«Долгий, крепкий сон»

Долгий, крепкий сон (fb2) - Долгий, крепкий сон (пер. Ольга Шидловская) 655K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эйлет Уолдман

Эйлет Уолдман Долгий, крепкий сон

Майклу, Софи и Зику

От автора

За информацию о хасидских общинах хочу поблагодарить Карен Зиван, Алекса Новака и несравненную Эстер Штраус. Все ошибки в тексте — целиком на моей совести. За консультации по медицинским вопросам выражаю благодарность доктору Дину Шиллингеру. Также особую признательность хочу выразить Мэри Иванс и моему мужу Майклу Чабону, без которых эта книга вряд ли была бы написана.

Глава первая

Возможно, я не первая в мире женщина, которая в одном лифчике открыла почтальону дверь. Скорее всего, я даже не первая в мире женщина, открывшая дверь в лифчике кормящей матери. Но могу поспорить — нашему розовощекому почтальону ни разу не открывала дверь женщина в расстегнутом лифчике кормящей матери и с голой грудью. Это стало ясно по его лицу.

Это, конечно, неприлично, но раз уж я так устала, что даже не оделась, то какой теперь смысл стесняться?

— Нужно подсушивать соски на воздухе, чтобы не потрескались, — объяснила я.

— Наверное, это больно, — заметил почтальон.

Я расписалась в получении посылки, в которой оказалась всего лишь очередная серебряная погремушка от Тиффани (уже седьмая), закрыла дверь и проковыляла на второй этаж своего дома, где жила с мужем Питером, трехлетней дочерью Руби и вампиром-мутантом, которого родила на свет четыре месяца назад.

— Да, да, конечно, знаю, — с фальшивой радостью пропела я, вытаскивая из кроватки свое орущее чадо. — Ты уже поспал целых шесть минут, да? Этого тебе хватит на целую неделю, правда?

Исаак посмотрел на мою приветливо торчащую грудь и завопил еще громче. Я сунула сосок в рот гадкого кричащего агрессора, оккупировавшего теперь почетное место в нашей гостиной, и прижала его к груди. Он начал сосать так, словно только что вернулся домой после двух недель в Биафре.[1] А ведь он ел всего лишь полчаса назад! Я откинулась на спинку стула, провела языком по нечищеным зубам и посмотрела на часы на каминной полке. Полдень. Я на ногах уже восемь часов. На самом деле сказать, что я проснулась в четыре утра, будет не совсем верно. Просто в это время мне наконец-то надоело притворяться, что ночью мы, как все нормальные люди, спим. Исаак Эпплбаум Уайет вообще не спал. Никогда. «Никогда» — в прямом смысле этого слова. Я пребывала в твердой уверенности, что за четыре месяца со дня своего появления на свет он ни разу не закрывал глаза больше чем на двадцать минут. Ладно, может, и не совсем так. Однажды он проспал целых три часа. Но так как в это время я находилась у врача, который осматривал мои «боевые шрамы» (от пулевого ранения и кесарева сечения, но это уже совсем другая история), о том, что это чудо действительно произошло, я могу судить только со слов его отца. Так что на этот счет у меня есть некоторые сомнения.

Сидя в гостиной и нянчась с ребенком, я развлекала себя мечтами о том, что могла бы делать, если бы оставалась федеральным защитником, а не располневшей матерью-домохозяйкой. Во-первых, к этому часу я бы уже успела выступить на нескольких слушаниях о выпуске моих клиентов под залог и ехала бы в городскую тюрьму предварительного заключения, надеясь, что мои клиенты-наркоманы окажутся достаточно вменяемыми, чтобы обсудить со мной все детали ответа защиты. Или я могла бы сейчас мерить широкими шагами зал суда и, наводя ужас на дрожащего агента ФБР, доказывать присяжным, насколько необоснованными являются все его ложные показания. Ладно, ладно. Может, и нет. Возможно, я стала бы свидетелем того, как мой клиент закапывает сам себя на суде, объясняя, что был весь в красной краске и с мешком денег из банка (в котором лежал взрывающийся баллончик с этой самой краской) потому, что его одежду и машину взял взаймы друг, который и совершил ограбление, а потом таинственным образом передал ему мешок. И, нет, он не помнит имени этого друга.

Но сейчас я больше не федеральный защитник. Даже не юрист. Я просто усталая полуголая женщина с ребенком. Я бросила горячо любимую работу, когда Руби была еще совсем маленькой. Мое решение потрясло до глубины души всех, кто меня знал. Конечно, подобный поворот событий не входил в мои планы, когда я шла к выходу из Гарвардского юридического колледжа с огромным дипломом, который гордо украшала надпись: «Джулиет Эпплбаум, доктор юридических наук». Я покинула город Кембридж, горя желанием претворить в жизнь свои амбициозные планы и выплатить образовательный заем, и начала карьеру с должности корпоративного юриста. Работа, которую я ненавидела всей душой, зато с высоким окладом, который был мне так нужен.

Затем, в один прекрасный день, в местном видеосалоне я затеяла спор с одним служащим, который изменил всю мою жизнь. Разве могла я представить, встречаясь с этим слегка шизанутым сероглазым лентяем, задавшим мне такого жару, когда я брала в прокат «Красотку»,[2] что он рассчитается с моими долгами за счет доходов от «Пожирателей плоти»[3] и увезет меня в Лос-Анджелес?

Благодаря успеху моего мужа Питера, я получила свободу и желанную возможность работать федеральным защитником по уголовным делам. Тем не менее вскоре наше решение обзавестись детьми полностью выбило меня из колеи. Я знаю много женщин, которые умудряются быть одновременно и полноценными матерями, и преуспевающей рабочей силой, но, к моему удивлению, я оказалась не из их числа. Все попытки совместить должностные и семейные обязанности приводили к провалам на работе и к скандалам в доме. И в какой-то момент я поняла, что для моей дочери будет лучше, если я буду сидеть с ней, пусть даже при этом и умирая дома со скуки.

Наверное, Исааку надоело слушать, как я зеваю, потому что он оторвался от моей груди, громко рыгнул и наградил меня широкой улыбкой. У него, как раньше и у его сестры, была почти лысая голова, не считая жиденьких волос, росших по краям бугристого черепа, маленький нос с горбинкой и обеспокоенное выражение лица, из-за которого он напоминал вечно недовольного еврея-юриста. За это отец дал сыну прозвище «адвокат Клайнфельд».[4]

Я пару раз чмокнула Исаака чуть ниже подбородочков и заставила себя подняться со стула.

— Пора навстречу новому дню, — сказала я то ли четырехмесячному сыну, то ли самой себе.

Только мать знает, как можно успеть принять душ, помыть голову и побрить ноги за один куплет песенки «У старика МакДональда была ферма». Вся хитрость в том, чтобы петь «И-ай-и-ай-оу» в припеве уже с зубной щеткой во рту.

Устроив Исаака на бедре, я придирчиво осмотрела свое отражение. Вымытые и уложенные, короткие рыжие волосы смотрелись не так уж и плохо, если не особо приглядываться к отросшим корням. С лица уже начала сходить одутловатость, появившаяся во время беременности, хотя порою мне все еще казалось, что мы с Исааком соревнуемся в количестве подбородков. Ярко-зеленые глаза сияли все так же, и я, решив подчеркнуть эту единственную часть тела, не испорченную набранными килограммами, слегка подвела тушью ресницы. Что ж, теперь, если соблюдать осторожность и не смотреть ниже подбородка, я очень даже ничего.

— Твоя мамочка просто великолепна, правда? — спросила я у малыша. В ответ он лишь презрительно фыркнул.

Я стерла помаду с зубов.

— А теперь — одеваться.

Каких-то полчаса спустя (новый рекорд недавно пополнившейся семьи Уайет-Эпплбаумов) мы с Исааком уже ехали в машине в детский сад за Руби. Исаак, как обычно, вопил, а я, как обычно, истерично пела под кассету Раффи,[5] безостановочно игравшую в салоне моего микроавтобуса «вольво».

Удивительно, как дети умудряются дожить до десяти лет и не вылететь головой вперед из окна автомобиля?

Глава вторая

По дороге домой мои дети предусмотрительно заботились о том, чтобы я не уснула за рулем — задача не из легких, учитывая, что по ночам я в среднем сплю минут одиннадцать, — пересказывая мне на полной громкости (в одно ухо) длинную и запутанную историю о крысе Сникерсе и о том, как она сбежала из клетки, и, как обычно, истерично ревя (в другое ухо).

Мы уже свернули было в проезд, ведущий к дому, как Руби предложила:

— Мама, свози нас в парк. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Так как в этот момент меня отвлекли размышления о методах объективной оценки развития психоза на почве недосыпа, я совершенно забыла, с каким нетерпением жаждала включить детскую передачу «Улица Сезам» и погрузиться на час в телевизионное отупение (скорее мое, чем детей).

— Хорошо, дорогая, — сказала я.

Что ж, по крайней мере, остается надежда, что по дороге в парк Исаак заснет.

Я затолкала обоих чад в двойную коляску и зашагала к детской площадке.

Наш квартал Хэнкок-Парк — один из старейших районов Лос-Анджелеса — появился еще в двадцатых. Здесь много внушительных старинных домов, большинство из которых до сих пор украшают лепные номера в испанском стиле, и кое-где даже причудливые номера в стиле времен Тюдоров. Широкие, поросшие деревьями улицы плавно и аккуратно изгибаются. В то время как антикварные номера напоминали о былом величии, близость к центральной части Лос-Анджелеса и ряду других менее опасных районов сделала наш квартал за последние двадцать лет излюбленным местом угонщиков автомобилей и даже нескольких уличных грабителей. За счет этого цены на жилье здесь намного ниже, чем в более респектабельных районах, а всякие бездельники из шоу-бизнеса в большинстве своем предпочитают кварталы поспокойнее. Мы жили в одном из многочисленных двухэтажных коттеджей, разбросанных по всему району.

Шагая в сторону парка, я занимала большую часть тротуара. Точнее, весь. Так, сама того не желая, я стала причиной самой настоящей пробки, образовавшейся позади меня. Я заметила это, лишь когда за спиной раздался тихий вежливый голос:

— Разрешите пройти.

Я обернулась и увидела стайку мальчишек лет шести-десяти, ехавших за мной на роликах. С виду самые обычные мальчишки: наколенники в грязи, рубашки навыпуск Только вот рубашки белые и застегнуты на все пуговицы, а брюки черные. На головах красовались ермолки и щегольские длинные вьющиеся пейсы. Хасидские евреи-роллеры.

В Лос-Анджелесе, как и в Нью-Йорке, есть своя большая и пестрая хасидская община. Хасиды — самые ортодоксальные из всех евреев, они исполняют предписания иудаизма до последней буквы. Хасиды носят традиционную еврейскую одежду. Мужчины ходят в черных сюртуках и всегда с покрытой головой. Женщины одеваются скромно, в длинные платья с рукавами ниже локтя, и прикрывают волосы париками и шляпками. Хасиды во всем следуют указаниям своего духовного лидера, ребе. Хасидизм объединяет несколько разных общин, членов которых, если вы разбираетесь в этом лучше меня, можно даже различить по характерному стилю одежды. Так, мужчины определенных общин могут носить короткие брюки или меховые шапки, а женщины — черные колготки или скромные светлые чулки.

Хасиды отличаются от обычных ассимилировавшихся евреев примерно так же, как аманиты[6] — от прихожан местной англиканской церкви.

Так как цены на жилье в нашем районе сравнительно невысоки, а двухэтажные коттеджи — большие и удобные, здесь обосновалось большое количество хасидов Лос-Анджелеса. Хэнкок-Парк может похвастаться не одной иешивой и синагогой, и здесь всегда можно найти даже «кусочек селедки», как говаривал мой дед, если это не суббота. В субботу все многочисленные кошерные бакалейные лавки и магазины непременно закрываются до воскресенья. Но это все-таки Лос-Анджелес, город абсурдов и контрастов, поэтому в самом сердце хасидского анклава расположился огромный супермаркет «Бекон и ветчина». Поди пойми.

С хасидами я почти не сталкивалась. Они держатся обособленно. Женщины-хасидки редко водят малышей в парк, а ребята постарше уже гуляют сами по себе. В этом хасидские дети сильно отличаются от остальных детей района, которых мамы — бывшие юристы и биржевые маклеры — возят с четко организованных детских праздников на занятия музыкой, затем балетом, затем футболом.

— Простите, ребята, — сказала я, сдвигая коляску так, чтобы они могли проехать.

— А почему мальчики так смешно одеты? — спросила Руби.

— Они не смешно одеты, дорогая. Просто на них ермолки и цицит.

— Нет, смешно. А что такое ямока и титит?

— Ну, может, чуть-чуть и смешно. Ермолка — это маленькая шапочка, а цицит — длинные кисти поверх штанов. Это — особая одежда, которую носят евреи.

— Но мы евреи, а такого не носим.

— Да.

И что тут сказать? Потому что мы плохие евреи?

Я отделалась фразой, которую любила повторять воспитательница из реформистского еврейского детского сада, куда ходила Руби:

— Все по-разному выражают свою веру.

— Мы празднуем Рождество.

— Ну, не совсем. Рождество мы празднуем не потому, что мы евреи, а, скорее, потому, что мы христиане. Или что-то вроде того. Смотри, какая собачка!

Хорошо, что трехлетние дети, как правило, еще не понимают, когда их матери отчаянно стараются перевести разговор на другую тему. Руби и Исаак — дети от смешанного брака, и хотя сейчас такие браки — обычное дело, время от времени это приводит к таким вот неразрешимым вопросам. Моего мужа Питера можно с некоторой долей сомнения назвать протестантом и, определенно, не слишком религиозным. Более всего он склонен верить в Санта-Клауса и Рождественского Кролика. Да и моя приверженность иудаизму, который главным образом ассоциируется с Вуди Алленом[7] и комплексом вины из-за любви к бекону, ненамного выше.

Впереди мальчишки уже столпились вокруг жизнерадостного щенка золотистого ретривера на поводке. Рядом, подпирая дерево, талантливо изображал скуку его хозяин — юное создание неопределенного пола, все в пирсинге.

Один из мальчиков протянул щенку ладонь и, пока тот ее обнюхивал, сказал:

— Хорошая девочка.

— С чего ты йешил, что это девочка? — тут же выдал другой, причем с таким еврейским акцентом, что этот восьмилетний парнишка на роликах показался уменьшенной копией моего двоюродного дедушки Моси.

Мы с коляской обогнули хасидских мальчишек и зашагали дальше по улице. Скоро мы дошли до угла бульвара Лa-Бри, где располагалась небольшая кошерная лавка.

— Ну, Руби, хочешь золотой? — Мы с Руби питали слабость к шоколадным монетам в золотой фольге, которые раньше можно было достать только в канун Хануки.[8] Теперь в нашем квартале они продавались круглый год.

— Да! Хочу!

Мы добрались до входа, и я, перегнувшись через коляску, попыталась дотянуться до ручки. Не тут-то было. Я обошла коляску и открыла дверь, но тут же пришлось бегом догонять коляску, которая уже катилась вниз по улице. Дверь захлопнулась. И это двадцать первый век! Сейчас все двери уже должны быть оборудованы теплочувствительными датчиками и бесшумно раздвигаться сами. К тому же у всех нас должны иметься личные антигравитационные подушки, чтобы громоздкие двойные детские коляски канули в Лету.

Почему-то я испытала такое разочарование в футуристических фантазиях, появившихся у моего поколения благодаря «Семейке Джетсонов»,[9] что из глаз внезапно потекли слезы. Я навалилась на ручку коляски и зарыдала, громко и некрасиво. Я вдруг поняла, насколько отчаялась от всей этой безысходности, а главное, очень устала. Устала полностью и окончательно, каждой клеткой тела. Я стояла и рыдала, а мои дети испуганно смотрели на меня.

— Мама, пожалуйста, не плачь, — прошептала Руби. Исаак захныкал. Их испуганные лица вызвали у меня прилив чувства вины, и я заревела еще громче.

Вдруг дверь распахнулась: ее придерживала чья-то маленькая ножка в кроссовке. Я вытерла тыльной стороной ладони нос и глаза и быстро вкатила коляску в небольшую полутемную лавку.

Стеллажи ломились от товаров, которых в обычном бакалейном магазине нет и в помине: кошерные консервированные овощи, израильские конфеты, продукция компаний «Файнгольд», «Эссем» и «Шварц». Я обернулась поблагодарить обладателя ножки — необычайно красивую девушку-подростка в длинной юбке, темных колготках, белой мужской «оксфордской» рубашке, застегнутой на все пуговицы, и определенно модных кроссовках «Джорданс». У нее оказались длинные темные волосы, убранные за спину в косу, и глаза, удивительнее которых я в жизни не видела — темно-синие, почти фиолетовые, обрамленные густыми черными ресницами. Еврейская Элизабет Тейлор.

— Большое спасибо, — сказала я, все еще всхлипывая.

— Не за что, — мягко ответила девушка. Она перевела взгляд с моего прыщавого заплаканного лица на коляску и присела возле нее. — Привет. Как тебя зовут? — спросила она мою трехлетнюю дочь.

— Руби, — ответила та.

— Руби! Какое совпадение! А у меня есть рубиновое кольцо. — Она протянула Руби правую руку, демонстрируя ободок с крошечным рубином.

— Касиво, — оценила Руби, трогая его пальчиком. — А у моей мамы только старое гадкое кольцо без камушков.

Да, в этом вся моя дочь — Палома Пикассо-Уайет.

— Это мое обручальное кольцо, Руби, — возмутилась я. — На нем и не должно быть камушков.

— А на ее обручальном кольце есть, — безапелляционно заявила моя малышка.

— О, это не обручальное кольцо, — улыбнулась девушка. — Я не замужем. Мне его подарил отец на шестнадцатилетие.

— Красивое, — сказала я.

— А это твой младший братик? — спросила девушка у Руби.

— Его зовут Исаак, и он очень плохой мальчик, — сообщила та. — Он всю ночь плачет.

— Не может быть. И как же вы спите? Вы что, затыкаете на ночь уши?

— Нет. Он спит в маминой комнате, поэтому меня не будит.

Внезапно наш разговор прервал чей-то громкий голос:

— Деточка, что такое?

Я обернулась и увидела перегнувшуюся через прилавок хозяйку магазина, baleboosteh[10] средних лет, толстощекую, с глубоко посаженными глазами, располагавшимися чуть ли не в сантиметре друг от друга. На голове красовался светлый парик. Она поманила меня к прилавку.

— Иди сюда, деточка. На вот, вытри глаза. — Женщина протянула мне пачку салфеток. Я подошла, взяла салфетку и громко высморкалась.

— Мне так стыдно. Как нелепо, взяла и разревелась.

— Не говори глупости. Как ты думаешь, для чего я держу на прилавке салфетки? Что такое, деточка? У тебя что-то случилось?

— Нет, ничего страшного. Сама не знаю, с чего я так разнервничалась. Наверное, просто слишком устала. Исаак, вон тот мальчик, он никогда не спит. Ни днем, ни ночью. За последние четыре месяца я не отдохнула и часа.

— Прямо как мой брат Барух. Мой брат Барух тоже не спал до трех лет, — фыркнула она.

— Господи Иис… Жуть какая, — поправилась я. — Только не говорите, что этот кошмар будет длиться три года.

— Деточка, можешь мне поверить, это было ужасно. А у моей матери, aleha ha-shalom,[11] в отличие от тебя, было не два ребенка, а Барух и еще четверо старших. А до тех пор, пока мой брат не начал засыпать, она родила еще двоих.

— И она это пережила?

— Можешь мне поверить, никто не думал, что она выживет. Я помню, как она сказала моему отцу, alav ha-shalom.[12] «Еще один день такой жизни, и я возьму Баруха и спрыгну с ним с моста. Да, с моста», — и она не шутила, можешь мне поверить.

Мой голос снова задрожал:

— Не думаю, что выдержу три года.

С маленькой Руби все было гораздо проще. Тогда мы с мужем вместе заботились о ней. Когда я вернулась на работу после родов, сначала с Руби сидел именно Питер. Но теперь все изменилось. Когда Руби была маленькой, мой муж писал сценарии для кинофильмов и мог сам как-то определять свой рабочий график. Но через пару недель после рождения Исаака Питер продал идею нового сериала одной телекомпании и сейчас занимался пробными съемками. С тех пор он словно исчез с лица земли. Появлялся дома только на ночь и спал как один из убитых в его сериале (и даже крепче). Утром просыпался и снова уносился на работу. Я понимала, что должна поддерживать его — в конечном счете, он ведь поддерживал нас, хотя бы в финансовом плане, — но все равно не могла не злиться. Так я фактически стала матерью-одиночкой, о чем жалела каждую секунду своего плачевного существования. Как было хорошо, когда Питер работал меньше, пусть мы и еле-еле сводили концы с концами.

— Деточка, кажется, тебе нужна помощь по дому, — заявила хозяйка лавки, протягивая очередную салфетку. — Твоя мама живет неподалеку?

— Нет. В Нью-Джерси.

— Ай, как далеко. А свекровь?

— В районе Сан-Франциско.

— А сестры? Золовки?

— Нет, поблизости — никого. Мы здесь совсем одни. — На этих словах я снова не сдержалась и уткнулась носом в салфетку.

— Все, все, mamaleh.[13] Хватит плакать. Тебе нужно нанять няню.

— Не могу. Я не работаю. Весь день только и делаю, что сижу с детьми. Куда еще при этом няню?

Как только я ушла с работы, то уволила няню, которая сидела с Руби по утрам до того, как просыпался Питер. Я хотела все делать сама. К тому же в мире полно женщин, которые растят детей без профессиональной помощи. Чем я хуже? Но так я считала, пока не родила ребенка, который вообще не спит.

Хозяйка посмотрела на меня круглыми глазами:

— Послушай меня, деточка. Ты совсем вымоталась. Тебе нужна милая девочка, которая будет сидеть с твоим ребенком несколько часов в день, чтобы ты могла заняться другими делами или даже вздремнуть. Когда ты последний раз высыпалась?

Я только покачала головой.

— Ну?

Я не могла не признать, что эта идея показалась мне весьма привлекательной. Я представила, как сдаю Исаака на руки няне, всего на час-другой. Ровно настолько, чтобы вздремнуть.

— Знаете, а вы правы. Это ведь не постоянная няня. Просто кому-то нужно приходить ко мне на пару часов, чтобы я смогла поспать.

— Послушай, Фрэйдл. — Хозяйка повернулась к девушке, которая к этому времени уже сняла с Исаака носок и щекотала его пальчики. — Ты выручишь эту милую даму. Около десяти утра в магазине почти никого не бывает. Ты будешь приходить к этой даме и сидеть пару часов с ребенком.

Фрэйдл подняла голову:

— Но тетя Нетти, отец позволил мне работать у вас в магазине. Он не разрешал сидеть с ребенком этой… этой…

Тетя Нетти остановила ее жестом.

— Мой брат не станет возражать, если его дочь поможет нашей соседке. — Она повернулась ко мне. — Ведь ты еврейка?

— Да, конечно, — быстро ответила я.

— Видишь? — она посмотрела на Фрэйдл. — Ты выручишь нашу милую еврейскую соседку и, может быть, даже научишь ее зажигать свечи на Шабат.[14] Твоему отцу это понравится. Он даже заставит тебя ходить к ней, можешь мне поверить.

— Я тебе заплачу! — нервно вставила я. — Только скажи, сколько.

— Конечно, ты ей заплатишь, — подтвердила тетя Нетти. — Шесть… нет, семь долларов в час. По два часа в день. С десяти до двенадцати. Каждый день, кроме пятницы. В пятницу она нужна мне в магазине. Перед Шабатом здесь всегда полно народа. Да, меня зовут Нетти Танненбаум, а это моя племянница — Фрэйдл Финкельштейн.

— Джулиет Эпплбаум. Я так рада, что мы с вами познакомились. — Я повернулась к Фрэйдл. — Ну что, согласна?

— Да, — почти прошептала та.

Я нацарапала на бумажке свое имя и адрес.

— До завтра?

— До завтра, — девушка была явно чем-то обеспокоена.

— Ладно, хватит, — решила тетя Нетти. — Фрэйдл, сбегай к маме в гараж и принеси еще салфеток. А то эта милая молодая дама перевела уже всю пачку, — она хихикнула и дружески ткнула меня в бок. Я рассмеялась.

— Вам больше ничего не нужно со склада, тетя Нетти?

— Разве что еще одну коробку с шоколадками. Сдается мне, одна маленькая девочка не откажется их отведать.

У Руби загорелись глаза.

По дороге домой Исаак заснул, а мы с Руби чувствовали себя так, будто сегодня самый счастливый день за всю неделю. Руби — потому, что теперь у нее на коленях лежала целая гора шоколадных монет, а я — потому, что в ближайшем будущем намечалась возможность поспать.

Глава третья

В тот же вечер я сообщила Питеру, что наняла приходящую няню. Он открыл было рот — видимо, хотел напомнить, что каждый раз, когда он предлагал то же самое, я утверждала, что раз я сижу дома, с детьми мы справимся и без посторонней помощи. Но я смерила его таким уничтожающим взглядом, что он благоразумно решил промолчать.

На следующее утро, ровно в 9:59, в дверь позвонили. Я приняла душ и оделась с утра пораньше, чтобы не пугать Фрэйдл своей неумытой персоной. Спускаясь по лестнице, я еще раз посмотрела, застегнута ли блузка, чтобы избежать повторения инцидента с почтальоном. Я открыла дверь. Моя няня нерешительно переминалась на пороге, в той же одежде, что и вчера. Сидевший на моем бедре Исаак потянулся к ней и радостно загукал.

Фрэйдл улыбнулась в ответ и протянула к нему руки:

— Иди ко мне, motek.

— Так любила называть меня бабушка, — сказала я. — Это значит «дорогой, сладкий», да?

— М-м… — Девушка строила малышу глазки.

— Только осторожно: он еще не умеет сидеть сам, поэтому лучше устраивай его на бедре и придерживай рукой.

— Такой большой и красивый, — заметила она. — У меня сестра его возраста — она намного меньше.

— И сколько у тебя братьев и сестер? — поинтересовалась я.

— Нас восемь детей. Три девочки и пять мальчиков. Я — самая старшая.

— Господи боже! — воскликнула я.

Услышав, как я поминаю Господа, Фрэйдл в ужасе уставилась на меня.

— Я хотела сказать «надо же». Поразительно. Столько детей!

— Не так уж и много. В некоторых семьях больше — десять, иногда даже двенадцать.

Я содрогнулась.

— Я с двумя-то еле справляюсь. Не представляю, как можно воспитывать восьмерых. Бедная твоя мать.

— Ей помогаем я и моя младшая сестра, Сара.

— Все равно. Это, должно быть, ужасно обременительно. Надеюсь, больше она рожать не собирается?

— Ну что вы! Ей всего тридцать пять. Наверняка дети еще будут.

У меня отвисла челюсть. Тридцать пять? У нее восемь детей, и она всего лишь на два года меня старше? Оу vay![15]

Мы вошли в дом, и я повела Фрэйдл смотреть спальню Исаака. Там, как и по всей квартире, валялись горы ярко расцвеченных пластмассовых фигурок разной степени недоломанности, из-за чего наш дом все больше и больше походил на комиссионный отдел магазина игрушек.

— Вы не возражаете, если я возьму коляску, и мы с Исааком прогуляемся? А вы пока могли бы поспать, — предложила Фрэйдл.

— О, это замечательно. Он любит, когда его возят в коляске. Как правило. Ты видела коляску? Она стояла внизу у лестницы.

— Я найду.

— Он не голодный, но если вдруг попросит есть, в холодильнике стоит бутылка сцеженного грудного молока. Нужно только подогреть.

Фрэйдл кивнула.

— И не забудь взять чистые подгузники.

Она снова кивнула.

— Ладно, тогда я пойду, вздремну.

Она кивнула еще раз.

Я неспешно прошлепала обратно в комнату, уселась на кровать и призадумалась, как же я засну, когда мой маленький мальчик находится в руках совершенно незнакомого человека. Два часа спустя я резко проснулась. Я вырубилась, полусидя на самом краю кровати, а теперь лежала, картинно раскинувшись на покрывале. Утерев рот, я выползла из постели и, пошатываясь, проковыляла в ванную. Плеснула холодной водой куда-то в сторону своего лица и посмотрела на себя в зеркало. Глаза заплыли, на правой щеке красовалась ярко-алая полоса. На одной стороне головы все волосы слиплись, зато на другой возвышался впечатляющий ирокез в лучших традициях Человека-Ластика.[16] Я без особого энтузиазма попыталась их пригладить, но вскоре бросила эту затею и побрела в гостиную. Там оказалось тихо. Никого. Ни ребенка, ни няни. Я открыла окно и, свесившись через подоконник, выглянула во двор. Под окнами стояла коляска, аккуратно прикрытая детской простынкой. Предположительно, Исаак находился в ней. Неужели он спит?

Я высунулась подальше, ища взглядом Фрэйдл. На крыльце ее не оказалось. Слегка занервничав, я высунулась еще дальше. Внезапно я заметила ее краем глаза метрах в десяти от дома. Девушка разговаривала с парнем в коричневой кожаной летной куртке. В этот момент она бросила взгляд на коляску и заметила в окне меня. От неожиданности она подпрыгнула на месте и что-то быстро сказала молодому человеку. Тот поспешил прочь. Девушка побежала к дому, а я стала спускаться к ней навстречу.

Я открыла дверь. Она стояла на крыльце, краснея и извиняясь:

— Простите меня, миссис Эпплбаум. Я оставила Исаака буквально на минуту. Он крепко спал. И с того места я бы его услышала, если что. Честное слово.

— Ничего страшного, Фрэйдл. Я верю, что ты бы его не бросила одного. Ты не отошла далеко. Все в порядке. Да, кстати. Можешь называть меня Джулиет.

Она вроде бы успокоилась.

— Простите, мне так стыдно.

— Не переживай, Фрэйдл. Я и сама могла бы поступить точно так же. Просто никогда не оказывалась в подобной ситуации. Но как ты умудрилась уложить его спать?

— Я просто возила его в коляске по улице. Вот и все.

— И когда он заснул?

— Как только мы вышли погулять.

— Ты хочешь сказать, что он спит уже два часа? — Эта новость убила меня полностью и окончательно.

Фрэйдл посмотрела на часы.

— Может, чуть меньше. Мне пора бежать. Тетя уже ждет.

— Беги, конечно. Только подожди минуту, я принесу кошелек.

— Нет, нет. Рассчитаетесь со мной в конце недели.

— Хорошо, если тебе так удобнее. Послушай, Фрэйдл…

— Да?

— А кто этот парень?

К ее чести, Фрэйдл не ответила «Какой парень?», или «Никто», или что там обычно говорят подростки, пытаясь уйти от объяснений. Она лишь совсем тихо произнесла:

— Пожалуйста, только ничего не говорите тете Нетти и родителям, миссис Эпплбаум.

— Джулиет, — поправила я. — Конечно, я ничего не скажу твоим родителям. Так кто он?

Она помолчала, затем прошептала:

— Йося.

— Он не хасид?

— Нет.

— Но его же зовут Йося? Он израильтянин?

— Да.

— Он твой парень?

— Нет! — почти испуганно возразила она.

— Это правда?

— Мы — вербоверские хасиды, и в нашей общине закон соблюдается даже строже, чем у любавичей. У меня не может быть парня. Я не имею права встречаться с парнями. У меня может быть только муж, муж, которого выберут родители, — тихо, торопливо, даже с горечью проговорила девушка.

— Но замуж тебе еще рановато, не так ли?

— Моей матери было семнадцать, когда она стала женой моего отца, а мне уже восемнадцать. Я уже отказалась от двух предложений, так что скоро придется согласиться.

— Как, твои родители уже пытались выдать тебя замуж? Ты что?

— Пытались два раза, и оба раза я сказала «нет». Но больше чем дважды девушка не может отказываться, если не хочет прослыть зазнайкой или кем-нибудь похуже.

Всего восемнадцать, а ее уже заставляют выйти замуж и жить, как мать — ребенок за ребенком, пока не наступит климакс. Я не знала, что и сказать.

— Мне так жаль, Фрэйдл.

Фрэйдл молча посмотрела на меня снизу вверх, и все двери, ведущие к ее настоящим чувствам, захлопнулись. Девушка пожала плечами и проронила:

— Родители выберут мне подходящую пару.

— Ладно.

— Тетя Нетти уже заждалась. Мне пора.

— Хорошо, тогда до завтра.

— До свиданья. — С этими словами она повернулась и побежала по дорожке и вверх по улице.

Я села на ступеньку, наслаждаясь наступившей тишиной. Но сладкий миг длился недолго: судя по всему, почувствовав, что репутация самого непоседливого ребенка в Лос-Анджелесе находится под угрозой, Исаак проснулся и издал истошный вопль.

Глава четвертая

В эту ночь Исаак проспал целых три часа, с 2:00 до 5:00. И когда я проснулась от его утреннего ворчания, которое обычно предшествует утреннему кричанию, то в прямом смысле этого слова выпорхнула из постели. Просто удивительно, как сказочно чувствуешь себя после трех часов непрерывного сна, особенно если обычно не спишь и одного. Я вытащила ребенка из кроватки и пулей вылетела из спальни, чтобы он не разбудил Питера. Добравшись до гостиной, я включила приемник и уселась кормить свое чадо под утренний выпуск новостей Государственного Общественного Радио. Исаак уже привык завтракать под успокаивающий голос Боба Эдвардса.[17] Меня же, из-за отсутствия возможности почитать газету, только эти полчаса утренних радионовостей и спасали от полного неведения о том, что творится в мире.

Когда Исаак утолил голод, я усадила его в прыгунок, закрепленный на кухонной двери. Он принялся радостно раскачиваться, подпрыгивая то вверх, то вниз, а я, внезапно вообразив себя Мартой Стюарт,[18] решила приготовить завтрак. Вскоре в духовке уже допекалась горка на удивление аппетитных, поджаренных до золотистой корочки оладий с бананами. Я накрыла стол на троих, теперь на нем красовались стаканы с соком и вазочки с подогретым сиропом, а из кофеварки доносился запах горячего эспрессо. И отправилась будить остальных членов семьи.

Руби открыла глаза, злая и невыспавшаяся, но, узнав, что на кухне ее ждут оладьи, сразу повеселела. Ее отца пришлось уговаривать немного дольше.

— Дорогой! Проснись!

Неразборчивое ворчание.

— Милый… Милый! МИЛЫЙ! — я выдернула у него из-под головы подушку. — Вставай! Кофе уже готов. И оладьи!

— Еще пять минут, — пробормотал он, накрываясь одеялом с головой.

— Ну же, вставай, Питер. А то оладьи остынут и раскиснут, — я склонилась и провела носом по его шее. — Давай, просыпайся, — прошептала я, и кончик моего языка проскользнул в его ухо.

— Ай! — закричал он, подскочив метра на два. — Ч-черт, Джулиет, в чем дело? — Он уселся на краю кровати, ковыряя пальцем в ухе. — Терпеть этого не могу.

— Я приготовила завтрак, — мило улыбнулась я.

Он удивленно уставился на меня.

— Что?

— Оладьи. Я сделала оладьи.

— Ух ты. Ладно, встаю. — Питер поскреб небольшое брюшко, натянул пижамные штаны и побрел за мною на кухню.

В коридоре мы остановились посмотреть на Исаака и Руби. Они держались за руки, Руби слегка покачивала прыгунок малыша. Ее рыжие кудряшки сияли в лучах утреннего солнца. (Раннее солнце вообще довольно редкое явление в Лос-Анджелесе, где туман и смог обычно висят до середины утра.) На лице Исаака расплылась широкая улыбка. Руби наклонилась и поцеловала брата в щечку.

— Прыгай, Изя. Прыг, прыг, прыг.

— Привет, Персик, — окликнул ее Питер.

Она пронеслась по коридору и прыгнула ему на руки.

— Доброе утро, папа. Смотри, какой касивый день.

— Да, и впрямь красивый, моя сладкая.

Все вместе мы позавтракали — наш лучший семейный завтрак за долгие, долгие месяцы. С тех пор как родился Исаак, мы с Питером стали походить не на любовников, а на сотрудников фабрики по воспитанию детей. При этом Питер — явно по совместительству. Прошло то время, когда мы фактически проводили весь день вместе — Питер работал ночью, когда я спала. Теперь за день мы видели друг друга не больше, чем любые работающие супруги, то есть не очень много. Не знаю, то ли из-за нехватки времени, то ли из-за моей усталости или дополнительной нагрузки в лице второго ребенка, что-то в наших отношениях пошло наперекосяк. Уже давным-давно мы никуда не ходили вдвоем и не вели разговоров по душам, не говоря уже о полном отсутствии сексуальной жизни.

— Джулиет, впервые за последние несколько месяцев ты похожа на себя, — задумчиво произнес Питер.

Я улыбнулась.

— Впервые за последние несколько месяцев я чувствую себя собой. Не удивительно, что при диктатуре одна из пыток — не давать человеку спать. Весьма эффективная штука.

Питер наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

— Я по тебе соскучился.

Я ощутила легкое раздражение. Разве это моя вина, что в последнее время я не в себе? А как бы он себя чувствовал, если бы ночи напролет нянчился с орущим ребенком? И вообще, кто целый день и полночи торчит в студии? Тем не менее я решила не позволять неприятностям испортить такой хороший день. Запихала подальше недовольство и улыбнулась. Правда, слегка натянуто, но все-таки.

— Твоя правоверная девочка сегодня придет? — поинтересовался Питер.

— Да. В десять. Скорее бы.

Питер одел Руби, запаковал ей обед и повез ее в детский сад по дороге на работу. Я помахала им на прощанье с крыльца и вместе с Исааком поднялась наверх. Без четверти десять мы оба, уже вымытые и одетые, ждали Фрэйдл.

В десять мы сидели на крыльце.

В десять пятнадцать мы стояли в конце дорожки.

В десять тридцать мы уже дошли до середины улицы.

В десять сорок пять я усадила ребенка в коляску и помчалась к миссис Танненбаум.

Когда я дошла до ее магазинчика, моему взору предстала запертая дверь с табличкой «ЗАКРЫТО». Я заглянула внутрь через дверное стекло и увидела в дальнем углу девочку, которая сидела на высоком стуле и читала книгу. Я постучала по стеклу. Девочка заметила меня и, покачав головой, показала на табличку. Я постучала еще раз, уже более настойчиво. Наконец она слезла со стула, подошла к двери, приоткрыла ее и произнесла:

— Сегодня магазин не работает.

Девочка оказалась менее красивой копией Фрэйдл. Такие же темные волосы, заплетенные в такую же косу, только коса тоньше, а волосы не такие блестящие. Глаза темно-синие, но, в отличие от Фрэйдл, без того потрясающего фиолетового оттенка. И рот, и нос немного крупнее. Тем не менее я с полной уверенностью могла сказать, кто это.

— Сара?

На ее лице промелькнуло удивление.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Меня зовут Джулиет Эпплбаум. У меня работала твоя сестра, Фрэйдл. Она не появилась сегодня утром, вот я и пришла.

Сара неуверенно теребила пуговицу рубашки.

— Не знаешь, где она? Позови ее, пожалуйста.

Сара не отвечала.

— Нет, я не сержусь. Просто хочу узнать, что случилось, и ждать ли мне ее сегодня. Или когда-нибудь.

Тишина.

— Сара, — резко окликнула я девчонку.

Она вздрогнула и испуганно уставилась на меня.

— Поговорите с моим отцом, — выдала она наконец.

— Что? Твой отец запретил ей работать у меня? Это так?

— Пожалуйста, поговорите с отцом.

— Сара, что случилось?

— Фрэйдл ушла.

Теперь настал мой черед удивляться:

— Ушла? Как это ушла? Где она?

— Вчера она не вернулась домой. Сейчас ее все ищут. Мне велели сидеть в магазине, на случай, если она вдруг позвонит или появится.

Я не знала, что и сказать. Внезапно я вспомнила того молодого человека в летной куртке. Могла ли Фрэйдл уйти к нему? Могла ли она сбежать с Йосей? И стоит ли рассказывать ее родителям, что я видела их вместе?

Ход моих мыслей прервал громкий телефонный звонок. Сара схватила трубку:

— Алло? Нет, Aba.[19] Она не звонила. Хорошо. Aba, Aba, подожди. Здесь эта женщина. Та, с ее ребенком вчера сидела Фрэйдл. Она пришла сюда за ней.

Затем последовала недолгая пауза.

— Да, хорошо, Aba. — Сара повесила трубку. — Отец попросил вас зайти прямо сейчас.

Я на минуту задумалась. А хочу ли я лезть в эту историю? И что я скажу отцу Фрэйдл? Девушка упоминала, что родители собираются выдать ее замуж против воли, согласно традиции, которая, как мне раньше казалось, давно исчезла вместе с корсетами и колясками, запряженными лошадьми. Может, девушка решила, что лучше сбежать из дома, чем вступить в брак с нелюбимым мужчиной? Если все обстоит именно так, то я, конечно, не собираюсь помогать родителям ее выслеживать.

Сара вышла из магазина через заднюю дверь, но, заметив, что я осталась на месте, развернулась:

— Вы должны пойти со мной. Прямо сейчас. Aba ждет вас.

— Сара, дай мне ваш номер телефона. Я не могу пойти к вам сейчас, потому что… потому что мне нужно отвезти ребенка домой. Я позвоню твоему отцу где-то через полчасика.

Прежде чем что-то предпринять, я хотела посоветоваться с Питером.

Сара подбежала и схватила меня за руку.

— Нет! — почти крикнула она. — Aba сказал, что вы должны зайти прямо сейчас.

Я высвободила руку.

— Я позвоню ему, как только приду домой, Сара. А сейчас мне уже пора.

Девочка отчаянно замотала головой.

— Нет, Aba сказал, чтобы я привела вас сейчас. Вы должны пойти. Пожалуйста, прошу вас, — зарыдала она.

— Ладно, ладно. Я иду, иду. Только, ради бога, не плачь.

Ясно, что причиной истерики было не столько беспокойство о сестре, сколько страх перед отцом. Мне не хватило мужества отказать и без того испуганной девчонке. Вытолкав коляску через заднюю дверь, я спустилась по ступенькам и пошла за ней по переулку.

— Нам туда. — Сара показала куда-то в конец улочки.

Мы дошли до угла и свернули в окруженный забором дворик небольшого оштукатуренного дома. Перед домом разбит небольшой газон. На ступенях длинной лестницы, ведущей к крыльцу, стояли вазоны с красной геранью. Весь первый этаж здания занимал гараж, и парадная дверь вела сразу на второй.

Я подхватила коляску Исаака, поднялась по ступенькам и вошла в дом вслед за Сарой. Оказавшись внутри, поставила коляску на пол и осмотрелась. Гостиная оказалась забита бородатыми мужчинами в черных сюртуках и широкополых шляпах. Они стояли небольшими группками и перешептывались. С другими стрижками, без пейсов, в джинсах и футболках, они могли бы запросто сойти за кого-нибудь из моих кузенов и дядьев, с которыми я встречалась на свадьбах и церемониях прохождения бар-мицвы,[20] но сейчас представить этих людей в чем-то, кроме традиционной одежды, было почти невозможно. Казалось, что они носят эти сюртуки и белые гольфы уже лет двести, если не триста. Как только мы вошли, все разговоры смолкли, и в наступившей тишине пристальные взгляды присутствующих тут же обратились на нас.

— М-м… я — Джулиет Эпплбаум, — мой голос дрогнул: эти мужчины с пронзительными взглядами и мрачными лицами действовали на нервы.

Неожиданно из соседней комнаты — судя по всему, кухни — вылетела миссис Танненбаум и понеслась ко мне. Очевидно, она недавно плакала — глаза покраснели.

— Пойдем, пойдем, — быстро проговорила она, хватая меня за руку и пытаясь затащить в гостиную.

В этот момент Исаак зарыдал. Я высвободилась от ее захвата и вынула ребенка из коляски. Устроив малыша на плече, я погладила его по спинке и зашептала на ушко что-то ласковое и успокаивающее.

— Сюда. — Миссис Танненбаум подтолкнула меня в центр комнаты. Мужчины расступились, образовав узкий проход. Я знала, что им запрещено прикасаться ко мне — к чужой женщине, у которой вполне может оказаться «нечистый» период менструального цикла. В центре комнаты на кресле, в одной рубашке и без сюртука, сидел крупный мужчина лет сорока пяти с густой окладистой бородой. На голове он носил не шляпу, а огромную черную бархатную ермолку, закрывавшую всю макушку. Он поднялся мне навстречу.

— Это мой брат, отец Фрэйдл, ребе Финкельштейн, — представила мужчину миссис Танненбаум. — Барух, это та женщина, о которой я тебе говорила. Милая еврейская дама, с ребенком которой сидела Фрэйдл. — Она отступила.

Ребе молча смотрел на меня, и я почувствовала себя неловко в джинсах Питера, подвернутых до щиколотки и затянутых, насколько это возможно (то есть, почти незатянутых), на талии. Слава богу, на мне хотя бы футболка с длинным рукавом. Жаль только, что на ней изображена Мадонна в черном кожаном лифчике.

— Здравствуйте, ребе. Я — Джулиет Эпплбаум, — я по привычке протянула руку, но тут же отдернула, вспомнив, что он не может ее пожать.

— Вы знаете Фрэйдл, мою дочь, — уверенно начал он.

— Да.

— Она работала у вас вчера.

— Да.

— Вы знаете, что я не давал ей на это разрешения. Вы знаете, что она работала у вас, не поговорив со мной.

— Нет, я об этом не знала. — Я с упреком посмотрела на миссис Танненбаум, которая отошла еще дальше и теперь сверлила взглядом выцветший зеленый ковер. — Могу вас заверить, я не имела ни малейшего представления, — твердо повторила я.

— Но вы же не спросили у нее, разрешил ли отец работать на вас. Работать на… — он недоговорил.

Я определенно начинала злиться.

— Работать на мать с маленьким ребенком, ребе Финкельштейн. На еврейскую мать. С еврейским ребенком.

Нарочито презрительным взглядом ребе окинул мою одежду.

— Еврейская мать? — фыркнул он.

Исаак заплакал.

— Простите, — перебила я, — но мой ребенок хочет есть. Так что мне нужно домой — кормить его.

Я развернулась на каблуках и направилась прямиком к выходу. И тут из кухни выскочила какая-то женщина.

— Нет, нет. Прошу вас, не уходите. — Она схватила меня за руку. — Идите сюда, покормите ребенка здесь, на кухне. Сюда, — и, не обращая внимания на мужчин, толпившихся в гостиной, она потащила меня на кухню. Стряхнуть ее по-хорошему не получилось, поэтому пришлось подчиниться.

Кухня оказалась маленькой, без лишних изысков, зато практичной. Стены и шкафчики белые, единственное украшение — десятки детских рисунков, что висели на каждой стене, дверце и даже холодильнике. В углу находился большой круглый стол, истертый за долгие годы использования. Вокруг стола и возле шкафчиков сидели и стояли женщины. И пожилые, в чопорных выцветших париках, и женщины помоложе, в модных, элегантно уложенных париках и платках, и совсем еще девочки, с длинными косами и волосами до плеч. В комнате стоял теплый запах дрожжевого домашнего хлеба. Женщина, держащая меня за руку, носила свободное серое шерстяное платье и коричневый, слегка съехавший набок парик. Лицо — красное и прыщавое. Большие фиалковые глаза с густыми длинными ресницами изрядно покраснели. Видимо, и она долго рыдала.

— Пожалуйста, простите моего мужа, миссис Эпплбаум. Он не привык иметь дело с… другими людьми. Я имею в виду, с людьми не из нашей общины. Он очень расстроен. Мы все очень расстроены. Идите туда, в спальню. Покормите ребенка. И поговорим, хорошо? Покормите ребенка, а потом, может, расскажете нам, что делала вчера Фрэйдл? Может быть, вы сможете помочь выяснить, где она, хорошо?

Она провела меня в дальнюю комнату и крикнула через плечо:

— Нетти! Иди сюда, посиди с миссис Эпплбаум.

Миссис Танненбаум, которая проследовала за нами из гостиной на кухню, быстро зашла в комнату. Мать Фрэйдл выскользнула за дверь и тихо прикрыла ее за собой.

Я огляделась. Мы с миссис Танненбаум находились в маленькой спальне с большой кроватью, задвинутой в самый угол. Возле одной из стен стоял офисный стул. В комнате царил полумрак — единственное окно и то плотно закрыто темными шторами.

Исаак все еще ревел, поэтому я уселась на кровать и быстро сняла футболку. Из-за его слез еще на кухне у меня потекло молоко, поэтому и лифчик, и специальные прокладки успели промокнуть насквозь, и на футболке, прямо на профиле гримасничающей Мадонны, растеклось огромное мокрое пятно. Я достала грудь и придвинула к ней Исаака. Он тут же энергично принялся за дело. Я вздохнула и посмотрела на миссис Танненбаум, женщину, которая втянула меня во всю эту историю.

— Вы же сказали, что отец Фрэйдл не станет возражать, если она будет у меня работать. Что ему понравится, если она будет ко мне приходить.

Она молчала.

— А вы у него даже ничего не спросили.

— Я собиралась с ним все обсудить, можешь мне поверить, — стала оправдываться миссис Танненбаум. — Хотела поговорить с ним сегодня. Пришла к нему утром все рассказать, но когда я появилась, здесь уже начался полный balagan. Полный беспорядок. Девочка пропала. Моя золовка в истерике. Все мужчины уже здесь. Мой брат вне себя от беспокойства. Вот я ему и рассказала о работе Фрэйдл. — Она присела рядом и мягко погладила Исаака по голове. — Оу vay, это полная катастрофа. Полный imglik.

— Она вернется, обязательно, — попыталась успокоить я. — Девочки-подростки все время убегают из дома. И, по большей части, скоро возвращаются.

Память услужливо напомнила о тех девушках, с которыми мне приходилось сталкиваться за годы работы федеральным защитником в суде. Девушках, которые уходили из дома, а потом, оказавшись на улице со своими никудышными парнями, занимались торговлей наркотиками, мошенничеством и грабежом. Но об этих девушках я решила промолчать.

— Наши девочки из дома не убегают, миссис Эпплбаум. Они никогда не убегают из дома, тем более перед свадьбой.

— Фрэйдл должна была выйти замуж?

— Конечно, а она не говорила? Отличный shidduch, отличная партия. Очень влиятельная нью-йоркская семья, можешь мне поверить. Отец мальчика возглавляет самую большую иешиву в Бороу-Парк. Замечательная семья. Очень влиятельная.

— Фрэйдл об этом не упоминала.

— Она застенчивая девочка. Очень тихая. Может быть, постеснялась, потому что плохо тебя знает. Это удачная партия для нашей Фрэйдл. Мальчик умный, сообразительный. Будет достойным продолжателем дела отца. И даже не очень страшненький. Ай, Фрэйдл. Если ребе Хирш прознает об этом, он отменит свадьбу, это точно. Он никогда не позволит своему сыну жениться на взбалмошной девице. Chas shalom[21] он прознает. Если Хирш отменит свадьбу, это убьет моего брата, можешь мне поверить. Это его убьет.

Я переложила Исаака к другой груди. Миссис Танненбаум тяжело вздохнула и, откинувшись назад, оперлась о локоть.

— Gevalt.[22] И где она теперь?

— А Фрэйдл хотела замуж? — поинтересовалась я.

— Конечно, она хотела замуж, да и какая девушка откажется от такой партии? От такой семьи? И мальчик ведь даже симпатичный. Ну, может, немножко тощий. Ну, пара прыщей. Но ведь это не навсегда. У кого в двадцать четыре года нет прыщей?

— Они много общались?

— Ребе Хирш привозил к нам сына совсем недавно. Они встретились, и мальчик одобрил партию. Они виделись еще раз, может, два. Так что времени пообщаться им хватало. Когда я была девушкой, такой роскоши нам не позволялось, можешь мне поверить. Хорошо, если мы хоть раз видели жениха до свадьбы. А сейчас эти дети, они все встречаются и встречаются. Ай, Фрэйдл. Если Хирш прознает, всему конец.

— А вам не приходило в голову, миссис Танненбаум, что, может быть, этого Фрэйдл и добивается? Может, она сбежала, потому что не хочет замуж?

— Не говори глупости. Это не просто мальчик. Эта семья — machers из Бороу-Парк, элита. Я говорила, его отец — очень влиятельный раввин. Его мать — настоящая миллионерша. Ее братья владеют половиной Бруклина. Этот брак даст моим братьям связи с могущественной и влиятельной иешивой, а Фрэйдл станет обеспеченной женщиной. Мы не настолько богаты, чтобы она могла воротить нос от такой партии, — заявила миссис Танненбаум, еще раз потрепав Исаака по голове.

Удовлетворенно рыгнув, сын оторвался от моей груди, и миссис Танненбаум взяла его на руки. Я приготовилась услышать бурный вопль негодования, но Исааку, кажется, понравилось лежать, уткнувшись ей в плечо. Она мягко похлопала его по спинке, помогая избавиться от газов.

— У вас есть дети? — спросила я.

— Нет. Нас с мистером Танненбаумом минуло благословение. Но дети моего брата мне как родные, — сказала она с легкой печалью, растирая спинку малыша. Затем мягко поцеловала его в щечку, и он довольно хихикнул.

— Вы ему понравились. Он редко ведет себя с незнакомыми людьми так открыто.

— С какими это незнакомыми людьми? Он меня знает. Он был в моем магазине. Мы с тобой друзья, да, Изечка? Мы с тобой старые друзья.

— Миссис Танненбаум, даже не знаю, как вам помочь. Да, я видела Фрэйдл, но понятия не имею, где она может быть.

— Я знаю. Просто поговори с моей золовкой. Пусть она задаст тебе пару вопросов. Пусть убедится, что ничего не упустила.

— Ладно. Только хочу вас предупредить: если ваш брат снова начнет на меня кричать, я от него сбегу, как черт от ладана.

Она посмотрела на меня и одобрительно хмыкнула.

— Мне нравится. Как черт от ладана. Нужно будет запомнить. А ты иди, поговори с Симой. Я посижу здесь с ребенком.

Я оставила их ворковать и отправилась обратно на кухню. И снова, стоило мне войти, как все разговоры смолкли. Молодая женщина в коричневом платке под Гуччи, на котором красовался известный логотип, написанный наоборот, поспешно встала из-за стола, уступая мне стул. Я села. Передо мной тут же появилась чашка чая и блюдечко с печеньем, а рядом опустилась мать Фрэйдл, Сима.

— Как ваш ребенок? — начала она.

— Отлично. И просто без ума от миссис Танненбаум.

Она слегка улыбнулась.

— Нетти умеет ладить с детьми.

— Миссис Финкельштейн, я мало чем могу вам помочь. Я плохо знаю вашу дочь. До того, как она пришла ко мне работать, я видела ее всего один раз. Работала она у меня тоже всего раз, да и то все это время я проспала. Так что возможности пообщаться с ней у меня не было.

— Она не упоминала, что собирается уйти из дома? Может, спрашивала совета, куда можно податься?

Казалось, ей очень неловко задавать подобные вопросы незнакомому человеку, но отступать она не желала.

— Вы дали ей денег?

— Нет. Она не спрашивала у меня совета и ничего мне не говорила. Она даже денег с меня не взяла. Я собиралась заплатить ей сегодня.

Я чувствовала себя виноватой в том, что умолчала о Йосе. Все равно что солгала Симе. До рождения детей я знала только, что значит быть дочерью. Неудивительно, что в любой ситуации я ставила себя на место ребенка. Но с появлением на свет Руби я переметнулась в противоположный лагерь: «Родители всегда правы, а даже если и неправы, их все равно нужно слушаться». Но эта конкретная ситуация выходила за рамки обычного конфликта отцов и детей. Свадьба без согласия ребенка казалась, по крайней мере, мне, каким-то варварством. Родители Фрэйдл будто продавали девушку с аукциона тому, кто даст за нее большую цену. А ее теоретическое право отвергнуть жениха не имело никакого практического значения. И вполне понятно, если она все-таки решила искать убежища в объятиях этого загадочного израильтянина, Йоси. Я на ее месте поступила бы точно так же. И я не собиралась выдавать ее родителям, от которых она сбежала.

— Может быть, она звонила кому-нибудь с вашего домашнего телефона? Или с кем-то встречалась? — не успокаивалась мать.

— Простите, ничем не могу вам помочь, — твердо сказала я.

Лгать ей в лицо оказалось трудно, поэтому я просто решила уйти от ответа. И тут же шевельнулась совесть. Бедная женщина в смятении, да и я бы чувствовала себя не лучше, уйди Руби из дома.

Тут мне пришло в голову, что я вполне могла бы найти этого Йосю и попросить его отвести меня к Фрэйдл или передать ей записку. Тогда я уговорила бы ее позвонить родителям и дать знать, что с ней все в порядке.

— Знаете что, — предложила я, — может, вы позволите мне поспрашивать в квартале, не видел ли кто вашей девочки или не слышал ли что-нибудь о ней? Если что-то узнаю, я вам сообщу.

Сима задержала на мне взгляд, возможно, почувствовав, что я недоговариваю. В конце концов она решилась:

— Ладно. Поспрашивайте.

Она выдернула листок из блокнота, лежавшего на столе, и написала свой телефон.

— Миссис Финкельштейн…

Она посмотрела на меня.

— Да? Вы что-то вспомнили?

— Нет, ничего. Просто хотела спросить: вы звонили в полицию? Там уже знают, что ваша девочка исчезла? Вы должны написать заявление о пропаже ребенка, тогда они станут ее искать.

— Нет! Никакой полиции! — раздался вопль. Я испуганно подпрыгнула вместе с матерью Фрэйдл и остальными женщинами и повернулась к источнику звуковой атаки. В дверях стоял ребе Финкельштейн. — Это наше семейное дело! — кричал он, тыча в меня дрожащим пальцем. — Нам не нужна помощь от этой вашей полиции!

— Ну хорошо. Решать вам. Но если вы и впрямь хотите найти вашу дочь…

— Наша дочь вас больше не касается. Спасибо за помощь. Можете идти.

Пораженная грубостью, я уставилась на него.

— Начнем с того, что сюда я пришла не по своей инициативе, — напомнила я. — Это вы попросили Сару привести меня.

Женщины нервно переглядывались. Наверное, им никогда раньше не приходилось слышать, чтобы женщина разговаривала так с их грозным ребе. Я вскочила и вылетела в соседнюю комнату. Попрощавшись с миссис Танненбаум, которая тихонько вручила мне спящего Исаака, я направилась через кухню к выходу. В дверях, загораживая проход, стоял ребе Финкельштейн.

— Разрешите пройти, — сказала я.

Он отодвинулся. Я быстрым шагом прошла в прихожую и усадила Исаака в коляску. Один из присутствующих, молча наблюдавших за моим уходом, высокий широкоплечий парень лет восемнадцати, с гладкими щеками и подбородком, которые пока еще явно не нуждались в услугах бритвы, открыл мне дверь.

— Спасибо, — поблагодарила я.

В ответ он густо покраснел.

Глава пятая

По дороге домой я немного остыла, и к тому моменту, когда я поднимала коляску по лестнице на крыльцо, мне уже не хотелось стукнуть ребе по голове окороком из супермаркета «Бекон и ветчина». Я изо всех сил пыталась представить себя на его месте. Что, если бы из дома сбежала Руби? Разве я не сходила бы с ума от беспокойства? Разве я не была бы готова разорвать на клочки любого, кто мог оказаться к этому причастен? В джинсах и футболке с Мадонной, я, наверное, показалась ребе Финкельштейну воплощением всех зол современного Лос-Анджелеса. Если бы он только знал, насколько непривлекательной, должно быть, показалась моя жизнь Фрэйдл. Да, я могу носить все, что угодно, и выходить замуж, за кого хочу, зато, когда наступают тяжелые времена, становится ясно, что я — просто усталая женщина с двумя детьми, в нелепой старой одежде и замужем за человеком-невидимкой. Прямая противоположность Симе. Почему мы такие разные? Основная разница между матерью Фрэйдл и мной заключается в том, что она растила своих детей с помощью целой толпы друзей и родственников, которые в тяжелую минуту тут же оказывались у нее на кухне, чтобы посочувствовать и поддержать. Мне же приходится полагаться главным образом на себя.

Я плюхнула Исаака в детский манеж и притащила туда корзину с целой кучей резиновых колец и игрушек.

— Поиграй немного сам, хорошо? Маме нужно провести маленькое расследование.

Но как искать этого израильтянина по имени Йося? Единственный мой знакомый израильтянин — внучатый племянник моего отца, Амос, который жил в Хьюстоне и водил грузовик с мороженым. Я уже собралась звонить ему, как вдруг вспомнила, что моя лучшая подруга Стэйси считает себя экспертом во всем, что касается жизни Лос-Анджелеса. Может, начать с нее? Хуже от этого явно не будет.

Стэйси — одна из тех легендарных работающих матерей, которые умудряются привезти домой окорок и поджарить его на сковородке, не снимая дорогих туфель от Маноло Бланика. Она — уполномоченный представитель агентства Международной Ассоциации Деятелей Искусства, самого престижного агентства по поиску и продвижению талантов в Голливуде. Ее сын учится в начальной школе и не только играет в регби, как каждый второй ребенок в США, но еще и вундеркинд-математик, создает сложные тригонометрические программы на домашнем компьютере просто ради развлечения. Вдобавок сама Стэйси просто неотразима. Ее светлые волосы всегда идеально уложены по самой последней моде, а ногти отполированы и накрашены, могу поспорить, такой же жидкокристаллической субстанцией, которой покрывают поверхность космических шаттлов. Мне уже и не припомнить, как мы стали лучшими подругами. Она вся такая идеальная, что по сравнению с ней я просто немытая бродяжка, прожившая целый год в подвале фабрики по производству пончиков и одетая в черный мешок для мусора на голое тело. Но я ее люблю.

— Офис Стэйси Холлэнд, — раздался в трубке незнакомый жизнерадостный голосок.

— Здравствуйте. А что случилось с Дэвидом?

Секретарей Стэйси меняла как перчатки.

— Он здесь уже не работает. Чем могу служить?

— Это Джулиет Эпплбаум. Ее Величество поблизости?

— Одну минуту. — В трубке зашуршало. — Да, она здесь, миссис Эпплбаум. Соединяю.

На минуту телефон замолчал.

— Джулиет! Рада тебя слышать, — закричала Стэйси прямо в ухо.

— Новая секретарша?

— Что?

— Ты снова сменила секретаря?

— А что? Она тебе нагрубила? Хана, иди сюда! — взревела Стэйси.

— Нет! Она очень вежливая. Господи, Стэйси. Бедный ребенок. Я просто услышала незнакомый голос, вот и все. Ну ты и тиранша!

— Все в порядке, Хана. Можешь идти. Итак, дорогая, ты звонишь по делу или просто не знаешь, на кого выплеснуть свою беспричинную агрессию?

Я рассмеялась.

— Нет, ни то, ни другое. Я тут подумала, вдруг у тебя есть идеи, как найти одного израильтянина по имени Йося.

— Йося? А фамилия?

— Не знаю. Есть только имя.

— Джулиет, это все равно что спрашивать, знаю ли я парня по имени Хуан из Мексики. Каждого второго израильтянина зовут Йося.

— Ясно. И сколько их может быть здесь, в Лос-Анджелесе?

— Я где-то читала, что, согласно данным Службы иммиграции и натурализации, только в самом Лос-Анджелесе проживает около трехсот тысяч израильтян.

— Господи! А кто же тогда воюет с арабами на родине?

— Понятия не имею. А зачем тебе этот парень? Он что, продал тебе сломанный магнитофон?

— Нет, ничего подобного. Вроде бы он друг моей няни, а она недавно пропала. Вот я и пытаюсь ее найти.

— О нет. Только не это, — простонала Стэйси.

— А что?

— Может, тебе напомнить, что когда ты в последний раз впуталась в подобную историю, для тебя она закончилась пулевым ранением?

— Не преувеличивай. Я же не убийство расследую. Просто хочу найти сбежавшую из дома девчонку.

— Какая разница! Я не собираюсь участвовать в твоих глупых мазохистских играх Ищи своего израильтянина сама.

Я рыгнула в трубку.

— Здорово, Джулиет! Научилась у Исаака, да? Попробуй компании, устанавливающие кондиционеры.

— Что?

— Я про твоего израильтянина. Попробуй обзвонить компании, занимающиеся кондиционерами. Мы с Энди недавно устанавливали новую систему вентиляции. Со своими проектами к нам обратились четыре компании, и все они, кроме одной, принадлежали израильтянам. Судя по всему, эта отрасль под их юрисдикцией.

— А почему так? — удивилась я.

— Почему как? Почему именно израильтяне держат конторы по установке кондиционеров?

— А индусы — мотели, а эфиопы — платные стоянки? Что, кто-то из них едет на родину и говорит: «Ибрагим! Ганаш! Давай, езжай в Америку, у них в таком-то мотеле нехватка персонала»?!

— Джулиет, мне еще работать. Это ты можешь прожигать время, размышляя над подобными философскими вопросами, а мне нужно трудиться не покладая рук.

— Ладно. Иди трудись, — усмехнулась я. — И спасибо за помощь. Я знала, что ты мне подскажешь, с чего начать.

— Чао. Целую, — и она повесила трубку.

В телефонном справочнике фирмы-подрядчики по установке кондиционеров занимали пять страниц. И примерно треть из них носили названия типа «Юся и Ко», «Иерусалим Эйр» или «Гивати». Но есть ли смысл обзванивать сотню компаний в надежде, что в одной из них работает какой-нибудь Йося, который может оказаться тем самым Йосей, другом Фрэйдл? Я решила попробовать первые десять и посмотреть, что получится.

Как только я стала набирать первый номер, заплакал Исаак. Я почти искренне обрадовалась, что он прервал меня в самом начале этой, скорее всего, неблагодарной траты сил и времени. Я вынула его из манежа и уселась в кресло-качалку. Пока он как всегда жадно сосал грудь, я размышляла над возникшей проблемой. Попытки отыскать этого Йосю все больше и больше напоминали поиск иголки в стогу сена, или, скорее даже, кунжутного семечка на фабрике по выпечке бубликов. Пока я думала, что делать дальше, в животике моего малыша раздался странный булькающий звук, и в ту же минуту что-то липкое потекло по ногам. Я вскочила со стула и, не обращая внимания на недовольные вопли Исаака, понеслась в детскую. Положив ребенка на пеленальный стол, я посмотрела на свои джинсы. Они насквозь промокли на бедрах и источали не самый приятный запах.

— О боже, Исаак, — пробормотала я, снимая с него штанишки. — Это же непромокаемые подгузники.

Малыш умудрился налить в них столько жидкости, что промокли не только подгузники, но и штанишки, и заправленная в них кофточка, и я. Ругаясь вполголоса, я раздела ребенка и кинула на пол испачканную одежду. Пока я вытирала его насухо, он отчаянно вертелся. Наконец, поняв, что убрать все это не хватит никаких детских салфеток, я подхватила малыша и направилась в ванную. Там я стащила с себя грязную вонючую одежду, включила воду и, взяв Исаака на руки, залезла под душ. Ребенок слегка испугался, когда в него ударила струя, но я отрегулировала душ так, чтобы вода лилась на нас приятными брызгами. Через мгновение Исаак уже радостно смеялся и, задирая головку, пытался ловить капли ртом. Я намылила себя и малыша, мертвой хваткой сжимая его скользкое тельце.

— Ну что, весело? — спросила я своего мальчика.

В ответ он рыгнул и прижался к моей груди. Вдруг он заметил, что находится в соблазнительной близости от своей самой любимой вещи в мире, и принялся искать губами сосок. Какое-то время я стояла под струями теплой воды и обнимала Исаака, сосущего грудь. И, сжимая его мягкое нежное тело, я вдруг почувствовала себя очень счастливой. Счастливой от того, что я мать. Счастливой от того, что стою под душем с таким очаровательным и милым малышом.

Как много в воспитании ребенка связано с наставлениями, дисциплиной, с тем, чтобы привести его из пункта «А» в пункт «Б». Иногда я удивляюсь, какой смысл заводить детей, если ты как родитель тратишь все время на то, чтобы направлять свое чадо в нужную тебе сторону, заставлять вести себя тихо или, еще лучше, укладывать спать. Порой мне даже начинает казаться, что намного проще завести ребенка на батарейках, с которым можно поиграть час-другой, а потом, когда надоест, просто убрать в кладовку. Но иногда наступают вот такие редкие счастливые минуты, и я понимаю, зачем на самом деле нужны дети.

Наконец я неохотно выключила воду и завернула нас обоих в теплые полотенца. Одевая Исаака, я заметила, что он уже засыпает. Я осторожно взяла его на руки, донесла на цыпочках до кроватки, уложила и тихонько выскользнула за дверь. Как это ни удивительно, он сразу уснул.

— Ура! — я отсалютовала потолку и издала беззвучный радостный возглас.

И тут я вспомнила о Руби. Я влетела на кухню и посмотрела время на микроволновке. Опоздала. Я должна быть там уже пять минут назад. А еще даже не вышла из дома. Я понеслась к телефону и стала набирать номер детского сада, молясь, чтобы там хоть кто-то еще оставался.

— Алло, детский сад «Бет-Эль».

— Алло, здравствуйте. Это Джулиет, мать Руби. Простите, совсем забыла о времени. Я все еще дома.

— Да, Джулиет. Подождите, я посмотрю, не сможет ли кто-нибудь подбросить вашу Руби.

— Вы посмотрите? Вот здорово. Большое спасибо.

Через минуту воспитательница вернулась.

— Все в порядке, Джулиет. Мама Джейка живет на Фэрфаксе. Она сказала, что ваш дом как раз по дороге. Она привезет Руби.

— Слава богу. Я вам так благодарна. Хотя постойте. Детское автомобильное кресло. Руби же нужно детское кресло!

— Не беспокойтесь, дорогая. У нас есть одно как раз для подобных случаев. Просто не забудьте привезти его завтра обратно.

— Извините за беспокойство. Большое спасибо.

— Не за что. Ничего страшного. До свиданья, дорогая.

— Счастливо, — «счастливо» прозвучало словно из уст стюардессы, обслуживающей авиалинию Плохих матерей.

Глава шестая

Воспользовавшись тем, что Руби привезут домой только через полчаса, я постирала грязное белье и обзвонила несколько фирм, занимающихся кондиционерами. В трех из десяти работали парни по имени Йося. Одна секретарша описала мне их Йосю — явно не похож на парня Фрэйдл. Я плохо помнила, как он выглядит, но наверняка не блондин двухметрового роста. В двух других фирмах, где мне сообщили о наличии как минимум одного Йоси, согласились передать ему сообщение. Правда, я не особо надеялась, что, даже если каким-то чудом сообщение и дойдет до нужного человека, он мне позвонит. Даже если он тот самый Йося и знает, где Фрэйдл, скорее всего, он же ее и скрывает. С чего ему вдруг помогать какой-то незнакомой тетке?

После того как все десять ниточек завели меня в тупик, я решила снова пробежаться по списку и попытать счастье в последний раз. Взгляд остановился на букве «Й». Там, среди названий многочисленных компаний, занимающихся продажей и обслуживанием кондиционеров, значилось: «Йося Йа'ри, независимый подрядчик». Я быстро набрала номер. Раздалось два длинных гудка.

— Алло? — в трубке трещало, на заднем плане раздавался шум, похожий на рев проезжающих машин. Сотовый.

— Алло, простите, мне нужно поговорить с Йосей.

— Это Йося, — ответил мужской голос с сильным израильским акцентом — нечто среднее между тем, как говорят в Бруклине и в Кувейте.

— Алло. Здравствуйте. Простите, вы случайно не тот самый Йося, друг Фрэйдл Финкельштейн?

— Кого? Фрэйдл?

— Фрэйдл Финкельштейн. — Понятно, я напала не на того Йосю.

— Нет. Я не знаю никакой Фрэйдл.

— Ясно. Простите за беспокойство. — Я уже собиралась повесить трубку, как вдруг меня осенило. — Простите, вы не могли бы мне помочь?

— Да?

— Я тут подумала, может, вы знаете, где обычно встречаются израильтяне. Какой-нибудь ресторан или бар?

— А зачем? Хотите познакомиться с симпатичным израильтянином? Тогда вам нужен не бар, а я!

Я вежливо рассмеялась.

— Я ищу молодого израильтянина по имени Йося.

— Я не так уж и стар. Всего шестьдесят два! Такой вам подходит?

Мой вежливый смех стал немного нервным.

— Нет, я ищу определенного Йосю, ему двадцать один-двадцать два.

— Явно не я. А жаль. Слушайте, а где живет этот израильтянин?

— Точно не знаю, но, возможно, где-то в районе Хэнкок-Парк.

— Возле Мелроуз? — уточнил он.

— Может быть.

— Попробуйте зайти в «У Номи» на углу Мелроуз и Ла-Бри. Это ресторан. Каждый понедельник и среду там играет израильская музыка. Местечко весьма популярно среди молодежи. Может, там вы его и отыщете.

— Спасибо! Большое спасибо вам, Йося.

— Желаю найти вашего Йосю. Постойте-ка, а вы не из иммиграционной службы?

— Нет. Нет, что вы.

— Прекрасно. Попробуйте «У Номи». Может, там и найдете.

Я повесила трубку, и в ту же секунду возле дома раздалось пронзительное бибиканье. Я сбежала вниз по лестнице и увидела, как Руби вылезает из «мерседеса». Судя по всему, женщина, которая ей помогала, и есть та самая мать Джейка. Но вот ее имени я, хоть убей, не помнила. Одета в леггинсы, свитер в тон и кроссовки. Видимо, ехала из спортзала. Я оглядела свою определенно неспортивную фигуру и тяжко вздохнула. Когда-нибудь и я найду в себе силы заняться аэробикой. Может быть.

— Большое спасибо! — поблагодарила я. — Это не утро, а какой-то кошмар. Сама поверить не могу, что забыла заехать за Руби!

Женщина сказала что-то в ответ, но что именно, я так и не расслышала, потому что ее слова потонули в воплях негодования Руби.

— Ты забыла обо мне! — кричала моя дочь. — Ты обо мне забыла! Ты очень, очень плохая мама!

— Прости меня, солнышко, — я взяла ее на руки и обняла. — Прости меня, моя сладкая.

Я расцеловала ее. Руби посмотрела на меня, и у нее задрожала нижняя губа.

— Нет, зайка, только не плачь. Маме так стыдно.

И на этих словах она разревелась.

— Пока мы ехали, она не плакала, — удивленно произнесла мама Джейка. — Они с Джейком всю дорогу пели.

— Охотно верю, — сказала я через голову истерически рыдающей Руби. — Еще раз спасибо, что подвезли ее. Это так мило с вашей стороны.

— Не за что. Я живу совсем недалеко, чуть дальше в сторону Беверли-Хиллз. Ваш дом как раз по дороге. Кстати, меня зовут Барбара.

— Конечно, Барбара. И как я могла забыть? У меня ужасно плохая память на имена.

— У меня тоже. Если бы Бренда не сказала, как вас зовут, я бы сама ни за что не вспомнила.

Скорее всего, она говорила так из вежливости.

— А наши дети, кажется, подружились, — заметила Барбара.

— Это здорово.

Как хорошо, что Руби умеет сама находить друзей. Я никогда не была сильна в планировании детских знакомств и игр. Я и свои-то встречи спланировать не могла, не то что Руби.

— Джулиет, я тут вот что подумала. Мой старший сын ходит в школу «Милкен Коммьюнити», и через пару недель их седьмой класс ставит «Парней из Сиракуз».[23] Почему бы вам с Руби не пойти на спектакль вместе с нами? Думаю, детям понравится.

Да, но скорее я дам повыдергивать себе все ногти, один за другим.

— Конечно, отличная мысль. Только уточните потом, где и когда это будет.

Мы с дочерью помахали им на прощанье и поднялись в дом. Я усадила Руби за стол, достала маркеры и бумагу, и следующий час или около того мы рисовали наш семейный портрет. На моей картинке наш папа — где-то на заднем плане, в стране под названием «Работа». У Руби он самая большая фигура на листе. Думаю, мы выражали сходные чувства, просто каждый по-своему.

Вечером, задолго до того, как я стала прислушиваться, не приехал ли Питер, он позвонил с работы. И сказал, что сегодня приедет поздно. Опять.

— Я так надеялась, что мы с тобой куда-нибудь сходим, — мой голос прозвучал на удивление спокойно.

— Прости, куколка. А разве у вас со Стэйси нет на сегодня никаких планов? Я и не знал. Но если ты так хочешь меня видеть, я попробую отложить свои дела.

Никогда в жизни не слышала более неискреннего предложения.

— Нет, все в порядке, не стоит, — выдала я, — мне еще нужно проверить один израильский ресторан. Сегодня среда, и если я туда не пойду, придется ждать аж до понедельника.

— Опять за свое?

— Это длинная история. Расскажу подробнее, когда приедешь домой. Если вкратце — Фрэйдл пропала, и я надеюсь отыскать ее парня в ресторанчике на Мелроуз. Насколько мне известно, по понедельникам и средам там собирается израильская молодежь.

— Пропала? Как это пропала?

— Думаю, она сбежала с этим парнем. Приедешь домой — я тебе все расскажу. Может, я схожу в ресторан вместе с детьми?

На секунду в трубке повисла напряженная тишина. Затем Питер произнес:

— Джулиет, ты ведь не собираешься ни во что вмешиваться, правда?

— Не говори глупости, Питер. Я просто хочу найти свою пропавшую няню. Скорее всего, бедная девочка решила сбежать от свадьбы, запланированной родителями. Я же сказала: расскажу, когда вернешься.

— Надеюсь, ты не потащишь детей в какой-нибудь притон?

— Конечно, нет. Слушай, если ты и в самом деле так беспокоишься, может, уедешь с работы и посидишь с ними, пока я прогуляюсь?

Я знала, что это удар ниже пояса, но мне уже надоело играть роль отважной вдовушки из телесериала.

— Я не беспокоюсь. И уехать тоже не могу. Здесь у нас просто сумасшедший дом, но ты же знаешь, как только пробные серии выйдут в эфир, все устаканится.

— Может, и так. А может, у вас купят все двадцать две серии, и мы тебя больше не увидим.

На другом конце провода повисла тишина. И тут я пожалела о своем ехидстве. Бедный Питер все-таки зарабатывает нам деньги, один, без помощи с моей стороны, а я его еще и расстраиваю.

— Прости, Питер. Я знаю, это от тебя не зависит. Я просто устала. Очень устала. Иди работай, дорогой. Мы сами справимся. Я люблю тебя.

— Правда? А то в последнее время как-то не заметно.

Он и впрямь так думал или просто хотел меня пристыдить?

— Перестань, Питер. Говорю же, просто устала. Конечно, я люблю тебя. Попробуй попросыпайся каждые пятнадцать минут четыре месяца подряд, и я посмотрю, как ты будешь разговаривать.

В игру «Кто виноват?» можно играть и вдвоем.

— Знаю, знаю, — пошел на попятную Питер. — Ты тоже меня прости. Просто сейчас для нас наступили не самые лучшие времена.

— Это точно.

— Ладно, мне пора бежать. Меня уже зовут. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю.

— И я тебя.

Всеми силами стараясь не расстраиваться после этого разговора, я пошла в спальню — переодеться во что-нибудь подходящее для ужина в ресторане. Футболка с Мадонной сыграла явно не в мою пользу при разговоре с отцом Фрэйдл, и на этот раз я не хотела рисковать. Я вытащила длинную черную юбку с резинкой на талии и натянула ее на черные леггинсы. Сверху надела свежевыстиранную белую рубашку Питера. Я подхватила малыша и уже почти дошла до гостиной забрать его сестренку, когда заметила свое отражение в зеркале. Ой. Прическа. В течение дня я каким-то образом умудрилась зализать волосы спереди, а сзади взбить их так, что они сильно напоминали школьную диораму Скалистых Гор. Вершины и горные долины. Я выкопала из шкафа старый черный берет и модно (надеюсь) заломила его набок.

Ресторанчик «У Номи» выглядел, мягко выражаясь, не очень презентабельно. Единственное украшение заведения — несколько старых израильских постеров, криво расклеенных по стенам. На одном с высоты птичьего полета запечатлен Иерусалим с характерной громадой Купола Скалы. С другого посетителям улыбается девушка-солдат, надежно запакованная в нечто, напоминающее парашют. На третьем, как мне показалось, изображался какой-то невзрачный уголок Лос-Анджелеса, но большая неоновая надпись под постером гласила: «Столица, Тель-Авив». В зале вплотную друг к другу стояло штук двадцать обшарпанных пластиковых столов, а в дальнем правом углу располагалась маленькая сцена с музыкальной установкой и усилителем.

Я неуверенно застыла в дверях, размышляя, стоит ли войти и сесть за свободный столик. Взгляд упал на дальний конец зала, где из кухни как раз выходила официантка с подносом. Она улыбнулась и, выдав что-то неразборчивое, махнула в сторону одного из незанятых столов. Через пару секунд появился симпатичный молодой человек с высоким деревянным стулом и подушечкой. Подушечку он положил на кресло и усадил довольную Руби. Затем легким движением перевернул принесенный стул, взял у меня автомобильное кресло Исаака и аккуратно закрепил его на перекладинах.

— Здорово, — выдохнула я. — Где вы этому научились?

— Дети, дети. Везде одни дети, — произнес парень с характерным акцентом, обведя рукой зал. Вокруг и впрямь оказалось много маленьких детей.

— Вам принести меню? — поинтересовался он.

— Да, неплохо бы.

Парень исчез и тут же вернулся с меню, стаканом воды для меня и цветными карандашами для Руби.

— Мама, — раздался тонкий голосок дочери.

— Что, детка?

— Мне нравится ресторан. Это самый хорошейший ресторан.

— Даже лучше, чем «У Джованни»? — После рождения Руби мы с Питером регулярно ходили в этот итальянский ресторан по соседству. Джованни и его брат Фредерико научили Руби говорить «Чао» еще до того, как она стала говорить «Привет».

Руби на секунду призадумалась.

— Нет. «У Джованни» — хорошейший. А этот еще хорошее.

— Я рада, что тебе нравится. Давай посмотрим, как здесь кормят. Хочешь, закажу тебе фалафель и картошку-фри?

— Такой же фель-фель, как покупает папа в «Ита-Пита»?

— Точно такой же.

— Угу.

У нашего столика материализовалась официантка — миниатюрная брюнетка с очаровательной улыбкой и такими глубокими ямочками на щеках, каких я в жизни не видела. Быстро смекнув, что на иврите с нами далеко не уедешь, она тут же поинтересовалась, чего мы желаем, на почти идеальном английском. Я заказала фалафель для Руби и тарелку с восточными салатами для себя.

— Простите, мисс, — начала я, как только официантка записала заказ, — я ищу парня по имени Йося. Темные волосы, на вид двадцать — двадцать два. Не знаете?

Она с любопытством посмотрела на меня.

— А зачем он вам?

— Вообще-то я ищу его девушку, хасидку по имени Фрэйдл. Она работала у меня.

Официантка помолчала, как будто размышляя, стоит ли рассказывать, и наконец произнесла:

— Здесь редко бывают хасиды. «У Номи» — кошерный ресторан, но не настолько кошерный, если вы понимаете, о чем я.

Я не поняла, но, решив, что это не так уж и важно, спросила:

— У вас сегодня играет живая музыка?

— Да. У нас она всегда по понедельникам и средам. Поищите своего друга сегодня. Послушать музыку приходит много молодежи.

Я поблагодарила и стала рассматривать посетителей. В зале оказалось много молодых людей с такой же стрижкой, как у Йоси. Некоторые даже носили такие же коричневые кожаные куртки. Тем не менее знакомым не показался ни один.

По правде говоря, я сильно сомневалась, что мне удастся узнать израильтянина Фрэйдл, даже если он сюда и придет. Всем известно, что зрительная память вообще штука ненадежная. Когда я работала федеральным защитником, мне приходилось выступать адвокатом на процессах, где свидетели давали подробное описание преступника — причем каждый свое. Один мог утверждать, что банк ограбил двухметровый блондин, другой — что преступление совершил карлик-филиппинец. Несколько свидетелей всегда означало, что у моего клиента есть шанс выкрутиться. Проблемы начинались, когда свидетель имелся всего один. Практически невозможно уговорить судью выслушать эксперта по проблемам визуального опознания в качестве свидетеля защиты. Даже если судья и позволял вызвать нескольких специалистов, более сильное впечатление на присяжных все равно производил банковский служащий, который, тыча трясущимся пальцем в моего клиента, шептал: «Это лицо навсегда врезалось в мою память».

Я на личном опыте знала, как часто подводит зрительная память. Как-то раз в юридическом колледже наша преподавательница по опознанию о чем-то перешептывалась в начале занятий с незнакомым мужчиной, который потом вышел из класса. Час спустя она остановила лекцию и попросила дать описание внешности этого мужчины. Я была абсолютно уверена, что это молодой латиноамериканец лет двадцати, под два метра ростом, в синей ветровке и брюках цвета хаки. Я подняла руку и без колебаний выдала это описание. Большая часть аудитории со мной согласилась. Тогда наша профессор подошла к двери и открыла ее. В класс зашел тот самый мужчина. Мулат лет тридцати, ростом намного ниже, чем два метра (он просто казался выше рядом с нашей миниатюрной учительницей), в джинсовой куртке и вареных джинсах. Мое описание оказалось абсолютно неверным. И, что хуже, моя уверенность в своей правоте повлияла на мнение других очевидцев.

Так что нельзя исключить, что Йося окажется совсем не тем молодым темноволосым израильтянином среднего роста, которого помнила я, а, например, восьмидесятилетним эскимосом в инвалидном кресле.

Пока я размышляла об этой и других проблемах дедукции, Руби надоело рисовать, а Исааку — сидеть на стуле. Так что следующие несколько минут мне пришлось баюкать сына и рассказывать сказку дочери. Наконец принесли еду. Руби с увлечением принялась уплетать свой фалафель, а я, сунув Исааку грудь и прикрыв ее салфеткой, уставилась на огромное блюдо с разноцветными салатами, которое водрузила передо мной официантка. Этой еды хватило бы на трех голодных мужчин. Или на одну кормящую женщину. Я почти стонала от наслаждения, загребая теплой питой пюре из нута с чесноком.

Я так старалась запихнуть в рот как можно больше еды до того, как Исаак закончит сосать молоко, что чуть не забыла о цели своего прихода. К счастью, я как раз решила передохнуть, когда в ресторан вошла группа молодых людей. И тут же с другой стороны зала раздалось:

— Шалом, Йося, Ифтах! Ма ha-inyanim? Как дела?

Нужным мне Йосей мог оказаться любой из этих пяти ребят. Все они — среднего роста с коротко стриженными темными волосами. И двое — в летных куртках.

— Йося! — громко позвала я.

Один из парней обернулся и посмотрел на меня. Он указал на себя пальцем и вопросительно поднял брови — вы меня?

Именно в этом ресторане восточной кухни, именно в этой стране и в этом городе.

— Йося? — переспросила я.

Он подошел.

— Я вас знаю? — У него оказался мягкий, приятный голос с легким, почти незаметным акцентом.

— Кажется, вы знаете одну мою знакомую — Фрэйдл Финкельштейн.

Он на секунду замер, потом посмотрел на меня внимательнее.

— Мы знакомы? — переспросил он.

— Меня зовут Джулиет Эпплбаум. Фрэйдл вчера сидела с моим ребенком. На Оранж-драйв.

— Мы с вами не встречались?

— Нет, нет. Не встречались. Но Фрэйдл мне про вас все рассказала.

В его взгляде мелькнуло сомнение.

— Ну, может, и не совсем все. Она сказала, что вы друзья.

Он грустно улыбнулся.

— Друзья. Да, наверное, друзья.

— Йося, вы не присядете на минутку, поговорить?

— Простите. Ничем не могу помочь. Я ее плохо знаю. Мы просто живем по соседству.

Он развернулся и пошел в другую сторону зала.

— Йося! — крикнула я вслед.

Он обернулся.

— Простите. Не понимаю, что вам от меня надо. Я ее почти не знаю. Мы всего пару раз говорили. Я ничего плохого не сделал.

Я удивленно посмотрела на него. С чего он взял, что я собираюсь его в чем-то обвинять?

— Вы знаете, где сейчас Фрэйдл?

— То есть как — где? Там же, где и всегда. У своего отца. Раввина, — бросил он с нескрываемым презрением.

— Как раз там-то ее и нет. Вчера она не вернулась домой.

Тут я подумала, что последний раз говорила с семьей Фрэйдл утром. Кто знает, может, девушка уже дома, живая и здоровая.

— По крайней мере, с утра не было, — уточнила я.

Либо Йося настолько хороший актер, либо его действительно удивили мои слова. Он взял стул от соседнего столика и уселся между мной и Руби.

— Эй! — возмутилась моя дочь. — Это наш стол!

— Руби, это Йося. Маме нужно с ним поговорить. Ешь фалафель.

Руби послушалась и снова принялась за еду. В этот момент Исаак рыгнул и оторвался от соска. Я переложила его на другую сторону. Йося старательно избегал смотреть на мою голую грудь.

— Вы говорите, Фрэйдл нет дома? — переспросил он.

Я рассказала ему, что она не появилась с утра на работе, и о моем последующем опыте общения с ее отцом.

— Не скажешь, что у него легкий характер, — прокомментировала я.

— Я с ним не встречался. Вас зовут Джулиет?

— Да.

— Джулиет, дело плохо. Вот так вот уйти… На Фрэйдл это не похоже. Она не настолько… Как вы здесь говорите, не настолько задвинутая?

— Продвинутая.

— Да, продвинутая. Нет. Она за всю жизнь ни разу не ночевала вне дома. Она бы так просто не ушла.

— И вы не знаете, где она?

Я не могла избавиться от подозрений в отношении этого парня. Ведь первое, что он сделал, это заявил о своей невиновности. Причем еще до того, как я сказала нечто, что можно принять за упрек.

— Я? Вы думаете, она у меня? Это бред. Мы с этой девушкой едва знакомы.

— Это вы так говорите. Тем не менее вы знаете ее достаточно, чтобы утверждать, что на нее похоже, а что — нет.

Он не отвечал.

— Йося, Фрэйдл — ваша девушка?

— Нет! Нет! Ничего подобного. Мы просто живем рядом и немного знакомы. Я же уже говорил! — он сердито замотал головой. — Да это и неважно. Важно другоe: где она сейчас. Да, вы сказали, что вечером вы с ними — с ее семьей — не разговаривали?

— Нет.

— Может, она уже дома? — с этими словами он встал, явно собираясь уйти.

— Стойте, Йося. Подождите. Давайте я позвоню ее матери и узнаю, дома ли она. Если да, то прекрасно. Больше я вас не побеспокою. Если нет — может, мы вместе подумаем, где она может быть?

Он задумчиво посмотрел на меня, затем пожал плечами и снова сел за стол.

Руби со ртом, набитым картошкой-фри, что-то пробурчала.

— Потерпи еще чуть-чуть, Персик. Маме нужно поговорить.

Я перегнулась через Исаака и, порывшись в сумочке, достала свой сотовый и бумажку с телефоном Финкельштейнов. Набрала номер. Раздался один гудок.

— Алло? Фрэйдл? — раздалось в трубке.

Значит, девушка не вернулась.

— Нет, это Джулиет Эпплбаум. Ребе Финкельштейн?

— Миссис Эпплбаум? Да, это я. Вы что-то узнали о моей дочери?

Я определенно не из тех, с кем ребе жаждал общаться. Но он слишком отчаянно желал хоть что-то узнать о дочери.

— Нет, пока нет. Мне очень жаль, ребе. Я просто звонила узнать, не пришла ли она домой.

— Нет. — И он положил трубку.

Я молча уставилась на телефон.

— Он повесил трубку! — негодующе прокомментировала я.

Похоже, Йосю это не удивило.

— Ее нет дома, — прозвучало скорее утверждение, чем вопрос.

— Нет.

Он пожал плечами.

— Тогда я не знаю, где она.

— Так все-таки, какие отношения у вас с Фрэйдл?

Он не ответил.

— Я понимаю, вы считаете, это не мое дело, но вместе мы могли бы попробовать выяснить, куда она пропала.

Он молчал.

— Вы боитесь, что я расскажу о вас ее родителям? Верно?

Тишина.

— Эй, дядя! Мама вас спрашивает!

— Тсс! Руби!

Йося посмотрел на меня, затем, весь бледный, встал из-за стола.

— Ничем не могу вам помочь. Я ее плохо знаю. Мы просто соседи, — повторил он, снова намереваясь уйти.

— Постойте, Йося. Давайте я оставлю вам свой телефон. Вдруг вы что-то надумаете.

Он пожал плечами и не глядя сунул протянутую визитку в карман.

— Как ваша фамилия? — спросила я.

— Зингер, — с этими словами он развернулся и пошел через зал к столику, за которым уже сидели его друзья.

— Мама, я хочу домой. Я хочу к папе, — заныла Руби.

— Уже идем, моя сладкая.

Не теряя времени, я вывела детей из ресторана и усадила в машину. Через час я уже искупала и Исаака, и Руби, и теперь укладывала их спать. Руби заснула сразу, как только ее голова коснулась подушки. Исаак, как обычно, готов был куролесить хоть до самого утра.

Я положила его рядом с собой и притворилась спящей, надеясь, что этот номер пройдет и мальчик задремлет вместе со мной. Но его не проняло. Он лежал на моем плече, хныча и размахивая ручонками с пальчиками, растопыренными как у миниатюрной тайской танцовщицы. Поизображав крепкий сон минут десять, я сдалась.

— Ну, и чего ты хочешь? — начала я.

— Я не знаю, чего ты хочешь? — ответила я сама себе тонким детским голосом.

— Я не знаю, чего ты хочешь?

И так далее.

Моему упражнению в актерском мастерстве положил конец Питер.

— Привет, — крикнул мой муж, топая по черной лестнице.

— Привет, — отозвалась я.

— Ты не спишь?

— Нет. Сплю. Разве не слышно?

Питер вошел в спальню, и, снимая с себя одежду, прошлепал по истертому паркету к кровати. Через минуту он уже лежал с нами в одних трусах.

— Здравствуй, Исаак, — Питер взял у меня малыша и пощекотал ему животик. Исаак засмеялся.

— Здравствуй, папа, — отозвалась я тем же тонким голоском.

— Ну как, день прошел удачно?

— Не очень.

Питер убрал с лица длинную вьющуюся прядь волос.

— У меня тоже.

— Давай, ты первый, — на редкость великодушно предложила я.

— Ну, как обычно, все та же ерунда. Парни со студии говорят, что спецэффекты слишком дорогие для телевидения, а режиссер угрожает уволиться, если спецэффектов не будет. Бла-бла-бла. Господи, если бы не Минди, я бы уже давно сошел с ума.

Я почувствовала укол ревности. Агентство Питера назначило режиссером-постановщиком в проекте женщину моих лет с невероятным именем Минди Макс — сногсшибательную блондинку весом килограммов пятьдесят.

— И чем сегодня занималась Максимум Минди?

Питер натянуто засмеялся.

— Она мастерски управляется с этими бездельниками с телевидения. У нее они все по струнке ходят, при этом пребывая в святой уверенности, что руководят всем сами. Потрясающая женщина.

— Ты это уже говорил.

— Ты помнишь, что завтра вечером мы едем к ней на ужин? — спросил он.

Об этом я забыла.

— Господи, завтра? Питер, у меня совершенно вылетело из головы. Я даже не договорилась с няней. А Фрэйдл, та девочка, которая должна была сидеть с детьми сегодня, исчезла. Не знаю, где мне теперь искать того, с кем можно оставить детей.

— Я так и знал. Поэтому я уже нашел.

— Ты нашел няню? Что ты говоришь? Как ты нашел няню?

— На самом деле это придумала Минди. С детьми посидит ее помощница, Анжелика.

— Анже-лика? Какая еще Анжелика? Мы не можем доверить детей совершенно чужому человеку.

Что он себе вообразил? Неужели и впрямь полагал, что я оставлю детей с тем, кого в глаза не видела?

— Она не совершенно чужой человек. Мы знакомы уже несколько месяцев — с тех пор, как начали работать над сериалом. Славная девочка. Год или два назад закончила колледж. Она училась в Йеле, как и Минди.

— Ну да, конечно, если она училась в Йеле, какие могут быть вопросы? — во мне опять проснулась язвительность. Все-таки я выпускница Гарварда.

— Джулиет, может, тебе напомнить, что ты оставляла Исаака с девочкой, которую видела всего один раз в магазине?

Это заставило меня ненадолго притихнуть.

— Все будет хорошо, — продолжал Питер. — Анжелика — милая девушка, очень ответственная. И Руби она понравится: у нее в языке серьга.

— Да? Что ж ты сразу не сказал? Замечательно, если она еще и увлекается самоистязанием, то нам она точно подходит. Да и кто не мечтает о няне, которая может вывести из строя пару-тройку металлоискателей?

Питер уселся на кровати, поднял Исаака в воздух и принялся крутить его над головой, изображая самолет.

— Она милая девушка, — повторил он.

Я сдалась.

— Да, конечно. И Руби она понравится, — я вздохнула. — И не заводи Исаака. Я пытаюсь убедить его, что пора спать.

— Ладно, — Питер повел Исаака на посадку и передал мне.

— А у тебя почему был плохой день? — поинтересовался наконец он.

Я пустилась рассказывать ему историю исчезновения Фрэйдл. Когда я дошла до нашего разговора с Йосей, то заметила, что Питер уже заснул.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала я и посмотрела на улыбающегося Исаака. Хотя бы ему интересен мой рассказ! — Иди сюда, малыш. Пусть папа отдыхает.

Глава седьмая

Когда мы с Исааком отвезли Руби в сад и вернулись домой, Питер уже ушел. На кухонном столе мой ненаглядный муж оставил записку:

Прости, что вчера отключился. Приеду рано, чтобы успеть переодеться к Минди. Может, сходишь и купишь себе классную шмотку? Подними себе настроение.

— Поднять настроение? Зачем это? Я и так чувствую себя великолепно, спасибо, — пробормотала я под нос, комкая записку. К тому же сегодня я уже решила заглянуть в магазинчик миссис Танненбаум. Хотелось узнать, не вернулась ли Фрэйдл, но желанием встречаться с ее отцом я не горела. Впрочем, если останется время, можно зайти в торговый центр на Беверли-Хиллз и подобрать себе что-нибудь к ужину у Мифической Минди.

Я проехала пару кварталов и припарковалась у кошерной бакалейной лавки. Магазин оказался открыт. Прикинув, что расстояние до него метра три, я решила, что ребенка можно оставить и в машине. Я слегка приоткрыла окошко со стороны Исаака, вылезла наружу и направилась к магазину. Сунув голову в дверь, я позвала тетушку Фрэйдл:

— Нетти! Это Джулиет Эпплбаум.

Она стояла за прилавком и пробивала покупки пожилой даме в парике, похожем на пластмассовый.

— Здравствуй, деточка. Пока ничего, — Нетти посмотрела на меня и покачала головой.

— Ничего? — переспросила я.

— Ничего.

Я бросила взгляд на Исаака: тот сидел в целости и сохранности там, где я его оставила.

— Я не могу здесь долго находиться, — сказала я. — Исаак в машине. Просто я надеялась… — я не договорила.

— Мы все надеемся.

Покупательница с любопытством посмотрела на нас.

— Надеетесь на что? — выдала она с характерным еврейским акцентом.

— Ни на что, дорогая, — оборвала ее Нетти, через голову женщины бросив на меня предостерегающий взгляд. Я кивнула и встала в дверном проеме, откуда мне было видно ребенка. Исаак пытался засунуть в рот два кулачка одновременно.

Очень медленно дама упаковала покупки в сетку и запихнула ее в нелепую розовую сумку на колесах, на которой красовалась надпись: «Еду к бабушкам». Наконец, часов так двенадцать спустя, она прогромыхала мимо меня и вышла на улицу. Нетти выбралась из-за прилавка.

— Пойдем, постоим возле ребенка. Chas v'shalom, кто-нибудь украдет его из машины.

Выслушав такой выговор, я послушно побрела за Нетти к машине. Опершись на переднюю дверь, я наблюдала, как она возится с Исааком. Нетти щекотала ему животик и приговаривала что-то на идише. Эта женщина прирожденная бабушка, и со стороны судьбы очень жестоко лишить ее возможности иметь не только внуков, но даже детей.

— Нетти, ваш брат уже позвонил в полицию?

Она отрицательно качнула головой.

— Нет. Барух говорит, мы сами ее найдем.

Я покачала головой, удивляясь упрямству этого человека.

— И мать Фрэйдл с этим согласилась? Она что, собирается сидеть день за днем, не обращаясь в полицию, и плакать, Нетти? А что, если девочка не сбежала? Вдруг с ней что-то случилось? Ожидая у моря погоды, вы можете совершить ужасную ошибку.

Нетти резко обернулась, глаза ее сверкнули.

— Думаешь, я не знаю? Думаешь, не понимаю, что девочку могли убить? Или похитить? Ты что, думаешь, я не волнуюсь? Или ее мать не волнуется? Ты что, думаешь, мы ее не любим? Ты так думаешь?

— Нет, конечно, я так не думаю. Я знаю, что вы ее любите. Вот и не понимаю, почему вы так упорно отказываетесь обращаться в полицию. Будто отец не хочет, чтобы ее нашли.

— Ба! — Нетти отмахнулась. — Да что ты знаешь? Бедняга только и делает, что занимается ее поисками. Колесит по всему городу и ищет ее. Можешь мне поверить, он глаз не сомкнул с тех пор, как она пропала. Да он больше всего на свете хочет, чтобы она вернулась домой!

Я молчала. Нетти определенно уверена в своих словах. Возможно, она права. Может, ребе Финкельштейн и впрямь делал все от него зависящее, чтобы вернуть дочь. А может, и нет.

— Мне пора, — сказала я наконец. — Позвоните, если что-нибудь узнаете, ладно?

— Конечно.

Нетти сунула голову в машину и чмокнула Исаака в щеку. Он ухватился за ее парик и свернул его набок.

— Motek, — улыбнулась она, поправляя прическу. — У вас замечательный малыш, миссис Эпплбаум. Берегите его.

— Хорошо, — мягко ответила я и обняла эту милую пожилую женщину. Мы постояли, обнявшись, потом Нетти, вытирая слезы, побрела обратно в магазин. Я проводила ее взглядом и села в машину.

— Ну что, малыш, теперь по магазинам, — сказала я Исааку, выезжая на бульвар Беверли. — Говорят, в универмаге «Мэйси» открылся новый отдел одежды «От больших до самых маленьких». Наверняка там просто сказочный выбор.

Глава восьмая

Как я и ожидала, наш поход за покупками оказался для меня сплошным унижением. Тогда как моя фигура тянула уже даже не на пятидесятый, взгляд почему-то все время падал размер так на сорок второй. Я уносила в примерочную платье за платьем, чтобы в очередной раз убедиться, что оно налезет на меня разве что после липосакции. Перед тем как свалить кучу перемеренных вещей на продавщицу, снисходительно наблюдавшую за моими жалкими потугами, я уже серьезно задумывалась, а не прибегнуть ли к услугам пластической хирургии.

— Мэм, может, вам взглянуть на нашу коллекцию одежды больших размеров? Это на третьем этаже, возле склада.

Я бросила на нее злобный взгляд и зашагала к дверям. Правда, мой сценический выход был немного подпорчен: коляска Исаака зацепилась за край прилавка. Я резко дернула ее на себя — и стопка кашемировых свитеров отправилась в свободный полет.

— Простите, — пробормотала я продавщице и выскочила из отдела.

Я уже угрюмо топала к эскалатору, когда мой взгляд упал на манекен в плотных атласных брюках черного цвета и блузке из какой-то серой блестящей материи — настоящем произведении искусства.

— Потрясающе! — заявила я Исааку. Довезла коляску до манекена и посмотрела ценник на блузке. — О-о! — выдохнула я. 450 долларов. Моя первая машина была дешевле! Брюки стоили всего каких-то жалких 250 долларов.

— Кормящей матери всегда тяжело найти что-то подходящее, верно?

Я обернулась. Мне улыбалась пожилая женщина в великолепно сшитом костюме.

— Это точно, — согласилась я. — Просто невозможно.

— Самое замечательное в этих брюках — талия из эластичного материала. Весьма предусмотрительно. Да и такой покрой очень стройнит, — она подняла блузку, демонстрируя утягивающий пояс. — А вырез блузки выгодно подчеркивает грудь. Не хотите примерить?

— Вы здесь работаете?

Как могли взять на работу в один и тот же магазин ту наглую соплячку, которая «помогала» мне, и эту милую женщину?

— Да, я здесь работаю. В отделе «От кутюр».

— А, «от кутюр», — кивнула я. Это объясняло цену на ярлычке.

— Хотите примерить? Если вам понравится костюм, мы сможем укоротить брюки, пока вы будете ходить по магазину.

Я задумалась. Никогда в жизни не выкидывала столько денег за один наряд — даже за свое свадебное платье. Оно мне досталось на распродаже за девяносто семь долларов. Девяносто семь долларов и злобный взгляд еще одной невесты — любительницы распродаж, из-под носа которой я его утащила.

— Да, это дорого, — согласилась она, читая мои мысли. — Но зато как сшито. Классный костюм.

Она произнесла заветное слово: мне был дан приказ найти что-нибудь классное любой ценой.

— Ладно, примерю.

Полтора часа спустя мы с Исааком ехали домой. В багажнике лежали атласные брюки, серая блузка и неимоверно дорогие черные туфли с серебряными пряжками. Их мне пришлось купить, чтобы выдержать стиль костюма.

— Я самая классная, правда? — спросила я у своего малыша, когда мы неслись по улицам Лос-Анджелеса в детский сад за Руби.

Днем я поставила Руби видеокассету, мысленно извинившись перед Американской Академией Педиатров, которые только что сообщили по Национальному Общественному Радио, что я наношу непоправимый вред своему ребенку, разрешая ему смотреть телевизор. Исаака я усадила в рюкзачок-переноску «Бэби Бьерн» и стала расхаживать взад-вперед по дому. Пока я ходила, малыш молчал. Целый день я беспокоилась больше о своем внешнем виде, чем о Фрэйдл, и теперь чувствовала себя виноватой. Я уверена, что отец Фрэйдл сам ее не найдет, как бы он ни старался. Я подумала, не позвонить ли в полицию, но поняла, что без помощи Финкельштейнов я далеко не уеду. Да и был шанс, что девушка просто сбежала, чтобы ее не выдали замуж за нелюбимого человека.

Я должна найти ее сама.

Даже сейчас я понимала, что мой интерес к судьбе Фрэйдл смахивает на навязчивую идею. Мы ведь с ней почти не знакомы. Тем не менее по каким-то неясным причинам я ощущала себя ответственной за эту девочку. Может, она напомнила меня в ее возрасте. Может, ее положение разбудило во мне желание творить добро, дремавшее с тех пор, как я работала федеральным защитником. А может, мне просто было нужно отвлечься и не думать о том, насколько я вымоталась и устала.

Я не думала, что Йося позвонит, и он не обманул мои ожидания. Такое поведение, конечно, подозрительно, но ничего с этим я поделать не могла. Не звонить же в полицию и не говорить, что, во-первых, я хочу заявить о пропаже девушки, а во-вторых, я не совсем уверена в честности друга-израильтянина пропавшей!

Мне нужен был совет, и я знала, кто его может дать. Я схватила телефон и, продолжая покачивать Исаака, набрала номер моего старого приюта и оплота — офиса федеральной общественной защиты. Секретарша следственного отдела сказала «Минуточку», — и мне пришлось ждать, пока Эл Хоки поднимет свою задницу и подойдет к телефону. Эл работал следователем на федеральную общественную защиту с тех пор, как, в двадцать пять лет получив пулю в живот, ушел из полицейского департамента Лос-Анджелеса. Со своим уходом он, правда, так до конца и не смирился, и все время любил повторять, что вытаскивать людей из-за решетки почти то же самое, что туда их сажать. Разве что немного сложнее. Пока я работала юристом в защите, мы с ним были непобедимой командой. Каждым своим вердиктом «Не виновен» я была обязана кропотливой работе Эла. Эл обладал чудесным умением создавать свидетелей алиби моих подзащитных просто из воздуха.

— Неужели это мой обожаемый частный детектив?! Джулиет Эпплбаум, как твои боевые раны?

— Отлично, Эл. А твои?

— Тоже хорошо. И на какие же сомнительные противозаконные действия ты хочешь подбить меня на этот раз?

— Противозаконные? Я возмущена. Возмущена до глубины души. Когда это я тебя просила сделать что-то незаконное? Неэтичное, может быть. Но незаконное — никогда!

— Весьма условное различие. И чем ты занимаешься на этот раз? — поинтересовался он.

— Пропал человек.

И я рассказала ему историю об исчезновении Фрэйдл.

— Джулиет, похоже, она ударилась в бега.

— Да, я тоже так думаю, но всегда есть шанс, пусть даже небольшой, что дело намного серьезнее. К тому же я переживаю, что полиция все еще ничего об этом не знает.

— Ты можешь позвонить им в любое время.

— Да, знаю, но меня беспокоит нежелание ее родителей обращаться в полицию. Слушай, а можно ли проверить через какие-нибудь неофициальные источники, не появлялись ли где похожие девочки?

— «Где» — это в морге?

Эти слова выбили меня из колеи. Наверное, что-то подобное я и имела в виду, но ни за что не стала бы формулировать так жестко.

— Ну да. В морге, в больнице или где-нибудь еще. Конечно, можно обзвонить все городские морги и госпитали, но я подумала, вдруг ты знаешь способ попроще.

Он на секунду задумался.

— Я могу попросить приятеля из полицейского департамента Лос-Анджелеса проверить по базе, не поступало ли куда никаких неопознанных девушек.

— Было бы здорово. Что тебе нужно знать?

— Внешность, возраст, место проживания и все такое.

Я дала Элу всю необходимую информацию и взяла с него обещание позвонить завтра, даже если ничего интересного и не найдет. Ладно, сегодня я сделала все, что могла. Да и кассета почти закончилась.

Глава девятая

Когда Питер вернулся домой, я была еще совершенно не готова куда-то ехать. Мы с Руби вывозились с головы до ног в муке, и даже Исаак в своем прыгунке напоминал маленького снежного человека. Мы решили испечь печенье, но дальше стадии приготовления теста так и не ушли. В самый разгар нашей деятельности позвонила мама, и пришлось целых пятнадцать минут объяснять, почему мы с Питером не можем отложить его проект, взять детей и примчаться в Нью-Джерси на неделю. Или на две. Или на шесть.

— Всем привет, — сказал Питер, заходя на кухню.

— Привет, папа, — в один голос ответили мы с Руби.

— Ну как, я выгляжу достаточно классно? — спросила я у Питера, демонстрируя свой запачканный свитер.

Он улыбнулся.

— Нет, но это мы сейчас исправим.

Он в два прыжка преодолел кухню, повалил меня на пол и принялся сдирать с меня свитер. Руби, не желающая пропускать такую потасовку, прыгнула на нас сверху.

Мы катались по полу минуты две-три, смеясь и крича. Внезапно я услышала, что Исаак пронзительно вопит.

— Паникер, — вздохнула я, поднимаясь на ноги, и взяла его на руки. — Мы же дурачимся, малыш.

— Ладно, давай его сюда, — сказал Питер, вставая с пола и стряхивая с брюк муку. — Иди ко мне, дружок. Скажи «привет» папе.

Но тут Руби заметила, что ее любимый папа переключил внимание на маленького узурпатора, и принялась изображать апоплексический удар.

— Тише, вы, все! — гаркнула я. — Значит так. Ты, — я ткнула пальцем в Питера, — убираешь кухню. Ты, — я посмотрела на Руби, — помогаешь маме одеваться на вечеринку.

— Я не хочу тебе помогать. Я хочу с папой, — заныла она.

— Отлично, как хочешь, детка Электра.[24] Помогай папе убираться. А я пойду приму горячую ванну.

Выйдя из ванны, я извлекла новый наряд из специального саквояжа, предусмотрительно выданного мне в универмаге «Мэйси». Никаких тебе жалких бумажных пакетов, когда ты покупаешь «от кутюр». Прохладная ткань брюк приятно скользила по коже, а блузка выглядела на мне даже лучше, чем в примерочной. Впервые за долгие месяцы я почувствовала себя привлекательной. Я аккуратно накрасилась и надела свои самые дорогие сережки — бриллиантовые гвоздики, которые мне подарил Питер к рождению Руби. Я как раз любовалась своим отражением в зеркале, когда Питер и дети зашли в спальню.

— Ух ты, — выдохнул Питер.

— Ты же просил что-нибудь классное.

— Классно — не то слово. Выглядишь великолепно.

— Спасибо, дорогой, — я чмокнула его в щеку и забрала ребенка. Питер снял рубашку и надел другую, свежую, почистил брюки цвета хаки и вытащил из гардероба пиджак. Я вздохнула. Насколько же проще быть мужчиной.

Анжелика, наша новая няня, приехала с пакетом, полным цветной бумаги, детских ножниц, клея, маркеров и блесток.

— Я подумала, что мы могли бы поделать поздравительные открытки, — объяснила она. Руби засияла так, будто уже очутилась на Небе.

Когда мы с Питером уезжали из дома, Руби и Анжелика уже с головой ушли в изготовление открыток, а Исаак радостно раскачивался в своем прыгунке.

— Так что это будет за вечеринка? — поинтересовалась я у Питера, когда мы заворачивали с Беверли на Бенедикт-Каньон к дому нашей Мистической Минди.

— То есть как, что за вечеринка? — не понял Питер.

— Ну, это будет нормальная вечеринка, соус со сметаной и луком и куча друзей, или голливудская вечеринка с ресторанным обслуживанием и парковкой со швейцаром?

— Не знаю. Это ужин. Вечеринка с ужином.

— Тогда так. Вечеринка с ужином в стиле «Заходите и угощайтесь. Вот большая тарелка с чили и маисовые хлебцы, которые испекла моя бабушка» или «Сюзетта подает первую перемену блюд — мэрилендских крабов в мягком шафрановом соусе ремулад»?

— Слушай, Джулиет, — Питер развернулся. — Минди — мой друг и коллега. И для меня очень важны наши с ней отношения. Так что прошу тебя, смени тон.

— Профессиональные или личные?

— Что?

— Для тебя важны ваши профессиональные отношения или ваши личные отношения?

Целую минуту Питер смотрел на меня, потом перевел взгляд на дорогу. Некоторое время мы молчали. Первой заговорила я.

— Извини.

— Все нормально. Ты тоже меня извини.

Тем не менее все было не совсем нормально. Да и Питер явно не понимал, за что именно просил прощения. Честно говоря, я тоже.

Мы въехали на подъездную дорожку, ведущую к особняку годов сороковых, которому, судя по всему, последние несколько лет делали крупный косметический ремонт. У дверей выстроился наизготовку длинный ряд девушек в черных жилетах с эмблемой «Девушки-швейцары». Питер отдал одной из них ключи от машины. Девушка тут же села за руль и отъехала от подъезда. Теперь ясно, что это за вечеринка.

Дом изнутри оказался намного больше, чем снаружи, а его внутреннее убранство выглядело достоянием целой эпохи. Мебель выдержана в стиле эклектики, с несколькими великолепными старинными шкафчиками и комодами. Вполне вероятно, что где-нибудь под ящичком или на задней стенке стояло клеймо самого Густава Стикли.[25] Каждая яркая вязаная подушечка или изящная безделушка лежала на своем, строго определенном месте. На стенах в красивых деревянных рамах висело несколько больших черно-белых фотографий. Одна из них, на которой две прелестных девочки купаются в океане, принадлежала, на мой неискушенный взгляд, чуть ли не самой Салли Манн.[26]

— Как здесь красиво! — прошептала я Питеру.

— Знаю, — тоже шепотом ответил он мне. — Ты еще не видела кухню. Фантастика.

Это еще что? Откуда он знает, как выглядит кухня? Я уже размышляла, спросить ли его об этом или сразу врезать кулаком в живот, когда навстречу выплыла безупречно одетая хозяйка безупречного дома.

Магическая Минди облачилась в элегантный черный брючный костюм и белую блузу с отложными манжетами, которые выглядывали из-под рукавов пиджака и спускались до пальцев. Черные туфли на шпильках, сбоку (на случай, если вдруг кто-то не понял) вышито «Прада». Ногти цвета голубой электрик, а тщательно уложенные светлые волосы спадают роскошными кудрями на спину. Я ее ненавидела.

— Привет! Джулиет! Как я рада тебя видеть. Выглядишь потрясающе.

Я улыбнулась, хотя и несколько мрачно.

— Ты тоже, Минди. Несомненно.

Наступила неловкая пауза. Мы постояли, не зная, о чем говорить, а потом Минди развернулась к Питеру.

— Пит, послушай, я хочу познакомить тебя с одним парнем. Это один молодой перспективный актер. Думаю, мы могли бы взять его на роль среднего плана. Парень уже вошел во второй состав Ассоциации Деятелей Искусства и, думаю, скоро выйдет в высшую лигу.

— Отлично, — Питер развернулся ко мне. — Я скоро вернусь, хорошо, дорогая?

— Конечно, никаких проблем, — ответила я. Внутри все кипело от негодования. Что еще за «Пит» такой? И с кем, по его мнению, я здесь буду общаться?

Я взяла бокал с подноса проходившей мимо официантки, плюхнулась на мягкий диванчик и, преисполненная жалости к самой себе, стала пить вино. Никто со мной не знакомился, но разве можно людей за это осуждать? Я выглядела не более интересно, чем ребенок, у которого болит живот. Минут через десять, которые показались целым часом, Питер вернулся и сел возле меня.

— Тебе здесь не нравится? — озадаченно спросил он.

— Нет, что ты. Здесь замечательно. Честно.

— Врешь.

— Ладно, вру. Извини, просто я здесь никого не знаю. На этой вечеринке собрались только люди с телевидения. Здесь нет никого из наших друзей.

— А почему бы тебе с кем-нибудь не познакомиться? Не завести новых друзей?

Можно подумать, это так просто. Но я сказала:

— Ты прав. Абсолютно. Может, представишь меня своим коллегам по работе?

Питер вскочил с дивана, протянул мне руку и помог подняться.

— Точно. Пойдем, я познакомлю тебя с ребятами.

— Хорошо, — без особого энтузиазма отозвалась я.

Минут через двадцать я уже про себя клялась и божилась, что убью следующего человека, который горячо пожмет мне руку и скажет: «Я большой поклонник вашего мужа».

Поклонник? Ну-ну. Эти зажравшиеся типы из Голливуда не преклонялись ни перед кем класса с шестого, когда на внутренней стороне дверцы их школьного шкафчика висела фотография Шона Кзссиди.[27]

Я уже подумывала, что бы такого едкого сказать следующему «поклоннику», когда Питер наклонился и шепнул на ухо:

— Дорогая, ты течешь.

— Я — что? — и тут я посмотрела на блузку. По дорогущей ткани растекалось большое мокрое пятно. Я забыла вставить в лифчик прокладки! — О боже, — пролепетала я, вылетая из зала.

Свободный туалет найти не посчастливилось, поэтому я рванула на кухню. Проскочив мимо девушек из обслуживающего персонала, я нашла рулон бумажных полотенец. Оторвала от него кусок и приложила к блузке.

— Все в порядке? — раздался женский голос. Я подняла глаза и увидела лицо с ямочками той самой официантки, которая обслуживала меня с детьми в израильском ресторане «У Номи». Сейчас на ней были черные брюки и белый жилет выездного персонала.

— Да, все хорошо. Молоко потекло. А вы работаете у Номи, да?

Она выдернула полотенце для посуды из аккуратно сложенной на стойке стопки и смочила его минеральной водой «Сан Пилигрино».

— Попробуйте этим, — сказала она, протягивая полотенце. — Минералка выводит что угодно. Да, я работаю у Номи и иногда еще по выезду. За дополнительную плату. А вы вчера приходили к нам в ресторан?

Я кивнула, увлеченно затирая пятно на блузке. Пока что я только сделала из маленького мокрого пятна большое мокрое пятно.

— Вы разговаривали с Йосей, — продолжала она.

— Да.

— О его девушке.

Я удивленно подняла глаза. Девушке?

— А вы ее знаете? — спросила я.

Молодая женщина пожала плечами.

— Немного. Минуточку, — она развернулась к огромной плите «Викинг» с восьмью газовыми конфорками и духовкой, в которой можно зажарить на день Благодарения целых шесть или даже семь индеек одновременно. Надев кухонные рукавицы, девушка открыла духовку, вынула противень с миниатюрными рулетиками со шпинатом и сыром и принялась аккуратно раскладывать их на хрустальном подносе.

— Так вы знаете Фрэйдл? — повторила я вопрос.

— Девушку-хасидку? Мы не знакомы, но пару раз я ее видела.

— В ресторане?

— Нет, что вы. Вряд ли она стала бы есть «У Номи». Нет. У меня в доме. — Она закончила раскладывать закуски. — Я сейчас приду, — сказала девушка и вышла из кухни.

Я снова вернулась к блузке. Теперь нужно просушить ткань. Решив, что теплая духовка — как раз то, что нужно, я открыла дверцу и опустилась возле нее.

— Что вы делаете? — удивилась официантка, вернувшись на кухню.

— Пытаюсь высушить блузку.

— Да, хорошая мысль. — Она протиснулась мимо меня к стойке и принялась снимать полиэтиленовую пленку с подноса суси.

— Вы рассказывали о Фрэйдл, — напомнила я.

— Да. О той хасидке. Мы с Йосей живем в одном доме, поэтому иногда я ее вижу. Когда она проходит через двор.

Да, это явно опровергало заявление Йоси, что они с Фрэйдл «просто живут по соседству».

— Вы с Йосей знакомы?

Она вздрогнула.

— Были когда-то. Мы вместе служили в армии. Там, в Израиле.

— Вы служили в армии?

Она совсем не похожа на солдата. Обычная девушка с Мелроуз-авеню.

— А что такого? В Израиле все служат. Я была секретарем в подразделении Йоси. Так что мы знакомы.

Что-то в ее тоне насторожило меня.

— В каких войсках?

— Простите?

— Чем вы занимались в армии?

Она помолчала и посмотрела на меня.

— А почему вы спрашиваете?

— Да так. Просто любопытно.

На самом деле мне было любопытно, мог ли Йося получить в израильской армии какие-нибудь навыки, которые помогли бы ему вдохновить восемнадцатилетнюю девчонку сбежать из дома, не оставив следов.

— Мы служили в парашютных войсках.

— Здорово. И вы прыгали с самолета?

— Я — только раз. Но мужчины прыгали.

Я решила сменить тему:

— Простите, я забыла представиться. Джулиет Эпплбаум.

— Анат. Анат Бен-Давид.

Повисла тишина. Я отодвинулась, чтобы дать еще одной официантке забрать поднос с бокалами из-за моей спины. Наконец я решила применить мою коронную технику выуживания информации — выдать собеседнику то, что первое придет в голову.

— Похоже, вам не особо нравится этот Йося, Анат.

Кажется, мои слова ее не задели.

— Может, когда-то он мне и нравился, но сейчас уже все равно.

Это чувство мне определенно знакомо. У меня такое бывало со многими парнями. Наверное, где-то с двадцатью. Пока я не встретила Питера.

— Так вы с ним встречались?

Она слегка покраснела и стала суетливо передвигать идеально расставленные тарелки с суси.

— Что-то вроде. Когда-то я его очень любила, а он делал вид, что любит меня. Это длилось около недели. А дальше — ничего. Пока я не увидела его уже здесь, в Лос-Анджелесе.

— С Фрэйдл, — закончила я.

— С этой хасидкой, — подтвердила Анат.

Я бросила бесполезные попытки привести блузку в порядок и оперлась на стойку.

— Они давно встречаются?

Анат отдала поднос с суси ближайшей официантке.

— Думаю, уже несколько месяцев. Все это время я видела эту хасидку у нас в доме. Только последние неделю-две она не появляется. По крайней мере, при мне. У нас в доме есть внутренний двор. Как в «Мелроуз-Плейс»,[28] знаете?

Я кивнула.

— Так что если бы она заходила, когда я дома, я бы ее заметила. Последний раз она была очень расстроена. Кажется, рыдала, или что-то вроде. И выглядела просто ужасно. Нет… не то чтобы некрасиво, а… не знаю… плохо. Как будто у нее случилось что-то плохое.

— Вы с ней говорили?

— Нет. То есть мы здоровались иногда, но она только кивала в ответ, или что-то вроде. Она никогда со мной не говорила. А последний раз вообще пробежала мимо.

— Думаете, она знала про вас с Йосей?

— Возможно, но не уверена. Если Йося начнет говорить о своих девушках, его рассказ закончится нескоро. Понимаете, о чем я?

— Да. Я таких парней знаю. Вам еще повезло, что вы потратили на него всего неделю. Ведь было бы гораздо хуже, если бы вы встречались с ним год, а только потом поняли, что зря.

Она грустно улыбнулась.

— Слушайте, а вы правы. Никогда не смотрела на это с такой стороны.

— Вы знаете что-нибудь еще о Фрэйдл и Йосе?

Девушка запястьем откинула прядь волос со лба.

— Не думаю. — И тут, видимо, ей стало интересно, с чего вдруг я задаю такие вопросы. — Вы ее подруга? — спросила она.

— Нет. Фрэйдл работала у меня. Несколько дней назад она пропала, и я пытаюсь ее найти.

— Пропала? Сбежала из дома или что-то вроде?

— Или что-то вроде. Вы уверены, что не видели ее возле дома Йоси?

— Нет, не видела. Но если мы с ней приходим в разное время или если она сидит в его квартире, я могла ее и не заметить. Хотите дам адрес? Приедете и посмотрите сами. — Анат достала ручку и оторвала уголок от лежащей на столе коробки с печеньем. Она записала адрес и протянула мне. — Квартира Йоси на втором этаже, номер четыре.

— Большое спасибо, Анат. Вот мой номер. Позвоните, если вдруг что-то вспомните или увидите ее, хорошо? — я нацарапала имя и телефон на другом кусочке коробки. Она положила его в нагрудный карман, попрощалась со мной и вышла из кухни, унося блюдо с сырой рыбой.

Как только Анат скрылась за дверью, на кухню вошел Питер. Он с облегчением посмотрел на меня.

— Слушай, я тебя уже повсюду ищу. Ты как? Замыла пятно?

— Я-то нормально, а вот блузка не очень. — Я продемонстрировала ему кофту. Молоко почти отмылось, зато сама ткань, там, где было мокрое пятно, скукожилась и сморщилась. — Изумительно, — несчастно пробормотала я.

— Ладно, дорогая, — Питер подошел и заключил меня в объятия. — Ты выглядишь превосходно. Ну подумаешь, блузка чуть-чуть помялась. Какая разница? Ты великолепна.

Я уткнулась ему в грудь, вдыхая такой знакомый запах. Я прижалась к нему, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Сколько времени мы с мужем вот так не обнимались? Мое состояние после родов и загруженный график Питера свели нашу близость почти на нет. Я уже не помнила, когда в последний раз наш разговор не перерастал в ссору.

Питер поцеловал меня в макушку.

— Я люблю тебя, Джулиет. Ты это знаешь?

— Знаю. Я тебя тоже очень люблю. Просто в последнее время я словно плаваю в какой-то гормональной ванне. Постоянный недосып тоже не поднимает настроения.

— Прости меня, дорогая, — нежно прошептал он. — Я не выполняю свою часть обязанностей, да?

Я не ответила, но это и не было нужно. Я просто глубже зарылась носом в его рубашку.

— Слушай, а что, если я буду сидеть с ребенком две ночи в неделю? К примеру, в те дни, когда не нужно ехать на съемки? Хотя я согласен сидеть с ним, даже если на следующий день придется работать. Договорились?

Я откинулась назад и посмотрела на него.

— Это было бы здорово, Питер. Думаю, мне станет гораздо лучше, если удастся поспать целых шесть часов без перерыва хотя бы два дня подряд.

Мы обменялись улыбками.

— Только посмотрите на этих голубков. Спрятались на кухне! — пропела Максимальная Минди с такой фальшью в голосе, что это заметил даже Питер. Он поморщился.

— Маленькие издержки грудного кормления, — сказала я, глядя прямо на ее грудь, противоречащую всем законам гравитации. — Пойдем, пообщаемся с гостями, дорогой. — Я взяла Питера за руку и утащила его обратно в гостиную.

Через пару минут я наконец нашла себе приятного собеседника — другую замужнюю женщину. Ее муж работал агентом. Она рассказала по секрету, что уже десять недель беременна после трех лет лечения от бесплодия. К концу вечера я уже знала все о низкой активности спермы ее мужа и об ее эндометриозе. Мы также успели с ней обсудить диагноз болезни Альцгеймера, поставленный недавно ее бабушке, и мои два кесарева сечения. В это же время Питер и муж этой женщины обсуждали «Доджерс»[29] и их шансы получить кубок.

Это удивительно. Постояв в очереди в кинотеатр, я могу узнать больше о женщине — ее семье, учебе и даже генеалогическом древе, — чем мой муж о мужчине за пять лет тесной дружбы. И впрямь, женщины намного легче делятся своими секретами и проблемами. Мы рассказываем и обсуждаем, сплетничаем и спорим. И лично я уверена, что легкость, с которой мы доверяем друг другу наши секреты, — основной источник нашей силы. Намного проще пережить любую трагедию — начиная от выкидыша и серьезной болезни мужа и заканчивая поездкой к свекрови — если ты можешь прийти к подругам, поплакать у них на плече и благодаря их поддержке собраться с силами. И даже если подруги сейчас далеко, какая-нибудь женщина на вечеринке поможет тебе не хуже.

Мы с Питером собрались домой только около одиннадцати. Я обнялась с моей новой лучшей подругой, обменялась фальшивыми «спасибо» с Магнетической Минди и отправилась искать Анат. Она с еще одной девушкой-официанткой мыла на кухне посуду.

— Анат, — позвала я. Она обернулась. — Мы едем домой. Если что-то узнаете, у вас есть мой телефон.

— Хорошо, — кивнула она. — До свиданья.

— До свиданья.

Подходя к дверям, я заметила, как вторая девушка спросила у Анат что-то на иврите, но та только пожала плечами.

Когда мы с Питером приехали домой, Руби и Исаак уже спали в своих кроватках. Анжелика растянулась на диване. Как только мы вошли, она вскочила.

— Как дети? — спросила я.

— Отлично! У вас замечательные дети, — расцвела она. — Руби такая куколка. Она так долго и старательно делала свою открытку, а потом помогала мне убраться. Я ее даже не просила. А еще она сама залезла в ванну и даже не плакала, когда я мыла ей голову. Малыш проспал почти весь вечер. Правда, где-то час назад он проснулся, но минут десять назад снова задремал.

Тут Питер развернулся и стал спускаться обратно по лестнице.

— Эй! — окликнула я. — Ты куда?

— Домой. Это не наш дом.

— Скажите, Анжелика, а какие у вас планы на следующие… восемнадцать лет? — улыбнулась я.

Несмотря на возражения с ее стороны, я сунула девушке деньги. Я смогла заставить их взять, только заявив, что будет неудобно просить ее снова посидеть с детьми, если мы ей не заплатим. Питер проводил ее до машины.

Когда он вернулся, я уже лежала в постели. Каким-то образом я умудрилась влезть в свою черную атласную пижаму, которую муж подарил мне на годовщину нашей свадьбы год спустя после рождения Руби. Двумя прыжками Питер пересек спальню и заключил меня в объятия. А потом мы занялись тем, чем после рождения Исаака занимались всего пару раз. Это было чудесно. Может быть, подумала я, жизнь снова возвращается в нормальное русло?

Глава десятая

Окрыленная такой животворной ночью, я решила, что нам с Исааком пора приводить себя в форму. Я надела на малыша его самый шикарный наряд — голубой бархатный комбинезончик с фиолетовым воротничком и фиолетовые носки в тон. Сама я обошлась менее шикарными леггинсами и огромной старой футболкой Питера с надписью «Звездная академия» спереди и «Курсант» сзади. Мы с Исааком отвезли Руби в школу и поехали в Санта-Монику в спортивный клуб «Йога» на Монтана-драйв. В этом клубе я в свое время занималась предродовой йогой. Мне всегда нравился этот вид спорта, особенно поза под названием савазана, в которой нужно лечь на спину и не двигаться. Я даже собиралась продолжить занятия сразу после рождения ребенка, но, как говорится, добрыми намерениями выложена дорога к лишнему весу.

На стоянке я втиснула свою «вольво» между «мерседесом» и «лендровером». В «мерседесе» сзади виднелось детское автомобильное кресло, а на бампере красовалась наклейка: «Мой сын — на доске почета школы Оуквилль». Бампер «лендровера» тоже щеголял наклейкой с надписью: «Мой сын сделает вашего сына с доски почета». Иногда в Лос-Анджелесе автомобили сражаются вместо своих владельцев.

Я вошла в зал. Исаак сидел у меня на бедре. Он оглядел комнату, полную других малышей и их мам, удивленно раскрыл глаза и радостно засмеялся. Не знаю, что именно привело его в такой восторг, но это неважно. Я сама радовалась тому, что наши дела вроде как пошли в гору. Может, наконец мы сможем заняться и физическими упражнениями. Взяв коврик для йоги себе и одеяло Исааку, я отыскала свободное место на полу, закатала край одеяла и усадила на него малыша. Мы улыбнулись друг другу.

Я окинула взглядом группу. И все мое хорошее настроение вмиг улетучилось: я осознала правду. Я похожа на гиппопотама в стаде газелей.

«Йога» на Монтана-драйв очень популярна в Голливуде. В залах всегда полным-полно всяких актрис, агентов и директоров студий. Для них самое главное — это хорошо выглядеть, так что неудивительно, что каждая женщина в моей родительской группе напоминала зубочистку с оливкой наверху. Все они явно вернулись к своему нормальному весу еще до выписки из родильного отделения.

Я втянула живот и постаралась не заниматься уничижительным сравнением своей фигуры с фигурами окружающих. Мне был брошен вызов. И я проиграла. Но кто имеет право меня в этом винить?

Я села на пол и услышала голос миниатюрной блондинки через два коврика от меня:

— Мой тренер измерил объем моих бедер в тот день, когда я сказала ему, что беременна. Восемьдесят семь сантиметров. Мы проводили измерения каждую неделю беременности и, если объем начинал увеличиваться, корректировали схему тренировок и потребление углеводов.

Она слегка поправила свои идеально покрашенные волосы и похлопала по идеально плоскому обтянутому лайкрой животу. В этот момент ее двухмесячный малыш, тоже блондин, решил рыгнуть. Ну вот, хоть кто-то в этой семье — нормальный человек.

Рыжая девица с капризным личиком и носом, сделанным явно хирургическим путем, которая сидела рядом с блондинкой, завизжала:

— Какая потрясающая идея! И как я до этого не додумалась! И какой объем бедер был у тебя в конце?

Блондинка выглядела озадаченной:

— В конце? То есть в конце? Я же сказала: мы не позволяли объему увеличиваться.

В этот момент я посмотрела на свои ноги. Да у меня объем лодыжек восемьдесят семь сантиметров… Я отодвинулась в сторону, чтобы мои ноги не попались на глаза худым красоткам.

Третья женщина, в леотарде и колготках кислотно-зеленого цвета в тон ее повязке на голове и комбинезону сына, наклонилась к ним и взволнованно проговорила:

— Мой секрет в том, что с моим поваром работал мой диетолог, поэтому каждый кусочек, который попадал мне в рот, проходил тщательный контроль на содержание жиров и калорий. Я и сейчас так питаюсь. Перед тем как мы идем в ресторан, моему диетологу присылают по факсу меню, и она решает, что мне заказать. Работает замечательно. За все время беременности я набрала всего лишь семь килограммов, которые сбросила за две недели!

Две другие одобрительно закивали.

Я уже подумывала, не взять ли мне малыша и не отправиться ли в ближайшую пышечную «Данкин Донатс», когда в зал вошел инструктор. Валери — нормальный человек, с ногами и с животом, а не со спичками и гладильной доской, как у большинства в ее группе. Конечно, она не толстая, просто немного склонна к полноте, с крепкими рельефными мышцами и мягким округлым животом. Она невероятно сексуальна, но, думаю, остальные женщины в нашей группе этого не понимают: их идеал привлекательности — нечто среднее между фотомоделью Кэйт Мосс и жертвами концлагеря Берген-Бельсен.

— Здравствуйте, дамы. Здравствуйте, дети. Начнем занятие с медитации.

Несмотря на мою ненависть к человечеству и ужасное чувство незащищенности, мы с Исааком замечательно провели время. Я сделала позу Собаки и позу Воина с такой легкостью, что удивилась сама себе. Исаак радостно глазел по сторонам и жевал одеяло. Посреди занятия Валери взяла его, усадила на большой резиновый мяч и стала аккуратно покачивать. Через двадцать минут упражнений я уже не думала о своем внешнем виде, а просто наслаждалась тем, что мое тело двигается. Все мышцы болели и ныли, но это приятная боль.

После занятий я купила себе огромный коктейль с черникой и бананами и усадила Исаака в машину. Я вырулила со стоянки, проехав где-то в сантиметре от «мерседеса», выехала на Монтана-драйв и направилась к дому. Минут через пять я снова начала думать о Фрэйдл. Следя за дорогой — по крайней мере, пытаясь, — я стала искать в сумочке телефон. Затем несколько минут тщетно пыталась вспомнить, на какую цифру быстрого набора я записала Эла Хоки. В голову ничего не приходило, и я решила попробовать цифру «три». Она показалась ничем не хуже остальных. Вместо Эла мне ответила мать:

— Алло?

— Мама? Черт.

— Джулиет? Что значит «черт»? — Она явно недоумевала, почему ей звонит дочь и ругается в трубку.

— Ничего. Я просто перепутала номер и случайно позвонила тебе.

— Конечно. С чего вдруг тебе звонить маме специально, прости господи?

Это наш реальный разговор или сцена из комедии Вуди Аллена?

У нас с матерью всегда были сложные отношения. Мы можем болтать с ней примерно столько же, сколько и жаловаться друг на друга. Я считаю ее виновной в большинстве моих многочисленных неврозов, а она причисляет к своим заслугам все мои хорошие качества. Мы ругаемся постоянно, но при этом наши жизни и судьбы тесно и прочно связаны. Бывает, я звоню маме из универмага и, описав какую-нибудь вещь, спрашиваю, стоит ли ее покупать. И всегда делаю наоборот.

— Мама, перестань. Я тебе все время звоню.

— Да? И когда ты мне звонила?

— Вчера! Мы разговаривали вчера!

— Вчера? Это я тебе звонила. Ты мне не звонила.

— Какая разница? Мы же вчера поговорили. Ладно, мама, мне пора. Нужно позвонить Элу Хоки.

— Тому приятному мужчине, с которым ты работала? А зачем? Надумала вернуться на работу? — оживилась она.

Когда я решила уйти с работы, чтобы сидеть с детьми, больше всех расстроилась моя мать. Долгие месяцы она изводила меня длинными душещипательными разговорами о том, что я предала ее, что она и суфражистки столько выстрадали не ради того, чтобы я столь беспечно бросала на ветер такую возможность. Она повторяла, что сама всегда хотела быть адвокатом, но ей пришлось довольствоваться местом секретаря в юридической конторе. И все потому, что она слишком рано вышла замуж и была вынуждена работать, чтобы мой отец закончил учебу. Она рыдала и сокрушалась, что я упустила свой последний шанс попасть в Верховный Суд США.

— Нет, не решила. Эл обещал мне кое с чем помочь.

— Помочь? И с чем же? Нет, дорогая. Только не говори мне, что ты хочешь получить очередную пулю!

После моего последнего неудачного опыта в области частного сыска мать заставила меня поклясться, что, пока она жива, я не буду заниматься подобными вещами.

— Дай хоть слово вставить, мама, хорошо? Я не собираюсь лезть под пули. Начнем с того, что я и тогда не хотела, чтобы в меня стреляли. А сейчас моя няня сбежала из дома, и Эл помогает ее искать. Вот и все.

— Твоя няня? А у тебя была няня? А я об этом даже не знала! А почему она сбежала?

— Понятия не имею. Ладно, я пойду. Мне нужно звонить Элу.

— А когда мы тебя увидим, Джулиет? Мы бы сами приехали в Калифорнию, но я не могу бросить Бубу.

— Как она там?

— Не очень. Думаю, она долго не протянет, моя дорогая. Приезжай поскорее.

— Я доеду до вас. Обещаю. — Честно признаться, иногда казалось, что моя бабушка будет жить вечно. Год назад ей исполнилось девяносто пять, и на тот свет она пока явно не собиралась. — Просто нам сейчас приходится нелегко — Питер снимает пробные серии. Работает с утра до вечера. Так что пока ему не вырваться.

— Тогда приезжай сама. Бери детей и приезжай. Устроишь себе отпуск. Мы с папой посидим с детьми, а ты отдохнешь. Что может быть лучше?

— Я подумаю, мама. Хорошо? Мне уже пора.

— Ладно, дорогая. Договорим завтра. — Я выключила телефон и тяжело вздохнула. Конечно, нужно проведать бабушку. И было бы здорово, если бы мама посидела с детьми.

Я сильно огорчилась, когда после рождения Исаака мама сказала, что не может оставить Бубу и приехать к нам. Когда я рожала Руби, мать взяла на работе отпуск и буквально через пару часов после появления малышки на свет уже была у нас. Она готовила и убиралась в доме целый месяц. Это было самое настоящее счастье, и в этот раз мне очень ее не хватало.

Наконец я бросила жалкие попытки вспомнить номер Эла и позвонила ему в офис. Неужели материнство так притупляет интеллект? Раньше я была из тех организованных людей, которые держат в памяти все имена, телефоны и даже дни рожденья случайных знакомых. А теперь я могу в голом виде открыть дверь. Можно подумать, зачатие каждого ребенка убило во мне несколько сотен тысяч клеток головного мозга, и после рождения двух детей я осталась с коэффициентом интеллекта фикуса.

Эла в офисе не оказалось, и секретарша перевела меня на его сотовый.

— Привет, детектив! — рявкнул он.

— Как умно. Ну, что-нибудь есть?

— Нет. Ничего. За последние три дня обнаружили всего одну неизвестную — афро-американку средних лет. Думаю, это не твоя девушка.

— Не моя. Моя — белая и молодая.

— Ты говорила. В общем, я попросил моего старого приятеля, сержанта полиции, держать меня в курсе. Что-нибудь еще?

— Сейчас ничего, Эл, но, возможно, я тебе скоро еще позвоню.

— Буду ждать.

К этому времени я уже подъехала к пересечению бульвара Беверли и Санта-Моники. Мой дом был направо, но я поехала прямо и свернула на Мелроуз. За Руби нужно ехать только через час. Как раз хватит, чтобы проверить квартиру Йоси. Может быть, мне повезет, и я найду Фрэйдл там?

Я проехала по Мелроуз, добралась до дома Анат и Йоси и стала выискивать, где поставить машину. Поразмыслив пару минут, я припарковалась на стоянке детского магазина «Бэби Гэп». Я надела рюкзак-переноску, отскребла от него что-то непонятное и желтое, прилипшее спереди, и сунула туда Исаака. Малыш тут же заворчал, и я дала ему грудь. Он замолк и принялся энергично сосать молоко. Я быстро миновала табличку, предупреждающую, что все автомобили, не принадлежащие покупателям магазина, будут немедленно отбуксированы со стоянки, и уже собиралась пойти дальше по Мелроуз, когда услышала ужасный трубный звук.

— Исаак! Ты издеваешься? — я вытащила моего дурно пахнущего сына из рюкзачка. Маленький негодник опять умудрился уделать подгузники насквозь. Держа его на вытянутых руках, я обернулась к машине. Я взяла кассету с Барни.[30] Взяла подгузники. Взяла салфетки. Взяла даже рюкзачок. Но вот смену одежды я забыла. Да, место в пантеоне плохих матерей мне гарантировано.

Все так же держа Исаака перед собой, я понеслась в «Бэби Гэп». В дверях меня уже с улыбкой встречала консультант, представительница поколения Икс. В ответ на ее «Здравствуйте! Чем могу вам помочь?» я взмахнула зловонным ребенком, и она указала мне на того, кто занимался обслуживанием покупателей, а не приветствовал их. Я кое-как пристроила Исаака на бедре, стараясь как можно меньше касаться его грязного тельца, порылась в сумочке и сунула продавщице кредитку.

— Что бы вы хотели приобрести? — спросила она.

— Что-нибудь чистое.

Она отвела меня в туалет, где я раздела ребенка и вымыла его в раковине. Я смотрела на останки некогда самого любимого детского комбинезона, который приобрел теперь неприятный желтый оттенок, и размышляла, не выкинуть ли его. Так и не заставив себя расстаться с ним, я запихала комбинезон в пакет из-под гигиенических салфеток и спрятала на дне сумки с подгузниками.

Продавщица уже ждала нас с Исааком у кассы с миниатюрными джинсами, футболкой и носками в тон. Я одела ребенка, поотрывав этикетки зубами, и протянула мокрые бумажки ошеломленной продавщице, которая с опаской пропустила их через сканер. Весь этот процесс занял у нас меньше пяти минут, и мы потратили меньше семидесяти долларов. Невероятно.

Дом, в котором, как я надеялась, могла скрываться Фрэйдл, не поддавался никакому описанию. Здание было построено в испанском стиле, как и большинство зданий Лос-Анджелеса 30-х годов, и украшено лепниной и чугунной оградой. С фасада все стены густо увивал плющ, грубо обрезанный вокруг окон. К дому вела каменная арка, расписанная изнутри яркими граффити на английском и даже на иврите.

Мы с Исааком миновали арку и вышли во внутренний двор. Когда-то здесь, наверное, было очень красиво. Посередине двора возвышался каменный фонтан. В центре овального бассейна на хвосте стояла русалка, запрокинув голову к небу. Нос у нее откололся, а из головы торчала ржавая труба. Наверное, раньше из нее била вода, падая вниз причудливыми брызгами. Но теперь в высохшем бассейне валялись только окурки и несколько пивных бутылок.

Квартиры первого этажа выходили во двор, по две с каждой стороны. Судя по всему, жильцы каждой из восьми квартир следили за участком перед своей дверью. У одних разбит аккуратный газон с пестрыми цветами в больших вазах и адирондакскими креслами. У большинства других стоят шезлонги. И только один или два газона у крыльца остались без украшений.

В дальнем углу двора я заметила лестницу наверх, к квартирам второго этажа. От одной двери к другой вела длинная внешняя галерея, опоясывающая второй этаж, словно открытая кольцевая веранда.

Перед квартирой номер четыре стояли два старых шезлонга. Судя по всему, когда-то они были красного цвета, но обивка давно выцвела и стала грязно-розовой. Возле дверей торчал зеленый ящик для цветов, из которого по стене рос помидор. Я посмотрела на Исаака. Он уже выплюнул мой палец и сейчас увлеченно сосал лямку рюкзачка. Я чмокнула его в макушку и постучала в дверь Йоси.

Через пару минут дверь открылась. На пороге стоял Йося, в одних джинсах, висевших где-то на бедрах. Его голая грудь заросла густыми черными волосами, которые сходились книзу в прямую линию, сбегавшую по плоскому животу в штаны. Пуговица на джинсах была расстегнута. Я старалась изо всех сил на него не пялиться. Как давно я вживую не видела обнаженный торс молодого двадцатилетнего мужчины! Я заглянула в его голубые глаза. Непохоже, чтобы он особо жаждал меня видеть.

— Привет, — поздоровалась я.

— Ее здесь нет.

— Но она здесь была.

Около минуты он пристально разглядывал меня. Я не удосужилась переодеться после йоги, так что на мне красовались все те же леггинсы и футболка.

— Вы из друзей родителей Фрэйдл? — с сомнением спросил он.

— Она работала у меня. Я уже вам говорила, там, «У Номи», помните?

— Вы не хасидка?

Я рассмеялась.

— Я похожа на хасидку?

Он еще раз оглядел меня с ног до головы и внимательно прочитал надпись на футболке, как будто решая, не может ли Звездная Академия быть эмблемой новой сети иешив.

— Сегодня не очень. Но «У Номи» были похожи.

— О чем это вы? — Я попыталась вспомнить, в чем ходила в израильский ресторан. И тут до меня дошло. Длинная черная юбка, белая рубашка с длинными рукавами, и самое компрометирующее — прикрывавший волосы берет. Конечно, он подумал, что я хасидка. Увидев меня тогда, Йося наверняка решил, что я друг родителей Фрэйдл или, по крайней мере, член ее общины. Неудивительно, что он не стал со мной разговаривать.

— Йося. Нам нужно поговорить. Я не друг родителей Фрэйдл. И я не хасидка. Я просто женщина, у которой Фрэйдл работала, и я о ней беспокоюсь. Видимо, так же, как и вы. Она пропала, и если вы знаете что-то, что могло бы помочь ее найти, вы должны это рассказать. Ее родители и тетя места себе не находят.

На секунду он прислонился к входной двери, затем, аккуратно закрыв ее за собой, опустился на один из шезлонгов. Жестом руки предложил мне сесть на другой. Я, нежно баюкая Исаака, тихо присела на самый край. Я боялась, что малыш почувствует, что я уже не на ногах, и начнет хныкать. Но каким-то чудом он этого не заметил.

— Йося, Фрэйдл здесь?

Он со вздохом откинулся на спинку стула и сказал:

— Нет. Ее здесь нет. Она не со мной. Я бы хотел, чтобы мы были вместе. Я столько раз предлагал ей уехать со мной. Но она всегда говорила «нет». В глубине души Фрэйдл хорошая девушка. Она всегда слушается своего отца, — с горечью сказал он.

— Йося, Фрэйдл ваша девушка?

Он нахмурился.

— Как она может быть моей девушкой, если ей не разрешают со мной встречаться? Как она может быть моей девушкой, если мы ни разу не были вместе больше часа?

— Не знаю. Может, и может. Послушайте, Йося. Я знаю, что недавно она ушла отсюда очень расстроенная. Что случилось?

Он не ответил.

— Так все-таки, какие отношения у вас с Фрэйдл?

Он молчал.

— Я понимаю, вы считаете, это не мое дело, но вместе мы могли бы попробовать выяснить, куда она пропала.

Ни слова.

— Вы боитесь, что я расскажу о вас ее родителям? Верно?

Тишина.

Наконец Йося вздохнул и тихо произнес:

— Теперь это уже неважно. — Он набрал в легкие воздуха, словно собираясь с силами. Затем начал рассказ. — Мы с Фрэйдл познакомились девять или десять месяцев назад. Я зашел в магазин ее тетушки на третий день после приезда в Лос-Анджелес. Я остановился у одной хорошей подруги моей матери. Эта женщина попросила меня сходить в кошерный магазин. Я пришел туда с длинным списком продуктов, а Фрэйдл там работала. Она отыскала мне все, что нужно, и даже помогла донести сумки и коробки до автобусной остановки. Мы с ней поговорили. Минуту, не больше. Она такая красивая. И эти глаза… Вы видели, какая она красавица?

— Да, глаза у нее и впрямь потрясающие, — согласилась я. — Фиалковые, как у Элизабет Тейлор.

— Как у кого?

— У Элизабет Тейлор. Такая актриса.

Он отрицательно покачал головой.

— Ладно, неважно. Значит, вы встретились, поговорили. А потом?

— А потом долгое время ничего не происходило. Я приходил в магазин каждые день-два. Иногда меня обслуживала она. Иногда она стояла за прилавком, а мне помогала ее тетушка. А потом я как-то зашел в магазин, а ее там не оказалось. Я заглянул туда, только чтобы увидеть ее, мне ничего не было нужно. Я купил плитку шоколада — просто, чтобы хоть что-то купить — и пошел к автобусной остановке. Там на скамейке сидела Фрэйдл и тоже ждала автобуса. Тогда я подумал, что это простое совпадение, но потом она рассказала, что ждала меня. Я сел рядом, и мы заговорили. Она все время оглядывалась по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь может увидеть нас вместе. Подошел автобус, и мы зашли в него. Она села на сиденье передо мной, но не рядом, чтобы никто не подумал, что мы вместе. Мы поехали через весь город. Два часа катались на автобусе, и все говорили, говорили. Она рассказывала о своей семье, о книгах, которые читает. Я — о своей семье, о службе в армии и об Израиле. Мы просто говорили. Наконец автобус сделал полный круг, и мы вернулись на угол Мелроуз и Ла-Бри. Договорились встретиться снова в автобусе. Так прошло два месяца. Мы встречались три, иногда четыре раза в неделю. Я садился в автобус возле дома, в котором жил, а она — у себя на углу. Мы проезжали один круг. Иногда она брала с собой кого-нибудь из младших братишек или сестренок. Она держала ребенка на руках, мы катались на автобусе и разговаривали. Пару раз к ней подходили какие-то люди из ее синагоги или соседские хасиды. Но мы сидели в разных рядах, так что если такое и случалось, мы просто делали вид, что не знакомы. Через некоторое время мы стали выходить из автобуса в разных частях города. Ходили на Смоляные ямы Ла-Бри, в Музей искусства графства Лос-Анджелес, в кафе.

— И она обедала с вами в некошерных ресторанах? — перебила я.

— Нет, что вы. Она пила только воду или чай. Один раз попробовала мой кофе. Она никогда ничего не ела.

— И это все, чем вы занимались, Йося? Ездили в автобусе и гуляли по Лос-Анджелесу?

— Долгое время да. А потом я устроился на работу. Я работаю охранником. Главным образом по ночам и по выходным, но иногда приходится работать и днем. Мы стали встречаться все реже и реже. Одну неделю даже не виделись вообще. Это было тяжело.

— И что вы сделали?

Он нервно сглотнул и на секунду замолчал, раздумывая, стоит ли продолжать.

— Я снял эту квартиру. Я выбрал ее, потому что она рядом с домом Фрэйдл. Она приходила сюда, когда могла вырваться. Иногда рано утром, иногда днем. Я никогда не знал, когда ее ждать, поэтому иногда я оказывался на работе, и нам не удавалось встретиться. Тем не менее мы виделись несколько раз в неделю.

— Девушка-хасидка встречается с мужчиной в его квартире? Вы не находите, что это немного необычно?

— Мы любим друг друга! Я люблю ее. Она любит меня. Это не то, что вы подумали.

— Да, конечно, я понимаю. Простите, — попыталась успокоить я. — Так когда вы видели ее в последний раз?

Он вздохнул.

— Пару недель назад она пришла сюда. Все было как обычно, а потом она сказала, что все кончено, что ее родители нашли ей shidduch, партию, и что она согласилась. Я знал, что ей предлагали женихов, и каждый раз она отказывалась. Но в этот раз она сказала «да». Я умолял ее выйти за меня замуж. Просил уехать со мной в Израиль. Но она сказала «нет». Сказала, что должна слушаться своего отца. Фрэйдл всегда была очень хорошей девушкой, — он сердито потер глаза. — Вот и вся история. После этого я видел ее всего один раз. Я пошел ее искать. Зашел в магазин к ее тетушке. Затем прошелся по району. Она сидела в парке с вашим ребенком. Я предложил ей еще раз уехать со мной, и показал вот это. — Он достал из переднего кармана джинсов скомканный конверт с билетами на самолет и протянул мне. Внутри лежали два билета в Израиль «Трансуорлд Эйрлайнс». Один на имя Йоси Зингера, второй на имя Фрэйдл Финкельштейн. На рейс в четыре часа вчерашнего дня. — На билеты я потратил все деньги, которые скопил за эти месяцы. Видите, это не второй, а бизнес-класс.

Я посмотрела на мятые билеты. 3140 долларов 21 цент. Каждый.

— Но она не поехала, — продолжила я.

— Нет. Только сказала: «Я люблю тебя, Йося». Но я знаю: своего отца она любит больше.

— Может, она побоялась? Она еще совсем девочка. Может, предложение бросить семью и отца слишком напугало ее?

— Возможно. Но сейчас-то она ушла. Где она? Где Фрэйдл?

— Понятия не имею. А вы не знаете, кто может быть в курсе? У нее есть друзья? Может, кто-нибудь не из общины, к кому она могла бы поехать?

— Я. У нее был я.

— А что произошло в тот день, когда она убежала от вас в слезах?

— О чем вы?

— Ваша соседка видела, как она выбежала от вас, рыдая.

Он напрягся.

— Ничего. Просто… мы поругались из-за того, что она не хотела ехать со мной в Израиль.

В этот самый момент Исаак завопил. Я встала и принялась его качать.

— Все, все, зайчик. Еще минуточку. — Я развернулась к Йосе. — Слушайте, я должна забрать дочь из садика и уложить ребенка. Но нам нужно продолжить разговор. Скажите, по какому телефону я могу вас найти?

— Звоните на сотовый.

Да, я и забыла, что в Лос-Анджелесе даже у охранников-нелегалов есть беспроводная связь.

Пока Йося бегал в квартиру за ручкой и бумагой, я ходила взад-вперед по коридору, баюкая мое орущее чадо. Затем, сунув бумажку с номером телефона Йоси в сумочку, я быстро попрощалась и вылетела на улицу.

Глава одиннадцатая

Я приехала в детский сад «Бет-Эль» и обнаружила Руби на стуле для провинившихся. Бренда, моя любимая воспитательница, металась вокруг нее, явно не зная, что делать. Руби сидела, скрестив руки на груди и вжав голову в плечи, и хмурилась так, что даже щеки побелели. Все как всегда.

— Привет, Руби. Привет, Бренда. Что случилось?

Я очень постаралась произнести это жизнерадостным, доброжелательным и лишь слегка озабоченным тоном. Хотя скорее всего мой голос выдавал истинные чувства: стыд и желание придушить моего ребенка прямо здесь и сейчас, если никто не возражает.

— Здравствуйте, Джулиет. Руби сегодня натворила дел.

Бренда всегда была сама любезность. Я и не подозревала, что в ее репертуаре имеется раздражительность.

— Судя по всему, да, — согласилась я. — А что случилось?

— Честно признаться, я бы сама хотела это знать. Она укусила Александра, и я на две минуты посадила ее на стул для провинившихся. Но это случилось полчаса назад. Она отказывается вставать!

— Ты укусила Александра?! — возмутилась я, присаживаясь на корточки возле Руби. — Разве так можно? Ты же знаешь, что кусаться нехорошо, — я посмотрела на Бренду. — Это на нее не похоже. Обычно она не кусается.

Бренда натянуто улыбнулась.

— Руби! Я с тобой разговариваю! — не выдержала я. — Что здесь происходит?

Дочь посмотрела на меня. Ее сердитое личико пылало праведным возмущением — мать присоединилась к угнетателям! Это уже слишком. По ее щекам потекли слезы. С громким воплем она кинулась в мои объятия. Я погладила ее по спине.

— Все, все, моя золотая. Все прошло. Расскажи маме, что случилось.

— Это нечестно! — рыдала Руби. — Бренда злая!

— Бренда не злая, Руби. Она хорошая. Тебе же нравится Бренда. Она посадила тебя на стул для провинившихся, потому что ты поступила плохо, а не потому, что она злая. Солнце мое, ты уже давным-давно могла с него встать. Ты сама просидела на нем целый день.

Она обиженно посмотрела на меня.

— Алекс первый начал! А я укусила его в ответ. Но Бренда не заметила, как он меня укусил. Она только видела, как я укусила его. Но я укусила его в ответ. Я сказала Бренде, что не встану со стула, пока она не извинится, что посадила на стул меня, а не Алекса.

Да, без сомнения, это моя дочь! Ради того, чтобы доказать свою правоту, она готова испортить себе весь день. А Бренда, несмотря на всю свою любезность, оказалась слишком жесткой, чтобы понять запутанное представление о справедливости трехлетнего ребенка. Тем не менее я не собиралась ждать день, неделю или месяц до окончания этой сидячей забастовки.

— Послушай, Руби. Бренда ничего плохого не сделала. Ей не за что извиняться. Я заберу твою коробку из-под ланча, мы с Исааком поедем домой, возьмем коляску и пойдем в магазин за шоколадом. Если хочешь, можешь идти с нами. Не хочешь — сиди здесь хоть до вечера.

Руби на секунду заколебалась, но потом сдалась. На это я и рассчитывала.

К тому моменту, как мы подъехали к дому, Руби уже выторговала у меня две шоколадки и мешочек золотых. Для меня оставалось загадкой, как я, человек, который с легкостью мог справиться с самыми жесткими и влиятельными прокурорами федерального суда, совершенно терялась перед капризным трехлетним ребенком. Возможно, все дело в том, что я никогда не защищала клиента, чувствуя неловкость из-за того, что уже несколько недель не водила обвинителя в парк и не играла с ним в настольную игру «Пряничный домик». Чувство вины — страшная сила.

Мы доехали до кошерного магазинчика. Нетти сидела за прилавком на высоком стуле, устало подперев подбородок руками. Лицо осунулось, парик растрепался. С того дня, как она предложила Фрэйдл работать у меня, она постарела на несколько лет. Когда мы вошли, она поднялась, улыбнулась Руби и потрепала ее по рыжим кудряшкам. И снова тяжело вздохнула. Исаак заснул в коляске по дороге в магазин, Руби я заткнула плиткой шоколада, и теперь мы с Нетти могли спокойно поговорить.

— Ничего нового, — констатировала я.

— Ничего.

— Нетти, прошло три дня. Пора с этим что-то делать.

— Знаю, знаю. Я с самого начала говорила Баруху то же самое. Он сам не справится. Нужно звонить в полицию.

— Но он не хочет.

— Нет, — она потерла бровь.

— Нетти, вы понимаете, как это выглядит со стороны? Кажется, будто он на самом деле не стремится найти Фрэйдл. Иначе он бы обратился в полицию!

Она покачала головой.

— Ты не понимаешь. Барух уже весь извелся, можешь мне поверить. Он только и занимается тем, что ищет свою девочку. Просто мы — другие. У нас свои методы. Мы сами решаем свои проблемы.

— Вы что, не видите, что ваши методы не работают? Вы ее до сих пор не нашли. И с каждым днем надежды остается все меньше.

— Я каждый день говорю Баруху — пожалуйста, позвони в полицию. Но он не хочет. Он такой упрямый, миссис Эпплбаум. Он очень упрямый.

— А миссис Финкельштейн? — продолжала я. — Может, она решится позвонить в полицию? Просто сообщить, что Фрэйдл пропала?

— Не знаю. Вряд ли.

— А вы не пробовали поговорить с ней на эту тему?

Нетти перегнулась через прилавок и схватила меня за руку.

— Попробуй ты! Поговори с ней. Может, тебя она послушает.

Я выдернула руку из ее жарких сухих ладоней.

— Нетти, ваш брат даже не стал разговаривать со мной по телефону. К себе домой он меня точно не пустит.

— Его нет дома! — возразила она. — Он ищет Фрэйдл. Ездит по городу с утра до вечера. Зайди туда сейчас. Там только Сима, моя невестка. Иди! Много времени это не займет. Я присмотрю за твоими детьми.

Я с сомнением посмотрела на нее. По правде сказать, совесть моя не была чиста. Я не сказала родителям Фрэйдл о Йосе, и не собиралась этого делать. Единственное, чем я могла помочь — это убедить их сообщить полиции о пропаже ребенка.

— Ладно, — согласилась я.

Я удостоверилась, что Исаак все еще спит, и сказала Руби, что скоро вернусь. Она открыла было рот, чтобы возразить, но тут же закрыла его и улыбнулась Нетти, которая помахивала перед ней мешочком с золотыми монетками.

— О-о. Золотые, — восхищенно выдохнула Руби.

— Ты любишь шоколад, maydele?[31] — улыбнулась Нетти, разворачивая монетку и вручая ее моей дочери. Руби сунула конфету в рот и протянула руку за другой. — По одной, детка. — Нетти провела рукой по волосам, оперлась щекой на ладонь и посмотрела на меня. — Иди уже, дорогая.

Я вышла из магазина через заднюю дверь и зашагала к дому Фрэйдл. Я открыла скрипучую калитку. Двое мальчишек возраста Руби или младше играли наверху длинной лестницы, ведущей к парадной двери. Их лица удивленно вытянулись, когда я стала подниматься по ступенькам. Один из них, постарше, что-то закричал на идиш и бросился в дом. Младший сунул палец в рот и принялся его сосать, осторожно пятясь от меня. Я улыбнулась ему, но он только еще больше расширил глаза и прибавил темпа.

Когда я поднялась на крыльцо, Сима уже выходила мне навстречу. В одной руке она несла полотенце, второй придерживала на бедре маленького мальчика. Поверх длинной юбки висел передник в цветочек.

— Да?

— Здравствуйте, миссис Финкельштейн. Я Джулиет Эпплбаум. Помните, я была у вас пару дней назад?

— Да, конечно. Вы что-то узнали о Фрэйдл? Вы знаете, где она?

— Нет, нет. Мне очень жаль. Я пока ее не нашла. Можно зайти на минутку?

Она заколебалась, но затем сделала шаг назад и пригласила меня войти. Я быстро нырнула в дверь и направилась на кухню. Она пошла за мной.

В колыбельке, висевшей на углу стола, спал малыш. Возле раковины стояла Сара, сестра Фрэйдл, и мыла посуду. Как только я вошла, она посмотрела на меня, но когда я поздоровалась, покраснела и снова опустила глаза.

Сима указала мне на стул. Затем опустила ребенка походить по кухне и присела рядом.

— Будете что-нибудь? Может, чаю? — любезно предложила она.

— С удовольствием.

— Сарочка, поставь чайник.

Девушка послушно взяла металлический чайник, на котором красовались несколько вмятин, и стала наливать воду из крана.

Внезапно раздался звон посуды. Я испуганно подпрыгнула на стуле. Ребенок проснулся и заревел. Сима поднялась, подошла к ребенку и стала качать колыбель. Сара в ужасе замерла у раковины.

— Сарочка, что случилось? Ты что-то разбила? — спросила мать.

— Нет, ничего. Я уронила тарелку, но она не разбилась. Вот, смотри, — девушка держала в руках голубое блюдце с маленькими белыми цветочками.

Сима кивнула и опустилась на стул. Ребенок успокоился и затих. Женщина устало закрыла глаза. Я посмотрела на Сару и увидела, как она украдкой засовывает в нагрудный карман осколки другого блюдца. Заметив, что я за ней наблюдаю, девушка побледнела и в ужасе уставилась на меня. Я ободряюще улыбнулась. Она облегченно вздохнула и повернулась обратно к раковине. Я покачала головой. Что же это за дом, где разбитая тарелка — такое страшное преступление?

Я перевела взгляд на ее мать.

— Миссис Финкельштейн, буду с вами откровенной. Я пришла сюда, чтобы убедить вас заявить в полицию об исчезновении Фрэйдл.

Сима покачала головой.

— Решать моему мужу, миссис Эпплбаум. Если он сочтет нужным, мы заявим. А пока мы ищем ее своими силами.

— Знаю, миссис Финкельштейн. Но я также знаю и то, что чем дольше вы медлите, тем труднее будет полиции отыскать Фрэйдл, когда вы к ним обратитесь. След может затеряться. Вы это понимаете?

Женщина тихо кивнула и опустила взгляд на руки, красные и мозолистые, с ногтями, обгрызенными до самого мяса. Кожа у основания ногтей расковыряна и содрана. Левой рукой она сжимала правую, нервно крутя обручальное кольцо.

— Миссис Финкельштейн… Сима, — продолжила я, — поймите, мы должны решить этот вопрос. А вдруг она не сбежала? А вдруг с ней что-то случилось? С каждой минутой шансов найти ее становится все меньше и меньше.

Жена ребе подняла на меня глаза и, собравшись с силами, сказала:

— Я знаю, вы хотите нам помочь. Но это не ваше дело. Мой муж сам найдет Фрэйдл. Ему не нужна помощь. Ни полиции, ни кого-либо из вас.

Она встала со стула и ушла из кухни. Тихо ругаясь, я последовала за ней. Она открыла входную дверь, и я, спустившись по лестнице, вышла через калитку на улицу.

Эта семья и эти люди не переставали меня удивлять. Как и мои родители, они приехали в Америку из shtetl — крошечной еврейской деревушки где-нибудь в Восточной Европе. Жизнь в изоляции, пронизанная традициями и религиозными обычаями, которую семья Фрэйдл вела здесь, в сердце Лос-Анджелеса, мало чем отличается от жизни наших прадедов в Польше, Литве или России. И моя жизнь в ассимиляции и с мужем неевреем протекает даже не в соседнем мире — а совсем в другой галактике. И как могли люди одной и той же национальности, одних и тех же корней, одного и того же вероисповедания разойтись настолько далеко друг от друга?

Наконец я добрела до магазина Нетти. Она сидела на корточках и пускала мыльные пузыри для Исаака, которого устроила рядом. Он радостно смеялся, а Руби гонялась за пузырями по магазину. Пока я отсутствовала, в лавку заглянули несколько покупательниц, но они, похоже, были не против подождать, пока их обслужат. Все они — уже немолодые женщины — стояли возле прилавка и улыбались, глядя на моих детей.

Заметив меня, Нетти, кряхтя, поднялась с пола и занялась заждавшимися покупательницами. Когда наконец все они ушли, она повернулась ко мне.

— И? Что сказала Сима?

— Она отказалась. Сказала, что ее мужу виднее.

Нетти презрительно фыркнула.

— Нетти, расскажите мне о женихе Фрэйдл.

— О мальчике Хиршей? Отличная партия для нашей Фрэйдл. Очень влиятельная семья. И богатая.

— Да, вы уже говорили. А Фрэйдл согласилась на брак?

— Все согласились. Барух доволен. Семья Хиршей счастлива. Мальчику Фрэйдл понравилась. Все уже решено.

— А мать Фрэйдл? Что она говорит?

— А, Сима, — Нетти покачала головой. — Сима считает, что Фрэйдл должна выбирать сама. Сима верит в брак по любви. Не спрашивай, почему. Ее брак таким не был. Родители решили за нее, и все. Сима с Барухом счастливы. Достаточно. В общем, у них хорошая семья.

— А Фрэйдл сама выбирала этого… как его звать… Хирша?

Нетти напряглась.

— Ари Хирша. Мальчика зовут Аарон, но мы его называем Ари.

— Так она сама выбрала Ари Хирша? — настаивала я.

— Не совсем, — призналась Нетти.

— То есть как, не совсем? Она сказала «да» или «нет»?

Нетти пожала плечами.

— Она не согласилась, вернее, не совсем согласилась. Но и не отказалась. Сказала Баруху, что ей нужно подумать. Сказала, что не будет перечить родителям и выйдет замуж, но ей нужно понять, хочет ли она быть женой Ари Хирша.

И тут мне в голову пришла мысль. Если этот союз так важен для отца Фрэйдл и если она все-таки отказалась, мог ли он заставить ее вступить в брак?

— Нетти, хочу задать вам еще один вопрос. Не поймите меня неправильно, но что бы сделал ваш брат, если бы Фрэйдл отказалась выйти замуж за мальчика? Он бы мог ее принудить?

Нетти посмотрела на меня и решительно покачала головой.

— Барух, может, и попытался бы выдать Фрэйдл за Ари Хирша, но Сима бы этого не позволила. Можешь мне поверить, она всегда говорила, что девочка сама должна выбирать. Она бы не разрешила навязывать дочери мужа.

У меня возникло очередное предположение.

— А если, допустим, ребе Финкельштейн все-таки смог это провернуть? Стала бы Сима возражать, если бы брак уже заключили?

— Брак есть брак. Если он заключен — ничего не поделаешь.

— Знаете, Нетти, у вашего брата должна быть причина, почему он не хочет обращаться в полицию. Возможно, он просто знает, где Фрэйдл. Ваш брат мог послать ее к Хиршам против воли и ничего не сказать об этом Симе?

Нетти взглянула на меня. Как ни странно, мой вопрос ее не очень-то удивил.

— Все возможно, — сказала она.

Глава двенадцатая

Когда в десять вечера мой муж вернулся домой, я уже все решила.

Когда Питер зашел в спальню, я стояла над пеленальным столом Исаака. Этот стол пришлось переставить в нашу комнату, когда мы поняли, что в ближайшее время маленький деспот не собирается спать в детской с Руби. Одной рукой я зажимала нос, а второй пыталась разобраться с запачканными вещами и ребенком.

— Привет, дорогая, — сказал Питер, целуя меня в щеку. — Какой ужас.

— Знаю. Гадость страшная, — согласилась я. — Но почему зеленое? Могу поклясться, что сегодня этот малыш не ел ничего такого ядовито-зеленого оттенка.

— Ладно, иди передохни. Я сам разберусь.

Я вручила ему коробку салфеток и, помыв руки, растянулась на кровати.

— Послушай, Питер. Мама все зовет, чтобы я приезжала к ним с папой в Нью-Джерси.

— Сейчас я вряд ли смогу бросить работу.

— Да, знаю. Я подумала, может, самой съездить туда с детьми?

— Съезди.

Вот так. Никаких «пожалуйста, не оставляй меня». Никаких «я буду без тебя скучать». Ничего.

Когда я сообщила матери, что мы решили их навестить, она прямо завопила от радости. Даже составила список детских вещей, которые нужно купить или одолжить к нашему приезду, а ее готовность немедленно устроить у себя в доме детскую уже начинала меня пугать. Я взяла билеты на ближайший ночной рейс в Нью-Йорк. Слава Богу, что у нас существуют бесплатные мили для постоянных пассажиров! Я уже подумывала, не пожертвовать ли еще миль так 25000, чтобы взять отдельное место Исааку, но потом решила, что рискну усадить его на колени. Да и кто полетит в Нью-Йорк ночным рейсом в середине недели? Я уложила в три чемодана все вещи, которые могут нам понадобиться — включая молокоотсос, десять смен одежды для детей, все детские лекарства, известные человечеству, а также целый набор игрушек, настольных игр, погремушек и кукол. Можно подумать, что мы едем не на неделю в Нью-Джерси, торговую столицу мира, а в Антарктиду на год.

На следующий вечер Питер отвез нас в аэропорт и проводил до выхода на посадку, несмотря на все мои уверения, что ему незачем мучиться в очереди на регистрацию. Он покорно донес все шестьдесят мест ручной клади и развлекал Руби, пока я перед самым полетом меняла Исааку подгузники. Наконец сообщили о начале посадки, Питер сгреб меня и заключил в медвежьи объятия.

— Я буду скучать, — хрипло сказал он, уткнувшись в мои волосы.

— Мы тоже будем по тебе скучать.

Я потянулась его поцеловать, но тут между нами влезла Руби, и мне пришлось сделать шаг назад, размыкая объятия. Питер чмокнул ее на прощанье и передал мне весь наш многочисленный багаж. Я направилась по трапу, толкая перед собой складную коляску с Исааком, держа ладошку Руби одной рукой, детское автомобильное кресло — другой, с упаковкой подгузников на шее, пакетами с едой и игрушками на каждом плече и сумочкой в зубах.

Перелет полностью оправдал мои худшие ожидания, и даже более того. Конечно, я догадывалась, что в самолете Исаака может вытошнить, но не предполагала, что большая часть содержимого его желудка окажется на мне, поэтому для него запасную одежду взяла, а вот для себя — нет. Так что когда мы вышли из самолета, то представляли собой довольно интересное зрелище.

Родители обняли нас и загрузили в тяжелый «крайслер». По дороге мы заглянули в дом престарелых, и, пока папа и мама водили детей в солярий, я сидела со своей бабушкой и держала ее за руку. Она меня не узнала. Хотя мама и предупредила, что такое может случиться, для меня это все равно стало большим потрясением.

Когда мы снова сели в машину, я отключилась. Проснулась уже возле дома, и то лишь для того, чтобы доползти до моей старой комнаты наверху. Несколько часов спустя, выспавшись и придя в себя после перелета, я спустилась вниз. Во всем теле ощущалась поразительная легкость.

Дети весело играли на кухне, в которой прошло мое детство. Радио, как всегда, орало на всю катушку. У моих родителей радио постоянно включено на полную громкость и настроено на канал новостей. До самой школы, пока я не стала ходить в гости к друзьям, я пребывала в святой уверенности, что во всех семьях говорят друг с другом, перекрикивая вопли радиоведущих: «За десять минут весь мир перед вами».

Я прошла по кухне, вырубила радио и, протерев заспанные глаза, улыбнулась отцу и матери.

— Который час?

— Уже два, — ответил отец.

За те месяцы, пока мы не виделись, прической он стал еще больше напоминать Эйнштейна: мягкие белые пряди на голове торчали в разные стороны. На морщинистом лице ярко выделялись светлые голубые глаза и красноватые щеки. Я поцеловала его в лысую макушку.

— Привет, папа. Я соскучилась.

— Мы по тебе тоже скучали, mamaleh. А Руби учит меня рисовать радугу.

Руби сидела у него на коленях и сжимала в руке красный карандаш. Рядом с моей маленькой девочкой отец выглядел даже старше своих семидесяти пяти. Только в средней школе я поняла, что родители друзей намного младше моих родителей. Мать родила меня в сорок, когда уже давно отчаялась иметь детей. А два года спустя на свет появился мой младший брат. Тогда, еще до наступления эры таблеток от бесплодия и «Пергонал энд Хломид»[32] такое было большой редкостью.

Мои мать и отец — представители совсем другого поколения, чем те взрослые, с которыми они встречались на вечерах балета и матчах Малой Лиги. Из-за бруклинского акцента и речи, приправленной идишизмами, в них было что-то от Старого Света. Их больше, чем других знакомых взрослых, беспокоила политика и социальная справедливость, и меньше — материальное благополучие. Повзрослев, я стала гордиться родителями и тем, что выросла в доме, где перед сном пели песни Вуди Гатри,[33] и где на окне даже в конце семидесятых висел плакат с Макговерном,[34] но в детстве, признаться, я их стыдилась.

Я обогнула стол и подошла к матери, сидевшей с Исааком. Она кормила его из бутылочки какой-то желтоватой жидкостью. Меня это слегка обеспокоило. Мой малыш до сих пор не пил ничего, кроме грудного молока.

— Я решила дать мальчику настой ромашки. В этой книге написано, что для детей она полезна, — прокомментировала мать, указывая на яркий томик, лежавший на кухонном столе. Я взяла книгу и посмотрела название: «Холистический ребенок».

— Ясно, — произнесла я.

— Послушай, альтернативная медицина — вещь общепризнанная. И не нужно относиться к ней с таким скептицизмом, — обиделась мать.

Моя мама всегда легко поддавалось любому новомодному веянию, особенно если его можно описать словом «альтернативное». Она была битником, хиппи, феминисткой (причем ярой), а теперь, судя по всему, решила приобщиться к «нью эйдж». Но внешне она никогда не менялась. Типичная пожилая еврейка из Бруклина.

— С каким еще скептицизмом? — запротестовала я. — Откуда ты взяла? Я просто сказала «ясно».

— Зато каким тоном.

— Каким еще тоном? Тон у меня вполне нормальный.

— Дамы, прошу вас, — вмешался отец, — давайте до начала скандала устроим пятиминутную передышку.

И так всегда. Мы с мамой ругаемся, а он выступает в роли рефери.

— Мама и бабушка ругаются? — возбужденно спросила Руби, выпрямившись у деда на коленях.

— Никто не ругается, — успокоила я.

Мы не ругались. Мы просто как всегда пререкались.

— Ладно, мама. — Я поцеловала ее в щеку. Она передала мне Исаака, который тут же начал шарить ручонками по моей блузке. Я присела и дала ему грудь. Отец смущенно покраснел и стал внимательно изучать рисунок Руби.

— Ну что, мама, пока мы здесь, ты берешь отпуск? — нарушила молчание я.

— Конечно, — закивала она, и мелкие седые кудри перманентной завивки задрожали, как маленькие антенны.

Преданность стилю, который мать выбрала в середине семидесятых, всегда останется для меня загадкой. Каждые три месяца она проводит два часа в парикмахерской, где ее серо-стальные локоны накручивают на мелкие розовые бигуди. А поскольку она худая как жердь и ростом не выше метра пятидесяти, то сильно смахивает на ершик. Помню, когда я училась в старших классах, она открыла дверь детям на Хэллоуин в белой рубашке, колготках и с волосами, посыпанными детским тальком. Шутку поняла только я. Все остальные дети решили, что это няня.

Я отняла Исаака от груди и усадила на плечо, откуда он тут же громко рыгнул. Мои родители разразились бурными аплодисментами. Можно подумать, он только что принес команде победное очко в мировом розыгрыше.

— Послушайте, мама, папа, а вы знаете кого-нибудь из хасидов Бороу-Парк? Лучше вербоверских, — перешла к делу я.

Отец поднял бровь и постукал пальцем по подбородку.

— Марджи, помнишь, сын кого-то из твоих русских родственников стал хасидом?

— Что за tsuris[35] у этой семьи. Они здесь и полгода не прожили, когда Анатолю, отцу, пришлось делать операцию. Их первая квартира сгорела, а страховая компания отказалось выплачивать страховку. Потом этот ужас с ребенком их дочери. Он родился мертвым.

— А сын-хасид? — напомнила я ей на тот случай, если она забыла, что мне не нужен полный список трагедий этой семьи.

— Как его звали, Геня? Не помнишь? — спросила мать.

— Какое-то русское имя. А потом он поменял его на еврейское. То ли с Саши на Шумеля. То ли с Бориса на Вениамина. Что-то в этом роде, — задумчиво ответил отец.

Я страдальчески закатила глаза. Заставить моих родителей прямо ответить на вопрос намного сложнее, чем уложить Исаака спать ночью. Сдерживая нетерпение, я усадила малыша на колени.

— Вспомнила! — воскликнула мать. — Иосиф. Вот как его звали.

— И что здесь русского? — съязвила я.

— Ничего. Не знаю, откуда твой отец это взял. У него уже маразм. Не обращай внимания.

— У кого это маразм? Имя пишется через «ф», значит, оно русское.

— А можно позвонить этому русскому Иосифу? — вернулась к теме я.

— Почему бы нет, — решила мать и принялась рыться в своей старой записной книжке — самом настоящем музейном экспонате. Наконец она нашла нужный номер и набрала его на телефоне, висящем на стене у холодильника.

Прическа моей матери — не единственный реликт семидесятых в этом доме. Так, мои родители до сих пор пользуются не беспроводной трубкой, а двумя древними телефонными аппаратами — такие они брали напрокат еще в компании «Белл Телефон». У того, который на кухне, — удлиненный шнур, завязанный многочисленными узлами еще со времен моих бесконечных разговоров со школьными подругами о том, кого любит Ларри Питковский, меня или Максин Фасс. Еще в этом доме есть два старых телевизора, у одного вместо переключателя программ торчат намертво примотанные ржавые плоскогубцы. Кажется, сам переключатель потеряли, когда я еще училась в начальных классах. Тогда этот телевизор четко показывал всего два канала — «Пи-би-эс» и еще какую-то религиозную телестанцию, вещавшую из-за пределов штата Нью-Йорк. Мама тогда любила повторять, что этих каналов вполне достаточно и что «Пи-би-эс» поднимает уровень культуры, а религиозная станция помогает понять душу и сердце Америки. Или что-то в этом роде.

Мать одними губами произнесла «автоответчик», подождала секунду и сказала в трубку:

— Иосиф, это твоя родственница, Марджи. Марджи Эпплбаум. Помнишь мою дочь, Джулиет? Ту, которая закончила Гарвардский юридический колледж? Она в городе, и очень хочет с тобой поговорить. Перезвони нам.

Она продиктовала номер и повесила трубку. Да, существует бесконечное множество способов вставить «Гарвардский юридический колледж» в предложение, и моя мама освоила их в совершенстве. Помню, однажды в ответ на чье-то безобидное замечание о погоде, она пустилась расписывать, как ее бедная дочь мерзла суровыми кембриджскими зимами, когда училась в колледже.

— Его нет дома, — сказала мама.

— Я поняла, — кивнула я.

Некоторое время я молча пила кофе, который мне налил отец, пока мама звонила по телефону. Сама я знала лишь одну хасидку, которая могла бы ввести меня в курс дел местной общины. Возможно, она даже знакома с известным семейством Хиршей из Бороу-Парк.

Либби Бернштейн, урожденная Баррет, моя соседка по комнате в первый учебный год в Университете Уэсли, была дочерью дочери американской революции и прямого потомка протестантов с «Мэйфлауэра»,[36] которая невероятным образом умудрилась обратиться в ортодоксальный иудаизм. Ее муж, Джош Бернштейн, учился в том же Колледже, что и мы, только на два курса старше. Они стали встречаться в конце нашего первого учебного года. Доучившись, Джош переехал в Бруклин. Сначала он вел жизнь обычного ассимилировавшегося еврея, но с возрастом все больше и больше ударялся в иудаизм. Наконец, после окончания колледжа, он вступил в вербоверскую хасидскую общину. Вскоре Джош понял, что нельзя быть правоверным евреем и при этом встречаться с шиксой,[37] и порвал с Либби. Она впала в отчаяние. Две недели подряд рыдала на плече у каждой из своих подруг, в том числе на моем, а потом сама поехала в Бруклин. Она умоляла Джоша взять ее обратно, обещая сделать все что угодно, чтобы быть с ним.

В колледж Либби так и не вернулась. Она поселилась в принявшей ее хасидской семье и стала готовиться к обращению. В новой семье оказалось девять детей, но из всех них только Либби являлась потомком англосаксонских протестантов из Новой Англии. Представляю, насколько резким был контраст между ее большим тихим домом и квартирой, забитой детьми. Мать Либби умерла, когда она еще училась в старших классах, поэтому старшая женщина семейства стала для нее второй матерью. Я помню, как Либби страдала из-за того, что у нее нет матери, и, наверное, была счастлива появлению этой женщины, которая заботилась о ней и учила ее.

Когда я звонила Либби из колледжа, она только и говорила, какая замечательная Йаффа, ее «мама». Она рассказывала, как они часами сидят на кухне, пьют чай, готовят и разговаривают. В этом доме, с таким количеством детей, работы было невпроворот, но, как утверждала Либби, Йаффе никогда не надоедало заниматься хозяйством. Каждый день — новые планы и дела, которые Либби и ее новая мать делали вместе. А пока они месили тесто или нарезали лук, Йаффа занималась с Либби ивритом и изучением Ветхого Завета.

Переход Либби в иудаизм окончательно завершился через два года, а затем, с разрешения вербоверского ребе, они с Джошем сочетались законным браком. Те из нас, кто приехал к ним на свадьбу из колледжа, получили незабываемые впечатления. Нам, женщинам, не разрешали даже близко подходить к мужчинам. Мы сидели отдельно, ели отдельно и даже танцевали отдельно. Тем не менее свадьба прошла потрясающе. Все были довольны, кружась и танцуя под музыку клезмерского оркестра. Да и Либби явно нравилась новая жизнь. Помню, когда на ее свадьбе исполняли хору,[38] я ощутила себя частью чего-то древнего, волнующего и прекрасного. Люди моего народа тысячи лет танцевали этот танец, и это настолько завораживало, что заставляло других — таких как Либби — страстно желать стать частью этого, стать частью нас. На нашей с Питером свадьбе тоже танцевали хору. Нас даже поднимали на стульях. Но это было совсем не тo. В танце не было той наполненности, поэтому, я думаю, никто не огорчился, когда ди-джей сменил пластинку и поставил «Роллинг Стоунз».

Еще несколько лет мы с Либби поддерживали связь, а потом нас закрутила жизнь. Последний раз, когда мы с ней говорили, она все еще жила в Бруклине и уже родила двух сыновей.

Я решила ей позвонить. Вручив Исаака обратно матери, я пошла в прихожую, где папа оставил мои чемоданы. Вырыла из сумочки свой «палм-пилот» и стала искать номер Либби.

Питер подарил мне этот маленький электронный органайзер на последний день рождения. Сначала я, конечно, расстроилась, что в коробке лежал он, а не сапфировые серьги, к которым я давно приглядывалась, но я быстро его полюбила. В нем записаны все нужные мне адреса, телефоны и встречи, которые можно просмотреть, просто нажав на кнопку. Честно признаться, никаких встреч у меня не бывает, разве что с педиатром, но если бы они были, мой «палм-пилот» не дал бы на них опоздать.

Найдя номер Либби, я поднялась наверх, чтобы на заднем фоне не было слышно воплей моих детей.

Либби взяла трубку.

— Либби! Угадай, кто звонит?

— Джулиет Эпплбаум, — без запинки выдала она.

Я поразилась.

— Как ты меня узнала? Мы же с тобой не говорили уже лет семь?

— Кажется, даже около восьми. Не знаю, как, но я сразу поняла, что это ты. Наверное, дело в голосе. Как твои дела? Где ты? Уже замужем? Дети есть?

— У меня все замечательно. Я вышла замуж пять лет назад. У меня дочь Руби, ей три года, и сын Исаак, ему всего четыре месяца. А ты как? Знаю, что у тебя два сына. Новых детей не появилось?

— Значит, ты знаешь о Йонасане и Шауле. Кроме них, у меня теперь еще трое. Все мальчики. Давиду пять, Ифтаху три, а самому маленькому, Вениамину, полтора. И я снова беременна.

— Здорово, Либби. Просто невероятно. Пятеро мальчиков! И скоро будет еще ребенок. Наверное, ты там совсем вымоталась. И кого ждешь на этот раз, мальчика или девочку?

— Конечно, иногда я немного устаю, но зато как я счастлива. Мальчики присматривают друг за другом. Не знаю еще, кто у меня родится на этот раз, но надеюсь, что дочка. Конечно, Джош будет счастлив, если родится шестой сын, но девочка — это здорово. Тебе повезло. Твоя Руби, наверное, просто куколка.

— Да, она очень хорошенькая, но куколкой ее не назовешь. Если, конечно, компания «Маттел» не выпустила на рынок новую Барби-командиршу. Руби — милая девочка, но слишком хорошо знает, чего хочет.

— Мой Шауль такой же. Он считает, что все должны его слушаться, командует даже старшим братом. А Йонни, добрая душа, делает все, что тот говорит.

— Как я понимаю, с пятью детьми ты не работаешь?

— Конечно. Когда забеременела, ушла с работы. Не хочу терять ни одной драгоценной минуты этого прекрасного времени. Дети — это так чудесно, ты согласна?

Чудесно? Может быть. Иногда. Но чаще всего утомительно и связано с большой нервотрепкой.

— Конечно, — сказала я вслух. — Послушай, Либби, ты случайно живешь не рядом с Бороу-Парк?

— Если центр — это «рядом», то да.

— Замечательно. Дело в том, что мне нужно найти одну семью из Бороу-Парк. Может быть, ты знаешь Хирша?

— Того, который возглавляет иешиву «Б'наи Б'хорим»?

— Да, наверное, его. Не помню, какую именно, но какую-то иешиву он точно возглавляет.

— Конечно, я знаю Хирша. Хиршей все знают. По крайней мере, все знают о них.

— А ты знаешь их или о них?

— Я никогда не встречалась с ребе Хиршем, но знакома с его женой, Эсфирью. Наши мальчики вместе ходят в хедер.

— В хедер?

Произношение у Либби гораздо чище, несмотря на то, что я в детстве училась в еврейской школе.

— Это что-то вроде детского сада для маленьких мальчиков. Сын Эсфири и мой Давид ходят в одну группу. Я даже несколько раз пила у них в доме чай. А зачем тебе нужны Хирши?

— Это долгая история. Давай я напрошусь к тебе в гости и все расскажу?

Если удастся попасть к ней в дом, может, я смогу уговорить ее представить меня своим друзьям?

— Буду рада тебя видеть, — ее голос прозвучал нерешительно. Либби явно боялась, что я могла сильно измениться.

Я решила быть понастойчивей и пошла напролом.

— А что ты делаешь завтра утром? Может, я заскочу к тебе, скажем, в десять тридцать?

— Хорошо, — сказала она, отбрасывая сомнения. — Просто замечательно. Я очень хочу тебя увидеть, Джулиет.

— Отлично! Тогда до десяти тридцати.

Я уже собиралась вешать трубку, когда Либби быстро проговорила:

— Да, Джулиет, только не забудь одеться соответствующе, хорошо? Как-нибудь поскромнее.

К счастью, я привезла с собой тот наряд, в котором Йося принял меня за хасидку.

— Не сомневайся. Я оденусь так скромно, что ты меня даже не узнаешь.

Глава тринадцатая

Я ожидала, что Бороу-Парк, столица американского правоверного иудаизма, похож на Нижний Вест-Сайд Манхэттена начала двадцатого века, который я видела на картинках. Переполненные многоквартирные дома, мужчины в черных шляпах и с пейсами снуют туда-сюда. Может быть, есть даже носильщики с ручными тележками. Но когда я вырулила на маминой машине на Тринадцатую авеню, то вместо этого увидела самый обычный шумный коммерческий район. Повсюду магазины. Некоторые явно торгуют одеждой по сниженным ценам, но попадались и элитные бутики. К счастью, мужчины и впрямь носили черные шляпы и сюртуки, а некоторые даже длинные бороды, зато женщины разодеты по последнему слову моды. Не знай я, что по правилам им следует из скромности прикрывать волосы, я бы ни за что не подумала, что их идеально уложенные прически — это парики. За исключением изредка попадавшихся пожилых матрон в мешковатых платьях, большинство женщин красовались в элегантных костюмах и не менее роскошных шляпках. Они шли по улицам с колясками самых дорогих марок — «Априкас» и «Пег Перегос». По сравнению с ними мои соседки в Лос-Анджелесе казались старомодными провинциалками.

Квартира Либби располагалась в огромном здании из камня и металла, построенном где-то годах в пятидесятых. Я припарковала машину на платной стоянке через дорогу и зашла с Исааком в дом. Руби я оставила с родителями в Нью-Джерси. В вестибюле для посетителей стояли бледно-розовые кресла; на полу лежал чуть более темного цвета ковер. Картину дополняли красиво оформленный букет искусственных шелковых цветов и консьерж. Я сообщила ему фамилию Либби и номер квартиры, и он позвонил ей.

— Миссис Бернштейн, к вам миссис Эпплбаум, — передал он по интеркому, и, подождав, развернулся ко мне. — Прошу вас, проходите. Седьмой этаж.

Квартира Либби оказалась уютной и просторной. Передняя дверь вела в гостиную, добрую половину которой занимал гигантский вельветовый коричневый диван-раскладушка. В центре массивной мебельной стенки, в окружении полок, забитых томиками книг на иврите и английском, стоял огромный телевизор. Показывали «Телепузиков», поэтому на полу, с интересом уставившись в экран, лежали трое мальчишек. Либби, которая только что открыла нам дверь, развернулась к детям и сказала:

— Давид, Ифтах, Беня, познакомьтесь, это мамина подруга — Джулиет.

Мальчики подняли на меня глаза, приветливо улыбнулись и тут же перевели взгляд обратно на телевизор.

— Эти мне Телепузики! — вздохнула Либби. — Это единственная программа, которую я разрешаю им смотреть, так что они от нее просто без ума.

— И Руби нравится, — кивнула я.

Либби усмехнулась и легонько подтолкнула ногой старшего из мальчишек. Он захихикал и отмахнулся.

Я с трудом узнавала свою бывшую соседку по комнате. Думаю, если бы я с ней столкнулась на улице, то прошла бы мимо, даже не заподозрив, что мы где-то раньше встречались. В колледже Либби, несмотря на слегка лошадиное лицо, была настоящей красавицей, высокой, ростом около метра семидесяти (хотя сама я такая маленькая, что любой человек выше метра пятидесяти пяти кажется мне настоящим гигантом), и длинноногой. Светлые волосы до плеч она всегда собирала повязкой: простой в обычные дни и бархатной по особым случаям. Теперь волосы Либби скрывал каштановый парик с кичкой. Несмотря на беременность, она оставалась все такой же стройной, и живот торчал под одеждой, как баскетбольный мяч. Скромное темно-синее платье для беременных, красивые ноги прикрыты плотными резиновыми рейтузами. Либби выглядела почти как типичная хасидка. Ее выдавал только длинный тонкий нос, с которым один из ее предков поднялся на «Мэйфлауэр» и который он передал всем последующим поколениям англосаксонских патрициев Новой Англии, ведущих от него свой род.

— Джулиет! А ты совсем не изменилась со времен колледжа! — воскликнула Либби.

— Ну да, конечно, — усмехнулась я в ответ. — Только перекрасилась в рыжий цвет и потолстела на пятнадцать килограммов. А так все то же самое. Вот ты-то как раз нисколько не изменилась. Разве что одежда. И волосы. И живот.

Она рассеянно провела рукой по парику.

— Знаешь, это даже забавно. Я — натуральная блондинка, но ношу темный парик, а половина наших соседок прячет свои темные бесцветные волосы под роскошными светлыми париками. На их месте я бы так делать не стала. Мне кажется, это идет вразрез с главным принципом — одеваться как можно скромнее.

Затем Либби повела меня на кухню — яркую и светлую, со стенами теплого желтого цвета, украшенными детскими рисунками. Возле одной из стен стоял большой белый стол с восемью стульями из светлого дерева с плетеными соломенными сиденьями. Я присела за стол, баюкая спящего Исаака. Либби перегнулась через меня и мягко поцеловала малыша в щечку.

— Какой он милый, — проворковала она.

— Надеюсь, ничего страшного, что я взяла его с собой? Просто не успела нацедить грудного молока, а смесями мы его не кормим.

— Да нет, что ты. Какой же он у тебя соня!

— Если бы, — вздохнула я. — Он вообще начал засыпать всего около недели назад, и до сих пор ночью то и дело просыпается. В прошлую ночь у родителей он будил всех каждые полтора часа.

— Это из-за смены временного пояса и новой кроватки. Ничего, скоро привыкнет, — попыталась успокоить меня Либби.

— А твои мальчики хорошо спят? — поинтересовалась я.

— Да, с этим нам повезло. Они все перестали просыпаться ночью где-то с шести недель.

Я уронила челюсть.

— Везет же тебе.

Либби улыбнулась.

— Уверяю тебя, я здесь ни при чем. Мои мальчики такими родились на свет. С ними со всеми очень легко. Ну, кроме Шауля. Сущее наказание. Он умнее всех нас и этим пользуется.

Мы еще немного посплетничали, затем наступила неловкая пауза. Я взяла печенье из вазочки, которую поставила передо мной Либби.

— Джулиет, так зачем тебе нужны Хирши? — спросила наконец моя подруга.

Я жевала печенье и размышляла, что бы ей ответить. Финкельштейны не хотят, чтобы Хирши узнали об исчезновении Фрэйдл, боятся, что те отменят помолвку. И с моей стороны было бы некрасиво выдать этот секрет. Но вдруг мои подозрения верны? Что, если отец Фрэйдл, несмотря на ее отказ и заявления жены, что девочка должна решать сама, отправил ее к Хиршам? Ведь если этот брак все-таки состоится, ни Фрэйдл, ни ее мать ничего уже не изменят. Если это так и если я могу найти Фрэйдл и спасти от свадьбы, то я должна что-то предпринять. Хотя бы ради нее и матери.

Первым делом, я взяла с Либби обещание держать рот на замке. Она поклялась, что никому ничего не скажет. Потом я рассказала ей всю историю. Закончив, я посмотрела на нее. Лицо у нее побелело как мел, на каждой щеке горело по яркому пятну.

— Джулиет, какой бред! — выпалила она.

Я удивленно уставилась на нее.

— Что? О чем ты говоришь?

— Кем ты нас считаешь? Ты что, думаешь, мы — варвары? Что мы похищаем собственных детей и продаем их замуж?

— Нет, я… Я просто…

Договорить она не дала.

— Ты только что сама заявила, что этот мужчина, этот почтенный раввин, мог выкрасть свою дочь из дома матери и отправить ее к жениху, которого она не любит!

Честно признаться, она была права.

— Я понимаю, это звучит ужасно, но пойми, Либби, этот мужчина ведет себя очень странно. Его дочь пропала из дома уже почти неделю назад, а он все отказывается обращаться в полицию.

— Может быть, он просто знает свою дочь. Может быть, он знает, что она сбежала, и пытается спасти ее от самой себя. Если полиция найдет ее и арестует, какой порядочный человек станет на ней жениться? Отец просто пытается спасти ее будущее и вытащить из той каши, которую она заварила!

— Либби, нам с тобой неизвестно, отправил он ее сюда или нет, и на что вообще способен этот человек.

— Хорошо. Может, его я и не знаю. Зато я знаю Эсфирь Хирш. Она никогда не станет прятать похищенного ребенка. Как бы ни желала этого брака. Она не позволит своему сыну жениться на девушке, которая не хочет быть его женой.

Я не знала, что и возразить. Либби стукнула ладонью по столу.

— Знаешь что? Я познакомлю тебя с этой женщиной. Ты сама увидишь, что она не работорговец. Только обещай, Джулиет, что даже словом не обмолвишься о своих безумных идеях. Я повезу Давида в хедер и возьму тебя с собой. Мы скажем Эсфири, что ты моя старая подруга. Вы пообщаетесь, и ты убедишься, что она замечательная женщина, а не преступница!

— Я и не говорила, что она преступница, — слабо возразила я.

Либби смерила меня мрачным взглядом.

Глава четырнадцатая

Либби одолжила мне коляску для Исаака, а я помогла ей одеть мальчиков. Мы молча миновали пару кварталов и дошли до здания школы. Большинство матерей еще не доехали. Чмокнув Давида на прощанье, Либби отправила его в группу. Через несколько минут стали подходить другие мальчики. Либби представляла меня их матерям как свою старую подругу по колледжу. Вскоре появилась Эсфирь Хирш со своим сыном Носсоном. Женщина лет сорока, моего роста, слегка полноватая, с бюстом невероятных размеров. В уголках смеющихся карих глазах застыли веселые морщинки. Когда нас представили, она наградила меня широкой улыбкой и чмокнула в щеку.

— Добро пожаловать. Приятно с вами познакомиться. Знаете, я очень уважаю вашу подругу Либби.

Либби явно не ожидала подобного радушия и теперь счастливо краснела.

В этот момент Исаак проснулся и завопил. Я вытащила его из коляски и покачала, но он не унимался.

— Боюсь, нужно его покормить, — сообщила я Либби. — Куда я могу с ним пойти?

— Здесь есть женский туалет, — с сомнением ответила она. — Но не уверена, что там чисто.

Эсфирь положила мне руку на плечо.

— Не смеши. Ты же не будешь кормить его в туалете. Пойдем ко мне, это в двух шагах отсюда. Покормишь ребенка, и мы выпьем чаю с пирогом. Я сегодня утром как раз приготовила ореховый пирог. Он еще теплый.

Я радостно согласилась. Либби с беспокойством посмотрела на меня, но отказаться так и не решилась. Ей не хотелось обижать подругу. Мы подхватили наших разносортных малышей и пошли вниз по улице.

Вскоре мы с Либби уже уютно устроились у Эсфири на кухне за изысканным старинным сосновым столом. Я сунула грудь своему голодному сыну и подумала, что за последнюю неделю посидела за огромными кухонными столами и съела кошерной выпечки больше, чем за всю жизнь. Эсфирь носилась взад и вперед по просторной кухне — достала из французской стенки в деревенском стиле тарелки и чашки китайского фарфора, сливки из большого двухкамерного холодильника, нарезала пирог прямо на мраморной столешнице и аккуратно выложила кусочки на хрустальное блюдо. Наконец, выдав нам по большому куску пирога и чашке чая, она удовлетворенно вздохнула и присела за стол.

— Итак, Джулиет, дорогая, расскажи о себе. Где ты живешь? Соблюдаешь ли законы Торы? Сколько у тебя детей?

Опустив то, что мой муж «не из своих», я начала рассказывать о еврейском детском садике Руби. Расписав в самых ярких красках, как Руби со своей группой построили сукку[39] во дворе синагоги, я попросила Эсфирь рассказать о ее детях. Она с радостью пустилась в повествование о своих трех сыновьях и дочери. Самый младший — маленький Носсон, а самая старшая — дочь Шира, которой уже двадцать шесть.

— Шира давно замужем. У нее своих уже трое. Моему внуку Якову столько же, сколько Носсону! — с гордостью сообщила Эсфирь.

— А ваш старший сын? Как он? Уже женился? — поинтересовалась я.

Каблук Либби впился мне в ногу. Кривясь от боли, я сделала вид, что улыбаюсь.

— Ари помолвлен, — ответила Эсфирь каким-то странным тоном.

Она по-прежнему улыбалась, но теперь улыбка казалась наигранной.

— Мои поздравления! — просияла я. — И когда же свадьба?

— В этом году. Девушка, как и вы, живет в Лос-Анджелесе, поэтому ей нужно время, чтобы подготовиться к переезду. Думаю, сыграем свадьбу через четыре-пять месяцев. Максимум через полгода.

— Наверное, он ждет не дождется этого события? — продолжала я.

— Конечно, — как-то слишком быстро выдала Эсфирь. — Он весь в нетерпении. А как еще может вести себя мальчик? Она — красивая девушка из хорошей семьи. Он от нее в восторге. Просто в восторге, — с надеждой произнесла она. Будто эти слова могли рассеять ее собственные сомнения.

Неужели Хирши узнали о Фрэйдл что-то такое, из-за чего Ари мог отказаться от брака?

Я уже собиралась задать наводящий вопрос, когда Исаак удовлетворенно рыгнул и оторвался от моей груди.

— Ладно, нам уже пора, — выпалила Либби. — Не будем тебя задерживать.

Эсфирь улыбнулась, но возражать не стала. Так как способа остаться и не нарваться на грубость я не придумала, мы с Либби собрали вещи, поблагодарили хозяйку за гостеприимство и вышли. По дороге к дому Либби казалась слегка встревоженной.

— Ну, теперь ты видишь? Что-то здесь не так, — удовлетворенно сказала я.

— Это не то, что ты думаешь.

— То есть? А что тогда?

— К Фрэйдл это отношения не имеет.

— Откуда ты знаешь, Либби?

— Поверь мне, знаю.

— Ладно, хватит этих двусмысленных намеков. Так что ты, черт возьми, э… ради всего святого, знаешь?

Либби молчала.

— Либби! — я остановилась. — Я никуда не пойду, пока ты не расскажешь, что здесь происходит.

Она обернулась и тяжело выдохнула:

— Я терпеть не могу рассказывать. Это все lashom hora, злые сплетни, домыслы. Я не должна ничего говорить, но не хочу, чтобы ты думала плохо об этой замечательной женщине. Она бы никогда не сделала того, в чем ты ее обвиняешь.

— Я не утверждаю, что она сделала что-то плохое намеренно.

— Она ничего плохого не делала. Ни намеренно, ни случайно.

— Ладно, Либби. Так что ты знаешь?

Она помолчала, потом, вцепившись пальцами в парик, бросила:

— Я тебе все расскажу, но не на улице. Пойдем ко мне.

Я рванула к ее дому. Она плелась где-то позади. Это и понятно: я заинтересована в разговоре больше нее. Когда мы дошли, она еще некоторое время испытывала мое терпение, укладывая спать мальчиков. Когда наконец она вернулась в гостиную, я просто умирала от любопытства.

Либби уселась на диван рядом со мной и потянулась за Исааком. Я передала ей малыша, и она усадила его на колени, лицом к себе и несколько раз чмокнула в нос. Наконец я не выдержала:

— Либби, рассказывай!

— Ладно, — она отдала мне Исаака и откинулась на спинку дивана. — Но прежде чем я тебе что-то скажу, обещай, что дальше стен этой комнаты ничего не выйдет.

— Этого, Либби, я тебе обещать не могу. Если с Фрэйдл что-то случилось, мне придется обратиться в полицию.

— К ней это не имеет никакого отношения! — отрезала Либби. — То, что я тебе скажу, касается только Ари.

Становилось все интереснее.

— Хорошо. Давай договоримся так: я расскажу об этом только в крайнем случае. Что скажешь?

Этот вариант ее устроил. Она кивнула и начала свой рассказ:

— Джош услышал об этом от других мужчин в shul, в синагоге. В прошлом году у ребе Хирша случился сердечный приступ. Не очень серьезный, он всего ночь пролежал в больнице, а наутро его уже выписали домой. Но люди испугались и стали говорить о том, кто возглавит иешиву, если ребе Хирш не сможет больше этим заниматься. Самое очевидное решение — Ари. Он хорошо знает Талмуд, да и желания заниматься бизнесом братьев своей матери он не выказал. Тем не менее когда упомянули его имя, мужчины заговорили, что он «не самый подходящий» человек. Джош спросил, почему, но ему объяснили, что Ари не может стать раввином, потому что не женат. В то время мальчику было всего двадцать три. Маловато для закоренелого холостяка. Потом, уже наедине, один хороший друг Джоша, тоже chozer b'tsuhav, рассказал ему, в чем тут дело.

— А что это — chozer b'… как там его? — переспросила я.

— Chozer b'tsuhav. Это еврей, который, как и Джош, вырос в нерелигиозной семье, а потом вернулся в лоно иудаизма. В дословном переводе — «тот, кто вернулся к ответу». И Сэм, и Джош chozer b'tsuhav, поэтому у них много общего. Сэм вступил в общину десять лет назад, раньше меня и Джоша, поэтому для Джоша он стал чем-то вроде наставника. Так вот. Сэм сказал, что про Ари ходят слухи, будто ему… не совсем нравятся женщины.

— Ари гей? — удивленно спросила я.

— Не знаю, — уклончиво ответила Либби. — Так говорят некоторые мужчины. Возможно, это домыслы. Возможно, он просто слишком стеснительный юноша. Ну, это же мужчины. Сама понимаешь.

— Да уж, эти грубые buchers[40] из иешивы! За воротами туберкулезного диспансера больших мачо не сыскать! — фыркнула я. — Представляю, как от них заводятся неженки.

— Джулиет, как тебе не стыдно. Если мужчина образован, это еще не значит, что он слабак. Возьми, к примеру, Джоша.

Может, конечно, Либби права, и не все мужчины-интеллектуалы — сопляки, но ее муж, который весит килограммов пятьдесят от силы, как-то мало тянет на неопровержимое доказательство ее правоты.

— Я не утверждаю, что все они — слабаки, — пошла я на попятную. — Просто в целом они не очень-то похожи на суперменов. А большинство — не похожи вообще. Поэтому не очень верится, что они стали бы распространять такие слухи про Ари, если он просто… как ты там сказала? Да, стеснительный. Думаю, за этим что-то кроется. А друг Джоша не упоминал, откуда пошли такие слухи?

— Нет, этого он не знает. Я рассказала эту историю, чтобы ты поняла, почему Эсфирь не любит говорить о свадьбе сына. Возможно, она переживает из-за сплетен. Возможно, по каким-то своим причинам. В любом случае, к Фрэйдл это не относится.

— Может, да, а может, нет. А если слухи об Ари дойдут до семьи Фрэйдл, что случится?

— Не знаю. Все зависит от ситуации. Если они этому поверят, то могут расторгнуть помолвку. А может, и нет. Неизвестно.

— То есть как, — возмутилась я, — ты хочешь сказать, что они все равно могут выдать ее за него замуж?

— Думаю, да, если бы Ари заверил их, что он не гей, или что он гей, но на браке это не отразится.

— Даже так, Либби? А как это может не отразиться на браке?

— Джулиет, в вопросах нетрадиционной ориентации я, конечно, не специалист. Тем не менее, если, как нам говорили в Университете Уэсли представители Ассоциации геев и лесбиянок, десять процентов людей гомосексуальны, то и среди хасидов есть какое-то число геев. И при этом большинство из нас женится и заводит детей. Значит, бывают гомосексуалисты, которым удается победить свои сексуальные желания ради семьи, общины и религии.

— Или не показывать их на людях.

— Может быть. А что в этом плохого? Если человек доволен своей семьей и счастлив в своей общине, то с чего ему горевать? Секс все-таки не самое главное в жизни.

— Дело не только в сексе, Либби. Гомосексуальность определяется не тем, с кем ты спишь. Гомосексуализм — это особый склад ума. Как можно назвать счастливым человека, который переступает через себя только потому, что община не принимает его таким? Откуда тебе знать, может, эти люди, о которых ты говоришь, глубоко несчастны из-за того, что не могут быть самими собой, — возразила я.

— Ты права, Джулиет, — вдруг согласилась Либби. — Я не знаю, что они чувствуют. Насколько мне известно, большинство геев предпочитают уйти из общины, потому что не могут совместить свои сексуальные предпочтения с религиозными. Не знаю. Возможно, я так счастлива, что не могу представить, что кто-то может хотеть другого, а не замечательную семью, красивых детей и общину, в которой тебя любят и защищают.

— Знаешь, Либби, думаю, большинство гомосексуалистов хотят того же самого. Замечательную семью и сообщество, которое бы их поддерживало и принимало такими, какие они есть.

— Джулиет, я знаю. Не подумай, я не гомофобка. Я с тобой согласна. Я просто пытаюсь тебе объяснить, что у нас здесь все немного сложнее.

Слова Либби дали мне новую пищу для размышлений. Но пока я не понимала, насколько важную роль это может играть в исчезновении Фрэйдл. Нужно больше информации.

— Либби, то, что ты мне сказала, может иметь значение. Но мне нужно знать больше.

— Зачем? Почему ты не можешь все это бросить?

— Потому что Фрэйдл пропала, и я должна ее найти.

— Ты? Почему ты? Вы же с ней почти не знакомы. Ради всего святого, она всего один раз сидела с твоим ребенком. Зачем лезть в жизнь бедного мальчика ради какой-то незнакомой девушки?

Этот вопрос застал меня врасплох. В принципе, Либби права. Фрэйдл я не знаю. И на самом деле все это меня не касается. Так же, как в свое время и убийство Абигайль Хетэвей меня не касалось. Но знаете, я никогда не умела «не лезть не в свои дела», и до сих пор не горю особым желанием этому учиться. К тому же непохоже, что кто-то еще стремится отыскать Фрэйдл.

— Это мой долг, вот и все. И я это сделаю, Либби, с твоей помощью или без. Конечно, я могу попробовать разнюхать все сама, но за деликатность своих методов не ручаюсь. Здесь я никого не знаю, поэтому, чтобы добыть информацию, придется ходить и задавать вопросы. А задавать вопросы незнакомым людям — это невежливо.

— Конечно, невежливо, — нахмурилась Либби.

— Но если вы с Джошем решите мне помочь, то, возможно, я смогу найти ответы, не поднимая тут всех на уши.

Да знаю, знаю. Это уже шантаж Некрасиво. Зато эффективно.

Либби вздохнула.

— Что ты от меня хочешь?

— Мне нужно поговорить с другом Джоша. Тем, который рассказал про Ари.

Либби молчала.

— Либби…

Она хлопнула ладонью по колену.

— Хорошо. Приходи к нам на ужин завтра вечером. Я его приглашу.

— Либби, ты прелесть.

Я наклонилась поцеловать ее в щеку, но Либби отпихнула меня. Пожала плечами и возвела очи горе.

— Джулиет Эпплбаум, ты ни капли не изменилась.

Я кивнула и посмотрела на часы. Уже за полдень.

Если я хочу проскочить пробку на мосту и попасть домой, нужно ехать.

— Мне пора, — я взяла на руки Исаака и поднялась с дивана.

Либби проводила меня до дверей. Мы обнялись. Несколько секунд я стояла, прижимая ее к себе и пытаясь понять, почему мне так грустно. И тут до меня дошло, что грустно не из-за Либби — она как раз счастлива, — а из-за себя. Ведь у нее в жизни есть то, что делает ее счастливой, а у меня этого нет.

— Знаешь, Либби, — сказала я. — Я тебе завидую. Ты нашла свое место в жизни. Я не встречала таких счастливых людей.

— Я знаю, мне очень повезло, Джулиет. Я на самом деле счастлива. Очень счастлива. У меня любящий муж, очаровательные дети и заботливая община. Я нашла свое место. Хотя, честно признаться, довольно странное для официального члена ассоциации «Дочерей Американской революции»!

Я рассмеялась и сказала:

— До завтра.

— Только веди себя прилично, Джулиет.

— Хорошо. Обещаю.

Она снова закатила глаза и закрыла за мной дверь.

Глава пятнадцатая

На следующее утро за завтраком я размышляла о событиях предыдущего дня и заплетала Руби косички. Либби права. Эсфирь Хирш не похожа на человека, который стал бы участвовать в каком-нибудь грязном деле. Но внешность бывает обманчива. Оставалась возможность, что Ари Хирш все-таки причастен к исчезновению Фрэйдл.

— Сиди тихо! — прикрикнула я на дочь, борясь с искушением отдергать ее за косы. — Я не могу заплетать тебе волосы, когда ты все время вертишься!

— У меня нога чешется! — возмутилась Руби.

Мать сняла непоседу с моих колен и протянула руку за расческой и резинками.

Я с облегчением их отдала. Парикмахер из меня всегда был никудышный. Мать села рядом с Руби, которая вдруг решила претендовать на звание самого послушного ребенка.

Я поднялась налить себе очередную чашку кофе.

— Каждая капля выпитого тобою кофеина попадает в грудное молоко, — заявила мать.

— Спасибо, мадам Ля Леш,[41] но сегодня утром кофе мне просто необходим. Я выжата как лимон. Твой внук орал всю ночь, если ты не заметила.

— Конечно, он всю ночь орал. А с чего ему спать? В твоем молоке сплошной кофеин!

— Мама, я не хочу с тобой сегодня ругаться. Где Исаак?

— Дедушка пошел с ним погулять. Так, Руби, иди, посмотри на себя в зеркало. Настоящая принцесса.

Мама заплела Руби по две косы с каждой стороны. Итого четыре. Моя дочь стала похожа на ненормальную.

— И правда, принцесса, — солгала я, откинулась на спинку стула и положила ноги на стол. — Слушай, мама. Я сегодня вечером опять иду к Либби на ужин. Ты не против, если я снова оставлю тебе Руби?

— Конечно, нет. Может, Исаака тоже?

— Не могу. Я не нацедила ему грудного молока, а смесью его кормить не стоит.

— Так нацеди. Ты же привезла с собой этот ужасный аппарат. Вот и займись этим.

Почему бы и нет? Я дошла до горы чемоданов и выкопала молокоотсос. Сняла лифчик, поставила аппарат на кухонный стол и закрепила шланги и бутылку. Первый раз, когда я решила воспользоваться молокоотсосом, я включила его на полную мощность, а потом добрую минуту пыталась вытащить сосок из шланга. Минуту боли и страха — а вдруг сосок растянется сантиметров до пятнадцати в длину? Я осторожно поставила давление на «среднее» и села ждать. Данная процедура никогда не давалась легко. Я могла сидеть часами, ощущая себя настоящей коровой, и в результате получить каких-нибудь жалких пятьдесят миллилитров молока, плескавшегося на дне бутылки.

Сегодня все шло ненамного лучше. Я закрыла глаза и вместо булькающего и шипящего аппарата попыталась представить моего дорогого малыша. Я представила, сосредоточилась и… Полчаса спустя передо мной стояло полстакана молока.

— Этого хватит? — с сомнением спросила мать.

— Надеюсь. Это все, что есть.

— Ладно. Давай, я поставлю его в холодильник, — вздохнула мама и потянулась за бутылкой.

Я отмахнулась.

— Не беспокойся. Я сама поставлю.

— Нет уж, давай я. Ты еще не отстегнула аппарат.

Мы начали выдирать друг у друга бутылку, и, конечно же, она упала между нами на пол.

— Ой, — выдохнула мама, глядя, как молоко растекается маленькой лужицей.

— Кажется, сегодня я беру его с собой.

— Кажется, да.

— Скажите, — обратилась я к другу Джоша, — если Ари Хирш скрывает, что он гей, что случится, если это выплывет наружу?

Мы сидели за столом на кухне Либби. Ее дети уже спали, и Либби, опершись на разделочный столик, держала на руках дремлющего Исаака. На ужин она приготовила жареного цыпленка с брюссельской капустой. Мы поели, напряженно ожидая этого разговора. Сэм Крамер, друг Джоша, согласился прийти на ужин с явной неохотой. Могу поклясться, он подозревал, что я буду расспрашивать его об Ари Хирше. Джош тоже не особо радовался моему приходу.

После небольшой паузы Сэм ответил:

— Даже не знаю. Семья могла бы от него отказаться. А может, об этом просто молчали бы, надеясь, что все уляжется само собой.

Я удивленно подняла бровь.

— Мистер Крамер, расскажите об отношении хасидов к гомосексуалистам. Среди хасидов есть геи? Или гомосексуализм и иудаизм — вещи взаимоисключающие?

Сэм аккуратно убрал крошку штруделя с уголка полных губ, откинулся на спинку стула и сцепил руки на своем круглом брюшке.

— Как это видится мне, для правоверного гея-иудея существует три пути, — произнес он. — Во-первых, он может жениться и, подавив свои сексуальные желания, притворяться гетеросексуальным мужчиной.

— И вы думаете, такое возможно? — возразила я.

— Откуда мне знать? Наверное, возможно. Если мужчина будет больше думать о праведной жизни, а не о собственных желаниях, он справится.

Это похоже на то, что мне описывала Либби.

— Вы таких знаете? — спросила я.

— Не уверен, ведь неизбежным следствием такого решения станет необходимость держать свою ориентацию в тайне, верно? Хотя однажды я встречал раввина, возглавляющего городской анонимный центр для евреев-гомосексуалистов. Они организуют встречи, проводят семинары. Он сказал, что у них даже есть группа геев — студентов иешивы, которые устраивают регулярные собрания.

— Правда? — изумленно прошептала я.

— Да.

Я задумалась.

— Похоже, родители Ари надеются, что он поступит так, как вы говорите. Женится и будет делать вид, что все в порядке, надеясь, что это пройдет. Если слухи верны, то это так.

— Если он — гей, то они, наверное, хотят именно этого. Но ведь мы не уверены, что он — гей. К тому же, в любом случае, он может стать замечательным любящим и заботливым отцом и отличным мужем.

Сэм слегка икнул.

— Возможно, — с сомнением сказала я. — Вы сказали, существует три пути. Один вы описали. А какие два других?

— Мужчина может вообще порвать с хасидской общиной. В Верхнем Вест-Сайде есть Современные Ортодоксальные синагоги. Там его, скорее всего, примут. Так примерно и поступил тот раввин, которого я упоминал. Сам он из очень строгой правоверной семьи. Он вышел из чулана, еще когда учился в школе раввинов. Представляете, как к этому отнеслась его семья? Само собой разумеется, он больше не хасид.

— А последний вариант?

— Он может остаться в общине, но при этом жить сам по себе. Он никогда не женится. Будет жить один, может быть, даже с мужчиной, если это, конечно, останется в тайне. Разумеется, он не будет общаться с другими геями, зато останется хасидом.

Все это очень интересно, но пока никак не связано с Фрэйдл.

— Ари согласился жениться. Значит, он явно выбрал первый вариант. Но что, если бы слухи дошли до семьи Фрэйдл?

Я уже задавала этот вопрос Либби, но у Сэма могло быть свое мнение по данному вопросу.

— Зависит от ситуации. Например, они бы расторгли помолвку. Или не обратили внимания на слухи и заключили брак. Вопрос в том, насколько для них важен этот союз и насколько Фрэйдл и Ари подходят друг другу в остальном.

А что, если Фрэйдл и ее семья все-таки узнали об этом, но ее отец решил заключить брак, несмотря ни на что? Возможно, это и заставило ее сбежать.

— Послушай, Джулиет, на твоем месте я был бы поосторожней, — прервал мои размышления Джош.

— В смысле? — не поняла я.

— Хирши — очень известная семья. Дядья Ари по материнской линии очень, как бы это сказать… влиятельные.

— Знаю. Я уже слышала о богатых дядюшках, которым принадлежит половина Бороу-Парк.

— Этих людей здесь очень уважают. С ними… не стоит связываться.

— Джош, — испуганно одернул его Сэм.

— О чем это вы? — надавила я.

Джош посмотрел на Сэма и пожал плечами.

— Да так, ничего. Просто они занимаются недвижимостью. Собирают ренту.

— Ренту? Они что — еврейская мафия?

— Нет, нет! Ничего подобного. Послушай, я хочу тебя предупредить: не стоит к ним лезть. Им может не понравиться, что кто-то интересуется их племянником.

Я смотрела на Джоша и пыталась понять, не шутит ли он. Неужели он в самом деле считает, что мне стоит бояться нескольких старых хасидов? Я поблагодарила за предупреждение и пообещала соблюдать осторожность. Чуть было не ляпнула, что одной пули мне хватило. К счастью, я вовремя спохватилась: подобное высказывание неминуемо потребует дополнительных разъяснений, а времени у меня и так мало.

Тем не менее его слова натолкнули меня на одну интересную мысль. А что, если Фрэйдл, узнав про Ари, стала угрожать не только отменить помолвку, но и рассказать всем, почему она не хочет вступать в этот брак? Как далеко могли зайти эти дядья, чтобы заставить ее замолчать?

— Мне нужно поговорить с Ари Хиршем. Как я могу с ним встретиться?

Тут Либби, молчавшая во время разговора, не выдержала:

— Нет. Это глупо. Зачем тебе говорить с бедным мальчиком? Зачем его беспокоить? Ты его только напугаешь!

— Послушай, Либби. Все, что мне сейчас известно, — это слухи и домыслы. А мне нужна правда. Нужно понять, что знала Фрэйдл. И единственный способ выяснить это — поговорить с Ари.

— Глупости, — проревел Сэм.

— Никакие это не глупости, — стояла на своем я. — Конечно, я могу задать этот вопрос семье Фрэйдл. Как вы думаете, что больше побеспокоит Ари?

Все трое переглянулись. Наконец Джош сказал:

— Я не могу обещать, что он захочет с тобой разговаривать. Но я могу о тебе сообщить. А дальше — как знаешь.

Глава шестнадцатая

Джош обещал поговорить с Ари на следующий день. Либби передала мне Исаака. Я обняла ее на прощанье, но она не ответила. Я надеялась, что мы все-таки остались друзьями.

Когда я вернулась, Руби еще не легла спать и ждала нас с Исааком под дверью.

— Привет, малышка, — улыбнулась я. — Что вы сегодня делали с бабушкой и дедушкой? Ездили к Бубе в дом престарелых?

Руби кивнула, ее нижняя губа задрожала, и она прошептала:

— Я хочу к папе.

Я отдала Исаака матери, обняла Руби и поцеловала в щеку. Она уткнулась лицом мне в шею и зарыдала.

— Знаю, моя дорогая, — сказала я. — Без папы плохо. Я тоже по нему очень скучаю. Давай мы ему позвоним?

Мы уже и так говорили с Питером раз триста за последние два дня, но еще один звонок не повредит. Я усадила Руби на колено, взяла телефон и набрала номер сотового Питера: я была уверена, что он все еще на съемочной площадке.

Раздалось два гудка, и чей-то женский голос сказал мне:

— Алло.

Меня захлестнула волна дикой ревности, смывая все то хорошее, что осталось в моем сердце после наших с Питером объятий у Мерзкой Минди и в аэропорту. Сейчас-то я уверена, что муж во мне души не чает и ни за что не изменит мне. Но женщина после родов, даже четыре месяца спустя, особенно подозрительна. И вовсе не потому, что не сбросила вес, набранный за время беременности, хотя это только ухудшает дело. И даже не потому, что из-за вечного недосыпа у нее круги под глазами и плохое настроение. Просто в это время ей меньше всего на свете хочется прикасаться к кому-то, кроме своего ребенка, даже если этот кто-то — ее муж. Когда ты — кормящая мать, твое тело тебе не принадлежит. Ты готова в любое время удовлетворять любые физические потребности своего чада, зато мысль удовлетворять чьи-то сексуальные потребности — независимо от того, сколько удовольствия при этом получишь ты сама — приводит тебя в ужас. По крайней мере, у меня именно так. В общем, на этом конце провода находилась я — женщина, которая отчаянно любит мужа, но интересуется сексом не больше, чем прыжками с парашютом (если не меньше). А на том конце провода она — и неважно, кто она — со своим мягким и томным «алло».

— Это Джулиет. Мой муж рядом? — спросила я ледяным тоном.

— Джулиет! Как я рада тебя слышать! А мы только что обсуждали, как там ты и твои чудесные детки!

— Мы? Кто говорит? — мой голос звучал все так же холодно.

— Ой, прости. Это Минди Макс.

— Нет, это ты меня прости, — отрезала я. — Я думала, что звоню на сотовый Питера. Наверное, случайно набрала твой номер.

И Минди, и я знали, что у меня нет ее сотового. Лично я бы не поверила, что каким-то чудом набрала ее номер вместо номера Питера. И только полная идиотка не поймет, насколько я недоверчива и зла. А Минди не дура.

— Джулиет, я просто унесла сотовый Питера. Мы так закрутились с этими съемками, что я случайно взяла его телефон со стола. Честно.

В трубке послышалось шарканье, а затем раздался голос Питера:

— Привет, дорогая! Прости за это недоразумение. Минди в шутку взяла мой телефон.

— Ха, ха, ха, — мрачно сказала я.

Он замолчал, видно, пытаясь понять, чем же я так расстроена. Неужто все мужчины такие недогадливые?

— Ладно, обсудим это потом, хорошо? — сказал наконец он.

— Как хочешь. Твоя дочь хочет с тобой поговорить.

Я передала трубку Руби и, пытаясь не разреветься, ушла на кухню. Забрала у матери Исаака и села на диван, уткнувшись носом в его мягкую маленькую шейку. Он довольно засмеялся.

— Ты меня любишь больше всех, правда? — прошептала я ему на ухо.

Он схватился ручонкой за прядь моих волос и сунул ее в рот. На заднем плане Руби оживленно разговаривала с отцом. Да, эта маленькая девочка очень любит своего папу.

— Что случилось, mamaleh? — с беспокойством спросил отец. Он наклонился и легонько похлопал меня по колену. — Питер сказал тебе что-то не то?

— Нет, — вздохнула я. — Я просто ревную его к Минди, к его новой лучшей подруге.

— А чего тебе ревновать? Ты — красивая женщина, мать его детей. Какое тебе дело до его подруг? Любит-то он тебя!

— Знаю. Просто в последнее время у нас все отнюдь не идеально. И он не виноват, что ему с ней интересней, чем со мной. По крайней мере, от нее не пахнет отрыжкой. Да и я все-таки не красавица. — Теперь я напрашивалась на комплименты.

— Красавица, еще какая. Ты просто неотразима. Может, немножко zaftig, но это даже привлекательно. Кто захочет спать с мешком костей?

Здорово. Даже родной отец считает меня толстой.

— Ради бога, Геня, — возмутилась мать и стукнула отца журналом по голове. — Она не zaftig. Что ты несешь! Zaftig! Идиот.

— Что ты меня бьешь!

— Кто тебя бьет? Я только дотронулась! Мне что, показать тебе, как бьют?

К этому моменту я уже прекратила рыдать и просто смеялась. В этом все мои родители — вечные евреи-молодожены. Я вручила Исаака отцу и пошла обратно на кухню.

Выпутав Руби из телефонного шнура, который она уже умудрилась накрутить себе на шею и вокруг талии, я взяла телефон.

— Алло. Прости меня, — прошептала я.

— И ты меня тоже, — примирительно сказал Питер. — Может, вернешься домой и поругаешься со мной лично? А потом мы устроим примирительный секс.

— Может, пока устроить примирительный секс по телефону? — предложила я.

— Хм. Может быть. Где там твои родители?

— Здесь, рядом.

— Тогда ладно.

— Мы скоро вернемся.

— Знаю. Я люблю тебя, Джулиет.

Я снова заплакала.

— Знаю. Я тоже тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю. Очень-очень.

— Я тоже тебя люблю. Очень-очень-очень.

— Ой, ради бога, — перебила нас мама, протискиваясь мимо меня на кухню. — Вы что, подростки? Если ты по нему так скучаешь — езжай домой.

— Я не хочу домой. Я хочу побыть здесь еще и посмотреть, как вы с папой бьете друг друга газетами.

— Это была не газета! Я немного стукнула его журналом. Что ты, что твой отец. Для вас в мэрии нужно издать особый запретительный приказ.

Я рассмеялась.

— Слышишь, Питер? Я тебе никогда не говорила, какие у меня чокнутые родители?

— Могу представить, — согласился он. — Ладно, мне пора. У нас здесь все кипит.

— Иди, дорогой. Поговорим завтра.

Я повесила трубку.

Мать вынимала из холодильника миски.

— Я подогрею остатки цыпленка, и мы устроим небольшой поздний ужин, — заявила она.

— Звучит заманчиво.

— Съезди завтра с утра к Бубе.

— Хорошо.

— Как у тебя прошел день? Нашла свою девочку, как ее? Фума?

— Фрэйдл. Нет, не нашла. Думаю, в Нью-Йорке ее нет.

Я пересказала ей наш разговор с Сэмом.

— Думаю, тебе стоит поговорить с этим мальчиком, — выдала мама.

— Я тоже так подумала. Я попросила Джоша, мужа Либби, позвонить ему от моего имени.

— А почему ты не позвонишь ему сама?

— Что за бредовая мысль, мама. И что я ему скажу? «Здравствуйте, Ари. Скажите, вы гей? И не вы ли подстроили исчезновение вашей невесты?»

— Не говори глупости. Пригласи его на чашечку кофе, а потом уже осторожно расспроси о Фрэйдл.

— Ну да. И этот bucher из иешивы с радостью согласится пойти с незнакомой женщиной пить кофе.

— Хорошо. Тогда не спрашивай меня. Что я знаю? Я просто старая женщина. Детектив у нас ты.

— Я не детектив.

— Конечно, нет. Ты просто в свободное время раскрываешь убийства.

— Именно. То есть нет! Никакие убийства я не раскрываю. Ну, было одно еще до рождения Исаака. Но сейчас-то не убийство. Я даже не уверена, что Фрэйдл мертва!

— Кто мертвый? Папа? — на удивление безмятежно спросила Руби.

— Никто не мертвый! С папой все хорошо! Он просто в Калифорнии!

— Не кричи на меня! — возмутилась дочь. — Кричи на бабушку, а не на меня!

Я опустилась на колени и прижала ее к себе.

— Прости, моя дорогая, — и я поцеловала ее в макушку. Затем подошла к матери, обняла ее и чмокнула в щеку. — Прости, мама.

— За что? Тебе не за что просить прощения. Не говори глупости.

Глава семнадцатая

На следующее утро я проснулась поздно. Мама сидела в гостиной и держала телефонную трубку перед гукающим Исааком.

— Что вы делаете? — удивилась я.

— Исаак разговаривает с папой, — радостно заявила она.

— Какой глубокомысленный разговор. Ладно, дай сюда телефон.

Я взяла трубку и уселась на диван. Исаак недовольно захныкал, и я посадила его на колени.

— Привет, дорогой, — сказала я в трубку.

— Привет, детка. Рад тебя слышать.

— А что, разве Исаак не идеальный собеседник?

— Ну что ты, отличный. Два раза рыгнул мне в трубку и, честное слово, сказал «папа».

— Он не мог. Ему всего четыре месяца.

— Не знаю, но я слышал. Что на тебе надето?

— Что?

— Что на тебе сейчас надето?

Я рассмеялась.

— Э-э… Зеленая фланелевая пижама отца.

— А под ней?

— Питер!

— Давай! Говори.

— Не могу. Рядом сидит мама.

Мать покачала головой, театрально вздохнула и встала с дивана.

— Я буду наверху, — сказала она, выходя из гостиной.

— Все, она ушла. Ничего.

— М-м. Приезжай домой.

— Где ты? В Калифорнии сейчас шесть утра. Ты дома? — поинтересовалась я.

— Нет, я в студии. Я сидел здесь всю ночь.

— А Минди там?

— О господи, Джулиет! Совсем с ума сошла. Конечно, ее здесь нет. Я что, стал бы разговаривать с тобой о таких интимных вещах, если бы здесь была Минди?

Я промолчала.

— Джулиет, когда ты наконец поймешь, что я люблю тебя? Я мечтаю только о тебе. Я думаю о твоем теле.

Я вздохнула.

— Знаю, прости меня. Мне очень жаль. Опять как всегда. Мне всегда жаль. — Я и впрямь очень жалела, что Минди и Питер проводят вместе слишком много времени. — Послушай, давай не будем говорить о Минди и о моем теле. Я лучше расскажу, что случилось вчера.

Я пересказала все Питеру и спросила, что делать дальше.

— Ну, если бы я писал сценарий для экранизации этой истории… — задумчиво произнес он, — для начала я бы разобрался, что конкретно ты хочешь узнать. Какой информации тебе не хватает?

Я задумалась.

— Наверное, я хочу выяснить, что Фрэйдл знала об Ари. И если она что-то знала, то какое решение приняла. Хотела ли она все равно выйти за него замуж? Что знали ее родители? Собирались ли они заключать брак?

— Так. Ты не можешь спросить об этом у девушки, потому что ее не нашли. Ведь она пока не вернулась, да?

— Думаю, нет. У Нетти есть мой здешний телефон. Она обещала позвонить, если Фрэйдл вернется или еще что-то произойдет.

Я не стала уточнять, что именно. Мы оба понимали, о чем речь — если ее найдут мертвой.

— Ладно. Значит, ты уверена, что ее пока не нашли. Так. С ней тебе не поговорить. Ее отец тебе вряд ли что-то скажет.

— Если бы Нетти что-то знала, она бы мне сообщила. По крайней мере, я так думаю.

— И кто остается? Ее мать?

— Она не станет со мной разговаривать.

— Тогда кто?

— Ари Хирш.

— Тогда звони Ари Хиршу.

— Господи! Ты прямо как моя мать. Она предложила то же самое. Так что и тебе я отвечу то же: я попросила Джоша позвонить ему от моего имени.

— Не жди. Позвони сама.

Так я и сделала.

Телефон родителей Ари я нашла, применив свои дедуктивные способности и позвонив в справочную. Затем я связалась с Эсфирью и, представившись менеджером по продажам, сказала ей, будто Ари сделал у нас заказ, и нужно с ним срочно связаться.

— Какой еще заказ? — удивилась она.

— Это подарок, миссис Хирш, — нашлась я, — и мистер Хирш просил нас никому не говорить, какой именно. Вы его жена?

— Нет, я его мать.

— Тогда я точно не могу разглашать вам эту информацию, понимаете?

Как только слова слетели с моего языка, я почувствовала себя виноватой. Эсфирь будет день за днем ждать от сына подарка, но его так и не привезут.

— Сегодня он целый день в иешиве.

В иешиве мне ответил мальчик с высоким пронзительным голосом.

— Не могла бы я поговорить с Ари Хиршем?

— Сейчас я переключу вас на кабинет ребе. Он там, занимается.

Через минуту в трубке раздался мягкий приятный голос.

Я нервно сглотнула. Мне приходилось общаться с грабителями банков, торговцами наркотиками и даже более мерзкими подонками — тайными осведомителями. Но почему-то именно этот разговор с худым прыщавым молодым человеком, корпящим над своими священными текстами и сомневающимся в своей ориентации, заставил меня нервничать.

— Ари Хирш?

— Да, кто это?

— Мистер Хирш, Ари, меня зовут Джулиет Эпплбаум. Я подруга Фрэйдл Финкельштейн.

— Да, я о вас слышал. Сегодня утром в shul мы говорили с Джошем Бернштейном.

Значит, Джош это сделал.

— Ари, мы не могли бы с вами встретиться? Мне нужно задать вам несколько вопросов, и лучше лично.

— Встретиться?

— Это очень срочно. Прошу вас, поверьте мне. Речь пойдет о Фрэйдл. Это важно.

Он не отвечал.

— Я сегодня веду детей в Музей естественной истории. Может быть, встретимся там? — предложила я. — Мне хватит нескольких минут.

То, что со мной будут дети, кажется, его немного успокоило.

— Это срочно, да? — нерешительно переспросил он.

— Очень.

— Только с утра я учусь. Мы можем встретиться сегодня в три.

— Прекрасно, — обрадовалась я. — В зале со слонами. Прямо под бивнями слона-вожака. Я буду с двумя детьми: грудным мальчиком и маленькой девочкой.

— Под слоном, — повторил он и повесил трубку.

Я подняла глаза. Надо мной стояла мать и довольно улыбалась.

— Что тебе? — не выдержала я.

— Значит, бредовая мысль? — усмехнулась она.

— Какая бредовая мысль?

— Позвонить ему. Ты сказала, что это бредовая мысль.

— Ладно, не бредовая. Хорошая мысль. Очень хорошая. Не хочешь поехать со мной в город?

— Нет. Сегодня мне нужно заглянуть в офис. Днем Майрон рассматривает ходатайство об истребовании дела из нижестоящего суда, а временной секретарше я не доверяю. Шанс всего один, и его нельзя упустить. Если опоздал — значит, все. Верховный Суд извинений не принимает.

— Знаю. Я сама подавала такие ходатайства, когда работала федеральным защитником.

— Не сомневаюсь, — сказала мать, явно сожалея о тех временах, когда я была юристом.

— Может, хотя бы папа пойдет со мной?

— Конечно, пойдет. Он любит музеи.

Доехав до Верхнего Вест-Сайда, мы припарковали машину и выгрузили детей. Отец заявил, что сам понесет Исаака в рюкзаке-переноске. Я пожалела, что не захватила видеокамеру, чтобы снять это зрелище: отец с Исааком вразвалку шагает по улице, а рядом с ними вприпрыжку бежит Руби, держась маленькой ручонкой за мохнатую лапу дедушки.

В Нью-Йорке стоял один из редких погожих осенних дней. Воздух был холодным и прозрачным. Ярко светило солнце. Город сиял свежестью и пах яблоками, а улицы были такими чистыми, что даже асфальт, казалось, искрился и блестел. Даже бездомные выглядели счастливее, чем обычно. Я сунула Руби мелочь, раздать им по дороге. У меня есть правило — подавать милостыню только трезвым на вид женщинам, но сегодня я позволила Руби вручить деньги тем, кому она захочет. Не знаю, стоило ли разрешать Руби играть роль Леди Сама Щедрость, но она должна уяснить, что если у нее много денег, то она должна делиться с теми, кому повезло меньше.

Мы вошли в красивое старое здание Музея естественной истории и направились в огромный зал, в самом центре которого застыло стадо огромных и величественных слонов. Я присела на скамейку под тускло сверкающими бивнями слона-вожака. Прибежала Руби, привалилась ко мне и стала разглядывать морду гиганта.

— Эти слоны мертвые? — спросила она.

— Угу, — кивнула я.

— Кто-то их убил, — сделала вывод Руби.

— Верно.

— Даже слоненка?

— Даже слоненка.

— За что?

— Ну, Руби, когда-то люди не знали, что убивать животных нехорошо. Когда люди стреляли в этих слонов, то еще не понимали, что если убивать много животных, то их не останется.

— Они замрут.

— Что?

— Замрут. Как динозавры.

— Да, правильно, вымрут. Когда убивали этих слонов, люди еще не знали о вымирающих и редких видах.

— Но теперь мы знаем, что это плохо, да?

— Точно.

— И никто не убивает слонов, потому что это плохо.

Я не стала упоминать о незаконном отстреле диких животных и о постоянно высоком спросе на азиатских рынках на такие товары, как слоновый бивень и рог носорога. В свое время одним из моих клиентов был китаец, занимавшийся контрабандой медвежьей желчи. Поэтому я просто ответила:

— Верно.

Затем Руби унеслась играть с дедушкой, а я наконец осмотрелась. В противоположном конце зала стоял молодой человек в одежде еврея-хасида. Черная шляпа, черный сюртук, поверх брюк висят кисти цицит. Длинные пейсы заправлены за уши, подбородок закрывает длинная каштановая борода. Красные щеки усыпаны прыщами и оспинами. Тем не менее его можно назвать привлекательным. У него были большие голубые глаза, густые черные ресницы, прямой нос и полные, словно припухшие, губы, видневшиеся из-под темных усов.

Я слегка махнула ему рукой, и он подошел.

— Ари Хирш?

— Да. А вы — миссис… э, миссис…

— Эпплбаум.

— Да, точно. Миссис Эпплбаум. Подруга Фрэйдл. — Он неловко застыл в двух шагах от меня.

— Может, присядете? — я указала на скамейку. Он опустился на другой конец, благопристойно соблюдая дистанцию.

— Джош Бернштейн объяснил, зачем вы мне понадобились?

— Может, вы мне сами расскажете? — спросил он мягким бархатистым голосом.

И что мне ему сказать? О своем подозрении, что Ари и его семья знают о местонахождении Фрэйдл? А если не знают? Семья Фрэйдл всеми силами старается сохранить ее исчезновение в тайне от Хиршей. Как мне выяснить, знает ли Ари, где Фрэйдл, не выдав их тайны? И как выяснить, знает ли Фрэйдл о его ориентации, не дав ему понять, что его тайна известна? Ни то, ни другое невозможно.

Я всегда считала, что именно скрытность является главным источником неприятностей. Если ты искренен и не боишься говорить о своих проблемах, никто не сможет причинить тебе вреда, рассказав о них другим людям. Я уверена, что ни Финкельштейнам, ни Ари все эти секреты не принесут пользы. Может быть, я и не имею права так поступать, но я решила быть откровенной. Хотя бы для того, чтобы этот разговор имел смысл.

— Ари, я не знаю, что вам говорил Джош, но Фрэйдл пропала. Ее родители не хотят, чтобы об этом узнала ваша семья. Они боятся, что ваши родители могут расторгнуть помолвку. Но прошла уже целая неделя, а ее все нет, и я очень переживаю.

— Пропала? То есть как пропала?

— Дома она не появлялась, и никто не знает, где она.

— Может, ее похитили? Что говорят в полиции?

— Все это время ребе Финкельштейн сам занимается ее поисками.

— Без полиции?

— Да.

— Значит, она сбежала? Ее никто… не обидел?

— Никто не знает, где она, Ари. Поэтому я и хотела с вами поговорить. Может быть, вы знаете, могла ли она сбежать из дома, и если да, то почему?

Он отчаянно замотал головой.

— Я ничего не знаю. Мы с ней всего пару раз встречались. Я ее совершенно не знаю.

Я набрала воздуха.

— Ари, мне нелегко задавать вам этот вопрос, но… вы говорили Фрэйдл, что вы гомосексуалист?

Кровь отлила от его лица. Он в ужасе посмотрел на меня.

— Ари, вы ей это говорили?

Он начал нервно крутить один из пейсов.

— Ари…

— Откуда вы об этом знаете? Это она вам рассказала? — прошептал он.

Я не ответила. Мне было стыдно, что теперь он станет подозревать Фрэйдл, но я обещала не выдать Либби и Джоша.

Ари потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть из нее мои слова.

— Я не… не… Я не то, что вы сказали, — пробормотал он.

— Ари, я вас не осуждаю и я никому не собираюсь вас выдавать. Мне нужно знать, говорили ли вы об этом Фрэйдл.

Несколько секунд он молчал, накручивая на палец прядь волос. Наконец повернулся ко мне.

— Фрэйдл знала все, что должна была знать. Я рассказал ей о своих сомнениях и о… себе. Мы поговорили об этом и решили, что с ее и божьей помощью я справлюсь.

Вот так сюрприз! Я ожидала услышать, что Фрэйдл была в ужасе, что мысль выйти замуж за мужчину, который предпочел бы спать с другим мужчиной, могла заставить ее сбежать из дома. Я не ожидала, что они могли обсудить все открыто и все равно решили пожениться.

— Она согласилась стать вашей женой?

— Не сразу. Сначала она расстроилась, но все же не отказалась. Сказала, что ей нужно подумать.

— А потом?

— Я вернулся в Нью-Йорк, а несколько дней спустя она позвонила и сообщила, что все обдумала и решила выйти за меня замуж.

— Ари, вы сказали об этом ее родителям?

Он покачал головой.

— Нет. Мы решили, что это будет наша тайна.

— Вы уверены, что она ее не выдала?

— Да. Она обещала. Вряд ли она бы нарушила слово.

— Она рассказывала вам что-нибудь о себе и о своих сомнениях по поводу этого брака?

Ари, не отрываясь, смотрел на свои длинные тонкие пальцы, сцепленные на коленях. Он покачал головой.

Меня удивило, что, несмотря на откровенность жениха, Фрэйдл так и не сказала ему о Йосе.

Да, не очень-то мне помогли эти сведения. Если Фрэйдл и Ари обо всем договорились, зачем девушке уходить из дома? По спине пробежал холодок. С первого дня исчезновения Фрэйдл я старалась думать, что она просто ушла из дома. Но я всегда знала, что есть и другая вероятность, и с каждым днем она увеличивается. Вполне возможно, кто-то похитил ее или сделал с ней что-то ужасное. И может быть, этот кто-то сидит рядом со мной под бивнями слона. Или спокойно живет где-нибудь в Бороу-Парк. Или в Лос-Анджелесе. Нужно срочно садиться на самолет и возвращаться. Нужно уговорить Финкельштейнов обратиться в полицию. И если ребе не согласится, я напишу заявление сама.

Тут молодой человек прервал ход моих мыслей:

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

— Не беспокойтесь, Ари. Я никому не стану о вас рассказывать. Я просто хочу найти Фрэйдл.

— Позвоните мне, когда что-нибудь выясните.

— Хорошо. Обещаю. Спасибо, что согласились со мной поговорить.

— Нет, это вам спасибо за то, что вы мне все рассказали. Вы сказали, что вы подруга Фрэйдл?

Он смотрел на меня, явно не понимая, что общего с его будущей женой у меня, нехасидки в брюках?

— Она работала у меня няней.

Я понимала, насколько нелепо это звучит. Не подруга. Не член семьи. Просто девочка, которая одно утро сидела с моим ребенком. Чтобы я могла поспать.

— Да, понятно. До свиданья, — сказал он.

— До свиданья, Ари.

И я пошла туда, где мой отец с детьми рассматривал диораму африканской саванны.

— Смотри, мама, — ткнула пальцем Руби. — Это газель Томпсона.

Я посмотрела на табличку возле экспоната. Не может быть, и впрямь газель Томпсона!

— Откуда ты знаешь, как выглядит газель Томпсона? — ошарашенно спросила я.

— Мне рассказали братья Кратт![42] — выпалила она.

Слава господу, что у нас есть телевидение!

Мы быстренько проскочили остальную часть музея мимо динозавров и гигантского голубого кита. Я хотела поскорее попасть в Нью-Джерси и позвонить в аэропорт. Но судьба отвернулась от меня: мы застряли в пробке на скоростной магистрали Вест-Сайд и медленно ползли на север к мосту Джорджа Вашингтона. Домой мы ехали целых полтора часа. К счастью, битый час проорав на полной громкости, Исаак заснул на заднем сиденье машины.

Когда он задремал, отец посмотрел на меня и прошептал: «В какой-то момент мне показалось, что от него треснет лобовое стекло».

Глава восемнадцатая

Когда наконец мы подъехали к дому, уже стемнело. Пока мы с отцом высаживали детей из машины, я заметила, что у нашего дома припаркован огромный черный «кадиллак». В нашем районе, где, не считая фургонов, «крайслер» моих родителей был единственной американской машиной, он смотрелся как громадный нарыв.

Я устало проковыляла на крыльцо. На руках у меня примостился дремлющий Исаак, а на ноге висела Руби. Перед входной дверью нас ждали мужчины-хасиды в шляпах. Но только двое или трое бородатые. Выглядели они не очень дружелюбно.

— Здравствуйте. Чем могу помочь? — поинтересовалась я.

В это же время отец, поднимавшийся за мной по ступенькам, удивленно спросил:

— Кто все эти люди?

Вперед выступил крупный толстопузый мужчина и ткнул в меня пальцем.

— Вы Джулиет Эпплбаум? — заявил он.

— Кажется, мистер, у вас преимущество. Вы знаете, кто я, но я не знаю, кто вы, — сказала я, не подавая виду, что обеспокоена.

Я быстро прикинула. На крыльце стоят шестеро мужчин. Значит, сделаем вид, что это — визит вежливости.

— Может, зайдете в дом? Здесь холодно, и ребенок может простудиться.

Я обогнула говорившего со мной мужчину и открыла дверь. Отец подошел ко мне и взял Руби за руку.

— Что происходит? — шепотом спросил он, проходя мимо меня в дом.

— Понятия не имею, — громко ответила я.

Я придержала дверь, и все мужчины, один за другим, зашли внутрь. Затем я проследовала в гостиную и все так же с ребенком, уселась на диван.

— Папа, — спокойно сказала я, — иди включи Руби наверху видеомагнитофон.

Он кивнул и увел ее из комнаты. Тем временем мужчины сгрудились небольшой кучкой в центре гостиной, и я смогла их рассмотреть. Двое уже в возрасте — тот, который разговаривал со мной, и еще один, такой же крупный, но с длинной седой бородой. Четверо других выглядят гораздо моложе. Двое примерно моего возраста, еще двое — совсем мальчишки. Один из молодых парней, со светлой стрижкой, коротко подстриженной бородой и широкими плечами, показался мне смутно знакомым. Где-то я его видела.

— Прошу вас, садитесь, — нарушила я молчание.

Все посмотрели на главаря, но он только сердито мотнул головой.

— Мы не задержимся в этом доме. Мы только зашли предупредить вас, Джулиет Эпплбаум. Держитесь подальше от семьи Хирш. Вы там не нужны.

Ага. Дядюшки.

— А вы, наверное, брат Эсфири Хирш. Приятно познакомиться, — с улыбкой ответила я.

Такова уж работа федерального защитника, что через какое-то время страшные люди тебя уже не пугают. Все мои клиенты были страшными. Среди них попадались и бандиты, в наколках с ног до головы, и нервные грабители банков, привыкшие спускать по тысяче долларов в день, и налетчики-угонщики с девятимиллиметровыми пистолетами «Глок». Как адвокат и, зачастую, единственный человек, которому было до них дело, я нередко становилась их исповедником, поверенным и даже другом. Я научилась за каждым преступлением видеть человека. И мужчина, который сейчас стоял передо мной, несмотря на свой грозный и опасный вид, тоже человек. Старик-еврей. Как мой отец, но только в меховой шапке.

— Неважно, кто я! — взревел мой невоспитанный посетитель.

На его крик прибежал отец.

— Папа, иди наверх, посиди с Руби, — отрезала я.

— Но… — попробовал возразить он.

— Папа! Мне нужно, чтобы ты посидел с ней. Я не хочу, чтобы она испугалась.

С явной неохотой отец стал подниматься обратно по лестнице.

Я развернулась к дяде Ари, тычущему пальцем мне в лицо.

— Хватит кричать, — сказала я. — Ребенка разбудите.

Вперед вышел блондин — тот, который показался знакомым.

— Мы пришли попросить вас не вмешиваться в дела Ари Хирша. Вот и все. — Он говорил с легким акцентом.

— Мы не просим! — завопил главарь. — Мы предупреждаем! Не лезь не в свое собачье дело, ты, churva!

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошла мать.

— Churva? — возмутилась она. — В моем доме кто-то произнес слово «churva»? Что здесь происходит? — Она посмотрела на меня, потом на мужчин в центре гостиной. — Иосиф? — удивленно проронила она. — Иосиф Петровский, что ты здесь делаешь? И что скажет твоя мать, когда я расскажу ей, как твои друзья называют мою дочь шлюхой?

Глава девятнадцатая

Ругань матери в один момент привела в чувство моего зазнавшегося троюродного племянничка и банду злобных хасидов. Их главарь поднял кулак и прорычал:

— Это предупреждение.

Пожилой седобородый мужчина, который молчал все это время, дернул за руку своего расшумевшегося сообщника. Затем повернулся ко мне и произнес мягким, но от этого почему-то еще более зловещим голосом:

— Мы все одна семья.

Я молчала.

— И мы защищаем друг друга.

— Отлично, — порадовалась за них я. — А я-то здесь при чем?

Он слегка улыбнулся.

— Просто вы должны это знать. Вот и все.

— Послушайте, вы, — влезла мать. — Да кем вы себя вообразили, еврейскими братьями Гамбини? А ну, быстро убирайтесь из моего дома. Вон, немедленно, или я позвоню в полицию.

Не обращая на нее внимания, старик смотрел на меня. Я не дрогнула и произнесла:

— Думаю, вам лучше уйти.

— Вон, все вон! — Мать ухватила за руку ближайшего парня и потащила его к дверям. Он грубо стряхнул ее с себя, и она уставилась на него с открытым ртом.

— Прошу вас, уходите, — повторила я.

— Хорошо, — согласился старик. — А вы, надеюсь, больше не будете обсуждать моего племянника.

Я промолчала.

— Что ж. Тогда решено. Спасибо, что уделили нам время. — Он кивнул и направился к выходу. Подождав, пока один из молодых парней откроет ему дверь, он вышел на улицу. Остальные последовали за ним.

Мой кузен уходил последним. Он подошел к моей матери, но та отпихнула его со словами:

— Убирайся из моего дома, Иосиф Петровский. Здесь тебя больше не ждут!

И он исчез за дверью.

— Ха! — возмущенно воскликнула мать.

— Да, именно. Слушай, мама…

— Что, детка?

— К чему это все, черт возьми?

— Ты меня спрашиваешь? Это ты у нас копаешься в дерьме. Так что расскажи мне ты, к чему это все?

— Во-первых, — возмутилась я, — в дерьме копаются журналисты. Я в дерьме не копаюсь. Во-вторых, что здесь делал Иосиф Петровский? И почему он явился с дядюшками Ари Хирша?

Мать скинула пальто и бросила его на стул.

— Во-первых, мне это кажется дерьмом. Во-вторых, я понятия не имею, почему Иосиф пришел с этими ужасными людьми.

— Но ты знаешь, зачем он приходил?

— Утром я говорила с Бэлой Петровской, матерью Иосифа. Ты ее знаешь, дорогая. Она была несколько лет назад на похоронах тети Цуни, тогда ты еще жила в Нью-Йорке. Кстати, там ты видела и Иосифа.

Я раздраженно заскрежетала зубами.

— Мама! Что ты ей сказала?

— Что тебе нужна помощь Иосифа.

— И все?

Она принялась стряхивать пылинки с юбки.

— Мама!

— Ну, может, еще сказала, что ты думаешь, будто этот мальчик, Ари Хирш, — гомосексуалист. Я хотела узнать, не говорил ли о нем ее сын. Между прочим, в ориентации Иосифа я тоже всегда сомневалась.

— О господи, мама!

— Послушай, дорогая, откуда мне было знать, что Иосиф знаком с дядюшками Ари Хирша? Разве все правоверные евреи знают друг друга? Господи, Иосиф занимается недвижимостью. Откуда ему их знать? Через ребе?

— Мама, отец Ари — раввин, а его дядья занимаются частной недвижимостью. Скорее всего, Иосиф работает у них.

Мама схватилась рукой за горло.

— Думаешь?

— Думаю, да. Возьми ребенка, — я передала ей Исаака. — А я пойду наверх, проверю, не забаррикадировались ли папа и Руби в шкафу.

Оказалось, что довольная Руби устроилась на коленях у деда, заботливо обнимающего ее за плечи, и смотрит «101 далматинец». Я вошла в комнату. Он испуганно подпрыгнул где-то на метр.

— Все чисто, папа, — успокоила я.

— Слава богу. Какой кошмар. У них было оружие? — обеспокоенно спросил он.

— Папа, не глупи. Это же не вооруженные бандиты.

— Это я глупый? — он закрыл уши Руби ладонями. — В отличие от тебя, в меня не стреляли, юная леди! — Руби завизжала и шлепнула его по рукам.

— Я ничего не слышу! — кричала она.

— Прости, maydele, — сказал он, убирая руки и целуя ее в макушку. Она уткнулась ему в грудь.

— Ничего, дедушка. Я тебя все равно люблю.

Я оставила их наедине с Круэллой де Виль[43] и направилась к телефону. Мне хотелось предупредить Ари Хирша, что его дядюшки знают, что я его искала. Эту новость он воспринял на удивление спокойно и покорно. Я повесила трубку, размышляя, неужели мои поиски Фрэйдл привели лишь к тому, что и без того сложная и запутанная жизнь Ари стала еще тяжелее? Затем я позвонила в аэропорт и зарезервировала билеты на следующее утро. Завтра вечером мы уже будем дома, правда, после двух пересадок и тринадцати часов в пути. Родители не удивились моему решению и только взяли с меня обещание заехать к ним еще через несколько месяцев. Когда я отзвонилась Питеру, он был безмерно счастлив и сказал, что обязательно встретит нас в аэропорту.

О полете домой я могу сказать лишь одно — от резкой смены давления в салоне грудные дети вопят громче всего, когда самолет взлетает и садится на посадку. А мы взлетали и садились целых шесть раз. Так что если до перелета у меня и были какие-то сомнения в крепости легких Исаака, то после их уже точно не осталось.

Глава двадцатая

Мы приехали домой вечером в субботу. Наступило воскресенье. Проснувшись, Руби стала канючить, чтобы ее отвезли в парк аттракционов на пирс Санта-Моника. Питер с радостью согласился. Мы с Исааком распаковали вещи и направились в магазин к Нетти. Мне хотелось узнать, как идут поиски Фрэйдл и не рассказывала ли девушка об Ари.

Нетти, как всегда, стояла за прилавком. Завидев меня, она громко выкрикнула мое имя и кинулась обниматься.

— Ты что-нибудь узнала? — прошептала она в ухо, бросив предупреждающий взгляд в сторону посетителей.

— Возможно. Трудно сказать, — ответила я.

— Подожди! — решила она и унеслась к прилавку.

Нетти быстро обслужила стоявших в очереди покупателей, а одного или двух из тех, которые просто прохаживались по магазину, буквально выставила на улицу. Затем она заперла дверь и выставила табличку с надписью «Закрыто».

— Сюда! За прилавок! — Нетти махнула в сторону кладовки.

Я вкатила коляску с Исааком в узкий проход, и Нетти захлопнула за нами дверь.

— Все. Рассказывай.

— Сначала скажите, что нового у вас. Могу поспорить, Фрэйдл так и не вернулась.

Нетти покачала головой. Ее парик задергался в такт.

— Ребе Финкельштейн обратился в полицию?

— Еще нет. Если она не явится домой до Шабата, он это сделает. Так говорит Сима. Она говорит, что они позвонят в полицию в пятницу днем.

— Нетти, сегодня только воскресенье. До пятницы еще далеко.

— Я знаю. Попробую с ним поговорить сегодня еще раз. Попробую убедить его позвонить.

— Отлично.

— Джулиет, ты заходила к Хиршам? Они что-нибудь знают о Фрэйдл?

— Я видела Эсфирь Хирш. Я уверена, что она ничего не знает об исчезновении Фрэйдл. Я также встречалась с ее братьями и, честно говоря, это не самые приятные люди. И я общалась с Ари. О нем я и хотела бы с вами поговорить, Нетти. Фрэйдл ничего о нем такого не рассказывала?

— То есть?

— Она ни разу не говорила, что не хочет выходить за него замуж?

— Сначала говорила. Даже смотреть на него не хотела. Я боялась, что она откажет ему так же, как и остальным.

— Но не отказала?

Нетти помолчала.

— Нет, не отказала. Я помню, она спросила у отца, стоит ли ей выходить за Ари замуж и насколько важен для семьи этот брак. Отец сказал, очень важен. И тогда она согласилась посмотреть на мальчика. Они несколько раз встретились, и она согласилась стать его женой.

С одной стороны, я не хотела выдавать его секрет семье Фрэйдл. С другой стороны, Нетти все-таки была ближайшей подругой девушки.

— Нетти, Фрэйдл никогда не признавалась вам, что она сомневается в Ари? Что она боится, что он… э… не сможет быть хорошим мужем?

Нетти озадаченно посмотрела на меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Об Ари ходят кое-какие слухи. Люди говорят, что, возможно, он гей.

— Гей? — непонимающе переспросила она.

— Гомосексуалист.

— Ой-е-ей! — воскликнула Нетти. — Так вот что она имела в виду!

— Что? Она вам что-то говорила?

— Как-то она спросила у меня, что такое, когда мужчина возлежит с другим мужчиной, как сказано в Танахе,[44] и правда ли то, что некоторым мужчинам нравятся другие мужчины, и знаю ли я таких.

Я в нетерпении наклонилась к ней.

— И что вы ей сказали?

— Я ответила, что такие мужчины бывают, но что это противно Господу.

Последнее явно не вызывало сомнений у Нетти.

— И как прореагировала Фрэйдл?

— Она спросила, навсегда ли это, или мужчина, если захочет, сможет стать нормальным.

— И что вы ответили?

— Ну, я подумала, что она что-то такое увидела. Или, может, услышала от кого-то из молодежи. Я ей сказала, что ходят слухи, будто buchers из иешивы занимаются подобными вещами, но это большой грех. Сказала, что взрослый женатый мужчина никогда такого не сделает. Что как только парень женится, все проходит.

Я посмотрела на ее лицо. В глазах читался вызов.

— Нетти, и вы в это верите?

Она пожала плечами.

— А зачем юной невинной девочке знать такие ужасные вещи? Зачем мне было ее разуверять?

— Нетти, вы действительно считаете, что она будет счастлива в браке с гомосексуалистом?

— А почему нет? Если он будет хорошим мужем, хорошим отцом? Если он подарит ей детей? Какая разница, что он чувствует, если он соблюдает закон?

До этого я ни разу так остро не ощущала ту пропасть, что разделяла нас с Нетти. Мы верили в абсолютно разные вещи, и спорить здесь было бесполезно.

— Вы рассказывали родителям Фрэйдл об этом разговоре?

— Нет! Конечно, нет. Мы с девочкой говорили по секрету. Я бы ни за что никому не рассказала. Да я и не знала, что она имеет в виду Ари. Я думала, она что-то такое увидела или услышала, можешь мне поверить.

Я вышла из магазина, озадаченно размышляя над тем, что узнала. Ари сказал мне правду. Он во всем признался Фрэйдл, а тетя убедила ее, что это не страшно. Фрэйдл смирилась и согласилась на брак. Тогда почему она исчезла? Что с ней случилось?

Глава двадцать первая

Когда мы с Исааком вернулись домой, Руби и Питер уже нас ждали. Я покормила малыша и, когда он уснул, осторожно, затаив дыхание, уложила его в кроватку. Я от всей души надеялась, что он не проснется. На секунду показалось, что я его все-таки разбудила, но, зевнув и перевернувшись, он снова затих.

Питер и Руби сидели в гостиной и играли в игру под названием «Новорожденные». Вся игра заключалась в том, что они вопили как младенцы.

— Мама! Давай играть: ты будешь мамой, а я твоим ребенком! — радостно закричала Руби, когда я вошла в комнату.

— Знаешь, солнце, я и так твоя мама. Неинтересно играть самого себя.

Дочь озадаченно посмотрела на меня и, пожав плечами, повернулась к отцу:

— Папа, тогда ты будешь папой, а я буду младенцем.

— Хорошо, — согласился Питер. — Младенец, пора спать, — Руби упала на пол, и Питер завернул ее в пеленку Исаака. — Спокойной ночи, младенец, — сказал он.

— Уа-а-а, — тихо захныкала она, а потом начала сопеть.

Мы с Питером уселись на диван, и я положила голову ему на плечо.

— И что сказала тетя Нетти? — спросил он.

Я пересказала наш разговор о Фрэйдл.

— Теперь нужно выяснить, — продолжила я, — знает ли об этом Йося.

— А какая разница? — удивился Питер. — Даже если он и знает, это не доказывает, что он или кто-то другой что-то с ней сделал.

— Может быть, Фрэйдл рассказала все Йосе, а он объяснил ей, что тетя не права?

— Но тогда бы она сбежала вместе с ним. А он все еще в Лос-Анджелесе.

— Ты прав. У него даже лежат билеты на самолет в Израиль, которые ему так и не понадобились. И все же нужно с ним поговорить.

— Позвони ему.

— Хорошо. Через минуту. — Я снова уткнулась в плечо мужа. — Я соскучилась.

— И я тоже соскучился, — сказал он, целуя меня.

И тут на нас приземлились полные возмущения пятнадцать килограммов.

— Эй! Хватит! — закричала Руби, втискиваясь между нами. Она обиженно посмотрела на отца. — Лучше поцелуй меня!

Питер чмокнул ее в нос.

— Знаешь, я имею право целовать обеих моих девочек. — Он перегнулся через нее и поцеловал в нос меня.

Руби обхватила его голову руками и осыпала поцелуями.

— Это мой папа, — заявила она.

— Ладно, дочь Электра, — я поднялась с дивана, — пойду за телефоном.

Когда я позвонила, Йося оказался дома. Я рассказала ему последние новости о Фрэйдл, и он согласился со мной встретиться. Оставив Питера с детьми, я вышла из дома. С ужасом представила, как буду парковаться на Мелроуз-авеню — тем более в выходной день, когда вся молодежь из пригородов приезжает на своих спортивных машинах в город за туфлями на платформе, художественно рваными джинсами и пирсингом языков, губ, пупков и других частей тела, — и решила пройти километр до дома Йоси пешком.

Шагая по Ла-Бри без коляски и даже без спортивного костюма, я чувствовала себя как-то неуютно. Я миновала магазинчик Нетти, даже не взглянув на него, и минут через пять вышла на Мелроуз. Там идти немного сложнее, потому что все время приходится огибать кучки хихикающих девушек-подростков и шумные стайки скейтбордистов. При виде этих трех миллионов костей и ребер я уже было решила, что могу претендовать на звание самого толстого человека Лос-Анджелеса, когда мимо меня на «харлеях» пронеслись две тучные длинноволосые женщины в розовых шлемах. Я и не знала, что кожаная одежда бывает таких огромных размеров.

Причем эти две женщины выглядели и чувствовали себя великолепно. И летели они со свистом по Мелроуз-авеню, в броских кожаных брюках, и все в них вопияло: «Мы здесь, и мы огромны. Привыкайте к этому!» И по той же улице украдкой пробиралась я, слегка полноватая, и безмолвно кричала: «Я толстая, я страшная. Не смотрите на меня!» Что здесь не так? Мой муж любил меня такой, какая я есть — с животиком и полными бедрами. Мое тело дало жизнь, а теперь кормило здорового и крепкого малыша. Почему же я себя так презираю?

Я подумала о дочери с таким очаровательным пузиком и мягкой нежной кожей. Если я продолжу комплексовать из-за своей полноты, вскоре это недовольство собой может передаться и ей. А меньше всего на свете я хочу, чтобы моя дочь стала одной из тех несчастных восьмилетних девочек, которые жалуются на лишний вес и пьют литрами диетическую колу.

Размышляя об этом, я добрела до дома Йоси и зашла во двор. В этот солнечный воскресный день там собралось много народу: на раскладных стульях и на бортике фонтана сидели многочисленные жильцы. Из динамика в открытом окне на всю катушку орал рэп. Йося стоял в дверях, опираясь на косяк, босой, во фланелевой рубашке с обрезанными рукавами, и курил. Его джинсы выглядели так, будто их не стирали уже месяц.

Под любопытными взглядами жильцов я пересекла двор. В свои тридцать три я, похоже, старше их всех. Йося вяло махнул мне рукой, кивком пригласил меня следовать за ним и вернулся в квартиру. Я тоже зашла и захлопнула дверь.

Квартира представляла собой одну большую комнату с кухней в дальнем конце.

— Прошу вас, садитесь, — Йося указал на тахту, прикрытую индийским пледом сомнительной чистоты. — Вам сделать кофе? У меня, правда, только кофе-botz.

— Botz? — переспросила я, присев на краешек кровати.

— Грязь. Что-то типа турецкого кофе. На иврите мы его называем «грязный» кофе.

Как аппетитно.

— Да, конечно. «Грязный» кофе — звучит неплохо.

Он прошел на маленькую кухоньку, насыпал в две чашки нечто, скорее напоминающее не грязь, а песок, и залил горячей водой. Затем добавил в каждую по две полные ложки сахара и перемешал.

— Только подождите немного, а то вся гуща окажется у вас во рту, — сказал он, вручая мне чашку.

Еще лучше.

Он достал складной стул из-за фанерного столика, стоящего у дальней стены, и уселся на него, широко расставив ноги и сложив руки за спиной.

— Вы нашли Фрэйдл? — спросил Йося.

— Нет. Не нашла. Но я кое-что узнала.

— И что же?

— Она согласилась выйти замуж за Ари Хирша.

— Я это вам уже говорил, — хмыкнул он. — Я же сказал: она решила быть хорошей девочкой и подчиниться воле отца.

— Я также выяснила, что скорее всего Ари Хирш — гей.

— Гей? То есть faygeleh?[45]

Я поморщилась.

— Да, гей, гомосексуалист.

Я глотнула горячего сладкого кофе. Да, действительно вкусно.

— Теперь она за него точно не выйдет! Она ни за что не выйдет за него, когда это узнает! — воскликнул он.

— Она знает.

— Что? То есть как знает? Но вы же ее не нашли? Она это узнала еще до исчезновения? Господи, поэтому она и сбежала? Или она это выяснила, и он с ней что-то сделал?

— Точно не известно, Йося. Но думаю, нет. Ари сказал, что они это обсудили и все-таки решили пожениться.

— Не может быть. Это же глупо, — он вскочил со стула, который с громким стуком упал на пол. Йося сердито поставил его обратно. — Зачем ей выходить замуж за faygeleh? Фрэйдл бы не согласилась на фиктивный брак. Зачем ей жизнь без секса?

— Не знаю, Йося. Может, она верила, что после свадьбы Ари изменится. Значит, вы ничего об этом не знали? Фрэйдл вам не говорила?

— Нет! Конечно, нет! Знай я об этом, она бы не пропала! Я бы ни за что не позволил ей выходить за него замуж. Я бы увез ее отсюда! — Он понял, что сказал что-то не то. — Я ничего не делал! — заорал он, а потом начал кричать что-то на иврите.

И вдруг бросился на меня.

— Вы! — Он дернул меня за руку, поднимая на ноги. — Я не позволю вам находиться в моем доме и кидать мне такие обвинения! Убирайтесь! Вон! — Он толкнул меня к двери.

Я взяла сумочку и стряхнула его руку.

— Я ухожу, — с достоинством ответила я. — Я вас ни в чем не обвиняю, Йося. Я просто пытаюсь во всем этом разобраться. Я хочу одного: найти Фрэйдл. Разве вы хотите не того же?

Йося бросил на меня злобный взгляд. Внезапно его плечи обвисли, и он сник.

— Да, — прошептал он.

— Мне пора.

Он кивнул.

— Если что, у вас есть мой телефон.

Он снова кивнул.

— Если что — звоните.

Он кивнул в третий раз.

Я вышла из квартиры, хлопнув дверью, и постояла во дворе, пытаясь отдышаться и успокоить свое бешено колотящееся сердце. Да, кажется, я неплохо научилась ставить людей на место. Хотя, честно признаться, я всегда умела это делать.

Вдруг сверху меня окликнули:

— Джулиет! Здравствуйте!

Я подняла глаза и увидела Анат, официантку из «У Номи». Она махнула мне рукой и крикнула:

— Подождите! Я сейчас спущусь!

Анат сбежала по лестнице.

— Вы нашли ее? Девушку Йоси?

— Нет, — я покачала головой. Затем бросила взгляд на дверь Йоси, проверяя, точно ли она закрыта. — Анат, может быть, вы помните о ней что-нибудь еще? Или о них? — без особой надежды спросила я.

— Может быть, — заговорщически прошептала она. — Давайте выпьем кофе и поговорим?

У Йоси мне не удалось выпить больше одного глотка, и мне требовалась хорошая доза кофеина.

— Здесь есть какая-нибудь кофейня?

— Кофейня? На Мелроуз? — удивленно переспросила Анат.

Мы вышли со двора. И целых две минуты решали, какая из семи кофеен в здании нам больше нравится.

В конце концов мы решили заглянуть в «Старбакс» через дорогу.

— Там спокойнее, — объяснила Анат. — Никто из моих соседей там кофе не пьет.

Мы зашли в кофейню и подошли к прилавку. Я заказала мокаччино, который, как я где-то слышала, по калорийности не отличается от молочного коктейля. Я плюхнула в него жалкий пакетик сахарозаменителя и насыпала поверх пены толстый слой шоколадной крошки. Анат взяла себе тройной эспрессо. Неудивительно, что она такая стройная. И нервная.

Затем мы устроились в паре удобных кресел. Что бы там не говорили о «застарбаксивании» Америки, кофейни эти очень уютные. К тому же я всегда предпочитала жидкий кофе. Мне нравится его пить, а не жевать. Ну, шоколадная крошка не в счет.

— Я все думаю о том дне, когда в последний раз видела девушку Йоси, — начала Анат. Ее явно радовала возможность перемыть косточки своему бывшему. — Это случилось недели две назад. Может, чуть меньше. Тогда она приходила к нему два дня подряд, и оба раза была чем-то расстроена.

— Расстроена?

— Первый раз она была, скорее, в ярости. И так бухнула дверью, что я выскочила из квартиры. Она была бледная как мел. Но все равно выглядела потрясающе. Просто кинозвезда. И эти огромные глаза…

— А потом вы ее видели еще раз?

Анат изящно попивала эспрессо. Я глотала свой пенистый жирный шоколад.

— Да, — кивнула девушка. — На следующее утро. Я сидела на балконе и видела, как она вбежала во двор. Выглядела просто ужасно. Она заколотила в его дверь и, когда он открыл, прямо ворвалась в квартиру. Мне показалось, он не хотел ее впускать, но она его отпихнула. Я постояла на балконе и подождала, что будет. Минут через десять она вылетела во двор. На этот раз в истерике. Затем выбежала на улицу, и больше я ее не видела.

— Фрэйдл могла вернуться, когда вас не было?

— Могла. Но я говорила с соседями — никто из них ее тоже не видел. Многие наблюдали эти две сцены, но никто из тех, кого я спрашивала, ее не встречал. Если она и заходила, то когда никого из соседей не было.

Я откинулась на спинку кресла. Йося сказал, что они поссорились, но, конечно, не упомянул, что один раз она выскочила от него в гневе, а второй раз — в слезах. Эта информация, несомненно, важна. Но и Анат — не самый беспристрастный свидетель. У нее самой имелся мотив разделаться с Фрэйдл. Официантка явно до сих пор любила Йосю. Если кто-то и хотел вернуть его себе, то именно она.

Теперь я окончательно убедилась, что с Фрэйдл произошло несчастье. Пора поговорить с ее родителями. И позвонить в полицию.

Глава двадцать вторая

— Я же уже говорила тебе, Джулиет, если до Шабата ничего не прояснится, Сима заставит его пойти в полицию. До этого я не могу ничего сделать.

Я оперлась на прилавок магазинчика Нетти, в который прибежала прямиком из кофейни.

— Послушай, Нетти. Я не думаю, что Фрэйдл сбежала. С ней что-то случилось. Пятница — слишком долгий срок. Вы можете опоздать.

Нетти отпрянула, нервно теребя полотенце, и покачала головой.

— Я ничего не могу сделать. Ничего.

— Нетти. У Фрэйдл есть парень. Израильтянин. Не правоверный. Он мог с ней что-то сделать, когда узнал, что она выходит замуж.

Нетти гневно замотала головой.

— Что ты говоришь? Парень? Какая чушь.

— Она ходила к нему на квартиру. Я говорила с ним и с его соседями.

Нетти охнула.

— Mein Gott. [46]

— Нужно звонить в полицию.

Она кивнула.

— Джулиет, ты должна поговорить с Симой. — Нетти огляделась по сторонам. — Послушай, вот что мы сделаем. Я позвоню ей и скажу, что послала тебя за чем-нибудь в гараж. А когда ты зайдешь туда за коробкой, вы с ней поговорите.

— Куда? — удивленно переспросила я.

— Я храню товары в гараже. Кладовка в магазине маленькая, а у Симы там полно места. У них там кухня-Песах,[47] кошерная пасхальная кухня, поэтому почти круглый год ею никто не пользуется. Вот я там и складываю свои товары. Я скажу Симе, что ты зайдешь забрать из гаража коробку, а пока ты будешь там, вы и побеседуете.

— Нетти, я просто пойду и с ней поговорю. Зачем такие ухищрения?

Нетти покачала головой.

— Она не станет с тобой разговаривать. Даже на порог не пустит. Барух велел ей больше не общаться с тобой.

— Что? Почему?

Нетти пожала плечами. Затем сняла трубку и набрала номер.

— Послушай, Сима. Я пошлю к тебе женщину за коробкой… — Она пробежалась глазами по пустым полкам, — за коробкой тунца. Я сама сейчас занята и зайти не могу — в магазине полно покупателей. Они мне сегодня весь день скучать не дают. — Она обвела рукой пустой магазин и повесила трубку.

Глядя на эти уловки, я закатила глаза. Ясно, что Нетти просто не хочет присутствовать при нашем разговоре с Симой.

Я быстро вышла в заднюю дверь и спустилась по переулку к дому Финкельштейнов. Младшие братья Фрэйдл снова играли на крыльце. Я поднялась по ступенькам, ободряюще улыбнулась им и постучала в дверь.

Дверь открыла мать Фрэйдл. Завидев меня, она отрицательно затрясла головой.

— Пожалуйста, — попросила я. — Мне нужно только забрать коробку тунца для Нетти.

Сима с сомнением посмотрела на меня и пожала плечами.

— Заходите, — бросила она, впуская меня.

Мы прошли на кухню. За нами влетели мальчишки. Пока я неловко переминалась с ноги на ногу, один из них залез сначала на стул, потом на кухонный стол. Усевшись посередине стола, он схватил сахарницу и бросил ее на пол. Раздался грохот. Во все стороны полетели осколки фарфора и сахар. Вспомнив, как Сара разбила блюдце, я вздрогнула. Но ничего страшного не произошло. Сима просто чмокнула мальчишку в макушку, достала веник и совок и принялась заметать осколки и сахар.

— Гараж вниз по ступенькам, — сказала она, указав на дверь у плиты.

Я открыла дверь и стала спускаться по деревянной лестнице в полумрак гаража. Перила были такими тонкими и хрупкими, что я решила лишний раз к ним не прикасаться, боясь, что они не выдержат даже веса моей руки. Внизу вдоль стен возвышались ряды коробок. В углу виднелась кухонная стенка с маленькой плитой, холодильником, металлической раковиной и старым морозильником-сундуком.

Я добралась до груды коробок и стала искать тунца. В гараже раздавалось тихое гудение. Я огляделась. Звук шел от старого морозильника. Я подошла к нему и положила руку на крышку. Холодная. Нетти говорила, что это кухня-Песах. А праздник еще нескоро. В голове прозвучал голос бабушки: «Aroysgevorfen электричества!» Напрасная трата электричества. Во рту у меня пересохло. Я взялась за ручку морозильника и потянула. С легким шипением крышка открылась. Я закричала.

Казалось, Фрэйдл спала, только кожа была неестественно белой. Она лежала, скрючившись, ноги прижаты к груди. Глаза полузакрыты, через узкую щель видно, что зрачки закатились. В уголках глаз и на губах блестели кристаллы льда. За головой застыла лужа чего-то темного. Кровь.

Внезапно на лестнице раздались шаги. Я резко захлопнула крышку и отошла в сторону.

Вниз сбежала Сима. Сразу за ней в гараж влетели мальчишки. Завидев меня, она резко остановилась.

— Что? Что? — бледнея, вскрикнула женщина.

Она схватила мальчишек за шиворот, удерживая их подальше от меня. Несколько секунд стояла молча, вцепившись бледными пальцами в рубашки вертящихся и вырывающихся детей. Затем вопросительно посмотрела на меня.

— Фрэйдл? — прошептала она.

— Да.

Я бросила взгляд на морозильник, и Сима застонала. Упав на колени, она сгребла мальчишек и уткнулась в их плечи лицом. Из груди вырвалось глухое, отчаянное рыдание. Испуганно уставившись на плачущую мать, дети притихли и побледнели. Так мы и стояли — я, скорбящая мать и двое детей. Показалось, что это длилось целую вечность, хотя на самом деле не прошло и минуты. Потом я увела их наверх и закрыла дверь гаража. Усадив Симу и мальчишек за стол, я взяла телефон и наконец сделала то, что нужно было сделать давным-давно, — набрала 911.

Глава двадцать третья

К тому времени, когда мне разрешили ехать домой, у меня успели протечь даже подкладки, и вся блузка промокла. Видимо, лишь капающее молоко смогло убедить полицейских меня отпустить. До этого чудесного спасения меня допрашивали в той самой маленькой комнате, где я кормила Исаака, когда впервые оказалась в доме Фрэйдл. Я выложила следователю, женщине примерно моих лет с коротко стриженными каштановыми волосами и в очках с роговой оправой, все, что знала, включая имя и адрес Йоси. Я даже рассказала о сексуальной ориентации Ари. Теперь терять уже нечего. А полиции нужно как можно больше информации, чтобы найти тех, кто совершил это ужасное убийство.

Я быстро прошла пару кварталов до своего дома, отчаянно желая увидеть детей и Питера. Глаза оставались сухими, что меня очень удивляло. Обычно меня может довести до слез даже телереклама. Я не плакала с того момента, когда мы обнаружили тело Фрэйдл. Как будто не могла дать волю слезам в присутствии Симы и ребе, которые в ужасе ходили следом за полицейскими. Их скорбь была настолько сильной и глубокой, что по сравнению с ней мои слезы выглядели бы жалко и неуместно.

Когда я уходила из кухни Симы, там царило тихое отчаянье. Отец Фрэйдл, сгорбившись от горя, привалился к буфету. Сима и Нетти, которой я позвонила сразу после дачи показаний, сидели за кухонным столом и мяли в руках по полотенцу, периодически прикладывая их то к носу, то к глазам. Самые младшие братья Фрэйдл забились в угол кухни. Сара сидела на стуле рядом с матерью, дрожа и рыдая, и держала ее за руку. Старшие мальчики с бледными лицами и мокрыми от слез глазами молча стояли по стенам.

Добравшись до дома, я открыла дверь и бросилась вверх по лестнице. Питер сидел в кресле-качалке и кормил Исаака из бутылочки. Руби смотрела телевизор.

— Джулиет! Где тебя носит? Уже почти четыре часа! Я тут чуть с ума не сошел! — вскричал Питер.

Я кинулась к нему, уселась на пол и положила голову ему на колени, рядом с теплым Исааком. Ребенок оторвался от соски, зажал в кулачке прядь моих волос и запихнул ее в рот. И тут я разрыдалась.

Питер погладил меня по голове.

— Что случилось, дорогая? Что с тобой?

Икнув, я выпрямилась и бросила взгляд на Руби. Та настолько увлеклась танцующим на экране фиолетовым динозавром, что даже не заметила моих слез.

— Фрэйдл мертва, — прошептала я.

Похоже, Питер не удивился.

— Этого я и боялся, — пробормотал он. — Что с ней случилось?

— Не знаю, Питер. Ее тело нашла я, — снова прошептала я.

Он посмотрел на меня, широко открыв глаза и рот от удивления.

Я начала рассказывать, как нашла тело бедной Фрэйдл в морозильнике.

— А что такое кухня-Песах? — прервал меня он.

— На Песах нельзя есть хлеб, только мацу.[48] Настоящие ортодоксы не станут даже готовить мацу в кухне, где хоть раз пекли дрожжевой хлеб. Поэтому для пасхальной еды есть отдельная кухня. Они никогда не приносят туда ничего некошерного, чтобы ее не осквернить.

— Ого, — выдохнул Питер.

Несколько минут мы оба молчали, размышляя о том, какому ужасному осквернению подверглась кошерная кухня Финкельштейнов.

Я продолжила рассказ:

— Когда я зашла в гараж, то услышала шум холодильника. Это показалось странным. Вряд ли в холодильнике могло что-то лежать: до Песах еще несколько месяцев. Тогда я подошла и открыла крышку… — тут я снова зарыдала.

— Эй! Чего ты плачешь? — закричала Руби, тут же оторвавшись от Барни.

Я быстро вытерла глаза.

— Ничего страшного, моя сладкая. Просто устала, — я повернулась к Питеру. — Чем ты поишь ребенка? — с подозрением спросила я.

— Молочной смесью.

— Что?

— Джулиет, тебя не было, а он тут сходил с ума. В холодильнике грудного молока тоже не оказалось. Вот я и нашел молочную смесь, которую нам дали в больнице в качестве рекламного образца. Кажется, Исааку даже понравилось.

Я пожала плечами — слишком вымоталась за сегодняшний день, чтобы спорить. Да и чего еще ожидать от Питера! Он не разделял моей убежденности в том, что нашего младенца ни в коем случае нельзя пичкать вредными молочными смесями. Да и я сама не совсем понимала, почему для меня это так принципиально. Я взяла Исаака у Питера и устроилась с ним на диване. Пока я доставала грудь, малыш отчаянно ерзал. Наконец удовлетворенно вздохнул и принялся сосать.

— Да, чуть не забыл, — сказал Питер. — Тебе звонила Барбара Роузен.

— Кто? — переспросила я. — Не знаю никаких Барбар Роузен.

— Она представилась матерью Джейка.

— Какого Джейка?

— Предположительно, Джейка Роузена.

— Не знаю я никаких Джейков и Барбар Роузен.

— Мама! — возмутилась Руби. — Джейк из моей группы!

— Да, точно. Это мама Джейка. И что она хотела?

— Она звонила напомнить тебе, что «Парни из Сиракуз» будут завтра днем.

А я уже и забыла, что мы туда собирались.

— Точно. Там играет ее старший сын. Она предложила сходить на спектакль с детьми.

— Я хочу пойти, мама! — завопила Руби.

— Хорошо, дорогая, — устало кивнула я.

Да, только мюзикла Роджерса и Харта в детской постановке мне сейчас и не хватает!

— Я все записал, — радостно сообщил Питер. — Она сказала, что зарезервирует места для вас с Руби.

— А ты не хочешь туда пойти вместо меня? — с надеждой спросила я.

— Это так необходимо?

— Нет. В общем, нет.

— Отлично, а то я скорее пошел бы сверлить зуб. Развлекайтесь.

В этот же день ко мне пришли из полиции. С женщиной-следователем, с которой я разговаривала в доме Фрэйдл, приехал пожилой мужчина в плохо сшитом синем костюме с характерным блеском полиэстера. Женщина представила своего напарника, Карла Хопкинса, и представилась сама — Сьюзен Блэк.

Питер увел детей поиграть во двор, а я сидела за столом с чашкой дымящегося чая из ромашки и во второй раз, более подробно, рассказывала полицейским все, что знала о смерти Фрэйдл.

— Как близко вы знали жертву? — спросила детектив Блэк.

— Я ее почти не знала. Она один день сидела с моим ребенком, а на следующий день уже не появилась. Я пошла ее искать и выяснила, что она пропала.

— И когда это было?

— Чуть больше недели назад.

— А почему вы сразу не обратились в полицию? — вмешался детектив Хопкинс.

Я повернулась к нему.

— От меня ничего не зависело. Я не имела права написать заявление в розыск. Это могли сделать только ее родители.

— Это не совсем так, мэм, — возразила детектив Блэк. — Да, без свидетельства со стороны члена семьи официальное заявление вы подать не могли. Тем не менее вы могли проинформировать нас о ее исчезновении.

Я кивнула и тихо проговорила:

— Могла, и, в общем-то, должна была так сделать.

После моего рассказа о том, как я искала Фрэйдл, детектив Блэк дала свою визитную карточку и попросила позвонить ей, если я вспомню что-то еще. Затем она откинулась на спинку кресла, пристально посмотрела на меня и сказала:

— Миссис Эпплбаум, раньше я работала с детективом Митчем Карсвэллом в полицейском департаменте округа Санта-Моника.

Я нервно сглотнула.

— Я знаю, что вы оказали ему некоторую помощь в расследовании убийства миссис Хетэвей.

Некоторую помощь? Ну, если то, что я в одиночку выследила убийцу миссис Хетэвей — директора элитного детского сада Лос-Анджелеса — можно назвать «помощью», то, наверное, да.

— Да, — кивнула я.

— Я знаю, что убийца миссис Хетэвей в вас стрелял.

Я подняла глаза на детектива Блэк. Ее лицо было совершенно бесстрастным.

— Да.

— Миссис Эпплбаум, у нас, в полицейском департаменте Лос-Анджелеса, очень серьезно относятся к работе.

Она сделала паузу, явно ожидая от меня какой-то реакции.

Я молча смотрела на нее. Детектив Хопкинс недобро косился. Наконец, она продолжила:

— Это мое расследование, миссис Эпплбаум. Я — главный следователь по этому делу. Я надеюсь, вы сообщите мне всю имеющуюся у вас информацию.

— Уже сообщила, — вставила я.

Она подняла руку, призывая меня к молчанию.

— И я надеюсь, вы больше ничего сами делать не будете. Никаких поездок в Нью-Йорк. Никаких разговоров со свидетелями. Ничего. Это понятно?

Я уже хотела возразить и объяснить, почему взялась расследовать исчезновение Фрэйдл, но передумала. Какой смысл убеждать двух следователей, что для выслеживания убийцы Фрэйдл им нужны услуги матери-домохозяйки, на досуге упражняющейся в раскрытии преступлений? Я почувствовала легкое раздражение. Почему эта женщина не могла просто сказать «спасибо» и заверить меня, что проведет тщательнейшее расследование? Зачем нужно делать мне предупреждение, словно хулигану-подростку, который топчет ее газон?

Кивнув, я поднялась с кресла.

— Если вам больше ничего не нужно, детектив, я бы хотела вернуться к своим детям.

— Вы меня поняли, миссис Эпплбаум? — переспросила детектив Блэк, тоже вставая.

— Конечно, детектив. Разрешите проводить вас и вашего напарника.

Я выставила их обоих за дверь и завернула в кабинет Питера, располагавшийся в задней части дома. Я высунулась из окна во двор и крикнула:

— Все чисто.

Пока моя семья топала наверх по ступенькам, я разглядывала кабинет Питера. На каждой полке стояли рядами игрушки — куклы-солдатики, по большей части коллекционные, и все в отличном состоянии. Да, Питера, заядлого коллекционера, скоро ожидала встреча с жестокой действительностью. Руби никогда не обращала особого внимания на игрушки Питера, но в ближайшем будущем интерес к папиному кабинету проснется у Исаака, и с майора Мэтта Мэйсона будет сорвана оригинальная упаковка 1969 года.

Глава двадцать четвертая

Я решила старательно проигнорировать предупреждение следователей и сделать пару звонков. Я пообещала Ари и Йосе, что, если мне что-то станет известно о Фрэйдл, я с ними свяжусь. В отношении Йоси у меня, конечно, были некоторые сомнения, но вот в невинности Ари я не сомневалась. Зато его дядюшки у меня доверия не вызывали.

Я застала Ари в иешиве и как можно более мягко постаралась рассказать ему о смерти невесты. Несколько минут парень ошарашенно молчал в трубку. Наконец он заговорил:

— Возможно, это послание.

— Простите? — не поняла я.

— Думаю, На Shem хочет сказать, что мне не стоит жениться.

— Ари, — возразила я, — не думаю, что смерть Фрэйдл — это послание Господа. Ее убил какой-то мерзавец. Да, еще. Скоро с тобой захочет пообщаться полиция.

Кажется, Ари не удивило то, что я заложила его копам. Наоборот, он заявил, что с радостью окажет посильную помощь полиции, и даже взял у меня телефон следователя, сказав, что позвонит ей немедленно. У меня сложилось впечатление, что у этого парня все получится. Даже в запутанной ситуации он отдавал себе отчет, что хорошо, а что плохо. Он не только мог, но и хотел отвечать за свои действия и поступки. Я не знала, какой путь он изберет, но чувствовала, что своей жизнью он сможет гордиться.

Йосе я не дозвонилась и вместо этого решила поговорить с Элом Хоки, рассказать ему последние новости. Его жена сообщила, что он сейчас на городской площадке для гольфа и дала мне его сотовый.

— Хоки! — прорычал он в трубку вместо «привет».

— Привет, Эл. Это Джулиет.

— Джулиет? Какого черта ты звонишь мне, когда я играю в гольф? Ты что, хочешь сбить мне удар?

Когда мне нужно поднять настроение, я всегда могу рассчитывать на бурную реакцию Эла.

Я рассказала ему о Фрэйдл и о том, как нашла ее тело.

— Хочешь, чтобы я сделал пару звонков и выяснил, что у них интересного?

— Было бы здорово, — обрадовалась я. — Мне кажется, сами копы не станут распространяться о деталях текущего расследования, — и я пересказала ему разговор с детективом Блэк.

— Я ее знаю. Любому мужику яйца открутит.

— Эл, — шикнула я.

Ну просто образец политкорректности.

— Да ладно тебе, не кипятись. Я имел в виду, что у вас с ней много общего. Я тебе перезвоню, — и он повесил трубку.

Эл связался со мной через час и предложил заехать ко мне после ужина и рассказать, что он там выяснил. Я удивилась. С чего вдруг он решил тащиться из Вестминстера, маленького городка по дороге в графство Оранж, как Эл окрестил свой дом, ко мне на Хэнкок-Парк? Тем не менее я была счастлива лицезреть его воочию. Мы давно не виделись.

Мой старый следователь и Питер неловко поздоровались. Не то чтобы они не любили друг друга. Просто они представляли два разных биологических вида. Эл не понимал моего непрактичного мужа с длинными волосами и в очках, придававших ему еще более чувственный вид, который зарабатывал себе на жизнь сценариями о каннибалах, человекоподобных андроидах и подростках-суккубах. Питер же был далек от этого мужчины средних лет со стрижкой ежиком и наколками морского десантника, в доме у которого валялись пиратские копии съемок Запрудера[49] и книги с названиями типа «Разоблачение трехстороннего комитета». Мужчины пожали друг другу руки и обменялись неловкими фразами о шансах «Доджерс» на победу в этом сезоне. Конечно, о чем еще могут говорить мужчины, как не о спорте?

Затем Эл повернулся ко мне и спросил:

— А где эти твои дети?

— Руби спит. По крайней мере, она в кровати. А Исаак в прыгунке «Джонни прыгай вверх».

— Джонни что вверх? — удивился Эл.

— Ну, знаешь, такая качающаяся штуковина. Ни разу не видел? Ее вешают в дверном проеме, сажают туда ребенка, и он прыгает вверх-вниз. В ней малыш несколько часов даже не шумит.

В качестве иллюстрации к этому объяснению Исаак подпрыгнул пару раз и засмеялся.

— Хитрая конструкция, — сказал Эл, обходя Исаака.

— Знаешь, — усмехнулась я, — если бы ты позволил наконец своим дочерям выйти замуж, у тебя могли бы быть внуки, и у них могла бы быть точно такая же хитрая конструкция.

О том, как Эл отшивал ухажеров своих трех дочерей, ходили легенды. Девушки еще жили с родителями, хотя им всем уже за двадцать.

— Да я и не против, если хотя бы одна из них приведет в дом нормального мужика, а не кусок дерьма, простите мой французский. Я даже не пожалею чековую книжку и закажу свадьбу с оркестром в ресторане. Нет, честно, Джулиет. Ты бы видела этих молокососов! Кольца в носу. Да что там, стыдно сказать, кольца в сосках!

Питер смущенно прикрыл левую бровь с пирсингом.

— Э… дорогая. Пойду поработаю, если не возражаешь, — поспешно сказал он.

— Иди, милый. Кстати, Питер, может, покажешь Элу свой гвоздь в пупке?

Эл аж побледнел, а Питер несчастно закатил глаза.

— У меня нет гвоздя в пупке. Очень смешно, Джулиет, — и он вышел из комнаты.

— Так есть или нет? — в ужасе переспросил Эл.

Я лишь загадочно улыбнулась.

И тут я вспомнила, зачем он приехал.

— Слушай, мы уже столько времени сидим здесь и шутим. Лучше расскажи, что ты узнал о Фрэйдл.

Эл плюхнулся на диванчик и закинул ноги на кофейный столик.

— Устраивайся поудобнее. Может, хочешь чего-нибудь выпить? Кофе, чай?

— Чай? — возмутился он. — Может, пива? Это как-то по-американски.

— Сейчас посмотрю. — Порывшись в холодильнике, я обнаружила бутылку «Сэма Адамса», оставшуюся с прошлогодней вечеринки. Я сняла пробку и принесла пиво Элу. — Сойдет?

Он сделал большой глоток, икнул и удовлетворенно выдал:

— Отлично.

— Ну, что выяснил?

Опустившись в кресло напротив, я глянула, как там Исаак. Малыш самозабвенно жевал один из ремешков, удерживавших его в воздухе.

— Я поговорил с Толстяком Ролли Роллинсом, детективом из департамента, к которому относится Хэнкок-Парк. Он мой старый приятель. Официальной версии пока нет, но медэксперт еще на месте установил, что у девочки сломана шея. И еще она ударилась головой.

— И что именно стало причиной смерти?

— Пока неясно, но Толстяк Ролли сказал, что она, видимо, упала с лестницы и ударилась головой о каменный пол.

— Упала с лестницы? А потом удачно приземлилась прямо в морозильник, который сам взял и включился?

— Возможно, ее кто-то толкнул.

— А не могли ее ударить по голове?

— Наверное, могли. Я только пересказываю тебе, что Толстяк Ролли слышал от офицеров, выезжавших на место преступления. Медэксперт сказал, похоже на падение.

— Ладно. А время смерти уже установили?

— Определить это на месте было невозможно. Тело ведь лежало в морозильнике.

— А Толстяк Фредди…

— Ролли, Толстяк Ролли.

— А Толстяк Ролли не сказал тебе, есть ли подозреваемые?

— Нет. Но, Джулиет, в таких случаях убийцу ищут среди членов семьи.

Это я знала. Большинство жертв погибает от рук своих близких, а в данном случае все обстоятельства смерти Фрэйдл напрямую указывали на ее семью. Ее тело нашли в доме. Ее родители не стали обращаться в полицию. Все это выглядело чертовски подозрительно.

Я рассказала Элу об Ари, его дядюшках и своей последней встрече с Йосей.

— И чего ты теперь хочешь? — поинтересовался Эл.

— Не знаю. Наверное, ничего.

— Понятно.

— Хотя нет. Я хочу, чтобы остальное выяснила полиция.

Эл фыркнул.

— Как знаешь, детектив. А мне уже пора, а то еще опоздаю.

— Пора? Куда?

— Ты думаешь, я проделал такой путь в этот вонючий город только для того, чтобы встретиться с тобой? — усмехнулся Эл. — Да ни в жизни. У меня здесь собрание.

— Какое еще собрание?

— Подразделения Армии Освобождения южного бассейна Лос-Анджелеса, — с гордостью произнес он.

— Народное ополчение! Совсем с ума сошел?

— Послушай, дорогая, последний раз, когда я заглядывал в Конституцию нашей великой страны, в ней все еще признавалось право граждан на формирование регулярного народного ополчения. А я, в свою очередь, просто пытаюсь сохранить эту хорошую традицию.

И почему этот милый, добрый парень с такими замечательными дедуктивными способностями настолько чокнутый?

— Только поклянись мне, Эл, что ты не убежденный расист, — испуганно выдохнула я.

Он обиженно посмотрел на меня.

— Джулиет, ты хоть раз видела мою жену?

Я призадумалась.

— Кажется, нет.

— Но ты хотя бы видела фотографии моих детей?

— Конечно. — Весь кабинет Эла увешан фотографиями его трех очаровательных черноволосых дочерей.

— Ты никогда не замечала, что мои дочки — мулатки?

— Что? Правда?

Нет, этого я не замечала.

— Моя жена афро-американка.

Я покраснела.

— Здорово. Прости, что назвала тебя расистом, Эл.

— Ничего страшного. Нам, борцам за свободу, всегда приходиться воевать с предрассудками окружающих. Если мы не верим, развесив уши, каждому слову федерального правительства, это еще не значит, что мы расисты. Как-нибудь я покажу тебе свое подразделение — там кого только нет. Черные, белые, азиаты, латиноамериканцы, сама увидишь.

Я уже собиралась съязвить по поводу того, что конкретно в данном подразделении экстремистов соблюдается закон о равных правах и отсутствует дискриминация, но потом решила сдаться. С Элом спорить бесполезно. Каждый раз, влезая в подобные разговоры, я клялась и божилась больше никогда не упоминать при нем город Розуэл,[50] Дэвида Кореша[51] или ООН.

Я поднялась и поцеловала Эла в щеку.

— Спасибо за информацию, Эл. Я тебе очень признательна.

Он смутился.

— Не за что, детка. Я тебе еще позвоню, — и, встав с дивана, он направился к выходу.

Глава двадцать пятая

Барбара Роузен, как и обещала, зарезервировала нам места на «Парней из Сиракуз». Руби и Джейк сидели рядышком, держась за руки, весело болтали и смеялись. Я устроила Исаака на коленях и, к ужасу Барбары, стала его кормить, надеясь, что он наконец-то заснет. Да, голая грудь, пусть даже прикрытая блузкой и детской простынкой, явно не вписывается в обстановку элитной частной школы Лос-Анджелеса. Но что я могла поделать? Лучше уж уложить ребенка спать, чем слушать его вопли на протяжении всего спектакля.

Пока Исаак сосал молоко, а Барбара старалась не показать, как ей за нас стыдно, я разглядывала пеструю аудиторию. Главным образом здесь сидели мамы, хотя пришли и несколько пап, сумевших сбежать с работы. Буквально все мужчины смотрели пьесу через объектив своих видеокамер. Каждый второй из присутствующих держал букет цветов, будто это премьера в опере, а не школьный спектакль. В зале стоял тяжелый и сильный запах роз.

Наконец огни погасли, и оркестр заиграл почти узнаваемую тему из увертюры пьесы. Я посмотрела на Исаака, который, к счастью, все-таки заснул, и откинулась обратно в кресло смотреть спектакль.

Все оказалось не так уж страшно. Декорации и костюмы выглядели почти профессионально, хотя и не обошлось без курьезов. Так, например, маленький мальчик, игравший герцога, случайно снял шляпу таким широким жестом, что в воздух поднялось огромное облако детского талька, которым ему посыпали волосы. Я с удивлением обнаружила, что даже начинаю подпевать песням. И тут, посреди первого акта, когда я отбивала ногой «Это не может быть любовью», в голове промелькнула интересная мысль. Пока я смотрела, как десятилетнего Дромио бьют по голове и Адриана со скобками на зубах ведет домой не того Антифола, мысль обрела очертания. А к тому моменту, когда Дромио, очаровательно шепелявя, вскричал «Шекспир!», я уже знала, кто убил Фрэйдл.

Я высидела еще двадцать минут бурных оваций, когда весь зал стоял и аплодировал, затем мое терпение кончилось. Я быстро прошептала «До свиданья» Барбаре и Джейку и, с Исааком на руках, потащила к машине упирающуюся Руби.

— Я не хочу уходить! — вопила моя дочь, пока я застегивала ремни на ее автомобильном сиденье.

— Прости, дорогая, — отрезала я, — но спектакль закончился, а у мамы важное дело.

Я на полной скорости помчалась по бульвару Санта-Моника и, проскакивая везде на желтый свет, позвонила на сотовый Питеру. Ответила его голосовая почта. Чертыхаясь, я набрала номер его ассистентки. Снова голосовая почта. Да, придется ехать с детьми. Я добралась до Мелроуз-авеню и вырулила к ресторану «У Номи». Припарковавшись на последнее свободное место, я вытащила детей из машины и влетела с ними в почти пустой ресторан. Анат сидела за столиком и читала газету на иврите.

— Привет! Что-то случилось? — удивленно спросила у меня она.

— Анат, у меня к вам один вопрос. Вы сказали, что, когда видели Фрэйдл в последний раз, она выглядела странно. Что вы имели в виду?

Она пожала плечами и подняла одну бровь.

— Я не могу этого объяснить. Она просто была какой-то не такой.

Я нагнулась и пристально посмотрела ей в глаза.

— А могла ли это быть другая девушка, не Фрэйдл, а кто-то, похожий на нее?

Анат озадаченно уставилась на меня.

— Вряд ли. Это была она. Те же волосы, та же одежда. Просто она выглядела… не знаю, немного другой…

— Не такой красивой?

— Точно!

— А это могла быть другая девушка, похожая на Фрэйдл, но не настолько красивая?

Анат с сомнением посмотрела на меня.

— В общем-то, да, — наконец неуверенно произнесла она.

Я поблагодарила ее, сгребла Исаака и Руби в охапку и, выскочив из ресторана, понеслась к машине. В сотый раз пристегнув детей к автокреслам, я поехала обратно к бульвару Санта-Моника. По дороге я еще раз подумала об Анат. То, что тело Фрэйдл нашли в доме Финкельштейнов, исключало бывшую девушку Йоси из списка подозреваемых. Вряд ли хасидская девочка стала бы приглашать Анат к себе домой. И потом, я уже знала, кто убил Фрэйдл. Теперь оставалось только выяснить, за что.

Я заехала на стоянку «Бэби Гэп» и выпрыгнула из машины. Запихнув Исаака в коляску и убедив Руби отложить истерику на потом (пообещав ей мороженое), я, даже не потрудившись сделать вид, что иду в магазин, направилась прямиком к дому Йоси, прошла через двор и постучала в его дверь. Через пару минут дверь приоткрылась. Увидев меня, Йося скривился и попытался захлопнуть ее.

— Йося! — крикнула я. — Нам нужно поговорить! Пожалуйста. Я знаю, что случилось с Фрэйдл.

Конечно, я пока еще ничего не знала, только подозревала. Но единственный способ заставить Йосю выложить всю правду — это притвориться, что я и так все знаю.

Он медленно открыл дверь. Его небритое лицо выглядело бледным и болезненным. Я махнула рукой в сторону Исаака, который сидел в коляске и деловито грыз кулачок, и Руби, которая бросала в фонтан палки и камушки.

— Со мною дети, — объяснила я. — Давайте посидим здесь, чтобы мне видеть их.

Он смерил меня пристальным взглядом, вышел из квартиры и уселся в один из шезлонгов у двери. Я взгромоздилась на другой и еще раз удостоверилась, что Руби достаточно далеко и не слышит наш разговор.

Я помолчала пару минут и тихо сказала:

— Вы спали с сестрой Фрэйдл, Сарой.

Он не стал этого отрицать. Казалось, даже не удивился. Он просто хрипло прошептал:

— Она рассказала об этом полиции?

— Не знаю, — ответила я.

Он посмотрел на меня.

— Я не убивал Фрэйдл. Я любил ее. Я до сих пор ее люблю.

Я кивнула.

— Йося, расскажите мне, что произошло.

— Это случилось после того, как Фрэйдл сказала мне об Ари Хирше. Однажды она пришла ко мне, и мы были вместе. Все как обычно. А потом она поцеловала меня и сказала: «Прощай». Фрэйдл сказала, что должна выйти замуж за Ари, что ее отец настаивает и что этот брак важен для всей семьи. Что ее отцу нужен этот союз с Хиршами. Она сказала, что любит меня, но в первую очередь она в долгу перед своей семьей.

На глазах у него выступили слезы.

— Продолжайте, — тихо сказала я.

— Я умолял ее не бросать меня. Говорил, что стану заботиться о ее семье. Даже пообещал chozer b'tshuva, стать хасидом. Но Фрэйдл не слушала. Она сказала, что все уже решено — она выбрала его. А затем ушла. Просто встала и ушла. Несколько дней я пытался с ней поговорить. Я разыскивал ее в магазине, в поисках бродил по улицам. Но Фрэйдл нигде не было. Как будто она исчезла. Наконец однажды я увидел ее сестру, Сару. Она шла из школы. Я остановил ее и попросил передать пару слов Фрэйдл. Оказалось, она была о нас в курсе. Сказала, что знает, что мы встречались с ее сестрой, потому что следила за ней до моего дома. Она пообещала помочь и поговорить с Фрэйдл. Мы договорились, что она пойдет встретиться с Фрэйдл, а потом зайдет ко мне. Сара пришла тем же вечером, еще засветло. Она присела на мою кровать и сказала, что Фрэйдл больше меня не любит и собирается уезжать в Нью-Йорк. Что она хочет быть с Ари Хиршем. Сара сказала, что Фрэйдл заявила ей, что устала от меня и рада, что теперь у нее есть повод со мной расстаться.

Я в полной растерянности сидел рядом с Сарой, и вдруг она наклонилась ко мне и коснулась губами моей щеки. Она стала целовать меня, а потом сняла с себя одежду… и… и…

— Вы с ней переспали, — закончила я.

Он кивнул.

— Она так похожа на сестру, — прошептал он. — Я закрыл глаза, и мне показалось, что я снова с Фрэйдл, — он замолчал. — Да, я знаю. Это ужасно. Я знаю, мне нет прощения, но вы должны меня понять — Фрэйдл меня бросила, а она была мне так нужна.

Но и я не могла дать ему прощения, которого он так жаждал.

— Вы еще виделись с Сарой?

— Нет, то есть я видел ее, но мы… мы больше не были вместе.

— И что было дальше?

— Сара ушла, и я заснул. Проснулся на следующий день оттого, что кто-то колотил в мою дверь. Это была Фрэйдл. Она зашла ко мне, улыбаясь. Она выглядела такой счастливой! И тут она заметила свитер Сары. Сара случайно оставила его на стуле. Фрэйдл замолчала, взяла свитер и удивленно спросила меня, откуда он здесь. Я солгал ей. Сказал, что это ее свитер, что она забыла его у меня, но она только покачала головой. А потом посмотрела на кровать.

— На кровать? — удивилась я.

— Я проснулся и сразу пошел открывать дверь. Кровать была разобрана, и… она увидела… кровь.

— Сара была девственницей.

Он кивнул.

— И что сделала Фрэйдл?

— Забрала свитер и вышла, хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась с потолка.

— Вы догнали ее?

— Нет, — он покачал головой. — Я не знал, что ей сказать. Мне было так стыдно.

— И что вы сделали?

— Сначала ничего. Просто сидел дома. А потом я пошел в агентство и купил те два билета на самолет. Я решил доказать Фрэйдл, что люблю и хочу только ее. Я хотел убедить ее, что был с ее сестрой только потому, что мне не хватало ее. Я думал, что эти билеты будут лучшим доказательством моей любви и что она поедет со мной. Что мы уедем в Израиль и поженимся.

— Вы еще видели Сару?

— Сара пришла ко мне на следующий день. Утром я ходил искать Фрэйдл. Вы меня видели тогда возле своего дома. Фрэйдл все еще злилась на меня. Она сказала, что никуда со мной не поедет и чтобы я оставил ее в покое. Я вернулся домой. Просто лежал на кровати и пытался придумать, что делать. Потом появилась Сара. Она стала стучать в дверь, но я велел ей уходить. Тогда она просто вломилась в комнату. Бросилась ко мне и попыталась поцеловать, но я ее оттолкнул. А потом я вспылил, и вся накопившаяся злость вырвалась наружу. — Казалось, Йосе было за это стыдно. — Я говорил Саре ужасные вещи. Сказал, чтобы она убиралась, что она мне отвратительна. Сказал, что она шлюха.

— И что она сделала? Что-то ответила?

— Ничего. Просто разрыдалась и убежала, и больше я ее не видел.

— А Фрэйдл вы после этого видели?

— Нет. Но, думаю, она бы все-таки решила уехать со мной. Наверное, она захотела вернуться. Поэтому ее и убили, — с болью воскликнул он.

На его крик обернулась Руби.

— Все в порядке, дорогая, — заверила я. — Мама просто разговаривает. Ничего страшного.

Руби снова принялась за игру, и я посмотрела на Йосю.

— Йося, как вы думаете, что случилось с Фрэйдл? И кто ее убил?

Он не ответил, лишь закрыл лицо руками.

— Я хочу, чтобы вы поехали со мной к родителям Фрэйдл, — сказала я.

Не меняя позы, он покачал головой.

— Я хочу, чтобы вы поехали со мной и помогли разоблачить Сару и ее семью. Ведь Фрэйдл погибла именно из-за ваших отношений с Сарой.

Йося посмотрел на меня и, к моему удивлению, согласился.

Я доверяла ему не настолько, чтобы посадить в свою машину. К тому же я не хотела брать с собой детей. Одно дело — таскаться с ними по свидетелям. И совсем другое — подвергать их прямой опасности. Я договорилась с Йосей встретиться через час у дома Финкельштейнов, быстро увела детей со двора и усадила в машину, которую, к счастью, никуда пока не отбуксировали. Мчась на всех парах по Мелроуз-авеню, я позвонила Питеру. Естественно, он не ответил. К счастью, я дозвонилась до его ассистентки и узнала, что Питер только едет обратно на студию с какой-то встречи. Когда я сказала, что это очень срочно, она пообещала передать ему, что я приеду, и сообщить охране на входе, чтобы меня пропустили.

Наконец мы с детьми добрались до студии, и теперь ехали к павильону № 6, где снимали сериал Питера. Я припарковалась прямо на надписи «Парковка запрещена» и в очередной раз выгрузила детей. Мы внаглую прошли через вход «Только для персонала» и вышли на съемочную площадку, сильно напоминавшую пещеру.

В дальнем конце павильона располагалась точная копия кухни в стиле 70-х. Руби посмотрела на сцену и издала громкий, пронзительный вопль. Вся шумная толпа замерла. На голубом, выложенном виниловой плиткой полу, посреди лужи крови лежал на удивление реалистичный труп, во лбу которого изящно торчал топор.

Я закрыла Руби глаза и прижала ее к животу.

— Это муляж, Руби. Он ненастоящий. Это все равно что картинка, — я постаралась сказать это как можно более бодрым и веселым тоном, но это оказалось несколько затруднительно. Человек шестьдесят застыли на месте и уставились на меня. Все взгляды обратились на мою вопящую дочь и коляску с теперь уже орущим младенцем.

— Простите, — обратилась я к залу. — Я ищу Питера Уайета.

— Джулиет! Как я рада тебя видеть!

Я обернулась на голос и увидела идеально накрашенное лицо нашей всегда великолепной Мифической Минди Макс.

— Питера пока нет, Джулиет, — обрадовала меня Минди. — Он еще не вернулся из Бэрбанка со встречи с ребятами, занимающимися спецэффектами. Он пока в пути, но приедет с минуты на минуту. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Я заколебалась, но взгляд на часы определил мой выбор.

— Послушай, Минди, прости, что мы тут такое устроили. Простите нас! — крикнула я в зал и снова развернулась к коллеге мужа. — Мне нужно кое-куда заехать. Это очень срочно. Здесь случайно нет Анжелики? Можно ей оставить детей?

Минди помолчала, обдумывая мою просьбу. Звукорежиссеры, декораторы и операторы, которых я так неудачно побеспокоила, снова возвращались к работе.

— А почему бы тебе не оставить детей со мной? Я присмотрю за ними, пока не доедет Питер, — предложила она.

— Нет, не стоит. Я подожду.

Я поискала взглядом тихое местечко, где можно было усесться с детьми.

— Нет, серьезно, Джулиет. Я не против.

— Ну что ты, Минди. Спасибо, но лучше я дождусь Питера, — враждебно сказала я, слишком занятая своими мыслями, чтобы скрывать чувства. Честно признаться, я на самом деле относилась враждебно к этой безупречно одетой женщине, которая проводила с моим мужем времени больше, чем я.

Минди пожала плечами и пошла обратно, но, пройдя пару шагов, снова развернулась ко мне.

— Нужно поговорить, — заявила она.

Сердце ушло в пятки. Неужели пришло время расставить все по своим местам? Неужели сейчас она скажет, что они с Питером любят друг друга? Минди взяла меня за руку и повела в пустой угол павильона. Я катила перед собой коляску.

— Послушай, Минди. Сейчас не время. Со мной дети. Мы не можем говорить об этом при них.

— Почему же, можем.

— Прости, но пока их мать — я.

— Господи, я знаю. Слушай, Джулиет, я не такая идиотка, чтобы не понимать, что происходит.

— Ах, значит, ты все понимаешь?

— Да. Но у нас с Питером ничего нет. Мы просто работаем вместе, вот и все.

— Прости, но мне почему-то кажется, что вы работаете слишком тесно. Мне самой со многими приходилось работать, но мы никогда не были с ними так… как бы это сказать? Близки.

— Но ты ведь никогда не снимала сериалы. Это совершенно другой уровень напряжения и затрат времени. Нам с Питером просто приходится проводить вместе по пятнадцать часов в день.

— Что-то не похоже, чтобы кто-то из вас был против.

— Просто мы нравимся друг другу. Мы с ним друзья. Ты что, не понимаешь, как Питеру тебя не хватает?

— Послушай, Минди. Я не знаю, чего ты добиваешься, но сейчас у меня на это нет времени. Меня ждет одно очень важное дело. Но сначала нужно куда-то пристроить детей. Поэтому я хочу найти Питера и убраться отсюда к чертовой матери.

— Я же сказала, оставь их со мной.

— Нет.

— Джулиет, я лесбиянка.

— Что?

— Я лесбиянка. Видишь вон ту женщину? — Она указала на высокую женщину спортивного телосложения с коротко стриженными светлыми волосами, склонившуюся над телекамерой. — Это моя девушка. У меня ничего нет с твоим мужем. Я встречаюсь с ней.

У меня отвисла челюсть. Я не знала, что и сказать.

— Господи. Ну я и дура. Прости меня, Минди. Я теперь даже не знаю, как мне перед тобой извиняться.

— Ты не дура, а молодая мать и жена потрясающего сексуального мужчины, который в последнее время слишком редко бывает дома. С тобой все в порядке. Ты просто ошиблась.

— Точно. И почему мой ненормальный муж ничего мне не объяснил?

— Не знаю. Может, решил, что это слишком личное. А может, просто даже не подумал, что ты можешь его ревновать. Думаю, он любит тебя так сильно, что ему и в голову не приходит, что ты можешь подозревать его в измене.

Внезапно я вспомнила, где уже должна находиться.

— Минди, так ты присмотришь за детьми, пока Питер не вернется?

— Конечно. С удовольствием, — улыбнулась она.

— Замечательно. — Я подошла к Руби и присела рядом на корточки. — Ну что, малышка, все в порядке?

— Угу, — заявила она. — Меня просто удивил этот мертвый дядя. Все хорошо. Это ведь понарошку. Как в комиксах.

— Точно. Это все ненастоящее. Послушай, Руби. Маме нужно сейчас уехать, а ты побудешь здесь с Минди. Тебе понравится!

Руби недоверчиво посмотрела на меня. Но тут Минди наклонилась и сказала:

— Хочешь, зайдем в гримерную, и тебя накрасят?

Руби кивнула.

— Вот и чудесно, моя золотая. Отличная мысль. А скоро приедет папа. — Я передала Минди сумку с подгузниками Исаака. — Спасибо, Минди. Это так мило с твоей стороны. И передай Питеру, что как только я освобожусь, сразу поеду домой. И еще раз прости меня.

Она улыбнулась, помахала мне рукой и пошла куда-то с Руби и коляской. Я проводила их взглядом, выскочила из павильона и села в машину. Уже заворачивая на Мелроуз-авеню, я стала искать в сумочке визитку детектива Блэк. Откопав ее, я набрала указанный номер. Голосовая почта. Что же еще. Подъезжая к дому Финкельштейнов, я оставила ей сообщение и номер своего сотового.

Йося приехал раньше, и уже ждал меня на углу. Сунув руки в карманы, он нервно переминался с ноги на ногу. Я припарковала машину на площадке для разгрузки грузовиков, и мы с Йосей направились к дому Финкельштейнов. Два маленьких мальчика играли на своем законном месте, на крыльце, а Нетти в темном платье и тряпичных тапочках сидела на ступеньках и наблюдала за ними. Лицо бледное и заплаканное. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Тут Нетти заметила Йосю, и улыбка исчезла. Я поднялась еще на несколько ступенек, и мальчишки убежали в дом.

— Нетти, это Йося, парень Фрэйдл, — прямо сказала я.

Нетти побледнела и пробормотала что-то на идиш.

Йося, который поднимался за мной, отрицательно замотал головой и ответил что-то на том же языке.

— Ты говоришь на идиш? — удивилась я.

— Меня научила бабушка, — объяснил он.

— И что тебе сказала Нетти?

— Она сказала, что я убил Фрэйдл, но я объяснил ей, что это неправда. Что я любил Фрэйдл и хотел на ней жениться. И ни за что не стал бы убивать.

Нетти повернулась ко мне.

— Что тебе нужно? Зачем ты привела его сюда?

— Нетти, нам нужно поговорить с родителями Фрэйдл. Мы хотим во всем разобраться.

Она покачала головой.

— Нетти. Пожалуйста, — мягко сказала я.

Нетти молча посмотрела на меня и пожала плечами.

— Девочка мертва, — сказала она. — Что теперь имеет значение?

— Найти убийцу.

— Возможно. Но правда может оказаться слишком жестокой.

— Может, но вам не кажется, что наш долг перед Фрэйдл — найти, кто это сделал?

Нетти еще раз пожала плечами и, кряхтя, поднялась со ступенек.

— Пойдем, — бросила она, заходя в дом.

Глава двадцать шестая

В доме родителей Фрэйдл толпились люди. Мужчины небольшими кучками стояли в гостиной. Большинство держали тарелки с едой. На столе у входа горела высокая свеча. Дверь на кухню была открыта, и там на своих привычных местах сидели женщины. Как только мы с Йосей вошли, приглушенный шепот разговоров тут же стих.

У входа в гостиную, в том месте, где над каминной полкой должно быть зеркало, висел большой черный кусок ткани. По еврейским традициям в течение семи дней траура все зеркала в доме закрывают. Из гостиной вынесли всю мебель, отец и старшие братья Фрэйдл сидели на стульях у стены. Их рубашки и жилеты были разорваны в знак скорби.

Я вошла в гостиную, и отец Фрэйдл замахал мне рукой. Я подошла к нему и молча встала, ожидая, что он скажет. Он плакал, не скрывая слез, как и братья Фрэйдл.

— Спасибо, что пришли, — проронил он.

— Я очень соболезную вашей утрате, ребе Финкельштейн.

— Сестра рассказала мне, что я вас недооценивал. Вы ведь от чистого сердца пытались разобраться, что случилось с моей дочерью, — по его красным щекам вновь хлынули слезы.

Я не знала, что ответить.

— Я просто хотела помочь, ребе. Я плохо знала вашу дочь, но она была замечательной девушкой.

В этот момент с кухни пришла Сима, тоже вся в слезах. За руку она держала Сару. С изменившимся от ужаса лицом Сара опустилась на низкий стул. Взгляд ее был прикован к Йосе, который, опустив голову, стоял за моей спиной.

— Ребе, мне нужно поговорить с вами и вашей женой. Наедине.

Раввин посмотрел на меня, будто собираясь сказать «нет», но затем махнул рукой в сторону гостей и что-то сказал им на идиш. Через несколько минут в доме остались только семья Фрэйдл, Йося и я.

Пока мужчины с женами, матерями и дочерьми выходили из дома, лицо Сары становилось все бледнее и бледнее. Она молчала, и слышалось только ее частое дыхание.

— Ребе Финкельштейн, миссис Финкельштейн, это Йося Зингер. Друг Фрэйдл. И Сары, — начала я.

Ребе в замешательстве посмотрел на меня.

— О чем вы говорите? Какой еще друг? — он повернулся к Йосе. — Кто ты? Откуда ты знаешь мою дочь?

Йося вышел вперед и сказал тверже, чем я ожидала:

— Я был парнем Фрэйдл, ребе. И хотел на ней жениться.

— Парнем? Как это, парнем? — возмутилась Сима. — Что вы хотите сказать? Моя дочь была помолвлена с Ари Хиршем. У нее не было никакого парня. — Сима посмотрела на перекошенное лицо Сары. — Сарочка, о чем говорит этот мужчина? Ты его знаешь? Фрэйдл была с ним знакома? Что здесь происходит?

Сара поднялась со стула и дрожащим голосом заговорила:

— Я не виновата. Фрэйдл ходила к нему, ходила в его дом. Она сказала мне, что встречается с ним. Она гордилась этим!

— Что ты мелешь! — взревел отец и повернулся ко мне. — Это так?

Я кивнула.

— И он ее убил? Ты убил мою дочь? — от его вопля задрожал весь дом.

— Нет! Я ее не убивал! — возмутился Йося. — Я любил ее. Я хотел жениться на ней.

— Но она этого не хотела! — взвыла Сара. — Она сказала, что выйдет замуж за Ари. Что Aba и Emma[52] хотят, чтобы она вышла за него. Поэтому я пошла к тебе! Она тебя больше не хотела, и я могла тебя получить!

Родители Сары в шоке молчали, а ее братьев словно вдавило в стулья.

— Папа, я не хотела. Просто она сказала, что выходит за Ари. Значит, я могла забрать Йосю.

— Но она передумала, — тихо возразила я.

Сара кивнула.

— Я не виновата. Я не собиралась говорить ей до свадьбы, что теперь Йося — мой. Но она передумала. Решила, что любит Йосю и не пойдет замуж за Ари. Поэтому она вернулась к Йосе. Но там она нашла мой свитер и догадалась про нас. Она так разозлилась. Она не понимала, что я не виновата. Что я так поступила, потому что она согласилась выйти замуж за Ари Хирша. Я пошла к Йосе, потому что он был ей больше не нужен. Пришла моя очередь. Она должна была стать женой Ари Хирша, значит, я могла забрать Йосю.

— Сара, — перебила ее я, — так что случилось?

— Я не виновата, — повторила девушка, — Она узнала все про нас с Йосей. И больше он меня не захотел. Я так разозлилась. Я ударила ее, совсем несильно. Но она поскользнулась. Она поскользнулась и скатилась по лестнице. Там было… — Сара замолчала и взмахнула руками, словно отталкивая что-то от себя. — Там было так грязно. У нее были мокрые волосы. Все в крови. И шея странно согнулась.

— И ты положила ее в морозильник? — закончила я.

— Да.

— Зачем?

— Нужно было ее убрать. Там было так грязно, — голос Сары звучал ровно и отстраненно. — А туда она как раз поместилась. Я положила Фрэйдл и включила морозильник. Чтобы она не испортилась.

В это мгновение родители, молча смотревшие на нее, разразились бурными рыданиями. Нетти стояла у стены, прикрыв рот рукой и широко раскрыв глаза от ужаса. Йося сполз на пол и, уронив голову на колени, тоже плакал.

Я вспомнила разбитое блюдце, которое Сара спрятала в карман. Тогда показалось, что Сара просто боится родителей. Я подумала, что Сима или ребе так запугали ее, что за любой проступок она ожидала наказания. Но теперь стало ясно, что у этой девочки какая-то патология, и она, как некоторые социопаты, которых я в свое время представляла в суде, просто не может адекватно реагировать на происходящее. Она спрятала разбившееся блюдце. Она спрятала разбившуюся сестру.

— Нет! — внезапно крикнул отец Фрэйдл, отчаянно тряся головой. — Этого не может быть. Это сделал кто-то другой. Ты! — он ткнул пальцем в Йосю. — Ты это сделал! Не моя дочь. Нет.

Йося молча покачал головой, по его щекам текли слезы.

— Ребе, — вмешалась я, — это установит полиция. Они найдут доказательства. Отпечатки пальцев Сары или что-то еще. Так что ищите адвоката и идите в полицию. Она несовершеннолетняя и к тому же явно с психическими отклонениями. Думаю, ваш адвокат что-нибудь придумает.

— Нет! — снова закричал он.

— Ребе, полиция не поверит, что это сделал кто-то посторонний.

— Тогда я скажу, что убил я! Я! — он уже не кричал, но говорил все равно громко.

— Нет, Барух, — прошептала Сима сквозь слезы. И добавила, уже тверже. — Ты этого не сделаешь. Ты не возьмешь вину на себя. Мы поступим так, как говорит миссис Эпплбаум. Мы найдем адвоката, который поможет Сарочке.

— Но… — попытался возразить он.

— Нет.

Глава двадцать седьмая

Я оставила семью Фрэйдл с адвокатом, тоже хасидом, который приехал, как только ему позвонил ребе. Больше я им не нужна.

Я тихо вышла из дома. Несколько минут стояла на крыльце, глядя на улицу, где собралась община Финкельштейнов. Несколько мужчин посмотрели на меня, и я опустила глаза. Кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулась и увидела Нетти. Она обняла меня за плечи и прошептала:

— Спасибо.

— Спасибо? За что?

За то, что я окончательно разрушила жизнь вашей семьи? Что хорошего я сделала? Я не спасла Фрэйдл — ее больше нет. И из-за меня ее родители теперь потеряли и вторую дочь.

— Нетти, вы правы. Правда — жестокая вещь. Простите меня за все, — прошептала я.

— А что такого ты сделала? Ничего плохого. Ты думаешь, будто в чем-то виновата? Не говори глупости, — она сжала мою руку.

— Если бы не я, вы, может, так и не узнали бы, что это сделала Сара.

— Джулиет, с тобой или без тебя, наша дорогая Фрэйдл, aleha-ha shalom, умерла. С тобой или без тебя, мы бы все равно нашли ее тело. И, наконец, с тобой или без тебя, вина Сары все равно бы всплыла. Единственное, что ты сделала, — это избавила нас от долгих месяцев неизвестности.

Я кивнула, смутившись своему эгоистичному порыву. И это я искала утешения у нее?

— Если что-то будет нужно, звоните, — сказала я.

Она погладила меня по руке. Мы обнялись. Затем я поцеловала ее в щеку и, спустившись по ступенькам, пошла через толпу, которая расступалась передо мной, словно Красное море перед Моисеем.

Подъехав к дому, я еще некоторое время сидела в машине и размышляла о Финкельштейнах. Им не придется нести тяжесть этой трагедии в одиночку. Через какое-то время двери кухни Симы откроются, и внутрь потекут женщины с кастрюлями с цимесом и густым супом из цыпленка и ячменя. Они сложат на столах горы бабок и бисквитных пирожных и станут пить, одну за другой, бесконечные кружки чая. Кухню наполнит тихий гул голосов, запах пудры, еды и тепло их тел. Их мужья, словно черное море темных сюртуков и шляп, хлынут в гостиную. Одни будут ходить взад-вперед, читая молитвы. Другие — стоять по углам и переговариваться тихими, глубокими голосами. А может, все они будут просто молчать, не зная, что говорить семье, которую постигло такое неизмеримое горе. Дом Финкельштейнов заполнится членами общины. Поддержка и сочувствие длиннобородых мужчин в черных одеждах и женщин в париках, аккуратно прикрывающих стриженые волосы, поможет Симе и Баруху пережить эти мучительные дни, недели и годы.

И тут я подумала о своей семье. О тех трех людях, которых я любила больше всего на свете. Я хотела быть рядом с ними, быть возле них. Они — моя община. Питер, Руби и Исаак — моя вселенная. Я вылезла из машины и стала подниматься по ступенькам в дом. Донесся радостный смех моей Руби. Я побежала, отчаянно желая поскорее их увидеть, вернуться в мой маленький мирок. Я влетела через заднюю дверь и увидела их. Они сидели за столом на кухне. Питер держал на коленях Исаака. Напротив устроилась Руби. Перед ней на столе возвышалась горка шоколада и печенья, а под носом белели молочные усы.

— Мама! — закричала она.

Я наклонилась и поцеловала ее перепачканное молоком и шоколадом личико.

— Привет, моя сладкая.

Питер дотянулся до меня свободной рукой и сгреб за талию. Он прижал меня к себе, а я прислонилась к его сильному, теплому плечу.

— Давай, рассказывай, — шепнул он.

Примечания

1

Биафра — республика на юго-востоке Нигерии (1967–1970). В ходе гражданской войны в Биафре умерло от голода более миллиона человек.

(обратно)

2

«Красотка» (1990) — знаменитая американская мелодрама кинорежиссера Гари Маршалла.

(обратно)

3

«Пожиратели плоти» — название ряда американских и итальянских фильмов ужасов про зомби, в том числе двух фильмов итальянского режиссера Лучио Фулчи.

(обратно)

4

Возможно, имеется в виду Дэвид Клайнфельд — еврей-адвокат из фильма Брайана Де Пальма «Путь Карлито» (1993, США), которого сыграл Шон Пенн.

(обратно)

5

Герой мультфильма.

(обратно)

6

Крайне ортодоксальные христиане, учение которых предписывает им строго определенный стиль одежды и запрещает пользоваться современной техникой, такой, как, например, автомобиль или телефон.

(обратно)

7

Вуди Аллен (р. 1935) — известный американский актер и режиссер.

(обратно)

8

Иудейский религиозный праздник в память о чуде, произошедшем при победе Маккавеев над греками и восстановлении богослужения в Храме.

(обратно)

9

«Семейка Джетсонов» (1962) — американский мультипликационный сериал о жизни и приключениях семьи будущего.

(обратно)

10

Женщина, хозяйка (идиш).

(обратно)

11

Мир ее праху (идиш).

(обратно)

12

Мир его праху (идиш).

(обратно)

13

Ласковое обращение к женщине, ребенку (идиш).

(обратно)

14

Суббота, иудейский праздник окончания недели.

(обратно)

15

Горестное восклицание (идиш).

(обратно)

16

Главный герой фильма американского режиссера Дэвида Линча «Человек-Ластик» (1977).

(обратно)

17

Известный радиоведущий еженедельного утреннего выпуска новостей.

(обратно)

18

Ведущая известного в США кулинарного телешоу, автор ряда книг по кулинарии и домашнему хозяйству.

(обратно)

19

Отец (идиш).

(обратно)

20

Обряд вступления в совершеннолетие в иудаизме.

(обратно)

21

Не дай бог (идиш).

(обратно)

22

Ужас (идиш).

(обратно)

23

Известный мюзикл, поставленный по пьесе Вильяма Шекспира «Комедия ошибок».

(обратно)

24

В греческой мифологии — девушка, которая вместе с братом убила свою мать, чтобы отомстить ей за смерть отца.

(обратно)

25

Густав Стикли (1858–1942) — первый известный мастер-производитель американской мебели.

(обратно)

26

Салли Манн (р. 1951) — известная американская женщина-фотограф.

(обратно)

27

Шон Кэссиди (р. 1958) — звезда американской эстрады 1970-х.

(обратно)

28

«Мелроуз-Плейс» (1992–1999) — популярный американский сериал о голливудских яппи.

(обратно)

29

Бейсбольная команда Лос-Анджелеса.

(обратно)

30

Главный герой детского американского мультфильма «Невероятные приключения динозаврика Барни».

(обратно)

31

Девочка, девушка (идиш).

(обратно)

32

Лекарство, повышающее возможность зачатия.

(обратно)

33

Вуди Гатри (1912–1967) — американский фолк-певец, особенно популярный в 1960-е гг.

(обратно)

34

Питер Дж. Макговерн — первый президент совета Малых Лиг (ассоциации американских бейсбольных команд) в 1950-е гг.

(обратно)

35

Тяжелый рок, проклятье (идиш).

(обратно)

36

Корабль, на котором первые английские протестанты приплыли в Америку.

(обратно)

37

Пренебрежительное обозначение женщины неиудейки (идиш).

(обратно)

38

Традиционный еврейский танец.

(обратно)

39

Шалаш на свежем воздухе, в котором иудеям заповедано жить во время Суккот, праздника Кущей.

(обратно)

40

Книжники (идиш).

(обратно)

41

Лига Ля Леш — всемирная организация, занимающаяся помощью кормящим матерям и пропагандирующая грудное кормление.

(обратно)

42

Два юных брата-натуралиста, главные герои американской детской научно-популярной передачи о природе «Существа Краттов».

(обратно)

43

Главная злодейка мультфильма «101 далматинец».

(обратно)

44

Ветхий Завет.

(обратно)

45

Педик, гомик (иврит).

(обратно)

46

Боже мой (нем.).

(обратно)

47

Иудейский праздник Исхода из Египта.

(обратно)

48

Традиционный еврейский пресный хлеб.

(обратно)

49

Абрахам Запрудер — знаменитый американский кинооператор-любитель, 23 ноября 1963 г. заснявший убийство Кеннеди.

(обратно)

50

Розуэл — американский городок, возле которого, как сообщали в прессе, упал инопланетный корабль, оказавшийся затем вместе с экипажем на секретной военной базе.

(обратно)

51

Дэвид Кореш — глава религиозной секты «Ветвь Давидова». Был застрелен при штурме его имения «Ранчо Апокалипсис» в 1993 г. Во время штурма сектанты подожгли здание и устроили массовое самосожжение.

(обратно)

52

Мать (идиш).

(обратно)

Оглавление

От автора

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg