«Найди меня»

Найди меня (fb2) - Найди меня [Find Me] (пер. Ирина Викторовна Павлова) 2368K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джон Сток

Дж. С. Монро Найди меня

J.S. Monroe

FIND ME

Copyright © J.S. Monroe, 2017

© Павлова И., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Посвящается Хиллари

И пусть прошло в скитаньях много лет В краях пустынных и краях холмистых, – Я деву разыщу и обниму И поцелуем губ коснусь искристых. Уильям Батлер Йейтс«Песня Энгуса-скитальца»[1]

Я нашла ее несколько минут назад в углу комнаты, с крылышками, поднятыми вверх и сложенными словно руки человека в молитве. Неужели, взглянув на мою жизнь, она предпочла скрыть от меня свою красоту? Я не могу винить ее за это.

Любовь к бабочкам я переняла от отца. Стоило одной из них залететь в дом, как он сразу же бросал все дела и спешил ее выпустить на волю. Вчера, когда мы плавали на лодке, отец увидал перламутровку – так он назвал бабочку, севшую на парусный мешок и подставившую крылышки лучам яркого солнца. Отец подозвал меня, но, едва я приблизилась, как красавица вспорхнула и куда-то полетела. И мы лишь молча наблюдали за тем, как она, беспечная и храбрая, быстро уносится прочь – слишком далеко от суши, чтобы уцелеть и вернуться живой.

Как зовется моя сегодняшняя находка, я точно не знаю. Но мне хочется разомкнуть ее крылышки, чтобы привнести хоть немного красок в свою обесцвеченную жизнь. Только ведь это будет жестокостью, а ее и так уже предостаточно.

– Она просто отдыхает, – говорит отец. Я не видела, как он вошел, но его манера неожиданно появляться и подавать голос никогда не пугала меня. В последние недели он бывает здесь довольно часто, исчезая обычно так же тихо, как и появляется. – Характерная окраска нижней стороны крылышек помогает ей оставаться незамеченной.

Я постараюсь оставаться незамеченной и сохранить ту красоту, которая, быть может, у меня еще осталась, для Джара. И однажды – с помощью отца – я снова расправлю свои крылья под лучами яркого солнца.

Часть первая

1

Прошло пять лет с похорон Розы, но Джар распознал ее лицо сразу. Она стола на эскалаторе, движущемся вверх, а он спускался вниз, снова опаздывая на работу после очередной ночи на другом конце города. На обоих эскалаторах толпилось множество людей, но Джару казало, будто подземка принадлежит только им – им двоим, проезжающим друг мимо друга, и больше никому… Словно они с Розой – последние люди на этой Земле.

Первый порыв Джара – окликнуть ее, услышать, как ее звонкое имя разносится над невообразимым гулом, стоящим в подземке в час пик. Но он цепенел не в силах ни сказать, ни предпринять что-либо. И только провожал взглядом эскалатор, поднимающий Розу на поверхность Лондона. Куда она направляется? Где она была?

Биение его сердца резко участилось, а ладонь на черном резиновом поручне вдруг стала влажной от пота. Джар снова пытался позвать Розу, но ее имя застряло у него в горле. Она выглядела рассеянной и обеспокоенной чем-то. То ли не в настроении, то ли неважно себя чувствовала. От пышных волос на ее голове не осталось и следа. Теперь она была обрита наголо. Так это было странно и непривычно! Совсем не вязалось с тем образом, что хранила его память. И осанка у Розы уже не такая прямая, как ему помнилось. Словно ее придавил своим тяжким грузом старый рюкзак за плечами с цветастой сумкой для палатки, свисающей вниз. Одежда на Розе тоже была какая-то мешковатая: свободные, сродни шароварам Али-Бабы, брюки и куртка из флиса, неопрятная и явно не по размеру. Но Джар узнал бы ее силуэт даже по тени на кусте дрока. А зелено-голубые глаза, танцующие под нахмуренными бровями! И эти поджатые озорные губы…

Поглядев вниз, будто выискивая кого-то глазами, Роза сошла с ползучей ленты, вливаясь в поток идущих пассажиров. Мимо Джара в струе теплого ветерка пролетела газетная страница, кружась и складываясь сама собой. Не обращая на нее никакого внимания, Джар просканировал людей, следующих за Розой. Двое мужчин пробивались сквозь толпу, расталкивая народ со спокойной уверенностью во вседозволенности. А за ними, словно игральные карты, перетасовывались рекламные объявления.

Расстроенный, Джар оглядел со всех сторон кучку туристов, перекрывших ему путь; увы, одним его взглядом их было не рассеять. Разве путеводители по Лондону не предупреждают гостей города, что стоять на эскалаторе следует справа? Но Джар сдерживался, вспомнив собственную нерешительность в первые дни пребывания в Лондоне, по прилете из Дублина. Ну, вот, наконец он свободен! Как мальчишка, Джар перепрыгнул через балюстраду эскалатора, чтобы снова вернуться наверх. И уже не останавливаясь стремительно бежал по ленте, перескакивая через две ступеньки сразу.

«Роза! – выкрикивал Джар, приближаясь к турникетам. – Роза!» Но его голосу не хватало ни убедительности, ни достаточной твердости, чтобы кто-нибудь обернулся на этот зов. Пять лет – большой срок… Джар прочесывал полный народу кассовый зал, но Розы там не находил. «Наверное, она свернула налево, в главный вестибюль Паддингтонского вокзала», – предполагал он.

Несколькими минутами раньше Джар, стесненный в средствах больше, чем следовало бы за неделю до зарплаты, проскользнул через турникет за спиной ничего не подозревавшего пассажира. Теперь ему предстояло повторить тот же трюк, пристроившись за пожилым мужчиной. Джар показал старику, куда прикладывается билет и прошел через турникет вместе с ним. Но легкость, с которой ему удается миновать детектор, не принесла ему ни удовлетворения, ни радости. Это была лишь жалкая уловка, прикрытая почтением молодости перед старостью!

Джар бежал дальше до тех пор, пока не оказался в самом центре главного вестибюля. Под высоким арочным сводом брюнелевского творения он останавился и, упираясь руками в колени, перевел дух. Где же Роза?

А затем он снова заметил ее – Роза направлялась к 1-й платформе, на которой готовился к отправлению поезд на Пензанс. Петляя между толкущимися на его пути людьми, Джар чертыхаясь и извиняясь не выпускает из вида ее рюкзак.

На пути был киоск с поздравительными открытками. (Когда-то открытки, купленные в таких вот киосках, они просовывали друг другу под двери комнат в студенческом общежитии – шутя и одновременно желая произвести впечатление.) Обогнув угол киоска, Джар наконец увидел не только рюкзак, но и саму Розу: проходя мимо вагонов первого класса вперед, она бросила быстрый взгляд назад через плечо. Инстинктивно Джар тоже обернулсяся. В их сторону направляются двое мужчин; один из них держит палец у уха.

Джар снова смотрел на платформу. Кондукторша дунула в свисток, призывая Розу отойти в сторону. Но та игнорировала пронзительное предупреждение, распахивая тяжелую дверь и сразу же захлопывая ее за собой с решительным грохотом, разносящимся по всей станции.

Теперь его очередь подойти к поезду. «Встаньте в сторону», – опять кричала кондукторша, а вагоны между тем приходят в движение.

Джар бросился к двери, но Роза уже шла по проходу в поисках места и извинялась, если задевала кого-то. Стараясь не отставать от набирающего скорость поезда, Джар видел, как она закинула рюкзак на полку и села у окна. Кажется, она наконец осознавала, что за оконным стеклом кто-то был. Но все-таки игнорировала его, устраиваясь поудобнее, а потом подбирая брошенную газету и переводя взгляд на багажную полку.

Поезд двигался уже слишком быстро, однако Джар на бегу все же успел шлепнуть по стеклу вагона ладонью. Роза подняла на него глаза – широко раскрытые, но не от радости, а от тревоги. А Роза ли это? Джар уже не был уверен. Она ведь даже бровью не повела. Ничем, ни единым намеком не показала, что знает его, что они когда-то любили друг друга, и эта любовь была смыслом жизни обоих. Джар спотыкался, замедлил шаг и остановился, глядя, как удаляется поезд, а она пристально смотрит на него – как незнакомка на незнакомца.

2

Кембридж, летний триместр 2012 г.

Я знаю, что мне не стоит этого писать – не следует оставлять по себе никаких записей, никаких «инверсионных следов в небе Фенленда», как сказала бы мой психотерапевт. Но я вела дневник всю свою жизнь, и мне так нужно с кем-нибудь поговорить.

Сегодня вечером я опять вышла в город с театральной группой. Похоже, я получу роль Гины Экдал[2], если захочу. И я продолжаю себе твердить, что делаю всё это ради отца.

Ну да, конечно, не совсем всё. Когда мы сначала зашли в паб, я позволила себе лишнего. Свечи на столах пылали как распятия – красивые и, пожалуй, пророческие. Но это было не то, на что я надеялась. Кажется, я расцеловала Сэма, режиссера, и, наверное, еще Бет, играющую м-с Сорби. Я бы набросилась с объятиями и поцелуями на всю труппу, если бы не вмешалась Элли.

Я не буду повторять свою попытку, но я настроена выжать из того времени, что мне отведено здесь, по максимуму. Я знаю эту публику, я знаю эту жизнь. Это не мое, но все же лучше моих первых двух триместров («Михайлова триместра» и «Великопостного триместра», как отец настоятельно просил меня называть их. Только я придерживаюсь названий по сезонам). Сойтись не с теми людьми очень легко; гораздо труднее потом отделаться от них, никого не оскорбив и не обидев своим высокомерием.

Выйдя из паба, мы отправились поесть, хотя я вовсе не была голодна. Понятия не имею, куда мы забрели – в какой-то ресторанчик у реки. А я все еще была изрядно пьяна, пока не подошел момент расплачиваться.

И именно в тот момент я увидала его. Почему сейчас, когда у меня осталось так мало времени? Почему не в мой первый триместр?

Он обходил столик, принимая оплату с каждого из нас. Один счет, поделенный на четырнадцать человек, – можете себе такое представить? Но этот парень не жаловался и не ворчал; он не выказал никакого недовольства, даже когда не прошел платеж по моей карточке.

– Аппарат барахлит, – произнес он так тихо, что я едва расслышала его слова. – Мы вне зоны. Вам лучше пройти к кассе.

– Что? – переспросила я, глядя на него. У меня рост немаленький, но этот парень был высокий и здоровый – прям как медведь, только с гладко выбритым подбородком и легким провинциальным ирландским акцентом.

Он наклонился ко мне так, чтобы никто не услышал наш разговор. Его дыхание было теплым, а тело пахло чистотой. Сандалом, быть может.

– Нужно попробовать прокатать вашу карточку еще раз, ближе к кассе.

Во взгляде, который он бросил на меня, сквозила то ли добрая, то ли снисходительная, но убеждающая улыбка, заставившая меня подняться из-за столика и последовать за ним к кассе. И мне понравились его большие чистые руки и сдержанное кольцо на большом пальце. Хотя этот парень с тесно сомкнутыми губами и широким нижним овалом лица, резко заострявшимся в подбородке, вовсе не был моим «типажом».

Выбрав момент, когда нас никто не мог услышать, он обернулся и уже более громким голосом сказал, что моя карточка была отклонена.

– Мне рекомендовали изъять вашу карту и разрезать ее. – Тут парень ухмыльнулся. И эта ухмылка мгновенно изменила его крупное лицо: оно прояснело и стало более пропорциональным; подбородок смягчился, а скулы приподнялись.

– И как мы поступим? – спросила я, радуясь тому, что эту ситуацию нам придется расхлебывать вместе. Со дня приезда у меня было туго с деньгами, а сейчас я и вовсе на полной мели.

Парень посмотрел на меня сверху вниз и, как мне показалось, впервые осознав, насколько я пьяна. А затем бросил взгляд на наш столик.

– Труппа? – спросил он.

– Как вы догадались?

– Никто из них не оставляет чаевых.

– Может быть, они оставят их наличными от всего столика, – сказала я, вдруг встав на защиту своих новых друзей.

– Что ж, это будет впервые.

– Сразу видно, что вы не актер, – сказала я.

– Да, я не ак-тер, – подтвердил парень, выговорив второй слог так, что он стал созвучным со словом «ор». И от этого я почему-то почувствовала себя смущенной и сконфуженной.

– А что вы делаете, когда не задеваете моих друзей? – переспросила я.

– Я учусь.

– Здесь, в Кембридже?

Это был глупый и несколько надменный вопрос, и парень даже не подумал отвечать на него.

– Я также немного пишу, – вместо этого произнес он.

– Чудесно, – брякнула я.

Но уже не слушала его. В моем мозгу снова зароились мысли о своей доли в счете и полном отсутствии денег для ее оплаты. Как же мне не хочется, чтобы кто-либо из труппы узнал, что у меня за душой нет ни гроша. (Пусть для студентов это и норма.) И в то же время я не могу им признаться, что мои финансовые затруднения – как и все мои прочие сложности – скоро закончатся. Я не могу сказать об этом вообще никому.

– Моих чаевых от других гостей заведения хватит, чтобы уплатить за вас, – произнес парень.

На мгновение я лишилась дара речи.

– А почему ты хочешь это сделать? – От неожиданности я даже тыкнула ему.

– Потому что мне показалось, что вы впервые тусите с этими людьми и пытаетесь произвести на них впечатление. Неспособность расплатиться может стоить вам роли. А я уже нацелился прийти посмотреть на вашу игру. Ибсен хорош, вы же знаете.

Мы молча посмотрели друг на друга. А потом он подхватил меня за локоть – меня уже сильно покачивало и начинало мутить.

– С вами все в порядке? – уточнил парень.

– Вы можете отвезти меня домой? – Тон моего голоса – невнятный, просительный – прозвучал как-то неправильно, как будто это сказала не я, а кто-то другой.

– Мне еще час работать. – Парень перевел взгляд на Элли, приближавшуюся к нам. – Мне кажется, вашей подруге нужно на свежий воздух, – сказал он ей.

– Роза расплатилась? – спросила Элли.

– Да, все в порядке. – С этими словами парень вернул мне карточку.

И это все, что я могу вспомнить. Я даже не узнала, как его зовут. У меня в памяти осталось лишь первое впечатление: мужчина, не подгоняемый миром, проживающий жизнь в своем собственном размеренном темпе, идущий в ногу со своим временем, как сказал бы отец. Но под личиной размеренности и спокойствия таится неистовость, тщательно обуздываемая страстность. Или я так думаю только потому, что мне так хочется думать?

Теперь меня гложет стыд. Ни у кого из нас нет больших денег, но этот ирландский писатель, подрабатывающий в ресторане, ни на что не жаловался и без всякого неудовольствия обслуживал скупящихся на чаевые студентов, чтобы оплачивать свои счета. Да еще и помог мне – совершенно неплатежеспособной, умудрившейся в считаные дни обнулить свою кредитку.

Часть меня – причем, бо́льшая часть – надеется увидеть этого парня снова. Но я не хочу вовлекать его в то, что меня ждет впереди. Я все еще боюсь, что приняла неверное решение, хотя другого выхода не вижу.

3

Джар сидел за своим рабочим столом, читая извинения от коллег, которым тоже, как и ему, не удалось поприсутствовать на очередном совещании. Совещания проводятся в девять тридцать утра каждый день. И каждый день Джар удивлялся нахальству и изобретательности, с которой другие люди оправдывали свое отсутствие на них. На какие уловки они только не шли! Вчера, например, Тамсин в сообщении по электронной почте отписалась, что опоздает, потому что пожарной бригаде пришлось спасать ее из ванной. Но ее выдумка насчет пожарников раскрылась сразу, как только она заявилась – с пылающим лицом и блузкой, застегнутой не на те пуговицы.

Сегодняшние объяснения были более прозаичные. У Бена стиральная машина залила пол на кухне. Клайв обвинял корову на путях, из-за которой опоздал его поезд из Хартфордшира. Жасмин написала просто: «Вышла из дома без кошелька, пришлось возвратиться». Гораздо в лучшей форме Мария: «Муж съел бутерброды, приготовленные детям в школу; придется делать им другие». «Не плохо!», – думал Джар. Видно, сказывается огромный опыт за ее плечами. И все же ни одно из этих объяснений не сравнится с непревзойденным оправданием Карла, которое он написал прошлым летом: «Мне нужно прийти в себя после Гластонбери. Задержусь на несколько дней».

Карл был единственным союзником Джара на работе и после нее, неустанно веселый, жизнерадостный, всегда готовый пропустить кружку пива и никогда не снимающий с шеи наушники. (Надумав устроить чаепитие на работе, он обходил офис, показывая руками латинскую букву «Т» и сигнализируя всем, что пришло время прерваться на чай.) А когда Карл не ведет музыкальный канал на сайте, посвященном искусствам, который они делают вместе с Джаром, то выступает в роли джанглового МС, рассказывая всем, кто готов его слушать, что джангл – не ретро и никогда не выходил из моды, а сейчас и вовсе популярен как никогда. Карл также питал нездоровое пристрастие к компьютерам, частенько забывая, что Джара не интересуют ни разработка приложений, ни парадигмы программирования.

Просмотрев извинительные отписки коллег, Джар попытался объяснить свое собственное опоздание. Только как оно будет воспринято? Да и как могут непосвященные люди истолковать такие слова: «Я только что в подземке увидел свою девушку из универа, покончившую жизнь самоубийством пять лет тому назад. Мне все твердят, что я всё надумываю, что надо жить дальше, двигаться вперед, но я-то знаю, что она жива! Она живет как-то, где-то – не знаю. И я не перестану искать ее, пока не найду. Она не готова была умереть».

Джар рассказал обо всем только Карлу. Никого больше он в свои дела посвящать не собирался. Он знал, что о нем думали другие. Точнее, гадали: что этот молодой и уже премированный ирландский писатель, первый сборник рассказов которого, если и не имел коммерческого успеха, то был замечен критиками, делает в седьмом круге офисного ада в Энджеле, придумывая в погоне за количественными показателями трафика сомнительные кликбейты о Майли Сайрус? К сожалению, первым блоком, который ему предложили проработать, был блок о писателях: десяти авторах, утративших былую харизму. И иногда Джар задается вопросом – а была ли харизма когда-нибудь у него самого?

В последние месяцы он видел Розу все чаще: то за рулем проезжающей мимо машины, то в пабе, то на верхнем этаже автобуса № 24 (на одном из передних мест, где она садилась всегда, когда были в Лондоне и ехали в Камден). У его видений есть вполне определенное название: по мнению их семейного врача в Голуэе, это не что иное, как «галлюцинации после тяжелой утраты близкого человека». У отца Джара были другие идеи на этот счет; он частенько – возбужденно и пространно – рассуждал о банши, небесной женщине-призраке из ирландской пророческой поэзии. Сколько раз его одергивала мать: «Как ты можешь быть таким бесчувственным сейчас!» Но Джар не брал это в голову. Он был близок с отцом.

После смерти Розы Джар много времени провел в своем доме в Голуэе, пытаясь осознать происшедшее и отыскать в нем смысл. Его отец владеет баром в Латинском квартале. И они часто засиживались там допоздна, обсуждая его видения, особенно одно – на побережье Коннемары. (Точнее, говорил всегда один Джар, а отец только слушал.) Некоторые из этих видений были порождены ложными тревогами, и Джар это понимает. Но другие он не может ни объяснить, ни выбросить из головы…

– Ты похож на смерть, дружище, – заявил Карл, плюхаясь в свое кресло так, что сиденье под ним издает плаксивый свист. – Опять видел призрак?

Джар ничего не отвечает приятелю, пока тот ждет, когда загрузится его компьютер.

– Господи, дружище, прости, – пробормотал Карл, перебирая на своем столе диски. – Я подумал…

– Я купил тебе кофе, – перебил его Джар, передавая Карлу латте. Он не хотел продлевать замешательство друга.

Карл был немного полноват; его детское лицо украшала копна светлых, заплетенных в дреды волос и улыбка херувима. Правда, у него имелась одна раздражающая Джара привычка – сокращать слова в электронных посланиях («пож» вместо «пожалуйста», например) и перемежать свою речь такими словами, как «господи», «чудненько», и «лады». Но в нем гораздо меньше злобности и ехидства, чем у всех остальных знакомых Джара.

– Чудненько! – раздался ожидаемый возглас, и в воздухе повисает неловкая пауза.

– Что случилось? – первым прервал молчание Карл.

– Я сделаю сегодняшние дудлы, – сказал Джар, игнорируя его вопрос.

– Ты уверен?

– Это Ибсен. Мой старый приятель.

Они с Карлом по очереди писали статьи о текущих тематических рисунках Google. Для этого они должны были заходить на страничку австралийского Google в ночь перед публикацией, опережая спящий люд на целых одиннадцать часов. Но оба часто забывали это делать. Статьи загружались на веб-сайт, где их никто не мог увидеть, но отлично стимулировали трафик, поскольку люди тщетно кликали на приукрашенный логотип поисковика.

Получасом позже, загрузив об Ибсене даже больше информации, чем требовалось (преимущественно о Гине Экдал из «Дикой утки» и необыкновенном студенческом спектакле в Кембридже пять лет назад), Джар уже прятался с Карлом от моросящего дождя в улочке неподалеку от офиса, морща нос от запаха пива и куда более неприятного смрада испражнений, еще не выветрившихся там с прошедшей ночи.

– Типичный лондонский денек, – сказал Джар, заполняя молчание. Он понимал: Карл собирался с духом, готовясь завести разговор на щекотливую тему. И оглядывался по сторонам в поисках отвлекающего момента. – Ты смотри, какой «пиццаед»!

– Где? – тут же среагировал Карл.

Джар кивком головы указал на мужчину, который шел по тротуару на противоположной стороне улицы и разговаривал по мобильнику, держа его перед своим ртом горизонтально – как кусок пиццы. Карл и Джар наблюдали за ним, посмеиваясь. У них обоих был «пунктик» насчет людей, неловко обращающихся с мобильниками. Наблюдать за такими чудаками и вправду было забавно. Одни украдкой шептали что-то, прикрывая рот сложенной в пригоршню рукой; другие подносили мобильник то к уху, то ко рту. Но «пиццаеды» были их любимчики.

– Я знаю, это не мое дело, – все же заговорил Карл, прикуривая сигарету, как только очередной «пиццаед» исчез в толпе. Он зажимал сигарету своими пухлыми пальцами, большим и указательным – как ребенок, пишущий мелом. – Но, возможно, тебе стоит серьезней отнестись к своим видениям, ну ты понимаешь…

Пряча руки в карманах своей замшевой куртки, Джар отвел взгляд в сторону. Ему тоже хотелось закурить, но он пытался бросить. В который раз! Роза никогда не курила. Он вышел на улицу, чтобы составить Карлу компанию, дать ему понять, что его утреннее смятение и раздраженность развеялись. А заодно и увильнуть от совещания в одиннадцать часов.

– У меня есть на примете человек, способный тебе помочь, – продолжал Карл. – Психотерапевт. Консультирует людей, переживших тяжелую утрату.

– Тебя снова потянуло к могилам? – спросил Джар, припоминая Карлу его недавний печальный опыт «знакомства на похоронах». Движимый идеей о том, что на похоронах выделяются феромоны («полна страсть горя и полно горе страсти»), Карл побывал, иногда даже без приглашения, на множестве поминок в надежде найти там свою любовь – не обязательно вдову, а просто какую-нибудь смятенную, но соблазнительную особу в трауре.

– Она классная. Я бы с ней замутил, – признался Карл.

Джар бросил на друга удивленный взгляд.

– Да нет, ничего не вышло. Она всего лишь помогла мне с одной статьей.

– О «Тиндере»?

– Меня заинтересовали последние психологические исследования – о благотворном воздействии музыки в приемных психиатров. Под звуки старого, традиционного джангла люди могут расслабиться и разоткровенничаться гораздо больше.

– Или выпрыгнуть из окна, что более вероятно. – Джар взял паузу. А потом отнял у друга сигарету и глубоко затянулся. – Дело в том, что сегодня утром я уверился больше, чем когда-либо, что Роза жива.

– Но это была не она, ведь так?

– Может быть, и она. В том то и дело.

Какое-то время приятели стояли молча, глядя на дождь. «Надежда – вещь очень личная и очень хрупкая, легко убиваемая другими», – думал Джар, снова забирая у Карла сигарету и делая затяжку. Он не винил друга за скептицизм – он у него был в крови. Приятели уже собирались вернуться в офис, когда взгляд Джара привлекло движение: у окна в «Старбаксе» через дорогу садился высокий человек. Черный пиджак от «Норт фейс», приподнятый воротник, обычные каштановые волосы, невыразительные черты лица. Вполне себе заурядный тип. Если не считать того, что Джар его видел уже в третий раз за два дня.

– Ты узнаешь этого человека? – спросил он Карла, кивая на «Старбакс».

– Не могу сказать.

– Ручаюсь, он был прошлой ночью в пабе. И в моем автобусе вчера.

– За тобою опять следят?

Джара последнее время не покидало ощущение, будто за ним наблюдают. Он уже говорил об этом Карлу. И сейчас лишь кивал в притворном согласии: друг, наверное, опять поднимет его на смех. Так и есть. Карл ухмыльнулся:

– Дружище, а тебе известно, что каждый третий человек страдает паранойей?

– Всего то? А двое других?

– А двое других за ним наблюдают.

Джар пытался выдавить улыбку, чтобы показать Карлу, что с ним все в порядке – просто разыгралось воображение. Но у него не получалось.

– Знаешь, когда я увидал ее сегодня на эскалаторе, у меня возникло такое странное чувство… – Он замолчал, косясь на человека в черном пиджаке. – Ну, в общем… Розы здесь нет, Карл, но она существует. И она ищет путь, как вернуться назад.

4

Кембридж, осенний триместр 2011 г.

Вот уже две недели, как я приехала сюда. И, как никогда, скучаю по отцу. Я думала, что смена обстановки, новые впечатления помогут мне справиться с горем. Но этого не случилось. И даже туман «Недели первокурсников» не может застить мою подавленность. Мы составляли с отцом славный дуэт – как соль и перец, как Моркомб и Уайз (его любимое шоу). Такой близостью с отцом, что была у меня, не может похвастаться ни один из моих друзей. Две жизни, сплетенные вместе судьбой… Да, мы были с ним очень близки!

Как же я разозлилась в «Пикреле»[3] прошлой ночью, когда ребята начали говорить гадости про своих родителей. А потом одна девушка из общежития, живущая в соседней комнате и тоже изучающая английский, – эта вечно сонная Джоси из Джерси – накинулась на меня с расспросами. Естественно, настроение переменилось, когда я всё разъяснила. Ритм пьяного угара паба сбился; никто не знал, что мне сказать и куда отвести глаза. На какой-то миг я словно бы увидела себя сверху и задалась вопросом: а так ли отец видит все в эти дни?

Каких-то пять минут назад – до того, как я пробудилась от солнечного света, сочащегося сквозь тонкие общежитские занавески, – отец был все еще жив. И мы ездили с ним на ланч в Гранчестер[4]. Я намеревалась рассказать отцу освоих первых неделях в колледже, о клубах, в которые я вступила, о людях, с которыми познакомилась. А затем я вспомнила.

Отец часто мне рассказывал о Кембридже. Но приезжали мы сюда вместе только раз – летом, за неделю до его кончины (мне до сих пор не по себе писать такие слова). В тот день он был, как и всегда, неугомонный. Отец обладал невероятной охотой до жизни и быстрым, энергичным умом. Будь у него возможность, он объехал бы со мной весь Кембридж на своем складном велосипеде (на котором он ездил на работу). Или обежал бы его трусцой (физическое состояние отца позволяло ему заниматься горным бегом). Но вместо этого мы прогуливались с ним бодрым шагом, и я очень старалась не отставать от отца.

Он показывал мне колледж – «свой колледж», в котором во времена его молодости учились одни только парни. Можете себе такое представить? Приятно сознавать, что отец учился здесь до меня, гулял по тем же дорожкам, пересекал те же дворы, освященные вековой традицией. А затем он повел меня поплавать на плоскодонке. Только не надел свою соломенную шляпу.

Помнится, в тот день отец иногда затихал, что было для него совсем нехарактерным. А заметив в моих глазах немой вопрос, сослался на рабочие проблемы.

Сама я не расспрашивала, а он никогда не рассказывал о своей работе. Я знала только то, что она заносила нас в различные посольства по всему миру, главным образом в Южной Африке, и что отец работал в Политическом отделе МИДа, посылая в Лондон отчеты, которые, как он шутил, никто никогда не читал. Но последние два года он почти все время находился в Лондоне. Было ли это повышением по службе? Не уверена. Но командировки отца стали редкими и непродолжительными. А я стала уже достаточно взрослой, чтобы в его отсутствие заботиться о себе сама. И достаточно взрослой, чтобы сопровождать отца «при исполнении обязанностей» в столице. Я была с ним даже на приеме в саду Букингемского дворца в прошлом году. Отец пошел туда в той же спортивной куртке, в которой был в тот день на реке Кам.

– Я должен ехать в Индию, – произнес он, без необходимости наклонив голову, когда мы проходили под мостом колледжа Клэр.

– Везет тебе, – сказала я.

И тут же пожалела о своих словах. Ведь я знала, что он не любил уезжать надолго.

– Я отправляюсь в Ладакх, – добавил отец, улыбнувшись.

Он надеялся, что это как-то смягчит удар. Когда-то мы ездили туда вместе – в город Лех, и там просиживали в дешевых кафе на Чангспа-роуд, наблюдая за молодыми израильтянами, приезжавшими в город на мотоциклах «Энфильд Буллит» и пытавшимися найти в горах хоть какое-то успокоение после воинской службы. Возможно, это мое самое любимое место на всем белом свете. И я очень хочу когда-нибудь получить такую работу, которая мне позволит путешествовать по миру так же часто и много, как путешествовал мой отец.

Я заметила, как он кивнул на плоскодонную лодку, проплывавшую мимо нас в противоположном направлении. Впереди восседали горделивые родители, а их спины буравил взглядом нерадивый сыночек. Я уверена, что карьере отца помешало его упорное желание не разлучаться с единственным чадом. Он сам вырастил меня и поставил на ноги, за все время только раз или два прибегнув к помощи няни.

– Пообещай мне, что ты будешь активна и старательна в колледже, – попросил отец.

Помнится, мне не понравился тогда тон отца – в нем сквозило допущение, что его может не оказаться рядом, когда я поеду в Кембридж. Хотя, возможно, мою память искажает суждение задним числом. И все же, в тот солнечный день отец был явно сам не свой; более сдержанный, даже замкнутый, и шутил гораздо меньше, чем обычно.

– Вступай во все клубы и общества, – продолжил он с наигранной беззаботностью в голосе. – Пробуй всё, живи там полной жизнью. Лично я в один прекрасный вечер вступил и в партию лейбористов, и в партию консерваторов, и в социал-демократическую партию.

– А в гребле ты так поднаторел, потому что вступил в клуб лодочников?

– Я научился управлять плоскодонкой, чтобы произвести впечатление на твою мать. В нашу первую лодочную прогулку мой шест увяз в иле. А мне попросту не следовало сильно упирать на него, когда лодка плыла по течению.

– Ох, папа-папа! – воскликнула я с притворной укоризной.

Я видела, что воспоминания сделали его скорее счастливым, чем печальным. Уголки рта наморщила улыбка – в такой манере он всегда мне шептал на ухо всякие глупости, когда нужно было сохранять серьезность. «Буква «э» в слове «мэм» произносится, как «е» в «тотем». И не забудь сделать книксен», – такими словами отец напутствовал меня за секунду до того, как я оказалась перед королевой и мои шпильки увязли в торфяной почве букингемского сада.

А сейчас мне трудно себе даже представить, что можно улыбаться, думая о нем. И желание у меня только одно: свернуться комочком в этой узкой общежитской кровати и умереть.

5

Джар понял, что что-то не так, как только вышел из лифта. Дверь в его квартиру была приоткрыта, и темноту лестничной площадки прорезал острый треугольник света. От чего дыхание у Джара мгновенно участилось.

– Подожди здесь, – проговорил он Иоланде, которую целовал в лифте пару секунд назад.

Они познакомились в пабе, в конце Брик-лейн, куда Джар частенько захаживает после работы. В последние месяцы это уже вошло в привычку. После «галлюцинаций из-за тяжелой утраты» он искал умиротворения среди незнакомых людей. Ошибочная попытка направить свою жизнь в новое русло: в кругу незнакомцев Джар почему-то не так остро ощущал неверность своей памяти о Розе.

Он толкнул дверь вперед, но та во что-то упирается. С напором раскрывая дверь, Джар зашел внутрь, чувствуя, как в висках пульсирует кровь. Квартира – одна большая комната с кухонькой в дальнем конце и кроватью в противоположном – разграблена; по всему полу разбросаны книги, скинутые с книжных стеллажей, сплошь закрывающих стены. Часть полок просто сорваны с креплений и уныло болтаются в комнате, как поваленные ураганом деревья. Закрыв глаза, Джар попытался найти случившемуся рациональное объяснение.

Ночные кражи со взломом – не типичное явление в его квартале; в последних случаях подобных вторжений власти обвиняли подсевших на крэк наркоманов, тусующихся севернее Хаксни-роуд. У живущего этажом ниже фотографа по имени Ник Фара воры умыкнули на прошлой неделе компьютер. А из квартиры на шестнадцатом этаже, четырьмя этажами ниже, несколько дней назад кто-то вынес телевизор и стереофоническую систему. Тогда, поколебавшись, но все же решив предпринять хоть какие-то меры предосторожности, Джар спрятал свою двенадцатиструнную гитару под кроватью.

И вот сейчас он перешагнул через груды книг на полу, подхватывая отцовский томик книги «Больше чем игра» Кона Хулихана. Подсознательно Джар понимал, что ничего не пропало. У него нет того, за чем обычно приходят «эти» люди. Джар нагнулся возле кровати: футляр для гитары на месте. Он уже готов выпрямиться, но все же решает вытащить футляр. Ободренный его тяжестью, Джар положил футляр на кровать и открывает его. Гитара цела и невредима – еще одно подтверждение тому, что это не обычный взлом. Такую хорошую гитару, как у него, довольно легко можно продать, выручив неплохие деньги.

– Бьюсь об заклад, это не нормально, – заявила Иоланда, стоя в дверном проеме. Голос девушки звучит ровно, но Джар шокирован тем, как легко он о ней позабыл. – Может, мне вызвать полицию? – спросила Иоланда.

Джару надо было извиниться и распрощаться с ней еще в баре, а не приводить ее сюда. Она все же не совсем незнакомый ему человек. Иоланда привлекла внимание Джара, когда он в последний раз приходил повидаться со своим издателем – девушка прошла мимо него с коробкой книг, приготовленных для подписи автору. А сегодня вечером она оказалась в баре. И ему показалось невежливым не подойти и не заговорить с ней.

– Не стоит, – произносит Джар и, прежде чем убрать гитару в футляр, извлекает из нее нервный аккорд. – Ничего не украли.

– Откуда ты знаешь?

– Здесь нечего брать. – Джар резко защелкнул футляр и прошелся по комнате.

– Так много книг, – говорит Иоланда, наблюдая за ним.

«А завтра прибавятся еще две, – думает Джар. – «Лузеры» Колина Баррета как вознаграждение за статью о Дженнифер Лоуренс и «Зеленая дорога» Энн Энрайт за викторину об англо-ирландском бойз-бэнде «Уан Дирекшн». Тщетные попытки достичь в жизни хоть какого-то культурного равновесия. Джар выбегает из комнаты.

– Давай я помогу тебе прибраться, – предлагает Иоланда, уже стоя рядом с Джаром и кладя руку ему на плечо.

От этого прикосновения Джар вздрагивает. Она слишком хорошая, чтобы он вовлекал ее в свою жизнь. Он наблюдает за тем, как девушка подбирает валяющиеся книги, и тут в общем хаосе его взгляд выхватывает фотографию Розы. Откуда она взялась? Ее не должно здесь быть! Джар не хранит в своей квартире никаких вещей, напоминающих о Розе. Он взял себе это за правило. Неужели кто-то оставил ему этот снимок, как визитную карточку? Нет, – вспоминает Джар, – он использовал эту фотокарточку как закладку, когда был в Кембридже. Должно быть, она выпала из какой-то книги.

Наклонившись, Джар поднимает фото, всматриваясь в лицо Розы. Она всегда знала, как привлечь его внимание. До чего же она игрива на этом снимке: сидя за столом и глядя в камеру, грызет карандаш. За прошедшие пять лет Джар пересмотрел столько Розиных фоток, что уже начал подзабывать, как она выглядела в действительности. Тот образ, который теперь царит в его памяти, сформировали фотографии.

– Мне пора домой, – говорит Иоланда, заглядывая через его плечо.

Ее голос снова заставляет Джара вздрогнуть. Как долго он смотрел на фото Розы?

Джар понимает, что Иоланда заслуживает если не извинения, то хотя бы объяснения с его стороны. Но он не знает, с чего начать.

– Ладно, – бормочет он, отводя глаза под ее обличительным взглядом, в котором ясно читается: для нового свидания на одну ночь ты слишком плохо старался, дружок!

На мгновение Джар снова вскидывает глаза на Иоланду. В другую ночь, в другой жизни они бы уже занимались пьяной, вялой любовью, упав на постель после того, как он спел бы ей под гитару какую-нибудь ирландскую балладу – одну из тех, что ему часто доводилось слышать в своей старой спальне в Голуэе, куда сквозь щели в половицах их семейного бара проникал зычный отцовский голос.

– Извини. Давай я спущусь с тобой вниз и помогу поймать такси?

– Не беспокойся, все в порядке, – говорит Иоланда. – Правда.

Но Джар настаивает, и они спускаются вместе на лифте вниз в полном молчании.

– Ты очень сильно любил ее, да? – произносит Иоланда, когда подрагивающий лифт останавливается на первом этаже. – Она была счастлива, если знала это.

На улице девушка сама вызывает такси, но Джар дожидается, пока она сядет в машину и уедет в ночь – в Майл-Энд, так она вроде бы сказала. И только потом возвращается в свой многоквартирный дом с новым намерением. Или это страх? То, что случилось сегодня ночью в его квартире, означает, что кто-то – кто именно, он еще пока не знает точно – начинает воспринимать его всерьез. Кто-то, кто хочет выяснить, как много он узнал о Розе. И возможно, также попытается остановить его. До Джара доносится звук закрывающейся дверцы фургона. Он нажимает на кнопку двенадцатого этажа, но, когда двери лифта приходят в движение, выскальзывает из кабины. Не дожидаясь, пока пустой лифт поднимется вверх, Джар выходит через черный вход из дома и пересекает двор, направляясь к гаражным боксам.

За прошедшие годы он узнал, что паранойя – коррозийная болезнь, разъедающая, как кислота, грани его рационалистического сознания. Но в этот вечер Джар позволяет себе не сомневаться. Он уверен: в его квартире побывали не обычные воры-взломщики. Хаос был явно постановочный – устроенный уж слишком методично для любителей крэка. В последние дни Джара не покидало ощущение, будто его преследуют: «провожают» с работы до самого дома, наблюдают из окон кофеен или пабов. Ощущение, которое ему до сих пор удавалось от себя отгонять. Но сегодняшняя ночь всё меняет.

Отодвинув засов на двери гаража, Джар заходит внутрь и зажигает светильник с лампой дневного света. Теперь он действует более здраво. Вряд ли это место тоже подверглось вторжению. И все же Джар вздыхает с облегчением, обнаружив гараж точно в таком состоянии, в каком он оставил его накануне. Джар садится за компьютер и, пока тот загружается, пристально оглядывает маленькое холодное помещение. Здесь, в гараже, ему всегда кажется, будто Роза совсем рядом.

На одной стене из шлакобетонных блоков висят, соединенные вместе, три морские карты североморского побережья Норфолка. На картах красным фломастером нанесены стрелки, указывающие направление течений; все отмели и пляжи, тянущиеся далеко на запад, до городков Бернем-Дипдейл и Ханстантон, обведены в кружочки. Рядом с морскими картами висит карта Кромера, выпущенная военно-геодезическим управлением Британии. Начертанные на ней зеленым карандашом линии направлены к фотографиям и кадрам камер видеонаблюдения, аккуратно прилепленным к примыкающей коммутационной панели.

Стена за компьютерным столом превращена в калейдоскоп из фотографий. Слева – снимки Розы с университета. Справа – его неподтвержденные видения после ее смерти; некоторые из них перечеркнуты. Ту девушку в Паддингтоне, которую он принял за Розу, Джар не сфотографировал. Вместо ее снимка он прикрепляет к стене фотографию вокзала, рисует на ней красным фломастером знак вопроса и добавляет дату.

Все, что связано с Розой, Джар хранит в этом гараже – в попытке соблюсти хоть какую-то видимость «нормальности» в остальной своей жизни. Здесь и бесчисленные запросы, которые он подавал согласно закону о свободном доступе к информации в колледж Святого Матфея (Розин колледж), полицию, больницу, и его переписка со следователем. А также личные вещи: ночная рубашка от «Маргарет Хоуэлл» (купленная ее тетей, когда Роза поступила в Кембридж), ее любимые духи (которые Роза нашла на рынке в Стамбуле), одна из забавных открыток, которую она однажды подсунула под его дверь в общежитии колледжа.

Приходя к нему в квартиру, люди думают, что он сумел взять себя в руки и продолжает жить дальше. И Джара это устраивает: он хочет, чтобы его знакомые считали, будто Роза осталась для него в прошлом. Никому из них не следует знать, что по-настоящему живым он ощущает себя не в квартире, а в этом насквозь продуваемом ветром гаражном боксе – в окружении образов той женщины, которую он любил сильнее, чем можно было вообще (как он думал до встречи с ней) любить другого человека. Если бы кто-нибудь застал его сейчас здесь, то наверняка бы принял за сталкера. В некотором смысле он им и является. С той только разницей, что женщина, за которой он охотится, умерла пять лет назад, прыгнув одной страшной ночью навстречу собственной смерти в 130 милях от его гаража – в Кромере, на североморском побережье Норфолка.

Джар проверяет личную электронную почту. Отец написал ему несколько строчек о матче по кёрлингу и прислал ссылку на его освещение в «Коннахт трибюн». В этом матче играл двоюродный брат Джара. «Конор зарабатывает очки на заднице! Скоро приедет к нам, па», – улыбается Джар, собираясь просмотреть рабочую почту. Но его взгляд привлекает другое сообщение в спаме.

Оно от Эми, Розиной тети, живущей в Кромере и занимающейся реставрацией картин. Эми и Роза всегда были близки, а после смерти Розиного отца связь между ними стала еще крепче. Роза часто ездила по выходным в этот приморский городок, радуясь возможности отрешиться на пару дней от суеты бурлящей кембриджской жизни.

Эми приглашала к себе и Джара, но встречи с ней давались ему с трудом. Причиной тому – до боли поразительное физическое сходство тети и племянницы. Эми тоже провела большую часть своей жизни на лекарствах, то впадая, то выходя из депрессий. И ее настроение явно поднималось всегда, когда рядом оказывалась Роза. Они любили сидеть при рассеянном солнечном свете в гостиной и вспоминать Розиного отца; и за этими тихими разговорами тетя обычно рисовала хной утонченные узоры на кистях и руках племянницы.

Джар не винит Эми за то, что случилось потом, и продолжает поддерживать с ней связь. Тем более что их отношения, как и отношения Эми и Розы, заметно укрепились после утраты – столь тяжелой для них обоих. Эми – союзница Джара, одержимая такой же паранойей, как и он; это единственный человек, кроме него, который не верит в смерть Розы. Ни объяснений своему неверию, ни теорий на этот счет у Эми нет. Так ей подсказывает «шестое чувство». Но от этого обещающий тон ее электронного сообщения звучит только еще больше интригующе: «Джар, я пыталась дозвониться тебе, но не смогла. Мы тут нашли в компьютере кое-что, что тебе может быть интересно. Это связано с Розой. Я буду дома всю неделю, если захочешь приехать. Позвони мне».

Глядя на часы, Джар раздумывает, стоит ли звонить Эми прямо сейчас: уже поздно, но ему известно, что Эми страдает от бессонницы. Но затем Джар вспоминает, что поставил телефон на зарядку, да так и забыл в квартире. Решено: он позвонит Эми утром – из поезда в Норфолк. После сегодняшнего взлома ему не следует мешкать.

6

Кембридж, летний триместр 2012 г.

Прошла неделя с тех пор, как я увидала Его в ресторане. Пыталась ли представить себе нашу новую встречу? Может быть… Но мне и в голову не могло прийти, что я предстану перед ним на берегу реки Кам в чем мать родила. А именно так все случилось минувшей ночью, и я до сих пор не совсем понимаю почему.

По крайней мере, теперь я знаю имя этого парня. Его зовут Джарлаф Костелло, для друзей – просто «Джар». Он из Голуэя. Отец Джара владеет в этом городе баром, а мать работает в Баллинасло медсестрой по уходу за психически больными людьми. Джар готовится защищать магистерскую диссертацию на кафедре английской литературы нового и новейшего времени, а до этого изучал ирландскую литературу в Тринити-колледже в Дублине. Насколько я поняла, он на пару лет старше меня. И раз в десять рассудительней.

По окончании репетиции мы всей труппой пошли выпить в «Игл» – в тот самый паб, в котором в свое время Уотсон и Крик объявили пришедшим на ланч посетителям, что открыли «секрет жизни» – структуру ДНК. Позднее, когда уже начали сгущаться сумерки, трое из нас – Бет, Сэм, наш режиссер, и я – решили прогуляться по Бэксу. Июньская ночь выдалась теплой, и почти полная луна светила достаточно ярко, чтобы отбрасывать тени.

– Никто не желает искупаться? – спросил Сэм, поглядев на меня.

Последние несколько дней он активно флиртовал со мною. Не скажу, что я была против этого, хотя мотивы моего поведения порой не понятны мне самой. Вокруг Сэма, как режиссера, уже сформировалась определенная аура – не высказываемое вслух, но единодушное мнение, что через несколько лет он станет крупной фигурой в реальном мире.

Бет заколебалась, видя мою реакцию. Я знала, что ей тоже нравится Сэм, но старалась не брать это в голову, решив почему-то, что симпатия к одному парню не должна стать препоной для укрепления наших отношений, которые я наивно считала дружескими. Я все еще пытаюсь доказать себе, что могу делать всё, что якобы должны делать студенты: участвовать в попойках, купаться нагишом, завязывать дружбу на всю жизнь, много и энергично заниматься сексом и иногда даже учиться.

Наверное, я затянула с ответом, потому что в следующее мгновение Бет сбросила с себя одежду и побежала по траве, сверкая в тусклом сиянии лунного света поразительной белизной своего тела – слишком пышного к тому же.

– Ну, давайте-же, вперед! – выкрикнула она, скорее себе, чем нам. Бет захватила инициативу, бросила вызов, а я не собиралась ей ни в чем уступать.

Больше не медля, я тоже помчалась к кромке реки, раздеваясь на бегу в тайной надежде, что так мое обнажение будет выглядеть менее зазорным. Я не оборачивалась, чтобы посмотреть, последовал ли нашему примеру Сэм. Я всего лишь хотела присоединиться в воде к Бет – как можно быстрее!

Я не чувствовала смущения, пока мои трусики не зацепились за палец на ноге и оставшиеся несколько ярдов до воды я преодолевала прыжками. И я заметила, что подняла больше брызг, чем Бет, и это меня разозлило. А затем я разозлилась еще больше из-за того, что обратила на такой пустяк внимание.

Вода в реке оказалась холодней, чем я ожидала, но я поплыла к Бет, которая лежала на воде под мостом Клэр, оглядываясь на Сэма.

– Он собирается купаться? – спросила я так безразлично, как только могла. На самом деле я хотела обернуться, но тогда бы Бет подумала, что мне – как и ей – тоже хочется увидеть Сэма голым.

– Как водичка? – поинтересовался Сэм, все еще одетый.

– Почему бы тебе самому ее не попробовать? – спросила Бет.

– Ваша одежда отсыреет на траве, – ответил Сэм, подбирая с земли кучки наших вещей. Странно, но я почувствовала большее смущение от того, что Сэм взял в руки мои трусики, чем от того, что он увидел меня голой. Но он сложил их быстро и умело, как мать, подбирающая для стирки белье с пола подростка, и направился к скамейке в стороне от воды.

Бет повернулась ко мне. Мне показалось, что она подумала то же, что и я: Сэм и не собирался купаться.

– Да ты струсил, Сэм, – выкрикнула Бет. – Испугался за свои яйца, как индюк! Большой жирный, трусливый индюк!

– Он бы мог оставить наши вещи там, где они лежали, – заметила я.

– Сэм просто устроил нам смотрины, – хмыкнула Бет, плывя назад к берегу.

Я замешкалась, глядя, как она вытаскивает из реки свой белый зад, с которого каплями стекает вода, а потом, виляя бедрами, неспешно направляется по траве к Сэму, сидящему на скамейке, рядом с узелками нашей одежды. Бэт не стремилась ни ускорить шаг, ни прикрыться.

Внезапно мне стало совсем не смешно. Мне совершенно не хотелось, чтобы Сэм разглядывал меня голую.

– Ты собираешься простоять в воде всю ночь? – спросил он.

«Если придется», – подумала я. Будь Бет настоящей подругой, она бы принесла мою одежду на берег. Игра была выиграна, и, одержав победу в своей беззастенчивости, она могла бы проявить великодушие. Но Бет уже натянула на себя одежду и сидела рядом с Сэмом, а тот обнимал ее за плечи, согревая.

А затем я увидела, как они встают и, взявшись за руки, уходят.

– Увидимся в колледже, – бросила мне через плечо Бет. – Догоняй!

Да уж, конечно! Пытаясь не обращать внимания на холод, покрывший все мое тело мурашками, я окинула взглядом сказочный Бэкс, купающийся в лунном свете, и устремленный ввысь силуэт часовни Королевского колледжа. «Я должна была бы получать удовольствие от Кембриджа, от своего пребывания здесь, но этого не происходит», – подумалось мне. И это осознание заставило меня примириться с решением, которое я приняла. Я до боли скучаю по отцу.

Ниже по реке Кам, в Колледже королевы, проходил Майский бал выпускников. По реке разносился гул музыки и буйного студенческого веселья. Мне бы очень хотелось пойти на бал нашего колледжа и доказать себе, что я могу получать удовольствие от таких мероприятий. Но билет на бал стоит непомерно дорого. И хотя три парня готовы за меня заплатить, я еще раздумываю: их приглашение больше походит на сделку – билет в обмен на секс.

Я вернулась мыслями в тот день, когда отец повез меня кататься на плоскодонке – последний раз, когда я видела его живым. Он бы одобрил купание в реке, но не поведение Сэма и тем более Бет. Однако винить в происшедшем я могла только себя.

Внезапно я ощутила себя беззащитной и потерянной – моя одежда находилась слишком далеко от берега, чтобы чувствовать себя комфортно. Вдалеке я заметила компанию студентов, направлявшихся в мою сторону. И в этот момент я увидела Его – он шел надо мной, по мосту Клэр.

Я не усомнилась ни на мгновение: это был Джар. В лунном свете явственно вырисовывался его грузный большой силуэт. Засунув руки глубоко в карманы куртки, он отмеривал свой путь длинными, решительными шагами. В его походке сквозила явная целеустремленность: сам себе хозяин, он жил своей жизнью, а не стоял на месте, как я (в ожидании конца вопреки моему желанию не спешащему наступить).

Я озадачилась: стоит ли мне зайти глубже в воду в надежде, что он не заметит меня, или, наоборот, раскрыть свое присутствие, окликнуть его и попросить принести мне одежду?

– Эй, парень! – позвала я, впервые осознав, насколько я замерзла. Мне нужно было выбраться.

Джар откликнулся не сразу. Он прошел еще несколько шагов, а потом остановился и замер на месте, как будто раздумывал, где же он слышал мой голос, напряженно пытаясь извлечь нужное воспоминание из потаенного уголка памяти своего писательского мозга.

– Это я, та девушка, которая не смогла заплатить за ужин. – Рекомендация была, конечно, отвратительной, но ничего лучшего мне в голову просто не пришло.

После этих слов Джар наконец заглянул вниз, опершись руками на один из больших каменных шаров, установленных по обе стороны моста.

– Дайте-ка я угадаю, – сказал он, не выказав никакого удивления при виде меня, купающейся голышом в реке при лунном свете. – Это вживание в роль? Или такая необычная проба?

– Что-то вроде того. Только мне уже не хочется играть такую роль.

– Вы выглядите замерзшей.

– Вы не могли бы принести мою одежду? – От его замечания мне стало еще холодней, просто невыносимо холодно. – Она там, на скамейке.

– Вам повезло, что никто не приделал ей ноги.

Я поплыла к берегу, наблюдая за тем, как Джар спустился с моста, подошел к скамейке и подобрал мою одежду. У берега мы оказались одновременно.

– Я оставлю ваши вещи здесь, – сказал Джар и, силясь не смотреть в мою сторону, повернулся ко мне спиной.

На мгновение мне показалось, что я слишком замерзла, чтобы вылезти из воды. Мои руки болели, и после первой попытки я снова погрузилась в воду.

– Вы там как, в порядке? – так и не поворачивая головы спросил Джар, словно обращаясь к кому-то, кого он не мог хорошо разглядеть в темноте.

Я хотела попросить его о помощи, но это было бы слишком конфузливо. И вместо просьбы о помощи, я собралась с силами и выскочила из воды.

– Я в полном порядке!

Мы оба одновременно перевели взгляд на приближавшуюся компанию подвыпивших студентов, уже шедших по тропинке вдоль реки. Джар по-рыцарски встал между ними и мной. С молниеносной скоростью я натянула на себя одежду, не заморачиваясь с лифчиком и стараясь не обращать внимания на свист парней.

– Как нельзя вовремя. Все нормально?

– Чертовски холодно.

– Вот, возьмите, – сказал Джар, протягивая мне свою куртку. – Да берите же, – добавил он, поскольку я колебалась.

Я завернулась в его большую замшевую куртку, снова – как в ресторане – улавливая запах сандала. И мы пошли в сторону Королевского колледжа, все больше удаляясь от студентов, потерявших к нам всякий интерес.

Мы не обсуждали, куда мы идем. Я просто хотела пройтись и согреться, и Джара, похоже, это устраивало. Вскоре мы миновали Королевский колледж и вошли в городок, болтая о его доме в Голуэе, о его учебе в Тринити-колледже в Дублине и переезде в Англию. Пока мы разговаривали, я подсознательно оценивала все, что мы делали, взвешивала все за и против нашего дальнейшего общения, и никак не могла решить, стоит ли нам заканчивать вечер вместе или лучше разойтись каждому своей дорогой. На тот момент я еще была не готова принять решение. Оказалось, что Джар не только дописывал свою магистерскую диссертацию, но и начал недавно работать над романом. И в тот вечер вышел прогуляться в попытке обдумать его концовку.

– Кто-то сказал мне однажды, что писать роман – все равно что рассказывать анекдот, – произнес Джар, когда мы шли по Хобсон-стрит. – Ты знаешь концовку, но добраться до нее можно разными путями.

– Но ты же еще не знаешь концовки…

– Мой отец очень любил телесериал «Два Ронни» и всегда включал его в своем пабе – если не смотрел Дейва Аллена. Его любимая сцена – когда малыш, сидя в большом кресле, рассказывал эти длинные и скучные анекдоты. Сам анекдот не имел значения, важно было, как он его рассказывал. А я думал, что концовка не важна.

– Так ты придумал концовку сегодня вечером? – спросила я.

– Пока только завязку, – ответил Джар. – Два моих главных героя пока только встретились.

7

Джар написал Эми в ответном послании, что ничего не хочет обсуждать по телефону, а приедет лично. И как раз сейчас он направляется на рейсовом автобусе из Кингс-Линна в Кромер. Он сел на вокзале Кингс-Кросс на самый ранний поезд, потратив все наличные из своего «резервного фонда» (хранившегося в старинном персидском чайнике – еще одной вещи, которую мнимые взломщики его квартиры почему-то не тронули).

При виде кромерского пирса Джар ощущает прилив адреналина. Такое происходит с ним теперь всегда. Пять лет назад камеры видеонаблюдения зафиксировали, как Роза в час ночи приближается к этой викторианской постройке, о железные опоры которой бьется суровое море. А вскоре после того в полицию позвонил неизвестный мужчина (его потом так и не нашли). Он заявил, что видел, как какой-то человек прыгнул с пирса в море. На место происшествия тотчас же прибыли службы экстренной помощи; в прибрежной деревушке спустили на воду спасательную лодку. Но под кромерским пирсом всегда очень сильная волновая толчея, и течение в ту ночь было с востока на запад; оно могло отнести любого человека, оказавшегося в воде, в Северное море или хотя бы в Уош. И никаких записей, способных пролить свет на его судьбу, на установленных на пирсе и вокруг него камерах видеонаблюдения не сохранилось; к тому же часть из них оказалась вообще неисправной.

За прошедшие со смерти Розы годы Джар ездил в Кромер несколько раз – навестить Эми и постоять на этом пирсе. И всякий раз, когда он оказывался здесь, высоко над клокочущей мутной водой, Джар пытался себе представить, что же все-таки тогда произошло. Действительно ли женщина, которую он любил и которая, как он думал, любила его, решилась покончить с жизнью? Поминальная служба по Розе была отложена до завершения коронерского расследования. Все надеялись на то, что море выбросит тело утопленницы на один из пляжей североморского побережья Норфолка, но Розу так и не нашли.

Предсмертная записка, адресованная Эми, у которой Роза гостила в ночь своей смерти, звонок в службу экстренной помощи, полицейский отчет и характеристика Розы, которую предоставил декан ее колледжа, подробно расписавший ее тоску по скончавшемуся отцу, оказались для проводившего дознание коронера достаточными основаниями для того, чтобы признать Розу погибшей. Слабым утешением стало лишь то, что ее смерть была квалифицирована им как несчастный случай, а не суицид.

Роза также написала письмо Джару; и оно тоже было предъявлено следователю. Это было электронное послание, сохранившееся в папке «черновики» (как и предсмертная записка, адресованная Эми). Джар знает слова этого послания наизусть:

«Джар! Я очень сожалею. Спасибо тебе за запоздалое счастье, которое ты привнес в мою жизнь, и за нашу взаимную любовь! Надеюсь, тебе удастся найти покой, который я в этом мире так и не обрела. Мне оказалось не по силам перенести утрату отца, но я уже чувствую себя ближе к нему, сознавая, что ждет меня впереди. Мне очень жаль, что пришлось оставить тебя, малыш, – первая и последняя настоящая любовь всей моей жизни».

Джар часто задавался вопросом: намеренно ли Роза выбрала ту штормовую ночь, чтобы пойти на пирс? В последние недели ее жизни в колледже он помогал ей писать эссе на тему антропоморфизма. Ее рассудок был более расстроен, чем Джар тогда думал – теперь он это понимает. И все же ее поступок до сих пор кажется ему бессмысленным.

Сойдя с автобуса, Джар направляется прямиком в гостиницу, в которой Эми назначила ему встречу. Это отель «Париж», возвращающий своих гостей в эдвардианскую эпоху и облюбованный туристами, приезжающими в город с автобусными экскурсиями. Джар приехал рано: он хотел сначала прогуляться на пирс, но выбор места встречи («Почему не у Эми дома?») насторожил его. Или, может, его растревожила сумеречная тишина пустынных улиц и закрытых магазинов – это ощущение, что ночь еще не прошла?

В гостинице, смотрящей на пирс, табличками на деревянных панелях обозначены «Дамская комната» и «Игровая комната». Над главной стойкой регистрации тянется открытая галерея – вызывающий головокружение узорчатый ковер, канделябры и обрамленные тяжелыми позолоченными рамами портреты на стенах. Джар направляется в коктейль-бар мимо постера, рекламирующего «Бакарди» и «Колу», и стеклянной витрины с выставленными в ней бутылками «Просекко» и «Пино Гриджо».

Эми тоже пришла раньше условленного времени – она сидит в углу пустого главного бара за чашечкой кофе. При виде нее Джар нервно сглатывает: как же она напоминает Розу! Такие же высокие брови и длинные темные волосы, надетое не по сезону фиолетовое бархатное пальто и богемные сапоги по колено. Только вот в Эми нет и толики Розиной игривости. Напротив, ее облик сдавливает какая-то тяжесть, что-то, что Джар однажды приметил в своей матери незадолго до ее смерти: глаза, измученные годами не проходящей боли. «Эми опять подавлена», – мелькает у него в голове.

– Я опоздал? – спрашивает он и, прикрыв глаза, целует Эми в щеку.

– Я никуда не спешу, – медленно выговаривает та. Джар помнит: когда Эми пребывает в таком настроении, время словно замедляется вокруг нее. – Кофе?

Истомившаяся от скуки официантка в передничке заходит в бар, хлопая дверью без всякого недовольства. Джар вскакивает, а Эми даже глазом не поводит, как будто ничего не слышит и не видит. Он заказывает двойной эспрессо и несет кофе в пустой зал с высоким потолком: темный глянец отделки, декорированные карнизы, эскиз спасательной лодки. На Джара вдруг накатывает невообразимая тоска по дому, по их семейному бару в Голуэе, по отцу.

«Ваш пир закончен, – любит тот громогласно объявлять о закрытии заведения местным завсегдатаям и туристам, встав на стул посреди бара. – Или, выражаясь бессмертным языком Уильяма Шекспира, у вас что, идиоты, домов нету и вы никуда не торопитесь, мать вашу?» (Старик умеет приправлять речь бранными словечками и может достать до печенок любого.) Иногда Джару кажется, что он все свое детство растратил впустую, сидя на высоком табурете возле барной стойки, тыча пальцем в забрызганный пивом поднос и наблюдая, как отец заливает американским туристам про четырнадцать племен Голуэя и очаровывает их своих гаэльским добродушием. Если бы мать не взяла себе за правило укладывать его в постель каждый вечер, Джар бы торчал в отцовском баре до рассвета. «А как еще этот малой познает окружающий мир?» – сетовал обычно отец, взъерошивая его волосы.

– Ты хорошо выглядишь, – лжет Эми.

Джар знает, что он совсем не в форме. Темнота вокруг глаз, много лишнего нависло над ремнем.

– Ты тоже, – отвечает Джар ложью на ложь.

Эми сорок с хвостиком, но выглядит она намного старше; ее волосы уже заметно тронуты проседью. И она чем-то сильно встревожена: постоянно озирается по сторонам. Джар тоже оглядывается, ожидая увидеть кого-то, но в баре они одни.

– Тебе повезло найти здесь свободный столик, – подтрунивает он над Эми.

Та отвечает на его шутку обреченной полуулыбкой. На лице Эми сегодня больше макияжа, чем обычно, но даже он не скрывает темных кругов под глазами. «Роза никогда не красилась», – думает про себя Джар. А вслух произносит:

– Я привез тебе подарок. – С этими словами Джар достает из своей хлопчатобумажной сумки книгу «Там, где встречаются небо и горы: Занскар и Гималаи».

Эми берет книгу и пролистывает ее, задерживая внимание на фотографии босоного паломника, рискованно бредущего по замерзшему краю реки Занскар.

– В этом не было надобности, – говорит она, одаривая Джара еще одной полуулыбкой, на этот раз более сердечной.

– Это была одна из любимых книг Розы, – добавляет Джар.

– Спасибо тебе, Джар, – говорит Эми. – Как у тебя с писательством?

– Благодаря Кэти Перри без дела не сижу.

Голос Джара звучит неуверенно, чем следовало бы. Он привык, что люди расспрашивают его о том, что он пишет. Но ему претит объяснять, что с тех пор как умерла Роза, он не написал ни строчки.

– Как Мартин? – спрашивает он.

Муж Эми работал по контракту фармакологом в одной исследовательской организации, контролируя доклинические испытания различных фармацевтических кампаний. Но несколько лет назад он оттуда ушел.

– Все еще в поисках постоянной работы. Занимается фрилансом. Вертится больше, чем когда-либо. Но полон решимости закончить свой роман. Ты знаешь, как это бывает.

Джар кивает. Он какое-то время не виделся с Мартином, но не по своей прихоти. Джар поладил с ним в первую же встречу, когда Мартин заявил, что получил несказанное удовольствие от его сборника коротких рассказов. Мартин и сам был начинающим писателем. Со стороны их союз казался необычным, тем более что Джар не занимался, как Мартин, велоспортом и совершенно не разбирался в нюансах фармацевтической индустрии – еще одной всепоглощающей страсти Эминого мужа. Мартин оказался эрудитом. И однажды даже получил предложение читать лекции по английской литературе в Кембридже, впечатлив отборочную комиссию своими теориями о медикализации сознания поколения битников. Но Мартин предпочел более практичный мир фармакологии и со временем стал специализироваться на психофармакологии.

Он также разделяет сомнения Джара по поводу консультирования у специалистов. Хотя Эми хочет помочь Джару справиться с его «галлюцинациями после тяжелой утраты» – она знает несколько хороших психотерапевтов. Но сам Джар не жаждет с ними встречаться.

Он уже собирается спросить Эми о ее собственной работе (вот уже две недели как она снова устроилась реставратором картин в музей Фицульяма в Кембридже), но она перебивает его.

– Я знаю: я немного параноик, но… – Эми запинается.

– Добро пожаловать в наш клуб, – хмыкает Джар.

– За тобой никто не следил последнее время?

Джар с улыбкой выдерживает ее пристальный взгляд. Иногда он думает, что им и вправду стоило бы организовать свой клуб – только для них двоих (под девизом «Даже у параноиков есть враги»).

– Я чувствую слежку за собой каждый день, – признается Джар. – Иногда мне кажется, что за мной наблюдает Роза, но чаще за мной следят другие, незнакомые мне люди; недавно это был мужчина, сидевший у окна в «Старбаксе». А этой ночью взломали мою квартиру.

– Джар, тебе следовало рассказать об этом сразу. Мне очень жаль.

– Ничего не взяли.

Эми смотрит на него, ожидая разъяснений. Но Джар осторожничает и не спешит раскрывать ей свою последнюю конспирологическую теорию о том, что в квартире у него побывал человек, пытающийся выяснить, как много ему известно о Розиной гибели. Эми и в лучшие времена была очень впечатлительная, и ему не хочется лишний раз ее волновать.

Джар наблюдает за тем, как она вертит в руках завернутый бисквит, который официантка подала ей с кофе. Ногти у Эми погрызанные, неухоженные. А ведь как-то раз, когда он приезжал в Кромер с Розой, Эми поскрасила его ногти серебрянкой.

– А ты? – интересуется Джар, пожимая руку Эми. Ему больно видеть ее такой. – Ты тоже чувствуешь, что за тобой кто-то следит?

– Мы всегда были осторожны, даже когда Мартин еще работал, – переводя взгляд в окно, говорит Эми, вспоминая далекое прошлое. – Всегда были начеку и всякое замечали.

Джар всегда знал, что работа Мартина привлекала внимание активистов, переживающих за права животных. Его карьера в фармацевтической индустрии была главной причиной, из-за которой Роза недолюбливала его, а ее отец порвал с ним вскоре после женитьбы на Эми. Впрочем, на их разрыв повлияла и та быстрота, с которой Мартин подсадил Эми на лекарства, якобы помогающие от тревожных расстройств.

– Полиция обычно говорила нам, чего следует остерегаться на улицах и около дома, – продолжает Эми.

– Мартин до сих пор под прицелом?

– Был какое-то время. Мы не теряем бдительности.

– И?

Эми приосанивается, как будто вдруг вспоминает, зачем именно она пришла в этот бар, и начинает говорить более оживленно:

– Последние дни меня не покидает ощущение, будто за нашим домом кто-то наблюдает. Только и всего.

– А что думает Мартин?

– Он говорит, что это закономерно: паранойя – обычный побочный эффект отмены препаратов. Я снова пытаюсь сократить их прием.

– Это хорошо, – произносит Джар.

– Я посещаю терапевта. Мартин, конечно, не в восторге от этого, как ты понимаешь. Я пыталась, когда он впервые оставил свою работу, когда я думала, что мы могли бы начать нашу жизнь сначала, но потом… – Голос Эми дрожит. – Исчезновение Розы немного выбило меня из колеи.

– Естественно, – делает паузу Джар. Иногда, из-за приема своих лекарств, Эми разговаривает с ним как с незнакомцем, забывая все те часы, что они провели вместе, обсуждая Розу. – Это выбило из колеи всех нас. Но почему ты думаешь, что за тобой кто-то наблюдает?

– У нас везде установлены камеры видеонаблюдения и тревожная сигнализация, но все это, скорее, ради меня. Я очень беспокойный человек. Меня все время одолевают какие-то страхи и опасения. Просто паникерша какая-то. Мартин считает, что жизнь слишком коротка.

Слова Эми неловко повисают в воздухе, создавая еще большую неловкость.

– Ты упомянула в своем электронном послании Розу, – говорит Джар, пытаясь вернуться к главной теме разговора.

Эми обводит глазами бар и поворачивается к нему, снова собравшись.

– Два дня назад я отнесла свой лэптоп к одному человеку в городе, который чинит компьютеры. Я стараюсь сейчас проявлять больше самостоятельности. Мой лэптоп сдох, и я хотела узнать, можно ли в нем что-нибудь спасти. Мартин уехал на свою велосипедную прогулку, но я позвонила ему, чтобы рассказать, что я узнала. Он очень трепетно относится к нашим компьютерам и предпочитает быть в курсе дел. Выяснилось, что вышел из строя жесткий диск. Тот человек сумел восстановить большинство файлов, но к одной папке так и не смог получить доступа.

Эми поднимает пластиковый пакет, стоящий у ее ног, и передает его под столом Джару со скрытностью наркодилера.

– Это жесткий диск. То, что от него осталось. Тот человек перенес все, что смог, в мой новый компьютер.

Джар держит пакет в руках, борясь с искушением заглянуть внутрь.

– Возьми его, – говорит Эми.

– Я не совсем понимаю…

– Мартин вернулся домой со своей велосипедной прогулки сразу же после моего звонка. Он отнес диск в свой гараж и тоже не смог войти в ту папку, но ему удалось расшифровать ее название.

– И?

– Она называется «Дневник Розы».

На мгновение у Джара возникает ощущение, будто он сжимает под столом не пластиковый пакет, а Розину руку. Она находится с ними, в гостинице, рассказывая о Ладакхе, о своем желании когда-нибудь побывать там зимой и пройтись по льду Занскара.

– Должно быть, она загрузила его в мой компьютер в ту последнюю ночь, – говорит Эми. – Роза часто отправляла с него электронные письма, когда гостила у меня. Там, скорее всего, нет ничего особенного, но все же… – Голос Эми обрывается на полуслове.

Джар жалеет ее и тот покоробленный мир, в котором они с Мартином живут – мир, в котором нет случайных совпадений, но во всем усматривается взаимосвязь. Им обоим кажется странным то, что Роза загрузила свой дневник в их компьютер.

– Мы подумали: может, ты знаешь кого-нибудь, кто помог бы открыть эту папку, – продолжает Эми, теперь уже с большей уверенностью в голосе. – Может, кто-нибудь из твоих коллег-технарей по работе. Тот парень, Карл, о котором ты нам часто рассказываешь. Я знаю, что Мартин не всегда находил общий язык с Розой… – натужно улыбается Эми. – Но на следующий день, после очередной, но на редкость долгой велосипедной прогулки (а он говорит, что может размышлять о чем-либо только сидя на своем велосипеде), Мартин вернулся чрезвычайно оживленный и говорил о ней с большей нежностью в голосе. Он также сказал, что ты был единственным, кто действительно понимал Розу.

Джар отвел глаза в сторону.

– Возможно, в нем взыграло чувство вины. Потом, уже ночью, он заявил, что нам следует передать Розин дневник тебе. «Это было бы правильно, и это нужно сделать», – сказал он… И попросил меня передать его тебе. – Эми делает паузу, теребя свое обручальное кольцо. – Джар! Я думаю, Роза рассчитывала на то, что однажды ее дневник найдут. И возможно, в нем есть ответы на некоторые вопросы.

8

Кембридж, летний триместр 2012 г. (продолжение)

Когда мы подошли к общежитию Джара, было уже совсем поздно. Мы прогуляли по улицам Кембриджа больше часа и даже сделали остановку на Олл-Сейнтс-пасседж, чтобы угоститься кебабом. Мы его поделили, и оба пожалели об этом. А потом Джар наконец-то спросил, что я хочу дальше.

После купания в Каме я все еще ежилась от холода, но мне не хотелось, чтобы наш вечер заканчивался. Джар умеет слушать или, возможно, ему просто не удавалось ввернуть словечко. В его поведении было что-то такое, отчего меня вдруг потянуло выговориться, отвести душу, рассказать ему больше, чем я кому-либо рассказывала с тех пор, как приехала в Кембридж. О, если бы только я могла поделиться с ним той проблемой, что преследует меня в этой жизни. Проблемой, которая принимает все более угрожающие размеры, то ли сгущая, то ли наоборот проясняя мои перспективы – я уже и не знаю.

– Не покажешь мне свои офорты? – спросила я, в первый раз взяв его под руку. Джар посмотрел на меня, а затем улыбнулся и, не обращая никакого внимания на подвыпивших студентов, обходивших нас на узкой Кингс-Парейд, ответил мне вопросом на вопрос:

– А разве не мне следовало предложить тебе это?

– Что ж, давай.

– Ты не хочешь подняться ко мне, чтобы… – Еще один студент пихнул моего спутника в плечо, пытаясь оттолкнуть его широкий корпус в сторону, но Джар и на это не отреагировал.

– Чтобы что? – усмехнулась я.

– Чтобы выпить кофе, – договорил Джар. – Лучше кофе, чем виски.

Его комната оказалась просторней моей и намного чище. Ее большие окна выходили на Кингс-Парейд, а спальня была размером с гостиную – в общем, именно тот «брайдсхедский вариант проживания», который представляют себе люди, думая о Кембридже. Я обошла все, проведя рукой по потертой бордовой кожаной софе и креслу. У Джара в комнате имелся даже камин.

Вдоль стены высились стопки книг – томики Йейтса, Синга[5], Хини[6]. В углу на письменном столе понуро покоился закрытый лэптоп Джара, а над ним стыдливо склоняла плафон регулируемая настольная лампа. На подоконнике громоздилась армада бутылок ирландского виски, одну из которых подпирал CD-диск «Вилладжерс»[7].

Я все еще не понимала, к чему клонится наш вечер, но в обществе Джара я чувствовала себя уютно и раскрепощенно – достаточно раскрепощенно для того, чтобы попросить у него какую-нибудь одежду на смену своим промокшим вещам.

– Я бы тебе приготовил ванну, но до нее топать несколько миль по коридору, – сказал Джар, протянув мне свой домашний халат из-за двери. – Нам ведь не нужны сплетни соседей. Ты можешь переодеться там. – Джар кивнул на спальню.

– Я могу и здесь, – сказала я. Мы стояли в комнате, возле софы. – Ты и так уже все видел у реки.

– Я не смотрел. Будешь виски?

– Что, совсем не подглядывал?

Вместо ответа Джар принес с подоконника бутылку и бокал и щедро налил в него виски.

– Вот, выпей, это тебя согреет. – Он подал мне бокал. – Двадцатилетний «Редбрест» – ирландский виски. Его готовят путем перегонки смеси солода и непророщенного ячменя в традиционных медных кубах. И выдерживается сначала в бочках из-под бурбона, а потом в бочках из-под хереса. Чудесный букет с ароматами пряностей, фруктов и дерева.

– И как я смогу устоять? – прошептала я. Теперь мы стояли совсем рядом, лицом друг к другу.

– Так говорит мой отец. Он вручает мне бутылку этого напитка на каждый Новый год, пространно распинаясь о его вкусе и послевкусии.

– А где твой бокал? – спросила я.

– О, я уже выпил норму всей своей жизни.

– Так нечестно.

– Грех жаловаться.

– Мне что ли?

– К тому же, на трезвую голову мне лучше пишется.

– Вот уж не думала, что ты собираешься что-то писать сегодня ночью.

Мы стояли так близко, что наши лица почти соприкасались.

– Похоже, мы можем пикироваться бесконечно. Дай лучше я тебе помогу, – произнес Джар, расстегивая мою рубашку.

Его пальцы с чистыми, аккуратно подстриженными ногтями, действовали уверенно и настырно, без страха и трепета. «Интересно удивился ли он, обнаружив, что я не ношу нижнего белья? – подумалось мне. – Может, он уже составил обо мне мнение как о феминистке без лифчика?»

Хлебнув виски, я почувствовала, как расхваленный Джаром ирландский напиток опалил мне рот. А он уже стягивал мою рубашку, рассматривая меня, мои губы. Закрыв глаза, я наклонилась поцеловать его – дико, безумно счастливая впервые с тех пор, как приехала в Кембридж! И поднесла к его рту свой бокал. Джар подставил рот и сделал глоток.

– Не больно ты сопротивляешься, – прошептала я.

Джар нежно притянул меня к себе и поцеловал в шею, а потом снова в губы. Прервав поцелуй, я стала неторопливо снимать с него куртку и рубашку. Но когда мы поцеловались снова и я ощутила прикосновение его обнаженной кожи к своей, я стремительно просунув руку в джинсы Джара, крепко сжала его конец, а пальцы Джара в это время скользнули в мои трусики. Мы протопали по комнате, хихикая над своим неуклюжим, но все более ускоряющимся танцем, и рухнули на кровать. На какое-то мгновение Джар замер надо мной, и мне захотелось ему рассказать все-все. Но я понимала, что это было бы неправильно: бремя избранного мною пути должна нести я, только я одна.

Потом, после близости, когда мы выпили еще виски в постели, я извинилась перед Джаром за то, что из-за меня он снова принял на грудь. Джар не производил на меня впечатления алкоголика или человека, излечившегося от алкоголизма. Мне захотелось узнать побольше о его жизни в Дублине и невоздержании в спиртном, так не вяжущемся с его сдержанностью и невозмутимостью.

– Ничего странного, – пояснил он, словно читая мои мысли. – Мой отец владеет баром в Голуэе, так что я пил с малых лет. А затем я поступил в университет в Дублине, где пил еще больше, обычно в «Паве», спорт-баре студгородка, но иногда и за его пределами, «У Джона Кехо», где подают лучший «Гиннес» во всем Дублине.

– А сейчас?

Джар посмотрел на виски в своем бокале:

– Это первая капля за все время, пока я здесь.

Слегка пихнув его локтем, я кивнула на строй бутылок на подоконнике.

– Чисто в лечебных целях. Моя жизнь теперь более упорядочена и размеренна.

– Была до сегодняшнего вечера.

– Сегодня другое дело. Я не один.

Джар обнял меня, а я закинула на него ногу и мы замолчали, удовлетворенные и умиротворенные. И так лежали под простынями, пока он не повернулся и не вперил в меня свой взгляд.

– Ты кое-что не сказала мне, – проговорил он, без тени обвинения в голосе. Но я почувствовала, как напрягся мой живот.

– Я рассказала тебе больше, чем кому-либо за уже долгое время.

– Ты счастлива?

– Сегодняшней ночью – да.

Я была счастливей, чем он мог себе вообразить, но его слова развеяли окутывавший нас волшебный морок.

– А ты всегда спишь с парнем сразу же после знакомства? – с улыбкой продолжил расспросы Джар.

Но я уже не слушала. Что я сотворила?

– Роза?

– Никогда, – ответила я, но он понял, что что-то изменилось. Все таинство нашей интимной ночи рассеялось.

– Я тоже.

Мы лежали в тишине.

– Можно я немного попишу? – сказал Джар, как будто попросил выключить свет. – Я всегда думаю, что потом вспомню, что хотел написать, но этого не происходит.

– Сколько сейчас времени?

– Поздно. Останься у меня сегодня. Пожалуйста.

Я смотрела, как Джар встал с постели, надел на себя халат, который был до нашей близости на мне, подошел к письменному столу, открыл свой лэптоп и сразу же начал печатать. Наблюдать за тем, как его пальцы бегают по клавиатуре, было не слишком занимательно, и я откинулась на подушку, гадая, что именно он мог писать.

– Уже заканчиваю, – обронил мне через плечо Джар.

Быть может, я лишь льщу себе надеждой, но я не могла отделаться от мысли, что Джар писал о нас, о страстном накале нашей первой близости. На мои глаза навернулись слезы, и я крепко, до боли, сжала губы. Я знала, что это было нечестно по отношению к нему. Я ведь обещала себе не сближаться ни с кем, тем более с таким человеком, как Джар.

Я вылезла из постели и, пройдя по комнате, обняла его за плечи и поцеловала в макушку.

– Мне нужно идти, – только и сумела выдавить я, а глаза больно щипали слезы.

9

Джар вышел на улицу через десять минут после Эми, настоявшей на том, чтобы они покинули гостиницу врозь. Ее тревожное состояние – зеркальное отражение его собственной паранойи – не успокоило Джара, а только еще больше выбило из колеи.

Джар направился на пляж, твердя себе, что хочет лишь наполнить свои легкие свежим воздухом, послушать шепот волн. Но вскоре пирс притянул его к себе с той силой, противиться которой он был не в состоянии.

«Не следует придавать этому месту такого значения: Роза не умерла здесь», – убеждал себя Джар. Но, когда он прошел мимо театра «Павильон» и остановился на самом краю пирса, у навеса для спасательных шлюпок, его колени стали подгибаться, а к горлу подступили рыдания. Джар давно не плакал, и сейчас он не намерен дать слезам волю. События последней пары дней обострили его чувства, заставив его признать и смириться с тем, что он всегда понимал. Он не сможет спокойно жить, пока не выяснит, что же на самом деле случилось с Розой.

Вцепившись руками в парапет, Джар пристально разглядывал опоры пирса, вокруг которых, как паутинки на ветру, развевались куски зацепившихся рыболовных лесок. «Падать отсюда вниз высоко – футов сорок, не меньше. Сколько лететь телу до поверхности воды?» – Джар старался об этом не думать. Рядом с ним на веревке болтается спасательный круг; яркий знак предупреждает: «Нырять в воду запрещено». За знаком – телефон для вызова экстренной помощи. Думала ли Роза им воспользоваться?

Джар переводит взгляд на море и ветряные турбины, прерывающие прямую линию горизонта. Затем поворачивается и идет к компании местных рыбаков и туристов. Некоторые из них, вооружившись проволочными горшками и ярко-оранжевыми катушками, ловят крабов. Другие рыбачат на спиннинги. Один мужчина отдыхает на скамейке, больше напоминающей навес над автобусной остановкой. У его ног лежит обезглавленная макрель и короткий нож с черной рукояткой, а в руке мужчина держит полупустую кружку «Гиннеса». Рядом с ним на скамейке лежат планшетник (наверняка захваченный для того, чтобы снимать уловы) и пустая бутылка «Люкозейда».

Джар слышит телефонный сигнал и через миг понимает, что это звонит его телефон.

– Джар, это Эми. Где ты находишься?

– На пирсе, – отвечает он, от ветра прикрывая рукой телефон.

– Уходи оттуда, уезжай из Кромера!

Джар озирается по сторонам, буравя глазами кучку рыбаков в капюшонах. Один из них перехватывает его взгляд.

– Что-то не так? – спрашивает Джар у Эми, ощущая тяжесть в животе.

– Здесь полиция.

– Где? – Джар сканирует берег, высматривая голубые мигалки. – Что происходит?

– У нас. Они забрали мой новый компьютер. И расспрашивают о старом жестком диске. Они ищут Розин дневник, Джар. Я уверена – они ищут именно его!

– Вы рассказали им что-нибудь? – Джар лихорадочно соображает, просчитывая последствия.

– Мартин думает, что их предупредил человек, чинивший мой лэптоп.

– О Розе? С какой стати?

– Возможно, он подумал, что ее дневник может быть уликой, не знаю. Он расспрашивал о Розе, и ему было известно о ее смерти практически все.

Связь прерывается прежде, чем Джар успевает ответить. Внезапно он чувствует себя очень уязвимым на пирсе. «Они ищут дневник Розы, Джар».

Да, это они! Они – те люди, что взломали его квартиру, тот мужчина в кафе напротив работы. Они не хотят, чтобы он узнал, что именно произошло с Розой той ночью; они не хотят, чтобы он прочитал ее версию событий. Неужели они следовали за ним в поезде из Лондона и засекли его встречу с Эми в гостинице? Надо уходить отсюда, подальше от рыбаков, – решает Джар. Его мысли пенятся, как море у пирса.

– Джар! Куда ты уходишь?

Джар останавился как вкопанный и обернулся. В десяти ярдах от него, рядом с тем самым местом, где он стоял, на нижней перекладине ограждения покачивается, высоко подняв руки над головой, женщина с размытыми чертами лица.

– Разве тебе не нравится, как ветер взбивает гребни волн в пену? – выкрикивает она.

– Роза! – бормочет Джар, устремляясь к ней. – Пожалуйста, слезь оттуда!

– А мне это картина напоминает о Корнуолле. Помнишь, как море там с шумом обрушивается на причальную стенку?

– Ты пугаешь меня сейчас, – говорит Джар, переходя с ходьбы на бег, потому что Роза встает уже на следующую перекладину ограждения, наклоняясь к морю для равновесия.

– Чего ты так разволновался? Я всего лишь хочу пропеть песню. – Роза поворачивается к нему, улыбаясь и разводя руки в стороны, словно собираясь запеть. – Шучу…

Джар хватает Розу за талию и держит, уткнувшись головой ей в спину. А она оборачивается к нему, соскальзывает с ограждения вниз и крепко обнимает руками, пряча лицо на его груди.

– С вами все в порядке? – произносит чей-то голос.

Джар оглядывается – рядом с ним стоит тот самый рыбак, с которым они пару минут назад встретились глазами.

– Да, – отвечает Джар. – Все нормально. Он разжимает впившуюся в парапет руку. Рядом с ними никого нет.

* * *

По дороге на автовокзал Джар купил на почте конверт с мягкой подложкой, а потом позвонил Карлу, зажимая мобильник подбородком, потому что в руке держал ручку.

– Это я, Джар. Продиктуй мне свой домашний адрес.

Упираясь острыми уголками, жесткий диск отказывается помещаться в конверт, но Джар все же запихивает его.

– Как дела, дружище? В групповой рассылке висит сообщение, что ты угодил в «неотложку», поранив язык бельевой прищепкой.

– Все хорошо, – говорит Джар, надеясь, что его последняя объяснительная позабавила коллег. – Мне просто нужен твой адрес. Гибсон-стрит, так вроде бы?

– Дом девять, – продолжает Карл, называя также почтовый индекс. – Ты решил прислать мне цветы? Господи, чудненько!

10

Кембридж, весенний триместр 2012 г.

Как только ты здесь думаешь, будто бы знаешь, что из себя представляет тот или иной человек, ты сознаешь, что ошибаешься. Я полагала, что мы с Фиби – подруги, что у нас завязалась настоящая дружба (для меня впервые в универе!). Но сегодня вечером, на торжественном ужине, между нами все изменилось, причем такого оборота я совсем не ожидала.

Мы с Фиби сблизились сразу, как только познакомились в Неделю первокурсников. Она разделяет мое мнение о клубных попойках и о любителях поприкалываться с их сомнительными «обрядами посвящения». Фиби может выпить или даже напиться, но не считает нужным делать это в обеденном зале восемнадцатого века. И она не комплексует по поводу своего веса и неухоженных волос, выбритых на затылке, но торчащих на макушке во все стороны, точно воронье гнездо, несмотря на все попытки ее яркого ободка удержать их в узде.

Фиби также активно участвует в радикальном студенческом движении (думается, и мне бы стоило этим заняться). И утверждает, что разведслужбы уже завели на нее досье за ее оппозиционную деятельность. (На мой вопрос, не пугает ли это ее, Фиби только хмыкнула: «Для меня это повод для гордости. А если меня однажды найдут на дне Кама, ты по крайней мере догадаешься, почему я там оказалась».)

Фиби – также очень добрый человек, если не самый добрейших из всех, кого я знаю. И она умеет слушать (а люди, общающиеся со мной, должны это уметь). Как-то раз ночью, когда я чувствовала себя особенно подавленной из-за кончины отца, Фиби постучала ко мне в дверь. Она зашла только за тем, чтобы позаимствовать у меня зарядку для телефона. Но, заметив, что я плакала, Фиби задержалась, крепко обняла меня, а затем сходила к себе за грелкой (так поступает ее мать, когда Фиби чем-то расстроена).

Мы проговорили всю ночь – об отце, о смерти, о том, как же хочется, чтобы мир оказал тебе хоть толику почтения и перестал вращаться хотя бы на несколько минут, когда умирает близкий тебе человек, но только жизнь неумолима и продолжает идти своим чередом. Я рассказала Фиби об одном бездушном звонке в ночь смерти отца. «Можно переговорить с мистером Сэндхоу?» – спросил бесцеремонный провайдер широкополосного доступа в интернет, не стесняющийся даже ночью навязывать людям свои услуги. Да, конечно, каждый должен зарабатывать себе на жизнь. Мне же тогда захотелось закричать от боли, громко и пронзительно, объяснить ему, что папа только что умер. Но вместо этого я бросила трубку, не сказав ни слова, и зарыдала.

– Ты поступила очень великодушно, – сказала Фиби, когда уже рассветало. – Я бы его послала и пожелала сдохнуть. – Она сидела на моем письменном столе, обхватив руками колени и попивая «Драмбуи» из маленькой бутылочки, которую я у себя отыскала (у нас обеих больше ничего не нашлось из выпивки).

Как бы там ни было, но сегодня вечером, на торжественном ужине, я оказалась рядом с Ником, второкурсником, подсевшим ко мне с единственной целью – поболтать. Я собиралась пойти на ужин с другими ребятами, но они меня продинамили. А Ник приметил, что я одна.

За Ником закрепилась вполне определенная репутация: он норовит затащить в постель однокурсниц. И это всем отлично известно. (Его любимая фишка – предложить девушке принять с ним душ, при этом он ведет себя так, будто предлагает невинную игру в скребл.) Я была полна решимости не проявлять к нему интереса, но потом Ник начал заводить меня. Возможно, так подействовала обстановка. Ужин в средневековом зале – непривычный опыт, и, похоже, один из тех, что имел в виду отец, когда призывал меня «всё попробовать». В зале нет электрического света – на столах стоят только свечи в серебряных подсвечниках. Никто не слоняется туда-сюда. И действует своеобразный дресс-код: мы должны быть в форме колледжа. Официанты с белыми перчатками на руках возникают из тени с едой неслышно, словно привидения. Вино, которое мы заказываем, приносят из погребов, а на блюдах и тарелках оттиснут герб колледжа. Что до молитвы, то ее чтение кем-либо из ребят – на латыни, естественно, занимает целую минуту.

Итак, я все больше вопреки голосу разума увлекалась Ником, поражаясь его познаниями о Ладакхе и его добуддийском пантеоне божеств, хотя этот парень не бывал там ни разу в жизни. Мне показалось, что ему известно все даже о Неему – деревушке, в которой мы с отцом привыкали к смене климата и условиям высокогорья после перелета из Дели в Лех. И он со знанием дела рассказывал о Нубрской долине, о Каргильской войне 1999 г. и о своем заветном желании посетить крошечное приграничное селение под названием Тертек, о котором он где-то вычитал, и в котором нам с отцом однажды довелось побывать.

– Говорят, тертекские абрикосы самые сладкие, – сказал Ник.

Я могла только утвердительно кивнуть в ответ. Теперь-то я понимаю, что он просто заглянул на мою страничку в Фейсбуке, а затем прочитал в «Википедии» все, что требовалось, чтобы запудрить мне мозги. Но тогда я попалась на крючок и потому даже не заметила, как к нашему столику подошла Фиби.

Ник подвинулся, освобождая ей место рядом с собой. И в этот момент мне показалось, будто Фиби смутилась. Я ведь только на прошлой неделе презрительно высмеивала ставшее притчей во языцех стремление Ника переспать с каждой первокурсницей из колледжа Св. Матфея. Но потом произошло то, чего я никак не ожидала. Как только Фиби села, они с Ником поцеловались в губы.

Я, было, отвернулась, но потом снова перевела взгляд на Фиби, улыбавшуюся мне. Ее пухлые щечки заалели, как спелые яблоки «Бребурн», а в ее дыхании я уловила запах алкоголя. Я смотрела на Фиби в тщетном ожидании объяснения. От вина веки Фиби покраснели, и вид у нее был скорее уязвимый, чем победоносный.

– На прошлой неделе, – наконец выдавила из себя Фиби. – Мы начали встречаться на прошлой неделе.

– Отлично, – ответила я, прикладывая к губам салфетку.

Более неподходящей пары трудно было себе представить. Но, может быть, я просто не понимала истинных целей и намерений Ника. Говорят, в Неделю первокурсников он уговорил Женевьев с классического отделения голой полежать с ним на полу у него комнате в окружении сотни свечей. Секса у них не было; ему просто нравилась такая «живая картина».

Вот и сейчас, сегодняшним вечером, в мою голову закрались мелочные и глупые подозрения. Почему Фиби не сказала мне, что они встречаются? Я бы только порадовалась за них. Ник – не мой типаж, я поддерживала с ним беседу на торжественном ужине только из вежливости. Хотя и сознавала: по меньшей мере на несколько минут, пока мы сидели с ним при свечах и болтали об Индии, я вдруг позабыла о том, что мой отец умер.

11

– Я виделся с ней вчера вечером, – проговорил Карл, доставая визитку. – С психотерапевтом, которая помогает людям справиться с потерей близкого человека. Помнишь, я тебе о ней говорил?

– С той, у которой в приемной играет джангл? – уточнил Джар, беря визитку и читая указанное на ней имя: «Кирстен Томас».

Они с Карлом сидели под крышей «Уэстуэя», наблюдая за ребятишками, обучающимися скейтбордингу. За проволочной оградой, окаймляющей дальнюю окраину скейт-парка, то и дело мелькали поезда, курсирующие по линии Хаммерсмит-энд-Сити, которых на подъезде к станции Паддингтон встречают стены, сплошь исписанные граффити.

– Кирстен уже распрощалась с юностью, но тем не менее оказалась горячей штучкой, – продолжил Карл.

– Это не совсем то, что нужно для проведения консультаций, – сказал Джар.

– Но, согласись, ведь гораздо интересней, когда тебя просят прилечь на кушетку?

– Прямо по Фрейду.

– А он бы не отказался.

– От чего?

– От того, чтобы развлечься со своим психотерапевтом: «Можно мне называть вас мамочкой?»

Джар понимал, что ему следует посмеяться вместе с другом, тем более что тот изо всех сил старается ему помочь. Но он не в настроении.

– В любом случае, эта Кирстен, – продолжал Карл, смакуя ее имя, – специализируется на помощи людям, у которых горе. На галлюцинациях, вызванных утратой близких людей. И она – американка. Я не упоминал этого? Горячая американка, совсем как пицца. Ты часом есть не хочешь?

Джар отпил глоток своего латте; Карлу всегда хочется есть.

– К твоему сведению, Кирстен не проигнорировала мою теорию о знакомстве на похоронах. Она сказала, что клеиться к женщинам на похоронах бестактно, неуважительно и неуместно, но для науки такой способ заводить знакомства представляет определенный интерес.

Джар очень надеется, что однажды Карл найдет свою любовь, на утешенье всем скорбящим женщинам.

Они сидели под крышей «Уэстуэя» уже с полчаса, прячась от ледяного ветра, который проносился по подземному скейт-парку со скоростью вора-карманника. Но Карл заверил друга, что их ожидание будет оправданно.

Джар возвратился из Кромера в четверг, удовлетворенный тем, что не заметил за собой слежки ни в автобусе до Кингс-Линна, ни в поезде, вернувшем его в Лондон. Он не пошел на работу в пятницу – предпочел «залечь на дно» в своей квартире. А сейчас – субботнее утро, и он впервые после возвращения домой вышел на улицу.

Несмотря на впечатляющую компьютерную грамотность, Карлу не удалось открыть Розин дневник. Но сложность задачи только распалила его. А Карл знает человека, который точно сможет это сделать. Зовут его Антон. И именно его они ждут здесь, стараясь не походить на пару педофилов, но продолжая ловить на себе косые взгляды всех отцов западного Лондона.

Антон пронесся мимо них на скейтборде и поднимает в приветствии руку, растопырив всю пятерню. На его голове гнездились большущие наушники, а за спиной раздувалась растаманская шапка. Джар бросил взгляд на часы. За Антоном, как вереница утят, следовала компания маленьких ребятишек. Они изо всех сил старались не отстать от учителя на своих крошечных досках, попутно поправляя съезжающие на глаза шлемы, пока еще слишком большие для них. («Мальцам не больше шести лет», – удивился Джар.)

Их отцы сидели на трибунах рядом с ним и Карлом. «Новоявленные банкиры из Ноттинг-Хилла», – заключил Джар по их виду: все как один в бейсбольных кепках, надетых задом-наперед, и выходных куртках с заплатами на локтях и плечах. Несколько мамаш сидели во внедорожниках, предпочитая наблюдать за своими напористыми чадами из комфортных салонов автомобилей, заехавших мордами на тротуар у стадиона.

Урок подходил к концу, и тут ступня самого старшего по возрасту паренька соскальзнули с доски. Та отскочила к трибунам и, выписав причудливый пируэт, упала к ногам Карла. Карл наклонился, но потом замер в раздумье: а возвращать ли доску? Подняв голову, он заметил, что мальчуган, целый и невредимый, встал с земли и направился к нему.

– А мне можно прокатиться? – спросил Карл паренька.

Мальчик ухмыльнулся, но не возразил.

– Что это тебе вдруг взбрело в голову? – осведомился Джар у друга.

– Я делал поп-шовит не хуже других, – ответил Карл, вставая на доску и на удивление плавно отталкиваясь.

– Десять лет назад! Когда тебе было пятнадцать, – кричал вслед ему Джар. Источающий самоуверенность Карл пытался перекрутить доску в воздухе, но та тяжело упала. Одолживший ему скейтборд паренек бросился на помощь.

– Я в порядке, – успокаивает его Карл. – Пострадала лишь моя гордость, только и всего.

Через пять минут они с Джаром уже заходят в ржавеющий контейнер на окраине скейт-парка, когда-то служивший для перевозки грузов, а теперь переоборудованный для производства разного ремонта. Закончивший урок Антон провел их мимо верстака, заваленного деками, подвесками и роликами, в самый конец контейнера, к столу, на котором стояли целых три компьютера, раскиданы инструменты и лежал жесткий диск, который Эми передала Джару.

Антон селна вращающийся табурет и, отталкиваясь одной ногой, начал лихорадочно крутиться туда-сюда между экранами, как возбужденный дилер Сити.

– Файл не поврежден, – констатировал он с жутким ямайским акцентом. Джар ловил каждое слово Антона. – Он зашифрован.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джар, кидая взгляд на Карла, который, судя по всему, удивлен гораздо меньше. – То есть, я знаю, что значит «зашифрован», но…

– Кто-то специально сделал так, что он стал выглядеть, как поврежденный, – пояснил Карл.

Следующие пять минут он выступал «переводчиком» – не ямайского патуа Антона, а его технарского жаргона. По какой-то причине, лучше всего известной самой Розе, каждая запись в ее дневнике была зашифрована отдельно. Провозившись всю ночь, Антон сумел извлечь пару из них. Правда, не по порядку.

– Похоже, это будет стоить нам недешево, – прошептал Карл. Антон снова надел свои наушники и начал качать головой в такт играющей музыки (у Карла наушники так и висели на шее).

Джар уловил восхищение в голосе друга. Антон отдал ему карту памяти с двумя отрывками из Розиного дневника. А затем на листочке бумаге записал адрес на Hotmail и пароль. После того как он извлечет все записи дневника, – он сольет их в папку «Черновики» в Hotmail, откуда Джар сможет их извлечь. Таким образом, записи дневника никогда не будут передаваться через Интернет.

«А не разыгрывают ли они меня?» – закрался в голову Джара червячок сомнения. Ведь Карл говорил, что папками для хранения черновиков постоянно пользуются террористические ячейки в попытках избежать обнаружения спецслужбами. Да нет, вроде бы парни относятся ко всему этому серьезно.

Согласовав сумму вознаграждения для Антона, оплату которого брал на себя Карл, друзья покинули скейт-парк и направились назад. Свернув с Лэдброк-Гроув на Портобелло-роуд и дойдя до блошиного рынка, они останавливаются у одного из ларьков – поглазеть на старые пластинки.

– Я думал, Антон возьмет больше, – проговорил Джар.

– Он любит головоломки. Не каждый день приходится иметь дело с таким шифром, как этот. Если только ты не работаешь в правительственном центре связи. Кстати, они однажды пытались его завербовать.

– Кого? Антона?

– Ну да! Только он их послал куда подальше. Не пожелал доносить на людей.

Джар не хотел показаться неблагодарным, но карта памяти прожигала дырку в его кармане. И всякий раз, когда Джар нащупывал ее пальцами, ему казалось, что он касался руки Розы, – как было и в Кромере, когда Эми передала ему под столом жесткий диск.

– Мне пора начать действовать. И действовать активно, – старался произнести он как можно беспечней. – А деньги я тебе отдам на следующей неделе. В день получки.

Карл продолжал просматривать старые записи джангла: Диджей Декстроус, Ремарк, «Рагга Твинс»…

– У меня к тебе вопрос, Джар. Ты не в курсе, Роза в универе часом не увлекалась алгоритмами генерации ключей?

– Мне ничего об этом не известно.

Этот вопрос беспокоил и Джара. Откуда Роза знала, как зашифровывать файлы? Он не припоминал, чтобы она когда-нибудь проявляла хоть малейший интерес к компьютерам.

– И зачем было загружать дневник на чужой компьютер?

– Она не хотела, что его кто-нибудь обнаружил.

– Или прочитал… Джар, я понимаю, что речь идет о Розе, вы с ней встречались и все такое… И все же совать нос в личный дневник…

– Думаешь, я не задавался этим вопросом? – огрызнулся Джар.

– О, Ребел МС![8] – воскликнул вдруг Карл, показывая ему старый альбом.

– Тот самый Рас Тафари, – улыбнулся Джар. Следующую жизнь его друг наверняка проживет в общине растафариан.

Карл положил пластинку обратно и еще больше склонился над прилавком, бормоча почти себе под нос:

– Зачем ворошить прошлое? Читая ее дневник, ты только разбередишь себе раны.

– Возможно, я найду в нем объяснение.

– Ты, и в правду, на это надеешься? И действительно, этого хочешь?

– Да, мне хотелось бы узнать хотя бы «почему?», раз нет ответа на вопрос «как?»

– Позвони, пожалуйста, Кирстен.

У Джара не получилось выговорить «Да», но на прощание он бросил другу обещающий взгляд.

Когда он снова вышел на Лэдброк-Гроув, раздался звонок. Это Эми. Джар попытался ей дозвониться несколько раз после их встречи в Кромере, но телефон Эми был отключен. На мгновение Джару показалось, будто связь прервалась, но тут Эми выдала:

– Они пытаются засадить его. А он ведь ни в чем не замешан.

– В чем не замешан? Эми, я едва тебя слышу.

Остановившись напротив станции метро, Джар оглядел улицу и попытался понять, насколько хорошо ловит его мобильный. Голос Эми звучал так, словно она была пьяна.

– Это из-за старого жесткого диска? – спросил Джар.

За последующие несколько минут ему все же удается выяснить, что произошло. Мартина арестовали по подозрению в хранении непристойных снимков. Нелепое, смехотворное обвинение, утверждает Эми. Повод, чтобы сфабриковать против Мартина дело. Но этого оказалось достаточно, чтобы она снова начала пить свои таблетки. И ситуация грозила еще больше осложниться.

– Мартин ничего не сказал им о старом диске, – сказала Эми.

– И что себе думают полицейские – где он находится?

– В мусорной корзине.

«Это хорошо, – успокаивал Джар. – Очень хорошо!»

– А где сейчас Мартин?

– В Норвиче. Они до сих пор допрашивают его. Что нам делать, Джар? Дело совсем не в каких-то там снимках. Они охотятся за дневником, и они думают, будто его прячет Мартин. Рано или поздно, ему придется им все рассказать, объяснить, что мы отдали жесткий диск тебе.

– Мне нужно время, Эми. Еще несколько дней.

– Тебе удалось открыть дневник?

– Только часть. Чтобы получить доступ к файлам, требуется время. Копы не смогут предъявить что-то Мартину, если он не совершал ничего противозаконного.

В ответ на его «если» в трубке повисла тишина.

– Я позвоню тебе позже, – произносит наконец Эми.

Пока Джар шел к платформе подземки, в его голове мелькала странная мысль: а ведь Мартин действительно мог хранить у себя в компьютере непристойные изображения! Не имея детей, он хранил фотографии двух своих собак с сигаретами – «курящих гончих», как их называла Роза. Нет, ерунда! Мартин ни в чем таком не замешан. Власти интересуются Розой, а не ее дядей. И они сейчас следят за ним, готовые на все, чтобы заполучить ее дневник. Они знают: в этом дневнике что-то есть. Что-то, о чем Роза так и не осмелилась ему рассказать.

12

Кембридж, весенний триместр 2012 г.

Я поступала в Кембридж не для того, чтобы участвовать в пьяных играх. И меня абсолютно не интересует регби (даже несмотря на то что им увлекался отец). Так почему же я всю прошлую ночь провела в компании игроков и их иступленных поклонниц, чьи представления о хорошо проведенном вечере исчерпываются попойками в «Пикреле» с поджиганием самбуки?

Я не хочу никого огорчать, и в этом моя проблема. И когда все ребята в моем корпусе собираются пойти куда-то вечером, мне кажется грубым и нетактичным отказаться, сославшись на другие, более важные дела. Мне не хочется испортить им удовольствие и оказаться «синим чулком». Никому не понравится остаться в одиночестве, что на первом, что на любом другом курсе. И я думала, что активное общение с другими студентами лучше, чем сидеть сычом в своей комнате. Я и так уже провела в ней слишком много времени, при выключенном свете и зашторенных окнах, за написанием дневника – в надежде, что это поможет мне рассеять мглу, все сильнее сгущающуюся вокруг меня и все больше отравляющую мою жизнь.

Ладно, что уж там. Зато прошлой ночью мне удалось улизнуть пораньше. Я смылась, когда ребята начали смотреть в свои пустые бокалы из-под пива, как в бинокли. Безо всякой цели я побрела к Кингс-Парейд, пытаясь представить себе, как там познакомились мои родители. Как бы мне хотелось побольше расспросить отца об их студенческом периоде!

В тот день, когда мы с отцом катались на плоскодонке, мы зашли выпить чаю в «Кеттл Пот», напротив часовни Королевского колледжа. Приобняв за плечи, отец подвел меня к столику у большого эркерного окна, выходящего прямо на знаменитый памятник перпендикулярной готики. Он настоял, чтобы мы сели за этот столик, потому что именно за ним у них с мамой состоялось первое свидание.

– Ваш декан – хороший человек, – сказал тогда отец, обильно смазывая джемом еще теплую сдобную пышку.

– Ты его знаешь?

Доктор Лэнс – бородатый, серьезный, специалист по Гёте с международным признанием.

– Мы вместе учились, – ответил отец. – А по окончании Кембриджа он продолжил заниматься наукой, пробившись со временем в академическую элиту.

– Он показался мне нормальным человеком на собеседовании.

По правде говоря, декан не произвел на меня никакого впечатления. И я тщетно силилась вспомнить его лицо. Во время собеседования я почему-то ожидала, что он вот-вот совершит какой-нибудь странный, сумасбродный поступок – подожжет газету, лежавшую перед ним на столе, или выпрыгнет кувырком из окна посреди разговора. Но все прошло гладко и традиционно – совсем не так, как молва расписывала собеседования в Оксбридже.

– По его рекомендации на работу в МИД были приняты несколько лучших наших сотрудников.

– Я буду иметь это в виду, когда мне понадобится работа.

– Я попросил его приглядеть за тобой.

– Папа! – вздохнула я, но у отца были на то основания.

В свое время меня попросили покинуть несколько учебных заведений, включая мою последнюю школу, но все эти заведения были реально отстойными.

– В этом нет ничего плохого. Большинство студентов умудряются увидеть своего декана, только совершив какой-нибудь проступок. Доктор Лэнс будет присматривать за тобой. Вдруг тебе потребуется помощь.

– Можно мне спросить тебя кое о чем? О нас? – поинтересовалась я, насытившись слойками.

– Конечно.

Я немного помедлила с вопросом, чувствуя вину за то, что поднимаю тему маминой смерти.

Она покончила жизнь самоубийством через год после моего рождения. По словам семейного доктора, в этом не было ничьей вины: у мамы развился послеродовой психоз. Но отец так и не простил себе ее смерти.

– Если бы мама не умерла, ты бы достиг бо́льших успехов в своей карьере?

Отец рассмеялся, закинув голову назад, – совсем как на фотке, сделанной на родительской свадьбе во время речи шафера. Отцовский смех всегда был раскованным и необыкновенно заразительным.

– Ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Я имею в виду, что многим людям в твоей ситуации потребовалась бы сторонняя помощь.

– Мы с твоей матерью поклялись, что сами поставим тебя на ноги. Или ты намекаешь на то, что моя карьера развивалась бы по-другому, будь мать жива… – Отец замолчал, а потом признался: – У меня нет ответа на этот вопрос.

– Извини, если мое присутствие помешало тебе добиться большего в жизни.

– Не мели чепуху. Можно только гадать, как бы мы жили, если бы мама не умерла. Возможно, у нас было бы больше детей и меньше денег. Кто знает? Возможно, я бы вообще поменял работу и ушел из МИДа.

– Наверное, тебе было очень тяжело. В первые месяцы.

– Веселенький разговор.

– Мне просто важно это знать.

– Конечно. Новый этап, уже нет моей маленькой…

Я прервала его выражением неодобрения на своем лице: «Не вздумай продолжать!» Мы снова помолчали. Но это молчание не было тягостным – нам всегда было легко в обществе друг друга; и не нужно было выдавливать из себя какие-то слова, если не хотелось говорить.

– А ты никогда не подумывал покончить со всем таким же путем? – все-таки решилась спросить я.

Прежде чем ответить, отец пристально посмотрел на меня. Его лицо вдруг стало серьезным и грустным. Раньше я бы никогда не задала ему такого вопроса, и я не знаю, почему решилась на это сейчас. Вопрос был жестокий, эгоистичный. Ведь я знала, как сильно отец переживал и мучился все эти годы. Бывали дни, когда он приходил домой и не произносил ни слова, потом засиживался допоздна в своем кабинете и утром вставал с красными глазами, а в корзине для мусора я находила пустую бутылку из-под виски.

– Иногда мне казалось, что сделать это было бы легче всего. Но как бы тогда разозлилась мама! – Отец снова рассмеялся, на этот раз более сдержанно. – Да и мне невыносима была мысль, что ты потеряешь нас обоих.

Я положила свою руку на руку отца. Его глаза увлажнились.

– Спасибо тебе, па!

– Единственное, что я хочу попросить у тебя взамен – это позаботиться обо мне, когда я превращусь в дряхлого и слюнявого старика.

Доктор Лэнс хочет меня завтра видеть. Мы встречаемся с ним несколько раз за триместр: после смерти отца он явно чувствует на себе еще большую ответственность за меня. Но на этот раз, мне кажется, дело в другом. Лэнс написал мне елейную записку – кто-то ему доложил, будто бы я несчастна (подчеркнуто). Несчастна! Не то слово!

В последние дни я много размышляла над словами отца – о том, что помешало ему последовать маминому примеру и покончить с собой. Ведь иногда ему казалось, что сделать это было бы легче всего. «Злился» ли он на меня? И злился ли он когда-либо на маму? Я не знала, что можно так сильно страдать, так остро тосковать по ушедшему человеку и всю жизнь чувствовать разочарование. Не знала… до тех пор, пока не стало отца. Может быть, поэтому я сознаю, что должна наслаждаться своим пребыванием в Кембридже и веселиться тут на полную катушку?

Завтра у доктора Лэнса будет и новый психотерапевт колледжа. Особа женского пола. Я и понятия не имела, что у нас такая имеется, пока не услышала, что ребята нарочно разыгрывают у себя склонность к суициду ради того, чтобы с ней пообщаться. Судя по всему, она новенькая. И «милашка», как сказал бы отец.

13

Джар всегда ставил под сомнение вкус Карла, когда дело касалось женщин. Но насчет Кирстен Томас его друг оказался прав.

Утром в понедельник Джар сидел в кабинете с высоким потолком в доме, построенном в характерном джорджианском стиле на Харли-стрит. И его глаза волей-неволей задерживались на Кирстен дольше, чем следовало бы, пока она оговаривает свои условия.

– Первую консультацию с новым клиентом я обычно провожу вне рабочего графика и бесплатно, – весело проговорила Кирстен.

«Новая Англия, – гадал Джар, – или Бостон?»

– А в вашем случае я готова вам сделать особое предложение.

«Я тоже, – думал Джар, отвечая ей улыбкой на улыбку, но тут же одергивает себя: – Боже, ты ведешь себя как Карл!» Он осмотрел кабинет: – Интересно, все врачебные кабинеты на Харли-стрит похожи на этот?» Кирстен сидела за большим дубовым столом; Джар устроился на стуле, стоящем посередине светлой и просторной комнаты. С высокого потолка свисала роскошная люстра, а пол был выложен досками из термообработанной сосны.

В кабинете нет никакой кушетки, – отметил про себя Джар, чтобы потом высказать это Карлу. Зато есть софа и одно кресло с подлокотниками, которые стоят под высоким окном, деревянные венецианские жалюзи на котором отгораживают их от суеты лондонской жизни, бурлящей за стеклом. В углу установлена раковина, а на полу рядом с креслом Джар заметил коробку с бумажными носовыми платками. «Сколько людей, должно быть, сидели в этих кабинетах, пытаясь облегчить душу и рассказывая о своих проблемах только для того, чтобы по истечении отведенного им часа снова запрятать их поглубже и выйти на улицу!» – раздумывал Джар.

– Я пишу одну статью и рассчитываю на вашу помощь. Статья называется «Реакция воображения на смерть близкого человека: стадии переживания горя, галлюцинации после тяжелой утраты и изменение качества жизни».

– Броское название.

– До этого я уже написала статью о состоянии психического здоровья эмоциональных людей, потерявших близких. А теперь мне интересно выяснить, как переживают тяжелую утрату творческие натуры. Писатели.

– Вы полагаете, все дело в воображении? Это оно виновато во всем, что с нами происходит? – Джар старался, чтобы в его словах не чувствовалась агрессивность, но его возмущало и обижало такое предположение.

– Вовсе нет. На самом деле как раз наоборот. Возможно, психическое состояние просто сильнее проявляется у творческих людей.

– Так, а в чем, собственно, заключается ваше предложение?

– Шесть бесплатных сеансов терапии продолжительностью по одному часу, начиная с завтрашнего дня. До встречи с моим первым клиентом, записанным на тот или иной день. Вы «жаворонок»?

Джар ничего не ответил. Вместо этого он снова стал разглядывть коротко подстриженные светлые волосы и голубые глаза Кирстен, пытаясь определить ее возраст. Лицо Кирстен не то чтобы было необычно, но достоточно привлекательно, чтобы красоваться в модельном журнале: высокие, скульптурно очерченные скулы, широкий рот, курносый нос. В ней не было ничего оригинального или загадочного, но плюсом Кирстен являлось то, что она не пыталась выпячивать свои неоспоримые достоинства. Легкий макияж – возможно, прозрачный блеск на полных губах. И наряд ее совсем не вызывающий: застегнутая на все пуговицы кремовая блузка под коричневым жакетом, юбка по колено. Никаких каблуков.

– Сказать по правде, я не совсем понимаю, зачем я здесь, – начинал Джар.

– Это нормально.

– Мой друг…

– Карл? Да, он сказал мне, что вы подойдете. Я рада вашему приходу. И Карл, думаю, тоже.

– Я ожидал услышать здесь музыку – Джар кивнул на дверь. – «Терапия» под песню «В постоянной депрессии», что-то в таком духе.

– Хм, английский юмор? – выдавила улыбку Кирстен.

– Точнее, ирландский. Мы, ирландцы, склонны усматривать комизм во многих ситуациях, даже в смерти.

При упоминании о смерти их разговор замер. Но этого, собственно, и добивался Джар. Он кинул взгляд на окно, намекая, что пора уже переходить к наиболее важной – практической – стороне встречи. И именно в этот момент он подметил одну особенность в дыхании Кирстен: судорожный прерывистый вдох. Такой обычно бывает у чем-то напуганных или сильно взволнованных людей. А Кирстен его делает перед тем, как заговорить:

– Надеюсь, вы согласны с моим предложением. Мне бы очень хотелось, чтобы вы приходили сюда; думаю, нам будет, о чем поболтать.

– О, там, откуда я родом, любят болтать!

Что он несет? Бравирует своими ирландскими корнями, чтобы произвести впечатление на белокурую американку?

– Бьюсь об заклад, вы из Дублина, – сказала Кирстен.

– Из Голуэя. – Джар понимал, что ему следует на этом остановиться, но ничего не может поделать с собой. – «Культурного сердца» Ирландии, – добавляет он. – Города, в котором родился покойный великий Питер О’Тул[9].

Кирстен смотрела ему в глаза, потом отвела взгляд и перед тем, как заговорить, сделала еще один вдох, опять сопровождающийся характерным клокочущим призвуком.

– Я психоаналитик по образованию, Джар. И в своей практике использую так называемый метод «спонтанных ассоциаций», разработанный Зигмундом Фрейдом. Вы рассказываете обо всем, что приходит вам в голову, а я выявляю подсознательные мотивы, определяющие ваше поведение.

«Карл был не так уж и не прав», – думал Джар.

– Мне нужно будет, чтобы вы рассказали мне все о своей утрате и последовавших за ней видениях, – продолжает Кирстен. – Это поможет не только мне, но и вам, я в этом уверена.

– Много вам Карл растрепал обо мне?

– А давайте допустим, что ничего?

– Ладно, если так проще. Только я подозреваю, что он все же выболтал вам, что моя девушка, Роза Сэндхоу, умерла пять лет назад, что у нас с ней были в университете отношения, пусть и недолгие, и после ее смерти я пил до беспамятства, пытаясь ее пережить. Истина не столь проста. Те несколько месяцев, что мы с Розой провели вместе, мы любили друг друга с такой силой, с такой страстью, какой я не испытывал больше никогда – ни до того, ни после. Сейчас я пью несколько меньше, но все равно тоскую по Розе ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Более того, я думаю, нет, я уверен, что Роза жива! Когда я знал ее, она была счастливым человеком, несмотря на потерю отца. Самоубийство не в ее характере. Время от времени я вижу ее – на улице, в метро, в машине. В последние месяцы эти видения стали гораздо более реальными, и они укрепляют мое неверие в ее кончину.

Не много ли он рассказал этой Кирстен, не слишком ли ей открылся? Перед тем, как прийти сюда, Джар твердо решил для себя: нужно быть сдержанным. И не стоит упоминать про Розин дневник. Хотя именно его обнаружение и тот эффект, который эта находка произвела на него, привели Джара к психотерапевту. Он и так чувствовал вину за то, что читал дневник любимой – Антон прислал ему уже шесть отрывков (об их встрече в ресторане, о ее купании нагишом в реке Кам, об их первой ночи). И он не хочет еще больше злоупотреблять доверием Розы, раскрывая постороннему человеку содержание ее записей. К тому же он встревожен ее трактовкой происшедших событий.

– Ну, так что? Мы заключаем сделку? – спросила, улыбаясь, Кирстен.

Час спустя Джар сидел за своим компьютером в гаражном боксе, собираясь перечитать в третий раз последнюю запись из дневника Розы. От этого намерения его отвлек телефонный звонок. Опять звонила Эми. На этот раз ее речь звучала более связно. Поделившись новостями о Мартине (полиция выпустила его, не предъявив никаких обвинений), Эми перевела разговор на жесткий диск. Прошло уже четыре дня с тех пор, как она передала его Джару в Кромере.

– Мартин признался полицейским, что мы отдали диск тебе, – сказала Эми. – Джар, поверь, мне очень жаль. Но они охотятся за Розиным дневником.

– Что именно сообщил им Мартин?

– Твое имя и адрес. У него не было выбора. Тебе удалось прочитать что-нибудь из дневника?

Джар чувствовал, что времени у него остается все меньше. Он рассказал Эми об Антоне, о том, как тот расшифровывает записи дневника, каждую по отдельности, и помещает готовые отрывки в черновую папку.

– Попроси этого Антона скопировать все файлы, – предложила Эми, пока Джар набивал адрес электронной почты и заходит в папку «Черновики». – Это то, что они ищут. И знаешь, Джар…. – в телефоне повисла пауза. – Розин дневник непременно разбередит твои раны. Я знаю, ты не считал нужным обращаться к кому-нибудь за помощью раньше. Но все же тебе следует об этом подумать. Поговори с психотерапевтом. Я могу тебе порекомендовать нескольких хороших специалистов.

– Я уже обратился к одному. Сегодня была первая консультация.

– И это правильно. К кому ты ходил?

– К одной американке на Харли-стрит. – Джар не ожидал, как прозвучат его слова.

– Польза какая-то была?

– Пока что рано об этом судить. Я буду держать тебя в курсе.

Поболтав еще несколько минут ни о чем, Эми сообщила ему, что в конце недели приедет в Лондон, и предложила встретиться. Джар согласился, и они закончили разговор.

Фрагменты дневника всегда загружались в черновую папку в разном порядке. Тот, что высветилось сейчас на экране, касался второго триместра Розы в Кембридже. Джар не мог удержаться и не пробежать глазами сначала всю запись. И злился на себя за это. Но ничего с собой поделать не мог. Ему так хотелось увидеть в тексте упоминание своего имени или послание, адресованное ему. Хотя бы несколько утешительных слов!

Впервые прочитав этот отрывок, Джар испытал разочарование: Роза сделала эту запись в весенний триместр, еще до их знакомства. И до важной встречи с доктором Лэнсом – человеком, которому Джар написал так много писем за прошедшие пять лет, – Розиным деканом и, если верить слухам, вербовщиком оксфордских студентов для разведслужб (стандартная практика с похлопыванием по плечу за бокалом хереса).

Доктор Лэнс не откликнулся ни на одно из его писем или электронных посланий, не ответил ему ни на один телефонный звонок и всячески уклонялся от личных встреч.

Прокрутив экран, Джар начал читать отрывок сначала. И снова ощутил невыносимую горечь от того, сколько боли, скорби и тоски скрывала от него Роза и насколько мало он ее знал.

Неужели она притворялась тем жарким летним днем, когда они отправились на велосипедную прогулку по Гранчестерским лугам с бутылкой дешевой кавы? Джар тогда удивил ее своим невинным вопросом: брать ли с собой бокалы? (У его отца в пабе был «пунктик» насчет бокалов. И он заставлял Джара каждое утро, перед школой, натирать их до блеска. «Никогда не знаешь, когда Папа почтит нас своим визитом», – приговаривал старик.)

«Ты такой старомодный», – поддразнивала его Роза, потягивая каву из горлышка. Джар никогда не чувствовал себя счастливей, чем в тот день: лежа в высокой траве у реки, они с Розой планировали свое совместное будущее. Придавала ли она этому такое же значение? Написала ли что-нибудь об этом? Джар уверен: Роза тоже была счастлива, и от этого несоответствие между его и ее воспоминаниями только сильнее тревожило его.

14

Кембридж, летний триместр 2012 г.

Странные они – эти Майские балы. Они проводятся не в мае, а в июне, а билет туда стоит дороже, чем может позволить себе большинство студентов. Я никогда прежде не видела фонтана шампанского, даже на дипломатических приемах, куда меня брал отец. Но я увидела такой фонтан прошлой ночью и наблюдала за тем, как ребята подставляли под него свои головы до тех пор, пока не начинали давиться (классный способ самоудушения шампанским!).

Пойти на бал нашего колледжа решили все мои сокурсники. И да, какого черта? – подумала я: отец бы ужаснулся, если бы я пропустила такое мероприятие. Тем более что на столе у меня лежали приглашения сразу от трех парней, и все трое были готовы оплатить мой билет.

В конечном итоге я пошла на бал с красавчиком Тимом. Правда, предупредила его заранее, что у меня дома имеется бойфренд. Он воспринял это спокойно, а мне стало как-то не по себе. Но я сказала себе, что солгала Тиму из желания быть честной: пресечь любые мысли о возможном сексе (как у него, так и у себя самой).

А если уж быть до конца искренней, то пойти на бал я решила и ради собственного блага: я подумала, что мне будет полезно развлечься. Я не видела Джара с той нашей встречи на берегу реки Кам, однако, как ни старалась, не могла выбросить его из головы. Мне постоянно приходилось напоминать себе, что сейчас не время влюбляться. И, если Джар думал обо мне хотя бы часть того времени, что думала о нем я, это было непростительно жестоко по отношению к нему. (Впрочем, я также пыталась внушить себе, что ему на меня глубоко наплевать.)

Тим настоял, чтобы мы сначала выпили по коктейлю в его комнате, в компании близких друзей, а потом уже пошли на бал. Я бывала у него в комнате уже несколько раз – она довольно приятная, но не идет ни в какое сравнение с комнатой Джара. Веселье было в самом разгаре, когда я появилась там в бальном платье из кремовой тафты, купленном в благотворительном магазине у церкви Св. Бенедикта. На какое-то мгновение мне стало интересно – только ли мне Тим оплатил билет? Он один из самых общительных студентов нашего колледжа, и каждую пятницу открывает в своей комнате мини-бар «У Тима», угощая всех вместе и каждого по отдельности собственноручно приготовленными коктейлями. Его отец торгует вином в Сити, так что достать алкоголь в большом количестве для Тима не проблема. Как, впрочем, и деньги. Он также увлечен спортом – причем больше крикетом, чем регби. И внешне очень привлекательный, чем-то напоминает греческого бога. Но я бы даже не вспомнила о нем после нашего первого знакомства, если бы не один нюанс: парень страдал глубокой глухотой.

Я нашла его в углу комнаты – Тим намешивал там коктейли.

– Я подумал, что наш тет-а-тет мог бы отпугнуть тебя, – поцеловав меня в обе щечки, сказал он. Как и на всех присутствующих ребятах, на Тиме был черный фрак и белый галстук-бабочка.

Речь у Тима в целом хорошая. Выдают его глухоту лишь отдельные слова, которые он произносит немного гнусаво. При этом он отлично понимает, что говорят другие люди – благодаря своему умению читать по губам и слабому слуху левого уха. В нашу первую встречу я была сражена и польщена вниманием и тесным – лицо к лицу – контактом при разговоре. Пока не осознала, что так Тим общается со всеми людьми. Ему просто нужно хорошо видеть чужие губы.

– «Московские мулы»[10], – указал жестом Тим на ряд полных бокалов, выстроившихся на столе. – Возьми себе один, пока есть возможность.

А затем, уже в комнате, он обвил мои плечи рукой и, приведя меня в полное замешательство, выкрикнул:

– Слушайте все: это – Роза, моя девушка на этот вечер.

Под громкие возгласы одобрения и поднятые бокалы я почувствовала, как по моей коже побежали мурашки. И причина тому могла быть только одна. Я одним махом опрокинула в себя бокал с коктейлем и схватила другой.

– Значит, ты та самая Роза Сэндхоу, – произнесла одна особа, подошедшая к столу, чтобы снова наполнить свой бокал. Ее платье было явно дороже моего, а выглядела девушка как профессиональная гребчиха: широкие плечи, мощный подбородок, пышущее здоровым румянцем лицо.

– Ты счастливица! – съехидничала она. И тут до меня дошло, что Тим пользовался у девушек бо́льшим успехом, чем я думала, и подцепить его считали удачей многие. Пока я переваривала свое открытие, улыбка «гребчихи» потяжелела: – Поактивней шевели губками, когда будешь под ним визжать…

Через десять минут мы уже стояли в очереди у домика привратника, чтобы зарегистрироваться на бал. Впереди слышался шум пьяного кутежа и звуки индийских инструментов: струнного ситара и ударной таблы. А на заднем плане – тяжелые, ритмичные биты электронной музыки.

При виде Первого двора у меня захватило дух. Стараниями устроителей он был превращен в роскошный раджастханский дворец: в зеркальной поверхности драпировок эффектно мерцал свет софитов; в воздухе витал аромат курящихся благовоний; а на поросших плющом стенах зданий проецировались образы огромных слонов с украшенными драгоценными камнями паланкинами на спинах.

Музыканты, игравшие на ситарах и таблах, сидели, поджав по-турецки ноги, на бархатных подушках в углу, а официанты беспрестанно открывали все новые бутылки шампанского: их ряды выстроились на столе в армию марионеток. Но основное внимание привлекал волшебный фонтан шампанского, струящегося по трем ярусам. Одни официанты окунали в него бокалы, черпали пузырившийся напиток и подавали прибывающим гостям, а другие тем временем пополняли фонтан, театральными жестами выливая содержимое новых бутылок в его верхушку.

– Надеюсь, тебе по барабану, что шоу будет без гвоздя программа, – сказал Тим, когда мы направились во Второй двор. – Тринити-колледж потратил двадцать грандов на Пикси Лотт. Лично я предпочел бы всю ночь пить хорошее шампанское, чем тратить на певичку такие деньги.

– Я думала, что будут играть «Вилладжерс», – сказала я.

– Но они ведь не «Ю Ту», правда?

Слова Тима прозвучали своевременным напоминанием о том, насколько мы с ним разные. Джар познакомил меня с новой группой из Дублина в ту нашу ночь, и с тех пор я больше ничего другого не слушала. И я ждала, что выступление «Вилладжерс» станет изюминкой моего вечера.

Перед тем, как собраться с друзьями в Саду ученых на шашлыки, мы решили осмотреть все, что приготовили организаторы бала. Экзотическая тема обыгрывалась и во Втором дворе, более марокканском по оформлению. В его тускло освещенных уголках студенты лежали на подушках, покуривая кальяны и наблюдая за тем, как исполнительницы танца живота трясут своими телесами.

Там я заприметила и Фиби с Ником; он сидел рядом с ней на коврике. Фиби не надела бального платья – по ее понятиям, это было слишком по-мещански. После торжественного ужина в колледже мы виделись с ней несколько раз, но наше общение уже не было прежним. Между нами пропало доверие. А вот то, что Фиби все еще гуляла с Ником, изменило мое мнение о нем в лучшую сторону. Он мог пойти на бал с любой девушкой из колледжа Св. Матфея, но выбрал именно Фиби – и не за ее внешность, а за то, кем она являлась по духу: «политической активисткой» колледжа. Когда мы проходили мимо, я по-дружески улыбнулась бывшей приятельнице, попыхивавшей кальяном. Глаза Фиби показались мне стеклянными. Да и вообще она выглядела какой-то потерянной и, похоже, вообще меня не заметила. А Ник поднял руку в приветствии, как уставший индийский вождь; его лицо тоже обволакивал дым.

Гуляя по Саду студентов, одна из границ которого тянется вдоль реки Кам, мы с Тимом то и дело натыкались на огнедышателей и фокусников. На деревьях были развешаны гамаки, марокканские фонарики и миниатюрные лампочки, поблескивавшие как светлячки. Тлеющие в жаровнях угольки таинственно мерцали в полумраке. Внизу у реки работала ярмарка с аттракционами и прочими увеселениями, а на реке – плавучее казино. Тим признался, что собрался заглянуть в него позднее. Он также жаждал посмотреть комедийное шоу. И пообщаться с предсказателем. А мне хотелось сходить на бесшумную дискотеку. И еще, пожалуй, в спа-центр.

– Удался Майский бал или нет, можно определить по длине очередей, – заявил Тим, когда мы проходили мимо блинного киоска. (В прошлом году он побывал на трех балах, а в этом собирается на два.) Мы увидели множество ларьков, предлагавших хот-доги, вафли, гамбургеры, устрицы и сахарную вату. Позднее, уже на рассвете, там можно было подкрепиться копченой лососиной и яичницей-болтуньей, английскими завтраками, копченой селедкой и кеджери[11]. Никаких очередей, никто не спрашивал деньги. Все предлагалось бесплатно (как бы).

– Спасибо тебе за то, что вывел меня на бал, – сказала я, взяв Тима под руку, когда мы пошли назад, к Саду ученых. А про себя подумала: «Я приняла верное решение прийти сюда». Ведь только так можно познать, что представляет собой жизнь Кембриджа, разве нет? По крайней мере, я познала ее, пусть и бегло.

Первой по пути назад мы встретили ту самую девицу с плечами гребчихи, которая подходила ко мне в комнате Тима. Она была пьяна и все норовила оторвать меня от Тима, пока он разговаривал с ее спутником.

– Как он тебе? – полюбопытствовала девица, крепко схватив меня за руку.

– Кто? Тим? – переспросила я, стараясь удержаться возле него. Но «гребчиха» была сильней и увела меня в сад. У меня не было желания поднимать шумиху.

– Я только хочу тебя предупредить, – заявила девица. – Тим не закрывает глаза, когда трахается; он смотрит на рот партнерши, пытаясь уловить ее стоны. По первой это может сильно смущать.

– Мне пора возвращаться, – сказала я, бросив через плечо взгляд на Тима, все еще болтавшего с ее кавалером.

– Это ведь твой первый бал, да? – спросила девица, еще крепче сжимая мне руку.

– Ты делаешь мне больно.

– Ох, простите. Какие мы нежные! – ухмыльнулась «гребчиха», немного ослабив хватку. – Тим любит усыплять бдительность. Но после ужина и до выступления ведущей группы он непременно потребует от тебя компенсации своих расходов.

– Вовсе нет, – возразила я. Мне хотелось побыстрей отвязаться от нее, но эта девушка была намного сильнее меня.

– И ему нравится жесткий секс. В дальнем конце Сада студентов есть одно укромное местечко. Чуть подальше от плавучего казино. Он всегда водит именно туда. Так что настройся. Тогда будет не так больно. И не забывай шевелить губами, когда будешь стонать.

Произнося последние слова, «гребчиха» зверски искривила свои губы, наглядно демонстрируя, как ими шевелить, а потом облизала их языком.

– Все в порядке? – поинтересовался Тим, когда я вернулась к нему. И слегка приобнял меня за плечи. – Ханне не удалось тебя сбить с пути истинного?

Я выдавила из себя подобие улыбки, а Тим обменялся многозначительными взглядами с «гребчихой», только что применившей ко мне болевой борцовский прием.

И мы вчетвером пошли в столовый павильон. После дегустации там морского окуня и выбранных Тимом вин моя голова пошла кругом. (Хотя, может быть, виной тому были «московские мулы», выпитые мной еще до бала.) И тут-то Тим предложил мне прогуляться к плавучему казино. Мой живот предательски заурчал. А Ханна, сидевшая по диагонали напротив меня и потягивавшая вино, в наигранном недоумении приподняла брови.

В своих мыслях я допускала только невинный чмок на танцплощадке на рассвете (и то лишь в случае сильного опьянения). Ничего больше! И до этого момента Тим вел себя как истинный джентльмен. Так что у меня не было оснований подозревать его в желании получить от меня что-то еще, если бы не предостережения Ханны.

По дороге в Сад студентов рука Тима соскользнула с моих плеч на поясницу. «Это потому, что я нетвердо держусь на ногах и он не хочет, чтобы я оступилась и упала», – мысленно успокоила я себя.

В саду все парочки лежали на ковриках под деревьями. Некоторые из них все еще бодрствовали, другие уже вырубились. Ханна со своим кавалером отстали от нас – пошли кататься на лодке при лунном свете.

– Роза, перед тем как спускать в рулетку свое семейное наследство, мне нужно проветрить голову, – сказал Тим. – Может быть, мы погуляем вдоль реки?

Мне совсем поплохело. «Ты просто самодовольная овца», – подумала я. А Ханна фантазерка, она преследует свои собственные цели, скорее всего из зависти. Я посмотрела на красавчика Тима – его белый галстук под воротничком-стойкой со скошенными углами все еще оставался безукоризненно чистым. Потом окинула взглядом лампочки на деревьях, отражение луны в реке, кембриджскую золотую молодежь во всем ее привилегированном великолепии.

Отец, похоже, все это любил – за эфемерность: промежуток времени, полный юношеских надежд, наивных амбиций и безмятежности до того мгновения, когда ты делаешь шаг в большой мир и обнаруживаешь, что в нем нет ничего настоящего, ничего реального.

Почему я не могу наслаждаться своей жизнью в Кембридже? Как все остальные? Видит Бог, я старалась. Но тщетно. Что-то внутри меня отторгает такую жизнь. А с ней все радости и развлечения. И дай Бог – мой отец поймет, почему. Я искренне на это надеюсь.

– Подожди здесь, – сказала я Тиму. – Я вернусь через минуту.

15

Закончив читать, Джар снова набил в поисковике Google два слова: «Кирстен Томас». Перед очередной встречей с психотерапевтом он хотел убедиться в том, что, ранее просматривая информацию о Кирстен, не упустил ничего важного.

Кирстен Томас была достаточно квалифицированным психоаналитиком-фрейдистом, получившим лицензию Американского совета по психиатрии и неврологии после четырехлетней ординатуры в Медицинской школе при Университете Южной Каролины. Судя по свидетельствам и рекомендациям на веб-сайте Совета, приемные кабинеты на Харли-стрит, в которых она практикует, ориентированы в основном на американцев в Лондоне. Сама Кирстен приехала в Британию год назад.

Встав со стула, Джар потянулся, почти касаясь руками стен гаража: «Интересно – а Розин психотерапевт все еще работает в ее колледже?» В разговорах с Джаром Роза никогда не упоминала о том, что обращалась к кому-либо за помощью (в этом-то и была вся загвоздка). Не говорила она ему и о том, что доктор Лэнс проявлял к ней участие, беспокоясь за ее «счастье». Что ж – если так, тем лучше. Враждебность Джара по отношению к колледжу Св. Матфея, который он всегда считал средоточием бессердечности, равнодушия и халатности, теперь несколько ослабла.

Но на сайте колледжа не фигурировали никакие психоаналитики. Наоборот, студентам рекомендовалось при необходимости обращаться к своим педагогам, либо к священникам, медсестрам или социальным работникам при колледже. При университете работал пункт доверия, но Роза упоминала именно колледжного психотерапевта. Разница вроде бы несущественная, но Джар не мог избавиться от мысли, что это важно.

Выключив компьютер и заперев на засов дверь гаража, Джар вернулся в свою квартиру. Перед тем как войти в дом и вызвать в лифт, он бросил взгляд на улицу. Его ощущение слежки только усилилось после возвращения из Кромера. Хотя Джар уверял себя: его гараж никто не обнаружил. Смириться со взломом квартиры ему было легче: ведь те люди приходили в поисках каких-либо свидетельств о Розе и результатов его розысков, но ничего не нашли. Впрочем, Джар был уверен, что они еще вернутся за жестким диском.

И он также понимал, что должен пойти на работу. Хотя бы потому, что лимит его отговорок и отмазок исчерпан и его могут попросту уволить. Обычно Джар любил утром в понедельник послоняться по своей квартире, распаковать пришедшие посылки с книгами, разгадать зашифрованный кроссворд, проверить свой рейтинг на Amazon. Но теперь, после взлома, он больше не чувствует себя в безопасности в собственной квартире, и ему не хочется там задерживаться.

Джар появился в офисе перед самым ланчем. (Он настолько припозднился, что эскалатор, еще пару часов назад энергично поднимавший пассажиров подземки наверх, уже находился в режиме ожидания.) При виде Джара лицо Карла расплылось в довольной улыбке. И еще большее удовольствие появилось на лице друга, когда Джар рассказал ему о своем утреннем визите к Кирстен.

– Там нет кушетки, – сказал он, собираясь возобновить работу над статьей о списке отобранных кандидатов на еще одну литературную премию. (Статьи о первоначальных списках кандидатов, представленных к отбору, даются ему хуже: из-за всех этих гиперссылок, – полагает Джар.)

– Бьюсь об заклад, ты был готов из штанов вылезти, чтобы ей понравиться, – проговорил Карл. – Небось пустил в ход все свое красноречие!

– Только ради нахождения общих позиций.

– Да-да, конечно! Надеюсь, она тебе поможет.

– Спасибо! Правда, спасибо! – сказал Джар, борясь со своим компьютером. – У тебя были сегодня проблемы с входом в систему?

– Да нет, комп тормозил так же, как обычно.

Джар давно привык к тому, что офисные компьютеры часто глючат, но он никогда прежде не видел такого оповещения: «Этот аккаунт уже используется». Джар прочел это вполголоса, но достаточно громко, чтобы услышал Карл. Друг знает о таких вещах все. Наклонившись над своим столом, он кидает взгляд на монитор Джара и тут же спрашивает:

– Может, ты залогинился с удаленного компа дома, а потом забыл выйти?

– Я никогда не вхожу в систему в нерабочее время, Карл. Из принципа. Я даже не уверен, что знаю, как это делается.

Карл поднялся и встал за клавиатурой Джара, быстро перебирая пальцами. Он отключил веб-приложение и зарегистрировался, используя стандартный офисный логин для входа в систему.

– Это точно твой ID, – сказал Карл. – Комп в порядке. – Он снова вышел из системы. – Попробуй-ка теперь.

Джар ввел свой логин и пароль, но на экране высветилось то же самое оповещение.

– Ты уверен…

– Я уверен.

– Тогда я предлагаю тебе позвонить в службу поддержки. Похоже, кто-то получил доступ к твоему аккаунту.

– Ты это серьезно?

– Скорее всего, ничего страшного, просто какой-то глюк. А может, руководство читает твою электронную почту. Такое случается.

Кита из службы технической поддержки всегда больше интересовало поедание конфет, чем проблема Джара. Слушая Джара, он продолжал играть в «Конфетную сагу», а потом посоветовал воспользоваться доступом через корпоративную сеть.

– Я уже пробовал, – сказал Джар, буравя Кита глазами. – Я сижу рядом с Карлом.

Упоминание о Карле разом все поменяло. Карл знал об информационных технологиях больше, чем весь отдел информационных технологий.

– Какой у тебя логин? – спросил Кит, свертывая окно с игрой и открывая окно входа в корпоративную сеть.

– ДжарлафК.

– А пароль?

– Что, так прямо взять и сказать его вам?

– Ты хочешь, чтобы я все отладил или нет?

– Роза081192, – проговорил Джар тихо.

В глазах Кита вдруг вспыхнул интерес. Не сводя взгляда с экрана монитора, он протянул руку к телефону и набрал добавочный номер.

– Похоже, сирийцы снова в городе, – сообщил он в трубку.

И попросил Джара пройти с ним в ту часть офиса, о существовании которой Джар раньше и не подозревал: вниз, в лабиринтообразное, тускло освещенное подвальное помещение рядом с почтовым отделом, без окон и со спертым воздухом. «Вот где, оказывается, манкируются наши просьбы о технической поддержке», – думал Джар, разглядывая ряды терминалов и болезненно-бледные лица людей, сидящих за ними.

Кит и еще двое парней прилипали к одному из терминалов.

– ДжарлафК, – диктовал Кит парню с клавиатурой и поворачивается к Джару: – Пароль повтори!

Но Джару не хотелось озвучивать его во всеуслышание:

– Я сам наберу.

Троица айтишников неохотно расступилась, а Джар наклонился вперед и ввел: «Роза081192». Он прекрасно понимал, что ребята видят, какие клавиши он нажимает, но так его недоверие немного притупляется.

– И кто эта «Роза» в реальности? – спросил Кит.

– Не забудь ее день рожденья, – бросил со смешком кто-то другой.

Джар проигноровал их реплики. Все его внимание было приковано к экрану. А на нем светилось все то же оповещение: «Этот аккаунт уже используется».

– Ты действительно не заходил в систему где-нибудь еще? – спросил Кит.

Джар уже был готов ответить, как вдруг в разговор вмешался еще один айтишник за другим монитором, слева от него:

– Он тут ни при чем. IP-адрес фиксируется американский.

– Сирийцы – мастаки в спуфинге, – проговорил Кит Джару. А затем, обращаясь уже к одному из своих коллег, добавил: – Многовато для твоих новых пакетных фильтров, Радж.

«Почему со мной рядом нет Карла! Он бы мне перевел, что говорят эти ребята», – пожалел Джар. Не далее как на прошлой неделе друг рассказывал ему о группе хакеров, называющих себя «Сирийской электронной армией» и симпатизирующих Башару Асаду; их мишенями служат компьютерные системы различных британских информационных организаций. Но ведь у него вроде бы личный компьютер. А от того, что происходит потом, у Джара и вовсе пересыхает во рту.

– Это же мой почтовый ящик, – сказал он, глядя на экран, на котором теперь отображается его рабочая электронная почта. – Как вы сумели войти в него?

– Это не мы, – сказал Кит. – Мы можем лишь наблюдать, что они делают, но мы не можем выйти за них из системы. До тех пор, пока не заблокируем доступ к корпоративной почте всем пользователям компании.

– И что они делают? – спросил Джар.

– Пытаются удаленно подключиться к твоему рабочему почтовому аккаунту, чтобы просмотреть твою переписку.

– Это законно?

Айтишники дружно фыркнули. «Может быть, они и сами занимаются все дни только тем, что просматривают сообщения сотрудников компании друг другу с критикой в адрес руководства?» – мелькнуло в голове у Джара. «Надо быть поаккуратней с этим отделом».

– Может, нам разослать групповое оповещение? – предложил Кит.

– Это не сирийцы, – сказал Рей.

Джар смотрел на экран, на котором теперь отображаются его отправленные сообщения: рабочие записки Карлу, редактору, другим коллегам и фрилансерам вперемежку с сотнями посланий доктору Лэнсу и Эми, и письмами в Управление уполномоченного по вопросам информации, Королевское национальное общество спасения на водах, службу береговой охраны Кромера, Британское бюро по розыску пропавших и даже в МИД. «Интересно, кто-нибудь в этой комнате обращает на них внимание?» – думает Джар. Ну, даже если и обращает, что из того? Большинство людей используют свой рабочий почтовый ящик для нерабочей переписки! Курсор начинает прокручивать страницу вниз, а потом резко перемещается в верхний правый угол – кто-то выходит из почтового ящика, а затем и из учетной записи Джара.

– Ага, эти гаврики раскусили, что мы наблюдаем за ними, – сказал Кит так, будто это он заставил врагов ретироваться.

– А мы знаем, кто они? – поинтересовался Джар.

– Агентство национальной безопасности, – предположил Кит в расчете на дешевый эффект. – Пожалуй, тебе стоит завести новую подружку!

16

Кембридж, летний триместр 2012 г. (продолжение)

Я задумала пойти прямо в домик привратника, отметить у него свой уход с бала и отправиться к Джару. Я понимала, что поступаю неправильно – ни по отношению к Тиму, намерения которого были исключительно честными, насколько я могла судить, ни по отношению к Джару, который не нуждался в моем возвращении в свою жизнь в два часа ночи. Но я старалась жить и поступать искренне, пока могла. Не важно, как мало времени мне осталось.

С Первого двора слетела всякая цивильность: двое парней с глумливыми шуточками качали над фонтаном шампанского податливое тело какой-то студентки. Пьяная девица уже давилась шипучим напитком, но все равно продолжала пить и при этом выгибала свою голову так, что ее груди вылезали из выреза платья наружу.

За несколько шагов до домика привратника я наткнулась на Ника, которого в последний раз видела курящим кальян на пару с Фиби. С глазами, широко раскрытыми от страха, он выглядел обезумевшим.

– Роза, ты не видала Фиби? Я нигде не могу ее найти.

Я никогда не видела Ника таким взволнованным; мне и в голову не приходило, что он так сильно переживает за нее.

– Где ты ее видел в последний раз? – спросила я, глядя на домик привратника.

– Во Втором дворе. Она собиралась прогуляться в Саду студентов. Я хотел наполнить наши бокалы и попросил ее подождать. Но, когда я вернулся, она уже куда-то делась. Это было полчаса назад.

– Она выглядела немного…

– Ох, Роза! Сегодня вечером Фиби была сама не своя. Потеряла свой талисман. Все время нервничала и вздрагивала, словно страшилась чего-то. И то и дело отпускала какие-то странные замечания. Ты поможешь мне ее разыскать?

Я не хотела возвращаться в Сад студентов и сталкиваться там с Тимом, но просто взять и уйти, оставив Ника в таком состоянии, тоже не могла.

– Ладно, – сказала я, заметив, что ноги уже сами понесли меня назад.

Как только мы с Ником вошли в Сад студентов, нам обоим сразу стало понятно: что-то случилось. В дальнем углу сада царила суматоха; мимо нас с Ником пробежали два охранника с портативными рациями.

Вместе с группой других любопытных студентов мы последовали за ними. Как это странно, когда ты понимаешь, что произошло что-то ужасное еще до того, как получаешь эмпирические доказательства этому. Возможно, что-то витает в воздухе, возможно, это металлический привкус во рту. Гирлянды на ветвях деревьев над нами уже не казались игривыми и манящими; а жаровни вокруг вдруг как-то грозно накалились.

У стены в самом конце сада – там, где не было фонарей, – собралась приличная толпа. Трава там вся была истоптана. Мы с Ником подходили все ближе, а люди, пришедшие раньше нас, расходились, зажимая рты руками. Паники не было; только оцепенелая тишина обволакивала сад, как тяжелый туман. Инстинктивно я потянулась к Нику и взяла его под руку.

– О, Господи! Господи!» – беспрестанно шептал он. С того места, где мы остановились, я ничего не могла рассмотреть. Но Ник выдернул свою руку из моей и направился вперед, продираясь через толпу зевак и не обращая внимания на окрики охранника, уже разгонявшего собравшихся людей: «Все назад! Пожалуйста, отойдите назад!»

А потом я увидела ее – на дереве слева от нас. Фиби с безвольно поникшей головой свисала с его нижней ветви. Она двигалась, но только потому, что один из охранников, схватив девушку за ноги, вокруг коленей, поддерживал ее тело, пытаясь ослабить веревку вокруг ее шеи.

Я больше не могла выдержать это зрелище. Ник бросился помогать охраннику. Я расслышала, как он сказал:

– Кто-нибудь, пожалуйста, вызовите «скорую»!

Но было уже слишком поздно. И похоже, это понимали все – все, кроме Ника.

Упав на колени, я стала молиться. Но никак не могла сосредоточиться – глаза вглядывались в лица вокруг. Молчание, неверие, слезы…. «Вот, как воспринимают это те, кто остается здесь», – подумалось мне.

Я не хочу, чтобы моя собственная кончина походила на смерть Фиби, ломая жизни другим людям. Но у меня не осталось выбора.

17

– Вам приятно, когда вы видите Розу? – спросила Кирстен, сидя за своим столом.

– Меня это расстраивает.

Джар сидел на софе у окна в кабинете Кирстен на Харли-стрит, и их первая официальная утренняя консультация давалась ему нелегко. Вчерашний инцидент с его рабочим почтовым аккаунтом не на шутку встревожил Джара. После работы он пошел с Карлом кутнуть и выпил слишком много для вечера понедельника. И сейчас его глаза нестерпимо болели от дневного света.

– Вы пытаетесь с ней заговаривать? – спросила Кирстен.

– Когда я вижу ее?

– Люди во время галлюцинаций обычно тянутся к своим любимым и пытаются вступить с ними в разговор. Это нормально.

– Иногда, да, пытаюсь.

– Вы можете мне рассказать об этом?

Джар молчал, прислушиваясь к звукам на улице: тарахтящему гулу проезжающего мимо мопеда, затухающей полицейской сирене. У него не было времени обдумать то, что случилось на пирсе, когда Роза стояла на перекладинах ограждения. Джар прикрывает свои воспаленные глаза и мысленно переносится в другое время – когда он видел Розу у моря.

– Я жил тогда у друга семьи в Клеггане[12], на побережье Коннемары[13]. Едва забрезжил рассвет, я пошел прогуляться к мысу Клегган-Хед, чтобы полюбоваться видом на залив и острова, вырастающие из моря словно гигантские кувшинки. Помню, что в какой-то момент почва под ногами стала топкой. Именно тогда я и увидел Розу своим боковым зрением. Она шла слева от меня, совсем рядом. Я решил не оборачиваться и не смотреть на нее, испугавшись, что она исчезнет. Мне было приятно, что она со мной. Да, приятно, я в этом уверен. С поминальной службы прошло всего несколько недель, и я все еще чувствовал острую, невыносимую боль.

– Что вы ей сказали?

– Роза заговорила первой, припомнив мне слова, сказанные вскоре после нашего знакомства в Кембридже. Я назвал себя «деревенщиной» – то есть, человеком, который не живет в Дублине и поведение которого выходит за рамки приличий. «Кульчи»[14]. Роза тогда рассмеялась, сказала, что раньше никогда не слышала такого выражения.

– И что именно она произнесла?

– Это было после того, как я поскользнулся в грязи. «Неуклюжая деревенщина! Кульчи! – пошутила Роза. – Тебе не надо было сюда переезжать!» – «Тогда бы мы никогда не встретились с тобой», – ответил я. После этого Роза не произнесла больше ни слова, хотя я и пытался продолжить с ней разговор. Помнится, я спросил тогда, что она думает о музыке, которую мы выбрали для ее поминальной службы. Мы вышли из церкви под песню «Как прекрасен этот мир».

Воцарилась пауза. Джар слышал, как скребет по бумаге ручка Кирстен. И снова этот ее странный вдох. «Интересно, а занимаясь любовью, она тоже испускает такие звуки? Быть может, даже более громкие, более клокочущие?» – мелькает в голове у Джара. Воображение услужливо рисовало у него перед глазами пикантную картинку, но Джар отгонял ее, пытаясь изменить ход мыслей и полностью сосредоточиться на вопросах Кирстен.

– А почему вы расстраиваетесь, когда видите ее?

Джар снова молчал в ответ. Такое ощущение, будто его загнали в угол, как свидетеля защиты.

– Может быть, потому что вы сознаете, что это всего лишь ваши видения, галлюцинации, не более того?

Джар поневоле кивнул. Атмосфера в кабинете незаметно поменялась; последующая тишина уже больше не пугала его, а, скорее, располала к размышлению. «Такая у нее работа, – думал Джар, – подводить людей к той черте, когда они сами захотят раскрыться. Умное, сознательное манипулирование». Для того и коробка с бумажными носовыми платками у него под ногами. Джар снова слышал характерный вдох Кирстен – похоже, она собирается задать ему очередной вопрос.

– Почему вы пришли сюда сегодня, Джар?

Он чувствовал, как подрагивают его веки. Что он должен сказать ей на это? Что его жизнь разрушает вера в то, что Роза жива? Что их любовь была сильнее зова моря? Что вроде бы очевидное самоубийство Розы никак не вяжется с ее характером? Что он все еще слишком много пьет и подозревает, что за ним повсюду следят? Что он превратился в циничное, измученное подобие человека, изнуренного нелюбимой работой и губящего свой некогда многообещающий талант составлять связные предложения?

Или он должен признаться в том, что радуется возможности посвящать час в неделю разговорам о любимой? (Пусть и с женщиной постарше, но Розе такое бы не понравилось – Джар это знал: она всегда настороженно относилась к крашеным блондинкам.) Карл поначалу терпеливо выслушивал его, но Джар прекрасно видел, что его другу уже порядком поднадоели подобные разговоры, и не винил его за это. Эми пока слушает. Как и отец. Но Джар чувствовал себя виноватым всякий раз, когда поминал в разговоре Розу; его родители слишком старые, чтобы волноваться из-за взрослого сыночка. А вот у Кирстен работа такая – слушать.

– Разговоры о ней помогают сохранить воспоминания яркими и живыми, – наконец подобрал ответ Джар.

– И надежду на то, что Роза тоже жива?

Джар ничего не ответил.

– Буду с вами откровенна, Джар, – произнесла Кирстен. – Никто из тех, с кем я беседовала по поводу галлюцинаций после потери близкого человека, не верит, что их любимый или любимая все еще живы. Они считают свои видения чем-то вроде эфирных форм, инверсионных следов, оставленных в небе.

Где он раньше слышал это выражение?

– Вы подразумеваете под видением привидение? Нет, в моем случае это был не призрак.

Скрип авторучки отвлек Джара: «Интересно, какой у Кирстен почерк? Наверняка, округлый, аккуратный, правильный». Но эта мысль быстро унеслась. И он снова напряг память: «Где же я все-таки слышал это выражение?»

– Не хочу показаться вам бестактной или бесчувственной… Но я хочу вам задать один очень прямой вопрос. И ответ на него мне нужен односложный – первое, что придет вам на ум.

– Валяйте!

«Вот и Зигмунд», – подумал Джар.

– Что бы вы ощутили, если бы тело Розы нашлось?

Он был вынужден взять паузу. Несмотря на предупреждение, вопрос Кирстен привел его в смятение.

– Подозрительность, – проговорил Джар тихим, но твердым голосом. Они молча смотрели друг на друга. А затем, отодвинув кресло, Кирстен встала, чтобы присесть на софе рядом с Джаром.

– Простите меня, – сказала она, притрагиваясь своей рукой к его предплечью.

Кирстен не флиртовала, но Джар не был готов к той интимности, что неизбежно возникла между ними, когда ее лицо оказалось так близко с его лицом и его ноздри уловили тонкий цитрусовый аромат, исходящий от ее кожи. Кирстен натянула подол юбки («более короткой, чем вчера?») на колени и положила на него свой блокнот.

– Чтобы наши встречи пошли на пользу нам обоим, мне необходимо понимать ваше нынешнее умонастроение, душевное состояние. И поэтому я вынуждена задавать вам подчас щекотливые вопросы и анализировать ваши ответы. Это часть того самого метода спонтанных ассоциаций, о котором я упоминала вчера. Только в таком случае наши беседы о галлюцинациях будут более содержательными. Вас это устроит?

Джар кивнул, на секунду отвернувшись, а затем снова устремил взгляд на Кирстен, все еще пристально смотрящую на него.

– Почему «подозрительность»? – спросила она.

Джар заметил, что вторая пуговка на ее блузке не застегнута. Возможно, она расстегнулась, когда Кирстен пересаживалась из-за стола на софу. Вряд ли она расстегнула ее намеренно – ее поведение сегодня безукоризненно профессионально, нейтрально, лишено всякой сексуальности. Но всполохи плоти отвлекли, и этого достаточно для него, чтобы отбросить свою осторожность, довериться ей больше, чем он намеревался.

– Потому что я считаю, что ее самоубийство было инсценировано.

– Инсценировано? Кем?

– Если бы я это знал, я бы не сидел сейчас здесь.

Джар посмотрел на часы, внезапно ощутив обиду и негодование и на эту встречу, и на Кирстен, и на Карла, так настойчиво уговаривавшего его прийти сюда, и на ту легкость, с которой он позволил сбить себя с толку.

– Это не мой профиль, но мне кажется, что инсценировать смерть довольно сложно, разве не так? – упорствовала в своих расспросах Кирстен.

– Не знаю, не пробовал, – бормотал в ответ Джар.

Да, он не пробовал, но он изучал этот вопрос и гораздо глубже, чем она может предполагать, обдумывая любые варианты перемещений и методы практиков, от человека в Милане по имени Умберто Галлини, помогавшего человеку исчезнуть (за приличное вознаграждение) до случая Джона Дарвина, пропавшего во время прогулки на каноэ. Пропасть в море – такой же хороший способ «подделать смерть», как и любой другой.

– Вы от природы подозрительный человек? – спросила Кирстен.

– Никогда таким не был.

– А что еще вас тревожит?

«Инспектор дорожного движения на другой стороне улицы, наблюдавший, как он звонил в домофон на ее парадной двери сегодня… Уборщики, замешкавшиеся на ступеньках возле его квартиры сегодня утром», – думал Джар. А вслух произнес:

– Меня тревожат все эти вопросы.

Джар тяжело сглотнул. Он вспомнил! Первый отрывок из Розиного дневника, который прислал ему Антон, начинался со слов: «Не следует оставлять о себе никаких записей, никаких “инверсионных следов в небе Фенленда”».

– Это не то, что вы ожидали? – спросила Кирстен, поднимаясь с софы и снова садясь за свой стол. Ее губы слегка подрагивают.

– Я не знаю, чего я ожидал, – сказал Джар, пытаясь выдавить улыбку. Его мысли скачут и путаются. «Никаких инверсионных следов в небе Фенленда…» Слова даются Джару с трудом:

– Извините. Я не хотел показаться неблагодарным. Это, безусловно, полезно – обсуждать, проговаривать все так, как сейчас. Я всегда находил такие беседы полезными.

Джар лукавил, и Кирстен это понимала.

– Вы говорите это искренне? – спросила она.

– Я вижу, что это помогает, – солгал Джар. Ему следовало поскорей уйти от нее.

– Вот и отлично. Я ценю вашу искренность. Можно я задам вам один последний вопрос: оставила ли вам Роза прощальное письмо, какое-то объяснение своего поступка?

– Вы имеете в виду предсмертную записку?

– Мне не хотелось употреблять это выражение.

– Да, оставила.

Куда она клонит? «Мне очень жаль, что пришлось оставить тебя, малыш, первая и последняя настоящая любовь всей моей жизни…» Джар поклялся никогда и ни с кем не делиться содержанием последнего послания Розы.

– Записка была полезной?

– Она была неясной.

– А Роза любила писать?

– Смотря, что вы под этим подразумеваете. Она всегда писала эссе.

Джар совсем не ожидал следующего вопроса:

– А ежедневник? Вела ли она когда-нибудь дневник?

Слова Кирстен резонировали в ясном, неподвижном воздухе. Вела ли Роза когда-нибудь дневник?

– Чтение дневника иногда помогает тем, кого покидают, – добавила Кирстен.

Подняв глаза, Джар ответил ей тяжелым, пристальным взглядом. Как много известно этой женщине? Как много рассказал ей Карл?

– Дневник? – переспросил он, думая о последних отрывках, которые он читал прошлой ночью о Фиби и бале в колледже, и надеясь, что в черновой папке его уже ждут новые фрагменты. – Нет, Роза никогда не вела дневника.

18

Кембридж, летний триместр 2012 г. (продолжение)

Я не единственная ушла с бала рано. По совету полиции Комитет Майского бала решил свернуть празднество.

И я больше не видела в тот вечер ни Ника, ни Тима. Я, конечно, могла разыскать Тима и, сославшись на трагедию с Фиби, объяснить ему, почему не вернулась к плавучему казино, у которого я его оставила. Но мне хотелось тогда только одного: как можно быстрей убраться подальше от колледжа.

Я перешла мост и спустилась вниз, к Кингс-Парейд, теша себя надеждой, что Джар не рассердится от того, что я разбужу его в такой час. По улицам слонялись расфуфыренные, но растерянные участники бала – привилегированная кембриджская диаспора. Один парень тщетно пытался успокоить свою девушку, громко заливавшуюся слезами. А на стене рядом с домиком привратника Королевского колледжа о чем-то тихо шепталась понурая парочка с бутылкой шампанского у ног.

Мне пришлось несколько раз позвонить в звонок на двери Джара, прежде чем он появился на пороге в своем домашнем халате. Было два часа ночи, и я в своем бальном наряде ревела белугой, но он впустил меня без единого слова. Как только дверь за мной закрылась, я, содрогаясь от рыданий, упала в его объятия. Джар крепко держал меня до тех пор, пока я не перестала плакать. А потом нежно повел меня наверх и усадил на кожаную софу в гостиной, отодвинув в сторонку подушки и одеяло.

Глотая виски, я рассказала ему о событиях этой ночи – сначала о Фиби, а затем и о Тиме. Мои терзания по поводу Тима вдруг показались такими пустяковыми в сравнении с трагедией, разыгравшейся потом в Саду студентов.

– Если они нашли Фиби быстро, то, возможно, ее еще удастся спасти, – сказал Джар.

– Нет, они не успели. Она была мертва, Джар, я уверена. «Скорая» уехала без сирены.

– Там нет машин в такое время ночи.

– Ее голова свисала так неестественно и безвольно. – Эту тяжелую картину я никак не могла выбросить из головы. Джар подлил мне еще виски.

– Только не начинай винить себя, Роза.

– Но я действительно могла бы ей быть лучшей подругой. А Ник? Он никогда не оправится от такого. Если бы ты видел его лицо, когда он смотрел на нее…

Я снова расплакалась, и Джар крепко прижал меня к себе. В его теплых объятиях я чувствовала себя в безопасности. «Мне не следовало идти на бал или приходить к Джару в эту ночь», – подумала я.

Пока я так сидела, обхватив Джара руками и ловя себя на мысли о том, что в целом мире сейчас не нашлось бы другого места, где я хотела бы быть, в спальне Джара послышался шум. Тяжело сглотнув, я отпрянула от Джара.

– Здесь еще кто-то есть? – прошептала я. Мой вечер грозил закончиться хуже некуда! Но попрекать Джара за то, что он привел к себе девушку, я не имела права.

– Это Ниам, моя кузина, – ответил Джар, вытирая слезинку с моего глаза. На его губах заиграла понимающая улыбка. Настолько слабая, что я до сих пор не уверена: а, может, мне это только показалось?

– Она приехала сюда из Дублина на несколько дней, – добавил Джар.

Я снова расплакалась.

– Обними меня покрепче, Джар, – попросила я. – И никогда не отпускай!

– Мне не следовало оставлять Тима сегодня ночью и уходить вот так, – сказала я, приходя потихоньку в себя. – Насколько я знаю, он просто хотел сделать пару ставок в казино.

– А эта Ханна, она, вероятно, «бывшая» Тима?

– Похоже на то.

– Тогда я бы не стал доверять словам шлюхи.

В дверной звонок внизу кто-то позвонил.

– Бурная ночка, – сказал Джар, вставая с софы. На пороге спальни появилась его кузина. – Ниам, это – Роза. Роза, это – Ниам.

Ниам подошла и села рядом со мной.

– Теперь все в порядке? – спросила она, положив свою руку на мою.

Боже, неужели я так жутко выглядела? Я, похоже, показалась ей пьяной или обкуренной.

– Я сделаю чай, хочешь? Раз уж мы все не спим.

– Давай, – сказала я.

У Ниам были такие же добрые глаза, как у Джара, но ирландский акцент проявлялся в речи сильнее. И она была невысокой и больше походила на девчонку-сорванца. В ней не было ничего от грузности двоюродного брата. Я вспомнила: Джар говорил мне, что она была актрисой.

Пока Ниам ходила за чайником в спальню, я гадала, слышала ли она наш разговор с Джаром. У меня больше не осталось ни сил, ни эмоций, чтобы снова рассказывать ей о Фиби.

Я очень надеюсь, что с Божьей милостью Фиби выживет. Возможно, ее еще удастся спасти, как сказал Джар. Она не могла висеть на том дереве долго.

– Кто там пришел? – поинтересовалась Ниам.

Мы обе прислушались. Я различала только голос Джара, а голоса его собеседника или собеседницы не слышала. Потом дверь закрылась, и Джар стал подниматься к нам по лестнице. Я подняла глаза и увидела в дверях его и… Тима с красными глазами, растрепанными волосами и развязавшимся белым галстуком.

– Я только хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – сказал он робко.

Взглянув на Тима, я перевела взгляд на Джара: как Тим разыскал меня, и почему Джар его впустил?

– Хочешь ирландский виски? – спросил у Тима Джар и улыбнулся мне, словно показывая, что все под контролем.

– А может, ты будешь чай? – спросила Ниам.

Тим посмотрел сначала на меня, а затем на Джара: «Двойной виски».

«А что, если Джар и Тим знакомы, и весь этот вечер был подстроен?» – почему-то пронеслось у меня в голове. Но оказалось, что Джар просто хотел дать Тиму возможность объясниться. Отчасти из мужской солидарности, которая всегда так раздражала меня. Отчасти потому, что понимал, насколько мне было не по себе от того, что я смылась от Тима, ни слова ему не сказав… Более того, я даже думаю, что Джар жалел и меня, и Тима, и всех, кто был на балу. И за початой бутылкой двадцатилетнего «Йеллоу Спот» («с нотками подсушенного ячменя, винограда и свежескошенного сена») он помог нам выговориться о Фиби.

На рассвете Джар приготовил яичницу-болтунью с беконом – нашу альтернативу завтраку на Майском балу, и мы вчетвером умяли ее так, словно не ели несколько дней. Джар также поставил нам послушать «Вилладжерс», которых я так и не увидела на празднике.

Улучив момент, Тим извинился за Ханну. Джар, конечно же, оказался прав. Тим раньше гулял с Ханной, и она так и не простила ему разрыва. А Тим так и не понял, что я бы все равно ушла. Он решил, что я сорвалась из-за трагедии в Саду студентов. И мне захотелось оставить его в этом заблуждении.

– Как ты узнал, где я? – полюбопытствовала я.

– Я спрашивал людей на улицах, не видели ли они красивую девушку в бальном платье, бредущую в одиночестве. – Тим замолчал, поглядывая на Джара и Ниам, моющих посуду. – Значит, ты выбрала Джара?

Я кивнула, чувствуя себя виноватой перед Тимом за то, что неверно судила о нем, и благодарной Джару – за то, что он помог нам «поставить точку», как сказала бы мой психотерапевт.

Интересно, вызывал ли когда-нибудь доктор Лэнс к себе Фиби? Встречалась ли она с этими хитрыми охотниками за головами? У Фиби всегда были сложные отношения с властями. И я теперь, как никогда, понимаю, насколько я все же – везунчик. Ведь на том дереве вместо нее могла висеть я.

19

Голова у Джара прояснилась, как только он вышел на Харли-стрит, возвращаясь к будничной жизни обычного дня. В ярко-голубом небе светит солнце, и люди спешат на работу, разговаривая на ходу по телефону, зажимая в руках стаканчики с кофе, купленным навынос, или поправляя лямки курьерских сумок за спиной. Некоторые – с легкими рюкзаками за плечами – бегут. А на углу улицы женщина с рыжеватыми волосами («в одном меховом пальто и без трусиков» – предполагает Джар) ловит такси.

«Не мешало бы и мне выпить эспрессо», – подумал Джар, задерживая взгляд на медных табличках, поблескивающих на дверях джорджианских домов и воплощающих собой сплав зажиточной ипохондрии, суеты и тщеславия: зубные имплантаты, колоногидротерапия, эстетическая хирургия, гипноз и терапия активацией сознания, удаление «звездочек», гирудотерапия, лазерное отбеливание зубов. Он легко отделался!

Правда, разговор с Кирстен выбил его из колеи. Порядок, в котором она задавала ему свои вопросы, был странным, даже с поправкой на Фрейда. И это ее замечание об инверсионных следах, оставленных в небе… Джар не испытал желания ей довериться. А только разнервничался, поддавшись на какое-то время ее чувственным чарам.

Джар дошел до перекрестка Харли-стрит и Нью-Кавендиш-стрит, и в этот момент рядом с ним остановился автомобиль. В следующий миг его дверцы открылись, и на тротуаре перед Джаром выросли двое мужчин.

– Джарлаф Костелло? – спросил один из них, преграждая ему путь.

Джар кивнул.

– Полиция, – представился тот же человек, размахивая перед его глазами жетоном. Джару показалось, что на жетоне мелькнули слова «Полиция метрополитена», но он был не уверен. – Пожалуйста, сядьте в машину.

– Что все это значит? – спросил Джар; его сердце бешено колотилось.

Но, прежде чем кто-либо из них успел ответить, третий полицейский, подойдя сзади, заломил ему руки за спину и защелкнул на запястьях наручники.

– Господи! Да это же какое-то недоразумение, – выкрикивал Джар, пока полицейские, нагнув ему голову, запихивали его в машину через заднюю дверь.

– Джарлаф Костелло, вы арестованы по подозрению в совершении преступлений на основании Закона о сексуальных преступлениях и Закона о непристойных публикациях, – произнес человек, усаживающийся рядом с ним на заднее сиденье. – Вы не обязаны что-либо говорить. Однако это может навредить вашей защите, если вы не упомянете при допросе то, на что впоследствии собираетесь ссылаться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано как доказательство. Вам понятно?

– Нет, абсолютно ничего не понятно, – ответил Джар. Хотя на самом деле он понимает, что происходит. Полиция охотится за жестким диском – тем самым, что передала ему Эми. Это единственное объяснение. Джар откидывается на подголовник, пытаясь сохранять спокойствие, пока его ум анализирует происшедшее и делает выводы. Наконец-то – по прошествии пяти лет – власти воспринимают его личное расследование об исчезновении Розы всерьез!

Настроение Джара странным образом улучшилось, пока их машина неслась по Вест-Энду. На Оксфорд-сёркес водитель включил сирену. Ее вой звучал так, словно разносится из другой машины, из другого мира.

Джар всегда неохотно общался с полицейскими. А после того, как они спустя рукава расследовали исчезновение Розы, он и вовсе перестал на них полагаться. И это было одной из причин, по которым он решил не подавать в полицию заявление о проникновении в его квартиру взломщиков.

Сирена замолкла. «Мне следует потребовать адвоката», – подумал Джар. Именно так поступают люди в подобной ситуации. Но на самом деле ему адвокат не нужен. Ему нужно только одно – услышать от полицейских признание: нас интересует дневник Розы, так как она могла в нем объяснить, что с ней случилось и как она до сих пор жива. И он будет счастлив!

Автомобиль подъехал к полицейскому участку на Савил-роу, и Джара грубо затолкали в фойе, где у него отобрали кошелек и телефон, и подсунули для подписи какую-то бумагу. А затем препроводили в пустую камеру. И в камере Джар уселся на бетонный пол, прислонившись спиной к стене.

По крайней мере, на какое-то время он был предоставлен самому себе и мог обдумать все возможные сценарии. И один из них не дал Джару покоя. Его арестовали на основании Закона о сексуальных преступлениях и Закона о непристойных публикациях. Значит, у копов имелись убедительные улики против Мартина, мужа Эми. Что, если тот компьютерщик, к которому обращалась за помощью Эми, действительно обнаружил на его жестком диске не только Розин дневник, но и какие-то непристойные снимки? Тогда ничем хорошим для Мартина это не светило. Как, впрочем, и для Антона. Или Карла. Джар больше никого не хочет вовлекать в это дело.

Через два часа после ареста Джара вывели из камеры и отвели в небольшую комнату для допросов, в которой имелся стол, два деревянных стула и записывающее устройство. Сидящий на дальнем стуле высокий худой мужчина при виде Джара встал.

– Майлз Като, – представился он с шотландским акцентом. «Не расслабляться», – скомандовал себе Джар, стараясь не обольщаться вежливым обращением. Протянутая рука, этот человек, назвавшийся Майлзом, в костюме в узкую белую полоску и с изысканными манерами… Он не похож на тех полицейских, которых Джар встречал прежде, и подозрительно дружелюбен для британцев.

Они сели за стол. Сложив руки, Майлз наклонился к магнитофону и назвал свое имя, дату и время допроса. Джар посмотрел на инертный аппарат. На нем не мигало никаких лампочек, никаких огоньков, ничего, что говорило бы о том, что он включен.

– Мне кажется, он не работает, – произнес Джар.

– По моему опыту, они никогда не работают, – подхватил Майлз.

Джар вздрогнул от его натянутой улыбки: «Вот почему люди требуют адвокатов».

– Я сожалею о том, что произошло ранее, – продолжил Майлз, проводя рукой по своим редким рыжеватым волосам, и отодвинулся от стола вместе со стулом. При звуке, с которым его деревянные ножки царапают бетонный пол, в памяти Джара всплыл образ холодного школьного класса в Голуэе. – Чем скорее мы вас выпустим отсюда, тем будет лучше. Можно я вас буду называть просто Джаром?

С момента ареста его все называли только полным именем – Джарлаф. Откуда этот человек знает, что друзья зовут его Джар?

– Почему я здесь? – спросил он.

– Нам нужна ваша помощь.

– Кому это – нам?

Джар разглядывал Майлза: на вид ему было сорок с небольшим; выглядит как выпускник Оксфорда; а его дорогой загар больше бы подошел банкиру, чем полицейскому. Кошенильно-красные носки и парадные коричневые туфли выглядели так, словно никогда не попадали с их хозяином в переплет. Майлз не отвечал на вопрос Джара. По крайней мере, прямо.

– Полагаю, вы знакомы с Мартином; впрочем, возможно, вы лучше знаете Эми. Недавно Мартина арестовали по подозрению в хранении непристойных изображений. Вам что-нибудь известно об этом?

Майлз задал свой вопрос так просто, словно поинтересовался у Джара, сколько сахара тот кладет в чай.

– Нет, конечно. Откуда?

– Мы думаем, они четвертого уровня, одного из худших. Приятного мало.

– Поверю вам на слово. Эми мне говорила, что ее мужа выпустили.

– Эми оказала нам большое содействие. Она рассказала, что встречалась с вами в Кромере в прошлый четверг и передала вам жесткий диск от своего старого компьютера. По моему разумению, арестовывать вас сегодня не было никакой нужды. На жестком диске был обнаружен дневник ее покойной племянницы – судя по всему, поврежденный. И Эми подумала, что вам было бы интересно его почитать – ведь вы встречались с ее племянницей в университете. Это так трогательно.

Тонкие губы Майлза сложились в манерную улыбку. Джару не понравился ни этот человек, ни его орлиный, римский нос, ни то место, где ведется их разговор. Розе в нем не отводилась главная роль; речь о ней зашла лишь вскользь.

– Ни вы, ни Эми, вероятно, не знали, что Мартин уже некоторое время был в поле нашего зрения. И мы думаем, что именно на этом жестком диске хранилась папка с изображениями, противоречащими Закону о непристойных публикациях. Человек, пытавшийся починить компьютер Эми, наткнулся на несколько таких изображений… – Майлз колеблется, но потом все же добавляет: –…и следы какого-то необычного файла на внешнем жестком диске. А потом он обнаружил ссылку на несколько зашифрованных файлов изображений на другом жестком диске – вероятно, на том, что вы получили от Эми. Тогда он забил тревогу и позвонил нам.

«А может, он позвонил кому-то другому насчет дневника? – гадал Джар. – И его телефонный звонок вызвал такой переполох на Уайтхолле, что привлек и ваше внимание, Майлз Като? Кем бы вы ни были…»

– Он не первый раз нас информирует. Удивительно! Чего только не найдешь, ремонтируя домашние компьютеры людей! – Помолчав, Майлз продолжил: – Мне нужно от вас, Джар, только одно: чтобы вы вернули нам жесткий диск. Нас не интересует дневник Розы.

Он блефовал, поняв, что уже не помешает Джару его прочитать. Слишком поздно! «Нас не интересует дневник Розы». Как же! Джар пытался отогнать от себя эти слова, выбросить их из головы. Майлз хочет выяснить, как много ему известно, раскрыла ли Роза тайну своего исчезновения.

– Довольно ли у вас доказательств, чтобы уже предъявить Мартину обвинение? – спросил Джар.

– Пока нет. Он разбирается в компьютерах и ловко заметает следы. Но мы думаем, что он допустил промах, когда скопировал несколько зашифрованных изображений на компьютер жены. Вы, по-видимому, отнесли диск какому-то человеку, умеющему восстанавливать поврежденные файлы. Но мы хотим, Джар, чтобы вы отдали его нам. Это потенциально важное полицейское доказательство, достаточное для предъявления обвинения.

«Доказательство того, что Роза жива», – подумал Джар.

– Вы должны отдать этот диск нам. Нетронутым, – подчеркнул Майлз.

– Вместе с дневником?

Вся эта каша заварилась только из-за Розы. Джар в этом уверен. И он буравит Майлза глазами в поисках хоть какого-то намека, подтверждающего его правоту. Но лицо Майлза остается невыразительным и непроницаемым.

– В точности таким, каким его передала вам Эми, – отвечал он холодно. – Вы должны принести его сегодня, до девяти вечера.

– А если я не успею?

– Мы предадим эту историю огласке. Сегодня же. Арест из-за непристойных публикаций ничего хорошего не сулит. Тем более вкупе с нарушениями Закона о сексуальных преступлениях.

20

Кембридж, весенний триместр 2012 г.

Моя встреча с доктором Лэнсом переносилась несколько раз, но сегодня мы все-таки повидались с ним. В самом конце разговора к нам присоединилась психотерапевт колледжа, американка по имени Карен. Но о ней чуть позже.

Я до сих пор пытаюсь понять, почему доктор Лэнс так настаивал на этой встрече. Она отличалась от наших обычных неловких бесед, когда мы пили зеленый чай с песочным печеньем, приготовленным его женой, и доктор Лэнс расспрашивал меня о моих делах, каждый раз уточняя, не испытываю ли я потребности поговорить с кем-то о смерти отца.

Несмотря на его обеспокоенность моим душевным состоянием, я отклонила и предложения о консультациях – и с психоаналитиком от университета по приезде в Кембридж, и с нашим терапевтом прошлым летом, сразу после смерти отца. Мне казалось, что время для этого было не совсем подходящим. Отец умер за месяц до начала моего первого триместра. И я должна была решить, что мне делать: или отложить учебу в Кембридже на год и наедине с собою осмыслить то, что случилось (слишком много самокопания), или уйти в нее с головой – в надежде на то, что возбуждение, сопутствующее началу университетской жизни, отвлечет меня от мыслей об отце (а в дальнейшем и от всех прочих проблем).

Я выбрала второе, и почему-то мне показалось нецелесообразным идти на консультацию к психотерапевту, пока я пыталась заглушить свою боль в Неделю первокурсников. Естественно, мне не удалось ее заглушить. И уже в первые два триместра в Кембридже я осознала полную несостоятельность своих расчетов и чаяний. И училась, и развлекалась я через силу. И никакого удовольствия от жизни в Кембридже я не получала. В общем, действительность не оправдала моих ожиданий – обычное ощущение людей, пытающихся добиться какой-то цели не в том месте и не в том окружении.

Теперь я понимаю: мне следовало отложить учебу в университете до тех пор, пока я не смирились бы со смертью отца. На год, на два, на такой срок, какой бы мне для этого потребовался. Вместо этого я отказывалась принять смерть отца, позволяя ей мучить и растравлять свою душу. И это накладывало негативный отпечаток на все мое пребывание в Кембридже.

В эту встречу доктор Лэнс не сдерживался. И пока мы ждали, когда закипит его ужасно медлительный чайник, никаких неловких пауз в нашей беседе уже не возникало. Лэнс прослышал, что я несчастлива, и, по-видимому, решил, что разговор об отце – об их учебе в колледже, об уникальном характере отцовской работы в МИДе и т. д. – утешит и приободрит меня.

Я, конечно же, сразу расплакалась. А доктор Лэнс, похоже, именно этого и добивался. Он решил дать выплеснуться моему горю наружу, и его план сработал: сказались месяцы подавляемой боли, когда мне некому было выговориться. (Я всегда разговаривала с отцом обо всем, что меня тревожило, даже в «годы террора», как он называл мой пубертатный период, превративший девочку-подростка в настоящего монстра.)

Доктор Лэнс не похож на человека, склонного давать волю эмоциям. Но он со всем участием, на которое был способен, и даже со смущением предложил мне (чистый) клетчатый носовой платок и положил мне на плечо руку, пока я пыталась взять себя в руки и успокоиться. Быть может, это любимый Гёте научил его так естественно и просто воспринимать чужое горе.

– Извините меня, – сказала я, сморкаясь.

– Все в порядке. Это я должен извиняться за то, что не сознавал до конца, насколько ты сильно переживаешь. Ты казалась такой собранной, уравновешенной… И самостоятельной – до недавнего времени. Все сильно обеспокоились после последней кураторской проверки.

«Возможно, это потому что я так и не закончила свое эссе о «Геро и Леандре» Марло», – подумала я. Но вслух этого не сказала. Доктор Лэнс сложил пальцы домиком под своей стриженой рыжеватой бородкой с уже появившейся проседью.

– Думаю, пришло время поговорить тебе с кем-нибудь, Роза. У нас сейчас в колледже Св. Матфея работает очень хороший штатный психотерапевт. Наверное, тебе будет проще пообщаться с ним, чем с социальными работниками университета.

– Я тоскую по отцу каждый день, – призналась я. Мое лицо стало пунцовым, тушь размазалась.

– Конечно, нам всем его недостает.

– И я чувствую себя такой виноватой из-за того, что не получаю радость от своего пребывания здесь и не делаю того, что хотелось бы отцу.

– Ты слишком многое пережила за эти три года, и лучшими в твоей жизни их не назовешь. У меня было так же. Отчасти поэтому я и остался здесь.

– Иногда это похоже на затмение. Как будто надо мной сгущается темнота, закрывая от меня солнце посреди дня, в тот самый момент, как только мне начинает казаться, что я могу стать счастливой.

– У тебя возникали когда-нибудь мысли о самоубийстве?

Я замолчала, удивленная тем, как резко доктор Лэнс перевел разговор.

– Трагично, но мы теряем слишком много молодых людей в такие тяжелые периоды их жизни, – добавил он.

А у меня мелькнула мысль: «Уж не хочет ли он затронуть тему маминой кончины?» Хотя она умерла через несколько лет после окончания универа. Родители и доктор Лэнс, похоже, водили тесную дружбу в Кембридже.

– У отца возникали такие мысли, в самые тяжелые моменты. Мы разговаривали об этом однажды. И я бы солгала, сказав, что не думала об этом тоже.

– Карен – дипломированный специалист. Она консультирует людей, потерявших близких. Я попросил ее заглянуть к нам сегодня. Ты не будешь против, если я приглашу ее сейчас?

Я помотала головой, наблюдая за тем, как доктор Лэнс берет свой телефон и набирает ее номер.

Через две минуты я уже пожимала руку Карен. Доктор Лэнс усадил нас обеих на софу у камина.

– Оставляю тебя в ее надежных руках, – сказал мне доктор Лэнс, снова коснувшись пальцами моего плеча перед тем, как выйти из комнаты.

Зареванная, я чувствовала себя немного неловко. Но Карен, должно быть, привыкла к заплаканным лицам студентов.

И мне сразу стало ясно, почему все парни в колледже симулировали депрессию, чтоб попасть к ней на прием. У Карен были светлые волосы длиной по плечи, завидно высокие скулы и голубые глаза с поволокой. Несомненно, очень красива. И ничего плохого в том не было. Как и в том, что она являлась американкой. Я не могла угадать ее акцент – Восточное побережье? И держалась она так, что сразу же располагала к себе. Никакой надменной снисходительности, никакого покровительственного тона. Это успокаивало и ободряло.

– Доктор Лэнс рассказал мне о вас, – сказала мне Карен. – И о вашей маме, и о вашем замечательном отце тоже. Я думаю, что смогу помочь вам, если вы этого хотите.

– Мне бы этого очень хотелось, – подтвердила я.

– Нам открыто множество путей и возможностей, – добавила она. – Есть разные способы улучшить вашу жизнь.

Одна только вещь нервировала меня в Карен: перед тем, как заговорить, она делала короткий вдох. Выглядело это так, будто она внезапно вспоминала, что ей нужно вдохнуть воздуха. И чем больше она говорила – о сеансах психотерапии, на которые мне следовало бы походить, о своем опыте работы с молодежью и об интересе к галлюцинациям, возникающим у некоторых людей после тяжелой утраты близкого – тем труднее мне было не замечать этого. В конечном итоге и у меня самой дыхание становилось затрудненным.

Отец бы нашел это забавным.

21

Как только Джара выпустили из полицейского участка, он начал искать общественный телефон. Минут через десять Джар нашел телефонную будку на Нью-Бонд-стрит и набрал рабочий номер Карла. Он не хотел рисковать, делая звонок на мобильник друга.

– Как дела? – спросил Карл голосом гангста-рэпера. – Шеф просто в бешенстве из-за тебя. Я все утро пытался дозвониться на твой мобильник.

– Я был арестован.

– Арестован? Полицией?

«А кем еще? – подумал Джар. – Армией спасения?»

– За что? – допытывался Карл.

Джар выложил ему все: и о муже Эми, и о заведенном на него деле. Возбуждение в голосе друга ослабло, уступая место закрадывающемуся страху.

– Карл, это все выдумки! Чушь! Они охотятся за дневником.

– Конечно, за дневником. Я понимаю. – Карл сделал паузу. – Но, знаешь, Джар, если все-таки допустить, что на жестком диске имеются какие-то сомнительные изображения… Как бы все это не кончилось плохо для нас.

– Там нет ничего такого, поверь мне.

– И все же следует позвонить Антону, предупредить его.

– Они хотят заполучить жесткий диск до девяти вечера. Ты сможешь забрать его у Антона к этому времени? Я бы пошел к нему сам, но… – Джар выглянул из телефонной будки, осматривая улицу.

Карл с неохотой согласился забрать жесткий диск.

– Я пойду после работы на Лэдброк-Гроув и в половине девятого буду ждать тебя у полицейского участка на Савил-роу. Не нравится мне все это, Джар. Ох, как не нравится! Боюсь, что и Антон не будет в восторге, если я ему все расскажу. Лучше я попрошу его просто вернуть нам диск, не вдаваясь в подробности.

– Мне хотелось бы, чтобы он скопировал дневник до того, как мы передадим его полиции. Он может это сделать?

– Я спрошу у него. Ты появишься сегодня на работе?

– Скажи шефу, что мне в глаза попали осколки, и последний раз меня видели на дороге, чуть не угодившим под машину в поисках глазной клиники.

– Ой-ой-ой! И на сколько дней ты собираешься закосить?

Джар любил своего друга, но у него не было времени на то, чтобы обсуждать с ним свою стратегию по симуляции болезни. И ему сейчас было совсем не до работы. Джару нужно попасть в свою квартиру и проверить почту: нет ли там новых отрывков из дневника Розы. Они могут оказаться последними, если Антон не сможет скопировать файлы. А кроме того, Джар придумал план – как помешать Майлзу Като прочитать дневник. Или на худой конец потянуть время.

22

Кембридж, осенний триместр 2011 г.

Сегодня меня приходил навестить один человек – старый коллега отца по работе. Познакомил меня с ним доктор Лэнс у себя в кабинете. Этот человек назвался Саймоном, но визитки своей мне не дал.

Расположившись у поблескивавшего угольками камина доктора Лэнса и попивая сладкий херес (ага! некоторые пожилые люди продолжают потреблять крепкие напитки, невзирая на возраст), Саймон поинтересовался: известно ли мне, чем именно занимался мой отец в МИД и что он сделал для своей страны. Я сказала Саймону то, что отец повторял мне всегда: он работал на политический отдел и писал об отдаленных странах скучные отчеты, которые никто толком не читал.

– Не совсем так, – мельком взглянув на доктора Лэнса, заявил Саймон.

У него было доброе, по-детски толстощекое лицо, совсем не вяжущееся с его возрастом. Если бы не темный костюм, Саймона можно было бы ошибочно принять за детского затейника. Или за ветеринара. Короче, за человека, привыкшего быть терпеливым с маленькими детьми или щенками.

Я вела себя довольно дерзко – это моя обычная защитная реакция, когда я ощущаю прилив эмоций. Похоже, любой разговор об отце выводит меня из себя, особенно если кто-то поет ему дифирамбы. К тому же я еще злилась на то, что доктор Лэнс вызвал меня эсэмэской обратно в колледж из Сиджвик-Сайта как раз тогда, когда я наконец принялась за работу над своим эссе о Кольридже.

– Принято решение воздать вашему отцу должное, наградив его посмертно орденом Святого Михаила и Святого Георгия, – произнес Саймон, вращая свой бокал и рассматривая «слезки», остававшиеся на его стенках при стекании хереса.

– Звучит впечатляюще! – отреагировала я. Орден Святого Михаила и Святого Георгия точно бы понравился отцу.

– Ему присвоено звание Рыцаря-командора.

– Уверена, отец был бы очень горд. Доволен как слон.

Я подобрала не совсем верные слова – сказался херес. Но я не была готова ко всем этим разговорам о рыцарях и командорах. Саймон оценил мой юмор мимолетной улыбкой.

– Готовы ли вы удостоиться этой чести от имени вашего отца? На следующей неделе? – спросил он.

– Где именно?

– В соборе Св. Павла. В частной часовне. Будет небольшая служба.

– Похоже, он значил больше, чем делал вид, – сказала я.

Я всегда понимала, что в разговорах о работе отец не был со мной до конца откровенным; но мы с ним придерживались молчаливого соглашения о том, что я не буду задавать слишком много вопросов, а он не будет углубляться в детали.

Не думаю, что отец был шпионом – он частенько отпускал пренебрежительные шутки о «секретных агентах» в представительстве высокого комиссара в Исламабаде. Но я всегда считала его работу важной, и если он не хотел посвящать меня во все тонкости того, чем занимался, значит, на то были веские причины. Наверняка я знаю только одно: его работа заносила нас в самые невероятные части света: Индию, Пакистан, Китай, Гонконг.

– Ваш отец сделал много хорошего для молодежи, – сказал доктор Лэнс, взглядом ища у Саймона подтверждения своих слов. Или одобрения? – Он спас множество жизней.

– Правда? – искренне удивилась я. – Отец никогда не упоминал о том, что имел дело с молодежью. Хотя как-то раз он признался мне, что хотел бы работать учителем.

– Ваш отец внес выдающийся вклад в нашу деятельность. С его смертью жизнь многих людей опустела, – заверил меня Саймон.

Я отвернулась к камину – на глаза навернулись слезы. Прошло всего два месяца с кончины отца, и я бы солгала, если бы сказала, будто я начала свыкаться с мыслью, что его больше нет со мной рядом, и его телефон теперь будет молчать всегда. (Отец всегда отвечал на мои звонки, даже во время важных встреч; думаю, он выполнял обещание, данное самому себе.)

– Почту за честь принять награду от имени своего отца, – наконец сумела выговорить я. – Благодарю вас.

– Отлично! И вот еще что, – продолжил Саймон. – Нам стало известно, что некоторые журналисты расспрашивают о вашем отце и обстоятельствах его смерти. Возможно, кто-нибудь из них решит связаться с вами напрямую. Я буду вам очень признателен, если вы сообщите мне об этом.

– А что их интересует?

– Обычный вопрос всех искателей дешевых сенсаций с Флит-стрит[15]: был ли ваш отец шпионом. Мы не даем никаких комментариев, и вам тоже следует воздержаться от них.

А я ведь до сих пор храню визитку одного журналиста, подошедшего ко мне на похоронах отца. Надо ее выбросить. Не знаю, почему я ее сберегла и почему не упомянула о ней в разговоре с Саймоном. Может быть, потому что меня тоже гложет червячок сомнения насчет смерти отца? Не то чтобы она выглядела подозрительной. Просто я не знаю всей истории его жизни.

Но сейчас у меня нет ни сил, ни настроения что-либо выяснять. Мне известно только то, что МИД произвел свое собственное внутреннее расследование, по итогам которого был сделан вывод: отец погиб в результате несчастного случая, автомобильной аварии в Гималаях, в пригороде Леха в Ладакхе – в одном из моих самых любимых мест в мире, несмотря на его коварные дороги. Отца направили туда, чтобы выяснить характер китайской угрозы на границе Индии с Тибетом. По крайней мере, так он сказал мне, когда звонил из Хитроу. «Передавай мой привет Далай-ламе», – пошутила тогда я. Это были последние слова, сказанные мной отцу.

– Он ведь не был шпионом, да? – спросила я в тот момент, когда Саймон уже поворачивался к доктору Лэнсу, давая понять, что наша встреча закончена. Я не ждала от него ответа. Но Саймон ответил:

– Нет, – сказал он. – Ваш отец занимался гораздо более важной работой, чем шпионская деятельность.

23

– Это всего лишь совпадение, Джар, – проговорил Карл, опустошая очередную кружку пива.

– Это ты так считаешь, – возразил Джар, более пьяный, чем ему следовало бы быть во вторник вечером. – А вот скажи мне: много ли ты знаешь женщин, которые консультируют людей, тяжело переживающих утрату близкого человека, и которые а) американки, б) потрясающе эффектные блондинки и в) делают короткие, но звучные вздохи перед тем, как заговорить? Ну-ка, ответь мне на этот вопрос.

– Так ты что, теперь уже находишь Кирстен классной? Твой настрой изменился?

– Ну, я бы предпочел покувыркаться с ней в постели поеданию чипсов. Ты это знаешь. И я это знаю. «Красота есть истина, истина есть красота; вот все, что мы знаем и что мы должны знать»[16].

Джар позволял себе цитировать поэтов, особенно британских, только когда был сильно пьян.

– Ты мне не веришь, – попрекнул он друга. – Но разве ты не находишь такое совпадение странным?

– Нет, Джар. Совсем не нахожу. Это действительно чистое совпадение. Конгруэнтность.

Джар был слишком пьян, чтобы снова доказывать свою правоту или высмеивать Карла за ввернутое в разговор заумное словечко «конгруэтность», но он не сдавался:

– Я знаю, ты хочешь как лучше, Карл. Но кроме мозгов нам для лучшего восприятия даны еще чувства и ощущения. Полицейские арестовали меня этим утром как раз в тот момент, когда я вышел от Кирстен на Харли-стрит. Буквально в нескольких ярдах от ее фиглярского балагана. Выходит, она схватилась за телефон и позвонила им, как только я ушел.

– С чего бы ей это делать?

– А с того, что я солгал ей насчет дневника. Она спросила меня, вела ли Роза дневник, и я сказал, что не вела. Это был последний вопрос, который Кирстен задала мне на консультации, и весь битый час нашего общения она подводила меня к нему.

Карл покосился на него. И Джар понял, что выглядит в его глазах параноиком, заблудшим в своей подозрительности. Но его это больше не волновало.

– Почему ты сказал, что Роза не вела дневника? – спросил Карл, отпивая очередной глоток из кружки с пивом.

И все это время Джар не спускал взгляда с друга. На секунду у него мелькнула мысль, что Карл тоже причастен к этому делу. Такие мысли закрадывались Джару в голову и прежде – мимолетные, нелогичные подозрения, угрожающие отравить всю их дружбу. Но он научился отгонять их от себя.

Только на этот раз Джару давалось это труднее. Ведь не кто иной, как Карл, познакомил его с Кирстен и настаивал, чтобы он прибегнул к ее помощи. Они с Карлом знакомы уже давно, – пытался переубедить себя Джар. – Пять лет. Они сошлись вскоре после его переезда в Лондон. Вскоре после того, как не стало Розы…

– А ответь мне тогда на такой вопрос, – сказал Джар, возвращаясь к тому, что ему не давало покоя. – Кирстен произнесла одну фразу. Она сказала, что большинство людей воспринимают видения после утраты близкого как «инверсионные следы в небе». Почти то же самое написала и Роза в своем дневнике: «никаких инверсионных следов в небе Фенленда», как сказала бы мой психоаналитик».

– И что? – поднял брови Карл.

– Ты это тоже не находишь странным? То, что они обе употребили довольно необычное выражение?

– Нет, не нахожу.

– Я погуглил: во всем интернете всего семьсот случаев употребления этой фразы.

– Дружище, буду с тобой честным. Это не просто какое-то странное совпадение, вызванное эпизодическим проявлением ОКР[17] вследствие твоей разыгравшейся фантазии. Это серьезная проблема. Ты был задержан федералами.

– Вот уж точно. И еще была попытка взлома моего аккаунта…

– Меня ведь тоже могли арестовать, – парировал Карл, игнорируя его проблемы с компьютером. – И Антона.

– Но на этом жестком диске нет никаких сомнительных изображений.

– Это ты говоришь. Но откуда нам знать, как там на самом деле?

– Я уверен, что на диске нет непристойных снимков. И ничего другого в этом роде. Эта выдумка полицейских – всего лишь прикрытие. Они охотятся за Розиным дневником, Карл.

В разговоре возникла пауза. Молча наблюдая за тем, как бармен смешивает «Ред Булл» с «Бакарди» для двоих юных студентов-азиатов, приятели потягивали пиво. Они никогда раньше не захаживали в этот бар на Пиккадилли – территорию туристов. Но им обоим потребовалось что-нибудь выпить после того, как без пяти минут девять Карл, тяжело и часто дыша подстать гончему псу, подбежал к полицейскому участку на Савил-роу и вручил Джару жесткий диск. Переводя дыхание, Карл остался поджидать друга на улице, а Джар вошел внутрь и передал диск дежурному офицеру. Тот, похоже, ожидал его визита. Майлза Като Джар не видел.

Друзья, хоть и с трудом, но уложились в установленный полицейским срок. Антон долго отнекивался, допытываясь, почему вдруг Карл попросил вернуть диск, да еще и скопировать его. И заартачился еще больше, когда Карл попросил его обеспечить дополнительный уровень защиты оригинальной папки, зашифровав ее файлы. Джар надеялся, что шифрование затруднит Майлзу Като прочтение дневника, и таким образом он выиграет несколько дней, пускай даже несколько часов. Хотя вряд ли на это можно было серьезно рассчитывать.

– Спасибо тебе за то, что забрал жесткий диск, – наконец произнес Джар в знак примирения.

– Антон был не в восторге.

– Но он ведь зашифровал его?

– Он исчезал куда-то на час.

– Чем я тебе обязан?

– Пожизненным обеспечением кубиками хэша.

– Это то, что ты пообещал Антону?

– Если не получится, не стоит этим мучиться, – сказал Карл, бросая взгляд на часы и кладя свою пьяную руку на плечо Джара: – Она должна здесь появиться с минуты на минуту.

– Кто? – Джар огляделся по сторонам, но не узнал никого среди посетителей паба.

– Кто-кто? Отпадная блондинка Кирстен, конечно же.

– Карл?! – Джар не поверил своим ушам.

– Расслабься. Она не при исполнении. Обещала не упоминать о сегодняшнем утре.

– Но…

– Я ни слова не скажу ей о ее кембриджском двойнике. Или инверсионных следах. И о странном дыхании тоже не скажу. Не парься. – В знак заверения Карл поднял кулак.

Но Джар не ударил по нему. Вместо этого он стал искать в знакомых глазах доказательства предательства. Какого черта Карл предложил Кирстен присоединиться к ним? И почему он так сильно полагается на него?

– Мне как-то неловко. Я – ее клиент. По крайней мере, был таковым. Я не уверен, что захочу снова пойти к ней.

– Ну, так это еще один повод насладиться ее обществом сегодня вечером.

– Ты мог бы предупредить меня.

– Мне кажется, я только что это сделал.

– Ага, в тот самый момент, когда она должна прийти.

– Сделай я это раньше, ты мог бы сбежать. Ты ей нравишься. И она – горячая штучка.

– Так и действуй сам.

– Я – мужчина занятый.

– С каких это пор?

– С прошлой ночи. Если бы ты удосужился прийти сегодня утром в офис вместо того, чтоб дать себя арестовать, то услышал бы от меня подробный рассказ о прелестной Татьяне из Одессы.

– Я, пожалуй, пойду. – На Джара внезапно накатило желание уйти из паба, побыть наедине с собой и прояснить мысли. И он не может с ним совладать.

– Дружище… – В попытке удержать его Карл положил свою руку на руку Джара. – Останься ненадолго. Это пойдет тебе только на пользу. Немного расслабишься. Развлечешься.

– Ты не понимаешь, – сказал Джар, не обращая внимания на грубое взывание Карла к его ирландской натуре. Он не поведется на это. – Я солгал ей сегодня, чтобы отвертеться от ее расспросов.

– Ну, так солги снова. Она не будет возвращаться к вашему утреннему разговору.

– Это ты ей позвонил?

– Нет, она позвонила мне. По поводу статьи, которую я пишу о музыки и психологах. А потом она поинтересовалась, все ли у тебя в порядке.

– Когда?

«Расслабься! Карл – твой лучший друг», – говорил Джару внутренний голос.

– Сегодня вечером. Когда я был у Антона. Я сказал ей, что выпивка тебя взбодрит. И мы оба согласились, что это звучит не слишком профессионально. Она обещала избегать всех рабочих разговоров. А кроме того, ты ведь не платишь ей. Значит, у вас не настоящие отношения «клиент – терапевт», разве не так?

– Это она так сказала?

– Это мое беспристрастное видение ситуации.

– Господи, Карл, что ты мелешь!

– Да ладно, дружище. Тебе пора завязывать с прошлым. Нужно жить дальше.

– Мальчики, я вам не помешаю?

Джар повернулся и увидел Кирстен. Она стояла совсем рядом и улыбалась так, что в животе у него начало предательски урчать. На Кирстен было короткое платье красно-вишневого цвета и туфли на каблуках. И излучала она тепло и обаяние («как коварная сирена», – подумал Джар).

– Нет, мы как раз вспоминали тебя, – подмигивая Джару, сказал Карл. – Что ему заказать тебе из выпивки?

24

Корнуолл, лето 2011 г.

Сомневаюсь, что смогу сегодня вечером написать много. Я чувствую себя оцепеневшей, обреченной, сломленной. А еще я ощущаю какое-то странное раздвоение, как будто бы живу в мире, параллельном тому, в котором я жила до кончины отца. Этот параллельный мир практически идентичен моему прежнему миру, с одним лишь различием… В нем нет отца.

Его похоронили сегодня утром рядом с мамой, на кладбище при церкви Св. Павла, высоко над Маусхоулом – единственном постоянном месте в жизни нашей странствующей семьи. В этой крохотной корнуоллской деревушке я и пишу сейчас свои строки. В ней выросла моя мамочка. Ее мать, моя бабка, прожила здесь шестьдесят лет, но местные жители всегда считали ее чужой (или «залетной птицей», как они выражаются).

Мама унаследовала рыбацкий домик и приезжала сюда с отцом всякий раз по возвращении в Британию. Обычно они прогуливались по прибрежной тропке до Ламорны и оттуда добирались до Сент-Айвса, чтобы купить там картину и увезти ее с собой, в серую мидовскую квартиру где-нибудь в Пекине, Исламабаде или Дели. Хорошо помню рассказ отца о том, как ему однажды пришлось вернуть картину в галерею на следующий день после покупки. На той картине был изображен только пляж. Всего три полосы цвета – желтая, зеленая и голубая. Но поздно ночью, когда они с мамой за бутылочкой вина восхищались ее абстрактной простотой, отец вдруг разглядел на ней фигуру обнаженной гигантши с огромными грудями, лежащей в дюнах. Это просматривающийся неясный образ явно не был замыслом художника. Просто так играли краски. Но, как только родители его узрели, картина почему-то потеряла все свое очарование. «Мама была очень сердита, она сказала, что у меня развращенный ум», – признался отец.

После маминой смерти он привозил меня сюда по несколько раз в год, а то и в месяц. Помню, как ухаживала за маминой могилой, подрезая траву красными пластмассовыми ножницами и, то и дело, поглядывая на скромную надпись на сером надгробии. Я часто спрашивала отца, почему под маминым именем так много свободного места. Но только когда я стала постарше, он пояснил мне, что это место оставлено для него. «Предложение «два в одном» от гробовщиков», – пошутил тогда отец.

Сегодня не шутил никто. Возможно, даже отец не нашел бы ничего смешного в своей смерти. Что хорошего, когда тебя в возрасте сорока шести лет, в расцвете жизни и карьеры, убивает в Гималаях (в том самом месте, которое ты очень любил) водитель грузовика, заснувший за рулем. Я заставляю себя писать эти слова в надежде, что они превратят все случившееся для меня в реальность – реальность, которую я до сих пор не могу осознать. Отца… убивает в Гималаях, в том самом месте, которое он так любил, водитель грузовика, заснувший за рулем… Нет! Мой разум наотрез отказывается воспринимать факт его гибели. Отца больше нет? Я больше никогда его не увижу? Я больше никогда не услышу его голос? И не возьму его под руку? Нет!!!

Завтра я посещу то место, куда отец настоятельно советовал мне отправиться в случае крайней необходимости или в какой-нибудь чрезвычайной ситуации – если мир вдруг слетит со своей оси. Я никогда не бывала там раньше, но отец как-то раз подробно объяснил мне, как туда добраться. Ему это место всегда помогало в тяжелые моменты жизни. А после смерти мамы он провел там, гуляя, несколько дней. И я тешу себя надеждой, что тоже найду там хоть какое-то утешение. Я так в нем нуждаюсь!

Эми сегодня очень грустная. И похоже, приняла изрядную дозу успокоительных. Она сказала, что поминальная служба пройдет в Лондоне через несколько месяцев, когда все оправятся от шока. Надеюсь, тогда будет больше общих воспоминаний, рассказов, шуток и смеха. Эми также пригласила меня приезжать в их с Мартином дом в Кромере на выходные – всякий раз, когда мне захочется вырваться куда-нибудь из колледжа. Она страшно убивается по отцу, но старается быть сильной – ради меня. Я знаю: они с отцом виделись не так часто, как хотели бы, из-за Мартина. Но со мной все будет иначе, заверила меня Эми.

С трудом, но мне все-таки удалось прочитать на службе стихотворение «Что есть Успех», которое отец очень любил и которое, как он часто подчеркивал, ошибочно приписывается Ральфу Уолдо Эмерсону («Часто и много смеяться… находить лучшее в других… Это и значит добиться успеха»). Я не уверена, что все собравшиеся ценят поэзию. И Эми пыталась отговорить меня от чтения стихов на публике. Но я чувствовала, что обязана это сделать для отца.

Я не сдержала слез, когда занесли гроб, и я рыдала потом, когда мы пели «Возлюбленный Господь и Отец человечества». Но я не плакала во время своей декламации. Как будто чтение любимого отцовского стихотворения придавало мне силы. Мне казалось, что отец стоит со сложенными руками в глубине церкви и ободряюще кивает мне головой. (Таким я однажды его увидела в дверях нашего школьного театра; отец тогда специально приехал из Лондона, чтобы посмотреть, как его дочка – тогда еще совсем незрелая и неопытная девчонка – пела «О, погляди же на меня!».)

В крепкой, закаленной бурями церкви собралась странная публика. В массе своей – отцовские коллеги из МИДа; многие из них приехали на поезде с Паддингтона в Пензанс, хотя я заметила пару особ весьма важного вида, уехавших после службы на неброских правительственных машинах.

После службы Эми организовала в пабе «Кингс Армс», через дорогу от церкви, поминки (крабовые сэндвичи, белое вино, дикие цветы, которые мы вместе нарвали тем утром с живой изгороди). И там, на поминках, ко мне подсел доктор Лэнс, проводивший со мной собеседование в Кембридже. Он был очень ласковый, сказал, что надеется увидеть меня в колледже Св. Матфея в октябре, но поймет, если я захочу отсрочить свою учебу в университете. Место будет сохранено за мной.

Вот уже рыбацкие лодки возвращаются назад, пересекая залив Маунтс-Бей на своем пути домой, в Ньюлин. Их ходовые огни едва различимы в дождливой мороси вечерних сумерек. Я сижу у того же окна, у которого любил сиживать с биноклем отец, высматривая корабли на горизонте. Как бы мне хотелось уделять ему больше внимания! Угольная печка нещадно коптит – отец всегда проклинал ее слабую «тягу» (а я никогда не понимала, как она работала). В старом доме с деревянными стенами довольно холодно. Но я рада тому, что в моем распоряжении имеется несколько дней, и я могу их провести наедине с собою. Сегодняшний день был очень утомительный – нужно было бодриться, держать себя в руках, хотя на самом деле мне очень хотелось убежать оттуда к тем богам, которые забрали у меня отца.

Есть вещи, которые я никогда не забуду. И это:

• Его дурашливый голос, которым он озвучивал отшельника Раз-и-готово, когда читал мне «Лоракса»[18].

• Его слезы, которые я увидела, застав отца однажды ночью в кабинете, плачущим над семейными фотографиями, сделанными во время отпуска в Севилье и запечатлевшими маму, папу и меня, тогда еще совсем ребенка. На тот момент мамы с нами не было уже пятнадцать лет.

• Звук его смеха, доносившийся из гостиной, когда он в очередной раз смотрел «Папашину армию»[19].

• Его опаленные брови, когда он пытался разжечь костер из мокрых дров и сбрызнул их бензином.

• Его появление на родительском собрании в школе с так и не снятой с одной штанины повязкой, предохраняющей брюки от попадания в велосипедную цепь.

• И его глаза, когда он стоял под промозглым дождем, наблюдая в сторонке за моей игрой в нетбол и болея за меня так, как будто это был международный матч по регби (уверена, он этого бы и хотел, но никогда не жаловался).

Когда все стали расходиться с поминок в пабе, ко мне подошел незнакомый мужчина. Он сказал, что хотел бы поговорить со мной, как только я немного оправлюсь от горя.

– Я пытался взять интервью у вашего отца для одной статьи, над которой сейчас работаю, – сказал он, стоя в баре с кружкой пива и, как мне показалось, уже не первой. На вид ему было пятьдесят с небольшим. И должно быть, он выглядел вполне привлекательным в прошлом – пока от пива у него не раздулся живот и не пошло краснотой лицо.

– Не уверена, что сейчас это ко времени и к месту, – сказала я. Единственными журналистами, которых я до этого встречала, были иностранные корреспонденты, имевшие обыкновение захаживать в Представительство высокого комиссара в Пакистане ради халявной выпивки. Они были веселые ребята, и от человека, стоявшего передо мной, я тоже не чувствовала никакой угрозы. Но он почему-то оглянулся вокруг, а вслед за ним оглянулась и я.

– Вы были на службе? – спросила я.

– Нет. Не был. Я посчитал свое присутствие там неуместным. Мне не следовало приходить даже сюда и заговаривать с вами. Но, может быть, вы позвоните мне сами через месяц, через пару месяцев? Через год? Когда почувствуете, что в состоянии общаться. Я буду вам признателен за беседу.

Он дал мне визитку: «Макс Иди, журналист-фрилансер». И удалился прочь, как только ко мне подошла одна из отцовских коллег по работе.

– Все в порядке? – спросила та женщина.

– Да, – ответила я, пряча визитку за спиной.

25

Приглаживая рукой волосы, Джар вместе со стулом отодвинулся от стола. Он сидел за компьютером в своем гаражном боксе – протрезвевший и взбодрившийся после холодного душа. Но вечер в пабе на Пиккадилли вспоминался ему как в тумане. Оставалось только надеяться, что он вел себя прилично и не выдал того, в чем теперь твердо уверен: Кирстен – та же самая женщина, что и Карен, психотерапевт колледжа, с которой пять лет назад доктор Лэнс познакомил Розу. Джар в этом не сомневался. Кирстен вышла на него через Карла. Она попыталась выведать у него информацию о дневнике Розы. И она же позвонила в полицию, когда Джар ей солгал. Хотел бы он знать, для чего Кирстен сблизилась с ним и на кого она работала.

Джар посмотрел на экран монитора. Три часа ночи, и у него не так уж много времени. Если полиция могла арестовать его однажды, она сможет это сделать и еще раз. Майлз Като наверняка захочет пообщаться с ним снова, когда его люди столкнутся с шифровальным мастерством Антона.

«Макс Иди, Макс Иди», – прокручивая в голове это имя, Джар напряженно соображал. Уж не тот ли это репортер, который в первые месяцы после Розиной смерти расспрашивал о ней в Кембридже? Джару тогда так и не удалось выйти на его след.

Об этом репортере проговорился один нетипично развязный привратник в колледже Розы. Джар отправился в Кембридж в августе, через месяц после ухода Розы, преисполненный решимости во что бы то ни было переговорить с доктором Лэнсом. Декан не отвечал ни на его электронные письма, ни на его звонки. И Джар надумал заявиться к нему прямо на порог. Но из этой затеи ничего не вышло.

– Что я должен сказать доктору Лэнсу – кто его хочет видеть? – спросил его выглянувший из будки привратник в черном костюме.

«Мать таких называла опущенными голубками», – подумал Джар.

– Джарлаф Костелло.

Не спуская с него взгляда, привратник взял телефон и набрал номер:

– Вы часом не еще один журналист?

– Я не журналист, я – аспирант. Королевского колледжа. – Формально Джар солгал. Он не вернулся в Кембридж в октябре ради своей диссертации, как планировал прежде. После всего, что случилось, у него не хватило на это духу. И он только что устроился на свою первую работу – на веб-сайте искусств. – А почему вы спрашиваете?

– Да тут раньше вертелся какой-то репортер из Лондона. Все вынюхивал что-то. Вопросы всякие разные задавал.

– О чем?

– Доктор Лэнс не берет трубку, – оставив его вопрос без ответа, констатировал привратник и стал снова набирать номер декана.

– О чем он спрашивал? Тот журналист? – вновь поинтересовался Джар, сам удивляясь своей настойчивости.

– О смерти, которую не любят называть своим именем. О суицидах студентов. Доктор Лэнс не отвечает.

– А вы не помните, как его звали?

– Пожалуй, вам лучше условиться о встрече заранее, сэр.

И это было все, что Джар тогда узнал. Некий лондонский журналист «вертелся» и «вынюхивал что-то». Его скорее всего интересовал случай Фиби, ужасное самоубийство которой на Майском балу оставалось главной темой всех газет в течение лета. Роза бросилась в море с пирса через несколько недель. Местная пресса освещала ее смерть как еще один студенческий суицид. Об отце Розы почти ничего не писали, если не считать упоминания о том, что он работал в МИДе.

Джар знал, что Розу с отцом связывали очень близкие, доверительные отношения. И он бы с радостью познакомился с Джимом Сэндхоу – Роза рассказывала о нем столько увлекательных и веселых историй! Поначалу, используя свои базовые журналистские навыки, приобретенные на работе, Джар попытался собрать о Розином отце побольше информации. Но в этих поисках он потерпел полную неудачу. В Сети о Джиме Сэндхоу не было практически никаких сведений; Джар нашел в открытом доступе лишь несколько отчетов об экономике Юго-Восточной Азии, написанных им в соавторстве с коллегами. Но никаких свидетельств, позволявших предположить, что Джим Сэндхоу работал на кого-то еще, кроме Политического отдела МИДа, Джару на глаза не попалось. Хотя он вскоре понял, что этот отдел обычно использовался разведслужбами как официальное прикрытие. Теперь оказывается, что Розин отец был «более важной» фигурой, чем шпион. Но Джар так и не нашел других случаев посмертного присвоения человеку, пусть и заслуженному, ордена Святого Михаила и Святого Георгия и звания Рыцаря-командора.

Джар попробовал найти в Google Макса Иди. Как хорошо, когда у человека такое характерное имя! В поисковике не нашлось данных о журналистах с искомой фамилией. Зато была информация о некоем Максе Иди – владельце собственного PR-агентства в Лондоне. Судя по биографии, в начале своей карьеры он проводил журналистские расследования, и эта работа привела его к «осознанию всех сложностей антикризисного PR-менеджмента». В числе его клиентов – несколько непопулярных банков. В резюме каждого сотрудника агентства был указан его контактный номер. Был и мобильный телефон самого Макса Иди.

Перед тем как выйти из гаража, Джар внимательно осмотрел улицу. И, лишь убедившись в отсутствии подозрительных лиц, вернулся в свою квартиру, стараясь не попадать в оранжевые ореолы уличных фонарей. В конце улицы припарковался фургон, которого там раньше не было. А одна легковушка, стоявшая напротив его дома, наоборот, уехала. «Расслабься», – повторял себе Джар. Он знал, как действовать дальше. Утром он первым делом позвонил Максу Иди.

26

Тихий приют, Херефордшир, весенний триместр 2012 г.

Вид из моей комнаты прекрасный: высокий гребень горы над нами залит лучами солнца, а в лежащей внизу долине царит весеннее умиротворение. Вот и я здесь за тем, чтобы успокоиться, «привести свои мысли в порядок» и обрести «внутреннее умиротворение». По крайней мере, так сказал один замечательный человек по имени Мэггс, когда мы все собрались в холле на первом этаже для ознакомительной беседы. На нем были джинсы и белая хлопчатобумажная рубашка без воротничка (а вовсе не какое-нибудь свободное ниспадающее одеяние). И он источал завидную безмятежность, а его речь вертелась вокруг одного – нужно научиться концентрироваться на чем-либо, жить настоящим и давать выход всему, что тебя беспокоит и тревожит: и мыслям, и эмоциям. Похоже, до того как «найти себя» на Бали, Мэггс покорял снежные склоны горнолыжных курортов.

И не было тут никаких мистических «мумбо-юмбо», хотя я бы не напряглась, если бы и были. Меня интересуют подобные вещи – всякие мистические учения и практики, о которых я много наслышалась в Гималаях. Когда мы были в Пакистане, отец всегда медитировал по утрам. И мы только начали обсуждать с ним более существенные вопросы в жизни, когда он умер. Здесь, в этом приюте, я почему-то ощущаю себя ближе к нему.

Единственная загвоздка в том, что этот приют – «обитель для молчальников». А для меня это большая проблема. Мы могли задавать друг другу вопросы во время ознакомительной встречи, но впредь нам придется держать язык за зубами.

Сразу по прибытии мы сдали свои телефоны; и здесь не разрешается ни читать, ни разговаривать.

Надеюсь, что дневник поможет мне выдержать это принудительное молчание. До чего же важно для нас вербальное общение в жизни! При встрече с другими обитателями приюта внизу меня поначалу так и подмывало сказать им «Привет!», расспросить, откуда они родом и как узнали о приюте.

У одной девушки был сильный насморк, она выглядела ужасно, но я не могла не справиться о ее самочувствии.

Я делю комнату с еще одной девушкой. В первый день, поднявшись наверх, чтобы разобрать свои сумки, мы лишь поприветствовали друг друга кивком головы и улыбкой. Мне пришлось прикусить язык. А так хотелось разузнать о ней все, обменяться впечатлениями о Мэггсе (чего уж скрывать: он в отличной форме, а это может отвлекать при медитации, когда глаза нужно держать закрытыми). А еще меня очень интересовал вопрос: где она купила свои причудливые браслеты, так похожие на индийские украшения.

Идея поехать сюда принадлежала Карен. Первое «занятие» со мной она провела в своем кабинете, неподалеку от Второго двора. Карен позволила мне выговориться сполна – и об отце, и о том, как я (безуспешно!) пыталась окунуться с головой в университетскую жизнь, чтобы не погрязнуть в своей печали, и о вероятности того, что я брошу учебу и уеду в Индию, чтобы побывать на том месте, где погиб мой отец. Я рассказала Карен и о своем безысходном отчаянии, и о бессонных ночах, и о навязчивых мыслях положить всему этому конец.

– Не следует недооценивать последствия потери родителя, – сказала Карен. – В вашем случае, даже обоих родителей. Если вы почувствуете потребность прервать учебу и уехать куда-нибудь на год, доктор Лэнс все поймет и пойдет вам навстречу.

– Вы так думаете?

– Мы уже разговаривали с ним об этом. И нам кажется, что идея взять тайм-аут в учебе вовсе не плохая. Первый год в университете сам по себе волнительный и напряженный; что уж говорить, если к этому примешивается еще и стресс из-за потери родного человека.

– А как же мои занятия?

– Они могут подождать.

– И меня не отчислят из колледжа?

– Конечно, нет. Я думаю, поездка в Индию подействовала бы на вас благотворно.

Карен замолчала, как будто обдумывая что-то. И я впервые ощутила, что у нашей встречи была совсем другая подоплека. В поведении Карен было что-то такое, отчего мне казалось, что она просто выжидает благоприятного момента, чтобы перевести наш разговор в другое русло. Так что я совершенно не удивилась тому, что она сказала потом.

– Или… – Карен встала из-за стола и присела рядом со мной на софу. Ее глаза были голубыми-голубыми, а от тела исходил слабый аромат: лимонный, летний. – Вы можете осознать, что университет – это не для вас, бросить его в конце следующего триместра и посвятить свою жизнь совершенно другому делу.

– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

– У некоторых людей просто не получается приспособиться к университетской жизни, особенно в Кембридже, на который обычно возлагаются слишком большие надежды. По своему опыту работы и здесь, и в Оксфорде, я могу сказать: самыми несчастными студентами зачастую оказываются самые одаренные молодые люди, предрасположенные к изучению языков, наук, философии. Судя по тому, что мне рассказывал о вас доктор Лэнс, вы – необычная студентка, с неординарными способностями.

– Не знаю, так ли это, – смутилась я. Странно, но один лишь намек на то, что я могла бы не тратить еще два года жизни на пребывание в Кембридже, приподнял мне настроение.

– Правда, перспектива бросить университет чревата стрессом, – продолжила Карен. – Вы можете воспринять это как личную неудачу, да и ваше резюме будет подпорчено. Доктор Лэнс тоже опасается этого. Он хочет, чтобы каждый молодой человек здесь продолжал учебу и достиг в жизни лучшего. Мы с ним много разговаривали о вас, о вашем мужестве, которое привело вас сюда так скоро после смерти отца.

– Я не уверена, что все дело в мужестве, – сказала я. На глаза навернулись слезы.

– Как знать. Лично я думаю, что вы были правы, попытавшись изменить свою жизнь. И вы правы, признавая сейчас, что приезд сюда не разрешил ваших проблемы. Доктор Лэнс искренне хочет помочь вам. Поэтому он и пригласил меня. Ему очень нравился ваш отец, и ему тяжело видеть вас несчастной. Я советую вам уехать отсюда на несколько дней, взять тайм-аут, чтобы поразмышлять о жизни и о том, как вам ее строить дальше. Вы должны разложить все по полочкам в своей замечательной головке. А по вашем возвращении мы обсудим все возможные варианты и подумаем, что будет лучше для вас, для вашего благополучия в дальнейшем.

Вот, как она преподнесла эту идею – моей поездки в «Тихий приют». И сейчас я здесь, сижу в отдаленном от цивилизации сельском домике в Херефордшире. А через минуту пойду вниз на наш первый сеанс медитации. Завтра нас разбудят в шесть, а в шесть тридцать уже начнется очередной сеанс медитации; медитировать мы продолжим и после ланча (вся еда здесь вегетарианская). А после каждого сеанса медитации мы будем заниматься тайцзи, или йогой. На прогулку в середине дня отводится два часа. Спать мы должны ложиться в девять вечера.

Все мои транспортные расходы – поезд до Лондона, затем другой поезд, трехчасовую поездку в Херефорд – оплатил колледж. Но отпустили меня сюда с одним условием: я никому не должна рассказывать об этом приюте. Не понимаю – почему? Возможно, доктор Лэнс боится, как бы все его студенты не разбежались, решив оттянуться в Херефордшире.

Пока я писала эти строки, пришла моя соседка по комнате. Она сейчас тоже сидит на кровати и что-то пишет. Думаю, что письмо. Я не смогла удержаться: нацарапала свое имя на клочке бумаге и передала ей вместе с кусочком черного шоколада. Мы не должны были брать с собой никакую еду, но я тайком привезла шоколад, рассудив, что этот продукт с содержанием 85 процентов какао пойдет только на пользу моей душе.

Девушка тоже написала свое имя – Седжал – и передала мне клочок бумажки обратно, добавив «Спасибо!» за шоколадку. И именно в этот момент я заметила, что ее браслеты прикрывают глубокие шрамы от резаных ран на запястье – еще только затягивающиеся. «Как она выжила?» – подивилась я.

Седжал заметила, что я увидела шрамы, и некоторое время мы молчали, впервые правильно восприняв друг друга. Затем я схватила ручку и написала на бумаге: «Из какого ты университета?» Седжал поколебалась, но написала ответ: «Из Оксфорда». Я взяла листок бумаги и написала еще один вопрос: «Тебя сюда направила Карен?»

Седжал посмотрела на меня с удивлением и утвердительно кивнула.

27

– Спасибо, что нашли время для встречи со мной, – сказал Джар.

– Меня заинтриговало ваше послание.

Джар зашел в светлый, полный воздуха офис Макса Иди, из окон которого открывался вид на Доклендс в сторону Гринвича. Он провел много часов на балконе своей квартиры, разглядывая этот небоскреб и свет, мерцавший на них в течение всей ночи и высветлявший своими зарничными всполохами низкие облака.

Джар впервые оказался внутри «Уан Кэнада Сквер». Но после нескольких напряженных минут на входе подумал, что никогда бы не смог освоиться и чувствовать себя в нем комфортно.

– Ваше удостоверение личности? – спросил охранник у турникетов.

Джар достал водительские права. Уж не собирается ли охрана придраться к нему по какому-нибудь надуманному поводу? Может, его опять хотят арестовать? И доставить в полицейском фургоне на допрос к Майлзу Като? Но нет, охранники пропустили Джара, хоть и не спускали с него пристальных взглядов, пока он пересекал фойе и ждал лифта, чтобы подняться на двенадцатый этаж.

Получасом ранее, только выйдя из дома, Джар почувствовал, что за ним наблюдают. У него опять появилось ощущение внутренней тревоги – точно такое же, как он испытывал в Кромере. И это ощущение усилилось на станции Доклендского легкого метро, когда в его вагон в самый последний момент вскочил мужчина, очень подозрительный на вид. Джар понимал, что превратился в законченного параноика, но всю дорогу, пока он ехал к Максу Фиди, напряжение его не отпускало.

– Кофе? Чай? – предложил Макс.

– Спасибо, – сказал Джар.

При встрече с новым человеком он привык давать себе секунд тридцать форы – достаточных для того, чтобы получить и осмыслить первые впечатления о другом человеке и определить свое инстинктивное отношение к нему. Макс был очень тучным (Джар непроизвольно поправил свою рубашку), а его нездорово красные щеки выдавали пристрастие хозяина к выпивке для увеселения или снятия стресса. А может быть, и для того, и для другого.

На шее Макса висели очки для чтения, а угол его кабинета подпирал комплект клюшек для гольфа. Комплект старый и простой, без всяких вычурностей. Над клюшками на книжной полке лежало несколько пособий по ведению бизнеса и потрепанный томик «Индийского лета» Джеймса Кэмерона. Льняной костюм на Максе был весь мятый, да и сидел мешковато. А посередине его цветистого галстука красовалось жирное пятно от еды.

– Я пришел к вам не как клиент. Вы меня понимаете? – начал разговор Джар.

– Догадываюсь, – протирая очки о галстук, спокойно ответил Макс и тут же с чувством воскликнул, заметив пятно: – Что за дерьмо? – Плюнув на галстук Макс попытался затереть пятно пальцами. – У вас есть дети?

– Насколько мне известно, нет.

– Когда будут, не давайте им виснуть на вашем костюме, если завтрак приправлялся кетчупом. В нашем доме без кетчупа не едят.

– Постараюсь запомнить ваш совет.

– Я знаю, что вы думаете: такой старпер и маленькие дети.

– Да нет, я так не думаю.

– И они не от второй жены.

Джар поднял руки в притворном протесте: «У меня и в мыслях не было вас судить!»

– У меня уже третья жена, – засмеялся Макс. – Так кофе или чай?

– Спасибо, ничего не надо.

«Как это Макс умудрился стать кризис-менеджером, коль у него такая беспорядочная жизнь?» – удивлялся про себя Джар. А вслух спросил, горя нетерпением перевести разговор на интересующую его тему:

– Вы ведь писали статью о Джиме Сэндхоу?

– Увы, она никогда не была опубликована. Ее вообще нет в печатном виде.

– Но ее можно как-нибудь прочитать?

– Это было так давно. В другой жизни. – Макс оглядел свой дорогой офис, словно бы намекая Джару на свои переменившиеся обстоятельства.

– Я встречался с Розой Сэндхоу, дочерью Джима, в университете. В летний триместр, перед тем, как она умерла.

При упоминании имени Розы лицо Макса изменилось, а нижняя губа сморщилась, как носик у пакетика молочного йогурта.

– Вы вроде бы виделись с ней один раз, – продолжил Джар. – На похоронах ее отца.

Макс вздрогнул:

– Я помню ее лицо: красивая девушка.

– О чем была ваша статья?

Макс сел и, достав откуда-то зубочистку, начал сосредоточенно ковыряться в коренном зубе. Прошло несколько секунд прежде, чем он выдавил из себя:

– У меня очень пылкое воображение, Джар. Сейчас я использую его, чтобы прогнозировать самые неблагоприятные варианты развития событий и предугадывать, чем они могут закончиться для моих клиентов. И клиенты ведутся, полагая, что мне можно доверять: ведь я выгляжу в точности так, как они себе представляют наемных писак с Флит-стрит.

Макс взмахнул одной ногой в воздухе, подтягивая брючину:

– А я все подошвы стер на прежней работе. И мог вообще без штанов остаться. Теперешняя журналистика – это только айпады и цифровое поколение двадцатилетних. Когда я был репортером, мой новостной редактор требовал только факты. Однажды мне выпал шанс написать стоящую статью – историю об отце Розы, но я не смог ее раскрутить. Не было доказательств.

– Доказательств чего?

Макс некоторое время молчал. А потом произнес:

– Я сожалею о Розе. Правда. Я бы не заявился на похороны ее отца, если бы не… А насколько хорошо вы знали Джима Сэндхоу?

– Мы никогда не встречались с отцом Розы. Он умер за месяц до начала ее учебы в Кембридже. Но думаю, что он работал в МИДе, в Политическом отделе.

Джар послал Максу хитрую, многозначительную улыбку – как журналист журналисту. Макс в ответ не улыбался, но его глаза сузились, словно он только сейчас начал воспринимать Джара всерьез.

– Розин отец был шпионом? Или даже еще более важной персоной? – спросил Джар. И стал пристально наблюдать за реакцией Макса, ища в ней хотя бы намек в подтверждение своих слов. Задавали ли ему когда-нибудь такие же вопросы? Если да, то Макс мастерски умеет притворяется, будто ему ничего не известно.

– Я отвечу вам коротко. Длинная версия моей истории, возможно, и застряла где-нибудь в пучинах даркнета, но я в этом сомневаюсь. Сайт, разместивший мою статью, был закрыт.

– Закрыт? Кем?

Макс поднял брови, как будто ответ на этот вопрос был слишком очевиден.

– Я учился в краснокирпичном Уорике. Оксбридж был не для меня. И, как мне думается, не для многих людей, учившихся там. Вы когда-нибудь просматривали статистику самоубийств в Оксбридже?

– Увы, не доводилось.

Макс яростно ковырял пальцем в ухе:

– Я считаю, что многие самые одаренные студенты страны – одновременно и самые несчастные.

«Роза в своем дневнике использовала точно такие же слова, когда цитировала Карен», – мелькнуло в голове у Джара.

– Мое внимание привлекли несколько конкретных случаев, – продолжал между тем Макс. – Когда тела самоубийц так и не были найдены.

«Жаль, что я не разыскал Макса раньше», – досадовал Джар. Но как он мог его разыскать? Он же не знал его имени. И ему никогда не попадалась на глаза статья Макса. Во время своего расследования Джар даже не помышлял заглядывать в даркнет: темная сеть всегда была для него запретной зоной, «исчадием» аморальности и порочности. Ему следует быть смелее.

– Там просматривались кое-какие совпадения – связи между самоубийствами и Розиным отцом. Не слишком значимые, но достаточные для того, чтобы их проверить. Свидетельства о том, что эти несчастные студенты встречались с ним за пару месяцев до своей «смерти». Я был уверен, что им дали шанс зажить другой жизнью. Только не мог этого доказать. Тело Розы ведь не нашли, так?

– Не нашли.

– У меня нет ключа к разгадке, Джар, если вы пришли ко мне за этим. Мои конспирологические теории только все усложняют и путают. Да и стоит ли бередить прошлое, которое лучше не трогать?

– Я готов рискнуть. Вы поможете мне найти Розу? – Джар выдержал паузу, глядя Максу прямо в глаза. – И возможно, у меня есть те доказательства, которые вы искали и не нашли.

28

Тихий приют, Херефордшир, весенний триместр 2012 г.

Второй день нашего молчаливого уединения. Почти все утро я выслушивала рассуждения Мэггса о медитативной практике осознанности – умении направлять безоценочное внимание на себя и окружение, позволяющем понять работу своего сознания, быть в контакте с собой и миром и преодолевать ловушки привычного мышления, эмоциональных реакций и автоматического поведения. Потом где-то с час я выполняла упражнения тайцзи, медитировала (разбуженная в конце тибетским гонгом), совершила в одиночестве двухчасовую прогулку по кряжу Хэттролл и… подписала Закон о неразглашении государственных тайн.

Я все еще не уверена, что поступила правильно, приехав сюда. Мне не следовало бы даже писать здесь все это. Но ведь никто не собирается читать мой дневник. Так что ничего страшного. (А в недалеком будущем я планирую овладеть навыками шифрования и сделаю этот дневник еще более личным.)

Карен обещала, что для меня все прояснится в ближайшее время. И похоже, так оно и вышло. Если коротко, то следующий триместр станет моим последним учебным сезоном в Кембридже. (До чего же приятно это писать!) Вместо учебы мне теперь светит перспектива поработать за рубежом – и вволю погоревать, благо времени для этого у меня будет предостаточно. Так что я посмотрю, как буду себя чувствовать, и поразмыслю о предложенной мне работе, университете, отце.

Карен разыскала меня после сеанса медитации; она сказала, что хочет побеседовать со мной. И отвела меня в маленькую комнатку рядом с кухней, выходящую в обнесенный оградой сад (наверное, очень пышный и ухоженный в прошлом). Карен закрыла тяжелую дубовую дверь и после того как мы обе сели, достала несколько листов бумаги, скрепленных вместе – Закон о неразглашении государственных тайн – и положила его на круглый стол между нами.

За окном закурлыкал лесной голубь. Отец любил птиц, даже иногда специально наблюдал за ними. «А ты знаешь, что говорит лесной голубь?» – спросил он меня как-то раз, лежа рядом со мной на покошенной задней лужайке. «Нет, скажи мне», – попросила я. «Мой пальчик кровоточит, Бетти. Мой пальчик кровоточит, Бетти».

– Не тревожься, – произнесла Карен, наблюдая за тем, как я перевожу взгляд с окна на символ короны. Она дотронулась до моего предплечья и на мгновение задержала на нем свою руку. – Перед тобой открывается очень необычная перспектива, – добавила она.

– Что за перспектива?

– Ты должна подписать это, и тогда мы сможем продолжить разговор.

– Вы серьезно? – Я развернула документ, чтобы не читать его вверх тормашками.

– Это свидетельство того, как высоко они тебя ценят.

– Кто они?

Карен ответила мне молчанием.

– Вы не можете мне этого сказать? – рассмеялась я в надежде на то, что улыбка растопит лицо Карен и она признается, что это была шутка, новый метод лечения – эдакая терапия шпионажем. Но Карен продолжала хранить молчание, а ее лицо оставалось непроницаемым. Перехватив ее взгляд, я притихла от его серьезности, снова опустила глаза на бумагу и прочитала первый параграф:

«Лицо, являющееся или бывшее сотрудником службы безопасности, либо разведки, или лицо, уведомленное о том, что на него распространяются положения, указанные в данном подразделе, будет признано виновным в совершении преступления, если без законного на то права обнародует информацию, документы или иные сведения, относящиеся к безопасности или разведке и ставшие ему известными в связи с исполнением им своих полномочий в период действия данного уведомления или по его истечении».

– Это всего лишь мера предосторожности, – заговорила наконец Карен.

И я подписала эту бумагу и снова прислушалась к курлыканью лесного голубя: «Зачем я это сделала? Что же это за приют такой в Херефордшире?» – замучили меня вдруг вопросы. «Отец, должно быть, подписывал это сотни раз», – попыталась я себя утешить.

«Мой пальчик кровоточит, Бетти. Мой пальчик кровоточит, Бетти».

Интересно, Седжал, моя соседка по комнате, тоже подписала этот Закон? Не потому ли нам не разрешается друг с другом разговаривать?

Следующие десять минут Карен описывала мне в основных деталях открывающуюся передо мной перспективу: я буду базироваться за рубежом, на территории Америки, и проведу первые шесть месяцев по окончании летнего триместра, проходя тестирование и обучение. Зарплата, по ее словам, будет «достойной» – такой, которую не принято озвучивать. И у меня больше не получится исчерпывать лимит своей кредитной карты.

– После того как твои основные способности будут определены и проанализированы, ты получишь более четкие инструкции, – добавила Карен голосом, более подходящим управленческому консультанту, чем психотерапевту.

– Я буду работать на разведку? – полюбопытствовала я, снова глянув на Закон о неразглашении государственных тайн. Туманность информации, сообщенной мне Карен, смущала меня не меньше, чем его текст.

Карен мой вопрос проигнорировала:

– Если тебя устраивает то, что я рассказала, то тебя вскоре переведут на другое место, недалеко отсюда, и там тебе предоставят больше информации. Если нет, ты вернешься в колледж и скажешь там, что была в отпуске в связи со смертью близкого. На данном этапе мое дело – получить твое принципиальное согласие на предложение, которое тебе было сделано.

– А повторите мне четко, в чем именно заключается это предложение?

Карен, возможно, и раздосадовал мой тон, но – как официант, горделиво повторяющий гостям заведения блюда дня – она с явным удовольствием еще раз прошлась по деталям:

– Ты уйдешь из Кембриджа в конце следующего триместра и проведешь год за рубежом, где сначала пройдешь обучение, а потом, уже начав свою новую жизнь, ты будешь играть роль, обсуждать которую недозволительно ни с кем – ни с друзьями, ни с родными, ни с бойфрендами.

Я уверена: Карен понимала, какой эффект произведут на меня ее слова. Она знала, что я искренне обрадуюсь возможности никогда больше не возвращаться в университет.

– В случае согласия ты должна будешь разорвать отношения со всеми, – произнесла Карен так, словно прочитала мои мысли. Интересно – я покраснела? – Ты близка с кем-нибудь сейчас?

Помедлив несколько секунд с ответом, я произнесла:

– Нет.

«Мой пальчик кровоточит, Бетти…»

29

– Джар, ты в своем уме? На дворе два часа ночи!

– Знаю. Извини. Можно я зайду к тебе?

– Что? Сейчас???

Джар понимал, что просил от Карла слишком многого, но ему было необходимо поговорить с ним о последних отрывках из дневника Розы. А кроме того, он вопреки своей воле не мог отделаться от одной навязчивой мысли: Карл гораздо теснее связан с Кирстен, чем делает вид. Почему он позвал ее присоединиться к ним тогда, в пабе?

Через полчаса Джар уже сидел на полу в квартире Карла. И без того компактная, она казалась еще меньше из-за огромного количества старых пластинок, занимающих в ней каждый дюйм свободного пространства: пластинки громоздились на икеевских полках, поднимаясь от пола до потолка, как виниловые сталагмиты. А еще в квартире Карла чувствался слабый запах табака.

– А ты помнишь, чтобы Роза когда-нибудь упоминала о приюте в Херефордшире? – протягивая Джару кружку с чаем, спросил Карл в футболке с портретом Конго Натти[20] и боксерских шортах.

– Возможно. Я помню, как она обмолвилась однажды, что уезжала из колледжа на несколько дней, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Думаю, это были какие-то курсы по медитативной практике осознанности. Да и слово Херефордшир вроде бы прозвучало в каком-то нашем разговоре. Роза ездила туда до того, как мы познакомились, во время ее второго триместра.

– Ты не догадывался, насколько сильной была ее депрессия?

Джар украдкой покосился на Карла. Этот вопрос терзал его все последние пять лет: как он мог не заметить этого, ошибочно принимая Розину депрессию за обычную скорбь по погибшему отцу?

– Иногда она действительно была сама не своя. Ее настроение быстро менялось: то улучшалось, то ухудшалось, это точно.

– Но ты никогда не подозревал в ней склонности к суициду?

– Мне казалось, что это не в ее характере.

– Но такая склонность была у ее матери.

– Она пошла в отца.

Джар отвернулся, снова раздумывая о самом последнем отрывке из Розиного дневника. Роза защищала их обоих от чего-то еще – от чего-то нового, что ждало ее впереди. Это перекликалось по смыслу с электронным посланием, которое она оставила ему: «Мне очень жаль, что пришлось оставить тебя, малыш, первая и последняя любовь всей моей жизни!» И это менее болезненный довод, чем самоубийство. Поддавшись порыву, Роза ринулась и угодила во что-то, откуда теперь не могла никак выбраться.

– Психотерапевт заставила Розу подписать Закон о неразглашении государственных тайн, Карл. Ты не находишь в этом ничего странного?

– А что тут странного? Врачебная тайна.

Джар вскинул на Карла глаза, но увидя его детскую улыбку, быстро опустил взгляд, пристыженный тем, что сомневался в своем друге.

– Не знаю, что тут и думать, приятель, – проговорил Карл, сидя за столом. Он начал читать Розин дневник в своем лэптопе. До прихода к Карлу, Джар скинул ему по электронной почте несколько последних отрывков – о приюте в Хередфордшире. – Разве это действительно что-то меняет? Розе предложили работу. Обычно такие предложения поступают на последнем курсе. Но в этом случае они поспешили на два года раньше. Роза была талантливой, способной студенткой, одной из лучших. А разведслужбы всегда пополняли свои кадры за счет студентов Оксфорда. Но Роза не стала у них работать, потому что она умерла, Джар. Потому что она предпочла жить своей собственной жизнью и умереть, так трагически. Вероятность ее вербовки ничего не меняет.

«А может, Карл прав?» – мелькнула у Джара мысль, но он отогнал ее от себя.

– Я встречался сегодня с одним человеком, который интересовался деятельностью Розиного отца еще при его жизни. Этот парень работал тогда журналистом, а сейчас занимается кризис-менеджментом.

– И?

– Он написал статью, которую не захотели напечатать ни в одной из газет. В статье шла речь о нескольких студентах Оксфорда и других ведущих университетов, покончивших жизнь самоубийством. Роза была не единственной, чье тело так и не нашли. Были и другие похожие случаи.

– А почему никто не захотел напечатать эту статью?

– Он не мог подкрепить свою версию надежными доказательствами.

– А может, потому что она была чушью?

И снова Джар осознал: возможно, Карл прав. Он понимал, куда клонит его друг, и не винил его за скептицизм.

– Этот парень решил, что самоубийства студентов были связаны как-то с отцом Розы, что все эти ребята встречались с ним за несколько месяцев до своей смерти.

– Зачем им надо было это делать?

– За тем, что им давалась возможность начать все с белого листа, заново стартовать, зажить новой жизнью. Об этом и Роза пишет в своем дневнике.

– Статья не была опубликована, Джар, потому что все это звучит надуманно, притянуто за уши. В арсенале разведслужб есть множество разных уловок и обманных трюков, но они не тратят времени на имитацию самоубийств простых студентов и превращение их в новых личностей.

– Отец Розы работал в МИДе, в Политическом отделе. Это обычное прикрытие для шпионов.

– И что из этого?

– Статья была опубликована.

– Ты же сказал, что не была, или мне показалось?

– Она была размещена в даркнете. И ты должен мне помочь ее найти.

– Ну, знаешь ли… Ты можешь и сам поискать в даркнете все, что тебя интересует, Джар. Раз все дело в этой статье.

– В ней может быть какая-нибудь зацепка. Ну, пожалуйста!

– Да, в темной сети публикуются всякие мусорные статейки, – продолжал бубнить Карл. – «Естественно, там полно наемных убийц и торговцев оружием, наркодельцов и растлителей детей, извращенцев и спекулянтов. Они все тусуются в даркнете. Но там есть и много хорошего. Арабская весна началась тоже в даркнете. А пекинские блогеры используют ее, чтобы обойти «Великий китайский файрвол»[21]… «Нью-Йоркер» ведет там свой сайт – StrongBox – для активных правдолюбов. А почитатели Стравинского найдут там пятьдесят тысяч страничек, посвященных «эмансипированному диссонансу» – я писал об этом на прошлой неделе.

– Парень-журналист упомянул что-то о скрытом сайте с суффиксом .onion в адресе.

– Вот с этого и надо было начинать.

Джар наблюдал за тем, как Карл минимизирует окно своей электронной почты и, вздохнув, запустил браузер Тор.

– Добро пожаловать в «луковую страну», – сказал его друг, в предвкушении потирая руки о свои боксерские шорты.

– Луковая страна? – переспросил Джар.

Карл бросил на него испепеляющий взгляд:

– Это раздел даркнета, где название каждого домена заканчивается на onion.

Джар не сомневался, что его друг справится с задачей. Он немного слышал о Торе («луковом маршрутизаторе») и о том, что в нем скрываются IP-адреса пользователей, благодаря чему люди могут общаться в интернете анонимно, но сам никогда не прибегал к нему. Эдвард Сноуден использовал Тор, чтобы выдавать секреты. Вот ведь ирония – если учесть, что первичная разработка Тора в 1990 годы велась на средства ВМС США.

Через две минуты Карл уже рыскал в даркнете, просматривая индексные страницы скрытых сервисов Тора. Насколько Джар мог судить, эта сеть похожа на «поверхностный интернет», с которым он знаком.

– Секретные агенты, естественно, ненавидят Тор за его анонимность, – сказал Карл, скорее, самому себе, чем Джару. – Один из документов АНБ, обнародованных Сноуденом с помощью Тора, конечно, имел весьма красноречивое название: «Отвратительный Тор». Но Тор не слишком эффективен. Конечно, он может защитить сайт от перехвата трафика, но ни хрена не справится с корреляционными атаками, если кто-то вычислит оба конца канала связи.

Уже не в первый раз Джар не понимал ни слова из того, что говорил его друг. Но он был готов слушать его тарабарщину сколько угодно – лишь бы Карл нашел ему статью!

Но к тому времени, как Карл ее нашел – в начале пятого утра – Джар давно похрапывал на софе.

– Есть! – закричал Карл, хлопая его по ноге. – Эй, парень! Готово!

Джар вскочил и с затуманенными глазами пытался сфокусироваться на экране.

– Твоя статейка размещена на скрытом торовском сайте для любителей шпионских историй, – продолжал Карл. – Требовалось членство, там ограниченный доступ. Пришлось немного повозиться, но я откопал ее. Хочешь, чтобы я распечатал тебе эту статью?

– Да. Спасибо. – Джар встал рядом с Карлом, рассматривая на экране Розино фото паспортного размера. Роза – одна из шести человек, фигурирующих в статье под названием «Студенческие суициды». Рядом с ней – девушка-азиатка по имени Седжал Шах – такое же имя носила и Розина соседка по комнате в Херефордшире.

Джар не видел раньше этой фотографии Розы. «Интересно, где она была сделана?» Он еще некоторое время рассматривает снимок, а потом начал читать размещенный под ним текст:

Некоторые высокопоставленные лица британского МИДа имели непосредственное отношение к секретной программе американской разведки, нацеленной на вербовку самых лучших – и самых несчастных – студентов Оксбриджа путем обещания им нового имени и новой жизни, – сообщал Макс Фиди. – Подходящие студенты выявлялись психотерапевтами колледжей и посылались на «отдых» в приют в Херефордшире, где располагалась база САС. После чего имитировались их самоубийства, и студенты начинали новую жизнь.

Сама по себе статья выглядела действительно надуманной – «притянутой за уши чушью», как выражался Карл. И все-таки в ней было слишком много схожих моментов с Розиным дневником: упоминание о возможном вербовочном центре на военной базе в Херефордшире, задействование психоаналитиков и сотрудников различных социальных служб в ведущих британских университетах для выявления студентов с суицидальными наклонностями, предрасположенных к вербовке. И перечисление шести студентов, включая Розу и Седжал как, возможно, завербованных.

Тела никого из этих студентов так и не были найдены.

30

Тихий приют, Херефордшир, весенний триместр 2012 г.

После того как я согласилась подписать Закон о неразглашении государственных тайн, события понеслись быстро. Карен велела мне упаковать сумку и покинуть комнату с документами.

Через десять минут я уже садилась в черный автомобиль позади сельского дома, во внутреннем дворе, который раньше, видимо, использовался слугами и торговцами. В автомобиле были только водитель и Карен. И я – на заднем сиденье.

Никто не видел, как приехал этот автомобиль. И никто – насколько я могу судить – не заметил, как мы уехали. Остальные студенты пребывали в состоянии глубокого расслабления – возможно, даже погруженные в сон – на очередном сеансе медитации Мэггса в главном кабинете в передней части дома.

– Ты забрала все вещи из своей комнаты? – спросила Карен. Она казалась рассеянной, но то и дело выглядывала из окна, словно желая убедиться, что никто не заметил нашего отъезда.

– Да, всё здесь, в моей сумке, – сказала я.

Все, кроме шоколадки, которую я прикончила прошлой ночью вместе с Седжал. «Интересно, она тоже подписала Закон о неразглашении государственных тайн?» – снова задалась я вопросом. Седжал покинула нашу комнату еще рано утром. Мне не пришло в голову спросить, куда она направляется, а сама она не стала мне ничего объяснять.

– Нам далеко ехать? – полюбопытствовала я.

– Нет, – отрывисто бросила Карен, совсем не похожая на себя: замкнутая, холодная, даже раздраженная.

Вскоре автомобиль остановился у шлагбаума, преграждавшего въезд на территорию с какими-то странными постройками, напоминавшими армейские бараки.

– Где это мы? – опять поинтересовалась я, уже не ожидая ответа.

– Не волнуйся. Тебе не придется вступать в армию.

Шлагбаум поднялся, и усатый мужчина в униформе и с оружием на поясе проводил взглядом нашу машину. И даже не улыбнулся.

Мы явно приехали сюда не на лекции. И все-таки здесь сильно разило казенщиной, замешанной на порядке, дисциплине и подчинении. На всем том, что, я надеялась, осталось для меня уже позади. Приказы, униформа, акронимы – это не по мне. А здесь, куда бы ни падал мой взгляд, повсюду маячили знаки и символы Министерства обороны с непонятными буквами и цифрами.

– Это первый и последний раз, когда ты оказываешься в военной обстановке, – сказала Карен, уловив мое беспокойство.

Пожалуй, мне нужно получше отточить свое актерское мастерство. Через десять минут я сидела в помещении, напомнившем мне аудиторию. Там было еще пять студентов. Я узнала только одну девушку: Седжал. Не уверена, что четверо других тоже были в приюте.

Перед нами стояли Карен и мужчина, которого я точно раньше где-то видела. Только я никак не могла вспомнить – где. Он оглядывал всех нас по очереди, а на мне надолго задержал свой взгляд. Так мне, во всяком случае, показалось. Было в нем что-то смутно знакомое. Может быть, он присутствовал на приеме в саду, когда отец меня брал в Букингемский дворец?

– Я хочу вам представить Тодда, – сказала Карен. – Наверное, последние несколько дней показались вам несколько странными, но думаю, вы успокоитесь и поймете, в каких надежных руках находитесь, когда Тодд разъяснит вам кое-что.

Тодд улыбнулся, но прежде чем заговорить, выдержал паузу. Ему под пятьдесят, летние брюки из хлопчатобумажной ткани, рубашка апаш; и, похоже, его ничего не может смутить или обеспокоить. «Путевый парень», как сказал бы отец.

– Мне очень приятно видеть вас всех, – начал Тодд. – Правда, приятно.

Почему-то я решила сначала, что он британец, но Тодд заговорил с акцентом Восточного побережья, очень похожим на акцент Карен. – Я постараюсь быть кратким – на вас сегодня и так обрушится масса информации. Для начала – добро пожаловать. Отныне вы – участники программы «Евтихий». И для меня честь находиться среди таких одаренных студентов. Поверьте, я говорю это совершенно серьезно.

Слегка шаркнув ногой, Тодд провел руками по волосам. «Что еще за “Евтихий”?» Я перехватила взгляд Седжал. Она улыбалась.

– Перед всеми вами открывается уникальная возможность, второй шанс, то, чего в этой жизни удостаиваются лишь немногие люди. Вскоре вам предстоит сделать выбор: добровольно воспользоваться этим шансом или вернуться к своей старой жизни. Это серьезное решение – наверное, главное из всех, которые вы когда-либо принимали. Но не зацикливайтесь на этом. Вы все попали сюда благодаря рекомендациям ваших коллег, Карен. Но мы тоже будем наблюдать за вами на протяжении нескольких месяцев, анализировать ваши умственные способности, психологическую устойчивость и слабости, ваше душевное состояние, поведение, характер. Поверьте мне, никто не попадает сюда случайно.

На этот раз мы не переглядывались. Думаю, мы все были поражены при мысли о том, что за нами будут наблюдать.

Похоже, доктор Лэнс причастен ко всему этому больше, чем я полагала. Впрочем, я не тревожусь. Тодд вселяет уверенность. И не скрою: я чувствую себя польщенной тем, что меня выбрали.

– В последующие дни мы проведем еще несколько тестов. Мы уверены, что сделали правильный выбор, но вероятность того, что кому-то из вас придется нас покинуть все-таки остается. И будет трагедией, если кто-то из вас воспримет это на свой счет. Вы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны, иначе бы сюда не попали. Поверьте мне.

– Можно вопрос? – подняла руку Седжал.

– Пожалуйста. В последующие дни у вас возникнет еще много вопросов.

– На кого мы будем работать: на американское или на британское правительство?

– А у вас свои особые предпочтения? – Манера Тодда говорить была легкой и веселой. Но я заметила, что вопрос Седжал вызвал у него раздражение. – Насколько мне известно, мы – союзники.

– Да нет, это я так, из чистого любопытства, – отвертелась Седжал. И я восхитилась ее дерзостью.

– Во избежание недоразумений, я вам отвечу: вы будете работать на оба правительства. Надеюсь, такой ответ вас устроит.

Седжал посмотрела на меня. Мы обе слишком хорошо сознавали, что не устроит, и впереди нас ждет гораздо больше вопросов, чем ответов.

31

– Ты выглядишь уставшим, – сказала Эми, отпивая кофе.

Повидавшись с Карлом, Джар сначала вернулся проверить свою квартиру и гараж, опасаясь новой кражи со взломом (опасения оказались ложными), а потом направился на свидание с Эми в кафе в Гринвичском парке (не оспаривая ее выбор). Прошла ровно неделя с их встречи в Кромере. И снова у Джара появилось подозрение о слежке: один мужчина в дальнем конце вагона в Доклендском легком метро слишком часто посматривал в его сторону. Поэтому Джар вышел на станции Мадшут, прошел по тоннелю под Темзой до «Катти Сарка» и направился к парку пешком.

– Я так и не поблагодарил тебя за Розин дневник, – проговорил Джар, усаживаясь за столик. И осмотрел кафе, пока Эми наливала ему кофе из кофейника. Рука у нее дрожала.

На какой-то миг Джару померещилось, будто мужчина, заказавший чай за стойкой бара, – тот же самый человек, что сел в его вагон поезда на станции Канэри-Уорф.

– Ты все еще продолжаешь посещать своего американского психотерапевта? – спросила Эми, пропустив мимо ушей его упоминание о дневнике.

– Я получил пару сеансов на ее кушетке, – ответил Джар, еще раз бросая взгляд на мужчину за стойкой, а потом перевел его снова на Эми.

Джар не знал – рассказывать ли ей о Кирстен и его теории о том, что она и есть та самая женщина, что консультировала Розу в Кембридже.

– Как поживаешь? – поинтересовался он у Эми.

– Сохраняю надежду на то, что терапия действует. Я потихоньку снижаю дозу своих лекарств.

– Это здорово. Ну, а что там с Мартином?

– Полицейские отпустили его, как только получили то, что хотели, – сказала Эми. – Их обвинение было смешным, и они знают это.

– И как он? Держится?

Эми опустила глаза. Джар заметил саднящую кутикулу на ее указательном пальце. Он вспомнил, что Роза лишь однажды обмолвилась о браке своей тети, намекнув на нездоровый дисбаланс в ее отношениях с мужем.

– Он все еще злится на меня за то, что я позволила постороннему человеку залезть в свой компьютер. И за то, что его арестовали, – призналась Эми. – И продолжает твердить, что я должна была попросить его починить комп. Но ведь он всегда так сильно занят…

– В своем сарае?

Эми кивнула и отвернулась. Побывав не раз в Кромере Джар хорошо помнил их домашнее хозяйство: большой викторианский дом на окраине города, «сарай» Мартина в глубине сада, кабинет, на обустройство которого он явно не поскупился и в котором он, похоже, дневал и ночевал, работая над своим большим романом, когда не катался на велосипеде.

– А я ведь тоже был арестован – после консультации у психотерапевта на Харли-стрит. Рискованное дело – эта психотерапия. В полицейском участке на Савил-роу меня расспрашивал о жестком диске парень по имени Майлз Като. Ты когда-нибудь слышала о нем?

Эми замотала головой. Похоже, она совсем не удивлена тому, что его арестовывали. Как будто ожидала такого развития событий. И Джару от этого еще больше стало не по себе.

– Он что-нибудь спрашивал о Мартине? – поинтересовалась Эми.

– Он подозревает его в хранении непристойных снимков – четвертого уровня.

– Тогда почему они не предъявили ему обвинения? – Эми откинулась на спинку стула.

Джар не мог понять, действительно ли Эми была уверена в невиновности Мартина или все-таки сомневается:

– Они полагают, что все улики на жестком диске. Думаю, они еще не смогли получить к нему доступ.

Эми внезапно оживилась; в ее глазах впервые за все время их разговора загорелся интерес. Она наклонилась к Джару – точно так же, как это когда-то делала Роза.

– Ты ведь понимаешь, что все это никак не связано с какими-то похабными изображениями, да, Джар? Арест Мартина, твой арест, этот Майлз Като. Это все из-за Розы, из-за ее исчезновения, – сообщила Эми. – Должно быть, в ее дневнике есть что-то такое, что для них очень важно.

Эми задала наводящий вопрос в отчаянной попытке узнать больше. Но Джар не знал, с чего начать. Пока ему не начали приходить отрывки из Розиного дневника, все еще оставался шанс, что он заблуждался, что интерес полиции к жесткому диску никак не был связан с Розой. Но записи дневника все изменили.

Джар начал с рассказа о докторе Лэнсе и его заботе о Розе и только потом описал встречу Розы с Карен, колледжным психоаналитиком. Но не упоминул о ее сходстве с американкой Кирстен, его психотерапевтом. Пока еще рано делать какие-то конкретные выводы. В его ушах до сих пор звенели слова Карла: «Это всего лишь совпадение, Джар». Но он не хотел разрушать свою версию. Эми, наклонившись, слушала.

Джар рассказывал о поездке Розы в приют в Херефордшире, о подписании ею Закона о неразглашении государственных тайн, о предложенном ей втором шансе в жизни. А затем упомянул о статье Макса Иди в даркнете и ее потрясающих аналогиях с Розиным дневником.

– Я проверял в Сети, – продолжал Джар. – Седжал, ее соседка по комнате в Херефордшире, «умерла» через несколько недель после гибели Розы, и ее тела тоже не нашли.

– Будь осторожен, Джар, – сказала Эми, положив ему на руку свою руку. Джар отвел взгляд, осматривая кафе, и затем снова повернулся к Эми, встретившись с ней глазами.

– Можно мне тебя спросить кое о чем?

– Что такое?

– Роза тебе когда-нибудь рассказывала о нас как о паре?

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Быть может, во мне говорит тщеславие, – начал Джар, пытаясь держать себя в руках. – Но она не пишет о нас много. В своем дневнике. Конечно, там есть записи о том, как мы познакомились, но она никогда…

– Джар, она любила тебя, – стараясь его успокоить, Эми взяла его обе руки в свои. – Любила всем сердцем.

– Очень любезно с твоей стороны так говорить, но…

– Я помню, как она сказала мне однажды, еще до учебы в Кембридже, что надеется встретить там человека, с которым проведет всю оставшуюся жизнь. Как встретил там свою половинку ее отец – Джим ведь тоже сошелся с ее матерью во время учебы в Кембридже. Это произошло не сразу – Роза все еще слишком сильно тосковала по отцу. Но как-то раз, приехав в Кромер в летний триместр, она отвела меня в сторону и, задыхаясь от возбуждения, призналась, что встретила такого человека. Мы тогда долго обнимались и даже немного поплакали. Ну, и посмеялись, конечно, не без этого. И я настояла, чтобы в следующий свой приезд в Кромер она привезла с собой «того счастливчика». Так мы с тобой и познакомились.

32

Кромер, летний триместр 2012 г.

Я чувствую себя страшно подавленной этой ночью. Я так надеялась, что, вырвавшись с Джаром из Кембриджа и погостив немного у тети, я смогу справиться со своим минорным настроением. Но тоска и уныние затягивают меня все глубже и глубже в темную пучину депрессии. И каждый раз я задаюсь одним вопросом: а удастся ли мне снова всплыть из этой пучины на поверхность и познать радость жизни? Это состояние сродни соскальзыванию с утеса в бездну черной материи, у которой нет пределов и которая затягивает тебя все сильнее по мере падения, загораживая свет до тех пор, пока вокруг тебя не сгустится одна темнота и перестанет хватать воздуха, чтобы нормально дышать. Единственным утешением мне служит то, что все это скоро прекратится. Я знаю, что приняла правильное решение, даже несмотря на то, что отца этим не вернуть, а Джара придется оставить.

Джар спит сейчас рядом со мной – он выпил слишком много виски с Мартином после ужина. Они хорошо ладят друг с другом, много разговаривают о сочинительстве. Быть может, я в чем-то ошибаюсь насчет Мартина, чрезмерно полагаясь на недоверие к нему отца. Часть меня жаждет поделиться с Джаром своими переживаниями, рассказать ему, как сильно я тоскую по отцу. Но я ощущаю себя виноватой за то, что позволила нашим отношениям зайти так далеко, зная, что ждет меня впереди. В других обстоятельствах, в другой жизни Джар, может быть, и стал бы частью моего будущего, но сейчас это, увы, невозможно. Мне не следовало просить его ехать со мною сюда на уикенд.

Сегодня произошел один странный случай – после того, как Мартин забрал нас с вокзала в Норвиче. (Все поездки на автомобиле совершает он, потому что доверять руль Эми – слишком большая ответственность; ведь она принимает уйму лекарств, хоть и пытается постепенно снижать их дозы.) На дороге лежал фазан. Был ли он живой или ветер просто выгнул ему перья – я не знаю. Но вместо того чтобы объехать его, Мартин крутанул руль и поехал прямо на птицу. А когда под машиной раздался отвратительный глухой звук, он еще и повернулся, осклабившись, ко мне. Никто из нас не проронил тогда ни слова. Когда мы позднее заговорили об этом, Джар сказал, что я придаю этому слишком большое значение: Мартин положил конец мучениям птицы, только и всего. И мне не стоит относиться к нему так предвзято. Возможно, он прав. Мартин – просто нелюдимый человек, чувствующий себя счастливее всего наедине с собою, в своей «рулевой рубке».

Несколько минут назад, уже ложась, я услышала, что Мартин и Эми о чем-то спорят. Джар даже не шевельнулся. (Он выглядит таким спокойным и безмятежным, когда спит, что будить его кажется преступлением.) Отец часто повторял мне, что женитьба Эми и Мартина сильно удивила его. Но отец тогда был пристрастным. Они с Эми были очень близки. И отец всегда считал, что должен защищать и опекать ее, как старший брат. Особенно, когда у Эми лет в восемнадцать случился нервный срыв – от слишком частых гулянок, наверное.

Отец и Мартин так и не смогли найти общий язык. Отец с предубеждением относился к большим фармацевтическим компаниям. Говорил, что слышал много ужасных историй о них в развивающихся странах: аморальных клинических испытаниях, сознательном завышении цен на жизненно важные лекарства ради коммерческой выгоды. Он говорил, что и Эми питала к ним естественную антипатию – до тех пор, пока ее подростковые неврозы не развились после универа в настоящее тревожное расстройство. Думаю, что стресс при реставрации известных картин – из-за возможности поцарапать скальпелем и микроскопом Брейгеля за 10 миллионов – способен превратить в невротика любого человека.

Сейчас Эми чувствует себя лучше, чем раньше, но она до сих пор не вернулась к своей работе. И меня это расстраивает.

Как бы там ни было, мне захотелось услышать, о чем спорили Эми и Мартин. Но дом у них большой («дом, который построил валиум», – шутил обычно отец), и наша спальня находится на противоположной стороне от кухни. Поэтому я тихонько прокралась по лестнице, мимо книжных полок, расположенных в алфавитном порядке (Кнаусгор рядом с Карре), и остановилась на верхней ступеньке, памятуя о том, что наступать на одну половицу не стоило – она всегда скрипела.

– То ты не встречаешься с ней годами, а теперь она сюда заявляется чуть ли не каждую неделю, – упрекал Эми Мартин.

– У нее из родных, кроме меня, никого не осталось. Нам просто необходимо видеться с ней чаще, – оправдывалась тетя.

– Она садится на заднее сиденье, как будто я – ее шофер, и всю дорогу ничего не говорит. Не понимаю, что Джар в ней нашел. – В голосе Мартина звучала обида.

Хотя он даже не подозревал о том, что Эми была с ним не до конца откровенна. Ведь мы с ней, бывало, встречались и в Лондоне, чтобы бурно потратить деньги – с поощрения Джара, который действительно понимал необходимость женского присутствия и влияния в моей жизни. Когда я была еще подростком, мы с Эми ходили на Оксфорд-стрит покупать лифчики. А после смерти отца шопинг-терапию заменила питейная терапия. Эми показывала мне любимые кембриджские заведения своей юности.

– Они решили приезжать в Кромер поездом, – сказала Эми.

– Все было бы ничего, если бы она хоть что-нибудь делала. Выгуливала собак. Готовила еду. Я не могу понять, почему ты одна хлопочешь.

– Родственники должны помогать друг другу, заботиться друг о друге, – проговорила Эми. Похоже, она пыталась чего-то добиться этим непростым разговором.

На какое-время воцарилась тишина; возможно, они переходили в другую часть кухни. А потом разговор возобновился вновь.

– Я знаю, что тебе сейчас нелегко, – послышался голос Эми. – Я понимаю это. Я только хотела сказать, что было бы здорово, если бы ты постарался найти с ней общий язык.

Пауза.

– Если ты пообещаешь быть повнимательнее ко мне – к нам.

Снова пауза.

– Мартин, не сейчас. У нас гости. – Голос Эми прозвучал игриво.

И тут разбилась тарелка. Я навострила уши, тщетно пытаясь расслышать хоть что-нибудь еще. «Может, следует разбудить Джара? – подумала я. – Проверить, все ли в порядке с Эми?» Мартин рослый и физически сильный человек. Но он никогда не выходил из себя, по крайней мере, в моем присутствии. Мне показалось, что я услышала приглушенные рыданья. Нет, наверное, просто разыгралось воображение. И, больше не переживая за скрип половиц, я быстро спустилась по лестнице в свою комнату.

Стоило мне юркнуть в постель, как Джар положил на меня свою ногу. Я попыталась рассказать ему о том, что услышала. Но сон не отпускал его.

– Все пары спорят и ссорятся, – только и смог вымолвить он, и улыбка подернула его с трудом шевелившиеся губы. – Все, кроме нас, конечно.

33

– Я должна перед вами извиниться. Я слишком много выпила.

– Мы все перебрали.

– Это было непрофессионально. Мне не следовало приходить.

Кирстен сидела за своим столом. Джар – на софе. Она снова выглядела так же, как в их первую встречу: все пуговицы на блузке застегнуты, серьезная и деловая.

– Мы можем общаться дальше, как будто той ночи не было? – интересуется она.

– Давайте попробуем.

– Отлично. Я хотела бы задать вам целый ряд вопросов о ваших галлюцинациях после утраты Розы – это нужно для моего исследования.

Джар молчал. Он понимал, что Кирстен не ожидала его прихода сегодня – после того, как три дня назад они так знатно наклюкались в баре. Позвонив в домофон на Харли-стрит, он явно застал ее врасплох. Но сейчас она держалась хорошо, вынужден был признать Джар, даже глазом не повела, когда он появился в дверях.

Было странно, что он снова сидел в этом кабинете с высоким потолком в джорджианском стиле. И уже близок к тому, чтобы спросить Кирстен о Розе, но при этом оставался совершенно спокойным. Джар размышлял о сегодняшней встрече со вчерашнего дня, с тех пор, как расстался с Эми. И сейчас его удивляет только одно – почему Кирстен продолжала притворяться.

– Мы можем вернуться к вашему последнему видению? К тому, на Паддингтонском вокзале?

– А это нужно?

– Простите?

– Нужно ли нам продолжать все это? Вы ведь плутуете.

– Я не понимаю вас, Джар.

– Мне все известно о Карен. – Джар сглотнул, явно начиная нервничать.

– А кто такая Карен?

Так! С него довольно! Джар резко встал с софы и направился к столу Кирстен. Он сознавал, что напугает ее. И сам боялся себя. Он никогда не был вспыльчивым и склонным к конфронтации. Но что-то в нем сломалось – похоже, сказались пять лет крушения надежд, разочарований, неверия других людей и его недоверия ко всем.

– Я солгал. В прошлый раз, когда был здесь. Роза вела дневник. И она написала о вас в нем все. И о том, как ее познакомил с вами доктор Лэнс, и о том, как вы посоветовали ей поехать в приют в Херефордшире, и о том, как заставили ее подписать Закон о неразглашении государственных тайн.

– Джар, я понятия не имею, о чем вы…

– Все! Хватит! – почти прокричал Джар, хлопая ладонью по столу. С секунду – пока шум от хлопка отдается в воздухе – они смотрели друг на друга. А потом Кирстен поставила на место опрокинутую Джаром кружку. Ее рука дрожала. «А что, если ли у нее где-нибудь под столом установлена тревожная кнопка – на случай, если пациент начнет буянить? – подумал Джар. – И сейчас зайдут дородные санитары и напялят на меня смирительную рубашку? Или из ниоткуда вдруг появится Майлз Като?» Ведь это Кирстен позвонила в прошлый раз копу и договорилась, что его на улице запихают в полицейскую машину без всяких опознавательных знаков. Джар в этом не сомневается!

– Я хочу разыскать Розу, и я считаю, что вы ее ищете тоже. Иначе вы бы не вышли на меня, не изменили бы свое имя, не притворялись бы, что встретились с Карлом случайно, не стали бы моим психотерапевтом, а потом не попытались бы стать моей любовницей.

Кирстен глубоко вздохнула, словно стараясь успокоить себя. Этот вдох был совершенно не такой, как те прерывистые, клокочущие вдохи, которые она делала раньше. Сегодня она еще не делала таких вдохов, пока еще не делала. Проходит время, прежде чем Кирстен наконец заговорила, прикрыв глаза:

– Что ж, вы правы. Я вышла на вас не случайно.

Джар не мог скрыть внезапный прилив удовлетворения. Но вздох, вырывающийся у него, больше походит на резкий кашель. Кирстен так твердо отрицала до этого все его нападки, что сумела посеять ростки сомнений в его смятенной душе. Засунув руки в карманы, Джар подошел к окну и встал к ней спиной, посматривая сквозь жалюзи на Харли-стрит.

– Тогда к чему все это притворство? Весь этот обман? Бесплодная трата времени? Мне нужно знать, что случилось с Розой. Не потому ли вы здесь, что решили, что я могу найти ее первым? Может быть она стала разочаровываться в своей новой жизни и пытаться вернуться к старой? Захотела найти меня? На кого вы работаете, Кирстен? Или Карен? Как вас по-настоящему зовут? На кого вы, черт возьми, работаете?

Он повернулся к Кирстен и тут же, не посмотрев на нее, снова впился взглядом в окно. Джар был уверен, что она все еще держит глаза закрытыми – стараясь успокоиться.

– Хорошо, Джар. Я скажу вам. Я «работаю» – если вам так угодно это называть – на Эми, Розину тетю.

– Эми??? – обернулся Джар.

– Мы с ней подруги. Вместе учились в Кембридже, двадцать лет тому назад. Она очень беспокоится о вашем благополучии. Ведь вы встречались с ее племянницей. Узнав о том, что я сейчас практикую в Лондоне и до сих пор интересуюсь галлюцинациями, возникающими у людей после потери близких, она попросила меня «выйти на вас», как вы выразились. Я согласилась. А когда-то она просила меня поговорить с Розой.

– С Розой? Когда?

– Когда я была еще в Америке.

– А она была в Кембридже?

– Да.

– Но вы никогда с ней не встречались.

– Нет. Конечно, я теперь очень жалею об этом. Именно поэтому я ответила «да» на просьбу Эми сейчас. Она знает, что вы очень упрямый и не привыкли принимать помощь от других людей, даже когда они сами ее вам предлагают. Поэтому я сблизилась с Карлом, представившись иностранкой и намолов всякой ерунды про музыку в приемных психотерапевтов. А на самом деле его имя мне сообщила Эми. Вы, наверное, несколько раз упоминали его в разговорах с ней, да? Завязать с ним знакомство оказалось несложно. Это было нечестно с моей стороны, но мы с Эми рассудили, что единственный способ добиться вашего согласия на встречу с психотерапевтом – это заставить вас думать, что вы приняли такое решение сами или, на худой счет, прислушавшись к совету Карла, единственного человека, которому вы, похоже, доверяете в этом мире. А когда мне показалось, что вы больше не придете на мои сеансы психотерапии, я присоединилась к вам в баре. Это было из ряда вон непрофессионально с моей стороны, но я беспокоилась за вас. Как и Эми, которая вас, между прочим, нежно любит.

Джар снова отвернулся к окну. «По крайней мере, Карл тоже был не в курсе», – думал он. Джар предчувствовал, что скажет Кирстен дальше. И на этот раз он боялся, что она не солжет.

– Мне ничего не известно ни о женщине по имени Карен, ни о докторе Лэнсе, ни о Хередфоршире. – Голос Кирстен звучал теперь мягче, теплее и более уверенно. – Я понятия не имею обо всем этом. Правда!

– Но… – Джар сознавал, как нелепо прозвучат его слова. – Роза подробно писала о Карен, своем психотерапевте в колледже. Она была американкой, блондинкой…

– Среди янки много блондинок, вы же знаете.

– И Карен… – Джар снова запнулся. – Она тоже, как и вы, делала прерывистый вдох перед тем, как заговорить. – От спазма в горле его голос срывается, глаза наполняются слезами.

– Разве это так необычно? – спросила Кирстен.

Проводя тыльной стороной руки по глазам, Джар попытался взять себя в руки:

– Роза написала в дневнике, будто Карен однажды произнесла такую фразу: «Не следует оставлять по себе никаких записей, никаких инверсионных следов в небе Фенленда». На нашей первой встрече вы сказали что-то похожее.

– Наверное, это потому что я несколько лет назад писала статью «Галлюцинации после потери близких: инверсионные следы в воображении творческих личностей».

Джар помолчал, стараясь осмыслить слова Кирстен.

– Это еще когда я была в Америке. С тех пор заголовки моих статей стали более скучными. Более научными. – Кирстен вышла из-за стола и встала рядом с ним у окна, выглядывая на улицу: – Не хотите поговорить со мной поподробней о дневнике Розы? Мне кажется, он бередит вам душу?

«Почему ее так интересует дневник?» – Джара вновь стали атаковать старые страхи. Но на этот раз он их проигнорировал. Ему и так уже мерещился голос отца: «Да ты просто идиот, мать твою!» Надо было же умудриться – разглядеть в случайных совпадениях причинно-следственные связи! «Это ничего не меняет», – твердил себе Джар. У Розы в колледже была психотерапевт по имени Карен. Но это не та женщина, что стоит сейчас перед ним.

– На тех же условиях: в мое свободное от работы время и совершенно бесплатно, – добавила Кирстен.

В кармане его куртки зазвонил телефон, нервно вибрируя, а потом замолчал. Джар достал мобильник – посмотреть, кто звонил.

– И позвольте мне вам заметить, – продолжила Кирстен, возвращаясь за стол. – Вы стали выглядеть лучше.

Но Джар не слышал. Ни ее слов, ни гомон людей, идущих по Харли-стрит, ни гул разгоняющегося автомобиля. Он слышит только оглушительный стук своего сердца, с каждым ударом становящийся еще громче. Джар снова смотрит на имя, высветившееся на экране телефона – а вдруг ему показалось? Нет, не показалось…

Это звонила Роза!

34

Кромер, летний триместр 2012 г. (продолжение)

После спора Эми и Мартина я долго не могла заснуть, терзаясь беспокойством по поводу разбившейся тарелки. Я до сих пор не знаю всех подробностей, связанных с уходом Мартина с работы. Почему он так рано уволился? У отца были свои объяснения этому: чрезмерная жестокость по отношению к лабораторным животным («варварство», как называл ее отец), сексуальные домогательства, состояние здоровья. Последней причине он отдавал предпочтение (у отца был черный юмор): он считал, что Мартин уволился, потому что страдал хроническими депрессиями. И это звучало глубоко иронично – ведь перед тем, как его «ушли», Мартин исследовал как раз антидепрессанты.

Где-то около двух часов ночи я решила: с меня хватит! Что толку мучиться, если сон все равно не берет. Я натянула на себя джинсы и куртку, приоткрыла дверь спальни и, крадучись, спустилась по лестнице, стараясь не разбудить Джара.

Если бы я его не встретила, моя жизнь складывалась бы гораздо проще. За то недолгое время, что мы знаем друг друга, Джар все так усложнил и запутал. Раньше путь вперед представлялся мне предельно ясным. А с появлением Джара в своей жизни я начала сомневаться и время от времени задаваться вопросом: действительно ли я приняла верное решение? Рядом с ним я чувствую себя счастливей, чем мне когда-то мечталось. Но я пугаюсь своей способности отрешаться от Джара, когда мы порознь. Похоже, я могу стирать мысли о нем из своего сознания подобно тому, как удаляют файл из памяти компьютера. Я сознаю: у меня нет пути назад.

Отперев дверь черного хода, я прошла по плитняку в заднюю часть дома. Ночь была ясной, и в лунном свете хорошо просматривался весь сад: аккуратно постриженный газон (Мартин все время следит за ним), дальше – длинный узкий плодовый сад, окаймленный с обеих сторон высокими стенами из сухой каменной кладки. За яблонями, на расстоянии более пятисот ярдов от дома, виднелся «сарай» Мартина. Это настоящий садовый «офис», размером с двойной гаражный бокс и с окнами, выходящими в сад. Я хотела пройти по Холл-роуд к пляжу (примерно двадцать минут пешком) и полюбоваться с пирса восходом солнца. Но любопытство взяло верх надо мной. И вместо того чтобы выйти через боковую калитку, я пошла по газону, прячась в тени стен.

Обернувшись на дом, я убедилась: свет не горел ни в одном из окон.

И пошла дальше, по саду, наклоняясь под ветками деревьев, нагибающимися к земле под тяжестью плодов. Дойдя до «сарая» Мартина, я остановилась. На его двери висели замок и цепочка. Несколько лет назад у Мартина украли все компьютеры, и теперь он больше не хочет рисковать. Я снова обернулась на дом, а потом подошла к окну сарая и заглянула в него. Внутри комнаты, открывшейся моим глазам, не было ничего, кроме нескольких садовых кресел. А за ними просматривалась перегородка. За ней, судя по всему, находилась еще одна комната. И из-под двери, ведущей в нее, струился бледно-красный свет. Я уже собиралась уйти, когда вдруг услышала странный звук: то ли всхлип, то ли поскуливание – скорее, животного, чем человека. Я напрягла слух, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Но в ответ услышала только тишину. «Померещилось», – подумала я.

Удлиняя шаг, я пошла по саду назад, больше не прячась в тени его стен и деревьев, выскользнула через боковую калитку и направилась в сторону деревни, сотрясаясь от страха, опутавшего меня как туман. В доме живут две гончие; ночью они спят в спальне Эми и Мартина. «Мартин не выгуливает своих собак, он держит их как лекарство», – шутил в свое время отец. Только совсем не смешно, когда собак заставляют затягиваться сигаретами. Господи! Как же мне не достает отца! Я тоскую по нему больше, чем когда-либо.

Добравшись до деревни, я направилась прямо к пляжу. И подошла к самой кромке воды. А потом, переступая через волнорезы, прерывающие береговую линию с регулярными интервалами, стала искать ракушки. Было почти три часа ночи, и луна светила так ярко, что отбрасываемые предметами тени были невероятно четкими и контрастными.

Вокруг не было ни души; даже лодки не маячили на горизонте. И я решила дойти до отеля «Париж» и прогуляться по пирсу, мимо театра «Павильон», до спасательной станции, где ранее вечером я видела рыбачивших ребятишек с папашами.

Наверное, я как-то пойму, что время пришло. А пока этот момент еще не наступил. И все же я почувствовала прилив адреналина, когда перегнулась через ограждение пирса и соленый морской воздух дохнул мне в лицо. Я сжала ржавеющий железный поручень, а потом поднялась на первую перекладину и постояла на ней какое-то время. Я легко могла упасть с нее вниз, в море. Ночь была теплая, но вокруг опорных столбов пирса, прямо подо мной, вихрилось сильное течение. У меня закружилась голова. И промелькнула мысль: а может быть, уже пора? Но у меня еще осталось столько незаконченных дел. Мне не хочется оставлять никаких «хвостов». Нужно привести все в порядок и написать Джару, объяснить, что могу, а объяснить я могу ему совсем немногое! В конце концов, просто попрощаться со всеми.

Я спустилась с перекладины ограждения и побрела по Холл-роуд обратно к дому Эми – на дрожащих и подкашивающихся ногах.

35

– Кто это? – спросил Джар, озираясь по сторонам. Он стял на тротуаре Харли-стрит, у кабинета Кирстен, и разговаривал по телефону: – Почему вы звоните с этого номера?

На другом конце линии была тишина. Первое, что пришло в голову Джару: кто-то завладел Розиным телефоном (его тоже так и не нашли). Но, чем дольше Джар вслушивался в тишину в трубке, гнев уступал место надежде. Так может молчать только женщина!

– Роза, это ты? – почти прошептал Джар, боясь, что в любой момент связь оборвется. – Это ты? – повторял он, пытаясь уловить звук ее дыхания. Хоть что-нибудь! Но в трубке была глухая тишина. Джар нажал «отбой» и прислонился к двери, прикрыв от боли глаза.

А когда он их открыл, то увидел Кирстен, стоящую у окна и наблюдающую за ним. Джар быстро пошел прочь, к площади Оксфорд-сёркес.

– Джар, обождите! – услышал он за спиной голос Кирстен. Но не повернулся: он все еще был не уверен, что она была искренна с ним. Через мгновение Кирстен уже шла рядом.

– Кто это звонил? – допытывалась она, силясь поспеть за Джаром.

– А вам-то какое дело?

– Я беспокоюсь, Джар. Это моя работа.

– В прошлый раз меня после визита к вам схватила полиция. Надеюсь, вы понимаете, что ваше присутствие здесь и сейчас заставляет меня сильно нервничать. – В подтверждение своих слов Джар, не сбавляя темпа, стал озираться по сторонам.

– Я не имею к этому никакого отношения. Это звонила Роза? – настаивала Кирстен.

Резко остановившись, Джар повернулся к ней.

– Это звонила она? Роза? – повторила Кирстен.

– С чего вы взяли?

– Я догадалась по вашей реакции. Я могу вам помочь, Джар.

– Вы решили, будто я вообразил себе этот звонок? Так?

– Горе проявляется разными путями, Джар. Я не сомневаюсь, что вам кто-то звонил.

– Но не верите, что звонила Роза. А это что тогда, по-вашему?

Джар достал мобильник: в списке принятых звонков высвечивалось имя Розы. Кирстен посмотрела на телефон, а потом на Джара.

– Возможно, ее телефон кто-то нашел, и этот кто-то позвонил мне по ошибке. Случайный вызов. Но это был ее телефон – ее номер все еще хранится у меня в «Контактах». Хотя мне все талдычат, что она умерла пять лет назад.

Такое объяснение Джар нашел не только для Кирстен, но и для себя. Хладнокровие все еще не вернулось к нему. Мысли путались. «Нет, это не могла быть Роза», – говорил он себе, срываясь с места.

Кирстен не сдавалась и бежала за ним.

– Приходите завтра утром, – настаивала она. – Я приду пораньше. Пожалуйста. Я могу вам помочь.

Джар все дальше удалялся от нее, чувствуя ее взгляд: Кирстен смотрела на него до тех пор, пока Джар не исчез в толпе.

Он уже приближался к Оксфорд-стрит, когда снова услышал звонок. Это был Карл:

– Ты на работу собираешься? Я уже устал за тебя оправдываться.

– Ты можешь определить местоположение мобильного?

– Я же говорил тебе – воспользуйся приложением «Найти мой айфон».

– Речь не о моем телефоне. О Розином.

Повисла пауза. Потом Карл уточнил:

– Ты сейчас где?

– Пожалуйста, Карл, попроси своего приятеля в телефонной компании, мне очень нужно!

– Мы уже с тобой это проходили, Джар. Розин телефон не работает.

Да, правда, было дело. Джар уже раньше просил Карла о таком одолжении – после того, как его разбудил телефонный звонок посреди ночи. Номер звонившего не определился, но Джар – полусонный (и все еще пьяный) – долго лежал в своей темной квартире, слушая Розу, вспоминавшую все то хорошее, что они пережили вместе. Проснувшись поутру, Джар подумал, что ему все приснилось, но телефон все же проверил: ему действительно поступил звонок в 02:05 от неизвестного абонента, и разговор с ним продлился двадцать пять минут. Он тогда сразу же позвонил Карлу, у которого в отделе информационных технологий телефонного провайдера Джара работал старый приятель. Но выяснилось, что телефон Розы не был подключен ни к одной из сетей.

– Кто-то только что мне позвонил, – признался Джар другу. – Идентификатор определил абонента как Розу – в точности так, как было в Кембридже.

На другом конце линии повисло молчание.

– Позвонивший что-то сказал? – спросил наконец Карл, пытаясь голосом выразить другу поддержку.

– Ничего. Скорее всего ее телефон кто-то нашел.

– Пять лет – большой срок.

– Может, кто-то вставил ее симку в новый телефон. Не знаю, Карл. Это ты мне скажи.

– Давай поговорим при встрече. Ты придешь на работу или нет? Шеф наорал на меня, как будто я несу личную ответственность за твое постоянное отсутствие.

– Я поговорю с ним. Так ты свяжешься со своим приятелем? Пожалуйста!

– Только если ты пообещаешь мне прийти в офис.

– Заметано. И да, вот еще что, Карл. Ты оказался прав насчет Кирстен и Карен, Розиного психотерапевта в колледже. Это простое совпадение.

– Вот так удивил!

– Нас обоих провели. И, знаешь, кто? Розина тетя! Кирстен ворвалась в нашу жизнь не случайно. Все подстроила Эми – она решила, будто мне нужна помощь.

Прежде чем ответить, Карл опять надолго замолчал:

– Ты хочешь сказать, что Кирстен не включает Конго Натти своим пациентам?

– Увы.

– А легенда была хороша! Ты все еще встречаешься с ней? Я имею в виду, профессионально?

– Я только что лежал на ее кушетке.

– Я перезвоню тебе. По поводу телефона. – В голосе друга Джар подметил усталость. – Ну, так ты придешь на работу?

– Приду. Обещаю. И спасибо тебе. За все! – искренне благодарил Джар.

Карл столько всего сделал для него в последние дни: откопал в даркнете нужную статью, покрывал его на работе, терпеливо выслушивал его очередные конспирологические теории (еще более путаные, чем обычно). Ладно… Джар уже готов был завершить разговор, как вдруг заметил на противоположной стороне улицы мужчину. Того самого, что сидел в кафе напротив офиса!

– Карл, я уже иду!

36

Пожалуйста, прости меня, Джар! Я пыталась позвонить тебе сегодня, чуть раньше, но не нашла в себе сил заговорить. После стольких лет… Так здорово было услышать твой голос! Так приятно… Быть может, я стала для тебя уже прошлым и ты строишь свою жизнь дальше. Я не виню тебя за это. Но нам необходимо переговорить. Думаю, нам лучше для этого встретиться. И тогда я попытаюсь объяснить тебе все-все, с самого начала.

Ищи меня там, куда я грозилась поехать, если наш мир вдруг слетит со своей оси. Ты помнишь это место? Я не хочу рисковать, упоминая здесь его название. Я буду ждать тебя там. Дай мне хотя бы шанс объясниться. Ты в опасности, как и я. Будь осторожен, малыш. Всегда.

37

Джар в изумлении таращил глаза на экран, а затем огляделся – не стоит ли кто у него за спиной? Послание в его электронном почтовом ящике – в его личном аккаунте в Gmail, единственном на протяжении многих лет – было настолько нереально, что в голову Джара закралась нелепая мысль: а что, если он сейчас сидит не на работе, а участвует в каком-нибудь безвкусном телевизионном реалити-шоу, и на его поведение смотрит целая аудитория зрителей?

«Ищи меня там, куда я грозилась поехать, если наш мир вдруг слетит со своей оси. Ты помнишь это место? Я не хочу рисковать, упоминая здесь его название».

Джар бросил взгляд на Карла. Тот что-то увлеченно печатал, бешено ударяя по клавишам клавиатуры своими короткими и толстыми указательными пальцами. Джар снова посмотрел на экран – должно быть, ему померещилось. Это всего лишь игра возбужденного воображения. Но нет! Послание никуда не исчезло. Оно на месте. Джар медленно перечитал его с самого начала, проговаривая про себя каждое слово. А когда дошел до его конца, начал перечитывать снова. А потом еще раз. И еще. Это ее слог – Роза писала примерно так же в своем дневнике, после похорон отца. И это ее старый аккаунт в Gmail. Только вот от нее ли это послание?

«Думай! Думай, Джар, соображай!» Он встал из-за стола, проводя рукой по волосам и оглядывая офис. Мельком взглянув на него, Карл опять отвернулся к своему монитору. Растревоженное сознание Джара пыталось отыскать в потаенных уголках памяти нужное воспоминание – о том разговоре с Розой, в котором она упомянула о прибежище в чрезвычайной ситуации. Если мир слетит со своей оси…

Наклонившись вперед, Джар пролистал Розин дневник, перечитывая выбранные наугад, трепещущие отрывки их разговоров в Кембридже. А потом снова посмотрел на адрес отправителя. Все это может означать только одно: Роза жива! И по телефону звонила тоже она. Она пытается вступить с ним в контакт, напомнить ему о своей сумасбродной идее свидания в одном необыкновенном месте, о котором однажды ему рассказывала. Вот только бы вспомнить – где это место находится!

– Ты в порядке? – спросил Карл, обеспокоенно поглядывая на побледневшее лицо друга.

– Да, – успокоил его Джар, борясь с тошнотой. И опустился на стул, повинуясь диктату подкашивающихся ног.

– Не волнуйся. Просто скажи ему правду. Скажи, что был болен.

Джар отсутствовал на работе не по болезни и больничного не брал. Ну и что с того? Через десять минут ему предстояло объясняться с редактором, которого сильно озаботило то, что он на прошлой неделе написал всего одну статью – о звездах, исповедующих нудизм в противоположность знаменитостям, увлекающимся селфи. Джар попробует выкрутиться, но опасается худшего. Что ж, если его уволят, у него будет больше времени на поиск Розы. Кроме этого для него теперь ничего не имеет значения – его жизнь изменилась бесповоротно.

И тут Джар вспомнил. Ту ночь, когда он виделся с Розой в «Игл». Она пришла туда со своими друзьями-актерами, но они все дружно свалили, позабыв про нее. Почувствовав себя брошенной, Роза позвонила ему, Джару. Он застал ее уже прилично наклюкавшейся. И занимало ее в тот момент только одно: новостное сообщение о метеорите, который должен был пролететь очень близко к Земле.

– Они сказали, что он пройдет от нас на расстоянии в несколько сотен тысяч миль; это не опасно, – пробормотала Роза, прихлебывая горькое пиво. – Но ведь какой-нибудь другой метеорит или астероид может приблизиться слишком сильно к Земле… Тогда ее, пожалуй, тряханет… И наш мир слетит со своей оси… На этот случай у нас с тобой должен быть план.

– Что ты имеешь в виду?

– Нужно выбрать такое место, куда мы могли бы тогда поехать, подальше от городов, от хаоса и смятения, которые захлестнут людей. Место, которое станет нам надежным прибежищем в постакалип… посталокап… постапокалиптическом мире, – после нескольких попыток Розе все же удалось выговорить это выражение. Она удовлетворенно хмыкнула и, прикрыв глаза, уткнулась ему в грудь головой.

– Можно будет спрятаться в Голуэе, – предложил Джар, обнимая девушку. А сам подумал: «Тоже мне, друзья-актеры. Нельзя бросать человека в таком подпитии».

– Голуэй слишком далеко, – заявила Роза. Став вдруг побойчей и поразвязней, она приосанилась, положила руку Джару на бедро и рассудительно добавила: – Самолеты не смогут летать в запыленной атмосфере.

– Похоже, ты уже выбрала нам прибежище, так? – спросил Джар.

– Да. Есть одно местечко в Корнуэлле. Отец ездил туда после смерти мамы. И я ездила туда после его похорон. Чтобы спрятаться от всех – и залечить боль. Нам нужно будет встретиться там.

Роза повернулась к Джару и посмотрела на него своими большими глазами. Она никогда раньше не упоминала о смерти своей матери. Джар уже готов был спросить ее об этом, но Роза наклонилась вперед и поцеловала его – долгим, медленным и пьяным поцелуем.

– Это место носит имя одной хрюкающей рыбки, морского петуха. Оно называется Гурнард. Но это самое волшебное место во всем мире, – заявила она, уже сидя напротив Джара и держа его руки в своих руках. А потом снова наклонилась его поцеловать. – Ты должен запомнить его название; это действительно важно. – Напустив на себя серьезный вид, Роза тут же икнула.

Джар улыбнулся, толком не слушая ее болтовню. Уж слишком эффектной Роза выглядела в тот вечер – как своенравная красавица Кармен.

– Ты меня внимательно слушаешь? Как знать, когда тебе в жизни понадобится укромное прибежище для неотложной встречи.

– Я запомню, – заверил Розу Джар.

А та отхлебнула пива и продолжила:

– Ты спускаешься к этому месту по крутой тропке – прежде выпив чего-нибудь в пабе на вершине. Яркие стены цвета желтой охры – их невозможно не заметить. При отливе там обнажается песчаная отмель и там есть несколько чудных потаенных бухточек. Но лучше прогуляться вокруг залива, мимо руин древней часовни, к мысу Гурнардс-Хед. Ты увидишь несколько больших утесов на мысе и одно укромное местечко, непродуваемое ветрами. Давай встретимся там? Мы сможем понаблюдать за тюленями внизу, а, если повезет, то и за дельфинами А воздух там такой чистый…

– Гурнардс-Хед, – произнес Джар.

– Что это? – повернулся к нему Карл, прекращая печатать.

– Мне нужно туда поехать.

– Джар, тебе нужно через пять минут быть у шефа.

– А что шеф? Он собирается меня уволить. А мне надо успеть на поезд, – бормотал Джар, бросаясь бежать.

Но прежде чем он добежал до выхода, его остановил один из сотрудников почтового отдела: «Распишись вот за это, Джар».

Джар взял в руки пакет («книга для рецензирования», – подумал он) и выбежал из офиса.

38

Тихий приют, Херефордшир, весенний триместр 2012 г.

Это последний день нашего инструктажа в Херефордшире. Сегодня вечером мы вернемся в наши колледжи, начнем приводить свои дела в порядок и… ждать.

Утром Тодд рассказал нам все. Нас снова собрали в той самой аудитории, где мы впервые с ним познакомились. И Тодд обсудил с нами всю программу. Он держался более расслабленно, чем до этого. Думаю, потому что наши ряды поредели. Почти половине ребят разрешили вернуться назад, в свои колледжи. Остались только «избранные».

39

Джар снова проверил свою электронную почту в надежде на еще одно послание от Розы. Но в папке «Входящие» не было новых сообщений. Зато появился в папке черновиков – короткий (и, похоже, оборванный) фрагмент дневника.

Джар поднял глаза на информационное табло в главном вестибюле Паддингтонгского вокзала. Следующий поезд на Пензанс отправлялся через час. У него достаточно времени, чтобы встретиться с Антоном. Ему хватит двадцати минут, чтобы доехать отсюда до скейт-парка на Лэдброк-Гроув. Джар хотел поблагодарить Антона. И расспросить его о последнем фрагменте из Розиного дневника – почему он неполный?

Добравшись до скейт-парка, Джар внимательно посмотрел по сторонам. Поблизости вроде бы никого не было. И он направился прямиком в транспортировочный контейнер, куда они приходили с Карлом шесть дней назад. В нем царил еще больший беспорядок, чем раньше. И это здесь Антон расшифровывал Розин дневник? А где компьютеры? Они куда-то делись! Повсюду были разбросаны только коробки из-под колес и траков скейтов, поломанные доски, рули для скутеров и трюковых самокатов и инструменты.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

Джар резко обернулся. На него пристально смотрел мужчина, в котором Джар опознал человека, стоявшего у турникета на входе в парк.

– Антон здесь?

– А кто его спрашивает?

– Приятель его приятеля. Он помогал мне решить одну проблему с компьютером.

– Антона тут сейчас нет. – Мужчина поднял с земли деку скейта.

– С ним все в порядке?

– Спросите у федералов.

– У федералов? – переспросил Джар, и внутри него все похолодело от ужаса.

Мужчина ухмыльнулся:

– Ваш приятель смотался в спешке. Прошлой ночью. И забрал все свои компьютеры с собой.

Джар услышал достаточно. Через две минуты он уже держал путь к станции подземки Лэдброк-Гроув, на ходу разговаривая по телефону.

– Карл, это я, Джар. Антон исчез.

– Такое с ним бывает.

– Карл, я думаю, это связано с дневником.

Джар оборвал разговор и вошел в подземку. Уже на подъезде поезда к станции Паддингтон он вспомнил про пакет в своем кармане. Это не книга. Внутри пакета лежал похожий на официальный бланк лист бумаги формата А4. И на нем было что-то напечатано. Поверху листа тянулись слова: «совершенно секретно, уровень секретности 3, только для граждан Великобритании». Лист был помещен в плотную картонную упаковку. Вот почему Джар принял его за дешевую бумажную книжку. Биение его сердца участилось. Джар оглядел вагон и начал читать.

40

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, УРОВЕНЬ СЕКРЕТНОСТИ 3, ТОЛЬКО ДЛЯ ГРАЖДАН ВЕЛИКОБРИТАНИИ

Программа: Евтихий (США)

Дата создания: 08.11.1992

Университет: колледж Св. Матфея, Кембридж

МО: 01.07.2012

ТЕКУЩИЙ СТАТУС: руководство центра СРС[22] проинформировано. Служба пограничного контроля также предупреждена. Ближайших родственников нет. Обеспечить круглосуточное наблюдение за сестрой погибшего отца в Кромере и бывшим бойфрендом в Лондоне (А4/М15).

41

Запихивая лист бумаги в карман куртки, Джар огляделся, рассматривая людей в вагоне. Как бы кто-то не увидел, что он читал конфиденциальный документ, раз за ним установлено наблюдение. В мужчине, стоящем в дальнем конце вагона, возле открытого окошка у двери, нет ничего странного, убеждал себя Джар. Обычный пассажир, которому душно в поезде. Он просто стоят к нему лицом. Вот и кажется, будто он смотрит в его сторону. А женщина с телефоном, которая перехватила его взгляд и отвернулась?

Пресвятая Богородица, кто же мог передать ему с курьером этот пакет? «Расслабься!» – уговаривал себя Джар. Ему стоило бы справиться об этом в почтовом отделе. Может, пакет послала Роза? При мысли об этом Джар испытывал некоторое облегчение. В документе значились даты ее рождения и смерти, в нем фигуровал «Евтихий» (программа, о которой Роза упоминала в своем дневнике) и касается он непосредственно Джара. Если Роза была частью секретной операции последние пять лет, то она должна была иметь высокий уровень доступа, который позволял ей читать документы, не предназначенные для ее глаз.

Такой вариант выглядел вполне реально. Но Джар никогда не копался в непроверенных разведданных. Разве что прочитал в Сети несколько документов, выложенных Эдвардом Сноуденом. На станции Паддингтон Джар вышел из поезда. А когда то же самое сделали мужчина и женщина, наблюдавшие за ним в вагоне, его начало мутить. Джар ускорил шаг. Он почти вбежал в главный вестибюль вокзала, и его мутило уже так сильно, что даже кружилась голова. И тут сквозь его предобморочное состояние прорвался звонок мобильника. Это был Макс Иди. Джар собирался рассказать ему все – о предупреждении, о внезапном исчезновении Антона. Но Макс заговорил первым:

– Нам необходимо встретиться.

– Что-то случилось? – спросил Джар, пытаясь не обращать внимание на напряжение в голосе Макса.

– Я закончил читать дневник.

Тогда, при их встрече, Джар после долгого обсуждения дал Максу пароль от почтового ящика, которым пользовался Антон. Джар подумал, что не сможет рассчитывать на помощь Макса, если тот не будет знать все, что известно ему, включая записи из дневника Розы, хранящиеся в его черновой папке.

– И что?

– Нам нужно встретиться. Сегодня. Сейчас.

Джар огляделся. Та женщина из вагона исчезла, а вот мужчина, похоже, следовал за ним.

– Я на Паддингтонском вокзале. Собираюсь сесть в поезд.

– Не садись. Я в Уэст-Энде. Буду у вокзала через пятнадцать минут.

Серьезный тон Макса вызвал у Джара тревогу. Он надеялся, что Макс найдет в дневнике Розы достаточно доказательств, чтобы воскресить свою статью, устранить все нестыковки и переиздать ее. Но голос Макса по телефону не походил на голос реабилитировавшего себя человека.

Джар убрал мобильник и отправился на поиски копицентра, чтобы сделать ксерокопию документа, обжигающего карман его куртки. Для подстраховки. Найдя копировальный центр на Прайд-стрит, Джар сделал копию и вернулся на вокзал.

В главном вестибюле Паддингтона было много народа даже для пятничного вечера. Из-за какого-то инцидента отправление поездов задерживалось, и пассажиры слонялись по вокзалу в ожидании информации. Если Джар пропустит ближайший поезд, ему придется сесть на ночной. И тогда он найдет Розу только утром. (Билет на ночной поезд стоит дороже, но на этой неделе была получка.) Она не будет ночевать под открытым небом на мысе. А наверняка остановится в пабе, где можно последить за людьми, направляющимися к Гурнардс-Хеду.

Джар бросил взгляд на часы и пристроился к группе курильщиков, стоящих у входа на вокзал. Сейчас и он бы не отказался от сигареты. Все его тело было напряжено. И напряглось еще больше, когда сбоку от него появляется Роза.

– Даже не думай об этом, – сказала она, улыбаясь.

Ошеломленный Джар замер в надежде, что Роза останется, если он не сдвинется с места. Но ее уже нет. Как быстро она ушла! Ладно, по крайней мере, выглядела Роза хорошо, и глаза лучились – совсем как в университете. Да, сегодня она совсем не походила на ту Розу, которую он видел здесь, на вокзале, несколько дней назад. Джар понял, что это опять была галлюцинация. Но она подает ему надежду. Роза теперь уже недалеко.

Через пять минут к Джару подошел Макс Иди в отутюженном льняном костюме.

– Пройдемся? – спросил он настойчивым и все еще серьезным голосом. – Я ненавижу толпу.

– Я тоже, – кивнул Джар.

Когда они миновали диаспору курильщиков, направляясь к Прайд-стрит, Джар повернулся к Максу:

– Думаю, что за мной здесь сегодня следят.

– Ты серьезно?

– Мои друзья, говорят, что я – параноик.

– Сколько их? – ускорил шаг Макс, застегивая среднюю пуговицу своей мешковатой куртки. – У тебя на хвосте?

Прежде чем Джар успел ответить, Макс бросился бежать и запрыгнул в заднюю дверь красного «Рутмастера». Джар последовал его примеру, вскакивая на подножку уже отъезжающего даблдекера.

– Мы так выиграем несколько минут, – проговорил Макс, пытаясь отдышаться. – Наверх! – скомандовал он.

Джар хотел спросить у Макса, что он делает. Но тот уже поднимался наверх, перешагивая через две ступеньки сразу. Единственными пассажирками в салоне второго этажа были две пожилые женщины, сидящие в конце автобуса. Джар с Максом заняли передние места и, пока «Рутмастер» прокладывал себе путь к Мраморной арке, смотрели вниз, на Эджвер-роуд.

– Если нас действительно пасут, – продолжал Макс без всякого объяснения, все еще тяжело дыша, – нам стоит бы выйти на следующей остановке, перейти улицу, сесть в другой автобус, идущий в другом направлении, быстро пройти салон и выскочить через заднюю дверь, поймать такси и поехать туда, где движение очень интенсивное. Но я слишком стар для такого.

– Тебе что, раньше приходилось так делать? – изумился Джар, уже приготовившись услышать, что когда-то Макс не только был репортером, но еще и шпионил.

– Шпионаж и журналистика одним миром мазаны: и шпионы, и репортеры стремятся выведать тайны людей, которые те не хотели бы делать всеобщим достоянием. А для этого они должны уметь «заметать следы» и избавляться от хвостов. Меня не удивляет, что за тобой следят. У нас немного времени, – добавил Макс, уже более серьезно: – Тебе следует кое-что знать о Розином дневнике.

– Он тебе пригодился? Для статьи?

– Не совсем так… Ты помнишь, чтобы Роза когда-либо говорила о поездке в приют?

– Один раз. Это было до нашего знакомства.

– А еще что-нибудь она говорила?

– Нет, ничего больше. Она упомянула об этом вскользь.

– А она тебе сказала, где этот приют находился?

– Должно быть, в Херефордшире. Я не уверен.

Макс взял паузу. А помолчав, произнес:

– Мне неприятно об этом говорить, но – как бы это выразиться? – некоторые фрагменты моей статьи для веб-сайта были… доработаны… приукрашены. – Не подобрав нужного слова, Макс наигранно закашлялся и решительно выпалил: – Выдуманы.

– Какие? – спросил Джар. – По большей части твоя история совпадала с Розиным дневником.

– Это-то меня и беспокоит.

– Я тебя не понимаю.

– Ты прочитал статью. Я считал и продолжаю считать, что часть студенческих суицидов в Оксфорде и Кембридже выглядели весьма подозрительно. Тела не были найдены. И я написал, что эти студенты были завербованы разведслужбами через сеть социальных работников и психотерапевтов, работавших при колледжах.

– Да, это же следует из Розиного дневника.

«И из документа, прожигающего мне дырку в кармане куртки», – думал Джар, но не сказал об этом вслух. Он еще недостаточно хорошо знал Макса, чтобы показывать ему эту бумагу. И не вполне доверял.

Макс поднял вверх руку, как уличный регулировщик, и оглядел салон автобуса, проверяя, может ли кто-нибудь его услышать:

– Я также написал, что эти студенты были отправлены в приют под Херефордом…

– Это тоже совпадает с тем, что говорила Роза, – перебил его Джар.

Макс снова прокашлялся, как будто готовился сознаться в преступлении:

– И я писал, что некоторых студентов потом перевезли в безопасное место на военной базе, ныне занятой ротой Специальной авиадесантной службы… Так вот: я это все выдумал… Местный житель рассказал мне, что владелец приюта был американцем и когда-то служил в спецназе. И ничего больше. Я тогда только удивился: как-то не вязался спецназ с приютом. И подумал: если я включу в свою статью САС, да еще и в заголовок, то ее обязательно купят. Во всяком случае, я на это надеялся.

– Я не понял, что значит «выдумал»? Роза…

– Слушай, я лишь предположил, что ее возили в штаб-квартиру САС. Мне стыдно, Джар. Но у меня не было никаких доказательств этого. Доподлинно мне было известно только одно: что нескольких несчастных оксбриджских студентов однажды отправили в центр духовного развития под Херефордом.

– Это не значит, что некоторых из них потом на самом деле не переправили на базу САС.

– Прости, Джар. Мне кажется, ты не до конца понимаешь, о чем я тебе толкую. Я понятия не имею, кто написал этот дневник. Но кто бы это ни был, этот человек просто прочитал мою статью и позаимствовал оттуда некоторые подробности.

– Но это невозможно. Дневник писала Роза.

– Моя статья была размещена в даркнете в июле 2013 г., через год после Розиной смерти.

– Я помню все из того, что она пишет в дневнике о нас – о завтраке после Майского бала, о ее купании нагишом в Каме, о нашей первой встрече в ресторане. Никто кроме нее не мог написать это.

Макс не сразу ответил Джару. Их автобус стоял в пробке настолько тихо, что Джар уже начал волноваться – а не вырубился ли его индукторный двигатель. Нет, вот он снова ожил, и автобус сорвался с места. На улице у кафе сидела компания ребят, курящих кальян и оглядывающих проезжающих пассажиров со смешенным чувством безразличия и презрения.

– Я, и правда, не знаю, что думать, Джар. Все это было так давно, и мое расследование было таким поверхностным… У меня тогда было очень туго с деньгами, мои статьи совсем не печатали. Это одна из причин, по которым я переключился на другую деятельность. Что я знаю точно, так это то, что в Розином колледже не было психотерапевта. Я долго пытался выведать там хоть что-нибудь, надоел всем привратникам. Но так ничего и не нарыл. Да, Розин декан, доктор Лэнс, вербовал студентов для разведслужб. Но я не смог найти никаких доказательств того, что при колледже Св. Матфея был свой психотерапевт или социальный работник. Что, конечно же, было странно. Только я предпочел проигнорировать это в своей статье, сосредоточиться на тех колледжах, в которых психотерапевты имелись.

– Но Роза пишет в дневнике очень много о Карен. Она не могла все это выдумать. – Джар пытался отбросить тот факт, что Роза вообще никогда не рассказывала ему о каком бы то ни было психотерапевте. И что он тоже так и не смог найти ни свидетельств о работе некоей Карен в колледже Св. Матфея, ни доказательство того, что Кирстен была Карен, как он сначала думал. – Дневник должен помочь твоей статье – он дает тебе новые улики, повод опубликовать ее.

– Джар! Я знаю наверняка только одно: та часть статьи, которую я сфабриковал – о САС – каким-то образом, почти слово в слово, попала в Розин дневник.

Помолчав, Макс продолжил:

– Есть еще кое-что.

– Что? – спросил Джар, но Макс хранил молчание. – Ну, говори же, что?

– Имя того американца, который владел приютом. Я не хотел использовать его реальное имя в своей статье и выдумал другое.

– И какое имя ты ему дал?

Опять помолчав, Макс признался:

– Тодд.

– Инструктор, которого упоминает Роза?

– Извини, Джар. Я думаю, кто-то играет с тобой.

42

Мне не следовало писать тебе это электронное письмо, Джар. Но, если мы с тобою и встретимся, то, увы, долго вместе не будем. Они обязательно меня найдут. Уверена, что найдут.

Я не знаю, с чего начать, как объяснить тебе свой выбор – то решение, которое я приняла, и причины, подтолкнувшие меня к этому. Я понимаю, что просто попросить у тебя прощения будет мало. Но позволь мне хотя бы начать с объяснений. (Надеюсь, ты получил документ, который я послала тебе в офис.) Ты знал, что я была несчастна в колледже. Но я никогда не рассказывала тебе, насколько подавленной я себя чувствовала. Какая черная и страшная темнота меня окружала. Когда я была с тобой, солнышко выглядывало и листва на деревьях в Саду студентов блестела, как после сильного и теплого дождя. Но когда тебя не было рядом, грозовые тучи снова сгущались надо мной, и я готова была умереть.

Ты помнишь доктора Лэнса? Декана колледжа и специалиста по Гёте? А также доброго приятеля отца. Это он дал толчок всему, что случилось со мною потом: заметив, как сильно я переживаю и тоскую, он предложил мне начать все сначала. Он и еще Карен, психотерапевт нашего колледжа – светловолосая американка, которая так нравилась всем парням. И я воспользовалась этим шансом, Джар! Поставила крест на том, что было между нами, и устремилась в будущее – к моему отцу. Потому что Лэнс с Карен сообщили мне, что он тоже был участником программы по оказанию помощи несчастным студентам. Не думаю, что я подписалась бы на все это, не будь отец к ней причастен. А так мне казалось, что это – лишь способ приблизиться к нему.

Поначалу работа была скучная. Не могу сказать тебе, где мы были – одно только упоминание названия программы в этом письме может еще больше усложнить мне последующие несколько часов, и без того нелегкие. (Хотя я и пользуюсь для отправления этого послания «луковым маршрутизатором» – ты не поверишь, чему я за это время научилась, Джар!).

Когда обучение закончилось, стало гораздо интереснее.

Единственная проблема заключалась в том, что они научили нас раскрывать и узнавать то, что нам знать не полагалось. И в один из дней, прожив уже пару лет своей новой жизнью, я узнала об отце такое, что разом все изменило. Отец сделал открытие, которое ему не следовало делать. Он выяснил, что людей наподобие меня – британских студентов, завербованных из Оксбриджа, – американцы, реализующие эту программу, считали «расходным материалом». Мы уже умерли для остального мира; все наши родные, друзья и знакомые из старой жизни были уверены в том, что нас больше нет. Так что такого, если мы умрем еще раз? Нами можно было свободно распоряжаться, с нами можно было делать все, что вздумается, – мы идеально подходили для выполнения самых опасных заданий. Отец намеревался предать все дело огласке, но они его остановили, инсценировав автомобильную аварию в Ладакхе. Узнав об этом, я начала искать способ сбежать, скрыться. Но ты не можешь просто так взять и исчезнуть.

И все же однажды мне такая возможность представилась. Они допустили ошибку, и я ею воспользовалась. Оказавшись в Великобритании, я решила, что обрела свободу. Но теперь я понимаю, что они просто наблюдали за мной и выжидали – желая посмотреть, что я буду делать. Уже через несколько дней американцы сцапали меня; они держали меня в изоляции на своей авиабазе (в Британии, я думаю). Меня никуда не переправляли по воздуху – месяцами, а может, и годами. Тяжело об этом рассказывать. Они пытали меня – и тело, и разум.

Но на прошлой неделе мне удалось снова вырваться. Я улизнула от них, сбежала. И сейчас я в бегах.

Мне нужно увидеться с тобой, малыш. Доказать тебе, что я жива. Если нам удастся встретиться, пусть и ненадолго, я попрошу тебя предать огласке мою историю. Они опять схватят меня, и я исчезну, теперь уже навсегда – скорее всего они меня убьют. Для знавших меня людей я давно уже мертва, так что никто не поднимет тревогу. Но хотя бы ты теперь знаешь, что это не так. И тебе решать, что с этим знанием делать. Найди меня, Джар, в том месте, о котором мы с тобой говорили – там, куда бы мы отправились, если бы мир вдруг слетел со своей оси.

43

Джар подошел к турникету и уже намеревался приложить к нему свой билет на ночной поезд в Пензанс, как вдруг с обеих сторон от него как из-под земли выросли два человека. Джар узнал их сразу: те самые мужчина и женщина, которых он заподозрил в слежке за собой в вагоне подземки между станциями Лэдброк-Гроув и Паддингтон.

– Кто-то хочет снова побеседовать, – объяснил мужчина, заламывая Джару руку и таща его к стоянке такси за 1-й платформой. Едва подъехал автомобиль, с другого бока от Джара появилась женщина. И как только открылась задняя дверца машины, подручники ловко оторвали его ноги от асфальта.

На дальнем сиденье Майлз Като выдавил слабую улыбку:

– Прощу прощения за неловкость моих рыцарей плаща и кинжала, – сказал он, пока Джара запихивали в машину.

Автомобиль тронулся с места и втиснулся в плотный поток машин. Джар смотрел прямо перед собой, потрясенный, обозленный и слишком раздосадованный случившимся, чтобы говорить или бояться чего-то. Он думал только об электронном послании, которое он читал в своем телефоне всего несколько минут тому назад. В автомобиле кроме Джара было только два человека – водитель, отделенный толстой стеклянной перегородкой, и Майлз Като. А скрутивший его мужчина и женщина остались на тротуаре, смешавшись с толпой.

– Мне кажется, что вы не до конца сознаете, с чем или кем вы имеете дело, – произнес Майлз после недолгого молчания.

Он тоже смотрел вперед. Джара так и подмывало сказать ему, что он отлично понимает, что Като – не просто полицейский и дело касается Розы, но он не произносит ни слова.

– Это пагубное пристрастие, болезнь. Мы следим за Мартином сейчас. Люди вроде него действуют группами. Они обмениваются непристойными изображениями в даркнете; у них их сотни тысяч. И они пойдут на все, чтобы пополнить свои коллекции. Это не какая-то виртуальная игра, не онлайн-фантастика. Речь идет о жизни людей, подвергающихся огромной опасности.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – процедил сквозь зубы Джар; но его голос дрожал больше, чем ему бы хотелось.

– Попробуйте посмотреть на все это с моей позиции, Джар. Нам поступает сигнал о Мартине и его компьютерах. Мы начинаем его проверять, и выясняется, что он незадолго до этого передал вам один из своих жестких дисков, на котором могут иметься весомые улики. Вы неохотно отдаете его нам; но перед этим диск кто-то хорошенько зашифровывает. Странно, по любым меркам, вы не находите? И некоторые мои коллеги заподозрили бы в этом умышленное препятствование следствию. Я же допускаю, что вы не виновны, Джар. И действую, исходя из этого допущения. Другие бы этого делать не стали.

«Ты не должен говорить ему того, что знаешь», – убеждал себя Джар. Нельзя рассказывать Като ни о Розином послании, которое он только что читал, ни о секретном документе в кармане его куртки, ни об анонимном телефонном звонке во время сеанса у Кирстен, ни о дневнике Розы или статье Макса…

И неожиданно для самого себя выпалил, повышая голос:

– Может, хватит прикидываться? Может, хватит делать вид, будто ваш интерес к жесткому диску не имеет ничего общего с Розой и ее дневником? Мне известно, что с ней случилось и куда она делась.

За этой тирадой последовала пауза, во время которой Като проверил сообщения на своем телефоне. Слова Джара повисли в спертом воздухе. «Да, – подумал Джар. – Като поднаторел в таких вещах. Его техника отточена до совершенства за многие годы допросов в мрачных комнатах без окон и свежего воздуха».

– Я сожалею о Розе, – наконец выговорил Майлз. – И о ваших попытках примириться с ее смертью. Это бывает не так легко сделать. Но я здесь действительно не из-за нее. Мне нужен доступ к жесткому диску. И мне нужно знать, почему вы попросили своего приятеля зашифровать его. На данный момент у нас имеются все основания обвинить и вас, и Антона в попытках воспрепятствовать криминальному расследованию и возможном соучастии в совершении правонарушений, наказуемых Законом о сексуальных преступлениях.

Джар пытался отбросить мысль о том, что Като говорил правду и на самом деле не интересовался Розой. И отвернулся к окну. Похоже, они сделали большой крюк вокруг Паддингтона, проехали по Эджвер-роуд и теперь возвращались назад к вокзалу.

– Прошлой ночью мы нанесли Антону визит, – продолжал Като. – Мы хотели, чтобы он показал нам, как расшифровать жесткий диск, или – что было бы еще лучше – передал нам незашифрованную копию, которой он пользовался. Только вот Антон исчез, как сквозь землю провалился. Вы не знаете, где он может быть?

– Почему бы вам просто не арестовать Мартина? – спросил Джар, терзаясь мыслью, не блефует ли Като. «Может, они уже допросили Антона?»

– У нас еще нет достаточно доказательств для предъявления ему обвинений, – ответил Като и, немного помолчав, продолжил: – Поймите, Джар: вы должны послать Антону сообщение, убедить его связаться с нами. Для блага вас обоих. Простите, если из-за меня вы пропустили свой поезд.

Они уже были возле вокзала. Задняя дверь автомобиля автоматически открылась. Джар понимал, что совершает ошибку. Но удержаться не мог. Его рука сама собой скользит в карман куртки. «Как бы Майлз не подумал, что я лезу за пистолетом», – пронеслось в его голове. Но Като никак не реагировал на его движения. И не поводил бровью даже тогда, когда Джар достал присланное ему секретное уведомление. Решение раскрыть все свои карты Майлзу было чревато необратимыми последствиями. Но Джару так надоело их обоюдное притворство; он не хотел и далее играть в кошки-мышки.

– Вам следует знать, что мне известно очень многое, – сказал Джар, передавая Като документ и радуясь, что снял с него копию (она остается в его кармане). – Это не связано с Мартином. Это касается Розы, которая хочет вернуться. И если вы и ваши подопечные продолжат меня преследовать и попытаются помешать мне ее найти – имейте в виду: есть и другие люди, которые знают о программе «Евтихий» и о том, что Роза жива.

Джар блефовал. Об этом знали только Карл и Макс, а он даже не был уверен, можно ли Максу доверять.

– Как оно к вам попало? – спросил Като, забирая документ. Джар пристально посмотрел на него, пытаясь разглядеть в глазах Майлза хотя бы намек на то, что он прав. Като говорил почти шепотом. «Может, ему не хватает воздуха?» С мальчишеских щек копа сошел весь румянец. А обычную невозмутимость сменила нерешительность. Или Джару просто хотелось, чтобы так было?

– Херефордшир, Карен, Седжал… Вам это что-нибудь говорит? Мне известно все, что вы с таким упорством отрицаете. Между прочим, это дата рождения Розы, – добавил он, тыча пальцем в бумагу. От переполняющих его эмоций Джар почти задыхался. – А это дата ее смерти.

– А вы понимаете, что нарушаете Закон о неразглашении государственных тайн, храня у себя подобный документ?

«Наконец-то Като воспринял меня серьезно!» – обрадовался Джар, а вслух заявил:

– Вот поэтому я и возвращаю его, передаю вам, как добропорядочный гражданин. Это губительное имущество, как все эти лэптопы, которые МИ-5 продолжает держать в поездах.

– Это 3 уровень секретности. Самый высокий.

– Роза занималась чем-то очень серьезным, – продолжал Джар, пытаясь контролировать свое дыхание и теряя надежду на то, что Като оценит его поступок и поговорит с ним начистоту. Майлз молчал. «Он обескуражен таким оборотом», – твердил себе Джар. В руках Като было теперь неопровержимое свидетельство. Что он может сделать? Арестовать его на основании Закона о неразглашении государственных тайн? Но это только докажет, что Роза до сих пор жива.

– И вот еще что, – сказал Джар, открывая дверцу машины: пора распрощаться с этим Като, все еще пялящимся в документ. Какого черта он никак не реагирует? Не звонит никому? Не скажет Джару, что он был прав все последние пять лет своей жизни? – Если вы найдете Розу раньше меня, будьте с ней поласковее. – Джар отгонял от себя мысль, что Като интересовался только Мартином. – Она очень многое значит для меня.

Уже стоя на тротуаре, Джар заглянул в машину:

– Если вы не последуете моему совету, я вам этого никогда не прощу.

44

Будь начеку с МК. За последние пять лет я выяснила многое, чтобы понять: он первым выйдет на тебя, если уже не сделал этого. Скорее всего он будет действовать под прикрытием полиции. И гладко стелить. Ему нравится шотландский акцент. Я понятия не имею, какую историю он тебе наплетет, но не верь ни единому его слову! Он, как и все остальные, пытается найти меня.

Американцы будут подстегивать британскую разведку предпринять все возможное, чтобы меня вычислить. Не говоря уже о том, что программа будет прервана, если станет достоянием общественности, как прервутся и карьеры всех тех, кто в нее вовлечен. Ее разглашение затмит даже разоблачения Сноудена. И, кроме того, это будет означать конец «особым отношениям[23]».

Очень важно, чтобы мы встретились, пусть и ненадолго. Приезжай поскорее, Джар! Я панически боюсь, что они вернут меня туда, где держали. Если бы они просто убили меня, это было бы милосердней.

45

Джар стоял у дверей вагона, вдыхая соленый морской воздух, врывающийся в тамбур через открытое окно. Поезд петлял вокруг залива Маунтс-Бей, приближаясь к пункту своего назначения – конечной станции железной дороги в Пензансе. Слева от него высился Сент-Майклс-Маунт, чьи причудливые зубчатые формации вырастали из голубой пелены морской дымки, как стены сказочного замка. А над ним описывали круги горестно кричащие чайки.

Роза любила рассказывать о своей поездке с отцом на ночном поезде в Пензанс. Когда она была еще совсем юной. В те годы на поезд можно было погрузить и свой автомобиль. И по прибытии в Пензанс Роза с отцом направились в своем жилом автофургоне «Фольксваген» по прибрежной дороге в Маусхоул. А там остановились в рыбацком домике, доставшемся в наследство ее матери.

Джар планировал сесть на автобус на остановке напротив железнодорожной станции и поехать сначала в Сент-Айвс, а там пересесть на другой автобус, который довезет его по северному побережью, мимо Зеннора, до мыса Гуннардс-Хед.

На Паддингтонском вокзале Джар, расставшись с Като, делал все, что мог, чтобы избавиться от возможных хвостов. Но у него не было таких познаний и опыта «заметать следы», как у Макса. «Где Макс всему этому научился?» На платформе № 5 – там, где турникеты были открыты, Джар вошел в задерживающийся поезд на Суонси, и просидел в нем рискованно долго. За минуту до отправления своего ночного поезда на Пензанс, Джар выскочил из временного убежища, обежал платформу № 1 и, не обращая внимания на окрики охранника, требовавшего от него остановиться, запрыгнул в тамбур.

Тяжело дыша, он опустил окошко и окинул взглядом платформу, ожидая, когда поезд тронется. Но отправление состава задерживалось. Поезд словно насмехался над Джаром, грозя обмануть его расчеты и надежды. Вот до чего доводит паранойя! «Не стоит заморачиваться, задержки случаются не так уж и редко, – попытался внушить себе Джар и отодвинулся от окна. – Или это происки «рыцарей кинжала и шпаги», как сказал бы Като?» Господи, что за мысли лезут ему в голову! Все спокойно. Его никто не преследует.

Джар снова выглянул из окна. Высокий мужчина предъявил кондуктору свой билет, жестами показывая на поезд. Весомые доводы. Джар посмотрел на часы. Отправление поезда запаздывало уже на две минуты. «Ну и что из этого?» Но тут мужчина оттолкнул кондуктора и бросился к его вагону. Джар отпрянул от окна и затаился. И отважился выглянуть из него снова, только когда увидел другой приближавшийся состав. Наконец, его поезд тронулся.

Вне сомнения, это был тот самый мужчина, которого Джар так часто замечал в кафе напротив работы. И он находился сейчас почти на одном уровне с Джаром – на уровне открытого окна. Они посмотрели друг на друга. Джар, словно парализованный, замер, все еще пытаясь просчитать, сможет ли этот человек, так долго следивший за ним, каким-нибудь образом вскочить в его поезд, медленно набиравший скорость.

Джар закрыл окно. Преследователь оказался моложе, чем Джару казалось раньше. На вид этому мужчине было тридцать с небольшим; кожу покрывала какая-то красноватая сыпь; глаза были маленькие, но зоркие, как буравчики. А вот лицо никак не вязалось ни с его возрастом, ни с его общим видом: распухшее, искаженное странной гримасой (возможно, из-за тех усилий, что потребовал от него бег), но при этом лишенное всяких эмоций. Когда этот человек осознал тщетность ситуации и отскочил от поезда, его черты искривились от бессилия и отчаяния. Странно, но Джару показалось, что мужчина, глядя вслед удалявшемуся поезду, не испытывал к нему личной враждебности. Лишь профессиональное разочарование из-за провала: он упустил свою цель.

Только через двадцать пять минут, когда поезд проносился уже через Рединг, Джар наконец почувствовал достаточное облегчение, чтобы отойти от окна и занять свое место. Первую остановку поезд сделал в Эксетере. Джар со страхом ее пережил. Дальнейший путь тоже прошел без инцидентов. Правда, Джар на каждой станции высматривал на платформе мужчину с сыпью на коже – на случай, если тому все-таки удалось его как-то догнать. Но преследователя нигде не было видно, а больше никто не привлек его внимание. Может быть, это и не был человек из кафе? Может быть, это был обычный парень, пытавшийся сесть на его поезд до Корнуолла?

И сейчас, ясным субботним утром сходя с поезда на станции в Пензансе, Джар всматривался в людей, толпящихся у выхода в ожидании своих друзей и родных, приезжающих к ним в гости на выходные. Если бы Джар не был так напряжен, он бы обязательно остановился, чтобы полюбоваться зданием пензанского вокзала: ведь это внушительное строение с толстыми гранитными стенами знаменует собой конец железнодорожного пути, предел викторианских усилий. Дальше на запад от Пензанса станций больше нет. Внезапно у Джара возникло щемящее чувство – словно он вернулся домой, в Голуэй. Возможно, так подействовали на него высокое небо и запах моря.

На привокзальной площади стоящий у дверцы своего автомобиля на самом солнцепеке таксист с надеждой приподнимал брови. Но Джар чеканил шаг к автобусной остановке. Следующий автобус до Сент-Айвса пойдет через двадцать минут. И Джар направилтся в кафе, где заказал себе сэндвич с беконом. Похоже, за ним так никто и не следит.

Попивая из кружки черный чай, Джар рассмотрел кафе и стал размышлять о парне, пытавшемся сесть на его поезд. Должно быть, он работал на Като, задача которого найти Розу и поставить в этом деле точку: заставить замолчать любого, кто может знать слишком много – вроде него, Джара. И полицейское расследование «преступлений» Мартина для Като – только прикрытие. Что и подтвердило последнее электронное послание от Розы.

Джар вспомнил свой разговор с Максом и его предположение о том, что с ним кто-то играет. Джару такой вариант кажется маловероятным – особенно после того, как стали приходить сообщения от Розы. Роза в бегах, она скрывается от своих преследователей на мысе Гурнардс-Хед. И там она ждет его. Если мир вдруг слетит со своей оси… При мысли о том, что он наконец через столько лет увидит свою любимую, Джар отгоняет скептицизм Макса прочь.

Час спустя Джар заметил яркие стены цвета желтой охры: заветный паб вырисовывался на мысе Гурнардс-Хед словно маяк надежды. «Или предупредительный сигнал?» – насторожился Джар. Он весь на нервах с тех пор, как пересел с автобуса на автобус в Сент-Айвсе. А сейчас он в салоне – единственный пассажир. Джар встал с места.

– У паба? – спросил водитель. «По говору похож на северянина», – думал Джар.

– Спасибо.

– Бодрящий чай с топлеными сливками и вареньем дальше. В «Роузмерджи», примерно с милю пути, – продолжал водитель.

За всю поездку он заговорил с Джаром впервые. «Интересно, почему он до этого так долго молчал?»

– А лучше всего в Корнуолле – чай со сливками, конечно же.

– Мне нужно выпить чего-нибудь сейчас.

Джар стоял на обочине дороги, глядя, как автобус исчезал в унылой бесплодной дали, напоминающей лунный ландшафт. Надо было поболтать с водителем побольше, вволю насладиться обществом человека, столь редкого в этом безлюдном краю. Но Джар уже никому не доверял. Вокруг нет ни души, паб выглядит закрытым. А затем Джар услышал в отдалении, позади себя, шум машины, приближающейся из Зеннора. Отступив в тень от здания, он стал наблюдать за тем, как автомобиль, гоночный зеленый «Мини», замедляя скорость, проехал мимо паба. Голова водителя была повернута в другую сторону, и Джар не смог его разглядеть. Но он все же обождал, пока машина не скрылась за горизонтом. И только потом вышел из своего укрытия.

Паб оказался открытым, и Джар завел разговор с молодой барменшей. Сначала они поболтали о сортах чая со сливками и булочках. До чего же было хорошо вот так просто поговорить! В последние часы Джар провел слишком много времени, беседуя сам с собою. Барменша также порекомендовала ему то заведение в миле от паба, которое советовал водитель. И позволила задержать на Джаре взгляд своих нефритовых глаз несколько дольше, чем следовало бы при обсуждении чая.

Джар улыбнулся, замечая, насколько она хороша: рыжеватые обесцвеченные волосы кокетливо перехвачены резинкой на затылке.

– Я ищу здесь свою подругу, – рассказал Джар, крутя в руках кружку с пивом. – Девушку лет двадцати с небольшим, брюнетку с большими глазами.

Барменша вскинула на него взгляд; ее улыбка теперь была более сдержанной – скорее, профессиональной, чем личной.

– Вы не подскажете – она не здесь остановилась? – продолжал расспросы Джар.

– Сейчас у нас живут только пары, – ответила барменша, пролистывая журнал регистрации. – И одна семья с двумя ребятишками.

Джар кивнул. Конечно же, Роза не стала бы останавливаться в пабе. О чем он себе думал?

– Спасибо за все.

Когда Джар уже повернул было ручку входной двери, барменша его окликнула.

– К нам кое-кто заходил прошлой ночью.

Джар остановился, держа руку на торце двери.

– Женщина, одинокая; она шла по прибрежной тропе. Думаю, она живет в палатке.

– Какого возраста?

– Двадцать с небольшим. С большими глазами! – Барменша понимающе улыбнулась в ответ на вымученную улыбку Джара. Роза любила походы на природе, и они с отцом часто проводили выходные в палатках в стране озер.

Большую часть спуска к морю длиною с милю Джар преодолел бегом, ощущая на лице свежий морской воздух. Он пытался вспомнить Розино описание этого места, ее безумный пьяный план действий в чрезвычайной ситуации. Господи, как же сильно он ее любит! Как ему не хватает ее сумасбродных идей.

…При отливе там обнажается песчаная отмель и там есть несколько чудных потаенных бухточек. Но лучше прогуляться вокруг залива, мимо руин древней часовни, к мысу Гурнардс-Хед. Ты увидишь несколько больших утесов на мысе и одно укромное местечко, непродуваемое ветрами. Давай встретимся там? Мы сможем понаблюдать за тюленями внизу, а если повезет, то и за дельфинами. А воздух там такой чистый…

Может быть, он и чистый. Но легкие Джара до сих пор чадили пьяным угаром. За последние месяцы он довел себя до ручки. Да чего там – если уж начистоту, с той самой поры, как умерла Роза, вся его жизнь пошла наперекосяк – никакого интереса к работе, слишком много алкоголя, полное отсутствие самодисциплины. А вот Роза часто ходила в походы и много рассказывала о своих пеших путешествиях – иногда в стране озер, а один раз в Ладакхе, – вспоминает Джар.

Он останавился в самом конце грунтовки, рядом с руинами каменного строения, смотрящего на море. Должно быть, это старое паровозное депо для медного рудника, которое он нашел в Google, когда ехал в поезде. Справа от Джара была маленькая пещера с крутыми сводами, а впереди виднелись несколько утесов. Слева искрился большой залив, окаймляющий живописный скалистый мыс Гурнардс-Хед.

Оглянувшись назад, на склон холма, Джар подошел к утесам. В глаза ему бросились несколько старых железных балок, загнанных в скальную породу. Они походили на части лебедки или крана, видимо, когда-то опускавшего руду в лодки внизу.

Джар развернулся и направился обратно, к разрушенному паровозному депо, выискивая тропку, по которой он сможет обойти пещеру и попасть на мыс. На полпути он наткнулся на низкие остатки стены. Это часовня Джейн, – догадался Джар. Контуры древней постройки едва проглядывали в высокой траве. На мгновение Джар замер: «Может быть, и Роза стояла тут совсем недавно?» Она любила все такое: древности Корнуолла, родники и часовни, водные источники и сутеррены[24] Железного века.

Прибрежная тропа была совершенно безлюдна. По пути к Гурнардс-Хеду Джар не встретил ни одного человека. На севере, где-то над Зеннором, собирались темные, зловещие тучи. Но мыс смотрелся даже еще живописнее на фоне затягиваемого облаками неба. А внизу волны Атлантического океана с шумом разбивались о скалы, расплескивая фейерверк брызг, завораживающе искрящихся на солнце.

«По крайней мере, мы заметим, если следом за мной сюда спустится кто-то еще», – размышлял Джар. Отсюда некуда отступать, некуда бежать, но у них с Розой будет несколько драгоценных минут, чтобы побыть вместе после пяти лет разлуки.

Джар уже приближался к оконечности мыса. Он шел по довольно опасной тропке, бегущей по краю скалистого гребня. Местный пейзаж напоминал Джару Клегган на побережье Коннемары и тот день, когда ему показалось, будто Роза идет рядом с ним – когда она обозвала его «неуклюжей деревенщиной». От воспоминаний у Джара появилась улыбка.

Слева от него зыблются крутые утесы, а до моря внизу две сотни футов. Справа – более пологий склон, ведущий к утесам на другой стороне мыса. Там тоже тянется тропка, поросшая травой и гораздо менее опасная. Но Джар предпочитал скалистый маршрут. Отсюда ему было видно все далеко вокруг.

Только добравшись до последней скальной формации, собственно и образующей Гурнардс-Хед, Джар осознал, насколько он взволнован. И насколько он глуп. С какой стати Розе быть здесь? Разве не нашлось бы другого укромного уголка? Джар пытался еще раз прокрутить все доводы в пользу этого места: Роза любила Корнуолл – край, в котором прошло ее детство. Она боялась ударов метеоритов и как-то раз предложила встретиться здесь, если мир вдруг слетит со своей оси. Но двух доводов недостаточно, и Джар это понимал.

Впрочем, была и еще одна причина, подстегнувшая его ехать в Корнуолл. Мысль, которую он тщетно пытался выбросить из головы с того самого дня, когда она закралась в его сознание. Та девушка с наголо обритой головой и рюкзаком за плечами, стоявшая на эскалаторе метро на станции Паддингтон – она ведь села на поезд, шедший в Пензанс! И это была Роза. Вне всякого сомнения. Это была не галлюцинация от тяжелых переживаний после потери близкого человека. И не проекция его горя, или небесная женщина-призрак, как пытался внушить ему отец. Это была девушка, которую он очень любил в университете. Которая однажды ночью прыгнула с кромерского пирса в море, и тело которой так и не нашли.

Сначала Джар увидел палатку – низкую и с растительным узором, разбитую на крошечном лоскутке высокой травы с подветренной стороны утесов, смотрящих на океан. «Сюда мог прийти любой человек», – убеждал себя Джар. Но он уже видел этот узор раньше! Мешок с точно такой же палаткой свисал из рюкзака за плечами девушки в вестибюле Паддингтонского вокзала!

Первым инстинктивным порывом Джара было оглянуться назад, откуда он пришел. Он окинул взглядом всю прибрежную тропу, до руин старого паровозного депо в начале маршрута. Берег, как был, так и остается безлюдным. Тогда Джар снова повернулся к палатке, ожидая, что ее тоже нет. Это всего лишь очередная галлюцинация, плод его воображения, вконец расшатанного пятью годами тоски по женщине, которая пропала, не попрощавшись с ним. Но палатка не исчезла, а стоит там, где стояла, колыхаясь на ветру.

Пробиваясь сквозь заросли травы и лавируя между валунами, Джар приближался к ней. Неужели Роза действительно там? Джар заглянул в палатку. Внутри он увидел скручивающийся матрас, спальный мешок и рюкзак.

Стараясь контролировать дыхание, Джар обернулся. На мысе никого не было. Джар направился к кромке утесов, у которой брала начало тропинка, ведущая к следующей вехе маршрута – скоплению голых валунов под большой причудливой скальной формацией, давшей этому месту такое «рыбное» название.

А там, прижав колени к груди и глядя на море, сидела на валуне, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, бритоголовая женщина в мешковатых брюках. Спиной к Джару. Он не решался к ней подойти и только прижимался к утесу, чтобы устоять на подкашивающихся ногах. Ощущая биение пульса в своих утомленных веках, Джар колебался: «Что же мне делать?» Первый порыв – выкрикнуть любимое имя. Но он сдерживался, боясь напугать примостившуюся на гребне утеса женщину – вдруг она все же не реальная? Во время галлюцинаций Джар, бывало, зажмуривал глаза, а потом резко открывал их – и видение исчезало. Вот и сейчас: он закрыл глаза и считал до пяти. Только на этот раз он не хотел, чтобы женщина исчезла. Он знал, что она реальная. Он, наконец-то, нашел ее! На счет «четыре» Джар открыл глаза, борясь с проступающими слезами.

– Роза? – Голос Джара сорвался на шепот, а встречный ветер совсем заглушил его. «Роза!» – На этот раз ему удается позвать ее громче.

Она повернулась и смотрела на него со сдержанной улыбкой, щурясь от солнечного света. Джар думал об этом моменте столько раз! Он хотел броситься к ней и стиснуть в своих объятиях – только бы она не исчезла, не растворилась в прозрачном воздухе.

– Красиво, правда? – сказала женщина, отворачиваясь снова к морю. Дрожь облегчения пробежала по его телу. Это была Роза. Он не галлюцинировал. – Я сегодня видела столько тюленей, – продолжала она. – Слишком много, чтобы их можно было сосчитать. Мы всегда приходили сюда с отцом. Он умел разговаривать с ними. Он складывал ладони домиком и дул в них. Правда, звуки больше походили на крики совы, а не тюленя.

– Роза, – повторял Джар. Он уже ощущал, как его эйфория гаснет, уступая место скребущему душу страху. – Роза, пожалуйста, отойди от кромки утеса!

Едва не споткнувшись, Роза встала и сошла с утеса. Джар не мог пошевелиться, следя за тем, как она огибала скальные выступы и проходила мимо него к палатке. Ее глаза теперь были опущены – как будто его не существовало.

– Я всегда забываю ее закрыть, – забормотала Роза, присаживаясь на корточки, чтобы застегнуть на молнию входные шторки. Джар не спускал с нее глаз, пытаясь понять, что происходит, постичь ее физическое присутствие, покатость ее плеч, звук ее голоса.

– Где ты была, Роза? – спросил он, наблюдая за ее попытками закрыть палатку. – Где они тебя держали?

Роза не реагировала и продолжала бороться с заевшей молнией.

– Это фестивальная палатка, – сказала она. – Отец всегда повторял, что дешевая палатка – пустая трата денег. Похоже, молния сломалась.

Джар наклонился, чтобы помочь:

– Дай я попробую.

Его рука коснулась Розиной спины. И это прикосновение сделало ее абсолютно реальной. Через мгновение она уже утыкалась головой Джару в плечо, обвивая его своими руками. Джар тоже обнимал ее, чувствуя, как содрогается ее хрупкое тело, все еще не отваживаясь поверить, что она настоящая – во плоти и крови.

Они стояли так какое-то время. Десять, двадцать минут, полчаса – Джар не знал точно, да его это и не волновало. А потом, все так же сжимая друг друга в объятиях, уселись под утесами, а внизу под ними ветер настырно теребил гребни волн. Наконец, Джар слегка отстранился и заглянул Розе в глаза, сжимая руками ее лицо и смахивая большими пальцами катящиеся по нему слезинки. А потом он поцеловал Розу в губы. А она отвернулась.

– Я все знаю, Роза. И я не виню тебя за то, что ты решила начать новую жизнь. Я хочу, чтобы ты это понимала.

– Значит, это правда.

– Что – правда?

Роза опустила глаза:

– Моя жизнь.

– Что ты под этим подразумеваешь?

– Расскажи мне все, что ты обо мне знаешь. Пожалуйста!

Джар всматривался в ее глаза, ища объяснения. А затем отвернулся, сознавая: быстрых и легких ответов, увы, не будет. У Розы был такой же отсутствующий взгляд, какой он уже видел у Эми: отстраненный, потерянный.

Джар начал с самого начала. Он рассказал Розе о том, как несчастлива она была в колледже, о докторе Лэнсе, о Карен, психотерапевте при колледже, о поездках Розы в Кромер, о приюте в Херефордшире и предложении начать новую жизнь. А затем описал Розе их встречу в ресторане. Ее реакция не поменялась: полное безразличие, безжизненность в глазах. Они сидели лицом к морю и очень близко друг к другу, но близости между ними не было.

Если бы только он доверился своим ощущениям, когда увидел ее на Паддингтонском вокзале! Теперь он был уверен: это Роза села тогда в поезд. Ему надо было последовать за ней в Пензанс, положиться на свою интуицию. Скольких событий последней пары недель можно было бы тогда избежать!

– Скажи, я прав? – спросил Джар. – Насчет приюта в Херефордшире и Карен?

Роза кивнула. У Джара вырвался непроизвольный вздох облегчения: никто не играл с ним. Дневник писала Роза.

– Я никогда не сознавал, насколько несчастлива ты была в колледже, – сказал он.

Роза устремила вгляд на море.

– Конечно, я понимал, что ты тоскуешь по отцу, но я просто не представлял себе, насколько…

– Все нормально.

Джар не сводил с Розы глаз. Ветер трепал ее мешковатые брюки. А в нем, словно приступ тошноты, нарастало осознание: она еще ни разу не произнесла его имени.

– Роза?

– Да? – Она посмотрела на него так, как смотрела тогда из поезда: как незнакомка на незнакомца.

– Ты знаешь, кто я такой? Как меня зовут?

Глаза Розы снова увлажнились, и она отвела свой взгляд. Джар приобнял ее, и через несколько секунд Роза положила свою голову ему на плечо.

– Я – Джар. Меня зовут Джар. Джарлаф Костелло. Мы учились вместе с тобой в Кембридже.

– Я знаю, кто ты, малыш. Иногда я знаю все. А потом это все затемняется. Как небо, когда заволакивается тучами.

– Что они с тобой делали, Роза?

– Я была там одна, – ответила она не сразу.

– Где?

– Я не знаю этого, Джар. Я не помню, чтобы меня куда-либо переправляли самолетом, но авиабаза упоминалась. Лакенхет? Мне кажется, кто-то из них однажды сказал «Лакенхет».

«Американская авиабаза в Суффолке», – отметил Джар.

– Там был тусклый свет. Они обрили мне голову и заставили носить оранжевый комбинезон. И днем, и ночью. А еду подавали мне так, словно кормили собаку.

– Как долго ты там пробыла?

– Шесть месяцев… или шесть лет. Я не знаю, Джар. Прости.

– Все в порядке, – промолвил Джар, убаюкивая ее, как ребенка.

– Они придут за мной опять, да?

Джар устремил взгляд на залив:

– Ты кому-нибудь говорила о поездке сюда?

– Нет.

– У тебя есть телефон?

– Нет.

– Ты «вне сети»?

Роза снова смотрела на него. В ее глазах мелькнуло озарение.

– В пабе есть вай-фай, – сказала она.

«Наверное, она пользовалась им, взяв у кого-нибудь телефон или планшет, чтобы посылать мне послания по электронной почте», – размышлял Джар. А вслух продолжил:

– Они не могут выследить тебя, если у тебя нет телефона.

– Нет. Не могут.

Джар встал, устремляя взгляд на старое паровозное депо за заливом. У начала тропы ему мерещилась высокая фигура. «Нельзя быть таким параноиком», – увещевал себя Джар.

– Ты тепло одет? – поинтересовалась Роза. – Холодает.

– Нормально, – ответил Джар. Он сел на землю рядом с Розой – он никогда не предполагал, что их воссоединение окажется таким «приземленным».

– Вот оно какое – это место, где мы с тобой договорились встретиться, если мир слетит со своей оси, – заговорил Джар, глядя на море. – Я получил твои электронные послания.

Роза улыбалась воспоминанию из прошлого:

– Я видела несколько падающих звезд. А метеоритов не видела, пока.

– Ты один раз упомянула об этом в своем дневнике, но никогда не говорила, где это было.

– Я никогда не рассказывала им нашей тайны, – проговорила Роза.

«А теперь я ее выдал», – думал Джар, глядя на вновь появившуюся фигуру. Знакомый аллюр. Сердце Джара сжалось. Это тот человек, что пытался сесть на его поезд на Паддингтонском вокзале. Он быстрым шагом направлялся по прибрежной тропе к мысу, на котором они сидели. Джар озирался вокруг в поисках отступного пути. Но им негде спрятаться и некуда бежать. Мыс обрамляли отвесные скалы и море. Он привел к Розе ее преследователей!

– Ты должна мне рассказать все о том, что произошло с тобой и где ты была, – попросил Джар уже более настойчиво.

– Все в моем дневнике. Там описана вся моя жизнь.

– Он у тебя с собой?

Джар не знал, говорить ли Розе о том, что уже прочитал его большую часть.

– Я и так все знаю. Они заставляли меня каждый день заучивать на память новый фрагмент. – Помолчав, Роза процитировала: – «…только одна вещь нервировала меня в Карен: перед тем, как заговорить, она делала короткий вдох. Выглядело это так, будто она внезапно вспоминала, что ей нужно вдохнуть воздуха. И чем больше она говорила – о сеансах психотерапии, на которые мне следовало бы походить, о своем опыте работы с молодежью и об интересе к галлюцинациям, возникающим у некоторых людей после тяжелой утраты близкого – тем труднее мне было не замечать этого. В конечном итоге и у меня самой дыхание становилось затрудненным. Отец нашел бы это забавным».

«Карен, психотерапевт, которая вела ее в колледже», – подумал Джар. Единственная, о ком Роза никогда не упоминала в разговорах с ним. Единственная, о ком Макс так и не смог найти никаких свидетельств.

– Ты помнишь Херефордшир? – продолжал Джар. – Ты помнишь, как ты ездила в приют? И ела черный шоколад с Седжал… И проходила инструктаж у американцев?

Помолчав, Роза произнесла:

– Думаю, да.

Вот о чем Джару необходимо было поговорить с ней: о последнем, неполном фрагменте дневника – той самой, оборванной записи, в которой она собиралась все объяснить и раскрыть.

– Ты можешь рассказать мне что-либо о программе «Евтихий»?

– Нас называли «невидимками». Мы были мертвы для внешнего мира; никто не знал, что мы существуем. Отец никогда не думал, что все обернется именно так. Программой подразумевалось, что мы обретем новые жизни, и мы их обретали, но американцы… – Голос Розы оборвался. – «…Они думали по-другому; они считали нас «расходным материалом».

– А какой была твоя новая жизнь?

Роза медлила с ответом. Джар старался не выказывать нетерпения. Преследователь уже был совсем рядом. Джару нужно было сесть на обратный поезд до Паддингтона, а не приезжать сюда из Пензанса. Надо было пустить хвоста по ложному следу, увести его как можно дальше от Корнуолла и Розы. А вместо этого он привел его за собой, и вот – они с Розой в ловушке!

– Мы многому учились.

– Шифрованию?

– Я не помню.

– И так ты узнала о своем отце правду?

– Я сбежала. Я хотела рассказать об этом всему миру. Но они схватили меня, поместили в… – Голос Розы снова стих; из глаз текли слезы.

– Все хорошо. – Джар баюкал ее в своих объятиях и повторял себе, что Роза – не видение. Она реальная! Будут ли они когда-нибудь снова вместе? Сидеть вот так, как сейчас? Только вдвоем? Джар снова посмотрел в сторону приближающегося человека.

– Там творили ужасные вещи, – шептала Роза. – Ты такое себе даже не сможешь представить.

– С тобой?

– Он сказал, что владеет моею душой.

– Кто?

Роза снова замолчала. А потом тихо обронила:

– Когда мы спасаем людям жизнь, мы завладеваем их душами…

– Он был участником программы?

Роза, похоже, не слышала Джара.

– Потом меня увезли.

– На авиабазу?

Роза опять замолчала, на это раз еще дольше, и начала всхлипывать.

– Он пытался меня утопить. – Ее голос был настолько глух, что едва походил на шепот.

– О Боже, Роза! Прости!..

– Тебе кажется, что ты вот-вот умрешь. Во рту у тебя тряпки, пропускающие воду. Ты не можешь дышать и начинаешь паниковать, от чего становится еще хуже.

«Пытка утапливанием», – подумал Джар. Американцы поднаторели в них в Гуантанамо. Он не знал, что они не гнушаются ими и в Лакенхете.

– А потом он… – шептала Роза. – И заново, еще раз, и еще раз…

Джар закрыл глаза; в памяти всплыли предостерегающие слова Като: «Мне кажется, вы не до конца осознаете, с чем или кем вы имеете дело».

– Мы должны рассказать об этому всему миру, Роза. Рассказать всем о том, что случилось. С тобой, с твоим отцом. Нам нужно доказать, что ты жива.

– Я жива? – отозвалась Роза со слабым смешком; по ее губам пробежала тень улыбки. Джар сжимал свои объятия, чтобы она не исчезла.

– Я очень надеялась, что ты приедешь сюда, – шептала Роза. – В наше тайное место встречи. Я знала, что ты приедешь. Это одно из того немногого, что я помню о своей жизни. Старой жизни. Между нами ведь было что-то? Между тобой и мной?

– Нам нужно сфотографироваться, – сказал Джар. На глаза ему опять наворачивались слезы. Записи Розиного дневника начали пробуждать в нем сомнения: действительно ли их отношения были такими крепкими, как ему мнилось?

Джар достал свой телефон и стал держать перед собой и Розой. Его рука дрожала. Они наклонились друг к другу.

– Селфи, – сказала Роза, улыбаясь.

– Моментальное. Смотри в камеру.

Джар сделал снимок и проверил телефон.

– Сигнала нет. А он ведь был.

– Подожди, пока ветер задует, – посоветовала Роза.

– У нас нет времени. – Джар встал, поднимая телефон высоко над собой, словно ученик, тянущий руку с вопросом в школе. – Одного деления достаточно.

Он уже забил номер Карла. Фото прикреплено к тексту, состоящему всего из нескольких слов: «Роза и Джар сегодня». И даты в скобках. Джар нажал на кнопку «послать».

– Господи! Ну, помоги же это переслать! – кричал Джар, глядя, как на экране мобильника крутится значок отправки.

Через мгновение на утесе над ними, на фоне сине-голубого неба вырисовывался силуэт мужчины. В руках у него был пистолет, а на голове черная балаклава. Джар смотрел на этого человека, пытаясь представить его лицо с глазами-буравчиками и усеянной сыпью кожей. А потом подбросил телефон высоко в воздух и проводил его взглядом. Вращаясь и переворачиваясь в лучах солнца, мобильник выписал дугу по направлению к морю, а затем исчез из виду. Секундой позже человек в балаклаве спрыгнул к ним. Джар старался защитить Розу, но противник действовал стремительно. Получив дулом пистолета по лицу, Джар упал на землю, лицом на мягкую, мшистую траву. Он пытался подняться на ноги, остановить человека, уводящего Розу, но не мог сдвинуться с места. Его ноги были налиты свинцом, голова кружилась.

– Роза! – кричал Джар. – Роза!!!

Беспомощный, он наблюдал за тем, как Розу со связанными запястьями и заткнутым тряпкой ртом уводят по скалам прочь. «Я не оправдал ее ожиданий. Я подвел ее», – проносилось у него в голове. И его мир мерк.

Часть вторая

46

– Ты получил фото? – спросил Джар.

Молодая женщина за стойкой бара в пабе – та самая, с зелеными глазами – делала вид, что не смотрит на него. Джар предложил ей оплатить телефонный звонок, но она и слышать не захотела об этом. Ее больше занимает глубокая рана у него на лбу (которую он якобы получил, споткнувшись на скалистой тропе) и как долго он находился без сознания.

– Какое фото? – переспросил Карл.

– Я послал тебе фотографию. На ней я и Роза. Карл, она жива. Я только что с ней общался.

– Тебя совсем заглючило, дружище? И голос у тебя какой-то странный. Ты вообще где?

Джар догадывался, что подумал Карл: у него опять случилась галлюцинация – как та, на Паддингтонском вокзале. И убеждать Карла, что там тоже была реальная Роза, Джар считал бессмысленным. Он надеялся, что снимок все разрешит, положит конец всем сомнениям друга, но Карл его не получил. Хотя Джар был уверен, что фото ушло до того, как он бросил свой телефон за утес.

– Ты не проверишь еще раз свои сообщения? А, Карл? Ты уверен, что оно не пришло? Иногда сообщения приходят не сразу. Ты можешь проверить дату и место на снимке, когда его получишь.

Долгая пауза.

– Джар, дружище, послушай, никакого снимка нет. По правде говоря, я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Мы ведь все это уже обсуждали с тобой. Ты видишь Розу повсюду. Возвращайся в Лондон, потолкуй с федералами, а я постараюсь, чтобы с тобой еще раз пообщалась Кирстен – исключительно из профессионального интереса.

– Ты не понимаешь. Это совсем другое. Карл. Ты должен опубликовать фото. Разместить на своем сайте. Послать в газету. Как угодно. Только выложи его, как только оно придет.

Джар вскинул взгляд на барменшу и попытался заставить себя улыбнуться. Он понимал, что говорил слишком быстро, не набирая достаточно кислорода в легкие. Он совсем не привык жить в таком темпе.

– Женщина на фото не очень похожа на Розу. Но это была она. Она обрила голову наголо и сильно похудела. Это не была галлюцинация, Карл. Я только что общался с ней. До того, как они ее увели.

– Ты сейчас один или с кем-нибудь?

– Карл, послушай меня! Со мной все в порядке. Роза жива; она не вполне здорова, но она жива!

Завершив разговор, Джар секунд десять, а может, и больше крепко придавил трубку к аппарату, выжимая из него всю жизнь, как будто топил котенка. А когда он, наконец, убрал с телефона руку, барменша уже не делала вид, будто не смотрит на него.

47

Кромер, 2012 г.

Этим утром я забрал Розу из Норвича. На этом настояла Э., несмотря на то, что между Норвичем и Кромером налажено отличное сообщение: поезда, пусть и не скорые, но ходят на этом участке регулярно. Роза была еще угрюмей, чем обычно – уж больно похожа на своего отца. Э. говорит, что она многое пережила за последние месяцы, и укоряет меня в бесчувственности. Я понимаю, что должен проявлять как можно больше заботы и участия. Но это нелегко, если человек не хочет принимать от тебя помощь. Я пробовал рассказать Розе о преимуществах бензодиазепинов, но она не проявила к ним никакого интереса.

Свою очередную творческую и писательскую задачу я вижу в том, чтобы вести этот ежедневный журнал, постепенно примешивая к вымыслу факты, связанные с моим неожиданно ранним увольнением из компании. Это моя литературная «чашка Петри» перед началом работы над большим романом. Я собираюсь писать его так, будто обращаюсь к какому-то конкретному человеку. Как обращаешься к кому-то в письме, только еще более непосредственно: твой «адресат» сидит рядом с тобой в комнате, прямо перед твоими глазами. Главное – не отклониться от правильного пути, не сбиться на чрезмерно витиеватый, многословный слог в попытке «перекинуть мостик» между моей предыдущей жизнью в лаборатории и жизнью писателя, которая меня так манит. Я рискую, «как человек, впервые пробующий стероиды», как сказал бы мой наставник в Сети. Думаю, правильнее было бы сказать: «как человек, впервые пробующий ноотропы».

По правде говоря, я бы предпочел сесть и пообщаться несколько часов кряду с издаваемым автором, нежели выполнять все эти скучные и утомительные задания. Задание на прошлой неделе было самым противным: составить резюме, личностную характеристику каждого из моих главных героев. А я-то полагал, что уже распрощался с корпоративным миром.

Есть и хорошие новости: у Розы появился парень. Он явно не прилагает особых усилий, чтобы ее утешить, но написал сборник коротких рассказов. И этот сборник был издан – причем не за его деньги. В машине я попытался выудить у Розы хоть какие-то сведения о нем, но она была еще меньше расположена к разговору, чем обычно. Так что по возвращении домой мне пришлось искать его книжку на Amazon.

Не берусь судить, но у этой книги было много пятизвездочных отзывов. (Что бы мы делали без друзей и родных?) Я уже заказал себе один экземпляр. Если хотя бы половина рассказов мне в нем понравится, я приглашу Джара и Розу как-нибудь на выходных выехать на природу – поболтать о литературе и сочинительстве. Моя проблема не столько в том, чтобы написать резюме на своих персонажей; вопрос в том – как сделать свою историю оригинальной. Быть может, мне нужно просто пересмотреть весь имеющийся материал. И пересказать его по-другому.

Мой наставник постоянно повторяет, что необходимо иметь блокнот и записывать все свои наблюдения, замечания о героях, обрывки диалогов и т. п., а потом использовать их в своем дневнике. Примерно так я и делал до того, как устроился в Кембридж. Когда думал, что стану писателем и тщетно силился написать роман о битниках, записывая почти неразборчивыми каракулями все увиденное и услышанное перед тем, как пропустить это сквозь призму мескалина и прочих психоделических алкалоидов. Поэтому я купил себе блокнот сегодня в Норвиче, пока ждал Розу (а она, конечно же, опоздала). Это «Молескин». А кроме него я купил также новый альбом – в предвкушении урока по рисованию с живой натуры, запланированного Э. на следующей неделе. Она говорит, что это пойдет мне на пользу, поможет справиться с кризисом среднего возраста, который я, по ее мнению, сейчас переживаю. Я пытался было уклониться, но Э. осталась непреклонной: мне нужно постоянно занимать чем-нибудь свой ум. Если бы она только знала!

В какой-то момент в отношениях между нами возникла натянутость – и не только потому, что она сочла возможным в наших «изменившихся домашних обстоятельствах» сократить прием бензов и других препаратов, которые я ей давал последние двадцать лет. Это «начало новой жизни», – убеждает меня Э., хотя на самом деле она и раньше пыталась отказаться от своих лекарств, только не говорила мне об этом. А я делал вид, будто бы не замечаю.

Конечно, никому не следует сидеть на анксиолитиках так долго, но этим препаратам удавалось справляться с ее тревожными расстройствами на протяжении ряда лет. И я повторял ей много раз, что резко отказываться от их приема нельзя. Это следует делать медленно, постепенно и аккуратно во избежание калечащих психику синдромов отмены, симптомы которых зеркально отражают полезные воздействия бензодиазепинов: вместо гипнотического эффекта появляется сонливость. Вместо спокойствия – раздражительность, вместо расслабления мышц – их напряжение.

Я, со своей стороны, теперь стараюсь почаще отлучаться из дома – пусть и недалеко: в свой сарай. Я объяснил Э., что записался на курсы писательского мастерства – мне хочется снова разжечь свою страсть к сочинительству, из-за которой я когда-то чуть было не занялся чтением лекций по английской литературе в Кембридже. Эти курсы – первый шаг на длинном пути, конечная цель которого стать известным издаваемым автором. Так я сказал Э. Но мы оба понимаем: этого объяснения недостаточно, чтобы оправдать то количество времени, которое я провожу здесь, в сарае. Э. слишком тактична, чтобы пенять меня за это; она допускает, что мне нужно личное пространство, чтобы разобраться с самим собой и понять, что делать дальше – после того, как меня «ушли». (Я предпочитаю говорить «турнули»; в этом слове ощущается толчок к движению, импульс к достижению успеха на новом поприще.) Если бы я мог есть, пить и спать один в этом сарае, я бы так и делал.

Я полагал, что высвобождение времени позволит мне сосредоточиться на том, чем мне всегда хотелось заниматься в жизни (на написании романа), и это подействует на меня тонизирующе. Но, проведя многие годы со скупыми цифрами и голыми фактами, я подзабыл, что сложение слов на странице в нужном порядке – процесс медленный и трудоемкий. Я всегда подпитывал свое пристрастие к чтению, проглатывая по несколько книг за неделю. И альтернативы сочинительства не вижу.

Хотя, если начистоту, то я не столько работаю над своей книгой, сколько копаюсь в интернете – общаюсь с бывшими коллегами (сегодня, например, я читал в «Молекулярной психиатрии» свежее исследование о рецепторах серотонина подтипа 2с) и – да! – сравниваю свои велосипедные поездки с другими в Strava.

Это единственное преимущество писательской жизни: возможность смены занятий. Например, я могу теперь уделять больше времени в день катанию на велосипеде. Хотя и не столько, сколько мне бы хотелось: интернет все же сильно отвлекает.

48

Сегодня я начала шлифовать свои ногти. Поначалу это получилось ненамеренно: один ноготь отломался, когда я долбила кулаками по стене.

Я посмотрела на остальные ногти: несколько сломаны, одного нет, а некоторые отросли почти на полдюйма и начали закручиваться, как кожура яблока. Я вспомнила, как показывала свои руки отцу перед воскресным ланчем (ростбиф, домашний соус с хреном, и только мы вдвоем с ним за столом). Отец часто брал мои пальцы в свои руки и вертел их, рассматривая, словно они были самыми ценными предметами в мире. Что бы он сейчас о них подумал?

И вот я стала тереть ногтями о стены и терла до тех пор, пока они не стали ровными и гладкими. У Джара были красивые руки, а ногти – как хорошо ошлифованный мрамор.

49

Всю дорогу, пока Джар шел по тропе к Гурнардс-Хеду, он не переставал себя проверять. Барменша по имени Морва (так она ему представилась) изо всех сил старалась приноровиться к его широким целеустремленным шагам. Но иногда ей приходилось даже бежать трусцой.

Джар кружил вокруг паба с полчаса, дожидаясь четырех часов вечера, когда заканчивалась ее рабочая смена. После того как Морва забинтовала его рану на голове и закрепила повязку огромной английской булавкой, задержав на плечах Джара свои нежные руки, он уселся за барной стойкой и, хлебая из кружки «Гиннес», постарался успокоиться. А потом, улучая моменты, когда Морве не надо было обслуживать клиентов, стал рассказывать ей о Розе. Барменша слушала его внимательно, время от времени бросая на него соблазнительные взгляды, которые в иных обстоятельствах наверняка бы пробудили в нем какие-то желания. И Джар даже обрадовался возможности отвлечься от своих мыслей, когда разговор зашел о литературе. Оказалось, что в свободное от занятий серфингом время Морва много чиатала: Пруста, Джойса, Зебальда…

Джар получал удовольствие от болтовни с ней до тех пор, пока не увидел Розу – в углу. Она снова явилась ему мерцающим видением, но никогда прежде он не замечал на ее лице такого хмурого и неодобрительного выражения. Джар понимал, что это – галлюцинация. Но она заставила его опомниться. Джар был пьян; притворялся, будто восхищается писателями, которых никогда не читал. И все еще говорил слишком быстро – буквально тараторил. Карл был прав: его голос звучал так, словно он наглотался амфетамина. После телефонного разговора с другом все мысли Джара вертелись вокруг того места, где они встретились с Розой. Отказ Карла поверить в реальность фотографии побудил его засомневаться в том, что случилось на мысе: «А была ли там Роза вообще?» Джару не терпелось снова побывать там, но только не одному, а с кем-нибудь еще – «с третьим лицом». Чтобы удостовериться самому и получить подтверждение со стороны. И Морва вызвались пойти с ним туда. Джар понимал, что она на него запала, но Бог свидетель – он не прикладывал для этого усилий. Напротив, он ясно дал понять Морве, какие чувства испытывал к Розе.

И вот сейчас, подходя к старому паровозному депо, они заметили пожилого мужчину, выгуливающего двух собак. Тот кивнул и Морве, и ее спутнику, задержав взгляд на его перебинтованной голове. Джар остановился побеседовать с ним.

– На редкость солнечный денек! Вы никого здесь не видели ранее? – спросил он, тщетно стараясь говорить спокойным и дружелюбным голосом, и тут же одергивает себя: «Не спеши!»

Поправляя рукой пряди своих седых волос, развеваемых ветром, старик подозрительно посмотрел на Джара, а потом перевел взгляд на подходящую к ним Морву. Похоже, они были знакомы.

– Привет, Морва, – поздоровался старик.

– Все в порядке, он со мной, мистер Торн, – проговорила та в ответ, почувствовав его беспокойство.

«Она, наверное, хорошая барменша и отзывчивая женщина, – подумал Джар. – Ходит повсюду, навещает людей, когда не занимается своим серфингом». Морва хотела встретиться с друзьями в деревушке Сеннен-Коув, но отказалась от своих планов, чтобы пойти с ним на мыс.

– Вы не заметили ничего странного здесь ранее? Примерно с час назад? – продолжил расспросы Джар.

– Все зависит от того, что вы подразумеваете под словом «странное», – уже менее настороженно сказал мистер Торн, подмигивая Морве и только потом кивая Джару.

– Мистер Торн живет в доме дальше по этой грунтовке, – пояснила барменша.

Старик оглядел их обоих и продолжил:

– Час назад по этой грунтовке проезжал автомобиль. Я не видал его прежде.

– А какой марки был автомобиль? – зацепился Джар.

– Зеленый «Мини». Взят напрокат в Пензансе. Там была наклейка на заднем окне.

Тот же автомобиль, что проезжал мимо Джара, когда он сошел с автобуса.

– А вы видели, кто в нем сидел? – допытывался Джар. – Сколько человек было в салоне?

Мистер Торн очень смахивал на человека, занимающегося «присмотром за соседями», и Джар надеялся на его наблюдательность.

– Один мужчина, впереди. На вид крупный парень.

Джар вымученно улыбнулся, изо всех сил стараясь казаться нормальным. Ему нужно подвигнуть старика рассказать ему как можно больше.

– Мой друг ищет здесь одну особу, – начала Морва. Джар отметил слово «друг», собираясь поблагодарить ее потом за это. – Он думает, что она могла быть в той машине.

Похоже, мистер Торн чувствовал, что они оба лукавят. «Старик не лыком шит», – подумал Джар. Его мысли сейчас занимает только Роза – скрючившаяся в багажнике со связанными руками и ногами, и с кляпом во рту.

– Что-то случилось? – поинтересовался старик, переводя взгляд со Джара на Морву.

– Вы не запомнили название компании по прокату автомобилей? – спросил Джар.

– Та, что находится внизу у залива.

Морва закивала со знанием дела. Джар задал уже достаточно вопросов. Если он будет и дальше пытать старика, тот может позвонить в полицию. А этого Джару совсем было не нужно. Лучше он спросит о прокате автомобилей у Морвы.

Джар поблагодарил мистера Торна, и они с барменшей продолжили свой путь к Гурнардс-Хеду. Морва семенила сбоку от Джара. Он представлял себе, как она забегает в воду с доской под рукой. «Почему серферы всегда бегут к морю вот так – семеня как Морва?» – пронеслось у него.

– А куда именно мы идем? – спросила барменша.

– Я хочу показать тебе место, где была Роза, где стояла ее палатка.

– Я тебе верю.

– Я знаю. И очень признателен тебе за это. Правда. И еще спасибо за поддержку в беседе с мистером Торном. Ты знаешь ту компанию по прокату автомобилей, о которой он упомянул? Нам нужно будет съездить туда потом.

Через десять минут они уже стоят на вершине мыса. Рана на голове Джара снова начинает ныть. Либо кончается действие анальгетика, который Морва дала ему в пабе, либо боль возвращается от воспоминания о том, как его на этом месте ударили по голове.

– Роза была тут, она сидела вот здесь, – проговорил Джар, показывая на лоскуток травы у утеса, где он заприметил Розу несколько часов назад. – А вот здесь стояла ее палатка, – добавил он.

– Тогда трава должна быть примята, – заметила Морва, сдвигая свои солнечные очки на волосы, чтобы рассмотреть все более тщательно.

«А ведь она права», – подумал Джар. Почему палатка не оставила никаких следов на траве? Трава здесь густая, сильная, не падающая даже под порывами ветров с моря. Почему же она не придавлена? Может, Роза установила палатку перед самым его приходом? Джар повернулся к морю и окинул взглядом залив. Вечернее солнце было все еще высоко, но его лучи уже слабели. Неужели и эта встреча с Розой была его галлюцинацией? Тогда это самая убедительная галлюцинация!

Джар вдохнул свежий воздух: «Хоть бы Карл получил мой снимок!»

– Мы сделали селфи, вот на этом самом месте, за несколько секунд до того, как ее увели.

Его слова повисли между ними.

– Думаю, нам следует вернуться и хорошенько осмотреть твою рану.

– У меня нет сотрясения мозга, если ты подумала об этом.

– Я знаю, что нет.

– Она была вот здесь, на этом самом месте, – заговорил снова Джар, но Морва уже не слышала его. Она спешила назад по узкой тропке.

50

Кромер, 2012 г.

Сегодня вечером Э. проводила свой урок по рисованию с живой натуры. Она снова рисует – думает, что это ей заменит лекарства. Я опять пытался уклониться от присутствия на этом уроке, но она настояла. До чего же упорным может быть человек!

– Я неважно себя чувствую, – пробовал возражать я, но она разгадала мою уловку.

По правде говоря, я чувствовал себя лучше, чем когда-либо; мои чувства обострились под действием усилителя когнитивных функций, который я принял за двадцать минут до этого. И я очень хотел посмотреть, как этот препарат подействует на мои рисовальные способности. Ведь он отлично помогал мне в сочинительстве.

– Ну же, давай, малыш, ты же не можешь все время сидеть в своем сарае.

Э. знает, что мне нравится, когда она называет меня «малышом»: я ощущаю себя тогда более молодым, а не стареющим ученым. И Роза тоже называет так Джара.

Я взял себя в руки, поправил манжеты на рукавах рубашки и вышел из кухни. Гостиная была полна народа. Компания собралась чудесная (Э. любила веселые вечеринки в молодости). Но мне ужасно хотелось сбежать оттуда – и подальше от молоденькой студентки Саши, которая сидела голой на столе прямо передо мной.

– На прошлой неделе натурой был мужчина, – шепнул мне на ухо единственный гость мужского пола, спутник одной из подружек Э., когда мы доставали свои альбомы и карандаши. – Примостилась на обеденном столе, как чудная ваза с фруктами.

По выражению лица нашей модели ясно читалось, что она предпочла бы быть где угодно, только бы не сидеть обнаженной на столе в доме в Кромере, в окружении незнакомых людей, сосущих свои карандаши. Я не мог винить ее за это. Я решил, что Саша – актриса. Похоже, что актрисами были и многие другие гостьи Э.

В чем-то Саша мне напоминала Розу. Такие же пышные, начесанные волосы, такие же полные губы, такое же угрюмое и неприветливое выражение лица. И хорошая фигура: скорее, яблоко, чем груша. Плечи пловчихи, стройные бедра.

Через сорок пять минут я прервался, чтобы подать гостям южно-африканский «Сира». Э. тоже вышла в кухню, где я разливал вино по бокалам, заранее поставленным ею на поднос.

– Ну, как у тебя получается? – спросила она, наклонившись ко мне и положив на мою руку свою.

Она до сих пор думает, будто я не заметил, что она сократила дозу своих препаратов. И теперь больше пьет, чтобы компенсировать это.

– Некоторые люди посланы на Землю, чтобы рисовать. Я не из их числа.

– Не знаю, не знаю, – сказала Э., листая мой альбом, который я положил на буфет.

– Не смотри, – сказал я, резко захлопывая альбом.

Э. решила, будто я смущаюсь. Выхватив у меня альбом, она крепко стиснула его обеими руками и прижала к груди, покачиваясь всем телом.

– Не будь таким застенчивым, – сказала она, улыбаясь.

Я больше не мог возражать. С неохотой я принялся снова разливать вино, пытаясь представить себе, что сейчас будет.

Прислонившись к буфету, Э. открыла ту самую страницу альбома: «Хорошо. Совсем не плохо». А затем всмотрелась в изображение более внимательно. В груди у меня все обмерло.

– Не припомню, чтобы она носила колье, – пробормотала Э.

– Творческая вольность, – сказал я и понес вино в гостиную.

51

Дворец Шахрияра уже полностью возведен в моем воображении; каждый кусок мрамора, каждый блок гранита уложены аккуратно и точно на положенное им место. До этого времени я не сознавала, как много я знаю об архитектуре. Арки Альгамбры? – Да без проблем: мне по силам любые архитектурные изыски (удивительно, что только мне не вспоминается из бесед с отцом по выходным!).

Последним помещением, которое я выстроила, стала опочивальня Шахерезады, куда она удалялась каждую ночь – придумывать новую сказку ради того, чтобы остаться в живых. Завтра я тоже начну рассказывать сказки Шахерезады, чередуя их со своими собственными.

Я в предвкушении уикенда. Мы с отцом собираемся в отпуск – лучший из всех, что у нас были. Сегодня вечером я пакую вещи и уже сильно возбуждена. Ранним утром мы выезжаем в аэропорт (к поездке в машине я приготовила и завернула в фольгу бутерброды из чиабатты с беконом). И через десять часов – 36 000 секунд – будем в Дели. Перелет предстоит утомительный, но я как-нибудь справлюсь с этим. На худой счет я смогу выбирать фильмы.

А сейчас мне нужно продолжить писать свой дневник – не тот, который я, по их настоянию, заучиваю ежедневно на память, а этот, о существовании которого не знает никто. Я нашла несколько клочков бумаги и синюю шариковую ручку. И стараюсь не думать о том, что будет, если в ней закончатся чернила или они обнаружат, что я прячу бумагу за раковиной. Написание дневника – единственное занятие, помогающее мне не терять здравомыслия. Если не считать интеллектуальных игр.

Мое прошлое превратилось в одно сплошное затуманенное пятно. Но когда я концентрируюсь, мне все еще удается извлекать из памяти небольшие эпизоды, действительно происходившие когда-то в моей жизни – я это знаю. Как, например, та ночь, когда мы с Джаром долго бродили по улицам Кембриджа, закончив нашу прогулку в турецком ресторанчике на Милл-роуд в час ночи. В три часа, на рассвете, работники ресторана попросили нас покинуть заведение. Но это случилось уже после того, как я поняла, что нашла наконец мужчину, с которым хотела бы провести всю оставшуюся жизнь.

Мы были пьяными. И единственными посетителями, еще остававшимися в ресторане.

– Как давно мы знаем друг друга? – спросила я, положив на его руку свою.

– Целый месяц, – сказал он.

– А кажется, что целую жизнь.

– В хорошем смысле? Или в том смысле, что наша связь начинает походить на отношения уставшей от совместной жизни супружеской четы?

Я поднесла к своим губам его руку и поцеловала ее.

– Моя жизнь действительно раздвоилась со смертью отца; теперь я живу в двух реальностях. В одной из них, длящейся всего секунду после моего пробуждения от сна, отец все еще жив. В другой я сознаю, что он мертв. После встречи с тобою, Джар, я нахожу в себе силы принимать свою жизнь такой, какой она сейчас есть – без отца. Спасибо тебе.

– Мне бы хотелось познакомиться с ним, – сказал Джар, теребя мои пальцы в своих больших руках.

– И мне.

– Ты приедешь в Ирландию этим летом? Познакомиться с моими родителями?

– Звучит как план.

– Я покажу тебе побережье Коннемары, Клегган-Хед.

Я помолчала, погружаясь в его глаза:

– Не знаю, что бы я делала, если бы не встретила тебя. Даже думать об этом боюсь.

– И не думай! – сказал Джар, наклоняясь меня поцеловать. – Ты же как-то упоминала, что ездила в какой-то приют и там занималась медитацией осознанности? В Херефордшире или где-то еще? Разве тебя там не научили, как избавляться от навязчивых негативных мыслей и эмоций? И мяса. И виски…

Не помню, что я сказала тогда в ответ. Я бы очень хотела вспомнить, но уже не в состоянии различить, какие мои воспоминания настоящие, а какие нет. Я уже не знаю, что на самом деле происходило в том страшном приюте.

52

Джар и Морва молча сидели в ее «Фольксвагене-Жуке», разглядывая зеленый «Мини» на автостоянке в Пензансе. Между ними была втиснута доска для серфинга, не поместившаяся целиком в багажнике и упирающаяся носом в крышу салона. (Морва потом собирается прокатиться по волнам.)

Джар пристально изучал «Мини», уверенный, что это та же самая машина, которую накануне заприметил на прибрежной грунтовке мистер Торн. Пять минут назад, когда они с Морвой подъехали к стоянке, Джар даже лишился речи при виде ее.

– Ты пойдешь туда? – поворачиваясь к нему, спросила Морва.

Джар поднес руку к пластырю, который она ему дала, чтобы залепить рану.

Вчерашний вечер вспоминался ему как в тумане. Он принял ее предложение заночевать в пустой подсобке за пабом и рано лег спать; голова у него страшно болела и от раны на лбу, и от изрядного количества выпитого «Гиннеса». «Ирландский анестетик», – сострил кто-то в баре, и они с Морвой отреагировал на шутку нервными смешками. Алкоголь показался Джару единственным средством для того, чтобы расслабиться и смириться с тем, что случилось – он нашел Розу по прошествии пяти лет поисков только для того, чтобы увидеть, как ее через несколько минут от него уведут!

Теперь Джар не сомневался: высокий человек на Гурнардс-Хеде был тем же мужчиной, который пытался сесть на его ночной поезд. И он сам привел его к Розе. Следуя указаниям Като, – заключил Джар, – этот человек, опоздав на поезд, наверное, поехал в Корнуолл на автомобиле и следовал из Пензанса за его автобусом и за ним до самого прибежища Розы среди утесов. Ночной поезд идет восемь часов. На машине из Лондона можно доехать за шесть часов. У этого человека был запас времени, чтобы его дождаться.

– Должно быть, он взял «Мини» напрокат по приезде в Пензанс, – размышлял Джар. – Сменил автомобиль из предосторожности.

– Почему бы тебе не справиться у них? – кивнула Морва на небольшой вагончик-теплушку рядом с «Мини», в котором, судя по всему, располагался офис компании по прокату машин.

Джар вышел из «Фольксвагена» Морвы, пересек стоянку и открыл офисную дверь. Внутри дежурила только одна сотрудница лет тридцати пяти, с опаленной солнцем и слегка загрубевшей от серфинга кожей. Энергичная особа.

– Можно взять напрокат «Мини»? – спросил Джар, жестом показывая в окно на автомобиль.

– Можно будет, но чуть попозже, – сказала женщина с сильным корнуоллским акцентом. – После мойки.

– Не возражаете, если я ее гляну? – поинтересовался Джар, а про себя подумал: «Только не надо оправдываться. Машина еще не вымыта? Это хорошо!»

Женщина повернулась и взяла связку ключей с тумбочки за своей спиной, рядом с картой западного Пенвита.

– Может, мне прихватить с собой пылесос? – предложил Джар, собираясь потом справиться у дамы, не захочет ли она принять пинту черного вещества.

Скуластое и резко очерченное по краям лицо женщины расплылось в улыбке. Джар с наигранным интересом улыбнулся ей в ответ, а потом заметил, что она смотрит на его лоб.

– Ничего серьезного, – поспешил оправдаться он. – Задел низкий потолок в пабе прошлой ночью.

Джар направился к «Мини». Морва вылезла из своего «Жука» и присоединилась к нему.

– «Мини» еще не мыли, – шепнул он ей, открывая водительскую дверцу.

– Что именно ты ищешь? – поинтересовалась Морва.

Наклонившись, Джар заглянул в салон и осмотрел пассажирское место и задние сиденья, стараясь не вызвать подозрений. «Не спеши! Ты обычный клиент, сошедший с поезда и подыскивающий себе автомобиль на уикенд», – повторил себе он. Но все же почувствовал, что его действия могут показаться странными женщине в офисе, наблюдавшей за ними из окна теплушки.

– Ну, так что мы ищем? – опять полюбопытствовала Морва.

– Раз машину не мыли после последнего клиента, мы осматриваем место преступления.

– Ты меня пугаешь, Джар. Тебе бы следовало просто вызвать полицию.

Джар не ответил. Обойдя автомобиль, он открыл багажник. Он и сам боялся. Багажник был пуст, если не считать знака аварийной остановки в красном пластиковом треугольном футляре. Джар наклонился ниже и тщательно осмотрел багажник, призывая на помощь все свои обостренные чувства: ему необходимо найти в нем следы Розы! Может, ей вкололи какой-нибудь седативный препарат и она не сознавала, в каком стесненном пространстве находится? Или, наоборот, была встревожена, напугана, в отчаянии колотила по крышке багажника кулаками и царапала ее, пытаясь выбраться? Джар еще раз оглядел багажник, вдыхая спертый воздух, и медленно ощупывал руками пол. Вот, наконец-то! Он увидел его! В самой глубине, там, где пассажирское сиденье стыкуется с полом багажника, блестел погнутый колышек палатки, почти целиком провалившийся в узкий зазор. А к колышку прицепился крошечный лоскуток материи с растительным узором.

С трудом дотянувшись до находки, Джар достал ее из багажника. Сердце Джара бешено колотилось, грозя проломить ему грудную клетку.

– Он запихал Розу сюда, – сказал Джар, одной рукой крепко сжимая колышек палатки, а другой захлопывая крышку багажника.

Не дожидаясь реакции Морвы, он вернулся к пассажирской дверце и открыл ее, опуская колышек в карман. Делая вид, что он снова осматривает салон машины, Джар бросил взгляд на офис.

Женщина больше не наблюдала за ними. Без всяких колебаний Джар снял с руки часы – те самые, что отец подарил ему на восемнадцать лет. И через несколько секунд уже стоял в теплушке.

– Я нашел это под спинкой водительского сиденья, – заявил Джар, кладя часы на стойку.

Женщина таращилась на часы, не решаясь взять их в руки. «Хоть бы она рассчитывала, что рабочий день обойдется без проблем!»

– У вас есть контактные данные человека, который брал эту машину напрокат? – спросил Джар. «Полегче, не напирай на нее!»

Женщина с секунду смотрела на Джара, а затем повернулась к своему компьютеру и лениво что-то стала печатать на клавиатуре. «Да, эта работенка ей явно не по душе», – подумал Джар. И это должно сыграть ему на руку!

– Я сама оформляла прокат, вчера утром, – заговорила женщина, вздыхая.

Джар перегнулся через стойку и, улыбаясь, заглянул в монитор. Кинув на Джара косой взгляд, женщина отвернула от него монитор и продолжила что-то печатать. Но этот вялый жест скорее походил на кокетство.

– Я раньше тоже работал в компании по прокату автомобилей, – сказал Джар, складывая руки на стойке, как будто болтал в баре. – «Эвис», в Дублине.

– Тоска, правда? – сказала она, все еще глядя на экран монитора.

– А чем не развлечение?

– Шутите!

– Ну, уж точно, не плачу.

– Я нашла адрес, это в Лидсе.

– Вы серьезно?

– А что, какие-то проблемы с Лидсом?

– Да я как раз туда направляюсь! Конец недели. Я мог бы отвезти часы.

Женщина смотрела на него. «Прикидывает в уме, как поступить», – подумал Джар. Мотаться на почту, когда позвонит клиент, упаковывать часы, посылать посылку – все бы это пришлось делать ей. Потому как кроме ленивого шефа, в отличие от нее не работающего по воскресеньям, в штате их фирмы больше никого не было. Не проще ли отдать часы ему и покончить с этим делом?

– Я же только что передал их вам, – нажал Джар, почувствовав ее колебания. – Пожелай я их украсть, я бы просто не принес их вам, разве не так? Я бы…

Не договорив, Джар замолчал, потому что женщина назвала имя клиента – Джон Бингэм – и его адрес в Лидсе. И имя, и адрес скорее всего вымышленные, – полагал Джар. Люди, берущие авто напрокат, чтобы замести следы, наверняка пользуются фальшивыми правами.

– Мне записать вам его данные? – спросила женщина.

– Вы очень любезны, – улыбнулся Джар. И далеко не дурнушка. Но он взял себя в руки. Дело сделано, и больше не надо изображать из себя сладострастного идиота. – А как я удостоверюсь, что это тот человек? Вы помните, как он выглядел?

– Высокий. – Женщина оглядела пустой офис в излишнем стремлении к конфиденциальности. – И немножко страшноватый, аж до мурашек по телу! – добавила она, даже взвизгивая на последних словах.

– Надеюсь, он не приставал к вам с гнусными предложениями, – подмигнул Джар, снова улыбаясь. И откинувшись назад, выпрямился в полный рост.

Не реагируя на попытку Джара пофлиртовать, женщина дописала на листке бумаге данные клиента.

– И глаза у него были очень маленькие, – бормотала она, передавая ему листок. На мгновение они оба умолкли, глядя на часы, лежащие между ними словно перехваченная контрабанда.

– Давайте, я оставлю вам свой телефон, – предложил Джар, забирая часы и желая положить конец неловкому молчанию. – На случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.

– Я уверена, что никаких проблем не будет, – ответила женщина. «Похоже, ей хочется поскорее покончить со всем этим и отвязаться от странного высокого парня с пластырем на лбу, продолжающего строить ей глазки», – подумал Джар.

– Если вам не удастся найти этого человека, вы всегда сможете оставить эти часы себе. Они бы вам пригодились, – добавила женщина, бросая взгляд на его левое запястье с узкой полоской более светлой кожи. «Неужели она догадалась?»

– Мы не будем брать напрокат этот «Мини», – сказал Джар, направляясь к машине Морвы.

53

Кромер, 2012 г.

Э. беспокоится за Розу, говорит, что та напоминает ей ее саму в тяжелые дни. Роза несчастлива, тоскует по отцу, но она не предрасположена к суициду. Пока не предрасположена. Я хотел бы выказывать ей больше участия, но у меня не получается. Э. забила ей голову прелестями когнитивно-поведенческой терапии, и девушка сейчас уже совсем не в восторге от идеи медитации.

Присутствие Розы в нашем доме пробудило что-то в Э. Она ничего мне не говорит, но я-то вижу, что происходит. Она относится к Розе по-матерински, как к ребенку, которого у нас никогда не было.

Я начинаю вторить Кирстен, давней подруге Э. еще по колледжу. Все эти годы они не виделись, а тут вдруг Э. начала с ней активно общаться. Вчера вечером, когда я замешкался на лестнице в ожидании, когда же Э. заснет, она разговаривала по скайпу с Кирстен в Штатах. И она продолжала болтать с ней по своему новому айпаду, даже когда я уже лег в постель.

Кирстен – психоаналитик; ее специализация – терапия различных невротических состояний, развивающихся у некоторых людей после потери близкого. Этим все сказано. Э. и Кирстен вместе учились в Кембридже, но мы с ней никогда не встречались. Я знаю, что это она подначивает Э. отказаться от моих препаратов – как будто терапия может заменить мои бензы.

Я попытался, было, сосредоточиться на детективе «Шпион, выйди вон!», который сейчас перечитываю. Но разговор Э. с Кирстен привлек мое внимание. Э. рассказывала ей о Розе – о том, как та потеряла отца и какой подавленной выглядит. И спрашивала, не могла бы Кирстен прилететь в Британию в ближайшее время, чтобы встретиться с Розой и провести с ней несколько сеансов психотерапии, потому что иногда советы легче воспринимаются от посторонних людей, чем от родственников.

С тех пор как я начал ходить на курсы писательского мастерства, я взял себе за правило оценивать всех встречающихся мне людей с позиции их индивидуальных особенностей, которые я могу использовать в портретах своих персонажей. Мой наставник советует мне выискивать в людях характерные черты, манеры, жесты, которые сразу приковывают внимание – как оригинальный росчерк пера карикатуриста. К этому легко пристраститься, стоит только правильно настроиться. А все свои наблюдения я заношу в блокнот. Я не сознавал пользы этого раньше – когда в молодости попытался (безуспешно) написать свой пробный роман. Мои наблюдения и тогда были достаточно остры; проблема заключалась в другом: мне не удавалось измыслить действительно интересную историю, с интригующим началом, увлекательной серединой и захватывающей концовкой. Надеюсь, что эти онлайн-курсы помогут мне в этом.

Кирстен – эффектная блондинка; слишком «стереотипная» даже для такого писателя-мужчины, как я. Что мне в ней нравится, так это – внутренняя сила, прямота и непосредственность. И не всегда, но время от времени она делает короткий прерывистый вдох перед тем, как заговорить. Как будто бы забывает, а потом вдруг вспоминает, что нужно дышать.

Я отложил в сторону Ле Карре и потянулся за своим «Молескином».

54

Пора поиграть в интеллектуальную игру.

Мы регистрируемся на рейс рано, чтобы избежать толкучки. Но прохождение паспортного контроля проходит с большими проволочками. Я выстаиваю в длинной очереди тридцать минут – 1800 секунд. И когда я наконец подхожу к сканеру безопасности, рядом со зловонной раковиной, женщина, обыскивающая меня, даже не улыбается (все из-за моего оранжевого комбинезона, наверное).

Нелегко уехать в отпуск со своим мертвым отцом, если ты заключена в тюремную камеру. Но я должна попытаться это сделать. Это все, что мне остается. Единственный способ скоротать время и постараться сохранить остатки здравомыслия и нормального психического состояния.

Я держу руки так широко, как только могу. Но цепь не дает мне развести их шире. Женщина хмурится и знаком велит мне пройти в основную комнату, где я поджидаю отца рядом со своею кроватью. У нас в запасе много времени (мы всегда так планировали свои путешествия). Отец любит аэропорты не меньше меня. Правда, его не интересует дьюти-фри. Вместо этого мы направляемся в книжный магазинчик в углу комнаты и блуждаем по нему сорок пять минут (2700 секунд), разглядывая книги и предлагаемые комплекты «3 по цене 2-х».

Бортпроводница у двери самолета проявляет больше дружелюбия, особенно когда я показываю ей наши билеты. «Вам сюда», – говорит она, показывая налево. Налево! Мы всегда мечтали повернуть налево.

Отец уступает мне место у окошка, и мы устраиваемся с нашими книгами еще до того, как начинается показ фильмов. И уже в воздухе мы смотрим один из самых любимых фильмов отца. И я выкрикиваю любимые отцовские реплики из него, забывая на какое-то время о том, что я пока только в первом классе.

«До Чикаго 106 милей, у нас полный бак газа и полпачки сигарет; становится темно и мы надеваем солнечные очки».

«Удар!»

Тишина. А затем далекий пронзительный крик, даже вопль от боли, который я так часто слышала ранее.

55

Джар заметил двух мужчин, как только они сели в его поезд в Эксетере. Мужчины зашли в его вагон вместе. Они не разговаривали друг с другом. Но в их движениях сквозила какая-то странная синхронность: один занял место у выхода рядом с Джаром; другой, пропуская множество свободных сидений, направился в дальний конец вагона и сел у двери; и весь вагон фактически оказался под их контролем. По обоим нельзя было сказать, что им было привычно ездить в поездах, но они оба удачно смешивались с разношерстной публикой из отпускников и местных жителей: на одном из мужчин джинсы и флисовый пиджак, на другом – кожаная куртка и летние брюки из хлопчатобумажного твила. Оба были неприметными, безликими.

Джар вдавился в свое кресло. Като наверняка наказал этим ребятам не спускать с него глаз, чтобы он чего-нибудь не натворил. Или велел им привезти его к нему для окончательной беседы, финальной развязки. Как знать, может эти парни помогали тому человеку на мысе увозить Розу? Переносили ее, связанную по рукам и ногам, из багажника «Мини» в другой автомобиль? Като, конечно, будет и дальше отнекиваться от своего интереса к Розе. Наверняка будет отрицать, что предвидел повторное пленение Розы в Корнуолле. И естественно, будет убеждать Джара в том, что он галлюцинирует и нуждается в помощи профессионалов – до тех пор, пока Джар не покажет ему селфи с Розой. По всем срокам, Карл уже должен был получить снимок.

Почему его лучший друг всегда так скептичен? Даже Морва, которая только что познакомилась с ним, и та выказала больше доверия; даже она поверила в то, что он виделся с Розой на мысе. Он попрощался с Морвой на железнодорожном вокзале, после того как разведал все в компании по прокату автомобилей в Пензансе и купил себе дешевый мобильник на Маркет-Джу-стрит. Они обменялись телефонами, и Джару вдруг показалось ненормальным, даже предательским по отношению к Розе иметь в записной книжке телефона всего один номер – номер Морвы, как будто у него с ней приключился скоротечный отпускной роман, вспыхнувший из обоюдной любви к литературе. Морва была к нему очень добра последние сутки, отчего Джар почувствовал даже вину за то, что не захотел у нее задержаться.

– Надеюсь, мы с тобой еще увидимся? – спросила Морва на перроне.

Лгать смысла не было.

– Спасибо тебе. За то, что поверила.

– Я обязательно прочитаю твою книжку, – заверила Морва и быстро ушла.

И вот сейчас, когда его поезд мчался по сельскому предместью Лондона, Джар перевел взгляд с человека в дальнем конце вагона, смотрящего в окно, на человека, сидящего почти рядом с ним и о чем-то напряженно разговаривающего по мобильнику. «Этот больше похож на курильщика трубки, чем на пиццаеда», – пронеслось в голове Джара. Мужчина держал трубку сбоку и под углом в сорок пять градусов. Ненормально. Карла бы это точно позабавило.

Джар начал расслабляться, обретая все большую уверенность от присутствия этих двух мужчин. После вчерашней встречи на мысе Гурнардс-Хед он неожиданно почувствовал себя более сильным и… реабилитированным, хотя бы в собственных глазах. Даже отчужденность Розы (она не знала его имени, а он старался не зацикливаться на этом) и ее новое исчезновение, происшедшее так скоро после их воссоединения, почему-то теперь легче переносятся. Женщина, которую все считали умершей пять лет назад в Кромере, гуляла вчера по корнуоллскому побережью при свете дня, в лучах яркого солнца. На мгновение у Джара возникло желание подойти к каждому из этих двух мужчин, посмотреть им в лицо и потребовать: пусть они теперь попробуют отрицать то, что Роза жива. Он еще крепче сжал пальцами палаточный колышек в своем кармане, повторяя про себя слова, заготовленные для Като.

А когда его поезд уже прибывал на Паддингтонский вокзал, Джар начал думать, что ошибся насчет этой пары мужчин. Оба готовились к выходу в начале вагона, ничем не выдавая, что знакомы друг с другом, и не проявляя никакого интереса к Джару. Он тоже готовился примкнуть к очереди пассажиров, столпившихся в проходе вагона, а затем прошел в его конец. Сойдя с поезда, Джар отметил про себя, что состав прибыл на 1-ю платформу – ту самую, на которой нет турникетов и на которой он в первый раз увидал Розу. А что, если Като не захочет с ним встретиться? Как тогда быть? Джар не учел, что он может уже никому больше не интересен. Розу опять схватили, ее дневник был прерван до того, как вскрылось что-либо компрометирующее. Да кто поверит ему – человеку, страдающему галлюцинациями из-за утраты близкого и пугающего даже друзей своим параноидным поведением?

Двое мужчин теперь держались от него на расстоянии. Они не могли бы проявлять к нему меньше интереса, если бы даже старались. Уставившись в спину одного из них, Джар рассматривал решетку из «возрастных складок на его кожаной куртке. И молил Бога, чтобы Карл получил снимок.

– Вы позволите проверить ваш билет, сэр?

Джар не заметил двух контролеров, застывших в потоке пассажиров, как валуны в реке.

– Конечно, – рассеянно сказал Джар, все еще глядя на двух мужчин. Куда они направляются? Почему они ничего не предпринимают в отношении него?

Джар показал контролерам свой обратный билет, но не упускал из вида тех мужчин. «Ну, обернитесь же! – думал он. – Хватит напускать на себя равнодушие. Пора уже сбросить все маски!»

Но двое мужчин продолжали идти куда-то, пока не исчезли совсем, затерявшись в толпе вечерних путешественников.

56

Кромер, 2012 г.

Вчера в Кромер приехал Джар. Мне всегда было интересно пообщаться с издаваемым автором. Но, к сожалению, как писатель он мне не нравится. Да и как человек тоже, если уж начистоту. (Неудивительно, что Роза подумывает о самоубийстве.) Во всем, что он говорит, сквозит самодовольство и спокойствие; плавность речи придает ему уверенность, граничащую с надменностью. Он не заносчив и не нахален, но довольно сдержан, даже несколько отстранен и чрезмерно выпячивает свое южно-ирландское «я», коверкая своим акцентом чистый английский язык и цитируя Йейтса так, словно он был знаком с этим поэтом. Джар хорошо одевается и следит за собой, что нетипично для студента: начищенные до блеска ботинки, нарядный вельветовый пиджак. Он выглядит так, как и следует выглядеть писателю. Я постараюсь закрыть глаза на его недостатки и подружиться с ним. Он может оказаться полезным.

Я увлек Джара в гостиную – выпить шотландский виски перед тем, как отведать воскресное жаркое, которое никогда не бывает одинаковым с тех пор, как Э. решила заделаться вегетарианкой. Джар предпочитает ирландский виски, но мы оба любим пиво. Я решил задать Джару несколько вопросов о его книге, притворившись, будто ее читал. (На самом деле я смог осилить только два первых рассказа.)

– Что важнее: герои или сюжет? – начал я, наливая ему двойной «Талискер».

Джар отреагировал как-то нервно.

– Вы, наверное, заметили, что в моих рассказах сюжет как таковой отсутствует, – сказал он. Заявление года! Но я смолчал. – Мне гораздо интереснее верно вставить чей-нибудь голос и посмотреть, к чему это приведет. Если из этого выйдет история – хорошо. Но я не делаю ставки на сильный динамичный сюжет.

– А как насчет исследования? – Исследование занимало первенствующее место в моей предыдущей карьере, и мне хотелось, чтобы оно играло ключевую роль и в моем новом поприще.

– Исследование – друг прокристинатора.

– То есть авторы должны писать только о том, что знают?

– Вовсе нет. Это, как правило, скучно, если только вы не жили необычной жизнью.

– Я – ученый, – подчеркнул я.

По своему опыту я знаю, что заявить такое – все равно, что сказать человеку: «Я – ревизор». Глаза людей округляются, они не знают, что говорить. Особенно, если ты добавляешь, что работаешь по контракту в ведущей фармацевтической исследовательской компании и твоя задача – удостовериться в том, что лекарственные препараты максимально безопасны и для людей, и для животных, и для окружающей среды. Вот только я там больше не работаю.

– Вот куда вы клоните, – отозвался Джар. – Мне лично кажется, что ключевую роль играет все-таки воображение.

Я не стал реагировать на его вызов и грудью вставать на защиту науки. Более того, его слова показались мне на удивление приятными. У меня никогда не было проблем с воображением, фантазированием.

– У вас есть ноутбук или блокнот? Куда вы записываете свои идеи или наброски? – поинтересовался я.

– Я исписываю своими каракулями клочки бумаги, а потом переношу эти записи в компьютер, если вовремя вспоминаю. У меня есть специальный файл для этого. А что за книгу вы пишете? – Джар начал расслабляться. И перестал поглядывать в сторону кухни, где Роза разговаривала с Э.

– Чтобы набить руку, я пока пишу журнал, в котором вымысел соседствует с реальностью. Меня очень интригует Карл Уве Кнаусгор[25].

Конечно же, я рисовался. Я только недавно начал читать этого норвежского писателя. Но Джар, похоже, был впечатлен.

– Ну, вот вам и человек, который пишет только о том, что знает, – сказал он. – К смущению и ужасу его бывшей жены.

– Я также подумываю попробовать себя в жанровой беллетристике и посмотреть, во что это выльется. Я – большой почитатель Ле Карре, – добавил я. – И шпионских детективов в целом.

– Ле Карре, безусловно, занимателен. Сюжет у него играет ведущую роль, но нам всем помнится его майор Смайли.

– В вашем возрасте я, конечно, больше интересовался движением битников, влиянием психоактивных веществ на творческий тонус и прочими подобными вещами. Думаю, вам известно, что Кизи написал первые три страницы своего романа «Пролетая над гнездом кукушки» после того, как съел восемь бутонов пейота.

– Он ведь тогда работал санитаром в психиатрической клинике?

– Ночным сторожем в палате хроников. Кизи утверждал, что его рассказчика вдохновил маленький кактус. Из десяти-двадцати граммов сушеных бутонов пейота можно получить достаточно мескалина, чтобы вызвать состояние глубокой рефлексии, способной продолжаться до двадцати часов.

Сказав это, я немного помолчал, а затем добавил:

– Так мне, во всяком случае, рассказывали.

Наш разговор наконец вошел в нужное русло, но в этот самый момент в гостиную вошла Роза и взяла Джара под руку.

– Как дела? – спросила она. И посмотрела сначала на Джара – с нескрываемой любовью молодости, а затем на меня – с удивлением (похоже, из-за того, что мы хорошо с ним общались).

– Мы обсуждаем лечебную пользу сочинительства, – ответил Джар, поднимая бокал с виски в моем направлении.

57

Отец хочет наведаться сначала в Старый Дели. И мне его идея по душе. Мне по душе все, что отвлекает мои мысли от того, что в реальности происходит здесь со мною. Нашу прогулку мы начинаем на Чандни-Чоук. Спустившись по этой колоритной базарной улице вниз, мы сворачиваем на Веддинг-стрит, которую я так любила, будучи моложе.

– Давай полакомимся джалеби? – прошу я. – Пожалуйста!

Боль стала невыносимой, несмотря на медитацию.

– Конечно, полакомимся, – говорит отец.

– Пожалуйста, остановись, – всхлипнула я, но он и не думает слушаться…

Я стараюсь ощутить во рту вкус джалеби – сладость кристаллизированного сахара, но тут же вспоминаю о мокрой тряпке, засунутой мне глубоко в глотку, и понимаю, что не смогу ничего попробовать на вкус, как бы мне этого ни хотелось.

– Сладко, правда? – говорит отец, а по его подбородку стекают капельки масла. Я люблю, когда он забывает бриться. Это верный признак того, что мы точно на отдыхе. – Самая сладкая вещь на свете из всего, что я когда-либо пробовал.

Отец любит джалеби даже больше меня. И он всегда останавливается поболтать с торговцем, который его продает, сидя на пластиковом стульчике за глубокой чашей с кипящим маслом и радостно привечая как туристов, так и местных жителей.

Я дотягиваюсь до отцовской руки.

– Посмотри на свои ногти, – говорит он, крутя мои пальцы. – Какие они красивые!

Господи! Он чуть не утопил меня…

Мы уже не в Старом Дели. Мы сплавляемся на плотах по полноводному Занскару, и наша резиновая лодка вертится как сумасшедшая в стремнине реки. Она то вздымается над бурлящей водой, то снова с шумом падает вниз. «Держись крепче!», – улыбаясь, советует мне отец. И тут мы оба оказываемся в воде и плывем рядом с лодкой, держась за веревку, прикрепленную к ее борту. Вода теперь спокойная, но настолько холодная, что я начинаю дрожать, хоть и одета в комбинезон. «Не цепляйтесь за веревку. Здесь совсем не опасно», – убеждает нас с отцом наш инструктор. И в подтверждение своих слов кивает на своего друга-непальца, сидящего в каяке чуть подальше и внимательно наблюдающего за нами. Мы отпускаем веревку. И плывем вниз по реке на спине. Это один из счастливейших моментов в моей жизни!

Даже отцу не удалось спасти меня от него.

– Остановись! – пыталась кричать я, а ледяная вода заливала мне легкие. – Пожалуйста, прекрати!

58

Оглядывая улицу, Джар рывком открыл дверь в гаражный бокс. Он был готов к тому, что может там увидеть: его предупредил Ник, фотограф, живущий этажом ниже, с которым они встретились в подъезде их дома за несколько минут до этого. По словам Ника, ранним утром, когда Джар еще был в Корнуолле, люди заметили, как полицейские выносили компьютер и несколько коробок из какого-то гаража. А Ник – единственный человек, который знал, что Джар снимал один из боксов.

Висячий замок оказался сломан, хотя внешне выглядел целым. Джар старался держать себя в руках, но он все еще был ошеломлен зрелищем, представшим его глазам. Со стен гаража сорвано все, что там висело – и карты, и фотографии, и вырезки из газет. Компьютера тоже не было, а ящики стола были выдвинуты и зияли пустотой. Кто бы здесь не побывал (а Джар грешил на людей Като), их интересовало все, что было связано с Розой и ее исчезновением. Никаких признаков вандализма, никаких следов применения силы, если не считать сломанный замок. Почему Като больше не хочел побеседовать с ним лично? Почему его люди в поезде не задержали его по прибытии на Паддингтонский вокзал?

Джар обвел взглядом разоренный гараж: у него не осталось больше никаких фотографий Розы! Ничего, что могло бы помешать ее образу поблекнуть в его памяти! Когда-то он умышленно убрал все, что напоминало о ней, из своей квартиры – из той жизни, которую он предъявлял миру. И вот теперь его лишили всех вещей, имевших к Розе хоть какое-то отношение – писем, фотографий, газетных вырезок со статьями о ее смерти.

Еще неделю назад Джар просто бы обезумел от такого, но сейчас он был спокоен. Пустой гаражный бокс, вынесенные вещи – это только подтверждало то, что кто-то пытался помешать Розе вернуться, а ему – найти ее.

Вернувшись в квартиру, Джар даже испытал разочарование, не обнаружив в ней следов постороннего проникновения. Все книги были на полках, каждая на своем месте. Гитара, как лежала, так и лежит под кроватью. Джар уже собирался вытащить ее, как вдруг вспомнил про фотокарточку, выпавшую из книги в ту ночь, когда в его квартиру кто-то вторгся. Он подошел к полке и достал ее из томика «Поминок по Финнегану». «А Роза постарела, – осознал Джар. – Вчера она выглядела совсем другим человеком».

Джар налил себе «Йеллоу Спот» – один из любимых напитков отца. Он не будет звонить ему по поводу своей корнуоллской встречи. Пока не будет. Джар знал, что рассказ о ней только расстроит старика – тот решит, что он не справляется со своим горем. И Эми звонить он тоже не будет. Она и так уже вся растревожена; да и сам Джар хочет выяснить как можно больше до разговора с ней.

Закупорив бутылку виски, он достал из кармана куртки палаточный колышек и положил его на кухонный стол. Клочок материи с растительным узором сильно обтрепался, а сам колышек был слегка выгнут в середине. «Интересно, Роза выругалась, когда он попал на твердый как гранит камень в корнуоллской почве и погнулся? Она, как и все, умела ввернуть крепкое словечко», – улыбаясь самому себе, Джар мысленно возвращался к тому эпизоду, когда замерзшая до мозга костей Роза выходила из реки Кам, а он старательно отводил глаза в сторону.

Звонок.

– Как прошла поездка в Корнуолл?

Шотландский акцент Майлза Като Джар узнал моментально. Откуда, черт возьми, у него этот номер? Наверное, кто-то из его людей пообщался с Морвой, после того как он сел в поезд.

– Джар, я прилагаю все усилия, чтобы исключить вас из числа подозреваемых в нашем расследовании по делу Мартина, – продолжал Като. – Но вы всячески усложняете это. Вы получали какие-нибудь известия от Антона?

Слушая Майлза, Джар провел пальцами по полкам, выравнивая книги, а потом застывает по стойке «смирно».

– Как вы узнали этот номер? – спросил он.

– Я – полицейский, Джар.

«Хороший полицейский, – думал Джар. – Цепляется за свой сценарий как пиявка». Ему вспоминились предостерегающие слова Розы в ее электронном послании: «Будь начеку с МК. За последние пять лет я выяснила многое, чтобы понять: он первым выйдет на тебя, если уже не сделал этого. Скорее всего, он будет действовать под прикрытием полиции. И гладко стелить. Ему нравится шотландский акцент. Я понятия не имею, какую историю он тебе наплетет, но не верь ни единому его слову! Он, как и все остальные, пытается найти меня».

– Мы теперь полагаем, что Мартин может быть причастен к съемкам видео со сценами мучений и пыток, – продолжал Като.

«С каждым днем их легенда прикрытия становится все более и более нелепой. Почему бы не обвинить Мартина в чем-нибудь более правдоподобном, например – в нездоровом интересе к битникам? Или в пристрастии к Страве?»

– Я знаю, кого я видел вчера в Корнуолле, – сказал Джар.

– Еще одна ваша галлюцинация?

– Может, хватит? – Джар уже не скрывал своего раздражения. Притворство Като слишком затянулось.

– Не пытайтесь снова сбежать от нас. И позвоните мне по этому номеру, как только свяжетесь с Антоном. Да, и примите мои извинения за компьютер. Обычная процедура. Мы вернем его вам.

Выйдя на балкон, Джар устремил свой взгляд на Канэри-Уорф Тауэр, мерцающую огнями в ночи. Живущий этажом ниже фотограф Ник играл на своем саксофоне. Если бы только его селфи с Розой, сделанное вчера на мысе, дошло до Карла! Вернувшись мыслями к электронным посланиям Розы, Джар достал мобильник.

– Это Джар, Джарлаф Костелло. Все еще работаешь? – Он очень надеется, что застал Макса Иди в его офисе. Во многих окнах башни все еще горел свет.

– Я всегда работаю, круглые сутки. Ты же читал мой веб-сайт. Где ты был? Я битых два дня пытался до тебя дозвониться.

– Мы можем встретиться? За эти два дня многое произошло.

– Твой лифт не работает, – брюзжал Макс. – Пришлось подниматься по лестнице, а там, между прочим, сильно воняет верблюжьей мочой.

– Выпьем что-нибудь? – спросил Джар, закрывая за Максом дверь. Странный несобранный вид бывшего репортера обескураживал Джара. На какой-то момент он не на шутку испугался за психическое здоровье этого человека.

– Выпьем… только не воду, а вот это, – отозвался Макс, жестом показывая на бутылку виски, стоящую на столе. – Что у тебя с головой?

– Макс, я видел Розу. – Подливая себе виски, Джар спешил перейти к сути дела. – Вчера, в Корнуолле.

Макс ответил не сразу. Его лицо стало более серьезным, почтительным. Расхлябанность улетучилась.

– В самом деле?

– Да. И это не была моя очередная галлюцинация, как ты, может, подумал.

– А где именно в Корнуолле?

– В том месте, где мы однажды условились с ней встретиться при чрезвычайных обстоятельствах.

И Джар стал рассказывать Максу все: об электронных посланиях, о разговоре с Като, о человеке, пытавшемся сесть на его поезд, об их тайной договоренности с Розой о встрече в Корнуолле и о том, как он, сам того не желая, привел к Розе ее преследователей.

– Она даже не знала моего имени, – признался Джар, и на его глаза навернулись слезы.

Макс выслушал Джара очень внимательно. Похоже, его не удивляло ни его свидание с Розой, ни ее потуги вспомнить свое прошлое.

– А вот что я нашел во взятой напрокат машине, на которой ее увезли. – Джар взял с кухонного стола выгнутый колышек, посмотрел на него, а затем бросил обратно на стол. – Роза ставила на мысе палатку.

– И ты думаешь, что за всем этим стоит Майлз Като?

– Именно об этом я и хочу с тобой поговорить. Мне не дают покоя электронные послания Розы, в которых она просила встретиться с ней, – признался Джар, передавая Максу мобильник. – Что-то с ними не так. Роза бы обязательно упомянула название места встречи. Прочти-ка вот это.

Джар наблюдал за тем, как Макс поднял очки на лоб и вгляделся в экран телефона.

– Это писала не Роза, – сказал Джар. – Это писал человек, выдающий себя за Розу, но не знающий, ни где она скрывается, ни куда она может направиться, оказавшись в бегах – «если мир вдруг слетит со своей оси». – Джар колебался, но все же добавил срывающимся голосом: – Они поняли, что я знаю, где это место, и просто выжидали, пока я сам покажу его им, приведу их к Розе. Что я и сделал – как законченный идиот.

Джар подошел к окну и выглянул на улицу. Макс вскинул на него глаза:

– Ты думаешь, это Като их послал?

– Прочитай второе послание, – сказал Джар, стоя к Максу спиной и пытаясь взять себя в руки. – Будь начеку с МК. МК – это Майлз Като. Скорее всего, он будет действовать под прикрытием полиции. И гладко стелить. С чего бы ему навлекать подозрения на свой счет? Кто бы ни послал этих людей, он просто попытался свалить все на Като – чтобы отвлечь внимание от себя.

Джар догадывался, о чем сейчас думает Макс: он был прав, предположив, что кто-то играет с ним.

– Я все еще верю, что дневник написала Роза, – произнес Джар, предвидя реакцию Макса. Но тот хранил молчание, упорно вращая бокал и рассматривая капельки виски, стекающие по его стенкам.

– Ты знаешь, – наконец выдавил из себя Макс. – В твое отсутствие я просмотрел все старые файлы, связанные со своим репортерским расследованием. Для той статьи, которую я написал.

– Ты что-нибудь обнаружил?

– Только то, что я – лентяй и балбес. Неудивительно, что из меня не получился журналист-разоблачитель. Боже, ну почему? Впрочем, я кое-что все же нашел. На днях на продажу был выставлен тот самый приют. Я собираюсь позвонить его владельцу завтра. И наведаться туда. Хочешь поехать со мной?

59

Кромер, 2012 г.

После того как Э. закончила в очередной раз общаться по Skype с Кирстен и, положив свой айпад на прикроватную тумбочку, пошла в ванную, я выключил свет и уже стал засыпать. Но в Э. этой ночью что-то взыграло – уж больно пикантно ее хлопчатобумажная ночная сорочка обволакивала ее ягодицы. Мы не занимались любовью с тех пор, как я потерял работу, а она начала сокращать суточную дозу своих препаратов. Теперь мы часто спим в разных спальнях. Но сегодня Э. вдруг спросила, не можем ли мы лечь в одной кровати. «Начало новой жизни», – повторила она свою излюбленную в последнее время фразу.

Бензы действуют на разных людей по-разному. Их длительное применение, как правило, подавляет сексуальную активность. Но бывают и исключения. В 1991 г. Фава и Борофски исследовали один интересный случай. Женщина, злоупотреблявшая алкоголем, наркотиками и беспорядочными половыми связями в юности (что довольно похоже на опыт моей Э.), в зрелом возрасте вела воздержанную, почти монашескую жизнь. Но только до тех пор, пока не начала страдать приступами паники. Для уменьшения тревожности ей прописали клоназепам, сильнодействующий антидепрессант из группы бензодиазепинов с анксиолитическим эффектом. В результате его приема у этой женщины развилась невероятная сексуальная гиперактивность, с особым пристрастием к стриптизу.

Бензы помогали контролировать тревожные расстройства у Э., справлялись с ее бессонницей и, если начистоту, многое упрощали в постели. В молодости я давал ей поочередно диазепам, алпразолам, хлордиазепоксид и клобазам. И когда мне нужна была уверенность в том, что она не вспомнит, что именно происходило ночью в нашей кровати, я примешивал к ним такие быстродействующие компоненты, как флунитразепам (или рогипнол).

Потом я сменил работу в лаборатории Хантингтона на фирму в Норвиче; а там мы тестировали множество новых бензов с очень длительным периодом полувыведения. От одного из них нам пришлось отказаться на самой последней стадии проверочных испытаний, потому что его побочные эффекты включали сексуальную гиперактивность и потерю памяти. Такое сочетание делало препарат слишком опасным для людей, не соответствующим регулятивным требованиям и, значит, не подлежащим одобрению. А зря, ведь это был вполне приличный продукт (похожий на клоназепам, только с одной замененной химической ветвью молекулы). Но у меня был доступ к нашему складу, и я запасся этим препаратом почти на всю жизнь. (У него было множество разных плюсов, не говоря уже о том, что он не выявлялся в анализах крови, когда бы Э. ни посещала своего терапевта). Не без труда, но мне удалось раздобыть и другие новые бензы – мощные препараты, еще только ожидавшие клинических испытаний на добровольцах.

Может быть, Э. сегодня вечером забыла принять свою дозу? (Обычно я подменяю этим бензом одну из ее безобидных таблеток от бессонницы, которые Э. принимает строго по расписанию, за час до сна.)

Как бы там ни было, она легла в постель рядом со мной и куснула меня за ухо. Несколько секунд я полежал, не шевелясь, но с открытыми глазами. Ведь все то время, пока она принимала бензы, инициатива в постели всегда принадлежала мне, а она просто податливо, без всякого воодушевления, уступала моим желаниям. Но, когда ее пальцы начали спускаться по моему животу вниз, по щеке у меня сбежала слеза. Надо было лечь спать в отдельной спальне или вообще уйти в сарай.

Я повернулся к Э. Ощущая в темноте близость ее лица, я провел большими пальцами по ее губам. Рот Э. был теплый; ее возбуждение пробудило во мне что-то такое, о чем в нормальном сознании даже неприятно вспоминать.

– Осторожней! – прошептала Э.

Я понимал, что должен остановиться и извиниться перед ней. Но я повторял себе, что смогу контролировать все, что должно было произойти – как делал множество раз до этого. И где-то с полминуты, а может, и дольше, мы ничем не отличались от всякой нормальной супружеской пары.

Только когда я перевернул Э. на живот и заломил ей руки над головой, сжав пальцами тонкие запястья и раздвинув коленями бедра, Э. вскрикнула:

– Мартин, ты что? Ты делаешь мне больно!

Она попыталась вывернуться из-под меня, но я еще какое-то время удерживал ее и мучил на кровати, распяв руки и ноги как Св. Андрею. А затем я ее отпустил и откатился в сторону.

– Извини, – сказал я. – С тобой все в порядке?

– Нет, не в порядке. Что ты делал, черт побери? Ты чуть не сломал мне запястья.

– Я же сказал «Извини!». – Я сидел теперь на самом краю кровати. Но Э. уже заходила в ванную, с шумом захлопывая за собой дверь.

60

То, что делает меня человеком, вылетело из моего истерзанного тела, расположилось на безопасном расстоянии и, сложив крылышки, наблюдает за происходящим в ожидании того дня, когда сможет вернуться обратно.

– Она просто отдыхает, – говорит отец. – Характерная окраска нижней стороны крылышек помогает ей оставаться незамеченной.

Мой охранник приходит по вечерам, принося каждый день новую дозу боли и раз в неделю чистый оранжевый комбинезон. Он отказывается давать мне нижнее белье. Но, по крайней мере, согласился приносить мне гигиенические прокладки (хотя месячные у меня практически прекратились).

Его сегодняшний визит начался, как и все остальные: после проверки отрывков, зазубренных мной накануне, он дал мне новые записи для заучивания на память.

«Тихий приют, Херефордшир, весенний триместр 2012 г.: Это последний день нашего инструктажа в Херефордшире. Сегодня вечером мы вернемся в наши колледжи приводить свои дела в порядок».

– Начнем приводить свои дела в порядок и… ждать, – закричал он. С ударением на «начнем» и «ждать»!

– Сегодня вечером мы вернемся в наши колледжи, начнем приводить свои дела в порядок и… ждать.

Он наказывает меня за ошибки, бьет и всячески оскорбляет. Но неужели общество любых самых бесчеловечных людей и даже присутствие этого жестокого человека лучше одиночества и изоляции, которые наступают с его уходом?

61

Почему-то именно в тот момент, когда они проезжали по Северному подвесному мосту, Джар решил для себя, что может доверять Максу. Первые несколько часов он проспал – Макс забрал его от подъезда дома на рассвете. Удобно устроившись в его темно-синем «Лендровере», Джар мгновенно заснул. Но где-то между Суиндоном и Бристолем на трассе М4 он пробудился, и с тех пор они разговаривали без умолку.

Возможно, проникнуться полным доверием к Максу Джара побудило его откровенное замечание.

– Тебе следует написать роман. Мне нравятся твои короткие рассказы, – заявил Макс.

А когда он добавил, что заказал несколько экземпляров его книги, Джар понял, что Макс просто зачах в своем мирке корпоративного пиара, но не расстался с мыслью о возобновлении своих журналистских расследований, и статья об оксфордских студентах значила для него больше, чем он говорил поначалу. Макс был готов помочь Джару, но ему также хотелось закончить свою историю, доказать себе раз и навсегда, что он способен написать сенсационную статью, достойную первых газетных полос.

Джар тоже сделал признание. Он рассказаа Максу, что работал над романом, когда исчезла Роза (единственная, кому он говорил об этом раньше). А после ее исчезновения так и не смог написать ни строчки. Затем они пообсуждали с Максом свои любимые сборники рассказов – от «Дублинцев» Джойса до «Десятого декабря» Сондерса. А потом Джар снова вернулся к своей встрече с Розой на мысе в Корнуолле двухдневной давности.

И снова Макс не сказал ничего такого, по чему бы Джар мог его заподозрить в неверии себе. Макс только слушал. Вот и сейчас он просто слушал его рассказ о Розиной тете и ее муже в Кромере, о выходных, которые они проводили там вместе, и о расследовании Като надуманных преступлений Мартина.

Осознав, что он топчет раздавленный банан, Джар внимательно посмотрел под ноги. На полу под его сиденьем было полно всякого мусора; там валялись и конфетные фантики, и смятые пакетики из-под сока и даже пустой ланч-бокс «Медвежонок Паддингтон».

– Я был убежден, что Като охотился за Розиным дневником, – сказал Джар. – Но он действительно просто полицейский, пытающийся бороться с темными сторонами интернета. Теперь я это понимаю.

– Тогда кто, по-твоему, увез Розу из Корнуолла? – спросил Макс, подъезжая к шлагбауму в конце моста.

Джар ждал, пока Макс оплатил проезд и, поддав газу, отъехал подальше от будки. И только потом признался:

– Мне нужно тебе кое-что показать.

С этими словами Джар вытащил из кармана куртки листок бумаги – копию секретного уведомления, которое он отдал Като. Джар держал ее так, чтобы Максу был виден текст.

– Господи! Что это? – вскрикнул Макс так, будто Джар достал тикающую бомбу.

– «Совершенно секретно. Уровень секретности 3. Только для граждан Великобритании» – вот что это такое!

– Боже, как это к тебе попало?

– Оригинал был прислан мне на работу.

– Кем? Эдвардом, блин, Сноуденом? О чем там речь?

– О программе под названием «Евтихий»; более того, в нем обозначены даты рождения и смерти Розы в Кромере.

– Когда ты его получил?

– Три дня назад, в пятницу, за день до встречи с Розой.

– Почему ты ничего не сказал, почему не показал его мне прошлой ночью?

– Я не был уверен, на чьей ты стороне. – Джар заколебался.

– Спасибо за откровенность. – Макс снова перевел взгляд на документ. – Конечно, он может оказаться фальшивкой.

– Или доказательством, которое ты так искал, когда писал свою статью.

– Полагаю, ты в курсе, кто такой этот Евтихий? Юноша, который так заскучал, слушая одну из проповедей святого Павла, что задремал и выпал из окна третьего этажа, разбившись насмерть. Святой Павел пришел одновременно и в ужас, и в замешательство. Чего уж тут хорошего, если ты слывешь мастерским оратором. Поэтому Павел бросился к юноше и воскресил его. Евтихий вернулся к жизни, Джар. Как Лазарь!

– Я знаю это, – проронил Джар.

– И как все лучшие студенты, якобы покончившие с собой, а на самом деле получившие возможность начать новую жизнь, – продолжил Макс. – Если документ подлинный, это просто бомба! Настоящая бомба! Сенсация! «Факты, способные вызвать бум», – передразнивал он кого-то.

Ироничный тон Макса вызвал у Джара улыбку. Но потом он отвернулся к окну, провожая глазами мелькающие сельские пейзажи.

– Извини, у меня это вырвалось непроизвольно.

– Ничего, – сказал Джар. – Теперь ты знаешь, что рассказать миру. И сейчас самое время сделать это. А для меня это единственный способ вновь обрести Розу.

62

Кромер, 2012 г.

– Нам нужно поговорить о прошлой ночи, – сказала Э., сидя за кухонным столом и отхлебывая из чашки ройбуш.

Мы еще не разговаривали о прошлой ночи.

– Я же попросил у тебя извинения, – ответил я, стоя у буфета спиной к Э.

В этот момент я готовил себе кофе, чтобы взять его с собой в сарай. Меня ждала Strava. Этим утром я первым делом отправился на велосипедную прогулку – чтобы проветрить голову и подумать. Ну и, по возможности, избежать возмездия.

– Я знаю, у нас сейчас не все хорошо, – сказала Э.

– Лично у меня все хорошо, – буркнул я, с нетерпением поджидая, пока закипит чайник.

– Я стараюсь избавиться от лекарственной зависимости, Мартин, снизить дозы моих препаратов. Вернуть в нормальное русло свою жизнь. Нашу с тобой жизнь.

– Я это заметил. Ты рискуешь убить себя, если резко прекратишь прием лекарств. Ты это понимаешь?

Жизни Э., конечно, ничего не угрожает, потому что я все еще продолжаю подменять ее ежедневное снотворное на сильнодействующий бенз. (Похоже, вчера вечером Э. забыла его принять в положенное время и сделала это позже, после того как наконец соизволила выйти из ванной.) Но ей не нужно об этом знать. Если Э. думает, что сможет жить нормальной жизнью, сократив прием остальных быстродействующих препаратов, которые я ей даю – что ж, пусть будет так!

– Я вполне себе справляюсь, пока не случается чего-нибудь такого, как сегодня ночью. – Э. совершенно не слушала меня.

– И одной терапии Кирстен тебе будет недостаточно. Она, может, и хороша, но не в твоем состоянии.

– Мне вспомнился один случай, еще в Кембридже.

– Плохой или хороший?

У меня остались только хорошие воспоминания о том невинном периоде нашей жизни. Э. только окончила отделение истории искусств и устроилась на свою первую работу – она реставрировала картины в институте Гамильтона Керра в Уиттлсфорде, в нескольких милях севернее Кембриджа. Я был докторантом, совмещая учебу в университете с работой по контракту в исследовательской лаборатории в Хангтингдоне.

– Однажды ты спросил: можешь ли ты привязать мои запястья к кровати. Мы были пьяны, и я отшутилась. И мы забыли об этом. Ты больше никогда меня о таком не спрашивал. А вчера ночью я вспомнила тот случай.

– Эми, ничего не случилось. Я повел себя грубо, только и всего. И я не припомню такого, чтобы когда-либо хотел привязать твои руки к кровати, – говоря это, я, конечно же, лгал. Я все отлично помню.

– Ты смотришь порно? Ты этим занимаешься в своем сарае?

– Я пишу там книгу.

– Мы можем поговорить об этом, если хочешь. Я не так уж наивна, как тебе известно… Мы могли бы посмотреть его вместе, если только это этичное порно. Я читала о таком на днях, и мне тоже захотелось увидеть, из-за чего столько шуму.

– Я пишу там свой роман, Эми. Только и всего.

Э. отвернулась и начала лениво листать газету.

– Со сценами сексуальных извращений? – спросила она, уже улыбаясь.

– Это будет детектив. Наверно.

63

Мой дебют в жанре хайку

Мне понадобилось пол-лета

Шутка? Если бы

64

Приют оказался более комфортабельным, чем ожидал Джар. Во время трехчасовой поездки из Лондона воображение рисовало ему неуютное строение барачного типа, в котором студенты сидели, поджав ноги «по-турецки» на холодных каменных полах. Но вместо этого они с Максом увидели бывшую ферму с внушительным домом в викторианском стиле, аккуратными, переоборудованными пристройками с открытыми дубовыми перекрытиями и плодовым садом с красивой оградой.

– Это владение расположено на возвышенном месте, в верховье долины Ольчон, в сени сказочного кряжа Хэттеролл», – рассказывал агент по продаже недвижимости.

Она деловито – как бортпроводница, жестами указывающая пассажирам самолета на аварийные выходы – обращала их внимание сначала на долину, а потом на горный кряж. И Джар понимал, что делает она это уже не в первый раз.

– По линии кряжа тянется знаменитый вал Оффы, обозначающий границу между Англией и Уэльсом. Правая рука, повернутая ладонью вниз, держит все Черные горы, как говорят местные: большой палец – это Кэтс-Бэк, указательный – Хэттеролл, средний палец…

Агент по продаже недвижимости встретила их у дома. Еще в машине Джар с Максом разработали план: они – представители одного важного заморского клиента, желающего приобрести себе для отдыха уютное сельское имение. Они условились не вдаваться ни в какие подробности, а, если агент все же будет допытываться, то намекнуть, что их клиент из России и очень богат. А теперь, когда они стоят у входной двери дома в ожидании, пока агент найдет нужный ключ, Джара захлестывает прилив эмоций. Он во что бы то ни стало хочет найти подтверждения тому, что Роза сюда приезжала и ее дневник – не подделка, как предположил Макс.

– Это основное помещение, – продолжила агент по недвижимости уже внутри дома. – Оно использовалось для уроков по медитации, но его легко переделать обратно в традиционную гостиную.

Джар разглядывал белые стены, светло-голубой ковер. В этом помещении не было никаких картин, книжных шкафов или полок. Только одно зеркало, висящее над заложенной кирпичом печью. О предназначении помещения можно было догадаться только по двум скамеечкам для медитации, стоящим в его дальнем конце, перед парой впечатляющих оконных проемов от пола до потолка. Джар пытался представить Розу, сидящую на одной из них, возможно, с закрытыми глазами, и внимательно слушающую Карен в попытке осмыслить свою жизнь, смерть отца и разочарование в Кембридже.

На втором этаже агент по недвижимости показал им спальни; большинство из них с двумя кроватями, и только в нескольких, больших по площади, комнатах стоит по четыре кровати. Все спальни – как опять подчеркивал агент – могли быть без труда переделаны в отдельные комнаты для личных нужд хозяев дома.

– Нашего клиента больше всего волнует безопасность, – сказал Макс и, подмигнув Джару, повернулся, чтобы выглянуть из окна спальни на простирающуюся внизу долину Ольчон.

Джар тоже выглянул из окна и заметил стервятника, парящего на ветру, возникающем при натекании воздушных потоков на горы кряжа. «Спиралью ввысь, все шире и все выше, сокол кружит, сокольника не слыша…»[26]

– Ближайший сосед живет почти в миле отсюда, – сказал агент. – А в долину ведет только одна дорога, так что о появлении визитеров вы узнаете загодя.

– Вы не будете возражать, если я осмотрю дом? – спросил Джар.

– Пожалуйста! Дом полностью в вашем распоряжении. – Агент с надеждой посмотрел на Макса.

Оставив приятеля обсуждать с ней безопасность их вымышленного русского клиента, Джар вышел на лестничную площадку, терзаясь вопросом, в какой из комнат могли проживать Роза и Седжал. Поколебавшись немного у двери, ведущей в самую маленькую комнатку с двумя односпальными кроватями, он все же решил осмотреть ее повнимательней, а уж потом спуститься вниз. Быть может, Роза написала свое имя на стене или нацарапала свои инициалы на кровати?

«Это не тюрьма, – сказал себе Джар. – Это тихое прибежище молчальников». Он осмотрел кровати – обе заправленные, с пуховыми одеялами в пододеяльниках, накрытыми покрывалами с индийскими узорами. Розе должен был нравиться такой стиль. Джар повернулся и уже было собрался спускаться вниз по лакированной деревянной лестнице, когда его окликнул голос.

– Ты знаешь – нам нельзя принимать гостей.

Это была Роза. С трудом сдерживаясь, Джар выжидал с минуту и только потом оглянулся. Роза сидела на кровати, застенчиво улыбаясь ему. Затем приложила к своим губам палец, чтобы Джар не шумел, и похлопала рукой по кровати, приглашая его присесть рядом с ней.

– Роза? – заговорил Джар, чувствуя, как тяжелеют его ноги.

– Седжал придет с минуты на минуту. У нас мало времени. Здесь все очень строго.

Джар закрыл глаза. А когда открыл их вновь, Розы уже не было. Едва волоча налитые свинцом ноги, он подошел к кровати и сел на нее, пытаясь снять напряжение в мышцах.

– Ты в порядке?

Джар поднял глаза – в дверях стоял Макс. Джар ответил ему не сразу:

– Роза жила в этой комнате, спала вот на этой кровати. – И он ткнул в покрывало.

– Откуда ты знаешь? – Макс на всякий случай окинул взглядом коридор.

– Эта комната похожа на ту, что описала Роза в своем дневнике.

– Ты идешь? – Тон Макса больше походил на приказ, чем на вопрос.

Внизу в холле Макс продолжил обсуждать с агентом различные вопросы касавшиеся дома – электроснабжение, водоснабжение, ограничения в перепланировке, а Джар поинтересовался, если ли в нем туалет.

– В дальнем конце коридора, – сказал агент, глядя на Макса так, словно хочел узнать, все ли с Джаром в порядке.

«Наверное, я выгляжу напуганным после галлюцинации», – предположил Джар.

Он поблагодарил агента и ушел от них быстро, но так, чтобы не навлечь подозрения.

Еще когда они только вошли в дом, его внимание привлекла одна комната: маленький кабинет, в стороне от главного коридора. Через полуоткрытую дверь Джар разглядел в нем компьютер и книги на полке.

Убедившись, что девушки-агента поблизости нет, он толкнул дверь и зашел в кабинет. Внутри он видел стол, заваленный бумагами, телефон и старый компьютер. На интерактивной электронной доске на стене по диагонали было записано несколько телефонных номеров. Достав телефон, Джар сфотографировал их.

До него донеслись отрывки разговора Макса и агента по недвижимости: о поставках нефти, уличных сенсорных фонарях. «Этот человек – натуральный трепач», – подумал Джар. Он посмотрел за дверь. А там – старая серая картотека. Все ее ящики были выдвинуты, этикетки с них сорваны, а темно-зеленые папки-конверты лежали пустые. Но взгляд Джара приковало другое: забытый коллаж из поблекших фотографий, украшающий стену над картотекой. В нем не меньше пятидесяти молодых ребят – позирующих и улыбающихся.

Джар подошел, чтобы рассмотреть их поближе. Его взгляд быстро скользил с одного лица на другое. Он не сразу нашел Розу, но она была – стояла рядом с девушкой-азиаткой. «Должно быть, это Седжал», – догадался Джар. На земле на фотографии лежал снег, и шеи Розы и Седжал были обмотаны одним шарфом; широко улыбаясь, девушки наклонялись к камере.

Джар сорвал фото со стены, аккуратно отделив его от соседних снимков. Потом взял чье-то фото с края коллажа и закрыл им образовавшуюся брешь. На обороте изъятого снимка стояла дата: март 2012 г. Это совпадало с тем, что Роза рассказала ему о поездке в приют в Херефордшире до их знакомства.

«Возможно, электронные послания мне писала не Роза, – подумал Джар. – Но Макс ошибался насчет дневника. Роза была здесь, как и говорила, что была».

65

Кромер, 2012 г.

Похоже, я – не единственный человек, который подцепил вирус писательства. Спустившись сегодня утром в кухню, я застал там Розу, сидевшую за столом и что-то печатавшую на своем лэптопе.

– Проверка? – поинтересовался я, не ожидая ответа.

Роза приехала из Кембриджа вчера. И как всегда – в машине, пока я вез ее к нам из Норвича, она не проронила и пары слов, а за обедом разговаривала с Э. так, как будто меня вообще не существует. Роза делает все для того, чтобы настроить меня против себя. Мне все трудней проявлять к ней добрые чувства.

Через некоторое время Роза все-таки соизволила мне ответить:

– Я веду дневник, – пояснила она, не поднимая глаз. – Эми сказала, что это может помочь.

– В чем? – уточнил я, решив, что пришло время затронуть тему ее отца и постараться понять друг друга или хотя бы остаться при своих мнениях.

– Отец был особенным человеком, – пробормотала Роза себе под нос.

– Время – хороший лекарь, – сказал я и тут же пожалел об этом: «Лучше бы я промолчал!»

– Вы ведь не были близки со своим отцом?

Розин вопрос меня удивил:

– Все зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «близки». В мое время все было иначе.

– В каком смысле? – вскинула взгляд Роза.

– Родители не стремились стать своим детям лучшими друзьями.

– Значит, вы не были с ним близки.

«Нет, не были, – подумал я. – Только я не доставлю тебе удовольствия от осознания своей правоты. Надо же, надумала ставить другим диагнозы!» Тот, кого я считал своим отцом, был мне в детстве совершенно чужим человеком.

– Я не могу заменить тебе отца, в этом мы сходимся с тобой во мнении, – сказал я, игнорируя ее замечание. – Но это не значит, что я не понимаю, насколько тебе сейчас тяжело.

Роза ничего не ответила.

– Ты знаешь, – продолжил я, – есть множество проверенных лечебных методик, помогающих людям справляться с депрессией после утраты близких.

Храня молчание, Роза начала опять печатать.

– Эти методики помогли Эми изменить свою жизнь к лучшему, – добавил я. Хотя и понимал, что это ни к чему не приведет. Э. доверяла Розе и уже похвасталась ей, что сократила прием лекарств. Только все это плохо кончится. – Я тоже веду дневник, – сменил я тему разговора. – Точнее, журнал.

– Общение с Джаром пошло на пользу? – спросила Роза уже менее враждебно.

– Мы с ним много говорили о литературе.

– Джар – хороший учитель. Внимательный.

– Я буду иметь это в виду.

– У вас вай-фай работает? Что-то у меня не получается выйти в интернет.

– Сейчас посмотрю.

– Мне нужно отправить по электронной почте несколько писем.

Я поискал карту, но на обычном месте – на камине – ее не оказалось. Э. пользуется другим роутером в доме – узкополосным, но вполне достаточным для ее нужд. А у меня в сарае широкополосная оптоволоконная сеть. Но потом я увидел карту, у телефона. Я взял ее, посмотрел код доступа, записанный неразборчивым почерком Э., сообщил его Розе и вышел из кухни. Через две минуты Роза уже стояла у задней двери и звала меня. А я проверял наши винные запасы. Э., может, и сократила дозы бензодиазепинов, но пить стала больше. Мы оба стали пить больше.

– Похоже, с вай-фай все же проблемы, – посетовала Роза.

Я вернулся на кухню, сел за стол и заглянул в ее «Макбук Эйр». Роза подошла и встала рядом за моей спиной. Когда я начал проверять настройки, у нее зазвонил телефон.

– Привет, малыш, – отозвалась Роза, отходя к открытой задней двери.

«Малыш!» – покосился я на нее. Роза смотрела на меня, но, перехватив мой взгляд, тут же отвернулась. Как будто я вмешивался в их разговор. Иногда я просто поражаюсь, до чего же Роза напоминает мне Э. в молодости. Мне бы очень хотелось, чтобы наши отношения наладились.

Окошко почтового ящика Розы на Gmail было минимизировано. Но меня не занимала ее переписка с ребятами из колледжа. Меня интересовал ее дневник. И не воспользоваться шансом я не мог. Из чисто профессиональных соображений, конечно. Я хотел посмотреть, насколько настоящий дневник отличается от моего журнала. Впрочем, была и другая причина: мне нужно лучше понять Розу, узнать, чем она живет, раз я собираюсь изменить к ней свое отношение, пойти на контакт, как-то сблизиться с ней.

Покопавшись в настройках, я быстро понял причину сбоя: Роза ввела неправильный код. Через несколько секунд связь установилась.

Я снова покосился на дверь. Роза была явно увлечена разговором и уже не обращала на меня никакого внимания. Без всяких колебаний я развернул окно Gmail до максимального размера, создал новое письмо, прикрепил к нему файл с Розиным дневником, который я без труда нашел на ее рабочем столе, и послал на свой электронный адрес. Потом зашел в папку «Отправленные», удалил свое послание, перешел в папку «Удаленные» и там тоже его удалил. А затем настроил все, как было: высветил папку «Входящие» и минимизировал окошко почтового ящика. Литературная кража. Считается ли она преступлением?

– Все в порядке, – стараясь дышать ровно, заверил я Розу, которая как раз закончила разговор и вернулась к кухонному столу.

– Спасибо. А что за проблема была? – спросила она, усаживаясь за стол.

– Почерк Эми. Ты неправильно ввела ключ доступа.

– Джар передает вам привет, надеется, что ваш роман продвигается.

– Я только что сделал важный рывок, – сказал я, не в силах спрятать улыбку.

66

Сегодня мой охранник принес мне «цивильную» одежду – широченные брюки в стиле Али-Бабы и куртку из флиса. Он дал мне их перед уходом. Сказал, что это – награда за мое хорошее поведение. Видимо, заключенная перестала вызывать у него недовольство.

Я не хочу надевать эти вещи. Я приберегу их на тот случай, если мне все-таки удастся отсюда вырваться.

Сам он никогда не отпустит меня, тем более после такого. Единственный мой шанс оказаться на свободе – это побег. Я стараюсь не возбуждаться при этой мысли, и все же чувствую, как по телу распространяется адреналин только оттого, что я пишу слова «побег» и «свобода». Я должна оставаться бесстрастной, сдержанной, пассивной и хмурой на вид.

Никаких эмоций. Ни радости, ни печали. Ничего.

Мой охранник – человек привычек; он строго придерживается заведенного порядка и педантичен даже в мелочах. Но он обязательно допустит ошибку. Мы все рано или поздно ошибаемся.

67

– Я нашел это в кабинете. – Джар вертел в руках фотографию. Они с Максом возвращались в «Лендровере» назад, проезжая Херефордшир. – На этом снимке Роза и Седжал, девушка, о которой Роза пишет в дневнике.

Макс посмотрел на фото.

– Но ведь это не доказывает ее связи с этим местом, разве не так?

Макс кивнул. Они проезжали мимо входа на территорию армейских казарм. Джар бросил взгляд на ворота: охранник на посту. Он никогда не понимал армейской жизни с ее однообразностью и нудностью. И что привлекало в ней других людей, оставалось для него неразрешимой загадкой.

– Эта фотография доказывает, что Роза была в приюте, который, как оказывается, действительно расположен недалеко от базы САС. И она доказывает то, что она сама написала в дневнике.

– Ты так считаешь?

– Роза описала свое пребывание в приюте в Херефордшире. И вещественное доказательство тому – фотография ее пребывания в упомянутом приюте. – Джар всмотрелся в снимок: – Здесь даже виден фасад дома на заднем плане.

Удовлетворение, которое Джар испытал, удостоверившись в том, что Роза действительно посещала приют, о котором писала, развеялось, как только он снова сел в машину. Его тревожило настроение Макса.

– Я снова видел Розу, – сказал Джар. – Только что, в этом доме.

– В спальне? – покосился на него Макс и тут же устремил взгляд вперед, на дорогу.

– Это была галлюцинация. След памяти – как инверсионный след в небе. По крайней мере, так эти видения называет мой психотерапевт.

– Я потерял мать в четырнадцать лет, – признался после минуты молчания Макс. – Я тогда сел на корабль и уплыл и вернулся в школу только через неделю. Море все смыло, как будто ничего не произошло.

– А ты ее видел потом? После того как она умерла?

– Первые несколько недель я не мог даже вспомнить ее лица. Лица своей дорогой, любимой матушки! Я был в ужасе, думал, что больше никогда не смогу представить себе ее образ.

– Но ты ведь смог?

– Мне стали сниться необыкновенно приятные сны. Практически каждую ночь, после того как я, наплакавшись в подушку в общежитии наконец засыпал. Я видел во сне себя и мать, и она всегда мне улыбалась, смеялась, обнимала меня. Это был подарок от нее. Так продолжалось где-то с месяц. И после этого я почувствовал, что смогу жить дальше, смогу двигаться вперед без нее. А Роза выглядела радостной, когда ты ее увидел сегодня?

– Да.

Какое-то время они ехали молча, прочь из Херефордшира.

– У нас мало доказательств для публикации? – нарушил молчание Джар.

Достав палаточный колышек, он разглядывал выгнутую улику. И не знал – плакать ему или смеяться. Господи! Этого же мало! Совершенно недостаточно, чтобы что-то доказать. Джар это понимает. А Макс даже не смотрел на колышек.

– Нам нужно то фото – селфи, которое вы сделали на кромке утеса.

– По возвращении я сразу же встречусь с Карлом, – заявил Джар. – Когда я звонил ему, он еще не получил снимка.

Зазвонил мобильный Макса, лежащий в держателе под радиоприемником и подключенный к микрофону Bluetooth-гарнитуры где-то вверху.

– Слушаю тебя, Салли, – ответил Макс.

– С тобой хочет потолковать Док. Срочно.

– Я не могу сейчас разговаривать. Скажи ему, что я перезвоню позже.

– Но, похоже, это действительно срочно.

– Не сомневаюсь. Ему не следовало тратить всю свою премию на крэк-кокаин и проституток, – оборвал Макс разговор.

– Может, надо было поговорить?

– Ничего, он может подождать. А вот наше дело не может. Я этого ждал столько лет.

Телефон Макса снова зазвонил.

– Что еще, Салли?

– Он расторг договор. Решил обратиться к кому-нибудь еще. Сказал, что ты заверял его, что будешь доступен круглые сутки.

– Спасибо, Салли, – проговорил Макс и, улыбаясь Джару, обращался уже к нему: – Мне никогда не удавалось нарыть какую-нибудь сенсацию, когда я был репортером. В этой истории я почти достиг цели. И был просто опустошен, когда статью отказались публиковать в газете. Я тогда сильно психанул и послал все к чертовой матери. Как сказал Оруэлл, «журналистика – это готовность опубликовать то, что другие не хотят публиковать. Все остальное пиар». Это журналистика, Джар. И мы ей сейчас занимаемся. И это важнее всего.

Джар некоторое время сидел молча, ухмыляясь про себя каждый раз, когда слышал одышливые вздохи Макса. А потом заметил в боковом зеркале «Воксхолл-Астру»:

– Этот автомобиль неотступно следует за нами с тех самых пор, как мы выехали из Херефордшира.

Макс посмотрел в зеркало заднего вида:

– Ты уверен?

– Точно тебе говорю.

Секундой позже Макс повернул влево так резко, что тормозные колодки «Лендровера» гневно завизжали. Они съезхали с шоссе на небольшую грунтовую дорогу.

– Держись! – крикнул Макс Джару, накренившемуся к двери. – Придется потрястись.

68

Кромер, 2012 г.

Э. думает, будто все камеры в доме установлены исключительно ради безопасности. Или, по крайней мере, были. То, что я стану мишенью для активистов, ратующих за права животных, я понимал с того самого момента, как устроился в лабораторию в Хантингтоне. Сознавал я это и когда переходил работать в другую фирму в Норвиче. А полиция уведомила меня, что защитники животных могут преследовать меня некоторое время даже после моего увольнения.

Вот уже два месяца прошло с тех пор, как я оставил этот мир. По воле случая, один из моих противников, слишком рьяно интересовавшихся мной, угодил недавно за решетку. Но двое других были осуждены условно и выпущены на свободу. Я не преминул сообщить об их освобождении Э., намеренно раздув из этого целую историю. Э. и без того сильно напугана, уверена, что за нами следят. К тому же, она ненавидела камеры в доме. Говорила, что они портят дизайн. И я обещал ей установить менее заметные камеры. Так что она ничего не заподозрила, когда я сказал ей о своем намерении вызвать техника – для монтажа новых камер видеонаблюдения. Техник приходил к нам на прошлой неделе. Он заменил и все наружные камеры, и все камеры внутри дома. Э. в это время не было дома.

И вот сейчас я сижу в своем сарае, перед несколькими небольшими телеэкранами, и жду, когда Роза пойдет спать. Я оставил ее беседующей с Э. На кухне. Роза выглядит такой подавленной, какой я ее еще не видел. Э. посоветовала ей наполнить ванну и добавить в воду какое-то масло или эссенцию, помогающую расслабиться и успокоиться. Пять миллиграммов лоразепама помогли бы ей больше.

Розин дневник оказался сырым, необработанным. Я прочитал его почти весь, и считаю, что мой полувымышленный, полуреальный журнал гораздо лучше – я на правильном пути. В дневнике Розы слишком много пустословия и сентиментальных вставок о Джаре. Хотя я нашел в нем одну историю, которую мне захотелось «украсть» для своего романа. Я просто не знаю, какую еще пользу мог бы извлечь из него.

Особенно меня заинтриговал доктор Лэнс – декан ее колледжа и по совместительству вербовщик студентов для разведслужб. Я много слышал о том, что сотрудники оксфордских колледжей уведомляют Ми-5 и Ми-6 о подходящих кандидатах. Интересно будет посмотреть – попадет ли когда-нибудь в их число Роза? (К сожалению, ко мне никто не обращался с подобными предложениями.) Напишет ли она об этом в своем дневнике? По идее то, что ее отец работал в МИДе, должно увеличить ее шансы быть завербованной, даже если он не был связан с разведкой (официально).

Сегодня я впервые проверил камеры в гостиной. Я продолжаю твердить себе, что делаю это исключительно из соображений безопасности. Камеры реагируют только на передвижение человека или предмета. И я не хотел просить Э. протестировать их – это могло ее сильно встревожить.

Я отправил своему наставнику по электронной почте письмо с вопросом: можно ли писать роман в формате дневника по аналогии с тем, что я делаю в своем журнале. Он считает, что это сработает, но только, если сделать употребление настоящего времени максимально «живым», чтобы выдержать ритм повествования. А в этом, я надеюсь, мне помогут когнитивные усилители. Я собираюсь комментировать записи видеокамер, используя специальную программу для преобразования голоса в текст. Приму 500 мг одного ноотропа, над которым я работал в лаборатории, добавлю ЛСД – и все будет окейно!

Я решил не показывать свой журнал никому, даже наставнику. Ведь он всего лишь – «пробный шар», закуска перед главным блюдом. Со временем он стал более исповедальным, гораздо более откровенным. А это порождает несколько проблем, как бы я ни старался придать ему вид беллетристики. Для большей верности я обязательно зашифрую его (в лаборатории мы так и поступали со множеством важных документов, требующих защиты от посторонних глаз).

О, Роза только что вошла в комнату.

Она заходит в спальню и падает на кровать. Она выглядит уставшей, разбитой и какой-то обреченной. Проверяет сообщения в телефоне, потом берет с прикроватной тумбочки свой лэптоп, открывает его и начинает писать. Что именно – мне не разобрать. Но хочется думать, что Роза делает очередную запись в дневнике. Мне нравится симметрия, слаженность: мы «пишем» с Розой – я свой журнал, а она свой дневник – одновременно. А еще больше мне бы хотелось, чтобы она разделась.

Прошло пять минут, я продолжаю печатать, косясь одним глазом на экран, светящийся передо мной. Будь я более верным мужем, я бы просмотрел запись на новой камере в нашей спальне. Смогла бы Э. меня понять, если бы увидела, чем я сейчас занимаюсь?

Роза меня возбуждает.

Она проходит в ванную комнату, в которой срабатывает новая камера. И начинает набирать ванну. Вот она возвращается в спальню, на ходу стягивая футболку и распуская волосы. Белье у нее не нарядное: белое, практичное. Джинсы Роза тоже снимает. Ее (простые) трусики чуть-чуть приспускаются сзади. Вот! Наконец! Лифчик и трусики падают на пол как ненужные тряпки.

Роза заходит в ванную, наклоняется, чтобы проверить воду, добавляет в нее масло. Сейчас она снова в спальне, идет к телефону, который, должно быть, звонит (эти камеры не пишут звук).

Мне следует остановиться, выключить мониторы, прекратить нарушать Розино уединение. Но я не могу заставить себя это сделать.

Меня можно звать «старым хиппи» за прием ЛСД, но я всегда восхищался его допаминергическими свойствами, присущими далеко не всем сератонинергическим психоделикам. А его способность справляться с депрессией и тревожностью поистине удивительна! Впрочем, его никогда не признают лекарственным препаратом. С шестидесятых годов прошлого века фармакологи остерегаются развивать психотерапевтические практики с использованием психоделиков – они якобы противоречат традиционным ценностям общества. ЛСД тоже вряд ли когда запатентуют. Плохо то, что пейот, схожий по своему действию с ЛСД, по-разному влияет на потенцию. К тому же, надо сначала выделить мескалин из сушеных бутонов кактуса. Это несложно, но требует времени, а еще нужны гидроксид натрия, бензол и варочный автоклав (только не алюминиевый). Лучше дайте мне пакетик ЛСД. А если его смешать с ноотропом, эффект значительно усиливается, причем так, как меня устраивает: более сильный кайф (и потом резко расслабляешься, к сожалению). Визуальное восприятие тоже более четкое: мысли ясные, связность не нарушается. Никакого головокружения, никаких сюрреалистических грез ЛСД сам по себе не вызывает.

Я принимаю один ноотроп, когда работаю над романом – мы были очень близки к его выводу на рынок, когда я уволился. И я твердо знаю: когда его наконец выпустят, он изменит все представления о ноотропах. Ясность сознания и усиление когнитивных способностей – это одно дело (при испытаниях этот препарат действовал особенно хорошо на пациентов с болезнью Альцгеймера). Но он также хорошо взаимодействует с целым рядом наркотиков, что сделает его на рынке лидером.

Роза залезает в ванну и садится в нее, помешивая воду. Потом откидывается назад, устремляя взгляд на потолок, прямо на меня. Неужели она заметила камеру? Я отворачиваюсь, не готовый смотреть ей в глаза. Нет, все в порядке. Теперь веки Розы закрыты. Вечер обещает быть приятным.

69

Иногда – когда крылышки у бабочки сложены – очень трудно бывает понять, отдыхает ли она или уже мертва.

14 × 9 = 126

абвгдежзиклмнопрстуфхцэюя

«Над ней не властны годы. Не прискучит ее разнообразие вовек»[27].

Мои ногти опять длинные. А он еще не допустил ошибки.

70

Карл дожидался Джара в задней части офиса, возле почтового отдела и погрузочной площадки. Там стоял большой генератор, окрашенный в голубовато-серый цвет, а чуть дальше находится полуразвалившаяся кабинка для курения. К старой раме для стоянки велосипедов рядом с передвижным мусорным контейнером подъехали два байка. Джару понравились эти задворки: они уютней корпоративного стиля фасада. И он радовался встрече с Карлом, даже несмотря на то, что приятель на него сильно злился.

После того как в их офис нагрянула полиция и изъяла компьютер Джара, терпение шефа лопнуло. И теперь он только и делает, что повторял всем подряд, что Джар в их компании больше не работает и его нельзя пускать в здание ни при каких обстоятельствах.

– У меня совсем не остается здесь друзей, – оправдывался Карл. – И что мне прикажешь теперь делать?

– Отдел информационных технологий всегда под рукой.

– Издеваешься?

– Ты зануда, Карл. Согласись.

Джар хотел встретиться с другом подальше от офиса, но Карл настоял на своем, сославшись на большую занятость из-за того, что его рабочая нагрузка возросла после увольнения Джара вдвое. Заниматься тематическими рисунками Google или историями «Икс-фактора», отравлявшими жизнь им обоим, больше никто не хотел. Эсэмэска Карла разбудила Джара – они с Максом вернулись из Херфордшира поздно ночью. Карл написал, что дело срочное, а говорить по телефону он бы не хотел.

– Ладно, что у вас тут нового? – поинтересовался Джар, оглядываясь на охранника в протекающей теплушке. Джар всегда заходил в здание тут, когда опаздывал на работу. Если идти по пандусу рядом с погрузочной площадкой, то можно остаться незамеченным и, обойдя приемную, попасть в буфет, через дверь за тостером.

– Если тебе это интересно, то наши просмотры в этом месяце сократились на 40 процентов, – ответил Карл.

– И картинная галерея Дженнифер Лоуренс не спасает, – продолжил Джар. Он скучал по коллегам, но не по работе.

Карл закурил, предложив сигарету Джару. Но тот отказался.

С тех пор как Джар рассказал другу о том, что видел на корнуоллском мысе Розу, Карл стал каким-то неразговорчивым и отчужденным. Наверняка он переживал из-за того, что Джар продолжал галлюцинировать и не получал надлежащей помощи. Но сегодня поведение Карла было немножко другое. Он проявлял к нему больше сочувствия и внимания – как раньше.

– Оно пришло сегодня ночью. Я проснулся утром, а оно уже было в телефоне. Я хотел сказать тебе об этом лично.

– Фото? – уточнил Джар.

– Нет, заверение от Санта-Клауса, что он настоящий. Ну, конечно же, это чертово фото – тебя и Розы в Корнуолле. – Карл достал свой мобильник, нашел сообщение и показал его Джару: – Ты это… извини меня, дружище… За то, что я тебе не верил.

Дрожащей рукой Джар взял у Карла телефон. Вдруг рядом раздался звук приемника на подъехавшем байке. Джар прикрыл от курьера мобильник рукой, а, когда тот прошел, опустил взгляд на снимок: они с Розой смотрели прямо в камеру. В ее глазах страх, а во всем облике какая-то пустота – за несколько секунд до того, как появился Розин преследователь и увез ее от него.

У Джара вырвался долгий вздох облегчения. Теперь никто не мог усомниться в его словах.

– И ты можешь сказать, когда он был сделан? – спросил он Карла тихим, но твердым голосом.

– Время, дата, место. Все это зафиксировано в твоих настройках.

– Слава тебе, Господи!

– Что это значит, Джар?

– Что значит? Это значит, что Роза жива. Что она не покончила жизнь самоубийством пять лет тому назад.

Карл замотал головой, затягиваясь сигаретой:

– Я не могу в это поверить, дружище. То есть, я, конечно же, верю. Я верю тебе, поверил, когда увидел снимок. Только все это…

– Я понимаю. – Джар заметил слезы, навернувшиеся на глаза друга. – Только почему это фото так долго шло? – спросил он, пытаясь перевести их разговор в менее эмоциональную плоскость.

– Спроси своего провайдера. Сообщения могут идти несколько часов, иногда даже дней. В нашем случае оно шло три дня. Роза плохо выглядит, Джар.

– Да, неважно.

– И они схватили ее сразу после того, как вы сделали этот снимок?

– Через секунду я лежал на траве с разбитой головой, а ее уже не было.

– И что нам теперь делать? С этим снимком?

– Ты можешь переслать его мне? Я отправлю его Максу. Он пишет историю обо всем этом.

– Макс?

– Ну да, тот самый парень, что занимается корпоративным пиаром, бывший репортер, написавший статью о Розе.

Джар осознал неловкость этих слов слишком поздно. Ему следовало попросить о помощи своего старого друга.

– Тот самый сказочник? – проронил Карл.

– Он не такой на самом деле.

– Джар, он пиарит банкиров. Этим может заниматься только хитрый и увертливый человек. Кто сравнится с пиарщиком в ловкости и изворотливости? Ну, разве что агент по продаже недвижимости.

– Или инспектор дорожного движения.

Карл сделал еще одну затяжку и огляделся:

– Или цирюльник.

– Цирюльник? – Джар в недоумении покосился на длинные, заплетенные в дреды волосы друга.

– Ну да, дьявольское отродье! – воскликнул Карл.

Джар собирался переслать фото еще и Майлзу Като. Но он не хотел говорить об этом Карлу – его друг не доверял полицейским еще больше, чем парикмахерам. Секундой позже сообщение с прикрепленным снимком пришло на мобильник Джара.

Он открыл его, посмотрел на фото и убрал мобильник.

– Спасибо, – сказал он, борясь с желанием попросить у Карла сигарету. – У меня к тебе еще одна просьба. Мне нужно, чтобы ты показал мне, как попасть в даркнет.

71

Кромер, 2012 г.

Вот уже больше четырех часов Роза плавает кругами, ища выход. Ее ножки устали, и она все чаще уходит с головой под воду. Я бы мог наблюдать за ней всю ночь, будь она сильной и выносливой. Но Роза изнурена. И даже паника в ее глазах обращается в смирение, когда вода захлестывает ее головку.

В течение двадцати лет тест принудительного плавания по методу Порсолта был неотъемлемой частью моей рабочей жизни в лаборатории. Этот тест, который еще называют тестом поведенческого отчаяния, – один из стандартных способов определения эффективности антидепрессантов. В конце 1970 годов Роджер Порсолт, психофармаколог из Окленда, предложил простую идею. Поместить мышь в литровый лабораторный стакан, наполненный водой до отметки 800 мл, и понаблюдать, как она будет справляться со стрессом, вызванным угрозой утопления (мыши ненавидят воду). Поначалу мышь плавает в стакане и даже пытается карабкаться по его стенкам, чтобы выбраться наружу. Но спустя некоторое время она становится почти недвижимой и лишь иногда слабо подергивает лапками только для того, чтобы удержать свою голову над водой.

Порсолт обнаружил, что под действием антидепрессантов мыши сопротивляются упорнее, плавают дольше и настойчивей пытаются выбраться из воды.

Он также выдвинул гипотезу о том, что неподвижность мышей в воде соотносится с депрессивными состояниями, отчаянием или безнадежностью у людей. Вот почему его тест такой идеальный – малозатратный, быстрый и верный – для первичной проверки антидепрессантов (наряду с тестом мурицидного поведения, когда крысы, принявшие антидепрессанты, подавляют свою естественную хищническую агрессию и не убивают мышей, помещенных в их клетки).

Цилиндрический лабораторный стакан сейчас стоит на моем рабочем столе. После того как Роза ушла спать в гостевую комнату, я опустил ее тезку в воду и с того времени наблюдаю за тем, как она плавает.

В лаборатории мы использовали трансгенных мышей, которые отлично подходят в качестве модельных систем для изучения генетических болезней человека. Но достать таких мышей в обычной жизни трудно. Поэтому мне приходится довольствоваться тем, что я могу найти в даркнете. Удивительно, сколько всего можно купить за биткоины!

Моя мышка Роза провела в воде уже четыре часа двадцать минут. Обычное дозволенное время для принудительного плавания – пять минут. Но я предпочитаю «тест на прочность до полного истощения сил», когда ты держишь мышей в воде до тех пор, пока они не умрут. Такие тесты дают весьма интересные данные. При правильном подборе лекарственных препаратов мышь может оставаться живой в воде – и более подвижной – в три раза дольше, чем без них. Мой личный рекорд – 840 минут, или четырнадцать часов!

К сожалению, я не думаю, что Роза продержится намного дольше. Она уже практически перестала работать ножками. Вот она погружается под воду, и ее обмякшее от изнурения тельце дергается в последний раз перед тем, как упасть на дно.

72

Мой охранник приходит каждый день ровно в два часа дня. Я знаю это, потому что считаю секунды с момента своего пробуждения. А будит меня самолет, пролетающий мимо, высоко в небе. Конечно, его полеты могут происходить с задержками из-за погоды, скорости ветра или проволочек наземных служб, управляющих воздушным движением. Но они знаменуют начало моего дня: шесть часов утра. Время Розы. И, проснувшись, я начинаю считать секунды: 28 800 до прихода моего охранника.

Иногда он приходит с еще одним стражем. Но сегодня он появился один, да еще и с несвойственным ему опозданием. Хотя, может быть, самолет этим утром прилетел с опережением графика.

Сейчас здесь тихо, но я знаю, что крики скоро снова возобновятся. Я считаю их тоже – после его ухода. Первая минута дается тяжелее всего из-за нестерпимой боли, которую я испытываю после нашей встречи. Но я научилась справляться с ней. До двух часов дня тут обычно тихо. Возможно, других заключенных куда-то переводят.

Если я права, то крики возобновятся с минуты на минуту: после его ухода обычно проходит 240 секунд. (Я научилась считать и писать одновременно; многозадачный режим – это по мне.) За тихим стоном следует удары. Каждый раз – шесть ударов. Затем, через две минуты и тридцать пять секунд, раздается пронзительный вопль, за ним всхлипывания и снова удары, прерываемые бранью охранника – американца, как я полагаю.

237

238

239

240

Я прерываю счет, вслушиваясь в тишину. Несколько пропущенных секунд не играют значения.

И вот, все начинается: тихий протяжный стон, а за ним удары.

Какая рутина, даже для тюрьмы.

73

– Я думал, что уже близок к завершению статьи и скоро пошлю ее в газету, но мы с тобой кое-что упустили, – сказал Джару Макс.

Они оба смотрели из окна его офиса вниз, на оживленное движение людей и машин. Джар не ожидал от Макса такого сдержанного приема. А ведь он ранее переслал ему сообщение с фото. Никакой реакции не последовало и от Майлза Като, хотя Джар послал снимок и на его мобильник. Господи! Какие еще доказательства им нужны? Как их еще убедить в том, что Роза жива и он встречался с ней на мысе в Корнуолле три дня назад?

Внизу под ними в заданном ритме к станции подземки Канэри-Уорф, мимо часов, отмеряющих их ежедневную жизнь по секундам, текли потоки людей. В этой массе были те, кто все время опаздывает на работу – как Джар. А были и такие, кто задерживался на работе специально – только затем, чтобы избежать участия в вечернем купании своих малышей. Макс называл их в шутку «бане-откосистами». «Я в шесть лет никогда не пропускал время ванны», – хвастался он.

Пять минут назад Джар прошел мимо станционных часов в гораздо более спешном и нервном ритме. Один раз Розе удалось сбежать, но те, кто ее удерживали в заключении, больше такого не допустят. Кто бы они ни были. И они накажут ее. Если еще не убили…

– У нас есть снимок, на котором обозначены время и место, – продолжил Джар. – Так чего же нам еще не достает?

– Мы так и не нашли психотерапевта. Ту американку по имени Карен, якобы работавшую в колледже Святого Матфея. Я бы снова обратился к доктору Лэнсу. Достучался бы наконец до него.

– Так он тебе все и расскажет. Раз он вербовал студентов для разведслужб.

– Я не уверен, что это правда.

– Спроси любого, кто его знает, – начал раздражаться Джар.

– Я также выяснил судьбу Седжал. Ее тело было найдено.

– Что? Седжал была участницей программы. Она…

– Была найдена мертвой через шесть месяцев.

– Может, это ошибка? Приняли за нее кого-то другого?

– Точность ДНК-тестов близка к 100 процентам. Ошибки случаются крайне редко.

«Что-то с Максом не так. Весь его энтузиазм куда-то улетучился», – подумал про себя Джар. А вслух спросил, чтобы перевести разговор в нейтральное русло:

– Мне можно воспользоваться твоим компьютером? Если ты против, я могу пойти в интернет-кафе. – Джару совсем не нравился настрой Макса.

– Конечно, пользуйся, – ответил тот. – Здесь полно места, ты же видишь. Располагайся как дома.

«Наконец-то Макс изменил свой тон, – подумал Джар. – Но он все равно на себя не похож; от прежнего живчика не осталось и следа».

Незадолго до их встречи Джар позвонил Максу с вопросом: может ли он в его офисе покопаться в интернете, поскольку сам остался без компьютера: личный изъяли полицейские, а на работу ему теперь путь заказан. Джар не стал вдаваться в детали и говорить Максу, что решил воспользоваться его компьютером, чтобы поискать в даркнете Розиных похитителей. Причина неприветливости Макса оказалась простой. Ему трудно, да и не хочется изображать веселие и беззаботность: вчера с ним попрощались двое сотрудников, решившие поискать более перспективной работы после потери нескольких банковских клиентов. Макс тоже нуждался в поддержке.

– Возможно, ты и прав. Возможно, мы что-то упускаем, – признался Джар, стараясь придать своему голосу как можно более дружелюбный и примирительный тон. Он сел за стол, достал свой мобильник, открыл снимок с Розой и поставил телефон рядом с компьютером, как семейную фотографию. Только у него не получалось свыкнуться с пустотой в глазах Розы.

– Что-то внутри мне подсказывает, что все это никак не связано с разведслужбами или полицией, – сказал Макс.

Джар поднял на него глаза:

– А как же секретное уведомление? «Евтихий»?

– Я уже и не знаю, что думать, Джар. Если кто-то подделывал электронные послания, возможно, он подделал и этот документ, и Розин дневник…

– Макс! Роза пишет о таких событиях, о которых известно только мне, – сказал Джар, повышая голос. – О купании в Каме, о ночном свидании в моей комнате.

– Но она пишет и о том, чего никогда не происходило в реальности. В колледже Святого Матфея никогда не было психотерапевта по имени Карен. А что, если и программы «Евтихий» тоже не было?

Отвернувшись к окну, Джар стал наблюдать за самолетом, взлетевшим с «Лондон-Сити» и выписывающим в небе над городом белую дугу. Ему не хотелось спорить. Макс прав. Но сходства между Розиным дневником и статьей, фрагменты которой Макс выдумал, слишком поразительные, чтобы их игнорировать. Джар взял телефон, посмотрел на себя и Розу и позвонил Карлу. Если он уже однажды нашел Розу, он найдет ее еще раз!

74

Кромер, 2012 г.

Мы с Кирстен сидим одни в гостиной и, что уж греха таить, оба изрядно пьяны. Я думал этим вечером подать традиционный кларет, но, когда в дверях нашего дома появилась Кирстен из Америки, я вдруг в неожиданном порыве гостеприимства решил открыть шампанское. Другие наши гости (двое пенсионеров, в прошлом лекторов по истории искусств) лишь немного посидели после ужина и ушли, оставив Э. на кухне разговаривать с кем-то по телефону, а меня и американку в гостиной.

В последний раз я видел Кирстен несколько недель назад – когда Э., лежа в постели, общалась с ней по скайпу. Компьютерные камеры никогда не льстят. Но белокурая Кирстен со своей эффектной стрижкой «боб» и высокими скулами приковала мое внимание. Я даже набросал ее короткую характеристику в своем «Молескине», надеясь использовать ее потом в книге. И вот сейчас она, во плоти и крови, сидит совсем рядом со мной. А я пристально разглядываю ее. И наблюдаю за ней.

За ужином она выглядела потрясающе, даже сногсшибательно. Более того, я заметил, что ей нравится флиртовать. То бровь приподнимет, то хихикнет, прикрывшись салфеткой. А за беседой на софе в гостиной наши колени почти соприкоснулись, отчего я быстро перенесся мыслями вперед, воображая, что может произойти позже.

Манеры Кирстен – прикосновения к руке, долгие проникновенные взгляды – действуют настолько возбуждающе, что у меня закралось подозрение: а не принял ли я до встречи с ней какое-нибудь из своих «волшебных лекарств»? Да нет, я был чист. Но чары Кирстен оказались настолько действенными, что я почувствовал готовность пересмотреть свое мнение о ее выборе профессии и даже завязать с ней душещипательный разговор сродни тем, что она ведет со своими клиентами. Кирстен планирует переехать на пару лет в Лондон и открыть там свою консультацию на Харли-стрит. Я бы записался к ней на несколько приемов.

Шучу. Я уже вчера объяснил Э.: если бы сеансы психотерапии были настолько хороши, как она утверждает, мы бы не жили в таком большом доме, и вся многомиллиардная индустрия по производству и продаже антидепрессантов осталась бы не у дел.

– Как бы вы охарактеризовали свои отношения с женщинами, Мартин? – поинтересовалась Кирстен, предварив свой бесстыдный вопрос таким же странным, прерывистым вдохом, какой она делала перед тем, как заговорить, в беседе по скайпу с Э.

– Это очень личный вопрос.

– Привычка, простите. Давайте поговорим о погоде. Об этом ведь разговаривают ваши парни с девушками в Англии? Это намного интереснее.

– Мои родители покинули меня, когда мне было три года, – пробормотал я, отпивая большой глоток из своего бокала.

Не пойму, зачем я ей это сказал и почему я вообще с ней разговаривал. Быть может, это была своеобразная форма защиты нашего национального характера, доказывающая, что мы, англичане, можем обсуждать не только дождь, но и другие темы. Единственным человеком, которому я раньше говорил о родителях, была Э. И разговор о них зашел у нас с ней только раз – во время первого свидания, когда я пытался произвести на Э. благоприятное впечатление и поразить своей эмоциональной открытостью. (Ха!)

– Простите, мне жаль. Вас усыновили или взяли на попечение другие люди?

Я улыбнулся даже более насмешливо, чем следовало:

– Мои родители развелись и отослали меня к бабке с дедом.

– Вы рассказывали обо всем этом Эми?

– И она попросила вас разузнать у меня о них побольше, так?

– Вовсе нет, и вам не стоит говорить о родителях, если вам не хочется этого делать.

– Э. считает, что я слишком закрытый. Но я не уверен, что сейчас подходящее время и место для того, чтобы «раскрываться». Немного непрофессионально, не находите?

Мой внутренний голос убеждал меня встать, покинуть гостиную и пойти на кухню мыть посуду. Но я оставался на месте. В глубине души я всегда сознавал, что мне нужно кому-то выговориться. Так почему не этой хитрой Кирстен, на которой, судя по всему, остановила выбор моя женушка? Если бы еще мои мотивы были действительно чисты!

– Я надеялась, что буду общаться с вами доверительно, без всяких чванливых условностей, как настоящий друг семьи. Но вы правы. Это непрофессионально. Давайте оставим эту тему.

– Я думал, что Э. заменит мне мать. Вы об этом хотели сказать мне?

– Я не хочу вам ничего говорить, Мартин.

– А Э., наверное, искала во мне человека, способного заменить ей отца. Я на семь лет старше нее.

«Вот это да! А по вам не скажешь. Должно быть, это прогулки на велосипеде на вас так здорово влияют!» – сказала Кирстен, но только в моем воображении. А в реальности она озвучила очередной вопрос:

– Ваши родители не пытались связаться с вами потом?

– Я сам разыскал свою мать, когда уже был в Кембридже. Она попросила меня больше никогда не докучать ей своими звонками или визитами. А отец спился и умер через несколько лет после развода.

– А с бабушкой и дедушкой вы были близки?

– Дед был в плену в Японии. Он женился на бабке перед самой войной. Когда дед не вернулся, она решила, что он погиб, и закрутила роман с одним американцем тут, в Великобритании. Когда дед возвратился из плена, он так и не смог ей простить этого. И остаток жизни провел, наказывая ее и дочь – мою мать.

– А ее отцом был американец?

– Дед никогда не забывал об этом. И никому не давал забыть. Так и исходил злобой до самой смерти.

– А на вас он тоже злился?

– Он любил меня запирать в чулане под лестницей.

Сам не заметив как, я оказался в незнакомой для себя ситуации. Я даже Э. не рассказывал о чулане, который провонял воском для дерева на основе какого-то едкого растворителя и был таким маленьким, что мне приходилось сидеть в нем, поджав колени к груди (а я был высоким ребенком). Как же я боялся, что лестница рухнет на меня, когда дел штурмовал ее, чтобы попасть в свою спальню. С потолка чулана сыпалась пыль, и мне приходилось подавлять чихание. Потому что деда раздражал любой шум. Стоило мне чихнуть, и он вытаскивал меня и начинал бить деревянной щеткой. Один раз он продержал меня в чулане шестнадцать часов.

– Это преступно жестокое поведение, Мартин.

– Скажем так: мое присутствие в доме вызывало его недовольство. Возможно, плоды пленения. Мне страшно подумать, как обходились с дедом японцы во время войны. А бабка была слишком запугана, чтобы вмешиваться.

– Как же вы выжили?

– Я жил надеждой. – Мне не следовало говорить ей этого, но я не сдержался. – А надежда – великая вещь. – Я опять сделал паузу, обдумывая последствия тех слов, которые уже были готовы сорваться у меня с языка. – Был такой ученый по имени Курт Рихтер. Возможно, вы слышали о нем. Он провел массу новаторских исследований в 50 годы прошлого века, в том числе и связанные с биологическими часами.

– Мои часы тикают так громко, что я не сплю по ночам, – рассмеялась Кирстен.

Я посмотрел ей прямо в глаза:

– Но самое важное открытие Рихтера касается надежды; впоследствии его так и назвали – «эксперимент с надеждой». Рихтер поместил несколько диких крыс в контейнер с высокими стенками, наполненный циркулирующей водой, чтобы течение на поверхности воды мешало крысам удерживаться на плаву. И посмотрел, как долго они будут плавать, прежде чем умрут.

– Это чудовищно.

– Все крысы погибли в течение пятнадцати минут, утонув после короткой борьбы. А затем Рихтер провел такой же эксперимент со второй группой крыс. Когда его подопытные были уже на грани истощения, он вытащил их из воды – как бы спас – и дал им обсохнуть и отдохнуть несколько минут. А потом снова поместил в циркулирующую воду. На этот раз крысы плавали в контейнере шестьдесят часов. Шестьдесят! В 240 раз дольше, чем крысы из первой группы. У этих крыс была надежда – надежда на то, что их снова спасут. Вам это ни о чем не говорит? Они представляли себе конец мучений, и это помогало им держаться.

– Вы тоже жили надеждой в чулане под лестницей?

– Однажды дед выпустил меня оттуда всего через час. Полный раскаяния, сокрушающийся, он неистово качал меня на своих руках, словно заглаживая свою вину. После этого я всегда думал, что он и в следующий раз поступит так же и быстро выпустит меня на свободу.

– Но этого не случалось?

Я помотал головой и снова отпил шампанского. «Интересно, куда нас заведет этот разговор?» – промелькнуло у меня в голове. Не понимаю, почему я доверился ей и так разоткровенничался. С Э. я всегда старательно избегал любых разговоров об опытах на животных, по крайней мере, подробностей.

– Вы сожалеете о том, что у вас нет детей? – спросила Кирстен.

Ее прямой вопрос положил конец нашему фарсу. Мое шампанское вдруг стало кислым, а ее ясные глаза потускнели.

– Я не думал, что мы встретились здесь для того, чтобы обсудить планирование размеров моей семьи.

– Последствия травм, полученных в детстве, у разных людей проявляются по-разному. Некоторые не хотят, чтобы их опыт повторился. Другие обращаются со своими детьми так же жестоко, как обходились с ними их родители.

– Э. всегда хотела ребенка. Уверен, мы оба это сознаем.

– Она радуется, когда у вас гостит ее племянница Роза.

– А мне иногда кажется, что она приглашает ее сюда в наказание мне.

– Вам не по себе от присутствия этой девушки в доме?

– Давайте поговорим о погоде, – сказал я.

И на этом мы закончили наш разговор. Кирстен вернулась к Э. на кухне. А я укрылся в своем сарае. А сейчас дверь в спальню Кирстен наконец-то открыта. Она ложится спать.

75

Луна сегодня ночью очень яркая. И звезды тоже. Большая Медведица, пояс Ориона, Полярная звезда…

Я уже не могу вспомнить все их названия. Джар однажды учил меня, как по звездам Большого Ковша находить Солярис. Мы лежали на спинах в сочной траве Кристс-Писеса в Кембридже, немного перебрав бельгийского пива. Маленький паб, в котором мы его дегустировали, вечерами освещался свечами. Мы находились там, и когда бармен зажигал их, и когда он задувал их перед закрытием. Уютно расположившись в самом углу паба, мы играли с Джаром в скребл. Это была одна из счастливейших ночей в моей жизни.

Я уже не могу вспомнить даже лицо Джара. Или Эми.

Другие заключенные опять кричат сегодня ночью. В то же самое время. Тот же рутинный режим. Это дает мне надежду.

76

Время было позднее. Джар тупо смотрел на рабочий стол комьютера в офисе Макса, ушедшего за едой. Сидящий рядом Карл пытался сориентировать его в даркнете. Основы поиска Карл объяснил ему еще по телефону, И Джар понадеялся, что справится с этим сам. Но у него сдали нервы, как только он увидел каталог ссылок – апофеоз всех извращенных пороков, известных человеку.

– «Луковые» сайты, размещенные в Торе, не индексируются обычными поисковиками. Неплохим внутренним поисковиком этой Сети считается Torch. Но он никогда не работает правильно и часто подвисает; во всяком случае, я с этим сталкивался не раз, – объяснял Карл, наклонившись к клавиатуре Джара. – Попасть на домашнюю страницу Torch довольно легко, а вот с отдельными поисковыми запросами придется повозиться. На просмотр всего содержимого сайта требуется время – Тор работает медленно. Причем всегда. Ты просто запаришься.

Мозг Джара отказывался понимать, что ему втолковывал друг. Он только молча наблюдал, как тот прокручивал вниз списковый файл и открыл старую статью Макса на каком-то анонимном сайте.

Карл с неохотой согласился прийти в Канэри-Уорф Тауэр, недовольно бурча про Макса и его корпоративный пиар. Но при встрече эти двое быстро поладили, особенно после того, как Макс продемонстрировал свои энциклопедические познания лондонского регги 90 годов и невероятную любовь к британскому дабу.

– Я буду искать тут, – заявил Джар, пялясь на анонимный сайт.

Карл с секунду поколебался, но потом сел за третий компьютер в офисе, напротив Джара, и уже там продолжил свой собственный поиск.

Блуждание по даркнету довело Джара до исступления. Стоило ему сделать неверный клик, не туда зайти, и он либо попадал в чат педофилов, либо ненамеренно покупал героин за биткоины на подставном сайте ФБР. И, поняв это, пугался до смерти, хотя прекрасно знал, что Тор обеспечивал всем своим пользователям анонимность. «Все будет нормально, у меня все получится! Я же это делаю ради Розы», – успокаивал себя Джар.

– А мы ведь никогда не просматривали комментарии к статье Макса, – заметил он через двадцать минут. Хорошо бы вернуться с Карлом в их офис, хотя комфортная обстановка в башне выгодно отличалась от рабочих условий их компании. – Смотрю, интерес к ней с годами только рос. Глянь-ка сюда.

Карл снова подошел к его столу.

– Должен тебе сказать, что полоса пропускания в этом здании просто поразительная, – проговорил он. – Наверное, все эти банкиры просто не могут обойтись без порно на своих компах.

– Вот этот парень, – продолжал Джар, не обращая внимания на реплику Карла, – «Христиане в действии»…

– Это ЦРУ, их обычный ник, – ответил Карл.

«Откуда он это знает?» – озадачился Джар, а вслух продолжил:

– Этот парень комментирует и другие истории на этом сайте. Посмотри, что он пишет вот здесь: «Когда речь заходит о моей старой конторе, я уже ничему не удивляюсь. Работая под прикрытием в Европе, я слышал слухи о программе под названием «Евтихий». Но так и не докопался до сути – это оказалось вне моей компетенции. Мне известно только одно: это был какой-то проект по вербовке способных студентов из Оксфорда и Кембриджа. Инсценировки их смерти, «чистые» досье, новые документы и все в таком роде. Лучше в это дерьмо не лезть».

– Как мы это пропустили? – изумился Карл.

– Комментарии были скрыты. Мне потребовалось время, чтобы их найти.

Карл поднял брови в еще большем изумлении. Он явно был впечатлен успехами друга.

– И посмотри еще вот сюда. – Джар снова ткнул пальцем в экран. – На комментарий внизу: «Это читается как детективный триллер Ле Карре. Или шпионский роман Лена Дейтона. С американцев станется. Они и не на такое способны, как во взаимодействии с британскими службами, так и без него». Этот комментарий оставил некто под ником Laika57.

– Как, говоришь, его ник? – переспросил Карл, возвращаясь к своему столу.

Джар повторил ник – он звучал знакомо, как чье-то имя или название – и продолжил просматривать комментарии к статье Макса.

– Laika57 мелькает в паре других сайтов, в инете его нет, – заявил Карл через пять минут. – Он разместил несколько постов на каком-то шизанутом форуме о пытках в Гуантанамо.

– О чем? – спросил Джар и тут же пожалел об этом, слыша смущенное бормотание Карла:

– О питательных клизмах. И еще о какой-то «приобретенной беспомощности».

– И что там?

– «В 1960 годах они опробовали этот метод на собаках, причиняя им такую боль, что животные уже не пытались сопротивляться», – читал Карл пост.

– А потом стали практиковаться на узниках Гуантанамо?

– Так здесь написано. Судя по всему, заключенные становились более послушными и сговорчивыми, когда они чувствовали, что потеряли контроль над окружением. А идея состоит в том, чтобы «выработать пассивную реакцию на травмирующие события». Не знаю почему, но мне кажется, что делать такое с животными гораздо хуже.

Джар в недоумении вскинул на друга глаза.

– Я имею в виду Гуантанамо; там же содержатся вражеские комбатанты, – сказал Карл. – Плохие парни.

– Ну, не все.

– А собаки? Они же ничего плохого не сделали, бегали себе, тявкали, обнюхивали своих сучек, и вдруг их забирают в лабораторию и начинают мучить. Чем они заслужили это?

– Все лучше, чем питательные клизмы, – пробормотал Джар.

– Виндалу подойдет?

Друзья вздрогнули – Макс принес в офис два коричневых бумажных пакета со жгучим индийским кушаньем.

77

Кромер, 2012 г.

Слегка покачиваясь и спотыкаясь, Кирстен проходит в ванную. Сегодня вечером она много выпила, мы все много выпили. Э. проболтала с ней на кухне добрых два часа – наверное, жаловалась, что мужчины не умеют раскрываться и рассказывать о своих чувствах и эмоциях.

Я уже убедился, что камеры в гостевой комнате работают, но удержаться от того, чтобы не подсмотреть, не могу. Выпитое ранее шампанское заглушило во мне остатки вины. Сейчас час ночи, и я надеюсь, что мое терпение будет вознаграждено. Кирстен так энергично чистит зубы над раковиной, что ее ягодицы дразняще подрагивают от усилий. Я сказал ей до этого, что горячей воды предостаточно и она может принять ванну. Увы, похоже, у Кирстен другие намерения. Она поворачивается и осматривает ванную комнату, обводя взглядом стены и потолок, а потом переводит взгляд на центральный светильник. Неужели она заметила камеру? Кирстен смотрит мне прямо в глаза. Я выдерживаю ее прекрасный взгляд; но любви в нем нет – только негодование и подозрение.

Кирстен снова отворачивается к раковине; теперь она пристально смотрит на зеркало и даже проводит руками по его раме, пытаясь заглянуть за него. Что у нее на уме? Вот она выходит из ванной в комнату и там продолжает делать то же самое: осматривает стены, снимает картину и, убедившись, что за ней ничего нет, вешает на место, а потом аккуратно снимает книги с маленькой книжной полки над туалетным столиком.

Во рту у меня пересохло. Кирстен стоит посередине комнаты, озираясь по сторонам. И опять поднимает глаза вверх – на светильник и на меня. О Господи, что-то привлекло ее внимание!

Кирстен подходит к изножью кровати, подхватывает деревянный стул и, переставив под светильник, встает на него. От ее пьяной неустойчивости не осталось и следа. Она внимательно изучает светильник и даже то место, где провода подходят к потолку. Ее ягодицы сейчас так близко к камере, что я бы мог до нее дотянуться и хлопнуть по ней рукой. Мне даже кажется, что я улавливаю сладкий аромат ее тела (цитрусовый?).

Что мне сказать ей? Объяснить, что мне нужна охрана? Наплести что-нибудь о том, что записи на пленках с камер видеонаблюдения стираются через двадцать четыре часа? Как, черт возьми, она догадалась? Неужели Э. все знает и предупредила ее? А может быть, она уже и здесь, в сарае, побывала?

Камеры совсем маленькие, замаскированы под крошечные шурупчики. И Кирстен должна была знать, что искать. Если у нее нет шуруповерта или отвертки, я в безопасности.

Проницательная гостья спускается со стула и ставит его обратно к изножью кровати. И садится на кровать. Ну же, давай, Кирстен! Перестань валять дурочку! Тебе давно уже пора раздеться.

Но она этого не делает. Ей все известно. Но откуда, черт подери? Кирстен отворачивает одеяло и ложится в постель в одежде. И выключает подсветку…

А теперь Кирстен плавает передо мной в воде, делает все новые и новые круги, стараясь удержаться у поверхности и, то и дело, бросая на меня отчаянные взгляды. Я приглушил свет в сарае – он стал кроваво-красным, как в подводной лодке.

Ноги Кирстен сводит от усталости, ее тело уходит под воду. Четыре минуты тридцать секунд. Чем дольше она пробудет в воде, тем более дезориентированной станет. Пока не наступит конец. Паника изматывает.

Но вдруг – без всякого предупреждения – Кирстен собирается с последними силами, царапает стенки лабораторного стакана и цепляется своими коготками за его ободок. А в следующую секунду она уже выбирается наружу и садится на столе, торжествующе глядя на меня. Слишком много воды было в стакане. Я хватаю Кирстен и бросаю ее в темноту.

78

Я опоздала на свидание, но Джар рад меня видеть. Мы договорились встретиться в парке, на бетонной скамейке, подальше от людских глаз. Чтобы быть только вдвоем. Я вымыла лицо водой, которую приберегла заранее (мой охранник отключает электричество, когда уходит, и умывальник с туалетом сильно воняют). А потом я надела ту самую одежду, которую он принес мне несколько месяцев назад: широкие штаны в стиле Али-Бабы и куртку из флиса. Причесываться мне не надо – моя голова обрита наголо.

Сегодня вечером я просто хочу поговорить, без выпивки и развлечений. Я хочу рассказать кое-что Джару, перебрать в памяти то, что на самом деле случилось со мной.

– Я не писала предсмертной записки, – заговариваю я первой.

Потому что я уверена, что не посылала Джару сообщения по электронной почте. Мой охранник показывал мне эту записку множество раз за все эти годы, говорил, будто я оставила ее в папке «Черновики» в компьютере Эми. Джар берет мои руки в свои. А они у него гораздо больше моих. И более ухоженные. Я кручу серебряное кольцо на его большом пальце.

– Я должен был понять, как сильно ты горюешь по отцу, – доносится до меня голос Джара. – Хотя ты никогда ничего не говорила.

– Мне было очень тяжело после смерти отца.

Я привыкла разговаривать сама с собой, я знаю, как звучит мой голос. И сейчас я очень удивлена, уловив в нем эмоциональные нотки. Я думала, что вычеркнула из своей жизни все чувства.

– Ты пошла на прогулку в два часа ночи. Почему? – спрашивает Джар.

– Мне нужно было проветрить голову и поразмыслить. Я уверена, что оставила в своей комнате только записку о том, что ненадолго отлучаюсь из дома. Записку, написанную от руки.

– Но не предсмертную?

– Я хочу теперь жить. Это все, что я знаю.

Я оглядываю свою камеру, на глаза наворачиваются слезы. Никакими словами не выразить, как Джар меня любит, как волнуется за меня. Он даже верит, что я жива. А потом я вспоминаю его кривую, скупую улыбку, провинциальный ирландский акцент, умные глаза.

– Я думаю, что ты пошла на пирс, забралась на ограждение и стала смотреть вниз, на темную воду, о чем-то напряженно размышляя, – говорит Джар.

– Но я не прыгала в воду.

– Что тебя остановило?

Я снова думаю о своем дневнике: в нем ведь, наверное, рассказывается о том, что случилось потом. Но я этого не помню, хоть и перечитывала этот дневник множество раз. Он весь напечатан – я тогда пользовалась лэптопом, а не писала от руки, как сейчас. Я помню приют в пригороде Херефорда. Я помню Седжал, доктора Лэнса. А вот насчет Карен я не уверена. Действительно ли в колледже Св. Матфея была психотерапевт с таким именем? Возможно, и была. Моя память вытравлена лекарствами. Так много всяких таблеток!

– Как долго ты будешь меня искать? – спрашиваю я Джара. Я уверена, что между нами было много чего – не только то, что написано в дневнике. Такое ощущение, будто целые эпизоды нашей совместной жизни, какой бы короткой она ни была, кто-то намеренно удалил из моего прошлого.

– Я буду искать тебя, пока не состарюсь в скитаньях.

Джар любит Йейтса, он часто читал мне его стихи, когда я оставалась в его общежитской комнате.

– Однажды мы обязательно встретимся в нашем условленном месте, – говорю ему я. – В том, о котором договорились той ночью, когда напились в «Игл», помнишь? Это наша с тобой тайна!

79

Джар остался в офисе один. Первым – сразу после полуночи – ушел Карл. За ним последовал и Макс, предупредив Джара, что он может лечь спать на софе в приемной, если слишком задержится. И без того спертый, тяжелый воздух пропах карри, и Джар хотел попасть домой до рассвета.

Он посмотрел на часы на столе Макса. Было уже почти час ночи. Интересно, кроме него в башне действительно никого больше нет, если не считать испаноговорящих уборщиков, которых он приметил раньше, когда заходил в здание? Джар порадовался, что они работают в ночную смену. Ему не хотелось бы остаться одному в этом огромном неприветливом здании. Макс сказал, что охранник ночью несколько раз сделает обход их этажа, но Джар еще его не видел.

После ухода друзей Джар целый час искал другие посты людей, оставивших свои комментарии к статье Макса. И сейчас он абсолютно убежден в ее важности для поиска Розы. Схожие моменты в статье и в Розином дневнике не идут у него из головы. «Извини, Джар. Я думаю, кто-то играет с тобой», – доносится из недалекого прошлого голос Макса.

Джар не нашел больше никаких упоминаний о программе «Евтихий». Зато постоянно натыкался на посты человека под ником Laika57. Их оказалось гораздо больше, чем поначалу подумал Карл. Если бы только он мог узнать его настоящее имя! (Увы, «”Луковая страна” анонимна; в этом весь смысл», – пояснил Карл, когда Джар его расспрашивал об этом.)

Он вернулся на жуткий сайт о пытках в Гуантанамо, найденный другом. Там были еще несколько постов, размещенных Laika57. В одном из них подчеркивалось, что пытки, которым цэрэушники подвергают заключенных, основаны на экспериментах, проводившихся в 1960 годы. Другой пост был посвящен вивисекции. «В даркнете главное – знать, где искать; хаотичный поиск – только трата времени», – вспоминал Джар слова Карла, сказанные перед уходом. И тут он неожиданно для себя нашел видео, размещенное Laika57.

Большинство материалов, просмотренных за ночь Джаром, было размещено тюремными охранниками. На первый взгляд, это видео похоже на снятое в Гуантанамо. И все-таки что-то в нем не то.

У Джара пересохло во рту. Качество видео было плохое. Но можно было разглядеть, что там снято. Вот камера отодвинулась назад, чтобы было видно тело какого-то человека, подвешенного горизонтально к потолку то ли в смирительной рубашке, то ли в гамаке ярко-оранжевого цвета. Ноги и руки человека свисали вниз между ремнями, а к одной ноге был прикреплен электрический кабель. Другой кабель был протянут между ног.

Джар не мог разглядеть лица – оно было закрыто черной маской. Виднелись только глаза.

Джар приложил руку ко рту, потому что тело человека вдруг начали сотрясать конвульсии, а его голова билась как бильярдный шар между двумя панелями, помещенными с обеих сторон от лица. Эти панели были соединены какой-то скобой, по виду похожей на ярмо и закрепленной на шее.

– Боже! – вскрикнул Джар так, как будто электрический ток пропустили через него самого.

Он оставил видео на паузу и стал искать комментарии. Они высвечивались не сразу, но среди них был пост Laika57, в котором описывается, как ЦРУ заплатило 81 миллион долларов двум психологам за то, чтобы те наблюдали за допросами особо ценных заключенных в Гуантанамо.

Джар снова включил видео, вздрагивая от второго потрясения. Видео было без звука, но он слышал пронзительные крики. Джар снова поставил видео на паузу, оглядел пустой офис – почему, он и сам не знал – и наклонился к экрану, чтобы более внимательно рассмотреть изображение. Голова человека в стоп-кадре была повернута набок. Джар с замиранием сердца рассмотрел изображение. Ужас почти парализовал его.

Джар изучил глаза, потом туловище до самых ног, а затем икроножные мышцы. Сомнений не было: жертва – женщина.

Джар включил видео. Тело несчастной сотрясал еще один, уже третий по счету, разряд. И в этот момент стала хорошо видна ее бьющаяся голова. Нет! Это не она! Но взгляд Джара приковали глаза женщины. Нет! Нет! Нет! Она не похожа на Розу. Зачем им держать Розу в Гуантанамо?

Джар отмотал видео назад и зафиксировал стоп-кадр измученного лица женщины. Дотошно изучив его, Джар поднялся из-за стола и начал ходить по офису. «Это не Роза, это не Роза. Это не может быть Роза!» – внушал он себе. Сделав круг, Джар снова прилип к экрану. Лицо жертвы было расплывчато и искажено, глаза совсем не те – слишком безжизненные. Но, если посмотреть сбоку, то она очень напоминала ту самую женщину, которую он видел на мысе в Корнуолле.

Джар закрыл глаза и снова открыл их. Ему просто померещилось. Если смотреть с другого угла, то женщина совсем не похожа на Розу. Джар начинал методично просматривать комментарии – их больше, чем он думал. Ветку наводняли тролли, любители пыток. Повылезали из всех щелей. Но в самом начале ветки он нашел несколько слов, адресованных анониму с уже известным ему ником:

Отличная работа, Laika57 – пока что это лучшее видео.

Джар повторил шепотом эти слова и тут же заметил под ними комментарий другого пользователя:

Psychochem: Ты все еще пишешь роман? Когда он выйдет?

Laika57: Беллетристика – дело нелегкое. Я написал журнал – не уверен, что его когда-нибудь издадут.

Psychochem: А здесь не хочешь выложить?

Laika57: Там слишком много откровений о моих экспериментах по методике Селигмана – ха-ха. Краусгор отдыхает.

Во рту у Джара пересохло еще больше. Дрожащими пальцами он набил в Google «Laika». Кличка собаки-дворняги, первой из животных совершившей полет вокруг Земли; была запущена в космос русскими на «Спутнике 2» в 1957 г. Лайка, или Muttnik, как окрестила ее американская пресса (созвучно со «Спутник», только от слова «Mutt» – дворняга, собачонка), умерла от перегрева, облетев землю четыре раза. А ведь Роза как-то рассказывала ему, что двум своим гончим Мартин дал клички русских собак, летавших в космос.

Мартин… Неужели Laika57 – это Розин дядя?

Пытаясь дышать спокойнее, Джар снова высветил статью Макса и нашел еще один комментарий, в котором Laika57 сравнивал историю исчезновения Розы с детективом. А как же те письма, которые Джар на протяжении всех этих лет посылал по электронной почте Эми и Мартину, делясь с ними своими версиями Розиного исчезновения? Мартин всегда относился к ним с таким пренебрежением! Отмахивался от Джара, как от параноика, помешанного на заговорах. Чем же он занимается? Почему оставляет комментарии в даркнете под статьей о возможной вербовке Розы разведслужбами?

Зачем он размещает видео с женщиной, истязуемой в Гаунтанамо?

«Мы теперь полагаем, что Мартин может быть причастен к съемкам видео со сценами мучений и пыток», – вспомнил Джар слова Като. Ему следовало остановиться, позвонить Майлзу, рассказать ему о том, что он нашел. Если Като действительно копает под Мартина и расследует его сомнительные компьютерные делишки, то с этим видео коп получит столь нужное ему веское доказательство. Но что же все-таки он нашел? Что, если на этом видео Роза…

«Нет! Это не она! Это не Роза!» – снова повторял себе Джар. Интерес Мартина к этому сайту мог быть чисто профессиональным: откровенный фанатик шпионских детективов, проработавший немало лет в одной из крупнейших фармацевтических компаний, он просто хотел указать на сходства между пыточными техниками ЦРУ и опытами над животными, проводившимися в 1960 годах. Только и всего. Закрыв файл со статьей Макса, Джар начал искать другие посты или комментарии Laika57 – что-либо, что могло бы доказать невиновность Мартина, его непричастность ко всему этому. На индексной странице сайта он заметил ветку о прототипе Джорджа Смайли, вроде бы вполне безобидную тему. Мартин никогда бы не упустил возможности продемонстрировать свои познания.

Так и есть! Laika57 отметился и здесь:

Бингэм или Грин? При здравом размышлении, с учетом всех «за» и «против», Смайли многим напоминает Джона Бингэма, 7-го барона Коанморриса, коллегу Ле Карре по Ми-5 и собрата по перу.

И тут Джара осенило: Джоном Бингэмом назвался человек, взявший напрокат машину в Корнуолле!

80

Кромер, 2012 г.

Тест «Подвешивание за хвост» имеет множество преимуществ, не говоря уже о том, что он не требует больших затрат. С помощью медицинской клейкой ленты мышей подвешивают за хвосты подальше от любых предметов, за которые они могли бы зацепиться и попробовать убежать. И прямо сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной болтается Роза, подвешенная к нижней стенке полки над моим рабочим столом. Только вот этот сарай – не шибко подходящее место для опытов подобного рода.

За последние несколько месяцев я осознал, что отказаться от того, что я делал в лаборатории, мне не по силам. Пожертвовать одним интересом в пользу другого у меня не получается. Очень просто – перевернуть страницу в книге. А вот переключиться с одного дела на другое, перечеркнуть все, что тебя занимало раньше, и начать жизнь с белого листа – совсем не просто. Я занимался одним делом целых тридцать лет. И был в шаге от крупного успеха: разработке антидепрессанта нового поколения, действие которого проявляется в течение нескольких дней, а не недель, у самых разных людей и который имеет ограниченный спектр побочных эффектов. Раз мне не дают довести свои исследования до логического конца официально, я должен изыскать способ продолжить их неофициально и завершить работу, которую я делал, когда меня турнули из лаборатории.

В 1990 годы у нас была одна сторонняя лаборатория. И сегодня после обеда я отправился посмотреть, что с ней сталось. На велосипеде я добрался до места всего за час. Лаборатория находилась в переделанном ниссеновском ангаре из гофрированного железа, на заброшенном аэродроме времен Второй мировой войны, на дальней окраине Холта.

Чего там только нет: во время войны все расходы Северного Норфолка шли на один огромный аэродром для «летающих крепостей» и бомбардировщиков «Виккерс Веллингтон». В 1960 годы аэродром был закрыт, и часть летного поля заняли птицеводческие фермы. Но и птицеводство со временем тоже было прикрыто. Однако от фермерских хозяйств осталось множество низких свободных строений. И в 1990 годах их, пусть недолго, но довольно активно, использовали местные предприниматели, включая нас. Сейчас все эти помещения просто пустуют.

Я было позабыл об этой нашей лаборатории. А, вспомнив сейчас и осмотрев ее, несказанно обрадовался: там почти ничего не изменилось. Железный ангар, стоящий среди сосен на окраине летного поля, мы тогда лишь немного переделали: встроили в крышу слуховые окна благодаря чему внутри помещения стало намного светлее. Оригинальные окна в кирпичных стенах по обоим торцам здания не пропускали много света. Одно из них оказалось разбитым. Я заглянул в него. Смотреть там особо было не на что – краска на стенах облезла; внутри только два сломанных стула. И больше ничего… Ничего, что бы указывало на то, что тут когда-то проводились исследования и ставились эксперименты. Возможно, поэтому наши противники так и не прознали об этой лаборатории. Собственно, сама лаборатория находилась в подвале ангара (подальше от любопытных глаз) – в переоборудованном бывшем бомбоубежище.

Кроме меня об этом месте и о том, чем мы тут занимались, знали всего несколько человек. На первом этаже ангара располагалась администрация – хорошее прикрытие для всех посторонних (часть аэродрома время от времени использовалась легкими самолетами, опрыскивающими сельскохозяйственные поля). А попасть в нашу лабораторию – пусть и небольшую, но полностью оборудованную – можно было по маленькой, но крутой железной лестнице под съемной панелью в полу, заставленной шкафом для хранения документов.

К каким только ухищрениям мы не прибегали в те дни, чтобы проводить свои эксперименты над животными (в основном, собаками)! Некоторые уловки сегодня кажутся параноидальными. Но тогда невозможно было иначе.

Сегодня мне удалось проникнуть внутрь ангара – через разбитое окно. Но замок, так и висящий на панели, помешал мне попасть в подвал. Я собираюсь съездить туда еще раз завтра, во время своей велосипедной прогулки (в эти дни Э. рассчитывает, что меня не будет в доме хотя бы часа три). Я уже положил в свой рюкзак болторез. И очень надеюсь, что в подвале все еще осталось хоть какое-то оборудование из того, что мы оставили там, в спешке покидая лабораторию.

Роза висит под полкой уже шесть минут. Это нормальное время для теста «Подвешивание за хвост». Эх, крошка! Окажись ты в настоящей лаборатории! Сначала ее тело извивалось и корчилось. А сейчас она замерла – то ли прозорливо бережет свои силы, то ли ослабела от отчаяния. Думай, как хочешь.

Удивительное дело! Но антидепрессанты – мы это точно установили – сокращают период неподвижности. В силу чего этот тест можно считать еще одним полезным методом первичного скрининга. Всем очевидно, что количество психических расстройств, которые можно моделировать на мышах, ограничено. Шизофрения и сложные биполярные аффективные расстройства у людей (то, что раньше называли маниакально-депрессивными психозами) далеки от «состояния отчаяния», которое испытывают грызуны в лабораторном стакане с водой.

Протагор когда-то сказал: «Человек есть мера всех вещей». И он был прав. К сожалению, клинические испытания антидепрессантов на людях долгое время осложнялись излишними полемиками и спорами. Их эффективность лучше всего проявлялась у лиц с тяжелой депрессией. Но таких людей редко привлекают в качестве добровольцев для тестирования новых препаратов. Напротив, испытания проводятся на людях с умеренными или слабыми формами психических расстройств. Эффект плацебо у депрессивных пациентов также очень высок, что вообще ставит под сомнение эффективность медикаментозного лечения. И что в итоге? Фармацевтические гиганты отложили на потом свои исследования антидепрессантов.

Я процитировал Протагора в своем заявлении об уходе. Но наше руководство не захотело ни осознать, ни тем более пересмотреть свое отношение к испытанию новых препаратов на людях, как единственному способу спасти индустрию антидепрессантов.

Я до сих пор придерживаюсь мнения: ключевую роль в развитии большинства депрессивных расстройств играет хронический сильный стресс. И окажись вы на моем месте и пожелай внедрить антидепрессант нового поколения, над которым проработали почти всю свою карьеру и который способен изменить жизни миллионам депрессивных больных, вы бы тоже не сомневались в том, что в стрессовые ситуации перед применением испытуемого препарата нужно ставить не грызунов, а людей. Фармацевтические компании упустили свои возможности в Гуантанамо. А я не упущу.

Розины глаза закрылись навсегда…

81

Это случилось так быстро: он допустил ошибку!

Он пробыл в моей камере несколько минут – достаточно для того, чтобы снять меня с цепи и дать препараты, которыми он всегда меня пичкает перед началом сеанса. И тут зазвонил его телефон. Я не слышала, что сказал ему звонивший, но мой охранник внезапно пришел в сильное раздражение. Он ужасно разозлился на что-то!

И почти сразу же вышел, хлопнув дверью. Но звука запирающегося замка не последовало. Никакого скрипа. Мой охранник всегда запирает дверь камеры, и в этот момент обязательно раздается характерный скрежет. То ли замок прокручивается, то ли ключ заедает. Но сегодня он забыл запереть дверь! Более того, он забыл посадить меня снова на цепь!

Прежде чем сдвинуться с места, я выждала пять минут – триста секунд. Мой охранник и раньше нередко меня проверял. В последний раз он тоже не посадил меня на цепь, оставил дверь открытой и исчез. Я просидела тогда на полу, не сдвинувшись с места, два часа. У меня не было желания бежать. Никакого. Вернувшись, он поздравил меня с успешной пройденной проверкой, дал немного свежей еды (курицу с рисом) и сказал, что я – пример для других заключенных и находка для науки – «образчик приобретенной беспомощности».

Но сегодня все по-другому. Я это чувствую. Он не собирался проверять меня. Я надела одежду, которую он мне принес несколько месяцев тому назад – брюки в стиле Али-бабы и куртку из флиса.

Мой охранник наконец-то ошибся! Другого объяснения нет. И я должна бежать.

82

– Эми. Это я, Джар. Я тебя не разбудил?

– Я получила твое сообщение. Не волнуйся. Мне все равно не спалось.

На это Джар и рассчитывал. Эми как-то пожаловалась ему на бессонницу, мучившую ее всякий раз, когда ее таблетки переставали действовать или она втайне от мужа сама прекращала их принимать.

Три часа ночи. Джар все еще сидел в офисе Макса в башне «Канэри-Уорф». Несколько минут назад он послал Эми эсэмэску с двумя вопросами: не спит ли она и может ли он ей позвонить. Эми сразу же прислала ответное сообщение: «Позвони мне через десять минут».

– Мартин рядом с тобой?

– Нет, он наверху. Спит.

В голосе Эми сквозила отстраненность. Как будто ее совсем не обеспокоил его звонок среди ночи. Прошло шесть дней с тех пор, как они виделись в Гринвичском парке. Эми уже тогда выглядела неважно. Джар сделал глубокий вдох: с чего начать разговор? Стоит ли рассказывать Эми все? Ему нужно заполучить журнал Мартина – тот, что он упомянул в комментарии, который разместил под видео с пыткой и в котором «слишком много откровений о его экспериментах по методике Селигмана».

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня.

– Ты в порядке? Где ты был? У тебя голос…

– Со мной все нормально. Я уезжал. – Сейчас было не время рассказывать Эми о его встрече с Розой в Корнуолле. Неизвестно, как она отреагирует. – Ты когда-нибудь была в сарае Мартина?

– В его сарае? Нет. А зачем?

– Мне нужно, чтобы ты сходила туда. Прямо сейчас.

– Мартин никому не разрешает заходить внутрь.

– Он запирает сарай на замок?

– Конечно.

– А ты знаешь, где он хранит от него ключ?

– Он прячет его в большой кружке с крышкой на кухонном буфете, но я…

– Ты должна сходить в сарай.

Эми молчала. Джару было слышно ее дыхание.

– Эми?

– В чем дело, Джар?

А может, ее тоже посещали такие же мысли, какие волнуют сейчас его? Только она отгоняла их прочь, не желая в такое верить?

– Я хочу, чтобы ты поискала там кое-что.

– Я не могу. Мартин придет в бешенство, если об этом узнает.

– Он же спит.

– Это связано с Розой? – В голосе Эми появляется осмысленность.

«Не нужно ей рассказывать о моих худших опасениях. Не сейчас», – решил Джар.

…Через две минуты Эми сообщила ему, что стоит у двери сарая, в глубине сада.

– Что все это значит, Джар?

– Эми, пожалуйста, просто открой дверь!

– Ты пугаешь меня.

Джару самому было не по себе. Одному в «Канэри-Уорф Тауэр» ночью очень одиноко. Джар слышал, как Эми возится с замком, представлял, как дрожат ее руки, как она боится быть застигнутой врасплох мужем и постоянно оглядывается на дом – а вдруг Мартин проснулся и встревожился из-за ее отсутствия?

– Я никогда не была здесь раньше. Странно, да?

– Сарай мужчины – его крепость, – говорит Джар и добавляет уже про себя: «А может, и тюремная камера». – Но, да, ты права, это странно.

– Что я ищу?

Джар пытался вообразить себе всю картину. Он понимал, что главное – добраться до компьютера Мартина. Эми должна найти его журнал. Но Джар не мог сдержать поток своих мыслей. А они вертелись совсем в другом направлении. В сарае наверняка имелся подвал или потайная комната. Место, где Мартин снимал свои фильмы и где…

– Эми, скажи мне, что ты видишь?

– Пару садовых кресел и его комплект для игры в крокет.

– Там только одна комната?

– В глубине есть еще одна.

– Сколько ключей в связке?

– Два.

– Открой вторую дверь.

Джар ждал, прислушиваясь к скрипу отпирающегося замка.

– Ты вошла внутрь?

– Тут горит странный красный свет.

– А что там еще есть?

– Стол, компьютер, несколько мониторов. Это для камер видеонаблюдения. Джар! Камеры зафиксируют, что я здесь была! Одна установлена снаружи сарая, а другая на задней двери дома.

– Мартин будет просматривать их, только если заподозрит неполадки в охранной системе, – лукавил Джар. Но он не знал, как еще успокоить Эми. – Во многих видеорегистраторах есть принудительное стирание записей. Через несколько дней их уже не будет. Если только ничего не случится.

– Я хочу вернуться домой, Джар. Мне не следовало сюда ходить.

– Эми, скажи мне, что еще ты там видишь. Есть ли там еще дверь или какой-нибудь люк? – Джар понимал, что Эми нужно искать компьютер, но ничего не может с собой поделать.

– Тут где-то должен быть винный погреб. Мартин упомянул о нем как-то раз, когда я выпила весь его кларет. Я вижу панель в полу.

Сердце Джар бешено колотилось. Воображение рисовало ему жуткую картину: Роза, заточенная в винном погребе, до смерти напуганная, теряющая рассудок…

– Эми, ты можешь ее поднять?

– На ней стоит коробка с папками.

– Пожалуйста, попытайся.

Джар слышал, как Эми отложила телефон в сторону и отодвинула коробку. А затем воцарилась тишина.

– Эми? – «Неужели она нашла ее?»

– Мартин встал, – прошептала Эми.

– Он может увидеть тебя из дома? Там есть окно?

– Нет, в этой комнате нет окна. Я вижу его на экране монитора. На лестничной площадке установлена камера.

– Что он делает?

– Спускается по лестнице. Джар, он убьет меня, если застанет здесь. Ты не знаешь Мартина!

– Ты должна поднять панель, – настаивал Джар. – Это, наверное, дверца в винный погреб. Скажи, что ты там видишь?

Снова в ответ тишина.

– Я поднимаю ее.

Джар закрыл глаза:

– Что ты видишь?

– Здесь только ящики с вином. Много ящиков. А что я ищу?

«Мартин – Розин дядя. Джон Бингэм – довольно распространенное имя», – мелькает в голове Джара мысль.

– Эми, ты уверена, то кроме вина там ничего больше нет?

«Он не стал бы держать ее в сарае. Так близко к дому…»

– Ничего, я уверена, Джар. Я хочу выйти отсюда. Он уже спустился вниз и сейчас на кухне.

– Запри сарай и отойди от него подальше. Как будто ты просто пошла прогуляться. Потому что тебе не спалось.

– Хорошо. – Джар никогда не слышал в голосе Эми такого панического ужаса. – Он снова идет наверх. В свою спальню. Мы спим отдельно.

У Джара вырвался вздох облегчения. И тут он вспомнил про журнал.

– Эми, еще одно. Компьютер включен?

Пауза.

– Похоже, он в спящем режиме.

– Ты можешь его запустить?

– Джар, я хочу вернуться в дом.

– Пожалуйста!

Тишина. Джару показалось, что он услышал, как Эми подавляет рыдание.

– Ты все делаешь здорово. Какая там оперативка? Мас?

– Да.

– Там нужно заводить пароль.

– Я вижу рабочий стол. Похоже, Мартин оставил его в спешке. Для него рабочий стол – святое.

– Поищи слов «журнал».

– Сейчас попробую.

– Ну, как?

– Я не слишком дружу с компьютерами.

– Эми, ты себя недооцениваешь. Посмотри, есть ли там файл под названием «Журнал»? – Джар корил себя за нетерпение. Эми многим рискует ради него. Ради Розы.

– Ничего такого нет.

– Попробуй «Дневник».

– Тоже нет.

«Думай, Джар, думай! Какие ключевые слова или фразы Мартин мог использовать в своем журнале? Если он записывал в него все, то должен был описать и приезд Джара в Кромер».

– Эми, попробуй набрать слово «пейот».

Он услышал стук ее пальцев по клавиатуре.

– Высветилось очень много файлов. Что такое «пейот»?

– Сушеный кактус. Попробуй комбинацию «Джар + пейот», – посоветовал Джар, перебирая в памяти их с Мартином разговор о сочинительстве, наркотиках и битниках.

– С этими словами есть только один файл, – ответила Эми. – Документ в формате Word под названием «Моя борьба».

– Это он! – воскликнул Джар, вспомнив интерес Мартина к автобиографическим романам Кнаусгора с одноименным названием (звучит амбициозно, не более того).

– Мне открыть этот файл?

– Боюсь, это будет непросто сделать. – Джар допускал, что Мартин мог зашифровать свой журнал. Карл или, может, Антон, если он снова объявится наверняка смогут расшифровать его.

– Джар, мне кажется, он уже открыт.

«Вот так удача!» Ладони Джара стали влажными. Если документ открыт, его не придется расшифровывать.

– Он внизу экрана. Но я не могу перетянуть его вверх.

– Будь осторожна. Должно быть, Мартин писал свой журнал сегодня вечером и не закрыл файл. – Джар не хотел, чтобы Эми трогала его. Не дай Бог, Мартин заподозрит, что она была в сарае и просматривала его журнал.

– Муж пишет о Стрелке, моей замечательной собаке. О том дне, когда она умерла.

– Не читай это, Эми, – настаивал Джар, пытаясь сохранять спокойствие. – Послушай меня очень внимательно.

И он объяснил Эми, как ей открыть Firefox и войти в свой почтовый ящик (у Мартина была почта в Хроме), скопировать журнал и переслать его целиком в письме ему, Джару. А потом посоветовал ей скопировать еще несколько пустых текстовых элементов, чтобы замести следы, и удалить журнал из буфера обмена.

– А теперь выйди оттуда. Это очень важно, – сказал Джар после того, как в его почтовом ящике высветилось новое сообщение с электронным адресом Эми.

– Хорошо.

– И закрой Firefox, вернись в Word, на ту страницу, которая была открыта у Мартина. И переведи компьютер в спящий режим.

– Готово!

– Спасибо тебе, Эми!

– Но в чем все-таки дело, Джар?

Джар понимал, что Эми вправе ждать от него объяснения. Набрав в легкие побольше воздуха, он на одном выдохе выпалил:

– Я видел Розу. Я нашел ее четыре дня назад в Корнуолле.

83

Северный Норфолк, 2012 г.

Я приезжал сюда всю неделю, каждый день. И вот, наконец, моя лаборатория готова. Болторез быстро разделался со старым замком на дверной панели в полу, и я заменил его новым замком, сломать который будет намного труднее. Я также задраил наглухо все окна, закрепив их винтами так, чтобы нельзя было открыть, и повесил новый замок на входную дверь ангара.

Общее состояние лаборатории довольно хорошее, учитывая, что ею не пользовались больше десяти лет. Белая краска, конечно, облезает. Но основная экспериментальная зона цела: рабочие столы по бокам и операционный стол в центре в полном порядке. Чуть дальше – секционная, где раньше мы производили препарирование подопытных животных и вскрытие трупов, а в самом конце лаборатории – маленькая печь для кремации, умывальник и туалет.

Сетевого электричества нет. Должно быть, его отрубили еще несколько лет назад. Зато имеется действующий солнечный трубопровод благодаря которому в помещение проникает мрачноватый бледный свет. Мы использовали его для поддержания циркадных ритмов у некоторых животных. Вентиляция в нашей лаборатории тоже лучше, чем была в бомбоубежище (мы сделали отдушины по всему потолку, опять же – для нормального выживания животных).

В основной зоне лаборатории я установил видеокамеру, потому что мои коллеги в даркнете проявляют большой интерес к феномену «приобретенной беспомощности», предполагая, что он использовался для оправдания агрессивных методов ведения допросов в Гуантанамо. Вчера я объявил им, что надеюсь в скором времени воспроизвести оригинальные опыты на собаках, которые проводил Мартин Селигман в Пенсильванском университете в 1967 г. Я буду стримить видео с низким разрешением только избранным коллегам. (Здесь нет Wi-Fi, но проходит мобильный сигнал 3G.) Даркнет ориентирован на нишевые предпочтения даже больше, чем поверхностный интернет: шестьдесят экспериментов над животными соответствуют жестким методам допросов ЦРУ, не говоря о БДСМ. Вот вам и «длинный хвост»!

Вот что я запостил сегодня на одном из безопасных торовских форумов, которому теперь полностью доверяю:

Приобретенная беспомощность – это абсолютно пассивная реакция животных (или людей) на любые болезненные или неприятные внешние раздражители, возникающая вследствие формирования у них стойкого убеждения в собственном бессилии перед происходящим вокруг и окружающим миром в целом. Усвоив на собственном опыте, что изменение условий и спасение невозможны, такие животные (или люди) теряют волю к борьбе и становятся совершенно апатичными, смиряясь с поражением. Из ложных «этических» соображений опыты, начало которым положил в 1960 годы Мартин Селигман, не получили продолжения в последние годы, несмотря на их очевидную эффективность при испытании антидепрессорных препаратов.

Вскоре на этот пост откликнулся один мой старый коллега – техник-лаборант, с которым я долгое время не общался. Его тоже «попросили уйти» – по тем же сфабрикованным причинам. И он также увлекся велосипедным спортом. Мы собираемся встретиться с ним и покататься вместе. В свое время мы оба проводили в Норвиче собственные эксперименты по развитию у подопытных животных «приобретенной беспомощности», адаптируя селигмановские опыты на собаках, грызунах и других зверьках. Но когда наши противники начали осложнять нам жизнь, мы перешли к более деликатной работе в этой самой лаборатории.

Очень странно возвращаться к прошлому. Но я чувствую себя здесь как дома. Что поделать: привычка – вторая натура. Чтобы никто не заметил меня на территории бывшего аэродрома, я ежедневно оставляю велосипед в лесочке и дальше следую пешком по заросшей травой тропке вдоль южного периметра. Эти меры предосторожности не сильно отличаются от тех, к которым мы прибегали, когда лаборатория функционировала (смена маршрутов на работу каждый день, черные ходы, обманные поездки на транспорте). А Э., если и относится с подозрением к моим продолжительным отъездам из дома, то виду не показывает.

Все, что мне нужно сейчас, – это животное, на котором я смог бы проводить свои опыты.

84

Встав из-за стола Макса, Джар размял отяжелевшие от прилившего адреналина ноги. Доковыляв до окна, он выглянул на улицу – на соседние башни Доклендса. Скоро начнет всходить солнце – об этом говорит кромешная ночная темнота, сгустившаяся, как всегда, перед рассветом.

Последние полчаса Джар читал журнал Мартина: первые замечания о стилях письма и возможных ошибках «человека, впервые попробовавшего стероиды», описания его собственного визита в Кромер, во время которого они обсуждали Джорджа Смайли, пейот и битников, пересказ пьяного разговора Мартина с Кирстен, а также откровения Мартина о тайной лаборатории на окраине Холта и его тайных поездках туда на велосипеде.

«А может, и Эми сейчас тоже читает журнал мужа?» – мелькнула у Джара мысль. Она ведь запросто могла зайти в свою папку «Отправленных писем» и открыть посланный ему файл. У Джара не выходили из головы оброненные Мартином слова о бензах, которые он давал Эми последние двадцать лет и которые «многое упрощали в постели». Зачем он это делал? И безопасно ли Эми оставаться наедине с таким мужем? Джар сознавал, что ему следует позвонить в полицию или, по крайней мере, в органы социальной защиты. Но навязчивое желание сначала выяснить все до конца перевешивало соображения разума.

Джар уже собирался читать следующую запись, когда в коридоре послышался шум – звук вращающейся двери. Первая мысль: наверное, это уборщики. Но звук настораживал своей странностью – в нем ощущалось приложение силы. Это заставило Джара встать и подойти к двери. «Я просто устал», – подумал он.

Джар вышел в пустой коридор и прислушался. Ничего. Через пару секунд он вернулся к офису Макса. Но тут двойные двери в дальнем конце коридора распахнулись, и в них, толкая перед собой тележку со швабрами и ведрами, зашли уборщики – мужчина и женщина. Испанцы лет сорока.

При их приближении Джар с облегчением улыбнулся. Но уборщики выглядели напряженными и почему-то избегали смотреть ему в глаза. Возможно, они были удивлены встрече с ним. Или им запрещалось вступать в контакт с людьми, работающими в башне – «корпоративный апартеид», как сказал бы Карл. (Они с Карлом обычно оставляли записки для работавших ночью уборщиц, советуя им попользоваться на халяву всякой всячиной, присланной в офис днем.)

Джар не знал, что сказать этим уборщикам – «Доброй ночи» или «Доброе утро». И выбрал нейтральное «Все в порядке?» Но испанцы никак не отреагировали на его слова, даже не улыбнулись. А проходя мимо него, ускорили шаг. И один из них бросил взгляд назад – сначала на распахнутые двери, а потом на Джара.

Поколебавшись, Джар оглядел коридор, а затем зашел в офис Макса и запер за собой дверь.

85

Кромер, 2012 г.

Э., наконец пришла в себя и уже более спокойным голосом попросила меня еще раз пересказать ей то, что случилось, и объяснить, почему я вернулся домой только с одной собакой. Я не стал ей говорить почему. А вот, как все случилось, описал в мельчайших подробностях.

Обычно мы с Э. совершаем утреннюю прогулку вместе. Так уж повелось после того, как я потерял работу. Мы оба надеялись на перемены к лучшему, «начало новой жизни», как будто бы все проблемы нашей супружеской жизни могли развеяться благодаря моему постоянному пребыванию в доме. Увы, конечно же, не могли…

И поэтому сегодня я отправился выгуливать Белку и Стрелку один. Эти собаки не были моим «прощальным подарком» от коллег, как часто шутила Роза (каков отец, такова и дочь). Хотя мы действительно использовали гончих в наших экспериментах. Этих двух сучек мы с Э. взяли из собачьего приюта в Норвиче за несколько недель до моего увольнения (еще одна неоправдавшаяся надежда). Я дал им клички двух русских собак, совершивших полет в космос на «Спутнике 5» в 1967 г. в компании сорока двух мышей, двух крыс и кролика. Стрелка полюбилась Э., а Белка мне. Так мы их и «поделили».

Прогулку я всегда совершаю по одному и тому же маршруту: спускаюсь вниз по дороге до заливного луга, потом иду вдоль реки, перехожу железнодорожные пути и поворачиваю в сторону дома. Быстрым шагом можно уложиться за двадцать минут. Сегодня утром Стрелка упорно тянула поводок и, в конце концов, умудрилась сорваться с него. Э. всегда ее баловала, а не учила повиноваться, как положено собаке. Я обычно спускаю наших гончих с поводка только после того, как мы перебираемся через речку по пешеходному мостику, и разрешаю им потом побегать по заливному лугу около железной дороги. Там надежное ограждение.

Но сегодня ворота в том месте, где тропинка пересекает железнодорожные пути, оказались открыты. А на дальней окраине луга имеется небольшой закуток, на котором частенько резвятся кролики. Стрелка заметила их раньше меня и стремглав побежала вдоль ограды, пытаясь пролезть через нее. Белка не проявила к кроликам большого интереса и продолжала кружить вокруг меня.

Я увидел, что ворота открыты, прежде чем услышал шум поезда. И я еще мог подозвать Стрелку свистком, лежавшем в кармане моей вощеной куртки. Но, нащупав рукой свисток, я крепко сжал его в кулаке и продолжал наблюдать.

В безрассудной погоне за кроликами Стрелка все ближе подбегала к воротам. Ей оставалось до них каких-то пять ярдов. Но, если бы я в тот момент дунул в свисток, она бы подавила свои инстинктивные позывы и вернулась ко мне.

Однако свисток так и остался в моем кармане, а Стрелка забежала в ворота. Она увидела приближавшийся поезд, но все равно продолжала бежать к железнодорожным путям, где ее ожидала неминуемая гибель. Конечно же, Стрелка не собиралась попадать под поезд. Просто здоровый аппетит к кроликам оказался сильнее инстинкта самосохранения. Я не отвернулся. А напротив, застыл, прикованный к месту последствиями своего бездействия. Подброшенное локомотивом тело Стрелки взлетело в воздух, потом упало на пути и исчезло под колесами поезда.

Машинист бросил на меня осуждающий взгляд; поезд продолжил движение, а Белка сбоку от меня понуро притихла.

Возможно, ее сестра в момент удара издала звук в более высоком регистре, не доступном человеческому уху. И в этом звуке Белка различила страх. А я расслышал только глухой стук.

Смысла приносить Стрелку домой не было никакого. И я не стал говорить Э. что от ее любимицы на рельсах осталось лишь кровавое месиво.

86

Джар все еще читал. Он не мог остановиться. Эми любила Стрелку, как ребенок. Он помнил, что Роза рассказывала ему об этом. Когда Эми узнает, что произошло с собакой на самом деле, она уйдет от Мартина. Возможно, она уже пыталась это сделать. А не позвонить ли ему Эми прямо сейчас – проверить, читала ли она журнал, и обсудить с ней, стоит ли информировать полицию? Ведь подсаживание человека на бензодиазепины можно квалифицировать как домашнее насилие.

Мысли Джара гудели, как пчелы, но их поток опять прервал шум в коридоре – сначала до него донеслись чьи-то шаги, потом звук вращающейся двери. Уборщики вернулись? Джар посмотрел на часы. Половина четвертого утра. Макс говорил ему, что уже на рассвете в башне появляются первые работники – те, кому приходится рано вставать, чтобы торговать акциями на биржах Гонконга и Дальнего Востока.

Джар снова повернулся к экрану, стараясь вернуться мыслями к Эми, Розе и Стрелке. Но, услышав новый звук, похожий на сдавленный крик, он нервно сглотнул. Не думать об этом звуке у Джара не получалось. Уж слишком он был «человеческим».

Выйдя из офиса Макса, Джар оглядел коридор. Журнал Мартина привел его в замешательство, усилил его паранойю. «Мне померещилось», – убеждал себя Джар, но перед глазами у него так и стояли те двое неприветливых и отводивших глаза уборщиков, полчаса назад стремительно покинувших этаж.

Джар прошел в конец коридора и толкнул вращающуюся дверь.

Никого. Лифты стояли в ожидании утренней толкотни. А затем Джар заметил на полу, у пожарного выхода, рядом с пустым стулом, чью-то фуражку. Он направился к ней и поднял с пола. Внутри фуражка была еще теплая; сзади слегка надорвана подкладка. Джар снова посмотрел вокруг, а потом решительно толкнул тяжелую пожарную дверь.

– Эй, тут есть кто-нибудь? – прокричал он, и его голос эхом разносился по всему лестничному колодцу. Джар закрыл дверь и положил фуражку на стул, стараясь не обращать внимания на ее липкую теплоту. «Охранник скоро вернется и заберет ее», – решил Джар, возвращаясь в офис Макса и снова запирая за собой дверь. Его сердце бешено стучало.

87

Северный Норфолк, 2013 г.

Сучка болтается под потолком в лаборатории, привязанная к подвесному лежаку из прорезиненной ткани – как предписывал в 1967 г. Селигман. Ее конечности свисают вниз, просунутые в четыре отверстия между ремнями. Я не смог скопировать все оригинальные детали этой подвесной конструкции. Но того, что у меня получилось, вполне достаточно, чтобы провести эксперимент правильно. Источником болевого шока служит 12-вольтный автомобильный аккумулятор с делителем напряжения, концы которого соединены с двумя латунными электродами (предварительно смазанными электродной пастой). Один из электродов прикреплен липкой лентой к ступне суки. Мощность электрического разряда – 20 мА – рассчитана с учетом сопротивления кожи подопытной в 1000 Ом.

Защищенная черным кожаным клепаным намордником голова суки зафиксирована в определенном положении и удерживается в нем двумя пластинами по бокам (опять же в точном соответствии с предписаниями Селигмана). Эти пластины соединены бугелем на шее подопытной. В надежде остановить ток сучка может надавливать своей головой на любую из них. Но давлением на пластины подачу тока не остановить.

Единственное отличие моей конструкции от экспериментального оборудования Селигмана заключается в том, что крепежные ремни я сделал из материала такого же цвета, как у комбинезонов, которые носят «особо ценные» узники Гуантанамо – оранжевого!

Я только что все проверил и убедился: видео работает. И я живо представляю себе смотрящих его коллег со всего мира: отлученных от своей работы ученых, психологов ЦРУ и, возможно, даже случайных террористов.

Теория Селигмана заключается в следующем: скованные ремнями и подвергнутые систематическому воздействию электрических разрядов собаки, усвоив, что они не могут ни предотвратить их, ни повлиять на их силу, впоследствии не пытаются бороться или спастись, даже оказавшись в более выгодных условиях – например, в клетке с перегородкой и чередующимися участками подачи напряжения. (В которой при должной сообразительности животные без труда могут избежать ударов током, перескочив через прегородку из опасной секции в безопасную.) В оригинальном эксперименте Селигмана собаки из второй контрольной группы могли остановить подачу тока, надавив головой на пластины. И, помещенные в клетку с перегородкой, эти подопытные не оставляли попыток избежать боли – в отличие от собак из первой группы, у которых выработалось стойкое убеждение в своей беспомощности перед происходящим вокруг.

То есть опыт, который я сейчас провожу, является только частью более широкого эксперимента. Позже я высвобожу свою сучку из ремней и помещу ее в клетку; там она будет также подвергаться ударам тока (пропускаемого по металлической сетке на полу в одной из секций), но сможет избежать их, если сообразит перебраться через перегородку в другую секцию клетки. Если Селигман прав, сука не станет уклоняться от разрядов, а будет смиренно терпеть боль и обреченно скулить в состоянии приобретенной беспомощности.

Во время первого электрического разряда ее тело сотрясли впечатляющие конвульсии.

Второй разряд вызвал такие продолжительные мышечные сокращения, что я разволновался, как бы не лопнули ремни – тело суки билось как рыба, выброшенная на берег. Но я проверил крепления – все в порядке. Сука колотилась головой о панели и истошно визжала жутко высоким голосом.

Автоматическая подача постепенно сокращающихся разрядов тока продолжалась в обшей сложности 226 секунд.

Теперь мне нужно обождать сутки. А потом я помещу свою подопытную в клетку с чередующимися участками подачи напряжения и посмотрю, как она будет там реагировать на болевые удары током. Попытается ли она их избежать? Или в результате усвоенной неспособности предотвратить разряды и повлиять на все происходящее вокруг, на первом этапе эксперимента у нее действительно развилась приобретенная беспомощность?

88

Джар подавил приступ поступившей тошноты, но тут же снова согнулся пополам, хватаясь за мусорную корзину в офисе Макса. Он должен позвонить Максу, пересказать ему все, что он только что прочитал. «Ладно, со звонком можно немного повременить», – решил Джар. Сначала ему нужно прогуляться, глотнуть свежего воздуха, проветрить голову.

Сучка болтается под потолком в лаборатории.

Джар вышел в коридор и направился к лифтам. Как только он подошел к вращающейся двери, сработала пожарная сигнализация. От пронзительного звука сирены Джар вздрогнул. «Это всего лишь утренняя проверка», – сказал он себе, стараясь сохранять спокойствие. Но его нервы были уже на пределе. Записанный голос, звучащий из репродуктора не слишком обнадеживающе оповещал людей о порядке эвакуации из башни по лестницам.

«Может быть, стоит вернуться в офис Макса, запереть дверь и не обращать внимания на тревожную сирену?» – раздумывал Джар. Ведь о его присутствии в офисе никто не знает. Но нет, это выше его сил. Ему просто необходимо выбраться из этой башни, подальше от этого жуткого журнала Мартина.

Лифты отключили. Джар бросился к пожарному выходу; подобранная им ночью фуражка так и осталась лежать на стуле. Джар старается не думать о ее владельце. О том, куда мог подеваться охранник.

Второй разряд вызвал такие продолжительные мышечные сокращения…

Мартин мучил и истязал собаку… Тщетно пытался убедить себя Джар, толкая пожарную дверь. Может быть, Мартин просто выдумал эту историю, и Стрелка не погибла на железнодорожных путях? Лестничный колодец уже не звенел тишиной. Где-то внизу шумно гудели вытяжные вентиляторы, проветривая лестничные пролеты. Джар прислушался. Но чужих шагов не слышно. Больше никто не эвакуируется из башни. Джар поднял глаза вверх. А там, в углу лестничной площадки, неподвижно лежал неуклюже упавший охранник.

Борясь с очередным приступом тошноты, Джар подошел к телу. Глаза охранника были закрыты; на лбу багровел синяк. Джар проверил его пульс и с облегчением вздохнул: сердце охранника билось. А потом охранник издал слабый стон, и Джар почти успокаился. Он понимал, что должен позвонить в полицию, но желание выбраться из здания, подальше от сирены, вентиляторов и видео, оказывалось сильнее.

– С вами все будет теперь в порядке, – сказал Джар, убеждая скорее себя, чем охранника. И начал долгий спуск вниз – длиною в двадцать этажей. Невольно он разгонялся, перескакивая через две ступеньки зараз. Миновав три этажа, Джар остановился перевести дух. И в гуле вентиляторов уловил шум чьих-то шагов. Выше него находился кто-то еще.

Джар продолжал спускаться, стараясь не сбиваться с ровного темпа. Лестница была невероятно крутая. И если он пойдет быстрее или побежит, то сможет оступиться и упасть. А в худшем случае – сломать себе шею. Глянув вверх, Джар заметил знакомую высокую фигуру, маячащую двумя этажами выше. Уж не тот ли это человек, который пытался сесть в его поезд на Паддингтонском вокзале и отнял у него Розу на мысе в Корнуолле?

Святый Боже! Джар пустился бежать, перелетая уже через три ступеньки сразу – слишком быстро, чтобы сохранить равновесие. В итоге он упал, тяжело ударяясь о край ступеньки, и по инерции кубарем скатился вниз по лестничному пролету.

Придя в себя, Джар попытался определить, откуда идет нестерпимая боль. Вокруг его щеки на холодном бетонном полу растекалась лужица крови. Джар вспомнил об охраннике и его теплой фуражке. Кто-то спускался по лестнице и остановился рядом с ним. Закрыв глаза, Джар – впервые за многие годы – начал молиться, ожидая, когда перед глазами пронесется вся его жизнь. Но увидел он только Розу на кромке утеса.

При звуке взведенного курка – до странности обыденном и прозаичном – Джар обхватил ноги незнакомца руками. Тот потерял равновесие и упадал, волоча за собой Джара. Они пересчитали еще несколько ступенек, прежде чем Джару удалось отделаться от своего противника. Тело того перевернулось, выгибаясь, и замерло под неестественным углом. На ступеньке между ними лежал пистолет – тот самый, который наставил на Джара человек в Корнуолле.

Джар никогда не имел дела с оружием и не представляет, как с ним обращаться. Но он поднял пистолет, нашел предохранитель и опустил оружие в карман своей замшевой куртки. На какой-то миг у Джара возникло желание пристрелить скрюченную фигуру. Вот что нужно было сделать на мысе! Выхватить у незнакомца пистолет и помешать ему увести Розу.

Но и сейчас Джар не стал стрелять. Вместо этого он развернулся и убежал.

– Господи! Ты что, все еще в офисе? – удивился полусонный Макс.

– Кто-то пытался прикончить меня, – спешил рассказать Джар прерывающимся от волнения голосом.

– Что-что? Я почти не слышу тебя.

– Я уже было попрощался с жизнью, Макс. Там, в башне. Тот человек, что схватил Розу в Корнуолле, он выследил меня на пожарной лестнице и пытался убить.

– А где ты сейчас?

– Внизу у башни, возле метро.

– Ты в безопасности?

– Не уверен, – озирался по сторонам Джар, вытирая с губ кровь. На улице светало. Он был весь в ссадинах и ушибах после падения.

– Ты должен пояснить мне подробно, что произошло, – тихо проговорил Макс.

«Макс привык к звонкам посреди ночи и паническим, сбивчивым объяснениям своих клиентов, – подумал Джар. – Это его работа – общаться с людьми, успокаивать, определять нанесенный ущерб».

– Я понял все, когда он начал рассказывать о «суке». Именно тогда я все понял.

– Что понял?

– Он взял напрокат автомобиль на имя Джона Бингэма. Для своего дружка, который только что пытался меня убить. Того высокого парня.

– О чем ты, Джар? Ты говоришь какую-то ерунду.

– Розу забрала не полиция. И она не была узницей Гуантанамо. Ее держал в заточении Мартин.

– Мартин? – За вопросом Макса следует долгая пауза. – Ее дядя Мартин?

– Да, ее дядя Мартин.

89

Северный Норфолк, 2013 г.

Селигман очень конкретно описал оборудование, которое он использовал для второй части своего эксперимента 1967 г., «научения убеганию – избеганию». И я постарался точно следовать его указаниям, несмотря на ограниченность ресурсов в моей старой – новой лаборатории.

В эксперименте Селигмана те собаки, которые в первой части опыта не утрачивали контроля над происходящим и, надавливая на пластины, предотвращали удары током, во второй части опыта быстро соображали, как найти в клетке с чередующимися участками подачи напряжения безопасную секцию. А те собаки, которые в первой части опыта не могли контролировать ситуацию (т. к. давление на пластины не останавливало подачу тока), оказавшись в клетке, либо сопротивлялись совсем слабо, либо вообще не предпринимали попыток избежать болевых ударов. (Семьдесят пять процентов из них оставались в клетке целых пятьдесят секунд, терпя боль от пропускаемого через их тела тока.)

Селигман рекомендовал повторять опыт десять раз. И результаты всегда были практически одинаковыми.

Свет погас, и я начал отсчитывать секунды до электрического разряда. Когда ток пошел, ее тело начало сотрясаться, а из горла стал вырываться низкий, рычащий звук, неуклонно нарастающий по силе. Она не делала никаких усилий, чтобы встать и добраться до безопасного места в клетке. Лишь обреченно сидела, не сводя с меня глаз – убедительный пример приобретенной беспомощности.

Она и сейчас смотрит на меня, безвольно распластавшись в углу клетки.

90

– Мы можем воздержаться от подробностей? – попросил Макс. – Пока не высадим из машины детей?

– Да-да, конечно, – ответил Джар, рассматривая в зеркало заднего вида «Лендровера» двух ребятишек, елозящих на заднем сиденье рядом со своими портфелями и ланч-боксами.

– Конечно, подрастающее поколение должно знать, что творилось в Гуантанамо во имя Западной демократии. Но пусть они все же узнают об этом попозже. Скажем, лет в десять.

Джар выдавил из себя слабую улыбку, наблюдая за тем, как Макс притормаживал около начальной школы в Далидже. Макс забрал его у Канэри-Уорф в полпятого утра. Пару часов Джар проспал у приятеля дома на софе. А, проснувшись, сильно удивил детей Макса, широко округливших от неожиданности глаза при его появлении в дверях гостиной.

– Как тебя зовут? – спросила девочка.

– Джар, – ответил он, разглядывая забавных близняшек лет шести.

– Джар, – повторила девчушка. – А что у тебя с головой?

– Какое смешное имя, – встрял в их разговор мальчуган, лишив Джара возможности объяснить, почему уже во второй раз за две недели у него забинтована голова – на этот раз стараниями обходительной жены Макса.

– Друзья зовут меня Джемом, – сказал Джар.

– Папа, этого чудака зовут Джем-Джар, – хором выпалили близняшки, уносясь из гостиной на кухню.

Джар еле удержался, чтобы не расплакаться. Как бы он хотел повернуть время вспять, оказаться в прошлом, когда его жизнь была такой же простой и беззаботной.

А сейчас, когда ребятишки вылезали из машины и направлялись к воротам школы, на Джара накатила волна раскаяния и страха. Ему не следовало приезжать с Максом к школе, подвергать его детей опасности. Тот человек на лестнице в башне лежал без сознания, но дышал. А значит, был жив и оставался опасен.

– Макс, прости, я не должен был тебе звонить или приезжать к тебе домой, – сказал Джар, оглядывая улицу.

– Это почему, скажи на милость?

– Он мог выследить меня здесь.

– А я-то думал, что ты оставил его умирать, – усмехнулся Макс, заводя «Лендровер».

– Возможно, и так.

– Меня больше волнует полиция. В башне везде понатыканы камеры видеонаблюдения.

– Я не заметил ни одной на пожарной лестнице.

– Ну, может, их там и нет, – хмыкнул Макс. – Утешься, ты не первый, кто пострадал во время учебной пожарной тревоги. Последний раз, когда отрабатывалась эвакуация из здания, одна девушка из соседнего офиса сломала себе лодыжку. Люди пугаются и теряются на этой лестнице. И это неудивительно – тьма народу, шум вентиляторов.

…Через двадцать минут они забрали Карла у его дома в Гринвиче и направились в Кромер. Джар позвонил другу после телефонного разговора с Максом и попросил его отпроситься с работы, прикинувшись больным, – избитое оправдание на этот раз ему не показалось таким уж смешным.

В салоне машины висело напряжение – знать бы точно, зачем они едут. Сам Джар все еще не мог до конца поверить ни в реальность того, что он увидел и прочитал ночью, ни в правильность своих выводов, сделанных на основании этого. В одном он твердо был уверен: мужчина, выследивший его на лестнице в башне, и человек, схвативший Розу на мысе Гурнардс-Хед, – одно и то же лицо. Возможно, это был тот самый лаборант, которого Мартин упоминал в своем журнале, еще один любитель велосипедных прогулок.

Непонятно, Карл спал или слушал его рассказ о том, почему он подбил их ехать в Кромер в будний день, невзирая на сильный дождь?

– Я прочитал его журнал, – сбивчиво начал свой рассказ Джар. – Мартин стал вести его, записавшись на курсы писательского мастерства. Своеобразная практика перед написанием романа.

– Тогда там, возможно, все выдумано, – пошевелился Карл.

– Возможно. Дом Мартина под усиленной охраной из-за его старой работы. Там повсюду камеры видеонаблюдения. И в журнале Мартин признается, что подглядывал за раздевающимися гостьями.

– «Любопытный Том», – подал голос Макс. – Обычный извращенец, но не психопат.

– Он наблюдал, как Роза принимала ванну, – сорвался Джар.

– Извини.

– И он проводил опыты на животных в своем сарае. На мышах. Держал их в лабораторных стаканах с водой, подвешивал за хвосты с помощью клейкой ленты. И давал им женские имена: несколько мышей он звал Розами.

Друзья замолчали. Тишину в машине нарушало только гипнотизирующее поскрипывание «дворников».

– Но лишь прочитав про последний опыт, я осознал, до чего он додумался. Мартин описал, как он воспроизводил известный эксперимент Селигмана 1960 годов, в котором подвешенная собака многократно подвергалась ударам тока. Только «сука», которую описал Мартин, была не собакой. Не их собакой… Это была Роза.

– Почему ты так уверен? – спросил Макс.

– Это был точно такой же эксперимент, как на видео, которое я нашел в даркнете, после того как ты ушел. – Джар повернулся к Карлу. – Я тогда подумал, что на нем пытают женщину в Гуантанамо.

– Что ты хочешь сказать, приятель? Мартин работал на янки? Истязал женщину на их базе в заливе? – уточнил Карл.

«Похоже, Карл не догоняет», – подумал Джар.

– Две недели назад Эми дала мне дневник, написанный Розой. По крайней мере, я думал, что ею. Какие-то фрагменты дневника точно писала Роза – те части, в которых она описывает наши отношения в Кембридже. Но Мартину удалось завладеть дневником, когда Роза гостила в их доме. Как-то раз, когда у Розы возникли проблемы с вай-фай, он сумел войти в ее компьютер и отправить себе по электронной почте копию ее дневника. Мартин сам написал об этом в своем журнале.

– Но он мог и это выдумать, – возразил Карл.

Джар проигноровал его реплику.

– Мартин прочитал Розин дневник: о нашем знакомстве и встречах, о ее переживаниях в связи с кончиной отца. О декане ее колледжа…

– Докторе Лэнсе? – уточнил Макс.

Джар кивнул:

– Доктор Лэнс заметил, как Роза подавлена и несчастна, и предложил ей поехать в приют в Херефордшире. Возможно, он действительно говорил Розе, что она может прервать учебу и вернуться в колледж, когда оправится от горя. Но в колледже Святого Матфея не было психотерапевта.

– А как же Карен? – спросил Макс. – Роза много пишет о ней.

– Мартин тоже много пишет о психотерапевте в своем журнале. В частности, о ее странной особенности – делать короткий прерывистый вдох перед тем, как заговорить. Только он пишет не о Карен, а об одной старой университетской подруге Эми – американке-психологе по имени Кирстен, которая приезжала к ним в гости.

– О горячей Кирстен, с которой ты встречался на Харли-стрит, – вставил Карл.

– Эми беспокоили мои галлюцинации после потери Розы, и она попросила свою подругу помочь мне. А Кирстен, догадываясь, что без дружеских уговоров я к психотерапевту не пойду, завязала сначала знакомство с тобой.

– Она рассказывала, что ставит джангл своим пациентам, – пробормотал Карл. – Я и повелся.

– Эми действовала из лучших побуждений. Познакомившись с Кирстен, я подумал, что она на самом деле – Карен, психотерапевт из колледжа, и тоже ищет Розу. Но я ошибся. Карен никогда не существовала. Ее создал своим воображением Мартин. Начинающий романист, он выдумал ее, списав образ с гостившей у них Кирстен. Мартин набросал ее портрет в своем журнале – специфический вдох, светлые волосы, высокие скулы. Ничего особенного, обычное упражнение в сочинительстве. На премию Букера не тянуло.

– Но почему Кирстен стала Карен в дневнике Розы? – опять спросил Макс.

– Мартин всегда мечтал написать роман – с того самого момента, как он чуть было не начал читать лекции по английской литературе в Кембридже. Давно, еще в молодости, он уже предпринял одну попытку и неудачно. Я знаю, что чувствует человек в таком случае. И вот в руки Мартина попал Розин дневник. И у него возникла идея. Он начинает приукрашивать его – добавляет своих персонажей, вставляет новые фрагменты, примешивает к правде вымысел. Это объясняет, почему тебе не удалось разыскать психотерапевта в колледже Святого Матфея, тем более американку по имени Карен.

– Иными словами, Мартин взял Розин дневник за основу для своего нового большого романа, – пояснил Макс. – Но это не объясняет, почему он выложил в даркнете видео с ее пытками «американцами».

– Не совсем так. – Джар замолчал, глядя в боковое зеркало. Белый фургон «Форд Транзит» уже давно ехал за ними. Джар нащупал холодный металл в кармане куртки. Но почему-то наличие пистолета не успокаивало его. Он ничего не сказал Максу и Карлу об оружии.

– В последние месяцы перед ее исчезновением депрессия Розы усилилась, хотя я этого не замечал. Она написала об этом в своем дневнике. Не знаю, насколько исказил все Мартин. Но в любом случае я недопонимал, насколько Розе было тяжело.

«Не намного», – понадеялся Джар. Мартин, может, и добавил отсебятины в Розин дневник, но он также, вне всякого сомнения, удалил из него кое-какие записи: «подкорректировал» их с Розой отношения, размыв любовь, которую они питали друг к другу.

– Мартин видел ее подавленность, – прервал молчание Джар. – И допускал возможность самоубийства в таком состоянии. Поэтому он последовал за Розой, когда она вышла ночью из дома и направилась к пирсу.

– Я все равно не понимаю – для чего? – спросил Макс.

– Роза открывала ему перспективы – и для романа, и для его экспериментов. В своем журнале Мартин много рассуждает и о необходимости испытывать антидепрессанты на людях, переживающих стресс, и о своем разочаровании из-за того, что законы и регуляторы мешают ему это делать. Тюрьма Гуантанамо была идеальным местом для несанкционированных клинических испытаний новых препаратов. А тут у него появился шанс проводить свои испытания в схожих условиях, тестировать все антидепрессанты, в разработке которых он принимал участие. Вот почему он так старательно подготавливал себе особое место – брошенную лабораторию для экспериментов над животными, в свое время принадлежавшую его фирме в Норвиче. Именно там проводились когда-то действительно жуткие опыты – подальше от любопытных глаз противников жестокого обращения с животными.

– О Господи, Джар! И он все это описывает в своем журнале?

– Да, и довольно откровенно.

Опять замолчав, Джар протянул руку к бутылке воды, лежащей рядом с Карлом, и отпил из нее глоток. Во рту у него пересохло.

– Убедив Розу отойти от ограждения пирса, Мартин довел ее до своей машины, при этом оставшись незамеченным – камеры видеонаблюдения на пирсе были сломаны. В машине он напичкал ее успокоительными, а может быть, даже усыпил (что ему не составило труда сделать, учитывая характер его прежней работы). Потом инкогнито позвонил в службы экстренной помощи и отвез Розу в свою лабораторию на заброшенном аэродроме. Там он и удерживает ее все пять лет.

– Боже, – прошептал Карл.

– В этой лаборатории Мартин начал проводить эксперименты над Розой. Делая все то, что ему нельзя было делать с людьми на работе. Вот для чего она ему требовалась. К тому же, все это давало ему материал для его романа, который он так мечтал написать. Мартин начал дополнять Розин дневник записями из своего журнала, вводить в него «своих» персонажей. А сюжет он позаимствовал из твоей статьи, Макс, на которую наткнулся через год в даркнете. (А в том, что Мартин ее прочитал, нет никаких сомнений: он оставил под ней свой комментарий под ником Laika57.) Роза не совершала самоубийства, она была завербована американцами и получила новую жизнь, став участницей программы «Евтихий». (Это название Мартин тоже позаимствовал – из комментария к твоей статье другого пользователя.) Чем не захватывающий сюжет для любителей шпионских детективов? Мартин включил в Розин дневник и другие детали из твоей статьи.

– Например, о САС, – пробормотал Макс. – И о Тодде. То, что я выдумал.

– На протяжении всех пяти лет Мартин заставлял Розу перечитывать переработанный дневник каждый день, пока она сама не поверила в то, что им было приписано. Роза обмолвилась об этом во время нашей встречи на мысе в Корнуолле. Это был еще один его эксперимент над сознанием. И он обеспечивал ему также «обратную связь» – как автора, Мартина очень волновал вопрос достоверности, правдоподобия. Писатель в ученом, ученый в писателе. И Роза на самом деле считает, что была завербована в Херефордшире, участвовала в программе «Евтихий», потом решила выйти из нее и в результате оказалась пленницей цэрэушников на американской авиабазе. В действительности, ничего этого не было. Розу истязал в своей жуткой лаборатории на бывшем военном аэродроме в Норфолке ее собственный дядя.

Джар снова взял паузу. Его друзья молча ждали продолжения рассказа. Фургон все так же следовал за их «Лендровером», держась даже ближе к ним.

– В один из дней Розе, и вправду, удалось бежать. В тот день Эми обратилась к компьютерщику с просьбой починить ее лэптоп. Мартин сильно разозлился на жену – он испугался, что парень обнаружит все его страшные видео с пытками. Большинство записано на жестких дисках, хранившихся в его сарае. Но, что если часть видео он загрузил в компьютер Эми до того, как отдал ей его? Хорошо ли он их стер, или какие-то следы остались? Мартин запаниковал и допустил ошибку. Роза воспользовалась своим шансом, выбралась из лаборатории и бежала из Норфолка.

– Это когда ты увидел ее на Паддингтонском вокзале? – сказал Карл.

– Да, только я засомневался, что это была Роза. Решил, что это очередная галлюцинация. Но потом я, наконец, встретился с ней, на мысе Гурнардс-Хед в Корнуолле. Роза выглядела и физически, и психически сломленной. А кто такое выдержит?

– Быть пять лет подопытной в экспериментах Мартина, – добавил Макс. – Верить, что на тебе отыгрываются американцы за попытку выйти из тайной, а на самом деле фиктивной, программы «Евтихий».

– И ее снова «схватили», – продолжал Джар. – Только не агенты разведслужбы, а Мартин. Он взял напрокат машину, представившись Джоном Бингэмом. Не смог удержаться, чтобы не воспользоваться именем человека, послужившего прототипом Джорджа Смайли в романах Ле Карре. А схватил Розу помощник Мартина – здоровый парень, такой же извращенец, как он, бывший техник-лаборант, катающийся с Мартином на велосипеде. Я понимаю, что должен был помешать ему увезти Розу, побороться с ним на мысе, но у него был пистолет, а спрятаться нам с Розой было некуда.

– Этот тот человек, которого ты видел в «Старбаксе», напротив нашего офиса? – спросил Карл.

Джар кивнул.

– И который ударил меня в Корнуолле и пытался убить на пожарной лестнице в «Канэри-Уорф». Я в этом уверен.

После секундного колебания Джар признал:

– Я помог Мартину найти Розу, привел его к нашему тайному месту. – Голос Джара сорвался, и он не сразу нашел в себе силы продолжать: – После побега Розы Мартин сразу понял, что делать: у него уже имелся план действий в чрезвычайных обстоятельствах. Он просчитал, что Роза направится в какое-то особое место – ведь она писала в своем дневнике о намерении спрятаться там, «если мир вдруг слетит со своей оси». Только она упорно отказывалась назвать Мартину это место. Но о нем знал я. И Мартин это знал. Поэтому он передал мне через Эми Розин дневник – тот, который он «переписал». Он заставил меня – параноидного сторонника теории заговоров – поверить в то, что Роза сбежала от агентов разведслужбы. Я оказался для него «легкой добычей». Ведь я надеялся, что Роза жива, отказывался принять ее смерть даже по прошествии стольких лет. Мартин прислал мне на электронную почту несколько писем – якобы от Розы. И даже подделал секретный документ «Только для граждан Великобритании». Он почерпнул много полезного для себя на шпионских сайтах в даркнете. Мартин понимал, что Роза направится в наше тайное место, а я приведу его туда. Что я и сделал.

Джар не мог дальше говорить – его душили слезы.

– Значит, Роза все это время была у Мартина, – тихо произнес Карл.

Макс нервно откашлялся:

– Говорят, преступник и жертва в большинстве случаев знают друг друга.

– И вот сейчас он снова держит ее в своей лаборатории, – заключил Джар, пытаясь говорить твердым голосом.

А через секунду их всех троих резко бросило вперед.

– О Господи! – воскликнул Макс, пытаясь удержать машину на дороге. – Твои приятели? – спросил он, глядя в зеркало заднего вида.

Джар с Карлом обернулись. Белый фургон, висевший у них на хвосте, подпирал их так близко, что видно было лицо водителя. Джар узнал в нем человека, которого оставил умирать на лестнице в башне. Он смотрел вперед, и на его лице не отражалось никаких эмоций, когда бампер фургона снова ударил в зад их «Лендровера».

– Это он? – спросил Карл.

– Это он, – подтвердил Джар, поворачиваясь к Максу и со страхом пытаясь предугадать, что будет дальше. Часом раньше в машине сидели его дети.

– Держитесь, – процедил Макс, топя педаль тормоза.

Раздался визг с запахом жженой резины, потом все замедлилось, как казалось Джару. И наконец, громкий удар – фургон врезается в зад их машины. Голова Джара сотряслась, но он все же обернулся назад: левый «дворник» вонзился в лобовик фургона, и голову его водителя накрыла сетка пошедшего трещинами стекла. Прежде чем Карл иди Джар успевали что-либо сказать, Макс надавил на газ, и «Лендровер» унесся вперед, а фургон медленно остановился посреди неистовой какофонии клаксонов.

91

Похоже, в последний раз мой охранник дал мне сильно увеличенную дозу препаратов, которыми он меня пичкает. Потому что я с трудом вспоминаю последние несколько дней. Меня нашли в Корнуолле и снова вернули сюда. Это все, что я знаю наверняка. И теперь наказывают, как в первые годы. Обращаются со мной, как с собакой. Только на этот раз я понимаю, что я здесь одна. Во время побега я не увидела тут других заключенных. Зато обнаружила заброшенный офис и записывающее устройство рядом с люком, ведущим в мою «камеру». Я нажала на кнопку воспроизведения, и раздались крики. Сначала низкий стон, а потом звуки ударов. Шесть раз.

Я помню яркий солнечный свет и аэродром. Помню, как шла по ровному полю, и палаточный лагерь, в котором я украла палатку, рюкзак и немного денег, а потом убежала стремглав, как маленький напакостивший сорванец. Я не помню, как добралась до Лондона, но я села там на поезд, шедший в Корнуолл. А в Корнуолле пересела на автобус, который довез меня до мыса Гурнардс-Хед – того самого места, где мы с Джаром условились встретиться, если мир когда-нибудь слетит со своей оси.

И Джар был там, на мысе. Мой замечательный Джар!

По крайней мере, я думаю, что это был он.

92

Кромер, 2013 г.

Самоубийство – абсолютно бессмысленная вещь. Лучше бы вместо этого люди жертвовали свои тела науке. Пользы было бы больше. Мы, ученые, нашли бы им применение.

Я больше не буду вести этот журнал. Он выполнил свою задачу. Я обрел голос, и у меня теперь есть главный герой – яркий, живой, колоритный, со своим прошлым, которое я могу присвоить, и будущим, которое зависит только от моей воли. Но под конец мне хочется описать ту ночь, в которую произошло исчезновение Розы – событие, открывающее писателю неограниченную повествовательную перспективу.

В ту ночь мы с Розой поспорили. Сначала мы просто полемизировали на темы депрессии и преимуществах селективных ингибиторов обратного захвата серотонина в сравнении с немедикаментозной психотерапией. Но потом наша полемика переросла в яростный спор поколений – то, что я бы уподобил реалити-шоу «Открытость против скрытности, горячность против сдержанности».

Э. попросила меня извиниться перед Розой, и я пошел наверх, в ее комнату. А там, рядом с Розиным ноутбуком нашел написанную от руки записку. Роза пошла на прогулку – проветриться и привести свои мысли в порядок. Через несколько минут я спустился вниз и рассказал об этом Э. Она упросила меня пойти за Розой и разыскать ее в ночи. Я поехал на машине – уверенный, что Роза направилась к пирсу. Однажды она написала в своем дневнике о том, что подумывает спрыгнуть с него в воду.

Я нашел Розу в дальнем конце пирса, возле навеса для спасательных шлюпок. Она стояла на ветру, на поручнях ограждения. А внизу бушевали морские волны, вздыбливаемые восточным ветром. Я понимал, что Роза попала в обзор камер видеонаблюдения, когда шла вдоль берега к пирсу. Но камеры на самом пирсе не работали.

Некоторое время я просто стоял и наблюдал за Розой, за тем, как ветер играл ее волосами.

Не знаю, насколько она была настроена прыгнуть. Я лишь представил себе, что могло произойти дальше. Вариантов было три. Роза могла превозмочь свои сомнения и прыгнуть в темную пучину, а неистовая быстрина, змеившаяся вокруг опорных столбов пирса, унесла бы ее тело прочь. Роза могла уйти с пирса в тишину ночи и обрести новую жизнь после инсценировки своей смерти в рамках тайной программы разведслужб под названием «Евтихий». И наконец, она могла обернуться и увидеть мужчину, наблюдавшего за ней и поджидавшего момент, чтобы вмешаться.

В последнем случае этот мужчина мог обратиться к ней с простым, фаустовским вопросом: «Спасая другого от неминуемой смерти, становится ли человек хозяином его души?» Роза бы не поняла смысла этого вопроса. Но и не стала бы протестовать, пока незваный спаситель отрывал ее закоченевшие пальцы от металлических поручней. Со слезами, стекающими по испуганному и смущенному юному лицу, она была бы ему просто благодарна за сохраненную жизнь.

Медленно они бы вернулись к его машине, избегая видеокамеры у отеля «Париж», зафиксировавшей Розино появление на берегу. Затем поговорили бы немного; Роза бы успокоилась и выпила горячего чаю из термоса со странным привкусом. А потом бы мужчина завел мотор и повез засыпающую девушку в город, сделав по дороге только одну остановку – чтобы позвонить из таксофона.

Так что она сделала? Какой из этих трех сценариев выбрала?

Пора мне наконец приступать к написанию романа. Я решил сохранить формат дневника. И мне пришла в голову прекрасная идея: начать роман стоит со слов об инверсионных следах в небе Фенленда.

93

Когда я поняла, кто мой охранник? Два, может, три года назад. Когда он наконец со мной заговорил. Поначалу он носил черную балаклаву, тыкал меня электропогонялкой и не произносил ни слова. В балаклаве имелась прорезь для рта; и в ней его губы казались женоподобными, несмотря на щетину. Препараты, которыми он меня пичкал, были настолько сильными, что мне было уже все равно – он так он. Отец сразу раскусил его. С первой встречи. Один только Джар был слеп. Мне так жалко Эми. Она тоже настрадалась от него?

Он не разрешает мне называть его Мартином. Он – мой «охранник». Но в приливе сил я обращаюсь к нему по имени. И он приходит из-за этого в бешенство. Отбирает у меня еду, запихивает в рот таблетки, от которых мои пальцы скрючиваются как личинки мух, а стены камеры сдавливают тело так, что становится тяжело дышать. Но я не собираюсь играть в его игры.

94

С его последнего визита в дом Эми и Мартина прошло время. Но память не подвела Джара, и по его указке Макс вырулил на Холл-роуд, оставляя позади приморскую часть Кромера. Проехав с милю, «Лендровер» нырнул под железнодорожный виадук. И Макс по просьбе Джара сбавил скорость. Ярдов через пятьсот дорога свернула налево. Джар попросил Макса ехать еще медленнее. «Дом Эми и Мартина должен быть где-то справа», – подумал он. И тут же заметил его – частично скрытый за деревьями, дом стоял в стороне от дороги, в конце подъездной аллеи.

– Проезжай чуть дальше, – предложил Джар. – Если мы припаркуемся где-нибудь здесь, я пройду назад пешком.

Джар придумал, что позовет Макса и Карла только после того, как убедится, что Эми дома одна. Судя по записям в журнале, в эту пору дня Мартин должен быть на велосипедной прогулке. Джар позвонил в звонок на двери и, если ему вдруг откроет Мартин, он скажет ему, что приехал попрощаться. Наплетет что-нибудь про отъезд заграницу: он-де прочитал Розин дневник и наконец смирился с ее смертью; Роза в прошлом, ему нужно жить дальше.

– До пирса отсюда неблизкий путь, – сказал Макс, съезжая на обочину и останавливаясь в нескольких сотнях ярдов от дома. В голосе Макса сквозила усталость. «Еще бы, три часа за рулем», – подумал Джар.

– До пирса минут двадцать ходьбы, от силы полчаса, – уточнил он, стараясь не думать о Розе, бредущей по дороге в ту страшную ночь и не подозревавшей о том, что за ней на машине, замыслив недоброе, следует Мартин. Со словами «Я вам позвоню» Джар вылез из «Лендровера».

– Будь осторожен, как бы Мартин не проявил агрессии, – сказал Макс. – Как его дружок.

– Его не должно быть дома, в это время он обычно катается на велосипеде.

– Может, мне все-таки пойти с тобой? – предложил Карл. – На всякий случай?

– Я вам позвоню.

Через пять минут Джар стучал в парадную дверь. Он слышал, как кто-то надевает на дверь цепочку. А потом женский голос задал традиционный вопрос:

– Кто там?

– Это я, Джар.

Дверь приоткрылась, все еще на цепочке. И Джар приветливо улыбнулся Эми. Выглядела она ужасно, хуже, чем когда-либо: под глазами были темные круги, на лице тяжелый макияж, взгляд отсутствующий, полуулыбка рассеянная.

– Мартин дома? – спросил Джар.

Эми замотала головой:

– Он уехал на своем велосипеде. – В приглушенном голосе Эми звучала отрешенность.

– Можно мне войти?

Эми сняла цепочку с двери, впуская Джара в дом и сразу же запирая за ним дверь. Кончики пальцев у нее почему-то были черные.

– Я прочитала его после того, как послала тебе.

Джар кивнул, не зная, что сказать в ответ, и пытаясь определить, что теперь Эми думала о человеке, с которым делила дом – и жизнь – последние двадцать лет. После того как узнала о камерах в гостевой спальне, лаборатории на бывшем аэродроме, экспериментах по формированию приобретенной беспомощности? По крайней мере, она не видела видео и, должно быть, не подозревает, что связанной «сучкой» была Роза.

– Скажи мне, что это все выдумки, – проговорила Эми, направляясь на кухню.

Джар следовал за ней. Время еще было не для чаепития, но на буфете уже стоял полупустой стакан, а рядом с ним – початая бутылка водки. На столе лежало несколько рисунков углем – штрихованные поперечными штрихами сцены насилия, а на полу валялись шарики скомканной бумаги.

– Ты прочитала весь журнал Мартина? – спросил Джар, снова кидая взгляд на рисунки.

– Конечно, – ответила Эми и, помолчав, добавила: – Он позволил Розе прыгнуть той ночью с пирса, так ведь?

«Как бы у Эми не помутился рассудок из-за всего прочитанного, – подумал Джар. – Она заставляет себя в это поверить, боясь предположить худшее. Интересно, сколько таблеток она приняла?»

Голос у Эми был слабый, к концу предложений и вовсе сходил на нет:

– И он позволил умереть моей Стрелке.

– Давай поговорим об этом журнале попозже, – предложил Джар.

– Кирстен догадывалась. Она подозревала, что он установил камеры в гостевой комнате.

– Мартин пишет в журнале о старой лаборатории, на заброшенном аэродроме, – перебил Эми Джар, тревожась о ее душевном состоянии. – Нам нужно найти эту лабораторию. Она должна быть там, куда он ежедневно ездит на велосипеде. Ты ничего не знаешь об этом месте?

Эми молчит. Но в ее взгляде, сфокусированном на Джаре, отображается тревога:

– Мне кажется, знаю.

– Где это, Эми?

– Я – жертва Strava, Джар. Мартин катается на велосипеде по три часа каждый день. А, вернувшись с прогулки, он идет в свой сарай и загружает проделанный маршрут и время, за которое он его преодолел. Аэродром должен быть в его компьютере.

Джар уже звонит Карлу:

– Спасибо тебе, Эми!

С помощью болтореза, найденного в надворной постройке рядом с сараем, друзья срезали оба навесных замка: путь внутрь будет открыт. Макс остался с Джаром в саду – вести наружное наблюдение. А Карл кинулся в заднюю комнату. Прильнув к компьютеру Мартина, он быстро стучал пальцами по клавиатуре. Ожившая и возбужденная охотой Эми пыталась ему помочь своими подсказками.

– Ну, как, нашел что-нибудь? – сгорал от нетерпения Джар.

– Дай нам еще минуту, – отозвался Карл. – Тут очень сильная защита.

Джар заглянул в заднюю комнату, но вид мониторов, рабочего стола, компьютера и мотка медицинской клейкой ленты рядом с пресс-папье вывел его из состояния равновесия, воскрешая в памяти сцены из журнала Мартина: «Он все это держал наготове…» В сарае было очень темно, даже при открытой двери. И эта красная лампочка… Скорее, на воздух!

– Есть! – вскрикнул Карл. – Осталось только посмотреть, куда он ездил. Ребята на Strava сравнивают время проезда конкретных маршрутов или участков дороги.

Глянув на Макса, Джар снова зашел в сарай. Мартин мог вернуться в любой момент, и это сильно тревожило Джара.

– Такое впечатление, что он на протяжении многих лет каждый день ездил по одному и тому же маршруту, – заявил Карл, просматривая данные.

– Где находится аэродром?

– На дальней окраине Холта, вот здесь, – ткнула Эми пальцем в карту на экране. – Я знаю, где это.

– Сорок пять минут и сорок секунд езды на велосипеде, при средней скорости в шестнадцать миль в час, – уточнил Карл. – Он уезжает туда каждый день в одно и то же время: в час дня, с точностью часового механизма.

– И возвращается в четыре вечера, – добавила Эми.

Джар смотрел на часы:

– Он все еще там.

– Я покажу вам кратчайший путь, – сказала Эми.

95

Я так привыкла к тусклому, рассеянному свету, что сегодня, когда на потолке вдруг неожиданно вспыхнула лампочка, я подумала, что это молния. Но свет продолжал гореть – желтый, искусственный, яркий как огонь. И он разжег план в моей голове. Теперь я знаю, что должна делать.

Свет напомнил мне о жизни в Пакистане. «Дим-дум» – так наш повар говорил, когда напряжение падало и свет только слабо мерцал. А потом, в один из дней, нас подключили к частной генераторной подстанции, и из-за резкого броска тока все лампочки в нашем доме взорвались как петарды.

Я подошла к двери камеры; длина цепи позволила мне дотянуться до выключателя. Я выключила свет, а затем снова включила. Горит! Ярко!

Кто-то перенаправил питание.

– Помнишь, как ты прикоснулась к оголенному проводу в саду?

Я поворачиваюсь к отцу; он стоит позади меня и проверяет штепсельную розетку на стене. Он все умеет делать своими руками.

– Если нас подключили к подстанции, ты можешь умереть, – продолжает он. – Вольты, ток, сопротивление, помнишь?

Я мало что помню. Только отца, пытавшегося объяснить мне понятия физики (а мне тогда было всего пять лет), и стакан лимонной воды, который мне дал потом садовник. «Дим-дум» спас мне жизнь.

Я опять выключаю свет в камере; мой план уже полностью созрел.

– Тебе повезло уцелеть, – говорит Джар, выходя из тени и вставая рядом с отцом.

Я всегда хотела, чтобы они встретились.

Похоже, им приятно общество друг друга. Оба прислонились к стене камеры, скрестив на груди руки. Двое мужчин, которых я любила больше всех в своей жизни!

– Спасибо тебе, малыш, – шепчу я, – за то, что приехал в Корнуолл, за то, что ты сейчас здесь.

– Твой отец – замечательный человек, – говорит Джар.

– Он – обаяшка, – кивает отец на Джара. – Твоей бы матери он обязательно понравился.

Я закрываю глаза, наконец-то испытывая счастье, а потом снова их открываю. Отец с Джаром исчезли, но свет все еще горит.

96

Джар, Макс, Эми и Карл молча сидели в машине, разглядывая обширное пространство заброшенного аэродрома, окруженного соснами и ярко-желтыми лоскутами полей, засаженных рапсом. Эми показывала приятелям проселочную дорогу, и, пока они ехали к месту, Джар, осторожно подбирая слова, сообщил ей, что Мартин может удерживать Розу в заточении в своей лаборатории на территории бывшего аэродрома. Он не хотел раскрывать Эми подробности – она и без того казалась слишком надломленной. Но, к его удивлению, Эми удивилась не сильно. Хотя в журнале Мартина не содержалось открытых описаний пленения и истязаний Розы, но почву для возникновения таких мыслей он подготовил. Джар также упомянул Кирстен: теперь он понимает, что она желала ему только добра, и обещает в будущем относиться к терапии менее предвзято.

Макс припарковал «Лендровер» около длинного ряда заброшенных птичников, в стороне от когда-то главной взлетно-посадочной полосы. Друзья проигнорировали знак, гласивший «Частная собственность. Посторонним лицам вход на территорию запрещен». И просто объехали старый шлагбаум, у которого в прошлом должны были останавливаться машины для обработки колес специальным антисептическим спреем. «Интересно, что здесь появилось раньше: хозяйства по разведению птицы или тайная лаборатория для опытов над животными?» – подумал Джар.

– Они похожи на бараки Берген-Бельзена, – кивая на птичники, проговорил Макс. У Джара промелькнула такая же мысль: зерновые элеваторы по бокам низких серых строений слишком сильно напоминали зловещие печи концлагеря.

– Если верить Страве, лаборатория должна быть где-то там, – указал Карл на сосновую рощицу на дальней окраине аэродрома, примерно в полмили от них.

– В своем журнале Мартин пишет, что оставляет велосипед в лесочке у южного периметра, – сказала тихим, но твердым голосом Эми. – Если мы найдем его велосипед…

Джар замер, пораженный реальностью того, что ждет их впереди. Что им делать, когда они найдут велосипед? Вступить в противоборство с Мартином? Джар нащупывал в кармане своей куртки пистолет. Ему никогда не приходилось раньше стрелять. Наверное, проще было бы позвонить Като. Но сейчас его выход на сцену. Он ждал этого момента целых пять лет. Пять долгих лет! И он никому не позволит себе помешать. Джар сознает: где-то в темном закоулке его души все сильнее разгорается желание столкнуться с Мартином наедине, без свидетелей из правоохранительных органов.

– Может, стоит позвонить твоему приятелю из полиции? – словно читая его мысли, спросил Макс. – Пускай копы с ним разбираются?

– Потом, – ответил Джар. – Мы позвоним им потом.

* * *

– Ты выглядишь сегодня такой беспомощной, – улыбается он.

Я смотрю на свое обнаженное тело, на цепи, сковывающие воспаленные лодыжки и запястья, и пытаюсь сконцентрироваться на своем плане.

– Живая иллюстрация беспомощности, – констатирует он, зажимая мой подбородок пальцами и поворачивая мою голову из стороны в сторону. Иногда я плевалась ему в лицо. Но сегодня я этого делать не собираюсь. Сегодня я буду делать все, что он скажет.

Он много рассказывал мне о «приобретенной беспомощности», утверждая, что это – ключ к постижению нейробиологии клинической депрессии. Еще одна тема, на которую он любит рассуждать, – синдром «бессилия – зависимости – страха».

Стоит мне поверить в то, будто бы я не способна контролировать его действия, и я начну думать, что не могу повлиять на болезненные аспекты своей жизни и окружения. Иными словами, распишусь в собственной беспомощности. Но я все контролирую – с тех самых пор, как увидела свет, с того момента, как Джар и отец встретились здесь друг с другом. Они зарядили меня силой и указали мне выход.

* * *

Макс притормозил, как только Эми заметила велосипед мужа, спрятанный под деревьями на южной окраине аэродрома. «Лаборатория должна находиться недалеко от этого места, но оставаться невидимой с главной дороги», – рассуждал Джар. До ближайшего дома – в деревушке за аэродромом – больше мили.

– Тут где-то должен быть металлический ангар. Давайте оставим машину здесь, – сказал Джар, поворачиваясь к Эми. – Думаю, тебе не стоит идти с нами.

– Вызовите полицию, – попросила та. – Пожалуйста.

– Обязательно вызовем, – пообещал Джар, обнимая ее. – Как только найдем его.

Трое мужчин вылезли из «Лендровера», как можно тише закрывая дверцы машины, и оставили Эми одну. Она взяла с собой мобильник и в случае чего могла позвонить Джару. Макс нес болторез, которым он вскрывал замок на сарае Мартина. Если Джар прав, он опять им потребуется. Пока в поле зрения не было никаких строений, но чуть в стороне от деревьев, где был спрятан велосипед, четко виднелась полоса старого бетона. Джар знаком призвал друзей остановиться и прислушаться. Но до них доносился только шум ветра в сосновых ветвях: протяжный и тревожный.

Джар подошел к велосипеду и огляделся по сторонам, пытаясь определить, где трава сильнее притоптана. Его взгляд привлекла брошенная белая маска для лица, лежащая под веточками ежевики.

– Вон там какое-то строение, – махнул рукой Макс вдоль периметра. – С зеленой крышей.

Джар посмотрел в ту сторону. Сначала он ничего не видел, но потом – ярдах в пятистах от них – заметил характерный изгиб ангара, частично заслоненного деревьями.

Прижимаясь к кромке лесочка, друзья направились к ангару. Первым шел Джар, за ним следовал Макс, уже тяжело дышащий. И замыкал их группу вдруг резко притихший Карл. Минутой позже все трое подпрыгнули – прямо из-под их ног, громко квохча, взлетел фазан.

– Господи! – воскликнул Карл. – Ненавижу деревню.

Птица испугала и Джара, но он старался этого не показывать. «Макс был прав», – мелькнула у него мысль. Им следовало позвонить Като. Нет! Сейчас нужно думать только о том, что их ждет впереди! Всего в какой-то сотне ярдов от них находится Роза. «Только бы она была жива!» – молил Джар Бога.

* * *

Этого момента мы ждали оба – той минуты, когда он снимет стальные браслеты с моих ног и рук. Он прямо светится от гордости, стоя рядом со мной с ключом на ладони.

– Для тех из нас, кто интересуется синдромом приобретенной беспомощности, – произносит Мартин, наклоняясь, чтобы снять кандалы с моих лодыжек. – Отсутствие всякого желания избежать боли, бороться или бежать – свидетельство полного успеха моего эксперимента, доказательство того, что Селигман был прав!

Он приподнимается на мыски, совсем рядом с моим обнаженным телом, и освобождает мне запястья; цепи падают на пол как сброшенная одежда.

– Вообрази, какое ликование я испытал в первый раз, когда здесь стояли собаки и по их конечностям пробегал ток? Один прыжок – и они бы избежали боли, но собаки не стали этого делать. Они потеряли надежду на избавление, отчаялись, решили, что не способны повлиять на происходящее. Собаки впали в депрессию!

Произнося последние слова, он дико смеется, а потом смачно плюет мне в лицо, наблюдая за реакцией в моих глазах. Я смотрю прямо перед собой; щеку от его плевка жжет, но я стараюсь подавить это жалящее ощущение.

– Хорошая девочка, – шепчет Мартин.

– Сложи свои крылышки, – говорит мне отец, вдруг вырастающий за его спиной. И Джар тоже здесь, совсем рядом. Я вижу бабочку, отдыхающую на парусном мешке под лучами яркого солнца.

Мы были здесь раньше, уже много раз. Вначале, когда Мартин приводил меня наверх и показывал эту открытую дверь, мне действительно не хотелось бежать. Он был прав. Но сегодня все по-другому. Он снял с меня оковы – впервые после моего бегства в Корнуолл. Хочет показать, что опять все контролирует, и мы вернемся к его экспериментам. Боль, которую он причинил мне на прошлой неделе – в наказание за бегство – была самой сильной. Но он не может меня разлучить ни с отцом, ни с Джаром. Они здесь, рядом!

– Ты знаешь, что делать, – говорит Мартин, кивая на стол, куда он положил аккумулятор и электроды.

Торжествуя и радуясь моей покорности – приобретенной беспомощности – он хочет, чтобы я сама приготовила орудия своих пыток. Я была к этому готова – он и раньше заставлял меня это делать. Я подхожу к столу, пока он проверяет ремни и потолочные крепления. У меня совсем мало времени. Резким движением я вырываю провода из аккумулятора, всовываю их в отверстия штепсельной розетки на стене и тихо переключаю выключатель. Мартин не должен заметить, что я сделала, если только он не наблюдал за мной: световой колодец заложен, свет свечей, при котором Мартин любит проводить свои опыты, очень слаб.

Держа другие концы проводов, я возвращаюсь назад и кладу их на маленький столик, который Мартин всегда подставляет под лежак. Я очень осторожна: слежу за тем, чтобы электроды не соприкоснулись друг с другом и не дотронулись моей кожи. Через пару секунд Мартин велит мне забраться на лежак и присоединить электроды к телу – в разных местах, в зависимости от его настроения. Сегодня я опасаюсь худшего. Правда, сначала я должна смазать электроды проводящей пастой. Мы оба знаем порядок действий. Он всегда одинаковый. Мартин отвинчивает крышку баночки с пастой, оглядывая меня с головы до ног. Неужели он что-то задумал? Может быть, на этот раз разряды тока будут достаточно сильными, чтобы меня убить?

– Вольты, ток, сопротивление, помнишь? – говорит отец.

– Я никогда не разбирался в физике, – тихо-тихо добавляет Джар.

Я поднимаю глаза – они оба исчезли. Теперь я одна и я знаю, что нужно сделать.

* * *

Обойдя ангар сначала сзади, друзья заглянули в окно. Помещение внутри напоминало покинутый офис. Камер видеонаблюдения не было видно. И никаких признаков того, что это строение кем-то использовалось, а не пустовало годами. Они вновь замерли, прислушиваясь. К чему? К Розиным стонам? В нескольких ярдах от ангара Джар заметил в траве какой-то предмет. Это старый аккумулятор. А вон еще один… И еще один… Их не меньше десятка! Тащить и везти их на велосипеде обратно домой тяжело – Мартин просто выбросил их, когда они отслужили свое. Джара вдруг охватила злость. И тут он вдруг чувствовал на своем плече руку Карла:

– Мы с тобой, дружище.

* * *

«Я делаю это за всех животных, которых он когда-либо мучил», – говорю я себе. Но я знаю: я делаю это и ради себя, ради отца, ради Эми, ради Джара.

– Надень маску, – велит Мартин. – Ты забыла про маску!

Он протягивает мне черную кожаную защитную маску с зашитым отверстием для рта – ту самую, которую я надевала уже столько раз и в кожу которой я вцеплялась зубами, чтобы облегчить боль.

Я поворачиваюсь на лежаке и пытаюсь завязать маску на затылке.

– За тобой поухаживать? – язвит Мартин, словно я надеваю пальто.

Я мотаю головой. Маска надета. Теперь осталось только дотянуться до электродов, лежащих подо мной на столике. Готово. Как только я беру электроды, он ногой – как палач табурет – вышибает столик из-под лежака. Я прикрепляю электроды: сейчас он подключит аккумулятор.

– Готова? – спрашивает Мартин.

Я киваю, силясь дышать в маске. Сердце бешено колотится. Момент настал. Я слышу, как молюсь.

– Это новый аккумулятор, полностью заряженный, – говорит Мартин. – Хорошо будет покалывать.

* * *

Передняя дверь в ангар оказалась запертой на замок, как и предполагал Джар. Но чуть в сторонке были сложены штабелями лесоматериалы, наряду со старым сельскохозяйственным оборудованием. И Макс с Карлом уже несли большое бревно. Джар перехватил у Макса один конец, и вместе с Карлом они раскачивали бревно и ударяли им по двери – рядом с замком. Звук удара разносился по всему аэродрому. Назад пути не было. Они снова и снова ударяли бревном по двери, пока она не треснула. И Макс вышиб ее ногой внутрь.

– Вход в лабораторию спрятан за шкафом для документов, – сообщил Джар.

Но в помещении таких шкафов было штук пять. У некоторых дверцы открыты, у других заперты.

– Сюда, – позвал Карл. Друзья бросились к шкафу в дальнем углу. Все его ящики были закрыты, а за шкафом на сером линолеумном покрытии пола виднеется панель с предохранительной защелкой. Линолеум рядом был весь исцарапан – значит, шкаф много раз передвигали.

Джар, не колеблясь, нагнулся и снял защелку. А потом начал тянуть панель на себя, приподнимая ее с помощью Карла.

В нос им бил жуткий и странный запах – прогорклая смесь спертого воздуха, экскрементов и чего-то еще, что напоминало Джару больницу. Или такой запах витал в морге, куда они с отцом ходили на прощание с мамой? Макс достал запятнанный носовой платок и приложил его ко рту. Карл бросился к выходу – его тошнило. Прикрыв рот и нос рукой, Джар полностью отодвинул панель. Внизу – темнота. Но в этой темноте проглядывалась верхняя ступень железной лестницы.

– Я спускаюсь вниз, – заявил Джар.

– На, возьми, – протянул ему носовой платок Макс.

Джар взял его, повернулся и начал нащупывать ногами ступени.

– Скажи Карлу, пусть будет начеку – вдруг Мартин нарисуется.

«Ни один человек не полез бы в этот подвал по доброй воле», – думал Джар. Как бы Мартин не высунулся оттуда: глотнуть свежего воздуха. Или попить молока. Джар уже не мог мыслить здраво; его мысли путались, сердце стучало все быстрей; руки липли к металлической лестнице. Роза тоже спускалась по этим ступенькам в ту страшную ночь? Или Мартин ее усыпил и тащил на себе? А может, он попросту сбросил ее вниз, как мешок с углем?

* * *

Я закрываю свои глаза и вновь открываю, держа электроды в разных руках под собой. Я не могу это сделать. Не могу…

В комнату проскальзывает отец – опять подоспев в последнюю минуту (как тогда, когда он примчался на школьный спектакль). Отец улыбается мне той же ободряющей, вселяющей уверенность улыбкой, с какой он смотрел на меня, когда я балансировала на траверзе, рискуя кубарем скатиться вниз: «Ты сможешь это сделать!» А потом появляется и Джар. И смотрит на меня тем же взглядом, каким смотрел тогда в ресторане, когда на моей карточке не оказалось денег: «Моих чаевых хватит, чтобы уплатить за вас», – сказал тогда он. Я полюбила тебя за это, Джар!

– Я готова, – говорю я, когда Мартин выступает вперед, чтобы выбить из-под лежака столик: мое тело должно свисать свободно, когда его начнут сотрясать и выгибать конвульсии.

– Один к ступне, другой к языку, – шепчет он. К его дыханию примешиваются пары сладкого вина, а на коже пузырятся капельки пота.

Я ищу в глазах отца согласия – он кивает мне и отворачивается. Джар тоже кивает.

И тогда я вонзаю оба электрода в голову Мартина – прямо в его потные виски и держу их что есть сил, пока его тело бьется подо мной в конвульсиях.

* * *

Стоя у основания лестницы и подсвечивая себе мобильным телефоном, Джар осматривал темную комнату. Он прикрывал платком нос, пытаясь подавить приступы тошноты. Где же Роза? Здесь ли она? Или в этой комнате Мартин проводил опыты только над животными? «Один из электродов был прикреплен липкой лентой к ступне суки… Она не делала никаких усилий… лишь обреченно сидела, не сводя с меня глаз…»

Первое, что увидел Джар, – это оранжевый лежак, подвешенный к потолку и вяло болтающийся в воздухе. От одного его края тянутся, теряясь в темноте, электрические провода. «Вот тут и снималось видео», – догадался Джар. И отвернулся, чтобы срыгнуть в носовой платок.

– Ты как там, в порядке? – крикнул ему Макс, но Джар едва слышал его.

Он водил мобильником, словно фонариком, по сторонам, надеясь с его помощью найти ответ на свой вопрос.

– Роза? – тихо выговаривал Джар. – Роза, это я, Джар. Где ты, Роза? Где же ты сейчас? – Он подошел к лежаку, уверенный, что тот пустой.

– Роза? – громко позвал он, осмелев.

Джар прошел мимо лежака в боковую комнату с умывальником и туалетом и обвел лучом своего «мобильного прожектора» крошечное пространство, высвечивая один за другим различные предметы: стеклянный лабораторный стакан, аккумулятор, электроды, большую деревянную клетку, разделенную перегородкой на два отсека, и кучу каких-то странных колпаков, похожих на абажуры. «Наверное, эти штуки надеваются на шею собаки, чтобы она не поцарапалась», – думал Джар и устремлял луч света на полку вверху. Полка была заставлена жестяными банками с собачьим кормом. А под ней, на рабочем столе, стояла открытая банка с воткнутой в корм ложкой.

И тут Джар услышал слабый-слабый шорох. Он направляет свет мобильника на пол. А там, под умывальником, скрючившись и обхватив руками колени, сидела обнаженная и дрожащая Роза. Джар кинулся к ней и заключил ее в объятия.

– Где он? – прошептала Роза.

– Все в порядке, – говорил сквозь рыдания Джар, пораженный холодом, веющим от ее кожи. – Вот, возьми мою куртку.

– Джар, он здесь!

– Все кончено, любимая, не бойся, – бормотал Джар, не расслышав слов Розы. Силясь поставить ее на ноги, он накинулт на Розу свою замшевую куртку – точно так, как когда-то на берегу реки Кам. Трудно было поверить, что это – та же самая женщина. Ее волосы обриты, опухшее лицо в синяках и кровоподтеках, от тела осталась кожа до кости. – Нам нужно выбраться отсюда.

«Я больше не допущу, чтобы тебя у меня отняли», – думал Джар, прижимая Розу к груди так крепко, как никогда этого не делал. Но его кожа холодела из-за ее молчания. Роза, я здесь!

– Я пыталась, – шептала она.

Джар почувствовал цепь на своей шее прежде, чем услышал Мартина. Ее прочные звенья впивались ему в горло. Джар тщетно пытался ослабить их давление руками, и пока Мартин волочил его на середину комнаты, подальше от Розы, всячески брыкался. Он явственно слышал хрипы – словно задыхался не он, а кто-то другой.

– Ненавижу истории со счастливым концом, а ты? – проговорил Мартин, почти касаясь губами его уха.

– Моя куртка, – успел произнести Джар, обернувшись к Розе. Она снова опустилась на пол, свернувшись в клубочек от страха. Или от беспомощности? Роза смотрела на него, но Джар уже не мог говорить и только указывал ей своими вылезающими из орбит глазами на карман куртки. Джар не хотел, чтобы Роза увидела, как он умрет. Но она не понимала его мимики. Силы у него иссякали. Цепь все сильнее сдавливала ему горло, и через секунду Джар потерял сознание.

– …Я спас ее душу, – сказал Мартин, пока Джар пытался понять, что за запах ударяет ему в ноздри. Так пахнет опаленная плоть. Джар закрыл глаза. Это уже было не важно. Жизнь покидала его. Где же Макс? Карл? Неужели они не слышали шум их борьбы? – Так что сучка моя!

Собрав последние силы, Джар вытащил одну руку из-под цепи и рывком отвел локоть назад. Мартин скрючился пополам, ослабляя хватку. И этого оказалось достаточно, чтобы Джар вырвался. Покачиваясь, он добрался до Розы, не обращая внимания на боль в шее, схватил куртку и достал из кармана пистолет.

– Ты не осмелишься, – проговорил Мартин, не отводя глаз от наставленного на него пистолета. – И не сумеешь.

– Пристрели его! – кричала, приподнимаясь с пола, Роза.

Посмотрев на нее, Джар взвел курок. Его не нужно было уговаривать. Взгляд Мартина стал диким. Он был весь смертоносная непредсказуемость. Его брюки были залиты кровью, на лице тоже кровь, а на висках отметины свежих ожогов. Сейчас он был легкой мишенью.

– Ты пять лет держал ее здесь! – Пистолет в руках Джара трясся, и он крепче сжал его руками. Шею невыносимо жгло. – Пять чертовых лет! – повторил Джар уже громче.

– Как быстро летит время, – самодовольно улыбнулся Мартин.

– Она думала, что может тебе доверять, тебе – своему дяде! – продолжал в сердцах Джар. Зачем он все это говорил? Им – всем троим – и без того известно, какие обвинения можно предъявить Мартину. Но Джару необходимо было выговориться, привести свои доводы, прежде чем нажать на курок. Или Мартин прав, и он не сможет это сделать? – Там, на пирсе, она думала, что ты хочешь ее спасти. А вместо этого ты…

– Ты там как?

Это был Макс. Джар оглянулся на лестницу: «Какой бы снимок сейчас получился у Макса!»

– Джар! – вскрикнула Роза.

Джар повернулся и увидел, что Мартин бросился к нему. Он нажал на курок, но вместо выстрела услышал только глухой щелчок. Инстинктивно, он еще крепче сжал в руках пистолет и ударил им Мартина по лицу – так сильно, как только мог. Там, на корнуоллском мысе его вырубили точно таким же ударом – и тем же пистолетом. Мартин остановился. Джар схватил его за шею и ударил головой о свое колено с такой яростью, которой он в себе никогда не подозревал. Мартин упал.

– Вызывай копов, Карл! – выкрикнул Макс в люк, бросаясь к неподвижному телу Мартина, чтобы посторожить его.

Тяжело дыша, Джар перевел взгляд с Макса на Розу, без сил сползающую по стене вниз. Он кинулся к ней и помог подняться. Роза вся дрожала. Он крепко обнял ее, стараясь успокоить и успокоиться самому. И прижался лбом к ее лбу.

– На это раз все действительно кончено, – шептал он. – Обещаю.

97

– Вам следовало позвонить мне, – заявил Майлз Като, стоя у входа в ангар.

– Мне кажется, я так и сделал, – ответил Джар.

– Позвонить до того, как ехать сюда. Сразу после того, как вы прочитали журнал Мартина. Это главное место преступления – и везде отпечатки ваших пальцев.

– Это было личное, – ответил Джар, оглядывая огромное скопление людей: четыре полицейские машины, два автомобиля «скорой помощи», пожарная команда и даже полицейский вертолет, на котором Като прилетел из Лондона, не говоря уже о патрульных машинах на дороге, теперь уже перекрытой. И повсюду были полосатые ленты, огораживающие место преступления. Натянутые между деревьями, они безучастно колыхались на ветру.

– Она поправится, вы знаете это, – сказал Като.

– Ее тело, возможно.

Джар только что вышел из машины «скорой помощи», в которой осматривали Розу. Медики омыли ее, одели в свою рабочую одежду и скоро повезут в больницу при университете Норфолка и Норвича – но только в сопровождении Джара. Он настоял на том, что будет следовать за своей девушкой всюду. И сейчас он оставил Розу впервые с того момента, как нашел.

Карл и Макс тоже все еще были с ним: дали показания полиции и всячески старались его поддержать. Джар чувствовал себя уверенней, когда они были рядом. Мартина арестовали и сразу же увезли в норвичский полицейский участок – «и для его собственной безопасности, и для безопасности других». Никто пока еще не установил весь ход событий и то, что произошло в ангаре до появления там Джара. Сам он предполагал, что Роза улучила момент и каким-то образом нанесла Мартину почти смертельный удар током, позволивший ей выбраться из ловушки под потолком пыточной. Что до пистолета – он оказался ненастоящим. Но это не слишком-то утешало Джара. А лишь доказывало, что ему следовало вступить в борьбу с пособником Мартина еще на мысе в Корунолле.

– Пойду взгляну, как она там, – показал Джар рукой на машину «скорой помощи». – Они собираются везти Розу в больницу.

– Нам нужно будет переговорить с Розой, когда ей станет лучше, – сказал Като. – У нас к ней множество вопросов. Думаю, вы понимаете это.

– Как вам угодно. – Глядя прямо в глаза полицейского, Джар вспомнил их первую встречу. Он до сих пор не доверял Като.

98

Корнуолл, 2017 г.

Долго писать я сейчас не смогу. Любое занятие, даже самое простое, быстро утомляет меня, и большую часть дня я сплю. Это Джар предложил мне попробовать снова писать дневник – своими собственными словами и уже на свободе. И мне его идея пришлась по душе: первые шаги по возвращению к жизни и восстановлению моего прошлого.

Джар также предложил мне приехать сюда, в эту деревушку, куда когда-то привозил меня отец. Хотя в последний раз я приезжала сюда на его похороны. Я каждый день хожу с Джаром до церкви Св. Павла и на кладбище – к могиле своих родителей. Путь неблизкий (2700 секунд), но я убеждаю себя, что это полезно и для души, и для тела.

С тех пор как Джар меня нашел, прошел месяц. Первые несколько дней я провела в больнице, а потом он привез меня сюда. Каждый день ко мне приходит психотерапевт из Труро, и мы беседуем с ней по два, а иногда и по три часа – в зависимости от моего самочувствия. Эта женщина показывает мне снимки моей «камеры», фотографии Мартина в балаклаве и без нее, и я читаю ей небольшие отрывки из своего «тюремного дневника» – те, что я писала на клочках туалетной бумаги. Психотерапевт предложила мне также описать на бумаге последние часы моего заточения, когда я нанесла Мартину удар током. Она считает, что мне станет легче, если я воссоздам те события в реальном времени.

Мне очень жаль Эми. Но я надеюсь, что в скором времени она найдет в себе силы меня навестить. Я написала ей письмо с просьбой не винить себя в происшедшем.

Яркий солнечный свет все еще остается для меня проблемой. Я теперь всегда ношу большие солнечные очки: они не только защищают мои глаза от солнца, но и помогают мне скрывать свою личность. Иногда я надеваю еще и парик (у коротких волос есть свои преимущества). А интерес к тому, что со мной приключилось и как я выжила, до сих пор очень большой.

Я хочу вернуться в колледж. Это все, что я знаю наверняка. Мне следует закончить учебу. Доктор Лэнс написал мне письмо с заверением: мое место будет сохранено за мной на неопределенное время. И мне нужно убедить вернуться со мной в Кембридж Джара – дописывать диссертацию. Он согласился пройти еще несколько сеансов психотерапии у Кирстен; и он наконец-то преодолел свой творческий тупик. Джар говорит, что всегда боялся заимствований у остальных писателей, но теперь его эта проблема уже не беспокоит, и он собирается воспользоваться чьей-то чужой идеей, прежде чем ей смогут воспользоваться другие. Что ж, посеявший ветер, пожнет бурю.

Я больше не хочу разлучаться с Джаром. Я хочу, чтобы он всегда был рядом со мной!

99

Джар крепко обнимал Розу. Это был их первый поцелуй с тех пор, как он нашел ее в Норфолке два месяца назад. Они лежали в постели на втором этаже старого рыбацкого домика Розиных родителей в Маусхоуле, и сквозь большое двойное окно до них доносился шум волнующегося моря, перекричать который изо всех сил старались голосистые чайки, собравшиеся на крыше соседского дома.

– Все хорошо, – сказал Джар, гладя отросшие волосы Розы. По ее щеке скатилась маленькая слезинка. – Пойдем к причальной стенке? – Роза ответила ему улыбкой, прикрывая глаза от света. Джар наклонился к прикроватной тумбочке и протянул ей солнечные очки.

Они оделись и взяли с собой две термоса с чаем – «Эрл Грей» для нее и «Баррис Голд» для него. Еще слишком рано, чтобы магазины на берегу работали. Джар и Роза провели много времени, сидя на одной и той же скамейке на причальной стенке и тихо разговаривая, пытаясь восстановить по дням, по часам и секундам Розину жизнь. Если ежедневная прогулка к церкви Святого Павла и погосту при ней не слишком утомляет Розу, то они взбирались еще на Рагиннис-Хилл за деревней и гуляли по красивой тропинке, бегущей вдоль побережья, – пока еще в зоне видимости береговой охраны. Но они надеялись уже в ближайшие месяцы дойти до Ламорны. Джар был доволен успехами Розы. Сеансы психотерапевта ей явно шли на пользу. И она снова начала вести дневник. Но все-таки до полного выздоровления еще было далеко.

В это утро они, правда, ограничились только прогулкой до скамейки на причальной стене. Сжимая в холодных руках свои термосы с чаем, Джар и Роза наблюдали за тем, как один из рыбаков направлял свою лодку по узкому выходу из гавани в море. В знак приветствия он поднял свою изъеденную солью руку.

Джар сознавал, что множество людей приезжают в этот отдаленный уголок страны за исцелением. В этой деревушке никто не докучал Розе, несмотря на пятистраничную статью в воскресном номере солидной газеты, вызвавшую медийный интерес во всем мире. Роза дала только одно интервью – Максу, и тот рассказал ее историю сначала и до конца. Остальным репортерам пришлось смириться с ее нежеланием разговаривать на эту тему.

Макс не собирался раздувать из этой истории – и без того сенсационной – шпионские страсти, но редакторы все же умудрились вставить САС в заголовок – к изумлению и Джара, и Макса.

Макс приезжал повидаться с ними пару раз: первый раз – чтобы взять у Розы интервью для своей статьи (не спеша, в течение трех дней, щадя чувства Розы и записывая ее слова не на диктофон, а от руки, авторучкой). Во второй раз он приехал в Маусхоул погостить на несколько отпускных дней со всей семьей и регулярно вместе с женой навещал Розу, а Джар играл с их близнецами во французский крикет на небольшой скамейке рядом с автостоянкой. Макс вернулся в журналистику, решив свернуть свой пиар-бизнес в «Канэри-Уорф Тауэр»: «Пусть банкиры теперь сами вешают лапшу на уши людям!»

Карл тоже был у них в гостях – спал на софе в рыбацком домике. Он приехал с добрыми вестями. Джар может вернуться на прежнюю работу в офис, правда, на двух условиях: он не будет опаздывать, а если все-таки и опоздает, то не будет придумывать глупых отмазок. Антон тоже объявился. Причиной его исчезновения оказались проблемы его девушки, а не дневник Розы, расшифровку которого он сейчас закончил и переслал Джару. Карл даже взял у него пару уроков по скейтбордингу и теперь утверждал, что в совершенстве освоил «поп шоув-ит».

Визит Като был более деловым. Допросив сначала Джара и Розу официально, он решил заночевать в Маусхоуле, в гостинице «Олд Костгард», и пригласил к себе Джара вечером – выпить пива «Бэтти Стогс» и побеседовать «не для протокола». Через полчаса Джар уже был готов полюбить полицейского.

В ходе расследования Като выяснил, что компания в Хантингдоне уволила Мартина из-за его чрезмерной жестокости по отношению к животным. По той же причине Мартин потерял работу и в Норвиче, хотя там его жестокость проявилась в несанкционированных испытаниях нового антидепрессанта на людях. В то же самое время был уволен и техник-лаборант – тот самый человек, который выследил и схватил Розу в Корнуолле и который гнался за Джаром в башне «Канэри-Уорф». Этот лаборант не только был компаньоном Мартина в велосипедных прогулках, но и соучастником преступления – он помогал держать Розу в плену и ассистировал Мартину во время его экспериментов над ней. Полиция нашла его в день ареста Мартина – сидящим без сознания в белом фургоне «Транзит», с паутиной лобового стекла на голове.

Като также установил, что старая компания Мартина вознамерилась снова использовать свою бывшую лабораторию на аэродроме и восстановила подачу туда электричества. Так что Розу бы скоро нашли и без участия Джара, – заключил полицейский. Но Джару такой вывод пришелся не по душе, как и нежелание Като вдаваться в подробности полицейского расследования по обстоятельствам насильственного похищения Розы пять лет назад.

Одна только Эми не смогла к ним приехать. И каждый раз на Джара накатывало тяжелое чувство, когда он вспоминал о письме, пришедшем от нее пару дней назад. Очень скоро, может быть, всего через несколько минут, он узнает, смогут ли они с Розой зажить своей жизнью.

– В какие-то дни мне хочется знать все, что со мною случилось, – сказала Роза, поднимаясь со скамейки, чтобы прогуляться по причальной стенке. – А в другие дни я испытываю огромное желание приписать свое прошлое другому человеку, изменить имя в своем дневнике.

– Мартин изменил многое из того, что ты написала, – повторял Джар, что он уже много раз говорил Розе.

– Я знаю это, – проронила она.

Они вдвоем распечатали на принтере все части дневника, перечитали их и подчеркнули зеленым фломастером воспоминания Розы (ориентируясь на то, что они оба помнили и считали реальным), а черным фломастером выделили многочисленные вставки Мартина (все эпизоды с Карен – от ее появления до подписания Розой Закона о неразглашении государственных тайн – а также другие сомнительные фрагменты). Джар был заинтригован, когда Роза подтвердила, что ее отец был посмертно награжден орденом Святого Михаила и Святого Георгия; она даже вспомнила церемонию вручения ей этой награды в церкви Святого Павла – по крайней мере, ей казалось, что она вспомнила. Был ли ее отец шпионом? Нет, он был гораздо более важной фигурой.

– И мне приятна мысль о том, что Мартин затушевал то, что было между нами, – проговорил Джар с оптимистической улыбкой. Он уже высказывал Розе свое предположение о том, что Мартин «переписал» те фрагменты ее дневника, в которых шла речь об их отношениях – уж больно его подмывало преуменьшить любовь между ними.

– Ты знаешь, я бы никогда не отреклась от нашей любви, – сказала Роза, беря его под руку. И Джару хотелось верить, что это так: с этой верой он жил все последние пять лет.

Они уже стояли в конце причальной стенки, наблюдая за еще одной маленькой рыбачьей лодкой, груженой макрелью, проходящей по узкому проходу под ними.

Джару пришлось смириться с тем, что это Мартин написал ему предсмертную записку от имени Розы и оставил в черновой папке ее почтового ящика в лэптопе в ее комнате. Мартин одурачил его, заставив поверить в то, что это Розины слова, и выучить их наизусть: «Мне очень жаль, что пришлось оставить тебя, малыш – первая и последняя настоящая любовь всей моей жизни!» Это слово «малыш» сыграло с ним такую злую шутку. Каким же глупцом Джар себя ощущает! Мартин, начинающий писатель, научился подделывать голоса других людей.

И он же позвонил Джару со старого телефона Розы (который полиция обнаружила в его сарае); и посылал ему потом с этого же телефона электронные письма – якобы от Розы – когда Джар искал ее в Корнуолле. И не кто иной, как Мартин, взломал его рабочий почтовый ящик. Он стал спецом в IP-спуфинге в последние месяцы своей работы, когда перешел границы дозволенных испытаний на людях в своем стремлении разработать антидепрессант нового поколения и анонимно выкладывал в Сети их результаты.

А вот вести слежку за Джаром (в Лондоне и до самого Корнуолла) Мартин поручил другому. По данным Като, его приятель и подельник, бывший техник-лаборант, когда-то работал бейлифом и кое-что в этом смыслил.

Джар посмотрел на часы. Время подошло.

100

Дорогой Джар!

Надеюсь, вы справляетесь с вниманием прессы и Роза идет на поправку так быстро, как только возможно в ее обстоятельствах.

Я очень сожалею, что пока так и не приехала погостить к вам в Корнуолл и не ответила на нежное письмо Розы. Мне требуется гораздо больше времени, чтобы примириться со всем случившемся, чем я думала. И я не хочу, чтобы меня жалели. Роза – единственная настоящая жертва. Но вина, которую я ощущаю, почти невыносима. В свое оправдание я могу сказать только одно (и я пыталась это донести до полицейских): я не сознавала, что происходит вокруг меня. Доктор сказал, что мне крупно повезло – я ведь могла умереть от тех препаратов, которые заставлял меня принимать Мартин. Я не подозревала, что «таблетки от бессонницы» на самом деле были сильным – и запрещенным к применению – бензодиазепином. Я сокращала прием других, менее сильных бензов, и не могла понять, почему это никак не отражается на моем самочувствии. Мои чувства и ощущения были притуплены, мягко говоря – я была «эмоционально обезболена», как выражается мой терапевт (он испытал шок, узнав, что не заметил запрещенный бензодиазепин, которым меня пичкал Мартин). Но мне самой следовало догадаться, что что-то не так, задавать больше вопросов, быть более твердой в отношениях с Мартином и не бояться его.

Надеюсь, что в скором времени я обрету наконец силы, чтобы приехать в Корнуолл и повидаться с вами, погулять по берегу вместе с Розой по тем же дорожкам и тропкам, по которым мы так часто гуляли с Джимом, когда Роза была еще маленькой. А пока что я собираюсь выселиться из дома – жить так дальше я не могу. И дело не только в том, что в нем повсюду следы Мартина. Дело еще и в полиции, которая перерыла здесь все вверх дном, даже мой ящик с нижним бельем.

Правда, полицейские не заметили одну вещь, и я теперь посылаю ее тебе – ты лучше меня сообразишь, что с ней делать. Это письмо, которое я нашла, разбирая книги Мартина в гостиной. Оно было спрятано в томик Ле Карре «Шпион, пришедший с холода» – одну из любимых книг Мартина. Я не знаю, от кого это письмо. И даже не уверена в том, что оно подлинное, а не поддельное. Похоже, последние пять лет Мартин жил в мире фантазий. Но почему-то мне кажется, что это письмо очень важное.

Оно пришло из Лэнгли (Вирджиния). А там ведь находится штаб-квартира ЦРУ – даже я это знаю. И письмо это не написано от руки, а напечатано. Оно не адресовано Мартину, и никем не подписано. Но совершенно очевидно, что это персональное благодарственное письмо за обмен знаниями и опытом в борьбе с терроризмом.

А я помню, что Мартин ездил в Америку несколько раз, и это было вскоре после ужасных событий 2001 г. Хотя, как показывает жизнь, моя память частенько меня подводит. Я могла бы попытаться уточнить, отыскать его старый паспорт и посмотреть даты въезда и выезда в штампах на визах. Но я понятия не имею, где он его хранил.

Надеюсь, это письмо не усложнит ситуацию еще больше. У меня и так уже ум за разум заходит настолько, что я просто не могу определить, насколько оно важно, да и важно ли вообще.

Мне было очень больно, но я, конечно же, прочитала статью твоего приятеля и следила за всеми новостями. Я не узнала в этом Мартине того доброго парня, за которого я еще студенткой вышла замуж больше двадцати лет назад и который обещал вылечить мои тревожные расстройства. И у меня до сих пор не укладывается в голове, как он мог быть таким жестоким по отношению к племяннице. К сожалению, репортеры не дают мне покоя, но охрана в доме очень хорошая. Какая горькая ирония…

Если захочешь, уничтожь письмо Мартину. Поступай с ним так, как сочтешь нужным – лишь бы облегчить себе жизнь. Мы с тобой всегда чувствовали, что наша дорогая Роза жива. Но я почему-то не испытываю удовлетворения от осознания того, что оказалась права. Стыд и неверие в то, что человек, которого я любила, мог сделать такое, будут преследовать меня до конца моей жизни.

С любовью к вам,Эми

101

В пять минут десятого Джар заметил черный автомобиль. Они вернулись на причальную стенку со свежим чаем в термосах и кардиганом для Розы – после своего заточения она часто мерзла. Автомобиль медленно въехал в деревню, с визгом повернул направо и катился по узкой дороге перед гастрономом. А потом ненадолго исчез. И снова появился в их поле зрения, уже заезжая на автостоянку внизу, у причальной стенки.

– Машина не местная, – сказала праздно Роза. В последнее время они с Джаром играл в «свою» игру, пытаясь угадать, что за люди им попадались – местные, приезжие, туристы или журналисты. Угадывать было нетрудно, но иногда они все-таки ошибались. Впрочем, сегодня Роза не ошиблась.

Автомобиль остановился. Водитель какое-то время продолжал сидеть внутри (Джар знал, что он провел в долгой дороге всю ночь). А, выйдя из машины, осмотрелся. Но при виде Джара и Розы, сидящих на своей любимой скамейке, не поднял в приветствии руку, как рыбак накануне, а ограничился лишь кивком головы.

– Ты с ним знаком? – спросила Роза.

– Пока еще нет.

– Он приехал поговорить со мной? – Роза для смелости взяла Джара под руку. – Ты же знаешь, я не хочу ни с кем разговаривать.

– Почему бы тебе не вернуться домой? – предложил Джар, прижимая к себе любимую.

Положив одну руку на крышу машины, мужчина звонил кому-то по мобильнику. А, разговаривая по телефону, озирался по сторонам словно охотник, осматривающий местность.

– Все в порядке? – уточнила Роза.

– Все замечательно, детка. Он просто приехал поболтать кое о чем. Со мной.

– Спасибо за то, что послали Като это письмо, – присаживаясь на скамейку рядом с Джаром, сказал мужчина. Это был азиат, лет тридцати с небольшим, в хлопчатобумажной рубашке и летних брюках из хлопчатобумажного твила. – Майлз переслал его нам.

– Письмо поддельное, да? Как и тот, другой секретный документ? – поинтересовался Джар больше для того, чтобы потешить свое самолюбие. Он уже понимал, что с письмом не все однозначно. Будь оно поддельным, этот человек не проделал бы такой дальний путь – из Лондона в Корнуолл.

– Если по-честному, мы еще не знаем.

– Наверняка оно поддельное.

С той поры как напечатанное письмо из Лэнгли попало к нему в руки из конверта с рукописным посланием Эми, Джар постоянно повторял себе, что оно не настоящее. Плод бредовой фантазии Мартина. Но когда человек, сидящий сейчас с ним рядом, позвонил ему вчера вечером и, не представившись, назначил встречу на восемь утра, старые страхи снова вернулись к Джару, лишив его сна до рассвета.

– Вы же понимаете, я не могу давать комментарии по этому поводу, – сказал азиат.

– Тогда зачем вы приехали?

Джар попытался припомнить точные формулировки из письма, косвенно намекающие на связь Мартина с ЦРУ.

– Нам нужно поговорить с Розой.

– Она не готова к таким разговорам.

– Хм? Но она вроде бы довольно охотно пообщалась с вашим приятелем-журналистом. Да и с Като.

«Это так», – думал Джар. Роза была откровенна с ними обоими. Но ему не хотелось, чтобы ее допрашивали люди из разведуправления. Это было ни к чему. Макс упомянул МИ-6 в своей статье (наряду с Херефордширом и базой САС). Но только сквозь призму извращенных шпионских фантазий Мартина. Чтобы объяснить читателям, как ученый, ставящий опыты на животных, пять лет удерживал Розу в заточении, обманом заставив ее думать, будто бы она была завербована ЦРУ в Кембридже и затем наказана (подвергнута пыткам в духе Гуантанамо) за то, что пыталась бежать и выйти из тайной программы. (Макс специально не упомянул ее названия – «Евтихий»; он решил сохранить свой порох сухим на тот случай, если вдруг в даркнете обнаружатся новые свидетельства и улики.)

– Кроме этого письма у нас нет никаких доказательств, что Мартин работал на ЦРУ или имел к нему какое-либо отношение.

– А если и работал? Что тогда?

– Тогда исчезновение Розы пять лет назад и ее последующее заточение будут иметь последствия.

– Какие?

– Делом по ее исчезновению должна будет заниматься разведка, а не полиция.

– Потому что Мартин, может, работал, а может, и не работал на ЦРУ, которое когда-то, может, проводило а, может, и не проводило секретную программу, которой вообще-то не существует?

«Как невероятно зазвучал сценарий событий в таком ключе!» – усмехнулся про себя Джар.

– Роза вспоминала что-нибудь еще о своем заточении? – спросил его собеседник.

– Переделанный Мартином дневник все смешал в ее сознании, как и лошадиные дозы препаратов, которые он на ней испытывал.

– Нас особенно интересуют первые годы – после исчезновения Розы в Кромере.

Джар в недоверии замотал головой:

– Мартин был ученым. Больным фармакологом, бредившим фантазиями о работе в Гуантанамо. Только и всего.

– Именно в этом мы и хотим убедиться.

– Наверное, он не отказался бы работать на ЦРУ. Все эти пытки и зверства в Гуантанамо. Эта тюрьма стала бы ему вторым домом. Но он работал по контракту в одной исследовательской организации в Норвиче – пока его не уволили оттуда за жестокое обращение с людьми.

– После 11 сентября Запад стал привлекать самых неожиданных людей на помощь в борьбе с терроризмом. Ученый-исследователь в области фармакологии, интересующийся синдромом приобретенной беспомощности, вполне мог быть задействован.

Джар молча изучал старые камни в кладке причальной стенки, пытаясь почерпнуть успокоение в их долголетии и вековой стойкости перед штормами и бурями.

– У меня к вам одна просьба, – продолжил азиат.

Джар устремил взгляд через гавань на деревушку. Стоя у большого окна рыбацкого домика, Роза наблюдала за ними. Азиат проследил за взглядом Джара. И оба мужчины молча посмотрели на девушку.

– Ее отец был замечательным человеком – нам всем его сильно не хватает, – сказал азиат. – Позвоните мне, когда она начнет вспоминать, что с ней действительно произошло.

И с этими словами он протянул Джару белую визитку, на которой был напечатан только один мобильный номер.

– Роза провела против своей воли пять лет в подвале ангара на заброшенном аэродроме в Норфолке, – тихо проговорил Джар. – Ее удерживал в заточении собственный дядя, который ни во что ее не ставил, который ни во что не ставил женщин вообще и презирал их больше, чем своих подопытных животных.

– Надеюсь, что вы правы, Джар. Ради нашего общего блага.

Джар смотрел, как мужчина подошел к своей машине, повернул ключ зажигания и уехал. Когда его автомобиль исчез из виду, Джар снова перевел взгляд на большое окно рыбацкого домика. Роза все еще стояла возле него, глядя на море. Джар закрыл свои глаза и, вдохнув свежего соленого воздуха, открыл их снова.

«Что же таится в твоей красивой, но поврежденной головке? – думал он. – Какие тайны ты хранишь, сама того не зная?»

Роза махала ему рукой из окна.

Благодарности

Психофармаколог Мартин, конечно, – целиком вымышленный персонаж. К счастью, я не знаю ни одного человека, который бы разделял его мнение о том, что «крупные фармацевтические компании упустили свои возможности в Гуантанамо». Однако в 2014 г. сенатский комитет по разведке Конгресса США опубликовал отчет о пытках и борьбе с терроризмом, вскрывший тревожащую роль психологии в программах ЦРУ по содержанию людей в заключении и применении пыток на допросах после 11 сентября.

Согласно этому отчету, двое бывших психологов ВМС США использовали теорию «приобретенной беспомощности», разработанную доктором Мартином Селигманом в 1960 г., для оправдания «агрессивных методов ведения допросов».

Доктор Селигман, ныне известный автор книг о самопомощи и поборник позитивной психологии, заявил в интервью «Нью-Йоркеру» в 2015 г., что он был шокирован и озадачен, узнав о том, то его исследования взяло на вооружение ЦРУ. Он был «огорчен до глубины души тем, что хорошая наука, которая помогла многим людям преодолеть депрессию, может использоваться для такой плохой цели, как пытки».

В процессе написания этой книги я прочитал несколько статей о первых опытах над крысами и собаками, в том числе об экспериментах на собаках, проводимых Мартином Селигманом в 1967 г., а также более современные труды на темы стресса, депрессии, приобретенной беспомощности и клинических испытаний препаратов на людях.

Доктор Курт Рихтер: «Феномен внезапной смерти у животных и человека» (Dr. Curt P. Richter: On the Phenomenon of Sudden Death in Animals and Man / Psychosomatic Medicine, 1957)

Мартин Селигман, Стивен Майер: «Неспособность избежать болевого воздействия» (Martin E Seligman and Steven F Maier: Failure to Escape Traumatic Shock // Journal of Experimental Psychology, May 1967)

Р. Д. Порсолт, М. Ле Пишон, М. Жалфре: «Депрессия: новая животная модель, чувствительная к лечению антидепрессантами» (RD Porsolt, M Le Pichon and M Jalfre; Depression: a New Animal Model Sensitive to Antidepressant Treatments // Nature, 1977)

Л. Стеру, Р. Шерма, Б. Тьерри и П. Симон: «Тест «подвешивание за хвост»: Новый метод испытаний антидепрессантов на мышах» (Lucien Steru, Raymond Chermat, Bernard Thierry, and Pierre Simon: The Tail Suspension Test: A New Method for Screening Antidepressants in Mice // Psychopharmacology, 1985)

Дж. Снайдер, А. Сомьер, М. Брюэр, Дж. Пикел и Х. Кэмерон: «Влияние стресса на нейрогенез в гиппокампе взрослого мозга и депрессивное поведение» (Jason S. Snyder, Amelie Soumier, Michelle Brewer, James Pickel and Heather A. Cameron: Adult Hippocampal Neurogenesis Buffers Stress Responses and Depressive Behaviour // Nature, 2011)

Ф. Холсбур: «Открытие и разработка антидепрессорных лекарственных препаратов» (Professor Florian Holsboer: Redesigning Antidepressant Drug Discovery // Dialogues in Clinical Neuroscience, 2014)

Даркнет, по самой своей природе, ставит целый ряд пугающих проблем для наивных людей, и я, быть может, не смог бы написать этой книги без пособия Джейми Бартлетта «Подпольный Интернет: Темная сторона мировой паутины» (Jamie Bartlett: The Dark Net: Inside the Digital Underworld, Windmill Books, 2015). Его передача «Психоделическая наука» (2016) на канале Радио 4 Би-би-си стала мне также бесценным подспорьем.

Моей искренней благодарности заслужили: Уилл Фрэнсис, Ребекка Фолленд, Кирсти Гордон, Джесси Боттерилл и Кирби Ким из литературного агентства Janklow & Nesbit; Лаура Палмер, Мадлен О’Ши, Николас Читем, Люси Ридаут и весь коллектив Head of Zeus в Лондоне; Лиз Стейн, Эмер Флаундерс, Йена Кармали и коллектив MIRA в Нью-Йорке; Вибке Росса в Verlagsgruppe Random House в Германии; Джон Кассир из С.А.А.; Дж. П. Ширин; Джайлс Уиттелл; Ник Фара и Надин Кеттани; Луиза Голдсмит; Лиза Беале и Хелен Гигакс; Марк Хэтвуд из галереи «Харбор» в Портскато; Лен Хит; Discover Ireland (@gotolrelandGB); Эдриен Гэллоп; Ник К.; Стюарт и Дина Макленнан; Полли Миллер из художественной галереи «Норфолк» в Кромере; доктор Радж Персоуд; Руфус Лоуренс; Андреа Сток; The Lullaby Trust; Майк и Сара Джексон. А больше всего я благодарю Феликса, Майю и Джаго, которые постоянно поддерживали и подбадривали меня, и, конечно же, Хиллари, любовь моей жизни, которой я посвятил эту книгу. Без ее мудрости, юмора, терпения и любви она никогда бы не появилась на свет.

Сноски

1

Пер. Анны Блейз.

(обратно)

2

Персонаж драмы Г. Ибсена «Дикая утка». – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

3

Один из старейших пабов в Кембридже.

(обратно)

4

Живописная деревушка на реке Кам в графстве Кембриджшир, недалеко от Кембриджа.

(обратно)

5

Джон Миллингтон Синг (1871–1909) – ирландский драматург, один из крупнейших деятелей национального возрождения Ирландии.

(обратно)

6

Шеймас Джастин Хини (1939–2013) – ирландский поэт, эссеист, переводчик англосаксонского средневекового эпоса «Беовульф», удостоенный Нобелевской премии «за лирическую красоту и этическую глубину поэзии, открывающую перед нами удивительные будни и оживающее прошлое».

(обратно)

7

Villagers – ирландская фолк-группа, созданная Кононом О’Брайеном.

(обратно)

8

Майкл Вест – британский джангл-продюсер, диджей и музыкант, нареченный Рас Тафари в знак приверженности растафарианскому учению.

(обратно)

9

Британский актер ирландского происхождения; восьмикратный номинант «Оскара»; обладатель четырех «Золотых глобусов», премий BAFTA и «Эмми».

(обратно)

10

Коктейль, состоящий из имбирного пива, сока лайма и водки со льдом; названием этот напиток, возможно, обязан своей крепости.

(обратно)

11

Жаркое из риса, рыбы и пряного порошка карри.

(обратно)

12

Рыбацкая деревушка в графстве Голуэй в Ирландии.

(обратно)

13

Коннемара – живописный национальный парк на западном побережье Ирландии.

(обратно)

14

В Ирландии: пренебрежительное прозвище сельских жителей, используемое горожанами.

(обратно)

15

Улица в лондонском Сити, на которой с XVI в. стали появляться офисы основных лондонских газет, а впоследствии – и информагентств; хотя многие СМИ в последнее время переехали в другие районы, за Флит-стрит прочно закрепилась репутация цитадели британской прессы.

(обратно)

16

Известный постулат английского поэта Джона Китса, которым он выразил свое понимание искусства.

(обратно)

17

Обсессивно-компульсивное расстройство – невроз навязчивых состояний.

(обратно)

18

Детская книга в стихах Доктора Сьюза, впервые изданная в 1971 г.; в России известна в переводе М. Лукашкиной под названием «Лорри – друг деревьев». В 2012 г. по мотивам книги вышел американский полнометражный анимационный фильм «Лоракс» режиссеров К. Рено и К. Балда, в котором Раз-и-готово именуется Находкинсом.

(обратно)

19

Многосерийная телекомедия о жизни отряда войск самообороны во время Второй мировой войны.

(обратно)

20

Один из псевдонимов Майкла Веста, брит. джангл-продюсера, диджея и музыканта.

(обратно)

21

Great Firewall of China – игра слов, производное от Great Wall of China (Великая китайская стена); неофициальное английское название проекта «Золотой щит» – системы фильтрации содержимого интернета в КНР.

(обратно)

22

Секретная разведывательная служба: SIS – Secret Intelligence Service («Сикрет Интеллидженс Сервис»).

(обратно)

23

Между Великобританией и США, основанные на общности языка, военно-политических и иных целей и интересов и подразумевающие тесное сотрудничество этих стран во внешнеполитической и военной областях.

(обратно)

24

Выложенные из камня галереи с крышей из плит, находящиеся ниже уровня земли; широко распространены в Ирландии и в нагорной Британии; вероятнее всего, служили хранилищами; в Корнуолле называются fogous и считаются убежищами.

(обратно)

25

Норвежский писатель, завоевавший в США и Европе невероятную популярность благодаря своему 6-томному циклу автобиографических романов «Моя борьба», вызывавших большие споры из-за подробностей в описаниях частной жизни своих друзей и родных, в том числе бывшей жены.

(обратно)

26

Цитата из стихотворения У.Б. Йейтса «Второе пришествие».

(обратно)

27

У. Шекспир, «Антоний и Клеопатра».

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

Часть вторая

  46

  47

  48

  49

  50

  51

  52

  53

  54

  55

  56

  57

  58

  59

  60

  61

  62

  63

  64

  65

  66

  67

  68

  69

  70

  71

  72

  73

  74

  75

  76

  77

  78

  79

  80

  81

  82

  83

  84

  85

  86

  87

  88

  89

  90

  91

  92

  93

  94

  95

  96

  97

  98

  99

  100

  101

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg