«Слишком близко»

Слишком близко (fb2) - Слишком близко [litres] (пер. Лариса Плостак) 1330K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аманда Рейнольдс

Аманда Рейнольдс Слишком близко

© Amanda Reynolds, 2017

Школа перевода В. Баканова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Двадцать один день после падения

Я инстинктивно отворачиваюсь от мужа и сползаю к самому краю кровати – только бы оказаться подальше. Сознание словно парит в невесомости между сном и явью. Поежившись, крепче зажмуриваю глаза. Глубокая ночь окутывает холмы черным покрывалом. Ветер продирается сквозь кроны высоких деревьев у подъездной дорожки, дождь барабанит по черепице и стекает по каменным стенам. Наш дом, перестроенный из амбара, возвышается на холме одинокой глыбой. Я буквально вижу, как вода заливает огромные окна и затапливает сад, постепенно просачиваясь в почву.

Муж размеренно сопит рядом, дом наполнен ночными звуками: тиканьем часов на кухне, тихим жужжанием сушилки для белья. Я закутываюсь в одеяло и отдаюсь во власть подсознания, почти физически уходя от реальности. В памяти всплывают картины прошлого, неяркие и обрывочные. Чем настойчивее я вглядываюсь, тем бесцветней они становятся, как будто дразнят. И тут неожиданно возникает новый образ, непрошеный, но желанный. Как ни хочу я воскресить прошлое, в глубине души мне страшно узнать правду.

Он хватает меня и с силой припечатывает к стене, навалившись всем телом. Его глаза сверкают не то от страсти, не то от гнева. Я тянусь руками к его лицу, ищу его взгляд в надежде, что он одумается. Жарко сопя мне в ухо, он перехватывает мою руку, вонзает ногти в запястье, так что на коже проступают капли крови, и снова резко прижимает меня к стене. Точно помню, что я сопротивлялась – впившись ногтями, сжимала его руку, пока он не вскрикнул от боли.

Я открываю глаза. Теплые рассветные лучи рисуют затейливые узоры на потолке. Грудь мужа медленно поднимается и опускается в такт дыханию. Через мгновение он приоткрывает глаза и улыбается мне невинно и беззаботно, как будто прошлого года и не было.

Глава 1 Падение

Гладкие плиты холодят спину. Прожилки цемента, образующие орнамент на полу, шершавые, как пилочка для ногтей. Я могу пошевелить только левой рукой, но ощущаю себя невесомой.

– Джо, ты меня слышишь? – шепчет Роб, влажно дыша мне в ухо и царапая щеку щетиной. – Джо, ответь, ради бога! Как ты себя чувствуешь? Скажи что-нибудь!

Его голос, многократно усиленный эхом, рассеивает тьму и выталкивает меня в реальность. Я хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. В двери стучат, настойчиво требуя открыть, но Роб не реагирует, бесконечно допытываясь, что со мной. Я молчу, не в силах произнести ни слова. Наконец он открывает дверь, впуская в дом ледяной ветер. Я слышу женский голос – спокойный и размеренный – и проваливаюсь в блаженное забытье; меня словно окутывает прохладное одеяло, освобождая из стальных объятий боли.

Сознание возвращается, неотвратимо и настойчиво. Сначала сквозь сомкнутые ресницы проникает свет, следом приходят звуки и наконец изображение. Трудно сказать, как давно я тут лежу. Я пытаюсь вспомнить, что произошло, беспокойно шаря пальцами по каменным плитам, как будто ищу успокоения в их прохладе.

Я была на лестничной площадке, Роб гнался за мной по пятам…

– Нет!

– Не волнуйтесь, Джо. Вы снова потеряли сознание. Сейчас мы окажем вам помощь, – говорит женщина. От нее исходит резкий вяжущий запах, теплое дыхание щекочет лицо. – Пожалуйста, лежите спокойно.

Я дрожу всем телом на ледяном сквозняке, проникающем во все уголки огромного дома. Пятнадцать лет назад я еще надеялась, что мы сможем укротить стихии и обжить эту пустошь, но ветер оказался сильнее. Суровые вихри выдергивают тонкие побеги из нежной почвы, расшвыривают саженцы, срывают ворота с петель, выхватывают из рук двери машин, ломая ногти и оставляя синяки на голенях.

– Джо, ты помнишь, что случилось? – спрашивает Роб. – Ты упала. Оступилась и упала с лестницы. Я шел следом. Я пытался тебя спасти, Джо! Пытался спасти! – настойчиво повторяет он, как будто это воскресит мою память.

В палец впивается иголка, плечо обхватывает манжета тонометра, тело облепляют датчики. Я силюсь приподняться, но Роб велит лежать спокойно и, взяв меня под мышки, сажает к себе на костлявые колени. Я безвольно повисаю в его объятиях, таких тесных, что трудно дышать.

– Джо, можете ответить на несколько вопросов? – говорит спокойный голос.

– Она только очнулась! – кричит Роб, и я вздрагиваю от боли в висках. – Что за срочность?

– Роб, помолчите, дайте Джо ответить, – твердо говорит голос.

Я открываю глаза. В лицо бьет яркий свет, при виде уходящих вверх ступеней кружится голова.

– Он мне мешает, – говорю я. Горячие пальцы Роба гладят мне шею и сжимают плечи. – Попросите его отпустить меня! – Я вырываюсь и вскрикиваю от боли.

– Роб, отодвиньтесь, пожалуйста, и позвольте нам делать свою работу. – Женщина склоняется надо мной, и я стараюсь ответить на ее бесконечные вопросы: где болит, как я себя чувствую. – Джо, вы помните, что делали, прежде чем упали?

Я смотрю на дверь в комнату Фина.

– Переживала. Из-за Фина.

– Фина? – участливо переспрашивает она.

– Это наш сын, – подсказывает Роб, стискивая мою руку.

Запястье пронзает боль. Разжав пальцы, Роб просит прощения, повторяя снова и снова, что он не нарочно. Мне хочется одного – чтобы он убрался подальше.

– Роб, пожалуйста, не мешайте. – Женщина берет меня за второе запястье. – Джо, я сейчас дам вам обезболивающее.

– Уберите его от меня! Пусть он уйдет! – Голова словно наполняется кипятком, который вот-вот прожжет череп. Веки сами собой опускаются; голоса затихают где-то вдали.

Когда я открываю глаза, свет еще ярче прежнего. Меня встряхивает: машина «Скорой» спускается по холму. Провода от каких-то аппаратов, бесконечные вопросы… Роб снова рядом, и от него не спастись: я крепко пристегнута к кровати ремнями. Не знаю, почему он мне так неприятен, но от его прикосновений меня передергивает.

– Сколько лет вашей жене? – спрашивает незнакомка. Наконец удается разглядеть ее лицо – она моложе, чем я думала.

– Пятьдесят пять. – Судя по голосу, Роба душат слезы. Странно, он ведь никогда не плачет.

– Нет, – еле слышно шепчу я. – Еще не исполнилось.

– Что ты говоришь, Джо? – Роб склоняется надо мной.

Отвернувшись, я прикрываю глаза и пытаюсь заснуть, но тут же подскакиваю.

– А дети знают?

– Я им позвоню, когда приедем в больницу.

Не нужно их беспокоить, прошу я. Особенно Фина, у него и так полно забот в первый день учебы.

– В первый день? – изумляется Роб. – Джо, ты о чем?

Отвечать нет сил, и я снова закрываю глаза. Череп, словно гироскоп, реагирует на все ухабы и неровности на дороге. Я представляю, как мозг плавает в жидкости, как плод в матке. Боль не дает провалиться в сон, а язык, несмотря на ясность сознания, не слушается. Почему Роб сказал, что мне пятьдесят пять, он же обычно такой педант? До моего дня рождения еще два месяца.

Машина резко поворачивает за угол, и Роб снова повторяет, что я упала, затем склоняется надо мной и, едва не касаясь губами моего рта, шепчет:

– Джо, все будет хорошо, я обещаю.

– Довольно с меня твоих обещаний, негодяй! – шепчу я.

Глава 2

Один день после падения

– Если ты захочешь меня убить, то каким способом? – спрашиваю я, протягивая к Робу руки в темноте. – Я-то уже все решила: зарежу тебя кухонным ножом. – Я смеюсь и придвигаюсь ближе, гладя его обнаженную грудь.

– А я еще не думал. – Он подносит мою руку к губам и осыпает ладонь поцелуями. Я взвизгиваю от удовольствия, а он прижимает меня к себе. В его объятиях так надежно и тепло…

– Да уж, натерпелись вы страху! – Зычный голос медсестры выдергивает меня из глубокого сна. Она отодвигает шторы, и я невольно моргаю, прикрываясь от дневного света левой ладонью. Правой рукой больно шевелить. Фокусирую взгляд на медсестре. Из тугого узла за затылке выбиваются светлые локоны. Движения порывистые и энергичные, под стать бодрому тону разговора.

– Обход уже начался, так что давайте сядем. – Она вынимает пульт от телевизора из моих слабых пальцев, второй рукой распутывая провода, и нажимает кнопку, поднимающую изголовье кровати.

– Не знаете, муж принес мой телефон? – Я улыбаюсь, но голову пронзает резкая боль между висками, как выстрел навылет. – Я без него как без рук.

– Ох уж эти дамочки со своими телефонами! – смеется медсестра, расправляя одеяло. – Пока нет, думаю, он в пути. Он так волновался о вас вчера – все твердил, что вы упали, как будто не мог поверить… Бедняга, такое потрясение! – Должно быть, я морщусь, потому что она торопливо спрашивает: – Плохо, да, Джо? Что болит?

– Голова. – Глаза наполняются слезами, и я зажмуриваюсь в надежде унять мучительную пульсацию в висках. Не выходит. – Я ничего не помню. Все только повторяют, что я упала, но сама я ничего не знаю. Может, вы знаете?

Она снова раскрывает бежевую папку.

– Давайте-ка почитаем.

Я опускаю глаза и разглядываю больничную рубашку и предплечья, лежащие поверх одеяла. Из-под тугой повязки, идущей от пальцев до локтя правой руки, расплывается огромный синяк. Два ногтя сломаны под корень, как будто я в отчаянии пыталась уцепиться за что-то твердое.

– Тут написано, в восемнадцать ноль две приехала «Скорая», – будничным тоном сообщает медсестра. – Вы свалились с лестницы, дорогая. Не помните?

Я качаю головой, и виски сжимает новый жестокий спазм.

– Помню, что лежала внизу лестницы, а потом, наверное, потеряла сознание. Не знаете, в котором часу вчера вернулся Роб? – Я начинаю плакать: доброта медсестры располагает к доверию. – И я толком не помню, что было в больнице. Когда муж ушел домой?

– Джо, не мучайте себя. Я попрошу врача дать вам обезболивающее посильнее. А пока полежите. – Она придвигает стационарный аппарат для измерения давления ближе к кровати и надевает мне манжету на предплечье. – У вас дети есть?

– Двое. Саша и Фин. Фин только что уехал в университет.

Она улыбается.

– Представляю, как вы гордитесь ими. А дочь тоже будет поступать?

– Она уже закончила учебу, нашла работу и живет отдельно.

Медсестра громко смеется.

– Да ладно! Вы же совсем молодая!

В дверь стучат, и медсестра бросается открывать. Манжета наполняется воздухом – кажется, «липучка» сейчас расстегнется – и плавно сдувается. В палату заходит молодой мужчина с темно-карими глазами.

– А вы сегодня лучше выглядите, миссис Хардинг, – произносит он с сильным акцентом. Затем интересуется у медсестры моим давлением – судя по всему, вчера вечером оно было нестабильно.

– Отличные новости – давление уже в норме. – Она бросает на меня взгляд, строго приподнимая брови, как будто я наконец взялась за ум.

Я улыбаюсь в ответ и прошу ее посидеть со мной еще немного. Ну вы и выдумщица, смеется она, однако я настаиваю: боюсь оказаться с Робом наедине. Стоит мне подумать о нем, как перед глазами встает его перекошенное лицо там, на лестнице, хотя подробностей я не помню. Мы ссорились? И поэтому я упала? Пыталась убежать от него?

– Так-так. – Врач изучает записи в папке и удовлетворенно кивает. – Очень хорошо. А как головная боль, Джо?

– Не проходит, – отвечает за меня медсестра. – Мы даже немного поплакали.

– Тогда я выпишу обезболивающее. Вас тошнит? Голова кружится?

– Вроде нет.

Его темные глаза просвечивают меня, словно рентгеновский луч.

– Вы успешно прошли все наши цветовые тесты[1]. Если хотите, можете ехать домой. – Я медлю, но он продолжает: – Вот и хорошо. Я выпишу вам обезболивающие. И вам выдадут информационные проспекты, помните, мы о них говорили?

– Я не… – Открывшаяся дверь прерывает меня на полуслове.

– Дорогая, ты выглядишь немного лучше. – Роб появляется на пороге с дорожной сумкой в руках, и посторонившись, пропускает медсестру в коридор. Он ставит сумку на пол и наклоняется меня поцеловать, но я отворачиваюсь. Нахмурившись, он спрашивает, как я себя чувствую.

– Мистер Хардинг. – Врач протягивает небольшую ладонь мужу. – Я мистер Агравал, мы с вами коротко поговорили вчера вечером. Судя по всему, ваша жена идет на поправку. У нее неприятное растяжение сухожилия на правой руке, синяки и ушибы, но больше всего нас беспокоит травма головы. Она сильно ударилась и, как я понимаю, несколько минут провела без сознания.

– Правда? – Я вспоминаю рассерженное лицо Роба, холодный пол в холле… Между этими эпизодами – пустота. Меня везли на «Скорой», потом мы целую вечность ждали рентгена и узи, а потом еще не сразу нашли свободную койку; Роб настаивал на частной палате, и это привело к новой задержке. Мне до смерти хотелось спать, даже о детях я забыла. Сейчас эта мысль приводит меня в ужас. – Как дела у Саши и Фина? – спрашиваю я, прерывая диалог Роба с врачом.

– Она была без сознания минуту-две, точно не помню. – Роб садится на стул у койки и кладет кулак на голубое вафельное покрывало. – У детей все хорошо. Конечно, оба за тебя волнуются, но в остальном все отлично.

Ничего, скоро увидитесь, заверяет врач – наверное думает, что дети еще школьники и живут с нами.

– Домой? – Роб встает на ноги. – Прямо сейчас?

Врач сообщает, что в ближайшие сутки-двое меня нельзя оставлять одну, однако в целом я готова к выписке. Роб протестует: по его мнению, мне нужен больничный уход. Врач уверяет, что под присмотром я вполне могу находиться дома. Это невозможно, взвивается Роб. Ему нужно подготовиться, у него работа и прочие дела. В последний момент вспомнив о моем присутствии, он добавляет, что все решаемо, только нужно сделать несколько звонков. Между прочим, мог бы с этого начать! На его фальшивую улыбку противно смотреть, и я отвожу глаза.

– Вот и хорошо. – Врач делает какие-то записи. – Конечно, меня беспокоит потеря памяти. Амнезия часто сопровождает такие травмы, но в данном случае поражает ее масштаб. Я только что напомнил вашей жене о…

– Не поняла. – Я перевожу взгляд с врача на мужа. – О чем это он?

Роб снова опускается на стул у кровати.

– Вчера вечером, после падения, врач со «Скорой» попросила тебя описать самое последнее событие, которое ты помнишь. Знаешь, что ты ответила?

Что же было вчера? «Скорая», бесконечные обследования, мутный сон после снотворного…

– Помню, как ехала в «Скорой», потом…

– Нет, до того. – Он косится на врача. – Ты что-то сказала про Фина, что тебе грустно, а потом уже по дороге в больницу…

– Джо, расскажите о своем самом недавнем воспоминании, – вмешивается врач.

Я знаю, что очнулась на полу, на холодных каменных плитах. Дверь была распахнута, и в холле бушевал ветер. Я пытаюсь вспомнить, что было до этого, но связная картина не складывается.

– Кажется, мы с тобой стояли на лестничной площадке, – говорю я Робу. – Что между нами происходило?

– Мы спускались, но тут ты оступилась. Не помнишь?

– Не торопите свою жену, мистер Хардинг. – Врач придвигается ближе. – Пусть она сама расскажет.

– Извините. – Роб отходит к окну и поворачивается к спиной.

– Самого падения не помню, – говорю я. – Помню только, что очнулась внизу.

– А что было перед этим, Джо? Хоть что-нибудь можете назвать?

Я медлю, пытаясь в этот раз воскресить в памяти хоть какую-то мелочь. Еще и головная боль мешает сосредоточиться. Не могу утверждать, что мы с Робом ссорились, но события того дня представляю себе вполне ясно.

– Мы только что вернулись: отвозили сына в университет, – говорю я. Роб оборачивается ко мне, прикрыв рукой рот. – Я не хочу испортить Фину начало учебы. Скажи ему, чтобы не волновался и не приезжал.

– Господи, Джо! Это правда последнее, что ты помнишь? – Роб снова опускается в кресло у кровати. – Вчера вечером ты была немного не в себе, однако я думал, что к утру…

– Что к утру? – Я пытаюсь подняться, правое запястье пронзает боль.

– Я знаю, что ты не помнишь падения, но… – Он отводит взгляд, косясь на врача.

– Что случилось? Что-то с детьми? Роб, не молчи!

– Я уже сказал, у Саши и Фина все хорошо. – Он со вздохом берет мою здоровую руку и, глядя на наши переплетенные пальцы, медлит. Почему-то его прикосновение кажется чужим. – Это было не вчера, Джо, – наконец говорит он. – А год назад.

– Ты что-то путаешь. – Я отдергиваю руку.

– Нет, Джо. Фин пошел в университет в сентябре прошлого года.

Врач пускается в рассуждения об эпизодической и семантической памяти. Вероятнее всего, я помню свою повседневную жизнь, несмотря на то что события последних двенадцати месяцев мне в данный момент недоступны… Да нет, исключено! Я ясно помню: мы отвезли Фина в университет и вернулись в пустой дом. Помню, как пахла его постель, когда я собирала ее для стирки. По ощущениям, это все было вчера. Не могла же я потерять целый год из-за того, что приложилась головой к каменной плите. Я жива и относительно здорова, если не считать пары синяков и шишек. Тут какая-то ошибка. И все же, даже отметая пугающие факты, я чувствую, что они правдивы. Возможно, для меня Фин пошел учиться вчера, но где-то в глубине души я знаю, что между двумя эпизодами – в пустой комнате сына и внизу лестницы – огромная дыра, колоссальный провал в сознании.

– Роб? – шепчу я. Он принимается расхаживать по палате; высокая фигура заполняет почти все пространство. – Роб, я ничего не понимаю. Ты меня пугаешь! Что я пропустила?!

Роб не отвечает; нависая над врачом, он на повышенных тонах требует точного прогноза, что я смогу вспомнить, а что нет.

– Как я уже пытался объяснить вашей жене вчера, события, непосредственно предшествующие падению, могут не восстановиться. Не исключено, что мозг не успел их обработать перед травмой. Все остальное, скорее всего, со временем вспомнится. Существует специальная терапия, группы поддержки. Кроме того, Джо останется и под моим наблюдением. Ей желательно прийти на прием через несколько дней. По крайней мере, радует, что рентген и томография показали отсутствие необратимых повреждений.

– И это все, что вы можете предложить?! – взрывается Роб. – Забрать ее домой и надеяться на лучшее? Разве я за это плачу чертову кучу денег?!

– Пожалуйста, успокойтесь, мистер Хардинг.

– Роб, прошу тебя, объясни, что происходит, – говорю я.

Роб снова садится рядом со мной и аккуратно кладет руки на кровать, не касаясь меня, как будто опасается что-то сломать. Все образуется, уверяет он.

– Помочь жене – в ваших силах, мистер Хардинг, – говорит врач. – Вы можете стать ей опорой в это трудное время, главное – набраться терпения. Вам тоже, Джо. – Он поворачивается ко мне. – Разумеется, если потребуется помощь, мы окажем ее в полном объеме. А сейчас вам лучше всего отдохнуть дома, в привычной обстановке.

– Вы по-прежнему считаете, что потеря памяти временная? – спрашивает Роб.

Рыдания душат меня и не дают сказать ни слова. Что за бред? Слова врача звучат нереалистично, как будто они с Робом обсуждают кого-то постороннего. На восстановление нужно время, объясняет он, и когда я начну вспоминать, детали будут складываться, как кусочки пазла. Уходя, врач напоминает, чтобы я попросила у медсестры листовки с телефонами групп поддержки и другими полезными контактами.

– Если вам что-нибудь понадобится, обратитесь к моему секретарю.

Дождавшись, когда дверь захлопнется, Роб дает волю возмущению.

– И это все? У тебя черепно-мозговая травма, а они советуют нам справляться своими силами?

– Не кричи, пожалуйста. – Я утираю слезы ладонью. – У меня голова трещит.

Мне хочется одного: чтобы все вернулось на свои места. Чтобы вчерашний день стал вчерашним днем, а Роб – мужем, которого я помню. Но почему-то мне не по себе в его присутствии. Я нащупываю на голове большую мягкую шишку и отдергиваю руку: пока еще больно.

Роб отворачивается и подходит к окну, откуда открывается довольно унылый вид на больничную стоянку. Как я могла забыть целый год? Что произошло за это время? В панике я начинаю всхлипывать. Роб тут же бросается утешать: нет-нет, у детей все хорошо, у нас тоже, и я не пропустила ничего важного, просто нужно отдохнуть и прийти в себя. Он будет ухаживать за мной. Мы вместе – он и я. Честное слово, все образуется.

Тишина медленно поглощает минуты. Я пытаюсь восстановить цепочку событий. Вроде бы меня привезли в эту палату рано утром. Правда, время стало словно резиновым, и, казалось, ночь никогда не закончится. Меня посадили в коляску, и молодой ассистент шутил, что сейчас доставит меня в «Ритц». «Мы так прозвали крыло с частными палатами». Почему-то мне стало неловко за свой достаток. И только сейчас, когда в памяти всплывают обрывки наших с Робом разговоров – вероятно, как раз из того «потерянного» года, – я начинаю понимать первопричину этой неловкости. Но вчера я быстро потеряла нить: все перекрыло безумное желание спать. Аналогичное чувство ассоциируется у меня с отпуском, который мы собирались провести вдвоем – подобное смущение я испытывала и тогда. Вновь звучат слова Роба: «Им нужны наши деньги. Без нас их экономика развалится». Я поднимаю глаза: он по-прежнему стоит у окна. Плечи приподняты, руки в карманах брюк.

– Мы собирались в отпуск вдвоем, – торжествующе говорю я, в надежде, что еще немного, и воспоминания хлынут лавиной, заполняя белые пятна.

Роб с интересом оборачивается.

– Ты что-то вспомнила?

– По-моему, да. Мы действительно куда-то ездили?

– На Карибы, в октябре.

– Что я еще пропустила?

– Особо ничего. Когда приедем домой, я все расскажу, но, честное слово, тебе не о чем волноваться. Постарайся отдохнуть.

Я кладу голову на подушку и закрываю глаза, не в силах спорить от боли и усталости.

– Ты спала почти час, – сообщает сидящий рядом Роб, когда я открываю глаза. От него пахнет одеколоном и стиральным порошком. – Как самочувствие?

– Все хорошо. – Я смотрю на дверь. – Как ты думаешь, долго еще? Может, мне пора одеваться?

– Поверь, я хочу, чтобы ты поехала домой. – Роб наклоняется ближе, улыбается и шумно вздыхает мне в щеку. Интересно, он сидел и таращился на меня все время, пока я спала? – Но потеря памяти… Джо, совершенно непонятно, что происходит. Может, тебе следует остаться на ночь или две…

В палату вбегает медсестра, оттарабанивает инструкцию, как принимать таблетки, вручает пачку листовок и на прощание велит мне готовиться к выписке. Роб открывает принесенную с собой сумку и помогает мне сесть, а затем и встать с кровати. Из-за головокружения я двигаюсь очень медленно. К тому же мне почему-то неуютно касаться Роба. Он снова улыбается, помогая мне надеть выбранную им одежду. Я с трудом втискиваюсь в узкие джинсы, превозмогая пульсирующую боль в висках, ворчу на Роба за неудачный выбор. К моему удивлению, он соглашается и даже просит прощения. Я устала от навязчивой заботы и бесконечных вопросов и не стесняюсь об этом заявить, снова ожидая отпора: обычно я не позволяю себе резкостей в его адрес. Он и сейчас сдерживается, укладывает в сумку не нужную теперь пижаму и открывает дверь медсестре. Рядом с ней стоит ассистент с коляской.

– Готовы прокатиться? – спрашивает молодой человек. Не помню, тот же, что и вчера, или другой. В любом случае его шутливый настрой как нельзя более кстати.

– Я вполне могу обойтись без коляски, – заявляю я, хотя ноги подкашиваются от слабости.

– Правила больницы, – сообщает медсестра, помогая мне усесться. – Я провожу вас до дверей, а вы, мистер Хардинг, подгоните машину. Только не едьте по маршруту «Скорых», хорошо?

Мы ждем у раздвижных дверей в вестибюле больницы. «Скорые» приезжают и уезжают, постоянно прибывают новые пациенты – кто на носилках, кто на своих ногах. У некоторых серьезные травмы; последний вообще не шевелится. Неужели умер, а в этой суете никто не обратил внимания?.. Его быстро увозят на каталке. Тем временем медсестра щебечет, какой у меня заботливый и красивый муж.

– Давно вы женаты? – интересуется она.

– Двадцать три года. – Я тут же спохватываюсь, что на год ошиблась, но вслух ничего не говорю. Какая, собственно, разница?

Подъезжает Роб. Я медлю, окончательно осознавая, что не хочу ехать домой. Заметив мою внезапную бледность, медсестра встревоженно спрашивает, все ли в порядке. Роб усаживает меня в машину и пристегивает ремень.

Медсестра машет рукой на прощание и, тряхнув светлыми кудрями, направляется к двери. Мне хочется окликнуть ее и упросить остаться со мной. Я опираюсь здоровой рукой на окно и даю волю слезам. Роб пытается меня обнять, но я отворачиваюсь.

Сентябрь прошлого года

– Он это не всерьез, – говорит Роб. – Заедет раньше, я уверен.

– Да, разумеется, не всерьез. – Я прибавляю скорость, стараясь немного обогнать Роба. Правда, шансов у меня все равно нет – на каждые мои два шага у него приходится один.

«Увидимся на Рождество». Думаю, Фин старался подбодрить меня на прощание, но от этих слов у меня до сих пор ком в горле. Мы возвращаемся к машине, которую пришлось оставить на другом конце студгородка. Узнав, сколько оттуда тащиться пешком, Роб, который уже и так был на взводе, вскипел и принялся спорить с парковщиком, демонстрируя забитый до отказа багажник. Только когда Фин тихо попросил: «Папа, не надо», он беспрекословно заехал на тесную стоянку.

– Джо, ты чего? Не плачь! – Роб нагоняет меня и хватает за руку. – Я думал, хоть сегодня ты так не расстроишься. Все-таки уже не в первый раз!

Он прав, не в первый раз, но когда представляешь возвращение в пустой дом, прощаться куда тяжелее. Роб улыбается и сжимает мою руку. У него все так просто: эмоции подчиняются рассудку и логике. Мне хочется отползти в уголок и зализывать раны, а не слушать аргументацию.

– У тебя по-прежнему есть я. – Смеясь, Роб стискивает мои ладони. Я сквозь слезы улыбаюсь в ответ. – Подумай, Джо! Мы теперь наедине друг с другом! Это же здорово!

Я опускаю солнцезащитные очки со лба на глаза. Мы идем дальше, мимо бесконечных бетонных блоков шестидесятых годов, как две капли воды похожих на тот, где мы оставили Фина: прямоугольные коробки с квадратными окнами, сквозь которые можно мельком заглянуть в студенческую жизнь. Пустые пивные бутылки и коробки от пиццы, горы учебников, плакаты фильмов и групп, о которых я в жизни не слышала. Отпустив руки, мы протискиваемся вдоль стены на стоянке, где другие семьи выгружают из багажников бесконечные чемоданы. Все та же сцена: вчерашние школьники расстаются с родителями, готовясь проститься с детством. Я улыбаюсь женщине, которая, как и я недавно, проигрывает борьбу с подступающими слезами и судорожно прижимает к себе очередную коробку. Она понимающе кивает в ответ.

Дорога домой кажется бесконечной. Каждая миля увеличивает пропасть между мной и Фином. Он ведь еще совсем ребенок. Я видела это по его глазам, когда мы уходили, по его нарочито небрежной прощальной фразе, по тому, как он разрешил мне себя обнять и как робко пожал руку отцу. Я в очередной раз проверяю телефон, сдерживаюсь, чтобы не отправить Фину следующее сообщение. На первое он не ответил.

– Ты как? – Роб хлопает меня по колену, переключая передачу.

Я смотрю в окно на грузовик, который мы обгоняем, затем на бесконечную зеленую лужайку вдоль дороги.

– Все хорошо, – отвечаю я. – Просто устала.

– Поспи, если хочешь. – Роб делает радио тише.

– Как по-твоему, он справится? – Я смотрю на резкий профиль Роба в ранних сумерках. – После всего, что было в школе. Он толком так и не освоился…

– Это было сто лет назад. – Роб снова хлопает меня по колену. – Как раз пройдет неплохую закалку. Уверен, ему понравится.

Я закрываю глаза. Несмотря на усталость, мозг работает с необыкновенной четкостью. Перед глазами стоит Фин в своей студенческой комнате. Условия там довольно спартанские, хотя мы вместе обклеили ему стену плакатами любимых групп, а постельное белье я специально выбрала яркой расцветки.

– Ты уверен, что справишься? – спросила я, обнимая Фина на прощание. Он давно меня перерос.

– Да, мама, уверен. Не волнуйся за меня. – Резко мотнув головой, отбросил назад челку. Не демонстративно – это не в духе Фина, – а скорее нервно. Он всегда так делает, когда сильно переживает. Мы попрощались, и, уходя, я обернулась в последний раз. Фин стоял в дверях, такой одинокий и несчастный. Вся напускная бодрость мигом испарилась, стоило нам шагнуть за порог.

– Спишь? – спрашивает Роб.

Я качаю головой и зажмуриваюсь сильнее, проваливаясь в дремоту под жужжание мотора.

Дом как будто увеличился в размерах и наполнился звенящей тишиной. Пока Роб переносит из машины пустые коробки и чемоданы, я иду наверх переодеться и замираю перед дверью в комнату Фина. Идеальный порядок производит гнетущее впечатление. «Он не умер, – заявила Саша, когда я позвонила ей из машины, – просто уехал учиться». Я вынимаю одеяло из пододеяльника, снимаю простыни и наволочки, но не отношу в корзину для белья, а сажусь на пустую кровать и, зарывшись лицом в скомканную постель, вдыхаю родной запах.

В комнату заходит Роб с пустым чемоданом к в руках. Еще несколько часов назад он был набит выглаженными рубашками и джинсами.

– Фин не умер, Джо.

– Ты прямо как Саша. – Я выпрямляюсь на кровати. – Яблоко от яблони…

Роб кладет мне руку на плечо, упираясь пальцами в ключицу. Я встаю и приникаю к нему; он обвивает меня длинными руками и кладет голову мне на макушку.

– Ладно тебе, – говорит он. – Мы оба устали.

Мы занимаемся любовью. За окном постепенно сгущаются сумерки. Потом Роб сразу перекатывается на свою сторону кровати. Я знаю, что он сейчас уснет, и пихаю его в спину. Подскочив, он оборачивается. Его лицо не различить: свет в спальне выключен, только цифры на электронном будильнике светятся зеленым. Уже почти полночь.

– Что?

– Помнишь нашу глупую словесную игру? Мы играли в нее еще до рождения детей.

– Какую? – сонным голосом спрашивает он.

– Какие сверхъестественные способности ты бы выбрал? Или если бы ты собирался меня убить, то как бы это сделал?

– А ты сама уже решила?

Через уголки закрытых жалюзи сочится лунный свет, и видно, как Роб щурит глаза, улыбаясь.

Я говорю, что хотела бы путешествовать во времени, а он отвечает, что не знает, какие способности выбрал бы. Игра его явно забавляет.

– А ты уже решила, как от меня избавишься? – с любопытством в голосе спрашивает он.

– Зарежу. – Я кладу руку на его обнаженную грудь. – Кухонным ножом.

– Неплохо, неплохо. – Он, смеясь, перехватывает мою ладонь. – Надеюсь, смерть будет мгновенной. К тому же в кухне у нас целая подставка с ножами – всегда под рукой.

– А как бы ты меня убил? – Я приподнимаюсь на локте в ожидании ответа.

Помедлив, Роб говорит:

– Думаю, я бы задушил тебя голыми руками.

Он хватает меня и притягивает к себе, и мы оба смеемся.

Глава 3

Один день после падения

Первое, что бросается в глаза, стоит мне переступить порог дома – округлая вмятина у подножья лестницы. В штукатурке справа от ступени, которая приняла на себя удар, виднеется отпечаток черепа. Проследив мой взгляд, Роб тянется меня обнять, но я уклоняюсь, инстинктивно прикрывая руками шишку на голове. Я рассматриваю лестницу, представляя падение. Должно быть, я пролетела восемь-девять ступеней, когда оступилась. Если я в самом деле оступилась. Я замираю, пораженная догадкой, и бросаю взгляд на Роба, ковыряющего штукатурку носком ботинка.

– Придется перекрашивать лестницу. И штукатурку…

Я прошу его не спешить; суета и шум мне сейчас совсем некстати.

– Конечно, это подождет. – Он снимает с моих плеч свой пиджак, который набросил, когда я выбиралась из машины, вешает его на перила и говорит, чтобы я шла наверх, а он поставит чайник.

Я медленно поднимаюсь по ступенькам, разглядывая фотографии на стене – из школы и из нашего отпуска на двоих. Боюсь встретить незнакомый кадр и с облегчением ни одного не нахожу. Саша всегда была натуральной блондинкой; ее пышные волосы контрастируют с оливковой кожей. Она легко загорает, как и отец. Он тоже блондин, только уже поседевший. Зато у Саши мои волосы – такие же блестящие и гладкие. Фин – вылитый дедушка, в честь которого его назвали и которого он толком не помнит: черные волосы и тонкие черты лица. Тут мои виски простреливает резкая боль; я хватаюсь пострадавшей рукой за голову и бессильно опускаюсь на ступеньку, закрыв глаза. Приступ оживляет картину из прошлого, немного размытую, но явственную, и, борясь с мучительной пульсацией, я вглядываюсь внимательнее. Я вижу двоих – Роба и себя. Мы стоим наверху лестницы и ожесточенно спорим, но, кроме того, Роб держит меня за руки. Я открываю глаза. Он бежит ко мне по лестнице.

– Джо, что с тобой?!

Боль нарастает, как будто черепную коробку проткнули кинжалом. Хочу спросить, что произошло до падения, однако в последний момент сдерживаюсь. Роб стоит двумя ступенями ниже и встревоженно смотрит на меня.

– Давай помогу. – Он протягивает ладонь.

– Я сама. – Я встаю и поднимаюсь по ступеням, затем прохожу мимо трех пустых комнат в нашу спальню.

Кровать не застелена, на полу ванной валяется влажное полотенце. Роб с извинениями бросается его поднять, затем, откинув одеяло, расправляет простыни и жестом приглашает меня лечь. Пока я забираюсь в постель, он поддерживает ладонью мой затылок, мягко подталкивая голову к подушкам.

– Как ощущения?

Он нависает надо мной, закрывая собой всю комнату.

– Лучше. – Я приподнимаюсь и сажусь, опираясь спиной на подушки.

– Ну и отлично. – Он приносит больничную сумку и ставит рядом со мной. – Пойду сделаю чаю.

Слышно, как он спускается по лестнице и идет на кухню. Я роюсь в сумке в поисках обезболивающих и кричу Робу вслед, чтобы принес еще стакан воды. Рецепт куда-то запропастился. Обнаружив в боковом кармане только паспорт, швыряю его на кровать, но он соскальзывает и летит на пол. Встаю и ковыляю в ванную. Умываюсь, стоя перед зеркалом, изучаю синяки на лице, затем снимаю одежду и разглядываю травмы на теле. Правая рука в компрессионной повязке, запястье распухло, а из-под бинтов расплывается пугающее темно-красное пятно. А еще я замечаю нечто, чего не увидела в больнице. Кожа на внутренней стороне запястья испещрена мелкими порезами полукруглой формы – уже заживающими, и на вид более давними, чем остальные синяки. Я снова перевожу взгляд на лицо в зеркале, провожу пальцами по оплывшему овалу, рассматриваю синяки под глазами, особенно под левым. Я придирчиво изучаю свое обнаженное тело – кажется, лишний год на нем никак особенно не отразился, если не считать разноцветных синяков на бедрах и коленях. Разве что я чуть похудела.

Роб стучит в дверь.

– Как ты там? Я принес чай.

Я снимаю с крючка халат и открываю замок.

– Оцениваю масштаб повреждений. – Он старательно смотрит в сторону, пока я набрасываю халат. – Однако мне досталось.

Я возвращаюсь в постель. Чай стоит на тумбочке, рядом флакон с таблетками: по словам Роба, мы оставили его в машине.

– Ты забыл воду. И мою сумочку. – Я пытаюсь устроиться так, чтобы не болела правая рука.

Роб поднимает с пола мой паспорт.

– Откуда он тут?

Пожав плечами, я отвечаю, что паспорт был в больничной сумке, которую он сейчас разбирает. На его лице отражается сомнение, как будто что-то не сходится.

– А, наверное, ты брала его с собой в октябре.

Он спрашивает, много ли я помню о поездке. Интересно, сколько раз он еще будет допытываться, помню ли я то и это, и сколько раз мне придется отвечать «нет, не помню».

Я прошу принести мою сумочку, надеюсь найти там телефон. Роб бежит вниз и возвращается, перепрыгивая через ступеньку. Сумку, которую он принес, я не узнаю – она новая, из мягкой кожи, с лейблом моего любимого дизайнера. По словам Роба, подарок на последний день рождения. Я шарю внутри левой рукой, затем, потеряв терпение, вываливаю содержимое на постель. Телефона нет. Роб спрашивает, что я ищу. Телефон? Детям писать необязательно, он уже с ними поговорил, и они зайдут позже.

– Фин едет из университета? – спрашиваю я.

– Я же сказал, он скоро тебя проведает. – Роб отворачивается. – Постарайся отдохнуть. Не надо…

– Не в этом дело! – кричу я, прижимая висок, как будто пытаюсь унять пульсацию внутри. Роб теряется от моего напора, но молчит.

– Роб, мне нужен мой телефон! – Я плачу – не от огорчения, а от злости.

Сев на кровать, Роб просит меня успокоиться и начинает складывать содержимое обратно в сумочку. Как он смеет игнорировать мои вопросы, когда я так слаба и уязвима?

– Где мой телефон?!

Он вздыхает.

– Джо, я тебе уже говорил.

– Что говорил?

– О боже! Ты выронила телефон из кармана, когда падала, и он разбился о ступени. Я сегодня же закажу тебе новый.

Память подводит: я совершенно не помню этого разговора. Еще и голова раскалывается. Неожиданно агрессивно – и для себя, и для Роба – я требую точно сказать мне, где телефон. И эсэмэски детям тут ни при чем. Телефон – это шанс нащупать связь с прежней жизнью, с прежней собой.

– Если сегодня заказать, завтра уже привезут. Ну максимум в понедельник. – Он морщит лоб, складывая мою чистую пижаму в комод. – Ты, наверное, хочешь ту же модель?

– Да я не про новый! – кричу я. Каждый произнесенный слог отзывается новой волной боли. – Где тот, что разбился?

Роб делает глубокий вдох, как будто готовится разговаривать с неразумным ребенком, и отвечает, что телефон в мусорном ведре, которое он сегодня вынес. Пока мы были в больнице, мусор вывезли. Роб снова садится на кровать и пытается уложить меня на подушки, но я сопротивляюсь. Если он вынул сим-карту, я могу вставить ее в старый аппарат, настаиваю я.

Нет, не вынул – ему было не до того.

– Зато ты нашел время вынести мусорное ведро! – не сдаюсь я.

– Я наводил порядок. Что с тобой, Джо? Ты не в себе. Хочешь, я поговорю с врачом?

– Я хочу свой телефон! – Я откидываюсь на подушки. – Почему ты его спрятал?

Роб вздыхает и выходит из спальни. Вскоре снизу доносится мелодия включаемого ноутбука, затем тихое бульканье загружаемых писем и стук пальцев по клавишам. Знакомые звуки действуют умиротворяюще, как будто жизнь течет своим чередом: Роб работает за кухонным островком, я хлопочу по дому, Фин сидит за компьютером или играет на гитаре. Вот уже год, как он уехал учиться в университете и наверняка адаптировался к новой жизни. Но сейчас меня волнует не отсутствие Фина. Я не мыслю себя без телефона. Он всегда был при мне, служил пуповиной, связывающей меня с детьми, окном во внешний мир, в жизнь за пределами каменных стен бывшего амбара, открытого всем стихиям на вершине холма, где до ближайших соседей несколько миль.

Я успокаиваю себя мыслью, что скоро сяду за ноутбук и проверю почту. Может, тогда удастся что-нибудь вспомнить. Усталость берет верх; я закрываю глаза и проваливаюсь в сон, приносящий новые образы из прошлого, обрывочные и бесформенные. Картины мелькают, сменяя друг друга – то четкие, то не очень. Я нервно ворочаюсь, сбрасываю одеяло; меня бросает то в жар, то в холодный пот.

Его лицо скрыто в темноте. Я пытаюсь его коснуться, но он кажется таким далеким и недоступным. Меня тянет к нему, как магнитом, однако перед глазами встает лицо Роба и я отчаянно кричу: «Отпусти!»

Когда я просыпаюсь, солнце уже зашло. Одеяло аккуратно подоткнуто – наверняка Роб позаботился. За окном непроглядная тьма. Мне вспоминается наш первый вечер в этом доме. Фин потребовал ночник, а Саша сделала вид, что задремала за книгой, чтобы не выключать лампу на тумбочке. Когда дети наконец уснули, мы с Робом взяли по бокалу вина и вышли во двор. Перед нами немой громадиной возвышался дом; на чернильно-черном небе сверкали звезды. «Фантастическая картина, – сказал Роб. – Первозданная чистота. И только мы с ней наедине!» Я не сразу согласилась с его идеей поселиться на отшибе, да и дети тоже. Фина в конце концов удалось подкупить обещанием телескопа, а Саша так толком и не освоилась в бывшем амбаре.

Я подхожу к окну и смотрю на темные холмы в отдалении, затем на посыпанную гравием подъездную аллею и уходящую дальше дорогу. На изгороди виднеется отблеск фар. Вскоре появляется и сама машина – я сразу узнаю ее по округлому силуэту. Резко повернув направо, она подъезжает к дому и останавливается рядом с моей «Мини». Дверь с пассажирской стороны распахивается, и окрестности оглашает громкая музыка. Выходит Фин, с другой стороны выскакивает Саша, хлопнув водительской дверью. Дети смотрят в мою сторону. Я машу рукой, но они не видят меня в темном окне спальни и идут к дому.

Я набрасываю поверх халата кардиган – в тонком шелке без одеяла довольно зябко, и начинаю осторожно спускаться по ступенькам, держась за перила левой рукой. Из кухни доносятся голоса: сначала Фина, потом Роба и Саши. Как только я появляюсь на пороге, Роб шикает на детей, и все немедленно умолкают.

– Обо мне говорите? – спрашиваю я.

– Само собой, – отвечает Роб. – Как ты себя чувствуешь?

– Голова болит, но в целом чуть лучше.

– Ну, ты нас и напугала! – Саша бросается ко мне с объятиями. Я потрясенно застываю, не в состоянии узнать собственную дочь. Ультракороткая стрижка вместо роскошной гривы, яркий макияж, бесформенная неженственная одежда. Все ли со мной в порядке, интересуется она. Не говоря ни слова, я обнимаю ее как можно ласковее. – Я чуть с ума не сошла, когда папа позвонил и сказал, что ты упала. – Отойдя назад, она окидывает меня внимательным взглядом. – Ну и вид! Прямо жертва домашнего насилия!

– А ты очень изменилась, – отвечаю я. – Мне придется привыкать к твоему новому образу.

– Тебе много к чему придется привыкать. – Саша косится на отца.

– Ты рассказал им о потере памяти? – спрашиваю я Роба.

Тот кивает.

Я до последнего пыталась держать себя в руках ради детей, но слезы предательски прорываются наружу. Саша бросается искать платок, Фин жмется к кухонной двери, как будто стыдится своего присутствия. Роб заботливо приобнимает меня. Я подавляю порыв сбросить его руку – не хочется сцен при детях – и уговариваю себя, что это просто защитная реакция тела – отгородиться от всех, чтобы избежать новой боли. Правда, мне самой трудно поверить в эту версию. Скорее…

– Джо! – Я вздрагиваю от резкого окрика Роба. – Я говорю, давай перейдем в гостиную!

Он ведет меня по коридору и усаживает на диван. Саша садится рядом и гладит меня по руке. Ее пальцы увешаны массивными кольцами с черепами и змеями. Толстые ободки врезаются в нежную кожу, и мне страшно стискивать ее кисть. Я смотрю ей в лицо, пытаясь разглядеть знакомое выражение глаз под толстым слоем теней.

– Хорошо выглядишь, – говорю я. – Давно постриглась?

– Несколько месяцев назад. – Она проводит рукой по обнаженной шее и, наклонив голову, теребит толстую прядь. – По-моему, тебе и тогда не понравилось. Так странно, что у тебя эта амнезия… Ты в самом деле ничего не вспомнила с тех пор, как Фин уехал учиться? – Она косится на Роба и Фина. – Мой день рождения или ваш отпуск? Рождество?

Роб хмурится, и она умолкает.

– А уж мне как странно, – отвечаю я. – Как будто я проспала весь этот год.

Роб и Фин сидят на другом диване, вытянув длинные ноги и не глядя друг на друга.

– А как прошло Рождество? – спрашиваю я у сына.

– Ты поставила три елки, – улыбается он.

– О, это на меня похоже, – улыбаюсь я в ответ. – Честное слово, я рада вас всех видеть, но не стоило бросать ради этого все дела. Я в полном порядке.

Фин снова улыбается. Он особо не изменился, разве что немного похудел. Прошедший год явно дался ему непросто: узкие плечи поникли, глаза бегают, словно ему одинаково невыносимо встречаться со мной взглядом и отворачиваться.

– Мне хотелось тебя увидеть. Наверное, тяжело, когда теряешь память.

– Кое-что всплывает. Совсем обрывочно, на уровне ощущений.

– Каких ощущений? – Роб с интересом наклоняется вперед.

– Что многое изменилось за это время. И что я пропустила нечто важное. Думаю, так оно и есть. – Я пристально смотрю на Роба, пока он не отводит взгляд, затем улыбаюсь Фину. – Не волнуйся за меня, я уверена, что все восстановится. Можешь возвращаться в университет. К твоему следующему приезду я буду как огурец.

Роб встает с дивана.

– Саша, ты, кажется, принесла что-то на ужин?

– Да уж, и правда многое изменилось! – восклицаю я как можно более жизнерадостным тоном.

Саша выкладывает содержимое сумки-холодильника на кухонный островок. Несмотря на возражения Роба, я отстояла себе право сидеть на высоком барном стуле и наблюдать за дочерью.

– А ты, оказывается, умеешь готовить, – говорю я. – И купила сумку-холодильник!.. Совсем взрослая.

Саша улыбается.

– Не все же тебе с нами носиться.

Фин и Роб наверху – Саша отправила их прибраться. Похоже, она взяла на себя руководящую роль и то и дело отдает команды.

– И стирку захватите! – кричит она и возвращается на кухню, подтягивая рукава бесформенного джемпера, как будто с чужого плеча – причем мужского. Я продолжаю ее рассматривать в надежде скорее привыкнуть к новому образу, однако в глубине души тоскую по прежней Саше, мягкой и женственной. Она ловко орудует ножом, нарезая лук; тушь темными дорожками течет по щекам.

– Что ты готовишь? – спрашиваю я.

– Пасту с грибами и перцем. – Саша утирает глаза тыльной стороной ладони, и на ней тоже остается темное пятно.

– М-м, звучит аппетитно, дорогая. Тебе помочь?

Саша упреждающе поднимает руки:

– Сиди! Пока не выздоровеешь, я не позволю тебе ничего делать! Когда папа выйдет на работу, за тобой будет присматривать Фин – пока не найдет себе толковое занятие.

– Ты о чем? – Я выпрямляюсь на стуле, опираясь на здоровую руку. – Фину же надо возвращаться в университет!

Фин как раз появляется в дверях и спрашивает у Саши, куда положить грязное постельное белье, которое он притащил сверху. Рядом идет Роб.

– Почему ты не в университете? – спрашиваю я.

Саша умоляюще смотрит на Роба.

– Пап, я ничего не рассказывала. Честное слово!

– Боже мой, Саша! – кричит тот. – Каких-то десять минут наедине с матерью, и…

– Успокойся, Роб! – хмурюсь я. – Не драматизируй, пожалуйста. Саша ничего не говорила, я сама догадалась.

Я ободряюще улыбаюсь ей, но она пристально смотрит на отца, как будто ведет с ним немой спор.

– Я же говорила, что ничего не рассказывала!

– А кто тогда? Кроме тебя никого не было! – парирует Роб.

Я решаю не вмешиваться в выяснение отношений.

– Фин, почему ты не в университете?

Он косится на отца, безвольно опуская руки и роняя белье на пол.

– Мам, это не для меня. – Фин отбрасывает челку со лба и переводит взгляд на комок грязного постельного белья.

– Ты бросил учебу?

– Прости, пожалуйста.

Конечно же, я отвечаю, что незачем извиняться, и все же мне трудно скрыть потрясение. Может, я чего-то не знаю, и у Фина другие планы? Почему мне никто не сказал? Я требую ответа у Роба, но он что-то невнятно бормочет про нежелание меня волновать и бросается собирать с пола белье.

– Вот теперь я точно волнуюсь! – Я встаю со стула. Фин все так же стоит, опустив голову. – И где же ты ночевал вчера?

Он беспомощно смотрит на отца, потом на меня.

– У друга.

Какого друга, спрашиваю я. У Райана, говорит Фин, и нет, мы не знакомы.

– А сегодня ты дома? – Меня начинает греть мысль, что сын будет спать в соседней комнате.

– Мам, я тут больше не живу. – Фин снова бросает взгляд на Роба.

Голова как будто наливается свинцом. Я не в силах осмыслить, что сын бросил университет и к тому же съехал из дома. Видимо, поэтому Роб и считал, что я не готова узнать правду. И все-таки я хочу знать все. В ответ на мои расспросы Фин только пожимает плечами.

– Спроси папу, – отвечает за него Саша. – Это он дергает за веревочки и решает, что можно говорить, а что нельзя.

Я поворачиваюсь к Робу:

– Вы еще что-то скрываете?

– Ничего! Я уже сказал, что не хочу тебя волновать. – Он улыбается, относит белье в кладовку и, обняв меня, ведет к обеденному столу. В присутствии детей я не сопротивляюсь. – Попробуй расслабиться. У нас все хорошо. Мы вместе. Согласна?

Нет, не согласна. Я не понимаю, что происходит; все эти секреты и перемигивания действуют на нервы.

Мы едим практически в тишине: любая тема может оказаться рискованной. Я задаю вопросы, но все ответы тщательно фильтруются; дети поглядывают на отца: одобрит ли он, если они расскажут ту или иную подробность. Кое-что удается выяснить. Саша выехала из облезлой каморки, которую снимала после окончания университета. По ее словам, нынешнее жилье куда приличнее, что не может меня не радовать. Она встречается с парнем по имени Томас, при упоминании которого за столом повисает тягостная тишина. Фин говорит, что счастлив; он живет с другом и стал гитаристом в какой-то группе.

Дети уходят, чтобы дать мне отдохнуть. Точнее, Роб выталкивает их за дверь, садится рядом со мной на диван, вытянув руку вдоль спинки и почти касаясь моего плеча. Я задаю вопрос, который держала в себе весь вечер:

– Роб, что ты от меня скрываешь?

Он запрокидывает голову и делает громкий вдох, глядя в потолок.

– Ничего, Джо.

– Давай сначала о детях. Расскажи мне все. – Я складываю руки на груди и отказываюсь слушать его оправдания. Наконец он начинает излагать свою отредактированную версию прошлого.

Фин проучился до конца семестра. Мы с Робом съездили в отпуск, сделали небольшой ремонт, хорошо отметили мой день рождения, а вскоре наступило Рождество. Я спрашиваю, как выглядел Фин, когда приезжал на Рождество, пытаясь понять, как мы могли целый семестр ничего не заподозрить. Мы все время были чем-то заняты – то отпуском, то ремонтом, то моим днем рождения. О чем я тогда думала? Фин всегда был одиночкой; в школе его травили, и дом оставался единственной отдушиной.

– Он… Он был притихшим, для Фина это нормально. – Роб чешет щеку, затем опирается подбородком на руку, вонзая ногти в квадратную челюсть. – Он сказал нам на Новый год. Мы как раз думали паковать его чемоданы, как вдруг он заявил, что решил не возвращаться в университет – мол, оно того не стоит.

– И больше ничего не рассказал? – Я выпрямляюсь, пытаясь справиться с сонливостью. – Что-то не сложилось с друзьями? Или с учебой?

Нет, он просто заладил, что университет не для него, говорит Роб. Странно было бросать учебу и при этом не иметь ни работы, ни других планов, но Фин намертво стоял на своем. Роб говорит, мы оба испробовали все методы, и я склонна ему поверить – я точно знаю, что не сдалась бы без боя.

– Ты правда не помнишь? – Роб пристально смотрит на меня, как будто пытается уличить в обмане.

– Да, правда не помню!

– И незачем повышать голос. – Он приносит нам выпить – мне воды, а себе очередной бокал вина. – Я просто рассказал тебе о прошлом, не нужно меня во всем винить.

Роб уходит в кухню. Вскоре оттуда доносится грохот тарелок – видимо, загружает посудомоечную машину. Вернувшись, ласково берет мое лицо в ладони и просит прощения. Я не отталкиваю его руки – хочу, чтобы он продолжил рассказывать. Он гладит мне щеку большим пальцем – я невольно поджимаю пальцы ног, чтобы не выдать отвращения, – и заводит старую песню о том, что позаботится обо мне и что мне не нужно ни о чем беспокоиться. Несмотря на зверскую усталость, я не позволяю себя убаюкать и спрашиваю, как мы могли пропустить, что Фину плохо.

– У тебя были подозрения. Ты заметила, что со дня отъезда в университет он почти не выходил на связь. Я успокаивал себя тем, что ему нужно время освоиться. На самом деле он так и не смог привыкнуть к студенческой жизни.

– Бедный Фин, – говорю я скорее себе, чем Робу. Так и вижу, как он отметал все мои опасения, велел не суетиться и дать Фину время. Но я оказалась права. Сын был несчастен. Проглотив раздражение, я спрашиваю: – А почему он решил уехать из дома? Ему ведь было бы лучше жить с нами?

Кашлянув, Роб сообщает, что его не было дома на следующее утро, когда Фин собрал вещи.

– На следующее утро?! Я думала, он съехал совсем недавно.

Роб потирает локоть.

– Я перегнул палку, Джо. На него никакие уговоры не действовали. Невыносимо было наблюдать, как он ломает себе жизнь.

– Ты что, ударил его?

– Как ты могла такое подумать? – возмущенно восклицает Роб. – Ты вечно подозреваешь меня во всех грехах!

– Извини, я…

– Джо, ты забыла всего один год, а ведешь себя так, как будто мы вообще не знакомы. Ты правда думала, что я мог ударить нашего сына?

– Ну конечно, нет, – отвечаю я. И это правда: Роб никогда бы не ударил детей, он их буквально боготворил. Поэтому и был так разочарован. Может, я этого и не помню, но могу представить, в какой патовой ситуации мы оказались, когда наш одаренный сын перечеркнул все свои достижения.

– А что произошло? – спрашиваю я. Роб не отвечает, отвернувшись, и я добавляю: – Прости, я не хотела. Расскажи, пожалуйста, что случилось.

– Я прочел Фину лекцию о выборе, о том, как он может повлиять на всю жизнь, сказал, что ему еще рано принимать решения самостоятельно. – Роб вытягивает шею и, полуприкрыв глаза, смотрит в потолок. – Я сожалею, что сорвался, но… если бы я тогда промолчал, то жалел бы, что не попробовал.

– А мы знаем этого Райана, с которым он живет?

Роб качает головой.

– Мы видели его, когда Фин уезжал. Райан заходил за ним. Он немного старше и вроде бы тебе понравился. Фин не распространяется о подробностях.

– А работу он нашел?

– Не постоянную. Иногда где-то подрабатывает. Они с Райаном помогали на каком-то фестивале летом, еще он на неделю ездил в Девон собирать фрукты… Мягко говоря, гордиться нечем.

– Боже мой. – Я отвожу глаза, пытаясь осмыслить рассказ. Его нереальность немного смягчает удар. – На что он живет? Мы ему помогаем?

Роб отвечает, что посылает Фину деньги на жилье, но при нем это лучше не обсуждать.

Я киваю.

– Он всегда был таким независимым. Ему наверняка тошно принимать подачки.

Роб трет лицо руками.

– Черт знает, что творится. Ты устала?

– Да нет, не очень. Расскажи про Сашу.

Роб вздыхает и снова спрашивает, не переоцениваю ли я свои силы. Я настаиваю, и он садится рядом со мной, закинув ногу на диван.

– Помнишь ее квартиру? Облезлую каморку?

– Увы, да. Она переехала туда еще до… в общем, больше года назад.

– В итоге она прожила там всего пару месяцев…

Это ведь хорошо, замечаю я.

Роб как будто затрудняется с ответом.

– Понимаешь, ее парень… Томас…

Я киваю, вспоминая, как это имя вызвало неловкую паузу за столом.

– Я его знаю?

– Мы виделись пару раз. – Роб вздыхает, словно рассказывает через силу. – Он работает в баре. Собственно, он там менеджер, но только потому, что бар и квартира этажом выше принадлежит его другу. Томас из этих гнилых либералов, которые уверены, что спасут мир от подобных нам только потому, что они вступили в партию лейбористов и стали веганами.

– Тебе он не нравится.

– Тебе тоже, Джо. Это тихий ужас.

– И Саша с ним живет?

– К сожалению, да. – Роб трет глаза.

Я думаю о том, как Саша изменилась. Выстриженные слоями волосы, неженственная одежда, темно-красная помада. Я сказала, что мне нравится ее новый образ, однако покривила душой. Я спрашиваю Роба, где мы виделись с Томасом. Он не помнит; вроде бы в баре.

– Когда она постриглась?

– Не знаю.

– Ты не мог не заметить.

Роб пожимает плечами.

– Мы не виделись какое-то время. То есть вы с ней встречались, а на меня она обиделась. Я говорил ей, что не одобряю ее выбор.

– Томаса?

Он вздыхает.

– Она притащила его сюда, я с ним резко поговорил. Он вел себя как полный идиот. Хотя… Ты винила меня в ссоре, и не зря. Мне не стоило… Джо?

Видимо, выпитые за ужином таблетки перестали действовать. Голова стала невыносимо тяжелой. Я откидываюсь на диван, закрываю глаза и шепчу:

– Все наперекосяк.

– Джо! – Роб гладит мое колено с такой силой, что я открываю глаза. – Извини, что не порадовал. Главное, что мы есть друг у друга. У детей все наладится, и у нас тоже.

– Думаешь?

Роб улыбается.

– Конечно! – Наклонившись, он целует меня в щеку. – Обещаю.

Я отодвигаюсь – боль вытесняет из головы все, даже незаданные вопросы. Они подождут. Сейчас я способна лишь с помощью Роба доползти по лестнице до спальни и забраться в постель, прохладным облаком окутывающую тело.

Роб ложится спать позже. Я снова отодвигаюсь – возможно, берегу больную руку; впрочем, в глубине души мне кажется, что я всеми силами стремлюсь быть от него подальше.

Сентябрь прошлого года

– Как работа? Ты довольна? – спрашиваю я у дочери.

Мы сидим в кафе; столик сервирован для чая, но Саша, как всегда, заказала свой любимый горячий шоколад с маршмеллоу. Она наклоняется за длинной ложкой, отбрасывает падающую на глаза волну волос и смотрит на меня, решительно сжав губы. Демонстрирует независимость. Впервые я увидела это выражение лица, когда Саше был год и она училась ходить. Каждое падение вызывало у дочери истерику, но помощь она решительно отвергала: отталкивала мою руку и начинала заново.

– Более-менее, – сдержанно отвечает она и слизывает с губы сливки. – Работа как работа.

– Не для карьеры? – Я наливаю себе свежезаваренный чай. В ситечке остаются крупные тонкие листья.

– Мам, я не знаю. – Саша поднимает брови. – Может, я вообще все брошу и пойду работать в бар. Там больше платят!

Я глажу ее по руке. Кольца у нее на пальцах – по нескольку на каждом – поблескивают на свету из небольшого окошка. Кафе темное, маленькое и дорогое. Даже не знаю, почему мы всегда встречаемся тут; до ее работы отсюда довольно далеко.

– Подожди годик-другой, тогда станет интереснее. Ты сама так говорила. Зато в баре никакой карьеры.

– По-разному бывает. – Саша отпивает шоколад из ложки. – А как папа?

Я отвечаю, что нормально, и невольно задумываюсь, насколько легче Робу было привыкнуть к опустевшему гнезду. Теперь весь образовавшийся вакуум для него заполняет работа. Кроме того, я уделяю ему больше внимания. Он признавался, что как будто переживает второй медовый месяц. Правда, об этом я дочери не сообщаю, представляя ее реакцию.

– А ты? – Саша испытующе смотрит на меня.

– Тоже хорошо. – Я улыбаюсь в ответ. – Без вас с Фином так тихо.

Она спрашивает, как Фин пережил первую неделю – наверняка чувствовал себя не в своей тарелке. Да, отвечаю я, тут они с братом – полная противоположность. Саша обожала учебу, с первых дней с головой погрузилась в студенческую жизнь, обрастая друзьями с легкостью, как значками на рюкзаке. Она до сих пор с ним ходит, хотя я предлагала купить что-нибудь поприличнее. Наверное, рюкзак напоминает ей про учебу и про друзей. Хорошо бы и Фину уметь с такой же легкостью вписываться в новую компанию.

– Я толком не поняла, нравится ему или нет. Ты же знаешь своего брата – все нужно клещами вытаскивать.

– Безобразие! – Саша со звоном опускает ложку в чашку. – Ведь говорила ему, что ты будешь волноваться. Ну почему он не слушает? – Откидываясь в кресле, она перебрасывает через спинку волосы – шелковистые, длиной почти до талии. – И чем ты теперь занимаешься без постоянной уборки в его комнате?

– В основном валяюсь, крашу ногти и тому подобное. – Я подношу пальцы ко рту и дую на воображаемый лак. – Больше мне нечего делать. Смысла в жизни не осталось…

– Нет, ну ты понимаешь, о чем я! У тебя же теперь больше времени.

Я рассказываю, что мы собираемся сделать из ее комнаты гостевую спальню, а бывшую гостевую отдать Робу под кабинет.

– Тут придется повозиться…

– А если я приеду в гости?

– Ты прекрасно знаешь, что комната все равно твоя. Только ты все равно не приезжаешь.

Саша молча цепляет тающую шапку маршмеллоу ложкой и отправляет в рот. Я предлагаю ей помочь привести ее квартиру в порядок – например, попросить наших маляров посмотреть, что можно изменить, но она отвечает, что нет смысла – она не намерена там задерживаться. У меня появляется краткий проблеск надежды, что она одумалась и вернется к нам. Увы, нет, она ищет другое жилье. Возможно, комнату. Я разочарована; с другой стороны, любая комната лучше ее облезлой каморки, которую Саша гордо именует студией. Я думала, такие квартиры канули в прошлое. Помню, как долго пахла плесенью моя одежда, после того как мы побывали у дочери в гостях. Правда, и навещали мы ее нечасто – пару раз, по случаю. Роб постоянно смотрел на часы, беспокоясь, что его дорогая машина слишком привлекает внимание, а я пыталась выделить хоть что-нибудь в интерьере, восхититься чем-то, но не находила подходящего объекта. Я сообщаю дочери, что буду рада, если она переедет. Если ей нужно, мы готовы одолжить денег, пусть только попросит. Она недовольно кривится, но не отказывается сразу.

Официантка приносит заказ: сэндвич с тунцом и сэндвич с сыром. Мы берем по половине от каждого.

– Ах, да, я же хотела тебе рассказать о волонтерской работе, – вдруг сообщает Саша.

Я внимательно слушаю, хотя идея меня не слишком вдохновляет. К своему стыду, я всегда предпочитала держаться подальше от волонтерства и успокаивать совесть щедрыми пожертвованиями. Однако Саша так увлеченно рассказывает о центре соцпомощи рядом с ее офисом, что я невольно проявляю интерес.

– У них там банк продовольствия и консультационный центр. Я просто раздавала листовки и мыла посуду, но мне понравилось. – Она бросает на меня взгляд. – И люди интересные.

– И как туда попасть? – спрашиваю я, пытаясь представить Сашу в нетипичной для нее роли.

– Сначала проверяют твои данные – что ты не псих и не педофил. Дальше просто приходишь туда и спрашиваешь, что можно сделать. – Она откусывает от сэндвича. – Мне немного неловко, что они столько возились с моими данными, а я слиняла.

– А что за люди туда обращаются? – спрашиваю я, отодвигая тарелку.

– Все, кому трудно и кто нуждается в помощи. – Саша подбирает с моей тарелки недоеденные крошки и отправляет в рот.

Я сразу представляю толпы наркоманов и бомжей.

– Не нравится мне это. А кто там во главе? И кто тебя защитит, если что?

– Защитит? Это наше общество!

Я выразительно оглядываюсь. Респектабельные седовласые джентльмены, бизнес-леди с пакетами из дорогих бутиков… Саша вздыхает и соглашается, что да, посетители центра соцпомощи не покупают латте за три фунта, и тем не менее они – часть нашего общества. Я борюсь с искушением заметить, что она сама пьет горячий шоколад за три фунта и, вероятнее всего, за мой счет. Похоже, ее принципы ничем не лучше моих. Когда-то волонтерская работа была ей так же чужда, как и мне. Тем удивительнее слушать ее сейчас.

– Подумай, мама. Помогая другим, можно обрести смысл жизни.

– Значит, после вашего с Фином отъезда моя жизнь потеряла смысл. Я верно тебя поняла?

– Ты сама это сказала.

– Я пошутила!

– Ты прекрасно меня поняла. – Саша кладет крошку мне на тарелку. – Тебе нужно найти новое занятие, иначе ты скатишься в депрессию. Что-то твое, личное.

Я смеюсь и укоряю ее за то, что она считала моей главной целью уборку за ней и ее братом.

– Мне есть чем заниматься. – Я пытаюсь вспомнить что-нибудь, не связанное с домом или ее отцом. – У меня есть смысл жизни.

– Мне пора на работу, – говорит она, подхватывая рюкзак. – Сколько с меня?

– Нисколько, я угощаю.

Я встаю поцеловать ее на прощание и смотрю вслед, как ветер треплет гриву белокурых волос. Работа для Саши – точно такой же способ заполнить пустоту, даже если она этого никогда не признает.

Пока я расплачиваюсь с официанткой, от Саши приходит сообщение:

«Если хотите переделать мою комнату в гостевую, я не против. Спасибо за обед. ХХХ. P. S. Подумай о моем предложении. Люблю тебя!»

Глава 4

Два дня после падения

На его лицо падает тень. Я тянусь к нему, пытаюсь снова обнять… Он обнажен. Слабый свет подчеркивает силуэт в полумраке. Я глажу пальцами гладкую кожу на спине, впитываю его тепло. Он касается меня, и я кричу, сгорая от желания. Я хочу увидеть его лицо, понять, кто это. Даже несмотря на спящего рядом Роба я не хочу покидать этого мужчину, боюсь его потерять. Он притягивает меня к себе, мы оба как будто наэлектризованы. Я чувствую, что делаю нечто недозволенное, даже запрещенное. И опасное. Это не муж. Что за видение преследует меня – реальное прошлое или фантазия?

– Джо, ты не спишь? – Надо мной возникает лицо Роба. – Принести таблетки?

– Нет-нет, все хорошо. Спи дальше.

Я резко сажусь в подушках, забыв о больном запястье, и делаю глубокий вдох, чтобы сдержать стон. Роб лежит на боку с закрытыми глазами. Его голова темнеет на белой подушке. В ее глубинах прячется все, что мне нужно. Вот бы вскрыть ее, как кокосовый орех, вычерпать ложкой все необходимое, выбросить остатки… Фу, до чего неэстетично! Как все-таки странно работает мозг: столько спутанных и обрывочных мыслей. А видения? Я жена и мать, верная, моногамная… ведь правда? Роб снова уснул. Я вылезаю из кровати и тихо закрываю за собой дверь.

На лестничной клетке темно, путь освещает только полоска лунного света из дальнего окна. Это единственное окно, на которое мы решили не ставить жалюзи; из него открывается грандиозный вид на долину, зеленые склоны и темные холмы. Смотришь и чувствуешь себя последним человеком на Земле. Правда, в столь ранний час идея глобального одиночества кажется немного пугающей, как и любая мелочь, когда все вокруг спят. Я прохожу мимо маленькой спальни, нащупываю на стене выключатель и вхожу в комнату, которую по-прежнему воспринимаю как комнату дочери. Двуспальная кровать стоит посредине, а не в углу, как раньше, постель не в цветочек, а приглушенно-зеленого цвета, с россыпью подушек в серых наволочках, в тон свежевыкрашенным стенам. Стола, фото и плакатов на стенах тоже нет; на потолке новая люстра. В шкафу, где раньше хранились Сашины зимние вещи, теперь пусто.

В ту ночь, когда мы отвезли Фина в университет, я тоже проснулась рано. Помню, как пошла в его комнату в темноте. Роб наработался за день – разгружал и загружал вещи, возил нас туда и обратно – и после секса уснул мертвым сном. Мысль о том, как мы были близки и как нежны друг с другом, которую я раньше принимала как должное, теперь для меня неожиданна. Впрочем, об этом потом. В ту ночь я таращилась на прямоугольные цифры на электронном будильнике Роба и не могла уснуть. При мысли, что Фин там совсем один, мне становилось дурно. В ответ на мои бесконечные сообщения он прислал эсэмэску из одной буквы: «К». Я невольно улыбаюсь, хотя в целом тот период был довольно мрачным. Наверное, радуюсь, что заполучила новый кусочек «пазла», пусть даже несколько часов – мизер на фоне целого года. Я выключаю свет и ухожу. Пульсация в голове нарастает; пора пить очередную таблетку.

В кухне так же пустынно, как и наверху. Я приподнимаю жалюзи, чтобы взять с подоконника флакон с лекарством. За окном чернота; только когда глаза привыкают, видно темные очертания деревьев вдоль подъездной аллеи. Ветки не колышутся: ветер немного утих, дождь прекратился. Вдалеке в первых рассветных лучах просвечивают вершины холмов.

Я щелкаю выключателями и тут же зажмуриваюсь: точечные светильники над кухонным островком слепят глаза. Наливаю ледяной воды из кулера в холодильнике, принимаю две таблетки и вновь наполняю стакан. Мою жажду невозможно утолить, после больницы меня преследует ощущение сухости и запах антисептика на коже. Второй стакан я выпиваю более размеренно, разглядывая дверцу холодильника: всевозможные фотографии и открытки, прикрепленные магнитами. Я начала коллекционировать магниты, когда мы переехали. Огромный холодильник в американском стиле угнетал своей монументальностью, и яркие разноцветные пятна хоть как-то разбавляли жесткие линии. А может, дело не только в холодильнике. Весь бывший амбар состоял из прямых углов и больших пустых пространств, и холодильник стал для меня символом сурового дизайна. Переезд подействовал на всех: ради бывшего амбара на вершине холма мы оставили уютный дом с участком, порвали связи с соседями. Обставляя дом, Роб реализовал свою страсть к минимализму и четким линиям. Диваны из итальянской кожи, столики из дымчатого стекла, темно-серые жалюзи вместо гардин совершенно не вязались с моим представлением о семейном очаге, но Робу удалось меня убедить. Его четкие аргументы всегда брали верх над моими невнятными попытками возразить. Однако именно аляповатые дешевые магнитики я отстояла и в каждой поездке пополняла коллекцию. Я касаюсь их пальцами: яблоко из Нью-Йорка, дельфин с глянцевым знаком «Флорида», падающая Пизанская башня, раскрашенная во все цвета радуги. К счастью, каждый магнитик и каждое фото или открытку, которое он придерживает, я без труда узнаю. Дети на фото намного младше, их лица куда более искренние и доверчивые. Самодельные открытки ко дню рождения и на День матери, подписанные корявым детским почерком много лет назад. Радикально новых воспоминаний они не будят и все же радуют, как старые знакомые.

– Джо? У тебя все нормально? – Роб кладет руку мне на спину. Горячая ладонь обжигает обнаженную кожу между бретелями ночной рубашки, и я резко оборачиваюсь. Он в одних трусах; лицо помятое и заспанное.

– Ты меня напугал. Я же сказала: спи дальше.

Обойдя Роба, я прислоняюсь к кухонному островку. Усталость и головная боль возвращаются с удвоенной силой.

– Помнишь? – Он показывает на магниты. – Я имею в виду поездки.

Роб теребит дельфина крупными пальцами и случайно отрывает от холодильника. Магнит падает, и только быстрая реакция моего мужа спасает его от неминуемой встречи с каменным полом.

Роб выпрямляется, и я забираю дельфина, невольно отдергивая руку при прикосновении и едва не роняя магнит снова. Затем кое-как леплю на боковую стенку холодильника: левой рукой неудобно.

– Разумеется, помню, – отвечаю я, снова проводя пальцами по своей коллекции. Флорида, Италия, Нью-Йорк. И тут я натыкаюсь на незнакомый магнит. – Кроме этого.

На магните изображен песчаный берег океана и пальмы. Роб наклоняется, касаясь моего плеча своим, и указывает на чуть заметную надпись. Я подхожу ближе, чтобы разобрать мелкие буквы без очков, а заодно увеличить дистанцию.

– Доминиканская Республика? – переспрашиваю я. – Видимо, это туда мы ездили в отпуск, о котором ты рассказывал?

– А ты не помнишь? – Теперь он уперся подбородком мне в плечо.

– Мне больно! – Я дергаю плечом. – Нет, Роб, я не помню! Сколько можно спрашивать одно и то же?!

Освободившись, я ковыляю к кухонному островку, вытаскиваю барный стул и пытаюсь на него залезть. Руки дрожат, и Роб бросается мне на помощь. На этот раз я не сопротивляюсь: самой мне туда не забраться. Усевшись, я кладу голову на прохладную гранитную столешницу и горько плачу, пока Роб не просит меня прекратить.

– Не могу! Мне страшно, ты не понимаешь?

Я поднимаю голову, ожидая, что Роб разозлится, но его взгляд исполнен жалости.

– Не бойся! Я расскажу тебе все, что нужно. Больно видеть, как ты страдаешь. – Он идет в другой конец нашей просторной кухни, мимо обеденного стола, берет с подоконника фото в рамке и ставит передо мной. – Вот, надеюсь, поможет. – Он ставит фото передо мной.

В серебряной рамке два кадра один над другим. Верхний напоминает вид на магнитике: пляж, пальмы и море. Ниже фотография нас с Робом. Снято с близкого расстояния, скорее всего на телефон. «Селфи», как сказали бы дети. Мы оба улыбаемся, прижавшись друг к другу на фоне золотисто-розового заката.

– На террасе после ужина. У нас был прекрасный вечер, – улыбается Роб. – Разве ты не… – Осекшись, он извиняется.

Утерев глаза, я смотрю еще раз и качаю головой. Мы выглядим счастливыми, но другие фото не вставляют в рамки. Может, так и было, а может, всего лишь поза для удачного кадра. Я снова задумываюсь о том, как изменилась после травмы. И заботливость Роба, и наше счастливое прошлое оставляют меня равнодушной.

Он берет фотографию в руки.

– Прекрасный был отпуск. Как второй медовый месяц.

– Да ну? – Мои слова звучат более резко, чем хотелось бы.

– Трудно поверить?

Роб относит рамку с фото на место и, вернувшись, выжидательно смотрит на меня. Влажные после сна волосы липнут ко лбу, на его обнаженный торс почему-то неловко смотреть. В наготе всегда есть какая-то уязвимость, никак не вяжущаяся со смутной угрозой, которой почему-то от него веет.

– Ладно, тебе надо поспать. Отдых очень важен.

Он помогает мне спуститься с высокого стула и ведет по коридору. Я изнемогаю от усталости и не сопротивляюсь. У подножия лестницы Роб оборачивается и подает мне руку, и в мозгу снова всплывает эта картина. Мы стоим на втором этаже, у лестницы. Он тянет ко мне руку, а я тороплюсь что-то сделать, пока он не смог помешать.

– Джо, ты идешь?

– Я сама, – отвечаю я, отодвигая его руку.

Октябрь прошлого года

– Тебе даже не пришло в голову посоветоваться? – Я включаю громкую связь и прислоняю телефон к банке из-под томатного соуса.

– Я думал, ты обрадуешься. – Судя по звуку, Роб включает поворотник. – Джо, это пять звезд. Частный остров у побережья Доминиканской Республики. Коктейли круглосуточно. И никого – только ты и я. Подумай, мы толком так и не отметили мой день рождения, а скоро уже твой. Давай позволим себе небольшое безумство!

Я помешиваю булькающий болоньезе и обдумываю услышанное. Плохо, что Роб не посоветовался, но еще хуже, что он меня совершенно не понимает. Он довольно быстро принял тот факт, что дети теперь живут отдельно от нас, а значит, и я должна привыкнуть. А я не готова лететь за тысячи миль без детей, особенно без Фина. Еще рано.

– Не знаю… – Похоже, можно будет заморозить минимум две порции спагетти. Моя привычка готовить вдвое больше нужного неискоренима. – Давай обсудим позже.

– Особо нечего обсуждать – я уже все заказал. – Голос Роба перекрывает громкий звук его клаксона. – Учись водить, идиот!

– А отменить нельзя? – Я отодвигаю телефон подальше от плиты и добавляю в соус соль и щепотку сахара.

– Сколько можно тормозить?! – Из трубки доносится приглушенное ругательство. – Думаю, нет. Да я и не хочу. Джо, ты тут?

– Да, извини. Просто это так неожиданно. Получается, на мой день рождения мы будем в отъезде?

– Нет, мы возвращаемся незадолго до него. Вылет четырнадцатого, нам надо еще сделать пару прививок и запастись лекарствами от малярии. Можешь завтра позвонить в поликлинику и записаться на следующую неделю?

Я откладываю деревянную ложку, беру телефон и, выключив громкую связь, говорю Робу, что идея прекрасная, и я ценю его широкий жест, но…

– Но что?

– Ты мог посоветоваться со мной.

– Это же сюрприз! Ты сама говорила, что нам нужно разнообразие. Что нужно развеяться и куда-нибудь съездить.

Формально он прав, но я говорила об этом в теории, как о плане на будущее, с бокалом вина на уютном диване, и не имела в виду, что нужно сорваться прямо сейчас. Я зачерпываю ложкой соус и пробую на язык, едва не роняя телефон в кастрюлю. Пульс тут же немного учащается.

– Поговорим, когда я приеду, ладно? – Роб сбрасывает звонок.

Я кладу на стол телефон, затем ложку. В голове вертятся слова Роба. Разумеется, он прав, нам следует проводить больше времени друг с другом и привыкать к новому статусу. Мы подготовили детей ко взрослой жизни, обеспечили приличный старт, а теперь пора уделить время себе. Уехать всего на неделю – вполне здравая идея. Мне следовало бы обрадоваться. Роб так старался, а я испортила сюрприз своими сомнениями… Я хватаюсь за телефон, чтобы позвонить ему, но останавливаюсь. Роб в дороге, в час пик вести машину непросто, да и связь прерывается. Действительно лучше поговорить, когда он приедет.

Я оставляю соус томиться еще на час, чтобы мясо стало нежнее, а вкус – выразительнее. «Болоньезе» – любимое блюдо дочери и сына, муж к нему равнодушен; ничего, поест, никуда не денется. Затем спускаюсь в комнату на нижнем этаже и сажусь за стеклянный столик – его купили для нового кабинета, но он не вписался по размерам. Роб огорчился, а я была рада заполучить столик: с ним я ощущаю эту комнату своей территорией. Тут приятно сидеть за ноутбуком у окна, с видом на задний двор и садик. Пожалуй, это мое любимое место во всем доме – уютное и не такое помпезное. Мы собирались передать его детям в пользование, чтобы им было куда приглашать друзей. Приманка не сработала, хотя я еще надеюсь, что Фин поживет у нас год-другой после университета. Я открываю ноутбук и набираю в строке поиска «Доминиканская Республика – пять звезд», рассеянно наблюдая за малиновкой в саду. Надо бы опустить жалюзи, однако непонятная апатия приковывает меня к стулу, и я продолжаю смотреть в окно.

Сайт отеля довольно легко найти – он единственный расположен на частном острове. Пять звезд, как Роб и обещал. Фантастические отзывы. Судя по фотографиям, настоящий рай. И всего на семь дней. Что может случиться за одну неделю? Чем настойчивее я себя уговариваю, тем явственнее проступает страх оказаться за тысячи миль от детей. Да, формально они уже не дети, но и взрослыми их не назовешь. Саша то и дело просит помощи – в основном когда в ее каморке что-то ломается, а Фин даже еще толком не съехал, пишет нерегулярно и очень коротко. Вдруг он в депрессии? Или принимает наркотики? Роб говорит, что он просто «не нашел свой круг общения». С одной стороны, я согласна, с другой – Фин всегда был одиночкой и затворником. Ему свойственно замыкаться в себе при любых неприятностях.

Одолеваемая сомнениями, я поднимаюсь в кухню помешать соус. Надо дождаться Роба: он найдет слова, чтобы я успокоилась. В конце концов, нелепо страдать от того, что тебя приглашают в пятизвездочный рай на частном острове. Я буквально слышу, как Саша бы фыркнула: «Что, мам, опять жемчуг мелкий?»

Глава 5

Три дня после падения

Сон отступает. Я открываю глаза в темноте, но все еще вижу перед собой галерею лиц. Все они присутствовали в моей жизни в прошлом году. Некоторые мне знакомы, некоторые нет. Роб дышит размеренно и почти бесшумно. Я снова закрываю глаза. В океане лиц выделяются два – мужское и женское. Обоих я не помню; оба буравят меня взглядом. Я внимательно изучаю их черты. Мужчина моложе меня, нельзя сказать что красив, но обладает харизмой и уверен в себе. Лицо не разглядеть, выделяется только широкая улыбка.

Опасаясь выдать волнение, пусть даже в непроглядной тьме, я отгоняю прочь образ и вновь смотрю на Роба. Он крепко спит, уткнувшись носом в подушку.

Я смотрю на женщину, а она – на меня. Ее лицо кажется чужим – видимо, память о ней стерлась из-за травмы. Поначалу она держится вызывающе, затем умоляюще протягивает ко мне руки. При всей неприязни к этой женщине мне ее жаль. Она то ли насмерть перепугана, то ли убита горем…

С утра меня одолевает убийственная головная боль. Тревожные образы из ночных грез вызывают бесконечные вопросы. Я сажусь, подложив под затылок подушку. Судя по грохоту, Роб в ванной. Выходя, он озабоченно хмурится. Невозможно даже моргнуть без его пристального взгляда.

– Принеси, пожалуйста, мой ноутбук, – прошу я.

– Тебе нужен отдых. – Он подтыкает мне одеяло. – Не будешь слушаться, я останусь работать дома. А это на случай, если ты проголодаешься – гренки и сок. – На тумбочке стоит тарелка с завтраком.

Я прошу его не волноваться – мне гораздо лучше. Роб идет к шкафу и достает из ящика пару аккуратно свернутых серых носков. Наверное, я сама сортировала его белье пару дней назад… не помню.

– Так велел твой консультант – он недавно звонил. – Роб оборачивается через плечо. – Сейчас важнее всего отдых.

– А когда это было? Я не слышала звонка.

– Ты спала. Я сказал ему, что тебе гораздо лучше.

– Все будет хорошо, – отвечаю я, про себя возмущаясь самонадеянностью мужа.

– Врач сказал, что тебе нужен полный покой. – Роб садится рядом на кровать. – Может, мне все-таки остаться и приглядеть за тобой?..

Я уже выдержала два дня постоянного надзора, бесконечно отчитываясь о своем самочувствии.

– Не надо. Обещаю отдыхать, – вымученно улыбаюсь я.

– Прекрасно. – Роб встает и вручает мне новый телефон, который привезли утром. – Тут есть все: почта, список контактов и прочее. Незачем спускаться за ноутбуком.

– Спасибо, я бы и сама справилась. – Я беру телефон и нажимаю на иконку «Почта», удивляясь неожиданно охватившему меня трепету.

– Почту я только что проверил, – сообщает Роб, заглядывая через плечо и встряхивая свернутые носки, чтобы расправить. – Ничего интересного.

– Мог бы предоставить это мне! – отвечаю я, пролистывая свежие письма.

Он прав: ничего интересного, сообщение от службы доставки супермаркета о возврате денег за перезревшие авокадо, скидочные коды от сетевых ресторанов и напоминание о пропущенной записи к стоматологу. Я откладываю телефон.

Роб в накрахмаленной рубашке сидит на кровати спиной ко мне, ссутулив плечи. Подтягивая к груди костлявые ступни – живое пособие по строению скелета, – он надевает носки. Волосы на загорелой шее аккуратно пострижены. Поднявшись, он по очереди просовывает длинные ноги в костюмные брюки и напоследок подходит поцеловать меня в макушку. Я молча жду, когда он направится к двери, а он продолжает пялиться, как будто до сих пор решает, можно ли оставить меня одну на весь день.

– Иди уже! Сколько можно?! – кричу я.

Мне не терпится добавить, что я не вынесу еще день под его неусыпным контролем, когда каждое мое слово и каждый жест подвергаются скрупулезному анализу. Что я чувствую себя подопытным кроликом, которого всячески исследуют, и что я буквально задыхаюсь от его заботы. Но я молчу, видя обиду и боль в глазах Роба.

Он отступает на шаг и смотрит на меня – не враждебно, как я ожидала, а огорченно.

– Я понимаю, что кажусь… Прости, я постараюсь не давить.

Мне невольно вспоминается, что примерно так же он вел себя всегда после крупных ссор – не мелких недоразумений, без которых не обходится ни одна пара, а грандиозных скандалов, которые можно пересчитать по пальцам одной руки. Поводом служили деньги, дети или новый дом. После вспышек гнева Роб обычно становился тише воды ниже травы. Интересно, нынешнее его раскаяние связано с нашей ссорой на лестнице? Что он пытается загладить?

– Тебе пора на работу, – сухо говорю я. – А то я с ума сойду.

– Прекрасно, – делано веселым тоном говорит Роб. – Я чувствую, когда меня не хотят видеть.

Он снова открывает шкаф и, вынув галстук, завязывает узел перед зеркалом в ванной. Я жду продолжения диалога.

– Пообещай, что не будешь садиться за руль, – кричит он из ванной. – И выходить из дома. И вообще, что будешь все время лежать в постели.

– Обещаю.

Роб возвращается в спальню.

– Каждый час присылай сообщение. Иначе я немедленно приеду.

Я поднимаю блестящий новенький телефон.

– Договорились.

– Я надеялся, что Саша заедет тебя проведать в обед. К сожалению, она сегодня занята, а с Фином я не могу связаться. Хочешь, сделаю тебе сэндвич?

– Поезжай наконец!

Роб медлит, глядя на меня, как будто собирается что-то сказать. Его высокая фигура заполняет почти весь дверной проем. Уже на пороге он оборачивается.

– Я беспокоюсь, как ты будешь ходить по лестнице.

Я выдерживаю паузу. Интересно, зачем он это сказал? Проверяет, много ли я помню? Увы, нет. Я отвечаю, что буду крайне осторожной. Наконец Роб уходит. Я смотрю в окно спальни, как он шагает под проливным дождем с сумкой для компьютера под мышкой. Он машет мне рукой и торопливо садится в машину.

Даже после его отъезда я никак не могу оторваться от окна, словно опасаюсь, что Роб передумает и вернется. На миг я даже допускаю мысль, что обрадуюсь – из-за нахлынувшего ощущения одиночества и пустоты. Я провожу по стеклу пальцем здоровой руки, пытаясь коснуться капель дождя, и прижимаюсь пылающим лбом к прохладному окну.

Я и правда еще не отвыкла от детей. Рассудок говорит, что времени прошло достаточно, но все еще не осознаю, что Фин съехал уже год назад. По ощущениям, они с Сашей недавно были здесь, и она переселилась совсем незадолго до поступления брата в университет. Когда дети были помладше, поездки в школу и обратно казались мне бесконечными. Я торопила события, злилась, что не остается времени на себя. И вот теперь годы пролетели, и мне не хватает этой рутины. По злой иронии судьбы, год, который ушел на адаптацию, теперь потерян. Перед тем как проводить Фина в университет, я пыталась представить себе новую жизнь – отдельную от детей. Другую, но не хуже прежней. Интересно, удалось ли мне заполнить образовавшуюся пустоту? Может, я нашла новый смысл? Нечто опасное и запретное?.. Внезапное предположение приводит меня в ужас. Неужели я могла рисковать нашим браком? Даже представить страшно.

Я заставляю себя отклеиться от окна и иду по коридору, вдоль опустевших комнат. Столько всего изменилось… голова кругом. Бывшая гостевая, а ныне кабинет Роба, обставлена мебелью в подчеркнуто мужском стиле, явно не по моему выбору. А бывшая Сашина комната при дневном свете выглядит совершенно безликой, как стандартный гостиничный люкс: идеальный порядок и ни капли индивидуальности. Да, она обставлена со вкусом, не исключено, что я и сама приложила руку к ее оформлению, но зачем? Разве к нам приезжают гости? Комната Фина гораздо больше похожа на прежнюю, и это еще тревожнее – как будто его переезд не окончателен.

Вот и лестница. В задумчивости я спускаюсь и снова поднимаюсь, а затем иду в ванную и включаю в душе воду. Раздеваясь, разглядываю свои синяки. Одни побледнели, другие, наоборот, потемнели. Я снимаю эластичную повязку с руки и становлюсь под душ. Мелкие порезы на запястье снова бросаются в глаза. Правда, бьющие по шишке на темени струйки воды не дают о них подумать. Морщась от боли, я едва не падаю и хватаюсь руками за стенки кабины, но желание впервые за долгое время вымыть голову побеждает. После этого, замотав голову полотенцем и набросив халат на еще влажное тело, я опускаюсь на закрытое туалетное сиденье. В глазах темнеет от усталости, и я отдыхаю, опираясь спиной на твердый фаянс. Наконец мне хватает сил снова закрепить повязку, приятно сдавливающую запястье. В окно спальни видно, что дождь продолжается. Окружающий мир холоден и безжалостен; свинцово-серое небо проливается на землю крупными каплями, которыми ветер с размаху хлещет в стекло. Я кладу под голову свернутое полотенце, чтобы не замочить подушку, и вытягиваюсь на постели. Поначалу пытаюсь расслабиться, но стоит закрыть глаза, как в голову настойчиво лезут вопросы. Видимо, поспать не получится. Я беру новый телефон и, щурясь, смотрю на экран, потом нахожу на тумбочке очки. Роб скопировал туда несколько номеров – детей и свои рабочие, но я точно помню, что в старом телефоне контактов было больше. Я силюсь вспомнить, кого же там не хватает, однако мной завладевает другая мысль – о том, что между нами с Робом вырос невидимый барьер, невысказанный и непреодолимый. Мы оба настороже. Он мой муж, любит меня и готов ради меня на все, но его любовь стала навязчивой, а забота – удушающей. Похоже, за последние двенадцать месяцев случилось нечто, изменившее нас обоих. Нечто, о чем никто не хочет мне рассказывать. Размытые видения терзают душу. И в них отнюдь не Роб.

Он полулежит; его лицо скрыто в полумраке. Он так прекрасен, что у меня перехватывает дыхание, а по телу пробегает дрожь. Я тянусь к нему, провожу рукой по изгибу талии, по мускулистой спине и бедрам. Кожа упругая; он моложе Роба.

Я всегда была верной женой, я не оступалась. Нужно отдохнуть и выбросить всю эту чепуху из головы. Убрав полотенце, я ложусь щекой на прохладную подушку. Вскоре мной овладевает сон – просто тьма, без сновидений, без единого лица и образа, за исключением эпизода из отпуска, запечатленного на фото. При виде наших счастливых лиц мне становится неуютно. Картина блекнет, оставляя в голове неясную и тяжелую путаницу из обрывков мыслей, от которой не избавляет даже настойчивый звонок домашнего телефона.

Октябрь прошлого года

Длинные ряды столов застелены белыми скатертями. Отдыхающие у бара приступают к вечерним коктейлям, оглашая окрестности беззаботным смехом. Мы тут третий день и уже дважды отклонили приглашение присоединиться. Роб предпочитает мое общество компании соотечественников. Я разглядываю меню – довольно бестолковый ассортимент блюд, которые считаются здесь европейской кухней. По внешнему виду ни за что не угадать ни вкус, ни состав, и приходится вслепую доверяться поварам. Тем не менее голодные британцы толпятся у экзотически сервированных подносов: им не отбить аппетит даже самыми вычурными сочетаниями вкусов. Окинув взглядом свою тарелку, я решаю не прикасаться ни к чему, кроме небольшого стейка. Мясо оказывается на удивление нежным.

– Тебя ничего не смущает? – спрашиваю я Роба. – Смотри!

Я указываю на вереницу отдыхающих в браслетах. По тону загара можно почти безошибочно определить, как давно приехал каждый из них. Все без исключения – европейцы или американцы, только однажды мне встретилась в лифте милая женщина из Канады.

Он хмурится.

– А что меня должно смутить?

– Одни белые. – Я понижаю голос. – Привилегированная раса.

– Не говори ерунды! – Роб ловко подхватывает вилкой кусок лосося. – Мы на Карибах, естественно, персонал весь местный.

– Вот именно. А среди туристов одни белые.

– Ну а с какой стати тут отдыхать местным? – Он явно не понимает, о чем я.

Впервые эта мысль меня поразила в первое утро после нашего прибытия, когда я вышла на балкон и окинула взглядом все великолепие крошечного островка. Мы вселились накануне поздним вечером, вымотанные длинной дорогой: сначала девятичасовой перелет, потом четырехчасовой частный трансфер с риском для жизни. Видимо, наш водитель виртуозно владел искусством экстремального обгона, каждый раз балансируя на грани катастрофы. Интересно, что хуже – если погибну я или Роб? Наконец, когда мне стало казаться, что конца пути не будет, мы пересели в частную лодку, которая за десять минут домчала нас на остров. Правда, ее немилосердно качало на волнах, и лицо женщины, сидящей напротив, постепенно принимало насыщенный серый оттенок. Уже стемнело, и мы не могли насладиться видом из своего люкса. Фантастическое зрелище открылось только на следующее утро: белоснежные виллы в колониальном стиле, ухоженные сады, пляжи, и в центре комплекса – огромный голубой бассейн с мягкими шезлонгами и отдельными кабинками (всегда накрытыми полотенцами еще до завтрака). Я позвала Роба. Он обнял меня за талию, обронил, что знал, что мне понравится, и пошел дальше искать свой «Киндл»[2], чтобы читать у бассейна.

– Да, тут очень красиво, – ответила я. – Извини, что поначалу не оценила.

– Ничего, для тебя это вполне типично. – Судя по тону, Роб скорее не язвил, а добродушно подшучивал.

И вот тогда я заметила тележку для гольфа, петляющую вверх и вниз по извилистым тропинкам, ведущим от вилл к ресторанам и барам. В тележке сидел упитанный турист в узеньких плавках, а юный стройный доминиканец, весело улыбаясь, тащил тяжеленный груз на очередную трапезу. Я отвернулась: все же я всегда причисляла себя к среднему классу, а не к сливкам общества. С другой стороны, это все двойные стандарты, ведь я носила точно такой же браслет, как и тучный пассажир, а значит, была с ним «в одной лодке».

– Я не говорю, что местные хотят тут отдыхать. – Я отправляю в рот последний кусочек стейка и, оглянувшись, понижаю голос: – Меня просто поразило, что в этой очереди исключительно белые.

– Не говори глупостей, – прищурившись и хмуря брови, отвечает Роб.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я! – Отложив вилку, я делаю глоток вина.

Я смотрю на двери, ведущие в просторный внутренний дворик, на пляж, освещенный закатным солнцем. У моря виднеется еле различимый силуэт: юноша с граблями ровняет песок. Прохладный вечерний бриз доносит запах соленого прибоя.

– У меня хотя бы совесть есть, – бурчу я себе под нос.

– То есть, по-твоему, у меня ее нет? – интересуется Роб.

– Я этого не говорила, но… разве ты не чувствуешь себя неловко? Мы тут как высшая каста: валяемся на шезлонгах, а нам подают коктейли и всячески ублажают. Мы и на пенсии так будем жить – выпивать и объедаться?

– Не будем. Но мы ведь заработали на этот отпуск, почему бы не получить удовольствие? Кроме того, своими долларами мы поддерживаем местную экономику. – Он намазывает маслом очередную булочку. – Мы не угнетатели, а гости.

– Да, я знаю. – Я с благодарностью киваю официантке, и та доливает в мой стакан воды. – Наверное, дело в том, что я уже сто лет как не работаю. Не могу отделаться от ощущения, что не заслужила подобной роскоши.

Роб добродушно отчитывает меня, уверяя, что моя работа – воспитание детей – самая сложная.

– Ты отлично потрудилась. Мы оба молодцы.

Пожав плечами, я отвожу глаза.

– Может быть.

– Чем хочешь заняться завтра?

Роб отодвигает тарелку. Несмотря на рекордные объемы поглощенной еды за последние несколько дней, он по-прежнему гибок и строен, разве что рубашка чуть плотнее облегает живот.

– Можно встать пораньше и занять кабинку у бассейна, – предлагаю я. – Или пойти на урок сальсы в одиннадцать.

Роб морщит нос.

– Кабинка – это хорошо. Пожалуй, в следующий раз выберем отель, где поменьше мероприятий. – В его голосе слышится нотка раздражения. – Терпеть не могу организованные развлечения.

– Только сначала сделаем перерыв, – говорю я.

– Ты все еще волнуешься из-за детей?

– Тебе не кажется, что Фин пропал? Я знаю, он всегда мало пишет, но сейчас…

Роб произносит привычную тираду, мол, нужно дать сыну освоиться в университете, и наверняка он хочет оставить нас в покое хотя бы на время отдыха.

– Иногда я думаю, не из-за нас ли Фину трудно заводить друзей, – говорю я. – Мне нравится наш новый дом, но Саша и Фин были еще совсем детьми, когда мы туда переехали.

– Правда? Тебе правда он нравится?

Это предмет давних споров. Стоит заговорить о доме, и Роб начинает спрашивать, правильно ли мы сделали.

– Это было наше общее решение, – улыбаюсь я. – Мы просто воплотили мечту.

– А мы мечтали о таком доме? – Роб морщит загорелый лоб.

– Думаю, да. – Я задумчиво верчу в пальцах бокал. – Теперь, когда мы остались вдвоем…

– Не совсем! Фин приезжает на каникулы.

– Согласна, не совсем. И все же мне кажется, нам бы хватило жилья поменьше, но поближе к городу и твоей работе. Ты бы ездил на работу на велосипеде, я бы ходила в город, встречалась с Сашей. И Фину было бы проще до нас добираться.

– А я думаю, простор – это хорошо. Например, Фин может привести девушку. А Саша наверняка найдет парня, который вытащит ее из унылой каморки, потом родит кучу детишек, и у нас дом все время будет полон гостей. – Роб с улыбкой берет меня за руку. – Давай подождем годик-другой, посмотрим, как нам живется вдвоем.

– Не то чтобы я спешила стать бабушкой… – отвечаю я, немного уязвленная, что он так пренебрежительно отнесся к моей идее.

– А я не спешу спать с бабушкой. – Роб стискивает мою руку. – Идем поищем того бармена на пляже. Боюсь, больше никто здесь не умеет готовить коктейли. Чем-пи-он, – передразнивает он парня.

Мы идем по террасе, любуясь великолепным закатом.

– Давай сделаем «селфи». – Роб тянет меня к балюстраде и поднимает телефон выше. Я улыбаюсь, слыша слово из жаргона детей. Роб крепко обнимает меня за талию, но слишком долго возится с настройками, и моя улыбка становится напряженной.

Наконец он делает снимок и демонстрирует мне результат. Улыбка неожиданно выглядит вполне естественной, а мы оба – счастливыми.

– Отлично вышло! – Я возвращаю ему телефон.

– Джо, мы прекрасная пара, – говорит Роб, разглядывая кадр. – И так будет всегда.

Глава 6

Три дня после падения

Я касаюсь его обнаженной спины. На мягкой, но упругой коже блестят капельки пота. Я провожу пальцами по его бедру, узкой талии, широким плечам. Все тело дрожит от предвкушения.

Резко проснувшись, я сажусь и мотаю головой, словно хочу вытрясти оттуда образ неизвестного мужчины. Затем освобождаю ноги из скомканной простыни и оборачиваюсь к тумбочке, где стоит будильник Роба. Уже почти вечер. Время тянется бесконечно, но стоит задремать – и нескольких часов как не бывало. Погруженная в тревожные мысли, я не смогу вспомнить, что было днем. В старой деревянной постройке неважная звукоизоляция, и снизу постоянно доносились шаги Роба – он и день не продержался на работе. Сначала он разбудил меня звонком – я не проспала и двух часов. Оказывается, он раз десять звонил мне на новый телефон и рассердился, что я выключила звук, когда шла спать.

Я откидываю одеяло и убеждаю себя, что видения с обнаженным мужчиной – всего лишь сон, а не воспоминание. Голова буквально налита свинцом, во рту привкус горечи. Я думала, что за эти несколько дней память прояснится, однако прошлое будто дразнит меня – на миг показывается и исчезает снова. Я привстаю и смотрю на телефон, затем ложусь и заставляю себя вспоминать момент падения, пытаясь увязать между собой известные факты.

По словам медсестры, было шесть часов две минуты. Очнулась я на полу после удара головой о стену – отпечаток в штукатурке тому подтверждение. Я осторожно трогаю пальцем шишку – она уже меньше и не такая болезненная. Падая, я отчаянно пыталась за что-то ухватиться правой рукой – за перила, за стену, за Роба? А потом потеряла сознание… Я ворочаюсь, устраиваясь поудобнее. Сосредоточься, Джо! Думай! Мы с Робом были на лестничной клетке. Ссорились, причем начали еще в спальне, а потом он догнал меня наверху лестницы. Роб говорит, что я оступилась, но сама я этого не помню.

Перед глазами вновь встает обнаженный мужчина, и я испытываю острое чувство вины. Может, лучше не знать, что произошло за этот год? Похоже, Роб именно так и думает, судя по тому, как он контролирует общение детей со мной и как скупо выдает подробности, несмотря на мои бесконечные расспросы.

Сев спиной к подушке, я прислушиваюсь к звукам снизу. Пищит микроволновка, и пахнет разогреваемой едой. От перспективы совместного ужина я прихожу в ужас. Что меня так пугает?

Я осторожно спускаюсь по ступенькам и захожу в кухню. Роб что-то выкладывает на тарелки из пластикового контейнера. При виде студенистого блюда мой аппетит, поначалу возбужденный запахом, притупляется. Роб удивленно смотрит на меня и чуть заметно улыбается.

– Я думал, ты спишь. Собирался принести ужин наверх.

– Незачем. Я вполне способна передвигаться.

Я открываю ящик, чтобы взять сервировочные салфетки. Роб мягко отстраняет мою руку и ведет меня к столу, приобняв и поддерживая под локоть.

– Я же сказала, что могу сама! – возмущаюсь я, высвобождаясь из объятий.

Он раскладывает салфетки, ставит передо мной тарелку, стакан воды и кладет рядом две таблетки. Я сосредоточенно жую резиновые спагетти из микроволновки. Роб тоже приступает к еде. Ужин проходит в молчании; чувствуется, что нас разделяет нечто большее, чем деревянная столешница. Как же нам удалось всего за год перечеркнуть двадцать три года брака и стать практически чужими? Я ловлю на себе пристальный взгляд Роба, словно он изучает меня под микроскопом. Собственно, и я занимаюсь тем же.

– Завтра съезжу за продуктами, куплю на ужин что-нибудь поприличнее. В местном выбора практически нет.

Я смотрю на окно за его спиной. Хотя почти стемнело, жалюзи по-прежнему открыты, и по стеклу барабанит дождь. Странно, Роб так мчался домой – по его словам, пришлось прервать совещание – и при этом завернул в магазин за спагетти. Когда я проговариваю это вслух, он отрывается от тарелки. Конечно, он волновался, но нам ведь нужно поужинать.

– Такое ощущение, что я постоянно должен оправдываться.

– Именно так, – отвечаю я и меняю тему прежде, чем он успевает ответить. – А разве в морозильнике ничего не было? – Я как сейчас вижу батарею пакетиков с замороженным соусом болоньезе, разлитым из бурлящей кастрюли, – в каждом порция на двоих.

Роб идет к морозильнику и вынимает два окаменевших пакетика с красно-коричневой массой. Я киваю, глотая таблетку.

– На ближайшее время хватит.

Роб кладет пакетики обратно со словами, что они заморожены несколько месяцев назад, и садится за стол.

– Ничего страшного, – отвечаю я.

Не в этом дело, говорит он. Важно, что я вспомнила о замороженном соусе.

– Я всегда готовила про запас, – отмахиваюсь я. – Это общее воспоминание, в нем нет ничего конкретного.

– А что-нибудь еще тебе вспоминается? – Роб касается моей руки через стол.

– Нет. – Я отдергиваю руку. Как мне надоел этот вопрос! Если бы я вспомнила что-то важное, то сказала бы. Хотя… Мысль о том, что Роб многое скрывает и что у меня самой есть секреты, отчасти объясняет, почему я его избегаю. – А где сейчас дети?

– Я велел им сегодня не приходить. Тебе нужен отдых.

– Я не о том! – Я делаю глоток из стакана. – Где они живут?

Для цельной картины необходимы факты, которыми пока что безраздельно владеет Роб. Странно не знать, где живут мои собственные дети.

– Я уже говорил: Фин живет с другом по имени Райан, а Саша с Томасом, как ни печально.

Я сдерживаю порыв расспросить подробнее о Саше и Томасе: если я отклонюсь от темы, то забуду, что хотела выяснить. После травмы меня вообще легко отвлечь, так что восстанавливать события трудно, тем более что из Роба лишнего слова не вытянешь. Наверное, стоит вести записи – бумага с ручкой надежнее, – но тогда придется их прятать и не забыть, куда спрятала. Серьезная морока.

– Мне нужны их адреса. – Я жалею, что не захватила новый телефон – могла бы сразу записать все данные.

– Так срочно? Мы ведь ужинаем.

Да, срочно, отвечаю я. У меня амнезия, а он как будто специально мешает мне восстанавливать память. Я выжидательно смотрю на него.

– Неправда, – вздыхает Роб.

– Тогда скажи мне, где они живут, – настаиваю я. – Чтобы я могла себе это представить.

Итак, Саша быстро переехала к Томасу – довольно неожиданно для нашей привередливой старшей дочери. Они живут в квартирке над баром – по сравнению с плесневелой каморкой, прогресс. Я пытаюсь представить «Лаймз», где работает Томас. В памяти всплывает смутная картина, как я стою через дорогу от бара и вглядываюсь в окна. По словам Роба, мы там никогда не были, и я благоразумно держу эту информацию при себе. Кстати, насчет привередливости я не ошиблась: на новом месте Саше не понравилось – слишком шумно и тесно, – и Роб снял для нее квартиру с видом на парк, в новостройке. Кажется, я понимаю, о каком районе речь. Жилье там действительно отличное и наверняка стоит целое состояние.

– И во сколько обходится аренда? – спрашиваю я.

– Лучше тебе не знать.

– Наш бюджет выдерживает?

– С трудом. – Роб трет глаза.

Зато наш сын устроился куда скромнее. Название улицы мне не знакомо, но я знаю те места. Бедный район, длинные ряды одинаковых облезлых домиков, на телефонных проводах, пересекающих узкие улочки, висят спортивные штаны – говорят, что это условный сигнал «есть наркотики». По словам Роба, у Фина в гостях мы не были, только у Саши.

Роб самозабвенно распинается, как дети выросли и как это все естественно. Я глотаю вторую таблетку и, уклоняясь от испытующего взгляда мужа, рассматриваю фото за его спиной. Фото из отпуска, который я не помню.

Роб оглядывается через плечо, пытаясь понять, что привлекло мое внимание.

– Ты хоть что-нибудь о нем помнишь? – Он встает снять фотографию в рамке.

– Практически нет. – Меня одолевает приступ кашля, и таблетка застревает в горле. Я запиваю горечь водой.

Роб любуется нашими лицами на фоне заката.

– Жаль. Мы были так счастливы. – Он снова показывает мне фото. – Идеальная пара.

Я оставляю его убирать посуду и медленно поднимаюсь по лестнице, держась за перила здоровой рукой. Он сообщил мне адреса Саши и Фина, значит, тут нет никакого секрета. На верхней площадке я понимаю, что уже забыла номера домов. Дороже детей у меня ничего нет, а я даже не помню, где их найти.

Ноябрь прошлого года

Несмотря на странный выбор места для обеда («Парк в ноябре? Саша, ты уверена?»), я рада встрече. Скорее всего, дело не в любви к свежему воздуху, а в финансах, хотя я убеждала ее, что с удовольствием заплачу.

– Хорошо отдохнули? – Саша подбрасывает опавшие листья носком грубых сапог, которые я раньше никогда не видела.

Не могу сказать, что меня так уж волнует ее обувь, но эти сапоги смотрятся чересчур неженственно даже на юной и стройной фигуре. Они диссонируют с длинными мягкими волосами; кажется, что у нее, как в детской игре, верхняя половина от одного героя, а нижняя – от другого. Фин в детстве обожал соединять пиратов и балерин, фермеров и овец. Помню, как я радовалась, слыша его беззаботный смех. Пожалуй, счастливее всего он был до школы. От этой мысли становится невыносимо грустно, и я чуть не забываю ответить Саше.

– Такое ощущение, что нас не было сто лет. Уже почти две недели, как мы вернулись.

– Это упрек? – В знак протеста она подбрасывает листья еще выше. – Я тебя не избегаю, просто дел невпроворот.

Нет, всего лишь констатация факта, заверяю я и тут же удивляюсь, что говорю в стиле Роба. Впрочем, Сашу ответ удовлетворяет.

– Конечно, было бы здорово видеться почаще, – говорю я. – Например, я бы показала тебе наш новый ремонт.

– Мам, я скоро заеду! – Она не то обороняется, не то отмахивается с неуловимой ноткой превосходства, как будто ее согревает некая тайна, которой она не готова делиться с матерью. – Ну правда, дел по уши!

– Например? – подначиваю я, изображая уверенность в себе. Мне снова хорошо: любимая дочь рядом, под ногами шелестят бурые листья. Внезапно меня осеняет. – У тебя кто-то есть?

Саша высвобождает руку и молча идет дальше, однако ее губы трогает озорная улыбка.

Мы садимся на скамейку в самом укромном уголке, который удалось найти, – под голыми ветвями дерева. Мы не виделись месяц: после нашего возвращения Саша две недели не могла найти время встретиться. В ожидании я ходила за рабочими с тряпкой и пылесосом и бесконечно готовила им чай. Они обещали закончить к нашему возвращению, а на деле ремонт завершился только сейчас. Потом мы разбирались со столом, который не влез в кабинет, и новыми жалюзи, но наконец все позади. Как ни странно, ремонт меня совершенно не вдохновлял; всем руководил Роб, даже выбором цветов для бывшей Сашиной комнаты и подчеркнуто массивной мебели для своего нового кабинета. Для меня главное было – навести порядок за оставшиеся до дня рождения две недели.

Саша достает из рюкзака контейнер для еды и, поддев ногтями ободок, снимает голубую крышку. Наружу вырывается затхлый воздух. Она объясняет, что это блюдо для веганов – смесь чечевицы с бобами, хотя пахнет оно скорее рыбными консервами.

– А у тебя что? – Она с любопытством наблюдает, как я разворачиваю объемистый пакет с сэндвичами.

– Твое любимое – чиабатта с тунцом. – Я протягиваю ей сэндвич. – Я уговариваю отца похудеть после праздников, и мы стараемся есть меньше мяса.

– А я стараюсь не есть мясо и рыбу. – Подмигнув, Саша берет сэндвич и вытряхивает содержимое контейнера в урну.

– Твой новый парень – вегетарианец? – спрашиваю я, откусывая хлеб с тунцом. Остальное я хочу сберечь для Саши; если у нее роман, то явно на стадии, когда от любви худеют. Стадия уюта и округлостей еще впереди.

– Не понимаю, о чем ты, – говорит она с набитым ртом. И добавляет с улыбкой: – Вообще-то он веган.

– А ты нас познакомишь?

– Угу. – Она продолжает жевать, прикрывая рукой рот. – Но он не в твоем вкусе.

Убеждаю дочку, что если он нравится ей, то понравится и мне.

– Он обаятельный, думаю, ты это почувствуешь. Насчет папы сомневаюсь.

– А почему? – Я вытираю каплю майонеза с ее холодной щеки.

– Он интересуется политикой, – гордо произносит Саша, как будто несет плакат с этими словами на демонстрации. – И не так, как вы.

Интересно, как случилось, что наша дочь успела так отдалиться?

– А ты познакомишь нас с… как его имя?

– Томас. – Саша принимается за очередной сэндвич, снова чуть заметно улыбаясь. – Посмотрим. Мы только начали встречаться. Он немного старше меня.

Возраст неважен, неожиданно для себя говорю я – видимо, напуганная ее предыдущими выпадами. Главное, чтобы он к тебе хорошо относился. Спросить, на сколько именно старше, я не решаюсь. Улыбнувшись, Саша милостиво сообщает, что, пожалуй, они как-нибудь заедут к нам пообедать в воскресенье.

– Мы всегда рады твоим друзьям, – отвечаю я.

Судя по взгляду, дочь размышляет, можно ли мне верить. Я и сама сомневаюсь. Мы с Робом как-то не обросли друзьями, все приятельские отношения сами собой распадались со временем. Неизвестно, в ком было дело – в них или в нас. Роб никогда не нуждался в общении, для него существовали только «мы», однако теперь «мы» – это я и он. А иногда этого недостаточно. У него были коллеги, а у меня – дети; не очень дальновидно с нашей стороны, и я не знаю, как исправить ситуацию. Любые мои попытки расширить круг общения Роб отметал. Он твердо убежден, что нуждается и будет нуждаться только во мне.

– Разве мы не ладим с людьми? – спрашиваю я.

– С людьми вашего круга – ладите, – отвечает Саша.

– Вот как? – Меня задевают ее слова, особенно если учесть, что в них есть доля истины. Я всегда считала себя щедрой и даже высоконравственной, но, пожалуй, стоит задуматься об избирательности в общении за последние годы. Я ведь не нахожусь вместе с Робом ежеминутно; после отъезда Фина в университет у меня масса свободного времени.

Саша поднимается со скамейки.

– Мне пора.

«Мы ведь только что пришли!» – едва не восклицаю я. Неужели у нее не найдется часа на обед? Я даже не успела показать ей отпускные фотографии!.. Но она уже шагает к выходу. Я нагоняю ее и иду рядом, наслаждаясь бесценными минутами в обществе дочери и испытывая за них странную благодарность. Она машет мне на прощанье, и, ощутив предательский ком в горле, я спешу уйти. Выждав время, за которое Саша точно окажется в здании, я позволяю себе оглянуться и утираю нелепые слезы. Я жалею, что не обняла ее, не договорилась о следующей встрече, не настояла, чтобы она заехала на обед в одно из воскресений. Она ничего не спросила о брате и ни словом не обмолвилась о моем дне рождения. Я смотрю на вращающуюся дверь, которая похитила мою дочь, на офисных работников, снующих туда-обратно. Знают ли они Сашу лучше меня? Посвящены ли они в ее тайны?

Среди ниш и колонн соседнего здания притаилась неприметная дверь с вывеской «Центр социальной помощи – добро пожаловать!» Я наверняка не раз проходила мимо нее. Тогда вывеска ни о чем мне не говорила, а теперь напоминает о предложении Саши попробовать себя в качестве волонтера. Я снова начинаю испытывать угрызения совести за свою зашоренность и оторванность от реальной жизни. Раньше у меня были более сильные нравственные ориентиры, более широкие взгляды, а теперь я погрязла в ремонте и планировании отпусков. Я на распутье: с одной стороны, меня охватывает порыв найти новую цель в жизни, а с другой – трудно решиться на такую спонтанность. Тем не менее, повинуясь внутреннему импульсу, я иду к двери – просто посмотреть.

В дверях я цепляюсь карманом пальто за ручку и, торопливо пытаясь освободиться, слышу чьи-то шаги – шаркающие, как у пожилых людей. Наконец отцепившись от ручки, я оборачиваюсь и сталкиваюсь с седой дамой, еще более растерянной, чем я.

– Сейчас позову Роуз! – восклицает она и семенит прочь.

Помещение центра напоминает сельский клуб, в который я водила Сашу и Фина в детстве: пыльный паркет, на стенах пробковые доски и плакаты – правда, на серьезные темы, вроде наркотиков и курения. На столе стопки листовок. «Выбор в пользу здорового образа жизни», «Ваши привилегии и права» и тому подобное. Я беру полистать первый попавшийся проспект, когда ко мне подходит крупная женщина – по-видимому, Роуз.

– Нуждаетесь в совете? – Уперев руки в широкие бедра, закрытые бесформенным кардиганом, она кивает на мою листовку, которую я кладу на стол.

На обложке изображена женщина с синяками на лице и с упреждающе поднятой ладонью, на которой крупными буквами написано «Нет!».

– Ой, конечно нет! – Я ужасаюсь недоразумению. – Простите, просто взяла проспект в руки и даже не успела открыть. – Я отодвигаю его от себя, подчеркивая, как мне далека эта проблема.

– Вы уверены? Многие приходят с…

– Уверена. Простите, мы можем начать сначала? – улыбаюсь я. – Дочь сказала, что вам нужны волонтеры. Правда, это было довольно давно, и я не знаю…

– Нам всегда нужны волонтеры. – Она отвечает мне широкой улыбкой, обнажая крупную верхнюю десну. – Кстати, я Роуз.

– Джоанна, – отвечаю я. – Зовите меня Джо.

Я иду за ней, лавируя мимо чисто вытертых столов и беспорядочно расставленных пластмассовых стульев. Сегодня спокойный день, сообщает Роуз, поднимая с пола пакетик с чипсами, а иногда тут «пыль столбом». Не угадаешь, когда случится наплыв. В пункте раздачи продуктов больше всего народу в субботу утром. Я бросаю взгляд на свою дизайнерскую сумку и вспоминаю список покупок, сохраненный в телефоне: авокадо, филе лосося, вино и чиабатта. Мы протискиваемся мимо стола, за которым компания молодых людей бурно обсуждает вчерашний матч; за следующим сидят двое – седая дама, открывшая мне дверь, и молодая женщина, которая, щурясь, изучает мелкий шрифт на замысловатом бланке.

– Все нормально, Сью? – Оглянувшись на меня, Роуз поднимает брови, словно я в курсе их отношений с немолодой коллегой. – У нас тут политика открытых дверей со всеми вытекающими, – сообщает она по пути дальше.

Я чувствую, как меня втягивают в новую деятельность.

– Не уверена, что от меня будет много пользы. – Я следую за Роуз, явственно представляя себе реакцию Роба, когда я расскажу ему, где была сегодня.

Мы подходим к деревянной двери, серебристо-серой под тонким слоем лака.

– Кабинет Ника, – сообщает Роуз, берясь за ручку. – Сегодня его нет. Уверена, он вас очарует. Ник – выдающийся человек, совершенно не такой, каким кажется на первый взгляд.

Кабинет захламлен: на старомодном столе высятся стопки картонных папок, пол завален документами. Единственный источник света – окно высоко над столом, но через мутное стекло ничего не видно, кроме размытых пятен. Роуз приглашает меня сесть, и мой взгляд падает на низкое дерматиновое кресло, тоже заваленное папками.

– Прошу прощения! – Она бросается освобождать кресло. – Рано или поздно мы перейдем на электронный документооборот, как во всем цивилизованном мире. Ну вот, готово. Добро пожаловать, Джо! Погодите, я найду нужную анкету и начнем. – Сев за стол, Роуз принимается рыться в ящиках. – Вы сказали, ваша дочь – волонтер?

– М-м… Не совсем. Саша работает в соседнем здании, а здесь была всего однажды. – Я снова задумываюсь о ее низкой зарплате. Надеюсь, в будущем ей хотя бы светит перспектива. Впрочем, я не знаю, о чем она мечтает. В идеале Саша хотела бы заниматься «чем-то прикольным», а нынешнее место – первое, куда она подала заявление, и единственное, которое ее устроило.

– Наверное, она участвовала в «Клубе обеденного перерыва». – Роуз вынимает папки и складывает поверх стопок на столе. – Никого по имени Саша я не помню, однако к нам и правда приходили из соседнего здания. Мне кажется, мы им надоели. Нынешняя молодежь такая непостоянная…

Мне хочется выступить в защиту дочери, но увы, Роуз права. Опустошив очередной ящик, она восклицает:

– Ага, вот они! У вас ведь нет ДБС-сертификата, я правильно понимаю?

– Чего, простите?

– Сертификата проверки криминального бюро. Он подтверждает, что вы не представляете угрозы социально незащищенным людям, с которыми будете работать.

Мне не приходило в голову, что я могу представлять угрозу для посетителей центра соцпомощи, скорее я ожидала бы обратного, но теперь вспоминаю, что Саша что-то говорила о проверке.

– Нет, сертификата у меня нет. Если это хлопотно, ничего страшного, на самом деле я не…

– Проверка занимает несколько недель, и до полного завершения мы не можем предложить вам место волонтера.

– Вот как! – К своему удивлению, я разочарована.

– Все думают, что в волонтеры берут любого желающего. – Прямолинейность Роуз сопровождается обезоруживающей улыбкой. – Мы обязаны заботиться о тех, кто обращается в центр. Заодно проверка помогает понять, насколько серьезно человек настроен.

В голосе Роуз слышится эмоциональность, которую я не сразу распознала.

– Да, пожалуй.

– Давайте закончим с бумагами, и я покажу вам центр. Вы еще не думали, сколько часов в неделю готовы нам посвятить?

Пока не думала, отвечаю я. Где-то пару часов. Роуз отвечает, что они загружены до предела и рады любой помощи. Главное – регулярность, поэтому всегда составляется график. Я не ожидала такой жесткой организации. Мне-то представлялось, что тут сидят благообразные дамы – вроде той, что открыла мне дверь, – и раздают чай и печенье сомнительным личностям.

Ник, о котором Роуз говорит исключительно с придыханием, в прошлом был соцработником, а еще раньше – бухгалтером.

– К Нику можно обратиться за советом на любую тему, – сообщает Роуз.

Хотя будущие волонтеры проходят тренинг, в основном всему учатся уже в процессе. С финансированием беда, жалуется Роуз. Я киваю, делая вид, что прекрасно ее понимаю. В последний раз я работала до рождения Саши – печатала под диктовку и заполняла бланки. Похоже, времена сильно изменились. Я растеряна и чувствую себя словно на развилке из тысячи дорог, каждая из которых ведет к таинственной и манящей цели. Конечно, неизведанность пугает, но разве не полезно время от времени устраивать себе встряску?

– Само собой, в любой момент можно обратиться ко мне, – говорит Роуз, кладя передо мной ручки. – Я тут постоянно; можно сказать, центр – мой второй дом.

Я придвигаю кресло к столу и ищу в сумке очки.

– Нужно какое-нибудь удостоверение личности: права или тому подобное. Вы не думали, чем можете быть полезны центру?

Я отрываюсь от бланка.

– Я могу заваривать чай.

– Для начала неплохо, – улыбается Роуз. – А как у вас с компьютерами?

– Более-менее. У меня дома свой ноутбук.

– Тогда решено! – Она снова широко улыбается, и ее крупные десны уже не так бросаются в глаза. Кажется, я начинаю привыкать.

Глава 7

Четыре дня после падения

Казалось бы, после вчерашнего разговора мне должно было стать легче, и не столько из-за детей, хотя теперь я знаю, где и как они живут, а из-за Роба. Он рассказывал охотно, предлагал задавать любые вопросы, но мне все еще трудно отделить воображаемое прошлое от реального. Мы завтракаем, сидя напротив друг друга. Роб улыбается и всем своим видом демонстрирует заботу, однако перед глазами невольно всплывает его лицо, искаженное гневом, и наша ссора, после которой я упала. Если я действительно упала. А еще я словно вижу перед собой обнаженного мужчину из снов и сгораю от желания и стыда. Роб встает и, проходя мимо, кладет мне руку на плечо. От стука его тарелки о раковину я вздрагиваю. Оглянувшись, он хмурится и говорит, что сомневается, стоит ли ему ехать на работу. Правда, при этом направляется к двери.

– Честное слово, мне гораздо лучше. – Я провожаю Роба в холл. В открытую дверь врывается ветер. Мне и так непросто было убедить его вернуться на работу после вчерашнего, и я не хочу, чтобы он в последний момент передумал. Мне нужно побыть одной, собраться с мыслями, а может, даже поискать какие-то осязаемые зацепки. – Голова сегодня почти не болит, – с деланой улыбкой вру я, щурясь на утреннем свету.

– Что значит «почти»?

Я прикрываю глаза от солнца левой рукой, хотя и пострадавшее запястье уже окрепло.

– И голова лучше, и рука. – В подтверждение своих слов я протягиваю правую руку, с которой утром сняла повязку.

Роб смотрит на гравий под ногами и наклоняется смахнуть пыль с начищенных туфель.

– Как-то странно… – Выпрямившись, он делает шаг ко мне.

– Нет! – Я загораживаю дверь. – Не возвращайся!

– Да что с тобой? – Роб отшатывается и швыряет сумку с ноутбуком на дорожку. – Я всего лишь стараюсь ухаживать за тобой, а ты не разрешаешь!

– Скандал не поможет, – говорю я, глядя вниз.

Роб делает глубокий вдох и закрывает глаза. Я опасаюсь, что он снова вспылит, но вместо этого он поднимает сумку и, расстегнув «липучку», осматривает ноутбук. Я спрашиваю, все ли в порядке с компьютером.

– В порядке, – огрызается Роб. И добавляет уже сдержаннее: – Пообещай, что будешь на связи весь день. Я беспокоюсь.

– Езжай! – Я уклоняюсь от поцелуя на прощанье. – А то застрянешь в пробке – скоро все повезут детей в школы.

Отступив, он безнадежно машет рукой.

– Джо, я серьезно. Сообщение каждый час. Эсэмэс или почта. Будешь писать?

– Буду, если не усну, – отвечаю я, закрывая дверь.

Я наблюдаю в окно кухни, как он выезжает; на гравии виднеются две глубоких борозды – следы от колес. Моя «Мини» припаркована с другой стороны подъездной аллеи. Интересно, когда я в последний раз на ней ездила? И куда? Стоит отойти от окна, как видение возвращается. Обнаженная спина, лицо, скрытое тенью. Затем он оборачивается, и я вижу большой рот, губы, растянутые в широкой улыбке. Эта улыбка манит и парализует. Я наклоняюсь над раковиной, чтобы не упасть. Кто он? И какое место занял в моей жизни, если от одной мысли о нем у меня перехватывает дыхание? Может, в последний раз я ездила именно к нему? Тянулась к нему, как в том видении, жаждала оказаться в его объятиях и снова увидеть его улыбку? Внезапно я снова ощущаю этот порыв, это безудержное желание, сердце начинает колотиться. Я борюсь с собой изо всех сил и наконец громко восклицаю: «Нет!», так что по пустому дому разносится эхо.

Открыв кран, я брызгаю на пылающее лицо холодной водой, пока видение не уходит, и я снова вижу в окне подъездную дорожку и свою машину. Наверняка в последний раз я ездила по какому-нибудь банальному поводу – в магазин или к кому-то из детей. Например, к Саше. Правда, у нее сейчас вся жизнь вращается вокруг Томаса, а я не припоминаю, чтобы мы виделись. А может, я навещала Фина на новом месте – в бедном квартале на улице, название которой выпало у меня из памяти, как и все остальное. Если бы я только смогла вспомнить прошлое, наверняка избавилась бы от стыда, сомнений и страха. Вполне возможно, что для этой тревоги совершенно нет оснований.

Кофемашина громко мелет зерна и, выпустив пар, выдает струйку вспененной темной жидкости. Я иду с чашкой на нижний этаж. Мой взгляд падает на продавленный диван – Саша часто сидела на нем с друзьями. Кажется, это было вчера, а прошло уже больше года. Дочь переехала от нас спустя месяц после окончания университета, с легкостью найдя работу и квартиру. Стоит Саше чего-то захотеть, как оно само плывет ей в руки. Я оглядываюсь: комната стала очередной мертвой зоной в огромном доме. Радует глаз разве что стеклянный стол у окна – кажется, раньше я его не видела, – особенно тем, что на нем стоит мой ноутбук.

За завтраком Роб обмолвился, что стол предназначался для его нового кабинета на втором этаже, но не подошел по размеру. Заметив, что я все время поглядываю в сторону нижнего этажа, он начал спрашивать, помню ли я новый стол, но осекся, поставил миску и стакан и рассыпался в извинениях.

– А когда мы этим занимались? – спросила я, игнорируя странный вопрос и надеясь, что хронология событий поможет восстановить память. – Я имею в виду ремонт на втором этаже?

– После нашего отпуска, я говорил вчера вечером. Ты хотела все закончить к своему дню рождения: кабинет и Сашину комнату. Но к нашему возвращению рабочие не успели. В итоге все было готово к середине ноября.

Представляю, как я волновалась, чтобы беспорядок был убран вовремя, и дети могли переночевать у себя в мой день рождения. Увы, как выяснилось, Фин тогда не приехал.

– Наверное, здорово было снова увидеться с Сашей, – сказала я.

Роб покачал головой и, проглотив ложку хлопьев, сообщил, что она тогда заболела.

– Значит, они оба не приехали на праздничный ужин? – спросила я.

Роб тщательно разжевал таблетку витаминов и ответил, что мы все равно прекрасно провели вечер и поужинали в ресторане вдвоем.

– Что с нами случилось? – спросила я. – Мы всегда праздновали мой день рождения всей семьей.

– На мой они тоже не явились. – Роб пристально посмотрел на меня. – И если ты забыла весь прошлый год, это не значит, что ты тут ни при чем.

Я поинтересовалась, что он имеет в виду. Роб держался несколько вызывающе, и я вдруг заявила, что сознаю и свою вину тоже, и залилась краской, толком даже не понимая, чего стыжусь.

– Прости, пожалуйста, – сказал он. – Просто мне тоже нелегко.

Роб продолжал что-то вещать про тяжкое бремя, про то, что ему как будто приходится выравнивать все ухабы на дороге, по которой я иду, но мой взгляд был прикован к столу и ноутбуку на стеклянной столешнице. Почему-то я возлагала на него большие надежды.

– А мы часто пользуемся этим столом? Который на нижнем этаже?

– Ты – да. – Роб принялся доедать мюсли, капая на подбородок молоком. – Ты всегда говорила, что ноутбук – твоя отдушина и окно в мир.

Мне сразу так и представилась одинокая несчастная женщина за компьютером, отчаянно стучащая по клавишам, чтобы вырваться за пределы четырех стен. Жалкая картина.

Отпив кофе, я открываю крышку ноутбука и наблюдаю, как загорается экран. Правда, я пока не знаю, что хочу там найти. Соберись, Джо! Подумай! Чтобы воскресить прошлое, нужны скрупулезность и умение собирать информацию. Спешить некуда – целый день впереди. Если, конечно, Роб не передумает и не заявится внезапно, как вчера. Я не делаю ничего предосудительного, но в его присутствии мне труднее сосредоточиться, как будто он управляет моими мыслями. Пусть у меня и нет определенной цели, в почтовом ящике сотни писем за прошлый год; быть может, там содержатся какие-нибудь зацепки? Какие-то детали, проясняющие образ обнаженного мужчины с притягательной улыбкой? Я на распутье: вспоминать страшно, не вспоминать – еще хуже. Улыбка. Загадочная, таящая опасность и адресованная мне одной.

Я открываю почтовую программу, быстро пролистываю самые свежие письма, которые уже прочла с телефона, и внимательно изучаю более ранние, пытаясь найти что-нибудь необычное. То и дело в списке мелькает электронный адрес Роба. В целом письма не особенно интересные – о покупках, еде, вечеринке в честь увольнения кого-то из сотрудников, которого я знаю лет двадцать; и все же я надеюсь найти в его письмах нечто, выходящее за рамки стандартной переписки между супругами. В некоторых письмах упоминаются Саша или Фин, ничего неординарного, все это я и так уже знаю: Саша переехала к Томасу в квартиру над баром, и мы дружно осуждаем ее решение, зато квартира с видом на парк, где мы успели побывать, нравится нам куда больше. В одном из писем я говорю, что рада новому жилью, хотя там постоянно ошивается Томас. Такое ощущение, что с моей стороны есть некоторое недовольство; Роб заканчивает словами: «Саше нужны мы оба; мы все переживем, Джо».

Я откидываюсь на спинку стула и обдумываю эту фразу, которая ни о чем мне не говорит. Видимо, проблема была в Томасе, а может, не только в нем.

Дальше связность переписки прерывается, как будто в ней не хватает нескольких писем. Возможно, остальное мы обсудили по телефону или обменялись сообщениями; без старого телефона не проверить. Или Роб намеренно удалил недостающие письма.

На мгновение я пытаюсь развить эту мысль. Робу легко зайти в мой почтовый ящик через веб-браузер. Мой пароль всегда один и тот же и состоит из дат рождения детей. А в первые дни дома я очень много спала, так что возможностей у него было предостаточно.

Я выпрямляюсь и делаю глубокий вдох, втягивая воздух обеими ноздрями, затем выдыхаю, отметая свои подозрения как параноидальные. Это же Роб – мужчина, за которым я замужем двадцать четыре года. Пусть последний год стерся из моей памяти, но остаются еще двадцать три. Я знаю его лучше, чем кого бы то ни было. Он мой муж и, несомненно, меня любит. И не стал бы плести интриги и копаться в моей почте. Да и с какой целью, что там может быть секретного?.. Интересно, может ли паранойя появиться в результате травмы мозга? Я задаю в поиске слова «травма головы, потеря памяти» и попадаю на разнообразные форумы и чаты. Читать их довольно страшно, и я заставляю себя закрыть страницы с пугающими историями. Пищит телефон: сообщение от Роба. Я рассеянно набираю ответ, все еще думая о неувязках в нашей переписке.

Последнее письмо от Роба отправлено три недели назад. Он сообщает, что задержится на работе. В папке «отправленные» нет моего ответа. Почему? Я с ним не разговаривала? Просто отправила в ответ эсэмэс? Вряд ли. С чего бы я хваталась за телефон, если Роб обратился ко мне по почте? А может, я рассердилась, что придется ужинать без него? Или причина более глобальна: например, я винила его в отъезде детей? Но к тому времени они оба давно жили отдельно. В июле мой тон был сочувственным, явно ощущалось, что мы преодолеваем трудности сообща, а что случилось потом? Кто был виноват – Роб или я? В октябре мы съездили в отпуск, в ноябре отпраздновали мой день рождения и, похоже, были счастливы. Мысленно я помечаю август вопросительным знаком и дописываю сообщение, чтобы скорее успокоить Роба. Но снова отвлекаюсь – на этот раз на новое письмо, которое почему-то вызывает смутную тревогу:

Джо, ответь, пожалуйста, умоляю! Извини, что пишу на личный адрес, – схожу с ума от волнения. За прошедшую неделю я звонила тебе тысячу раз и послала кучу сообщений. Куда ты пропала? Пожалуйста, отзовись!!! Ты знаешь, что я всегда готова помочь. Обещаю не осуждать и не давать советов.

Роуз

Ноябрь прошлого года

– Правда, хорошо посидели? – спрашивает Роб на пути домой.

Городские огни потускнели под проливным дождем, «дворники» чертят полукруги на лобовом стекле, их монотонный ритм почти гипнотизирует. Обзор открывается только на мгновение. Я отвечаю, что было чудесно. Мы оба знаем, что я кривлю душой: Фин «по уши в учебе», а Саша в последний момент не смогла прийти. Вместо традиционного праздничного ужина вчетвером – дома или в любимом итальянском ресторане – мы поели вдвоем в бистро, где обычно отмечаем годовщину свадьбы.

– Что-то испортилась у них кухня, – говорит Роб. – Стейк был так себе. А как твоя рыба?

– Очень вкусная. – Я продолжаю смотреть на дорогу, затем оборачиваюсь к нему. Знакомый профиль с годами немного изменился. Ничего радикального: Роб не располнел, не отпустил и не сбрил бороду, просто подбородок стал округлее, а нос – чуть длиннее. – Жаль только, что дети не смогли прийти.

Роб хмурится.

– Извини, – говорю я, хотя и не думаю жалеть о сказанном. – Сам знаешь, что я их очень ждала. Пятьдесят пять лет как-никак.

– Значит, тебе можно называть свой возраст. А попробовал бы я… – Он улыбается. – Ты ведь помнишь, что мне под шестьдесят.

– Для тебя это не трагедия, – улыбаюсь я в ответ. – Вчера я могла сказать «мой возраст ближе к пятидесяти, чем к шестидесяти», а сегодня не могу.

– Мы оба стали старше на один день, – замечает Роб, лихо маневрируя на извилистом участке дороги. Стрелка спидометра переходит разрешенные тридцать миль в час. – Лучше стареть, чем не жить.

Я смотрю в залитое дождем окно. Девушки, в обнимку шагающие по тротуару на каблуках и в открытых платьях, прикрывают головы сумками от дождя. Парни, многие на вид младше Фина, отпускают им вслед шуточки. Мы останавливаемся на красный свет у перехода. Рядом тормозит машина, набитая гуляющей молодежью. Она по миллиметру продвигается вперед, и на миг мы встречаемся взглядами. Должно быть, мы кажемся им глубокими стариками, которым уже давно пора домой спать. Загорается зеленый; Роб жмет на газ, и тут из тени под колеса выскакивает одинокая фигурка.

– Роб! – кричу я.

Он бьет по тормозам, однако машину несет вперед на скользком асфальте. Девушка беззаботно машет друзьям, которые ждут ее на той стороне улицы, как будто находится в звуконепроницаемой неуязвимой оболочке. Она видит только свою цель и не подозревает об опасности, а тем временем расстояние между нами неумолимо сокращается. Я открываю рот, чтобы закричать, и подношу ладони к глазам, но машина наконец останавливается, и лобовое стекло окатывает вода из огромной лужи.

– О боже! – Я прижимаю руку к груди. – Мы чуть не…

– Джо, я ее видел. – Роб жмет на клаксон и кричит девушке: – Ты что, ослепла?!

Она, не оборачиваясь, торопится к друзьям.

– Ты ее чуть не сбил. – Я едва перевожу дух от испуга и пытаюсь ослабить ремень на груди, резко натянувшийся при торможении. Сердце бешено стучит.

– Не сбил же, – отвечает Роб, заводя мотор.

Он с завидным спокойствием, правда, чуть обиженно, замечает, что на нашей стороне его скорость реакции и немецкий автопром. Я припоминаю бутылку вина, которую мы выпили за ужином, и благодарю бога, что все закончилось благополучно. Так и вижу, как девушку подбрасывает на капот, затем на лобовое стекло… На ее месте могла быть наша дочь. Между прочим, ее лицо смутно знакомо… Я вытираю испарину со стекла и смотрю ей вслед. Друзья вытягивают руки и заключают девушку в объятия, беззаботно смеясь, как будто они все до одного неуязвимы. Неожиданно в толпе мелькает шлейф длинных белокурых волос.

– Роб, стой! Останови машину!

– Что еще? – хмурится он.

– Там Саша. Это ее подруга перебегала дорогу – а я еще думала, почему лицо знакомое.

Включив поворотник, Роб тормозит у тротуара и ждет, пока молодые люди поравняются с нами. Вскоре мы узнаем Сашу в центре компании, шагающей по тротуару в нашу сторону.

– Кажется, она с парнем, – говорит Роб.

Я надеваю очки и внимательно разглядываю единственного парня в окружении хихикающих девиц – высокого красавца. Собственно, это даже не парень, а взрослый мужчина. И этот мужчина держит за руку нашу дочь.

– Поехали! – восклицаю я. – Скорее, пока она не видит.

– Нет, я хочу с ней поговорить. – Роб не трогается с места. – Пусть объяснит свое поведение.

– Не надо! Не сейчас!

– Почему? – Он опускает оконное стекло и машет другим водителям, чтобы объезжали.

– Не надо унижать ее перед друзьями.

– Я не собираюсь никого унижать. – Роб нажимает кнопку, и мое стекло тоже ползет вниз. – Просто поговорю.

Я уклоняюсь от залетающих в окно капель дождя и снова прошу Роба поехать домой. Он качает головой и обещает держать себя в руках – просто перекинется с дочерью парой слов. Саша подошла уже достаточно близко, и видно, что она улыбается. Вскоре она узнает машину и смутится, что ее поймали на лжи; лучше бы нам уехать, пока не поздно. Высокий мужчина наклоняется поцеловать ее, и длинные темные волосы падают ему на лицо.

– Она солгала тебе, – оборачивается ко мне Роб.

– Да, и все же сейчас неподходящий момент.

– Твой день рождения, черт возьми!.. – Наклонившись ко мне, он кричит в открытое окно: – Саша! Саша! Иди сюда!

– Ради бога, Роб! – запоздало восклицаю я.

Мужчина оборачивается первым, за ним Саша. Улыбка мгновенно улетучивается; фары проезжающих мимо машин освещают ее ошеломленное лицо. Она что-то шепчет своему спутнику, который держится в хвосте компании. Остальные подходят ближе и с любопытством разглядывают меня в открытое окно. Девушка с перекрестка, нетвердо переступая по тротуару, с хихиканьем бормочет: «Здрасьте, миссис Хардинг!»

Я улыбаюсь в ответ, но тут же перевожу взгляд на Сашу и высокого мужчину. Стоя в тени, он наблюдает за идущей к машине Сашей.

– Мы думали, ты болеешь, – перегнувшись через меня, говорит Роб.

– Мне было плохо, – отвечает Саша. – Голова болела.

– А сейчас как? – спрашиваю я.

– Все отлично, – отвечает за нее Роб. – Как всегда.

– Мам, извини, если я…

– Саша, ты поступила отвратительно, – отвечает вместо меня Роб. – Солгала нам, чтобы не прийти к матери на день рождения.

– Неправда. – Саша косится через плечо на темноволосого мужчину. – Давай поговорим в другой раз. Мне неудобно перед друзьями.

– Ах, ей неудобно! – взвивается Роб.

– Роб, пожалуйста, давай поедем. Поговорим с Сашей завтра, – робко прошу я, но Саша перекрикивает меня:

– Если ты мне не веришь…

Брюнет прикуривает сигарету. Огонь от зажигалки поначалу едва не гаснет под дождем, затем освещает широкий рот, искривленный в полуулыбке, и внимательные карие глаза. Встретив мой взгляд, мужчина улыбается более явно.

Не дослушав, Роб с силой нажимает кнопку стеклоподъемника, и окно закрывается. Машина резко стартует, и меня вдавливает в кресло.

– Очень грубо, – говорю я. – Ты даже не дал ей закончить фразу.

– По-твоему, я во всем виноват? – Роб продолжает жать на газ. – А она? Почему ты не сказала, что так не поступают? Саше пора взрослеть, черт побери! Вечно ты ей все позволяешь!

– Если она не хочет приходить ко мне на день рождения, то пусть… – К горлу предательски подступает ком, и я отвожу глаза. – Я не собираюсь ее принуждать.

– Это обязанность детей перед родителями, без всяких «хочет – не хочет»!

За городом дороги становятся более прямыми и широкими. Темнеет. Сумерки скрывают мои чувства.

Роб мельком смотрит на меня.

– Ладно, давай не будем портить твой день рождения.

– По-моему, этот поезд уже ушел.

– Ну спасибо! – Он резко поворачивает, объезжая вынырнувшего из темноты велосипедиста.

Я начинаю оправдываться: конечно, он очень старался, и я благодарна за прекрасный подарок – сумку из мягкой кожи, абсолютно в моем вкусе, – но сцена с Сашей была ужасной и унизительной.

– Джо, кто-то должен был ей объяснить.

– Она во многом еще ребенок!

– Я понимаю, тебе тяжело это принять, – говорит Роб. – Но дети взрослеют.

– Ага, и мы все умрем. – Я вцепляюсь в край сиденья. – Причем довольно быстро, если ты не сбавишь скорость.

Роб молча хмурится, однако притормаживает.

– Пойми наконец, как мне тяжело, – продолжаю я. – И дело тут не в дне рождения.

Роб громко вздыхает.

– Тебе нужно поменять свое отношение к ситуации. И найти себе занятие.

Какое-то время мы едем молча. Мигают светофоры, рядом проносятся другие машины – молодежь возвращается с вечеринок. Мы проезжаем новостройки у парка, потом коттеджи, которые как грибы выросли на бывших окраинах города, и наконец въезжаем в деревню. Мы почти у цели: осталось подняться на холм к бывшему амбару.

– Собственно, я уже.

Мы едем по узкой длинной дороге; вокруг темно, только отраженный свет фар освещает наши лица.

– Что уже? – переспрашивает Роб.

Я чуть было не рассказала, что собираюсь заняться волонтерской работой, но решила подождать – а вдруг не сложится. Я заполнила все анкеты в центре соцпомощи две недели назад; там пока молчали, и я не знала, радоваться этому или огорчаться отказу. Но как раз утром позвонила Роуз, сообщила, что проверка завершена, и предложила «забежать на чай».

Наверное, нужно было рассказать Робу за ужином, однако, честно говоря, я немного опасалась его реакции. Я вспоминаю, с какой радостью меня встретила Роуз, когда я сегодня заехала в центр. А Ник, ее начальник, отвел меня в сторону, положил руку на плечо и поблагодарил за то, что я жертвую свое время: «В наши дни такое нечасто встретишь».

– Я буду работать волонтером в центре соцпомощи, – с замиранием сердца признаюсь я.

Роб не отвечает, видимо сосредоточившись на преодолении последнего участка пути. В такой ливень ехать в гору по проселочной дороге – непростая задача.

– Это в городе, недалеко от Сашиной работы. – Я стараюсь заполнить повисшую паузу. – Одно время они с коллегами тоже там помогали.

– Саша была волонтером? – спрашивает Роб, продолжая напряженно следить за дорогой, которую почти не видно за стеной дождя.

– Уже давно и всего один раз. Я не о ней, а о себе.

Наконец фары выхватывают из темноты белый камень, обозначающий нашу подъездную аллею. Пока Роб запирает машину, я бегу к дому, зажав в руке ключи. Даже за короткую перебежку мы оба успеваем промокнуть до нитки.

– Ну и ливень! – Я вешаю куртку на спинку стула. – Ужас просто! – Включив кофемашину, пытаюсь пригладить волосы, которые едва не унесло ветром. – Кофе?

Роб вытирает волосы полотенцем.

– С удовольствием. А потом расскажешь, что ты такое затеяла. – Убирая полотенце, он подмигивает. – Да я тебя дразню! Давай рассказывай, я весь внимание!

За двадцать три года брака привыкаешь предсказывать реакцию партнера. Иногда это хорошо, иногда не очень. Каждый из нас знает, как задобрить другого и как разозлить. Мы оба умеем говорить начистоту, и эта прямота бывает как полезной, так и деструктивной. В острые моменты я не умею мобилизоваться и дать отпор. Я как еж, сворачиваюсь в клубок и отползаю, а Роб играет роль хищника, который трогает меня лапой, вынуждая развернуться.

Он вытягивает длинные ноги под столом. Кофе давно выпит, беседа в самом разгаре. Роб засыпает меня вопросами. Я пытаюсь отвечать сдержанно, но от его скептического тона постепенно закипаю. Его предубеждение против людей, которым я намерена помогать, до крайности неприятно. По его словам, меня могут обокрасть или избить. И зачем мне тратить время на лодырей, которые даже не хотят найти работу, а только вымогают деньги на наркотики?.. Я молчу, хотя еще недавно отчасти разделила бы его опасения. Потом я познакомилась с Роуз и Ником, ощутила их душевную щедрость и поняла их благородную цель – давать надежду людям, к которым фортуна повернулась спиной. Как сказала Роуз, не всегда это их вина, и я склонна с ней согласиться.

– Мы обеспечены и благополучны, – говорю я. – Почему бы не помочь другим? От беды не застрахуешься, на месте несчастных вполне могли оказаться мы или дети. Нужно выслушать их и поддержать.

И я снова хочу быть нужной!.. Последнюю фразу я не произношу – Роб наверняка ответит, что я нужна ему, разве этого мало?

– Ты говоришь, как… – Он осекается на полуслове.

– Как кто? – устало переспрашиваю я.

– Как психотерапевт.

Роб – истинный прагматик и презирает разговорную психотерапию, считая ее «пустой болтовней». Его девиз – «словами делу не поможешь». Я потратила годы на то, чтобы он хотя бы частично воспринял мысль, что не всякая проблема требует решения: иногда достаточно выслушать и понять.

– Ты прекрасно знаешь, что я не психотерапевт. Волонтером можно работать без образования, главное быть дружелюбным и уравновешенным. – Похоже, выпитое за ужином «просекко» развязало мне язык. – Роуз, их сотрудница… – Почему-то я избегаю упоминать Ника. – Роуз говорит, что посетителям центра есть что рассказать, но некому.

– Кажется, я понял. Ты хочешь быть полезной. Только способ выбрала неудачный.

– Почему же? – Я отодвигаю стул от стола. – Ты сам говорил, что после отъезда детей мне требуется занятие.

В ответ Роб занимает оборонительную позицию. Нет, он вовсе не против благотворительности, однако мое участие «на передовой» считает небезопасным. Я как можно сдержаннее объясняю, что буду работать не одна, а в составе группы волонтеров, и не буду делать ничего непосильного. Пока что я выразила желание работать всего два часа в неделю. Если он беспокоится, что я вовремя не подам чай…

– Не говори глупостей! Я вовсе не это имел в виду. – Сцепив пальцы, Роб делает глубокий вдох и поднимает глаза к потолку. – Почему ты постоянно выставляешь меня таким?.. А что ты будешь делать в эти два часа? Расскажи, пожалуйста! Мне правда интересно.

– Я буду в группе поиска работы. Объяснять, как составить резюме, как подать заявление на работу, как пользоваться компьютером… – Я умолкаю, не зная, что еще добавить. Когда Роуз предложила мне этим заняться, я сразу поверила, что справлюсь.

К моему удивлению, нахмуренный лоб мужа разглаживается, на губах играет усталая улыбка.

– Прости, я был к тебе несправедлив. – Обойдя стол, Роб целует меня в макушку, затем берет пустые кофейные чашки в одну руку. – Я сам бы туда не пошел, но ты гораздо лучше меня.

– Правда?

– Джо, ты не должна спрашивать у меня разрешения. – Он помогает мне подняться со стула и, притянув к себе свободной рукой, целует в губы. Затем ставит чашки на стол и увлекает меня к лестнице. – Эй! Я еще никогда не занимался сексом с пятидесятипятилетней.

Не успев толком перенастроиться на новую волну, я все же улыбаюсь, и мы снова погружаемся в запланированную атмосферу праздника. В любви и верности Роба у меня никогда не было повода усомниться.

Глава 8

Четыре дня после падения

В первый момент я подумала, что письмо Роуз попало ко мне по ошибке. Отправив Робу дежурную эсэмэску с отчетом, я внимательно перечитала его от первого до последнего слова, и меня охватила смутная тревога.

Джо, ответь, пожалуйста, умоляю! Извини, что пишу на личный адрес, – схожу с ума от волнения. За прошедшую неделю я звонила тебе тысячу раз и послала кучу сообщений. Куда ты пропала? Пожалуйста, отзовись!!! Ты знаешь, что я всегда готова помочь. Обещаю не осуждать и не давать советов.

Роуз.

Может, мы недавно подружились, а Роуз склонна к экзальтации, и я пыталась вежливо от нее отделаться? Например, мы договаривались вместе пообедать, а я не пришла? Нет, в глубине души я чувствую, что не все так просто, и мой якобы беспристрастный анализ ситуации – не более чем попытка замаскировать честный ответ. Я внимательно пролистала почтовый ящик; других писем от нее не было. И все же, не исключено, что от нее можно узнать что-нибудь полезное. Изливать душу за кофе или коктейлем мне не свойственно, однако какие-то подробности семейной жизни могли просочиться случайно. Взвесив все «за» и «против», я решила ответить на письмо. В общем-то, я с самого начала знала ответ.

Судорожные сборы высосали из меня всю энергию. К моменту, когда гравий зашуршал под колесами подъехавшего такси, я уже валилась с ног от обилия впечатлений. Не успели мы спуститься с холма, я закричала, что хочу остановиться: от тряски и запаха пота в салоне меня мутило, и пришлось дышать воздухом в открытую дверь. К счастью, мне удалось убедить водителя ехать дальше, пообещав заплатить за химчистку, если вдруг, как он выразился, «меня вывернет». Я всю дорогу прикрывала нос рукой, чтобы запах духов перебил зловоние.

– Эй, вам точно уже лучше? – снова спрашивает водитель, наблюдая, как я неловко выбираюсь из машины. – Видок неважный.

– Спасибо. – Я вручаю ему двадцатку. – Простите, что так получилось.

– Ничего, я и не такое видал.

Я спешу уйти, прежде чем он расскажет, что еще «видал».

Передо мной высится офисное здание, в котором работает Саша, – по ощущениям, совсем недавно, а на самом деле уже больше года. «Представляешь, сколько я экономлю на такси, когда иду вечером в бар?» – как-то спросила она. Я охотно заплатила бы вдесятеро больше, лишь бы она не жила в этой ужасной конуре. Стремясь скорее стать независимой, Саша приняла первое же предложение о работе. Я до сих пор окончательно не осознала, что моя дочь трудоустроена, причем нельзя сказать, что это вакансия ее мечты.

Близится полдень. Вращающиеся двери в здание неподвижны: все, кому надо, уже на местах. Рядом со зданием находится неприметная дверь с вывеской «Центр социальной помощи – добро пожаловать!» Я замедляю шаги: место знакомое… Кажется, бар, где работает Томас, и его квартира, где Саша успела пожить, тоже недалеко. «Лаймз». В голове всплывает картина: я стою напротив бара и смотрю в окна квартиры этажом выше… Интересно, почему вдруг заколотилось сердце? Нет, лучше сосредоточиться на основной цели – встрече с Роуз.

Кафе находится сразу за вывеской, в точности как описала Роуз. Она растерялась, когда я сказала, что не знаю, куда идти. После короткой переписки мы договорились о месте встречи, и она явно удивлялась необходимости объяснять. «Джо, это буквально в двух шагах от центра соцпомощи».

Я ожидала, что Роуз – моя ровесница или чуть старше, но, оглядев полдюжины столиков, я вижу женщину под сорок, приветственно машущую рукой. Она сидит у входа рядом с широким эркером.

– Господи, Джо!.. – Женщина встает поздороваться и едва не опрокидывает свой кофе. – Когда ты не отвечала, я уж думала… Ладно, не будем. Слава богу, у тебя все в порядке. – Она окидывает меня взглядом с головы до ног и протягивает руку. – Или нет?

Синяки на лице почти сошли, следы фингала под правым глазом удалось замаскировать косметикой, а шишку на темени скрывает прическа. Повязку на руке я уже не ношу, гематомы на теле не видны под одеждой, хотя касаться их еще больно.

– Все хорошо, а что? – Я аккуратно отстраняюсь, и мы садимся за стол. Во взгляде Роуз еще больше тревоги, чем в тоне ее письма.

– Я так обрадовалась, когда ты наконец-то написала. Да, ты говорила, что некоторое время ты не будешь в центре соцпомощи, но когда ты совсем исчезла…

– В центре соцпомощи? – переспрашиваю я.

Роуз нервно смеется.

– Разумеется! Без нашего лучшего волонтера у нас все шло наперекосяк. Ты говорила… Джо, что с тобой?

Она снова тянется взять меня за руку, и на этот раз все-таки опрокидывает кофе. Пока Роуз вытирает салфетками стол, я выглядываю в окно на улицу и размышляю над ее словами. Я пришла, чтобы узнать больше о своей новой жизни, понять, кем или чем я заполняла пустоту, оставленную детьми, во многом боясь получить ответы на свои вопросы. Но по крайней мере одно из моих новых занятий было вполне благопристойным: я работала волонтером в центре соцпомощи, судя по всему, на регулярной основе. Причем, Роб ни словом не обмолвился о центре.

– Так что же случилось? – спрашивает Роуз, собирая мокрые салфетки.

Я в замешательстве. Можно перестраховаться и не упоминать о падении, однако Роуз уже помогла мне. Да и беспокоится она вполне искренне.

– Я была в больнице.

Роуз удивленно поднимает брови. Я уверяю ее, что мне гораздо лучше, и травмы от падения постепенно заживают.

– Падения? – Она снова хватает меня за руку, к счастью, теперь за правую. – Какого падения?

– Я оступилась на лестнице. Упала практически с самого верха.

– О боже! Сильно пострадала? – Роуз испуганно отдергивает руку.

Я спешу успокоить ее, что мне гораздо лучше. Очень хочется кофе: это моя первая вылазка после больницы, и с пустым желудком я долго не продержусь. Я выразительно смотрю на ее полупустой бокал для латте.

– А ты будешь еще заказывать?

– Ой, прости, ради бога! Сейчас принесу. – Она выскакивает из-за стола так резко, что остатки латте выплескиваются из высокого бокала. Я вытираю капли влажными салфетками. – Черный, как обычно? – оборачивается Роуз.

– Нет, мне то же, что и у тебя. Спасибо! – улыбаюсь я.

Она улыбается в ответ, сверкнув крупными розовыми деснами, и у меня в мозгу что-то щелкает, как будто там открыли и закрыли файл.

– Бегу! Не вздумай вставать, я все принесу!

Кофе с густой молочной пеной, щедро политый карамельным сиропом, возвращает меня к жизни. По крайней мере, Роуз говорит, что щеки у меня порозовели. Ее пристальное внимание к моему самочувствию напоминает мне о Робе, и я бросаюсь рыться в сумке в поисках телефона. Разумеется, на экране куча сообщений – и все от мужа.

– Извини, мне нужно… – Я торопливо набираю ответное сообщение.

– Это Роб? – наклонив голову вбок, спрашивает она.

Я отправляю сообщение и поднимаю взгляд.

– Ты знаешь моего мужа?

Она улыбается, судя по всему, не услышав вопросительной интонации. На ее лице читается искреннее беспокойство, но мне неуютно, что человек, которого я толком не помню, знает подробности моей жизни. Да, я именно поэтому и пришла, и все же наше неравенство действует мне на нервы.

– Он волнуется.

– Джо, ты не обязана оставаться с ним только из-за того, что…

– Что? – перебиваю я. – О чем ты говоришь?

Наклонившись вперед, она показывает на мой правый глаз.

– Это он тебя ударил?

Я уже собираюсь возмутиться, когда в памяти всплывает ссора на лестнице. Если бы только Роуз прекратила свой допрос с пристрастием и на минутку отвернулась, я бы смогла сосредоточиться и рассмотреть выражение лица Роба, понять, что его так разозлило. Увы, картина быстро ускользает, и настойчивый голос Роуз возвращает меня к действительности.

– Джо, что с тобой? – Она снова гладит меня по руке и заботливо улыбается.

– Не трогай меня, пожалуйста, – говорю я. – Мне неприятно.

Роуз отдергивает руку; в глазах мелькает обида.

– Я тебя не узнаю!

– Все хорошо. – Я снова делаю глоток живительного кофе. – Прости, я не хотела нагрубить.

– Ничего. Конечно, тебе нелегко.

– Пожалуй, я должна объясниться, – говорю я. – Дело в том, что после падения у меня проблемы с памятью. Амнезия. Я не помню весь последний год.

Не могу сказать, что Роуз мне не сочувствует – она слушает участливо, но с некоторой почти профессиональной отстраненностью. Собственно, мне так даже легче с ней общаться. Она скорее психолог-консультант, а не волонтер, как я решила раньше. Через миг меня осеняет следующая тревожная догадка – что я обращалась в центр за помощью, а не предлагала ее другим. Впрочем, раздумывать некогда – Роуз засыпает меня вопросами и внимательно выслушивает ответы. Откуда у меня синяки на лице? Да, от падения. И жуткие головные боли из-за травмы. Однако самое страшное – амнезия. Не знаю, что служит толчком – ободряющая улыбка Роуз, ее крупные розовые десны или исходящий от нее цветочный аромат, но у меня в голове возникает картина: я захожу в большое помещение, повсюду кипит деятельность, за столами сидят люди, слышен беспрерывный гул голосов. Место мне знакомо: тут я бываю часто и чувствую себя в своей тарелке. На миг эта мысль вытесняет остальные: выходит, помимо всех тягот прошлого года, в нем было и что-то хорошее.

– Кажется, я тебя вспомнила, – улыбаюсь я. – Центр социальной помощи. Мне там нравилось.

– Так и есть, и ты прекрасный волонтер. – Роуз улыбается в ответ. – Просто находка. – Посерьезнев, она добавляет: – Джо, меня очень беспокоит твоя травма.

Я уверяю ее, что мне гораздо лучше. На самом деле я валюсь с ног от усталости, а голова раскалывается от боли.

– Когда мы в последний раз виделись, ты сказала, что хотела бы взять паузу и некоторое время не приходить в центр. – Она пристально смотрит мне в глаза. – Потому что собиралась уйти от мужа.

– Что?!

– Ты сказала, что уходишь от Роба. – От изумления я не в силах вымолвить ни слова. Роуз стискивает мою руку. – Как ты думаешь, он мог потерять контроль над собой, когда ты сообщила о своих планах? – Она бережно касается моего поврежденного запястья.

Отдернув руку, я неожиданно для себя самой начинаю оправдываться перед посторонним человеком. Нет-нет, она ошибается! Мы с Робом женаты уже… двадцать четыре года. И я собиралась его бросить?

– Не понимаю, почему вы вообще говорите мне подобное, – заявляю я. На нас оборачиваются посетители. – Я вас даже не знаю.

– Джо, мы были друзьями. Довольно близкими. Не уходи, пожалуйста.

Я сажусь, однако отдергиваю руку, когда Роуз тянется меня погладить.

– Можно с начала? – прошу я.

Она говорит, что мы познакомились в ноябре, когда я пришла в центр социальной помощи волонтером. Я узнала о нем от дочери, которая однажды приходила туда помогать. Помедлив, Роуз добавляет:

– Ты сказала, что хочешь быть волонтером. Наверняка так, хотя, полагаю, у тебя была и другая причина.

– То есть? – уточняю я, пытаясь переварить новую информацию.

– Ты никогда не упоминала об истинной причине, но у меня чутье на такие вещи.

– Какие «такие»?! – Я наклоняюсь ближе.

Растерявшись от моего напора, она спрашивает, как я себя чувствую. Нормально, нетерпеливо отмахиваюсь я.

– У тебя в руках был проспект. Ты читала его, когда я вошла. Я решила, что ты пришла именно по этой причине…

– Какой проспект? – перебиваю я.

Она снова накрывает мою руку ладонью, и на этот раз я не сопротивляюсь. Ее взгляд исполнен жалости.

– Проспект для таких женщин, как ты, Джо. Советы жертвам домашнего насилия.

Отшатнувшись, я возмущенно заявляю, что с ее стороны наглость – так отзываться о моем муже. Она ведь его даже не знает… Или знает? Роуз говорит, что они не знакомы лично, но я рассказывала, как мы ссорились из-за детей.

– Насилие бывает разное, Джо. Физическое, словесное, психологическое. Контролирующий партнер может…

– Я не позволю оскорблять моего мужа. Роб не такой.

Я намереваюсь уйти, но Роуз снова умоляет меня остаться. Я сажусь и, глядя в сторону, пытаюсь продумать аргументы, которые смогут развеять ее заблуждение. Проблема в том, что ее версия перекликается с моими недавними воспоминаниями. Перед тем, как я упала, мы с Робом ссорились. И все же я не верю, что он мог толкнуть меня нарочно. Или что я хотела от него уйти. Мы были счастливы – он сам так говорил. Я силюсь восстановить подробности. Мы с Робом стоим на лестничной площадке и ссоримся. Он в ярости крепче стискивает мое запястье. Я морщусь и потираю правую руку. Роуз с искренним беспокойством спрашивает, как я себя чувствую, а я молча таращусь в окно, погруженная в свои мысли. Роб всегда был любящим мужем, преданным мне и детям. Что произошло между нами? С момента травмы Роб не вызывает у меня других чувств, кроме раздражения и недоверия, – почему?

Неожиданная картина за окном привлекает мое внимание. Точнее, человек. Он выглядит смутно знакомым, желудок схватывает спазм. Его уверенная походка, темное пальто на спортивной фигуре, густые волосы, почти закрывающие лицо, притягивают, как магнит. Тревога нарастает. Не в силах отвести глаз, я наблюдаю, как он размашисто шагает по тротуару и через секунду-другую скрывается из виду. Высокий, как Роб, если не выше. Может, поэтому я его и заметила – из-за сходства в движениях или осанке? Нет, этот мужчина гораздо моложе Роба, по возрасту он ближе к Саше, хотя, пожалуй, старше, просто одет в молодежном стиле. Встретившись со мной взглядом, он широко улыбается, и эта улыбка пробуждает образ, где тесно сплетены фантазии и явь.

Обнаженная спина, лицо, скрытое тенью. Затем он оборачивается, и я вижу большой рот, губы, растянутые в широкой улыбке. Он притягивает меня к себе, и я замираю в его объятиях, задыхаясь от счастья.

– Мне нужно уйти!

Роуз, которая все это время не замолкала, встает вслед за мной.

– Джо, не уходи так! Прости, что обидела.

– Вовсе нет, просто мне пора. Я только что вспомнила, мне пора! У меня встреча… встреча с Сашей! – Я лихорадочно собираюсь, но прощание длится целую вечность. Правда, Роуз вызывается заплатить за кофе, что немного ускоряет процесс. К моменту когда я выскакиваю на улицу, длинноногий «незнакомец» прошагал уже немалое расстояние. Разочарованная до крайности, я отворачиваюсь от окон Сашиного офиса, чтобы не попасться ей на глаза в таком состоянии.

Молодой человек, которого я наверняка видела впервые, просто улыбнулся и пошел дальше, но эта улыбка стала нашей тайной; словно неразличимый силуэт из видений материализовался передо мной, наконец открыв лицо. Промокнув глаза салфеткой, я размышляю, не схожу ли я из ума, невольно вспоминая жуткие истории о травмах головы, которых начиталась в Интернете. Я озираюсь, затем неуверенно прохожу несколько шагов в направлении, в котором удалился молодой человек, затем, парализуя восприятие, ледяной волной накатывает дикая усталость. Сил хватает только на то, чтобы, поочередно переставляя ноги, дотащиться до такси на углу. К счастью, Роуз давно ушла.

От изнеможения путь домой кажется бесконечным. Я заставляю себя ответить Робу на последнее сообщение – опять уверяю его, что со мной все хорошо. Потом расплачиваюсь с таксистом и плетусь к дому, зажав ключи в слабеющем кулаке.

С трудом поднявшись по лестнице, я падаю на кровать, в надежде скорее заснуть, но мысли не дают покоя. Я закрываю глаза, ожидая снова увидеть обнаженного мужчину с уже знакомой улыбкой на лице: вдруг тот факт, что он не плод моих фантазий, а действительно существует, поможет восстановить картину целиком. Правда, даже самая ужасная все равно лучше беспрестанного самокопания. Увы, перед глазами всплывает совсем другой эпизод: Роб высокомерно высмеивает мою работу в центре соцпомощи. Говорит, что там одни наркоманы и незачем тратить на них время… Я поворачиваюсь на бок и, зажмурившись, обнимаю подушку.

Почему он не рассказал мне о Роуз и о центре? Забыл, что я была волонтером? Маловероятно. Вообще не знал? Неужели я скрывала бы от мужа столь значительную часть своей жизни?

Я ворочаюсь, стараясь устроиться поудобнее, и пододвигаюсь ближе к окну, подальше от половины кровати, на которой спит Роб. Небо серое и тусклое, под стать моему состоянию.

Мне нужно снова попасть в этот центр соцпомощи: во-первых, он может вызвать новые ассоциации, во-вторых, Роуз может рассказать что-то новое. Мне нужен союзник, и я непременно хочу найти мужчину, который был у кафе, кто бы он ни был, потому что он снова является мне, только теперь его лицо не скрыто в тени, и я тянусь к нему и жажду впиться губами в этот улыбающийся рот. Я снова закрываю глаза, отсекая путающиеся мысли. Неужели при каждой моей попытке разобраться в прошлом я бессознательно создаю путаницу? Ясно одно: нужно разыскать высокого молодого человека, чья улыбка кажется мне такой знакомой.

Декабрь прошлого года

Воскресный обед не заладился с самого начала. За столом то и дело повисает пауза. Я постоянно ловлю себя на том, что разглядываю Томаса. Вопреки опасениям, он вовсе не вызывает у меня однозначной антипатии, наоборот, в нем есть какое-то неуловимое обаяние. Зато Роб сразу невзлюбил Томаса. Надеюсь, в Сашином присутствии ему хватит ума держать свое мнение при себе. Я произношу дежурную фразу о том, как тут жарко. Роб, хмурясь, толкает меня под локоть: может, у меня прилив? «Тише!» – шиплю я в ужасе, что он обсуждает подобные темы при госте, и тут же удивляюсь своей бурной реакции. Словом, знакомство происходит совсем не так, как я надеялась.

Когда Саша позвонила и спросила, можно ли им заехать в воскресенье на обед, я очень обрадовалась. Звонок прервал нашу с Робом ссору: в последнее время он стал очень раздражительным, работа отнимала у него все больше сил и времени. Я и сама уставала в центре соцпомощи; Роуз «отчаянно нуждалась» во мне, и пара часов в неделю растянулась почти до бесконечности. Я легко могла бы отказаться, но работа мне нравится, и Роуз тоже. С Ником – руководителем центра – я пересекаюсь реже. Ник – искренний, заботливый, охотно уделяет время мне и посетителям центра. Полная противоположность Робу, который только ворчит, что я постоянно пропадаю в центре, помогая тем, кому на самом деле нужен хороший пинок…

Я бросилась к телефону – по городскому нам звонят крайне редко, и я со свойственной мне мнительностью сразу решила, что случилось нечто ужасное. Хорошие новости дети всегда сообщают эсэмэсками.

В трубке раздался взволнованный Сашин голос. Как мы смотрим на то, чтобы встретиться всем вместе в воскресенье?

– Кто это? – шепнул Роб.

– Саша, – одними губами ответила я. – Хочет нас познакомить.

– С кем? – спросил он, как будто я не рассказывала ему о Сашином загадочном увлечении. – С тем типом, с которым мы ее видели в твой день рождения?

– Нет-нет, дорогая, все отлично. Конечно, я не возражаю. – Я жестом призываю Роба замолчать, пытаясь сосредоточиться на разговоре. – Я приготовлю вегетарианскую лазанью вместо обычной. – Роб в ужасе таращит глаза. – Нет, папа один раз переживет без мяса, ничего страшного. В котором часу вы заедете?

Мы договариваемся о времени, и Саша торопливо прощается: судя по голосу на заднем плане, Томас сидит рядом и ждет окончания разговора.

Роб засы́пал меня вопросами о Томасе. Он нам понравится? А кем он работает? Помня Сашин упрек в том, что мы ладим только с людьми «своего круга», я ответила уклончиво, что я лично Томаса не видела, но, судя по Сашиному описанию, он вполне приятный молодой человек. Думаю, я хотела дать Томасу шанс понравиться нам обоим, хотя на самом деле не очень в это верила: по всем пунктам он никак не мог вписаться в нашу семью. Да и подробностей из Саши не удалось вытянуть, только то, что он снимает квартиру над баром, в котором работает. Познакомились они в центре соцпомощи, где он был волонтером. С другой стороны, она однажды похвалила меня за то, что в центре я помогаю «таким, как Томас». Я не стала выпытывать детали, чтобы не спугнуть, да и Саша явно поняла, что сболтнула лишнего; интуиция подсказывает, что в центре соцпомощи Томас был скорее «клиентом», чем сотрудником. Я питала слабую надежду, что он обращался за советом по поиску работы, но после встречи поняла, что ошибалась. Какие карьерные устремления могут быть у человека, который в свои тридцать пять (или сколько там ему?) работает менеджером в баре у приятеля?

Роб сидит за столом напротив Саши и нехотя ковыряет вилкой вегетарианскую лазанью. Всем своим видом он демонстрирует неприязнь к гостю, возникшую с первого взгляда, когда тот вошел в дом, обнимая за талию нашу дочь. На вид он старше ее как минимум лет на десять и где-то на дюйм выше Роба: тоже малоприятная деталь, поскольку мой муж привык возвышаться над окружающими. Самодовольно ухмыляясь, Томас отвесил мне совершенно неуместный комплимент по поводу длины моего платья. Я вспыхнула, а Роб выразительно скривился из-за спины Томаса, поднимая дырявое пальто, которое тот швырнул на столик в холле. Я не виню Роба за его реакцию: Томас с порога ведет себя провокационно. И все же нам следует уважать Сашин выбор и принимать ее парня таким, как есть, пока он ей не надоест или, что более вероятно, не уйдет к другой. Таков родительский долг – всегда чем-то поступаться ради детей. Например, держать свое мнение при себе и пытаться во всем видеть хорошие стороны.

– Саша рассказывала, вы управляете баром в городе, – говорю я.

Томас сидит напротив. Саша держит его под руку и, кажется, не видит никого вокруг. А может, просто не хочется встречаться взглядом с отцом, демонстрирующим явное презрение. Я кошусь на Роба, он хмуро молчит.

Томас бросает на меня долгий взгляд из-под длинной челки и отвечает:

– Да, я работаю в «Лаймз». Знаете такой?

– По-моему, да. В центре? – Если не ошибаюсь, это дешевый бар, который за последние годы не раз переименовывали, где ошиваются пьяницы, и где вечно дым столбом. Мы с Робом избегаем подобных заведений.

– Точно. Вы бы зашли как-нибудь пропустить стаканчик. – Он самоуверенно, почти дерзко улыбается мне, потом кивает Робу. – Вдвоем, разумеется.

Я поднимаю бокал и толкаю Роба локтем в бок.

– С удовольствием. Правда же?

– Наверное, неудобно работать по ночам, – выдавливает из себя Роб.

– Есть такое. Но я живу прямо над баром, так что отсыпаюсь по утрам.

Томас подмигивает Саше, у той лицо покрывается румянцем – ей это совсем не свойственно. А еще она снова загадочно улыбается, одними уголками темно-красных губ. Все ясно: она с ним спит. Они постоянно касаются друг друга, держатся за руки под столом, переплетают пальцы. Но секс – это временное явление. Интересно, как мы с Робом вели себя на заре своих отношений? Это было так давно, что уже и не вспомнить. При виде неискушенного и свежего, несмотря на яркий макияж, лица дочери я испытываю слабый укол ревности. Мне хочется спросить: «Ты его любишь?» Томас обладает нестандартной красотой и обаянием, он старше, уверен в себе, а это всегда притягивает юных девушек. И все-таки он ненадежен. «Саша, надеюсь, ты это понимаешь».

– Ау, мам! – зовет Саша. – Я спросила, как тебе работа в центре соцпомощи?

– Еще рано говорить, в целом нравится. – Представляя кислую мину Роба, я стараюсь на него не смотреть. – Втягиваюсь понемногу.

Я думаю о Нике и Роуз, с которыми успела сдружиться.

– Это рядом с Сашиной работой? – спрашивает Томас, накладывая себе салат.

– Да. Вы ведь там познакомились? – Избегая его взгляда, я смотрю на дочь.

Чуть заметно смутившись, Саша отвечает односложно: просто «да», без всяких романтических историй о том, как они вместе перемыли гору посуды и с тех пор не могли друг без друга. У Томаса явно есть прошлое, и не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, как он оказался в центре соцпомощи. Роб стискивает зубы, и я глазами умоляю его ничего не комментировать. Он и так скептически настроен к моей волонтерской работе, а тут добавился еще один повод не любить центр соцпомощи – за Томаса. Я замечаю, что Саша тоже смотрит на отца, улыбаясь неестественно и напряженно.

– Вы и сейчас волонтер? – Я предлагаю Томасу фокаччу, при этом осознавая, что веду беседу отнюдь не в стиле радушной хозяйки – Вроде бы я вас там не видела.

– В центре соцпомощи я бывал в смутные времена, – загадочно отвечает он.

Похоже, его не задевают ни мои каверзные вопросы, ни Сашино смущение – раскрасневшись, она не отрывает глаз от своей тарелки.

– А как понимать «смутные времена»? – спрашивает Роб.

Отмахнувшись, Томас сообщает мне, что давно не был в центре соцпомощи – как он выразился, в баре работы по уши. Он наклоняется к Саше.

– Да и дома дел хватает.

– Томас, перестань, – смущенно смеется она.

– Джо, а вы молодец. Делиться – это правильно. – Он окидывает взглядом дизайнерскую кухню и роскошный стол, затем исподлобья смотрит на Роба. – Мы погрязли в изобилии. Это аморально, вы согласны?

Не давая отцу ответить, Саша выпаливает:

– А от братишки моего что-нибудь слышно?

– Да нет, – отвечаю я. – Вы давно общались?

– Сто лет назад! Фин мне не пишет, – отвечает Саша снисходительно, как всегда, когда заводит речь о брате. – Но я ему говорила, чтобы не забывал о тебе.

– Похоже, тут замешана девушка, – улыбаюсь я. Фин с детства застенчив и не инициативен, но я знала, что у него есть поклонницы.

– Партнер, – серьезно поправляет Томас. – Важно позволить вашему сыну самому разобраться в своей сексуальности.

– Что за?.. – Роб выпрямляется на стуле, однако Саша не дает ему договорить.

– О, мама, у меня же для тебя подарок! Совсем вылетело из головы! – Она роется в рюкзаке, стоящем на полу. – Ты извини, что тогда не пришла.

– Ничего страшного. – Я отвожу глаза.

За прошедшие две недели я постоянно пыталась найти ей оправдание. Чем оправдать то, что она не пришла на мой день рождения под предлогом болезни, а на самом деле предпочла развлечься? Мы так и не обсуждали этот случай. Да, обидно было даже не получить ни открытки, ни подарка, но какой смысл выяснять отношения, когда уже ничего не исправить? А может, я надеялась, что Саша сделает первый шаг… Я беру у нее из рук подарочный пакет и заглядываю внутрь.

– Книга?

– Не просто книга! – восклицает Саша в предвкушении. – А потрясающая книга!

Она просит меня прочесть послание на ярлыке пакета, подчеркивая, что подарок от них обоих. Я так долго ждала хоть какого-то поздравления, что эмоции уже стерлись.

Томас улыбается, качает головой и наклоняется поцеловать дочь. Я отворачиваюсь: их демонстративные ласки начинают утомлять. Мы с Робом раздраженно переглядываемся.

– Это книга по самосовершенствованию. – Я вынимаю ее из пакета и читаю текст на обороте.

– Мне ее дал почитать Томас, и я проглотила не отрываясь. – Саша отодвигается от Томаса. – Очень сильная вещь, буквально переворачивает сознание. Папа, тебе тоже стоит прочесть. – Она смотрит на уткнувшегося в телефон отца. Судя по скорости, с которой Роб барабанит пальцем по кнопкам, он набирает сообщение. Я просила его не брать телефон за стол – в последнее время он и так не отрывается от работы.

– А что там? – Роб выключает телефон и берет книгу в руки. – Судя по всему, феминистическая дурь.

– Вы против феминизма? – Томас наклоняется над столом, подперев рукой подбородок, и смотрит на Роба сквозь густую челку. – А я феминист и горжусь этим.

– Не сомневаюсь. – Роб тоже придвигается ближе.

– Кому положить вегетарианской лазаньи? – неестественно тонким голосом предлагаю я. – Добавки сколько угодно.

– Нет, спасибо. – Томас откидывается на спинку стула, задевая мою ногу своей, и я поджимаю ступни в открытых сандалиях. – Я наелся.

– Тогда десерт. Я приготовила салат из тропических фруктов. Надеюсь, его все будут.

– Не откажусь, – отзывается Саша, помогая мне убрать со стола. –  Попроси папу не давить, – шепчет она, помогая мне складывать грязную посуду в посудомойку. Наклонившись, мы почти соприкасаемся головами и беззвучно разговариваем.

Я оглядываюсь на мужчин: оба молча сидят за столом, воздух между ними так и искрится от напряжения.

– Томас его провоцирует, – шепчу я в ответ.

Саша недовольно закатывает глаза и, надувшись, заявляет, что Томас ведет себя отлично и вообще паинька. Ему непросто: он терпеть не может семейные мероприятия, но ради Саши старается нам угодить. Я внимательно смотрю на дочь. Лицо совсем юное; в глазах нетерпение и мольба.

– Извини. – Я глажу ее по щеке ладонью. – Я постараюсь.

– Дело не в тебе, хотя ты немного странно себя ведешь. – Она выразительно кивает в сторону отца. – А в нем.

– Кому десерт? – Я ставлю хрустальный салатник на стол. – Саша, захвати, пожалуйста, сливки из холодильника.

– Мне сливок не надо, – говорит Томас. – Разве что у вас найдутся кокосовые или соевые.

– К сожалению, вряд ли.

– Извини, – говорит Саша Томасу и с размаху ставит банку со сливками перед Робом. Я резко оборачиваюсь, опасаясь, что брызги попали на него. – Молоко и сыр в лазанье тоже не для веганов. Спасибо, что не отказался, – улыбается Саша, как будто благодарит за небывалое самопожертвование.

– И даже уминал с удовольствием, – замечает Роб.

– Я старался быть вежливым, – парирует Томас.

– В чем, в чем, а в вежливости тебя не заподозришь!

– Роб, не надо! – Я умоляюще смотрю на мужа, но он только сильнее заводится.

– Ты флиртуешь с моей женой, пьешь мое вино и спишь с моей дочерью, а от нашего угощения нос воротишь? Вы только посмотрите на него!

– Папа! – с ужасом восклицает Саша.

– Кому фруктового салата? – в отчаянии взываю я. Никто не реагирует.

– Извини, мама, думаю, нам пора, – объявляет Саша, вставая из-за стола. – Мы и так слишком задержались.

– Ты ведь не видела новый ремонт в твоей комнате! – с мольбой в голосе произношу я, но она, опустив голову, выходит из кухни.

Пожав плечами, Томас тоже встает, нарочито лениво потягиваясь, словно затекли ноги. Правда, кроме меня некому оценить этот спектакль: веки у Роба по-прежнему опущены, а сам он неподвижен, как статуя, если не считать нервного постукивания туфлей о ножку стола.

– Спасибо за обед, Джо. – Томас идет за Сашей к выходу. – Надеюсь, до скорого.

Слышно, как он берет пальто с перил, куда его повесил Роб, что-то невнятно говорит Саше, открывающей входную дверь. В столовую врывается холодный воздух с улицы. Спустя мгновение дверь с грохотом захлопывается.

– Роб, сделай что-нибудь! – прошу я. – Нельзя, чтобы они так уходили!

Поначалу он как будто не реагирует, по-прежнему держа руки скрещенными на груди и опустив подбородок, затем вдруг вскакивает и выбегает из кухни. Немедленно пожалев о своей просьбе, я бегу вслед и кричу, чтобы он остановился, будет только хуже, но Роба уже не догнать. Он распахивает дверь и выбегает во двор.

– Оставь мою дочь в покое, ты, жалкое ничтожество! – рычит он.

Подбежав к двери, я становлюсь босыми ногами на ледяную ступеньку. Саша сидит за рулем, наблюдая за противостоянием. Роб хватает Томаса за лацкан дырявого пальто, а вторую руку сжимает в кулак. Томас дерзко улыбается.

– Что тебе надо? – орет Роб, брызгая слюной в дюйме от нагло ухмыляющегося лица. – Денег? Сколько ты хочешь?

– Папа, перестань! – Саша выпрыгивает из машины и несется к отцу, пытаясь его оттащить. – Отойди! Я тебя ненавижу! Ненавижу!

– Саша, не надо! Оставь их, умоляю! – кричу я и мчусь к ней по колючему гравию.

Томас с легкостью отталкивает Роба и заключает Сашу в объятия; ее длинные белокурые волосы окутывают их обоих шелковой сетью. Она прижимается лицом к его груди и горько плачет, всем своим видом показывая, что мы тут лишние. Роб отходит, уперев руки в бока, и оборачивается ко мне, несчастный и подавленный.

– Иди в дом. – Я трогаю его за руку. – Потом разберемся. Пожалуйста, иди в дом, замерзнешь.

Роб оборачивается и молча шагает к двери.

– Саша, девочка моя. – Я спешу к ней, но Томас обнимает ее так крепко, что она едва ли меня слышит. Наконец она отрывается от него и, глядя сквозь меня, направляется к машине и, поникшая, садится за руль. Томас устраивается на пассажирском месте, почти упираясь коленями в подбородок в тесной машине, и голубой «Фиат» трогается с места. Напоследок я успеваю в окне различить лицо Томаса с неизменной самодовольной улыбкой.

Глава 9

Пять дней после падения

О том, что Саша собиралась меня проведать, я вспоминаю только с ее появлением. Машина резко тормозит у дома, врезаясь колесами в гравий и оглашая окрестности громкой музыкой. Кажется, уходя на работу, Роб предупредил, что Саша заедет в обеденный перерыв, но спросонья я ничего толком не расслышала, особенно когда накрылась одеялом с головой. Помимо того, что я очень устала, после встречи с Роуз мое недоверие к Робу усилилось, и я еще глубже ушла в себя. Наверное, следовало прямо спросить, почему он не рассказал мне о центре соцпомощи, но я не придумала, как сформулировать вопрос. Роб или знал о моей волонтерской деятельности и намеренно о ней умолчал, или ни о чем не догадывался – а значит, у меня были от него тайны. Я решила сначала выяснить, какой из вариантов верен, а уже потом требовать ответа. В голове у меня по-прежнему путаница, и лучше решать проблемы постепенно – например, сейчас важнее найти загадочного мужчину, который был за окном кафе.

В замке поворачивается ключ, следом раздается Сашин голос:

– Мам, ты как? Жива?

– Еще не встала, – отзываюсь я. – Иди наверх.

Я приглаживаю растрепанные после сна волосы ладонями и касаюсь языком нечищенных зубов. Электронные часы на тумбочке Роба показывают двенадцать часов – ничего себе!

– Соня! Ты забыла, что я заеду? – Громко топая тяжелыми сапогами, Саша взбегает по лестнице и подходит к окну спальни.

Я до сих пор не привыкла к ее новому образу, слишком очевидны перемены. Я скучаю по длинным шелковистым локонам, струящимся сквозь пальцы, когда их гладишь, по свежему и естественному лицу, теперь скрытому под ярким макияжем. Она поправилась и выглядит взрослее. И у нее появились командирские замашки. Впрочем, я не против. Раньше она никогда так не хлопотала вокруг меня.

– У меня травма головы, я имею право забыть. – Улыбнувшись дочери, я привстаю в постели и про себя отмечаю, что она по-прежнему «моя девочка», несмотря на бунтарские попытки скрыть естественную красоту. – И валяться тоже.

Саша поднимает жалюзи, и я щурюсь от яркого света.

– Я ненадолго, – сообщает она. – Сначала завтракать или в душ?

– Меня не обязательно опекать. Тебя что, папа проинструктировал?

– То есть? – В ее тоне слышится напряжение. Я встаю, и Саша расправляет простыню на моей постели и взбивает подушку.

Нет, ничего такого, отвечаю я, просто я рада ее видеть.

– Расскажи про свою квартиру. – Я набрасываю халат поверх ночной рубашки. – Я слышала, у тебя там настоящий дворец.

Она принимается собирать с пола мою разбросанную одежду.

– Папа говорил о моей новой квартире?

– Конечно! А что тут удивительного?

Она пожимает плечами.

– Ничего. Да, классная. Надеюсь, ты у нас скоро побываешь.

Это «у нас» меня цепляет – наверное, как сказал Роб, мы оба не принимаем ее нового парня.

– Я и с Томасом хочу увидеться. – Сашина рука, протянутая к моей туфле, замирает в воздухе. – Я знаю, что знакомство было не очень удачным. Но ведь это все позади, правда?

Саша присаживается на край кровати.

– Вообще-то вы виделись несколько раз. – Выудив из рюкзака телефон, она пролистывает фотографии. – Вот он! Узнаешь?

На фото они оба смеются. Томас стоит сзади, прижимаясь подбородком к Сашиной стриженой макушке. Его губы растянуты в широкой улыбке; густая челка почти закрывает глаза. Одной рукой он крепко обнимает Сашу за слегка опущенные плечи, другая вытянута вперед – видимо, в ней он держал телефон, пока снимал.

– Извини, все что есть, – сообщает Саша. – Томас ненавидит фотографироваться. Мне пришлось его полчаса уговаривать, а он все дурачился.

Я снова перевожу взгляд на фотографию. Я видела его считаные секунды в окно кафе, и он даже не остановился. Но эта улыбка! Ох… Я зажмуриваюсь и снова открываю глаза, надеясь, что ошибаюсь. Увы, сомнений нет: мужчина на фото и у кафе – один и тот же человек.

Саша берет у меня телефон.

– Ты его помнишь?

Мне хочется выхватить телефон и приглядеться снова, убедиться, что это не он… Поздно. Я смотрю на пустые ладони. Новое знание ошеломило меня.

– Мама? – Саша машет рукой у меня перед глазами. – Ау, ты здесь?

Я молча киваю, боясь голосом выдать тревогу. Воспоминания отрывочны и, соединяясь, образуют причудливую картину: фото, мужчина у кафе и обнаженный мужчина из снов, который оборачивается ко мне с улыбкой. Я убеждаю себя, что это ничего не значит, это всего лишь фото мужчины, а вспоминаю я его потому, что он встречается с Сашей. Страх накатывает с новой силой. Саша спрашивает, как прошел вчерашний осмотр в больнице. Не прекращая болтать, она разбирает вещи.

– Мам, да что с тобой?

– Все хорошо, честное слово.

Саша садится рядом на кровать. Я беру ее за руку и глажу ладонь.

– Ты что-то скрываешь? Врач сказал что-то неприятное?

Она обеспокоенно смотрит на меня.

– Нет-нет, просто…

– Мама, ты меня пугаешь. Что случилось?

– Ничего страшного. – Я отвожу глаза. – Просто жаль, что я многого не помню. Голова кругом.

– А врачу ты об этом говорила?

– По его мнению, вполне естественно чувствовать себя… как бы так сказать? – улыбаюсь я. – Потерянной.

Саша спрашивает, что врач рекомендовал делать для восстановления памяти.

– Просто ждать, – отвечаю я.

На самом деле консультант расписала и другие варианты, которые Роб тут же отмел как бесполезные.

Я знаю, что он принял в штыки саму мысль о том, что я буду обсуждать наши проблемы с посторонними людьми. Он никогда не называл разговорную терапию иначе, чем «пустой болтовней». Его любимая фраза «сами разберемся» раздражала меня до тошноты. Такое чувство, что ему наплевать на мои мучения; мол, амнезия – ерунда, главное, что я восстанавливаюсь физически. Когда я сказала ему об этом, он выпалил, что после падения я стала какой-то странной, но тут же поспешил извиниться. Из больницы мы ехали молча и с тех пор особо не разговаривали.

– И ты правда не помнишь ничего с момента, как Фин уехал учиться? – спрашивает Саша.

Я вспомнила свою привычку сидеть внизу с кофе и ноутбуком, отвечаю я. И про соус болоньезе в морозилке. Вот и все, чем я могу поделиться с дочерью.

Саша улыбается.

– Ну видишь, сколько полезного! А дальше только ждать? Больше ничего нельзя сделать?

Со свойственной ей проницательностью Саша уловила мои сомнения.

– Есть еще психотерапия. Или группы поддержки. – Я невольно вспоминаю реакцию Роба на подобные предложения. – Консультант оставила мне координаты группы поддержки для переживших травму мозга. Встречи проходят раз в неделю. Собственно, ближайшая встреча сегодня после обеда.

– Во сколько? – Саша бросает взгляд на часы. – Я бы тебя подбросила, если ты не против поехать домой на такси.

Консультант точно называла время, но за ночь оно вылетело из головы. Ничего, говорит Саша. Она сейчас посмотрит на телефоне – у них наверняка есть сайт.

– Да ладно. Я даже не знаю, хочу ли туда.

– Начнется только в полтретьего, – сообщает дочь. – Боюсь, тебе придется брать такси туда и обратно. Ты ведь настроена поехать? – Она улыбается, как будто все уже решено. Очень похожа на отца, для которого любая проблема легко решается по четко выстроенному плану.

– Пока не знаю. Твой отец считает это потерей времени. – Похоже, мне проще списать свои сомнения на Роба, чем признаваться себе в своих страхах. Начитавшись историй в Интернете, я представляю себе группу поддержки, как сборище «больных на голову».

– Мама, ради бога! – Саша вскакивает и начинает расхаживать по комнате, громко топая тяжелыми сапогами. – Ты можешь раз в жизни настоять на своем?! Если хочешь поехать на встречу, то и поезжай! И плевать на папино мнение!

– Солнышко, не кричи. – От ее громких возгласов у меня начинает болеть голова. – И не надо так грубо.

– Не попробуешь – не узнаешь. Мама, тебе нужно найти занятие. Иначе и до депрессии недалеко.

– Вечно ты преувеличиваешь, – улыбаюсь я в ответ.

– Мама, я серьезно. Нельзя валяться весь день в постели! Так что сначала – душ или завтрак?

После Сашиного ухода я и правда чувствую себя бодрее, да и голова болит меньше благодаря таблеткам, которые Саша принесла, прежде чем умчаться на работу. Она проследила, чтобы я съела приготовленный ею сэндвич и приняла душ, тем временем приготовив чистую одежду. Я про себя восторгалась ее волей и энергией, которые воспринимались совсем иначе, чем удушающая забота Роба. Вспомнив о его неусыпном контроле, я отправила сообщение, что у меня все хорошо, но я устала после Сашиного визита. Пусть не волнуется, если я исчезну на пару часов: скорее всего, лягу спать до вечера. Врать оказалось несложно; видимо, инстинкт самосохранения сильнее совести. Раз уж я набралась храбрости и решила поехать на встречу группы поддержки, важно не дать Робу мне помешать.

Я обещала Саше вызвать такси, но зачем, когда моя собственная машина под рукой. Как сказала дочь, могу я хоть раз поступить по-своему? Мой бунт – своего рода месть Робу за его вчерашнее поведение у врача. Кроме того, стоит закрыть глаза, как меня начинает преследовать фотография Томаса, а за ней – миллион вопросов. Единственный способ отвлечься – активная деятельность.

Заперев дом на ключ, я иду к машине. Нажимаю на кнопку на брелоке, и звучит знакомый тихий сигнал разблокирования замков. В салоне приятно пахнет новой обивкой и моими любимыми духами. Впервые с момента травмы я ощущаю себя самостоятельной. Мотор заводится довольно бодро, несмотря на длительный простой. Я оглядываюсь в поисках каких-нибудь деталей, которые могли бы свидетельствовать о прошлом. Ничего. Сняв машину с ручного тормоза, медленно выруливаю к дороге; каждое движение кажется непривычным, хотя на самом деле я не водила всего несколько дней.

Внезапно горло сжимает острый приступ паники. Я думаю о «Скорой», которая увезла меня отсюда в ту роковую ночь, и о такси, на котором я ездила на встречу с Роуз. Без возможности сесть за руль я тут как в тюрьме и полностью зависима от других, в первую очередь от Роба. Надо решиться. Сделав глубокий вдох, я стараюсь вспомнить, когда в последний раз водила. Несчастный случай произошел в восемнадцать ноль две – вскоре после возвращения Роба с работы. Не исключено, что в тот день я куда-то ездила – может, в центр соцпомощи или… Я прикрываю глаза и, глубоко дыша, гоню прочь назойливые видения – обнаженная спина, улыбка, поцелуй… Сосредоточься!

Выехать из амбара непросто – вниз по холму идет извилистая однополосная дорожка. На ней есть «карманы» для разъезда, но лучше бы встречных машин не было: сдавать назад на узкой наклонной дороге – задача не из простых. К счастью, спуск к подножию холма проходит без приключений. Стараясь не сжимать руль с бешеной силой, я включаю левый поворотник и готовлюсь выехать на трассу. Этот поворот я проезжала тысячу раз, но чем дольше я жду, тем сильнее колотится сердце, и вера в свои силы тает на глазах. Поток машин бесконечен. Интересно, сколько я буду стоять? Я медлю, затем наконец трогаюсь с места – как в омут головой. Желудок подпрыгивает в такт подвеске.

Внезапно словно из воздуха возникает фургон; он несется на меня, угрожающе мигая фарами. Я жестом прошу пропустить меня вперед и спешу выехать на трассу, однако водитель и не думает притормозить. Его лицо в зеркале заднего вида исполнено неприкрытой злобы; такое ощущение, что он хочет раздавить мою «Мини». На крутом спуске я выжимаю газ до предела, хотя и так иду на максимальной скорости. Неожиданно справа возникает тихий переулок. Я резко сворачиваю за угол, цепляя колесом бордюр, судорожно бью по тормозам и останавливаюсь у обочины. Назойливый сигнал клаксона затихает вдали.

Опустив лоб на пальцы, словно приросшие к рулю, пытаюсь прийти в себя. Роб был прав, мне не стоило ехать самой. Медленно подняв голову, я озираюсь. Руки до сих пор трясутся, впрочем, ни я, ни машина не пострадали. Аварийную ситуацию создала не я, а водитель фургона: это он должен был сбавить скорость и держать необходимую дистанцию. Сельский клуб буквально за углом – я справлюсь. Я делаю глубокий вдох, утираю глаза и трогаюсь с места.

Приехав, я вижу через окно, что встреча группы поддержки уже началась. Двустворчатые двери крепко заперты, и мой робкий стук в стекло никто не слышит. Я топчусь на пороге, раздумывая, как лучше поступить – постучать погромче или уйти, пока меня не заметили, но тут парень в джинсах и футболке, который ведет собрание, машет рукой и спешит к двери.

– Добрый день! – гостеприимно улыбается он. – Чем могу быть полезен?

– Не знаю… Мой консультант… – Я умолкаю, силясь вспомнить фамилию врача. – Простите, забыла. У него необычная фамилия, вроде индийская.

– Мистер Агравал?

Кажется, да, отвечаю я. Молодой человек – наверное, ему часто приходится заканчивать фразы за других – говорит, что мистер Агравал тесно сотрудничает с их группой, затем представляется: Мэтт.

– А вас как зовут? – улыбается он, сунув руки в карманы и вздернув узкие плечи.

– О, простите! Джоанна Хардинг. Джо.

– Привет, Джо! – улыбается Мэтт. – Молодец, что пришла! Заходи и знакомься. Обещаю, тут никто не кусается.

Мы заходим. И вправду, публика тут дружелюбная? – весело спрашивает Мэтт. Ну, за редким исключением: он в шутку кивает в сторону молодых ребят, сидящих с краю полукруга. Меня немедленно усаживают – не с краю, как я ожидала, а в центре рядом с Мэттом. Все общаются уважительно и приветливо, и чувствуется, что между Мэттом и участниками сложились теплые отношения. Назвав мое имя, он просит рассказать, почему я здесь. Все взгляды обращаются на меня.

– Привет! – В горле неожиданно пересыхает. – Честно говоря, я не знаю, зачем пришла. Я даже не знаю, по адресу ли…

Мэтт поднимает ладонь.

– Джо, просто расскажи, что тебя к нам привело. Ровно столько, сколько тебе хочется – ни больше, ни меньше.

– Меня зовут Джо. Я получила травму мозга, когда упала с лестницы.

Мэтт наклоняется ближе.

– Давно?

– Неделю назад. – Помедлив, я уточняю: – Или меньше… дней пять.

– Совсем недавно, – заключает он. – Здорово, что ты так быстро пришла в себя.

– Спасибо, – улыбаюсь я.

– А как ты сегодня себя чувствуешь? – спрашивает Мэтт.

– Уже лучше, но у меня амнезия. Целый год выпал из памяти.

– Какой ужас! – восклицает немолодая дама. – Я тоже вечно все забываю, но целый год!

– Да, ужас, – улыбаюсь я. – Все говорят, что память вернется, – наверное, хотят утешить. Ведут себя так, как будто это вообще не важно, и главное – восстановиться физически.

Мэтт кивает.

– Это распространенная проблема. Людям проще сочувствовать, когда чужие страдания наглядны и понятны. И все же прошло совсем мало времени.

– Меня бросила девушка, – сообщает одетый в кожу байкер справа от меня. – Сказала, что я псих.

Его сосед смеется.

– Это потому, что после аварии ты спятил.

Теперь смеются все, кроме немолодой дамы.

– Что он сказал? – шепчет та сидящей рядом блондинке.

– Так-так, – говорит Мэтт. – Сейчас время Джо. Джо, расскажи нам, что тебя беспокоит.

В нескольких коротких фразах я выплескиваю страх, растерянность и боль, получая в ответ сочувственные кивки и слова поддержки. И хотя слезы льются рекой, я испытываю колоссальное облегчение – пожалуй, впервые с того момента, как очнулась в больнице. Потом я слушаю истории остальных и неожиданно понимаю, как мне повезло в сравнении с некоторыми. Голова трещит, и я ужасно устала, но какое счастье – оказаться среди людей, понимающих, что ты испытываешь. Мы собираемся в кухне у стола с чаем и печеньем – и то, и другое я принимаю с благодарностью. Напряжение в теле ушло, теперь меня немного пошатывает. Я вспоминаю Роуз и сладкий кофе и добавляю в чай еще ложку сахара.

– Как вы, дорогая? – спрашивает пожилая дама, которая посочувствовала мне из-за амнезии. Сама она тоже жаловалась на забывчивость. «Все хуже и хуже. Даже не знаю, дело в травме или в старости».

– Хорошо, спасибо, – оттарабаниваю я дежурный ответ, а подумав, добавляю: – По правде говоря, мне было непросто: я впервые после травмы села за руль и в пути натерпелась страху.

– Вы большая молодец, – отвечает она.

– Спасибо! Вы тоже.

Дама прощается, застегивает розовую куртку и исчезает в дверях. Ко мне подходит Мэтт.

– Ну как тебе у нас? Придешь снова?

– Понравилось. – Я беру еще печенье. – Меня так тепло встретили…

– Здорово ощутить, что ты не в одиночестве и у многих те же проблемы, правда?

– Именно! Правда, я до сих пор чувствую себя почти симулянткой.

Историй было множество. Кто-то пролежал недели в коме и заново учился ходить и разговаривать, кто-то потерял работу или партнеров, побочные эффекты лекарств. Мои проблемы казались сущим пустяком. Мне не пришлось выбивать компенсацию у работодателя, учиться писать собственное имя или вешать себе на кухне инструкцию по завариванию чая.

Мэтт проявил профессиональный интерес.

– Речь не о том, кто больше достоин сочувствия и кому тяжелее всех. Каждый из вас проходит длительный период восстановления, и каждый преодолевает свои трудности, но всех объединяет общая беда. И не нужно обесценивать свои проблемы. Наша цель – выслушивать и поддерживать друг друга. Когда я получил травму мозга…

– О, а я думала, вы консультант… – Я удивленно прикрываю рот ладонью, дожевывая печенье.

– Так и есть. – Он поворачивается ко мне боком: за ухом белеет полоска шрама, уходящего к волосам. – Катался на лыжах без шлема и врезался в дерево. Мне сделали срочную операцию по удалению тромба, после которой я полгода не мог ходить. До этого я работал инструктором в автошколе, пришлось переучиваться.

– Невероятно! Я бы в жизни не догадалась.

– В том-то и дело, Джо. Наши травмы заживают и становятся незаметными для окружающих, но не для нас. Именно поэтому мы нуждаемся в себе подобных – в людях, которые по себе знают, каково нам.

Парни, с которыми он недавно перешучивался, бросаются друг в друга печеньем. Мэтт подходит к ним; теперь я замечаю не только шрам, но и легкую хромоту.

– Мэтт молодец, правда? – раздается из-за спины.

Этот голос – размеренный и слегка невнятный – я сегодня уже слышала на встрече. Обернувшись, я мгновенно узнаю его обладательницу – разговорчивую блондинку, которая нырнула в мелкой части бассейна и повредила несколько позвонков и череп.

– Да, настоящий профессионал. Я не знала, что у него тоже была травма.

– Если не видеть шрама, то и не догадаешься, верно? – Она смотрит на Мэтта, а тот улыбается в ответ. – Он – чудо. – Оперевшись о столешницу, блондинка пристраивает костыли рядом.

– Вы тоже. – Окинув взглядом комнату, я добавляю: – Вы все.

– Вам понравилось? – Она отхлебывает чай. – Придете еще?

– Наверное. – Мысленно я задаю себе тот же вопрос, только отвечаю иначе. Я рада, что пришла и на несколько часов отвлеклась от своих проблем, возможно, получила какое-то представление о будущем и ощутила себя независимой. И все же это не для меня. И без того масса забот. Может, вернусь позже, если еще будет нужно. Конечно, грустно осознавать, что восстановление памяти – долгий процесс и нет способов его ускорить. – Надеюсь, что обойдусь. – Чувствуя свою бестактность, я спохватываюсь: – Простите, я не хотела…

Блондинка и не думает обижаться.

– Поначалу руки опускаются. Ждешь, что память – бац – и восстановится, а ничего подобного, – отвечает она, стараясь тщательно проговаривать слова. Я уже знаю, что от усталости ее речь становится совсем невнятной. – Я когда-то думала, что однажды проснусь и… – она аккуратно ставит чашку на блюдечко, – …и все будет как прежде, а на самом деле должно пройти время. Надо набраться терпения. Порой мне кажется, что я уже все вспомнила, а потом вдруг всплывают новые подробности, словно в пазл добавляется очередной кусочек.

– У вас тоже была амнезия?

– Три месяца. Я думала, сейчас Рождество, а была Пасха. – Блондинка искренне смеется.

На встрече она тоже рассказывала свою историю, хотя остальные ее наверняка неоднократно слышали. Они с семьей были в ЮАР, когда все случилось. Транспортировка на родину потребовала титанических усилий и обошлась страховой компании в «нереальную сумму».

– Со временем ваша память восстановилась? – спрашиваю я.

– В целом, да. Но насильно не получится, нужно ждать триггеров. – Глядя на мое растерянное лицо, она объясняет, как песня, запах, определенное место или слова помогают вспомнить эпизоды прошлого. – Триггеры как будто вытаскивают наружу воспоминания. Если себя заставлять, никогда не будешь уверен, так правда было, или ты все выдумала. – Она снова облизывает розовые губы и смеется. – По крайней мере, я так думаю. Муж показал мне фото отеля в Йоханнесбурге, где я получила травму, а у меня ничего не шевельнулось – абсолютно ничего! Тогда он отвез меня туда, и я все вспомнила. – Опершись на костыль, она щелкает пальцами: – Раз – и готово!

Мне хочется ее обнять: наконец кто-то вселил в меня надежду. Нужно полагаться на факты и перестать изводить себя, силясь восстановить в памяти события, которых могло и не быть.

Домой я еду без приключений. Я позволяю мыслям течь своим чередом, стараясь следовать совету блондинки и ничего не форсировать, но вскоре снова берусь за старое и стараюсь вглядеться в прошлое, особенно в тот самый, мучительно неуловимый образ.

Мне не видно его лица. Я провожу кончиками пальцев по обнаженной спине и изнываю от желания. Он оборачивается, однако лицо остается в тени.

Я стараюсь сосредоточиться на дороге – и все равно чувствую на себе его взгляд.

Густые темные волосы падают ему на глаза, скрывая черты лица. Видно только большой рот и манящую широкую улыбку, которая становится все ближе.

В голове роятся вопросы. Неужели я правда искала утешения на стороне? И допускала мысль о разводе? А я думала, что хорошо себя знаю. Я жена и мать. Верная, надежная. Цельная. В голове не укладывается, что реальность так далека от моего представления о своей жизни. Мы с Робом отдалились друг от друга, как будто постоянно защищаемся. Что-то разрушило доверие между нами. Что-то ужасное, если из-за него на смену близости пришли подозрительность и обман.

Декабрь прошлого года

– Роб, Фин, это вы? – Я сбегаю по лестнице и застаю обоих на входе, увешанных сумками и коробками. Роб толкает пяткой дверь, спеша укрыться от непогоды. Ветер с завыванием рвется в дом, ливень барабанит по крыше и заливает окна. Грозы бушуют всю неделю, и конца им не видно.

– Привет, мам! – Фин позволяет себя обнять.

– А ну, покажись! – Я отодвигаюсь от него на расстояние вытянутой руки. – Худой какой! – Куртка, которую я купила ему в университет, еще сильнее обвисла на плечах, да и щеки заметно впали. – Тебе нужно больше есть.

– Я так ему и сказал. – Роб тащит объемистый мешок для мусора. – Это все в стирку. Куда положить?

– Отнеси, пожалуйста, в комнату для стирки, – отвечаю я, не отводя глаз от сына, уткнувшегося взглядом в ботинки. – Прошу тебя, Фин, перестань худеть.

– Мам, у меня все хорошо, – улыбается он. – Честное слово!

Я улыбаюсь в ответ, но его тонкие как спички руки и ноги до сих пор стоят у меня перед глазами. Ему было девять, и его дразнили старшие мальчишки, а он в знак протеста каждый день выбрасывал обед, а за ужином едва прикасался к еде. Причину мы так толком и не узнали.

– Елка в комнате снизу неплохо смотрится, – добавляет Фин.

– Я же говорил, в этом году она совсем с ума сошла! Три елки! – кричит Роб из кухни.

– А где остальные? – Фин вертит головой.

Я веду его в гостиную и с гордостью демонстрирую высокую сосну, наполняющую гостиную хвойным ароматом, затем отдергиваю шторы. Третья елка, увешанная сверкающими гирляндами, красуется в патио. Я готовилась к приезду сына несколько дней: набивала холодильник его любимыми блюдами, украшала дом венками и гирляндами. Центр соцпомощи ушел на второй план – а как иначе, ведь должен приехать домой мой мальчик! И вот он здесь, однако какие-то смутные предчувствия мешают радоваться встрече. Я чувствую сердцем, что Фин похудел неспроста.

– Здорово. А что на ужин?

– Конечно, твое любимое! – Я снова бросаюсь его обнять, но он отстраняется. – Поверить не могу, что целый месяц тебя не видела!

В глазах сына мелькает какая-то мысль. Он набирает воздух, как будто вот-вот выскажется, потом закрывает рот и проворно поднимается по лестнице.

– Посмотри на новый папин кабинет и бывшую Сашину комнату! – кричу я вслед.

Я некоторое время смотрю на закрытую дверь и иду на кухню мимо сваленных в холле сумок. Роб с грохотом роется в ящиках.

– Как думаешь, у него все в порядке?

– У Фина?

– Ну, разумеется, у Фина! – Я заглядываю в духовку, где готовится ростбиф. – Что ты ищешь? – Роб молча показывает на бутылку пива. – В верхнем ящике, как всегда.

– Да все у него нормально! – Роб наконец находит открывалку в куче ножей и прочей утвари и поддевает металлическую крышку, которая с шипением поддается. – Может, перебрал вчера. Знаешь, как у студентов бывает. – Сделав глоток, он спрашивает меня, выходила ли на связь Саша. С прошлого воскресенья я слышу этот вопрос ежедневно.

– Нет, молчит. – Я закрываю духовку и чуть уменьшаю температуру. – Неприятно. Такое ощущение, что наши переживания ей безразличны.

Роб вздыхает.

– Упрямая.

– И в кого бы? – Я приподнимаю брови. – Она же не будет так молчать до Рождества?

Роб вытаскивает из-под кухонного островка табурет и садится, вертя бутылку в длинных пальцах.

– Джо, я сделал все возможное. Теперь ее очередь.

Это правда, Роб пытался до нее достучаться, но все его сообщения и звонки остались без ответа. В тот момент, когда он схватил Томаса за воротник, мы ее потеряли. Надежды не было: она не хотела больше видеть отца.

– А Фину ты что-нибудь говорил? – спрашиваю я, наклоняясь над столом и все еще держа в руках прихватки.

– Нет, решил подождать. – Он подносит бутылку ко рту и, помедлив, добавляет: – До Рождества еще две недели, время есть.

Я иду в кладовку, рассеянно вытаскиваю грязные вещи из рваного мусорного мешка, машинально обшариваю карманы джинсов и брюк в поисках забытых монет или наушников, сортирую одежду, постель и полотенца на темное и светлое. Правда, получается плохо: голова занята мыслями о Саше. Страшно остаться без дочери на Рождество, если не дольше. Я даже не сразу замечаю, что Роб неслышно подошел и стоит за спиной с пустой бутылкой в руке.

– Выбросить? – Я отодвигаюсь, подпуская его к мусорке.

Роб опускает бутылку в контейнер, и она со звоном проваливается на дно.

– Я помирюсь с Сашей любой ценой. Даже если придется извиниться перед Томасом. Даю слово.

Я обнимаю Роба. Он отвечает крепким и уверенным поцелуем. Это его суть – брать на себя решение проблем, когда я впадаю в панику.

– Ужасно, если мы разорвем отношения из-за Томаса, – говорю я. – Нельзя этого допустить.

В тесной комнате для стирки пахнет несвежим бельем. Сверху доносится гулкий ритм – Фин слушает музыку у себя в комнате. Роб крепко прижимает меня к себе и повторяет, что все уладит, чего бы это ни стоило.

Глава 10

Пять дней после падения

Еще с улицы я слышу как звонит городской телефон. Пронзительнаятрель эхом разносится по пустому холлу. Надо бы поторопиться – наверняка это Роб меня разыскивает, но мне пока тяжело переключаться на новое занятие, а я все еще под впечатлением от встречи.

Наконец я беру трубку.

– Ага, все-таки жива?! – рявкает Роб.

Я кладу ключи на столик и переношу телефон к другому уху.

– Джо, я с ума сходил! И Саша не отвечает. Я определил, что твой мобильный дома…

– Ты следил за мной!

– Наши телефоны соединены и обмениваются данными о перемещении. Не помнишь?

Я не помню и начинаю расспрашивать о подробностях, но он отмахивается и отвечает односложно. Да, мы настроили взаимное отслеживание местоположения на случай, если кто-то из нас потеряет телефон.

– Джо, я волновался! Тебя не было несколько часов.

– Я выходила, – поспешно сочиняю я. – К машине.

– К машине? Я же велел тебе не садиться за руль!

– Ты меня не слушаешь! – Заметив, что входная дверь до сих пор распахнута, я закрываю ее плотнее. – Я не садилась за руль, просто завела мотор и проверила, что не разряжен аккумулятор. – Удивительно, с какой легкостью получается лгать.

После некоторого молчания Роб говорит:

– И ты была там два часа?

– Я выпила таблетку и отключилась. – Я быстро поднимаюсь в нашу спальню, прижимая телефон к уху.

– Тебе нехорошо? У тебя похоже одышка.

– Все отлично, просто устала от бесконечных вопросов. – Я нажимаю кнопку «сбросить».

Я бросаюсь на кровать, хватаю с тумбочки мобильный и с остервенением тыкаю в экран, удаляя сообщения Роба. Ну почему я не взяла телефон с собой? Не исключено, что забывчивость связана с травмой, но скорее дело в самом телефоне – новый аппарат мне чужой. Некоторое время я разглядываю пустой экран, затем нажимаю на иконку «Найти друзей». Я совершенно не помню, чтобы раньше ее видела, не говоря уже о том, чтобы использовать для слежки за Робом. Снова звонит городской телефон. Я хватаю трубку и кричу:

– Роб, отстань!

– Мама, это я. – Помедлив, Саша добавляет: – Что-то случилось?

– Совершенно ничего! – Я выпрямляюсь на кровати. – Твой отец меня преследует, а в остальном… Подожди секунду. – Я запиваю пару таблеток застоявшейся водой из стакана и снова беру телефон. – Извини, пожалуйста. У тебя все хорошо?

– Преследует? – Саша смеется, но как-то нервно. Я отвлекаюсь на мобильный. Приложение никак не может найти телефон Роба, затем сообщает, что пропал сигнал «вай-фай» – обычное дело в огромном доме. – Мама, ты тут? Я вообще-то хотела узнать, как ты съездила.

– Очень хорошо, я довольна.

– Но?

– Без всяких «но».

– Слушай, мам… – Снова долгая пауза. – Ты что, папу боишься? Брось, я ничего ему не скажу.

Вот опять. Впервые я заметила это в день возвращения из больницы. Роб и Саша стали иначе себя вести друг с другом, словно теперь их разделяет нечто невысказанное и мрачное. Между ними по-прежнему есть особая связь, и все же их отношения в корне изменились. Когда она проговорилась, что Фин бросил университет, Роб мгновенно вспылил, словно только и ждал повода выплеснуть накопившуюся злость, не учитывая, что Сашина оплошность была случайной. А она обвинила его в том, что он «дергает за веревочки, регулируя, что можно говорить, а что нельзя».

– Вы с папой повздорили? – Головная боль мешает сосредоточиться. – И не хотите рассказывать?

Саша долго молчит – если бы не шумное дыхание в трубке, я бы решила, что связь прервалась.

– Ничего подобного, – наконец говорит она. – С чего ты взяла?

– Саша, если вы что-то скрываете…

Она снова выдерживает паузу.

– Извини, я обещала папе.

– Что обещала?

– Мам, я на работе. Сейчас не самый подходящий момент.

Я откидываюсь на подушки. Голова гудит еще сильнее.

– Саша, я хотела бы знать сейчас.

Я ожидала, что она снова сошлется на работу, но внезапно получаю ответ, причем Саша выпаливает все на одном дыхании, и я не успеваю сразу воспринять услышанное.

– Папа велел нам с Фином ничего тебе не говорить, обещал, что сам расскажет, когда придет время, ты окрепнешь и все такое. По его словам, прошлый год выдался настолько ужасным, что… – Осекшись, она умолкает.

– Что, Саша? Давай договаривай!

– Не могу, мама. Папа желает тебе добра, я уверена.

– Что это значит?

– Может, я его неверно поняла…

– Саша, я серьезно. Расскажи, я имею право знать!

– Только если пообещаешь не говорить папе.

Я заверяю ее, что буду молчать. Саша откашливается.

– Я расскажу лишь потому, что желаю тебе выздороветь как можно скорее. И потому что я с ним не согласна – ты имеешь право знать.

– То есть твой отец не хочет, чтобы я выздоровела?

– Конечно же нет! Просто…

– Так что же он все-таки сказал?

– Что если ты ничего не вспомнишь, то, может, оно и к лучшему.

Вслед за признанием Саша немедленно бросается оправдывать отца: она уверена в его добрых намерениях, он просто перебарщивает с заботой. И вообще, зря она рассказала. Я ведь не выдам ее папе, правда? В довершение всего Саша заявляет, что могла ошибочно истолковать его слова. Собственно, наверняка так и было – да-да, теперь она в этом не сомневается. Жаль, что я огорчилась, лучше мне не забивать себе голову. Ей пора, сейчас зайдет начальник. Я умоляю ее объяснить подробнее, но она вешает трубку.

Уставившись на телефон, я решаю не давить на нее. Прежде всего я зла не на Сашу, а на мужа. Выходит, пока я мучаюсь от неизвестности, он и в самом деле специально утаивает от меня информацию. Я торопливо спускаюсь на нижний этаж, опасаясь, что Роб вернется с работы, прежде чем я осуществлю задуманное.

Я сажусь за ноутбук и просматриваю множество сайтов, найденных по моему запросу. Мне нужен самый простой дешевый телефон, который нельзя выследить. В конце концов я выбираю привычную модель, только другого цвета – розовый «металлик», а не светло-серебристый. Оформляю заказ с доставкой на следующий день – правда, есть небольшой шанс, что Роб еще не уйдет на работу. Всегда можно притвориться, что я перепутала – тем более в моем состоянии даже и притворяться особо незачем. И только на страничке оплаты я понимаю, что у меня нет возможности остаться незамеченной. У нас все общее – банковский счет, кредитные карты; меня всегда оформляли как дополнительного держателя карты, и Роб – сам бухгалтер – тщательно проверяет движение средств по счетам. Затем в голове само собой всплывает: «Я как раз недавно заказала новую карту на свое имя». Я роюсь в сумочке и тут же начинаю сомневаться, что мне это приснилось. Все карты аккуратно разложены по кармашкам кошелька из дорогой кожи, они потерты и явно давно в употреблении. Вдруг в заднем кармашке на молнии я обнаруживаю новую красно-черную глянцевую карточку – еще даже не подписанную. Не помню, как и зачем я ее оформила, но точно помню, что исключительно на свое имя. Я ввожу данные карточки для покупки, ставлю подпись на обороте и, спрятав ее в кошелек, проверяю, нет ли сообщений от Роба, зачем-то озираясь, словно ожидаю, что он молча стоит за спиной.

Пережидая прилив адреналина от новой покупки, я окидываю взглядом лестницу и представляю, как Роб толкает меня в спину. Он был в ярости и хотел, чтобы я забыла нечто – то, что скрывает от меня сегодня. Сейчас мне почему-то проще поверить, что в ярости он потерял самообладание. Поежившись, я возвращаюсь к ноутбуку и удаляю историю в браузере, затем захлопываю металлическую крышку и непроизвольно вздрагиваю от щелчка.

Мы были счастливы вместе, когда отвозили Фина в университет. Если верить Робу, то и в отпуске все было прекрасно. Что же произошло потом? С чего началось отчуждение? Прикрыв глаза, я пытаюсь вообразить, что такого могло случиться за год, если не меньше. Но, как и прежде, не нахожу ответов.

Январь этого года

Сначала раздается возмущенный крик Роба. Я аж невольно отскакиваю от лестницы и возвращаюсь в кухню. Фин что-то тихо говорит в ответ. Я поднимаю глаза к потолку, сжимая в руках еще теплое после сушки полотенце. Хочу зарыться в него лицом и сделать вид, что все это неправда. Хочу, чтобы Роб был добр к нашему сыну и смог его выслушать, но сверху снова доносится крик.

Я сама виновата. Я ведь сразу заметила, что Фин еще более замкнут, чем обычно, что он похудел и что-то недоговаривает, но старалась делать вид, что все хорошо, ради праздника. Не прислушалась к собственной интуиции, и напрасно. Худшего Рождества у нас еще не было, включая тот год, когда мы провели его с больными родителями. Елка на нижнем этаже осыпается, иголки падают от малейшего прикосновения. Хочется отмотать время назад и сделать все по-другому… А с другой стороны, что мы могли изменить? Фин принял решение еще до приезда домой, просто рассказал только сегодня – в день, когда должен был возвращаться в университет.

Тишина действует на нервы. Я вновь смотрю вверх, представляя разговор Фина с отцом. Они не очень близки – скорее общаются по-приятельски. Робу всегда было легко проявить любовь ко мне или к Саше, а вот Фину оставалось о ней только догадываться. «Разумеется, он знает, как я к нему отношусь». Правда, любимая дочь до сих пор не хочет видеть отца. За день до сочельника мы с Фином встретились с ней в ресторане, поели запеканки из баклажанов и обменялись подарками. Вышло ужасно неловко. Наверное, вообще не стоило встречаться. С другой стороны, я не могла больше терпеть, от Сашиных редких сообщений и односложных ответов по телефону душа болела все сильнее. Единственным утешением на этом странном обеде было видеть, что дети по-прежнему очень дружны между собой и относятся друг к другу как взрослые. Жаль, что Роб не в курсе, с каким интересом они слушают друг друга и как искренне смеются. Впрочем, как основной виновник ссоры, он правильно сделал, что не пришел.

Я кладу сложенное полотенце в стопку на кухонной стойке и иду в холл, прислушиваясь к голосам из-за двери комнаты Фина. Роб попросил меня не вмешиваться, и я неохотно согласилась, но умоляла его держать себя в руках – скандал не поможет. Наверху по-прежнему тихо. Может, они давно уехали – уже почти стемнело. Я бреду в гостиную – заняться делами, которые планировала после их отъезда, и включаю свет. Здесь елка еще зеленая и свежая, как будто тоже мечтает, чтобы Рождество было впереди.

Я до последнего надеялась, что Саша передумает и приедет на рождественский обед, однако Роб не смог ее уговорить. Особенно его самолюбие пострадало, когда Томас презрительно отверг извинения. Мне хотелось утешить и поддержать Роба, но я не нашла слов. К тому времени мы узнали, что Саша переехала к Томасу в его квартиру над баром. В день, когда все обмениваются подарками, я стояла напротив бара под проливным дождем; праздничные огни сверкали сквозь белесую мглу; посетители сновали туда и обратно. На экране мобильного снова и снова возникала фотография Роба. Он названивал в надежде загладить вину за безобразную ссору, после которой я убежала, но я еще не оттаяла. Правда, и дорогу к бару не решалась перейти. Глядя на потрепанные занавески на окнах, я чувствовала себя ближе к дочери, – а потом с горечью напоминала себе, что ее отнял другой мужчина.

Я медленно побрела прочь под пьяные окрики. Я не боялась приставаний – хуже было уже некуда.

Я рассеянно разобрала елку, свалив в кучу на диван украшения и гирлянды. Многие из них видели уже не одно Рождество. Испорчен не только этот праздник, наверняка и последующие. Все пошло наперекосяк.

Еще недавно я плакала, провожая Фина в университет, а теперь мечтаю, чтобы он передумал и вернулся. Реализовать свой потенциал и иметь цель в жизни – вот и все, что мы всегда желали детям. Я бы так не переживала, если бы Фин понимал, где искать счастье, если бы у него были какие-то другие стремления. На мой вопрос о будущем он просто пожал щуплыми плечами и отвел глаза.

Неожиданно мне приходит в голову ужасная мысль: а что, если это я мешаю Фину начать взрослую жизнь? Мы всегда были очень близки, может, он почувствовал мое одиночество?

Сверху не доносится ни звука. Затем дверь неожиданно распахивается, и из комнаты выскакивает Роб.

– Ну что? – спрашиваю я, когда он спускается.

– Ничего не добился. – Роб спешит мимо меня в кухню. – Попробуй ты.

Фин сидит на краю кровати, опустив голову и сложив руки на коленях. При виде меня он поднимает взгляд.

– Привет, мам. Как ты?

– Все хорошо, дорогой. Просто о тебе волнуюсь.

Он двигается, давая мне сесть рядом. Некоторое время мы молчим, затем Фин спрашивает, что мне рассказал Роб.

– Я бы хотела услышать твою версию.

– Чтобы потом уговорить меня передумать? – Фин отодвигается, пихая носком здоровенной кроссовки полуразобранный чемодан. – Мама, я не вернусь туда. Ты меня не заставишь.

– Разумеется. Никто и не заставляет.

– Скажи это папе! – выкрикивает он со слезами на глазах.

– Сын, мы оба хотим понять и помочь.

Фин теребит яркие браслеты на тонких запястьях. Они сразу бросились мне в глаза, когда он приехал; я спросила, что они означают, и он подробно рассказал мне о каждом. Мучительно вспоминать предрождественские дни, когда будущее Фина казалось таким понятным, а Сашина враждебность – временной. Как я ни стараюсь, слез не сдержать.

– Не надо. – Фин придвигается ближе и неловко обнимает меня за плечи. – Со мной все будет хорошо.

– Да? – Я поднимаю взгляд на моего робкого мальчика. – Каким образом?

Он пожимает плечами и ложится на спину.

– Мам, я устал. Можно я побуду один?

Я мою посуду после завтрака – посудомойка не разобрана со вчерашнего вечера, мы с Робом начисто о ней забыли – и слышу шуршание гравия за окном. Кто-то приехал. Сначала я думаю, что это Роб, и недовольно хмурюсь. Я еще сержусь на него: вчера он объявил Фину, что заставит его вернуться в университет. Мы только выманили Фина на ужин, а после этого ультиматума он моментально сбежал в свою комнату. Но нет, вместо черной глянцевой машины Роба у дома стоит совсем другая – оранжевая. Водитель только что вышел и разглядывает наш бывший амбар, щурясь на ярком свету. Я его не знаю. Наверное, кто-то из друзей Фина, судя по длинным волосам и неформальному стилю одежды. Я открываю входную дверь.

– Чем могу быть полезной?

– Классный дом! – Широко улыбаясь, парень идет ко мне. Он крупнее Фина и, похоже, старше – лет двадцать с чем-то. На холодном воздухе изо рта у него идет пар. – Вы, наверное, мама Фина. Меня зовут Райан.

– Фин еще спит. Простите, я не… Мы знакомы?

Он кивает куда-то мне за плечо.

– Все готово?

Я оборачиваюсь. В холле стоит Фин с огромным рюкзаком на спине. Ветер вырывает дверь у меня из рук, и Райан делает шаг вперед, чтобы придержать ее ногой. Фин пытается боком протиснуться мимо меня, улыбаясь Райану и избегая встречаться со мной взглядом.

– Фин, что происходит? – спрашиваю я, удерживая дверь. – Куда ты собрался?

– Прости, мама.

Я иду вслед и с порога наблюдаю, как Райан берет у Фина рюкзак и запихивает в багажник, покрытый пятнами ржавчины.

– Мы же хотели поговорить! – кричу я. – Когда папа придет с работы.

Фин подходит ко мне и целует в щеку.

– Нет смысла, мам. Свяжемся после.

– Не говори глупостей. – Я провожаю его к машине. Гравий больно впивается в босые подошвы, ледяной ветер не дает дышать. – Мы все уладим, только зайди на минутку.

Не оглядываясь, Фин садится в машину и опускает стекло.

– Я позвоню.

– Фин, не надо! Я даже не знаю, куда ты едешь. Ты куртку взял? – Сын молчит, а Райан смущенно улыбается и, помахав мне рукой, медленно выруливает к дороге. – Ты надолго? – кричу я вслед, но Фин упорно смотрит перед собой. Дребезжащая машина удаляется, оставляя за собой клубы дыма.

– Не уезжай! – кричу я в пустоту.

Я возвращаюсь в дом, беру со столика мобильный, поднимаюсь по лестнице в нашу спальню и сажусь на кафельный пол в ванной – самый укромный уголок во всем доме. И только тогда позволяю себе разрыдаться.

Всхлипывая, я набираю Фину сообщение, умоляя его вернуться или хотя бы рассказать, куда и как надолго он уехал. Потом гипнотизирую телефон в ожидании ответа. Всего за несколько недель наши дети вычеркнули нас из жизни, и, хотя Роб, конечно же, будет потрясен отъездом Фина не меньше моего, я так зла на него, что не в силах даже позвонить.

Глава 11

Восемь дней после падения

Сашины слова, сказанные по телефону, не шли у меня из головы. «Если ты ничего не вспомнишь, то, может, оно и к лучшему». Я перебирала их в голове, применяя сначала к Робу, затем к себе, и задаваясь вопросом, что за ужасный поступок совершил он или я, чтобы скрывать его любой ценой. Или дела обстоят еще хуже и таких событий за прошедший год несколько? Когда удавалось успокоиться, я пробовала как-то объяснить эту фразу, даже списывала ее на склонность Саши драматизировать, но интуиция говорила о другом. Значит, нужно разузнать подробности.

Телефон цвета «розовый металлик» доставили только вчера – на день позже, чем я ожидала. Фургон приехал всего через десять минут после того, как Роб ушел на работу. Я держала телефон на ладони и думала, зачем его заказала. Помню, мысли тогда путались от сомнений. Потом Роб неожиданно вернулся домой рано и объявил, что у него мероприятие. Конференция. Ужасно жаль; справлюсь ли я, если он уедет на выходные? Ситуация показалась мне странной. Роб всегда работал «с девяти до пяти», и хотя в последнее время он часто задерживался, такая командировка для него совершенно из ряда вон. Если я правильно помню. Кроме того, после больницы он контролировал каждый мой шаг и вдруг собирается провести два дня вне дома. Когда я высказала эти мысли вслух, Роб бросил на меня косой взгляд – в последнее время он часто так смотрит: она точно не в себе! Его работа давно связана с налаживанием контактов, но если что, он запросто откажется, хотя уже начал собирать сумку. Он обещает звонить.

– Мне пора начинать тебя подозревать? – пошутила я.

Роб рассмеялся и сказал, что после встречи с Сашей я какая-то странная, а я не стала отвечать: что бы мы ни сделали в тот год, невозможно даже представить его с другой женщиной. Он всегда любил меня без памяти. Я закрыла за ним входную дверь. Вот и начались выходные в одиночестве. Неожиданная свобода сначала радует, а потом начинает тяготить. Раньше в доме всегда кипела жизнь, муж и дети заполняли собой все пространство; даже тихоня Фин привносил свою лепту, перебирая струны гитары за закрытой дверью. А теперь так пусто. В тот вечер, когда я задремала на диване внизу под субботнюю развлекательную программу, наваждение вернулось. Мне не видно его лица. Я провожу кончиками пальцев по обнаженной спине и изнываю от желания. Хотя он оборачивается, лицо остается в тени. Затем улыбается – широко, но не открыто, а так, как будто мы оба знаем какую-то тайну. И тогда я поняла, что делать дальше.

В темноте осуществить мой план еще страшнее. В ночное время по центру города гуляет совсем другая публика – не моего круга. С этим определением у меня ассоциируется укор, но я не помню, с чьей стороны. Ужасная погода вынуждает отвлечься от разглядывания прохожих. Зонтик не помогает – купол мгновенно выворачивается на ветру. Я нащупываю в сумочке мобильный, в надежде обнаружить сообщение от Саши или Фина и хоть как-то разбавить тревожное одиночество. Оба регулярно выходят на связь, пока Роба нет, – не иначе, как по его указке, – однако, взглянув на блестящий розовый аппарат, я вспоминаю, что этот номер никто не знает. С двумя телефонами легко запутаться. Может, лучше отложить новый, пока в нем не возникнет необходимость? Если она вообще возникнет. Роб сейчас, наверное, ужинает с коллегами или сидит в номере и звонит домой, беспокоясь, куда я пропала. Перед уходом я отправила ему эсэмэску, что ложусь спать, но ответа не получила. Неудивительно: Роб предупреждал, что ему придется держать телефон выключенным и проверять его он сможет только между совещаниями. Собственно, мне даже удобнее, когда он пишет реже, – ведь купленный им мобильный лежит в ящике прикроватной тумбочки, а я ношу с собой «секретный».

Я снова смотрю в сторону бара. Фонари отражаются на мокром тротуаре, освещая зеленую неоновую вывеску над дверью: «Лаймз». Нужно перейти дорогу, и я жду просвета в бесконечном потоке машин. В ожидании разглядываю дверь, но почти ничего не вижу из-за залитых дождем очков. Ветер не дает запахнуть плащ, мокрые волосы спутались… и вдруг возникает долгожданный просвет, и я бросаюсь на другую сторону.

– Эй, подруга, что с тобой?

Паренек чуть постарше Фина с сигаретой в руке стоит у входа в бар, под хлопающим на ветру навесом. Его спутник, тоже с сигаретой и весь в татуировках, громко хохочет.

– Помощь нужна? – Он указывает на мой безнадежно сломанный зонтик, который я почему-то до сих пор не выбросила.

Парни загораживают мне вход – оба пьяные, с бокалами пива в руках. Я раздумываю, не стоит ли уйти, но машина припаркована в переулке поблизости, и я опасаюсь, что они пойдут следом.

– Спасибо, не надо, – отвечаю я. – Я жду одного человека. – Я отступаю в тень, укрываясь на ступенях соседнего магазина.

– Мужчину твоей мечты? – кричит вслед татуированный. Он постарше, где-то под сорок, с более низким голосом.

– Нет, мужа, – отвечаю я, радуясь отсутствию реакции.

Меня передергивает – не то от мысли о Робе, не то от капель, стекающих за шиворот.

Татуированный мужчина снова заходится смехом, затем откашливается и сплевывает себе под ноги. Я с отвращением наблюдаю, как плевок смывает водой. С меня довольно! Придется сделать круг, чтобы отвязаться от них, – ну и ладно, пора вернуться к машине. Затея оказалась неудачной. Завернувшись в плащ, я делаю шаг вперед, когда дверь бара открывается, и в проеме возникает высокий брюнет. Его лицо скрыто в тени, но когда он прикуривает сигарету, огонь зажигалки на миг освещает рот. Самоуверенно улыбаясь, брюнет перебрасывается шутками с курящими клиентами.

Наверное, я издаю какой-то звук – при виде его у меня перехватывает дыхание, – потому что брюнет смотрит в мою сторону из-под длинной челки и широко улыбается, как будто смеется над только ему понятной шуткой. Я отхожу, часто дыша: теперь я боюсь не темноты, а чего-то более осязаемого. Он уверенно шагает в мою сторону. У меня кружится голова, я чувствую себя как в невесомости. Дождь течет по волосам и заливает глаза, но стоит мне зажмуриться, как все становится еще хуже; перед внутренним взором возникает эта же улыбка, и тянет сбежать из собственного тела, от собственных мыслей, вновь стать той Джо, которой я всегда себя считала: женой и матерью, надежной и верной. Умеющей доверять. Заслуживающей доверия.

– Джо? Что случилось?

Открыв глаза, я вижу его прямо перед собой. Когда он улыбается, исчезают последние сомнения, что именно он был за окном кафе и на любимой Сашиной фотографии. Это ничего не доказывает, снова говорю я себе, подсознание ненадежно и способно играть с нами злые шутки. Смутные тревожные образы, преследующие меня во сне и в момент пробуждения, не доказывают, что наяву между нами что-то было. Может, подсознательно я и вожделела мужчину, которого считала не ровней своей дочери, однако едва ли пошла на поводу у своих желаний. Нет, наверняка это всего лишь подавляемая страсть, почему-то вызывающая столь бурную реакцию…

– Джо, ты меня слышишь? – говорит Томас. – Идем внутрь, а то вымокнем до нитки.

Я бреду за ним мимо курящих типов, не отвечая на скользкие шуточки – они ничем не хуже моих невысказанных мыслей, только куда грубее и откровеннее. Томас придерживает дверь и жестом приглашает меня за стойку. Я взбираюсь на высокий стул сама, опасаясь касаться предложенной руки, и разглядываю бар. Интересно, почему мне здесь так неуютно – из-за Томаса или из-за каких-то прошлых событий? В баре почти пусто, только в уголке сидят две пьяные девицы, одна из них уговаривает другую: «Родная, он не стоит твоих слез». Томас без спроса наливает мне выпить. Я наблюдаю за его движениями, изучаю черты лица, но все и так ясно: тогда у кафе был именно он. Возможно, стоило бы радоваться обретенным воспоминаниям – очередной бреши в той вуали, что окутывает мой утраченный год, однако почему-то я пылаю от стыда и отвожу глаза. Я не чувствую ни тени облегчения, что самостоятельно, вопреки усилиям Роба, обнаружила нечто реальное из прошлого – скорее я бы с радостью забыла его вновь.

Томас подает мне бренди и, обойдя стойку, садится рядом с бокалом пива. Неразбавленный напиток обжигает горло, по телу разливается приятное тепло.

– Я думал, ты меня не помнишь, – говорит Томас. – Саша рассказывала про… – Он стучит пальцем по лбу. – Ты ведь меня узнала? Я Томас, парень Саши.

Я откашливаюсь.

– Да, она показывала мне фото на телефоне.

Он хмурит брови, затем, видимо, понимает, о чем речь, и улыбается.

– Конечно, иначе бы ты не пришла. Других необратимых последствий нет, кроме?.. – Томас крутит пальцем у виска – вероятно, имея в виду мою амнезию. Идиотский жест. – А бар помнишь? – Осмотревшись, он усмехается.

Я тоже озираюсь. Глазу совершенно не за что зацепиться, есть только неясное ощущение, как будто обшарпанные стены запечатлелись где-то в закоулках памяти. Покачав головой, делаю еще глоток живительного бренди и украдкой бросаю взгляд на Томаса. Я не решаюсь смотреть в эти глаза, которые что-то знают… А может, просто задать прямой вопрос и сразиться со своими демонами лицом к лицу?

Томас снова улыбается, дерзко и самоуверенно. В голове возникает другая картина: он сидит напротив меня за столом – за нашим обеденным столом, и просит меня что-то налить. Роб и Саша тоже здесь. Я хочу расспросить его об этом и о многом другом, но не знаю, с чего начать, и не уверена, что хочу знать правду о том, кем я стала, если она бесконечно далека от моего представления о себе.

Томас вытягивает вперед длинную ногу, едва не касаясь меня коленом. Я отодвигаюсь и ставлю ноги на перекладину стула.

– На днях я видел тебя в кафе, – говорит он.

Я киваю.

– Значит, я тут уже бывала… – Меня прерывают шум и крики за спиной. Пьяная девица, спотыкаясь, бредет к выходу, ее поддерживает подруга. Томас вскакивает закрыть за ними дверь; до меня доходит, что мы остаемся вдвоем.

Он садится рядом и смотрит на меня сквозь спадающую на глаза челку.

– Так что ты говорила?

У него низкий и властный голос; в каждой фразе мне слышится подтекст, который трудно расшифровать.

– Пыталась вспомнить, зачем заходила сюда раньше, – говорю я, отводя глаза. – Увидеться с Сашей?

– Ты в курсе, что она тут уже не живет?

– А где она сейчас? – Я прихожу в ужас при мысли, что Саша может быть рядом и зайти в любой момент.

– У себя. В последнее время сидит там взаперти. – Он хмурится. – Ты ведь знаешь про новую квартиру? И что Роб платит?

– Да, конечно.

– А где наш великолепный Роб сегодня?

– На конференции. То есть…

– На конференции, – с нажимом повторяет Томас. – Довольно странно для субботнего вечера.

– Вовсе нет.

– А как он относится к тому, что ты здесь? – Легко перемахнув через стойку, – сначала перебрасывая жилистый торс, затем ноги, – Томас наливает себе новый бокал. – Спорим, он в восхищении! А может, ты ему не сказала?

– Разумеется, сказала.

Томас совершенно не пара Саше – возраст, работа, манера флиртовать. Представляю, как он не нравится Робу, буквально вижу и разделяю его отвращение. Саша не говорит «великолепный» и «восхищение», это слова из лексикона другого, старшего поколения. Томас пытается продлить молодость, доказать себе, что он еще «ого-го», если его выбрала умная и красивая девушка. Я вполне могу это понять, если не простить. А потом меня словно громом поражает мысль, и я хватаюсь за стойку, чтобы не упасть. Что, если за мной тот же грех?

– Так когда я была тут раньше?.. – спрашиваю я, и перед глазами возникает картина. Как и сейчас, стояла ночь, и мы были одни… К горлу подкатывает тошнота, в глазах темнеет – больше от мыслей, а не от бренди.

– Эй-эй! Что такое? – Томас тянется подхватить меня, но отдергивает руки в ответ на мой протестующий жест.

– Мне нужно знать, что случилось, когда я была здесь.

Наш разговор прерывает громкий стук по стеклу. В дверь барабанят те самые девицы, требуя впустить их назад.

– Всего половина одиннадцатого! Какого черта вы закрыты?!

– Какая лексика, дамы! – Томас спрыгивает со стула и, подойдя к двери, сообщает, что бар не работает.

Барышни, пошатываясь, бредут прочь.

– Что-то вы рано закрываетесь в субботу вечером.

Томас мягко опускается на стул рядом со мной. Его явно веселит моя ирония.

– А знаешь, Джо, ты мне давно нравишься. Я рад, что ты зашла.

Не в силах спокойно смотреть на эту улыбку, я отворачиваюсь. Поднявшись, он объявляет, что ему, пожалуй, пора домой, и направляется к выходу. Уже у двери останавливается.

– Саша стала такая нервная. И подозрительная.

– А есть повод? – Я прижимаюсь к косяку и, подняв глаза, встречаю неизменную широкую улыбку.

– Не без того, – отвечает он, закрывая за собой дверь.

На улице ни души. Ветер утих, да и дождь стал слабее.

– Ты ее любишь?

– Конечно. – Томас перебрасывает ключи из руки в руку, слегка сгорбив плечи.

– Конечно? – переспрашиваю я. – Как это понимать?

– Конечно люблю.

– Она мне очень дорога. – Я делаю шаг навстречу, чтобы лучше видеть его лицо в темноте.

– О, от тебя это особенно прекрасно звучит.

Желудок сжимается от спазма.

– Что это значит?

Он резко выбрасывает руку, выпуская ключи, затем выхватывает их из темноты.

– Мне пора домой к твоей дочери.

Вскоре его силуэт блекнет, а затем и вовсе сливается с ночной тьмой. Я озираюсь. Снова вопросы без ответов. Зачем я приходила сюда раньше? Искала Сашу или Томаса? Внезапно в голове ярко вспыхивает картина: я выбегаю из центра соцпомощи, громко захлопнув дверь.

Февраль этого года

В центре соцпомощи сегодня не протолкнуться. В отличие от нашего опустевшего дома, тут кипит жизнь. Галдеж действует умиротворяюще, как противовес гнетущей тишине, в которую я вынуждена возвращаться.

Роуз подскакивает ко мне, едва я переступаю порог.

– Джо, слава богу, ты сегодня рано! У нас горячая пора: в «Андерсонс» сократили больше сотни сотрудников.

– В «Андерсонс»?

– Может, слышали, семейная фирма на другом конце города? Словом, скорее за работу!

– Хорошо, дай только снять пальто. – Я направляюсь к кабинету Ника. – Кофе у нас есть?

– Только что сварила, – отвечает Роуз. – И передай Нику, что мне нужна бумага для принтера.

Зайдя в кабинет, я улыбаюсь Нику, которого почти не видно за высоченными стопками бумаг на столе. Он улыбается в ответ поверх сползших к кончику носа очков. На голове торчащие вверх волосы «иголками»: неудачная попытка выглядеть моложе своих сорока семи. Когда мы только познакомились, его ужимки – все эти «эй» и «круто!» – казались мне странными, а сейчас скорее нравятся, как иллюстрация к его преображению из «белых воротничков» в соцработники. Со временем я очень привязалась к Нику и Роуз, переняла их ценности и благодарна им за искреннюю дружбу. Тут моя отдушина: погружаясь в проблемы других людей, я ненадолго забываю о собственных, хотя Ник и Роуз всегда интересуются, как дела у детей.

– Чудесно выглядишь, Джо, – говорит Ник, снимая очки.

– Правда? – Я беру со стеллажа кофейник и наливаю себе кофе. – Странно.

– Эй! – Ник откладывает документ в стопку угрожающей высоты. – Если у тебя что-то случилось, расскажи.

– Да нет, все нормально. Ничего нового. – Я отпиваю кофе – свежезаваренный еще не такой ужасный. – Да и работы много.

– Лады, – отвечает Ник. – Тогда позже поговорим?

– Обязательно. – Улыбнувшись, я закрываю за собой дверь.

Роуз организует очередь: раздает взбудораженным просителям картонные номерки и велит терпеливо ждать, без труда заглушая хорошо поставленным голосом шум и гам. Непостижимым образом ей всегда удается сохранять спокойствие, невзирая на любые провокации. Я беру стопку бланков для резюме и горсть карандашей и улыбаюсь элегантно одетому мужчине, сидящему за ближайшим компьютером. Официальная белая рубашка, синий галстук в полоску – люди его поколения нечасто к нам обращаются.

– Вы позволите? – Я придвигаю стул, сажусь рядом и представляюсь. Растерянность на лице мужчины сменяется облегчением, и он охотно уступает мне место за компьютером. На некоторое время он задумывается, зажмурив глаза, затем с грустной улыбкой рассказывает о своем опыте работы. Сорок с лишним лет в «Андерсонс».

– Итак, это все? – спрашиваю я, допечатав последнюю строчку и сохранив документ. – Или хотите еще что-то добавить?

– Пожалуй, нет. – Он утирает глаза платком. – Я ведь сказал, что работал в «Андерсонс» больше сорока лет?

– Да, сказали. – Я аккуратно двигаю мышь рядом с его рукой и нажимаю на кнопку «Печатать». Он работал поваром в «Андерсонс электроникс». А вчера столовую для сотрудников закрыли. Его все знали, говорили, что он до гроба не выйдет на пенсию. – Вы не вполне готовы к переменам?

Он улыбается и качает головой. Он старше, чем я думала. Семьдесят два года, вдовец. Его хобби – готовить, гулять и смотреть фильмы. И никаких дипломов, кроме аттестата об окончании школы.

– Мне нужна определенность в жизни. Нужно ради чего-то вставать по утрам. Вы понимаете, о чем я, Джо?

– Отлично понимаю. – Я скрепляю степлером распечатанное резюме. – Если хотите, чтобы я помогла вам завести электронный адрес, дайте знать, хорошо?

– Я знаю, что мне нужна электронная почта, – отвечает он, теребя галстук.

– Да, поэтому просто позовите в любой момент. – Я бросаю взгляд на растущую очередь. Недовольная толпа нависает над занятыми терминалами: пять простых ноутбуков и три стареньких системных блока с мониторами. Ник старается выбить финансирование на парочку новых компьютеров. Он как-то говорил, что в этом году планирует съездить на свою прежнюю работу в Сити, «вытрясти денег из скупердяев». Я засмеялась. Чего это я передразниваю, спросил Ник, а потом сам рассмеялся.

– У себя на работе я всегда знал, что делать, а теперь все иначе. – Мужчина вновь теребит свой полосатый галстук.

– Прекрасно вас понимаю. Я была мамой и домохозяйкой, а недавно дети уехали из дома…

– Как моя жена. – Глаза у него загораются. – Она ни дня не работала после свадьбы. У нас было трое детишек, две девочки и мальчик. Сын сейчас в Австралии, у него своя семья, а дочери в Лондоне, у обеих прекрасная карьера. Да и внуки почти выросли.

– Вы наверняка ими гордитесь. – Я пытаюсь не обращать внимания на недовольную толпу.

– Хотелось бы чаще видеться. – Его подслеповатые глаза затуманиваются. – Особенно сейчас.

– А вы рассказали им, что потеряли работу?

Он качает головой:

– Никто не хочет быть обузой детям.

– Это да. – Я похлопываю его по руке. – Но если они вас любят, в чем я не сомневаюсь, то захотят помочь.

– Вы славная. – Он стискивает мою руку в ладонях. – Надеюсь, ваш муж это ценит.

– Даже не знаю. – Мой взгляд падает на Ника, стоящего в дверях кабинета. Он улыбается, я улыбаюсь в ответ. – Простите, мне нужно разобраться с очередью.

Все происходит мгновенно, я даже не успеваю понять, в чем дело. У очереди на меня внезапно натыкается паренек в джинсах и толстовке с капюшоном. Не знаю, случайно ли, или кто-то толкнул его в мою сторону. Уже оказавшись на полу – невредимой, только слегка напуганной, – я вижу за спиной Ника и думаю, что он хочет помочь мне подняться. Вместо этого он хватает щуплого паренька за воротник и подхватывает в воздух, как перышко. Когда я встаю, Ник прижимает его к стене одной рукой, занеся вторую для удара.

– Ник, не надо! – кричу я.

Я бросаюсь к ним, едва не попадая под кулак Ника, направленный в челюсть испуганного паренька. Ник разворачивается и отпускает воротник своей жертвы. Его лицо искажено яростью, но тут он видит, что это я вцепилась ему в куртку. Он делает шаг назад и через мгновение берет себя в руки.

– Прости, Джо, я…

Парень грязно ругается, угрожая доложить «куда надо».

– Так, спокойно. – Ник упреждающе поднимает ладони. – Ничего страшного. Забыли, ладно?

Парень возвращается в очередь, исподлобья покосившись на Ника, и что-то говорит соседу – вероятно, тому самому, кто толкнул его на меня.

– Ты как? – Ник уже совершенно спокоен. – Не ударилась?

– Все нормально, – отвечаю я. – Зря ты так. Я уверена, он не нарочно.

– Не все такие добрые, как ты, Джо. – Ник с улыбкой поправляет ворот куртки. – Я просто тебя защищал.

Он идет в свой кабинет и, прежде чем закрыть дверь, улыбается мне через плечо.

Глава 12

Десять дней после падения

– Здравствуй, Роуз. – Я подношу телефон к другому уху и отклоняюсь, чтобы не замочить и без того влажную трубку. Вода течет с волос на голые плечи. – Нет, ты меня не разбудила, я была в душе. Погоди минутку. – Я оборачиваюсь полотенцем, выключаю воду и босиком шлепаю в спальню, оставляя мокрые следы на деревянном полу. В спальне сажусь на край кровати и уголком полотенца промокаю лицо. – Прошу прощения за побег из кафе. Я собиралась позвонить.

– Это ты извини, – отвечает Роуз. – Я не хотела выдергивать тебя из душа. И прости, что звоню на домашний, – на мобильном до сих пор автоответчик.

Я думаю о старом телефоне, разлетевшемся вдребезги о плитку в холле. Наверное, лежит сейчас где-то на свалке, а сообщение голосовой почты почему-то сохранилось.

– Джо, ты тут?

– Да, извини. – Я бросаю взгляд на часы у Роба на тумбочке. Почти обед. Еще одно потерянное утро. – Я ходила на пробежку, – зачем-то добавляю я, как будто оправдываясь за поздний подъем.

На самом деле я уже две ночи подряд засыпаю ближе к утру. Встреча с Томасом окончательно выбила меня из колеи. В отсутствие Роба у меня по крайней мере есть время обдумать наш диалог. Правда, пока ясности не добавилось; утром я снова проснулась поздно без малейшего представления о том, что же между нами было на самом деле. Может, я слишком много об этом думаю. Ни Саша, ни Фин ни разу не заехали меня проведать. Узнав об этом, Роб так рассердился, что я едва не бросила трубку во время нашего вчерашнего разговора – за выходные мы созванивались всего пару раз.

– Джо? – Голос Роуз возвращает меня в реальность. – Я говорю, раз ты была на пробежке, то, наверное, чувствуешь себя лучше.

– Да, гораздо лучше, спасибо! – Прижимая ногой полотенце, я вытираю следы на полу.

– Замечательно, – говорит Роуз. – Дело в том, что я с просьбой. Конечно, ты еще не вполне оправилась после своей… но у нас сегодня просто завал. Сью опять вожжа под хвост попала, да от нее и в любом случае мало толку. У нас собирается группа по поиску работы, а у тебя дар общаться с людьми.

– Ты просишь меня приехать в центр соцпомощи? – Моя нога замирает на полпути. – Сегодня?

– Ты бы нас очень выручила. Ник с ума сойдет, когда вернется. Его не было всю неделю, он ездил в Лондон выбивать деньги на новые компьютеры…

– Ник?

– Не помнишь? – Роуз принимается рассказывать о своем начальнике, как он ездил к бывшим коллегам в Сити в надежде убедить их выделить средства для центра соцпомощи, и будет безумно рад меня видеть – он без конца расспрашивал Роуз, вышла ли я на связь, и у нее еще не было случая сказать, что она меня наконец разыскала.

Радостно узнать, что мое благополучие волнует кого-то кроме ближайших родственников.

– Роуз, у меня была тяжелая ночь. Точнее, две ночи, – говорю я. Собственно, я не против съездить в центр соцпомощи – вдруг получится что-нибудь вспомнить, – только не в качестве волонтера и не сегодня. Сначала надо как-то привести в порядок мысли. – Может, в другой день?

– Я буду поить тебя самым крепким кофе, как ты любишь.

Даже если я и приеду, то совершенно не буду знать, что делать, говорю я. Роуз обещает, что все расскажет и покажет, хотя наверняка я и так все вспомню сама.

– Джо, умоляю, выручи нас. Я в отчаянии, иначе не осмелилась бы просить.

Я вспоминаю блондинку с невнятной речью из группы поддержки и ее обнадеживающие слова о триггерах. К тому же вечером вернется Роб, это мой последний день на свободе.

– Хорошо, через час буду, – решаюсь я.

Роуз рассыпается в благодарностях.

Моя «Мини» сама находит дорогу к бару, словно ведомая моим подсознанием. Компактная машинка легко помещается на последнее свободное место у тротуара. На пороге центра соцпомощи меня накрывает мощная звуковая волна. Оглядевшись, я почти впадаю в эйфорию: мне все знакомо, особенно ряд компьютеров, где я, по очереди подсаживаясь к посетителям, печатала для каждого краткую историю его профессиональных достижений. При виде закрытого кабинета в дальнем углу зала у меня почему-то резко портится настроение. Уставившись на старомодную деревянную дверь, я силюсь понять причину, затем перевожу взгляд на затоптанный ковролин на полу. И перед глазами возникает картинка: я в том самом кабинете, с кем-то разговариваю. Мой собеседник – мужчина. Не помню, кто именно, но помню, что мы были в кабинете вдвоем.

– Джо! – Роуз вскакивает из-за компьютера и бросается ко мне. Сидящая рядом женщина стучит по клавиатуре острыми длинными ногтями. Роуз берет меня под локоть. – Как хорошо, что ты пришла. Ты точно в состоянии работать? – Не дожидаясь ответа, она тараторит: – Может, подменишь меня, а я постараюсь хоть как-то выстроить эту толпу в очередь? – И подойдя ближе, шепчет: – Если будет тяжело, зови. Просто сиди и слушай, помогай по мере сил. Ерунду не записывай.

Я заглядываю Роуз через плечо. Желающих подойти к терминалам уже больше десятка. Двое парней выясняют между собой, кто из них пролез без очереди – сначала устно, потом начинают толкать друг друга в плечо. Обстановка накаляется.

– Иди! – Я кладу пальто и сумочку на ближайший стол. – Думаю, разберусь. А если нет, то позову.

– Давай отнесу в кабинет Ника. – Роуз подхватывает мои вещи. – Не стоит оставлять все это без присмотра.

Она идет к тому самому кабинету и скрывается за дверью. Я успеваю заметить темное помещение с рабочим столом в центре. Через мгновение Роуз появляется снова и с улыбкой указывает на свой стул.

Подопечная Роуз нуждается не в помощи, а скорее в том, чтобы ее выслушали. Она сама заполняет резюме и, цокая длинными ногтями по клавиатуре, отправляет на печать.

– Все равно не поможет, – говорит она. – В моем возрасте…

На вид ей максимум сорок. Я заглядываю в резюме – на самом деле всего тридцать пять.

– Рано вы себя списываете, – замечаю я, скрепляя два экземпляра вместе. – Я вас на двадцать лет старше…

Она окидывает меня оценивающим взглядом.

– У меня трое маленьких детей. В «Андерсонс» шли навстречу многодетным.

Я вспоминаю о своих попытках выйти на работу. Все возможные варианты – временные или на неполный рабочий день – плохо оплачивались и вдобавок были нарасхват, причем в последний момент обязательно возникало какое-нибудь препятствие. В деньгах мы не нуждались, и постепенно мой энтузиазм иссяк.

– Надеюсь, у вас получится, – говорю я.

Она слабо улыбается в ответ.

Следующим ко мне подходит парень, который устроил перебранку в очереди. Усевшись за компьютер, он тут же сообщает, что помощь ему не нужна, спасибо большое, и набирает в строке браузера адрес игрового сайта – когда-то там частенько бывал Фин. Поколебавшись, я решаю оставить парня в покое и проверить, как дела у остальных. Потом прохожу вдоль очереди, сочувственно улыбаясь, и сообщаю, что мы надеемся раздобыть больше компьютеров – об этом только что рассказала Роуз. Оглядываюсь на «геймера»; он улыбается в ответ и неожиданно показывает большие пальцы вверх. Посмеявшись про себя его дерзости, я отвожу глаза, но снова натыкаюсь взглядом на закрытую дверь кабинета. У меня тут же начинает предательски сосать под ложечкой.

– Все в порядке, Джо? – кричит Роуз.

Удивительно, что она заметила мое замешательство, вроде бы полностью поглощенная беседой с посетителем – неопрятным, сгорбленным и с картонной коробкой в руках.

– Спасибо, все хорошо! – кричу я в ответ.

– Если хочешь кофе, зайди к Нику в кабинет. Вон туда, – она указывает на закрытую дверь.

– Джо и так знает, где кабинет Ника, – говорит ее собеседник, растягивая рот в беззубой улыбке.

– Я вернусь через минуту, – сообщаю я очереди и под недовольный гул голосов иду к кабинету.

Постучав, я жду, затем осторожно приоткрываю дверь. Пустой кабинет – тесный и плохо освещенный, у крошечного окошка рабочий стол со стулом. С другой стороны стола низкое кресло. Все поверхности завалены бумагами и папками, пыль стоит столбом; в затхлом воздухе витает слабый аромат кофе. Кабинет не пробуждает воспоминаний, и все-таки я чувствую себя не в своей тарелке. Взгляд падает на кофейник, стоящий на плитке на высоком шкафчике.

– Ага, нашла. – От неожиданности я вздрагиваю, едва не пролив кофе. Роуз извиняется, озабоченно глядя на меня. – Я тоже зашла на кофе. И заодно проверить, как у тебя дела. Справляешься?

– Да, вполне. – Я пропускаю ее к кофейнику. – Как ни странно, я многое помню.

– Я же говорила, что все восстановится. – Она выплескивает порционное молоко в свою чашку, затем добавляет два кусочка сахара. – Представляю, как ты рада.

– Это правда, – улыбаюсь я и пристраиваю свою кружку на стол рядом с угрожающе высокой стопкой бумаг. – Приятно снова почувствовать себя полезной.

Роуз улыбается, сверкая крупными розовыми деснами.

– А дома как дела?

– Хорошо. – Ее прямота ставит меня в тупик. – Даже замечательно. А что?

Роуз ставит чашку рядом с моей и, закрыв дверь, садится за стол.

– Они подождут. – Она жестом приглашает меня сесть напротив и ждет, пока я расположусь. – Джо, ты говорила мне, что уходишь от мужа. А потом упала с лестницы, и теперь у тебя дома тихо и спокойно.

– Что именно я говорила? – спрашиваю я, надеясь, что произошло недоразумение. – Какими словами?

– Господи, прошло больше двух недель. Это было при нашей последней встрече. По-моему, здесь же, в кабинете. Не помнишь?

Я отвечаю, что не помню, и задумываюсь, почему дверь кабинета произвела на меня такое впечатление. Может, из-за нашего с Роуз разговора? И теперь мне неприятно вспоминать о своей откровенности?.. Нет, я была тут с мужчиной, а не с Роуз.

Она отпивает свой щедро сдобренный молоком кофе.

– Ты не помнишь наш разговор, но помнишь, где у нас карандаши… – Она улыбается.

– Ничего не могу поделать, – отвечаю я. Мне совсем не смешно. Я думала, она меня понимает.

– Да, это, наверное, тяжело. – Роуз задумчиво опускает голову, и вдруг в ее глазах проскакивает искра озарения.

– Что? – Я наклоняюсь ближе.

– Мы были не здесь. День выдался спокойный, и мы сидели в зале за столом, в том углу. – Она указывает в сторону двери. – Или все-таки здесь. Джо, я запуталась. Прости.

– А!.. – Я бессильно откидываюсь на стул.

– Ты была довольно сдержанна, просто рассказала, что у вас с Робом испортились отношения после того, как дети уехали из дома. – Она вздыхает. – Я беспокоилась: меня преследовало ощущение, что ты недоговариваешь.

– Что именно?

– Не знаю. – Она медлит. – А что ты чувствуешь?

Профессиональные приемы Роуз порой сводят меня с ума. Я понимаю, что она хочет докопаться до истины, но мне нужны ответы, а не вопросы.

– Давай не будем. – Я встаю. – Ты не психотерапевт, Роуз. Я спрашиваю тебя как друга. Мы ведь были друзьями?

– Разумеется. И, надеюсь, остались ими. – Обойдя стол, она накрывает мою руку ладонью. – Может, начнем сначала?

Я снова сажусь и жду, нервно покачивая правой ногой. В голове всплывает картина. Мы обедаем, Роб сидит рядом за нашим столом, точно так же нетерпеливо стуча ногой о пол. С нами Томас и Саша. Томас наклоняется ко мне, и наши ноги соприкасаются под столом. Я скрещиваю ноги под стулом.

– Ты редко бывала откровенна, не все рассказывала. А я волновалась. В твоих словах и поведении были тревожные признаки.

– Что конкретно? – спрашиваю я, узнавая себя в ее описании.

– Думаю, ты была несчастна задолго до того, как объявила об уходе от мужа. По-моему, ты винила его в уходе сына. И тебе не нравился парень вашей дочери, Томас. Твой муж резко повел себя с ним, и это привело к разрыву. – Я киваю. Пока все точно. – Но на мой взгляд, основная проблема была… по крайней мере, мне так показалось… что тут замешан кто-то третий.

Третий? Томас? Или кто-то еще?

– А кто? У тебя были предположения? – спрашиваю я, не зная, что надеюсь услышать.

Прежде чем Роуз успевает ответить, дверь распахивается, и в кабинет входит мужчина. Его глаза сверкают за толстыми стеклами очков, волосы всклокочены. Не видя меня, сидящую спиной ко входу в низком кресле, он швыряет на пол кожаную куртку.

– Там полный дурдом! Что происходит?

– Ник, я кое-что хочу тебе… – Роуз встает, но он не дает ей договорить.

– За ними никто не смотрит! Двое уже сцепились и катаются по полу. – Оттолкнув ее, он садится, наконец замечает меня и снова вскакивает. – Джо!

– Именно это я и хотела сказать, Ник. – Роуз становится у меня за спиной и кладет мне руку на плечо. – Джо вернулась.

Я смотрю на мужчину, который вихрем ворвался в кабинет, а теперь замер, не отрывая от меня глаз. Внимательно изучаю его внешность в надежде, что какая-нибудь черта оживит воспоминания: жест, особенности мимики, пронзительные серо-голубые глаза, странная молодежная прическа. Не выдержав пристального взгляда, я отвожу глаза. Он явно меня знает. Вот только… я снова испытываю тот же ужас, чувствую, что должна бежать прочь от него, прочь из кабинета. Я прикрываю глаза, и картина возвращается. Ночь. В центре соцпомощи выключен свет. Я убегаю, изо всех сил хлопнув дверью. Убегаю отсюда. От него.

– Роуз, можешь оставить нас на минуту? – спрашивает он.

Роуз вопросительно смотрит на меня. Я киваю:

– Все в порядке.

– Точно? Если хочешь, я останусь…

– Это еще зачем? – не дожидаясь ответа, рявкает Ник. – Закрой за собой дверь.

Он ждет, пока шаги Роуз стихнут, сливаясь с общим гомоном голосов за дверью, и, перегнувшись через стол, спрашивает:

– Джо, где тебя черти носили?

– Что?! – Я вскакиваю и иду к двери. Ник преграждает мне путь, крепко хватая за руку и прижимая к стене.

– Отпустите! – кричу я, пытаясь вырваться из цепких объятий. Его лицо так близко, что я чувствую запах лосьона на плохо выбритом подбородке. – Что вы себе позволяете?

– Джо, я с ума сходил! – Он снова буравит меня взглядом, затем отпускает и отходит на шаг, подняв ладони: – Прости. Прошло больше двух недель. Ты тогда убежала, после…

– После чего? – Да, я убегала, прочь отсюда. Прочь от него.

– Послушай, той ночью… – Ник выжидательно смотрит на меня. – Если бы ты дала мне шанс объяснить…

– Что объяснить? – Я опираюсь рукой о стену, чтобы не потерять равновесие.

– Ты тоже хороша. Столько времени морочила мне голову…

– А что произошло? – спрашиваю я, постепенно продвигаясь к выходу.

– Наверное, я это заслужил. – Он садится за стол. Я держу руку за спиной, крепко вцепившись в дверную ручку. – Джо, где ты была? Почему не отвечала на мои звонки? Я думал, что больше никогда тебя не увижу. Думал…

– Ты мне звонил? Впрочем… – Я вспоминаю о выброшенном в мусорку телефоне – о том, который разлетелся вдребезги на каменном полу. – У меня разбился телефон.

Ник прикрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Джо, что происходит?

Он встает, и я прижимаюсь к двери, поворачивая ручку.

– Погоди! – Он отступает на шаг, едва не споткнувшись о кучу папок. – Пожалуйста, не убегай. Сядь и давай поговорим.

– Не могу! Я не помню. Ничего не помню. Ни тебя. Ни кабинета. Ничего!

– О чем ты? Я ничего не понимаю.

Я продолжаю хвататься за дверную ручку. Металл холодит пальцы.

– Я упала с лестницы.

– О боже! – Ник подходит ближе. – Сильно пострадала?

– Нет, только… – Моя рука бессильно повисает. – Я забыла весь прошлый год.

Ноги подкашиваются, но я отказываюсь от предложенной помощи и кое-как добираюсь до кресла. Ник снова садится напротив. На таком расстоянии я чувствую себя в относительной безопасности и могу отвечать на вопросы. Внезапно я вываливаю все – о падении, разбитом телефоне, больнице и амнезии – и умолкаю, только когда он тянет ко мне руку через стол.

– А что Роб сделал с твоим телефоном?

– Я же говорю, аппарат разбился при падении. Роб его выбросил и купил мне новый.

Ник поднимает брови.

– Думаю, он не только телефон выбросил, но и удалил мои письма и сообщения… Боже, неужели он сначала их прочитал?

– Я не понимаю. – Виски взрываются болью; голова идет кругом. – По-твоему, Роб специально не пускал меня сюда?

– Не пускал ко мне, – самодовольно провозглашает Ник.

– Ты хочешь сказать, что между нами… – Я не в состоянии завершить фразу, высказать мысль, которая кажется невозможной и при этом преследует меня который день. Неужели я действительно изменила мужу?

– Ты правда не помнишь?

Я качаю головой. Ник говорит, что пару месяцев назад у нас была пара «эпизодов». Заметив мое смущение, он снова извиняется.

Пристально глядя Нику в глаза, я говорю как можно тверже:

– Мне нужны подробности.

– Джо, ради бога…

– Когда это было?

Первый раз в феврале, отвечает он. Мы были в этом кабинете, вдвоем, и что-то пили. Было поздно, Роуз уже ушла. Я была расстроена – какие-то проблемы дома. И я его поцеловала; он попытался сопротивляться – не потому, что ему было неприятно, просто мы оба были пьяны, а он не хотел пользоваться случаем. На самом деле нас давно тянуло друг к другу.

– Один поцелуй и все? – спрашиваю я.

Ник качает головой.

– Мы раздевались?

– Господи…

– Ответь, пожалуйста. Я хочу знать.

– Я снял рубашку и расстегнул брюки. – Он опускает глаза на стол, перекладывает папки и снова смотрит на меня. – Джо, может, прекратим этот разговор? Все гораздо серьезнее.

Я вижу его обнаженный силуэт в полумраке и провожу пальцами по гладкой коже, изнемогая от желания.

– Мы занимались сексом?

– Нет, ты в последний момент передумала.

– А когда был следующий раз?

– Пару недель назад, при нашей последней встрече. Собственно, толком ничего и не было. Недоразумение. Я тебя лишь поцеловал. И все.

– Все?

– Ну не совсем, но мы не… – Он улыбается. – Я тебя неверно понял.

– То есть?

– Ты хотела, чтобы мы остались друзьями. По крайней мере, ты так сказала. Если честно, я думаю, ты запуталась, тебя мучила совесть. Ты убежала… – Он заглядывает мне в глаза. – А сейчас вдруг пришла.

– Мне написала Роуз, и мы встретились. – Я говорю отрывисто, обдумывая его рассказ. Мне нужно время подумать. Я изменила мужу: поцеловала другого мужчину, и мы чуть не занялись сексом. Причем инициатива исходила от меня. Господи, в кого я превратилась?

– Джо? – Ник взволнованно наклоняется вперед. – Я спрашиваю, почему Роуз ничего не сказала. Она знала, что я тебя ищу!

– Она говорила, что ты очень переживаешь. Наверное, пыталась…

– Не надо ее защищать! – Ник барабанит пальцами по ближайшей стопке документов. – Она должна была сказать! – Помолчав, он спрашивает: – А как ты упала?

– Просто оступилась. – Вопрос пробуждает знакомое видение. Мы стоим наверху лестницы. Роб вне себя от ярости. Он кричит на меня…

– И ты меня не помнишь? – В глазах Ника мелькает грусть. От его пронзительного взгляда мне становится не по себе. – Ни капли?

– Нет, – говорю я. – Разве что…

– Да? – Ник перестает барабанить пальцами по бумаге.

Я озираюсь, пытаясь подобрать слова.

– Трудно объяснить. Просто этот кабинет ассоциируется у меня… – Я снова смотрю в его горящие глаза – такое ощущение, что Ник хочет вскрыть мне черепную коробку и заглянуть внутрь, и вспоминаю, как мне хотелось сделать то же самое с Робом, разоблачить его бесконечные тайны. – Нет, не помню, с чем конкретно.

Ник с облегчением улыбается; видно, как напряжение сходит с его лица.

– Надо же, целый год… Невероятно. – Он включает настольную лампу – в маленькое окошко почти не проникает солнце, и в кабинете довольно темно. Ореол теплого света ненадолго помогает расслабиться. – Ужасно тяжело.

Я говорю, что мне пора, встаю со стула и забираю пальто и сумку, сложенные в углу.

Ник молча наблюдает за мной, затем говорит:

– Наверное, тебе нужно время переварить все новости…

Я толкаю дверь, и в кабинет врывается шум, словно окутывающий меня защитной пеленой. Аккуратно прикрыв за собой дверь, я иду через весь зал. Роуз что-то кричит вслед, но я спешу вырваться отсюда, вдохнуть свежего воздуха. Я даже не смотрю на бар, проезжая мимо. Из головы не идет рассказ Ника, и я силюсь найти в нем какие-то зацепки.

Февраль этого года

Традиционную вечернюю «пятиминутку» с Роуз и Ником приходится сократить: собрание группы по поиску работы затянулось, а Роуз нужно успеть на автобус. Она запихивает стопку бумаг в безразмерную сумку, проходит через пустой зал, уверенно печатая шаг, и захлопывает за собой дверь. Мы с Ником переглядываемся.

– Иногда я представляю, как она сидит у себя одна и ужинает с пачкой документов на коленях. – Ник скрещивает руки на широкой груди. – Как по-твоему, она счастлива?

– Думаю, да, – улыбаюсь я. – Наверняка счастливее многих.

Ник хмурится, затем раскатисто смеется – этот смех мне так же привычен, как манера Роуз улыбаться, обнажая крупные десны. Я выхожу из кабинета, но Ник окликает меня. В руках у него бутылка виски.

– Может, поболтаем за кофе? Денек выдался кошмарный.

– Мне пора домой.

– Что, Роб скоро вернется? – Ник чуть заметно повышает голос. – Или найдешь минут десять?

Пока мы говорим и пьем одну чашку кофе за другой, за окном сгущаются сумерки. Захламленный кабинет освещает только тусклая настенная лампа. Овальный ореол мягкого света создает интимную обстановку. Я сняла туфли и полулежу в низком кресле, закинув ноги на край стола; в руках чашка кофе, щедро сдобренного виски – уже третья. Я допиваю до дна: кофе остыл, но алкоголь обжигает горло.

– И ведь я даже не люблю виски… – смеюсь я себе под нос.

– Держишься неплохо! – Ник смотрит на меня, щурясь – не то ласково, не то восхищенно.

– И как я теперь поеду домой? – Я шутливо грожу ему пальцем. В полумраке в его серых глазах пляшут голубоватые искорки, а серо-каштановые торчащие вверх «иглы» отливают русым. – Я-то думала, ты всегда соблюдаешь приличия! А еще смешнее, что я и о себе так думала.

– За руль тебе уже все равно нельзя. – Ник встает налить мне еще виски. – Давай допьем. Или тебя ждут?

Я фыркаю, поднося чашку ближе.

– Роб? Сомневаюсь, что он вообще дома.

– Все так плохо? – Ник наливает себе виски и присаживается на край стола. – Только полный идиот может не уделять внимания такой жене! – Я замечаю, что Ник разглядывает мои ноги, но даже не думаю одернуть задравшуюся к бедрам юбку, наслаждаясь комплиментом. – Подробнее не хочешь рассказать?

– Да нечего особо рассказывать… – Внезапно меня прорывает, и я вываливаю всю семейную историю, едва не выпуская чашку из дрожащих рук.

– В общем, Фин пока живет с Райаном… – Ник вскидывает брови. – Да нет, ничего такого, – возражаю я. – Они просто друзья! Саша переехала к Томасу… – Я машу рукой в сторону бара. – А мой муж, который всему виной, постоянно торчит на работе.

Ник подходит ко мне и забирает чашку из трясущихся пальцев.

– Пожалуй, тебе хватит.

Он помогает встать с кресла, опускает мои ноги в туфли, а руки вдевает в рукава пальто. Тело не слушается; почему-то меня это забавляет. Я наклоняюсь к нему, наши лица почти соприкасаются.

– Надо же, а я раньше не замечала, какие у тебя глаза. – Я смеюсь своей дерзости и касаюсь рукой его щеки. Небритая щетина царапает нежную кожу ладони. – Знаешь…

– Джо… – Ник отступает на шаг и растерянно смотрит на меня. – Я не уверен, что…

– Тс-с… – Я подношу палец к губам – сначала своим, потом его. – Лучше молчи.

Мы целуемся – страстно и поспешно, как будто боимся опоздать. Он прижимает меня все крепче, затем теснит к стене; его руки забираются мне под юбку, затем под колготки; пальцы касаются кожи на бедрах. Я стараюсь подумать о Робе, о нашем браке и о доме, но мне хочется махнуть на все рукой, снова стать прежней Джо, которую ценят саму по себе, а не только в качестве дорогого трофея и идеальной жены, которая ждет дома с горячим ужином. Роб утверждает, что я для него – весь мир, но его постоянно нет дома, и, хотя по ночам мы иногда занимаемся любовью, с ним я не чувствую себя по-настоящему желанной, как сейчас. Наконец инстинкты берут верх над разумом – необузданность Ника распаляет и меня, и я почти убеждаю себя, что хочу его. Дыхание учащается, еще немного – и скоро будет поздно.

– Нет! – Я отстраняюсь, прерывисто дыша, и отталкиваю его от себя. – Нельзя! Это неправильно и нечестно. Роб мне никогда не изменял, и…

Ник кивает и отворачивается.

– За руль тебе нельзя. – Он поворачивается ко мне, застегивая ремень на брюках.

Выудив из-под стола туфлю, я встаю и застегиваю блузку.

– Найду такси. – Я надеваю пальто и вешаю сумку на плечо.

– Давай поговорим, – просит Ник.

Покачав головой, я иду к двери, однако он догоняет меня и хватает за запястье. Я выразительно смотрю на его руку, и он разжимает пальцы. Я выхожу из кабинета, закрыв за собой дверь.

В зале ни души. Темно, светятся только мониторы компьютеров. Опьянение и темнота мешают сориентироваться. Дверь кабинета снова распахивается, и на меня падает слабый луч света.

– Подожди! – кричит Ник. – Джо, прошу тебя, давай обсудим то, что произошло.

– Извини. – Споткнувшись, я налетаю на стул. Лодыжку пронзает резкая боль.

– Джо! Не убегай, нам нужно поговорить.

Я толкаю входную дверь. Холодный воздух немного помогает протрезветь, но улица плывет перед глазами и наклоняется под причудливым углом. Я встряхиваю головой и торопливо шагаю мимо закрытых магазинов и пустых офисов, хромая на больную ногу и стараясь не замечать влажного белья. На углу я наконец оглядываюсь и, убедившись, что никто не преследует, потираю лодыжку. Странно, но я рада этой боли. Она реальна. Уместна. Я прислоняюсь к стене и упираюсь в нее ладонью, чтобы не упасть. Проходящая мимо пара с собачкой неодобрительно косится на меня.

На другой стороне улицы бар. «Лаймз» – бар Томаса. В квартире этажом выше занавески наполовину опущены, но окно освещено. Если я поговорю с Сашей, выпью кофе и немного протрезвею, то смогу вернуться к Робу. Я звоню ей на мобильный, однако попадаю на автоответчик – от бодрого приветствия на глаза наворачиваются слезы. Перебегаю улицу, жестом извиняясь перед водителем, которому приходится резко затормозить. У двери останавливаюсь, чтобы собраться с духом и придумать объяснение для Саши: я была в ресторане с подругой, мы немного перебрали, пришлось проводить ее домой, а такси, как назло, пришлось долго ждать. Я заглядываю внутрь через стеклянную дверь. Никого. Уже собравшись уйти, я обнаруживаю, что дверь не заперта.

В баре пусто. В темноте я ощупью продвигаюсь вперед, сваливаю стул и врезаюсь в массивную барную стойку, слишком рано свернув в тускло освещенный коридор. Передо мной бесконечные двери: буфет, кладовка, дурно пахнущий мужской туалет. Наконец я замечаю лестницу. Из открытой двери наверху падает свет. Слава богу, она еще не спит. Ужасная беспечность – вот так оставлять дверь. Вполне в духе Саши и, видимо, Томаса. Кто угодно может зайти в квартиру. Непременно нужно ей об этом сказать. Я отряхиваюсь и мотаю головой, пытаясь привести себя в чувство. Затем прислушиваюсь и едва не передумываю заходить, но я почти у цели. Мне просто нужно найти Сашу, и все образуется. Я предложу ей куда-нибудь пойти и выпить кофе. Дверь приоткрыта, осталось позвать. Если никого нет, можно уйти тем же путем.

Толкнув дверь, я попадаю в комнату. Посередине стоит кровать. Никакого коридора или гостиной, сразу спальня. В кровати кто-то ворочается. В первый момент я пугаюсь, что потревожила Сашу и Томаса, спящих в обнимку. Или даже не спящих. Потом глаза привыкают к темноте, и я вижу, что Томас в кровати один, спиной ко мне. Заторможенная то ли от алкоголя, то ли от недавнего потрясения, я застываю и любуюсь его обнаженным телом, плавными изгибами, рельефом мышц под гладкой упругой кожей.

Томас медленно поворачивается.

– Джо? – сонным голосом спрашивает он. Его лицо скрыто в тени.

– Я искала Сашу, – заплетающимся языком говорю я.

– Ого, да ты набралась, – замечает Томас. Затем со смехом откидывает одеяло, приглашая меня лечь рядом.

Глава 13

Десять дней после падения

По пути в машине я прокручиваю в голове недавний разговор с Ником, стараясь заучить наизусть каждое слово на случай, если перестану понимать смысл. Пожалуй, я еще могу представить, что Ник сбил меня с пути истинного; гораздо труднее принять, что именно я была инициатором нашей связи. Я никогда не изменяла Робу, даже мысли такой не допускала, а если верить Нику, это случилось дважды. Правда, во второй раз неверно меня понял… Я сажусь в машину, забывая даже взглянуть в сторону бара. Меньше всего меня сейчас волнует Томас.

На кольцевой дороге относительно спокойно, час «пик» еще не наступил. Я чувствую себя за рулем гораздо увереннее и позволяю себе погрузиться в обдумывание разговора с Ником, мысленно повторяя каждую фразу. После травмы процесс запоминания приобрел для меня особую ценность. На самом деле наша память – невероятно тонкий механизм. Теперь я буквально чувствую, как события проявляются в мозгу, словно чернильный ролик двигается взад-вперед по бумаге, печатая текст.

Сегодня я не ощутила никакого физического влечения к Нику, даже не вспомнила, кто он такой, хотя, очевидно, я была к нему неравнодушна. Быть может, он привлекал меня интеллектуально, а может, меня потянуло к нему из-за его взглядов – альтруизма и отзывчивости. Они с Робом как небо и земля. Что, если я рассматривала Ника как спасение от мужа? Ник утверждал, что Роб намеренно не давал мне восстановить связь с центром соцпомощи, удалял письма и лгал о разбитом телефоне. Выходит, он знал о моей измене? Но ведь роман предполагает хотя бы некоторое участие с моей стороны, намек на желание и страсть, которых я не испытываю. Неужели я была так несчастлива в браке, что стала искать отдушину на стороне? Я передергиваю плечами, отгоняя бесконечные вопросы, и останавливаюсь на «красный» у пешеходного перехода. В голове всплывает назойливый образ: одинокая девичья фигурка перебегает улицу, едва не угодив под колеса. Я с силой жму на педаль тормоза, хотя машина и так неподвижна. Был дождливый вечер. Мой день рождения? Это Саша перебегала дорогу? Я прикрываю глаза и опираюсь на руль, мечтая освободиться от образов из прошлого и путаных мыслей, оставляющих борозды в душе и морщины на лбу. Сзади раздается резкий сигнал клаксона. Я поднимаю глаза: на светофоре «зеленый». Извинившись жестом, я еду дальше, прочь от центра. Одно я знаю точно: надо поскорее попасть домой.

В пустом доме тишина. Даже ветер больше не завывает, будто тоже присмирел от дневных новостей. Я завариваю чай, глотаю пару таблеток от головной боли, забираю мобильный со стола на нижнем этаже и отправляю Робу сообщение. Сегодня у него последний день конференции – сплошные скучные презентации, как он написал мне утром. Я спрашиваю, когда он приедет, и с телефоном в руках медленно поднимаюсь по лестнице, пытаясь отвязаться от преследующего образа нашей ссоры на лестничной площадке.

Когда я просыпаюсь, уже темнеет. В спальню вползают серые тени. На телефоне сообщение от Роба: он устал и очень соскучился, но, вероятно, приедет поздно. Отложив телефон, я привстаю на локте. Голова словно налита свинцом. Нужно выпить воды, а может, еще таблеток, хотя я сегодня уже проглотила целую горсть. Держась за перила обеими руками, я осторожно спускаюсь вниз. И меня снова настигает видение.

Мы ссорились, я что-то говорила, кричала на него, а он не отпускал, цеплялся за меня, обезумев, и умолял остаться.

Я замираю, не донеся ногу до ступеньки, и гляжу на вмятину в стене, еле различимую в полумраке. Неужели он мог столкнуть меня? Я делаю шаг вниз и смотрю на наши семейные фото, как мы менялись. Хотела бы я повернуть время вспять? Особенно стереть последний год? Собственно, по злой иронии судьбы, именно так и произошло. Впрочем, кто знает, действительно ли эта ирония зла – быть может, подсознание меня оберегает…

Я включаю лампу в кухне, и яркий свет больно бьет в глаза. Ухватившись рукой за кухонный островок, я прикидываю, сколько таблеток приняла сегодня. Лучше не рисковать. Я прохожу мимо кухонного стола и беру с подоконника рамку с фотографией. Землю за окном обволакивает темная пелена – яркий контраст с чудесным морским закатом на фото. Я вглядываюсь в наши смеющиеся загорелые лица. Когда это было – в октябре или ноябре? Роб говорил, что мы ездили перед моим днем рождения, и внезапный отпуск стал для нас вторым медовым месяцем. Действительно, судя по фото, мы были вполне счастливы. Да, Фину не нравилось в университете, а Саша жила в тесной каморке, однако жизнь всегда состоит из трудностей. Дети вырастают, принимают решения самостоятельно – и не всегда удачно. У каждой семьи свои проблемы. Я снова опускаю взгляд: солнце, море и пальмы. Мы с Робом на балюстраде, а может, на террасе; позади нас океан в закатных лучах.

В памяти что-то мерцает. Трудно сказать, это реальное воспоминание или мое воображение заполняет пробелы в прошлом. Столик для двоих; лицо Роба напротив меня. Он менторским тоном велит мне не говорить глупостей, и я внутренне закипаю.

Звонит домашний телефон, и я спешу поднять трубку.

– Когда будешь?

– Постараюсь скоро!

Я прислушиваюсь, пытаясь понять, где он.

– А где ты сейчас? Судя по тишине, не за рулем.

– Джо, я ужасно по тебе соскучился!

Я кладу трубку и снова разглядываю фото в рамке, сдерживая порыв швырнуть его о стену.

Февраль этого года

– Ну, как голова после вчерашнего? – Роб отползает от меня и надевает очки, чтобы посмотреть, который час.

Я вспоминаю кофе, в который Ник щедро доливал виски. Голова и правда трещит, а еще мне невыносимо стыдно.

– Ты забыл, это Роуз перебрала, а не я. – Я поворачиваюсь к Робу спиной, сдерживая рвотный позыв.

– Мне пора собираться. – Он спешит в ванную.

Я напрасно беспокоилась: Роб едва ли заметил мое опоздание. По его словам, он вернулся незадолго до меня и легко поверил в мою историю о том, как мы с Роуз заскочили перекусить в пиццерию, а в итоге засиделись до ночи.

– Она сильно перебрала. Я не могла бросить ее в таком состоянии. – Мне было немного неловко говорить так о Роуз, но эта неловкость меркла на фоне угрызений совести за чудовищную ложь. Роб ничего не заметил, только порадовался, что я была не одна в тот вечер, когда ему пришлось задержаться.

– А если бы со мной что-то случилось? – заявила я, поднимаясь по лестнице в спальню.

Меня пошатывало, и Роб поддерживал меня за бедра. В ответ он рассмеялся и сказал, что верит в мое благоразумие, но, пожалуй, я напрасно села за руль после двух бокалов вина. Словно в подтверждение, я едва не упала и удержалась на ногах, только благодаря его мгновенной реакции.

Пока Роб в душе, я проверяю телефон; от Саши по-прежнему ни слова. Я писала ей дважды – вчера вечером и сегодня утром. Если настаивать, она точно что-то заподозрит. Надо собрать волю в кулак и ждать. Как же это трудно! Мне всего-то нужен от нее дежурный ответ, из которого ясно, что она не догадывается о моем визите в бар. Я откладываю телефон и тут же хватаю снова: наконец сообщение от Саши. У нее болит голова: она всю ночь «тусовалась с девчонками». Вдобавок она забыла ключи, и пришлось выслушать нотацию от Томаса – он был вынужден оставить дверь незапертой. В довершение всего ее вырвало. А сейчас ей пора бежать на работу.

Медленно выдохнув, я прикрываю глаза, и тут в дверях ванной появляется Роб.

– У тебя сегодня опять по плану благие дела?

– Да… – Меня прерывает жужжание электрической зубной щетки. – Боюсь, я слишком туда зачастила.

– А я говорил… – с полным ртом пасты отвечает Роб. – Не успеешь оглянуться, как тебе сядут на голову.

Я хватаю с пола ночную рубашку и торопливо натягиваю ее через голову. Влага между ног холодит кожу на внутренней стороне бедер. Я стрелой бросаюсь в ванную, еле успевая отпихнуть Роба, чтобы он не увидел слез на моих пылающих щеках, и захлопываю дверь.

Накануне вечером я стояла под душем бесконечно, стараясь отогнать прочь назойливые мысли, пока Роб не принялся барабанить в дверь и громогласно интересоваться, не утонула ли я. Разумеется, легче мне не стало – никакой горячей водой и парфюмированным гелем не смыть того отвращения к себе, которое я испытала, забираясь в постель к безмятежно спящему мужу. И даже секс, которым мы занялись под утро по моей инициативе, не мог загладить вину. Впрочем, неудивительно.

– Как ты там? – спрашивает Роб из-за двери.

– Все хорошо, уже выхожу.

Я нажимаю кнопку смыва и вытираю глаза обрывком туалетной бумаги. Затем мою руки и брызгаю в лицо водой. Взгляд падает на отражение в зеркале. Ничего особенного: лицо как лицо. Почему-то я ужасаюсь его нормальности.

– Собственно, я ничего не имею против, – продолжает Роб из комнаты. – Сама знаешь, я никогда не был в восторге от твоей волонтерской работы, но я думал, тебе нравится.

– Разонравилось. – Я выхожу из ванной и опускаю голову, поравнявшись с Робом.

– Что случилось? – Он сплевывает пасту в раковину и начинает полоскать рот. – Тебя там кто-то обидел?

– Вовсе нет. С чего ты взял?

Вчерашний эпизод вспыхивает в памяти так ярко, что, кажется, Роб замечает мою внезапную бледность. Я забираюсь в постель.

– Ты всегда обожала свой центр и проводила там кучу времени. И вдруг не хочешь идти. – Вытерев рот белым полотенцем, он возвращается в спальню. – Значит, что-то случилось.

– Смотри, ты запачкал полотенце! – Я тыкаю пальцем в голубоватое пятнышко.

Роб критически оглядывает белую ткань.

– Ничего нет.

– Нет, есть! – возражаю я, радуясь возможности сменить тему. – Теперь придется стирать.

– Так что, завязываешь? – Он швыряет полотенце в корзину для белья на лестничной площадке. – Я имею в виду, с волонтерством.

– Наверное, да. На какое-то время.

– Слышала поговорку? – Обнаженный Роб возвращается в комнату. – Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. – Он смеется над собственной шуткой, по-видимому не подозревая о моем состоянии. – И все-таки быстро сдаваться не в твоих правилах. Ты там всего пару месяцев.

– Три. – Я силюсь улыбнуться в ответ. – Достаточно, чтобы попробовать.

Неужели теперь придется так жить всегда: лгать, изворачиваться, бояться и всячески ублажать Роба в надежде загладить вину? Может, стоит сейчас признаться, умолять о прощении, ведь я столько лет хранила верность? Можно подумать, это как-то компенсирует прошлую ночь. Перед глазами вновь встает Ник: мы обнимаемся у него в кабинете, оба полураздетые. Затем Томас – обнаженный, откидывающий одеяло и зовущий меня в свою постель. В Сашину постель!..

– Джо!

– Что? – вздрагиваю я. – Извини, задумалась.

Роб смеется и снова подшучивает над моим похмельем.

– Шутки шутками, а по-моему, волонтерство шло тебе на пользу. Я в последнее время дико загружен на работе, прости, что не уделял тебе внимания. Ты же знаешь, я бы с радостью не расставался с тобой ни на минуту. – Набросив на плечи пиджак, он улыбается. – Особенно когда в меню входит утренний секс.

– Ты великолепно выглядишь. – Впервые за долгое время я замечаю его внешность. Или я увидела мужа в новом свете после того, как подвергла наш брак опасности?

Роб озадаченно хмурится.

– Точно ничего не случилось? Может, тебя там все-таки обидели?

– Все хорошо, – неестественно улыбаюсь я. – Неужели нельзя сделать тебе комплимент? Обязательно что-то подозревать?

– Извини. – Он наклоняется меня поцеловать. – Конечно, можно! Я понимаю, как тебе непросто – и дети разъехались, и у меня завал на работе. Скоро все наладится, только потерпи немного, ладно?

Конечно, я потерплю, уверяю я и рассыпаюсь в благодарностях за то, как он о нас заботится, и сколько сил вкладывает, чтобы всем было хорошо. Наконец я заставляю себя умолкнуть и ласково улыбнуться, как я сделала бы раньше. Роб пристально разглядывает меня и приоткрывает рот, чтобы задать вопрос. Я холодею от ужаса, что он заметил во мне какую-то перемену, как будто у меня на лбу написано, о чем я думаю, но тут он спрашивает:

– А ты получила вчера этот имейл?

– Какой? – надтреснутым голосом отзываюсь я.

– Приглашение на прощальную вечеринку на работе. – Роб отворачивается. – Не знаю, с чего Колину взбрело в голову тебя позвать – ты там уже сто лет не работаешь. Бог знает, где он раздобыл твой электронный адрес.

Приглашение пришло вчера – адресованное Робу с копией мне. Я тоже удивилась, откуда у Колина мой адрес, ведь мы никак не пересекались с тех пор, как я уволилась.

– Да, мне тоже удивительно. Я его почти не помню.

– Может, он просто заменил имя в моем адресе и решил, что тебя тоже стоит включить? Чудной тип.

– Думаешь, мне стоит пойти?

– Боже мой, конечно нет! Колин – редкостный зануда. Сам я, наверное, на часок заскочу, если ты не против.

– Конечно, как считаешь нужным, – отвечаю я. – Мне совершенно все равно.

– Я могу и не пойти.

– Да нет, иди, – рассеянно отвечаю я, про себя размышляя, как объяснить свое решение в центре соцпомощи. – У меня как раз сегодня кое-какие дела. Только дай знать, когда вернешься.

– Увы, поздно. – Роб снова целует меня, на этот раз в щеку. – Как только горячая пора закончится, я вернусь к нормальной жизни с девяти до пяти. Мы будем проводить вечера вместе, ходить в кино и тому подобное. Идет?

– Звучит неплохо, – как можно бодрее произношу я.

Не дожидаясь, пока Роб отъедет от дома, я набираю сообщение Роуз. Возможно, предлог слишком банален, однако чем примитивнее ложь, тем охотнее в нее верят. К тому же мне и правда нехорошо – не исключено, что это грипп. Я натягиваю одеяло на голову и закрываю глаза, но прекрасно понимаю, что не усну.

При дневном свете «Лаймз» выглядит совсем иначе – конечно, не слишком благообразно, но гораздо менее мрачно, чем накануне вечером. Правда, при виде Томаса на месте посетителя у барной стойки страх возвращается. Томас сидит спиной ко мне, сгорбившись и опираясь лбом на массивную столешницу красного дерева. Услышав мои шаги, он оборачивается – небритый и заспанный. Вчерашнего рокового красавца словно подменили. От его язвительной усмешки совесть начинает терзать еще сильнее.

– Я так и думал, что это ты, – говорит Томас, приоткрыв правый глаз.

– Саша здесь?

Он качает головой и снова кладет лоб на стойку. Я обвожу взглядом зал. Никого – слишком рано даже для самых завзятых пьяниц, а Саша наверняка на работе.

– Если ты пришла прочесть мне лекцию, то давай в другой раз, – бурчит Томас. – Я уже получил от твоей дочери.

– Ты о чем?

Он молча перегибается через барную стойку за бутылкой пива, открывает ее зубами и разом выпивает половину.

Я хватаю его за руку.

– Что тебе сказала Саша?!

Он с самодовольной усмешкой сбрасывает мою руку – не то от пива стало лучше, не то он почуял, что может извлечь выгоду из моего отчаяния.

– А ты с ней не говорила? – Томас со стуком ставит на стойку пустую бутылку.

От громкого звука я подпрыгиваю.

– Нет, только сообщение отправила. Ты разболтал ей, что я была здесь и видела тебя?..

– Нет, конечно. – Он наклоняется ко мне ближе, дыша перегаром. Я отворачиваюсь. – С чего бы?

– Хорошо. – Я делаю глубокий вдох и оттарабаниваю заранее заготовленную фразу, пристально глядя Томасу в глаза: – Я пришла попросить, чтобы ты прекратил отношения с моей дочерью. На мой взгляд, так будет лучше после того как… и вообще…

Расхохотавшись, он раскачивается на стуле.

– Ага, я ожидал, что ты захочешь меня устранить. Нет человека – нет проблемы.

– Томас, оставь ее, я умоляю!

– Умоляешь? Еще лучше! – Он вновь смеется и отбрасывает волосы назад, демонстрируя красные глаза и помятое лицо. – Да что ты о себе возомнила, Джо? По-твоему, это так просто? Бац – и убрала меня с дороги?

– Я думала…

– Думала, что заявишься сюда и быстро решишь проблему? Чтобы и дальше жить образцово-показательной семьей в образцово-показательном доме?

– Не понимаю, о чем…

– Саша про вас рассказывала. Сидите в своем замкнутом мирке и не видите дальше собственного носа. – Томас брызжет слюной мне в лицо. – Вынужден огорчить, Джо! У тебя не все идеально – скорее полный бардак, как и у всех нормальных людей.

– Я выпила лишнего. И заходила сюда к Саше.

– Нашла кому рассказывать. – Он ухмыляется себе под нос.

Я встаю и направляюсь к выходу.

Глава 14

Десять дней после падения

Ужин почти готов – ничего особенного, разогретый болоньезе из морозильника, но его аромат напоминает о лучших временах. Я помешиваю соус, чтобы не пригорал, и высыпаю спагетти в кипящую воду, не зная, куда деваться от тоски. Неужели я действительно могла изменить мужу? Поступилась нашим браком?

Роб вернется с минуты на минуту. Он звонил с дороги – устал, судя по голосу. Надеюсь, у него хватит сил поговорить, хотя я даже не знаю, с какой стороны подойти. За окном шелестит гравий, хлопает дверца машины. На столе догорают свечи, которые я зажгла по привычке, и пламя отбрасывает на стены длинные тени. Роб открывает входную дверь и зовет меня. Поежившись – видимо, от ворвавшегося в дом ледяного ветра – и запахнув кардиган, я молча иду ему навстречу.

– Ого! Что у нас за праздник? – Роб заглядывает в кухню.

– Просто ужин. – Я поднимаю с пола его дорожную сумку. – Как твоя конференция?

– Не надо, она тяжелая!

Я возвращаю ему сумку, хотя ничего тяжелого в ней нет. Роб идет наверх переодеться перед ужином, но на полпути оборачивается ко мне:

– Ну как, вспомнила что-нибудь, пока меня не было?

Я качаю головой и, наблюдая, как он бодро перепрыгивает через ступеньки, еле слышно говорю:

– Все хорошо. Спасибо.

Роб возвращается в джинсах и клетчатой рубашке.

– Ух ты! – Он берет с кухонного островка бутылку красного вина. – Прямо как в старые добрые времена.

– Правда? – Бросив взгляд на его сияющую физиономию, я снова поворачиваюсь к плите и помешиваю бурлящую массу, которая почти засохла. – Соус получился так себе. Нальешь вина?

– Тебе не стоит пить алкоголь вместе с таблетками, – замечает Роб, наливая себе бокал.

– Больше никаких таблеток. – Я отбрасываю спагетти над раковиной, и меня обдает облако горячего пара. – Голова перестала болеть. Спасибо, что спросил.

– Ну замечательно! – Он наливает мне вина и ставит бокалы на стол. – Честное слово, дорогая, как раз собирался спросить.

Он многословно рассказывает, как устал на этих выходных, как сильно скучал по мне и постоянно волновался. Я ставлю перед ним тарелку со спагетти и сажусь напротив.

– Интересно, почему я оступилась на лестнице, – говорю я, наматывая длинные макаронины на вилку. Роб молча жует, но смотрит мне в глаза. – Я несла белье в стирку? Или обернулась к тебе? Или?..

– Нет. – Он запивает еду вином. – Ты просто шла впереди. Разве что…

– Что?

– Засмотрелась на фотографии?

Значит, я засмотрелась на фотографии и шагнула мимо ступеньки. Вполне правдоподобно, только…

– А мне казалось, мы ссорились, – говорю я.

– Из-за чего?

– Не знаю. Может, из-за центра соцпомощи?

Роб роняет вилку, и длинная макаронина распластывается по столу. Он поднимает ее и, вытерев пальцем кроваво-красный след от соуса, бросает обратно в тарелку.

– Мне написала Роуз. Ты ведь знаешь, о ком речь? Она волонтер в центре. – Роб молча отводит глаза. – И Саша была волонтером – там они и познакомились с Томасом. Практически семейное предприятие. – Я поднимаю бокал. – О, я ведь тоже волонтер, ты в курсе? – От ощущения, что я попала в точку, я завожусь еще сильнее. – Я работала у них раньше. И продолжала бы работать, если бы знала об этом.

Роб пристально смотрит на меня.

– Значит, в мое отсутствие ты ездила в центр соцпомощи?

Я качаю головой.

– Почему ты мне не рассказал?

– Да как-то не придавал значения.

– Перестань! – Я делаю большой глоток из бокала, ожидая продолжения. Вот сейчас Роб скажет, что все знает про нас с Ником. И объяснит, почему пытался все от меня скрыть.

– Я хотел, чтобы ты сначала поправилась. – Он допивает вино и наливает себе еще. – Тебя слишком загружали работой.

Я откидываюсь на спинку стула и верчу в руках бокал. Красная жидкость мерцает в свете свечей. Мой воинственный настрой улетучился, и все же очень хочется докопаться до истины.

– Дело в том, что… – Я снова отпиваю вина. – Саша сказала о тебе нечто странное.

Оторвавшись от ужина, Роб уточняет, что именно.

– Ты говорил, что, возможно, лучше мне и не вспоминать прошлое. Это правда?

У Роба вытягивается лицо.

– Когда ты сказала, что ничего не помнишь с того момента, как мы отвезли Фина в университет… – Он на секунду прикрывает глаза. – Мне нужно было время, чтобы… Джо, год был ужасный. Я хотел как можно дольше уберечь тебя от воспоминаний. Разве это преступление? Мы оба наломали дров, но сейчас мы вместе. Что может быть ценнее?

А он постарел. Удивительно, как я раньше не заметила? Наверное, не обращала внимания. Кожа пожелтела, под глазами залегли темные круги, да и седины прибавилось. Порядок и стабильность всегда имели для Роба первостепенную важность, и неожиданный хаос в жизни детей, а потом и в моей, выбил у него почву из-под ног. Но он лгал мне, намеренно скрывал правду. Даже если он хотел уберечь меня от себя самой, так нельзя!

– Джо! Все только ради тебя – так всегда было и всегда будет. Ты для меня – весь мир.

– Роб, ты лгал мне.

– Клянусь, я рассказал бы тебе о центре соцпомощи. – Он с улыбкой пытается взять меня за руку. Я вскакиваю и швыряю в раковину свою тарелку, которая разлетается вдребезги. Не знаю, на кого я разозлилась – на Роба, на себя или на нас обоих, но мне противно даже смотреть на него.

– Ты куда? – кричит он вслед.

– Пойду спать! – огрызаюсь я и добавляю уже спокойнее: – На сегодня с меня хватит.

В конце концов я проваливаюсь в тяжелый сон. Пробуждение резкое и внезапное, как будто меня выдернули из глубины и вытащили на поверхность отдышаться. Роб без спроса положил на меня руку, хотя я специально легла к нему спиной. Ветер что-то шепчет за окном, теребя опавшую листву и заключая дом в зябкие объятия. Мне снился скандал с Робом, перекошенное от ярости лицо… а разбудил его жуткий демонический хохот, который раздался, когда я упала. Я прислушиваюсь: Роб размеренно дышит, его сон не нарушают никакие кошмары.

Март этого года

В центре соцпомощи сегодня затишье. Солнечным весенним утром никого не тянет в темное пыльное помещение, и я не исключение. Тем более что мне предстоит неприятный разговор. Роуз стоит на коленях, оттирая с ковра подозрительное пятно. При виде меня она расплывается в улыбке.

– Привет, пропажа!

Я и впрямь две недели не появлялась – «болела» выдуманным гриппом.

– А где все? – Я снимаю плащ – в зале, как всегда, сильно натоплено, – но не отношу, как обычно, в кабинет Ника, а вешаю на руку.

– Ник заперся – у него куча звонков. – Роуз встает на оба колена поочередно и выпрямляется. – Наверное, опять финансирование выбивает. К сожалению, лотерея ничего не принесла. И кроме того… – Она вздыхает. – Я отправила Сью домой – от нее в последнее время пользы ноль, так что твое появление – бальзам на душу. Как самочувствие?

Роуз снова улыбается, и я невольно начинаю сомневаться в своем решении. Двухнедельная передышка позволила многое обдумать. Сидя дома, я откровенно страдала от одиночества и тосковала по работе.

– Гораздо лучше, спасибо. Мне нужно с тобой поговорить.

– Вот как? – Она внимательно смотрит на меня. – Надеюсь, ничего не случилось?

Мы находим укромное место – сегодня это нетрудно, – садимся за стол, и я пускаюсь в объяснения. К сожалению, я не уверена, что смогу уделять внимание центру. Мне тут очень нравилось, однако сейчас я вынуждена сосредоточиться на проблемах в семье: Саша по-прежнему не разговаривает с отцом, Фин не знает, куда себя девать после того, как бросил университет и… Мой словесный поток иссякает.

– А между вами с Робом все в порядке? – словно невзначай спрашивает Роуз.

– Разумеется, – отвечаю я. – Конечно, было непросто, когда дети разъехались. Мы оба пережили сильное потрясение, но теперь все наладилось.

Наверняка в глазах Роба все именно так и выглядит – мы как будто успели вовремя полить засыхающее растение. В последнее время я посвящала себя исключительно мужу – встречала с работы с горячим ужином и в хорошем настроении, когда бы он ни приходил. Робу явно нравилось, что его ждут дома.

Роуз реагирует скептически, и у меня лопается терпение.

– Не хочу тебя расстраивать, но счастливые браки существуют.

– Да, конечно, – без тени обиды отвечает она.

– Все дело в детях, ты ведь в курсе. – Я украдкой бросаю взгляд на закрытую дверь в кабинет Ника. Хорошо бы успеть попрощаться до его появления. Я не отвечала на его эсэмэски с пожеланием выздоровления в надежде, что он поймет намек. – Так получилось, что сейчас у меня на первом месте дети и брак.

– У меня ощущение, что Роб был не в восторге от твоей работы.

– Вообще-то он уговаривал меня остаться, – заявляю я. – Сказал, что новая деятельность шла мне на пользу. – Я снова бросаю взгляд на дверь кабинета.

– Ты поссорилась с Ником? – Все-таки у Роуз нюх на подобные вещи.

– Ну что ты! Просто я страдаю от того, что не могу быть с семьей. Помнишь, в начале шла речь о двух часах в неделю, а получалось-то гораздо больше…

– Я позову Ника, – перебивает Роуз, вставая с места. – Пусть он тоже послушает.

– Нет! – Я хватаю ее за руку.

Роуз разворачивается ко мне, нахмурившись, что ей совершенно не свойственно.

– Джо, что происходит?

– Ничего, – торопливо отвечаю я. – Честное слово, ничего! Дай мне неделю-другую, может, месяц, и я, скорее всего, вернусь. Например, буду работать те же два часа, когда ты одна в центре.

Дверь кабинета распахивается, и мы обе умолкаем, глядя на Ника. Ничуть не смутившись, он спрашивает со свойственной ему прямотой:

– Все хорошо, девушки? – И чуть менее уверенно добавляет: – Джо, зайди на минутку.

– Я как раз говорила Роуз… – начинаю я, но Ник уже повернулся ко мне спиной.

Когда я вхожу, он просит закрыть за собой дверь.

– Пожалуйста, Джо. Я не буду приставать.

Я закрываю дверь, и мы садимся – друг напротив друга, как в тот вечер. Сейчас вспоминать об этом, мягко говоря, неприятно. Ник начинает первым.

– Тебе лучше? Правда болела гриппом?

– Да, гораздо лучше, – сдержанно отвечаю я.

– Послушай, я понимаю, почему ты пряталась. Прости, я позволил себе лишнее. Мы оба хватили лишнего, и я…

– Нет, ты не виноват. – Я отвожу глаза, ощущая, как к щекам приливает кровь. – Как ты сам сказал, мы перебрали.

Ник смеется.

– У меня было ужасное похмелье, голова чуть не лопнула.

– У меня тоже, – серьезно говорю я.

– Так что, мир?

Я медлю. В тесном кабинете меня бросает в жар, да и мы снова с Ником наедине.

– Все-таки мне лучше уйти. Мы не сможем нормально общаться.

– Сможем, обещаю.

Он серьезен, даже как будто опечален. Я была уверена, что уволюсь – казалось, это естественное продолжение. Но сейчас я начинаю думать, что смогу остаться. В кабинете бесконечные груды папок, и в каждой – душещипательная история. Работа – моя отдушина, она держала меня на плаву долгие месяцы; странным образом я даже получила одобрение Роба. Я даже не ожидала, что буду так тосковать по центру соцпомощи эти две недели. И в конце концов, мне не помешает отвлечься. Несмотря на свои обещания, Роб по-прежнему засиживается на работе допоздна.

– Если мы договоримся, что это никогда не повторится, – говорю я Нику. – Я замужем и не могу… – Слова застревают в горле.

– Ни в коем случае. Это была ошибка. – Он продолжает мою мысль. – Первая и последняя.

Я открываю дверь. Несмотря на поздний час, в зале есть посетители – некоторые мне даже знакомы. Я оборачиваюсь к Нику:

– Пойду работать.

– Хорошо, что все утряслось. Я боялся, что мы тебя потеряем, когда ты…

– Я вернулась, – улыбаюсь я.

Ник улыбается в ответ и, как раньше, тепло на меня смотрит.

– Закрой за собой дверь, хорошо?

Уставшая – утро выдалось напряженное, – но довольная, что вернулась к волонтерской работе, я мчусь к Сашиному офису. К счастью, она тоже опаздывает – напротив вращающихся дверей никого. Я перевожу дух и вдруг вздрагиваю – кто-то стучит меня по плечу. Саша стоит рядом и смеется.

– Мама, ты меня не заметила!

– Господи! – Я в ужасе прикрываю рукой рот. – Что у тебя на голове?

В кафе тихо, и я изо всех сил стараюсь говорить ровным голосом. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к ее новому образу.

– По-твоему, прическа ужасная?

– Вовсе нет, дорогая. Просто очень необычная. – Протянув руку, я касаюсь коротких прядей, про себя оплакивая великолепные белокурые локоны, от которых она почему-то решила избавиться. – А где ты постриглась?

– Бармен раньше работал парикмахером. Он и татуировки умеет.

– Ты и татуировку сделала? – Я невольно повышаю голос.

– Еще нет. – Саша садится на стул и раскрывает меню. – Не могу выбрать рисунок.

К счастью, наш разговор прерывает официантка. Мы заказываем по сэндвичу.

– А Томас что сказал? – спрашиваю я, отпивая чай.

Саша пожимает плечами, и я втайне надеюсь, что найду неожиданного союзника в лице Томаса. Увы, он в восторге от прически. Собственно, это была его идея.

– А как у вас вообще дела?

– Отлично! – Саша поднимает голову. – Знаешь, мама, по-моему, Томас – это моя судьба. Он для меня – весь мир. Как для тебя папа.

Когда она исчезает за вращающимися дверьми, я ожидаю слез или злости, но не чувствую абсолютно ничего и бреду к машине в каком-то ледяном оцепенении. У Саши с Томасом все серьезно, он очень много для нее значит. Сердце словно придавила тяжелая плита, и некуда деться от невыносимого стыда.

Глава 15

Тринадцать дней после падения

С момента падения прошло уже почти две недели. Тринадцать дней я жду возвращения утраченных воспоминаний. Я почти готова к тому, что полное восстановление невозможно. Роб без конца повторяет, что нужно начать все с начала, забыть прошлый год, забыть о центре соцпомощи и обо всем прочем. Перевернуть страницу и жить дальше. Однако картина, где мы с Робом ссоримся на лестничной площадке, все отчетливее встает у меня перед глазами. И теперь я слышу его крик: «Мы созданы друг для друга. Я всегда делал все, чтобы мы оставались вместе. Джо, я не могу тебя потерять! Я тебя не отпущу!» А иногда – в самые неожиданные моменты – мне видится Ник. Кофе, сдобренный виски. Поцелуй в темноте. Я убегаю из центра соцпомощи, громко хлопая дверью. Стою на пороге «Лаймз». Порой вижу обнаженного мужчину, медленно оборачивающегося ко мне.

Саша ждет меня у офиса. На ветру ее свободная юбка облегает фигуру, подчеркивая то, о чем я подсознательно догадывалась с момента возвращения из больницы. Новая стрижка и яркий макияж, так поразившие меня поначалу, только отвлекли внимание от самой главной перемены: отекших пальцев, мешковатого свитера, округлившегося, прежде такого худенького личика. Что мне помешало заметить сразу: самочувствие, путаница в мыслях или зацикленность на своих проблемах? Причем Роб наверняка знает и держит от меня в секрете, как и многое другое. В случае чего ответил бы, что бережет меня, пока я не окрепну. Может, моя невнимательность – тоже своего рода защитная реакция?

В глаза бросается вывеска центра соцпомощи, но я продолжаю шагать навстречу Саше.

– Привет, мама! – Обнимаясь, Саша старается не прижиматься ко мне животом. – А ты лучше выглядишь.

– Да, мне и правда гораздо лучше. – Я отступаю на шаг и внимательно смотрю на дочь. У меня был точно такой же румянец, когда я ее носила. – И ты хорошо выглядишь. А как самочувствие?

– Все отлично, – отвечает она, отводя глаза. – Пообедаем? Я голодная, как волк, и у меня всего полчаса.

– Конечно. Прости за опоздание, никак не могла припарковаться. Пришлось оставить машину у многоэтажки. – Почему-то начинает болеть голова.

Саша с улыбкой берет меня под руку.

– Куда пойдем? Как обычно?

– Нет, я знаю местечко поближе. Собственно, вот оно. – Я показываю на кафе, где встречалась с Роуз.

– Неожиданно, – замечает Саша, оглядываясь. – А папа говорит, ты не ходишь в заведения, где меню помещается на ламинированной странице.

– Я была тут с подругой – приятное тихое место. – Я улыбаюсь, бросаю взгляд на столик у окна, затем снова на Сашу. Та, скривившись, смахивает крошки со стола. Я проглатываю пару таблеток и запиваю водой из-под крана, которую попросила принести, когда мы вошли.

– У тебя все хорошо? – Саша вопросительно смотрит на меня. – Ты почему-то хотела встретиться именно сегодня.

– Да-да, все замечательно. – Я принимаюсь изучать меню.

Мы заказываем картошку в мундире и тунец под майонезом.

– Ты снова ешь рыбу? – удивляюсь я. – Я думала, ты веган.

– Только рыбу. – Саша снисходительно улыбается официантке, совсем как ее отец. – Организм требует белка.

Что это – намеренная провокация?.. Я хочу, чтобы Саша рассказала сама. Мой взгляд падает на окно, и на миг мне кажется, что там стоит Томас. Полы его плаща развеваются на ветру, губы растянуты в насмешливой улыбке. Я прикрываю глаза, силясь отогнать видение.

– Что с тобой, мам? – спрашивает Саша. Встрепенувшись, я улыбаюсь ей. – Ты как-то странно себя ведешь, как будто отключаешься.

– Извини.

Она хмурится, вертя массивное кольцо на пальце правой руки. Симпатичное, говорю я, гораздо лучше остальных.

– Я его обожаю. – Саша протягивает руку с кольцом поближе. – Это же ты мне подарила на день рождения, не помнишь?

– Как жаль, что я его пропустила. Впервые в жизни.

– Ничего ты не пропустила! – Она снова разглядывает кольцо. – Просто не помнишь. Он в марте…

– Я помню, когда ты родилась, – говорю я и вновь замолкаю, пытаясь вспомнить точную дату. Саша родилась в марте, а Фин – в июле.

– Не важно, мам. Все было отлично.

Я улыбаюсь. Саша спрашивает, вспомнила ли я что-нибудь новое с тех пор, как мы виделись в прошлый раз. Кое-что всплывает, уклончиво отвечаю я и пристально смотрю на нее, ища на лице хоть намек на главную тайну, которую она упорно не выдает.

Саша потягивает сладкую воду через соломинку, округлив накрашенные губы. Даже яркий макияж не может скрыть, какое она, в сущности, еще дитя. Наконец приносят заказ, и Саша жадно набрасывается на еду. Ей уже пора на работу, а я до сих пор не подняла тему, ради которой пришла.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спрашиваю я, оставляя на столике деньги. – Нечто важное?

Саша сидя натягивает пальто.

– Например? – с притворной беспечностью спрашивает она.

Я вздыхаю. Жаль, что придется говорить самой. Даже где-то оскорбительно, при уже заметном животе.

– Саша, я знаю, что ты беременна.

Надо было решиться раньше, а не за пару минут до прощания. А теперь я смотрю на вращающиеся двери и представляю, как Саша несется в туалет умыть заплаканное лицо. Ребенок желанный и запланированный, сообщила она. Она счастлива. «Мама, пожалуйста, порадуйся за меня!» – с мольбой в глазах воскликнула дочь, хватая меня за руки дрожащими пальцами. Увы, это раньше, когда она влипала в неприятности, Роб или я бросались на помощь и все улаживали; сейчас поезд ушел. Она на пятом месяце, и живот выпирает гораздо сильнее, чем я рассчитывала увидеть, когда она подняла футболку и показала свежие растяжки. Зрелище было одновременно ожидаемым и шокирующим, реальным и неотвратимым. Я спросила, знает ли папа, и она, потупившись, кивнула. Он просил ничего мне не рассказывать, пока я не окрепну.

Обхватив себя за плечи, я молча смотрю на дверь, разделяющую нас с дочерью. Бесконечный поток офисных работников, спешащих по своим делам, странным образом убаюкивает. Уже середина сентября. Холодает. Год назад мы с Робом отвезли Фина в университет, а потом поехали в отпуск вдвоем. По его словам, мы прекрасно провели время и были совершенно счастливы. Стоило нам ослабить бдительность, и трагедии посыпались одна за другой. Мои худшие страхи оправдались.

Апрель этого года

Роуз приезжает на работу позже меня. В последнее время это не такой уж редкий случай: я пристрастилась рано начинать и поздно уходить. При виде меня она подмигивает и жестом просит подойти.

– Дальше сами справитесь? – спрашиваю я свою подопечную. Та кивает, продолжая довольно шустро печатать вслепую.

– Привет! – Я нахожу Роуз в кабинете Ника. – Как дела?

Она складывает накидку от дождя в чехол и засовывает в безразмерную сумку.

– А где сегодня высокое начальство?

Иногда она называет его Ник, а иногда – «ваша светлость» или «биг босс», видимо намекая на его частное образование и акцент, свойственный высшему классу, от которого Ник избавился много лет назад, равно как и от костюмов и дорогих машин. Правда, по словам Роуз, он по-прежнему живет в «шикарной квартире» с видом на парк.

– Поехал в «Андерсонс» обсудить сокращения и пенсии, – сообщаю я. – Столько людей увольняют, там нужен посредник.

Утром мы с Ником перекинулись парой слов. Он уже убегал, но успел сделать комплимент моей прическе. Я хотела вслух возмутиться, что он не внял моей просьбе, но в конце концов просто поблагодарила, что он единственный отметил мой поход в салон. С того вечера в его кабинете прошло два месяца, и мы оба усвоили негласные правила приличия.

– Надеюсь, съездит не зря. – Роуз пристраивает свои вещи в углу за стопкой бумаг. – Выходные пособия у них возмутительно низкие.

Опыт в сфере корпоративных финансов позволил Нику выступать посредником между «Андерсонс», оказавшейся в трудной ситуации, и бывшими сотрудниками компании. Он сам вызвался на эту роль. Довольно странно, что, несмотря на пафосные речи о благотворительности, он ведет себя как корпоративный служащий, участвующий в совещаниях руководства и разработке финансовых планов. Иногда мне даже кажется, что его тянет взяться за старое, хотя вслух он в этом никогда не признается и будет уверять в своей преданности волонтерской работе.

– Ты хотела поговорить о чем-то конкретном? – спрашиваю я.

– Да нет, просто поболтать. – Роуз наливает себе кофе. – Ты второй раз на этой неделе приходишь рано. Невольно бросается в глаза.

– Не знала, что ты ведешь учет, – насмешливо замечаю я.

– Не веду, просто обратила внимание.

– До тебя мне все равно далеко. – Я отказываюсь от предложенного Роуз кофе. Работу я полюбила, а вот кофе здесь ужасный, особенно когда немного постоит. – Ты практически замужем за работой, – говорю я и тут же жалею о своей бестактности.

– Видишь ли… – Она смотрит в зал через мое плечо. – Сюда приходят, чтобы осознать свои проблемы, а не для того, чтобы бежать от них.

Прямота Роуз всегда повергала меня в некоторый шок. С другой стороны, мы знакомы почти полгода, и я считаю ее подругой – не совсем типичной, но преданной.

– Ты о ком? О них или обо мне? – Я бросаю взгляд на первых посетителей. Некоторых я уже узнаю в лицо.

– О тебе, – невозмутимо отвечает Роуз.

– Мне пора приступать, – говорю я, но она обходит меня и закрывает дверь.

– Подождут. Давай поговорим.

Глядя на меня в упор, Роуз выкладывает все начистоту. В последнее время я зачастила в центр соцпомощи, прихожу все раньше, а ухожу все позже. Безусловно, я для них ценное приобретение, и Роуз вовсе не имеет ничего против, но если я хочу чем-то поделиться, она всегда готова выслушать.

– Джо, меня ничем не шокируешь. Я за свою жизнь такого наслушалась…

Мы с Роуз часто болтали, вместе протирая столы и отчищая с ковролина грязь или чего похуже. Я делилась своими переживаниями о детях – как они отдалились и как редко мы видимся, – однако всегда тщательно выбирала, о чем могу ей рассказать, и думаю, она это чувствует.

– Роуз, ты и так знаешь обо мне все. По сути, я довольно скучный человек.

– Ничего подобного. – Она снова сверлит меня взглядом, и на миг я с ужасом представляю, что она догадывается о произошедшем между Ником и мной на этом самом месте. – Вовсе ты не скучная, скорее наоборот. Да и вообще, скучных людей не бывает, человека просто нужно получше узнать. Работая в центре, я хорошо это усвоила.

Роуз делает глоток кофе, ставит чашку на открытую книгу у Ника на столе – какой-то юридический справочник, затем опирается массивным бедром на угол стола.

– Джо, в последнее время ты как-то ушла в себя.

– Все в порядке, – улыбаюсь я. – И мне действительно пора за работу.

– Понимаю, ты считаешь, что я лезу не в свое дело. Но я очень беспокоюсь. – Она касается моей руки. – Ты как будто все время чего-то ищешь. Прошу, будь осторожна в поисках.

– Не понимаю, о чем ты. – Я оборачиваюсь к двери, и Роуз приходится отпустить мою руку.

Я возвращаюсь к девушке за компьютером, мыслями оставаясь в кабинете. Порой мне даже хотелось излить душу Роуз – уж слишком тяжело носить бремя этой тайны в одиночку; с другой стороны, пока никто не знает о случившемся, оно как будто не существует в реальности. Даже если пойти на унижение и озвучить то, что я так тщательно силюсь замолчать, едва ли станет легче. Скорее наоборот, от сочувственного взгляда Роуз стыд прожжет меня насквозь. И, уж конечно, я не расскажу ей, как бросилась в бар к Саше и наткнулась на Томаса. Роуз меня не осудит, зато я этого себе не прощу. Жизнь только начала потихоньку налаживаться – по крайней мере, Роб и Саша снова общаются, – и я не могу рисковать хрупким перемирием. Похоже, Томас держит язык за зубами, и лучше мне последовать его примеру.

– Как ваши дела? – Я надеваю очки и заглядываю в сопроводительное письмо, которое девушка напечатала в мое отсутствие.

– Все супер!

Погрузившись в письмо, пестрящее орфографическими ошибками и смайликами, я не замечаю, как сзади подходит Роуз.

– Извини, пожалуйста. – Она шумно дышит мне в ухо. – Наверное, я перегнула палку.

Я невольно отшатываюсь.

– Ничего страшного, я понимаю, что ты желаешь мне добра. Но, честное слово, у меня все хорошо! – Я улыбаюсь девушке, кивая на выделенные красным слова на экране.

– Мир? – Роуз выпрямляется, опираясь на спинку моего стула.

– Конечно.

Роуз начинает обходить зал, безошибочно определяя тех, кто испытывает затруднения. Как я. Разница только в том, что остальные пришли сюда получить помощь, а не оказать ее другим. Но она права, в центр я сбегаю от своих проблем. Наверное, и Роб уходит с головой в работу по той же причине, проводит все больше времени вне опустевшего гнезда и добирается до кровати поздно, когда я уже крепко уснула. Когда-то мы были парой, а сейчас существуем параллельно, почти не пересекаясь друг с другом. Чем дальше, тем сильнее меня тяготит одиночество.

Глава 16

Тринадцать дней после падения

На миг я задумываюсь, не уйти ли сразу: в центре наплыв посетителей, Роуз явно не до разговоров, а я в расстроенных чувствах после встречи с Сашей. Но тут Роуз подходит сама, заметив меня стоящей у выхода.

– Как ты, Джо? – Она берет меня под локоть. – Я собиралась тебе звонить, если ты не объявишься до конца недели.

– Да, прости, я хотела выйти на связь, но…

– Вы разобрались с Ником? Он ни в какую не признается, о чем вы говорили, но, наверное, для тебя сегодняшняя встреча с ним – потрясение.

– Потрясение? Почему? – Я обвожу взглядом зал. – А он здесь?

– Вы были добрыми друзьями. Странно, что ты его не помнишь. Или помнишь?

– Да нет, не помню. – Я киваю на закрытую дверь кабинета, ощущая знакомый страх. – Он у себя?

– Заперся, как обычно. Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Решила к нам вернуться?

– Не совсем.

Я рассказываю о беременности Саши. Роуз всячески мне сочувствует – она явно в курсе ситуации с Томасом и совершенно не удивлена новости.

– Ты знала? – восклицаю я. – А почему ничего не сказала?

– Прости, я думала, ты помнишь, или тебе…

– Уже рассказали? – спрашиваю я. Роуз кивает в ответ. – Роб хотел подождать, пока я окрепну.

Мои слова звучат неубедительно для нас обеих.

– В конце концов он тебе рассказал, – она улыбается, не разжимая губ.

– Да, все выяснилось, – вру я, в надежде уйти до появления Ника. – Дело в том, что из-за ситуации с Сашей и моей травмы…

– Ты увольняешься? Господи, Джо, только появилась и опять уходишь.

Я объясняю, что хочу сделать перерыв в работе, но обязательно вернусь – когда Саша родит. Про себя я невольно задумываюсь, что будет в следующем году. Наверняка Саша захочет вернуться на работу: наша финансовая поддержка тоже имеет свои пределы, дети нынче обходятся дорого, а Томас зарабатывает гроши. Кроме того, прерывать карьеру в начале пути нехорошо, да и о Фине нельзя забывать. Саше наверняка потребуется помощь с младенцем, особенно если от Томаса толку не будет, в чем я лично не сомневаюсь. Мысль о том, что Томас будет постоянно присутствовать в нашей жизни, приводит меня в ужас. До сих пор я об этом не задумывалась – была слишком сосредоточена на Саше, – и осознание этого простого факта застигло меня врасплох. Мне от него не избавиться. Он всегда будет отцом моего внука. Впрочем, долго он рядом с Сашей не задержится. Ненадежный тип – устанет от семейной жизни, от рутины и сбежит. Правда, это слабое утешение, да и то оно сопровождается чувством вины: он ведь сбежит от моей дочери и от своего ребенка. «Вы планировали беременность? – изумилась я во время разговора с Сашей. – Поверить не могу, что ты сделала это сознательно!»

Роуз снова касается моей руки.

– Джо, что с тобой?

– Извини, ты что-то говорила?

– Не уходи совсем, оставь себе хоть пару часов.

– Роуз, я не могу. Мне нужно…

Дверь кабинета распахивается, и Ник машет рукой в нашу сторону.

Я убеждала себя, что хочу уволиться ради Саши, чтобы посвятить ей все время, однако с появлением Ника окончательно осознала мысль, которую никак не могла сформулировать: мне невыносимо его видеть.

– Джо? – Голос Роуз постепенно затихает, и она как будто беззвучно шевелит губами.

Я бросаю взгляд на Ника, и меня охватывает жгучий стыд. Не знаю, как еще назвать это бессильное состояние, когда внутренности словно превращаются в желе. Ник подмигивает и с улыбкой идет к нам навстречу.

– Послушай! – настойчивый тон Роуз выводит меня из оцепенения. – В эту пятницу у нас небольшое мероприятие – для постоянных сотрудников. Хотим поблагодарить каждого за усилия. Приходи – надо попрощаться как следует.

– Даже не знаю… – Ник придвигается ближе, и я отступаю на шаг.

– В любое время после обеда. Придешь?

– Я подумаю.

С этими словами я мчусь к двери.

Май этого года

Мы с Роуз уходим из центра соцпомощи поздним вечером. Роб не будет ночевать дома – у него какая-то «перспективная тусовка» (понятия не имею, что это), и я сидела на работе до последнего. В конце концов нас выставили – всех, кто по неведомой причине предпочел провести вечер в обшарпанном казенном помещении, где варят ужасный кофе и стоит ужасная вонь: пятно на ковролине так и не удалось вывести. Роуз считает, что оно осталось от Барсука – уличного торговца газетами со свалявшимися дредами на голове. Барсуку явно не мешало бы как следует помыться и вывести вшей. В эту минуту Роуз самоотверженно уговаривает его зайти к ней домой принять душ. Я прощаюсь с ними, думая о Робе, который наверняка сейчас ужинает стейком в пятизвездочном отеле, где бутылка вина стоит столько, сколько Барсуку и за несколько дней не заработать.

– Поехали со мной, – предложил Роб, собирая сумку. Я скривилась: даже если я поеду, то все равно не впишусь в его плотный график встреч с клиентами. – Ладно, в другой раз. Проведем романтический вечер для двоих. – Наклонившись, он поцеловал меня в губы, коснулся холодной ладонью моей щеки и прошептал: – Очень хочется тебя побаловать.

Машину я оставила на соседней улице, напротив бара, где работает Томас. Это место одновременно отталкивает и манит. Я убеждаю себя, что припарковалась там, где было свободное место; даже странно, что городские власти еще не заметили эту аномалию и не устранили ее соответствующей разметкой. А может, есть и другая причина. Например, я хотела приглядеть за Сашей, которая по-прежнему живет над баром с Томасом, вопреки моим надеждам, что они устанут друг от друга. Утром я смотрела на окна их квартиры, представляя, как Саша мирно посапывает в постели, приоткрыв пухлые губы и чуть раскрасневшись. Потом в мои грезы вторглось лицо Томаса, и я поспешила на работу.

Держа в руке ключи, я вновь смотрю в сторону бара, затем этажом выше – на просвет между красными шторами на окне. Свет там не горит. Обычно в это время Саша уже дома, и при виде освещенного окна и задернутых штор я ощущаю какую-то сопричастность к жизни дочери. Видеть темную квартиру очень странно, и, хотя причин может быть множество, меня не покидает нехорошее предчувствие. Саша говорила, что в последнее время почти не спускается в бар и вообще по вечерам «играет в домохозяйку».

Чем ближе я подхожу, тем настойчивее меня преследуют мысли о той февральской ночи. Перед глазами встает картина: обнаженный Томас откидывает одеяло, приглашая меня к себе в постель. В Сашину постель. У двери бара я переминаюсь с ноги на ногу, однако беспокойство за дочь пересиливает, и я решаюсь войти.

Томас сидит за стойкой на месте посетителя. Он громогласен, готов обнять весь мир и явно распугивает людей.

– Джо, иди сюда! – выкрикивает он, словно мы виделись буквально на днях. На самом деле с нашей последней встречи прошло три месяца.

Мне снова невыносимо стыдно: пропахший пивом бар прочно ассоциируется с той злосчастной ночью.

– Ты пьян. – Я сажусь за стойку, отодвинув свой стул на безопасное расстояние.

– Ага. Жаль, что ты трезвая. – Разворачивая стул в мою сторону, Томас едва не падает и хватается за мою руку. – Пьяная ты гораздо прикольнее.

– Ты ничего не говорил Саше? – Я стряхиваю его руку и, наткнувшись на взгляд бармена, который явно прислушивается к разговору из-за стойки, отвожу глаза.

Томас смеется и качает головой.

– Конечно нет! И я не пьян. Давно не виделись, Джо. Ты выглядишь очень…

– Где моя дочь? – резко спрашиваю я. – Легла спать?

Томас долго смотрит на часы, затем говорит:

– Рано еще спать.

– В квартире не горит свет, и я решила…

Томас наклоняется ближе, дыша мне в лицо перегаром, и со смехом тычет в потолок.

– А мы тут не живем. Переехали… Тебе разве не сказали?

– Что?! – Я возмущенно отталкиваю его. – Где Саша?

Томас откидывается назад, теряет равновесие и, выпрямившись, подзывает бармена, обслуживающего последних посетителей.

– Скажи ей! Скажи, где мы с Сашей живем.

– А, да! У них квартирка рядом с парком, – ухмыляется бармен. – Знаете эти дорогие новостройки рядом с колледжем? За аренду платит папочка.

Слово «папочка» он произносит с сальной интонацией, как будто намекает на какую-то непристойность.

– То есть? – спрашиваю я Томаса, изо всех сил желая, чтобы бармен ушел и не вмешивался в разговор.

– За квартиру платит Роб, – шепчет Томас мне на ухо, снова обдавая горячим перегаром. Обернувшись к бармену, он объясняет, что «папочка» – это «ее муж», и снова тычет пальцем мне в лицо. Я недовольно отвожу его руку в сторону.

– А знаете… – Бармен окидывает меня взглядом. – Вы похожи на свою дочь.

Томас хохочет.

– Ну да, яблоко от яблони…

– Не смей! – Я вскакиваю с места.

Ухмыльнувшись на прощание, бармен наконец-то уходит. Томас выпрямляется на стуле и серьезно спрашивает:

– Ты правда не знала о квартире?

– Как видишь, нет. – Я снова сажусь, обдумывая новость. – Когда вы переехали?

– Несколько недель назад. – Снова хихикнув, он спрашивает: – У вас с Робом не ладится?

– Спасибо, все хорошо.

Томас наклоняется ближе.

– Слушай, когда захочешь…

С силой оттолкнув его, я бросаюсь к двери.

– Да пошла ты, Джо! – кричит он вслед. – Сильно ты мне нужна!

Уже на пороге я оборачиваюсь и, невзирая на удивленные взгляды прохожих, громко говорю:

– Если ты хоть как-то посмеешь обидеть мою дочь!..

Хлопнув дверью, я выбегаю на улицу.

Глава 17

Тринадцать дней после падения

Добежав до многоэтажной парковки, я перевожу дух. Слава богу, центр соцпомощи теперь далеко, а вместе с ним и Ник. Он что-то кричал мне вслед, умолял остаться и все обсудить, но я даже не обернулась. И между прочим, где-то я уже слышала подобные уговоры.

Сегодня свободного места напротив бара не нашлось. Расплачиваясь за парковку в автомате, я в спешке роняю приготовленную мелочь, и она разлетается по грязному бетонному полу. Я благодарю незнакомых людей, помогающих собрать монеты, по крайней мере тех, кто не пыхтит возмущенно мне в спину, и мчусь на поиски машины. Некоторое время я беспорядочно мечусь по разным этажам и в конце концов обнаруживаю свою «Мини» за чьим-то длинным багажником.

Хорошо бы успокоиться, прежде чем ехать домой. Я ударяю по рулю ладонью. Гнев и разочарование отступили, сейчас мне тоскливо и страшно. Да и боль в запястье снова напоминает о падении с лестницы. Со дня травмы я вдоволь наслушалась урезанных и отредактированных рассказов о прошедшем годе. Роб, Ник, Томас и даже Саша – каждый изложил свою краткую версию событий. Я прокручиваю в голове Сашины слова – оправдание в стиле ее отца, когда я обвинила его в обмане, о котором они сговорились. Похоже, им ни капли не стыдно за то, что они скрыли от меня беременность и многое другое якобы ради моего же блага. Любой обман они оправдывают заботой о моем здоровье. И кому теперь доверять? Неужели у меня нет ни одного союзника? Я вспоминаю о Фине. Мальчик мой.

– Привет, мам. – Его голос звучит неуверенно, а может, дело в качестве связи – я звоню по громкой, подключив телефон к динамикам в машине. На заднем плане слышны голоса и звук перебираемых струн, но вскоре они затихают – видимо, Фин выходит из комнаты. – Как твои дела? Ты чем-то расстроена?

– Да нет, все в порядке, – отвечаю я, стараясь не переборщить с бодрым тоном. – Как раз собралась домой из города и подумала, может, нам увидеться.

– Прямо сейчас?

– Если ты не занят. У меня… – я кусаю губу, сдерживая слезы, – …небольшие проблемы.

– Ага, я так и понял. Мне нужно минут двадцать.

Путь к дому Райана занимает больше времени. Я ввела в навигационную систему адрес, который прислал Фин, но, как и я, техника отстала от жизни и плохо ориентируется в этой части города: то одностороннее движение, то запрещенные повороты, то неясно, кто уступает дорогу. Район мне совершенно не знаком, в основном тут селятся студенты. Ирония судьбы, если учесть, что Фин как раз закрыл для себя эту страницу. Зато в дороге удалось немного успокоиться. Я оставляю машину у тротуара и подхожу к обшарпанному домику, где решил поселиться Фин. Не нужно задавать вопросов, настраиваюсь я, лучше просто получить удовольствие от встречи.

– Привет, мама. – Фин открывает дверь. – Ты нас все-таки нашла.

От этого «нас» я вздрагиваю. Посторонившись, Фин впускает меня в крохотную гостиную. Несмотря на поздний час, шторы еще задернуты. Пахнет дымом – не резким табачным, а более мягким, с травяным привкусом.

– Райана нет дома?

– Нет, он еще на репетиции.

Фин оборачивается ко мне. Из-под куртки, наброшенной на узкие плечи с острыми ключицами, виднеется футболка с принтом.

– На репетиции? – Я легонько целую сына в щеку.

– Ну да, в группе. Мы собираемся дать пару концертов в пабах.

– Надо же, здорово! – улыбаюсь я. – Ты, наверное, играешь на гитаре?

– Ага, гитара и вокал. – Он озирается. – Извини за бардак.

Диван кое-как застелен грязно-бежевым покрывалом, чтобы наскоро прикрыть разбросанные вещи; ковер липкий и грязный.

– Просто захотела тебя увидеть. – Я опускаюсь на диван, стараясь особо не присматриваться. – Или не стоило так сваливаться тебе на голову?

– Наверное, эта квартира тебя разочаровала. – Он садится на противоположный край дивана. – Как и я.

– Ты никогда и ни за что не можешь меня разочаровать. – Я кладу руку ему на колено. – Ты мой любимый сын, и для меня главное – чтобы ты был счастлив.

– Жаль, что папа другого мнения.

Я изо всех сил стараюсь не заплакать: Фин этого не выносит. Я приехала найти утешение в его компании, а он с порога напоминает, что между нами пролегла пропасть.

– Отец помогает тебе деньгами. Он заботится о тебе.

Фин смотрит на меня исподлобья, затем качает головой и смеется.

– Мам, ты в своем репертуаре. Что бы ни случилось, ты пытаешься делать вид, что все хорошо. Ты правда ничего не знаешь?

– Не знаю. – Его слова больно меня задевают. Увы, Фин тоже стал другим. – Можешь объяснить?

– Такое ощущение, что он вам всем платит, чтобы вы молчали в тряпочку… – Фин умолкает и отбрасывает челку со лба. – В общем, думай что хочешь.

– По-твоему, я так поступаю? Беру деньги и молчу в тряпочку? – спрашиваю я. Фин пожимает плечами. – Нет уж! Нельзя бросаться такими обвинениями, а потом уходить от темы. А ты чем тогда отличаешься, когда берешь у отца деньги на жилье?

– Радует, что ты обо мне такого высокого мнения. – Он подходит к окну и смотрит на улицу. – С папой хоть понятно, кем он меня считает. Полным нулем.

– Неправда! Он тебя очень любит. Мы оба тебя любим!

– Мам, давай не будем. Зря я затеял этот разговор.

– Фин, ты пытаешься о чем-то мне рассказать? Вы с Райаном… вместе?

Он долго изучает узкую улочку, по которой проезжают редкие машины, затем качает головой – не отрицательно, а скорее огорченно.

– Проблема же не в том, гей я или нет… хотя так было бы гораздо проще, да? Почему я должен отчитываться? Какая вам вообще разница?

Я говорю ему, что разницы нет, это ничего не меняет. Просто я пытаюсь разобраться в прошлом, которое не могу вспомнить. Обернувшись ко мне, Фин сообщает, что ему пора: они арендовали помещение для репетиции всего на несколько часов.

Когда я пытаюсь его обнять, он, напрягшись, почти сразу отстраняется. Помахав на прощание рукой, я сажусь за руль. Фин стоит в дверях, по-прежнему в необъятной куртке. Я купила ее в подарок перед отъездом в университет, думала, что в ней он будет неотразим. Примерив обновку, он расправил плечи и выпрямил спину, чуть ли не впервые радуясь большому росту, но пока мы доехали до университета, опять начал сутулиться и опускать голову. Почему я тогда не заметила, что он совершенно не горит желанием ехать, что университет не для него? Может, удалось бы избежать этого тихого бунта. И такой откровенной враждебности с его стороны.

Июнь этого года

Мы с Ником запирали дверь в конце рабочего дня. Заметив, что я не спешу домой, он предложил зайти и немного поболтать. Конечно, я предпочла бы поделиться переживаниями с Роуз, но она поехала к отцу в дом престарелых: у него случился какой-то «непонятный приступ». Кроме Ника, вариантов не было, только ехать к себе в пустой дом. Словом, я кивнула, и он отпер входную дверь. На этот раз никаких вольностей, спохватилась я. Мы оба рассмеялись, а Ник заметил, что, конечно, трудно будет не срывать друг с друга одежду, оказавшись в том же кабинете, но мы как-нибудь справимся.

С тех пор прошло около часа. Ник сидит, привалившись спиной к стене кабинета, по-прежнему заваленного бумагами, а я – в аналогичной позе – напротив. Он внимательно слушает, не перебивая и ободряюще улыбаясь.

– Получается… Роб снял Саше квартиру в апреле? – Я киваю. – И ни слова тебе не сказал, даже после переезда? – Я снова киваю. – Знаешь, сколько стоит аренда в том районе? – Устраиваясь поудобнее, он сбивает носком тяжелого ботинка стопку документов. – Квартиру этажом ниже моей недавно сдали за тысячу двести в месяц. Правда, там две спальни.

– У нее тоже две спальни. – Я припоминаю рассказ Роба. – И оттуда лучший вид на парк.

Роб так и не извинился за свою скрытность, даже когда я объяснила, до чего унизительно было узнать о переезде от пьяного Томаса. Сообщив, что за квартиру платит «папочка», он буквально упивался моей реакцией.

«Джо, я ведь говорил, что все улажу любой ценой. Вот и уладил».

Роб даже не осознавал, что ошибается. Да, они с Сашей помирились, но Томас по-прежнему никуда не делся, несмотря на Сашины обещания не селить его в новой квартире.

«А чего ты ожидал? – спросила тогда я. – Она влюблена в него до одури».

«Вот потому я и не рассказывал – чтобы не слышать вечное “а я тебе говорила”. – Роб развернулся и ушел по лестнице в спальню, хлопнув дверью».

– Получается, никакой выгоды, одни расходы, – замечает Ник, снова ерзая на месте.

– Получается так. Саша всегда добивается своего, – добавляю я, обращаясь скорее к себе.

– Ну и штучка.

– Она все-таки моя дочь. И ей всего двадцать два. – Я отвожу глаза. – И вообще, если она «штучка», это моя вина.

– Неправда. А с ней ты говорила о новой квартире?

– Мы обменялись парой сообщений, но я пока не готова к откровенному разговору. Они с Робом вечно что-то затевали втайне от меня, однако сейчас я им не… – Я умолкаю, заметив, что Ник придвигается ближе. – Что ты делаешь?

– Подбираюсь поближе, чтобы обнять тебя.

– Не надо! – Я резко встаю. Ник тоже вскакивает, и мы едва не сталкиваемся друг с другом. – Мы же договаривались!

– Да я по-дружески. – Ник разводит руки в стороны. – Хотел тебя утешить.

Я позволяю ему себя обнять, поначалу из вежливости, но вскоре невольно представляю, как мы снова целуемся, как он прижимает меня к стене. От него пахнет одеколоном и шампунем. Он совсем не похож на Роба – принципиальный, альтруистичный, заботливый. К тому же я зла на Роба за интриги у меня за спиной. Опомнившись, я отстраняюсь. Надеюсь, Ник не истолковал превратно мою медлительность и не стал додумывать лишнего. Меня привлекает не сам Ник, а выдуманный мной образ.

Я говорю, что мне пора. Помедлив, он желает всего доброго. Я закрываю дверь, на мгновение задерживая пальцы на дверной ручке, затем решительно шагаю через темный зал к светящемуся табло «выход».

В доме темно. Переступив порог, я зову Роба, хотя знаю, что он еще не вернулся – машины во дворе нет. Ужинать совершенно не хочется. Я поднимаюсь наверх и, не раздеваясь, валюсь на кровать. В голове вертятся вопросы Ника, созвучные моим мыслям, и снова закипает мозг, как в тот день, когда узнала о новой квартире. Как можно решать такие серьезные вопросы без моего участия?! И что в результате? Саша по-прежнему живет с Томасом, только в куда более комфортных условиях. Более того, Роб обманывал меня и втянул в это дочь. Дело не только в квартире и в ее непомерной стоимости; речь о доверии в браке.

Звонок. В трубке раздается уставший голос Роба.

– Ты где?

– На работе, где же еще?

– Роб, уже поздно. Приезжай.

После долгой паузы Роб говорит:

– Что случилось?

– У меня ничего, а у тебя? Вечно где-то пропадаешь – может, мне пора беспокоиться?

– Как это понимать?

– У тебя роман? – выпаливаю я и тут же жалею о сказанном. На самом деле после разговора с Ником я с новой силой злюсь из-за квартиры. Роб не давал ни единого повода сомневаться в своей верности. В отличие от меня.

– Джо, ради бога! У нас крупный кредит, и вдобавок я оплачиваю аренду дорогой квартиры. И еще Фину денег подбрасываю. Вкалываю как проклятый, чтобы не потерять место. Я-то думал, ты понимаешь.

– Конечно, понимаю. Прости, пожалуйста. И осторожнее за рулем.

– Джо, погоди, ты правда думаешь, что я тебе изменяю?

– Да нет. Просто иногда боюсь, что между нами что-то не так. Мы отдаляемся, существуем практически отдельно друг от друга.

– Я сейчас выезжаю и буду дома к десяти. Алло, ты здесь?

– Разумеется, здесь. – В трубке слышится частое дыхание, и я невольно проникаюсь к Робу сочувствием. – Извини, пожалуйста. Конечно же, я тебе доверяю.

Глава 18

Четырнадцать дней после падения

Я мою посуду после завтрака. С лестницы доносятся гулкие шаги: спускается Роб. Мне сразу вспоминается другая сцена на лестнице, только на верхней площадке. Ее начало на сегодняшний день вырисовывается довольно ясно: мы ссоримся; Роб в ярости, но умоляет меня остаться. А вот дальше в памяти пробелы. Кажется, я оступилась и, выставив руку вперед, полетела навстречу каменным плитам…

Из кухни появляется Роб и, подойдя сзади, целует меня в щеку. Похоже, его совершенно не беспокоит мое ледяное молчание.

Я оборачиваюсь, брызгая мыльной пеной.

– Ты мне лгал! Скрыл от меня центр соцпомощи, Сашину беременность и, наверное, еще кучу всего. Как я могу тебе теперь доверять?

Роб со вздохом кладет компьютерную сумку на кухонный островок.

– Джо, я думал, ты меня поняла. Мы же вчера все обсудили. Или ты опять забыла?

– Так себе юмор. – Я отворачиваюсь и смотрю в окно.

– Прости, не хотел обидеть. – Он обнимает меня за талию. – Согласен, шутка неуместная.

Высвободившись из объятий, я вытираю руки полотенцем и включаю кофемашину.

Естественно, я помню вчерашний разговор. Потрясенная размером Сашиного живота, я была не в состоянии держать в себе новость и набросилась на Роба, едва он переступил порог.

– И чего тебе неймется? – сказал тогда Роб. А потом еще и предъявил претензию, что я действую у него за спиной. Я ожидала, что он будет оправдываться или просить прощения, а вместо этого он с каменным лицом принялся отстаивать свою правоту – якобы меня просто необходимо было оградить от потрясений. – Какая разница, когда бы я рассказал? Я понимаю, тяжело жить в неведении. Возможно, не стоило тянуть, но я беспокоился о тебе. Хотел, чтобы ты сначала поправилась.

– Знаешь, Роб, – сказала я ему перед сном, – а ведь когда-то мы знали друг о друге все. Все до мельчайших подробностей.

Пока я пью кофе, Роб что-то набирает на телефоне. Для него после вчерашнего разговора тема исчерпана.

– Ты разве не едешь на работу?

– Что-что?

– Ты на работу собираешься?

– Да. – Он подхватывает сумку и забрасывает лямку на плечо, глядя сквозь меня. – Поговорим позже, хорошо?

Я провожаю его в холл.

– Я вчера была у Фина.

– А мне ни словечка!..

Я молчу, ожидая очередной лекции о том, как я себя перегружаю – то в кафе с Сашей, то в гости к Фину (и это он еще не знает, что я была в центре соцпомощи). Но, похоже, в последнее время Роб немного ослабил контроль. К тому же он не отрывается от телефона и снова что-то набирает.

– И как там Фин?

– Да в общем, как обычно, только… – Я умолкаю.

Роб поднимает глаза.

– Слушай, ты извини, мне в самом деле пора…

– Он как-то странно выразился…

Роб снова смотрит на меня, на этот раз внимательно.

– О чем?

– Насчет «брать деньги и молчать в тряпочку». – Я тоже смотрю ему прямо в глаза. – Не понимаешь?

– Понятия не имею. – Роб явно передумал уходить. – А ты его не спросила?

– Он ушел от ответа. И вообще держался довольно дерзко.

– Я с ним поговорю.

– Не надо! Я просто хотела уяснить, что он имел в виду. Эти слова не идут из головы.

– Думаю, ему неприятно брать у меня деньги за квартиру… Слушай, я опаздываю. Потом, ладно? – На пути к двери Роб оборачивается и пытается меня поцеловать, но я смотрю в сторону. Он вздыхает. – Джо, Фину и так непросто. Не стоит ворошить прошлое.

Хлопнув дверью, я иду в кухню, выплескиваю остывший кофе в раковину и со странным удовлетворением наблюдаю, как на бежевой эмали расползается крупное коричневое пятно. В окно видно отъезжающую от дома машину Роба. Как он смеет указывать мне, о чем говорить с Фином? Значит, я ворошу прошлое?! Я готовлю свежий кофе, спускаюсь на нижний этаж и, сев за ноутбук, проверяю почту. Как и раньше, ничего важного. Интересно, чем я занималась целыми днями? Иногда помогала в центре соцпомощи, иногда обедала с Сашей, а в остальное время? Сама собой напрашивается мысль о любовнике – как средстве от вечной скуки. Я вспоминаю Ника и его смущение, когда я стала выяснять подробности. Чья обнаженная спина в том навязчивом видении – его или Томаса?

От бесконечных вопросов начинает подташнивать. Нужно выбросить их из головы и немного расслабиться, пусть даже навязчивые мысли – спасение от невыносимого одиночества.

Свет фар скользит по окну в холле, затем в кухне. Роб паркует свою большую машину во дворе. Я еще не закрыла жалюзи и нигде не включила свет. И вообще бездельничала весь день, и вечер тоже. Я отрываю голову от стола и, зевнув, утираю рот. Рядом стоит пустая бутылка – причина потерянного времени. Где-то до полудня я еще держалась в рамках приличий, а после начала наливать бокал за бокалом.

Провожу пальцами по волосам. Шишка практически прошла, но касаться пока еще больно.

Роб поворачивает ключ в замке. Комната пляшет перед глазами. Зажмурившись, я хватаюсь за стол и пытаюсь восстановить в памяти сегодняшний день. Помню точно, после первой бутылки я ходила наверх – искала телефон, чтобы послать Робу сообщение и выяснить, почему он не пришел к ужину.

Я открываю глаза. Комната по-прежнему вращается. Интересно, что было дальше? Помню, я спускалась с телефоном в руках – наверное, поэтому и споткнулась, ведь тогда я еще не была пьяна. Ступенька была не та, с которой я падала раньше, почти в самом низу. Да и я не упала – просто оступилась, однако встряска вывела меня из ступора. Я прижала свободную руку к груди, пытаясь унять сердцебиение, и в голове отчетливо возникла новая картина того вечера.

Таким разъяренным я Роба еще не видела. Я пытаюсь убежать от него по лестнице, но прежде хочу сделать нечто важное. Взять с собой одну фотографию. Фотографию со стены. Ту, на которой его нет, только дети.

– Джо, ты где? – зовет Роб, включая свет в холле.

Пряча за спиной пустую бутылку, я быстро иду в комнату для стирки и опускаю ее в бак рядом с первой. От звона разбитого стекла я вздрагиваю и врезаюсь в стол, рассыпая на пол груду прищепок.

– Джо, ты дома?!

– Я тут! – Голос звучит не так четко, как хотелось бы. Я наклоняюсь подобрать с пола прищепки – и тут же выпрямляюсь, едва сдерживая накатившую тошноту. – Собиралась стирать. – Я иду в кухню, держась рукой за стену.

– Привет, ну как ты? – Роб окидывает меня взглядом. – Погоди, не отвечай. Ты права. – Он кладет компьютерную сумку на кухонный островок. – Я должен был сразу напомнить тебе о Сашиной беременности. Прости, я очень сожалею.

– Да, должен был. – Чтобы удержать равновесие, я упираюсь второй рукой в дверной косяк. – А который час?

– Поздно уже. Проклятый аудит. – Роб берет себе пиво из холодильника и с грохотом ищет в ящике открывалку.

– Странно это все… – Как я ни стараюсь, слова звучат неразборчиво.

– Что-что? – переспрашивает он и, нахмурившись, уверяет, что с работой скоро утрясется. Максимум еще несколько недель. Открыв бутылку, Роб делает большой глоток, поджимает губы и, прищурившись, пристально на меня смотрит. Я опираюсь, точнее бессильно падаю на столешницу под окном. – Джо, ты что, пила?

Наверное, все дело во второй бутылке, опустошенной почти залпом (после первой случился эпизод на лестнице, и я разом протрезвела), и я неожиданно для себя говорю:

– Как для бухгалтера, график просто супер!

Роб снова окидывает меня взглядом и вздыхает. Сняв куртку, он вешает ее на спинку стула и садится с пивом за кухонный островок.

– Сколько ты выпила? – Он показывает на пустой бокал на обеденном столе.

Подойдя к столу, я тру пальцем темный круг от бокала. Роб молча наблюдает через плечо. Я возвращаюсь к нему и обнимаю сзади за шею, невольно замечая, что рубашка неглажена и, судя по состоянию воротника, надета не один раз.

– Мало того, что я перебрала, так еще и чистую рубашку тебе не приготовила. Плохая жена, да?

– Не говори ерунды. – Он поводит плечами, пытаясь стряхнуть мои руки.

Я смеюсь и начинаю танцевать, как днем, когда, спасаясь от гнетущей тишины, включила погромче радио и пела в полный голос – все равно никто не услышит. Сейчас музыка звучит у меня в воображении, а я кружусь по кухне, неэлегантно цепляясь о ножку стула. Стены качаются в такт моим движениям. Поначалу Роба веселит представление, затем ему надоедает, особенно когда я пытаюсь отклеить его пальцы от пивной бутылки и вытащить танцевать со мной.

– Ну хватит, Джо!

– Мы что, не можем повеселиться? – Я наваливаюсь на него всем телом и снова тяну за руку. – Потанцуй со мной!

Резко поднявшись, он отпихивает меня в сторону; на миг я теряю равновесие и едва не падаю.

– Ты вспыльчивый, однако. – Я приглаживаю волосы руками и выпрямляюсь, случайно сбивая магнитик с холодильника. В странном ступоре разглядываю обломки на полу, сажусь на корточки и собираю в ладонь глиняное солнце, море и песок. – Ты меня толкнул.

– Вставай. – Роб протягивает руку.

Спасибо, не надо, говорю я и кое-как встаю самостоятельно. Осколки по-прежнему зажаты в кулаке. Я нетвердой походкой пересекаю кухню и швыряю разбитый магнитик в мусорный контейнер.

Роб устало трет виски пальцами.

– Ты перепила. Это очень вредно после…

– После чего? – Я опираюсь на контейнер, но локоть соскальзывает, открывая крышку. – После травмы?

– Да, после травмы. – Он пытается поймать меня за руку.

– Не трогай меня! – Споткнувшись, я хватаюсь за кухонный шкафчик.

– Да что с тобой? – Роб снова тянется ко мне, но я хлопаю его по руке. – Сколько ты выпила?

– Достаточно, чтобы вспомнить.

– Что вспомнить? – Он отступает на шаг.

– Как мы тогда стояли на лестнице. Ты злился, правда? Сильно злился. И кричал на меня, а я пытаюсь вспомнить, что я там делала, но ни черта не получается!

Роб поднимает брови.

– Я не буду говорить, пока ты в таком состоянии.

Протиснувшись к двери, он идет наверх.

– Из-за чего ты злился, Роб? – кричу я вслед, ударяясь босой ногой о выбоину, оставленную моей головой. – В тот раз ты тоже меня толкнул?

– Что?! – Роб сбегает вниз, хватает меня за руки и встряхивает. – Ты о чем? Объясни!

– Отпусти! – Он разжимает пальцы. – Я не знаю, о чем! В этом и проблема! Расскажи мне, что произошло в тот вечер.

Я делаю шаг назад и снова едва не падаю.

– Ради бога, Джо, сядь.

Роб приносит мне чашку кофе и коробку салфеток. Я не утруждаю себя благодарностью. Он спрашивает, стало ли мне лучше. Разумеется, отвечаю я, однако, подняв глаза, вижу на противоположном краю дивана две угрюмые физиономии.

Роб хмурится и шумно вздыхает.

– Джо, чего ты от меня хочешь? Я и так стараюсь изо всех сил.

– Я хочу знать… – Я мотаю головой, чтобы прийти в чувство. Роб берет из моих рук чашку. – Я хочу знать точно, что случилось до того, как я упала. Только не ври, что мы не ссорились.

Он снова передает мне кофе и откидывается на спинку дивана, полуприкрыв глаза.

– Да, в тот вечер у нас была крупная ссора. В семье так бывает, знаешь ли.

– Из-за чего? – Я отпиваю из чашки в надежде побороть тошноту.

– Ты без конца пропадала в центре соцпомощи, а я работал сверхурочно. Мы не уделяли друг другу внимания…

– Да, но…

– Погоди, я не закончил. – Он выпрямляется.

– Нет уж, это ты погоди! – Дернувшись, я выплескиваю кофе на колени. Я только что вспомнила нечто важное и хочу высказать это вслух, пока не забыла и пока Роб не помешал мне своими логичными объяснениями.

Ссора началась еще в спальне. Роб заговорил о работе, якобы опять много навалилось, не исключено, что придется ночевать в офисе. В ответ я заорала, что он держит меня за идиотку.

– Я обвинила тебя в измене. – Я уверенно встречаю его взгляд, зная, что не ошибаюсь.

Роб тоже не отводит глаз.

– Ты что-то путаешь.

– Неужели? – Не стоило столько пить, теперь меня тошнит, и голова до сих пор кружится.

– Конечно, путаешь. Само собой, ты рассердилась. Я постоянно задерживался на работе. Мы оба не уделяли друг другу внимания…

– Так ты не изменял? – Из-за вина я плохо соображаю.

– Поверить не могу, что мы всерьез это обсуждаем. Ты вообще представляешь, сколько на мне всего висит? – Хмурясь, Роб качает головой. – Сашина квартира, деньги для Фина – все это пробило огромную брешь в бюджете. Я не могу позволить себе сбавить темп и работать как раньше. В компании постоянно ходят слухи о сокращениях. Мне нужно налаживать контакты, быть готовым к переквалификации… Как ты вообще могла подумать?.. – Он снова укоризненно смотрит мне в глаза. – Ты же знаешь, что я в жизни не причиню тебе зла. Ты для меня – целый мир. Господи, если бы я мог допустить, что между нами все кончено…

Я молчу. Мысли путаются. Доводы Роба вполне убедительны, и мои обрывочные воспоминания кажутся ненадежными на их фоне. Тогда что – это я изменила?.. Снова накатывает тошнота.

– Тебе нужно выспаться. Идем со мной.

Роб встает с дивана.

– Я хочу посидеть и прийти в себя. – Я указываю на недопитый кофе. – Еще немного подташнивает.

– Побыть с тобой?

– Нет, ты и так устал. – На самом деле мне хочется поскорее остаться одной.

Роб поднимается по лестнице, перепрыгивая через ступеньку длинными ногами. Я кладу голову на подлокотник дивана и закрываю глаза, пытаясь осмыслить наш разговор, но тошнота резко усиливается, и я едва успеваю добежать до туалета.

Июль этого года

В ее возрасте я и помыслить не могла о квартире с белоснежными стенами и фантастическим видом на парк через панорамное окно. Просторная гостиная обставлена со вкусом: два мягких дивана в пастельных тонах, на одном из которых я сижу, светлый ковер в тон. Как всегда, дочери все плывет прямо в руки. С одной стороны, я рада, что она переехала, с другой – эта роскошь кажется почти неприличной. Роб говорил, что здешние квартиры обычно снимают богатые родители для студентов элитного частного колледжа неподалеку, и ему просто повезло найти свободную, да еще и полностью меблированную. Как раз переезжал кто-то из сотрудников, и Роб за компанию просматривал объявления об аренде.

– И как, он нашел жилье? – спросила я по дороге.

Субботним утром после кофе мы поехали в гости к дочери. Предстоящий визит вызывал у меня смутное ощущение и даже смутный страх.

Роб подъехал к подземной парковке и ввел код.

– Кто нашел? – обернулся он.

– Твой сотрудник, с которым ты просматривал объявления. – Опустив солнцезащитный козырек, я критически оглядела свое отражение в зеркальце. – Ты же говорил, что благодаря ему узнал о квартире.

– Ах да, думаю, нашел. Где-то в новом районе, недалеко от места, где мы жили раньше. – Роб сдает назад, заезжая на стоянку для гостей рядом с Сашиным голубым «Фиатом», открывает мне дверь и ведет меня к черному ходу в подъезд.

– В новом районе? – спрашиваю я, пока мы ждем лифта на верхний этаж.

– Да, за нашим бывшим домом построили целый квартал.

Открыв дверь, Саша широко и без тени смущения улыбается. Я в ней и не сомневалась.

– Привет, мама! Привет, папа! Заходите!

Саше не терпелось показать мне квартиру с того дня, как я о ней узнала. По ее словам, если я увижу, какая она классная, то сразу пойму, почему Роб ее снял. На самом деле мы обе прекрасно знали настоящую причину. Это была взятка, и Роб понимал, что дочь не устоит. О Томасе предпочитали не упоминать; судя по всему, усилия Роба не принесли ожидаемых плодов. Я раз за разом отказывалась от приглашения прийти в гости, но нельзя было тянуть до бесконечности; Саша с Робом превратно истолковывали мое нежелание как протест против дороговизны. Отчасти они были правы, однако в основном меня пугала перспектива встречи с Томасом. Кто знает, что он способен выдать в присутствии всей семьи? В прошлый раз дело закончилось дракой и разрывом с Сашей.

Роб сидит на диване напротив, Саша устроилась там же, поджав босые ноги. Они бурно обсуждают, что хозяин квартиры не хочет чинить вентиляцию в ванной. Не вслушиваясь в слова, я изучаю обстановку. Комната светлая и просторная. Дорогая бытовая техника на кухне: хромированные чайник и тостер, замысловатого вида кофемашина, полированные деревянные столешницы. Через открытую дверь спальни виднеется край огромной кровати. Во всем этом есть какая-то избыточность. Неужели я плохая мать, если думаю, что полезнее было бы пожить в других условиях и самой заработать на подобную роскошь? Собственно, вопрос не имеет смысла – я ужасная мать по совершенно другой причине. Экран телефона загорается: сообщение от Фина. Обычно он не балует меня вниманием, а тут целое фото на фоне бескрайнего поля – кажется, клубничного, озаглавленное «Каторжный труд». Несмотря на подпись, Фин улыбается. Снимал, скорее всего, Райан. Саша по-прежнему увлечена разговором. На той неделе у Фина был день рождения; мы с Робом выслали ему деньги на новую гитару. Интересно, догадалась ли Саша хотя бы отправить открытку родному брату?

– Можно открыть окно. – Роб сидит, вытянув длинные ноги вдоль дивана. – Или пользоваться ванной в спальне.

– Там только душ, а я люблю принимать ванну.

Мой неожиданный вскрик – точнее, возмущенный возглас – немедленно привлекает внимание.

– Мам, что случилось? – спрашивает Саша, встревоженно округлив глаза.

– У тебя две ванные?!

– Джо, не сейчас! – Роб сдвигается к краю дивана, готовый вскочить на ноги.

Я жду, что до них дойдет вся абсурдность нынешнего положения.

– Сколько можно делать вид, что все хорошо? Вы несколько месяцев не общались. – Я перевожу взгляд на Роба. – Ты не забыл, что она живет тут с ним?

– Мама, не надо. – Саша как будто готова расплакаться. – Пожалуйста.

– Было бы смешно, если бы не было так хреново.

– Мама! – Кажется, ее больше шокирует моя лексика, чем повышенный тон. – Я не хотела опять переезжать. Три переезда меньше чем за год – мало радости. Но ведь это потрясающий вариант! Или ты хочешь, чтобы я опять поселилась над шумным баром в сырой тесной каморке?

Значит, самостоятельностью легко пожертвовать, когда романтика «рая в шалаше» приедается? Я с трудом сдерживаю порыв поддеть Сашу вслух.

– А Томас какого мнения? – Мне странно произносить вслух его имя, как будто на это имеет право только Саша. На самом деле наша реальность такова, что он играет ведущую роль.

– Ему тут нравится. – От Саши не ускользает даже мимолетная гримаса на моем лице. – И не надо удивляться, ему тоже было непросто. Он очень принципиальный…

– Принципы не мешают ему брать деньги твоего отца… Когда он придет?

– С минуты на минуту, – улыбается Саша. – И мне бы очень хотелось, чтобы вы…

В замке поворачивается ключ, и из коридора доносится голос Томаса. Я отвожу взгляд, чувствуя, как воздух наполняется его присутствием. Кровь бросается в лицо. Напрасно я пришла – слишком рискованная затея.

Спустя некоторое время любопытство побеждает, и я с удивлением вижу, что Томас изменился: он избегает смотреть в глаза не только мне, но и остальным. Томас опускается на диван рядом с Сашей, Роб пересаживается ко мне. Муж уткнулся в телефон; затем, почувствовав мое недовольство, прячет телефон в карман и начинает изучать свои ногти.

– Ты им сказала? – спрашивает Томас.

Как ни странно, его привычная насмешливая улыбка куда-то исчезла.

– Конечно нет! Я ждала тебя. – Саша с улыбкой берет Томаса за руку.

До этой минуты я была сосредоточена на себе и Томасе, анализировала каждый его жест и боролась с тягой к нему. Теперь в моей голове как будто зазвучала тревожная сирена. Я не вижу никого, кроме дочери. Она так счастлива, бравирует перед нами своим парнем и выступает с ним единым фронтом, хотя даже ей должно быть ясно, что разумнее было бы лучше продумать нашу встречу. А Томас? Почему он не отказался?

– Ты беременна, – произношу я, и с каждым словом мир вокруг меня словно разлетается на куски. – Какого черта?!

Я смеюсь глупым визгливым смехом. Новость не укладывается в голове. Справедливое возмездие. Теперь эта история никогда не кончится. И хотя мой поступок куда страшнее, чем новость Саши с Томасом, я прежде всего злюсь на Роба за то, что поселил их сюда, обеспечил им условия для размножения.

– Мама, не надо! – со слезами на глазах восклицает Саша. Она оборачивается к Томасу, но тот смотрит мне в глаза и вроде бы даже пожимает плечами, как бы извиняясь.

– Это правда? – надтреснутым голосом спрашивает Роб.

– Порадуйтесь за нас, – умоляет Саша.

– Порадоваться?! – кричу я. – А как же твоя работа, твое будущее? – Я отталкиваю Роба, который пытается меня успокоить. – Да это кромешный ужас! – Я вскакиваю и отвожу руку, которую Роб протягивает ко мне. – И виноват во всем ты!

Я шагаю по парку, не разбирая дороги и ничего не видя из-за слез. На меня оглядываются прохожие. Неожиданно над ухом раздается голос Роба. Я резко оборачиваюсь и барабаню кулаками по его груди, по плечам и по голове. Он перехватывает мои руки и крепко держит. Обессилев, я падаю на колени и рыдаю.

– Что ты наделал?! – кричу я. Роб садится рядом, молча сочувствуя моему отчаянию. – Ты обеспечил ей все условия, чтобы создать семью. Семью, Роб! С этим жутким типом!

– Джо, перестань. Возьми себя в руки. Ты ей нужна. Ей нужна наша поддержка.

– Зачем она это сделала? – сквозь рыдания спрашиваю я. – Зачем? Она красавица и умница, а он… полный ноль!

– Не знаю, – отвечает Роб. – Не имею понятия.

Мы возвращаемся к Саше и стараемся вести себя взвешенно и разумно – а как иначе? Уверяем дочь, что готовы помогать, не обращая внимания на Томаса. И даже выдавливаем из себя некое подобие улыбки: как же, мы будем бабушкой и дедушкой. Да и Фин обрадуется, он давно мечтал стать дядей. Срок еще маленький, сообщает Саша. Беременность запланированная. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать: «Запланированная? Ты сознательно решила родить ребенка от Томаса? От человека на пятнадцать лет старше, без амбиций и моральных устоев? Господи, какая же ты глупая!» Но я молчу. Томас тоже молчит, глядя в окно. Прежняя спесь сменилась скрытой враждебностью, как будто мы трое – единое целое, а он вынужден вписываться в новую семью вопреки своему желанию. Но в его поражении есть и небольшая победа, ведь рано или поздно он оставит своего ребенка. Это вопрос времени. В глазах Томаса заметен страх. Я улыбаюсь ему – широко и самоуверенно, как он когда-то улыбался мне. Зато Саша радуется – думает, что я оттаяла. Ей невдомек, что на самом деле эта улыбка исполнена ненависти и угрозы.

Наконец, утомленные накалом страстей, мы прощаемся и уезжаем. Дома и Роб и я изо всех сил делаем вид, что все идет своим чередом. Ужинаем, даже выпиваем по бокалу вина в надежде чуть расслабиться и, устав от бесконечных обсуждений главной темы, включаем телевизор. Правда, у меня не фокусируется взгляд, а Роб пялится в телефон и набирает сообщение. Кому пишешь, спрашиваю я. Сотруднику, отвечает он, по какому-то пустяковому вопросу. Мы по очереди идем в ванную, ложимся в постель и желаем друг другу спокойной ночи. Моя агрессивная интонация не ускользает от Роба, но он предпочитает не реагировать. Разговор окончен, нам обоим больше нечего сказать.

Теперь, оправившись от первого потрясения, я начинаю сожалеть о своей реакции на шокирующую новость.

– Роб! – Я наклоняюсь к нему и трясу за руку. – Проснись, пожалуйста.

– Да? – Он подползает ко мне в темноте. – Джо, я устал спорить.

– Я и сама устала. – Я касаюсь пальцами мощного плеча, затем сильной мускулистой руки. – Прости. Я обвинила тебя в том, что ты снял эту квартиру, но до меня дошло только сейчас. – Я сажусь и включаю ночник. От неожиданности Роб прикрывает глаза рукой. – Ты сделал это ради меня. Ты обещал, что любой ценой уладишь конфликт с Сашей, и поэтому снял квартиру. Я понимаю.

Роб оборачивает ко мне измученное лицо, моргая на ярком свету. В его глазах стоят слезы.

– Да какая разница? В итоге я все испортил. – Он закрывает лицо руками. – Саша беременна… какой кошмар!

– Не такой уж и кошмар. Многое зависит от нас.

Роб роняет слезу. Я обнимаю его и снова и снова прошу прощения.

– А я думал, ты наконец вспомнила. – Роб отстраняется. Не успеваю я спросить, о чем именно, как он вынимает из тумбочки коробочку в подарочной упаковке. – Поздравляю с годовщиной, Джо. – Вручая мне подарок, он грустно смеется. – Двадцать четыре года. Надеюсь, не самых плохих.

В коробочке лежит золотой ажурный браслет. Я благодарю мужа за чудесный подарок и снова прошу прощения – на этот раз за то, что забыла о годовщине. Мы целуемся и обещаем друг другу преодолевать все трудности рука об руку. Роб поворачивается на бок, вскоре до меня доносится его размеренное дыхание. Свет уже погашен, но, несмотря на убаюкивающую темноту, мне не спится. Я не могу отделаться от ощущения какой-то неправильности, как будто мы пытаемся склеить разбитую вазу. Казалось бы, все осколки на месте, однако ваза уже никогда не будет такой, как прежде.

Глава 19

Семнадцать дней после падения

За пятничную невоздержанность пришлось расплачиваться, и следующий день практически выпал из жизни. Роб все выходные старался окружить меня максимальной заботой, а детям сказал, что мне нужен покой. Пожалуй, так и было, хотя наедине с Робом в огромном доме я порой чувствовала себя как в клетке. Спастись удавалось только в саду. Если Роб и замечал мою враждебность, то не подавал виду; я тоже держала свои мысли при себе. Мысли довольно неутешительные и подолгу не дающие уснуть: о том, что все мужчины в моей жизни так или иначе пытаются меня контролировать.

Я машинально считаю каждый вдох и выдох спящего мужа, а мое сознание блуждает где-то далеко, в закоулках памяти, которые одновременно пугают и притягивают. Иногда я вижу ужасные картины. Мы с Ником за дверью его кабинета; наши лица почти соприкасаются, я прижимаюсь спиной к стене. Улыбка Томаса – загадочная и опасная. Лестничная площадка, безудержная ярость Роба. Когда утром Роб уходит на работу, я испытываю колоссальное облегчение. Наконец одна.

Сижу за ноутбуком с чашкой кофе и смотрю в окно. При виде сада за домом становится немного веселее. День стоит солнечный, почти летний; решаю выйти на улицу и насладиться тишиной и хорошей погодой.

Ветер утих, однако последствия непогоды видны невооруженным глазом. Поднимая с клумбы сломанную розу, я ударяюсь лодыжкой о ветку, и боль пробуждает воспоминания. Я пыталась убежать. Я потираю ушибленную ногу и жду, пока картина станет более четкой, а перед глазами развернется сюжет. Я пыталась убежать и врезалась лодыжкой во что-то твердое. В дерево. Я убегала из кабинета Ника. Но когда и куда? Думай, Джо! Думай! Выпрямившись, я прикрываю глаза, подставляя лицо ветру, который снова набирает силу. На улице темно и зябко, я в пальто; значит, это произошло еще весной. Когда в первый раз я выпила лишнего и поцеловала Ника. Кажется, он сказал, что это было в феврале? По его словам, потом я убежала. Куда? Здание центра было погружено в темноту. Я захлопнула за собой дверь и бросилась на улицу, куда глаза глядят. Дорога привела меня к квартире над баром. Я искала дочь, но ее не было дома. Зато был Томас.

Я разглядываю наливающийся синяк на лодыжке и понимаю, что нужно идти в бар. Прямо сейчас, пока воспоминания свежи.

В «Лаймз» тихо – всего три человека на весь зал: бармен с пугающими тоннелями в ушах и пара, сидящая в углу с пустыми бокалами. Еще рано, Томас и завсегдатаи появятся ближе к вечеру. Наверное, не стоило спешить, но я жажду найти ответы на свои вопросы и боюсь, что от ожидания решимость угаснет.

– Привет! – говорит молодой бармен, теребя изуродованную мочку. – Что будете пить?

– Я ищу Томаса. Он здесь?

Бармен пожимает плечами. Томас бегает по делам, и неизвестно, когда будет, сообщает он с ноткой усталости в голосе. Я заказываю кофе и сажусь за стойку подождать. Покосившись на меня, бармен интересуется, знакомы ли мы, и, получив ответ восклицает:

– Точно, та самая секси-мамаша! Яблоко от яблони…

– Простите? – ледяным тоном парирую я, и бармен осекается, хотя и продолжает нагло ухмыляться себе под нос. Я быстро выпиваю кофе, обжигая губы.

– Спасибо. – Бармен разглядывает полученную от меня десятифунтовую купюру.

– А вечером Томас будет? – Я кладу сдачу в кошелек.

– Кто знает?.. Передать, что вы его ищете?

– Спасибо, не надо, – отвечаю я.

Я выхожу на улицу, залитую ярким светом. От внезапного выпада бармена щеки до сих пор пылают. Томас ведь не мог ему… похвастаться? Тот вечер я помню урывками: сначала напилась и приставала к Нику, потом сбежала от него в бар. Дорого бы я заплатила, чтобы вспомнить те события. Перед глазами вновь встает обнаженный торс Томаса. Я смотрю на часы, потом на бармена, наблюдающего за мной сквозь стеклянную дверь, разворачиваюсь и быстро шагаю прочь.

Жилой комплекс представляет собой массивную конструкцию из стекла и металла. Трехэтажное здание, окруженное ухоженными газонами и клумбами. Интересно, сколько Роб платит за коммунальные услуги? Хотя отсюда до бара минут десять пешком, район выглядит совершенно другим – дорогим и благополучным. Я пытаюсь вспомнить Сашин адрес – Роб называл мне номер квартиры, но цифры путаются и скачут в голове. Сажусь на скамейку в парке и разглядываю входные двери. Всего тут три подъезда. Когда мне наскучивает, я перевожу взгляд на тонированные окна. Интересно, видит ли меня Томас?

Подходя к первому подъезду, чтобы изучить список фамилий, я внезапно замечаю Ника. Его торчащие иглами волосы и кожаную куртку трудно не узнать. Наверное, он тоже тут живет, в дорогой квартире, о которой его подопечные из центра соцпомощи и мечтать не могут. Ник энергично шагает в глубину парка. Я торопливо скрываюсь в тени, прижимаясь спиной к холодной каменной стене, когда дверь с громким сигналом открывается, и из дома выходит женщина примерно моего возраста. Она спрашивает, нужна ли мне помощь – скорее высокомерно, чем участливо.

– Нет-нет, простите. Я тут не живу, просто ищу одного человека.

– А кого? – Дверь захлопывается. Пошарив в сумке, женщина извлекает оттуда мобильный телефон. – Наконец-то!

– Мою дочь, Сашу Хардинг. Она тут живет с молодым человеком, Томасом… – Я краснею. – Простите, я не знаю его фамилии.

– Номера квартиры тоже не знаете? Тогда, извините, ничем помочь не могу.

Я принимаюсь изучать бесконечно длинный список жильцов. Некоторые фамилии написаны четко, другие неразборчиво и от руки. Есть и пустые места. Когда я натыкаюсь на фамилию Ника, сердце начинает колотиться, и я поневоле оглядываюсь. Наконец я дохожу до конца списка. Увы, все усилия были напрасны. Саша не взяла себе за труд зафиксировать фамилию на табличке.

Уже собираясь уходить, я вздрагиваю: на ступеньках стоит Томас с сигаретой в руке.

– Ты ко мне? – Он подносит зажигалку к погасшей сигарете.

– Вовсе нет. Я…

Ухмыльнувшись, он пускает дым через нос.

– Джо, ты приходила в бар. Ты явно меня ищешь.

– Ничего подобного, мне нужна Саша. – Я отворачиваюсь, пряча пылающие щеки.

– Ладно, пока! – говорит он вслед, явно забавляясь.

Надо было не отступать от плана и прямо спросить его, что случилось в тот вечер. Хотя вряд ли Томас стал бы меня успокаивать: он откровенно наслаждается, глядя, как я страдаю. Каждый раз на пороге очередного открытия меня что-то удерживает от решающего шага. Страшно произнести вопрос, который я все равно обречена задать, и тем самым как будто подтвердить нечто ужасное. Что мы делали в тот вечер, Томас? Что?

Август этого года

Наверное, самые ужасные жизненные трагедии разыгрываются около трех часов дня в будни, когда их меньше всего ждешь. Ты вечно боишься худшего: даже когда все складывается вполне благополучно, ты страшишься потерь. И вот в обычный день, когда ничто не предвещает беды, у тебя разом выбивают опору из-под ног и ты понимаешь, что катастрофа застала тебя врасплох и предотвратить ее не было ни малейшего шанса.

Все утро мы с Роуз разгребали завалы в кабинете Ника. Я рассказывала о Сашином узи – скорее всего, у нее будет мальчик – и выглядела вполне довольной жизнью. Правда, Роуз повела бровями, когда я заверила ее, что все в порядке. Может, заметила, что в последнее время я реже говорю о Робе, а Фин вообще практически выпал из моей жизни. Однако в целом день был ничем не примечателен. Мы разложили кучу документов по ящикам и шкафчикам, и я даже смеялась, когда Роуз назвала меня бабулей. Потом я поехала домой и вроде бы слушала по дороге радио, точно не помню. Наверное, я думала о Саше и о Фине или размышляла, как убить время, пока Роб не придет с работы. В общем, ничего особенного не происходило, пока не раздался тот самый звонок.

Говорил нудный голос – вполне подходящий его обладателю, как мне пришло в голову впоследствии. К тому времени я была дома около получаса: сначала сидела с чашкой кофе за компьютером, а перед звонком поднялась наверх. Потом у меня еще долго тряслись руки.

– Вы меня, скорее всего, не знаете. Меня зовут Колин, мы когда-то вместе работали. Я коллега вашего мужа… точнее, был коллегой до недавнего времени. Моя жена Анна у него ассистенткой. Не припоминаете?

С тех пор прошло уже больше двадцати лет, да мы никогда особенно и не общались. Анну я пару раз видела: унылая «серая мышь»; с такими обычно не любят садиться рядом за праздничным столом. Потом я вспомнила странное приглашение от Колина на вечеринку в честь его увольнения, на которое я не отреагировала. Решив, что он звонит именно поэтому, я извинилась за свое отсутствие. С другой стороны, прошел уже не один месяц, почему он решил позвонить именно сейчас?

– Простите, вы, наверное, хотели поговорить с Робом?

Грустно рассмеявшись, он сообщил, что уже пытался поговорить с моим мужем, но без толку. А теперь он хочет предостеречь меня. Оттенок сочувствия в его голосе перекрывали горечь и обида. Он до последнего надеялся избежать неприятного разговора и написал мне по электронной почте.

– А где вы взяли мой адрес? – Теперь я начала понимать, к чему было это странное приглашение.

Колин снова смеется. Адрес он угадал: просто заменил имя Роберта на мое и надеялся, что сработает. Да, он предпринял последнюю попытку устроить откровенный разговор и положить этому конец. Он думал, если мы оба будем присутствовать, они опомнятся. Но пришлось объясняться одному… Я обозвала его лжецом и, выругавшись, швырнула трубку на кровать. Затем застыла, таращась в одну точку.

Я нервно расхаживаю по комнате, бурча себе под нос о неслыханной наглости. Да Роб озвереет, если я ему скажу. Слова Колина бесконечно прокручиваются в голове: «Джо, ты имеешь право знать. Это продолжается уже не один месяц. И это еще не все…»

Снова звонит телефон. Я бросаюсь вниз к автоответчику и, не в силах больше слышать этот голос, судорожно давлю кнопку «удалить сообщение», так что аппарат падает с тумбочки. А потом долго я бесцельно слоняюсь по дому и выглядываю в окна. Глаза заливают злые слезы, и я врываюсь в кабинет Роба, обставленный в кошмарном нарочито мужском стиле. Стол чист, в ящиках пусто. Я бегу в спальню и, распахнув дверь шкафа, роюсь в дорожной сумке, однако нахожу только полупустой флакон с одеколоном и несрезанный ярлык с ценой. Под подкладкой тоже ничего нет. Осматриваю прикроватную тумбочку, открываю все шкафчики и ящики в ванной и кухне и наконец спускаюсь на нижний этаж, где снова плачу – сначала от страха, потом от отчаяния и полной безнадежности.

Спустя час я закрываю за собой входную дверь. Я взяла себя в руки, прибрала разбросанные вещи в доме. Мама назвала бы мое состояние «ледяной непреклонностью», и эта мысль меня почему-то поддерживает. Неожиданно приходит сообщение от Фина – фотография его и Райана на рок-фестивале. При виде их счастливых лиц мне на миг хочется вернуться в дом и убедить себя, что все это сон. Но в голове снова звучит голос Колина, а ему вторят голоса детей: нельзя всю жизнь прятать голову в песок. Я завожу машину. Роб говорил, что вернется поздно, и просил его не ждать – вдруг придется остаться на ночь. Только сейчас до меня дошел настоящий смысл последней фразы. Какая же я дура! Он ведь не врач и не пожарный. Его дело – возиться с цифрами. Сколько можно закрывать глаза на очевидное, Джо?

Я приезжаю уже после пяти и оставляю машину на парковке для посетителей напротив длинной лестницы, ведущей из офиса на улицу. Когда-то и я тут работала, а потом завозила на работу Роба – сто лет назад, когда у нас была одна машина на семью. Здание почти не изменилось, разве что чуть заметно потускнело, да и газон давно не стригли. Я вглядываюсь в людской поток на ступенях; лестница напоминает античный портик, в обе стороны расходятся длинные ряды окон зеленого стекла. Надев очки, я внимательно изучаю каждое лицо. В отличие от меня, всех этих людей наверняка ждет спокойный вечер. Бесконечный поток сливается в одно серое пятно, и я узнаю мужа не по одежде, а по росту, из-за которого он слегка сутулится, и походке. Когда он проворно запрыгивает в машину, я завожу мотор и еду следом, держась на расстоянии.

Роб едет не домой, а в противоположном направлении. Поверить не могу! Хотя чему удивляться – он ведь предупреждал, что задержится. Он сворачивает на крупную магистраль, разделяющую надвое новые районы. Движение оживленное, как и всегда в час пик, и все же я опасаюсь, что Роб заметит мою нестандартную, если не уникальную «Мини». Неожиданно он сбрасывает скорость. Я тут же притормаживаю, не обращая внимания на машину у себя на хвосте, и вслед за Робом поворачиваю направо. Мы проезжаем мимо нашего бывшего дома; Роб, как всегда, торопится и оторвался от меня ярдов на сто. Я выжидаю еще, разглядывая яркие цветы в саду. Помню, дом у нас купила семья, которая недавно приехала в город. У них двое детей, кажется, мальчиков… Тем временем Роб углубляется в район. Я следую за ним – мимо парков, где мы катали Сашу и Фина на качелях и каруселях. Роб сворачивает в узкую улочку. Выждав еще немного, я тоже сворачиваю и оставляю машину у обочины. Дальше пойду пешком.

Поначалу я пугаюсь, что потеряла Роба из виду, потом замечаю его машину у одного из домов впереди. Он еще за рулем. В окно видно голубую рубашку – вчера я отгладила полдюжины, невзирая на боль в спине. Я прислоняюсь к деревянной ограде у дорожки, за которой растет высокий раскидистый куст. Ноги словно налились свинцом, голова кружится. Можно уйти и притвориться, будто я ничего не видела. Еще не поздно, уговариваю я себя, однако в глубине души знаю, что назад дороги нет.

Дома на улице стоят тесными рядами – современные постройки из искусственного камня и без гаражей. Когда мы жили поблизости, их еще не было, теперь эта серая однотипная масса расползлась во все стороны вокруг треугольного газона. Тут селятся молодые семьи, и по зеленым склонам гоняют дети на велосипедах. Роб выходит из машины и захлопывает дверь. Пищание включенной сигнализации пронизывает все тело, словно током, – тот же до боли знакомый звук обычно оповещает о приезде Роба домой. Сейчас его машина стоит у другого дома, и он открывает дверь своим ключом. Я подхожу к кусту – и едва не падаю, в последний момент ухватившись рукой за грубую древесину забора. Своим ключом?..

Пышный куст щекочет шею и плечи, как будто требует внимания, от него веет летом и беззаботной радостью. Над крупными фиолетовыми соцветиями оранжевой сердцевиной стайками вьются бабочки. У Роба свой ключ? Я закрываю глаза. Тихий шелест крохотных крыльев гулким эхом отдается в ушах.

Кажется, я просидела так целую вечность, словно ждала, что мучительное видение развеется. На самом деле прошла секунда-другая. Красная лакированная дверь закрыта. И Роб там, внутри. Я не имею ни малейшего понятия, что произошло и что делать дальше. Я двадцать четыре года в браке и думала, что знаю о муже все. Такое ощущение, что я совершаю «астральное путешествие». Или что сейчас Роб выйдет навстречу, хохоча над своим дурацким розыгрышем. И, конечно, всему найдется разумное объяснение. Или вместо Роба выйдет другой человек, внешне похожий, который одолжил его машину. У Роба на все найдется ответ, как всегда, но… у него ключ, и он сам открыл дверь. Значит, это не просто измена, а куда хуже. Семья на стороне. Он держал меня за полную идиотку. Я громко сожалела о распавшихся браках друзей, ни капли не сомневаясь, что уж нас-то это не коснется. Самонадеянность, она же беспечность – смертельный яд.

Но моей вины тут нет, ведь изменил Роб. Я разворачиваюсь и медленно бреду к машине, подгоняемая ужасом увиденного. А что, если это я во всем виновата?

Глава 20

Девятнадцать дней после падения

Роуз распахивает дверь, и от ее широкой улыбки на душе сразу теплеет. Прошло около недели с тех пор, как я убежала из центра соцпомощи – прочь от Ника и его попыток объясниться. Но получилось, что одновременно я убежала и от Роуз; поэтому я очень обрадовалась вчерашнему письму и немедленно приняла приглашение.

– Я опасалась, что ты не придешь, – говорит она. – У меня всегда было впечатление, что тебя вполне устраивает наша болтовня за чашкой кофе у Ника в кабинете, а ближе ты общаться не хочешь.

– А я бывала тут раньше? – спрашиваю я.

Роуз качает головой и пропускает меня вперед, а сама идет следом по узкому коридору. Гостиная, светлая и на удивление просторная, обставлена очень старомодно: мебель обита ситцем в цветочек, от орнаментов, завитушек и лилий на коврах и обоях рябит в глазах. Роуз уходит приготовить чай, и я выглядываю сквозь тюль на окне свою машину. Меня немного нервирует, что она стоит у обочины в незнакомом месте. Палисадники вокруг многоэтажек разительно отличаются от идеально ухоженных газонов у Сашиной квартиры. Унылый вид на брошенные машины и тележки из супермаркетов – полная противоположность прекрасному парку.

– Тут мило. – Я отворачиваюсь от окна. Роуз ставит поднос с чаем на столик, накрытый кружевной скатертью. – Давно вы здесь живете?

– Всю жизнь. – Роуз взбивает диванную подушку и расправляет ажурную накидку на спинке кресла. – Здесь жили мама с папой; мне повезло, я сохранила право на аренду.

– Спасибо. – Я беру из ее рук чашку с блюдцем.

– Мама умерла два года назад, ей было всего шестьдесят два, а папа уже пять месяцев как в доме престарелых. Ему под восемьдесят. Я проведываю его каждый день. – Она печально улыбается. – Джо, я бы не справилась, даже если бы бросила работу в центре. Помогать некому.

– Не сомневаюсь, что ты сделала все возможное… Кстати, я тоже единственная дочь, – сообщаю я.

– Родственные души, – говорит она.

Приятно сознавать, что, вопреки всему остальному, за прошедший год я завела настоящую дружбу.

– Ты сказала мужу про Ника? – со свойственной ей прямотой спрашивает Роуз.

Я удивленно гляжу на нее.

– О чем ты?

– Да ладно, Джо. И так ясно, что между вами что-то есть. Я тебя не виню, он хорош собой.

– Не помню. – Щеки у меня пылают, и я рада сослаться на амнезию.

Роуз улыбается.

– Ты ему явно нравилась. Вы сидели вместе по вечерам, а меня отсылали домой. Я не хотела говорить, надеялась услышать от тебя. А Ник тебе рассказал?

Я решаю, что нет смысла отпираться.

– Он сказал, что мы договорились остаться друзьями. Ты действительно думаешь, что мы были любовниками?

Роуз предлагает мне печенье из старой жестянки со стертым портретом принцессы Дианы и принца Чарльза. Я жую кремовое угощение и рассеянно разглядываю банку с лицами печально известной пары.

– Позволишь сказать откровенно? – спрашивает Роуз.

– Разве ты умеешь иначе? – вымученно улыбаюсь я.

– Ты ничего толком не рассказывала, собственно, наоборот, пыталась скрыть, и все же, по-моему, ты собиралась уйти от Роба из-за его измены. – Роуз берет меня за руку, явно нервничая. Даже ее вечная прямолинейность дает сбой. – Джо, мне очень жаль. Ты сказала, что это из-за детей, но я тебе не поверила. С чего бы бросать такой прекрасный дом, рушить брак, которому двадцать с лишним лет? Должна была быть более веская причина.

– Может, это я изменила. Ник сказал…

– Думаю, интереса было больше с его стороны. Не с твоей.

Интуиция подсказывает, что она права насчет Ника, однако остается еще Томас – и преследующее меня наваждение. Я не могу поделиться этой историей с Роуз, да и все равно, даже если между нами что-то было, из-за него я не решилась бы уйти. Но допустить, что Роб изменил – это абсурд. Такой же, как и то, что он способен меня ударить.

– Если я собиралась уйти от Роба… Если! – подчеркиваю я, не давая Роуз перебить. – То только потому, что мы отдалились друг от друга после отъезда детей, поняли, что теперь нас ничего не объединяет.

– Ты так и говорила, – улыбается Роуз. – У меня создалось впечатление…

– Он много работает, – обрываю я. – Нам обоим тяжело.

Буквально в этот самый миг перед глазами оживает картина из прошлого. Роб говорит о работе: в последнее время нагрузка сумасшедшая. Может, ему даже придется остаться на ночь. Внутри меня словно прорывает плотину, и все сдерживаемые мысли и чувства выплескиваются в гневной тираде: «Ты меня за идиотку держишь? Я тебя видела!»

– Судя по всему, он и правда редко бывает дома. Он ведь бухгалтер? – Роуз смотрит мне в глаза.

– Да.

– Я не специалист, но… – Помедлив, Роуз накрывает ладонью чашку в моих дрожащих пальцах. – Давай я возьму. – Она ставит чашку с блюдцем на поднос и, всячески извиняясь, развивает свою мысль. Разве работа бухгалтера требует участия в конференциях и встреч с клиентами?

Она права. Все признаки давно были налицо: странные, даже где-то нелепые оправдания, которым я предпочитала верить, не признаваясь себе в своем недовольстве. Как будто в глубине души я всегда чувствовала, что он врет. Роб тщательно скрывал прошлое, якобы ради меня, а на самом деле выгораживал себя.

– Значит, все сходится? – У меня словно что-то обрывается внутри. – Господи, какая же я была дура.

– Вовсе нет. – Роуз стискивает мне руку. – Ты ему доверяла.

– И что теперь делать? – Я сжимаю ее руку в ответ, как будто меня затягивает в черную бездну, а Роуз – мое единственное спасение.

– Вызови его на разговор. – Голос Роуз звучит четко и настойчиво. – Задай прямой вопрос. Ты пока еще ничего точно не знаешь.

Я качаю головой, отпуская ее руку.

– Ты права, я ничего не знаю. И должна узнать, чтобы принимать решения. Можно к тебе прийти, если что?

– Конечно, без вопросов. – Она берет меня под локоть. – В любое время дня и ночи.

Даже по дороге домой, когда мы с Роуз обсудили тему до мельчайших подробностей, я по-прежнему сомневаюсь в своих выводах. Роб всегда был примерным семьянином, с чего бы ему меняться? Его бесконечная преданность мне порой даже утомительна. Я бы в жизни не подумала, что он способен пойти на сторону. И все же…

Я завожу машину и машу на прощанье Роуз, стоящей у окна. Она боялась за мое душевное равновесие и хотела поехать со мной, но мне нужно время на размышления. Трогаясь с места, я ударяю кулаками по рулю и бормочу себе под нос:

– Да он ведь даже дорожную сумку не удосужился собрать! Она пустая! Как можно быть такой дурой?!

Я едва не пропускаю «красный», и от резкого торможения всплывает новая яркая картина. Наш прежний дом. Машина Роба припаркована рядом. Хотя нет, машина стоит у другого дома. И еще там была дверь. Красная дверь. Я его выследила. Подкараулила у офиса и приехала за ним. Через мгновение картина растворяется, и возникает новая: женское лицо, искаженное не то страхом, не то отчаянием.

Давно зажегся «зеленый», но я не трогаюсь с места, мучительно вспоминая, где именно разыгрывалась эта сцена. Помню только, что проезжала мимо нашего бывшего дома, а потом стояла за высоким кустом, опираясь на изгородь. Помню крупные ярко-фиолетовые цветы и целые стаи бабочек.

Август этого года

В центре соцпомощи я не появлялась несколько дней. Работа сама собой отошла на второй план. Жизнь разделилась на «до» и «после». Стоит закрыть глаза, как я вижу… Он отпирает чужую дверь. Своим ключом. А потом я вижу его наяву, причем очень близко: в постели, за обеденным столом, на диване в гостиной. И мне хочется его убить.

Сегодня я собралась с силами и пришла сюда, чтобы худо-бедно объясниться. Когда-то это место было моей отдушиной; меня здесь ждали и даже любили, и, быть может, в один прекрасный день я захочу сюда вернуться. Проводив последних посетителей, Роуз запирает дверь и жестом приглашает меня в кабинет Ника.

– Нет-нет, я же говорила. Ничего не произошло. Просто накопились кое-какие семейные дела. Не хочу вдаваться в подробности…

– А может, я тебя чем-то обидела? Я знаю, что иногда бываю бесцеремонной. Или Ник? – Роуз выдерживает паузу, закрывая дверь кабинета.

Я отвечаю, что надеюсь скоро вернуться – как только закончу одно важное дело. Роуз спрашивает, связано ли оно с Сашей. Я качаю головой, и она выжидательно смотрит на меня. Сделав глубокий вдох, я сообщаю, что намерена развестись. До сих пор я не решалась признаться в этом никому, даже себе.

– Ты уходишь от Роба? Правда? – Роуз опускается на стул Ника, тот жалобно скрипит от нагрузки. – А жить где будешь? Боже мой, Джо! Представляю, как тебе тяжело! У него другая?

Не отвечая на вопросы, я заверяю Роуз, что у меня все в порядке. Конечно, если считать «порядком» полную апатию, изредка разбавляемую приступами паники и слепой ярости. Я что-то бормочу о детях, о том, как мы с Робом отдалились друг от друга. Наверное, поселюсь на первое время в гостинице, а может, Роб сам съедет. Пока не знаю, я не думала о деталях.

– Так ты ему еще не говорила? – спрашивает Роуз.

Я качаю головой и про себя радуюсь, что она прекращает допытываться.

В тот день я не стала ждать, пока он выйдет из-за глянцево-красной двери. Все, что нужно было увидеть, я увидела, а громкие сцены на публике – не мой конек. По пути домой я расплакалась: по сути, он сам сообщил мне ее адрес, потому что параллельно с квартирой для дочери искал жилье любовнице. Эта мысль стала последней каплей. Потом я плакала в спальне, ожидая возвращения Роба, чтобы немедленно призвать его к ответу. Но, разумеется, он был с ней, и скрип ключа в нашем замке раздался значительно позже. К тому времени я успела все взвесить и принять решение. Он позвал меня по имени – как всегда, когда приходил ко мне от другой, потом помчался на второй этаж. Естественно, фальшивые оправдания были заготовлены. Только на этот раз я знала, что он лжет и изворачивается. Само собой, ему якобы пришлось работать допоздна. Но даже тогда я понимала, что нужно ждать и воспользоваться информацией в нужный момент.

Роуз кивает, как будто она в курсе всех событий. Думаю, она просто сделала очевидный вывод. Меня подмывает рассказать ей, что я следила за Робом и что у него свой ключ, но тогда эта история станет реальной. Пока силы есть, лучше держать все в себе.

– С тех пор как дети уехали из дома, все стало рушиться. – Большее я обсуждать пока не готова. – Я сосредоточилась на практической стороне – деньги, жилье и тому подобное. Саше потребуется помощь с ребенком, так что я хочу поселиться ближе к ней.

– Поживи у меня, – предлагает Роуз. – Как раз есть свободная комната.

– Спасибо, я тронута, но мне нужно побыть одной. Если что, сниму на пару дней гостиницу – хочу поговорить с детьми на нейтральной территории. – Я пытаюсь представить, как отреагирует Роб. Разозлится или будет демонстрировать раскаяние? На миг мне становится страшно, однако я беру себя в руки. Нет-нет, Роб ни за что меня не тронет.

– У Саши ведь тоже есть гостевая комната? Может, тебе пожить там?

– Нет, не получится.

К счастью, Роуз снова не допытывается о причинах.

– Объявляйся хоть иногда, – с грустью в голосе просит она.

Я тронута; впрочем, в последнее время я и так не скрываю эмоций. Будь Роб дома почаще или просто немного наблюдательнее, обязательно заметил бы во мне перемену.

– Конечно. – Я бессильно опускаюсь в ближайшее кресло, предварительно смахнув с него крошки от печенья.

– Я чувствовала, что ты чего-то недоговариваешь…

– Пожалуйста, не принимай на свой счет, такой уж я скрытный человек.

Наклонившись ближе, Роуз заглядывает мне в глаза.

– Он тебя не обижает? Я имею в виду физически.

– Ну что ты! – возмущаюсь я. Впрочем, неудивительно, что ей подобное пришло в голову: наверняка в ее практике масса случаев домашнего насилия. – Роб вообще не склонен к агрессии. Просто мы уделяли друг другу мало внимания и очень отдалились. Может, вообще нас удерживали вместе только дети, а без них… – Я даже отчасти верю в свои слова, но тут в мозгу снова всплывает навязчивая фраза: «У него свой ключ».

– Ник так огор…

Распахнутая дверь обрывает ее на полуслове.

– Обо мне говорите? – Ник стремительно врывается в кабинет, едва не уронив на пол аккуратно сложенную стопку документов. Широко улыбаясь, он кивком просит Роуз освободить стул, и та встает.

– К сожалению, Джо от нас уходит. По семейным обстоятельствам.

Ник застывает у двери, вытаращив глаза.

– Не может быть! Я этого не допущу!

Мы с Ником переглядываемся, и Роуз тактично собирается выйти, однако на пороге останавливается и предлагает подождать, если вдруг я хочу пойти домой вместе. Я качаю головой – боюсь, что она опоздает на последний автобус.

– Не волнуйся за меня.

Роуз скрывается за дверью.

– Джо, что случилось? – Подойдя к креслу, Ник кладет руку мне на плечо.

– Ох, даже не знаю, с чего начать.

Он слушает мой рассказ, низко опустив голову, как будто ему стыдно вместо Роба.

– А с ним ты говорить пробовала?

– Пока не время. Хотя, конечно, непросто знать обо всем и молчать.

– Непросто?! Господи, Джо! Как давно вы женаты – двадцать пять лет?

– Двадцать четыре. – Бурное возмущение Ника слабо утешает, и я с трудом сохраняю видимость спокойствия. – Мне следует подготовиться к уходу. Роб… умеет убеждать.

– Почему ты ничего не сказала? – восклицает Ник. – Хотя мог бы и сам догадаться…

Ник сокрушается, что я с ним не поделилась – он бы непременно помог. Как жаль, что он в последнее время завален делами… Просияв, он неожиданно поднимает глаза.

– А поживи у меня! Само собой, предлагаю по-дружески. Я буду спать на диване, а тебе будет удобно помогать Саше с ребенком: ее квартира в двух шагах от моей, и…

– Ты же знаешь, что я не смогу. – Я придвигаюсь вперед и накрываю рукой его крепкую ладонь, прижатую к столу. – Это нечестно по отношению к тебе.

– Джо, пожалуйста. – Он встает и стискивает мою руку. – Переезжай ко мне.

– Ник, перестань… – Я тоже встаю. Он уже обогнул стол и теперь крепко обнимает меня за талию. – Ник, я сказала «не надо». – Высвободив руки, я упираюсь ему кулаками в грудь, сначала легонько, потом сильнее. – Прекрати! – При виде закрытой двери кабинета меня начинает охватывать паника. Роуз давно ушла, в здании никого нет.

Он жадно впивается мне в губы, царапая лицо жесткой щетиной. Я упираюсь ладонями в его плечи и толкаю изо всех сил – теперь мне плевать на приличия и на его самолюбие; а он снова хватает меня и с размаху припечатывает к стене, навалившись всем телом. Я тянусь руками к его лицу, пытаясь заглянуть в глаза в надежде, что он одумается, – последний шанс достойно выйти из положения. Жарко сопя мне в ухо, Ник перехватывает мою руку и вонзает ногти в запястье, так что на коже проступают капли крови, шарит у меня под юбкой, и я закрываю глаза от бессилия. Остается только резкий солоноватый запах пота. Я начинаю слабеть и разжимаю пальцы, как вдруг неожиданно для себя самой вырываюсь из железной хватки.

– Джо, зачем ты так? Ты ведь этого хочешь, мы оба хотим, – рычит Ник.

Он опять резко прижимает меня к стене и вот-вот овладеет мной насильно. Осознавая свою беспомощность, я издаю вопль – первобытный и пронзительный вопль, который не могу сдержать, даже зная, что никто не услышит. И по неведомой причине Ник меня отпускает.

Отступив на шаг, он хватается за голову, демонстрируя промокшую под мышками рубашку.

– О боже, Джо! Прости, пожалуйста. – Он быстро спохватывается и пускается в оправдания: я ведь тоже виновата, я соблазнила его первая. – Джо!

Я молча – нет сил произнести ни слова – поправляю юбку, подбираю сумку и слетевшую туфлю и слизываю капли крови с запястья. Подхожу к двери и бросаюсь в спасительную пустоту. На бегу я судорожно глотаю ртом воздух и снова отчаянно кричу – на этот раз беззвучно.

Глава 21

Девятнадцать дней после падения

Я точно проезжала мимо нашего бывшего дома, но куда направилась потом? Помню пышный куст над изгородью, усеянный фиолетовыми цветами, и вьющихся над ним бабочек. Правда, он наверняка отцвел; течение времени неумолимо. Скорее всего, фиолетовые цветы пожелтели и пожухли, а бабочки разлетелись.

Я сворачиваю на знакомую улицу. Вот и еще один привет из прошлого. Наш бывший дом почти не изменился, разве что сад у новых владельцев пестрит новыми красками: лето уходит, но не все цветы еще увяли. Я медленно проезжаю мимо. Дом купила у нас семья из четырех человек: родители лет на пять-десять моложе нас с Робом и двое мальчишек. Почему-то неприятно, что они заняли наше место – и как будто присвоили наше семейное счастье. Впереди парк, куда я водила Сашу и Фина; когда-то улица за ним заканчивалась, а сейчас тут вырос новый квартал.

Я разворачиваюсь в конце очередного тупика, так и не найдя изгороди с пышным фиолетовым кустом. Видимо, память все-таки подводит. И тут в глаза бросаются редкие фиолетовые пятнышки среди бурых увядших цветов. Притормозив у обочины, я растерянно изучаю длинную вереницу одинаковых домов и делаю глубокий вдох в надежде воскресить в памяти подробности.

Я выхожу из машины и сразу натягиваю куртку: на улице довольно зябко. Огромный куст – метра два в высоту, если не больше, – выглядывает из-за забора, в точности как я помню. Я прислоняюсь к деревянным доскам, прячась за раскидистыми ветками, и пытаюсь представить, как стояла тут в прошлый раз.

Дома на улице расплодились как грибы после дождя – современные компактные коробки из искусственного камня и без гаражей. Теперь я знаю, где искать. Налетевший порыв ветра треплет ветки куста, и сухие лепестки сыплются на голову и одежду бурым конфетти, однако мой взгляд прикован к глянцево-красной двери напротив. Ощущение дежавю нарастает. Хотела бы я ошибаться! Но вместо этого вынуждена переживать кошмарную сцену из прошлого. Он оставил машину у дома, а после… после открыл дверь своим ключом.

Я перехожу дорогу и прислоняюсь к стене у красной двери. Ноги подкашиваются, в голове полный сумбур. У него свой ключ. Это не случайный секс «по пьяни», а целая жизнь на стороне. Я стучу, затем нажимаю дрожащими пальцами на кнопку звонка. За дверью слышатся тяжелые шаги, и чьи-то пальцы возятся с замком.

– Джо! – Она бросается ко мне, не давая упасть.

Я прихожу в себя на полу в прихожей. Удивительно, что я ни обо что не поранилась в такой тесноте. Анна ведет меня в гостиную, и я чувствую себя как в западне.

– Извините, – бормочу я. Вовсе не с этих слов мне хотелось начать разговор.

Когда она открыла дверь – круглолицая и с огромным выпирающим животом, мой мозг не справился с шоком и предпочел выключиться.

– Вы упали в обморок, – сообщает Анна. – Я принесу чаю с сахаром.

Гостиная тоже крошечная: стена за камином оклеена веселенькими розово-лиловыми обоями, остальные стены выкрашены в приторный бледно-розовый оттенок. Я откидываюсь на спинку дивана. Как же они уживаются с Робом при такой разнице во вкусах?

Анна ставит на столик чашку с блюдцем – изящный фарфор с узором в цветочек – и опускается в кресло напротив со стаканом воды в руке.

– Какой месяц? – спрашиваю я.

– Седьмой. – Она обхватывает необъятный живот руками.

– Седьмой? В марте вы уже встречались… – От этих слов я едва не начинаю снова отключаться, но беру себя в руки и продолжаю холодно и безэмоционально: – А когда все началось?

– Незадолго до Рождества. Мы пытались это прекратить. Мы с Робом ужасно сожалеем…

– Кто именно пытался прекратить? – Я отодвигаю чашку. – Он или вы?

– Мы оба. Сначала после Рождества, потом в феврале и в марте… Джо, я понимаю, что для вас это ужасная новость. Но нам нужно успокоиться. Нам обеим тяжело.

– Вы знаете о моей амнезии?

Анна кивает и ставит стакан на столик. Отвернувшись, она пытается сесть ровнее, в конце концов сдается и разваливается в кресле, расставив колени. На ней лосины и туника; крупная, лет сорока с лишним женщина – словом, старовата для беременности.

– Как вы меня нашли? – Не успеваю я открыть рот, как она наклоняется через стол: – Вам что, Роб рассказал?

– Нет, он не знает, что я здесь.

Анна явно вздыхает с облегчением. Значит, она расскажет первая, если только я не опережу.

– Тогда как?..

– Тут не нужно быть ясновидящим, – сухо отвечаю я. – Я знаю своего мужа как свои пять пальцев.

Анна снова отводит глаза и молчит.

– Значит, в прошлый раз я не звонила в дверь? – спрашиваю я и по ее удивленному взгляду понимаю, что она не подозревает о том визите.

– Когда?

– Точно не помню. Думаю, за пару дней до падения с лестницы.

Она смотрит в сторону, поглаживая живот. Какой будет ее жизнь лет через двадцать? Ребенок вырастет, ей будет за шестьдесят, Роб состарится, а то и вовсе умрет. Наверное, стоит ей посочувствовать. Ужасная перспектива. А сейчас она беременна и не замужем, наверняка боится, что отец ребенка ее бросит. Не исключено, что и бросил бы, если бы я не узнала об измене. Несчастное создание. Ее бы пожалеть… Однако мои чувства немы, только в груди раздирающая пустота. Мне пришлось уличить его в измене дважды. Он говорил, что любит меня, что я единственная, лгал снова и снова, скрывая неприглядное прошлое. Он хотел переписать нашу историю заново, сохранить меня и дом – эту пустую холодную громадину на вершине холма, чтоб ей было неладно! Хотел делить это проклятое великолепие только со мной, выбросив из жизни весь этот розовый кошмар.

– А зачем вы приехали, Джо? – тихо спрашивает Анна. – То есть понятно, зачем, но чего вы хотите от меня?

– Хочу знать правду.

Я спрашиваю, где ее муж и считает ли он, что ребенок от него. Ненавижу себя за то, что хватаюсь за соломинку. Нет, ребенок определенно от Роба, ее муж живет в их общем доме на другом конце города.

– А кто платит за аренду? – произношу я, заранее зная ответ.

– Роб. – Ей хватает совести не смотреть мне в глаза.

– Боже, он содержит вас, меня, Сашу, Фина. Теперь я понимаю, почему мой сын говорит, что мы выкачиваем у него деньги.

– Фин? – Она снова поднимает глаза. – Теперь понятно, почему вы здесь. Это он вам рассказал.

– Что рассказал? – Внутри как будто что-то обрывается. Пожалуйста, пусть это будет неправдой. Чтобы мой сын, мой мальчик брал у отца деньги за молчание!.. Я судорожно вцепляюсь в подлокотники, изо всех сил стараясь дышать. Сейчас не время падать в обморок.

Анна медлит, на ее лице отражается внутренняя борьба.

– Вы уверены, что хотите знать?

– А вам не кажется, что мы и так вышли за рамки светской беседы? – Агрессивным тоном я стараюсь заглушить боль от еще одного предательства.

– Ваш сын… – Анна виновато смотрит на меня. – Его группа играла в деревенском баре – где-то в захолустье, далеко отсюда. Мы его даже не сразу заметили – сидели в дальнем углу. Они отлично играют, вы их слушали? – Я качаю головой, невольно роняя слезы. Анна буравит взглядом окно. Наверняка ей видна моя машина, которую я оставила напротив. – Джо, ваш сын ни в чем не виноват. Роб сказал ему, что между нами все кончено, и он сам тогда был в этом уверен.

Если она пытается пощадить мои чувства, то напрасно.

– Лучше расскажите все, как есть!

– Честное слово, Джо. Это было в самом начале, вскоре после Рождества. Роб поговорил с ним и поклялся, что прекратит наши отношения.

– Тем не менее не прекратил. – Я указываю на ее живот. – Анна, расскажите мне правду.

Анна не пропускает ни одной подробности; похоже, она забыла о моем присутствии и предается приятным воспоминаниям. По ее словам, они с Робом пытались держаться друг от друга подальше, но их работа так тесно связана, что ничего не вышло. На Роба было больно смотреть… Тут я возражаю – такое впечатление, что ему не хватало нашего брака. Понятно, что она любит моего мужа, но вообще-то он остался со мной и планирует оставаться дальше. Для нее эти отношения значат намного больше, чем для него. Помню это чувство близости к Робу, когда я была беременна Сашей и Фином, гордость за наше общее произведение и ужас от одной только мысли, что я могу его потерять и стать матерью-одиночкой. Но я не могу позволить себе поддаться жалости.

– Поначалу мы не планировали ничего серьезного. – Анна говорит очень тихо, и мне приходится наклоняться ближе, чтобы расслышать ужасные слова. – Мы с Колином никогда не хотели детей, я думала, что мне и так хорошо – муж, работа. Много лет так и было.

– Значит, вы подстроили беременность, чтобы удержать моего мужа?

– Ничего подобного. – Она снова нервно отпивает из стакана и делает пару глубоких вдохов. – Простите, мне нужно следить за собой – давление повышается. – Я молча жду продолжения. – Я думала, что не могу иметь детей. Что в моем возрасте очень глупо…

– Очень, – говорю я. – Со стороны вас обоих.

– У нас был шок, но Роб хочет поступить честно. Ради вас, меня и моей крошки. И ради ваших детей. Вы же знаете, он благородный человек.

– Вы все еще в это верите? Анна, он обманывал нас обеих. – Ее слепая преданность только раздражает. Я резко опускаюсь на диван. В голове наконец прояснилось. – Он мог остановиться, и не один раз. Мог признаться мне в измене, но не захотел.

Она отстраненно качает головой.

– Он воспользовался моей травмой, чтобы сохранить наш брак, – произношу я чуть мягче, видя ее состояние. – Мне жаль, Анна, но он не хочет быть с вами. Ему нужна только я. Возможно, некоторое время ему льстили ваши чувства – это вполне в его духе, однако он не строил далеко идущих планов и не собирался меня бросить.

– Нет! – Анна вскакивает на ноги. – Он говорил, что объявил о разводе, а вас так шокировала эта новость, что вы упали. И сейчас он с вами лишь потому, что вы нездоровы. Он даже разговаривал с врачами, спрашивал, когда можно сообщить вам о разводе. Обещал, что скоро разведется! Обещал! – Она дрожит всем телом; лицо перекошено.

– Но он ничего не сказал. Я сама узнала. Он не собирался уходить, это я объявила о разводе.

Успокоить Анну удается не сразу. Наконец я укрываю ее одеялом в постели и приношу ей мобильник. Оставляю свой новый номер и на всякий случай беру телефон у нее. Мы договариваемся связаться в ближайшее время. Прежняя ненависть к ней улетучивается, сейчас у меня другие задачи. Теперь главное – спланировать уход от мужчины, который, как выяснилось, готов удерживать меня практически любой ценой.

Сентябрь этого года (Падение)

Я сижу на кровати и жду возвращения мужа – в последний раз. В последний раз жду его прихода домой и в последний раз называю его мужем, не добавляя слова «бывший». Расплести полотно своей жизни на нити, отделяя уток от основы, оказалось довольно просто. В кошельке лежит новая кредитка, паспорт надежно спрятан в дорожной сумке, в кармане на молнии. Гораздо труднее найти оправдание Нику. Что бы ни было между нами в прошлом, это не дает ему права добиваться меня силой. Я много раз начинала писать письмо в благотворительную организацию, управляющую центром соцпомощи, – и удаляла черновик. В голове постоянно звучат Сашины слова: «Вечно ты, как страус, прячешь голову в песок». Дилемму осложняют бесконечные попытки Ника выяснить отношения. Впрочем, я их ожидала. Он забросал меня письмами и сообщениями на автоответчик, ни одно из которых я не открыла. Сейчас я не в силах общаться даже с Роуз. Вокруг слишком много предательства: Роб, Ник, Фин, Саша, Томас.

Наконец я слышу, как подъезжает машина Роба. Сегодня он вовремя – решил обойтись без параллельной жизни. Интересно, что он ей наплел? Как объяснил, что едет домой ко мне? Пожалуй, спрошу его прямо… Почему-то не получается быть совсем безразличной. Двадцать четыре года в браке: защита, дружба, любовь, секс. Мне кажется, мы знали друг о друге все, но единственный поворот ключа в замке перечеркнул общую историю.

Он поднимается по лестнице, перепрыгивая через ступеньку – как всегда, уверенный в наших отношениях, – и даже не замечает моего выражения лица. Как ни в чем не бывало рассказывает о работе, спрашивает, как прошел день, однако не говорит правды и вовсе не интересуется моим ответом, потому что он – лжец. Я отстраненно наблюдаю за ним, как будто пытаюсь посмотреть извне. Каждый жест до боли знаком. Он переодевается в джинсы и молодежную рубашку – «Ральф Лорен», которую купил перед отпуском на Карибах, и во мне как будто переключается тумблер, и нарастает ярость, хотя я не двигаюсь и не произношу ни слова.

С той поездки прошел почти год. За этот год мы стали чужими. Интересно, когда у них начался роман – может, как раз после этого отпуска? Хотя нет, скорее на Рождество или в январе после отъезда Фина. Или позже? Я задаюсь этим вопросом в тысячный раз и знаю, что не найду ответа.

Роб идет в ванную. Вскоре оттуда доносится звук смываемой воды в унитазе, затем жужжание электрической зубной щетки. Выходя, он машет ладонью перед моим лицом.

– Ау, Джо! Я спрашиваю, что у нас на ужин.

Он со смехом наклоняется надо мной, по-прежнему сидящей на кровати, целует в щеку и игриво приглашает на свидание – у нас ведь давно не было свиданий. Моих приготовлений он не замечает, потому что замечать особо нечего. Я собираюсь уйти налегке – все наше совместное имущество соответствует его вкусу. Возьму только пару фотографий – я хочу снять их со стены в последний момент. Дорожная сумка с одеждой – джинсы, футболки и пижама – уже лежит в багажнике. Словом, я готова. Номер в отеле забронирован, паспорт с собой, будущий разговор с детьми отрепетирован, и все же… Глядя на Роба, я задумываюсь – может, это он должен уйти? Нет, никогда не хотела жить в бывшем амбаре.

Роб без умолку болтает о работе: нагрузка растет, не исключено, что придется ночевать в офисе. Чаша терпения переполняется, и я взрываюсь:

– По-твоему, я совсем идиотка?! Думаешь, можно бесконечно кормить меня баснями?

– Что? – Роб застывает с полуулыбкой на лице. – Ты что, пьяна?

– Я все знаю. Я тебя видела.

– Видела меня?

Он снисходительно отворачивается, и этот мелкий, незначительный жест срабатывает как спусковой крючок. Словно прорвав плотину, бурный поток возмущения выплескивается наружу.

– Я знаю о ней! Я все видела! У тебя свой ключ! – Я бросаюсь на него: я жажду крови, хочу расцарапать ему лицо, разодрать ногтями шею.

Роб отшатывается, прикрывая голову, затем перехватывает мои руки.

– Успокойся, Джо! Выслушай меня!

Не глядя в его сторону, я выбегаю из спальни, несусь мимо комнат, некогда принадлежавших нашим детям, прочь от мужчины, который отнял у меня все, что я любила. Отнял дом и детей, разрушил самооценку и брак.

– Джо, подожди! – Он бросается вдогонку. – Не уходи, дай мне объяснить!

– Роб, я ничего не хочу слышать. Я тебя видела – у тебя свой ключ. Мне позвонил Колин, и я тебя выследила. Я знаю про вас с Анной.

Он настигает меня на лестничной площадке. Я убегаю – мне страшно за себя, страшно за нас обоих. Кто знает, что мы оба способны натворить в состоянии аффекта?

Он хватает меня за руку и разворачивает лицом к себе.

– Джо, посмотри на меня! Мы двадцать четыре года вместе – неужели это не стоит еще нескольких минут?

– Довольно лгать. Я устала!

Роб плачет. Наверное, я должна испытывать какие-то чувства, но не ощущаю ничего, кроме ледяной пустоты, отрешенности и презрения.

– Я был идиотом! – Он всхлипывает, шмыгая носом. – Всего-то один раз, ничего серьезного…

– Ради бога, Роб, у тебя полноценная вторая семья. Ты открывал дверь своим ключом.

– Вовсе нет, поверь, Джо. Я ничего такого не планировал, но этот ребенок…

– Что?! – восклицаю я. – Она беременна?!

– Я думал, ты знаешь. Ты же сказала, что была там. – Он отворачивается и прячет лицо в ладонях. – О господи… Джо, прости меня. Я попал в ловушку и совсем запутался.

Раскачиваемая ветром ветка стучит в окно, и этот зловещий ритм проникает в мой мозг. Роб сознается, что его любовница беременна от него и сейчас на шестом месяце.

– Джо, я не мог ее оставить, когда она объявила о беременности. Она умоляла меня не бросать ее. Буквально цеплялась за ноги.

Я представляю, как Анна униженно заискивает перед ним, вижу ее перекошенное от ужаса лицо – ей до смерти страшно потерять моего мужа, – и спешу прогнать ужасную картину.

– Роб, ты принадлежал не ей, а мне. Ты мой муж!

– Я знаю, Джо! Ты для меня – весь мир. Но я не мог ей сказать, пока…

– До каких пор? Как долго ты собирался лгать? – Я пристально смотрю на него. Он молчит. – Я ухожу.

Я разворачиваюсь к лестнице, однако Роб снова хватает меня за руку и притягивает к себе.

– Она мне не нужна. Мне нужна только ты! – отчаянно восклицает он. – И так было всегда. Я все делал ради того, чтобы мы были вместе. Джо, я не могу тебя потерять. Я не позволю тебе уйти!

– Все кончено. Отпусти меня!

С трудом вырвавшись, я подскакиваю к верхней ступеньке. Я хочу взять с собой фото сына и дочери, без Роба, но выбирать некогда, и, как назло, рамки не отклеиваются от стены. Надо было забрать фотографии заранее, а теперь от волнения дрожат руки. Роб преследует меня, снова упрашивая остаться и обещая золотые горы.

Глава 22

Двадцать один день после падения

Трудно отдыхать в одной постели с предателем, и все-таки сон приходит, а вместе с ним – долгожданные воспоминания. Правда, по-прежнему обрывочные и ненадежные. Чем пристальнее я вглядываюсь, тем более размытой становится картина. Затем сквозь мутную пелену внезапно прорывается яркий образ – непрошеный и пугающий, и в то же время желанный.

Он хватает меня и с размаху припечатывает к стене, навалившись всем телом. Его глаза сверкают не то от страсти, не то от гнева. Я тянусь руками к его лицу, ищу его взгляд в надежде, что он одумается. Жарко сопя мне в ухо, он перехватывает мою руку, вонзает ногти в запястье, так что на коже проступают капли крови, и снова резко прижимает меня к стене. Помню, что я точно сопротивлялась – впившись ногтями, сжимала его руку, пока он не вскрикнул от боли.

Воспоминание бледнеет и кажется выдумкой, а не реальностью. Нужно набраться терпения и ждать триггеров – только тогда мне откроется прошлое. Пока же воспоминания яркими пятнами сменяют друг друга и улетучиваются, прежде чем я успеваю что-то понять, прячутся, как робкие лучи солнца перед дождем.

Я открываю глаза. Теплые рассветные лучи рисуют затейливые узоры на потолке. Грудь мужа медленно поднимается и опускается в такт дыханию. Через мгновение он приоткрывает глаза и улыбается невинно и беззаботно, как будто прошлого года и не было.

– Все хорошо? – сонным голосом спрашивает Роб, протирая глаза.

– Нет, Роб, не все. – Я выбираюсь из кровати. – Спи.

На первом этаже стоит могильная тишина, словно дом вместе со мной затаился в ожидании. Я сажусь за ноутбук и отправляю Роуз письмо. Ответ приходит почти мгновенно. Чему тут удивляться – Роуз единственная, с кем я поделилась ужасным открытием два дня назад. Два дня. Сорок восемь часов. Я смотрю на потолок и прислушиваюсь, представляя, как он ворочается во сне. Хотя сегодня Роб – не главное. Он подождет. Сегодня моя цель – Ник. Бедная Роуз, не подозревая, с чем я приду, написала «с нетерпением жду нашей встречи». Я изучаю небольшие порезы на запястье и осторожно касаюсь их пальцем левой руки. Почти зажили.

Я прихожу в центр соцпомощи в разгаре рабочего дня. Роуз сразу принимается махать мне с противоположного конца зала. На второй руке у нее висит бумажное полотенце, как салфетка у официанта.

– Джо! Сюда!

Я иду ей навстречу. Шумная молодежь за ближайшим столом громко приветствует меня по имени, зато группа волонтеров постарше практически не замечает моего появления.

– Как дела? – Роуз озабоченно хмурится. – Уже поговорила с Робом?

– Ник здесь? – отвечаю я вопросом на вопрос. Мы обмениваемся поцелуями в щеку; от Роуз пахнет чем-то свежим и цветочным, как пудра.

– Он на телефоне. – Роуз передает мне поднос с разноцветным печеньем для праздничного стола. – Но обещал скоро прийти. Думаю, ему не терпится тебя увидеть.

– Вот как? – Я делаю глубокий вдох.

Она раскладывает бумажные полотенца рядом со стопкой тарелок.

– Сама знаешь, как ты ему нравишься.

Со стороны может показаться, что виновник торжества и организатор – Роуз, а я у нее на подхвате.

– Я совсем ненадолго, – сообщаю я, открывая пакет и высыпая чипсы в миску. – Буквально на пару минут.

– Ну хоть бузинного лимонада выпьешь? И дождись Ника, пожалуйста, а то он меня убьет, – смеется она. – А вот и он!

Дверь кабинета открывается, и оттуда выходит Ник.

– Джо! Рад тебя видеть!

С его появлением в памяти разом всплывают все недостающие детали того эпизода. Я до последнего сомневалась в точности своих воспоминаний. А теперь, когда он поднял руку меня поприветствовать, в голове как будто что-то щелкнуло. Я ставлю стакан «шипучки» на стол, чтобы не уронить, и боком отодвигаюсь от Роуз.

– Прошу прощения.

– Джо, ты куда? – удивляется Роуз.

– Мне пора, – не оборачиваясь, говорю я.

– Джо! – кричит Ник. – Подожди! Останься, нам нужно поговорить.

Я прибавляю шаг и врезаюсь в стол у входа, сбивая аккуратные стопки буклетов. Роуз подскакивает ко мне и обнимает за плечи, как будто я сейчас упаду в обморок. У меня и впрямь на мгновение темнеет в глазах от голоса Ника, настойчиво зовущего меня по имени. Я отталкиваю Роуз, в голове только одна мысль – скорее прочь отсюда. И вдруг замечаю знакомую картинку на буклете: женщина с лицом в синяках упреждающе поднимает руку; на ладони крупно написано: «НЕТ!» Я хватаю буклет и, резко обернувшись, тычу в лицо ошеломленному Нику.

– Вот! – кричу я, ничего не слыша вокруг. – Вот!

– Джо! – Ник тянется ко мне; я с отвращением отшатываюсь и прижимаюсь к подоспевшей Роуз. – Ты не в себе. Идем в кабинет, поговорим и во всем разберемся.

В зале повисла тишина; все глаза прикованы к нам. Люди постепенно подходят ближе, еле слышно перешептываясь.

– Хочешь, чтобы я пошла туда? – я указываю в сторону кабинета. – А ты закроешь дверь, и мы останемся наедине? «Нет» значит «нет», Ник! – Потрясая зажатым в дрожащих пальцах буклетом, я отчаянно кричу: – «Нет» значит «нет»!

Он смотрит на меня ледяным взглядом, давая волю сдерживаемой злости. Я прекрасно помню этот взгляд и его последствия и судорожно сжимаю ладонь Роуз.

– Выбирай выражения, Джо, – цедит Ник сквозь зубы. – Так и до клеветы недалеко.

– Скажешь, это недоразумение? И ты просто меня неверно понял? Ложь! – Я делаю шаг навстречу. – Мы договорились остаться друзьями, но тебя это не устроило. Ты не смог смириться с отказом и пытался добиться меня силой.

– Джо? – Встав между нами, Роуз берет меня под руку. – Объясни, пожалуйста, что происходит.

– Спроси его!

Все присутствующие замирают. Ник молча разворачивается и, проталкиваясь через толпу, уходит в кабинет, оглушительно хлопнув дверью.

В ту же секунду поднимается галдеж: и молодые ребята из-за соседнего стола, и волонтеры постарше засыпают меня вопросами. Кто-то стучит в дверь кабинета, требуя, чтобы Ник вышел.

– Джо, иди в ближайшее кафе. – Роуз отодвигает Барсука, который неуклюже пытается меня утешить. – Я приду через десять минут. Договорились?

Кивнув, я беру с пола сумку и бреду к выходу. Голоса сливаются в общий хор.

– Пропустите ее! – кричит сзади Роуз.

Меня шатает, безумно хочется вдохнуть свежего воздуха. Наконец я открываю входную дверь, едва не упав за порог.

Роуз появляется через десять минут, как и обещала. Бросив беглый взгляд на нетронутую чашку чая передо мной, она заказывает нам по стакану сладкого горячего молока с пышной пеной. Мне ничего не лезет в горло, даже вода, стакан с которой Роуз настойчиво уговаривает взять.

– Ну, что там? И кто закроет центр? – спрашиваю я.

– Ник ушел домой, а ключи у Сью, не беспокойся.

– Что он сказал? – Я вливаю в рот тепловатую воду с неприятным привкусом и аккуратно ставлю стакан на стол.

Не вдаваясь в детали, Роуз рассказывает, что велела Нику немедленно уйти, а когда он попытался протестовать, пригрозила полицией. Я слабо улыбаюсь.

– Может, я его и поощряла. Мы когда-то целовались – по моей инициативе. А может, и не только целовались…

– Джо, ты не виновата. Прислушайся к себе – если согласия не было… – Роуз осекается. – Как же тебе несладко пришлось. – Она накрывает мои ладони своими. – Джо, если бы я только знала… Почему ты не рассказала сразу? Когда это случилось?

– Не помню, не очень давно. – Я отвечаю на рукопожатие, но осторожно убираю ладонь: сейчас мне не хочется никаких прикосновений. – Роуз, нужно что-то сделать. Нельзя допустить повторения.

– Сделаем. – Роуз ласково удерживает меня, когда я пытаюсь встать. – Джо, присядь, и расскажи мне все.

Глядя на наши сцепленные пальцы, я рассказываю ей все, что помню о том эпизоде в кабинете Ника, и только дойдя до того места, когда я вынуждена спасаться бегством, я поднимаю глаза. Роуз потрясенно смотрит на меня, утирая свободной рукой слезы на щеках.

– Не волнуйся, я успела убежать.

– Помню. Ты еще тогда сказала, что уходишь от Роба. Я уговаривала тебя не бросать центр, а потом пришел Ник, стал говорить, что не отпустит тебя. Он отослал меня домой, и вы остались там вдвоем. Я чувствовала, что что-то не так… Прости, Джо, что я не прислушалась к своей интуиции. Ник, харизматичный и властный, усыпил мою бдительность.

– Роуз, ты ни при чем. Он хорошо маскировался.

Роуз берет себя в руки.

– Не помнишь, ты на него пожаловалась?

– Сомневаюсь. – Может, это Роб удалил все письма, связанные с центром соцпомощи, но скорее я сама решила замолчать то, что произошло между нами с Ником – сил на борьбу не было. – Иначе я вспомнила бы.

Роуз обещает связаться с организацией, которая заведует центром, и выяснить, получали ли они жалобу. И добавляет, что у Ника не осталось друзей в деловых кругах – больше никто не хочет жертвовать на его благотворительные проекты.

– Может, и там что-то нечисто? Ему предложили должность в «Андерсон», что-то вроде антикризисного менеджера. Думаю, когда эта история всплывет, они передумают. Ты ведь в курсе, что можешь обратиться в полицию?

– Роуз, я не потяну. У меня столько нерешенных проблем… Понимаешь, о чем я?

– Конечно. Предоставь все мне. Если ты подавала на него жалобу, она зарегистрирована в главном офисе. Впрочем, согласна, это маловероятно, иначе он бы уже тут не работал. У них с этим очень строго – не потерпят ни малейшего нарушения! Не беспокойся, он не отвертится! Кстати, он мне никогда не нравился. Сплошной выпендреж – дурацкая прическа, кожаная куртка. – Роуз пытается улыбнуться сквозь слезы.

– В воскресенье я ухожу от Роба. Можно потом зайти к тебе? Где-то в районе обеда?

– Конечно, еще спрашиваешь. В любое время дня и ночи. И живи у меня, сколько захочешь. – Она снова стискивает мою ладонь и смахивает слезинку, ползущую у меня по щеке.

– У него как раз будет день рождения, – говорю я, глядя в окно.

Глава 23

Двадцать три дня после падения

Окно на лестничной площадке заливает дождь – с холмов надвигается гроза. Я стою наверху и, глядя вниз, прислушиваюсь к разговору в кухне. Голос Роба перекрывает все остальные – громкий, хорошо поставленный, без тени стыда или раскаяния. Вопреки всему он счастлив. И не подозревает о правде, которая вышла наружу. Он замаскировал обман, воспользовавшись временем, которое выиграл из-за моей травмы. Теперь он уверен, что все сошло ему с рук. Но прошедший год никуда не делся, и его не изменить.

Быть может, на каком-то уровне я решила, как и он, предать забвению прошлое, которое привело к нашему разрыву, однако память не исчезает бесследно. Думаю, даже очнувшись на полу в холле под звук настойчивого голоса Роба, я почувствовала какую-то фальшь, диссонанс между нашей воображаемой жизнью и реальными событиями прошедшего года. Мы окончательно и бесповоротно разрушили свой брак. И все же… я медлю, стоя на верхней ступеньке и слушая голоса: восторженный Сашин, сливающийся с голосом отца, потом Фина – такой тихий, что мне приходится вслушиваться изо всех сил. Они звучат совершенно обыденно, как будто я сейчас запросто войду в кухню и с удовольствием присоединюсь к ужину. Слышно, как Томас что-то отвечает Робу, и в его тоне сквозит неприкрытое презрение. Саша смеется, пытаясь сгладить неловкость. Может, надо было сделать все иначе? Пригласить детей на обед втроем и предупредить, попытаться что-то объяснить? Но они оба вступили в сговор с отцом и хранили тайну по его указке. Я не могу рисковать. Сейчас не время.

Я спускаюсь еще на ступеньку – не отсюда ли я упала? Крепко держась за перила, я оглядываюсь на площадку, где мы ссорились. При виде длинного пролета кружится голова, словно я сейчас снова упаду и уже не смогу подняться. А может, тогда и придет облегчение? Собравшись с мыслями, я делаю глубокий вдох и снова оглядываюсь, представляя, как Роб пытался меня поймать в падении. Интересно, мог бы он меня спасти, если б захотел? Я закрываю глаза и призываю воспоминания, и впервые мне удается восстановить цельную картину, как будто наконец нашелся недостающий кусок пазла.

Роб преследует меня, умоляет не уходить – обещает сделать все возможное, лишь бы я осталась. Он протягивает ко мне руку, и я отступаю. Ему не остановить меня! Оправдания бессмысленны. Он мне больше не нужен, между нами все кончено. Я оставляю попытки снять фотографии со стены. Мне просто нужно уйти отсюда. Я чуть заметно оступаюсь и выбрасываю вперед руку, чтобы ухватиться за Роба.

Я открываю глаза и еще раз смотрю на верхние ступеньки. Он стоял там, за моей спиной. Достаточно близко, чтобы схватить меня за руку и спасти.

Я захожу в кухню. Роб улыбается, и мне на миг становится его жаль за неведение. Он прекрасно осведомлен о своих злодеяниях и не знает лишь того, что правда обнажилась. Рядом с ним за обеденным столом сидят гости: Саша с Томасом и Фин с Райаном. При виде детей у меня сжимается сердце. Я в шаге от цели, мучительное ожидание позади, и, как назло, именно сейчас решимость ослабевает. Роб берет бутылку «просекко». Давняя семейная традиция. День рождения. Он приглашает меня за стол, но я качаю головой – якобы мне нужно к плите. Томас встречается со мной взглядом и искривляет рот в улыбке, намекая на нашу общую постыдную тайну.

Я опираюсь на кухонный островок, чтобы не упасть, открываю духовку и вонзаю в ростбиф термометр. Саша кричит из-за стола, что ради ребенка съест немного мяса, а Томас не будет ни мяса, ни подливки. Смутное ощущение тревоги усиливается; еще немного, и я не выдержу. Воспоминания снова возвращаются.

Я была пьяна, поцеловала Ника, а потом убежала от него прочь. Ноги принесли меня к бару, точнее, к Саше. Я хотела увидеть родное лицо, посидеть у нее, пока не протрезвею.

– Джо! – Видя, что я снова опираюсь на столешницу, Роб бросается ко мне. – Дорогая, ты побледнела. Хватит суетиться, присядь.

– Нет! – Я дергаю плечами, сбрасывая его руку. – Мне нужно сбегать в машину за подарком.

Я не ожидала, что гроза бушует с такой силой: дождь льет стеной, ветер не дает дышать. Добежав до машины, я открываю багажник и роюсь в сумке в поисках нового телефона. Вот и он. Розовый «металлик» несуразно блестит на фоне серого неба. Я прикрываю экран от дождя и нахожу номер Анны в списке контактов. Ну же, Анна, ответь! Ответь, пожалуйста! Прижимая к уху телефон, я рассматриваю оранжево-кирпичную машину Райана, затем Сашину бледно-голубую и наконец перевожу взгляд на автомобиль Роба, который, как чудовище из сказки, долго хранил тайну в своих недрах.

Для полной уверенности мне нужен был последний штрих, и машина Роба оставалась единственным местом, где я еще не искала. Шанс представился вчера, когда я уже отчаялась в ожидании удобного момента. Роб собрался в винный магазин за «просекко», и я предложила ему свою «Мини» – на компактном автомобиле проще запарковаться в городе. Я даже вышла помахать ему вслед. Было раннее утро, рассветные лучи еще не растопили дымку над холмами, гравий тихо шуршал под босыми ногами, металлическая дверная ручка обожгла пальцы холодом. Сумасшедший ветер вырвал тяжелую дверь из моих рук, сломав под корень два ногтя. Забравшись на пассажирское сиденье, я машинально сунула пострадавшие пальцы в рот. Соленый вкус крови напомнил о том, как я хотела изодрать Робу лицо во время первой, неудавшейся попытки уйти. В этот раз ничего подобного не повторится. Я хорошо подготовилась.

Якобы разбитый телефон обнаружился за стопкой компакт-дисков – целый и невредимый, если не считать пары царапин. Я не удивилась, и все же убедиться в своей правоте было болезненно. Не исключено, что при падении телефона со мной вообще не было, но вспомнить, где он был в тот вечер, не удалось. Наверное, у ноутбука внизу или на прикроватной тумбочке. Роб забрал его, вернувшись из больницы. Возможно, собирался вернуть его мне, а потом передумал; или, пока я лежала в одиночестве и растрепанных чувствах на больничной койке, ему пришла в голову мысль перекроить прошлое. Я нажала на кнопку «включить», и, к моей радости, экран загорелся. Я прочла сообщения от Роуз и, конечно, от Ника – чем дальше, тем более агрессивные. Затем стерла и принялась слушать голосовую почту. От голоса Ника – и от мысли, что Роб прослушал их все до единого, – меня передернуло. Видимо, Роб решил, что мы любовники, и тем не менее хотел меня удержать и любой ценой сохранить брак. С одной стороны, его целеустремленность и хватка, с которой он удалил письма и спрятал мой телефон, поразительны, но с другой – это проявление эгоизма, а еще чудовищный обман. Непростительно.

Я держу розовый телефон у уха, укрывая его от ветра, и мысленно умоляю Анну ответить, пока я не нажала «сброс». Увы, она или не хочет отвечать, или уже в пути. Я закрываю багажник и вдруг вижу у дороги грузную женщину, тяжело ковыляющую в мою сторону. Наверное, она оставила машину у обочины, как мы договаривались. Ливень промочил ее до нитки.

– Джо! – кричит она. – Я тут! Я приехала!

– Поезжай назад. – Я бегу ей навстречу и хватаю за руку, когда она отказывается повернуть. – Не надо. У нас дети.

Я убираю мокрые волосы с лица, чтобы лучше видеть. Анна выглядит ужасно: красные глаза, дрожащие руки, тонкие волосы прилипли в голове.

– Ты просила меня приехать, – еле дыша говорит она. – Мы договорились. Ты сама меня позвала. И детей тоже. Ты говорила, что иначе он тебя убедит, а детям заморочит голову. Джо, поздно отступать. Я не могу…

– Анна, послушай! Я не передумала, разумеется, я ухожу от него. Но не так, не при детях.

– Джо, он умеет подбирать слова. Если я не решусь, он переубедит нас обеих. Ты сама говорила, что он тебя не отпустит. А дети примут его сторону. Ты сказала, мы это сделаем ради нас. И я сделаю, Джо, даже если ты не можешь.

– Анна, пожалуйста, дай мне разобраться самой. Анна…

Она отталкивает меня и шагает к входной двери. Я цепляюсь за нее и умоляю остановиться, но мокрый рукав ее плаща выскальзывает из пальцев.

Дверь не заперта, и ветер вырывает ее у Анны из рук. Войдя, она оглядывается – сначала налево, в сторону пустой гостиной, затем направо в сторону кухни, откуда слышатся голоса.

– Анна, прошу тебя, не надо! – Я догоняю ее, но она настроена решительно.

С нашим появлением разговор за столом смолкает. Роб с полупустым бокалом в руке, который он поднял мне навстречу, видит Анну, заплаканную и промокшую насквозь. От удивления он открывает рот, затем встает, словно повинуясь неведомому приказу. Райан с Фином сидят к нам спиной и оборачиваются на шум. Саша широко улыбается, как будто я сейчас представлю свою близкую подругу.

– Анна! – Роб бросается к нам. – Не делай этого!

Он стоит между нами и пытается вывести Анну из кухни, но она не двигается с места, ожесточенно мотая головой, так что с мокрых волос брызжет вода. Покосившись на меня, Роб наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Джо, прошу тебя. Не надо так. Давай поговорим, я все объясню.

Фин исподлобья наблюдает за отцом, затем встречается со мной взглядом и отводит глаза. Его поступок причинил мне боль, и все же я поступила слишком жестоко. О чем я думала? Ни о чем, просто действовала. Стремилась избавить себя от лжи, от того, как Роб извращал правду. Я хотела, чтобы Фин и Саша увидели это своими глазами.

– Фин, сынок. – Я подхожу к нему ближе. – Прости, пожалуйста. Я знаю, он сказал тебе, что все кончено. А ты поверил. Ты ни в чем не виноват.

Фин смотрит на Райана и что-то тихо говорит. Наверное, он сейчас молча уйдет, опустив голову. Он и впрямь встает, с громким скрипом отодвигая стул и пристально смотрит мне прямо в глаза.

– Мама, неужели ты сама не видела? – Он обводит взглядом сестру, отца и снова оборачивается ко мне. – Проще было притворяться? Как со мной? Я столько лет мучился, буквально взывал о помощи. Умолял понять, что никакие деньги не сделают меня счастливым. Ты ничего не замечала, только убеждала себя, что у меня все отлично, а в университете будет еще лучше. Мама, я не такой, как ты. Не такой, как вы все. Я не умею притворяться.

– Почему ты не сказал, что несчастен?

– Ты моя мать! Почему ты не спросила?

– Я спрашивала. Все время спрашивала. Выходит, ты наказываешь меня таким образом?

– Мама, папа? – вмешивается Саша. – Что тут происходит?

Вмешавшись, Райан говорит, что им пора, и идет к выходу. По пути Фин останавливается.

– Папа заверил меня, что все кончено. – Он смотрит на отца; тот отводит взгляд. – Я не брал у него ни пенса, а если он пытался убедить тебя в обратном, то солгал.

Я прижимаю Фина к себе.

– Прости. Напрасно я…

– Да, напрасно. – Фин отстраняется. – Напрасно ты в меня не верила. – Он идет за Райаном, и они захлопывают за собой дверь.

– Довольна собой? – Роб оборачивается ко мне.

– Разве я все это натворила? Это ты, Роб! – кричу я. – Ты!

Анна ковыляет к раковине и, открыв кран, брызгает водой в побагровевшее лицо.

– Тебе плохо? – Я кладу ей на плечо ладонь, которую она тут же сбрасывает.

– Кто-нибудь объяснит мне, что за хрень тут происходит? – Саша встает из-за стола, гордо демонстрируя живот в обтягивающем цветастом платье.

Томас что-то шепчет ей на ухо и усаживает обратно.

– Что?.. – восклицает она, глядя на отца. – У тебя секс с этим недоразумением? – Она указывает наманикюренным пальцем на Анну, которая опирается на раковину, по-прежнему багровея, потом на меня. – При такой жене, как мама?

Хоть я и тронута Сашиным искренним возмущением, заявлять подобное в присутствии несчастной Анны – слишком жестоко. Роб предпринимает очередную попытку выпроводить любовницу в надежде прекратить безобразную сцену, однако Анна упирается и останавливается у двери как вкопанная. Роб выпускает из рук ее рукав, и плащ падает на пол, открывая внушительных размеров живот.

– О боже! – восклицает Саша. – Папа, у нее будет от тебя ребенок? Или она просто старая и толстая?

Саша бросается ко мне и порывисто заключает в объятия, прижимаясь всем животом и отталкивая отца, который пытается погладить ее по плечу.

Роб выманивает рыдающую Анну в коридор. Она почти в истерике: Сашина язвительность стала последней каплей. Отстранив дочь, я спешу за ними. Роб тянет Анну через дверь на улицу, а когда пытается приобнять, она отворачивается и шагает прочь. Он бежит следом, и вскоре оба скрываются за изгородью в густой пелене дождя.

– Мама! – Саша берет меня под руку. Томас молча стоит рядом. – Ты знала?

– Прости, я слишком многое от тебя скрывала. – Я бросаю взгляд на Томаса. – Надо было рассказать тебе обо всем, без исключения.

Сверкнув глазами, Саша бросается вдогонку отцу, громко призывая его вернуться. Я собираюсь бежать за ней, но Томас хватает меня за руку и затаскивает в холл, захлопывая входную дверь.

– Томас, не надо! Отпусти!

– Пока Саша не вернулась, выслушай меня! – Он отпускает мою руку и делает шаг назад. – В тот вечер, когда ты пришла в бар, между нами ничего не было. Ничего! Я должен был тебе сразу сказать… – Он косится на закрытую дверь. – Джо, я та еще сволочь, но сейчас я не вру. Поверь, ничего не было.

– Не верю. Я помню, что прибежала в бар… – Вспыхнув, я отталкиваю его и направляюсь к двери. В окно видно, что Саша бежит назад. Цветастое платье совсем не годится для прогулок в ливень. Я пытаюсь отпереть дверь, но Томас накрывает мою руку ладонью.

– Подожди! Подумай еще раз о том вечере. Попытайся вспомнить. Джо, твой мозг все знает, просто нужно вытащить это наружу.

Я стараюсь сосредоточиться, восстановить хотя бы то, в чем я уверена. Увы, картина получается размытой и неполной. Я закрываю глаза, чтобы отрешиться от помех: Томаса, бушующей за дверью грозы и даже Саши.

Я была пьяна и бежала прочь от Ника и от себя самой, от хмельного поцелуя, едва не переросшего в нечто большее. Я искала Сашу – хотела побыть у нее, пока не протрезвею. Как в тумане я побрела к бару. Дверь была незаперта, но внутри чернела непроглядная темнота. Зато в квартире над баром окна светились, и я направилась туда. Передо мной предстали бесконечные двери: буфет, кладовка, дурно пахнущий мужской туалет. Наконец я заметила лестницу. Из приоткрытой двери наверху падал свет. Я оступилась на ступеньках и невольно вскрикнула, думая о том, какая ужасная беспечность – вот так не запирать квартиру. Кто угодно может войти. Толкнув дверь, я попала в комнату с кроватью посредине.

Саша барабанит в дверь и, заглянув в окно, видит нас с Томасом.

– Мам, открой! Я не нашла папу, он убежал! Мама! Томас!

Томас просит ее подождать – якобы заклинило замок. Он делает вид, что возится с дверью, а сам настойчивым голосом шепчет:

– Вспоминай, Джо. Вспоминай, что произошло на самом деле! Саша беременна, мы ей нужны – и ты, и я. Не заставляй ее выбирать.

Саша снова просит скорее открыть, а Томас объясняет, что пока не может разобраться с замком. Их голоса звучат как будто где-то далеко.

Я отступила в тень, испугавшись, что потревожила спящих в обнимку Сашу и Томаса, но потом увидела, что Томас в постели один. Я невольно залюбовалась его обнаженной мускулистой спиной и длинными ногами. Он обернулся ко мне с широкой улыбкой, позвал меня по имени и приглашающим жестом откинул одеяло. Я хотела его, хотела прыгнуть к нему в постель и прижаться всем телом; это желание потом преследовало меня в моих видениях. Я хотела его больше всего на свете – жаждала почувствовать себя живой и желанной.

– Мама! Томас! Что у вас стряслось?

– Я хотела тебя, – говорю я, открывая глаза. – Мне стыдно, но я хотела тебя, Томас. – Он слышит, даже несмотря на Сашины крики, мы стоим лицом к лицу. – Ты позвал меня к себе в постель. Ты…

– Джо, это было не всерьез. Я не хотел переходить к делу. Но ты убежала. Мне не пришлось…

Я смотрю на него, и он снова качает головой.

– Клянусь, ничего не было.

Да, я убежала. К стыду своему, я хотела его. Хотела испытать страсть, желание, почувствовать себя молодой. И все-таки я убежала. Ничего не было. Слава богу, ничего.

– Ах ты, мерзавец! – восклицаю я.

Томас открывает дверь, и в холл врывается промокшая и заплаканная Саша.

– Что здесь происходит? – умоляющим голосом спрашивает она.

– Честное слово, все хорошо, – улыбается Томас. – Ты его нашла?

– Нет, он, наверное, уехал с этой женщиной. – Саша оборачивается ко мне. – Вы что-то от меня скрываете. Что?

– Не мели ерунды. Дверь захлопнулась, и заклинило замок, – твердо говорит Томас.

– Мне нужно идти, – бормочу я, не в силах посмотреть в глаза дочери.

– Идти? Куда? – Она хватает меня за руку. – Папа уехал. Оставайся тут. Это он виноват, а не ты. Это твой дом. Не уходи!

– Я не хочу оставаться. Поживу у подруги, Роуз из центра соцпомощи. Созвонимся, ладно, дорогая?

– Мама, ты мне нужна. – Саша отстраняется от Томаса, который, взяв ее за руку, просит отпустить меня, и бросается ко мне, обвивая руками талию. Она прижимается ко мне животом и всем телом, мокрая и продрогшая, и я чувствую ее слезы на своей щеке. – Как я буду без тебя?!

Я уверяю, что люблю ее и всегда готова прийти на помощь. Затем передаю ее Томасу, негодяю, который мучил меня ради забавы, вынуждая предполагать худшее о нас обоих, беру ключи со столика в холле и шагаю в непогоду, подставляя заплаканное лицо стихиям, словно дождь способен смыть обиду, боль и вину.

– Джо, ты куда? – Ко мне несется Роб. Видимо, уже отправил Анну как ненужную утварь обратно в розовую гостиную. – Не уходи! Я тебя не отпущу!

– Отцепись от меня! – кричу я, пытаясь вырваться из его железной хватки и открыть машину. Руки дрожат, и я роняю ключи. Роб мгновенно подбирает их с мокрого гравия. – Отдай!

– Сначала поговорим. Я о тебе тоже кое-что знаю. Я не один виноват, правда же?

Я пытаюсь отнять ключи, но Роб держит их над головой.

– Джо, зайди в дом. Мы все обсудим.

– Ты не удержишь меня силой, как в прошлый раз. Ты ведь даже не попытался меня спасти! Хотел, чтобы я упала?

– Нет!

Мы умолкаем и смотрим друг на друга. Кажется, даже гроза вокруг нас унимается.

– Роб, я все помню, – тихо говорю я. – Я протягивала к тебе руку, когда оступилась.

– Ты ошибаешься. Зайди в дом, Джо.

Нет смысла, говорю я и ожидаю, что он будет спорить, уговаривать меня, рассказывать новые басни. Вместо этого он произносит ледяным тоном:

– Я знал про Ника и простил тебя. А ты не хочешь ответить мне тем же?

– У тебя нет ни малейшего понятия о том, что было между Ником и мной. Ни малейшего. – Я отступаю на шаг, опираясь на холодный металл машины. – Самое печальное, что ты знаешь о событиях этого года меньше меня. Ты извратил прошлое, как тебе удобно, и лгал всем, включая себя самого. И дело не в том, кто виноват. Дело не в Нике и не в Анне. А в нас с тобой – в том, кем мы стали друг другу. Поезжай к ней, Роб! Она носит твоего ребенка, и ей плохо. Веди себя достойно!

Скривившись, Роб не в силах сдержать слез.

– Джо, мне нужна ты. Я не вижу будущего без тебя. Умоляю…

– Перестань. Уже ничего не вернешь. Просто перестань.

Он отступает, бросает ключи на землю и идет к дому, сталкиваясь в дверях с Сашей и Томасом. Саша кричит, что ненавидит его, и они все вместе заходят внутрь, захлопнув за собой дверь.

Я поднимаю ключи с гравия и сажусь в машину, открываю окно, и ворвавшиеся капли дождя леденят кожу. Нажав на газ, я еду прочь.

Сквозь пелену дождя, заливающую лобовое стекло несмотря на включенные «дворники», проступает неясное темное пятно, и через миг я различаю впереди очертания сгорбленной фигуры. Расстояние между нами неумолимо сокращается, но я успеваю ударить по тормозам и в последний момент останавливаюсь. Ее руки подняты вверх, как будто она сдается, и я слышу свой отчаянный вопль:

– Анна!

Я выскакиваю из машины и бросаюсь к ней. Она обхватывает руками живот, спотыкается, морщась от боли, и с криком валится на гравий, неловко разбросав ноги и потеряв туфлю. Она тянет ко мне руки, словно просит защиты. В спешке я тоже оступаюсь и падаю, обдирая колени, встаю и снова бегу к ней. Она стонет и корчится от боли; колготки заливает кровь. Я присаживаюсь рядом, бормоча слова утешения.

– Джо, я теряю ребенка! – Она хватает меня за руку. – Не бросай меня! Побудь со мной, пожалуйста.

– Анна, мне нужно вызвать «Скорую». Я мигом!

Я мчусь к дому, громко крича на бегу, отчаянно барабаню в деревянную дверь под ледяным дождем, снова и снова зову по имени то мужа, то дочь.

Глава 24

Три месяца после падения

Я паркуюсь на привычном месте у дома и выхожу из машины. Тут все по-прежнему. В знак приветствия ветер бесцеремонно хлещет меня по лицу моими же волосами. Убираю влажные пряди с глаз, гляжу на темные окна, на тусклое, затянутое тучами мрачное небо над голыми деревьями. Декабрьская сырость пробирает до костей. Я запираю машину и снова оборачиваюсь к дому. В кухне горит свет. Что лучше – постучаться или открыть своим ключом? Впрочем, входная дверь приоткрыта и хлопает на ветру. Только спустя два месяца с того дня, как я покинула дом, я нашла в себе силы вернуться. До этого все нужные вещи передавала мне Саша.

– Привет! – произношу я.

Каблуки гулко стучат по плитке в холле. Кажется, что в доме еще холоднее, чем снаружи, хотя на вершине холма зима всегда особенно сурова. При виде выбоины у подножья лестницы, повторяющей форму моей головы, я почему-то удивляюсь – как будто ждала, что она исчезнет за время моего отсутствия, и даже вовсе не верила в ее существование.

– Джо, это ты? – зовет Роб.

Я иду на голос в кухню, освещенную ярким светом. Полированные гранитные столешницы покрылись слоем пыли за тот месяц, что дом пустовал. Я думала, Роб останется, но он съехал спустя несколько дней после меня.

Он стоит ко мне спиной, на кофемашине мигает красная лампочка, в чашку плавно сползает облако взбитой пены. Роб оборачивается и, улыбаясь, предлагает мне кофе. К горлу подступает тугой ком, и я тяжело опираюсь на кухонный островок.

– Как дела?

Роб передает мне чашку. Он добавил в кофе молока, но я заставляю себя сделать глоток.

– Нормально, – как можно более ровным голосом отвечаю я. – А у тебя?

Вместо ответа он хмурится, и я замечаю, как он изменился: лицо постарело, волосы поредели и сильно отросли, глаза запали еще глубже.

– Не очень. – Роб снова поворачивается к кофемашине.

– А что там с Анной?

Он качает головой.

– Саша случайно встретила ее в больнице, – поясняю я. – Наверняка ей тяжело было видеть Сашу с животом.

– Могла быть девочка… Даже не знал, что так ее хотел. – Он криво усмехается. – И тут я все изгадил.

– Мне очень жаль, – искренне говорю я. – Уверена, что ребенок был бы любимым и желанным.

Он кивает.

– По словам Саши, вы с ней встречаетесь только на приеме у врача.

– Стараюсь не пересекаться с Томасом, – отвечаю я, отводя глаза. До сих пор не могу ему простить то унижение. А может, не могу простить себе минуту страсти. – Попробую через пару месяцев.

Роб кивает.

Мы выходим в сад, несмотря на пронизывающий ветер и мокрую траву, от которой вишневая замша на сапогах сразу пропитывается влагой и ниже щиколотки становится тускло-бордовой. Как ни жаль портить сапоги, находиться тут легче, чем в четырех стенах. Мы медленно идем рядом; слова тонут в порывах ледяного ветра. Роб говорит, что попросил Сашу с Томасом взять на себя оплату квартиры. Ох, вряд ли получится, смеюсь я, хотя, конечно, им давно пора становиться самостоятельными, как Фин. Роб молча проглатывает «укор»; он прекрасно знает, как мерзко было под видом помощи сыну тратить деньги на любовницу. Фин долго сердился на меня и только недавно согласился встретиться, а с отцом и вовсе почти не общается.

Я немного отстаю, делая вид, что рассматриваю ярко-красные ягоды остролиста – единственное цветное пятно в заброшенном саду. Роб ждет, пока я догоню, и сообщает, что есть шанс довольно выгодно продать дом. Я соглашаюсь, что цена хорошая, и нам повезло. Слово «повезло» повисает между нами и как будто насмешливо пляшет в воздухе, прежде чем растаять в облаках белого пара, вылетающих с каждым выдохом.

– Чем думаешь заняться? – пристально глядя на меня, спрашивает Роб. С неба падают первые снежинки, залетая в глаза и оседая на голове и плечах.

– То есть? – Я закутываюсь в пальто.

– Что собираешься делать с утра до вечера? – Он останавливается и смахивает у меня со щеки невидимую соринку.

– Перестань! – Мы стоим лицом к лицу. Снег валит крупными хлопьями.

– А как там Ник? Ты с ним еще спишь?

– Перестань, – повторяю я и направляюсь обратно в дом. – Не надо!

Если и был момент, когда я готова была рассказать Робу, что произошло между мной и Ником на самом деле, то он давно позади. Роб убежден, что мы с Ником были любовниками, и в каком-то смысле так даже удобнее. Теперь это его не касается, и у меня нет ни малейшего желания откровенничать. У меня тоже найдется к нему немало вопросов – о стертых письмах, спрятанном телефоне и так далее, но какой в них сейчас смысл? Я уже нашла все ответы.

– Как ты проводишь время, Джо?

Обернувшись, я открываю рот для ответа, однако не произношу ни слова. О чем ему рассказывать? Что я раз в неделю хожу в свою группу поддержки, ем домашнюю еду у Роуз, сплю в ее односпальной кровати, а она – в комнате своих родителей? Что мы бесконечно обсуждаем исчезновение Ника и свою работу в центре соцпомощи, что я похудела и быстрее устаю, что считаю недели до рождения Сашиного ребенка, как будто новый год и новая жизнь исцелит любое разбитое сердце? Или может, рассказать ему о том, что, сидя за бывшим столом Ника, теперь аккуратно прибранным, и обновляя новую систему электронного документооборота, которую мы с Роуз (впрочем, в первую очередь я) настраивали не одну неделю, я временами почти довольна собой? Что я забываю о боли и ужасе, пережитых в этом кабинете, и с головой погружаюсь в работу? Или похвастаться, что благотворительная организация предложила мне должность Ника, а я обещала подумать? Что бывают моменты, когда я наконец чувствую себя хозяйкой собственной жизни? Или что, уходя домой вместе с Роуз, я представляю, как после продажи общего дома буду возвращаться по вечерам к себе в квартиру или в небольшой домик, обставленный по моему вкусу и выбору?

– Тебя это больше не касается. – Я захожу в пустой дом.

Документы сложены аккуратной стопкой на обеденном столе; рядом лежит ручка. Я ставлю подпись первой. Роб медлит, глядя на меня. Я передаю ему ручку, и он склоняется над столом.

– Анна хочет снова попытаться забеременеть, но лично мне плевать, если есть хоть малейший шанс, что… – Он вопросительно заглядывает мне в глаза.

– Нет шансов, – отвечаю я.

Когда он уезжает, я поднимаюсь на второй этаж, включаю в спальне свет и опускаю жалюзи, чтобы отгородиться от сумерек за окном. Снегопад прекратился, дорожка скользкая. Нужно поспешить домой, пока окончательно не стемнело. Чемодан лежит на кровати: Роб принес его с чердака, как я просила, и даже расстегнул. Я открываю шкаф и начинаю собирать оставшуюся одежду. Снимаю с вешалки платья и кофты и аккуратно складываю, затем методично вынимаю вещи из ящиков. На прикроватной тумбочке лежит недочитанная книга. Бросив взгляд на обложку, я кладу книгу сверху на одежду и закрываю молнию. Я качу чемодан по коридору, мимо пустых комнат, и наконец останавливаюсь у лестницы и, сложив ручку, опускаю его на одну ступеньку. Тяжелый чемодан шатается, едва не увлекая меня за собой, но я выпрямляюсь и начинаю спускаться спиной вперед, таща за собой махину. Стоит мне преодолеть две ступеньки, как в голове возникает картина – идеально четкая и завершенная.

Роб догоняет меня, умоляет не уходить, обещает сделать все возможное, лишь бы я осталась. Он протягивает ко мне руку, и я отступаю. Ему не остановить меня! Оправдания бессмысленны. Он мне больше не нужен, между нами все кончено. Я бросаю попытки снять фотографии со стены. Мне просто нужно уйти отсюда. Я чуть заметно оступаюсь и выбрасываю вперед руку, чтобы ухватиться за Роба. Долю секунды он медлит, но тут же, опомнившись, ловит мое запястье. Спасена. Я испытываю колоссальное облегчение, его пальцы надежно обхватывают мою руку, сжимая изо всех сил, и кажется, что кость вот-вот треснет.

Стоя тут, я заново переживаю это чувство защищенности, и слезы катятся градом. Он спас меня, крепко, до синяков сжимая руку.

И все-таки я упала.

При виде, как искажается лицо Роба, как затуманивается его взгляд, я едва сдерживаю крик.

Он разом отпускает мою руку, разгибает длинные пальцы, и сила притяжения увлекает меня вниз.

Чемодан соскальзывает и летит прямо на меня, угрожая сбить с ног. Я оступаюсь, но на этот раз успеваю схватиться за перила и молча провожаю его взглядом. Два глухих удара – о стену, затем о каменный пол. Я бессильно опускаюсь на ступеньку. Руки дрожат, перед закрытыми глазами все еще стоит та картина: Роб разжимает пальцы, холодные каменные плиты неумолимо несутся мне навстречу, а на губах у мужа зреет первая ложь.

Примечания

1

Имеется в виду тест М. Люшера, позволяющий измерить психофизиологическое состояние человека.

(обратно)

2

Электронная книга.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Падение

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg