«Черные дельфины»

Черные дельфины (fb2) - Черные дельфины 1181K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Долонь

Мария Долонь #черные_дельфины

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Долонь М., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Пролог

Алла смотрела на отправленную эсэмэс. «Страшно». В айфоне сообщение выглядело так: слово в зелёном пузыре. Реплика из комикса. Эра упрощений.

На самом деле ей было не просто страшно: она испытывала тотальный, всепоглощающий ужас. Пальцы ходили ходуном, её бил крупный озноб. Всё вокруг было враждебно: двойные подбородки лестниц, сажа тёмных углов, рваные остатки штор. Открытые пасти беззубых окон.

Он ответил: «Я понимаю. Это сложно сделать. Но ты сможешь. Я восхищаюсь твоим мужеством».

Алла тихо завыла, прикрыв рот шарфом. Не отдавая себе отчёта, она притронулась к облезлой стене, поводила пальцами по вспухшим от влажности трещинам на краске. «Я не смогу», — написала она. Зелёный пузырь.

«Это единственный шанс пробудиться».

«И ты это знаешь».

Она постаралась успокоиться. Медленно кивнула в пустоту.

«Иди на балкон».

Балкон был рыхлый, как полуразрушенный зуб. Перил не было: только голая проволока, оставшаяся кое-где от балясин.

«Сними куртку».

Она дрожала. Она разделась. Ветер. Лоб и шея вспотели — холодно.

«Шагни».

Алла стояла. Внизу торчал какой-то мусор. Перед глазами всплыло лицо Егора. Если бы он что-то ей объяснил. Хотя бы гадостей наговорил. Всё равно что. Но он просто пропал. Сколько раз она прокручивала в голове их разговоры и встречи. Теперь в прошлом. Алла занесла ногу над бездной. Ужас. Её как будто пырнули ножом в грудь. Она поставила ногу обратно на край балкона. Она слишком слаба. Она никогда не сможет этого сделать.

Она поняла, что не прыгнет. Стало легче. Заброшенный дом перестал внушать страх. Она сделала шаг обратно, в комнату.

Балкон посыпался вниз, как труха. Каблук зацепился за кусок арматуры. Алла неуклюже вскинула руки и полетела вниз.

Надежда, что она потеряет сознание, пульсировала сквозь панику. Но она видела всё: мелькающие этажи, обветшалые балконы — она вытягивала руки, пыталась уцепиться за торчавшие выступы. Она не могла дышать. Она была ещё жива, но знала, что земля уже близко.

Пробудись!

Глава 1

Расшифровка переговоров между объектом 1 и объектом 3 от 02.09 (второе записывающее устройство):

(посторонние шумы: заведённый двигатель автомобиля. Предположительно: гараж или парковка)

Объект 3: Здравствуйте, Геннадий Николаевич! Ну что, поручение выполнил.

Объект 1: Знаю, доложили уже. Что так грязно сработал в этот раз?

Объект 3: Грязно? Как понимать? Не наследил вроде. Через проводку сделал, как всегда.

Объект 1: Слышишь, ты мне дурочку-то не валяй! На месте пожара нашли труп.

Объект 3: Что ‹нрзб› откуда? Там никого не могло быть!

Объект 1: Сжёг и не заметил?

Объект 3: Но я проверял. ‹нрзб› Ничего не понимаю!

Объект 1: Думай, кто?

Объект 3: А что, не опознали?

Объект 1: Не зли меня. Сторож?

Объект 3: Сторожа нет, только сигнализация. Там ночью чисто всегда. Я был уверен, что никого.

Объект 1: Проверял, говоришь?! Твой объект, а ты даже не в курсе, кто на нём, откуда, почему в назначенный день! Что вообще за хрень! Короче, убираешь за собой. Дочиста, чтобы без палева, ясно?

Объект 3: Фотографа оставляем в разработке?

Объект 1: Зубы мне не заговаривай. Фотографа ведёшь по графику, как заказывали. Труп — твои проблемы. Иначе…

(обрыв записи)

* * *

— Они наметили очередную жертву! — сказал Олег с порога.

— Привет.

Инга прошла за ним на кухню. Олег по-хозяйски распахнул посудный шкаф, достал кружку в горошек и наполнил её доверху холодной водой из-под крана. Инга закрыла дверцу: рыжей птицей пролетело по стеклу её отражение.

— Какой дом на этот раз? — Она скрестила руки на груди.

— Под номером три в Поздняковском переулке, 1783 года постройки. Реконструкцию проведут с особой жестокостью, рожки да ножки останутся. — Олег залпом выпил воду. — Денег отмоют! И снова — ты не поверишь — «Деловой центр будущего» в центре деловых событий! А первым владельцем здания, между прочим, был обер-гофмаршал Григорий Орлов.

— Тот самый? Фаворит Екатерины?

— Нет, тёзка, но из того же рода. Палаты царского любовника, помнится, уже сломали.

— Зато теперь там ресторан «Манон», — поддразнила его Инга, — можно отобедать с имперским шиком.

— Ага. И описать золочёному унитазу все стразы.

— Какая гадость!

— И это говорит бывший редактор журнала «QQ», который рекламировал его на первых полосах!

— …что я слышу от бывшего глянцевого фотографа, который эту рекламу снимал! — засмеялась Инга. В отражении снова мелькнул её веснушчатый профиль — Олег убрал кружку в шкаф.

— Это не тот ли дом, в котором во время войны 1812 года был крепостной театр?

— Он самый! Только прикинь: генерал Поздняков воюет на передовой против француза, а в это время в его театр ходит сам Наполеон — на представления французской труппы. А когда последний бежит из столицы с остатками войска, у Позднякова снова дают спектакли — теперь уже в пользу пострадавшего русского населения. Каково, а?

— С ума сойти!

— Ладно, оставим будуарные тайны и наше славное прошлое, — сказал Штейн. Они синхронно сели: друг напротив друга. — Белова, инфу пора вешать в блог. Схема есть, список зданий внушительнее некуда. Этот гад Жербаткин у нас на крючке. После «Дела коллекционера» тебя читает пол-Москвы. Взорвём инет — спасём домишки! Он сядет у нас лет на шесть, а без него осыпятся мошеннические схемки в труху.

Инга внимательно посмотрела на Олега. Он был похож на Ван Гога: осунувшееся землистое лицо, взъерошенные пряди, неровный абрис бороды — только волосы чёрные, с проседью. А глаза горят пронзительным синим светом, как две газовые конфорки.

— Рано. Насчёт «сядет лет на шесть» — я не уверена. Надо Архарову звякнуть, он полисмен, должен такое знать лучше нас с тобой. Реконструкция исторических памятников — всё-таки тема скользкая. Опять мы влезли… не умереть бы странной смертью после публикации.

— Сядет-сядет, ещё как сядет. — Штейн проигнорировал пассаж про скользкую тему. — Послушай, я что нарыл про этот номер три в Поздняковском: жербаткинские бандюганы жильцов-то всех выселили — кого пряником, кого кнутом, а вот хозяин пирожковой на цокольном этаже оказался крепким орешком. Так они ему — поджог. Рабочая версия — неисправная проводка.

— Ну да, классическая схема.

— Слушай дальше! Кафешка догорела, а там — труп! Кто, что, откуда там человек ночью оказался — неизвестно. Сгорел так — одни зубы остались. Пока не опознан. То, что это дело рук молодчиков Жербаткина, я не сомневаюсь. Правда, позвони Архарову, пусть покопают. И пойдёт он не только за здания, но и за непредумышленное.

Шум воды за стеной затих, дверь в ванную распахнулась, выпуская лавандовый пар. Они замолчали. Четырнадцатилетняя Катя, румяная, с припухшими красными глазами, прошла мимо них к холодильнику.

— Ты до сих пор торчала под душем?

— Вот скажи, Олег, — девочка повернулась к Штейну, — если бы у тебя был, например, сын, ты бы отпустил его с друзьями на квест?

— Стоп, не на квест, где организаторы и безопасное помещение, а на какую-то «Территорию Икс» с гонками по шоссе, лазаньем по заброшенным домам, да ещё ночью, — холодно возразила Инга. — И мы же договаривались — не грузи Олега!

— Мам! — протянула Катя с угрозой.

— Если бы был сын… — Штейн сглотнул, осёкся, схватился за край стола, как будто боялся упасть. Потом сказал твёрдо: — Я бы никогда не отпустил.

Олег помрачнел. Он встал, казалось, вспомнил что-то и хотел сказать, но передумал.

— Может, пока кофе? — Инга отвела назад руки, разминая затёкшую спину.

— Давай лучше вискаря. Я машину оставлю у тебя во дворе. Такси вызову. Меня что-то разморило. Сил нет.

Инга поставила перед ним бокал:

— Вискарь ты в прошлый раз прикончил. Осталось красненькое.

— Ну, красненькое так красненькое, — покорно согласился Олег. — Надо бы завтра навестить этого хозяина пирожковой. Кислятина, — сморщился он, глотнув, — Гурген Айвазович Микаэлян, глянь досьё в моем ноуте. Я тебе технику тоже оставлю, ладно? Вдруг писать соберёшься.

— Ну вот съездим к Гургену твоему и напишу. У меня нет ощущения, что я вижу полную картину, понимаешь?

Штейн кивнул. Коротко булькнул телефон — пришло сообщение от диспетчера такси.

— Завтра часиков в десять заеду за тобой и разом захвачу всё. Смотри не проспи! И не ссорьтесь, девочки. — Олег рассеянно посмотрел сначала на Катю, потом на Ингу.

— Спокойной ночи, — Инга пошла проводить его до двери, — отдохни. А то у тебя видок замученный.

— Просканировала меня в своём цветовизоре? Хорошо всё-таки иметь друга с синтезией — ничего не скроешь. Тебе надо вести экстрасенсорный блог: «увижу цвета ваших слов и эмоций и направлю на путь истинный» — популярнее расследований бы было. Деньги бы гребла!

— С синестезией[1], — поправила Инга. — Но тут она и вовсе не нужна: у тебя фингалы под глазами на пол-лица.

— На себя посмотри, — ухмыльнулся Штейн, — краше на паспорт выходят!

Инга высунулась в проём входной двери, поймала руку Олега, потянула его к себе и чмокнула в щеку.

— Через порог же нельзя, — пробурчал Штейн. — Плохая примета.

— Да брось! — улыбнулась Инга.

* * *

Она проснулась к полудню с цветной головной болью. Сердце шумно билось в горле. Инга приняла душ, выпила эспрессо, но вязкий шлейф красок не давал ей сосредоточиться: привычные бытовые предметы, окружавшие её, сегодня были окрашены в красный с вкраплением серого — тревога, беспокойство, ощущение надвигающейся беды.

Синестезия, которая обнаружилась у неё в тринадцать лет, была и даром, и проклятием одновременно. Инга видела слова, которые произносили люди, в цвете — это помогало в расследованиях, да и в личной жизни тоже — своим красочным восприятием она чувствовала ложь, страх, неуверенность, грусть. С возрастом она научилась анализировать то, что говорят другие, раскладывать фразы не только по цветам, но и по тональности, глубине эмоции. Но иногда её «цветовизор», как шутил Штейн, будто ломался — в разные цвета окрашивались вещи, деревья, весь окружающий мир, это сопровождалось головной болью, от обилия ярких красок вокруг тошнило. Такие моменты были невыносимыми.

— Вот ведь, старею, — сказала она вслух. — Раньше ночь отработала — утром как новенькая.

Она пыталась вспомнить, слышала ли звонок Штейна сквозь сон. Вроде бы никто не приезжал, на телефоне только один пропущенный вызов — мама. Набрала Штейна — не ответил. Металлический айфон сейчас был окрашен в яркий, насыщенный, слепящий глаза чёрный цвет.

— Ну вот! Проспал! Теперь его не добудиться. Придётся самой за ним ехать.

Инга позвонила их общей домработнице — Люсе Балясиной, или проще — баб-Люсе, как они со Штейном окрестили её:

— Привет! Олег вчера оставил у меня аппаратуру и ключи от машины, а сам проспал. Трубку не берёт. Ну как всегда! В общем, давай я у тебя ключи от студии возьму и поеду растолкаю его, у нас сегодня работа.

На улице было ещё по-летнему тепло и скворчали птицы, но знакомая осенняя печаль уже закралась в воздух, неотвратимая и ноющая, как мигрень перед бурей. Она села в машину Олега и поехала к баб-Люсе. Та увязалась с ней.

— А заодно и приберу там, чем завтра на метро добираться, — пропыхтела она, устраиваясь на переднем сиденье. Инга приготовилась выслушивать порцию «малаховки», но баб-Люся была не в духе.

— Опять с невесткой бывшей поругались?

— Ох, — она махнула рукой, — и не говори.

Инге показалось, что Балясиной захотелось погрызть семечек, как курильщику для излияний непременно требуется затянуться. Баб-Люся ещё повздыхала немного и начала нудную, почти бессвязную жалобу. Инга пожалела, что спросила. Как назло, дорога была напряжённая. В Чертаново Инга свернула уже абсолютно одуревшая от Люсиной плакальной песни.

Они проехали мимо пруда, вокруг которого, как детские кубики, были натыканы магазины и кафе. Клочья желтизны торчали в тёмной листве редких деревьев. Инга вспомнила, как они гуляли тут с Олегом лет двадцать назад. Свободные, неженатые. Их тянуло друг к другу, и всё было просто — купить вина, подняться в только что полученную мастерскую (своя хата, интересный фотохудожник, балагур, симпатяга). Вино, кажется, они уже купили. Дети на другом берегу кормили уток. Инга смотрела на отражение веток в пруду и вдруг с криком рванулась от воды — там был утопленник. «Криминальный труп», — сказала бы она сейчас бесстрастно, но тогда это был ужас, истерика и дурной знак. Вызвали полицию, которая тогда ещё называлась милицией, долго и муторно что-то им объясняли, подписывали протокол. В мастерскую они не поднялись. Напрасно Олег успокаивал её, дул в ухо и шептал глупости всю обратную дорогу на метро, ничего больше не отзывалось в ней. С тех самых пор навсегда отмерло.

Парковка была занята. Инга проклинала повороты и изгибы распластавшегося каракатицей дома.

— Всё не как у людей, — ругалась она, выруливая на узкой дороге между машинами и бордюром.

На всякий случай они позвонили в домофон — может, уже встал. Не дождавшись ответа, баб-Люся приложила свой магнитный ключ. Они поднялись на самый верх. Люся повозилась с дверным замком:

— Вечно заедает!

Наконец они вошли. Сперва Инга, потом, еле вытащив зажёванный ключ, баб-Люся.

Посреди мастерской висела какая-то громоздкая чёрная тень.

— Господи! — зашептала Инга. — Господи! Господи!

Грудную клетку сдавило. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Это был Олег. Он висел на верёвке, закреплённой на крюке. Инга побежала к нему. Споткнулась о валявшуюся под телом стремянку. Упала, поднялась и задела головой его холодные окоченевшие ступни. Что-то капнуло на неё сверху. Инга посмотрела наверх. Наконец прорезался крик.

Тёмно-синее лицо. Восковая капля застыла на носу. Изо рта торчало черное и сухое — застрявшая корка хлеба? Язык. Голова словно криво и наспех пришита к соломенному пугалу с длинными деревянными руками и ногами.

— Давай вместе его снимем! — Она трясла баб-Люсю за плечо. Балясина выла и крутила головой. — Слышишь! Надо реанимацию! Понимаешь? Первая помощь! Где нож? Верёвку разрезать!

Инга вытащила мобильный. Трясущиеся пальцы не сразу набрали код разблокировки.

— Чёрт! Чёрт! Алле, «скорая»! — Она едва справлялась с голосом. — Попытка самоубийства! Мужчина, сорок пять лет. Пишите адрес. Фамилия Штейн! Господи! Быстрее, пожалуйста! Олег… А-а… Мать вашу! Аркадьевич! Нет, не таблетки! Не вены! Повесился! Да. Да! Как поздно? Нет! Вы должны! Не поздно! Говорят, поздно — оставьте так до приезда полиции. Как это — так?

Она выбежала из мастерской, спустилась на этаж ниже и стала кричать и звонить соседям:

— Помогите! Помогите! — Потом спохватилась и завопила: — Пожар! Пожар!

Высунулись несколько лиц.

— Пойдёмте, пожалуйста, наверх! — кинулась она к ближайшей приоткрывшейся двери. — Помочь надо!

Лица заворчали:

— Больная, что ли?

— Чего тут орёшь? Ноль один звони!

— Что за хулиганство!

Двери захлопнулись. Она снова поднялась к мастерским. На площадку вышел художник Трофимыч — андеграундная звезда восьмидесятых, как всегда с похмелья.

— Инга! Что стряслось-то? — прошамкал он беззубым ртом.

— Трофимыч! — Она вцепилась в его рубашку. — Помоги! Там Олег!

Он вошёл в мастерскую, увидел тело и ругнулся.

— Давай его снимем! — умоляла Инга.

— Поздно.

— Не поздно! Трофимыч, пожалуйста!

Он покачал головой, взял Ингу за руку и вывел на лестничную площадку:

— До приезда полиции трогать не будем. Ты полицию-то вызывала?

— Только «скорую». Кажется, они сказали — сами вызовут.

— Я позвоню ещё раз.

— Ты что-нибудь понимаешь? Он вчера был у меня! Мы только вчера говорили!

— Вот. Кури!

Он достал из засаленного кармана измятую пачку, выстучал сигарету, прикурил, протянул ей. Инга отшатнулась.

— Надо, от шока поможет!

Сигарета прыгала в её руках. Вышла Люся.

— Что творится, мама моя! Что творится! — причитала она и всхлипывала. — Такой синий уже стал, какой кошмар!

Они услышали звук поднимающегося лифта. Мимо деловито прошли три человека в зеленых халатах и шапочках, два — в полицейской форме. Полиция и «Скорая» приехали одновременно. Пришлось возвращаться в мастерскую.

— Что вы нас-то, дамочка, вызвали, — присвистнул один из санитаров, глянув наверх. — Тут труповозка нужна. Серый, звони.

Рыхлый прыщавый санитар лениво достал телефон и начал тыкать.

— Алло, да, — бубнил он в телефон, — у нас труп. Окоченение часов семь точно. Адрес? Какой тут адрес? — Баб-Люся послушно подсказала.

Страшная фигура, свисающая с потолка — «труп» — это и есть Олег? Нет, он таким быть не может! Вещи — вот они — его, а тело чужое!

Трофимыч и баб-Люся отвечали на вопросы следователя, а Инга бесцельно ходила по комнате, прикасаясь к стульям, распахнутому альбому, смятым подушкам на диване, зачем-то оглядела разномастные бутылки в буфете, стараясь вернуть присутствие Олега. Она заметила упавший штатив и бережно подняла его.

— Ничего не трогать! — рявкнул следователь и поправил фуражку. — Зачем вы приехали к пострадавшему? Кем вы ему приходитесь?

— Я с ним работала. Я привезла ему… Я пригнала ему машину.

— В каком смысле?

— Он вчера был у меня. Мы выпили, он вызвал такси. Хотел вернуться за машиной утром. Но не вернулся, — проговорила на автомате Инга и опять сорвалась на крик. — Он не мог сам! Его убили!

Оперативники поставили стремянку, срезали веревку. Трофимыч подошёл, встал рядом подстраховать. Инга где-то слышала, что воздух, накопившийся в легких висельников, выходит с шумом, чуть ли не стоном, когда стягивают петлю. Но стона не было. Только стук об пол, словно упало массивное деревянное кресло.

— Лейтенант, тут на столе записка! «В моей смерти прошу никого не винить». Подпись, без даты.

— Какая записка? Чья? — сонно спросила Инга и подошла к столу. Буквы были заострёнными, узкими — в манере Олега.

— Почерк узнаёте? — спросил лейтенант.

Инга кивнула и выдавила слова с усилием, как подсохшую краску из тюбика:

— Это его… Но он не мог…

Ощущение абсурда, навалившееся на неё, ослабло. Его больше нет. Будто одна эта записка удостоверяла смерть Олега — окончательно.

— Приобщите к делу, — приказал лейтенант. — Вот. А вы говорите — убили! Так, значит, работали вместе. А родственники у погибшего есть?

— Да, мама и сестра. Господи, им же надо сообщить!

— Жена? Дети?

— С женой в разводе. Детей нет.

— Значит, так, мы опечатываем помещение, изымаем технику. А вам на время проведения следственных действий нельзя покидать пределы Москвы. Если понадобитесь — вызовут повесткой. Паспорт ваш давайте! Адрес регистрации совпадает с фактическим местом жительства?

— Да.

— Вот и хорошо.

— Да что ж хорошего! Как же можно? Почему? — закричала Инга.

Трофимыч подошёл к ней, крепко взял за плечи и встряхнул:

— Не здесь! Не здесь!

Инга взяла сумки Олега, брошенные у порога.

— Это ваше? — покосился на неё оперативник.

— Да, моё, — сказала Инга с неожиданной твердостью.

— Значит, помните, да? Никуда не уезжаем.

Они ещё долго ждали машину, которую санитары обозвали труповозкой: эти никогда не торопятся. Через час — Инге показалось, что прошла целая вечность — к подъезду Олега подъехал минивэн, и тело её друга, всё это время лежавшее на полу у входной двери и накрытое простыней (Трофимыч снял прямо с расстеленной кровати, ещё вчера Олег спал на ней, и жизнь шла как ни в чём не бывало), увезли в морг.

Когда ритуальная машина скрылась за торцом дома, Балясина попрощалась и, всхлипывая, вытирая платком взмокший лоб, пошла к метро. Инга стояла у домофона, растирая ладонями лицо.

В такой ситуации я бы поехала только к нему. К нему! Он был ближе всех. А теперь? Теперь мне куда?

Глава 2

На улице моросило с самого утра. Окно было пыльное, и дождь оставлял на нём дорожки. Инга вела по одной — палец, острый и хищный, с красным лаком на ногте, преследовал маленькую прозрачную каплю. Мчал за ней на полной скорости, чтобы догнать и раздавить. Но каплю защищала толща стекла. Она была в безопасности.

В другой руке она сжимала трубку. Инга в который раз за двое суток набирала спасительный номер Жени Холодивкер — и рассказывала, рассказывала, про тень на полу, про нечеловечески вытянутую фигуру, про язык. Как только оттаяла от шока и каждая новая деталь стала вспыхивать в её памяти уколом в висок, Инга звонила Жене.

Без судмедзаключения Холодивкер они бы не раскрыли своё первое дело, тогда Олег назвал её «нашим экспертом по жмурикам». Инге казалось, что они с Женей знакомы с детства, хотя никогда не было у неё таких подруг, которые бы не тяготились одиночеством, не особо следили за собой и тратили бы время на сложные философские рассуждения.

Она одна была способна слушать Ингины описания трупа спокойно и терпеливо. Не раз ей в анатомичку привозили жертв самоубийств, она прекрасно знала все подробности в теории и на практике, но то, что от Штейна, такого сильного, живого, юморного, осталось лишь изуродованное тело висельника — потрясло даже её.

Подошла Катя, осторожно вытащила трубку из окоченевшей Ингиной руки:

— Мам, хватит звонить Жене. Ты же можешь поговорить со мной.

Она уже надела чёрную водолазку и джинсы, волосы заплела в косичку и выглядела ребёнком, хоть и старалась вести себя по-взрослому.

— Недавно ты была такой маленькой, — сказала Инга. — С горшка мне кричала: «По-пу!!» Горшок был в виде кошечки. Слово «мамапапа» везде писала, думала, что так правильно — слитно.

— Как Кефира принесли, помнишь?

— Конечно! Сначала хвост поджимал, потом ластился, потом осмелел и стал хватать за пятки, и ты на диван залезла. Он круглый, как шарик, не мог за тобой. А у Олега не было детей. Всё казалось: потом. А теперь всё. Никакого «потом» уже не будет.

— Почему он это сделал? — спросила Катя. Она посмотрела вверх, утирая слёзы.

— Я не знаю. Не понимаю. Он не собирался. Кажется, его что-то беспокоило в последнее время, я сваливала всё на нашу работу. Видимо, было что-то посерьёзнее. Но всё равно — разве это выход? Ни в коем случае! Ты слышишь? Никогда нельзя даже думать об этом!

Инга обняла дочь, и впервые за долгое время Катя не отстранилась. Они постояли молча. Новые капли разлиновывали окно. «Наклон в точности такой, как в прописях», — машинально подумала Инга. В доме напротив кто-то вышел на балкон покурить.

— Пойдём, — сказала Катя, высвобождаясь из Ингиных рук. — Скоро папа заедет. А нам надо поесть: хочется не хочется — надо. Предстоит тяжёлый день.

«Как же ты выросла!» — хотела сказать Инга, но Катя уже ушла на кухню.

Они допивали чай, когда позвонили в дверь.

— Девять двадцать, — глянула Катя на свой телефон.

— Как всегда, пунктуален! — сказала Инга про бывшего мужа. Костя, её водитель, уже ждал их внизу.

Катя открыла отцу и поцеловала его в щёку.

— Едем? — спросил Сергей. — Ты как?

— Нормально. — Инга застёгивала высокие кожаные сапоги. Ей захотелось надеть тёмные очки, чтобы никто не видел её заплаканных глаз, но день был пасмурный, и она удержалась. Оставила их на комоде в прихожей.

— Возьми, — тихо сказал Сергей, угадав её желание.

— Не нужно, — сухо отрезала Инга.

— Я пойду Дэну звякну, — сказала Катя.

Но их сосед уже стоял на лестничной площадке и ждал, прислонившись к стене. Он работал стилистом, часто помогал Инге и Олегу при съёмках для видеоблогов и хорошо знал Штейна.

— Привет, соседка, — сказал он, опустил глаза, попытался улыбнуться — не вышло.

Дэн протянул руку к Кате, потрепал её по голове — искал выход из неловкой ситуации.

Ему странно, неуютно. Он вышел из квартиры только что, а уже мечтает вернуться обратно.

* * *

Прощания в церкви не было. Приехали сразу на кладбище. Правая сторона площади перед воротами навязчиво пестрела ядовитыми оттенками оранжевого, зелёного, лилового. Разномастные искусственные цветы торчали из пластиковых ваз. Крикливой бесцеремонной пошлостью они врывались в горестный пейзаж. Сломленные потерей люди и равнодушные дальние родственники, коллеги скупали их, потому что так принято.

У одного из ларьков стояла мешковатая фигура в чёрном мужском пальто, так что сразу и не разглядишь в рассеянном покупателе женщину. Короткие чёрные волосы с проседью намокли от дождя. Полные губы выражали усмешку, а в живых проницательных глазах, обрамленных изящной оправой очков, мерцала любознательность.

— Покупать будете? — с раздражением спросила её расписная пятидесятилетняя матрёшка за прилавком.

— Нет-нет, что вы! Зачем? — изумилась женщина, вопрос показался ей нелепым.

— Женя! — окликнула её Инга.

Женщина подошла к Инге и неловко обняла её.

— Блять, никак в голове не укладывается! Такой мужик, в расцвете лет! — ругнулась она. — Как ты?

— Все говорят: держись! Вот держусь! — ответила Инга, подавляя слёзы. — А что ты тут стоишь? Договорились же у входа.

— Я пораньше приехала — хожу смотрю. Интересно!

— Тебе на работе покойников не хватает? — удивилась Инга.

— Там — другое. Работа с биоматериалом. Всё, что происходит здесь, имеет к этому биоматериалу косвенное отношение. Тут ритуальная терапия для близких. За пределами моей сферы. Но очень познавательно для понимания механизмов нашего сознания. Принятие смерти — вот его главный непреходящий челлендж.

В присутствии подруги Инге стало легче. Она взяла её под руку, и они вместе направились к толпе, собравшейся у входа. Сергей с Катей последовали за ними.

Хоронить глянцевого фотографа Олега Штейна собралось много народу. Инга безошибочно определила, что вся эта разномастная толпа пришла к нему. У многих она считывала притворство в выражении лиц и позах. Этих привёл интерес к зловещей смерти — самоубийству. Им не лень было тащиться сюда в непогоду, чтобы набраться впечатлений и потом в курилках делиться сплетнями, но тут они выученно изображали скорбь. Немногие друзья, художники, близко знавшие Штейна, тихо курили в стороне, равнодушно смахивали капли дождя с отягощенных похмельем лиц.

Появились катафалк и машина с близкими родственниками. Вынесли гроб. Толпа расступилась. Всем было страшно, но вместе с тем любопытно заглянуть внутрь, но нести его вызвались те самые люди, только что выпустившие окурки из дрожащих рук: Глеб — друг детства, Сергей и баб-Люсин сын Гриша.

Понесли. За гробом сестра Олега Лиза и его бывшая жена Оксана вели под руки обмякшую маму. Эмма Эдуардовна сделалась маленькой и безвольной. Инга вспомнила, как видела её в последний раз на премьере в роли Раневской. После спектакля они с Олегом пошли в гримёрку, где она восседала, красивая, глаза блестели от волнения, с нервной радостью распоряжалась относительно букетов, принимала поздравления. Теперь она едва волочила ноги, лицо в чёрном кружеве — белое, белые, выплаканные глаза, светлые волосы казались полностью седыми. Она шла, завалившись направо, в сторону дочери. Оксана вышагивала безучастно, смотрела в сторону.

Острое чувство несправедливости закипало в Инге. Она никогда не понимала правила «самоубийц не отпеваем».

Женя права, все эти похоронные процедуры не имеют к Олегу никакого отношения. Но они важны для его несчастной матери и сестры. Неужели нельзя было разрешить? Хотя бы ради них? За что такая чёрствость, такое неукоснительное следование обычаям, когда тут — горе?

Какой-то ещё довод усиливал её гнев. Но она всё никак не могла его толком обдумать. Женя молчала, кивала каким-то своим мрачным мыслям. Было видно, что ей не терпится закурить. Инга не обмолвилась с ней ни словом, боялась, что опять расплачется, если заговорит.

За группой родственников суетилась раскрасневшаяся Люся и командным шёпотом распоряжалась, куда класть цветы, когда положить конфеты, чтобы всё прошло как положено. Её слушались. В другой раз Инга бы выговорила ей за то, что она так бесцеремонно и властно хозяйничает со своими бабскими суевериями, но сейчас у неё не было сил хоть как-то возражать.

В самом конце толпы мелькнуло растерянное женское лицо. Знакомое. Показалось очень важным вспомнить, где она видела его.

У раскопанной могилы остановились. Поставили гроб. Сергей и Костик подошли к Инге. Толпа переглядывалась. Можно ли говорить речи над висельником? Что говорить? В тишине слышались только причитания баб-Люси. Сдержанно и угрюмо её периодически останавливал Гриша:

— Мам, ну чё ты?

— Они и сами знают, когда.

— Потише, сами разберутся.

Он стоял возле матери чуть-чуть сгорбившись, прикрыв короткую щетину на голове капюшоном чёрной куртки. Руки засунул глубоко в карманы тренировочных штанов, периодически вынимая то одну, то другую, чтобы утереть хлюпающий нос. Олег только этому работяге-неудачнику доверял все стенды, рамы, подрамники и багеты для выставок — рукастому, аккуратному и абсолютно бестолковому в жизненных вопросах.

Эмма Эдуардовна стояла у гроба, опираясь на памятник мужа. Она что-то тихо ему говорила и время от времени протирала уголком чёрного кружевного платка вырезанный в камне портрет. Лиза встала рядом, ей передали чёрно-белую фотографию Олега. На ней он смотрел куда-то вверх и наискосок, пряча подбородок в поднятый воротник. Инга узнала снимок — автопортрет. Она вспомнила, как Штейн выставил на фотоаппарате настройки, докурил сигарету в три быстрые затяжки, прыгнул к фону и встал в позу. «Мудрствующий лукаво», — издевательски говорил он про этот снимок потом. Инга смотрела на фотографию и слышала голос Олега, будто тот стоит за спиной и шепчет в правое ухо: «Нашли что выбрать: пафос и воротник. Надо было сразу сжечь этот грёбаный стыд».

— Как он на отца похож был, — сказала Женя, и Инга кивнула.

Опускали в мокрую землю. Чёрные жирные комья стучались в гроб. Сквозь эти удары послышался приступ сухого астматического кашля — мучительный звук, это плакала Эмма Эдуардовна, обняв холодный камень.

Оксана отошла к невысокому мужчине в застёгнутом на все пуговицы плаще. Она утирала слёзы, приподнимая очки на лоб.

— А что в закрытом, даже проститься не дали? — услышала Инга шёпот за спиной.

— Так чтоб мать и сестру не пугать.

Лиза поставила портрет Олега на могилу, обложенную венками, между тёмно-красными, почти чёрными розами. Ещё постояли и пошли прочь. Оставшийся в одиночестве, среди цветов, Олег не провожал их взглядом. Он задумчиво смотрел в небо.

* * *

К кладбищенским воротам толпа шла вразброд. Для большинства самое интересное кончилось. Инга отвлеклась на яркие подошвы ботинок девушки впереди неё: будто та наступила в лужу краски. Сами ботинки чёрные, а подошвы — ядрено-жёлтые. Девушка была высокая и худенькая, как положено модели, которым Штейн делал портфолио. Инга снова вспомнила про женщину, которая показалась ей смутно знакомой. И стала искать её глазами. Но неровные волны толпы унесли их с Женей вперёд, к родственникам.

— Ты же знала всё! Вы столько дружили! Как ты могла не заметить, что с ним творится! Как допустила это! — Эмма Эдуардовна крепко взяла Ингу под локоть и притянула к себе, будто отрывая от Жени. Оксаны поблизости не было.

— Мы работали, — уточнила Инга. Краем глаза поймала: Катя и Серёжа идут сзади, никуда не потерялись. Катя сбоку обнимает отца.

— Зачем он это сделал? Скажи мне! — резко дёрнулась Эмма Эдуардовна. — Как я теперь без него? Одна!

Лиза вздохнула и отвернулась. Эмма Эдуардовна продолжила, требовательно сжимая руку Инги.

— Мой единственный сын! Как он мог! Я всю жизнь была хорошей матерью, всё ради него делала. Говорил ему отец — в физики иди, на свою кафедру бы взял. Но он хотел заниматься кино. Я и с институтом помогла, сколько раз пристраивала помощником оператора, так нет — подался в фотографы голых баб фотографировать…

— Мама, — тихо сказала Лиза.

— Что мама? Ну что мама? — Эмма Эдуардовна даже не повернула головы. — Скажешь, это неправда? Голых-то девок интересней фотографировать, чем формулы выводить, а? Правильно я говорю про вашу журналистику?

Инга промолчала.

— Конечно, я всё понимаю. Он творческий человек, весь в меня. Я сама всю жизнь в искусстве. Не смог он бы наукой заниматься, как отец, не выдержал бы. Я и то не усидела рядом с этим занудством — вечно какие-то цифры, опыты. А если бы я не ушла, если бы Олежек рос с отцом, может быть, и у него всё хорошо было? И с Оксаной не развёлся? И нянчила бы я сейчас внуков! Ведь он у меня хороший мальчик был. Чуткий, отзывчивый. В этом году сам дачу отремонтировал. Золотые руки.

Что ей ответить? Всё звучит фальшиво и пошло. Сказать: «Я вас понимаю»? Но разве я понимаю мать, которая потеряла ребёнка? Я даже думать об этом не хочу! Или: «Сил вам!» — тоже пустое пожелание. Только что кто-то произнёс: «Жизнь продолжается» — это прозвучало просто ужасно. Честнее просто тихо идти рядом.

* * *

Поминки были назначены на два в кафе «Чаша», недалеко от дома Эммы Эдуардовны. Женя на них не пошла. «Мероприятие семейное! Мне там делать нечего. С Олегом я простилась!» — сказала она, что-то новое уловила Инга в её интонации, но ей было не до расспросов.

Столы под белой скатертью стояли крестом. Лиза раскладывала кутью по пиалам с золотой каёмкой. Эмма Эдуардовна достала из сумки блины и мёд.

— Нельзя, — говорила она Глебу, — чтобы такие вещи казёнными были. Это я всё сама. Блины мои фирменные, тонкие. Олеженьку помянуть.

Инга видела Глеба приблизительно раз в пять лет — на юбилеях Олега. С прошлого застолья он заметно постарел, осунулся, волосы остались только на висках и затылке — неаккуратным полукругом, он их не брил по новой моде.

— Как неожиданно, гром среди ясного неба, что мне теперь делать, а, Глебушка? Я без опоры теперь! — внезапно переключившись с блинов, вновь заплакала Эмма Эдуардовна.

— Да, — Глеб неуклюже обнял её за плечи, — неожиданно. Да.

«Да» у него получилось слишком мягким. «Д» всегда — звонкая, уверенная, «а» — прямая, как линия, она согласные не смягчает. А у Глеба звучало: «дья» — как клубок шерсти. И первое, неуверенное «да» было намного тише второго, которым он как бы подпер свою фразу. Слово же «неожиданно» Глеб сказал быстро, будто пленку перемотали.

За длинным столом, по которому в тишине ходили альбомы с фотографиями, они оказались рядом.

— Ну, помянем! — поднял стопку незнакомый Инге усатый парень, бравурный и не по месту довольный. Люди не чокаясь выпили.

Катя уныло ковыряла в своей тарелке кутью.

— Не ешь, если не хочешь, — шепнула ей Инга и повернулась к Глебу. К нему она обратилась ещё тише:

— Глеб.

Он чуть заметно дёрнул плечом, но глаза не поднял. Продолжал размазывать мёд по блину. Мёд был жидкий и прозрачный — не золотистый, не душистый. Как пищевая плёнка.

— Я случайно услышала ваш разговор с Эммой Эдуардовной. Она сказала, что смерть Олега — это большая неожиданность. Ты ведь только из вежливости согласился? Чтобы не расстраивать её? Мне показалось, для тебя его самоубийство не стало сюрпризом. Верно? Может быть, я слишком прямо…

Глеб молчал. Он отложил ложку и начал медленно сворачивать блин конвертиком: сначала пополам, потом на четыре части. Инга подумала, что говорила слишком тихо, он не услышал. Но в этот момент Глеб заговорил:

— Ты права. Слишком прямо.

— Права в чём? — уцепилась Инга.

— Ты давно просматривала его страницу в соцсетях?

— Да, — неуверенно ответила Инга. Интерес к соцсетям с недавних пор стал у неё чисто профессиональным. Они с Олегом занимались раскруткой её блога, продвижением статей с расследованиями в топы. Путешествия, трапезы, домочадцы и питомцы её бывших и нынешних знакомых давно перестали её занимать.

— Посмотри там, — еле слышно сказал он, — у него были причины. Он просто не держал мать в курсе.

— В курсе чего?

Из-за стола встала Лиза. Глеб повернулся в её сторону, дав Инге понять, что больше не хочет говорить.

— У нас с Олегом очень большая разница в возрасте, — начала Лиза. Разговоры затихли, повисла тишина. Катя отложила ложку и посмотрела на Лизу. — Была большая разница в возрасте. Мы не особо дружили в детстве. Но он был для меня кумиром. Я видела его только на выходных. В эти дни всходило солнце. Олег был настоящим человеком. Такие не должны уходить. Мир без них складывается, как карточный домик.

Инга почувствовала, будто кто-то сильно бьет её — по затылку отбойным молотом. Она посмотрела на Катю, на Серёжу, попыталась сфокусировать взгляд и не плакать, не плакать, не плакать. Но не получалось. Два кадра — Штейн, закрывающий ноутбук у неё на кухне — живой, усталый, но без примет скорой беды, «до завтра», всё, как всегда, — и окоченелый, страшный не-Олег на верёвке под потолком на следующий день. Этот засохший, чужой язык, торчавший изо рта. Ей хотелось лечь, и чтобы кто-нибудь гладил её по голове, говорил: «Не было, этого всего не было, не случалось», — но голова, но этот молоток, но посеревшая Лиза — всё случилось, всё было. Ночью после его самоубийства на балконе сидела птица и долго протяжно стонала. Было душно, Инга не могла спать, все окна открыты, и этот звук с балкона, когда она всё-таки проваливалась в сон на краткие мгновения, ей казалось, нет, она даже была уверена, что это зовёт Олег.

Поминки тянулись долго. Инга подсчитала: это были десятые поминки в её жизни. Но ни на одних не было этой висящей над столом неловкости. Везде — горе, потеря, боль, но не тишина. На похоронах Олега молчали, потому что всем хотелось задать самый главный вопрос: что произошло и почему он это сделал? Но люди боялись тревожить маму и сестру, боялись нарушить приличия и молчали. Напряжение скопилось в воздухе, как дым в накуренной комнате.

Зато в туалетах и на крыльце, куда выходили покурить, было оживлённо — все обсуждали подробности смерти Олега: цвет лица висельников, трупные пятна. Инга не знала, куда деваться от этого хищного говора:

— И сколько провисел? Воняло сильно?

— Чё, правда, весь синий? Жесть!

— И не только моча, ещё бывает непроизвольное семяизвержение.

— Прямо перед смертью кончает, что ли?

— Ага, из земли, в том месте, куда падало семя, вырастали цветы мандрагоры — мощнейшее магическое средство.

— Порнографический Гарри Поттер какой-то!

От отвращения Инга жмурилась, и ей казалось, что она стоит среди персонажей «Несения Креста» Босха: уродливые ощерившиеся лица смакуют сальные мерзости, грязные лохмотья, чёрные рты с редкими зубами. Но когда она открывала глаза, вокруг снова были стильные утонченные мужчины и высокие, модно одетые женщины с красивыми ухоженными лицами. Её затошнило.

Звездой вечера стала баб-Люся. Она то присаживалась по правую руку Эммы Эдуардовны, то подкармливала близкую к обмороку Лизу, она же снабжала весь этот зудящий улей информацией. Сказанное баб-Люсей на крыльце передавалось из уст в уста, переделывалось и видоизменялось, искажалось и перевиралось. Инга бы совсем не удивилась, если бы к концу поминок услышала от какой-нибудь особо чувствительной барышни, что Олег был неизлечимо больным наркоманом-зоофилом и, не вынеся тяжести существования, застрелился.

Грише поведение матери не нравилось. Инге показалось, что он немного смущается, стыдится её. Когда она в очередной раз возвращалась после перекура к столу, то услышала, как сын распекает баб-Люсю:

— Мать, уймись!

— А что, Гришенька, людям же интересно, — оправдывалась она, — люди же знать хотят…

— Что они знать хотят? Ты совсем сбрендила, что ли? Головой своей думай! — шипел Гриша.

Инга появилась из-за поворота, и они оба замолчали. Она попыталась найти ту женщину с кладбища. Но её нигде не было. Костик, устроившийся в самом дальнем конце стола, хмуро пил компот. Рядом с ним сидели Оксана с мужем. Инга подсела на свободный стул.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — кивнула Оксана. — Хорошо, что ты подошла.

Инга никогда не любила Оксану. Вернее, она не любила Олега, женатого на Оксане. Те десять лет были самыми скучными в его жизни. Сначала ходил как тюфяком ударенный от любви, потом — под гнётом Оксаниных ЦУ. Вне работы тогда они почти не виделись: Оксана обрубала все дружеские связи. Однажды сорвала его из командировки: приезжай, у меня температура. Штейн улетел на два дня раньше, не закончил съёмку, Инга с главным редактором потом придумывала, как залатать дыры, а у Оксаны была просто легкая простуда. Да и если бы даже температура: она взрослая женщина, не трёхлетний ребёнок. Тогда от злости кипела вся редакция.

— Познакомься, Виталик, мой муж, — представила Оксана.

— Очень приятно. — Инга пожала ему руку.

Оксана мало изменилась. Прибавилась только пара морщин в уголках глаз. Всё остальное было на месте — фигура, очки, скрипучий, с ржавчиной, голос. Инга вдруг ей обрадовалась.

Муж смотрит на Оксану мягко, послушно. Наконец-то она нашла мужчину, которым легко верховодить.

— Эммочка-то полюбила меня, — усмехнулась она, немного опустив голову. — Конечно, я теперь ни на что не претендую, чего уж меня не любить. И женщиной оказалась приличной, и собеседником умным, с тех пор как на сына её не зарюсь.

А прежние обиды не забылись! Всё так же свербит ревность!

— Не преувеличивай, — успокоила она Оксану. — Она тебя любила и когда вы были женаты. У Эммы Эдуардовны непростой характер.

— У всех у нас непростой характер, — парировала Оксана. — Ты многого не знаешь. Олег и развёлся потому, что мама додавила.

Виталий поднялся из-за стола и, положив руку Оксане на плечо, наклонился к её уху:

— Пойду покурю.

— Ладно. — Оксана помолчала, рассматривая этикетку ближайшей бутылки. — И детей у нас не было из-за неё. Всё говорила Олегу: вам ещё рано. Теперь вот сокрушается, что внуков нет. А у нас с Виталиком, между прочим, уже двое. Мальчики. Хочешь фотографии покажу?

Инга кивнула. Оксана долго листала телефон: два белокурых глазастых мальчика дома, у моря, в горнолыжных костюмах на фоне ослепительных вершин и неба.

— Замечательная у вас семья. Виталик твой молодец, — тихо сказала Инга, делая вид, что рассматривает фотографию, где один мальчик, кажется, старший, с преувеличенной кровожадностью махал пластмассовым мечом джедая.

— Он любит меня, — ответила Оксана.

Девушка с длинными отутюженными волосами, та самая с яркими подошвами, начала говорить. Её покачивало от выпитого.

— Я впервые тут. В смысле на похоронах, — неуверенно махнула она рукой. — И это очень странное мероприятие. Я мало знала Олега Аркадьевича, но хочу сказать, что то, что он умер, — очень жаль.

— Он приснился мне, Олег, — прошептала Оксана. Она нажала на кнопку телефона сбоку, и экран погас. Исчезла счастливая семейная жизнь, построенная со второй попытки. — В ту самую ночь, когда он погиб. Я только потом поняла. А ведь он никогда мне не снился.

— Мы вот были на кладбище, и был дождь, — продолжала девица. Она не знала, поднять бокал повыше или совсем поставить на стол. — Как будто природа плачет по нему. Правда? Что я хочу сказать: так не должно быть. Ну, чтобы люди умирали… так.

— Снилось, что звонок в дверь, и это он. — Оксана начала шептать быстрее, будто боялась, что у неё закончатся силы. — Будто он стоит на пороге и говорит: «Дай мне воздуха. Помоги! Я не могу дышать». Я остолбенела. Ну знаешь, как это бывает во сне, когда хочешь бежать, а двигаешься медленно-медленно, как морская птица в нефтяном пятне. «Дыши», — хочу ему крикнуть, но и говорить тоже не могу. И тут он: «Всё». Ясно так, чётко и понятно сказал. И дверь закрыл.

— И фотографировал он так… необычно, — продолжала девушка. Люди покорно ждали завершения её речи, чтобы выпить. — Талантливый был. Можно сказать, звезда.

Баб-Люся закатила глаза.

— Инга, — Оксана сделала паузу, чтобы справиться со слезами, — я никак доказать не могу, но после этого сна знаю. Просто знаю, и всё. Не мог он сам. Его кто-то убил!

Глава 3

— Ты веришь в жизнь после смерти?

— Не просто верю, я её постоянно наблюдаю, — сказала Холодивкер. — Жизнь становится ещё разнообразней. Тело превращается в целую экосистему различных бактерий, ведь иммунный барьер перестает действовать. Это настоящий широкомасштабный аутопоэзис, если говорить терминами биофилософии Матурано. Сперва аэробные…

Тут она сделала паузу на вдох, и Инге удалось вставить слово:

— Я о другом.

— Тогда о чём же? — притворно удивилась Холодивкер, хотя с самого начала знала, о чём спрашивает Инга. Ей не хотелось разочаровывать подругу, лишать её утешения в предстоящей вечной разлуке. В жизнь после смерти Женя не верила.

— О жизни души, — настаивала Инга. — Она переходит в другой мир? Или продолжает бродить среди людей? Является близким во сне?

— Ну, знаешь, это вне моей компетенции, — отрезала Холодивкер. — Спроси у какого-нибудь батюшки.

— А с философской точки зрения? Ты же наверняка читала о чём-то подобном.

Женя вздохнула.

— Ну, мне интересно понятие «ноосферы», — наконец нашлась она. — Не с точки зрения Тейяра де Шардена, конечно, а в представлении эволюции биосферы в работах Вернадского. Его гипотезу многие критиковали как утопическую, а вот развитие Интернета показывает, что это не совсем так. Пусть эта среда, преобразованная человеческой мыслью, оказалась не такой идеальной, как мечтал Вернадский, но всё же она возникла — информационная оболочка вокруг нашей планеты.

— А какое отношение это имеет к душе?

— Я бы не стала использовать этот религиозный термин. Скорее наше сознание, наше мышление теперь оставляет свой след в Сети: посты, высказывания, фотографии, комментарии. А любая информация, которая попадает в Интернет, остается там навсегда. Получается, что человек некоторым образом живёт в нём вечно.

Инга вспомнила вопрос Глеба на поминках: давно ли она заглядывала на страницы Олега в соцсетях? Холодивкер пустилась в рассуждения о ментальных полях. Инга, щекой прижав телефон к плечу, открыла свой компьютер и набрала имя Штейна в строке поиска среди друзей, нашла его аккаунт. И чуть не выронила телефон — фото профиля было изменено вчерашним числом!

Холодивкер вошла в лекционный транс:

— Иными словами, психопланктон становится продуктом…

Более того — это был тот самый автопортрет, который Лиза оставила на могиле Штейна. Насколько Инге было известно, никто не имел доступа к странице Олега. Свой пароль он хранил в секрете даже от неё.

Она стала пролистывать ленту. В последнее время он был не особо активен в Сети. Много места занимал их общий проект: лайки, перепосты её публикаций в блоге, обновления, всё по их расследованиям. Но помимо её материалов он раз десять поделился психологическими статьями на тему депрессии. Как она могла не заметить этого раньше? При его-то ироничном отношении к психологам?

Инга щёлкнула на закладку «информация о пользователе». Друзья (1267, 487 общих), фотографии, подписки, группы. Чёрно-белый значок: горы плеч, круглые мячики голов обозначали скопление людей. Инга ткнула на него, развернув список групп соцсети «Nасвязи», в которых состоял Олег. «ФОТО+», «Союз журналистов», «Мне 45! День рождения Панова». «SOS Депрессия». Ниже мелкая бледная надпись: «Пользователь Олег Штейн состоит в группе с…

Ого! Полтора года! Нас как раз тогда уволили! А мне казалось, я больше переживала.

Инга перешла по ссылке и в верхнем отсеке страницы прочитала: «Группа безусловного принятия. Помощь и консультации страдающим от депрессии и суицидальных мыслей. Чат доверия. Мы не учим жить, не выгуливаем своё «белое пальто», не троллим, не оскорбляем. Если вам неприятен какой-то пост и его тема, если вы не можете поддержать его автора — пройдите мимо», в ленте группы — посты, статьи по борьбе с депрессивными состояниями той же серии, что размещал на своей странице Штейн.

Всё-таки депрессия, даже мысли о самоубийстве? Неужели увольнение из «QQ» далось настолько тяжело? Я думала, что Штейн уволился с лёгким сердцем. Всегда говорил, что хочет свободы, творчества, и погоня за тиражами его достала, что только ради неё и сидит в глянце…

Инга полистала посты в «SOS Депрессия». Почти все они были длиннющими простынями, в которых люди подробно описывали свои несчастья, злоключения, обиды. Женщины жаловались на побои сожителей. Алкоголики и наркоманы находили в себе силы признаться в зависимости, надеясь получить поддержку. Изливали души жертвы насилия, должники, безработные, родители инвалидов, онкобольные, бесплодные женщины и женщины, уставшие от своего материнства. Беды, неудачи и мелкие неприятности — всё вперемешку. Люди постили фотографии больных питомцев и просили «феячества» — чтобы комментаторы пожелали чуда, успешной операции, скорейшего выздоровления, лучиков добра. Инга поняла, что каждый приходил сюда со своей проблемой: кому суп жидкий, а кому жемчуг мелкий. Посмотрела на количество участников группы: четыре с половиной тысячи.

Она зашла в публикацию с фотографиями красивого, но сильно избитого женского лица, с длинной, излишне подробной историей о том, что такой вот ад в своей жизни героиня терпит уже пять лет. Пост заканчивался фразой: «Пожалуйста, не надо советов на тему: уйди от него или обратись в полицию. Я не прошу вас поливать грязью моего мужа, я прошу вас поддержать меня. Заранее спасибо». 189 комментов:

«Держитесь!»

«На ручки и горячего чая с малиной вам!»

«Бадяга» лучше всего от гематом, втирайте два раза в день».

Следующая публикация, комментарии к которой она развернула, была, наоборот, короткой. Некто Мария Хнык писала: «Я ору матом и бью своего трёхлетнего сына, и ничего не могу с собой поделать. Это как болезнь. Каждый день мечтаю проснуться и просто чтобы его не было». Инга с отвращением листала комментарии:

«милая, у вас нервный срыв. Это проходит».

«обнимаю вас! То же самое! Подростку уже 14, лучше не стало».

«у меня тоже сын, и я ненавижу этого гадёныша».

«Вы просто очень устали. Постарайтесь поменьше проводить времени с ребёнком»:

Клиника какая-то! Нет, Олег не мог воспринимать эту чушь всерьёз. Но только он был на неё подписан! Не пролистнул мимоходом, не отмахнулся. Подписался!

Инга перешла с этой страницы в календарь событий, который у Штейна всегда был в открытом доступе — он размещал там информацию о своих лекциях по истории фотографии, выставках друзей и художественных ивентах. Весь октябрь был расписан фотосессиями на тему «Золотая осень»: от желающих пополнить своё портфолио профессиональными снимками на фоне яркой листвы не было отбоя. Обязательный и пунктуальный в таких вещах Штейн вряд ли стал бы подводить людей и намечать столько встреч, если бы сомневался, что сможет осуществить согласованные съёмки.

В ноябре планировалась выставка, которую Олег долго ждал: «Московский конструктивизм. Исчезающий образ столицы», совместный проект с порталом «Исчезающий город». До «Дела о коллекционере» он много рассказывал Инге о выставке. Мечтал объединить ретроспективу работ 20-30-40-х годов и своих недавних, сделанных на тех же улицах и с того же ракурса. Договорился о помещении. Инга поискала информацию о выставке: всё оставалось в силе, даты, адрес выставочного зала — непохоже, чтобы с этим возникли проблемы.

Голова кружилась, как в детстве, когда перекачаешься на качелях. Инга то полностью убеждалась в том, что Олег страдал депрессией и, не справившись, покончил с собой, то уверялась, что он не мог этого сделать — много значимых планов, мало оснований. И снова звучали слова Оксаны: «Его кто-то убил!»

Инга вдруг поняла, что продолжает прижимать трубку к уху, а Женя всё так же гудит, как старая трансформаторная будка.

— Извини, пожалуйста, — прервала её Инга.

Холодивкер встрепенулась и откашлялась, наверное, до этого она говорила уже в бессознательной полудрёме:

— А-а?

— Чисто теоретически, можно ли выдать убийство за самоубийство?

— Ты что? Думаешь… — Она не закончила.

— Да, — серьёзно ответила Инга. — Понимаешь, не мог он сам, просто не мог!

— Конечно, врач из меня специфический, но как медик тебе говорю, в депрессивном состоянии может любой. А симптомы распознают далеко не все, даже самые близкие.

— Я не спрашиваю тебя как врача про симптомы депрессии, Жень! — В голосе Инги прорвалось раздражение. — Ответь как судмедэксперт! Можно ли выдать повешение за самоубийство?

— Хорошо. — Холодивкер «включила» профессионала. Тон стал резким, предложения — отрывистыми и чёткими, как инструкции. — Вполне реально выдать. Главное, избежать гематом от удушения. Можно немного подпоить пациента. Потом в бессознательном состоянии организовать ему асфиксию посредством подручного мягкого предмета.

Подушки на диване были смятые. Но они могли быть смяты ещё по тысяче разных причин.

— Сгодится подушка, — словно угадала её мысли Холодивкер. — А после сразу подвесить. В этом случае экспертиза не выявит истинной причины асфиксии. Поскольку повешение так и так даст классическую клиническую картину. Но мой тебе совет: прими успокоительное, выспись и после подумай. Сейчас не нужно седлать Архарова и искать мифического убийцу. Доказательства должны быть вескими. Слышишь?

— Да, я знаю. Спасибо тебе, Жень! На неделе ещё позвоню! — Инга бросила трубку. Вызов 56 минут. У неё затекла шея, она с трудом подняла голову и пошла посмотреть, как там Катя.

По дороге она вращала головой, чтобы снять онемение и разогнать кровь, и на ходу влетела в стремянку, оставленную посреди коридора. Стремянка с грохотом упала на пол.

— Катя, это что такое? Кто не убрал?

Катя и Сергей сидели на кухне. На столе лежали раскрытые фотоальбомы. Тут были и толстые картонные фолианты в бархатном переплёте с чёрно-белыми снимками: на них худая маленькая девочка в соломенной конусной шляпе на руках у бородатого мужчины — Инга с отцом во время его дипмиссии в Шанхае, бледная и строгая молодая женщина в сари стоит у куста бугенвилии — мама Инги во время командировки в Бомбей. Были и китайские альбомы из хрупкой плёнки с фотографиями, сделанными на первые, привезённые из загранпоездок мыльницы: выпускной Инги — она в узком чёрном платье и красных перчатках до предплечий, длинная нитка жемчуга завязана узлом, Инга с Сергеем на даче — знакомство с родителями на майских шашлыках. Полароидные снимки Ингиной развесёлой тусовки журфака — совсем молодые и во хмелю — кто-то из них теперь забронзовел и превратился в говорящую голову в телевизоре, кто-то совсем сгинул.

Серёжа положил кусок сыра на хлеб и протянул Кате. Свой бутерброд он почти прикончил. Катя приподняла какую-то фотографию со стола и показала ему. Оба засмеялись. Ингу они не замечали.

— Что это такое, я спрашиваю! Почему стремянку не убрали? Что за беспорядок вы тут устроили? Не берите фотографии жирными пальцами!

— Ну всё, понеслась! — Катя закатила глаза.

— Серёж, ты-то взрослый человек!

— Да ладно тебе, мы просто думали немного развеяться. Катя позвонила — вот я и приехал. Всё-таки тяжёло ребёнку, похороны, сама понимаешь. А тебе пока не до неё.

— Это упрёк?! И потом, она сама захотела идти. Я предлагала ей остаться у моих.

— Не в этом же дело.

Сергей вздохнул. Инга покачала головой и вышла, в коридоре снова наткнулась на растопыренные опоры стремянки. Она лежала, как металлический жираф, раскинувший длинные ноги в разные стороны. Инга подняла её, с трудом сняла крючок с гвоздика, сложила и прислонила к стене. «Мир складывается за ними, как карточный домик», — вдруг вспомнила она.

Стремянка в доме Олега! Она бы просто упала набок, там ведь похожий фиксатор, он не дал бы ей закрыться, она бы упала, как сейчас. Но она лежала на боку — сложенной под его висящим телом. Стремянка была сложена. Кем-то.

Инга тихо сползла по стенке вниз.

Доказательства должны быть вескими!

— Что такое? — из кухни вышел Сергей. Инга сидела на корточках и едва дышала.

— Голова? — хмуро спросил он.

— Кажется, Олега убили, — прошептала Инга.

— Что?

— Он не покончил с собой, понимаешь. Самоубийство подстроили. Его кто-то задушил.

— Ин, послушай, может, выпьешь чуток валерьянки и приляжешь? Я останусь, побуду с Катей, а ты отдохни!

— Ты думаешь, я свихнулась? Ты мне не веришь?

— Что ты! Просто у тебя шок ещё не отошел. Тебе надо немного прийти в себя.

Сергей придвинулся ближе и обхватил её за плечи. Инге показалось, что она вернулась домой — такое щемящее детское чувство: домой к маме и папе после лагеря или долгой поездки. Она вся разом размягчилась, подалась к нему и положила голову на его плечо. Он осторожно погладил её по волосам, потом легко, едва касаясь, поцеловал мягкий локон на лбу.

Она спохватилась, застыла и отодвинулась.

— Не нужно, Серёж. Это даже как-то нечестно по отношению ко мне.

— Да у меня даже в мыслях ничего не было, Ин!

Она посмотрела на него сквозь усталый прищур и не поверила.

— Раз так — помоги мне разобраться.

Инга сделала паузу, сосредоточилась и заставила себя вспоминать подробности того дня, который хотела бы забыть навсегда.

— Значит, смотри, — сказала она наконец. — Стремянка — это раз. Когда я её тут случайно опрокинула, она не сложилась, а упала набок, прямо так. Понимаешь?

— Не совсем.

— Там, в мастерской, когда мы нашли Олега, под ним лежала стремянка. Сложенная. Я сейчас поняла, что это невозможно. Там специальный фиксатор. Если бы он сбросил её, когда… когда… Ну, в общем, она бы просто завалилась, но не сложилась. Во-вторых, там на диване были мятые подушки. А Женя сказала, что, прежде чем повесить, его могли задушить подушкой.

— Ты говорила об этом с Холодивкер?

— Да, только что. И она мне объяснила.

— Так, — терпеливо вздохнул Сергей.

— Да, подушки, конечно, не такое убедительное доказательство, как стремянка. Но есть ещё третье. Упавший штатив! Олег носился со своей техникой, как с девушкой на первом свидании. Если бы штатив упал, он бы его тут же поднял. Даже если собирался… Просто машинально бы поднял. Значит, была какая-то борьба или это убийца впопыхах уронил.

Инга замолчала. Сергей не отвечал.

— Так что ты думаешь? — Она легонько толкнула его плечом.

— А это всё?

— Разве мало? — возмутилась Инга.

— Давай по пунктам. Во-первых, стремянка: фиксатор у неё мог просто быть сломан. На нашей… на твоей стремянке, допустим, он тоже немного сломан, его, наоборот, не сдвинешь, но, может, у Олега другая модель. Тут нужна экспертиза.

Инга горячо кивнула:

— Конечно! Надо отправить дело на дорасследование. И стремянку нужно проверить, и снять отпечатки пальцев.

— Подожди. Про подушки ты и сама всё сказала. Вон у тебя в спальне — смятые подушки. У Катьки на кровати тоже. А штатив… Ну сама посуди: человек решил умереть — всерьёз, не с подростковой дерзостью, а вполне с осознанным отчаянием — ну станет ли он поднимать какой-то там штатив?

— Последнее ты правильно заметил — осознанное отчаяние, вот что нужно для этого шага. Но у Олега этого не было. Он не думал о смерти.

— Ты уверена? Беда в том, что мы относимся к симптомам депрессии недостаточно серьёзно. Это не плохое настроение, а тяжелое психическое заболевание. И его очень трудно диагностировать.

— И ты туда же!

Инга опустила голову. Она вспомнила про страницу «SOS Депрессия». Неужели она весь этот год была так слепа и не видела, что происходит с Олегом? В памяти возник этот одинокий чёрно-белый взгляд со снимка. Виски сдавило, будто невидимым тугим обручем. Она снова плакала.

— Постой! — застонала Инга. — Фото! Кто-то сменил фото его профиля в соцсетях. На то, похоронное, последнее.

— Это могла быть его девушка. Сейчас в моде, знаешь, такой трагический символизм.

— Почему ты мне всё время возражаешь? Почему ты не хочешь принять мою версию?

— «Я хирург, мне часто приходится делать людям больно, чтобы им потом жилось хорошо», — процитировал Сергей Женю из «Иронии судьбы». — Ты пытаешься найти виновного в его смерти, потому что боишься принять… — Он осекся. — Прости, я слишком далеко зашёл. Совсем не то говорю. Понимаешь, никто не возьмёт дело на дорасследование по таким ничтожным обстоятельствам. Это ведь дополнительный геморрой для полиции — перспектива нераскрытого преступления, лишняя возня, плохая статистика. А тут дело закрыто и отчетность в порядке. Кроме того, нужно что-то ещё. Хотя бы мотив. Его ограбили? Или, может, он перешёл кому-то дорогу?

— Так в том-то и дело! Он погиб из-за нашего расследования! У меня перед глазами постоянно стоит Олег… с каким азартом он расследовал это дело.

— Кто-то из инвесторов строек в центре Москвы? Ой, Инка, не нравится мне твоё новое поприще! Ужасно боюсь я за вас — за тебя, за Катю. Надо ли тебе этим заниматься?

— Я журналист, это мой гражданский долг, прости за пафос, — сказала она сухо и вытерла кулаком глаза. — Тебе претил глянец, теперь ты против того, чтобы я занималась настоящей журналистикой. Тебя устраивала только моя работа в «Вестнике культуры». Но проблема в том, что она не нравилась мне.

— Ладно, прости, я не буду больше давить.

— Тогда скажи, как ты думаешь — они могли это сделать?

— Нет. Вряд ли. Они устранили бы его по-другому. Не стали возиться с повешением. В их случае тело бы всплыло на следующий год подснежником или вообще не было бы найдено. Например, в котлован новостройки бы сбросили. Какие-то ещё более утонченные враги у него были?

— Нет! Я уверена, что это связано с нашим делом. Слишком подозрительное совпадение. Вечером он говорит мне, кто замешан в уничтожении памятников, а на следующий день я нахожу его мёртвым.

— Так, подожди! Он выяснил что-то важное, тут же отправился с этим к тебе, а через пару часов его убили? Это маловероятно, потому что слишком быстро. Нужно успеть организовать, найти исполнителя. К тому же эта чертова записка!

— Они заставили его!

— Многовато допущений. Послушай, скорее всего нет тут никакой тайны, и он сам это сделал. Но близким легче верить в конспирологические версии, чем принять…

— Почему? Что ты замолчал? Скажи наконец! — Инга вскинула голову.

— Потому что вместе с этим придется принять то, что сами отчасти виноваты. Недоглядели, не были достаточно внимательны, заботливы. Прости! Но я знаю, ты сама это понимаешь.

— Да, — Инга покачала головой, — ты прав.

Катя сидела в наушниках. Боясь, что между родителями снова вспыхнет ссора и не желая этого слышать, она включила звук на полную громкость, так что песню Shape of You было слышно уже с порога.

Инга подошла к ней и обняла. И плакала долго, беззвучно. Ей не было видно, но она чувствовала, что Катя тоже плачет, и ей недостает сил обхватить ослабшую мамину руку. Вошёл Сергей и притянул их к себе. «Мои девочки! — шептал он горячо. — Бедные мои девочки! Хорошие мои!»

И в этот миг они снова были одним целым, как раньше. Как в те любимые минуты, когда Катю в первый раз принесли на кормление, Сергей подкупил знакомых акушерок, его пустили в палату под видом кардиолога, они сидели с Ингой обнявшись, со страхом и радостью держа на руках микроскопическую дочь в смешной казенной шапочке. Или когда Сергей притащил Кефира, они с Катей долго упрашивали Ингу оставить пса, получили наконец её согласие, и Катя повисла на её шее, а Сергей подхватил обеих на руки и закружил по комнате, пока они не повалились на диван. Стоит ли эта короткая непредсказуемая жизнь тех ссор, обид и обмана, что были после? Или им хорошо только сейчас, только в эту минуту, а потом всё начнётся снова и будет ещё больнее?

Инга высвободилась из рук Сергея. Катя вынула наушники и выключила музыку. Сергей пожал плечами и пошёл ставить чайник.

— Смотри, что я тут нашла! — сказала Катя и протянула Инге какую-то поблёкшую цветную фотографию.

Она не сразу узнала старую квартиру академика Штейна — ту, которую Олег в семнадцать лет получил в наследство от отца. Олег никогда в ней подолгу не жил. После развода родителей, в одиннадцать лет, он остался с матерью. Эмма Эдуардовна вскоре получила двушку от театра, и они съехали из большой профессорской квартиры. Измена и уход любимой Эммочки стали ударом для Аркадия Соломоновича Штейна, измученного бессонными ночами в лаборатории и нервными командировками на полигон. Случился инфаркт, и через семь лет, когда Олежка провалил экзамены на физмат, — второй, последний.

В квартиру отца Олег не вернулся. Он сдавал её то одним, то другим друзьям, водил в неё большие богемные компании — с мальчиками со сценарного и режиссёрского и девочками с актёрского. Сам он уже учился во ВГИКе на оператора — мама по своим каналам устроила.

Как раз в то время Инга брала интервью после спектакля у какого-то начинающего многообещающего и с беспечным студенческим ураганом вылетела из гримерки и приземлилась на старом кожаном диване в квартире покойного физика-ядерщика академика Штейна.

Эту квартиру Инга запомнила хорошо. Она была таинственной и затемнённой, как древнее капище. Углы с пыльными фикусами до потолка, книжные шкафы с бесчисленными томами, в том числе на английском и немецком. Обои, не менявшиеся с пятидесятых годов. Мебель красного дерева. Большой, на двенадцать персон, чешский сервиз в мелкий царственный узор. Приборы — с неимоверными ножами для рыбы и невиданных «морских фруктов». А на стенах графика — Дейнека, Верейский.

Но ничего из этого тогда не ценилось ни Олегом, ни тем более его гостями. Сервиз бился на счастье, приборы терялись или расхватывались на сувениры. Книги кто-то уносил почитать безвозвратно.

Зато в этой беспечности было весело и непринуждённо. Пели под гитару, танцевали по скрипучему паркету, рассуждали, спорили и дрались «на почве искусства», играли в карты, в пьяные безудержные фанты.

Внезапно, на беду уже успокоившейся за сына Эмме Эдуардовне, Штейн увлёкся фотографией, оформил академ (опять же мама вынужденно бегала по инстанциям) и уехал в какую-то горячую точку — то ли в Чечню, то ли на афганскую границу Таджикистана. Вернулся он совсем другим человеком — суровым, холодным и замкнутым. Кино почти не снимал — только иногда, для друзей. Неожиданно его фотография из военного цикла получила премию на престижном международном конкурсе. Его тут же заметили на родине — устроили персональную выставку, дали мастерскую.

Потом Олег перекинулся на коммерческую фотографию, его взяли в «QQ». Он снова стал более общительным, но не более открытым, тусовался в полуподвальном кафе на Маяковке. По духу они были совсем не те, что на старой профессорской квартире. Здесь Штейн никогда не напивался и не разбалтывался, зато умело повышал градус публики и развязывал чужие языки. Это было что-то вроде продолжения их с Ингой работы в журнале, только в другой обстановке.

Фотография, которую нашла Катя, выхватила один из прежних вечеров на штейновской квартире. На первом плане: две начинающие актрисы (где они теперь — бог весть), ныне известный в узких кругах артхаусный режиссер Мамлеев и Громодаров, тогда трепетный почитатель Бродского, а теперь сериальный ловелас и тайный алкоголик. Вторым рядом: Инга, случайно затесавшаяся балерина Жанна — сейчас преподает в Токийском хореографическом училище, будущий светоч Казахской киностудии Давлеткильдеев, Паша-осветитель, ещё какие-то люди. На вершине пирамиды уже в хорошей кондиции Штейн, а у него на руке повисла бледной тенью…

Вот где я её видела!

Какое-то время эта девочка появлялась на квартире Олега. Кажется, её звали Аня. Невысокого роста, худая детская фигурка, груди почти нет, лицо грустное, чуть раскосые зеленые глаза, короткая стрижка. Она была чем-то похожа на Кореневу времен «Покровских ворот».

Тонкая, робкая — садилась на пол то у одного кресла, то у другого и благоговела перед мелькавшими персонами. Она поднимала на них глаза в молитвенном восторге, хихикала над каждой шуткой. Но к Олегу она относилась с каким-то особым фанатизмом. Едва дышала в его присутствии, ради него готова была на всё — хоть сигануть с балкона. Следила за каждым его флиртом с актрисами и моделями. Друзья Олега говорили то ли в шутку, то ли всерьез, что такая способна убить из ревности. Инга даже побаивалась её. Когда Аня появлялась в компании, она старалась избегать особо тесного общения со Штейном.

Именно её Инга и видела в толпе, на похоронах Олега. Она заметно постарела, но взгляд остался тот же — тихий, мстительный. Инге стало не по себе. В кармане джинсов завибрировал телефон. Она взглянула на экран: Эмма Эдуардовна. Нескончаемый день.

— Дорогая, вы ещё не спите?

Инга не сразу соотнесла этот глухой тягучий голос с образом активной мамы Олега.

— Нет, что вы, только… десять тридцать. Как вы?

— Давление. Лизонька вызвала врача, они там что-то вкололи. Теперь чувствую такую заторможенность. Это ещё хуже. — Голос Эммы Эдуардовны действительно звучал странно, она неестественно растягивала слова.

Возникла неловкая пауза. Инга слышала в трубке низкое протяжное: э-э.

— Я хотела сказать, — наконец произнесла Эмма Эдуардовна, — звонил Илья Петрович, наш нотариус. Оказывается, Олег оставил завещание. Завещание в сорок пять лет, представляешь? — Эмма Эдуардовна снова замолчала. Инга услышала шуршание, неровное дыхание, тихий кашель. — Он планировал это полгода! Как он мог? Что он молчал? Он думал вообще, что будет со мной? Приходил ко мне на спектакли, делал ремонт на даче — а завещание уже лежало у Ильи Петровича!

Она снова заплакала — страшным гулким басом. Инга оцепенела.

— Эмма Эдуардовна, дорогая, это всё ужасно! — Слова вылетали сами собой, Инга даже не успевала подумать. — Ни у кого и в мыслях… Я не понимаю. Не знаю, как я могу поддержать вас! Моя боль не сравнится с вашей, но мне очень тяжело.

Инга услышала, как подбежала Лиза, как она напустилась на мать:

— Ну зачем ты? Тебе надо поспать!

— Там Инга, я хотела насчет завещания, — виновато ответила та.

Лиза выхватила у неё трубку и сказала с решительностью, которая была ей несвойственна:

— Добрый вечер, Инга! Ты в списках наследников. Нотариус назначит встречу, и ты должна будешь там быть, особняк сразу за Басманным судом. Хорошо?

— Я хотела спросить! Дай же мне трубку! — просила Эмма Эдуардовна.

Лиза вздохнула, в трубке что-то зашуршало.

— В списке наследников есть ещё какая-то… — снова заговорила Эмма Эдуардовна, — Постникова Ольга Вячеславовна. Ты не знаешь, кто это? В первый раз слышу это имя.

— Я тоже слышу впервые, — ответила Инга.

Глава 4

Вставать в 6:45 и будить Катю в школу было тяжело. Инга просыпалась только под струёй воды в душе. В ушах стояли обрывки разговоров с Олегом: она старалась дословно вспомнить всё, что Штейн говорил ей про Жербаткина. Тогда, пару недель назад, они тоже сидели у неё на кухне — устраивать мозговой штурм за бокалом вина было их славной традицией. Инга помнила, как Олег наклонился к сумке из-под ноутбука, достал документы:

—  Вот! Акт последней экспертной оценки. «Состояние фундамента ЦГФО неудовлетворительное, цоколей и отмостков, — он сделал ударение на этом слове, — неудовлетворительное, стен — неудовлетворительное. Лепные, скульптурные и прочие декоративные украшения утрачены».

—  Отмостков? Так и написано?

—  Да! Они писать толком не умеют! Что отмостка, что подмостки — им всё равно. А ты говоришь — история!

—  Зато умеют придумывать заумные аббревиатуры.

—  Это не просто аббревиатура, Белова! Это путь к баблу. Их проблема ведь в чём: самая дорогая недвижимость — в центре города. Так называемая золотая миля. Как назло, все исторические памятники — тоже там. Что делать застройщику, чтобы выжать из них деньги? Реставрировать — дорого и долго. Тогда они полезли в закон и вырвали оттуда обтекаемый термин — ценный градоформирующий объект.

—  ЦэГэФэО!..

—  Именно! Относится этот термин — тяжелый, еле выговоришь — исключительно к разделу об исторических поселениях, коими не является ни один из районов Москвы. Но кого это волнует? Вырвали его оттуда, как зуб молочный, и используют для всего, что прилично назвать памятником и на что уже потекла слюна.

—  Подожди, — Инга выставила вперёд ладонь, чтобы прервать его, — то есть получается, что ЦГФО — есть, а порядок действий с ними вне исторических поселений никак в законе не прописан?

—  Ты моя ума палата! — Штейн прищурился. — А коли в законе нет, исходим из практики. А на практике назначают…

—  …реконструкцию, — сказали они хмуро вместе. Олег отпил из бокала:

—  Ну и ты не хуже меня знаешь, что реконструкция — это тебе не реставрация. Реконструкция разрешает «адаптацию здания под современные нужды», что каждый понимает в меру своей испорченности.

—  Вплоть до сохранения одного фасада, — вставила Инга.

—  …и многоуровневых парковок под землёй плюс три-пять этажей сверху, — закончил Штейн. — Теперь по существу: ЦГФО перестраивают как хотят; памятники — ждут аварийного состояния и сносят. Разрешение на снос выдаёт какая-то мутная комиссия, которая не предусмотрена никаким законодательством. Акты о реконструкции подписываются в управлении городского надзора.

—  Вот куда текут денежные реки…

—  Да. Думаю, что начальники этих ведомств — золотые люди. Ходят в золоте, спят на золоте и едят исключительно золото. А клиентов-застройщиков им подгоняют специальные фирмы. Ну, эти, знаешь: «поможем пройти госкомиссию… сбор документов»… всё такое.

—  Подожди. Откуда ты всё это знаешь?

Олег откинулся на спинку стула:

—  Я тут… встречался кое с кем.

—  С Дерзиным? Вспомнила! Он же один из этих «золотых людей»! На последнем банкете «QQ» он дал мне свою новую визитку. Он у нас теперь член совета по развитию градостроения. Я права? С ним?

—  Это не важно, — перебил Олег. — К тому же совет — «консультационный орган». Любят же они прятаться за такими словечками! Его члены ничего не решают, только обсуждают из пустого в порожнее и выдают рекомендации, которые всем до лампочки. Лучше взгляни сюда ещё раз. — Он ткнул в документ, который так и лежал перед ними на столе. — В этом акте всё скучно, кроме подписи.

Олег указал на строку «Начальник управления городского надзора за объектами культурного наследия».

—  Г. Н. Жербаткин, — прочитала Инга. — Мне это имя ни о чём не говорит. Какой-то мелкий чиновник?

—  Чиновник и центральный элемент нашей схемы.

Штейн сделал паузу и посмотрел на Ингу со значением.

—  Вот этот вот, — Штейн постучал по жирной подписи в форме жабы, — Жербаткин связан с неким агентством «Деловой центр будущего». Именно через эту контору инвесторы выходят на управление или комиссию и получают нужные разрешения: памятник превратить в ЦГФО, реконструировать, снести — зависит от желания застройщика и толщины его кошелька. Сама контора вообще нигде не светится. Обратиться в неё можно только по рекомендации…

Инга выключила воду, надела домашнюю одежду, поставила чайник и, прислонив лоб к верхней кухонной полке, надолго задумалась. Похороны Олега выбили её из колеи расследования. Но теперь Штейна убили, и «дело Жербаткина» стало делом о смерти Олега. Она обязана продолжать. Взять себя в руки и поехать к хозяину сгоревшей пирожковой, встретиться с Дерзиным — своим старым знакомым. А ещё — заехать к Глебу. Друг детства Штейна явно что-то знал. Просто не захотел говорить на поминках.

На столешнице завибрировал телефон. За ночь накапывало и в мессенджеры, и в соцсети. Обычно это был микс из рабочих сообщений и ночных переписок друзей. Но сегодня отличился Катин школьный родительский чат. Сорок два сообщения — с утра пораньше.

«Внимание!!! — пересылала какой-то принт-скрин Пелагея (имя у неё было записано как ~pelageyka~). — Будьте внимательны к своим детям! Пусть они выше вас ростом, но по-прежнему нуждаются в вас! Deadы готовят массовое самоубийство подростков по всей стране на этих выходных!!! Планируется смерть 5000 человек!!! Не оставайтесь равнодушными, перешлите это сообщение…»

Инга не дочитала. Листнула вниз: конечно, под этим типичным текстом с бесчисленными восклицательными знаками вывалилось сто панических сообщений взволнованных родителей. «Я слышала, это всё правда». — «Не обращайте внимание на разводы» — и далее по известному списку. Инга видела такое в чате раз в полгода: какая-нибудь лёгкая на истерику мамочка велась то на разбросанные вокруг школ таблетки, то на девочку, предлагающую отравленную жвачку, то на эпидемию гепатита в столовых, то на взрывающиеся пакеты в руках подростков. Подобные истории, как страшилки про чёрный рояль и красное пятно, циркулировали в родительских чатах всё чаще.

Трафик они проверяют, что ли! Смотрят, сколько просмотров, лайков и перепостов может собрать вброс. Тест наверняка какой-нибудь на скорость распространения вирусной информации.

Она хорошо знала эту Пелагею — маму Ани, самой странной девочки у Кати в классе. В начальной школе Аня часто плакала, могла, например, в раздевалке из-за того, что не успевала раздеться до звонка. На экскурсии все дети ходили парами, Аня всегда шла за руку с мамой — огромной и неухоженной. Инга ни разу не видела Пелагею в застёгнутой куртке — даже в самый мороз. Под курткой всегда была одна и та же кофта с застиранным принтом. Аня была начитана, но очень специфично и выборочно: в семь лет могла рассказать, как очистить карму, в одиннадцать объяснить, чем отличается Сансара от Нирваны. Нормальных детских книжек Ане читать, видимо, не давали: она ничего не слышала про муми-троллей или Гарри Поттера. Мама утащила Аню в свой собственный мир, и когда Инга видела, что в родительский чат пришло очередное сообщение от ~pelageyka~, она заранее раздражалась.

— Котька, вставай! — крикнула она.

Инга открыла дверь в дочкину комнату: Катя спала, завёрнутая в одеяло по уши, как в коконе.

Deadы… сокращение от группы Nасвязи «Мифотворчество Dead»… их слава прогремела по стране несколько лет назад после разоблачающей статьи, в которой утверждалось, что они склоняют людей к самоубийству. В какой газете я её читала? Она была написана таким же истерическим тоном, необъективная, демонизирующая организаторов групп. Какие ещё названия там были? «SOS Депрессия» не мелькала? Вряд ли. Это открытая безобидная группа, без всяких демонов, а там речь, кажется, шла о каких-то закрытых.

Инга присела на Катину кровать. Погладила её по щеке.

— Вставай быстрей, позавтракать не успеешь, — прошептала ей на ухо.

— Ты приготовила завтрак? — встрепенулась Катя. — Омлет?

— Нет. Бутерброды будешь? Это традиция, в конце концов. Ну хочешь — хлопья. Молоко есть. Если не поторопишься, и это съесть не успеешь.

Катя упала обратно на подушку.

— Зато мы с Костей тебя подвезём!

* * *

На эту встречу мы должны были ехать вместе в тот самый день… Как я смогу одна? Но я должна, должна, должна! Не раскисать! Я обязана продолжить расследование. Тем более если Олег погиб из-за него. Я справлюсь…

Высадив Катю у школы, они поехали в пирожковую «У бабушки Матрёны», которой владел Гурген Айвазович. Их встретил невысокий пожилой мужчина, лысый, упитанный. Он посмотрел на Костю с уважением — его блатной видок всегда впечатлял жуликов средней руки — и провёл в офис, пропахший масляным чадом и ванилью.

— Я уже всё сказал. — Он сложил ладони в замок и потряс ими в знак покаяния. — Виноват! Проводка старая. Бомж зашёл. Обогреватель включил, замкнуло — пожар. Виноват! Кругом виноват!

— Что вы! — сказала Инга благодушно. — Никто вас не обвиняет. Наоборот! Мы знаем, что дело не в проводке. Это ведь был поджог?

Гурген Айвазович глазом не моргнул и проиграл свою пластинку второй раз, добавив лишь:

— Зачем поджог? Кому поджог?

«Упал. Очнулся. Гипс». Выучил, чтобы не ошибиться. То же в движениях: всё время сжимает кисти — сдерживает жесты. Боится себя выдать. Про бомжа соврал. Опоздала — его уже обработали.

— Не бойтесь, мы хотим вам помочь. Ведь погиб человек. Знаете, чем это вам грозит? А мы докажем, что вы ни при чём.

— Конечно, ни при чём. Бомж сам включил. Откуда знал, что придёт. — Микаэлян выставил вперёд руки, будто защищаясь. — Зачем не верите, а?

— Это вы мне не верите, — вздохнула Инга и покачала головой. — Да я всё понимаю, Гурген Айвазович. Приходили люди, чем-то угрожали, что-то обещали, и вы теперь говорите то, что они приказывали. Вот только угрозы свои они выполнят, а про обещания забудут. Вам же самому нужно, чтобы мы их поймали. Сами подумайте: одного они уже убили. И это был не бомж.

Чёрные глаза Микаэляна вспыхнули. Она прочитала на его перекосившимся лице вопрос: «Откуда знаешь?» Его руки заходили туда-сюда, словно их освободили от верёвки.

— Файзуллох его привёл! — Акцент усилился. — Сказал, родственник, хозяин из квартиры выгнал. На одну ночь только пустил.

— А кто придумал про бомжа? Кто вам угрожал?

— Имена не сказали. Двое было. Один большой — амбал. Другого я рядом с кафе несколько раз видел: в кепке, средний рост, усы седые. И машина — серый. Имена не знаю, честно!

— Хорошо, спасибо! — Инга кивнула Косте и направилась к дверям.

— Сдала ты, Александровна! — Костя закурил. — Могли бы прессануть. Пугливых брать легче всего.

— Бесполезно. Имён он не знает. Остаются приметы.

— Кепка и серая машина? Классные приметы, ничего не скажешь!

— Какие есть.

К Глебу Инга отправилась на метро. Центр города был весь в красных сосудах пробок — на машине без шансов. Поднявшись наверх, она позвонила Дерзину.

Нечего откладывать этот разговор! Сейчас остаётся только работать, работать…

Дождь застал её на выходе из метро. Старательно разглаженные локоны ожили и подпрыгнули вверх непослушными ржавыми пружинками. Инга с раздражением смахивала их с лица.

Кафе, где она назначила встречу Глебу, старому другу Олега, называлось «Какао для Алисы» — стеклянная стойка с пирожными, чёрно-белый кафель на полу, столы в виде больших мухоморов и шляп.

— Готовы сделать заказ? — спросила официантка. Не поднимая глаз от блокнота, она поправила на голове кепку с нашивкой, изображающей рассыпанную колоду карт.

— Да, капучино, пожалуйста. Нет, подождите. Американо.

В кафе вошёл Глеб. Закрыл зонт, основательно стряхнул его и начал озираться по сторонам. Серый костюм, рубашка в синюю полоску, на шее — бейджик на синем шнурке — забыл снять.

Сутулый, долговязый, с залысинами над бровями — вот он, офисный планктон.

Инга подняла руку.

— Ты кудрявая? Так лучше, — сказал вместо приветствия Глеб.

Решил, что я назначила ему свидание? Смешно.

— Заказывай ланч, — отрезала она, не благодаря за комплимент. — Куриный суп выглядит неплохо, я видела, его принесли соседнему столику.

— Знаю. Я здешнее меню наизусть выучил.

— Я хотела поговорить с тобой об Олеге, — начала Инга, когда Глебу принесли заказ.

— Догадался, — улыбнулся он, разламывая булочку. — Хлеба хочешь? Он тут свежий, горячий.

Инга отрицательно покачала головой.

— Но надеялся, вдруг ты хочешь встретиться просто так.

Флиртует? Неумело. Слово «вдруг» в его фразе было самым тусклым, серым, — конечно, ни на что такое он не надеялся. Он понимал, что я приехала поговорить об Олеге. Но зачем подкатывает? Тянет время? Хочет отвлечь внимание? Пытается смутить меня?

— На похоронах ты говорил, что у него были причины покончить с собой. Что ты имел в виду?

Глеб отложил ложку.

— Разве? Ты сама начала тот разговор.

— Да, но ты не стал отрицать. Наоборот — посоветовал покопаться в его соцсетях.

— Его компьютер менты изъяли? Нашли что-нибудь, не знаешь?

— Нет. — Инга решила не скрывать этого. — Его компьютер у меня.

Глеб посмотрел в окно и, не поворачиваясь к ней, заговорил тихо, так, чтобы сидящие за соседним столом люди не могли его услышать:

— Когда-то Олег был моим соседом по лестничной клетке. Всю школу неразлейвода. А потом… ну раза два в год. Чаще не получалось.

— Угу, — кивнула Инга. — Олег рассказывал мне, как вы доводили твою старшую сестру. Она ненавидела бардак, а вы специально швыряли вещи на пол…

— Но где-то год назад Олег снова замаячил, — будто не слыша её, продолжал Глеб. — Как раз после того, как вас обоих уволили. Я сначала думал, он так подавлен, потому что потерял работу. Но потом заподозрил: тут иная причина. Он приходил просто посидеть, поболтать вроде ни о чём, ну, знаешь, все эти: «А помнишь…», оно всегда приятно. Но я-то понимал, что он хочет о другом.

Инга слушала. Глеб замолчал.

Бордовое, тревожное молчание. Нерешительность и желание признаться одновременно. Главное — не сбить настрой. Не шуметь, не звякнуть ложкой. Сейчас он скажет всё, что знает. Он давно хочет это кому-то сказать.

Глеб начал говорить быстро, будто сам боялся своих слов:

— Где-то год назад. Мы сидели в баре. Пятница, шумно. Я позвал ещё двух своих из банка — пиво попить. Олег не вылезал из телефона. И вдруг в лице изменился. Сразу сказал, надо уйти. Быстро допил остатки пива, но сначала пошёл в туалет. И тогда я взял его телефон. Знаю, знаю! Но мне стало дико интересно, что могло так изменить его настроение. Ты же его знаешь — он обычно непробиваемый. Как зубр.

Инга опять кивнула. Она боялась дышать.

— В общем. Он сидел в какой-то ужасной группе Nасвязи. Я сначала подумал — сатанинская. Там символы какие-то стрёмные, фотографии… Я не успел толком ничего прочитать, но посты все были заумные, запутанные какие-то. Я только потом понял — это была группа самоубийц. Ну, из тех, про которые статьи писали.

— Название не помнишь? «SOS Депрессия»?

— Нет. — Глеб скривился. — «SOS Депрессия» — туфта и розовенькие цветочки. Думаешь, я потом не посмотрел, в каких он группах? Видел я эту «SOS Депрессию». Гламурный журнальчик по сравнению… Извини, я не то имел в виду.

— Ничего. Я поняла.

— Это была закрытая группа, я уверен.

— Это точно была Nасвязи?

— Да. Я, конечно, не признался ему, что заглядывал в его телефон, но решил серьёзно поговорить. Не спрашивать напрямую о группе, а начать издалека: чем подавлен, что происходит. Вдруг он именно этого от меня и ждал?

— Удалось?

— И да и нет. Олег сказал, что занимается каким-то расследованием, и оно отнимает у него много сил. И будто закрылся. «Тоскливо так, — говорит, — непонятно. Вот тут внутри — чернота». И хлопнул кулаком по груди, в самый центр, чуть пониже сердца. Я ему ещё предложил к психологу походить — он усмехнулся: я уже. Но горько так сказал. Думаю, он про группы эти и говорил. Какое расследование вы вели?

— Как раз тогда начали дело о махинациях с ветхим фондом, слышал?

— Конечно, Олег кидал мне ссылку на ваши материалы. Весёлого мало, конечно. Но точно не причина наложить на себя руки.

Они помолчали.

— Я перечитал потом ту статью в «Дневной газете», помнишь, про «Мифотворчество Dead». Про их систему зомбирования. Как они человека обрабатывают со всех сторон: музыка, тексты. А когда ставят ему обратный счётчик до даты самоубийства, назначают куратора, и тот уже не отстаёт. Там написано было даже, что куратор этот помогает, если у самого человека духу не хватает. По-мо-га-ет, понимаешь?

— То есть убивает?

Глеб еле заметно кивнул.

— Я всё думаю: вдруг за ним уже следили? Вдруг его тогда поджидали? Но на улице уже темно было, я не увидел, один он ушёл или нет. — Глеб беспомощно, по-детски вздохнул. — Вдруг он тянулся ко мне в последнее время, чтобы я его спас? Вытащил оттуда? Им же запрещено рассказывать о группе, ты знала об этом? А я закрутился. Работа-родители. Забыл. Олег перестал звонить, я даже не заметил. А потом позвонила Лиза: Олег повесился.

Они помолчали. Наконец Инга тихо сказала:

— Спасибо тебе, Глеб. Мне тоже надо перечитать ту статью. Вокруг неё было подозрительно много шума, а вот достоверность вызывала у меня сомнения.

Инга раскрыла кошелек.

— Не стоит, я заплачу, — спохватился он.

— Ну что ты, — сказала она, уже вставая. — У нас же не свидание.

* * *

— Тема следующей игры — «Ромео + Джульетта», не книжка, обратите внимание, а фильм База Лурмана 1996 года. Так что первое предыгровое задание: посмотреть его внимательно. Движок у всех работает? — Говорящему было лет двадцать пять, худой невысокий блондин.

— Это который с Ди Каприо?

— Точно, ага, он.

Девочки подсели за длинный стол, за которым уже расположилось человек тридцать. Аня легонько толкнула Катю плечом. Игроки выбрали шумное место — «Кильки кручёные». Пиво, сухарики, грубые деревянные столы. Катя глазами нашла Диму — отросшие русые кудри, узкое лицо, подбородок с ямочкой. Сидит рядом с окном, плечи перекошены, взгляд в телефон, будто никого и не видит вокруг. Но эсэмэска от него пришла мгновенно: «Добро пожаловать в Маклауды».

— Для вновь пришедших: я Бэк, капитан команды. — Молодой человек посмотрел сначала на Катю, потом на Аню. — Закончим, подойдите ко мне, покажу, как зарегистрироваться.

Дима Сологуб был отчислен из школы больше года назад, но их дружба с Катей, как ни странно, на этом не прервалась. Очень скоро в сети Nасвязи с ней «задружился» некто Solo — таинственный контакт, беглец без собственной странички и аватарки. Пока Катя гадала, кто он, откуда взялся у неё в друзьях без её согласия, он раскрылся сам: тот самый Димка, который недолго учился в их классе по индивидуальной программе и покинул школу после скандала с химичкой.

Кате нравилось их странное общение: Дима был угрюм, неболтлив и жил неизвестной ей жизнью, где отсутствовали кино, магазины, фитнес, кафешки и танцполы. Он отлично ориентировался в самых неожиданных областях и при этом был начисто лишён жажды самоутверждения, а проще говоря, понтов, которыми, словно тропической лихорадкой, заболевали все Катины знакомые мальчишки. Сологуб шарил в физике, химии, прекрасно знал историю, цитировал философов, разбирался в фольклористике и литературе. Это тебе не хайпы и рэпбатлы, о которых только и говорили одноклассники. В сети он был живым и общительным, хоть выражался всегда немного странно: его формулировки были безличные и сухие. Он никогда не показывал злости, обиды или радости — а испытывал ли он их вообще? Но Катя чувствовала, что Димка совсем не робот и на свой лад, без лирики и глупостей, привязан к ней. Они переписывались каждый день, но в жизни почти не виделись. Пока он не рассказал ей о ночных квестах под общим названием «Территория Икс».

Правила были простые: организаторы объявляли тему игры и список необходимых вещей. Команды регистрировались на сайте «Территории», платили взнос. Назначалась ночь. Обычно — с пятницы на субботу. Восемь заданий, старт игры в 22:00, каждая команда делилась на «штаб» и «поле». Штаб сидел у кого-нибудь на квартире либо в кафе типа «Килек кручёных» — десять человек, уткнувшихся в свои ноутбуки. Поле — это пять машин. Водитель набирал попутчиков — «экипаж». За каждый экипаж отвечал координатор из штаба — человек, который определял маршрут. Перед началом игры капитан говорил, какому экипажу где стоять — две машины покрывали центр, три расставлялись по окраинам Москвы. Когда игра начиналась, все члены команды видели на движке сайта первое задание, которое делилось на штабное и полевое. Штабу надо было разгадать местонахождение «локации», а потом — решить штабную головоломку. Экипажи мчались к локации — обычно это было заброшенное здание, парк или железнодорожный мост и там, на месте, рыская фонариками во тьме, отыскать мелко написанное слово-код, которое всегда начиналось с букв «тер». Только после введения этого кода в движок команда могла перейти к следующему заданию.

«А почему Маклауды?» — спросила как-то Катя у Димы. В ответ он прислал ей ссылку на Дункана Маклауда из фильма «Горец» — непобедимого бессмертного воина с мечом в руке.

— Требования к игре, — продолжал говорить Бэк. — Фонарики: карманный и налобный; резиновые сапоги; при себе иметь: жёлтый парик, красная губная помада, лифчик. Восемнадцать плюс. У нас все совершеннолетние?

За столом закивали. Катя тоже кивнула. В Москве были очень популярны «пушистые» квесты типа «Комнаты», когда группу закрывают на час и, чтобы выйти, надо разгадать все задания. Они играли в такие несколько раз — на Лилькин день рождения, на окончание восьмого класса, даже с родителями как-то сходили — семейная псевдоидиллия. Всё было тихо и мирно, везде видеонаблюдение, не справляешься, кнопку нажал — тебе подсказывают, куда идти дальше. Скучно. Неинтересно. Тут живая ночная Москва, опасность, адреналин. Она взяла с собой Аню не потому, что они дружили, и не потому, что ей было страшно идти одной — а потому, что Анька увлекалась всякой эзотерикой, ей было очень интересно посмотреть, как меняется ночью город, какие неизвестные места в нём можно отыскать.

— Хорошо. — Бэк кивнул. — Не хотелось бы отвечать за малолеток. Координатор экипажа Фроста — Тронькин; машина Иванова — корд Мышь; экипаж Шины — Ловелас; Лысый, твой корд — Понт. Главный штабной — Solo, за ним общая координация команды. Как вы все знаете, Solo всегда играет один из дома.

Дима не поднял головы от телефона, как будто Бэк говорил не про него.

— Ну чистый аутист этот Сологуб, — шепнула Аня Кате прямо в ухо. — У меня мать с такими работает.

Катя наблюдала за людьми: ей было важно понять, с кем она будет играть. Все действительно выглядели намного старше их с Аней. Одному мужчине, большому, лысому и бородатому, она бы дала все тридцать. Девушка, которую капитан назвал Мышью, была субтильным созданием в чёрной кофте-оверсайз и хипстерских очках в деревянной оправе. Молодой человек с ником Шина лениво покручивал ключи от машины на пальце. Когда он говорил, верхняя губа обнажала большие желтоватые передние зубы. А вот Фрост симпатичный. Напоминал ей солиста британской группы — Oasis, ArcticMonkeys или Kasabian, — не имело значения. Они все были друг на друга похожи.

— Новенькие… — Бэк задумался.

«Хоть бы к нему, хоть бы к нему, хоть бы к нему!»

— В экипаж Фроста.

Катя постаралась не улыбнуться, опустила голову.

— Но у меня только одно свободное место, трое уже набились, — возразил Фрост.

«просись к Фросту профессионал» — пришло от Solo.

— Тогда одна сюда, а другая — к Лысому, — равнодушно согласился Бэк. — Лысый, возьмёшь?

Толстяк-бородач кивнул:

— Да я хоть двух могу взять!

— Можно я к Фросту? — тихо спросила Катя у Ани.

— Мне всё равно, — обиженно ответила та.

— Отлично! — подвёл итог Бэк. — О дате игры организаторы сообщат отдельно, следите за сайтом. Ближе к пятнице распределим, какой экипаж где начинает игру. Фильм посмотрите, не забудьте!

Solo

подключён(а):

разрешение от мамы

Kate

подключён (а):

Хрена-с два. Она живёт только своими проблемами, меня вообще не замечает. Скажу, что переночую у отца, он меня прикроет.

Solo

уверена?

Kate

стопроц

* * *

У Олега был один пароль для всего: для компьютера, для электронной почты, соцсетей. Инга знала его: 940613 — часто работала на его ноутбуке. Но сейчас рыться там ей совсем не хотелось.

Лезть в личные документы, читать чужую переписку. Не могу… Сначала статья, про которую говорил Глеб.

По запросу «Мифотворчество Dead» поисковик выдал около ста тысяч ссылок. Инга помнила, как это всё началось пять лет назад: новостное затишье, лето, журналисты как сонные мухи. Самое время для сфабрикованной сенсации. И вот она, статья Жанны Джебраиловой, самая первая ссылка: «Лайкни смерть». Предисловие редакции: «Мы публикуем этот невероятно сложный и важный материал, несмотря на его неоднозначность, несмотря на его невероятную тяжесть. Но его должен прочитать каждый, кто находится рядом с человеком, у которого депрессия».

Далее следовала статистика (в прошедшем году в России жизнь самоубийством покончили 1245 человек), но ссылки, откуда взяты эти цифры, не было. Всё расследование строилось на гибели 55-летней женщины (уход мужа, антидепрессанты). Не опросив ни экспертов, ни следственные органы, приведя всего два смутных случая, автор выстраивала теорию заговора — в Интернете существуют группы смерти. Они склоняют людей к самоубийству. Все доказательства этой теории Джебраилова черпала из слов подруги погибшей, которая провела собственное расследование в Сети.

Как взорвала эта статья в своё время Рунет! Спавшие летаргическим сном редакции встрепенулись. Мимо окон прошёл слон, нет, громадный мамонт, а они и не заметили. Копии, подражания и собственные расследования появились через неделю почти во всех СМИ — от литературных газет до фешен-индустрии. Дельфины — животные, способные покончить жизнь самоубийством, — стали символом суицида. Их рисовали на стенах, с ними делали татуировки. Nасвязи появились опровержения информации, приведённой в статье, а также гневные посты, слухи про то, что Джебраиловой угрожают, и многое-многое другое. Госдума начала готовить законопроект «Об ограничениях, связанных с использованием всемирной сети «Интернет». Вслед за этим пошла целая волна публикаций о том, что свободу слова в стране снова сильно прижмут. Группы, упомянутые в статье, позакрывали. Остались только истерические рассылки от паникующих мамаш.

Что в остатке. Кроме «Мифотворчества Dead» — главного фигуранта статьи, упоминалось ещё четыре группы: «Разбуди меня в 3:30», «Олени тоже люди», «Бессмертные» и «Мю Чао». Инга стала искать: «Мифотворчество Dead» прикрыли сразу же, её главный модератор с ником PiratLogan был даже арестован, но выпущен через 15 суток за неимением доказательств. Поговаривали, что он открыл ещё несколько групп. Они тоже были закрыты, и он подался в «Олени тоже люди» — самую безобидную из всех и поныне существующую.

На страничке Nасвязи: «Олени, как и дельфины, тоже кончают с собой». Инга полистала треки: BlackSabbath, Metallica. Свастика, фотографии мёртвых животных — Олег не мог повестись на такую ерунду.

«Разбуди меня в 3:30» тоже была давно прикрыта. Из информации, которую Инга смогла найти, было ясно, что участников группы каким-то образом будили в полчетвёртого утра, чтобы всем одновременно выйти в групповой чат. Что они там делали, о чём переписывались — можно было только догадываться. Подруга погибшей в статье Джебраиловой утверждала, что люди ночью более ранимы и подвержены внушению. «Это похоже на квест. Там есть три ступени, которые нужно пройти, чтобы стать «избранным», — читала Инга. — Нужно выполнить задание, чтобы пройти на следующий уровень. Все задания изложены очень косноязычно, везде символика смерти из культур разных народов. После того как проходишь третью ступень, тебя посвящают в избранные. Назначается личный куратор, стартует обратный отсчёт — 30 дней. 30 дней до самоубийства».

Инга встала закрыть окно: замёрзли руки.

Нельзя допустить, чтобы Катя увидела, про что я читаю. Ещё полчаса, и не забыть удалить все ссылки из истории.

Группа «Мю Чао» тоже была закрыта: «Такой страницы не существует». Но ниже — множество ссылок на эти непонятные слова. Инга кликнула на первую попавшуюся: «Лина Тепляева стала звездой Инета и мемом посмертно. Красивая 25-летняя женщина прославилась тем, что бросилась с моста после того, как выложила селфи на своей страничке Nасвязи. Селфи было подписано: «Мю Чао». Спасти девушку не удалось». Инга посмотрела на фотографию: рыжие кудри, весёлые глаза. Сложно поверить, что этот снимок был сделан за несколько секунд до самоубийства. Группа «Мю Чао» оказалась просто фанатской группой Тепляевой. Поклонники выясняли подробности её личной жизни, параметры фигуры, что она ела на обед в последний день. Инга нашла принт-скрины группы. «Лина, ты наш кумир!», «Лина, мы с тобой», «Тепляева бессмертна». И это тоже — не про Олега. Чтобы он вдохновился таким примером — полный бред! Как и статья «Лайкни смерть». Инга разблокировала телефон.

— Во что опять ввязалась? — радостный голос Холодивкер.

— Привет, тоже рада тебя слышать. — Она улыбнулась и закурила.

— Ты же бросаешь, — равнодушно отметила Женя, услышав в трубке щелчок зажигалки.

— Ага, — беспечно согласилась Инга. — У меня вопрос.

— Ввязалась. Так и знала.

— Ты можешь достать результаты вскрытия Олега?

— Белова!

— Самоубийцам же делают вскрытие?

— Инга, ты опять? Чёрт возьми, зачем тебе это?

— Женя, я просто хочу успокоить себя. Ты можешь, пожалуйста, просто узнать для меня результаты вскрытия? Мне это важно.

Холодивкер молчала.

— Закуривала тоже, — объяснила она, шумно выдохнув в трубку. — Хоть подымим вместе, а то давно не виделись.

— Ну так что?

— Что, что, — проворчала Женя. — Это должностное преступление. С тебя коньячок и вечер пятницы.

— Хоть десять вечеров! — пообещала Инга.

Глава 5

Инга проснулась посреди глубокой ночи от чьего-то тревожного стона. Он был сдавленным, будто стонавшему зажали рот. Открыла глаза — телефон вспыхивал от присылаемых сообщений — виброзвонок!

Indiwind

подключён(-а)

— что происходит?

— упал трафик нет публикаций в паблике две недели беспокоит динамика активности

Инге снова стало не по себе, как в первое время общения с Indiwind. Вернулось ощущение, что она говорит не с живым IT-экспертом, а с каким-то суперкомпьютером, искусственным интеллектом, который сбежал в дебри Интернета от своих создателей. Рубленые фразы, никаких личных местоимений, не говоря уже о знаках препинания. Его речь была будто склеена… нет, даже не речь! Невозможно было отследить какую-то определённую манеру построения высказывания, свойственную человеческому сознанию. Это металлический язык программ.

Indiwind

подключён(-а)

— проверь почту — документы копия олегу

— информация деловой центр будущего

— дороже из-за нестандартных параметров поиска

— списокклиентов seetheattachedfiles

— нужен пост ролик и статья опубликовать не позднее завтра

Инга села.

— Надо позвонить Олегу, срочно! — сказала себе. На слове «срочно» она опомнилась, и вернулась боль.

Как я могла забыть, что посылала Indiwind запрос на информацию в тот самый вечер. Теперь всё время буду отсчитывать от того самого дня, того вечера! Господи! Я же ничего не сказала Indiwind!

Экран телефона снова зажегся:

Indiwind

— генеральный директор щекотко гн

Инга вдруг расхохоталась.

Что за фамилии! Эксперт Жербаткин и агент Щекотко нашли друг друга. Преступная схема построена. Жербаткин рубит, Щекотко отвозит.

— Ты представляешь, Олежка, кого мы искали все эти месяцы! Только послушай! Нарочно не придумаешь!

Она смеялась, что-то говорила ему и представляла, что бы он ответил и как пошутил. В первый раз за эти дни ей стало немного легче думать об Олеге.

Она снова пролистала сообщения. Indiwind замер и ждал где-то в цифровой бездне.

Что ему ответить? Как написать о смерти Олега? Как он отреагирует?

Она боялась, что он примет новость с равнодушием вычислительной машины.

Inga

— Тяжело об этом писать. Олег погиб.

Сообщение прочитано. Инга смотрела на экран. Indiwind медлил. Инга представила, как скрипит и гудит его процессор, справляясь с непонятной задачей — выразить сочувствие. Наконец ответ пришёл.

Indiwind

— очень жаль ты как

Inga

— справляюсь

Снова ожидание.

Indiwind

— держись

Почему-то это банальное «держись», которое люди дежурно произносят, когда нечего сказать, в этой ситуации было таким по-человечески слабым и нормальным.

«Спасибо!» — набрала Инга. Пустота одиночества немного отступила.

* * *

Дерзин опоздал на час. Это было частью корпоративной этики, обозначало дистанцию, демонстрировало приоритеты. Он прекрасно понимал, что Инга будет сидеть и ждать как миленькая. Вошёл в зал — заметно пополнел со времени их последней встречи на вручении премии «QQ», медленно последовал за хостес, вынудив ту намного сбавить шаг.

— Добрый вечер! — пожал руку Инге, чуть улыбнулся. — Задержали дела!

Не извинился.

— Так о чём вы хотели поговорить?

Инга открыла рот. Он перебил её.

— Позвольте, я сначала сделаю заказ, — снова улыбнулся лишь губами. Подозвал официанта.

Нарочно хочет вывести меня из равновесия.

— Я слышал про Олега. Искренне соболезную. Жаль, в последнее время мы виделись редко.

А вот тут осечка! Заранее обошёл мой вопрос — решил предупредить удар, значит, есть что скрывать. Встреча была.

— Он говорил о вас, — сказала Инга холодно и посмотрела ему в глаза. Дерзин отразил взгляд, как опытный игрок в покер — флегматично, уверенно. Промолчал. — Вы очень помогли нам в расследовании. Но у меня осталось несколько вопросов.

Он изумлённо поднял брови.

— Послушайте. Не представляю, чем уж там я помог. И вряд ли отвечу на ваши вопросы, — говорил без пауз, не давая ей вставить слово. — Могу только повторить вам то же самое, что сказал Олегу. Тут проблема не в чьем-то злом умысле, поймите. У градостроителя есть определённая концепция развития, и это нормально. Он должен создать осмысленное функциональное пространство для работы и жизни. Скажем, в двадцатые годы главной идеей была революция — конструктивизм: новая архитектура для нового общества. Вы знаете, сколько архитектурных памятников было снесено на пути к этой цели? А сколько было возмущённых голосов по поводу строительства уродливого Дома на набережной, ДК Зуева, Наркомфина! Но теперь они стали частью города, и вы же сами их защищаете.

— То есть вам всё равно, что погибнет Поздняковка? Исчезнет уникальный Дом с писателями?

— Мне не всё равно, — отрезал он, повысил голос. — Именно поэтому я много времени уделяю тому, чтобы их сохранить.

— Провести реконструкцию, оставив один фасад? А стены, а лепнина, декор, интерьер?

— Послушайте, — он сощурился, улыбка превратилась в оскал, — у вас очень благородные романтические представления, но все они устремлены в прошлое. Вы не хотите допустить, что город — живой организм, он развивается. Вашей секте градозащитников хотелось бы всю Москву сделать историческим поселением и вообще ничего не трогать. И пусть оно там гниёт и рушится само.

— Почему же не трогать? Ещё как трогать и как можно скорее, пока не сгнило. Только организовать не так называемую реконструкцию, а научную реставрацию. Как это делается во всех городах цивилизованного мира. Старый центр сохраняется в его исторической концепции, а рядом возникают и развиваются молодые районы. Одно другому не мешает.

Он не удержался от неприязненной ухмылки.

— Знаете, сколько стоит научная реставрация? Думаете, у города есть средства на это?

— Всё ушло на перекладывание плитки? — не сдержалась Инга. — А как же многочисленные инвесторы?

— Инвесторам невыгодно заниматься долгим, дорогостоящим проектом! Скажите спасибо, что хоть как-то восстанавливают все эти здания. Иначе вообще ничего бы не осталось.

— А разве осталось?

Он вздохнул:

— А вы бы лучше посчитали, сколько мы спасли! Вы всё видите в негативе, что вам ни предложи. К сожалению, такая позиция мне хорошо знакома.

— Какая?

— Активный протест, не важно против чего. Протестовать — не работать.

— Знаете что! Олега убили из-за всей этой истории! — выпалила Инга. — Название «Деловой центр будущего» вам о чём-нибудь говорит?

— Вы спятили?? — Он смял салфетку. Инга моргнула, словно по лицу полоснули лучом фонарика.

Какой страх! Будто сигнал светофора резко переключился на красный.

Дерзин быстро взял себя в руки, с нарочитым безразличием посмотрел в сторону, встал, слегка наклонился к ней и сказал полушёпотом:

— Оставьте это дело, пока не поздно.

Он достал из портмоне купюру, кинул её на стол и пошёл к дверям не прощаясь. Как раз в эту минуту официант принёс его заказ.

* * *

Весь вечер Ингу трясло от отвращения. Она откупорила бутылку вина, осушила в два приёма и уснула дрейфующим хмельным сном. Утром заставила себя сесть за работу. Пересмотрела материалы, набросала текст еженедельной сводки в блог. О Жербаткине и «Деловом центре будущего» говорить пока нечего. Глянула на себя в зеркало: кожа на щеках сухая, круги под глазами. Кудри торчат в разные стороны. Набрала Дэна:

— Свободен?

— Соседка-а! — Дэн растянул последний слог, что в его случае означало: рад слышать. — Как раз укладочку заканчиваю. Нет, в салоне. Полчасика. Ага, приду! Жди ответа как соловей лета.

Оставалась презентация с копиями документов, фотографиями и съёмками дрона. Инга осторожно вытащила лэптоп Олега из сумки, включила зарядку. Экран ожил. Она набрала пароль, открыла нужные папки и стала монтировать презентацию. Изображения грузились медленно, компьютер подолгу задумывался, потом стал сопротивляться каждому движению мышки.

Такое уже было, когда я работала в ту… Чёрт! Клинит просто.

Инга полезла проверять память. Оба диска переполнены, хотя видимых файлов на компьютере совсем немного — только материалы по расследованию.

Сама не справлюсь.

Indiwind

Подключён(-а)

— возможен вирус

— или память переполнена файлами второго пользователя

Следуя его инструкциям, как под механическую диктовку навигатора, Инга исследовала компьютер и обнаружила в нём две учётные записи. Последняя защищена неизвестным паролем.

Зачем это Олегу? Почему он просто не сохранил эти файлы в папке «Личное»? Он отлично знал, что я туда не полезу. Кто-то ещё имел доступ к компьютеру? Тот, кому он не очень доверял?

Группа помощи от депрессии, самоубийство, завещание, закрытая учётная запись, эта неизвестная наследница Постникова. Что ещё таил близкий друг?

Близкий — такое призрачное слово, в нём зыбкость, мираж. Хруст песка, оптические иллюзии. Человек перед тобой так часто, на таком малом расстоянии, что ты предсказываешь его реакции, угадываешь реплику с несказанного слова. Но это только грубая статистика, чистая теория вероятности. В один миг он может оказаться таким же непонятным и незнакомым, как посторонний.

Инга колебалась. Indiwind наверняка влёгкую справится с этим паролем и откроет ей доступ ко второй записи. Но она сомневалась, стоит ли идти дальше или правильнее оставить Олегу его тайны.

Вошёл Дэн.

— Это какая-то эпидемия! — воскликнул он с порога. Инга вздрогнула от неожиданности.

— Господи, ты меня напугал!

— Прости. Привет! — Легко коснулся губами её щеки. Инга почувствовала резкий запах воска для укладки. — Катя открыла. Начнём? Только предупреждаю, снимать я особо не умею.

— А ничего особенного тебе делать не придется. Я сама закреплю камеру как надо, ты будешь просто нажимать на кнопки.

— Слушай, я отказываюсь снимать тебя в таком виде! Что бы у тебя ни случилось, там, — он показал на чёрную панель телевизора, — ты должна оставаться королевой, безупречной, несокрушимой! Села! Сначала уберём эти жуткие синяки, нанесем хайлайтер и оживим твоё бледное лицо! Будешь блистать!

Инга села к окну и послушно опустила веки. Кисточка Дэна приятно касалась лица. Ей доставляли удовольствие эти быстрые шёлковые прикосновения, тем более теперь, когда не приходилось краситься каждый день, как в прежние годы, и она никуда не спешила. Она забылась от иллюзии непринуждённой ласки, будто кто-то гладил её по волосам, как маленькую девочку.

— Ты что, спишь? — наигранно возмутился Дэн.

— Не-ет, — неуверенно протянула Инга сквозь полудрёму и неохотно добавила: — Так что за эпидемия?

— Помнишь те статьи про всяких суицидников?

— Да. — Она мгновенно очнулась.

— Не открывай глаза, иначе попаду карандашом… В общем, эта волна докатилась и до моей клиентки. — Дэн прыснул: — Прикинь, у неё ещё такая фамилия. Щекотка! Я угорал, когда Вика её рекомендовала. Ты же помнишь Вику — жену депутата? Я говорю, как можно выйти за мужика с такой фамилией. А Вика говорит, а это её собственная, девичья. У мужа ещё хуже, Журбинкин, типа, что менять шило на мыло?

Дэн хихикал. Инга не мигая уставилась на него.

— Ты чего? — испугался Дэн.

— Зовут как?

— Кого? Щекотку? Аллочка Владимировна. Глаза закрой уже, хватит меня сверлить!

— Щекотко А. В. Так это женщина! Дэн, фамилия её мужа не Журбинкин, а Жербаткин.

— Ты-то откуда знаешь?

— Знаю. Тогда всё гораздо проще. Семейный бизнес. Никаких посредников и рискованных откатов — она находит инвестора, он подписывает акт. И доход у супругов стабильный.

— Ничего не понимаю! Так, замри и не крути головой, ну пожалуйста!

— Сейчас начитаю текст на камеру — всё поймёшь. Только надо исправить пару абзацев. Слушай, ты сам ездишь к этой Щекотко на дом? Или она приходит в салон?

— Она в салон приходила…

— Это хорошо. Устроишь нам встречу? Я приду как клиентка. Мне очень нужно с ней поговорить.

— Ты вообще слушаешь меня или нет? Опоздала говорить-то! — Дэн насупился. — С ней теперь только червяки разговаривают. Алла Владимировна покончила с собой. Представляешь? Сначала Олег, теперь она. Настоящая эпидемия. Всё как в той статье.

— Уже второй человек, связанный с этим делом! — воскликнула Инга.

— Это в голове не укладывается, чтобы при такой дурацкой фамилии всё так мрачно кончилось. — Дэн сокрушённо покачал головой.

— Что за глупости!

— Нет, ну правда! Роковые самоубийства, любовные трагедии идут только людям с возвышенными именами: Каренина, Бовари… у Джульетты как фамилия была? Капулетти? Тоже вариант. А Щекотко? С такой фамилией только со склада стройматериалы таскать.

— Она говорила что-то, пока ты её стриг?

— Не особо. Да я знал её совсем недолго, не больше года.

— Года?! — ахнула Инга. Они столько возились с этим расследованием, а преступники были через одно рукопожатие!

— Ну да.

— Расскажи мне, какая она была?

— Такая, знаешь, тетя-завуч: начёс, костюм, золотые украшения. Сказала, что хочет изменить имидж. Ха! Можно подумать, у неё был имидж! Небось узнала, что муж ходит налево, вот и спохватилась. Типичная история: все они тут же садятся на диету, бегут в спортзал, маникюр-педикюр, стилист, курсы оральных техник, а поезд давно ту-ту!

Эти две смерти наверняка связаны!

— В каком настроении она была в последнее время?

— Да она уже месяца три как перестала ко мне ходить.

— Как она покончила с собой? Тоже повесилась?

— Нет, кажется, выбросилась из окна. Но я не помню точно.

— А Вика была с ней хорошо знакома?

— Вроде бы они дружили. Хочешь, загляни ко мне в пятницу, Вика приедет на стрижку, сама у неё и спросишь. — Дэн отошел, придирчиво осмотрел Ингу. — В общем, я тут закончил, ты сегодня так вертелась, не обессудь, что вышло, то вышло.

Инга взглянула в зеркало.

— Идеально, спасибо! Но снимать сегодня не будем.

* * *

От мелкого дождя с порывистым ветром зонт не спасал. Он изгибался, выворачивался наизнанку. А морось летела со всех сторон. Инга шла по узкому тротуару, то и дело уворачиваясь от брызг мчавшихся по Каланчёвке машин.

В особняке было сыро, пахло дешёвым кофе. Инга поднялась по узкой старой лестнице со стёртыми и многократно крашенными ступенями: турфирма, бюро переводов, ремонт айфонов. Нотариус. На небольшой площадке перед основательной дубовой дверью стоял автомат с шоколадками, рядом узкая скамейка. Эмма Эдуардовна всё в том же совсем не подходящем ей старушечьем кружевном платке, что и в день похорон. Она опиралась на Лизу и негромко выговаривала ей:

— Вот что он наделал! Бессовестный! Вот! Старая мать должна его хоронить и принимать его наследство! А по-божески следует наоборот!

Лиза отрешённо кивала, сгорбившись под тяжестью её руки. Заметив Ингу, обрадовалась.

— Здравствуй, милочка! — Эмма Эдуардовна подалась вперёд, Лиза расправила плечи.

— Здравствуйте!

Инга обняла Эмму Эдуардовну, Лиза охотно уступила ей своё место рядом с матерью. Помолчали.

— Я не поздно? — спросила Инга, чтобы чем-то заполнить тишину, до назначенного времени оставалось ещё десять минут.

— Вовсе нет, — покачала головой Лиза.

— А эта не явилась! — Эмма Эдуардовна развела руками, её железный локоть впился Инге в рёбра. — Что за Постникова такая? Хотела бы я на неё взглянуть!

Инга понимала, что если Постникова и придёт, то в самый последний момент: вряд ли она готова терпеть лишние вопросы и укоряющие взгляды близких покойного. Хотя если это молодая девица, то опоздает скорее из небрежности, чем из-за страха перед роднёй Штейна. Инга представила себе типичную модель из окружения Олега, составленную из тонких длинных жердей, как складная летняя мебель вроде той с яркими подошвами, которая несла чушь на поминках.

Нотариус пригласил их в кабинет. Внутри было на удивление просторно: удобные кресла, качественные книжные шкафы. Сели за большой стол. Секретарь принесла чай. Пока Лиза размешивала для Эммы Эдуардовны сахар, в дверь постучали.

— Можно?

В проёме показалась робкая, почти детская фигурка.

— Да-да, Ольга Вячеславовна, — пригласил Илья Петрович. — Мы как раз начинаем.

Эмма Эдуардовна возмущённо и показательно откашлялась. Инга перевела взгляд на вошедшую: ну да, та самая ревнивая влюблённая и уже состарившаяся девочка.

Значит, не Аня, Оля. Точно! Олег звал её Оленёнок — за изящность и пугливость.

В её движениях и сейчас было такое невероятно красивое сочетание дерзкого вызова и безумного смущения, что Инга невольно залюбовалась. Но она такая была явно одна: Лиза вытянулась и окаменела, как статуя, щеки Эммы Эдуардовны пылали, рука с чашкой была сжата в кулак и дрожала. Другую руку Лиза быстро взяла в свою и стала упреждающе и нервно поглаживать. Назревал скандал.

— Ну-с, все в сборе, — объявил Илья Петрович, — начнём. Позвольте огласить текст завещания:

«Я, Олег Аркадьевич Штейн, …года рождения, проживающий… настоящим завещанием делаю следующие распоряжения:

1. Из принадлежащего мне имущества:

…

садовый дом, находящийся в садовом товариществе…, а также земельный участок, на котором расположен этот дом с кадастровым номером…

денежный вклад с причитающимися процентами и компенсациями, хранящийся в филиале…

я завещаю Эмме Эдуардовне Штейн.

2. земельный участок, находящийся… с кадастровым номером…

автомашину марки…

денежный вклад с причитающимися процентами и компенсациями, хранящийся в филиале…

я завещаю Елизавете Николаевне Амосовой.

3. Авторские права на все мои произведения,

архив моих фоторабот,

компьютер производства…

фотокамеру марки…

Я завещаю Инге Александровне Беловой

4. Квартиру по адресу… я завещаю Ольге Вячеславовне Постниковой».

Постникова едва заметно, но как-то особенно кивнула, а Эмма Эдуардовна пробасила что-то невнятное и побледнела. Лиза быстро достала из кармана таблетку и положила в её беспомощно открытый рот. Илья Петрович продолжал читать:

«5. Содержание статьи 1149 ГК РФ мне нотариусом разъяснено.

6. Текст завещания записан нотариусом с моих слов и до его подписания прочитан мною лично в присутствии нотариуса.

7. Настоящее завещание составлено в двух экземплярах, каждый из которых собственноручно подписан завещателем. Один экземпляр завещания хранится в делах нотариуса города Москвы Вайскопфа И. П., а другой экземпляр выдаётся завещателю Олегу Аркадьевичу Штейну.

8. Подпись завещателя».

— Это что же? Квартира моего покойного мужа ей? Ей? — Эмма Эдуардовна тыкала кулаком в Постникову, пытаясь встать и всем телом наваливаясь на стол. — На каком основании? С какой стати?

Лиза жалобно просила:

— Мама, успокойся, мы добьёмся пересмотра, мы всё сделаем!

Илья Петрович невозмутимо произнес:

— Согласно статье 181 ГК РФ, вы можете оспорить завещание в течение одного — трёх лет на общих или специальных основаниях. Для этого необходимо обратиться с иском в суд. На данный момент я больше ничем не могу помочь.

— Мама, пойдём, мы позвоним Александру Яковлевичу. Всё будет хорошо. — Лиза приобняла Эмму Эдуардовну за плечи. Инга взяла её за руку с другой стороны, одновременно шаря в сумке телефон, чтобы вызвать «скорую».

Постникова встала и заторопилась к выходу. Эмма Эдуардовна рванулась за ней. Теперь Лизе приходилось её удерживать.

— Нет, подождите! Вы так не уйдёте! Вы не смеете! — кричала Эмма Эдуардовна сквозь одышку. — Кто вы такая? С какой стати Олег завещал вам квартиру?

Инга выбежала вперёд в коридор и перегородила Постниковой путь на лестницу.

— Зачем вы так? Вы же видите, в каком она состоянии! Я понимаю, вы не обязаны, и всё же я прошу вас всё объяснить, иначе это вызовет серьёзные подозрения.

Постникова опустила подбородок и сжалась. Инге стало даже жалко её.

— Я вас помню, я видела вас у Олега лет двадцать назад, — продолжила Инга чуть менее строго.

— Да. — Постникова кивнула и склонила голову вбок, пытаясь увернуться от взгляда Инги, как от удара.

Лиза усадила Эмму Эдуардовну на ту же скамейку в коридоре.

— Мы с Олегом познакомились во ВГИКе. Я училась там на актёрском на первом курсе. Мы были близки, — Постникова рассказывала Инге, смотрела на неё, как дикое животное. Но говорила громче, чем следовало: чтобы мама и сестра Олега тоже слышали. — Потом у нас родился Лёнечка. — Инга услышала судорожный вздох Эммы Эдуардовны, как будто её столкнули в ледяную воду. — Олег не захотел связывать себя обязательствами. Я воспитывала Лёнечку одна.

— Это ещё бабушка надвое сказала, что это у ВАС родился Лёнечка твой, — зло сказала Эмма Эдуардовна. Лестничный пролёт и высокие потолки разнесли её фразу эхом по всему зданию. — Мало ли от кого ты там родила.

Постникова молчала, схватившись за перила. Она делала рукой стекающее движение вниз, и Инга видела: она мечтает вырваться на улицу, убежать, исчезнуть, улететь, испариться. Но Постникова стояла и покорно ждала, когда закончится экзекуция.

— Так, значит, квартира ему, сыну? То есть внуку? — вдруг смягчилась Эмма Эдуардовна. «Наверно, от таблеток такие перепады настроения», — подумала Инга. — Олег хоть дал ему нашу фамилию? Я хочу его увидеть.

Постникова вдруг посмотрела на неё прямо:

— Внука нет. Он погиб. Увидеть можно только могилу.

И вот тут она не выдержала: отпихнула Ингу и побежала вниз по лестнице.

Как же так, Олег? Близкий ты мой друг! Близкий друг!

Глава 6

Дом без хозяина ветшает моментально. Инга вошла и огляделась: студия с крошечной кухонькой, разобранный диван. Какой необычной, богемной казалась ей мастерская Штейна раньше! Сейчас же это была просто комната с очень высокими потолками.

Баб-Люся с Гришей приехали минут через пятнадцать после них. Накануне Лиза позвонила им с просьбой помочь перевезти вещи Олега: Союз фотохудожников потребовал освободить помещение.

— Зачем вы собственной персоной-то? — обняв и поцеловав Ингу и Лизу, пробубнила баб-Люся. — Мы бы здесь и вдвоём справились. Грузовую машину же ты заказала, Лизок?

Лиза посмотрела на засохшую лужу на полу.

— Вон там шкаф, — быстро сориентировалась баб-Люся. — Иди, Лизок, одежду собери. Инга, ты технику по коробкам разложи. Я сейчас тут быстренько. Полы-то вымыть надо. У меня всё с собой.

Она сняла пальто, повесила его на вешалку у двери и раскрыла свою необъятную сумку. Надела голубые перчатки из особенной, плотной резины — они были ей почти по локоть.

— Пакет с тряпками куда? — уныло спросил Гриша.

— А вот сюда, сынок, на скамеечку, к рамкам твоим.

— Ма, что делать дальше-то? — Гриша засучил рукава. Двигался он как-то дёргано и неловко. Баб-Люся задумалась.

— Ну, снимай полки на кухне, что ли, — сказала наконец. — Всё, что в ящиках, — посуду там, ножи-вилки в коробку клади. Потом шкаф разберёшь, ещё диван. Бельё постельное снять надо.

— Я сделаю, — отозвалась Лиза.

Инга занялась штативами, блендами, осветительными лампами. Она раскручивала их шарнирные ножки, стараясь ни о чём не думать. Баб-Люся начала с засохшей лужи. Вспенила воду в большом оранжевом ведре и теперь с остервенением тёрла пол. Лиза тихо плакала над каждой футболкой, над каждой парой брюк. Работа у неё шла медленно, и Инга поняла, что, покончив с техникой, начнёт помогать Лизе. Гриша в кухонном углу, наоборот, ссыпал содержимое ящиков в коробки небрежно и быстро, не церемонясь.

Когда вся техника была сложена в коробки, Инга заклеила их прозрачным скотчем. Взяла совок с веником, которые у Штейна стояли под раковиной, — возле помойного ведра (сколько раз она тут подметала разноцветные конфетти, крошки от пиццы и прочий праздничный мусор), и пошла в угол, где стояла аппаратура.

— Не надо, не надо, — всполошилась баб-Люся. — Я там потом тоже с тряпкой пройдусь.

— Да тут прежде, чем мыть, нужно подмести сначала, — объяснила Инга. — Пыль комьями, да и осколки вон.

Она собрала мусор в совок, распрямилась: окна, стены, гулкая пустота.

Ну вот и всё, Олеженька. Где был ты, будут чужие.

Баб-Люся деловито снимала шторы.

— Это ведь тоже его, Олега, шторы-то были? — спрашивала она. — Да, Лизок?

— Да кому они нужны, пусть бы висели, — равнодушно сказала Лиза.

— Ну! Зачем новому жильцу-то отдавать? Пусть сам о своём уюте заботится! Тебе не нужны — я себе возьму.

— Бери, конечно, если хочешь, — согласилась Лиза. — Инга, скотч у тебя?

— На багетах в прихожей.

— Не найду никак.

— Посмотри у входной двери, я, кажется, его на пакет «Пятёры» положила, который с рамками.

— А я их это… выкинул, — смущённо сказал Гриша, — вместе с мусором. Подумал, не нужны уже.

— Ну выкинул и выкинул, ничего страшного, — устало сказала Лиза. — Скотч нашла. За лавку закатился.

* * *

Коробки с архивом, который Штейн завещал Инге, привёз Костик. Заносил в три захода, ворча:

— Ну и накопил Олег барахла. Еле в машину влезло. Только что на голове их не вёз.

Около пятнадцати коробок. Целый коридор.

— Вот в этой, отдельной, всякие железяки лежат, — говорил Костик, ставя последнюю коробку на стул в прихожей — на полу уже не было места. — Звенели, пока нёс, тяжеленные.

Инга вскрыла её канцелярским лезвием.

— Точно. Цифровой архив. — В коробке аккуратными стопочками, в специальных разделителях, были уложены флэшки, фотобанки и круглые серо-чёрные тарелочки с террабайтами информации.

— Слушай, пойду я? — спросил Костик. — Тут заказ рядом с твоим домом, думаю, взять не взять?

— Подожди! — остановила его Инга.

В других коробках, конечно, его фотографии. Документы к выставке. Проекты. Тысячи бракованных снимков. Какие-то старые архивы, взглянуть на которые спокойно я смогу ещё не скоро.

— Весь коридор, не выйти не войти. — Она беспомощно улыбнулась. — Костик, отвези их на дачу, а? Все, кроме этой, на стуле.

— Ты издеваешься, нет? — Костик поднял воротник куртки и глянул на коробки. — Я их полчаса сюда затаскивал, а теперь обратно нести? Раньше нельзя было сказать?

— Знаю, знаю, ну прости, ну давай я чаем тебя угощу, — сказала Инга. — Только не бери заказ. Отвези коробки. Ты тоже хорош — позвонил бы сразу, предупредил, что их так много, я бы, может, быстрее сообразила. Ключи дам.

— Ладно, — сжалился Костик, — наливай свой чай. Что ни сделаешь ради любви.

— Вечной любви, Костик. Вечной. Спасибо тебе. Прости, телефон! Алло?

— Ну что, с тебя пиво! Или что ты там мне обещала? Вечер пятницы и коньячок? — Холодивкер была в хорошем настроении.

— Женя, что? — Инга сразу же разволновалась.

— Достала я тебе результаты вскрытия Штейна.

* * *

Бар был тёмным, полуподвальным — жёлтое, красное и чёрное — Холодивкер такое любила. Музыка гремела слишком громко, мешала разговаривать. Женя улыбалась широко, пожала Инге руку и даже похлопала по спине.

— Пивасик или крепенькое? — спросила.

— А насколько плохи твои новости?

За спиной у Жени под самым потолком висела плазма — мелькали лица, какие-то люди немо орали друг на друга, журналист с микрофоном возбуждённо бегал по студии. Инга невольно переводила взгляд с Жениного лица на телевизор: яркое пятно отвлекало её.

— Есть тут невозможно, — сказала Холодивкер. — Сосиски, сырная тарелка, наггетсы, лук во фритюре — всё канцерогенная гадость! Зато пиво отменное. Шестнадцать сортов! Значит, давай так: лук, креветки, куриные крылышки, можно кольца кальмара — и по пол-литра тёмного для начала, идёт?

— Да у тебя, смотрю, план, — улыбнулась Инга. — Идёт. Правда, я по пиву не очень, но, так и быть, попробую, раз нахваливаешь.

— И не пожалеешь! — уверенно сказала Женя и позвала официанта.

Креветки в кляре, может, и были чересчур масляными, но оказались на удивление вкусными. Инга доела последнюю, вымыла пальцы в пиале с лимонной водой и вопросительно глянула на Женю. Холодивкер молча достала из чёрной кожаной сумки (она носила её через плечо на широком ремне, отчего смахивала на почтальона) папку с бумагами.

— Пятнадцать страниц, — сказала она, отпивая из высокого стакана в форме сапога. — Ты, конечно, можешь прочитать всё подряд, но Олег был твоим другом, потом спать не будешь.

Инга достала документы из папки. Перед глазами побежали страшные слова: глубина разрезов, временной интервал остановки сердца… Старалась читать вскользь, не впуская информацию внутрь.

— Не-не. — Женя замотала головой и отняла у неё бумаги. Не торопясь она начала листать страницу за страницей, попутно объясняя: — Вот здесь написано, каким ножом резали, вот здесь — сколько какой орган весит, это тебе всё не нужно.

Наконец, на шестой странице, она развернула документ к Инге и ткнула пальцем в третий абзац:

— Вот здесь читай.

Инга послушно начала читать: «…смерть наступила предположительно в два часа утра 14 сентября сего года. Судя по характеру деформации шеи и внутренних органов (лёгких, сердца, поджелудочной железы), летальный исход наступил через 4–5 минут после сдавливания шеи — от паралича дыхательного центра, в то время, как сердечная деятельность продолжалась некоторое время после остановки дыхания. Летальный исход вследствие смерти мозга от прекращения кровообращения при сдавливании сонной артерии: аноксия, усиленная компрессионной асфиксией».

— То есть повесился он, повесился, — кивнула Женя, не обращая внимания на то, что подруга закрыла глаза. — Или его повесили.

— Объясни, — потребовала Инга.

— А теперь я тебе расскажу, что меня смущает. — Холодивкер мгновенно стала серьёзной. — Во-первых, сюда посмотри: видишь эти цифры? Это результат анализа крови. Он означает, что содержание алкоголя в крови у него было таким, что на ногах он стоять не мог. Как он в таком состоянии петлю завязал и на стремянку залез? Во-вторых, посмотри сюда: тут написано «аноксия, усиленная компрессионной асфиксией».

— Что значит аноксия?

— Асфиксия от отсутствия кислорода.

— Не понимаю. Чем она…

— Знаешь, чем она отличается от компрессионной? При компрессионной происходит остановка дыхания, а тут — нехватка кислорода. Это разные вещи.

— Женя, дорогая, я ничего не понимаю, объясни! — взмолилась Инга.

Та вздохнула, сдула чёлку со лба:

— Ну, если ты хочешь совсем просто, то смерть от аноксии — это удушение пакетом, мешком или каким-нибудь предметом, который кладётся на лицо и полностью лишает человека кислорода. А смерть от компрессионной асфиксии — это повешение, удавление петлёй или руками. Штейн, согласно этому заключению, будучи в изрядном подпитии, сначала был лишён кислорода, и только потом у него произошла остановка дыхания. Поэтому перед нами два варианта: либо он напился в одиночестве, залез в петлю, немного повисел, испугался, попытался вылезти, но не смог; либо кто-то напоил его, придушил, например, подушкой так, чтобы он потерял сознание, и уже после этого сунул в петлю. И при таком раскладе это был физически сильный мужчина.

* * *

Ночью человек уязвим. Мало в чём была права в своей статье Джебраилова, но в этом — точно. Когда Инга была беременна Катей, именно по ночам на неё накатывали приступы паники, что случится выкидыш. Она тогда хотела принимать снотворное, но Сергей отговорил. Когда в Москве взрывали дома, Инга часто просыпалась от страха: спросонья ей казалось, что падает потолок. Любые ссоры, страхи и срывы вырастали ночью из пылинки в гору. Будто бы реальность раздвигалась, заваливалась набок и впускала в себя что-то тёмное и ненадёжное: ночь.

Но только ночью Инга снова решилась залезть в ноутбук Олега. Она совсем не хотела, чтобы Катя её за этим застала. Не хотела оправдываться перед дочерью, что-то объяснять. Инга терпеливо дождалась, когда дошумит в душе вода, хлопнет дверь в комнату, выключится свет.

Только после этого она снова достала компьютер Штейна. Расследование о сносе памятников на этот раз её не интересовало. Холодивкер развеяла последние сомнения: убит.

Придется копать до конца. Прости, Олег! У меня не остаётся другого выхода.

Под профилем Олега она зашла в соцсеть Nасвязи. Посмотрела на его страничку: все та же фотография — с могилы на аватарку. Не выдержала. Встала, поставила чайник плача. Полила кактус плача. Включила клип Radiohead Lotus Flower — её всегда успокаивало, как танцует в нём полуслепой Том Йорк. Худой, в белой рубашке, чёрной шляпе и джинсах, он впитывал в себя музыку, отвергая всё, что сковывает человека: комплексы, болезни, телесное несовершенство. Есть только музыка и только человек, который её написал и который внутри неё чувствует себя живым.

Каждый должен заниматься своим делом. Человек идёт за призванием, и призвание ведёт его в нужную сторону. Я должна выяснить, что случилось. Я должна это Олегу.

«О чём вы думаете?» — было написано в верхней строке Nасвязи. Инга обновила страницу. «Напишите что-нибудь». Вздохнув, Инга стала крутить колёсико мыши вниз. Бесконечные посты соболезнований: «Какое горе…» «Моя поддержка родным!», значки со сложенными для молитвы руками, фотографии свечей и ангелов. Инга видела всё это и раньше — со своей страницы.

Вот что остаётся от человека: страничка с ангелочками. Его нет, а соцсеть продолжает выпытывать: «что думаете?», продолжает настаивать: «напишите нам». Напишите нам что-нибудь о том, почему вместо того, чтобы сидеть сейчас рядом со мной и пить вино, вы уже две недели как похоронены, а, Олег Аркадьевич?

Лента новостей, мероприятия, группы… Вот то, что ей нужно. Верхние она уже видела: они были открытыми, членство в них Олег не скрывал. Ничего не говорил ей про «SOS Депрессия», но ведь не пытался утаить: заходи на мою страничку, смотри сколько хочешь.

Секретная группа была одна. Самая последняя строчка, мелкий шрифт: «Чёрные дельфины». Инга дёрнулась: за окном пронёсся мотоцикл, громко газанув. Она смотрела на это название, и внутри стало жечь. Она знала это чувство. Раздаётся звонок и по тревожности рингтона (который никогда раньше не казался тревожным), по дыханию звонящего человека — ещё до того, как он начал говорить, Инга вдруг понимала: случилась беда, и она непоправима. Здесь было то же самое: Инга смотрела на словосочетание «Чёрные дельфины», и ощущение, нет, даже уверенность ворочалась у неё в животе: это оно. Она кликнула на название и вошла в группу.

Первое, что она увидела, — пристальный взгляд хмурых глаз на coverphoto. На фотографии были одни глаза, они смотрели прямо на пользователя, спрашивая: «Что ты делаешь здесь? А ты заслужил?» Сначала Инге показалось, что это глаза Олега — цвет и разрез были схожими, но, вглядевшись, поняла: не он.

Везде Штейн мерещится.

Внизу, под coverphoto, надпись: «Группа безусловной поддержки». Надпись убаюкивала и успокаивала, и, хотя Инга понимала, что залезла сюда под аккаунтом Олега и никак не может себя обнаружить, ей вдруг захотелось что-нибудь написать, что-то сокровенное, даже болезненное, чтобы совсем не знакомые, а потому неопасные ей люди, пожалели её, успокоили и утешили. Инга скривила рот: внезапный порыв удивил её саму. Она начала читать посты в группе.

«Чёрные дельфины» была странной группой и совсем не такой, какой её ожидала увидеть Инга. Никакой символики смерти. Никакой нагнетающей музыки, таинственной нумерологии, депрессивной эмоциональности — ничего этого не было и в помине. Описание группы было высокопарным и весьма туманным: «Вы здесь, чтобы пробудиться. Вы — избранные, потому что интуитивно почувствовали жажду пробуждения. Вы идёте по элитарному пути. Оставьте в иллюзорном мире имя, навязанное вам при рождении, ваши суетные посты и комментарии. Сосредоточьтесь на цели!»

Какое-то время Инга листала ленту: больше всего это было похоже на рабочий чат.

Людей в ней было немного, всего двадцать семь человек вместе с модераторами, у каждого свой порядковый номер. Любой пост начинался одинаково: хештег и число. Обсуждения сухие, скучные. Пользователь ZoyaK. писала:

#21

В 21:30 сегодня сходила в магазин, купила всё по списку Харона. Спасибо, отлично подобран ассортимент.

Пост Jumeo был таким:

#4

Дочитал «Откровения Иоанна Богослова» («Апокалипсис»). Под впечатлением. Хочу обсудить. Когда?

Чаще всего в ленте появлялись посты пользователя с ником Харон. Он тоже, как и остальные члены группы, был немногословен. В основном публикации были такого содержания:

«#2

#Gebb, в четверг 19:30, Чистые пруды».

Или:

«#2

#Esenin, пижама, зонт и военные сапоги: 22:45, Теплый стан, суббота. Выспись».

Инга раскрыла комментарии к последнему посту: пользователь, которого тэгнул Харон — Esenin, в комментарии просто написал: «ок». Под другими постами Харона были похожие комментарии. Иногда люди задавали уточняющие вопросы: а какого цвета пижама, зачем нужен зонт. В этом случае Харон терпеливо и вежливо объяснял.

Инга порыскала по группе: приложенных текстовых файлов не было. Подкаста музыки — тоже. В тематике постов нигде не возникали ни смерть, ни самоубийство.

Она кликнула на закладку «Фотоальбомы» — пусто. На странице висел только один залоченный альбом: Инга видела его изображение со значком закрытого замка поверх фотографий. Просто наудачу, особо не задумываясь, она кликнула на замок. Выскочила надпись: «Доступ только для модераторов группы», песочные часы начали переворачиваться, ноутбук грузил изображения. Надпись быстро исчезла. Альбом открылся.

Самой последней загруженной в альбом фотографией была фотография Штейна. Та самая, с могилы. Инга открыла её.

«#7 пробудился. Радуемся вместе с ним».

Инга почувствовала, что руки совсем заледенели, скоро сенсорный экран ноутбука перестанет на них реагировать, будет принимать за железо или стекло. Подула на пальцы. В альбоме было пятнадцать фотографий. Все официальные, или почти официальные — студийная съёмка на документ. Мужчины и женщины. Все взрослые, есть пожилые. Подписи очень похожи: «#4 пробудился. Это было смело. Традиция древних инков», «#13 пробудился. Уважение и радость за друга. Древний индуистский обряд очищения».

Инга быстро создала на рабочем столе папку и начала копировать туда файлы с фотографиями. Она торопилась, будто боялась, что кто-то сейчас поймает её за руку. Как только она перетащила все фотографии, в группе появился новый пост. Инга вздрогнула. Она была готова прочитать: «Нам поступило сообщение о том, что кто-то только что скопировал все файлы из закрытого альбома. IP-адрес такой-то… высылаем группу реагирования…» Но публикация была следующей:

Харон: «#12 (Хемингуэй) пробудился. С 9:00 завтрашнего дня — тендер на поиск новичка».

Этот Харон, как его много в группе… Он, похоже, всем тут верховодит. Уверена, что он модератор и создатель «Чёрных дельфинов».

Справа внизу под названием группы была бледная надпись: модераторы. Инга кликнула. Всего три имени:

#1 4ern'

#2 Харон

#7 RobinWilliams

А ведь Робин Уильямс был любимым актёром Олега. Штейн обожал его грустные комедии. И он тоже повесился — об этом столько писали: страдал депрессией. Какое совпадение! Или…

Она кликнула на ник RobinWilliams, и ей открылся профиль: на аватарке — фотография Олега.

Она даже не удивилась.

Не только участник этой странной группы, но и модератор — вот, оказывается, кем ты был, Олег Штейн..

После тайн, которые вскрылись в последние дни, эта была лишь довеском. Причём достаточно логичным довеском. Инга поняла, что злится.

Взять бы тебя за грудки, а ещё лучше отвесить пощечину. Олег… Как это вообще случилось? Вот почему открылся альбом, ты — модератор.

Какое-то время она сидела молча, не шевелясь, как хищник в засаде. Но в группе никакой активности не было. Она свернула окно Nасвязи, начала поочерёдно открывать скопированные фотографии. Задний фон — бледно-салатовый, с серыми нитями. Такой же, как на похоронной фотографии Олега. Все эти люди из альбома были сфотографированы в его студии. А этот фон, эту бледно-зелёную простыню, она видела у Штейна тысячу раз.

Очень хотелось курить. Она сварила кофе. Но пить передумала: три часа ночи — вообще потом не уснёт. Глаза болели. Инга провела руками по лицу снизу вверх, запустив ладони в волосы. И развернула окно Nасвязи.

«#12 (Хемингуэй). С 9.00 завтрашнего дня — тендер на поиск новичка» — горело на мониторе.

Inga

подключён(-а)

— Indiwind, не спишь?

— мне нужен фейковый аккаунт Nасвязи.

Indiwind

— бот?

Inga

— Нет. Живой аккаунт — существует лет пять-шесть. Друзей — больше двухсот, группы по продаже и покупке вещей, заказ пиццы на дом, всякая мелочь, посты задним числом.

Indiwind

— необходимость в контенте.

Inga

— спасибо, сейчас сделаю.

Она отодвинула в сторону компьютер Штейна и открыла свой. Так. Фотография красивой дамы. Далеко за сорок. Фотобанки мне в помощь. Вот эта. Нет, эта — идеальна. Шляпа, красные губы. Елизавета Андреевна Печалина. Отлично. Coverphoto — закатное море. Группы: «Accessories sell and buy», «0 калорий», «Для жалоб, стрессов и грустинок». Так, что ещё? «SOS Депрессия»! Конечно! Не слишком ли говорящая фамилия?

Инга изменила фамилию на Сухова и создала профиль. Разместила пять объявлений от лица Елизаветы Андреевны в группах о продаже ювелирки, залезла на несколько открытых ресурсов, прокомментировала топовые статьи и публикации в блогах. Несмотря на поздний час, ей начали приходить запросы на дружбу. Дело пошло.

Самым муторным было писать посты за шесть последних лет. Инга искала картинки, которые могли бы понравиться её героине: «Спасите котят! Пьяная хозяйка выкинула их мать из окна!», «Чем женщина глупее, тем сложнее у неё маникюр», «Пятилетняя девочка поразила всех на шоу «Звёздное мгновение». Задорные публикации про погоду («Первая гроза! Наконец-то настоящая весна!») Инга миксовала с перепостами просьб о помощи потерянным и больным детям, найденным животным. Последние публикации сделала в очень минорных нотах: «Стоит ли жить, когда уходят близкие?», «Мы все уйдём, оставим еле видный след, как будто бы улитка проползла по тропке» и закончила цитатой из Марины Цветаевой: «Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали? Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли».

Inga

подключён(-а)

— я всё сделала. Посмотри, достаточно? Сможешь раскидать посты по датам начиная с 2011? И нагнать френдов?

Indiwind

подключён(-а)

— IP остался неизменным?

Inga

— да

Indiwind

— ничего не трогай на своём ноутбуке 15 мин — пожалуйста

Инга заворожённо смотрела, как курсор сам забегал у неё на мониторе. Замелькали цифры в счётчике друзей. Появились фотоальбомы, загруженные с телефона, теги Елизаветы другими людьми.

Вот ведь хитрый чёрт, я и не подумала об этом. Молодец.

Даты написанных Ингой публикаций начали меняться. Поплыли годы: 2011, 2012… к постам наросли комментарии: утешительные, поддерживающие, оскорбительные. Не по дням, а по часам. Елизавета Андреевна Сухова жила Nасвязи активной жизнью.

Ни в сказке сказать, ни пером описать!

Предстояла самая ответственная часть: к группе «SOS Депрессия» Инга под видом Суховой присоединилась сразу же, без труда. Сосредоточилась, нельзя ошибиться в датах: только на несколько недель назад — чтобы организаторы «Чёрных дельфинов» ничего не заподозрили. И посты должны быть такими, чтобы её точно пригласили.

Инга ещё раз прочитала, о чём пишут люди в «SOS Депрессии». Разделила жалобы на три типа: мелкий жемчуг (сломался каблук, нахамили в поликлинике); борьба за жизнь (проблемы с маленькими детьми, потеря работы, болезни — все эти жалобы содержали стойкое желание людей бороться); суицидальные мысли (депрессия, потеря веры, потеря близких, большие долги). Она сделала несколько публикаций, подражая постам третьей группы:

«Всем привет. Несколько раз писала этот пост и стирала, и снова писала. Начнём с того, что мне плохо. Внешне моя жизнь вполне благополучна, но мне плохо. Я боюсь. Когда это началось? Я не знаю. Я начала ощущать постоянную подавленность ближе к тридцати пяти, не понимая, что это она».

«Мой диагноз — реактивная депрессия. Это реакция на постоянный стресс. Череда мужчин-абьюзеров. Видимо, мне нужно было страдать. Я могла преодолевать старую боль, только вымещая её новой. Все мои отношения выстраиваются по одной и той же схеме. Только через боль, которую я черпала в другом человеке, я убеждалась в собственной нужности».

«Однажды я бросила антидепрессанты. Безо всякой схемы плавного выхода просто в одно утро я не стала их пить. Всё. Через месяц у меня умерла мама. Это последняя капля. Мне не хочется жить. Я устала играть в эту жизнь».

Инга остановилась и перечитала написанное. Получалось правдоподобно, она была довольна собой. Попросила Indiwind разбросать эти посты по недавним датам. Все-таки хлебнула холодный кофе и растёрла вспотевшие ладони.

Кажется, сейчас что-то начнётся!

Глава 7

Стенография показаний свидетеля 4 по делу № 376

«Как сказать — был ли знаком? По порядку можно?

В первый раз она пришла — я не понял даже: вроде как не по себе стало, что ли. С виду интеллигентная, очки, берет, пальто — ну, как пить дать училка. В руках пакеты — полные. За каким лешим её понесло? Тут у нас обычно молодняк ширяется — недалеко от домов, а вроде как на отшибе: при шухере в лесу можно спрятаться. Да ещё теплотрасса — не замёрзнешь.

А она чего? Сначала решил: кошку потеряла. Потом лицо рассмотрел как следует. Беда с тёткой! Я таких перевидал столько. Точно могу сказать, как диагноз поставить — я в прошлой жизни врач был — уже отходит человек, не перезимует. Так Перегной пропал, потом Езда сгинула. Но у этой не от водки. У этой лицо совсем неспитое было.

В общем, идёт она прямо ко мне — я напрягся даже: не проповедовать же собирается? Это евангелисты все с улыбочкой подбираются. Идёт и подзывает меня, как собаку — причмокнет-причмокнет и посвистит. Чёрт-те знает, может, и правда за пса приняла? Ну да, космы-лохмы у меня, в коробке живу. Чем не дворняга?

И тут она пакет берёт, достаёт — судок, что ли? И из него мне на картонку ссыпает — макароны. Да хоть бы и пёс, мы не гордые. Жрачка, главное, хорошая, не просрочка какая-нибудь, ещё тёплая — пар идёт, и с мясом.

Приходила с тех пор раз в три дня, к сумеркам ближе. И ничего не говорила. Нет, говорила, но не как с человеком: «На, ешь! Вкусно моя племянница готовит? Вот и хорошо!» — ответа не ждала. Я прям думал: сейчас по морде станет гладить.

И в тот вечер пришла также. Руки поклажей заняты. Часть сумок мне выгрузила — там были крупы в упаковке ещё, сахар, соль. В магазин ради меня, что ль, ходила? Ну и рис с котлетами — горячие, свежие. Я есть стал. Она в сторонку отошла. Что-то звякнуло, забулькало.

Глянул: она себя из канистры поливает. Как эти моржи-сектанты, как их? — которые холодной водой обливались — ивановцы! Но те вроде голышом, а эта льёт прям на берет, меховой воротник. И запах такой недобрый. Я как закричу: бензин, твою ж мать! А она уже спичкой — чирк. Враз как полыхнёт.

Голова, плечи мигом принялись — всё спеклось — волосы, шерсть, кожа — одна черная черепушка в огне. Она орать стала — дерёт, дерёт горло. Запахло жутко — шашлыком горелым. А ноги у неё остались как были, нетронутые — забегали туда-сюда ботинки».

* * *

Кате очень хотелось спать, тем более что завтра вставать в школу, а ещё голову утром мыть — сегодня не было сил. Она сидела перед компьютером, кутаясь в одеяло, иногда зависала и тогда долго смотрела в темноту окна. Ей как-то недавно снилось, что они с родителями на даче у бабушки — счастливые выходные, шашлыки. И вдруг — в небе большой военный самолёт, который летит над их домом очень низко и медленно. Самолёт выпустил боеголовку, и во сне Катя поняла, что ракета летит на Москву. Что он, её город, вот сейчас, в эту секунду стоит на месте, а через несколько минут его не будет, и она ничего не может поделать. Она сидела, вспоминая чувство непереносимого ужаса, которое испытала во сне. Но главное — одновременно с этим ужасом внутри неё было и счастье: «Слава богу, я не в Москве и родители тут: с нами ничего не случится».

Она написала об этом сне Solo сразу же, как проснулась. Он ничего не ответил. Катя заметила, что он никогда ничего не отвечал ей на эмоциональное и живое. На чувства. Зато сейчас писал со скоростью миллион знаков в минуту.

Solo

подключён(-а):

— реквизит для игры собран?

Катя улыбнулась. Ей было непонятно, зачем в списке необходимых вещей жёлтый парик, помада и лифчик, но Анька, которая начиталась про игры «Территории Икс», просветила: первое задание — это всегда флешмоб. Все игроки команды должны как-нибудь нелепо нарядиться. Потом они посылаются в людное место: на Тверскую, на Арбат или на площадь Европы перед Киевским вокзалом. Цель флешмоба — найти агента организаторов, который скрывается в толпе, сказать ему секретную фразу и получить ответ: он-то и будет первым кодом, пропуском на следующий уровень. «В прошлых играх, — шептала ей Аня на литературе, накручивая локон на указательный палец, — это были, например, близнецы, которые ходили туда-сюда по Красной площади. Или пожилая женщина в пальто. Однажды флешмоб был на том мосту, который к храму Христа Спасителя ведёт, — там надо было встретить молодого человека с чемоданчиком. Все в маскарадных костюмах бегали по мосту искали, а он на лавочке сидел».

«Ромео + Джульетта» они с Анькой посмотрели у Дэна — тот фонтанировал воспоминаниями — в его юности это был культовый фильм. Кате понравилось — музыка, костюмы, ощущение вечного маскарада. Запомнились две сцены: как Ромео высматривал Джульетту через аквариум с рыбками и самая последняя: Джульетта просыпается от своего сна, а Ромео уже мёртв, она плачет, закрывает лицо рукой, на которой кольцо. И порванная цепочка, на которой Ромео носил кольцо на шее, всё ещё продетая в него, качается из стороны в сторону.

Сложив фильм и Анины истории про флешмобы, Катя догадалась, что первое задание — изобразить Меркуцио на балу Капулетти, он был именно в таком прикиде. Напялить парик, лифчик и бегать где-нибудь в общественном месте в поисках агента.

Kate

подключён(-а):

фонари купила, лифчик, помада, сапоги — есть. Остался только парик. У Дэна спрошу. У меня сосед — парикмахер. Слушай, это точно неопасно?

Solo

подключён(-а):

были несчастные случаи но не у территории икс самая безопасная гордятся

Kate

а ты сам почему никогда не ездишь? В штабе отсиживаешься?

Solo долго не отвечал. Катя зевала — слезились глаза, устали от экрана. Она уже думала лечь, когда пришло новое сообщение:

Solo

занят дома не люблю бегать нужен в штабе много решаю заданий там договорилась с отцом?

Kate

если честно, боюсь, что он тоже не разрешит, да ещё и маме скажет. И все запорет. А я уже так хочу играть! Решила — навру маме, что к отцу еду, а сама играть. Он в эту ночь дежурит. Анька всё уладила: у неё мама в командировке будет, она её одну оставляет. Доверяет типа.

Solo

анна меня не интересует

Катя улыбнулась.

Kate

Нет, всё-таки иногда ты невыносим своей прямотой! Не волнуйся, я всё устрою. Я в игре.

* * *

— Не понимаю, почему ты медлишь с роликом?

Дэн крутился в её рабочем кресле возле письменного стола.

— Не укачает? — спросила Инга.

— Хочу, чтобы народ наконец заценил мою работу!

Инга фыркнула:

— Твою работу? — Она сделала ударение на слове «твою».

— Ага, макияж и причёску. — Он остановил вращение и сел ровно. — Между прочим, это пятьдесят процентов успеха! А может, даже шестьдесят!

— А может, даже шестьдесят два! — продолжила Инга его тоном.

— Вот увидишь, сколько просмотров наберётся в этот раз благодаря твоему новому стилю!

— Вряд ли. У меня не бьюти-блог, целевая аудитория другая.

— Это мы ещё посмотрим, — угрожающе заявил Дэн и снова откинулся в кресле, — а если серьёзно — почему мы ничего не снимаем?

— Обстоятельства изменились, ты же в курсе.

— Ещё как! — Он взял с её рабочего стола канцелярскую лупу — круглую каплю в чёрной пластмассовой оправе, подаренную отцом ещё в советские времена, раскрыл её, вставил в правый глаз как пенсне и накрутил пальцами воображаемые усы. — Хочешь выяснить, не связана ли смерть главной героини Щекотко с самоубийством Штейна?

— Допустим, — улыбнулась Инга. Она была благодарна Дэну за то, что с ним невозможно было не смеяться вопреки всему: смерти, страху, тревожным бессонным ночам. Это была его органика — ртуть. — Тогда пообещай, что реклама моих услуг пойдёт бегущей строкой внизу экрана, когда ты выпустишь финальную версию ролика. Ну знаешь типа «на ведущей костюм от Майкла Корса, прическа и макияж стилиста Дениса Лазутина».

— И дальше телефончик?

— Ну хотя бы ссылку на Instagram.

— Пятьсот долларов, и мы договорились.

Дэн прыснул:

— Камон! Я оказал тебе неоценимую услугу, о которой ты ещё не знаешь, потому что слова не даёшь мне вставить, зануда.

Инга крутанула его на стуле:

— Ты сам ещё не охрип? Я ему слова вставить не даю, как же! Трындишь, как реклама на радио. Какую ещё услугу, колись?

Дэн глянул на неё с таким видом, будто только что получил «Оскара» в категории «Лучшая мужская причёска»:

— Я договорился с Викой, она будет ждать тебя во вторник в ресторане «Фру де Мэр» в три часа дня.

— С Викой?

Дэн произвёл три уморительных писка — будто сдували шарик. На месте лупы остался розовый кружок вокруг правого глаза.

— Ну вы даёте, мисс Марпл! Ранний склероз?

— Старческая деменция.

— Скорее младенческая забывчивость.

Они посмеялись. Так странно, так непривычно было смеяться — горло отвыкло от этих щекочущих звуков.

Дэн вышел на середину комнаты, поднял и опустил ноги, будто взбирался на воображаемый постамент.

— Инга Александровна! — торжественно объявил он. — Я нашёл для тебя важного свидетеля по делу о смерти Щекотко. Это Вика — её близкая подруга. И она кое-что подозревает. Короче, — Дэн устал изображать, — она хочет с тобой поговорить.

— Ты ей что-то сболтнул про расследование?

Инга двинулась на него, уперев руки в боки. Дэн преувеличенно удивился:

— Ты что? Как ты могла такое? Обо мне? Я ж — мо-ги-ла. Она на тебя подписана, большой твой фанат. Считает тебя круче Шерлока. Ну и как-то похвастался, что мы с тобой соседи. Тогда она попросила о встрече. Сказала, что там с Аллочкой Владимировной что-то абсолютно страшное было. Мистика дичайшая. Она сама теперь боится.

— Мистика? В каком смысле?

— Да без понятия. Сама у неё спроси…

Инга села рядом и задумалась.

— О, какая красивая штука! — Дэн аккуратно, как котёнка, взял в руки фотоаппарат Штейна. — Его?

Инга не отреагировала.

— Можно, я буду тебе помогать в расследованиях? Фотографировать где скажешь. Всегда мечтал о такой технике!

Он снял крышку с объектива, поймал сосредоточенное лицо Инги в тонкую белую рамку и начал щёлкать: Инга закусила нижнюю губу и смотрит на свои колени, Инга слегка откинула голову набок и зажмурилась, Инга убрала с лица волосы.

Она наконец заметила, схватила ремешок камеры и потянула к себе:

— Прекрати! Что ты делаешь? Это его камера! Дай сюда!

— Подожди! Только посмотрю, что получилось. Отличные кадры, по-моему! — кивнул сам себе Дэн. — Такие винтажные, надо сделать их в сепии. — Он вдруг замолчал, поднял на Ингу округлившиеся глаза и сказал уже совсем другим голосом — серым от страха, с бордовыми крапинками брезгливости: — Это что за фигня? Кто все эти люди? — Лицо его вытянулось в испуганном недоумении.

Дэн торопливо сунул камеру Инге, как будто спешил избавиться от мерзкого грызуна. Она стала листать фотографии. Все снимки были сделаны примерно в одно и то же время дня — ранние утренние сумерки. Заброшенные места: пустынные промзоны, развалины цехов, старые неухоженные усадьбы. И на этом фоне люди застыли в страшном шаге до непоправимого. Мужчина приложил остриё какого-то странного восточного кинжала к животу. Женщина стоит на пороге обвалившегося балкона, подавшись вперёд. Их можно было назвать художественными и постановочными для какой-то артхаусной серии, если бы не герои снимков. Они были далеко не модельной внешности, разных возрастов, в повседневной одежде. Некоторые едва различимы, но Инга узнала нескольких — только вчера она копировала их официальные фотографии из архива секретной группы Штейна.

Инга выключила фотоаппарат, взглянула на Дэна. Тот сидел рядом, не улыбался, не вился ужом, не пытался придумать шутку. Ничего не объясняя, она выпроводила его и написала Indiwind: «Можешь по фотографиям найти людей в Интернете?» Потом отправила на его почту все снимки из папки.

Боже, Штейн! Опять! Что ты мне подсунул! Все недели после похорон блуждаю впотьмах. В чужом шкафу, где постоянно натыкаюсь то на грязное бельё, то на скелеты. Как же выбраться? Чтобы связать всё воедино, объяснить, уверена, предстоят открытия пострашнее. Это невыносимо!

Инга взяла фотоаппарат в руки, он казался ей холодным и тяжёлым. Она брезгливо завернула его в плед и засунула на самую верхнюю полку шкафа за стопку белья.

Стоп! Подумаю об этом завтра! У меня встреча с Викой. Надо готовиться. Что мы имеем? Бывшая манекенщица и жена депутата. Подписана на блог расследований? Вряд ли. Почему эта мнимая фанатка проявилась только теперь? Все эти превосходные степени: дичайший, совершенно, абсолютно — не в ироничном стиле Дэна. Он подсознательно употребил её формулировки, видимо, в оригинале таких экспрессивных слов было ещё больше, раз они отразились в речевом потоке Дэна. Вика явно пыталась произвести впечатление и добиться встречи. Следует быть начеку. Возможно, она действует по чьему-то указанию. Жербаткина? Кого-то ещё? «Она сама теперь боится» — не тех ли, кто давал ей эти самые указания?

— Мам, тебя бабушка! — крикнула Катя из своей комнаты.

Инга стала искать по комнате трубку, обошла коридор, кухню.

— Ты скоро? — окликнула Катя.

Инга зашла к ней.

— Я же просила без стука…

— А я просила поставить на подзарядку! — оборвала Инга: одна трубка лежала у Кати на письменном столе, вторая — на кровати.

Инга унесла с собой обе.

— Одну-то оставь!

Но Инга уже закрыла за собой дверь и говорила в трубку:

— Привет, мам!

— Ну наконец-то! — услышала она. — Мобильный ты не берёшь. Городской всё время занят.

— Прости! Тяжёлые выдались дни.

— Я хоть скажу отцу, что ты передаёшь привет, а то он уже который день обижается. — И громко в сторону: — Саша, тебе привет от Инки!

Инга вздохнула: отец не обижался, они только вчера болтали, но мама, видимо, была не в курсе.

— Ты хотела о чём-то попросить? — догадалась Инга.

— Почему сразу попросить? А просто так я с дочерью поговорить не могу?

Надо было дать ей доиграть приготовленную сцену, и схема «вина — компенсация» сработала бы без лишних нервов. Теперь придётся пойти на большие уступки.

Но у неё никогда не получалось сдержаться, когда мама вовлекала в эту схему отца. Снова пришлось извиняться на пустом месте.

— Я просто хотела сказать, если вдруг что-то нужно, ты обращайся — я сделаю.

— Ну спасибо!

— Как твоя спина?

— Вот только не надо переходить на личности!

Инга уже собрала все мины на этом поле, у неё не было ни желания, ни сил продолжать разговор, но как завершить его без последствий, она не знала. Почувствовав её окончательное замешательство, мама смягчилась:

— Если это тебя действительно интересует, сегодня — хуже, боюсь, в конце осени придётся повторить блокаду.

— Давай я договорюсь в Сеченова, — оживилась Инга.

— Нет уж, я как-нибудь сама. Ты мне нужна по другому вопросу. Что там у тебя по сносу исторических зданий в центре? Мы хотим использовать твоё расследование для новой петиции. Тебе нужно войти в состав нашей инициативной группы…

— Мам, я сейчас не могу ничего опубликовать на эту тему.

— Это ещё почему? Неужели с тобой связывались из управы? Они угрожали? Ты что — поддалась?

— Нет, всё совсем не так. Расследование усложнилось, но я не могу об этом говорить.

— Что ж, — снова вернулось недовольство, — это по крайней мере не мешает тебе проявить активную гражданскую позицию.

— Я правда не могу сейчас выступать с заявлениями.

— Ты такая же безынициативная, как твой отец!

Инге стало смешно: мамина диссидентская душа тяготела к партийным клише и штампам.

— Кстати, в этом году так много антоновки. — Мама резко сменила тему.

— Давай в выходные мы приедем с Катей на Костиной машине и всё соберём?

— Зачем же гонять Костю — чужого человека? Попроси Сергея!

Нужно было либо соглашаться со всеми вытекающими, но выиграть сражение, либо отказать и пройти все этапы воспитательной обработки. И проиграть.

— Хорошо, я ему позвоню, — сказала Инга.

* * *

По дороге в ресторан она готовилась к очередному жуткому секрету, так или иначе связанному с Олегом, — теперь это превратилось в симптом, в болезненное предчувствие, которое всегда сбывалось.

Инга внимательно осмотрела машины, припаркованные у «Фруи де Мэр» и на противоположной стороне переулка. Ничего подозрительного. На подобные встречи с важными свидетелями она всегда брала с собой Олега. Она всё ещё не привыкла работать одна. Но уже не могла думать об Олеге с прежней дружеской печалью. Всё время примешивалась эта склизкая неоднозначность.

Она вошла в зал, официант проводил к зарезервированному столику — пустому, как она и предполагала. Вика опоздала на полчаса. Её возраст трудно было определить — тридцать, сорок? Светло-русые волосы — в меру аккуратная каскадная стрижка — Инга узнала манеру Дэна. Загар естественный, неровный и обильный, возможно, экваториальный. Одета подчеркнуто ярко: перламутр, горчица и бирюза, обилие аксессуаров, блестящие тени на веках. Нет, точно сорок или сорок пять. Современные тридцатилетние так красятся только на Хеллоуин.

— Добрый день! — улыбнулась Инга, раздумывая, следует ли подать руку для приветствия.

— Здравствуйте! Очень приятно! Виктория! — Руки не подала, села напротив и взяла меню.

Инга не начинала разговор, продолжая безучастно её разглядывать. Вика просматривала страницы и иногда произносила вполголоса «так», будто ставила точку за внутренними репликами.

— Знаете, у них буйабес очень вкусный, — вдруг сказала она.

— Спасибо, я уже сделала заказ, — кивнула Инга.

Наконец Вика определилась, подозвала официанта.

— Салат с угрём и бокал шабли, — объявила она, отдала меню и тут же потянулась за стаканом с водой. Инга терпеливо молчала.

— Вы хотели поговорить об Алле? — спросила Вика.

Неужели Дэн так преподнёс ей ситуацию? Это сразу ставит меня в уязвимую позицию. Но интерес проявила именно Вика — опять же со слов Дэна. Может, не следовало ему верить?

Инга рискнула:

— Разве не наоборот?

— Но вам было бы интересно заняться этим расследованием?

— Я пока не совсем понимаю, что именно нужно расследовать.

— А Дэн ничего вам не сказал?

— Только то, что вы потрясены смертью вашей близкой подруги. И хотели бы поговорить со мной о своих подозрениях.

— Да даже не о подозрениях… — Вика на мгновение задумалась и вдруг подалась вперёд: — Это просто жесть! Даже если самоубийство. Кто-то её провоцировал однозначно! Алла была человеком деловым, жёстким, вот только в последний год… Но это не имеет отношения к её смерти, там отдельная история, личного характера, не будем об этом, — скомкала Вика.

— Так, давайте по порядку, — прервала её Инга. — Я журналист и занимаюсь социально значимыми делами. Тут вопрос частный, может быть, вам лучше обратиться к детективу?

— Но это как раз значимое дело! Резонансное! Вы же читали статью о группах смерти в «Дневной газете»?

— Джебраиловой? В «Дневной газете»? Читала. — Инга постаралась сказать это как можно спокойнее. — Но кроме домыслов ничего в ней не нашла, нет никаких доказательств…

— А у меня есть! — горячо зашептала Вика.

— Тогда нужно заявить в полицию.

— То есть были. — Она смешалась. — В общем, я видела, но ничего не успела скопировать. Я ведь и подумать не могла!

— Мне нужно знать все подробности, включая личные и интимные, иначе ничего не получится. Вы готовы рассказать мне всё, что знаете?

Вика задумалась. Щеки её горели, звенели шармы на браслете.

— А вы не могли бы не упоминать этих подробностей в расследовании?

— Всё зависит от того, насколько они связаны с делом.

Вика тревожно оглядела зал, глаза её бегали от столика к столику, словно она кого-то высматривала. Потом вздохнула:

— Ладно! Расскажу. Только, пожалуйста, пообещайте ничего не публиковать, пока вам не удастся довести все до конца.

— Обещаю. Как вы познакомились с Аллой Владимировной?

— Мы встретились на приёме лет семь назад. У них были какие-то дела с Борей, моим мужем. Вначале нас связывали скорее формальные отношения. Ну знаете, деловые обеды, мероприятия. Они иногда бывали у нас дома. Потом, так получилось, Алла один раз меня здорово выручила, не важно, это к делу не относится. И мы подружились. Она была такой хваткой, твёрдой, делами крутила-вертела, спуску никому не давала. Бизнесвумен, короче. И вот однажды… Ну никак я не ожидала, что ей… это самое… чувств не хватает. Отношений, что ли? Нет, не секса, с этим-то проблем сейчас никаких, а настоящих свиданий, романтики всякой. Вот как будто не переболела она этим. И тут на неё нахлынуло… Вы меня понимаете? После сорока-то. — Вика закатила глаза. — Как там у неё с мужем было, не скажу, не знаю. По бизнесу — всё чётко, а остальное… — Она машинально перебирала браслеты, видимо, не зная, как продолжить.

Не лукавит: слова чистые, без грязноватого налёта лжи.

— Вы не могли бы дать мне телефон её мужа?

— Ой, а нужно? — Вика вжалась в стул.

— Необходимо.

— Ладно, — Вика включила телефон, — высылаю эсэмэской. Зовут Геннадий Николаевич. Только не говорите, что от меня!

— Вы боитесь?

— Да не то чтобы… Человек он непростой, не хочу неприятностей. Не надо ему пересказывать всё тут… Особенно эту историю.

— Какую?

— В общем, год назад у неё крышу снесло. Из-за какого-то Егора. Влюбилась, как подросток. И откуда столько страсти взялось, ума не приложу! Ну молодой, конечно, лет на десять её моложе. Глаза горели! Ну я, конечно, сразу почувствовала, дело тут нечистое, но она просто летала от счастья. Ладно, пусть, думаю, порадуется. Алла похудела, в зал пошла, одеваться стала по-другому, я её ещё к Дэну тогда отправила.

— Вы видели этого Егора?

— Нет. Даже фотографий. Потом оказалось, что он женат. Ну думаю, вот тебе, Аллочка, первый сюрприз. Говорю, денег ему только не давай ни в коем случае, сейчас, знаешь, сколько таких развелось! Да где там. — Вика с досады махнула рукой, чуть не задев бокал. — Люблю, говорит, хочу — сил нет, умираю по нему, часы считаю до каждого свидания. И все мои слова как об стенку горох. Ну и понеслось: больная дочка, инвалидность, то-сё. Алка, конечно, давай ему денег подбрасывать. А может, он её и шантажировал, говорил, что бросит? Всё ведь может быть. Сначала были небольшие суммы. Ну а чем дальше…

Вика замолчала. Принесли заказ. Она отпила вина и отодвинула от себя тарелку с едой.

— Гад! Наплёл Алке, что дочери срочно нужна операция. Взял наличкой двадцать тысяч евро. Ну и что бы вы думали?

— Скрылся?

— На следующий же день. Обрубил все телефоны, освободил квартиру, которую она снимала для их встреч. И пропал.

— Алла не пыталась его разыскать? Вернуть деньги?

— Нет, что вы! Это было бы слишком унизительно! Такая сумма для неё не проблема. Её убило предательство и то, что она, с её-то нюхом, с её интуицией, повелась на этот спектакль. Она была просто разрушена. Я рекомендовала хорошего психолога, но она отказалась. Вроде сама нашла кого-то. Я только потом узнала, что по Интернету.

— То есть?

— Вот и я удивилась. Алла зарегистрировалась в какой-то группе помощи, там и встретила этого психотерапевта.

— У неё что, не было своего психолога, проверенного?

— Не захотела к своему! Убедила меня, что с этим ей лучше. Она и правда немного отошла. Стала увлекаться эзотерикой, делилась со мной, но я в этом не секу. Думала: помогает — и хорошо.

— А что за доказательства, про которые вы говорили?

— Через какое-то время она стала какая-то равнодушная, заторможенная. Я пыталась её расшевелить. У неё как раз тогда племянник родился. Я за это уцепилась, давай, говорю, в гости к сестре в Ставрополье. Хочешь вместе? Но нет. Тогда говорю: покажи хотя бы фотки малыша. Она дала мне свой планшет, и тут ей позвонили. Ну я что, смотрю младенца, хорошенький такой, пухлячок. И вдруг! Жуть! Алла на балконе какой-то развалюхи как будто хочет прыгнуть. Я перепугалась до смерти и ни о чём не спросила. Дура!

Кадр в фотоаппарате Штейна!

Инга чуть не разбила свой бокал, немного вина пролилось на скатерть.

— Простите!

— Ничего, понимаю, кошмар, да? А каково было мне? Через неделю Алла покончила с собой! Догадываетесь, где и как? Выпала из окна семёновского особняка! Посмотрела картинки в Яндексе — то самое здание. Она с кем-то репетировала свою собственную смерть!

Глава 8

Проводив Катю в школу, Инга развернула чистый ватман и начала писать:

Жертва 1: Алла Владимировна Щекотко. Замужем, 43 года. Детей нет. Махинации с недвижимостью, история с альфонсом. Выбросилась с балкона.

Инга открыла фотографию Штейна: женщина стоит у выхода на полуразрушенный балкон, наклонила голову вниз — лицо смазалось. Но главное: она в том же сиреневом шарфе в крупный белый горох, что и на студийной фотографии Олега. Значит, Олег был с ней знаком. И не только знаком — знал, что она собирается покончить собой, фотографировал её подготовку к этому шагу. Да и самоубийство ли это было? Дальше Инга даже думать себе не позволяла.

Инга приклеила рядом две распечатанные на принтере фотографии Щекотко: из архива группы «Чёрные дельфины» и с карты памяти фотоаппарата. Стараясь не останавливаться, Инга написала ниже:

Жертва 2: Олег Аркадьевич Штейн. Разведён, 48 лет. Сын Леонид погиб (??). Модератор группы «Чёрные дельфины». Снимал последние минуты Щекотко (или постановочную сцену, репетицию?). Полтора года назад потерял престижную работу в журнале «QQ». Долгое время находился в подавленном состоянии (по свидетельству друга). Повесился.

Она обвела текст зелёным маркером — Олег любил этот цвет, каждый год радовался короткой московской весне, когда чёрные ветки мгновенно покрывались свежей листвой, и с высоты его студии можно было видеть, как зелёным становится всё Северное Чертаново буквально за полтора дня. Рядом с этой надписью Инга приклеила фотографию Штейна с аватарки.

* * *

Геннадий Николаевич Жербаткин производил впечатление человека исключительно приятного — статен, светел, лучезарная улыбка, внимательный взгляд. За такой представительной стеной видишь безупречную репутацию и образцовую семью: красивую жену-хозяйку, детей-отличников и родителей, не угнетённых старостью, — полный рекламный комплект.

— Очень рад, что вы наконец добрались до меня, Инга Александровна! — засмеялся он. — Я давно ждал.

Тон был шутливый, но Инга приготовилась к любому повороту.

— Вы удивлены? — спросил он.

Чёрт! Все-таки заметил моё изумление. Надо растянуть губы в улыбке, чтобы не дёргались.

— Да, есть немного.

— А я давно читаю ваш блог. Несчастный Волохов! Как я любил его передачи! И кто бы мог подумать, что даже он не был в безопасности. Вы тогда мастерски раскрыли это дело.

— Спасибо! — Инга сделала вид, что польщена.

— Как только узнал, что вы занялись памятниками, сразу подумал, что и ко мне заглянете. Только что-то вы долго собирались.

— Обстоятельства не позволяли.

— Да-да, обстоятельства всему виной. Жаль, что не пришли раньше. Не тратили бы напрасно своего драгоценного времени.

— В каком смысле?

— Всё это ваше расследование сейчас неактуально. Время лужковских девелоперов прошло. Это они стремились отхватить кусок земли с любым зданием, не важно каким. Даже лучше — ветхим! Само здание снести, на его месте построить высотку и получать доход. Памятник столько денег, конечно же, не давал. И здесь вы абсолютно правы, дорогая Инга Александровна! Но сейчас-то другая пора — пора настоящих собственников. Вы же сами знаете: стоимость земли непрерывно растёт. Для собственников сейчас самое дорогое — это земля, место, а не оборот с аренды. Поэтому они могут позволить себе восстанавливать памятники. В этом смысле эпоха для исторического наследия Москвы самая благоприятная.

— Я так не считаю! — Инга завелась. — Вы по-прежнему сносите дома, только без всякой комиссии. Дисквалифицируете памятники в ценные градоформирующие объекты — и никакой закон вам тут не писан. Реконструируете до полного уничтожения. Или ждёте, пока памятник дойдёт до аварийного состояния и можно будет избавиться от него на полных основаниях.

— Напрасно, Инга Александровна, напрасно! — Глаза его яростно сверкнули. — Смею вас уверить, с объектами культурного наследия всё обстоит куда лучше многих других сфер. Выделяются большие средства на благоустройство города, я бы даже сказал, огромные!

Речь гладкая, почти глянцевая, как лёд. Не за что зацепиться, только скользишь по поверхности. Как разбить этот лёд?

— Думаю, мы хорошо понимаем друг друга. К чему же оскорблять нашу беседу обманом? Вы оказывали помощь инвесторам через агентство вашей жены?

— Какие сказочные версии рождаются у человека в голове, когда он берётся не за своё дело! — воскликнул Жербаткин сквозь смех. — Я болею за то же дело, поверьте, иначе после такой наглой клеветы давно бы выставил вас вон. Но я очень хорошо представляю себе ваше состояние. Вы зашли в тупик, запутались и сами не хотите признаться, что никакого преступления нет и расследовать нечего.

— Вы не ответили на мой вопрос!

Он резко перестал смеяться.

— Я не отвечал, дабы не поставить вас в неловкое положение. Какое может быть агентство? О чём вы? Моя жена долго и тяжело болела и совсем недавно скончалась. Я не намерен терпеть вашу бестактность. И признаться, был о вас лучшего мнения. Покиньте кабинет!

* * *

Мысли преследовали её. Они сами собой забирались к ней в голову, нанизывались, как уродливые бусины, на нитку логики, обматывались вокруг шеи и душили. Залезали в её сны, пускали туда свои мерзкие видения: над детской кроваткой болталась петля из замусоленной старой верёвки, на щербатом балконе блестела лужица оранжевой рвоты, рассыпанные таблетки скакали, будто бы играя в резиночку на мокром белом кафеле, похожем на больничный.

Инга решила возобновить утренние пробежки — спорт всегда помогал ей отвлечься. Деревья облетали — местами, как начёсы на лысинах, торчали жёлтые и красные листья на макушках клёнов и лип. Небо было синее, как айсберг, холодно смотреть. Воздух обжигал лицо, когда она бежала. Три выдоха, один вдох.

В парке возле детской площадки с качелями и горкой сделали спортивную — с тренажерами. Колхозная беговая дорожка, собранная из алюминиевых бидонов, которые надо было крутить ногами, удерживая равновесие, имитация бега на лыжах, турник, наклонная плоскость с вертикальной лестницей в торце — качать пресс. Инга остановилась, облокотившись о столб турника и, тяжело дыша, смотрела, как дедулька с лёгкими волосами на затылке карабкается на беговую дорожку, как он начинает медленно и осторожно перебирать ногами.

Взгляд её упал на стену здания за площадкой — массивный сталинский ампир, но ничего не стоит сломать и его, стереть с этого места.

Говорят, достаточно убрать несущие стены — и всё развалится. Вот снесли такую несущую стену в жизни Олега — и этим убили его. А для меня рухнул весь фасад его жизни. Сначала сын! Это ведь огромная история! Леонид Олегович Постников, целая жизнь. А я знаю только дату рождения и примерную дату смерти, между ними — прочерк. Как и где рос этот мальчик? Что он думал об отце? Почему и как погиб? Открылись входы в потайные комнаты Олеговой души. Сколько их было! Смотреть туда страшно. Группы самоубийц, Штейн — модератор. Ужасные снимки! Жербаткин с махинациями и самоубийством жены, дом на Поздняковке…

В кармане завибрировал телефон.

— Инга, привет! Извини, что беспокою.

— Ничего, Лиз! Как мама?

— Плохо! Тут такое дело! Мы готовили иск, чтобы оспорить завещание, а эта Постникова уже въехала.

— Как? Куда?

— На квартиру Олега, то есть его отца. Нам бывшие съёмщики звонили! Говорят, она их прям выгнала.

— Кошмар какой-то! Вы адвоката нашли? Что он сказал?

— Говорит, не переживайте — будем бороться. Но как не переживать? Маме очень плохо. По мне так ну её, эту квартиру, не стоит она того. Только за маму переживаю. Как быть?

— Хорошо, что сказала. Попробую чем-нибудь помочь. Встречусь с ней. Мы когда-то были знакомы.

— Спасибо! Прости ещё раз, просто уже не знаю, к кому обратиться!

— Адрес мне продиктуй, пожалуйста, я давно не была — забыла.

Переведя телефон в режим записной книжки, Инга вбила адрес. Постникову нужно было навестить как можно скорее, но пока Инга не могла придумать, как подступиться к этой женщине, как её разговорить, как не спугнуть.

А ты действительно шустра, как дикий олень, Ольга Вячеславовна. Будто на чемоданах сидела и ждала, ты смотри!

К тренажерам, имитирующим стремительный прокат на лыжах (ходули на весу, железные палки), подошли две молодые девушки. Голос одной показался Инге знакомым, она подняла глаза, вгляделась. Так и есть, маникюрша Лена из соседнего салона красоты. Они оживлённо продолжали разговор, не обращая на Ингу никакого внимания:

— …нет, ну я понимаю, всякое бывает, но зачем же так? У него жена осталась, детей двое, — оживлённо и громко говорила Лена.

— Мне непонятно — где он ружьё раздобыл?

— Не знаю, он же у тебя бороду стриг, ко мне-то давно не ходил. — Лена забралась на тренажёр, начала перебирать ногами. — В подбородок. Курок пальцем ноги нажал.

— Нечипоренко из этих был, — Ленина подруга вскарабкалась на тренажёр напротив, — тонкой душевной организации. Анюта говорила, он работу год назад бросил, чтобы роман написать, а роман и не взяли. Сказали, графоманство чистой воды.

— Сказали и сказали. — Лена пожала плечами, не останавливаясь. — Что, сразу стреляться, что ли? Отнёс бы в другое издательство. Вон Джоан Роулинг сорок штук таких обошла…

— Кто это?

— Гарри Поттера которая.

— А.

— Всё никак про детей его не могу перестать думать, — наконец сказала Лена. — Как им-то теперь жить? Представляешь, приходит дочь из школы, а там мозги по всей стене… Сколько ей, говоришь?

— Тринадцать. — Подруга глубоко вздохнула. — Пил он. На столе абсент, коктейль с каким-то ликёром. Мешал всё подряд. У алкоголиков, у них сознание изменённое, ни о ком не думают.

— Не говори. — Лена убрала волосы с лица. — А такой мирный был, приятный. Никогда бы не подумала. Всегда ухоженный, свитер такой с горлом — стильный, джинсы, очки…

— Ага. Вылитый американский писатель. Который «Старик и рыба». У моих родителей фотка была — точно с такой бородой.

— Сама ты рыба! «Старик и море»! Ладно, пойдём пресс покачаем.

Девушки слезли с тренажёров. Одна вытянулась на спине на деревянной лежанке, а другая присела — держать подруге ноги. Инга уже не слышала, о чём они говорили. Перед её внутренним взглядом ярким лиловым огнем горела надпись:

«#12 (Хемингуэй) пробудился».

* * *

На ноутбуке висело двенадцать сообщений от Indiwind.

Indiwind

подключён(-а)

— опознаныне все

— фото1 вениамин адлер34 адвокат открытый гомосексуалист увлекалсяйогой умер два годаназад официальная версия истощение нашли через десятьдней после смерти в запертой квартире

— фото2 два алла владимировна щекотко43 генеральный директор агентства деловой центр будущего замужем погибла 29.08 падение с балкона нежилого здания предположительносамоубийство

— новое расследование для поднятия траффика можно портал заброшен

— фото3 неопознанно поиск

— фото4 виктор малышев29 менеджер заобанксовременные системыполтора года назад заказал семь проституток во времявизита вскрыл вены в ванной скончалсяпо пути в больницу.

Чем дальше Инга читала, тем сильнее холодели руки. Она открыла папку, куда скачала все фотографии с карты памяти фотоаппарата. То же лицо, что на третьем фото (Малышев), было на снимке полного мужчины со щербатыми от оспинок щеками, который держал лезвие у своего запястья. Адлер — номер один — был на флешке Олега вторым, и фотография его раньше казалась Инге самой безобидной, сначала она даже не обратила на неё внимания: мужчина сидел в позе лотоса, в одних трусах кремового цвета. Живот втянут, ребра выступают, налицо сильная худоба.

«Умер от истощения»… Это в ХХI веке люди умирают от истощения в одном из самых богатых городов мира? И не просто «люди», а успешные адвокаты?

Она заставила себя читать дальше.

— фото5 не опознано в работе

— фото6 антон валентинович чириков47 врач хирург женат образцовый послужнойсписок умерполтора года назад самоубийство сэппуку ритуальным ножом см. ссылку

— фото7 ирина анатольевна скворец 66 вдова на пенсии детей нет племянница умерла годназад самосожжение

— фото8 не опознано

Инга помнила врача в синем халате и синей шапочке, будто бы втыкающего себе в живот кинжал с изогнутым лезвием и изящной рукояткой, по виду из слоновой кости. Помнила и пожилую женщину с обвисшими щеками и грустными, как у бассет-хаунда, глазами. Она стояла у помойки, где-то рядом с какими-то гаражами, просто, как авоськи с продуктами, держала в обеих руках канистры с бензином.

Все эти люди умерли именно так, как на фотографиях Штейна. Он модератор группы. Господи, а вдруг это — он? Он убивал их? Нет, Олежка, Олеженька, ты не мог, ты же не мог, правда? Почему ты это делал? Что это? Почему ты среди этих людей?

Инга протянула руки к клавиатуре (пальцы немного, еле заметно дрожали):

Inga

подключён(а):

— спасибо

Она помедлила и добавила:

— большое

На мониторе слева внизу выплыло окно: «Пользователь Харон приглашает вас вступить в его группу «Чёрные дельфины». Инга кликнула и тут же поняла, что не выходила из придуманного аккаунта Елизаветы Суховой, и Харон зовёт в группу именно Сухову. Она нажала «принять приглашение». Желудок скрутило спазмом.

* * *

Николоямская улица. Это недалеко. Отсюда можно дойти пешком за полчаса.

Инга вспомнила, что на Николоямской, как раз рядом с домом Штейна, открыли «Сестёр Плюшкиных» — неплохую кулинарию и кафе быстрого обслуживания — они часто проезжали с Костиком мимо.

Чизкейк — вот от чего бы я сейчас не отказалась! И капучино в придачу. Надоели полуфабрикаты с привкусом пластика.

Вероятность встретить Постникову, пусть даже в кафе около её дома, была мизерной, но другого плана у Инги не было. Решено: она прогуляется, вкусно и много поест, и даже если не встретит никакую Ольгу, променад пойдёт ей на пользу.

Закрывая ноутбук, Инга увидела, что Елизавете Суховой пришло личное сообщение от Харонa. Начиналось оно вежливо и формально, глаз успел ухватить начало фразы: «Уважаемая Елизавета, добро…», но дальше Инга читать не стала.

Убийца ты моего Олега или подельник, а может быть, вообще ни при чём, я не хочу, не хочу, не хочу. Оставляю тебя тут до вечера. Повиси.

Это слово «повиси» снова напомнило Штейна, неестественно склонившего голову на одно плечо, его затёкшие руки, красные босые ступни, черное лицо. Инга нашла в заднем кармане джинсов жвачку и, чтобы не плакать, сунула в рот подушечку. Она выскочила из квартиры почти бегом.

На улице было холоднее, чем утром. Инга была рада, что намотала на шею шарф в самый последний момент перед выходом. Теперь она натянула его на уши и стала спускаться по Золоторожскому Валу, к храму Сергия Радонежского, откуда начиналась Николоямская. Пустынная улица, вереницей, как стражи, длинные дома по восемь-десять этажей. Первый этаж сдавался в аренду под мелкий бизнес, но место было очень неудачным, непроезжим, непроходным, и аптеки, кафешки, рестораны и магазинчики закрывались один за другим. Только «Пятак» и выживал — дешёвый супермаркет и в Сахаре найдёт себе клиентов.

Инга пообещала себе отдых. Кофе, десерт, никакого Харонa, никаких «Чёрных дельфинов» и даже никаких Жербаткиных. Но руки чесались. Стаи мыслей-гиен неслись за ней, чтобы схватить и сожрать. Два голоса звучало в голове. Первый шептал:

Олег — убийца. Он знал, что эти люди умрут. Он знал, как они умрут. Он их и убил.

Второй говорил:

Открой Nасвязи, посмотри, что там пришло от Харона, тебе же интересно.

Не останавливаясь, она достала телефон, начала менять аккаунт в Nасвязи, чтобы заглянуть в сообщения Суховой. Женщину, выходившую из «Пятака» с пакетами в обеих руках, она не заметила и нечаянно ткнула в плечо. По асфальту покатились зеленые яблоки, неуклюже плюхнулся, но не лопнул, пакет молока.

— Извините, пожалуйста. — Инга убрала телефон и присела собрать яблоки.

— Вы что, следите за мной? — Инга подняла глаза — перед ней стояла Постникова.

На ловца и зверь!

— Здравствуйте. — Инга спокойно протянула ей яблоки. Ольга не шелохнулась. — Я тут живу. Минут пятнадцать пешком. В районе Таганки. Шла в «Сёстры Плюшкины» на Николоямской.

Инга улыбнулась. Постникова явно была ошарашена её приветливостью и бытовыми подробностями — про дом, про кафе. Она наконец протянула Инге пакет.

— Эта дурная привычка проверять телефон. — Инга наклонилась за молоком. — Знаю, нельзя на ходу. Совсем вас не заметила.

— Я живу рядом с этими «Плюшкиными», — выдавила Постникова.

— Правда? — Инга изо всех сил старалась, чтобы этот вопрос прозвучал непринуждённо, но чувствовала себя всё равно глупо, актрисой она была ниже среднего. — Уже переехали? — Ольга напряжённо молчала, сомкнув губы в бледно-розовую нить.

— Значит, нам по пути, — констатировала Инга, не давая ей опомниться.

— Я должна ещё зайти в аптеку, — возразила Ольга. — Муж подхватил где-то кишечную инфекцию.

— А, — разочарованно протянула Инга, — понятно. Как ни странно, очень помогает активированный уголь.

— Знаю, — еле заметно кивнула Постникова.

Она продолжала стоять. Ждала, когда Инга уйдёт.

— Так вы замужем? — спросила Инга.

— Гражданский брак. — Постникова не сводила с Инги своих чуть раскосых глаз. Их разговор был похож на игру в пинг-понг. Подача — подрезка, удар — успешная защита.

— Это хорошо. Ваш муж наверняка сможет подтвердить ваше алиби.

— Ну знаете! — вскинулась Ольга. — Это уж слишком!

— Зря вы думаете, Ольга, что я против вас, — тихо и прямо сказал Инга. — Но тут много странных обстоятельств. Вы не мать Олегу, не сестра и даже не бывшая жена. При этом вам, а не кому-то другому, достаётся самое главное наследство — квартира. И что примечательно — вы мгновенно туда переезжаете, да ещё с мужем. До оформления прав собственности! Будто бы ждали удобного случая, разве нет?

Лицо Постниковой пошло пятнами. Она раздула ноздри, как лошадь на переправе, но всё-таки попробовала обороняться:

— Вы тоже его наследница. Что вы делали в момент убийства? Есть кто-нибудь, кто может подтвердить ВАШЕ алиби?

— Вряд ли кто-то будет убивать ради аппаратуры и ненужных архивов, это смешно, согласитесь! По сравнению с квартирой-то… Но вы правы, я тоже в списке наследников и тоже не являюсь ему прямым родственником, поэтому автоматически попадаю под подозрение. Так что ваш вопрос вполне резонен. Но будьте спокойны — алиби у меня есть. В ночь гибели Олега я спала дома. Дома также была моя дочь, она может подтвердить.

— Я тоже спала дома! — выпалила Постникова. — Довольны? Это легко проверить — спросите у моего мужа. И хватит, прошу вас, хватит врать насчет кафе, хватит совать нос в мою жизнь, топтаться по моему району и вынюхивать, насколько быстро я переехала в свою, подчеркну, свою квартиру! Я сына одна растила, пока Олег жил в своё удовольствие! Я гроши считала, чтобы заплатить за няню, и я — больше никто, понимаете! — никто, только я его потеряла… У вас есть дочь. Вам ли не знать. Каждую ночь со дня Лёнечкиного появления на свет я молилась: «Господи, не дай мне пережить сына». Я так за него боялась…

Постникова замолкла на полуслове. Инга не знала, что сказать. Пошёл холодный игольчатый дождь. Они стояли друг против друга и мокли — высокая рыжая женщина против маленькой, худой, нагруженной сумками. Ольга раскачивалась на каблуках, смотрела в асфальт. Потом развернулась и, не говоря ни слова, ушла. Инга посмотрела вслед её сутулой спине, машинально подмечая: действительно, завернула в аптеку. Когда волосы совсем прилипли к вискам, она спохватилась, натянула шарф на голову и побрела домой. Аппетит пропал полностью… Асфальт стал мокрым, как чёрное зеркало, в нём отражалась её рябая мечущаяся тень. В такт дождю стучали каблуки.

Она сказала: «Что вы делали в момент его убийства?» Не гибели, не смерти, не суицида. Убийства! Постникова знает, что Штейна убили.

Глава 9

«#12 (Хемингуэй) пробудился».

Инга снова зашла в «Чёрные дельфины». Она быстро, будто кто-то за ней гнался, кликнула на залоченный фотоальбом. Её мрачное предположение подтвердилось: Харон добавил новую фотографию. Мужчина лет сорока пяти. Воротник рубашки, опрятная борода. Пустые, ничего не выражающие глаза. Инга скопировала снимок в свою папку, отослала его Indiwind и поторопилась выйти из аккаунта Штейна. Чувство, что за ней следят, не покидало. Вернувшись в группу под видом Суховой, она прочитала сообщение от Харонa:

«Уважаемая Елизавета, добро пожаловать в нашу группу! Надеюсь, вам будет здесь хорошо и спокойно. Предлагаю вашему вниманию моё аудиообращение».

Ну что ж, послушаем…

— В чём смысл жизни?

Как банально!

Словно предвидя её замешательство, он выдержал паузу, давая ей время вникнуть в его слова. Потом спросил снова:

— В чём смысл жизни? Вот какой вопрос мы на самом деле задаём себе, когда всерьёз задумываемся о самоубийстве. Всерьёз. Желание использовать самоубийство — с целью мести, шантажа, чтобы доказать что-то другим, — говорит лишь о глубокой детской обиде или травме. В этом случае я советую обратиться к обычному психотерапевту и заранее предупреждаю, что самоубийство не исполнит ни одного из этих желаний. Но я чувствую, что вы пришли к этой мысли трезво и зрело, через опыт отчаяния и утраты. И сразу хочу уверить: это не единственный выход. Никто не будет вас подталкивать к самоубийству, склонять к нему. Мы здесь для того, чтобы вам помочь.

Голос умиротворённый, текучий. Спокойный — от абсолютной уверенности, если не сказать — власти. С какой-то странной, непривычной интонацией, не искусственной, как у голосовой программы, а живой, но как будто иностранной, абсолютно не подходящей словам. Насыщенный голос, ровно огранённый. Кристалл аметиста. И ещё что-то, что пронзает насквозь, как глубокая тёмно-лиловая жилка, — опасность.

Снова пауза.

— Позвольте поздравить вас со скорым пробуждением! Да, вы хотите лишиться не жизни, а сна. Того морока зависимостей, горя, вины и страстей, который принято называть полноценной жизнью и который сдавливает веки вашего сознания тяжёлым дурманом. Иногда вас беспокоят проблески понимания, но вы не в силах освободиться. Я подскажу вам, как…

Сообщение закончилось. Наверняка это было стандартное приветствие, записанное, возможно, даже не самим Хароном, а талантливым актёром с хорошо поставленным голосом. Начитано было превосходно: завораживающий тембр, эффектная интонация и правильные паузы, но текст совершенно невозможный. Любого нормального человека он только отпугнул бы нарочитым сектантством. Своего имени специалист-суицидолог так и не назвал, ничего не сказал о своём образовании, не упомянул о медицинской практике, стоимости услуг. Не мог этот текст заинтересовать расчётливую Щекотко, и тем более — рационального и далеко не наивного Олега.

Словно предугадав её сомнения, Харон отправил новое сообщение. На этот раз он прислал копии диплома об окончании медицинской академии по специальности «психиатр» на имя некоего Харитонова Антона Фёдоровича, лицензии на медицинскую деятельность в качестве индивидуального предпринимателя и страничного договора на оказание услуг.

После такого приветствия Инга не рассчитывала, что он быстро перейдёт от лирики к делу. Да ещё предоставит сразу все документы, хотя копии могли быть поддельными. Она сразу переслала их Indiwind — проверить подлинность.

Харон замолчал — ждал от Инги ответного шага. Она колебалась. Просматривала профиль своего alter ego — худощавой дамы средиземноморского типа: шоколадное каре, подведённые чёрным глаза, красивый крупный рот — она была чем-то похожа на Фанни Ардан и, очевидно, осознавала это сходство и подчёркивала его. Подражание было заметно не только в макияже, причёске, но и в стиле одежды. При этом оно было не творческой, вдумчивой игрой с типажом, не его самостоятельной интерпретацией, а наивным, дословным, подростковым копированием. Бездейственная жалость к домашним животным — черта, придуманная самой Ингой, очень хорошо отражала тот же инфантильный идеализм.

Инга снова включила голосовое сообщение. Голос пробирал, как сквозняк, тембр оставался влекущим, а интонация, нет, сама мелодия голоса — волнующе необычной: он не говорил, он словно произносил слова нараспев, как Джо Дассен в проигрыше L'ete indien. Он даже немного гнусавил на сонорных согласных.

Вот оно что! Это не случайное совпадение и не общее, записанное для всех приветствие! Харитонов намеренно повторил интонации Дассена. Он угадал примерный возраст Суховой, её вкус и выбрал манеру её возможного кумира, чтобы на подсознании вызвать у неё симпатию и доверие. Сухова могла бы даже влюбиться в этот голос. Какой ход!

Он прежде Инги понял образ этой женщины, осознал мотив её подражания французским актрисам, её энергию неудовлетворённости, её утончённые мечты. Инга торжествующе воскликнула:

— Надо же!

У них с Indiwind получилось создать такого правдоподобного персонажа, который заставил таинственного психиатра проделать немалую работу. Харитонов не только попался, он сам навёл Ингу на ответный ход. Легенда сразу же пришла ей в голову. Эта девочка Лиза — недаром ей дано такое красивое имя, она единственная любимая дочь-красавица у одинокой матери. Одета, как куколка, в косички вплетены нарядные банты. Мама старается вовсю: холит и лелеет принцессу. Растёт отличница и рукодельница. Фортепиано и уроки французского. Принцессе полагается принц — заморский. Девочка ищет. Но ни один мужчина не дотягивает до идеала, который создала ей мама. И попадаются они все «не такие» — на руках не носят, цветов не дарят, комплиментов говорят мало — хотят унизить. «Всё ещё будет, моя красавица! Ты ещё встретишь его!» — убаюкивает мама и гладит по седеющим волосам.

Мама состарилась, ослабла и болеет, но по-прежнему во всём опекает дочку — и готовит, и убирает, и обстирывает, и делится пенсией. В какой-то момент Лиза решает завести ребёнка, но очередной поклонник снова кажется ей абьюзером, оскорбляет, высмеивает близкие отношения с матерью. Результат — выкидыш. «Зачем тебе ребёнок? — утешает мама. — Столько ответственности, хлопот, ты и представить себе не можешь. Нам и так хорошо. Вдвоём». У неё свой неосознанный умысел: лишь бы дочь оставалась с ней, не искала привязанности на стороне.

Вдруг мама умирает — и разом тает весь облачный замок, который она соорудила вокруг Лизы. Мгновенно приходит осознание возраста, несбыточности желаний, полной беспомощности: «Как платить за квартиру? Что принимать от головной боли? Где моё зимнее пальто?»

Пальцы быстро забегали по клавиатуре:

«Вы правы, я просыпаюсь. Но явь ужасна. Я ничего в ней не понимаю. У меня умерла мама».

Инга стёрла последнее предложение. Потом написала вновь и посмотрела на него. Она уговаривала себя, что, в сущности, это только слова персонажа, а она своего рода автор романа — для единственного читателя. Но фраза её коробила. Она нахмурилась и продолжила:

«Не знаю, куда идти, как жить дальше. Я как слепой, который вдруг прозрел и не может сложить зрительных впечатлений в одну картинку и ещё сильнее нуждается в поводыре, а его больше нет рядом. Вы говорите про смысл жизни. Пока она была жива, я знала, в чём он, а теперь не знаю. Помогите!»

«Отправить».

Indiwind

подключён(-а):

— фотосегодня нечипоренко алексей сергеевич45 журналистписатель единственный роман волны разума опубликован 1987 7 дней назад застрелился изружья жена двое детей.

Азарт, с которым она начала игру с Харитоновым, сменился морозным чувством угрозы. Наверняка Жербаткин и группа инвесторов по делу о сносе представляли куда большую опасность, чем этот доктор. Но их интересы были материальными, вполне понятными, их жестокость банальна и предсказуема. Поэтому она их не боялась. А вот целей и выгод своего нового возможного противника она объяснить не могла. Её смущала пошлая, беллетристическая мистика, которая окружала реальные человеческие трагедии.

Писатель-неудачник застрелился в точности как Хемингуэй. Древний или похожий на древний кинжал у живота — мы имеем дело с харакири. Наверняка и другие способы самоубийств на флешке Олега взяты из истории или скопированы со знаменитостей.

Искать долго не пришлось: всё лежало на поверхности, поиск выдавал верхние строчки.

«Саллекхана — ритуальный способ суицида, который практикуется в Индии последователями религиозного течения джайнизм. Когда джайн достигает высокой степени просветления и чувствует приближение смерти, он готовится к традиционному самоубийству — саллекхане. Он просит разрешения у своего гуру и, получив его, сообщает о решении родным и близким. После этого джайн начинает беспрерывно медитировать, отказываясь от пищи и воды. Через некоторое время наступает смерть от истощения».

«Сэппуку — ритуальное самоубийство методом вспарывания живота. Принятая в Японии, в среде самураев, эта форма суицида совершалась либо по приговору, как наказание, либо добровольно (в тех случаях, когда была затронута честь воина, в знак верности своему дайме, или для того чтобы смыть позор)».

«Сати — ритуальное самосожжение вдов в Индии — женщина бросается в пламя погребального костра, на котором кремируют тело её умершего мужа».

«Римские патриции совершали суицид (например, вскрывали вены) часто публично, на пирах или во время оргий, чтобы до последней минуты своей жизни существовать в достатке и довольстве».

Перед Ингой мелькали картинки: женщина в сари горит на погребальном костре своего мужа, старая японская гравюра, изображающая самурая с выпущенными кишками, похожими на туго завёрнутый серпантин; мумия в позе лотоса, окружённая цветами и свечами.

Истощение, сэппуку, самосожжение — добровольные действия взрослых, состоявшихся цивилизованных людей. Это не поддавалось никакой логике. Что могло заставить их сотворить с собой такое? Или кто? Всё скатывалось к каким-то зловещим сверхспособностям, гипнозу, НЛП и прочей плацебо-ерунде, над которой они с Холодивкер неоднократно потешались за рюмкой коньяка.

Инге захотелось сейчас же услышать Женин флегматичный скептический тон, который разом отрезвлял. Номер был занят. Она с досадой отложила телефон.

Инга вернулась к своей схеме. Весь ватман был разрисован стрелочками: они веером рассыпались от Харона до жертв — Чириков, Малышев, Адлер, Скворец, Нечипоренко, Штейн, Щекотко. Щекотко и Штейн объединены фигурными скобками под заголовком «Снос памятников», от Щекотко стрелка уходит к Жербаткину, от Олега — к Постниковой.

Инга выписала внизу «Жербаткин — Харон — Постникова», поставила знак вопроса. Сообщники? Вряд ли. Всех троих объединяет только Штейн. У каждого совершенно разные, непересекающиеся сферы интересов.

Она переключилась с Харона на Постникову. На слово «убийство», сорвавшееся с её языка.

Нужно найти повод поговорить с ней ещё раз. Видимо, она поддерживала связь с Олегом даже после смерти их сына. Вдруг она знает гораздо больше? Что, если Олег был откровенен только с ней?

Ингу ужалила ревность.

Сама виновата, зациклилась на расследованиях, общение с Олегом свелось только к работе. Я слишком увлеклась, потеряла чуткость.

В коридоре послышался лязг открываемого замка. В ванной зашумела вода. Стихла. Дверь приоткрылась, в щели возникла круглое лицо баб-Люси над фартуком обвисшего подбородка — как-то она похудела за последний месяц, не больна ли?

— А, так ты дома! — сказала она с какой-то досадой и вошла. — Ты сиди, я тут помою. Ноги только подбери.

Баб-Люся елозила тряпкой по углам — по старинке передвигалась на корточках, тяжело и с одышкой. Инга отложила работу и покорно ждала, когда она закончит: не могла продолжать при посторонних. Ей было неловко наблюдать за баб-Люсей со своего крутящегося стула, как с трона, на который она взобралась с ногами. В таких ситуациях она чувствовала себя «белой госпожой». Сегодня — особенно, баб-Люсе было явно тяжело, Инга не удержалась, спросила:

— А ты не хочешь какую-нибудь новомодную швабру? Которая сама с себя воду отжимает? Или робот-пылесос? Хочешь, я куплю.

— А! — Баб-Люся махнула молочной рукой не оборачиваясь, и всё было в этом возгласе: и «не доверяю я этим техническим новинкам», и «старую собаку не научишь новым трюкам», и «не мешай мне делать своё дело».

— Чего это у тебя кнопки закатились? Чуть не укололась, смотри-ка. Стенгазету, что ль, рисуешь? Катьке в школу? — спросила она.

Баб-Люся поднялась с колен, вытирая пот со лба, и быстро глянула на лист ватмана. Инга неосознанно прикрыла схему рукой, а когда баб-Люся отвернулась к ведру, тихонечко, стараясь не шуршать, скатала ватман в трубочку.

— Всё этим американцам неймется, слышь-ка! — вдруг сказала баб-Люся. — Чего им ещё от нас надо-то! Зарятся на наши богатства санкциями своими!

Она бросила тряпку в ведро. Извлекла из кармана кусок мягкого ярко-розового флиса и стала протирать книжные полки, поднимая статуэтки и рамки с фотографиями. Пока Инга думала, что ответить на этот «санкционный» выпад, баб-Люся продолжала:

— А я была у неё, навещала. — По привычке без объяснений она перескочила на другую тему.

— У кого? — удивилась Инга.

— У Эммы Эдуардовны. Сдала! Совсем сдала! А меня всё баб-Люсей кличет, а ведь я-то её моложе! — Она укоризненно покачала головой. — Но теперь хоть разница в возрасте заметна стала. Эдуардовна уж не порхает, как раньше. Постарела, ссохлась! Мало того что сын такое наворотил. Ещё и мужнину квартиру с концами увели. И жильцов прежних прогнала эта баба, полюбовница. Тут же вселилась, сорока дней не прошло, нынче ни стыда ни совести у людей! Оспорить они хотят, да разве у такой вырвешь кусок изо рта?

— Тяжело бедной Эмме Эдуардовне, очень тяжело, — Инга вздохнула. — Не знаю, как она это переживёт. А с квартирой я ей постараюсь помочь.

— Ты бы погуляла на воздухе, пока я тут закончу. — Баб-Люся подступила к Ингиному столу. — Вся бледная вон какая!

— Мне нужно кое-что доделать, — отказалась Инга. Щёлкнул сигнал сообщения. Инга ждала ответа от Харона, но получила отрывистый отчёт Indiwind:

"отправлен запрос в федеральный реестр относительно диплома и лицензии телефон вдовы чирикова в открытом доступе см nасвязи»

Баб-Люся подошла к столу вплотную — всё равно не даст работать. Инга вымученно улыбнулась:

— Выгнала, сдаюсь, посижу на кухне.

Она решила внимательнее изучить страницу Чирикова, чтобы выбрать легенду. В друзьях больше тысячи людей. Все посты опубликованы не Чириковым — слова благодарности от спасённых больных и их родственников, комплименты коллег, а после — соболезнования семье и хвалебные прощальные посты.

Инга набрала Чирикову.

— Да? Слушаю. — Мягкий голос тускло-оливкового цвета.

— Добрый день. Жанна Васильевна?

— Да…

— С вами говорит Елизавета Сухова.

— Добрый день! Не припоминаю.

— Да, моё имя вам ничего не скажет. Мне очень нужно поговорить с вами. Это касается вашего мужа.

— Мой муж погиб! — Выкрик резанул опасной бритвой.

— Я знаю. Мои соболезнования вашей потере. Но дело важное, и я бы хотела обсудить его лично. Куда можно подъехать?

— Подождите, как вас там? Я не собираюсь выслушивать очередную слёзную историю о вашей тайной любви! Если бы это было правдой, Антон нашёл бы возможность со мной объясниться. Я могу сомневаться в его верности, но в порядочности — никогда! И уж тем более если бы он хотел что-то оставить вам в наследство…

Инга не думала, что напорется на такой острый осколок чужой жизни.

— Простите! Вы меня неправильно поняли! — Ей стало жалко свою собеседницу. — Я хотела поговорить о другом. Я журналист муниципальной газеты. Пишу о выдающихся людях нашего района. Хотела бы рассказать об Антоне Валентиновиче. О нём должна остаться память как о талантливом хирурге и отзывчивом человеке. Давайте встретимся, и вы мне расскажете о нём.

— То есть? Извините… — Жанна Васильевна ненадолго замолчала. — Да, он был человеком редкого дара и души. Хорошо, давайте… Мне удобно на Ленинском, в Пироговке, знаете? На следующей неделе, вторник подойдёт? В районе часа.

— Спасибо вам большое! Я перезвоню.

Баб-Люся прошла с ведром в ванную. Инга вернулась к себе. На столе всё было убрано. Кнопки сложены в коробку, маркеры — в стаканчик, скатанный лист ватмана аккуратно задвинут в один угол, ноутбук во влажных разводах — в другой. В комнате ощутимый запах пота, слипшегося со сладостью цветочного дезодоранта. Инга открыла окно. Холодный осенний воздух кажется чище и свежее жаркого летнего ветра.

— Слушай, стул отцовский у тебя совсем рассохся, смотрю, — крикнула из ванной баб-Люся. Голос пробивался из-под журчания воды. — Да и у буфета в кухне нижние створки покосились. Давай Гриша зайдёт, посмотрит? Может, подкинешь ему пару заказиков, а то у него с деньгами напряжёнка в последнее время?

Когда у твоего Гриши было по-другому?

Инга салфетками насухо вытерла ноутбук. В следующий раз надо брать его с собой, чтобы уберечь от Люсиной уборки.

— Хорошо! — крикнула она как можно громче. — Пусть позвонит мне и приезжает! Стул действительно скоро на запчасти развалится, я на него садиться боюсь!

Indiwind прислал ссылки на страницы в соцсетях: над каждой ссылкой лаконичная пометка «сестра адлера», «племянница скворец», «аккаунт малышева нет родственников в соцсетях».

Инга открыла последнюю, Малышева. На аватарке — та самая официальная фотография из секретной папки. Дебелое лицо, размытый подбородок, очки в чёрной пластиковой оправе. Клетчатая бордово-белая рубашка, коричневый галстук. Взгляд растерянный, уголки губ опущены в каком-то презрительном снисхождении.

Лента почти пуста, последние фотографии — с прошлого новогоднего корпоратива. Большинство снимков — одинокие селфи на фоне московских и европейских достопримечательностей.

В информации о месте работы указано: ОАО «Банк Современные системы». Инга кликнула на сайт компании. Серо-синяя шапка главной страницы, остальные «находятся в разработке». Она скопировала адрес. Инга представила себе унылую офисную атмосферу цвета крапчатого серого ковролина, дешёвую ДСП-мебель, тени сотрудников, мучающихся от скуки и бессмысленности своей работы с восьми до шести. Чтобы разговорить таких, нужно разыграть интервью, дать им почувствовать оживляющий вкус собственной значимости. Дэну придётся поработать над макияжем и причёской.

У племянницы Скворец вся лента — как длинный список домашних дел: «Приготовить штрудель», «Как отстирать пятно от одуванчиков», «Укладываем детей спать за пять минут». Между лайф-хаками — видео и фото трёхлетней девочки на качелях, за столом, в магазине, за именинным тортом.

Страница сестры Адлера закрыта для посторонних. Инга отправила обеим запрос на добавление в друзья от имени Суховой.

Заглянула баб-Люся:

— Ингуш, я закончила. Погладить что-нибудь надо?

— Сегодня нет, спасибо тебе большое. — Инге хотелось, чтобы баб-Люся побыстрее ушла, но всё же после паузы предложила: — Может, останешься, чаю выпьешь?

— Да нет, пора мне. Внук приболел, сижу с ним вечером.

— Славик? Сын Марины?

— Да, с Гришиным мы и не видимся почти.

— Правда? А почему?

— Да Галка-гадюка не даёт. Как будто не она сама виновата, что развелись. Сама посуди, разве можно было с такой жить?! Ленивая, руки из жопы! Толком Гришу не накормит. Я даже после свадьбы его обстирывала, от неё всё бельё ко мне возил. А я ему — кастрюльки с борщиком, домашний «Наполеончик». Это где видано-то?

Баб-Люся охотно приняла вежливость Инги за сочувствующее любопытство. Начались подробности, из которых Инга уже не надеялась выбраться, но спас звонок Марины, баб-Люсиной дочки.

— Да еду уже, еду! — Баб-Люся нахлобучила платок, пуховую куртку, влезла в ботинки, зажевав смятый задник прямоугольной пяткой.

— Ну, бывай! До пятницы тогда!

— Спасибо! — Инга протянула очередной конверт.

Голос баб-Люси, её бесцеремонность, интонацию и вздохи стало очень тяжело выносить. Эти бытовые мелочи намертво спаялись с днём смерти Олега, с его тенью на полу, со стуком упавшего тела, с деловыми санитарами и бесчувственными полицейскими, которые заполнили тогда его мастерскую.

* * *

Инга снова развернула список участников группы «Чёрные дельфины». Владимир Чернов — последний в списке, но первый участник группы. Добавлен Хароном пять лет назад. Холёное, лоснящееся самоуверенное лицо, небольшие очки — два стёклышка без оправы. Высокий, с глубокими залысинами лоб. Волосы коротко стрижены. Одет дорого, но по-офисному безлико. Какая-то более удачливая копия Малышева.

Пользуясь доступом Олега, Инга нашла в папке «Избранное» скрытый альбом. В нём было несколько фотографий, непохожих на предыдущие — покойные за секунду до смерти. Это была оперативная съёмка, настоящий труп в разных ракурсах: распластавшееся в луже крови тело, бледное, опавшее лицо в профиль, увеличенный фрагмент грудной клетки с огнестрельным ранением.

Под каждой фотографией строчки комментариев, везде мелькает Харон. Но прочесть Инга не успела. В общую рассылку для модераторов пришло сообщение от Харона: «Подозрительная активность в старых архивных файлах. Кто из вас там копается?»

Сердце замерло. Indiwind заверил в своей специфической манере, что её действия с аккаунта Олега не отследить. Значит, где-то они ошиблись! Что, если и закодированный IP-адрес будет обнаружен?

Инга мгновенно вышла из альбома и закрыла окно группы.

Работать дальше в одиночку слишком опасно. Как не хватает верного доктора Ватсона! Чтобы не слишком волновался за меня и помогал в любом рискованном шаге. Что, если Эдик?

Эдик с детства испытывал к ней спокойную созерцательную влюблённость и пылкое желание соперничать. Эти качества вполне годятся для роли помощника. Он не будет изо всех сил рваться её спасать, но и пропасть не даст, стремление преуспеть лучше неё в расследовании тоже весьма кстати.

Пришло сообщение от Харона.

Совпадение? Или вычислил?

Хорошо, что пока оно было выслано на имя Суховой, а не на её личную страницу. Инга нелепо улыбнулась сама себе, понимая, что на самом деле ситуация совсем не смешная. Кладбищенской сыростью веяло от ника Харон и хотелось бежать без оглядки, спасать свою вымышленную Елизавету. Инга почувствовала себя листом фанеры на морозе, рассохшимся и хрупким.

«Вы прошли первый этап — осознание. Вы очень верно описали характерные для него чувства. Он самый болезненный. Не нужно тревожиться, всё, что вы сейчас испытываете, нормально и правильно. Дальше будет легче. Вы начали восхождение. Поэтому я даю вам новое имя в нашем сообществе — Dalida. Теперь у вас будет своя обитель в нашем виртуальном доме. Чтобы начать его обживать, опубликуйте в профиле свою фотографию, самую нейтральную.

Так устроена человеческая психика, что она не воспринимает лечение в полной мере, если оно не стоит никаких затрат и усилий. Иначе возможен регресс. Поэтому всё восхождение будет преодолением испытаний.

Для начала вам нужно подписать договор и отправить его на главпочтамт до востребования на моё имя, а также оплатить первую консультацию. Но это лишь материальная сторона дела — для принятия лечения вашим сознанием (смотреть приложение — «Договор»).

Для более глубокой сущности — подсознания — придётся выполнить задание посложнее. Вам необходимо прозрение — это не что иное, как взгляд со стороны на себя и на поступок, который вы хотели бы совершить.

Следующей ступенью к этому прозрению станет проговаривание вашего смертельного желания.

Напишите предсмертную записку. Не думайте о её содержании, его сформулирует ваше подсознание. Храните её в укромном месте, но недалеко от себя, чтобы вы могли возвращаться к ней время от времени.

Вы сфотографируете записку и выложите в нашей группе. Тогда эта ступень будет считаться пройденной.

Мы ждём!»

Читая, Инга невольно приблизилась к экрану ноутбука. Поэтому, когда в группе появилось обновление, она отпрянула, все ещё не отрывая глаз от экрана. Под шапкой группы «Чёрные дельфины» было написано:

«#3 (Курт Кобейн) пробудился. Мы радуемся вместе с ним».

Глава 10

Dalida… интересный ник. Этот человек ничего не делает просто так.

Инга вбила Dalida в Google, как написал Харон — латиницей. Первая же ссылка вела в Википедию:

«Далида́ (настоящее имя Иола́нда Кристи́на Джильо́тти; 17 января 1933, Каир, Египет — 3 мая 1987, Париж, Франция) — французская певица и актриса итальянского происхождения».

В правой части страницы была чёрно-белая фотография: красивая ухоженная женщина, густо очерченные брови, чёлка, начёс. Причёска по той моде: что-то похожее на бабетту шестидесятых. Вспомнила она и голос, тягучий и мягкий, который слышала когда-то в детстве. Внешнее сходство Далиды с образом Суховой бросалось в глаза. Под лидом статьи в Википедии синим горели заголовки: первые годы; семья; карьера; творчество; смерть. Инга кликнула на последний.

«С начала 1987 года Далида находилась в состоянии депрессии, однако не прекращала творческую деятельность: изредка появлялась на телевидении, в конце апреля дала последний концерт в Анталье. Внешне для поклонников и простого зрителя ничего не предвещало трагедии. Однако певица всё острее ощущает своё одиночество и всё чётче осознаёт, что, добившись невероятного успеха, она потерпела фиаско в личной жизни: у неё нет ни мужа, ни ребёнка, годы начинают тяготить её. В ночь со 2 на 3 мая 1987 года Далида покончила жизнь самоубийством, приняв большую дозу снотворного и запив его виски. На столе осталась записка: «Жизнь для меня стала невыносимой. Простите меня». 7 мая отпевание в церкви Мадлен и похороны певицы на кладбище Монмартр приобрели поистине национальный масштаб — проститься с легендой пришёл практически весь Париж».

Так вот какую смерть мне приготовил Харон!

В этот момент Инга раздвоилась. Одна Инга леденела от того, как много Харон понял про Елизавету Сухову — намного больше, чем понимала про неё сама Инга. Ей хотелось забиться в угол, удалиться из группы, захлопнуть оба ноутбука — свой и Штейна — и больше никогда не возвращаться к этой теме. Потому что даже под прикрытием выдуманной личности она чувствовала свою уязвимость. Она боялась, что её не хватит на тщательное обдумывание каждого слова, на точное попадание в образ, что она проколется, сорвётся и одновременно с этим — проникнется его безумными идеями. Вторая была спокойна и восхищалась Хароном. И эта вторая Инга смотрела на текст предсмертной записки Далиды, приведённой в Википедии, обдумывала свои дальнейшие действия и набирала номер Эдика.

Слушая гудки, она скачала из фотобанка ещё одну фотографию «Суховой». На всякий случай проверила, кто эта женщина в реальности: французская модель на пенсии, умерла от рака поджелудочной железы три года назад. Инга грустно подумала, что хотя бы здесь она никому ненароком не навредит.

Надеюсь, что у Харона нет журналистского доступа к фотобанкам, иначе он тоже легко обнаружит, что фотографии Суховой фейковые.

— Инга! Рад слышать! — Эдик почти кричал в трубку. Она улыбнулась: ей нравился его раскатистый бархатный голос, особенно как он звучал по телефону. Ей нравилась его ровная радость, когда она звонила, его стабильное чувство, которое не смогло изменить ни её замужество, ни Катя, ни любовники, ни возраст.

— Привет, как же я соскучилась! — выпалила она и сразу поняла, что Эдик на том конце трубки замер.

— Ты звучишь иначе, — сказал он после паузы. — Ты никогда раньше не говорила, что соскучилась. А голос такой тревожный. Что случилось?

И тут её прорвало. Она поняла, что давно надо было позвонить Эдику и рассказать ему всё. Она говорила и говорила, останавливалась, плакала, закуривала и снова продолжала. Три раза прерывалась связь, но он перезванивал. Никто и никогда в жизни не умел её слушать так, как Эдик. Даже в его молчании на том конце трубки она ощутила живое, деятельное сочувствие.

На ноутбуке квакнуло сообщение. «Анна Адлер приняла ваш запрос на дружбу. Теперь вы друзья Nасвязи». Инга слушала Эдика и смотрела на открытое окошко мессенджера: «Анна печатает…»

Анна:

«Добрый день! Мы знакомы?»

— Слушай, мне тут ответила сестра Вениамина Адлера, — сказала Инга, — того, который йог и юрист.

— Который от истощения? — уточнил Эдик.

— Именно.

— Назначай ей встречу. Обязательно. Подожди. С какого аккаунта ты посылала ей запрос?

— Конечно, с фейкового.

— Это очень нехорошо. — Эдик напрягся. — Проще простого проверить, кто у человека в друзьях Nасвязи. А если твой Харон узнает, что Сухова задружилась со всеми родственниками людей, погибших в его группе, у него возникнут подозрения.

— Я совсем не подумала об этом. — Ингу бросило в жар. — Так что мне делать?

— Договорись о встрече и скорее убери её из друзей, — сказал Эдик. — Потом перезвони или напиши мне. Я поеду с тобой.

— Хорошо. — Инга тут же стала печатать, руки дрожали. — Спасибо тебе, Эдик. Спасибо. Я напишу тебе.

Елизавета:

«Анна, добрый день! Извините, что беспокою вас. Я перейду сразу к делу: моя подруга попала в группу «Чёрные дельфины» и находится в глубокой депрессии. Я боюсь за неё. Я знаю (она сказала мне), что ваш брат, Вениамин Адлер, состоял в этой группе и что он погиб. Вы не могли бы встретиться со мной и рассказать о нём? Это очень важно. Заранее спасибо. Я сейчас удалю вас из друзей — боюсь, что за мной следят».

Инга сразу же удалила Анну Адлер из друзей, но не успела перевести дух: племянница Скворец тоже подтвердила её запрос на дружбу. Она удалила и её, предварительно написав сообщение того же содержания. После этого Инга решила выполнить первое задание Харона в группе.

Фотографию мнимой Елизаветы Суховой она уже выбрала: снято с вытянутой руки или с селфи-палки, лицо худое, красивое, но измождённое. Она зашла в группу и написала пост, прикрепив к нему фотографию:

«Приветствую всех участников группы! Я новенькая и ещё не разобралась, какие тут правила. В любом случае надеюсь, что мне будет тут с вами комфортно».

Инга нажала «опубликовать» и с удивлением увидела, что пост в группе появился не под именем Суховой, а под ником Dalida и не с той фотографией, которая была у неё на аватарке, а с той, которую она приложила к посту. Таких настроек для групп она ещё никогда не встречала. Чтобы модератор мог менять твой аватар и ник… Ей опять стало не по себе.

Всё-таки хорошо, что позвонила Эдику! Я теперь в этом не одна.

Под её публикацией тут же появился комментарий. Харон: «У нас новый #7. Dalida, добро пожаловать!» Инга ответила: «Спасибо», написала Харону в личку: «Договор распечатала, подписала, сейчас отошлю». Она открыла документ, который он ей выслал, и действительно отправила на печать. К посту посыпались приветственные комментарии от участников. Инга надела тёплый кардиган: замёрзла. У неё возникло ощущение, что её радостно хоронят.

Документ назывался: «Договор об оказании психологической помощи», далее следовала стандартная шапка с реквизитами сторон. В условиях договора Инга не нашла ничего опасного: исполнитель в лице Харитонова Антона Фёдоровича обязуется оказывать Заказчику, Суховой Елизавете (отчество оставлено пустым — для заполнения), психологическую помощь в рамках постановления, утверждённого Минздравсоцразвития от…

П. 2.3. раздела «Обязанности Заказчика» гласил: «Заказчик, будучи лицом совершеннолетним, несёт полную ответственность за свою жизнь и здоровье. Любые решения, которые принимает Заказчик относительно своей жизни и здоровья, являются исключительно его решениями, Исполнитель за них ответственности не несёт».

Кто бы сомневался. Вот она — его страховка. Инга посмотрела раздел «Стоимость услуг»: «п. 4.1. Цена услуг, предоставляемых Исполнителем Заказчику, составляет 50 000 руб. в первые три месяца. Далее цена обговаривается в дополнительных соглашениях к данному договору».

Немало. Но и не много. С учётом того, что участников в группе всего 27 — это не такая уж большая сумма, чтобы платить за риск. Надо придумать и запомнить роспись Суховой.

Инга сфотографировала реквизиты Харитонова, указанные на последней странице. Изменив почерк, дозаполнила договор со стороны Суховой, расписалась и упаковала его в конверт. Звякнуло сообщение от Анны Адлер:

«Я вас понимаю. Давайте позавтракаем завтра в 11 утра в «Кофемафии» на Чистых прудах. Сможете? Я буду в кофте болотного цвета и в джинсах. Закажу столик на своё имя».

Инга задумалась: завтра суббота, у Сергея дежурство. Ей не хотелось оставлять Катю одну. Ей казалось, что смерть подкралась и ждёт: стоит только отвернуться, упустить близких из виду — и она тут же набросится на них и унесёт.

Господи, у меня началась паранойя!

Придётся просить Дэна — заглянет ненавязчиво, по-соседски. Катя любит с ним тусоваться. Для дочки он был проводником в дивный неведомый мир, до которого она уже дотягивалась на цыпочках и который остро её волновал. Все эти бьюти лайф-хаки, диеты, средства по уходу за кожей, причёски, примочки, стильные штучки и прочие девчачьи радости. Она написала Эдику и позвонила Дэну: тот радостно замурлыкал в предвкушении «рандеву с моим дорогим Катёнком».

— Какого ещё рандеву? — возмутилась Инга.

— Ладно-ладно, тоже мне полиция нравов, встретимся, поиграем в песочнице, все будет тип-топ, ты же знаешь: на меня можно положиться. Я умею обращаться с малышами. Ведёрки с лопатками только собери нам, пожалуйста.

— В десять тридцать, зайдёшь? У меня как раз есть набор формочек для песочницы «лучшие причёски сезона 1989».

Дэн хрюкнул:

— Это какие? Бокс? Полубокс? Знаешь, чем меня купить, Белова!

— Не проспи!

Она накинула куртку и спустилась вниз: почтовый ящик висел прямо на их доме. Опустив в него письмо с договором, Инга перевела 50 тыс. Харитонову. В тексте сообщения о переводе денег написала: «Помогите мне проснуться».

Постояла немного на холоде у подъезда, будто и вправду хотела проснуться. Дул резкий ветер, но небо было голубым и острым, как лезвие. Назад дороги не было.

* * *

Эдик подвёз её до «Кофемафии», но остался в машине: чтобы не спугнуть Анну.

— Я тут, — сжал он её руку, когда она уже выходила из машины. — Даже покурить не отойду. Имей в виду.

— Конечно, ты ж не куришь!

Инга посмотрела ему в глаза и сразу же опустила веки. Эдик был единственным человеком, взгляд которого она не выносила. В детстве она всех переигрывала в гляделки, всех, кроме него. Стоило ему посмотреть на неё пристально, ей тотчас казалось — что она стоит голая посреди бульвара под сильным прожектором белого рассыпчатого света. Так было тогда, так осталось до сих пор.

— Доброе утро! Столик на имя Анны, — сообщила она хостес у входа, которая стояла за высокой узкой тумбой, напоминающей трибуну.

— Вас ожидают, — улыбнулась та и начала пробираться между столами плавно, как кошка.

Сестра Вениамина Адлера Анна оказалась молодой девушкой с открытым лицом, она явно была младше своего брата, умершего в 34. Негустые светлые волосы заплетены в несколько косичек — прилавки «Плетём косы на любой вкус» в последнее время заполонили все торговые центры. Почти без косметики. Она пила чай, который принесли в пузатом тёмно-зелёном чайнике, так хорошо сочетавшемся с её кофтой.

— Анна, здравствуйте. — Инга протянула руку: — Елизавета.

— Очень приятно. — Прикосновение было нежным, слабым. Инга села напротив. За спиной у Анны было окно, и Инга видела профиль мужчины, полного и усатого, который курил на улице, натягивая пониже козырёк кепки — прячась от ветра.

Хостес протянула ей две картонки меню — «завтраки», «напитки», — кивнула и удалилась. Анна выжидательно посмотрела на Ингу.

— День сегодня какой ветреный, — улыбнулась Инга. Она чувствовала, что оправдывается, но не могла себя остановить. — Я рыжая, у меня от такой погоды всегда нос и щёки краснеют.

— Да, вы рыжая, — подтвердила Анна. — А вот на аватарке Nасвязи я видела совсем другого человека. Я знаю вас. Вы — та самая журналистка из «QQ». Правда, теперь вы перешли на социалку.

Тон честный, бирюзовый, слишком открытый. Так и хочется сказать: «Будь осторожна. Научись хитрить». Сквозь бирюзу огненно-яркие всполохи — она меня боится. Какой дурацкой, мелкой ошибкой было прикидываться Суховой.

— Да, я писала вам с аккаунта другого человека, — подтвердила Инга. — Я вошла под ним в группу «Чёрные дельфины». Не хочу, чтобы эти люди знали мои настоящие имя и внешность. Я веду расследование и не собираюсь покончить с собой.

— Но я ничего не знаю про эту группу, — возразила Анна.

Опять бирюза — не лукавит.

— Вениамин говорил о самоубийстве, да, — продолжала она. — Но про группу я ничего не слышала. Это одна из тех, которые склоняют людей к суициду? Про которые писали?

— Я ещё не очень понимаю, как работает именно эта группа. Боюсь, всё далеко не так просто, как было описано в статье Джебраиловой. Вениамин говорил о самоубийстве. — Инга не спросила, она просто повторила фразу Анны, чтобы вернуть её к теме.

— Да, но не сразу. — Анна опустила глаза. — Когда он узнал диагноз, он духом не упал. Сейчас же много способов лечения, медицина продвинулась, мы уже не в 90-х… Ему назначили курс, он чувствовал себя отлично, а потом увлёкся нетрадиционными способами лечения, йогой, сел на странную диету, очень похудел. Иногда мне казалось, что он и вовсе не ест. И вот тогда возникли эти разговоры. Он говорил: «Вот покончу с собой и вылечусь» или «Эта жизнь закончится, и я буду здоров». Чем очень пугал меня — нет, я не верила, что он это сделает — но боялась за его рассудок. Он ведь всегда был реалистом… А тут такой бред.

— Какой ему поставили диагноз? — спросила Инга.

Анна собралась ответить, но к столику подошёл официант. Инга поняла, что так и не посмотрела на меню.

— Пожалуйста, кофе. А из еды что вы посоветуете? — спросила она, надеясь, что он так побыстрее уйдёт.

— Брускета с ростбифом очень вкусная. — Официант польщённо наклонился к ней ниже.

— Хорошо, — кивнула Инга. Она боялась, что Анна, после того как её прервали, не вернётся к нелёгкому разговору.

— Мне тоже, — сказала Анна и, подождав, когда официант отойдёт, просто сказала: — ВИЧ. Подцепил на отдыхе в Таиланде. Поначалу вообще не верилось: такое ведь не случается с теми, кого знаешь, правда? А тут — брат. Потом мне сказали, что это был первый этап горя — отрицание.

Официант поставил перед Ингой кофе. Они помолчали.

— У нас разница семь лет, — тихо сказала Анна, глядя в свою чашку. — Но мы очень близки. Были. Я про его Михаила знала, ну, что он с ним живёт. А родители все внуков ждали. А после Таиланда понеслось. Миша, конечно, ушёл от него. Он ему не столько диагноз — измену не простил. А Веня перестал скрываться — ему как будто всё равно стало. И в Сети всякие фотки повесил. Родители его на разговор вызвали в Саратов, думали — поговорят, постараются понять, они у нас мировые, а он им про ВИЧ — как обухом. Они совсем духом пали. Через полгода папа умер: инфаркт. Вот после папиной смерти у Вени и началась депрессия. Эти его альтернативные методы пошли в ход.

На столе с приглушённым звяком появилось два одинаковых блюда. Длинный обжаренный ломоть хлеба лежал в Ингиной тарелке наискосок. С него волнами свисал тонко нарезанный ростбиф, смазанный каким-то соусом, с натыканными тут и там вялеными томатами.

— Ему такого бутерброда на неделю бы хватило, — усмехнулась Анна. — Знаете, когда мне позвонили и сказали, что он погиб, я не поверила, что это самоубийство. В полиции тоже не поверили, начали расследование. Я ходила на допросы. Мы с ним поссорились незадолго до этого. У меня молодой человек появился, я их познакомить хотела, столик забронировала в хорошем ресторане, который раньше Вене нравился. Он пришёл тощий, костюм висит, от еды стал нос воротить, плеваться, наговорил мне гадостей. Мой бойфренд за меня вступился, так Веня обматерил его и ушёл. Звонил потом: «Прости, а то удавлюсь», меня это ещё сильнее разозлило, я трубку кинула. Месяц не общались, а потом звонок из полиции…

— Я очень вам сочувствую, вы ни в чём не виноваты. Вы не могли ничего сделать.

— Да, следов насильственной смерти не нашли, — как будто успокаивая себя, произнесла Анна. — А вскрытие показало, что умер от истощения. Я как представлю, какая это мучительная…

— Просто наступает сильная слабость, а потом засыпаешь. — Инга врала. На самом деле, она понятия не имела, каково это — умереть от истощения и какую силу воли надо для этого иметь. — Он умер, следуя древнему индийскому обряду очищения, который называется саллекхана. И у меня нет сомнений, что его склонили к такому решению в группе «Чёрные дельфины».

Анна беззвучно заплакала.

— Он не хотел умирать, — сказала она изменившимся, треснувшим от слёз голосом. — Он хотел вылечиться. Я так и знала, что кто-то вбил ему это в голову. Древний обряд… какая жуть.

Инга наклонилась и через стол погладила Анну по плечу. Та немного отстранилась, но сопротивляться не стала. За Аниной спиной, под окном, был детский уголок: зелёный коврик с изображением города и дорог, пластмассовый домик, раскиданные игрушки. Какое-то время Инга молча наблюдала, как годовалая девочка в белом платье и белом ободке с бантиком, надетом на почти лысую головку, методично стучит молоточком по металлофону, который издавал мучительные, звонкие стоны. Потом спросила:

— Он оставил завещание?

— Да, — удивилась Анна. — Почему вы спрашиваете?

— Должен же быть у этих людей мотив. — Инга посмотрела Анне прямо в глаза. — Я пытаюсь понять, зачем склонять людей к самоубийству. Ваш брат — третий человек из числа моих знакомых, кто был членом этой группы и трагически погиб.

— Но он всё оставил нам с мамой, — возразила Анна, — квартиру, машину, всё. Был, правда, какой-то депозит в банке, который Веня завещал своему дружку, но я даже не знаю, какая там сумма. Нотариус не оглашал.

— Откуда вы знаете, что дружку? — спросила Инга.

— Он приходил на оглашение, — вяло ответила Анна. — Вполне в Венином вкусе.

Инга открыла фотографии на своём телефоне и показала снимок, на котором она обнималась с Олегом. Один из последних.

— Вот этот приходил? — спросила она.

Анна внимательно вгляделась в лицо Штейна.

— Нет, — наконец сказала она. — Этот ваш красивый, брутальный такой. А тот был субтильный и голова большая. Мы с мамой даже подходить к нему не стали — не до него было. Я подумала только вскользь: «Странно, что его не было на похоронах, раз они были так близки», но и эта мысль быстро вылетела у меня из головы. Только вот сейчас вспомнила.

— А как его звали, не помните? — Инга чувствовала, что напала на след.

Анна отрицательно покачала головой:

— Это можно узнать у нотариуса. Могу позвонить.

Она достала мобильный.

— Петкинда Александра Власовича будьте добры? Да, спасибо! Добрый день! Это Анна Адлер. Вы не могли бы дать информацию о сонаследнике? Да. Мой адвокат предложил оспорить, но я хотела бы лично… Да, спасибо!

Она порылась в сумке, достала карандаш для глаз и обрывок какого-то счёта.

— Записываю… Спасибо! Да, я сообщу. Всего доброго!

Она протянула бумажку Инге:

— Какой-то Павел Алексеевич Трифонов. Имя мне ничего не говорит.

— Спасибо вам!

Анна задумчиво кивнула, взяла вилку и, не зная, куда её деть, стала возить по тарелке. На стол выпал вяленый томат, Анна завернула его в салфетку, как в погребальный саван, и положила на блюдце рядом с чашкой.

— Он правда не мучился? — спросила она бессильным голосом. — Заснул от слабости, и всё?

— Правда, — ответила Инга, стараясь не затягивать паузу между её вопросом и своим ответом.

* * *

Эдик сидел в машине, уткнувшись в телефон.

— Что, Интернет скушал тебя с потрохами, телохранитель? — спросила Инга, открывая дверь и усаживаясь на пассажирское сиденье.

— Смотри! — На экране была открыта новостная лента. Почти все заголовки — либо красным цветом, либо капслоком: «Солист Score покончил жизнь самоубийством», «Шах из Score совершил суицид», «Застрелился Шах, солист Score — самой многообещающей российской группы».

Инга знала эту группу — их музыка часто звучала у Кати в наушниках. Она ткнула в последний заголовок, пролистала статью: «…высокое содержание героина в крови…», «…предположительно застрелился из дробовика в рот…», «…предсмертная записка…». Инга посмотрела на фотографию: молодой парень с длинными светлыми волосами, улыбчивое лицо, добрые глаза в лучиках смешливых морщин.

— Такой молодой, — грустно сказала Инга.

— Ещё один член «Клуба 27», — кивнул Эдик.

«#3 (Курт Кобейн) пробудился. Мы радуемся вместе с ним».

Помолчали. Инга отдала Эдику телефон, он аккуратно поставил его на подставку у лобового стекла.

— Как прошла твоя встреча? — спросил он, выруливая.

— Был какой-то фрукт на оглашении завещания, некто Павел Трифонов. Анна его не знает. — Инга смотрела на крыльцо «Кофемафии». Усатый мужчина в кепке всё ещё торчал там, курил. — Уверена, в этом и есть смысл всей затеи Харитонова. Они завещают ему немалые деньги после своей смерти. Эдик, — она развернулась к нему, — нужно выяснить, связана ли Постникова с Харитоновым и Трифоновым. Анна дала мне контакты Трифонова. Нужно с ним встретиться. Это в Бибиреве. Съездим?

— Хоть на край света. Только тебе видеться с ним нежелательно, опасно. Мало ли что. Да и о чём ты будешь с ним говорить? Давай я с ним свяжусь, попробую расколоть. А сейчас отвезу тебя домой. На сегодня хватит.

Начался гнетущий дождь, замелькало за окном унылое однообразие новостроек. Москву накрыло ватным одеялом. Инга смотрела в боковое окно на загруженные дороги, на вечный ремонт тротуаров — всё огорожено, обставлено красными конусами. Её начало укачивать.

Всё безлико, засасывает, сбивает с пути.

Она заснула поверхностным, прерывистым сном, ей казалось, будто они плывут сквозь дождь в маленьком пузатом батискафе, а Анна, открытая и нежная, показывает ей в зеркало заднего вида фотографию засушенной мумии, отвратительное коричневое лицо с мёртвыми зубами, и говорит: «Он был такой красивый, как хорошо, что он не мучился». Появляется Штейн: «Последний кадр, юная леди, и больше я вас не терзаю», но вместо фотоаппарата у него в руках оказывается чёрный мешок с мультяшным знаком доллара, вышитым зелёной, похожей на змею, ниткой. Инга резко выпрямилась на пассажирском сиденье.

— Задремала? — спросил Эдик.

— Да. — Она всматривалась в зеркало заднего вида, будто могла увидеть там Анну. — Эдик! — вдруг крикнула она.

— Ёлки! — Он аж подскочил. — Ты напугала меня! Что?

— За нами следят, — сказала Инга уже намного тише, стараясь больше не смотреть в зеркало. — Видишь тот серый BMW? Мужчина за рулём постоянно крутился вокруг нас с Анной и сто раз ходил курить на веранду «Кофемафии», пока я с ней встречалась. В кепке, усатый! Боже, а вдруг именно про него говорил Микаэлян, у которого кафе спалили?

Глава 11

— Куда угодно, только не домой! Там же Катя! Нельзя, чтобы они узнали адрес! Она у меня так часто сидит дома одна! Господи!

— Так, без паники. — Эдик болезненно поморщился. Инга испугалась этого выражения лица. — Подумай здраво. Если они выследили тебя тут, думаешь, им неизвестен твой адрес? С кем Катя?

— С Дэном.

— Позвони им, но не пугай. Просто спроси, что делают. Ну что ты забилась, как птица? Всё будет хорошо. У тех, кто за нами следит, судя по всему, пока рекогносцировка.

Инга взяла телефон, пальцы промахивались. Всплывали ненужные окна, открывались программы. Инга продиралась сквозь них, как через буреломы в дурном сне.

— Чёрт! Чёрт!.. Алё! Катёнок! Как твои дела?

— Нормально всё. Что с голосом?

— Ты где?

— У Дэна.

— Хорошо, хорошо. — Инга суетливо придумывала, что бы ещё спросить. — А делаете что?

— Кино смотрим.

— Вот и правильно. Смотрите кино, всё что хотите, только сидите у Дэна!

— ОК, мам. Какие-то напряги? Случилось что в городе?

— Н-нет, всё нормально. Ладно, до встречи! Звони, если что. Не дай бог! — Она запнулась. Катя уже повесила трубку.

Инга снова посмотрела в зеркало заднего вида — никого. Серый BMW скрылся в серой мороси города. Но вздохнуть с облегчением она уже не могла: он там был — ей не показалось.

— А может быть, они следили не за тобой, а за сестрой этого Адлера. И решили немного тебя попасти — откуда ты и что делаешь с ней рядом, — сказал Эдик ободряюще. Инга ему не поверила, хотя так хотелось надеяться. — Поедем ко мне на всякий случай.

Она кивнула, сжав двумя руками телефон.

Всё слишком далеко зашло. Нельзя назад. Смертельно опасно идти вперёд. Что делать?

В квартире у Эдика мало что изменилось с её последнего посещения. Дорогая мебель: асимметричные формы, никелированная фурнитура, стекло. Благородная палитра кофейных цветов: от чёрного до латте. На стенах — гербарии редких, неизвестных Инге растений.

Она ссыпалась на диван — талым снегом. Ни в одной мышце не осталось твёрдости.

— Холодно.

— Сейчас чаю заварю.

— Лучше коньяку.

Эдик вернулся с бокалом и чайником, водрузил его на подставку с ароматической свечкой. Кислый аромат лемонграсса смешался с ванилью и мятой.

— Мне так страшно. — Голос у неё совсем сел, она откашлялась, но не помогло, зашептала: — Всё неправильно! Всё! Я перестала что-либо понимать. Про людей, про Олега. Его гибель будто тянется и тянется, как изощренная казнь. Понимаешь, мне так его не хватает, я так скучаю по его улыбке, голосу, шуткам. Но в этой печали не осталось ничего светлого, доброго, ведь он замешан в смерти стольких людей. И это невыносимо.

Эдик зажёг ночник: алый шар масла поплыл к вершине прозрачной колбы, делясь на две половины и снова сливаясь воедино. Он сел рядом, коснулся её плеча — это было не дружеское прикосновение, а ласка. Чувство замешательства, охватившее Ингу, полностью её парализовало. Эдик чутко убрал руку.

— Градова! Раньше всё было так просто! Я шептал тебе глупые анекдоты, ты смеялась. Мы прятались в кустах сирени и закапывали все свои обиды и тайны в секретики. Помнишь, как ты меня учила? Подковыриваешь болячку, сдуваешь корочку с царапины, кладёшь в выкопанную ямку, закрываешь фантиком, кладёшь одуванчик, а сверху битое стекло. Лучше всего синее — драгоценное! Потом ты уехала, и всё померкло, будто сразу кончилось детство. И вернулась другой, не просто взрослой, а инопланетной! Оттуда! Никто из нас так долго не жил там. Я за границей и вовсе не был ни разу. Не знал, каково это. А ты говорила о волшебном как об обыденном. Да я не только физику и алгебру готов был за тебя решать! Но сколько бы я ни делал — ты оставалась недостижимой. А потом университет. Замужество, смена фамилии… но для меня ты всегда останешься Градовой! И знакомство с этим выскочкой Штейном! Он украл тебя окончательно! Ты ведь была в него влюблена…

— Ну нет! Он как-то сразу стал другом. Он умел дружить.

Эдик встал, включил музыку. Глубокий насыщенный голос будто затопил комнату выдержанным красным вином отчаяния:

Je ne rêve plus Je ne fume plus Je n'ai même plus d'histoires Je suis sale sans toi Je suis laide sans toi Je suis comme un orphelin dans un dortoir[2]

Инга приподнялась в испуге, словно боялась захлебнуться.

— Что это за песня?

— Je suis malade Далиды. «Моя жизнь кончается, стоит тебе уйти. Моя постель без тебя, как перрон вокзала. Я больна, неизлечимо больна. Как в детстве, когда моя мать уходила вечерами, оставляя меня наедине с отчаянием».

— «Над всеми кораблями реет твой флаг. Я больше не знаю, куда идти: ты везде», — автоматически продолжила Инга перевод песни за Эдиком. — Боже! Выключи, пожалуйста! Почему именно она?!

Эдик засуетился, и сквозь его атлетическую фигуру вновь проступила тень забитого ботаника в очках, сгорбившегося над задачкой. В Инге проснулась прежняя детская жалость к нему.

— Я же не сказала тебе. Прости. Он назвал меня Dalida. Тот врач из группы. Харитонов. Он выбрал для меня её судьбу! Все её возлюбленные кончали с собой. Она была одинока, несчастна и не выдержала. Этого он добивается и от меня, понимаешь?

В тишине стало как-то легче. Эдик обнял её и что-то зашептал. Инга совсем не слушала.

От него пахнет гречкой, как в детстве. Наше убежище в сирени, его пальцы с выгрызенными заусенцами, его клетчатая рубашка и кепка с корабликом-аппликацией. А речь — что сейчас, что тогда — совсем непроницаемая, бесцветная. Почему я не вижу его слов? Почему только он остаётся неразгаданным?

Она отстранилась:

— Нужно идти. У Дэна вечером клиентка, Катя останется одна.

— Я тебя отвезу. — Эдик помрачнел. — А этим сомнительным наследником я сам займусь — положись на меня.

— Незаменимый ты мой друг! С самого детства.

Инга закашлялась.

— Ты не заболела?

— Что-то горло першит.

Когда они сели в машину, Эдик включил печку и подогрев сидений на полную мощность. Инга оглядела двор, дорогу — вроде бы никого.

— А почему, интересно, он назвал тебя Далидой? — вдруг спросил Эдик.

— Меня?

— Ну, ту даму, от имени которой ты ведёшь переписку.

— Аватарка Cуховой похожа на неё, — ответила Инга.

Я сказала «меня». — «Он назвал меня Далидой». Я уже связала её судьбу со своей. Но ведь и правда есть сходство: мы обе провели детство не на родине, а в восточных странах. Её бывшие возлюбленные совершили самоубийства. А что, если Харон придумал этот образ не для Суховой? А для меня? Он меня вычислил! Надо срочно связаться с Indiwind. А вдруг Indiwind сам связан с Хароном? Я же до сих пор ничего про него не знаю! А что, если он и есть Харон??

* * *

— У каждого врача своё кладбище пациентов.

Жанна Чирикова, супруга Антона Чирикова — хирурга, сделавшего себе харакири, затянулась и выпустила дым в сторону. Жилистая, ширококостная, под глазами мешки, скобки морщин вокруг сжатых губ.

Инга уже слышала эту фразу от Холодивкер. Она обычно заканчивала её так: «А я решила сразу перейти к этому этапу жизненного цикла пациентов».

— С опытом то ли смертей становится меньше, то ли относишься к ним проще. Скорее второе, мы же не участковые терапевты, у нас в принципе высокая смертность. Бывает, организм слабый или опухоль поглотила все здоровые клетки, уже и вырезать нечего. Всякое случается, но родственникам разве объяснишь? Они всё равно считают тебя виноватым. Но за годы вырабатываешь в себе равнодушие к таким вещам, иначе можно сойти с ума. Говоришь себе: «Я сделал всё что мог». И это правда. Но вот с близкими не работает. Там всё по живому, свежо, будто ты опять интерн.

Безрадостный задний двор больницы оглашался вороньим граем. К подъезду приёмного отделения подъехала «скорая». Это был мир, противоположный тому, в котором жила Инга, и тут она чувствовала себя в безопасности, уверенная, что никто здесь не знает ни про её блог, ни про расследования.

— Поэтому мы избегаем оперировать своих. Но Апрельский вцепился в Антона мёртвой хваткой: «Я только тебе доверяю! Никто, кроме тебя, не справится. Золотые руки, светлая голова!» Но ведь Антон не бог! Там случай был фактически безнадёжный! Сколько я его отговаривала: «Не надо! Ты потом себе не простишь». Но он только и знал: обязан помочь, вернуть долг.

— Апрельский умер во время операции?

— Нет, позже, от осложнений. Отторжение. Организм не принял — обычное дело. Но Антон не смог смириться.

— А о каком долге шла речь? — Инга поёжилась: воздух был обжигающе холодным, как перед первым снегопадом. На крыльцо вышли двое врачей в синей униформе с коротким рукавом. Один снял шапочку и стал энергично массировать потную лысую голову. Второй покосился на Ингу, потом обратился к Жанне:

— Ты биопсию Муртазиной видела?

— Да, я в курсе. Завтра на консилиуме назначим. Тянуть нельзя, — ответила Жанна, загасила сигарету, кинула её в срезанную пластмассовую бутылку — к прелым листьям, опарышам окурков в тёмно-коричневую воду и повернулась к двери: — Давайте зайдём. Холодно.

Инга вошла в больницу следом за ней. Они прошли тёмными коридорами подсобных помещений.

— На свой этаж не приглашаю, у наших пациентов нулевой иммунитет, им лишние бактерии ни к чему.

Они сели в плохо освещённом закутке, где пахло карболкой, табаком и варёной капустой так интенсивно, будто все больничные запахи вызревали сначала тут, а уже потом разносились по коридору.

— Вы говорили о долге Апрельскому, — напомнила Инга.

— Какой там долг! Это так, с юности у них. Купались в карьере весной. У Антона ногу судорогой свело, а Апрельский его вытащил.

— То есть спас?

— Там было не так уж опасно. Но Антон слишком много значения придавал всему этому. Был бы один — справился, выплыл бы сам, куда бы он делся при его силище. Но Апрельский всё время давил на это обстоятельство. Мне было даже неловко, что он так часто припоминает Антону своё благодеяние.

— Что было после смерти Апрельского?

— Антон долгое время не мог прийти в себя. Работал с трудом. Перед операциями не ел, не спал. Говорил, что больше не имеет права оперировать. Потом стало ещё хуже. Взял отпуск за свой счёт, но сидел дома. Вместо того чтобы работой доказать себе, что он прекрасный хирург, замкнулся. А у хирургов любой простой без операций — как у пианиста без игры на инструменте — критически опасен. Руки отвыкают, потом не слушаются. Мы даже в отпуске делаем мудры — индийскую йогу для пальцев.

Постоянно повторяет союз «но». Вся речь из противопоставлений, условий и оговорок. Всё загоняет в эти рамки, как в дисклеймере — отказ от ответственности. Нивелирует свою вину и ценность чужих действий. Этот раствор отстранённых общих фраз получился бледно-розовым от одной пурпурной капли властности и нетерпимости — как слабое разведение марганцовки. «Давил, вцепился, хватка», — экстраполирует свои действия на других. Видимо, угнетённое состояние Чирикова усугублялось дома её деспотичностью и обесцениванием его решений и поступков.

— А чем же он занимался дома?

— Что-то читал, сидел в Интернете, в соцсетях. Пациенты так и лезли к нему, писали в ленту, личными сообщениями забрасывали. Кто благодарил, кто проклинал за то, что он их бросил. Такая там была перепалка. Антон пытался им что-то объяснить, винился перед каждым. Окончательно впал в депрессию. Наши друзья, коллеги старались убедить его вернуться на работу. Но график операций был сорван. В конце концов начальство стало грозить увольнением. И тогда он написал заявление по собственному желанию.

Пока она говорила, кто-то всё время проходил мимо: медсестры, врачи, санитары, с любопытством оглядывали обеих. Жанна замолкала и смотрела в сторону.

— Какой разнос они ему тут устроили! После всего, что Антон сделал для больных, для репутации клиники! В чём его только не обвиняли: эгоизме, преступном равнодушии! Всем было глубоко наплевать на его чувства. Никто не предложил помощи, не подумал настоять на его лечении. Когда он выкладывался по полной — перед ним преклонялись, стоило заболеть — растерзали.

— Вы считаете, это была болезнь?

— Конечно! Все симптомы тяжёлой депрессии! Её надо было медикаментозно выправлять, но он наотрез отказывался пить антидепрессанты. А потом его просто добили все эти стервятники. А мне приходится с ними работать — до сих пор, представляете?

— Как вы пытались помочь? Обращались к психиатру?

— Я делала всё, что могла, — сказала она с вызовом.

— Вы знали, что он состоит в группе самоубийц?

— Опять этот бред! Не ожидала от вас! Она вам сказала? Эта истеричка ненормальная?

— Простите, я не понимаю. Мне никто ничего не говорил. Я сама увидела в профиле вашего мужа…

— Так вы на этом хотели построить статью? Решили сделать сенсацию на чужом горе? Говорю вам как врач: заставить кого-то покончить с собой невозможно. Человек приходит к этой мысли только сам. Да и группа эта была вполне безобидная: статейки, фотографии. Там три тысячи подписчиков. И что с того?

— Вы уверены?

Чирикова рывком встала, железная ножка скамейки визгливо скрипнула, царапнув кафельный пол. Сказала отрывисто, будто топором рубила:

— Если посмеете про это написать, я на вас в суд подам. Выход там — дверь под красной лампочкой.

Она махнула рукой направо и пошла не оборачиваясь.

Как резко она отреагировала на группы самоубийц! Лиловые всполохи перемежаются блёклой серой беспомощностью: «Меня не в чем упрекнуть! Я не виновата!» До боли знаком этот укор совести, это отрицание и самооправдание.

Дождавшись, когда Чирикова исчезнет в полутьме коридоров, к Инге с тихим шелестом подошла девушка в белом халате и мягких прорезиненных тапочках.

— Простите! Я всё слышала, — сказала она вполголоса и протянула руку: — Ульяна. Вы же пишете про Антона Валентиновича? Я вас узнала. Вы — Инга Белова, я ваш подписчик Nасвязи. Мне так нравился ваш блог, когда вы работали в «QQ»! Мой любимый журнал.

Вот тебе и надёжное инкогнито!

— Очень приятно. — Инга пожала руку.

Девушка села рядом:

— Мне нужно сказать вам кое-что очень важное! Знаете, как он покончил с собой? Об этом даже в криминальных новостях рассказывали.

Высокая, стройная, густо накрашенная.

— Сделал себе харакири! Вот так! — Она рассекла кулаком воздух у живота и тут же постучала по деревянному сиденью скамейки. — На себе не показывают. Мы все были в шоке! Харакири в России! В наше время! Представляете?

Потом продолжила совсем тихо:

— Жанночка нас всех тут считает виноватыми. Ну, вы слышали. Если бы она только знала, как всё было на самом деле, кто его к этому склонил…

— А вы знаете?

— Я его видела.

— Видели? Кого?

— Того человека из группы самоубийц! Их главаря. Причём два раза. Он и дал ему этот страшный ритуальный кинжал, я уверена. — Ульяна заторопилась, как будто боялась, что их прервут в любую минуту. — Однажды он забирал его на машине после работы. А потом, когда Антон уволился, снова приходил к нему. Они говорили у меня на кухне. Я тогда, конечно, ни о чём не догадывалась. Думала, очередной родственник больного — пытается продвинуть место в очереди ну или бывший пациент — поблагодарить. А теперь мне так страшно. Вдруг он вернётся за мной? — Она невольно перешла на шёпот.

— Откуда вы знаете, что он из группы самоубийц?

— Видела на их странице фото, когда Антон что-то там комментировал. Уверена: именно он обрабатывал Антона, он придумал для него этот ужасный способ. Он часто писал Антону. Иногда звонил. Просто не оставлял в покое ни на минуту!

— Простите, а вы откуда всё это знаете?

— Как вам сказать… мы с Антоном Валентинови… — она запнулась, — дружили. Никто не понимал его так хорошо, как я. У него много было всяких тут, медсестер и ассистенток. А что? Мужик красивый! Да ещё и хирург толковый, светило! Знаете, какой он потрясающий был на операциях? Волшебство! Работал чётко, мягко и при этом играючи, с лёгкостью и юмором.

— Он сам рассказал вам об этих группах самоубийц?

— Он называл их группами помощи. Говорил что-то про новую методику, про какой-то там экспериментальный курс. Типа они моделировали ситуации, учились выходить из тяжёлого состояния. Я и не думала, что это те самые группы, о которых по телику рассказывали. Я считала, раз Антон такой опытный врач, то понимает, что делает.

— Кто-то ещё знал об этом?

— Вряд ли. В последнее время он доверял только мне. — Ульяна слегка вздохнула от ощущения собственной значимости в жизни Антона Валентиновича.

— То есть даже жене ни о чём не говорил?

— Конечно нет! — вскинулась Ульяна. — Как такой скажешь? Жанночка реально его достала. Когда умер его близкий друг, очень влиятельный человек, просто запилила Антона: «Зачем ты за него взялся? Тебя засудят! Посадят! Мы никогда потом не отмоемся». — Она довольно умело передразнила Чирикову. — И так по нескольку раз за день, дома, в клинике. Прикиньте этот ад, когда жена ещё и работает рядом! Поэтому Антон и взял отпуск, чтобы хоть немного побыть без неё! — Ульяна вздохнула, сказала доверительно: — Я стала ему вроде отдушины. Мы много беседовали о смысле жизни, о выборе пути. Он учил, что надо на всё смотреть со стороны: на жизнь, на смерть. Время нелинейно, говорил, я почему-то это запомнила — не-ли-ней-но. А ещё мы вроде как вращаемся в циклах испытаний. И нужно вырваться. Ещё много такого, я уже не помню. В последний раз сказал, что восстановить честь врача он сможет только одним способом. Я обрадовалась, думала, вернётся на работу…

— Вы рассказали об этом полиции?

— Я хотела, честно! Но сначала всё рассказала Жанне. А она на меня как напустится! «Ты разрушишь его доброе имя! Его репутацию!» Сучка, говорит. — Ульяна корпусом повернулась к Инге. — Сучка, представляете? А потом вообще её понесло: типа я претендую на наследство. Хотя мне Антон как-то признался, что копит деньги на секретном счёте — втайне от жены. Но я никогда на эти деньги не зарилась. Антон хотел потратить их на что-то хорошее. У него было золотое сердце! — Ульяна вдруг сникла, словно воздух вышел. — В тот последний раз он сказал, что перевёл эти деньги на лечение одного онкобольного и вернул долг.

— Вы не знаете, на чьё имя он сделал перевод?

— Я как-то не интересовалась.

— Значит, жена Чирикова вас переубедила и вы не стали давать показания.

— Да она меня просто запугала! — Ульяна сделала страшные глаза. — Даже угрожала, типа, если я заявлю, то она добьётся моего увольнения по статье и потом меня нигде на работу не возьмут.

— Но если не поставить в известность полицию, того человека, главаря, как вы считаете, никогда не найдут. А он знает ваш адрес. Вы не боитесь?

— Боюсь. Ужасно! По ночам сплю с включенным ночником, представляете? Но за работу боюсь больше.

— Почему же вы решили рассказать мне?

— Ну вы же занялись расследованием! — Ульяна посмотрела на Ингу, как на дурочку. — Раскроете это дело, выложите в Интернет, тут им и конец! Только, пожалуйста, не нужно на меня ссылаться.

— Что ж… — Инга опешила от такого простодушия. — Вы не могли бы описать главаря?

— Ещё бы! Он мне в кошмарах снится! — Ульяна прикрыла глаза. — Высокий. Мускулистый. Возраст трудно определить. Видно, что следит за собой. Лёгкая небритость. Волосы тёмные, с небольшой равномерной сединой. Очень стильный. Глаза… такие большие, синие. Смотрел немного исподлобья, но не зло, а как-то внимательно. — Она снова повернулась к Инге: — Я знаю, самые отъявленные злодеи никогда зло не смотрят. Косая морщинка над переносицей, — показала, где, — я ещё сначала приняла её за шрам. Куртка на нём была защитного цвета с такой нашивкой на спине, что-то там написано было по-английски. А машина тёмно-синяя, минивэн, не помню марку.

…«Фольксваген», а на нашивке текст: «I will shoot you… with my camera».

Инга достала телефон, показала фотографию Штейна.

— Он?

Та сглотнула и отстранилась:

— Да.

— Вы зря боитесь. Этот человек умер.

Глава 12

Nасвязи её ждало сообщение от Харона: «Деньги получил. Dalida, вы не забыли про наше с вами второе задание? Не тяните, время идёт. Я ни в коём случае не тороплю вас, у каждого своя скорость, я понимаю это прекрасно, но наше подсознание устроено так, что чем дольше мы откладываем дело в долгий ящик, тем сложнее нам к нему приступить, тем больше мы подводим других людей своим бездействием».

Инга снова открыла статью про Далиду, перечитала, нашла её предсмертную записку: «Жизнь для меня стала невыносимой. Простите меня». Весь предыдущий вечер она слушала её песни — не могла удержаться. Смотрела special edition клипа Je suis malade, в котором стройная женщина в плаще входила в гостиничный номер и обнаруживала застрелившегося любовника — это была реконструкция реальных событий из жизни певицы, когда в 1967 году она обнаружила тело Луиджи Тенко. Он застрелился в номере отеля, после того как его песня Ciao amore ciao не прошла в финал фестиваля Сан-Ремо. Инга ставила клип на repeat, смотрела и не могла смотреть: голова болела, глаза слепли.

Инга постаралась максимально изменить почерк. Бумагу взяла простую — вынула лист А4 из принтера. Ещё раз глянула на записку Далиды. Кратко, по делу. Извинения общие, обращены ко всем. Подписи нет.

«Жизнь для меня потеряла смысл. Я хочу проснуться. Прошу прощения у всех».

Она писала поперёк листа, крупно, уверенно вдавливая ручкой буквы. Какое-то время с сожалением подумала, что отсутствие подписи лишает её последней возможности отстраниться от этих фраз, что если бы под ними стояло: «Елизавета Сухова», было бы легче. Но Инга решила соблюдать чёткость, повторяя манеру Далиды. Она сфотографировала записку и выложила её в «Чёрных дельфинах».

Почти сразу же в правом верхнем углу её публикации возник значок закрытого замка и появился комментарий Харона:

«Ваш пост закрыт для других участников группы. Спасибо. Вы выполнили второе задание». Инга немного подумала и тоже написала «спасибо» под его комментарием.

Она начала собирать сумку: день предстоял долгий. На 11:30 была назначена встреча с Полиной Яковлевой, начальницей Малышева, — Инга снова представилась журналисткой, сообщила, что хочет написать о нём статью, поговорить с коллегами. А потом — Инга это почти решила — снова поедет к Постниковой. Она понимала, что та больше не будет разговаривать и что её план — приехать и шататься около дома — глуп и необдуман, но ничего не могла с собой поделать. Что-то стояло за этой маленькой женщиной — большое и важное.

Инга

подключён(-а):

мне нужно проверить ещё одного человека по делу Штейна

Indiwind

подключён(-а):

имя

Инга

Постникова Ольга Вячеславовна

Indiwind

информацияпринята

Она только теперь спохватилась, что даже не искала Постникову в соцсетях. Nасвязи такого пользователя не было. На Фейсбуке тоже. Зато нашла её в Одноклассниках. Фотографий немного, все загружены давно: последняя — аж три года назад. Плоская, размытая и любительская: Постникова в длинном сарафане на лямках и в тёмных очках прижималась на безликом курортном фоне к… молодому Олегу. Олегу беззаботных студенческих времён, каким его знали немногие. Та же смущённая и одновременно с этим уверенная улыбка — чуть-чуть вбок; высокий, худой, субтильный. Голову наклонил к маме, волосы взъерошены, брови в капризном пике. Ольга загорелая, хрупкая, почти юная — ничего от той хмурой немолодой женщины, пришедшей на оглашение завещания.

Значит, вот каким ты был, Лёня! А ведь я могла хорошо тебя знать, и Катя бы непременно придумала тебе прозвище, что-то вроде «Штейн Джуниор». Ты бы приезжал с Олегом к нам на чай, слушал бы наши разговоры и возражал отцу. Но ничего этого не случилось и не случится уже никогда. Почему так вышло? Почему Олег даже словом не обмолвился о тебе?

Под публикацией в «Чёрных дельфинах» появился новый комментарий Харона:

«Вы были лаконичны. Я заметил, что вы старались повторить стиль предсмертной записки Далиды. Вижу, вы много прочитали о ней за последнее время и теперь пытаетесь её копировать, желая мне угодить. Но не для этого я выбрал её. Я увидел, в чём вы близки. Только настоящее понимание этой близости, проникновение в её личность, а не слепое подражание может произвести терапевтический эффект. Далида уже выбрала свой путь. А вам ещё предстоит его найти. Жизнь стала невыносимой именно вам, именно вы остались без опоры. Но вы сделали только первый шаг. На свете нет человека, который бы заботился о вас. Кому ваше существование было бы нужно. Вам не с кем поговорить. Были ли у вас попытки суицида? Кто-нибудь из ваших друзей и близких совершал самоубийство?

Мне очень важно это знать. Потому что я готов вам помочь. И я один знаю, как это сделать. Я как никто понимаю вас, ценю каждое движение вашей души в этих испытаниях, каждую вашу ошибку, за которую вы понапрасну себя корите. Я могу вас утешить.

Вторую фразу вы написали для меня: «Я хочу проснуться». Тут вы пытаетесь мне подыграть, будто верите, что жизнь — это сон. Мы с вами оба понимаем, что это не так. Жить больно, особенно таким людям, как вы и я. Но давайте начистоту: чего вы хотите? Покончить с собой или продолжать жить? Жить после потери сложнее, чем уйти. И в то же время проще — это путь инерции, уход в летаргию. Что выберете? Честно подумайте над этим и ответьте. Сначала себе, потом мне. Не обманывайте себя. Не лгите мне. Это только умножит вашу боль.

Третьей фразой вы просите прощения. У всех — значит, ни у кого. Неужели вы настолько одиноки? Вы написали мне о смерти вашей мамы. Позвольте мне заверить вас: ей теперь лучше, чем вам. Ей хорошо и спокойно. Её заботы, страдания, боль остались здесь, с вами, а она ушла туда чистая и счастливая. Но есть ли у вас кто-нибудь ещё, кто вам дорог? Возлюбленный? Ребёнок? Друг? Если мы хотим работать вместе, вы должны мне всё рассказать. Есть ли люди, которых вы обидели? Перед которыми вам стыдно? По вашей фразе я пока делаю вывод, что нет. Даже обид и страхов как связующего звена с жизнью у вас не осталось. Но я жду ответов от вас».

Какой манипулятор! Сколько вопросов. Он обволакивает, гипнотизирует. И потенциальными наследниками интересуется как бы между делом. Он не стал скрывать, что умен и что не будет морочить меня мистической чушью. Он уже прочно связал нас этим «мы». Его тон стал властнее, он всё увереннее в своём влиянии на меня. Я не готова пока отвечать. Нужно всё хорошо обдумать.

Инга просмотрела сообщение от Indiwind, он прислал информацию о Постниковой. Все ожидаемо: 44 года, гримёрша, хотя училась на актрису. Сына родила в 20, поэтому не смогла доучиться. Ребёнок, судя по многочисленным обращениям к врачам, рос болезненным. Замуж так и не вышла, все силы вложила в сына. Подрабатывает косметологом в салоне красоты «Офелия» на Красных воротах (контакты по ссылке). Сына потеряла в 42, когда ему исполнилось 22 года. Инга остановилась и несколько раз перечитала последний абзац, чувствуя холодный приступ страха — уже привычный симптом.

«Постников Леонид Олегович: выдержка из результатов вскрытия тела. Причина смерти: интоксикация, вызванная совместным действием болеутоляющих (в том числе наркотических анальгетиков — оксикодона, гидрокодона), снотворных (доксиламина) и транквилизаторов (диазепама, темазепама, алпразолама)».

Получается, мальчик наглотался таблеток?

Инга так ушла в себя, что не сразу поняла, откуда шёл утробный звук. Под бумагами ползал по столу её телефон.

— Инга Александровна, ну ты где, копуша? Я уже полчаса тут стою. Давай быстрее спускайся уже. — Ворчливый голос водителя вывел её из ступора.

Инга уже опаздывала на встречу с Яковлевой, начальницей Малышева — толстяка, вскрывшего себе вены. Эдик в этот раз не смог с ней поехать: сухо сослался на дела. У него так было всегда, как тумблером переключало: то невероятная забота, то скупость, граничащая с полным равнодушием.

— Костя, извини, спускаюсь, — сказала она. — Сумка вот уже на плече.

— А голова? Там же? — пробурчал Костик. — Голову свою не забудь!

* * *

— О господи, ты себя видела? — спросил Костик, когда Инга плюхнулась на переднее сиденье и стала тереть двумя пальцами переносицу. — Ты вообще ешь что-нибудь? Ладно, спрошу более важное: пьёшь хоть что-нибудь?

— Костик, отвянь!

Они ехали в тишине, Инга не двигалась, и Костик решил, что она заснула. Но вдруг Инга дёрнулась, покопалась в телефоне и приложила его к уху.

— Здравствуйте, — промурлыкала она ласково-официальным тоном. Костик привычно подумал: «Змея, ну змея. И под клумбой прятался танк». Но в этот раз он прислушивался тревожно: состояние Инги ему не нравилось. — Косметолог Ольга Постникова работает у вас сегодня? Отлично. Могу я записаться к ней? Спасибо, на три. Ну тогда на 16:30, если это возможно. Коррекция и окраска бровей. Да. До встречи.

— И правильно! — крякнул Костик после паузы. — Сходишь в салон красоты, расслабишься. Марафет наведёшь, любить себя больше будешь. Молодец!

Но Инга опять промолчала.

* * *

Офис банка «Современные системы» был в точности таким, как она представляла. Бежевый ковролин, огромные опен-спейсы с клетушками из серых ширм, формирующими квадраты, угловые столы асфальтового цвета.

— Елизавета? — Невысокая брюнетка в деловом костюме протянула ей руку. — Очень приятно, Полина Яковлева, начальник отдела кредитования юридических лиц. Пройдёмте в переговорную. У нас забронирована вторая на тридцать минут. Надеюсь, нам хватит?

Инга кивнула, и Полина повела её вдоль ряда переговорных, похожих на аквариумы без воды. Она была маленького роста, но держала плечи широко развёрнутыми, а голову приподнятой, чтобы казаться выше. Инга взглянула на её ноги — так и есть, каблук выше среднего. Когда они сели за длинный стол, Полина коротко спросила:

— Чай, кофе?

— Нет, спасибо. Я хотела бы поговорить о Викторе Малышеве. Он был вашим подчинённым, так?

— Да, Инга. — Полина посмотрела ей в глаза. — Я понимаю вашу попытку работать анонимно — вы пишете об опасной теме. Но ваша внешность слишком узнаваема, уж извините. Я прекрасно знаю, кто вы.

— Да, я веду расследование по группе Nасвязи, в которую входил Виктор. Я подозреваю, что эта группа склоняет людей к самоубийствам.

— Я знаю, что Виктор состоял в «Чёрных дельфинах», — спокойно сказала Полина. — После его смерти я попросила IT-отдел проверить наиболее часто посещаемые адреса с его рабочего компьютера. И сразу поняла, что это за группа.

Спокойная, металлическая, как морская гладь перед грозой. Она проверяла адреса Малышева не из интереса к его личности, а чтобы убедиться, что ни её, ни кого-либо из сотрудников банка не заподозрят в причастности к его смерти, и репутация «Современных систем» не пострадает. Личная жизнь сотрудников мало заботит её. Как и жизнь других людей в целом.

— Почему, если вы поняли суть группы, вы не обратились в полицию?

Полина улыбнулась:

— А я вот, пожалуй, выпью кофе. — И, подняв трубку стационарного телефона, распорядилась: — Оль, капучино, пожалуйста. Да, только мне. Благодарю.

Когда она подняла на Ингу глаза, улыбка, блестящая и скользкая рыба, ещё не сошла с её лица:

— По той же причине, что и вы, Инга. Мне было невыгодно привлекать к себе и к банку внимание. Я не хотела встреч с полицией. Не хотела, чтобы наши клиенты видели тут шастающих сотрудников органов. Им, знаете ли, всё равно, полиция это или «маски-шоу». В нашей стране как: если в офисе замечены подобные лица, значит, через неделю ЦБ лишит банк лицензии. Это сеет ненужную панику среди клиентов. Они начинают выводить свои деньги. Мы, конечно, входим в систему страхования вкладов, но и ей тоже никто не верит.

В переговорную вошла секретарь с подносом. Полина молча следила за её движениями, дождалась, когда та выйдет. Отпив из толстопузой белой чашки, похожей на маленькую бочку, Полина продолжила:

— Для меня участие Малышева в этой группе означало лишь одно: он действительно покончил с собой. И больше никто из моих сотрудников к этому не причастен.

Злая и честная. Пожалуй, она мне нравится.

— Вы не очень его любили, так?

Полина равнодушно кивнула:

— Он был моим подчинённым. Отвечал за сопровождение сделок. Документация, подписи, печати. Должна признать, что он был исполнительным и точным. Но знаете, аморфный, никакой. Он даже двигался, как сквозь воду. Клиенты часто просили поменять им менеджера. А это плохой знак в нашем бизнесе.

— Это плохой знак в любом бизнесе, — заметила Инга.

— Да, успешная карьера ему не светила, — согласилась Полина. — Да он не очень-то и хотел. Понимаете, он был как будто подтёрт ластиком, без чётких линий характера. Ничего его не интересовало. Одно время пытался худеть — стал ходить с Петровой и Смуглиным в спортзал — это сотрудники моего отдела — бросил. Ел очень много, но на автомате, как будто бы испытывая отвращение к еде. Если про фильм какой-нибудь спросишь, вот гремит фильм в Москве, понимаете? Все сходили, кто в восторге, кто плюётся, Малышев: нормально. А книга эта как тебе, Виктор? — Нормально. А игра? — Нормально. И так про всё, понимаете? Да и внешне был скорее неприятен.

— И ещё эти три родинки на щеке… — Инга вспомнила, что на фотографии у Малышева были отчетливо видны три крупные бесцветные родинки, не родинки даже, а жировики, которые располагались на правой щеке друг над другом, похожие на снеговик.

— Да, вот и вы заметили. Отталкивающая черта, — сухо улыбнулась Яковлева. — Неудивительно, что он пользовался услугами жриц любви.

«Жрицы любви» прозвучало язвительно, она хочет ещё сильнее унизить его непривлекательный образ. Постоянно повторяет «как будто», словно Малышева и не существовало на самом деле. Зачем она терпела его? Его ничтожество оттеняло её превосходство? Вот чем его взял Харон — смерть патриция, почитаемого, богатого: так исполнилась мечта Малышева о величии и власти. Неудачник умирает успешным и состоявшимся.

— Были у него какие-то накопления или собственность, которая могла перейти в наследство после смерти?

— Наследников у него не было точно, — неприятно хмыкнула Яковлева. — Родителей тоже: как-то за ланчем он рассказал нам, что мать растила его одна и умерла уже довольно давно, лет пять назад. Насчет собственности не знаю: квартиру, по-моему, он снимал. А вот вклад у него в нашем банке был. Я это знаю точно, потому что оформляла его зарплатную схему, и помню, что 40% ежемесячно он помещал на свой депозит. Ежегодные и ежеквартальные бонусы уходили туда же. Так что там должна была накопиться неплохая сумма за те четыре года, что он у нас работал.

— Полина, вы не могли бы выяснить, что стало с этими деньгами?

Яковлева колебалась. Она явно не хотела делать лишних телодвижений. Но Инга понимала, как важен Яковлевой её статус руководителя. Полина подняла трубку и по внутренней связи набрала отдел депозитов.

— Пуншев, ты? Привет-привет, Яковлева из отдела кредитования. Слушай, ты не мог бы достать информацию по одному из ваших клиентов? Малышев Виктор Сергеевич. Как нет? Посмотри, пожалуйста, ещё раз. А в архиве? Понятно.

Яковлева тревожно посмотрела на Ингу:

— Депозит был закрыт два с половиной года назад. Через полгода после смерти Малышева все деньги были сняты со счета неким Трифоновым Павлом Алексеевичем. Причина закрытия счета: взыскание средств по завещанию. Там было четыре миллиона семьсот двенадцать тысяч триста двадцать рублей. Ежемесячные отчисления, бонусы за четыре года плюс проценты.

Инга не удивилась. Какое-то время они с Яковлевой смотрели друг другу в глаза, прекрасно понимая, что это значит. Инга разблокировала телефон. На экране появилась заранее приготовленная фотография Штейна.

— Полина, вы мне очень помогли. Последний вопрос: этого человека вы рядом с Малышевым видели?

Яковлева посмотрела на экран и сразу же отрицательно покачала головой:

— Нет, этого я бы запомнила точно. Но таких рядом с Малышевым не водилось.

— Могу я поговорить с Петровой и Смуглиным, которых вы назвали? Они общались с Малышевым, не так ли?

— Да, пожалуйста, они свободные люди, — сказала Яковлева вставая. — Наше с вами время истекло, прошу меня извинить.

Они вышли из переговорной и направились к лифтам. Полина вытянула шею, высматривая кого-то за перегородками опен-спейса.

— Посмотрите в курилке, — сказала она. — Этих «спортсменов» нет на месте.

В курилке было открыто оба окна. Холод морозил лицо, вышвыривая на улицу сигаретный дым. Ирину Петрову и Ивана Смуглина Инга узнала по бейджикам на груди.

Славная офисная традиция носить своё имя, как пионерский галстук.

— Инга Белова, — растянула Инга рот в улыбке, — я журналист. Хотела бы задать вам пару вопросов о Викторе Малышеве с разрешения вашего босса. Пишу статью о самоубийствах.

— А нам-то что? — Ирина стряхнула пепел в жестяной конус урны. — Мы и не знали его особо.

— Полина сказала, вы ходили вместе в спортзал.

Петрова и Смуглин переглянулись и засмеялись. Никто в этом офисе не переживал по поводу смерти Малышева.

— Ходили! — язвительно сказал Иван. — Он купил абонемент, да. Так с ноября по май сходил с нами один раз! Железо тягать — это ж не проституток трахать. Недостаточная почва для крепкой дружбы, правда?

Найти бы девушек, которые были с Малышевым в тот вечер, когда он вскрыл вены. Indiwind писал, их было семь. Поговорить хотя бы с одной из них.

— Иван, а вы случайно не знаете, он пользовался услугами девушек с какого-то одного сайта или каждый раз разными?

— Он сидел рядом со мной. — Ирина дёрнула правым плечом, ответив вместо Ивана. — Халтурил, на сайтах всяких зависал, ну его не любил никто особо, жалко, конечно, что покончил с собой… А то, о чём вы спрашиваете, — не знаю, с одного сайта он их брал или нет, но часто у него было открыто что-то вроде devki.tut.ru. Я не уверена насчет правильного названия, там сайт такой был, знаете, яркий: всё такое розовое и красное, вы если зайдёте, сразу поймёте, что это оно.

— Спасибо. — Инга кивнула. Она показала фотографию Олега.

— Вы никогда не видели этого человека рядом с Малышевым?

Иван нагнулся, чтобы глянуть на экран.

— Неа. — Он поёжился и затянулся.

Ирина взяла телефон из Ингиных рук.

— Я, конечно, не уверена, времени-то много прошло, — начала она, — но, по-моему, Малышев как-то обедал с этим типом в столовке, и у них был серьёзный разговор.

Эта девушка не уверена ни в чём, а заметила гораздо больше остальных.

— Почему вы так решили? — Инге показалось, что у неё сейчас сорвётся голос.

— Они говорили на повышенных тонах, Малышев даже руками махать начал, что было ему несвойственно, — ответила Ирина. — Я поэтому и запомнила: впервые кто-то вывел нашу сонную муху из равновесия, а ведь это даже Яковлевой никогда не удавалось.

* * *

Шумная, запруженная людьми и модными заведениями Мясницкая улица переходила в тихий Орликов переулок. Инга стояла на углу Садового и смотрела на вывеску: салон красоты «Офелия». Нежно-голубое на белом, профиль кудрявой женщины.

Ещё одна самоубийца.

Инга чувствовала, что её мозг отказывается всё это вместить.

Сын Олега покончил с собой, сам Штейн при этом не только фотографировал самоубийц, но и встречался с ними перед их смертью. Неужели именно он уговаривал людей на суицид? Какова была его цель? Заработать денег? Ни в коем случае. Получить власть над человеческим сознанием? Для этого Олег был слишком свободен. Понять поступок сына? Или Олег заразился от него этим мрачным влечением? Что произошло с Лёней Постниковым на самом деле? И что произошло с самим Олегом? Кто такой Павел Трифонов — наследник и Адлера, и Малышева? Мне просто необходим ещё один разговор с Постниковой. Может быть, Ольга, увидев, что за «клиентка» к ней пожаловала, не выгонит меня — не станет устраивать сцен на работе.

Инга перешла дорогу и направилась к салону. Дверь «Офелии» распахнулась и, на ходу надевая кепку, из неё вышел тот самый мужчина с веранды «Кофемафии». Инга отпрянула, шмыгнула в подворотню. Мужчина отошёл от салона на пару шагов, остановился, оглянулся. Инга осторожно выглянула из своего укрытия. Он задумчиво смотрел на вывеску, задрав голову.

Но ведь я его знаю. Мясистый нос, глубоко посаженные водянистые глаза. Я помню его мимику, опущенные вниз уголки губ. Откуда?

— Ещё один самоубийца, — вдруг сказал он вслух. Хмыкнул и закурил, пряча зажигалку от ветра в кулаке. При звуке его голоса Инга вспомнила. Она посмотрела на удаляющуюся спину своего преследователя и сделала несколько шагов в глубь подворотни. Она была одна в старом московском дворике. Посередине давно не крашенной детской площадки скрипела каруселька. Инга села на одно из ободранных сидений. Она устала. Как же она устала. В кармане уже давно вибрировал телефон. Инга заставила себя ответить.

— Встретился я с этим Трифоновым, — без вступлений начал Эдик. — И скажу тебе, это кладезь информации. Хотя пришлось на него поднажать.

— А я только что видела нашего давешнего преследователя, — ответила Инга. — И не поверишь, где: он вышел из салона, в котором работает Постникова! Но главное, Эдик, я вспомнила, где я видела его раньше! Пару месяцев назад на вернисаже с Олегом! Голос, движения, ухмылка — это точно был он. Этот тип был на фуршете, только одетый совершенно по-другому. Около фотографии статуи Ленина, которую арканом стаскивают с постамента, сказал прямо над моим ухом: «Как похоже на самоубийство!» Я запомнила, потому что действительно было похоже: у памятника на шее была петля.

— Так, а что ты сама делаешь рядом с Постниковой?

Инга молчала.

— Можешь не отвечать, я и так понимаю, что, — сказал он наконец. — Ты ещё и одна, правильно?

— У меня тут Костик недалеко для подстраховки.

— Градова, ты хоть понимаешь, в какое опасное дело ты влезла? — зло спросил Эдик.

— Я давным-давно не Градова, — рявкнула Инга. Ей не нравилось, что её отчитывали как подростка. Но в этот момент она именно так себя и чувствовала. — Я очень благодарна тебе за помощь, но не надо пасти меня, ладно?

— Давай я тебе расскажу, если тебе вдруг непонятно, — сказал Эдик, игнорируя её замечание, — про Трифонова. Я выяснил адрес его съёмной квартиры и нагрянул к нему. Тощий. Скользкий. Лет сорок: чёрная водолазка, залысины. Актёр в каком-то провинциальном театре, непризнанный гений. Сначала извивался как уж, потом признался во всём. С год назад его нанял какой-то человек. Попросил, как Трифонов выразился, сыграть роль. С Адлером он познакомился на форуме ВИЧ-инфицированных и прикинулся умирающим от СПИДа гомосексуалистом. Далее всё просто: Адлер, составляя завещание, деньги оставляет ему. Надо только явиться на оглашение, а потом — в банк. Я вытряс из него информацию: сумма была немаленькая, около двадцати миллионов.

— Трифонов также был единственным наследником Малышева.

— Откуда знаешь?

— Была в офисе у Малышева. Там было поменьше — четыре миллиона с копейками.

— Этот червь ничего не сказал мне про Малышева. Он сильно напуган после моего визита и точно побежит к своему хозяину. Единственное — он сказал, что у него нет с ним обратной связи. «Хозяин» всегда связывался с ним сам и каждый раз с новых аккаунтов и адресов. Плату за исполнение «роли» тоже переводил безналом. Я ему не рекомендовал жаловаться. Попугал немного: вдруг его таинственный «хозяин» сочтёт его теперь опасным и решит устранить. Надеюсь, Трифонов задумался над этим.

— Да, я по уши в этом дерьме, но я не могу сидеть на месте.

— Я беспокоюсь за тебя… чтобы ты понимала.

— Я понимаю. Лучше послушай: одна из коллег Малышева видела, как тот обедал с Олегом незадолго до своей смерти. Это точно был он. Она опознала его по фотографии. Эдик, неужели Олег был членом этой банды? Ясно, что они делают это ради денег. Но Олег… поверить не могу. Эдик, зачем? Я знала его всю жизнь. Он не мог… просто не мог.

— Он был настоящим художником, — задумчиво сказал Эдик, — нет ничего сильнее фотографии, сделанной в момент трагедии. Когда это не постановка, не фейк. Я не думаю, что Олег был главарём. Я думаю, его влекла смерть. Вот чем они его заманили. А потом он стал им чем-то опасен, и они помогли ему уйти доступным им способом. К тому же я уверен, что человеком, с которым общался Трифонов, был не Олег. Это был Харон.

Глава 13

За два года до описываемых событий

26.04.

— Никто не заметил, кажется, проскочили. — Харон прислонился к пыльной стене, сорвал бандану, натянутую на нос, закрыл глаза.

— Смотри, в коридоре светится что-то. Охрана?

Хит двигался суетливо и оттого неосторожно.

— Это с улицы, фонарь. — Харон не посмотрел в его сторону. Лицо его смягчилось. — Дыши спокойно, дальше безопасно. Здесь они не проверяют, сами боятся.

— Боятся?

Харон умиротворённо кивнул. Захрустело стекло.

— Чёрт! Колбы какие-то…

— Слишком много тревоги. Это ни к чему, Хит. Не сможешь перейти черту.

Хит отвернулся и замолк.

Харон вытащил телефон и медленно повёл лучом вдоль облупившихся стен. В полосу света попадали предметы: открытая пасть упавшей центрифуги, распухшие порыжевшие тетради на столах, замутненные пробирки, сколотые эмалированные тазы, тряпье, бумажки — всё под слоём ржавой пыли и мелких хлопьев извёстки.

— И что здесь было?

— Бонринский институт экспериментальной ветеринарии.

— Эксперименты над животными ставили?

— Именно. Они тут до сих пор валяются. Их трупы заспиртованные, в банках.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно. Хочешь, покажу?

— Не хочу.

— Что, испугался? Или ты за то, чтоб «ни одно животное не пострадало»?

— Не, противно просто.

— Ты в Кунсткамере когда-нибудь был?

— Давно, ещё в школе, нас в Питер на каникулы возили. А в этом кабинете их нет?

— В этом — нет.

Хит поднял с пола открытку и поднёс к свету: космонавт в красном скафандре везёт ёлку на красной ракете, за ним тревожно-синее небо в звёздной крупе, «СССР» на белом шлеме, «С Новым годом!» по нижнему краю.

Харон усмехнулся:

— Сколько старых домов я облазил, везде нахожу эти вещи: советские открытки, дерматиновые кресла, полосатые матрасы и кастрюли в цветочек. Такой вот культурный слой! От кого-то остались статуи, монеты, копья и украшения, сосуды из-под вина на худой конец. А от нас вот это кондовое барахло.

Хит осмелел и тоже стал шарить фонариком по углам.

— Твою ж мать! Там что-то… — Его телефон звонко брякнулся в эмалированный таз, съехал на дно и уставил глаз фонаря в потолок. Стало светлее.

Из-за кучи книг на столе выглядывало нечто пыльное, зелёное, очень напоминающее раздавленный череп. Большие круглые глаза, гофрированный шланг вместо носа и рта.

— Настоящий пионер всегда готов к команде «Газы!» — Харон изобразил хриплым шёпотом командный голос. — Тебе разве не преподавали гражданскую оборону?

Хит раздражённо смахнул противогаз в угол.

— Ладно, не злись, — Харон перестал улыбаться, — посмотри вокруг и подумай! Что это всё напоминает?

— Без понятия, — буркнул Хит.

— Заброшенное здание похоже на разлагающийся труп. Сначала останавливается кровообращение — обрубаются все коммуникации — ток, вода в трубах. Потом высыхают глаза — бьются стекла в окнах. — Тут он оживился. — Тебя не удивляло? Пока дом живёт, все окна целые. А в заброшенных стёкла бьются почти сразу. На моей улице пятиэтажку выселили, перед сносом ни одного целого не осталось. Как так?

Харон блаженно вздохнул и продолжил:

— Потому что это всё оболочки, понимаешь? Кажется, жизнь такая эфемерная, но именно на ней все держится. Стоит ей покинуть тело — всё тут же разрушается и гниет.

— Как думаешь, их сильно мучили? — вдруг спросил Хит.

— Кого?

— Животных. В этой лаборатории. Облучали? Болезнями заражали?

— Ты можешь не отвлекаться? Сейчас важный этап, между прочим. А ты меня не слушаешь совсем.

— Прости, я думал, мы просто болтаем.

Харон недовольно хмыкнул, стряхнул грязь с кресла, сел. Кивнул головой на соседний стул. Хит брезгливо вытер сиденье рукавом и примостился на краешке. Мелкий ветер шуршал в липах над окном. Далеко гудело шоссе.

— Небытие — это хлам. Мусор, беспорядок, сломанные ненужные вещи, больные тела, которые должны умереть. Вот это и есть состояние вне жизни. Но мы ему не принадлежим. Мы его антагонисты, мы — жизнь. — Харон закурил.

— Как по-твоему, эти люди из секты «Небесные врата»[3], которые массово потравились… они были интуитивно правы?

Харон раздражённо, плевком выпустил дым:

— Что за фигня у тебя сегодня в голове? Ты вообще меня слушаешь?

— Но мне важно узнать! Этот их лидер, как его? Он что-то понял?

— Да чушь это! Эпплуайт был просто чокнутый. Никаким знанием он не обладал и откровений не переживал тоже. Тогда все были помешаны на летающих тарелках, инопланетянах. Вот и придумал пророчество о комете Хейла-Боппа и корабле пришельцев. Какого хрена мы тратим время на эти глупости из интернет-подборок! Я вижу, ты пока не готов.

Харон замолчал, резко встал и пнул битую банку. Где-то залаяла собака. Шорох пробежал по коридору. Хит вздрогнул. Харон заметил и покачал головой.

— Тебе мешает страх, — сказал он строго. — Это инерция тела, инерция небытия. Пойдём, ты должен выполнить третье задание.

* * *

— Подождите!

Постникова изо всех сил рванула полотенце на себя.

— Я знаю, как умер ваш сын! — Инга подалась вперёд, а потом, выпустив ткань из рук, отскочила назад на два шага. Она не ожидала от Ольги такой силы.

— Вон отсюда! — угрожающе шипела та.

У Инги как от пощечин горели щёки. Она сделала ещё одну попытку:

— Я хочу добиться, чтобы люди, причастные к гибели вашего сына, были наказаны!!

— Ни слова о Лёнечке вы от меня не добьетесь. Уходите!

Инга попятилась к выходу, решительно повернулась и вышла. Менеджер на ресепшн крикнула ей в спину:

— Мы внесли ваш телефон в чёрный список! Надь, ты видала, опять к Оле эти поганые журналюги прицепились!

Почему она так упорно сопротивляется? И как стыдно давить на неё. Несчастная женщина.

Она подошла к машине. Костика внутри не было. Инга набрала его номер и попросила отвезти её домой. Он усмехнулся:

— Быстро же ты отстрелялась! Хоть кого-нибудь поймала сегодня? Или Акела снова промахнулся?

— Прекрати, мне не до шуток, — огрызнулась Инга. — Дуй сюда. Холодно стоять.

Костик выплыл из соседнего кафе с довольной ухмылкой, резко сменившейся озабоченностью.

— Что такое? — спросила Инга.

— Да так, — замялся Костик. — Подозрительно как-то. Опять эта серая BMW возле моей красавицы околачивается. Угнать, что ли, хотят — пасут?

Инга взглянула на автомобиль, на который указал Костик, и тихо вслух повторила буквы и цифры его номера.

— Уматываем отсюда! — Она схватила Костика за рукав. — Это машина того типа, который за мной следит.

— Следит? Зачем?

— Не понимаю. Может быть, из-за Штейна. Я видела его на вернисаже полгода назад.

В дороге Инга набрала Кирилла Архарова, лейтенанта полиции, — они познакомились во время «Дела коллекционера» и, несмотря на разногласия, довели его до конца, распутывая клубок обстоятельств с разных сторон. «Я бы взял тебя к себе в опергруппу аналитиком, но начальство не позволит — журналистам к нам дорожка заказана». «Ещё чего! — возмущалась Инга. — Считай, что я отклонила твой назойливый джоб оффер. Будешь моим консультантом».

— Можешь номер пробить?

— Это вместо «здрасьте»? Давно не виделись! Опять в своём репертуаре? — проворчал Архаров.

— Мне очень нужно, — взмолилась она, — кажется, за мной хвост. И уже не первый день.

— Вот те на! — Он развеселился. — И в какое дерьмо ты вляпалась на этот раз?

— Ещё не знаю. Оно само ко мне липнет.

— Не переводи стрелки! — сказал Кирилл строго.

— Послушай, я серьёзно. Я боюсь за дочь, за себя. Мне очень нужна твоя помощь!

— Эх, Белова! Диктуй!

* * *

#5 пробудился

#13 пробудился

Особняк Извекова снесён. От дачи Шварцлебена осталась лишь одна стена. Инга уже во сне видела эти строчки, эти жуткие номера вместо живых людей, эти здания, кладку, арки, сандрики, но никого и ничего не могла спасти.

По списку инвесторов она вышла на некоего Сукотова. Речь его была по-бюрократски обильна и неконкретна, начали со «следовательно», закончили «ввиду обстоятельств». После вопроса о Жербаткине обозлился. Разговор оборвал. С тех пор она не добилась ни одной встречи — видимо, предупредили.

Тем временем гибли барельефы ХIХ века, рассыпались детали узорного паркета. Одинокие резные фасады обрастали дополнительными этажами, покрывались слоями штукатурки до безликой гладкости и становились похожи на голову, с которой сняли скальп и наспех нацепили парик.

В оконных проёмах, как вставные зубы, засияют пластиковые стеклопакеты. Ничего не останется от доходного дома Самойлова. Так же сгинул особняк Аристовых и ещё несколько домов — на Малой Бронной, Смоленке, Солянке. Всем объектам присвоен статус «исторически ценного градоформирующего объекта». Согласно акту историко-культурной экспертизы, здания «утратили внешний вид и внутренний декор» и требовали «восстановления с возможностью современного использования».

Люди же исчезали и вовсе бесследно — со своей такой же уникальной историей: печалями, забавными воспоминаниями, злостью и милосердием, мгновениями счастья или разочарования. Кто-то жил, о чём-то мечтал, кого-то любил — и ушёл под порядковым номером и чужим именем.

Инга чувствовала, что стоит единственным атлантом под тяжестью огромного рассыпающегося мира, который изо всех сил старалась удержать. Поэтому очень кстати пришлись перерыв в череде дождей и давно назначенная вылазка на дачу.

Листья облетали с жалобным хрустом. Крепко сидели только дубовые — коричневые, высохшие, и ольха держалась упрямым жёлтым пятном. Солнце пробивалось на террасу сквозь плотные бордовые заросли дикого винограда. Инга раздвинула его тугие ветви, как занавес, и яркие жёсткие лучи осветили круглый стол — заблестел самовар, золочёные ободки на чашках и яблочное повидло в хрустальной вазочке. Они пробежали по матовым шоколадным половицам и уютно расположились в креслах. Инга, сытая и сонная, легла на диван в их теплый жёлтый кокон.

— Серёженька, — говорила мама неузнаваемо мягко, — яблоки повезём в первую очередь. Повидло и пастилу можно позже забрать — ничего им не сделается. А вот антоновка испортится, заморозки ей полезны, но серьёзный минус она уже не выдержит. Говорят, в этом году зима ранняя будет.

— Хорошо, сначала погрузим яблоки, — соглашался Сергей.

— Там немного осталось, ты не бойся. Спасибо Люсе — столько банок накрутила! Ей бы тоже надо завезти штук пять, а то как-то неудобно.

— Я не боюсь, что вы! И баб-Люсе завезём, как скажете.

— Как же с погодой повезло! Тепло, сухо. Какое позднее бабье лето в этом году!

— Это точно.

— Сколько недель не могли выбраться! Всё дожди, дожди.

— Тори, готовь блюдо! — торжественно объявил отец. Инге нравилось, как он троллит маму, сокращая её имя Виктория до английского прозвища консерваторов. — Скоро новая партия подоспеет! Крылышки с настоящей масалой, приправу Даниил Осипович привёз. Как тогда в Индии, помнишь?

— Шура, ну куда же столько! — засмеялась мать кокетливо. — Я наелась, не могу больше!

— И в меня больше не влезет, — поддакнула Инга.

— Ничего, справимся, — заверил Сергей.

Когда Катя с бабушкой закончили накрывать на стол, Инга уже дремала.

— Не трогайте! — Отец перешёл на шёпот. — Пусть поспит!

«Семейная идиллия. Хотя бы ради этого стоило развестись!» — думала Инга сквозь сон, плотнее запахивая пуховик. Вкусно пах дым, шипели капли мясного жира, падающие на раскалённые угли. Бодро лаял Кефир, неистово исполняя звонкие Катины команды. Где-то на соседней даче настраивали гитару.

«Что же из этого следует? — Следует жить, шить сарафаны и лёгкие платья из ситца», — крутилось у Инги в голове.

Давно не было так спокойно, просто и немного грустно. Вот это и есть моя настоящая жизнь. Я не одинока. Мне нечего жалеть себя. Я не Сухова и уж тем более не Далида. Всё это — далёкий морок. Отринуть, забыть, оставить мёртвым погребать своих мертвецов. Мне нет до этого никакого дела. С меня хватит!

Умиротворение, надёжный уютный союз и шерстяное тепло. Жёлто-оранжевые блики неспешных разговоров, как осенний лес в свете октябрьского солнца. Кружатся медленно в легком смехе.

— Не замёрзнешь? Сквозит. — Голос Сергея был апельсиново-весёлый, как будто из её сна, сюжет которого тут же растаял и забылся, оставив только цвет.

Инга проснулась. Щёки даже слегка припекло на ветреном солнце, а ступни уже коченели. Сергей стоял у шезлонга, Кефир крутился в его ногах.

— Пойдем до речки прогуляемся? Лет пять там не был.

Инга потянулась, провела ладонями по лицу, волосам, встала, хлопнув толстыми подошвами сапог о деревянные доски. Терраса опустела. Стол был прибран, отец уносил в дом остывший самовар.

— Пойдём, — кивнула Инга, зевнув.

Они брели тропинкой через пролесок. Кефир, бодро подскакивая, бежал впереди, разрезая хвостом холодный воздух. Свет розовел, к Инге вернулась тревога.

— Знаешь, я рад, что наконец вырвался и смог побыть с вами. Раньше всё не получалось. Хотел поговорить с тобой в нормальной обстановке, чтобы ты не торопилась никуда, не была занята своими делами, не злилась. Потому что мне нужно, чтобы ты меня поняла.

Он произносил каждую фразу медленно и ласково, но Инга чувствовала под мягкой обивкой слов острый шип.

— Я давно зарёкся от серьёзных отношений. Решил, что ни с кем уже не будет долгой общей истории и такой привязанности, как с тобой. Я не хотел детей от других женщин. Но за последний месяц многое изменилось. Кажется, я снова готов завести семью.

У неё перехватило дыхание, дрожь пробежала по спине.

— Ого! — Инга поперхнулась своим делано весёлым восклицанием и закашлялась. — За последний месяц? Какой ты быстрый! Совсем на тебя не похоже!

— Да, наверное. Но стоило нам пару раз поговорить, и я уже знал, она — мой человек. Страстей я не ищу, ты знаешь, больше всего ценю понимание.

Голос его излучал такой жаркий свет, что у Инги в глазах все померкло. Она ослепла и зацепилась носком за торчавший из земли корень. Сергей удержал её, подхватив за локоть.

— Не ушиблась? — и приобнял своими родными чужими руками. Инга отстранилась, опираясь о стволы и низкие ветки, как о перила.

— Пойдём сядем у нашей ивы, — предложил Сергей.

Инга ощущала холодную тишину реки и сырой запах рогоза, но по-прежнему ничего не видела. Они сели на поваленное дерево. Кефир уткнулся носом в её колени и стал лизать ей пальцы. Она ласково отпихивала его морду.

Ничего, в сущности, не произошло. Мы давно расстались, все чувства в прошлом. Даже смешно! Отчего меня так ослепило? Он, наверное, уже решил, что я дико ревную. Хотя ничего подобного.

— Как ты? Проходит?

— Да, — поспешно кивнула она в противоположную сторону. — Я так за тебя рада!

— Спасибо! Мне это очень важно, потому что теперь я больше всего боюсь потерять связь…

— Ты не потеряешь, поверь!

— Правда? Катя для меня на первом месте, ты же знаешь. К чему я все это веду… Дело в том, что я хотел бы их познакомить. Ты мне поможешь?

— Кого? — Инга начала прозревать, небо над противоположным берегом казалось зелёным.

— Мою Дашу с Катей. Я поэтому так волновался. Катино отношение зависит от того, как ты это воспримешь.

— А вот с этим не надо торопиться, — сказала она резко, не успев сдержать себя. — Ты ещё сам не определился, нечего вовлекать ребёнка, да ещё в таком сложном возрасте!

— Я уже всё решил, — тихо, но твердо сказал он. — Даша через месяц переезжает ко мне. Я хотел всё рассказать Кате до этого момента. Просто поставить её перед фактом будет неправильно.

— Скоро стемнеет, надо ехать.

— Ещё совсем светло. Так что ты скажешь?

— Я уже всё сказала. Тебе я желаю всяческого счастья с этой твоей новой…

— Дашей. А что по поводу Кати?

— Повторяю: пока рано. Ты окончательно определись сначала, нечего её знакомить с каждой твоей девицей!

Инга поднялась. Сергей не стал её удерживать и не отправился следом. Он знал: если настаивать, будет только хуже.

— Я ещё побуду тут, вы пока собирайтесь.

Кефир рванулся за Ингой, радостно обогнал её, но потом понуро затрусил к хозяину.

Инга двигалась почти на ощупь. Небо, облака, листва, ветки, тропинка — она различала их очертания, но ещё не могла сложить в единую картину, соотнести расстояние, ощутить объем и глубину. Кто-то обхватил её плечи и помог идти. Инга узнала горький одеколон и терпкость дорогого табака для курительной трубки.

— Пап! — Инга вздохнула и оперлась на его руку.

— Сильный приступ?

Она кивнула.

— Как ты догадался?

— Не то чтобы предвидел, но подозревал. Кое-что понял по тону Сергея и почувствовал, как это скажется на тебе. Хорошая моя девочка, хочешь, расскажу твою любимую историю про море?

— Спасибо! Пока не так плохо, побережём сильнодействующее лекарство на крайний случай. — Она вымученно улыбнулась. — Сейчас вижу гораздо чётче.

— Осторожней, здесь много корней. Мне иногда кажется, что это дерево отползает к реке. Каждый год оно всё дальше от дороги. Поэтому и корни торчат, будто конечности, с помощью которых оно движется. Знаешь, что-то подобное я видел в Аокигахаре. Там почти все деревья словно блуждают, раскидывая в стороны свои корни, как осьминог — щупальца.

— Тот самый лес самоубийц?

— Почему самоубийц? Там все токийцы гуляют, устраивают пикники. Оттуда можно подняться на Фудзи.

— А ты видел тела?

— Что ты! Они все в глубине леса. Мы не сходили с дорожки. Там всюду предупреждающие таблички, и сами заросли огорожены. Говорят, даже камеры стоят. Углубиться в чащу не даст охрана. Хотя те, кому надо, как-то умудряются ускользнуть.

— Почему они уходят из жизни именно в этом лесу, как думаешь? Мистика места? Природная аномалия?

— Не думаю. Тишина там и правда невероятная, нигде больше такой я не ощущал. Но это всё из-за особенностей рельефа: там множество провалов и пещер, да и сами растения такие густые — все звуки моментально поглощаются. Аномалия с компасом тоже объясняется вполне научно: под лесом залежи железных руд, вот показания и сбиваются.

— Неужели в нём нет ничего особенного?

— Место, конечно, мрачное, глухое, местами непроходимое. В голодные времена японцы оставляли в нём своих престарелых родителей или детей, которых были не в состоянии кормить — в таком дремучем лесу они не могли разыскать дорогу домой.

— Ужас! Хладнокровная азиатская жестокость!

— Не торопись вешать ярлыки. И мы, европейцы, когда-то поступали не лучше. Вспомни сказки про мальчика-с-пальчика или пряничную избушку.

— Получается всё-таки, что история у леса нечистая.

— Тут дело в другом. Все эти суеверия основаны на том же психологическом механизме, что ипохондрия. Стоит человеку прочитать о какой-то болезни, как он тут же начинает ощущать её симптомы. Страдали люди Эдиповым комплексом до того, как его придумал Фрейд? Задумывались о самоубийстве в Аокигахаре, если бы не прослышали о его легенде? Всегда проще свалить вину на мистику, духов, чьё-то влияние, чем признать собственные ошибки и разобраться в причинах своих страшных влечений.

— Значит, ты все-таки признаёшь внешнее воздействие? Чьё-то почти гипнотическое внушение?

— Да, но не в том романтическом смысле, который ты в это вкладываешь. Это не магия, не гипноз, а старая проверенная игра на слабостях. Этим легко манипулировать, чем, собственно, многие и пользуются. Помнишь, как в песне Лисы Алисы и Кота Базилио, которую ты в детстве часто распевала: «На жадину не нужен нож — ему покажешь медный грош и делай с ним что хошь!» Посули страдающему избавление от боли, пообещай бедному богатство, одинокому — любовь, и всё! Человек пойдёт за тобой куда угодно.

Так и есть! Никаких особенных техник Харон не применяет. Он всего лишь играет на людских слабостях. Чем же я выдала себя? Какую слабость позволила ему использовать? Потребность в жалости и страх перед одиночеством — вот что я испытывала весь этот месяц. Тогда у Эдика и теперь с Сергеем. Они отразились даже в переписке Суховой. Этим Харон вовлекает меня в свою игру. Что ж, пора перевести действие на его поле, надо спровоцировать его на ошибку.

— Спасибо, пап! — Инга похлопала его по плечу. Силы вернулись к ней, теперь она ясно видела дорогу.

* * *

— Меня в её честь и назвали, хотя это нехорошая примета. Сейчас особенно много об этом думаю. Страшно. Но не менять же имя в тридцать лет, как считаете?

Племянница Ирины Скворец — пожилой учительницы, которая сожгла себя заживо, говорила торопливо, оглядывалась по сторонам, словно высматривала среди пасущихся на площадке детей своего. Вид у неё был немного неопрятный, модный маникюр только подчеркивал неухоженность обветренных рук.

— Вы не волнуйтесь, успеете забрать сына из сада. У меня всего пара вопросов, — сказала Инга.

— Знаете, как только представлю, что сейчас придётся всё это в подробностях вспоминать! Эти прожжённые следы на траве. И опознание. После всего я просто не выношу запах жареной отбивной. Вообще мясо перестала есть, только в котлетах. Поэтому никому из журналистов я интервью про это не давала. Меня спрашивали для криминальной сводки — всё-таки смерть жуткая, необычная, — я отказывалась.

— Я хотела поговорить с вами совсем о другом.

— Вот и я удивилась. Вам-то к чему об этом писать. Вы же вроде совсем из другой сферы. Кстати, почему вы «QQ» забросили? Я проверяла — уже давно никаких новых статей.

Надо бы создать фешен-блог под своим именем и дать Дэну возможность там развернуться. Вон какой спрос! Постил бы свои мастер-классы и статьи из журналов. Может пригодиться, чтобы завоевать доверие свидетелей.

— Я задумала написать очерк о незаметных, но незаменимых профессионалах. Ведь у Ирины Анатольевны такой стаж работы, столько премий и грамот, звание учителя года Нагатинского района. Она оставила вам какие-нибудь свои записи, дневники? Компьютер, может быть?

— Наверное, что-то и оставляла. Но мне ничего не досталось. Новый жилец сразу после похорон вселился, замки поменял. Компьютер наверняка присвоил, а все её вещи — всё, что там могло быть, давно уж выбросил.

Вселился сразу после похорон, поменял замки — с той же поспешностью, что и Постникова! Какие же они все одинаковые. Но какое право имел арендатор распоряжаться в чужой квартире чужим имуществом?

— Значит, вы сдали тётину квартиру? И как же он без вашего разрешения всё это провернул?

— Не я сдавала, а хозяин квартиры. Вообще-то, это их с дядей Борей квартира была, но после её смерти оказалось, что она давно её кому-то отписала.

— То есть как это? Кому?

— Ну вот так. Даже не спрашивайте. Она кому угодно могла её продать. — Ирина равнодушно развела руками. — Как дядя Боря ушёл, тётя год ходила в полубессознательном состоянии. Я каждый день к ней ездила — накормлю, приберу, переодену, заставлю помыться. Она, по-моему, даже не замечала ничего этого.

В её интонации звучат обида и разочарование. Видимо, на квартиру она всё-таки рассчитывала. Но недовольство скрывает. Зачем?

— Вы не пробовали бороться за квартиру? Вдруг это было мошенничество? В полицию не обращались?

Инга почувствовала, как в кармане завибрировал телефон. Совсем не вовремя. Она сбросила вызов. Ирина насупилась и вдохнула было воздух, чтобы ответить, но поджала губы и продолжила после значительной паузы:

— Послушайте, куда вы клоните? Вы интересовались тётей как почётным педагогом? Так вот об этом и спрашивайте! Зачем вам знать про квартиру?

Агрессивная интонация, красные маячки страха. Она чего-то боится. Хотя своего неудовольствия по поводу квартиры и нового жильца не скрывала. Может быть, ей кто-то угрожал?

— Но ведь это просто вопиющая несправедливость, что у такого уважаемого человека, почётного учителя, мошенники могли отобрать квартиру, воспользовались её горем!

— Да с чего вы взяли? Я ничего такого вам не говорила!

— Но вы ведь сами только что высказали подозрения…

— Ничего я не высказывала! Не надо мне приписывать! Знаю я вас, журналистов, сейчас напишете бог знает что, а потом мне из-за этого… Мне из-за этого неловко будет! Люди прочитают — скажут: во горазда выдумывать! Да и не нужна мне была эта квартира, нам, слава богу, есть где жить! А про её опыт работы и учеников это у бывшего директора спросите, он лучше меня знает.

Закрылась. Как дверь в чулан захлопнула. Я ступила на охраняемую территорию. Она неуклюже распрощалась и пошла прочь, быстро, не оглядываясь.

Инга достала телефон: пропущенный вызов от Кирилла.

— До тебя хрен дозвонишься! — пожаловался он.

— Дела.

— Знаю я твои дела. Смотри. Та машина, о которой ты спрашивала, — служебная, зарегистрирована на компанию «Деловой центр будущего». Распечатку из базы могу кинуть по мылу, если мне зачтётся.

— Ещё как зачтётся! Спасибо!

Агентство! Вот оно! Агентство «Деловой центр будущего». Жербаткин — Щекотко — Харон в одной связке? И кто из них виновен в смерти Щекотко? И как во всём этом замешан Олег?

Глава 14

Инга плотнее запахнула куртку, сунула руки в карманы, поёжилась в предвкушении холода и вышла на веранду. Серые ветки соскребали остатки позднего лета с маленьких — ромбиками и квадратиками — террасных окошек, ветер закидывал в плохо прикрытую дверь жёлтые и коричневые листья с крыльца. Впервые у Архарова на даче они были полтора года назад. Вместе с Олегом.

Инга вдохнула холодный воздух и на мгновение почувствовала терпкий запах «Голуаз». Их курил Штейн. Тогда он с Кириллом только познакомился, шутил и балагурил, на самом деле приглядываясь к Архарову, не зная ещё, насколько ему можно доверять. Что бы они делали без Кирилла в тот раз? А в этот? Теперь «Дело коллекционера» казалось Инге скорее некоей печальной притчей в сравнении с обрывом в страшную бездну, у которого она стояла сейчас совершенно одна. Аромат чёрного табака исчез, как появился, за секунду, остался только холод.

Кирилл шёл к ней по тропинке — он собрал и запер весь инструмент в сарае до будущей весны.

— Пойдём в дом, — сказал он, поравнявшись с верандой. — Не май месяц ни фига!

На кухне Инга села за стол, покрытый клеёнкой, положила папку с материалами расследования по памятникам архитектуры. На плите булькал и хлопал крышкой чайник, Архаров доставал из буфета зефир и сушки.

— Блин, как Олега жалко, — проговорил он тихо, не оборачиваясь, — классный был мужик. Прости, угощать мне особо нечем, жена уж с месяц как закрыла сезон — дом холодный, осенью и зимой они сюда с дочкой не ездят. А я всё никак не мог время найти — доделать тут кое-что по хозяйству. Питаюсь вот из сельпо. Так что, чем богаты, тем и рады.

Пахло свежим чаем, мятой, газовой плитой.

— Я сто лет не ела зефир. — Инга взяла пирожное из коробки и откусила. Обнажился слоёный, шоколадно-белый бок.

— Это по тем перцам, что за тобой следили? — кивнул Кирилл на папку Инги.

— Всё, что удалось собрать нам с Олегом по делам о памятниках, — ответила она. — Последний дом, который был у нас в разработке — Поздняковский переулок, три. 1783 год постройки. Его поставили под снос с последующей реконструкцией. Жильцов выдавили, в пирожковой поджог устроили. При пожаре погиб человек.

Кирилл вопросительно посмотрел на неё.

— Я встречалась с хозяином этой пирожковой. Микаэлян Гурген Айвазович. Быстро открыл кафе в другом месте. Запуган. Сначала всё твердил — мол, бомж забрался, проводку попортил. Потом признался, что в ночь поджога пустил знакомого переночевать.

— Н-да, не повезло человеку. Вот что значит оказаться не в том месте не в то время.

— Не говори. Одно дело подпалить заведение, другое — непреднамеренное убийство. Олег накопал, что за всем этим стоят некто Жербаткин и компания «Деловой центр будущего». Он успел мне рассказать перед тем, как его убили.

Архаров поднял бровь:

— Убили?

Инга постучала ногтем по папке:

— Его и юриста «Делового центра будущего» Аллу Щекотко. А теперь они следят за мной.

Кирилл молча поднялся налить себе ещё чаю.

Резко отвернулся. Лицо потемнело. Молчание и поза отстранения — сочувствие и скепсис. Опять он мне не верит, считает, что выдумала.

— Не утруждай себя, не доказывай мне, что Олег сам повесился, — резко сказала Инга, — пробей Щекотко — она с балкона выбросилась. Тоже как будто суицид.

— Ещё чаю будешь? — спросил Архаров, не оборачиваясь.

Он взял её чашку, долил заварки и воды, сел рядом.

— Рассказывай что знаешь, — сказал Кирилл.

— И Штейн, и Щекотко состояли в группе самоубийц «Чёрные дельфины». — Инга почти шептала. — Это закрытая группа Nасвязи, её не найдёшь простым поиском. Я думаю, что она и «Деловой центр будущего» как-то связаны. Организаторы «Дельфинов» убирают людей, встающих на пути «Делового центра будущего», выдавая это за суицид.

— Не рычи на меня сразу, но я всё-таки спрошу. — Кирилл откинулся на спинку стула. — Олега нашли повешенным. Это раз. Рядом — предсмертная записка. Это два. И ты всё равно думаешь, что его убили из-за вашего расследования по ветхому фонду?

— Записка ничего не значит. Все члены этой группы пишут её в качестве первого задания. Ещё насчёт Олега — я видела результаты вскрытия. У него был высокий уровень алкоголя в крови, а удушение — двойное и разных типов. Предположительно сначала его придушили подушкой, а потом только повесили.

— Это ты сама так в экспертизах наблатыкалась? — спросил Кирилл, раскрывая её папку. — Или наша общая знакомая помогла?

— Меньше знаешь, лучше спишь. — Инга не улыбалась.

— А про задание и записку? — Архаров смотрел ей в глаза и тоже не улыбался.

— Я состою в этой группе под именем Елизаветы Суховой, — сделав вид, что не замечает его взгляда, ответила Инга.

— Твою мать, Белова! — Архаров пристукнул ладонью по столу.

— А ты думал, как? Олега убили, а я буду сидеть сложа руки?

Кирилл, не читая, перелистнул пару документов из папки Инги, потом выпрямился и протянул к ней руку — будто хотел дать щелбан.

— Не, ну точно! В тебя, когда собирали, забыли инстинкт самосохранения ввинтить, ей-богу! Кроме меня, кто-нибудь ещё об этой твоей партизанщине знает?

— Посмотри лучше бумаги. — Инга проигнорировала его выпад. — Достаточно тут для ареста Жербаткина? Я поэтому к тебе приехала. Ты можешь отдать собранные нами материалы юристам в отдел преступлений на почве недвижимости или как он там у вас называется? Взять Жербаткина за убийства мы, конечно, не можем, но я уверена, что у меня достаточно улик против него как против мошенника. А вдруг он сознается? Щекотко, кстати, была его женой.

— Ничего себе, — Кирилл просматривал документы, — то есть у них был семейный бизнес, а потом она ему начала чем-то мешать?

— Я встречалась с её подругой. Она рассказала мне, что у Щекотко был любовник.

— Н-да, мотивов у вашего Жербаткина полно. — Кирилл захлопнул папку и посмотрел на неё. — Наверняка не скажу, но, похоже, для возбуждения дела и ареста тут бумаг достаточно. При грамотном свидетеле пойдёт твой Жербаткин «до восьми» на строгий режим, дела с московским старым фондом всегда громкие — властям выгодно выставить козла на съедение прогрессивной общественности. Чиновников мочить — это сейчас в тренде. Давай так, я отдам документы нашим «экономистам». Жербаткина к концу недели они возьмут. А ты уверена, что с его арестом твои злоключения кончатся?

— Спасибо тебе, — искренне сказала Инга. — Конечно, я не уверена ни в чём. У меня только предположения. Я думаю, что группой самоубийц верховодит не Жербаткин, а другой человек, с которым у него договор. Я не знаю, кто это и как на него выйти.

— Вот тут имею, как говорится, некоторые сомнения.

— Насчёт чего?

— Что твои «Дельфины» и «Деловой центр будущего» связаны. Звучит как из области фантастики.

Экран её телефона загорелся, и Инга хмуро повернула его к Архарову.

— Кто такой Харон? — Кирилл глянул на сообщение.

— Админ суицидной группы. Он пропесочивает меня, думая, что я — Сухова.

— «После ваших ответов на мои вопросы я окончательно убедился, что вы избраны для этого пути, — прочитал Архаров вслух. — Как я уже писал раньше, вы прекрасно справились с первым заданием группы, и теперь пришло время для второго. Оно будет более сложным, потребует гораздо больших усилий, чем написание предсмертной записки…» Белова, ты спятила? Ты написала предсмертную записку?!

— Не я, а Сухова, — парировала Инга. — Это было условием вступления в группу.

— Ты хоть понимаешь… нет, я формально должен удостовериться, что ты в своём уме, хотя ответ знаю — нет, но всё равно задаю вопрос: ты своими руками готовишь нужные им улики. Ты понимаешь, что творишь?

— Я специально изменила почерк.

Кирилл вздохнул:

— Не смеши мои погоны. Любая экспертиза установит твой почерк. Если вообще кто-то будет заморачиваться.

— Это их дополнительная страховка.

— Дополнительная? А какая основная?

— Я подписала договор об оказании психологической помощи. В нём был пункт, что я совершеннолетняя и только я несу ответственность за свои поступки. Как-то так, я не помню точной формулировки.

Кирилл по-прежнему смотрел на неё как на сумасшедшую.

— От имени Суховой подписала, от имени Суховой, не волнуйся. И форма договора у меня есть — если что, будет улика к делу. Читай дальше.

— «В ближайшие дни вы должны пойти на недостроенную высотную парковку в Капотне по адресу:… и посмотреть сверху на мир, который вас недостоин, который вас отринул. На его злую суету и равнодушие. Сделайте это на закате. Вы обязательно должна быть одна. Не торопитесь. Постойте там подольше. Выложите фотографии в группе. Фотографии должны доказывать, что на месте были именно вы. Я буду ждать», — дочитал Кирилл. — Ну ты как хочешь, Белова, а туда я полезу с тобой. Давно не обозревал Капотню с высоты, чтоб её…

* * *

Из семи проституток, бывших с Малышевым в ночь, когда он вскрыл вены (Indiwind достал координаты всех семерых), встретиться согласилась только одна — под ником Линда. На розово-красном сайте висела фотография горячей брюнетки в коротких латексных шортах. Квартира оказалась обычной, безликой, но на свой лад уютной — гостиную и коридор соединяла арка, в комнате — телевизор и большой глубокий диван, старомодный тюль. Икеевская белая кухня, круглый стол, пластмассовые стулья. В спальню они с Эдиком не заходили.

Линда оказалась рыжей и довольно упитанной — ничего общего с брюнеткой на фотографии, которая выставила в камеру свой крепкий блестящий зад. Она провела их на кухню, встала спиной к окну, скрестив руки на груди.

— Так вы насчёт шизанутого чувака, который вскрылся? — подозрительно спросила она. — Я ментам уже всё рассказала.

— Мы его друзья, — сказала Инга, — и хотели бы понять, что на самом деле произошло.

— То и произошло, — буркнула девица, — вены себе порезал.

— Вы, наверно, хорошо помните этот вечер… — вкрадчиво начал Эдик.

— Забудешь, блин, такое, — пробурчала Линда. — Хорошо хоть мы толпой к нему подгребли. Это всегда легче, когда толпой. Страх он со временем притупляется, конечно, но в голове всегда свербит: а вдруг, сука, маньяк! А когда вызов коллективный, есть, конечно, риск, что нарвёшься на субботник, но оно всё равно как-то спокойней, когда девчат много-то.

Она замолчала, уставившись в одну точку под потолком.

Экран телефона, который Инга положила на стол, загорелся: пришла эсэмэс. Эдик перевёл взгляд с него обратно на Линду:

— И вы приехали, — подсказал он, — а клиент в квартире один. И вам полегчало окончательно.

— А то! — согласилась Линда. — Один-то что семерым сделает? А этот друг ваш явно не секс-гигант был… Пардон, если что.

— Всё нормально, продолжайте, — подбодрила её Инга.

— Он нам поляну накрыл, а сам уже весёленький! — Девица даже улыбнулась. — Сначала сказал заголиться всем, ну мы шмотки поскидали, а он нам такой: девчонки, а теперь прошу всех к столу. Жратва шикарная, бухла до жопы… С Ди он сразу отвалил. Но их не так чтобы долго не было. А мы чего, пожрать-то на халяву самое оно! А потом он начал отрубаться, и мы все ему уже как бы по барабану стали. Вообще картина маслом: семь голых девок за столом и мужик в простыне с пустыми глазами. Под метом он был, вот бля буду, под метом! У него настроение скакало, как у бабы в ПМС. Сидел спал и вдруг как вскочит! Я, говорит, пойду в ванную. И меня за плечи взял, крепко так сжал, ко мне потом придёшь, говорит. Ну мы к тому времени уже наелись до горла, развалились на диване. Ксю телик включила. Курорт. Мы не сразу и заметили, что его долго нет. Ди просто в какой-то момент хватилась, что вода давно не льётся. Пошли туда — а там уже капец. Всё красное вокруг, одна башка торчит…

— Линда, вы не заметили ничего странного? — спросила Инга.

— Нас даже менты сразу отпустили! — злобно вскинулась Линда. — В ванной нас не было! Ни одной! Отпечатков не нашли. И он записку оставил слава-те-осподи! Что типа в жизни всем на него срать было, так он хоть умрёт, как этот… партиец, что ли.

— Патриций?

— Ну я и говорю! В окружении красивых женщин после вкусной трапезы, — с трудом вспомнила Линда. — Как-то так.

— Может, ему звонил кто? Или заходил? — уточнила Инга.

— Да не звонил никто, правда, в телефоне он торчал. Это точно. В комп постоянно заглядывал, это помню, — задумчиво согласилась Линда. Она снова говорила безучастно, как кукла, у которой садятся батарейки.

Да она сама накачана!

— Он по виду был задрот полный. Толстый такой, ну сами знаете. Вот у тебя телефон загорелся — я вспомнила — эсэмэска ему пришла — как тебе сейчас — он прочитал, и шлёп-шлёп в ванную. Примерно в три ночи он и вскрылся. И резал как-то непросто, по-научному.

— Продольная — две поперечных? На букву I похоже? — спросил Эдик.

— Типа того. — Она безучастно посмотрела на него.

У Линды в заднем кармане джинсов затренькал телефон. Она не стала отвечать, но глазами показала на дверь:

— Клиенты звонят, вам пора.

* * *

— Кто там тебе всё время пишет? — как бы между делом спросил Эдик, когда они отъезжали от дома Линды.

— А, это Архаров. Пишет, что арестовали того афериста, Жербаткина. И что уже был допрос. Мне нужно позвонить ему, извини.

— Ну, раз нужно… — Эдик смотрел на дорогу.

— Алло, Кирилл, привет! Да, рассказывай!

— Белова! — Голос Архарова в трубке звучал бодро. — Ты себе рисуешь? Прихожу я такой к Голубеву — это наш главный по экономическим — с твоей папочкой. Говорю ему с ходу — Жербаткин. «Так он же у нас!» — это Голубев мне. Я даже папку твою открыть не успел. Представляешь, оказалось, они давно под него копали! У них было достаточно улик, чтобы Жербаткин, Щекотко и Куприянов сели — и надолго, наши их обложили со всех сторон, обстоятельно, не торопясь. Но тут Щекотко с балкона… так сказать, самоустранилась. Голубевцы и забегали — забегаешь тут, когда подозреваемые сигают в вечность, не понеся законной ответственности. Голубев, кстати, сказал, что оперативники ему божились по смерти Щекотко — чистый суицид, записка, все дела… Слушай, а может, всё-таки она знала, что на них вышли, вот и прыгнула? От греха подальше?

— Ну я тебе говорила про записку, их в этой группе заставляют писать сразу, — парировала Инга. — А третий — кто? Куприянов этот?

— Помощник Жербаткина, его правая рука, — сказал Кирилл. — Его взять не удалось. Жербаткин на первом допросе заявил, что тот пропал, он типа и сам не знает, где он. — Голубев говорит, что врёт. А я думаю, это тот самый хмырь, что следил за тобой. Серая BMW была его служебной машиной — это Жербаткин подтвердил. Но главное — твой Микаэлян Куприянова опознал. Это именно он ему угрожал. Так что висит теперь на наших голубцах поджог и непреднамеренное.

— То есть Куприянов всё ещё на свободе…

— Не переживай! Во-первых, теперь он точно ляжет на дно. А на этот случай у нас есть багор — мы его точно выловим. Во-вторых, скорее всего следил он за тобой по приказу босса, босса плотно закрыли, теперь-то зачем ему следить? Жаль, конечно, что не я Жербаткина допрашиваю.

— И мне жаль, — улыбнулась Инга. — Спасибо тебе большое. Видишь, даже и материалы мои не особо пригодились.

— И, Белова, не забудь: полезешь на гаражи, я с тобой.

— Конечно, мы же договорились. С тобой — на край света! Пока! И спасибо тебе ещё раз!

— Только чур близко к краю не подходить! Тебя-то я знаю, а вот твою альтер-эго Сухову — пока не очень. Вдруг она тоже ненормальная!

Инга некоторое время улыбалась. Пока не посмотрела на профиль Эдика: внешне почти ничего не изменилось, только уголки рта зло сползли вниз.

— Представляешь, оказалось, что Жербаткин уже давно в разработке… — начала она осторожно.

— И куда ты со своим полицаем намылилась?

— Успокойся, не на свидание. Кстати, тот мужик, что за нами следил, работал на Жербаткина.

— Его взяли?

— Нет, смылся. Но Архаров найдёт, уверена.

— Меня всегда умиляла твоя вера в людей! — желчно сказал Эдик. — И твоя беспечность! Ну жди, пока тебя спасёт твой мент!

— Эдик, не начинай! Ну ты что сейчас можешь сделать?

— Всё, я понял, — оборвал её Эдик.

Ревнует к каждому столбу. Смех один! Сказать, что Кирилл женат? Но для Эдика это не аргумент. Сказать, что он совершенно не в моём вкусе? Да почему я должна оправдываться в конце-то концов?!

Инга резко отвернулась к боковому окну. Начался дождь. Над Москвой стояла серая, непроглядная мгла. Эдик молча остановил машину у дома Инги. Она наклонилась поцеловать его в щёку, но он отпрянул, скривил брезгливое лицо.

— Пока, созвонимся, — сказала она, выходя из машины. Решила не играть в молчанку: они не сделали друг другу ничего плохого, только эта подростковая глупая ревность. Но Эдик даже головы не повернул и ничего не ответил. Инга хлопнула дверью. Машина в ту же секунду рванула с места.

* * *

Харон не унимался. Каждый день мягко, но настойчиво он укутывал Елизавету-Далиду своими речами, напоминал, что ждёт от неё выполнения второго задания. Инга понимала, что у Indiwind не будет проблем слепить фотографию Суховой на фоне гаража в Капотне, но всё равно боялась, что Харон раскусит подделку. У неё был слишком умный соперник, с которым не стоило играть в игры. За эти дни она пару раз позвонила Эдику — тот не поднял трубку и не перезвонил. Сергей тоже куда-то пропал — наверное, налаживал личную жизнь с новой пассией.

Пойти на недострой она решила в среду. Утром отправила эсэмэс Кириллу. С Архаровым было, конечно, намного спокойнее. Они встретились у метро в пять.

— Я пойду вперёд, а ты за мной, — сказала ему Инга. — И держись подальше — я должна быть как бы одна. Я хоть не называла Харону ни конкретной даты, ни времени, но он всё равно может следить.

— Вот тут поправка. Следят не «на адресе», а на подступах к нему. Если кто за тобой и топчется, то, во-первых, уже, а во-вторых, срисовал, что никакая ты не Сухова, и тебе всё равно хана. — Кирилл спокойно посмотрел на неё. — Так что дудки, идём вместе. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь пихнул тебя с самой верхотуры, мне совсем не улыбается соскребать тебя потом с асфальта.

Недостроенная многоэтажная парковка скелетом древнего звероящера торчала посередине спального района. Они медленно поднимались по пандусу: второй этаж, третий. Стен у парковки не было, ветер продувал её со всех сторон. Вокруг по-домашнему горели окна. Инга шла вверх и думала, что там, в окнах, за шторами, в тёплом свете люстр и абажуров садятся за круглые столы ужинать счастливые семьи — они вместе смеются своим шуткам, у них солидная работа, их прилежно слушаются дети, им неведомо, что такое развод, а их лучшие друзья не висят в петле. Недоступная, неведомая, идеальная жизнь горела в чужих окнах.

На крышу парковки вела железная пожарная лестница.

— Ты первая, я за тобой, — негромко сказал Кирилл. Им обоим было немного не по себе, хотелось говорить шёпотом.

Перекладины лестницы были шершавые, цепляли кожу рук. Инга подтянулась, встала на четвереньки, поднялась на ноги. Она была на крыше. Над домами. Ветер наждачил лицо. К краю было страшно приближаться. Кирилл кряхтя вылез следом.

— Круто быть руфером? — сказал он. — Что ты там должна сделать? Сфоткаться? Доказать, что ты была одна? Подумать о бренности этого мира?

— Об этом я уже подумала, — без улыбки сказала Инга, доставая телефон, — я сделаю вид, мол, не поняла, что нужно было селфи. Сниму только окрестности. И запощу фотку в группу с грустной подписью.

Кирилл осмотрелся: крыша была пуста.

— Вроде никого за нами не было, — сказал он. — Давай иди, выполняй своё второе задание. Я на входе залягу. Но рядом.

Инга остановилась в трёх шагах от края. Она видела землю: малюсенькую детскую площадку, атомы редких прохожих. Нервными мелкими зубьями справа шёл забор. Около него стояли голые деревья — чёрно-белый ноябрь. А поодаль — одиноко возвышался клён, каким-то чудом сохранивший яркую крону.

Прямо как я. В стороне и одна. Никому не нужна. Семью создать — не смогла. Карьера рухнула. Дружить не умею. Штейн умер. Сергей влюблён, это видно, его аж потрясывает. Катьке и той не нужна. Дай ей волю — уйдёт жить к отцу. Я же не слепая. Она мной тяготится, как и мама…

Внизу — смерть, покачивалась и манила. Инга шагнула вперёд. Достала телефон. Сделала несколько снимков. Было слишком темно, вспышка не помогала — по фотографиям вообще невозможно было понять, что она на крыше. Олег бы обязательно что-нибудь придумал. Как он говорил: «Не можешь изменить мир, измени ракурс!» Она подошла к краю ещё поближе, посмотрела вниз. От неожиданного рывка качнулась вперёд.

— Тихо, Белова, тихо! — Архаров крепко держал её сзади за ремень джинсов. — Бросаться с крыши приказа не было!

— Блин, Кирилл, откуда ты взялся? Ты сам меня чуть не уронил! — Инга почувствовала, что вся вспотела, мокрыми были даже ступни в тяжёлых ботинках. — Да никуда я не собиралась прыгать! У Харона такой план, чтобы я по итогу наелась таблеток, а планирование в его суицидальном деле — самое главное. — Инга пыталась шутить, но Кирилл совсем не улыбался.

— Ладно, извини. Заканчивай поскорее со своим Форт-Боярдом. — Он вновь нырнул в темноту на свой пост у люка.

Инга осталась одна. Она вошла в ручные настройки камеры телефона и сделала максимальное ISO. Фотографии получились с крупным зерном, но чёткие и зловещие. Интернет на крыше был хороший, она зашла в «Чёрные дельфины», выбрала нужную иконку. «Загрузить». Снимки улетели моментально. «На крыше холодно и хорошо, — писала Инга. — Тёплый свет окон больше не греет — он не для меня, я не умею жить жизнью порядка и уюта. Земля внизу мягка. Я одна. Я никому не нужна. Как тот клён на краю детской площадки — яркая крона, тонкий ствол. Стоит он, никто его не замечает. Придут рабочие в оранжевых комбинезонах, срубят, выкорчуют пень, посыплют дыру в земле песком, не будет его завтра — никто не заметит».

«Опубликовать».

Фотографии выскочили в «Чёрных дельфинах», она даже залюбовалась: Nасвязи они выглядели ещё лучше, антуражно и как-то уже совсем не по-любительски. То, что показалось ей браком две минуты назад — и темнота, и зерно, и заваленный горизонт, — вдруг наполнилось смыслом и стало маленькой, но картиной. Она помотала ленту группы чуть-чуть вниз и увидела очередной пост Харона:

«#6 (Цветаева) пробудилась. Мы радуемся вместе с её родными».

Желудок скрутило, ноги потяжелели: ещё одна смерть. Ей захотелось завыть. Инга сунула телефон в карман и побежала по крыше к люку, стараясь не кричать. Вокруг были тишина и пустота. Грохотало и колотилось у Инги внутри.

Сильные руки схватили и повалили её на землю. Ладонь закрыла рот и нос. Моментально подступило удушье. «Тихо! Выключи телефон!» Она открыла глаза. Кирилл прижал её к земле. Он смотрел вниз в открытый люк.

— Я напортачил. Мы не одни. Не углядел всё-таки. — Кирилл говорил беззвучно, одними губами. — Ладно, поработаем по первой армейской специальности.

— Не двигаться! — раздалось снизу. — И чтоб я руки видел!

На этаже под ними по полу и стенам ползал луч фонарика. Инга немного вытянула шею и глянула туда же, куда смотрел Кирилл — в люк. В свете фонаря показалась фигура в бронежилете и каске, с автоматом. Вторая фигура, тоже в полной экипировке, не двигалась, удерживая в пятне света четырёх скрючившихся у стены человек.

Глава 15

«Или я — или она», — думала Лика, рассматривая Зою сквозь стекло.

Она пыталась заглянуть в глаза сопернице, но та избегала её, пряталась среди камней. Словно подавала знак: уходи, нам с тобой нечего делить.

«Для кого ты здесь? Для Стаса? Да он уже и думать забыл о тебе. Так, покрасоваться перед друзьями». Глубоко за полночь по пятницам, после сумасшедшей офисной гонки, после клуба и приватных танцев Стас привозил друзей в свою огромную, занимавшую два верхних этажа небоскрёба квартиру. С некоторых пор она была и Ликиным домом тоже. Пили много и много же говорили, смешивали в бурый некрасивый коктейль всё, что находили в баре. Лика пряталась наверху, ожидая, когда муж, обессиленный ночными похождениями, вернётся к ней. Спальня пока ещё оставалась её территорией. Зоя царила в гостиной, молчала, и только следила за гостями своими маленькими немигающими глазками.

«Ты же не против, милая?» — спросил Стас, когда Зоя поселилась с ними. У Лики не хватило духу сказать «нет». Глупая, она даже испытала приступ гордости за мужа. Зоя была одной из его побед, всего лишь одной, после сафари, дайвинга на глубину сорок метров, лыжных трасс. Прикоснуться к ней, понять, каково это — жить с ней бок о бок, преодолеть страх. Преодолеть и забыть, оставив её при себе как доказательство своего безусловного превосходства.

«Я — что, тоже его трофей?» Эта мысль жалила её только в начале их отношений — тогда Лика ещё умела держать осанку, смотреть прямо и без улыбки, уходить по собственному желанию. Приручение шло постепенно. Через год совместной жизни, рассматривая первые морщинки и наматывая на палец тугой тёмный локон, она вглядывалась в зеркало и равнодушно думала: «Трофей, да. Ну и что? Зато красивый, ухоженный, гладенький такой». Потягивалась, варила праздный полуденный кофе и долго смотрела с высоты на бурлящий делами город. Потом уходила в спортзал и там, после тренировки, опять долго рассматривала себя в зеркалах: поворот головы, изгиб бедра, линия плеч. Красота не уходила — она словно бы притуплялась. Ещё не ржавела, но уже была не так остра. Лика комкала полотенце, садилась за руль и мчалась подальше от зеркал.

Когда они со Стасом поженились, Лика приняла решение не сравнивать себя с другими. Будет много случайных, типовых, но она должна оставаться вне типажей, вне моды. А значит, никаких сцен и подозрений она позволить себе не могла. Но эта выдержка стала со временем походить на покорность.

И вот он, первый удар — Зоя.

Притащили огромный стеклянный ящик и поставили прямо в центре гостиной. Ухаживать за Зоей приходил специальный человек, настраивал нужный ей климат. Оставаясь с ней наедине днём, Лика заставляла себя подойти вплотную к стеклу. Где ты, покажись! Но Зоя упорно её избегала и выползала из камней лишь тогда, когда домой возвращался Стас. Он лениво подходил к террариуму, стучал пальцами по стеклу, иногда она снисходила до танца и сворачивалась перед ним в кольца. Лика наблюдала издали и думала, что, наверное, все женщины ведут себя так перед Стасом — показывают свою красоту. Он, несомненно, был любимым клиентом в клубах для мужчин. А сколько ещё их было помимо клубных девочек?

Вскоре возникла и вторая, она оказалась опаснее Зои. Её имени и повадок Лика узнать не успела.

«Нам надо развестись. В ближайшее время. О деньгах не беспокойся, я обеспечу. Подумай пока, где ты будешь жить», — сказал Стас однажды утром, перед уходом в офис. И это был единственный день, когда Зоя выползла из-под камней и спокойно встретила взгляд Лики. Лика в смятении выскочила из квартиры.

Она старалась тянуть время. Сдерживая слёзы, она раз за разом повторяла мужу, что ещё не нашла квартиру, не готова к разводу, приводила нелепые причины, но ни разу не задала ему вопроса напрямую — как это всё случилось? Как ты мог меня разлюбить? Ради кого меня бросаешь? Стас спал теперь внизу, рядом с Зоей, или вообще не приходил домой ночевать. Та днями бродила по городу. У неё не было ни одного близкого друга, который смог бы хотя бы просто побыть с ней.

Она немного успокоилась, только когда появился этот психолог из «Nасвязи». Лика получила приглашение в группу безусловного принятия. Написав несколько приветственных слов в группу, она почти забыла о ней, продолжая бездумно бродить по страницам Интернета, как вдруг получила личное сообщение от психолога. Оно было полно восхищения, тревоги и нежности — она не ожидала такого искреннего участия с его стороны. Даже подумала: «Соблазнить меня, что ли, хочет?» Но тут было другое. Его послания убаюкивали, нежно гладили что-то испуганное в её душе. Они стали переписываться каждый день. Она рассказала ему про Стаса, Зою и со страхом ждала, что он будет заставлять её искать выход. Но нет, он не предлагал решений.

«Вы были рождены, чтобы стать великой, чтобы повелевать мужчинами и повергать их в трепет одним взглядом. Ваша красота — это чистая магия без примеси. Ваша душа — сокровищница удивительных сил. Но в нашем стремительно пустеющем мире что за судьба вам уготована? Быть наложницей самовлюблённого дурака? Он не способен и никогда не был способен оценить вас по достоинству. Нищета духа и полное отсутствие воли — вот беда всех современных мужчин. Я часто думаю о вас, рассматриваю ваши фотографии, пытаюсь представить рядом с вами достойного вас мужчину. В современном мире их нет. Я легко представляю вас рядом с Юлием Цезарем или Марком Антонием. Вы — Клеопатра нашего времени, Клеопатра, опоздавшая родиться на две тысячи лет. О, если бы я мог усыпить вас ещё на тысячу лет, чтобы вы дождались новой расы, которая, несомненно, придёт на смену деградирующему человечеству! Дорогая, прекрасная, драгоценная, моё сердце плачет, когда я думаю о вас и о том, что вас ждёт в этом мире».

Однажды он пропал на несколько дней — Лика бесцельно бродила по квартире, переключала каналы на пульте, наряжалась и делала фотографии в зеркале. Без конца включала и выключала телефон. В конце концов напилась какой-то коричневой дряни из бара и мучилась головной болью целые сутки. Он появился, полный тревоги за неё — был на семинаре в Индии. В качестве подарка привёз запись протяжной мелодии. В тот день она сходила в салон и сделала макияж в стиле Клеопатры, чтобы порадовать учителя.

Он часто просил её присылать селфи. Просил фотографировать ноги, пальцы на ногах, руки, живот. Её новые прически интересовали его. «Зачем всё это?» — спрашивала она. Он не отвечал, потом в приступе волнения признался, что хочет сохранить её красоту хотя бы так, фрагментарно. И опять писал долго и подробно о совершенстве линий, об идеальных пропорциях Древнего Египта и, конечно, о том, как Лика божественно сложена.

Когда он попросил написать прощальную записку, она уже не удивилась. Она была готова на всё — лишь бы он не пропадал больше.

Лика не жалела денег для своего нового учителя — Стас давал ей сейчас даже больше, чем раньше: хотел задобрить, ждал, когда она согласится на развод. С каждым днём она мрачно убеждалась, что учитель прав: её окружал зыбкий морок, лишь по привычке принимаемый ею за реальность. Ненужные условности, которым она столько лет придавала значение, слезали с неё, как змеиная кожа по весне.

Однажды учитель спросил, как она относится к Зое. «Боюсь», — призналась Лика. «Это твоя сестра», — ответил он и опять пропал на несколько дней. Лика перестала спать ночами, выходила на балкон, перегибалась через перила низко-низко, пока не становилось больно рёбрам. В ночном городе на километры вокруг не было никого, никого, только огни и ожидание.

Он появился без приветствия — прислал ей фотографию крупной змеи в траве, Лика от испуга выронила телефон. «И это тоже твоя сестра», — написал он вослед.

«Пришло время. Примирись с сестрой, освободи её — и освободишься сама. Мира за окном нет — это мираж, есть только ты и твой путь к пробуждению. Клеопатра не знала страха — и твой страх — это не более чем твоя детская привычка. Выполни задание: выпусти сестру и выложи ваше совместное фото».

Стас ушёл поздно, около двенадцати дня. Лика не спускалась вниз, пока не услышала, как захлопнулась дверь. Потом быстро оделась — надела платье в пол, шёлковое с декольте, длинные серьги и сделала высокую прическу. Каждый шаг сверяла с инструкцией учителя — чат с ним был всё время открыт на телефоне.

«Нет, пить для храбрости не надо. Ты должна быть в ясном сознании. Открой террариум и жди. Ты прекрасна!»

Как хорошо, что он рядом. У неё сводило судорогой руки и ноги, но это «Ты прекрасна!» в ответ на её фото тут же успокоило. Она быстро отодвинула щеколду нижней маленькой дверцы, открыла её и для верности постучала по стеклу.

Зоя затаилась. Лика ждала, чувствуя, как её решимость отступает. Прошло несколько тягостных минут, может полчаса, но Зоя не торопилась на свободу. Лика не сводила глаз с открытой дверцы. Её била дрожь — она так никогда не выползет! — и она в отчаянии несколько раз ударила по стеклу кулаком изо всех сил. Без толку. На верхнем стекле террариума была ещё одна дверца. Сквозь верхнее отверстие обычно подавали корм — палкой, что ли, попытаться её достать?

«Чёрт, что же делать?» — лихорадочно думала Лика.

Бежать, бежать, бежать — из этой квартиры, от Стаса, от этих попыток преодолеть себя… Нет, остаться! Молниеносная догадка осветила её, словно в голове включили фонарик, — а может, это был сам чёрт, так небрежно вызванный её мыслями?

Лика вышла на кухню, вскипятила чайник и вернулась с ним в гостиную. Зои по-прежнему нигде не было видно. Поспешно, не думая, Лика открыла верхнее отверстие и вылила в террариум кипяток. Пар обжёг ей руку, она отшвырнула чайник.

Ужас парализовал её сразу же. Она увидела, как за запотевшим стеклом заметалось длинное испуганное существо, взъерошило мокрый песок и выскользнуло наружу, на пол, раздуваясь и шипя. От этого ужасающего шипения Лика почувствовала, как каждый волос на её голове впивается в кожу, словно кипяток был вылит на голову ей, а не этой твари.

Бежать!

Она дёрнулась, инстинктивно выставив вперёд руку, пытаясь защититься от броска полутораметровой среднеазиатской кобры.

Лика успела добежать до входной двери. Боли не чувствовала, страх тоже как-то сразу отступил. Захотелось смеяться — испытание пройдено! Где телефон, надо же отправить фото учителю — мелькнула быстрая мысль.

Лика открыла дверь и, пошатываясь, вышла наружу, в подъезд. Наконец-то свободна! Но почему на свободе так тяжело дышать? Она попыталась глубоко вдохнуть, но грудь словно наполнялась застывающим цементом — воздух с трудом проходил сквозь узкую щёлку. Через секунду цемент залил и её. Лишившись воздуха, она вдруг почувствовала, что вот-вот взорвется изнутри от распирающего давления. В голове стало горячо и неподвижно, тело — она не чувствовала пальцев рук и ног, и только глаза ещё видели, сначала ясно, а потом всё туманнее, как по лестнице поднимается служащий клининговой компании.

* * *

— Стоять! — неожиданно крикнул Инге здоровяк в бронежилете и маске. Она подняла руки и замерла.

— Спокойно! Она со мной! — сказал ему Кирилл. Здоровяк глумливо хмыкнул. Инга опустила руки, но осталась на том же месте, лишь прижалась к бетонной стене.

Когда четверых задержанных отволокли в автозак, Кирилл подошёл к Инге и потрепал её по плечу:

— Всё, отомри! Испугалась?

Инга покачала головой.

— Поймали? — спросила с надеждой.

— Ага. Представляешь, накрыли сразу двух дедов морозов с покупателями. При них было граммов триста в запайках! Везёт тебе на всяких барыг! Не зря прогулялись-то!

— Ты все-таки циник!

— Я-то? Ты лучше посмотри на этих, так сказать, твоих новых «единомышленников» — тоже в своём роде самоубийцы, только медленные, без этих интернет-прибабахов и эзотерики. — Кирилл замолчал, зло пнул пустую пивную банку, она долго и гулко падала вниз. — Знаешь, в детстве меня на всё лето в деревню отправляли, к бабке с дедом. У меня друзья там были, гуляли вместе. Потом я в армию, в институт, потом служба. Вернулся туда через несколько лет… а никого из моих нет. Где все, спрашиваю. Как где? Кого не убили, те спились или скололись. Все, представляешь?

Инга поежилась, спросила:

— Никакого Харона, конечно, не было?

— И не пахло.

Инга разочарованно выдохнула, пар изо рта метнулся вниз. Она не надеялась, что всё кончится так быстро. И все же мелькнула в голове отчаянная мысль: «А вдруг мы поймаем его здесь? Сейчас?» Возвращаться в эту страшную группу, к собственным неприятным вопросам и тайнам Олега, знать, что Харон уже готовит следующую жертву к «пробуждению», невыносимо.

— Не волнуйтесь, гражданочка, возьмём и его! — Архаров козырнул, но Инга только слабо улыбнулась в ответ.

— Давай по дороге выпьем где-нибудь? — предложила она. — Хочется водки.

* * *

— Такие тяжбы обычно длятся годами. А тут такая скорость! Нет, дело нечистое!

Мама Олега водила по лицу толстым куском ваты. Вместе с жирным гримом с лица сходили цвет, свежесть и только что отыгранная роль.

— А мы наняли адвоката не из подворотни, а самого Генриха Крамера! — Она погрозила пальцем. — И всё впустую! А ты говоришь — простая косметичка, живёт очень скромно, особых средств нет! Защищала её зачем-то!

Инга никогда не защищала Постникову перед Эммой Эдуардовной, но спорить не стала. Презрительное ударение на слове «косметичка» выдавало унижение, которое пожилая актриса испытывала от поражения — ни за что ей не хотелось проиграть той, кого она помещала на несколько ступеней ниже себя — в театральные цеха и подвалы. Этот снобистский тон мешал Инге сочувствовать матери Олега. «Разве косметичка не имеет права на хорошего адвоката? Разве её права не должны быть в равной степени защищены?» — вертелось у неё на языке, и она еле держала эти вопросы за зубами.

— Во-первых, мы пытались доказать ничтожность завещания, — продолжала Эмма Эдуардовна, — но документ был оформлен и заверен по всем правилам, без единого нарушения и ошибки! Я даже согласилась на то, чтобы признать Олега недееспособным на момент подписания завещания, сама понимаешь… — Она покрутила пальцем у виска: — В силу психического помутнения… Учитывая то, что он решил уйти из жизни! Но моё ходатайство было отклонено. Оказывается, он составил завещание три года назад, ещё в том своём вполне благополучном положении.

Инге стало противно. Официальные формулировки, угловатые казенные штампы, за которыми пряталась Эмма Эдуардовна, не могли скрыть её жестокой прагматичности. Все эти сутяжнические фразы она произносила с той же интонацией, с которой иные заявляют: «Мёртвые срама не имут» или «в войне все средства хороши».

— Потом Генрих Валентинович предложил признать недостойным наследника. Он проработал эту Постникову по всем каналам. На случай, если она совершила что-то противозаконное, была лишена родительских прав или её халатность и иные противоправные действия привели к гибели сына…

— Эмма Эдуардовна! — не сдержалась Инга. Она вспомнила хрупкую молодую женщину в лёгком сарафане на фотографии в «Одноклассниках», самозабвенно обнимающую высокого подростка. — Я верю, что она любила сына. Не думаю, чтобы она плохо о нём заботилась, и это могло привести… Вы не знаете, как он погиб!

Это сорвалось с языка Инги в запальчивости. Но было поздно отступать. Эмма Эдуардовна уже смотрела на неё с немалым изумлением и вызовом.

— Потрудись-ка рассказать! — приказала она обиженно. Она ждала от Инги жаркого сочувствия и гнева по отношению к Постниковой, Инга могла хотя бы просто поддакивать, но возражений Эмма Эдуардовна слышать не желала.

— Он покончил с собой, — тихо сказала Инга. Остановиться бы, перевести разговор на другую тему, но она не смогла: слова вылетели сами.

— О господи! — воскликнула Эмма Эдуардовна. — И его она тоже довела! Не знаю, что она тебе там наплела, раз ты вдруг стала ещё одним её адвокатом, только эта тварь предложила мне компенсацию в размере одной четвёртой от стоимости квартиры! Рыночной стоимости! Она решила откупиться! У неё есть деньги, у неё есть связи в суде! За ней стоят какие-то сильные тёмные личности!

Серое лицо Эммы Эдуардовны пошло пятнами. Инга быстро выдавила таблетку нитроглицерина из блистера на гримировочном столе и подала ей.

— Простите! Простите! — сокрушённо извинялась Инга, лишь бы Эмме Эдуардовне стало легче. — Я сказала лишнее! Я сказала совсем не то, не то…

— Ах, оставь! — застонала Эмма Эдуардовна. — Где моя дочь? Лиза! Лиза!

* * *

Инга вернулась из театра совершенно разбитая. Кашель чесался где-то у основания горла. Знобило, болели суставы, и ужасно мёрзли руки. Её организм не выдержал и устроил забастовку. Она села в кресло, закинула ступни на батарею. Сейчас ещё Катя вернётся от отца — мрачная, раздражительная, мучимая ревностью — эти выходные она провела у Сергея, знакомилась с Дашей.

А смысл со мной советоваться? Поступил по-своему — как всегда!

Инга ненадолго задремала, набираясь сил для тяжёлого разговора с дочерью, но Катя приехала весёлая и какая-то другая. Даже запах от неё исходил непривычный — кухонного чада и клубники.

— Я так рада, что ты дома! — крикнула она с порога. — Чайник поставлю! У меня для тебя на ужин сюрприз!

«Суета сует»! Дочь является к матери с коробкой торта. «Попробуй, как вкусно!» — кричит она, отрезая большой кусок. «Ты была там!» — догадывается Галина Польских. «Я ничего у них не ела!» — оправдывается дочь, тайком ходившая к новой жене отца. Что ж, теперь я в роли той матери.

— Надеюсь, ты хорошо провела время и не задала головной боли отцу. Ты ведь держалась по-взрослому? Не грубила? Не пыталась ей мстить?

— Мам, с чего это я должна ей мстить? — Катина улыбка стала опадать.

— Ну, мало ли. Из-за ревности к отцу.

— Она мне не конкурент!

В ответ на эти слова Инга звучно рассмеялась, вслед за ней неуверенно и Катя. Чайник щёлкнул. Катя выудила из пластикового пакета чужое блюдо, на котором высилась стопка блинов под жирной пищевой плёнкой.

— Ого! — воскликнула Инга. — И откуда это холестериновое богатство?

— Мы с Дашей испекли! — гордо сказала Катя.

— То есть Даша пекла, а ты смотрела?

— Да нет же, мам! Я и тесто мешала, и выливала его на сковородку, и переворачивала, а Даша подсказывала. Можно я в следующую пятницу опять к ним поеду? С ночёвкой?

— Ну, если ты так хочешь… — Инга равнодушно дёрнула плечами.

— Спасибо! Люблю тебя!

Катя положила на тарелку три блина и поставила перед Ингой. Блины были очень вкусными, но насквозь пропитанными маслом, такие Инга позволяла себе редко. Она съела один и отодвинула тарелку.

— Объедение, — похвалила она.

— Возьми ещё! — предложила Катя, просияв.

— Если я буду столько есть на ночь, то в окошко ютьюба не помещусь! — отшутилась Инга и добавила: — А вообще, твой папа, конечно, предпочитает домострой и жену-хозяйку, но ты должна понимать: ты достойна гораздо большего, чем с утра до вечера стоять у плиты и поджидать мужа с работы. Тебе нужно учиться и стать профессионалом, а перекусить можно и в ресторане.

— Мам, при чём тут это? Я просто хотела тебя порадовать! — вспыхнула Катя и выбежала из кухни. Инга осталась за столом одна у горы блинов. В глубине квартиры хлопнула дверь. «Сколько раз я просила её не хлопать дверьми!» — машинально подумала Инга.

* * *

— По «Чёрным дельфинам»… — Архаров изрядно поперчил кусок сала на прямоугольнике бородинского хлеба, — твой Жербаткин… — откусил и начал медленно с удовольствием жевать, — не колется! Они даже и поднадавили на него, но всё без толку.

— То есть ты реально считаешь…

— Что это две разные песенки, да. Самоубийцы — отдельно, домоубийцы — отдельно. — Кирилл старательно сооружал новый бутерброд.

— Сам-то в это веришь? — недоверчиво спросила Инга.

— Приходится! — легко согласился Кирилл. — В жизни и не такие совпадения бывают, Белова! Вон мы с тобой на парковку из-за твоего шизика суицидного полезли, шифровались-страховались как могли, а там облава на наркош. Всякое…

— Подожди! А как же смерть его жены и Олега? Подруга Щекотко намекала, что Жербаткин опасен.

— Опасен-опасен, будь спокойна. Но пока он в КПЗ, за ним и уход, и присмотр…

— А Куприянов? Его нашли? Ты говорил, у вас на него багор есть…

— Я думаю, там очередь была, не мы одни его искали. У «экономистов» есть оперативная запись телефонных разговоров Жербаткина, Куприянова и несчастного пирожкового погорельца. А на ней босс этому носу в кепке угрожал, пока тот про труп сгоревший не проговорился. Вот тут, я думаю, уже испугался наш перец. Так что нет больше Куприянова… С глаз долой из сердца вон. И никто в ментовке не расскажет сухим языком протокола, как пирожковую бензинчиком по приказу Жербаткина поливали и заодно человека безвинного спалили. Но нет куприяновского тела — и дела нет.

— Объясни мне — ведь и поджога достаточно, чтобы Жербаткин сел надолго?

— А то. Непреднамеренное. Доки у нас есть. — Кирилл потянулся за зубочисткой. — А про Щекотко… Как сказал бы старина Фрейд, секс и бизнес — вещи несовместные.

— Какая каша у тебя в голове, Архаров! Это Пушкин!

— Вот я и говорю, если бы Фрейд читал Пушкина, то точно бы сказал… Ладно, не унижай мента интеллектом. Я на самом деле вот о чём: то, что Щекотко трахалась на стороне, Жербаткину было до лампочки — она его в этом смысле давно перестала интересовать. А вот с бизнесом — хуже, её желание уйти вывело его из себя. К делу он относился куда трепетнее, чем к постели, и допустить разрыв отлаженной денежной цепочки не мог. Дальше, согласен, я фантазирую, но близко к тексту. Жербаткин несколько раз пытается поговорить с женой. Но она, видимо, ни в какую, не кричит, не возражает, а просто холодно молчит, как дохлая рыба. От чего Жербаткин, как любой мужик, бесится ещё больше. Для начала он поручает Куприянову следить за ней, чтобы разобраться, что там к чему. Но вот незадача: она перестает выходить из дому. За всё время — в ресторан только дважды. И всё. Но, — Архаров пристально посмотрел на Ингу, — только представь себе, с кем она встречалась?

— Знаю, — помолчав, кивнула Инга, — с Олегом Штейном.

— Блин! Тебя ничем не удивишь! И что я тут распинаюсь?

Инга замялась, вздохнула и призналась:

— Он был модератором «Чёрных дельфинов».

— Твою ж мать! А мне сказать? — Кирилл опять потянулся за салом. — Нет, всё, хватит жрать. Буду просто слушать практически на голодный желудок.

Инга молча взяла кусок чёрного хлеба, аккуратно повторила весь архаровский ритуал с салом и перцем, откусила, прожевала и только потом заговорила:

— Он встречался с людьми перед самоубийствами. Видимо, должен был проводить какой-то финальный разговор… Я сама недавно узнала. И не могла поверить. Это же мой Олег…

— Твой ли? — Архаров с сомнением глядел на неё. — Он предстаёт передо мной, сияя новыми гранями. Что ещё ты знаешь?

— На его фотоаппарате… снимки их всех.

— Кого — всех?

— Всех людей, которые состояли в «Дельфинах» и покончили с жизнью за последний год. Кто с ружьём, кто с ножом для сэппуку…

Кирилл беззвучно выругался.

— Мне нужны техника Олега и эти фотографии. И будь готова, что тебя вызовут свидетелем.

— Короче, — сказал Архаров после тяжёлой паузы, жестом подзывая официанта. — Разберёмся. Я тебе про Жербаткина не дорассказал. После встречи Олега и Щекотко Куприянов следит за Штейном. На месте гибели Щекотко находят её куртку, в кармане — мобильник. Там — «Дельфины» твои. Тогда Жербаткин основательно занялся Олегом, а потом и тобой. Он узнал о вашем расследовании и решил, что твой блог и группа смерти как-то связаны. И если бы мы не опередили Жербаткина, кто знает, какие бы у тебя были проблемы. Так что смотри у меня, Белова. Допрыгаешься. Счёт, пожалуйста, — попросил он подошедшего юношу.

— Я вам Жербаткина, считай, сдала. И это твоя благодарность? Ну да, на хлеб с салом заработала, и на том спасибо.

— Тоже, между прочим! Не каждый день поди выпадает такое гастрономическое счастье! А благодарность моя в том, что тебе разрешено разместить в своём блоге материал по «Деловому центру будущего» на следующей неделе, в четверг. Это на сутки раньше федеральных СМИ, так что на тебя ещё и ссылаться будут. А ты сиди считай линки, лайки. И вот ещё, — Кирилл вытащил из портфеля папку, вполовину тоньше той, которую передала ему сама Инга, — можешь засветить вот эту часть документов. Скажи теперь, есть от меня польза?

«Разрешено!» — Надо же, прямо шуба с барского плеча!

* * *

Со дня смерти Олега трафик блога критически упал. Инга смотрела на вялые цифры заходов, редкие перепосты, коротенькие нитки комментов. Она слишком его запустила, вернуть популярность мог только очень мощный материал — и он у неё был. Теперь важно было сразу задать верное настроение. Наотмашь подавать эту историю ей не хотелось — и так слишком много разрушений. Инга решила взять ностальгическую интонацию: патефонные песни старых московских переулков, тихий уют трехэтажных дореволюционных особняков и размах конструктивизма.

Она уговорила Дэна снять на камеру её стендап у исторических домов, приговорённых к сносу, на фоне строительных площадок, где раньше стояли памятники архитектуры, и возле новых офисов.

Но после первого же дубля стало ясно, что если с камерой на штативе Дэн ещё справлялся, то съёмка в движении была ему противопоказана. Фокус всё время уходил, Инга на самых важных словах вываливалась из кадра, неизвестно откуда в пасмурный день возникал «пересвет», и вся красота проваливалась в белое пятно. К тому же выяснилось, что при съёмке на ходу кадр так раскачивался, что просмотр вызывал симптомы морской болезни.

— Ну, извини! Не в моей власти! — брюзжал Дэн. — У меня совсем другие скилы.

— Нет, это ты извини! Для такой съёмки нужен стедикам, а у нас его нет. Зря я только тебя дёргала.

Но на это Дэн только больше надулся. И в тот день съёмка не состоялась.

В итоге пришлось обратиться к бывшему однокурснику Олега Марату, оператору-сериальщику. Они пересняли стендапы, записали интервью с возмущёнными жителями, пробрались на стройплощадку и в офисы — и в фильм добавились фрагменты с прорабами и охранниками, которые эффектно закрывали объектив своими широкими ладонями. Теперь если камера и качалась, когда оператор лез через забор или убегал от чоповцев, охранявших котлованы, то это было и здорово, и по делу.

Имя Аллы Владимировны Щекотко в расследовании не упоминалось. Инга сказала только о сговоре Жербаткина с агентством, через которое тот получал свой стабильный доход. Она не хотела, чтобы Харон обнаружил даже эту связь между ней и его недавней жертвой. Возможно, так перестраховываться уже не имело никакого смысла — он и так вычислил, кто прячется под профилем Суховой. Но эту мысль Инга всячески гнала от себя, как ребёнок, который крепче закрывает глаза, наивно надеясь, что так его никто не найдёт.

Музыкальным фоном Инга выбрала московский цикл песен Утёсова:

Засыпает Москва, стали синими дали, Ярче светят кремлёвских рубинов лучи

Когда она смонтировала все эпизоды и пересмотрела фильм, он ей самой понравился: от этой доверчивой, хрупкой истории столицы, беззащитной перед властью её новых хозяев, их равнодушием и безвкусием, ей стало и печально, и гадко. Захотелось перебудить весь город, обратить внимание каждого на то тихое, подлое дело, которое проворачивается с их молчаливого согласия.

Инга попала в яблочко. Пятьдесят тысяч просмотров фильм собрал только за первый день, число подписчиков блога стало скачкообразно расти, сетевые активисты тут же уцепились за горячую тему и заполонили Сеть обращениями и петициями по следам её расследования. Подключились и несетевые СМИ, они залпом выдали разоблачительные материалы, где, по сути, просто пересказывали Ингин блог, а её саму даже пригласили на ток-шоу «Политический бункер» на телеканале «Осадки», куда в прямой эфир звонили из мэрии и пытались оправдаться.

Тут же позвонила мама: рассыпалась в комплиментах, благодарила её за гражданскую позицию, за верность демократическим идеалам. Инге казалось, что её хвалят на комсомольском собрании. От некоторых штампов, которыми мама так часто бравировала в политических беседах, Ингу передёргивало, но, несмотря на это, ей было приятно, будто её погладили по голове: «Умница, послушная девочка!»

Конечно, не обошлось без троллей с их ядовитыми комментариями: от длинных реплик про Госдеп и заказуху до совсем беспомощных в духе «самадура».

Через несколько дней бурного медийного хайпа, от которого она уже уставала, Инга получила сообщение от Indiwind — всего одно слово: «Качаешь!» В этой его короткой похвале наконец почувствовалось что-то человеческое.

Но этот успех, отклики, лайки, комментарии, поддержка — всё это было где-то в недосягаемом электронном мире, и от них Инге не было ни тепло, ни холодно. Эти бесчисленные разговоры будто скользили мимо неё, не касались её жизни, не нарушали её одиночества. Она сидела одна перед кучей открытых интернет-страниц, где гудели оцифрованные голоса незнакомых пользователей. Кто из них был реальным человеком? Кто ботом? И кому действительно было хоть какое-то дело до неё?

Раньше, когда был жив Штейн, они отмечали успешное завершение расследования — «закрывали гештальт», как шутил Олег: окончательно отпускали историю, освобождались от груза мыслей и переживаний, с ней связанных. Иногда приглашали тех, кто помогал, чтобы отблагодарить за участие. В этот раз отмечать Инге было не с кем: Архаров занят семейными делами, Дэн завален работой, а Эдик до сих пор на неё обижался и не отвечал на звонки, что особенно её бесило — бросить её в такой момент! Когда она больше всего нуждалась в дружеском плече!

«Как ты?» — вдруг высветилось сообщение в чате.

«Грущу», — чуть было не написала Инга, но вовремя спохватилась и проверила отправителя. К её изумлению, оно пришло от Харона. Она не помнила, чтобы они переходили на «ты». И как он мог так фамильярно говорить с женщиной в возрасте? Ведь Сухова была лет шестидесяти. Хотя сколько лет самому Харону? «Ничего, что я на «ты»? Так я как будто немного ближе. Ведь по большому счёту возраст, социальные роли — это лишь иллюзия, навязанная нам этой жизнью, а близость не определяется ни расстоянием, ни временем.

Ты давно не писала, и я встревожен. Я хотел оградить тебя от поспешных, импульсивных решений. Я должен предупредить тебя, что самоубийство — тупиковый путь».

Это что-то новенькое! Неужели он раскусил, что Сухова — это я, и теперь пытается отговорить от самоубийства? Увидел моё расследование? Понял, что может стать героем моего следующего видео?

«Это неосознанный, истеричный поступок. Он в лучшем случае только вернёт тебя обратно на тот же круг проблем, которые ты не смогла решить. А тебе нужно перейти на новый уровень, начать другую жизнь.

Я чувствую, что ты опасаешься меня. Думаешь, я причиню тебе вред? Не бойся! Не сомневайся! Мне одному не всё равно, что с тобой происходит. Но я не могу тебе помочь. Это можешь сделать только ты сама. Ты одна можешь вывести себя из этого состояния».

Он отказывается от ответственности. Хочет представить всё так, будто его жертвы сами решали, как им поступать?

«Я только проводник, помощник на пути. Доверься своим чувствам — они не лгут: человек странное существо — он вечно одинок, нуждается во внимании и при этом не желает дарить своё внимание в ответ. Он испорчен, развращён этим миром, в который попал случайно, как птица в ловушку. Но птица была создана для неба, а не для клетки. И человек предназначен для лучшей жизни. Тебе дано её постичь».

Нужно было что-то ответить. Инга подумала немного и написала: «Какие точные слова! Да, этот мир такой! В нём все несчастны. Я хотела бы оказаться в этой лучшей жизни. Но как?»

Харон вышел из Сети.

Сорвался с крючка! Написал это длинное послание, чтобы обезопасить себя, и теперь заляжет на дно. Возможно, в скором времени он удалит меня из группы, тогда не останется ни одной зацепки, и новые жертвы будут гибнуть, оставляя ему наследство. Где я ошиблась? Чем выдала себя? Или вычислить меня не составляло труда — нужно было просто пойти по следам Штейна? Наверное, следовало сразу передать дело Кириллу и не лезть в него самой.

Экран телефона снова загорелся. Инга с надеждой взглянула на него, ожидая увидеть сообщение от Харона — кто бы мог подумать? — но писал Indiwind:

Indiwind

Подключён(-а)

— ответ из госреестра.

И ссылка. Инга открыла.

«В списке лиц получивший лицензию на осуществление частной медицинской практики Харитонов не значится. Диплом за указанным номером в архивах высших медицинских учебных заведений отсутствует».

Инга швырнула телефон. Документы фальшивые, имя выдуманное — Харон ускользнул от неё. Она какое-то время в ступоре смотрела за окно, как густеет серое небо, наливаясь чернилами, вздохнула и полезла за телефоном, который улетел за диван.

Экран треснул, она сдула с него пыль и стала набирать сообщение для Indiwind, ощущая пальцами острую линию раскола.

Инга

подключён(-а):

Кажется, Харон вычислил меня по аккаунту Суховой

Indiwind

подключён(-а):

возможность исключена атак на профиль не зарегистрировано попыток взлома нет

Инга немного успокоилась.

Что ж, продолжим держаться за соломинку. Ничего другого не остаётся.

Глава 16

— А что, Черёмушки тоже играют? — спросила Вера, девушка с короткой стрижкой и неприятным выражением лица — будто ей под нос сунули куриный помет. Она сидела на переднем сиденье рядом с Фростом, ухватившись за потолочную ручку.

Фрост молча кивнул: он на скорости выруливал на трассу. Штаб только что расшифровал координаты следующей локации — недостроенная высотка в Черёмушках, а они весь четвёртый уровень простояли в резерве на Таганке.

Катя ёрзала на сиденье. С двух сторон она была зажата рослыми парнями — Танком и Химиком — оба в камуфляже и кирзачах — накачанные, серьёзные до угрюмости, они разговаривали исключительно матом.

— В условиях игры было, блядь, — сказал Танк. Челюстями он делал такие движения, будто хотел сплюнуть. — Читать надо было внимательно.

— Да мне-то всё равно. — Вера смерила его презрительным взглядом. — Ехать далеко. Хочется успеть. Код найти.

— Да уж, — буркнул Химик, — заебался я стоять на месте. Играем же, чтоб бегать, блядь. А тут как последний хуесос ждёшь.

У Кати были смешанные чувства насчёт игры. Началась она здорово. Бэк перед началом выдал участникам рации. Всем действительно надо было нацепить парики, надеть поверх верхней одежды лифчики и бегать по Новому Арбату в поисках агента. Прохожие реагировали на них по-разному, но в основном дружелюбно. Многие понимали, что это какая-то игра. Некоторые даже интересовались, и тогда Катя радостно кричала: «Территория Икс!» Ей нравилось чувствовать себя частью команды. Агента нашла и вызнала у него кодовое слово Вера — как раз тогда у неё появилось надменное выражение лица. Это называлось «снять код». Агентом оказалась девушка с ангельскими крыльями, как у Джульетты в фильме, надетыми поверх зимней парки. Сказать надо было фразу: «Чума на оба ваших дома!» — на что та отвечала: «Терпите до 2024!». Слово начиналось на «тер», значит, код. Вера «сняла» его одним из первых, «Маклауды» благодаря ей сразу вышли на второе место, чем она чрезвычайно гордилась.

Носиться по Арбату было круто. Но второй уровень в заброшенном доме с кривой надписью над подъездом «нет повести печальнее на свете…» — «забросе», как называли его члены команды — Кате не понравился. Сначала она бегала, как все. Потом устало ходила по комнатам, чувствуя себя ненужной и боясь, что Фрост забудет про неё. Фонарик елозил по обоям, которые клочьями свисали со стен, по кучам какого-то тряпья в углах. Воняло сыростью и дерьмом. Она поняла, почему в списке необходимых вещей были резиновые сапоги: тут была такая грязь, что её розовые с божьими коровками сапожки совсем сюда не вписывались — нужно было что-то посерьёзнее, военное или рыбацкое. «Маклауды» искали код долго — она видела, как одна за другой с локации уезжают другие команды. Это означало, что их команда давно не на втором месте. Рация зло материлась. Наконец она услышала голос Фроста: «Снимаемся!» — и бросилась к двери, чтобы успеть добежать до машины.

Экипаж уже ждал её. Танк злобно смотрел из-под нависших бровей.

— Я не мог уехать без неё, — сказал ему Фрост. Когда сели в машину, добавил: — В следующий раз шевелись быстрее.

Катя пристыжённо кивнула.

— Кто снял код? — спросила Вера.

— Я! — гавкнул Химик.

— И где он был? — поинтересовался Танк, перегнувшись через Катю.

— На балке, на втором этаже, сверху, «тернистость».

— Круто! — похвалила его Вера.

Катя почти сразу пожалела, что их с Аней посадили в разные машины. Не надо было променивать подругу на Фроста — с Аней она бы не чувствовала себя такой одинокой, не боялась бы остаться одна в каком-нибудь «забросе». В команде она была самой младшей и отчаянно боялась сморозить какую-нибудь глупость.

Третий уровень оказался в екатерининском парке. Ворота уже были закрыты — пришлось перелезать через высокую ограду. По облетевшим деревьям носились лучи фонарей. Где-то в кустах тихо звучал голос Тома Йорка — стрекотуха Radiohead к «Ромео + Джульетта». «Маклауды» ринулись туда. Другие команды уже обыскивали детскую площадку, посередине которой, на скамейке, сидел человек с ай подом — организатор. Он подсказок не давал, на все вопросы отвечал: «Ищите».

Катя полезла на высокую горку в виде избушки на курьих ножках. Она думала про заброшенный дом. Может быть, когда-то там было уютно и в углу вместо кучи тряпья стоял торшер, а под ним — кресло, в котором какая-нибудь девушка любила читать, подобрав под себя ноги. Может быть, обои, клочьями свисавшие со стен, были в своё время новинкой, писком моды, или, как дед рассказывал — дефицитным товаром, и, чтобы получить десять рулонов, глава семейства стоял в очереди в хозяйственный с пяти утра.

Погруженная в эти мысли, она без особой надежды что-то найти водила фонариком по внутренней поверхности крыши жилища Бабы-яги, как вдруг увидела мелко написанное чёрным фломастером слово «терка». Она тут же убрала с него луч фонаря. Solo много раз объяснял: главное, нашла код — не пилась. Если будешь любоваться находкой в свете фонаря, припрыгивая рядом от эйфории, другие команды быстро поймут, где код, и тоже «снимут» его — это самая распространённая ошибка новичков. Катя вышла из избушки, осторожно спустилась по ступенькам вниз, отошла к краю детской площадки и написала Solo:

Kate

подключён(а):

полевой код третьего уровня: «терка»

Он ответил мгновенно.

Solo

подключён(а):

принято

И тут же заплеталась рация голосом Бэк: «Сливаемся!»

Они выиграли время, снова были вторыми, и члены Катин ого экипажа посмотрели на неё по-другому. Она поняла, почему Вера так изменилась после первого уровня — находить код было чертовски приятно. Грудь распирало от гордости. Она оказалась умнее Фроста и Танка, которые пока ничего не нашли.

На четвёртый уровень их поставили в резерв. Бэк приказал Фросту встать у круглосуточного «Македонский» со словами: «Дайте поиграть другим». Танк с Фростом вышли покурить. Стоило признать: последний не обращал на неё никакого внимания. От скуки Катя переписывалась с Solo.

Kate

подключён(а):

я молодец?

Solo

подключён(а):

неплохо для первой игры

Kate:

Не все новички сразу находят код, ведь правда? Скажи мне, скажи!

Solo:

так

Kate:

Слушай, я кстати давно тебя хотела спросить: у тебя ник Solo — это от фамилии? Или потому что ты такой индивидуалист весь из себя?

Он какое-то время не отвечал. Потом пришло сообщение:

Solo:

решал штабное задание

и то и то. я индивид. предпочитаю работать один

Kate:

Один как ветер в поле?

Но Solo вышел из Сети. За час простоя они успели поесть, поссориться, замерзнуть и поэтому были очень рады новому заданию: Черёмушки!

Добрались быстро. Solo был прав: Фрост оказался отменным водителем. Припарковались около своих: два экипажа «Маклауды» — Лысого и Шины — уже были на месте, обыскивали недострой.

— Танк, Химик, Вера, идите на верхние этажи, — командовал Фрост. — Мы с Катей обыскиваем первый. Готова?

Катя надела налобный фонарь, смешно торчавший поверх шапки, и кивнула. Фрост наклонился к ней и включил его:

— Бегом!

Площадь здания была огромной, и как здесь найти код? Катя первое время шла за Фростом. Но он повернулся и шепнул:

— Разделимся! — И Катя свернула направо в первый же коридор.

В неострое было не так тоскливо — просто бетонные стены, дыры кое-где. В отличие от «заброса», лучшие времена которого были в прошлом, этот дом представлял собой несбывшееся счастливое будущее. Он должен был стать домом для сотен людей, но не стал. Два предыдущих кода были написаны под потолком, и поэтому Катя светила фонариком вверх.

Сначала ей показалось, что она наступила на матрас или на толстый ковёр. Сразу мелькнула мысль, что здесь ночуют бомжи, спасаясь от холодной осени. Она посветила вниз и увидела ногу. Отступила. Постояла в темноте, слушая своё громкое дыхание. Приблизилась к человеку, лежащему на полу. Вдруг это организатор «Территории Икс»? Изображает убитого Кобальта, например. Его надо потормошить, и он сообщит код.

— Эй. — Катя коснулась плеча. Человек лежал лицом вниз. Плечо было пугающе холодным. Как будто под курткой — ледник.

— Эй! С вами всё в порядке? — трясясь всем телом, спросила она.

— Что тут? — за спиной вырос Фрост. Луч его фонаря бегал по лежащему: — Вот же рань!

— Перевернём? — спросила Катя. Вдвоём они навалились на тяжёлое тело, перевернули его на спину.

Катя не сдержала крика: вместо лица была жуткая вмятина.

— Блядь, тут кровищи до хрена! — в панике заорал Фрост, поскользнувшись на заледеневшей луже крови.

Катя набирала мамин номер.

* * *

Инга выскочила на улицу в чём была, начала истерически ловить такси. Безрезультатно. Вспомнила про приложение в телефоне. Машина пришла через три минуты.

Она ничего не понимала: почему Катя в Черёмушках? Она должна быть у Сергея. Инга набрала номер.

— Три часа ночи! Что случилось?

— Почему Катя не у тебя? — набросилась она на него. — Почему она где-то в Черёмушках, в каком-то заброшенном доме?

— Подожди-подожди. Я на дежурстве. Что с Катей?

— Как на дежурстве?!? Она сказала мне, что…

— Что? Инга, что?

Вот дура. Надо было позвонить! Проверить, что она у Серёжки!

— Она должна быть у тебя!

— О чём ты? Нет конечно. Более того, она знала, что я сегодня дежурю, мы говорили об этом.

— Серёж, она наврала мне! Месяц назад она отпрашивалась на какой-то квест. Не в закрытой комнате, а игра по всей Москве среди ночи. Её друг позвал. Я запретила.

— Я даже не слышал о таком…

— Она позвонила только что. Серёж. Катя нашла труп.

Сергей молчал несколько секунд, потом сказал:

— Скинь адрес. Выезжаю.

Следующим, кому она позвонила, был Архаров.

* * *

По недостроенному зданию ползали разноцветные огни от полицейских машин. Труп, помещённый в чёрный мешок, уже загрузили. Катя стояла рядом с полицейским и что-то ему рассказывала. Инга бросилась к ней и крепко сжала. Потом обеими руками схватила лицо дочери и поцеловала в лоб и в нос.

— С тобой всё в порядке?

Катя кивнула.

— Кирилл вызвал полицию, — тихо сказала она. — Говорят, что мужчина упал с высоты. Наверное, с тринадцатого этажа — там большая дыра в полу как раз над тем местом, где я его нашла.

— Сержант Правки, — представился подошедший полицейский. — Что ж это вы, мамочка! Дочь несовершеннолетняя, а вы её так просто отпускаете на какие-то ночные игры?

Инга промолчала.

— Ты одна тут… играла? — спросила она у дочери.

— Нет, все уехали, там же на время игра, — виновато сказала Катя и вдруг заплакала.

Злость, которая пришла на смену страху, уступила место жалости.

Она хотела казаться взрослой, стать частью этой компании. А они её тут бросили одну, такую маленькую и беззащитную, с трупом, потому что испугались проблем и полиции. Игра им важнее! Сволочи! И что это за друг такой, который позвал и испарился?

— Катя! — К ним бежал Сергей.

Катя, продолжая плакать, уткнулась отцу в куртку.

— Извините меня, — услышала Инга сквозь рыдания. — Извините, пожалуйста.

— Ну ладно, ладно. — Сергей гладил Катю по спине. — Пойдём ко мне в машину, дома поговорим.

— Труп как-то связан с игрой, в которую играла моя дочь? — Инга смотрела на Правки на.

— Нет, — отрицательно помотал головой тот. — Не меньше недели тут лежит. Самоубийца, судя по всему. Протокол подпишите за дочку.

Он протянул ей заполненный бланк.

* * *

Инга старалась не сорваться всю дорогу домой. Катя плакала, просила прощения, клялась и божилась, что больше так не будет. У неё был шок — бесполезно ругать, она и так всё поняла.

— Что за друг тебя позвал играть в эту «Территорию»? — спросила Инга, пока Сергей молча вёл машину.

— Дима Сологуб, я рассказывала тебе. — Катя вытирала лицо тыльной стороной ладони. — Он у нас в классе по индивидуальной программе учился.

— Да, что-то такое припоминаю, — задумчиво сказала Инга. — Что ж он бросил тебя там одну, твой друг Дима Сологуб?

— Он не бросал! — горячо возразила Катя, всхлипнув. — Там команда делится на тех, кто в городе играет, и на тех, кто из дома всякие головоломки решает… Он дома сидит. Он, наоборот, единственный меня поддерживал, пока я полицию ждала!

— Дома сидит? Конечно, из тёплого уютного дома легко поддерживать девочку, которая ночью нашла на заброшенной стройке труп! — Инга заводилась помимо воли.

— Девочки, давайте доедем до дома, ляжем спать, а потом поговорим, — тихо сказал Сергей. — Утро вечера мудренее, правда?

Инга молчала.

— Правда? — громче повторил Сергей.

Она нехотя кивнула. Вскоре Катя перестала всхлипывать, заснула. Когда подъехали к дому, Сергей взял её на руки и отнёс наверх.

— Спасибо тебе, — сказала Инга, закрывая за ним дверь — Сергею надо было возвращаться на дежурство.

— Полегче с ней, — улыбнулся он, заходя в лифт.

* * *

На ноутбуке висело сообщение от Харона.

«Ты видела суету с высоты, — писал он, — прочитав подпись к твоим фотографиям, я понял, что ты чётко следовала моим инструкциям. Ты идёшь по выбранному мной пути без осечек, ты мне полностью доверилась, и я это очень ценю. У меня ещё не было человека, который бы слушал меня так тщательно, что всё больше и больше убеждает меня в том, что наша связь — особенная, уникальная».

Инга смотрела на окошко мессенджера. Возле имени Харонa прыгали три точки. Она ждала, что же он напишет. И вдруг поняла: ей нужен не новый поворот в расследовании, а утешение. Среди людей, которые казались ей такими дорогими и близкими, — Катя, Олег, Сергей, Эдик, — Харон, этот таинственный шарлатан из Интернета, — писал, что чувствует с ней особенную связь и понимает её. Как ужасно. Как иронично.

Новое сообщение не приходило. Инга поняла, что Харон отвлёкся на группу, и залезла туда. Так и есть: в «Чёрных дельфинах» висел его новый пост.

«#27 (Клеопатра) пробудилась. Поднимите бокал за неё сегодня вечером».

Инга закрыла глаза.

Ещё одна жизнь. Харон убил женщину. Но Харон ли? Или равнодушие людей вокруг? А Харон только выбирает время, место и способ. Он делает из смерти красивый спектакль. Наполняет их последний шаг смыслом. Приближает простых людей к великим личностям. Для кого-то это, может быть, и глупо звучит, но им — подопечным Харонa — наверняка это нужно.

Инга взяла чашку со стола и беззвучно подняла её, как бокал: «За Клеопатру!»

Клеопатра после смерти Антонио несколько месяцев жила под домашним арестом. Октава убеждал её отречься от престола, угрожал, что иначе казнит детей. Царица приказала принести корзину с фруктами, в которых пряталась змея. Она опустила туда руку и умерла от укуса, послав записку Октаву: «Хочу, чтобы меня похоронили рядом с Антонием». Это известная история, и детей он потом всё же казнил, правда, по-моему, не всех… Интересно, где сегодняшняя Клеопатра достала гадюку в полу зимней Москве?

На секунду ей показалось, что по тёмному окну с внешней стороны дома ползёт огромный розовый осьминог, присасываясь к стеклу своими пупырчатыми щупальцами. Она проморгал ась, чтобы прогнать видение, и, не смотря в окно, встала, прошла в ванную и умылась. Вернулась в комнату: только темень да ночной трепет деревьев.

А под каким ником у Харона «пробудится» тот, кого нашла Катя?

Пляшущие точки в чате превратились в новое сообщение: «Ты готова к следующему заданию. Ты уже понимаешь, что избыточность этого мира чужда тебе. Я помогу посмотреть вокруг: люди проводят жизнь на ненавистных им работах, зарабатывают деньги для того, чтобы купить вещи, которые потом отправят на помойки; чтобы съездить в отпуск, про который они забудут; чтобы переедать, пить, сидеть на игле или же наркоманить компьютерными играми; чтобы бездумно полировать свой зад в спортзалах; чтобы вступить в брак, потому что «так надо»; чтобы терпеть друг друга из страха одиночества; чтобы родить никому не нужных детей. Люди жестоки, равнодушны, неблагодарны. Люди — это суета и потребительский ад».

У Инги даже зубы заболели. «Господи, как он прав», — еле слышно простонала она.

«Очищение начинается с тишины, — продолжал Харон. — Только избавившись от суеты, только остановившись, сев и прислушавшись к себе, мы сможем услышать, как поёт трава, как сползает по стеклу капля дождя, как скрипит старое кресло, сколько музыки и поэзии в звуке закипающего чайника. Я даю тебе третье задание. Я уверен, ты к нему готова: ты должна выслать мне (не выложить в группу, а прислать лично мне) сан трудовой книжки с записью об увольнении; с сегодняшнего дня ты должна перестать общаться с близкими, начать прислушиваться к себе и изучать себя».

Инга написала ответ, почти не задумываясь: «Хорошо. Я всё сделаю. Ты во всём прав. Подняла бокал за Клеопатру».

«Она была хорошим человеком, поэтому получила дар найти выход», — ответил Харон.

* * *

Утром её разбудила Люся.

— Есть кто дома? — громогласно спросила Балясина, открыв дверь своим ключом.

Инга вышла из комнаты в халате.

— Здравствуйте, — негромко сказал гнущийся за спиной матери Гриша. Он высился за баб-Люсей большим тёмным айсбергом в чёрном пуховике и смешной спортивной шапочке с надписью «OBEY».

— Привет. — Инга хмуро прошла на кухню.

— Катю не будите, — сказала она. — В её комнате убирать не надо. Она вчера поздно легла.

— Я пришёл посмотреть мебель, мама сказала, вам нужно кое-что отреставрировать, — услышала она Гриши голос из коридора.

— Да, Гриша, помню. Попей пока чаю с блинами. Баб-Люся разогрей ему. Они в холодильнике.

— Отродясь не видела в этом доме блины! — удивилась баб-Люся. — Выходит, протёртую землянику с сахаром я к месту принесла.

Она со всем своим уборочным инструментарием прошагала в кухню и водрузила на стол три разновеликие банки: огурцы маринованные «Дядя Петя», хрен «Столичный» и «помидоры в собственном соку «Томатики». Во всех трёх, несмотря на этикетки, было любимое Ингино варенье.

— Спасибо, — сказала она, — ты знаешь, как я его люблю.

Аппетита не было совсем.

— Жирненькие. — Баб-Люся смотрела на горку блинов. — Ингуш, как будто прям не ты делала!

— А это и не я делала. Это Серёжина новая подруга.

— Ничего себе новости. — Мясистый баб-Люсин нос заходил туда-сюда от любопытства. — И давно это он семью вторую завёл?

— Ничего он пока не завёл. — Инга разозлилась. — Просто живёт там с какой-то… Дашей. Я её не видела даже.

— Не видела, а блины ешь? — театрально удивилась баб-Люся. — Высокие отношения, ничего не скажешь!

Инга поняла, что вот-вот сорвётся на Люсю:

— Угощайтесь, — и ушла в душ.

Первое, что Инга услышала, выключив воду, — распекающий тон Балясиной. Она что-то безостановочно долдонила сыну. «Парня надо спасать», — подумала Инга и быстро оделась.

— Какие же вкусные блины, Ингуша, — расплылась баб-Люся в довольной улыбке, увидев её в коридоре. — Вот, говорю Гришке, вот так надо было жену себе искать, пробы ей устраивать, так сказать тест-драйв, умеет ли, может ли… чтобы мать потом носки за неё не стирала…

— Гриш, пойдём я тебе стул покажу, — предложила Инга. — А буфет — вторым номером, там работы меньше, потом с ним разберёмся.

— Ох, а мне убираться же ж надо, — спохватилась баб-Люся. — Хорошо, когда каждый занимается своим делом, правда? — и подмигнула сыну. Тот вымученно улыбнулся.

— Стул еле дышит, Инга Александровна, — сказал Гриша, осмотрев рассохшиеся перекладины и потрескавшиеся ножки. — Легче, конечно, новый купить.

— Это семейная реликвия, — объяснила Инга, — отцу от деда моего достался. Мы его бережём и передаём из поколения в поколение. Как обручальные кольца в некоторых семьях.

— Ну тогда я заберу его себе в мастерскую, — решил Гриша. — Тысяч двадцать будет стоить, ничего?

— Дороговато что-то, нет?

— Я Олегу стол за двадцать пять делал. — Гриша насупился. — Как там, кстати? Что следствие?

— Да какое следствие! Полиция считает, что это было самоубийство, дело закрыто, всё, ничего больше они не будут! Давай на пятнадцати сговоримся? — предложила Инга. — Только ты уж его отреставрируй по чести, ладно?

— Как новенький будет! — радостно заверил её Гриша. По его скулам расплывались пятна румянца цвета земляничного варенья. — Пойдёмте буфет посмотрим. Мама, я слышу, в вашу спальню переместилась.

У Инги завибрировал телефон.

— Гриш, ты иди пока без меня. — Она кивнула.

— Белова, — голос Архарова звучал серьёзно и взволнованно, — труп, который нашла твоя дочь, опознан. Я только что получил отчёт.

— Продолжай. — Инга подобралась.

— Это Куприянов Роман Валерьевич.

— Инга, ты слышишь меня? Он разбился — упал с высоты и пролежал там больше недели, пока Катя его не обнаружила. Твоя дочь…

— Кирилл, ты думаешь, это как-то связано со мной? Но кто мог знать, что Катя будет играть в эту игру? Он был убит? Или — сам?

— Судя по траектории полёта, скинули. На теле следы пыток — кисти буквально сожжены, будто их в костёр совали. А теперь слушай сюда: Куприянов мёртв уже неделю. Жербаткина мы взяли пять дней назад. На куртке, в которой был Куприянов, «пальчики» Жербаткина — на плечах, на спине — везде отметился. В кармане — перчатки, телефон и шестёрка пик. Почему карта — фиг его знает, а вот на перчатках явственные следы бензина… Роман Валерьич по ходу в них поджог-то и устраивал. За что ему этот гад руки и спалил — в назидание за неаккуратную работу… Да, и ещё. Последний, кому звонил Куприянов перед смертью — конечно же, наш Жербаткин.

— То есть…

— Как я и говорил: Жербаткин грохнул своего подельника после трупа на пепелище. Улик — вагон и маленькая тележка! Мы тут на опережение сработали: труп ещё не нашли, а убийцу поймали. Ребята мои, конечно, проверят другие версии — Микаэляна этого, например. Вдруг горячий кавказский парень решил за поджог отомстить? Но это так, больше для проформы.

— То есть Жербаткин не сознался в убийстве?

— Не-а. Как рыба об лёд. Ну ничего. Будет и признание. Ему теперь до собственных похорон в тюряге сидеть.

Инга молчала.

— Насчёт Катьки это совпадение, — утешил её Кирилл. — Уверен. Ну сама посуди: игра была в пятницу. Труп лежит неделю. Ну и потом — это всё рассчитать, подложить, выверить. Кто мог сделать такое, если Жербаткина в понедельник приняли?

* * *

Катя проснулась только в час дня. Баб-Люся как раз заканчивала глажку. Гриша, сославшись на дела и забрав аванс вместе со стулом, уехал. Инга во внезапном порыве вышла из своей комнаты и обняла дочь. Ей хотелось, чтобы Катя в ответ обвила её руками, подняла своё улыбающееся лицо вверх, как раньше, — для поцелуя, сказала: «Мамочка, я тебя о-бо-жаю!»

Катя стояла в её объятиях не шевелясь. Пережидала. Терпела.

— Как дела, Катюша? — Баб-Люся вышла в прихожую.

Инга вспомнила, как в детстве они с Эдиком любили жечь газеты во дворе: аккуратно поднесёшь зажжённую спичку к краю, и чёрно-жёлтая линия бежит к центру «Московского комсомольца» или «Вечерней Москвы», тонкая бумага чернеет, сворачивается на асфальте мёртвой розой.

— Бывало и лучше! — Катя невесело улыбнулась баб-Люсе. — Вы блины мои попробовали? Мама угостила? А то у нас стоят, мы с ними всё никак не можем справиться.

— Твои? — Люся включила свой удивлённый тон. — А мама сказала, это папина новая… знакомая приготовила.

— Это мы вместе. — Катя не смутилась. — Её Даша зовут. Она теперь с папой живёт. Очень милая.

— Ох, доченька, — баб-Люся нежно огладила Катю по спине, — я так рада, так рада. Готовить надо уметь. Хоть кто-то научит тебя духовным скрепам. Это же основа семьи, очага, понимаешь?

Катя покосилась на мать и неуверенно кивнула.

— И попробовала я их, — продолжала Балясина, — очень вкусные. Я как раз и варенье принесла, как чувствовала прям, что к месту будет, как чувствовала.

Надо закрыть глаза, постоять пару секунд спокойно, потом пойти в свою комнату, одеться и отдать телефон в ремонт — заменить стекло.

Инга сделала три больших нервных шага по направлению к кухне.

Успокоиться, взять себя в руки.

Схватила тарелку, которая все эти дни бросалась ей в глаза своей инородностью. «Посторонись! Прочь с дороги!» — думала Инга, пока несла тарелку к входной двери, не замечая, как блины съезжают с неё и падают рваными кусками на только что вымытый пол. Когда она засовывала их в мусоропровод — вместе с тарелкой, вдруг разбившейся, вдруг полоснувшей руку, — она уже ни о чём не думала.

* * *

— Ну конечно, всё тлен, дорогуша, тлен и бессмыслица. — В глазах Жени Холодивкер бегали озорные огоньки. Несмотря на шутливый тон, она беспокойно вглядывалась в лицо подруги. Они заказали то же самое, что и месяц назад — пиво, креветки в кляре, луковые кольца. — С дочерью помирилась?

Инга только вяло махнула рукой:

— Понимаешь, я, с одной стороны, всё знаю, всё вижу. Я знаю, что у неё сейчас переходный возраст, весь этот пубертат…

— Гормоны, между прочим, зашкаливают, ты в курсе? — вставила Женя. — Их уровень в крови в этот период приблизительно такой же, как в кризис трёх лет или при климаксе — человек просто не может с этим справиться.

— И я понимаю, — продолжала Инга, — что и как надо говорить. Терпение, терпение, терпение — вот мой удел. А у меня его нет! Я тоже живой человек! И я чувствую себя такой ненужной, такой одинокой. А тут ещё Серёжа завёл себе…

Холодивкер молчала, рассматривая пивной бокал. Мелкие пузырьки ползли по стенкам наверх, то тут, то там отрываясь и уплывая, присоединяясь к тысячам собратьев в белой шапке пены.

— Сколько вы уже в разводе?

— Семь лет.

— Катя, значит, совсем маленькой была?

Инга кивнула.

Женя поняла, что не пригодна к семейной жизни, где-то в районе тридцати. Она поняла это без сожаления, да и сейчас воспринимала спокойно: не всем дано растить детей — не всем дано вскрывать трупы. Холодивкер всегда нуждалась в тишине и уединении, она любила порядок и спокойствие своего холостяцкого жилья. Она ценила свои правила и вообще не представляла — каково это — делить быт с другим человеком, жить в вечном компромиссе, идти на уступки в ущерб своим интересам. Но Инга — другая. Вернее, она слишком привыкла к себе семейной. Женя инстинктивно понимала, что Инга тоже рождена быть одиночкой, что ей вполне было бы комфортно без семьи. Но жизнь подруги уже сложилась по-другому: муж, дочь, иллюзия дома и неизбежное расставание с ними обоими: сначала с мужем, потом — Женя видела это пронзительно и ясно — уйдёт и Катя. Произносить это вслух пока было нельзя. Женя сосредоточилась на относительно безопасной теме — подростковом кризисе. Себя в Катькином возрасте она помнила превосходно. — То есть вся эта твоя новоявленная философия о том, что мы тратим свою жизнь на зарабатывание денег, а на деньги покупаем хлам, чтобы потом его выбросить, и никто никого не любит — это из-за Катьки, да? Из-за подросткового кризиса?

— Она врёт мне, Жень. Про игру эту обманула, и главное — задолго всё спланировала, Серёжу подставила, знала ведь, что он будет дежурить. Как мне верить ей после этого? Как жить? Она же меня ни во что не ставит — я пустое место, а не мать! И в чём тогда смысл всей этой жизни? — Холодивкер с удивлением заметила, что Инга почти плачет. — Вот спроси меня, сколько раз в жизни я ездила на море? Думаешь, я вспомню? Или даже не так: спроси, на что я копила году, например, в две тысячи первом? На шубу? На машину? Где это всё? Кому, бл… нужно? Или вот дети: зачем мы их рожаем? Из эгоизма? Чтобы было кому нас любить? Чтобы накормить собственные амбиции? Играем с ними, как с куклами, лет до трёх-четырёх — пока у них нет свободы воли, а как только проявляют характер — сразу начинается. И, главное, послушай, я в своё время даже тетрадочку вела: за мамой записывала, чтобы не повторять её ошибок. Всё без толку: я иду по тем же клише, я говорю с дочерью теми же шаблонными фразами, я наступаю на те же грабли. Меня бесит всё то же самое, что когда-то и маму, и я не могу с собой справиться… Но Жень, эта дыра, — Инга неуверенно ткнула куда-то в грудь, — как выжженное поле. Мне кажется, что меня больше никто не любит. И никогда не полюбит, потому что я сама не умею никого любить. И уже не научусь.

— Эу-эу, полегче на поворотах! — не выдержала Женя. — Не придирайся к себе. Катька любит тебя — кому она позвонила, когда стало по-настоящему страшно? Не Серёже — тебе! Любовь, она, знаешь, по-разному проявляется. Ты глянь на ситуацию её глазами: ты же ей не разрешила на этот квест идти, а ей во как надо! — Женя провела ребром ладони по горлу. — Молодец девчонка, характер! Преодолеть, настоять на своём. Доказать друзьям, что она взрослая — друзья-то все небось постарше? Знаю я эту тему. Подросткам свойственно нарушать запреты, пробовать границы на прочность. Или возьмём эти чёртовы блины: она тебе их принесла, тебя порадовать хотела. Это же её труд. Ну, представь, что ей три, и она в садике из пластилина цветочек на картонку налепила — тебе. А кто такая эта воспиталка, которая её этому научила, ей вообще без разницы!

— Но ей не три! — Инга немного повысила голос. — Она должна понимать! — Она осушила бокал.

— Ты думаешь, если у неё грудь выросла, она перестала быть ребёнком? Ты ошибаешься. Она ещё дурында малолетняя. Внешне вытянулась, а внутри пока не успела. Характер уже проявился, а мозги пока… запаздывают немного. Многого просто не понимает.

— А многое делает в пику и назло.

— Наверняка, — охотно согласилась Холодивкер. — Но это её знамя: «Я есть, я существую! Мир теперь будет жить по моим правилам!» Она себя осознает как личность. И это не связано с её отношением к тебе, поверь. Она не стала любить тебя меньше, она не знает, как проявить это по-новому. Поэтому она придирается к себе, придирается к тебе…

— Ох, да что ты понимаешь! — вырвалось у Инги. Она тут же спохватилась, нахмурилась: — Извини.

— Да что я! Я действительно ничего не понимаю, — легко согласилась Холодивкер. — Я разбираюсь только в трупах, кошках и книгах, ты права. Куда уж мне понять живого подростка… Но послушай старую подругу: ты нужна нам всем. Катьке, Сергею, мне…

— Уж Сергею, конечно! Особенно сейчас!

— Поверь мне: такая связь никогда не обрубится. У вас общий ребёнок, а это на всю жизнь. А про хлам… Давай пойдём по этой логике до конца. Финальный продукт жизнедеятельности человека — отходы. С этим трудно спорить: всё превращается в мусор. В этом смысле торговые центры — это будущие многоуровневые помойки. А любой человек — это будущий труп. Зачем его лечить, дружить с ним, любить, если он всё равно превратится в материал, подлежащий переработке и утилизации? Долой вещи, долой людей! Есть в этих рассуждениях какой-то чёрно-белый максимализм подростка, извини за прямоту.

Холодивкер заказала ещё пиво. Инга угрюмо молчала.

— А с твоим расследованием что? — Женя попыталась переменить тему.

В бар ввалились две полупьяные девушки. Они обе были худы и облезлы, как лысые кошки.

— Пива! — радостно крикнула одна. Прядь челки у неё была окрашена в яркий синий павлиний цвет.

— За нас! — кричала другая, обритая почти наголо, с кольцом в носу. — Выпьем же и умрём!

Инга грустно, без улыбки смотрела на них.

— Вооот. — Холодивкер проследила за её взглядом. — А ты говоришь — у тебя проблемы! Прикинь, каково их мамашам?

— Да лучше б Катька покрасилась во все цвета радуги, чем мне врала, — хмуро сказала Инга. — А с расследованием полный тупик.

— Хрена себе тупик?! Что ты скромничаешь-то опять? Вы же с Кирюшей взяли Жербаткина за жопу, а на нём, между прочим, три трупа висит, весь Интернет гудит вторую неделю, как разворошённый улей!

— Погудят и забудут. В убийстве Куприянова и жены он не признается. А за Штейном, говорит, следил, потому что его как раз подозревал в том, что тот плохо на Аллу влияет. Ну и потом за мной — как за подругой Олега. Получился такой замкнутый круг: я подозревала Жербаткина, он подозревал меня.

— Слушай, а этот Харон тебя депрессует!

— Да нет, не думаю, что связано. Но надо сказать, что его аргументы довольно убедительны.

— Либо аргументы убедительны, либо они упали в благодатную почву. — Холодивкер задумчиво сузила глаза. — Знаешь что: мне даже интересно. Люблю загадки. Придёшь домой, напиши-ка мне или перешли, что он там тебе на уши вешает. Я переиграю его в кости, спорим?

— Спорить не буду, ты можешь всё, — улыбнулась Инга. — Но пришлю.

Глава 17

Пятнадцатого ноября в «Чёрных дельфинах» творилось что-то странное. Под общей рубрикой «Сегодня годовщина пробуждения Чернова» члены группы размещали свои посты на эту тему. Инга быстро поняла, что речь идёт о первой жертве группы, молодом мужчине лет тридцати, выстрелившем себе в живот, фотографии которого она видела в закрытой папке Штейна. Люди восхищались поступком Чернова и были готовы последовать за ним, не называя вещи своими именами.

К небольшим текстам в три-четыре строчки были приложены мрачные картинки: надгробные ангелы, безглазые куклы в пыли, чёрно-белое уныние спальных высоток, небо, отражающееся в грязных лужах. Это было похоже на день рождения какого-нибудь кибергота.

Такой активности участников Инга ещё никогда не видела. Кто-то даже разместил стихи:

Душа, проснувшись, не узнает дома, Родимого земного шалаша, И побредёт, своим путем влекома… Зачем ей дом, когда она — душа?

А кто-то — видеоклип, снятый в заброшенном Бонринском ветеринарном институте. Ракурсы для съёмки были подобраны профессионально, всё сделано в одном стиле, очень атмосферно. Инга будто долго плутала в монохромном пространстве по замусоренному полу среди бетонных блоков, искорёженной ржавой арматуры, агрессивных граффити, потом взобралась на крышу, разбежалась и взлетела. Как только камера оторвалась от земли, появились цвета, они становились тем насыщеннее, чем глубже внизу оставался город. Скоро в кадре ничего не осталось, кроме неба с золотистой каймой радуги со всех сторон. И музыкальный ряд, сопровождавший видео, преобразился из тяжёлых гитарных басов в лёгкие переливы арфы и скрипки. В самом конце на лазурном небесном своде появилась белая строка: «Осталось немного».

Ингу пробрало. Клип был снят далеко не любительски и действовал очень мощно, видимо, на Харонa работал ещё один профессиональный оператор помимо Олега. Инга попыталась скопировать видео, чтобы отправить его Indiwind и Кириллу, но ни загрузить, ни поделиться им через чат было невозможно, он был доступен только в группе.

Участники многословно комментировали друг друга, ставили лайки. Впервые на памяти Инги они так активно общались между собой, а Харон оставался почти в тени, разве что наблюдал с фотографии обложки своим пристальным взглядом, как Большой брат — только узкая щель: его глаза и брови. Такой взгляд бывает у тиранов: покровительственный, заботливый, немного сентиментальный и при этом внушающий животный страх.

Чтобы не выбиваться из общей массы, Инга тоже оставила пару комментариев, высказалась по поводу стихов, которые запали ей в душу, и написала большой хвалебно-печальный отзыв под видео.

Всего через несколько минут посыпались уведомления о том, что VanGogh, McQUEEN, Акутагава и ещё масса «знаменитостей» также прокомментировали видео или ответили на комментарий Инги.

Дискуссия под постом с видеоклипом начала выходить за рамки мрачной общефилософской беседы, дозволенной в группе. Некоторые участники стали делиться личными переживаниями и собственными травматическими воспоминаниями. Наконец-то из-за нелепых навязанных масок выглянули настоящие, страдающие люди. Читать их исповеди и не иметь возможности помочь было для Инги невыносимо. Она с ожесточением ожидала расправы Харонa за нарушение правил и чувствовала, что не сможет не вступиться за людей, которым нужно было просто высказаться и встретить понимание.

Харон действительно не замедлил поучаствовать в беседе, но совсем не так, как думала Инга. Он написал длинный откровенный монолог:

«Я понял, что у меня есть дар, в десять лет. И с тех пор я никогда не был счастлив. Мой дар, ставший избавлением для вас, является проклятием для меня. Чтобы подготовить вас к пробуждению, мне необходимо стать вам ближе, чем любой друг или родственник, научиться чувствовать каждого из вас лучше, чем себя. А потом я вынужден вас отпустить. Всё равно что отдать часть себя самого. Вы уходите в свет, я остаюсь во тьме тоннеля.

Сегодня я по традиции вспоминаю одного из тех, кто пробудился, но остался мне дорог. Heath Ledger был не просто вторым участником группы. Если бы в этом мире существовало настоящее братство — он был бы мне младшим братом, если бы существовала дружба — я был бы его преданным другом. С момента его пробуждения прошло много времени, но я хорошо помню наши беседы — мне пусто без них, но я не имею права сетовать. Часто вспоминаю я и наш поход в Бонринский ветеринарный институт — его третьим заданием было снять и смонтировать то видео, которое я сегодня снова выложил в группу.

У него была душа подростка. Знаю, вы все со снисхождением вспоминаете этот бестолковый возраст и не хотели в нём задержаться. Heath Ledger в силу разных причин и в двадцать два года оставался таким же импульсивным, дерзким идеалистом, каким был в пятнадцать. Но именно это я ценил в нём. Ответьте себе честно: когда чувства ваши были обострены до предела? Когда вы были способны идти до конца, сметая все препятствия на своём пути? Когда вы искренне верили в любовь, дружбу, справедливость? Когда вы ощущали в себе величайший гений и силы его реализовать?

Heath Ledger не хотел идти на подлый компромисс с этой жизнью, отказываться от своей гениальности, он не признавал гадких сделок с совестью, не мог мириться с предательством в любви. Вы бы назвали это мальчишеством, потому что так научили вас стереотипы и предрассудки, навязанные этим миром, а я называю это большим талантом.

И хорошо, что этого замечательного человека не успели оценить здесь, потому что в этом мире талант покупают по дешёвке. Он растрачивается на ненужное барахло. Как в сказке, ты отправляешься в путь со слитком золота, а возвращаешься домой с иголкой в руке, да и та выскальзывает из пальцев на пороге.

Я вижу: там его душа оценена дороже земного успеха и славы — его детская ранимость, его отчаянная вера в себя, его дерзкая жажда справедливости».

— Душа подростка! — ругнулась Инга вслух. — С момента пробуждения я помню наши беседы! Так! Стоп!

Человек с душой подростка — капризный, дерзкий…

Инга открыла статью про американского актёра Хита Леджера в Википедии:

«Версия о самоубийстве оспаривается… смерть наступила от острой интоксикации, вызванной действием транквилизаторов: алпразолама, диазепама, темазепама, болеутоляющих (в том числе гидрокодона и оксикодона), а также снотворных (доксиламина)».

На какое-то время она застыла. Потом открыла переписку с Indiwind и начала судорожно мотать её наверх. Наконец нашла то, что искала, то, что читала сравнительно недавно:

«Постников Леонид Олегович: выдержка из результатов вскрытия тела. Причина смерти: интоксикация, вызванная совместным действием болеутоляющих (в том числе наркотических анальгетиков — оксикодона, гидрокодона), снотворных (доксиламина) и транквилизаторов (диазепама, темазепама, алпразолама)».

Господи! Тот же самый набор! Быть этого не может! Хотя почему? Это всё объясняет! Это объясняет, почему Штейн!

Инга захлопнула крышку лэптопа, влезла в первые попавшиеся джинсы, натянула свитер, надела угги на босу ногу, набросила куртку и побежала вниз по лестнице, на лету продевая руки в рукава.

На улице шёл вязкий зимний дождь — ледяные сопли. Угги промокли почти сразу. Она плохо помнила, как добиралась до квартиры Постниковой, что говорила в домофон и почему безошибочно вспомнила этаж.

* * *

Ольга стояла на пороге в шерстяном домашнем платье с приготовленным заранее презрительным выражением лица, но внешний вид Инги её озадачил. Только сейчас Инга поняла, что впопыхах стянула с вешалки Катину кислотную куртку с нашитой физиономией Джастина Бибера на нагрудном кармане и погонами из страз по плечам.

— Здравствуйте! Да, это опять я, и я узнала для вас кое-что совсем новое и важное, — сказала она так решительно, что очередная отповедь застряла у Ольги в горле.

— Проходите, — ошарашенно пробормотала Постникова.

Инга вошла, и тут обнаружилась ещё одна неловкость — отсутствие носков.

— Простите, а можно тапочки у вас попросить? Я очень спешила, оделась кое-как.

Постникова молча выудила из обувного стеллажа тапочки из овчины.

— Сюда, пожалуйста!

Инга проследовала за ней в кабинет. Старая профессорская квартира не изменилась: и обои, и кое-какие цветы в кадках, и запах остались прежними. Только предметы мебели стали ветхими, неухоженными, замусоленными, со сбитыми углами. Было видно, что арендаторы относились к квартире небрежно, как к временному пристанищу, не обживая ни один уголок и не особо заботясь об обстановке. Инге была заметна тщательная уборка — Постникова пыталась придать квартире хоть какой-то уют.

Ремонт не делают — боятся вкладывать в квартиру, дело о наследстве ещё не решено. Неужели когда-то это было моднющее место, и я чувствовала себя здесь свободнее, чем дома, а Постникова жалась к стенке от робости? На кухню она меня не пригласила — не хочет домашней доверительной обстановки.

Они сели на большой кожаный диван напротив книжного шкафа.

— Я слушаю, — сказала Постникова.

— Простите, что практически ворвалась к вам без предупреждения. Но дело очень важное!

— Вас Эмма Эдуардовна прислала? Хочет убедить меня отказаться от квартиры? — запальчиво спросила Ольга, и лицо её собралось в острый треугольник.

— А, это! Нет, я по другому поводу. Я знаю, кто убил вашего сына!

Постникова застонала и закрыла лицо руками:

— Господи! Неужели и вы добрались до этой проклятой группы смерти вслед за Олегом?

— Что? Да, я как раз об этом… — пробормотала Инга. — И вы… молчали?

Инга смотрела на неё, не понимая, не веря, не представляя себе, что творится в этой закрытой дрожащей женщине.

— Как же я этого боялась! — Ольга посмотрела на неё с отчаянием. — Ну, зачем вам это? Олег рассказывал мне, что в расследованиях вы даже азартнее и рискованнее его. Он говорил, если со мной что-то случится — обратись к Инге, она доведёт дело до конца, потому всю технику и документы он завещал вам. Но я не стала. С его стороны это было очень эгоистично, а мне двух смертей хватило! Я не хочу, чтобы из-за всего этого погиб кто-то ещё!

— Но нельзя же просто так это всё оставить! Нельзя, чтоб эти люди продолжали заманивать в свои сети… — Инга вдруг замолчала, внезапно осознав, какую боль причиняют её слова.

Ольга закрыла лицо руками.

— Нет, нет, вы должны понять меня. У меня нет сил. И потом, какое право я имею впутывать вас? Олег так страшно ушёл…

— Но я не поверила в самоубийство Олега с самого начала. У меня так бывает: сдвину дело с мёртвой точки, а потом сама не могу остановить. Оно мчится на меня, как вагон с пригорка, и чувствую — скоро раздавит! — призналась Инга с некоторым облегчением: она не ожидала, что Ольга окажется на её стороне. — Пожалуйста, расскажите мне всё: про Лёню, как он попал в эту группу, про Олега. Если вам это будет не очень тяжело…

— Будет тяжело, — ответила она отрешённо, — но я расскажу вам. В каком-то смысле это и моя вина. С чего же начать? — Ольга растерянно посмотрела по сторонам. — Эмма Эдуардовна, наверное, думает, что я сюда переехала поскорее, чтобы квартиру за собой застолбить, чтобы ей не досталось? Если б она только знала, как страшно мне было возвращаться в прежний дом! В ту комнату, где я нашла его…

Она замолчала. Инга села чуть ближе, Ольга слегка отстранилась:

— Не бойтесь. Слёз не будет, их больше не осталось — это ещё хуже. Олег оставил мне эту квартиру, чтобы я не жила среди страшных воспоминаний. Сначала он хотел, чтобы я сразу сюда переехала, а потом решил: лучше это сделать после расследования. Иначе Харон мог вычислить, кем Олег приходится Лёне. Завещание Штейн составил на всякий случай. Никто из нас почему-то не допускал мысли, что они его поймают раньше, чем он их. К тому же с его стороны это была такая почти юношеская месть своей матери. Вы наверняка эту историю знаете. Как Эмма Эдуардовна ушла от профессора к актёру, да ещё и родила от него Лизу. Не оставила никаких шансов на воссоединение с отцом, которого Штейн обожал. Я что-то путано рассказываю: перескакиваю с места на место. Лучше спрашивайте.

— Хорошо. Расскажите о Лёне. Почему Олег так долго скрывал его от всех, даже близких друзей и тем более от своей матери?

— Понимаете… Олег узнал о том, что у него есть сын, только после Лёнечкиной смерти. При жизни они не встречались. Это, конечно, я виновата. Но Олег и сам не хотел… Когда я забеременела и всё ему рассказала, он был категорически против ребёнка, убеждал меня, что нам ещё рано заводить семью, взваливать на себя столько забот. Настаивал на аборте. А я отказалась. Ведь в нём жила частица Олега! Деньги, что мне Штейн всучил на врача, я на книжку положила — для ребёнка. Решила, пусть останется ему хоть что-то от отца. Олег тогда дал много денег — лишь бы от меня поскорее отделаться. Потом я родила. Лёнечка рос болезненным, хилым, простуды по восемь раз за год — пришлось оставить институт и вообще всякие мысли о театре. Я решила, что это к лучшему — не хотела случайно столкнуться с Олегом или его компанией. Устроилась гримёршей. Всё свободное время — с сыном. Так и жили.

— Как Лёня оказался в группе смерти?

— Началось с того, что он захотел поступить в театральный. Он был у меня очень нежный, ранимый и при этом гордый. С таким характером об этом ремесле и думать нечего! Актёр должен быть пластичным, терпеливым, покорным до самозабвения. Поэтому я настояла, чтобы Лёня сначала выучился нормальной профессии. Он продержался два года на экономическом, а потом бросил, стал готовиться к прослушиваниям. Три лета подряд поступал — никуда не прошёл дальше второго тура. И всякий раз такие истерики — я боялась из дома уйти, оставить его одного. Он был очень импульсивным. Но тогда всё обошлось. Как мне казалось. У него появился приятель, серьёзный, основательный, заинтересовал Лёню философией. Мысли о кино сын оставил — и я обрадовалась. Дура! Это и был Харон!

— Вы его видели? Он приходил к вам домой?

— Нет, никогда. Всё по рассказам сына. Правда, Лёня со мной мало делился — не мог простить мне материнского занудства, — Ольга печально улыбнулась, — что я его не поддержала, не помогла с театральным.

— И все это время Лёня нигде не учился и не работал?

— Нет. Только хобби — видеоролики снимал. Я видела несколько: талантливо, но мрачно. Я устроилась в несколько салонов, стала неплохо зарабатывать. У Лёни был счёт в банке — те самые деньги, что Олег дал, и я всё это время откладывала понемногу, набежало около пятнадцати тысяч долларов. С них и начались подозрения. Потом. Уже после. Я случайно обнаружила, что за неделю до смерти Лёня снял всю сумму. Проверила его телефон — и нашла там очень странные сообщения от этого Харонa.

— Что вам сказали в полиции?

— Сказали: умер от передозировки лекарствами, а деньги скорее всего на наркотики потратил. Но Лёня не был наркоманом, это я точно знаю. Если бы наркотики, он снимал бы деньги постепенно, а не всё сразу, да ещё за неделю до смерти. Но они ничего не хотели слушать. Вот, говорят, экспертиза: в крови наркотики. Добавили ещё, мол, воспитывать детей, мамаша, надо построже… — Голос Ольги опять дрожал.

— Тогда вы обратились к Штейну?

— Позвонила ему после похорон. И сразу пожалела, что не сделала этого раньше, что не познакомила его с Лёней. Боялась, Олег не примет сына, разозлится только. Хотела оградить Лёню от этой развращённой гламурной тусовки, в которой всё время мелькал Штейн. Решила, что так будет лучше. За них обоих решила.

Смотрит в сторону. Слова потемнели до того же кофейного оттенка, что и тяжёлая мебель кабинета. Что это? Ложь? Интонации стали нарочито наставительными, она избегает местоимения «я». При этом она крепко прижимает к груди старую бархатную подушку, как спеленатого младенца, — вот в чём настоящая причина! Она боялась, что Олег отнимет у неё сына. Не юридически, а духовно. Лёня был бы в таком восторге от отца, что предпочёл бы проводить с ним больше времени, чем со скучной, задёрганной работой и заботами матерью. Постникова скрыла всё из ревности. Теперь её слова обуглились до чёрного — от обжигающего чувства вины и сокрушительной жалости к себе.

Ольга опустила голову к подушке — разговор отнимал у неё много сил. Она выглядела отрешённой, как человек, перешедший какой-то важный внутренний рубеж. Инге казалось, что вся её энергия уходит на то, чтобы подавить сильные эмоции, не дать им взорвать хрупкое равновесие разговора.

— Вам что-то известно о расследовании Штейна?

— Он взял Лёнин компьютер. Потом позвонил мне, признался, что дело очень серьёзное, он обязательно им займётся, но я не должна искать с ним встречи и даже звонить. В случае необходимости он связывался со мной сам. В последний раз сказал, что сделал меня наследницей квартиры. И что у него почти готово досье на организаторов «Чёрных дельфинов». Я думаю, он уже тогда понял, что его выследили и могут убить.

— Почему вы так решили?

— Он стал очень осторожным, почти параноиком… ему постоянно казалось, что за ним следят… А ведь он был уже так близко, вот-вот должен был их раскрыть. Проверьте его компьютер, файлы, документы — думаю, там есть всё, чтобы довести дело до конца.

— Где именно искать? Он не говорил?

— Нет… Не знаю. — Губы её слились с серым лицом, вокруг глаз проступили бурые синяки. — Извините, не могли бы вы уйти? Мне нужно отдохнуть.

— Вам плохо? Может быть, врача? — испугалась Инга.

— Нет, окно только откройте и идите.

Инга кивнула. На пороге она обернулась: казалось, Постникова уснула почти мгновенно — завалилась голова, дыхание выровнялось. Инга какое-то время колебалась на пороге.

— Идите же, со мной всё будет хорошо, — строго велела ей Ольга, не открывая глаз. — И будьте осторожны. У вас ведь, кажется, дочь?

* * *

Инга позвонила Архарову сразу, как вошла в квартиру. Пока она рассказывала ему про Постникову и Олега, Катя появилась из двери своей комнаты и расхохоталась:

— Ты даёшь! На дискотеку ходила? — Дочь стянула с неё свою куртку с Джастином Бибером. — Как ты только в неё влезла? Она мне-то маловата уже.

— Иди в свою комнату, пожалуйста! — отмахнулась от неё Инга. — У меня важный разговор.

Катя развернулась и ушла, швырнув куртку под зеркало.

— Боже, какие мы обидчивые! — воскликнула Инга ей вслед и снова в трубку Кириллу: — Нет, я не тебе. Так ведь компьютер я весь излазила… Ну да, модератор… Да я как только зашла от имени Штейна, так Харон тут же меня засёк! Может, даже отследил IP.

— Ты ж вроде говорила, что у тебя данные надежно закодированы, — съязвил Кирилл.

— Давай лучше думать, где Олег мог спрятать досье на «Дельфинов».

— Скорее всего там, где труднее всего цифровым гениям, — заметил Кирилл иронично. — На жёстких носителях. То есть на бумаге. Он оставлял тебе какие-нибудь блокноты, записи?

— Архив фотографий и журналов с его работами! — Она выругалась. — Я на дачу всё отвезла!

— Поздравляю! Ты внимательно отнеслась к наследству близкого друга!

— Прекрати! Лучше поехали со мной прямо сейчас, пожалуйста!

— Ты спятила? Половина десятого! Мне завтра на службу. Да и что я жене скажу?

— Что поехал на спецзадание!

— Ага, Семён Семёныч! — засмеялся Кирюша. — Так, Белова, за ночь всё равно ничего не изменится, а завтра ты спокойно сама съездишь.

— Ну как знаешь, я найду с кем съездить!

— Тогда удачи!

Инга набрала Эдика. Злость на него давно прошла. Эта странность всегда была в его характере: он мог рассердиться на неё по совершенно непонятным причинам и выпасть из её жизни на недели или даже месяцы, а потом возобновить сердечное общение как ни в чём не бывало, ни разу не вспомнив об обиде. В такие моменты Инга обычно думала: «Гад, конечно, но люблю я его не за это». Он не стал сбрасывать звонок. Ответил с большой нежностью и сразу же согласился поехать.

* * *

Эдик был внизу уже через полчаса после её звонка с термосом кофе и горячими булочками из пекарни по соседству — как будто заранее знал о её просьбе и готовился. Инга не стала ни о чём спрашивать — что было, то прошло, зачем лезть человеку в душу. Но на всякий случай об Архарове больше не упоминала.

Слякотной ноябрьской ночью на даче было особенно неприютно. Инга хотела поскорее загрузить коробки в машину и уехать, но Эдик не торопился. Он предложил растопить камин и немного погреться, отдохнуть перед обратной дорогой. Инга не могла ему отказать. Эдик сел у огня.

— Я в детстве любил думать о том, что происходит на даче зимой, — говорил Эдик. — Мне всегда представлялось что-то сказочное. Что все волшебные существа селятся в покинутых домах и топят буржуйки, чтобы согреться.

— Какая-нибудь Баба-яга? — улыбнулась Инга.

— Нет, у Бабы-яги была своя недвижимость — избушка на курьих ножках.

— Тогда уж движимость!

— Ага, представь, — подхватил Эдик, — на дачи приходят кикиморы, лешие, ведьмы… залезают в дома через мышьи норы, устраивают гнёзда на грудах подушек, дремлют в свёрнутых тубами коврах. Грызут засохшие пряники из буфета, греются у печи, топают по дому в дедушкиных сапогах для рыбалки.

«Удивительный всё-таки человек!» — думала Инга, вдыхая пар зимнего дачного чая, пропахшего старым буфетом, сушками с маком и сыростью.

— Ты мне скажи, что такого ценного в этих коробках, что ты решила ехать за ними посреди ночи, да ещё в такую погоду?

— Не думаю, что мой ответ тебе понравится.

— Это что-то изменит? Или ты думаешь, что я обижусь и уеду? Брошу тебя здесь одну?

Тон его стал таким зловещим, что Инга по-настоящему испугалась.

— А вдруг и правда бросишь? — спросила она без тени шутки. — Мне иногда кажется, что я тебя совсем не знаю, хоть мы и дружим с детства. Ты для меня до сих пор непостижим.

— Ну не настолько же, чтобы поступить с тобой до такой степени по-свински! — сказал он удовлетворённо: видимо, признание Инги ему польстило. — Так зачем тебе все эти документы?

— Я выяснила, что сын Штейна стал жертвой Харонa и «Чёрных дельфинов». Олег вступил в группу, чтобы расследовать гибель сына. Он был кем-то вроде агента под прикрытием. Только, к сожалению, его самого никто не прикрывал. Я надеюсь, что в этих записях он оставил мне улики, чтобы я могла продолжить расследование.

— Какое отчаянное мальчишество! — тихо сказал Эдик. — Или скорее старческое безумие Дон Кихота! Идти одному против преступной группы! О чём он думал? Да ещё тебя втянул в это дело!

— Во-первых, я сама втянулась…

— Ладно, — оборвал Эдик раздражённо, — будем исходить из сложившихся обстоятельств. Разбирать все эти архивы в одиночку ты будешь очень долго. Время дорого — они уже скоро выйдут на тебя, если уже этого не сделали. Половину коробок забираю я, половину — ты. Через несколько дней сверяемся. И без возражений.

Глава 18

Инга смотрела на эсэмэс: «Мам, извини. В школе задержали, на выставку с тобой не смогу».

Она вздохнула и вошла в Музей фотографии одна. Контраст между холодом улицы и теплом помещения был сильным — сразу захотелось плакать. Инга сдала пальто в гардероб и поднялась по указателям на третий этаж. Некоторое время она постояла напротив фотографии Олега: той же, что была на кладбище.

Будто она у него единственная, и никто никогда больше его не снимал.

Новое знание — смерть Лёни в «Чёрных дельфинах», участие в группе Олега только ради расследования — имело двойственный эффект. Всё это было безмерно тяжело, как бетонная плита, но в то же время какое же облегчение испытывала Инга! Олег хотел отомстить за гибель сына, который ушёл так рано, которого он упустил. Она не знала точно, но теперь предполагала, что Олег встречался с несчастными, потерявшими надежду людьми не для того, чтобы склонить их к самоубийству, а чтобы попытаться остановить. Олег снова был её верным Штейном, а не тем монстром, с которым она «жила» все эти недели после его смерти. Его добрая память была восстановлена, и Инга чувствовала себя так, будто Олег после долгого путешествия вернулся домой.

Ты как будто ожил и снова умер для меня.

«Московский конструктивизм. Исчезающий образ столицы. Выставка-ретроспектива. Памяти Олега Штейна». Инга вошла в стеклянные двери.

Она кивнула нескольким знакомым, но ни к кому не подошла — не хотелось. Официанты с бокалами шампанского на подносах стояли по углам просторного прямоугольного помещения. Слева висели чёрно-белые снимки 20-30-х годов прошлого века, предоставленные порталом «Исчезающий город», справа — работы Олега, сделанные в современной Москве с того же ракурса. В зале было несколько сенсорных экранов, на которых можно было превращать старое фото в новое, двигая тонкую линию пальцем то вправо, то влево.

Здания Гинзбурга, Милиниса, Данкмана белели на старых фотографиях — новенькие, только что отстроенные. Тогда, в эпоху конструктивизма, они были символом новой советской Москвы. Их необычные формы, круглые окна, полностью стеклянные стены были до дикости непривычны взгляду простого человека. Они были инопланетянами, домами будущего среди своих бетонных собратьев. Мечтательный беззаботный футуризм, не осознающий краткости своего века. На фотографиях Штейна — полусгнившие, нелепые, заросшие кустарником и травой, они болезненно напоминали забытых временем, беззубых и безглазых стариков.

«Ради этих полусгнивших, никогда не ремонтировавшихся зданий в Москву с 1980-х приезжали и продолжают приезжать туристы и исследователи со всего мира, — читала Инга. — Парадоксальная ситуация: в качестве узнаваемого бренда страны на Олимпиаде в Сочи демонстрировалось наследие авангарда, Министерство культуры РФ готовит программу по сохранению наследия конструктивизма по всей стране и одновременно с этим памятники разрушаются, их продолжают сносить или реконструировать со сносом более 70% оригинальных конструкций».

Олег сделал несколько снимков дома Наркомфина, имитируя старые фотографии: длинное, вытянутое грязно-жёлтое здание с непонятным, нелепым нагромождением на месте первого этажа (вместо изящного, летящего белого «корабля на ножках»); заброшенная, щербатая столовая с забитыми окнами (вместо кубического, марсианского «дома досуга»); ободранная, грязная квартира со следами картин на замызганных стенах и бельевой верёвкой через всю гостиную — с забытыми прищепками (вместо ультрасовременного двухуровневого жилья со светлыми стенами и встроенной кухней). Инга долго стояла возле них.

Тонкое, как фисташковая вафля, общежитие Коммунистического университета в Петроверигском переулке, ободранный пенал Дворца культуры «Серп и молот», круглые слепые глаза-окна с бровями-навесами комплекса Всесоюзного энергетического института на Красноказарменной — Инга медленно перемещалась по залу. Когда-то в них кипела жизнь. Здания для молодёжи: рабочих, студентов — людей новой формации, из которых, согласно пожеланию Маяковского, делали гвозди, винтики и гайки. Жизнь их шла по конвейеру: от станка до фабрики-кухни и общежития, от доски почёта до доноса и лагерей. И всё же каждый был полон надежд, влюблён, уверен в своей уникальности. Разруха, заброшенность, мусор, смерть — вот что запечатлели снимки Штейна почти век спустя.

Самыми страшными были фотографии пустырей и надписи под ними: «Снесено». Инга провела пальцем по одному из экранов: дом в золоте рам и ворот, дождь, велосипедист, на переднем плане молодая женщина держит мальчика лет трёх — в кепке и жилетке, он напряжённо смотрит в камеру; Инга махнула пальцем влево: трава, три небольших дерева, чёрный выжженный круг потушенного костра, вдали — мусорный бак.

«Клеопатра пробудилась».

«Курт Кобейн пробудился».

«Цветаева пробудилась».

«Хемингуэй пробудился».

Все они ушли, как эти снесённые здания. На их месте — пустыри в душах тех, кто их любил. И сколько их ещё уйдёт. И я ничего не могу поделать. Как песок сквозь пальцы: нескончаемый поток постов Харона. Олег, в твоих фотографиях будто предчувствие. Конечно, ты уже тогда всё знал. Ты пытался их остановить. И ушёл вслед за ними. Как же бесит, что я вообще ничего не могу сделать!

* * *

В коконе своих мыслей Инга вернулась домой. С кухни доносились смех и весёлые голоса. Сергей с Катей пили чай.

— Привет, а ты откуда? — спросила Инга у Сергея. Катя кинула быстрый взгляд на отца.

— Я встретил её из школы. Их там поздно отпустили. Вот привёз, не хотел оставлять одну, тебя ждали.

Сергей никогда не умел врать. Ты должна терпеть. Не начинать скандал.

— А почему в школе задержали? — Инга посмотрела на дочь.

— Ну… мы готовимся к новогоднему концерту. — Катя отпила чай, не смотря Инге в глаза.

Ложь.

— Так рано? Ты же терпеть не можешь эту самодеятельность.

— Поликарповна заставила, ты же её знаешь, — промямлила Катя, ещё больше теряясь, — я там песню пою… одну.

— Песню новогоднего эльфа? — Инга распалялась. — Или оленя из упряжки Санта-Клауса? А это что? Сценический костюм?

Указательным пальцем она подцепила и поднесла к лицу дочери ободок с синим бантом, от которого в разные стороны расходились две толстые поролоновые косищи.

— Инга, послушай, — Сергей пытался говорить как можно мягче, но увереннее, — Даша достала нам билеты на фестиваль аниме в ВВЦ, им дали бесплатные приглашения. А Катя же фанат, такой шанс…

— Какой? Шанс? — Инга говорила раздельно и медленно. Она тоже старалась не кричать, но, к сожалению, уже не контролировала себя. — Сегодня. Открытие. Выставки. Памяти. Олега. Катя. Наврала. Мне. Чтобы. Пойти. На. Ваш. Гребаный. Фестиваль.

— Мама, — Катя испугалась, — ну извини меня, ну пожалуйста, да, я поступила нехорошо, но выставка дяди Олега будет идти до апреля, а приглашения, которые достала Даша, сгорели бы завтра. Я же просила тебя пойти не сегодня…

— Поступила нехорошо? Да это просто отвратительно! Причём в который раз! Я не стала тебя наказывать после «Территории», мне показалось, что ты все поняла. А надо было! Я просто ненавижу, когда мне врут! — Ингу трясло. — И вы оба это знаете!

— Мам, ты не представляешь, как мне было важно… — тихо, на автомате продолжала говорить Катя, — как там было интересно… тебе не понять… тебе всегда было плевать на мои интересы…

— Предательница! — Инга увидела, как её правая рука делает замах, как опускается тыльная сторона ладони на Катину щеку, услышала, будто издалека, мерзкий звук хлопка.

— Ты не имеешь права меня бить!!! — Катя вскочила, уронив табуретку. Чай коричневым пятном растёкся по столу, капал вниз, на него никто не обращал внимания.

Она даже не держалась за щёку. Инга увидела на Катиной скуле бордовую ссадину и поняла, что это от кольца. На секунду ей показалось, что она вылетела из своего тела и парит под лампой, а перед Катей стоит чужая женщина — жестокая и злая — которая ударила её ребёнка. Инга вскочила, попыталась обнять Катю — защитить её от ТОЙ женщины, но дочка вырвалась из её рук и, стараясь не бежать, ушла в свою комнату. Сергей молча вышел вслед за ней, потом вернулся:

— Я всё понимаю, — он говорил отрывисто, — но ты очень, ты катастрофически не права.

Инга не шевелилась. Белая колдунья из «Хроник Нарнии», которые Катя так любила, когда ей было десять (совсем недавно), превратила Ингу в столб льда. Она, как была в пальто, продолжала сидеть на разгромленной кухне. Не могла перевести даже взгляд: только край стола, только ритмично капающий на пол чай. Когда минут через двадцать в проёме двери снова появился Сергей и сказал:

— Наверное, будет лучше, чтобы Катя какое-то время пожила у меня. Тебе надо прийти в себя, и вы помиритесь. А для этого должно пройти определённое время. — Инга лишь вяло кивнула.

Они шебуршали у Кати в комнате, в коридоре: мелькнул небольшой синий чемодан на колесиках, розовый Катин рюкзак в смешных зелёных кактусах, пуховик, красная шапка, которую они вместе покупали в «Декатлоне». Всё так же не шевелясь, боковым зрением Инга увидела, что Катя уже в верхней одежде, услышала шёпот Сергея:

— Попрощайся с мамой.

Катя выдвинула вперёд ногу, но так и не опустила её на пол кухни, будто там была не холодная плитка, а булькающая лава:

— Пока.

— Пока, — ответила Инга, но голоса своего она не услышала.

И только когда хлопнула входная дверь, когда повернулся в нижнем замке ключ, она легла на пол и заплакала.

* * *

Ингу разбудило сообщение. Она открыла глаза и поняла, что умудрилась уснуть на полу, подтянув ноги и спрятавшись в пальто. Она спала глубоко и сладко, как, наплакавшись, спит ребёнок. Реальность навалилась сразу же: Катя. Сергей. Пощечина. Пустота.

Она поднялась, не чувствуя в себе сил даже для этого. По дороге в прихожую медленно расстегнула пальто, залезла в карман, посмотрела на экран телефона. Indiwind прислал трудовую книжку Суховой. Первая страница с её фотографией на скрепке, с данными, написанными от руки размашистым почерком. Перечисление мест работ. Вкладка. И последняя запись: «Уволена по собственному желанию из ООО „Солт Плюс“ 23 ноября…». Подпись. Печать.

Филигранная подделка.

Не задумываясь, она отослала фотографии Харону. «Я освободилась от работы и разорвала связи с близкими. Я одна». Отправив сообщение, Инга вдруг поняла, что это правда. Пустая квартира была тому доказательством. В её жизни всё происходило так, как желал того Харон. Она бросила телефон на диван в гостиной и пошла убирать на кухне. Была глубокая ночь, в горле снова першило. От того что она спала в неудобной позе на полу, правый бок затёк, рука онемела. Вымыв на кухне пол, собрав осколки от чашки, она какое-то время молча стояла на пороге Катиной комнаты. Дочери не было дома всего пару часов, но Инге казалось, что прошло несколько лет. Тоскливо и гулко прыгало в голове, опускалось в живот, вызывая тянущую боль, слово: пощёчина.

Приступ кашля прервал её самобичевание: глаза слезились, лицо покраснело, жилы на висках набухли. Инга махнула коньяку, заварила себе ромашку. Когда кашель прошёл и немного отпустило, стало ясно, что сегодня она больше не заснёт. Оставалось только искать правду в архивах Олега и ждать поздний ноябрьский рассвет.

Вскрытые коробки стояли повсюду: часть на кухне, часть в её спальне. Та, в которой не оказалось фотографий, флешек и данных о съёмках, была полностью забита его рабочими тетрадями. Их сложно было назвать дневниками: Штейн вел записи сухо, не вдаваясь в подробности и сантименты. Даты, необходимая информация, иногда (редко) — мысли. Инга перебирала тетради одну за другой в надежде наткнуться на информацию про Лёню, Харона или «Чёрных дельфинов». Несколько блокнотов были совсем старыми — Олег их вёл ещё во время работы в «QQ». Данные по фотобанкам, контакты, даты их общих с Ингой интервью. В другой день она бы надолго зависла над этими записями, вспоминая каждую их совместную работу. Но сегодня у неё не осталось эмоций даже на это. Она чувствовала себя Железным Дровосеком с выеденной серединкой.

Милый Гудвин, не дари мне сердце, это так больно, лучше закинь его, чтобы я никогда не могла его достать.

Другие тетради были заполнены списками заказов на оформление фотографий, датами фотосессий, необходимыми материалами для подготовки выставки. В конце некоторых блокнотов лежали вчетверо сложенные листки: счета, чеки, прочая ерунда. Инга последовательно развернула их все:

Чек из «Леруа Мерлен», «…Штейн Олег Аркадьевич, в дальнейшем именуемый „Арендодатель“ и Петров Василий Михайлович, в дальнейшем именуемый „Арендатор“, заключили этот договор…», чек с какой-то автозаправки, ворох счетов — за электроэнерегию и воду, написанная чужим почерком расписка: «Я, Балясин Григорий Александрович, настоящим подтверждаю, что взял в долг у Штейна Олега Аркадьевича шесть миллионов пятьсот тысяч рублей и обязуюсь вернуть данную сумму не позже…»

А срок-то вышел полтора года назад. Бедный Гриша, брал деньги на покупку квартиры, да так быстро развёлся; деньги растаяли, как кусок масла на сковороде, взять их больше было неоткуда…

Инга знала, что Гриша давным-давно был должен Олегу большую сумму…

Не то, не то, всё не то…

Через пару часов пришёл ответ от Харона: «Ты сделала, как я сказал. Ты настоящая молодец. Я тобой горжусь. Если бы у меня могли быть друзья, я бы считал тебя своим другом».

Да ты повторяешься, ты уже наверняка говорил это бедному Лёне Постникову.

«Осталось время только на последнее задание: тебе нужно приобрести и выложить в группу орудие освобождения. В твоем случае, Далида, это любое седативное, барбитурат и бензодеазипины в смеси».

На седьмой или восьмой тетради ей наконец повезло. На первой же странице было нацарапано: сын. Инга с удивлением смотрела на карандашный набросок подросткового лица: вздёрнутый нос, кудри. На её памяти Штейн никогда не рисовал. Текст в тетради был разбит на абзацы. Эта часть записок Олега была больше всего похожа на дневник.

У меня был сын.

31.10

Какое извращенное наказание. Я узнал об этом после его смерти. В тот момент, когда начал жалеть обо всех «сделай аборт», которые сказал в жизни. Их было немного. Это было бездумно. Жизнь, как это ни смешно, была впереди. Особенно вспоминал Олю. Мы были вместе около года, потом она пропала. И вдруг пришла ко мне вчера. Сказала, что не смогла убить моего ребёнка. Зато это сделал он сам.

Страшно поверить. Она только с похорон. Ему было 22.

7.02

Боль из пустоты. Потерял, не успев обрести. Несостоявшееся без единого шанса состояться. Что бы я чувствовал, если бы хоть раз смог запустить пятерню в его волосы? Посмотреть в глаза? Был бы он рад узнать, что я есть? Ждал ли он меня в детстве? Сочинял байки для одноклассников? Смог бы простить? Злился? Я ничего никогда не узнаю. И с этим мне теперь жить до конца, до конца, до конца.

Лёня. Какое нежное имя. Хрупкое.

На всех фотографиях он такой беззащитный.

14.02

Оля рассказывает мне некоторые вещи. Сказала вот, что ветрянкой он болел в три. Я отчего-то уцепился за этот обрывок знания: хожу и представляю, как мажу ему мелкие пузырьки зелёнкой. Вижу бледную полоску на сгибе его локтя, молочные зубы. Она показала мне картонное сердце, которое он сделал для неё на 8 марта ещё в садике. Красное. Вырезано криво. Весь день я представлял, как неуклюже он держал ножницы. Высовывал язык от стараний? Что думал, когда раскрашивал его фломастером? По краю печатными буквами написано: «Любимой мамочке».

Далее тон Олега сбивался. Он перестал вести личные записи:

1. Самосожжение сати совершалось по принуждению, только одновременно с мужем, на общем погребальном костре — иначе не имело смысла;

2. Сэппуку — отстоять честь дайме, символ невиновности, нечитаемый вне японской культуры;

3. Хит Леджер, по данным следствия, — скорее всего случайная (!!!) смерть. Передозировка;

4. Акутагава был психически болен, наследственное заболевание;

5. Есенин — убийство;

6. Курт Кобейн — то же;

7. Хемингуэй — алкоголизм, лечение электрошоком;

8. В буддизме самоубийство отдаляет от нирваны, оно означает, что человек не справился с испытанием инкарнации в колесе сансары.

Он искал опровержения доводов Харона! Пытался доказать самому себе, что его обволакивающая теория не имеет под собой серьёзного обоснования. Что всё, о чём вещает Харон, — это извращение, переиначивание философских воззрений. Олег понял, что тот искажал факты, перевирал реальный смысл обрядов!

На самой последней странице тетрадь стала похожа на телефонный справочник. Инга пригляделась: напротив фамилий не номера телефонов, а даты. Вверху мелкая приписка: «Остановить чёртово колесо».

Малышев — 15 января

Адлер — 1 февраля

Скворец — 3 марта

Чириков — 17 мая

Щекотко — 6 августа

— Он искал доводы не для себя! Это даты их свиданий, — вслух сказала Инга. — Именно в эти дни он пытался отговорить их от самоубийства. Под каждого человека Олег выстраивал базу, находил аргументы. Последней была Щекотко. Она и умерла как раз за несколько дней до смерти самого Олега. Теперь всё сходится.

Однако на Щекотко список не заканчивался. В самом конце страницы красным была вписана её фамилия, но напротив были не дата, а незнакомый номер телефона, чужое имя и стихи на латинском:

Белова — 8 (499)187-45-14, Вадим Иванович Комраков

Portitor has horrendus aquas et flumina servat terribili squalore Charon, cui plurima mento canities inculta iacet; stant lumina flamma, sordidus ex umeris nodo dependet amictus. Ipse ratem conto subigit, velisque ministrat, et ferruginea subvectat corpora cymba, iam senior, sed cruda deo viridisque senectus.

Вот она — подсказка от Олега — то, ради чего он завещал мне архив.

Инга ввела стихи в поисковик, нажала на перевод и долго смотрела на экран:

Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою Всё лицо обросло — лишь глаза горят неподвижно, Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно. Гонит он лодку шестом и правит сам парусами, Мёртвых на утлом челне через тёмный поток перевозит. Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу.

Олег узнал, кто такой Харон. Он подобрался к нему слишком близко.

Глава 19

— Ну что там с адресом? Пробил по номеру телефона?

— Мадам, вы слишком нетерпеливы. Так у нас дела не делаются.

Архаров говорил с Ингой так, как обычно распевают навязчивую песню, подхваченную из радио в такси, — по инерции и совершенно того не замечая. Он растягивал слова и бубнил, зажимая трубку плечом, очевидно, был занят другими вещами. Но Инга не собиралась отступать:

— Я знаю, как делаются ваши дела. — И добавила канцелярским тоном тётки из окошка приёмной: — «Доказательств того, что вашей жизни угрожает опасность, у вас нет. Вот если вас действительно убьют, тогда мы начнём вас охранять!»

— А вот сейчас было обидно! — Наконец Кирилл по-настоящему включился в разговор. — Между прочим, пока ты дома прохлаждаешься, я уже всё проверил.

— И что?

— Там проживает Комракова Надежда Ивановна.

— И всё?

Архаров невозмутимо продолжил — ему нравилось вызывать в ней это раздражение.

— И я выяснил, что по данному адресу прописан ещё Комраков Вадим Иванович.

— Вот с этого и надо было начинать! У Олега именно это имя!

— Сын Комраковой, 1978 года рождения. В свидетельстве о рождении в графе «отец» — прочерк. Получил фамилию и отчество по деду, который также проживал в этой квартире до своей смерти в 1989 году. Надо сказать, мальчик рос способным. В 1995 году выиграл математическую олимпиаду МГУ, зачислен без экзаменов в шестнадцать лет — неслабо так, да? — на ВМК, знаменитый факультет вычислительной математики и кибернетики, но бросил университет на четвертом курсе.

— Ну и что? Бил Гейтс, Стивен Джобс, Марк Цукерберг — тоже недоучки.

— Ага, только ни «Виндоус», ни «Эппл», ни «Фейсбук» Комраков не создал. Нигде не работал. И вообще на этом факте его официальная летопись заканчивается.

— Думаешь, это Харон?

— А почему нет? Очень даже похоже. Очередной цифровой гений — неудивительно, что он так запал тебе в душу.

— Значит, никакой он не психиатр.

— Зато псих наследственный! — засмеялся Кирилл. — Матушка его состоит на учёте в районном психдиспансере.

— Диагноз?

— Это врачебная тайна, — хмыкнул Архаров, — но только для тебя — у неё МДП (маниакально-депрессивный психоз).

— Слежка за домом установлена?

— Слежка? Ага! Три отряда собровцев с пулемётами, боевые пловцы в канализации и собаки под кустом… Откуда, Белова, у меня такие полномочия? К тому же ещё не доказано, что это доведение до самоубийства. А вдруг это такая игра для взрослых типа квеста? Кто под никами шифровался — мы тоже не знаем. Может, Малышев, Щекотко — это всё случайные совпадения? Где гарантии, что ты не подогнала пару фактов, чтобы слепить очередную сенсацию для пущей популярности. И где доказательства, что Комраков — твой Харон?

— И что, опять всё сыпется? — Инга чуть не плакала от беспомощности.

— Только не паникуй! В саму квартиру я не попал — никого дома не было. Но по подъезду походил, жителей поспрашивал. Знаешь, народ у нас злой, оттого разговорчивый, особенно если надо про соседа. Вадим там с сентября не появлялся, да и раньше захаживал только раз в неделю — привозил матери продукты. Судя по всему, не живёт он там. Видишь, как я тебе помог, причём в своё свободное время, можно сказать, лишив себя досуга.

— Значит, его не было там со смерти Штейна. Он прячется. Вот тебе ещё одно доказательство! Он убил Олега! Что ещё нужно твоему начальству?

— Что-нибудь кроме твоих слов и предположений. Возьмём факты и маленько перефразируем. Вот ты говоришь — прячется, а мы скажем — пропал. Имеем также смерть ряда граждан, фото персонажа и обоснованные подозрения, кто такой этот твой Харон. Опа, и в розыск его! Объявляем и ждём.

— А люди будут гибнуть.

— Обязательно. Все мы смертны. Но это было бы ещё полбеды… Маньяков, например, годами ловят. А жертвы Харонa идут на смерть по своей воле, никто их не убивает. И без Комракова, знаешь, сколько самоубийств мы регистрируем за месяц?!

Кирилл прав. Не один Харон виноват в том, что люди решают покончить с собой. Но хорошо рассуждать со стороны! А когда это случается с близкими? Когда под угрозой твой собственный ребёнок? И что? Сидеть сложа руки?

* * *

— Я вспомнила, откуда эта строфа!

— Боже, Женя! Два часа ночи! Я только что уснула! — жалобно просипела Инга, взяв трубку.

Холодивкер продолжила как ни в чём не бывало:

— Это Вениамин Блаженный. Вот послушай:

Душа, проснувшись, не узнает дома, Родимого земного шалаша, И побредёт, своим путём влекома… Зачем ей дом, когда она душа?.. И всё же, в путь бредя необратимый Просторами небесной колеи, Возьмёт душа моё земное имя И горести безмерные мои. Возьмёт не все их, но с собой в дорогу Возьмёт душа неодолимый путь, Где шаг за шагом я молился Богу И шаг за шагом изнывал от пут. …Какой-то свет таинственный прольётся На повороте времени крутом. Но цепь предвечная не разомкнётся Ни на юдольном свете, ни на том.

Она читала монотонно, завораживающе, будто раскачиваясь жрицей на треножнике, потом замолчала, ожидая реакции. Инга тёрла глаза, пытаясь сообразить, сон это или явь.

— Ты что, спишь? — упрекнула Женя уже совсем непоэтическим, басовитым голосом.

— Почти, — призналась Инга. — Я не понимаю, к чему эти стихи? Сейчас? Ночью?

— Ты разве не слушала? Прочитать ещё раз?

— Нет-нет, спасибо! Ты хорошо читаешь, просто я сейчас плохо соображаю. Объясни, пожалуйста, только проще — как интерну!

— Ты же сама рассказывала, что строфу кто-то разместил под постом о первом самоубийце группы — Чернове. И вне контекста кажется, что она действительно соответствует теории Харонa: тело — тюрьма для души, самоубийство — акт освобождения ну или пробуждения. Но прочти стихи целиком и увидишь, что в них заложена противоположная идея. Человеку никоим образом не освободиться — ни на этом свете, ни на том — это не в его компетенции. Какой адепт станет вешать стихотворение, опровергающее главный постулат его учителя? И какой учитель, гуру, кто там ещё — сенсей оставит это без внимания?

— Ну, мало ли, один выдернул откуда-то строфу и не потрудился изучить текст целиком, другой не стал проверять. Что с того?

— На этом и построен метод воздействия теории Харонa! На строфах, вырванных из контекста! Но из контекста, которому доверяют, с которым неловко спорить: из древнеримской истории, восточной философии, буддизма, индуизма, биографий звёзд. А контекст, прямо как со стихотворением Блаженного, камня на камне не оставляет от теории Харонa! Но кто из участников группы изучал сам контекст? Никто! Знаешь почему? Тут сработало нежелание признавать своё невежество: когда говорят о чём-то сложном — молчи и соглашайся, за умного сойдёшь. Закон конформизма в группе. Как в экспериментах Соломона Аша или того же Милгрэма. На этом слепом послушании авторитету выстроены все тоталитарные секты и общества. С Хароном та же фигня!

Холодивкер со смаком затянулась. Было слышно, как она сладко и самодовольно выпускает дым из своих толстых губ. Ингу начало раздражать её учёное бахвальство, она не хотела вслушиваться в слова Жени, а только спать, спать и ни о чём не думать.

— Это во-первых!

Конечно, будет ещё и в-десятых!

Инга сжала зубы, Женя продолжила:

— А во-вторых, Харон использует самые простые техники внушения. Например, эта фишка с его глазами на обложке группы! Я сначала думала — это он пытается соответствовать своему нику: по одной из версий, имя Харон переводится с древнегреческого как «обладающий острым взглядом». А потом прочитала у Канемана о методе воздействия на поведение людей. В одном офисе сотрудники собирали добровольные взносы на покупку кофе и чая. Взносы клали в кружку на кухне — кто сколько сможет. Потом на кухне повесили плакат со строго смотревшим человеком, и тут же собранная сумма увеличилась в разы. Представляешь? Подсознание воспринимало это лицо с плаката как реальное и стимулировало одобряемое группой поведение. И с фотографией Харонa срабатывает тот же эффект. И это только одна из техник.

Она перевела дыхание.

— В-третьих…

Инга вздохнула:

— Подожди, закурю.

—…Харон паразитирует на экзистенциальных запросах, которые остаются неудовлетворёнными в рамках религий. И главный среди них — это тот самый древний вопль Иова: за что? При этом ответ Харона оказывается примитивнее многих теологических выкладок. Почему же ему доверяют? Философ Секацкий, например, называет подобную практику чумакованием. Забавный термин, да?

— Ага, — согласилась Инга мрачно. — Это что, в честь того Чумака, который воду заряжал?

— Именно! Так вот, подобные шарлатанские практики основаны на архаических элементах контагиозной и симпатической магии — речь о тех самых заданиях, которые Харон давал членам группы как элементы квеста.

— Поясни!

— Это же элементарно, господи! Симпатическая, то есть магия подобия, когда сходные предметы или явления образуют некую связь, влияют друг на друга. Отсюда трюк со всеми этими обрядами: скорбящей вдове — погребальный костерок, как в Индии, ославленному хирургу-самураю — харакири. А контагиозная магия, это когда связь между объектами образуется в результате их соприкосновения — все эти записки, заранее приготовленные орудия самоубийства, фотографии на месте. Это удовлетворяет потребность нашего подсознания в ритуальности.

— Получается, он очень хорошо в этом разбирается.

— Да не особо. Чтобы задобрить наше эго — невежественное, но претендующее на высокую интеллектуальность, Харон использует винегрет из гностических, эзотерических и наукообразных терминов. Но использует весьма неумело.

— Неумело? Я бы не сказала.

На это Женя самодовольно хрюкнула:

— Даже безграмотно. Всё это погоня за эффектом, игра на чувствах. Как раз хотела тебе зачитать на эту тему цитатку из того же Секацкого. Вот, слушай, зашелестели страницы: «Присвоение имени и биографии исторической или мифической личности представляет собой отчаянную попытку найти себя, скрыть растерянность и мучительную неопределённость за фасадом общеизвестного. Патологическая мания величия — это просто попытка защиты от прогрессирующей утраты своих господствующих высот во Вселенной». И тут, кстати, срабатывает феномен сверхкомпенсации…

Предупреждая заход на очередной виток длинного рассуждения, Инга поспешила возразить:

— Ты не одна такая умная со своим Секацким. Олег пришёл к такому же выводу. Он писал об этом в своём блокноте. Но это никого не спасло! Можно знать, как разбирается автомат, но это знание не защищает от пули. Мне-то что со всем этим делать?

Холодивкер замолчала. Было непонятно, то ли она обиделась, то ли думала над ответом. Наконец она сказала:

— Остаётся только выбить оружие из рук того, кто стреляет!

* * *

— Комракова Надежда Ивановна? Я из метрологической службы контроля счётчиков на воду, у вас счётчики установлены? Вы их давно поверяли?

— Как это? Как поверяли? — На пороге стояла женщина в чёрной водолазке и чёрной юбке почти до пят. Седеющие волосы собраны надо лбом, что делало её очень похожей на грузную брюнетку Тулуза-Лотрека «В столовой борделя». Даже взгляд такой же вульгарный. Тяжёлые агатовые серьги оттянули мочки ушей, отчего те казались длинными, как у нэцке. В квартире пахло кошатиной, хотя ни одной кошки не было видно, корвалолом и чем-то застарело-сладким, как пахнут прогоркшие молочные продукты. — Можно ваши счётчики посмотреть?

— Про воду ничего не знаю. Сын платит.

— Вы с сыном живёте?

Она не ответила. Инга прошла в коридор. Двери в обе небольшие комнаты были открыты. Обстановка из начала девяностых — Инга давно не видела таких квартир. Стенки из ДСП с ажурными литыми ручками, фотообои «Березовая роща» и ковер на стене — забытый тоскливый вид. Нигде никакой техники, даже компьютера.

— В ванную проходите! Тут у меня!

Инга зашла в ванную комнату. Стены покрыты светло-синей краской, над раковиной и ванной — старый белый кафель, в ванной таз с киснущим бельём. Запах плесени и мочи перебивался едким запахом щёлочи — так пахли стиральные порошки лет тридцать назад.

— Да, счётчики новые, поверка не требуется, — произнесла Инга, превозмогая тошноту. — Так вы с сыном живёте?

— С сыном, да, — ответила Комракова. — Только его сейчас нет.

— А когда с ним можно будет увидеться?

— Да его вообще нет. Он с дедом. Его дед воспитывает, Вадик к нему очень привязан.

— С дедом? — Кирилл ведь говорил, что дед давно умер. — А он где проживает?

— С нами. Все с нами, — ответила она неопределённо.

Слова вязкие, мутные, фиолетовые. Она абсолютно уверена в том, что говорит.

Вдруг она насупилась и зашептала кому-то строго:

— Иди к себе! К себе! Кому говорят! Не видишь, ко мне люди пришли!

Инга сначала приняла эти слова на свой счёт. Но Комракова смотрела на угол за её спиной. Инга испуганно обернулась — позади никого не было.

Точно сумасшедшая!

Инга поспешно прошагала к выходу.

— Извините за беспокойство! — говорила уже с порога.

Комракова что-то промычала и захлопнула дверь.

Инга вышла из тёмного подъезда к машине Костика, ощущая холод чьего-то взгляда на своей спине. Она оглянулась на мрачный фасад: ей показалось, что в одном из окон в просвете между шторами на неё смотрят чёрные глаза Харона. Инга инстинктивно отвернулась. Уже из машины она увидела, что за ней внимательно наблюдает Комракова.

— Да, рядовой работник метрологической службы на BMW! Чёрт меня побрал! — злилась на себя Инга. — Надо было тебе подальше припарковаться.

— Указаний не было.

— Да. Это я не продумала.

В дороге Костик ворчал:

— Вот погода! С утра машину помыл, а она вся как вездеход — будто из болота вылезла. Гадость эта маслянистая на стекле — никакой омыватель не берёт. Петицию, что ли, какую подписать против реагентов! И зачем они вообще нужны, раз снега нет?! Они что, план какой-то выполняют, что ли?

Инга думала о своём и не заметила, как Костик замолчал, втопил газ и стал шашечкой обгонять машины. Только когда они резко подрезали какую-то «Хонду» и раздался её гневный сигнал, Инга очнулась:

— Костик, ты чего? Поосторожней можно!

— С тобой свяжешься — ещё тем гонщиком станешь. Я от «Мазды» уходил, ехала за нами. Опять, Инга Александровна, ты себе хвост отрастила! Что, так просто жить не получается?

Инга немедленно набрала Архарова.

— Может, запереть тебя на пару недель в СИЗО для твоего же блага, а, Белова? — ругался Кирилл. — Мало того что себя подставляешь, так запалила ход расследования, понимаешь?

— Но я хотела… Я просто не могла сидеть и ждать!

— Зато в камере посидишь как миленькая!

— Ты серьёзно?

— Как никогда! У тебя паспорт, деньги при себе?

— Да.

— С кем ты сейчас?

— С Костей.

— Хорошо. Значит, слушай меня! Как только от хвоста оторвётесь, мчите в аэропорт. Берёшь билет на ближайший рейс куда угодно. И сиди там не высовывайся! По мобильнику не звони, в Сеть не вылезай. Поняла?

— Да.

— Нет, лучше так! Нельзя тебя одну оставлять! Дуй в Сочи, отсидись там. В каком-нибудь закутке с видом на море. У меня в Сочинском РУВД кореш, договорюсь с ним. Будешь у меня под присмотром! И ещё! Сейчас же поставь мой номер на экстренный вызов, в случае чего наберёшь и сразу сбросишь — значит, срочно нужна помощь, и телефон чтоб всегда был в кармане!

* * *

Море сливалось с небом в сплошной металлический лист, которым в театре имитируют раскаты грома. Рождался пасмурный день. Зато кашель в Сочи сразу прошёл — Инге стало намного легче. Наполненный морской солью воздух подействовал как ингаляции.

Инга лежала на широкой кровати и листала блокнот Штейна — из тех, что она не успела прочитать, и потому запихнула в сумку вчера утром.

Вчера! Всего лишь двадцать часов назад была совсем другая жизнь. Моя дочь, мои друзья, моя квартира, мои вещи. Теперь всё это перечёркнуто пропастью — вчера. Пустынный вид из окна, и я в казённом халате. Оказалось, что есть только я — всё остальное было иллюзией.

Видимо, к концу расследования эмоции захватили Олега, и он чувствовал потребность высказаться, но поделиться с кем-то боялся. Боялся, что подвергнет этого человека риску. Последние три тетради — это был уже настоящий дневник. Дневник человека, идущего по следу преступников и ведущего счёт своим дням, часам, минутам. Размышления о жизни перемежались с вычислениями, выдержками из книг, списком дел. Штейн писал своим заострённым почерком:

«23.02.

Перед „пробуждением“ необходимо выполнить последнее задание: отказаться от материальных ценностей — освободиться от самых крепких пут этого мира. Это тонкое место: малейшее неверное слово — и жертва почувствует подвох. Чтобы не вызвать подозрений, Комраков имитирует некую благотворительность — предлагает завещать своё имущество или перевести деньги на счёт нуждающемуся. Его роль всегда исполняет Трифонов. Зачем Комраков выбрал человека, так похожего на него? — Выяснить»

«02.03.

Комраков сказал ей, что Христос — тоже самоубийца: ведь Он знал, что идёт на смерть. Я тогда растерялся — так и не смог ничего ответить, не успел. Но теперь понял поступок Христа — не самоубийство, а высшее проявление любви. Если любимый человек в опасности — ты спасёшь его, даже если знаешь, что погибнешь сам. Вот что Он сделал. А я зачем лезу на рожон, если сына уже не спасу? Да и спасу ли кого-то из этих людей? Если удастся помочь хоть одному — это будет моё искупление. Бог мне ничего не должен, но верю: если вытащу кого-то отсюда, то и Бог вытащит моего сына из ада. Ведь пока меня не было рядом, Он был с ним.

Не поддавайся искушению, помни о любви!» — последняя строчка подчеркнута двумя линиями.

Бедный мой Олег, наивный Дон Кихот! Никого ты не спас, даже себя! О какой любви ты говоришь, если твоя мать за квартиру готова признать тебя сумасшедшим? Если никто из твоих женщин уже не оплакивает тебя? Где эта любовь, если Катя, столько раз повторявшая «обожаю», теперь с тем же восторгом смотрит на чужую женщину?

Ингу охватил панический приступ одиночества. Такое было с ней лишь раз, в детстве, когда они жили в Марокко (был Египет, нет?). Родители повезли её на экскурсию в пустыню покататься на верблюдах и посмотреть на закат над песками.

Пока взрослые возились с фатта, Инга изучала горизонт. Он не был твёрдым, а колыхался и ходил волнами. Вдруг среди дальних барханов она увидела блестящую полоску голубой воды. Отец много рассказывал ей о миражах, Инга представляла их как туманные призраки над землей, а озеро вдали было чётким, настоящим. От жары и колкого песочного ветра ей уже давно не терпелось искупаться, и она побежала в сторону воды. Она не помнила, сколько шла, но полоска воды не приближалась, а таяла и таяла, пока не испарилась.

Инга осмотрелась — ни шатров, ни верблюдов. Она не помнила, откуда пришла — всё было одинаковым — жёлто-серые холмы, а песок такой зыбучий, что остались только совсем недавние следы — на три метра назад.

От страха заболела голова, и одна острая мысль колотилась в висках: «Значит, вот как умирает человек — совсем один!»

Это давнее воспоминание вдруг вернулось сейчас и не отпускало. Вокруг были люди — туристы, служащие гостиницы — тот же мираж, убаюкивающий её со всех сторон, но грозящий растаять при малейшей попытке протянуть к нему руку. Инга, вопреки предупреждению Архарова открыла мессенджер. Ей никто не писал, кроме Харона. В новом сообщении от него была ссылка на видео: клип Далиды Salma Ya Salama. Инга слушала и уже не удивлялась тому, как совпадали слова с её чувствами:

Et l'homme des sables Pour faire le voyage N'a que l'espoir au coeur Un jour il arrive Il touche la rive Il voit devant lui des fleurs La grande rivière Du bonheur C'était un mirage Il n'y avait pas de rivière Et la bonne et riche et douce terre N'était que du sable[4].

Как только песня кончилась, Харон прислал ей новое сообщение:

«Далида! Хотя к чему эти ролевые игры. Они не для тебя, ты мудрее и выше этого. Елизавета! Неужели ты ещё сомневаешься во мне? Видишь? Я один понимаю тебя! Признаюсь, я очень рад, что ты обратилась ко мне. У меня ещё не было души, равной твоей, — такой богатой, чуткой и глубокой! Я чувствую души людей, я знаю, как вести каждого из них — таков мой дар. Но все, кому я помогал прежде, были слишком слабы, чтобы осмелиться идти своей дорогой. Только ты одна оказалась на это способна. Этим ты мне близка, этим мы похожи. И оттого так одиноки.

Я знаю о тебе всё. Поэтому будет честно, если и ты узнаешь всё обо мне. Меня воспитывал дед. Мама редко бывала дома. Но я не ощущал её отсутствия. Общество навязывает нам стереотип, что у ребёнка должны быть мама и папа. Догма за догмой — одно звено на другое — и вот вокруг твоей шеи уже цепь, и, кажется, вырваться невозможно. Опровергаю этот постулат своим примером — я был счастливым ребёнком, потому что меня любил дед. Самым долгожданным праздником в году был не Новый год, а 21 марта — день рождения моего деда. Именно он был полон чудес и подарков. 21 марта мы обязательно куда-нибудь ходили — в цирк, в консерваторию или в театр. Дед готовил мне праздничный завтрак, а после нашего культпохода обязательно вёл в кафе-мороженое. Оно было рядом — на углу второго дома. Как сейчас помню — называлось „Сладкоежка“. Теперь там супермаркет.

От деда я перенял страсть к литературе, истории и философии. Он читал мне вслух взрослые книги — говорил, что детской литературы не существует, это условность, которую придумали люди, чтобы ограничить свободу человека ещё и по возрастному признаку.

Самое большое удовольствие я испытывал от рассказов Акутагавы: что-то волнующее, запредельное было в этих простых и при этом совершенно непонятных историях. Дед рассказывал мне, что Рюноскэ покончил с собой из-за какого-то душевного недуга. Однажды я спросил его: что, если Акутагава ушёл из жизни не потому, что сошёл с ума, а, наоборот, понял что-то важное. Деду понравилась моя идея. Он продолжил её в том духе, что поступок писателя был освобождением от абсурдного мира, который вечно требует от человека больше, чем может ему предложить. Как видишь, дед не ограничивал наше общение никакими запретами, я мог обсуждать с ним всё, что меня волновало.

В отсутствие „нормальных“ родителей я не чувствовал себя обделённым. Пока дед не заболел. Болезнь его была стремительной — инсульт. Его парализовало. За один день крепкий, солидный мужчина превратился в беспомощного старика, едва способного говорить. Я знал, что мучительнее всего для деда — унижение от физической немощи, зависимость от других буквально во всём. Он уже не был собой. Его существование превратилось в долгую душевную агонию, и он бы предпочел мгновенную смерть. Я вспомнил наши разговоры про Рюноскэ и понял, что должен сделать.

Дед всё равно бы ушёл, умерло бы его заживо гниющее тело, я же дал ему возможность уйти достойно. Делая это, я думал только о его благе, и хотя я смирился с тем, что его фактически не стало, эта утрата оказалась гораздо ощутимее, чем я предполагал. Мне тут же захотелось последовать за ним: таблеток осталось много.

Одно меня удержало: я мог помочь тем, кому эта жизнь причиняет страдания. Для меня эта жизнь — зона, из которой я могу выводить людей, как сталкер. Я уверен в своём даре, потому что я способен видеть, что там — за чертой, которая из этого мира кажется тебе такой страшной. Загляни за неё — и ты всё увидишь сама.

Я хочу помочь тебе! Доверься мне! Остался всего шаг до пробуждения».

* * *

Инга встала, открыла балкон — ледяной мокрый ветер с моря окатил её. Она поспешно оделась и выбежала из гостиницы. Она отдыхала в Сочи в детстве с родителями. Тогда ей запомнились изобильные сталинские дворцы и богатые галереи садов — теперь роскошь тридцатых сменилась вычурным гипсо-пластиковым новоделом. Она зашла в первую попавшуюся аптеку и купила седативных препаратов, указанных в четвёртом задании Харонa.

Раздался звонок: Инга сбросила вызов и двинулась дальше — вперёд, куда угодно. У неё теперь нигде не было дома, её никто не ждал. Кроме него.

Она достала лекарства из пакета и сфотографировала их на вытянутой руке, отправив Харонy снимок без всякой подписи.

На террасе ресторана «Плющ и вино» через дорогу курил мужчина — плотный, в рубашке, натянувшейся на животе тугим полным парусом. Взгляд его был умиротворённым и сытым. Мелькнуло смутное воспоминание: где-то она уже видела его. Она ускорила шаг, потом остановилась и обернулась — мужчина пристально смотрел ей вслед. Не осознавая, что делает, Инга повернула направо и стала спускаться к заброшенному, всеми покинутому в это время года пляжу. Мокрая галька бесчисленными серыми глазами смотрела на неё. На последней ступеньке лестницы Инга внезапно остановилась: она вспомнила, где видела это лицо! Это был Чернов! Самоубийца из «Чёрных дельфинов», который пробудился первым!

Я схожу с ума. У меня отнимают последнее, что осталось, — моё сознание. Хотя что это? — Сгустки чьих-то мыслей, проносящихся в голове, носитель чужих страхов, догм, предрассудков. К чему множить иллюзии и заблуждения этого мира?

Небо стало белёсым, море налилось яростным свинцом. Свистели зонты пальм. Инга стояла на краю высокого пирса и с безразличием смотрела в раскрывающуюся пасть волны, окаймлённую пенными зубами. Под ней чернели острые глыбы.

Не было реки, не было благодатной плодородной земли, был только песок! Ещё одна, нет, пусть следующая, вот набегает большая — надо успеть попасть в неё.

Сейчас придёт эта волна, её волна. Она приготовилась прыгнуть.

Сразу ударюсь головой о камни — и всё!

Телефон завибрировал снова, Инга на секунду отвлеклась, чтобы сбросить вызов. Волна, в которую она хотела упасть, разбилась о камни — потраченная зря. Инга рывком вытащила из кармана телефон и замахнулась, чтобы зашвырнуть его подальше. На экране горело «Папа». Рука беспомощно опустилась. Сбросить его вызов она не смогла. Инга нажала на зелёный кружок на экране.

— Инка! Живая! Мы с мамой и Катей так волновались! Куда ты пропала? Все тут страшно переживают: Эдуард, Сергей, Константин, твоя подруга Женя вообще оборвала нам все телефоны, даже сосед твой Даниил! Все наперебой звонят, спрашивают, а мы не знаем, что и думать.

— Прости, что так вас напугала! Пришлось срочно уехать в командировку. Всё в порядке, пап!

— Ну, слава богу! — Его голос непривычно дрожал. — Как же я рад, что всё хорошо. Я люблю тебя, моя девочка! Возвращайся скорее! Мы ждём!

Инга пыталась что-то сказать в ответ, но не смогла, села на мокрую бетонную плиту, не в силах выдержать удушающий приступ нахлынувших слёз: «Не поддавайся искушению, помни о любви!»

Женька права. Остаётся только выбить оружие из рук того, кто стреляет! Жалость к себе — вот что он использовал против меня. Я всё это время жалела только себя. И всё! Какое мощное оказалось средство! Отключает самокритику, волю, запускает раздражение, нетерпимость, болезненную обидчивость. Посмотрим, каким тебе покажется на вкус твоё лекарство.

«Здравствуй, Харон! Ты не поверишь, но я очень тебе благодарна. Оказывается, я сама себя не понимала — ты открыл мне глаза на многое.

Я хорошо могу представить себе квартиру, в которой ты рос, твою мать, которой всё равно, есть ты или нет. Я одного не могу понять: что значил для тебя дед — ведь со мной всегда была моя мать, я жила беззаботно и благополучно. А у тебя забрали и эту последнюю опору. За что? Почему этот мир так несправедливо обошёлся с тобой? С таким талантливым и неординарным!

Как мне хочется обнять того мальчика, который только что убил самого дорогого на земле человека, лишь бы ему больше не было больно! Сказать ему: ты ещё будешь любим, любовь не кончилась с уходом деда, он оставил её в твоём сердце. Но меня не было рядом, никого не было. Ты остался один. И вместо надежды сердце заполнил страх, что на самом деле ты сделал что-то очень плохое, что твой поступок не спас близкого человека, а погубил его. Из-за этого страха ты придумал пробуждение — эта гипотеза оправдывает тебя, делает всесильным Хароном — посредником, который прокладывает путь через ужасный Стикс, соединяет два мира. Это всесильное, несокрушимое существо подтолкнуло ещё многих людей к краю пропасти.

Но в тебе ещё живёт тот сомневающийся, отзывчивый мальчик. Как мне помочь ему?

Я бы хотела поговорить с ним. Но не с этим безликим монстром Хароном, который, несмотря на всё своё бесстрашие, осмеливается только писать длинные пафосные тексты, а с тобой, Вадим. Позвони мне: 8 (916) 317-89-00».

Инга набирала сообщение быстро и отправила не перечитывая. Ни звонка, ни ответа не последовало. Она поужинала в номере, не сводя глаз с экрана — от Харона ничего не приходило.

Звонок раздался вечером, когда она задремала, — это был Эдик.

— Ты не поверишь, что я нашёл! — почти кричал он. — По закону подлости — в последней коробке Олега, которую я вскрыл! Здесь есть всё! Выписки из ЕИРЦ на имя Скворец, копии завещаний Малышева, Чирикова и Адлера, счета и уведомления о банковских переводах Леонида Постникова, отправленных на имя Трифонова! Они обдирали этих людей, отнимали у них квартиры и деньги, а потом убивали! Тут только по моим прикидкам ценностей миллионов на триста-четыреста! Скинь мне контакты своего Архарова, я подвезу ему документы. Твой Олег провел охрененное расследование! Инга! Они у нас в руках!

Глава 20

Самолёт накренился, заскрежетал: садились сквозь свинцовые тучи. Иллюминатор залепило льдистой кашей. Наконец шасси рывком коснулось земли, боинг замедлился и стал выруливать со взлётно-посадочной полосы, раздались привычные жидкие хлопки аплодисментов. Инга прошла по кишке в здание аэропорта и застыла перед большими окнами.

Снег выпал — как освобождение.

Большие хлопья неспешно летели вниз, вверх, вбок, не подчиняясь никаким правилам и законам. Инга вспомнила, что когда-то давно читала Кате сказку, в которой говорилось, что в снегопад ангелы чистят перья. Она улыбнулась. Все было белым-бело вплоть до горизонта. Инга очень любила этот день в году. В подростковом возрасте у неё была собака Ника. Изящная гончая, вилявшая тощим задом при ходьбе. В день, когда выпадал первый снег, они выбегали во двор. Инга лепила снежки и кидала Нике, та прыгала за ними и ловила пастью, как щенок. Они обе ложились на спину и валялись на этом неплотном белом ковре, часто пачкаясь в грязи и осенних листьях. Это свежее, пищащее счастье Инга запомнила на всю жизнь.

И сейчас это бесконечно белое — безусловно, знак. Просвет после муторной, долгой тьмы. Все будет хорошо.

Теперь ей было даже странно, что этот болезненный, сумасшедший тип — Вадим Комраков — смог настолько влезть в её голову. На следующий день после письма, в котором Инга назвала его настоящим именем, Харон действительно позвонил ей. Инга была уверена, что он это сделает. Любопытство. В этом он был на неё похож. Когда на экране высветился неизвестный номер, её телефон уже стоял на прослушке. Кирилл быстро запеленговал Харонa. Они взяли Комракова (а это действительно оказался он) через сорок минут в съёмной квартире — тот даже не сопротивлялся. Грозный, всесильный Харон оказался тщедушным сорокалетним безработным.

По словам Кирилла, он не таился, много и с удовольствием говорил, утверждая, однако, что не имеет никакого отношения к смертям — люди всё делали сами. Но группы самоубийц — дело громкое. Архаров поднял результаты вскрытия Олега и пытался расколоть Комракова на том, что, судя по двойному удушению, Штейна кто-то убил, лишь имитировав суицид. Кирилл не сомневался, что Комраков признается сам — он так гордился своей «миссией», жаждал славы учителя Сёко Асахары и желал привлечь к судебному процессу побольше внимания. Они взяли Комракова благодаря ей. Инга обдумывала, проживала эту мысль. «Чёрных дельфинов» теперь не будет. Не будет этого морока и страха. Как в это поверить? Она не могла испытывать радости, только растерянность, будто её отпустило после долгой и мучительной зубной боли. Но Инга была настолько ею истерзана, что не могла чувствовать ничего, кроме робкого облегчения и слабости.

* * *

— Как вам наша зима, жители гор? — весело спросил у неё Костик, перекатывая спичку из одного уголка рта в другой.

— Я в горы не поднималась. Так, гуляла у моря, — ответила Инга. — Что это за новая мерзкая привычка?

— Пытаюсь бросить курить, — объяснил Костик. — А всей этой вашей электронной фигне я не верю.

— Почему это — «нашей»? Я им тоже не верю, — улыбнулась Инга.

— Что это?! — Костик повернулся к ней всем торсом. — Инга Александровна! Неужто я вижу улыбку на вашем прекрасном юном лице?! Жизнь налаживается?

— Вроде того. — Инга снова улыбнулась. — Костик! Так хочется думать, что всё теперь будет хорошо!

— Так и думай! Хвоста сегодня точно нет!

— Конечно нет! — легко согласилась Инга. — Мы взяли этого типа!

— Какого? Того, кто убил Олега?

— Да!

Обычно первый снег превращает Москву в одну большую пробку, но на этот раз случилось чудо: они попали в зелёную полосу, все светофоры зажигались будто для них, машин было мало — видно, многие не успели переобуться в зимнюю резину. Припарковавшись возле её дома, Костик спросил:

— Хочешь, я с тобой поднимусь, сумку донесу?!

— Да она лёгкая. Я сама, — отмахнулась Инга. — Спасибо тебе, Костик!

— Ну, рыжая, бывай! Ты — сила!

В лифте Инга снова залезла в телефон. «Прилетела? СРОЧНО СВЯЖИСЬ СО МНОЙ!!» — писал Архаров. И три пропущенных от него.

«Как сможешь, набери», — вторил ему Эдик.

Но главное — наконец пришла эсэмэс от Кати: «Ма, ты как?» Инга почувствовала, что почти счастлива, и бережно положила телефон обратно в карман пальто, даже не нажав кнопку блокировки.

«Кажется, я закрывала на четыре оборота, — рассеянно думала она, когда дверь открылась после двух. — Люся, что ли, заходила? Или Катька вернулась?»

Радостное предчувствие заколыхалось, но замерло, лишь только она вошла в квартиру.

Пахло… нежитью. Запах незнакомой грязи смешивался с каким-то странно знакомым — сладковатым и прогорклым. Дома был кто-то чужой.

— Инга Александровна, как я рад наконец познакомиться лично! Проходи сюда ко мне. Садись, — услышала она глубокий приятный голос из гостиной. Ей не хватило секунды. Чтобы выскочить за дверь и захлопнуть её. Она глупо замешкалась, ещё не веря, ещё раздумывая, как это может быть.

Он проворно вышел и встал в проёме двери. Да, несомненно, он был похож на свою мать. Такой же неуловимо блуждающий взгляд, такая же безвольная нижняя губа. Давно не стриженные, тёмные волосы были разделены на косой пробор, обнажавший корковатую поверхность головы. Голова была неправильной формы.

Инга инстинктивно отпрянула и упёрлась спиной в дверь.

— Ох-ох, будто монстра увидела! — Комраков даже как будто расстроился. Он снял ноги с журнального столика, отряхнул невидимую пыль с вельветовых брюк. — Мы же давно на «ты», верно? Какой прекрасный, убедительный спектакль под названием «Елизавета Сухова» ты мне показывала всё это время! Вот, пришёл выразить своё восхищение. Тем более что в конце пьесы всегда должны быть аплодисменты, правда?

Он был будто снят на плёнку и обработан в сепии — всех оттенков коричневого: землистое лицо, тёмные круги под глазами, карие глаза, волосы кофейного цвета. И тошнотворный запах: смесь корвалола с чем-то сладким. Мёд или топлёное молоко… перекормленный страх.

— Но я понимаю твоё удивление. Твой друг из полиции, как его? Архаров? Наверняка он сказал тебе, что меня арестовали и теперь упекут в тюрьму? Поэтому ты выползла из своего укрытия, верно? Он непростительно ошибся. Какая невнимательность! Вопиющая халатность!

Вадим оторвал Ингу от двери, повернул ключ и сунул его в карман брюк.

— У меня дочь скоро придёт из школы, — как можно более ровным тоном сказала Инга, — с бывшим мужем. Он её встречает.

— Инга Александровна, не беспокойся, — Комраков задумчиво достал ключ. — Может быть, заставить тебя его проглотить? Хотя нет, глотать мы сегодня будем более интересные вещи, — он резко сменил тон. — Ты вернулась из Сочи, куда уехала из-за ссоры с дочерью. Обиженная дочь ушла жить к отцу. Никто сюда сейчас не придёт. Я вынужден забрать у тебя телефон.

Инга, не сводя с него глаз, вынула телефон из кармана и положила на протянутую ладонь. Кожа Комракова была холодной и шершавой, как наждачная бумага. Он посмотрел на тёмный экран.

— Бедная Катя, — левой рукой он огладил высокие залысины на лбу, поправил у водолазки горло, будто та душила его. — Представь себе, каково это — всю жизнь тащить за собой чувство вины за то, что мать из-за тебя покончила жизнь самоубийством.

Инга хотела закричать что-то простое: «Да как ты смеешь трогать мою дочь?!» — но горло свело судорогой. Она молча кинулась на Комракова, хватая воздух, пытаясь оттолкнуть его, чтобы прорваться к запертой двери, но тот, уловив её начальное движение, сделал небольшой шаг вправо, изогнулся и с неожиданной для такой тощей фигуры силой вывернул ей руку. Инге пришлось наклониться почти до пола, чтобы боль стала терпимой.

— Помогите! — Она крикнула, надеясь, что услышат соседи.

— Жалкая попытка. — Чем-то обмотав её руки сзади, Комраков нежно убрал пряди с её лица и заклеил рот. — Хорошая штука — малярный скотч. При снятии со стен не оставляет никаких следов. При снятии с кожи — тоже.

Инге вдруг показалось, что у Комракова нет ногтей. Тут же она поняла, что он в тонких резиновых перчатках телесного цвета.

— Так на чём мы остановились? — вкрадчиво продолжал он. — Я предлагал тебе присесть в гостиной. Давай вот так. — Комраков посадил её на стул, заведя руки за спинку. Плечи свело, но Инга не стонала, чтобы не доставлять ему удовольствие. — Ещё чуть-чуть. Доведу до совершенства твою позу. — Грубым движением он раздвинул ей ноги, прикрутив каждую к ножке стула.

Комраков сделал пару шагов назад, любуясь. Будто бы он был скульптор, который только что закончил работу.

— Прекрасно, прекрасно, — кивнул сам себе и наконец сел на диван напротив Инги.

Он отпил чай, улыбнулся собственным мыслям. Инге становилось всё сложнее и сложнее думать — страх поднимался от низа живота к рёбрам, работая, как мгновенная заморозка. «Фиксируйся на деталях, — повторяла она сама себе, — фиксируйся на деталях». То, что этот человек мирно, уютно пил чай из её чашки через минуту после того, как привязал её скотчем к стулу, ввергло в панику.

— Тебе интересно спросить, Инга Александровна, когда я тебя вычислил? — Он мягко посмотрел на неё. — Кстати, снимаю шляпу перед твоим помощником — твой IP-адрес отлично защищён, по нему я тебя выследить не смог. Да и весь этот камуфляж под Сухову, включая трудовую книжку, выполнен великолепно. Я любовался. Такого соперника у меня не было никогда.

Он перегнулся через подлокотник дивана, поставил на колени чёрный кожаный портфель с пряжками. Когда Инга училась в школе, с такими ходили десятиклассники. Комраков одну за другой расстегнул пряжки, откинул крышку — мелькнул блокнот, серый бок ноутбука, какие-то провода — и достал оттуда шуршащий салатовый пакетик с надписью: «Коликов_нет — сеть столичных аптек».

— Орудие пробуждения в Сочи не забыла случайно? То, которое фотографировала? — Он поставил пакетик на журнальный столик. Внутри звякнули пузырьки с лекарствами. — Но если забыла — ничего. Я позаботился, со своим пришёл, как видишь. Я прекрасно знаю дозировки. Овощем не останешься.

Инга попыталась пошевелить руками, высвободить кисти. Вывернутые суставы тут же отозвались острой болью, она зажмурилась, будто получила кулаком в нос.

— Я вижу, тебе больно, — тоном искреннего сочувствия сказал Комраков. — Но не переживай. Это ненадолго. Скоро станет совсем легко. — Он задумался, рассматривая фотографии на стене. — Красивая у тебя дочь, да и ты — тоже ничего. Тонкая, высокая, эти волосы — загляденье. Жаль, ума тебе не хватило. Не надо было под аккаунтом Штейна в группу соваться.

Комраков встал, подошёл к комоду, который стоял у рабочего стола.

— Видишь ли, я тут порылся у тебя, пока ждал, — продолжал он извиняющимся тоном. — Не беспокойся! Все вещи на своих местах, и я был в стерильных перчатках.

Он выдвинул верхний ящик комода и достал оттуда записку, которую писала Инга, — первое задание при вступлении в группу.

— Зато записка теперь будет на самом виду!

Он положил листок на журнальный столик рядом с лекарствами.

— Как хорошо, что ты решила сымитировать Далиду! — облегченно вздохнул Комраков. — Если бы тут стояла подпись какой-то Суховой, пришлось бы обойтись без записки. А так, дом — твой, ручка — твоя, вон она из стаканчика торчит — верно? Почерк не очень схож, нервный какой-то, но это ведь объяснимо, правда? Последние минуты жизни, ты волновалась, хотела сделать всё правильно…

Впрочем, я отвлекаюсь, — сам себя перебил Комраков. — Когда я увидел уже умершего Штейна в группе, да не просто в группе, а в альбоме с пробудившимися, я, конечно, первым делом попытался проверить IP, потому что в призраков не верю — профессия не позволяет. Но когда мне это не удалось, понял, что действует кто-то отлично подготовленный, явно айтишник или даже целая команда. Я стал просматривать окружение Олега. У него было не так много друзей, развлекающих себя ведением всяческих расследований… А ты — такая яркая, всегда на виду. Когда появилась Сухова, я не был уверен до конца, но, поверь, Далиду я выбрал именно под тебя. Такая же красивая… тревожная… все возлюбленные покончили с собой…

Инга замычала.

— Олег пробудился сам, тут уж поверь мне. — Комраков, будто прочитав её мысли, спокойно смотрел ей в глаза. — Он был отличным фотографом, он заслужил пробуждение по высшему разряду… Но ты права — я готовился помочь и даже сделал дубликаты его ключей. Какое везение, что на связке оказались и твои! Не пришлось ничего придумывать, чтобы заглянуть к тебе на чай сегодня!

Ты, впрочем, тоже заслужила своё пробуждение. Как и Щекотко, как и Малышев. Последний молодчина — ему достаточно было просто написать краткое «сейчас». Ровно в три тридцать утра, заметь — мне нравится некоторая романтическая пунктуальность. Многие делали это без моей помощи — Чириков, Адлер, Постников. — Комраков глотнул чай и продолжал: — Не думай, что я пришёл сюда тебя убить, чтобы боссу отошла какая-нибудь очередная недвижимость или кругленькая сумма. Наверное, ты давно поняла: материальное меня не интересует. Он нанял меня. И я согласился — охотно, потому что знаю о смерти больше, чем он. Я пришёл сюда, потому что знаю: тебе нужно пробуждение. И тебе нужна моя помощь. Ты убедила себя, что ведешь расследование. Но посмотри правде в глаза: это отмазка, чтобы не думать глубже, не докопаться до настоящей причины. Ты пришла в «Чёрные дельфины», потому что на самом деле хочешь умереть. Ты не чувствуешь связи с близкими людьми. Ты не знаешь, что такое любовь. Ты не видишь никакого смысла в дальнейшей жизни. Что тебя ждёт? Увядание? Старость? Болезни? Ты можешь быть творцом своей собственной судьбы. Ты можешь пробудиться красиво, как это сделала великая певица, потому что у тебя такая же мятущаяся и неспокойная душа, как у неё.

Одним большим глотком он допил чай. Достал из пакета баночки. Вскрыл их, смешал в чашке, добавил немного заварки и сахара.

— В последнем сообщении ты написала мне, что понимаешь, какое чувство вины я испытывал, убивая своего деда. Так вот я тебе скажу: он сам меня попросил, сам! Я выполнял его просьбу, я избавил его от страданий, и только таким образом во мне раскрылся этот дар! На самом деле я помогаю сейчас и тебе. Я исполняю твою невысказанную просьбу.

Комраков подошёл к Инге.

— Обещай мне, что не будешь кричать, — ласково попросил он, отдирая скотч ото рта и сразу же зажимая ей нос.

Его жилистые пальцы пахли резиной и были сильными, как тиски. Инга быстро стала задыхаться. Инстинктивно она открыла рот, чтобы вдохнуть. Тёплая сладко-горькая смесь полилась ей в глотку. Инга мотала головой, сглатывала, задыхалась, а жидкость всё лилась и лилась, казалось, ей не будет конца и она умрёт прямо сейчас — от нехватки кислорода…

Инга обнаружила себя с опущенной головой, она панически пыталась глотнуть воздух. Она потерялась. Она не понимала, сколько прошло: минуты? секунды? годы?

— Ну вот и всё, вот и умница. — Комраков сел обратно на диван и посмотрел на часы. — Теперь ждём. Как только ты заснёшь, я отвяжу тебя от стула и положу в удобную позу. Никто ничего не заподозрит. А потом пробужусь и я.

Гостиная поднималась и обрушивалась на неё. Диван выгнулся, стал продолговатым, Комраков балансировал на нём, как на взбесившемся быке.

Куда он повернулся? Почему не смотрит на неё? Он обещал отвязать… и куда он? Он обещал…

…что это за звук…

…звук… что они говорят?

…Колокол! Звон! Крик? Это крик? Стук или хлопок? Рукам стало свободно — значит, Комраков вернулся, он выполняет своё обещание — положит её в удобную позу, как хочется просто лечь, просто наконец вытянуться…

…Пятно. Розовое пятно. Зачем вы кричите? У меня разорвётся голова! Что вы делаете? Куда вы меня уносите?

Кто-то грубо тянул её за шкирку, сквозь пелену она увидела собственную ванну.

…инГА…два пальца В РОТ…давай дорОГАЯ…женя что ещё мОЖНО СДЕЛАТЬ…

* * *

Она открыла глаза и увидела потолок своей гостиной. Попыталась встать — что-то потянуло за руку. Инга повернула голову и увидела капельницу. Из кухни, почувствовав её движение, выбежали Женя и Кирилл. Инга увидела два расплывчатых пятна: склонившиеся над ней лица.

— Белова, слышишь меня? — кричал Архаров. — Ты в порядке?

— Она чуть коньки не отбросила, а так — в полном порядке, конечно, — радостно и ворчливо бубнила Холодивкер.

— Комраков… что произошло? — держать глаза открытыми было тяжёло, Инга опустила веки.

— Ты сейчас отдыхай. — Женин тон стал ещё более ворчливым и беспокойным. — Главное, что всё позади.

Инга медленно покачала головой.

— Ты большая умница, что успела нажать на экстренный вызов. — Архаров присел на корточки рядом с ней. Теперь он говорил очень тихо. Как с больной.

— Дверь была закрыта только на два оборота, — прошептала Инга. — И запах. Эта вонь. Такая же… как в квартире у его матери… Я набрала… Руку в кармане держала. И набрала.

— А мы — полные, голимые идиоты. Вместо Комракова взяли Трифонова — они очень похожи внешне, представляешь? Как вообще так можно было лохануться?

— Олег писал про это… не мог понять, зачем нужно Комракову…

— А Трифонов этот ещё и актёр. Загримировался, оделся, как Харон — от фотографий, которые я видел, не отличишь: вес, рост, возраст — как чёртовы близнецы, — говорил Архаров. — Мы думали, что он попался на нашу уловку со звонком, а на самом деле мы угодили в его капкан. Комраков специально позвонил тебе в Сочи, чтобы мы арестовали Трифонова, чтобы думали, что ты в безопасности… всё продумал, всё подстроил, скотина долбаная! Сильно же ему хотелось тебя «пробудить».

— Как мог Трифонов согласиться на такое? — тихо спросила Инга.

— Комраков обещал ему четыре миллиона за отсидку. Убедил, что по убийствам и даже по доведению до самоубийства мы его прищучить не сможем — все «клиенты» Харонa подписывали договор, оставляли записки… Как только мы поняли, что взяли не того, я сразу же написал тебе. Ты не перезваниваешь. Душа была не на месте. В аэропорт вроде уже поздно, думал поехать к тебе домой. А тут как раз твой звонок: тренькнул и сразу скинут! Пропеленговали: из дома. Стали звонить: недоступна. Взял двоих из участка и рванул! — Кирилл сглотнул и продолжал совсем другим голосом: — Ну… мы вломились. Ты к стулу привязанная, Комраков — под окном спальни.

— Он мёртв?

— Мертвее не бывает, — встряла Холодивкер. — Пробудился, так сказать, по собственному рецепту. Он это и без полицейского штурма планировал: в кармане нашли записку.

— Что там?

— «Дед, прости меня. Больше так не могу».

Они помолчали.

— Хорошо, что удалось сразу же прочистить тебе желудок, — проговорил Архаров. — Он, видимо, совсем недавно тебя накачал. Минут за пять до нашего приезда.

— Можно было в больницу, конечно, — деловым тоном говорила Женя, — но, насколько я могу судить, большая часть отравы сразу вышла. Рвота — стопроцентный эффект. Да и капельница тебе во спасение. Всё позади.

— Ничего не позади. — Инга резко села, в глазах потемнело. — Комраков сказал, что у него есть босс. Он действовал не один.

— Трифонов сядет надолго, не беспокойся, — неуверенно сказал Кирилл.

— Лежи, лежи. — Женя нежно надавила Инге на плечи, та снова опустилась на диван.

— Да какой Трифонов… Трифонов, судя по всему, пешка. Комраков на кого-то работал. Он сказал: «Босс использовал мой дар». Комракову просто нравилось доводить людей. А этот… босс его. Бабло лопатой грёб. Вот почему Олег медлил. Он хотел не Комракова. Он хотел взять того, другого.

— Даже если ты и права, что ты сейчас от меня-то хочешь? — Кирилл раздражённо поднялся.

— Твои ребята, с которыми ты приехал, они сейчас где?

— Внизу, возле тела, ждут бригаду криминалистов.

— Потом они поднимутся сюда?

— Ты к чему клонишь?

— Кирилл, сколько у нас времени?

— До приезда бригады — минут пять, до их прихода к тебе в квартиру — минут тридцать.

— Женя, под ванной дверка вбок отъезжает, там полочки. На третьей перчатки, принеси, пожалуйста. Кирилл, возле дивана его портфель. Там ноутбук. Я видела. Нам нужны все данные оттуда. Особенно переписка.

Кирилл сел ей в ноги, поставил на колени ноутбук Комракова.

— Запаролено.

Инга приподнялась на локтях:

— Попробуй «21.03»

— Не подходит.

— Тогда «21.03.sladkoezhka»

— Тоже нет. — Архаров отрицательно покачал головой. — Подожди, а если так? Бинго! «Sladkoezhka2103»! Откуда ты…?!

— Я просто очень хорошо его знала.

Инга снова закрыла глаза — так было легче переносить головокружение.

Глава 21

Через полчаса квартира загудела как улей. Все вещи Комракова — пуховик и ботинки в прихожей (Инга их даже не заметила), резиновые перчатки на подоконнике (почему-то он предпочёл их снять, прежде чем выброситься из окна), портфель (в который они успели благополучно убрать ноутбук), пакетик с лекарствами — вносили в протокол, фотографировали, упаковывали и приобщали к делу.

Приехала «скорая». Высокая воронообразная врач в бирюзовом халате померила ей пульс, проверила реакции. Инга подписала отказ от госпитализации.

Криминалисты снимали показания. Кирилл подтвердил, что в момент вскрытия входной двери Инга была привязана к стулу и находилась без сознания, а следовательно, не могла убить Комракова.

Когда Инга смогла сесть, она сухо, будто рассказывала страшную сказку, дала показания. Она старалась вспомнить максимальное количество деталей, будто бы от точности информации зависело её дальнейшее спокойствие. На самом деле ей ужасно было представить, что вся эта толпа натоптавших у неё в квартире людей сейчас уйдёт и она останется одна с этими стенами, с этой чашкой, с этим стулом и с этим окном в спальне.

Поэтому, когда Женя, проводив экспертов, сказала: «Ты как хочешь, а я тебя сегодня не брошу», Инга была готова её расцеловать.

Но вместо этого она прошла к окну на кухню (окна выходили в другую сторону и шанса увидеть место падения Комракова у неё не было) и заплакала. В дверь позвонили. Заколебался воздух, засуетилось вокруг радостным собачьим хвостом, зацокали когти по плитке: Кефир поставил на неё передние лапы.

— Мама, мамочка, — Катя обняла её сзади, — нам Кирилл позвонил. Всё рассказал, господи, бедная моя, хорошая моя.

Инга поймала и сжала руку дочери у себя на плече.

* * *

Впервые за много лет они заснули в обнимку. Посереди ночи Ингу вышибло из ласкового и глубокого: высвободив руку из-под Катиной шеи, поцеловав её в затылок, она тихо вылезла из кровати, на цыпочках прошла мимо спящей в гостиной Женина кухню — к чайнику и ноутбуку.

Первое, что она сделала, открыв папку «ноутбук Комракова», которую создал Архаров, — залезла в данные по переписке в messenger, но не увидела там ничего нового. Кроме неё, Харон переписывался ещё с двадцатью шестью людьми — и все были членами его группы смерти. Всё то же самое: игры с цитатами, переиначивание известных философских изречений, фразы типа «ты молодец, ты моя родственная душа, если бы я мог называть кого-то другом — это была бы ты».

Со всеми он использовал один и тот же механизм, только нюансы отличались…

Не удивило её и то, что на каждого из них у Комракова был подробный файл: где живёт, кто родственники, какой недвижимостью владеет, сколько лежит в банках… Её папка называлась: «Сухова-Далида-Белова». Харон действительно практически с самого начала знал, кто она такая, и играл с ней, как с котёнком. Как глупо и наивно было думать, что прикрытие фейковым аккаунтом сработает. Она изучала папки неторопливо, слушая, как за окном время от времени шумят заблудившиеся ночные машины.

Через пару часов неизученной оставалась всего одна: sectalker. По её содержимому Инга поняла, что это была какая-то неизвестная ей самой программа для обмена мгновенными сообщениями. В ней у Комракова были только два респондента: Trifa и Spivak. Инга кликнула на второе имя и начала читать переписку с конца.

15.12

20:40

Spivak:

Ты решил?

15:20

Харон:

Всё готово к пробуждению, еду

10:02

Spivak:

Адрес Беловой:…

Спокойно, как будто смотрела кино, она читала, как два человека договариваются между собой об её убийстве, обмениваются необходимыми деталями. Читала задом наперёд, сверху вниз, крутя колёсико мыши замёрзшими пальцами. Мелькали даты. Вот он, план по аресту Трифонова. Перечисление лекарств, которыми её надо убить. Внезапно ей перестало хватать воздуха: Инге показалось, будто её столкнули с обрыва в ледяную воду, она хочет вдохнуть и не может. Указательный палец застыл на мышке. Она перечитывала и перечитывала сообщения от 12 декабря:

14:05

Харон:

Ок. Дело и так идёт к концу.

13:47

Spivak:

Полная хня. Она вычислила меня. Пора с ней кончать, Вадим.

13:45

Харон:

Её друг из полиции засёк нашу слежку и велел ей уехать из Мск

13:34

Spivak:

Видел твою Далиду на набережной

Какого ляда она делает в Сочи?!?

Терраса ресторана. Плотный мужчина курит, опершись на перила. Сытый взгляд. Чернов. Мне не показалось!

Инге захотелось кричать. Вместо этого она стала мотать переписку дальше. Теперь она искала конкретную дату: 15 ноября. День смерти первого пробудившегося в «Чёрных дельфинах».

15.11

11:43

Spivak:

Сделай вид, что ты расчувствовался. Нагони волну. Вспомни Кобейна. Или Леджера. Кто там ходил у тебя в любимчиках…

11:38

Харон:

Если я в день твоей «смерти» начну вспоминать не тебя — это будет как-то странно и нелогично, не находишь? Люди ждут информации о своём герое. А их герой — ты.

11:34

Spivak:

Ха-ха, да. Они же это делают сами…

11:28

Spivak:

Напиши обо мне в общих чертах

Фоток как можно меньше

Хочешь вспоминать — повспоминай кого-нибудь другого из твоих «пробуждённых»

11:25

Харон:

Но я не могу игнорировать юбилей твоего пробуждения, это ежегодная традиция, если я пропущу её сегодня, это вызовет подозрения.

11:20

Spivak:

Не разводи нюни сегодня. Далида явно что-то вынюхивает.

Она закрыла глаза. Сомнений не было. Главный пробудившийся — человек, которого все давно считали мёртвым, и был организатором группы.

— Как удобно, — усмехнулась Инга. — Никто и не заподозрит, что главный выгодоприобретатель суицидной конторы — и сам мертвец.

Она открыла Яндекс. «Роман Спивак, 1981 года рождения. Закончил юрфак МГУ. Глава ЗАО „Логос“ с 2007. В 2012 г. „Логос“ под руководством Спивака выиграл тендер правительства Москвы на поставку статистической информации, касающейся изменений состава населения».

Инга посмотрела на часы: половина пятого. Архаров, конечно, спит. Ничего, прочитает с утра.

«Скажи своим, чтобы в компьютере Комракова в приложении sectalk пробили IP-адрес респондента Spivak — он должен быть где-то в Сочи. Это и есть наш главарь. Он инсценировал собственное самоубийство и теперь, видимо, живёт по подложным документам. В группе был под фамилией Чернов».

Она встала: спина устала от долгого сидячего положения, плечи, которые были вывернуты Комраковым, немного болели. Вдруг дико захотелось спать. Инга подумала немного и отправила ещё одно сообщение — Балясиной: «Люся, доброе утро! Ты не могла бы приехать убрать у меня? Форсмажор, квартира убита. Спасибо!» — и на цыпочках прошла обратным маршрутом: гостиная, спящая Женя, спальня, затылок Кати. Инга уткнулась дочке в темечко: волосы приятно щекотали подбородок и нос. Катя что-то заворчала во сне. Но Инга не расслышала: она уже спала.

* * *

Снов не было: только темнота. Сквозь неё, как сквозь плотную шапку, доносились голоса:

— …но она сама меня просила!

— …не понимаете, что ли?! Дайте человеку поспать!

— Баб-Люсь, пойдёмте чай пить с…

Кто-то ссорился под дверью спальни. Инга пошарила рукой: Кати рядом уже не было. Она вылезла в коридор, натягивая домашние штаны. Голова раскалывалась, как после похмелья. Она прошла на кухню и стала рыться в аптечке в поисках тех волшебных таблеток, которые всё время привозила из Испании. Давно ей не было так хреново.

— Встала, золото наше, — довольно сказала баб-Люся. — Я вот жду, жду, когда пробудишься. Сама же меня вызвала. А я везде, кроме спальни, уже помыла.

— Доброе утро, — промычала Инга, цепляя пальцами вожделенный пузырёк.

— Утро, — надменно сказала баб-Люся, — полтретьего дня, между прочим. Гриша второй час тебя ждёт — стул принёс. Чтобы ты работу приняла и расплатилась.

— Какие таблетки?!? — Холодивкер фурией вылетела из гостиной. — Ты вчера чуть дубу не дала от медикаментозного отравления, у тебя теперь фарма-детокс на полгода по плану!

— Женя, башка разваливается на сорок частей, — жалобно простонала Инга. — Что мне теперь делать?

— Душ прими и поешь, — строго сказала Холодивкер. — Заварю тебе зелёный чай. Молочный улун. Пока ты под моим полным контролем. Терпи.

— Мам, у тебя телефон тут разрывается, — подала голос Катя. — Кирилл уже раз семь звонил.

— Катенок, пока я моюсь, можешь ему, пожалуйста, перезвонить и сказать, чтобы приезжал?

* * *

Когда Инга вышла из душа, баб-Люся заканчивала уборку.

— Ну вот и всё, — приговаривала она, развешивая половую тряпку на батарее свои коронным треугольником. — Инга, стул у Гришеньки примешь? И расплатиться бы с ним? А то мы торопимся — завтра у внука день рождения.

— Конечно-конечно. — Инга энергично закивала, не сводя глаз с тряпки.

Гриша в гостиной резкими движениями сдирал со стула упаковочную плёнку.

— Ножки укрепил, перекладины заменил, — объяснял он, — лаком заново покрыл, видите, как цвет заиграл?

— Катька! — крикнула Инга. — Ты Архарову позвонила?

— Да, сказал, уже почти тут, — отозвалась дочь.

Раздался звонок.

— Ни фига себе, как быстро! — Катя побежала открывать.

В прихожую вошёл Кирилл, оббивая с ботинок снег.

— Инга! А я как раз к тебе ехал, когда Катя позвонила. Ты гений! В Сочи взяли Спивака! Он сматывал удочки, но не успел! И всё благодаря твоей ночной эсэмэске! Во всём признался. И признаётся, и признаётся. Мой кореш из Сочинского РУВД говорит: такое ощущение, что он гордится своей схемой. Информация так и прёт из него — будто давно хотел рассказать всему миру!

— Как ты вовремя, — не отходя от Гриши, тихо проговорила Инга.

— Что ты ещё придумала? Красивый стул, кстати.

— Гриша, — не отвечая Архарову, прошептала Инга. — Зачем вы с Люсей убили Олега?

* * *

— И то и другое по-своему страшно: стать жертвой демонического безумного зла или банальной бытовой жадности. — Инга повернулась к окну, снег пошёл кусками — хлопья слепились друг с другом в комочки. — Хуже того, Штейн считал его своим приятелем, доверял ему.

— И всё же, как ты поняла? — Эдик встал рядом с ней.

— Я удивляюсь другому — как я не поняла этого раньше! Я даже на долговую расписку внимания не обратила. Только когда увидела, как баб-Люся убирается у нас дома — тогда меня и торкнуло. Но это хорошо — иначе бы мы не поймали банду Харона. А началось всё вообще со стремянки! Она лежала под Олегом сложенная и закрытая на щеколду. Если бы она просто упала, когда он её отпихнул ногой — она никогда бы так не закрылась.

— Про неё я помню. А при чём здесь баб-Люсина уборка?

— Когда мы с ней зашли в мастерскую в тот злополучный день, там уже было убрано. Допустим, скрыть следы борьбы мог и другой убийца. Но он не мог уложить влажную тряпку на батарее фирменным баб-Люсиным способом — треугольником, как платок. Это баб-Люся делает, чтобы было удобно её привязывать к швабре. Я, когда это дома увидела, то тут же вспомнила про багеты в углу — они были в пакете из «Пятёры», где обычно закупается баб-Люся. Их Гриша, когда мы вывозили вещи Олега из мастерской после похорон, быстренько выкинул — типа мусором посчитал. А ведь я знала, дурья моя голова, что Штейн всё время у Гриши багеты для фотографий заказывал, и раз они, новенькие, лежали в прихожей, это могло означать только одно: Гриша был в студии в ночь убийства! Я была настолько увлечена расследованием в «Чёрных дельфинах», что просто ничего вокруг не замечала!

Эдик задумчиво её слушал.

— Комраков, перед тем как накачать меня лекарствами, сказал, что Олег пробудился сам. Что он, мол, готов был ему помочь — но Штейну это не потребовалось. Зачем ему было врать, если он был уверен, что убьёт меня, да и сам собирался покончить с собой? Тем более что про Малышева и про Щекотко он признался, что те ушли не без его помощи…

— Как ты думаешь, почему он выбросился? — спросил Эдик.

— Наверное, время пришло. В каком-то смысле тут он проиграл сам себе. Он-то мечтал небось об эффектном конце типа сэппуку. Но ощущалось, что он смертельно устал.

— Маленький мальчик, который все эти годы жил внутри него, очень соскучился по деду, — кивнул Эдик.

— Балясина там порядочно наследила, между прочим, — продолжала Инга. — Не выбросила бутылку с дешёвым коньяком, который Штейн никогда бы не купил. Я ведь её сразу заметила, но не придала значения. А та по своей бережливой привычке просто протерла её и поставила в шкаф рядом с дорогим алкоголем — она-то особой разницы не видела.

— А Гриша? Тихо сделал, как велела мама, и в сторону?

— Ну как же! Он изрядно напоил Олега, не смог его сразу уложить. У них завязалась борьба, пока Балясин не придушил Штейна подушкой — в этой потасовке разбился софит. Я же и убирала осколки — баб-Люся в спешке их не все заметила. В тот момент я решила, что это какая-то давно разбитая лампа. Ну и, конечно, сама расписка. Для Гриши жизнь Олега стоила шесть миллионов рублей, которые он был ему должен за ту злополучную квартиру…

— Всё равно в голове не укладывается! Чтобы эта простая добродушная женщина оказалась на такое способна!

— Простая женщина — ты прав, но добродушной её вряд ли можно назвать — скорее назойливой. Она и у меня во время уборки вечно во всё совала свой нос.

— Подворовывала?

— Нет, что ты! Но всё высматривала — то ли из умысла, то ли из неуёмного любопытства. Так и у Олега нашла эту злосчастную суицидную записку для Харонa и верёвку (он её купил, чтобы сфотографировать орудие «пробуждения») — и всё придумала. Тут подошёл очередной обещанный срок платежа, денег-то у Гриши по-прежнему не было, вот и порешили.

— Да, милая семейка.

— Никого больше я близко не подпущу к своему дому. Куплю робот-пылесос, назову Порфирий…

— Главное, после того, как они хладнокровно убили Олега, они продолжали приходить в твой дом. Варенье приносили, стулья чинили…

— А они таким образом за мной следили! Они же знали, что я просто так смерть Олега не оставлю. Баб-Люся видела, как уверенно и слепо я иду по ложному следу — группам самоубийц — и это было ей гарантией, что на её Гришеньку никто не подумает. А Гриша выведывал у меня мимолетом, что там, как следствие идёт? Кого подозревают? Я ему ещё тогда ответила, что полиция никого не подозревает — гибель Штейна суицидом считает. Вот он и успокоился. Радовался, наверное, что так эффективно решил свою проблему. Но когда я задала ему прямой вопрос: «Зачем ты убил Олега?» — он не нашёлся, что с ходу соврать.

— Ну ты, Ин, даёшь! Прямо в лоб спросила? А если бы он и тебя порешил?

— Знаешь, что самое страшное? Они оба только говорили, как они сожалеют — потому что знали, что так положено говорить. А на самом деле они ни капельки не раскаиваются.

— Давай оставим все эти мысли в старом году. Посмотри, что у меня есть для тебя! — Эдик обхватил Ингу за талию и подвёл к комоду, на котором стоял горшок с огненной тигровой лилией.

— Красота! Спасибо тебе!

Глава 22

Расшифровка аудиозаписи допроса задержанного Спивака Романа Викторовича в г. Сочи, 1981 года рождения, последние три года проживавшего по документам Грозова Павла Владимировича (статья 159 УК РФ «Мошенничество», статья 110 УК РФ «Доведение до самоубийства», статья 30 УК РФ «Покушение на убийство»):

Следователь: Когда у вас появилась идея использовать суицидные группы в качестве мошеннических схем ради обогащения?

Спивак: В 2007-м консалтинговая компания «Логос», которой я руководил, выиграла тендер правительства Москвы. Мы отвечали за статистические отчёты по движению населения — ежедневная миграция, сезонная миграция, коэффициент притока, рождаемость. Смертность. У смертности были разделы по причинам: инфаркт, автокатастрофы, рак, суициды. Я всегда проверял эти отчёты перед отправкой в статистический отдел правительства Москвы — смотрел на наличие явных косяков и ляпов. В какой-то момент решил проверить, как часто люди у нас заботятся о том, чтобы оставить завещание. И наткнулся на любопытную вещь: люди, решившие покончить с жизнью, не оставляли завещаний почти никогда. При этом если такой человек был одиноким, все средства и недвижимость после его смерти отходили государству. Ежегодно получалась огромная сумма. С тех пор я начал обдумывать, как перенаправить этот поток на себя.

Следователь: И вы решили создать группу смерти?

Спивак: Нет, что вы! Сам бы я никогда до такого не додумался! Года четыре назад в «Дневной газете» вышла сенсационная статья Жанны Джебраиловой о группах самоубийц, истерическая и пафосная, в которой утверждалось, что повысившийся процент самоубийств связан с работой этих групп в соцсетях. Именно эта статья меня и вдохновила. Не знаю, существовали ли группы смерти до её написания или Джебраилова их спутала с подростковыми развлекалочками, но мы с Вадимом почти сразу после этого создали «Дельфинов».

Следователь: Вы имеете в виду Вадима Комракова?

Спивак: Да. Моя идея была в том, чтобы создать группу смерти, подобную той, что описана в статье, и использовать самоубийства её членов для своей выгоды. Для работы над группой, символикой, наполнением, отслеживанием IP-адресов и контролем страницы я нанял Вадима Комракова. Он не был в курсе, какова конечная цель. Я убедил его в необходимости помочь отчаявшимся людям достойно уйти из жизни и не мучиться. Комраков вдохновился идеей, поскольку тема смерти крайне его интересовала, в детстве он фактически совершил эвтаназию своему деду, и вопрос избавления от страданий определял его личность — он ощущал это своей миссией.

Следователь: Три года назад вы инсценировали своё самоубийство…

Спивак: Мы с Комраковым решили, что мой пример будет вдохновляющим для членов группы, которая тогда только набирала обороты. Конечно, для этого нужно было инсценировать суицид. Это так — баловство, детский утренник в честь Хеллоуина. Киношный гримёр всё сделал чётко: надрез, вишнёвая кровь. На фотографиях очень натурально вышло. Пришлось сменить город проживания на всякий случай. С этим хлопот было больше. Благо семья была не против — мы с женой давно обсуждали переезд в Сочи, к морю. Пример действительно оказался вдохновляющим. Ну и конечно, за счёт этого я был вне подозрений.

Следователь: Опишите последовательность ваших действий по созданию группы и «вербовке» людей.

Спивак: Мы создали несколько параллельных страниц в соцсетях якобы психологической помощи. На этих страницах был вполне заурядный контент: перепосты научно-популярных статей про депрессию из женских журналов, картинки, псевдофилософские цитаты. Любой участник мог при желании получить индивидуальную психологическую помощь, если чувствовал, что ему тяжело справиться одному. IP-адрес каждого отслеживался, по базам данных мы наводили справки об уровне его доходов и имуществе. Потом начинали вести личную переписку с перспективными членами группы, предлагали им вступить в секретное сообщество под ником. Для этого члены проходили первое испытание: они должны были написать предсмертную записку, выложить её в группе и сохранить у себя. Это было нашей гарантией.

Следователь: Под секретной группой вы имеете в виду «Чёрных дельфинов»?

Спивак: Да. Я взял себе в группе псевдоним «Чернов». А дельфины — один из нескольких видов млекопитающих, способных на суицид. Так и сложилось название.

Следователь: Что происходило в этой группе?

Спивак: Контент этой секретной группы был совсем другим. Там подсознательно навязывалась романтика смерти. Всех, кто решился на вступление в группу, Комраков называл избранными и убеждал их в том, чтобы они проснулись от иллюзии этого мира и перешли на другой, более совершенный уровень мироздания. Комраков, как жрец, выбирал путь, которым осуществляется этот переход, для каждого свой — надёжный…

Обрыв аудиозаписи

* * *

Публикация расследования про группу самоубийц «Чёрные дельфины» стала самой популярной Ингиной работой. Соцсети бурлили, как котёл ведьм на шабаше. Любая новая подробность, которую Инга подкидывала дозированно, стараясь регулировать кипение интернет-эмоций, вызывала разрывной эффект.

Видео, в котором она опровергала все постулаты Харона и обращалась к родственникам людей, находящихся в депрессии, с подробными разъяснениями о способах оказания помощи, набрало четыре с половиной миллиона просмотров за десять дней. Катя с Дэном были в восторге, даже Indiwind выражал сдержанную радость. На деньги рекламодателей стало вполне комфортно существовать.

Ну вот, Олежек, мы с тобой добились своего: работаем сами на себя. Не нужны нам никакие СМИ, мы сами себе СМИ. Ты да я.

— Мам, быстрее! До курантов пять минут!

Инга ещё раз обновила страницу и побежала за стол. Мама наделала салатов, папа запёк своего коронного карпа. Катя, причёсанная и накрашенная Дэном, выглядела совсем взрослой.

— Ну, за Старый год! — Папа поднял свой бокал. — Трудный был год, тяжёлый. Но пусть все горести в нём и останутся!

— Да, пусть следующий год будет счастливее предыдущего. — Мама сочувственно приобняла Ингу. Та, поколебавшись, обняла её в ответ.

Били куранты, а они так и стояли, обнявшись.

— Ура! — закричала Катька, со всеми чокаясь. — С Новым годом! С Новым счастьем! Ма, я тебя о-бо-жаю!

Примечания

1

Синестезия — нейрологический феномен, при котором раздражение в одной сенсорной или когнитивной системе ведёт к автоматическому, непроизвольному отклику в другой сенсорной системе. Люди, которые сообщают о подобном опыте, называются синестетами. Один из самых распространённых видов синестезии — графемо-цветовая. Такие люди видят слова, буквы, фразы цветными.

(обратно)

2

Я больше не мечтаю, я больше не курю, нечего больше сказать, без тебя я ужасна, уродлива, я будто сирота в детском доме (фр.).

(обратно)

3

26 марта 1997 года 39 последователей секты «Небесные врата» умерли в массовом суициде на ранчо Санта-Фе в Калифорнии. Эти люди верили, согласно учению их культа, что благодаря самоубийству они покинут свои смертные тела, а их души отправятся в путешествие на космическом корабле, который сопровождает комету Хейла-Боппа. Лидером секты «Небесные врата» был Маршалл Эпплуайт.

(обратно)

4

И житель безжизненной пустыни отправляется в путь лишь с одной надеждой в сердце: однажды он прибудет к берегу, увидит перед собой цветы и огромную реку счастья. Но это был мираж, там не было реки, не было благодатной плодородной земли, был только песок (фр.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg