«Шведское огниво. Исторический детектив»

Шведское огниво. Исторический детектив (fb2) - Шведское огниво. Исторический детектив 1094K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Зацаринный

Шведское огниво Исторический детектив Сергей Зацаринный

«Неизвестного всегда больше, чем известного; предположений больше, чем достоверностей, и сокрытого больше, чем очевидного.»

«Вопросы и ответы»Абу Хайан ат-Таухиди

© Сергей Зацаринный, 2018

ISBN 978-5-4490-6037-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. Исчезнувший попутчик

Первый день нового года выдался ненастным. Небо затянуло тучами, а из-за реки, из степи, на Сарай Богохранимый налетел порывистый ветер. Отшумело лето. Скоро облетят деревья, надвинутся от полуночи холодные ветра, принесут снег и стужу. Уже утихли роскошные летние базары, ушли в степь последние караваны, опустели пристани.

Южная пристань, которую в Сарае называли Красной, обезлюдела уже давно – корабельщики торопились уйти до наступления осенних штормов в Бакинском море. С северной Булгарской большая часть судов отвалила ещё раньше – им нужно успеть добраться в верховья до того, как реки скуёт льдом. Там за дремучими страшными лесами на дальней украине великой державы славного хана Узбека уже сейчас, наверное, ночами ударили первые заморозки. Опоздавшие теперь смогут успеть доплыть по реке разве что до Укека.

В прежние годы уже почти никто не отчаливал в эту пору с Булгарской пристани.

Много перемен принёс с собой наступивший 734 год от Хиджры – переселения пророка в Медину.

Ещё летом из летней ставки хана пришло известие, что Узбек не будет, как обычно, зимовать в Сарае, а отправится жить в новый дворец, который для него уже целый год возводят выше по реке за несколько дней пути отсюда. Знающие люди поговаривают, что на это подбили повелителя франки, которые в последнее время так и вьются, как мухи у его золотого престола. Благо им до него рукой подать – от их новых крепостей в Матреге и Тане до летних кочевий ханского двора всего день пути.

Народ, толковавший всё лето об этой новости на сарайских базарах, чаще сходился на мысли, что добра от такого переезда даже больше, чем худа. Конечно зимой будет немного скучней, зато тише. Без ханского двора с его вельможами, эмирами, слугами, стражами будет гораздо спокойней. А старые караванные пути как и раньше не минуют славный Сарай. Не перенесёшь царским указом Бакинское море, древние, как само вечное небо, дороги в Хорезм и Крым. Тысячелетний путь соединяющий столицу верховного хана Ханбалык у самого восхода с золотым Константинополем и вечерними странами.

Значит снова, как прежде, следующим летом сойдутся на многоголосых сарайских базарах купцы и путники со всего света. Не переведутся в амбарах здешних купцов драгоценные товары, а в сундуках менял звонкие монеты. Будет как раньше богатеть и цвести под милостивым солнцем Богохранимый Сарай.

А ханский двор? Кому от него был большой прибыток? Разве что пронырливым уртакчи, что обделывают свои дела с ханским имуществом. Эмиры и вельможи ведь по лавкам и базарам не ходят, а слуги их, по большей части, живут на всём готовом. Деньгами не богаты. Те ещё покупатели.

С другой стороны, кто теперь будет брать драгоценные заморские ткани и благовония для своих жён, самоцветы и украшения, изысканные пряности и чудодейственные снадобья? Купцы прижимисты и практичны. Роскоши и блеску предпочитают надёжность и дешевизну. Самый дорогой товар всегда предназначался эмирам и вельможам. Многие, не самые последние торговцы в Сарае только этим и жили.

Как ни крути кое-кому пришлось перебираться вослед хану к новому дворцу. Такие и грузились на последние корабли на Булгарской пристани. До октября уже рукой подать, нужно спешить.

Корабль, который должен был отчалить ранним утром в первый день 734 года, тяжело покачивался на мутной осенней воде. Скрипели уключины по бортам. Хороший корабль, быстрый, как рыба. На каждом весле по два гребца. Такой как птица полетит вверх по течению. Если бы отчалили, как и собирались на рассвете, уже давно скрылись бы из вида на речном просторе. Команда и путники давно поднялись на борт. Побережник, ведавший прибытием и отплытием, дал разрешение. Стражники встали у сходней, чтобы никто лишний не прошёл туда или сюда.

Корабль не отчаливал. Не было одного из путников, оплатившего дорогое место в кормовой каюте и загодя погрузившего туда вещи.

Побережник пил с кормщиком чай в закутке. Стражники угрюмо жались у самого причала, прячась от дождя под дырявым навесом. Да несколько провожающих, кутались в плащи, переговариваясь с одним из отплывающих, уже стоявшим на носу корабля.

Плащи скрывали одежду и головные уборы, но по повадке можно было догадаться, что один из них важная птица. Немолодой уже, хотя быстрый и крепкий, с щегольски подстриженной русой бородой. Рядом с ним стоял сухой старичок, ещё бодро обходившийся без посоха и молчаливый юноша, не обзаведшийся пока даже усами.

Корабль был крепко притянут к причалу, и человек на корабле, облокотившись о борт, почти мог дотянуться до своих собеседников. Это был мужчина, возраст которого было трудно угадать. Бритый подбородок молодил его по-юношески румяное лицо, но висячие, на кипчакский манер, усы уже тронула седина. Крепко тронула. Наверное, если бы он не сбрил бороду, то был бы совсем седобородым. Плащ человек оставил в каюте, потому что от дождя его худо-бедно скрывал плетёный из лыка навес над носом корабля. В руках он держал небольшой холщёвый мешок, из которого со скучающим видом доставал время от времени шарики сушёного творога, который кипчаки любили брать в дорогу.

Отплытия ждали давно, с самого рассвета. Уже наговорились и устали.

– Ты так весь запас съешь, – пошутил старичок, – в дорогу ничего не останется.

– Ничего, – улыбнулся, стоявший рядом с ним русобородый, – скоро уже доберётся до булгарских краёв. Там курт не чета здешнему. Красный, из топлёного молока. В Сарае такой не делают – дрова дороги.

Он повернулся к юноше:

– Верно, Илгизар?

Тот молча пожал плечами. За него ответил тот, что на корабле:

– У нас в Мохши такой не делают. Наши любят ряженку из топлёного молока. Это в Булгаре любят красный творог.

Он стоял спиной к реке, по которой лежал его путь туда, в сторону Булгара, в сторону Мохши. Только было видно, что мысли путника обращены к Сараю, который он покидал. Он грустно смотрел туда, где за пеленой дождя проглядывал серый минарет мечети в Булгарском квартале, но взгляд его был таким же туманным, как вид расплывающегося вдали города. Так смотрят люди, которые вспоминают о чём-то давным-давно минувшем.

Это лучше всех почувствовал старичок.

– В Мохши будет то же самое, Туртас. Ты не найдёшь там ни того, что было, ни тех, кто были. Может, не стоит ехать?

Отъезжающий промолчал. Видно было, что он не знает ответа на этот вопрос. Возможно, ответ был слишком печальным и очевидным.

– Кому некуда плыть, никакой ветер не будет попутным, – сказал Туртас после долгого молчания.

Всем стало ещё грустнее. Наверное потому, что само хмурое утро располагало к этому. Мёртвая тишина на пристани, мутный призрак огромного города за пеленой дождя, тёмная, словно уходящая в никуда, дорога-река.

Оцепенение стряхнул русобородый. Было видно, что он человек действия:

– Долгие проводы – долгие слёзы. Эй, ты! – повелительно окрикнул он стражника, – Покличь-ка сюда побережника с корабельщиком!

При этих словах будто ненароком приоткрыл полу плаща, из под которой мелькнул золочёный шёлковый пояс. Можно было этого не делать. Стражник и так превосходно знал, что перед ним наиб самого эмира Сарая, что на груди его под плащом красуется золочёная пайцза с надписью: «Кто не повинуется – умрёт» и что на берегу, за пристанскими конторами, его ожидает конная стража из ханских гвардейцев.

Охранник не смог отказать себе в удовольствии не бегать под дождём, а повелительно заорать дурным голосом:

– Побережника и корабельщика к наибу светлейшего эмира!

Перепуганный насмерть смотритель пристани только сейчас рассмотрел, кто, закрывшись плащом, провожает корабль. Давясь недожёваным куском, он, низко кланяясь, торопливо докладывал на бегу:

– Путник занял каюту на корме. Навесил свой замок с печатью. Самого нет. Так бы давно вещи сгрузили и отправили. А замок с печатью ломать – дело хлопотное.

Наиб кивнул. Нежелание связываться с запертой каютой ему было понятно. Не будь замка вещи уже давно сложили в мешки, опечатали и положили в контору на пристани. А так нужно проводить ещё и осмотр каюты со свидетелями и описью. Действительно, проще подождать.

– Много товара везёт? – спросил наиб корабельщика.

– Да нет, один сундук дорожный.

– А чего отдельную каюту занял? Слуги?

– Один.

– Кто такой?

– Назвался Иовом. Из Новгорода.

При этих словах наиб оживился:

– Сказал, где в Сарае остановился?

Корабельщик растерянно развёл руками:

– Пришёл позавчера, сказал, что нужна отдельная каюта до Нового Сарая. Заплатил вперёд не торгуясь. Сразу приволокли сундук, навесили замок. А к отплытию не пришёл.

Наиб решительно двинулся по мосткам:

– Ломайте! – повернулся к юноше, – Илгизар, возьми у них бумагу и чернильницу. Напиши всё, что надо. Я свою печать приложу, чтобы разговора не было.

С замком вышла заминка. Дорогой и мудрёный. С пружиной внутри.

– Такие, обычно булгарцы делают. Просто так не собьёшь – пилить надо.

Пилить не стали, оторвали скобу вместе с замком. Корабельщик только молча повздыхал.

Вещей действительно оказалось немного. Только дорожный сундук, как и было сказано. Да ещё в углу, что-то вроде короба, накрытое холстом.

– Голуби! – удивлённо воскликнул наиб, сняв покрывало.

Просунувшийся из-за его спины сквозь узкую дверь Туртас подтвердил:

– Самые лучшие, египетские. В наших краях таких не достать.

– Почтовые, значит? – наиб строго обернулся к побережнику, – А говоришь только сундук?

Тот смутился:

– Так ведь не купец, простой путник. Товара нет. Пошлину брать не с чего. Теперь вот сам ума не приложу чего с ними делать. Сундук под замок положу, а птиц? Их ведь кормить-поить нужно. А подохнут?

Все молча смотрели на клетку.

– Давай я за ними присмотрю, – неожиданно подал голос Туртас, – Птички хорошие, дорогие, за ними особый уход нужен. А им, гляжу хозяин даже воды налил еле-еле. Только семечек насыпал.

Наиб заметно повеселел. Ему явно было по душе, что Туртас остаётся. Он махнул стражникам – сгружайте сундук, и сам взял тяжёлую клетку с голубями.

– Всё забираю. Если кто будет спрашивать вещи, посылайте ко мне.

Туртасу собираться было совсем нечего. Вещей – один дорожный мешок. Он перекинул его на причал и забрал клетку у наиба. Вздохнув облегчённо, тот махнул корабельщику: «Отваливай!»

Стражники, обрадованные, что наконец закончилось торчание под дождём, весело схватили сундук и устремились вслед за наибом. Сзади плёлся побережник. Когда уже поднялись от причала на берег, наиб недоумённо обернулся:

– Чего они не отваливают?

Действительно. На корабле даже не убрали сходни.

– Ему бы поторопиться, сколько времени потерял, а он медлит.

Когда подошли к воротам пристани, где наиба дожидалась конная стража, он обратился к юноше:

– Сбегай, Илгизар, глянь ещё раз, чего они медлят? Только глаза им не мозоль.

Тот понимающе кивнул и побежал назад.

– Не нравится мне всё это, – буркнул под нос наиб, – Что это за Иов Новгородец? Если он русский, то должен был в русском квартале объявиться. А у нас там о нём никто не слышал.

Наиб был русским, из поповских детей. Не пожелав идти по стопам отца, смолоду подался на ханскую службу, в писцы. За долгие годы монгольский халат и шапочка стали для него привычнее рубахи. Жил по прежнему в русском квартале, в доме отца. Так уж повелось. Мусульмане в Сарае селились больше по месту, откуда приехали: булгары с булгарами, хорезмийцы с хорезмийцами. Персы отдельно. Арабы отгородились в своём квартале. Православные селились своим приходом. Там у них была церковь, монастырь, палаты епископа. Квартал назывался русским. Принял черкес или буртас православие – перебирается сюда. И уже тоже русским считается.

Наиб не стал по примеру многих переходить в мусульмане, после того, как хан Узбек тринадцать лет назад объявил себя султаном Мухаммедом, защитником ислама. Службе это не мешало. Хотя мусульмане в последнее время всё больше забирали силу.

Вернулся Илгизар.

– Там ещё один человек с корабля сошёл. Передумал плыть.

Наиб почесал затылок:

– По всему видать попутчик этого самого Иова. Соглядатай. Ты вот что, Илгизар. Проследи потихоньку за этим человеком. Куда он подастся, кто такой.

– Думаю, парень этот не так прост, коли за кем-то следил, – неожиданно подал голос старичок, – и Илгизара он сразу заметит. Давай-ка лучше я за ним похожу. Мой ведь хлеб такой – с места на место слоняться. Все меня знают, никто не замечает. В любое место могу зайти – кто подумает что дурное на сказочника Бахрама?

– Вот и хорошо, – согласился наиб, – тогда приходи вечером ко мне в ханский дворец. А ты Туртас где пока поселишься? С птичками?

– Да вот у Бахрама и поселюсь. За городом. Место привольное

II. Похищенный джиннами

Старый Бахрам не соврал. Не было в Сарае Богохранимом другого человека, который бы так привычно и незаметно слился с этим городом. Даже старики уже не помнили, когда и откуда появился этот невысокий, немного сутулый сказочник с умными, всегда улыбающимися глазами. Говорили, что он перс и приплыл из-за моря ещё лет сорок назад, когда в царстве ильхана Аргуна стали бить евреев и христиан. Тогда много народа бежало из тех краёв в улус Джучи, где мудрая Яса Чингисхана давала защиту и покровительство человеку любой веры. Тем более, что религиозные распри случались там снова и снова.

Беглецов было столько, что персидская речь уже звучала на сарайских базарах едва не чаще кипчакской. Везирь даже велел время от времени чеканить медную монету с персидской надписью. Во многом благодаря этим умным, оборотистым, предприимчивым людям и стал Сарай одним из величайших и прекраснейших городов мира, которому дивились путешественники. Хотя много разного народа и кроме них забрело сюда за последние годы по древним караванным тропам из Хорезма, из портов на Чёрном море, приплыло по великой реке с севера из Булгара и Руси.

Теперь Сарай аль-Махруса протянулся вдоль реки на целый день пути и затеряться в нём было легче лёгкого. Вот и сейчас старый Бахрам растаял в пелене дождя незаметно и бесшумно, как тень птицы. Наиб даже не заметил, когда тот исчез. Он смотрел вслед Туртасу и Илгизару, которые не спеша уходили по дороге, обсаженной мокрыми от дождя акациями, придерживая с двух сторон злополучную клетку с голубями. Им было по пути. Хижина Бахрама, куда держал путь Туртас, стояла за городом, в укромном и красивом местечке на берегу реки. А Илгизар жил в доме братства водовозов, что на Чёрной улице. Это совсем немного не доходя до заставы на выезде из Сарая.

Юноша несколько лет вкушал мёд мудрости в местном медресе, воздвигнутом по повелению благочестивого хана Узбека, после того, как он стал именовать себя султаном Мухаммедом, защитником веры. Этим летом усердного до книг и знания шакирда приметил Бурангул, староста одного из городских братств водовозов, и позвал учить своих подопечных чтению и письму. Занятие не обременительное, ибо время на это у трудившихся усердно от зари до зари парней, находилось только раз в неделю. Кроме того Илгизар по пятницам читал намаз в их домашней мечети и произносил проповедь. Это давало крышу над головой и стол. Времени оставалось много, и юноша потихоньку пробовал подрабатывать ремеслом переписчика на буртасском базаре. Правда заказчиков было мало и основной заработок Илгизара складывался из выполнения поручений эмирского наиба, который часто привлекал бывшего шакирда в качестве писца и помощника.

Главный кади Сарая мудрейший Бадр-ад Дин однажды выделил Илгизара ему в помощь для проводившегося тогда по приказу эмира расследования, где тот не только отличился, но был даже награждён самим Урук-Тимуром – сокольничим хана. После чего и попал в подручные наиба.

Сам же помощник эмира, глядел вслед удалявшимся и думал думу. Вся эта история с исчезнувшим путником, да ещё назвавшимся новгородцем, ему определённо не нравилась. Больше всего, конечно, не нравилась клетка с голубями. Голуби – это быстрая и тайная связь на большом расстоянии. Хороший почтарь легко преодолевает путь в несколько караванных переходов. С кем собирался сносится этот человек из Новгорода, который почему-то не появлялся в русском квартале? Направлялся он в новый дворец, явно поближе к ханскому двору. За ним кто-то следил.

Для того, чтобы не прийти к отправлению корабля, на который были уже погружены вещи, должна была быть очень веская причина. Наибу даже не хотелось думать какая. Похоже на то, что скоро где-нибудь в Сарае обнаружат неопознанное тело.

Тот, кто возит с собой почтовых голубей, обычно и сам оказывается важной птицей. И завертится колесо тайн, закрутятся, переплетаясь, узелки судеб.

Судьба! Надо же было так случится, что именно к этому кораблю пришёл сегодня помощник эмира, что на этом самом корабле отплывал его старый друг Туртас, бывший любимый сокольник великого хана Тохты. Как ни крути, а благодаря этому неведомому пропащему он отложил отъезд. Наибу это было очень по душе. Туртас сгинул в неизвестность 20 лет назад во время смуты после смерти хана Тохты и неожиданно вернулся из дальних краёв этим летом. Как это часто бывает, не найдя уже почти никого из старых друзей и родных. Давно вышла замуж и умерла в чужих краях его невеста, уснула вечным сном сестра, супруга ханского сокольничего Урук-Тимура, сбежала за море единственная племянница.

Конечно, могущественный Урук-Тимур всячески уговаривал шурина остаться в Сарае, обещал и службу, и покровительство. Но, старый бродяга, прослонявшись лето по улочкам города своей счастливой ушедшей молодости, решил подаваться в родные края. В Мохши. Как он сказал: «Возвращаться, так возвращаться!»

Отъезд сорвался в самый последний момент. Судьба!

Наибу подумалось, что имя, которым назвался исчезнувший бедолага, принадлежит святому Иову Многострадальному. Имя есть знак. Оно ведёт за собой судьбу. Самого наиба крестили Хрисанфом. В переводе с греческого «златоносный». Поди же. Выбился в начальники. Почти в вельможи. Хотя все в Сарае звали его по-русски Златом.

Сейчас его ждали повседневные дела, и он направился к ханскому дворцу.

Оказалось, что там его давно ждут. Даже ищут. Едва наиб подъехал к воротам, как стражник передал приказ срочно явится к эмиру. Ничего хорошего это не предвещало. Жизнь в Богохранимом Сарае была в последнее время спокойной. После того, как осенью схлынут с базаров и караван-сараев последние приезжие купцы, даже сонная. В этом году особенно. После того, как перестали ждать на зиму хана со всеми его приближёнными.

С порядком вполне справлялись базарные и квартальные старосты. Споры разбирали местные кади. Даже в ханский суд яргу неделями никто не являлся и оставленные блюсти Великую Ясу яргучи откровенно скучали вместе с искушёнными, познавшими все премудрости священного квадратного письма, писцами-битакчи.

Эмир от безделья пристрастился к шашкам. Вся его служба свелась к тому, что по утрам он выслушивал доклад начальника ночной стражи, который объезжал с отрядом старых ханских гвардейцев заставы и караулы после наступления темноты.

В боковой комнате дворца было душно и полутёмно. Окна ещё не завесили на зиму войлоком, но, по случаю холодного дождя, закрыли ставнями. Возле столика с шашками мерцала алыми язычками и дышала теплом жаровня с углями. У стен чадили лампы.

Было тепло и уютно. Как зимой. Пахло бараньим жиром.

Эмир оторвался от доски:

– Какие срочные дела у тебя есть?

– Скорее заботы, чем дела, – улыбнулся Злат.

Эмир довольно кивнул. Было видно, что он колеблется:

– Такое дело. Человек один пропал, – неуверенно начал он.

Наиб заметил, что игравший с эмиром битакчи смотрит на него с интересом и нетерпением.

– С одной стороны дело яйца выеденного не стоит… Мне утром доложили. В общем на постоялом дворе. Хозяин забеспокоился, что постоялец из комнаты не выходит. Уже сутки. Понятное дело, хотя бы до ветру должен был выскочить. Заперся изнутри на засов. Стали стучать и кричать через дверь. Не отвечает. Забеспокоились, значит, решили дверь сломать. – эмир сделал внушительную паузу и, с ударением, закончил, – Сломали! А в комнате никого!

Его товарищ по шашкам даже привстал от возбуждения, ожидая реакции наиба. Тот не моргнул глазом. В истории явно чего-то не хватало. Эмир продолжил:

– Через час весь булгарский базар переполошился. Староста даже ума не приложил, что делать. Доложили мне. Я уже было решил его гнать, но тут уже из других мест стали весточки приходить. Сам знаешь как слухи по Сараю гуляют. Будто с глашатаем их по базарам кричат. Рассказы один другого краше. Кто во что горазд. Куда, понимаешь делся человек из запертой изнутри комнаты?

Эмир от волнения ухватил себя за кончик длинного носа. Он был не монгол. Когда двадцать лет назад Узбек пришёл к власти, то приблизил к себе немало людей из старых степных родов, отодвинув от трона своих дальних родичей, которым не доверял. Эмир был откуда то из Синей Орды, левого крыла улуса Джучи. Поговаривали дорогу к управлению столицей проложило ему звонкое серебро из сундуков хорезмских купцов. Они при Узбеке в большую силу вошли.

– Сам староста что думает? – осторожно поинтересовался наиб.

– Околесицу несёт! – хлопнул ладонью по столику эмир. Несильно, чтобы шашки не сдвинулись. – Говорит, что постоялец этот вообще колдун. Из Магриба. И к нему всё время являлись призраки.

Наиб понял, что сейчас эмир окончательно почувствует себя дураком, а винить будет за это его. Поэтому сделал как можно более серьёзный и заинтересованный вид.

– Кто-нибудь ещё, кроме тамошнего старосты подтверждает всё это? Уж не решил ли он нас подурачить?

– Вот! – обрадовался эмир, – Ты бы съездил туда сам и разобрался на месте без лишнего шума. Что там у них на самом деле стряслось? И с отчётом ко мне.

Наиб с грустью подумал, что эмир, наверное, после утреннего доклада заезжал домой, где его и взяли в оборот со всеми этими базарными сплетнями скучающие жёны. Вот откуда и срочность, и требование личного доклада. Легко сказать без лишнего шума! Заявиться туда самому наибу сарайского эмира, значит плеснуть горючего масла в огонь базарных пересудов. Однако, делать нечего. Злат представил с каким нетерпением ждут новостей эмирские жёны. Сказано ведь: «Ночная кукушка денную перекукует». А тут разом несколько.

– Кто принимал доклад у старосты?

– Я, – радостно отозвался битакчи.

– Что староста узнал о постояльце?

– Сказал, что снимал комнату уже две недели. Выбрал такую, которая запирается изнутри на засов и имеет снаружи на двери скобы для замка. Всегда навешивал его, когда уходил. Еду велел приносить в комнату, но ел там редко. Часто уходил.

– Назвался как?

– Иоанном, а вот место, откуда приехал назвал такое, какого хозяин отроду не слыхал. Когда спросили – где это, ответил: «В закатных странах».

– Понятно теперь почему магрибинец… А в колдуны его чего записали?

– Книгу у него видели. В чёрной коже. Девушка, которая еду относила.

Наиб одобрительно покачал головой:

– Староста, видать, хорошо постарался. Всё выспросил, – наибу подумалось, правда, что старался он тоже больше для своей охочей до побасёнок жены, чем для дела. Вслух спросил, – Про призраков что говорил?

Подбодренный серьёзным тоном наиба писец тоже принял сухой деловой вид, изобразив почтительное старание. Даже испарина выступила на лбу под шёлковой шапочкой:

– Когда стали припоминать, кто к нему приходил, вдруг все как один обнаружили, что ни разу не видали их лиц.

Злат вскинул брови:

– Как так?

– Даже сами не поймут, как получилось.

Наиб посмотрел на эмира. Тому разговор явно нравился. Однако Злат перевёл его на другую тему:

– Представляю, что сейчас болтают по всем базарам и баням. Старосту нужно похвалить, что быстро нам доложил. Хотя напрасно он с самого начала не проследил за подозрительным человеком. Начал соображать только задним умом. Думаю, мне стоит поторопиться. Коли этого человека унесли джинны – их след быстро остывает.

Уже в дверях он обернулся к писцу:

– Где этот постоялый двор?

– За булгарским кварталом. Хозяин Сарабай.

III. Старое логово

С минарета главной мечети сквозь дождь долетел призыв азанчи к молитве. Полдень. Голос тонул в лёгком сумраке осеннего тумана, угасая уже у края покрытой лужицами площади перед ханским дворцом. Никто не отозвался на него в соседних улицах. Площадь осталась такой же пустынной и унылой.

Правоверные, оставив ненадолго повседневные дела, сейчас творят намаз в своих ближних мечетях. Здесь бывает людно только по пятницам, когда читает проповедь сам учёнейший сарайский кади Бадр-ад Дин. Зимой, когда под сводами главной мечети преклоняет колени сам защитник веры хан Узбек, не каждому вельможе выпадает честь встать на молитву в первых рядах, ближе к повелителю. Да и в последних рядах очутиться за честь.

Сейчас у дверей молитвы не мелькнуло ни единой тени. Шакирды из медресе прошли через внутренний дворик, пятница была вчера. А хан Узбек строит себе новую столицу в нескольких днях пути отсюда.

Наиб накинул на голову капюшон и дал знак стражникам, что их больше не держит. Ещё раз окинув взором пустынную площадь, он подумал, что сегодня вообще-то первый день нового года по мусульманскому календарю и благочестивые люди отмечают его постом и усердием в молитве. Тот же Бадр-ад Дин может и произнесёт по такому случаю какую-нибудь проповедь. Только показывать своё усердие теперь не перед кем. А Всевышний его и в домашней мечети заметит.

Всё складывалось как нельзя лучше. Чем торчать в холодном пристрое ханского дворца, согреваясь от жаровни с потухающими углями, гораздо приятнее очутиться у жаркого пламени очага на постоялом дворе. Там и перекусить найдётся чего, и выпить. Тем более в булгарском квартале. Забравшиеся в южную сухую степь бывшие жители сумрачных северных лесов, не забывали старых привычек и вкусов, скучая по родным весям. Приплывавшие каждый год к Булгарской пристани гости неизменно везли с собой грибы, ягоды, душистые травы, собранные в краях, где летом в цветущих ветвях поют соловьи, а короткими ночами целуются зори.

В такую погоду как раз лучше всего выпить горячего булгарского мёда.

Возблагодарив мысленно эмирских жён, так удачно проевших плешь своему вельможному муженьку базарными сплетнями, Злат направился туда, где таинственные джинны унесли ещё более таинственного колдуна из не менее таинственного Магриба.

На выходе он окликнул привратника:

– Ко мне придёт сказочник Бахрам. Пошлёшь его в Булгарский квартал, на постоялый двор Сарабая.

Что же за ловля колдунов и джиннов без сказочника?

Злат хорошо знал это место. Постоялому двору, примыкавшему к Булгарскому кварталу было едва не больше лет, чем самому Сараю аль-Махруса. Даже древние старики уже не помнили, когда он был построен. Зато память цепко сохранила образ человека, который это сделал. Время унесло имя, однако запомнилось, что был он колодезным мастером. Откуда его занесло на старую глухую дорогу между пустыней и великой рекой никто не знал, наверное уже и тогда.

То было время великих потрясений. Падали во прах царства и целые народы носило по лику земли, как сухие листья. Кому было дело до какого-то колодезного мастера?

Родом он был, скорее всего, откуда то из Персии или Хорасана – в тех краях веками процветало древнее искусство сооружения глубоких колодцев и мудрёных подземных каналов меж ними. Ведь только невежда считает, что колодец – это просто глубокая яма с водой. Колодец колодцу рознь. В одном вода вкусная, в другом – солоноватая. Где-то доставать её поглубже, где-то поближе. Колодцы живут своей особенной жизнью. Рождаются и умирают. Стареют. Мало ли на заброшенных караванных тропах и покинутых пепелищах умерших пересохших колодцев?

Истинному мастеру ведомы тайны подземных ручьёв.

Он может найти воду в казалось бы самом неподходящем месте, сделать так, что в одном колодце можно будет напоить целое войско, а в другом едва хватит влаги для стада коз. Он владеет секретом очистки воды и её сбора из воздуха в самом сухом краю, с помощью горки, сложенной из камней.

Такие мастера устраивают в крепостях тайные подземные колодцы на случай осады, проводят скрытые в глубине галереи-каналы, по которым доставляют воду куда потребуется. Им ведома недоступная простым смертным жизнь загадочного царства, сокрытого далеко под ногами. Его тайны и опасности.

Сколько самонадеянных невежд легкомысленно полезших в колодец за утерянным ведром были подняты на поверхность мёртвыми, но без малейшего признака насилия? В то время, как внизу и воды было едва до колен? Сколько страшных рассказов передавали на базарах из уст в уста про заброшенные колодцы недалеко от Укека, которые вдруг изрыгали пламя? Очевидцев этого находилось немало, причём были это весьма уважаемые люди, достойные самого искреннего доверия. Не зря же веками жило поверье, что в заброшенных колодцах любят селиться джинны.

Занесённый к берегам великой реки чужеземец был как раз из таких искусных мастеров. Поселившись у края пустыни он первым делом выкопал колодец. То ли вода от природы была в нём особого вкуса, то ли пришлый кудесник мог её очищать каким хитрым способом – неведомо. Только все проезжающие по степной дороге обязательно сворачивали к этому колодцу, предпочитая его илистым водопоям заросших камышом прибрежных проток.

Путников тогда было не так уж много. Разве что пробирался кто с низовий, из старых городов вроде Сумеркента, в Золотую Орду – ханскую ставку. В те годы она часто кочевала на левом берегу против Укека. Нередко сама ставка перебиралась сюда на зимовку. В степи часто бывало неспокойно, а по старым караванным тропам приходят не только купцы, но и военные отряды. Здешнее же место было надёжно укрыто с одной стороны широкой рекой, с заросшей непроходимым перелеском поймой, с другой – пустыней. Небольшой отряд легко мог пройти через неё от колодца к колодцу, но вот на целое войско этих скудных запасов воды не хватало.

Прошло время – зимовка стала постоянной. Засверкал под синим небом золотой полумесяц над куполом дворца повелителей бескрайних степей от Дуная до Амударьи. Вокруг вырос великий город. Которому так и было суждено остаться на скрижалях истории под именем Сарай аль-Махруса – Дворец Богохранимый.

Населили его люди, съехавшиеся из самых разных краёв. Много приплыло из-за Бакинского моря, когда там стали бить иноверцев. А так как вера там менялась постоянно, то бежали все подряд. Много народа пришло из степи, не найдя там себе пропитания возле тощих овец.

Селились каждый в своём квартале. Постоялый двор со сладкой водой оказался севернее ханского дворца, прямо возле Булгарской пристани и одноимённого квартала. Только по другую сторону дороги, ведущей на выход из города. Ближе к пустыне. В нём останавливались те, кто не хотел тесниться в караван-сарае и кому не нужно было каждый день торчать в рядах на базаре.

Такое сочетание: недалеко, но немного на отшибе, нравилось многим. Ещё в старые времена, когда на постоялом дворе хозяйничал сам основатель, его облюбовали разные люди, чьи занятия были неизвестны, и у которых, судя по всему, были веские основания не мозолить глаза властям. Они приходили обычно из пустыни. В неё и уходили. Часто уходил надолго с ними и старый колодезный мастер.

Сейчас уже те дела быльём поросли, но в былые годы гуляли по базарам рассказы о тайных колодцах, которые он устраивал глухих песках. Кому и зачем они были нужны, кого поили и кого скрывали, давно уже позабылось. Оставив по себе лишь дурную славу. Тем более, что у постоялого двора появился новый хозяин.

Его имя тоже забылось. Зато запомнилось прозвище – Леший. Это было именно прозвище, потому что он отзывался на него на разных языках. Так и звали, кто Шурале, кто Арсури, кто Ворса. Лесной дух. Не сильно злой, но чужой для всех. Никто не знал какой язык для него родной. Он говорил и по-русски, и по-булгарски, и по-буртасски, и по-кипчакски. Приплыл как-то с верховьев вместе с другими искателями лучшей доли, прибился к постоялому двору углежогом.

Ремесло обычное в северных лесах, но никчёмное в степи, где люди собирают кизяк и берегут каждое полено. Только колодезных дел мастеру как раз и был нужен умелец, превращающий дрова в древесный уголь. Причём годилась ему для этого почему-то исключительно ольха, которая в изобилии росла в пойме за рекой.

Зачем ему столько угля и почему именно ольхового никто не знал. На вопрос любопытствующего колодезник как-то мрачно отшутился: «В дань подземным духам», после чего желание интересоваться дальше напрочь отпало. Со страхом поговаривали, что действительно видели как он спускал мешки с углём в колодец. До смеху ли тут? Бывалые люди снова вспоминали рассказы про заброшенные колодцы, в которых живут джинны, про неосторожных бедолаг, которых достали оттуда мёртвыми, про пламя вырывавшееся из глубины.

Ведун подземных тайн и бывший обитатель лесных дебрей быстро нашли общий язык. Даже породнились. Углежог вскоре женился на дочке своего хозяина, потом унаследовал хозяйство. Хотя, может, это и не дочь была, а воспитанница. Никто не помнил, чтобы у колодезника была жена.

Леший так и просидел на этом постоялом дворе до самой смерти. Детей сызмала отдал в обучение в город, и они давно вышли в люди, став уважаемыми торговцами. До дел отца и его хозяйства всегда касались мало.

Бывший углежог давно бросил рубить ольху за рекой, занявшись только обслуживанием постояльцев. Поговаривали, что для простого держателя постоялого двора он слишком богат, но и то сказать, богатство это виднелось больше по разговорам. Уж больно хорошо начали дела его подросшие дети, явно не без отцовых денег – сам он жил скромно. Властям беспокойства не доставлял, если что и случалось – дальше старост Булгарского квартала не уходило.

Сейчас Злат, как ни старался, так и не смог припомнить ни одного случая, когда этот постоялый двор попадал в какую-нибудь нехорошую историю. Хотя подозрения всегда вызывал. Хотя бы тем же уединением. Даже тем, что за столько лет ни единого происшествия. Как-то уж слишком тихо для постоялого двора, где люди разные, да ещё приезжие.

Наиб припомнил, что у него всегда вызывала тайное беспокойство тамошняя кузница. Дело для постоялого двора обычное и нужное: лошадь подковать, колесо поправить. Вот только хорошо это там, где останавливается много проезжающих. Здесь же скорее простая гостиница. Мысль, чем там кормится кузнец и не давала некогда Злату покоя.

Теперь и это было в прошлом. Несколько лет назад, после того, как многоликий Леший переселился в леса вечного счастья, его наследники продали постоялый двор ушлому торговцу Сарабаю. Сразу после этого кузница опустела.

Сарабай до этого был мясником на базаре в буртасском квартале. Теперь он использовал выгодное положение своего двора, чтобы приобретать недорого скот. и резать его у себя, обеспечивая своё заведение мясом, к великой досаде своих бывших собратьев мясников. Злат нередко заезжал к нему обедать, привлечённый размером и дешевизной мясных блюд.

Вот почему сейчас мысль о поездке туда вызвала у наиба самые тёплые чувства.

IV. Колдун из Магриба

Со стороны дороги постоялый двор Сарабая напоминал какой-нибудь почтовый ям в степи. Слева и справа от него тянулись густые заросли, позади начиналась бескрайняя унылая пустошь, уходящая к пустыне. Сам двор раскинулся крепко и привольно, так же, как в те времена, когда здесь была только глухая дорога вдоль берега реки. Чтобы увидеть купола и минареты Богохранимого Сарая нужно было повернуться к воротам спиной. Великий город едва выглядывал из за верхушек деревьев, непроходимой колючей стеной обступивших главную дорогу, и казался совсем далёким.

Глушь, да и только.

В серый дождливый день, когда туманном мареве тонут очертания, могло вообще показаться, что ты оказался где то в пустынном краю, вдали от всякого жилья.

Злат остановил коня перед мощными, как для осады, воротами, створки которых были окованы полосами железа, и прислушался. Тишина. Всё тонуло в легкой, но непроницаемой пелене осеннего дождика. А ведь совсем рядом, за спиной, по другую сторону дороги лежал населённый Булгарский квартал, огромная Чёрная пристань с причалами и складами. Её скрывали непролазные заросли степной колючей акации, молодых остролистых клёнов и терновника, тянувшиеся вдоль дороги от самой заставы, охраняющей въезд в столицу великого хана. В нескольких местах поодаль в зарослях были проезды: к булгарам, к причалам и складам. Но человеку пешему можно было при сильной надобности продраться и сквозь колючки. Особенно, если он почему-то не хотел встречаться со стражниками у въездов в квартал или на пристань.

А ещё недалече у дороги высились три громадных дуба. Судя по многоохватной толщине и высоте, были они старше и постоялого двора и великого Сарая и, может быть, самой древней дороги по берегу. Никак не меньше трёх-четырёх веков. Чья то неведомая заботливая рука посадила и выходила их в этой несусветной глухомани в старые времена, от которых уже не осталось даже сказок. Поговаривали, что многие пришельцы из северных сумрачных лесов, перебравшиеся теперь в Булгарский квартал, не забыли своей древней веры и почитали эти дубы так же, как и священные рощи на своей дремучей родине.

Так это или нет знали только в самом квартале. А там умели хранить свои тайны от чужаков. Во всяком случае, никаких следов жертвоприношений или даров у дубов не было.

Злат на всякий случай проверил. Коли уж пошла речь о всякой чертовщине не грех поискать след колдунов и их паствы. Тем более, что следы человеческие под тремя дубами были. Вытоптанная трава, сломанные веточки. Только колдовских ли рук это дело? Куда вернее, кто-то лазил на деревья. Уж больно место удачное. На половину караванного перехода видно окрестности. Что по дороге, что в городе, что в пустыне. И река вверх и вниз по течению. Мало ли кому интересно.

Хотя ворота во двор напоминали крепостные, сама ограда состояла из обычного плетня, едва человеку по грудь. Когда-то давно на её месте красовался наверное неперелазный тын из заострённых брёвен. Времена были смутные, опасные. Теперь не то. Смуты кончились ещё при покойном хане Тохте, нестроения и разбои ушли в прошлое. Укреплять свои дворы теперь нет нужды. Разве что от бродячей скотины или степных лис. Для этого и плетня за глаза достаточно. А ворота остались. Хорошие ворота. Дуб поди из булгарских лесов.

Злат понял, что его заметили. Как не заметить всадника на пустынной дороге? Тем более, если он не проскакал по своим делам, а спешился и топчется у обочины под деревьями. Ещё одно достоинство невысокого плетня. Тем более, если привратнику заняться больше нечем – во дворе ни души, у коновязи под навесом – ни лошади. Хоть платья под плащом не видно, но намётанный глаз сразу разглядел доброго коня, явно не простых кровей. За такого барышники не глядя дадут пару мохнатых низкорослых степнячков. Поэтому, когда наиб неторопливо вошёл в ворота, навстречу из гостиного дома выскочил сам хозяин.

– Добрый гость всегда ко времени, – радостно запричитал он, – Сегодня как раз телушку заколол. Похлёбка из требухи уже доспевает. Я ведь помню!

Бывалый мясник Сарабай не раз на своём веку потчевал Злата. Ещё когда тот и наибом не был, а всего лишь простым писцом-битакчи. Сарабай лет пятнадцать держал лавку на большом базаре, пока не перебрался на купленный по случаю постоялый двор. Теперь торговал мясом только на рынках соседних кварталов. Там у него всё было поставлено на крепкую ногу. Держал лавки.

В бытность на большом базаре он вошёл в долю с одним ушлым харчевником, с которым наловчились продавать недорогую похлёбку из требухи. Благо у мясника, который сам режет скот, такого добра всегда навалом и нипочём. Только и расхода, что дрова и соль. А дрова, хоть в Сарае и дороги, но для вхожего на Булгарскую пристань человека с этим завсегда намного проще. Весь лесной торг там. Одну щепу можно возами брать. Солью тоже можно удачно запастись у кипчаков, что возят её со степных озёр. Особенно, если тайком и понемногу.

Вот теперь Сарабай с удовольствием припоминал прежнее время.

– В требухе ведь что главное? Главное чтобы свежесть! Чтобы пар ещё шёл. Тогда и вкус. А стоит хоть немного полежать, а уж если ещё и обветрит – уже не то. Навар будет, а вкус не тот!

Из-за спины Сарабая из открытой двери веяло теплом и мясным духом. Видно было, что он сидел от жары в одной рубахе и только на выход наскоро накинул кафтан. Даже пояс не успел повязать.

Злат пробежал взглядом по расшитому подолу и подумал: «Вот ведь уже почти всю жизнь в Сарае живёт, башка седеет. А халат так и не стал носить. Всё живёт по старой привычке. Как в Булгаре». Хотя, сколько помнил его Злат, был мясник правоверным мусульманином. Скот резал строго по исламским правилам, за что имел не только всегдашнее одобрение от своих соседских булгарских имамов, но и множество благочестивых, охочих до правил веры покупателей на большом базаре.

Вера верой, а дедовский обычай так просто не отпускает. Чалму, поди, так и не научился наматывать.

Хозяин посторонился, пропуская наиба в дом, но тот задержался и ещё раз окинул взглядом двор. Во всём чувствовался простор. Сразу видно места хватало. С одной стороны амбары для клади. Большие амбары, хорошие. Целый караван при нужде можно разгрузить. С другой стороны конюшня. Тоже добротная, рубленая из брёвен. Ни волку, ни конокраду не залезть. Навес для повозок. Сбоку от дома ещё навес – летняя кухня. Сейчас там только старые горшки стояли – тепло в доме нужно. Ещё в глаза бросался неубранный навоз. В Сарае такого обычно не увидишь. Дрова дороги, кизяку даже на городских улицах или площади залежаться не дают. А здесь пока видно щепы с пристани хватает.

Хорошо, что зеваки не набежали. Хотя Злат прекрасно знал, уже к вечеру весь Сарай будет болтать, что таинственным исчезновением интересовался сам эмирский наиб. Хорошо хоть стражу не взял, а то пересудам конца бы не было.

– Значит ждал меня?

Хозяин сразу понял, что вопрос неспроста. Но виду не подал:

– Если бы ждал, разве похлёбку из требухи готовил? Когда была парная телятина.

Наиб согласно кивнул:

– Действительно и делов то. Постояльца джинны унесли. Дело житейское. На постоялых дворах такое сплошь и рядом.

Сарабаю не нужно было ничего объяснять. Он и сам прекрасно понимал, что властям дела нет ни до каких джиннов. А вот исчезновение гостя на постоялом дворе – повод для самого пристрастного расследования. Кому же неведомо, что такие места слишком часто оказываются гнёздами самого безжалостного разбоя. Особенно опасного тем, что в таких случаях нужно как можно тщательнее хоронить концы. Любой оставшийся в живых свидетель сразу положит конец промыслу. Это не на дороге кистенем махать.

– Я разве не понимаю. Потому и дверь ломать старосту позвал со свидетелями. Думал, может помер, постоялец-то. Чтобы лишнего подозрения не было. А оно вон чего…

Хозяин шагнул в дверь, словно приглашая наиба последовать за собой.

– Я даже трогать пока ничего не велел и дверь не чинить. Хоть и свидетели были, а всё равно любой может убедиться – дверь была изнутри закрыта на засов.

Злат ещё раз окинул взором безлюдный двор, немного задержавшись на крыше старой кузницы. Интересно, что там сейчас? Потом шагнул внутрь.

Там был совсем другой мир. Ставни на окнах уже закрыли, и в зале царил полумрак. Пылающий очаг у дальней стены освещал закопчённые стены, длинный стол посередине, лавки у стен. Из котла в очаге шёл пар и мясной дух, сдобренный какими-то пахучими травами. Злат потянул носом.

– Можжевельник?

Хозяин довольно кивнул:

– Он самый. Отборная ягода, – он повернулся и суетливо крикнул, – Клюквы принесите!

– Зачем же в требуху клюква? – удивился наиб.

– Это не в требуху. К мясу. Не одну же похлёбку хлебать. И сбитню сейчас велю. С холода.

– Вот это хорошо, – одобрил наиб и показал на перегородку в конце зала, – Там?

Сарабай кивнул.

Только Злат не спешил. Он направился совсем в другую сторону, к очагу. Повесил ближе к огню плащ и сам устроился рядом.

– Смотрю народа у тебя ни души. Как же так получилось, что о твоём постояльце уже весь Сарай знает? Как будто бирючи об этом на площадях и базарах кричали? Кто ещё был здесь с утра, кроме старосты и свидетелей?

Хозяин старательно наморщил лоб:

– Мясо в лавки ещё до того как дверь ломали отправили… После только головы слуга отвозил.

– Головы?

– Ну да! Я чего телушку колол? Обычно только бараниной торгую. Говядину только на заказ. Или к праздникам. А сегодня сам знаешь, у мусульман новый год. Благочестивые люди постятся.

– Самое время корову колоть…

– Заказ. В караван-сарае у кипчаков затеяли пировать. Кто-то уважаемый из степи подъехал. Ну, а у кипчаков известно какие лакомства. Самое почётное блюдо – варёная голова. Вот и попросили. Одну говяжью и четыре бараньих.

– Ого! Видать немало их там собирается!

– Человек десять, я думаю. Вот я для них скотину и резал. Мясо – в лавку, требуху – в котёл. Головы эти слуга повёз уже после того, как дверь сломали.

– Тогда понятно. Караван-сарай на базаре. Слуга, конечно, горло бузой промочил.

Сарабай кивнул:

– Водовоз ещё приезжал.

– Тоже неплохо. Он потом после вас домов двадцать объехал.

Взвизгнула ременными петлями маленькая дверь за очагом, ведущая в сени, соединяющие гостевой дом с жильём самого хозяина. Оттуда, сильно пригнувшись, вошла девушка с братиной в руках. Она даже зацепилась головой за притолоку. Злат уже хотел пошутить про жадность Сарабая, прорубившего слишком низенький проход, чтобы сберечь тепло, но тут заметил, что девица сама очень высока. Он даже встал, чтоб потихоньку померяться, когда та приблизилась к столу. Действительно, почти на голову выше.

При неровном свете очага блеснули золотом густые волосы цвета соломы, выбившиеся из под съехавшей при ударе о притолоку повязки. Поставив на стол братину, девушка быстро поправила головной убор и исчезла в сенях. Злат заметил шерстяные кисти, подвешенные на манер хвостов сзади к поясу. Языческий оберег, какой носят женщины в дремучих северных лесах.

От братины шёл пар и запах имбиря.

Наиб отцепил маленький ковшик, который по монгольскому обычаю носил у пояса и с наслаждением зачерпнул сбитня. Мёд у Сарабая был хороший из липовых лесов, пахучий и бередящий горло. По жилам потекло тепло и умиротворение. Захотелось сесть у огня, закрыть глаза и задремать. Злат так и сделал. Только дремать не стал.

После долгого молчания он спросил, не открывая глаз:

– Почему говорят, что твой постоялец был колдун?

Спроси Злат об этом во дворе под нудный шелест осеннего дождика, наверное прозвучало бы почти шутливо. В полутьме едва озаряемой пламенем очага получилось зловеще. Наиб сидел спиной к огню и его тень загораживала Сарабая. Она ложилась на длинный пустой стол, расползалась на половину стены, уходя к закопчённым брёвнам под крышей. И она шевелилась, повторяя малейшее движение своего хозяина, вставшего между светом и тьмой.

Сарабаю видно стало не по себе. Он боязливо оглянулся на черный проём в стене, к которому словно подкрадывалась громадная тень наиба и сглотнул слюну. Потом сказал, почему-то понизив сразу осипший голос:

– Само собой на ум пришло, когда дверь-то открыли. Там ведь засов изнутри – огого! Скобы свой кузнец работал. Дверь пришлось с крюков сбивать. И комната без окон. Не то что кошке, мышке пролезть негде.

– Подпол?

Сарабай махнул рукой. Потом зачем-то ещё сильней понизил голос:

– Девка ещё начала плести. Которая еду ему носила. – Сарабай замялся, словно поколебавшись, но потом решился, – Говорит, принесла ему однажды еду, а у того гость сидит, – он сделал шаг к наибу и наклонился, будто боялся, что его услышат, – Так вот она клянётся, что в комнату никто не заходил.

– Веришь?

Сарабай обвёл рукой зал.

– Другого хода туда нет. А она всё время здесь была. Дело вечером было, в зале ни души.

– А как уходил видела?

Хозяин кивнул.

– Ты сам-то ей веришь?

– Девка чуткая очень, приметливая. Из лесов.

– Гости к нему часто ходили?

– Не сказать, чтобы очень, но захаживали. Всегда с глазу на глаз сидели. Он вообще в своей комнате, как бирюк сидел. Еду всегда туда носили. Сам частенько где-то околачивался, – подумав, добавил, – бывало ночевать не приходил.

В зале повисла тишина, только огонь сухо потрескивал углями в очаге. Злат зачерпнул ещё мёда и отодвинул братину:

– Чего сам не пьёшь? Зелья какого подмешал? Садись.

Увидев, как Сарабай старательно наливает себе до краёв полный ковш, приняв видать к сердцу слова про зелье, добавил без тени усмешки:

– Как хочешь, а чего-то в твоём рассказу не хватает. А чего не пойму.

Хозяин грустно развёл руками:

– Сам бы так говорил, если бы мне кто эту историю рассказал.

Наиб промолчал. Сарабай думал.

– Понимаешь, всё это чушь, конечно, но здесь всё одно за одно цепляется. Я вот сейчас только понял, что и лица его толком не разглядел. Запросто могу не узнать, если встречу. Какой-то уж больно весь из себя скрытный. Шмыг да шмыг то в келью, то из кельи. Он даже вселился необычно. Его человек привёл из Булгарского квартала. Комнату выбирал, деньги платил. Я с ним и не общался почти.

– Деньги какие платил?

– Какие деньги? – не понял Сарабай.

– Сколько, какими монетами, где чеканены?

– Обычные деньги. Даньга. Чеканены у нас в Сарае по большей части. Я ведь их сам хорошенько проверял, когда пересчитывал. Сам понимаешь, постоялый двор, всё-таки.

Наиб понимал. Где ещё лучше всучить поддельную монету? Расплатился и ищи ветра в поле.

– Ты того человека из Булгарского квартала знаешь?

– Нет. Лицо, правда, знакомое, видел где-то.

– Так ты что со своим постояльцем даже словом не перекинулся?

– Почему? Он говорил, какую еду ему приносить. Рыбы просил побольше. А ещё спросил, можно ли где брать хлеб сделанный на дрожжах.

– Нашли?

– А чего искать? Хоть у булгар бери, хоть у русских, хоть у буртас. Цену хорошую давал. Вперёд.

– Надолго?

– Сказали что на месяц – полтора, точно не знают. Потому сразу заплатили вперёд и предупредили, что съехать может внезапно, не предупреждая. Даже оговорили на это случай, что замок с ключом на столе оставит.

– Какой замок?

– Навесной. Эта комната ещё снаружи запирается. На навесной замок. Там ещё скобы сделаны, хоть на крепостные ворота. И замок стальной, булгарской работы. Как хороший сундук стоит. Эту комнату обычно снимают купцы, которые там оставляют что-то ценное. Поэтому и сдаётся она подороже.

– У постояльца много товара было?

– Даже сундука не было. Только две большие сумы.

Значит хотел, чтобы в вещах не рылись. Хорошие деньги за это заплатил.

– Вы с ним по-кипчакски говорили?

Сарабай удивлённо вскинул брови.

– Говорил чисто?

– Не совсем. Да у нас больше пол-Сарая так говорит. Кто и лет двадцать здесь живёт. Иной раз вообще больше на пальцах.

– Ты его спросил, кто он и откуда?

Хозяин кивнул:

– Иоанн. Из Новгорода. А потом добавил ещё, со значением так: «Из закатных стран».

V. Бронзовая птица

Злату вспомнился утренний разговор с корабельщиком. Иона из Новгорода. Тот ещё сказал «новый город» по-кипчакски, а не по-русски. Обычное дело для Сарая. Вот только этих Новых городов только на Руси несколько. Есть Великий, есть Нижний, есть Северский. А сколько их ещё в дальних странах, поименованных на чужеземный лад? Неаполь, например. Тоже по-гречески Новый город. Далеко на западе, в закатных странах. Уж не из тех ли самых краёв залетел таинственный гость?

С полгода назад уже объявлялся один такой. Прибыл тайком с полным сундуком золота и принадлежностями для рисования карт. Служил, как выяснилось, торговому дому Барди, который состоит в личных банкирах у самого папы. Как раз на Ивана Купалу бежал на генуэзском корабле за море. Золото у него в сундуке было для здешних краёв необычное – магрибские динары. Из закатных стран.

– Вспомни хорошенько Сарабай, слово Новгород он как говорил? На каком языке?

– На кипчакском, конечно.

Новый город в закатных странах. То ли Иоанн, то ли Иона. Как легко запутаться в таком многоязычном городе, как Сарай. Легко и затеряться.

– А птички у этого твоего постояльца были?

– Какие птички? – испугался хозяин.

– Ну мало ли? Коли он у тебя улетел, может в птичку умел обращаться. Или дружил с птичками. Клетка для птиц у него была?

Сарабая вопрос озадачил. Сначала он напряжённо таращил глаза, силясь уловить подвох, потом повернулся к двери в хозяйские покои и зычно крикнул что-то на незнакомом Злату языке.

– Да скажи уже пусть похлёбку несут, – добавил ему наиб, – Ты же служанку зовёшь?

– Думал сначала комнату посмотрим. Я бы уже велел дверь чинить.

– А куда спешить? Нового постояльца ждёшь?

Хозяин только вздохнул тяжело. Слава теперь пойдёт о его постоялом дворе такая, что лошадей нахлёстывать будут, мимо проезжая. Хотя на окраине в глухом месте обычно на ночлег встают те, кого ни богом, ни чёртом не испугаешь. Народ мирный и боязливый идёт в караван-сарай.

Похлёбку принесли по северному обычаю – в глиняном горшочке. С деревянной ложкой резанной из белой липы. Такая в здешних краях не растёт. Рядом поставили деревянный же резной ковш с мёдом. Но уже не со сбитнем, а хмельным перебродившим. В него не имбирь, а свои лесные ягоды для вкуса добавлены. Да и зелья с кореньями с тех краёв, хранящие силу и запах дальних дремучих дебрей.

С девушкой только беседы не получилось.

Едва она поставила на стол кушанье, хозяин стал говорить с ней по своему.

– Она чего же совсем по-кипчакски не понимает?

– Недавно совсем из лесу. У меня всего два месяца живёт.

Злату только и осталось, что молча рассматривать причудливый узор, вышитый на льняном подоле. Мог бы и сам догадаться. Одета девка совсем не по здешнему. Значит в Сарае недавно. В том, в чём приехала. А когда можно было приехать с верховьев? Только после половодья. Месяца четыре, не раньше. Лапти, правда, уже стоптала – на ногах мягкие сапожки здешней работы. На поясе сзади хвосты. В Мохши такие на каждом шагу увидишь, а здесь редкость. Даже в Булгарском квартале не встретишь. Только у буртас.

– Не было у него ни клеток, ни птичек, – подытожил Сарабай. И дал знак, чтобы девушка уходила. Однако Злат обратился к ней напрямую:

– Тебя как звать-величать, красавица?

– Юксудыр, – значит немного всё-таки понимает.

– Красивое имя, – одобрил наиб, – и сама красавица. Постоялец к тебе не приставал?

Теперь уже девушка не понимала, а Сарабай переводить не стал. Сам ответил:

– Если и пробовал, то сразу бросил. Не смотри, что с виду гибкая, как та ива. Она подкову может разогнуть.

Злат недоверчиво смерил взглядом стройный девичий стан. Действительно, по виду не скажешь. Хозяин, судя по уважительному тону, уже пробовал. Видать не понравилось. Продолжил, как ни в чём не бывало:

– Расскажи дяде Злату поподробнее, что за человека ты у него видела? Ну тот, что появился ниоткуда. Было в нём что странное, необычное?

Сарабай перевёл. Наиб заметил, что «дядю Злата» он пропустил, но девушка эти слова явно поняла. Они ведь неспроста сказаны были. Одно дело допрос у сурового ханского чиновника, совсем другое – обычный разговор с добродушным дядей, охочим до сплетен.

– Она говорит, что гость действительно странным был. Чёрный весь какой-то. И лицо и одежда.

– Арап что ли?

– Она поди арапов никогда не видела. Не поймёт про что это. А ещё говорит, что от него запах странный шёл.

– Странный? Серой что ли вонял?

– Она поди серу ни разу не нюхала. Говорит, вроде как дымом.

Наиб озадачено почесал затылок:

– Слушай, а она у тебя сказки не любит слушать?

Сарабай не стал переводить, но девушка явно поняла слово «сказки» и усмехнулась. Повернувшись к наибу она отчётливо повторила два раза одно и то же слово.

– Говорит, что он был похож на углежога. – перевёл Сарабай.

Злат улыбнулся.

– Теперь и сам вижу, что приметливая. Самое главное, сказку от были хорошо отличает. Пусть возьмёт огня побольше и покажет нам комнату.

Похлёбка даже подостыть не успела.

В комнате смотреть оказалось совсем нечего. Крепкий стол у стены, скамья, сундук. У другой стены лежанка с топкой внизу, такие завели в здешних краях выходцы из Хорезма. Топлива меньше нужно и чище – дым уходит в трубу. Да ещё стену греет, через которую она проходит. На лежанке чистый войлок.

От исчезнувшего постояльца не осталось ни единого следа.

Злат заглянул в лампу, стоявшую на столе – пустая.

– Ты масло заправляла?

Сарабай перевёл. Оказалось, что девушка буквально накануне проверяла. Масла оставалось почти на сутки. Получалось, что столько времени она и горела. Значит постоялец покинул свою последнюю обитель при её свете. А непогашенный фитиль так и горел всю ночь, пока не кончилось масло.

– Замок пропал?

Хозяин отрицательно качнул головой:

– На столе лежал.

– А говоришь ничего не трогали. Что ещё поменяли?

– Больше ничего. Клянусь!

Комната действительно была очень надёжной. Гостевой дом был сложен из сушёного на солнце кирпича, а вот пристрой сделали из самого лучшего обожжённого. В Сарае с его дороговизной дров такой встречался нечасто. Шёл, обычно туда, где его ничем было не заменить. «Колодцы, например, выкладывать» – подумалось Злату. Зачем понадобилось тратить их на постройку? Видно и впрямь замышлялось всё сразу под надёжное хранилище. Вон и кладка на известковом растворе. Поди на яйцах замешивали.

Зато потайное отверстие в такой стене не укроешь – сразу будет заметно. Пол тоже глиняный.

Засов и петли наиб даже смотреть не стал. Только провёл ладонью по лежащей у входа двери и сказал:

– Вешайте на место.

После чего с удовольствием вернулся к грошочку с требухой. Ну и липовому ковшу с горячей медовухой, конечно. Его весёлое настроение сразу напрягло хозяина. Злат же блаженно улыбаясь наслаждался кушаньем и нетерпеливым беспокойством Сарабая. С удовлетворением отодвинув пустой ковш, повертел в руках замок от двери, который ему принесли, прикинул его на вес:

– Тяжёлая штучка, – усмехнулся недобро, – Таким и убить можно.

Сарабай сглотнул слюну.

– Зря ты его забрал, – посочувствовал наиб, – Им ведь запросто могли человека по голове стукнуть. А твои слуги могли кровь стереть. По нерадению.

Он выдержал паузу и добавил:

– Или по умыслу.

После чего поднял глаза на Сарабая:

– Помню твою харчевню на большом базаре. Эх времена были! Я тогда простым битакчи был. Помнишь?

Хозяин радостно кивнул.

– А вот уважал ты меня больше, хоть теперь я и наиб самого сарайского эмира. Теперь вот вижу ты и забыл какую я похлёбку любил. Тогда чесноку не жалел.

Старый мясник оказался быть готовым вынести что угодно, только не неуважительный отзыв о своей похлёбке:

– Так я нарочно велел чесноку поменьше класть. Говорю, Хрисанф ибн Мисаил – большой человек, ему к самому эмиру на доклад идти. Чтоб духа дурного не было.

Злат только руками развёл:

– Вон он что. Даже родителя моего покойного как звали помнишь. Молодец. И предусмотрительный опять же. С таким человеком дело иметь хорошо. Никакие джинны не страшны. Сколько у тебя потайных выходов из того пристроя?

– Сам же видел… – промямлил Сарабай.

– Ай-ай-ай, – прервал его наиб, – Ну если тебе так больше нравится, будь по твоему. Я эмиру так и доложу. Исчез, мол, постоялец. Куда исчез хозяин объяснить не может. Не про джиннов же я буду ему докладывать? Так что лучше всего будет наложить на него хороший штраф. Чтобы другим неповадно было. Да и разговоров про джиннов и колдунов меньше будет. Правильно?

Хозяин молчал. Он прекрасно представлял какой величины штраф могут наложить за исчезновение гостя. Подозрение в убийстве, как не крути. Да в деньгах ли одних дело? Пойдёт по базарам слух, что на постоялом дворе разбой. Для торгового человека это хуже любой нечистой силы.

– Или ты думал, что я сказки про джиннов буду ходить рассказывать? Это тебе к Бахраму. Он, кстати, зайти должен. Поболтаем. А до тех пор можем и между собой поговорить. Так сколько тайных выходов из этого самого пристроя?

Злат поднялся со скамьи и потянулся, хрустнув суставами:

– Комнаты я эту видел и хода оттуда нет. Если нечистую силу в покое оставить, то куда человек мог подеваться? Или откуда мог туда попасть? Твоя служанка ведь девка умная, всё правильно описала – чёрный, на углежога похож. Углежог он почему чёрный? Весь в саже. А сажа у нас где? Вот то-то и оно. Из печки вылез этот таинственный гость. Через печку и твой постоялец улетел. Лежанка вплотную к стене – дымоход через соседнюю комнату идёт. Там, поди, такая же лежанка. Проверить это можно хоть сейчас. Вот только зачем? Я перед эмиром могу и так отчитаться. А вот у тебя интерес большой. Только почему я всё это тебе рассказываю? А не ты мне?

– Есть ход!

– Говорил я тебе, что нечистая сила до добра не доведёт!

– В соседней комнате подвал. В нём колодец потайной. Из него галерея к колодцу во дворе и лаз на зады, за усадьбу. К сухому арыку. Там выход.

– Да ты чего раскраснелся так? Не ровен час удар хватит. Вели, лучше ещё медку принести. Мне всё равно придётся здесь Бахрама дожидаться. Так что пойду коня расседлаю и в стойло поставлю. И вот ещё. Скоро сюда прибежит помощник мой, Илгизар. Пусть ему тоже требухи оставят.

Юноша действительно не заставил себя долго ждать. Не успел наиб засыпать коню ячменя в торбу, как в воротах появилась вымокшая под дождём фигура Илгизара.

– Даже не пообедал, что ли? – засмеялся Злат, – А запыхался то! Иди там тебе похлёбки из требухи нальют. И медку. Я уже сказал.

От удивления Илгизар даже открыл рот.

– Откуда я знал, что ты сюда прибежишь? Так ты, наверное, к своим водовозам пошёл пообедать. А там тебе и рассказали, что у Сарабая на постоялом дворе неведомого незнакомца ночью джинны унесли. Ты сразу сюда, концы вынюхивать. Даже не пообедамши. Эх, молодо-зелено! Что там хоть на обед у вашей братии было?

Водовозы в Сарае жили братствами. Не только работали артельно, но и всё хозяйство вели сообща. Подавшаяся из степей в великий город неприкаянная молодёжь, не имевшая ни ремесла, ни денег, помыкавшись на подённой работе по пристаням и базарам, быстро освоила надёжный и доходный промысел – возить воду. Лошади для этого годились самые плохонькие, повозки тоже подходили попроще. Обзавестись этим сообща не в пример легче. Даже в долг можно – менял в Сарае полно на каждом базаре. И не ленись, вози воду с реки.

Город большой, людный, колодцев не хватает. Хан хоть и повелел в кварталах вырыть пруды, но вода там стоялая, мутная. Для еды, да и стирки жители предпочитали брать чистую речную. Тем более у каждого водовозного братства были сделаны свои мостки, чтобы воду брать подальше от берега, где течение сильней.

Зарабатывали на этом деле неплохо. Деньги шли в общий котёл и со временем эти братства обзавелись не только лошадьми и повозками с кувшинами. Водовозы с Чёрной улицы, приютившие Илгизара, построили себе хороший дом для ночлега, отдельную трапезную. Даже собственную мечеть, где юноша и учил их теперь письму. В трапезной была даже отдельная посуда для праздников, а в кладовых нарядная одежда. Водилась и кубышка с залежными деньгами. На всякий случай.

Уважаемыми людьми стали водовозы. Их староста теперь с бухарским шёлковым поясом красуется. Кое-кто его уже господином величал. Да и то сказать – братство ведь не только повозки с кувшинами. Полсотни крепких молодых парней, смолоду в степи приученные и оружие в руках держать, и на кулаках за себя постоять. Когда на Сабантуе за городом сходились лучшие борцы, водовозы там всегда не в числе последних.

Вот только, что было в этот день у водовозов на обед, Илгизар так и не вспомнил. Он действительно бросился на постоялый двор Сарабая, едва услышал новость о пропавшем постояльце.

– Мне ведь не дал знать, – укорил его Злат, – Всё сам, сам. Эх, гордыня!

И ещё раз добавил:

– Молодо-зелено…

Теперь вместо расследования пристыженному и вымокшему Илгизару пришлось тащить седло, которое заботливый наиб снял с коня.

Злат, видно в наказание, молчал, наслаждаясь нетерпением юноши. Правда, когда тот уже уложил седло на скамью у стены, сжалился:

– Да ты же до нитки весь вымок! Кто же в такую погоду без плаща ходит?

Халат Илгизара и вправду облепил его, как мокрая тряпка.

– Переодеть тебя надо. Хозяин!

Сарабай словно прятался за дверью.

– Дай-ка моему помощнику штаны и рубаху. Поплоше. Понял? Поплоше. Чтобы пачкать не жалко. И с требухой поторопи. Он вон, молодец, даже без еды согласен бегать, лишь бы твоего постояльца поймать. Раз хочет, почему не дать человеку возможность?

Сарабай уже всё понял и коварно улыбался.

– Отправим его по следу печных джиннов. В самое пекло. На первый раз потухшее.

Сжалившись, наконец над ничего не понимающим юношей, наиб рассмеялся:

– В печку ушёл твой постоялец! Там через топку лаз в соседнюю комнату. В ней подвал. А из него потайной ход к старому арыку. Вот ты нам сейчас и покажешь, как из запертых комнат улетучиваются, – и добавил мстительно, – коль уж ты всё сам хотел.

Оскорблённый в лучших чувствах Илгизар повесил свой мокрый халат у очага и облачился в холщовые штаны и рубаху. Хозяин соблюл приличия – не стал давать последнюю рвань. Даже на ноги принёс старые сапоги. К тому же предусмотрительно принёс хорошую толстую свечку, чем вызвал веселье наиба:

– Боишься заплутает? Что же это за печка у тебя?

Сарабай признался:

– Если честно, я сам про этот печной секрет не знал. Печка и печка. Подвал с колодцем и ходами знаю. Мне его старые хозяева ещё когда двор покупал показали. А про печь ничего.

– Сразу почему не сказал? – нахмурился наиб, – Это же во многом дело меняет.

– Не подумал.

– Мог бы и додуматься. Тайный лаз в комнату, в которой обычно хранят самое ценное. Такой секрет дорого стоит. Потому и не раскрыли его тебе.

Между тем Илгизар, облачившийся в просторные не по росту штаны и рубаху уже был готов к своему путешествию. Даже свечу уже зажёг в очаге.

– Мы тебя в соседней комнате подождём. Заодно пока и в подвал заглянем.

С собой взяли только масляную лампу, поэтому и спускаться никуда не стали. Охота лезть во тьму и сырость? Только открыли крышку и вдохнули промозглый мрак. Подвал давно пустовал, даже лестницу из него убрали. Совсем бы на погреб походил, но сделан крепко, на века. Из кирпича. И сух. Не зря в нём устроили колодец.

– В колодец как спускаться?

– Там скобы есть. Железные.

Предусмотрительно. Значит в подвал можно попасть очень легко. А вот подняться, если не прихватишь лестницу будет невозможно.

Злату вспомнился старый Леший, последний хозяин этого постоялого двора. Молчаливый, хитрый и недобрый мужик. Какими тёмными делами промышлял он в этих подземельях? Наиб свесился насколько можно вниз и посветил лампой. Из мрака едва проступили стены и колодец без крышки на дне.

– Такие обычно в крепостях делают, – пояснил зачем-то вполголоса Сарабай, – в нём воды нет, а сбоку ведёт ход к настоящему потайному колодцу.

А ведь и правда, этот самый пристрой очень похож на крепость. Мощные стены из обожжённого кирпича, известковый раствор. Окон нет, лишь кое-где небольшие волоковые оконца – кошке пролезть. Злату вспомнились кованые дубовые ворота, оставшиеся от прежнего тына. Видно было кого боятся строителю этого постоялого двора. Было и что прятать.

За спиной послышалась возня, сопение и чихание. Из топки показалась рука со свечкой и голова Илгизара:

– Вот ведь, даже не испачкался, – огорчился наиб.

Сарабай, помогая незадачливому трубочисту выбраться, добродушно заступился:

– Её не топят почти. Зимой постояльцы в ней редко бывают. Да и вся сажа в трубе. А золу выгребают.

Тем не менее вид у юноши был очень довольный. Даже не отряхиваясь, он протянул Злату руку:

– В печи нашёл.

В зыбком пламени свечи блеснул золотыми бликами металл:

– Бронзовая птица.

VI. Царевна-лебедь

Уже в гостевом зале, пододвинув скамью к пламени очага, Злат рассмотрел находку. Это было огниво. Хорошее дорогое огниво с бронзовой ручкой в виде птицы.

– Занятная штучка, – в неровных бликах огня зловеще поблёскивал мощный кривой клюв и когтистые лапы, – Сокол, вроде.

По краям огнива темнели отверстия, в одном из которых остался кусок оборванного шнурка.

– На поясе, видно, носили, – Злат придвинулся к огню и поднёс к глазам шнурок, – Оборвался.

Илгизар, которому даже не дали как следует рассмотреть находку, нетерпеливо переминался рядом, вытягивая шею, но наиб, словно в насмешку протянул огниво Сарабаю:

– Что скажешь?

Польщённый хозяин старательно наморщил лоб:

– Редкая вещь. Работа очень тонкая. Сразу видно на показ делалась.

– Вот то-то и оно. Огниво вообще-то вещь хозяйственная, обычные люди его в мешочке носят. С кремнем и трутом. Ты к своему ручку приделал?

– Зачем? Кремнем стучать и без неё можно.

– Я такие видал у монгольских баб. Некоторые к праздничной одежде на пояс привешивают.

– Колдуны бывает розжиг делают особым огнивом, – вставил, наконец своё Илгизар.

Наиба это только разозлило:

– Никак мы от колдовских козней не уйдём, – он повертел вещицу в руках и ещё раз восхищённо добавил, – Тонкая работа. Большой мастер делал. Пёрышко к пёрышку. И глаза, словно сверкают. Покличь-ка девку свою, пусть глянет, может припомнит чего. Она у тебя и правда приметливая. Да парня моего покормите, наконец.

Юксудыр огниво не признала. Не видела его у постояльца.

Злат уже с разочарованием стал завёртывать его в тряпицу, чтобы убрать в поясной мешок, как в разговор неожиданно встрял Илгизар. Неожиданно, потому что спросил что-то девушку на её языке. Юксудыр удивлёно вскинула брови и явно обрадованная ответила. Злат только сейчас сообразил, что его юный помощник ведь тоже из северных лесов – с девушкой земляки. Не ускользнул от взора и испуг, с которым воспринял это Сарабай.

– Вы, голубки, ещё наворкуетесь, ты, Илгизар, есть то будешь? Простынет требуха ведь. Тем более, что ты не эмирский наиб, я уже по запаху чую, тебе туда вместо говядины баранины от души подложили. А её холодную никак! – и, Сарабаю, – Принеси мне добрый человек овчину хорошую. Прилягу я на лавку, отдохну. Девка твоя пускай пока со мной посидит.

Увидев, что хозяин замялся, добавил:

– Потолкую с ней с глазу на глаз, – и засмеялся, – Да ты не бойсь, я за юношей пригляжу!

Хотя Сарабай испугался явно не этого. А что он испугался было заметно сразу. Чего казалось бы бояться простому мяснику и содержателю постоялого двора? Покупает и режет скот, торгует мясом в лавках на базаре. Ещё возит обеды артелям на Булгарской пристани. Что такого может сболтнуть эта девка из дремучих лесов, что не должно касаться ушей эмирского наиба?

Злат даже крякнул с досады. Теперь вся надежда на Илгизара. Самому через переводчика девку не разболтать. Взгляд его упал на халат юноши, который сушился над очагом.

– Слушай, Илгизар, кто это тебе рукав зашивал? Сам, поди? Сикось-накось. Попросил бы землячку, чтобы она переделала. – он снял халат и показал девушке, – Сделай, красавица, доброе дело. А то он без женской руки так и будет ходить оборванцем. Обидно за халат.

Злат всё подгадал точно. Именно в этот миг зашёл Сарабай. Видно было, что наибу он желает угодить от всей души – заместо овчины притащил огромный, в рост, тулуп.

– Пусть девка твоя моему парню халат зашьёт. Халат дорогой, дарёный. А он его, гляжу уже порвал где то, да залатал, словно лапоть.

Вот и ладненько! Пока служанка ходит за иглой да нитками, Сарабай будет здесь скамью двигать и тулуп стелить. Если и захочет о чём предупредить – уже никак.

Только и самому нужно Илгизара надоумить с глаза на глаз. Можно, конечно, и при девке, да вдруг она не такая уж непонимающая. Прикинуться не долго.

– Сарабай! Сделай доброе дело. Измерь сколько шагов от угла пристроя до колодца. Только шаги делай ровнее. Мысль мне одна покоя не даёт. Слушай сюда, Илгизар! – торопливо забормотал он, едва за хозяином закрылась дверь, – Девка эта чего-то знает. Я сразу приметил, как Сарабай напрягся, когда увидел, что ты по-ихнему болтать умеешь. Как хочешь убалтывай! Хоть женись, хоть в рабство отдавайся, хоть пляши, хоть песни пой, а разговори мне девку! Да смотри не спугни! Спрашивать ни-ни! Говори разговоры! И слушай в оба уха и во всю задницу. На тебя вся надежда.

После чего с видом обречённого снял сапоги и блаженно растянулся у стены на скамье, заботливо застеленной богатырским тулупом. Только и оставалось, что прикинуться дремлющим и потихоньку наблюдать из тёмного угла.

Хотя вмешаться всё-таки пришлось. Немного погодя, он нарочито сонным голосом пробурчал:

– Да угости ты девку медком, дубина стоеросовая! Оно и разговор веселей пойдёт. Медок у хозяина заборист. Халатом этим похвались, для разговора…

Халат действительно был знатный. Дарёный. Шитый из лучшей бухарской материи с узорчатым поясом. Пожаловал его захудалому шакирду сарайского медресе сам ханский сокольничий Урук-Тимур.

Три месяца назад постигло этого знатного вельможу великое несчастье. Убили его жену, бесследно исчезла любимая дочь. Сам Урук-Тимур был в это время в степи на Кубани, на летнем кочевье с ханом. Разбирал тогда это дело лично наиб. Тогда и дали ему в писцы-помощники самого прилежного ученика из медресе.

К приезду сокольничего всё было закончено. Вот он и решил наградить всех от щедрот своих.

Злат даже сейчас улыбнулся, вспомнив недоумение Урук-Тимура, когда очередь дошла до Илгизара. Смерив взглядом тощего юношу, в чалме на арабский манер и с чернильницей, вместо кинжала у пояса, вельможа явно растерялся. Чем его жаловать? Молодому нукеру подарил бы доброго коня. Саблю персидской работы. Шубу со своего эмирского плеча. Чтобы каждый знал о щедрости славного Урук-Тимура, о том, как наградил он тех, кто искал убийцу его жены, о том, как открыта его душа и закрома навстречу добрым людям и делам.

А зачем этому заморышу конь? Ему его ни держать негде, ни ездить некуда. Или сабля? Вместо чернильницы вешать?

Долго в растерянности молчал Урук-Тимур, глядя на шакирда. Уже сказаны были им слова похвалы и благодарности. Уже принесли Илгизару в награду дорогой вышитый халат с бухарским поясом, уже прибавили к ним сапоги из лучшей булгарской кожи и отороченную бобром шапку с атласным верхом. А всё не то. Не по заслугам вроде. Скупо как-то.

Вот тут и осенило старого сокольничего. Пробежала по его губам довольная улыбка. Убежал куда то по его слову расторопный слуга с дарёной шапкой и сразу вернулся. После чего эмир протянул её юноше со словами:

– А ещё жалую тебя шапкой. Помни Урук-Тимура.

Только шапка едва не выпала из рук Илгизара. До самых краёв с верхом была она насыпана серебряными монетами. Такие времена! Даже славный старый воин вынужден признать, что эти никчёмные кружочки ценятся не меньше, чем добрый конь или булатная сабля. А может уже и больше.

Нищему шакирду эта шапка серебра позволила уйти с ханских казённых хлебов на свои собственные. Даже ремеслом обзавелся – стал на базаре бумаги переписывать. При такой жизни разве дорогой халат убережёшь?

Теперь юноша неторопливо ворковал о чём-то с Юксудыр. Не надеясь на его сообразительность, Злат решил всё-таки встрять, будто между делом. Правда сделал он это, когда девушка уже покончила с шитьём и собралась уходить.

– Она мохшинская?

Сам Илгизар был из Мохши, города надёжно укрытого от степи дремучими лесами. Возле самой Руси. Там после прихода к власти несколько лет отсиживался сам хан Узбек, пока его не выманили, наконец в Сарай. Совсем почти столицей сделался. Теперь всё в прошлом. Живёт посреди своих лесов былыми воспоминаниями. Однако судьба переменчива. Кто знает куда задуют капризные ветры истории? Хан Тохта больше к Укеку благоволил. Сам Узбек теперь новую столицу строит.

– Из Булгара она. Из-за реки. С лесов.

С лесов! Как будто Мохши в степи. Только в тех краях уж так повелось: всё что на правом берегу великой реки, которую обычно так просто и именуют на тюркский манер Итиль, это горы. Что по левому берегу – леса.

Между тем Илгизар весело продолжал:

– Я было тоже сначала подумал, что с наших краёв. По хвостам. Их у нас только мордовки носят. Пулай называются. А вот имя не наше. Такие имена за рекой в ходу.

– Говорит-то по вашему?

– Похоже. У нас там в лесах народ перемешан. Однако друг друга понимаем.

– Ну, а хвосты эти самые, пулаи которые, за рекой не носят?

– Чего не знаю, того не знаю, не бывал за Итилём.

Злат нехотя натянул сапоги и пересел к столу. Видно толку от помощника, как от козла молока.

Илгизар, видно, почуял эту мысль, потому что поспешно добавил:

– Сирота она. Последние годы уже на горах жила. У мордовской родни. Сюда только по весне приехала.

Понятно теперь почему мордовские хвосты носит.

– Послушай, красавица, твой хозяин говорит, что ты можешь подкову согнуть. Врёт?

Девушка усмехнулась и взяла со стола холщовый лоскут, который принесла с рукоделием. Медленно сложила его вдвое. Потом резким движением разорвала напополам. Злат осторожно взял в руки обрывок. Потом уважительно поднёс к лицу ладонь Юксудыр.

– По виду не скажешь. Где научилась?

– Бабка научила. Она много чего умела.

– Из лука стрелять?

– И из лука стрелять.

Ох непростая девка! Чего же всё-таки Сарабай боится? Придётся ещё припугнуть.

Девушка стало неторопливо собирать со стола.

– Сарабай!

Тот встал, как лист перед травой из сказки.

Злат изобразил крайнюю степень возмущения.

– Так до каких пор я из тебя буду всё, как клещами вытягивать? Ничего больше не вспомнил?

– Вспомнил! Только я не знал, что это к делу отношение имеет.

– А тебе этого знать и не положено. Тебе положено всё рассказывать, как на духу. Слушаю!

– Про того мужика, который этого постояльца ко мне привёл…

– Вон оно что. Значит думал это к делу отношения не имеет?

– Да нет. Человека этого я и правду не знаю. Просто вспомнил, с кем я его вместе видел…

– Чего мнёшься?

Сарабай действительно сделал озадаченное лицо:

– Дело в том, что я того человека тоже не знаю

Наиб грохнул кулаком по столу:

– Шутки решил со мной шутить!? Игры играть!?

– Да какие игры, – залопотал Сарабай, – говорю же, как на духу. Просто этот человек ко мне эту Юксудыр привёл.

– Та-а-к. В узелок потихоньку твои ниточки сплетаются. А чего он её к тебе привёл, что говорил, кто эта девка!?

Злат ещё раз хватил кулаком по столу и понизил голос:

– Послать что ли за стражей, да всыпать тебе своею властью плетей?

– Да не знаю я ничего! – плачущим голосом заныл Сарабай. – Человек тот был с ясского квартала. Из тех ясов, что в лесах живут, в Мохши, не с Кавказа. Привёл, сказал, девка из Мохши, в Сарае у неё никого, языка кипчакского не знает. Осталась без хозяина. Предложил в прислуги. Может тут и связи никакой. Просто совпало.

– Илгизар! Ты спросил девку, как она в Сарае оказалась?

– Говорит с хозяином приплыла весной. Потом он пропал.

– Из запертой изнутри комнаты?

– Да, нет. Ушёл вечером и не вернулся. Потом пришёл его знакомый и отвёл её сюда.

– Хозяин этот чем занимался? Торговец?

– Не знает. Товара у него не было. Даже вещей почти не было.

– Зови сюда девку. А ты Сарабай иди пока куда подальше. Покличу, когда понадобишься. Поймаю, что подслушиваешь…

– Да пропади пропадом все эти ваши тайны! – хозяин прямо на визг сорвался.

– Я сразу почуял, что девка не простая. Персты тонкие, как у швеи, а подковы гнёт. Это от Бога не приходит, этому долго учить и натаскивать нужно. У вас в лесах раньше незамужних девок собирали по укромным углам и учили военному делу. Баб много было лишних, замуж всех не отдашь. Вот и селили таким обителями. Мужики-вояки, те легко службу себе находили, а бабы эти боевые так и прятались по лесам. Потом, когда сильная власть везде настала, в этих тайных воительницах нужда отпала. Давно уже про них ничего не слышно. Я уж думал быльём всё это поросло. Ан нет. Видно остались ещё кое-где. Ты давай снова сам разговор веди. Только уже без обиняков. Всё, что только сможет вспомнить про своего этого пропавшего хозяина. А я пока у двери постою. Чтобы не подслушали ненароком.

Злат помолчал и понизил голос:

– Вот ещё чего. Кто его знает, как всё обернётся. Ты, в случае чего, будь готов. Если увидишь, что с девкой что не так, падай на пол и не встревай. Если что, потом со спины на неё нападёшь. Скамейкой попробуй оглушить. Мне один на один с такой ведьмой не совладать.

Только едва начался разговор, Илгизар, вдруг пришёл в страшное возбуждение. Он почему-то вскочил, забегал взад-вперёд и стал всё время перебивать девушку. Злат решил вмешаться.

– Нога! – сходу перебил его юноша, – Она говорит, что у её хозяина была копчёная свиная нога! Он и пропал в тот день, когда её понёс куда-то.

Когда это происходило можно было уже не спрашивать. Ровно три месяца назад, в то самое время, когда правоверные мусульмане отмечали Ночь Могущества, неизвестный человек совершил святотатство, швырнул в молящихся свиной ногой. Под утро городская стража нашла его задушенным. Да ещё и переодетым в чужую одежду. Концы той истории так и канули во тьму неизвестности. Было только ясно, что прибыл тот человек издалёка. То ли из Арагона, то ли с Майорки. Из закатных стран. И была та нога частью большой свиньи, которую кто-то тогда хотел подложить местным генуэзцам. Чтобы подкосить их богатую ордынскую торговлю.

Вот только каким боком здесь оказалась эта прекрасная воительница из тайного убежища в дремучей лесной глуши?

Девушка и не думала ничего скрывать. Откуда приехал к ним в леса этот человек, она не знала. Но язык тамошний он знал хорошо. О чём-то долго переговаривался с бабкой, у которой жила Юксудыр. Потом предложил поехать с ним. Сказал, что отвезёт её к родственникам отца. Они живут в Сарае. Когда приехали сюда, сказал, что они ещё в степи, нужно ждать осени.

– Что за родня не говорил?

– Я им должна была перстень отцовский показать.

Девушка дернула себя за шнурок на шее. На нём висел массивный перстень с красным сердоликовым камнем. Злат поднёс его к огню. Это была печатка. В отблесках пламени на кровавом камне темнела резная вязь.

– Квадратное письмо, – определил Злат, – На уйгурском. Знаешь, что здесь написано?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Как звали отца?

– Батыр.

– Надо же, как просто… А тебя, значит Юксудыр? Что оно значит?

– Дочь лебедя…

– Дочь лебедя. Отец назвал?

Девушка кивнула.

– Давно он помер?

– Лет восемь.

Злат спрашивал, Юксудыр отвечала, Илгизар переводил. Поэтому разговор всё-время повисал в мучительном ожидании. Все уже поняли, что один наиб знает, чем он закончится. Наконец, он протянул девушке её перстень и сказал:

– Лебедями называют кунгратов. Монгольское племя. Из него мужчины Чингизова рода обычно берут себе жён. Мать Джучи, жена Чингизхана была из этого рода. Сейчас они стоят у самого Золотого престола. Могущественная Тайдула из них. Она твоя родная сестра. А твоего отца много лет назад в наших степях звали Кутлуг-Тимур. Он исчез в смуту, когда умер хан Тохта, и никто ничего о нём с тех самых пор не слышал.

VII. Как лаптой права угнать мяч царства

В очаг подкинули ещё дров и огонь запылал с новой силой. Котёл унесли, и языки пламени теперь лизали самый свод печи. В зале стало светлей, и из темноты выглянули закопчённые стены, под крышей на тяжёлых балках показались из полумрака пучки каких-то сухих трав, связки вяленой рыбы и грубые холщовые мешки, перетянутые лыком.

Стало тихо. Только угольки потрескивали, вспыхивая и мерцая.

Злат перекинул принесённый хозяином богатырский тулуп на скамью возле самого огня, между столом и очагом, и блаженно растянулся на спине, заложив руки за голову. Его юный помощник тоже перебрался ближе к печи, поджав под себя ноги и примостив на колени ковш с мёдом.

Хорошо было сидеть вот так, никуда не торопясь, и глядеть в загадочную глубину пламени. Или, как Злат, в темноту, словно скрывающую в сумраке под самой крышей, за границей света, что-то неведомое разуму.

Так и прошлое. То скроется во тьме минувшего, как канувший не дно камень, то вдруг, словно озарённое молнией, встанет перед глазами, как живое.

– Вот ведь, снова догнала нас, брат Илгизар, эта треклятая свиная нога, – грустно усмехнулся наиб, – никак не отпускает. Ты копыто хорошо разглядел тогда? Может это не свиная нога была, а чёртова?

Юноша молчал, отхлёбывая из ковша. Он вдруг воочию вспомнил эту самую копчёную ногу, которую увидел три месяца назад в каморке наиба. Она висела на вбитом в стену кованом гвозде и пахла пряными заморскими травами, копчёным салом. Пахла грехом. Запретное для правоверных мясо наполняло рот слюной вожделения и манило к себе в самый разгар священного месяца Рамазан – время поста и воздержания. И тянуло за собой череду преступлений и смертей.

Наиб словно высматривал что-то в затаившейся под крышей темноте:

– Я этого Кутлуг-Тимура ведь хорошо знал. Он при Тохте был эмиром Сарая. Большой человек – куда до него нынешнему. Нашего: хан поставил – хан снял. А за тем стоял целый могучий род. Кунграты. Род царских невест. Или царских матерей – кому как больше нравится. На бабах и шею себе свернул.

Злат замолчал надолго, вспоминая. Потом сел, поджал под себя ноги и тоже устремил взгляд в огонь. Словно сами воспоминания начали жечь его и тревожить:

– Баялунь. Вот снова её вижу, как живую. Глаза умные и злые, как у змеи. И голос ласковый такой. Будто и не говорит, а баюкает. А на лице ни жилка не дрогнет. Только пальцы выдавали – по халату скрябали. Оно и не шутка. Всю власть в улусе тогда она под себя забрала.

Как весть дошла, что Тохта умер, она сразу судьбу за загривок схватила. Никто ведь той смерти не ждал, хан был молод и здоров. В наследники себе он метил внука Ильбасмыша, совсем ещё несмышлёного отрока. Вот Баялунь и объявила всем волю хана. Расчёт прост, как сухая лепёшка. Пока подрастает править от его имени. На правах бывшей старшей жены Тохты. Дело не сказать, чтобы совсем небывалое. Все знают, что после смерти Сартака, Батыева сына, все дела в Орде забрала его жена Баракчина.

Злат замолчал. Молчал долго, не шевелясь. Потом встряхнул головой, словно от наваждения и усмехнулся:

– Только одной воли хана мало оказалось. Нужно курултай собирать по степному обычаю. Выборы проводить, хана на белом войлоке поднимать. А у Тохты ещё был сын. Взрослый уже. Тук-Буга. Ему Тохта отдал бывший улус Ногая. Сила! Несколько туменов. Бывшие ногаевы темники вкруг него сразу встали. Вспомнили старое время, когда Ногай ханов в Орде по одной своей воле ставил и менял. Кутлуг-Тимур кунграт со своим родом тоже на их сторону пошёл. Решили Тук-Бугу ханом выбирать.

Я в ту самую пору из Сарая был отослан. В Крыму как раз сидели послы от египетского султана. К Тохте ехали, а тут такая незадача. Вот нас и послали им голову дурить – хану де неможется. Так и держали их в неведении. А то пойдёт слух, что в державе нестроение, как раз беду накличешь. К тому времени, когда я вернулся, все уже в степь уехали. На курултай. Оттуда Кутлуг-Тимур уже не вернулся. Сгинул без следа. Я думал он погиб – тогда много царевичей и эмиров голову сложили. А ханом стал царевич Узбек – племянник Тохты.

– Нам Бадр-ад Дин в медресе рассказывал, что Узбека убить хотели за то, что он в ислам обратился. По наущению лам и волшебников. За это он и казнил их, как изменников.

– Сейчас, когда двадцать лет прошло, много воды утекло. Всякое можно говорить, во всякое верится. Сейчас он султан Мухаммед, защитник веры. А в те времена до веры никому дела не было. Тогда нам сказали, что Узбека хотели убить за то, что он не давал похитить царство Тохты, тем, кто нарушил волю покойного хана. Тохта ведь при жизни наследником своим объявил старшего сына Ильбасара. А тот возьми, да и помри на два года раньше отца. Я тогда от всех этих дворцовых дел далёк был, но на базаре ведь всякое болтают. И не всегда попусту. Поговаривали, что эта самая Баялунь была женой Ильбасара и к Тохте попала только после смерти мужа. Про неё много чего болтали. Доподлинно известно только, что была она когда-то женой Тогрылчи – отца Узбека. А вот где она была после его смерти? По закону должна была перейти к Тохте, брату покойного мужа. Только сразу ли она к нему попала. Слухи ходили, что у Ногая была. Опять же Ильбасар. Вроде и Ильбасмыш её сын. Видишь, как всё ладно складывается?

– С этим Ильбасмышем что стало?

– Пропал. Сгинул, словно и не было никогда. Ни разу никто нигде о нём ни слова не молвил. Убили, скорее всего. Чтобы не мешал. Затоптали, как зайчонка в загонной охоте. Тогда ведь курултаем всё дело не кончилось. Слишком уж всё нежданно вышло. Сила то была на стороне Тук-Буги. Собирались его только утвердить на курултае, ждали пока все соберутся. Узбек ехал с границы, от Кавказа, он там войском командовал. Пока добирался, кое-кому и пришла в голову мысль: «А чем не хан?». Царевич золотого рода, внук Менгу-Тимура. Тохте племянник родной. Знаешь как бывает? Может статься и самого не спрашивали. Как говорится: «Без меня меня женили». Двинула чья-то могущественная рука, как пешку в ферзи на шахматной доске жизни. Зря что ли сам Узбек потом лет десять прятался за лесами в Мохши? Умный человек. Понимал, что случилось один раз – может случиться и во второй. Как видишь не зря боялся. Долго расходятся круги на воде жизни. Двадцать лет прошло – и вдруг объявляется эта дочка Кутлуг-Тимура. Не сама появляется. Кто-то зачем-то её нашёл и привёз сюда. Снова двигает невидимый игрок фигуры на вечной доске жизни. И снова хочет провести пешку в ферзи. Ох, не к добру это!

Злат неожиданно рассмеялся и хлопнул ладонью о скамью:

– Скоро Бахрам сюда придёт. Он пошёл проследить, куда тот человек с корабля направился. Хочешь, угадаю, что он скажет? Сразу догадался, как про эту чёртову свиную ногу услышал.

– К эн-Номану? – робко предположил Илгизар.

Злат от разочарования даже крякнул:

– Выходит не я один такой умный.

Почтенный шейх Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах, жил на покое в окружении преданных мюридов на окраине Благословенного Сарая. Некогда лекарь ещё хана Тохты, а затем и наставник самого правоверного султана Мухаммеда, в миру Узбека, теперь он почти совсем отошёл от дел, обременённый летами. Однако из своего молитвенного уединения, он, как старый филин, зорко следил за всем, что происходило в столице и в ханской ставке. Сам Узбек его очень уважал и к его мнению прислушивался. В бытность свою в столице каждую неделю непременно навещал, выражая при этом крайнее послушание и смирение.

Илгизар познакомился с этим почтенным старцем, когда в начале лета тот приглашал их с наибом к себе. Как раз по делу о той самой копчёной ноге. Шейх ещё дал тогда юноше для переписки трактат Омара Хайяма «Слово о пользе вина». Который Злат тут же и вспомнил:

– Ты эн-Номану рукопись его вернул?

– Давно уже собираюсь. Два месяца, как переписал. Да всё робею.

Злат только усмехнулся. Илгизар зарабатывал переписчиком на базаре и обладание редкой рукописью, неизменно вызывало уважение заказчиков и собратьев по ремеслу. Любой нормальный писец постарался бы продержать её у себя, как можно дольше.

– Ему, поди, уже доложили, что тот, за кем он следил, исчез накануне таинственным образом из запертой изнутри комнаты. Думаю для старого хрыча такие загадки не в диковинку.

– Ты же рассказывал, что двадцать лет назад он помог Узбеку взойти на царство.

– Было дело. Только к убийству Тук-Буги он вряд ли причастен. Зарубил того Исатай. Тот что теперь в Синей Орде эмиром. А он больше с генуэзцами водился. Он был в роду киятов старшим. Знатный род. Из него сам отец Чингизхана вышел. Так что, как не поворачивай, а по старшинству кияты даже выше Золотого рода. В улус себе получили ещё с Батыевых времён Крым. С генуэзцами у них дружба старая. Золотом скреплённая. А Тохта генуэзцев изгнал. Киятам оно крепко по карману ударило. Так что приправой в котле тогдашней смуты было не только золото хорезмских купцов от эн-Номана. Наверняка позванивали там и фряжские безанты.

Наиб наставительно поднял палец:

– Тогда ведь что случилось? Сарай переборол Орду. Город победил степь. Толстозадые купчишки заставили плясать под свою дуду отважных батыров. Золото пересилило булат. Поначалу ведь ничего не ясно было. С курултая часть эмиров ушла в степь – не признали Узбека. Большой войной запахло. Как при Ногае. Только уже к весне всё затихло. Эмиры один за одним признавали нового хана. Над кунгратами вместо Кутлуг-Тимура встал его брат Сундж-Буги. А уж как кунграты покорились, так и вся степь усмирилась. Тем более что дорога к миру обильно поливалась купеческим золотом. Видимо-невидимо раздаривалось тогда дорогих халатов, бесценных мехов, самых лучших сабель. А сколько бабьего узоречья, бус-жемчугов всяких, благовоний, тканей заморских. Кому как не Баялуни было знать присказку про ночную и дневную кукушку? Она и Узбека быстро к рукам прибрала. Она и в Мохши его увезла – подальше от интриг и заговоров. Теперь вот оказалось, что там же и Кутлуг-Тимур скрывался. Уж не она ли его припрятала до поры до времени? С неё станется. И с франками она всегда возилась. За то её эн-Номан и не любил. Да и то сказать – Узбек ведь только после её смерти себя султаном объявил и в Сарай вернулся. Неспроста ведь это.

Злат почесал нос и заговорщицки подмигнул Илгизару:

– Нынешнюю ханскую любимицу Тайдулу ведь тоже Узбеку Баялунь подсунула. А она дочь этого самого Кутлуг-Тимура. Вот только Баялуни то уже больше десяти лет, как не стало.

– Исатая в Синюю Орду тоже отослали от греха подальше?

– Как знать. Царские мысли на то и царские, что нам чёрной кости их знать не положено. Только, я думаю, вряд ли Узбек Исатая опасается. Нет у него цепного пса вернее и преданнее. Потому как поднял тот руку на человека Золотого рода, пролил царскую кровь. За это по степным законам земля мстит. Хану ему и смерть положена ханская. Почётная. Хребет обычно ломают. Главное, чтобы кровь Великого рода не пролилась. Хан Тохта того воина, что Ногая когда-то убил, самолично зарубил. Так и сказал: «Пусть не проливает простой народ ханскую кровь». Так что без Узбековой защиты Исатай долго не протянул бы.

Наиб понизил голос:

– У нас во дворцовой страже был один старый нукер, который тогда своими глазами видел, как дело было. Никто и не ожидал ничего. Тук-Буга принимал приезжих в походном шатре. По одному, по два. Остальные снаружи толпились. Сила вся была у хана – бояться вроде нечего. Только ещё князь Владимир Мономах поучал своих детей: «Не снимай оружие не оглядевшись. Внезапно ведь человек погибает». Как будто про Тук-Бугу. В шатёр они вошли вдвоём – Исатай и Алатай. Тот был из сиджутов. Их род ещё Батыю был в подчинение отдан. Рядом с Тук-Бугой стоял Маджи – его главный эмир. Уйгур. Старая, хитрая лиса. Ещё Ногаю служил. И предал. Теперь при новом хане уже почти поймал горностая счастья за хвост. Был он очень склонен к своим единоплеменникам – ламам, мудрецам. Да и то сказать, в ту пору квадратное письмо, кроме уйгуров у нас в Сарае и не знал почти никто. Все битакчи были из них. Я тоже в своё время у уйгура учился. На той самой Чёрной улице, где летом нашли задушенного бедолагу со свиной ногой.

Воспоминания о годах ученичества сразу отвлекли Злата:

– Сейчас все учатся мусульманской грамоте. Оно и верно. Почти все дела решаются у кади. Важные бумаги тоже пишут арабской грамотой. Квадратное письмо осталось только у ханских битакчи, да и то больше для переписки с императорским двором в Ханбалыке, или для каких царских дел. Много ли нужно таких знатоков? Даже на монетах уйгурского письма я не видел со времён самого Тохты.

Однако школярские нравоучения не вызвали у бывшего шакирда никакого интереса. Он с нетерпением напомнил:

– Ну так вошли в шатёр Исатай и Алатай… Дальше что было?

– Не успел никто и глазом моргнуть, как они выхватили сабли. Исатай, одним взмахом отрубил голову новоявленному хану, Алатай заколол Маджи. Потом Алатай схватил голову Тук-Буги и насадил её на кинжал. Так и вышел из шатра. И крикнул: «Вот ваш хан».

Илгизар даже рот открыл от ужаса:

– И что?

– А что? Ещё Соломон говорил: «Живая собака лучше мёртвого льва». Все поняли, что хана больше нет. А на нет и суда нет. Ногайские эмиры Тунгуз и Таз сразу поскакали к своим туменам в степь. Кутлуг-Тимур тоже к войску подался. Остальные притихли и стали ждать, что будет дальше. Тут и Узбек появился. С отрядом. Стали бить уйгуров. Дорого обошлось им покровительство Маджи. На них всё зло и сорвали. Дальше я уже рассказывал. Золото побороло булат. Тунгуз, Таз, Кутлуг-Тимур так и сгинули. Скорее всего, свои же зарезали в степи. Кутлуг-Тимур, как видишь в леса ушёл. Тогда же и Ильбасмыш сгинул. Где малому несмышлёному ребёнку уцелеть, когда опытных и бывалых царевичей и эмиров, как траву косят? Может поначалу и задумывалось его ханом поставить, да Узбек лучше подошёл. Отец Ильбысмыша Ильбасар сильно к мусульманам клонил. С эн-Номаном большую дружбу водил. А Узбек он на Кавказе обретался. Как раз рукой подать до Матреги и других генуэзских городов. Когда Тохта генуэзцев изгнал до них не добрался. Они так и отсиделись за горами. Тамошние земли всегда были сами по себе – не то зикхские, не то вообще персидских ильханов. Да и Узбек, как только ханом стал, первым делом все старые права генуэзцам вернул. Неспроста же. А в Хорезм поставил наместником своего самого надёжного человека. Кутлуг-Тимура. Тёзку нашего кунграта. Своего двоюродного брата. Узбек, пока за лесами в Мохше отсиживался, многому научился. Главный урок: самая большая опасность – Чингизиды, Золотой род. Только они могут быть ханами. Только они могут сесть вместо тебя на Золотой престол. Вот и возвысил, приблизил к себе другие роды: кунгратов, киятов. Полно и кипчаков, и булгар сейчас одели монгольские халаты власти. Вот я тоже, – наиб провёл ладонью по вороту, – Наш нынешний эмир из Синей Орды, не царских кровей. Многие потомки Чингизхана теперь под началом у незнатных ходят. Государству от этого только польза.

– Нам в медресе только про то, что Узбек за ислам встал, говорили.

– Историю пишут победители. А про убитых часто рассказывают их убийцы. Да и то сказать – разве вам врали? Узбек очень много для мусульман сделал и делает. Разве он не настоящий султан, защитник веры? Мечети, медресе. Только всё это со временем пришло. Двадцать лет назад об этом речи не было. Шла борьба за власть и главной силой были степные багатуры. Для которых превыше всего было степное уложение. Великая Яса Чингисхана. Воля Вечного Неба. Кто стоял за древний обычай, кто пёкся только о своей корысти. Знаешь как тогда говорили? «Узбек, лаптой права угнал мяч царства». Лучше не скажешь. Не за ислам и веру арабов он тогда встал – встал против похитителей царства хана Тохты у законных наследников. А что наследников этих не стало – это уже вроде как не его вина.

VIII. Дни трепета

Во дворе послышался глухой стук копыт и, немного погодя, бухнула входная дверь, запустив холодный дождливый воздух. В помещение, отряхиваясь, вошли два человека.

От изумления наиб разинул рот. Даже, если бы он увидел у порога самого хана Узбека с папой римским Иоанном, то не удивился бы больше. Перед ним стоял почтенный наси Соломон бен Давид. Справедливости ради нужно заметить, что приставку наси он прибавлял к своему имени сам, да и то нечасто. В диване-яргу – ханском суде, где Злату приходилось сталкиваться с этим важным и очень самоуверенным господином, его именовали обычно нагидом. Что означали эти два грозных титула и в чём было между ними различие, наиб не знал. Да и не только он. Соломон призывался пред светлые очи ханских яргучи, когда слушалось какое-нибудь дело с участием евреев. Как, например, кади от мусульман или какой староста от черкесов, ясов или русских. Пару раз были жалобы на то, что он самозванец, но уважаемые люди из сарайских иудеев встали на его защиту и от недовольных отмахнулись. Евреи редко беспокоили диван-яргу, стараясь не привлекать лишний раз внимание к своим внутренним дрязгам.

Злат, кстати, замечал, что между собой его обычно называли рабби Соломон, не утруждая себя прибавкой почтительного бен Давид, и в свободное от хождения в ханский диван время он учил детишек письму, чтению и всякой древней еврейской премудрости.

Мудрые говорят: «Имя – есть судьба». К почтенному Соломону это подходило как нельзя лучше. Имя древнего мудреца дал ему отец, перебравшийся много лет назад в Сарай из царства персидских ильханов, где тогда начали немилостиво избивать иудеев. Тогда много их бежало за Бакинское море под защиту Великой Ясы Чингизхана, дающей покровительство человеку любой веры.

Тем более, что место было в какой-то мере насиженное. В низовье великой реки, которую многие народы, так и называли обычно Река, каждый на своём наречии, в прошлых веках лежало могучее еврейское царство. Правившие в нём хазары сами были тюркского рода, но обратились к закону Моисея, призвали иудейских учителей.

В те былинные времена вся торговля в Великой Степи от моря до моря и от дремучих лесов до высоких гор была в руках еврейских купцов, именуемых раданитами. Их склады и конторы можно было увидеть в Ургенче, Багдаде, Константинополе, в далёкой Германии. Им были ведомы пути по рекам, тайные волоки и лесные просеки, перевалы и горные тропы. Везде у них были свои люди и покровители.

Войны, смуты и нестроения погубили большую торговлю. Давно стало дымом и сказкой славное хазарское царство. По караванным тропам прошли воины, одни народы сменили другие. Но ничто не меняется под луной, только имя. Одни купцы сменили других на старых, как этот мир, дорогах. Караванную торговлю забрали под себя мусульмане, на реках появились ладьи суровых мужей с севера, которых называли, кто русами, кто варягами, а кто викингами. Моря в последние годы всё больше и больше прибирали к рукам франки.

Померкла былая слава купцов-радонитов. Померкла, да не исчезла. На всех древних караванных путях нет города или базара, где не нашлось бы торговой лавки и крепкой скамейки с расставленными на ней столбиками монет всех окрестных царств, нынешних и павших во прах, хозяйничали в которых последователи закона Моисея. Там, где нужно было измерять или взвешивать, отличать поддельное от истинного, где требовалось знание свойств и соотношений, им не было равных. А всё благодаря извечной склонности и любви к книжному знанию. Кроме того, евреи разных стран и городов всегда поддерживали связь друг с другом, а это в торговле самое важное подспорье.

В улусе Джучи, которым теперь правил хан Узбек, да продлится его царствование, ещё со времён хазарского царства жило много последователей закона Моисеева. Не все они были наследниками раданитов. Многие вели род ещё от суровых хазарских воинов. Кто пас скот, кто водил караваны по опасным степным и горным тропам. Занимались ремеслом. В старых городах, стоявших ещё до той поры, как сюда пришли орды Потрясателя Вселенной, их было много.

Те, кто бежал уже позже из-за моря от персидских гонений, чаще подавались уже на новые места. Как раз в то время вставал между рекой и пустыней в нескольких фарсахах от древнего Сумеркента Сарай Благословенный – столица объединившегося после смут и раздоров улуса Джучи. Сюда и приводила нелёгкая стезя изгнанника большинство новых подданных Золотого Престола.

Был среди них и тощий Давид Багдадец. Кем он был в сказочном городе халифов и мудрецов неведомо. Ремесла никакого не знал, даже переписчик-сойфер из него не вышел, но к книжному знанию, а больше того к умным и важным разговорам тяготение у Давида было преизрядное. Вскоре выяснилось, что приверженность традициям сама по себе может быть ремеслом на этих далёких берегах.

Дело в том, что последователей веры Моисея сюда съехалось немало, но были это по большей части люди практические. Торговцы, менялы, ремесленники. Как и большинство иудеев, хоть и учёных книжной премудрости, но не настолько, чтобы учить других. За это дело и взялся Давид. Благо рачительные соплеменники помогли с деньгами на покупку нужных книг.

С книгами пришли знания, со знанием – авторитет. Потихоньку Давид Багдадец, хоть и остался на вид таким же тощим, как и тогда, когда бежал от разъярённых громил и грабителей, стал вмешиваться в разбор сначала мелких ссор, потом встрял уже в дела посерьёзнее, пока в его умную голову не пришла благословенная мысль придать всему этому уже деловую основу.

Запасшись деньгами, он отправился на родину в Багдад, откуда привёз немыслимых размеров книгу иудейских законов Талмуд. Это великолепное приобретение уже одним своим видом и весом внушило почтение всем единоверцам.

После этого, уже как-то само собой разумеющимся стало, что все стали обращаться за советом к уважаемому Давиду. Носящий имя великого еврейского царя, своего сына он назвал в честь Соломона. Который был не только царём, но и мудрецом. Отец, как в воду глядел.

Когда после многих лет нестроения и смуты в улусе Джучи стала устанавливаться крепкая власть, а хан Узбек объявил себя султаном, покровителем мусульманской веры, в державе стали вводиться новые порядки. В окружении хана стали появляться должности, которых прежде и в помине не было. Например верховный кади. В сообразительной голове тогда ещё юного Соломона сразу появилась дерзкая мысль: «А почему не быть главному еврею?»

Вот тогда он и стал время от времени именовать себя непонятным титулом наси, а в диване неизменно представлялся, как нагид. Тем более, что его поддержали мусульманские улемы, вспомнившие, что где-то в царствах правоверных действительно были какие-то нагиды.

Что в третьем лице обладатель всех этих непонятных, но лестных титулов говорил о себе теперь исключительно Соломон бен Давид можно даже не упоминать.

Теперь этот достопочтенный муж стоял у входа в захудалый постоялый двор на окраине Сарая. Не нужно было быть прорицателем, чтобы понять – ничего хорошего это не предвещало.

Наиб некоторое время поколебался в сомнении, нужно ли слезать со скамьи – уж больно не хотелось натягивать сапоги, и решил лишь привстать. Недостаток почтительности он с лихвой возместил голосом, изобразившим великую радость:

– Само небо послало тебя ко мне в этот трудный час! Ведь я иду по следу джиннов! Умоляю тебя, не стой, почтенный Соломон! Садись к огню!

Пламя осветило вошедших и Злат увидел, что дело нешуточное. Соломон явился на постоялый двор в праздничном одеянии. Он был великолепен! Весь в белом. Особенно красив был большой полосатый платок с кистями, спадавший с головы на плечи. Наиб никогда не видел нагида таким нарядным. К чему бы это?

– Что за заботы привели тебя сюда в этот дождливый день?

– Заботы? – Соломон воздел руки, – Какие заботы могли оторвать от меня от дома молитвы в этот день? В день, когда любой благочестивый человек, чтящий Тору, пребывает в молитве и просит Всевышнего вписать его на следующий год в книгу жизни?

– Сегодня праздник?

– Сегодня первый день нового 5094 года. В этот день Бог судит весь мир. На небесах предопределяется доход каждого человека в наступающем году.

– Теперь я верю, что случилось нечто необычное.

– Необычное? Страшное горе постигло твоего друга, бедного Касриэля!

Наиб, как был босой, вскочил ногами на холодный пол.

– Его увели нукеры Могул-Буги!

– Как это случилось?

Теперь Соломон не спешил. Довольный произведённым впечатлением он не торопясь сел на лавку и спустил платок на плечи. При свете пламени сверкнули его яркие, словно накрашенные губы.

– Утром мы, как положено собрались в молитвенном доме. Народа было как никогда много, еле вместились. Приветствовали новый год звуком шофара…

– Чего?

– Рог такой, – сбился Соломон, – Для богослужений. Поздравили друг друга. Помолились. Касриэль заторопился домой. Он никогда не отличался излишним благочестием, но это простительно, ведь он стремился к своей семье. Я ещё немного попенял ему на спешку, а он только пошутил: «Если бы ты видел, почтенный Соломон бен Давид», – на слове бен Давид голос говорившего дрогнул, – какая рыбья голова дожидается меня». Не успел он это промолвить, как в дверь вошли воины. Я и рта не успел раскрыть. «Кто здесь меняла Касриэль бен Хаим? Ты пойдёшь с нами». И схватили бедного Касриэля. Тот только и пролепетал: «В чём дело?» – «Ты обвиняешься в измене!» Тут только я опомнился. Зря что ли столько времени обивал пороги диван-яргу? Почему, говорю, вы не сказали «именем великого хана»? По чьему повелению его уводят?

– А ты не прост…

– Мы говорят, нукеры эмира Могул-Буги, действуем по его приказу.

– Пайцзу показывали?

– Нет. Вообще больше ничего не сказали. Схватили бедного Касриэля и увели. Я, конечно. сразу во дворец. Там никого. Эмир уже отправился домой, стража сказала, что ты на постоялом дворе Сарабая. А я знаю, где этот двор? Помчался назад. Хорошо вот он, – кивнул на спутника, – знает. Это Альянак. Он шойхет – резчик. Мясник по-вашему. У Сарабая часто скот хороший берёт. Хозяин знает толк в этом деле, – немного поколебавшись, важно добавил, – Настоящий иудей должен есть только мясо животного, забитого по правилам. Знающим человеком.

– Хорошее правило, – одобрил Злат, – Видишь, помогло.

Он быстро стал одевать сапоги.

– Дай мне ненадолго коня. А то я своего расседлал. И подожди меня здесь.

Не дожидаясь ответа, наиб схватил плащ и выбежал во двор.

Касриэль, был его старым приятелем. Он держал меняльную лавку на Красной пристани, куда приходили корабли с Бакинского моря. Со Златом они познакомились давно, когда тот был простым писцом-битакчи. Касриэль, тоже, как Давид Багдадец бежавший из Персии, делал первые шаги на сарайском базаре в новом для себя ремесле. И сразу угодил в ловушку, подстроенную неопытному меняле мошенниками и собратьями по ремеслу, вовсе не обрадованными появлению ещё одного рта. Обвинили в сбыте фальшивых денег.

Распутывал тогда эти козни Злат. Так и познакомились. Со временем Касриэль разбогател, обзавёлся семьёй и приобрёл большой вес на Красной пристани и сарайских базарах. Высоко взлетел и Злат. В наибы самого эмира Сарая.

Произошедшее не укладывалось в голове. Какая такая измена? В какую историю влип жизнелюбивый толстяк и любитель покушать Касриэль, которого за порогом его уютного дома интересовала только его контора и звон монет?

Ладный мул Соломона, казалось только рад был побыть ненадолго в роли скакуна, резво помчавшись по дороге, ведущей к заставе. Благо ехать было недалеко.

Мокнущие под усиливавшимся дождём, скучавшие караульные успокоили наиба – нукеры Могул-Буги из Сарая в сторону новой ханской ставки не выезжали.

– Если появятся, не выпускайте! – распорядился Злат, – И сразу пришлите за мной.

Значит Касриэль в Сарае. Скорее всего во дворе отца Могул-Буги эмира Сундж-Буги. Это совсем недалеко от ханского дворца. А значит под властной рукой эмира столицы. Которому и должен помогать в его многотрудном деле помощник-наиб. Могло быть хуже. Выехали нукеры со своим всадником за заставу и ищи ветра в поле. В степи свои законы. Даже ханская власть достаёт не до всех укромных мест. Там на вольном просторе и насмешливое прозвище «князь ветра», которым обидно именуют по городским базарам всяких голодранцев, звучит совсем по другому. Скорее зловеще, чем смешно.

Значит нужно спешить. Пока эти князья ветра гуляют по сарайским улицам.

Злат даже не придержал мула, проскакав мимо постоялого двора Сарабая. Конь почтенного Соломона, видно, вдоволь едал ячменя, потому что нёс своего нового наездника не хуже степного скакуна. Злат даже благодарно потрепал его по холке, когда уже отъезжали от дворца.

Теперь даже мул почтительно поджал уши. Наиб облачился в почётный красный халат – символ власти, на шитой злотом перевязи красовалась дорогая сабля, а на грудь с плеча свисала золочённая табличка, украшенная императорским квадратным письмом – пайцза. Даже сидя верхом на скромном муле, Злат выглядел грозно. Особенно во главе целой дюжины стражников из ханских гвардейцев.

Внимательный прохожий сразу заметил бы, что тетивы луков у них натянуты – готовы к бою. Значит дело предстоит нешуточное.

Ехать было недалеко, но кощунственно постучать в ворота дома великого эмира Сундж-Буги, стоящего возле самого Золотого престола, не довелось. Уже в переулке наибу перегородил дорогу долговязый подросток, склонившийся в почтительном поклоне. Из под шапки на виски у него свисали локоны на еврейский манер.

– Касриэля повезли в сторону Красной пристани, – произнёс мальчик, без всякого приветствия.

– Ты кто? – удивился Злат.

– Меня послал рабби Соломон проследить куда повезут Касриэля. А сам сказал, что поедет к эмиру. Они только что отъехали.

Времени на разговоры не было. За Красной пристанью была южная застава, проскочив которую всадники уйдут туда, где власть эмира Сарая уже не кажется столь непререкаемой. К счастью ехали они медленно – толстяк Касриэль, усаженный на лошадь, едва держался в седле.

Наиб сделал знак и стражники, обогнав всадников, перегородили им путь, окружив со всех сторон. Часть встала поодаль, достав из саадаков луки.

– Именем великого хана остановитесь! – зычно крикнул сотник.

– Мы нукеры великого эмира Могул-Буги, – огрызнулся, тот, что, видно, был за старшего. Хоть по годам он выглядел моложе всех, но его опоясывал дорогой шитый золотом пояс.

Злат не стал подъезжать ближе. На низкорослом муле ему придётся смотреть снизу вверх на этого напыщенного юного фазана. Который не сомневался в своём превосходстве. Поэтому наиб вызывающе рассмеялся на его надменные слова. Тем более, что разглядел – никакой пайцзы на груди у нахала не было.

– С каких это пор эмир Могул-Буга стал великим? Новости долго доходят до нас?

– Я обязательно передам ему твои слова, – дерзко бросил юноша.

Злат сделал сотнику знак рукой.

– Несчастный! Перед тобой наиб эмира Сарая!

– А чтобы до вас быстрее доходило, кто это, приказываю всем спешиться! – добавил Злат.

На миг все затихли в растерянности. После чего наиб погладил рукой табличку на груди:

– Это пайцза великого хана Узбека, да продлит Вечное небо его царствование. Здесь написано: «Кто не повинуется – умрёт». А приказ я уже отдал.

Злат резко вскинул руку и стражники наставили копья на всадников. Те схватились было за сабли, но гвардейцы вскинули луки.

– Вы проживёте ровно столько, сколько я держу поднятой руку, – зловеще предупредил наиб, и добавил, – а я быстро устаю.

Всадники спешились. Один Касриэль с недоумением пыхтел в седле.

– Мне сказали, что этот человек обвиняется в измене? – указал на него Злат.

– Да! И тот, кто мешает его задержать, будет обвинён тоже.

– Покажите мне этого мерзавца! – насупил брови наиб, – Я немедленно спущу с него шкуру своею властью!

Он снова, словно невзначай, погладил пайцзу.

– Я с большим уважением отношусь к словам эмира Могул-Буги. Надеюсь, когда-нибудь он действительно станет великим. Если ему не помешают не в меру ретивые слуги. Которые забывают, – Злат возвысил голос, – Что над этой землёй есть только одна власть. Она дарована Вечным небом великому хану Узбеку. А мы, его верные слуги, должны только преданно и исправно исполнять его волю. В Богохранимом Сарае волю Вечного неба блюдёт диван-яргу. А следит за этим поставленный великим ханом эмир. Почему вы творите здесь всё, что хотите, будто в собственной конюшне?

Юноша хотел было ответить, но Злат перебил его:

– Не нужно мне отвечать! Прибереги слова для тех, кому они нужнее. Завтра ты их скажешь яргучи в диване. Я не буду вас задерживать из уважения к эмиру Могул-Буге. Надеюсь вы придёте сами. А вот задержанного вами преступника я возьму под стражу. Он тоже завтра будет в диване-яргу. Возможно, если вы не появитесь, он захочет подать жалобу на незаконное задержание.

Наиб сделал знак, означающий, что разговор окончен и демонстративно повернул мула задом к слушателям. Один из стражников схватил повод коня, на котором сидел Касриэль. Нукеры Могул-Буги не шелохнулись.

– Говорят, Касриэль, тебя ждёт рыбная голова? – спросил Злат, когда они отъехали.

Всё произошло так быстро, что еврей не успел опомниться. Но жизнелюбивый нрав уже брал своё:

– В первый день нового года нужно обязательно съесть рыбью голову. Чтобы весь год быть в головах, а не в хвосте.

– Тогда тебе придётся кого-нибудь послать за ней. Хочешь – не хочешь, а до завтрашнего дня ты будешь сидеть под стражей. – Злат рассмеялся, – О страже тоже позаботься. Ведь охранять тебя буду лично я. С парочкой стражников на всякий случай. А узилищем твоим станет постоялый двор Сарабая. Там нас как раз дожидается сам Соломон бен Давид. Ты узнаёшь его мула?

– Бедный Соломон! Чем ему приходится заниматься в такой день!

– Он сделал доброе дело. Будем надеяться Всевышний спишет ему за это хотя бы часть грехов. Об этом же полагается сегодня молиться?

– Не только сегодня. Начинается время, которое называется дни трепета. Десять дней человек должен молиться и каяться. В эти дни на небесах выносится решение: кому – жить, а кому – умереть.

IX. Венгерское вино

Злат отпустил караул, оставив только двух стражников покрепче. Мало ли что взбредёт в голову не в меру горячим и заносчивым посланцам молодого волчонка Могул-Буги? Сам он, хоть и ходил пока под рукой отца, старого Сундж-Буги, но уже давно готовился принять начало над могущественным родом кунгратов. С недавних пор, после того, как его сестра Тайдула стала любимой женой хана Узбека, род этот стал забирать всё большую и большую силу.

Сразу встал перед глазами сердоликовый перстень Кутлуг-Тимура. Кому его должна была показать эта красавица-ведьма из тайных лесных убежищ? Сундж-Буге, брату отца? Ведь жёны Кутлуг-Тимура после его исчезновения, по древнему закону степи, перешли к нему. И даже дети теперь считаются детьми Сундж-Буги.

Злат покосился на Касриэля, довольно нелепо смотрящегося в своём праздничном белом платье и платке с кистями, верхом на степном скакуне. Он то в этой истории каким боком? Да ещё обвиняемый в измене. Такими обвинениями просто так не бросаются.

Ехавшие позади всадники были явно довольны. Чем сидеть всю ночь в караульной при дворце, да ещё и объезжать под дождём по тёмным улицам городские заставы, куда приятнее греться у очага на постоялом дворе. Где для верных слуг великого хана всегда найдётся и кусок лепёшки с мясом, и кувшин с чем-нибудь горячим.

Привыкшие за долгие годы службы сопровождать важных особ, они и сейчас держались поодаль, чтобы не мешать разговору. Однако, наиб, на всякий случай ещё понизил голос:

– Чего они от тебя хотели?

– Письмо. Недавно я получил письмо от менялы из Праги. Это в Чехии. Очень далеко отсюда. Вот это письмо они и хотели забрать.

– Что же это за письмо такое? И зачем оно Могул-Буге, который его и прочитать не сумеет?

Касриэль засмеялся:

– Вот это верно. Конечно, это письмо нужно тому, кто сумеет его прочитать. Собственно, что письмо? Им нужен человек, о котором там написано.

– Что за человек?

– А я знаю?

– Совсем недавно ты не выглядел таким игривым и весёлым, – обозлился наиб.

– Действительно не знаю! Этот человек и привёз это самое письмо. С просьбой выдать ему денег. Обычное дело. Так все поступают, чтобы не тащить серебро за тридевять земель мимо разбойников и таможенников. Деньги я выдал. Письмо оставил при себе для отчётности. В конторе лежит с другими бумагами.

– Так вы в контору ехали? А я думаю, чего это они в сторону Красной пристани поскакали. У тебя, что же, ключи всегда с собой? Даже на молитву прихватил?

– От потайной шкатулочки с самыми важными бумагами – конечно. Тем более, что она с секретом, там ключ не главное.

– А контору как собирался открыть?

– Не догадываешься? Видел какие ребята решительные? Сломали бы дверь и вся недолга.

Наиб только покачал головой. Эти лихие ребята из степи совсем не понимали, что в городе уже давно нельзя себя вести, как в кочевье. То, что посреди шатров и повозок даже проступком не считалось, на городской земле, где всё больше и больше вступали в свои права законы, разработанные суровыми и многомудрыми мусульманскими факихами, грозило нарушителями самыми суровыми карами. Тем более что защитником веры и правосудным султаном Мухаммедом гордо именовал себя сам грозный Узбек.

Вслух засмеялся:

– Так бы и сломали. Скажи спасибо вашему старшине Соломону. Он послал мальчика за вами проследить.

Злат умышленно назвал Соломона старшиной, чтобы не запутаться в его мудрёных титулах.

Когда въехали во двор Сарабая, бедный мул, непривычный к роли скакуна, уже еле передвигал ноги. Злат одобрительно потрепал его по холке. «Выручил!»

Не ожидавший появления Касриэля Соломон даже всплакнул от радости, сжав его в объятьях:

– Какое счастье видеть тебя на свободе!

Подобрел лицом и суровый мясник Альянак. Он подошёл и молча, но сильно и с чувством, пожал меняле руку.

Только наиб сохранил строгость:

– Он пока не на свободе. Обвинение не снято и завтра будет рассматриваться в суде. Так что у тебя почтенный Соломон, – Злат на миг запнулся и добавил, – бен Давид, будет работа.

– Я никогда не считал свой долг помогать правосудию тяжким бременем, – почтительно развёл руками иудей. И со сладким вздохом добавил, – С тех пор, как на меня возложили обязанности нагиба.

– Зайди к моим домашним и скажи, чтобы мне прислали одежду попроще, – к Касриэлю уже вернулась его привычная деловая хватка, – И хороший шерстяной плащ, – при этих словах он бережно стал сворачивать свой роскошный платок с кистями, – не буду же я талитом укрываться.

Когда Соломон со своим спутником уже спешили к дверям, добавил:

– И пускай мне пришлют сюда мою рыбью голову!

Наиб только пожалел, глядя на закрывшуюся дверь:

– Нужно было мулу награду выдать. Хоть лепёшку. Если бы не он…

– Не беспокойся, Соломон хороший хозяин, лошадка всё получит сполна. А вот если он промедлит, моя супруга запросто может съесть мою голову. И весь год будет мною верховодить.

Кажется Касриэль уже совсем оправился от потрясения.

Наиб сразу вспомнил его жену. Она была бывшей рабыней, меняла купил её на базаре. Ещё до женитьбы он как-то жаловался Злату, что по своему закону он должен жениться обязательно на иудейке, но беда в том, что в Сарай понабежало полно одиноких евреев, у которых та же забота. Вот и приходилось нарушать традицию.

Конечно, быстро богатевший Касриэль был завидным женихом и запросто нашёл бы себе невесту, но как всякий уроженец южных краёв, он имел слабость к белокурым красоткам с молочной кожей, которых в немалом количестве привозили на здешний невольничий рынок из булгарских и мохшинских краёв. Тем более что супруга менялы даже среди них выделялась красотой и статью. Касриэль признался как-то другу, что торговец содрал тогда три шкуры с бедного любителя локонов цвета спелой пшеницы.

Однако прожжённый делец не прогадал и на этот раз. Девушка быстро привыкла к городским порядкам, новому имени Сарра, научилась еврейским порядкам и обычаям, не хуже тех, кто впитал их с молоком матери. Как любил приговаривать глава семейства – у него в доме всегда было молоко отдельно, мясо – отдельно. Видимо, это означало полный порядок. Детей Касриэль воспитывал в строгой вере отцов. Таких как он, кому не досталось правильных невест, в Сарае было много. Что даже прибавляло им ревности в соблюдении традиций.

Оказывается, Соломон не терял времени зря и уже успел много чего порассказать любопытному Илгизару об этих самых традициях. Тот был явно недоволен, что разговор прервался слишком быстро.

На шум прибежал Сарабай. Вид стражников не придал ему радости, а вот новость, что вся честная братия проведёт ночь на его дворе, пришлась явно по душе. Тем более что меняла сразу объявил:

– Я знаю, что по закону ты должен обеспечивать всем необходимым слуг хана. Но у меня сегодня праздник. Поэтому я угощаю. И плачу. Чтобы всё самое лучшее. Говядина есть?

– Я же бывший мясник. У меня лучший скот. Зря что ли ваш шойхет ко мне короткую дорожку знает?

Проголодавшийся Касриэль, радостно потирая руки, подсел к огню, однако на всякий случай смущённо буркнул, почти что под нос:

– И это… Молочного не надо…

Злат захохотал. Потом уже строго велел хозяину дать побольше мяса стражникам. После чего потихоньку шепнул им на ухо:

– Вы по одному сидите во дворе. Где-нибудь в сторонке, в дальнем углу, чтобы видно не было. Следите потихоньку за дорогой и по сторонам. На всякий случай. Сменяйтесь почаще, чтобы не уставать.

Довольный Сарабай между тем хлопотал вовсю. Стражникам принесли большущее блюдо баранины. Касриэль потянул носом и недовольно стрельнул глазами. Но говорить ничего не стал. Тем более что перед ним во мановение ока очутилось великолепное жаркое из самых нежных говяжьих кусочков и горячие лепёшки из лучшей пшеничной муки, которую мелют из зерна, привозимого с самого Крыма. А не успел он покончить с мясом, как сам хозяин торжественно внёс блюдо, увенчанное разваренной осетровой головой:

– Я слышал ты посылал домой за рыбьей головой?

Уже давно объевшийся меняла так умилился, что обнял Сарабая:

– Спасибо тебе, друг! Ты так добр. Пусть Всевышний воздаст тебе за усердие. Ну и я в долгу не останусь. Думаю Злат и Илгизар по достоинству оценят это кушанье, – он добродушно засмеялся, – А вот правоверному иудею его есть нельзя. У осетра нет чешуи. Я подожду голову, которую приготовила моя Сарра.

Примирительно похлопав огорчённого Сарабая по плечу, Касриэль добавил:

– Коли ты хочешь в этот день почтить еврейские традиции, сделай нам пшеничного хлеба с мёдом. Чтобы наступивший год для всех был сладким.

В очаг подкинули ещё дров, а хозяин подложил веточек из можжевелового веника и по залу поплыло молитвенное лесное благоухание.

Приехал слуга Касриеля. Заботливая супруга, кроме одежды прислала мужу пару тёплых одеял и всякой снеди. Не забыв и рыбью голову. Меняла торжественно уселся за стол и с достоинством приступил к трапезе. Злат, который напротив с Илгизаром не спеша разбирал на кусочки остатки сарабаевской осетрины, даже перегнулся с интересом, чтобы посмотреть чему же отдал предпочтение правоверный иудей. От лампы друзья отказались, и при свете очага пришлось приглядываться долго.

– Это что же, белорыбица? – присвистнул, наконец, наиб, – Вот это да! Где же ты такую здоровую нашёл?

– Заказываю у рыбаков заранее. Они часто специально в садках нужную рыбу держат для праздника, – потом решил всё-таки поскромничать, – Бывает, что и щуку беру. Или судака. Главное, чтобы с мелочью не колупаться.

Стражники между тем вышли, один караулить, второй к лошадям и они остались втроём.

– Завтра в диван-яргу тебе предъявят обвинение. Дело серьёзное.

– Даже не могу ничего сказать. Сам, если честно, не понимаю. Однако законов я никаких не нарушал. Письмо это отдам яргучи, расскажу всё, что знаю.

– Так что ты всё-таки знаешь?

– Ничего, кроме того, что уже тебе сказал. Это письмо от одного менялы из Праги. Знаешь, что такое Прага?

– Город.

– Понятно, что город. В Чехии серебряные и золотые рудники. Монетный двор каких во всём мире мало. – Касриэль сделал значительную паузу, – Богатство. Деньги. Это я к тому, как нужно относиться к тамошним менялам. Вот только до наших краёв чешские деньги редко доходят. Они обращаются там, в закатных странах.

«Закатные страны!» – отозвалось в голове наиба.

– Поэтому заплатит по долгу этого менялы купец, который ведёт дела в наших краях. Торгует на наши сумы, ромейские иперперы. Потом они там между собой разберутся. В общем тот, кто и в наших краях бывает, и там, куда доходят пражские гроши. Такие есть на Волыни. Во Львове или тамошнем Владимире.

– С их князем у хана нелады, – почесал нос наиб, – Выход вроде даёт, а ярлык не брал. Всё на сторону смотрит. А ведь ханский улусник со старины. Но сейчас вроде тихо. Да и купцам тамошним дорога чиста. По ханской грамоте.

– Они ещё много с кем торгуют. С поляками, с Орденом. С Венгрией.

– С Венгрией, говоришь? Это плохо. Тот, кто с тобой расплатиться должен, он с Венгрией торгует?

– С Венгрией, – меняла даже руками развёл, будто пытаясь оправдаться, – У них там вино хорошее. Везут на Волынщину. Торг немалый. Ему ничего не стоит заплатить по пражскому письму. А потом с тем менялой рассчитаться.

– Понятно, – протянул наиб, – Вот только это для тебя письмо пражское. Где она эта самая Прага и чего там кушают в наших краях мало кто знает. А вот Венгрия у нашего хана в неприятелях. Их нос постоянно торчит в степях до самого Крыма. В тех делах в былые годы Ногай плавал, как щука в воде. Ну так он там и обретался возле границы.

– Да простой купец, вином торгует, – в отчаянии залопотал Касриэль.

– Знаем мы этих купцов. Первые соглядатаи и вынюхиватели. Особенно если и в Крыму и в Венгрии бывает. А что есть Крым? Главные ворота для франков в улус Джучи. Человек этот, который письмо привёз, как назвался?

– Иовом. Он мне даже вина бутыль привёз от этого самого виноторговца. У нас такого не бывает. Да вот его Сарра мне и прислала.

Касриэль выставил на стол оплетённую лозой глиняную бутыль, запечатанную смолой.

– Ещё не пробовал.

Наиб осторожно поднёс её к огню:

– Печать цела. Это хорошо. Не будем откупоривать. Завтра в диване покажем. Там имя хорошо читается?

X. Сказка старого Бахрама

Бахрам пришёл, когда на улице уже стало темнеть. С минаретов Булгарского квартала донеслись в дождливом мареве призывы к вечернему намазу, а по дороге, не спеша побрели к заставе караульщики из ночной стражи. Приближалась ночь.

– Я уже стал волноваться, – приветствовал старика наиб, – Неужто след передумавшего путешественника завёл тебя так далеко? – и сразу опомнился, – Сарабай! Давай скорей горячей похлёбки. Разговорами кормить наш Бахрам и сам горазд.

Сарабай появился, словно стоял под дверью, Злат даже усмехнулся в усы. Было видно, что старику он рад от души. Сказочник – не эмирский наиб со стражниками. На любом постоялом дворе он желанный гость, для которого у разумного хозяина всегда найдётся угощение и место у очага. Бахрама Сарабай приветствовал, как старого знакомого. Тот всегда ходил в свою убогую хижину за городской заставой по этой дороге и часто заглядывал сюда погреться и подкрепиться. Однако сейчас старик только покачал головой:

– Не трудись, добрый человек. Я только пообедал.

– Даже самый сытый человек не сможет устоять перед этими пшеничными лепёшками с мёдом, испечёнными с пожеланием благополучия, – весело отозвался из-за стола улыбающийся Касриэль.

– К ним сейчас принесут отвар кипрея. Я ведь помню, что ты любишь, – поддакнул Сарабай, – Всегда удивлялся, откуда у тебя пристрастие к этой траве? Её, обычно, любят люди из наших краёв.

– Ламы учат, что мы уже не раз приходили на эту землю. Только в ином обличье. Может в прежней жизни я был булгарином или буртасом из Мохши.

Хозяин почесал нос:

– Мудрёно.

– Чего же мудрёного? Если даже в одном пришествии в земную юдоль человек часто ухитряется переменить несколько судеб. Я вот только сейчас повидался с гостем из другой жизни.

Сарабай скрылся за дверью.

– Это эн-Номан тебя накормил?

Сказочник удивлённо вскинул брови:

– Не перестаю удивляться твоей проницательности.

– Не просто так, наверное, я дошёл из помощников писца-битакчи до помощника сарайского эмира и ношу красный халат, – торжествующе подмигнул Илгизару Злат.

– Всё же как догадался?

– След привёл. От свиной ноги.

Выслушав рассказ наиба, Бахрам довольно покивал.

– Неисповедимы пути, по которым человек приходит к истине. Я ведь тоже сразу вспомнил про эту сатанинскую ногу, когда увидел, что мой путник пришёл в обитель эн-Номана. Вышли на одну и ту же тропу, только с двух концов. Значит путь верный.

– Тебя заметили?

– Хочешь знать почему я зашёл к эн-Номану? Никто не звал. Не видели меня. Просто, когда я увидел, что тот человек скрылся за калиткой обители, сразу и вспомнил ту самую свиную ногу. Как тогда шейха обеспокоил её сатанинский след.

Злат про себя отметил, что Бахрам всё время говорит сатанинский – на франкский манер, а не поминает шайтана, как приличествует правоверному.

– Я и подумал, что эн-Номану интересно будет узнать про клетку с голубями. Соглядатай её наверняка проворонил.

– Тебе-то оно на что?

Вырвавшийся бесхитростный вопрос надолго погрузил старика в задумчивость. Он замолчал, уйдя куда-то в свои мысли, словно рассматривал что-то в минувшем далеке. И улыбался. Не то грустно, не то ласково.

– Мы ведь с эн-Номаном старые приятели. Давно это было. Далеко отсюда, в другой стране, в другой жизни. Он ещё не был шейхом, а я сказочником. Вот мне и захотелось у порога жизни вспомнить былое. Так и засиделись до вечера. Эн-Номан ведь ещё старше меня. Ему тоже уже пора, – помолчал и добавил, – заканчивать земные дела.

– Пока он за них крепко держится, – усмехнулся наиб.

– Кому много дано – с того много и спросится, – лицо сказочника посуровело, – В немощных руках шейха власть. К его голосу прислушиваются сильные этого мира, от которых зависят судьбы царств и жизни людей.

Он снова надолго замолчал, а потом добавил совсем другим голосом:

– Это очень тяжёлая ноша.

Не только голос стал другим. Злату на миг показалось, что за столом у очага мрачно нахохлился совсем другой человек. Губы жёстко сжались на строгом лице, от былой благости не осталось и следа. В устремлённых во тьму глазах старика,, вспыхнул незнакомый огонь.

Наиб даже поёжился. Кем был этот нищий сказочник в той, другой жизни? Вслух поддакнул:

– Не каждому по плечу.

Бахрам встряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, и на губах его заиграла прежняя ласковая и грустная улыбка:

– Блажен, кому Всевышний позволил сбросить её со своих плеч, – и добавил, – Это мне сейчас сказал эн-Номан. Самое смешное, этот разговор мы с ним начали почти сорок пять лет назад.

– Рассказал бы нам эту историю. Не всё выдумками людей тешить.

– Не всякая выдумка ложь. Время пожирает рукописи, люди переписывают и переделывают летописи и хроники. А сказка переживает века и царства. Почему?

– Да потому что власти над ней нет, – рассмеялся, из-за блюда с медовыми лепёшками Касриэль, – Живёт сама по себе.

– Весёлый ты человек, – похвалил Бахрам, – Потому что нрав у тебя добрый.

– Так что смешного в том, что разговор начался сорок пять лет назад?

– Смешно, что собеседники поменялись местами. Так же, как и тогда, один был советником могущественного правителя, а второй отшельником. Один верил, что можно переделать мир, а другой считал, что, коль его судьбы начертаны при сотворении огненным каламом, то и нужно безропотно идти путём предопределения. Судьба посмеялась над обоими.

– Это уже не сказка, это загадка получается.

– Дело было в Тебризе, столице персидских ильханов. Так уж исстари повелось их называть на арабский манер. На престоле был тогда хан Аргун. А при нём большую силу забрал Саад ад-Давла, еврей из Багдада. Вообще то он был родом из Мосула, но я с ним познакомился уже в Багдаде. Был он человеком учёным, хорошо знал искусство врачевания и многие другие науки. Я тоже искал в Городе Мира крупицы мудрости. По молодости меня влекли больше тайные знания, юношам ведь всегда кажется, что старшие от них что-то скрывают. Саада же больше привлекало практическое применение знания. Как никто другой умел он извлекать из этого немалую пользу. Пошёл на государственную службу и быстро в ней преуспел. Что ты сразу перестал улыбаться, добрый Касриэль?

Меняла и впрямь, едва речь зашла о Багдаде, сразу помрачнел и насупился. Однако, слова Бахрама немедленно вернули ему весёлое расположение духа:

– Так через этого Саад ад-Давла я и очутился здесь в Сарае. Будь он не ладен! Хотя, как посмотреть. Кем бы я был в Багдаде? Всё вышло к лучшему. Так ты дружил с этим проходимцем?

– В тебе говорит досада. Саад был очень умный человек и сделал много хорошего. Только сейчас не об этом. Вскоре он перебрался в столицу, где стал лекарем, а затем ближайшим советником самого ильхана. Туда он позвал и меня. Тебриз тогда был истинной столицей науки и мудрости. Там была построена лучшая в мире обсерватория для наблюдения за звёздами, собрана огромная библиотека и жило множество мудрейших людей. Государственная служба меня не прельщала, зато я обрёл счастье в тамошнем собрании манускриптов и беседах с людьми, которые сами нередко бывали мудрее книг. Саад ад-Давла по прежнему дарил меня своей дружбой. Там я снова и встретил эн-Номана. Его тогда звали просто Ала эд-Дин.

– Снова?

– Мы с ним познакомились в Багдаде, где он, как и я, искал тайных учений. Там было немало суфийских обителей, в одной из которых и обитал дервиш Ала эд-Дин. Его больше привлекала медицина и составление лекарств. Особенно противоядий. На разгадывании древних алхимических рукописей, написанных на давно забытых таинственных языках, мы и сошлись. И вот он появился в Тебризе. Его, как и многих других, привлекла богатейшая библиотека, в которой, как всем известно, хранились книги, некогда захваченные в таинственной крепости Аламут, столице страшных исмаилитов и зловещего Старца Горы. Поговаривали, что в этих рукописях содержались тайные знания, позволявшие управлять сознанием. Зря что ли легенды об убийцах-асассинах, которым неведом страх, наводили трепет на весь Восток? Вот мой багдадский приятель и решил, что я, оказавшись в друзьях у становившегося всесильным Саад ад-Давла, помогу добраться до этих тайных книг.

– Помог?

– Сокровенных книг было слишком много. Написаны на разных языках, а некоторые ещё и тайнописью, на работу с ними должны были уйти годы, если не десятилетия. Эн-Номана это не пугало. Вот тогда и начался этот наш разговор. О силе знания, его пользе. Власти, которую оно даёт. О власти вообще. Меня тогда прельщало могущество знания. Власти, которая выше силы правителей и владык. А эн-Номан искал истину. Путеводную звезду в жизни. Судьба посмеялась над нами обоими.

Бахрам перевёл дух и сменил тон, словно переходя к новой сказке. Он снова был благостен и безмятежен. В комнате повисла напряжённая тишина. Все знали, что сейчас начнётся самое интересное. Только безразличное пламя чуть слышно потрескивало в очаге.

– В это самое время раскрылся заговор против Аргуна. Его ближайший соратник эмир Букай, некогда спасший хана от верной гибели и посадивший его на престол, решил избавиться от слишком окрепшего правителя. Аргун недолюбливал мусульман, отдавая предпочтение христианам и евреям. Кроме того, при нём были в почёте буддисты и шаманы, поэтому злоумышленников и союзников мятежного эмира стали искать прежде всего в суфийских обителях. Среди тех, кто проповедовал в мечетях и на площадях, а особенно знал толк в ядах. Вот тут и угодил наш пытливый дервиш, корпевший в книгохранилище над алхимическими трактатами, под неразборчивую руку власти. Он оказался в зиндане, где его ждала пытка и неизбежная смерть. Выручил Саад ад-Давла. Ильхан боялся отравителей, и звезда доверенного лекаря засияла ярче солнца. Хотя мне пришлось его долго упрашивать. Саад не имел права отпустить заключённого, но его влияния хватило, чтобы устроить побег и помочь добраться до Хорасана. Оттуда было уже рукой подать до Хорезма, где начиналась власть потомков Джучи.

– Вот почему эн-Номан так взбеленился, когда тебя летом забрали в тюрьму.

Несколько месяцев назад сказочника забрали в суд по ложному доносу. У него в хижине обнаружили украденные вещи. Как выяснилось потом, подброшенные. Так как грех этот приключился как раз накануне праздника окончания месяца Рамазан, старика оставили до поры до времени под замком, а сами ушли разговляться.

Правда, когда его вели в суд, Бахрам крикнул прохожим, чтобы они передали эн-Номану его просьбу о помощи. У тайных ушей шейха оказался хороший слух – весть достигла его очень скоро. Злата изумило тогда, насколько близко к сердцу, затворившийся в своей обители суфий, принял беду Бахрама. Не медля ни мгновения он послал целую толпу своих мюридов прямо домой к судье. Плечистые бородачи в белых плащах бесцеремонно вытащили бедного кади из-за праздничного дастархана, где тот пировал с семьёй и друзьями, и потащили в суд по ночным улицам Сарая. Перечить наставнику самого защитника веры султана Мухаммеда, как любил иногда зваться хан Узбек, не посмел никто.

Бахрам тем временем продолжал:

– Мы встретились двенадцать лет спустя. По другую сторону Бакинского моря. В Сарае Богохранимом, столице Улуса Джучи. Бедный сказочник Бахрам шёл утром из своей убогой хижины в город, когда услышал, что его окликают по имени, которого в этом краю никто никогда не слышал. Дело было на Чёрной улице, где в ту пору жило много лам и волшебников, большинство которых занималось врачеванием. В воротах одного из дворов я и увидел эн-Номана. Он почти не изменился. Только сукно на его белом плаще стало тоньше и дороже. Оказалось он только что прибыл из Хорезма по приглашению самого хана Тохты, чтобы стать придворным лекарем. И сразу отправился закупать снадобья. Мы обнялись как старые друзья. В первый и последний раз. Наши пути снова расходились. Только теперь не по разным странам, а по разным мирам. Его путь лежал наверх – в чертоги власти. Мой – туда, где вообще не бывает дорог, а только простор и бескрайнее небо. И облака. Самые красивые облака.

– А ещё голуби, – съехидничал Злат.

Старик кротко улыбнулся:

– Голуби красивые светлые птицы. Это люди привязывают к их лапам свои послания, которые несут в себе человеческие страсти и пороки. Разве в этой истории кого интересуют голуби? Всем нужны люди. Вспомни историю с дочкой Урук-Тимура. Голуби переносили невинные послания двух влюблённых. Чем всё закончилось? Убийством, ограблением, кознями, интригами.

Злат помнил. Перед глазами у него сразу встал добродушный и простой брат Ауреол из франкской миссии, чьи голубки и сыграли главную роль в этой зловещей и кровавой истории. Он так искренне расстраивался, что одна из его любимых пташек пропала. О том, какие страсти бушевали вокруг, этот божий одуванчик даже и не догадывался.

– Каждый видит то, что хочет.

– Каждый отзывается на слово, так, как ему велит его сердце. Хотя слово для каждого вроде звучит одинаково. И смысл, вроде один и тот же. Для тебя, эн-Номана, твоего друга Туртаса голуби лишь слуги в жестокой человеческой игре. Вестники чужой воли. Вон Туртас, он же служил у хана при голубях. А как его должность называлась? Сокольник.

– Ведь правда, – усмехнулся Злат.

– А почему? Что ему голуби? Главное в этом деле – ханские тайны, которые они носят. Нужно уберечь их от чужого взора и самому перехватить чужое послание. Туртас охотник. Всю жизнь, сколько я его помню в молодости, он возился с ловчими птицами. Даже не помню его тогда без ястреба на плече. Он ведь почему-то всегда ястребов любил. А для ловчих птиц голубь корм. Добыча. Вот только можно ли стать хорошим соколятником, если птичек не любишь? Ты же знаешь Туртаса – он, как пичугу какую увидит, сразу даже преображается. Это же от сердца, с детства. Что он в детстве с ястребом на охоту бегал? Наверняка певчих птиц ловил: щеглов, чижей, соловьёв каких-нибудь. Он рассказывал в их краях даже перепелов в клетках держат для песен. А ты видел у него когда-нибудь певчую птичку?

– Певчих птиц дома держат, – вступился за товарища Злат, – А Туртас с младых ногтей по чужим углам. Вот обзаведётся домом, глядишь и соловьёв накупит.

– Так и будет, – уверенно кивнул Бахрам, – Видел, как он клетку с голубями бережно понёс? Он свою судьбу в них увидел. Люди ведь тоже, как птицы. Ты, вот, Злат – ловчая. Кречет или скорее тот же ястреб – он хитрее. Я – певчая. Скорее говорящий скворец или попугай. Илгизар, наверное, голубь.

– А я гусь, что ли? – рассмеялся Касриэль, – Жирный и вкусный. С которого к тому же можно ещё пуха и пера нащипать. Или селезень.

– Скромничаешь? – не согласился наиб, – Разве ты добыча? Хоть и не сокол. Ты, скорее, ворон. Старый, умный, живучий.

– Туртас долго был ловчей птицей, – продолжал между тем Бахрам, – Жил охотой. Теперь от этого остался только полёт. Кто он сейчас? Просто птица, парящая над землёй. Как голубь.

– А твой друг эн-Номан кто?

– Орёл-стервятник. Слишком много копался в падали.

Никто не улыбнулся.

– Похож, – согласился наиб, – Так же сидит в стороне и ждёт добычу. Сам в драку не лезет.

– Умная птица, – подтвердил Касриэль, – Зачем охотиться самому, когда вокруг столько чужой добычи. Которую жадные хищники сами не смогли сожрать.

– В Персии живут стервятники, которые иногда, сбившись в стаю, гонят коз к пропасти. Одним ожиданием сыт не будешь. Эта птица обычно взмывает в небо, бросившись с кручи. С земли у неё плохо получается. Некоторые верят, что это и есть легендарная птица-гамаюн. Птица счастья. Предание говорит, что тот на кого упадёт тень её крыльев, станет царём.

– Мудрое предание, – негромко, как эхо, отозвался Касриэль, – Возле трона владык всегда полно мертвечины.

XI. Тень Авиньона

Дверь из хозяйских покоев отворилась и вошёл Сарабай, сопровождаемый Юксудыр, которая несла высокий кувшин и стопку лепёшек, бережно обёрнутых льняным платом. Плат она старательно расстелила на столе. Сам хозяин, натужно крякнув, бросил у очага охапку принесённых дров. Он тут же стал подкладывать поленья в огонь, который охватил их с весёлым треском. Наиб, краем глаза заметил, что Сарабай подкинул ещё несколько веточек можжевельника.

Старается. Как опытный банщик, который отлично знает, как много значит в жизни такая неуловимая и неосязаемая вещь, как запах. Забудутся разговоры, дела и заботы, но в глубине сознания надолго останется таинственный след незримо витавшего в воздухе аромата. И замрёт человек в задумчивости, разминая в руке алый цвет шиповника, листик мяты или горькую веточку полыни.

С самого появления наиба он так старательно подносил дрова в очаг, что в комнате уже становилось жарко и все потихоньку стали перебираться от огня в дальний конец стола. Там было темнее и Сарабай уже хотел принести лампу, но Злат махнул рукой:

– Не нужно. Бумаг читать мы не будем, а еду мимо рта и так не пронесём.

Собеседники долго молча пили запашистый настой кипрея, сидя в полумраке между ярким пламенем очага и сгустившейся тьмой в дальних углах, где между теней едва чернел проход к гостевым кельям. Сами тени уменьшились и словно затаились, бесшумно танцуя за спинами своих хозяев. Наверное правильно считают их близкими родственниками снов.

Разговор за столом тёк неспешно. Вечер только ещё начинался, а впереди была целая ночь. Злат не спеша пересказал историю с постояльцем, унесённым джиннами через печную трубу, Бахрам поведал о своём разговоре с шейхом:

– Эн-Номан сейчас изо всех сил нос держит по ветру с дворцовыми делами. Шутка ли – новый дворец строить? Где хан – там власть. Там голова и сердце царства. Чует старый лис – неспроста это. Ускользает власть. Что тому виной?

– Венецианцы в прошлом году с ханом торговый договор заключили, – резонно вставил меняла. – За ними большие деньги стоят. И влияние.

– Что такое деньги, – философски изрёк сказочник, – Квинтэссенция человеческих страстей.

– Квинт… чего? – не понял даже не чуждый книжной учёности Злат, – Ты понятней не можешь сказать? Не по птичьи?

– Можно сказать выжимка. Суть. Та самая евангельская соль, которой всё посолено. Деньги управляют людьми, но без самих людей они бесполезный мусор. Вот почему в степных кочевьях им и по сей день не придают значения. Там ценится конь, сабля, теплый кафтан и сытная лепёшка. Наедине с духами неба или леса ты можешь умереть от голода или замёрзнуть на мешке с серебром. Деньги имеют власть только над людьми. Да и то не над всеми, – добавил после недолгого раздумья.

Касриэль кивнул без тени улыбки:

– Каждый сам выбирает: будут ему служить деньги или он сделает их своими повелителями.

– Кто такие венецианцы со всеми своими мешками серебра в Улусе Джучи? Дела здесь вершатся в золотом шатре хана Узбека, а за его дастарханом сидит много всяких людей. Что им до венецианцев со всем их серебром? Их кумир власть. Известно какую силу сейчас забирает Тайдула – любимая жена хана.

– Старый хрыч с ней не ладит?

– Женщины коварны, хитры и непредсказуемы. Кроме того им безразлична судьба царства. Они готовы обрушить мир, лишь бы досадить удачливой сопернице.

– Неужто объявилась?

– Сейчас нет. Но, кто может сказать, что случиться завтра. Да и разве дело только в любовных шашнях? Узбек не вечен. Нити судьбы находятся не в наших руках. Рано ли поздно ли – будет решаться вопрос, кто сядет вместо него на Золотой Престол. А наследников много. За каждым сторонники и сила. Говорят венецианцы торят дорожку именно к Тайдуле. Эн-Номан сказал, что именно она стоит за этим торговым договором и строительством нового дворца. Поэтому его верные люди следят за каждым её шагом. Благо таких хватает в ставке Узбека. Только дела с ними она ведёт, скорее всего, через брата своего, а за ним уследить сложнее. Вольная птица. Вот и высматривают соглядатаи тайных посланцев по всем заставам. Благо путь один – через Азак. Окольными тропами намного сложнее пробираться, да и опасней. К тому же там чужеземец сразу привлечёт к себе внимание первого же старосты. Этот Сарабаевский постоялец сразу на заметку попал. Приехал из Азака, без товара, на службу не просится, поселился на окраине подальше от любопытных глаз. Теперь вдруг засобирался в новый дворец.

– Не говорил он тебе, чем вся летняя история закончилась? Со свиной ногой?

Илгизар напрягся, обратившись в слух.

– Сказал. Ничем. Тех парней, что на суд напали и тебя с Илгизаром едва не зарезали, отправили в ставку самого хана. Для расследования. Только не довезли. Померли они по дороги, так и не успев ничего рассказать. Наверное, съели что-нибудь.

– Кому то в самом ближнем окружении хана была невыгодна эта правда.

– Вот то-то и оно.

– Плохо дело, – помрачнел Злат.

– Тебе что за горе? Особенно теперь, когда хан со своими придворными интригами из Сарая съехал и, похоже, надолго?

– То и горе, что завтра ждёт меня суд. Да не с кем-нибудь, а с посланцами самого Могул-Буги. Я с ними сегодня немного поругался. Только дело не в том. Я за ханской пайцзой, как за коваными воротами. Им Касриэль надобен. Видимо, очень сильно, коли прискакали в страшной спешке. Самое хреновое – непонятно чего им надо. Дело может на поверку яйца выеденного не стоить, а может и так обернуться, что головы лишишься. Сам только что рассказывал, как пленники, которых к самому хану везли, возьми, да и помри в дороге.

Касриэль засопел. Ему этот разговор был явно не по душе.

– Могул-Буга брат Тайдулы. Не зря на чело эн-Номана легла тень заботы.

– Плохо, что эта тень легла на моё чело, – наиб в сердцах ударил ладонью по столу, – С самого начала, как увидел я эту клетку с голубями, кольнуло меня в сердце нехорошее предчувствие. Так и пошло. Потянулись ниточки в узелок. – и рассмеялся – Эмир с жёнами меня сейчас ждёт. С рассказом про унесённом джиннами постояльце.

– Зато теперь ты оказался в одной тени с эн-Номаном.

Во дворе раздался шум. Сначала окрик, потом препирательство, после чего дверь распахнулась и карауливший на улице стражник грубо втолкнул закутанного в плащ человека.

– Вынюхивал что-то. Коня оставил на дороге, всё время озирается. В дом не пошёл, а пошёл к лошадям.

– Как раз то, что нужно, – одобрил наиб, поднимаясь из-за стола.

При виде его загадочный посетитель съёжился так, что уменьшился почти вдвое.

– Что ты так заматываешься в плащ, добрый человек? – засмеялся наиб, – Или он у тебя обладает тем же волшебным свойством, что келья на этом постоялом дворе? И ты сейчас исчезнешь, оставив после себя только горстку золы? Он, наверное, потерял свои чудесные свойства, потому что вымок до нитки. Так что ты пока повесь его возле очага – пусть просохнет. Или ты призрак, который боится света?

Стражник воспринял слова наиба, как приказ и толкнул пришельца к огню, так, что тот едва не улетел в очаг. Пламя осветило лицо и Злат громко захохотал:

– Вот теперь, похоже все в сборе! Приветствую тебя, почтенный брат Адельхарт! Было бы просто несправедливо, не появись ты там, где раздалось цоканье копыта копчёной свиной ноги. Как видишь, одни и те же пути обычно приводят людей в одно и то же место.

Нежданный гость не проронил ни слова. Было видно, что он буквально оторопел. Брат Адельхарт заведовал почтовой службой в католической миссии. По его ведомству шли многие тайные дела и его появление после первой стражи на отдалённом постоялом дворе вряд ли было случайным совпадением

– Ты так обрадовался при виде меня, что даже утратил вежливость и почтение? Даже не ответил на моё приветствие. Понимаю. Твой ум занят спешным придумыванием объяснения твоего появления здесь в этот тёмный дождливый вечер. Не трудись. Все и так уже поняли, что тебя сюда привело кощунственное желание втайне от братии полакомиться запретной молодой кониной. Весь Сарай знает, что здесь отменно готовят мясо. А говядинку и баранинку можно есть и у себя в миссии. Только ты зря испугался. Даю тебе честное слово, что я не стану писать донос вашему епископу. За это ты и меня угостишь кониной. Пока мой благочинный не видит. Договорились? Да очнись ты!

От этого окрика Адельхарт так сильно вздрогнул, что присутствующие захохотали. Гость поневоле тоже вымученно улыбнулся и стал снимать плащ.

Без него он словно вновь увеличился в размере: расправил плечи, выпятил сытый живот. Только лицо по прежнему оставалось помятым и напуганным.

– Так что? Пусть Сарабай велит подавать конину? Или тебя привело сюда что-то другое? Тогда выпей горячего медку и поведай нам свою историю. Что может быть лучше в такой унылый осенний вечер? Только сказок не надо. Сегодня даже знаменитый Бахрам рассказывает были.

Злат дружески похлопал Адельхарта по плечу и сам налил ему мёда в большой деревянный ковш.

– У тебя опять пропали голуби?

Недоумение Адельхарта было почти искренним:

– Какие голуби?

– Вестимо какие. Почтовые. Неужто ты у себя в миссии стал уже просто турманов гонять в синем небе? Или тебя отстранили от секретной переписки после истории с дочкой Урук-Тимура?

Адельхарт переменился в лице. Он словно снял маску. Сошёл испуг, губы сжались, а в глазах появился недобрый блеск. Он даже приосанился и расправил плечи. Спокойно сел за стол, уверенно принял ковш из рук наиба и стал не спеша отхлёбывать густой горячий напиток.

– С имбирём, – одобрил, ставя ковш на стол.

– Там много чего добавлено, – поддакнул Злат. И прибавил, – для дорогих гостей.

– Как я понял, ты приехал сюда за тем же человеком, что и я? – повернулся к нему гость.

– Брат Адельхарт, – мягко попенял наиб, – мы, конечно, сидим за столом и беседуем, как добрые приятели. Но, нужно же блюсти простое правило вежливости. Я ещё не получил ответа на свой вопрос, а ты уже задал свой. Или ты всё-таки предпочитаешь, чтобы это был допрос? Наверное ты думаешь, что в этом случае задавать вопросы будешь ты?

– Брат, наверное, крещёный еврей, – встрял Касриэль, – Отсюда и привычка отвечать вопросом на вопрос.

Адельхарт примирительно улыбнулся и развёл руками, словно сдаваясь:

– Мне нечего скрывать от тебя, Хрисанф Михайлович, – он подчёркнуто обратился к наибу по его христианскому имени, которого в Сарае, обычно, никто не употреблял, да почти никто и не знал, – Ты же понимаешь, что я сам только пешка в чужой игре, – Помолчал и добавил, – И меньше всего хочу, чтобы мне свернули башку по милости, какого-нибудь паука, который плетёт свою сеть за сотни дней пути отсюда.

– Ты, видно, сильно зол на этого самого паука.

– Зол!?

Монах, размахнувшись, ударил кулаком по столу и вскочил. Лицо его побагровело так, что в неровных отблесках пламени стало казаться чёрным. За его спиной взметнулась огромная тень, и сам он на миг стал похож то ли на страшную птицу, то ли на самого ангела смерти.

– Зол!? Я мирный человек, я давал обет послушания и смирения, но, клянусь всеми святыми, я бы задушил сейчас его собственными руками! – Адельхарт вытянул свои маленькие холёные ладошки, и несколько раз хищно сжал и разжал длинные тонкие пальцы.

– О чём думал этот старый вонючий козёл папа Иоанн, когда восемь лет назад объявлял крестовый поход против Золотой Орды? Ему было наплевать, что здесь полно подданных его святого престола, что здесь полтора десятка миссий, множество священников и новых прихожан. Конечно хан Узбек, который именует себя султаном, защитником ислама и при этом кропит кобыльим молоком войлочных кумиров, во сто раз умнее, терпимее и гуманнее всех этих напыщенных олухов, бесконечно твердящих о святости. Он помочился на эту папскую буллу и очень жаль, что не достал при этом до самого папы. Но ведь сам кагорский ублюдок об этом не знал. Тем более, что сам он, окажись на месте Узбека, уж будьте уверены, отыгрался бы не только на его подданных, а на всех бедолагах, что так или иначе попались бы под руку.

Адельхарт сел, выругавшись на непонятном языке, который показался Злату отдалёно знакомым и он навострил уши. Монах отдышался и продолжал уже спокойно:

– Ладно бы про нас просто забыли. Большие люди – большие заботы. Так нет! Это авиньонское пугало всё рассчитало. Если бы татары нас тогда сгоряча перерезали – это было бы ему только на руку. Можно было бы поднять вселенский вой о гонениях на христиан со стороны безбожных язычников, об угрозе всему христианскому миру, призывать на каждом углу к спасению веры и собрать под шумок с одураченных олухов ещё возов двадцать денег. Вот уж тогда с крестовым походом против Золотой Орды можно было бы носиться до бесконечности, как дураку с той расписной торбой.

Адельхарт неожиданно рассмеялся:

– Да ещё потом неплохо зарабатывать, объявив всех перебитых татарами мучениками за веру, заодно причислив кого-нибудь к лику святых и показывая богомольцам чудотворный и нетленный хрен, выдавая его за часть тела какого-нибудь незадачливого брата Адельхарта.

– Ты на всякий случай надпиши его, – посочувствовал Злат, – Чтобы потом не подделали. Могу посоветовать отличного мастера по наколкам. Хоть и неверный, но дело своё знает. В Китае учился.

– Знаю, что ты меня не любишь, Хрисанф Михайлович. Не буду кривить душой, я тебя тоже. Но, я всегда уважал и уважаю тебя, как умного и справедливого человека. Поэтому знай – если ты надумаешь навалить дерьма в шапку святейшему папе Иоанну, ты всегда можешь рассчитывать на мою самую искреннюю помощь.

– Приятно иметь дело с умным человеком и слушать умные речи. Только я далёк от царских забот. Вот с мудрейшим шейхом Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшахом ты бы нашёл общий язык. А я по земле хожу. И смотрю под ноги. Я вот даже и не помню, что против нас восемь лет назад крестовый поход был.

– Войну на Волыни помнишь?

– Войну помню.

– Так вот это оно и было. Тогда польский король Владислав бил челом папе, чтобы защитить истинную веру, церкви, монастыри и страдающую от безбожных язычников паству. Как раз на Волыни оба князя Юрьевича покинули земную юдоль, и на их бывшую вотчину бросились все соседи. А у Владислава силёнок не хватало свою долю урвать. Вот он и запел про истинную веру.

– Тогда вроде наша взяла.

– Как сказать. Договорились, вроде так, чтобы никого не обидеть. Новый правитель ханский ярлык принял и выход в Орду обязался по старине давать. Вот только самого его посадили на престол по своему согласию польский король Владислав и князь литовский Гедимин. Да ещё скрепив союз браком Владиславова сына Казимира и Гедиминовой дочери Альдоны, во крещении Анны. Смекаешь?

Злат сморщился, как от кислого:

– Вот это ты мне всё для чего толкуешь?

– Не спеши. Скоро сказка сказывается… В позапрошлом году этот самый волынский князь Болеслав женился на другой дочке Гедимина. Что скажешь?

– Совет, да любовь!

– Это мы, простые смертные женимся, чтобы любить, да детишек строгать. У государей и свадьба – государственное дело. Недавно пришла весточка – помер король Владислав. Теперь на его место сел сын Казимир. Тот самый – зять Гедимина. Ты не морщись, не морщись, Хрисанф Михайлович!

– Сдаётся мне, что ты всё время уводишь разговор в сторону. Толкуешь мне про заморских принцесс и королевичей. Как в сказке. А мне бы про то, зачем ты на ночь глядя на этот постоялый двор припёрся?

– Так это же самый конец ниточки. Тебе, наверное, больше начало интересно? Тем более, что на этой ниточке столько узелков. Да и какой рассказчик начинает историю с конца? Верно я говорю, Бахрам?

Сказочник добродушно усмехнулся:

– Повествование нужно начинать так, чтобы слушателю стало интересно после первых же слов.

Монах задумался, колупая ногтем рукоять липового ковшика.

– Тогда я, пожалуй, начну так. В самом начале лета, когда по реке пошла высокая вешняя вода, с одним из первых кораблей, с верховьев, в Сарай прибыл человек. С собой у него было письмо из самого Авиньона. И копчёная свиная нога.

XII. След свиной ноги

На сей раз Адельхарт явно угадал с началом. Илгизар даже подался вперёд, вытянув шею. С лиц Касриэля и Бахрама сбежала улыбка и они обратились в слух. Только наиб недовольно покачал головой:

– Не сомневаюсь, что всё, рассказанное тобой, окажется очень интересным. Однако у слова интерес есть много значений. От простого любопытства до обычной выгоды. И то и другое часто оказывается хорошей приманкой в ловушке. Ты хочешь поведать нам тайну. Есть тайны, которые люди уносят в могилу, есть тайны, которые уносят в могилу людей. Загадка свиной ноги уже подносила кинжал к моему лицу на расстояние одного пальца, а тебя, Илгизар, только чудо уберегло, ибо клинок был направлен в твоё сердце. Я не хочу снова искушать судьбу и будить лихо, которое, к счастью, обошло меня несколько месяцев назад. Поэтому начну рассказ первым, а ты его потом продолжишь.

Монах смерил Злата долгим внимательным взглядом и молча кивнул.

– Начну с того, зачем я вообще приехал на этот постоялый двор. Так вот. Меня прислал эмир, чтобы я удовлетворил любопытство его скучающих жён. По баням и базарам досужие люди много болтали о человеке, таинственным образом исчезнувшем из запертой изнутри комнаты. Задание я выполнил и больше мне здесь делать нечего. Нет ни мёртвого тела, ни даже подозрения на убийство. Вряд ли кто придёт в ближайшее время с жалобой. Всё! Сейчас я уже сидел бы дома у эмира, прихватив с собой сладкоречивого Бахрама, который уж наверное сумел бы приукрасить мой скучный доклад какой-нибудь подходящей к случаю занимательной историей. Судьбе было угодно, чтобы я сидел здесь со стражниками и ломал голову о завтрашнем дне. Ибо дорогу мне перебежал этот напыщенный молодой фазан, присланный Могул-Бугой. Я бы вообще не стал говорить тебе горьких слов, почтенный брат Адельхарт, и спрашивать зачем ты ходишь тёмными вечерами по постоялым дворам, если бы не причина, которая обрушила на мою бедную голову нежданную заботу. Этот самодовольный щегол припорхнул сюда на зов некого письма, присланного то ли из Чехии, то ли из Венгрии. Тут появляешься ты. Вот я и подумал, а не одна и та же причина гоняет вас по улицам Сарая? Поэтому, добрый человек, тебе сейчас совсем ничего не угрожает. Я даже не стану тебя удерживать, если ты просто встанешь и уйдёшь. Тебя ни в чём не обвиняют и не подозревают.

Было хорошо видно, что монаху именно так и хочется поступить. Однако, что-то его удерживало. Он недоверчиво смотрел на Злата и не двигался.

– Кстати, – неожиданно спросил наиб, – Ты тут, в сердцах ругнулся по каковски то. Ты откуда родом?

– Все мы дети Божьи, – неохотно отозвался Адельхарт, – В Евангелии сказано: «Не есть египтянин, не есть иудей».

Подумал и добавил:

– А ругнулся я по-польски.

– Вот почему ты мне всё про польских королей рассказываешь. Вернусь к моей истории. Завтра этому почтенному меняле предъявят обвинение в измене. В ханском суде диван-яргу. В присутствии эмира. Сделать это не так просто. Судьи не будут слушать пустые наветы и потребуют доказательств. Значит этому посланцу Могул-Буге есть что сказать. У тебя есть какие предположения?

– Предположения есть. Даже слишком много. Вот только цена им та же, что и пустым наветам. Ты спрашивал зачем я пришёл под покровом темноты на этот постоялый двор? Вот потому и пришёл, что сам ничего не знаю.

– Опять загадками говоришь?

– Потому что не знаю разгадок. Ты же видишь, я не ухожу, несмотря на твоё великодушное разрешение.

– Ты напрасно не стал слушать рассказ почтенного брата Адельхарта, – подал голос, внимательно слушавший их Бахрам, – Он ведь не зря хотел рассказать всю эту историю. Причудливы пути истины, никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь на её тропах. Если свиная нога, исчезнувший постоялец и это злосчастное письмо бродили по одним и тем же дорогам, вполне может случиться, что, пойдя по следу одного, раскроешь загадку другого. Знаешь, как была построена знаменитая Марагская обсерватория?

– Та самая, в которой в молодости вы с эн-Номаном искали приключений на свою задницу?

– Путь к знанию не всегда усыпан цветами и лаврами, – кротко отозвался сказочник, – Кто хочет уловить запах розы, должен быть готов уколоться шипами. Обсерватория в Мараге – одна из величайших в мире. На её сооружение были потрачены невиданные средства. Потрачены монгольским ханом, который и читать, наверное, не умел. Знаешь почему? Хулагу, ценил учёных людей и дарил своим вниманием знаменитого мудреца Насреддина ат-Туси. Этот великий муж был исмаилитом, поверенным в тайны зловещей крепости Аламут. Будучи умным человеком, он вовремя переметнулся от них к пришедшим в те края монголам. Именно благодаря ему была спасена знаменитая библиотека исмаилитов, получили хлеб, кров и защиту многие учёные. Однако, когда он обратился к хану с предложением возвести огромную обсерваторию для наблюдения за звёздами, Хулагу, увидев смету расходов, запустил руку раздумья в бороду недоумения. Столько денег просто для того, чтобы смотреть на небо? Дело было в военном лагере, который стоял у подножия горы. Тогда ат-Туси предложил хану послать ночью человека, который сбросит с кручи огромный медный котёл. Когда на всю округу во тьме раздался страшный грохот, в лагере началась тревога. Воины выскочили из палаток, все вооружились, выслали разведчиков. «Видишь какой переполох?» – спросил хана ат-Туси, – «Только одни мы спокойны. Почему? Потому что мы знаем причину этого шума, а они не знают. Когда случается солнечное затмение или какое другое небесное явление, происходит то же самое. Вот для этого и нужно изучать звёзды. Когда будешь знать, что происходит – не будешь застигнут врасплох». После этого Хулагу дал денег на обсерваторию и опекал её до конца своих дней.

Бахрам помолчал и продолжил:

– Мы не знаем причин происходящего. Поэтому оно страшит нас своей непредсказуемостью. Возможно, когда мы узнаем их, то окажется, что это был всего лишь грохот пустого медного котла. В противном случае знание поможет нам вооружиться для встречи с опасностью.

– Ты мудрый человек, старик, – почтительно молвил Адельхарт после недолгого молчания, – С твоей головой тебе бы быть визирем, а не сказочником.

– Ты путаешь мудрость с умом. По настоящему мудрый всегда выберет удел сказочника.

Бахрам засмеялся и добавил:

– Удивительно, но сегодня я уже второй раз произношу эти слова.

– Пусть расскажет! – не утерпел Илгизар.

– Со своей стороны добавлю, что, если история окажется интересной, то рассказчика ожидает хорошее вознаграждение, – прибавил Касриэль.

Злат обвёл взглядом присутствующих и рассмеялся:

– Делать нечего. Коль замешался в драку, хочешь – не хочешь, бей! На чём ты остановился? Как приехал человек со свиной ногой в мешке?

– Ты слишком много внимания уделяешь этому копчёному окороку. А что бы он значил, если бы у этого человека не было письма из Авиньона. Из канцелярии самого папы? Вот только теперь я начну издалека, – Адельхарт улыбнулся сказочнику, – Мне очень понравилась твоя история про обсерваторию и медный котёл.

– Пустой медный котёл, – наставительно поправил Бахрам, – Пустой. У чернокожих зинджей, которые живут у самого подножия гор Каф, есть поговорка: «Громче всего гремит самый пустой барабан».

– В здешних краях говорят «Две бараньи головы в одном котле не сварить». Хорошая пословица. В вечерних странах с давних пор идёт борьба пап и императоров. Борьба за власть над христианским миром. Война есть война. Кто не с нами – тот против нас. Остаться в стороне не удаётся никому. А у войны есть ещё один закон: враг моего врага – мой друг. Так и пошло. Стоит каким двум князькам, где-нибудь в захолустье поссорится, как сразу один оказывается за папу, другой за императора. Тут начинает действовать ещё один закон: друг моего друга – мой друг. Если смотреть на это с берега нашей реки, оно вроде слишком далеко. Хотя и здесь грызутся, не на жизнь, а на смерть, генуэзцы с венецианцами. А где грызня, там друзья друзей, враги врагов. А ещё враги друзей, друзья врагов.

Адельхарт хитро подмигнул наибу:

– Вот тебе и первая ниточка. С кем дружбу водит этот самый Могул-Буга?

– С венецианцами, вроде. Говорят Тайдула хана на договор с ними уговорила. Так пойдем по этой ниточке?

– До узелка дойдём и запутаемся. Давай другие ниточки поищем. Та, которая от свиной ноги тянется. ведь самая крепкая. Не зря я с неё начинал. Помнишь как дело было? Я расскажу, как оно с моей колокольни выглядело. Хоть меня и не посвящают во все тайны, а мимо меня никак. Голубиная почта в миссии под моей рукой. Хоть я и не ведаю, обычно, что за послания птички приносят-уносят, и не всегда можно тайно нос сунуть в чужие секреты – послания часто шифруют, но догадаться кое о чём можно. Тем более что часто и самому дают тайные поручения такие, что уши заказчика за лигу торчат. Так было и на тот раз. Потому как это самое письмо из Авиньона адресовалось лично мне. С печатью самого святейшего папы Иоанна и предписанием немедленно сжечь его по прочтении. Хотя было оно самого безобидного содержания. Просто оказывать его подателю всякую потребную помощь. Только он, к моему удивлению, сам в Сарае оказался, как рыба в воде. Поселился в ясском квартале, похоже у него там уже были знакомые. Потом верные люди мне сказали, что у него знакомцы среди черкесов завелись. Что он хотел мне было неведомо. Про свиную ногу ведь я тогда ещё не знал. Только я сразу заподозрил неладное.

– Почему?

– Незадолго до этого появился в Сарае ещё один человек. Служил он у генуэзцев в конторе. Того самого торгового дома Гизольфи. Обычное, вроде, дело. Приехал из Азака, обычным путём. Привёз с собой охраняемый сундук, в каких обычно деньги возят. И письмо. Догадался откуда?

– Из Авиньона?

– То-то и оно. Из папской канцелярии. С просьбой оказывать всякое содействие. Потому как был он посланцем торгового дома Барди – банкиров самого святого престола. Этот, кстати, никаких подозрений не вызывал. Пьянствовал и по бабам таскался. Здесь ему и помощь никакая не нужна была. Непонятно было только зачем его сюда прислали? Он ведь явно ждал чего-то. Чем кончилось сам знаешь.

– Я то знаю. Но мы ведь договорились, что ты будешь всё описывать со своей колокольни.

– Честно сказать, я сам всё понял только тогда, когда к нам привезли хоронить убитого. Я сразу его узнал. Тело привезли поздно вечером, я увидел его только утром. Для меня это было очень большой неожиданностью. Перед этим ведь весь Сарай гудел, что некий чужеземец оскорблял мусульманок, а потом кощунственно бросил им во двор свиную ногу. А потом его нашли убитым. По описаниям это был как раз тот, что служил дому Барди. И вдруг я вижу совсем другого человека, да ещё того самого посланца из Авиньона. Внимательно осмотрев тело, я увидел, что он ещё был и переодет в одежду того самого незадачливого гуляки, значит хотел выдать себя за него. Вся интрига оказалась, как на ладони. В ту ночь ведь был большой мусульманский праздник и совершить такую выходку со свиной ногой, означало вызвать самое сильное недовольство верующих. Виновника тоже искать не надо – генуэзцы. Ловко придумано. Кому на руку тоже понятно. Венецианцы.

– Как-то у тебя всё больно гладко получается. Ты, выходит здесь совсем и не при чём.

– Хочешь верь – хочешь не верь, но я ведь и знать не знал даже, что он эту свиную ногу с собой привёз. Одно только мне было во всей этой истории непонятно. Письмо из Авиньона. Это был папский посланец. Зачем святому престолу так лезть в венецианские дела? До сих пор те сами хорошо справлялись.

– В самом деле зачем?

Адельхарт развёл руками:

– Здесь ниточка и обрывается. Самое странное, что свинью эту он подложил другому человеку, тоже с папским письмом.

– Ты забыл, что тому другому свинью подкладывал не только он.

Монах замотал головой, словно отгоняя обвинение:

– На меня зря думаешь. Я в эту историю влип только когда этот самый Санчо, как звали лоботряса из дома Барди, попросил у меня голубей. Вот тогда я и узнал, что у него шашни с любимой дочкой самого Урук-Тимура, ханского сокольничего. Бес меня и попутал.

– Бес?

– Зря что ли говорят, где чёрт не сладит, туда бабу пошлёт. Поначалу просто показалась заманчивой мысль окрутить дочку видного татарского эмира с нашим человеком. Окрестить, обвенчать – всё чин по чину. Влезть в семью человека, который стоит у самого Золотого престола. Дал знать архиепископу в Крым. Потом, когда стало ясно, что Урук-Тимур дочку за чужеземного голодранца не выдаст, появился план уговорить её бежать.

– Говори, как есть – выкрасть обманом.

– Это уж как вышло. Я же говорю – бабы. Нашёл я для этого дела одну потаскуху – ту самую Минсур, которую ты поймал. Где мне было знать, что она водит дружбу с той самой Шамсинур, которая, как оказалось сама спуталась с этим посланцем, затеявшим шутку со свиной ногой? Да ещё грабители сюда встрянут? Только эта история нам ниточкой вряд ли послужит. То ли дело сам этот Санчо. Точнее, кто его послал и зачем?

Злат сразу уловил прищуренный взгляд Касриэля. Ведь это ему он тогда показывал список похищенных из сундука торгового дома Барди монет. По ним меняла безошибочно определил, что за спиной парня маячат люди из далёкого королевства Арагон и банкиры из Флоренции. Адельхарт этого не знал.

– Сам ты как считаешь?

– Наверное не скажу, но задумочка одна есть. В наши края сейчас новые люди руку тянут. Каталонцы.

Касриэль напрягся. Злат, не подавая вида, невинно спросил:

– Это же, вроде, совсем издалека?

– Королевство Арагон, – подтвердил монах, – Только это уже давно недалеко. Лет тридцать назад константинопольский император пригласил тамошнее войско на помощь. Они и осели у него под боком. Там теперь у них целое своё княжество. Лет пятнадцать в Крым архиепископом назначили тоже каталонца. Так что этот Санчо уже по проторенной дорожке сюда прибыл.

– Из закатных стран, – задумчиво сказал Злат, вспомнив слова исчезнувшего постояльца. И добавил, – Что же ты замолчал, брат Адельхарт? Мы слушаем.

Монах тоже задумался ненадолго после чего продолжил:

– Этот Санчо и был каталонцем. Из Арагона. Вот почему когда я узнал, что в Сарае появился чужеземец, который говорил, что он прибыл из закатных стран, я насторожился. Тем более, что на этот раз мне никто ничего о прибытии какого-либо посланца ничего не сообщал. Верные люди из Азака дали знать, что туда он приехал не из Крыма, как вроде положено каталонцу, а сушей. Из Львова. Вот тогда я сразу вспомнил не Санчо, а того второго, со свиной ногой. Не одна ли тропка привела их в наши края?

Адельхарт усмехнулся и подался вперёд:

– Ты, наверное, думаешь зачем я тебе битый час рассказываю все эти истории про свиную ногу, папу и дальние края? Я бы и сам не обратил внимание на этого приезжего не брякни он про закатные страны. Никуда не лез, слонялся по базарам, пару раз я видел его у нас в храме на богослужении. Ведь даже про то, что он прибыл из Львова, я узнал почти случайно – от приезжих из Азака. Знаешь, когда я понял, что под видом серой мышки скрывается важная птица? Когда сегодня ко мне пришли незнакомые люди и попросили помочь забрать из под замка его вещи, которые сняли с корабля. Сказали, что сам он прийти за ними не может и уговаривали быть поручителем. За эту услугу мне предложили пятьсот иперперов.

XIII. Между Ясой и Кораном

После ухода Адельхарта Сарабай велел подавать новое кушанье. Монах остаться на трапезу не захотел, вспомнил, вдруг, что у него конь на дороге без присмотра, да и на службу в храм надо. Злат проводил его до ворот. В зале уже так жарко натопили, что захотелось немного освежиться под моросящим дождиком. Во дворе было темно и тихо. Из опустелой летней кухни появилась тень стражника, увидевшего наиба, и снова утонула во мраке. Только журчание воды, стекавшей по желобу с крыши, нарушало ровный шум дождя, да под навесом фыркали лошади. Глухое место. В городе сейчас некоторые только лавки закрывают, с базаров уходят последние носильщики. По дворам говор, постукивание кувшинов, обрывки слов мешаются с запахом еды.

Так же мирно по-домашнему расположилась у длинного стола пёстрая компания, сведённая судьбой в этот тёмный осенний вечер на старом постоялом дворе. Злат вошёл, как раз когда Сарабай расхваливал новое блюдо:

– Вы только попробуйте! Не говорите, что сыты! Такого вы ни в одной харчевне не найдёте. Сегодня как раз готовили в котле телячьи головы, весь отвар мне остался. Да ещё опорожнил кадушку с солёными огурцами. Как раз заказали сразу несколько кувшинов, а рассол уже пора менять. Какой рассол! Травы для него мне с лесов привозят. С хреном! Запах – любой москательщик помрёт от зависти. Остаётся только соединить этот отвар с этим рассолом и добавить туда ячменной крупы. Непременно самой лучшей, из очищенного зерна. Которое называют жемчужным.

У стола уже орудовала улыбающаяся Юксудыр, ловко разливавшая горячее варево деревянным ковшом с резной ручкой в глубокие миски.

Глядя на неё наиб вспомнил про ниточки Адельхарта. «Приехала с тем парнем со свиной ногой, теперь оказалась возле второго пропавшего» – подумалось вдруг. Не та ли верёвочка связала их, на которой висит кольцо с печатью Кутлуг-Тимура? Девушка почувствовала взгляд, подняла глаза и улыбнулась. Если так, то про перстень знает кто-то ещё.

– Пятьсот иперперов! – не переставал удивляться разомлевший от еды и тепла Касриэль, – Это что же такое в этом сундуке лежит? Нескольких рабов можно купить.

– Ты бы лучше про свой сундучок вспомнил. Где письмо, за которым посланцы Могул-Буги приезжали. Может это тоже их рук дело?

– Смеёшься что ли? Здесь сразу видны люди деловые. Которые привыкли дела делать без лишнего шума. Да если бы мне за это письмо пятьсот иперперов посулили! Я бы не только письмо, я бы ещё три копии в придачу снял. На самом дорогом пергаменте. И в шёлковые мешочки зашил.

Больше в этот вечер о делах не говорили. Оставили их грядущему дню. Не нами сказано – утро вечера мудренее. Потому и спать легли пораньше. Только огонь немного поутих в очаге, и темнота стала сдвигаться от углов, сливаясь с тенями, Злат приказал всем укладываться. Сам он утащил свой огромный тулуп к дальней стене и пошутил над сказочником, устроившемся у самой печи: «Ты, как кот». Огонь вскоре совсем погас, только угли зловеще переливались, как кровавые рубины в душной тьме. Потом потухли и они.

От всех треволнений дня Злат так и не мог уснуть, одолеваем мыслями. Он лежал на лавке, закинув руки за голову, всматриваясь в темноту под крышей. Надо бы уснуть, отдохнуть, чтобы голова завтра была свежей, а сон не шёл. Было так тихо, что доносились крики ночной стражи сменявшейся вдалеке у заставы. «Это уже вторая», – подумал Злат. Заполночь значит.

Бесшумно открылась дверь из хозяйских покоев. Невидимая, словно бесплотная, тень замерла где-то посередине комнаты. Не выдаваемая ни единым звуком, ни даже слабым дыханием она, как клубок мрака скользнула к дальней стене, у которой лежал наиб. Злат напрягся, стараясь дышать ровно, чтобы не выдать себя.

– Чего это тебе не спится? – неожиданно раздался из темноты голос стражника. Старый служака, привыкший повсенощно бодрствовать в карауле, и сейчас не смыкал глаз. Хотя так же, как и остальные потихоньку лежал на лавке у входа. Тень вздрогнула и полушёпотом ответила что-то на незнакомом языке. Потом стремительно и всё также бесшумно исчезла за дверью. Это была Юксудыр.

Злат вспомнил её длинные пальцы, разрывающие сложенный лоскут и ему стало не по себе.

Утро было снова дождливым, тоскливым и пасмурным.

Сарабай с вечера наставил в печь кушаний, потому выехали очень сытно поемши, отчего все заметно повеселели и приободрились. У ханского дворца их уже ожидал Соломон и люди Могул-Буги. Еврей смиренно спешился, и потрёпывал по морде своего сытого мула, нукеры заносчиво держались поодаль верхами. Заметив это Злат усмехнулся – спешившийся всадник теряет уверенность. А битва в суде часто бывает горячей и опасней, чем схватка в чистом поле.

Диван-яргу – высший суд, разбиравший дела по верховному закону Ясе Чигизхана, заседал в отдельном помещении, стоящем рядом с ханским дворцом, выходя одной стороной на площадь, другой во двор, где стояли другие дворцовые постройки. Оттуда заходил эмир, а порой и сам хан. Во дворе у наиба была своя каморка, где он теперь и оставил под охраной стражи Касриэля и Илгизара. Юношу он решил взять в суд на всякий случай, как личного писца. После чего поспешил к дому эмира, благо тот был в двух шагах. Нужно же было объяснить своё вечернее отсутствие.

Главное не разочаровать эмирских жён. Поэтому рассказ об исчезновении постояльца Злат постарался приукрасить, напустив таинственности, особенно по части загадочных подземелий, которые он по милости людей Могул-Буги так и не успел осмотреть.

– Я там Бахрама оставил, он по части всяких загадочных дел большой дока – сказочник как-никак. Вечером велел приходить с докладом.

– Вот и ладно, – повеселел эмир. В суд он прибыл в хорошем расположении духа.

Судьи-яргучи уже были в сборе. На скамье у стены Злат увидел и городского кади Бадр-ад Дина, который всегда заходил с утра узнать нет ли дел по мусульманам. Сегодня таких не было, но мудрейший правовед заболтался с Соломоном, который сидел возле него. Видно было, что он никак не торопится выходить под холодный моросящий дождь.

Перед судьями выступил Злат. Выставив на середину Касриэля он торжественно объявил:

– Вчера я взял под стражу этого человека по просьбе людей, именующих себя нукерами эмира Могул-Буги и утверждающих, что он изменник. Хотя у них не было при себе никакого письма или ярлыка, я счёл нужным доставить этого человека в суд, учитывая серьёзность обвинения.

После чего отошёл в сторону, давая место вчерашнему напыщенному юноше.

Как и предполагал наиб, спустившись с седла, тот растерял часть своей уверенности. Тем более, оказавшись перед седобородыми судьями и восседавшем на почётном месте грозным эмиром. Два пера на шапке и золотой пояс давали понять дерзкому юнцу, что в руках этого немолодого человека с нарочито тяжёлым взглядом немалая власть.

Сам нукер для похода в суд принарядился. Даже вместо простого халата он одел парадную шёлковую юбку, какие в последнее время так полюбились молодым людям из знатных. Говорили, что наряд этот завезли из Китая, и старики его не одобряли, считая изнеженной роскошью. Судя по презрительно скривившимся губам эмира, он думал так же.

– Значит ты потребовал от моего наиба, чтобы он задержал этого человека, как изменника? Твоя просьба выполнена и теперь мы готовы выслушать твои обвинения.

Злат подумал, что начало получается очень хорошим. Ответчика даже не спросили о его имени, давая тем самым понять, что не воспринимают его всерьёз. Будь юноша поопытней, он бы это заметил. Но тот решил припугнуть присутствующих могуществом своего хозяина.

– Я выполнял приказ эмира Могул-Буги. Он велел мне схватить и доставить к нему этого иудея.

Эмир поджал губы.

– А мне уважаемый Могул-Буга ничего не велел передать? Кстати, его почтенный отец эмир Сундж-Буга знает, что ты здесь… делаешь?

– Нет.

– Коротко и ясно.

Эмир был явно доволен. Главой рода кунгратов был Сундж-Буга. Так что вполне можно было послать ему жалобу на сына, чьи нукеры столь непочтительно вели себя в Богохранимом Сарае, не передавая дело на рассмотрение судей. Угадав мысль эмира, один из яргучи тоже подал голос:

– Этот иудей не может быть обвинён в измене. Он ведь не давал никакой клятвы. К тому же он не монгол.

– Он получил тайное послание! – выкрикнул нукер, – От врагов хана из Венгрии!

– Вот как! – насторожился эмир.

– Это хоть и не измена, но злоумышление против государя, – добавил судья.

– Мне поручили доставить его вместе с этим письмом в ставку хана!

– Это мы уже слышали, – невозмутимо парировал эмир. – Только твои слова пока остаются всего лишь словами. Ты действительно получил письмо из Венгрии? Э-э-э…

– Касриэль, – с готовностью выступил вперёд меняла. – Я получаю много писем из разных земель. Такова моя работа. Писем из Венгрии я, в последнее время не получал. Было письмо из Праги, но это в Чехии. Оно у меня, и я хоть сейчас могу предоставить его. В нём нет ничего предосудительного – обычное заёмное письмо.

– Твои заверения могут оказаться такими же пустыми, как и речи этого нукера, – подал сердитый голос старый яргучи.

– Давайте уже что-нибудь решать, – объявил эмир.

– Что мы можем решить? Мы имеем одно голословное заявление против другого. Хотя можно постановить провести расследование. По заявлению этого юноши. Но, это не дело суда.

– Вы можете изъять все бумаги в моей конторе и просмотреть их, – подал голос меняла, – Коли этот достойный юноша утверждает, что среди них есть какое-то злоумышление.

– Так и поступим, – согласился эмир, – Пусть битакчи отправляются с тобой и привезут все бумаги.

– А на время расследования этот меняла должен находиться под стражей, – потребовал посланец Могул-Буги, – Пусть с ним будет охрана. Кто будет виноват, если он сбежит? Или уничтожит улики?

Виноватым быть не хотелось никому. Касриэль с писцами и стражниками покинули суд.

– Может быть ты хочешь сказать что в защиту единоверца? – вспомнил один из судей про терпеливо томившегося на скамье у стены почтенного Соломона.

Тот проворно вскочил и вышел на середину. По комнате распространился запах благовоний. Соломон почтительно склонил голову, увенчанную прекрасной жёлтой чалмой, какие носили евреи ещё в Багдаде халифов, и строго вымолвил:

– Мне нечего сказать по этому делу. Я здесь совсем по иной причине.

Изумлению наиба не было границ. Неужели хитрая лиса Соломон пошёл на попятную и отступился от менялы?

– Моё дело касается вопросов веры, – между тем продолжал тот, – Точнее сказать, – он выдержал паузу и возвысил голос, – Оскорбления веры! Ведь именно с этим вопросом люди должны идти в суд, который разбирает дела по Ясе великого Чингизхана. Тем более, что наш обидчик здесь!

Соломон сделал шаг вперёд, полуобернулся и величественно вскинул руку в направлении нукера Могул-Буги:

– Этот человек вчера явился со своими товарищами вооружённый в нашу синагогу, где мы молились по случаю наступления нового года. Прервал наш праздник, оскорбил наших прихожан. Мы просим защиты у Дивана и эмира!

Нукер вспыхнул и бросился к Соломону, и тут же встал, как вкопанный, словно натолкнувшись на грозный голос одного из яргучи:

– Остановись, несчастный! Или ты умрёшь прямо сейчас! Если ты не понял, то я поясню – тебя обвиняют в святотатстве!

В суде повисла тяжёлая, как ртуть, тишина.

– Мы слушаем твои оправдания. Помни, каждое твоё слово сейчас весит, как каменная глыба, а вот твоя жизнь – легче воробьиного пёрышка.

– К тому же ты обманул нас, – печально добавил эмир, – Оказывается, ты не обратился с просьбой к моему наибу, а самовольно схватил человека без всякого закона.

Он был прекрасно осведомлён Златом о подробностях дела, но счёл приличествующим именно сейчас проявить рвение к правосудию. Раз уж представилась возможность щёлкнуть по носу молодого, да раннего Могул-Бугу. Сам ведь он оказывался вообще в стороне. Евреи пожаловались – суд вынес решение.

Дело принимало нешуточный оборот. За святотатство по Ясе – смерть. Яргучи не могли не понимать, что наживут в лице Могул-Буги смертельного врага. Его сестра – любимая жена Узбека. Та самая ночная кукушка, что перекукует любую дневную. За ним могущественный род кунгратов.

Между тем молоденький нукер обделался не на шутку:

– Я не знал! Не знал, что это молельный дом! Клянусь! Откуда мне знать? Церковь вон сразу видно – крест. Мечеть тоже легко отличить.

– Это способно лишь смягчить твою вину, но не снять её.

Неожиданно за юношу вступился один из судей:

– Не всякое место, где люди молятся, можно считать храмом. В своё время хан Угедей не причислял к ним еврейские синагоги! Скажи, почтенный, можно вашу моленную считать храмом?

Соломон замялся. Но его неожиданно поддержал Бадр-ад Дин:

– Какая разница: храм – не храм. Людям помешали справлять свои обряды, вторгшись на молитвенное собрание. А что он не знал, так это его вина. Мог бы и поинтересоваться.

Вмешательство мусульманского кади судьям было совсем не по душе. Он явно лез не в свои дела. Однако связываться с мусульманами тоже никому не хотелось. Как-никак сам Узбек объявил себя султаном, защитником их веры. Поди поперечь. На всякий случай спросили обвиняемого:

– Ты мусульманин?

Тот, после недолгого колебания подтвердил. Тогда спросили Бадр-ад Дина:

– По вашей вере его поступок предосудителен?

Кади поскрёб затылок и подтвердил:

– Если бы почтенный Соломон обратился с жалобой ко мне, я бы присудил этому юноше штраф.

– Юноше не повезло, что Соломон не поступил именно так, – прервал прения эмир, – Сейчас это дело слушает Диван-яргу, который руководствуется Ясой.

В зале снова повисла тишина. Все посмотрели на нукера с жалостью.

– По Ясе приговор может быть только один, – подал голос старший яргучи.

– Похоже этот юноша действительно совершил свой скверный поступок по неразумению, – неожиданно объявил Соломон, – Он так молод и усерден не в меру. Если он раскаивается, я готов отозвать свою жалобу и примириться.

– Мы ждём твоего слова, отрок, – яргучи явно умышленно обратился к подсудимому, как к совсем несмышлёному мальчику, – Кстати, назови своё имя.

– Сулейман, – буркнул тот, покосившись на Бадр-ад Дина.

– Так мы с тобой, оказывается тёзки, – всплеснул руками иудей. И, не дожидаясь ответа, воскликнул, – Прощаю! Прощаю! Прошу суд прекратить дело по примирению сторон. Надеюсь плату Дивану за беспокойство Сулейман не откажется выплатить? Пусть яргучи назовут её размер.

– Пять сумов.

– У тебя есть деньги? – участливо повернулся Соломон к растерявшемуся нукеру, – Я одолжу.

Эмир уже едва сдерживал смех. Всем было понятно, что незадачливый посланец Могул-Буги по меньшей мере лишился коня. Как говориться: «Пошёл за шерстью и сам вернулся стриженым».

Не успел Соломон отсчитать судейскому писцу серебро, как появился битакчи, посланный с Касриэлем за его бумагами. Вид у него был озабоченным.

– Контора ограблена сегодняшней ночью. Кто-то выломал дверь, перерыл всё внутри и похитил ларец с бумагами.

Повисшую тишину прервал негромкий голос эмира:

– Похитил, значит. Выломал дверь и похитил.

Его глаза злобно сузились, потом он шумно вдохнул и вскочил со своего места.

– Сначала вы хватаете без моего ведома, без ярлыка, почтенного менялу! Потом грабите его контору! Вы что!? В завоёванном городе, который взяли штурмом!?

Позабыв всякую важность эмир бросился к Сулейману и ухватил его за ворот халата.

– Стража! Связать их! Злат! Немедленно готовь письмо хану Узбеку! И чтобы никаких птичек – пошлите гонца.

– Что писать? – почтительно склонился Злат

– Так всё и пиши, как было. Святотатствовали в синагоге, оскорбляли людей на праздничной молитве. Схватили и силой увели почтенного человека, нанеся ему публичное бесчестье. Ограбили контору, выломав дверь и похитив ценности.

Он швырнул нукера, так, что тот едва не упал и вышел из суда. На лице Соломона было написано: «Пропали мои пять сумов».

Злат сделал стражникам знак повременить и обратился к юноше:

– Ты даже не представляешь, парень, как тебе повезло, что эмир решил писать хану. Он ведь мог объявить вас простыми разбойниками и судить своей властью. Нукеры вы только в ставке Могул-Буги. Как же вы додумались ехать без ярлыка?

Огорошенный очередной превратностью судьбы посланец только молча хлопал глазами.

– Контору вы ограбили? Только честно?

Сулейман отрицательно покачал головой.

– Верю. На тебя и правда не похоже. Попробую помочь.

– Сделай милость, выручи бедного юношу, – бросился спасать свои пять сумов Соломон, – Он тебе отслужит. Ведь верно?

– Эх, молодо-зелено! – махнул рукой наиб и бросился вслед за эмиром.

Тот переводил дух, стоя под дождём во дворе.

– Я вот что подумал, – начал наиб, – А не тот ли самый человек приходил к меняле с этим письмом, который из постоялого двора пропал? Всё сходится. Надо бы расследование провести. Мы же не знаем почему Могул-Буга в такой спешке людей прислал. Может и впрямь дело серьёзное? И потом… Не похож это фазан на взломщика. В этом деле сноровка нужна.

– Что предлагаешь? – эмир давно привык доверять проницательности своего помощника.

– Начать расследование. По закону так и должно было быть, если бы этот чижик (разжаловал Сулеймана из фазанов Злат) с самого начала к нам пришёл, а не стал горячку пороть.

Помолчав, добавил:

– С Могул-Бугой ссориться не с руки. Не сегодня завтра он сменит отца. И сам знаешь, здесь женщина замешана. Ночная кукушка.

– С этим Сулейманом что делать будем?

– Его же прислали по этому делу. Пусть и расследует. Под нашей рукой.

Эмир рассмеялся:

– Это ты хорошо придумал. Если что откроется сами хану доложим, а если не повезёт – есть на кого свалить. Значит говоришь тот самый, что с постоялого двора исчез? Вот вечером и приходи ко мне домой с подробным докладом. Бахрама не забудь.

XIV. Путеводная звезда

Когда Злат, нарочито тяжело дыша и отирая рукавом со лба несуществующую испарину, вернулся в Диван, все так и оставались на своих местах. Стражники по прежнему обступали белого, как мел, посланца Могул-Буги, на которого Соломон с самым участливым видом нагонял шепотком страху.

– Мне удалось убедить эмира назначить следствие по этому делу, – объявил наиб, обращаясь к судьям, – Мы не смеем больше отвлекать ваше внимание. Стража тоже может идти.

После чего, схватив за рукав незадачливого юношу, успевшего за короткое время несколько раз побывать обвинителем и обвиняемым, потащил его к выходу. Когда они оказались на площади, Злат наставительно произнёс:

– Пусть этот урок послужит тебе на всю жизнь. Следующий раз сто раз подумай, прежде чем обращаться в суд, где неловкому человеку так легко из охотника сделаться добычей. Мне еле-еле удалось спасти себя. Ты должен будешь продолжать расследование по этому делу, а я буду тебе помогать. Чтобы ты опять не наломал дров. Надеюсь впредь на твоё благоразумие.

– Что же ты не благодаришь своего благородного спасителя, неразумный? – весело толкнул нукера в бок Соломон, – С тебя причитается. Сколько тебе ещё одолжить?

– Почтенный нагид, – засмеялся Злат, – Оставь парню хотя бы штаны! Как он будет следствие вести с голым задом?

– Сколько ты ему должен? – поинтересовался Касриэль.

– Шесть сумов, – поспешил ответить за юношу Соломон.

– Мне послышалось, что яргучи сказал пять сумов, – напомнил Злат.

– Конечно. Но ведь с судом расплачивался я. Чтобы поскорее покончить с этим делом.

– Двадцать процентов за время между двумя намазами. Даже не за день. Хороший навар. Ты умеешь проворачивать дела, Соломон, – одобрил меняла. И повернулся к нукеру, – Тебе лучше перекредитоваться у меня.

– Свои денежные дела вы обсудите потом, – нахмурился наиб, – Нам нужно заняться следствием. Ты, юноша, для начала отпусти своих людей. А то они так и будут торчать поодаль, не решаясь приблизиться. Вы где в Сарае остановились?

– На подворье Могул-Буги, где же ещё?

– Ты так называешь двор уважаемого Сундж-Буги? Ты так же поспешен, как и твой хозяин. Кстати, ты не заметил, там нет голубятни?

– Даже, если раньше и была – сейчас нет. Всех слуг этим летом забрали в новый дворец. Здесь остался один дворник и пара сторожевых псов. И кот, – постарался быть точным Сулейман.

– Предлагаю немедленно осмотреть место происшествия в конторе Касриэля. Там и решим, что делать дальше.

Контора стояла на южной окраине Сарая, на Красной пристани. У монголов так уж заведено: на юге красное, на севере черное. Только за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Она вплотную примыкала к одноимённому кварталу, да и верховодили там выходцы с верховьев великой реки. Не мудрено. Каждое лето с вешней водой туда приплывали корабли с мехами, рабами, зерном, купцами и гостями с бескрайних и суровых полуночных земель, огромные плоты из брёвен, даже целые разобранные строения, которые оставалось только установить на месте. На Красной пристани вставали на якорь чаще морские суда. Такие, что часто даже не могли подойти близко к берегу. Одно такое могло уместить в своих трюмах груз большого каравана. Здесь царила и правила заморская торговля.

Большому кораблю – большое плавание. И большие деньги. Здесь обделывались очень серьёзные дела. В которых часто принимали участия даже ханские поверенные-уртакчи.

Большие деньги любят тишину. Поэтому ночное происшествие было здесь событием из ряда вон выходящим. У конторы стояла стража, надсмотрщики, старосты. Не было только обычных в таких случаях зевак. Красная пристань никогда не привечала праздно шатающийся люд, а сейчас, когда уже заканчивалась летняя навигация, здесь и так было малолюдно.

Увидев эмирского наиба смотритель поспешил навстречу.

– Конечно же никто ничего не видел и не слышал, – недовольно отмахнулся от него Злат, – Никого постороннего не заметили. Зато кругом ворота, заборы, охрана. Базарный ряд, а не пристань!

Смотритель пытался возразить, но наиб не стал слушать:

– Опроси своих людей, если кто что подозрительное заметил, пришли ко мне. А пока не мельтеши.

Внутри конторы было холодно и грязно. Через проём сорванной двери задувала дождливая сырость.

– У тебя даже печки нет?

– Зачем? До самой весны кораблей не будет. Жизнь на пристани будет теплиться только при складах. Я на зиму в лавку на базаре перехожу. Ничего! Сейчас жаровню с углями принесут. А дверь пока войлоком завесят.

Злат внимательно осмотрел сломанную дверь.

– Долго возились. Пилили, чтобы не шуметь. Сразу видна опытная рука. Посмотрел, что пропало?

– Кроме ларца с бумагами ничего.

– Деньги?

– Они в большом сундуке – Касриэль любовно похлопал по крышке, – Кованый, железный. Такой сломать нелегко, тем более без шума. Да и унести трудно. Его с места даже сдвинуть нужно троих. Кроме того денег в нём немного. У хорошего менялы средства все в бумагах. Работают.

– Так они все средства твои унесли?

– Мои бумаги надёжно спрятаны в потайном месте. Где ни воры, ни, самое главное, пожар или вода их не достанут. Здесь только то, что понадобится в ближайшее время.

Внесли большую жаровню с горящими углями, проём закрыли войлоком. Сразу потеплело и стало по домашнему уютно.

– Бумаги в ларце больших денег стоят?

– Не малых, – вздохнул Касриэль, – Вот только проку в них похитителям никакого. Они все именные. Гроша ломаного чужому человеку по ним никто не заплатит. Да ещё и страже сдадут.

– Значит не за деньгами приходили. По всему выходит как раз за тем письмом.

– Эх! – в сердцах ударил себя по колену молодой нукер, – Жалко ты вчера его нам не отдал!

– Если бы ты не поднял шум и не устроил переполоха, сейчас бы уже скакал с ним в сумке к ставке Могул-Буги, – наставительно напомнил Злат, – Теперь вот сиди у пустого корыта и нюхай остывший след.

– Ты говорил, что у тебя в ларце были только бумаги, которые могли скоро понадобиться, – вспомнил, молча пригревшийся у жаровни Илгизар, – То самое письмо тоже?

Меняла кивнул.

– Хотел продать его одному купцу из Крыма. Тот как раз часто с львовскими дело имеет. Ему деньги по этому письму сподручнее получить.

– Тебе самому в этом письме ничего странным не показалось? Необычным или подозрительным?

Касриэль задумался.

– Письмо написано в Праге. А расплатиться по нему должен купец из Львова. Проще было сразу письмо на этого купца выписать. Ведь человек из тех краёв приехал. Но письмо попало ко мне напрямую. Купец получит его от моих партнёров в Крыму, куда я его перешлю. А сам получит по нему деньги только когда отвезёт его в Прагу. Это сделано только с одной целью, чтобы до поры до времени никто ничего не знал.

– Чего не знал?

– Не знал, кто и где по этому письму деньги получит. Чтобы знали про это только тот, кто письмо писал и кто его повёз.

– Могул-Буга всё-таки про это узнал. Не из Праги же?

Все посмотрели на Сулеймана.

– Тебе хозяин что говорил? Вспомни как следует.

– Сто раз уже повторял! Поезжай, сказал, срочно в Сарай, найди там еврея Касриэля, менялу с Красной пристани. Он получил тайное послание от врагов хана из Венгрии. Доставь его с этим письмом ко мне.

– Срочно. Когда дело было?

– Позавчера вечером. Мы сразу в ночь и поскакали.

– А ты, Касриэль когда это письмо получил?

– Назад тому с месяц.

– Думаю вряд ли Могул-Буга Чехию с Венгрией перепутал. Скорее всего, ему так и сказали. Осталось узнать кто? Ты про письмо кому говорил?

– Никому. Только тому купцу из Крыма. Три дня назад. На следующий день была суббота, потом Рош ха-Шана – новый год, значит. Условились на понедельник. Как раз сегодня.

– Иди к смотрителю и узнай приходил или нет. Если не приходил, жди до вечера. Тебе всё равно дверь чинить. Потом дашь мне знать. На всякий случай составь опись похищенного. Мало ли… Нам здесь больше делать нечего. Что делать будем? – обратился наиб к своим юным спутникам.

– Этот самый купец письмо и украл! – взял быка за рога посланец Могул-Буги. И кивнул на Илгизара, – Правильно он говорит.

– Разве я сказал, что письмо украл купец? Я только спросил, почему Касриэль держал его в конторе?

– Тем самым указал конец ниточки, которая привела к купцу, – напомнил Злат, – Так что Сулейман, по большому счёту, прав. Просто он, как всегда, торопится и пропускает неважные, на его взгляд, промежуточные звенья. Познакомьтесь. Это Илгизар. Он учится в медресе, а в свободное время исполняет при мне обязанности писца. Мой верный помощник. А это Сулейман, – Злат улыбнулся, – Правда, он еле вспомнил это имя, который дал ему имам, когда юноша становился правоверным мусульманином. В ставке Могул-Буги его поди никогда и не слышали. Ты кем был у эмира? Простым нукером?

– Стремянным, – гордо подбоченился юноша.

– Хорошее начало. Тем более, что твой эмир скоро пойдёт в гору, – и добавил, – Если не оступиться где на неверном пути власти.

Эта мысль наложила тень грусти на чело наиба:

– Мудрые говорят: имя – есть знак. Коли так получилось, что под твоим родовым именем ты попал здесь в городе в беду, не будем его произносить, чтобы не окликать судьбу. Сарай позвал тебя мусульманским именем, пусть оно принесёт тебе удачу среди его улиц.

Юноши молча пожали друг другу руки.

– Теперь мы должны решить, что нам делать дальше? Что тебе, Илгизар, говорит наука неверных аль-Джебра мудрого аль-Хорезми? Вычислять неизвестное через известное?

Польщённый возможностью оказаться в главной роли юноша важно приосанился:

– Давайте перечислим известное, – он выставил руку, приготовившись загибать пальцы. – С чего начнём?

– Давай прямо отсюда, где сидим.

– Значит с письма. Что мы про всё это знаем? Некий человек привёз его из Праги. При этом приняв все меры предосторожности, чтобы об этом никто не узнал. Почему и от кого он таился? В Сарае об этом письме знал только Касриэль и тот самый купец. Причём, на следующий день после того, как о нём узнал купец, кто-то подал весточку Могул-Буге. Зачем? И почему именно Могул-Буге? Причём эмир принял весть очень близко к сердцу и сразу постарался завладеть этим письмом. Думаю, он хотел таким образом добраться до посланца.

Илгизар сделал паузу и разжал пальцы, со значительным видом оглядев собеседников:

– Теперь самое интересное. Зачем было этому купцу выкрадывать это письмо, если буквально через полдня он должен был получить его совершенно законно и спокойно?

От такого поворота Сулейман даже рот открыл. Так смотрят на уличного фокусника, когда тот вдруг вытаскивает яйцо из пустой шапки.

– Теперь вернёмся к самому пропавшему человеку. Мы считаем, что он тот самый, который привёз это письмо, пропал из запертой комнаты на постоялом дворе и не явился к отправлению на корабль. Хотя, если говорить строго, всё это наши домыслы и допущения?

– Адельхарт был твёрдо уверен, что это одно и то же лицо. Иначе зачем бы он припёрся на постоялый двор?

– Если мы считаем, что этот же человек принёс письмо Касриэлю, то об этом он мог рассказать любому, с кем общался за это время. А это целый месяц. Так что наш купец сразу же оказывается не единственным подозреваемым.

– Конец ниточки теряется в узелке, – печально согласился Злат.

– Значит искать нужно людей, с которыми этот постоялец имел дело за этот месяц в Сарае. Как это сделать?

Сулейман вытянул шею, как будто ожидая, что Илгизар сейчас вытащит из рукава живого зайца.

– За этим человеком следили люди эн-Номана, – вспомнил наиб, – Можно попросить его помочь. У него же какой-то свой интерес в этом деле.

– Получив при этом в руки целый клубок из десятков перепутанных нитей, каждая из которых может оказаться столь же ненадёжной, как и нить ведущая к крымскому купцу. Хотя сделать это, конечно, нужно. Это умножает количество известного. Пока же его количество намного больше количества неизвестного. В таких случаях искусство вычислений бессильно.

– Среди этих ниточек есть одна очень интересная, – задумался Злат, – Вещи на корабле были заперты в дорожный сундук. В то время, как на постоялом дворе видели только две сумки. Кроме того, он где-то взял почтовых голубей.

– Есть ещё те люди, что предлагали пятьсот иперперов Адельхарту, – поддержал шакирд, – Каждая нить – это дорога, по которой нужно идти внимательно смотря под ноги и по сторонам, терпеливо собирая найденное по крупицам. Этот путь к знаниям так и называется – путеводная нить.

– Самый надёжный.

– Как сказать. Среди этих нитей – много ложных путей. Которые ведут в никуда, обрываются, путают, петляют. А то и заводят в ловушку. Когда нитей слишком много, можно потратить целую жизнь, чтобы распутать их все. Порой, даже больше жизни.

– Это всё, что может нам дать твоя философия, которой вас учат годами на деньги доверчивого хана?

Восторг на лице Сулеймана сменился разочарованием. Однако Илгизар нимало не смутился:

– Это же не единственный путь, по которому идут к знанию. Есть ещё способ, который иногда называют путеводной звездой.

– Если он нам не подходит, то не трудись и рассказывать. Про звёзды вечерком с Бахрамом потолкуете.

– Путеводная звезда это цель. Которая видна издалека. Именно она помогает не сбиться с пути, когда дорога уводит в сторону или вообще пропадает. Так мореход в открытом море, где не видно берегов или караванщик в пустыне, где нет никаких ориентиров, всегда может определить куда двигаться. Это очень надёжный способ. Например, при расследовании преступлении таким способом можно считать знаменитый принцип: «Кому выгодно?»

– Что может стать путеводной звездой во всём этом деле?

– Цель. Зачем этот человек приехал сюда из Праги? Если разгадать эту загадку, то многое сразу станет ясно. Кто его друзья, кто враги. Кто ему помогал, а от кого он таился. Ведь, если этим делом заинтересовались люди из ближнего окружения хана, явно речь идёт не о простом путешественнике или торговце.

– Ты говоришь почти, как брат Адельхарт. Только от его рассказов было мало прока.

– Возможно, потому, что он не знал того, что знаем мы. Ведь он слышал только слова «из вечерних стран».

XV. Другое письмо

Немного подумав, Злат решил не ездить прямо в миссию. Слишком много глаз. Остались на дороге неподалёку, а Илгизар, спешившись, добежал до обители франков, где поймав на площади перед храмом какую-то благочестивую богомолку, попросил передать брату Адельхарту, что его друг хочет продолжить с ним вчерашнюю вечернюю беседу. В том же месте. После чего направились на постоялый двор.

На улицах не было ни души. Дождь заставил отсиживаться дома уличных торговцев. Да и обычного осеннего оживления в Сарае в этот год не было. Раньше, после того, как уходили в дальний путь последние караваны и безлюдели пристани, из степи возвращался хан. С ним на пустовавшие летом дворы возвращались эмиры и вельможи, слуги, чиновники. Многие уходили в степь с семьями, и по приезде лавки и базары сразу заполнялись женщинами, соскучившимися за время кочевья по городскому изобильному разнообразию.

Подумав про это, Злат невольно улыбнулся. Почему-то в первый день по возвращению всего этого степного царства всегда была невиданная выручка у пирожников. Просидевшие всё лето на одном варёном мясе кочевники сразу набрасывались на городские лакомства. А что можно придумать доступнее и разнообразнее пирожков? На любой вкус и карман. Тем более, когда склады летом наполнились новой мукой, а рыботорговцы избавлялись от излишков товара, который не смогли отправить с караванами в верховья? Некоторые пирожники наловчились делать совсем крошечную самсу с осетриной, которую продавали всего за один медный пул, как простую лепёшку. На серебряный даньга получалось шестнадцать штук. Злат, который никогда не носил в кошеле медных монет, обычно столько и съедал за раз.

Сейчас хан с двором перебрался далеко отсюда. В новый дворец. Мало того, со старых дворов в Сарае всю осень через заставу тянулись телеги и вьючные лошади со скарбом и слугами вслед за хозяевами, оставляющими насиженные места.

Сказал же Сулейман, что на огромном дворе эмира Сундж-Буги, где в прошлые годы на зиму ставили ещё и пару больших юрт, сейчас остался только дворник с собаками. И котом.

– Сулейман! Ты раньше в Сарае с эмиром бывал?

– Нет. Я стремянным только этим летом стал. Раньше был ловчим при собаках. Зимовал в степи.

Злат усмехнулся про себя. Вот откуда такая прыть. Привык со сворой в степи волков травить. С борзыми.

По пустым улицам понеслись вскачь, и до Сарабаева двора добрались в мановение ока. Сарай не степь, здесь только пешком нужно полдня потратить, чтобы из конца в конец дойти. А, если верхом, да без оглядки – гикнуть не успеешь.

Правда, во двор наиб сразу заезжать не стал. Поехал зачем-то осматривать окрестные кусты. В дождь занятия лучше не придумать – сразу промокли до нитки. А Сулейман несколько раз зацепился за ветки своей роскошной юбкой и едва её не порвал.

– Ты, конечно, правильно сделал, – посочувствовал наиб, – что нарядился в Диван, как на свидание с красавицей. Только теперь тебе лучше переодеться. Как на охоту. А то от этих шелков скоро одни лохмотья останутся. Это на чей же манер сейчас наряжаться стали? На китайский?

– Везут оттуда, – подтвердил Сулейман, с сожалением счищая грязь с узорчатого подола, – Говорят при дворе великого хана в Ханбалыке все так ходят.

– Втридорога, поди дерут с любителей нарядиться. Так что ты праздничное одеяние побереги для подходящего случая. Мы пока будем на этом дворе сидеть, а ты слетай переоденься. Одна нога здесь – другая там. Улицы благо пусты, обернёшься быстро. Не заплутаешь?

Сулейман обиженно фыркнул и развернул коня.

– Ты его нарочно отослал? – спросил Илгизар, когда всадник скрылся в конце дороги, – А я то думаю, чего это мы в кустах лазим попусту?

– Предосторожность никогда не бывает излишней. Парень сейчас при нас – глаза и уши Могул-Буги. А мы не знаем каким боком он в эту историю замешан. Речь ведь пойдёт о франкских делах. К которым сама Тайдула со своим братцем большой интерес имеет. Не зря эн-Номан за ними, как сыч болотный, зрит и днём и ночью. Думаю, успеем с Адельхартом потолковать. Лишь бы монах не задержался.

Адельхарт не подвёл. Не успел Злат поприветствовать неприятно удивлённого Сарабая, решившего уже, что покончил с этой злополучной историей, как во дворе послышалось фырканье лошади. Наиб заметил, что поверх монашеского одеяния Адельхарт предусмотрительно надел простой плащ, делавший его похожим на обычного кипчака.

– Буду краток, брат, – сходу отбросил всякую церемонность наиб, – ибо скоро вернётся человек, для чьих ушей наш разговор не предназначен. Я совершенно точно узнал, что человек, за сундук которого тебе обещали пятьсот иперперов, прибыл к нам из города Праги, что в Чехии. Можешь догадаться, что ему здесь было надо и кто его послал? Раньше ты ведь думал, что его прислали каталонцы.

– Это меняет дело, – кивнул Адельхарт. – Потому что посланца из тех краёв, скорее всего, интересуют волынские дела. Ты же помнишь, как восемь лет назад из-за них даже война была. С крестовым походом, – добавил, после некоторого колебания.

– Какое дело в Чехии до Волыни?

– Друг друга, враг врага, – усмехнулся монах, – В волынских делах по уши сидят Польша и Венгрия, а они чешскому королю Иоанну лютые враги.

– Наш хан их тоже не любит. Выходит этот тайный посланец прибыл с поручением найти союзника?

Монах задумался. Судя по загоревшимся глазам, в его голове возникало много неожиданных мыслей:

– Ведь это сразу многое объясняет. У тайного посланца должны быть письма для хана. Очень многие хотели бы их заполучить или хотя бы заглянуть. Или постараться, чтобы они не дошли до получателя, – добавил после недолгого молчания.

Злат молчал, не мешая монаху думать. Было заметно, что его мысль работала лихорадочно.

– Давай теперь посмотрим, кто его мог ждать в Орде. Король Иоанн – сторонник императора Людовика. Поэтому понятно почему его посланник не обратился за помощью в нашу миссию. Мы ведь, через архиепископа в Крыму подчиняемся святому престолу.

На лице Адельхарта мелькнула досада, и он в сердцах ударил ладонью по столу:

– Нет! Не годится! Понимаешь, чешскому королю, конечно, очень хочется, чтобы хан начал воевать с Венгрией, но хану это зачем? Может опять что-то затевается на Волыни? А в Праге об этом пронюхали?

– Ты вчера говорил, что польский король умер, – напомнил Злат.

– А ты меня слушать не хотел, – попрекнул монах, – теперь, вот, сам напоминаешь. Правильно напоминаешь. Потому как пока никто не может предсказать, как новый король дела завертит. Его отец с чешским Иоанном всю жизнь воевал, сам Казимир, так его зовут, в Венгрии полжизни провёл.

– Слушай, а чего они там делят без конца?

– Долго рассказывать. Да и к нам отношения не имеет. Единственное, чем можно заинтересовать хана – Волынское княжество. Чешскому королю его дела без надобности. Так что давай смотреть его друзей. Польских врагов. Раньше это была Литва. Как раз за Волынь и грызлись. Только восемь лет назад, как я рассказывал, вдруг помирились. Похоже крепко. Этот новый Казимир на дочке литовского князя женат. У Литвы первый враг Тевтонский орден. Было время он с Польшей дружбе водил, но теперь размирились, так что любовь у них с чешским Иоанном. Он ещё в былые времена с орденом на Литву ходил.

– Подожди. Что-то у меня в голове не укладывается. Орден – это же значит под папой, как я понимаю? А ты говорил, что этот чешский король на стороне императора?

Адельхарт рассмеялся. Почти весело:

– Ты бы своего друга Хайме про эти дела расспросил. Он ведь бывший тамплиер. Его орден едва не первым был среди всех лет тридцать назад. Чего теперь бывший рыцарь прячется на краю света под крылом у хана Узбека? Кто весь его орден под корень извёл? Да не просто извёл, а проклял, осудил, пожёг на кострах и замучил в застенках. Я тогда в тех краях жил. Хоть совсем мальцом был, а помню. Анафемствовали, казнили. Кто? Папа. Или нашу миссию возьми. Считается, что она от ордена францисканцев. Нищенствующие братья их ещё называют. Так вот будет тебе известно, что их глава с папой Иоанном крепко повздорил и сейчас не разлей вода с императором.

– Почему же тогда посланец из Праги не обратился в вашу миссию, коли их король тоже с императором заодно, – не утерпел Илгизар.

– Ты пытлив, юноша, но невнимателен, – улыбнулся Адельхарт, – Ты не обратил внимание, что я говорю про францисканцев – они. Сам я доминиканец. У нашего ордена нет в здешних краях своей обители, вот такие, как я и обитают при чужих миссиях. Нас таких немало. Не только доминиканцев. Того же Хайме возьми. Ходит в бенедектинской рясе, а обет принимал где? Папа раскаявшимся тамплиерам повелел перейти в орден госпитальеров. Хайме перешёл? Тогда он должен был ходить в плаще с крестом. Что-то я его в таком плаще ни разу не видел. Теперь тебе понятно, что у посланца из Чехии были все причины не доверять здешней миссии. Тем более, что святейшего папу сарайские дела очень даже интересуют.

– Литва уже к нашим делам ближе. Узбек их не любит и опасается. Особенно после того, как они Киев хотели к рукам прибрать. Там теперь даже баскака держат. Лет пять назад с литовцами большую войну затевали, уже войско в Тверь послали, только не вышло ничего. Кончилось всё очередной московско-тверской сварой. По сей день тянется.

Вошла Юксудыр. Поставила на стол кувшин с горячим мёдом, резные ковшики. Улыбнулась Илгизару и молча скрылась за дверью, позвякивая подвесками на хвостах. «Сказать Адельхарту, что это родная сестра Могул-Буги и Тайдулы? – подумал Злат, – Ведь тот убитый чужеземец со свиной ногой вёз её к ним?» Перед глазами, вдруг встала зловещая тень, беззвучно приближающаяся во мраке к его постели. Стало не по себе. «Чёрт!» Наиб тряхнул головой, отгоняя наваждение и спросил:

– Ты тех ребят, что за сундуком посланца охотились знаешь?

Монах отрицательно покачал головой:

– Знаю, что они с ясского квартала. Буртасы. Те, что с мохшинских краёв.

Ещё один курмыш со своими законами, где не любят чужаков, подумалось наибу. Мохшинские с булгарскими, хоть из одних краёв, держались отдельно. Хоть вроде и обычаи схожи, и еда. Говор там у них в лесах свой – друг дружку понимают. Делятся больше по вере. В булгарском квартале селятся старые мусульмане, ещё тех родов, которые обратились к заветам Пророка не то что до хана Узбека, а до самых Батыевых времён. В ясском квартале тоже были мечети, однако правили там до сих пор старые лесные духи. Тайно. Хотя все про это знали.

– Можно поискать – осторожно добавил монах. – Без лишнего шума.

– Ты сам, как думаешь, зачем буртасам тайное послание чешского короля к хану Узбеку?

– Им оно, скорее всего, ни к чему. Они его прочитать-то не смогут. Их послал тот, кто хочет сам остаться в тени.

Злат сидел спиной к очагу и взгляд его время от времени скользил по тёмному проёму в стене, за которым был проход в комнату из которой исчез таинственный постоялец. Там тоже кривлялись тени.

Во дворе послышался топот коня.

– Вот и наш пострел, – заторопился наиб, – Ты вот, что, брат Адельхарт… Этот юноша – глаза и уши эмира Могул-Буги. Будь осторожен. Если не хочешь, чтобы твои речи достигли тех ушей, для которых они не предназначены. Тем более, что юноша слишком поспешен и не в меру усерден. Только виду не показывай. Можешь даже чего-нибудь про эмира поговорить. Вдруг у парня найдётся, что добавить?

Монах понимающе кивнул.

Теперь Сулейман был в простом монгольском халате, запахнутым на одну сторону, и повязанным обычным прочным поясом из кожи. На голове войлочная шапка, к которой был ухарски пришит волчий хвост. Видно было, что парень не мог, чтобы не покрасоваться, хотя бы чуть-чуть.

Злат молча указал ему на место за столом и продолжал, как ни в чём не бывало:

– С венецианцами чешский король в каких отношениях? Как ни крути, а всякая круговерть в наших краях началась, после их прихода.

– Здесь такая же неразбериха, как с орденами. В любом городе свой норов, свои кланы, которые враждуют и ненавидят друг друга. Соответственно каждый ищет себе сторонников и поддержку. Если одни принимают сторону папы, другим одна дорожка – к императору. А когда чья возьмёт угадать сложно. Но у венецианцев издревле торговые дела в Германии, так что с императором враждовать не с руки при любом раскладе. Да ещё та же Венгрия их сосед. С кем ещё повоевать, как не с соседом?

– Значит и к этому делу руку могли приложить венецианцы. Они как раз к Узбеку вхожи. Втянули и чешского короля в свои дела.

– Всё так, – согласился монах, – Только венецианцы – люди торговые. Им война ни к чему.

– Кроме них и подумать не на кого. Зато смотри, как всё ладно получается. Чешский король посылает тайного посланца к хану Узбеку. Тот везёт с собой письмо. Только, прибыв в Сарай, он узнаёт, что хан будет зимовать в другом дворце. После чего, посланец отправляется туда, но в ночь перед отправлением неожиданно бесследно пропадает. А его сундуком пытаются завладеть какие-то люди. Ясно, что их это письмо и интересует.

Злат повернулся к Сулейману и продолжил:

– Скорее всего, это же письмо интересует и Могул-Бугу. Просто произошла путаница. Случайно или намеренно эмира пустили по ложному следу, подсунув ему другое письмо, однако привезённое тем же человеком из того же места.

– Так поискать этих ребят из ясского квартала? – напомнил монах.

– Думаю тот, кто их послал, хорошо позаботился о своей заднице на случай их поимки. Мы получим двух бестолковых посредников, которые, скорее всего даже не знают, в какой капкан они сунули свои головы. Зачем? Когда само это письмо ждёт нас в сундуке под замком на Булгарской пристани. В двух шагах отсюда.

XVI. Ловушка для дураков

– Твоё мусульманское имя приносит тебе удачу на улицах Сарая, – сказал Злат, когда монах, надёжно укутавшийся в серый кипчакский плащ, растворился в столь же серой пелене осеннего дождя.

– Не зря говорят, что пророк Сулейман повелевал джиннами, – поддакнул Илгизар.

Наиб суеверно постучал по деревянной привязи для лошадей – чтоб не сглазить.

– Сарабай, – повернулся он к хозяину, обрадовавшемуся было, что нежданные гости сейчас уедут, – Пошли кого-нибудь за кузнецом, мы скоро вернёмся.

– Лошадку хотите подковать? – участливо посочувствовал тот.

– Сундук будем ломать. Так что пусть весь нужный снаряд сразу возьмёт.

В глубине души кольнуло нехорошее предчувствие. Не к добру охотнику заранее припасать мешок для ещё не пойманной дичи. Ничто так не раздражает шайтана, как человеческая самонадеянность. Предчувствие было таким сильным, что Злат помрачнел. Он угрюмо молчал до самой пристани, уже внутренне готовясь увидеть очередную выломанную дверь и выстуженную осенним ветром комнату.

Поэтому, когда свернув с дороги, они увидели безмятежно скучающего у въезда на пристань ленивого караульщика, а из конторы смотрителя им навстречу выскочил сам раскрасневшийся уже от нескольких ковшей мёда заполошный хозяин, Злат облегчённо вздохнул.

– Как дела? Происшествий никаких?

Хотя уже сам размякший от безделья вид смотрителя был ответом.

– Какие теперь уже происшествия, – он даже руками развёл, повернувшись к пустым причалам внизу у берега, – Последний корабль вчера отошёл. Завтра-послезавтра уже в Новом Сарае будут.

– Телегу можешь найти? Я вчерашний сундук заберу.

– Сейчас сделаем. В амбарах ещё много народа работает.

Смотритель убежал, а Злат со своими спутниками пошли в его контору. Сразу стало ясно почему он такой распаренный – в комнате уже совсем по зимнему топилась небольшая печь. Наиб только головой покачал, укладывая на неё свой отсыревший плащ. Действительно, не мёрзнуть же смотрителю самой Булгарской пристани, через которую идёт вся торговля лесом и дровами в Сарае Богохранимом.

Сундук стоял у стены в углу. Наиб выбрал из охапки дров, сваленных возле печи длинную лучину, зажёг её в очаге и первым делом осветил стол. Принюхался. Из кувшина тянуло мёдом и хмелем. Скоро у смотрителя уже не только лицо покраснеет, но и язык начнёт заплетаться. Шагнул к стене. Обычный дорожный сундук с приделанными ручками, чтобы удобнее таскать. Даже железом не окован. Зато замок хороший. Дорогой, на пружине. Такие в Булгаре делают. Кивнул Сулейману:

– Попробуй приподними.

Тот легко одной рукой оторвал от пола один край, после чего, ухватившись обеими приподнял весь сундук:

– Можно было и телегу не брать, – сделал вывод, отряхивая ладони, – На лошади бы увезли.

В это время в дверях появились двое амбалов – грузчиков с пристани. Смотритель обернулся быстрее птицы. Оно и понятно. Скорее бы начальство спровадить. Грузчики шагнули к сундуку и укоризненно покачали головами – здесь одному делать нечего.

Обратно ехали медленно. Телега еле-еле тащилась по размякшей от дождя дороге. Злат довольно улыбался.

– Тебе здорово повезло, Сулейман, что всё так обернулось. Представь, что было бы, привези ты эмиру вместо тайного королевского послания простое заёмное письмо от одного еврея к другому. Тебя же и виноватым бы сделали. Не признаваться же благородному эмиру, что это его объемелили, как глупую бабу на базаре. Интересно, кто же всё-таки ему подсунул нашего доброго Касриэля?

Сулейман задумался:

– Он в тот день к сестре ездил. Тайдуле-хатунь. Вечером, как от неё вернулся, так сразу нас и послал.

– Может ещё с кем виделся?

– Я же стремянной. Всегда с эмиром езжу, коня его караулю, пока он делами занят. В тот день я так и просидел на ханском дворе до вечера. Никуда больше не заезжали.

Сулейман ещё подумал и добавил:

– Там и других гостей не было. Во дворе ни одной лошади, кроме наших.

С недалёкой мечети донёсся призыв к полуденному намазу.

– За всеми этими хлопотами уже и проголодаться успел. Хоть Сарабай нас с утра накормил на славу. Ты поди вообще с утра не емши? Ничего, сейчас с делами покончим и пообедаем, – благодушно разглагольствовал Злат.

Даже, когда они въехали на постоялый двор, он первым делом напомнил дожидавшемуся хозяину:

– Скажи, пусть поесть приготовят. Этой твоей вчерашней похлёбки не осталось? Что на рассоле? Ты уж постарайся. Нужно юноше показать, как в Сарае угощать умеют. А то он у себя в степи, кроме варёного мяса и мучной болтушки поди и не пробовал ничего.

– Это уж как заведено, – поддакнул Сарабай, – Лучшего лакомства, чем варёная голова и не признают. Я уже знаю, если постояльцы кипчаки пировать собираются, так сразу баранью голову просят. А кто побогаче – говяжью.

– За пирогами, тоже пошли. А то пирожники, поди совсем этой осенью без выручки.

– Зачем посылать? Свои с утра засадили. С рыбой, с луком, с варёным яйцом. Если надо я скажу, чтобы сладкие сделали. С дыней на меду, – Сарабай оценивающе глянул на Сулеймана и добавил, – Если, конечно, твой помощник не против. А то ведь бывает иной степной удалец даже обижается, когда ему сладкое предлагаешь. Не достойно, говорит, мужчины, женская еда.

– Он не помощник, – наставительно поправил наиб, – Это я ему помогаю проводить расследование.

Сулейман покраснел. То ли от гордости, то ли от смущения.

– Где кузнец? – только теперь заметил Злат.

– Ты же сказал, сундук нужно ломать? Ремесло нехитрое. На это дело любой мастер, был бы снаряд. А у меня целая кузница со всем набором стоит. Кузнец, когда съезжал, всё оставил. Выкупать не захотел. А я не захотел даром отдавать. Думаю, пусть лежит, может и пригодиться. Тем более там всякого добра за годы столько накопилось. Половина не знаю даже как называется и для чего потребно. Сейчас сами посмотрите. Так что давайте ваш сундук, я вам его лучше любого кузнеца сломаю.

Злат покосился на холодную кузницу в дальнем конце двора и представил сколько там пыли накопилось. Несколько лет без дела стоит. Поморщился:

– В доме будем ломать, – и махнул помощникам, чтобы заносили, – Ну, а ты, Сарабай, назвался груздём…

– Ага! – с готовностью бросился к кузнице Сарабай.

Через пару шагов, остановился, обернулся, внимательно посмотрел на сундук и ещё раз сказал, будто самому себе:

– Ага!

Замок он и впрямь сшиб с одного удара. Наиб даже присвистнул:

– Эк, как ты его ловко! Будто всю жизнь этим делом занимаешься. Как сказано в писании: «Схоронил талант в землю». Лампу давай!

В сундуке лежали две крепко сшитые кожаные сумы и холщовый узел, завязанный простой верёвкой. Илгизар выложил всё это на стол и посветил внутрь сундука:

– Больше ничего.

На всякий случай спросили Юксудыр, эти ли сумки она видела. Девушка подтвердила. Пощупали узел. Вертевшийся рядом Сарабай даже принюхался:

– Сухари.

Развязали верёвку, посмотрели – точно. Мелко порезанные, хорошо просушенные в печи.

– Он, помнится, ещё спрашивал, где можно хлеб на дрожжах покупать. Я думал велит себе к обеду подавать. Нет. Ел лепёшки. Выходит этот хлеб ему для сухарей был нужен?

– Самая надёжная пища для путника. Зачем в городе сухари? Здесь вкуснее горячая лепёшка, – согласился Злат, – Видно человек привычный к дорогам.

Расстегнули ремни на сумах. Вытряхнули всё на стол. Штаны, рубаха, запасные сапоги, заячья шапка. Наибу, вдруг вспомнилось, как три месяца назад он вот также осматривал сундук исчезнувшего тогда чужеземца. У того хоть книга была, помимо носильных вещей. И солёное мясо вместо сухарей. Тоже наилучшая пища для путника в дальней дороге.

Никакого письма. Вообще ни листка бумаги. Ни перьев, ни чернильницы. Только нож в берестяных ножнах и два небольших мешочка. В одном звенели деньги, во втором лежали кремень, трут и огниво.

Злат лично прощупал все швы, вывернул наизнанку сумки, порылся в сухарях. Ничего!

– Давай, Сарабай, ищи тайник в сундуке. Коли взялся.

Тот не отнекивался. Сбегал в кузницу, принёс ещё один молоток, клещи, какие-то клинья. Вскоре от прекрасного сундука осталась только куча щепы. Тайника не было.

Злат только развёл руками:

– За что же тут хотели заплатить пятьсот иперперов?

– Если верить Адельхарту, – напомнил Илгизар.

– Это да! – с готовностью согласился наиб, – Запросто мог нагородить турусы на колёсах, чтобы объяснить зачем он вечером на постоялый двор припёрся. Так или иначе, а письма здесь нет. Оборвалась ниточка. Илгизар! Ты собирался прокладывать путь, глядя на путеводную звезду. Что она тебе указывает?

Шакирд уловил в вопросе насмешку и надулся:

– Она лишь снова напоминает, как обманчивы и ненадёжны бывают путеводные нити. А звезда, как светила, так и светит настойчивому путнику. Мы ведь знаем, что этот человек прибыл сюда из Праги, от чешского короля, скорее всего, с тайным посланием. Просто этого послания не оказалось в сундуке.

– Может его вообще не было?

– Если этот человек посланец, то он должен как-то подтвердить свой статус. Или свою личность. Даже если он принёс устное послание. Может его знают в лицо?

– Кто-то же ищет это самое послание, – не выдержал Сулейман, – Про него рассказали Могул-Буге. Его выкрали у менялы из конторы.

– Да и сам Адельхарт, даже если он соврал, он же тоже что-то здесь искал и вынюхивал, – согласился Илгизар, – Дыма без огня не бывает.

Вошла Юксудыр и поставила на стол возле разбросанных вещей большую резную доску с горячими пирогами. Злат вспомнил перстень с печатью у неё на шее. Это ведь тоже послание. Которое стоит десятка писем.

– Может ведь быть и так, что послание заключается в чём то другом. Просто мы этого не замечаем, – сказал он вслух, – А пока сложим вещи обратно в сумки и займёмся пирогами. Сарабай! На этом сундуке есть клеймо мастера?

– Сейчас поищу, – с готовностью склонился к обломкам хозяин, – На замке, вон, есть клеймо. Знаменитый мастер. Из Булгара. Ещё дед его славился от Рязани до Сарая. У меня два замка с таким клеймом. И ещё один от отца достался, ещё дедовской работы.

Не то помочь старается, не то насмехается.

– Ладно, не копошись, – махнул рукой Злат, – Брось эти чурки в печку.

От неожиданности даже Сарабай замешкался, не понимая, шутит наиб или говорит серьёзно. Юноши тоже воззрились на него с недоумением.

– Давай, давай, – подбодрил наиб, – А то огонь уже затухает. Этот замок тоже себе оставь. За службу. Проку от него без ключа пока нет, но я обещаю – если до твоего постояльца доберусь, ключ тоже тебе отдам.

– У меня мастер хороший есть, к любому замку ключ сделает, – залопотал было Сарабай и осёкся под внимательный взглядом Злата.

– Верно говоришь. Хорошую мысль подал. Я ведь только сегодня утром дело имел с работой одного такого мастера по замкам и запорам. Надо будет и с твоим потолковать. С ясского квартала поди?

Хозяин даже рассмеялся:

– Откуда среди наших такие мастера? Булгарский. Самые искусные кузнецы все с Кавказа, а если тонкую работу – лучше булгарских никто не делает. Наши больше плуги, топоры, серпы. Скобы, подковы, гвозди разные. Что попроще и в хозяйстве потребно.

– Наши говоришь? – Злат опять задумался, – Ещё хорошую мысль подал. Я так с тобой не расплачусь. Ты ведь тоже с ясского квартала? Из мохшинских?

Сарабай кивнул, не понимая куда клонит наиб.

– Тот человек, что к тебе этого постояльца привёл, ведь тоже оттуда? Адельхарт говорит, что к нему приходили, насчёт этого сундука, тоже с этого квартала.

Злат хотел ещё что-то добавить, но видно передумал погрузился в свои мысли.

– Наследники Лешего, у которого ты этот двор купил, не там ли живут? – и, не дожидаясь ответа, вдруг рассмеялся, – Потухнет огонь, пока ты с открытым ртом стоишь. Кидай скорее чурки то! – потом добавил, – Жги эту порванную нить, которую мне вложили в руки, рассчитывая на моё скудоумие.

Наиб встал и, в сердцах ловко пнул один из обломков к очагу.

– Пирог с дыней и мёдом готов? – весело повернулся он к опешившему Сарабаю, – ты нам заверни на дорожку. Вместе с этими, что девка твоя на столе разложила. Нас зовёт ханская служба. Илгизар! Складывай вещи в сумки! С собой заберём. Узел с сухарями тоже.

Первым бросился с готовностью выполнять приказ Сулейман. Злат даже придержал его:

– Не спеши. Всё равно без пирогов с дыней не уедем.

Услышав это Сарабай со всех ног бросился в хозяйские покои.

– К Бахраму поедем, – сказал наиб, – У него, поди, кроме просяной похлёбки ничего нет, а на ней далеко не ускачешь.

Он подвинул скамью к огню и, блаженно вытянув к теплу ноги сам стал неторопливо подбрасывать в пламя осколки злополучного сундука.

– Ты правильно сказал, Илгизар, про путеводные нити. Чем дальше, тем больше мне кажется, что кто-то намеренно вкладывает их мне в руки, – он подмигнул Сулейману, – И не только мне. Утром мне подсунули шкатулку, украденную у Касриэля. Теперь этот чёртов сундук. Что мы должны теперь делать? Ухватись мы за эти нити? Что молчишь, учёнейший юноша? Где твои размышления?

– Мы должны искать похитителей шкатулки. Конечно, найти того купца, что хотел купить письмо, поискать исполнителей, среди людей, чьё ремесло взлом и кражи, – он задумался, – Сулейман мог поехать к Могул-Буге и спросить его, откуда он узнал про это письмо. Потом мы должны были найти хозяина этого сундука и тех, кто хотел им завладеть.

– Правильно рассуждаешь. Теперь скажи, что мы должны найти? Того, кто заварил всю эту кашу. Того, к кому это неведомый посланец прибыл в Сарае. Тебе не кажется, что нам специально подсовывают эти нити, чтобы увести туда, где мы точно потеряем его след? Или найдём его, когда он окончательно остынет? Сулейман, ты ведь был ловчим? С собаками охотился. Знаешь как зверя загоняют.

– У меня борзые были. Загоном охотились. В поле.

– Понимаю, что эмир не лазил с гончими по кустам. Про загонную охоту и спрашиваю. Почему её загонной называют? Борзые ведь догоняют зверя в чистом поле, на то и борзые. Почему загонная? Вижу, что уже догадался. Хороший охотник тот, кто гонит зверя туда, куда ему нужно. А не несётся вслед что есть мочи, надеясь только на собачью прыть. Вот так и я. Сначала шёл по твоему следу, ты сам шёл по Касриэлеву. Теперь нас пустили по следу этого сундука. Как было, скажи на милость, не бросится вослед вещи, за которую хотели заплатить пятьсот иперперов. Совсем не обязательно Адельхарт нас обманул. Возможно, этот сундук действительно хотели забрать, понадеявшись на его жадность. Только для чего? Чтобы завладеть дырявыми штанами? Или для того, чтобы мы имели ещё один украденный сундук? Представь, что их задумка с Адельхартом удалась?

– Рано или поздно мы должны были вернуться к исчезнувшему постояльцу.

– Не зря тебя учат в медресе.

– Мы пришли бы за его вещами.

– Вот видишь! После чего в нашей истории появился бы брат Адельхарт с рассказом, который мы, по счастливой случайности, услышали намного раньше, чем должны были. Ослеплённые блеском пяти сотен иперперов мы бросились бы по следу и, после долгих поисков, в случае удачи вот точно также сидели бы у кучи щепок. Думаю, след украденной шкатулки Касриэля закончится точно так. Ты тысячу раз прав, умнейший Илгизар! Эти путеводные нити ведут в ловушку. А ведь есть ещё одна нить. Как раз на неё указывает та путеводная звезда, за которой мы условились идти и о которой так легкомысленно позабыли. Мы ведь должны добраться до того, кто заварил кашу. А этот человек снабдил нашего путника не только дорожным сундуком. Он дал ему почтовых голубей.

XVII. Путь птицы в небе

Бахрам жил в небольшой хижине за городом. Довольно далеко от последней заставы. Его скромная обитель приютилась в стороне от дороги у берега реки, куда не достаёт вешнее половодье. Там он и жил в уютном дворике, огороженном стеной из колючего кустарника, под сенью огромных верб, которые сам же и посадил сорок лет назад, когда перебрался в улус Джучи из-за Бакинского моря. Правда сам Бахрам любил называть это море Абескунским, на какой-то свой манер. Мудрый человек, много знал, много видел.

С ним жила юная воспитанница, безродная сиротка, которую старик приютил и научил своему замысловатому ремеслу сказочника. Теперь девушка тоже зарабатывала на хлеб, рассказывая диковинные истории по женским собраниям. Досужих купчих и жаждущих волшебных чудес скучающий дочек в Сарае Богохранимом хватало. Раньше зимой наезжали ещё семьи придворной знати, чьи хатуни тоже любили послушать долгими тёмными вечерами про прекрасных цариц, коварных колдуний и неверных жён. Часто девушку оставляли ночевать, засиживаясь допоздна, а когда та затевала какую-нибудь длинную сказку с продолжением, то, бывало жила в гостеприимном доме неделями. Звали воспитанницу Феруза.

В эти хмурые осенние вечера, чтобы не ходить под дождём по безлюдной ночной дороге, она осталась в городе. Переночевавший на постоялом дворе Бахрам, тоже отправился оттуда с утра в привычный путь по базарным харчевням. Туртаса застали одного. Он выглянул из хижины, заслышав топот подъезжающих лошадей.

– За голубками приехали? – сразу догадался он, внимательно посмотрев на Сулеймана.

– Поесть тебе привезли, – засмеялся Злат, – Бахрам эту ночь просидел на постоялом дворе у Сарабая. Феруза, поди, тоже где заночевала. Сидит, думаю, дорожные припасы подъедает. Вот пирогов привёз. В тряпки их хорошо замотали – ещё горячие.

Едва шагнув в хижину наиб с ужасом воззрился на пустую клетку:

– Где голуби?

Неужели и эта нить оставит в руке только оборванный конец?

– Бахрам когда-то кур держал. Нравилось ему под петушиный крик просыпаться. Только в его умную голову не пришла мысль, что петушиной пение услышат и лисы из окрестных кустов. А курятник остался. Там я и поселил своих птичек. От лис, конечно, хорошенько заделал. Не томиться же им в клетке.

В хижине было темно. Отапливалась она небольшой печкой под лежанкой у стены, пламя в которой едва освещала соседний угол. Дровишек Туртас тоже кинул туда чуть-чуть. До холодов ещё далеко.

Сели за небольшой стол посредине. Выложили пироги:

– Налетай! На всех хватит.

– Судя по тому, что ты вспомнил про птичек, – усмехнулся Туртас, безошибочно выбрав по запаху пирог с рыбой, – Их хозяина нашли убитым? А он сам оказался важной птицей?

– Ещё смешней, – Злат разрезал пополам другой пирог и протянул Сулейману, – Попробуй. С рублеными яйцами. Это тебе не варёное тесто с кислым молоком.

Сам, не спеша, стал жевать вторую половину.

– Этот путник исчез не только с корабля. Вчера ночью он таинственным образом улетучился и с постоялого двора. Из запертой изнутри на засов комнаты. История получилась запутанная и долгая, расскажу потом. Скажу только, что замешаны в неё действительно очень важные люди. Этот юноша – стремянной эмира Могул-Буги кунграта. Сына Сундж-Буги. Помнишь младшего брата Кутлуг-Тимура?

– Кутлуг-Тимура хорошо помню. Что с ним стало?

– Сгинул тогда в смуту после смерти Тохты. Вместе с многими.

– Голубятню хочешь найти откуда эти птички взяты?

Злат молча кивнул:

– Ты же по этим делам мастер.

– Мудрые люди говорят: нет ничего труднее, чем проследить путь след рыбы в воде и птицы в небе. Дождь сегодня. Птица может не полететь. Зацепка какая есть? Думаешь на кого?

– Концы ведут в ясский квартал. Где мохшинские выходцы живут.

– Там голубятен полно. Однако попробовать можно. Коня дашь?

– Возьми Илгизарова. Он нас пока подождёт.

Туртас взял клетку и вскоре вернулся с тремя голубями в ней.

– Поехали к Веляю. Он как раз в том квартале живёт.

Веляй был самый известный продавец птиц в Сарае. Много лет назад они с Туртасом, ещё совсем зелёными юнцами приехали из мохшинских лесов в столицу пытать счастья. Здесь пути приятелей разошлись. Туртас попал на ханскую службу и скоро взлетел к самому порогу власти, став кошчи – сокольником при самом повелителе. Ему доверили святая святых – голубиную почту, которая переносила государственные секреты. Казалось птица счастья надёжно укрыла его своими крылами. Поговаривали, что на ханского любимца даже положила глаз знатная красавица из самого золотого Чингизова рода. Но не зря говорят, что кто летает слишком близко к солнцу, обожжётся. Молния судьбы часто бьёт по самым высоким деревьям и горе тому, кто спрятался под их ветвями. После скоропостижной смерти хана Туртасу пришлось бежать на чужбину, вернуться откуда ему было суждено лишь двадцать лет спустя.

Веляй пошёл по торговым делам. Покупал и продавал, обзаводился новыми знакомствами и складывал даньга к даньге. Потихоньку богател. Построил дом в ясском квартале, лавку на базаре. На окраине держал большой птичий двор, где дожидались новых хозяев и драгоценные кречеты для соколиной охоты, и сладкоголосые соловьи, и птицы попроще, которых охотно покупали те, чей карман не мог позволить роскоши. Дела теперь вёл на широкую ногу. Его ловчие ватаги уходили за птицами для царской охоты в самые полуночные страны. Сам визирь обращался к достопочтенному Веляю, когда нужна была какая редкость для посольских даров. Его певчие птички ублажали слух любимых жён самого хана.

Старому другу Веляй от души обрадовался. Обнял. Даже слезу смахнул.

– Мы к тебе по делу.

– Ясно, коли наиба с собой привёл. И клетку с голубями принёс.

– Голуби не простые. Брал их один человек с собой в Новый Сарай. Сам пропал. Нужно теперь узнать у кого он их взял. Поможешь? Самому мне не справиться.

– Староват я уже для таких дел, – закряхтел Веляй.

– До Нового Сарая далеко, – продолжал Туртас, – Сам понимаешь, простые птички для такого дела не годятся. Нужно самых лучших отбирать и готовить долго. Сначала поближе выпускать, потом подальше. Чтобы не бояться потом, что послание затеряется. И то сказать – новый дворец только в прошлом году строить собрались. Кто такими птичками обзавёлся, сильно спешил. И большую нужду в этом имел. У кого такие птички могут быть?

– У меня, конечно, у кого же ещё, – Веляй задумался, – У хана, конечно, в хозяйстве Урук-Тимура. У франков в миссии. Они, едва хан эту затею с новым дворцом начал, сразу своих людей туда послали. А голубиная почта у них не хуже ханской. Кто ещё может быть, ума не приложу.

– Вот и выходит, что придётся мне браться за старое. Поможешь?

– Куда же от тебя деваться? Помогу, – он поднялся, – Пошли. Дело, как я понял, тайное? С собой брать никого не буду.

Он сделал знак Туртасу и они вышли.

Со двора выехали вчетвером. В руках Туртаса и Веляя были большие мешки.

– Не боишься, что голуби на ханскую голубятню выведут?

Злат молча слушал, не встревая в беседу двух матёрых птичников. Туртас сам повернулся к нему:

– Веляй прав. Голубок может и в ханскую голубятню улететь, и к франкам. Давай поостережёмся. Отъедем подальше. Главное место выбрать, как на охоте. Чтобы ничего не мешало. Он, – кивнул на Сулеймана, – выпустит голубя. Ты за ним поскачешь. А мы будем у дороги смотреть, на случай, если ты его упустишь. Птица ведь. Главное не упустить. Веляй будет у ясского квартала ждать. А я дальше отъеду. На случай, если всё-таки к франкам или ханскому дворцу полетит. Веляй сигнал подаст. Вот этой свистулькой.

В руке птичника появился деревянный манок.

– Дождь помешать может, – засомневался он, – Вдруг птица не полетит. Да и плутануть может. Сверху же не видно ничего.

– Она не дура. Высоко подниматься не будет. Так что дождь нам даже на руку, – успокоил Туртас.

Он, вдруг приосанился и в глазах его блеснул хищный огонёк:

– Не впервой!

Злат вспомнил, что когда-то давно Туртаса хан Тохта пожаловал золотым поясом. Не всякий эмир такой получает. Значит было за что. Он покосился на мешок, который Туртас держал в руках и тронул коня.

Долго крутились с Сулейманом за дорогой, отыскивая место, откуда можно было легко проскакать к дороге. То кусты, то арык. Сулейман уже горячится стал:

– Давай я поскачу. У меня конь хороший, ему этот арык нипочём.

Наиб стал поближе к дороге:

– Слушай внимательно и не зевай.

Раздался пронзительный звук, похожий на хохот какой то птицы. Над головой Злата, сразу порхнул голубь. Он летел низко и медленно, как и предсказывал Туртас. Только летел совсем не туда. Птица сразу приняла вправо, в сторону Чёрной улицы. Злат чертыхаясь перескочил арык, который он собирался оставить в стороне, запетлял между кустами. Голубь быстро таял в дождевой пелене. Наперерез наибу по дороге скакал Веляй. Злат в отчаянии начал нахлёстывать коня. Ещё рывок и голубь исчез за верхушками деревьев, ограждавших дорогу. В этот миг Веляй привстал на стременах и резко взмахнул рукой. Расправив крылья вверх взмыла огромная птица. Сокол быстро набрал высоту и так же стремительно камнем устремился за деревья.

Когда наиб подъехал, Веляй даже не повернул головы. Он пристально вглядывался в серое небо и тихо шептал:

– Только бы не отлетел!

В это время из-за деревьев показался сокол и подлетел к хозяину. В когтях он сжимал окровавленного голубя.

Птичник дал ему припасённый кусочек мяса и осторожно погладил, что страшно не понравилось птице:

– Молодец! Добычу не буду отбирать. Кушай сам.

И ловко накрыл птицу мешком.

– Чуть не упустили. А Туртас вообще с другой стороны ждёт. Куда же он летел? Там за деревьями похоже самый северный край Булгарского квартала.

– Вот и поворот на пристань, – согласился Злат.

Подъехал Туртас:

– Взял?

Веляй только молча кивнул.

– Прямо здесь?

– Отсюда я сокола выпустил. Голубь летел вон там.

– Скверное дело, – буркнул Злат, – Значит искать придётся у булгар. Сразу весь квартал будет знать. Тайно никак не получится.

Туртас только презрительно скривил губы:

– Сейчас определим место поточнее, – он указал на подъезжающего Сулеймана, – пусть молодец влезет на дерево и высмотрит всё, как следует. Ты видел, где Злат остановился? – обратился он к юноше.

– Вон к тому дереву он скакал, – махнул рукой тот.

– Вот и хорошо. Залезь на это дерево, посмотри на то место, где ты стоял и попробуй прочертить черту, по которой летел голубь. Потом продолжи её в другую сторону. Особенно высматривай дома с голубятнями. Их как раз хорошо видно.

– Можно было без сокола, – заметил наиб, когда Сулейман исчез в кустах, – Направление мы и так видели.

– Хозяин бы сразу переполошился, – жестко возразил Туртас, – И заподозрил неладное. После чего оказался бы на шаг впереди тебя. Предупреждён, значит вооружён.

С бывшим любимым сокольником хана Тохты не поспоришь.

Из кустов показался Сулейман. После лазания по деревьям халат его можно было выжимать. Он облепил юношу, как будто тот вылез из реки. Сулейман этого даже не замечал. Щёки его горели, в глазах пылал охотничий азарт:

– Там несколько голубятен есть. Но прямо у ограды пристани только одна. Да ещё какая! Высокая большая. Какой-то богатый очень человек живёт. Усадьба, как крепость, да ещё внутри частоколом перегорожена. Дом дворцом смотрит. Дальше к реке какие-то избы большие очень, но простые. Там, наверное, артели какие живут. И домики совсем небольшие. Я несколько раз направление сверял. Точно на этот богатый двор голубь летел! Мне так показалось, – добавил, видно вспомнив сколько раз его подводила азартность и поспешность.

Это не укрылось от Злата. «Учится, парень» – улыбнулся он про себя.

– Голубь, обученный лететь до Нового Сарая, вряд ли обитал в хижине бедного дровосека, – поддержал Сулеймана Веляй.

– Теперь самая тонкая работа наступает. Ястребиная, – хищно сузил глаза Туртас, – Нужно только постараться скрытно подобраться к дому.

Злат задумался.

– Есть ворота с пристани. И калитки. Они запираются охраной.

– С пристани? Вот и хорошо. Зайдём на пристань, будто по какому делу. Потом попросишь охрану меня пропустить в Булгарский квартал. Чтобы в обход не идти. У меня мешок в руках, скажу мне отнести нужно. По быстрому. Эти калитки ведь для того и делали. Сам меня подождёшь.

– Вот нам клетка с голубями и пригодиться, – догадался наиб, – Мы же её здесь на пристани взяли. Попрошу вспомнить, кто видел, когда её приносили.

– Ты, Сулейман, мой плащ возьми, – повернулся он к юноше, – Завернись как следует. А то у тебя вид, будто тебя только из реки вытащили. Сразу в глаза бросается.

– Веляй пусть на дороге нас ждёт, – добавил Туртас, – С соколом, на всякий случай.

Как и предполагал утром Злат, язык смотрителя после обеда уже стал сильно заплетаться. Он долго морщил лоб под суровым взглядом наиба, пытаясь вспомнить, видел ли он раньше предъявленную клетку с голубями. Зато очень грозно бранился на стражников, которые также не могли ничего сказать. Ругая их лежебоками, дармоедами и сонными бездельниками. Он даже обрадовался просьбе наиба, открыть калитку в Булгарский квартал, чтобы его спутник отнёс туда мешок.

Немного погодя Злат спровадил Сулеймана с клеткой, велев дожидаться его на дороге. Сам с властной монументальностью уселся пить мёд из смотрителева кувшина. Ругая при этом свою злую долю, тяжёлую ханскую службу и человеческую неблагодарность. Даже позавидовал смотрителю: «Сидишь в тепле, мёд попиваешь. А тут мотаешься под дождём, не жрамши». Тот уже воспринял эти слова, как намёк и стал суетиться насчёт угощения посолидней, но появился Туртас.

– В Крым что ли ходил? – грозно напустился на него наиб и двинулся на выход.

До самых ворот пристани они не обменялись ни словом. Только на дороге Злат бросил на спутника вопрошающий взгляд. Тот кивнул с довольной улыбкой.

Уже, когда подошли к Веляю и Сулейману, Туртас похвалил птичку, погладив мешок в руке:

– Сбил, как из пращи. Почти на крыше голубятни.

– Мой лучший ястреб, – самодовольно ухмыльнулся торговец.

Он покрутил головой и добавил:

– Хорошо вовремя управились. Теплеет. Не было бы завтра тумана.

Туртас, прихватив клетку с единственным уцелевшим голубем, отправился в хижину Бахрама. Остальные двинулись в город. Веляй, немного погодя, забрав у Сулеймана мешки с птицами, свернул в свой квартал, дальше поехали вдвоём. Юноша отправлялся на другой конец Сарая в контору Касриэля, узнать не появился ли купец из Крыма. Злат решил заехать таки к эмиру и рассказать его жёнам про таинственно исчезнувшего постояльца. Бахрам куда-то запропастился, пускай потом сам сходит. Оно и веселей получится.

– Этот двор я хорошо знаю, – разглагольствовал Злат, уже отобравший у Сулеймана свой плащ. Усадьба купца Музаффара из Булгара. Он рабами торгует. Потому у него во дворе такие строгости и заборы. Сам здесь он лишь наездами бывает.

Юноша, вдруг придержал коня. На лице его читалось изумление:

– Знаю я этого Музаффара. Он возле Могул-Буги денно и нощно отирается. И возле его отца.

XVIII. Московский гость

Поболтать с эмирскими жёнами опять не удалось. Едва Злат подъехал к воротам дворца, его окликнул караульный. Оказалось с утра уже два раза присылали из дома и очень просили приехать.

Наиб жил со своей замужней сестрой одним двором, на котором у него была своя холостяцкая келья. Своей семьёй так и не обзавёлся. Хотя после того, как вышел в наибы самого сарайского эмира, стал считаться женихом весьма завидным. Подсылали свах и богатые вдовушки, истосковавшиеся по крепкой руке и надёжному плечу, и отцы юных красавиц, рассчитывавших на покровительство. Касриэль советовал выкупить молодую невольницу и поставить её вести хозяйство. Может Злат так бы и поступил, да всё как-то нужды не было. Привык что с его нехитрыми заботами с малолетства справлялась сестра. Дел всех – постирать, прибраться. Наиб со своей службой даже ночевал дома редко, больше обретаясь по гостям и постоялым дворам.

Известие Злата встревожило. Обычно сестра без необходимости его не беспокоила. Шутка ли – два раза присылала. Не случилось чего? Скорей поворотил коня. Благо ехать недалече. Русский квартал, собравшийся вокруг небольшого монастыря с храмом и обителью епископа стоял прямо за главным базаром, через несколько улиц от ханского дворца.

Родные пенаты встретили непривычным порядком. На въезде стоял караульный. Служба эта обычно отправлялась спустя рукава и охранник появлялся здесь только в тёмное время. Да и то, больше чтобы объезжавшая караулы ночная стража не ругалась. Страж порядка сразу бросился к Злату:

– За тобой уже два раза посылали. Епископ ждёт.

Значит дома всё в порядке. Почему только владыка своего человека не послал? Сестра тоже не передавала его просьбу? Епископ всё лето был с ханом в степи. Видно только приехал. Да и то, поди ненадолго. Теперь перебираться будет вслед за всеми в Новый Сарай. Что за дело него до наиба Сарая, который теперь, все так и будут называть старым?

У коновязи возле дома епископа лошадь негде было привязать – значит со всей свитой.

Отдельную епархию для православных Кипчакской степи и коренных ханских владений учредили тому уже лет семьдесят назад. Ещё при Менгу-Тимуре. Поначалу епископы Сарские, то ли от слова Сарай – дворец, то ли от слова царь, сидели в Переяславле, у края степи. Под боком и присмотром у митрополита, который был рядом, в Киеве – матери городов русских. Когда в улусе началась междоусобица и нестроение, учинённые могущественным временщиком Ногаем, досталось и им. Был разорён Киев, а епископ Сарский Анфим сподобился венца мученического. Митрополит Максим тогда едва ноги унёс за леса во Владимир. Да там и остался. Новый Сарский епископ отправился в ставку законного хана Тохты. После чего обосновался уже в столице.

Близость к хану, удалённость от митрополита, да ещё возможность напрямую сносится с Константинополем, где сидели патриархи, делали сарайских архиреев очень влиятельными.

В небольшой комнатушке, где епископ Софония принял Злата, даже не затопили печь, только жаровню с углями внесли. У образов в углу теплилась лампада, свеч не зажгли. Сумерничали. Кроме владыки в комнате был ещё один человек сливавшийся в полутьме со стеной.

Злат поклонился и подошёл под благословение.

– Если заставил ждать – простите. Мне только сейчас передали. Весь день кручусь. С утра суд, потом на Красной пристани меняльную лавку ограбили. Даже поесть некогда. Дел по горло.

– Вот сейчас и потрапезничаешь, – добродушно пропустил мимо ушей слова о делах Софония, – День воскресный, можно чего праздничного. Сам я к братии пойду, целое лето не виделись. А вы здесь с Алексием посидите, я скажу чтобы сюда принесли.

Владыка поднялся и мягко взял Злата за руку.

– Он инок Богоявленского монастыря. Из самой Москвы добирался. Ты ему помоги.

Когда перед Софонией открывалась дверь при свете блеснул наперсный крест московского гостя. Значит не простой инок. Чего же не сказал? Посыльный тоже смолчал, что от епископа.

– Чем могу я грешный помочь смиренному отшельнику? – сказал в темноту, – Монастырь которого остался так далече отсюда?

Сказал нарочито по-русски. Монах засмеялся.

– Советом! Мне нужен добрый совет, Хрисанф Михайлович!

Трое слуг внесли кушанья. Один из них осторожно положил на жаровню толстое полено и пучок лучин. Стало светлее.

Алексий пересел к столу, и Злат увидел, что это совсем ещё молодой человек. Если не борода, так вообще можно принять за юношу.

– Раздели со мной трапезу, – улыбнулся он и стал разливать вино из кувшина.

Кубки были серебряные. Из таких впору вельможам пить на ханском пиру. На большом блюде красовались персики, смоквы, виноград, посреди стола – жареная утка, пахнущая шафраном и ещё какими-то дорогими пряностями. Заботливо порезанная на небольшие куски. Рядом отливали янтарём куски белорыбицы.

Монах протянул кубок Злату:

– За знакомство!

Вино было густое и сладкое.

– Такое делают за три моря отсюда, – усмехнулся наиб, – В рыцарских командорствах на острове Кипр. У нас оно очень дорого.

– Приятно иметь дело со знающим человеком.

– Ты хотел совет, – напомнил Злат, – Даже не представляю, что такое могу сказать, чтобы отблагодарить за такое угощение. Пока посоветую заесть это вино чем-нибудь сладким. Утку лучше запивать молодым вином из Дербента.

Монах послушно положил утиную грудку и взял с блюда спелую смокву.

– Мне сказали, что ты умный и надёжный человек, которому можно доверять.

– А мне сказали, что ты приехал из Москвы. Какое дело может быть до меня у московского князя?

– Стал бы епископ так стараться для посланца Ивана Даниловича? Я приехал с грамотой митрополита Феогноста.

– Из Москвы, – закончил за инока Злат.

– Начну с того зачем я тебя оторвал от насущных дел. Мне действительно нужен совет. Я никого не знаю в Орде, а дело мне предстоит важное и не одно. Чтобы не тянуть кота за хвост и не вертеть вокруг да около, давай поступим так. Я расскажу тебе про своё дело, а ты посоветуешь, к кому я смогу с ним обратиться. Если ты не знаешь таких людей – я не обижусь.

– Посмотри на мой халат, инок. Так ведь тебя представил Софония? Это одежда монгола. Я ханский слуга и служу ему. Служу уже много лет верой и правдой. Со всем усердием, на которое только способен, я защищаю закон на улицах Сарая. Закон, который не делает различия между людьми по их вере или языку. Софония уклонился от беседы. Как ты думаешь почему? Он хорошо знает здешние порядки. Для него я прежде всего монгол и только потом единоверец. Ты обратился ко мне именно по тому, что мы говорим на одном языке?

– Кому легче понять друг друга, как не тем кто говорит на одном языке? – засмеялся монах.

– Я много раз видел, как здесь в Сарае говорят на одном языке русские князья. Например московские и тверские. Они к тому же единоверцы.

– Теперь ты сам видишь, как трудно человеку, который хочет искать помощи у иноверцев. Да ещё не зная ни их языка, ни обычаев. Не буду же я кричать о своих делах на базаре, в надежде, что мне кто-то поможет? Я прошу лишь выслушать моё дело и подумать к кому я могу с ним обратиться.

– Почему этим делом не занимается епископ?

– Потому что это дело митрополита. Оно касается Волыни. Это же ханский улус?

– Тебя привели сюда волынские дела?

– Не только.

– Пожалуй, я выслушаю тебя. Но, с одним условием.

Алексий с готовностью подался вперёд.

– Ты прикажешь подать дербентского вина. Или фряжского. Эту изысканную сладость оставь для изнеженных евнухов и женщин.

После чего, не дожидаясь ответа, взял с блюда утиную ножку.

Вино принесли. Слуга, уходя, бросил в жаровню ещё лучин. Монах начал.

– Не так давно патриарх назначил на Волыни своего митрополита. Некоего Феодора. История эта давняя, там такое не впервой. С тех пор, как русский митрополит отъехал во Владимир, галицким и волынским князьям ему подчиняться стало зазорно. Беда в том, что сами эти князья всё больше клонят к папе. Сейчас на Волыни сидит Юрий, до крещения Болеслав. Которого поставили по сговору польский король и литовский князь. Хан ему дал ярлык, дань присылают исправно. Только в делах веры этот Юрий-Болеслав всё больше уклоняется от православия. Феогност думал ему в Константинополе помогут. Им же наши дела духовные починяются. А тамошние патриархи сами из рук своих императоров смотрят. Которые под дудку с Запада подчас пляшут. Остаётся одна надежда на хана.

– Эк куда загнул. Хан у нас мусульманин, защитник веры. А высший суд в улусе – Великая Яса.

– Понятно, что до наших епархиальных склок хану дела нет. Только ведь всё в один узелок связано. Недавно этот самый Юрий-Болеслав женился на дочке князя Гедимина.

– Попробую угадать. Сейчас ты скажешь, что на другой дочке женат новый польский король.

– Может ты знаешь и что я дальше скажу? Тогда слушай. Ты же слышал, что у московского князя сейчас с тверским брань?

– Скажи лучше, когда её не было? Ты называй его Калитой, так привычней. И короче.

– Александр Тверской от него в Пскове укрывался. Потом в Литву отъезжал. Хан ему велел в Орду ехать на суд, но он отказывается.

– Понять можно. Его отец и брат уже приезжали. Сам знаешь, чем кончили.

– Подожди. Я о церковных делах. Эти галицкие и волынские епископы сговорились с Гедимином и Александром Тверским поставить своего архирея в Новгород. Уже избрали. Некоего Арсения. Еле-еле Феогносту удалось Новгород отстоять. Однако Арсений стал епископом во Пскове. Держит руку Литвы и Александра Тверского. А теперь у московского князя с Новгородом размирье началось. Занял Торжок, перекрыл подвоз хлеба.

– Деньги, поди трясёт с Новгородских купчин и бояр?

Алексий печально кивнул.

– Калита, он и есть Калита, – подытожил Злат.

– Деньги не от хорошей жизни трясёт. Сам должен понимать сколько ярлык ханский стоит. Только перед этим в Орде был, с пустыми карманами вернулся. Вот и пришлось к новгородцам обращаться. Больше не к кому.

– Беда прямо московскому князю с митрополитом. Одному нужно серебро в Орду возить, другому в Царьград, а окромя Новгорода взять его негде. Да ещё этот самый Новгород так и норовит отложиться и под Литву уйти. Про это ты мне битый час толкуешь?

– Разве от этого беда только у митрополита с московским князем будет? – не вытерпел Алексий.

Он вскочил и забегал по комнате.

– Только-только подниматься начали. Храмы каменные построили. Сколько сил положили, чтобы митрополита в Москву переманить. А это ведь тоже деньги. Знающие люди. Да и военная сила – митрополичьи бояре. Лучшего полка в наших краях не сыскать. Всё прахом пойдёт, коли Новгород отложится. Он ведь и от хана отложится. Со всем своим серебром.

– А говорил за митрополита ратуешь? Думаю, всем этим твой Калита хану уже все уши прожужжал. Потому и жив пока. И при ярлыке. – Злат поднялся, – Утку съели. Рыбу съели. Мне пора уже. Какой совет ты хотел получить?

– Год назад, когда вся эта заваруха в Новгородской епархией случилась, митрополит на Волыни был. К нему и приехал поставленный в Царьграде владыкой в Новгород их посланец Василий. Да не просто так поставленный – с чином архиепископа и подчинением напрямую патриарху.

– С новгородским серебром мог и не то ещё сотворить, – засмеялся наиб.

– Достойный муж, книжный, по свету много поездил, даже в Святой Земле побывал. Даже прозвание у него – Калика. Божий странник. Слушай дальше. Отправился он с Волыни в Новгород. Понятное дело, через Литву не проехать. Гедимину все планы порушил, если головы не лишишься, там под замок точно угодишь. Вот и решил он пробраться южными украинами, мимо Киева. Там баскак татарский сидит, рука Гедимина туда не достаёт. Однако литовцы решили его и там перехватить. Только Василий – человек тёртый, много путей дорог прошёл. Не зря прозвище получил. Дал знать в Киев баскаку. Тот немедля с отрядом отправился на выручку. Литовцы едва сами ноги унесли. А Гедиминова сына Наримунта татары захватили.

Алексий придвинулся к наибу и со значением понизил голос:

– Где он, по сей день неизвестно.

Собиравшийся уже было уходить Злат сел на лавку и задумался. Инок ждал.

– Всё рассказал или ещё что есть?

– В последний приезд в Орду Иван Данилович…

– Калита, значит?

– Калита. Заводил разговор насчёт Гедиминова сына. Выкуп большой сулил.

– Немудрено. Такой заложник дорого стоит. И что?

– Ничего. Ни да, ни нет. Даже не сказали, где он, что с ним. Да и жив ли он вообще? Деньги ведь большие за него давали. Почему не продать? Хану он зачем?

– Без надобности – это верно. если только кому продать подороже. У литовского князя, поди враги и кроме Калиты есть?

– Вот то-то и оно. Самый лютый – Тевтонский орден. Только он далеко. Неужто его люди уже сюда добрались?

Злат вспомнил Адельхарта.

– Кто знает. У него ведь друзья есть. У Ордена. А у этих друзей серебряные рудники, какие новгородским нищебродам и не снились. Им твоего литовского княжича перекупить – раз плюнуть.

– Ты про кого? – испугался Алексий.

– Есть такой чешский король по имени Иоанн. Слыхал? Так вот недавно от него в Орду прибыл тайный посланец.

Инок плюхнулся на скамью:

– Неужто по нашему делу?

– Кто знает? На то он и тайный. Только могу тебя успокоить. До хана он так и не добрался.

– Убили? – с надеждой вскинулся Алексий.

– Может быть и так. Пропал он. Сгинул бесследно с постоялого двора три дня назад. Я только сегодня утром вещи его осматривал.

– Они у тебя?

Злат кивнул.

– Хочешь посмотреть? Штаны, шапка, мешок с сухарями, огниво. Постой, постой! Огниво! Как же я сразу не обратил внимания? Огниво!

Московский посланец смотрел на него с недоумением. Злат вскочил.

– Я понял, что ты от меня хочешь. Только один человек может тебе помочь, но человек этот суфийский шейх. Басурман по вашему. Однако человек этот не из той породы, с которой привык иметь дело твой князь. Его за деньги не купишь. Но, если ты убедишь его тебе помочь – твоё дело сделано. Потому не спеши и сто раз подумай.

– Сведёшь меня с ним? – схватил Алексий наиба за рукав.

– Я туда сам не вхож. Ты поговори с одним старичком. Он здесь по Сараю первый сказочник.

Инок вскинул брови.

– Ты же собрался тайными делами заниматься? В мире теней всё по другому. Маленький прутик иногда закрывает половину стены. Станет ли ещё этот сказочник с тобой беседовать? Я с ним поговорю. Ты здесь остановился?

Алексий кивнул.

– Тогда, до встречи. А сейчас мне пора.

XIX. Братство волка

Бахрам ещё не вернулся. Его воспитанница тоже нашла себе в городе благодарных слушательниц. В хижине под вербами Злат застал только Туртаса и Илгизара. Постаревший бродяга, усадив свой зад на подогретую топкой лежанку, рассказывал про свои похождения, а юноша слушал, затаив дыхание. Близился вечер, пламя печи отбрасывало в угол красные блики и, после холодной сырой улицы, было особенно тепло и уютно.

Злат невольно размяк. Он, не спеша пристроил воле огня свой промокший плащ, после чего с невинным видом обратился к Илгизару:

– Скажи, учёный юноша, чем отличается неизвестное от непонятного?

– Если совсем просто, то неизвестное содержит тайну в своей сущности, внутри себя, а непонятное скрывает свою связь с другими вещами. Само название говорит, что оно возникает из нашего понимания происходящего. Чтобы раскрыть тайну неизвестного, нужно выразить его через известное. Чтобы постичь непонятное, нужно установить его связь с окружающим.

– Действительно просто. Не зря тебя учили в медресе. Посмотрим так ли быстро и убедительно ты ответишь на второй вопрос. Зачем человеку два огнива?

Илгизар собрался уже было отвечать, как на лице его отразилось изумление и он хлопнул себя по лбу ладонью.

– Ответ очень красноречив, – одобрил наиб.

Не дожидаясь дальнейших речей, юноша полез в свой кошель на поясе, куда он спрятал сделанную им в сарабаевской печи находку.

– Мы уже рассматривали его, – посочувствовал Злат, – при гораздо более ярком свете. Показывали другим. Ты ожидаешь озарения?

– Не огорчайся, юноша, – подбодрил Илгизара Туртас. Он взял огниво и рассматривал, присев на корточки у огня, – Ты всё сказал правильно. И сделал правильно. Просто в этом случае для тебя непонятное смешалось с неизвестным. Тайну этого огнива может раскрыть только тот, кто её знает. Посвящённый в эту тайну.

– Ты её знаешь? – в голосе наиба звучала надежда на чудо.

– Нет, – покачал головой Туртас, – Но, я знаю тайну этой птицы.

– Похоже, ты вообще знаешь всё, что касается птиц. Что же тебе поведал этот сокол?

Туртас засмеялся и подбросил огниво на ладони, словно взвешивая. Потом снова долго смотрел на него.

– Это не сокол. Это ворон. Священный ворон Хугин, вестник богов. Давным-давно, много лет назад я уже видел его.

В хижине воцарилась тишина, только пламя чуть слышно шептало, пожирая поленья. Его багровые отблески переливались на крыльях птицы.

– Чьи это были боги? – спросил Злат.

– Пришельцев из-за моря. Только не из-за нашего – из-за полуночного. В наших краях их называли русами, а сами русские – варягами.

– Так это же седая старина? Древность былинная, что былью поросла.

– Ушла, да не сгинула, – посуровел Туртас, – Попрятались древние боги по укромным урочищам. Они живы, пока есть люди, которые их помнят. Как видишь, такие ещё имеются.

– Про богов мне не интересно. Давай про людей.

– Долгая история. Ещё когда здесь было Хазарское царство пришли по реке с севера ладьи русов. Путь они держали в Бакинское море. Оно тогда, говорят, и звалось Хазарским. Было оно в те времена настоящим сундуком с сокровищами. Торговля цвела, товары с востока на запад и с севера на юг шли через здешние города. Государям окрестным от этого большая выгода была, потому они мир блюли и купцов оберегали. Так что попали русы, как лиса в курятник. Поживы полно, а отпор дать некому. Всё лето грабили приморские города. От добычи ладьи едва на воде держались. Осенью потянулись обратно. Только их уже ждали. Другой дороги, кроме как по реке нет. Побили их хазары. Мало кому удалось ноги унести. Вот такая присказка, как сказал бы мудрый Бахрам.

– Эту историю я слышал. Говорят, тогда варяги свои сокровища успели схоронить. Многие по сей день их ищут. Доверчивых бездельников хватает.

– Помнишь Лешего, что на нынешнем Сарабаевом постоялом дворе хозяйничал? Он тоже за этими сокровищами охотился.

– Птица здесь при чём?

– Слушай дальше. Видел три дуба, что у того постоялого двора растут? Они же приблизительно в то время посажены. Говорят, теми же варягами. Когда за море плыли. Они своему богу под дубами молятся, вот и посадили, чтобы удача была.

Туртас взял в руки огниво, любуясь зловещей игрой его бронзовых перьев.

– Историю эту мне тот самый человек рассказывал, что такую же птичку показал. Только была она не на огниве. На посохе. Был этот человек из наших краёв. Однако не буду забегать вперёд. Вернусь к делам стародавним.

Злат от нетерпения вскочил и стал ходить взад-вперёд. Привычный к долгим занятиям в медресе Илгизар не шелохнулся. Туртас, не спеша, продолжал:

– Варяги устроили в этом месте своё святилище. Ведунов своих там поселили. Когда обратно плыли с добычей, богов своих отблагодарили щедро. Место это тогда было глухое, пустынное, про святилище никто не знал. Да, и неприметно оно было никак. Ни идолов, ни строений. Дубки одни, только-только из желудей вышедшие. Кое-кто из тех, кто от хазарских мечей уцелел, здесь хоронились. Потом тайком убрались в родные края с караванами. А святилище осталось. Варяги потом часто в здешние места наведывались. Уже с миром, по торговым делам. Урочище это тайное всегда посещали. Дары оставляли. Потом на родине у них забыли старых богов. Короли стали христианами. Самих варягов стали звать шведами и датчанами. Язычников потихоньку крестили, а самые стойкие уходили в чужие края. Там они продолжали почитать старых богов. Тем более, что в наших лесах нашли они своих единоверцев. Часто ведь под разными именами скрываются одни и те же боги. Дуб – везде дуб, гром – везде гром, молния – молния. А война – везде война.

Туртас протянул руку с огнивом:

– Этот ворон, вестник бога войны. Его соглядатай в мире людей. Он со своим товарищем Мунином всё высматривает и рассказывает своему хозяину. Догадался, кто избрал его своим оберегом? Те самые люди, задача которых высматривать и докладывать. Тому, кто молится богу войны. Про богов больше не буду. Только про тех, кто им служит.

– Ты в своё время сталкивался с этими людьми?

– В наших краях их раньше немало было. В лесах сильной власти никогда не было. Раздолье для всяких тайных обителей. Особенно, когда окрестные жители снабжают всем необходимым, в обмен на покровительство и защиту. Когда пришла сильная ханская власть, эти тайные убежища потихоньку захирели. Я их уже не застал. Хотя старые люди хорошо помнили. За Итилём, дальше, куда уже ханская власть почти не дотягивается, говорят такие ещё остались. Думаю, оттуда и твоё огниво пришло.

– Если бы только огниво, – вздохнул Злат, – На этом самом Сарабаевом дворе живёт служанка из такой тайной обители. Из дев-воительниц. Только в Сарае она совсем не по лесным делам.

Злат рассказал всю историю без утайки. Про бывшего хозяина Юксудыр, про человека, приведшего её к Сарабаю, про перстень с печатью Кутлуг-Тимура. Как ночью она кралась к месту, где он спал. Вспомнил про людей с ясского квартала, что приходили к Адельхарту.

– Все ниточки туда тянутся. Теперь вот и эта птица. Твоя история тоже оттуда?

Туртас кивнул:

– Только тогда всё проще было. Люди из лесов искали варяжские сокровища. Леший с ними заодно был. А верховодил у них тот самый с вороном на посохе.

– Ты в эту историю каким боком попал?

– Как этим лесным обителям стал конец приходить, их обитатели стали себе в других местах добычу искать. Окрестные жители их снабжать перестали, а чуть что – к местному эмиру. Строго с этим стало. А люди военные. Кроме этого дела ничего не умеют. Зато бойцы, каких мало. Не зря богу войны служили. Никого, кроме него над собой не признавали. Люди-волки. Волками себя считали. Вроде оборотней. Верили, что в бою в них обращаются. Таких вояк многие хотели для своих дел приспособить. Особенно тайных. А в улусе только-только смута прекратилась. Заговор на заговоре. Тогдашняя ханская жена Баялунь, говорили, с этими лесными братствами якшалась. По её приказу с ними и покончили, как нужда отпала.

– Совсем я запутался. Человек со знаком лесного братства из булгарских лесов приехал в Сарай из Праги. В этом нет никаких сомнений.

– Эти оборотни язычники. Прибежище себе искали среди таких же, как сами. Не только в наших лесах. В новгородских, в Литве. Кроме того, старые связи остались с родными местами. Сами эти люди-волки, хоть в бою и страшны, в мирной жизни мало на что годятся. Потому и не пришлись никому ко двору. Рассеялись по тайным логовам. А вот связь между ними поддерживают совсем другие люди. Того же бога слуги. Только не волки. Вороны. Вещие птицы, которые далеко летают. Говоришь запутался? Тебе в руки ниточка попала, которую ты так старательно ищешь.

Туртас протянул огниво Илгизару:

– У тебя глаза помоложе. Посмотри внимательно на эту птицу. Видишь прорези под крыльями?

Тот кивнул и показал Злату.

– Знаешь для чего они? – продолжил Туртас, – В них продевают полоску пергамента. Сначала в одну прорезь, потом в другую. Нужно знать в каком порядке. Так потихоньку заматывают всю птицу. Потом пишут на этом пергаменте письмо.

– Потом разматывают! – радостно воскликнул Илгизар.

Туртас одобрительно похлопал его по плечу и закончил:

– После чего, прочитать такое послание может только тот, у кого есть точно такая птица.

– А мы письмо ищем, – выругался от досады наиб.

Он с почтением посмотрел на огниво, словно увидел его в первый раз.

– Значит само послание просто узкая пергаментная ленточка с непонятным узором? – у юноши было такое лицо, как будто ему показали фокус на базаре.

– И оно улетучилось вместе с посланцем, – добавил Злат.

Илгизар вдруг пришёл в страшное возбуждение. Он вскочил, прошёлся и схватил наиба за руку:

– Теперь это письмо нельзя прочитать без огнива!

Туртас и Злат смотрели на юношу с недоумением, не понимая, почему его привёл в такое неистовство, вроде простой и понятный вывод. Илгизар поднял руку, как для команды и гордо изрёк:

– Вот зачем Юксудыр подбиралась к тебе ночью! Она ведь не знала, что ты отдал огниво мне!

– Я ей его показывал. Спрашивал, не видала ли она его раньше, – вспомнил наиб.

– Непростая ведьмочка оказалась, – подтвердил Туртас, – Получается, послание у неё?

– Тогда, где постоялец? Час от часу не легче. Илгизар! Что тебе говорит твоя наука?

– Пока можно только строить предположения.

– Ничего другого от тебя и не ждут.

– Скорее всего посланец просто в сговоре с девушкой. Потерял огниво и хочет его заполучить.

– Самое простое объяснение. Вот только зачем ему нужно было исчезать через печку? Да ещё накануне отъезда?

– Это же совершенно очевидно. Он хотел скрыться.

– От кого?

– Он не хотел появляться на корабле. В таком случае остаются два предположения. Или он почуял слежку и решил от неё уйти, – Илгизар выдержал паузу и закончил со значением, – Или он хотел скрыться от того, кто его снаряжал. Дал сундук и голубей.

Слушавший их внимательно Туртас скривился, как от кислой клюквы:

– Чем умничать попусту, лучше бы потолковали с девчонкой. Вещи её перетряхнули.

Злату вдруг вспомнился золотой локон цвета спелой пшеницы, выбившийся из под платка девушки. Почему-то защемило сердце. Взгляд упал на расшитую тряпицу, в которую были завёрнуты пироги, и стало совсем грустно.

– Меня ведь эмир ждёт. С жёнами, – вдруг совсем невпопад сказал он, – Стол накрыли. Хотят сплетни послушать.

Товарищи воззрились на него с непониманием.

– Ты похож на собаку, которая наткнулась на рассыпанный перец? Что случилось? Девчонку жалко?

– Ты прав, Туртас. Просто подумалось вдруг. Послали меня на этот дурацкий постоялый двор собирать побасёнки для эмирских жён. Я их набрал. Потом Касриэль со своим письмом влип. Пришлось выручать. Тут на мою голову навязался этот Сулейман со своим эмиром. Его я тоже могу с чистой совестью отправлять обратно. Доклад для Могул-Буги у него в кармане. Про Касриэлевское письмо, которое, конечно, для его эмира не представляет никакого интереса. Про посланца, который его привёз. Сулейман может ему даже рассказать интересные подробности про то, что этот посланец знался с купцом Музаффаром, который, оказывается, вовсю ведёт дела с самим Могул-Бугой и его отцом. Что мне ещё надо? Не пора ли остановиться и оставить в покое всех этих людей, до которых мне нет никакого дела?

– Девчонку жалеешь… Кто-кто, а я тебя понимаю, – согласился Туртас, – Всё хочу спросить, ты чего не женился? Меня хоть судьба мотала по всему свету. По чужим краям, под чужими именами. А ты?

– Даже и не знаю, – просто сказал наиб, – Как-то не пришлось.

– Вот, Илгизар. Смотри на своего наставника и мотай на ус. Давай тебя, пока не поздно, женим на сказочнице? Свадьбу справим по нашему буртасскому обычаю. Или мордовскому. Погуляем недельку. Не пришлось на своей свадьбе, так хоть на твоей. Или, давай на этой ведьме. Будешь с Могул-Бугой шурьями, как мы с Урук-Тимуром. Глядишь, он тебя визирем сделает.

Все засмеялись.

– Пожалуй, ты и прав, – снова обратился он к Злату, – Что тебе за дело до этих тёмных дел? Радуйся, что не в Китае богдыхану служишь. Там от расследования так просто не отвертеться. Чиновник обязан его каждый раз до конца доводить – и письменный отчёт в архив. Вот только отпустит ли тебя из своих когтей этот ворон? Ведьма помнит, что он у тебя.

– Ворон в моих руках нем. Значит не опасен. А вот ты унёс почтовых голубей.

– Ну и что? Придёт хозяин – отдам. Пусть только за прокорм заплатит.

Так и балагурили дотемна, доедая сарабаевские пироги.

Бронзовый ворон, забытый всеми, лежал на столе. На когтях его мерцали отблески пламени.

XX. Серебро закамское

Сулеймана наиб встретил по дороге к дворцу. Он расстался с Илгизаром и Туртасом, которые решили отправиться ужинать на постоялый двор Сарабая, а сам пустил коня медленной рысью. Уже смеркалось, и к заставе проехала первая ночная стража.

На улицах не было ни души. Мелкий дождик усиливался, все давно сидели по своим дворам. Только со стороны жилья до дороги дотягивался стелющийся по земле дым очагов. Он мешался с запахами горячих лепёшек, варёного мяса, рыбы и ещё чего-то вкусного, заставляя запоздалого путника ещё быстрее стремиться в домашнее тепло.

Стремянного Могул-Буги Злат признал ещё издали, едва заслышав топот несущегося вскачь коня. Кто ещё будет нестись по городской улице, будто по бескрайней степи, как не бывший ловчий, привыкший поспевать за сворой борзых собак?

– Пришёл купец, – сходу объявил юноша, едва поравнявшись.

Расслабившийся и уже отошедший мыслями от расследования наиб даже не сразу сообразил, что речь идёт о том самом купце из Крыма, который должен был купить у Касриэля злополучное письмо.

– Он хочет с тобою встретиться.

– Ты его сильно напугал? – от не в меру усердного юноши можно было ожидать всего. Он запросто мог, сгоряча, наговорить такого, что бедный купец сходу наложил в штаны.

– Сам разговор завёл. Едва заслышал нашу беседу с менялой. Вцепился в меня сразу, как клещ в собачье ухо. Устрой, говорит, мне встречу с наибом. Чтобы не во дворце, а где-нибудь, где можно поговорить душевно. Без чинов.

– Разумный купец. Хочет дружить с властью, – засмеялся наиб.

– Слишком сильно хочет, – замялся Сулейман, – Мы как раз с менялой разговор завели о моём долге. Который Соломон за меня в Диване заплатил. Касриэль хотел его на себя переписать. Так этот купец, как только прослышал, так сходу и встрял. Забудь, говорит, достойный мирза, про это досадное недоразумение. И прямо тут же из кошеля выложил серебро.

– Шесть сумов? – изумился Злат.

– Вот я и подумал, – даже вольному сыну степей, не ведавшему истинной цены денег, сумма показалась слишком большой, – что у него до тебя какое-то очень важное дело. Касриэль тоже попросил.

– На чём порешили?

– Велел ему ждать на площади возле дворца, а сам к тебе.

– Это было не совсем разумно. Он мог легко прийти ко мне во дворец сам и встретиться совершенно бесплатно. Немыслимые деньги заплачены именно за то, чтобы встреча прошла вдали от посторонних глаз. Думаю, сейчас ему пришлось прятаться в одном из переулков.

Злат придержал коня и задумался.

– Езжай и передай, что я его жду на дороге. Постой! Давай попрощаемся. Твоё расследование закончено. Теперь и дело с долгом утряслось. Можешь отправляться к своему эмиру. Расскажешь ему про письмо из Праги, про исчезнувшего посланца и про голубков Музаффара. Только ничего не перепутай. Думаю, он тебя похвалит. Только не спеши, не гони своих людей прямо в дождливую ночь. Выспись, отдохни. К эмиру доберёшься как раз к вечеру, когда он уже поужинает, примет ковш-другой вина и будет рад благодушно послушать длинную историю. Ты хочешь ещё что сказать?

Было видно, что Сулейман замешкался. На его бесхитростном лице читалась печаль.

– Прости меня, почтенный наиб, – сказал он после недолгого колебания, – Я доставил тебе столько хлопот. Если бы не ты, я так и остался бы в капканах, которые в изобилии таяться на здешних улицах. Может я не так умён, как твой учёный помощник, но рука моя тверда, а сердце предано друзьям. Если тебе, когда-нибудь потребуется моя помощь, только дай знать. Твои враги станут моими врагами.

Злат обнял юношу и долго смотрел ему вслед. Он вспомнил, последние слова Сулеймана и усмехнулся. Как легко в этом мире обзавестись врагами. Даже если находишь друзей.

Ждать пришлось недолго. Купец спешил.

– Сулейман сказал, что моё внимание ты оценил в целый мешок серебра, – вместо приветствия произнёс Злат, когда тот приблизился.

– Это был лишь задаток, – засмеялся купец, – Когда сейчас я услышал от него добрую весть, то отблагодарил ещё.

Злат вздрогнул от неожиданности. Слова были произнесены по-русски. Язык был собеседнику не родной – в речи чувствовался сильный выговор. Купец явно рассчитывал на доверительную беседу.

– Если тебе трудно говорить по-русски, можешь перейти на кипчакский. Или ты его тоже плохо знаешь?

– Моё имя Авахав. Я купец из Сугдеи. Русские называют её Сурожем. Она лежит на пересечении многих путей, по которым туда приходили люди с разных концов света. Поэтому любой сурожанин с малолетства привыкает говорить сразу на нескольких языках.

– Ремесло купца – покупать и продавать. Ты только что заплатил целую кучу денег.

Авахав негромко засмеялся. Он так и не перешёл на кипчакский язык.

– Хочешь знать, что за товар я купил и кому его хочу продать? Сегодня утром в православную обитель с епископом приехал один человек. Мне очень нужно его увидеть. Тайно.

– Единственное, что я смогу для тебя сделать, это передать твою просьбу. Мне не трудно.

– Этот человек прибыл из Москвы. Его имя Алексий. Мне очень бы хотелось поговорить с ним с глазу на глаз. У меня есть товар, который он обязательно захочет купить.

– Похоже ты спутал меня с посредником-миянчи. Напомнить тебе, кто я?

– Ты, слуга хана. Кого, как не тебя позвать для тайных дел, которые со стороны могут показаться подозрительными? От хана у меня тайны нет. Значит, от тебя тоже. Сурожские купцы хотят вести дела в Москве, многие уже давно это делают. Для этого нужно дружить с тамошним князем. Этот монах очень близкий к нему человек. Хочешь я скажу, зачем он сюда приехал? Он вынюхивает след литовского княжича Наримунта, которого год назад захватил киевский баскак. Я могу в этом помочь. Теперь понятно, для чего такая тайна? Передай ему мою просьбу, и я щедро отблагодарю тебя. Думаю, он тоже.

Злат засмеялся:

– Долг любого доброго человека содействовать соединению двух любящих сердец. Даже если одно из них любит власть, а другое деньги.

– Можешь выбрать любую рабыню на рынке, какую пожелаешь, – стал скорее ковать, пока горячо, купец, – И любого коня. Можешь не торопиться. Я оставлю тебе пятьсот иперперов, купишь, когда пожелаешь.

Злат покосился на него с подозрением и предложил:

– Тут недавно одни дорожный сундук хотели купить за такую же сумму. Может возьмёшь?

– Какой сундук? – испугался Авахав. Кажется искренне.

– Пошутил, – успокоил его наиб, – Просто везёт в последнее время на щедрых людей.

– С моей стороны никакой щедрости. Деньги не мои. Их собрали сурожские купцы для важного дела. Невероятной важности, – подчеркнул купец.

– Поехали скорей, пока совсем не вымокли. Дождь усиливается и мельчает. Быть ночью туману.

Алексий почти бегом выбежал из кельи, которую ему отвели в епископских покоях, едва ему передали просьбу наиба о встрече.

– Привёл тебе человека. Он что-то знает про Наримунта.

На лице инока смешалось восхищение и изумление:

– Не зря мне посоветовали обратиться к тебе! Где он?

– Мокнет за воротами. Хочет переговорить без лишних глаз.

– Веди сюда. Я сам вас встречу на крыльце.

Караульщик на воротах даже не осмелился спросить имя незнакомца, которого мимо него провёл сам наиб. Только поклонился услужливо и бросился прилаживать на место толстую жердь, перегораживающую проход. Ворота закроют только с наступлением второй ночной стражи.

Злату всегда был непонятно зачем их вообще поставили, если вокруг нет надёжной ограды. Крепкой стеной в Сарае был окружён только квартал арабских купцов. Но там дело особое. В полной мере он заселялся только летом, когда приходили караваны и корабли из-за моря. На зиму там оставались только немногочисленные слуги. И склады, полные товаров. Со стеной спокойнее.

В других местах запирание и отпирание ворот были больше ритуалом, отделяющим дневную стражу от ночной.

У крыльца Злат хотел было уже развернуться, но Алексий вцепился в его рукав мёртвой хваткой и потащил за собой. Наиб вспомнил жареную утку с янтарной белорыбицей и не стал сопротивляться. Тем более что плащ уже совсем вымок.

В маленькой келье было жарко, инок велел подтопить суфу у стены. На столе, кроме вина, стояло только блюдо с пирожками. Гостей, видно, не ждали. Фитиль из стеклянной лампы был щедро выставлен почти на палец – света было много.

Злат отхлебнул из кубка и усмехнулся. Вино было давешнее – кипрское.

– Мне сказали, что ты принёс известие о литовском княжиче Наримунте?

– Наши купцы, которые были по делам в Москве говорили, что князь Иван Данилович очень обеспокоен его судьбой. В прошлый приезд в Сарай всех о нём спрашивал. Вот мы и подумали, что тебе будет интересно с ним повидаться.

– С Наримунтом? Ты можешь устроить нашу встречу?

– Для этого меня сюда и послали, когда узнали, что в Сарай направился близкий человек московского князя. Спросишь, почему наши купцы не обратились к самому Ивану Даниловичу? Мы, люди серьёзные, привыкли показывать товар лицом. Такие дела не делаются на одних словах и обещаниях. Слишком легко остаться обманутым. Чем наши люди в Москве могли подтвердить, что Наримунт у них? А твоему слову князь поверит.

– Где княжич?

– Он в надёжном месте. В безопасности. Вашу встречу, думаю, поможет организовать Хрисанф Михайлович. Он верный слуга хана и поставлен блюсти закон. Его присутствие удержит горячие головы, буде таковые найдутся, от опрометчивых и необдуманных бесчестных поступков.

– Когда?

– В любое удобное обеим сторонам время. Только сначала я хотел бы обговорить некоторые предварительные условия.

– Слушаю.

– Разговор будет о закамском серебре. Том самом из-за которого сейчас идёт война князя с Новгородом.

– Шкура неубитой лисицы, – махнул рукой Алексий. Заодно поправил, – Не война, а размирье.

– Хрен редьки не слаще, – вздохнул купец, – Только это дела княжеские. Мы, давай вернёмся к серебру. Несколько лет назад брат нынешнего князя Юрий Данилович нежданно-негаданно объявился в Сарае весь набитый серебром. А ведь совсем недавно, он из-за долгов перед ханом лишился ярлыка и бежал от гнева Узбека в Новгород. Его несколько раз вызывали в Орду, но он даже ухом не вёл. Все уже решили, что его песенка спета, и он так и будет доживать век там, куда не достаёт рука Орды. А он явился сам. Да ещё не с пустыми руками. Думаю, не нужно говорить во что обходятся всякие покровители у ханского престола? Жёны, эмиры, чиновники? Да и самому Узбеку красивые глазки ни к чему? Откуда деньги?

– Понятно же. Новгородцы дали.

Авахав с готовностью кивнул.

– Теперь Иван Данилович с них опять эти деньги требует. Не те, что по обычаю положены, а сверх прежнего. Называет это серебром закамским. До войны дело дошло. Дело ведь ясное. Добрался Господин Великий Новгород до какого-то сказочно богатого места в полночных странах. В Москве про то проведали и требуют долю. Если слух верен, тысячу сумов, на здешний счёт. Понятно, что князь на глаз свою долю высчитал. Настоящая цена ему вряд ли ведома. Это ведь не княжеское дело товар оценивать. Даже, если товар этот целая страна.

– Кажется начинаю понимать, куда ты клонишь.

– Мудрено и не понять. Свои московские купцы у Ивана Даниловича худы и сноровки должной не имеют. Дело, судя по всему, великое. Вот и хотят ему сурожане протянуть руку помощи. Нужно найти путь в эту полночную страну через московские земли. Самим нашим купцам это не под силу. Да и одному князю не справиться. Нужно вместе. Пусть даст нашим гостям княжие грамоты, откроет путь на Север. Поможет с проводниками, охраной. Самому что ли не надоело всё время в Торжке торчать под брюхом у Новгорода? Долю свою выколачивать.

– Дело великое задумали, – покачал головой инок.

– Дорога в эти полночные страны заповедана. Наши люди уже не раз пытались у булгарских купцов что выведать. Молчат. Или сказки рассказывают. Хотя, если бы до той богатой страны добрались, скрыть бы не удалось. Значит и сами не солоно хлебавши. Новгородцы первыми туда пробились. Немудрено, народ ушлый, торговый. Но, ведь есть же туда другая дорога? Новгородские земли прямо обочь с заволжскими князьями. А те сплошь московские данники. В Орду за ярлыками ездят.

Авахав разволновался и горячо зашептал, будто испугался чего:

– Думаешь, сейчас одни сурожане поживу почуяли? Подожди, ещё не один посланец с этим делом к московскому князю подъедет. Да, и только ли к нему? За Каму путь можно и через Нижний Новгород поискать. Через Булгар. Кто быстрее успеет. Можно и самому хану этим закамским серебром очи застить. Тем более, что мы не с пустыми руками. Понимаем государственный интерес.

Алексий задумался:

– Решать князю. Я могу ему лишь передать твои слова.

– Твоё слово тоже будет весить немало. Особенно, если ты привезёшь Наримунта. Назови место, где ты будешь нас ждать и мы доставим его туда. Не привлекая лишних глаз.

Инок растерянно повернулся к Злату:

– Человек я здесь чужой, помоги.

– На большой дороге за Булгарским кварталом есть постоялый двор Сарабая. Пора осенняя, постояльцев сейчас нет. Приезжайте туда. Лучше места не найти, позади поле.

Наиб проводил купца за ворота и вернулся в келью. Инок уже надел плащ. Видно, он успел отдать распоряжение, так как, едва они переступил порог, ему подали осёдланную лошадь.

– Теплеет, – подставил ладонь под дождик Злат, – Скоро ляжет туман. Самое время для тайных дел.

– Может нужно ещё кого взять? – опасливо поёжился Алексий, всматриваясь в непроницаемую мглу за воротами.

– Пустое, – только купчишек напугаешь, – Они и так боятся подвоха. Зря что ли меня позвали? Трясутся за товар бесценный.

– Знать бы, где они его прячут.

Наиб рассмеялся:

– Экая тайна! Ты что и вправду думаешь, что этот пленник у этих купчишек? Не ихнего поля ягода. Говоришь княжича киевский баскак захватил? В Сарае его нет. Значит быть ему негде, кроме как у наместника Крыма. В тех краях все дела под его рукой. Купчишки просто с ним в доле. Сидит твой Наримунт на дворе Исы, сына наместника. У самого то него в Сарае двора нет. Отсюда в двух шагах. Так что поехали быстрей. Нехорошо будет, коли они раньше нас явятся.

XXI. Тень птицы Гамаюн

На постоялом дворе, как и говорил Злат, сидели только Туртас с Илгизаром. Расположившись ближе к очагу, они не спеша хлебали какое-то варево. Рядом с ними на столе лежал разрезанный каравай. «Мохшинские оба,» – подумалось наибу, – пресные лепёшки не по ним. Дрожжевой хлеб подавай». Появившемуся на хлопанье двери с хозяйских покоев Сарабаю Злат сказал:

– Накрой нам в уединённой келье. Затопи там. Медку само собой, – и повернулся к друзьям, – Я к вам немного погодя присоединюсь. Мне с другом здесь пока нужно с одними людьми переговорить.

Туртас, не задавая лишних вопросов, поднялся и прихватив жбан, двинулся за Сарабаем, который освещал путь лампой. Илгизар ухватил каравай. Глазами он буквально ел монаха. Юксудыр проворно отнесла следом остальное.

– Нам пирог какой-нибудь и мёду. Сарабай! – в голосе наиба звякнуло железо, – Сейчас приедут люди. Пока я с ними буду толковать, чтобы никто сюда носа не совал. Понял?

– Как не понять.

– И вот что. Принеси сюда лампу получше. Вдруг захочется что рассмотреть.

Когда хозяин проходил мимо Алексия, тот придержал его и что-то вложил в ладонь. Сарабай сразу побежал в два раза быстрей. Не успел он внести лампу, как дверь отворилась, и на пороге появился Авахав. Он замер, внимательно осматриваясь. Сарабай заполошно замахал руками на появившуюся в проёме Юксудыр, возвращающуюся от Туртаса с Илгизаром: «Скройся, скройся!» и сам опрометью бросился в свои покои, плотно закрыв за собой дверь. Девушка тоже юркнула обратно.

Некоторое время все стояли молча. Потом купец вышел и вернулся со спутником. Злат указал им на скамью у очага:

– Вы можете поговорить здесь. А я посижу в другом углу.

Он отошёл к стене и сел, скрестив руки на груди. Ему, вдруг, захотелось, чтобы это поскорей закончилось. Захотелось выпроводить в надвигающийся туман этих скрывающихся под плащами людей, ткущих паутину из чужих судеб. Вытянуть ноги к огню, выпить мёду. И запеть песню. Долгую печальную песню про странника, уставшего скитаться в чужой стороне. Чью? Русскую, кипчакскую, ясскую? Какая разница. Лишь бы была долгой и печальной. Про странника.

Разговор был недолгим. Купец тронул за плечо своего спутника, и они вышли в дождливую тьму. Злат даже не успел рассмотреть его. Тот всё время оказывался спиной к наибу, или пламя светило ему в сзади, сгущая тень на лице. Видно было только, что он молод и статен.

Послышался топот коней. Пленника привозили под сопровождением целого маленького отряда.

– Ты доволен? Это действительно Наримунт?

Алексий кивнул:

– Я знаю его в лицо. Видел, когда был по делам в Пскове. Он приезжал туда к Александру Михайловичу.

– Тверскому?

Инок снова кивнул. Он даже не взглянул на стол с пирогами и мёдом, сразу направившись к выходу. Злат вышел за ним. Не отпускать же приезжего одного в ночь. Всю дорогу Алексий молча думал. Потом спросил:

– У кого в Сарае можно занять денег? Тысячу сумов. Без залога.

– Для человека. которого здесь никто не знает, ты слишком много хочешь. За такие деньги твой князь всё лето с Новгородом воюет. Теперь вся его добыча уйдёт в бездонный карман наместника Крыма.

– Товар того стоит.

Алексий вдруг цепко схватил наиба за руку и захрипел, как будто его душили:

– Скажи, а можно его выкрасть? Помоги! Не может же быть, что нельзя ничего сделать?

– В любом случае, этим не пристало заниматься помощнику Сарайского эмира, чьё предназначение охранять закон. Ты обращаешься не по адресу. На твоём месте я бы оставил эту мысль. Тем более сейчас, после того, как ты встречался с пленником. Подумай, что будет, если теперь с ним что-нибудь случится? Враги твоего князя сразу скажут Гедимину, что это его рук дело? Помнишь Кончаку, сестру Узбека?

Пятнадцать лет назад московский князь Юрий Данилович нежданно для всех стал зятем самого хана. Он приехал в Орду с жалобой, денег не было, дела не шли, и вдруг судьба улыбнулась. На Русь Юрий Данилович вернулся не только с молодой женой, которую срочно окрестили именем Агафья, но и с ярлыком, да ещё в сопровождении татарского баскака. Удача так вскружила голову новобрачному, что он, учинившись силён, стал задирать Тверского князя, своего давнего врага. Силёнок не хватило. Баскак в драку встревать поопасился, а сам Юрий, едва унёс ноги, оставив в руках победителя молодую жену. Её привезли в Тверь, поселили со всем почётом, но в животе и смерти один Господь волен. Померла Агафья нечаянно-негаданно. В смерти её сразу же обвинили тверского князя Михаила. Взбешённый Узбек вызвал его в Орду, где тот вскоре и принял мученическую кончину.

Намёк Алексий понял.

– Придётся мне уезжать только с рассказом.

– Боишься, что за это время пленника перекупят?

– Всяко может статься. Купец верно говорил, закамское серебро сейчас многих поманит. Ты меня обещал со старичком познакомить? Сказочником?

– Со вчерашнего дня куда-то запропастился. Погода сам видишь какая стоит. Пригрелся где-нибудь в тёплом углу. Как появится, я за тобой заеду.

Монах направился в свои покои, а Злат остался под дождём в темноте. Рядом за углом был двор сестры, но ему никак не хотелось возвращаться в свою холодную неуютную келейку. Он развернул коня и тронул рысью обратно, в направлении постоялого двора.

Друзья его уже вернулись из кельи к очагу, и конечно посчитали, что оставленные пироги с мёдом теперь принадлежат им. С ними сидел и сам хозяин. Погашенная лампа была отодвинута на тёмный край стола. Видно было, что здесь текла неспешная задушевная беседа, какие любят долгими вести мирные простые люди, которые никуда не торопятся. Да Злата долетели последние сказанные слова. Собравшиеся за столом говорили на своём родном языке. Он вспомнил, что они все мохшинские, в разное время и разными путями занесённые из далёких лесов в великолепную столицу грозных ханов на степные берега великой реки. Когда они, обернувшись на него, замолчали, даже стало немного жалко.

Правда, Туртас молчал и до этого. Отвернувшись к очагу, он пристально вглядывался в пламя, о чём-то думая.

– Вот хорошо, что ты вернулся, – искренне обрадовался Сарабай, – Я велел гуся зажарить, а они уже пирогов наелись.

Хозяин уже начал привыкать к присутствию Злата, похоже, считая его почти совсем за своего.

– Мой спутник не обидел тебя?

– Пять иперперов! За пару пирогов и кувшин мёда! Передай ему, чтобы заходил почаще. Ему комната не нужна?

– Помалкивал бы ты уже про свои комнаты. Постоялец твой так и не нашёлся.

– Даст бог, к лету забудется, – беспечно отмахнулся Сарабай.

Злат повесил сушиться плащ у очага и сам примостился возле Туртаса, блаженно вытянув ноги к огню, как уже давно хотелось.

– Сарабай!

– Аюшки?

– Тулуп мне опять принеси. У тебя заночую.

Хозяин выскочил в свои покои.

– Ведьму решил подловить? – усмехнулся Туртас, оторвавшись от огня, – Чего вдруг удумал?

– Ты же тоже останешься здесь?

– Птички покормлены, вода налита. Старик, видно, сегодня уже не явится. Чего мне там одному слушать, как ветер в вербах гудит?

– Что-то раскисли мы с тобой. Я сейчас тоже не захотел домой идти.

– Нет у тебя дома, – жёстко сказал Туртас, – Как и у меня. Дом – это жена, дети.

Оба долго молча глядели в огонь. Только притихший Илгизар вздыхал за спиной.

– История я одну вспомнил. Тем же летом случилась, как хан Тохта умер. Я тогда был кошчи – ханский соколятник. В степи дело было. Лето жаркое стояло, и двор откочевал севернее, ближе к Укеку. Тохта вообще те края любил. Многие тогда даже считали Укек столицей. Как раз середину года по-монгольски собирались праздновать, полно народа съехалось. Каждый хочет свои шатры на почётное место, к хану поближе. Нас с голубями и соколами отселили подальше. Пока не нужны. Вдруг скачет посыльный – беги срочно к хану! Буде в голубях нужда – сразу письмо бы привезли, вздумай хан внезапно на охоту отъехать – велели бы соколов прихватить. А я то зачем? Дело оказалось невиданное и зловещее.

Рассказчик замолчал, нарочно нагнетая напряжение. Зачем? Чего вдруг потянуло этого матёрого филина на страшные сказки? Злат напрягся. Чуял неспроста.

– Говорил со мной Тохта с глазу на глаз. Оказалось на его маленькую дочку напал беркут. Та только-только ходить начала. Играли с нянькой возле юрты. Та её буквально на несколько шагов отпустила, как вдруг с неба орёл упал. Хорошо нянька была совсем близко, да и не робкого десятка. Едва ещё тень мелькнула, как она к ребёнку бросилась. Тот только и успел зацепить девочку за шею. Когти у беркута, как бритва. Придись удар лапой хоть чуток в сторону – ничто бы не спасло девчонку. Повезло. Рядом старуха оказалась из тех, что кровь заговаривать умеют, сразу ребёнка перевязали. Пока лекарь прибежал, та уже с матерью смеялась, опять играть просилась. Дочка эта у хана самой младшенькой была. Он в ней души не чаял.

– Баялунь? – словно ни к кому не обращаясь спросил Злат.

Бывший ханский кошчи усмехнулся:

– Сразу на неё подумал? Вот и Тохта тоже. Слишком приглянулась ему молодая жена – мать этой девочки. Много времени с ней проводил. Она с наших краёв была. Красавица, каких мало. Я её знал хорошо. Они с моей сестрой подругами были. Только одна Урук-Тимуру в жёны попала, а другая самому хану. Сама она молодая была – беды не чуяла. А Тохта сам был не лыком шит. Чутко нос по ветру держал. Понимал, что Баялуни новая жена не по нраву. Сторожился. Охрана была хорошая. Да и нянька возле девочки неспроста такая боевая оказалась. Это и спасло. Меня хан спросил, часто ли орлы на людей нападают? И можно ли их этому научить?

– У нас в деревне рассказывали, как филин ребёнка утащил, – встрял Илгизар.

– Слушай больше, – отмахнулся Туртас, – Я таких историй на своём веку столько наслушался. По всему свету. Байки всё это. Сам я с орлами почти не охотился, но, что они на людей нападают, не верю. Слишком сильный зверь человек для него. Добычу ещё унести нужно. Да и на земле её могут отбить. Орёл нападает, потому что хочет есть. Человеческая лютость и коварство ему чужды.

Помолчав, Туртас заговорил совсем другим голосом. Злым и чужим:

– А вот лютость и коварство человека не знает предела. Приучить беркута нападать на маленьких детей можно. Нужно только долго и упорно его натаскивать на эту дичь.

– Ты так и сказал Тохте?

– Так и сказал. Сказал, что думаю. Кто-то натаскал беркута на маленьких детей и выпустил его, совсем рядом с шатром. Выпусти подальше, да ещё над переполненным людьми лагерем, можно ведь и промахнуться.

– Ну и чем кончилось?

– Ничем. Где искать этого орла? Небо не оставляет следов. Да и его хозяева, скорее всего, в тот же миг, как он вернулся с этой охоты, сожгли его в ближайшем костре. Чтобы и костей не осталось. Кроме того, Тохта мог мне и не поверить. Он же знал, что его молодая жена моя землячка. Да ещё с моей сестрой подруги. Стрела то в самую Баялунь направлялась. Сам знаешь, под неё многие копали. Мог Тохта подумать, что я нарочно на одну жену тень бросаю, чтобы положение другой укрепить.

– Когда это было?

– В июле где-то. Точно уже не помню.

– Тохте оставалось жить всего месяц. Возможно он тебе и поверил. Только теперь об этом никто не расскажет. Ни хан, ни Баялунь.

– Пусть покоятся с миром. Над ними теперь другие судьи. На всякий случай Тохта приказал мне осмотреть место происшествия, опросить свидетелей. Вдруг, что обнаружится. Только зря время потратил. Посмотрел и рану у девочки на шее. Точно след орлиной: борозды сверху и одна снизу. Приметная такая отметина. Второй такой не сделать.

Туртас повернулся к наибу и пристально посмотрел ему в лицо:

– Не думал я тогда, что увижу эту отметину снова. Двадцать лет спустя.

Эти слова словно обрубили нить истории, которая случилась давно и перенесли рассказ в день сегодняшний. Подальше от сказочных страстей, заговоров, ханов, дворцовых интриг в старый постоялый двор на окраине города. Где к осени уже не стало постояльцев, весело горит огонь в очаге, а добродушный хозяин сейчас принесёт жареного гуся. Вся та история совсем не вязалась с этим простым и понятным миром, казалась обычной сказкой рассказанной тёмным дождливым вечером у очага.

Дальше даже сам рассказ стал каким-то будничным и незамысловатым.

– Когда ты со своими друзьями всех из зала выгнал, Юксудыр к нам вернулась. Сказала, там хода нет, пока гости не уйдут. Села в нашей келейке, налили ей мёда. Разболтались по-нашему. Поспрашивал её про детство, про лесное житьё-бытьё. Вспомнили про постояльца, который из этой комнаты исчез. Сначала девушка про него рассказывала, потом Илгизар стал хорохориться. Да ещё надумал печку снова осмотреть. Коли в ней огонь горит и всё хорошо видно. Стал кочергой дрова к дальней стенке отгребать, чтобы не мешали. Известное дело, кочерга тебе не тростниковое перо, здесь сноровка нужна. Юксудыр у него кочергу забрала и сама орудовать начала. Ворот платья съехал, пламя хорошо освещало. Вот я и увидел отметину. Сразу её вспомнил.

– Дочка Тохты! – восхищенно прошептал Илгизар.

– Час от часу не легче, – только и смог вымолвить Злат.

Один Туртас наоборот вдруг повеселел:

– Как вспомнил, так сразу и признал. Она же на мать похожа. И от отца какие черты есть. Чего сидишь, вьюнош, рот разинув? Царского рода девка, самих Чингизхановых кровей. Беги, скорей, хватай её за задницу. Эх! Был бы я лет на двадцать помоложе! Не упустил бы птицу-счастье.

– Ты бы точно не упустил, – согласился Злат, – А Илгизару такое счастье не с руки. Как сказано в Евангелии: «Кесарю – кесарево».

– Юксудыр её уже, наверное, Кутлуг-Тимур назвал. Или мать, когда в родных лесах укрылась. Чтобы новое имя новую судьбу дало. Дочь лебедя.

– Я думал это от рода кунгратов. Вроде по каковски-то это значит лебедь.

– Это старая легенда в наших краях. Была у Солнца и царя птиц Симурга дочь. Звали её Гамаюн. Являлась она всегда в облике лебедя. Или прекрасной девицы с золотыми волосами. Потом полюбила земного богатыря и подарила ему волшебного коня и меч-кладенец. После его смерти, она навсегда осталась лебедем.

– Выходит лебедь это жена Тохты? А земной богатырь, он сам?

– Это же сказка. Хотя, сказка ложь, да в ней намёк.

– Где-то за облаками парит волшебная птицы Гамаюн, – продолжил Злат, – Счастлив тот, на кого упадёт тень её крыльев.

XXII. Долг платежом красен

– В прошлый раз ты называл птицей Гамаюн орла-стервятника, – напомнил Илгизар.

– Тогда была сказка Бахрама, сегодня – Туртаса. Один всю жизнь угадывал судьбу по положению звёзд, другой по полёту птиц. Не мудрено, что их мнения не сошлись. У каждого своя правда. Ты хочешь найти одну вечную и непреложную истину даже в сказках?

– Разве я угадывал по полёту птиц судьбу? – возразил Туртас, – Я чертил её по их полёту. И птицы меня ни разу не подвели. Вот и сейчас, – добавил он, после некоторого раздумья, – Разве не клетка с голубями привела меня сюда? Не будь её, я был бы сейчас уже в Новом Сарае. Судьба распорядилась иначе. Теперь я понял зачем.

Злат вопросительно поднял брови, но Туртас промолчал.

В дверях появилась улыбающаяся Юксудыр с румяным гусем на большом деревянном подносе. За ней, такой же довольный Сарабай нёс кувшин. Видно болтали о чём-то весёлом по дороге.

– Вы пока вечеряйте без меня. Пойду лошадок проведаю. Да и вашим нужно овса засыпать, – сказал хозяин и вышел во двор.

Злат заметил, что девушка сразу сжалась и насторожилась. Только сейчас он понял, что таращится на неё во все глаза. Понял, когда увидел такое же выражение на лице Илгизара. Они оба уставились на Юксудыр, будто увидели её впервые. Девушка заторопилась, повернулась к двери. Её остановил голос Туртаса:

– Я хорошо знал твоего отца. И мать. Двадцать лет назад.

Слова были сказаны по-кипчакски. Но, Юксудыр их поняла. Она так и замерла, не оборачиваясь к Туртасу.

– Ты тогда была совсем крохой, только-только делала первые шаги. Я узнал тебя по шраму на шее.

Девушка не шевелилась.

– Теперь тебе лучше обернуться. Потому что нужно решать, верить мне или не верить. Для этого лучше смотреть человеку в лицо.

– Ты бы всё-таки лучше сказал ей это на родном языке, – негромко посоветовал Злат.

– Незачем. Кутлуг-Тимур не знал мордовского языка. Думаю, прошёл не один год, пока он его хорошо выучил. Ты, Юксудыр, хорошо сделала, прикинувшись, что не понимаешь кипчакского. Нам ты можешь верить. Сколько угодно стой спиной и молчи, но другого выхода у тебя нет. Сейчас придёт Сарабай, и я снова заговорю с тобой на буртасском. Так будет лучше. А пока слушай. Твой отец очень много сделал для меня, я его большой должник. Твоя мать дружила с моей сестрой. Судьбе было угодно забросить меня на этот глухой постоялый двор, чтобы напомнить об этом неоплаченном долге. Я помогу тебе. У тебя ещё остались родственники, надеюсь, они признают тебя и помогут. Однако, знай! Что бы не случилось и как бы не обернулась судьба, я всегда приду тебе на помощь. Запомни моё имя. Меня зовут Туртас.

Юксудыр повернулась. В колеблющемся свете пламени блеснули её глаза. Она колебалась. Туртас встал и шагнул к ней, протягивая руки. Казалось ещё мгновение и он заключит девушку в объятия. Но, она не двинулась с места. Туртас тоже остановился. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Юксудыр осторожно взяла его руку, сильно пожала её и вышла.

– Как ловко изображала непонимающую, – не смог сдержать досады Злат, – Глазами хлопала.

– Ты просто не уделил ей должного внимания. Всё было так естественно. Простая деревенская мордовочка из глухого леса. С хвостами.

– Про каких её родственников, которые остались, ты говорил? – Илгизар, как обычно, слушал очень внимательно.

– Про тех, к которым её везли. Вряд ли она знает, кто её настоящий отец. Родственников у неё нет. Разве, что сам Узбек. Думаю, будет лучше, если она не узнает правду.

От этих слов всем как-то полегчало. Будто с плеч сняли тяжёлый груз. Чудесно воскресшая царевна снова стала сказкой, надев, как заколдованная красавица свою лягушачью шкуру.

– Может, ей лучше вернуться обратно? – тихо подумал вслух наиб.

Туртас решительно покачал головой. Видно было, что он уже думал об этом и принял решение.

– Обратного пути нет. Скорее всего её мать скрывалась и от своей родни. Там ведь все слишком хорошо знали, чья она жена. Забралась в леса за Итиль, сменила имя. Кто она знали очень немногие. Кто-то, наверное, и сейчас знает. Нашли же как-то её в лесной глуши. Значит покоя ей там не будет. Лучше пройти путь, на который она вступила, до конца.

– Что думаешь делать?

– Поговорить с девушкой. Я же не повелитель, который привык решать судьбы людей, их не спрося. Потом посмотрим.

– Я сказал, Сулейману, чтобы он ехал утром, – вспомнил Злат, – Скорее всего, он меня послушал. Сейчас ещё сидит в Сарае. Может передать с ним этот перстень Могул-Буге?

Туртас думал совсем недолго. Потом решительно мотнул головой:

– Нет! Не будем спешить. Пусть пока всё остаётся, как есть. Просто я переберусь жить сюда. Поселюсь на этом постоялом дворе. До хижины Бахрама отсюда недалеко, буду ходить кормить голубей. И буду ждать. Знаешь, что главное на соколиной охоте? Нужно выпустить птицу вовремя. Ни раньше, ни позже.

Вернулся Сарабай. Он подошёл к очагу и протянул руки к огню:

– Туман идёт с реки. К полуночи всё будет, как в молоке. Бр-р-р! Да что же это такое? Пламя еле теплиться! Эй! Дров принесите! – он сердито закрутил головой, – Тулуп тоже не принесли до сих пор?

– Я же не прямо сейчас собираюсь завалиться на лавку, – примирительно отозвался наиб, – Тем более гусь ждёт.

– Ба! – продолжал удивляться хозяин, – К нему даже не притронулись. Что на вас нашло? Вы какие-то будто не свои? Или вам, как вельможным эмирам, нужен разрезатель мяса?

Он немедленно перешёл от слов к делу, оторвав от гуся обе ноги и протянув одну Злату, другую Туртасу.

– Налетай, молодой господин! – обратился к Илгизару, – Отрывай ближе к хвосту, там пожирней. Совсем остывает уже, – добавил с осуждением.

Злат слышал, как за его спиной вошла Юксудыр и стала подкладывать поленья в огонь. На этот раз они с Илгизаром старались изо всех сил не обращать на неё внимания.

– Опять кто-то приехал, – насторожился Туртас.

– Путник, наверное припозднился на большой дороге, – беспечно отозвался Сарабай, – не успел в Сарай засветло. А сейчас тумана испугался. Вот и свернул на постоялый двор.

– Добрый человек не станет в эту пору под дождём слоняться по большой дороге, – возразил наиб.

Дверь отворилась и на пороге показался промокший Касриэль.

– Что случилось? – испугался Злат.

– А ты не знаешь? – удивился меняла, – два дня я сидел на этом постоялом дворе, да ещё не один. Ел, пил от пуза. С собой еды набрал. Ещё и за беспокойство должен остался. Что думает про меня гостеприимный хозяин?

– Ты деньги что ли привёз? – изумлению Злата не было предела, – Ночь на дворе. Дождь, туман ложится. До утра не мог подождать?

– Я ведь меняла, – наставительно произнёс Касриэль, протягивая Сарабаю увесистый кошель, – Потому люблю, чтобы с долгами был порядок. Слышал старую притчу про евреев-должников?

– Ты садись к столу, брат, – прервал его хозяин, стаскивая с Касриэля плащ, – Промок весь. Юксудыр! Скажи пусть из погреба вина достанут! Самого лучшего. Которое из Крыма!

– Не трудись, девица, – остановил её меняла. – Я как раз больше мёд люблю. Это у меня с детства. В Багдаде мёд дорогое лакомство, не то что в Сарае. Так вот. Притча. Спят на соседних лавках два еврея. Один кряхтит, ворочается, стонет, спать никому не даёт. Наконец его сосед не выдерживает: «Ей, Моисей, что тебя так мучит?». «Должен Аврааму пять динаров,» – кивает тот на дверь. «Нашёл о чём переживать». Подходит к двери, открывает её и кричит: «Эй, Авраам! Моисей тебе твои пять динаров не отдаст!». После чего обращается к соседу: «Спи! Пускай теперь Авраам до утра мучается».

– Слушай! – вспомнил Злат, – У меня в сумке так твоя бутыль и осталась. Которую я собирался в суде показать. Соломон там так всё повернул, что про твоё письмо все и думать забыли.

– Соломон своё дело знает. Потому метит высоко. Есть у него задумка стать экзилархом. Была раньше такая должность при древних персидских царях. Главный иудей. Вроде верховного кади у мусульман. Собственно, когда Узбек Бадр-ад Дин на эту должность поставил и начал Соломон вспоминать седую старину. Многие наши эту его затею одобряют. Разве плохо иметь своего представителя возле самого хана? Только вряд ли из этого что получится. Сильно рассыпаны по улусу иудеи. Да и разные все. За века у многих обычай сильно поменялся, теперь друг на друга косо смотрят. Хуже чем на чужих. Да и что за нужда многим объединяться? Ханская власть и так всех под защитой держит. Никакого притеснения нигде нет. Сам знаешь, как с этим строго. Хоть сегодняшний суд вспомни.

Злат выскочил во двор. Плащ оставил сушиться у очага, а погода никак не располагала к неторопливому прогуливанию. Туман густел, медленно проглатывая дождь. После тёплой комнаты в тёмном сыром дворе было особенно неуютно и хотелось скорее назад, к пылающему очагу. Наиб, походя сунул руку в корыто с овсом, Сарабай не поскупился, насыпал от души. Нащупал в сёдельной сумке бутыль.

Двор и впрямь производил впечатление жуткой глуши. Деревья скрывали городские огни, только сквозь туман от недалёкого въезда в Булгарский квартал доносился стук колотушки караульщика. Старается. Скоро по дороге к заставе поедет дворцовая стража с ночным осмотром, если не расслышат, обязательно завернут и отругают.

– Послушай, Касриэль, – спросил Злат, когда уже поставил бутыль на стол, – Ведь это вино от того самого виноторговца с Волыни, который должен будет с тем менялой из Праги за его долг рассчитаться? Значит, твой Иов к нему по пути из Праги заезжал?

– Конечно, – еврей явно не понимал к чему клонит наиб.

– Скажи, почему тогда письмо не выписали сразу на этого купца? Так ведь проще. И подозрений никаких. Волынских гостей полно в Орде торгует. Я подумал было, что это сделали для того, чтобы никто не знал, откуда и куда этот Иов направляется. Оказывается, купец знал.

Касриэль задумался:

– Действительно непонятно. Дело ведь ещё в том, что в Чехию из Волыни дорога идёт через Польшу или Венгрию. Граница немирная, в каждом лазутчика видят. Мне теперь с этим письмом много лишних хлопот из-за этого будет.

– Какие теперь хлопоты, коли его украли?

– Для того и пишутся такие письма, чтобы не терять деньги, в случае чего. В руках вора сейчас это простая бумажка. Никто по ней гроша ломаного не заплатит. Счёт на того менялу из Праги у меня открыт, долг на нём записан. Мне просто уведомить его нужно, что его письмо украдено, чтобы он расплатился со мной, как-нибудь иначе. А сделать это не так легко. Придётся пересылать через львовских купцов.

– И что? Заплатит?

– Слово кредит означает доверие, на этом всё держится. Стоит один раз обмануть и тебе по гроб жизни не одолжат даже медяка без хорошего залога. Как иметь дело с ростовщиками знают все. Если у самого менялы возникнут какие сомнения, то у меня имеется расписка от этого Иова, что деньги он получил. Её в шкатулке не было, она в надёжном месте.

Злат задумался.

– Этот Иов её своей рукой писал? На каком языке?

– По латыни, конечно.

– Понимаешь?

– Немного. Зато сын у меня знает хорошо. Я его в Крым посылал учиться. Мне без римской грамоты никак нельзя. С франками дела часто имею, а у них всё на латыни.

– Выходит твой Иов не простой человек. Учёный. Почему у него в вещах ни листка бумаги, никаких письменных принадлежностей?

– Ты, бутыль зачем принёс? – напомнил Туртас, – Снова за расследование решил приняться?

Злат рассмеялся и взялся за нож. Теперь нахмурился Касриэль:

– Повремени чуток. Дай мне, хозяин, кусочек воска. Я с этой печати себе слепок сделаю. На всякий случай.

– Выходит тебе от этой покражи и убытка никакого?

– Одни хлопоты, – подтвердил меняла, – А вору никакого прибытка. Странная кража. Могли, конечно, обознаться, подумать, что там деньги. Хотя, вряд ли. Скорее всего, ворам за это заплатили. Ты с Авахавом встретился? – вдруг сменил тему Касриэль, – Он так хотел. Сначала меня уговаривал помочь, потом этого молодого нукера в оборот взял. Глазом не моргнув за него долг заплатил и сказал – забудь. Шесть сумов. Хорошего коня можно купить.

– Знаешь, что ему нужно было?

– Хотел поговорить с монахом, который из Москвы приехал.

– Всё то ты знаешь. А про то, что этот монах, после разговора с этим твоим Авахавом, спрашивал у меня, где можно занять тысячу сумов, тоже?

Касриэль замялся:

– Обычное дело. Большая сделка наклёвывается. Понадобятся деньги. Каждый хочет свой интерес поиметь.

– Так он тебе сказал, что за сделка?

– Ты думаешь это великая тайна? Все, кому до этого дело есть, знают, что московский князь завяз по уши в новгородских и литовских делах. Что он весь прошлый год в Орде выискивал княжича Наримунта, которого под Киевом захватили. Теперь своего верного слугу сюда прислал, чтобы тот попробовал через православного епископа концы найти. Он всё лето в ставке Узбека околачивался, теперь сюда приехал.

– Авахав заранее знал, что он приедет?

Меняла кивнул.

– А сам откуда прибыл?

– Из Крыма. Приехал недавно вместе с Алибеком. Внуком крымского наместника. Он как раз отправляется в Новый Сарай на праздник возлияния молока.

Злат задумался.

– Интересно, как он узнал, что московский посланец едет сюда? Кто-то должен был весточку прислать. Значит, за монахом там следили? Ты этого Авахава знаешь? Кто такой? Одет как кипчак.

– С татарами же ехал. Зачем выделяться, внимание привлекать. А человек он в Сарае новый, раньше я про него не слышал. Говорит, что торговал с Волынщиной. Я на всякий случай поспрашивал у знающих людей. Он армянин. Из тех, что в наши края из Сирии перебрались, после того, как франки Акру потеряли. Средств больших не имеет. Поэтому и хватается за всякие сомнительные дела. Думаю, с этой сделки ему хороший процент посулили. Тысяча сумов! Любой клюнет.

Злат вспомнил разговор Авахава с Алексием.

– Скажи, найдутся в Сарае люди, которые дадут этому монаху тысячу сумов?

– Монаху, конечно, никто ничего не даст. Но у него, наверняка есть с собой чистые листы с подписью и печатью московского князя, куда можно вписать любую сумму. Тому многие с удовольствием серебра отвалят. Клиент давний и надёжный. Не первый год со многими здешними менялами дела ведёт. Брат его Юрий тоже вёл, да и тверские князья. Ханская милость больших денег стоит, и нужны они бывают, чем скорее, тем лучше. В борьбе за неё, как на войне, кто успел – тот и победил. Да и сами ханы в былые годы улусников своих закладывали, как простых холопов. Целые города продавали ростовщикам на откуп. Брали сразу серебро, а потом давали кредитору отряд и посылали самого дань собирать в уплату. Потом перестали. Потому что обирали эти ростовщики ханских данников, почище дорожный разбойников.

– Осуждаешь значит?

Касриэль уловил в словах Злата насмешку и обиделся:

– Хочешь сказать: сам то этим поганым делом занимаешься? Только ничего плохого в ссудном деле нет. Дурные люди делают его поганым. Чем лучше ростовщика пекарь, который на голоде наживается? С умирающих людей три шкуры дерёт? Хлебопёк – почтенное ремесло? Так же и в нашем деле. Я, например, вообще дела виду по мусульманскому праву. Скажешь, как это так? Вроде по исламу взимание процента строго запрещается? Зато можно входить в дело в качестве партнёра и потом получать долю прибыли. Потому и не лез никогда во все эти княжеские дела. Хоть и навар там солидный.

– Вот я и думаю, каким боком ты сейчас сюда оказался замешанным? Почему этот Авахав именно к тебе пришёл, хотя прекрасно знал, что дело это можно прокрутить с другими людьми?

– Любишь ты во всём подвох искать, – озадачился Касриэль. Подумал и добавил, – Молодец.

– Ты лучше вот что скажи, – продолжал, между тем наиб, – Сейчас грызня идёт у генуэзцев с венецианцами. Твой Авахав на чьей стороне?

– Сурожане стараются особняком держаться. Генуэзцы с венецианцами морскую торговлю делят, а они больше по караванным тропам дела ведут. Хоть и держат крепкую связь с Трапезундом и Константинополем. Там же много греков живёт и тех же армян. Армяне исстари в Персии большими делами ворочали. Только на этот раз Авахав с Алибеком приехал. Эмиром из рода кийятов. Кийяты давно с генуэзцами повязаны.

– А венецианцы сейчас норовят сюда влезть через покровительство Тайдулы. Отец которой эмир над кунгратами. Вот и подумай: не потому ли его нукеры прискакали по твою душу?

XXIII. Нечаянный беглец

Касриэль подождал, когда дворцовая стража будет возвращаться от заставы обратно в город, и пристроился с ней. Путь неблизкий, ночь, туман, зачем искушать недобрых людей. Туртас условился с хозяином о комнате, уплатив сразу за месяц вперёд. Выбрал ту самую, откуда исчез таинственный постоялец, благо там уже натопили лежанку. Туда отнесли несколько овчин, пару войлочных ковров и лампу. Злат с Илгизаром устроились на лавках ближе к очагу.

Когда уже улеглись, позвякивая подвесками на хвостах, вошла Юксудыр. Злат сразу вспомнил, как она бесшумно, словно тень, двигалась в темноте. Тогда подвески сняла. Ему снова стало не по себе.

– Илгизар! Спроси её по-своему, она песни петь умеет? Знает какую про путника, который устал скитаться в чужом краю? Пусть споёт, коль не в тягость.

– Ты знал моего отца? – вдруг спросила Юксудыр, даже не дав юноше открыть рот. Спросила по-кипчакски. Чисто сказала, без малейшего выговора.

«Вот змея!» – беззлобно усмехнулся про себя Злат.

– Видел несколько раз издали. Он большой вельможа был, а я простой писец. И матушку помню. На празднике видел как-то раз. А вот тебя не видал, – засмеялся он, – Туртас, другое дело. Они при хане состоял. Большим человеком был. С пером на шапке и золотым поясом.

Юксудыр присела возле очага, помешала кочергой угли. Потом запела негромким, но сильным и красивым голосом. Запела по-кипчакски. Старую печальную песню. только не про путника. Про молодого воина, который умирает раненый в чистом поле. Смотрит в синее небо, где кружит ворон и просит передать последний привет молодой жене, которая теперь осталась вдовой.

– Даже не знаю, как отблагодарить тебя, – вздохнул Злат, когда девушка замолчала, – Илгизар! Дай-ка сюда птичку эту, что ты в печке нашёл. Вот, возьми. Красивая безделушка. Девице в самый раз.

Злат подбросил на ладони огниво, хищно блеснувшее в лучах пламени.

– Туртас говорит, что это тоже ворон. Вестник, как в твоей песне.

– Он и есть вестник, – отозвалась Юксудыр, – Я уже видела такого. Тоже на огниве.

Говорила она чисто, но медленно, всё время подбирая слова. Как люди, которые долго не пользовались родным языком.

– Такой был у моей матери.

– Получается, он принёс тебе какую-то весть.

– Так и должно было быть. Священный ворон всегда прилетает к святилищу у старых дубов, на которые нисходит сила его хозяина.

– Ты про те три дуба, что стоят за оградой?

Девушка кивнула.

– Тебе рассказал про них тот человек, с которым ты приехала? Знаешь, а ведь это он познакомил нас с Илгизаром. Хотя и хотел этого меньше всего. Меня послали расследовать убийство чужеземца, а в писцы дали ученика из здешнего медресе.

– Кто его убил?

– Судьба. Его убили по ошибке вместо другого человека. В одежду которого он переоделся.

– Я слышала, как он договаривался об этом с женщиной, которая к нему приходила. Они разговаривали по-кипчакски, а он не догадывался, что я понимаю этот язык.

– Эту женщину тоже убили. Одевать чужую личину порой бывает очень опасно. Куда опаснее, чем скрывать свою. Интересно, откуда приехал этот человек в ваши леса?

– Не знаю. В лесу он всё время общался только с моей наставницей, после чего она велела мне ехать с ним. Сказала, что он отвезёт меня к моей семье. В дороге мы почти не разговаривали. Он был молчаливым и мрачным человеком. Всё время думал. Здесь его редко навещали. Обычно он сам куда-то уходил. Я спросила его, когда мы будем искать моих родных. Он ответил, что их не нужно искать. Их нужно дождаться. Они осенью должны вернуться из степи.

– Он хорошо говорил по вашему?

– Немного медленно. Моя наставница принимала его, как своего. Когда мы подплывали к Сараю, он показал мне на эти три дуба. Их видно издалека. Потом сказал: «Это святилище бога войны».

– Не сказал имя бога?

– Когда он пропал, я посмотрела его вещи. Там была волчья шкура. Это был оборотень. Человек-волк.

– У меня дома тоже валяется волчья шкура. Если моль ещё не сожрала. Однако, уверяю тебя, я не оборотень.

– У него ещё были грибы в коробочке. Это непростые грибы. Их едят оборотни, чтобы превращаться в волков.

– Уже и не знаю, кого теперь звать: Бахрама или Туртаса. Старик хотя бы честно сказки называет сказками.

Юксудыр даже не улыбнулась:

– Это не сказки. Я сама не раз пробовала эти грибы.

– У нас, в лесах об этом все знают, – поддержал девушку Илгизар, – Эти грибы колдуны едят, чтобы общаться с духами. Только, если неумеючи, можно уйти к духам насовсем.

– Вот поди же. А на шее крест. Вещи тот человек забрал, что тебя сюда привёл? Потом его Сарабай видел вместе с тем, кто привёл этого постояльца. Птичка эта тоже этих оборотней? – наиб покачал головой, недоумевая, – Ходили в миссию к франкам, имели письмо аж от самого папы. Чудны дела твои…

Он повернул голову и прислушался:

– Никак опять конь? Храпит, вроде? Что-то там неладное творится.

Злат стремглав бросился к выходу и, как оказалось, вовремя. У коновязи человек пытался вскочить на лошадь, которая шарахалась и хрипела. Когда дверь открылась, он поспешно бросился к воротам. Коновязь была в глуби двора и Злат успел наперехват.

– Совсем страх потеряли! Скоро у самого эмира лошадей красть начнут!

Ему удалось ухватить убегающего за кафтан, но тот с размаху ударил наиба, целясь в лицо. Тот уклонился и подсёк противника. Тоже неудачно. Поняв, что схватки не избежать, злоумышленник повернулся к Златы лицом и выставил кулаки.

– Ах ты! В кулачки решил со мной поиграть? – взъярился тот и пнул соперника в живот. Сам поскользнулся и чуть не упал.

За спиной звякнули подвески. Мелькнула тень, и через мгновение незадачливый конокрад хрипел, уткнувшись носом в грязь. Подбежал Илгизар с горящим поленом. Посветил.

– Не задави, – зябко поёжился Злат глядя, как руки Юксудыр сомкнулись на шее лежащего в удушающий замок.

Он схватил поверженного противника за рукав и вместе с девушкой поставил его на ноги.

– Куда теперь его такого девать? В дом? Он вывозился, как свинья. Вот посажу тебя в погреб до утра!

Конокрад только молча покачивался, ещё не придя в себя от неласковых объятий. Злат грубо толкнул его в комнату, и тот на миг оказался между ним и очагом.

– Мать честная! – только и вымолвил наиб, – Только этого мне не хватало. Наримунт!

Злат плохо рассмотрел его недавно, но вполне достаточно, чтобы узнать. Это был литовский княжич. Услышав своё имя, он обречённо вжал голову в плечи и со злостью и отчаянием уставился на человека в монгольском халате. Лицо его было в крови, одежда во многих местах порвана.

– Сбежал, значит, – сказал Злат по-русски.

Услышав русскую речь, юноша вздрогнул и взволнованно заговорил:

– Ты русский? Кто ты? Откуда ты меня знаешь?

– Даже не знаю повезло тебе или не повезло. Перед тобой помощник эмира Сарая Богохранимого Хрисанф. Хотя, обычно, все зовут меня Златом. Так что, с одной стороны – твой побег завершился поимкой. С другой – ты находишься под защитой закона и без ведома эмира никто не тронет тебя даже пальцем. Кроме меня, разумеется.

Наиб повернулся к девушке и Илгизару, недоумённо взирающим, как он беседует с конокрадом на незнакомом языке, и распорядился:

– Иди поставь моего коня на место, а ты принеси без лишнего шума воды умыться и пирог какой-нибудь. Если Сарабай спросит, скажи друг ко мне пришёл. А ты садись. Конокрад-неудачник. Рассказывай что случилось.

– Помоги мне! Мой отец щедро отблагодарит тебя!

– До твоего отца месяц скакать на сменных лошадях через полсотни застав. Как это хочет сделать человек, не сумевший даже украсть коня с постоялого двора с незакрытыми воротами? Ты даже не выберешься из Сарая! Тебя схватят уже на городской заставе, если раньше этого не сделают караульщики у какого-нибудь квартала. За тобой гонятся? Как тебе удалось удрать? Можешь говорить совершенно спокойно – здесь никто не понимает по-русски.

История побега оказалась простой и незамысловатой. Когда собирались ехать обратно, Наримунту связали руки. Охранник спешил и юноша напряг запястья, чтобы ремень был посвободней. Тем более, что завязывали его, уже сидя на лошади и было неудобно. В темноте удалось незаметно освободить руки. Через некоторое время впереди раздался конский топот. Навстречу двигался небольшой конный отряд. Охранники забеспокоились и один из них дал знак спрятать юношу в кусты. Они были густые, да ещё вперемешку с травой в рост человека. На дорогу стелился туман и пленник понял, что ему повезло. Тем более, что со ним был всего один охранник, который напряжённо смотрел на дорогу. Всё произошло мгновенно. Когда всадники поравнялись Наримунтом, он спрыгнул с лошади и нырнул в кусты. Сразу наткнулся на какой-то забор, перепрыгнул его и побежал между амбарами. Потом ещё перелез через какую-то ограду. Немного погодя, решил вернуться к дороге и пробираться вдоль неё кустами. И наконец увидел этот постоялый двор, где решил разжиться лошадью.

– Тебе повезло. До заставы оставалось совсем немного.

Злат проводил Касриэля до поворота в ясский квартал. Никого не встретил. Шума тоже не слышал. Значит, юноша сбежал гораздо дальше по дороге. Он хорошо поплутал по кустам, не зря так разбил лицо о ветки. Про одежду уже лучше и не вспоминать.

– Вряд ли тебя будут долго искать. Туман усиливается. Вокруг кусты и заросли. Кроме того недавно по дороге поехал обратно тот самый отряд дворцовой стражи, который попался вам навстречу. Ты догадался, почему тебя спрятали в кусты? Стражники сразу бы заметили, что у тебя связаны руки и задержали вас. Если они на обратном пути встретили твоих преследователей, то непременно заинтересовались, чего они ездят туда-сюда ночью в туман вдоль дороги. В лучшем случае, прикажут немедленно убираться. А могут и задержать до утра. С этим строго.

– Что ты собираешься делать?

– Пока запру тебя до утра, а там видно будет. Воистину ночь чудес! – добавил Злат по-кипчакски, – Тысяча сумов бегают по кустам, как обычный заяц.

Вошла Юксудыр. Она поставила на скамью возле Наримунта лохань с водой и, взяв тряпицу, стала осторожно смывать с его лица грязь и кровь. Тот морщился, но терпел, с опаской поглядывая на длинные пальцы девушки.

– Илгизар! – велел, между тем Злат вернувшемуся помощнику, – Иди позови Туртаса!

Парня нужно было срочно убрать с глаз долой. В любое мгновение могли заявиться его преследователи.

– Отведи его в комнату Туртаса и покарауль пока, – велел Злат Юксудыр, – На всякий случай запрись на засов. Да покорми его.

Увидев, что Наримунт непонятливо захлопал глазами, строго сказал ему по-русски:

– Слушайся её! И не вздумай бежать! Если есть такое желание, можешь сразу катиться на все четыре стороны. Во всяком случае, я точно не собираюсь бегать за тобой ночью по кустам. Если ты не будешь трогать мою лошадь, конечно.

Когда остались одни, Злат рассмеялся:

– Придётся, Туртас тебе приютить на ночь этого постояльца. Несмотря на ощипанный вид, некоторые люди просят за него тысячу сумов выкупа.

– Сбежал? – сразу догадался тот.

– Сейчас сюда должен заявиться этот торговец из Крыма. Нужно, чтобы он ничего не заподозрил. Поэтому, сядем к очагу, наполним ковши мёдом. Да, я ведь вам не сказал, кто этот юноша в рваных штанах. Это сын литовского князя Гедимина Наримунт.

– Придётся уступить ему лежанку, – почтительно улыбнулся Туртас, – Мне принесли два толстых войлока, лягу на полу.

Авахав не заставил себя долго ждать.

– Ты не повстречал Касриэля? – с порога обратился к нему наиб, – Он как раз ехал тебе на встречу с ночной стражей. Надеюсь, тебя привело сюда то же, что и его.

– Зачем он приезжал? – насторожился купец.

– Привозил долг. Как добропорядочный заёмщик он не стал тянуть с расплатой до завтра.

– Нам нужно поговорить наедине.

– Это мои друзья, – беспечно отмахнулся Злат, – Можешь отдать деньги при них.

– Денежные расчёты – дело щепетильное, – поддержал купца Туртас, – Лучше проводить их без посторонних глаз. Пойдём, Илгизар.

– Наримунт сбежал! – зашептал Авахав, страшно выпучив глаза, едва они остались наедине.

– Далеко не убежит. Он знает кипчакский?

– Нет.

– Тем более. Кругом заставы и караульщики.

– Ты поручился за его безопасность!

– С ним и было всё в порядке, пока я был рядом. Самим нужно было крепче сторожить своего пленника. Или ты подозреваешь, что я устроил его побег? Да успокойся ты! Куда он денется? Посидит до утра в кустах, что потом? Если в ближайшее время не попадётся, объявим по заставам и караульщикам. Пусть только Алибек сделает объявление эмиру. Ведь это его пленник?

– Нельзя поднимать шума! – отчаянно зашептал Авахав, – Понимаешь? Нельзя! Ты можешь сам потихоньку объехать заставы и караулы?

– Ты меня в свои дела не впутывай! Сбежал важный пленник. Это дело государственной важности. А я должен его держать в тайне? От кого? Уж не от сарайского ли эмира? Его я обязан уведомить об этом завтра же утром.

Повисла гнетущая тишина. Авахав долго сверлил невозмутимо улыбающегося Злата ненавидящим взором, потом злобно зашипел:

– Послушай меня внимательно, Хрисанф Михайлович. Если ты сделаешь это, то я заявлю, что ты и устроил похищение Наримунта. В сговоре со своим соплеменником и единоверцем Алексием из Москвы. А эмир Алибек потребует его задержания и обыска. Ведь он исчез после встречи с вами.

– Надеюсь Алибек сделает это заявление лично. Я обязательно хочу его услышать. Не каждый день можно увидеть могущественного эмира в роли скомороха. Пусть явится в Диван-яргу и потребует ареста монаха и обыска в резиденции епископа. Там сегодня как раз был слушали одного юношу, который по неразумию вломился на праздничное моление евреев. Меня обуревали при виде этого самые разные чувства. Но зависти среди них не было. Что касается моей веры или моих родителей… Для хана, эмира и остальных, я монгол. Поэтому я имею право носить монгольскую одежду и знаки отличия. Так что ты поосторожнее шлёпай губами насчёт моих соплеменников. Одному такому яргучи велели набить рот камнями. А теперь, пошёл вон отсюда! Пока я не осерчал.

XXIV. Чёрные дела

День забот закончился, и в свои права вступила ночь с её тишиной и покоем. Можно никуда не спешить, ни о чём не заботиться, а просто лежать на лавке, укрывшись овчинным тулупом и заложив руки за голову. Туртас ушёл в свою келью, Илгизар давно мирно сопел у дальней стены, подальше от огня. Было так тихо, что доносились постукивания караульщиков где-то вдалеке. Вместе с людьми ушли тени. Теперь пламя ровно освещало стены, край стола, пучки сухой травы под крышей. Стало спокойно и хорошо, как когда-то в детстве. Сверчка бы ещё. Туртас рассказывал в Китае их держат, как у нас певчих птиц. Иной раз любители немалые деньги платят.

Так вот и приходит старость. Хочется слушать сверчка, грустные песни. Сердце размягчается. Сначала пожалел эту златовласую ведьму, теперь, вдруг стало жалко, этого незадачливого конокрада. Представилось, как ему сейчас не сладко. Один, в чужом краю, среди чужих людей, говорящих на непонятном языке. Какие дерзость и отчаяние должны были смешаться в его душе, чтобы решиться на побег? В никуда, в кусты. Лишь бы на волю. Подальше от тех, кто тобой помыкает и распоряжается. Привыкшему повелевать это особенно тяжело. Зато очень полезно испытать на своей шкуре, что такое неволя. Может, великий Чингизхан потому и покорил полмира, что в молодости походил с колодкой на шее?

Злат понимал, что помочь этому отважному юноше он не в силах. Разве что не выдавать его Алибеку. Доложить эмиру, пусть тот спросит самого хана. Понятно ведь, чего так испугался этот Авахав – боится выпустить добычу. Пока пленник в руках крымского наместника, сурожские купцы из его окружения могут рассчитывать на свою долю. Они и подбили эмира на тайные переговоры с Москвой. Если весть об этом выплывет из под спасительного покрова закулисья, ещё неизвестно, как к этому отнесётся Узбек. Литовские дела, его, судя по всему, сейчас мало интересуют. Иначе он не оставил бы такого ценного пленника в руках наместника Крыма. Однако это вовсе не значит, что тому позволено распоряжаться им по своему усмотрению.

Дёрнула же нелёгкая связаться с этим московским посланцем. Теперь и сам оказался замешан в его тайной возне. Раньше Злата всё это никаким доком не касалось.

Правда, московский князь Иван Данилович, когда бывал в Сарае, неизменно присылал наибу подарки. Присылал щедро, не по чину, явно давая понять, что это, как своему. То связку отборных куниц, то дорогого тонкого сукна. Ни с какими просьбами или делами никогда не обращался. Да и виделись всего один раз. Злат проходил мимо московского князя, который стоял с боярами перед ханским дворцом. Не очень близко и проходил. Как вдруг услышал приветливое: «Здрав будь, Хрисанф Михайлович!». Злат вежливо поклонился и пошёл дальше. Подумалось, что кто-то ведь указал князю потихоньку на него, а тот посчитал нужным привлечь внимание. Знаю, мол, я тебя, брат, помню, какого ты роду племени, какой веры.

Стало тогда отчего-то не по себе. Словно холодок пробежал по спине. Вспомнилось сразу, что московские дела в Орде чаще были дела кровавые, недобрые. Или просто Злату не везло – он только до таких касался?

Не зря северные края называли полночными странами. Ветры оттуда дули холодные, люди приходили суровые и безжалостные. Даже ханы никогда не бывали в своих северных улусах. Один Тохта, как-то собрался, да не доехал.

Монголы не любили эту огромную страну, покрытую непонятными им лесами, в которых нет пути вольному всаднику, а за каждым деревом может притаиться смерть. Глухи и опасны были тамошние тропы, так же запутаны и непонятны были тамошние дела. В них никто никогда даже не пытался разобраться. Оставили их тамошним князьям, обложив их данью, да время от времени вызывая в Орду за ярлыком или на суд.

Когда-то давным-давно ханы, обустраивая собственный улус на краю расползавшейся Чингизхановой державы, пробовал обустраивать и свои северные владения. Посылали туда переписчиков, Менгу-Тимур отправлял армию для защиты границ от посягательства соседей-рыцарей. Жаловали князьям монгольские халаты, поили драгоценным чёрным кумысом, пробовать который дозволялось лишь избранным. Потом махнули рукой. От кумыса князья только кривились, почётные халаты дома прятали в дальние сундуки и носить стыдились.

Когда Узбек сам перебрался на несколько лет в Мохши, в леса, к самым русским землям, он было крепко взялся за тамошние дела. Хорошего из этого ничего не вышло. Привыкшие жить по своему князья так и не приняли степных порядков. Казнь следовала за казнью, а дела запутывались всё больше и больше.

Потом хан отъехал на юг, к привычному для него приволью.

Злату вспомнилось, что монголы каждую сторону света отмечали свои цветом. Юг – красным, восток – синим. Север у них был чёрным. Царством смерти и владыки тьмы.

Это часто повторял посол великого хана, которому волей безжалостной судьбы тоже довелось поучаствовать в кровавых московских делах.

Звали его Кун. Был он тощ, высок и стар. К Узбеку он прибыл от великого хана из самого города Ханбалыка. Прибыл по какому-то пустяковому поводу, явно для соглядатайства, но этого в Золотой Орде тогда уже никто не боялся. Давно стала только именем несокрушимая держава Потрясателя Вселенной. Жили своей обособленной жизнью, враждуя порой не на жизнь, а на смерть, её улусы. Но заветы основателя не были забыты. Узбек исправно посылал в Ханбалык богатые дары, а самого его пожаловали там почётным титулом вана третьей степени, дав в землях великого хана два уезда с доходами.

Самое главное, наследники Чингизхана сохранили торговые пути. На древних караванных тропах от Сурожского моря до стен Ханбалыка, стояли караван-сараи, почтовые ямы и караулы. Многомесячные путешествия стали такими же безопасными, как поход на городской базар. Путнику даже не нужно было везти с собой припасы – всё можно было недорого купить по дороге.

Такого учёного человека Злат не видел никогда ни до, ни после. С собой посол всегда возил два сундука книг, никогда не расставался с тушечницей и кистью для письма. По-кипчакски он говорил так же свободно, как и по ясски.

Приняли его с почётом, назначили отличное содержание, сам Узбек неоднократно удостаивал посла личной беседой. Злата, тогда простого писца, определили к нему сопровождающим. Он так и пробыл в этой должности до самого отъезда посла, проводив его до Сарайчука.

Кун много расспрашивал и мало рассказывал, всё тщательно записывал. Его интересовали цены на базаре, пища в харчевне, родословные эмиров, корабли на пристанях. В то же время он не задал ни единого вопроса о войске и вооружениях.

Злата посол угощал невероятно вкусным чаем, на всю жизнь оставив любовь к этому драгоценному напитку, и иногда давал мудрые советы. Вообще он был немногословен.

Дело было лет пятнадцать назад. Тогда только-только казнили в Орде тверского князя Михаила. Обвинили его в непослушании ханскому ярлыку, а пуще того, в загадочной смерти Узбековой сестры Кончаки. Молодая здоровая баба, вдруг померла неведомо почему, оказавшись в плену в Твери.

Собственно и пленом это называть было нельзя. Муж Кончаки, принявшей христианское имя Агафья, московский князь Юрий, бросил её на поле боя, убежав от тверских отрядов. Не оставлять же такую знатную хатунь без еды и охраны? Михаил с почётом привёз её в Тверь, поселил с самыми лучшими удобствами, а она, нежданно-негаданно, возьми и помри. Князю это стоило головы.

Делом этим занимался ханский посол Кавгадый. Он сопровождал Кончаку на Русь, он потом проводил расследование её смерти и был главным обвинителем на ханском суде.

Однажды об этих событиях и зашла беседа у Куна с Узбеком. Посол неожиданно проявил интерес, стал выспрашивать, после чего сделал вывод, что дело это тёмное. Оказалось, что раньше он много лет был судьёй и расследовал разные преступления. Узбек и попросил его заняться этим делом. Его и самого давно беспокоила мысль, что здесь не всё ладно. После долгих уговоров Кун согласился.

Он потребовал, чтобы ему нашли бывших служанок Кончаки. Опросил нукеров Кавгадыя, которые были с ним в Твери. Вечерами он всё время читал какую-то книгу из своих сундуков и шёпотом разговаривал с самим собой. Он даже ни разу не переговорил с самим Кавгадыем.

Злата в своё расследование Кун не посвящал. Со свидетелями всегда беседовал с глазу на глаз. Что он выяснил, так и осталось загадкой. Только сразу после очередной беседы с послом, когда тот доложил о результатах расследования, Узбек приказал немедленно казнить Кавгадыя, а князя Юрия вызвать в Орду. Того, видно, предупредили, вместо Сарая он оказался в Новгороде.

Однажды за вечернем чаем Злат не утерпел и спросил у посла, что же он всё-таки выяснил? Самое главное как? Ведь он даже с Кавгадыем не встречался? Не задай он последний вопрос – наверное вообще не получил бы ответа. Но слово «как» подействовало на Куна магически. Он впервые проявил столь не свойственное ему многословию.

Тогда Злат и получил урок, который помнил потом всю жизнь. Расследование преступлений – это не только искусство. Это ремесло, которое приходит с опытом и шлифуется годами. А ещё это наука. Набор знаний, приёмов, методов. Над этой наукой трудилось много великих учёных. После чего Кун с благоговением достал ту самую книгу. Оказалось, что она так и называется «О снятии несправедливых обвинений», и написал её сто лет назад судья Сун Цы, сам раскрывших множество преступлений. В ней описывались признаки отравлений, способы убийства, правила осмотра мёртвых тел. Там написано даже как обнаружить раны на костях, если они недоступны обычным взглядом. Собрано множество примеров и раскрытых преступлений. Преступление всегда оставляет следы. Нужно только суметь их прочитать и заставить говорить. Свидетель же, зачастую бывает нужен лишь для того, чтобы уличить его во лжи. Тем самым заставив сиять истину.

Мудрый был человек посол Кун. Злат потом часто его вспоминал. Жалея, что нет у него той чудесной книги. Он и называл тогда дела северной страны, которыми ему пришлось заниматься, чёрными.

Уже, когда Злат был наибом, кровавые дела московские снова вскользь коснулись его. В Сарае тогда судили тверского князя Дмитрия, сына казнённого Михаила. Судили за убийство того самого бывшего московского князя Юрия, по навету которого сгубили его отца. Дело тянулось необычно долго. Целый год. После бегства Юрия, ярлык на великое княжение отдали Дмитрию. Узбека долго угнетала мысль, что его отца он казнил несправедливо. Вот тут и объявился в Орде Юрий. Приехал с повинной. А ещё с сундуками, полными серебра.

Серебро ведь, хоть само тонет, зато людей наверх тащит. Сразу появились у Юрия в Орде защитники и доброжелатели. Вскоре и Узбек его простил.

Что уж там про меж них вышло, только столкнулись два ненавидевших друг друга князя. Точно в день памяти убиённого Михаила. То ли, кто сказал что не то, то ли ещё что, только зарубил тверской князь супротивника.

Один русский убил другого, какое дело хану до их дел? Юрий на то время и не хан был вовсе, ярлыка не имел. Только не всё так просто оказалось. Был Юрий муж родной сестры Узбека. Почитай, близкий родственник. Его убийство нельзя было оставить просто так. Нарушить закон степи хан не посмел. Передал Дмитрия суду Диван-яргу. Осудили его на смерть.

Много тогда в Сарае говорили про это дело. Жалели князя, что за отца отомстил. Сочувствовали, одобряли даже. Хвалили и Узбека, что соблюдает древний закон.

Сам хан на это пошёл, скрепя сердце. В глубине души он так и не простил Юрия за то, что он заставил его пролить невинную кровь. Хоть Юрий и отговорился на Кавгадыя. Его же самого в Твери не было. После смерти Дмитрия ярлык на великое княжение Узбек передал его брату Александру.

Только, словно злой рок висел над тверскими князьями. Вскоре в Твери восстали горожане, убили ханского посла Чолхана. Бежал Александр сперва во Псков, потом в Литву. Великим князем стал брат Юрия Иван.

Теперь московские дела затягивают и этого Наримунта. Его отец как раз приютил и поддержал бежавшего Александра. Уже и цена за удалую головушку назначена.

Затянули они и Злата.

Завтра придётся отвезти литовского княжича к эмиру. Пускай отправит его к Узбеку. Как ни крути, а это безопасней.

Плохо только, что Злат перебежал дорогу самому эмиру Алибеку, сыну того самого Исатая, что некогда Тук-Бугу зарубил и Узбеку путь на царство отворил. За ним могучий род кийятов. С Алексия взятки гладки – он монах, его ханский ярлык защищает. А вот на наибе отыграются.

Снова вспомнился мудрый Кун. Он как-то сказал: «Когда два тигра дерутся, умная обезьяна сидит на дереве и ждёт, когда можно будет завладеть добычей».

Когда судьба посылает тебе нового врага, его враги становятся твоими друзьями. Придётся вспоминать, кто точит зубы на самого Алибека. Хочешь – не хочешь совать нос в придворные дрязги. Попал в воронью стаю – каркай. По всему выходит, что, коль крымский наместник дружбу водит с генуэзцами, то между ним и кунгратом Могул-Бугой, который благоволит венецианцам, сейчас пробежала чёрная кошка. Больше надеяться не на кого.

Если Сулейман не ускакал в ночь, а послушался совета, то выедет рано утром. Другого пути, как по дороге мимо этого постоялого двора нет. Значит нужно завтра встать пораньше. С этой мыслью Злат и уснул.

Он не ошибся. Когда он, поднявшись ещё затемно, потихоньку, чтобы не разбудить Илгизара, вышел за ворота, то вскоре услышал в предутренней тишине топот лошадей.

– Молодец, что послушался, – похвалил наиб Сулеймана, радостно соскочившего с коня, чтобы поприветствовать его, – Люди выспались, лошади отдохнули. Ещё до вечера будете в Новом Сарае. Есть у меня ещё одна важная новость для Могул-Буги. Очень важная, поважней всех остальных. С неё и начни, как до эмира доберёшься. Передай, Алибек кийят, сын Исы, вёл в Сарае тайные переговоры с московским посланником о выдаче ему пленённого сына литовского князя Гедимина Наримунта. Запомнишь имя?

– Наримунт, Наримунт, – повторил Сулейман.

– Повторяй в дороге, всё равно делать нечего. Так вот, этот Наримунт от Алибека сбежал и сейчас находится у меня. Это очень важно. А теперь не медли.

Сулейман кивнул, вскочил в седло и через мгновение со своим маленьким отрядом исчез в тумане.

XXV. Превратности судьбы

Нужно было спешить. Едва заскрипела во дворе телега водовоза, начинавшего свой объезд с самого дальнего места, Злат отправился во дворец. Дождя не было, зато всё укутал густой туман и было сыро и неуютно. Зато заметно теплело и не было ни дуновения. На дороге наибу не встретилось ни души, но из светлеющей мглы уже доносились звуки и запахи просыпающегося города. Переговаривались где-то расходящиеся по домам ночные караульщики, пахло дымом.

Подъехав ко дворцу, Злат сразу понял, что опоздал. Сегодня не только он поднялся до рассвета. Запертые обыкновенно в эту пору ворота были раскрыты, а двор был полон лошадей и всадников. Возле великолепного скакуна, покрытого роскошной попоной, скучал стремянной, в такой же шёлковой юбке, как у Сулеймана.

Стражники не приветствовали наиба, как обычно, а сразу обступили его прямо в воротах.

– Эмир велел задержать тебя и доставить к нему, как только ты появишься, – сказал старший. И негромко добавил, как бы предупреждая, – К тебе домой тоже отправили стражу.

Поднятый до рассвета с постели эмир был зол. Он сидел возле жаровни, с ещё только разгоравшимися углями, вместе с молодым человеком, одетым в расшитый красный халат, опоясанный золотым поясом. На шапочке посетителя с металлическим навершием красовалось два пера. В комнате зажгли сразу несколько ламп, поэтому было даже слишком светло. После сумрачной туманной улицы эта нарочитая яркость показалась Злату недоброй и необычной. Потом он понял: лампы стоят в разных местах, поэтому исчезли тени.

– Вчера вечером я снова напрасно прождал тебя с докладом, – сердито начал эмир, – А сегодня меня до рассвета подняли с постели, чтобы обвинить тебя в измене.

Злат улыбнулся, как можно более беспечно, хотя сердце его ёкнуло.

– Думаю, это сделал эмир Алибек? – Наиб не поприветствовал собеседника эмира ни единым жестом, словно его не было в комнате, – Обвинив меня в связях с врагами хана? Кажется утром я уже слышал что-то похожее в суде. Правда там обвиняли простого менялу и дело оказалось наговором.

Спокойствие и самоуверенность Злата благотворно подействовали на эмира:

– Ты, как всегда всё уже знаешь, – усмехнулся он, – Может и дальше сам расскажешь?

– Это несложно. Эмир Алибек обвинил меня в сговоре с иноком московского Богоявленского монастыря Алексием с целью организовать побег пленного литовского княжича Наримунта.

– Вот видишь! Он сам сознался! – не выдержал Алибек.

– Разве это признание? – невозмутимо спросил Злат, – Больше похоже на утверждение: «На воре шапка горит!»

– Ты кого назвал вором!? – бросился к нему взбешённый Алибек, но наиб даже не шелохнулся.

– Будь осторожен, вельможный эмир, – сказал он с ледяным спокойствием, – На моей груди не висит сейчас ханская пайцза. Но она у меня есть.

– Считай, что уже нет! Это же твой помощник, – повернулся Алибек к эмиру, – Ты его назначил?

– Я действительно сам выбрал его себе в наибы. Но, утвердил это решение и выдал ему пайцзу хан, – эмир отвёл глаза и добавил негромко, – Так что он прав. Давай послушаем, что он скажет дальше. Тебе, как я понял, есть что сказать?

– Вчера ко мне обратился один человек, купец из Крыма, – Злат заметил, как при слове Крым оба эмира напряглись, – Он попросил познакомить его с неким монахом, сегодня приехавшим в Сарай. Просьба показалась мне необычной, тем более, что купец хотел сделать всё тайно. Я бы, конечно, мог подумать, что речь идёт об обычной торговой сделке – купцы ведь часто таят свои намерения и ничего странного в этом нет. Меня насторожило одно совпадение – этот человек совсем недавно хотел купить у менялы то самое письмо, из-за которого беднягу так несчастливо обвинили в измене.

– Вот как! – подался вперёд эмир, и Злат понял, что попал в цель.

– При чём тут какой-то меняла? – запротестовал Алибек.

– Может ты и купца не знаешь? – участливо спросил Злат, – Его зовут Авахав. Он армянин из Сугдеи.

Кажется только теперь этот заносчивый и самоуверенный петух с двумя перьями на голове понял, что имеет дело с достойным противником. Он нахмурился и надулся.

– Оказалось речь действительно идёт о торговой сделке. Только весьма необычной. Купец хотел продать монаху литовского княжича Наримунта. Откуда у купца княжич? Это не невольник, его на базаре не купишь. Да и монах его покупает не для того, чтобы он в поварне ему дрова колол. Хотя, если честно сказать, я поначалу принял этого купца за обычного мошенника, который хочет обманом выманить из монаха деньги. Дело обычное, такое часто случается. Особенно с приезжими. Видимо, такая же мысль пришла в голову и Алексию. Он потребовал сначала показать ему княжича. Выяснилось, что он знает его в лицо. Они договорились, что Наримунта привезут куда-нибудь в уединённое место, а меня попросили присутствовать при этом. Как представителя власти. Эта предосторожность показалась мне разумной и я согласился. Предложил им для встречи постоялый двор Сарабая, куда мы и отправились с монахом. А через некоторое время после их встречи, на которую действительно привезли Наримунта, прибежал этот самый купец и объявил, что княжич на обратном пути сбежал.

– Сбежал!? – снова вскочил Алибек, – Его похитили!

– Ты так искренне возмущаешься, что похоже и сам веришь во всё это. Тогда тебе, наверное, будет интересно узнать, как всё было на самом деле. Я успокоил купца, сказав, что не далее как утром беглец будет в руках стражи. Ведь он даже не знает здешнего языка. На что тот стал уговаривать меня сохранить это дело в тайне. Объехать потихоньку караулы и без лишнего шума отдать пойманного беглеца, так, чтобы никто ничего не заподозрил. Конечно, я отказался. Тогда он стал угрожать, что обвинит меня в похищении пленника. Что, как видим, и произошло. Правда он прислал вместо себя эмира. На сарабековом дворе, в последнее время разные чудеса творятся. Вот я и думаю, а может это и не купец вовсе был, а могущественный джин? Коли у него вельможные эмиры служат на посылках?

От такой дерзости Алибек только разинул рот и судорожно хватал губами воздух.

– Зачем ты его всё время задираешь!? – в отчаянии закричал эмир, – Ты что, не понимаешь, кто перед тобой? Не на базаре же с носильщиками беседуешь?

– Посмотрим, так ли он будет весел в руках палача, – прохрипел Алибек.

– Посмотрим, так ли ты будешь грозен, когда дослушаешь эту историю до конца, – в тон ему отвечал Злат. Он повернулся к эмиру, – Меня обвиняют в очень серьёзном преступлении, поэтому цена моим словам сейчас небольшая. Может послать за этим самым Алексеем и спросить его?

– Ты не хуже меня знаешь, что служителей церкви могут судить только люди митрополита. У него на это есть ханский ярлык.

– Разве я сказал судить? Просто попросить рассказать, как было дело. Если ему нечего скрывать, конечно.

Эмир задумался. Мысль явно показалась ему разумной. Злат между тем, продолжал:

– Кроме того, как было дело может рассказать сам Наримунт.

– Хочешь отправиться его ловить? – с подозрением прищурился эмир.

– Зачем ловить? Я же не зря говорил, что он долго не пробегает. Литовский княжич уже давно сидит под замком. Мне не хотелось будить его слишком рано, он ночью долго бегал по кустам, весь ободрался и устал.

– Где его схватили?

– Он пытался увести ночью с постоялого двора моего собственного коня. И смех, и грех.

У эмира вырвался вздох облегчения. Он рассмеялся и вытер рукавом испарину со лба:

– То-то я не пойму чего это ты улыбаешься? У тебя, оказывается, всё уже готово. Похоже, уважаемый Алибек, твои люди тебя обманули. Чтобы скрыть собственную оплошность. А ты, сам того не желая, обманул меня, – кийят хотел было что-то сказать, но эмир жестом удержал его, – Пустое. Служба моя такая. Приходится и ночью из постели вылезать. Давай покончим с этим делом. Злат! Бери стражу и вези сюда этого пленника.

– Обвинение с него ещё не снято! – запротестовал Алибек, – Как можно поручать ему это дело?

Эмиру такие речи пришлись не по нраву. Он поджал губы, но спорить не стал.

– Будь по твоему. Пошлю другого.

– И моих людей! – с горячностью встрял Алибек.

Услышав сопение, начинавшего раздражаться эмира, он примирительно добавил:

– Они же знают княжича в лицо.

Злат повернулся и отправился в свою каморку. Ждать. Хорошо хоть стражу не приставили. Хотя он нисколько не сомневался, что выпускать за ворота его пока не велено.

Неизвестность всегда тянется долго и мучительно. Окон в каморке не было, поэтому счёт времени было вести трудно. А выходить на улицу не хотелось. Лишний раз напрягать стражников, напоминая им, что он в немилости и опале. Поэтому, когда Злат, после долгожданного крика: «Наиба к эмиру!» вышел на двор, то от неожиданности зажмурился. Туман исчез и улица была залита ярким солнцем. Взглянув на него затворник с удивлением увидел, что оно уже склонилось за полдень. За это время до двора Сарабая можно было съездить по меньшей мере раз двадцать. Туда и обратно. Значит случилось что-то непредвиденное.

По торжествующе злобному лицу Алибека и растерянному виду эмира Злат сразу понял – это «что-то» не сулит ему ничего хорошего.

Оказалось, посланцы вернулись с пустыми руками. На постоялом дворе Наримунта не оказалось. Сотник, командовавший стражниками и битакчи посланный с ним, затравленно озираясь и явно понимая, что им не верят, рассказывали, как было дело. Сопровождавшие их кийяты уныло кивали со столь же растерянным видом.

Приехали на постоялый двор. Сразу двинулись к келье, где должен был находиться Наримунт. Злат им заранее объяснил где это, чтобы не искали и не пугали людей. Комната была закрыта изнутри на засов. Долго стучали, кричали и требовали открыть, но им никто не отвечал. Сломали дверь. А там никого!

– Из этой комнаты бесследно исчез предыдущий постоялец? – на всякий случай поинтересовался эмир.

Хотя уже и сам догадался – из той.

Сначала стражники растерялись. Потом, опомнившись перерыли весь постоялый двор и его окрестности. Лишь убедившись в бесполезности дальнейших поисков, воротились, несолоно хлебавши.

– В печке посмотрели? – насмешливо спросил сотника Злат.

– Первым делом проверил, – доложил тот, – Она была растоплена. Огонь горел.

Наверное, лицо у наиба стало таким же изумлённым и растерянным, как у эмира, потому что Алибек торжествующе произнёс:

– Похоже единственного, кто мог за тебя замолвить словечко, унесли джинны. Расскажешь нам про джиннов?

– Ты так пренебрежительно говоришь о джиннах, сын Исатая, как будто не веришь в их существование, – раздался позади Злата негромкий насмешливый голос, – А ведь о них сказано в Коране.

В дверях, опершись на посох, стоял сам шейх Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах. Никто даже не заметил, как он вошёл.

Эмир мгновенно вскочил, будто получив пинка, и склонился в почтительном поклоне. Шутка ли? Сам Узбек во время своего пребывания в Сарае, исправно каждую неделю почтительно навещает старого шейха. Смиренно выстаивая во дворе и ожидая приглашения.

– До меня дошла весть, что верного слугу хана Узбека Хрисанфа ибн Мисаила несправедливо обвиняют в каком-то тяжком преступлении?

– Об этом даже речь не шла, – поспешно заверил эмир, – Обычная жалоба. Очень запутанное дело. Людям несведущим и незнакомым с искусством расследований, часто мерещиться злой умысел там, где его нет.

– Когда я проходил ворота, там какой-то человек кричал, чтобы его пропустили к эмиру. Видно, чужеземец, потому что его слова переводит толмач. Его пытались схватить какие-то люди, но стража вступилась. Краем уха я расслышал, что он именует себя сыном литовского князя.

Эмир и Алибек, забыв всякое почтение и важность, бросились во двор, едва не сбив с ног самого эн-Номана. Шейх лишь улыбнулся, посторонясь.

– Пойдём посмотрим, что там, – кивнул он наибу.

Только теперь Злат заметил позади эн-Номана, почтительно переминавшегося Илгизара.

Во дворе, между тем начиналось самое интересное.

– Это мой пленник! Я его забираю! – кричал Алибек, – Взять его!

– Стоять! Именем великого хана! – взревел эмир, – Кто не повинуется – умрёт!

Все замерли. Один, не понимавший кипчакского Наримунт продолжал что-то горячо говорить. Эмир повернулся к Алибеку.

– Послушай, ты! Щенок! – он особенно громко и чётко выговорил это слово, сделав после него паузу. Это прозвучало так неожиданно и оскорбительно, что кийат вжал голову в плечи.

– Пусть твой дед делает, что ему заблагорассудится у себя в Крыму, где милостью хана он назначен наместником. А здесь наместник я! Или ты думаешь, что я никчёмная старая баба, позабывшая в какой руке держат саблю, а мои нукеры, совсем раскисли от городской жизни? Вообразил себя молодым лисом, ворвавшимся в курятник? Слушай моё решение! Для тебя и твоих олухов будет лучше, если ты покинешь Сарай до захода солнца. Ты ведь ехал к хану на праздник? Вот и езжай. А я подам на тебя жалобу. Пусть хан решает, что делать с твоим пленником.

Со стороны всё это смотрелось совсем грозно и лишь наиб догадывался, что хитрый царедворец старается исключительно для взора эн-Номана. Почему не состроить из себя лишний раз матёрого старого пса, рыкающего на поджимающих хвост молодых волков? Тем более, оказавшись вдруг, рядом с шейхом.

Эмир прекрасно знал, что отец Алибека Исатай долго был наместником в Хорезме, откуда был родом сам эн-Номан. С тамошними жителями он часто не ладил и те жаловались на него хану, пытаясь прибегать к помощи своего могущественного и влиятельного земляка. С тех пор между хорезмийцем и кийатом пробежала чёрная кошка.

– Подойди ко мне юноша, – позвал эн-Номан Наримунта, – Толмача не нужно. Злат переведёт мне твои слова.

– Так зачем ты хотел видеть эмира Сарая?

– Мне сказали, что этого человека, – юноша указал на наиба, – Арестовали из-за меня. Я решил, что это несправедливо и пришёл.

– Так, значит всё-таки арестовали?

– Молодец просто неверно понял! – испугался эмир, – Ты же видишь, он совсем не знает нашего языка. Злат! Скажи! Разве тебя кто арестовывал? Просто этот, возомнивший из себя черт те что сын ишака, – ловко ввернул неугодного отца, показав на спину уже выезжавшего со двора Алибека, – орал про задержания и палачей. Может кто и принял всё это за чистую монету.

Эмир понизил голос:

– Он ведь даже православного монаха требовал арестовать. Это тоже прикажете всерьёз принимать?

– Ты верный страж законов, – одобрил шейх, пряча в бороду улыбку, – счастлив государь, у которого такие слуги.

– А ты, я вижу, храбр и справедлив, – повернулся он к Наримунту, – Из тебя получится хороший правитель. Окажи мне честь, достойный юноша, посети мою скромную обитель. Эмир, я думаю, отпустит тебя под моё поручительство? Ты тоже дай ему слово, что не сбежишь. Ты доказал, что ему можно верить.

XXVI. Предсказание шейха

От угощения шейх наотрез отказался. Оно готовилось для Алибека, не будет же эн-Номан довольствоваться объедками. Однако несколько милостивых слов всё-таки сказал и даже покровительственно похлопал эмира по плечу, одобряя его намерение подавать жалобу хану. Тот почтительно кланяясь проводил почётного гостя до самых ворот и подсадил в повозку.

От намётанного глаза бывалого царедворца не ускользнуло, что и свиту и повозку шейх намеренно оставил на площади, отправившись дальше пешком. Это был явный знак немилости, если не гнева. Теперь гроза миновала. Эмир понимал, что теперь он нажил непримиримых и опасных врагов в лице могущественного рода кийятов. Зато получил благоволение куда более могущественного эн-Номана. Пока этот ход на шахматной доске жизни можно считать удачным. Только как всё сложится в дальнейшем?

Старый шейх уселся поудобнее в повозке, сделал знак наибу и Наримунту располагаться рядом, после чего поманил рукой Илгизара.

– Зайди обязательно ко мне завтра, я покажу тебе другие интересные книги. Молодец, что вспомнил обо мне. Пусть даже по такому неприятному поводу.

Уже когда повозка тронулась, эн-Номан пояснил:

– Утром привратник доложил, что меня хочет видеть юноша, который собирается вернуть мне рукопись. Оказалось это твой помощник принёс мне книгу Хайяма «Слово о пользе вина», которую я дал ему три месяца назад, когда вы приходили ко мне по делу о свиной ноге. Как я и предполагал, это было лишь поводом увидеться. Он сказал, что тебя арестовали по обвинению в измене, о чём ему сказали стражники, приехавшие утром на постоялый двор Сарабая. К сожалению, я не успел выспросить у него подробности, решив, что нужно торопиться. Он упомянул лишь, что это связано с делом исчезнувшего путника. Надеюсь, ты мне про это расскажешь? Ты же знаешь, как я на старости лет стал любить загадочные истории. Не тот ли это путник, про которого позавчера мне рассказывал Бахрам?

– В этой истории всё переплелось почище, чем сказках тысячи ночей, которые он читает по своей драгоценной книге. Правда я немного упустил нить повествования и, чтобы снова взять её в руки мне нужно поговорить с этим юношей. Пусть он расскажет, что происходило сегодня на постоялом дворе. А я буду переводить.

Только сейчас Злату пришло в голову, что сам Наримунт не понимает происходящего. Все же вокруг него говорят по-кипчакски. Конечно, трудно было не понять, что дворцовая стража не позволила его схватить людям Алибека. Потом он догадался, что человек, который кричал на самого кийата и его нукеров, был сарайский эмир. А вот кто этот могущественный старик, который даже не допуская пререканий, дал ему знак следовать за собой, он не знал. Однако Наримунту явно пришлось по душе выставленное напоказ доверие старика к его княжескому слову. Отправлялся он тоже без всякой охраны, как гость.

Доверие порождает доверие. Наримунт стал рассказывать всё без малейшей утайки. Злат негромко переводил.

Утром они с Туртасом услышали шум, голоса и бряцанье оружием. Тот сразу подал знак молчать и стал прислушиваться. Начали стучать в дверь и кричать. Туртас не отвечал. Вдруг из топки под лежанкой показалась голова. Это была Юксудыр. Она молча стала манить Туртаса за собой и скрылась в печи. Дрова с ночи уже совсем прогорели и огонь погас. Туртас знаками велел Наримунту лезть в топку.

Там было ещё горячо, зола набилась под одежду и в штаны и было невероятно трудно удерживаться, чтобы не чихнуть. Они оказались в другой комнате, где Юксудыр указала им на крышку погреба и сунула в руки узел. Через поземный ход они выбрались в какой-то овражек позади двора. В узле оказалась одежда.

Только тут беглецы, взглянув друг на друга поняли, что в таком виде они действительно далеко не уйдут. Они были в золе и саже, как черти из ада. Оставалось только порадоваться предусмотрительности девушки. Переодевшись и кое-как обтерев лица мокрыми от ночного дождя лопухами, они пробрались кустами на другую сторону дороги. Злат сразу догадался, что это был Булгарский квартал. Уже в кустах Туртас подмигнул Наримунту, указав на трубу на крыше двора. Она выходила из их комнаты. Из неё поднимался дым. Значит Юксудыр с другой стороны насовала туда дров и разожгла их.

Дальше уже всё было понятно и предсказуемо. Туртас оставил княжича в какой-то бане у берега. Сам сбегал и привёл какого-то мужика, говорившего по-русски. После чего рассказал, что на постоялый двор приезжали стражники с людьми Алибека, а сам наиб арестован по обвинению в измене. После чего Наримунт немедленно решил отправится к эмиру. Никакие уговоры Туртаса проявить осторожность и хоть немного выждать, на него не подействовали. Увидав, что переубедить настойчивого литовца не удастся, Туртас привёл откуда то лошадей.

Уже в обители эн-Номана настал черёд рассказывать Злату.

Здесь ничего не изменилось за те три месяца, что прошли с той поры, как они с Илгизаром навещали шейха в прошлый раз. Даже листва на старых грушах, осенявших двор, ещё не пожелтела. Только сейчас разговор шёл не в саду, а в небольшой уютной комнате. Ставни на окнах были открыты, на улице заметно потеплело и светило солнца.

Только увидев блюдо с лепёшками Злат вспомнил, что у него ведь сегодня во рту не было даже маковой росинки. Скорее всего у его юного спутника тоже. Заметив с какой жадностью Наримунт набросился на лепёшки, эн-Номан улыбнулся.

– Перекусывайте пока за разговорами. настоящее угощение будет попозже. Когда наши головы уже не будут заняты суетой и ваши животы смогут оценить его по достоинству.

Злат стал рассказывать. Подробно и без утайки. Начав с самого начала, когда пришёл на Булгарскую пристань провожать Туртаса. Про голубей и унесённого джиннами постояльца, про огниво, оказавшееся ключом к тайным посланиям таинственных людей-волков из северных лесов, о девушке с перстнем Кутлуг-Тимура на шее, оказавшейся дочерью хана Тохты. При письмо из Праги, украденное у менялы, которое хотел купить Авахав. Про московского инока.

Эн-Номан слушал молча, ни разу не перебив. На его лице вообще не дрогнула ни одна жилка. За долгую жизнь он наслушался и не таких историй.

– Этому Алексию я сразу сказал, что он ко мне не по адресу обратился. Это твоего поля ягода.

– Так и сказал? – усмешка тронула губы шейха, – А он что?

– Как, говорит, только это сделать? Я ему посоветовал с Бахрамом поговорить, может тот чему научит. Только сам старик куда-то запропастился. Дождь все эти дни лил не переставая. Вот и засел где-то в городе.

– Хорошо, что ты о нём вспомнил. Сейчас скажу, чтобы его отыскали и привезли. Заодно и твоего монаха в гости приглашу. Пусть у меня за дастарханом и познакомятся.

Эн-Номан ещё долго выспрашивал у Злата подробности. Наримунт скучал, слушая незнакомую речь и осторожно разглядывая узоры на коврах. Старик, видно, любил ковры. Они висели у него на всех стенах. Это были не здешние ковры из крашеного волока. По всему видно, их привезли издалека. Одни из Персии, другие из Хорезма, даже из Китая. На них красовались башни и озёра, диковинные деревья. Ни людей, ни животных в комнате мусульманского шейха изображено не было. Только одна птица во весь ковёр. Роскошная и прекрасная, каких и на свете не бывает, только в сказках. Может потому и сделали для неё исключение.

«Вещая птица Гамаюн,» – вдруг подумалось Злату.

Алексий приехал скоро. За ним посылали повозку, а он не стал мешкать. Привезли и Бахрама, которого без труда нашли в харчевне на главном базаре.

Увидев Наримунта, монах удивлённо вскинул брови и вопросительно посмотрел на Злата. Тот сразу отвёл разговор от себя:

– Люди хорошо понимают собеседника, когда говорят на одном языке. Думаю, ты знаешь кипчакский, иначе тебя не прислали бы в Орду. Так что переводчик тебе не потребуется. Тем более что я был бы для вас с эн-Номаном никудышным толмачом. Мы ведь с тобой, даже говоря на родном наречии, не всегда понимали друг друга. Потому что есть язык русских, кипчаков, греков, а есть язык кузнецов, торговцев, менял и монахов. Не знаю, как называется ваш язык, но он у вас с шейхом один. Никто не поймёт тебя здесь лучше него.

– Нет ничего хуже, если тебя понимает враг, – отозвался эн-Номан, – Тогда не удастся скрыть от него свои намерения и обмануть. Поэтому спрошу тебя прямо, московский гость, чего ты хочешь? Ваша церковь и так находится под защитой ханов, ваших людей не могут судить ханские наместники и князья, с них даже не берут даней и налогов, не обременяют никакими повинностями. Зачем, тогда ты служишь московскому князю? Ведь твой митрополит куда главнее него?

– Ты говоришь о земной власти, а она переменчива. Паства русского митрополита состоит не только из подданных хана. Наши люди живут и на Волыни, – посмотрел на Наримунта, – и в Литве. Не везде достаёт ханский ярлык. Стоит этим землям уйти из под руки Орды, они уйдут и от нашего митрополита. Тем более, что наш патриарх сидит в Константинополе и полностью в воле тамошнего императора. Земные дела так переплетаются с делами духовными, что подчас и не поймёшь, где одно, а где другое. Клобук митрополита слишком часто становится предметом торга между земными правителями.

– Я тебя понял. Но, ведь и хан всё это понимает. И его предшественники. Поэтому и даны все эти охранные грамоты, потому освобождена церковь от малейших тягот. Ты приехал за головой этого юноши? Всем же понятно зачем он нужен твоему князю. Чтобы торговаться с Гедимином. Тот ведь и Орде тоже враг. Несколько лет с ним война была. Сейчас прячет у себя ханского ослушника тверского князя.

– Вот ты и подошёл к ответу на свой собственный вопрос. Почему тогда княжича до сих пор не отдали Ивану Даниловичу? Ведь он второй год об этом хлопочет? Кто мешает? Ведь самому хану выгодно, чтобы литовский князь отступился от Новгорода, не лез в русские дела. Не спроста же всё это? Вот для того я и ищу знающего человека, который в ваших делах поможет разобраться.

– Теперь я тебя окончательно понял. Тем более, что разобраться во всём этом несложно. Сейчас возле хана ошиваются генуэзцы и венецианцы. Каждый на свою сторону тянет. У каждого сторонники. Венецианцы подход нашли к любимой ханской жене Тайдуле и её родне – роду кунграт. Генуэзцы давно нашли себе покровителей среди кийатов. Они давно Крымом правят. Им и попал в руки этот княжич. Видно, интересы где-то пересеклись, вот и вышла заминка.

– В чём интерес-то? Какое дело этим генуэзцам и венецианцам до русских дел?

«Про закамское серебро ни гу-гу» – подумалось Злату, – «Хитрит. Неужто думает эн-Номан про это не знает? Не выгорит его дело.»

Шейх долго и внимательно смотрел на Алексия. Потом усмехнулся. Нехорошо так. Зло.

– Какое говоришь им дело? Им до всего дело, где поживой пахнет. Только пожива всякая бывает. Не только деньгами меряется. Да и не только купцы в наши края тянуться. Власть, говоришь, земная переменчива? Вот с этого бы и начинал. Сегодня хан дал ярлык, а завтра заберёт, ты это хочешь сказать? И митрополиту, и князю. Хан ведь он басурман, неверный. Молчи! Дай сказать. Мы же с тобой откровенно беседуем. По крайней мере я. Узбек ведь он султаном Мухаммедом себя именует, защитником веры. Не всем это нравится. А знаешь, что по мусульманскому закону, все иноверцы должны особый налог платить? Поверь уже мне на слово, я право много лет изучал. Как это с вашим ярлыком сходится?

– Сойдётся, когда-нибудь, только дай время, – вдруг подал голос Бахрам, – Будет и налог для неверных. Каждый путь приводит туда, куда он направлен.

Шейх вздрогнул от неожиданности, когда заговорил Бахрам. Он поднял на него глаза и взоры их встретились. Словно скрестились, звякнув, два кинжала. Потом эн-Номан повернулся к Алексию и продолжил. Только уже другим голосом. Словно на огонь, пылающий в его душе, кто-то плеснул воды:

– Вернёмся к нашим генуэзцам с венецианцами. Имя то им всем одно – франки. Грызутся они не на жизнь, а на смерть. Только в конце так выходит, что все заодно. Вот ты говорил, что ваш патриарх в Константинополе у императора под рукой. А императора кто мутит? Разве не те же франки? Чего добиваются? Подчинения вашей церкви папе. Чего бы и здесь не попробовать? Ведь ещё легче может оказаться. Среди монгол христиан полно. Разве не заманчиво склонить хана в свою веру?

– Было время у нас тоже некоторые об этом думали.

– Придёт и их время – усмехнулся шейх.

Не только Алексий, но даже Злат с Бахрамом посмотрели на него с удивлением.

– Кому, как не мне знать крепость ханской веры. Мне, его духовному наставнику. Стоит лишь переменится ветру. Земная власть переменчива, говоришь? Не в бровь, а в глаз угодил. Ты мне нравишься. Теперь послушай, что я тебе скажу. Мне осталось недолго жить, а ты ещё молод. Придёт время и ты вспомнишь мои слова. Когда встанут у ханского престола христиане. И будут уговаривать хана креститься. Генуэзцы и венецианцы? Разве в них дело? Разве дорогие подарки купили сердце любимой ханской жены? Его купит ваша вера. Что вы все на меня так смотрите? Думаете старый хрыч тронулся умом? Просто я вижу то, что пока ещё не видно никому. Даже самой Тайдуле. Если бы кто ей сейчас передал мои слова, она бы над ними посмеялась. Но, я уже вижу какие семена хотят посеять и какие они должны дать всходы.

Эн-Номан замолчал и долго смотрел мимо своих собеседников, словно и впрямь вглядывался в неведомое никому другому грядущее.

– Настанет час и змей-искуситель протянет ханше своё яблоко. Он не будет читать ей проповеди и прельщать царством небесным и спасением бессмертной души. Название этого яблока будет – единобрачие. Возможность стать из любимой жены единственной. Самое главное – единственной законной. Власть переменчива, ты сказал? Так же переменчиво человеческое сердце. В любой миг место в нём может занять другая жена. После смерти правителя любой из его сыновей может претендовать на Золотой престол. Но, достаточно лишь принять нужную веру. Какая женщина устоит перед таким искушением?

– У нас говорят: ночная кукушка денную перекукует, – подсказал Злат.

– Помимо лживых женских слов в ход пойдут уговоры советников, обещания послов, деньги купцов. Средств не будут жалеть, ибо цель того стоит. Победитель получит всё. Сейчас эти семена только готовят. Но едва надо мной сомкнётся покров могилы, они будут брошены в почву. Когда они взойдут ведает только всевышний, но ты, Алексий, обязательно увидишь эти всходы. Что задумался? Заманчиво? Вспомнил, что ведь и ты тоже христианин, так почему бы тебе не ступить на дорожку, которую сейчас торят посланцы папы? Как знать, может ещё ступишь. Никому не дано знать свою судьбу.

XXVII. Хитросплетение радуги

Слова эн-Номана поражали своей простотой и очевидностью. Злат с удивлением подумал, как же он сам до сих пор не видел того, что теперь казалось таким ясным. Франки уже давно обживали Орду. Их конторы, склады, обители появлялись во всё новых местах и уже становились привычными их проповедники, забиравшиеся нередко в самую глушь. Теперь их козням уже приписывали строительство новой столицы. Грешили, конечно, на купцов с их всепроникающим и всесильным серебром. Старый шейх разглядел за спинами вороватых торговцев другую огромную и зловещую тень.

Лишь сказочник продолжал улыбаться. Снисходительно и безмятежно:

– Предсказания дело ненадёжное и зыбкое. Даже если кажется, что они делаются на основе науки и опыта. Много лет назад мне часто приходилось беседовать с человеком, который пытался заглядывать в будущее и верил, что можно победить судьбу.

– Ты говоришь о Саад ад-Давле? – встрепенулся шейх, – Мудрый человек. Хоть и был сам иудеем, но в делах всегда руководствовался шариатом.

– Что не помешало мусульманам погубить его.

– Не мусульманам, – жёстко возразил эн-Номан, – а людям, именующим себя мусульманами. Это не одно и то же. Открой Коран, там о таких сказано в самом начале. Саад ад-Давла пал жертвой клеветы и ложных обвинений, осуждённый неправедными судьями. Тогда по всей Персии били и грабили евреев, хотя они не считаются язычниками, а только заблуждающимися, ибо тоже веруют в единого Бога.

– Этот человек делал предсказания? – отвлёк их от начинающейся перепалки Злат.

Бахрам кивнул:

– У него были большие и смелые замыслы. Самое главное, они уже вовсю воплощались в жизнь. Это вселило надежду на будущее. Успех всегда придаёт уверенности. Но при этом часто ослепляет. Вспоминая это по прошествии сорока лет, я понимаю, как смеялась тогда над ним всевидящая судьба.

В это время в комнату внесли тяжёлый медный котёл и осторожно поставили его, на подстеленный войлок – котёл был горячий. Слуга посмотрел на эн-Номана и, получив утвердительный кивок, поднял крышку. Комнату наполнил запах, способный заставить самого объевшегося человека снова почувствовать себя голодным.

– Вот и плов, – с весёлой улыбкой отвлёкся от забот мирских шейх, – Я же обещал накормить вас как следует. Конечно, я старался в первую очередь ради этого прекрасного юноши, который вежливо скучает, слушая непонятную речь. Он то уж наверняка никогда не пробовал такое блюдо.

Злат заметил, что перед Наримунтом и Алексием предусмотрительно поставили миски и принесли ложки. Остальным плов наложили по здешнему обычаю – в углубление лепёшки.

– В детстве я любил плов больше всего. Но, только прожив много лет, я понял истинное величие этого кушанья. Не зря в наших краях говорили: «Богатый человек ест плов, бедный человек ест только плов». Удивительное блюдо, которое подходит всем, которое может быть и простым и роскошным, дорогим и дешёвым. Не было предела моему изумлению, когда я узнал, что его придумал великий учёный. Ты слышал эту историю, Бахрам? Поведай её нашим друзьям. А ты Хрисанф обязательно переведи её для этого голодного юноши.

– Старая сказка, – улыбнулся Бахрам, – Будто плов придумал сам величайший врач Авиценна по приказу могущественного султана Махмуда Газневи. Тот много воевал, водил войско в походы. Дело это трудное и хлопотное. Самая большая забота – пропитание воинов в пути. Ведь нужно таскать с собой огромное количество припасов, котлов, топливо для костра, которое не всегда можно найти в нужном количестве на пустынных дорогах. Походы нередко длятся месяцами, а сила рук и крепость ног во многом зависят от желудка. Да и стойкость духа тоже. Кроме того, пища должна быть разнообразной. Не только, чтобы не приедаться. Разнообразие нужно, дабы насыщать человека всеми необходимыми веществами, поддерживающими жизнь. Вот султан и повелел учёным придумать блюдо, которое обладало бы всеми этими свойствами. Было вкусно, полезно, недорого, просто в приготовлении, а, самое главное, чтобы человек мог, питаясь длительное время только им, сохранять здоровье, силу и бодрость.

Что должен был сделать учёный? Медицина учит, что человеческое тело находится под влиянием четырёх стихий. Индийцы считают, что их пять, но у них вообще всё сложно. Значит, пища должна поддерживать гармонию этих стихий. После долгих поисков и размышлений, был найден продукт для каждой из этих стихий: зерно, морковь, лук и мясо. Полезные свойства должны были выделяться, сохранятся и перемешиваться в виде растворов и вытяжек. Это повар думает, что он варит в воде или жарит в масле, учёный называет это в соответствии со своими представлениями. Все составляющие части нужно брать в равном количестве.

В руках повара вся эта алхимическая магия выглядит довольно просто. В разогретое масло кладут мясо. Потом нарезанные лук и морковь, а потом в образовавшуюся квинтэссенцию, которую непросвещённый служитель котлов и повелитель горшков, профанно называет зирваком, закладывается зерно. После чего залитая вода призвана образовать раствор и соединить всё в единое целое. Как получилось это почти волшебное действо у нашего повара, вы можете определить немедленно.

Внимательно слушавший Наримунт сразу так и поступил.

– Почему ты назвал эту историю сказкой? – спросил Злат.

– Потому что Авиценна никогда не служил султану Махмуду, – ответил за Бахрама эн-Номан. – Хотя они и были современниками. А жаль. Красивая сказка. И очень поучительная. Она говорит о том, как из простых и обычных вещей, умело соединив их, можно создать новую сущность, которая будет в десятки раз превосходить свои составляющие.

– Пересказ давно известного принципа: целое – всегда больше суммы, составляющих его частей. Главное, чтобы эти части действительно стали одним целым, – добавил сказочник.

Только теперь он заметил, что Алексий до сих пор не притронулся к плову и даже не взял в руки ложку. Похоже, он даже не слышал, что говорят вокруг, погружённый в свои мысли.

– Тебя так озаботили слова эн-Номана о крещении ханов? – смеясь окликнул инока Бахрам, – Он же честно предупредил, что будет это не скоро. А чудный плов остынет.

Алексий смущенно улыбнулся, словно очнувшись от зачарованного сна и взялся за ложку. Сказочник продолжал:

– Ты напрасно пропустил историю про плов мимо ушей. Она ведь не только про еду. Достаточно лишь поставить на место повара правителя, а на место плова царство. Всё искусство состоит в правильном соединении частей. Беда, если в советниках окажется человек, слишком любящий морковь. Или постник, который не ест мяса.

– Куда хуже будет, если в котёл не долить воды, которая должна всё соединить, – буркнул шейх, – Тогда всё подгорит.

– Ты смутил душу нашего нового друга, – Бахрам стал суров и серьёзен, – Посеял в его душу семена, которые непременно дадут всходы, из которых ты даже не знаешь, что может вырасти. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы думать будто ты это сделал случайно. Так скажи Алексию, для чего ты это сделал?

Теперь уже и монах настороженно уставился на эн-Номана, ожидая ответа. Тот молчал.

– Я помогу тебе ответить, – сказочник и не думал улыбаться. Он был серьёзен, как никогда, – Многие годы ты делал всё, чтобы ислам утвердился в нашем улусе. Ты убедил хана взять эту веру под особое покровительство, открыть медресе. Это действительно стало большим благом для государства. С верой пришли новые законы и науки. Тогда скажи, если ты действительно убеждён, что торжество шариата способно навести в государстве порядок и процветание, почему ты не стал законодателем-улемом? Или верховным кади, охраняющим этот закон? Почему ты избрал ненадёжную стезю наставника, чья власть тянется невидимыми нитями к столь же невидимым душам? Молчишь?

– Думаю, как лучше ответить. Тем более, что я ещё не ответил Алексию. Поражаюсь твоему умению ухватывать суть и связывать между собой, казалось самые разные вещи! Жаль, что ты избрал пустую стезю сказочника. Вместе мы могли бы сделать много. Ты прав, на все эти вопросы можно дать один ответ. Ислам в Орде ещё слаб. Мусульман мало, да и большинство их нетвёрдо в вере. Даже в городах. многое держится на личной воле Узбека. А власть переменчива, ты ведь верно заметил. А у нас с Алексием общие враги. Это франки. Думаю, этого уже достаточно, чтобы мы стали друзьями.

– Разве это друзья? Это враги врагов. Придёт время, враги исчезнут, что останется?

– Может к тому времени мы уваримся, наконец, в общем растворе? – подмигнул Алексию шейх.

– Так думал и Саад ад-Давла. Он искренне считал, что достаточно прожить десятилетие-другое в мире и справедливом правлении, как люди сами соединятся в единое целое, как продукты в плове, образовав единое процветающее государство.

– Разве он был неправ?

– Главное отличие размышлений от реальных дел в том, что в размышлениях всё возможно. Ты же знаешь, как закончил Саад ад-Давла? После внезапной кончины хана Аргуна, который ему покровительствовал, его казнили. Вопрос в том, а могло ли быть иначе? Если Аргун прожил бы подольше? Была неудача Саад ад-Давла случайной или он был обречён изначально?

– Ты знаешь ответ?

– Думаю его никто не знает. Веками люди не могут понять: идёт жизнь по спирали, качается, подобно маятнику из стороны в сторону или вообще подчиняется слепому случаю. Если это закон, то всё должно повторяться. Просто замени, например, имя Аргун на Узбек.

– А Саад ад-Давла на эн-Номан ты хочешь сказать?

– У тебя много могущественных сторонников. Случись что, все мусульмане встанут на твою сторону. А он хотел быть хорошим для всех. Не отдавал предпочтения никому До поры до времени это было его преимуществом. Потом погубило.

– Он на все посты насадил евреев, наместниками поставил своих братьев. Поэтому иудеев потом и били.

– Пустое. Все эти евреи в делах придерживались шариата. Просто это был единственный путь ограничить становившихся всё более влиятельными мусульман. Заменять их было некем. При дворе хана большим влиянием пользовались буддисты и христиане. Но для управления страной, шесть веков жившей по шариату, они не годились. Почти все монгольские правители Персии всегда не любили мусульман. Ещё с хана Хулагу пошло. Он ведь казнил халифа и даже объявил крестовый поход против Египта. Сколько в этом было веры, а сколько политики суди сам. Врагами монголов там были багдадский халиф и египетский султан. С которыми воевали франки-христиане.

– Враги врагов.

– В Персии тогда очень благоволили к христианам. Построили много церквей. А у самого Аргуна даже личной охраной командовал генуэзец. Тот самый Гизольфи, сын которого потом обосновался в Матреге у Орды под боком. Их торговый дом в Сарае имеет контору. Этот Бонифаций, что в дело о свиной ноге влип, как раз там служил. Иноземцам хан доверял, больше, чем своим. Наверное, потому что понимал, что не стали монголы за целый век в Персии своими. Это и было их слабостью. Они боялись объединения подданных, предпочитая древний принцип: разделяй и властвуй. Как там, Алексий, говорится у вас в Евангелии? «Если царство разделится…». Когда среди самих ханов началась борьба за власть, каждый стал искать себе союзников среди противников своих врагов. Потом победители отыгрывались на проигравших. Сначала покончили с буддистами, те держались только на монголах, которые со временем приняли ислам, чтобы заручиться поддержкой большинства. Потом досталось христианам. Теперь это всё уже в прошлом. В Персии давно царит шариат. Так ли уж она сейчас благоденствует? Слышно дела там совсем плохи. А ведь мусульман там большинство.

– У нас Чингизов закон всех защищает. Все веры равны, – напомнил Злат.

– Разве это Чингизов закон? Разве в том же Евангелии не сказано: «Богу – богово, а кесарю – кесарево»? Разве у нас не было желающих разделить, чтобы властвовать? Я хорошо помню времена Ногая. Он ведь тоже союзников искал, где только мог. Тоже было в защитники ислама пробовал податься, ещё до Узбека? От него же ваш митрополит из Киева за леса сбежал. Сарайского епископа тогда убили. Чем кончил? Русские ему голову и отрубили. Тохта тогда старый порядок восстановил, Великую Ясу своего предка. Только писалась она в степи, для воинов и пастухов. Как только выросли города, расцвела торговля, потребовались другие законы. Они есть у мусульман, у христиан. Потому и трещит по швам старый порядок. Кончается время Великой Ясы. Закона, который создал державу монголов. Нужен новый. Или пойдёт всё прахом. В этом и была ошибка Саад ад-Давла. Он надеялся, что можно по старому.

– Значит нужна новая Яса?

– А для этого нужен новый Чингизхан. Правитель, который повторит его слова: «Нужно завоевать души людей, а тела никуда не денутся». Ты видишь в Алексии союзника для борьбы со своими врагами. Но этот путь ведёт Орду к погибели. Никто не одолеет. И всё пойдёт прахом. Может настанет час, когда, стоя на пустынном берегу Итиля, люди подумают: «А была ли вообще эта великая Золотая Орда? Не сказка ли это, подобная тем, что рассказывают краснобаи на базарах?» Саад ад-Давла говорил: «В счёте есть четыре действия. Почему во власть идут только отнимать и делить? Когда она окажется в руках людей, способных складывать и умножать?» С грустью смотрю я на вас с Алексием и вижу – вы тоже собираетесь отнимать и делить.

– Мудрый был человек Саад ад-Давла, – склонил голову шейх, – Да будет над ним милость, Аллаха.

– Однажды зашёл у нас разговор о тайне власти. Сколько лет мудрецы ломают над ней головы. Что это? Сила и меч покоряют царства и держат в страхе людей, но они бессильны без денег. Деньги, кажется могут купить целый мир, но что они без знания. Только соединившись вместе сила, богатство и знания становятся властью. Был тогда с нами мудрейший учёный из Тебризской обсерватории. Да ты, может, помнишь его? Кутбуддин из Шираза?

Эн-Номан подумал и отрицательно покачал головой.

– Тебя, похоже, ничего не интересовало, кроме тайных книг асассинов. Он тогда сравнил власть со светом. Он и его ученики много лет пытались понять, что же такое свет. Пока не сделали удивительное открытие. Пропустив свет через воду они сумели разложить его на составные части. Это оказалась радуга. Свет просто сумма её цветов. Подобно тому, как великое царство рождается подобно плову из соединения частей, власть рождается из соединения различий. Неужели у вас с Алексием нет ничего, что могло бы вас объединить не для борьбы с общим врагом, а для созидания? Какого-то доброго дела?

Эн-Номан задумался. Потом улыбнулся и подмигнул монаху:

– Эк он нас! Легко поучать других, любезный Бахрам, – на этом слове он запнулся и Злат догадался, что шейх едва не назвал сгоряча его настоящее имя, – Только на этот раз ты не отделаешься пустыми рассуждениями. Скажи что мы должны сделать, и я клянусь! – старик поднял руку с чётками, – Что исполню твои слова, как приказ!

К удивлению Злата сказочник не колебался ни мгновения:

– Помогите этому юноше вернуться домой. И помирите его отца с московским князем.

XXVIII. Царица Янтарного моря

После плова пили чай. Этот редкий и дорогой напиток привозили караванами издалека, из самого царства великого хана. В Сарай он пришёл с хорезмийцами. Их много сюда перебралось ещё во времена Батыя. Хорезм был отдан старшему сыну Чингизхана Джучи вместе с дочкой последнего тамошнего шаха Мухаммеда. Поэтому уже в окружении Батыя было немало выходцев оттуда. Сам Махмуд Ялавач, которого ещё Потрясатель Вселенной назначил управлять завоёванными землями мусульман, одно время скрывался под его могучей рукой. Родившийся у хорезмийской царевны сын Берке, рос в окружении приближённых матери. Он так и остался мусульманином. Держал при себе шейхов, требовал, чтобы скот для его стола резали в соответствии с исламской традиции. Вслед за ним на берега Итиля перебралось немало земляком его матери. Особенно, когда Берке стал ханом.

Свою религию правитель никому не навязывал, оставаясь ревностным хранителем Великой Ясы, но она очень помогала ему и в государственных делах. Завязалась выгодная дружба с султанами Египта, которые прислали в дар единоверцу бесценный дар – Коран Османа, обагрённый кровью самого праведного халифа Али. Кроме того, оказались очень полезными союзниками в начавшейся войне с двоюродным братом Берке Хулагу, правившим в Персии. Помогала вера и в домашних делах. Много мусульман было в Булгарии, и они с доверием стали относится к повелителю, исповедовавшему ислам, быстро заполнив его окружение.

Правда, уже тогда началось соперничество с земляками хана хорезмийцами, но всё это оставалось между собой. Совместные интересы ордынские мусульмане всегда защищали дружно.

Когда при Тохте пошла вверх торговля на древних караванных тропах кипчакской степи и через Бакинское море, стало усиливаться и влияние хорезмийских купцов. Всё больше и больше стало их селиться в Сарае, образовав со временем отдельный квартал. За купцами пришли писцы, знатоки права, держатели постоялых дворов и харчевен. Когда эн-Номан стал лекарем хана, выходцы из Хорезма стали набирать силу при дворе и в свитах эмиров.

Борьба за место возле хана и внесла разлад между булгарскими и хорезмийскими мусульманами. До этого всем хватало места на базарах и караванных тропах, а Булгар и Хорезм издревле были связаны между собой, будучи двумя окраинами Дешт-и Кипчак.

Когда Узбек после прихода к власти убрался подальше от запутанных и непонятных хитросплетений столичных дел в буртасские леса, влияние хорезмийцев, как ни странно, стало возрастать.

Оказавшись прямо под боком у Булгара, хан, тем не менее, выбрал место на другом берегу великой реки – маленький захудалый городок Мохши. Который до этого и городом считался только жителями окрестных лесов. Предпочтя его богатому и древнему Булгару. Где ещё сам Батый некогда устроил монетный двор и часто имел своё место пребывания. Теперь, познавший могущество богатых купцов, хан боялся больших городов. Боялся он и близости Булгара. Потому и окружал себя больше людьми пришлыми. Он всё больше отдавал предпочтение людям учёным, знающим, повидавшим свет. Почти все они были мусульманами, которые, оказавшись в глуши языческих лесов, волей-неволей сплачивались, оказываясь в одной компании с хорезмийцами, для которых Мохши был такой же чужбиной.

Когда потом двор вернулся в Сарай, сразу стало видно, что хорезмийский квартал, хоть и не самый большой, но уж точно самый богатый и влиятельный. В тамошних лавках можно было найти редкие и дорогие товары, которых не было больше нигде в Сарае. Там была самая лучшая книжная лавка, а в тамошних харчевнях, кроме чая и изысканных блюд, можно было предаться самым утончённым развлечениям. Послушать музыку, посмотреть танцы, в одной из них собирались любители играть в шахматы.

Сейчас, наслаждаясь утончённым ароматом драгоценного напитка, Злат вспомнил, что давно не заходил к своим приятелям, которые, вот так же, смакуя золотистый чай, предавались сражениям на клетчатой доске.

Когда распрощались с гостеприимным шейхом, тени уже лежали через всю улицу. Солнце клонилось к закату. Наримунта Эн-Номан оставил гостить у себя. Его обитель для княжича действительно была самым безопасным местом. Злату, посетовавшему на то, что юноше будет не с кем поговорить, шейх, с усмешкой ответил:

– Ты, вправду считаешь, что у меня нет русских мюридов?

Наверное есть. Почему не быть? Во дворе их ждали повозки. Одна для Илгизара с Бахрамом, которым было по пути, вторая для Алексия и Злата, которые направлялись в русский квартал. Наиб вдруг с пронзительной очевидностью понял, что он не хочет туда ехать. Почему? Там его дом. Пусть бобыльский, но на родном дворе, где живут его сестра и племянники. Родная кровь. Почему ему не хочется ехать с единоверцем, разговаривать с ним на языке, который с детства считал своим? На котором ему, маленькому мальчику пела песни мать. Почему ему так захотелось уйти с этим стариком, чужеземцем из-за моря? Даже не ведая его настоящего имени. С этим мусульманским шакирдом, то ли буртасом, то ли мордвином? Который не ест свинины и не берёт в рот вина.

Может всему виной этот монгольский халат, за долгие годы приучивший не делать различий между людьми?

Злат посмотрел на насупленного задумавшегося Алексия и ему окончательно расхотелось ехать с ним. Как тот не пытался сделать хорошую мину, скрыть своего разочарования не удавалось. Его дело не выгорело. Что он уедет из Орды без Наримунта стало ясно сразу после слов Бахрама. Точнее, когда после них эн-Номан торжественно поднял руку и поклялся:

– Да будет так!

Теперь, скорее небо рухнет на землю, чем будет иначе.

После того, как сказочник вежливо напомнил, что дело должно быть сделано Алексием и эн-Номаном вместе, шейх согласно кивнул.

– Пусть он подумает об этом ночью. Я тоже. Завтра мы встретимся и обменяемся своими мыслями.

Злат был рад такому повороту событий и был благодарен Бахраму. Ему было жаль этого незадачливого юношу, так благородно ринувшегося вызволять из беды его самого. Хотя, кто ему Злат и кто он Злату? Пусть он вернётся к своему отцу и держится подальше от запутанных ордынских дел. Наиб посмотрел на угрюмо кусающего губы Алексия и подумал, что уйти от московских дел Наримунту так и не удастся. Вспомнился старый Кун с его словами про чёрные полуночные дела.

«Я ведь тоже русский. Отец мой из тех краёв. Это и мои дела?» – подумалось наибу.

Вспомнились русские мюриды эн-Номана. Он посмотрел ещё раз на Алексия и махнул рукой:

– Поезжай! Я пойду с ними.

И стал догонять Илгизара и Бахрама.

Те отказались от повозки и шли пешком. Понять их было можно, после такого сытного угощения хотелось прогуляться. Тем более, что погода к этому располагала. Словно возвращая долг за время ненастья, ярко светило солнце. От земли поднимался пар и утоптанная улица быстро подсыхала. Только на траве, торчавшей из щелей и прижавшейся к обочинам ещё держалась влага.

Бахрам возвращался, наконец, в свою уединённую хижину, Илгизар держал путь в обиталище водовозов, а Злат, с грустью думал, что ему идти некуда. «Провожу старика до Сарабая. Там Туртас, наверное, сидит», – подумал он. Солнце уже скатывалось за реку. «В закатные страны» – вспомнилось вдруг.

Туртаса на месте не оказалось. За столом хозяин кормил плотников, которые закончили чинить дверь. По случаю потепления очаг не разжигали, а света пока хватало с улицы, из раскрытого проёма.

– Я у тебя заночую, – сказал Злат, отказавшись от ужина.

Только сейчас он почувствовал, что смертельно устал от треволнений этого безумного дня. Он посидел на брёвнах, греясь в скупых лучах уходящего солнца, потом, едва плотники ушли, завалился спать на лавку.

Разбудил его шум и конский топот во дворе. Кого ещё принесла нелёгкая? В распахнувшуюся дверь пахнуло ночным холодом и сыростью.

– Ей, хозяин! – крикнул в дверной проём властный голос.

Судя по тому, что долго не было ответа, все уже давно спали. Сначала из хозяйских покоев выглянул здоровый, как медведь работник с дубиной и только через некоторое время появился заспанный Сарабай с лампой в руке.

– Где у тебя остановился Иов из Новгорода? – сердито спросил пришелец.

С наиба сон словно рукой сняло. Не успел Сарабай открыть рот, как он подсказал ему:

– Покажи гостю его комнату.

Хозяин, не издав ни звука, двинулся выполнять просьбу. Когда он проходил мимо ночного посетителя, Злат в колеблющемся свете лампы успел рассмотреть богатое сукно, выглядывающее из под дорожного плаща. В дверях замер сопровождавший его вооруженный слуга. Едва гость вошёл в проход пристроя, ведущий к комнатам, наиб сразу оказался за его спиной, отрезав путь к отступлению.

– Из этой комнаты за последние дни джинны унесли уже трёх человек, – участливо сообщил он, – Я, на твоём месте не ходил бы дальше.

– Темир! – закричал гость, оставшемуся в дверях слуге.

Тот бросился к хозяину, но путь ему преградил сарабаевский работник с дубиной.

– Подними повыше лампу, Сарабай! – строгим голосом приказал Злат, – И скажи этому заплутавшему путнику с кем он имеет дело.

– Перед тобой наиб эмира Сарая Богохранимого, – со всей доступной ему торжественностью изрёк хозяин.

– Из тебя бы получился неплохой глашатай, – похвалил Злат, – А вот, кто ты, непочтительный путник, дерзновенно разбудивший меня среди ночи? Сейчас уже, наверное полночь?

– Вторая стража сменилась – недовольно пробурчал подобный медведю работник.

– Ого! И чего это тебя носит в такую пору, заплутавший искатель, унесённых джиннами постояльцев? Ты ждёшь, пока я снова спрошу твоё имя? Хочешь испытать моё терпение?

– Я Музаффар. Купец из Булгара.

– Вот ты то мне и нужен. Сарабай! Поставь лампу на стол и иди спать. Пусть меня никто не беспокоит. А твоим людям, дорогой Музаффар, вообще лучше убраться отсюда, чем скорее, тем лучше. У нас с тобой будет долгий разговор. Ты слышал меня? Как там тебя? Темир! Ждёшь, когда тебя обвинят в неповиновении? Знаешь, что написано на пайзце, выданной мне ханом Узбеком?

Темир, судя по всему, знал. Как и его хозяин. Когда они остались одни, Злат, не спеша сел к столу и указал купцу на лавку напротив.

– Так зачем ты потревожил мой сон после второй стражи? Зачем тебе Иов?

– Он пропал?

– Он исчез. Исчез из запертой изнутри комнаты на этом постоялом дворе. Это последний твой вопрос, на который я отвечаю. Мне больше нравится слушать других. Это хорошо, что ты попался мне сразу за городской заставой и ещё не знаешь, что здесь творилось в эти дни. Поэтому советую рассказать мне всё, что ты знаешь об этой истории.

– Какой истории?

– Ты опять задал вопрос. Не получается у нас с тобой разговор. Как хочешь. Если ты предпочитаешь беседовать палачом – вольному воля.

Что может быть страшнее неизвестности? Музаффара охватил ужас. Наиб, даже не ожидал, что он так перепугается:

– Я действительно ничего не понимаю! Скажи, что ты хочешь знать, уважаемый наиб! Клянусь, мне нечего скрывать!

– Расскажи мне про этого Иова. Кто он. Откуда приехал и зачем. Какие у него с тобой дела. Наконец, почему ты его разыскиваешь сейчас среди ночи?

– Его не оказалось на корабле. Он должен был приплыть. Я приехал на пристань, а его нет. Кормщик сказал, что он не пришёл к отправлению.

Злат удивлённо покачал головой:

– Уже доплыли? Всего за два дня почти до Бельджамена? Гребцы потрудились на славу. Ты так огорчился, что сразу поскакал, сломя голову в Сарай?

– Этого человека ждал не я. С ним должен был встретиться эмир Могул-Буга.

– Тебе попался по дороге его стремянной?

Купец кивнул:

– Его посылали, чтобы он доставил одного менялу и письмо, которое этот меняла получил от Иова.

– Ты знаешь, что это за письмо?

– Какое ещё письмо может быть у менялы? Заёмное, конечно. Только меня про это никто не спрашивал. Я сам узнал про всё задним числом. Кто-то убедил эмира, что это тайное послание от врагов хана из Венгрии.

– Но ведь этот человек ехал к эмиру?

– Это долгая история, – вздохнул Музаффар, – началась она шесть лет назад, когда в Орду приехал бывший московский князь Юрий Данилович.

– Закамское серебро?

– Вот видишь. Ты, оказывается всё и сам знаешь.

– Гораздо интереснее услышать, что знаешь ты.

Рассказ действительно получился долгим.

Музаффар говорил про торговлю. Про несметно богатые полуночные страны и заповедные пути к ним, через которые уже давно пытаются пробиться булгарские купцы. Они уже давно торгуют с Чердынью в закамских лесах. Дальше хода нет. Не пускают. Кому охота терять барыши от посредничества? Искали и обходные пути, пробовали набиваться к чердынцам в товарищи – всё тщетно. Как вдруг из этих самых лесов в Булгар заявился князь Юрий. Он держал путь в Орду и даже не заметил какой переполох учинил среди булгарских купцов. Ведь он шёл из Новгорода. Ехать через русские земли ему было опасно, там его стерёг лютый враг – тверской князь Дмитрий, вот он и пробрался лесами в обход.

Дорогу эту ему помогли найти новгородцы, у которых он княжил. Юрий как раз водил их рать под Устюг и тамошние следопыты рассказали ему про тайные тропы, ведущие в полуночные страны. На Югру, на Печору. Оттуда издавна идут самые ценные меха. Но не только. Ещё серебро. Одни говорят, что это сокровища из древних языческих капищ, накопленные веками. Другие, что это серебро из тайных чудских рудников.

Всё бы ничего, но прознали про это не только в Булгаре. Как раз перед походом на Устюг и своей поездкой в Орду Юрий заключил мирный договор со шведами. Перед этим он построил крепость Орешек на реке Неве, которая закрыла путь из Янтарного моря в полуночные страны. А что такое крепость? Когда идёт война – это преграда. Зато, когда наступает мир – это защита для торгового пути. Торгового пути в сказочно богатый край.

Сообразили это не только чужеземцы из закатных стран. Дошло и до Булгара. Тамошние купцы уже давно были недовольны, что их потеснили на старых торговых тропах. По степи ходили они не дальше Хорезма, по реке – до моря. Только бередили душу рассказы о том, какие барыши получают с их же товаров, те, кто везёт их дальше. За море. Или за горы. Вздыхали – не пробиться туда. Как на Югру через Чердынь.

А тут поманила дорога с другой стороны. К сказочно богатым закатным странам. Купцов оттуда не пускали дальше Новгорода. Булгарцы редко пробирались дальше Новгорода Нижнего. Вот и поблазнила мысль торговать напрямую через Устюг. Вскоре нашлись и люди, которые взялись пособить. Ещё со старых времён немало разного народа уходило от шведского короля в наши леса. Остались былые связи. Они и помогли переслаться весточками торговым людям с той и другой стороны.

Таким человеком и был это Иов. Новгородцем он был или ещё кем, только был он посланцем из города Висбю на острове Готланд. Мимо этого острова раньше все пути на Русь лежали по Янтарному морю. Корабли шли оттуда в Неву, а оттуда на Новгород. Большая была торговля. Несметные богатства шли через готландские склады. Сам Висбю так и звали – царица Янтарного моря. Потом на Неве стали больше ратиться, чем торговать. Купцы из города Риги проторили на Русь другую дорогу – через Псков. Совсем уже было стала уходить память о прежних временах.

Тут и подвезло. Сразу с двух сторон. С одной – Новгород со шведами мир заключил и крепость на Неве поставил. С другой – Тевтонский орден захватил Ригу и построил там свой замок. Божьим рыцарям на торговлю наплевать. Они издавна мешали рижским купцам ездить к православным-схизматикам. Теперь этот город оказался под их железной лапой.

Купцы Висбю поняли – возрождение старого морского пути в русские земли сулит огромные выгоды не только им. По Янтарному морю ходят корабли богатейших немецких городов. Прибавь ещё к этому поманившие издалека сокровища легендарной полусказочной Перми, о которой рассказывали в своих сагах ещё викинги. Знают немцы и про Булгар. Хоть торговли с ним и нет, но люди из тех краёв там нет-нет, да бывают. Знают, что Булгар – начало двух великих торговых путей к богатствам Востока. Один по реке в Персию, другой через степь в Китай. Сейчас этот путь держат в руках итальянцы. А если пробраться к нему через Русь? Было от чего закружиться головам.

Так что этот Иов просто гонец. Первая ласточка, которая хоть и весны не делает, но за которой уже прилетят другие птицы. По разведанной ей дорожке поедут уже важные послы. От богатейших и сильнейших немецких городов. Приедут не просить – предлагать.

Музаффар хорошо знал, что людей из закатных стран в последнее время привечает любимая жена хана Тайдула. Стал торить к ней тропку через её брата. Подарков не жалел. Благо поддержали другие булгарские купцы, посвящённые в замысел. Казалось до его осуществления оставалось только протянуть руку. Сегодня должна была состояться встреча посланца с эмиром.

Как вдруг сегодня последний корабль из Сарая прибыл без него.

XXIX. Искусство завязывания узлов

Музаффар похоже не врал. Всё в его рассказе сходилось. Злат вспомнил, горящие алчным блеском глаза Авахава, когда тот говорил про закамское серебро, обычная купеческая свара из-за барышей. Что здесь делают эмиры, князья и даже ханы? Печально, но они всего лишь товар. Который нужно вовремя купить, чтобы потом выгодно продать. Чем дальше – тем больше. Злат грустно улыбнулся. Чем же при таком положении дел становятся их подданные? Простые люди? Разменной монетой?

Эта мысль снова пришла ему в голову утром, когда он встретил Касриэля. Меняла ни свет, ни заря дожидался его у дворца. По вполне обыденному делу – сообщить, что купец Авахав открыл на имя Злата счёт в пятьсот иперперов.

– Можешь забрать, когда захочешь. Если оставишь у меня, буду начислять шесть процентов каждый год. Если обещаешь долго не брать, то больше. Как договоримся.

– Надо же. Думал наша договорённость уже не действует. Мы так крепко поругались.

– Авахав купец, – наставительно заметил Касриэль, – В этом деле нужно исполнять свои обязательства. В счётных книгах не место страстям и обидам.

Вот тут Злат и подумал, что в этой сделке он, похоже, сыграл роль товара.

– Святые отцы запрещают взимать процент. Пусть хранятся у тебя просто так.

Менялу это не удивило. Похоже, он часто слышал такое.

– Тогда я отправлю твой процент на благотворительность. В церковь передать или просто раздать нуждающимся?

– Решай сам. Ты в этих делах лучше меня понимаешь. Купца Музаффара знаешь?

– Из Булгара? Он рабами торгует. Богатый человек. Дела имеет больше на Красной пристани – торгует с бакинскими и астрабадскими. Хотя держит и немалый торг в Сарайчике с хорезмийцами. Северные рабы хороший товар. Язычники. В странах ислама ведь единоверцев нельзя держать в рабстве. В Сарае появляется только летом. Зимой ему здесь делать нечего.

– С генуэзцами и венецианцами дела имеет?

– Венецианцы, сам знаешь, у нас только появляются, а без генуэзцев никуда. Тоже через Красную пристань. Хотя на горах у него с ними вражда. Ты же знаешь, что в Булгаре правый берег Итиля так называется? Туда уже прямые тропы через Азак и донскую степь протоптали, скупают рабов по дешёвке. Сейчас в Крыму самый большой невольничий торг. Только булгарских туда не допускают.

– На базаре что толкуют? Не слышно слухов, кто твою контору подломал?

– Пока тишина. Я уже через надёжных людей объявил, потихонечку вознаграждение за возвращение. Уж больно хлопотно всё восстанавливать.

– Сам так ни на кого не думаешь?

Касриэль развёл руками в недоумении:

– Ума не приложу. Пользы ведь от этого никакой. Бумаги эти никому не продать – в чужих руках они гроша ломаного не стоят. А в то, что это сделали безо всякой корысти по дурости, я не верю.

На том и распрощались.

Эмир его уже ждал. Второй день он приходил во дворец раньше своего помощника, пора с этим заканчивать. Злата он мягко пожурил:

– Ты что же ко мне никак не зайдёшь? Жёны тебя каждый вечер ждут. Уже разузнали где-то что ты булгарский чак-чак любишь, каждый вечер целое здоровое блюдо велят готовить.

Видно жёны допекали его похлеще, чем служебные хлопоты.

– Сам видишь, что творится, – вздохнул наиб, – Домой не могу дойти, рубаху поменять. Вчера эн-Номан до вечера продержал. (Эмир настороженно прищурил газ), а ночью, – Злат зловеще понизил голос, – на том самом постоялом дворе некий человек разыскивал того пропавшего постояльца.

– Да ты что? – вскинулся эмир, явно обрадованный, что ему теперь и без помощника будет что рассказать жёнам.

– Задержал, допросил. Купец из Булгара. Говорит, этот путник плыл в Новый Сарай к Могул-Буге.

– Тебя вчера эн-Номан увёл. Мне пришлось письмо к хану без тебя писать. Голубем отправили. Сегодня утром от хана послание пришло. Тоже голубем. Приказано срочно этого литовского княжича отправить в Новый Сарай. Под крепкой охраной. Он у эн-Номана остался?

– Думаю для нас это как нельзя лучше. Там он в полной безопасности. А случись что – наше дело сторона, – заговорщицки понизил голос Злат.

– Вот! – эмир поднял палец, соглашаясь. – Ты сходи к шейху, передай ханский приказ.

Он ещё немного подумал и добавил с недоумением:

– Одного не пойму. Мне сказали, что голубь этот вылетел из Нового Сарая раньше нашего. Получается наш сейчас ещё только подлетает.

– Скорее всего этот Могул-Бугинский нукер весточку донёс. Вот его хозяин и решил поскорее Алибеку подгадить. Вернее, его отцу.

Значит Злат не ошибся. Весточка его уже вчера добралась до самого Узбека.

– Я поговорю с эн-Номаном. Пусть подержит немного этого молодца у себя. Ты ведь через пару дней всё равно поедешь к хану на праздник. Вот и прихватишь его с собой. Лично передашь.

– Слушай, Злат! Как же я сам сразу до этого не додумался! Правда, попроси эн-Номана. Что бы я без тебя делал?

Приближался девятый день растущей луны девятого месяца по монгольскому календарю. На него приходился древний праздник, трепетно отмечаемый ещё со времён Потрясателя Вселенной – возлияния молока. Молоко брали от особых белых кобылиц и, по слухам, кропили им войлочные фигурки. Так оно или нет точно никто не знал. Происходило всё в шатре, при участии самых близких к хану лиц. Зато на сам праздник неизменно созывались знатные и важные люди со всего улуса. От эмиров до священнослужителей и купцов. Епископ тоже ездил. На этот праздник держал путь и Алибек, столь неудачно задержавшийся в Сарае.

До эн-Номана наиб не дошёл. Прямо за воротами его встретил дожидавшийся Алексий. Он был бодр и от вчерашней подавленности не осталось и следа.

– Нет худа без добра! – с ходу утешил его Злат, – Зато ты сберёг своему князю тысячу сумов.

– Мне предстоит ещё беседа с этим шейхом, – напомнил Алексий, – Он мне велел сегодня прийти.

– Попьёте чаю. Тебе разве не по нраву пришлось вчерашнее угощение? Ты же говорил, что хотел бы познакомиться с каким-нибудь влиятельным человеком в Орде? Расскажешь своему митрополиту, что пил чай с наставником самого Узбека. Или тебя всё-таки прислал Калита?

– Просто я вспомнил твой совет. Ты предлагал поговорить с этим сказочником. Так я и хочу сейчас поступить.

– Когда кто-то хочет побеседовать с добрым человеком, значит он и сам ищет добра. Ты мне начинаешь нравиться. Если сядем в седло прямо сейчас, то ещё застанем его дома.

Злат не ошибся. Сказочник ещё не ушёл.

– Повремени, добрый Бахрам! Этот человек приехал послушать твои сказки прямо к тебе домой, – приветствовал его наиб.

Сели прямо во дворе. Солнце ещё не разогрело воздух и было по осеннему холодно, но день обещал быть ясным и погожим. Шелестела листва. Не долетало шума ни с опустевшей дороги, ни от притихшей реки. Скоро уже на юг потянуться последние птицы. Пока они ещё пересвистывались в зарослях.

– Ты вчера задал мне задачку, – почтительно обратился к старику монах, – А я не знаю ответа. Может, ты дашь мне совет?

– Подсказку? Ты взялся вершить человеческими судьбами, однако твоя решимость пропала сразу, когда от этого стала зависеть твоя собственная судьба? Тебя никто не неволит. Скажи эн-Номану, что у тебя нет ответа.

Алексий не собирался сдаваться:

– Ты пожалел этого юношу. По своему ты прав. Благое дело вернуть в гнездо, выпавшего из него птенца. Но, разве это простой птенец? Он сын князя. И сам будет князем. Будет также вершить человеческими судьбами. Разве сюда он попал просто так? Он с отрядом пытался захватить новгородского архиепископа, который возвращался от митрополита. Если бы не расторопность баскака и киевского князя, архиепископ и его люди были бы сейчас в литовском плену. Его головой торговали бы сейчас так же, как и головой этого княжича. Получается, если бы он победил в этой игре, то получил выигрыш. А, коли проиграл, то всё это не считается?

– Вот и скажи это эн-Номану, – кротко улыбнулся сказочник.

– Даже, если он со мной согласен, его сдерживает обещание, данное тебе. Ты мудрый человек и говоришь правильные слова. Много видел и много знаешь. Больше, чем сам шейх. Потому он тебя и почитает. Это я вчера сразу понял. Только одних хороших слов мало. Разве я против, чтобы этот юноша вернулся к отцу?

– Чтобы его отец помирился с твоим князем ты тоже не против?

Алексий осёкся. От его запальчивости не осталось и следа. Он глубоко задумался. Бахрам ему не мешал.

– Если честно, я был бы рад, если бы они помирились, – сказал монах, после долгого раздумья. – Сказано – блаженны миротворцы. Если ты знаешь, что я для этого должен сделать, скажи. Как и эн-Номан я обещаю последовать твоему совету.

– Почему ты думаешь, что я отвечу на этот вопрос? Я же ничего не знаю ни о вашем князе, ни о литовском. Могу ли я знать, как их можно помирить? Возможно, эн-Номан тоже рассчитывает на твоё мнение. Соединять нити – великое искусство. Неважно простые это нити, нити человеческих судеб или нити связующие царства. Это искусство завязывания узлов. Что ценится в узле?

– Надёжность.

– Не только. Ценность узла ещё в том, что его можно развязать, в случае необходимости. Не зря узел, который не развязывается, называют мёртвым. Его приходится резать. Так что людей им лучше не соединять.

– Ты всё время говоришь намёками.

– Потому что ценно для человека то, до чего он дошёл сам. Такое лучше запоминается. Ты ведь приехал в столицу ханов и ищешь здесь знакомств с влиятельными людьми не для того, чтобы вернувшись к себе в Москву, уединиться в своём монастыре в келье отшельника. Ты собираешься решать судьбы людей. Поэтому я хочу, чтобы ты усвоил одну истину, которая на этом трудном, неблагодарном и часто кровавом пути может уберечь тебя от ошибок.

Бахрам помолчал, давая Алексию время обдумать, что он сказал. Потом изрёк, именно изрёк, намеренно вычеканивая каждое слово:

– Никогда не решай судьбы людей, не спрося их.

Он немного помолчал и добавил:

– Это всё, что я могу тебе сказать. Теперь можешь идти к эн-Номану.

Инок некоторое время глядел на него с недоумением. Потом просветлел лицом:

– Кажется я понял. Спасибо тебе.

На обратном пути Злат рассказал про приказ хана об отправке Наримунта к нему.

– Узбек, конечно, выполнит желание эн-Номана, если тот попросит отправить княжича к отцу. Но, ему это будет крепко не по душе. Отношения с Литвой у Орды плохие.

– Значит нужно этот узел завязать так, чтобы можно было легко развязать. Так ведь сказал старик? Главное, чтобы секрет не был понятен всем.

Перед входом в обитель эн-Номана монах повернулся к Злату и произнёс:

– Если бы ты знал, как я благодарен тебе за совет поговорить с этим стариком!

Оказалось, что к шейху с утра пораньше уже прибежал Илгизар. Смотреть обещанные книги. С ними был и Наримунт, с почтением взиравший на исписанные непонятной вязью листы. Выслушав весть от Узбека, эн-Номан повернулся к монаху:

– Вот вместе и поедем. Познакомишься там с важными людьми.

– Туда приглашают только избранных, – торопливо шепнул Злат, – Незваным явиться нельзя. Тебе здорово повезло оказаться в свите шейха.

– Ты подумал над нашим делом? – продолжил эн-Номан.

Алексий кивнул:

– Думаю что нам обязательно нужно спросить об этом самого Наримунта. Коль уж мы взялись решать его судьбу.

Он повернулся к юноше и перешёл на русский:

– Помоги нам, достойный юноша. Подскажи, как нам помирить твоего отца с московским князем? Хотя бы ненадолго.

Наримунт вздрогнул. Злат перевёл. Увидев с каким вниманием устремили на него взоры шейх с монахом, юноша сначала растерянно заморгал, потом посерьёзнел и задумался. Все молча терпеливо ожидали.

– Раньше отец враждовал с польским королём. Потом выдал за его сына мою сестру.

– У тебя есть ещё незамужняя сестра? – весело расхохотался эн-Номан.

Наримунт настороженно кивнул.

– А у вашего князя неженатый сын? – повернулся он к Алексию.

– Симеон. Молодец хоть куда.

Шейх захохотал ещё громче:

– В посаженные отцы Узбек не годится – мусульманин всё-таки. Так хотя бы в сваты?

Наримунт уже начал обиженно краснеть и насупился, но эн-Номан посерьёзнел.

– У твоего отца есть враги? Я имею в виду, кто самый главный?

– Орден, – без запинки ответил тот. – Тевтонский орден.

– Крестоносцы, значит. Хуже них никого?

– Мы для них язычники, поганые. Нас нужно или крестить или уничтожить. Мира не может быть. Так они говорят.

– Не повезло вам с соседями.

– Какие они соседи? Пришли в наши края под знамёнами с крестом. Построили замки. Сто лет уже скоро крестят нас. Огнём и мечом, как сами говорят.

– Этот орден в ваши края лет двадцать назад из Венеции перебрался, если мне не изменяет память. До этого они в Палестине мусульман крестили. Так же. Огнём и мечом. Знаю я этих божьих рыцарей. Много про них наслышался в Египте. Пощады от них не жди. Когда французский король, возглавил крестовый поход и высадился на берег Египта, тамошний султан послал к нему людей для переговоров. Знаешь, что ему ответили? Даже, если ты упадёшь на колени и будешь целовать крест – это не спасёт тебя от смерти. А ваших подданных мы обратим в скот. Мне показывали этот ответ.

– Они и нас православных христиан причисляют к неверным и обещают уничтожить, – спешно открестился от единоверцев Алексий, – Константинополь под своими крестовыми знамёнами захватили. Христианские храмы предали поруганию. Крестом прикрываясь. Волки в овечьих шкурах.

– Доброе дело делает твой отец, юноша, что с этими волками воюет. Московский князь, выходит, этому только мешает.

– Так разве Москва на Литву полезла? – запротестовал Алексий, – Гедимин сам начал, за ханского ослушника тверского князя вступясь.

– Неужели ему тверской князь до того люб?

Злат едва поспевал за ними переводить всё это. Наримунт морщил лоб и старательно вникал в их речи. На этом месте он не выдержал:

– Из-за Новгорода у них свара. Те не желают в Москву дань платить и хотят иного покровителя найти. Вот отец и вступился.

– А без Новгорода Калите беда, – добавил от себя Злат, переведя слова княжича, – Без новгородского серебра ему хоть пропади. Выход в Орду будет нечем платить.

– Выходит, Гедимину нужен Новгород, а Калите новгородское серебро? – по эн-Номану было видно, что он уже что-то задумал.

– Князья – не купцы, – возразил между тем Алексий, – им обоим нужен Новгород.

– Сейчас такие купцы, что и князьями норовят вертеть, – напомнил ему Злат.

Наиб вспомнил их разговор с Авахавом про закамское серебро. Инок про него не помянул ни словом. Хотя было ясно, что к распре двух князей оно имеет самое прямое отношение. Он обернулся к эн-Номану и рассказал ему услышанное ночью от Музаффара. Шейх помрачнел.

– Выходит, пока твой князь с Гедимином делят шкуру неубитого медведя, её за их спиной уже продают, – поморщился от досады, – Да и я хорош. Всё жду подвоха от венецианцев с генуэзцами. За этим Иовом с самого его приезда в Сарай следили. А он, между тем, уже к самому хану подобрался. Булгарцы! С них станется.

Алексий хотел что-то сказать, но эн-Номан жестом остановил его. Было видно, как что-то решает. Потом бросил Злату:

– Не переводи пока. Узбека я уговорю, он нужное слово московскому князю скажет. Далее мои руки коротки. Прав, Бахрам! Тысячу раз прав! Эх! Мне бы его голову!

Злату показалось, что в бесцветных глазах шейха блеснула слеза. Конечно, только показалось. Теперь он обратился к Алексию и голос его снова стал твёрдым и властным:

– С Гедимином пускай договаривается его сын. Даром что ли мы для него стараемся? Главное, чтобы он прибыл к отцу не с пустыми руками. А об этом должны позаботиться мы с тобой. Про себя я уже сказал. Получу согласия Калиты на княжение Наримунта в Новгороде.

– Отдать Новгород!? – в ужасе закричал монах.

– Почему отдать? Разве он принадлежит московскому князю? Ему же нужно серебро? Он его получит. А вот твоё дело проследить, чтобы всё прошло без сучка, без задоринки. Поедешь сам в Новгород.

– Да там всем вертит архиепископ Василий Калика! Который от этого Наримунта под Киевом едва ноги унёс. Из-за того он и в плен сюда попал.

– Вот и хорошо, – невозмутимо ответил шейх, – Вам двум духовным лицам будет легче договориться. Попросишь митрополита помочь. Твой князь тебе только спасибо скажет. Если он мир с Литвой учинит, у Новгорода союзника против него не станет – серебро будут слать без задержки. А чтобы новгородцы себе рыцарей в друзья не взяли или шведов, новый князь проследит. Самое главное, закроет для них путь в полуночные земли. Сейчас только слух идёт про тамошние богатства. Если выяснится, что это не слух, тогда уже никого и ничем не удержишь. Переведи, Злат. Хочет он стать новгородским князем?

XXX. Ночная кукушка

После ухода Алексия эн-Номан захотел посмотреть на Юксудыр. Злата, провожавшего инока за ворота суфийской обители, он спросил, можно ли тому довериться. Как ни старался московский гость, но ему не удалось скрыть колебаний.

– Чужая душа потёмки, – уклонился от ответа наиб.

Только перед этим, прощаясь с Алексием, он напутствовал его:

– Ты разочарован, что всё идёт не так, как тебе хотелось? Подумай. Ты ведь достиг больше, чем желал. Хочешь оставаться простым слугой своего князя, когда всевышний отдаёт в твои руки его судьбу?

– Видно, Господь испытывает меня, – согласился тот, – По плечу ли мне эта ноша? Дело невиданное. В Новгороде со времён Рюрика княжили только его потомки.

– Настал твой черёд решать. Ещё не поздно отказаться. Только небо может больше не послать тебе второй такой возможности и ты так и останешься просто слугой у князя. Разве не сказано в писании: «Оставьте мёртвым погребать своих мертвецов?». Нужно идти вперёд.

Сам Наримунт ещё не мог прийти в себя от нахлынувших на него перемен. Только что был жалким пленником в стане врагов, которого, словно невольника продавали из рук в руки, как вдруг перед ним открылся путь к княжескому столу. Да какому! Это ведь не удел в вотчине его отца. Это самовластный Господин Великий Новгород! Вровень с отцом сесть! Теперь Наримунт с восхищённой настороженностью поглядывал на загадочного старика, дёргающего из своей скромной обители под сенью старых груш нити судеб.

Когда Злат сказал княжичу, что они отправляются на постоялый двор Сарабая, тот запросился с ними. Он хотел поблагодарить Юксудыр за помощь в трудный час. Эн-Номан не возражал.

– Никогда не нужно забывать о благодарности, – одобрительно сказал он.

Увидев въезжающую во двор повозку шейха, Сарабай изрядно струхнул. Он уже привык за последние дни к нашествиям стражников и начальников, но появление святого старца повергло его в ужас. Неужели двор действительно считают прибежищем джиннов? Если так дело пойдёт, то народ станет только лошадей нахлёстывать в страхе, проезжая мимо. И не продашь никому.

Однако, эн-Номан даже не стал заходить внутрь. Он и с повозки не слез, поприветствовав хозяина благословляющим взмахом руки с чётками. Вызванная из хозяйских покоев Юксудыр, вышла с большим узлом в руках. В нём оказалась одежда княжича, которую она отстирала от сажи. От такой заботы Наримунт совсем растрогался и стал взволнованно благодарить девушку. Та смущённо улыбалась. Злату подумалось, как действительно тронула юношу это простое проявление обычной человеческой заботы. Здесь, в чужом краю, среди врагов. Где все видели в нём только пленённого княжеского сына. Видно Наримунту не понравился скучный голос, которым наиб переводил его горячую речь, потому что он вдруг поклонился девушке и поцеловал ей руку. Юксудыр вспыхнула и зарделась.

Всё это время эн-Номан потихоньку наблюдал за ней из своей повозки. Злат уже было решил, что он не станет беседовать с девушкой, когда шейх попросил её приблизиться:

– Мне сказали что ты ищешь свою родственников, и у тебя есть перстень, который ты им хочешь показать?

Юксудыр вопросительно посмотрела на Злата и, получив утвердительный кивок, приблизилась и стала доставать шнурок из под ворота. Только тут наиб заметил, что шейх устремился взором на шрам на шее. Он даже подался вперёд, как охотничий пёс, учуявший добычу.

– Отдай мне этот перстень. И пока не говори никому, что он у тебя был, – эн-Номан ободряюще улыбнулся и ласково погладил девушку по руке, – Послезавтра мы с тобой поедем к твоим родным.

Когда они ехали обратно, шейх сказал, после долгого молчания:

– Я узнал этот шрам.

Злату было пора возвращаться к своим делам. Юношу с девушкой он передал в могущественные руки и их судьба теперь от него не зависла. Хотелось думать, что она окажется к ним благосклонной. Он сходил с докладом к эмиру, сам выслушал сообщения о происшествиях в городе за последние дни. В Сарае всё было спокойно. Караваны ушли, корабли уплыли, купцы разъехались. Затихли роскошные сарайские базары. Летняя торговая суета закончилась. Осенняя теперь не наступит. С отъездом хана его огромная столица теперь погрузится в ленивое полусонное существование. Скучно.

Хотя летом всё оживёт. Даже владыкам не под силу повернуть древние караванные тропы, поменять местами моря и реки. Снова, как и века назад, будут идти по ним купцы. Злату подумалось, может оно и к лучшему, что теперь не будет здесь напыщенных эмиров с их свитами, хитрых чиновников и придворных интриганов. Настанет царство купцов, с их сметливостью, оборотистостью и любовью к выгоде и здравому смыслу. Только танцевать весь этот мир будет под звон серебра.

Узел с Наримунтовым барахлишком напомнил наибу, что и ему не худо бы добраться, наконец до дома и сменить рубаху. Бережно свернув свой коричневый монгольских халат, наиб переоделся в кипчакский кафтан и отправился в русский квартал. От дворца это было совсем недалече, потому двинулся пешком. Для этого и переоделся.

Наиб любил ходить пешком. Больше примечаешь, для дела очень полезно. Только ходить по улице в монгольском халате ему было трудно. Где-нибудь по узким улочкам или по базару, где все такие же пешеходы, куда ни шло, но, стоило оказаться на проезжей улице или того хуже дороги – беда. В монгольском халате его сразу узнавали издали. Встречным приходилось слезать с лошади или с повозки, чтобы почтительно поприветствовать столь важную персону. Не дай бог оказаться в это время где-нибудь у въезда на базар, когда дорога запружена лошадьми и повозками. То ли дело верхом. Иной раз и заметить не успеешь, кто мимо тебя проскакал во весь опор.

Жизнь в русском углу потихоньку входила в привычное русло. Караульщика на входе опять не было. Только у дома епископа, с его приездом царило оживление и коновязь теперь не пустовала.

На обратном пути, когда шёл мимо храма, повстречал Алексия. Тому, видно, доложили, что пришёл Злат и он поджидал его. Оказалось монаху нужно повидаться с Наримунтом. Наиб с удовлетворением отметил, что от нерешительности и сомнений московского посланца не осталось и следа. Он рвался в бой, устремившись мыслями вперёд. Уже далеко отсюда. Алексий готовился к переговорам с новгородским архиепископом Василием и душой был там.

– Нужно княжича, обязательно окрестить, – поделился он своими замыслами и опасениями с наибом, – Василий не примет язычника.

– Думаю, упираться не будет. За новгородский стол ещё не то сделаешь. Если заартачится, зови. Будем вместе уговаривать.

– Хочу предложить ему принять имя Глеб. Один из первых русских святых. Сын равноапостольного князя Владимира.

Имя есть знак. А часто и судьба. Видно было, что Алексий уже далеко заглядывает. Православный князь в Литве дорогого стоит. Особенно, когда она всё больше начинает заглядывать на католических соседей. Тёмным облачком набежало воспоминание, что святой Глеб был убит совсем юным, пав жертвой чужой борьбы за власть. Что делать? Таков удел властителей. За всё в этом мире нужно платить.

Подумалось, а следовало ли говорить эн-Номану, что Юксудыр – дочь Тохты? Ведь даже ей самой об этом не сказал. Не увлечёт теперь её неумолимый рок в этот бездушный мир, где судьбы людей становятся судьбами царств? Где интересы всегда берут верх над чувствами? Как сложится там жизнь простой лесной девушки, приученной к домашнему хозяйству?

Дома он уже побывал, теперь с лёгким сердцем можно было опять продолжать свой путь по чужим углам и Злат оправился к Сарабаю. Сегодня Туртас должен же прийти? Коли снял там комнату на месяц. Поторопился. Послезавтра Юксудыр увезут.

Туртас действительно был там. Грелся на солнышке во дворе, примостившись на каких-то брёвнах в углу. Было тепло. Настоящее бабье лето после затяжных холодных осенних дождей.

– Эн-Номан тоже вспомнил этот шрам, – сообщил Злат.

Туртас не удивился:

– Не мудрено. Он же тогда был лекарем у Тохты. Лечил девочку.

– Может сказать ей?

– Не стоит. Это очень опасное знание. Не всякому его можно доверить. Эн-Номан матёрый волк – он знает, как нужно с ним обращаться. Нам с тобой лучше сидеть в сторонке и помалкивать. А Юксудыр лучше и вообще не знать, – добавил после некоторого раздумья.

Всадники показались на дороге, когда за рекой по небу уже разливалась заря. Светлая, золотая, обещающая завтра ясный солнечный день. Целый отряд скакал со стороны заставы. Со стороны дороги в новый дворец.

Злат осторожно приблизился к воротам, чтобы незаметно рассмотреть окружающих. Сомнения не осталось. В окружении свиты по дороге скакал Могул-Буга. Чуть позади держался его верный стремянной. Немного поколебавшись, наиб встал так, чтобы его можно было увидеть. Но выходить на дорогу не стал. Зоркий глаз молодого эмира его сразу признал и роскошный аргамак, явно туркменских кровей, немедленно замедлил свой бег и повернул к воротам.

– На ловца и зверь бежит, – весело произнёс эмир, легко соскакивая на землю. Хороший знак. Оказывает почтение, не стал приветствовать с коня. – Или ты уже ждал меня? Рассказывают же чудеса про твою проницательность. Мой стремянной рассказал, как ты его выручил. Можешь не сомневаться, я в долгу не останусь.

Злат снова с удовлетворением, что было сказано выручил, а не помог.

– Думаю, ты уже нашёл тех людей, что украли письмо?

– За это время на меня обрушилось столько забот из-за жалобы Алибека, что было не до купеческих сундуков. К тому же я не видел в этом большой необходимости. Меняла даже прошение не подавал. Сказал, что по этим заёмным письмам всё равно никто денег не получит.

– Что за жалоба Алибека? – насторожился Могул-Буга. Видно, не успел прочитать послание сарайского эмира.

– Обвинил меня в измене. Дал объявление эмиру. Так что пришлось посидеть под стражей. Сказал, что я в сговоре с прибывшим из Москвы священником похитил пленного литовского княжича.

– Значит, я вовремя. Вчера только мне доложили, я сразу велел собираться в дорогу с утра пораньше. А сам к Узбеку.

Даже ханом не называет. По имени, как член семьи. И непростой – брат любимой жены.

– Он вчера срочный приказ отослал голубиной почтой. Помогло?

– Дело решилось само собой. Беглый княжич явился к эмиру и рассказал, как было дело.

– Так он от Алибека удрал? – злорадно смалодушествовал Могул-Буга.

– Тот затеял тайные переговоры с московским посланцем. Хотел продать пленника за тысячу сумов. Пока возили его туда-сюда по ночным улицам, тот возьми и прыгни в кусты. Ночь, туман.

– Молодец! Борзый! Люблю таких. Где он сейчас?

– У эн-Номана гостит. Эмир сказал, что лично его к хану отвезёт.

По лицу Могул-Буги пробежала тень недовольства. Не зря говорили, что его сестра с шейхом друг друга недолюбливают. Что делать? Места у хана в сердце не так уж много. Две бараньи головы в одном котле не уварятся.

Могул-Буга был совсем молод. Если не сказать юн. Наверное, ровесник Сулеймана. Глядя на него, Злат подумал, да и впрямь ли он сын Кутлуг-Тимура? Двадцать лет прошло со дня исчезновения. Скорее всего, его отец уже Сундж-Буга.

– Это тот самый двор, откуда исчез таинственный постоялец? – неожиданно перевёл разговор эмир.

– Который, как я понял, держал путь к тебе? – закончил за него Злат.

– От тебя ничего не скроется, – снова польстил Могул-Буга. К чему бы это? – Мне нужна твоя помощь.

– Ты так близко принял к сердцу моё несчастье и бросился на помощь, что я горю желанием тебя отблагодарить.

Могул-Буга проглотил это за милую душу.

– Найди тех людей, которые ограбили этого менялу.

Удивление Злата было совершенно искренним:

– Зачем тебе это дурацкое письмо? Выяснилось уже, что в нём никакого заговора?

– Да не нужно мне это письмо! Отдай его сразу меняле, как найдёшь, он тебя поблагодарит. Мне нужны люди, которые его украли. Понимаешь? Люди!

– Если ты хочешь, чтобы я разгадывал для тебя загадки, то, по крайней мере, не загадывай их сам.

Могул-Буга повертел головой, остановился ненадолго взглядом на входе в дом, после чего решительно направился к брёвнам, с которых только что незаметно убрался Туртас.

– Устал, как старая лошадь. До рассвета выехали, весь день в седле.

Сели. Эмир с наслаждением вытянул ноги.

– Умные люди говорят: если хочешь получить хороший ответ, то задай хороший вопрос, – напомнил Злат.

– Я тебе доверяю. Ты честный слуга хана, далёкий от всяких интриг. К тому же ты осторожен. Сестра велела мне обращаться только к тебе.

Вот как! Сама могущественная Тайдула, оказывается удостоила скромного сарайского наиба своим вниманием. Почему-то это известие не принесло радости. Вспомнились змеиные глаза и вкрадчивый голос Баялун. Тоже ведь была любимой женой Узбека. Хотя про неё правильнее говорить – главной. По спине прошёл неприятных холодок. Тянуло из того самого мира страшный тайн, которые уносят в могилу.

– Некоторое время назад ко мне обратился один булгарский купец. С очень заманчивым делом. Купцы из закатных стран хотят наладить торговлю с нашим улусом. Только это не те, которые в Крыму, а с севера. С Янтарного моря. Они раньше здесь торговали, ещё Менгу-Тимур им охранную грамоту выдавал. Потом войны и нестроения всё это похерили. Теперь хотят снова через Русь в Булгар ходить. Попросили помочь, замолвить словечко перед ханом, как водится. Большие барыши от этой торговле ханской казне обещали. Пока только тайный гонец из тех краёв к нам добрался. Чтобы получить охранную грамоту для послов. Тайно для того, что многим этой прямой торговли очень бы не хотелось. Многие с этого перепродажей живут или тем же товаром промышляют. Большой выгоды лишаются.

Эмир посмотрел на дом и поднял ладони, словно признавая обречённость предприятия:

– Так оно в конечном итоге и вышло. Посланец до Нового Сарая не доехал.

– Тайна не оказалась такой уж крепкой. Обычное дело. Кто-то сболтнул. Это не по моей части.

– Несколько дней назад до меня дошла весточка от верного человека. Что в Сарай прибыл тайный посланец из Венгрии с письмом для одного менялы. Евреи такой народ, живут в разных странах, связь друг с другом поддерживают. Очень удобно друг через друга что передавать. Писем пишут много, внимания это не привлекает. Из тех краёв сейчас вести тревожные идут. Польский король умер, его наследник сейчас примеряется какой стороны держаться. На Волынь уже давно глаз положил. Ещё отец его на нас крестовый поход накликал. Дальше сам знаешь, что получилось. Теперь посланец этот пропал. Как-то так получается: письмо пропало, посланец пропал, все концы в воду, будто и не было ничего. Я уже хотел махнуть рукой на это дело: на нет и суда нет, как вдруг узнаю, что у посланца этого были голуби почтовые от Музаффара. Сразу и подумалось: Музаффар в Новом Сарае, значит нужно было с кем-то здесь связь держать?

– Хочу тебя спросить. Всякими тайными делами и соглядатаями по чужим землям занимается обычно везирь. Люди для этого есть в Диване. Опять же почтовая служба. Почему ты этим делом занялся?

– Сестра попросила, – бесхитростно ответил Могул-Буга.

– Попросила всё сделать быстро и тайно, – подсказал Злат.

– Ты, как будто за дверью стоял, – засмеялся эмир. Но голос его стал настороженным.

– Насчёт Музаффаровых голубков тоже она тебя надоумила?

– Она. А что?

– Было бы это дело ханское, она бы Узбека и попросила. А так получается, что это просто какие-то дворцовые интриги. Мне ими заниматься не с руки.

– Отказываешься, значит. Я целый день скакал, выходит, попусту, – Могул-Буга даже не разозлился. В его голосе были только досада и разочарование.

– Почему отказываюсь? Просто заниматься этим делом не с руки. Ни жалобы, ни приказа. Поговори сам с эмиром. Насчёт ограбления меняльной конторы. Пусть он мне даст приказ обратить на это дело особое внимание. Как уж ты будешь ему объяснять, почему это тебя так интересует – дело не моё. Я ведь тебе не зря говорил присказку про хороший ответ и вопрос. Поэтому задам вопрос сам. Хатунь подозревает, что это всё кто-то затеял, чтобы опорочить её в глазах хана?

XXXI. Наука неверных

– Радуйся, Касриэль! – приветствовал Злат менялу, подходя к его лавке на большом базаре, – Поиском твоей шкатулки озаботились даже при ханском дворе. Сегодня я получил строжайший приказ эмира, бросить все дела и полностью посвятить себя розыску злоумышленников, посмевших посягнуть на самое святое, что есть у человека – веру в справедливость. Ведь, если преступление остаётся безнаказанным, оно подрывает веру в могущество власти.

Починив дверь в своей конторе на Красной пристани, еврей привязал на неё шнурок, залепив узел воском с оттиснутой на нём печатью и перебрался в небольшую лавочку, которую построил, когда ещё только делал первые шаги в меняльном промысле.

Сарай был тогда ещё совсем не тот, каким стал теперь. Только-только было покончено со всесильным Ногаем, долгое время державшего в своих руках власть в улусе и сменявшего ханов по своему усмотрению. В степях, после десятилетней смуты, восстановился мир. На старых караванных тропах, как в былые времена, появились вереницы, гружённых товарами верблюдов.

Хан Тохта, отсиживавшийся в неспокойную пору ближе к спасительным лесам возле Укека, перебрался в низовья, куда после заключения мира с улусом Хулагу из-за моря стали прибывать корабли. Столица, возле ханского дворца стала расти не по дням, а по часам.

Касриэль перебрался сюда из Сумеркента, древнего города на реке, почти у самого моря. Там он обосновался, некогда, после своего приезда в улус Джучи. Долго дела шли кое-как. Торговля была хилая. Купцы худые. Перебивался больше мелкими ссудами. Бросил насиженное место без жалости. В Сарае тогда был ещё только один базар. Места дешёвые, смог купить себе хорошее, немного в стороне от большой толкучки. За тридцать с лишним лет оно превратилось в золотое дно. Базар разросся и стал именоваться главным. Здесь стояли самые богатые лавки и конторы. Рукой подать до ханского дворца и дворов знатнейших эмиров.

Сарай теперь разросся – за день не объедешь. Полтора десятка кварталов и в каждом свой базар, поболе того, каким был этот тридцать лет назад. Сам Касриэль уже давно перебрался на Красную пристань – ближе к морской торговле, большим деньгам. Но, и лавку на базаре не бросил. На лето нанимал сидельца, а зимой, когда уплывали последние корабли, перебирался сам. До дома рукой подать, рядом старые друзья, с которыми начинал ещё в былые времена. С одним из них, соседом по лавке он и сидел сейчас у входа, греясь на по осеннему неярком солнце.

Увидев, облачённого в коричневый халат наиба, восседающего на крепком коне из ханской конюшни, сосед спешно юркнул к себе. Грозного представителя власти, как и подобает большому начальнику сопровождал писец: едва выйдя от эмира, Злат немедленно послал за Илгизаром, который уже приготовился было вкушать мёд мудрости в медресе. Они зашли в лавку, оставив дверь открытой, чтобы не зажигать лампу.

– Вчера вечером в Сарай прискакал Могул-Буга. Решил лично присматривать за этим делом. Так что, дорогой друг, покоя мне не будет. А значит и тебе. Хорошо должно быть всем.

Злат уселся на лавку и по русской привычке снял свою монгольскую шапочку с пером.

– Ты говорил, что обещал вознаграждение за возвращение бумаг. Ничего? Это даже лучше. Сам понимаешь, до них никому дела нет. Эмир хочет добраться до тех, кто это сделал. Ты же сам сказал, что им явно кто-то заплатил.

Касриэль развёл руками, словно хотел показать, что ему нечего добавить к ранее сказанному.

– Ты, наверное уже догадался, для чего я взял с собой этого учёного юношу, – указал наиб на Илгизара, – Сейчас он будет говорить умные речи про диалектику и науку этого, как его… который искал неизвестное через известное?

– Аль-Хорезми. Наука вычислений. Её называют ещё наукой неверных. Аль-джеброй.

– Про путеводную звезду и путеводные нити мне больше нравилось. Проще и понятней. Поэтому про них тоже не забывай. Можешь что-нибудь вычислить здесь по своей науке?

– Садись вот к этому столику, обитому сукном, вот тебе мел, – пришёл на помощь юноше Касриэль, – Нам постоянно приходится делать записи. Думаю и тебе это не помешает. Мысль быстротечна и легка на подъём. Запись помогает её удерживать.

– Давайте запишем, что нам дано. Письмо. С ним связано три человека. Один, который украл, второй, который хотел купить и третий, который хотел заполучить его силой. Зачем оно третьему мы знаем. Зачем второму – тоже. Что можно предположить про первого? Самое важное – зачем оно ему?

Илгизар задумался.

– Давайте поищем, что связывает между собой людей, интересовавшихся письмом.

– Могул-Буга хочет найти похитителя, потому что уверен, что его козни направлены против него, – подсказал Злат.

– Авахав никак не связан с Могул-Бугой, но он связан с Алибеком, его неприятелем.

– Было бы очень здорово, если бы за всем этим стоял Авахав, я про это уже думал. Узнав вечером, что нукеры Могул-Буги пытались получить это письмо, он нанял людей, чтобы его похитили. Подозрение сразу падёт на них. Понятно, что сарайский эмир будет в бешенстве, отправит жалобу хану. Ничем серьёзным это, в конечном итоге, не грозит, но шума будет много. Зарубочка останется на будущее. Только как быть с тем, кто самого Могул-Бугу, а точнее, его сестру на это письмо навёл? И зачем? Не мог же он знать заранее, что я вмешаюсь, не дам увезти Касриэля и забрать это письмо? Ты говорил про путеводную звезду. Ею должна быть цель с которой этот Иов приехал из Праги. Она должна была показать, кто его друзья, а кто враги. Теперь мы знаем цель. Он ехал к Узбеку, чтобы получить ярлык на проезд послов из немецких городов с Янтарного моря. Давай попробуем вычислить друзей и врагов. Отдай мел Касриэлю. Настало его время попробовать силы в искусстве вычислений. Тем более, он неверный. Кому, как не ему преуспеть в науке с таким названием.

– Можно подумать, что ты правоверный мусульманин, – обиженно буркнул Касриэль, – Попробовал бы сам.

– Я стараюсь безо всякого мела. Снабжаю вас известным. Так вы бы вычислили с помощью него хоть что-нибудь неизвестное.

Илгизар, только вошедший во вкус, оставленный без мела, тем не менее снова попытался взять всё в свои руки.

– Нужно идти назад. От нас. Здесь, в последнее время генуэзцы борются с венецианцами. Они имеют здесь сторонников, хорошо знают здешние дела. Чтобы устраивать интриги, организовывать ограбления, нужно чувствовать себя здесь, как рыба в воде. Кто помогал этому Иову? Ведь, Адельхарт утверждал, что не он. Он, якобы, даже не знал зачем тот приехал. Хотя и предъявлял в миссию письмо из Авиньона. Посланник прибыл из немецких городов.

– Северным товаром торгуют венецианцы, – сразу понял его мысль Касриэль, – У них старые связи с немецкими купцами. Так что всё сходится. У нас как раз венецианцы и охмуряют Тайдулу.

– Ну что? Устремляй взор на нашу путеводную звезду и иди за ней. Можешь вычислить путь этого письма?

– Написано оно в Праге. Посланец привёз его через Волынь, куда он мог попасть только через Польшу и Литву. У Польши с Чехией вражда, значит он ехал из места, куда можно добраться из обеих этих стран. Один из немецких городов у Янтарного моря.

– Эн-Номан боится купцов, потому что считает, что за ними непременно придёт кто-то другой. Похоже, он прав и на этот раз. Посланник должен был проложить дорогу немецким послам. Но сам он приехал туда из другого места. Из Праги. Даже, если письмо ему привезли оттуда, всё равно, тот, кто это организовал, находится далеко от Янтарного моря.

– У посланца было и другое письмо, – напомнил Илгизар, – Из Авиньона. От папы.

– Получается без Адельхарта не обойтись. Хотя вряд ли он добавит что к уже рассказанному.

Все долго молчали. Меняла вертел в руках мел, которым так и не воспользовался.

– Разузнать бы чем живут сами купцы на Янтарном море, – наконец вымолвил он, – Может статься у них там между собой дрязги почище, чем у генуэзцев с венецианцами.

Разговор о соперничающих купцах сразу навёл Злата на мысль:

– С Волынью больше кто торгует: генуэзцы или венецианцы?

– Ни те, ни другие. В Венецию оттуда дорог безопасных нет, нужно добираться через Венгрию. Генуэзцы больше заняты морской торговлей. С Волынью издревле торгуют сурожане. Они сами по себе, со всеми пытаются ладить.

– Вот опять выходим на твоего Авахава. Он ведь имеет дела с Волынью?

Злату сразу вспомнились слова сурожанина «деньги не мои, их собрали сурожские купцы для важного дела».

– Помнишь, когда в деле о свиной ноге, ты принёс мне список похищенных монет? – размышлял вслух меняла, – Тогда сразу стала видна чужая рука. Африканское золото, флорентийское. Хотя человек служил в генуэзской конторе. Потом и вправду выяснилось, что был он всего лишь посланцем их компаньонов. Дома Барди, банкиров самого папы.

– Похоже, что на этот раз то же самое. Придётся трясти брата Адельхарта.

Когда уже выехали с базара, Злат сказал:

– Так и будем тыкаться, как слепые кутята. Нужен человек, который в этих северных делах разбирается, – он рассмеялся, – Знаешь, как говорят? Всевышний, создавая нам проблему, сразу создаёт и способ её решения. Нужно просто его найти. Зачем нам небо послало этого литовского княжича?

У Наримунта они застали Алексия. Тот уже полностью отдался предстоящей ему трудной задаче и теперь изо всех сил готовил к ней княжича. Поспешность инока была понятна. Наговориться они ещё успеют в долгой дороге, а вот окрестить юного язычника лучше заранее. Кто знает, как там обернётся дело, когда доберутся до Гедимина?

Злат поразился переменам в княжиче. Он сразу стал серьёзнее. Стал медленнее говорить, обдумывая слова. Куда девалась вчерашняя запальчивость. Ожидавшая княжеская шапка уже давила его.

В дрязгах правителей, деливших между собой берега Янтарного моря, Наримунт оказался, как рыба в воде.

Оказалось, что немецкие торговые города крепко не любят немецкий же Тевтонский орден. До завоеваний и крещения язычников толстосумам дело нет, а рвение крестоносных рыцарей в делах войны, наносит изрядный урон делам торговли. Дела эти были налажены исстари, приносили немалый доход. Деньги не пахнут, сказал кто-то из древних. Купцы, извлекавшие огромные выгоды из торговли с Литвой и Русью, никак не могли взять в толк, почему они должны от них отказываться только потому, что русские считают папу всего лишь простым епископом, а литовцы молятся своим богам. Давайте, тогда вообще перестанем торговать с сарацинами, индийцами, Китаем, говорили они. Не будем носить шёлк и посыпать пищу перцем – их ведь везут от неверных. Рыцари со своей стороны называли купцов изменниками, продающими христову веру.

Дело не ограничивалось только словесными обидами. Доходило и до боевых действий. Благо, денег на наёмников у купцов хватало. Больше всего доставалось Риге, через которую с некоторых пор шла большая часть торговли. Само собой получалось, что союзником рижан оказывалась Литва, с которой Орден вёл нескончаемую войну. Хитрые купцы ловко прятались за спину рижского архиепископа, который считался их сюзереном. Он писал нескончаемые жалобы папе, как и другие недруги Ордена поляки. Дело доходило до отлучения крестоносцев от церкви. Дело нешуточное, памятуя недавнюю судьбу тамплиеров. Тевтонцам повезло, что они укрылись под рукой германского императора. Который с папой враждовал.

Недавно сила Ордена начала ломить. Они захватили Ригу и построили там свой замок. Кроме того прибрали к рукам богатый торговый город Данциг, на который разевала рот Польша. Это окончательно испортило отношение с поляками, зато у крестоносцев теперь появились на море свои купцы, а, следовательно, торговые интересы. По всему выходило, что немецким городам в этом противостоянии оставалось уповать только на папу.

Теперь оставалось только добраться до главного хранителя папских секретов в Сарае.

Брат Адельхарт принял Злата и его юного спутника с самым возможным радушием. Это хитрый и ещё не старый проныра появился в Сарае уже давно. Проповедовать слово божье, как другие монахи не спешил, предпочтя этому богоугодному делу заботы хозяйственные. Он подвизался в миссии на должности эконома. Хозяйство у монахов было невелико и оставалось много времени на иные занятия. В ведении Адельхарта находилась, помимо всего прочего, голубиная почта. Секретная переписка.

Католические миссии в Орде потихоньку возникали в самых разных местах, медленно, но верно покрывая державу ханов своей сетью. Эти миссии были не только местами притяжения и опоры, для приезжих из вечерних стран, находящихся в сени папской тиары. Он потихоньку обретали прихожан среди подданных хана и влияние в здешних делах. Яса Чингизхана защищала их от соперников, да и среди монголов было немало христиан. Хоть и принадлежащих к церкви еретика Нестория, но не разбиравшихся в этих богословских тонкостях и искренне считавших всех верующих в Христа единоверцами.

– Ты всё-таки решил поискать тех ребят, что предлагали мне пятьсот иперперов за сундук? – сходу поинтересовался Адельхарт.

– Если бы только это. У меня для тебя печальная новость, брат Адельхарт. Любимая жена хана заподозрила во всех этих делах злой умысел на её благополучие и решила всерьёз разворошить ваше осиное гнездо. Для этого в Сарай вчера прибыл её брат Могул-Буга.

Насладившись вволю смятением монаха, Злат продолжил:

– Но я могу замолвить за тебя словечко. Ты же знаешь, как я тебя люблю?

Адельхарт криво улыбнулся:

– Ты думаешь я ожидал чего другого? Эти купчишки только и делают, что гадят друг другу. Мало того, в свои дела они впутывают церковь. С тех пор, как папой стал кагорский меняла, нашим катехизисом стали счётные книги. Летом они впутали меня во всю эту возню со свиной ногой. Зачем? Видишь ли венецианцы хотели нагадить генуэзцам. Сами в здешних делах ни уха ни рыла не понимают, пирогов на базаре без толмача не могут купить. Давай, брат Адельхарт! Суй голову в петлю!

– Но ведь похитить дочку эмира Улуг-Тимура было твоей затеей? – справедливости ради напомнил наиб.

– И что? Кому от этого стало плохо? Девушка нашла себе хорошего парня. Два любящих сердца соединились.

– Кто мог хотеть сделать зло Тайдуле? Она ведь всегда поддерживает христиан, все это знают. Чем она вдруг вашему брату не угодила? Ты же наверняка догадываешься.

– Несколько лет назад, когда был объявлен этот самый крестовый поход против Орды, польский король отправил к папе двух пленных татар. Я ещё тогда подумал – зачем? Проповедников, знающих кипчакский, ясский, мордовский языки хватает и так. Когда пятнадцать лет в Крыму основали епархию, то стали учить местных мальчиков. Благо нет недостатка в невольниках, которых можно выкупать. Если в Авиньоне хотели посмотреть на живых татар – можно было вообще их целый полк набрать у себя под боком в Генуе. Туда их с каждым кораблём десятками отправляют. Зачем посылать двух пленных к папскому двору? Что это за такие ценные люди?

Адельхарт замолчал и долго глядел в окно, через раскрытые ставни которого комнату щедро заливало солнце.

– Знаешь, что меня сразу насторожило и в том, и в другом папских посланниках? Сюда часто присылают новых людей, выучившихся в Крыму. Отсюда они отправляются в другие миссии. Все они прекрасно знают здешний язык – он ведь для них родной. Но, они как и положено приезжим, долго осваиваются. Понимаешь? Нет знакомых, не знает местных порядков. Чтобы обжиться чужому человеку нужно время. Так вот эти двое сразу напоминали щуку, брошенную в реку. Особенно второй. Он даже ни разу не обратился за помощью. Ведь я не лгу, когда говорю, что не знаю ни чем он занимался, ни для чего приехал.

– Ты, кажется ругался по-польски? – напомнил наиб, – Тебе ничего не придёт на ум, если я скажу, что этот человек приехал сюда через Прагу и один из немецких городов у Янтарного моря?

– Сейчас в Польше новый король. Возможно, подуют новые ветры. Скорее всего, это первая ласточка, принесённая ими.

XXXII. По волчьему следу

– Вот всё и увязалось в один узелок. Понятно, что это были за пленники и почему польский король их отправил к папе. Они рассказывали очень занятные истории. Про тайные языческие обители, упрятанные в лесах, а самое главное, связанные между собой, про дочь влиятельного ордынского эмира, спрятанную от посторонних глаз до поры до времени. Язычники ведь самый лакомый кусочек. Покрестить их легче, чем мусульман. Или тем более православных. Эти двое тоже не сразу своими стали. Семь лет их приручали, отпустили, только когда уже были окончательно уверены в их преданности. Так что напрасно Могул-Буга здесь подвоха ищет. Хотя, причём здесь он? Тайдула.

Злат с Илгизаром ехали шагом в сторону дворца. Наиб выбрал окружной путь, как он выразился – задами. Где в эту пору почти пустынно.

– К ней эти бывшие оборотни и пробирались: и первый, и второй. Хотя, почему они бывшие? Оборотнями были – оборотнями и остались. Так что нам с тобой сейчас нужно крепко подумать, кому про всё это первому рассказать: Могул-Буге или эн-Номану?

Злат засмеялся:

– Теперь-то моешь восстановить всё что было с этими двоими?

– Первый должен был забрать в лесах Юксудыр и отвезти её к Тайдуле. Заодно по пути избавиться от соперников. Добраться до ханши ему помогали, скорее всего, венецианцы – у них там уже дорожка протоптана. Вот они и подбили его устроить ту штуку со свиной ногой. У них в Сарае для этого нужных людей не было. А у него, видимо, были. Да и письмо имелось к брату Адельхарту, чтобы помогал.

– Ты забыл, что Касриэль и Хайме тогда рассказывали. Они ведь предполагали, что этот Санчо был послан людьми, которые подумывали прибрать к рукам папские деньги, так что не исключено, что приказ ему мешать был дан уже в самом Авиньоне. Не всем нравится, когда у них собираются отобрать власть и деньги.

– Второй должен был добыть охранную грамоту на проезд немецких купцов. Он добрался сюда только в конце лета. И узнал, что его товарищ так и не добрался до Тайдулы. Пришлось самому искать возможность добраться до хатуни. Вот здесь ему и помог Музаффар.

– Осталось только выяснить, куда он делся. Думаю, в этом нам и помогут голубки Музаффара. Так что поедем к Могул-Буге.

Двор великого эмира рода кунграт Сундж-Буги стоял немного на отшибе. Хозяину не пристало искать величия в близости к хану – пусть к его дворцу лепятся везири, служилая знать, чьё благополучие зависит от милости правителя. Сундж-Буга велик величием своего рода. Древнего рода царских невест, становившихся царскими матерями. Сам Джучи был по матери кунграт. Как и положено двору представителя старой монгольской знати, в нём было просторно и оставалось много пустого места. Здесь ставили юрты. Многие по сей день свято блюдут закон, разделявший подданных на тех, у кого стены из войлока, и тех у кого стены из глины. Хотя палаты на хорезмийский манер тоже стояли. Со всей приличествующей положению роскошью: дорогая разноцветная плитка, изразцовый кирпич, резное дерево.

Сын хозяина и наследник всего этого воплощения могущества и богатства встретил Злата во дворе. Он вышел ему навстречу, показывая уважение помощнику сарайского эмира, а скорее просто потому, что не хотел показывать гостю пустые стены, откуда уже вывезли в новую столицу всё до последней войлочной подстилки. Возможно и сам Могул-Буга провёл ночь на полу, завернувшись в попону.

– Настало время поговорить с твоим знакомым Музаффаром. Чтобы не давать этому лишней огласки, я решил не брать стражу и не пугать Булгарский квартал ханской пайцзой. Там у каждой стены глаза и уши. Народишко ушлый донельзя. Поэтому лучше будет, если обойдёмся твоими нукерами, – Злат рассмеялся, – А вместо пайзцы пусть будет твой грозный вид.

По дороге нетерпеливый эмир всё время донимал наиба, есть ли у того какие предположения.

– Да кому тут быть, кроме кийятов? – смеялся Злат, – Твоя сестра правильно догадалась. Место возле хана всякому желанно. Только Алибеку такое дело не по разуму, а старшие эмиры далеко. Кто-то другой всё это сделал под их крылышком. Хочешь скажу, что было в том письме, которое Тайдула получила? После которого ты стремянного с нукерами погнал в Сарай? Там было написано, что Кутлуг-Тимур не погиб в смуту, а скрылся в северных лесах. Да осторожнее ты! Эк! С коня же упадёшь! С меня потом за твою сломанную шею голову снимут.

Могул-Буга сделал знак рукой нукерам, чтобы отъехали подальше и придвинулся к наибу, неприязненно косясь на Илгизара, который и не подумал выполнять это приказание.

– Откуда знаешь? – захрипел эмир, – Я не знаю, а ты знаешь. Сестра мне ничего не говорила.

– Сам только сейчас догадался. Ехал и думал, а чем бы я сам попытался хатунь так зацепить, чтобы наверняка. Вот и пришло на ум.

– Так это неправда? Ты всё выдумал?

– Ты лучше у сестры спроси. Она и скажет. Есть у меня к тебе ещё одна просьба. Просто нижайшая. Обещай, что исполнишь?

Могул-Буга кивнул.

– Сейчас, когда будем с Музаффаром говорить, ты не встревай. Я сам с ним побеседую. Но, если сожму правую руку в кулак – вот так, ты уж, пожалуйста, нагоняй на него страха.

– Пугалом, значит, побыть. Ладно. Хорошо, хоть не в огороде.

Видно было, что Могул-Буга обижен. Крепко, как ребёнок, который догадался, что взрослые скрывают от него самое интересное. Чтобы хоть как-то его успокоить, Злат пригласил эмира на последний «военный совет», который устроил перед поездкой в Булгарский квартал. Для него и Туртаса наиб ещё раз подробно пересказал всю историю. Не упомянув ни словом об Юксудыр и перстне.

– По всему выходит, что сообщники у этих оборотней были в ясском квартале. Да и сами они мохшинские. Сарабай говорил, что постояльца к нему человек оттуда привёл. Адельхарт вспоминал, что сундук хотели выкрасть тоже буртасы или мордвины. Только кого искать? Ни примет, ни имён. Ходить с Сарабаем по базару? Сразу поймут в чём дело и спрячутся.

– Есть один человек, – подал голос Туртас.

Все повернули к нему головы.

– Вчера видел его здесь, у трёх дубов. Раскладывал мясо. Я его издали заметил. Смотрю, свернул с дороги в кусты. Думаю, чего ему там нужно? Вижу, он к дубам пошёл. Тут меня и осенило. День осеннего равноденствия! В это время и у нас в лесах колдуны устраивают моления у священных деревьев. Как понял это, так и деда этого вспомнил. Вертелся он в этом постоялом дворе ещё лет тому за двадцать назад. С покойным Лешим, какие-то дела водил. Земляк. С наших краёв. И ещё. Посмотрел я внимательно на это огниво. Точнее на его тесёмочки, которыми оно к поясу привязывалось. Не развязаны они. Оборваны. Очень-очень крепко дёрнуть нужно было, чтобы их порвать. Возможно не раз.

– И что? – не понял Злат.

– А то, что незаметно его потерять было никак нельзя. Когда человек через печь лез, оно зацепилось за что-то. Крепко зацепилось. А он, вместо того, чтобы отцепить, дёргался, пока не оторвал. Видно, руки были не свободны, – помолчал и добавил, – А самого тащили.

– Вот почему пятый день о нём ни слуху ни духу. Либо в живых нет, либо под замком.

В ворота Музаффара прокричали, что к нему прибыл великий эмир Могул-Буга. Злат только головой покачал: «Опять великий». Купец выскочил во двор, как ошпаренный. На его приветствие ответил Злат:

– Ну что, добрый человек, твой Иов из Новгорода так и не объявлялся?

Хозяин отрицательно потряс головой, всем своим видом показывая изумление.

– Тогда проводи нас к тому, кому он писал письма.

– Я не знаю, с кем он переписывался.

Наиб сжал пальцы в кулак, сомневаясь, правда, заметит ли это Могул-Буга.

– Да я тебя сейчас в землю по плечи вобью! – раздался вопль за спиной, – Невинной красавицей решил прикинуться!?

Заметил.

– Зачем ты вызываешь гнев славного эмира? Да и меня огорчаешь? Думаешь, мы приехали к тебе просто так, от нечего делать?

– Наверное, меня кто-то оклеветал! – догадался купец, – Клянусь, я не знаю кому писал этот Иов.

– Туртас! Выпускай! – крикнул Злат.

Над двором вспорхнул голубь. Он обрадовано сделал в небе круг и сел на голубятню.

– Домой прилетел, – удовлетворённо отметил Злат, – Или ты скажешь, он дверью ошибся? Этих голубей вёз с собой на корабле этот самый Иов. Зачем? Хотел пирог с голубями испечь? Знающие люди говорят такие птички очень дорого стоят. Но, только для хозяина голубятни. Или это не твоя голубятня?

– Меня же в это время дома не было! – вспомнил Музаффар, – Сейчас всё узнаем. Жену сейчас спрошу. Она оставалась.

При этих словах наиба кольнуло нехорошее предчувствие. Едва супруга Музаффара вышла во двор, он, не дав мужу открыть рта, посочувствовал ей:

– Всё ждешь весточки? Плюнь, пустое. Забери своих голубков и расскажи мужу для чего ты их отдала.

Туртас протянул ей клетку. Злат, совсем забывшись, с досадой сжал пальцы. Сразу же он ощутил сильный толчок. Могул-Буга потеснив его, ринулся вперёд.

– Зарублю! Зарублю, к чёртовой матери! – завопил он, выхватывая саблю.

«Если бы он действительно был огородным пугалом, то даже кузнечики обегали бы его участок» – подумал наиб.

Музаффар и его жена бухнулись на колени.

– Любите друг друга, – желчно посоветовал им Злат. И добавил, обращаясь к Музаффару, – Из-за того, что ты уделяешь мало внимания своей жене, мы потеряли много времени впустую.

– И баба-то так себе, – сказал он, когда уже выехали на дорогу, – Видно, этот Иов умел довольствоваться малым. Теперь вся надежда на колдуна из ясского квартала.

Туртас пошёл туда, прихватив Илгизара. Они там свои, язык знают.

Злат отправился ждать к Сарабаю. Могул-Буга не отставал.

– Такое в нашем деле сплошь, да рядом, – утешал наиб эмира, Капкан ставишь на лису, а туда кот дурной залез. И блудливый, – добавил, после некоторого раздумья.

У Сарабая эмир с отвращением заглянув внутрь и ещё раз обернувшись на лежавшие в стороне брёвна, приказал вынести лавки во двор.

– Погода какая. Прямо лето вернулось. Долго нам здесь торчать?

– В нашем деле нужно уметь ждать. Рано или поздно всё придёт к тому, кто это умеет. Кстати, хозяин этого двора, бывший мясник.

– Первый раз за весь день я понимаю, чего ты хочешь, – засмеялся эмир.

Ждать пришлось долго. Уже нажарили лучшей говядины, Могул-Буга отправил своих нукеров обедать внутрь, а сам расположился с наибом на свежем воздухе, куда вынесли ещё и небольшой стол. Эмир потребовал кумыса – нашёлся.

Так и сидели, греясь на солнышке и болтая о том, о сём, пока не появились Туртас с Илгизаром. Судя по их довольному виду, вернулись не с пустыми руками.

– Знает он Иова. И того, которого летом задушили тоже.

Старого колдуна они нашли быстро. Оказалось, что старик, известный в квартале знахарь. Тем и живёт. В Сарае уже давно. Туртас быстро с ним разговорился. Старик охотно вспоминал былое. Нашлись и общие знакомые по временам хана Тохты. Илгизар сбегал на базар, принёс здоровенный кувшин дербентского вина последнего привоза, пирогов. Беседа стала ещё задушевной.

Туртаса и самого размягчило, ударился в воспоминания. Илгизар уже было испугался, что тот про дело забыл. Но, благоразумно не встревал. Ждал.

Разговор, потихоньку перешёл к Сарабаеву постоялому двору, вспомнили его прежнего хозяина. Дед рассказал, что тот много лет искал сокровище у трёх дубов. Только клад ему так и не дался. Про эти сокровища много легенд ходило. Прежние смотрители капища совершенно точно были уверены, что они существуют. Но места преемнику так и не открыли. Так потихоньку перешли к лесным тайнам. Вспомнили про людей-волков. Про их зловещих посланников, что и по сей день снуют между потайными убежищами со знаком ворона у сердца.

Один этой весной объявлялся. С ним была девушка, в мордовском платье. С хвостами, ни с кем не спутаешь. Снимал отдельную келью. Потом пропали оба. Совсем недавно ещё один объявился. Жил где-то не здесь, но к буртасам наведывался часто. Есть тут один такой – Учват зовут. Вот с ним этот оборотень и знался. К деду тоже приходил. Спрашивал, кто здесь старой лесной веры держится, к капищу у трёх дубов ходит. Знак показывал. Только сейчас времена уже не те. Людей-волков уже дано никто не видел, уже сказкой становятся. Да и то сказать. Если они ещё и остались, где в глухих лесных обителях, до Сарая отуда месяц скакать. А стражу только «Караул!» крикнуть. Никто не боится этих былых оборотней.

Зато с Учватом они быстро поладили. Часто к нему захаживал. Место там недоброе. Народишко всякий лихой захаживает. Сводни околачиваются, а сам Учват старьём торгует – лавку держит. Известное дело, старьёвщик – каждый вор знает, куда нужно добычу нести.

После этого пошли на тамошний базар, где Туртас, щедро позолотив ручку хозяину винной лавки, узнал, что на днях одни лихие ребята сильно кутили. То всё просили в долг налить, а то вдруг разом расплатились, да ещё деньгами швырялись, словно купцы какие.

– Нужно идти быстро, – встрепенулся Злат, – пока след не остыл. А то уже поди из винной лавки дали знать кому следует, что кто-то выспрашивал про внезапно разбогатевших. За стражей послать долго, но у эмира молодцы – огонь. Ты же с нами?

– А чего я здесь весь день торчу?

Условились, что в квартал наиб с Илгизаром въедут вдвоём. Потом, когда нужно, придут на помощь нукеры. Могул-Буга со своим отрядом остался на дороге.

Злат не спешил. Он знал, что в таких случаях нет ничего хуже суетливости. Властно приказал дежурившему у входа найти старосту квартала. Потребовал найти караульщиков, которые стояли ночью в пятницу. Те ничего подозрительного не видали. Наиб начал злиться:

– Послушай! В пятницу или субботу где-то по улице пронесли очень большой мешок. Или провели сильно пьяного человека, который сам не мог идти.

Пьяного вспомнили. Действительно тащили одного такого после ночной попойки в субботу утром. Весь в грязи – смотреть страшно. Лыка не вязал.

– Кто вёл? Куда пошли?

Шли на берег. К баням. Такую свинью дома не отмыть.

– В субботу многие бани топит. Видел их кто?

Оказалось пьяницы, так надравшиеся с самого утра, запомнились многим. Ушли они в самую дальнюю баню.

Злат воздохнул и обернулся к помощнику:

– Всё Илгизар. Беги, зови эмира.

XXXIII. Молоко белых кобылиц

Баня была срублена из брёвен, на северный манер. Большая, просторная, видно, хозяева любили помыться с размахом и удовольствием. Староста сказал, что принадлежит она состоятельной купеческой вдове. Дверь в предбанник запирал дорогой навесной замок булгарской работы. Вокруг были тишина и покой – ни одна соседняя баня не топилась. Нукеры обступили дверь и сбили замок.

Злат стукнулся в полутьме предбанника о какую-то деревянную шайку и распахнул вход в моечное отделение. В спину ему дышал, ухватившийся за рукоять сабли, Могул-Буга. Наиб уже набрал полную грудь воздуха, чтобы грозно рявкнуть: «Именем…» – и осёкся. Из полутьмы бани, едва освещаемый светом, падавшим из крошечного волокового оконца под крышей, на него смотрел совершенно голый человек. Он с ужасом уставился на монгольских халат наиба и драгоценный суконный кафтан Могул-Буги.

– Помогите мне! – вдруг запричитал человек, – Меня похитили и удерживают здесь против моей воли! Меня зовут Иов, я чужестранец.

Грозный оборотень, слуга зловещего вестника богов ворона Хугина, стоял съёжившись, прикрывая руками срам, и лил горючие слёзы:

– Эта похотливая кобыла! Она меня держит здесь. Одежду отобрала, чтобы я удрать не смог. И принуждает меня к блудному сожительству.

– Видно сильно принуждает, – нашёл в себе силы улыбнуться наиб.

– Будь проклят тот день и час, когда я с ней связался! – возопил узник любви, – Кто же знал, что она прицепится, хуже репья? Как услышала, что уезжаю, так вообще ополоумела. А потом подослала каких-то здоровенных амбалов. Они вытащили меня через потайной лаз, опоили сонным зельем и привели сюда. Моченьки моей уже нет! – отчаянно взвизгнул он напоследок.

– Не плачь, несчастный. Твои мучения окончены, – Злат постарался выглядеть серьёзным, – Ты ведь собирался к эмиру Могул-Буге? Он сам к тебе приехал.

Наиб повернулся и вышел из бани. Позади хохотал Могул-Буга, только сейчас сообразивший в чём дело.

– Этим миром правит любовь, – философски заметил Злат. Он зло плюнул на стебель конопли, склонившийся на тропинку, добавив, – И бабы!

Всё закончилось. Рассеялись от ясного света дня зловещие тайны, улетели в свой загадочный мир призрачные джинны, в царские чертоги ушли судьбы народов и царств. Осталась простая жизнь. С земными заботами, насущным хлебом и повседневными хлопотами.

Злат долго и скучно ругал любвеобильную вдову, угрожая ей немыслимыми карами и присудив огромный штраф. Потом, под горячую руку, стращал Учвата. Стращал на совесть – старьёвщик сразу признался, что организовал ограбление менялы, за которое ему заплатили кучу денег. Кто заплатил? Этот человек хорошо позаботился, чтобы его не смогли найти. Лица не открывал, встречи всегда назначал в разных местах. Деньги заплатил вперёд. А сам даже ларец, украденный у менялы, не забрал. Он так и лежал у Учвата в амбаре, спрятанный под старыми вещами.

Всё вернулось на круги своя, как говорил древний мудрец. Затянули насущные дела, накопившиеся за это время.

Заглянул, наконец-то и в гости к эмиру. Благо, рассказать теперь было что. На весь вечер хватило.

– Охальником оказался этот чужестранец, каких мало, – повествовал он, под дружный хохот эмировых жён, – Носился, загня хвост, по бабам. А мы на джиннов грешили.

– Бабы, они страшнее нечистой силы – добродушно поддакивал, разомлевший от мёда эмир.

Жёны подкладывали Злату вкусные кусочки, угощали какой-то особенной куропаткой с орехами, да ещё завернули с собой в платок медовый чак-чак. Очень огорчались, что такой хороший мужчина до сих пор не женат. Даже намекали, что у них есть кое-кто на примете.

Через пару дней в его каморку во дворце зашёл Туртас. Он был в дорожном плаще и с сумкой:

– Пришёл попрощаться. Уезжаю. Юксудыр сегодня эн-Номан увозит с собой. Ну, и я с ней.

Шейх отправлялся в Новый Сарай на праздник возлияния молока. Ехали все вместе. Эмир, Наримунт, Алексий. Путь неблизкий, так веселей.

Злат пошёл к эмиру, получать указания на время его отъезда. Здесь его ждала неожиданная новость:

– Со мной собирайся! Велено тебе тоже там быть с помощником твоим – этим шакирдом. Сегодня голубиная почта приказ принесла.

Поездка на этот праздник была делом хлопотным. Проводился он в степи и участники с гостями жили в юртах и шатрах. Поэтому, вези всё с собой или рассчитывай на чьё-то гостеприимство. Злату с Илгизаром отводилось место в юрте эмира, эн-Номан взял с собой целых три шатра – один для Юксудыр. Он же настоял, чтобы эмир поставил отдельную палатку для Наримунта.

Строящуюся новую столицу хана оставили в стороне, сразу повернули в свободную степь. Там уже раскинулся целый город. Шатры, юрты, палатки, крытые повозки. Всё это стояло в безукоснительном порядке, разделённое строгой рукой распорядителей, на улицы, переулки, кварталы и площади.

Знать, священнослужители, представители городов и чужеземные гости собирались со всего огромного улуса Джучи на этот древний праздник, дошедший из седой старины с берегов золотого Керулена, где его с незапамятных времён отмечали предки монголов. Его как и прежде отмечали по всей великой империи наследников Потрясателя Вселенной. При дворе великого хана в далёком Ханбалыке, в Персии и у подножия небесных гор Тянь-Шань.

Праздник осеннего возлияния молока кобылиц. Говорили, что это какие-то особенные кобылицы – ослепительно белые. За ними ухаживали шаманы и знатоки древних обрядов. Из молока этих кобылиц делали драгоценный чёрный кумыс, доступный лишь избранным.

Эмиру определили место ближе к хану, эн-Номан потребовал поселить его на самом краю огромного лагеря-города.

Пока ставили юрты их разыскал Сулейман и передал Злату приглашение быть гостем Могул-Буги. Только направились они, к удивлению наиба, дальше. К золотому ханскому шатру. Проехали мимо и остановились у огромной юрты из белого войлока. Подступы к ней ограждала угрюмая стража. Сулейман проводил Злата только до порога, путь дальше ему был закрыт. Там, сидя на роскошном туркменском ковре, обложившись мягкими шёлковыми подушками, наиба ожидала любимая жена хана Узбека Тайдула. Могул-Буги почему-то не было.

– Я столько слышала о твоей прозорливости и проницательности, то даже не буду говорить, зачем тебя позвала. Ты и сам, наверное, знаешь?

– Ты хочешь знать, как я проник в тайну письма, пришедшего из далёких краёв.

– Ведь его не видел никто, кроме меня и начальника почты, – подсказала хатунь.

– Когда фокусник на базаре творит свои незатейливые чудеса, нам это кажется волшебством. Всё исчезает, едва мы узнаём секрет этого невинного обмана. Я расследовал дело об исчезновении одного чужеземца узнал, что он ехал для встречи с твоим братом. Обнаружил перстень Кулуг-Тимура.

– Отец жив? – привстала с подушек Тайдула.

– Он умер много лет назад. В булгарских лесах. Мне об этом рассказала девушка, у которой был этот перстень.

Хатунь протянула к Злату узкую белую ладошку. Ему подумалось, что эта нежная ручка цепко держит нити судеб целого царства.

– Перстень.

– Ты и впрямь поверила, что я всесилен? У меня его нет. Он у девушки, которая его привезла.

– Где она?

– Здесь. Приехала с эн-Номаном.

Глаза хатуни сузились, губы злобно сжались:

– Ты рассказал эту историю эн-Номану?

– А кому я должен был её рассказать? Эмиру? Или в харчевне на базаре? По крайней мере, он знает, как обращаться с тайнами.

– Ты прав, – смягчилась Тайдула.

Она хлопнула в ладоши и приказала вбежавшей служанке:

– Пригласите ко мне в гости эн-Номана. Скажите, что я его уже жду и угощение стынет. Быстро!

Хатунь склонила голову и долго думала о чём-то, пристально глядя на коврик перед собой. Плечи её опустились, она, вдруг словно обмякла

– Про это я не говорила никому, даже Могул-Буге. Кутлуг-Тимур не его отец, он родился уже после того, как Сундж-Буга, взял мою мать к себе. Я ведь почти не помню его. Совсем маленькая была. Кто ещё знает про всё это?

– Мои помощники: Туртас и Илгизар. И девушка, само собой. Её зовут Юксудыр.

– Это моя сестра?

Злат не ответил. Тайдула не настаивала.

– Брат думает, что всё это затеяно, чтобы разоблачить козни кийятов. Он очень горд, что ему это удалось.

– Он действительно показал себя молодцом. Благодаря его участию злодеям не удалось замучить невинного человека.

Улыбка на устах хатуни показала, что она хорошо знала подробности этой истории.

– Одного не могу понять? – не выдержал наиб, – К чему вся эта таинственность? Она была бы к месту, будь жив Кутлуг-Тимур. Но он давно стал прахом и обитателем царства теней. Кому может быть страшна тень?

– Ты прав. Теперь, когда я узнала, что отец мёртв, бояться больше нечего, – по губам Тайдулы пробежала злорадная усмешка. – В руки эн-Номана попала тень.

Вскоре прибыл и он сам. Добираться было недалеко. Шейх с достоинством поклонился и уселся рядом с наибом. Вместе с ним в юрту вошла Юксудыр. Она осталась у входа, настороженно вглядываясь в маленькую красивую женщину, сидящую за дастарханом.

– Подойди ко мне, девушка, – ласково сказала хатунь. Она встала и взяла Юксудыр за руку.

Когда они оказались рядом стало видно, что Тайдула едва достаёт девушке до плеча.

– Говорят у тебя есть какой-то перстень?

Юксудыр, молча вытащила из под ворота шнурок и протянула его хатуни.

– Это перстень моего отца, – произнесла та, дрогнувшим голосом. Она подняла руку и ласково погладила девушку по щеке, – Вот ты и вернулась.

Неожиданно из глаз Юксудыр брызнули слёзы. Она обхватила руками Тайдулу и прижала к себе, как будто боялась, что её отнимут. Так они и стояли, обнявшись. И плакали. Бесхитростная искренность девушки растопила сердце хатуни, выросшей в мире интриг, лжи и лести.

– Она не твоя сестра, – нарушил тишину бесстрастный голос эн-Номана, – Она принесла тебе долг твоего отца, который ты должна принять.

Женщины повернулись к нему и замерли, ожидая, что будет дальше.

– Кутлуг-Тимур был страстным человеком. Способным и на преданную дружбу и на вечную любовь. Сейчас таких мало. Он был влюблён в жену хана. Об этом никто не знал, да теперь уже и не узнает. Знал я. Но, я всегда умел хранить тайны. Твоего отца можно понять. Трудно представить женщину прекраснее. Рождённую в северных лесах, с волосами цвета пшеницы и глазами, синими, как осеннее небо. Хан любил её без памяти. Все уже думали, что звезда повелительницы Баялунь скоро закатиться. У них была дочка, такая же прелестная, как её мать. Вдруг однажды случилось страшное событие. На девочку напал беркут. Чудом она осталась жива. Я был тогда лекарем у Тохты и меня позвали одним из первых. Всё обошлось. Остался только шрам на шее, со следом орлиной лапы. Очень приметный шрам. Четыре черты, расходящиеся в разные стороны. После внезапной смерти Тохты, его жена и дочка бесследно исчезли. Поговаривали на месть Баялуни, которая никогда ничего не забывала и ничего никому не прощала. Исчез тогда и Кутлуг-Тимур. Двадцать лет спустя, я опять увидел этот шрам.

Тайдула вздрогнула и провела ладонью по шее девушки:

– Ничего не бойся! Всё будет хорошо. Несмотря ни на что, я считаю тебя своей сестрой.

– Твой отец преданно служил её отцу, любил её мать. Я оставляю эту девушку у тебя с лёгким сердцем. Верю, что ты выполнишь его волю и позаботишься о ней.

Шейх встал и, не сказав больше ни слова, вышел. Злат поспешил за ним.

На следующий день был праздник. В золотом шатре хана раздавали подарки. Это был целый огромный разборный дворец, в который вмещалось тысячи две народа. Столбы, подпиравшие купол, были покрыты сусальным золотом, стены увешаны драгоценными расписными шелками. Наиб получил шелковый красных халат с поясом из серебряных бляшек. Не обошла ханская милость и Илгизара. Ему вручили монгольский халат из синего шёлка и без вышивки. После чего подали чашу кумыса из рук самой Тайдулы.

– Тебе оказана большая милость, – поздравил юношу Злат, когда они вышли на воздух, – Ты теперь монгол. Имеешь право носить одежды власти.

Когда начался пир, Узбек поделился с присутствующими радостью – нашлась его двоюродная сестра, дочь покойного хана Тохты. Много лет о ней не было ничего известно, злодеи умышляли на её жизнь. Однако верные слуги не дали свершиться преступлению. Теперь она вернулась. Родственников, ближе чем Узбек у неё не осталось, поэтому хан берёт её в свою семью.

Вечером Злата нашёл посланец эн-Номана и передал, что шейх предлагает выехать прямо сейчас, в ночь. Ехать в повозке, по дороге можно выспаться. Утром уже в Сарае. Наибу эта мысль понравилась. Шумное сборище пирующей знати его уже порядком утомило.

Когда пришли с Илгизаром к эн-Номану, всё уже было готово к отъезду. Повозки нагружены, лошади впряжены. Шейх прощался с Наримунтом. Толмачил им высокий мюрид с раскосыми, как у монгола глазами. Злат прислушался – речь чистая, без чужого выговора. А по морде не подумаешь. Когда они закончили к княжичу подошёл Злат:

– Прощай, Наримунт! Думаю, больше не свидимся. Если ты, конечно, не будешь больше гоняться за архиепископами вдоль степной границы.

– Ты, уезжаешь? – искренне огорчился юноша, – А я хотел тебя позвать в посаженные отцы на свою свадьбу. Женюсь на Юксудыр. Ты же слышал, что она оказалась сестрой Узбека? Алексий предложил нам окреститься и пожениться.

– Ладно хоть предложил, а то в этом мире царственных союзов жениха с невестой обычно и не спрашивают.

– Завтра уже будем креститься. Мне Алексий предложил имя Глеб, в честь первого русского святого. А Юксудыр – Василиса. Как раз недавно был день этой святой. Думал ты у нас на свадьбе будешь.

– Свадьба ханской сестры – большое дело, там сам Узбек будет. Везирь, главные эмиры. Ты береги там у себя девушку. Ей ведь тяжело будет. Ни друзей, ни знакомых, даже языка не знает.

– С нами слуги поедут, служанки. Так что поговорить будет с кем. Туртас тоже едет.

– Хорошо. Будет вашим детишкам хороший дядька. Научит в соколах разбираться.

Когда выехали из лагеря уже совсем стемнело. Илгизар, после дневных треволнений быстро задремал. Эн-Номан ещё некоторое время вспоминал Наримунта и Алексия, которые клятвенно обещали ему не пускать немецких купцов в полуночные страны. Потом сморило и его.

Шум громадного сборища остался далеко позади и постепенно совсем утонул в наплывающей тишине. Ехали степью, где не было не кустика и усыпанное яркими крупными звёздами чёрное осеннее небо, казалось подступало со всех сторон. Когда выехали на гору, вообще стало казаться, что повозка плывёт среди звезд. По вечной звёздной дороге, пересекающей небо. Она ведёт туда, куда на зиму улетают птицы, и где, говорят, укрыта от забот и стуж блаженная страна. Этот путь люди называют Млечным. Говорят, он полит молоком волшебных небесных кобылиц.

Оглавление

I. Исчезнувший попутчик

II. Похищенный джиннами

III. Старое логово

IV. Колдун из Магриба

V. Бронзовая птица

VI. Царевна-лебедь

VII. Как лаптой права угнать мяч царства

VIII. Дни трепета

IX. Венгерское вино

X. Сказка старого Бахрама

XI. Тень Авиньона

XII. След свиной ноги

XIII. Между Ясой и Кораном

XIV. Путеводная звезда

XV. Другое письмо

XVI. Ловушка для дураков

XVII. Путь птицы в небе

XVIII. Московский гость

XIX. Братство волка

XX. Серебро закамское

XXI. Тень птицы Гамаюн

XXII. Долг платежом красен

XXIII. Нечаянный беглец

XXIV. Чёрные дела

XXV. Превратности судьбы

XXVI. Предсказание шейха

XXVII. Хитросплетение радуги

XXVIII. Царица Янтарного моря

XXIX. Искусство завязывания узлов

XXX. Ночная кукушка

XXXI. Наука неверных

XXXII. По волчьему следу

XXXIII. Молоко белых кобылиц Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg