сделала большой глоток. — Я понимала, что с Виктором что‑то случилось. Но думала сначала — он просто уехал и сообщит мне.

— Почему вы так думали?

— Так. К этому все шло. — Вдруг заплакала, жалобно заскулила, расплескивая кофе. — А теперь… теперь… Вы даже не представляете… — Она скулила в темноте, кофе лился на стол.

Я взяла ее за руку, поставила чашку.

— Успокойтесь. Ну, Марина? Успокойтесь. Что случилось?

— Н — ничего… — она продолжала, молча плакать. — Я узнала это только вчера от его матери. Господи, как все ужасно… Как ужасно.

— Что вы узнали?

— Что Виктор арестован, ну и… что он обвиняется в убийстве. Он не убивал. Честное слово, не убивал. Он не мог этого сделать, не мог.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю, я знаю! Знаю! — Она посмотрела на меня, закрыв чашку ладонью. Я вдруг увидела, как в ее глазах пляшут бесенята. — Виктор не убивал, запомните это! Раз навсегда запомните! — Теперь она смотрела, будто испугавшись только что сказанного.

— Кто же тогда это сделал?

На секунду в глазах мелькнуло сомнение. Провела рукой по лбу, сказала растерянно:

— Не знаю, честное слово, не знаю. Только знаю, что это не Виктор. — Вдруг посмотрела в упор, будто хотела выискать во мне какой‑то изъян, дефект, в котором сейчас должно быть ее спасение.

— Почему?

— Потому что это не Виктор. — Опустила голову, осторожно потрогала языком верхнюю губу. — Не спрашивайте больше об этом, Юлия Сергеевна! Не спрашивайте. Скажу только… — Замолчала.

— Да — скажу только? Продолжайте, Марина.

— Скажу только: теперь я понимаю, Виктор сам хотел, чтобы вы его арестовали.

— Зачем?

— Я ведь просила, Юлия Сергеевна, не спрашивайте об этом. Вы не представляете, они… Они способны на все. Они могут сейчас, прямо сейчас, войти сюда, в эту квартиру, убить нас с вами, уйти — и никто ничего не узнает. — Марина говорила слишком серьезно, поэтому я решила не переубеждать ее. — Если бы они знали, что я здесь, они бы так и сделали.

— Вы думаете, они не знают?

— Во всяком случае, по ощущению — мне удалось пройти незаметно.

Хорошо, приму правила ее игры, Но буду задавать вопросы по всем линиям.

— Вы считаете, именно они убили Лещенко?

Я следила за ее лицом: сейчас, в свете уличного фонаря, оно было освещено наполовину. Вот Марина чуть повернулась, луч, будто нарочно подчеркивая беспомощность лица, выхватил из темноты несколько разрозненных, не связанных друг с другом точек.

— Неужели вы не понимаете, как только я скажу что‑то по этому поводу, сразу подпишу себе приговор. Сама, собственными руками.

Надо ее успокоить, во что бы то ни стало успокоить, но в то же время я должна задавать вопросы.

— Я это понимаю. Понимаю, Марина.

Она повернулась, посмотрела пристально. Сказала тихо:

— Честное слово? Ну вот, тогда — это они. О господи, Юлия Сергеевна, конечно, это они. Вы знаете, когда я вас увидела в первый раз… Тогда, утром, в «Тройке»… Я возненавидела вас. Не знаю почему, но я готова была… Просто не знаю, что я готова была сделать.

— Я вам не понравилась?

— Это не то слово. Да и дело не в этом.

— Я подала какой‑то повод?

— Нет, повода не было. Просто я сразу поняла, что вы пришли из‑за Виктора. Я уже чувствовала, с ним что‑то случилось. Ну вот. А потом, когда узнала, что с Виктором… Что его арестовали, что он обвиняется в убийстве… Я вдруг поняла, что я одна на всем белом свете. Одна, совершенно одна. И никто мне не поможет. Никто, вы понимаете? Поэтому я и пришла, мне просто не к кому больше идти, да и… Вы женщина, вы поймете. Знаете, когда все в жизни не ладится, когда не можешь встретить человека и вдруг его находишь — это становится чем‑то… Каким‑то особым счастьем. В это трудно поверить. Вот так и случилось, когда я встретила Виктора… Не думала, не гадала… И вот — теперь это мое счастье исчезло. Растаяло, ушло сквозь пальцы.

— Что, этому помешали они?

Опять ее лицо распалось на несколько частей.

— Поверьте, я в самом деле их не знаю.

— Они связаны с Долгополовым?

Некоторое время она будто вслушивалась в эту фразу. Повернулась настороженно:

— При чем тут Долгополов?

— Ни при чем?

По привычке дернула плечиком, отвернулась:

— Может, и при чем. Но Долгополов мелкая сошка.

— Долгополов ведь знает Лагина? Марина?

— Знает, и что из этого? Поймите, дело совсем не в Долгополове. — Отвернувшись, она стала рассматривать улицу, я видела теперь только часть ее щеки. — Юлия Сергеевна, я вас очень прошу, не говорите Виктору о том, что я приходила.

— Почему?

— Если вы ему скажете, вы сделаете очень плохо для всех. Для него, для меня, для вас. Вы не скажете ему?

— Но как я могу не говорить, если я должна вести расследование? Ведь я должна выяснить все до конца? Если, как вы говорите, Лагин действительно не виноват, это в его же интересах.

— И все‑таки я вас очень прошу, не говорите ему. Вы ничего этим не добьетесь, только испортите все. Обещаете, что вы ничего ему не скажете?

Во мне снова возникло ощущение несерьезности всего, что происходит, ощущение, что мы с Мариной играем в какую‑то игру.

— Хорошо, я не буду говорить Лагину о вашем приходе, но использовать то, что узнала, от вас, я просто обязана.

— Юлия Сергеевна, милая, золотая, вы не понимаете, насколько это серьезно. Я уже жалею, что пришла к вам. — Вздохнув, она встала, поежилась, шагнула к двери.

— Вы куда?

— Н — не знаю. Домой, наверное.

— Вы можете остаться у меня. Себе я постелю здесь, вас положу в комнате.

— Нет, нет, спасибо. — Она смотрела на меня в упор, и я поняла: она еле сдерживается, чтобы не заплакать. — Не сердитесь, я ворвалась без спроса, но все‑таки мне сейчас стало легче.

— Может быть, все‑таки останетесь?

— Нет, спасибо. — Она вдруг поцеловала меня и пошла к выходу. В темноте быстро сняла тапочки, надела туфли, натянула плащ.

— Знаете, чем дольше Виктор будет у вас, тем лучше.

— У нас? Но почему?

— Так. Можно я сама открою дверь?

— Конечно. Но объясните…

Марина дернула плечом, усмехнулась, осторожно повернула ключ, надавила на ручку.

— Этого не объяснишь.

— Марина, но подождите..

— Спасибо, Юлия Сергеевна. — Щелкнул замок, я прислушалась, но шагов Марины по лестнице не услышала.

27

После того как мы сели, Русинов положил на край стола свой «дипломат». Вздохнул, достал большой фотоотпечаток, глянул мельком и положил передо мной. На листке размером сорок на шестьдесят сантиметров изображены лицевая и оборотная стороны монеты; фото качественное, на каждой стороне можно легко разглядеть любую деталь. На лицевой я увидела знакомый профиль Елизаветы, на оборотной — вычеканенный двуглавый орел и дата: 1742.

— Это и есть «Елизавета», Юлия Сергеевна. Вчера из Лондона получен телекс: монета, сдана на аукцион «Сотби», он состоится сегодня в двенадцать дня, начальная цена — сто тысяч фунтов. Это значит, окончательная цена может быть раза в три больше.

— «Елизавету» все‑таки вывезли?

— Убежден, вывезли, но пока это не доказано. Монету, которую вы видите на снимке, сдали анонимно. По всем вопросам дирекция аукциона должна связываться с неким Флаэрти, доверенным лицом владельца.

— Но ведь ясно, ее вывез Пайментс.

— Видите ли… В мире несколько «Елизавет», многие из них давно и, так сказать, законно находятся за пределами СССР. Продажу этой монеты удалось пока приостановить, но мы должны представить фирме «Сотби» доказательства, что именно эта «Елизавета» была около недели назад незаконно вывезена из страны.

— Что… это сложно?

— Да. Главное, мы понятия не имеем, кому в СССР эта монета могла принадлежать раньше. Это надо выяснить.

— Но… ведь установлено: она принадлежала Савостикову.

— Вчера вместе с Уваровым мы были у председателя секции нумизматики Домбровского. Савостикову, как рассказал Домбровский, принадлежала лишь очень искусная подделка «Елизаветы». По всей видимости, он действительно подарил эту подделку Лагину. Домбровский подтвердил, Лагин и Савостиков были тесно связаны. А вот какую монету Лагин передал Лещенко? Полная загадка. Собственно, поэтому я и пришел к вам. Когда вы будете допрашивать Лагина?

— Хотела сделать это сегодня.

— Теперь посмотрите вот сюда, на реверс.

Он взял карандаш, тронул кривой, похожий на саблю след, огибающий двуглавого орла. — Видите? Характерная царапина, идущая по краю реверса. Хорошо, видно, это большой и достаточно глубокий след. Если нам удастся доказать, что у монеты, еще неделю назад находившейся в СССР, была точно такая царапина, мы сможем официально потребовать у фирмы «Сотби» конфисковать монету. Об этой царапине можно узнать у Лагина.

— Вы считаете?

— Почему не попробовать?

— Хорошо. — Я вспомнила ночной визит Марины. — Владимир Анатольевич, знаете, ко мне сегодня ночью приходила Марина Шахова.

— Марина Шахова?

— Она самая. Пришла ко мне домой, кого‑то страшно боялась, даже не позвонила в дверь. Я случайно услышала, как она стоит под дверью. Призналась, что уже год встречается с Лагиным и любит его. На остальные вопросы отвечать отказалась, посидела и ушла.

— Кого она боится, не сказала?

— Нет. По ее словам, эти люди могут ее убить.

— Любопытная информация. Спасибо. — Помолчал, встал. — Фотографию «Елизаветы» оставляю вам, покажите ее Лагину. — Улыбнулся. — Целиком надеюсь на вас, Юлия Сергеевна, поэтому буду сидеть и ждать звонка.

28

Я протянула Лагину фотоотпечаток «Елизаветы»:

— Посмотрите, не она?

Лагин вглядывался долго, наконец усмехнулся:

— Она самая. Мой кругляшок.

— Уверены.

— Уверен.

Значит, Русинов прав. Лагин действительно какое‑то время был владельцем подлинной «Елизаветы». Хорошо, этим можно будет заняться потом.

Закончив допрос, я сняла трубку, набрала номер Русинова, услышала его голос:

— Русинов слушает.

— Владимир Анатольевич, это я. Мы поговорили.

— Прекрасно. Жду с волнением.

— Он опознал монету.

— Сам, без нажима?

— Сам, без нажима.

29

Когда мы с Русиновым вошли в «Тройку», в пустом холле скучал швейцар. Кажется, ленинградцы окончательно сняли плащи: судя по единственной куртке на вешалке, работы у гардеробщика не было. В прошлый раз, когда мы были здесь с Русиновым, этот приземистый человек с лихо закрученными вверх усами не дежурил, значит, не знает, кто я. Я посмотрела на Русинова, он кивнул: постою в стороне. Подошла к швейцару, мой взгляд он встретил равнодушно, спросила:

— Шахова Марина здесь?

— Шахова? — Кажется, этим вопросом он хотел показать, что не обязан знать всех. Русинов с отсутствующим видом стоял в стороне, но наверняка все слышал.

— Да, Марина Шахова. Я с ней разминулась.

— Не знаю. Машины ее я не видел, а так кто ее знает.

Метрдотель изобразил удивленное раздумье:

— Марина Шахова? Но ведь она в отпуске. Разве вы не знаете?

Этим «разве вы не знаете» он подчеркнул наше заочное знакомство. Русинов посмотрел на меня, я спросила?

— Давно она в отпуске?

— Со вчерашнего числа. Два дня.

30

Женщине, стоявшей в проеме, наверняка было не меньше пятидесяти, но как умело она это скрывала. Стройная, худая, ни одного грамма лишнего веса. Цвет волос, грим, одежда соответствуют примерно двадцатилетней, уж никак не больше. Выдают отдельные приметы, понятные только женщине, в целом же — ни к чему не придерешься. Ясно, она тратит на это не менее четырех часов в сутки. Когда‑то Ольга Николаевна наверняка была красива, но я с удивлением отметила, что Марина на нее не похожа. Единственное — те же широко расставленные темно — синие глаза.

Ольга Николаевна повертела повестку.

— Да, Марина действительно ушла в отпуск. С ней ничего не случилось?

— Насколько мне известно, с Мариной все в порядке, по крайней мере, вчера с ней было все в порядке.

— Да, да… Вы ее видели?

— Видела. Простите, сейчас Марина дома?

— Нет, уехала.

— Давно?

— Вчера.

Вчера поздно вечером Марина была у меня. Куда же она уехала и на чем?

— Она сказала, куда едет?

— В Сочи. Сказала, хочет там отдохнуть.

— Самолетом, поездом? На машине?

— Мне она сказала, что взяла билет на поезд.

— Значит, вчера вечером поездом Марина уехала в Сочи?

— Да, именно так. — Хозяйка квартиры отодвинулась. — Что же я держу вас на лестнице! Ради бога, проходите. Вот сюда, в гостиную.

— Если вы не против. Я очень хотела бы с вами поговорить.

После долгого и довольно безрезультатного разговора Ольга Николаевна вдруг сказала:

— У Марины есть тайная связь.

— Тайная связь?

— Да, тайная связь, Юлия Сергеевна, иначе я это не называю.

— Тайная связь с кем?

— Юлия Сергеевна, я выкладываю вам все про свою дочь, но это лишь потому, что я в отчаянии. Просто в отчаянии. Не знаю, с кем тайная связь. Естественно, с мужчиной, но с кем, сколько ему лет, кто он, дочь до сих пор так и не удосужилась мне сказать.

— А… давно длится эта тайная связь?

— Лет пять.

Что‑то новое. Ведь Лагин познакомился с Мариной Шаховой около года назад. Впрочем, ведь он вполне мог скрывать эту связь. Вполне. И открыть ее для всех совсем недавно, именно около года назад.

— Почему вы думаете, что именно пять лет?

— Юлия Сергеевна, есть множество примет, по которым мать узнает о связи дочери. Тем более о т а к о й связи.

— Как понять — т а к о й?

Ольга Николаевна посмотрела на меня, нахмурилась, обдумывая ответ. Наконец сказала:

— После школы Марина хотела попасть в медицинский институт, поступила даже на подготовительные курсы… А потом… Потом все было заброшено. И… у моей дочери появились деньги, источник которых она назвать отказалась. Простите, Юлия Сергеевна, вы говорите, Марина нужна вам в качестве свидетельницы?

— Да, нужна. Я веду следствие по одному делу, но… Именно то, что вы сейчас говорите, может помочь мне.

— Хорошо, пожалуйста, если это поможет. Так вот, у нее появились деньги. Мы всегда жили довольно скромно, и вдруг Марина ни с того ни с сего дала мне пятьсот рублей. Как она выразилась, на хозяйство. Я пыталась выяснить, откуда эти деньги, но так ничего и не узнала. Потом пошло: дорогие туалеты, французские духи, стереофоническая система, мебель, все, что вы видите вокруг. Два года назад она купила машину. «Жигули» восьмой модели.

Мелькнуло: хоть я и не нашла Марину, встреча с ее матерью принесла много нового. Главное из этого нового — версия, что знакомство Лагина и Марины произошло не год назад, как утверждают оба, а значительно раньше. Не менее важно то, что Лагин все это время не просто встречался с Мариной, а практически содержал ее, дарил дорогие подарки вплоть до машины. Значит, страх Марины возник не на пустом месте, может быть, кто‑то, вернее всего сообщник Лагина и Долгополова, действительно угрожает Марине. Если так, ясно, почему Марина в испуге прибежала ко мне, а потом уехала из Ленинграда. Впрочем, не исключено, что все, что делает Марина, — инсценировка, входящая в общий, тщательно разработанный кем‑то план. В любом случае поиск Марины Шаховой наряду с поиском Эдуарда Долгополова выходит на первое место. Нужно срочно звонить Русинову, беседу же с Ольгой Николаевной можно заканчивать. Проверить только, на месте ли машина. Да, еще — узнать адреса ближайших подруг Марины.

Простившись с Шаховой, я из телефона — автомата позвонила в УКГБ и попросила Русинова срочно выяснить, не было ли на одном из ушедших вчера из Ленинграда поездов пассажирки, похожей по описанию на Марину Шахову. Сразу же после этого позвонила одной из подруг Марины — Ире Уклеевой. Женский голос, как потом оказалось — бабушки, долго выяснял, кто я, зачем звоню и почему Ирочка нужна следователю прокуратуры. Наконец, удовлетворив любопытство, голос пообещал передать оставленный мною телефонный номер, как только Ирочка вернется из библиотеки.

В прокуратуре я прежде всего зашла в буфет, пообедала, потом поднялась к себе и занялась привычной писаниной. Это не очень приятное занятие было прервано звонком Русинова. Новости оказались неутешительными: по сообщениям поездных бригад, ни в одном из поездов, уехавших вчера поздно вечером из Ленинграда, не было девушки, по словесному портрету и описанию багажа похожей на Марину Шахову. Не было похожей пассажирки также ни на одном из самолетов, улетевших вчера ночью из Ленинграда. Я попросила Русинова помочь мне принять все меры к розыску Марины Шаховой, на что он, хмыкнув, ответил, что давно уже это сделал, И дал совет: если у меня нет достаточных оснований для ареста Лагина, лучше всего будет отпустить его.

31

Переговорив с Русиновым, я поехала в ИВС и попросила снова вызвать на допрос Лагина. Подследственного привели почти сразу же; устроившись на стуле, Лагин некоторое время бесстрастно изучал стену над моей головой. Если он действительно хотел увидеть Марину, он обязательно об этом спросит, должен спросить. Я уже решила — скрывать от Лагина ничего не буду, попробую поговорить начистоту. Так как я молчала, делая вид, что раскладываю бумаги, Лагин не выдержал первым. Поднял голову, посмотрел изучающе:

— Ну что, Юлия Сергеевна?

— Что — что?

— Где же Марина?

— Марина! — Я подравняла листки. — Почему вы о ней спрашиваете?

— Как почему? Вы же сами сказали?

— Я сказала… — Кажется, Лагин действительно очень хочет увидеть Марину. — Мне кажется, вам не терпится ее увидеть?

— Так вы же сами предложили очную ставку? Проверить расхождения, все такое?

— Я действительно хотела проверить расхождения. Хотела, но не вышло. Марины нет.

— То есть как нет?

— Так, нет. Она пропала, ведутся поиски.

Лагин прищурился. Сейчас он то ли пытался понять, не обманываю ли я его, то ли изображал неведение.

— Ведутся поиски?

— Именно ведутся. Может быть, вы, Лагин, подскажете, где можно найти Марину Шахову?

Лагин вымученно улыбнулся, похоже, он не играл.

— Слушайте, Юлия Сергеевна, не шутите. Как это можно пропасть? Что она, в лесу, в горах? В пропасть упала, потерялась? Да я с удовольствием бы подсказал, но откуда я знаю? — Кажется, теперь Лагин поверил, что я говорю правду. Или — очень искренне изобразил эту веру? — Что… вы это серьезно?

— Серьезно, Лагин, серьезней некуда. Это случилось вчера. Всем сказала, что едет в Сочи, взяла отпуск, я была у ее матери, по ее словам, Марина ушла с вещами. Мы запросили аэропорт, бригады поездов, но выяснилось: даже отдаленно похожей на Марину Шахову пассажирки там не было. Любопытная история? Может быть, просветите — как такое могло случиться?

Лагин сцепил руки, о чем‑то думал. Вздрогнул.

— Я? Вы что, серьезно думаете, что я могу что‑то знать? Юлия Сергеевна, вы объясните, ради бога, что с Мариной? Что?

— Лагин, хватит. Пока вы не перестанете ломать комедию, я ничего не буду вам объяснять. И еще одно. Не понимаю, почему вы не сообщаете, что знаете Марину Шахову давно. Около пяти лет.

— Да вы что, Юлия Сергеевна? Как это около пяти лет? Да я в самом деле только год назад с ней познакомился.

— Неправда. Вы познакомились раньше. Хотите очную ставку?

Это была проверка. Лагин застыл.

— Очную ставку? Пожалуйста, любую очную ставку. С кем, интересно?

— С матерью Марины Шаховой.

— С матерью? Да я ее никогда не видел.

— И не знаете?

— И не знаю.

Мое уязвимое место. Мать Марины, по ее собственным словам, сама тоже никогда не видела человека, с которым, как она выразилась, у ее дочери «около пяти лет длится т а й н а я с в я з ь».

— Ну да, не видели, не слышали, не знаете.

— Почему, слышать слышал.

— Что же вы слышали?

— Ничего. Просто слышал, что у Марины есть мать. И все.

Или Лагин тщательно следит за собой, или говорит правду. Вдруг то, о чем я думала уже давно, сейчас, именно сейчас оформилось в четкую мысль: что, если допустить, что Лагин говорит правду? А вот что: если допустить, что Лагин говорит правду, пятилетняя тайная связь Марины могла быть не с ним, а с кем‑то еще. Сама по себе эта мысль довольно обычна. Но только сейчас я поняла, как многое она может изменить. Очень многое. Если допустить, что Лагин действительно не знал, и не знает об этой тайной связи Марины, — этот факт вообще все переворачивает. Конечно, Лагин все еще что‑то скрывает, недоговаривает, но теперь я вынуждена пересмотреть отношение к его показаниям. Может быть, даже подумать: действительно ли он связан с преступниками?

— Хорошо, Лагин, на сегодня разговор окончен. Вас же… Вас же прошу основательно пересмотреть свое поведение.

32

Девушка, ожидавшая меня у двери в мой кабинет, была невысокой, мне показалось, она вся состоит из округлостей. Увидев меня, девушка повернулась, и ощущение чего‑то округлого до завершенности усилилось. Все в облике девушки было круглым: лицо, скрытые очками глаза, пухлые щеки, дергающиеся губы. Несмотря на это, лицо ее не лишено привлекательности. Но что с ней? Красные глаза, красный взбухший нос. Кажется, она только что плакала. Я достала ключ, вопросительно посмотрела на девушку; крепко прижимая к груди сумку, она стала всхлипывать, дергая уголками губ. Выдавила:

— Мне нужно Юлию Сергеевну Силину. Это вы?

— Это я. Простите, вас как зовут?

— Ира Уклеева. Подруга Марины Шаховой.

— Ира Уклеева? — Я открыла дверь. — Очень приятно. Проходите, садитесь.

Ира Уклеева прошла в комнату, села на стул, все еще крепко прижимая к груди сумку. Всхлипнула, сказала, глядя в пространство и не ожидая ответа:

— Вы звонили мне, да?.. Вы знаете, мне бабушка передавала… В — вы в — ведь следователь?..

— Следователь. Но что случилось?

— По — моему, Марину… Марину… — Она вдруг зарыдала, закрыв лицо руками. — Это я виновата, я… Я ей дала ключ… Какая я дура… Если б я знала, что Ванда… Что Ванда…

— Какая Ванда? Подождите, успокойтесь! — Налила из графина воды, протянула Ире, та стала пить, стуча по стеклу зубами. — Подождите, какая Ванда? Расскажите все по порядку.

— С — сейчас… — Ира Уклеева поставила стакан, некоторое время сидела молча. Наконец, посмотрев на меня теми же невидящими глазами, стала делать движения — отодвигая от себя сумку. — Знаете, кажется, Марину убили. В — возьмите это. Возьмите.

— Что это?

— Сейчас… увидите…

Я открыла молнию, достала из сумки мятую шерстяную юбку, кофту, нижнее белье, колготки. На кофте и колготках виднелись темные пятна, похожие на кровь.

— Ира, объясните, где вы это взяли?

Ира снова зарыдала, выдавливая вместе с плачем:

— Где… Где… В квартире Ванды, вот где… В квартире Ванды…

33

На Малую Охту, на Гранитную улицу, где живет Ванда Лавецкая — в ее квартире сегодня утром Ира Уклеева нашла окровавленные вещи Марины, — я приехала вместе с оперативно — следственной группой и Русиновым. Как объяснила Ира, вчера вечером Марина пришла к ней с двумя сумками и попросила позвонить знакомым девушкам и попросить, как она сказала, «переночевать на несколько дней». Ира предложила переночевать у себя, но Марина решительно отказалась, сказав: «Здесь найдут». Стали звонить, и одна из подруг Иры, Ванда Лавецкая, ушла ночевать к родителям, отдав Марине ключи от собственной однокомнатной квартиры. Сегодня, собравшись на Гранитную, Ира позвонила, но на звонок никто не отозвался. Обеспокоенная, она поехала туда, позвонила в дверь условным звонком — и увидела, что замок сорван и дверь открыта. В квартире разгром: кровать сдвинута с места, постель перевернута, рядом с кроватью валяются две пустые сумки Марины, вещи из них свалены рядом, на кровати скомканное и окровавленное нижнее белье, юбка и кофта.

При входе в квартиру я осмотрела дверь: она была чуть приоткрыта, со шпингалета с внутренней стороны сорвано гнездо для запора.

Войдя вместе с другими, увидела уютную, хорошо обставленную однокомнатную квартиру. Пока работала опергруппа, вошел Русинов; по его словам, соседи, которых он спросил, в один голос утверждают, что все было тихо, никто не слышал, как взламывали дверь.

Без сомнения, в вещах Марины что‑то искали, причем искали в спешке; вещи, вынутые из сумок, были, скорее, даже не разбросаны, а просто сложены несколькими беспорядочными кучками.

Уже вернувшись в прокуратуру, я подумала о Лагине. Вот кому непросто будет сообщить о смерти Марины. Кроме того, Лагина я должна освободить не только по просьбе Русинова, но и по закону: срок его задержания истек, доказательств вины Лагина у меня нет.

Позвонив в лабораторию, я узнала: группа крови на простыне и белье в квартире шестнадцать по Гранитной улице совпадает с группой крови Марины Шаховой.

34

Уваров отодвинул фолиант, вынул из глаза монокль, улыбнулся:

— За консультацией?

— За консультацией.

— Садитесь. — Усадил в старинное кресло с резной деревянной спинкой, отодвинул яркую лампу. — Рассказывайте, что нового? Есть что‑то обнадеживающее?

Я пыталась понять, что кажется мне сейчас наиболее важным. Конечно, я хотела бы знать, почему Лагин вдруг, ни с того ни с сего решил показать хранящуюся у него ценную монету Лещенко. Ведь с этим поневоле связываются другие вопросы. Почему Лагин не сделал этого раньше? Почему монета казалась ему в одном случае поддельной, в другом — настоящей? Будучи выражена в деньгах, разница стоимости фальшивки и настоящей монеты составляет несколько тысяч, может быть, десятков тысяч рублей. Наиболее вероятно: Лагин вдруг заинтересовался долгие годы хранившейся у него без движения монетой, потому что ему понадобились деньги. Или дело в другом: Лагин сам признался, что всегда считал «Елизавету» поддельной, но потом вдруг, по какой‑то причине, достав монету и изучив ее, в д р у г понял, что она подлинная? Почему именно «вдруг»? Теперь все эти вопросы стали связываться у меня с Мариной. Может быть, именно Марина имела какое‑то отношение к происходившим с монетой переменам? Может быть, Лещенко и был той «тайной связью», о которой мне рассказала Ольга Николаевна Шахова? Все это промелькнуло в секунду.

— Не знаю, что считать новым. Простите, Константин Кириллович, вы никогда не слышали такого имени — Марина Шахова?

— Марина Шахова… Что‑то ужасно знакомое, где‑то я слышал это имя. Причем слышал несколько раз. Но где — не могу вспомнить.

— Может быть, в связи с Арвидом Петровичем?

— Где‑то я это имя, безусловно, слышал, но знаю точно, оно никак не может быть связано с Лещенко. Вы не просветите, кто это? Замужняя женщина? Девушка?

— Девушка, причем очень красивая девушка. Из‑за этой девушки, Марины Шаховой, я и пришла к вам.

— Пока даже не могу вспомнить, где слышал это имя. Может быть, что‑то говорил Долгополов. — Уваров поморщился. — Признаюсь, я старался с ним не сталкиваться, но поневоле приходилось. Уверяю, если даже Долгополов говорил Арвиду Петровичу о девушках, тот всегда, понимаете, всегда, как правило, пропускал это мимо ушей. Кто вообще эта девушка? Откуда она?

— Работает официанткой в ресторане «Тройка». Вернее, работала. Около года она была связана с задержанным по подозрению в убийстве Лещенко Лагиным.

— Связана с Лагиным. Так. А почему — «работала»? Что, уже не работает?

— Вчера она ушла в отпуск, а потом… Есть подозрение, что сегодня ее убили. Окровавленные вещи Шаховой нашли на квартире подруги. Тело ищут, но пока поиски ни к чему не привели. Факт смерти еще не установлен, но, скорей всего, ее уже нет в живых. Я хотела вас спросить именно о связи с Мариной Шаховой: могла ли такая девушка — красивая, двадцатипятилетняя, работающая официанткой, могла ли она всерьез разбираться в монетах?

Уваров задумался.

— Видите ли, Юлия Сергеевна, если говорить честно, во всем Ленинграде не так много людей, всерьез разбирающихся в монетах.

— Вы хорошо помните допрос Лагина, тот, на котором вы присутствовали? Тот момент, когда Лагин пытался объяснить, почему именно он вдруг решил показать ценную монету, которая у него хранилась, Лещенко. Помните? Хотелось бы знать, не было ли в этом объяснении какого‑либо несоответствия? Лагин сказал, что всегда считал монету поддельной, но, достав ее, усомнился в этом.

— Помню этот момент. Скажу так: здесь прежде всего следует решить, насколько компетентен в нумизматике сам Лагин. Вообще же его объяснения именно в этом месте похожи на правду. Человек, в собственности которого находится монета такой ценности, даже если он подозревает, что она поддельная, обычно назубок знает все ее приметы. Изучить монету проще простого, достаточно взять лупу и часа два тщательно разглядывать монету со всех сторон. Так вот, как правило, владелец, подозревающий, что в его монете может быть заключено целое состояние, обычно совершает такие осмотры не раз, не два и даже не три, а гораздо чаще. Поневоле он запоминает мельчайшие неровности рельефа, шероховатости, царапинки, изъяны своей монеты. Если вдруг допустить, что, в очередной раз взглянув на монету, он заметит какие‑то изменения — естественно, он сразу поймет, что это другая монета.

— Значит, такое могло случиться с Лагиным, Константин Кириллович? Кто‑то мог подменить монету, положив вместо фальшивой настоящую? Какой в этом мог быть смысл?

— Не знаю. Может быть, никакого смысла не было.

— Тем не менее, Константин Кириллович, мне очень хотелось бы знать ваше мнение: могла ли Марина Шахова, именно Марина Шахова, в принципе сделать это?

— Во — первых, о Марине Шаховой я первый раз слышу. Во — вторых, то, что официантка может разбираться в монетах, исключено. Мое мнение: либо здесь что‑то скрывает Лагин, может быть, даже не скрывает, а путает, либо… — Уваров замолчал.

— Да — либо?

— Не знаю… Думаю все же, ваша девушка не имеет к этому отношения. Но есть один человек, единственный в такой ситуации, который мог бы это сделать. Единственный. Он достаточно понимает в монетах, а связи у него… Даже я позавидовал бы этим связям. Это Эдуард Долгополов.

— Это очень важно, Константин Кириллович. Как эксперт вы могли бы подтвердить, что Долгополов, именно Долгополов, мог затеять подмену принадлежащей Лагину монеты, пусть нелогичную?

— Безусловно.

35

В этот день в силу обстоятельств мне опять пришлось вызвать Лагина на допрос. Я прибегла ко всем ухищрениям: задавала каверзные вопросы, ставила ловушки, несколько раз неожиданно меняла тему. Нет, все мои ухищрения не действовали. Лагин стоял на своем. Наконец, задаю вопрос о «Елизавете»:

— Согласно вашим показаниям, эта монета пробыла у вас около двенадцати лет?

— Ну, около двенадцати. Мне подарили ее после армии, я же сказал.

— Сказали, Так вот, когда вам ее подарили, куда вы ее поместили?

— Положил у матери, в ящик секретера. Потом… потом отбывал наказание.

— А монета? Оставалась там же?

— Там же.

— Вас не волновало, что кто‑то может ее похитить? Подменить?

Слово «подменить» я произнесла будто между прочим, мельком. Как я и ожидала, скрытого смысла Лагин не заметил, впрочем, может быть, не показал, что заметил?

— Подменить на фуфель, вы это имеете в виду?

На фуфель. На фальшивку. Ну да, Лагин считает, что в конце концов монета, его монета, оказалась настоящей.

— Да, на фуфель?

— Что вы, Юлия Сергеевна. Мама бы не дала, да и потом — там запор с секретом.

— А потом, когда вернулись из заключения, где хранилась монета?

— Сначала там же, у мамы. Потом у меня, в Лугове.

— Давайте еще раз: как хорошо вы знаете свою монету? До какой зазубрины?

— Сказал ведь уже, Юлия Сергеевна. Знаю, конечно. Вы третий раз уже об этом спрашиваете.

— Вы могли бы сейчас все‑таки перечислить особенности штампа монеты, неровности рельефа, царапины, дефекты?

С сожалением покачал головой:

— Я ведь уже говорил, Юлия Сергеевна. Про большую царапину сказал, но до такой степени не помню. Ведь сколько эта монета провалялась без движения? Вы же сами знаете — двенадцать лет.

Я могла бы поклясться, что взгляд Лагина сейчас был совершенно искренним. Призвав на помощь весь свой опыт, попыталась понять, нет ли в этом взгляде и в этих словах какой‑то фальши. Фальши не было. Что ж, если так, я прихожу к важному выводу: «Лагин действительно мог не заметить, что ему подменили монету, теперь я почти уверена, что это могла сделать Марина — по наущению Долгополова. Момент, чтобы выяснить это, неплохой, очень даже неплохой.

— Двенадцать лет — большой срок, так, Лагин?

— Ну, большой.

— Почему вдруг вы заинтересовались монетой — именно сейчас, Лагин? Что вас толкнуло на это?

Лагин явно колебался, прежде чем ответить. Вздохнул:

— Если откровенно, Юлия Сергеевна, деньги были нужны.

— Неточный ответ.

— Почему же неточный?

— Потому, что неточный. Деньги нужны всегда. Думаю, вам в данном случае понадобились не просто деньги, а большие деньги. Может быть, вам посоветовала показать монету на консультацию Марина Шахова?

Поднял глаза. Браво, Юлия Силина. Про себя я называю это «поймать на противоходе». Что бы Лагин ни сказал сейчас, я знаю точно: попытка продать монету Лещенко не обошлась без Марины. Взгляд Лагина выдал это.

— При чем тут Марина, Юлия Сергеевна? Я сам это решил, сам, понимаете?

— Понятно, только понимаю по — своему: вы не хотите впутывать в эту историю Марину. А зря. К сожалению, она уже впутана в эту историю, и, кажется, впутана довольно сильно.

— Что значит впутана? Объясните, что вы хотите сказать?

— Объясню чуть позже. Попробуйте вспомнить, Лагин, как именно вы познакомились с Мариной Шаховой?

— Это что, необходимо?

— Необходимо.

— Пожалуйста. — Сцепил руки на колене, закатил глаза. — Кафе «Север», вечер. Май прошлого года, естественно. Зашел туда просто так, музыку послушать. Там всегда трется кто‑то из знакомых. Ну и ребята говорят: вон, девочка сидит в углу, нравится? Я посмотрел — да, думаю, девочка что надо.

— Подождите, Лагин. Вы сказали — «ребята говорят». Кто именно вам это сказал?

Прищурился:

— Ну, Долгополов сказал. А что? Это имеет значение? Эдика же знают все, он только и делает, что ходит по треугольнику «Руно» — «Север» — «Пингвин».

Долгополов. Мне не хватало именно этого звена, теперь круг замкнулся.

— Что было дальше? Вы подошли к Марине?

— Нет, зачем? Я же ее не знал. Подошел Долгополов. У него язык подвешен, а потом уже я.

— Подошел — и что?

— Ничего. Там было свободное место, я сел.

— Понятно. Значит, так вы познакомились с Мариной Шаховой.

— Да, так я познакомился с Мариной Шаховой. Удовлетворены? — Похоже, свободное место за этим столиком было оставлено заранее, и позаботился об этом Долгополов.

— Вполне. Но хочу перейти к следующей теме.

— Пожалуйста, с моим удовольствием.

— На предыдущих допросах вы утверждали, что утром одиннадцатого мая, в момент, когда вошли в квартиру Лещенко, там никого не было? Это так?

— Да, именно так.

— Вы в этом уверены?

— Уверен. Да и кто там мог еще быть?

— Не знаю. Может быть, ваш сообщник?

Усмехнулся:

— Опять вы, Юлия Сергеевна. Не было у меня никакого сообщника, не было и быть не могло. Я хотел только одного — чтобы старик отдал мне монету. Понимаете? Монета мне была нужна, больше ничего.

— Хорошо, допустим. Все‑таки постарайтесь вспомнить: может быть, когда вы вошли в квартиру, там был еще кто‑то? Не было ли у вас ощущения, что, когда вы вошли, второй человек, который был там, спрятался?

— Где там прятаться? На кухне?

— Почему бы и нет? На кухне, в ванной, в туалете?

— Не знаю. Раньше я думал, что мы там были вдвоем, а теперь… Не знаю. Все может быть. Может, кто‑то и спрятался. Ну и что?

— Вы понимаете, что этот факт будет свидетельствовать в вашу пользу?

— Что ж тут не понимать, Юлия Сергеевна, это и ежу ясно. Скажу одно: я рассказал правду, лишнего наговаривать не буду. Того, кто спрятался в этой квартире, я не видал, ощущения, что там кто‑то есть, тоже не было, а там — вам решать.

Сказав это, Лагин повернул голову, стал рассматривать часть забора за зарешеченным окном. Все. Для меня последний допрос подозреваемого окончен, остается только сообщить о случившемся с Мариной Шаховой. Лагин напомнил мне об этом сам: не поворачиваясь и продолжая разглядывать забор, сказал глухо:

— Вы обещали что‑то объяснить про Марину, Юлия Сергеевна?

— Обещала.

— Я не понял, кто ее там и куда впутал? Что вы имели в виду?

— С Мариной плохо, Виктор Александрович.

Повернулся, смерил меня взглядом:

— Ну и почести, уже Виктор Александрович. Что значит «плохо»?

— Приготовьтесь к худшему.

— К худшему? Что случилось?

— Есть серьезные основания считать, что Марина Шахова убита.

Лицо Лагина застыло, длилось это довольно долго, потом задергались уголки глаз:

— Убита? Марина?

— Виктор Александрович, факт еще не установлен, тело не найдено, но… Я была с опергруппой на месте происшествия.

— И… когда это все случилось?

— Судя по оставшимся следам, вчера.

— Где?

— На Гранитной улице, на квартире ее подруги.

Лагин вдруг пригнулся, вцепился в свитер, лицо его исказилось, он заорал изо всех сил:

— Кому Марина‑то мешала? Кому? Вы можете мне сказать, кому она мешала? Кому — у? Кому — у-у?

Заглянул конвоир, я показала ладонью: все в порядке. Лагин затих, бессмысленно разглядывая пол. Выдохнул почти беззвучно:

— Понимаете, без Марины… Без Марины все теряет смысл.

— Что «все»?

— Все. Жизнь. Без Марины ничего нет, пустота. Не понимаю только, что им Марина‑то далась? Не понимаю.

Мы надолго замолчали; первой решилась нарушить тишину я:

— Виктор Александрович, я вынесла постановление об изменении меры пресечения и о вашем освобождении. Как следователь, считаю ваше дальнейшее пребывание в ИВС излишним.

Поднял голову:

— Излишним?

— Вы понимаете, о чем я говорю? Вы освобождены. Я очень сожалею, что вы подверглись такому испытанию, и, если вам достаточно моих слов, я рада, что все кончилось хорошо.

— Значит, я освобожден?

— Освобождены.

— Простите, Юлия Сергеевна, я, наверное, тоже должен радоваться?

— Не знаю, Виктор Александрович, может быть, и должны. Я, со своей стороны, сожалею о случившемся, вы можете быть рады.

— Да, да, я рад. Рад, что освобожден. Когда можно идти?

— Примерно через час. Я предупрежу начальника ИВС и поставлю подписи — свою, начальника следственного отдела и прокурора. После этого вы свободны. Естественно, вы должны дать подписку о невыезде.

— Я, наверное, должен сказать «спасибо»?

— Не знаю, Виктор Александрович. Это ваше личное дело. О своем сожалении я уже сказала.

Усмехнулся:

— Спасибо, Юлия Сергеевна. Вы были великолепны. Впрочем, мне кажется, я тоже буду великолепен. Извините за черный юмор, и все‑таки — огромное вам спасибо.

— Не стоит.

Оставив Лагина в комнате, я вышла на улицу. Подумала: все, лето наступило, конец мая. Над городом стоит вечернее солнце, ленинградцы куда‑то спешат. Лагин сейчас выйдет из ИВС, я же, следователь, ведущий дело Лещенко, останусь ни с чем. С пухлой папкой, с горой исписанных листков.

36

На следующий день, когда я сидела в прокуратуре и оформляла материалы по делу, позвонил Русинов. В его голосе чувствовалось напряжение.

— Юлия Сергеевна, найден Долгополов.

— Когда?

— Сегодня утром. Он мертв. Сейчас за вами заедет наша машина, жду вас.

— Где хоть его нашли?

— В лесу около Репино, в машине Ленаптекоуправления. Подъезжайте.

— Хорошо, сейчас буду.

Русинов встретил меня во дворе здания УКГБ. В углу двора среди прочих машин я увидела пустой серый рафик с надписью по всему борту: «Ленаптекоуправление». Номер — 23–62, тот самый. Около машины стоял Русинов, рядом переминался с ноги на ногу маленький капитан милиции. Увидев нас, капитан сказал:

— Товарищ полковник, может быть, письменно изложить?

Русинов поздоровался со мной, сказал тихо:

— Не может быть, а обязательно. Попрошу вас составить подробный отчет, но сначала повторите, если не трудно, как все было, в общих чертах. Заодно познакомьтесь, это следователь прокуратуры Юлия Сергеевна Силина. Юлия Сергеевна, это участковый из Зеленогорского района, капитан Пиняев.

Капитан поправил фуражку.

— Видите ли, в этот лес у нас никто не ходит. Там у нас с прошлого года свирепствует клещ, вход местному населению и туристам запрещен. Ну вот. А сегодня утром ребятишки из поселка Репино на автобус опоздали. Они в школу в Зеленогорск обычно на автобусе ездят, а сегодня опоздали. Пошли через лес, им что клещ, так, только плакат деревянный. Ну и, чтоб дорогу сократить, пошли через бурелом. Смотрят, машина, заглянули через стекло — мертвец. Побежали домой, отец их сразу же позвонил мне. Я на мотоцикл, туда. Вот и все. — Пиняев посмотрел на Русинова. — Владимир Анатольевич спрашивает, не было ли в последние дни в наших краях иностранцев. Нет, не видел. И другие не видели, а то бы я знал.

— Спасибо, — сказал Русинов. — Может быть, что‑то даст осмотр машины.

Он достал платок, осторожно взялся за ручку двери, открыл. Внутри было довольно чисто, лишь вглядевшись, можно было заметить на сиденье бурые пятна.

— Осмотр был проведен, — добавил Пиняев. — Я вызвал из Зеленогорска опергруппу. Приехал следователь райпрокуратуры, криминалист, судмедэксперт, все как полагается. Зафиксировали все точно. Убили его дней пять назад, ножом сзади, медэксперт нашел три ранения. Убили и оставили в машине. Ну а насчет остального, отпечатков и прочего, протоколы ведь все у вас, Владимир Анатольевич?

— Верно, протоколы у меня.

Капитан посмотрел на Русинова, тот кивнул:

— Хорошо, идите составлять отчет. — Закрыл дверцу: — По примерным подсчетам, Долгополова убили в тот же день, когда он ждал кого‑то в Лугове. И тогда туда приехали мы. В Лугове Долгополов был утром, Лагина же мы взяли вечером.

— Хотите сказать, это мог сделать Лагин? — спросила я.

— Почему бы и нет? — не глядя на меня, сказал Русинов. — Такой вариант я бы не исключал.

Я понимала, Русинов прав: Лагин вполне мог убить Долгополова. Если так, постановление об освобождении я вынесла явно преждевременно. Попыталась убедить себя: нет, если бы Лагин убил Долгополова, он вел бы себя на допросах совершенно по — другому. Собственно, а почему по — другому?

Поднявшись на третий этаж, Русинов открыл дверь своего кабинета, усадил меня за стол, раскрыл папку. Сверху лежали приготовленные для вклейки свежие фотоотпечатки: общий вид машины в зарослях; милиционеры около машины, силуэт мертвого Долгополова на сиденье водителя — сквозь стекло. Я стала рассматривать фото, пытаясь найти в них ответ на собственные сомнения. Вот дверь машины раскрыта, хорошо видно мертвое тело, скрючившееся на сиденье; вот крупные планы лица Долгополова; фото тела в морге; участок спины с ножевой раной. Похоже, Долгополов убит так же, как и Лещенко, умелыми ударами в спину, только кто это сделал? Неужели я просчиталась и это действительно Лагин? Непохоже, но и преступление в целом непохоже на все, что мне встречалось раньше. Что же — снова выписывать постановление об аресте Лагина? Нет, не стоит. Не нужно впадать в панику, пусть я даже просчиталась. Лагин никуда не денется, за ним установлено наблюдение; может быть, он действительно выведет нас на остальных участников преступной группы. В том, что они существуют, нет никакого сомнения, об этом говорит убийство Марины. Кто они, я пока не знаю, но то, что Долгополова обнаружили в зарослях около Репино, совсем не значит, что он не был участником этой группы. Посмотрела на Русинова.

— Владимир Анатольевич, вы ведь видели убитого?

— Видел. Я осматривал тело перед отправкой в морг.

— Что он из себя представляет физически? По моему разумению, это человек невысокого роста, худощавый?

— Все верно, крупным его не назовешь.

— Как вы считаете, мог Долгополов нанести два смертельных удара ножом Лещенко?

Русинов замолчал, перебирая фотографии. Его ответ для меня был очень важен: если Долгополов мог нанести такие удары, моя версия подтверждается. Поколебавшись, Владимир Анатольевич сказал:

— Не знаю, Юлия Сергеевна. Умение ударить ножом, как правило, не зависит от физических качеств.

Именно это я хотела услышать от Русинова. Такой ответ означал, что он не против вывода: убийца Лещенко — Долгополов. То же, что смертельные ранения ножом часто наносят довольно тщедушные с виду люди, я знала давно. Русинов спрятал папку в шкаф, запер на ключ, проводил меня к двери, но выйти я не успела. В комнату заглянул какой‑то взмыленный молодой человек в штатском, которого Русинов тут же спросил:

— Что с Лагиным?

— Кажется, пока он ушел из‑под нашего наблюдения.

— Вы что, с ума сошли?

— Д — да… Это еще неточно, Владимир Анатольевич, может, объявится в Лугове. Просто наша группа его упустила здесь, в Ленинграде.

— Поздравляю. Кто вел наблюдение?

— Перов и Горелов. Последний раз видели они Лагина уходящим с работы. Потом…

— Потом растаял, можете не объяснять. Где он исчез?

— В Гостином дворе. Сами знаете, сколько там выходов.

— Знаю. Прекрасная оперативная работа, ничего не скажешь.

— Они не виноваты, Владимир Анатольевич. Не за куртку же его держать.

Хмыкнув, Русинов пропустил меня в коридор. Растерянный молодой человек, обменявшись со мной взглядом, сказал тихо:

— Может, найдут еще, Владимир Анатольевич? Они ребята хваткие.

Русинов запер дверь, спрятал ключ в карман, посмотрел в глубь коридора.

— Может быть, только зла у меня на вас не хватает. Выделить еще двух… нет, трех людей и докладывайте каждый час — мне или дежурному.

37

Русинов стоял у окна своего кабинета, когда на столе осторожно звякнул селектор. Подошел, нажал кнопку:

— Слушаю.

— Владимир Анатольевич, на ваше имя поступила «молния» из Москвы, — доложила секретарша. — Я занесу?

Секретарша принесла телеграмму. Русинов надорвал наклейку, прочел:

«Ленинград, Русинову. «Елизавета» с царапиной на реверсе была коллекции академика Двинкова Москве, после смерти Двинкова побывала коллекциях москвичей Панова, Штернберга, Мажейко, Заева, Чанейшвили. Из коллекции Чанейшвили пропала невыясненных обстоятельствах. Настоящее время след потерян. Шеленков».

Положил телеграмму на стол.

— Спасибо. Вот что, Галя, срочно пошли запрос на паспортные данные Чанейшвили… Как же его… Да, Чанейшвили Гурама Джансуговича. И попробуйте дозвониться, выясните, где он сейчас работает.

38

Светло как днем, хотя уже одиннадцать вечера. Отсюда, из окна моей кухни, хорошо видно всю набережную, разлив Невы, ползущий по фарватеру к морю лихтер. Его опознавательные огни кажутся лишними: начались белые ночи. Вдруг вспомнились слова Лагина: о том, что Лещенко убит, он слышит в первый раз. Но вдруг он действительно слышал об этом впервые? Дальше — поведение Лагина на допросах. Почему‑то он бурно реагировал на сообщение о смерти Марины. Если он играл, зачем ему было наигрывать отчаяние? Бессмыслица. Хорошо, согласна, в поведении Лагина было несколько темных пятен. Например, почему он скрывал знакомство с Долгополовым? Почему признался в этом после того, как выяснил, что Долгополов пока не арестован? Впрочем, здесь отгадка может быть самой простой: боялся очной ставки. Но ведь все равно я провела бы очную ставку, даже если бы Лагин продолжал упорствовать. Еще одно темное место: то, как Лагин отреагировал на вопрос, давно ли он знает Марину. Ведь подтвердил же, что познакомился с ней год назад. Подтвердил, но, когда я сообщила о пятилетнем знакомстве, не пытался даже выяснить, почему мать Марины назвала именно эту цифру, пять лет. Должен же Лагин был понять, что мать Марины имела в виду его предшественника… Должен… Ведь это должно было задеть его за живое — если у него действительно есть какое‑то чувство к Марине. Впрочем, может быть, я слишком много требую от Лагина. Может быть. Безусловно, Лагин многое от меня скрыл. Многое. Но я упорно возвращаюсь к одной и той же мысли: что если допустить, что все‑таки Лагин не виноват? Преступник хорошо знал Лещенко, иначе тот не пустил бы его к себе в квартиру. Кого же хорошо знал Лещенко? Долгополова — раз, Уварова — два, Уваров отпадает, он эксперт. Отпадает… Собственно, а почему отпадает? И вообще, что я знаю об Уварове? Только то, что он был экспертом. Хорошо, оставим Уварова, пойдем дальше. Этот человек должен был хорошо разбираться в монетах. Опять возникает Уваров с его прекрасным знанием нумизматики. Дальше: именно этого человека так панически боялась Марина Шахова. Можно добавить: этот человек первый кандидат на загадочную пятилетнюю связь с Мариной. Значит, этого человека знали Лещенко, Марина Шахова, Долгополов и, похоже, Лагин? Так что же, человеком, убившим Лещенко и оставшимся на короткое время в пустой квартире, был Уваров? Ерунда, этот вариант исключается. Уваров сделал многое, чтобы помочь следствию.

Вдруг неожиданно, только сейчас, понимаю: Лагин мог никуда не исчезать и не уезжать, его просто убили. Конечно, Лагин должен стать очередной жертвой, после Марины Шаховой и Долгополова. Сыграв свою роль, он стал лишним. Осознав это, я вдруг ощущаю бессилие. Полное бессилие. Если Лагин убит, круг действительно замкнется. Для того чтобы как‑то отвлечься, решаю заварить кофе, насыпаю зерна, включаю кофемолку. В первые секунды раздается потрескивание, которое издают размолотые кофейные зерна, потом оно прекращается. Но я держу палец на кнопке, забыв, что мощный мотор гоняет сейчас только кофейную пыль. Наверное, я долго сидела бы так, прислушиваясь к ровному жужжанию, если бы не телефонный звонок.

Сняла трубку:

— Алло? Алло, вас слушают.

В трубке потрескивание. Я повторила:

— Алло? Говорите или перезвоните, ничего не слышно! Алло?

Решила бросить трубку, но тихий голос сказал:

— Юлия Сергеевна, это я, Марина. Слышите меня?

— Марина? Марина Шахова?

— Я так рада, что вы дома. Мне просто повезло. Вы хорошо меня слышите?

— Но… где вы? Откуда звоните?

— Я здесь, недалеко от вас, звоню из телефонной будки.

Марина жива и, судя по голосу, с ней ничего не случилось. Впрочем, голос вещь обманчивая. Все это промелькнуло в секунду.

— Заходите. Вы… одна?

— Я одна и… Пока мне ничего не угрожает. Вы только откройте заранее дверь, хорошо? И не зажигайте свет.

— Конечно. — Сразу раздались гудки, я положила трубку. Пошла в прихожую, повернула ключ, приоткрыла дверь. Услышала шаги на лестнице: легкие, быстрые. Марина. Впустив ее, закрыла дверь. Марина тут же прислонилась к створке, откинулась. То ли она старалась успокоить дыхание, то ли слушала, нет ли за дверью шагов.

— Извините, Юлия Сергеевна… Не сердитесь.

— Марина… — Я не знала, что ей сказать. — Я рада, что вижу вас.

Сделав шаг вперед, Марина криво улыбнулась, стала расстегивать пуговицы. Бледная, под глазами круги, уголки губ дергаются. В остальном же все безукоризненно: волосы гладко забраны и стянуты сзади, легкий запах хороших духов. Тот же синий плащ, те же туфли на высоком каблуке.

— Раздевайтесь, проходите. Сейчас я сделаю кофе. Вы хотите есть?

Уселась в кресло, обняла плечи руками.

— Нет. То есть хочу, но сейчас не до этого. Кофе выпью, но есть не буду. — Уголки губ продолжают дергаться.

Я наконец поняла: ее просто трясет. Пошла на кухню, быстро вскипятила воду, сварила кофе. Подождав, пока осядет пена, разлила кофе по чашкам, принесла в комнату. Так как Марину по — прежнему трясло, сказала тихо:

— Пейте. Ну, Марина! Остынет. И успокойтесь. Вас всю трясет. Что случилось?

— Не знаю, что со мной. Просто ужас какой‑то. — Поставила чашку, обняла руками плечи, закрыла глаза. — Вы спрашивайте. Спрашивайте, все равно что, только спрашивайте.

— Во — первых, что случилось на Гранитной? У Ванды Лавецкой?

— Вы уж меня извините… за эту историю. Получается, я инсценировала убийство. У меня не было другого выхода. Просто не было. У меня неожиданно пошла носом кровь, но я сделала все это по многим причинам. Во — первых, из‑за Виктора. Сначала я не понимала, чего он хочет. Не понимала и пыталась понять… а потом, когда поняла… Мне нужно было понять, что лучше, чтобы он остался у вас или вышел. И все‑таки, конечно, лучше было, чтобы он вышел. Лучше, конечно же лучше… Я знала, если будут считать, что я убита, это ему поможет. Но я сделала это не только из‑за Виктора. Не только.

— Из‑за чего же еще?

— Не думайте, что я трусиха. Я совсем не трусиха. Но знаете, все эти дни я просто в какой‑то панике. Поймите только одну вещь — этот человек может все. Он всесилен. И не знает жалости. Совершенно не знает жалости.

— Какой человек? О ком вы говорите?

— Я не могу назвать его имени. Все, вроде бы уже выдала его, а имени назвать не могу. Не могу, и все. Так и кажется, подпишу себе смертный приговор. — Повернулась, — Смешно?

— Совсем не смешно.

— И мне не смешно. Страшно. Вот и сейчас, когда я сижу у вас, страшно. Я не буду пока называть его имени, хорошо? Потом скажу, но пока не буду? Юлия Сергеевна?

— Ну… пожалуйста.

— Этот человек… Этот человек закабалил меня. Опутал, связал по рукам и ногам. Растворил в своих делах. Превратил в ничтожество. И вот теперь, теперь я за все расплачиваюсь. За все. Ну вот… Когда я решила, про себя решила: все, хватит, с его властью покончено, я поняла: как только он узнает об этом, он меня убьет. Ведь он хозяин. Хозяин Ленинграда, понимаете? А узнает он очень быстро. Может быть, быстрей, чем я сама подумаю об этом. Понимаете?

— Не понимаю.

Вздохнула.

— Понять это трудно, пока не увидишь его.

Надо ее успокоить. Во что бы то ни стало успокоить, ее снова начинает трясти.

— Подождите, Марина, кто же бесшумно вышиб дверь на Гранитной? Сами вы не могли бы это сделать.

— Один поклонник. Я позвонила, сказала — потеряла ключ.

— По — моему, вы просто дали себя запугать. Неужели вы действительно так боитесь?

— Действительно. Поймите, у него все рассчитано, а главное, куплено. Была куплена я, был куплен Долгополов. У него еще полно людей. Которые все сделают, что он скажет. У него есть охранники, есть убийцы. Он может купить все, понимаете, все… А я… То, что я решила, на его языке называется изменой, измены же он не прощает. Мне важно было дождаться, когда выйдет Виктор. Ну вот, я и рассчитала, пусть думает, что я убита. Так верней.

— Вы познакомились с ним пять лет назад?

— Мама сказала? Да, Юлия Сергеевна, я познакомилась с ним пять лет назад и стала его любовницей. Стала — а что оставалось делать? Я была девочкой, а он — элегантный, обаятельный, умный, интеллигентный… А потом… Я же говорю, он сначала влюбил меня в себя, осыпал подарками, а потом — растворил в своих делах. И все. Все, конец, Понимаете, конец? — Марина посмотрела на часы. — Без четверти. В одиннадцать я должна позвонить Виктору. Если его не будет — это все.

— Что значит «все»?

— Я объясню. Я вам все объясню, Юлия Сергеевна, только разрешите глоток кофе?

— Конечно. Может быть, подогреть?

— Ничего. — Взяла чашку, отхлебнула. — Но даю слово, когда… Когда он меня попросил об этом, о монете, я не знала, что он решил убить Лещенко. — Повернулась. — Вы верите мне, Юлия Сергеевна? Я ничего не знала об убийстве, он сказал мне только, подмени монету… Честное слово. Я ведь не знала, для чего это.

— Подменить монету? Какую? Вздохнула, откинулась в кресле:

— Серебряный рубль. С профилем Елизаветы. Я не знала, что это… Что все это лишь для того, чтобы подставить Виктора. Если бы я знала, неужели бы я это сделала? Неужели? Юлия Сергеевна, скажите — разве я сделала бы это?

— Значит, Долгополов познакомил вас с Лагиным по инициативе этого человека? Кажется, это произошло в «Севере»?

— В «Севере». Кому же еще было знакомить меня с Виктором, как не Долгополову. Ему было приказано. Впрочем, как и мне.

— И… вы согласились?

— Попробовала бы я не согласиться. К тому времени я уже безнадежно влипла, как муха в бумагу, понимаете? Хорошо, я могу сейчас отдать ему машину, гараж, бриллианты, но ведь все эти пять лет я практически жила на его содержании. Где я возьму эти деньги? Где?

— Значит, Долгополов познакомил вас с Лагиным. Дальше?

— Дальше ничего. Я стала встречаться с Виктором. Мне было сказано: тебя познакомят с юношей, постарайся влюбить его в себя. И все, больше ничего. Пока — ничего. Юлия Сергеевна, клянусь, когда я познакомилась с Виктором, с н и м у меня уже год ничего не было. Клянусь. Только деловые отношения. Понимаю, я в ваших глазах мерзавка, потаскуха, что угодно, но… Но так уж получилось. Понимаете, так уж получилось.

Нет, я не могла ее понять. Не могла, поэтому сказала тихо:

— Вы доносили ему на Лагина? Своему хозяину?

Откинулась в кресле. Вздохнула:

— Да. Вернее, первые полгода, потом… Потом я просто полюбила Виктора. По — настоящему полюбила, впервые в своей жизни. Вы должны понимать, что это может значить для женщины.

— Тем не менее вы подменили монету.

— Да, подменила! Но это была последняя просьба, которую я согласилась выполнить! Последняя! После этого я решила про себя — все!

— Может быть, вы наконец назовете его имя?

— Назову. Сейчас. Соберусь с силами и назову. — Закинула голову, глубоко вздохнула. — Уваров. Константин Кириллович.

Я смотрела на Марину. Нет, она не поворачивалась. Что‑то сдвинулось — и вдруг все стало на свои места. Все, абсолютно все. Уваров. Конечно же Уваров. Но ведь он в свое время раскрыл какое‑то хищение? Ну и что. Неизвестно, что это было за хищение и что обнаружится, если поднять дело. Уваров. Нет, все‑таки это выше моего понимания. Выше. Но как, оказывается, все просто… Как все просто. Хозяин Ленинграда — Уваров.

— Значит, это… Уваров? — спросила я.

— Понимаю, вам трудно в это поверить. Наверняка он обкрутил вас вокруг пальца. Это он умеет.

Я постаралась вспомнить все, о чем говорила с Уваровым. Уваров действительно обкрутил меня вокруг пальца, практически он знал с моих слов все, что происходит. Марина шевельнулась в кресле.

— Он попросил меня подменить монету и сказать Виктору, чтобы тот продал ее через Долгополова. Виктор давно не видел монеты, поэтому, когда достал ее и понял, что она настоящая — клюнул. Но только… Только Уваров не учел одного: с Виктором шутки плохи.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Когда Виктор узнал, что Лещенко убит, он понял, что его подставили. Но не знал кто, он ведь не был знаком с Уваровым. Я тоже сначала не знала, что и как. Только потом поняла: Виктор хочет выйти на свободу, узнать, кто это, — и рассчитаться.

Теперь понятно, почему Лагин порвал авиационный билет. Почувствовав неладное, он от кого‑то узнал, что коллекция похищена, и сначала решил улететь. Но передумал. Он решил предъявить свой счет. Конечно, он рисковал, ведь я могла и не выписать постановление о его освобождении. Но, с другой стороны, куда он мог улететь? Его все равно объявили бы в розыск.

— От кого Лагин рассчитывал узнать, кто это? От вас?

— Обо мне он еще ничего не знал. Нет, он рассчитывал узнать это от Долгополова.

От Долгополова, конечно, поэтому Лагин и скрыл от меня, что знаком с экспедитором. Лагину было важно, чтобы Долгополова не арестовали, иначе он ничего не узнал бы.

— Он ничего не узнал от Долгополова, — тихо сказала Марина. — Зато узнал от меня. Будьте уверены, я позаботилась. — Вздохнула, мельком взглянула на часы. — Да, Юлия Сергеевна, я все рассказала, в том числе и про себя. Все, от и до. Юлия Сергеевна, сейчас они убьют друг друга. Виктор и Уваров. Господи, что же делать… Что же делать?

— Почему они должны убить друг друга?

— Я вам не сказала главного: Виктор нашел коллекцию, монеты, которые Уваров взял из сейфа Лещенко. Мы с Виктором договорились, что я ему позвоню, а если его не будет — значит, он уже вызвал Уварова.

— Куда?

— Виктор скажет Уварову, что коллекция у него, предложит поделиться. Но с условием: чтобы тот был один, без охранников. Уваров приедет, и тогда произойдет расчет.

— Как понимать «расчет»?

— Не знаю, Юлия Сергеевна, это мужское дело. Убьют друг друга, я же сказала. Просто я знаю, что у Уварова есть пистолет, а у Виктора нет.

— И… где все это должно произойти?

— Точного адреса не знаю, но думаю — недалеко от Лугова, там есть дача на берегу залива, такая зеленая дача, в ней живет один художник, друг Виктора.

Я сняла трубку, быстро набрала номер, услышала:

— Дежурный по УКГБ слушает.

— Говорит следователь прокуратуры Силина. Запишите, пожалуйста: найден след коллекции, похищенной у Лещенко. Сейчас она должна быть у Лагина. Вы поняли, у Лагина?

— Да, я понял, у Лагина.

— По моим данным, Лагин скрывается сейчас с коллекцией недалеко от Зеленогорска, у поселка Лугово, в зеленой даче на берегу залива, это дача одного из художников. Туда же для переговоров с Лагиным должен подъехать некто Уваров, сотрудник мастерских реконструкции, зовут Константин Кириллович, повторите.

— Уваров Константин Кириллович, сотрудник мастерских реконструкции.

— Все верно. Уваров должен встретиться с Лагиным, если уже не встретился. На всякий случай пошлите группу захвата по адресу Уварова, если он там, пусть его задержат. Но, скорее всего, Уваров на даче под Зеленогорском, поэтому вторая группа захвата должна срочно выехать туда. Действуйте осторожно, постарайтесь взять их с поличным. Учтите, оба вооружены, наибольшую опасность представляет Уваров, вам ясно? Он может быть не один, а с охраной.

Положив трубку, посмотрела на Марину.

— Где Лагин нашел коллекцию?

— В мастерских реконструкции, в Екатерининской куртине, в Петропавловке, там есть тайники. Я узнала об этих тайниках случайно. Подслушала, когда Уваров говорил об этом. Ночью, по телефону, какому‑то клиенту. Ну и сейчас все рассказала Виктору.

— И… давно Лагин нашел коллекцию?

— В девять вечера. Не знаю, как он попал в эти мастерские, но он позвонил мне и сказал — коллекция у него. Сказал, если в одиннадцать его не будет, значит, расчет наступил. — Повернулась, прижалась лбом к моей руке, зашептала: — Юлия Сергеевна, умоляю, давайте поедем туда… Ну пожалуйста, миленькая, пожалуйста… Я сойду с ума, честное слово, я сойду с ума, не выдержу. Поедем, а? Пожалуйста, поедем, Юлия Сергеевна. Пожалуйста.

— Марина… Я просто не имею права ехать туда с вами.

— Вы даже не понимаете, что там может быть… Даже не понимаете…

— Подождем. Вы ведь слышали, туда поехала опергруппа.

Затихла. Я тронула ее плечо, она выдохнула почти беззвучно:

— Я не могу, Юлия Сергеевна. Просто не могу.

— Потерпите. Пожалуйста, Марина. Ну? Я вас прошу.

— Хорошо. Хорошо, я потерплю.

Наступившая тишина была ломкой, неполной: ее прерывали то еле слышное тиканье часов, то вздохи холодильника, то капающая из крана вода. Несколько раз внизу проехала машина. Марина сидела, уставившись в стену, ссутулившись, зажав ладони между коленями; она явно не могла больше ни о чем говорить. Я пыталась сообразить, как быстро сможет опергруппа доехать до Лугова. Марина права, сидеть вот так, в ожидании неизвестности, трудно, почти невыносимо, гораздо легче было бы поехать вслед за опергруппой. Но теперь уж ничего не поделаешь, придется ждать. Так, в полном молчании, мы просидели около двадцати минут; наконец раздался телефонный звонок. Я сняла трубку:

— Да? Вас слушают.

— Юлия Сергеевна, это я, Русинов. Простите, вы сегодня видели Уварова?

— Сегодня нет, но…

— Подождите. При любом контакте с ним будьте осторожны, убийца Лещенко — он. Почему вы молчите?

— Я уже знаю об этом.

— Знаете?

— Да. У меня сидит Марина Шахова, она все рассказала.

— Вы знаете, что подвергаетесь опасности? Можете меня подождать, я приеду с оперативной машиной?

— Конечно.

— На всякий случай никому не открывайте, кроме меня. Адрес?

— Адмиралтейская набережная, три, квартира восемьдесят.

— Выезжаем, ждите.

Положила трубку, посмотрела на Марину — лицо ее было таким же застывшим. Тишина наступила ненадолго, через минуту снова позвонили. Я сняла трубку, сказала «Алло?» — но трубка молчала. Стараясь сдержаться, несколько раз повторила монотонно: «Алло, вас не слышу… Алло?.. В чем дело, говорите?.. Вас не слышу…» Казалось, в трубку кто‑то дышит; наконец, я услышала:

— Алло… Юлия Сергеевна… Юлия Сергеевна, это вы? Алло… Юлия… Сергеевна… — Голос с той стороны провода казался каким‑то булькающим, плывущим, он то поднимался, то падал вниз — именно поэтому я не сразу узнала, кто говорит.

— Да, это я. Кто у телефона?

— Юлия Сергеевна… это… Лагин… простите… что… что… пришлось исчезнуть… — Бульканье.

— Лагин? Вы где? Лагин?

Марина кинулась ко мне, стала вырывать трубку, закричала в голос:

— Пустите! Отдайте сейчас же! Отдайте трубку! Слышите! Отдайте, вы не смеете держать! Отдайте!

Пришлось отбросить ее в сторону — иначе я просто не удержала бы трубку. Марина упала на пол, тут же вскочила, бросилась ко мне с перекошенным лицом; укрыв трубку телом, я заорала:

— Да не мешайте, черт вас возьми! Сядьте! Связь прервется, вы что, не понимаете! Сядьте!

Это остановило ее; повернувшись спиной, я сказала в трубку:

— Лагин? Слышите меня?

— Да… Юлия Сергеевна, я… нашел коллекцию…

— Где?

— В Петропавловке. Я же вам… говорил… что я… не виноват… Я ее… нашел… она здесь…

— Что с вами? Вы ранены?

— Немного… Вы не волнуйтесь, я… в порядке… Пришлите… кого‑нибудь… А то… Коллекция…

— Вы в Лугове — где? Можете назвать адрес?

— Лугово… восемнадцать… Зеленая дача… Около магазина…

— Где Уваров?

— Здесь… рядом…

— Рядом? Он… жив?

— Кажется, жив… Юлия Сергеевна… Я ведь не зря… сказал… что буду великолепен… Помните?

— Лагин! Лагин, постарайтесь продержаться. Слышите?

В трубке стояла тишина, только булькало. Я нажала на рычаг, набрала номер УКГБ:

— Дежурный? Это следователь Силина. Передайте по рации группе, выехавшей в Лугово: Лагин и Уваров находятся по адресу: Лугово, восемнадцать, зеленая дача около магазина, оба ранены. Вы поняли? Вызовите «скорую».

39

Местонахождение зеленой дачи под Лугово нам показали два рафика «скорой помощи» и желтый милицейский уазик, стоявшие на взморье. Русинов въехал на дюну и затормозил у самой дачи. Стены и окна строения были обуглены, похоже, здесь только что кончился пожар. Дежуривший у ограды сержант, увидев мое удостоверение, кивнул:

— Здесь произошло, товарищ следователь.

Вместе с Русиновым и Мариной мы подошли к самой ограде, остановились. Из двери дачи, пятясь задом, санитары вынесли носилки. Марина дернулась вперед, потом прижалась ко мне; вглядевшись, я с трудом поняла, что это Уваров. Лицо эксперта казалось почерневшей взбухшей маской, глаза заплыли, губы превратились в месиво. Подошедший к нам Красильщиков сказал:

— Уцелевших боевиков Уварова мы взяли в стороне. Сидели в черной «Волге». Похоже, по приказу шефа. Ничего зрелище? Ведь Лагин достал взрывчатку. Не пойму только, как он ухитрился так избить Уварова — с простреленным легким.

Марина затряслась у меня на плече, я поняла — она плачет. Только сейчас я заметила: за открытыми дверями второй «скорой» на носилках лежит Лагин. Врач взялся за двери, я спросила:

— Что с ним?

— По поверхностному осмотру, огнестрельное ранение. Задето легкое, большая потеря крови. Я поеду? — Не услышав ответа, захлопнул заднюю дверцу, прошел к кабине, сел. Обе «скорые помощи» уехали. Русинов повернулся к Красильщикову:

— Сергей Кононович, коллекцию нашли?

— Нашли. Вон она, в машине. Но главное, как вы сами понимаете, не в коллекции. А в Уварове.

Мы подошли к уазику; здесь, дожидаясь нас, курили участники опергруппы. Один из них, немолодой капитан КГБ, показал глазами на переднее сиденье — там лежал плоский черный «кейс — атташе». Я подняла крышку: портфель был набит монетами до отказа. Пригнулась, призвала на помощь, все свои познания, постаралась сосредоточиться. Взяла одну из монет — римская. Нет, все‑таки я кое‑что изучила за это время: вот бигатус, рядом серебряный статор. Вот тетрадрахма, монета с профилем Цезаря, с парусником, с быком. Без всякого сомнения, это антика.

40

Уваров смог давать показания лишь через две недели. Так как встать и двигаться бывший эксперт еще не мог, допросы приходилось проводить в больничной палате.

На допросах Уваров рассказал все. Он признал, что был хозяином, главой «антикварной мафии». Показания Уваров давал спокойным голосом, глядя мне в лицо и изредка раздвигая в усмешке вспухшие губы. Трудно сказать, почему он был таким откровенным — ведь ждать снисхождения он мог лишь с большой натяжкой. Впрочем, может быть, именно поэтому Уваров и старался ничего не скрывать? Знал, что обречен, и, утешая свое тщеславие, старался оставить о себе хоть какую‑то, но память? Увы, я знала по опыту: часто мрачная и темная память, которую можно оставить после себя, становится для безнадежных, закоренелых преступников чем‑то вроде спасительной соломинки. А может быть, он выторговывал себе жизнь, надеясь на снисхождение.

Дома Уваров деньги и ценности не хранил, для этого у него были свои тайники. В стенах Екатерининской куртины и на купленной на чужое имя даче было обнаружено валюты и драгоценностей, в том числе и монет, на общую сумму около трех миллионов долларов. Уваров дал подробные показания о связях с иностранными «клиентами», в том числе и с Пайментсом. Это помогло, в частности, дать ориентировку «Интерполу» и полностью перекрыть пути вывоза антиквариата и произведений искусства из Ленинграда на Запад. Правда, Русинов при этом пошутил мрачно: перекрыть «пока».

41

Окончательный итог всему мы вместе с Русиновым подвели в том самом кафе, за тем же самым столиком у окна, который я про себя прозвала «нашим». Русинов начал с того, что спросил:

— Давайте выясним, Юлия Сергеевна, как все‑таки вы меня обошли?

— Владимир Анатольевич, наоборот, вы меня обошли. Я подсчитала, по времени вы определили, кто такой Уваров, первым. И потом, для меня ведь это было как обухом по голове, вы же шли к этому планомерно.

— Не очень планомерно. Началось, конечно, с того, что я попросил московских друзей выяснить, не мелькала ли где‑нибудь эта самая «Елизавета» с царапиной. Как я знаю уже сейчас, выяснить это было чудовищно трудно, но в конце концов удалось докопаться: эта монета входила в коллекцию покойного академика Двинкова. Когда умер Двинков, «Елизавета» прошла через несколько рук, но после собрания некоего Чанейшвили, москвича, бывшего начальника управления одного из министерств, след ее терялся. Чанейшвили, у которого два взрослых сына и дочь — школьница, распустил слух, что монету мог взять кто‑то из их друзей, если не они сами. Но выяснилось, что в свое время Чанейшвили был осужден за злоупотребления. Уваров входил в круг подозреваемых мною лиц чисто теоретически, но все же я решил поинтересоваться тем крупным процессом о хищениях на заводе «Рембыттехника», на котором он в свое время был экспертом. Оказалось, курировал в то время этот завод не кто иной, как Чанейшвили. Получается, Чанейшвили дал Уварову взятку именно этой монетой. Юлия Сергеевна, очень прошу вас, подытожьте все с самого начала.

— Проверяете мое умение логически мыслить?

— Нет, просто хочу послушать ваш голос. — Сказав это, Русинов довольно твердо посмотрел мне в глаза.

Я вдруг поняла, что меня страшно интересует гуща на дне чашечки. Подумала: как такая трезвая женщина, как я, будет бросаться в омут? А ведь я только и мечтаю о том, чтобы броситься в омут. Но ничего ведь не будет, абсолютно ничего. Мы не те люди. Подняла голову, увидела глаза Русинова; он сказал тихо:

— Мне сорок семь, вам двадцать девять. Трудно вам, Юлия Сергеевна? Да? Или — просто Юлия?

Я нахмурилась:

— Не знаю. Пожалуйста, если вы хотите, просто Юлия.

— Хочу. Тогда я просто Владимир. Трудно?

— Трудно. — Я улыбнулась. — Но я все‑таки попробую.

Перед выходом в рейс

Записка

…Она чуть прижала записку к ладони — не так это просто, незаметно пронести бумажку и не оставить на ней отпечатков пальцев. Все равно что нести в зажатом кулаке мыльный пузырь. Ничего, она пронесет, пронесет… Если встречные, с которыми ей приходится здороваться, обратят внимание на ее кулак… Если… Не обратят, нечего им обращать, им не до нее, совсем не до нее… Здесь, в коридоре у бухгалтерии, всегда толчея, можно пронести незаметно что угодно, не только записку. Никто не обратит внимания, ясно. Да, конечно, вот дверь в бухгалтерию. Вот она и пронесет. Она сделает это. Сделает. Все, дверь открылась, надо придать лицу деловое выражение, вот так. Еще не войдя, она уже увидела: все заняты своим делом, в комнате народ. А главное, занят делом Тауров, милиционер ОБХСС, который всегда ходит по заводу в штатском. Он по-прежнему листает за столом бумажки, как и полчаса назад, когда она зашла проверить обстановку. Его плащ все так же висит у двери, на вешалке. ОБХСС — как раз то, что надо, в самый раз. Тауров ее не знает, это точно, она с ним не сталкивалась, не было повода, только видела издали. На секунду проскользнуло: может быть, все это зря? Затея с запиской, и вообще — все? Нет, не зря, не зря… Вошла, дальше все получилось как бы само собой: рука с мыльным пузырем-запиской скользнула в карман плаща, пальцы разжались, записка выпала — а она уже подходила к столу Быховской. Место выбрано точно, здесь больше народа, Быховская загорожена от нее двумя спинами. Остановившись и разглядывая одну из спин, подумала: все хорошо, никто ничего не заметил. Что ж, теперь он будет знать. Будет. Она сумела отомстить.

Подождала несколько секунд, потом, будто решив не терять зря время, повернулась и спокойно вышла в коридор.

Проверка

Тауров сунул руку в карман плаща, поискал спички и наткнулся на сложенный в несколько раз листок. Подумал, вроде бы никаких записок и памяток он сегодня в карман не засовывал, единственное, что там было, — сигареты и спички. Они и сейчас здесь, сигареты в руках, спички вот, рядом с бумажкой, но откуда сама бумажка? Достал, развернул: машинопись, написано с опечатками, некоторые буквы забиты. «Тов. Тауров, займитесь форпиком[4] «Петропавловска-Камчатского», найдете золото». Никакой подписи, вообще ничего, кроме этой фразы. «Петропавловск-Камчатский» — рефрижератор, он три месяца стоял на ремонте здесь, на этом самом заводе, в плавучем доке. Ушел около месяца тому назад. «Тов. Тауров…» Выходит, написавший записку его знает. Повертел листок, пытаясь найти хоть какие-то следы, отметины. Нет, все чисто. Зубцы перфорации наверху — листок вырван из блокнота. Розыгрыш? Вряд ли. Хорошо, он подумает. «Петропавловск-Камчатский» с завода ушел, сейчас за него он уже не отвечает. Откуда в форпике может быть золото и что вообще за постановка вопроса — «займитесь форпиком, найдете золото»? Конечно, листок можно отдать на экспертизу, следы пальцев на нем наверняка отыщутся. Машинку по шрифту тоже можно определить. Оглядел территорию завода, тянущуюся вдоль южного берега бухты Золотой Рог. Производственные корпуса, трехэтажное здание заводоуправления, плавучие доки. Сейчас утро, самое рабочее время, и кажется, что на территории пусто. Да так и есть, все в цехах или на судах. Видна часть кормы стоящего в одном из плавдоков судна. Все работы ведутся внутри, снаружи только двое рабочих в подвесных люльках медленно красят борт, и движения их рук почти не видны. Пробежал текст еще раз: «Тов. Тауров, займитесь форпиком «Петропавловска-Камчатского», найдете золото». Буквы бледные, ленту на машинке давно не меняли. Где же могли подсунуть эту записку? С утра он торопился в УВД, вскочил в троллейбус, ехал всего две остановки, там? Нет, в троллейбусе не могли. В УВД? Тоже вряд ли, плащ он повесил в своей комнате, за шкафом. На работе пробыл около часа. Потом поехал сюда, на завод «Дальрыбхолодфлота». Все, больше никуда не заходил. Здесь сидел только в бухгалтерии, проверял накладные по расходу олифы при покраске. Дело пустяковое, проверка проводилась по уже переданному в суд делу, расход олифы оказался в норме. Может быть, его хотели отвлечь этой запиской от олифы? Нет, дело закончено, завода оно уже не касается. Плащ висел тут же, в комнате бухгалтерии, в углу, на вешалке, рядом с пальто и плащами сотрудниц. В сторону плаща он почти не смотрел, был занят бумагами, так что эту записку мог сунуть в карман любой желающий. Тауров попытался вспомнить хоть кого-то из входивших и выходивших из бухгалтерии. Бесполезно… Если бы он, скажем, просто сидел, а то копался в бумагах. Какие-то женщины входили, он помнит, мужчины же… Мужчин, кажется, не было. А может, были… Сидели в бухгалтерии хорошо знакомые ему люди: главный бухгалтер Ольга Павловна Быховская, ее заместитель, старшие бухгалтеры. Главный бухгалтер не вставала, остальных он видел мельком. Вряд ли это человек из бухгалтерии, скорее кто-то из входивших. Помедлив, Тауров осторожно притушил сигарету о кнехт и двинулся к заводоуправлению. Поднявшись на третий этаж, зашел сначала в отдел подготовки производства; именно в этот отдел для разбивки по цехам и видам работ поступают ремонтные ведомости по всем судам. Попросив у секретарши Вали документацию по «Петропавловску-Камчатскому», открыл титульный лист. «Петропавловск-Камчатский», транспортный рефрижератор. Стоял в четвертом плавдоке. Двадцать тысяч тонн водоизмещения. Относится к филиалу Калининградского управления Мортрансфлота, порт приписки — Дальноморск, основное назначение — перевозка рыбы и рыбопродуктов. Справка управления океанского лова, интересно. После ремонта переведен в Сахалинскую экспедицию Мортрансфлота. Сейчас ушел в Холмск, там пройдет ходовые испытания, точнее — уже прошел. Потом, после недолгого участия в осенней путине, через Индийский океан пойдет на Черное море, в Ильичевск. Форпик, форпик… Где же ведомости по форпику? Ага, вот они. Так. Ремонт питьевых танков, есть такие резервуары для питьевой воды большой емкости. Здесь, на «Петропавловске», они расположены в форпике, носовой части трюма. Вспомнил: при ремонте эти питьевые танки — «узкое место». Танки нужно периодически чистить и чинить. Ремонтники с инструментом в сам-то форпик пробираются с трудом, но в форпик пробраться мало, надо залезть в танки, вычистить их. Тауров не спеша перелистал, в который уже раз, все ремонтные ведомости «Петропавловска-Камчатского» по форпику. Судя по ним, чистку и ремонт питьевых танков выполняла ремонтная бригада из личного состава судна, контролировал работу трубопроводный цех. Все четыре танка вычищены и приведены в порядок, работа принята. И с остальными ремонтными работами по форпику все в порядке. При чем же здесь золото? Конечно, если захотеть, золото где-нибудь в форпик можно спрятать — допустим, на корпусе, в шпангоутах. Впрочем, все равно поисками этого золота заниматься придется уже не ему, а кому-то из Холмского ОВД. Сегодня же он пошлет туда сообщение.

В бухгалтерии Тауров довольно легко выяснил, кто подходил или мог подходить к его плащу. Добираясь автобусом, а потом трамваем до улицы 25-го Октября, где находилось краевое УВД, изучил составленный список. Выходило, под подозрение подпадают четырнадцать человек. Достал из кармана злополучную записку, тщательно изучил еще раз. Надо доставать контрольные шрифты от машинок… Контрольные образцы почерков… Да, без экспертного отдела не обойтись.

В УВД

В УВД комната Таурова пустовала, капитана Кусова, отвечавшего в ОБХСС за предприятия общественного питания, как всегда, не было на месте. Тауров сел за стол, набросав:

«ОВД Холмска, нач. ОБХСС. По нашим данным, в форпике прибывшего из Дальноморска в Холмск транспортного рефрижератора «Петропавловск-Камчатский» может находиться золото, не исключаем контрабанду. Проведите проверку, результаты сообщите. Ст. оперуполномоченный ОБХСС Дальноморского УВД кап. милиции Тауров».

За полтора года Тауров успел изучить начальника ОБХСС Дальноморска: любви между ними особой не возникло, Черноводов казался ему излишне медлительным. Но Тауров оценил немногословность подполковника и умение ухватывать суть дела. Тауров доложил о записке Черноводову. Тот поднял глаза:

— …И откуда это взялось?

— Кто-то положил в карман плаща.

— Кто?

— Полная неясность. Думаю, случилось это на судоремонтном заводе, в бухгалтерии. Но кто постарался — увы.

— Конечно, в первую очередь интересно, что это за золото. Но и выяснить, кто положил записку, тоже не мешает. — Черноводов вернул бумажку. — Этот «Петропавловск-Камчатский» сейчас здесь, в Дальноморске?

— Нет, месяц, как ушел в Холмск. До этого три месяца стоял на ремонте, на СРЗ Дальрыбхолодфлота. Прошел испытания в Татарском проливе, сейчас помогает на путине. Потом возьмет рыбу — и в Одессу. К нам зайдет, но будет не скоро, недели через две, не раньше.

Отправив сообщение в Холмск и вернувшись к себе, Тауров облегченно вздохнул — дверь в их комнату открыта, Кусов здесь. Тот, бросив при его появлении «Привет…», продолжал что-то старательно переписывать в бланк. Предприятиями общественного питания в ОБХСС Кусов занимается не зря. Общение с работниками кафе и ресторанов — дело не простое. Но у человека талант — именно с ними работать без проколов. Тауров, сделав вид, что разбирает бумаги, сказал будто между прочим:

— Олег, придется тебе остаток дня посвятить мне.

— Не понял… — Кусов продолжал заполнять бланк.

— Надо съездить на судоремонтный и кое-что там сделать.

Кусов поднял голову:

— Какой судоремонтный, Слава? У меня еще три точки. Шутишь?

— Если тебя интересуют формальности, с Черноводовым согласовано. Но думаю, ты поможешь мне, как друг.

Кусов раздраженно откинулся на стуле:

— У тебя что, случилось что-нибудь?

— Изучи для начала. Нашел утром в кармане плаща. — Протянул копию записки. Кусов, пробежав текст, осторожно пригладил светлые усики.

— Думаешь, это кто-то с СРЗ?

— Больше некому, в другом месте просто положить не могли.

— Обыщи для начала этот «Петропавловск-Камчатский».

— Я бы с удовольствием, ушла коробка в Холмск месяц назад.

— Машинки на заводе проверил?

— Машинок там две, одна у директора, вторая в отделе, сломана. Текст отпечатан не на них. — Протянул список, — Посмотри.

Кусов бегло просмотрел список:

— Это подозреваемые, так надо понимать?

— Когда я сидел в бухгалтерии, плащ висел в углу, я был занят, на него не смотрел. Ну и записку вполне могли сунуть, там вечная толкучка. Входили при мне девять человек, плюс пятеро из бухгалтерии. Если бы я к вечеру уже имел контрольные?

— Контрольные отпечатки пальцев четырнадцати человек — работа серьезная.

— На заводе меня знают. После моего разговора в бухгалтерии там наверняка уже поднялась волна. Ты же человек деликатный, с женщинами вести дело умеешь. Пройдешь под видом командированного, пропуск я закажу.

Кусов вернулся к концу рабочего дня, несколько раздраженный. Сел, отдуваясь, открыл портфель:

— Держи. Одиннадцать отпечатков, все, кого удалось застать, конверты я надписал. Трех нет — Филадеева с этого дня в отпуске, Гусакову я так и не поймал, Гаева заболела. Этих трех, я думаю, ты найдешь сам.

Она

Она поднялась на второй этаж, остановилась у двери. Хорошо хоть пуста лестничная клетка. За дверью нетерпеливое жалобное поскуливание. Фифи, серый дрожащий комок, единственный, кто ей до конца верен. Привычно вставила ключи в три замка: верхний, нижний, средний. В груди сейчас все как будто сдавлено. Уйдя с работы, она ходила по улицам до вечера, чтобы освободиться от этого ощущения. Нет, не отпускает. И не отпустит. Вот и сейчас что-то будто колет под самое сердце: она брошена… Брошена… Какое пустое слово, безжалостное, страшное — брошена, не нужна. Три поворота ключей, три щелчка. Открылась дверь, серый комок подпрыгнул, затыкался носом в ладони. Отстраняя собаку, подошла к окну, стала за штору боком, осторожно выглянула. «Фифи, подожди… Не до тебя… ну пусти же, дай посмотрю…» Во дворе все, как обычно, горит фонарь, светятся окна дома напротив, темнеет задний двор магазина. Вот прошли два парня, женщина… Его, е-го — нет. Она вдруг ощутила страх, липкий страх — и только сейчас поняла всю меру собственной глупости. Только сейчас она осознала: он может прийти сюда уже не как Любимый. Он может прийти совсем для другого, и она это хорошо знает. Конечно, в тот момент, в тот злосчастный момент, когда она, забравшись в подвал, отстукивала на сломанной машинке записку, она хотела только одного: отомстить. Как сладко звучало в ней тогда это слово: отомстить, жестоко расплатиться за то, что она брошена. Он не смел ее бросать, не смел. Она заболела. Этот тип представился командировочным, но у нее прекрасная память, она отлично помнит, как Любимый показал ей его однажды в ресторане. Так что она сразу поняла: милиция ее ищет, и ищет скрытно, а это все. Может быть, они и не определят, она ли написала записку, но они ее ищут, а это значит — рано или поздно они до своего докопаются. Но раз будет знать милиция, будет знать и Он. Будет, ей хорошо известно, что будет. Если же Он узнает… Если он узнает, что она выдала его — Он не простит. Она видела однажды его глаза — однажды, только однажды — и с тех пор поняла, что Он не прощает. Тогда ей даже нравилось это — знать, что Любимый не прощает.

Раздевшись, накинула халат, прошла в ванную. Долго вглядывалась в собственное отражение. Да, она хороша, все еще хороша — в свои двадцать семь лет. Потом будет двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. Дальше не хочется думать, пока она все еще хороша, и этого достаточно. Достаточно — до вчерашнего дня, когда она отчетливо поняла, что брошена. Стала осторожно снимать ваткой грим, помаду. Кто-кто, а она слишком хорошо понимает, как много стоит за тем, что ей давал Он. Вещи, золото, камни, поездки. Какие поездки у них были — с Ним: Дагомыс, Пицунда, Сочи, Юрмала. Солнце, море, исполнение любого желания, бездумный счастливый отдых, когда не заботишься ни о чем, а главное, когда рядом Он. Дура. Безумная дура, сама подписавшая себе приговор. Но, может быть, лучше в самом деле умереть, чем быть брошенной? Умереть от его руки? Стирая остатки пудры, кривя губы, вглядываясь в себя, дернула плечом. Нет, не лучше. Лучше — быть любимой и жить. Как ей все-таки повезло, что она первой увидела этого типа на заводе. Она сразу же вспомнила это лицо, круглощекое, с маленькими усиками. Около месяца назад они заехали в ресторан «Золотой Рог» и официант, увидев этого человека, что-то шепнул Любимому. Как всегда, они сидели за разными столиками — Любимый не хотел, чтобы в ресторанах их видели вместе. Впрочем, ей это даже нравилось, все равно ведь Он приглашал ее танцевать, в этом была даже какая-то игра. Она помнит, потом, уже в машине, она спросила: «Кто это был? — и Любимый, усмехнувшись, процедил: «Мент из конторы». И вот этот «мент из конторы» появился на заводе. Некоторое время она вглядывалась в собственное отражение в зеркале и вдруг отчетливо поняла: у нее есть только один выход. Только один — признаться ему во всем. Во всем — пока Он не узнал о записке сам. Пока еще можно что-то придумать. Другого выхода просто нет. Повернулась, подошла к телефону.

Набрала номер. Гудки. Он должен быть дома, уже должен. Что же она скажет? Ну, к примеру: «Не хочу ничего выяснять, но, кажется, я сделала глупость. Я не могу по телефону, приезжай». Да, что-то в этом роде. А если Любимого нет? Тогда Алексею. Да, она позвонит Алексею и все расскажет ему. Алексей — верная «шестерка», он передаст точно.

Золота не обнаружено

Ответ из Холмского ОВД Тауров получил на второй день. Текст был коротким:

«Дальноморск, УВД, Таурову. По вашему сообщению на т/р «Петропавловск-Камчатский» проведен таможенный досмотр форпика и опрос экипажа. Золота или иной контрабанды на судне не обнаружено. Нач. ОБХСС ОВД Холмска Булыгин».

Вздохнув, Тауров разгладил бумажку. Раз ничего не обнаружено, значит, так оно и есть.

Теперь этот ответ некуда даже спрятать, ясно ведь — дела по сигналу возбуждено не будет. Может быть, это и к лучшему, подумал он. Да, к лучшему, все ложится одно к одному. Ни один из добытых Кусовым отпечатков пальцев не совпадает со следами на записке. Вчера он разыскал Филадееву и Гусакову — только чтобы убедиться, что оставленные отпечатки принадлежат не им… Осталась Гаева, и, честно говоря, до получения ответа сильные подозрения были у него относительно заболевшей и третий день не выходившей на работу этой самой Гаевой. Он разыскал в подсобном помещении в подвале стоявшую когда-то в отделе информации машинку, осмотрел ее и убедился: все следы пальцев на кожухе и клавишах тщательно стерты. Хотя опрошенная кладовщица утверждала, что не видела, чтобы кто-то входил в кладовку, после осмотра этой подозрительной машинки Тауров был почти убежден: записку написала Гаева. Слишком уж много совпадений. Но после получения ответа из Холмска эти подозрения теряют всякий смысл. Ну, написала Гаева записку, ну положила в карман плаща, ну и что? Никакого золота в форпике «Петропавловска-Камчатского» нет. А значит, нечего и стараться. Впрочем, познакомиться с этой Гаевой он все-таки должен. Тем более проводивший на «Петропавловске» ремонт питьевых танков бригадир Горбунов, с которым он вчера поговорил, не очень четко отвечал не некоторые вопросы. После этого разговора он не убежден, что ремонт проводился силами плавсостава. Но отвечать не очень четко на некоторые вопросы о ремонте — одно, а прятать золото в форпике — совсем другое. Пожалуй, дело по сигналу возбуждено действительно не будет. Но он вполне может спросить у Гаевой прямо, писала ли она записку, а если писала, то зачем так осторожно эту записку ему подсунула? Тауров успел посмотреть ее личное дело: на фото Гаева выглядела миловидной русоволосой девушкой с большими светлыми глазами. Впрочем, фото было давним, наверняка сделанным, как это обычно водится, сразу после школы. Сейчас, в двадцать семь, Гаева уже точно выглядит по-другому. Уроженка Дальноморска, не замужем, образование высшее, детей нет. Родители живы, оба на пенсии. Отец, бывший военнослужащий, полковник в отставке. Гаева живет от родителей отдельно. Вспомнив все это, он вложил ответ из Холмска в папку «Разное», набрал номер отдела информации. Ответивший женский голос был незнакомым, низким, с чуть заметным придыханием:

— Отдел информации слушает.

— Простите, вы не подскажете, Гаева Вера Сергеевна вышла на работу?

— Я Гаева, а с кем я говорю?

— Вера Сергеевна, с вами говорит капитан милиции Тауров из ОБХСС. Хотелось бы кое-что у вас узнать. Вы будете сейчас на месте?

— Буду, но… Если не секрет, что именно вас интересует?

— Это не секрет, но лучше я объясню, когда подъеду, хорошо? Я буду через полчаса, вы подождете?

— Подожду, конечно.

Все еще хороша

После звонка Таурова она положила трубку и посмотрела на вошедшую в кабинет с грудой проспектов пожилую приземистую Кочиеву. Надо попросить Валентину Андреевну оставить их с Тауровым одних. Лучше, если они будут сейчас одни. Все получилось так, как она и предполагала. Милиция на нее вышла. Любимый тоже сказал, что милиция ее найдет, но дело не в этом. А в чем же? В том, что теперь она может снова называть его так: Любимый. Как хорошо, что позавчера, в этот ужасный день, ужасный, страшный, она решилась позвонить. Правда, до Него она не дозвонилась, но дозвонилась до Алексея. Алексей приехал, и она все ему рассказала. Все до конца. Алексей обещал передать, и Любимый приехал — этой ночью, вот этой, только что закончившейся. И этой же ночью она повторила Ему все снова. Любимый вышел из себя, накричал на нее, даже ударил, но она была счастлива. Счастлива, потому что именно в тот момент увидела: Он ее еще любит. Любит. Потом Он успокоился, попросил заварить кофе и долго сидел, по своей привычке поворачивая чашку двумя пальцами, указательным и средним. Она вдруг поняла, что в ней опять ожил страх перед Ним, но подумала: пусть лучше страх, чем ощущение брошенности, ненужности. Потом… Потом своим обычным и ровным голосом Любимый сказал, как она должна вести себя с милицией. От точки до точки, до последнего слова. Позже своим женским чутьем она поняла — это единственный выход. Единственный. И поняла еще одно: сама она никогда бы до этого не додумалась. Усевшись за стол, Кочиева вопросительно посмотрела на нее, она в ответ улыбнулась:

— Валентина Андреевна… Я хотела…

— Да, Верочка? Ну, говори, говори. Что-нибудь нужно? Что ты молчишь?

— Понимаете, ко мне сейчас должен зайти один человек…

Кочиева укоризненно вздохнула, сложила проспекты:

— Зачем столько предисловий? Я давно собиралась в буфет, могу и тебе занять очередь, придешь?

Если бы только Кочиева знала о ее заботах.

— Нет, спасибо, обедайте без меня.

— Все понимаю, можешь мне не объяснять.

После ухода Кочиевой она встала, подошла к зеркалу. Глубоко вздохнула, расслабилась. Спокойней. Еще спокойней. Вот так. Морщинки разгладились, лицо выглядит немного усталым. Хорошо, ведь она как раз этого и добивалась. Нарочно пришла сегодня на работу почти без грима, в глухом, под горло, свитере и длинной юбке. Если она всерьез хочет воздействовать на этого Таурова, не нужно ничего резкого, ни во внешности, ни в словах. Мягкость, спокойствие, ровность. Что же лучше — не мудрствуя лукаво, поговорить с Тауровым обо всем здесь? Или пригласить домой? Домой лучше, но домой он может не пойти, милиционеры обычно очень осторожны. Обычно. Но если она ему понравится? Очень понравится, действительно о-чень? Ведь такое вполне может случиться? Жаль, она так и не смогла выяснить, женат Тауров или нет. Никто на заводе этого не знает. Если бы она узнала, то уже сейчас, заранее, могла бы решить, как себя с ним вести. Ничего, она что-нибудь придумает. Придумает, конечно. Главное действовать, как подсказал Любимый: ничего не говорить до конца, одни намеки. Горько улыбнулась сама себе. Хорошо, намеки так намеки, это она сумеет. Вера, Верочка, Верунчик. Тебе сейчас тяжело, больно, но ты все еще хороша. Хороша.

Вера Сергеевна Гаева

Тауров постучал в дверь с табличкой: «Отдел технической информации». Услышал «да, да», открыл. Навстречу поднялась, как он понял, Гаева — и он несколько опешил. Конечно, он предполагал, что может увидеть интересную женщину, но никак не думал, что Гаева окажется такой… Он даже не смог подобрать слова — какой. Внешность Гаевой показалась ему какой-то особенной, хотя в ней не было ничего вызывающего. Она была спокойной, неброской, будто эта женщина изо всех сил пыталась спрятать, скрыть себя и свою привлекательность.

— Разрешите? Вера Сергеевна Гаева?

Темно-синий свитер подчеркивает чистоту линий. Нежный подбородок с ямочкой, пухлые губы, необычно закругленный маленький нос. Большие серые глаза. Улыбнулась:

— Да, это я, а вы… Тауров?

— Тауров, совершенно верно. Разрешите?

— Конечно. Присаживайтесь. Я не знаю, как вас по имени-отчеству.

— Вячеслав Петрович.

— Присаживайтесь, Вячеслав Петрович. Вот сюда.

Усевшись на стул, Тауров продолжал незаметно рассматривать Гаеву. Удивительно, если сравнить с уже знакомой ему фотографией в личном деле. Там была просто смазливая девчонка, здесь же — спокойная, уверенная в себе женщина. И ведь вполне может быть, это та самая, которую он всю жизнь хотел встретить… На вид не больше двадцати трех, хотя он отлично знает, что по паспорту ей двадцать семь.

Улыбнулась неловко, ему показалось — эта улыбка означала то ли вызов, то ли какую-то скрытую боль.

— Вы, конечно, получили…

Замолчала. Ясно, записку написала она, и все-таки он должен уточнить, что она имеет в виду.

— Получил — смотря что?

— Ну… — Она по-прежнему не смотрит в его сторону. — Вы ведь знаете. Или… — Повернулась, в глазах что-то вроде надежды. — Или вы не получили? Записку?

— Если вы имеете в виду это… — Достал из кармана бумажку, развернул, не показывая. — Вот этот листок. Узнаете?

— Вы… не хотите мне это показать?

— Пожалуйста, я покажу вам эту записку, но только в одном случае — если это писали вы. — Он все еще не переворачивал бумажку. — Вы могли бы повторить, что здесь написано?

— Я написала явную глупость. Якобы…

— Да, «якобы»?

— Якобы в форпике «Петропавловска-Камчатского» вы можете найти золото.

— Значит, это не так?

— Золото здесь ни при чем… Вячеслав Петрович, я не хотела бы продолжать разговор именно в этой комнате. Скоро придет моя сослуживица, и … Поймите меня правильно, я бы не хотела, чтобы на заводе узнали о записке.

— Понимаю. Не беспокойтесь, о записке никто не узнает, обещаю вам. Но у меня все-таки есть вопросы.

— Пожалуйста, я отвечу на любые вопросы. Но прошу, только не здесь. Пожалуйста. Может вот-вот войти Валентина Андреевна. Давайте не здесь. Я вас очень прошу. Очень. Видите ли, я живу одна, вы могли бы просто зайти вечером ко мне? На полчаса, на чашку кофе? Ну… Поймите меня правильно. Я все-таки хочу объяснить историю с этой дурацкой запиской. Если, конечно, вам это удобно?

— Вера Сергеевна, я просто обязан поговорить с вами об этом. Говорите, куда и когда, и я подойду.

— Я живу на Луговой улице. Луговая, двадцать три, квартира двадцать один. Запишите на всякий случай телефон. Я буду вас ждать, ну, скажем, часов в восемь? Вас устроит?

— Очень устроит. В восемь я у вас.

Краска «КО»

Выйдя из отдела информации, Тауров уже знал: чтобы рассеять наконец все сомнения с ремонтом питьевых танков на «Петропавловске-Камчатском», ему надо поговорить с Горбуновым из трубопроводного цеха еще раз. И все. Впрочем, достаточно будет задать пару вопросов любому из тех, кто имел отношение к ремонту, например, производственному мастеру, посреднику или строителю, и по их ответам он просто обязан понять, чисто или нечисто с этим форпиком. И тогда разговоры с людьми можно будет оставить и поработать с документами. Документы не соврут, это уж точно. Что же касается опущенной ему в карман записки и «личного»… Выяснить все это будет легче именно накоротке, за чашкой кофе, дома у Гаевой.

В стоящем на отшибе на заводской территории трубопроводном цехе Горбунова не оказалось, хотя Тауров обошел все работающие здесь бригады. Сторонясь от разлетающихся веером искр сварки, под лязг двигающихся под потолком мостовых кранов прошел в комнатушку, которую все называли дежуркой. Здесь, усевшись на табуретки, спорили о чем-то сменный мастер Лытков и инженер отдела снабжения Болышев. Одетый в добротную куртку осанистый Болышев криво усмехался. Было ясно — у него всегда есть свое мнение и он будет стоять на нем непоколебимо. Тауров хорошо знал и недавно работавшего Лыткова, и Болышева, считавшегося на заводе старожилом. Прервал их спор:

— Прошу прощения, не видели Горбунова?

— По расписанию Горбунов вроде на «Кондопоге», — сказал Болышев. — В первом доке. Вычеслав Петрович, хотите, вместе поищем. Мне он тоже нужен.

Выйдя из цеха, они с Болышевым двинулись вдоль причалов. На вид Болышеву было под пятьдесят. По причалам он шел легко, ловко переступая через натянутые, швартовы. Пройдя немного, заметил:

— Задолжал мне Горбунов краску «КО». Восемь бочек. Брал он и сухой цемент, но это я не считаю. Главное, «КО», дефицит ведь. Взял, а отчета до сих пор нет.

— И по каким судам?

— Главным образом по «Петропавловску». Стоял тут у нас такой месяц назад.

Конечно, краска «КО», может быть, и не связана с запиской Гаевой. И все-таки, кажется, Болышева он встретил кстати. Что же, надо проверить незаметно. Обогнув бочку, Тауров сделал вид, что отворачивается от ветра.

— Понятно, «КО», по-моему, бортовая?

— Краска используется для работ, связанных с предохранением металла от коррозии. На «Петропавловске» ее брали для ремонта питьевых танков. В форпике.

— А что именно покрывают этой краской в питьевых танках? Внутреннюю поверхность?

— Конечно. У краски специальное назначение, поэтому она и дефицит.

— Любопытно. Значит, я отстал. Мне казалось, внутреннюю поверхность танков покрывают цементным раствором.

— Насчет того, что отстали, — это точно. Раньше действительно внутренность танков покрывали цементным молочком. Но как появилась «КО», стали переходить на нее. Цементное покрытие изнашивается, его надо обновлять каждый год. Ну а, скажем, «КО-сорок два» — после нее в танки можно лет семь-восемь не заглядывать.

Перешагнув швартов, Болышев остановился. Прямо над ними возвышался борт с надписью: «Кондопога». История с краской «КО» любопытна, подумал Тауров. Все эти обстоятельства можно использовать прямо сейчас, при разговоре с Горбуновым. Ведь в любом случае бригадир не должен догадываться, что именно он, Тауров, пытается у него выяснить. Да, сам того не подозревая, Болышев сейчас ему помогает.

— Вадим Алексеевич, просьба — отмените-ка пока разговор с Горбуновым.

— Отменить?

— Да. Насчет краски для вас я выясню, вас же хочу попросить сейчас о помощи, не откажите.

Болышев с сожалением посмотрел на «Кондопогу».

— Ну пожалуйста. Но… в чем именно я могу вам помочь?

— Скажите, сколько бочек «КО» брал у вас Горбунов? Для окраски танков на «Петропавловске»?

— Восемь.

— И до сих пор не отчитался?

— Ну да. Я ведь уже месяц копии ведомостей с него пытаюсь получить. Не дает, хоть тресни. Он тут на договоре, «вечный ремонтник». Такие, если захотят, могут тянуть до бесконечности, прижать его трудно. Ну а мне, сами посудите, что делать?

— Ничего, попробуем его прижать. Вот что, Вадим Алексеевич, вы не могли бы чисто теоретически предположить, почему Горбунов тянет с этим делом?

— Почему? — Болышев явно колебался. — Вячеслав Петрович, вот уж не знаю. Обычная халатность, наверное. Что тут может быть еще? — Кажется, именно потому, что Тауров молчал, инженер наконец отбросил колебания. — Вы думаете… То есть, вы не исключаете, что этих документов у него вообще нет?

Может быть и такое, подумал Тауров.

— Не знаю, Вадим Алексеевич, всякое ведь бывает. Давайте сделаем вот что: я сам сейчас справлюсь у Горбунова об этих ведомостях под видом общей проверки. Меня устроил бы именно этот вопрос к нему, понимаете?

— Но только копии ведомостей по краске я все же хотел бы получить. От отчета ведь не уйдешь.

— Обещаю — как только добуду эти копии, сразу отдам вам. Вы же оставляете пока Горбунова мне, хорошо?

— Хорошо, договорились. — Подняв воротник, и еще раз посмотрев на «Кондопогу», Болышев ушел к цеху. Поднявшись по поскрипывающему заржавленному трапу и походив по судну, Тауров наконец нашел Горбунова — тот с группой ремонтников стоял и курил на юте.

Иван Федорович, отниму всего пару минут… Дело такое — мы проверяем общий расход краски «КО» по всему заводу. Вспомните, вы по всем объектам отчитались? По этой краске?

— Отчитался, а чего тут отчитываться? У меня полный порядок по «КО», тут и говорить нечего. А что? — Кажется, Горбунов пытается понять, почему Тауров заинтересовался краской. Похоже, действительно с форпиком «Петропавловска» что-то не в порядке. Разговор можно заканчивать, остальное расскажут документы. Единственное, чтобы не насторожить Горбунова, сейчас не надо упоминать само это слово, «Петропавловск-Камчатский».

— Если полный порядок, и вопросов нет. Извините, Иван Федорович, всего доброго. До свиданья.

Снова поднявшись в отдел кадров и покопавшись с кадровичкой в картотеке, Тауров убедился: в ведомостях задействованы липовые фамилии. Панченко, Урахов, Джорогов и Янец работают слесарями комплексного цеха. Значит — подставка. Попросил снова достать папку с документами. Сверился и выписал пять фамилий руководителей ремонта: Чернягин, Ермаков, Асаян, Фоменко, Разин.

Ожидание

Глядя на себя в зеркало, она запахнула черную полу, расшитую золотыми драконами. Семь. Не так много времени, но, в общем, подготовиться к встрече она успеет. Кажется, Таурова лучше всего принять именно в этом черном халате-кимоно, больше похожем на вечернее платье. Здесь ее дом, и здесь она должна произвести совсем другое впечатление. Подарок Любимого, настоящий карликовый голубой пудель, каких больше в Дальноморске нет, Фифи коротко тявкнул, потерся о ногу. Сел рядом, и она наспех погладила его по затылку. Фифи, фифи, глупышка… Дорогой песик, щенком, наверное, ты стоил рублей пятьсот… Ну и что? Снова, в который уже раз, подумала, стоит ли скрывать от Таурова часть обстановки? Ну, например, набросить покрывало на видеомагнитофон; кое-что убрать? Антикварные китайские вазы поставить в шкаф? Глупости. Ничего этого делать не нужно. Наоборот, пусть видит. Если он заметит, что она что-то скрывает, это его сразу насторожит. Конечно. Да, квартира хорошо обставлена, ну и что? Все, что здесь есть, ей вполне могли купить родители. Отец получает хорошую пенсию, при этом иногда прирабатывает. Да и она уже пять лет работает на заводе. Осторожно положила тон на щеки, подправила ресницы. С лицом как будто все в порядке… Да, она выглядит так, как и хотела бы выглядеть. Свежей, отдохнувшей, красивой. Главное, теперь она знает, как себя вести с Тауровым. Ее даже не волнует, почувствовал что-то к ней этот Тауров или остался равнодушным. Неважно. Цель у нее одна, прежняя, та же, что была все последние годы, — чтобы был доволен Любимый. Сегодня она должна выполнить все, что они решили вместе. Выполнить, это так просто. Вздохнула, улыбнулась сама себе, сняла трубку, набрала номер. Только бы не мать, именно с матерью ей сейчас говорить не хотелось… Отец.

— Папочка, знаешь, я скоро уеду отдыхать. Может быть, даже сегодня.

— То есть как сегодня? Ночью?

— Пап, я еще не знаю. Могу сегодня, могу завтра.

— Но… у тебя ведь уже был отпуск?

— Был, ну и что? Возьму отгулы.

— И куда же ты уезжаешь? Если не секрет?

— Пока секрет. Все, пап, у меня нет времени. — Положила трубку, подождала, не раздастся ли тут же звонок. Мама может позвонить. Нет, тихо. Некоторое время снова занималась лицом, пока наконец не раздался условный сигнал. Трель, молчание, трель, молчание, снова трель. Любимый, они договорились. Сняла трубку. Он спросил сразу же:

— Этого… еще нет?

— Нет.

— Правильно. — Молчание, она нарочно не перебивала это молчание и оказалась права. — Знаешь, Вера, странная вещь, — я по тебе соскучился. Как договоримся?

— Если свет потушен, ты входишь без звонка. Замки будут открыты. Правильно?

— Умница.

Раздались гудки, но она, прежде чем положить трубку, прижала ее к щеке. Она все еще слышит этот голос… Наверное, в этом и есть счастье.

В квартире на Луговой

Перед тем как войти в подъезд Гаевой, Тауров закурил. Глядя на светящиеся в темноте окна, глубоко затянулся. Вздохнул: тридцать лет… Конечно, за полтора года он успел привыкнуть к Дальноморску, но холостяцкая жизнь есть холостяцкая жизнь. Эта жизнь ему уже порядком надоела, но девушку, которая поняла бы его и понравилась ему самому, он встретить так и не может. Внешне он, конечно, не красавец, но и не урод. Худоват, это есть, несколько нескладен с виду, но ведь это только с виду. Глаза наполовину карие, наполовину зеленые. Нос прямой, подбородок твердый, вот только губы подкачали, тонковаты. Тут же скривился — ну а что в тебе есть еще? Оперативник ты хороший? Да, оперативник не из последних, но ведь девушкам это не расскажешь? Затушив сигарету и бросив ее в урну, вошел в подъезд. Остановился, разглядывая занимающие всю стену синие почтовые ящики. Дом девятиэтажный, кирпичный, песчаного цвета; здесь в просторном холле высокий потолок, в углу столик и стул. Для дежурной по подъезду? Да. Как будто кооператив. Или ведомственный. Прикинул по нумерации — Гаева живет на втором или третьем этаже. Поднялся на пролет, остановился у обтянутой искусственной кожей двери с номером «21». Дверь выглядит внушительно. Медная пластинка с номером. Одна над другой — три замочные скважины. Нажал звонок, сразу же услышал настойчивое тявканье. Собака. Голос Гаевой: «Фифи, молчать! Фифи, кому я сказала?». Дверь открылась, он увидел Гаеву. В глазах у нее растерянность; вот улыбнулась:

— Добрый вечер, Вячеслав Петрович. Проходите.

Да, в каждом ее движении спокойствие, сдержанность. Пока он снимал куртку, к его ногам, потявкивая, принюхивался крохотный голубой песик с белой отметиной на лбу.

— Это… Фифи?

— Фифи, Фифи. кому сказала, на место!

— Красивый песик. Особенно пятнышко на лбу.

— Да, хотя для породы это нехорошо, порча. Фифи, иди на кухню, не мешай! Не обращайте внимания, он скоро отстанет. Проходите вот сюда, в комнату. Садитесь в кресло. Сюда, здесь удобно. Вы подождете, я поставлю кофе?

— Конечно, пожалуйста. — Прислушиваясь, как Гаева что-то делает на кухне, сел в глубокое, накрытое белой шкурой кресло. Огляделся и под взглядом пришедшего из кухни Фифи оценил обстановку. Видеомагнитофон, картины на стенах. Есть фарфор, немного, но подобран со вкусом: две большие неординарные статуэтки, сервиз. Скорее всего фарфор современный. Да, хотя статуэтки и выполнены под старину. Мальчик, играющий на скрипке, охотник с борзой. В этой квартире есть вкус, в этом весь секрет. Именно вкус, то, чего всегда не хватало ему в скитаниях по общежитиям и гостиницам.

Войдя с кофейным подносом, Гаева сказала:

— Значит, вы Вячеслав, а я — Вера. Хорошо? Вам с сахаром?

— Можно с сахаром.

— Одну ложку? Две?

— Все равно. Давайте две. — Увидев шутливое недоумение в ее глазах, улыбнулся. А ведь ему с ней легко. Очень легко.

— Ничего страшного, мой папа тоже сластена. Да и вообще — все мужчины сластены.

Он действительно чувствовал себя с ней свободно и спокойно. Разговор переливался легко и просто, сначала говорили о Дальноморске, потом кто какую музыку любит, потом где лучше всего отдыхать. О записке он не напоминал — захочет, расскажет сама. Обсудили две волнующие темы, сначала — почему оба одиноки, закончили же спором, почему хозяйка квартиры не стала балериной, а Тауров — юристом. Посмеявшись, сошлись: не случилось этого, наверное, потому, что «не лежала душа», и оба они сейчас довольны. Во время разговора пудель то вился у ног Гаевой, то требовательно тыкался мордой в ладонь Таурова. Когда же, продолжая говорить, он гладил его за ухом, пес ложился на бок, просительно поглядывая на хозяйку. Про себя Тауров отметил: за все время телефон не позвонил ни разу. В конце концов в разговоре наступила пауза; поежившись, Гаева сказала:

— Вячеслав… Я… хочу наконец сказать об этой записке.

Посмотрела на него, ожидая, что он что-то скажет, но он промолчал. Усмехнулась:

— Видите ли… Будем говорить прямо, не считаю нужным что-то скрывать. Сейчас, когда… Когда уже все ясно.

— Ясно — что именно?

Подняла глаза:

— Ну… Я долгое время была связана с одним человеком. Ну вот. А теперь наши отношения зашли в тупик. Так, что ли. Скорей всего я сделала это от ненависти. Ну, с запиской. — Провела рукой по лбу. — Наверное, я кажусь вам сейчас глупой, вздорной?

— Я еще не знаю, в чем дело.

— В очень простом. Он, этот человек, был связан с ремонтом на «Петропавловске-Камчатском». Я знала, что ремонт форпика там был липовый. Ну и… Короче, написала. И положила вам записку. Все.

— Вера, подождите. Вы говорите — ремонт был липовый?

— Этот факт вас удивляет?

— Не удивляет, но… Давайте по порядку. Прежде всего, кого именно вы имеете в виду? Кто — «он»?

— Вячеслав, при всей моей ненависти к нему… Вы понимаете… То есть, нет, теперь даже не ненависти, не то слово… Неприязни… Да, неприязни, если я сейчас назову его имя, это будет… Понимаете? — Отодвинула кофейник, вздохнула. — Это будет не очень красиво.

— Но ведь вы все равно уже все сказали? Назовите его имя, Вера.

Нагнулась, сказала совсем тихо:

— Пожалуйста, не заставляйте меня это делать, Вячеслав.

— Но почему?

Долго молчала, отвернувшись. Дернула плечом:

— Все равно ведь это имя вы завтра узнаете? Так ведь? Но назвать сейчас имя, именно имя, будет… Неужели вы не чувствуете? Хорошо, я назову, а что я буду чувствовать потом? Прошу вас, не нужно настаивать. Я не хочу. Просто не хочу. Пусть это будет прихоть, что угодно, но я не хочу. Ну пожалуйста.

Она смотрела в упор. Собственно, имя ему сегодня не нужно, завтра он узнает все имена, связанные с «липой» при ремонте форпика. Хорошо, настаивать он сейчас не будет.

— Что, вы и остальное не хотите рассказать?

— Что именно?

Он промолчал, она вздохнула:

— По-моему, сказанного больше чем достаточно. Разве нет?

— Вера, если вы могли бы рассказать что-то еще, вы очень помогли бы мне. Например, почему вы написали — «найдете золото»?

— Это же ясно. Я имела в виду деньги. Этот ремонт… он его озолотил. Понятно.

— Хорошо, понятно. Вы что-то еще знаете про этот липовый ремонт?

— Знаю только, что там были какие-то подставные фамилии — и все. Услышала об этом случайно, при разговоре.

— При каком разговоре? С кем?

— Вячеслав, это уже неважно. Не помню. Или не хочу вспоминать, разве не ясно?

Он помолчал, поставил чашку. Фифи при этом движении настороженно покосился. Решив, что с ним хотят поиграть, встал, дотронулся до ладони. Тауров отодвинул мокрый нос.

— Может быть, вы услышали что-то еще в том разговоре? Кроме подставных фамилий? Вспомните.

— Да нет. Ничего больше я не услышала. Просто после этого разговора об остальном можно было догадаться.

— О чем — остальном?

— О том, что у него появились деньги. По расходам, по подаркам и… И я больше не хочу об этом. Не хочу, все.

— На какой машинке вы напечатали записку?

Поморщилась:

— Это обязательно? На старой машинке, которая раньше стояла у нас в отделе. Вячеслав, вы действительно могли бы стать неплохим юристом. Вы изрядный крючкотвор.

— Вера, это не крючкотворство. Это точность. Насколько я помню, машинка в отделе уже не стоит?

— Машинка давно стоит в кладовке, потому что сломана. Несколько слов из нее выбить можно, вот я и выбила. Выбила, а потом… Потом тщательно все протерла, чтобы не осталось отпечатков пальцев. Вас интересует, как я положила вам записку в карман?

— Вера, вы напрасно сердитесь.

Мелодия оборвалась, она переставила кассету. Теперь музыка была танцевальной, и Вера некоторое время вслушивалась. Снова села.

— Собственно, почему я должна сердиться, ведь я сама хотела этого разговора. Я стерла отпечатки пальцев и положила записку тайком. Я не хотела, чтобы кто-то на заводе и вообще кто-то знал об этой записке. Но ведь, Вячеслав… Ведь это понятно? По крайней мере, вы — вы это поняли? Почему я не хотела, чтобы на заводе знали о записке? Поняли?

— Допустим, понял. Но поймите, Вера… Вас не должно смущать, что я так интересуюсь мелочами. Все равно, если вы не хотите об этом говорить сейчас, к этому придется вернуться. Завтра, послезавтра, но придется.

— Пусть придется. Но сейчас я об этом говорить не хочу… И… давайте переменим тему?

— Хорошо, давайте переменим тему. — Собственно, основное, что он хотел выяснить, он выяснил. Ремонт форпика был липовым. И кто-то нагрел на этом руки. Теперь уже ясно, что этот «кто-то» был одним из руководителей ремонта.

— Вы… еще посидите? — натянуто спросила Вера.

— Спасибо, пойду. Нужно кое-что сделать, да и вообще пора! Но, надеюсь, завтра мы увидимся? И договорим?

— Конечно, почему же нет. Улыбнулась. — Как меня найти, вы знаете.

Выйдя из квартиры, он мельком глянул на часы — четверть одиннадцатого. У Гаевой он пробыл чуть больше двух часов. В холле за столиком в углу на этот раз сидела женщина лет шестидесяти в черном пальто с каракулевым воротником. Она читала книгу; когда Тауров прошел мимо, покосилась.

Платежные ведомости

Утром на заводе Тауров прежде всего зашел в бухгалтерию и взял у Быховской папку с платежными ведомостями по всем закончившимся ремонтам. Именно всю папку, потому что пока знать, что именно его интересует, главбуху совсем необязательно. Сел у окна, отыскал ведомости по «Петропавловску-Камчатскому» и за полчаса выяснил, кто составлял наряды по питьевым танкам. Получалось, оформлением всех работ по форпику и табелированием по существу занимались не строитель Чернягин и мастер Ермаков, а старпом рефрижератора Разин. Деньги же за ремонт танков, по крайней мере по платежным ведомостям, получали все те же пятеро — Горбунов, Панченко, Урахов, Джорогов и Янец. Значит, именно этими людьми он и будет сейчас заниматься. Всем пятерым за ремонт питьевых танков было выплачено три тысячи двадцать семь рублей. Сумма вполне серьезная, осталось выяснить, получили ли ее те, кому она была выписана? И на самом ли деле эти деньги были выплачены за работу?

Спустившись на первый этаж, в отдел информации, Тауров открыл дверь. Гаевой не было. За вторым столом сидела немолодая женщина.

— Здравствуйте. Верочку? А ее нет. По-моему, она сегодня вообще не приходила.

— Очень вас прошу, вы не могли бы позвонить ей домой? Она мне очень нужна.

— Пожалуйста. — Вздохнув, сняла трубку, набрала номер, подождала. — Никто не подходит, подержать еще?

— Не нужно. Еще одна любезность — позвоните родителям.

Глубоко вздохнула, отвернувшись. Но номер все-таки набрала:

— Сергей Викторович? Здравствуйте, Кочнева Валентина Андреевна, с Верочкиной работы. Нет, все в порядке, просто я хотела узнать — Верочка у вас? — Долго выслушивала что-то, кивая. — Да, я и говорю, она обычно предупреждает. Да нет, она вроде ничего не оформляла. Хорошо, Сергей Викторович. Хорошо. Обязательно. Спасибо, Нине Андреевне привет. Да. Взаимно. Обязательно позвоню, если узнаю. До свиданья. — Положила трубку, — Ничего не знают. Правда, Вера им вчера говорила, будто собирается ехать отдыхать.

— Кстати, как Вера приезжает на работу? Машины у нее нет?

— Машины у Верочки нет.

— А у родителей?

— И у родителей нет. Мы с ней часто приезжаем на работу вместе. Встречаемся на Луговой, а дальше на автобусе.

— Валентина Андреевна, я очень бы вас попросил — если что-то узнаете, сообщите? Я еще позвоню.

— Конечно, звоните. Расскажу все, что узнаю.

Письмо по почте

Пока «Волга», огибая залив, а затем углубившись в центр города, везла их к улице 25-го Октября, сидящий рядом с Тауровым Янец молчал. Впереди с водителем сидел оперуполномоченный ОБХСС Гнушев — рослый, плечистый, похожий на спортсмена, и не просто спортсмена, а на загребного с восьмерки. Севший с краю Горбунов несколько раз пытался выяснить, что именно интересует милицию, и каждый раз Тауров мягко отвечал: «Успеется, Иван Федорович, успеется». В УВД они с Гнушевым развели доставленных по комнатам, и Тауров пошел к Черноводову.

Начальник ОБХСС был в кабинете один; увидев Таурова, встал, запер дверь на ключ, кивнул:

— Садитесь, надо поговорить. Привезли работников с судоремонтного?

— Привез. Двое здесь, двое подойдут позже. Троих вызвал повестками.

— Расскажите-ка коротко, что там с этим фиктивным ремонтом?

Тауров рассказал все — от вчерашнего посещения Веры Гаевой и разговоров с ней до поведения Горбунова в машине. Упомянул и о том, что сегодня Гаева не вышла на работу. Черноводов заметил:

— Упущение — то, что вы не доложили об этом утром.

— Иван Васильевич, вы были заняты, я бы полдня прождал.

— Ну, полдня не полдня… Ладно. Прочтите-ка вот это. — Протянул небольшой листок. Тауров взял бумажку — когда-то она была сложена вчетверо. Текст машинописный, четкий:

«Начальнику ОБХСС. Пишу, потому что не могу молчать, а в открытую заявить правду считаю для себя опасным. Знает ли милиция, что на нашем судоремонтном заводе Дальрыбхолодфлота орудует шайка расхитителей, главным образом плавсостав? Не знаю, какая у них связь, по рации или как, но они систематически организуют фиктивный ремонт, грабят в крупных масштабах, привлекая отдельных рабочих. Суда уходят в море с дефектами, деньги идут налево, обогащая мошенников. Считаю нужным об этом сообщить, хотя уверен — даже если вы вмешаетесь, вы дела не исправите, силенок маловато».

Прочел записку два раза. Если хоть половина того, что здесь написано, правда — дело серьезное. К тому же, если в этой истории действительно замешан плавсостав, а значит, и Разин — Вера Гаева становится по всем этим сигналам главной свидетельницей.

— Суждения какие-нибудь есть? — спросил Черноводов.

— Суждений много, Иван Васильевич, разобраться бы. Когда это к нам поступило? И как?

— По почте. Ко мне на стол попало сегодня, из экспедиции. Отправлено позавчера, четырнадцатого ноября. Штемпель главпочтамта, на конверте написано: «Дальноморск, краевое УВД, начальнику ОБХСС». Обратного адреса нет. Вы понимаете, если хоть часть из того, что написано, верно…

— Понимаю, Иван Васильевич.

— Вам сидеть с бумагами сейчас не с руки, так что я уже дал задание Игумнову. Он займется документами на вашем заводе. Не забудьте, если случайно его встретите — вы незнакомы.

— Ясно.

— Как только будут результаты у Игумнова, я сообщу. С вами же по этому форпику, создаем опергруппу. Старшим назначаетесь вы, вам придаются Гнушев и Кусов. Докладывать прошу каждый день. Конверт и письмо возьмите, они вам еще пригодятся.

Опрос

Разговор с Горбуновым, дожидавшимся его в комнате, не принес Таурову ничего нового. С тем, что ведомости по ремонту питьевых танков «Петропавловска» липовые, бригадир согласился легко. Однако при этом он утверждал, что сделал это вместе с товарищами по просьбе старпома Разина, которому трудно было оформить людей, действительно ремонтировавших танки. Сами они, кроме десятки «за услугу», денег не получали, только расписывались. Похоже, бригадир знал: проверить, были ли отремонтированы танки на самом деле, сейчас уже трудно, если не невозможно. У танков к началу ремонта могло почти не быть износа. Убедившись, что не узнает больше ничего нового, Тауров бригадира отпустил. После его ухода набрал домашний номер Веры Гаевой — долгие гудки. Нажал на рычаг, позвонил в отдел информации Кочиевой; вздыхая и сокрушаясь, Валентина Андреевна сообщила: Вера никаких путевок в профкоме не получала. Что касается родителей — они несколько взволнованы, но (здесь она снова глубоко вздохнула) все-таки ее успокоили. Отец, Сергей Викторович, убежден, что исчезновение дочери связано с «личным». Положив трубку, Тауров подумал — опять личное. Выяснять по телефону у Кочиевой о «личном» не стоит, но кажется, она сможет кое-что рассказать ему при встрече. Набрал номер диспетчерской Дальрыбы — там сообщили, что транспортный рефрижератор «Петропавловск-Камчатский» по-прежнему находится в распоряжении Сахалинской экспедиции Мортрансфлота. Чтобы узнать, где сейчас судно, надо связываться каждый раз непосредственно с Холмском. Плавбаза «Семен Дежнев» полтора месяца назад ушла в плавание, стармехом на ней действительно работает Фоменко Александр Ильич. В Дальноморск судно вернется через четыре месяца.

Безрезультатным оказался и опрос Янца. После нескольких наводящих вопросов Янец признался — он подписывал липовую платежную ведомость. Деньги за якобы проведенный ремонт танков получал в кассе вместе с Горбуновым, Джороговым, Панченко и Ураховым. Себе, как и остальные, брал десятку, основную же сумму отдавал бригадиру. Тот, как он слышал, — старпому Разину. Здесь тоже не было ничего нового.

Затем были вызваны в УВД руководители ремонта — строитель Чернягин и производственный мастер Ермаков.

С первым беседовал Гнушев, со вторым Кусов, Тауров присутствовал на каждом из опросов по очереди. Особых расхождений в показаниях и здесь не оказалось — и Чернягин, и Ермаков твердо стояли на том, что ремонт питьевых танков на рефрижераторе действительно был проведен. Липовую ведомость, как они объяснили, старпому Разину и посреднику Фоменко пришлось составить из-за трудностей оформления рабочей силы на СРЗ Дальрыбхолодфлота. Вообще же, по их словам, оба они были заняты на «Петропавловске» общим ремонтом, форпика не касались. Ценным было, что Чернягин и Ермаков подтвердили: отвечал за ремонт питьевых танков и руководил всеми работами по форпику старпом рефрижератора Разин. Поговорив с явившимися чуть позже по повесткам Джороговым, Ураховым и Панченко, опергруппа выяснила только одно: интересы «подставников» не шли дальше десятки.

Закончив опросы и отпустив вызванных, все трое к концу дня сошлись в служебном буфете. Гнушев молча жевал сосиски, Кусов, прихлебывая чай, рассуждал с явной целью вывести из себя лейтенанта.

— Сосиски — вещь. А, товарищ лейтенант? Понятно, попахать сегодня пришлось. Ничего, ничего, калории надо восполнять. Капуста не кислая? Товарищ оперуполномоченный?

— Хммм… — Гнушев сверкнул глазами. — Не кислая.

— Главное, аппетит прорезался. Прорезался, товарищ лейтенант?

— Ладно вам, Олег Витальевич, дайте поесть.

— Вам дай поесть, вы весь буфет съедите. — Повернулся к Таурову. — Слав, объясни, как это ты с таким простеньким делом без моей помощи справиться не можешь?

— Объясню, только не в буфете. И запомни, у меня с тобой разговор короткий, это ты Гнушева бедного можешь терзать.

— Его потерзаешь, он сам кого хочешь потерзает. Ты посмотри на него, левая какая, а?

Гнушев отодвинул вычищенную до блеска тарелку, взял пирожное:

— Вячеслав Петрович, я внимания-то не обращаю. Пусть говорит. Он же привык по ресторанам, не нам чета. А мы люди простые.

Наверху, в комнате, Тауров показал все, что у него было из документов. Просмотрев бумаги, Кусов сразу ухватил суть:

— Как я понимаю, мы должны доказать, что ремонта танков фактически не было? Проведем экспертизу?

— Экспертиза может лишь установить, что ремонт произведен некачественно. Не больше. Время-то прошло. Если участники будут настаивать на том, что танки ремонтировались, обойдутся наказанием в дисциплинарном порядке. Возбудить против них уголовное дело мы не сможем.

— Надо проверить их по материалам, — сказал Гнушев. — Если материалы, отпущенные на ремонт — краски, цемент и прочее, — не израсходованы, значит, ремонта не было.

— Эти материалы они могли сбыть налево, возразил Кусов.

— Это тоже можно проверить.

— Все можно проверить Но сложно. — Кусов повертел записку Веры Гаевой, даже посмотрел ее на свет. — Слава, надеюсь, ты выяснил, кто это написал?

— Есть такая Гаева Вера Сергеевна, из отдела информации.

— Гаева? Припоминаю. Этой Гаевой при мне не было, заболела.

— Вчера я был у нее дома. Она подтвердила, что написала записку. Даже объяснила, что эта записка означает. По ее словам, кто-то из руководителей ремонт на «Петропавловске» организовал липу по питьевым шнкам. «Золото» в ее записке — так сказать, образ.

— Что значит «кто-то»? — спросил Гнушев. — Она что, эта Гаева, не знает, кто?

— Знает, но назвать фамилию не захотела. По ее словам, она была с этим человеком связана. Согласитесь, вопрос тонкий.

— Наверное, тонкий, — сказал Гнушев. — Но вообще-то можно было строже спросить.

— Она что, незамужняя? — поинтересовался Кусов.

— Незамужняя, двадцать семь лет, живет одна. Вчера я не стал выяснять подробности, подумал, дело терпит, поговорю на следующий день. Главное, есть ее показания, документы найду на заводе. Откуда я мог знать, что сегодня она исчезнет?

— Как понять? — спросил Кусов. — Исчезнет? Такое в наше время еще бывает?

— Бывает. Домой звоню — трубку не снимают. На работу не вышла.

— Подожди. Получается… — Кусов уставился в бумаги. — Получается, она исключительно важный свидетель, так, что ли? Кстати, сколько всего этих руководителей ремонта?

— Пять. Двое заводских, один наблюдатель Морторгтранса, двое из плавсостава. Заводских мы сегодня опросили — Чернягина и Ермакова.

— Ермаков. — Кусов помолчал. — Вроде бы примерный семьянин. На роль похитителя не подходит. Я к тому, если он с ней сбежал. Жена, трое детей.

— Чернягин тоже не из той категории, — заметил Гнушев.

— И все-таки деться некуда. Надо выяснять, мог ли кто-то из них быть связан с Гаевой.

— Хорошо, — согласился Кусов. — Ермаков за мной.

— Беру Чернягина, — хмыкнул Гнушев.

— Вы с ними уже беседовали, подход найдете. На судоремонтный оба подъезжайте завтра без меня. В два встречаемся около диспетчерской.

Шум, тявканье, звук замка

Тауров прошел мимо пустующего столика дежурной по подъезду, поднялся на второй этаж, остановился у знакомой двери. В квартире тишина. Только он хотел нажать звонок, как вдруг ему показалось, что в квартире раздался шорох. Прислушался — тихо. Померещилось? Нажал звонок — раз, второй, третий. Мелодичный звон вспыхнул, угас. Нет, все-таки в квартире никого. Если бы пудель услышал звонок, он, наверное, подал бы голос. Но, может быть, там одна Вера? Какой-то звук был, он явственно его слышал. Снова стал звонить, непрерывно нажимая кнопку. Мелодичный звон перешел в сплошную трель. Прекратил — тихо. Тронул дверную ручку, нажал — дверь даже не колыхнулась. Три замка. В первый приход мощный замковый заслон не вызвал у него вопросов, теперь же он подумал — зачем столько запоров? Да, в квартире ценности, но ведь есть общественная дежурная. Если страх — перед кем? Оглянулся — рядом в торце лестничной площадки, почти впритык, дверь квартиры двадцать. Пожалуй, звонить в соседнюю квартиру рано, надо поговорить с дежурной. Если она дежурила всю ночь, хорошо. А если нет? Кроме его собственных соображений, никто и ничто не говорит о том, что могло случиться что-то серьезное. Да и у него самого есть пока только неясное беспокойство. Ощущение, что что-то неладно, но только ощущение, ничего больше.

Вышел на улицу и увидел, что на лавочке у подъезда молодая женщина листает какой-то журнал, покачивая детскую коляску.

— Простите, вы живете в этом доме?

— Да, а что вас интересует?

— Где мне найти дежурную?

— Тамару Антоновну? В 106-й квартире.

Открывшая дверь квартиры сто шесть пожилая Тамара Антоновна оглядела его не очень приветливо. Хорошо, он будет гнуть ту же линию — «старого знакомого».

— Простите, Тамара Антоновна?

— Ну, Тамара Антоновна.

— Вы меня не помните? Я вчера вечером выходил. Из двадцать первой квартиры. У Веры Гаевой был в гостях.

— У Веры Гаевой? — Тамара Антоновна будто к чему-то прислушиваясь. Ну, допустим. От меня-то что нужно?

— Вы вчера дежурили, я хотел спросить — она из дома поздно вышла? После того как я ушел?

— Что-то не помню, чтобы она выходила.

— И с собакой не гуляла?

— Она собаку ночью никогда не выводит. Вам-то что, молодой человек, гуляла она с собакой, нет? Вы кто ей будете, муж? Да я б и мужу не стала говорить.

— Да я волнуюсь просто. Пропала она куда-то. За ней машина могла вчера приезжать, вы не слышали? Тамара Антоновна, миленькая. Мне очень важно.

— Ну и что — важно. — В глазах дежурной появилось сомнение. — Мало ли кому что важно. Не слышала я никакой машины.

— А в квартиру к Вере кто-нибудь приходил? После меня?

— Никто не приходил.

— Вы… всю ночь дежурили?

— Вот привязался. Ну, не всю ночь дежурила, спать ушла. Я ж живой человек.

— Сколько было времени, когда вы ушли ночью?

— Не помню. Около двух, что ли. Да, два, полтретьего. Еще вопросы есть? Если нет, до свидания.

— Но утром вы все-таки спустились?

— Ну, спустилась.

— Когда?

— Вот настырный. Не помню даже. Ну, около шести. Все, прием окончен, молодой человек. До свиданья.

— Спасибо, Тамара Антоновна. — Дверь закрылась. Если сейчас в квартире двадцать один никого нет, Вера вместе с Фифи могла выйти из дому только ночью. Между двумя и шестью.

Все-таки — откуда шорох? Хорошо, самая пора наведаться в квартиру двадцать. Если бы с Верой и Фифи что-то случилось, пусть даже ночью, соседи наверняка бы услышали. Он шагнул к лифту, но выйти из тамбура не успел — дверь квартиры сто шесть открылась. Выглянувшая Тамара Антоновна окликнула его:

— Молодой человек, вы кто ей будете-то?

— Знакомый.

— Может, она уехала? Что вы волнуетесь?

— Да я пока не волнуюсь. Только вот звоню по телефону — не отвечает. В дверь — тоже не отвечает.

— Я вот насчет чего. Вы спрашивали, машину я ночью не слышала? Так вот, ночью-то я легла, а заснуть никак. Да я обычно и не сплю в это время. Ну и вот, сквозь сон слышу — машина вроде внизу остановилась. Ночью-то тихо, а тут мотор. Кто бы, думаю, это? Наши-то, которые с машинами, вроде все поприезжали.

— Где она остановилась? У подъезда?

— Нет, чуть подальше. На Луговой, во двор вроде не въезжала.

— Эта машина потом уехала? Постарайтесь вспомнить.

— Да будто вроде уехала. Я уж засыпать начала. На второй раз шум был. Был, точно. Значит, уехала.

— Вспомните, когда примерно приехала эта машина?

— Когда… Да я вроде недолго пролежала, с полчаса. Ну вот считай. Часа в три. Да, часа в три.

— А уехала, значит, часа в четыре?

— Ну так примерно.

— Большое спасибо, Тамара Антоновна.

— Да не за что, чего там. Если беспокоитесь, чего же не помочь.

Дверь захлопнулась. Мысль заглянуть сначала к дежурной была правильной, да и вообще стало легче. Возможно, Вера уехала именно на этой машине. Пожалуй. По крайней мере, есть о чем спрашивать соседей на втором этаже.

Звонок в квартиру двадцать ему пришлось нажать раз пять, пока наконец стеклянная точка дверного глазка не потемнела. Наконец дверь открылась, за ней стоял мужчина лет пятидесяти. Потертый спортивный костюм, из-за расстегнутой на груди «молнии» выбиваются седые волосы. По взгляду ясно — на долгий разговор рассчитывать нечего.

— Простите, я хотел узнать насчет вашей соседки, Гаевой.

— Мы не справочное бюро. Извините, не можем ничего сказать насчет соседки.

— Она пропала, вы не слышали, ночью она не выходила?

— Не слышали, — раздался из глубины женский голос. — Мы ночью спим.

— Не слышали, — повторил мужчина. Что еще?

— Может, собака ночью подавала голос?

Мужчина хмыкнул. Вышедший к двери парень лет восемнадцати заметил:

— Подавала. Пару раз тявкнула. Я еще подумал, может к Вере кто пришел. Потом примерно через полчаса у нее замок закрылся.

— То есть Гаева ушла? — уточнил Тауров.

Парень присвистнул:

— Как уходила, не видел. Дверь ночью запирали, это я слышал.

— Запирали изнутри? Или снаружи?

— Не знаю.

— А… шум машины? — Тауров с надеждой посмотрел на парня. — Шум машины около дома? Не слышали?

Парень поерошил волосы.

— Шум машины… Нет. Вернее, может, что-то шумело, но я так не прислушивался. Я ж говорю, занимался.

— По времени когда это примерно было? Тявканье, шум замка?

— Не знаю. Я на часы не смотрел. — Покосился на отца. — Спать лег в полчетвертого. А между прочим, у Веры недавно тоже замок открывался. Я слышал.

— Недавно? Вы не ошибаетесь?

— Не ошибаюсь. Она три замка открыла, один за другим. Я хорошо слышал.

— Вы уверены, что это была она?

— А кто еще? Больше некому.

— Во сколько это было? Примерно?

— Недавно совсем. Так часов в семь.

— Не помните, собака при этом не тявкала?

— Нет.

— Ваша соседка только вошла? Она не выходила снова?

— Может, выходила. Я не слышал.

Мужчина нахмурился, ему явно не терпелось скорее закрыть дверь.

— Товарищ, извините. Это все, что мы можем сказать.

Парень, глядя на Таурова, пожал плечами. Тауров кивнул:

— Спасибо.

Дверь закрылась. Тауров снова подошел к квартире двадцать один. Прислушался за дверью все та же глухая тишина. Если соседи слышали звук замков — значит, сейчас в квартире кто-то есть. Вера? А не открывает, потому что не хочет? Затаилась? Но тогда где Фифи? Если бы он мог сейчас вскрыть квартиру. Нельзя, нет санкции. В общем-то, нет и оснований.

Опять поднялся к Тамаре Антоновне.

— Тамара Антоновна, сегодня в семь вечера вы здесь сидели?

— Сидела.

— Примерно в это время вы не видели Гаеву? Она должна была вернуться.

— Я же сказала, нет, не видела. Не было ее.

— Может, родители заходили? Часов в семь вечера.

— Может, заходили. Я не видела.

— Вспомните, в это время, в семь вечера, в подъезд не заходил кто-то из посторонних? Не живущих в этом доме?

Дежурная задумалась. Тауров подсказал:

— Вспомните! Кто-нибудь, кого вы не знаете?

— Заходил. Точно заходил. Но только он не к Гаевой.

— Кого вы имеете в виду?

— Да такой — морячок. Капитан, наверное. Представительный такой мужчина. Лет так под сорок. Как раз около семи он вошел. Но только он не к Вере. К Вере можно пешком, она на втором этаже. А с моряком этим лифт повыше остановился. Этаже на седьмом.

Подумал: это ничего не значит. «Моряк» мог подняться на седьмой этаж, а потом спуститься.

— Вы говорите — он был представительный?

— Да. Усики, по-моему, были. Фуражка капитанская. Особенно-то я не смотрела, взглянула только.

— Обратно этот моряк не выходил?

— Не видела, я ушла ужинать.

— Спасибо. Тауров вышел на улицу. Фонарь у подъезда освещал небольшую часть двора, что-то вроде проезда. С одной стороны этот проезд ограничен девятиэтажным домом-близнецом. с другой — задней стеной магазина. К ней примыкает подсобный двор; за узорным забором из кирпичей видны два аккуратно уложенных штабеля пустых ящиков. Завернул налево, прикинул: метров через сорок можно выйти к Луговой улице. Пройдя в этом направлении, остановился. Некоторое время стоял, наблюдая за проезжавшим мимо транспортом. Поток довольно разнообразный — легковые машины с частными номерами, такси, автобусы, грузовики. Значит, в семь вечера приходил «моряк». А ночью к дому подъезжала машина. Скорее всего машина, подъехавшая ночью, остановилась где-то здесь. Именно здесь, в просвете между зданиями, где-то между магазином и вторым девятиэтажным домом. Похоже, к Вериному подъезду водитель не завернул умышленно. Иначе что ему мешало проехать лишние тридцать метров? Но он не пожелал, почему? Чтобы кто-то из жильцов дома двадцать три не увидел его машину? Несмотря даже на три часа ночи? Впрочем, может быть, все это лишь его домыслы. Ну. поленился человек, остановился, чуть не доехал. На улице все было довольно мирно, кто-то, хороший знакомый Веры, заехал за ней ночью. И они уехали, никому не сказав, куда едут. По рассказам соседей, по осторожности, с которой была закрыта дверь после ухода, по сравнительно спокойному поведению Фифи — этого человека Вера ждала. И хорошо знала. Остается понять, что это за человек. Может быть, именно тот — организовавший фиктивный ремонт питьевых танков? Хорошо, он подождет, пока Вера не объявится или ее родители не подадут в розыск. С родителями хорошо бы встретиться, они могут многое рассказать. В том числе и об этом ее таинственном знакомом. Но пока не возбуждено уголовное дело и не объявлен розыск, он может искать встречи с ними только неофициально. Как знакомый дочери. Насчет же машины завтра утром он позвонит участковому, попросит провести поквартирный обход и попытаться узнать хоть что-то насчет останавливавшейся ночью машины. Вздохнул полной грудью. Пахнет зимой, воздух холодный. Хотя какая зима в Дальноморске в начале ноября? Настоящих морозов здесь не бывает, океан. Усмехнулся. Сейчас он поедет домой, уткнется в телевизор. Потом выпьет чаю, и спать.

Мужчина с приятным голосом

Утром Тауров занялся делами. Позвонил капитану Озерову — участковому, в район которого входит Луговая улица, попросил обойти квартиры, из которых можно было увидеть остановившуюся ночью машину. После этого, достав в отделе кадров Дальрыбы фотографию Разина, сам съездил на Луговую. Тамара Антоновна, изучив фото, в конце концов сказала: «Похож». Нужно было сделать скидку: фото было восьмилетней давности, и Разин, которому сейчас под сорок, на фотографии выглядел моложе. К тому же главным признаком, по которому дежурная опознала Разина, были короткие светлые усики. Но в любом случае то, что вошедший в подъезд «моряк» был похож на Разина, наводило на размышления.

Затем, подъехав на судоремонтный, Тауров зашел к Кочиевой.

— Валентина Андреевна, нам нужно поговорить. Пропала ваша сотрудница. Очень прошу, подскажите, если знаете, с кем в последнее время Гаева встречалась, разговаривала по телефону. Естественно, из мужчин.

Кочиева долго молчала. Наконец сказала:

— Хорошо, Вячеслав Петрович, скажу. Были звонки. Такие, после которых Вера, мягко говоря, приходила в хорошее настроение. Э, да что там… После этих звонков она буквально расцветала.

— И давно они появились? Такие звонки?

— Н-ну, Вячеслав Петрович… По-моему, с момента, как Вера здесь сидит. Давно, очень давно.

— И кто звонил? Вы слышали когда-нибудь его имя, фамилию?

— Если бы. Не-ет, это тайна за семью печатями. Во-первых, этот человек звонил крайне редко, во-вторых — знаю только, что у него приятный мужской голос. Мягкий и в то же время уверенный. Причем он никогда не спрашивал Веру или Веру Сергеевну. Всегда — «будьте добры, Гаеву».

— Вы могли бы предположить — он работает здесь, на заводе?

— Да вы что. Нет. Задумалась. Нет, не на заводе. Ну… я никогда не слышала здесь похожий голос, потом… Нет. По всему, и по манере спрашивать он здесь не работает.

— Вы когда-нибудь спрашивали Гаеву об этом прямо? Что это за человек, где работает?

— Было. Раньше когда-то, очень давно. Знаете, по-женски несколько раз пыталась выяснить, что это за человек. Кто, откуда, сколько лет, где работает. Бесполезно. В лучшем случае отшутится, а обычно просто посмотрит. Вот так, прямо в глаза. И улыбнется. И весь спрос. Ну, я человек тактичный, потом уже перестала лезть в душу. Но знаю это серьезно.

— И все-таки попробуем прикинуть, может быть, это кто-то с завода? Например, вы знаете Чернягина?

— Инженера? С трубопроводного цеха? Вряд ли. Вячеслав Петрович. Да им не только Вера, не знаю, кто им вообще может заинтересоваться. Это… Да нет, я точно знаю, это не Чернягин. И голос совсем другой.

— Может быть, Ермаков? Из того же цеха?

— Вячеслав Петрович, я вам удивляюсь. Во-первых, Ермаков ниже Веры на полголовы, во-вторых, решительно это не он. Пискля, растяпа, да и вообще ничем не блещет. Уверяю, увлечься Ермаковым Вера не могла.

— Ну а, например, Асаян?

— Шиян Альбертович? Наблюдатель Мортрансфлота? Ну, голос-то точно не его. Да и Асаян немолодой человек, у него отдышка. Исключено. Вообще, человек, который ей звонит — не с завода. Манера жить другая, это ясно по голосу.

— Может быть, у Веры несколько таких знакомых? У которых «манера жить другая»?

— Вы плохо знаете Веру. Она не из тех, кто… Ну, кто тает при каждом ласковом слове. И вообще… Вообще она очень скупая. Я имею в виду, на чувства.

Скупая, подумал Тауров. Действительно, скупая, как он теперь вспоминает. Позавчера в разговоре с ним не сказала лишнего слова. Да и вообще, обработала, когда он был у нее в гостях — лучше не придумаешь. Притупила бдительность, заставила поверить, что завтра он сможет ее легко найти. И исчезла. Все, разбирайся теперь с питьевыми танками. И с анонимкой, которую получил Черноводов. Если Чернягина, Ермакова и Асаяна можно отсеять, остается кто-то из плавсостава, Фоменко или Разин. Но ни один из этих двоих не мог позавчера увезти Веру на подъехавшей ночью машине. Оба в плавании — Фоменко на «Дежневе» в Индийском океане, Разин на «Петропавловске» в Холмске. Правда, можно допустить, что Разин прилетел в Дальноморск именно в эти дни. Если так, это легко проверить.

— Я забыла сказать, утром звонила Нина Александровна. Вчера они обзвонили всех родственников, подруг, знакомых. Ничего.

Что ж, хоть в этом Кочиева может ему помочь.

— Валентина Андреевна, позвоните-ка им сейчас и предупредите — с ними хочет поговорить… ну, скажем, сослуживец их дочери. То есть я.

— Хорошо. — Выполнив его просьбу, протянула трубку.

Тауров сказал:

— Здравствуйте, Сергей Викторович. Тауров Вячеслав Петрович.

— Очень приятно, Гаев. — Голос был твердым, несколько суховатым. — Простите, Вячеслав Петрович, что начинаю с вопросов. Вы что-то знаете о Вере? Где она, что с ней?

— Я как раз хотел поговорить с вами на эту тему. Думаю, поговорив, мы будем знать больше.

— Вы ее знакомый?

— Знакомый.

— Что ж милости прошу, мы с женой дома. Не знаю, говорила ли вам Вера — мы живем за Второй речкой. Недалеко от озера Юность. Проспект Столетия, дом два, квартира восемнадцать.

— Я буду у вас часа в три, вам удобно?

— Удобно. Ждем вас в это время.

Золотые десятки

Спускаясь по лестнице к выходу, Тауров встретил Игумнова — оперуполномоченного ОБХСС, откомандированного Черноводовым для проверки документов по старым и текущим ремонтам. Полный, лысоватый, с нарукавниками и толстой папкой в руках, Игумнов шел не спеша. Проходя мимо, не подал вида, что они знакомы. Выйдя из заводоуправления, Тауров подумал о кропотливой работе, которую должен проделать Игумнов, и про себя пожелал товарищу удачи. Если Игумнов что-то найдет — хорошо, его же задача сейчас одна: форпик «Петропавловска-Камчатского». Сокращая путь к четвертому плавдоку, пошел через склады, минуя контейнеры и штабеля материалов — бочек, мешков с цементом, ящиков с оборудованием. В два он должен встретиться с Кусовым и Гнушевым. Еще через час он встречается с родителями Веры. А пока, может быть, удастся выяснить что-то на четвертом плавдоке, как-никак «Петропавловск» стоял именно гам… Гнушев прав, на ремонт танков были выделены материалы, краски, цемент. Если ремонтных работ не было, они должны остаться на судне. Но прав и Кусов, все эти материалы с самого начала мог ли быть скрыты. Если все обстоит так, как указано в письме. Те. кто проворачивал фиктивный ремонт, вполне могли сбыть их на сторону.

Дойдя до причалов, услышал крик, обернулся — человек машет рукой из-за мостового крана. Высокая спортивная фигура, кожаная куртка. Болышев. Ну да. Человек, о котором он уже думал. Краски, отпущенные на ремонт танков. Болышев уже помог ему с Горбуновым, может помочь и теперь. Подойдя, инженер покачал головой; на загорелом лице белозубая улыбка, карие глаза смотрят внимательно.

— Вас не найти. Обшарил весь завод. Вячеслав Петрович, вы ведь мой должник, забыли?

— Помню. Копии ведомостей? По «КО»?

— Они. Может, недосуг, так я их сам вырву? Из Горбунова.

— Боюсь, не вырвете. Нет у Горбунова этих копий.

— Не понимаю. — Болышев поднял руку, пригладил коротко стриженные волосы. — Как нет?

— Так. Горбунов и вся бригада получали деньги по липовой ведомости. Естественно, к материалам бригада имела то же отношение.

— Хорош гусь. Но… тогда… Тогда что ж он столько времени голову морочил? Хотя понятно, сказать он не мог… Ну, дают. Выходит, ремонт танков на «Петропавловске» не проводился?

— Не знаю.

Болышев просто обязан помочь ему здесь. Инженер посмотрел в упор:

— Не знаете? Вы же сами сказали, была липа?

— В том-то и дело, пока неизвестно, какая там была липа. Пойдемте к заводоуправлению? — Взял Болышева под руку. пройдя немного, сказал: — Вадим Алексеевич, я бы хотел, чтобы сказанное не ушло дальше.

— О чем речь, Вячеслав Петрович? Я ведь понимаю вашу работу. Так, может, такое творится не только на «Петропавловске»? С липой?

— Прежде чем назвать это липой, надо выяснить, что и как. Иногда люди могут нарушить порядок оформления, но не закон. Платежку выписали, допустим, на других. А ремонт провели. Фактически. Оправдание простое: трудно было оформить людей. Не придерешься.

— Так вы что, не можете сейчас доказать, был проведен ремонт или нет? На «Петропавловске»?

Вдруг Тауров почувствовал азарт, именно азарт. Точно, с помощью Болышева он может докопаться до этих бочек.

— Думаете, это так просто? — Сказать это Тауров постарался самым безобидным тоном.

— Что ж тут сложного?

— Допустим, танки на рефрижераторе к началу ремонта были как новые, тогда что? Тут даже экспертиза будет бессильна.

— Зачем экспертиза? Не знаю, может, у вас какие-то высшие соображения, но по той же краске? По «КО»? Они же выписали ее восемь бочек? И должны были израсходовать, если провели ремонт? Краска на борту, не израсходована ремонта не было. Весь разговор.

— А если краска сплавлена налево?

— Сомневаюсь насчет налево. Во-первых, вывезти восемь бочек краски с завода не так просто, это не иголка.

— Допустим, это удалось?

— Не могло быть такого. Помяните мои слова: если ремонта танков на «Петропавловске» не было, эти восемь бочек наверняка остались на борту. Спрятаны где-нибудь в каптерке. Дефицит же. Ну кто отдаст дефицит, скажите? Знаю я этих, с «Петропавловска». Там что старпом, что боцман — мужики прижимистые. Коробка сейчас в Холмске. Я ваших возможностей не знаю, но кто-то из милиции, наверное, может там проверить? Могу помочь, дать все исходные. Сопроводиловку, спецификацию.

— Если к вам через полчаса подойдет мой помощник? Высокий, мощный парень, фамилия Г нушев. Дадите все ему?

— Пожалуйста, пусть заходит. Я буду у себя. — Болышев исчез в здании заводоуправления. Тауров вошел следом. Кусов и Гнушев, явно скучая, уже ждали у окошечка диспетчерской; при виде Таурова Кусов развел руками — ждем с нетерпением. Кивнул.

— Я тут комнатушку присмотрел, пустая пока — зайдем?

Они зашли в пустовавшую комнату, в которой, кроме двух столов и нескольких древних фанерных стульев, ничего не было. Кусов сел верхом на стул, глядя в окно; поднявшийся с сопок ветер с силой вбивал в стекло снежные хлопья. Сказал размеренно:

— За своего, то есть за производственного мастера Ермакова, я отвечаю головой. С Гаевой Верой Сергеевной не мог он быть связан никак.

Тауров следил, как крупные комья снега прилипают к стеклу. Впервые подумал — ведь Гаева могла посещать рестораны. Точно. С этим своим поклонником. Покосился на Кусова:

— Уверен?

— На все сто. Во-первых, по опросам общественности, такая возможность исключается психологически. Ермаков даже знаком с Гаевой не был. Но общественностью я не ограничился, перекинулся парой слов лично с Ермаковым. Заявляю со всей ответственностью: Ермаков отпадает.

Кусов может ему помочь именно в связи с ресторанами. Пусть возьмет фотографию Веры Гаевой и проверит.

— Спасибо, Олег. Виктор, у вас? Что Чернягин?

— Чернягин тоже вряд ли, — сказал Гнушев. — Работу я провел какую мог, и за глаза, и лично. Конечно, в душу к человеку не залезешь, но думаю, Чернягин тут ни при чем. В смысле, с Гаевой никаких отношений у него не было.

Все правильно: собственно для этих выводов достаточно было разговора с Кочиевой. Из оставшихся — стармех Фоменко в Индийском океане. Разин — в Холмске. Неужели Асаян? Шестидесятилетний человек с одышкой? Придется проверять, хотя в это он не верит. Если Асаян появлялся с Гаевой в ресторанах, его должны были заметить. Значит, нужна еще и фотография Асаяна. Что ж, Кусов здесь, надо наметить действия. Кивнул Гнушеву:

— Виктор, сами видите, я лететь в Холмск не могу, должен заниматься Гаевой. Олег тоже мне нужен — опять же в связи с Гаевой. Придется вам. Само задание простое, часа на два. Определить, есть ли на борту «Петропавловска» восемь бочек краски «КО», отпущенной на ремонт танков. Попутно узнать, была ли Гаева знакома со старпомом. И еще — не вылетал ли Разин в эти дни в Дальноморск. Всего ничего. Ну как, беретесь?

— У меня тут одно дело, я тоже его оставить не могу.

Тауров успел изучить Гнушева — отказываться от задания без причины лейтенант не станет. Спросил:

— Объясните, что там у вас? Поможем.

Гнушев полез в карман, выложил на стол пачку фотографий. На фотографиях была изображена монета, судя по всему, одна и та же: на одной стороне вычеканен профиль царя Николая II с надписью: «Б. М. Императоръ и самодержецъ всеросс.», на другой — герб Российской империи, номинал «10 рублей» и дата — «1902 г.».

— Империал, заметил Кусов. — Высшая проба.

Гнушев стал медленно раскладывать карточки, как пасьянс, одну к одной.

— Есть империалы, есть червонцы. Эта монета, если уж строго, называется золотой десяткой. Четыре появления за последние полгода, представляете, Вячеслав Петрович?

— Четыре появления — это, как я понимаю, уже хорошо налаженный сбыт?

— Именно.

— Когда впервые появились эти монеты?

— В конце июля. Сначала двух торговок с ними засекли на Центральном рынке. Мы попробовали у торговок монеты конфисковать — ни в какую. Отспорили, хотя ясно, монеты куплены здесь, свидетели это подтвердили. Что одна, что друг ая, одно и то же мол, десятка эта еще от бабки, семейная реликвия, вожу с собой как память.

— Мотив твердый, — заметил Кусов. Не хотят отвечать по восемьдесят восьмой [5].

— Уж точно. — Гнушев осторожно сдвинул фотографии в сторону. — Взять удалось только одну монету, вот эту. Месяц назад, в вытрезви геле, нашли у одного паренька при обыске. Рыбак резерва, некий Никитенко. Дело серьезное, третье появление, как увидели, сразу спросили, откуда? Причем не просто, а с подковыркой: мол, сейчас вернем, сама-то монета фальшивая, кто тебе ее подсунул? Ну, тот сильно был под градусом, бухнул: ай, сволочь, я ему полторы штуки, а он мне фуфель? Слово за слово, в подпитии этот Никитенко пожаловался: монету ему продал на рынке парень выше среднего роста, худой, лет двадцати восьми — тридцати, блондин с редкими волосами, в джинсах. Наутро, конечно, рыбачок от него отказался, мол, наболтал спьяну. Монета, само собой, память от тети. Ну, уж тут его прихватили, проверили — никакой тети у гражданина Никитенко нет и не было. На это сообщение он показания переменил мол, монету нашел. Короче, монету мы забрали для выяснения. Сейчас она на исследовании в краевой НИЛСЭ[6].

— Интересовались у нумизматов? — спросил Тауров. — Может, балуется кто-то из них?

В городском обществе коллекционеров сказали ни в одной коллекции Дальноморска именно таких монет, выпуска 1902 года, не было. Есть всего лишь одна, и та выпуска 1911 года. В коллекции Лисогорского.

— А эта, которую отобрали у Никитенко, не поддельная?

Проверили в пробирной инспекции — девятисотая проба. Те две не проверяли, но наверняка гоже настоящие. Я был в ювелирной мастерской на Луговой, выяснил — две женщины, похожие на этих торговок, приходили к ним проверять монеты, по описанию те же самые. Монеты были настоящими, червонное золото.

— Две? — спросил Кусов. — И третья у Никитенко? А ты ведь говорил, четыре появления?

— В том-то и дело, четвертого ждем завтра. В пять вечера, в горторге, уже все подготовлено. Пожалуйста, Вячеслав Петрович, возьмите задержание в горторге на себя я хоть сейчас в Холмск.

— Возьму, только объясните подробней, кого брать? В горторге.

Гнушев поставил фотографии стоймя, рассыпал веером, снова собрал.

— Вы участкового Киселева знаете? Так вот, в горторге работает его жена, Наташа. Ну и… На прошлой неделе, в пятницу, к Наташиной соседке по комнате обратились за советом: мол, одной даме горторговской предлагают купить царскую золотую десятку за тысячу рублей, стоит ли? Наташа, естественно, сделала вид, что одобряет сделку, но тут богатая дама засомневалась. В конце концов монету она покупать передумала, но в разговоре выяснилось десятку эту ей предложил купить юноша лет восемнадцати, интеллигентной наружности, зашедший прямо в отдел.

— Блондин? — поинтересовался Кусов.

— Наоборот, темный шатен, почти брюнет, причем с пышной шевелюрой.

— И что шатен? — спросил Тауров.

— Шатен вел себя образцово. Зашел в отдел, где сидят две эти дамы. Показал монету, назвался Юрием. Говорил тихим застенчивым голосом, мол, бедный студент, нужны деньги, и все такое. Монета у него, само собой, лежит давно, досталась еще от бабушки. Сам он, дескать, знает, что за монету можно получить две тысячи, но это у цыган, с ними связываться боится. Если здесь ему дадут тысячу, будет доволен. Причем согласен пойти вместе с дамой в ювелирную мастерскую, пусть проверит, настоящая ли. Все честь по чести. Одна из дам, как я уже сказал, очень заинтересовалась, хоть потом и передумала. Ну и он обещал зайти через неделю, в пять вечера. Сегодня у нас четверг, значит, завтра. Монета его, между прочим, тоже 1902 года.

Тауров подумал — заменить Гнушева он здесь вполне сможет. Спросил:

— Работу с этой дамой провели?

— Наташа Киселева с ней поговорила, та обещала сказать подругам, что монету все-таки решила купить. Завтра принесет на работу деньги, тысячу рублей.

— Хорошо, Виктор, вашего шатена я беру на себя. Вы же летите в Холмск, причем срочно. Не сядете на рейсовый, летите почтовым, транспортным, как угодно. Главное, что нужно выяснить, — есть ли на борту «Петропавловска» бочки с краской «КО», восемь штук. Чтобы облегчить задачу, зайдите сейчас в отдел снабжения, есть там такой Болышев Вадим Алексеевич, он уже ждет. Болышев даст все данные по бочкам — характер маркировки, номера партий и так далее. И еще то, что я сказал. Попробуйте прощупать, не был ли связан старпом «Петропавловска» Разин с Гаевой. А также не вылетал ли он, тайно или явно, в эти дни в Дальноморск. Все запомнили? Как будут результаты — позвоните или дайте телеграмму.

— Все сделаю, Вячеслав Петрович. — Гнушев вышел. Тауров посмотрел на Кусова. Кругленький как колобок, он одет в вопиющем несоответствии со своей внешностью. На бедрах еле держатся щегольские брюки. На коротких ногах — огромные кроссовки. Красно-белая пуховка укорачивает туловище. Но в ресторанах и портовых закусочных, где вынужден бывать Кусов, в такой одежде принимают лучше. Уж, во всяком случае, его друг не выделяется из общей массы моряков, только что вернувшихся из загранки. Кусов будто к чему-то прислушивался, покачивая поставленный на две ножки стул. Тауров спросил:

— Олег, ты ведь Гаеву никогда не видел?

— Не посчастливилось. Вообще-то нежное свидание могло быть на заводе, ты помнишь. Но в тот день она как раз заболела.

— Понимаешь, Гаева давно встречалась с человеком, обладающим приятным голосом. Живет одна, живет неплохо. И если допустить, что это человек состоятельный… Короче, мне показалось — она могла с ним посещать рестораны.

— Я должен проверить?

— Очень обяжешь. Причем есть еще один человек, представитель Мортрансфлота на заводе, Асаян, проверь и его. У меня свидание с родителями Гаевой, договорился на три. После них сразу сюда. Когда встретимся?

— Если что я и узнаю, сам понимаешь, не раньше вечера. Буду очень нужен — подожди в одном из ресторанов. «Коралл» или «Золотой рог», на выбор.

— Договорились. — Тауров вышел из комнаты и наткнулся на капитана Озерова. Новость, которую сообщил подошедший на завод участковый, заслуживала внимания. Во время поквартирного обхода на Луговой улице Озерову удалось найти пенсионерку, страдающую бессонницей. Но суть была не в этом, а в том, что пенсионерка видела машину, остановившуюся прошлой ночью недалеко от ее дома — как раз при въезде во двор дома номер двадцать три. По словам свидетельницы, это были обычные «Жигули». Номера и цвета машины она не разглядела, но утверждает — машина была темной. Но самым ценным было то, что свидетельница выглянула еще раз, как только услышала вновь заработавший мотор. По ее словам, в этот момент в машину садилась рядом с водителем женщина, державшая на руках то ли кошку, то ли собаку. Поблагодарив Озерова и взяв у него протокол опроса, Тауров поехал к родителям Гаевой.

Блондин с редкими волосами

Алексей чуть тронул рукоятку тисочков. Пот лился градом, было жарко от двухсотсвечовой лампы. К тому же кладовка почти не проветривалась, воздух был спертым и горячим. Осмотрел зажатую в тиски заготовку, впрочем, уже почти готовую монету. Труд тяжелый, но ничего, с каждой такой поделки он имеет деньги. Три монеты он уже продал, чистыми положив в карман пять тысяч. Если завтра в горторге все пройдет хорошо, будет еще тысяча. Сотню он обещал дать за работу Юре. Даст, что делать. Девятьсот чистыми — тоже неплохо. Наконец-то он решил играть в свою игру. Конечно, если Шеф узнает, что он утаивает монеты и продает их без его ведома — ему конец. Но, во-первых, он уверен Шеф об этом не узнает. Никто же не будет показывать Шефу монеты. Три монеты уже ушли, их нет. Шеф, Шеф… С Шефом надо говорить, откладывать нельзя. «Товар» спрятан. Деться некуда, он будет говорить с Шефом сегодня. Сейчас. Пусть от этого в груди возникает неприятный холодок, но ведь рано или поздно этот разговор все равно должен состояться. За эти три года он вырос из «шестерок». Теперь же, когда пришлось убрать Разина, терять ему нечего. Да и вообще — он имеет право на полную долю. Что касается Разина — дурак. Ударился в панику из-за досмотра, сказал, что уходит из дела. И главное, загубил тайник. Такой тайник… Он, Алексей, в этот тайник вложил душу. Тайник никогда бы не раскрыли, никогда. Разин же тайник загубил. Ясно, рано или поздно Разин бы их заложил. Здесь Шеф прав. Разин слабак, и хорошо, что с его смертью оборвались все нити. Но Разина убрал он, Алексей, своими руками, поэтому сейчас он имеет право на разговор. Подумав об этом, Алексей примерился еще раз и точно ударил. Все, готово, последний знак на гурте поставлен. Ослабил зажим тисочков, вынул монету. Мелькнуло: может, зря он замочил Разина? А Шеф — Веру? Нет, не зря. Разин бы их выдал, это точно. Раскололся бы, не в этот раз, так в другой. Шеф прав, оставлять его было нельзя. Вера же — гадюка. Он бы такое тоже никогда не простил. Подумав о том, что сделала Вера, Алексей с трудом подавил вспыхнувшую вдруг ненависть. Гадюка. Мразь ссученная. Надо же, не нашла ничего лучшего, послала записку в ОБХСС. За это убить мало. И кого заложила — человека, с которым жила столько лет. Тут же вернулся мыслями к Шефу. Нет, ходить перед Шефом на задних лапках он уже не будет. Но лезть на рожон тоже не будет. За эти три года он научился многому, от того же Шефа. С «товаром» же он все сделал правильно. «Товар» спрятан в надежном месте. Без него, Алексея, Шеф это место никогда не найдет. Значит, будет вынужден пойти на его условия. Золота у Шефа должно быть много, не меньше десяти килограммов. Если же сейчас попросить килограмм себе, Шеф должен будет смириться.

Алексей еще раз любовно осмотрел монету. Жаль, некому похвалить, кругляшок — залюбуешься. Теперь все дело в Юре. Ничего, он разработал все до точки. Прокола быть не должно. Тут же услышал голос тетки:

— Лешенька… Перестань себя мучить, поешь? А?

— Иду, иду, теть Кать… Все. — Осторожно собрал инструмент, штампы, сложил в чемоданчик. Взял кисточку, любовно смел в жестяную коробочку оставшуюся от работы золотую крошку. Крошки немного, несколько крупинок, но здесь не должно остаться ничего, даже двухсотсвечовую лампу и тисочки он каждый раз уносил с собой. Вывернул двухсотсвечовку. вместо нее аккуратно ввернул лампу на сорок свечей. Сложил все в чемодан, внимательно оглядел крохотную кладовку — пуста. Теперь действительно все, да еще тетка поставит сюда вещи, не отличишь от обычной квартирной кладовки. Единственное — тяжелый чемодан придется тащить до машины. Ничего, игра стоит свеч. Вышел в кухню, дотронулся до теткиного плеча:

— Все, теть Кать, спасибо. Ставь свои раскладушки, матрасы. Я теперь туда залезу не скоро.

Тетка вздохнула, посмотрела скорбно:

— Все. Опять, значит, пропал на неделю.

— Пропал. Пропал, теть Кать, и что? Неужели ты молодой не была? Ведь была?

— Ладно, ладно. Садись, борщ остынет.

Наскоро поев, чмокнул тетку в щеку, взял чемодан. Прежде чем выйти, по привычке посмотрел в окно. Улица здесь была тихой, движение машин редким. Тем не менее он зорко посмотрел в обе стороны. Как будто все спокойно, тишина. Спустился вниз, около полукилометра шел пешком к поставленным на всякий случай поодаль темно-вишневым «Жигулям». Незаметно оглянулся, открыл багажник, положил чемодан. Потом сел за руль, развернулся и на средней скорости поехал к гаражу.

Здесь, метрах в полуста от гаража, находилось его самое важное приобретение, теперь потерявшее всякий смысл, — сарай, купленный за бесценок у хозяйки соседнего дома. Сарай долго служил надежным тайником; но две недели назад, проверив метки, он понял — тайник накрыт. Причем накрыт явно не милицией. После нарушения меток не было никакой засады. Значит, только одно: тайник накрыл Шеф. Рано или поздно это должно было случиться. Сам виноват, не надо было заводить тайник так близко от гаража. Хорошо, в то время в сарае не было ни золота, ни монет.

Остановившись у сарая, он достал из багажника чемодан. Подошел к двери, пригляделся к замку — метка сдвинута. Значит, в сарае побывали опять и сделали это очень осторожно. Но на этот раз он ждал посещения, ведь «товар» он должен был отдать Шефу сегодня утром. Но так как «товар» он отвез на новое место, то перенес свидание на три часа дня, причем перенес самовольно, по его расчетам, Шеф наверняка должен был уже начать поиски. Ничего, через пятнадцать минут они встретятся, и все прояснится. Он чувствует себя хозяином положения. У него есть деньги, денег этих пока хватит. Будет же еще больше. Но самое главное — сейчас, именно сейчас он знает, о чем и как говорить с Шефом.

Открыв замок, Алексей внес в сарай чемодан, поставил в угол. Наспех завалил валявшимся тут же тряпьем, вышел, запер замок, теперь уже не заботясь о метке. Сел в машину, доехал до условного места, небольшого скверика, и стал ждать. Ждал недолго, ровно в три из ближнего переулка вышел Шеф. Он сразу узнал высокую сухую фигуру. Шеф подошел неторопливо, не оглядываясь, открыл дверцу, сел рядом. Алексею было достаточно одного взгляда, чтобы понять — именно Шеф. и никто другой, недавно снова был в сарае.

Некоторое время оба молчали. Наконец Шеф тяжело повернулся:

— Здравствуй, сынок. Что случилось?

Все, хватит. Тянуть больше не нужно, если уж начинать разговор, то сейчас. И рубить сплеча. У Шефа наверняка с собой серьезный аргумент, заряженный «вальтер». У него только финка в рукаве. Но, кроме финки, есть козыри повыше — спрятанный «товар». И ясное понимание, что именно он сейчас должен сказать Шефу.

— Случилось то, что я хочу поговорить. Серьезно.

В другое время это считалось бы открытым бунтом. Но не сейчас. Шеф сказал, явно выигрывая время:

— Со мной?

— С вами.

— Понятно, — Шеф замолчал, разглядывая улицу. Спокоен. Или кажется, что спокоен? Шеф никогда не будет кричать. Не будет угрожать. Даже повышать голос не будет. Незаметно вынет «вальтер» и выстрелит в бок. Сейчас тоже выстрелит? Пожалуй, не выстрелит. Слишком людная улица. Да и не та ситуация. Главное, Шеф не знает, куда он отвез «товар».

— Хорошо, Леша, мы еще поговорим. Но сначала «товар». Где он? В багажнике? Что молчишь? Где «товар»?

— Шеф, товара пока не будет.

— Не понял. Что значит «не будет»?

— Не будет, пока мы не поговорим.

— Леша, ты что, шутишь?

— Не шучу.

— Вот как. Я вижу, ты все продумал.

— Продумал. Вы научили.

— Хорошо, давай говорить. Слушаю. Говори.

— Шеф. все эти три года я пахал на вас по-честному. Так ведь? Или не так?

— Это не разговор.

— Почему? Это разговор. Хоть один раз я вас предал? Подвел? А что я с этого имел?

— Как что? Бабки, которые я тебе давал. Ты что, их не считаешь?

— Не нужно. Шеф. Я не мальчик. Я все это терпел — до последнего. Пока не замочил Разина. Работа трудная. Убил человека, закопал в лесу. И что я за это получил? Пять бумаг в зубы? И гуляй?

— Если тебе нужно еще — получишь. Я когда-нибудь отказывал? Сколько тебе еще нужно? Штука? Полторы?

— Это не разговор. И не бабки.

— Не разговор? Тебе что же, уже полторы штуки не бабки?

— Не бабки. По сравнению с тем, что есть у вас.

— Как ты заговорил. Значит, тебе нужно столько, сколько у меня? Я правильно понял?

— Столько мне не нужно. Отдайте по справедливости.

— Разъясни, что ты считаешь справедливостью?

— По справедливости — расплатитесь рыжьем.

— Так, так, так. Золотишка захотелось. Куда оно тебе, Леш? Может, объяснишь?

— Это мое дело. Применение найду.

— И сколько ты хочешь?

— Много мне не надо. Кило.

Шеф протянул руку ко рту. Хороший признак, когда он начинает грызть ногти.

— Кило. Разговор действительно серьезный. Только одного я в толк не возьму — почему тебе весь мой «товар» не забрать? Там ведь даже больше?

— Мне лишнего не нужно. Вашего — особенно. Вы мне все-таки помогли, на ноги поставили.

— Ну да. Все-таки, значит, я тебе помог.

— Шеф. Не будем качать права. Я тоже кое-что сделал.

— Ладно, Леш. Я правильно понимаю — я тебе кило рыжья, а ты мне «товар»?

— Да, Шеф. Если… Если это кило вы мне дадите, то если захотите, все снова останется, как было.

— Подробней не расшифруешь?

— Расшифрую. Собакой буду для вас. Все буду делать. Вы ж сами знаете — разлучаться нам с вами нельзя. Все-таки кругляшки я вам штампую, никто другой.

— Из чего ты их штампуешь, ты забыл?

— Не забыл. Но и я в этом деле не последняя пешка.

Шеф молчит. Он, Алексей, никогда не поймет, что скрывается за этим молчанием. Сколько ни вглядывайся, не поймет. Вот Шеф вздохнул:

— Ладно. Об этом еще поговорим. Хорошо, кило я тебе дам. Но пока у меня к тебе дело есть. Серьезное.

Кажется, Шеф не хитрит. А что, вполне может быть, у Шефа свои заботы.

— Слушаю, Шеф?

— В «Золотой рог» ты ведь ходишь?

— Вчера был пятый вечер. Торчу как проклятый.

— Мента, которого я тебе обрисовал, не было?

— Пока нет.

— Черт. Рано или поздно, он там должен появиться. Я их знаю. Сегодня пойдешь снова, хорошо?

— Хорошо, Шеф.

— Не бойся, ты для них в полной темноте. Никакой рисовки на тебя у них нет. Если только… С монетами ты не баловался? Скажи честно.

— Не волнуйтесь. С монетами чисто.

— Смотри, Леша. Лучше скажи сразу. Сгорим оба.

— Да нет. Шеф. Вы что? Кроме вас, никому я не давал эти монеты.

— Ладно, будем верить. Так вот, если мент этот в «Золотом роге» появится — поговори с бабой.

— Вы имеете в виду певицу?

— Ее, кого ж еще. Попроси по-дружески, пусть помолчит.

— Сделаем. Это раз плюнуть.

— Но волнует меня сейчас не она. Вера.

Алексей незаметно посмотрел на Шефа. Кажется, Шеф начинает играть в прятки.

— Вера? Но вы же сказали, что вы ее?.. Вчистую?

— Не хотел я панику поднимать. Хотел, но… не получилось.

— Вы серьезно?

— Зачем ты мне нужен обманывать тебя? Ушла она. Не должен был я тебе говорить, но скажу. Чтоб понял, что к чему. Недаром говорят, у баб чутье, как у собаки. Я ее повез подальше. Хотел, чтоб все чисто. Ну а она почувствовала. Стала дверь рвать, на ходу. Тут уж все ясно, упускать нельзя. Короче, пришлось стрелять в машине на полном ходу. Но задел только. Ну и вывалилась и ушла. Ночь была, я но кустам рванулся. Куда там. С концами.

— Почему мне не сказали?

— Паники не хотел. Подъехал утром к ее дому, подождал нет. Подумал сначала — самое лучшее сейчас податься в бега. Ведь если она заявит, меня сразу возьмут. Но потом… Позвонил на работу — вроде все тихо. Значит, решила молчать.

— И будет молчать. Деться ей некуда.

— Пока некуда. А что дальше будет? Нам надо на нее выйти, прежде чем она… очухается. Я вечером даже прошел в ее квартиру, просидел там всю ночь. Мент приходил, тот самый, которого ты ловишь. Поскребся и ушел. Ну а если она сама к ним придет?

— Она не придет. Повязана.

— Кто ее знает. Дура шальная — Шеф достал из кармана паспорт, протянул. — Держи.

Алексей взял паспорт, полистал. «Севрюкин Павел Васильевич». На фото — вроде чуть-чуть похож. Если Шеф приготовил это для него — сойдет.

— Рядом с Вериным домом есть магазин, знаешь? — сказал Шеф. — Завтра утром пойдешь туда. Наймешься рабочим. И как только увидишь Веру позвонишь.

Гаевы

Родители Веры Гаевой жили в пятиэтажном доме на втором этаже. Дверь квартиры открыл Сергей Викторович. На вид хозяину квартиры было лет шестьдесят. Впалые морщинистые щеки. Высокий. Пиджак с кожаными подлокотниками, шерстяная рубашка.

Комната, куда пригласили Таурова, оказалась большой, с широким окном, задернутым тюлевой занавеской. Обстановка была добротной. Почти тут же в комнату вошла мать Веры, Нина Александровна. Приятная женщина, подумал Тауров. Именно приятная, другого слова не подберешь.

Выслушав все, что рассказал Тауров, Нина Александровна спросила:

— Вера вам что-нибудь объяснила? Сказала, что уедет?

— Ничего не сказала. Наоборот, я понял, что утром увижу ее на заводе. Но утром на заводе ее не было. Сослуживица, Валентина Андреевна, ничего не знает. Меня это несколько удивило, понятно, я забеспокоился. Ну и вот я у вас. Мой интерес несколько назойлив, но бывают обстоятельства. Я ничего не знаю о Вериных знакомых. Вне завода. Знакомых, подругах и, скажем так, друзьях. Поэтому хотел бы узнать у вас о них.

— Ниночка, подожди, я ведь должен объяснить. — Гаев выглядел несколько раздраженным. — Вера наша дочь, вас мы почти не знаем. И вдруг вы просите узнать о знакомых. Что значит «узнать»? Мы должны дать вам телефоны ее знакомых? Подруг?

— Ну, если это удобно. Я не настаиваю, но я мог бы всех обзвонить. Даже обойти.

Гаев покачал головой:

— Очень любезно с вашей стороны. Но, право, обходить знакомых нет оснований. У моей дочери своя жизнь, она взрослый человек. В конце концов, она имеет право даже исчезать. И, понимаете… Вы, конечно, простите, но давать телефоны ее подруг мне бы не хотелось. Думаю, моя жена с этим согласна.

Нина Александровна мягко провела рукой по лбу, будто снимая что-то невидимое.

— Сережа… — после этих слов наступила тишина. Сергей Викторович подошел к окну; через несколько секунд взглянул на жену, повернулся и вышел из комнаты. Гаева вздохнула.

— Пожалуй, муж прав. Спасибо, но думаю, Вера скоро объявится. И — не сердитесь? Хорошо? — Добавила шепотом: — Подождите меня на улице.

Разговор

В просвете между домами мелькнула матово-зеленая поверхность озера. Усевшись на присыпанную пожелтевшей хвоей скамейку, Тауров стал наблюдать за двумя отчаянными каноистами у дальнего берега. Каноисты успели подгрести к берегу и начали вытаскивать лодку, когда из-за угла показалась Нина Александровна. Села рядом, сказала без всякого перехода:

— Вячеслав Петрович, я никогда не позволила бы себе этого вопроса, если бы… Если бы не все это… Пожалуйста, не скрывайте от меня ничего, я ведь мать. У вас с Верой что-то было? Какие-то отношения?

Вопроса следовало ожидать, но он не сразу нашелся что ответить. Гаева приложила руку к груди:

— Вы сказали, что позавчера вечером были у Верочки?

— Нина Александровна, у нас не было никаких отношений.

— Вы… рано ушли?

— Я ушел в одиннадцать.

— Понимаете, позавчера вечером, часов в семь, Вера нам позвонила. Подошел муж, она говорила с ним. Он передал мне содержание разговора. Получалось, Вера в тот вечер кого-то ждала. Очень ждала. Вот я и подумала — она ждала вас?

— Она ждала кого-то друг ого. Простите, Нина Александровна, думаю, вы лучше меня должны знать, кто это такой.

Подождав несколько секунд, Нина Александровна заправила под шапку волосы. Положила сумку на колени.

— Вообще-то у Верочки есть один человек. По моим расчетам, совсем не мальчик. Вера с ним познакомилась, когда работала балериной, на пароходе. В варьете. Ей было девятнадцать. Ну а ему — за сорок. Конечно, когда у твоей дочери начинают появляться золото, бриллианты, шуба за несколько тысяч… Когда, не взяв у нас ни рубля, она покупает квартиру… — Неожиданно Нина Александровна заплакала. Тауров подождал, пока она успокоится. Сказал:

— Мне кажется, ваша дочь почти наверняка ждала этого человека. Собрала вещи, взяла собаку и уехала в неизвестном направлении. Пока в этом нет ничего страшного. В принципе неизвестных направлений у нас нет. Наведем справки в Аэрофлоте, проверим морской и наземный транспорт. Но все же советую, не мешкая, написать заявление о пропаже с просьбой о розыске. И отнести в ваше отделение милиции. Кроме того, вы должны дать мне адреса и телефоны всех Вериных подруг и знакомых. Всех, кого вы знаете. — Достал блокнот. — Слушаю.

Записав адреса всех знакомых Веры и родственников Гаевых, Тауров встал:

— Спасибо еще раз. И вот что, не стесняйтесь. Обращайтесь по любому поводу. Запишите мой телефон, меня не будет, передадите, мне сообщат. Узнаете что-то, просто возникнут какие-то сомнения, приходите. Нахожусь я на улице 25-го Октября, краевое управление внутренних дел.

Краевое управление ВД

В краевом управлении Тауров зашел к начальнику угрозыска Урзанову. Кроме хозяина кабинета, в комнате сидел худощавый лейтенант лет двадцати пяти. Урзанов кивнул:

— Садитесь, Вячеслав Петрович. Заявление по розыску Гаевой поступило. Дело я хочу поручить Шабенко, — подполковник посмотрел на лейтенанта. На молодость не смотрите, человек он опытный. Думаю, общий язык найдете.

Выйдя из кабинета, Тауров сказал лейтенанту:

— Во-первых, надо запросить аэровокзал и морское агентство. Узнать, не уезжала ли Гаева в эти дни. Естественно, и железнодорожников потревожить. Кроме того, запишите адреса ее родственников. Пошлите запросы, желательно сегодня же. Я разговаривал с ее матерью, она дала адреса подруг и знакомых, со всеми нужно поговорить. Постарайтесь у них выяснить, с кем и как давно была связана Гаева в личном плане.

Шабенко спрятал блокнот.

— Ясно. Как с квартирой? Будем вскрывать?

— Обязательно. Думаю, лучше всего сделать это завтра. Скажем, в девять утра.

Наташа Киселева

Киселевы приняли Таурова радушно, как он ни отговаривался, усадили ужинать. Киселев подшучивал над женой, которая была лет на семь его моложе. Круглощекая, с чуть проклюнувшимися у маленького носа веснушками. Наташа в основном помалкивала. После ужина Наташа принесла ватманский лист, карандаш, сдвинула стулья. План этажа горторга они чертили около часа, то и дело подтирая и исправляя линии и надписи. Тауров не спешил, требуя, чтобы Наташа вспомнила все — от плакатов и стенгазет на стенах до последней лампочки. Наконец сказал:

— Теперь главное. Наташа. Если сделка пройдет удачно и юноша уйдет, подождите полминутки и выйдите вслед за ним на улицу. Ведь никто из наших не знает его в лицо. Если же вы выйдете следом и посмотрите в его сторону, нашим будет понятно, что это именно он. И еще. Коридор в горторге для наблюдения не очень удобный. Мне же нужно находиться рядом.

— Так моя же комната рядом, соседняя. Сижу я одна, сослуживица в отпуске.

— Отлично. Я сяду в вашей комнате, а вы перейдете в соседнюю, чтобы присутствовать при сделке. Если вдруг по какой-то причине сделка не состоится, мало ли, сразу после ухода юноши стукните в стену один раз. Если же сделка состоится, подождите ухода «Юры» и стукните дважды.

Ресторан «Золотой рог»

Решив поехать в ресторан и там подождать Кусова, Тауров двинул «Жигули» по Пушкинской. Олег просил подождать его в «Золотом роге» или в «Коралле». В «Коралле» обычно сидят моряки. «Золотой рог» самое злачное место, модный ресторан. Уже сворачивая на улицу 25-го Октября, где находились оба ресторана, подумал: в «Золотой рог» зайти все-таки лучше, там собирается так называемый «цвет». Вот только как он в этот «Золотой рог» попадет, непонятно. Тем более что до встречи с Кусовым он хотел бы все-таки в ресторане что-то узнать и увидеть. Значит, удостоверение показывать нельзя.

Действительно, в ресторан Тауров проник с большим трудом, прибегнув к помощи постового. Поднялся в зал. Там только что кончился танец. Пары расходились к своим столикам. Не успел он оглядеться, как тут же погас свет. В полутьме на эстраду вышла певица. Высокая, гибкая, она некоторое время двигалась по сцене в такт музыке. Но вот запела, и стало ясно — люди ломятся сюда не зря. Голос низкий, сильный, грудной, а поет негромко и сдержанно. Главное же — ее голос умеет каким-то образом забывать, что исполняется надоевший всем шлягер. Оглянулся: в полумраке танцует весь зал. Народу много, но в конце концов в расплывшемся мигании огней он выделил двоих. Осанистый мужчина лет пятидесяти бережно вел красавицу в вечернем туалете. Партнерше никак не больше двадцати пяти, она танцует, изредка с улыбкой поглядывая на партнера. Наверняка оба хорошо знают друг друга, и наверняка также это не муж и жена. Мужчина по виду может быть кем угодно. Скажем, артистом. Или карточным шулером. Несмотря на возраст, хорош и сейчас. Похоже в этом ресторане он не впервые. Значит, есть надежда, что известен официантам. Вторым, на кого Тауров обратил внимание, был высокий жилистый блондин лет тридцати, к плечу которого, закрыв глаза, прижалась худенькая девушка в серебристом платье. Первое, что подумал Тауров, — блондин вполне подходит под описание человека, продавшего допрошенному в вытрезвителе Никитенко золотую десятку. Основные приметы — в самую точку. Возраст — подходит. Внешность: редкие волосы пшеничного цвета, сдавленное лицо, узкие губы, глубоко запавшие глаза. Кажется, в какой-то момент Тауров посмотрел слишком внимательно — поворачиваясь в танце, блондин на секунду задержал на нем взгляд. Так, будто отмечал. Впрочем, ощущение могло быть ложным, мало ли на ком может остановиться взгляд танцующего.

Как только танец кончился, Тауров постарался заметить, где сидят оба. Мужчина с красавицей заняли столик у самой эстрады — на нем стояли цветы и поблескивало ведерко с шампанским. Блондин с худенькой девушкой уселись за общий стол.

Подошел метрдотель — высокий, сухопарый, сравнительно молодой. Смуглое лицо, спокойные темные глаза:

— Слушаю вас, товарищ?

— Сюда должен подойти Кусов. Олег Витальевич Кусов, вы его знаете?

— Конечно. Вы ждете Кусова?

— Жду. Поэтому хотел бы сесть в зале.

— Конечно — Метрдотель подвел его к пустому столику. Перевернул табличку «Занято». — Олег Витальевич тоже здесь сядет?

— Насчет Олега Витальевича я хотел попросить когда он появится, пусть пройдет в служебное помещение, а вы вызовите меня. Хорошо?

Невозмутимое лицо смотрит доброжелательно:

— Обязательно.

Метрдотель ушел. Через минуту появился официант, поставил закуски. Снова погас свет, под потолком замигали цветные пятна. Оркестр дал аккорд, вышла певица; в луче направленного на нее прожектора улыбнулась, сняла с подставки микрофон. У этой девушки печальные глаза подумал Тауров. Даже когда она улыбается. К ней у него, Таурова, есть несколько вопросов. Она ведь должна помнить тех, кто сюда ходит постоянно. И если Вера Гаева появлялась здесь достаточно часто, то со своей внешностью она наверняка должна была обратить на себя внимание.

Оркестру удалось добиться своего. Зал охватила танцевальная лихорадка. За столиками никого не осталось, кажется, весь ресторан сейчас крутится и вертится перед эстрадой. Найти кого-то в этой толпе трудно, и все-таки он попытался отделить танцующих друг от друга. В конце концов отыскал одну знакомую пару: молодящийся мужчина с красавицей танцевали чуть ли не у самого микрофона. Партнерша этого то ли артиста, то ли каталы[7] танцует — залюбуешься.

Попробовал найти блондина. Обыскал глазами весь зал и нашел его напарницу, худенькую девушку с капризно сжатыми губками. Но блондина рядом не было, девушка в серебристом платье танцевала с другим.

Посмотрел в глубину столик, за которым сидел блондин, пуст. Снова попытался найти среди крутящихся пар высокую жилистую фигуру. Бесполезно, блондин испарился. Вышел? Или ушел? Если ушел, почему? Очень просто — захотелось уйти в середине вечера. Ничего необычного в этом, конечно, нет. И все-таки есть вариант: его спугнул он, Тауров. Узнать в Таурове работника милиции блондин вполне мог, если обладает опытом. А опытом он, кажется, обладает.

В подсобке Бориса Амвросиевича

Как только танец кончился, подошел официант. Наклонился:

— Борис Амвросиевич просит вас зайти к нему. В подсобку. Справа по коридору вторая дверь. Что-нибудь еще будете заказывать?

— Спасибо, нет.

Расплатившись, Тауров вышел в служебный коридор. Заглянул в подсобку и увидел расположившегося за письменным столом Кусова.

Кусов достал фотографии Веры Гаевой и Асаяна, положил рядом.

— Асаян в рестораны не ходит. А вот Гаева… Интересная штучка получается с этой твоей Верой Гаевой. Оказывается, я ее видел, и не раз. В разных ресторанах, в том числе и здесь. Сидела она, по-моему, с разными людьми. И меня она, думаю, тоже видела. Понимаешь? Выходит, когда я ее разыскивал по твоей просьбе, тогда на судоремонтном, я мог, сам того не зная, спугнуть ее. В тот день она сказалась больной. Но ведь утром она была?

— Похоже. Надо только выяснить, от кого она могла узнать, что ты из милиции. Ты же в форме в рестораны не ходишь.

— Ну, знаешь… Узнать это она могла от каждого. — Кусов тронул фотографию Веры, посвистел что-то, вздохнул. — Видишь ли, на зрительную память я особенно не жалуюсь. Так вот, в ресторане «Дальноморск», еще летом, я видел эту Гаеву с одним человечком. От него, думаю, эта информация про мою персону вполне могла выплыть.

— Что за «человечек»?

— Ты помнишь рассказ Гнушева о вытрезвителе? И о «блондине с редкими волосами»? Так вот, с Гаевой за столиком в «Дальноморске» сидел тогда блондин. И волосы у этого блондина были не густые. И на вид ему как раз было тридцать лет.

Блондин, золотые десятки, подумал Тауров. Правда, Кусов видел «блондина» один раз и не очень уверен.

— Мне, например, кажется, что именно такой блондин гуляет сейчас здесь, — сказал он. — По крайней мере, гулял минут двадцать назад. Танцевал и вообще был на самом виду. Но неожиданно вышел.

— Посмотреть? Вдруг он еще здесь?

— Посмотри. Столик, за которым он сидел, на шесть человек, если смотреть от эстрады, справа от входа. Там должна быть девушка в серебристом платье. Она с ним танцевала.

Кусов вышел. Тауров прислушался к звукам музыки. Сейчас придет метрдотель, он многое может прояснить. Минуты через три Олег вернулся.

Все верно. Девушка есть, серебристое платье есть, есть даже пустой стул рядом с ней. И еще четверо. И никакого «блондина».

— Олег, что собой представляет певица? — спросил Тауров.

— Ты имеешь в виду Ларису? Видишь ли, личная жизнь артистов не моя компетенция. Девушка она с характером. В общем, девушка правильная. Хлеб зарабатывает честно. Слышал, поступала в консерваторию, но не прошла по конкурсу. Родителей нет, живет с бабушкой. Где-то на Седанке. Все. Иногда со мной здоровается. Если в настроении. Еще вопросы?

— Давно она в «Золотом роге»?

— Второй год. Привлек ее, кстати, тот же самый Боря, метрдотель. Насколько я понимаю, бедный Боря в нашу Ларису тайно влюблен. Впрочем, в нее влюблен не только он, что понятно. Но Лариса, как бы это выразиться, успешно отбивается. Выкладывай, что у тебя в отношении Ларисы? Пал жертвой?

— Перестань. Она могла видеть Гаеву. И тех, кто с ней сидел. С эстрады.

— Вообще дельное замечание. У женщин на это глаз острый. Ну что ж, Лариса в активе, если только захочет говорить.

— Она может не захотеть?

— Я ж говорю, она с характером. — В дверь постучали, Кусов бросил: — Да, да, входите!

Вошел метрдотель:

— Простите, не помешал? — Взгляд тот же, невозмутимо-доброжелательный. Кусов встал:

— Борис, садитесь, я занял ваше место. Вы ведь знакомы? У Вячеслава Петровича есть несколько вопросов.

— Они касаются нашего ресторана?

— Да, Борис Амвросиевич… — Тауров попытался понять, что за этим взглядом. Все-таки скорее друг, чем враг. — Нас интересует одна женщина, которая бывала у вас.

— Женщина? Я се знаю?

— Может быть. Ее зовут Гаева Вера Сергеевна. Знаете такую?

Метрдотель несколько секунд изучал ладони, сведя глаза в одну точку. Вздохнул.

— Гаева. Гаева. Может быть, я где-то слышал эту фамилию. Нет, пока вспомнить не могу. И что эта Гаева?

Кусов протянул фотографию:

— Посмотрите. Вот она.

Борис Амвросиевич вернул фотографию Кусову:

— Другой вопрос. Эту девушку я знаю. Я еще начинал официантом, а она танцевала в варьете. Балерина. Ее зовут Вера. Помню, она танцевала в варьете на «Приамурье», один сезон. Давно, лет десять назад. Я там работал в ресторане, но после первого рейса ушел. Качки не переношу. Ну и с тех пор иногда видел. Конечно, теперь уже как клиентку. В ресторанах, там, где работал. Она меня, правда, не признавала. Забыла, наверное. Так, взглядом встретит — отвернется. Девушка она эффектная.

— В каких ресторанах вы ее видели конкретно?

— После «Приамурья» я работал всего в трех. Старшим официантом в «Дальноморске», потом метром в «Арагви». Ну и года три уже здесь.

— Она часто приходила в эти рестораны?

— Довольно часто.

— Когда вы ее видели в ресторанах, она приходила одна? Или с кем-то?

— Ну, во-первых, такие женщины в одиночку не ходят. Потом, насколько я помню, ей всегда заказывали столик.

— Кто именно? Вы видели ее партнеров?

— Разные мужчины.

— Может быть, вы помните тех, кто сидел с ней за одним столиком? Хотя бы в последнее время?

— Последнее время… Последний раз она была давно, месяц назад, если не больше. С ней был такой… обычный мужчина. Средних лет. «Упакованный». Больше ничего не скажу.

— Примерный возраст?

— Лет тридцать.

Кусов протянул фотографию Асаяна:

— Посмотрите, этого… вы с ней никогда не видели?

Борис Амвросиевич мельком взглянул на фото, вернул:

— Примечательная внешность. Нет, не видел.

— А вы не помните… — Тауров медлил. Не помните, на «Приамурье» эта Вера с кем-то встречалась? Все-таки теплоход, ограниченное пространство?

— Ну, на этом ограниченном пространстве, почитай, хуже, чем в большом городе. Одних баров около десяти. Два ресторана, каюты. Потом эта Вера — она была тогда чуть ли не с косичками. Девочка. Да и у меня первая работа. Вкалывать приходилось, не до наблюдений. Нет, не помню ничего такого.

— Борис Амвросиевич, давайте вернемся к тем, с кем Гаева приходила сюда, в «Золотой рог». Причем не только месяц назад, а, скажем, этим летом. Допустим, если бы вы увидели одного из этих людей здесь, сейчас, вы смогли бы его узнать?

— Сейчас? Вы имеете в виду в ресторане?

В ресторане. Правда, он ушел, но, может быть, вы его запомнили? Попробую описать — блондин лет тридцати, жилистый. Соседка у него — такая худенькая девушка в серебристом платье. По-моему, она и сейчас там. Он сидел за большим столом, справа от входа.

— Столик на шестерых. Знаю. Их у нас всего два. Да… Да и, кажется, знаю, о ком вы говорите. Лицо знакомое, но поди их всех запомни. Но вообще-то… что-то мне кажется, последнее время я его вижу третью смену подряд.

— Интересно.

— С какого-нибудь судна, наверное. У нас так бывает, порт, никуда не денешься. Появится человек, покрутится, кутнет — и исчезнет. Обычная картина.

— Так вот с Гаевой вы его никогда не видели? Не обязательно у вас, может быть, где-то еще?

— С Верой? — Борис Амвросиевич сцепил руки. — Нет. Я бы запомнил, сочетание редкое. Вот девушку, его соседку в серебристом платье, знаю — она у нас появляется довольно часто.

— Девушку? — сказав это, Тауров посмотрел на Кусова. Тот сразу понял, в чем дело, кашлянул:

— Борис… Я. честно говоря, не помню уже, когда горячее ел. Около этой девушки есть место, так вы пристройте меня. Мол, ваш хороший друг, не стеснит, и все такое. Прямо сейчас сходите, если не трудно. Пусть разрешит разделить компанию..

— О чем разговор, Олег Витальевич? Конечно. — Метрдотель ушел.

— Ты должен установить и увидеть этого блондина, — сказал Тауров. — Не обязательно сегодня, но увидеть обязательно. Может, это тот самый.

— Боюсь, с этим блондином пустой номер. Если он не связан с Гаевой.

— Но устанавливать надо. Обязательно. Поэтому займись сейчас девушкой. А я попробую поговорить с певицей.

Вошел метрдотель:

— Олег Витальевич, девушку в серебристом платье зовут Лена, учится в техникуме. Но учтите: танцы скоро кончатся, а она любит танцевать. Сразу после танцев может уйти.

— Все понял. — Кусов исчез. Борис Амвросиевич сел за стол, тяжел вздохнул:

— Устаешь к концу смены. Вспомнишь вроде особенного ничего не делал. Указания какие-то давал, стоял у входа. А ощущение — будто мешки таскал. Я еще нужен?

— За столиком у эстрады, с очень красивой девушкой, сидит такой … светский лев? Человек средних лет. элегантно одетый?

— Вы имеете в виду Сергея Евсеевича? Карганова? Коричневый пиджак, рубашка и брюки светлее тоном?

— Именно. Вы его знаете?

— Личность небезызвестная. Карганова я знаю давно, вроде считаемся знакомыми, здороваемся. Но кто он по профессии, за все это время я так и не понял. Слышал я, вроде он пьесу какую-то поставил в нашем театре. На службу не ходит, это я знаю точно.

— Понимаете, меня во всей этой истории больше интересует Вера Гаева. Вернее, ее постоянный партнер.

— Я уже понял. Вы думаете — она и Сергей Евсеевич?

— Да. Вспомните, может быть, вы замечали их вместе?

— Веру я с ним не видел. Смешно, но я сам сейчас впервые подумал — почему он пропустил Веру? Подруг Сергей Евсеевич подбирает тщательно. А она девушка не из худших.

— И еще одно. Я хотел бы поговорить с певицей, которая у вас работает. — Сказав это, заметил: глаза метрдотеля чуть сузились. Добавил как можно мягче: — Ее ведь зовут Лариса?

— Точно, Лариса Лаврова. Собственно, а почему именно с ней?

Некоторое время они смотрели друг на друга в упор. Нужно объяснить Борису Амвросиевичу, что Лариса и ее профессиональный взгляд с эстрады — некий «шанс» выявить незнакомца. Слабый, ненадежный, но все-таки шанс.

— Как я понял, вы хотите, чтобы я вас познакомил?

— Борис Амвросиевич, мне кажется, вы напрасно насторожились.

— Я не насторожился. Просто Лариса Лаврова подвергается в нашем ресторане постоянной осаде.

— Меня интересует все та же Вера Гаева. Я подумал — с эстрады певице виднее. Она могла запомнить Гаеву.

— Виднее не только певице. Оркестрантам тоже.

— Оркестрантов я тоже опрошу. Но, согласитесь, у женщин в таких случаях глаз зорче. — Некоторое время они снова изучали друг друга.

— Простите, она далеко живет?

— Далеко.

— Тогда есть предлог. Я мог бы ее подвезти. У меня машина.

— Ну… пожалуйста. Я так и скажу. Тогда нам нужно уже выходить, программа кончилась. Что прикажете сказать Ларисе? Я ведь не знаю.

— Скажите, как есть. Милиции важны ее свидетельские показания. Единственное, попросите не распространяться, кто я такой. Мне как, подождать у выхода? Или с вами?

— Пойдемте. — Пройдя служебным коридором, Борис Амвросиевич кивнул: — Дальше не ходите. Постойте здесь.

— Хорошо. — Остановившись у входа на кухню, увидел: метрдотель постучал в одну из дверей, что-то сказал. Через минуту вышла Лариса; она уже переоделась и была без грима. Дальнейшее он понял без слов: вопрос Ларисы, взгляд в его сторону. Довольно долгий ответ метрдотеля, во время которого певица стояла, опустив голову. Наконец метрдотель вернулся.

— Она не против, чтобы вы ее подвезли. Ваша машина у ресторана?

— Немного в стороне, у парикмахерской. Зеленые «Жигули».

— Лара попросила подождать ее в машине. Я не стал объяснять, что вам нужно конкретно. Думаю, вы сами скажете?

— Скажу, конечно. И вот что… Если этот человек, блондин, о котором мы говорили, появится в ресторане — найдите возможность сообщить об этом Кусову.

— Хорошо.

Тауров сел в «Жигули», приготовился ждать. Тротуар впереди был пустым. Минут через пять вышла Лариса. Проследив за стройной фигуркой, одиноко двигавшейся в его сторону, Тауров подал машину вперед. Резко затормозил, открыл дверь:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер. — Лариса села рядом, накинула ремень.

— Вы даже не спрашиваете, кто я такой? Не боитесь?

— Нет. Боря вас показал. Вы Вячеслав Петрович, так ведь? Не ошиблась?

— Не ошиблись.

— Ну… а где вы работаете, я поняла. И все остальное.

Он протянул фотографию Веры:

— Очень хорошо. Тогда, не откладывая, посмотрите, кто меня интересует.

Тяжело вздохнув, взяла карточку. Повернула к свету, всмотрелась. Почти тут же вернула:

— Для этого я вам и была нужна? Из-за этой фотографии? Помолчав, откинулась на сиденье. Нахмурилась.

— Почему мы стоим? Мне нужно домой. Вы меня отвезете?

— Пожалуйста. — Выехав на мостовую, Тауров нащупал в темноте переключатель приемника. Нашел музыку, и некоторое время они ехали молча под звуки итальянской песни.

Тауров подумал о том, что могла увидеть Лариса с эстрады, если Вера и ее спутник не танцевали. Вообще-то она могла совсем их не разглядеть. Скажем, если они сидели в углу. Может быть, спросить ее, на кого она смотрит, когда поет?

Лариса прервала его размышления:

— Что же я должна сказать по поводу этой женщины? На фотографии?

— Вы ее когда-нибудь видели?

— Вячеслав Петрович, прежде чем ответить на ваши вопросы, я ведь должна знать, зачем вам все это?

— Женщина, фотографию которой я показал, пропала.

— Она что, злоумышленница? Почему у вас к ней такой интерес?

— Интерес — потому что родители, у которых единственная дочь, подали заявление о розыске. Они волнуются. Естественно, мы обязаны им помочь.

— Но ведь… она взрослая женщина? Или я ошибаюсь?

Веру она видела совершенно точно. Видела и знает, кто такая Вера. Но говорить не хочет.

— Вы что, не хотите даже сказать, знаете ли ее?

— Как будто для вас это секрет. Наверняка я ее видела, раз она сидела у нас в ресторане. Но распространяться — извините.

— Лариса… Мы третий день не можем найти ее следы. Помогите нам.

— Вячеслав Петрович, я ведь не маленькая. Неужели вы не понимаете, что я не хочу, элементарно не хо-чу, как вы выразились, искать ее следы? Почему я должна это делать? Ну почему?

— Есть такое понятие, как гражданская совесть. Вы слышали когда-нибудь об этом?

— Ой, не надо. Не надо, Вячеслав Петрович. У меня есть гражданская совесть, не волнуйтесь. И мы уже приехали. Большое спасибо. Остановите, пожалуйста. Остановите, остановите, я хочу пройтись.

Он остановил. Она не спеша отстегнула ремень, повернулась. За железной дорогой было слышно в заливе штормит. В ночи ясно слышен шум прибоя.

— Да, я вот такая, Вячеслав Петрович. Плохая. Уж извините.

— Извинил. Ну а… если с Верой Гаевой действительно что-то случилось?

Открыла дверцу, посмотрела в сторону моря. Ветер сразу же растрепал ее волосы. Резко повернулась:

— Если с ней что-то случилось. Хорошо, допустим. Допустим, с ней что-то случилось. Тогда… Ну, чем тогда помогут мои слова? Вот видите. Молчите.

— Молчу. Но…

— Я слушаю? Но? — Взглянула в упор. Если бы он мог. он заорал бы на нее. Но вместо этого сказал тихо:

— Вы не правы. Вы очень не правы.

— Не права — на ваш взгляд.

— Дело не в моем взгляде. Вы вообще не правы. Вы обязаны…

— Я вам ничем не обязана. Извините, — выйдя, пригнулась — обратную дорогу найдете?

— Не волнуйтесь. Всего доброго.

— Вам тоже.

Хлопнула дверца. Проследив, как она пошла вдоль насыпи, он резко развернул машину.

Ночной звонок

Домой он добрался быстро. Оставив машину во дворе, пешком поднялся к себе на третий этаж. Войдя в квартиру, облегченно вздохнул. Холостяцкий угол, а все-таки возвращаться домой всегда приятно. Покончив с нехитрым ужином, лег в темноте на тахту. Может быть, Лариса ничего и не знает о Вере? Просто видела. А если знает? Если знает — надо убедить ее заговорить. Вот только как? Найти к ней подход сложно. Он уже почти засыпал, когда зазвонил телефон. Нащупал в темноте трубку, снял:

— Вас слушают.

— Тауров?

— Он самый.

— Из дежурной части, Крайнов. Вас давно уже пытается найти Гаева Нина Александровна, знаете такую?

— Знаю, что она?

— Звонила уже несколько раз. По голосу — очень взволнована. Мы пытались выяснить, что случилось, говорит — мне только Таурова. Просила дать ваш домашний телефон. Она звонит каждые полчаса, сейчас наверняка позвонит снова. Дать ваш телефон? Если позвонит?

— Дайте и скажите — я дома.

Положил трубку, полежал некоторое время в темноте. Телефон звякнул, он снял трубку:

— Слушаю?

— Вячеслав Петрович? Это Гаева Нина Александровна. Вячеслав Петрович, это вы? Я буду искать эту собаку… Буду… Простите… Вячеслав… Петрович… Я сейчас… Я весь вечер… Сейчас я из телефона-автомата. — Он услышал, как она глубоко вздохнула. — Моя подруга… Она видела Фифи. Вы понимаете — Фифи?

— Видела Фифи. Подождите. Ваша знакомая видела Фифи без Веры? Так?

— Да, без Веры, у чужого человека! Вы понимаете? Аня шла по Русской, и вдруг… Она говорит, я глазам своим не поверила, голубой карликовый пудель, неужели еще один? Потом смотрит — Фифи. Его же невозможно спутать, он один во всем Дальноморске, потом — белое пятнышко на лбу… Вы видели это пятнышко?

— Видел. И все-таки она уверена, что это был Фифи?

— Уверена! Она позвала его: «Фифи, Фифи!»

— Нина Александровна, во-первых, возьмите себя в руки. Во-вторых, я вас очень прошу поезжайте домой. Не ищите собаку сами, этим вы можете только навредить.

— Но ведь как Верина собака могла оказаться у чужих? Как?

— Не волнуйтесь, мы это выясним. Завтра же.

— Ну… хорошо. Хорошо. Но как же быть дальше?

— Дальше поданное вами заявление о пропаже дочери принято. Вы могли бы с мужем подойти завтра на Луговую? К девяти утра?

— Конечно. Мы обязательно подъедем. К девяти?

— К девяти. Значит, завтра жду на Луговой. Где, вы говорите, свернул мужчина с Фифи? И ваша знакомая его потеряла?

— На проспекте Столетия.

— Хорошо. Завтра же начнем поиски. А вы езжайте домой. Слышите, Нина Александровна? Встречаемся утром. Спокойной ночи.

«Петропавловск-Камчатский»

Утром в УВД Тауров прежде всего зашел в угрозыск. Там сообщили: по данным транспортной милиции, Гаева из Дальноморска не вылетала, что касается поездов и морского сообщения — на женщину с внешностью Гаевой разослана ориентировка. Выслушав сообщение о голубом пуделе и записав примерные координаты неизвестного, замеченного вчера, лейтенант обещал как можно скорей организовать поиск. Тут же Тауров позвонил в следственный отдел; там сообщили: вопрос о возбуждении уголовного дела по факту фиктивного ремонта на «Петропавловске-Камчатском» уже решен. Дело принял к производству следователь Шалыгин. Вернувшись к себе, Тауров наконец увидел Кусова, тот, делая вид, что больше занят бумагами, сказал:

— Вчера, как ты ушел, я благополучно подсел к девочке по имени Лена. В серебристом платье. Зовут ее Лена Сойкина. Познакомились, станцевали пару раз. Все, как водится, очень мило. А когда перешли к «блондину», представляешь — застопорило. Не знает она его. Вообще не знает, без вариантов.

— Где они познакомились?

— Познакомились вчера вечером, у ресторана. Леночка стояла с подругой у входа, хотела пройти, мест не было. Выглянул этот блондин, предложил провести. Но — только ее одну. Узнал я о нем самые общие сведения. Зовут «блондина» Павлик, о возрасте она его не спрашивала. Правда, заходил разговор, что Леночка оставит ему телефончик. Но взять у партнерши телефон он не успел. Хоть счет оплатил, и то хорошо. В середине вечера вдруг исчез. Сказал, сейчас придет. Ну и идет до сих пор. Интересный блондин?

— Интересный. Понять бы, почему он ушел. И еще вчера в «Золотом роге» был некто Карганов Сергей Евсеевич. Знаешь такого?

— Еще бы. Крутой донельзя. Холостяк, дача, машина, дом полная чаша.

— И откуда все это?

— Официально у него художественное образование, работает по договорам. Рисует, оформляет спектакли. Но, думаю, источник денег у него другой. Карганов опытный картежник. Мелко не играет. И не только в карты — когда он появляется в бильярдной, там сразу освобождают центральный столик.

Обыск

На следующее утро квартира Веры Г аевой в присутствии понятых, родителей и представителей ЖЭКа была вскрыта.

Взявшись за книжный шкаф, Тауров тщательно просмотрел и перелистал все книги. Ничего интересного, кроме старых открыток, использовавшихся как закладки. На некоторых книгах в уголках проставлены инициалы «В. Г.». Скорей всего — «Вера Гаева». Правда, на одной из книг, «Литературных портретах» Моруа, в углу форзаца он нашел чью-то незнакомую подпись. Книга стояла в глубине, заставленная другими. Витиеватый росчерк, заглавная буква похожа одновременно и на Д и на Р. Вряд ли это Верина. Все-таки Р или Д? Если Р — книга может принадлежать Разину. Тогда — именно потому, что книга заставлена другими, Разин, проникший, допустим, в квартиру два дня назад, — мог ее просмотреть. Подошел к Гаевой:

— Нина Александровна, посмотрите, эта подпись вам знакома? Не Верина случайно?

Вгляделась.

— Нет. Верочкину подпись я знаю. Чужая эта подпись. Чья, не скажу, но чужая.

— А книга? Вы видели ее у дочери?

Тронула обложку.

— «Литературные портреты»… Что-то не помню. Вообще-то Верочка интересуется литературой, искусством. Но точно не знаю. Может быть, дали почитать?

— Наверное. Придется взять на экспертизу.

— Берите, конечно. Вы ведь лучше знаете.

Спрятав книгу в портфель, Тауров продолжил осмотр. Быстро оглядел журнальный столик: те же «Вог» и «Бурда», та же Цветаева, «Нидерландская живопись» лежит, как он ее положил в тот вечер на краю стола. Значит, после его ухода Вера ничего не трогала. Торопилась. Или ее торопили, — что одно и то же. Выдвинул вделанный в стол ящик — упаковка сигарет «Ява». Посмотрел — в упаковке осталось восемь пачек. Меньше половины. Три дня назад одна из пачек была предложена ему. Вера сказала, что не курит, запас для гостей. Или для гостя, который привык именно к «Яве»? Стоит запомнить. Перелистал каталоги и книги, перешел к платяному шкафу. Открыл одну из створок — аккуратно уложенные стопки белья. В соседнем отделении — плотно прижатые друг к другу плащи и платья. Повернулся:

— Нина Александровна, посмотрите, что взято? Вы ведь знаете вещи дочери?

— Да, конечно. — Гаева взялась за платья. Он отошел в сторону, неожиданно увидел блеснувший золотом черный атласный халат. Тот самый, в котором Вера его принимала. Стоящий рядом эксперт укладывал в портфель взятые образцы. Вера наверняка какое-то время была в этом халате после того, как он ушел. Тауров осторожно снял халат, передал эксперту:

— Можно будет отдельно заняться халатом?

В это время, закончив просматривать шкаф, Гаева повернулась:

— Некоторых вещей нет. Наверное, Вера их надела, когда уходила.

— Вы могли бы их перечислить?

— Пальто нет кожаного, сапог. Двух сумок.

— Продиктуйте, пожалуйста, Евгению Леонидовичу, он запишет.

Шабенко записал под диктовку все отсутствовавшие вещи. Осмотр квартиры закончился через час. Итог — в квартире не было найдено никаких особых ценностей, а также ничего подозрительного или указывающего на совершение преступления. Из документов — комсомольский и профсоюзный билеты и сберкнижка на имя Гаевой Веры Сергеевны с остатком на вкладе одна тысяча триста семь рублей. В квартире никаких пустот и тайников. Отсутствуют: дорожная сумка темно-синяя с клеймом «Трэвел», еще одна сумка такого же цвета поменьше, черное кожаное пальто, черные же сапоги, два платья, несколько кофточек, кое-что из белья и другой мелочи. Нет также паспорта и заводского удостоверения. Было решено, квартиру не опечатывать, а оставить на попечение родителей.

Уже после того, как все вышли и Нина Александровна, предварительно поставив верхний замок на предохранитель, запирала дверь, раздался телефонный звонок.

Гуров кивнул:

— Нина Александровна, пойдемте вместе. Вы снимите трубку и спросите, кто эго.

Они прошли в комнату. Гаева сняла трубку:

— Слушаю. — Посмотрела на Таурова. — Да, квартира Гаевой. Сейчас… Вас.

Тауров взял трубку:

— Олег? Что случилось?

— Случилось вот что. — Кусов на том конце провода медлил.

— Гнушев позвонил только что. Из Холмска. Мы с тобой думаем, что «Петропавловск-Камчатский» в рейсе? Так?

— Ну, так.

— А он говорит — «Петропавловск-Камчатский» ушел из Холмска в Дальноморск. Четыре дня назад. И давно уже стоит здесь.

— Это точно?

Более чем точно. Я позвонил в диспетчерскую, там говорят — «Петропавловск-Камчатский» четвертые сутки стоит в бухте Диомид. В судоремонтном заводе УТРФ[8]. Ну я и подумал — тебя это заинтересует.

В бухте Диомид

Судоремонтный завод УТРФ в бухте Диомид в отличие от СРЗ Дальрыбхолодфлота был для Таурова чужим. Лункова, работник ОБХСС, занимающеюся заводом, он по телефону не застал. Поставив машину у проходной, прежде всего заглянул в комнату охраны. Предъявив начальнику ВОХР удостоверение, спросил:

— С капитаном Лунковым из ОБХСС знакомы?

— Конечно.

— Как только он появится, скажите я, Тауров, очень просил подождать его здесь. До моего прихода пусть никуда не уходит. Где стоит «Петропавловск»?

— Как выйдете, справа. У последнего причала.

Выйдя из проходной, Тауров довольно быстро отыскал стоящий у дальнего причала «Петропавловск»: среди зимующих в бухте БМРТ[9], плавбаз и крабоконсервных заводов резко выделялся высокий матово-голубой борт. Подойдя ближе, разглядел и темно-синюю надпись на корме: «Петропавловск-Камчатский». Продвигаясь по территории завода вдоль берега бухты Диомид, самой южной бухты Дальноморска, узкой, извилистой, заставленной судами, подумал: «Петропавловск» отдал швартовы у заводского причала как раз в ночь, когда исчезла Вера.

Поднявшись на палубу, Тауров увидел плечистого здоровяка с затертой сине-белой повязкой на рукаве штормовки. Устроившись на краю накрытого брезентом трюма, вахтенный пил чай, для тепла обнимая горячую алюминиевую кружку ладонями. К его появлению здоровяк интереса не проявил. Лишь скользнул взглядом и, вздохнув, снова припал к кружке. Тауров бросил негромко:

— Прости, кореш, кэп у себя?

— У себя, где же еще.

Впустив Таурова в каюту, капитан «Петропавловска» внимательно изучил предъявленное удостоверение. Сверил взглядом лицо с фотографией, вернул.

— Понятно, Вячеслав Петрович. Если не знаете, меня зовут Белоусов Петр Прокопьевич. Садитесь, слушаю вас.

— Во-первых, меня интересует, почему вы раньше срока вернулись с промысла? И снова встали на ремонт?

— Дело простое — мне предстоит длительное плавание через Индийский океан. Я хочу, чтобы все на судне было в порядке.

— У вас есть копия ремонтной ведомости? Последней по только что законченному ремонту питьевых танков?

— Да, конечно. — Капитан подошел к письменному столу. Открыл ящик, посмотрел на сложенные там бумаги. Достал одну из папок, порылся, вынул бумажку. Подойдя, протянул: — Пожалуйста, ремонтная ведомость.

Тауров сразу же посмотрел на подписи. Точно, одна из них ему знакома. Неразборчива спираль наискось, заглавная буква то ли Д, то ли Р. Показал капитану:

— Эта подпись на ведомости чья?

— Старпома. Разина Роберта Николаевича.

Тауров привычно пробежал два интересующих его раздела. В графе «Исполнение» — «Силами л/с, бриг. 5 чел.». В графе «Расход материалов»: «Израсход. краски «КО» 7 боч., эконом. 1 боч.». Все верно, как и говорил Болышев. Восемь бочек, норма на четыре танка. Вот только откуда взялись бочки, указанные в этой ведомости? Получены здесь, на заводе УТРФ? Или остались старые, еще с СРЗ Дальрыбхолодфлота? Вдруг понял: это можно проверить, не сходя с места. Ну да. Капитан обычно не занимается хозяйственными делами, это дело старпома и боцмана. Положил ведомость на стол.

— Петр Прокопьевич, вы ведь не сами занимались этим ремонтом?

— Не сам, у меня своих дел хватает. Ремонтом руководили старпом и боцман.

— Они сейчас на судне?

— Старпом еще не пришел, боцман на судне.

— Вам известно о каких-нибудь злоупотреблениях при ремонте питьевых танков? Меня интересует краска «КО».

Некоторое время капитан изучал его взглядом.

— Краска «КО»? Именно краска «КО»?

— Именно краска «КО». Попросите у боцмана сведения об этой краске.

Позвонив боцману, капитан выяснил: на сегодняшний день на судне имеется девять бочек краски «КО». Стоят эти бочки между вторым трюмом и центральной надстройкой.

Все сходится, подумал Тауров. Девять бочек «КО», стоящие на палубе, — неопровержимая вещественная улика. Норма на четыре танка — восемь бочек, одну действительно сэкономили. Остальные же из девяти или взяты в отделе снабжения у Болышева, или получены здесь и так и не использованы. Фиктивный ремонт по «Петропавловску» теперь легко доказать. А у него серьезные основания для разговора с Разиным. Очень серьезные. Появился шанс по горячим следам выяснить, где и как на заводе Дальрыбхолодфлота проводятся липовые ремонты, И, конечно, он должен узнать у Разина, что произошло с Верой.

— Помог я вам? — спросил Белоусов.

— Помогли, но можно еще пару вопросов? Кто обратил ваше внимание на некачественный ремонт питьевых танков?

— Кто и должен был обратить. Старпом Разин. Еще в Холмске.

— Вы не помните, когда именно старпом сказал вам, что танки отремонтированы некачественно?

— Недавно. Собственно, перед самым приходом сюда.

— Как именно это произошло?

— Ну, старпом подошел, объяснил ситуацию. У него свой расчет: если сейчас успеем устроиться на завод УТРФ, значит, ремонт сделают быстро. Затянем — придется ждать. Короче, он настоял, чтобы мы вернулись в Дальноморск сразу же. По-своему старпом был прав. Танки такое дело — санэпидстанция потом замучает.

Дело, конечно, не в устройстве на завод УТРФ. И не в санэпидстанции. Как только судно пришло в Дальноморск, Разин сразу же приехал к Вере. Ночью. И увез ее. Может быть, даже убил. Вот только откуда он узнал еще в Холмске о том, что ему что-то грозит? Откуда… Откуда… Это могло быть связано с таможенным досмотром форпика, который был проведен по сообщению Таурова. Пожалуй, об этом стоит спросить.

— Петр Прокопьевич, у вас на судне должен был проводиться таможенный досмотр?

— Проводился, но ничего не дал. — Пришлось выдержать недовольно-настороженный взгляд. — Именно во время досмотра старпом и обнаружил некачественный ремонт танков.

— Жаль, его сейчас нет.

— Думаю, скоро подойдет. Ждал его утром, что-то задерживается.

— Не говорите пока старпому о нашем разговоре. И вообще, что я приходил.

— Хорошо, не скажу.

— И еще — сейчас к вам зайдет работник ОБХСС Лунков. Помогите ему составить акт о наличии девяти бочек «КО» на борту судна.

Пудель дымчато-голубой масти

Кусов ждал его в УВД, при его появлении в комнате начал без предисловий:

— Нашли некоего Сабазова — человека, подобравшего на улице пуделя дымчато-голубой масти. По словам Сабазова, собаку он нашел три дня назад, утром, на берегу Амурского залива. Сабазов пенсионер, гулял недалеко от залива, вдоль насыпи. Говорит, он обычно там гуляет. Кругом было пустынно, людей никаких он не видел. Смотрит — вдоль этой самой насыпи бегает песик. Жалкий весь такой, мокрый, скулит. Сабазов подманил его, взял на руки, отнес домой. По его словам, песик был грязный и весь в крови. На шерстке около шеи и загривка он ясно видел засохшие бурые пятна. Песика он помыл.

— Жалко. Вы не уточнили — ошейник он при этом снимал?

— Уточнял. Ошейник он снял, потому что на загривке обнаружил свежую царапину. Ранку обработал спиртом. Потом снова надел ошейник. Пуделя оставил себе, естественно. Участковому все рассказал добровольно, без нажима.

— Где сейчас собака?

— Собаку участковый доставил сюда, она в дежурке. Сейчас ее осматривает судмедэксперт. Я хотел спросить, что потом с ней делать?

— Надо срочно послать на экспертизу ошейник. На нем должны остаться следы крови.

— Это я понимаю. А дальше?

— Позвони родителям, — сказал Тауров. Позвони и отдай им собаку. Естественно, без ошейника. Тебя что-то смущает?

— Ты сам видел, в каком состоянии родители Гаевой. Может, подождем с собакой?

— Придется сообщить. Собака принадлежит их дочери. К тому же пес дорогой. Да и скрывать мы не имеем права.

Услышав звонок, Тауров снял трубку; раздался голос Лункова:

— Слава? Акт по бочкам я составил. Все чин чином. Девять бочек «КО». Все подписи. То есть был фиктивный ремонт.

— Где Разин?

— Разин на судне не появлялся. Тут дело такое — он вообще куда-то пропал. Посылали за ним домой, жена говорит — дома он не ночевал. Где муж сейчас — не знает.

Шатен с пышной шевелюрой

Последняя установка, сделанная Тауровым перед самым выездом опергруппы в горторг, была короткой. Чтобы «шатен» и его возможный напарник ничего не заподозрили, наблюдение решили отнести подальше от входа в горторг. К самому горторгу подойдут только двое. Тауров поднимется на второй этаж и во время «сделки» будет находиться в комнате Наташи Киселевой. Оперуполномоченный Синьков, на которого возлагается главная задача, запомнит «шатена» в лицо и затем незаметно покажет его тем, кто будет вести наблюдение. Когда Наташа выйдет, Синьков подойдет к ней. И она ему незаметно покажет «шатена». Все остальное будет зависеть от обстоятельств, помнить нужно об одном: самого «шатена» можно на первых порах и упустить из вида, главное — установить его.

К горторгу Тауров подошел пешком. Перед тем как войти, незаметно огляделся. Улочка тихая, зато есть несколько мест для укрытия Синькова. Напротив входа в горторг приемный пункт прачечной, чуть поодаль — булочная. Слева от выхода из горторга, метрах в двадцати пяти, — небольшой садик. Несколько тополей, кусты японской вишни, акация. Об этом садике он уже думал: поставить там никого нельзя, рискованно, этот человек сразу будет бросаться в глаза. Сам садик тянется в глубину метров на пятьдесят, выходя другой стороной на соседнюю улицу. Улочка, на которой расположен горторг, тихая, но выходит на оживленную Ленинскую улицу. Посторонившись, Тауров пропустил двух выходящих из горторга женщин, поднялся на второй этаж. Комната Наташи — третья справа. Остановился, мельком оглядел пустой коридор, постучал в дверь, вошел.

Наташа сидела в комнате одна. Прикрыв дверь, спросил сразу же:

— «Юра» не появлялся?

— Нет. Сейчас же без двадцати. А он сказал — в пять.

— В таких случаях сроки не всегда выдерживаются. Номера купюр переписаны?

— Да, вот список. — Наташа протянула бумажку. — Аделаида Григорьевна готова. Принесла деньги, ждет в соседней комнате.

— Очень хорошо. Идите туда, затягивать не нужно. Условие помните? Если сделка не состоится — стукните мне в стену один раз. Состоится — два раза. Главное же — как только «Юра» выйдет, выходите вслед за ним. К вам подойдет наш парень, Толя Синьков, — он в голубой куртке и черных брюках, без головного убора. Толя назовет вас по имени и спросит, правильно ли он рассмотрел «Юру». После этого можете возвращаться. Впрочем, Толя все скажет. Я понятно объяснил?

— Конечно.

— Желаю удачи. Ключ в двери не вынимайте, я закроюсь.

Наташа вышла. Тауров осторожно повернул ключ — «Юра» вполне может сунуться сюда без стука. Подошел к окну, встал боком. Улица как на ладони, он видит всех, кто входит и выходит из горторга. Обнаружить Синькова при всем желании он так и не смог. Отлично. Только он подумал, что «шатен» может не прийти совсем, как на той стороне улицы показался медленно идущий юноша. Идет со стороны Ленинской улицы. Худой, высокий, остроносый. Цвет волос разобрать трудно, скорее волосы темные. Шевелюра встрепана, стоит над головой дыбом. Напротив входа в горторг юноша остановился. Похоже, это и есть «шатен». На вид ему как раз около восемнадцати. Стоит, незаметно оглядывая улицу. Ясно, новичок, опытный так действовать не стал бы. Двинулся к горторгу, вошел. Тауров внимательно осмотрел улицу в поисках возможного напарника. Нет, пока никого похожего на напарника он не видит. Хорошо, этим займется Синьков. Подошел к двери, прислушался. Примерно через минуту услышал — кто-то подошел к соседней комнате, постучал. Женский голос отозвался: «Войдите», раздался звук открываемой и закрываемой двери. Все, «шатен» вошел. Тауров подошел к стене, прижался ухом — не слышно даже звука разговора. Посмотрел на часы три минуты шестого, — и тут же дверь в комнате открылась и закрылась. Стук в стену — один раз. Значит, «Юра» вышел и сделка не состоялась. Почему? Осторожно подошел к краю окна, выглянул незаметно. Улица пуста. Из булочной вышла старушка с хозяйственной сумкой. Ага, вот «шевелюра». Вышел из горторга, не спеша двинулся налево к садику. С уверенностью можно сказать — этот юноша и есть «шатен Юра». Да, «Юра» идет к садику. Появилась Наташа. Из двери приемного пункта прачечной вышел Синьков, подошел, что-то сказал Наташе. «Шевелюра» ничего этого не видел; пройдя несколько шагов, остановился, закурил. В сторону горторга даже не обернулся. Почему? Непонятно, раньше «Юра» вел себя, как молокосос, а теперь — как опытный. Впрочем, может быть, «Юра» в самом деле ничего не подозревает? Тогда почему он ушел? Почему сделка не состоялась? Похоже на проверку. В любом случае он, Тауров, ничего не поймет, пока не зайдет в соседнюю комнату. Нехорошо — этот «Юра» прикуривает слишком долго. Вот, прикурив, поискал, куда выбросить спичку. Не нашел, заткнул в спичечный коробок — и скрылся в садике.

Из-за тополя

Войдя в садик без пяти пять, Алексей выждал, пока останется один, и незаметно нырнул в кусты акации. Это место он знал хорошо — сзади его надежно укрывала стена дома, сбоку кустарник, впереди рос большой, в два обхвата, тополь. Прижался к стволу: отлично виден весь отрезок улицы до горторга, его же здесь засечь нельзя.

Сейчас, в ожидании Юры, Алексей вдруг подумал: похоже, все, что Шеф рассказал ему про Веру, липа. Да, верняк… Шеф темнит. И эта его просьба насчет магазина и наблюдения за квартирой Веры сделана для отвода глаз. Для понта, чтобы повесить ему, Алексею, «лапшу на уши». Он, Алексей, никогда не поверит, что Шеф будет вести себя так по-фрайерски. И упустит Веру, сидящую рядом с ним в машине. Точно… Ясно: Веру Шеф замочил. Причем замочил сразу же. Его же. Алексея, пытается сейчас обвести вокруг пальца. Ведь если он, Алексей, будет знать точно, что на Шефе «висит мокруха», у него будет лишний козырь, которым он всегда сможет воспользоваться. А Шеф не любит, когда кто-то держит его на крючке…

Что ж, он, Алексей, будет иметь это в виду.

Еще раз просчитав все по поводу этого, довольно важного для него открытия, Алексей продолжил наблюдения за горторгом.

Наконец он увидел спокойно идущего по тротуару Юру. Перед самым входом Юра остановился и вошел в горторг. За Юрой пока вроде никого. Или кто-то есть? Нет, никого. Никого, но это еще ничего не значит. На входе все и должно быть чисто. Посмотрим, что будет, когда Юра выйдет. Если допустить, что Юру пасут, кто-то должен будет обрисоваться потом. Как только Юра выйдет. Но — до того, как Юра войдет сюда, в садик. Не может же контора упустить Юру из вида. Но, по расчетам Алексея, сейчас все должно обойтись без прокола. Юра наверняка уже поговорил со своей «тетей» и сейчас выйдет. Да, вот и он. Вышел спокойно, идет медленно. Пока молодец… За ним вышла девушка. Остановилась. К ней подошел парень. Непонятно, откуда этот парень здесь возник. С Ленинской, что ли? Деваха с виду самая простая, пухленькая, лицо в конопушках, но как будто знакомое лицо. Или показалось? Нет, он, Алексей, ее точно знает. Только откуда? Откуда? Откуда? Черт. Он же видел ее с милиционером. С участковым. Ну да, с участковым своего участка. Этого участкового он хорошо знает. А видел он их где-то в центре. Раза два. Шли под ручку. Какой же он молодец, что встал именно здесь. Юра уже в пяти шагах. Вот подошел к тополю. Пришлось кашлянуть:

— Юра… Не оборачивайся. Прикури.

Молоток парень. Пены не поднимает, остановился, будто ничего не случилось. Не спеша достает сигареты.

— Юр, обернись незаметно. Девчонка там одна стоит у входа, с пареньком. Ты ее случаем не видел? В горторге? Говори, чтоб оттуда не видели. И на меня не смотри.

Прикуривая, Юра покосился назад, будто укрываясь от ветра. Сказал тихо:

— Видел. Она сидела в комнате. С той женщиной, которая хотела купить монету.

Милиция за Юрой следит. Теперь только бы не засекли его самого.

— Юрочка, иди спокойно. Топай по своим делам, обо мне не думай. Я сам тебя найду, хорошо? И усвой — меня ты не видел, не знаешь. И вообще ничего не знаешь. Никаких монет или похожего чего не было. Усвоил?

— Усвоил.

— Ну и ладушки. А теперь иди.

Юра ушел. Алексей, выбрав момент, когда мимо никто не проходил и не мог его увидеть, выскользнул. Медленным шагом прошел на соседнюю улицу. Уже оказавшись в безопасности, подумал: с Юрой все. Обращаться к нему теперь опасно.

В ожидании «Юры»

Убедившись, что «шевелюра» ушел, Тауров вышел в коридор, заглянул в соседнюю комнату. Успевшая вернуться Наташа и пожилая женщина за столом что-то тихо обсуждали; Наташа посмотрела виновато:

Вячеслав Петрович, он сказал — монета не с ним. Он за ней сходит и вернется.

— Прямо сейчас?

— Да. Он сказал, монета у товарища, он только зашел убедиться, что мы не передумали. Аделаида Григорьевна сказала: нет, не передумала, монету она покупает. Ну а он: хорошо, сейчас вернусь. И ушел. Что делать, Вячеслав Петрович?

Все то же самое. Сидите и ждите. Если он придет, монету покупайте, я постою в коридоре.

Выйдя, посмотрел в сторону лестницы: тишина, ни одного человека. Минут через сорок кончится рабочий день. Долго «шатена» ждать бессмысленно, вернется он только сразу. Или вообще не вернется. Вообще же он, Тауров, абсолютно уверен, что заход «Юры» в горторг был проверкой. Понять бы, почему «Юра» так долго прикуривал у входа в садик? Там стоял «главный»? Вполне возможно. Если «Юра» «шестерка», «главный» мог заставить его сделать пробный заход. Чтобы выяснить, нет ли наблюдения. Хорошо, он подождет еще минут двадцать. В любом случае от Синькова «шатен» не уйдет.

Тауров прождал еще около получаса — «шатен» так и не появился. Посмотрел на часы: без пяти шесть. Ждать дальше бессмысленно.

Отчет о поездке в Холмск

Гнушева Тауров увидел на следующий день — из командировки в Холмск лейтенант вернулся с первым утренним рейсом. Выслушав подробный отчет о поездке и коротко рассказав о неудаче в горторге, Тауров спросил:

— Виктор, повторите, как был проведен досмотр питьевых танков? Вы сказали, таможенники залезали сами в танки? И осматривали их изнутри?

— Да. Причем, как рассказывал старший группы досмотра, во всех четырех танках была питьевая вода. Сливать эту воду старпом сначала не хотел. Потом слил, но только из трех танков. Из четвертого, говорит, слить не могу, останемся без воды. Но Беликов, естественно, настоял, чтобы воду слили и оттуда. Этот танк группа досмотрела особенно тщательно, но, как и в первых трех танках, золота не обнаружила. А вот на то, что этот танк под сомнением в смысле ремонта, они обратили внимание.

«Жигули» вишневого цвета

По документации старпом «Петропавловска» был женат дважды, и Тауров решил побывать как у бывшей жены Разина, так и у теперешней.

Бывшая приняла его холодно. Открыв дверь и узнав, что милиция интересуется, где может быть ее первый муж, сказала тихо:

— Умоляю, только в квартиру не входите. Детей разбудите, а потом — муж у меня ревнивый. Не любит этих разговоров. Про прежнее.

Выйдя на лестничную площадку, осторожно прикрыла дверь:

— Не знаю я о нем ничего, клянусь. И знать не хочу. Впору от алиментов отказываться. Разве он в Дальноморске?

— В Дальноморске. Он никак не сообщал о себе? Письмом, телеграммой?

— Какие письма. Уже три года не слышу о нем ничего.

— Давно вы разошлись?

Пять лет. Да вы сходите к его новой. Она расскажет. И давайте закончим разговор. Если муж поймет, о чем говорим, будет скандал.

Вторая жена Разина, миловидная, но рано располневшая, пригласила Таурова в квартиру. Усадив на кухне, угостила чаем и долго рассказывала о том, как она «намыкалась» с мужем. Месяцами его не видит, когда же он приходит в Дальноморск, тоже практически не видит. На вопрос, есть ли у мужа кто-то, ответила, не задумываясь:

— Конечно, есть. У такого — да не будет?

— Кто-то постоянный?

— Вот этого не знаю. По телефону я его засекла — трубку ладонью закроет и говорит. Но я-то не дурочка.

Тауров терпеливо пытался узнать имена женщин, с которыми Разин разговаривал, «прикрыв трубку ладонью». Но ничего конкретного, кроме не очень уверенно названных «Нины» и «Люды», долго не возникало. Он уже отчаялся, когда вдруг, после одного из наводящих вопросов, жена Разина сказала:

— Знаете, вспомнила. Если только женская интуиция меня не обманывает. Совсем недавно, они как раз ремонт закончили. Вхожу я в квартиру, тихо так вошла. Он по телефону разговаривает. Я слышу: «Да, Неличка… Хорошо, Неличка…» Я в комнату вхожу, он глазами стрельнул. И сразу разговор на другое.

— На что — другое?

— Будто заказ какой-то хочет сделать. Про колбасу заговорил, про вырезку. Мол, чтобы она ему оставила. Неличка эта.

— Может быть. «Неличка» в самом деле могла сделать заказ?

— Ну да. Вы его не знаете. Когда дело касается женщин — всех обманет.

— Потом вы поинтересовались, с кем он говорил?

— Он сам сказал. Трубку положил и говорит: «Для дома стараюсь. Продавщица одна обещала набор сделать». Я промолчала. Знаю я эти «наборы».

— Когда примерно это было?

— Когда ремонт закончили. Месяца полтора назад.

— Интересно, эти продукты ваш муж принес? Колбасу, вырезку?

— Принес. Только уверена — сам купил. «Неличка» здесь ни при чем.

— Значит, как судно мужа закончило капитальный ремонт, он у вас больше не появлялся.

Нет. О том, что он в Дальноморске, я услышала только от вас.

Поблагодарив вторую жену Разина, Тауров начал методично обходить все продовольственные магазины. Ему нужна была сравнительно молодая, миловидная и скорее всего малосемейная женщина, работающая в системе продовольственной торговли, — с именем «Нелли», «Неля» или, в виде исключения, «Наиля». К середине дня он уже знал всех женщин с похожими именами, работающих в продмагах, которых Разин мог бы назвать «Неличкой». Возможных «Неличек» набралось чуть больше десяти, но каждая из них категорически утверждала: человека на предъявленной фотографии она видит в первый раз. Тауров вернулся в УВД и просто от отчаяния зашел к Асаулову. Выслушав рассказ о поисках «Неличек», Асаулов сказал спокойно:

— Может, это заведующая продскладом рыбного порта? Лещук такая?

— Как зовут эту Лещук?

— Анелия Дмитриевна. Но я слышал, ее называют Нелей. К ней ты случайно не обращался?

— Нет. Я ведь искал в продмагах.

Поблагодарив Асаулова, Тауров тут же поехал в рыбный порт. Войдя в кабинет заведующей продскладом, сразу понял: из всех «Неличек» Анелия Дмитриевна больше всех похожа на ту, которую он ищет. Красивая, темноглазая, из тех, о ком говорят: знает себе цену. Лещук наверняка больше сорока, но выглядит она значительно моложе. Тауров начал издалека. Сначала поинтересовался, на какие суда в последние дни отгружались продукты, и долго мусолил эту тему. Потом заговорил о претензиях, которые необоснованно предъявляют к продскладу капитаны. О Разине спросил будто между прочим:

— Вы знаете старпома с «Петропавловска-Камчатского»? Разина Роберта Николаевича?

— Разина?.. — Лещук на секунду замешкалась. — Конечно. Ну… я всех старпомов знаю. По долгу службы.

— А не по долгу службы?

Опять заминка; через секунду Лещук перехватила взгляд Таурова. Взгляд этот был достаточно красноречив: Тауров упорно смотрел на лежащую на столе большую записную книжку. Спросил тихо:

— Простите, в этой книжке есть телефон Разина?

Лещук покраснела. Пересилив себя, кивнула:

— Пожалуйста, смотрите. Да, там есть его телефон.

— Анелия Дмитриевна, я думаю, вы все расскажете и без этого?

— Что я должна рассказать?

— Вы ведь знаете, что Разин пропал?

— Пропал?

— Да, мы его ищем.

— Н-нет. Разве «Петропавловск» не ушел?

— Не ушел. И задержался именно потому, что до сих пор не могут найти старпома.

— Но… где же он?

— Не знаю. Закончив ремонт у себя на судне, Разин куда-то исчез. Дома не появлялся. Вам ничего об этом не известно? Вспомните.

Лещук долго молчала. Но по ее виду было ясно — отпираться она сейчас не будет. Да и теперь это было бы бессмысленно. Вздохнула:

— Н-ну… я как раз видела Роберта. Три дня назад. Только… у меня ведь тоже семья. Собственно, у нас ничего не было. Но знаете — слухи… Я не хотела бы разглашения…

— Если вы не нарушили закон — ни ваша семья, ни жена Разина ничего не узнают. Обещаю.

— Просто… мы с Робертом давно знаем друг друга. Ну а на горизонте эти рыбаки, сами знаете, как появляются. Раз в год по обещанию. Три дня назад Роберт вдруг позвонил. У него такая манера, будто только вчера виделись: «Неличка, приветик, я здесь. Сейчас с другом едем на рыбалку, подкинь что-нибудь. С расчетом на холод». Ну и через полчаса был тут. Я ему собрала, что было. Что обычно собирают на рыбалку. Попить, поесть. Он взял все это и ушел. Обещал позвонить, но вот не звонит.

— Вы не видели, с кем он уехал? В тот день?

— Это не день уже был, а вечер. Я, грешным делом, когда уходила, спросила на проходной, с какой, мол, девушкой Роберт Разин уехал? А на вахте говорят: не с девушкой, а с парнем. То есть не наврал.

— С каким парнем, вы не спрашивали?

— Спрашивала. Парень этот сидел за рулем. Вахтер его рассмотрел.

На проходной Таурова ждало вознаграждение за труды. Поговорив с вахтером Чижовым, он в конце концов выяснил: три дня назад Разин действительно подъезжал к проходной рыбного порта на машине «Жигули» темно-вишневого цвета. Номер предположительно начинается на число 12. По словам Чижова. и эту машину, и парня за рулем он уже где-то видел. Правда, описать водителя «Жигулей» вахтер смог лишь с большим трудом: не старше тридцати, лицо скорее худое, чем полное, волосы скорее светлые, чем темные. Но и этого было много. Главное же теперь, зная две первые цифры номера и цвет, можно будет искать машину.

Заключение эксперта

Утром, приехав в УВД ровно в восемь, Тауров взялся за только что поступившие сообщения. Первым просмотрел заключение эксперта по золоту, поступившее из НИЛСЭ. Подписавший заключение эксперт-металловед Еськин сообщал: исследовав монету, он склонен считать ее настоящей. Но в следующей фразе, ссылаясь на то, что НИЛСЭ не располагает своим спектрографом, предлагал послать конфискованную десятку в зональную лабораторию в Новосибирск для более точного исследования.

Следующим документом на столе Таурова оказался список темно-вишневых «Жигулей», номер которых начинается с числа 12. Само по себе возникновение в деле этой машины было интересным. Особенно ценным могло оказаться отдаленное сходство водителя темно-вишневых «Жигулей», замеченных у ворот рыбного порта, с «блондином», продавшим золотую десятку, и с «Павликом», так неожиданно покинувшим «Золотой рог». К сожалению, из списка явствовало: поиски темно-вишневых «Жигулей» с начальным числом 12 результатов не принесли. Таких машин в Дальноморске оказалось четыре. Владельцы всех четырех машин были людьми абсолютно вне подозрений, кроме того, после тщательной проверки, ГАИ установило: ни одна из этих четырех машин не могла оказаться у ворот рыбного порта в день, когда ее заметил там вахтер Чижов.

Поставив на этом месте на сообщении большой знак вопроса, Тауров стал просматривать справку на установленного «шатена Юру» — студента первого курса медицинского института Юрия Гутина. Комсомолец, перворазрядник по волейболу, правонарушений не замечалось. Живет с родителями на Посьетской улице; отец на пенсии, мать — врач-терапевт, работает в районной поликлинике. Есть старший брат, тридцати одного года, Гутин Игорь Владимирович, начальник смены диспетчеров Морвокзала. Старший браг живет отдельно, со своей семьей, по работе характеризуется положительно. Никаких подозрительных встреч и контактов за эти дни за младшим Гутиным не замечалось.

У начальника УВД

Войдя в кабинет начальника УВД, Тауров решил — сейчас самое время сказать о некоторых своих соображениях:

— Андрей Арсеньевич, если откровенно, мне кажется, с этим фиктивным ремонтом на «Петропавловске» не все так просто.

— Поясните.

— Поясняю. Началась история с записки Гаевой. Напомню текст записки: «Займитесь форпиком «Петропавловска-Камчатского», найдете золото». Собственно, меня больше всего и насторожило это слово — «золото». Положена в мой карман записка была с великими предосторожностями. Причем теперь я понимаю, Гаева предприняла серьезные усилия, чтобы объяснить смысл записки так, как ей было нужно. На работе мне ничего объяснять не захотела, специально пригласила домой. Ну и объяснила — за чашкой кофе, под музыку.

— Подождите. Напомните мне текст записки?

— «Займитесь форпиком «Пегропавловска-Камчатского», найдете золото». Я тут же сообщил в Холмск, чтоб проверили. Сахалинцы провели досмотр, но золота не нашли.

— Но ведь Гаева что-то говорила по поводу слова «золото»?

— Сказала — она имела в виду, что человек, провернувший липовый ремонт, обогатился. Тогда я этому поверил. Ну а теперь — очень и очень сомневаюсь. И еще. По фактам Гаеву наверняка убили. Или пытались убить. Если допустить, что Гаеву убили, трудно поверить, что это сделали только из-за фиктивного ремонта по форпику. Что такое вообще ремонт питьевых танков по размеру? Стоимость всех работ всего две тысячи, если делить на пятерых — получается рублей по четыреста. Для рыбфлота сумма довольно скромная. За такое, во всяком случае, не убивают. И не уходят в бега, как эго сделал Разин.

— Вы забываете — форпик мог быть лишь малой частью. Речь идет о гораздо больших хищениях. Вспомните письмо.

— Как раз об этом я и хотел сказать. О больших хищениях по неким фиктивным ремонтам речь идет, но пока только идет. Игумнов человек серьезный и дотошный. Не верить ему у меня, да и, думаю, у вас нет оснований. Однако пока он ничего, что говорило бы о больших хищениях на заводе не нашел. Хорошо, может быть, на заводе все так тонко скрыто, что даже Игумнов не смог ничего обнаружить. Но почему бы не предположить: на самом деле речь шла действительно лишь об одном форпике «Петропавловска-Камчатского»?

Вернувшись в свою комнату, Тауров прежде всего позвонил Лункову и попросил провести повторный основательный досмотр форпика «Петропавловска-Камчатского». И особенно питьевых танков.

Спустившись вниз, поехал на Луговую. Особых надежд на успех у него не было. И все же он хотел еще раз проверить, не появлялась ли там Вера. Или кто-то из тех, кто мог быть с ей связан.

Рабочий магазина

Обойдя дом на Луговой, опросил жильцов и дежурную, Тауров убедился: ни Вера, ни кто-либо из ее возможных знакомых здесь не появлялись. Сел в машину, глянул в зеркальце над лобовым стеклом. Во дворе магазина рабочий не спеша укладывал в штабель пустые ящики. Рабочий был в джинсах. Лица рабочего Тауров не видел, но вдруг отчетливо осознал: это худой жилистый блондин. Не оборачиваясь, только мельком глянув в сторону машины, «блондин» не спеша пошел к магазину. «Павлик». Короткого поворота было достаточно, чтобы Тауров узнал узкое лицо, запавшие глаза, чуть вывернутые губы. Вот только заметил ли его «Павлик»? Впрочем, если «Павлику» было нужно, машину он мог просто узнать. По цвету и номеру. Что делать? Конечно, можно позвонить в ближайшее отделение, вызвать наряд. Нет. «Павлик» за это время преспокойно уйдет, если он что-то заподозрил. А он наверняка заподозрил. Надо пройти в магазин, но откуда? Перескочить забор и войти отсюда, со стороны рабочего дворика? Или с главного входа, обогнув магазин? Плохо, если «Павлик» его заметил, он может спокойно уйти еще до его появления в магазине. Не исключено, что сейчас он стоит в магазине и незаметно наблюдает за машиной. Если Тауров начнет прыгать через забор, это выдаст его с головой. Есть только один мизерный, крохотный шанс: «Павлик» не обратил внимания на его машину. В этом случае, конечно, лучше войти с главного входа.

Тауров включил мотор, развернулся. Выехал на улицу и сразу же остановил машину. Вход в магазин примерно в двадцати метрах. Здание типовое, двухэтажное, со стеклянной витриной наверху и широкими окнами внизу. Чтобы войти в магазин, надо подняться на несколько ступенек. Если бы он знал точно, что «Павлик» сейчас в магазине… Ну и что? Рвануться, побежать, ворваться в подсобное помещение? Глупо.

Выйдя из машины, спокойно захлопнул дверцу. Среди выходящих из магазина — никого похожего на «Павлика». Женщины с сумками. Старичок. Незаметно оглянулся в обе стороны — на тротуаре «Павлика» тоже не видно. Двинулся к магазину, не спеша поднялся по ступеням, вошел. Народу в зале много, но его сейчас интересует не сам зал, а подсобные помещения. Поискал глазами — вот. Дверца в стене, между двумя прилавками. От зала отгорожена откидной доской. Быстро прошел туда, прикрыв за собой дверь. Пусто. Площадка, усыпанная стружкой. Направо — лестница на второй этаж. Прямо — дверь. Кажется, это и есть дверь в рабочий дворик. Приоткрыл — точно. Штабель пустых ящиков, за ним низенький заборчик, еще дальше — подъезд Веры. Именно в эту дверь вошел с рабочего дворика «Павлик». Вот только куда он двинулся потом? В зал? Или поднялся на второй этаж? Если в зал, возвращаться туда бессмысленно. Если «Павлик» не обратил на него внимания, он в любом случае никуда не денется. Если же заметил, то наверняка давно ушел. Путь один — на второй этаж.

Тауров взбежал наверх. Осмотрелся: окно сбоку, на лестничной площадке. Запоры как будто на месте. Еще одно окно — в конце коридорчика. Несколько дверей по обе стороны. Подошел к ближней. Табличка — «Товароведы». Осторожно постучал, нажал ручку. Закрыто. Нет, так он все прозевает. Быстро открыл соседнюю дверь, с табличкой «Бухгалтерия»: две женщины за столом. Рассеянно посмотрели на него — он улыбнулся и тут же закрыл дверь. Следующая — «Зам. директора»: за ней одна женщина, даже не взглянула в его сторону. Следующая табличка — «Директор». Открыл — полная, довольно молодая женщина строго спросила:

— Вам кого?

Молча улыбнулся, закрыл дверь. Взялся за следующую — «Продавцы». Распахнул — за дверью пусто, никого. В комнате разложены вещи, висят халаты. Закрыл, дернулся в соседнюю дверь. «Зав. секциями». Подергал ручку, надавил — закрыто. Все, больше дверей нет. И «Павлика» нет. По крайней мере, на этом этаже, в служебном коридоре. Правда, внизу еще помещения. Подсобки, кладовые, камеры-холодильники. И торговый зал. Несколько секунд он стоял, прикидывая. Нет, спускаться в зал и ходить по нему в поисках «Павлика» сейчас бесполезно. Обшаривать кладовые и подсобки тоже. Вряд ли «Павлик» будет отсиживаться в них. «Блондин» или давно ушел, или, если ничего не заподозрил, тихо занимается своим делом. Скажем, подносит товар в одну из секций. Если так пусть подносит. Тауров оправил куртку, пригладил волосы. Вернулся к двери «Директор», постучал, открыл:

Женщина недовольно поморщилась:

— Товарищ, посторонним сюда нельзя. Если по вопросам торговли — к моему заместителю. Вообще, что за манера врываться?

— Виноват, обстоятельства. — Подошел к столу, показал удостоверение. — Вы свой персонал хорошо знаете? Как зовут рабочего, который только что работал во внутреннем дворике?

— Паша.

— Фамилия?

— Он пришел недавно, мы его еще не оформили. По-моему, его фамилия Севрюков. Или похожая.

— Пожалуйста, пригласите его сюда. Но не говорите, зачем.

— Хорошо. — Директор сняла трубку, набрала номер: — Клава? Позови ко мне Пашу. Да, Пашу. Он срочно нужен. Ну, поищи… Хорошо, жду.

Через несколько минут вместо Паши появилась женщина средних лет, как выяснилось, Клавдия Федоровна, заместитель директора. Она объявила, что Пашу нигде найти не могут, видимо, он ушел. На вопрос о Пашиных документах Клавдия Федоровна уверенно заявила, что по паспорту «Паша» числится «Севрюгиным» или «Севрюкиным» Павлом Васильевичем. Прописка точно дальноморская, но адрес она не помнит. Оставив директору телефон отделения милиции, Тауров попросил:

— Как только Паша появится, через час, через два, завтра, послезавтра, позвоните по этому телефону. В отделение милиции. И скажите, мол, Паша вышел на работу. Ясно?

— Да, конечно. — Директор, метнув взгляд на заместителя, взяла бумажку. — Мы сразу позвоним. Уж извините, так получилось.

— Ничего. Значит, сообщите сразу же?

— Обязательно.

Выйдя из магазина, Тауров прежде всего позвонил из телефона-автомата в отделение милиции. Выслушав, там обещали сделать все необходимое и установить личность «Паши». Тут же он позвонил в паспортный стол и попросил прислать на его имя данные на «Севрюкина-Севрюгина Павла Васильевича», прописанного в Дальноморске. А также сведения о возможной утере этим лицом паспорта. После этого сел в машину. В НИЛСЭ ехать было уже поздно. Единственное, что оставалось, — вернуться в УВД. Все-таки перед концом рабочего дня Тауров успел зайти в отдел ГАИ. Передав дежурному по отделу несколько фотографий Разина, попросил показать их инспекторам. И особенно дежурившим в день, когда исчез Разин, в традиционных местах рыбалок. Может быть, кто-то вспомнит, не видел ли он этого человека в «Жигулях» темно-вишневого цвета с номером, в котором есть компоненты 1, 2 и 12.

Золотая десятка 1902 года

Эксперт Еськин, к которому Тауров приехал на следующий день утром, невысокий, жилистый, с бородатым лицом мастерового, сидел в НИЛСЭ в небольшом закутке в конце узкого коридорчика. На вопрос Таурова, что представляет собой золотая десятка, молча открыл одну из секций сейфа, достал металлическую коробочку. Из нескольких лежащих в ней монет выудил целлофановый пакетик с золотой десяткой. Вытряхнул монету на стол:

— Пожалуйста. Ничего особенного. Обыкновенная золотая десятка.

Тауров взял монету. Небольшой желтый кружок, чуть больше обычного двадцатикопеечника. На лицевой и оборотной сторонах то, что он уже видел: портрет Николая II, подписанный «Б. М. Императоръ и самодержецъ всеросс.», герб, надпись «10 рублей» и дата «1902 г.». Правда, теперь он смог прочесть и то, чего на фото не было, надпись на ободке-гурте: «чистаго золота 1 золотник 78,24 доли (А. Г.)» Изучив монету, вернул ее Еськину. Тог взял десятку, сказал тихо:

— Что именно вас интересует? Конкретно по этой десятке?

— Прежде всего, поддельная она или настоящая?

— Видите ли, вообще подделать монету, особенно золотую, крайне трудно.

— Но возможно?

— Возможно. Нужны металлические стержни из хорошей инструментальной стали, специальные штампы. Это — для аверса и реверса. Что же касается гурта, изготовить для него штамп в кустарных условиях практически невозможно. В таких условиях выбить надпись по ободу можно только вручную. Но, допустим, тот, кто хотел изготовить эту десятку, все эти вопросы решил. Но эта монета очень высокой пробы, девятисотой. Основу ее составляет золото с десятипроцентной добавкой меди — для твердости. Мы проверили эту монету на пробирной доске. Пробирные иглы у нас хорошие, до двух тысячных долей. Золота в этой монете девяносто процентов, сомнений нет. Что касается количества меди — на пробирной доске этого определить нельзя. Поэтому следует провести спектральный анализ. У нас в НИЛСЭ спектрографа нет, но дело даже не в спектрографе.

— А в чем?

— Видите ли. есть одна тонкость. В царских золотых монетах не может быть или почти не может быть даже мельчайших примесей серебра. Золотые десятки изготовлялись из абсолютно чистого золота. Затем это чистое золото сплавляли с медью в соотношении девять к одному — для крепости. В золотых десятках не может быть естественного спутника золота, серебра. Так вот, очищая золото не в заводских условиях, от серебра избавиться невозможно. Но чтобы проверить, есть ли в этой монете небольшие доли серебра, надо провести пробирную плавку. Процесс это долгий, тяжелый. Всю массу сначала сплавляют со свинцом, потом снова переплавляют в специальной среде, потом отделяют «корольки» разных металлов; взвешивают их. Замучаешься. У нас такой аппаратуры нет. Мы тщательно изучили монету на пробирной доске, потом показали опытному нумизмату. Знаете Лисогорского? Аскольда Петровича?

— Слышал о нем. Что сказал Лисогорский?

— Изучив монету, он сказал буквально: «Она очень и очень похожа на настоящую». На этой монете, по его словам, все правильно. Но его немножко смутил герб. Правда, потом он все-таки дал заключение, что монета настоящая. Но сомнение было. Именно потому мы и считаем проведенную экспертизу неполной. Что не понравилось Лисогорскому — можете узнать у него лично.

В квартире Лисогорского Тауров объяснил суть дела — передал хозяину пакетик с монетой. Лисогорский, высокий, сухопарый, осторожно вытряхнул на подстилку из зеленого сукна, не спеша сел. Долго устраивался в кресле, потом так же долго изучал монету в лупу. Сказал, не отрываясь от изучения:

— Все верно, все верно. Та самая монета. Подождите-ка, я включу свет. — Включил настольную лампу, хотя было светло; письменный стол стоял перед большим окном. — Ну да, ну да. Очень похожа на подлинник, даже наверняка подлинник. Только вот больно хорошо сохранилась. Сейчас я покажу. Еще одну такую же. Такую же, но не совсем такую же. Не совсем, не совсем…

Подойдя к тяжелому металлическому сейфу в углу комнаты, открыл его и положил на зеленое сукно рядом с десяткой точно такую же. Посмотрел на Таурова:

— Замечаете разницу? — Достал из кармана лупу, протянул: — А вы сядьте. Сядьте и вглядитесь. Может быть, вам тоже станет ясно, почему я сомневаюсь.

Усевшись и взяв лупу, Тауров внимательно изучил обе золотые десятки. Действительно, монета, которую Лисогорский достал из сейфа, сильно отличалась от той, которую он принес. Отличие было не только в дате — «1911 г.». Если десятка, конфискованная у Никитенко, была как будто бы совсем новой, без малейших изъянов и потертостей, то монета Лисогорского была сплошь в царапинах и рубцах. Особенно затертым и сглаженным был реверс с изображением номинала и гербом. Стоящий над ним Лисогорский пояснил:

— Улавливаете разницу? Конечно, я не хочу сказать, что не бывает идеально сохранившихся монет. Теоретически они должны быть, даже больше — одну из них мы сейчас видим. Вашу. Но все-таки… Ах, если бы не герб.

— Герб?

— Да. Все-таки герб на вашей монете меня несколько смущает. Мой мне кажется более достоверным, хотя он сильно потерт, многого на нем уже не разглядишь. Приглядитесь: на гербе изображено множество деталей, гербов русских городов и вотчинных владений. Так сказать, на большом гербе есть еще маленькие гербики, совсем крохотные, которые очень трудно воспроизвести. Их не в каждую лупу увидишь. А я, грешный, не силен в геральдике. Поэтому и говорю, чтобы окончательно подтвердить, что ваша монета настоящая, нужно обратиться к специалисту.

Тауров вложил принесенную им десятку в целлофановый пакет. Лисогорский тронул его за плечо:

— И все-таки, Вячеслав Петрович, ваша десятка настоящая.

— Почему вы так считаете?

— Логика. Простая логика. Ведь ваша десятка, эта самая, на девяносто процентов состоит из чистого золота. Девятисотая проба, это почти десять граммов. Представляете? Так зачем, скажите, фальшивомонетчику так мучиться? Зачем изготовлять сложнейшие штампы? Гораздо проще ведь просто продать это золото за ту же цену? Так что вывод простой — десятка настоящая. Весь разговор.

Подойдя к двери, Тауров остановился. Этот вопрос — зачем кому-то понадобилось чеканить фальшивую десятку — он уже не раз задавал себе сам. Точного ответа у него не было.

— Спасибо, Аскольд Петрович. Вы мне очень помогли.

— Ради бога. Всегда рад помочь.

Выйдя от Лисогорского, Тауров сел в машину и, подумав, поехал к Морскому вокзалу. Надо встретиться со старшим Г утиным. Он уже не один раз обдумывал ситуацию и теперь был почти убежден — без старшего брата такой человек, как Юрий Гутин, может ничего не сказать. Замкнется из упрямства — и ничего с ним не сделаешь. Ведь никаких конкретных улик против младшего Гутина нет. Остановив машину недалеко от Морского вокзала, Тауров некоторое время сидел, разглядывая застывшие сейчас у пустых причалов гиганты — туристские лайнеры «М. Урицкий» и «Приамурье». Один из них пришел, завершив круиз, другой скоро уйдет. Кажется, сейчас, после встречи в магазине, он твердо установил для себя главное: записка Веры Гаевой о «золоте в форпике» и сбыт золотых десяток «блондином» могут быть как-то связаны. Как — он еще не может понять. Вспомнил, как Клавдия Федоровна сказала о «Паше»: тот сам предложил магазину свои услуги. Если «сам предложил», значит, хотел работать именно в этом магазине. Рядом с домом Веры. Зачем? Непонятно. Ясно лишь одно: если «блондин», продавший золотую десятку Никитенко и «Паша», одно и то же лицо, форпик «Петропавловска-Камчатского» и золотые десятки могут быть каким-то образом связаны. Но каким? Проведенный вчера второй за последнюю неделю досмотр питьевых танков «Петропавловска-Камчатского» снова не принес результатов. Никакого золота, никаких золотых десяток. Ничего, что подтверждало бы слова в Вериной записке. Два таможенных досмотра — не шутка. Опять всплывает противоречие. Он уже думал о том, что вывозить золото за границу в виде монет — самое выгодное. К тому же форпик, питьевые танки — место для тайника довольно удобное. И тайник неплохой, раз они до сих пор не могут его выявить. Но ведь золотые десятки «блондин» сбывает здесь? В Дальноморске? Нелогично.

В диспетчерской он сразу увидел начальника смены. Старший из братьев Гутиных был таким же высоким, как младший брат, с такой же непослушной шевелюрой, но намного плотней, кряжистей. Усадив Таурова в кресле в своем кабинете, начальник смены сел сам. Просмотрел удостоверение, вернул, сказал хмуро:

— Что-нибудь насчет Юрия?

— Угадали. Простите, Игорь Владимирович, вы спросили это, потому что у вас есть основания опасаться за бра га?

— За кого же мне еще опасаться… Видите ли, пока мы жили вместе, Юра ко мне привык. А когда стали жить отдельно… Как бы вам объяснить. У стариков ведь рука не та. Ну и стал я замечать за Юркой. Портиться начал парень. Курить приучился, пить. А ведь он занимается спортом. Всерьез занимается. Рассказывайте, что с ним?

Выслушав историю с попыткой сбыть золотую монету, задумался. Наконец вздохнул:

— Плохое дело. Я Юрку знаю, поэтому говорю точно плохо. Только вот что… сами вы с ним не говорите. Он парень самолюбивый. Ну и… если он посчитал того, кто его подбил это сделать, своим другом — ничего не скажет. Я сам его к этому приучил. Друзей выдавать нельзя. Давайте так — я с ним поговорю сам. Без вас. Думаю, мне он скажет.

Поблагодарив Гутина и оставив свой телефон, Тауров поехал в УВД. Здесь его ждала справка паспортного отдела: паспорт на имя Севрюкина Павла Васильевича, уроженца Дальноморска, утерян около двух лет назад. Владельцу выдан новый паспорт. Что ж, этого следовало ожидать. Значит, на самом деле «блондина» зову г не «Паша», а по-другому. Позвонили, он снял трубку:

— Тауров слушает.

— Звонят из ГАИ. Вы запрашивали данные на машину «Жигули» темно-вишневого цвета?

— Запрашивал.

— Моя фамилия Фролов. Видел я эту машину. В тот вечер в четверг я как раз стоял в начале дороги недалеко от станции Океанской. Машина проехала в сторону бухты Лазурной, сидели в ней двое. Один за рулем — парень лет двадцати пяти — тридцати, светловолосый, второй, рядом, похож на того, который на фото. Примерно часа через три машина прошла назад. Того, который на фото уже не было. Водитель был тот же.

— Номер машины, фамилию владельца выяснили?

— Конечно. Машина 43–12, владелец Гаева Вера Сергеевна.

В бухте Лазурной

Сидя в мчащемся по восточной окраине Дальноморска оперативном «уазике», Тауров вглядывался в петляющую по сопкам дорогу. Сразу после сообщения из ГАИ он вызвал проводника с собакой и, захватив на «Петропавловске» несколько личных вещей Разина, вместе с опергруппой выехал к бухте Лазурной. Эта бухта лежит у восточного берега полуострова. Окружена она со всех сторон широким и длинным песчаным пляжем и считается у горожан лучшим местом отдыха. До середины октября пляжи Лазурной обычно забиты купающимися и загорающими. Но сейчас, в будние дни начала зимы, пляжи пустуют. Даже в ясную погоду в выходные дни ноября сюда наведываются лишь самые отчаянные туристы и любители рыбной ловли.

Наконец петляющая дорога кончилась. От железнодорожной станции Океанской «уазик», свернув к Лазурной бухте, помчался по пустынной сейчас прямой одиннадцатикилометровой трассе, выводящей прямо к берегу залива. Миновал окраину дачного поселка и около пляжа, въехав на песок передними колесами, резко затормозил. Выйдя из кабины, Тауров огляделся. Солнце вот-вот сядет за сопки. Часа полтора-два после этого будет еще светло. Но пока работы собаке — если считать, что придется обходить весь поселок, — часа на три. Значит, придется искать в темноте, если они ничего не найдут на первых порах.

Разбив милиционеров на две группы, дал задание: начав одновременно с разных концов поселка, обойти все дома. Всех встреченных опрашивать, не замечали ли они темновишневые «Жигули».

Пока две группы милиционеров обходили поселок, он зашел в несколько домиков. Оставшихся на зиму дачников было немного. Поговорил с каждым, но никто из них не видел ни темно-вишневых «Жигулей», приезжавших в четверг вечером, ни женщину или мужчину, похожих на Веру Гаеву или Разина.

Наконец в уже сильно сгустившихся сумерках Тауров услышал чуть в стороне собачий лай. Лай был особый, с нотками злобы — так всегда лает собака, взявшая след. Пошел на лай и увидел всю опергруппу. Собака, задыхаясь от усилий, пыталась разрыть передними лапами освещенную несколькими фонариками полоску сравнительно недавно вскопанной земли.

Два милиционера принесли лопаты. Копали быстро, изредка сменялись. Наконец примерно на полуметровой глубине в свете фонарей из-под взрыхленной земли показалась часть одежды. Отложив лопату и спрыгнув в яму, копавшие осторожно отгребли остаток земли руками. Вытащили из ямы труп мужчины. Модная синяя пуховая куртка, синие брюки, заправленные в щегольские черные полусапожки. Вещи были сильно испачканы землей и уже покрыты плесенью. Тронутое тлением лицо опознать было трудно, тем не менее Тауров не сомневался, что это Разин. После осмотра тела, проведенного наспех при свете фонарей, обнаружил в области сердца у поясницы следы выстрелов в упор из огнестрельного оружия. На одежде убитого около пулевых отверстий можно было разглядеть характерные темные пятна — следы ожогов.

Форпик, спектр и остальное

На следующий день результаты осмотра были уточнены. Из тела Разина извлекли две пули, выпущенные из пистолета «вальтер» калибра 7,65. Выстрелы были произведены с близкого расстояния в момент, когда покойный находился в состоянии алкогольного опьянения.

Поиски в городе и крае машины «Жигули» вишневого цвета 43–12 пока результатов не дали. Родители Веры Гаевой категорически отрицали, что у их дочери могла быть машина. По их словам, дочь никогда им об этом не говорила. Сами они тоже ни разу ее в подобной машине не видели. Вывод мог быть только один: на имя Веры Гаевой машина была лишь записана, пользовался же вишневыми «Жигулями» скорее всего тот, на чьи деньги они были куплены. Этим человеком теперь с полным основанием можно считать «блондина». Неизвестного, использовавшего чужой паспорт на имя Севрюкина Павла Васильевича, и называвшего себя «Пашей» и «Павликом». То, что именно «Паша» сбывал золотые десятки. подтвердил рассказ позвонившего в первой половине дня и подъехавшего в УВД старшего из братьев Гутиных. Игорь Гутин. как и обещал, поговорил с братом. Сначала Юрий Гутин ничего не хотел рассказывать даже брату, но в конце концов все же рассказал, что на продажу десятки его подбил некто «Алексей». Этим именем назвался человек лет тридцати, высокого роста, худой, светлоглазый, с выступающей нижней челюстью, блондин с редкими волосами. Это описание полностью повторяло портрет «Павлика». С «Алексеем» Юрий Гутин встретился около месяца назад в кафе «Лотос». «Блондин» оказался случайным соседом по столику. Разговорились, «Алексей» угостил вином, подарил пачку дорогих сигарет. Встретились еще два раза в том же кафе. В третью встречу «Алексей» предложил заработать — продать в горторге золотую монету. За поиск «клиентши» и всю операцию «блондин» обещал дать младшему Гутину сто рублей, как он выразился — «для начала». Когда в пятницу вечером «Алексей» и Юрий встретились в «Лотосе», «Алексей» попросил Гутина сначала пойти в горторг без монеты и посмотреть, нет ли там милиции. В случае, если Юрий ничего не заметит, он должен вернуться к садику недалеко от горторга и ждать встречи с «Алексеем». Когда Юрий, ничего не заметив, вышел из горторга и подошел к садику, спрятавшийся за тополем «Алексей» окликнул его. Юрий остановился, сделав вид, что прикуривает. «Алексей» спросил его, видел ли он девушку, которая вышла вслед за Юрием из горторга, то есть Наташу Киселеву. После того как Юрий сказал, что эта девушка сидела в одной комнате с «клиентшей», Аделаидой Григорьевной, «Алексей» велел ему уходить. При этом сказал, чтобы Юра его не искал, он найдет его сам. После этого Юрий Гутин не видел «Алексея», не разговаривал с ним по телефону и вообще ничего о нем не слышал.

Рассказанное старшим Гутиным было ценным: теперь Тауров знал точно, что «Павлик», встреченный им в ресторане и скорее всего убивший Разина, и есть «блондин», продавший Никитенко золотую десятку. Теперь сомнений в том, что золотые десятки и записка Веры как-то связаны, у него не оставалось.

Он сидел в кабинете и размышлял об этом, когда позвонил Лунков.

— Слава, это я. Может, подъедешь?

— А что?

— Тут досмотр провели на «Петропавловске». Ну и есть кое-что.

— Что именно? По телефону нельзя?

— Почему, можно. В одном из питьевых танков, верхнем правом… том самом, в котором ремонт провели только сейчас, похоже, нашли тайник. Вернее, следы возможного тайника.

— Конкретней не объяснишь?

— Несколько плоских кармашков, что ли. Металлических. Вделанных «заподлицо» с горловиной. Умело скрытых. В эти кармашки можно было что-то вкладывать. Скажем, что-то плоское и узкое. Допусти, валюту. Но во время ремонта, последнего, эти кармашки прибили молотками. По указанию старпома.

— Откуда это стало известно?

— Мы опросили тех, кто проводил ремонт. Они говорят, что во время очистки танка обратили внимание на эти кармашки. Но старпом, когда услышал о кармашках, приказал их забить. Сказал: разбираться, что это такое, некогда, ремонт надо скорей кончать. Так и было сделано.

— Спасибо, Паша. Я сейчас буду. Вот что: я сразу поднимусь на борт «Петропавловска», а ты организуй, чтобы ремонтники не уходили.

— Все сделаю, приезжай.

В форпик «Петропавловска» Тауров спустился вместе с Лунковым, боцманом и двумя матросами, проводившими ремонт. Горловина одного из питьевых танков, правого верхнего, была отдраена. Взяв фонарь, Тауров с трудом просунулся в танк, посветил на еще влажную от недавно слитой воды поверхность. Вот он, край горловины. Видны края прибитого молотками тонкого металлического листа, когда-то представлявшего собой карман. Плоский и длинный карман, искусно припаянный или приваренный, скрытый под обводами горловины. Обнаружить такой тайник почти невозможно, особенно если танк будет заполнен питьевой водой. Тауров вгляделся, пытаясь понять, что же можно спрятать в такой карман? Валюту? В принципе можно. И все-таки скорее всего карман был предназначен не для валюты. В записке говорилось о золоте. Листовое золото? Да, тонкий лист вполне мог быть спрятан в таком кармане. Тут же он подумал: а монеты? Монеты… Почему бы и нет. Монеты, уложенные во что-то плоское. Скажем, в пластиковый лист. В фольгу. Пожалуй, такое вполне могло быть.

Поговорив с боцманом и матросами, Тауров услышал от них повторение того, что они уже рассказали таможенникам и Лункову: старпому о карманах они сообщили, он велел их забить.

Вернувшись в УВД, Тауров некоторое время сидел, крутя перед собой на столе золотую десятку, взятую под расписку в НИЛСЭ. Теперь, как никогда, ему важно было знать, откуда «Паша-Алексей» достает эти золотые десятки. Вообще, что это за десятка? Подлинная? Фальшивая? Решить это ему не помогли ни Еськин, ни Лисогорский. Вдруг вспомнил фамилию: Кужель. Телефон. Точно — Платон Платонович Кужель, специалист по золоту. Уволившийся из милиции эксперт, о котором ему когда-то говорил начальник УВД Бабарин Андрей Арсеньевич…

Через полчаса Тауров сидел в маленькой комнатушке Кужеля, жившего в коммунальной квартире. Выслушав Таурова, Кужель покачал головой:

— История заковыристая. Допускаю, конечно, что кто-то нашел клад с золотыми десятками. И не спеша его реализует. Но вполне может быть, некий умелец изготовил штамп. И теперь балуется. Ну что, выход один: поезжайте в политехнический институт, на кафедру физики. Там у них есть спектрограф. Во-первых, у меня на этой кафедре бывший соученик, Виктор Бобошко. Впрочем, для вас, конечно, он Виктор Михайлович. Он профессор, завкафедрой. Я ему позвоню, сейчас же. Ну и от себя старайтесь. Падите в ноги, нажмите на обаяние, скажите, нужна немедленная помощь, не знаю уж что, но попросите срочно провести спектральный анализ. Конечно, анализ они будут проводить без всякого понятия. Но это уж и на том спасибо. Лишь бы провели. Попросите. чтобы они вам выдали список составных сегодня же. Получите — сразу возвращайтесь ко мне. Вместе подумаем.

Кужель вложил монету в пакетик, протянул. Тауров спрятал монету, все еще обдумывая следующий вопрос; хозяин комнаты кивнул:

— Что-то еще? Говорите, не стесняйтесь.

— Я хотел спросить: если монета фальшивая, какой смысл кому-то этим заниматься? Ведь со штампами, с чеканкой хлопот не оберешься? Не проще ли сбывать золото в натуральном виде?

Кужель взял стоящий на столе заварочный чайник. Осторожно плеснул в стакан, отхлебнул, поморщился:

— Вопрос не простой. С одной стороны, смысла чеканить фальшивые золотые десятки действительно нет. Как будто. Чего проще — прокатал золотую проволочку, нарубил. И сбывай. Ни тебе хлопот, ни штампов сложнейших. Ни чего другого. А с другой — для злоумышленника есть смысл чеканить фальшивые десятки. И немалый. Облегчает сбыт. Простите, вы сами, говорите, тоже имеете отношение к золоту? Занимались вопросом?

— Если иметь в виду приисковое золото — занимался.

— Прииски, шлихтовый песок… Ну, шлихтовое золото несет в себе те же проблемы. Думаю, вы с ними знакомы. У любого нелегального покупателя золото в каком бы то ни было виде вызывает недоверие. Если это лом, нужна пробирная доска. Если изделие, скажем, кольцо, брошь — покупатель ищет пробу. А царская монета, да еще если это золотая десятка, сама заявляет о себе авторитетно. Берет человек такую монету в руки и видит: герб, по гурту надпись, все остальное. Золотая монета само по себе, что ли, как проба. Если особо осторожный покупатель — он может без риска показать эту монету ювелиру. Ведь монету легализовать неизмеримо легче, чем золотой лом. Кто ни спросит, ответ один: досталась по наследству.

— Да, и вот еще, — сказал Кужель, уже в дверях. — Насчет смысла изготовлять штампы для золотых десяток. Учтите и такое: чеканить монеты прямой смысл тому, кто хочет вывезти золото за границу. Монеты за кордоном сбывать неизмеримо легче, чем, скажем, бруски. К монетам отношение за границей особое.

Приехав с монетой в политехнический институт, Тауров убедился: звонок Кужеля возымел действие. Часа через два, получив на кафедре физики полный расклад спектра монеты, он вернулся к бывшему эксперту.

Результаты спектрального анализа Кужель изучал долго, целиком уйдя в занятие. Изредка он причмокивал, цокал, один раз даже присвистнул и сказал: «Ну-ну». Наконец обернулся:

— Вячеслав Петрович, дорогой, вы в курсе дел вашего ОБХСС? Случайно у вас ничего не наметилось по фарфоровому заводу?

— По фарфоровому? — Почему-то подумалось: фарфоровые статуэтки в квартире Веры. — Пока нет, а что? В этой химии я не очень силен. Есть что-нибудь в анализе?

— Список составных вы, конечно, изучили. Посмотрите. — Кужель протянул бумажку. — Видите, судя по сплаву, из которого изготовлена монета, золото похищено. И не откуда-нибудь, а с фарфорового завода. Ну что, по чашке чаю? Крепенького, по рецепту?

— Огромное спасибо. Платон Платонович, не могу. Срочно должен быть у руководства.

Черноводов после рассказа Таурова сразу же позвонил Бабурину.

— Андрей Арсеньевич, срочное дело. Помните историю по фарфоровому заводу? Так вот, как будто выплыло. Хорошо, идем. Я и Тауров.

Бабурин, внимательно выслушав все, что рассказал Тауров, долго молчал. Набрал было номер телефона и тут же положил трубку. Посмотрел в упор:

— Вы сами-то, капитан, знаете о фарфоровом заводе? Иван Васильевич рассказал?

— Не успел.

— Изложите историю, Иван Васильевич. Заодно и мне напомните.

— Пожалуйста. — Черноводов помолчал. — Излагать тут особенно нечего. Лет восемь-девять назад… Да, так примерно. Если быть точным, восемь с половиной — на фарфоровом заводе было вскрыто крупное хищение. Ну, естественно, все это было не на голом месте. Ослаблен был контроль, руководство проявило халатность. Осудили по делу что-то около десяти человек. Часть украденного золота нашли и конфисковали. Но именно часть. По информации, которая проходила по делу, да и по нашим подсчетам, основная часть похищенного золота где-то осела. Причем часть солидная. Эксперты подсчитали — что-то около десяти, пятнадцати кэгэ. Где она осела, никто из проходивших по делу сказать не мог. До какого-то определенного момента путь золота прослеживался. А дальше — все. Головка, как говорится, была обрублена. Причем, похоже, это был именно один человек.

— Теперь понимаете, капитан, на кого вы можете выйти? — спросил Бабурин.

— Понимаю. Получается, все завязано в один узел.

— Получается. Золотые десятки, судоремонтный завод. Исчезновение Гаевой. Что еще?

— Убийство Разина.

— Да, убийство Разина. Масштаб. Вам что-нибудь нужно? Люди, техника другая помощь? Говорите, дадим все, что потребуется.

— Пока не нужно. Есть у меня кое-какие соображения. Когда же потребуется помощь, я доложу.

Лариса Лаврова

Вечером, около одиннадцати. Тауров подъехал к ресторану «Золотой рог». Остановился на том же месте, около парикмахерской. Выключил фары и мотор и стал ждать. По его расчетам, Лариса Лаврова еще не выходила, но выступление должно было уже закончиться. Подумал: хорошо бы она вышла одна. В этом случае он просто подвез бы ее к Седанке. И они поговорили бы по дороге, в машине. Ну, не сказала бы она ему ничего — что из того? А вдруг сказала бы?

На переднее стекло машины летел мелкий снег. Все, зима. Около дверей ресторана, как обычно стояло несколько человек. Изредка дверь открывалась, выпуская посетителей. Каждый раз он вглядывался — и каждый раз расслабленно откидывался на сиденье. Не то. Наконец вышла женщина и четверо мужчин, он вгляделся — двое держат в руках футляры. Музыканты. Женщина похожа на Ларису. Все пятеро остановились у тротуара, он дал г аз, проехал немного. Резко затормозил — как раз около девушки. Открыл дверцу:

— Лариса?

Понял — в его сторону она смотрит давно, с самого начала. Что же с ней… На лице просто неприкрытый испуг. Чего она боится? Повторил:

— Лариса, я вас подвезу? Нам нужно поговорить.

Пригнулась, зашептала:

— Уезжайте! Пожалуйста, очень вас прошу, уезжайте! Вы не должны привлекать внимания! Пожалуйста!

— Что-нибудь случилось? Кого вы боитесь? Товарищей по работе?

— Нет… — В лице на секунду возникло напряжение. — Хотя, может быть, и их.

— Лариса, успокойтесь. Если вы боитесь своих товарищей… или кого-то другого — напрасно. У моей машины индивидуальный номер. Самого меня тоже сейчас никто не видит.

Увидел в зеркальце: оркестранты повернулись в их сторону. Понятно, им нужна машина.

— Лариса, вы собирались ехать домой? Раз вы боитесь, сделайте вид, что вам не удалось со мной договориться. Добирайтесь домой, как удастся. Я сейчас поеду на Седанку и буду вас там ждать. Помните, где мы с вами расстались в прошлый раз?

Почувствовав ее колебание, добавил:

— Назовите другое место? Любое?

— Н-ну хорошо. Давайте там. Только поезжайте скорей.

— Конечно.

Отвернувшись и не оборачиваясь, он вырулил на Ленинскую улицу, прибавил газ. На Седанке остановил машину подальше от одиноко горевшего фонаря, примерно в том самом месте, где прошлый раз вышла Лариса. Выключил мотор. Кажется, вокруг никого. Шумят волны. Ждал он около двадцати минут, пока не услышал за домами шум автобуса. Автобус остановился где-то совсем недалеко.

Подойдя почти к самой машине, Лариса оглянулась, будто проверяя, не следят ли за ней. Села рядом, захлопнула дверцу.

— Простите. — Около минуты они сидели молча, прислушиваясь к волнам. — Все это выглядит глупо, понимаю. Но я хотела бы, чтобы нас никто не видел. Так будет лучше.

— Почему?

— Не знаю. У меня есть основания.

— Лариса, вы же понимаете, искать с вами встречи просто так я не стал бы. Кого вы боитесь?

— Просто мне кажется… Кажется, что встречаться с вами опасно.

— Просто никогда не кажется. Ведь раньше вы не боялись? Может, вам кто-то угрожал? Допустим, предостерегал от встреч с милицией?

— Вячеслав Петрович… — Покосившись, увидел: ее губы напряглись. — Основания бояться кого-то или чего-то есть у меня лично. Говорить о них сейчас считаю лишним. Вы хотели что-то спросить?

— Перестаньте вы…

— Повторяю, Вячеслав Петрович: вы хотели что-то спросить?

Посмотрел на нее. Может быть, она наконец что-то поймет? Нет, молчит. Сказал тихо:

— Хотел.

— Спрашивайте.

— Я спрошу то же самое, новых вопросов нет. С кем вы видели Гаеву в ресторане?

— Гаева… Это девушка, фото которой вы мне показывали?

— Да, это та самая девушка.

— По-моему, ее зовут Вера?

— Вера.

— Вы говорили — с ней могло случиться что-то нехорошее? Так, кажется?

— Говорил.

— И… с ней что-нибудь случилось?

— Она пропала.

Пропала… и все? Я хочу сказать — она жива?

— Вы так спрашиваете, будто у вас есть основания думать, что она мертва. Не знаю, жива она или нет.

— Я говорю так потому, что вы сами сказали — ее могли убить.

— Сказал. Теперь же есть серьезные основания думать, что ее на самом деле убили.

— Значит… Значит, все-таки это может случиться.

— Что — это?

— Ну — то. — Некоторое время они сидели молча, наконец он сказал:

— Лариса, почему бы вам все не рассказать? Вы боитесь кого-то?

— В общем — боюсь.

— Откуда вы знаете, что Гаеву зовут Вера?

— Это имя я слышала от Бориса. Он так называл ее.

— Может быть, все-таки расскажете? Момент назрел?

Достала сигареты, закурила. Приоткрыла дверцу, стряхнула пепел.

— Хорошо, расскажу. Я давно хотела. Просто тогда… В первый раз, когда вы меня спрашивали… Я подумала — все это пустяки. Все ваши страхи и все остальное.

— Теперь что-то переменилось?

— Переменилось.

— Почему?

— Просто по ощущению. Знаете, мне Рафик, наш ударник, когда увидел этого человека… сказал: будь осторожней. И все. Этого было достаточно. Чтобы я все поняла.

— Что же это был за человек?

— Человек, который все время танцевал только с Верой. И она тоже танцевала только с ним, больше ни с кем. Кто бы ее ни приглашал, как бы ни умолял — она не шла.

— Что, Гаева приходила в ресторан с этим человеком?

— В том-то и дело, нет. Они приходили отдельно. Всегда. Садились за разные столики. Причем с Верой всегда садился кто-то, кто никогда ее не приглашал на танец. Как бы вам объяснить… Наверное, это был кто-то из его приближенных. Шестерок, или как там называется.

— Понятно. Что, часто Гаева приходила с этим человеком вот так? Отдельно?

— Всегда.

— Вы хотите сказать — без него она не приходида?

— Никогда. За два года… — Усмехнулась, стряхнула пепел. — За два года я все это изучила.

— Как зовут этого человека? Кто он?

— Откуда я знаю? Он мне не представлялся.

— Может быть, вы от кого-то слышали? Не имя, так кличку? Род занятий?

Сделала несколько затяжек, будто раздумывая.

— Какой у него род занятий… Крутой человек — вот и весь род занятий. На вид ему лет сорок пять — пятьдесят. Но выглядит довольно молодо.

Достал фотографию Разина.

— Не этот?

— Нет. Не этот.

— Вы могли бы его описать?

— Ну… — дернула плечом. — В целом интересный мужчина. Высокий. Такой сухопарый, крепкий. Стрижется коротко. Глаза карие. Да, карие и так глубоко сидят. Нос с горбинкой. Все вроде. Губы — обычные. Твердые такие губы, мужские. Одевается всегда со вкусом. Модно, но в меру.

Он смотрел в темноту, пытаясь представить этого человека. Ощущение, будто Лариса описывает хорошего знакомого. Где же он его видел… В ресторане? Нет. Но именно такого человека он где-то встречал. И недавно. Молодящегося, средних лет, сухопарого, с карими глазами. Вот только где, вспомнить пока не мог.

— Когда этот человек последний раз был в «Золотом роге»?

— Примерно месяц назад.

— Вместе с Гаевой?

— Пришли они, как всегда, отдельно. Я обратила внимание, потому что… Потому что уже знала эту пару. Я пойду?

Выскользнула из машины, прикрыла дверь. Некоторое время он слышал ее шаги по песку. Кого же напоминает описанный Ларисой человек? Кого же? По ощущению — этот человек был как-то связан с «Петропавловском-Камчатским». Как? Вспомнить пока он не может. С Ларисой надо поговорить еще. Обязательно.

Лихтер[10] «Сургут»

Алексей прислушался. Эту, скрытую от посторонних глаз часть забора, за которой начинался рыбный порт, он знал хорошо. В темноте не слышно ни шагов, ни шума машин, вообще никаких посторонних звуков. Подпрыгнул, подтянулся на руках. Мягко спрыгнул на землю с той стороны. Чуть подальше — семнадцатый причал, там «Сургут». Ключ от каюты в кармане. Неслышной тенью двинулся в темноте вдоль забора.

В последние три дня, поставив принадлежавшие Вере, но отданные по доверенности Шефу «Жигули» № 43–12 в тайный гараж, он передвигался по городу только на общественном транспорте. Особенно осторожным Алексей стал после встречи с Тауровым. Домой, к тетке, не показывался, ночевал здесь, в рыбном порту, в холодной каюте стоящего на приколе лихтера «Сургут». Ключ от каюты ему дал знакомый шкипер. Алексей и сам не смог бы объяснить, почему именно сейчас, когда Шеф как будто пошел на уступки, он проявляет такую осторожность. Впрочем, может быть, именно потому, что слишком хорошо знает Шефа. Что-то подсказывало ему: именно сейчас, именно когда Шеф пошел на уступки, его надо остерегаться. Так или иначе, в местах обычных встреч с Шефом и дома он пока решил не показываться. Из ценностей с собой носил одну золотую десятку и деньги. Оставшиеся золотые десятки были спрятаны в надежном тайнике, под полом, у тетки. Этот тайник, под паркетом, он заранее приг отовил сам и был уверен, что его никто никогда не обнаружит. Штампы и остатки золота, что-то около ста пятидесяти граммов, зарыл в надежном месте. Конечно, было бы неплохо заиметь кило, которое ему обещал Шеф. Но сейчас лучше поостеречься. Для себя на первое время ему хватит тех пяти тысяч, которые оттягивают внутренний карман куртки.

Все, вот «Сургут». Темнеет неясной тенью у причала. Оглянувшись, Алексей легко ступил на трап, прошел на борт. Ступив на палубу, прошел к корме. Нырнул в коридор кормовой надстройки. Остановился, прислушался… Тишина, только изредка раздается скрип — легкое, почти неслышное трение борта о причал. Кажется, на лихтере никого нет. Тронул дверную ручку — закрыто. Тем не менее достал на всякий случай из рукава остро отточенную финку. Занес одной рукой, второй нащупал в кармане ключ. Бесшумно открыл дверь каюты, прислушался: гробовая тишина. На всякий случай проведя финкой под койкой, вошел. Нет, все спокойно, каюта пуста. Вздохнув, положил финку на койку, запер дверь. Сел, ощутив мягко прогнувшуюся парусину, — и только сейчас понял, как устал. В каюте холодно. Ничего, он стащил сюда одеяла со всего лихтера. Если подстелить сверху и снизу, спать можно. Сейчас отоспится за все эти дни. Завтра же можно будет позвонить связной Анне Константиновне и вызвать Шефа. Да, пожалуй, подумав, что сейчас не помешал бы глоток спиртного, разложил в темноте одеяла. Прислушался напоследок — и, закутавшись, мгновенно уснул.

Проснулся от шороха. Сначала подумал — крысы. Нет, не крысы. Кто-то осторожно скребется в дверь каюты. Сразу напрягся, нащупал в темноте финку. Шкипер? Вряд ли, зачем ему приходить ночью?. Бесшумно встал. Прислонился ухом к двери. За дверью кто-то стоит, но кто? Вдруг услышал голос — от этого голоса внутри все свело. Голос был мягким, вкрадчивым:

— Леша… Леша, это я… Шеф… Открой Леш? Леша!

Прислушался к гулким ударам собственного сердца. Значит, Шеф знает, что он ночует здесь. Причем знает давно. От кого? Неважно. Сказать об этом мог бы тот же шкипер. Да и, если нужно. Шеф может выследить сам, с него это станет. «Вальтер». Все дело в «вальтере». У Шефа «вальтер», у него только финка.

— Леша! — повторил Шеф. — Леша, ты меня слышишь?

— Слышу. Шеф, я просто так не дамся. Лучше уходите.

— Дурак ты. Я золото принес, кило.

— Не нужно, Шеф. Я ведь вас знаю. Золото ночью не носят.

— А когда мне его тебе принести? Ты же исчез? Куда ты делся? Что случилось? И потом, я ж тебя просил девку постеречь. Не приходила она?

— Не приходила.

— Да что с тобой случилось?

— Пока ничего не случилось. Вам не верю.

За дверью раздался смешок.

— Вот чудак. Ну, сам подумай, какая мне маза со всего этого? Мне ты нужен. Ты, а не твой труп. Особенно сейчас. Был же договор — ты мне «товар», я тебе кило. Ну вот — кило со мной. «Пушки» при мне нет, я пустой. Не веришь?

— Не верю.

— Хорошо, давай так: свет в каюте есть?

— Есть.

— Сделаем просто: зажги свет и приоткрой дверь. Я встану с поднятыми руками. Ты меня обыщешь. Идет?

Алексей некоторое время прислушивался к дыханию с той стороны. По голосу — Шеф не обманывает. Действительно, если он откроет дверь и увидит Шефа, пусть даже с «пушкой» наготове, — тот вряд ли попадет в него. Но главное, по всему раскладу — он ведь действительно нужен сейчас своему Шефу. «Товара» без него Шеф не найдет. Может быть, он действительно запаниковал зря?

— Леша, кончай дурить. Зажигай свет. Я поднял руки. «Кейс» с «рыжьем» на палубе, руки в гору. Давай, смотри. Ну?

— Хорошо. Но учтите, коридор узкий. Могу оцарапать.

— Перестань. Нет у меня «пушки», я ж объяснил. Зажигай свет.

Алексей поднял руку, нащупал в темноте выключатель. Повернул, над иллюминатором вспыхнула тусклая лампочка. Правой рукой приготовил финку, левой плавно повернул ключ. Приоткрыл дверь. Свет из узкой щели осветил часть коридора, улыбающегося Шефа. Стоит с поднятыми руками. Внизу, на палубе, черный «кейс». Шеф вздохнул:

— Давай обыскивай. Обыскивай, обыскивай. Я ж тебя знаю, иначе разговора не будет.

Шеф стоит смирно. Кажется, «вальтера» с собой у него действительно нет. Мелькнуло: может быть, лучше не ждать неожиданностей? Короткий удар от живота, финка войдет под ребра сразу. Кило золота — вот оно, в «кейсе». Куда ему больше? Нет, не получится. Страх. Страх перед Шефом. Он слишком хорошо его знает, изучил. Во-первых, прежде чем прийти сюда, Шеф наверняка как-то подстраховался. Да и потом, если Шеф не обманывает, а обманывать ему в самом деле не с руки, вдвоем с Шефом они все-таки сила. Что бы ни случилось. Шеф поможет вывернуться. Придумает все. Например, что вообще ему делать. Куда скрыться в случае опасности. Наконец, как без всякого риска наладить сбыт золотых десяток. Мало ли что еще. Он, Алексей Пономарев, убежден — Шеф может все. Он боится Шефа, но знает без Шефа он в конце концов пропадет. Шеф все может объяснить, все понимает. Вот и сейчас — смотрит в глаза и наверняка читает его мысли. Шеф шевельнулся.

— Обыскивай, Леш, обыскивай. «Пушки» при мне нет, сам увидишь. Но штанишки ощупай, тебе ж спокойней будет.

Оттянув правой рукой финку, левой он быстро и умело обыскал Шефа. «Вальтера» при нем нет точно. Ключи, сигареты, спички — в плаще. В пиджаке — платок, в брюках немного денег. Может быть, «вальтер» в «кейсе»? Поймав его взгляд, Шеф сказал:

— «Кейс» можешь взять, он твой. Там «рыжьишко». И выпить немного. За примирение.

Посмотрел в глаза Шефу. Эти глаза он знал хорошо — в них никогда ничего не прочтешь. Сейчас в них только улыбка.

— Можно войти?

— Ладно, Шеф, входите. Извините, что не поверил. Нервы сдавать стали со всеми делами.

— Понимаю. У меня самого нервы ни к черту. Я ж тебя три дня выслеживал, пока нашел. — Шеф втиснулся в крохотную каюту, огляделся. Сел на подвесную койку. — Кто знает, что ты здесь?

— Только шкипер.

— Не продаст?

— Вообще не должен. Мужик проверенный.

— Ладно. Тогда сначала расчет. Раскрой «кейс». Да не смотри так. Раскрой, не бойся.

Алексей осторожно положил «кейс» на колени. Помедлив, открыл. В углу — две бутылки коньяка. Рядом небольшой газетный сверток. Отогнул угол газеты — брусочек. Бруски эти он знал, сам отливал их для Шефа. На всякий случай прикинул на руке. Все точно, золото. Килограмм, не меньше. Посмотрел на Шефа:

— Мне?

— Тебе.

— Кило?

— Кило. Хочешь взвесить?

— Зачем? Вижу и так. Спасибо, Шеф.

— Пока не на чем. Это кило ты у меня отработаешь. И давай пока о деле не будем. Стаканы у тебя есть?

— Есть. Не стаканы, кружки.

Шеф молча болтанул в руке бутылку. Алексей увидел марку: «Енисели». Шеф пьет только «Енисели», других сортов не признает. Достал из-под койки две кружки. Шеф протянул бутылку, Алексей быстро открыл ее, отвинтив тусклую латунную пробку. Налив в кружку, протянул Шефу. Тот посмотрел с усмешкой:

— Дурак ты, Леха. Что ж ты думаешь, я травить тебя сюда приду?

Шеф взял кружку, выпил одним махом. Крякнул:

— Хорошо. И на душе легче.

Алексей недоверчиво потер щеку.

— Ладно, Шеф. Извините. — Осушил свою кружку одним махом. Обожгло горло… по вкусу коньяк без примесей. Откинулся на койке. Да, Шеф его не отравил, но в нем, Алексее, доверия к Шефу пока нет. Надо проверить Шефа… Проверить… Проверить… Но как? Мелькнуло: а ведь есть простой способ. Очень простой. Надо задать вопрос. Всего один вопрос. Если Шеф действительно решил играть в открытую — он ответит правду. Если же нет — начнет юлить. Повернулся:

— Шеф, скажите по совести — вы ведь лапшу мне на уши повесили? Насчет Веры?

Шеф прищурился:

— Лапшу? А какую лапшу я мог тебе повесить насчет Веры?

— Ну вы ведь ее замочили? Сразу?

— Шустрый ты парень. Значит, говоришь, я ее замочил?

— Ну да. А от меня скрыли. Так ведь?

Шеф отвернулся. Медленно поставил кружку на откидной столик. Мотнул головой:

— Ладно, Леха. Ты прав, между нами все должно быть чисто. Как на духу. Сучки этой нет в живых.

— То есть вы ее все же замочили?

— Замочил. А почему тебе не сказал — знаешь.

— Знаю. Не верили. Козырь не хотели давать.

Шеф усмехнулся:

— Правильно. Не хотел.

— Ну а теперь? Теперь, Шеф? — Алексей попытался найти глаза Шефа, но тот отвернулся.

— Теперь… Леха, если честно — пока не знаю. Хотя… — повертел пустую кружку. — Чудик ты, Леха… С другой стороны — куда же я без тебя денусь?

Мелькнуло: а ведь Шеф не хитрит. По крайней мере сейчас, сегодня. Шеф вздохнул:

— Ну вот сам скажи, куда? Мы же сработались. Ты меня с полуслова понимаешь. Я — тебя.

Алексей молча плеснул коньяк в пустую кружку. Выпил. Стало тепло и легко. А ведь он дурак, что заподозрил Шефа. Никогда ему не было так хорошо. Никогда. Налил еще и начал смаковать маленькими глоточками. Потом что-то ударило в голову — и лампочка в каюте погасла. Навсегда.

Похоже, самоубийство

О том, что в рыбном порту на лихтере «Сургут» обнаружен труп «блондина», Таурову сообщили в половине двенадцатою дня. В порту он был через двадцать минут. Пройдя вдоль причалов со стоящими борт к борту траулерами в дальний угол порта, сразу отличил от остальных семнадцатый причал — по машинам «Скорой помощи» и милиции. Стоящий у трапа небольшого лихтера Шабенко сообщил:

— Похоже, самоубийство. Выстрелил себе в висок. Из «вальтера».

— Кто его нашел? — спросил его Тауров.

— Шкипер. Около десяти утра. Сразу позвонил по 02. Следственно-оперативная группа была здесь через двадцать минут.

Они прошли на лихтер, к кормовой надстройке. В маленьком коридорчике было тесно; у раскрытой двери одной из кают стояли проводник с овчаркой, женщина-судмедэксперт в белом халате, дежурный следователь прокуратуры. Тауров его знал, фамилия следователя была Шкалтин. Заглянул в каюту: там, сидя на подвесной койке и уровпив голову на стол, полулежал «Паша-Алексей». Тауров вгляделся: на виске рана, одна рука подогнута, другая свисает, почти касаясь палубы. На грязном линолеуме — засохшая лужица крови. У конца руки, у самых пальцев, — пистолет «вальтер». Некоторое время Тауров наблюдал, как работают криминалисты. Обернулся — рядом в коридорчике невысокий пожилой человек в потертом рабочем кителе. Шабенко кивнул:

— Это шкипер. Александр Георгиевич, если не трудно еще раз? Как и что? Эго мой коллега.

— Пожалуйста, раз надо. — Шкипер потрогал мятую мичманку, сдвинул на затылок. — Значит, так. Я-то Лешку Пономарева знаю давно. Когда-то вместе в резерве сидели. Лихтер наш на зимовке, команда три человека, я и два матроса. Живем на берегу, каюты все равно пустые. Холодно, куда в них? Лешу-то я знаю, ну и… Позавчера приходит: так и так, Георгиевич, с бабой поругался, переночевать пустишь? На пару суток? Я — почему не пустить. Добро, говорю. Дал ему ключ от каюты, такие дела. А сегодня с утра ткнулся в каюту-^смотрю, лежит. Аж пробрало всего. Никогда такого не видел.

На лихтере никого больше не было?

— Вы что… Никого. Тихо так все. Я тронул его, смотрю — вроде давно уже мертв. Закоченел.

— Карманы не обыскивали?

— Какие карманы… У меня мороз по коже, я скорей к проходной. Позвонил в милицию, они говорят — ждите, сейчас приедем. Я уж в каюту к нему не заходил, так у трапа и простоял, пока милиция не приехала. — Вздохнув, шкипер отошел. В коридор вышел следователь. Достал сигареты, Тауров дал ему прикурить.

— Геннадий Юрьевич, поздравляю. Мой подопечный.

— Я уже понял. Личное напутствие Бабурина.

— Что при нем нашли?

— Ничего особенного, если не считать финки и двух паспортов — на имя Севрюкина и Пономарева.

— А остальное?

— Остальное мелочи. Связка ключей, платок, зажигалка. Денег около двухсот пятидесяти рублей.

— Золота не было?

— Нет. Но на левом безымянном пальце остался след от кольца, совсем свежий. Подозреваю — сняли уже после смерти.

— Вы не сомневаетесь, что это было самоубийство?

— Ну… Он мог застрелиться. А кольцо сняли потом. Вообще же, надо проверять.

Тауров подождал, пока будет составлен подробный список вещей, найденных в каюте. Список изучал долго — ему казалось, в нем чего-то не хватает. Но чего именно, он пока понять не мог. По следам на коже — «блондин» выстрелил в себя, приставив «вальтер» вплотную к виску. В обойме не хватает трех патронов. Двумя первыми, по всей вероятности, был убит Разин. Особых причин сомневаться, что это самоубийство, пока нет. Единственное — на размышление наводит след от кольца на пальце.

Предоставив группе продолжать работу, Тауров вернулся в УВД. И здесь, сев за свой стол и взяв в руки блокнот, понял наконец, чего не хватало в списке найденных при «блондине» вещей. Записной книжки. Некоторое время сидел, прикидывая: может быть, скрываясь на лихтере, «Паша-Алексей» просто не взял с собой записной книжки? Подумав, все-таки решил: нет, именно в такой ситуации он должен был ее взять. Обязательно. Именно в «бегах» записная книжка особенно нужна. Для связи с людьми, телефоны которых в обычной обстановке человек на память не помнит. Свежий след от кольца объясняется тем, что кольцо могло быть изготовлено из меченого «фарфорового» золота. Если убийца как-то связан с фарфоровым золотом, он обязательно изъял бы кольцо как важную улику. Ведь никто пока не знает, что «фарфоровая» золотая десятка находится сейчас у Таурова. Вряд ли «Паша-Алексей» искал повторной встречи с Никитенко. Вполне возможно, что это не самоубийство, убийца взял у «Паши-Алексея» также и записную книжку. В ней могло оказаться много нужных убийце и «ненужных» следствию записей.

Примерно через час позвонил Шабенко. Про скончавшегося Алексея Пономарева выяснилось следующее: уроженец Дальноморска, двадцать девять лет, холост, родителей нет. Прописан и жил на улице Айвазовского у бездетной тети, воспитавшей его как сына. По месту прописки показывался крайне редко. Был осужден по статье 145-1 за грабеж, отбывал наказание в колонии усиленного режима, откуда вышел три года назад. Последняя запись в трудовой книжке: матрос-моторист рыбфлота. Однако из резерва рыбфлота отчислен полгода назад, в последнее время нигде не работал, сменив несколько мест. Обыск по месту прописки подтвердил, что Пономарев занимался сбытом золотых царских десяток, возможно, поддельных. В тщательно оборудованном тайнике под паркетом были спрятаны четыре царские золотые десятки, датированные 1902 годом. Записной книжки при обыске квартиры найдено не было.

Звонок с территории морвокзала

Еще через час Тауров понял простую вещь: ему обязательно нужно еще раз встретиться с Ларисой Лавровой. Она наверняка многого недоговорила в их последнюю встречу, но теперь, после смерти Пономарева, он ее понимал и оправдывал. Если кто-то смог убить такого человека, как Пономарев, перед убийством Ларисы он не остановился бы и подавно. Вспомнил слова Ларисы: «Потому что уже знала эту пару…» Вместо этой фразы она хотела сказать что-то другое. Что?

К концу рабочего дня раздался звонок. Он снял трубку — звонила Нина Александровна Гаева:

— Вячеслав Петрович, пожалуйста, помогите! Я вас очень прошу, помогите!

— Успокойтесь, Нина Александровна… В чем дело?

— Сейчас к нам в квартиру был странный звонок! Очень странный!

— Кто звонил?

— Мужской голос. Такой — очень приятный. Даже интеллигентный. Трубку сняла я. Он спросил: «Простите, это Нина Александровна?» Я говорю: «Да, я, а это кто?» Он говорит: «Извините, вы меня не знаете. Просто я хочу вам передать, что с вашей дочерью все в порядке. Она жива и здорова». Я чуть с ума не сошла. Стала что-то кричать, а он еще раз все повторил. И повесил трубку.

— Сейчас вы звоните от себя?

— От соседей. Свою трубку я не положила.

— Правильно. Дайте-ка телефон ваших соседей… — Записал телефон. — Ждите, я перезвоню.

Позвонил на телефонную станцию, и через минуту ему сообщили: в квартиру Гаевых звонили из телефона-автомата на Морвокзале. Тут же он позвонил в отделение милиции на Морвокзале и попросил проверить, не заметили ли постовые человека, звонившего недавно из телефона-автомата в районе пассажирских причалов. Добавил: пусть обратят внимание, нет ли на территории Морвокзала разыскиваемой Гаевой, фотография которой должна быть в отделении. Примерно через час ему позвонили из отделения. По словам дежурного, несмотря на тщательные поиски, следов Гаевой на Морвокзале обнаружить не удалось. Постовой на пассажирском причале находился от телефона-автомата далеко и звонившего не видел. Что же касается Гаевой — были осмотрены ресторан, гостиница, залы ожидания, помещения касс, подсобные помещения. Кроме того, два работника милиции проверили стоящие у причалов теплоходы «М. Урицкий» и «Приамурье». По словам вахтенных у трапа, женщина, похожая на Гаеву, на теплоходы не проходила. Положив трубку, Тауров некоторое время сидел, пытаясь понять: может ли иметь какое-то отношение теплоход «Приамурье» к звонку с территории Морвокзала? Снова позвонил на Морвокзал, услышав отзыв дежурного, попросил:

— Будьте добры, работники, которые опрашивали вахтенных на теплоходах, здесь? Спросите их, кого именно они опрашивали у трапов? Должность этих вахтенных, фамилию и так далее. Я подожду у трубки.

— Сейчас… — Дежурный кого-то спросил. Сказал в трубку: — Они говорят: на «Урицком» отвечал Савельев, матрос палубной команды. На «Приамурье» — Неделин, старпом.

Подумал: с этим странным звонком придется разбираться. Пока же нужно заняться текущими делами.

Сел за бумаг и. Когда же собрался уходить, позвонила Лариса Лаврова. И сообщила: в одиннадцать вечера она будет ждать его на Седанке.

На Седанке

Вечером, около одиннадцати, он подъехал к Седанке. Машину поставил у знакомого места, выключил фары, заглушил мотор. Некоторое время сидел в темноте, пока не услышал какой-то звук. Кто-то то ли плачет, то ли шмыгает носом. Выйдя из машины, пошел на звук, вглядываясь в скамейки. В отсвете дальнего фонаря с трудом разглядел асфальтовую дорогу и тут же фигуру на одной из скамеек. Кажется. Лариса. Подошел ближе — да, это Лариса. Сидит, уткнувшись лицом в ладони. Плечи вздрагивают.

— Лариса, что с вами?

— Н-ничего… С-совершенно н-ничего… Не обращайте… внимания…

Сел рядом. Всхлипнув, посмотрела на него. Скривилась:

— Как это ужасно… Если бы вы знали, как это ужасно…

— Что — ужасно?

— Все…

Вдруг привалилась лицом к его плечу. Затряслась. Он молча обнял ее одной рукой. Зашептала, всхлипывая, давясь слезами:

— Все ужасно, все… Все к тебе пристают, все чего-то хотят… Всем чего-то нужно… А на самом деле ты никому не нужна. Н-никому… — Долго молча всхлипывала. Он почувствовал — рукав куртки стал влажным. Вздохнула, пытаясь остановить слезы: — Простите… я… сейчас… перестану… Некому даже сказать, что с тобой, вы понимаете?.. Некому, совершенно некому… Ты одна… Я… не могу больше… просто не могу, глупость какая-то… — Выпрямилась, стала тереть щеки ладонями. — Глупость какая-то, что-то я расклеилась… Извините…

Некоторое время они сидели молча. Сам не зная почему, он вдруг спросил:

— Неужели у вас никого нет?

— Что? — Судорожно вздохнула. — А. Ну так… В общем — никого.

— А… Борис Амвросиевич?

— Боря? — дернула плечом. — Ну. Боря… Нет. он тоже… Ему тоже ничего не скажешь. Откуда я знаю, может быть, он с ними?

— С ними? С кем — с ними?

— С ними. Будто вы не понимаете?

— Не понимаю.

— Ну, хорошо… — провела ладонью по лбу. — Хорошо. Надо было вам сразу все рассказать. Тогда, может быть, эта девушка… Вера… Может быть, с ней было бы все в порядке. — Достала из сумочки платок, насухо вытерла глаза, снова спрятала. — Этот человек, Вадим Алексеевич… Давно… Знаете, как говорят, положил на меня глаз.

— Это… тот самый… который танцевал с Верой?

— Да, тот самый.

— Его зовут Вадим Алексеевич?

— Вадим Алексеевич.

— А фамилия?

— Фамилии я не знаю. Я вообще ничего о нем не знаю. Он сам же не разговаривает. За него говорят другие. Вернее, другой.

— Кто другой?

— Его фамилии я тоже не знаю. Зовут Алексей. Такой… ну, парень лет тридцати. Он несколько раз сидел за одним столиком с Верой. Он — его человек. Вадима Алексеевича.

— Как он выглядит, этот Алексей.

Задумалась.

— Такой худощавый, высокий. Волосы светлые. Лицо такое наглое. Челюсть тяжелая, в общем, все в нем неприятно.

— Скажите, вы помните тот вечер? Когда я вас подвез первый раз?

— Смутно. А что?

— Не помните, этот Алексей был тогда в ресторане?

— Алексей? Кажется. По-моему, был. То есть точно был. Он танцевал и… Я помню, я все время чувствовала в тот вечер его взгляд. Старалась не смотреть, но взгляд чувствовала.

— Вы помните, с кем он танцевал?

— С какой-то девицей. Самой обычной. Какое-то на ней было платье… С этой девицей, кстати, я его видела только один раз. На ней было, знаете, такое серебристо-блестящее платье.

— Значит, вы говорите, Вадим Алексеевич обратил на вас внимание? Когда вы это заметили?

— Недавно. Месяца два, наверное. Да, месяца два. В сентябре.

— Что, вы поняли по взглядам? Или он сказал об этом?

— Со мной Вадим Алексеевич вообще не говорил. Ни разу. Говорил Алексей.

— И что же он вам сказал?

— Сказал, что я нравлюсь Вадиму Алексеевичу.

— Прямо так и сказал? Что вы нравитесь Вадиму Алексеевичу?

— Прямо так и сказал. После репетиции мы обычно обедаем в ресторане. За служебным столиком. В тот раз я сидела одна, ребята куда-то поехали. Ну и он подсел. Изложил все прямым текстом: «Меня зовут Алексей, вас, я знаю, Лариса. Видите, за моей спиной сидит человек? Его зовут Вадим Алексеевич, это мой старший друг. Вы ему очень нравитесь, он просил вам это передать». Я посмотрела — этот Вадим Алексеевич сидит, что-то ест, в нашу сторону и не смотрит… Конечно, я его узнала… Из-за Веры, ну и вообще таких клиентов в ресторане знают. Я молчу, ем, а этот Алексей: «Мой старший друг очень уважаемый человек. Очень, понимаете это, Лариса? И вы поймите, он от вас ничего не хочет. Просто вы ему нравитесь, и он просил передать небольшой подарок». Ну и протягивает футлярчик. Кладет на стол. Я говорю: «Спасибо, я подарки от незнакомых людей не беру». Он: «Посмотрите, что там». Я молчу, он открывает футляр, там кольцо с бриллиантом. «Берите, это просто сувенир. Как раз для знакомства, так что, если хотите, можете пересесть за наш столик. Теперь есть повод». Ну, отрубить я в таких случаях умею. Говорю: «Алексей, пожалуйста, заберите этот футляр. Иначе просто не будет разговора. Для начала». Он: «Так это же пустячок». — «Вот и заберите этот пустячок». Забрал. «А теперь будет разговор?» — «Будет. Передайте вашему старшему другу, что я его тоже очень уважаю. Если я ему нравлюсь, пожалуйста. Но только никаких подарков, цветов и всего остального не нужно. Ну и, конечно, встреч. Будем нравиться друг другу на расстоянии». — «Почему?» — «Потому, что у меня есть жених. Все, Алексей». Усмехнулся: «Напрасно, Лариса. Такими людьми так просто не бросаются». — «Я и не бросаюсь. Не забудьте передать вашему другу, что я его очень уважаю». — «Не забуду. И все?» — «И все». На этом разговор закончился, я тут же ушла. Больше он со мной не встречался, подарков не приносил. Ну а недавно этот Алексей снова ко мне подошел.

— Недавно? Когда именно?

— Четыре дня назад, на улице. Опять после репетиции, я как раз ждала автобус. «Лариса, можно на минутку?» Смотрю — Алексей. Мы отошли, он: «Скажите, милиция у вас ничем не интересовалась?» Я говорю — нет, ничем. «Может, спрашивали что-нибудь? Про меня или моего друга?» Я говорю — нет, не спрашивали. Вы… ведь вы тогда спрашивали только про Веру? Не думайте, если бы он спросил про Веру, я бы тоже ничего не сказала.

— Понятно. Но про Веру он не спрашивал?

— Нет. Вы знаете, я очень испугалась. Он мне показал нож. Так — с усмешкой. Из рукава. Но сначала говорит: «Лариса, очень большая просьба: если кто поинтересуется, вы нас не видели и не знаете. Ни меня, ни моего друга. Особенно друга. Ну а если узнаем что-то… Тогда уж другой будет подарочек. От меня лично». Улыбнулся и смотрит себе на руку. Я посмотрела — в рукаве нож. Убедился, что я видела, кивнул и ушел.

— Во-первых, Лариса, ничего не бойтесь. Вы поняли? Ничего. И никогда.

Шмыгнула носом, кивнула неуверенно:

— Да… Только, наверное, я не смогу. Не бояться. Когда я увидела нож… и взгляд — все стало ясно.

— Не бойтесь. Этот Алексей уже мертв.

— Мертв?

— Да. Но вы и в будущем не бойтесь. Нож — обычный прием. Именно так они запугивают. Не будете бояться?

— Хорошо, не буду.

— И успокойтесь. Ничего опасного по пути сюда не заметили? «Вадима Алексеевича», например?

— Нет. Но, по-моему, он — страшный человек.

— Может быть. Но вас это уже касаться не будет. Поверьте. Вы не заметили, за вами никто не ехал? В автобусе?

— Как будто нет. Сошла я одна.

— Так и должно быть. Наверное, я без всякой опаски могу вас подвезти к подъезду.

Проводив Ларису до подъезда, кивнул:

— До свиданья.

— До свиданья. — Уже войдя, она подняла руку и исчезла. Подумал: хорошо иметь такого товарища. Жаль, все, что их пока связывает, скоро кончится. Сел в машину, повернул ключ. Теперь он вспомнил человека, в точности похожего на описанного Ларисой. Болышев. Вадим Алексеевич Болышев.

Документы девятилетней давности

С утра Тауров поехал в архив Дальноморского пароходства. Здесь после долгих поисков ему удалось найти копию судовой роли и списков круизных рейсов теплохода «Приамурье» девятилетней давности. Как выяснилось, ему повезло — еще год, и согласно инструкции эти списки были бы уничтожены. Усевшись в машине, начал листать пожелтевшие страницы папиросной бумаги. Довольно скоро в разделе «Тур-рейс, июнь-июль» нашел фамилию: «Болышев В. А. каюта «Люкс-А» прав, борта». Посмотрел судовую роль за этот же год и нашел запись: «Гаева В. С., арт. варьете, врем.». Значит, все точно. Болышев познакомился с Верой на «Приамурье». Конечно, находка была ценной, но главным для Таурова сейчас было не это. Продолжая изучать пожелтевшие от времени листки, в конце концов в разделе «Практиканты судоводительского ф-та ДВВИМУ» подчеркнул фамилию «Неделин Л. П.».

Когда Тауров. поднявшись на «Приамурье» и разыскав каюту старпома, постучал, долго никто не отзывался. Наконец недовольный мужской голос сказал:

— Я же просил меня не беспокоить. Кто там?

— Откройте. Милиция.

Ему никто не ответил. Он услышал звук шагов, приглушенный женский голос. Постучал снова. Наконец дверь открылась. За ней стоял высокий человек лет тридцати пяти в форменной куртке, твердый подбородок с ямочкой, короткие усики, раздраженные прищуренные карие глаза. Увидев Таурова, вздохнул:

— Не понимаю, что милиции нужно в каюте старпома?

— Простите, вы Неделин Леонид Павлович?

— Я. Объясните, в чем я провинился?

— Ни в чем. Мы разыскиваем Веру Сергеевну Гаеву. Вы с ней знакомы?

Неделин прищурился еще больше:

— Я? — И в это время из каюты вышла Вера. Сказала тихо:

— Леонид, не нужно. И оставь нас, пожалуйста. Нам надо поговорить.

Неделин дернул плечами. Буркнув что-то, махнув рукой, вышел в коридор. Вера смотрела на Таурова в упор. Глаза у нее были все такие же серые, широко расставленные. Но что-то в них изменилось. Изменились не только глаза. Рука на перевязи. Похоже, ранение.

— Вы все-таки нашли меня. Я знала, лучше домой не звонить. Но, знаете, больше не могла. Родителей стало жалко. Попросила Леню.

— Давно вы здесь, на «Приамурье»?

— С того вечера. Помните, когда мы с вами пили кофе? Впрочем, что мы стоим. Теперь уже все равно, пройдем в каюту. Леня мешать не будет. Проходите, вот сюда. Садитесь в кресло.

Тауров осмотрелся — каюта была большой, из квадратных иллюминаторов открывался вид на залив. Вера сказала негромко:

— Знаете, я перед вами виновата. Очень. Вы что-нибудь узнали?

— Вера, если вам один раз удалось меня обмануть, очень не советую делать это еще раз. Расскажите, что вы знаете. Точнее, что случилось той ночью?

— Той ночью. — Долго молчала, глядя на него в упор. — Хорошо. Собственно, этот человек хотел меня убить. Да что там убить. Он просто играл мной, как хотел. Поэтому вы должны знать о нем все.

— Кого вы имеете в виду?

— Знаете такого — Больппева? Вадима Алексеевича? Из отдела снабжения? Так вот, арестуйте его, немедленно арестуйте.

— Вот что, Вера. Вам еще придется давать объяснения по делу Болышева. Надеюсь все-таки, в качестве свидетельницы. Сейчас я хотел бы узнать только одно — что произошло в ту ночь?

— В ту ночь? Не буду рассказывать, что было между нами. Между мной и Вадимом Болышевым. Вы можете догадаться сами. Я обманула вас с этой запиской. В форпике действительно спрятано золото. Где точно, я не знаю. Но оно спрятано в форпике «Петропавловска-Камчатского». Много золота. Я слышала разговор Вадима с Разиным. Вы не верите?

— Почему, верю.

— Записку, которую я положила вам в карман плаща, я действительно написала из ревности. Ну вот, а потом была настолько глупа, что рассказала об этой записке ему. Сначала он заставил меня обмануть вас. Потом обманул меня. Как только вы ушли, я сразу же стала собираться. По его словам, у него уже было два билета на самолет. На меня и на него. В Сочи, на ночной рейс. Ну и… Вместо ночного рейса… — Скривившись, подняла перевязанное левое плечо. — Когда мы поехали по городу ночью, я вдруг почувствовала: что-то не то. Во-первых, мы едем не в сторону аэропорта. А потом-потом я же его знаю. Я спросила спокойным голосом: «Куда мы едем?» Он: «Сейчас заедем к моему другу, а потом в аэропорт». И тут я все поняла. Знаете, все до конца. Поняла — Болышев не мог меня просто простить. Я его предала, а такого он не прощает. Я поняла: единственная возможность спастись — незаметно открыть дверцу и вывалиться из машины. Взялась за дверцу — и тут он что-то заметил. Я стала незаметно открывать — он в меня выстрелил. Вот сюда. Из пистолета. В машине. Счастье, что я держала на руках Фифи. Фифи залаял, я успела дернуть ручку и вывалиться. На ходу. Что было дальше, почти не помню. Знаете, наверное, я все делала автоматически. Кровь хлестала, но я даже не замечала ее. Бежала между кустами, слышала — он пытается догнать, но я бежала быстрее. Потом выскочила к шоссе. На мое счастье, шла машина. Частник. Я села, говорю — скорей! Водитель видит, у меня кровь. Попался хороший парень, спросил только: «Куда?» Я говорю — куда угодно, только скорей. Потом, когда немного проехали, вспомнила: Леня Неделин. С Леней я познакомилась давно. Я знала, Леня старпомом на «Приамурье», а «Приамурье» в Дальноморске. Ну и попросила водителя отвезти меня на Морской вокзал.

— Почему вы сразу же не сообщили обо всем в милицию?

— По очень простой причине. Хочу жить. — Повернулась, внимательно посмотрела. — Вы знаете, что значит, когда в вас стреляют из пистолета?

— Знаю. — Вдруг вспомнил Ларису. — Вера, прошу до выяснения обстоятельств никуда отсюда не отлучаться. Для вашей же безопасности я вынужден буду вызвать сюда милицию. Учтите, Болышев пока на свободе.

Усмехнулась:

— Вызывайте. Действительно, Болышева я сейчас боюсь больше, чем милиции.

— Но раньше ответьте на несколько вопросов.

Поговорив с Верой, выяснил некоторые детали личной жизни Болышева. По ее словам, официально Болышев не был разведен, но практически живет отдельно от семьи, снимая квартиру. Алексей Пономарев, с которым Болышев познакомился около трех лет назад, практически находился у него в услужении, выполняя различные поручения. Машина «Жигули» темно-вишневого цвета № 43–12 была куплена на деньги Болышева, но записана для конспирации на имя Веры. Где находится машина, она не знает; скорей всего в каком-то тайном гараже. Задав еще несколько вопросов, Тауров вызвал оперуполномоченного портовой милиции и попросил его подежурить на «Приамурье». Сам же сел в машину и поехал на СРЗ. По дороге все, что казалось ему раньше случайным, выстроилось одно к одному. Особенно его последние встречи с Болышевым на заводе. При первой, в трубопроводном цехе, Болышев натолкнул его на сомнения в отношении Горбунова. Иными словами, навел на мысли о липовом ремонте форпика, отведя их от «золота». При второй, у четвертого плавдока, утвердил в решении искать на борту «Петропавловска» краску «КО». Затем, чтобы еще больше войти в доверие, помог с исходными данными о краске. То есть Болышев явно хотел, чтобы факт липового ремонта на «Петропавловске» был вскрыт. Зачем — ясно. Чтобы отвлечь внимание от записки, придать ей иной смысл. Через Веру Болышев очень ловко «подставил» ему этот липовый ремонт. На самом деле никаких иносказаний в записке не было. В форпике действительно было спрятано золото. Скорей всего — фальшивые золотые десятки. Значит, сейчас самое главное — Болышев. Он должен его увидеть.

Остановив машину недалеко от СРЗ. Тауров позвонил из телефона-автомата в табельную:

— Простите, Болышев Вадим Алексеевич сейчас на заводе?

Пауза в трубке Таурову не понравилась. До этого момента он был уверен: Болышев ничего не подозревает. Не должен подозревать. Собственно, а почему не должен?

— Нет, Болышев не приходил, — сказала наконец табельщица. — Он со вчерашнего дня в командировке. В Хабаровске.

Положив трубку, Тауров некоторое время бессмысленно рассматривал мостовую. Болышев действительно мог почувствовать опасность. И исчезнуть. Но почему собственно, Болышев должен был эту опасность почувствовать? Даже если допустить, что именно он, Болышев, убил Пономарева? Ведь, с точки зрения Болышева. с Пономаревым все чисто. Пока никто не сомневается, что это самоубийство.

В УВД Тауров прежде всего зашел к Шабенко. Лейтенант успел уже обзвонить все точки; в списках авиа- и морских пассажиров фамилия Болышева не фигурировала. В Хабаровске Болышев тоже пока не появлялся. На механическом заводе и в хабаровских гостиницах о нем никто ничего не слышал. Оставалась железная дорога. Шабенко предупредил транспортную милицию, но пока это было самым слабым местом. Выехав за черту Дальноморска, Болышев. как уже подумал Тауров, мог сойти на первой станции. Или, изменив внешность, продолжать ехать в том же поезде, но под другими документами. И проскользнуть.

Все же, по здравом размышлении, оба пришли к выводу: Болышев вполне может быть сейчас и в Дальноморске.

Несколько предположений

После короткого доклада Тауров сказал генералу самое главное:

— Андрей Арсеньевич, о записной книжке. Ведь когда человек не рассчитывает в ближайшие дни оказаться дома, он обязательно берет с собой записную книжку. Я сужу по себе. В моей книжке всегда есть телефоны, которые я не помню наизусть, так как пользуюсь ими редко. Но эти телефоны могут понадобиться как раз в нужную минуту, в необычной обстановке. Вывод: Пономарев должен был взять с собой записную книжку. Обязательно. Однако книжки при Пономареве не оказалось.

— Что вы этим хотите сказать?

— Конечно, можно допустить, что Пономарев, человек в определенном смысле «темный», вообще не имел записной книжки. Но скорее эта книжка все же была. И тот, кто убил Пономарева в лихтере, а затем инсценировал самоубийство, взял ее. Думаю, это был Болышев.

Бабурин долго молча смотрел в окно. Вздохнул.

— Вот только зачем? Хотел скрыть связи, свои и напарника?

— Может быть. Но допускаю, что Болышев хотел еще и найти связи. Скрытые от него напарником в той же записной книжке. Не исключено, что, найдя эти связи, Болышев «проявится». Три года назад Пономарев вышел из НТК. Наверняка у него были друзья по колонии, которые сейчас на свободе.

— Все возможные связи Пономарева сейчас выявляются. Вы же знаете.

— Знаю. И все же, Андрей Арсеньевич, может быть, стоит ускорить поиск? Добавить людей, средства? Мы не должны дать Болышеву уйти.

Бабурин хотел что-то сказать — и передумал. Положил карандаш.

— Хорошо, Вячеслав Петрович. Я дам указание. Поиск будет ускорен.

Поздно вечером, когда Тауров сидел дома перед телевизором, ему позвонил дежурный по УВД:

— Нашли адрес, по которому живет некто Серых Илья Трофимович. Содержавшийся в одном следственном изоляторе с известным вам Пономаревым. Серых — пенсионер, одинокий, живет на окраине в собственном доме. Рядом с домом склад. Серых работает в нем ночным сторожем. В связи с этим в доме Серых установлен телефон. Пока все понятно?

— Понятно.

— Этот адрес проверили, и оказалось: около недели тому назад соседи видели, как к Серых зашел молодой человек, похожий на Пономарева. Со слов соседей, в руках молодого человека был черный портфель типа «дипломат». Когда же молодой человек выходил, соседи будто бы этот «дипломат» уже не видели.

— О Болышеве у них спрашивали?

— По словам соседей, человека, похожего на Болышева, они около дома Серых не замечали.

— Дом под контролем?

— Да. С сегодняшнего вечера за домом установлено наблюдение.

— Есть новые сведения о Болышеве?

— Пока ничего нового. По адресам в Дальноморске Болышева найти не могут. Родственники ничего не знают, говорят, уехал в командировку. В Хабаровске Болышев тоже пока не объявлялся.

После звонка дежурного Тауров снова сел в кресло. Черный «дипломат»… Интересно. Конечно, он предполагал, что Пономарев по отношению к Болышеву мог вести какую-то свою игру. История, сообщенная соседями Серых, вроде бы это подтверждает. Вот только что с Болышевым… Может быть, он в самом деле решил удариться «в бега». Со всем украденным им золотом. Но с другой стороны — Болышев, воспользовавшись командировкой, мог пока затаиться в Дальноморске. И попытаться выяснить, вышла на него милиция или нет. Пономарев, конечно, вел свою игру, но какую? Скрывал что-то от Болышева в доме Серых? Что-то, что могло находиться в черном «дипломате»? В любом случае завтра они смогут это выяснить.

Дом на окраине

В одиннадцать утра Тауров, Гнушев, Кусов и Шабенко выехали к дому, где жил Серых. Погода была морозно-туманной, с утра шел дождь пополам со снегом. Машина крутилась на сопках, то спускалась, то поднимаясь по узким улицам. Глядя на липнущий к стеклу снег, который изредка счищали «дворники», Тауров подумал: если Болышев взял записную книжку Пономарева с целью проверить незнакомые ему телефоны и адреса, он может появиться в доме Серых в любую минуту. Впрочем, с такой же уверенностью можно сказать, что он там не появится. Еще одно соображение: как человек осторожный, Болышев может навести справки о всех владельцах неизвестных ему адресов и телефонов, внесенных в книжку Пономарева. Впрочем, все эти расчеты строятся на песке. На том, что Болышев не знает, что они на него вышли. А если знает?

Машина остановилась примерно за квартал от нужного дома. Тауров вышел первым. Подойдя к задней стене дома, остановился. Деревянный заборчик, маленькая котельная с кучей угля перед дверью. Несколько засохших грядок с давно вырванной пожелтевшей картофельной ботвой. Осторожно постучал в дверь. Выглянул пожилой человек. Выбрит не очень чисто, хрящеватый нос, впалые щеки. На вид лет шестьдесят. Светло-голубые глаза смотрят настороженно. Изучив Таурова, человек спросил нехотя:

— Слушаю?

— Мне нужен Илья Трофимович Серых. Это вы?

— Я. Вы сами-то кто?

— Вы один дома?

— Один. В чем дело, собственно?

— Я из милиции. — Показал удостоверение. — Может, пригласите в дом? А то неохота стоять на виду. Приглашаете?

Человек отодвинулся.

— Пожалуйста.

Войдя в дом, Тауров тихо сказал:

— Еще трое наших должны войти.

Подождал, пока войдут Кусов, Гнушев и Шабенко. Закрыл дверь. По взгляду хозяина, по обстановке в прихожей, просто по ощущению попытался представить, был ли здесь Болышев недавно? Или не был?

— Илья Трофимович, к вам заходил Алексей Пономарев?

— Алексей Пономарев? — Кажется, Серых хочет выиграть время. Сильно искушение — прямо спросить у Серых, знает ли он Болышева. Нет, пока надо выяснить все о Пономареве.

— Илья Трофимович, советую вам ничего не скрывать.

Серых настороженно изучал Таурова.

— Я ничего не скрываю. Можете проверить.

— Где вы познакомились с Пономаревым?

— Как будто не знаете… В ИВС. Перед судом в одной камере пребывали.

— Давно виделись с Пономаревым?

— Неделю назад он вдруг заглянул.

— Один?

— Один… — Серых встревоженно поглядывал то на Таурова, то на Шабенко, то на Гнушева. — Только сами понимаете… Леха просил не говорить, что светился у меня.

— Милиции не говорить?

— Вообще никому. Да не томите, что с ним?

— Мы и хотели вас об этом спросить. Вы что-нибудь знаете о нем?

— Ничего не знаю. Обещал быть на днях, ну и с концами. Вот я думаю, может, случилось что? Вы ж зря не придете?

— Случилось. Позавчера Пономарев был убит. Кем, неизвестно.

Взгляд Серых из растерянного стал тяжелым:

— Не разыгрываете? Серьезно?

— Серьезней некуда.

Серых начал раскачиваться на носках:

— Понял, начальник. Понял, все понял. На понт берете насчет Лехи. Только не шутят такими вещами. Нехорошо. Но я-то понял…

Тауров достал из кармана один из снимков тела Пономарева. Взяв фотографию. Серых тщательно изучил ее. Вернул. Некоторое время всматривался в пол. Кажется, он всерьез переживал новость.

— Эх, Леха, Леха… — посмотрел на Таурова. — Ну что, тогда давайте в гостиную. Если уж так.

В гостиной Серых долго сидел молча. Наконец сказал:

— Насчет дружбы — настоящей дружбы у нас с Алексеем не было. Ко мне сюда он почти не приезжал. Какая уж тут дружба. Ему тридцати нет, мне пятьдесят семь. К тому ж инвалид я. Но ко мне он всегда как-то по-хорошему. Понимал я, конечно, что он… Что не завязал. Но что делать? Оттолкнуть, мол, не приходи? Не могу я так. Да и вообще нельзя. Ну вот. А тут вдруг зашел. «Трофимыч, закину к тебе портфельчик? Пусть постоит где-нибудь? Я за ним скоро приду. Окажи услугу». Мне что, жалко. Ставь, говорю.

— Давно это было?

— Восьмой день пошел.

— Портфель сейчас у вас?

— У меня.

— Пономарев не говорил, что в портфеле?

— Не говорил.

— Сами вы портфель не открывали?

— Зачем? Алексей мне друг.

— Может, кто-то все-таки интересовался этим портфелем? Звонил? Заходил?

Самый важный момент в разговоре. Нет, хозяин дома скользнул по Таурову равнодушным взглядом.

— Никто не интересовался. Вы первые.

— Случайно вы не знаете такого Болышева? Вадима Алексеевича?

— Болышева? — Серых пожал плечами. — Первый раз слышу.

Трудно понять, чистосердечен ли Серых. Все-таки, кажется, Болышева он действительно не знает.

— Вот что, Илья Трофимович, хотелось бы посмотреть, что в этом портфеле. Хозяина уже нет в живых. Так что надо выяснить, что там. Покажете портфель?

— Н-ну… Хорошо.

Серых ушел, было слышно, как он возится на кухне. Вскоре вернулся с небольшим черным портфелем. Протянул Таурову:

— Держите. Раз Алексея нет, чего уж. Вскрывайте.

«Дипломат» был небольшим, плоским, с одним металлическим замочком. Взвесив портфель на руке еще раз, Тауров попросил Гнушева сходить за понятыми. В ожидании понятых Шабенко приготовил инструменты. Гнушев вернулся с пожилой парой — квартальным председателем частного жилого сектора и его женой. Пока Кусов объяснял понятым их обязанности. Шабенко перепробовал все ключи — ни один к замку не подошел. Поработав отмычкой, а потом отверткой, лейтенант наконец не без труда открыл портфель. Сразу под крышкой лежал кусок парусины. Взяв увесистый лоскут в руки, Тауров подумал: возможность появления здесь Болышева становится реальной. Лоскут прошит суровыми нитками. Нитки, пересекаясь, образуют гнезда-ячейки. Кое-где на парусине видны затеки, следы ржавчины. Была в употреблении. Ну да. в Холмске. В питьевом танке. Тауров с трудом отогнул плотный край одной из ячеек. Пока все идет, как он и рассчитывал. — в ячейке лежит уже знакомая ему золотая десятка. Повертел монету. Дата та же — «1902 г.». Снова вложил монету в гнездо Внимательно изучил плотный двойной квадрат парусины. Рядов — десять на десять, всего сто ячеек. Кажется, в каждой по монете. Сто монет, но это не все. Под первым куском парусины в портфеле лежат еще несколько. Приподнял верхний — внизу еще один. Всего три.

Все три лоскута Тауров положил на столе рядом. Быстро отогнул наугад несколько ячеек. Можно не проверять — гнезда все до одного заполнены монетами. Триста золотых десяток. Да, Болышеву было из-за чего стараться.

— Как я понимаю, это золотые монеты? — сказал Гнушев.

А ведь лоскуты идеально подходят для тайника в питьевом танке. Подумав об этом. Тауров придвинул куски парусины к краю стола.

— Правильно понимаете. Прошу работников милиции в присутствии понятых начать подсчет монет. Товарищ Гнушев, заполните опись.

Вскоре все до одной монеты были сосчитаны. Их оказалось ровно триста штук.

Ожидание

Пройдя в гостиную, Серых включил телевизор. Осторожно задернул шторы. Гнушев остался в гостиной вместе с хозяином, Шабенко, подсоединив к аппарату вторую трубку, ушел на кухню. Сам Тауров отправился в прихожую. Здесь было довольно тесно, свет проникал только через маленькое круглое оконце. За громоздкой вешалкой, на которой грудой висели старые пальто, плащи и фуфайки, стояла тумбочка для обуви. За круглым оконцем было видно крыльцо, часть улицы и несколько домов на той стороне.

Некоторое время Тауров с интересом разглядывал улицу и два видимых отсюда одноэтажных дома. Примерно через час интерес притупился, и он поймал себя на том, что слишком часто смотрит на часы. Где-то около четырех наступило дремотное состояние, во время которого он лишь отмечал про себя по звукам, что делают в соседних комнатах хозяин, Г нушев и Шабенко. В конце концов поневоле снова вернулся к размышлениям. Суть происходящего, по крайней мере пока, состояла из сплошных неясностей. Болышев исчез, где он, можно только гадать. Может быть, уехал. Но возможно, Болышев сейчас в самом деле в Дальноморске. На какой-то заранее снятой и не известной никому квартире. Впрочем, Болышева ищут. Не исключено, что его даже найдут. Найдут — и что? Наверняка Болышев позаботился о том, чтобы хорошо спрятать «фарфоровое» золото. Если они это золото не обнаружат, то, даже задержав Болышева, не смогут доказать его вины. По крайней мере, по части хищения.

Но если Болышев сам придет сюда, за тремястами золотыми десятками — другое дело. Если исходить из характера Болышева, он не может не искать спрятанные от него бывшим «шестеркой» золотые десятки. Наверняка, пока он их не найдет, он не успокоится. Причем затягивать эти поиски Болышеву нет никакого смысла.

Около пяти в прихожую заглянул Серых.

— Может, чаю попьем? Давайте? Воду я уже вскипятил.

Если Болышев придет, он сделает это скорее всего в начале вечера, подумал Тауров. Впрочем, Болышев вполне может позвонить или прийти к ночи. Не угадаешь.

— Хорошо, давайте. У вас есть место, которое не видно с улицы?

— Есть комнатушка, под мастерскую оборудована.

Пока они вчетвером пили чай, стемнело. Грязную посуду Серых унес на кухню. В гостиной было полутемно, лампа света почти не давала. Сидя в кресле и изредка поглядывая на экран телевизора, Тауров подумал: если Болышев сегодня не объявится, они должны остаться на ночь. И на следующий день.

И в это время прозвенел телефонный звонок. Тауров посмотрел на стоящий рядом телефонный аппарат. Перевел взгляд на хозяина.

— Снимать? — спросил Серых.

— Не спешите. — Тауров взял прилаженную заранее параллельную трубку. — Трубку снимете по моему сигналу. Если я кивну — значит, это тот самый человек. В таком случае разговаривайте, как мы договорились. Снимайте.

Серых взял трубку:

— Алло? Алло, слушаю?

— Илья Трофимович?

Голос Болышева. Тауров кивнул. После паузы в трубке раздалось:

— Простите, мне нужен Серых Илья Трофимович.

— Это я. А кто это?

— Вы меня не знаете. Меня зовут Сергей Иванович. Я друг Леши Пономарева. Вы уже знаете про Лешу?

— Знаю — что именно?

— Что он умер? Застрелился?

— Знаю. Звонил сегодня тетке, поверить просто не могу. Вы сами-то кто ему будете?

— Хороший друг. Илья Трофимович, вам Леша ничего не оставлял? Он должен был вам оставить одну вещь. Для меня.

Серых вздохнул:

— Как бы объяснить… Леша тут заносил одну вещицу. Сказал, заберет. Ну вот, а теперь, видите…

— Эту вещь он оставил для меня.

— Понятное дело… Только кто вы? Я ведь вас не знаю?

— Я ведь сказал: хороший Лешин друг.

— Хорошие друзья разными бывают. Там тоже хорошие друзья.

— Где «там»?

— В милиции.

Болышев долго молчал. Прислушавшись, Тауров ощутил, как он дышит в трубку. Ясно, триста золотых десяток — не шутка.

— Илья Трофимович, если б я был из милиции, я б вам не звонил.

— Понятно. Я как раз поэтому и спрашиваю насчет вашей дружбы с Алексеем. Надежный вы человек? Или нет?

— Не понимаю. Я хороший Лешин друг. И хотел бы забрать то. что он у вас оставил. Повторяю, оставил он это для меня. Вы лично при этом тоже не будете обижены. Обещаю. Понятно?

— Понятно. Хорошо, Сергей Иванович. Я просто хочу, чтобы не было накладок.

— Накладок не будет, но… Например, я хотел бы знать, кто-нибудь уже интересовался Лешей? У вас?

— Пока нет.

— Точно?

— Точно. Да и откуда кто знает? Пока все тихо.

В трубке стояла тишина. Наконец голос Болышева сказал:

— Хорошо. Вот что, Илья Тимофеевич, я сейчас к вам подъеду. Можно?

— Н-ну, пожалуйста… Подъезжайте. Адрес знаете?

— Знаю. Леша мне сказал. На всякий случай — я буду в сером пальто. И в очках.

В трубке раздались гудки. Тауров показал Гнушеву: займите пост у задней двери. Шабенко скрылся в комнатушке-мастерской. Повернувшись к Серых, Тауров сказал:

— Никакого шума быть не должно. Полная тишина. Он просит у вас портфель, вы намекаете на вознаграждение. Получив, спокойно отдаете. После этого пусть так же спокойно уходит. Остальное — наша забота. Ясно?

— Ясно.

Визит «Сергея Ивановича»

Звонок в дверь раздался не скоро. К этому времени все давно заняли свои места. Подошедший к двери Серых спросил:

— Кто там?

— Это я, Сергей Иванович.

Серых начал возиться с замком. От двери Таурова сейчас закрывал тот самый коленкоровый плащ, который он заметил еще днем. Серых отодвинул один засов, второй. Дверь открылась. В просвете между коленкоровым плащом и краем вешалки Тауров увидел невысокого пожилого человека. Нет, это не Болышев. Внешность самая заурядная. Курносый нос, чуть обвисшие щеки. За роговыми очками — маленькие глаза. Похож на обычного служащего, бухгалтера, снабженца или кого-то в этом роде. Серое габардиновое пальто, на голове ондатровая шапка. Вздохнув, человек переложил из рук в руки меховые перчатки:

— Илья Трофимович? Очень приятно. Я — Сергей Иванович. Мы только что с вами разговаривали.

Кто это? Один из участников преступной группы? Или просто «подсадная утка»? Неважно. Ясно одно: сюда, в дом Серых. Болышев идти не решился. И послал другого. Кого? Вряд ли Болышев с его осторожностью пошлет сюда тесно связанного с ним человека. Расчет же у Болышева простой: если у Серых действительно что-то оставлено, тот отдаст оставленное любому, кто бы ни пришел. Если же в доме засада, милиция, по расчету Болышева, обязательно задержит «Сергея Ивановича». Таким образом Болышев. ожидающий где-то в условном месте, поймет, что милиция вышла на его след. И исчезнет — теперь уже навсегда. Разглядывая невинно улыбающегося гостя, Тауров подумал: только бы Серых вел себя правильно. Кажется, все в порядке. Серых спокойно кивнул:

— Да, да. Я понял. Раздевайтесь, Сергей Иванович.

— Спасибо, я ведь на минутку. Только за тем, что у вас оставил Леша.

Серых растерянно почесал в затылке:

— Я ведь тоже человек. Пенсия маленькая, ну и все такое. Понимаете?

Человек улыбнулся, полез во внутренний карман пальто. Впрочем, рука его там застыла.

— Думаю, мы сможем договориться. Это не проблема. Но сначала я хотел бы знать, что Леша у вас оставил?

— Ерунду. Портфельчик такой небольшой. — Рука человека сделала за пазухой короткое движение. Серых добавил: — Пусть, говорит, постоит. Ну и не забрал. Сами понимаете. Раз умер.

— Так несите. Этот портфельчик, где он?

Серых молчал. Помедлив, человек достал из-за пазухи бумажник, Серых усмехнулся:

— Сейчас. — Ушел на кухню. Вернувшись, протянул портфель. — Вот. Узнаете?

— Узнаю. — Человек открыл бумажник. Было слышно, как зашелестели деньги. — Вот. Достаточно?

— Что вы. Премного благодарен. Вполне достаточно.

Человек взялся за ручку двери:

— Значит просьба: я у вас не был. Портфеля этого вы в глаза не видели. Леша вам ничего не заносил. Хорошо?

— О чем вы. Но и вы тоже, Сергей Иванович, не подведите. Я вам ничего не давал, вы у меня не были. Если что.

— Не беспокойтесь. Всего.

— До свиданья.

Пока Серых открывал засовы, Тауров решал: что делать? Задерживать «Сергея Ивановича» сейчас, в доме, нельзя. Нет никаких сомнений, что он послан Болышевым. Но где тот его ждет? Поблизости? Где-то в городе? Неясно. Похоже, к дому Серых «Сергей Иванович» подошел пешком — звука машины слышно не было.

Если Болышев ждет свего посланника, то скорее всего ближе к городу. И очень может быть — в машине. Выбирать не приходится, придется идти следом за «Сергеем Ивановичем».

Как только дверь за гостем захлопнулась, из комнаты выглянул Шабенко:

— Не он?

— Не он, — ответил Тауров. — Предупредите группу наблюдения: задерживать этого человека нельзя.

— Они и так это поняли. Сигнала ведь нет.

— Я пойду за ним, вы с Гнушевым перекройте подходы.

— Ясно.

Выскользнув на улицу, Тауров тут же прижался к стене. Фонарей мало, вряд ли кто-то его увидит. Всмотрелся — вдали удаляющаяся тень. В руке — портфель. «Сергей Иванович». Идет спокойно, не оборачиваясь. Отпустив тень чуть подальше, Тауров двинулся следом. Шел размеренно, спокойно, думая тем не менее только об одном: не потерять изредка возникавшую в свете фонарей серую тень. Скорее всего все-таки это человек случайный, слишком беззаботно он идет.

Пройдя около двух кварталов, «Сергей Иванович», не оглядываясь, завернул за угол. Воспользовавшись тем, что прохожих здесь было больше, Тауров прибавил шагу. Завернул следом — «Сергей Иванович» по-прежнему не торопится. Все ясно: впереди, метрах в сорока, у тротуара стоят вишневые «Жигули». По движению «Сергей Иванович» направляется именно к этой машине. Теперь терять нечего, надо прибавлять… Вот «Сергей Иванович» подошел к машине, взялся за дверцу, открыл… Не спеша сел рядом с водителем. Но закрыть дверцу не успел — подскочив, Тауров перехватил ее. Нагнулся — так и есть. За рулем Болышев.

Инженер отдела сбыта сначала сделал вид, что вообще не замечает Таурова. Он вглядывался вперед, будто решал — дать или не дать полный газ. Наконец повернулся. Сказал с хорошо наигранным удивлением:

— О-о, кого я вижу… Вячеслав Петрович?

— Я, Вадим Алексеевич.

— Добрый вечер. Вам что-нибудь нужно?

— Нужно. Извините, но вы задержаны.

— Я? За что? Разве я сделал что-то незаконное?

— Сделали. И за это вам придется отвечать.

— Но что я сделал?

— Что в этом портфеле?

Болышев усмехнулся:

— Понятия не имею. Человек попросил его подвезти — я согласился.

— Понятно. В таком случае подвезите и меня.

— Вас? — Болышев пожал плечами. — Пожалуйста. Тогда товарищу придется выйти.

— Товарищ поедет с нами. Он тоже задержан.

«Сергей Иванович» вскинулся:

— Позвольте, я за что? Я тороплюсь, мне нужно ехать.

— Придется подождать. — Захлопнув переднюю дверцу, Тауров сел сзади. — Вадим Алексеевич, пожалуйста, улица 25-го Октября. Краевое УВД.

Последние детали

Прошло несколько месяцев. Началась весна, первые муссоны несли с собой влажный потеплевший воздух. Ясная морозная дальноморская зима сменилась привычными для весны и первой половины лета теплыми дождями и туманами.

Поздно вечером Тауров на оперативных «Жигулях» подъехал к знакомому месту. Остановился у входа в ресторан «Золотой рог», выключил мотор. Последние три месяца сюда, к «Золотому рогу» он подъезжал не раз — и каждый раз, постояв не больше минуты, уезжал. Что-то мешало ему задержаться здесь, и наконец в последний приезд он дал зарок: он встанет здесь и будет ждать хоть до утра, но лишь когда будет завершено с производством и передано в суд дело Болышева. Сегодня это случилось.

Наверняка уже пятнадцать лет назад, поступив снабженцем на фарфоровый завод, Болышев был готов к тому, чтобы именоваться «Шефом». Проработав на фарфоровом производстве шесть лет, Болышев через подставных лиц подбил на преступление нескольких мастеров. Требовалось от них немного — при нанесении золотой каемки на блюдце или чашку чуть ослабить нажим кисти. Каемка становилась на какую-то часть микрона тоньше, но так как блюдец через руки мастера за смену проходит много, к концу дня у него остается немного сэкономленного жидкого золота. И так изо дня в день. Таким образом Болышеву, тщательно скрытому от непосредственных исполнителей преступления, удалось «выкачать» около двадцати килограммов чистого золота. Болышев остался в стороне и после того, как преступная группа на фарфоровом заводе была разоблачена, отдана под суд и осуждена. Золото, найденное при обысках, несколько килограммов, было конфисковано. Однако значительная часть, около пятнадцати килограммов, была к тому времени уже спрятана Болышевым в надежных тайниках. Не дожидаясь разоблачения преступной группы на фарфоровом заводе, Болышев подал заявление о переводе в отдел снабжения в тихое и далекое от «золотых дел» место — на СРЗ. Именно здесь он сумел войти в сговор со старпомом «Петропавловска-Камчатского» Разиным, которого, впрочем, знал еще раньше. Они познакомились на «Приамурье», во время шестимесячного отпуска Болышева, предшествовавшего его переходу на судоремонтный завод. К тому времени Болышев знал и Пономарева. Использовав талант своего «шестерки», «Шеф» наладил изготовление фальшивых золотых десяток. Затем подал идею вывозить монеты за границу, пряча их в тайнике. Тайник был изготовлен искусными руками того же Пономарева в одном из питьевых танков рефрижератора. Несколько членов экипажа «Петропавловска» опознали предъявленное им фото Пономарева, подтвердив, что именно этот человек во время капремонта что-то делал в одном из питьевых танков.

Но для Таурова важно было задержаться не только на этих событиях. Его больше интересовал шестимесячный отпуск Болышева девятилетней давности, использованный им после увольнения с фарфорового завода. Во время круиза на «Приамурье» новоиспеченный подпольный миллионер Болышев познакомился не только с начинающим мошенником Разиным. Во время путешествия он увидел также юную артистку варьете Веру Гаеву. V' Веры в этот момент был сложный период жизни. Ведь она мечтала посвятить себя искусству, готовилась к этому, но встретила неожиданное сопротивление в лице отца. Назло ему поступила в варьете на круизный теплоход. И именно здесь встретила Болышева. Ясно, оба могли заинтересоваться друг другом: Болышев увлекся красивой танцовщицей варьете, Вера — сильным, уверенным в себе, преуспевающим человеком. Главное — этот преуспевающий человек, тонко уловив момент колебаний, открыл перед Верой совсем другие перспективы. Как ей показалось, более прочные, чем зыбкий и неясный путь в искусстве. Именно Болышев убедил Веру «для вида» согласиться с отцом. Поступить в технический вуз и «тихо» его окончить — для предложенной им своей избраннице скрытой жизни. Болышев без развода оставил семью, Вера без лишних скандалов перебралась в выстроенную для нее квартиру. Оба хотели построить свою, известную и нужную только им жизнь. Так или иначе. Вера была убеждена, что лучшего партнера ей не найти.

Детали преступления выявляются не сразу, даже при задержании с поличным главного преступника. Так было и с Болышевым. Любую мелочь Болышев признавал лишь после многочисленных очных ставок и неоспоримых заключений экспертизы. Сначала он категорически отрицал причастность к тремстам фальшивым золотым десяткам, найденным милицией у Серых. Затем отказался от золота, которое было найдено в потайном гараже, обнаруженном после тщательных поисков. Именно в этом гараже обычно стояли «Жигули» № 43–12, которыми, по подтверждению многочисленных экспертиз, пользовался Болышев. Но в конце концов неопровержимые улики и показания осужденных по «фарфоровому делу» помогли установить, что именно Болышев был главным организатором хищения жидкого золота на фарфоровом заводе. После показаний потерпевшей Гаевой и очной ставки с ней Болышев вынужден был признать свою причастность к покушению на убийство и к ранению Гаевой. Но в том, что он был главным организатором убийства Разина, исполнителем которого заставил стать Пономарева, Болышев не признался. Категорически отказался признаться Болышев и в попытке вместе с Разиным вывезти очередную партию фальшивых золотых десяток за границу — хотя об этом прямо говорил факт изощренного укрытия золотых монет в тайнике в одном из питьевых танков. Отказался Болышев и от убийства Пономарева. Но это преступление было доказано; под навесной койкой в каюте лихтера «Сургут» были обнаружены остатки клеющей поверхности ленты «скотч», которой Болышев заранее, с намерением совершить убийство, приклеил пистолет «вальтер». Из этого пистолета, незаметно достав его из-под койки, он и убил Пономарева. При исследовании одежды Болышева на ней были найдены остатки клеющей поверхности «скотча», полностью совпадающие по химическому составу с остатками клейкой массы на нижней поверхности подвесной койки. При обыске на квартире, которую снимал Болышев, изъята еще не распечатанная лента «скотч». Экспертиза подтвердила, что эта лента и та, которой был приклеен «вальтер» — из одной партии.

Итог — сегодня днем Болышеву вынесен приговор. В действиях Веры Гаевой следствие и прокурор состава преступления не усмотрели. Что же касается его самого, Таурова, — сейчас он сидит в машине у выхода из ресторана «Золотой рог» и трясется, как самый последний цуцик.

Странно, именно в момент, когда из дверей вышла наконец Лариса Лаврова в окружении музыкантов, он на какое-то время успокоился.

Вот Лариса подошла вплотную. Он открыл дверцу, хотел сказать: «Здравствуйте, Лариса» — но звук застрял в горле. Только когда она взглянула, он как-то по-воровски, быстро и торопливо сказал:

— Лариса, сядьте рядом. Пожалуйста, я вас очень прошу.

— Лариса, я официально делаю вам предложение.

Он ждал чего угодно — что она сейчас рассмеется, даст ему пощечину, сделает что-то в этом роде. Но Лариса усмехнулась. Достала сигареты, но закуривать не стала.

— Я правильно услышала — вы делаете мне предложение? То есть простите выйти за вас замуж?

— Да, я совершенно официально делаю вам предложение выйти за меня замуж. Мне тридцать, я холост, до этого никогда женат не был, детей нет. Образование высшее, капитан милиции. Даже можно сказать — без пяти минут майор.

— Но… нам ведь многое мешает.

— Например?

— Например, я не люблю милицию.

Неужели это согласие? Она не любит милицию… Ну теперь-то он знает, что говорить.

— Полюбите. Еще «но»?

— Я ресторанная певичка.

— Вы оставите ресторан и будете поступать в консерваторию.

Она отвернулась. Он увидел ее глаза и испугался. Она сейчас расхохочется. Точно. Дурак, выставил себя на посмешище…

— Лариса? Что-нибудь случилось? Я вас обидел?

Поправила волосы. Нет, хохотать над ним она уж точно не будет. Она лишь улыбается. Вот стала серьезной.

— Так я жду, Лариса?

— Вячеслав Петрович, если бы я попробовала точно подсчитать, сколько раз мне делали предложение… Я бы запуталась. Честное слово.

— Верю. Но такого предложения, как я, вам еще никто не делал.

Она отвернулась. Он почувствовал: что бы там ни было, у него есть надежда. Сказал тихо:

— Лариса… Можно я вас отвезу?

Долго молчала. Наконец откинулась на сиденье:

— Н-ну, хорошо. Отвезите.

1

БМП — Балтийское морское пароходство.

(обратно)

2

Променандек — прогулочная палуба.

(обратно)

3

Маршан — перекупщик произведений искусства.

(обратно)

4

Форпик — на судне носовая часть трюма.

(обратно)

5

Статья 88 УК РСФСР «Нарушение правил о валютных операциях».

(обратно)

6

НИЛСЭ — научно-исследовательская лаборатория судебной экспертизы.

(обратно)

7

Катала (жарг.) — карточный шулер.

(обратно)

8

УТРФ — Управление тралового и рефрижераторного флота.

(обратно)

9

БМРТ — большой морозильный рыболовный траулер.

(обратно)

10

Лихтер — морская баржа.

(обратно)

Оглавление

Человек в пустой квартире

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

Перед выходом в рейс

  Записка

  Проверка

  В УВД

  Она

  Золота не обнаружено

  Все еще хороша

  Вера Сергеевна Гаева

  Краска «КО»

  Ожидание

  В квартире на Луговой

  Платежные ведомости

  Письмо по почте

  Опрос

  Шум, тявканье, звук замка

  Мужчина с приятным голосом

  Золотые десятки

  Блондин с редкими волосами

  Гаевы

  Разговор

  Краевое управление ВД

  Наташа Киселева

  Ресторан «Золотой рог»

  В подсобке Бориса Амвросиевича

  Ночной звонок

  «Петропавловск-Камчатский»

  Обыск

  В бухте Диомид

  Пудель дымчато-голубой масти

  Шатен с пышной шевелюрой

  Из-за тополя

  В ожидании «Юры»

  Отчет о поездке в Холмск

  «Жигули» вишневого цвета

  Заключение эксперта

  У начальника УВД

  Рабочий магазина

  Золотая десятка 1902 года

  В бухте Лазурной

  Форпик, спектр и остальное

  Лариса Лаврова

  Лихтер[10] «Сургут»

  Похоже, самоубийство

  Звонок с территории морвокзала

  На Седанке

  Документы девятилетней давности

  Несколько предположений

  Дом на окраине

  Ожидание

  Визит «Сергея Ивановича»

  Последние детали Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg