Татьяна Юрьевна Степанова Созвездие Хаоса Роман
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© Степанова Т. Ю., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018
Глава 1 Скрытый мрак
Март
Ночь выдалась ясной и тихой. Такие случаются, когда в марте после оттепели возвращаются ночные холода. Днем светит солнце, растапливая придорожные сугробы, пятная грязный снег лиловыми тенями, заставляя лед сочиться влагой, источая ее как сок из ледяных пор. Заливая дорогу и асфальт талой водой.
Но с темнотой зимний холод возвращается, превращая придорожные сугробы в твердый камень, асфальт – в ледяной каток, а небо – в бездонный черный купол, раскинувшийся над рекой и городом.
Водитель рейсового автобуса Андрей Ржевский любил такие ночи и никогда не возражал против работы в ночную смену. Вот и сейчас он пересек пустой двор автобусного парка, взглянул в темное небо, вставил в уши наушники старенького плеера. И поднялся по ступенькам в салон, включил свет, отодвинул дверь кабины, сел за руль и…
Клавесин.
Музыка барокко звучала в ушах громко и требовательно. Рваный ритм пьесы не вязался с пустотой и молчанием ясной мартовской ночи. Музыка для водителя автобуса не являлась лекарством от бессонницы, нет.
Она лишь добавляла гармонии…
Или дисгармонии – всему.
Окружающему сонному миру.
Темному звездному небу.
Маленькому городку, замершему от мартовской стужи, притулившемуся на берегу большой реки и водохранилища.
Городок, который водитель автобуса не любил, но ценил за интеллигентность и хорошие манеры, привитые поколениями его обитателей, мерцал огнями уличных фонарей.
Водитель автобуса не обольщался на его счет – городок был не так прост и лжив. Он казался наполненным неистовой силы, властвовавшей в нем с некоторых пор. Он был полон тайны и скрытого мрака. И этот мрак сопротивлялся любому свету – солнечному, звездному, лунному, электрическому.
Скрытый мрак угнездился здесь и пустил корни в почву, в крыши, в стены домов.
Если бы тьму этого места можно было вычерпывать горстями, словно стылую воду реки, она бы затопила мир, и он окончательно превратился в юдоль печали и слез. И боли. И страха.
Да, страха, что жил здесь и вибрировал, словно туго натянутая струна.
Водитель Ржевский закрыл двери автобуса и тронулся с места. Его обычный рабочий маршрут – первый рейс: петля по всему городку, шоссе, поселок и дальше – Дубна, городские кварталы, железнодорожный вокзал, станция Большая Волга.
Автобус подбирал первых пассажиров, торопившихся на электрички до Москвы и на первый утренний экспресс до Савеловского вокзала.
Но было еще слишком рано.
И слишком темно.
На четырех остановках в автобус никто не сел.
Водитель продолжал свой путь – одинокий во мраке ночи.
Звезды над Большой Волгой.
Клавесин…
Эта пьеса с рваным ритмом, что так не подходит к вечному покою и тишине ночной.
Но зато почти синхронна, аутентична скрытому мраку…
Свет фар рассекает тьму, как лезвие ножа – черное желе.
Бог знает из чего оно приготовлено, это ночное черное желе…
И звезды…
Кто тот небесный плотник, который приколотил их там, в вышине, к бескрайней бездне своим чудо-молотком?
Хоть бы одна звезда сорвалась и покатилась…
Можно загадать желание.
Ну, давай же, падай! Вали!
Водитель автобуса Андрей Ржевский медленно ехал по спящему городу, качая головой в такт звукам клавесина, слышимым лишь ему.
Падающую звезду он увидел над заснеженным полем уже на окраине.
И загадал желание.
Музыкальная пьеса в ушах, проигрываемая плеером, была все та же, но исполнялась уже не на клавесине, а на рояле. В музыке важны контрасты, а в жизни…
Звезда закатилась куда-то за леса, за поля, за реку. Все это длилось, как показалось водителю автобуса, излишне долго.
Он подъехал к остановке – обычная остановка на шоссе под одиноким фонарем и…
Сквозь открытые двери автобуса он увидел ЭТО.
Это было там, он видел собственными глазами.
Выдернул из ушей наушники плеера, медленно остановился, вышел из кабины, из салона, приблизился, не чуя под собой ног.
ОНА…
Это существо…
Это создание на обледенелой скамейке остановки.
Оно смотрело прямо на него. Пялилось своими ужасными глазами, в которых не было ничего человеческого.
Лишь свет фонаря отражался в них, словно в кусках льда.
Но это был не лед. Это были глаза.
И крылья…
Они тихо шуршали на мартовском ветру.
Водитель автобуса Андрей Ржевский услышал, как позади автобуса затормозил – резко, судорожно – автомобиль.
Хлопнула дверь. Ледяной наст затрещал под тяжелыми торопливыми мужскими шагами. Потом раздался хриплый испуганный возглас.
И женщина, ехавшая в той же машине, – позже оказалось, что это супружеская пара, возвращавшаяся из Москвы в городок под утро после театра и гостей, – закричала от ужаса. Нет, завизжала – потому что крик сразу сорвался на визг.
Когда приехала полиция…
А она приехала быстро – водитель автобуса Андрей Ржевский сам ее вызвал по мобильному – их сразу же попросили держаться подальше от остановки и одновременно не покидать места происшествия.
Водитель Ржевский вернулся к автобусу. Он видел все, что происходило дальше.
Как остановку опутали желтой полицейской лентой.
Как подъезжали все новые и новые полицейские машины.
Как один из полицейских подошел вплотную к этому существу и…
– Нельзя ничего трогать до приезда экспертов! – крикнул кто-то из его сослуживцев. – Надо убедиться. Надо сразу понять – это она или нет. Та, что пропала, или это кто-то, о ком мы еще ничего не знаем.
Жуткое создание на скамейке остановки на секунду заслонила фигура полицейского.
Водитель Ржевский не мог оторвать глаз от происходящего, как от падавшей за горизонт звезды.
Что-то черное взметнулось в воздух. Глаза, в которых отражался свет, погасли.
Водитель Ржевский увидел голову.
Она свалилась набок, словно у тряпичной куклы, словно там, внутри, не было ни костей, ни мускулов.
Синюшный, багровый цвет кожи, вывалившийся язык.
– Это она… но…
– Та, что пропала…
Водитель автобуса Ржевский ощутил, как мышцы его лица словно одеревенели. Он не мог совладать с собой, он не мог справиться – это было выше его сил.
Кто-то остановился рядом с ним. Он почувствовал на себе чей-то взгляд.
Полицейский.
Из тех, кого он сам вызвал.
Сюда, в это место, где скрытый мрак вновь явил себя городу и миру.
– Чему вы улыбаетесь?
– Я… нет… это судорога…
– Чему ты улыбаешься?!
– Нет, нет же… это нервное. Я просто очень испугался.
– Это вы ее нашли? – Полицейский, кажется, тоже плохо владел собой.
Его взгляд был прикован к лицу водителя автобуса. Ползал по нему, словно муха. Надоедливая муха – внимательная, дотошная, настырная…
– Я ее увидел… там…
– Как в прошлый раз? – спросил полицейский. – Я вас знаю.
– И я вас, – ответил водитель Ржевский, собравшийся с силами. – Вы и в тот раз были… приезжали… Это маленький город. Тесный.
– Тесный? – полицейский хотел еще что-то сказать. Водителю Ржевскому даже показалось, что он сейчас расстегнет кобуру и достанет оружие.
Но в этот миг приехали эксперты. И большое начальство. И все смешалось и закружилось в новом вихре.
Супружеская пара стояла рядом со своей машиной. Их тоже не отпускали с места происшествия. Муж крепко обнимал жену за талию. Она рыдала на его плече.
– Это ужасно… что это такое? Эта мерзость, которая там на ней… Это снова произошло, да? Это опять… опять…
Водитель автобуса подошел к ним, встал рядом – они ведь тоже свидетели. Их всех троих полицейские будут допрашивать все утро, а может, и весь день.
Он видел остановку. Это создание…
И крылья…
Они все шуршали на ветру как нечто искусственное и одновременно пугающе живое.
Скрытый мрак являл себя сетью черных линий, скрещенных, переплетенных на прозрачной, отражающей свет слюде.
Скрытый мрак подбирался все ближе.
Глава 2 ЭРЕБ
Октябрь
Что-то было не так. Напряжение ощущалось в самом воздухе, в самой атмосфере. Катя – Екатерина Петровская, криминальный обозреватель Пресс-центра ГУВД Московской области – почувствовала это, едва переступила порог отдела полиции.
Даже раньше, когда подъехала на такси к двухэтажному кирпичному зданию – старому, но тщательно отремонтированному, расположенному на тенистой, засаженной липами и платанами улице, полыхавшей осенним багрянцем и более похожей не на главную улицу маленького городка, а на парковую аллею.
Что-то было не так во всем, это сразу бросилось ей в глаза. Странный контраст между почти сонной улицей и напряженной суетой, что клубилась вокруг маленького полицейского отдела, – суетой, тщательно скрываемой от посторонних, окутанной гробовым молчанием недомолвок, уклончивых ответов и напускного благодушия.
Эти впечатления лишь усилились, когда Катя переступила порог ОВД и подошла к стойке за стеклом, где за пультом и перед экраном компьютера сидел дежурный.
Катя показала удостоверение, спросила, где кабинет начальника ОВД подполковника Аллы Мухиной.
– На втором этаже. Ее нет на месте. – Дежурный, внимательно осматривал Катю с ног до головы.
– Нет? Но мой шеф ей вчера звонил. Договаривался об интервью. На одиннадцать утра. Я здесь.
– Она уехала сразу после оперативки. Возможно, скоро будет. А возможно, задержится. А вы из Главка? По какому вопросу?
«А какое тебе, собственно, дело, капитан?» – Дежурный начал уже раздражать Катю. Но она взглянула в его встревоженное лицо и ей как-то расхотелось вступать с ним в спор.
В эту минуту двери ОВД распахнулись, появился мужчина – крупный, потный, лет сорока пяти, одетый в шерстяной свитер и жилет-пуховик нараспашку.
– Есть новости? – спросил он.
– Пока нет. Я же сказал – мы вас известим. Она могла просто уехать, поймите. Мы и так уже… Прошло всего два дня.
– Я обзвонил всех ее подруг в Дубне. У них ее нет. Никому она не звонила, ни с кем не общалась. У матери в Твери ее тоже нет – я в Тверь звонил.
– Она могла уехать от вас не к подругам и не к матери.
– Что вы хотите этим сказать? – мужчина в жилетке-«дутике» вплотную приблизился к стеклу.
– Ничего. Вы успокойтесь, пожалуйста. Воды хотите?
– Не нужна мне ваша вода.
– Ну, присядьте. Подождите. Может, пойдут звонки. Мы и так уже… учитывая все прежние обстоятельства… Мы ищем.
Мужчина секунду смотрел в монитор компьютера на стойке дежурного за стеклом, затем как-то отчаянно всплеснул руками и выскочил вон из отдела.
– Что случилось? Кого вы ищете? – спросила Катя. – Кто-то пропал?
– У него жена сбежала, – ответил дежурный. – Семейные дрязги. А вы что, правда пресса из Главка?
Катя кивнула. Глянула в окно.
Во двор ОВД на всех парах въехала патрульная машина. Толстяк в жилетке кинулся к ней. О чем-то долго говорил с патрульными, нервно жестикулируя. Они явно пытались его успокоить. Потом один патрульный вышел, закурил, предложил мужчине сигарету, но тот лишь снова замахал руками. Тогда патрульный открыл дверь машины – толстяк плюхнулся на заднее сиденье, и они уехали.
Катя вышла во двор. Липы обступали его со всех сторон. Катя полной грудью вдохнула воздух. Река… Пахнет рекой, сырой землей, мокрой древесиной, грибами. Не городской какой-то запах – дачный.
По улице проехал велосипедист. За ним еще один. И еще один. В городке обожали велосипеды, так же как и в соседней Дубне.
Катя произнесла про себя название города.
ЭРЕБ.
Когда она услышала его вчера от шефа – начальника пресс-службы, сначала подумала, что тот шутит или разыгрывает ее.
ЭРЕБ.
Это лишь в мифах…
Сын Хаоса и Тьмы. Отец Смерти.
ЭРЕБ – вечный мрак, который…
Катя оглянулась.
Еще один велосипедист. Молодая женщина с коляской. Проехал грузовичок с надписью на кузове «Пластиковые окна».
– Экспериментально-рекреационная база. Сокращенно ЭРЕБ, – сказал вчера шеф, когда вызвал ее к себе. – Когда-то носил имя Зеленый, но оно не прижилось. Еще восемь лет назад он являлся закрытым муниципальным образованием – закрытым городом рядом с Дубной. Имел тот же статус, что и Звездный городок. Сейчас это открытое муниципальное образование. Странно, что все эти годы нога сотрудников нашего Пресс-центра туда не ступала. Хоть это теперь и открытый город – но там цепко держатся за свои традиции. А интересного там много – так же много, как в Королеве и Звездном. Ну, может, не так, как в Звездном, однако… Эта самая Экспериментально-рекреационная база напрямую связана с исследованиями космической медицины. Вся жизнь городка со дня основания вертелась вокруг базы – НИИ и научно-производственного комплекса «Прометей». Это городок ученых. Даже в большей степени, чем Дубна. В Дубне есть и промышленные предприятия. А здесь – только чистая наука. Эксперименты.
– Лучше бы назвали город «Прометеем», чем ЭРЕБом, – заметила Катя. – А к чему, собственно, вся эта информация?
Начальник Пресс-центра выдержал паузу. А затем нейтральным тоном начал рассуждать – что вот, мол, в последнее время о сотрудниках полиции мало хорошего пишут, один негатив. Надо как-то своими силами выправлять ситуацию. Писать о сотрудниках, о династиях профессиональных в правоохранительных органах. И вот как раз есть такой человек – начальник ОВД в этом самом открытом муниципальном образовании, поселке городского типа ЭРЕБ, – подполковник полиции Мухина Алла Викторовна. Более тридцати лет выслуги в одном отделе! А до этого начальником ОВД в городе был ее отец. И семья у нее – все полицейские: и дочка, и зять.
Снова выдержав маленькую паузу – с чего бы? – он самым нейтральным тоном предложил Кате съездить в ЭРЕБ на два дня – взять интервью у подполковника Аллы Мухиной, написать очерк о ее семье, династии полицейских. Об особенностях службы полиции в городке «чистой науки».
В ЭРЕБе…
Сыне Хаоса и Тьмы…
Отце Смерти…
Катя подумала об этом в экспрессе «Москва-Дубна», что мчал ее с Савеловского вокзала в маленький город на берегу Большой Волги.
Но все эти вроде бы неуместные причудливые ассоциации мигом рассеялись, едва она сошла на станции Большая Волга, поймала такси, назвала адрес и затем увидела и реку, и водохранилище, и Дубну – приятную и тихую, и шоссе, и прекрасные новые микрорайоны, и отличные гостиничные комплексы, и осенний лес, поражающий своей первобытной красотой.
По навигатору от Дубны до города было всего пятнадцать минут, но таксист вез ее какой-то «петлей». «Иначе нельзя, здесь ландшафтно-террасный заповедник, – пояснил он. – Город как бы скрыт в нем или укрыт. Шар будете смотреть?»
Катя спросила: какой еще шар?
«Научный, огромный, в лесу, – заулыбался водитель. – Туристы любят внутрь соваться – там акустика волшебная. Хотите, заедем в поселок – тут близко. Ученые сделали».
Катя сказала, что ей не до шара, не до здешних достопримечательностей, что она по делам в ЭРЕБ…
Назвала имя городка и словно поперхнулась.
Сын Хаоса и Тьмы…
Отец Смерти…
Он оказался таким милым, этот ЭРЕБ – Экспериментально-рекреационная база! Таким уютным.
Первым, что Катя увидела, когда они въехали в пределы города, как раз и была эта база – группа зданий посреди чистого поля, большого и пустого, окаймленного лесом ландшафтного заповедника. Бетонная дорога, стеклянная будка КПП, а за ней – здания ярких цветов: синего, оранжевого, зеленого. Постройки семидесятых, но обшитые модными сейчас разноцветными панелями, и два здания новых – целиком из стекла, словно перенесенные сюда из недр Силиконовой долины.
Узкая дорога обогнула их, и сразу начался сам городок. Никаких хрущевок – двухэтажные коттеджи на две-четыре семьи – старые, из темно-красного кирпича. Кирпичные девятиэтажки, новый торговый центр на площади и снова двухэтажные коттеджи, некоторые с палисадниками, другие за невысокими заборами – старые и новые. Много спутниковых антенн на крышах. Велосипедисты, велосипедисты, стойки для велосипедов, как в Москве.
И липы, липы, платаны. Рябина в багрянце.
Машины. Невысокие административные здания. Что-то пузатое с колоннами – то ли клуб, то ли маленький концертный зал.
И опять липы, липы. Желтая листва. Тихий октябрь.
Разводы зеленого мха на темных стволах.
Запах реки, что не видна с главной улицы.
ЭРЕБ.
Катя готова была признать, что не видела более милого и живописного города в Подмосковье.
Но что-то было не так.
Во всей этой внешней безмятежности что-то было уж слишком нарочитым, отдававшим фальшью.
И затем, вступив в пределы ОВД, Катя лишь укрепилась в этом ощущении.
Не увидишь, но почувствуешь.
Что-то здесь не так.
Она стояла во дворе отдела. Ждала подполковника Аллу Мухину, с утра уехавшую неизвестно куда, хотя вчера вечером сам шеф пресс-службы с ней договорился об интервью и сообщил о приезде Кати.
В том, что начальники местных ОВД порой игнорировали сотрудников главковского пресс-центра, не было чего-то уж слишком необычного, из ряда вон – сплошь и рядом.
На этот счет Катя никогда не обольщалась и не комплексовала. Что ж, подождем.
Но эта атмосфера в отделе…
Это напряжение, что так пытались скрыть от чужих, от приезжих из Главка.
От прессы…
Катя насторожилась.
И решила ждать Мухину хоть час, хоть два.
Но надо куда-то пойти – купить кофе горячего. На площади – в торговом центре есть кафе и пиццерия – она видела вывеску, когда проезжала на такси. До площади – три шага от отдела. И там есть туалет.
Катя вышла на улицу, похожую на парковую аллею. Велосипедист, проехавший мимо, улыбнулся ей. Молодой. Похожий на ангела – кудрявый блондин в серой толстовке с капюшоном.
– Вы из Москвы? В городскую администрацию? К нам?
Катя обернулась.
На нее внимательно, с любопытством смотрели две женщины.
И тут только до нее дошло, что городская администрация – маленькое двухэтажное здание в виде коттеджа из красного кирпича, которыми был застроен ЭРЕБ, – напротив ОВД. Улица такая узкая, что из окон администрации отлично видно все, что творится во дворе ОВД, как приезжают и уезжают патрульные машины. Вся эта странная суета.
Женщины вышли из администрации – одинакового роста, давно перешагнувшие свой сорокалетний порог. Но на этом сходство кончалось. Они были абсолютно разными.
Крашеная блондинка – крепко сбитая, широкоплечая, с крупными руками, одетая в деловой серый костюм и белую блузку. На руке – светлый плащ, в другой руке – деловая папка. Единственное яркое пятно – шелковый шарф из дорогого магазина. Цвет помады нейтральный, светло-розовый, но губы накрашены густо. А глаза, серо-голубые, внимательно разглядывали Катю, одиноко застывшую на краю двора ОВД.
Вторая – ровесница блондинки, полная, но проворная в движениях, темноволосая, с короткой стрижкой, с родинкой на верхней губе, одетая в черный шерстяной свитер и черные брюки. На полной груди в такт шагам подпрыгивают бусы из деревянных шариков. На запястьях – браслеты из полированного дерева. На плече болтается старая сумка-мешок из искусственной кожи.
– Вам надо заглянуть к нам в музей, Анна Сергеевна, самой оценить экспозицию. Посмотрите заодно материалы и к нашей следующей выставке, – темноволосая женщина в брюках говорила все это заискивающим тоном, торопясь за блондинкой Анной Сергеевной, широко шагавшей к припаркованной у тротуара серебристой иномарке.
– Выберу время – зайду, – ответила блондинка, оглянулась через плечо и громко спросила Катю: – Вы кого-то ждете? Главу администрации? Вы из Москвы?
«Словно из окна следили. Видели, как я на такси приехала? А что, московские так сразу бросаются в глаза даже здесь, в ученом академическом оазисе? Что-то не похоже», – подумала Катя.
– Я жду Аллу Викторовну Мухину, начальника ОВД.
– А по какому вопросу? – спросила блондинка резко.
Катя недоуменно подняла брови – то есть что за вопрос такой?
– Я замглавы городской администрации. Ласкина, – сказала блондинка Анна Сергеевна. – А вы?
Катя официально представилась.
– Пресс-центр? Полиция? Пресса? По какому поводу к нам в город? Вы из-за этого… да?
– Мы договорились с Мухиной об интервью.
Катя вдруг поняла: поспешный ответ лишил ее возможности узнать, что имела в виду Ласкина.
Из-за этого… Из-за чего?
Она заметила, как спутница Ласкиной, брюнетка в брюках, на них смотрит. Оживленное, заискивающе приветливое выражение лица сменилось напряженно выжидательным. И что-то еще отразилось в чертах этой женщины – тревога, беспокойство?
Катя не уловила этих мимолетных перемен. Она ведь даже не знала их – этих двоих.
– Наверное, она… Мухина скоро будет, – сказала Ласкина.
И пошла к машине, пикнула сигнализацией, села за руль. Ее спутница поплелась по аллее пешком к городской площади.
Катя снова осталась одна.
Она ждала подполковника Мухину полтора часа. Хотела сходить за кофе, как планировала, а потом передумала – уйдешь, а начальница местной полиции вернется и снова куда-нибудь умчится.
Алла Мухина приехала на полицейской машине с мигалкой вместе с двумя сотрудниками ОВД. Вид у всех троих усталый. Мухина была в форме – лишь поэтому Катя ее и узнала: женщина-подполковник с замашками шефа полиции.
Алле Мухиной твердо можно было дать ее пятьдесят три. Волосы она тоже красила в блондинистый цвет, как и замглавы местной администрации, но за лицом и собой следила из рук вон плохо. У губ залегли две резкие складки-морщины. Такая же резкая складка на лбу над переносицей. Никакой косметики, даже тонального крема. Подполковник источала запах ванильного мыла и форменного сукна. Она казалась худой, как щепка, и невысокой. Форменные брюки пузырились у нее на коленях, шнурованные ботинки были замазаны глиной.
Катя и ей представилась по полной форме.
– Интервью? А, вчера… да, звонили из Главка. Пойдемте ко мне, – сказала Мухина, окинув Катю взглядом.
Они вошли в отдел. Сотрудники, что приехали с Мухиной, тихо разговаривали с дежурным.
У Мухиной зазвенел мобильный.
– Да? Только что вернулись… Весь сектор, до реки. Да и лес прочесываем. Но это если и есть, то не в лесу. Да, проформа, но мы обязаны… Да, будем продолжать. Я сидеть сложа руки не намерена, – Мухина бросала это кому-то в мобильник тихо и настойчиво. – Если сама найдется… мы торт купим и водки выпьем, отпразднуем… Нет, это не напрасные усилия. Мы должны искать, пусть и времени прошло еще недостаточно для…
Мухина перехватила Катин взгляд и нажала на кнопку – отбой.
– Кабинет мой последний справа, – сказал она Кате, кивая на пустой коридор. – Идите. Я только руки вымою.
Она двинулась к туалету.
Катя пошла по коридору.
Слева в двери вдруг щелкнул ключ – кто-то изнутри открыл дверь, которая распахнулась. Катя увидела серого человечка – заморенного очкарика в спортивной куртке. Он придерживал под мышкой ноутбук.
А за ним – лишь на миг Катя увидела внутри кабинета стену, на ней – большую информативную доску, сплошь покрытую крупными увеличенными фотографиями и пришпиленными листами бумаги, картой местности и…
Очкарик с ноутбуком с грохотом захлопнул дверь. И закрыл ее на ключ.
Там что-то было, на этих увеличенных снимках.
Катя не успела разглядеть.
Эта доска – наглядная демонстрация.
Во всех триллерах всегда фигурирует подобная доска, где жертвы…
Катя оглянулась. Мухина вышла из туалета и теперь шепталась с очкариком. Тот щелкал по крышке ноутбука пальцем.
Что здесь происходит?
Что может случиться в Эребе?
– Ваш шеф звонил мне, – сказала Мухина, открывая ключом свой кабинет – стандартный, как и во всех ОВД, но маленький. – Интервью типа обо мне?
– О вас. О династии сотрудников правоохранительных органов – я знаю, что вы из полицейской семьи. Что ваш отец много лет возглавлял этот отдел. – Катя села на предложенный стул напротив Мухиной, расположившейся за своим столом с пустой столешницей. – Что и дочка ваша тоже пошла по семейным стопам. И зять работает в полиции. Мне бы хотелось написать о вас, вашей работе, о вашей семье. Как вам удается совмещать службу, работу и дом. Это ведь такой необычный город – даже интереснее, чем Дубна. Город науки и космоса. Такой же необычный, как Звездный городок, но открытый теперь и…
– Звездный городок все последние годы сотрясали дикие скандалы – коррупция, взятки, – сказала Мухина. – У нас этого нет. Наука – да… Ученые… Мне еще папа говорил: надо понимать, с кем имеешь дело. Они не такие, как мы. Для ученого полет мухи восьмеркой под потолком – символ законов физики и аэродинамики, плод размышлений о возможностях двигателей будущего. А мы за мухобойкой тянемся, чтобы это чудо прихлопнуть. А вы лишь поэтому приехали к нам?
– Да. – Катя кивнула.
Опять все тот же вопрос. Что они все имеют в виду – дежурный, Ласкина из администрации и эта начальница полиции?
– Я вынуждена вас разочаровать, солнце мое, – сказала Мухина. – Папа мой умер от рака, и я не желаю о нем говорить с посторонними. Тем более чтобы имя его было в прессе. Начнешь говорить о прошлом, о его работе – надо сказать и о смерти. А я не хочу. Не могу смириться, что он умер. Дом я никак со службой не совмещаю, потому что и дома-то никакого у меня нет в обычном житейском женском смысле. Мужика своего я давно выгнала. Он мне изменял – такой кобель! Зять с дочкой не расписаны были – жили в гражданском браке. Считайте, она дуриком залетела, простушка влюбленная. Только что после школы полиции – и сразу памперсы-погремушки. Парень ее сразу же бросил – он в уголовном розыске тут обретался, такой охальник! Сбежал в Дубну, перевелся в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Моя-то дурочка на алименты подала – оказалось, у него еще двое незаконных, один в Твери, второй в Кимрах. Но внук хороший получился, горластый. Вырастет, наверное, таким же красивым, как папаша, и таким же хмырем-бабником. Дочери сейчас здесь, в городе, нет. Я ее с внуком отправила в Москву к сестре, пока она в отпуске по уходу за ребенком.
Катя поняла, что ее отшивают. Вот так сразу. Почти не скрывая нежелания общаться.
Тогда зачем же Мухина в разговоре с шефом Пресс-центра дала согласие на интервью?
– Могли бы сразу нас отбрить по телефону, Алла Викторовна, – сказала Катя, поднимаясь со стула. – Не ехала бы я в такую даль на дубнинском экспрессе.
– Прокатились зато. Шар в лесу видели? – спросила Мухина.
– Сейчас на обратном пути посмотрю. Таксист предлагал – но я к вам торопилась.
– Ученые хохмят. Там акустика чудная. Такие странности порой люди изобретают! Такую жуть… Да, насчет странностей… ваш начальник Пресс-центра, он…
– Что? – спросила Катя.
– Да нет, ничего, – Мухина опустила глаза. – Мне правда жаль, что так вышло. Но сейчас, куда ни глянь, все сплошная пышная говорильня. Пафосный пердеж. А я для этого не гожусь, солнце мое.
– Все равно рада была с вами познакомиться, подполковник. И увидеть ваш город. Эреб.
У Мухиной резко зазвонил телефон внутренней связи.
– Да, слушаю… Что, нашли?
Катя увидела, как изменилось лицо начальницы полиции.
– Нет… О черт, нам только этого сейчас не хватало! Только что обнаружили? А сам он где? Как некстати все это. Ну да, конечно, куда денешься… Да, я сейчас выезжаю. Опергруппу туда давайте и экспертов.
Катя повернулась, чтобы покинуть кабинет.
– Подождите, Екатерина… Я подумала – ну, что вы не зря все же к нам… в такую даль. Возможно, это вас заинтересует. Если желаете, можете поехать со мной прямо сейчас.
– Куда?
– На происшествие, – Мухина смотрела на Катю, как и все они здесь в этом Эребе, словно оценивая. – Такие вещи нечасто попадают в средства массовой информации.
Глава 3 Кладбище
Брюнетка в черных брюках и свитере с сумкой-мешком, встреченная Катей у здания городской администрации, миновала площадь и свернула на улицу Роз – так в городке именовали Пятую Парковую.
Здесь со дня основания города перед маленьким зданием краеведческого Музея науки и общества был разбит прекрасный розарий – обширная клумба, для которой маститые ученые, профессора и академики в прошлые «закрытые времена» выписывали самые редкие и прекрасные сорта роз.
В настоящем клумба-розарий уже не могла похвастаться редкими сортами. Но городские власти исправно высаживали самые обычные дешевые розы и розовые кусты – обильно и пышно, на радость горожанам.
Брюнетка в брюках обогнула розарий, поднялась по ступенькам краеведческого музея и открыла старую скрипучую дверь с латунными ручками. В холле было прохладно, топить в городке еще не начали. Из окошка билетной кассы высунулась старушка, остриженная столь коротко, что казалась совсем лысой, но с жемчужными сережками в ушах.
– Амалия Иннокентьевна, кто-нибудь приходил? – громко спросила ее брюнетка, роясь в сумке в поисках ключей.
– Ни души. С самого утра сижу жду – ни одного посетителя на выставку. Город игнорирует нас, Нина Павловна. У людей напрочь отсутствует жажда познания, тяга к просвещению, – старушка-кассир вечно прикрывала горечь разочарования в человечестве едким стебом. – Ни одного билета на сегодня не купили. Молодежь гоняет на велосипедах, словно это не город, а велотрек.
Брюнетка Нина Павловна прошла через два музейных зала с высокими потолками. Мельком обозрела экспозицию, которую видела уже сотню раз: фотографии – черно-белые шестидесятых и семидесятых годов и цветные современные. Старые снимки, запечатлевшие историю Экспериментально-рекреационной базы – ЭРЕБа, некогда хранимые под грифом «секретно», а теперь выставленные в музейных витринах. И недавние снимки, где вся эта история продолжалась уже в новых декорациях, с новыми лицами. Сотрудники базы, основоположники, ученые-исследователи. И еще – та, которую знал весь город, потому что она была воистину знаменитой, талантливой и великой, как и ее соратники, учителя и друзья. Королева здешнего ученого роя… Матка экспериментального заповедника.
Нина Павловна скользнула взглядом по ее лицу – она всегда хотела быть похожей на нее. Такой же сильной.
Ну что ж, возможно, ей это удалось, и не только в смысле карьеры: она директор и хранитель здешнего музея. В маленьком городке это многое значит.
Но не это главное.
Главное, что она смогла стать сильной женщиной, как и королева здешнего ученого роя.
И сила эта пригодилась. И еще пригодится.
Нина Павловна открыла боковую дверь, вошла в служебную зону и распахнула дверь кабинета с надписью: «Директор музея».
Здесь тоже было холодно, как только может быть холодно в помещениях в октябре, перед отопительным сезоном. Нина Павловна хотела сразу включить обогреватель.
Но внезапно услышала вой полицейской сирены.
Она подошла к окну.
Окно директорского кабинета выходило на улицу Роз – сразу за розарием была видна проезжая часть, и по ней промчалась, полыхая мигалкой, полицейская машина. А следом еще одна – тоже воя сиреной и мигая синим.
Нина Павловна сразу забыла обо всем – и про обогреватель, и про выставку, которую никто не посещал.
Она схватила сумку и побежала через музейные залы, через холл к выходу.
Ей казалось, сердце… ее сердце вот-вот выскочит из груди. Она пыталась вспомнить…
Остановка…
Автобусная остановка…
Наша, на улице Роз…
Она ведь миновала ее, когда шла в музей и…
Ничего.
Там все как обычно.
И полицейские машины промчались мимо остановки.
Нина Павловна обогнула розарий и вышла на улицу.
Она увидела в конце улицы Роз полицейские машины. Они остановились перед домом – коттеджем из красного кирпича. Из машин выходили полицейские.
Нина Павловна не стала приближаться. Она стояла и смотрела. Видела краем глаза других – горожан, соседей, которые тоже не оставили это событие без внимания. Велосипедисты прибавляли газа, стремясь проехать мимо полицейских машин, прохожие замедляли шаги, пенсионеры пялились в окна.
Нина Павловна знала тот дом в конце улицы.
Она вернулась в музей, в свой кабинет. На столе стояла дешевая ваза с астрами. Они начали уже увядать. Нина Павловна медленно подошла к своему столу и начала извлекать астры из вазы, раскладывая их на газете, что взяла с подоконника.
Дом в конце улицы Роз…
Вода в вазе пахла гнилью. Стебли астр осклизли и пачкали газету.
Запах тлена. Запах гниения.
Запах смерти.
Нина Павловна завернула цветы в газетный кулек.
– Я опять ненадолго отлучусь, – сказала она старой кассирше.
На улице она постояла пару минут, стараясь рассмотреть, что творится у дома в конце улицы.
Потом повернулась и медленно, словно гуляя, пошла по ЭРЕБу – свернула с Пятой на Третью Парковую, затем на Первую Парковую, миновала небольшую, недавно построенную часовню и очутилась перед воротами городского кладбища.
У низкой ограды две старухи продавали искусственные цветы. Нина Павловна никогда их не покупала. Только живые.
Но сейчас у нее просто не было времени, чтобы идти сначала в цветочный, да и денег в обрез до зарплаты. Она бы никогда не опустилась до того, чтобы рвать розы с клумбы розария. Этого в ЭРЕБе из настоящих, потомственных его горожан не делал никто, никогда.
Но она хотела принести на кладбище живые цветы, пусть и пожухлые – эти самые осенние астры, тронутые тленом.
Смерть – как дар.
Смерть – смерти как дар…
Здесь, за воротами кладбища, было все самое дорогое. Частица сердца и души.
Нине Павловне нужно было срочно поговорить.
Кто сказал, что мертвецы – никудышные собеседники?
Глава 4 Улица Роз
В полицейской машине Катя никаких вопросов не задавала – куда едем? что случилось? Алла Мухина сидела впереди, рядом с водителем. На заднем сиденье Катю теснили сотрудники розыска – хмурые, даже не пытающиеся скрыть досаду и разочарование.
Проехали улицу, засаженную липами, площадь, еще одну улицу, тенистую и пустынную. Катя увидела, как мал и тесен ЭРЕБ. Чего уж здесь мчаться на машинах с мигалками, воя сиреной, – можно и пешком дойти.
Миновали приземистое двухэтажное здание, вросшее в землю, с темными дубовыми дверями и большой чудесной клумбой, засаженной розовыми кустами.
– Улица Роз, – сказала Мухина хрипло, – Пятая парковая. Это здесь. Шестнадцатое домовладение.
Проехали, воя и сияя синим, до самого конца улицы и остановились перед коттеджем – точно таким, каких было большинство в городе: старой постройки, из красного кирпича, от дождей и непогоды ставшего темным. Имелось лишь одно отличие: не две двери по обе стороны дома, как в других коттеджах на две или четыре семьи, а одна в центре.
Маленький палисадник огорожен низкой кованой оградой – скорее декоративное украшение, чем забор. К ограде прислонен дорогой стильный велосипед, весь сияющий хромом. В палисаднике, заросшем травой и усыпанном палыми листьями, никого. Но откуда-то из-за дома слышны голоса – мужской и женский.
– Полиция приехала!
– Здесь, сюда! Окно разбито.
Мухина вылезла из полицейской машины и открыла незапертую калитку, все устремились за ней.
Кате надоела роль безмолвного очевидца событий.
– Что произошло?
– По всей видимости, кража, – ответила Мухина. – Домовая кража.
– А чей это дом?
– Константина Чеглакова.
Мухина глянула на Катю и, не увидев реакции, которую ждала, пояснила:
– Космонавта Константина Чеглакова.
– Космонавта?
Все раздражение, которое Катя испытала в последние два часа ожиданий и неласкового приема, словно ветром сдуло. Катя вся подобралась.
Космонавта…
Надо же…
– Я думала, все космонавты в Звездном городке живут.
– Как видите, не все. Он покинул отряд космонавтов несколько лет назад. Вернулся сюда. Он здешний уроженец. Этот дом раньше принадлежал академику Вяткину, который все здесь, в городе, начинал в шестидесятых. Константин Чеглаков купил дом у его девяностопятилетней вдовы и ее наследников. Внуки и правнуки академика все кто в Гарварде, кто в Стэнфорде. А космонавт живет теперь здесь.
За домом располагался заросший деревьями сад, где осень давно уже заявила свои права на все – и на невысокие клены, и на жухлую траву, и на яркие гроздья рябины, заполонившей всю заднюю часть сада.
Из-за крон с пятнами алых ягод виднелась крыша другого кирпичного коттеджа. Огромная белая спутниковая тарелка, казалось, съезжала вниз по крутому скату.
Катя оглянулась: и на крыше дома космонавта тоже «спутники», но меньшего размера.
На маленькой площадке, выложенной плиткой, где стояли деревянные скамейки, стол и садовый гриль-мангал, находились двое – парень и толстая старуха.
Старуха в розовой стеганой болоньевой куртке и спортивных штанах, в очках. А парень…
Катя узнала его. Тот самый, что проехал мимо на велосипеде, замедляя скорость, и улыбнулся ей. Там, на улице, он показался совсем молодым. Здесь, вблизи, оказалось, что он гораздо старше – лет уже за тридцать точно. Среднего роста стройный блондин с кудрявыми волосами, крашеными ярко и стильно. На нем были серые джинсы и плотная серая толстовка с капюшоном, под ней – серая майка, на ногах – обожаемые креативщиками кроссовки «Нью Баланс».
– Алла Викторовна, хорошо, что вы сами сюда, – сказал он встревоженно. – В дом влезли. Окно разбито. Это я полицию вызвал. Мне Вера Ивановна по телефону сообщила, что у Константина воры в доме.
– Что, воры все еще там? – спросила Мухина.
– Нет, я заглянул в окно – там дикий кавардак, но в доме все тихо.
– А я побоялась к окну подходить, – замахала руками толстая старуха. – Вошла сюда из нашего сада, у меня ключи – мне Константин Константинович оставил. Я должна была убраться – гляжу, а окно-то вдребезги!
– Вы дом убираете? – спросила Мухина.
– Вера Ивановна два раза в неделю помогает мне по хозяйству, – начал объяснять блондин в толстовке. – У Константина тоже убирает, когда он просит. А сегодня она позвонила мне – сказала, что в дом воры влезли. Я приехал утром на фирму к себе. Потом отправился в третий блок. Не успел сотрудников собрать, как Вера Ивановна мне сообщила – я сразу сюда.
– Потому что я боялась одна тут, – заворчала старуха. – Мало ли… Сами знаете… Разбойник-то, может, все еще там, в чулане прячется.
– Иван, а где Чеглаков сам? – спросила Мухина.
По тому как она произнесла имя блондина-симпатяги, было видно, что они давно и хорошо знакомы.
– Он уехал в Москву, – ответил блондин. – Я ему позвонил. Он возвращается. Уже к Дубне подъезжает. Очень встревожился. Просил, чтобы мы зашли в дом сами, все проверили. Ну, с вами, с полицией. Чтобы не ждали его, а заходили сразу.
– Тогда, Иван, передайте мне ключи, пожалуйста. – Мухина протянула руку.
Не блондин, а старушка суетливо вручила ей ключи с брелоком.
Они подошли к задней двери, которую Катя сначала не заметила за кустами сирени. Дверь – новая – резко контрастировала со старой, иссеченной дождями стеной и большим окном – разбитым, точнее, высаженным с дьявольской воровской аккуратностью.
В левой створке окна стекла не было. На раме и осколках, торчащих снизу, Катя узрела обрывки плотной бурой бумаги.
Маленький дворик сразу наполнился сотрудниками полиции, подошел эксперт.
– Клей, – констатировал он, склоняясь к раме. – Бумагу на стекло наклеили снаружи и ударили по стеклу. Осколков под окном на траве нет. Все осколки внутри. Там и бумага.
Мухина надела, как и все, резиновые перчатки. Кате перчаток не досталось, и она поглубже сунула руки в карманы короткого тренча. Здесь нельзя ни до чего дотрагиваться. Это место преступления – домовой кражи.
Дом космонавта… Ничего себе… – думала Катя про себя с каким-то тайным, совершенно неуместным восторгом и одновременно опаской. – С ума сойти – и космонавтов грабят… Они тоже как простые люди… Да, точно, подобные дела редко попадают на страницы криминальной хроники. Не зря я прокатилась в такую даль… О, кража у космонавта Чеглакова – представляю заголовки! Интересно, а что украли? Вон какой дом себе купил у вдовы академика! Правда, все тут старье. С особняками, что я видела в окрестностях Дубны, – никакого сравнения. Но все равно – так интересно!
Катя не могла подавить в себе этот глупый, какой-то совершенно щенячий восторг и бешеный репортерский азарт, что проснулся в ней, едва они переступили порог жилища космонавта.
Но увиденное внутри быстро ее отрезвило.
В доме царил дикий хаос. Все было разбросано, выпотрошено, раскидано по полу, по углам.
Комната с разбитым окном, видно, когда-то служила в доме академика гостиной. Но сейчас в этом просторном помещении было очень мало мебели: большой диван, кресло, дешевый стеллаж с полками и низкая стойка с дисками под большим плазменным экраном на стене.
Дорогую плазму вор или воры не взяли, даже не попытались выкорчевать из стены. А вот кресло опрокинули, с дивана содрали все подушки, со стеллажей сбросили все книги.
Эксперт занялся осмотром, оперативники начали ему помогать, все опылять спецпорошком для выявления отпечатков. Мухина прошла дальше, в темный холл без окон с аркой – здесь, у старого зеркала, сохранившегося, видно, от прежних хозяев, стоял пузатый дубовый комод – все его ящики вытащены, все содержимое вывернуто, выброшено на такой же старый тусклый паркет. От паркета пахло мастикой. На полу валялись вскрытые пакеты с комплектами постельного белья, полотенца, мужские рубашки – все, что обычно держат в комодах.
В кухне – такой же хаос. Кухня была новой – единственная, наверное, модная мебель во всем старом доме. Но и тут – все ящики выдвинуты, выпотрошены, двери всех шкафов открыты. На полу – склянки, осколки и жестянки для круп. Холодильник тоже открыт.
– Когда ищут ценности – ювелирку, – пояснила Мухина, – обязательно лезут в холодильник. Сейчас тайники делают из резины в виде овощей – капусты, баклажанов, прячут вместе с продуктами. В такие тайники складывают золото, даже часы наручные дорогие.
– У космонавта много золота? – спросила Катя.
Она все больше возвращалась к реальности.
– Когда деньги ищут, тоже все подряд потрошат, – Мухина осторожно обогнула раздавленную коробку с овсяными хлопьями. – Да, эксперту тут работы невпроворот. Эй, там, как дела, есть отпечатки?
– Полно, здесь же люди жили, – бодро откликнулся эксперт. – Только не ждите, что этот уркаган нам оставил свои подарки. Я уже в трех местах следы талька обнаружил на поверхности ящиков и дверной ручке. А это значит – гость незваный орудовал в перчатках.
– Кто бы сомневался, – отозвалась Мухина. – А следы ног?
– Ярко выраженных нет пока. Но мы возьмем образцы частиц с пола – что за почва, установим позже.
– Все как всегда. – Мухина пошла в глубь дома, Катя за ней.
Лестница наверх.
Они поднялись – первая комната была абсолютно пустой. Прежнюю мебель отсюда давно убрали, новой не купили.
Другая комната, очень большая, являлась спальней, обставлена по-спартански.
Кровать – широкая, с льняным постельным бельем модного серого цвета, который любят мужики-холостяки. Все – простыни, одеяло – сброшено на пол, подушки вспороты.
Двери раздвижного шкафа распахнуты – одежда тоже вся на полу. Толстовки, джинсы, футболки, брюки от черного костюма, пиджак, еще один костюм в упаковке химчистки, белые и голубые сорочки.
– Все полки обшарили. – Мухина кивнула на шкаф. – Искали стенной тайник – сейф. И кровать тоже всю распотрошили.
Они спустились вниз – за кухней была еще одна большая комната.
Катя вошла туда вслед за Мухиной, и вновь странное волнение охватило ее.
Во времена оны это помещение занимал кабинет академика – сохранился старинный письменный стол, лампа бог знает каких времен на мраморной подставке, с зеленым абажуром и новое кожаное кресло – дорогое и даже роскошное. Но встроенные книжные шкафы, где прежде помещалась огромная библиотека академика, претерпели изменения: стеклянные створки были сняты с петель, а полки ликвидированы. Видно дорого было выламывать из стен всю эту рухлядь, поэтому обошлись меньшим – просто превратили стенные книжные шкафы в ниши, увешанные…
картинами.
Картины окружали Катю со всех сторон.
У окна стоял внушительных размеров станок для холстов. На низком столике – банки с кистями, олифой, красками, акриловые краски в тюбиках в больших пеналах, тряпки, ветошь.
– Он что, тоже рисует? – спросила Катя удивленно. – Как космонавт Леонов?
– Надо же чем-то заняться в одиночестве. – Мухина смотрела на ниши-шкафы. – Хобби. А вор и тут покуролесил всласть.
Вор не тронул стол с красками, но письменный вскрыл и выпотрошил, как и комод. Картины тоже почти все были сброшены на пол.
Катя поняла лишь то, что космонавт Чеглаков рисует что-то абстрактное – пятна, черноту. Яркие, почти неоновые пятна голубого цвета. Полосы спектра.
Она боялась наступить на какой-нибудь холст.
Алла Мухина наклонилась, что-то рассматривая.
– А тут вырезали кусок из холста… И здесь тоже. Или это он сам? У абстракционистов ни черта не поймешь. Может, это так и нужно. А может, вор часть живописи украл.
– Здесь явно что-то искали, – сказала Катя, озираясь.
– Ценности. Что же еще? Картины – я же сказала, это его хобби. Вряд ли они кого-то заинтересуют. Сейчас многие малюют – Шнур вон выставляется. И Джуна что-то там рисовала. Ну и Константин тоже, наш земляк. Нет, без него здесь делать нечего. Непонятно даже, что украли, что пропало. Эй, домработница все еще там? Ведите ее сюда, в мастерскую – только осторожно.
Толстая старушка Вера Ивановна пришла в сопровождении оперативника и блондина в толстовке.
– Ой-ой-ой, что же это… это же разбой, настоящий разбой… все, все разодрали! – она крутила головой и поминутно ахала. – Вот бы я вошла, а он – негодяй, ворюга – он бы меня здесь убил!
– Может быть, не убил, а убежал, – старался ее успокоить блондин по имени Иван. – Но вообще-то да, видок дикий.
– Что-нибудь пропало? – спросила Мухина.
– Не знаю и сказать не могу ничего. Такой разор. – Домработница, казалось, была близка к обмороку. – Тут ведь прибираться надо неделю, не меньше!
– А на ваш взгляд? – спросила Мухина у блондина.
– Затрудняюсь сказать. Черт… Где его техника, гаджеты, ноутбук, все остальное?
– Вы, конечно, первым делом про гаджеты, Иван.
– Впрочем, он все это мог с собой взять и, конечно, взял – планшет, мобильный, ноутбук. Но у него много всего этого.
– Как там насчет гаджетов? – крикнула Мухина оперативникам. – Не попадались?
– Попадались, – откликнулись те. – Ноутбук на кухне, на полу. И еще один – в спальне. Вор их не взял. Плазму тоже.
– А чего тогда лезть? – хмыкнул блондин по имени Иван. – Если не за этим? Деньги он свои в банке держит.
Где-то в доме, в глубине, послышались громкие голоса. Катя выглянула в окно мастерской, выходящее на улицу Роз. Рядом с домом и полицейскими машинами теперь стоял черный внедорожник «Форд-Эксплорер».
Катя поняла: хозяин наконец вернулся в родные пенаты.
В дом на улице Роз – ей страшно понравилось это название и одновременно показалось каким-то пошло-романтичным – в дом на улице Роз, разоренный кражей, больше похожей на набег дикой орды.
На пороге бывшего академического кабинета, а ныне мастерской художника-самоучки появился мужчина в сопровождении оперативников. Шатен с короткой стрижкой и серыми глазами, спортивный, плотно сбитый, лет сорока восьми, но выглядящий гораздо моложе своего настоящего возраста. На правой скуле у него имелся небольшой шрам, что, однако, совершенно его не портило. На нем была серая толстовка – почти идентичная той, что нацепил на себя красавчик-блондин по имени Иван. Поверх толстовки – кожаная куртка-бомбер. Вещи хорошего качества, но очень простые.
Катя вперилась в незнакомца.
Константин Чеглаков – хозяин разоренного дома на улице Роз – даже на пороге своего пятидесятилетия привлекал взоры.
– Привет, – сказал он. – Ну и дела.
– Вор у вас похозяйничал, Константин Константинович, – сообщила Алла Мухина.
– Или воры, – поправил начальницу один из оперативников. – Нам ваша домоправительница позвонила, точнее, не она, а сосед ваш.
– Да, Ваня мне сказал по телефону. – Чеглаков оглядывался по сторонам. – Как Мамай прошел.
– Вы как в себя придете, посмотрите, Константин Константинович, что пропало. Что воры украли.
– Да нет, ничего… Просто я не ожидал. – Чеглаков глянул на Мухину, на Катю.
Он повернулся и медленно отправился обозревать ущерб. Мухина и Катя двинулись за ним.
– Вы в Москву ездили? – спросила Мухина.
– Да, надо было по делам.
– Когда уехали?
– Позавчера, сразу как позавтракал.
– И ночевали в Москве?
– Угу. – Константин Чеглаков обошел белье и вещи, выброшенные из комода в холле.
Не стал уточнять, где ночевал.
– Когда уезжали, все было нормально? Вы дверь заперли?
– Ну конечно.
– Замки дверные не взломаны, – откликнулся откуда-то из недр дома эксперт. – А вот окно выбито с умом. Идите сами взгляните.
Они направились еще в одну комнату – с окном, выходящим в сад. Здесь тоже было пусто, но имелась мебель из ротанга – диван и пара кресел. Еще подставка и старый, снова вошедший в моду проигрыватель для виниловых пластинок. Пластинки разбросаны по полу.
– Фоторамки нет на месте, – сказал Чеглаков, глянув на столик, плетенный из ротанга.
– Какой фоторамки? – оживился эксперт.
– Обычная электронная. Где фото меняются.
– Похитили.
– Да это дешевка. – Чеглаков пересек комнату, направился в гостиную к эксперту, колдующему на корточках возле осколков стекла, залепленных плотной бурой бумагой, которой пользовался вор.
– Никакого стеклореза, – объявил эксперт. – Заклеили и потом шарахнули чем-то тяжелым. И пролезли через окно. На подоконнике – следы почвы. Явно из вашего сада. Больше пока никаких улик. И уходили этим же путем.
– Значит, вы уехали позавчера утром, а когда точно? – спросила Мухина.
– В одиннадцать. Я хотел раньше, но Нина Павловна зашла по пути на работу. Мы с ней поговорили малость, и я уехал.
– Ключи забрали с собой?
– Ну конечно. У Веры Ивановны есть дубликат, я ей отдал – она ведь не каждый день из Дубны приезжает.
– Она и обнаружила, что окно разбито, пришла к вам убираться после дома вашего соседа. Значит, дом стоял пустой более суток. Ночью, наверное, к вам влезли, Константин Константинович. Днем бы вряд ли осмелились.
Чеглаков пожал плечами и проследовал дальше.
– Нина Павловна – это из музея? – спросила Мухина нейтральным тоном.
– Угу. Насчет выставки. Но я торопился, уезжал.
– А что за снимки были в украденной фоторамке? – неожиданно для себя спросила Катя.
Ей уж совсем не следовало соваться во все это. Чужой город, чужой ОВД, неласковый прием, саркастичная дама… нет, тетка-подполковник. В таких условиях опальным криминальным обозревателям Пресс-центра Главка не стоит излишне любопытствовать, уточняя детали.
Но сам факт того, что она видит живьем настоящего космонавта и даже разговаривает с ним, оказался сильнее всех внутренних предостережений.
– Так, ерунда, – ответил Чеглаков.
– Ваши снимки? Личные?
– Виды природы. – Он посмотрел на Катю.
Они миновали еще одну комнату с кондиционером. Абсолютно пустое помещение со шведской стенкой и циновками-татами.
Прошли на кухню.
– Бардак какой, – Чеглаков наступил в просыпанные овсяные хлопья. – Кофеварки нет.
– Украдена. Кофемашина? – спросила Мухина деловито.
– Нет, капсульная. – Чеглаков, оглядывая разоренную кухню, брезгливо поморщился. – Черт. Зачем устраивать такой бардак?
– Когда ценности ищут, всегда так. Тайники домашние, скрытый сейф, – сказала Мухина. – У вас как насчет этого?
– Порядок. Точнее, я не стяжатель тайных кладов.
Не стяжатель, но человек обеспеченный, – размышляла про себя Катя. – Всех всегда интересовало, сколько зарабатывают космонавты. Дом купил большой, иномарка – внедорожник. Для вора это достаточный стимул, чтобы перевернуть дом в поисках этих самых «тайных кладов».
– Итак, что пропало? Кофеварка и электронная фоторамка? И все? – спросила Мухина. – Ноутбуки ваши вор не взял – один вон на полу у кухонной стойки, а другой в спальне.
Чеглаков снова пожал плечами.
Они прошли в мастерскую-кабинет. На разгром этого места Чеглаков отреагировал по-другому. При виде своих творений, сброшенных на пол, заиграл желваками на скулах.
– Может быть, украдены какие-то ваши работы? – спросила Мухина.
Чеглаков наклонился, начал разбирать холсты.
– Нет, это просто вандал какой-то.
– До той не дотянулся, наверное, – сказала Катя, кивая на единственную оставшуюся в одной из ниш картину без рамки.
Черный фон, а на нем – болезненно-белый с серебристыми вкраплениями шар. Настолько резко контрастный с чернотой, что больно глазам.
– А что это? – спросила Катя с тихим любопытством.
– Где?
– На вашей картине.
– Солнце.
– Солнце? Оно же желтое!
– Это с Земли. – Чеглаков разбирал разбросанные холсты. – Сквозь нашу атмосферу. И на снимках Солнца из космоса всегда есть специальная обработка. Ну, чтобы привычнее земному глазу. Чтобы не шокировать. А в космосе Солнце белое. Такое белое, что невозможно терпеть.
– Вот из этого полотна что-то вырезали, – сказала Мухина, указывая на брошенную картину.
– Это неудачный эскиз, – Чеглаков отложил его в сторону.
Под рваным холстом Катя заметила другое абстрактное творение: снова черный фон, и на нем – хаотичные пятна разного цвета: голубого, белого и желтого.
Тут она на что-то наступила. Наклонилась – книга. Байрон «Каин» – страницы загнуты в закладки.
Катя подняла книгу.
Ты увидишь за тесной гранью маленького мира, где ты рожден, несметные миры. Лети со мной как равный над бездною пространства – я открою тебе живую летопись миров.
Она положила томик Байрона на письменный стол и…
Здесь же нельзя ни до чего дотрагиваться! Она без перчаток резиновых!
На околоземной орбите читают Байрона в потрепанном переплете?
– Вам надо написать заявление, Константин Константинович, – сказала Мухина. – Это кража с проникновением, мало ли что ущерб небольшой. Вы сейчас с моим сотрудником уже на протокол побеседуете и составите заявление. А потом еще раз осмотрите все внимательно, когда убираться начнете. Возможно, обнаружите еще какие-то пропажи.
– Мастера надо найти, стекло вставить. – Чеглаков собирал холсты.
– Этим я займусь, вы ни о чем не беспокойтесь, – послышался взволнованный голос.
Катя обернулась.
В дверях мастерской стоял красавец блондин по имени Иван. Он уже закончил давать свидетельские показания оперативникам.
Глава 5 Музей
Место кражи отрабатывали тщательно, с убийственной медлительностью и апломбом, какие свойственны полиции всех крохотных городков, если потерпевший в результате преступления – либо местное начальство, либо «известная личность», как в случае с космонавтом Чеглаковым.
Алла Мухина осматривала палисадник и сад сама. Катя ходила за ней как пришитая. Но что можно заметить, какие следы, когда кругом одна нескошенная трава, побуревшая от первых утренних заморозков палая листва, да сучья, изъеденные древесным грибком?
Солнце давно уже клонилось к закату, октябрьские сумерки прятались в облаках где-то над Большой Волгой, чтобы совсем скоро завладеть улицей Роз и ее окрестностями. Похолодало. Катя поплотнее запахнула тренч и расправила на шее свой пышный стебный шарф, который специально для поездки «в провинцию» повязала хипстерским узлом.
У палисадника, который хмуро обозревала Мухина, визжа тормозами, остановилась еще одна патрульная машина. Из нее выскочили полицейский в форме и сутулая пропитая личность – следователь из Дубны.
Следователь направился прямо в дом. А полицейский подошел к Мухиной.
– Муж снова приходил, – сказал он негромко. – Умоляет. Расплакался прямо в дежурке. Мы еле его успокоили с валерьянкой. Мы же ищем. С ног сбились.
– Мы уже закругляемся здесь, – ответила Мухина. – На краже я оставлю эксперта доделывать работу до конца и следователя. Остальные опять возвращаются в состав поисковой группы. Продолжаем, что начали. Я буду где-то через час. Надо допросить одного свидетеля. Сама этим займусь. А вы продолжайте. До темноты еще время есть.
Полицейский пошел в дом и через пару минут вернулся уже вместе с оперативниками. Они сели в машины и куда-то уехали.
Напряжение…
То, что Катя как радар уловила еще днем, никуда не делось. Все чего-то ждали. И дело было вовсе не в банальной краже из дома местной знаменитости, у которой пошуровал ловкий домушник.
Дело было в чем-то ином. Гораздо более серьезном.
В чем-то, чего ЭРЕБ – Экспериментально-рекреационная база – одновременно ждала и страшилась.
– Мне дежурный сказал утром – жена сбежала от мужа, – осторожно начала Катя заход издалека.
– Семейная драма. Он бы больше пил и скандалил.
По тону Мухиной Катя поняла: начальница ОВД не собирается посвящать ее – криминального корреспондента Пресс-центра – в это.
Во что?
– И сбежавшую жену ищет вся городская полиция?
– У нас тут свои правила поисков, – сухо ответила Мухина. – Не дело, когда люди исчезают. Даже после семейной свары, – и она сразу же перевела разговор на другую тему. – Я пешком до музея, здесь рядом. Хочу побеседовать с директрисой. Вы как? Со мной или останетесь в доме космонавта?
– С вами, я же о вас очерк пишу. – Катя прибавила шагу. – С паршивой овцы хоть шерсти клок.
– Что?
– Кража как отправная точка, с которой я начну статью, раз вы категорически не желаете говорить о себе. Напишу, как вы раскрываете кражу у космонавта. Только вы ее не раскроете.
– Если это пацаны – сегодня же раскроем. У нас здесь вообще-то воруют мало. Если только у дачников на реке. Было время, когда в городе вообще не было краж. Да и сейчас это редкость.
Они шли по улице. Через перекресток в направлении площади проехал автобус. Ползла пожилая супружеская пара интеллигентного вида. Ехали велосипедисты.
Впереди – приземистый особнячок, отгороженный от улицы роскошной клумбой.
– Космонавт ваш не особо всполошился по поводу кражи, – болтала Катя. – Я на десятках краж, наверное, побывала. Все потерпевшие в истерику впадают, некоторые начинают плакать, другие на полицейских орут. А Чеглаков просто – «привет, ну и бардак».
– Железные нервы, что вы хотите? – отозвалась Мухина. – Туда их ведь специально отбирают – и не только по здоровью и степени ученой, но и по яйцам. Чего ему из-за кофеварки украденной психовать, когда он такие вещи видел, которые нам и не снились? У него три полета на счету долгосрочных – почти по двести дней на орбите на МКС. И два раза выходы в открытый космос.
– Подростки взяли бы ноутбуки, а не кофеварку, – заметила Катя. – Хотя, может быть, в вашем городе ученых ноутбуками давно уж пацанов не соблазнить. А он, значит, больше в космос не летает?
– «Не поднимается наверх» – так они говорят, у них сленг такой космический. – Мухина повела Катю по дорожке мимо клумбы роз. – Он покинул отряд космонавтов пять лет назад. Вы ведь журналист? Не помните, какой скандал был?
– Скандал? Нет, я не…
– Вся пресса писала, на радио ведущие изгалялись – мол, как это так, на подготовку каждого космонавта государство колоссальные средства тратит, а он сам, по собственному желанию ушел из отряда, уехал из Звездного. Мол, такой опыт, такой послужной список – два выхода в открытый космос, и ушел из профессии. Гневались, что, мол, не выработал свой профресурс. Словно он не человек, а робот какой-то.
– Андроид. Прекрасный андроид. А что, похож.
Катя напрягла память – что-то она такое слышала… Действительно, был скандал с космонавтом, покинувшим отряд. И про деньги писали… Мол, столько денег потрачено на его подготовку. Профессионал такого уровня просто не может себе позволить сам распорядиться собой и…
– Прекрасный андроид. И вы туда же, солнце мое, – Алла Мухина усмехнулась. – Он как вернулся, наши дамы кипеж в курятнике подняли. Даром что шлейф скандальный за ним тянулся. Никого это не волновало. Больше судачили, как он собой хорош, спортивен и что разведен. То есть свободен.
– Дом у него большой, но очень скромно все внутри.
– Мужик одинокий, чего ему нужно-то?
– А соседа его – этого блондина – вы хорошо знаете? – Катя по репортерской привычке пыталась выудить максимум сведений.
– Ивана? Он за моей дочкой ухлестывал. – Мухина снова усмехнулась. – Моя-то уже в шестнадцать в нашем местном джаз-клубе пела. Тащилась от джаза. Я джаз, кстати, не понимаю, но тут он у нас в большом почете. Иван Водопьянов – он дочки старше на четыре года. Она школьница, он студент. Он местный, но тогда уже в Москве в университете учился, сюда на каникулы приезжал. Роман вспыхнул. Я за валокордин – дочка по ночам гулять стала, джазовые вечеринки. Боялась, как бы чего мне, бабке скороспелой, в подоле не принесла. Не сложилось. Зря я только психовала. Иван больше компьютерами увлекался в то время, чем девчонками незрелыми. Моя-то дурочка потом в этого охальника втрескалась, что в розыске у нас тут рассекал. В Черкизово в полицейский колледж поступила ради него. Весь джаз закончился. И что мы… то есть я – теща – имею сейчас? Внука-бастарда, хоть и хорошенький он, поганец, весь в папашу. А Иван Водопьянов работал в компьютерной фирме. Состояние себе нажил на компьютерных играх. Что-то там придумал по IT. Он сейчас – этот блондинчик – долларовый миллионер. Родителям в Дубне купил огромную квартиру в новостройке. А сам выкупил у двух семей коттедж рядом с домом Чеглакова. На третьем блоке его фирма контракт получила многомиллионный. Вот так – сто раз мы, мамаши, подумать должны, когда дочерей от гулянок с юными гениями ограждаем. Сейчас бы моя-то с ним как сыр в масле каталась. Как жена Цукерберга была бы. А не грошовые алименты – подачку с бабника из угро выколачивала.
Катя воззрилась на Мухину. Этот горячий монолог – сплошной стеб, издевка. Они стояли у дверей особняка.
«Музей науки и общества» – гласила надпись на новой золотистой табличке сбоку.
Мухина рванула на себя тяжелую дверь и по-мужски галантно пропустила Катю вперед.
Все рывком, все наскоком… Но мы такие женщины в глубине души, та-а-а-акиииие женщины до мозга костей. Теща, мать, бабка… Бабулька-подполковница… Хоть и стебничаешь, ты, Алла Викторовна, ерничаешь, а обида-то клокочет внутри, что женишок завидный уплыл… Надо же, какой ты, ЭРЕБ-городок… Какими сторонами ты к нам поворачиваешься уже… Впрочем, я скоро уеду отсюда… Жаль, что нельзя будет использовать этот колоритный «монолог утрат» в статье!
Все это пронеслось в голове у Кати, когда они вошли в маленький холодный, как подгреб, вестибюль краеведческого музея.
В музее пахло клеем и картоном. А еще Катя уловила аромат очень дорогого мужского парфюма – еле заметный, но почти осязаемый в стылом воздухе.
– Нина Павловна у себя? – спросила Мухина у старухи-билетерши, взиравшей из окошка музейной кассы, как сова из дупла.
– Пришла, пришла.
Мухина свернула от кассы в длинный боковой коридор, игнорируя музейные залы. Ориентировалась она в краеведческом музее отлично. Дверь кабинета с латунной табличкой: «Директор музея Нина Павловна Кацо» – оказалась заперта. Голоса доносились из помещения по соседству.
Что-то вроде небольшого уютного зала собраний, впитавшего в себя черты библиотечной читальни и компьютерного класса. Книжные шкафы, столы с компьютерами, объявление аршинными буквами: «Компьютерные курсы для пенсионеров. Расписание занятий».
– Это из НИИ центра подготовки космонавтов. Мама и академик Самохвалов. А это из Дубны, из нашего филиала Международного университета природы, общества и человека… Симпозиум… Это тоже симпозиум, в Токио. Это они все в НАСА… А это уже лаборатория – первый блок… Это с космонавтами в рекреации… уже в себя пришли. Это опять на симпозиуме, в Стокгольме… Это банкет – они с отцом… Это в Риме, в отеле – тоже с отцом, это частная поездка была… Это совсем старое фото – мама и академик Вяткин. Вот они с космонавтом Гречко, а это… Это космонавты семидесятых, я фамилии позабыла.
За столом в центре зала сидела та самая брюнетка в черном свитере с массивной бижутерией, которую Катя видела у здания администрации, и молодой мужчина лет тридцати. Слегка надменный, с хорошо поставленным голосом, чем-то похожий на молодого Смоктуновского из «Девяти дней одного года». Одет он был почти так же скромно, как «долларовый миллионер» Иван Водопьянов – в серую толстовку, джинсы и старые кроссовки – что-то вроде униформы местной интеллигенции. Однако именно он распространял едва уловимый, но очень стойкий аромат весьма дорогого мужского парфюма.
На столе перед этой парой – ворох фотографий. Старых черно-белых и цветных, сделанных в те времена, когда снимали еще фотоаппаратами, а не мобильниками.
– Ираида Аркадьевна на всех снимках хороша. Да, это была личность. Так жаль, что… Как же время быстротечно, как неумолимо… Дима, а что же вас нет ни на одном фото? – спросила Нина Павловна.
– Я посчитал это лишним, – сказал франт Дима в нарочито скромных обносках.
– И напрасно. Мы посвятим Ираиде Аркадьевне отдельный стенд на расширенной экспозиции. Там найдется место и для семейных снимков. А это она с вашим отцом в нашем центре «Академия» – это передача в дар частной коллекции антиквариата ваших родителей? О, я отлично помню этот день. Я присутствовала. Такой благородный, щедрый жест. – Нина Павловна увидела стоящих на пороге зала Мухину и Катю.
– Добрый вечер, – поздоровалась Мухина. – Нина Павловна, простите, что отрываю вас.
– Мы с Дмитрием отбираем фотографии для экспозиции.
– Можно с вами побеседовать?
– А что случилось? – спросила директриса музея.
– Что-то произошло? – настороженно, почти в унисон с ней спросил парень по имени Дмитрий.
– К Чеглакову в дом влезли.
– Не может быть! – ахнула Нина Павловна. – Уже и… домой?! Он жив?!
Катю поразила ее реакция.
Как все это понимать?
– Кража из дома. Он пишет заявление, – спокойно ответила Мухина. – Можно задать вам несколько вопросов?
– Ну конечно.
– Он сказал – вы недавно заходили к нему. Перед его отъездом в Москву.
– Да, заходила по пути сюда, в музей. Просила его отобрать еще несколько картин для нашей выставки.
– У вас здесь его картины?
– Пять полотен. Мы месяц назад с ним отбирали у него в мастерской. Зал вышел каким-то пустоватым. И я решила добавить, – рассказывала Нина Павловна.
– Можно взглянуть?
– Пойдемте.
Дмитрий остался за столом, а они проследовали по коридору в музейный зал. Катя увидела огромную карту звездного неба с созвездиями – как на старых гравюрах.
Имелись здесь и большие фотопанно, изображающие выход космонавтов в открытый космос – как на рекламных снимках Центра управления полетов. Край голубого земного шара, солнечные батареи МКС и фигурка космонавта в белом скафандре. В стеклянной витрине был выставлен старый, видавший виды скафандр из тех, в которых космонавты позируют перед камерами на стартовой площадке.
В другом зале висели пять больших холстов. Снова убийственно-черный фон и разноцветные, хаотично разбросанные пятна – такие яркие, что у Кати аж глаза заболели. Относительно светлой была лишь одна картина: зыбкая серая мгла, а в ней, словно на контурной карте, очертания каких-то материков.
– Вот так выглядит Земля из иллюминатора станции, а не так, как на снимках. По крайней мере, это он так утверждает, – сказала Нина Павловна. – Я сочла это интересным.
– Картины представляют художественную ценность? – спросила Мухина.
– Я не специалист по живописи. Космонавт Леонов ведь тоже художник. Но он первопроходец. А это любительские картины эпигона. А в чем дело?
– Вроде как у него воры что-то вырезали с подрамников, – сказала Мухина. – Он сам пока не может сказать, что и как. Не разобрался. Украли немного, но вдруг окажется, что картины ценные? Сразу сумма ущерба до небес взлетит, а это значит – нам дело придется переквалифицировать на более серьезную часть статьи. Это удар по статистике уголовных преступлений. Я решила сразу выяснить. Чтобы сюрпризов переквалификации избежать.
– Не могу вам ничего сказать по поводу стоимости. Я не специалист в этой области.
– Но вы директор музея. Вы долго у него находились?
– Минут десять поговорили. Он торопился уезжать.
– Он дом при вас запер?
– При мне, – Нина Павловна посмотрела на космический скафандр. – Это все?
– Да, спасибо, простите за беспокойство.
По коридору прошел Дмитрий, он разговаривал с кем-то по мобильному.
– Я выхожу, – сообщил он в телефон. – Нина Павловна, я вас покидаю. Жена ждет. Я все снимки оставил – вы сами выберете то, что больше подходит для выставки. Созвонимся. И спасибо.
– Это вам огромное спасибо, Дима, – поблагодарила его Нина Павловна.
Катя и Мухина покинули маленький краеведческий музей вместе с ним. Уже начало темнеть.
Возле розовой клумбы стоял квадроцикл. Катя впервые видела эту «каталку» на городской улице, а не на снимках или видео. Относительно компактная модель, мало похожая на уродливые «трактора» с огромными черными колесами. Возле квадроцикла стояла молодая женщина – ровесница Дмитрия. Приятной интеллигентной внешности, с тонкими чертами лица и прекрасными густыми темными волосами, одетая в мешковатые джинсы и стеганую курточку.
– Ну ты даешь, – засмеялся Дмитрий. – У малолеток игрушки отнимаешь!
– Это жена Зубова меня заставила чуть ли не насильно у них одолжить. У их мальчишек, – засмеялась в ответ темноволосая прелестница. – Что вы, что вы, вам в вашем положении на велике уже нельзя. Упс! Ну, они же такие начальники стали – всей базы нашей, командиры умывальников и мочалок. Проявляют вселенскую заботу и о беременных тоже. Я не могла ей отказать. Одолжила это чудовище. Здравствуйте, Алла Викторовна.
– Здравствуй, Василиса, – поздоровалась с ней Мухина. – С велосипедом тебе и правда пора завязывать. Мало ли что.
– Я уже поняла. Не с кем посоветоваться, кроме как с соседкой – женой членкора. Алла Викторовна, а живот становится заметным на каком месяце?
– На пятом. – Мухина вздохнула. – У моей на пятом как на дрожжах тесто поперло.
– А пол будущего ребенка? – живо встрял в разговор Дмитрий. – Мы уже…
– Ездили в клинику – дорогущую. Делали УЗИ. Врачиха сказала – пока ничего не понятно. Я в интернете читала – уже на двенадцатой неделе могут определить. У меня шестнадцать недель, такое оборудование в клинике – закачаешься, и ничего не могут разглядеть толком!
– Все люди разные. Ты не волнуйся, Василиса, – успокоила ее Мухина. – У моей дочери где-то к самому концу четвертого месяца определили. Раза три УЗИ повторяли.
Василиса села на квадроцикл, завела мотор, ее муж вывел из-за угла музея свой велосипед – очень дорогую модель, как отметила Катя. И они медленно поехали по улице, держась рядом и оживленно переговариваясь.
– Всех вы в городе знаете, так это здорово для полицейского. – Катя решила польстить Мухиной. Они быстро шли по улице в направлении ОВД. Мухина явно торопилась.
– Она наша прежняя соседка по дому. Василиса. Старше моей дочки, но они общались. Василиса мою глупень от серьезных отношений с этим нашим бабником отговорить пыталась – знала, что за фрукт. Я за одни те ее усилия ей благодарна. Моя-то не слушала тогда никого. А меня особенно. Мать никогда не слушают. Старших приятельниц тоже. Уперлась как баран! Василиса-то умная – вон какого мужа себе подцепила. Он сын академика Ларионовой. Она была многие годы неформальной главой нашего города, научным руководителем базы. А отец ученую степень с бизнесом сочетал. Видели, как сюда ехали из Дубны, большой загородный гостиничный комплекс на берегу реки? Это их семья владеет. Отец построил. И здесь у нас маленький, но очень дорогой люкс-отель для иностранных светил науки. Все Диме досталось, а через него и Василисе теперь. Моментально она его на себе женила, как только он осиротел. Всю жизнь, еще со школы за ним охотилась – они одноклассники. И добилась своего. Не то что моя глупень…
Они вошли в отдел полиции. По коридору навстречу два оперативника вели группу великовозрастных подростков в ярких кроссовках.
– Мы ничего не делали!
– Это просто для беседы. Профилактическая беседа.
– Подозреваемые в краже? – спросила Катя.
– Будем проверять по картотеке. Уже начали. – Мухина подошла к двери того самого кабинета, который сидевший там сотрудник запирал изнутри на ключ.
Постучала негромко.
– Вы на экспресс до Москвы опоздали, – сказала она Кате.
– Я знаю. Я пойду гостиницу поищу. Завтра уеду утром. Может, повезет – за ночь вы кражу раскроете. Материал я так и так напишу.
– В отеле дорого. Вы разоритесь, солнце мое, – Мухина смотрела на нее с прищуром. – Идите на Первую Парковую – угол центральной площади, дом три. Это научный кампус ЭРЕБа. Там сейчас пусто. Никто не приезжает к нам, никто не останавливается. Идите, я позвоню администраторше. Переночуете на кампусе. Там чисто и условия хорошие. Единственно – общая кухня и душ на этаже.
– А вы…
– А у меня еще полно работы, – ответила Мухина сухо.
Ключ щелкнул, запертую дверь открыли.
Катя снова лишь мельком увидела доску на стене, всю залепленную какими-то графиками и фотографиями.
Мухина вошла и быстро закрыла дверь.
Ключ повернулся в замке.
Глава 6 Набережная туманов
Кампус оказался двухэтажным коттеджем на углу площади рядом с торговым центром. Когда Катя добралась до него, Мухина, видимо, уже созвонилась с администраторшей на ресепшене. Желание Кати переночевать было воспринято благосклонно и без возражений. Плата – вполовину меньше отельной. Приятным бонусом оказалось и то, что душ располагался вовсе не на этаже, ванные с туалетом и душем разделяли между собой обитатели двухместных комнат – одна ванная на две комнаты.
Одно лишь сильно действовало на нервы: научный кампус, предназначенный для сорока гостей, был абсолютно пуст.
– Не сезон, – печально пошутила администраторша. – У нас давно уже не сезон. А раньше царило веселье. Жизнь била ключом. Выбирайте комнату, какую хотите. Седьмая подойдет на первом? Или наверху хотите?
– Седьмая подойдет. – Катя взяла ключ от номера.
– Вы из полиции, да? Типа столичного спеца? Искать будете? – спросила администраторша.
– Что искать?
Может, здесь хоть что-то неофициально узнаю?..
Но надежды Кати на болтливость хозяйки кампуса не оправдались. Администраторша лишь глянула на нее искоса и нагнулась, чтобы достать из нижнего ящика стойки коробку с чайными пакетиками и пару пакетиков растворимого кофе.
– Вот, это в стоимость входит. Электрический чайник и кофеварка на кухне. Только кофе настоящий для кофеварки, а не эту пыль, покупайте сами.
Катя заглянула в седьмой номер – чистая комнатка на две кровати с мебелью и постельными принадлежностями из ИКЕА. Однако в номере имелись Wi-Fi и беспроводная подзарядка для гаджетов.
Катя решила сходить в торговый центр в пиццерию, съесть пиццу – живот давно уже подводило от голода. И все прежние обещания не наедаться на ночь казались после такого дня в такой дали от Москвы (два часа на экспрессе!) просто неуместными.
Давно стемнело, центральная площадь была ярко освещена, торговый центр мигал огнями неона.
В будний вечер пиццерия, однако, была забита под завязку. Играл рок-н-рол. Катя едва нашла для себя свободный столик. Заказала половину гавайской и половину пеперони – в ЭРЕБе пиццы подавали и целиком, и порциями.
После ужина и чашки имбирного чая Катя почувствовала себя гораздо лучше, почти готовой к тому, чтобы переночевать в абсолютно пустом кампусе, не вздрагивая при каждом стуке за хлипкой дверью.
На секунду ей вспомнилась запертая дверь кабинета в ОВД, куда Алла Мухина так ее и не пустила.
Ну что ж…
Не все же тайны можно раскрыть в первый день…
Придется довольствоваться очерком о краже… Фигурант – потерпевший необычный, редкость большая – космонавт. И на том спасибо.
Катя вздохнула и смирилась с неизбежным. Достала мобильный, нашла в интернете железнодорожное расписание – во сколько отправляется из Дубны утренний экспресс на Москву.
Расплатившись, она покинула пиццерию и хотела уже повернуть к кампусу – пора на боковую. Но внезапно подумала, что ее впечатление об ЭРЕбе – Экспериментально-рекреационной базе – будет неполным, если она не увидит реку, на которой стоит этот маленький городок ученых.
Улица, ведущая к набережной, начиналась от площади. Катя медленно побрела мимо домов с палисадниками. Прошла кирпичный коттедж – магазин оргтехники, маленький гастроном «24 часа». В доме напротив располагался паб «Набережная туманов». Возле него было припарковано много машин.
Улица перешла в короткую парковую аллею, освещенную фонарями, и открылся вид на реку. Пузатая белая ротонда, сохранившаяся с конца пятидесятых, заслоняла его своим круглым куполом. Катя обогнула колонны ротонды и подошла к парапету маленькой ухоженной набережной.
Самое прекрасное место в городе – тенистом, тесном и сонном.
Если красота существует даже в ЭРЕБе…
То вот она – почти осязаемая и бесконечная.
Гладь воды – черная, бездонная.
Крыша неба – темная, усеянная сияющими точками звезд.
Огни вдалеке, синие сполохи. Это уже рукотворное – с набережной видны сполохи сварки, там, на Большой Волге у Дубны, строят автомобильный мост через реку.
Катя наслаждалась видом и совсем уже не жалела, что приехала сюда. Летом здесь, наверное, полный восторг. Река, как море, и яхты…
Но в один миг все изменилось. И перемена была столь резкой и странной, что Катя даже сначала не поняла, как это может так быстро все стать совершенно иным.
Река, ночь, погода, сырость…
Или это сам ЭРЕБ пожелал, чтобы его скрытая красота вновь сменилась затаенным мраком – предвестником хаоса?
Ночь словно сгустилась над большой водой, и в одночасье на глазах Кати погасли, исчезли, пропали из виду сполохи ночной сварки на строящемся мосту. Затем из виду пропал дальний берег. И вот уже и звезды меркнут, тают, пропадают, и мгла опускается на ЭРЕБ.
Катя поняла, что видит, как осенний туман закрывает собой прекрасный вид. И речные ночные дали. И реку. И город.
Набережная туманов…
Катя оглянулась: уже дальний конец аллеи окутало туманной ватой – темной, еле освещаемой светом фонарей, которые словно потеряли две трети накала.
Катя заторопилась назад.
Когда она подошла к дверям кампуса, ночной туман вобрал в себя городок целиком. Было очень тепло для октября. Но не видно ни зги.
Катя у себя в номере разделась, долго стояла под горячим душем. Перед тем как отрубиться, хотела было погуглить насчет шара – ей было страшно любопытно, что же это за достопримечательность такая в окрестностях Дубны.
Но сон сморил ее.
Шар приснился ей посреди ночи. Он был страшен и черен. И походил на чью-то ненасытную утробу, на огромное полое чрево, в котором Катя во сне задыхалась в околоплодных водах Большой Волги, словно зародыш-эмбрион, разевая рот в немом крике, царапая мускулистую плоть бездонного брюха, похожего на ШАР…
Вечный космос…
Бутон черной розы, выросшей на бесплодных равнинах ЭРЕБа…
Хаос и мрак, уже почти явившие себя, но все еще незримые за круглой шарообразной спасительной защитной сферой.
Глава 7 Семейный портрет в интерьере
– Смотри, прокляну! Материнское проклятие получить хочешь? Загнешься. Издохнешь под забором, хитрая сука!
Анна Ласкина – та самая деловая дама, представившаяся Кате как замглавы городской администрации, – с отвращением созерцала сморщенное лицо матери. Они сидели за столом на кухне своей большой трехкомнатной квартиры.
Кухня щеголяла дорогим итальянским гарнитуром, который Анна купила вместе с прочей дорогой мебелью, когда еще надеялась, что мать скоро умрет.
Старуха страдала всеми болезнями на свете и во времена оны была уже одной ногой в могиле. Пока она умирала в больнице, Анна Ласкина быстро сделала в квартире евроремонт, купила мебель. Сидела и размышляла вечерами за бокалом вина, как она будет жить в их семейной квартире одна, схоронив обоих родителей, – сама себе хозяйка… Полная хозяйка во всем и госпожа.
Но мать неожиданно пошла на поправку. Стальной шарнир, вставленный ей на место сломанной шейки бедра, прижился хорошо, сердечные боли отступили, уровень сахара в крови и тот снизился. Мать вернулась из больницы домой, узрела полную перемен жилплощадь и приказала, «чтобы в ее комнате все снова стало как прежде».
Комнату матери пришлось вернуть, и там снова поселились вонючие старческие вещи, сосланные Анной Ласкиной на время ремонта на лоджию.
Они жили не в старом кирпичном коттедже, как многие в ЭРЕБе, а в кирпичной двенадцатиэтажке улучшенной планировки, построенной в середине восьмидесятых для партактива города – ЭРЕБ в те времена был еще закрытым для всех.
Мать в те годы работала в Дубне мелкой сошкой в горкоме, однако квартиру получить сумела и до сих пор, вот уже много десятков лет, считала ее полностью своей.
Может, с этого все и началось у них? С квартирного раздрая? После смерти отца Анна Ласкина попыталась переоформить квартиру целиком на себя – объясняла матери, ну, мол, так проще, если что… Меньше бюрократизма в будущем и хождения по инстанциям.
– Если что? – скрипуче спросила мать, сверля ее янтарными, как у старой кошки, глазами. – Смерти моей ждешь не дождешься? Уже и наследство себе хочешь захапать? Не получится, дочка. Я еще жива.
В том разговоре она последний раз назвала ее «дочкой» – больше уже не называла никак. Ни дочкой, ни по имени. А когда злилась, как сейчас, именовала исключительно «сукой».
Хитрая сука… жадная… себе на уме…
– Дождешься, прокляну на веки вечные, – мать зачерпывала ложкой мясную подливу и, морщась, жевала вставной челюстью рагу. – Допрыгаешься. Материнское проклятие – как печать. Года не проживешь.
Не то чтобы Анна верила материнским угрозам или боялась, однако…
С отцом ведь случилась беда. И как раз спустя полгода после их семейного скандала с матерью – та заподозрила его в неверности. Мол, слишком любезен с соседкой ниже этажом. Она много раз видела с лоджии, как он идет с ней рядышком по двору, возвращаясь из гастронома, и они очень мило и оживленно беседуют.
Отец обозвал ее старой дурой. Она его кобелем. Он назвал ее параноиком. Она его мерзавцем. Он обозвал ее ведьмой. И мать закричала: проклинаю, проклинаю тебя, иуда!
Через полгода отец замертво упал во дворе в тот самый момент, когда они разговаривали с соседкой. Врачи сказали Анне – тромб оторвался. Скоропостижная смерть.
Мать на похоронах имела загадочный вид. Поглядывала искоса на Анну, словно галка на блестящий шарик.
Из-за переоформления собственности начался скандал. И теперь она грозила проклятием уже родной дочери.
Уразумев, что та тайком ждет ее смерти и уже готовит для себя «апартаменты», мать совсем осатанела.
Тема материнского проклятия стала доминирующей во всех их разговорах – и в утренних, когда Анна Ласкина уходила на службу в администрацию, и в вечерних, когда возвращалась. И в другие часы тоже – когда она покидала ненавистную квартиру, чтобы хоть недолго побыть самой собой.
– Думаешь, я не вижу ничего? – скрипела мать, вытирая бумажной салфеткой тонкие губы. – Слепая, глухая? Маразматичка, да? Я все вижу. И говорю тебе: прокляну. Узнаешь, что это такое. Сто раз пожалеешь, хитрая сука.
«Хитрая сука» глянула на мать. Молча.
Думала о том, почему она вынуждена все это терпеть. Она, которая добилась столь многого, чего прочие женщины в провинциальном городке не добились бы никогда. Ни за что.
Она вспомнила, как на днях выступала на совещании у губернатора Подмосковья. И все присутствующие – все эти тухлые мужики-начальники, которых она обычно тайно презирала за их глупость, ограниченность, за их раболепие, за то, как они нудно гундосили во время выступлений, – слушали ее с вниманием. Даже с почтением!
Или ей это лишь казалось?
Уважают ли ее в администрации? Или не уважают?
Мать ее в грош не ставит. Ненавидит и вечно грозит.
Есть ли разница между ее положением в доме и в мире? В городе и в этих четырех стенах? И еще в одном месте. О котором она, Анна Ласкина, живущая под гнетом страшного материнского проклятия, не может не думать.
Мать внезапно дико закашлялась. Сморщенное лицо ее побагровело.
Секунд пять Анна Ласкина надеялась, что она подавилась. Что кусок пошел в дыхательное горло. И мать…
Но та глубоко вздохнула, сунула в рот пальцы и извлекла искусственную челюсть.
Мать пытливо глянула на дочь, все еще тяжело дыша от натуги и кашляя, и торжествующе улыбнулась.
Не дождешься, сука…
Вставные зубы лежали на кухонном столе на бумажной салфетке, пятная ее коричневым мясным соусом как гноем.
– Думаешь, я ничего не слышу? Сплю по ночам? – просипела мать. – Ах ты, падаль… Я по глазам твоим вижу, в душе читаю. Чего вылупилась? Смотри прокляну!
Анна Ласкина положила на пустую тарелку вилку и нож – крест-накрест. Глянула на дизайнерские стенные часы на своей дорогой итальянской кухне. И опустила глаза.
Глава 8 Остановка
Такси приехало в шесть двадцать утра. К этому времени Катя, полусонная, уже успела принять горячий душ, выпить чашку растворимого кофе на пустой кухне кампуса и попрощаться с администраторшей – тоже сонной, как сурок.
Катя рассчитывала за двадцать минут добраться до станции Большая Волга и купить билет на семичасовой экспресс. Позже шла масса электричек, но Катя предпочла встать ни свет ни заря, но доехать до Москвы с относительным комфортом.
Клочья тумана раздул, разогнал сильный северный ветер – предвестник подступающего холода. Но они все еще наполняли мглой узкие тенистые улицы и дворы. ЭРЕБ тонул в рваных ошметках ночного тумана, словно в хлопьях морской пены, и утренние сумерки лишь усиливали это впечатление. Городское освещение уже отключилось, горели неоном лишь вывески некоторых магазинов и торгового центра, мимо которого проезжала Катя.
ОВД остался где-то в другой стороне. Таксист вырулил в жилой микрорайон – все кирпичные многоэтажки выглядели здесь зданиями семидесятых, резко контрастируя со старой коттеджной застройкой.
Катя была рада покинуть ЭРЕБ. Хотелось в Москву, домой. Ко всему привычному и знакомому. Она подумала, что не попрощалась с Мухиной, и дала себе слово, что, как только начнет писать очерк, непременно позвонит ей, – спросит, раскрыли ли кражу из дома космонавта Чеглакова.
Таксист украдкой зевал. Прибавил газа. Мимо проплыло удивительной красоты маленькое элегантное здание, все из стекла и разноцветных панелей, схожее яркостью с оперением тропической птицы. Архитектурный дизайн составил бы честь столичному центру.
– Отель новый, «Радужный мост», с конференц-холлом, – пояснил таксист. – Там и кафе, и бар, и ресторан.
Миновали жилой микрорайон, и потянулись какие-то промышленные строения. Слева Катя увидела поле и в отдалении – разноцветные корпуса Экспериментально-рекреационной базы.
Я так и не спросила, что они там изучают, на этой базе… Рекреация… Это же восстановление… Это что-то вроде медицинского НИИ, связанного с космосом?
Катя утешила себя, что в экспрессе непременно погуглит и насчет базы, и насчет загадочного шара-достопримечательности. Путь-то дальний.
С полей туман давно отступил. Несмотря на октябрь, они все еще были зелены, радовали глаз. Окаймляющий их лес – отроги приречного террасного заповедника – осень давно уже раскрасила по своему вкусу. Вид был настолько живописный, что хотелось остановить такси и… прогуляться до опушки, поискать грибы под сенью золота и багрянца.
Таксист внезапно резко нажал на тормоза.
Катя, устроившаяся сзади, едва не стукнулась подбородком о подголовник переднего сиденья.
По дороге навстречу перепуганной стайкой мчались дети – человек десять, одетые ярко и празднично. Они тревожно кричали, не обращая внимания на бежавшую за ними полную женщину в куртке и брюках – то ли учительницу, то ли чью-то родительницу.
– С дороги, с дороги! – кричала и она, отчаянно жестикулируя. – На обочину! Вас собьют!
Сзади послышался вой полицейской сирены – еще далеко, но все ближе, ближе, ближе.
Впереди Катя увидела белый туристический автобус. Он как-то неловко скособочился возле кювета. Из него выскакивали дети – примерно одного возраста, лет десяти-одиннадцати.
Мужской голос хрипло кричал:
– Уберите детей! Удалите их!
– Дети, организованно выходим, не толкайтесь! Здесь сейчас нельзя находиться. Тут будет работать полиция. Мы подождем, пока автобусу разрешат отъехать!
Это истошно кричал уже другой женский голос.
– Остановитесь, – воскликнула Катя.
– Там дальше… это… остановка, – невпопад и как-то странно, очень странно ответил ей таксист.
Он теперь ехал совсем медленно, почти полз, приближаясь к туристическому автобусу сзади и напряженно что-то высматривая.
Вой полицейской сирены оглушил – мимо такси на бешеной скорости промчалась патрульная машина, за ней еще одна.
Катя тронула водителя за плечо. Он остановился. Посмотрел в зеркальце в глаза Кати.
– На экспресс опоздаете.
Катя молча протянула ему деньги.
Она поняла, что не уедет из города ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Это было и предчувствие, и убежденность. ЭРЕБ не отпустит ее.
Чтобы ни произошло, что бы ни случилось на этой дороге сейчас – ЭРЕБ не отпустит ее. Она уже там, внутри ШАРА… Внутри хаоса, что более не желает скрываться в тумане…
Катя пошла по дороге вперед. За автобусом – остановка. Самая обычная, из металла, выкрашенная в зеленый цвет, каких полно на дорогах Подмосковья.
Остановка рейсовых автобусов. Расписание на табличке наверху.
Почему же здесь остановился туристический автобус, перевозящий детей?
Двери автобуса нараспашку. Дети удаляются по шоссе прочь, подгоняемые двумя учительницами. Многие оборачиваются назад. Кто-то из детей плачет. Водитель однако остался в кабине. Как и таксист, он напряженно во что-то вглядывается.
Сирена полицейской машины все еще воет. Но вот и она умолкла.
В наступившей тишине – тревожные голоса людей.
– Дорогу перекрыть, весь транспорт до Дубны в объезд!
– Эксперт приехал!
Катя увидела полицейских. Увидела встрепанную Аллу Мухину – без формы, в гражданской одежде. И того невзрачного заморенного типа, что закрывал кабинет. Он был в куртке, застегнутой косо, и с остатками мыльной пены на наполовину выбритом, наполовину заросшем щетиной лице. Видно, выскочил из дома по звонку дежурного, как есть, не успев добриться.
Автобусная остановка…
Один из полицейских преградил Кате путь.
– Сюда нельзя! Это место происшествия!
Но это был один из тех, кто выезжал на кражу и видел Катю с Мухиной. Он как-то растерянно оглянулся, потом отступил и…
Катя увидела сначала ноги.
Белые голые ноги – широко раскинутые, раздвинутые напоказ, задранные на железную скамью автобусной остановки.
А потом она увидела крылья.
Ощутила, как кружится голова, как комок тошноты подступает к горлу. Потому что видение… нет, не зрелище, а именно видение столь нелепо и жутко, что хочется в один и тот же миг отвернуться, бежать без оглядки и остаться на месте – смотреть, смотреть во все глаза – на ЭТО.
ЧТО – ЭТО?
Белые голые женские ноги торчали вверх, широко раскинутые в непристойной позе, словно жуткое существо жадно ожидало совокупления.
Катя на ватных ногах подошла ближе.
Чудовищные крылья насекомого…
Мухи…
Крылья оказались сделанными из прозрачной пленки. Прозрачный пластик – не гладкий, испещренный полосами более темного оттенка, что создавало впечатление прожилок, как на крыльях насекомого.
Стрекозы…
Нет, мухи…
Несколько многослойных пластов пленки, искусно вырезанной, подровненной в форме крыльев. Под ними, как сквозь толстый мутный речной лед, виднелось голое женское тело.
Но голова этого существа с огромными блестящими глазами… Голова насекомого…
Потрясенная Катя внезапно осознала, что глаза эти, пялящиеся на нее с почти осязаемым плотоядным вниманием, – тоже поделка. Многослойный пластик, пленка, вырезанная в форме двух кругов и приделанная к черному конусу, напяленному на голову жертвы.
Венецианский карнавал…
Маски… ряженые…
Муха…
Катя увидела, как Алла Мухина, эксперт и тот тип с намыленной щекой наклонились над распростертым телом, брошенным на землю у автобусной остановки – труп на спине с раздвинутыми ногами, прислоненными к железной скамейке, туловище на цементном полу.
В руках эксперта – ножницы. Он осторожно разрезал голову насекомого сбоку, словно чудовищный вивисектор.
Катя ощутила рвотный позыв, но титаническим усилием воли взяла себя в руки.
Это просто ткань… черная ткань… не кожа, не хитин… ткань…
Ножницы издавали тихий скрип. В воцарившейся тишине он казался громким, словно усиленным невидимыми динамиками.
Эксперт осторожно разрезал ткань до самого верха, стараясь не повредить низ, и руками в резиновых перчатках снял глазастую голову насекомого.
Мухина держала в руках картонную коробку – ткань упала туда, коробка перекочевала в руки патрульного.
Под тканью – лицо женщины почти черного цвета.
Синюшно-багровые пятна так сильно потемнели и слились, что казались черными. Всклокоченные крашеные светлые волосы. Прикушенный между зубов язык, темные полосы на шее и ужасного вида пятна.
– Демьянова, – сказала Алла Мухина. – Хотя ее и трудно узнать.
– Вот мы ее и нашли, – произнес эксперт.
– Что это такое?! – не своим голосом воскликнула Катя. – Алла Викторовна!
Мухина глянула на нее и склонилась над трупом.
– Сами видите. Убийство. А вы разве не по этому поводу приехали? Разве ваш начальник пресс-службы не прислал вас к нам сразу, как услышал, что здесь, в городе, пропала еще одна женщина?
Глава 9 Шейные позвонки
На автобусной остановке работали полтора часа. Катя видела: вся выехавшая на место обнаружения чудовищного трупа опергруппа торопится, но старается сделать максимум – осмотреть, обработать каждый сантиметр бетонного пола, железных стен, скамейки и асфальта дороги.
Спешка была обусловлена двумя причинами. Перекрытое городское шоссе спровоцировало гигантскую пробку на федеральной трассе в направлении Дубны и станции Большая Волга, куда торопились утренние пассажиры. Раза три приезжала ГИБДД узнать, как движется осмотр и скоро ли можно будет снимать ограничения – открывать дорогу через ЭРЕБ.
Причина вторая крылась в том, что весть о страшной находке, несмотря на ранний час, моментально облетела маленький город. И город всполошился, прислал любопытствующих гонцов – они ехали на велосипедах, на машинах, тормозили у ограждения, приходили пешком из жилого микрорайона. К восьми часам утра собралась значительная толпа. У полицейских не было возможности сдерживать ее.
К остановке быстро подогнали «Скорую». Тело запаковали в черный пластиковый мешок и увезли…
– Куда? – спросила Катя одного из оперативников. – В Дубну?
– В морг при клинике базы, – хмуро ответил тот. – Это городская клиника. Они строили для города.
Катя позвонила начальнику Пресс-центра – своему непосредственному шефу. Он ехал в машине на работу, хотел было отмахнуться – потом, но Катя настояла: припаркуйтесь и слушайте меня.
Она коротко рассказала о случившемся.
Начальник Пресс-центра молчал.
– Вы ведь знали, – сказала Катя. – Поэтому и послали меня сюда. Дело совсем не в позитивном очерке о полицейской династии, на который и вам плевать, и Мухиной. Дело в этом трупе и…
– Катя, вы ошибаетесь. Никаких подробностей я не знал.
– Мухина тоже уверена, что вам было известно о случившемся, поэтому вы и прислали в ЭРЕБ меня.
– Я слышал лишь то, что в городе снова пропала женщина, – ответил начальник пресс-службы. – И что на ее поиски, несмотря на вроде бы обычные обстоятельства и крайне малый срок, брошены почти все силы ОВД.
– Снова пропала? – спросила Катя. – Выходит, вы знали, что это бывало и раньше?
– Бывало, – сухо ответил начальник Пресс-центра. – Катя, я не хочу с вами лукавить. Вы сейчас там, на месте событий. Я думаю, вы уже поняли, что это экспериментально-рекреационное базовое муниципальное образование, ныне открытое, но бывшее закрытым долгие десятилетия, – необычный город. И то, что там происходит в последние несколько лет, – уникальный криминальный случай. Такого никогда не случалось в Подмосковье. Да и по стране в целом тоже. Это страшно, но… Неужели мы, журналисты, упустим такую возможность, а?
– Не упустим. Я здесь. Я останусь в городе. Вы этого хотели?
– Да, я хочу, чтобы вы остались. Я оформлю вашу командировку в ЭРЕБ. Здесь, в Главке, информация крайне скупа. Эти события… ужасные события – они не попадают в общую областную сводку. Информация идет сразу в министерство. Не ждите опергруппу Главка, ее тоже не будет. В ЭРЕБе работает сотрудник министерского управления по раскрытию убийств – напрямую, без нас. Это все, что я знаю. Они лишь формально относятся к нашей областной юрисдикции. Но цепко держатся за старые инструкции. Много вы читали в сводках о криминале в Звездном городке?
– Они закрыты от нас. А ЭРЕБ открыт и…
– На бумаге. Вы сами убедитесь, что в действительности все происходит абсолютно в иной плоскости.
– Ладно, я попытаюсь узнать, что возможно, что они мне расскажут, – пообещала Катя.
– Я желаю вам удачи. И поверьте моему опыту: это редчайшее дело.
Катя попрощалась и спрятала мобильный. Ее терзала обида на шефа, который не сказал ей всей правды сразу. А вот так использовал. Ну что ж… Когда-нибудь поквитаемся.
Алла Мухина подошла к ней, снимая с рук резиновые перчатки. Эксперты складывали свое оборудование. Полицейские начали убирать ленту ограждения.
Остановка приобретала свой будничный вид.
– Так и знала, что вы не уедете, – сказала Мухина, оглядывая Катю, словно видела ее в первый раз. – Сюда-то как вас занесло?
– Я ехала в такси на станцию, на экспресс торопилась.
– Наш пострел везде поспел, – Мухина покачала головой. – Вы крайне упрямая особа.
– Кто эта женщина?
– Наталья Демьянова.
– Это ее муж приходил в отдел?
– Так точно.
– Она пропала… когда?
– Двое с половиной… нет, уже трое суток назад. Не вернулась домой с работы, – Алла Мухина говорила тихо, как-то даже скучно. – Она работает продавщицей-кассиршей в булочной-пекарне на центральной площади. Может, видели вывеску, когда мимо проходили – «Французская выпечка»?
Катя напрягла память, потом кивнула.
Яркие розовые огни. Это почти рядом с кампусом, где она остановилась, – угол следующей улицы.
– Они закрываются в половине девятого. Пока все уберут в магазине, проходит еще полчаса. Обычно без четверти десять Наталья Демьянова была уже дома. Ну, в те дни, когда они с мужем не скандалили.
– Плохо жили?
– Неважно. Муж ревновал ее к владельцу пекарни – это мы установили сразу, сильно ревновал, обвинял в изменах. И дыма без огня не было – это мы тоже установили.
– Она и раньше не ночевала дома?
– Случалось. С хозяином пекарни и правда крутила роман. Поэтому мы не до конца были уверены, с чем имеем дело. – Мухина сложила перчатки в пластиковый мешок. – С тем, с чем мы имели дело раньше, или же с банальным семейным раздраем, когда она просто бросила его и умчалась с любовником.
– А что говорил хозяин пекарни?
– Он в отпуске с семьей, это мы тоже сразу установили. Его в городе нет. Но… она же и уехать к нему могла, правда?
– Не уехала. Здесь очутилась. – Катя посмотрела на остановку, которая своим обычным видом внушала ей почти благоговейный ужас.
– Очутилась не сама собой. Ее привезли, выгрузили, уложили. В этом одна из исключительных особенностей происшедшего.
Катя посмотрела на Мухину. Та хотела казаться бесстрастной и деловой. Но ей это плохо удавалось. Катя видела – Мухина подавлена… нет, просто раздавлена случившимся.
– Туман помог, – предположила Катя. – Такая ночь – туман с реки, как молоко. Ничего не видно.
– Мы всю ночь в этом тумане работали. Вся патрульная служба, весь розыск, почти весь отдел на ногах – на машинах. Это случилось не в тумане. Чертов туман рассеялся в четыре утра. Я на небо глядела на берегу – мы там осматривали заброшенные сараи. Радовалась, что погода улучшается. Видите ли, Катя, это остановка рейсового автобуса.
– Я догадалась, Алла Викторовна.
– Расписание – сами взгляните. В пять сорок пять шел автобус до Большой Волги. Он не опоздал, мы проверили. К нам никаких звонков, никаких сигналов – ни от водителя, ни от пассажиров. Никакого тумана. По крайней мере, здесь, в новостройках.
Катя напряженно слушала.
– На остановке ничего не было в пять сорок пять утра. Следующий рейсовый автобус по расписанию в шесть тридцать. И он до остановки не успел добраться – его опередил экскурсионный с детьми. Водитель позвонил нам, когда увидел… когда они все увидели… Дети, родители, учителя… Это случилось в шесть двадцать утра. В короткий промежуток между двумя поездками автобусов. Тому, кто это сделал, туман не был нужен как маскировка, как занавес. Нет, Катя. Он мог сделать все в тумане, ночью. Приехать, разместить тело. Но он дождался утра, ясной погоды. Это осознанные действия, направленные на…
– На что? – тихо спросила Катя.
– На устрашение, – Алла Мухина глянула на носки своих кроссовок, испачканные глиной. – Тот же почерк – устрашение, наглость, демонстрация.
– Куда ехали дети? – спросила Катя.
– На экскурсию в Москву.
– Кто знал об этом? О маршруте их экскурсионного автобуса?
– Здесь всего две дороги – через город и по федеральной трассе.
– Надо проверить. Может, этот жест устрашения был рассчитан в том числе и на детей. Может, это не совпадение.
– Проверим. Мы все проверяем. Мы только этим в последнее время и занимаемся.
– А вы сейчас куда? – спросила Катя.
– Надо узнать, что с трупом. Из Дубны едет патологоанатом… Она уже работала с нами.
Катя снова глянула на Мухину.
Нет, солнце мое, не жди, что тебе все сразу вот так и расскажут, выложат на блюдечке.
– Можно мне с вами, Алла Викторовна?
– А если я скажу – нельзя?
– Но я… Алла Викторовна, пожалуйста!
Мухина повернулась и пошла к патрульной машине.
– Ну пожалуйста! Я прошу вас! – взмолилась Катя. – Вы думаете, я смогу это забыть – этот чудовищный, дикий перформанс, что устроили на дороге напоказ всем?! Вы что, думаете, что я просто сяду на экспресс и уеду, после того что увидела? Я… да я… я костьми лягу, но я узнаю, что у вас тут творится в этом ЭРЕБе! В этом вашем чертовом ЭРЕБе! – Катя уже повышала голос. – Надо же, выбрали городу название! Вы что, очумели тут все? Или вам все равно? Назвали бы еще лучше – АИД. Или просто АД!
– Это не ад – это ЭРЕБ, – возразила Мухина, не оборачиваясь. – Не орите, солнце мое. Вы привлекаете ненужное внимание.
– Да тут и так уже полгорода собралось!
– Не орите, садитесь в машину. Если невтерпеж, если зуд репортерский в одном месте – что ж, поехали. Вы все равно ни черта не поймете.
Катя осеклась.
– Здесь давно уже никто ничего не понимает. – Мухина открыла заднюю дверь патрульной машины и кивком велела Кате забираться внутрь.
Ехали всю дорогу молча. Путь вел через жилой микрорайон многоэтажек, затем шоссе свернуло в лес. Кате показалось, что они делают крюк, лес поредел, и стали видны корпуса базы, но уже значительно ближе, почти рядом. Дорога снова повернула, и лес перешел в городской парк. Началась улица старой застройки из темно-красного кирпича.
Проехали мимо здания городской больницы за забором, она относилась к постройкам семидесятых – бетон и стекло. Дорога ушла в больничный парк.
Совсем близко Катя увидела корпус базы – тот, что был выкрашен в оранжевый цвет. Он стоял чуть поодаль от остальных корпусов.
А между ним и больничным парком, на приличном удалении от клиники, Катя увидела приземистое одноэтажное здание в форме буквы «Г».
Они остановились во дворе, у низенькой белой часовни-новодела.
Нигде не было никаких вывесок. Лишь по запаху формалина и хлорки, когда они вошли внутрь, Катя поняла, что это местный морг. Внутри здание производило странное впечатление.
Широкий коридор и толстые стальные двери комнат – нет, скорее боксов с кодовыми электронными замками. Замки – новые. Однако на некоторых дверях еще имелись и запоры старой конструкции – круглые, словно на подводной лодке.
Один из боксов был открыт – патологоанатом, уже прибывшая из Дубны, сухопарая, похожая на средневековую ведьму дама вместе с молодой ассистенткой облачались в комбинезоны и маски. Здесь же над раковиной умывался тот самый тип из ОВД, из закрытого кабинета. Он яростно тер ладонью присохшую к коже мыльную пену. На нем уже был темно-зеленый защитный комбинезон.
– Алла, здравствуй, – приветствовала Мухину патологоанатом. – Мы сейчас начинаем. Я тебя позову, как только разберемся с костюмом. Ну а потом – на твое усмотрение.
Мухина кивнула.
– А это кто с тобой? – спросила патологоанатом, в упор разглядывая Катю.
– Это из Главка головная боль, – ответила Мухина.
– Девушка, тут нечего смотреть.
Катя отошла к зеленой стене морга. Спокойствие, только спокойствие. Это нормальная ситуация, когда гонят взашей криминального репортера. Это не с полковником Гущиным по области кататься на машине, все узнавая первой, во все вникая и во всем участвуя. Здесь свои порядки. Здесь Экспериментально-рекреационная чертова база – тайна Роскосмоса, вроде как теперь открытая взору. Черта с два! Здесь, в ЭРЕБе, и полковник Гущин – никто. Вон, не позвали его сюда. Даже не сообщили. Или, может, сообщили, но сказали – вам сюда путь заказан.
Но я-то здесь…
Катя с вызовом глянула на ведьму-патологоанатомшу.
Та прошествовала к одной из дверей, ассистентка набрала код на электронном замке. Стальная дверь клацнула и…
Лишь мельком Катя увидела совсем маленькое тесное помещение – стол с хирургическими инструментами, а рядом – оцинкованный стол, на котором уже лежала странная громоздкая масса из шуршащего полиэтилена.
Крылья…
Голые белые женские ноги…
Невзрачный человечек, закончив умывание, нацепил прозрачную защитную маску и прошел в бокс, прямо к столу с трупом.
Из бокса так и дышало ледяным холодом – в крохотном помещении работал могучий кондиционер. Но не было ничего привычного – ни громкой связи, ни стекла из крепкого пластика, чтобы было видно работу патологоанатомов.
Ассистентка вышла и закрыла дверь, сработал электронный замок. Ее шаги в пустом коридоре…
Катя и Мухина остались снаружи одни.
– Место какое-то нереальное, – сказала Катя. – И не морг это, не похож.
– База строила как помещение для себя, – ответила Мухина. – Используется порой и как городской морг для экстренных случаев.
– Зачем такие двери, такие замки?
– Когда строили все это, и тогда… да и сейчас… – Мухина оглядела стены, потолок бункера. – Никто не знал и не знает, что можно привезти сюда оттуда.
– Откуда?
– Из космоса, с орбиты, со станции.
– В смысле вируса, что ли? Инопланетного вируса? – спросила Катя. – Это карантинное помещение? Боксы карантина?
– И карантина, и вскрытия медицинского, экспертизы. И дело не в иных планетах, хотя… Космос… Здесь, на базе, по поводу космоса никогда не шутят. Насчет вирусов – они же не знают… Не знают даже, как поведет себя на МКС вирус обычного гриппа, разные его штаммы. Что, если мутируют? Насморк у приземлившегося экипажа – а потом трах! Что-то глобальное. Так что все здесь, на всякий случай, и было, и есть. А мы тут своих покойников в тишине вскрываем до поры до времени.
– А кто этот, с мыльной щекой? – спросила Катя, кивая на дверь. – Из министерства?
– Из министерства. Это Крапов, полковник Крапов из УУР.
– От отдела серийных убийств рожки да ножки остались.
– Он куратор из управления розыска. Не много пользы мы от него видели за эти годы, – сказала Мухина. – Но организовать работу он умеет. Все привезут в срок, все экспертизы проведут в срок на Расплетина, не задержат. И на том спасибо.
В это мгновение, словно в ответ на ее слова, дверь бокса-прозекторской открылась, и выкатилась железная каталка с аккуратно запакованными в прозрачный пластиковый мешок больших размеров всеми кусками пленки – крыльями. В отдельный пакет был упакован жуткого вида черный мешок – тот самый, с кругами-глазами из пластика. Тут же появилась ассистентка, приняла каталку, не заходя в бокс.
Труп несчастной Натальи Демьяновой раздели. Освободили от главной составляющей страшного перформанса.
– Все на экспертизу, пусть забирают сразу, – распорядился полковник Крапов.
Подошел сотрудник розыска – откуда появился, из стены, что ли, вылез оштукатуренной? И забрал каталку у ассистентки.
– Как и в прошлый раз, следы автомобильного лака и на ткани, и на пластике, – громко сказала патологоанатом из недр бокса.
Катя и Мухина проводили каталку взглядом.
– Алла, иди сюда, взгляни на это, – позвала патологоанатом.
Мухина без защитного костюма шагнула в бокс.
Дверь закрылась. Электронный замок.
Катя прислонилась к холодной стене.
Она стояла целую вечность – так ей показалось. Время в ЭРЕБе – ничто, как и полковник Гущин, как и привычные ритуалы следственно-оперативной процедуры. Как течет, как изменяется, искривляется время – упорядоченный отсчет минут и секунд в царстве хаоса?
Затем снова сработал электронный замок, и Мухина вышла. Холодный воздух кондиционера ударил струей ей вслед – смесь формалина и запах начинающей разлагаться плоти.
Дверь закрылась.
В такой тесноте… Конечно, им там и троим места не хватает у стола…
– Какая причина смерти? – спросила Катя.
– Удушение, – ответила Мухина. – Странгуляционные борозды на шее от веревки и шнура, следы пальцев рук. Там не будет ДНК. Все обработано автомобильным лаком – распылили из баллончика.
– И шнур, и веревка, и руками душил?!
– Это процесс. Такой процесс… длительное пролонгированное действие.
– То есть?
– Многоразовая асфиксия. Ее душили раз за разом на протяжении всего времени, которое она… она была там… Где, мы не знаем.
– Где-то спрятана, похищена? Ее держали связанной взаперти?
– Это создание… существо, которое все это делает, не нуждается в применении пут, кандалов. – Мухина как-то странно смотрела на Катю. – Мы ни разу на телах ничего такого не находили – следов веревок, наручников.
– А как же тогда удерживают?.. Она же могла сбежать и…
– У Натальи Демьяновой сломаны шейные позвонки, – тихо ответила Мухина. – Два шейных позвонка у основания черепа. Это паралич всего тела. Она была жива, но не могла двигаться. Парализованная от кончиков пальцев ног до шеи. В таком состоянии они и кричать не могут, звать на помощь. Однако живут до тех пор, пока их не задушат до смерти.
Катя ощутила, как сердце ее провалилось куда-то вниз. Она вся покрылась холодным потом – то ли от страха, то ли от стылости стен бункера-морга.
– Они? Вы сказали, что и раньше это случалось… Значит, были и другие жертвы?
– Были и другие, – ответила Мухина.
Она медленно пошла по коридору и толкнула тугую входную дверь. В морг-бункер хлынул солнечный свет октябрьского дня.
Глава 10 Отцы города
В обеденное время ресторан и кафе отеля «Радужный мост» – того самого, что поразил Катю изяществом архитектурных форм, яркими красками и обилием стекла, – пустовали. Впрочем, как и во все иные времена в последние годы.
На открытой веранде кафе, все еще щеголявшего по случаю погожих осенних дней удобной плетеной мебелью, полосатыми тентами и яркими цветами в терракотовых горшках, за столиком расположились двое.
Катя их узнала: сосед космонавта Иван Водопьянов и тот парень, которого она видела в музее, – Дмитрий Ларионов, муж и будущий отец.
Веранда выходила в гостиничный садик, примыкающий к парковой аллее, которая вела к набережной. На клумбе все еще цвели махровые астры и хризантемы. В глубине ресторана тихо звучал рояль – Вагнер, «Вход богов в Валгаллу».
Оба – и Ларионов, и Водопьянов – приехали в отель на велосипедах в свой обеденный перерыв, который, впрочем, оба могли продлить как угодно долго из-за своего весьма и весьма свободного графика. Перед Дмитрием Ларионовым на столике стоял большой прозрачный бокал с ручкой – в нем травяной горячий чай с лимоном и мятой. Иван Водопьянов пил латте и ел морковный торт.
За гостями наблюдали двое официантов, готовые ринуться к столику – обслуживать по первому разряду молодых скромников в серых толстовках.
И неудивительно, ведь «Радужный мост» теперь принадлежал Дмитрию Ларионову, а построил отель его отец.
– Весь город словно с ума сошел, – хмуро сказал Ларионов. – Сижу в лаборатории – врываются ко мне Жуковский из второй химии и лаборантки. Только и разговоров – женщину нашли на остановке убитую. Опять. Еще одна… Сказали – остановка, что у Новых домов. Там полиции полно было.
– И мне наши в офисе сообщили. Я до базы даже не добрался сегодня, – Иван Водопьянов вертел в руках стакан с кофе-латте. – Они в офисе работу бросили, рванули туда. Смотреть. Сказали – жуть. Опять в том же виде… Полиция там все огородила – остановку, место, но все равно ведь такое не спрячешь. В общем-то я чего-то в этом роде ждал, когда узнал, что эта женщина пропала – ну, из булочной… Все дни только и разговоров в городе. Стыдно признаться, наши в офисе ставки делали, тотализатор – сбежала ли она от мужа или же… Ну, это самое… А ее убили. Я десятки раз в эту пекарню заезжал по дороге домой. У них всегда хлеб хороший, свежий.
– И я заезжал, – Дмитрий Ларионов отпил глоток горячего чая. – Василиса там сладости покупала, улитки с корицей. Они у них лучше, чем здесь, у нас в отеле, хотя здесь повар хороший и кондитер. Знаешь, Ваня, я, когда все это началось, ну, когда первую нашли на остановке, подумал – это что-то вроде одной из твоих компьютерных игр. Типа – беги, или умри, или прячься.
– Какая, к черту, компьютерная игра! Город словно шизанутый. Все словно шизанутые. Мы же здесь не дураки, мы все всё отлично понимаем. Когда такое начинает происходить и длится, не заканчивается никак… И полиция ни черта не делает.
– Они делают что могут. Наверное. Мне хочется так думать. А то уж если совсем без всякой защиты… Я Василисе позвонил, как узнал – предложил как в прошлый раз.
– А что ты ей предлагал?
– Уехать отсюда. Можно в нашем отеле в Дубне жить. Это же мой гостиничный комплекс. Там я могу любой люкс занять. Все равно сейчас дела не ахти идут в гостиничном бизнесе. На базу в свою лабораторию я бы на тачке ездил – чего тут ехать-то? Так Васька не хочет. Уперлась. Как это мы из своего дома уедем, такого красивого нашего дома… Что это за жизнь в отеле! И что, мол, еще неизвестно, может маньяк из Дубны, а к нам в городок только наведывается от случая к случаю. Отказалась уезжать наотрез.
– В ее положении, Дима… Привыкай. Капризы беременных, и все такое.
– Она и в марте отказалась от переезда. Я тогда предложил в Москве квартиру снять, хоть на Патриарших, хоть где хочет – тоже отказалась. Она любит наш дом. Она столько переделала там, и стало лучше. У Василисы отличный вкус. Я думал, когда мы поженились, – как она впишется? Ну, во все это – наш дом, там ведь столько всего от мамы осталось, от отца. Я боялся контрастов и менять ничего не хотел. Но она вписалась – все оставила и вместе с тем многое поменяла. И теперь это наш с ней дом. Но я как подумаю, что по улицам безнаказанно бродит тот, кто оставляет эту чертовщину на остановках… А Васька там одна в огромном доме, пока я в лаборатории сижу за компом, – меня озноб бьет.
– Что, если нам на паях нанять охрану? – спросил Иван Водопьянов.
– Я ревнивый до невозможности, – Дмитрий Ларионов снова отпил глоток чая с мятой. – Это еще хуже – сидеть на базе и знать, что она дома наедине в каким-то мускулистым Рембо.
– Я шучу насчет охраны, – усмехнулся Иван. – Не поможет секьюрити в городке шизанутых. Но делать что-то нужно.
– В смысле? Что мы можем?
– Многое мы можем, но… Если хорошенько мозгами пораскинуть, мы – ты и я – можем купить весь этот городок с потрохами. Без базы, конечно, – это нам не потянуть. Но инфраструктуру купим легко, и еще бабки останутся. Мы – ты и я – в общем и целом – отцы этого города. Столпы общества.
– Никто об этом даже не думает. Всем плевать. Можем пыжиться сколько угодно – дальше этой веранды, дальше моего отеля наши амбиции, Ваня, увы…
– Конечно, такого влияния, какое было у твоей матери, нам не достичь, – согласился Иван Водопьянов. – Но городской администрации мы можем заявить… Они жопу должны оторвать от стульев наконец-то и задуматься о том, что в городе творится. Спросить с полиции.
– С городской администрацией это у тебя связи, – улыбнулся Ларионов. – Я туда не вхож. Но, по крайней мере, я знаю одну жопу-симпампончик, которая по одному щелчку твоих пальцев, Ваня, от стула оторвется и полетит на крыльях…
– В морду получишь сейчас.
– Дам сдачи.
– Если серьезно…
– Да я серьезно, Ваня. Извини за стеб. Просто так скверно на душе. Никто ничего пока не может сделать. Потому что точно пока никто ничего не знает. Ни мы – никому не нужные отцы города, ни администрация, ни полиция. Одно я вижу отчетливо: город медленно, потихоньку сходит с ума, и это состояние, оно… лишь усугубляется.
– Одичание, – кивнул Иван Водопьянов. – Какая-то первобытная дикость, что воскресла и лезет из всех щелей в последние годы. Ты не замечаешь? Я еще радовался, что наш городок от этого избавлен. Что дух просвещения все еще теплится здесь, как сальный огарок. А в других местах… Вон, Касперский в парке гик-фестиваль устроил научно-технический как способ глянуть, сколько еще нас осталось… Где мы ютимся – по каким сусекам и закромам. И почему это возвращение к славным традициям прошлого отдает все больше и больше такой архаикой… такой сермяжно-лапотной дикостью, которой и при совке-то не встречалось. Прошлым летом в Ростове-на-Дону хотели провернуть что-то типа фестиваля для косплейщиков, казачков позабавить. Технологии, инновации… А там вырядились все в штаны с лампасами и дремучие папахи. Бабы какие-то пляшут в полушалках, визжат, мужики шашки над головой вертят, удаль показывают. И мух тучи над всей этой тусовкой – мухи с дворов летят, где скотина испражняется. Навоз бы сначала убрали, а потом плясали, шашки вертели. Я на улицу Тверскую давно не ходок – говорят, там лавку открыли какие-то не пойми кто, хвалятся что «хлебушок» то ли «камушками мелят» то ли жопами своими каменными. И объявление с орфографическими ошибками на витрине – типа, мол, «пидарасов в лавку не пущаем». Это на Тверской-то, в центре столицы – эпатаж или угроза? Если они теперь опираются вот на это? На орфографию с ошибками и угрозы? Что делать нам, появившимся на свет в ЭРЕБе – закрытом храме науки, трепетно взращенным нашими просвещенными папами и мамами в мечтах о дальнем космосе и прогрессе науки? Как нам жить дальше в царстве одичалых, бородатых, архаичных жоп?
– Как и жили до нас. – Дмитрий Ларионов смотрел на садик отеля. – Мама обожала фильм «Воспоминания о будущем». В семидесятых вся страна от него балдела, говорят. Я в интернете глянул – так, ничего, забавно. Вроде как для детей про пришельцев. Сказка. Или это мы стали старыми циниками, хоть и молодые снаружи? Сказок уже не сечем? Там, в фильме, одна из идей печальна: никакие инновации, никакой прогресс, даже опередивший нас на многие тысячелетия инопланетный разум, ничего… ничего, ничего не может поделать с архаикой, с мракобесием, с этой нашей первобытной дикостью, которая внутри нас и сочится из всех пор, едва открываются какие-то – не знаю, шлюзы провластные, или небесные врата, или наши сердца – тайна за семью печатями. Ты не переживай по этому поводу, Ваня. Все это так пафосно… А пафос по нынешним временам убогий стал, как новости науки и культуры Яндекса. Реальность же состоит в том, что в нашем городе убивают людей. И нам всем страшно от этого. Потому что мы не понимаем и…
– Потому что вздрагивать стали при каждом ночном шорохе, как чокнутые параноики. – Иван Водопьянов на середине вагнеровского «Входа богов в Валгаллу» кинул крошки морковного торта подскочившим на веранду воробьям. – Когда мне домработница позвонила и сказала, мол, у Чеглакова окно высадили, я по ее тону заполошному понял, что старуха себе вообразила. Что маньяк там, в доме. Что уже в дома начали к нам врываться.
– Вот поэтому я и хочу, чтобы Василиса уехала из города. Она теперь не только за себя в ответе, но и за нашего ребенка. Но она отказалась наотрез. Как мне быть с ней?
– Настаивай на своем как муж, как мужик.
– Она такая самостоятельная.
– Что нам делать с упрямой бабой? – заулыбался теперь Водопьянов, до этого пребывавший в весьма мрачном настроении. – Я тебя предупреждал как другана: не женись.
– Я ее люблю, – сказал Дмитрий Ларионов. – Она все, что у меня есть в жизни. После смерти родителей, считай, она меня спасла.
– Может, все закончится? Сколько же можно… сколько уже женщин, жертв… Хотя вряд ли все это закончится само собой. Не то это дело.
– Ты насчет мастеров спрашивал, стекольщиков – я позвонил в Дубну, в гостиничный комплекс. Завтра приедут – передай Константину, что вся бригада в его распоряжении.
– Ты сам ему позвони и скажи, – ответил Иван. – Он будет рад.
– Я хочу, чтобы он думал, что это твой ему подарок.
Иван Водопьянов глянул на приятеля. Странная улыбка появилась на его красивом лице – немножко кривая, слегка растерянная и полная затаенной надежды.
Он допил свой остывший латте.
Воробьи, чирикая, увлеченно склевывали с пола веранды крошки морковного торта.
Глава 11 Другие
Алла Мухина достала из кармана куртки связку ключей и открыла дверь кабинета, запертого полковником Краповым из министерства.
Они с Катей вернулись в отдел полиции. Крапов остался в боксе-прозекторской с патологоанатомом.
Катя до самого конца, до дверей кабинета, сомневалась, что Мухина покажет ей других. Но Алла Мухина явно использовала отсутствие куратора из министерства для расширения поля собственных действий и возможностей. Может, в ней говорила профессиональная ревность, но скорее профессиональная злость: что же ты такой министерский, умный и скрытный, а вот не помог нам ничем. Ты так же бессилен и беспомощен, как и мы, кто колупается здесь, в отделе, «на земле».
В кабинете – стойкий, не выветрившийся запах табака. Два стола – оба завалены кипами папок и бумаг. На стене доска – та самая. И на доске – множество фотографий.
У Кати перехватило дыхание от одного взгляда на эту доску.
Мухи…
Мухи, мухи, мухи…
Казалось, они облепили все, каждый квадратный сантиметр.
Эти снимки…
И лишь подойдя ближе к доске, Катя поняла, что эти многочисленные фото – лишь разные ракурсы – тех, кто был обнаружен на местах происшествий.
Крылья из прозрачного пластика, черные мешки с приклеенными кругами блестящей пленки, имитирующей глаза насекомого…
Голые женские тела…
Головы, повернутые в каких-то невообразимых ракурсах, словно у женщин-насекомых, у трупов-инсталляций, не было костей.
– Сколько же их всего, Алла Викторовна? – спросила Катя.
– Четыре, считая с Натальей Демьяновой.
– Четыре жертвы?! Но здесь… я думала их больше.
– Это просто фото. Эксперты старались как могли. Для наглядности. – Мухина подошла к доске. – Здесь все поделено на сектора – первый, второй, третий. В четвертом пока только вот это, – она указала на увеличенную фотографию явно из семейного альбома.
Со снимка с насмешливым задорным вызовом смотрела темноволосая женщина лет за сорок – на круглых щеках ямочки, глаза и губы густо накрашены.
Кате вспомнилось сине-багровое от удушья лицо, когда там, на остановке, эксперт разрезал и снял с головы Натальи Демьяновой мешок с кругами. Вытаращенные глаза, светлые патлы крашеных волос, прикушенный язык. Никакого сходства… Мертвые, покалеченные не похожи на живых.
Катя разглядывала снимки – нет, без пояснений не понять.
Мухина указала на фотографии справа. Чудовищный труп, остановка автобуса. Кругом сугробы.
– Первая жертва – Саломея Шульц, – сказала она. – Двадцать девять лет. Профессиональный музыкант. Ее нашли на остановке напротив автобусной станции. Это случилось два года назад, в январе, на новогодние праздники. Она пропала пятого января. Нашли ее вот в таком виде девятого января.
– Она местная?
– Нет, из Дубны. Работала аккомпаниатором любительского симфонического оркестра – в Дубне есть такой, – физики сами себя развлекают, играют классику и джаз, и наших там тоже немало музыкантов-любителей. Но пятого января оркестр не собирался, у нее был здесь, в городе, сольный концерт. Она пропала после него. Нам сообщил о пропаже ее приятель.
Катя слушала внимательно.
– Мы в первый раз даже и не поняли, с чем имеем дело. Посчитали это какой-то пьяной выходкой, надругательством над телом – ну, пьяницы, наркоманы… Это же было сразу после новогодних праздников, хотя у нас здесь ничем диким, экстраординарным праздники никогда не были отмечены. – Мухина указала на фотографию внизу: – Это Саломея Шульц… живая.
Миловидная темноволосая девушка за роялем. Короткая стрижка, улыбка. На рояле – ноты. Вокруг – пустые пюпитры, стулья.
Репетиция любительского оркестра Дубны, где играют физики-лирики.
– Больше года все было тихо-спокойно, – продолжала Мухина. – А потом, двадцать пятого января, на остановке было найдено тело Евгении Бахрушиной. – Она указала на новый снимок.
Остановка автобуса, сугробы вокруг. И женщина-насекомое. Крылья, жуткого вида глаза-плошки. Та же непотребная поза, что и у тела Натальи Демьяновой: труп лежит на спине на обледенелом полу остановки. Крылья из пленки, голые ноги задраны и прислонены к железной скамейке, раздвинуты так широко, словно женщина-насекомое готова к половому акту.
– Мы не знали, что она пропала. И родственники оказались не в курсе. Никто ее не искал. Она была в недельном отпуске – работала старшим библиотекарем-хранителем в городской библиотеке. Здесь у нас солидное собрание, еще академик Вяткин заложил его основу, другие пополняли. Она собиралась на пять дней в Петербург, у нее имелся билет на поезд из Москвы. Но до Москвы Бахрушина не доехала. Родственница недоумевала, почему она не звонит и на звонки по мобильному не отвечает, но дальше недоумения дело не пошло, грешили на сбой мобильной связи. Что она по Питеру гуляет. А ее двадцать пятого января нашли здесь, в городе, на остановке автобуса. Здесь снимки с места происшествия. Крупный план странгуляционных борозд на шее. А это как она выглядела в жизни.
Увеличенное фото из паспорта. Темноволосая, чуть полноватая женщина лет сорока.
– Ну, конечно, это убийство заставило нас уже на всю ситуацию взглянуть по-иному, – продолжала Мухина. – Сами понимаете. Крапов приехал из ГУУР. Мы уже осознали, что имеем дело не с обдолбанным наркоманом или свихнувшимся пьянчугой, а с более серьезным типом. По городу сразу поползли слухи. Все моментально вспомнили прошлогоднее новогоднее убийство Саломеи Шульц. Город встревожился, испугался. А в марте, снова на автобусной остановке, нашли тело Марии Гальпериной.
Новое фото. Остановка автобуса. Асфальт чисто убран. У дорожного бордюра – замерзшие лужицы льда. Женщина-насекомое валяется, как тюк, на асфальте у остановки, голова обращена к проезжей части. Крылья из пленки широко распахнуты ветром, и видно голое тело. Полные груди, темный лобок.
Рядом – фотографии прижизненные. На них Мария Гальперина – тоже женщина лет сорока, темная шатенка – снята в полный рост, в резиновых сапогах, с садовой лопатой в руках. Улыбается. На другом снимке тоже улыбается – на диване с пультом в руках. На третьем она же – тоже на диване, а рядом мальчики лет по шестнадцать – близнецы.
– Ее сыновья, – пояснила Мухина. – Саломея Шульц и Евгения Бахрушина были обе не замужем, работали. А это замужняя женщина, домохозяйка. Не работала ни дня нигде. Ее муж – совладелец фирмы стройматериалов, бизнесмен. Она поехала к матери в Дубну и не вернулась домой, и в Дубне ее не оказалось. Это случилось девятого марта – сразу после праздника. Муж всполошился, когда она не приехала вечером. Сообщил в полицию. Мы сразу начали поиски. А двенадцатого марта ее тело было брошено на автобусной остановке напротив магазина стройматериалов, которым ее муж владеет. Это на окраине города, в Новых домах. Недалеко от этого места, там же, в Новых домах, на следующей остановке, мы сегодня нашли тело Натальи Демьяновой.
Катя смотрела на женщин ЭРЕБа. Какими они были при жизни. И что с ними сделал убийца.
– Шульц молодая, – сказала она. – Все остальные намного старше.
– Библиотекарше Бахрушиной тридцать семь было. Это она просто так выглядит на фото. Марии Гальпериной сорок три, Наталье Демьяновой – сорок пять… Баба ягодка опять.
Мухина устало опустилась на стул. Катя оглядывала доску, переходила от снимка к снимку.
– Три темноволосые, лишь Наталья Демьянова блондинка.
– У нее по жизни тоже темные волосы. Она покрасилась пару недель назад. Мы проверили в салоне красоты.
– Сменила имидж, – кивнула Катя. – Ради булочника своего. Или чего-то испугалась?
– Вряд ли она о чем-то таком помышляла, хотя сейчас весь город настороже. Но… нет, не думаю, что она сменила цвет волос с перепугу. Просто хотела выглядеть моложе. Я ведь тоже крашусь. – Мухина провела ладонью по волосам. – К полтиннику мы все – платиновые блондинки.
– Все они были задушены?
– У всех причина смерти – механическая асфиксия.
– А шейные позвонки?
– Как я и сказала, им ломали два шейных позвонка, что влекло паралич, и в таком беспомощном состоянии они находились от трех до четырех дней… где-то. В это время с ними проводились, так сказать, манипуляции… Их душили – каждый раз разным способом и не до конца, не до смерти. Использовались жгут, веревка, проволока и руки… Их душили руками тоже. Никаких следов ДНК ни на телах, ни на костюмах, в которые убийца их переодевал, мы не нашли. Все всегда было тщательно обработано либо автомобильным лаком, либо…
– Чем? – спросила Катя.
– Аэрозолью от насекомых. От мух, – начальница ОВД смотрела на доску с фотографиями. – Наверху снимки тела Марии Гальпериной, той, что пропала и была убита в марте.
Катя глянула на верхние снимки, и сердце ее ушло в пятки.
Это были крупные планы, сделанные экспертами: голова женщины уже после того, как с нее сняли жуткий мешок, имитирующий голову насекомого.
Но голова Марии Гальпериной пугала и своим обычным видом – создавалось впечатление, что она почти оторвана от тела. На одном снимке она завалилась, опрокинулась назад так, что темные волосы почти касались спины, укрытой пластиком.
– Когда она лежала на остановке с задранными ногами, все выглядело, как и у двух предыдущих жертв, – пояснила Мухина. – Когда же мы стали тело осматривать, передвигать, переворачивать, обнаружилось, что у нее шея сломана в пяти местах.
Катя ощутила, что у нее темнеет в глазах.
Она отошла от доски и тоже села на стул.
– Значит, четыре жертвы за два года, – она удивилась, как хрипло звучит ее голос в этом прокуренном, пропахшем кислым мужским потом кабинете розыска, где сами стены давили, а доска с фотографиями казалась чем-то нереальным, ненастоящим, словно кадром из фильма-кошмара.
– Для города это небывалое явление. Шок. Для нас, полиции, – нечто, с чем мы никогда не сталкивались. За все годы существования базы… Здесь произошло всего несколько убийств, и все на бытовой почве. При моем отце – два и несчастный случай на производстве. И при мне одно убийство – бытовуха пьяная, и то это гастарбайтеры у дачников. И два трупа на реке – утонувшие. И все. И вдруг это. В городе всего две с половиной тысячи жителей. Правда, в летний период население утраивается за счет дачников, но дачные поселки расположены ближе к Дубне. Здесь кругом террасный заповедник, охраняемая природная зона, строительство запрещено. И женщины пропадали не летом, а зимой, весной и осенью. Когда дачников и туристов нет. Когда здесь только местные. Наш город настолько мал, что почти все друг друга знают. Пятьсот человек работают на базе. Половина – научный персонал, другая половина – обслуживающий персонал и охрана. Тысяча человек – это члены семей сотрудников базы. Другая тысяча – это полиция, пожарная часть, администрация, учреждения культуры, мелкий городской бизнес, учителя школ, пенсионеры, городские дурачки… Да-да, у нас высокий процент инвалидности. Дауны, аутисты. Такой процент инвалидности высок и в Дубне, и в Королеве, и в Звездном городке. С этим ничего не поделаешь. Об этом говорить не любят, но мы-то, полиция, знаем.
– Детали убийств свидетельствуют больше об извращенном уме, чем о психической болезни или врожденном отклонении от нормы, – заметила Катя. – Я у вас человек новый. Все то, что вы мне показали, я вряд ли забуду до конца моих дней. Но хотите знать мое мнение – человека со стороны? Который только что все это увидел? Знаете, что первое приходит на ум, когда видишь все эти снимки?
– Интересно было бы послушать. – Мухина сложила руки на груди.
Но по ее лицу Катя видела – нет, она обманывает.
Ей неинтересно, что думает Катя – приезжая выскочка, залетная пташка из гнезда глупой репортерской стаи.
Все, наверное, уже давно говорено-переговорено, все это обсуждалось миллионы раз на оперативках и совещаниях.
Нет ничего нового под солнцем в ЭРЕБе…
И тем не менее из врожденного репортерского упрямства Катя решила попробовать.
Глава 12 То, что первым приходит на ум
– Первое, что приходит на ум, – это ассоциации, связанные с облачением жертв. С «костюмами», – сказала Катя, глядя на фотоснимки на доске. – «Возвращение мухи» – трейлер фильма часто крутят на Фейсбуке, не того, который с Голдблюмом, а раннего, пятьдесят девятого года. Там как раз нечто подобное с костюмом и гримом человека-насекомого. Только там в главной роли мужчина.
Алла Мухина смотрела на Катю.
– Мухи-дрозофилы, – продолжала та. – Каждый школьник знает, что в космосе на МКС проводят опыты с мухами-дрозофилами, их туда постоянно отправляют на грузовых кораблях. Здешняя ваша база напрямую с космосом связана, наверняка и здесь есть мухи-дрозофилы для опытов, а преступник, возможно…
– Вы пытаетесь казаться оригинальной? – перебила ее Алла Мухина. – На базе в виварии для опытов – лишь лабораторные крысы. Привозили и макак-резусов. Но это было давным-давно. А сейчас и крыс нет – две трети проектов законсервировано, нет финансирования исследований. Сотрудники работают кто неполный день, кто на полставки, кто неполную неделю.
– Первое, что приходит на ум, Алла Викторовна, это то, что убийства связаны с вами, – сказала Катя. – С вашей фамилией. Трупы жертв выставлены напоказ в общественных местах – на остановках транспорта. И внешний вид этих инсталляций – это создание образа женщины-мухи, пусть и топорно и кустарно. Но сходство с насекомым данного вида бросается в глаза всем в городе. Вы выезжаете на каждое место преступления. В городе всем отлично известно, кто вы и как ваша фамилия. Ассоциация прямая. Вы исследовали эту версию, конечно же?
– Не такие уж мы здесь тупые. – Алла Мухина поднялась со стула и отошла к окну, открыла фрамугу.
– И что? Как? – спросила Катя. – Может, это кто-то вам мстит как начальнику ОВД, как полицейскому? Кто-то, кто проходил у вас по уголовным делам. Кто затаил на вас злобу. Вы проверяли дела, поднимали?
– Два года только этим и занимаемся, – ответила Мухина. – Это маленький город, поймите вы. Ну что у нас из криминала – кражи, в основном кражи. Несколько уличных грабежей было. Дорожно-транспортные происшествия. Ничего серьезного много лет.
– Вы упоминали убийство.
– Гастарбайтеры-таджики не поделили выручку в строительном вагончике. Одного зарезали. Все отбывают наказание.
– А несчастные случаи, утопленники? Может, это тоже был криминал?
– Лодка перевернулась у рыбака. Это один случай, что был при мне. А другой – утопленника принесло течением. Там невозможно даже было провести опознание.
– А преступления, совершенные при вашем отце, когда он возглавлял отдел?
– Он на пенсию ушел в восемьдесят девятом году. Мне же не по наследству должность передавали. До меня здесь были другие начальники отдела, часто менялись.
– Но вы версию, что это как-то связано с вами как сотрудником полиции, что вам кто-то мстит таким вот диким способом, устрашая и вас, и весь город, все равно проверяли и проверяете, несмотря на очевидное отсутствие дел, за которые кто-то хочет с вами посчитаться…
– Я уже сказала – мы здесь не дураки.
– Поэтому и дочь ваша с вашим внуком в Москве, у вашей сестры, а не здесь, в городе, да? – тихо спросила Катя. – Как давно?
– В марте ее к сестре отослала, – сухо ответила Мухина.
– Если не с работой связано, то возможны личные мотивы для мести. Ваш муж бывший?
– У него давно уже другая семья. Он живет в Москве. Уважаемый человек.
Катя вспомнила, как в самую первую их встречу Мухина говорила о том, что «выгнала мужика за измены».
– А коварный Казанова?
– Кто?
– Муж вашей дочери. Гуляка из угро.
– Он просто гуляка. Молодой идиот.
– Но… ему же пришлось уехать, бросить службу.
– Да он сам рвался отсюда, как конь из узды! – воскликнула Мухина. – Он просто гуляка и бабник. Я… мы его тщательно негласно проверяли… У него на два случая – железное алиби. Он работал в отделе в Дубне. Масса тому свидетелей.
– Какие случаи?
– Январский с библиотекаршей Бахрушиной и мартовский с домохозяйкой Марией Гальпериной. Этот новый тоже проверим.
– А самое первое убийство, музыкантши?
– Тогда он еще жил здесь, они были вместе с моей дочерью – одна семья. Малец был на подходе, должен был родиться… Нет, это исключено.
– Но ассоциация с вашей фамилией бросается в глаза.
– Да что вы прицепились к моей фамилии?! – вспылила Мухина, но тут же взяла себя в руки. – Мы проверили сто разных вариантов, связанных с моей профессиональной деятельностью, чтобы понять, найти, где и кому я могла наступить на больную мозоль. Это не так просто, поймите. И у нас никаких готовых результатов за все это время нет. Если это действительно кто-то делает, чтобы отомстить мне… чтобы меня сняли с должности, чтобы я себе места не находила, думая о том, что из-за меня эти несчастные лишены жизни таким страшным способом, то… Я не знаю. Поймите, мы ни до чего за два года не докопались в этом направлении. Если и есть что-то подобное, то это очень личное. Глубинное. Далеко, надежно запрятанное.
Катя видела, как Мухиной все труднее держать себя в официальных рамках, говоря все это.
Личное… Глубинное… Далеко, надежно запрятанное…
– Не исключены и другие версии, которые не имеют ко мне никакого отношения.
– Что? – Катя была погружена в свои мысли.
– Я говорю – есть и другие версии, которые мы разрабатываем, и они…
– Кто вам разрешил здесь находиться?!
Окрик заставил их вздрогнуть и обернуться.
На пороге кабинета – полковник Крапов собственной персоной.
– Вы что здесь делаете? – ледяным тоном осведомился он у Кати.
– Сижу разговариваю.
– Кто вам позволил находиться в помещении оперативного штаба по раскрытию убийств?
– По раскрытию серийных убийств, о которых помалкивают областные сводки происшествий.
– Кто вам позволил?!
– Это я ее сюда пустила, – сказала Мухина. – А что?
Куратор из министерства метнул в ее сторону испепеляющий взгляд. Катя подумала: эти рыбьи глаза способны исторгать пламя! Надо же, какие мы грозные.
– Это журналистка, – процедил Крапов.
– Она из нашего областного Пресс-центра, – пояснила Мухина примирительно.
– Это пресса. – Крапов указал на дверь. – Покиньте кабинет.
– Ладно, Алла Викторовна, я пойду, – сказала Катя. – Но я не прощаюсь. Мне шеф оформил командировку. Так что поработаем.
Она улыбнулась полковнику Крапову. Рыбьи глаза мигнули и налились желтым огнем.
Катя вышла из ОВД.
Смеркалось.
Ее это поразило – сумерки, вечер наступил! Как же здесь время в ЭРЕБе идет? Она ведь совсем недавно думала, что время тут застыло, как смола на холоде. Но оно, оказывается, мчится со скоростью экспресса! Вроде бы только что она ехала на такси на станцию – за окном раннее утро. Затем этот шок – остановка, труп женщины-мухи, полиция, сирены, осмотр. Затем они поехали в бокс-морг.
Сколько времени она пробыла там? Ведь даже вскрытие не начинали при ней. Лишь тело освободили от жуткого «костюма», который увезли вместе с другими собранными уликами на экспертизу в Москву.
А потом они сидели с Мухиной в кабинете, разглядывали снимки и…
Ей все казалось – время стоит на месте, а оно бежало без оглядки. И вот уже вечер в ЭРЕБе.
Если что-то и есть, то это очень личное… Тайное, глубоко запрятанное…
Ассоциация с начальницей ОВД Аллой Мухиной…
Тайное, но всем бросающееся в глаза… Первое, что приходит на ум в этом деле…
Катя потопталась во дворе ОВД, затем вернулась к стойке дежурного. В руках – мобильный. Выражение лица – растерянное.
– Ну надо же… только что помнила… и из головы вон… Улица Роз… нет, какая-то Парковая…
Молодой дежурный – он сменил прежнего мизантропа-дежурного – с интересом наблюдал за ней.
– Только что помнила, и вылетело из памяти. Вот досада. – Катя растерянно глянула на него и улыбнулась.
Он тоже расплылся в улыбке.
– Вы из Главка? По этому делу, да? Я видел, вас Алла Викторовна в кабинет штаба розыска повела, – сказал он.
– Алла Викторовна задержится допоздна. А у меня в городе дела, – растерянно щебетала Катя. – Она сказала, чтобы я вечером зашла к ней домой. Я адрес стала вбивать в мобильный и… из головы вылетел. Улица Роз… нет, это адрес космонавта Чеглакова, куда я с ней на кражу ездила, я ее адрес…
– Пятая Парковая – это точно адрес кражи из дома, – подтвердил юный дежурный. – Алла Викторовна живет на Седьмой Парковой, и дом номер семь – рядом с городским стадионом, а на углу напротив – магазин. Так что вы не заблудитесь.
– О, спасибо! – Катя оживленно закивала. – Пойду, мне еще в гостиницу по новой устраиваться!
Она вбила адрес в мобильный. И отправилась в сторону центральной площади, к научному кампусу, откуда выписалась утром.
Администраторша – странно, она была все та же, не сменилась с ночи – не удивилась ее возвращению и просьбе сдать номер на неделю. Протянула ключи от той же самой комнаты. Взяла деньги.
– Вернули вас, – сказала она. – Конечно, когда снова такое в городе! Как тут уедешь…
Катя открыла знакомый номер – все то же самое. Только белье постельное успели сменить. Она села на кровать и выложила содержимое своей небольшой дорожной сумки. Ехала-то на два дня, однако…
Теплый свитер – его она всегда берет с собой. Он и пригодится сейчас. Маленький дорожный несессер – в нем банка ночного крема, его надолго еще хватит. И кое-что из косметики – самое необходимое. На самом дне обнаружилась коробочка-заначка. А в ней – аккуратно сложенные трусики-недельки из тех, что продают в магазинах «Республика». И такая же маленькая коробочка с носками – оттуда же. Носков в коробочке три пары. Они вместо тапочек сгодятся здесь, на кампусе. Рядом с кухней – прачечная, там стиральные машины стоят. По вечерам можно постирать что нужно. Но кое-что все же придется купить.
Катя заперла номер и, покинув кампус, перешла дорогу и заглянула в торговый центр.
Пусто. Почти нет покупателей. Молодежь поднимается наверх – где пиццерия, бар и кинотеатр.
В отделе спортивной одежды Катя купила две дешевые белые хлопковые футболки. И спать в них можно, и стирать легко в машине. В отделе косметики купила маленький пузырек шампуня и жидкое мыло.
Все покупки ей сложили в пластиковый пакет. Она поднялась в пиццерию и купила там «с собой» две пиццы и еще большой стакан капучино.
Вышла из торгового центра.
На углу – розовая неоновая вывеска: «Французская пекарня».
Катя долго смотрела в ее сторону.
Нет, пока нет, это подождет. Полицейские из отдела только что там побывали и…
Пусть пройдет какое-то время…
Катя оглядела городскую площадь – пуста. На часах – всего половина восьмого. Но уже темно, и фонари горят. Из горожан – никого: ни прохожих, ни велосипедистов, ни пенсионеров в палисадниках кирпичных домов.
И машин мало.
ЭРЕБ знает, что произошло утром.
Город напуган.
Город затаился.
Катя вспомнила, как беспечно в полном одиночестве вчера поздно вечером шла по парковой аллее к пустынной набережной, как стояла там, глядя на туман, подкрадывающийся к городу, как возвращалась в густом, как молоко, тумане и…
По спине ее прополз противный холод. Словно насекомое невидимое пробежало под одеждой.
Муха…
Дрозофила-цокотуха…
Алла Мухина…
Катя прижала к груди пакет с пиццами и покупками, сверилась с мобильным и зашагала в поисках Седьмой парковой. Найти ее оказалось нетрудно: в глубине городской коттеджной застройки – небольшой стадион, ярко освещенный, но пустынный.
Вдоль улицы – старые кирпичные дома на две семьи, очень похожие на дом космонавта Чеглакова, но меньшего размера и с двумя парадными. На углу – магазин «Продукты» и здесь же – масса крохотных лавочек: «изготовление ключей, копировальный центр, товары для дома».
Катя дошла до дома номер семь – здесь живет Алла Мухина. Все окна дома темны. Мухина на работе. Дочь с внуком она увезла из города от греха подальше. А соседи… Что-то их тоже не видно. Рядом с седьмым домом – огороженная забором стройплощадка: строительный кран и остатки пущенного на слом магазина-стекляшки. Видно, место нужно хорошее, чтобы сломать и построить что-то новое, возможно, многоквартирный дом. Нет, он нелепо будет смотреться на этой тихой улочке, где старые дома.
Катя обозрела дом напротив седьмого, темного. Дом напротив светился всеми своими окнами. За задернутыми шторами мелькали тени.
Катя постояла в темноте, щурясь на фонари.
Ладно, когда криминального корреспондента гонят взашей, он… она… я… да, мы становимся наглыми и упорными как никогда.
Нормальные герои всегда идут в обход.
Она повернулась и быстро пошла назад, к научному кампусу, изредка тревожно оглядываясь через плечо.
Ее никто не преследовал.
Никто не гнался за ней, не мелькал, не таился за древесными стволами платанов и лип.
Открывая двери своего временного пристанища в ЭРЕБе, она дала себе слово завтра утром снова встать как можно раньше.
Глава 13 Соседи
Обещание Катя свое выполнила – словно внутренний будильник сработал, когда она проснулась. Глянула на дисплей мобильного – который час – и засуетилась.
Накануне вечером пришли два sms: из Сбербанка о пополнении счета – это на карту перечислили командировочные (очень кстати!) и от начальника Пресс-центра о том, что командировка оформлена.
Катя пять минут нежилась под горячим душем, пока на кухне кампуса кипел электрический чайник. Заварила крепкого чаю и съела холодную пиццу. Дала себе слово, что с жирным фастфудом завязывает – купит в магазине йогуртов, яблок, сложит все это в кухонный холодильник. Пустота и безлюдье кампуса по-прежнему угнетали, но Катя постепенно стала привыкать.
Она причесалась, надела под пиджак теплый свитер, сверху – тренч. Из вместительной сумки, с которой приехала в ЭРЕБ, она еще вчера извлекла свой нехитрый скарб и сложила в шкаф. Сейчас достала со дна крохотную сумочку кросс-боди, сложила в нее удостоверение, мобильный, диктофон, пачку бумажных носовых платков, пудреницу и кошелек. Нацепила сумочку – руки теперь свободны, схватила ключ от номера и вышла на ресепшен. Там были двое – прежняя администраторша, она сдавала дежурство, и ее сменщица, похожие друг на друга словно близняшки.
Катя пригляделась – и точно, близнецы-сестры, только одна чуть потолще.
Электронные часы кампуса показывали половину восьмого утра, когда Катя вышла на улицу и заспешила в направлении Седьмой Парковой улицы.
Она миновала стадион, дошла до стройплощадки и встала у забора так, чтобы с улицы ее не было видно, а ей открывался вид на оба дома – седьмой и тот, что напротив.
Никаких машин возле седьмого дома. Без десяти восемь из его левой половины вышла Алла Мухина – в штатском, в светлом плаще, брюках и с сумкой.
Начальница ОВД отправилась на работу пешком. Правая половина дома не подавала признаков жизни: окна давно не мыты, шторы задернуты, в палисаднике – сухая трава, полно опавших листьев на ступеньках у двери.
А вот в кирпичном коттедже напротив жизнь поутру била ключом. Из двери правой половины вышел мужчина средних лет и вразвалку направился к припаркованному рядом подержанному «форду».
Катя хотела покинуть укрытие и подойти к нему, но в этот момент из дома выскочили двое детей – мальчишки-погодки с яркими рюкзаками, а за ними женщина, одетая по-офисному, без верхней одежды.
Семья села в машину, причем за рулем очутилась жена. Мотор завелся, и они отчалили.
Детей повезли в школу, родители на работу – все стараются держаться вместе.
Все случилось быстро, и Катя ругала себя, что не среагировала, дала им всем время уехать. Она терпеливо ждала в своей засаде. Вчера вечером окна светились на обеих половинах коттеджа, а это значит…
Из левых дверей тоже вышел мужчина средних лет – очень толстый блондин в спортивном костюме, розовощекий, радостный.
Катя и сама на миг обрадовалась: ну хоть кто-то улыбается в городке после вчерашнего кошмара! Она быстро зашагала к толстяку через дорогу, но на середине пути остановилась.
В одной руке толстяк держал сосиску и откусывал от нее с отменным аппетитом. Вот он, кряхтя, наклонился, поднял с земли прут и начал размахивать им и с огромным энтузиазмом, как это делают малыши, «косить» сухую траву и разросшийся кустарник.
Вжиг! Вжиг!
Улыбка на его лице расплылась в довольную бессмысленную гримасу. Катя наблюдала за «косцом».
Городские дурачки…
Так их назвала Алла Мухина. Бедные дети, родившиеся с отклонениями и выросшие, но оставшиеся детьми. Немало их в ЭРЕБе, как и в соседней Дубне, как и в Королеве, как и в Звездном городке. Об этом не любят говорить вслух, но факты есть факты.
Катя уже решила, что план ее рухнул, как вдруг на крыльце коттеджа появилась пожилая женщина – седая, опрятная, полная, одетая в куртку из болоньи и клетчатую шляпку с опущенными полями.
– Ну хватит, хватит, Эразмчик, иди в дом, а то простудишься, – обратилась она к толстяку с прутом и сосиской.
Тот счастливо засмеялся в ответ.
– Мне пора, я ухожу. Мама уходит, – громко сообщила старушка верзиле. – Иди, иди в дом, Эразмчик. Я тебе телевизор включила.
При слове «телевизор» верзила бросил прут и направился в дом – послушный, как ягненок.
Старушка в клетчатой шляпе пошла за ним, снова появилась на пороге, закрыла и тщательно заперла за собой дверь.
Катя быстро двинулась к ней.
– Извините, здравствуйте. Я из полиции. ГУВД Московской области, – она махнула перед лицом пожилой женщины своим удостоверением, не вдаваясь в подробности, что она сотрудница Пресс-центра. – Могли бы вы уделить мне несколько минут для беседы?
– Я? А что? А, понимаю, – старуха глянула на Катю. – Из-за убийств, да? Я так и знала, что опять в город полиции нагонят! Ведь нашли ее вчера! Только я не особо что знаю.
– У меня вопросы к вам по другому поводу, – возразила Катя. – Вас как зовут?
– Надежда Павловна.
– Надежда Павловна, это ваш сын?
– Да. Эразмчик… Эразм. Только он у меня…
– Да, я понимаю, вы извините. Вы давно живете в этом доме?
– Четверть века. Мы с мужем получили эту часть дома, когда сын родился. Поменяли нашу маленькую квартиру на большую площадь. Мой муж был ведущим инженером техники безопасности на базе, академик Ларионова его ценила, поэтому и хлопотала за нас. Муж умер. Теперь мы с сыном вдвоем кукуем.
– Ваши соседи из дома напротив – Мухина Алла Викторовна…
– Конечно, знаю ее, давно мы соседи. И отца ее знала хорошо, и я, и муж.
– Вы не замечали незнакомцев у дома Мухиной? Может, кто-то на машине парковался? Или слонялся здесь по улице?
– Да я работаю, правда, не каждый день. Нет, не замечала. А что? – встревожилась старушка в шляпке.
– Дочь Мухиной с ребенком ведь сейчас здесь не живут?
– Она в Москву переехала.
– А вы знали мужа Аллы и ее зятя?
– Мужа я почти совсем не помню. Они ведь давно разошлись. А вот ее зять – да, я его знаю. Он местный мальчик. Точнее, парень, мужчина молодой. Его здесь тоже нет.
– И он не появляется здесь?
– Я не видела. Это в прошлом они сначала все веселились – молодежь, компании. Потом сошлись. Потом скандалить начали.
– Скандалить?
– Не без этого, хотя все полицейские. Жизнь есть жизнь. – Старушка глянула на Катю. – Мне надо идти, опоздаю на работу. Не возражаете, если мы на ходу побеседуем?
– Нет, что вы, – Катя пошла с ней рядом. – А ваши соседи по дому?
– Хохловы? Они недавно полдома купили, переехали от родителей. Хорошие люди. Жена – местный нотариус, а он сам – на базе завлабораторией. Сейчас они там без работы сидят.
– Соседей Мухиной что-то не видно.
– Так она не живет сейчас здесь. И дом не сдает – кому сдашь? Она после замужества у мужа живет. Отец ее – Михайловский – приятелем большим мужа моего был, но тоже, увы, умер. А дочка его, Василиса, к мужу переехала.
Катя вспомнила парочку у музея и что о них говорила ей Мухина. Ну конечно же…
– Да, я в курсе, соседка вышла замуж за сына…
– О, такой брак удачный! – старушка одобрительно пошуршала курткой. – Мальчик из такой семьи был. Он и компаний этих шебутных чурался.
– А что за компании? – спросила Катя.
– Молодежь. Но это так давно было. Сейчас вон у Мухиной-то дочки уже сынок подрастает. Этот, что на мотоцикле тут тарахтел, ну, зять-то ее, непутевый совсем оказался, хотя и полицейский. А был такой заводила. Все девчонки по нему с ума сходили. Он к Василисе сначала подкатывался, ну, в смысле ухаживал – что я, не видела, что ли, как он тут ошивался, караулил ее? Но девушка с мозгами, сразу смекнула. Он ее не интересовал. Тогда он на дочку Мухиной переключился. Они сошлись, жили здесь у матери. Потом все равно все лопнуло. А почему вы спрашиваете?
– Я просто навожу справки, я сотрудник областного Главка, – сказала Катя многозначительно и уклончиво.
– Это все давно было, быльем поросло уже.
– Вы сказали – компания молодежи. А кто еще туда входил, кроме дочки Мухиной, Василисы и будущего зятя? Муж Василисы… его ведь Дмитрий зовут, да? Дмитрий Ларионов. – Катя вспомнила фамилию будущего счастливого отца. – Он…
– Нет, я же сказала. Это совсем другой круг. Это не уличная молодежь. Это золотая. Сливки.
– Сливки общества?
– Городская закваска, – старуха усмехнулась, щегольнув вставными зубами. – Из тех горластых девочек и мальчиков на мотоциклах и на этих, как их… скутерах, роликах я никого не помню. Кто уехал, кто уже своих в коляске возит. Они все взрослые люди сейчас.
– Может, вспомните кого-то из подруг Аллы Мухиной и ее дочери, кто к ней приходил?
– У Аллы подруг нет, – сказала соседка. – И это всегда меня удивляло. Ну, работа, наверное, такая. Не располагает к бабьему трепу. Да и у ее дочки я что-то не припомню – так я же говорю, это уличная молодежь.
– А с Василисой, соседкой, они были дружны?
– Ну да. Вроде. Она постарше. Но они все учились в одной школе. И соседи. Но дружба девчонок… Знаете, они в детстве порой дрались даже.
– Дрались? Из-за чего?
– Из-за чего дерутся десятилетняя девчонка с двенадцатилетней? Почем я знаю? Игрушку не поделили, потом косметику. Но все всегда кончалось миром. И к сыну моему, Эразмчику, они обе всегда очень хорошо относились. Даже присматривали за ним, когда я просила. Добрые девчонки, хоть и озорные были.
– Эразмчик… Эразм…
– Эразм Роттердамский. Мой муж так сына в честь него назвал. Мы же не знали сначала, что он у нас…
Какое-то время они шли по улице молча.
– Из той компании уличной дочку Мухиной никто из парней из-за фамилии не дразнил? – спросила Катя. – Мухой ее не называли?
– Я не знаю.
– А Василиса в детстве ее не дразнила?
– Нет, я же говорю – добрые девочки. Ничего такого я не слышала никогда.
– А саму Аллу Викторовну Мухой в городе не называют? – осторожно спросила Катя.
– Нет… то есть… ну, она же полицейский. Что вы хотите узнать от меня?
– Я подумала – городок тесный, все друг друга знают, у жителей могут быть прозвища, – сказала Катя. – Так называют или нет?
– Нет, то есть иногда… случается, я слышала. Но это так, в шутку. Это не по злобе.
– А от кого вы слышали?
– Я уж и не помню, – старушка дала понять, что не скажет плохого про соседей-горожан. – Вот мы и пришли.
Катя подняла глаза. Они стояли на углу площади, у дверей «Французской пекарни» – той самой, где…
– Вы здесь работаете, Надежда Павловна?
– Да. А вы разве не поэтому меня расспрашивали всю дорогу? – старуха постучала в дверь.
– Мы сегодня вообще-то закрыты, – сообщила она. – Решили – пусть будет санитарный день. А то вчера все покупатели только и спрашивали о… вы сами знаете о ком.
Дверь пекарни осторожно приоткрылась, пахнуло хлебом, корицей и кофе – устоявшийся вкусный аромат.
– Это из полиции, меня от самого дома проводила, – сообщила старуха продавщице и ее совсем юной помощнице.
– Тетя Надя, ну как же вы…
– А что я могу, если вопросы задают? – старуха оглянулась на вошедшую в пекарню Катю.
Не хотела, а пришла…
Ноги сами… нет, свидетельница привела…
Соседка живет в доме напротив Мухиной и работает в пекарне, где трудилась четвертая жертва убийцы Наталья Демьянова.
Это ли не совпадение? Не случайность?
Катя лихорадочно припоминала, что она слышала о Демьяновой – в отделе, у дежурной части, от Мухиной. Сведения скудные, но все же…
– Вы здесь убираетесь? – спросила она старуху.
– Убираюсь. Видите, как жизнь нас расплющила, старых грымз, – старуха сняла клетчатую шляпку и куртку. – Когда-то и мы с мужем жили неплохо, машину купили, отдыхать ездили. А сейчас я каждую копейку считаю. Как мне сына-инвалида содержать, лекарства и ему, и себе покупать, если не работать?
– В тот вечер, когда пропала Наталья Демьянова, вы тоже убирались в пекарне?
– Нет. Не мой день был.
– А вы работали в тот день? – Катя обернулась к продавщице и юной напарнице.
– Я нет, – ответила продавщица. – Наташа, моя сменщица, мы на пару через день.
– Я работала с ней до восьми, – пискнула помощница. – Потом меня тетя Наташа отпустила домой. Мы все убрали до этого. Она сказала, что сама закроет и сдаст магазин на сигнализацию. Так часто и раньше бывало.
– В течение дня много было покупателей? – спросила Катя.
– Сейчас вообще покупателей немного, – ответила помощница. – В тот день было как обычно. Ни больше ни меньше.
– Алла Мухина к вам часто заходит за хлебом?
– Кто?
– Алла, соседка моя, начальница полиции, – пояснила девушке старуха. – Нет, она к нам редко заглядывает.
– Но есть у вас постоянные покупатели?
– Да полгорода! – продавщица за прилавком всплеснула полными руками. – Только сейчас с деньгами туго. Не жируют особо. Молодежь забегает за кофе. С базы – тоже за «кофе с собой». Риелторы часто заходят – у них офис рядом. Из зубной клиники – оба дантиста и медсестры.
– Это правда, что у Натальи Демьяновой был роман с хозяином вашей пекарни? – спросила Катя.
– Об этом я ничего не знаю, – продавщица подняла руки.
– А, чего уж там притворяться, – откликнулась старуха, соседка Мухиной, успевшая уже нацепить синий, из клеенки фартук уборщицы. – Весь город об этом знает уже, и раньше тоже замечали. Руслана нашего Халиловича нету – семью увез отдыхать на курорт в Турцию. Ходок он тот еще. Наташа-то сильно переживала – ну, что, мол, не с ней, а с женой законной. А как с ней он мог уехать, когда она тоже мужняя жена?
– Ее муж ревновал?
– А то нет! – усмехнулась старуха.
– Сюда приходил, в пекарню, к вашему владельцу?
– Пару раз, как шары наливал. Второй-то раз Руслан полицию вызвал. Приехали, успокаивали их тут – вечером дело было.
– Давно?
– Месяца полтора назад. При покупателях свара вспыхнула. Я еще страшилась – перебьет нам все ревнивец, – продавщица, «ничего не знавшая», внезапно подала голос, кивая на застекленную витрину, где лежали аппетитные улитки с корицей, круассаны и булочки. – А с Натахи все как с гуся вода. Ей даже, кажется, это нравилось, что мужики ее ревнуют. В кайф.
– Кто-то из ваших постоянных покупателей при этом присутствовал?
– Я не помню. Ах нет – Ласкина была.
– Ласкина?
– Из городской администрации – вечером за хлебом зашла, она чиабатты любит. Поэтому и полицию вызвали – патруль. Она ведь из администрации. Городская власть как-никак.
– А подозрительных типов вы возле пекарни не замечали? Машины?
– Полгорода на машинах приезжает, – ответила продавщица. – Да у нас камера над входом. Руслан поставил – против краж и воров. Вы же это сами, вы, полиция… Вы же сразу, на второй день, как Натаха пропала, все пленки забрали за этот месяц.
Катя прикусила язык.
Алла Мухина знает свое дело. Пленки видеокамеры…
Ничем они не помогли.
Старуха-соседка вылила на плиточный пол под ноги Кати моющий раствор и начала тереть шваброй, тесня ее от витрины к двери.
Катя поняла, что все ее вопросы к «пекарне», где работала четвертая жертва, пока исчерпались.
Возможно, появятся новые. Но позже.
Она вежливо попрощалась и попросила извинения за причиненное беспокойство.
Вышла на улицу. Вдохнула сырой после тумана октябрьский воздух.
К сырости примешивался запах бензина. На перекрестке мелькнула полицейская машина. Мелькнула – и пропала. Катя не обратила на нее внимания.
Она раздумывала, что делать дальше. Пекарня в ее планы не входила, все вышло случайно, но это происшествие разбудило в ней репортерский азарт.
Прикинула свои шансы. О первой жертве, Саломее Шульц, она ничего толком не знала. О третьей – домохозяйке Марии Гальпериной – сведения тоже скудные. Но вот о второй жертве, Евгении Бахрушиной, она точно знала одно: та работала в городской библиотеке.
Библиотека – это не пекарня.
Катя огляделась по сторонам. Городок она знала плохо, его еще предстояло изучить.
Спросила у первого попавшегося на глаза прохожего, где находится городская библиотека.
Он показал рукой – через площадь, прямо, затем налево, на углу следующего перекрестка, сразу увидите.
Как пройти в библиотеку…
Глава 14 Библиотекарша
До библиотеки Катя дошла за десять минут. В городке почти все маршруты по знаковым местам коротки. Она миновала перекресток Пятой Парковой – улицы Роз. И видела издали знаменитую прекрасную клумбу у здания музея.
Поразительно, но в октябре розы все еще цвели – Катя решила, что это какие-то поздние сорта, устойчивые к холодам. Кусты с шипами и мелкими бутонами, которые не осыпались лепестками на землю, а словно засыхали, когда приходил час их увядания, сохраняя форму и странную красоту, тронутую тленом. Возможно, это какой-то специально выведенный вид роз, продукт генной мутации, генной инженерии.
Катя мыслями обратилась к «базе» – не там ли, в безлюдных с виду корпусах, обшитых яркими новыми панелями, творят чудеса генной инженерии даже с цветами? Ей до сих пор неизвестно, чем занимаются на экспериментально-рекреационной базе, кроме «рекреации» после космических полетов. Мухина об этом почти не говорит. Но упомянула, что на базе есть виварий для лабораторных крыс, и макак-резусов когда-то привозили. Для опытов – для чего же еще? И боксы в здании, используемом под морг, выглядят сурово и зловеще.
В утренние часы ЭРЕБ был еще словно в полусне. Или в оцепенении после новой страшной находки? Или он давно уже впал в глубокую летаргию?
Катя брела по пустынной улице: зубная клиника «Ваш доктор», рядом маленький магазин спорттоваров, офис на первом этаже «Риелторы», офис нотариальной конторы. Напротив детский сад.
Тихо. Ни прохожих, ни велосипедистов.
Катя едва не прошла мимо библиотеки – это было старое одноэтажное здание в стиле «ампир пятидесятых» с тремя белыми колоннами и двумя бюстами, установленными у входа на гранитных постаментах.
Скромные памятники знаменитым землякам. На граните более нового с виду памятника Катя прочла: академик Ираида Ларионова. На граните другого бюста, из бронзы, значилось: академик Иосиф Вяткин. Цветов у подножия не было. На голове дамы-академика сидел воробей и чирикал, чирикал.
Катя глянула на дисплей мобильного – начало одиннадцатого. Она дернула дверь библиотеки – заперто.
Постучала.
Нет ответа.
Постучала громче.
Сзади залаяла собака. Катя обернулась – здание библиотеки огибала женщина в спортивном костюме, кроссовках и жилетке-«дутике». На поводке она вела дерзкого и клочковатого вида шавку, явно беспородную, но весьма активную.
– Мы еще закрыты. С двенадцати до девяти теперь, по новому расписанию, – замахала она руками на Катю.
– Я из полиции. ГУВД Московской области, – Катя снова предъявила удостоверение и снова умолчала о том, что она из пресс-службы. – Мне необходимо поговорить с сотрудниками библиотеки, с директором или заведующей.
– Я и есть заведующая – Ползунова Майя Алексеевна, – дама с собачкой оглядывала Катю с ног до головы. – Опять полиция к нам. Ну конечно… После того что снова произошло… Вы только задаете вопросы – целый год одни сплошные вопросы. А защиты мы не чувствуем. Вы его до сих пор так и не поймали.
– Я хочу поговорить с вами о Евгении Бахрушиной, прежней заведующей библиотекой.
– О Жене? Но у меня рабочий день с двенадцати. Видите, я выгуливаю своего Лунтика, – дама наклонилась и погладила собачку.
Та зарычала на Катю – отцепись от моей хозяйки!
– Откройте библиотеку, – холодно приказала Катя. – Вы что, не поняли, откуда я? ГУВД Московской области. Дело о серийных убийствах в вашем городе.
Дама с собачкой сразу как-то сникла. Достала из кармана жилета-«дутика» ключи и открыла дверь библиотеки.
Внутри все чем-то напомнило Кате здешний музей: тот же колер стен, такой же пол, высокий потолок, старые кованые люстры с белыми матовыми шарами – но это лишь в вестибюле, где было так тихо, что собака сразу стала к чему-то подозрительно принюхиваться.
Следующий зал выглядел после ремонта вполне современно: стойка выдачи книг с монитором компьютера походила на стойку ресепшена на кампусе. Светильники-светодиоды, вделанные в потолок, металлические стеллажи с книгами в ярких обложках.
И точно такое же, как в музее, объявление: «Компьютерные курсы для пожилых».
Компьютерный зал с телевизором – направо – тоже вполне современный, налево располагались еще два просторных библиотечных зала. Но там, как мельком заметила Катя, лишь стулья и круглые столы были новые, а все остальное осталось еще с прошлых, академических времен: дубовые стеллажи, те же самые старые люстры с белыми матовыми плафонами и портреты, портреты – писателей-классиков и ученых. Менделеев, Дарвин, Циолковский, Артур Кларк, Ломоносов, Никола Тесла, Аристотель, Бехтерев, Зигмунд Фрейд, Королев.
Немного необычное сочетание, на взгляд Кати.
Дама отстегнула у собачки поводок, и та по-хозяйски подошла к Кате, обнюхала ее с недоверием и затем улеглась под столом в центре библиотечного зала.
– Это против правил. Я должна отвести Лунтика домой, – сказала заведующая. – Обе мои помощницы-библиотекари придут к двенадцати. Я бы не хотела, чтобы они видели, как я сама нарушаю правила нахождения животных в библиотеке. У нас тут как-то пытались провести выставку кошек в компьютерном зале – кошатники из Дубны и Твери. Я еле отбилась от этого варварства. Здесь библиотека, а не кошкин дом.
– Мы успеем поговорить до двенадцати, – заверила Катя. – Заприте библиотеку изнутри.
Заведующая так и поступила. Вернулась в зал.
– Что вам нужно? – спросила она неприветливо.
– Потерпевшая Евгения Бахрушина работала здесь до вас на вашей должности.
– Это всем известно. Я при ней была старшим библиотекарем и хранителем фонда.
– В каких вы были с ней отношениях?
– С Женей? В нормальных. Рабочих.
– Я надеялась, что вы дружили.
– Мы да… то есть не особо близко. Общались на работе каждый день. Женя была непростым человеком. Очень независимым. Она особо не нуждалась в приятельницах. У нее имелась сестра, и этого ей всегда вот так хватало, – завбиблиотекой сделала жест – крыша над головой.
– В январе Евгения ушла в отпуск? – Катя вспоминала, что ей говорила Алла Мухина о второй жертве.
– Мы работали на новогодние праздники. У нас перед Новым годом и сразу после, второго января, проходили детские елки, посвященные детской литературной тематике. Мы все вымотались ужасно. И Женя решила взять неделю от отпуска. Она собиралась в Петербург. Хотела побродить по музеям, когда новогодний ажиотаж спадает – ну, вы понимаете. Это мертвый сезон. И он намного дешевле в смысле устройства в гостиницу.
– Когда вы ее видели в последний раз?
– В тот день перед отпуском. Мы уже работали по новому расписанию – с двенадцати и до самого вечера. Сидели здесь одни до закрытия. Народа – ноль. Пенсионеры все по вечерам у телевизора, за окном снег валит. Да и грипп начинался. Так что читатели сюда носа не совали. Как, впрочем, и сейчас. Я знала, что Женя утром собиралась на экспресс «Дубна – Москва». У нее был билет на полуденный экспресс с Ленинградского вокзала до Питера. Она сама мне про билет сказала. В тот вечер мы закрыли библиотеку, попрощались. Каждая пошла к себе домой. Я здесь близко живу, а она…
– Она? Ей долго до дома добираться?
– Ей надо ехать на автобусе. Она живет недалеко от пристани.
– Ее несколько дней никто не хватился, до тех пор, пока тело не нашли на остановке.
– Но я думала, что она уехала в Питер! – воскликнула заведующая. – И все так думали. Пока до Москвы доедет, пока из Москвы до Питера – это же целый день. Затем там, на новом месте – не сразу же звонить, надо устроиться в гостиницу, погулять, осмотреться. Это уже два дня. А потом ее нашли… Голую, в этом жутком виде… Вы же знаете, это что-то запредельное – как в кошмаре. Словно не человек, а насекомое. Как и ту, другую перед ней… Как и остальных потом.
– Вы видели ее тело на остановке автобуса?
– Нет, что вы! Я просто слышала – все в городе только об этом и говорили. И читатели, и дома соседи, и в магазине – все, все. Женю в городе хорошо знали. Уважали. Она была отличным работником. Много делала для популяризации чтения, хотя здесь вроде город ученых, но… Молодежь и здесь компьютеры предпочитает и мобильные, как и везде. А Женя проводила вечера литературы. Пыталась привлечь местных городских графоманов. Она «Ночь в библиотеке» проводила весьма успешно. И эти новогодние детские вечера тоже. Ее смерть была для всех как шок.
Катя решила задать свой традиционный вопрос.
– Много у вас постоянных читателей, завсегдатаев?
– Нет, по пальцам можно пересчитать.
– И кто они?
– Старики, – вздохнула завбиблиотекой. – Старики и старухи. Являются читать газеты. Старухи порой берут любовные романы и детективы.
– Только пожилые люди?
– Из среднего возраста пара-тройка местных алкашей из интеллигенции. Из тех, кто давно все пропил – и мозги, и… У кого нет дома ни компьютера, ни планшета. Мы строго следим, чтобы они тайком не смотрели на библиотечных компьютерах порно. Но мне кажется, именно это их и привлекает.
– Вы таких читателей вон выставляете? Бахрушина выставляла вон? Мог кто-то затаить на нее злобу?
– Мог. Меня ваши полицейские уже десять раз об этом спрашивали. Я назвала фамилии таких людей.
Катя кивнула – да, да, конечно. Это Аллы Мухиной работа, и она ее провела, как и проверку персонала пекарни.
– Бахрушина ведь была не замужем? – спросила она.
– Так и не вышла. Говорила, что одной ей комфортнее.
– Но был у нее кто-то – приятель, любовник?
– Мне кажется, что не было никого, – печально, но с затаенным женским ехидством ответила завбиблиотекой. – Женя на эти темы особо не распространялась, но знаете… Вряд ли столько времени станешь посвящать работе и общественным делам, если есть кто-то, с кем можно проводить вечера поинтереснее. Меня полиция и об этом спрашивала неоднократно. Я знаю лишь, что свое свободное время Бахрушина посвящала сестре – та ухаживала за отцом, он впал в детство. На моей памяти – никаких ухажеров, а мы с ней работали почти пять лет бок о бок.
– Синий чулок?
– Что-то вроде. Но я ее понимала. Я ведь тоже давно без мужа живу.
– Алла Мухина – начальник городского отдела полиции – среди ваших читателей?
– Нет. И никогда не была.
– Может, она приходила в библиотеку по каким-то делам?
– Я не припомню. То есть, когда убили Женю, она и полицейские много раз здесь бывали. Но это ведь не как читатели, это в связи с расследованием.
– А ее дочка?
– Нет. Я бы знала. Молодежь вообще библиотеки сейчас стороной обходит. Думают, наверное, что у нас здесь одно старье.
– У вас большое собрание книг?
– Да, это наша гордость, – щеки завбиблиотекой порозовели. – Например, у нас полное собрание литературных памятников и знаменитой серии «Иностранная литература». Оба дарственных собрания – одно из личной библиотеки академика Вяткина, а второе нам подарили из личного собрания академика Ларионовой. После ее смерти. У нас немало также собраний сочинений, включая редкие. Это тоже дары ученых. И целый зал академической научной литературы.
– О космосе? – спросила Катя.
– Есть и о космосе. Но в основном это медицинские книги. Фармакология. Но это все старый фонд – нам эти книги передала библиотека нашего исследовательского института.
– Базы?
– Они обновляли фонд. То, что устарело, отправили к нам.
– И все же постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, кто из постоянных читателей заходил в библиотеку, когда здесь работала Бахрушина.
Собеседница Кати наморщила лоб.
– На новогодние литературные встречи приходили лишь родители с детьми. Тот возраст, когда детей хоть как-то приучают к чтению – от восьми до двенадцати лет. И народу было довольно много, потому что это праздники, елка наряжена. Из Дубны приехал любительский театр – читали сказки и книжки про приключения. А из завсегдатаев – я же сказала: наши пенсионеры. У всех возраст хорошо за семьдесят.
Катя поняла, что и здесь ей большего не добиться. Она поблагодарила заведующую.
На улице начал накрапывать мелкий дождик. Катя подняла воротник тренча. Ну что ж, пока с самодеятельными изысканиями надо притормозить. Толку все равно мало. Пора навестить коллег-полицейских и узнать последние новости в отделе.
И словно в ответ на ее мысли сзади взвизгнули тормоза, авто посигналило.
Катя обернулась – рядом с ней остановилась полицейская машина с мигалкой. За рулем – водитель, рядом с ним – Алла Мухина.
– Вы что себе позволяете? – процедила она. – Ну-ка, марш в машину!
Глядя в ее искаженное злостью лицо, Катя поняла – ЭРЕБ отторгает ее.
Цепко держа в своей мрачной ауре, ЭРЕБ, тем не менее, пытается изгнать ее, словно она инородное тело, которое, внедрившись, все никак не может прижиться в здешней среде.
Глава 15 Подводные камни
– Что вы себе позволяете? – повторила Алла Мухина уже в кабинете, когда они добрались до ОВД.
– Я журналист, хоть и полицейский, – честно ответила Катя. – Собираю информацию по делу, которое меня интересует.
– А зачем вы околачивались возле моего дома? Тревожили соседей?
Катя смотрела на начальницу ОВД ЭРЕБа.
Ну откуда она знает? Когда уходила на работу, не подала виду, что засекла Катю у дома. Или все же увидела? Или слухи? Слухи – болезнь маленького города, пораженного страхом и недоверием?
– Я хотела больше узнать о вас и вашей семье в частном порядке, – призналась Катя, не лукавя. – Обстоятельства убийств меня потрясли. Костюм жертв… эти крылья, мешок с глазами на голове, инсталляция мухи… Я считаю, что это напрямую связано с вашей фамилией и вашим… нет, не окружением, но…
– Что «но»? – спросила Мухина тоном, не обещающим ничего хорошего.
– Кто-то, возможно, подобрался совсем близко к вам и вашей семье. Вы и дочку свою отправили отсюда от греха подальше. Вы боитесь, вы в сомнениях. Я это вижу. И как полицейский журналист я не могу мимо этого пройти.
– И поэтому шпионите за моим домом и пытаетесь разговорить несчастного психа и его старую мать?
– У вашей соседки из дома напротив работа в пекарне, где работала и четвертая жертва убийцы – Наталья Демьянова. Это ли не прямая связь, не указание? Не еще один намек?
– На меня?
– Да. Возможно, на вашу деятельность как начальника полиции. Месть вам и…
– Если бы было все так просто и так прямолинейно, как вы себе вообразили, мы бы давно раскрыли это дело, – отрезала Мухина.
Катя по-прежнему смотрела на нее.
– Мы бы поймали ублюдка, кем бы он ни был, – продолжила Мухина. – Не надо считать нас уж совсем такими тупыми и недалекими. Мы бы… Я бы из-под земли урода достала, если бы все было так, как вам воображается.
– А что? Все совсем не так? – спросила Катя.
– Вы с криминалистикой знакомы? Множественность версий – это основа основ расследования.
– Это по всем делам, но здесь у вас в городе… Эти инсталляции – они же не что иное, как…
– Кроме внешних декораций есть кое-что еще.
– Что? – Катя напряглась.
– Это не ваше дело.
– Алла Викторовна!
– Я не обязана посвящать вас во все детали этого дела.
– Алла Викторовна, тогда я сама начну копать. Вы знаете – я умею, – Катя выпрямилась. – О, мне не привыкать как криминальному обозревателю. Журналюге, как порой зовут. Да-да, наглая приезжая стерва из столицы, готовая костьми лечь, но откопать местное дерьмо, сделать из него сенсацию. Жизнь нас многому учит. Учит и когда стоит быть стервой. Но я не хочу… Алла Викторовна, я не хочу мешать вам, потому что… Я же вижу, что с вами происходит.
– Что со мной происходит? – сухо спросила Мухина.
– Вы одна как перст. Здесь маленький город. И в нем серийный убийца. Безжалостный. Люди уже пострадали. Четыре жертвы. Городок такого не забудет, Алла Викторовна. Люди станут обвинять вас. В чем угодно – в непрофессионализме, в бездействии, в нежелании помочь. Вспомнят, что вы женщина. Женщин – начальниц отделов полиции кот наплакал. Здесь все – ваши соседи. Вы прожили в этом городе всю жизнь, здесь ваши корни. Ваш покойный отец, ваша семья, династия. Если вас возненавидят горожане – что с вами будет? Куда вы пойдете? Куда уедете из места, где прошла вся ваша жизнь?
– Это демагогия.
– Это не демагогия! – горячо возразила Катя. – Это правда. Это то, о чем вы думаете сами. И чего вы страшитесь. Я вижу это, потому что я человек со стороны. Со стороны порой виднее, честное слово. И я… я хочу вам помочь. Да, я преследую собственные интересы. Это дело необычайное, редкое, страшное. И как полицейский журналист я уже не могу его бросить, забыть. Но это не все, что мной движет в данном случае. Я своими глазами видела ту остановку и что сделали с женщиной. Я этого тоже не забуду. И даже если вы сейчас выгоните меня из отдела, из этого кабинета, я все равно город не покину. Я останусь. И начну свое журналистское расследование, благо мой шеф – начальник пресс-службы – это лишь поощряет, хоть и негласно. Но я хочу вам помочь! Потому что первой моей целью, когда я приехала сюда, были именно вы.
– Я?
– Но я же хотела писать очерк о вас! О вашей работе, о том, что вы женщина-полицейский, мать, дочь полицейского. Вы были моей героиней. Я ехала к вам в этот ваш чертов ЭРЕБ.
Мухина долго смотрела на нее.
– Ох и лисица! – произнесла она наконец. – Не мытьем, так катаньем… Что, вас специально этому учат?
– Чему, Алла Викторовна?
– Приемчикам таким.
– Это крик души, – ответила Катя.
– Заливайте! – Мухина усмехнулась. – Это вы парням заливайте. Дундукам в розыске. Они и поведутся – слюни распустят, едва увидят, как вы привлекательны. Тут же станут мачо перед вами корчить, а заодно и всё растрепят – все оперативные секреты. Лишь бы подольше удержать на себе ваше внимание. Что – не бывало такого, скажете?
– Сплошь и рядом.
– Но на меня это не действует, солнце мое.
– Вы не дундук из розыска. И не мачо. Тетка-полицейский! – громко озвучила Катя. – Мать, бабушка, сплетница. При этом жестко пытаетесь наступить на горло собственной песне, когда хочется потолковать, обсудить. И вы совсем одна здесь. Они смотрят на вас. Оценивают. Считают ваши промахи как женщины-начальника. Судят вас строго. Я – нет. Я вас не сужу. Я журналист, человек со стороны, я хочу описать вас во всех ваших противоречиях, достоинствах и недостатках. Вы именно такой мне интересны, Алла Викторовна. И я не меньше вас хочу раскрыть это дело. Чтобы убийства прекратились.
– Ох и лиса! – повторила Мухина. – Да, так просто от вас, видно, не отвяжешься. Пойдемте.
– Куда? – спросила Катя, которой показалось, что ее все же не прогонят взашей.
– Крапова сейчас нет. Мне хочется вам кое-что показать.
И они через минуту снова оказались в кабинете с доской и фотографиями. Алла Мухина открыла его своим ключом.
Катя вся обратилась в слух. В душе она ликовала и одновременно поздравляла себя.
Но вот ее взгляд упал на снимки на доске и…
Все ее ликование разом померкло.
Перед этим меркнет все… все наши уловки, и все пререкания, и амбиции…
– Если бы все было так прямолинейно, как вы себе представляете… – заговорила Мухина. – Если бы все это замыкалось лишь на мне и желании кого-то мне отомстить, мы бы раскрыли это дело. Мы провели огромную работу по этой версии, которая не только вам… нам всем поначалу показалась самой истинной… Но что есть истина? Вы знакомы с методикой работы по серийным преступлениям?
– Немного, – скромно ответила Катя.
– Каждое такое дело уникально. И они довольно редки, эти дела. К счастью. – Мухина подошла к доске. – На что в первую очередь всегда обращают внимание в таких делах?
– Связь между жертвами, – без запинки, как урок, отрапортовала Катя. – Были ли знакомы все жертвы между собой? Общались ли они? Где пересекались их пути? Где преступник мог встретиться с ними и выбрать их для себя.
– Вот это мы первое и начали проверять. Очень тщательно. И наша проверка положительных результатов не дала. Жертвы Саломея Шульц, Евгения Бахрушина и Мария Гальперина друг друга не знали и никогда между собой не пересекались. Вторая и третья не интересовались музыкой и концертами, первая и третья не посещали библиотеку. Сейчас проверяем Наталью Демьянову – связей тоже нет. Единственная связь – муж Гальпериной несколько раз заезжал в пекарню. Но в те дни Наталья Демьянова там за прилавком не работала.
Катя напряженно слушала.
– Вот здесь графики маршрутов, – Алла Мухина указала на дальний конец доски, где висела карта города и увеличенные и отксеренные ее фрагменты. – Обозначены места, где они жили – все четыре женщины. Какими маршрутами ходили на работу, какими возвращались, какие номера автобусов использовали. Места, которые посещали в городе, – магазины, парикмахерские, отделения Сбербанка, других банков.
– У вас крохотный город, они не могли не пересечься.
– Не пересекались. Нигде. Саломея Шульц из Дубны. Пути трех других не пересекались. Разные салоны красоты у Гальпериной и Демьяновой. Бахрушина вообще по парикмахерским не ходила. Банки разные. У Гальпериной всеми делами муж занимался. Транспорт разный. Жили в разных концах города. Точек пересечения на всех этих линиях мы так и не нашли. Теперь взгляните на их снимки.
Катя послушно перевела взор на фото.
– Что вы видите? – спросила Мухина.
– Женщины. Разный возраст. Абсолютно разный. И здесь не совпадает.
– Совершенно верно. Шульц молодая – двадцать девять лет. Бахрушиной тридцать семь, Гальпериной сорок три, Демьяновой сорок пять.
– Они все темноволосые, – нашла сходство Катя. – Кроме Демьяновой. Но та вроде тоже раньше была темной.
– А Шульц, как мы установили, раньше тоже часто красила волосы, была и блондинкой, и рыжей. И даже красилась в розовый, как панк. Никаких явных совпадений между жертвами мы не нашли, – продолжала Мухина. – Тогда мы начали отрабатывать их связи – круг общения на работе, домашний. По роду занятий…
– Нет совпадений, – сказала Катя. – Музыкант, библиотекарь, домохозяйка, булочница-продавщица. Две жертвы интеллигентной профессии, одна домохозяйка и представительница рабочей профессии.
– По семейному положению тоже мало похожи. Две замужем – одна имеет детей, вторая живет с мужем в конфликте. Одна фактически старая дева. И молодая Шульц – у той был бойфренд на момент ее смерти.
– И где он сейчас? Вы его допросили?
– Он работал в Дубне, научный сотрудник. Он и поднял тревогу, когда она в Дубну не вернулась после здешнего концерта. Мы с ним неоднократно беседовали, проверяли его еще тогда, два года назад. Затем он уехал за границу – получил грант в Швеции на продолжение исследований. А у нас здесь убийства продолжились. И мы все проверяли и проверяли их социальные связи, социальные сети, круг общения.
Алла Мухина наклонилась, открыла ящики стола и начала выкладывать перед Катей толстые папки, пачки листов ватмана – графики.
Катя видела – проделана колоссальная проверочная работа. Сотни фамилий, напечатанных столбиком. Стрелки-указатели, некоторые фамилии, обведенные фломастерами разного цвета.
Ей бросился в глаза кислотный ярко-зеленый овал.
Фамилия – Мухина.
– Сами себя внесли в список? – спросила Катя.
– Я никогда не встречалась ни с Шульц, ни с Бахрушиной, ни с Гальпериной, ни с Демьяновой. С окружением Бахрушиной начала контактировать лишь в процессе расследования ее гибели.
Катя видела, что кислотных овалов вокруг разных фамилий много.
– Это жители нашего города, которые имели контакт с потерпевшими – с одной или двумя из них. Они отмечены зеленым.
У Кати от зелени зарябило в глазах.
Внезапно глаз зацепил знакомую фамилию – Водопьянов.
IT-умник, миллионер, красавец парень…
– Регулярно посещал пекарню, частенько болтал с Натальей Демьяновой, – пояснила Мухина. – Он вам знаком по краже.
– Да, сосед космонавта. И этого я тоже знаю по фамилии, – Катя указала на следующий зеленый овал – Ларионов Дмитрий.
– Этот тоже заходил в пекарню. Мы пленки у них изъяли с видеокамеры, – пояснила Мухина. – Но видите галочку? Это двойное совпадение: он косвенно имел отношение и к Бахрушиной – его мать еще до своей смерти подарила городской библиотеке немало ценных книг из их фамильного собрания. Впрочем, сам он в библиотеку не ходит. Зачем? У них и так дома книг полно.
Катя проследила взглядом вниз по бесчисленным столбцам – зелень, зелень. Две тысячи горожан – они, наверное, все здесь. Всех проверяли.
Взгляд снова зацепил зеленый овал со знакомой фамилией.
Мухина…
– Это дочка, – тихо сказала Алла. – Она тоже пекарню посещала, еще до отъезда – очень любила их круассаны и безе. И в библиотеку она ходила школьницей.
– Мне заведующая сказала, что нет.
– Она просто не в курсе. Я лучше знаю, – Мухина тяжко вздохнула. – Когда мы все проверяли, а на это ушли многие месяцы, уж поверьте, тут и выплыло.
– Что? – настороженно спросила Катя.
– Подводные камни этого дела.
Катя ждала, что она скажет.
Мухина вытащила из ящика еще один лист.
Короткий столбик фамилий – всего четыре. И еще фамилия внизу, обведенная ярко-красным фломастером.
– Мы установили лицо, имевшее непосредственные контакты со всеми четырьмя жертвами, – сказала Мухина.
– Со всеми?!
– Единственный человек, который имеет отношение ко всем четырем женщинам. Единственный во всем городе.
– Кто он?
– Как вы, криминальный журналист, представляете себе преступника? – вместо ответа спросила Мухина. – Самые общие предположения, самые банальные?
– Как обычно, серийников характеризуют, описывают. Очень смутно, – Катя подбирала слова. – Исходя из жертв, которые он выбирает. Действует в одной расовой группе и сам к этой расовой группе принадлежит. Ориентируясь на возраст жертв, ему может быть от тридцати до пятидесяти пяти лет. Учитывая то, что мы видели на месте преступления, он обладает решительным, дерзким характером, бесстрашием. У него развито абстрактное мышление, творческое воображение – если смотреть под таким углом на его перформансы с трупами. В эмоциональном плане – безжалостен и лишен сострадания. Находит удовольствие в пролонгируемых актах асфиксии жертв, в мучениях. Возможно, самоутверждается таким способом, проявляет свою власть над жертвами. Возможны и сексуальные отклонения. Психопатия без явных видимых признаков психического расстройства. Возможно, местный житель. И совершенно точно у него есть машина или он располагает каким-то служебным транспортом.
– Не так уж и смутно. Совсем неплохо, – Алла Мухина глянула на Катю уже с интересом. – А вы подкованы, солнце мое.
– Просто мне довелось описывать расследование нескольких дел о серийных убийствах, и я была внутри процесса поиска. И слушала профайлеров и тех, кто в этих вопросах профессионально разбирается, – скромно ответила Катя.
– И запомнили сказанное. И применили свои познания. – Мухина снова наклонилась к ящику стола и достала несколько маленьких желтых листков из самоклеющегося блокнота, которые слиплись вместе.
Она расправила листочки и начала выкладывать их перед Катей, как карты. На каждом было написано одно-два предложения.
– Возраст – сорок три года. Место жительства – наш город. Место работы – наш город. Транспорт – личная машина. Образование – высшее, экономическое. Творческие задатки – в студенческие годы активное участие в институтской театральной студии в качестве актера студенческих спектаклей. Решительный характер – собраны факты активного противостояния административному давлению по целому ряду рабочих вопросов, выигрыш двух дел в арбитражном суде. Личная жизнь – сейчас под большим вопросом, конфликты, одиночество. Кое-что совпадает, не так ли?
– Кое-что. О ком вы говорите, Алла Викторовна? Кто он?
– В том-то вся загвоздка. Первый наш подводный камень.
– Кто он? – повторила Катя.
– Не он, а она.
– Женщина?!
– Женщина, – Алла Мухина собрала желтые листки. – Единственная из всех нами проверенных – а это очень большой круг людей, – кто имела и непосредственные, прямые, и косвенные, не бросающиеся в глаза контакты, связи со всеми четырьмя жертвами.
– Женщины-серийники – большая редкость, – тихо заметила Катя. – В истории криминалистики в основном отравительницы. Из тех, что не травили свои жертвы, а убивали другим способом, почти все действовали не в одиночку, а в паре с мужчиной.
– У этой сейчас мужчины нет.
– Кто она?
– Некая Ласкина Анна.
Катя воззрилась на Мухину – ей показалось, что она ослышалась. Нет, ошиблась.
– Я когда вас ждала у отдела, ко мне подошла женщина из городской администрации. Проявила любопытство, расспрашивала, кто я и зачем приехала. Представилась Ласкиной Анной.
– Замглавы нашей городской администрации.
– Чиновница… А как она связана с жертвами?
– С Саломеей Шульц напрямую, как мы впоследствии установили. Я вам говорила, что у Шульц был бойфренд – научный работник из Дубны.
– Который уехал, а убийства продолжились.
– Он женатый человек, известный физик, уехал по гранту в Швецию вместе с семьей. Его связь с Саломеей выплыла лишь потому, что именно он поднял тревогу в связи с ее пропажей, заявил в полицию в Дубне, когда она не вернулась с концерта. Они перезванивались, общались в мессенджере, но роман был не только виртуальный, но и реальный, они спали. А потом… когда все продолжилось, когда мы стали проверять, когда вышли на Ласкину, оказалось, что этот физик в течение трех лет был и ее любовником. Это негласная информация, но достоверная, из нескольких источников. Его самого на эту тему я уже не могу расспросить – он за границей. Нам известно лишь то, что он бросил Ласкину ради Саломеи Шульц – молодой талантливой.
– Первая жертва, – сказала Катя, – обычно самая главная. С нее все начинается. Вся дальнейшая серия.
– Да, классика, – Алла Мухина оглянулась на доску со снимками. – Все началось с музыкантши из Дубны.
– А связи с остальными жертвами?
– С Бахрушиной тоже прямая. Но чисто деловые контакты, нечастые. Как заведующая городской библиотекой Евгения Бахрушина общалась с Ласкиной как с замглавой городской администрации. Никаких конфликтов между ними не было.
– А остальные? Ой… я же слышала в пекарне. – Катя всплеснула руками. – Ласкина туда часто заходила. И она присутствовала при скандале, когда муж Натальи Демьяновой прибежал качать права с ее любовником. Из-за реакции Ласкиной как представителя городской власти туда и вызвали патруль разбираться. Они мне сами все выложили.
– Так сами бы тихо разобрались, а она проявила волю и власть. – Мухина снова оглянулась на стену со снимками.
– А третья жертва, домохозяйка?
– Тоже контакт, не бросающийся в глаза, скрытый. Мария Гальперина была членом родительского комитета школы, и они по ряду вопросов обращались к Ласкиной в городскую администрацию. Четыре жертвы – и она со всеми связана.
– А ее…
– Алиби на момент похищений и убийств? – Мухина помолчала. – Мало что мы знаем об этом. Я надеюсь по последнему случаю узнать больше. В эпизоде с Саломеей Шульц все, что мы узнали о ней и Ласкиной и их общем любовнике, стало очевидным лишь через год. Мы ведь почти весь тот год считали, что это наркоманы или осатаневший от праздничного пьянства дебил устроил. Я вам говорила об этом. Проверить перемещения и местонахождение Ласкиной на момент пропажи Саломеи было уже невозможно. Точно так же и с Бахрушиной. Мы связи установили лишь после третьего убийства. На момент пропажи Марии Гальпериной алиби у Ласкиной нет. Это был март. Ласкина вроде как сидела на больничном с простудой – это официально, это мы проверили. Не работала. У нее имелась масса свободного времени.
– А с Демьяновой?
– Проверяем. Кое-что выплыло непонятное.
– У нее машина, иномарка. Я сама видела, – сказала Катя. – Вместительный багажник.
– Слишком много вы уже видели, солнце мое.
– Не очень верится в такие совпадения, Алла Викторовна.
– Нам тоже. Но из всех проверенных лиц лишь она, одна-единственная, контактировала со всеми четырьмя убитыми. Это факт.
– А что она сама говорит?
Алла Мухина лишь глянула на Катю – остро, как птица.
– Вы ее не допрашивали?
– Нет.
– И даже по эпизоду Саломеи?
– Пока нет.
– А почему?
– Если начать долбить этот вопрос с любовником, откроется негласный источник. Ничего, кроме совпадения связей и некоторых совпадений в нашем с вами портрете убийцы, у меня на Ласкину до сих пор нет. Мы негласно вскрыли ее гараж, взяли пробы. Эксперты ничего не нашли. И лака автомобильного, который убийца использует, там нет. Это просто гараж-ракушка. Мы и багажник ее вскрывали.
– Взламывали машину? А сигнализация?
– Замаскировали под попытку угона. Еще в марте. Когда на связи наткнулись. Авто было только из мойки, и салон, и багажник явно подверглись химчистке.
– Она могла что-то заподозрить, когда взломали ее машину.
– Она написала нам заявление. Из машины ничего не пропало. И она ни разу не позвонила следователю узнать судьбу заявления.
– К вам лично Ласкина имеет отношение? – прямо спросила Катя.
– Она замглавы городской администрации. Я – начальник ОВД.
– Но у вас не было столкновений? Какие-то экономические дела? Коррупция? Взятки? Застройка? Продажа городской земли?
– Нет. Ничего. Ласкина не занимается финансовыми вопросами. Она курирует общественную, культурную жизнь города. Вопросы школьного образования, положение дел в нашей городской больнице. Ни по каким финансово-экономическим делам она не проходила и не проходит.
– Вы не допрашиваете ее, потому что она чиновник? Городская шишка?
– Не стройте из себя банальную правдорубку, – Мухина вздохнула. – Я не могу действовать напролом, без прямых доказательств. Это маленький город. Замкнутый. Здесь вопросы репутации…
– Четыре убийства, а вы осторожничаете.
– Надо пока кое-что еще проверить.
– Что?
– ВЫ ОПЯТЬ ЗДЕСЬ?! СКОЛЬКО МОЖНО ПОВТОРЯТЬ! ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА ЗДЕСЬ НАХОДИТЬСЯ! ВОН!!!
От визгливого мужского фальцета они обе подскочили на своих стульях. Дверь, бесшумно растворившись, являла на своем пороге полковника Крапова – багрового от гнева, с перекошенным лицом.
Катя встала, выпрямилась. Она не привыкла, чтобы на нее орали какие-то мозгляки, пусть даже из Главного управления уголовного розыска.
Мухина тоже поднялась.
– Не кричите, – сказала она. – Это я ей разрешила быть здесь.
– Убирайтесь вон из кабинета! – Крапов шагнул к Кате.
– Не смейте на нее орать, – тихо повторила Мухина.
Он резко повернулся к ней.
Катя каким-то шестым чувством угадала, что они – начальница местного ОВД и куратор из министерства, доселе сохранявшие видимость лояльности друг другу, – эту самую притворную лояльность напрочь отбросили. А может, и не было ее никогда? Ни сотрудничества ведомств, ни доверия? Два, нет, пусть полтора года совместного расследования страшного дела не превратили их ни в соратников, ни в товарищей по команде – нет, напротив, – они стали прямыми соперниками, едва переваривающими присутствие друг друга. И она, Катя, сейчас оказалась кремнем в огниве, которое высекло искры – давно трепетно взлелеянные искры взаимной неприязни и презрения.
– Вы превышаете свои полномочия, – процедил Крапов, – допуская представителя прессы к расследованию.
– Я начальник ОВД. Это моя территория. Дело в моей территориальной подследственности. Я сама здесь решаю, кого привлекать. Каких помощников, экспертов и консультантов.
– Она журналистка, а не эксперт!
– А вы, полковник, приданные силы.
– Я сотрудник министерства.
– И что? – Мухина глянула ему в глаза. – Очень вы мне помогли за все это время?
– Да и вы здесь, на месте, не слишком продвинулись.
– Вы меня в чем-то обвиняете?
– Я напишу рапорт в министерство.
– А я напишу докладную начальнику Главка, что вы пытаетесь подмять это дело под себя и…
– Алла Викторовна, мне лучше уйти отсюда, – сказала Катя.
– Нет, останьтесь, – Мухина смотрела на Крапова. – У нас с вами есть еще дела.
– Алла Викторовна, я…
– Убирайся вон, – Крапов глянул на Катю исподлобья, обращаясь к ней на «ты».
– Повежливей, пожалуйста, вы не у себя на Житной. Этот кабинет принадлежит ОВД, – отчеканила Мухина. – Вам его лишь предоставили. И здесь работаете не вы один, а весь штаб по раскрытию убийств. А штаб этот возглавляю я как начальник ОВД. Вы хотите, чтобы мы поменяли дверной замок? Мы это можем.
Крапов аккуратно положил на стол папку-скоросшиватель, полную бумаг. Потом сел. Вынести его из кабинета можно было лишь вместе со стулом.
Кате стало грустно.
И одновременно страшно.
– Мы отъедем с коллегой ненадолго. – Мухина обращалась к полковнику, одновременно делая жест Кате – айда за мной. – Не хочу, чтобы по возвращении нас ждали сюрпризы. Или новый скандал.
Крапов молчал. Это драконье молчание не предвещало ничего хорошего.
Катя, ощущая себя яблоком раздора, поплелась… нет покатилась, словно печальный колобок, за Аллой Мухиной, широко, властно шагавшей по коридору маленького ОВД.
Глава 16 Свидетель
Они ехали на патрульной машине – той же самой, в которую Мухина буквально впихнула Катю у библиотеки. Городок остался позади. Кругом расстилались осенние леса. Появился дорожный указатель с надписью «Дубна», а за ним пост ДПС.
Возле него Мухина попросила водителя остановиться.
Гаишники их ждали, но по их лицам Катя не могла прочесть, что происходит. Старший группы кивнул Мухиной как старой знакомой и указал на монитор компьютера.
– Это записи с камеры. Пришлось повозиться, обработать. Теперь номера видны.
– Давайте посмотрим в режиме реального времени, – сказала Мухина и указала Кате на стул рядом с собой и гаишником.
Подошли другие из дежуривших смену. Один разговаривал по мобильному.
– А когда? – донеслось до Кати. – Ладно, мы подождем.
Включили записи с камер наружного наблюдения. Катя насторожилась.
Ночь. Темная дорога. Освещен лишь участок трассы, где пост ДПС. Мимо проносятся редкие машины.
Катя глянула на таймер внизу – половина первого ночи.
– Вот, вот она! – воскликнул гаишник.
Что-то промелькнуло на экране мимо поста ДПС. Катя ничего не успела разглядеть. Лишь огни фар.
– Машина «фольксваген», – гаишник кликнул мышью.
На мониторе застыл расплывчатый кадр: освещенная фонарем поста ДПС легковушка, светлая. Отблеск на крыше и капоте серебристый.
Гаишник повторил запись в замедленном темпе.
Легковушка плыла по экрану, словно рыба в толще мутной воды. Несколько кликов – и изображение начало увеличиваться. Затем отдельные его фрагменты – быстро.
Стал виден номер машины, почти весь целиком.
– Машина Ласкиной, – сказала Мухина Кате. – Смотрите на дату и время.
Половина первого ночи. Накануне обнаружения трупа на остановке.
– Куда-то едет, – продолжала Мухина, – из города в направлении Дубны.
– В Дубну? Ночью? – спросила Катя.
– У нее рабочий день в администрации заканчивается в семь вечера. Но она часто задерживается. Задержалась и в этот раз – мы проверили – до без четверти восемь. Обычно она засиживается в кабинете гораздо дольше, – Мухина говорила тихо. – С работы вроде как поехала домой. Но подтвердить это мы пока не можем. Мать ее мы не расспрашивали. И не будем. А камеры ДПС зафиксировали ее машину на дороге «ЭРЕБ – Дубна» в половине первого ночи.
Катя смотрела на монитор.
Чиновница…
Женщина-подозреваемая…
– Что с грузовиком? – неожиданно спросила Мухина.
– Поехали за шофером. Надо подождать, – ответил старший группы.
– Быстро он тогда протрезвел? – задала Мухина новый вопрос.
– Быстро не бывает, – гаишник вздохнул. – Фура чудом не опрокинулась. Мотнулась в кювет.
Катя помалкивала, слушала, вопросов не задавала.
– Сюда, на пост, его доставить? – спросил гаишник Мухину.
– Нет, он городской. Я не хочу, чтобы его до поры до времени видели с нашими сотрудниками. Пусть ждет на шоссе, на том самом месте, где… Короче, я сама туда подъеду.
Гаишник кивнул.
Затем они еще и еще раз смотрели смутную запись с камеры наблюдения.
Прошел час.
Гаишники угостили Мухину и Катю растворимым кофе.
Время тянулось убийственно медленно. Но вот у старшего группы пискнул мобильный.
– Привезли, ждут там, где вы сказали.
Мухина поднялась со стула и кивнула Кате, у которой от долгого сидения затекла спина. Они снова сели в патрульную машину. Какое-то время – минут пять-семь – ехали по федеральной трассе, а потом свернули направо. Бетонная дорога шла через лес.
Они ехали примерно четверть часа, навстречу за это время не попалось ни одной машины.
Затем впереди замаячило авто. Это была патрульная машина ДПС, припаркованная на обочине с включенной аварийкой.
Внутри сидели трое: двое в форме гаишников и один в штатском.
Все вышли из машин. Мухина направилась прямо к человеку в штатском. Он был средних лет и выглядел как обычный работяга – кряжистый, с мозолистыми руками. От него пахло бензином и едким мужским одеколоном. Чувствовалось, что «парфюм» по привычке использован для того, чтобы перебить какой-то иной, более стойкий аромат.
– Вы Сойников, водитель грузовой фуры? – спросила Мухина, подходя к работяге.
– Я, документы мои у вас, – мужик тяжело вздохнул. – Что ж, каюсь. Меня прав теперь надолго лишат?
Мухина пристально смотрела на него.
– Вы машину свою чуть в кювет не опрокинули, а там груз – посуда и стекло.
– Ну было, но не только по моей это вине… А права-то надолго?
– От вас зависит.
– От меня?
– Вы были пьяны за рулем. Чудом не совершили ДТП, Сойников.
– Не было никакого ДТП. Она меня подрезала и уехала. Я ее даже не царапнул.
– Расскажите, как было дело, – сказала Мухина. – Только честно. Меня ваши права не интересуют, хотя пьяниц за рулем я ненавижу. Мне события той ночи хочется узнать непосредственно от вас.
– Не было никаких событий. Я груз получил в Москве, ехал домой, в город. Припозднился. Замерз. Ну, выпил, каюсь. Так это ж пиво – оно на меня как газировка действует, ей-богу.
– Сколько бутылок?
– Одну.
– Одну?
– И еще две жестянки, – шофер вздохнул. – Домой ведь ехал. Тут дорога тихая, вас, гаишников, нет. Я срезать хотел через заповедник. Мне и в город не надо было. У нас торговый склад у Новых домов.
– Вы до города не доехали.
– Ну да, не смог, – шофер снова вздохнул. – Еду себе. Ночь-полночь. Вдруг сзади сигналят.
– Который был час?
– Поздно. Второй уж, наверное, пошел или около того. Мне, значит, сигналят, дорогу требуют. Ну да, узко тут, – водитель осуждающе оглядел пустую бетонку. – А чего я должен? У меня фура груженая, тяжелая. Какого это… то есть я хочу сказать, чего я должен уступать всяким там?
– Вы не уступили, продолжали ехать, – сказала Мухина. – В зеркало машину сзади видели? Что за машина?
– «Фольксваген».
– Какого цвета?
– Светлый, под серебро.
Катя вся обратилась в слух.
– И что произошло дальше?
– Ну, едем мы. Я даже скорость сбавил. А мне сигналят сзади. Я… потом я не понял. Я еду себе, никого не трогаю. А мне сигналят, словно я украл что-то.
– Вы не уступили дорогу?
– Не-а. Тогда этот «фолькс» на обгон пошел и… Спятил, что ли? Он бы мне бок помял. Я, конечно, руль крутанул. Не рассчитал. Фура тяжелая. Я назад на дорогу, а она сама уж… Короче, съехал я в кювет.
– А «Фольксваген»?
– Мимо промчался, сучий ублюдок.
– Кто был за рулем?
– Я не рассмотрел. Из кабины выскочил и побежал за этой сучкой.
– Сучкой?
– Ну, я…
– За рулем была женщина?
– Да не рассмотрел я! Я же выпивши был, – водитель рассердился. – Может, и баба. Они без мозгов! Не догнал, конечно. И что дальше делать? Хоть плачь. Фура в кювете. Я под мухой – звонить никуда нельзя такому. Фура вот-вот на бок ляжет.
– И что было дальше?
– Ничего. Я походил-походил, вроде крепко стоит. Я в кабину забрался. Задремал.
– Вы уснули?! В такой ситуации? – изумилась Мухина.
– А че было делать-то? Трезветь надо, – водитель шмыгнул носом. – Часа в четыре проснулся, а вокруг уже ваши архангелы с мигалкой. Промиле считать!
– «Фольксваген» обратно по дороге не проезжал? – спросила Мухина.
– Почем я знаю? Может, и проезжал. Я спал. Чего теперь с правами-то?
– Вас прав лишат.
– Я ж всю правду, как дело было! Вы посулили…
– Я похлопочу за вас, но прав вы все равно лишитесь. Может, не на такой долгий срок. Но отвечать по закону придется.
Мужик с досадой лишь рукой махнул.
Гаишники снова усадили его в патрульную машину, развернулись и…
Фантом исчез.
Пустая бетонка.
– Вы считаете, что, проехав пост ДПС, Ласкина на машине ночью приехала сюда? – Катя огляделась. – И чуть не спровоцировала ДТП?
– Если только это не был другой серебристый «Фольксваген».
– А что здесь делать в два ночи?
Мухина молчала.
– А что это за дорога? Куда она ведет?
Вместо ответа Мухина сделал жест – садись в машину.
Они сели и поехали через лес. Примерно еще через четверть часа среди деревьев показались крыши двух приземистых бревенчатых зданий, огороженных сеткой-рабицей.
– Дирекция террасного заповедника, – пояснила Мухина. – Ночью там никого нет. Двое лесничих приезжают днем, да и то сейчас всего три раза в неделю. Мы справки навели.
Дорога чуть поднялась в гору и внезапно закончилась.
Открылся потрясающий вид на реку. Они вышли из машины.
У Кати захватило дух: обрывистый берег уходил круто вниз, к темной воде. Река казалась широкой, как море. Спокойно катила свои холодные воды, отражая в глубине закатное небо.
А кругом, насколько хватало глаз, раскинулись осенние леса.
– Все пути куда-то ведут, – заметила Мухина. – Да?
Она стояла у самого обрыва, глубоко засунув руки в карманы куртки. Закатное солнце вычертило на небосводе алые полосы, словно кто-то вспорол гряду серых облаков, давая возможность видеть небесную плоть и небесную кровь.
– Что можно делать здесь во втором часу ночи? – повторила свой вопрос Катя.
– Вы мне скажите. Проявите фантазию.
– Забирать тело? Пока никто не видит? Но откуда? Здесь открытое место.
– А кругом лес, и лес, и лес.
– Кто-то живет в этом лесу?
– Кабаны, лоси. – Мухина смотрела вдаль. – А в лесу можно выкопать яму. Глубокую яму. Криков никто не услышит. Тем более если у жертвы сломаны позвонки.
– Машина не проедет через чащу, – сказала Катя. – Чтобы труп тащить из леса на себе… женщине…
– Женщины – не хилые создания, особенно когда ими безумие движет.
– Безумие?
– Или азарт, или страсть к разрушению и убийству, или…
– Алла Викторовна, почему вы не допросите Ласкину?
– Я пока не могу. Ничего ведь конкретного, уличающего нет. Косвенные связи, прямые связи – да, но это рабочий материал, это не для следствия.
– А ночная поездка?
– Водила-свидетель говорит лишь о серебристом «Фольксвагене», и только. К тому же он был пьян.
– Но камера на посту считала номер машины Ласкиной!
– А что, запрещено ездить по ночам по федеральной трассе? Городской чиновник придумает тысячу дел для такой поездки.
– Но она конфликтовала с первой жертвой, Саломеей Шульц! Вы сами сказали – они не поделили любовника. И это серьезный факт! Потому что всегда по таким делам именно первая жертва ключевая! – воскликнула Катя. – Отчего вы не допросите Ласкину по первому эпизоду? Насчет ее отношений с Шульц – первой жертвой серийника?
Алла Мухина долго смотрела в закатные дали.
– С первой жертвой тоже не все так просто, – сказала она буднично. – Вы мыслите в этом деле очень конкретно, пытаетесь вычленить какую-то логику, упорядоченность фактов и наших действий. Мы тоже сначала пытались. А потом поняли, что это неверный путь.
– Путь логики?
– Подводные камни. Я же сказала вам, Катя. Видите эту реку?
– Там нет подводных камней. Глубина и песчаное дно.
– Ой ли? Не узнаешь, пока течение не разобьет о такой скрытый камень вдребезги.
– Что не так с Саломеей Шульц? – спросила Катя.
Вместо ответа Алла Мухина отошла от обрыва и вернулась в машину.
– Поехали, прокатимся, проверим кое-что еще, – сказала она.
Глава 17 Автопарк
Сумерки накатывали стремительно и неотвратимо. Темнело небо, мгла клубилась в лесных лощинах, пока они ехали… куда?
Катя не имела представления. Маленький город, затерявшийся среди заповедного леса на берегу большой реки, – и его что-то не было видно.
Вдруг они вырвались из леса и свернули на еще одну бетонку, и уже через пять минут катили по федеральному шоссе. И снова Катя видела дорожные указатели – Дубна. Слева на огромном пустыре громоздились новостройки – многоэтажные дома среди чистого поля. Их сменили приземистые монолиты кондоминиумов – поселок-новостройка, темный, необжитой и пустой. Непроданные дома, законсервированная инфраструктура.
Затем снова начались поля, поля, ангары, какие-то промышленные строения. На шоссе зажглись фонари.
Водитель патрульной машины снова свернул. Свет стал яркий – в глаза ударил желтый прожектор, и справа от шоссе Катя увидела автобусный парк или автостанцию за металлическим забором. Несколько рейсовых автобусов стояли у административного здания из силикатного кирпича с плоской крышей.
Алла Мухина по мобильному набрала кому-то в одно касание.
– Я подъехала, как дела?
Она включила громкую связь.
– Сотрудник из экономического отдела проверку закончил, – прошелестел в телефон чей-то осторожный голос. – Как прикрытие все сошло гладко. Но у них есть нарушение в расходовании бензина – он говорит.
– Меня не бензин интересует, а расписание.
– Расписание без изменений. Он должен выйти на работу по графику в эти выходные. В воскресенье. Он работает с четырех утра – первый рейс отправляется, как раз его.
– Но сейчас его в автопарке нет?
– Нет. И не было все дни отпуска.
– Я думала, может, он за зарплатой или…
– У них на карточку заработок перечисляется. В автопарке он не появлялся. Но в расписании нет изменений.
– Ладно, пусть коллега из экономического закругляется и уходит оттуда, – сказала Мухина. – Не привлекайте больше внимание сотрудников парка к расписанию. И о нем никаких расспросов. Просто надо убедиться, что он вышел на работу.
– Не ударился в бега?
Катя напрягла слух.
О чем они говорят?
О ком?
– Дома его тоже нет, – сообщила Мухина в телефон, – если не сбежал, вернется из отпуска прямо в автопарк, к своей смене – так, что ли? Надо убедиться. Ждите, наблюдайте.
Катя ждала, что Мухина пояснит. Но та убрала мобильный и погрузилась в мрачные раздумья.
Водитель развернулся, и они поехали по федеральной трассе быстро и уже через четверть часа въезжали в город.
Центральная площадь, торговый центр с кинотеатром, кампус, где устроилась Катя, похожие на парковые аллеи улицы, фонари, фонари.
В отделе полиции светились все окна.
Мухина прошла прямо в свой кабинет, Катя прошмыгнула за ней.
– Что это было? – спросила она. – То, куда мы ездили?
– Местный автопарк, – ответила Мухина.
– Это я поняла, но…
– Сколько, по-вашему, может быть случайных совпадений по делу о серийных убийствах?
– В процентах?
– Ага. – Мухина с мрачным лицом раскрыла свой ноутбук, нашла какой-то файл.
– Не знаю. Не думаю, что большая вероятность.
– Если допустить, что связи Анны Ласкиной со всеми четырьмя жертвами убийств – совпадение и случайность. Если такое допустить, то сколько еще может выпасть других совпадений, как игральных костей из чашки?
– Одного вполне достаточно, если рассматривать этот факт как совпадение.
– Вот и я так считаю. Но что мы тут полагаем и высчитываем – это наше субъективное. А реальность в том, что…
– Что не так с первой жертвой Саломеей Шульц? – повторила Катя свой прежний вопрос. – При чем здесь автопарк? И кто… он, след которого вы, кажется, потеряли?
– Некто Андрей Ржевский. – Алла Мухина повернула свой ноутбук к Кате.
На экране – серия фотографий.
Первое – фото из паспорта. Темноволосый мужчина, молодой, не старше тридцати пяти лет. Остальные три снимка – групповые. Этот же мужчина в окружении сотрудников полиции. Все в зимней одежде. Вокруг сугробы. Съемка явно негласная, для оперативно-разыскного дела.
– Он водитель автобуса – тот самый, который обнаружил труп Саломеи Шульц на остановке самым первым и позвонил в полицию. Когда мы еще не знали, с чем столкнулись. Когда думали, что это просто чья-то пьяная дикость.
– Это снимки двухлетней давности? Январские? – спросила Катя.
Что-то ее в этих фотографиях насторожило.
– Нет, – ответила Мухина, – это не январские фото. Тогда мы еще не… Вроде как не было необходимости фотографировать Ржевского для ОРД.
Катя внимательно разглядывала фото. У шофера рейсового автобуса ЭРЕБа вид был интеллигентный, фигура спортивная, одежда простая, недорогая, но аккуратная. Взгляд…
Катя смотрела в глаза мужчины на снимке.
Что не так?
Что Мухина имеет в виду?
– Труп Саломеи Шульц в том виде, в каком были обнаружены и все последующие жертвы, был выставлен на всеобщее обозрение на остановке возле пристани. Это следующая остановка за новым городским супермаркетом. Довольно оживленная дорога. Камер там нет. Как, впрочем, и во всех остальных случаях – никогда никаких камер наблюдения поблизости. Убийца за этим хорошо следит и камер избегает. Как мы тогда установили, труп Саломеи Шульц оказался на остановке ночью. Это был послепраздничный день, здесь затишье. Временной промежуток – между двумя часами ночи и пятью утра.
– Три часа тело лежало на остановке и его никто не видел?
– Праздники, новогодние праздники, – ответила Мухина. – Пятое число. Сами понимаете, как и что. Все спят допоздна, многие с бодуна. Городской транспорт начинает ходить с половины пятого, некоторые маршруты даже позже. Тело Саломеи Шульц обнаружил водитель автобуса Ржевский. Я с ним тогда сама лично беседовала. Казалось мне – обычный свидетель.
– А он необычный свидетель?
– Это мартовские снимки, – ответила Мухина на вопрос Кати.
– Что?
– Мартовские снимки этого года.
– Но он здесь с полицейскими…
– Труп Марии Гальпериной был обнаружен в этом марте на автобусной остановке в четыре часа утра. Догадайтесь, кто его нашел и кто позвонил в полицию?
Катя глянула в мрачное лицо Мухиной.
– Он?! Водитель? Он опять?!
– Ржевский Андрей.
– Он нашел и третью жертву тоже?!
Катя не верила.
– Он нашел ее и позвонил нам.
Катя ощутила, как по ее спине струится холод.
Лицо водителя автобуса на снимке из паспорта было таким обычным и таким… приятным. Сильно взволнованным на других фотографиях, однако…
Что таилось на дне этих темных глаз?
– Две жертвы серийного убийцы. И обеих с интервалом в год находит один и тот же человек, – сказала Мухина. – Вы верите в подобное совпадение?
Катя не верила ни своим глазам, ни…
– Там было и еще кое-что. В марте, – Мухина смотрела на фото водителя.
– Что?
– Музыка.
– Музыка?
– В его плеере, – голос Мухиной оставался тихим. – Он и не отрицал, что эта та самая музыка. Та самая музыкальная пьеса. Клавесин. Рамо.
Катя ничего не понимала. Но Мухина не желала пока ничего объяснять.
– Когда пропала Наталья Демьянова, мы сразу же проверили автопарк, его, Ржевского. Он уже две недели как находится в своем отпуске – по графику. Должен выйти на работу в воскресенье. Если, конечно, выйдет.
Глава 18 Тамбурин
– Сейчас плееры уже большая редкость, – заметила Катя.
Она поняла одно: сведения из Мухиной придется вытягивать точно клещами. Но отступать она не собиралась. Она была сильно встревожена и заинтригована новыми фактами этого дела.
– У Ржевского старый. Сам музыку выбирает, сам закачивает.
– Клавесин? – спросила Катя. – Шофер автобуса слушает старинную музыку? Клавесин?
– Тамбурин, – на лице Мухиной появилась странная улыбка.
– Я не понимаю, Алла Викторовна.
– Я вам сказала: здесь давно уже никто ничего не понимает.
– Но вы, начальник ОВД! – воскликнула Катя. – Вы должны, обязаны…
Она осеклась.
Кто кому обязан? Кто кому должен в деле о серийных убийствах? Полиция должна их раскрыть, остановить поток крови и страха. Но между «остановить» и «понять» порой бездонная пропасть.
– Пожалуйста, Алла Викторовна! – Катя вновь прибегла к тактике смиренных упрашиваний. – При чем здесь клавесин? Вы же сказали, что Саломея Шульц играла в городском оркестре?
– Это известный любительский оркестр Дубны, там немало физиков-лириков играет. И наших там несколько человек, – ответила Мухина. – Саломея Шульц в Дубну приехала четыре года назад, окончила консерваторию. Устроилась в оркестр и совмещала там сразу несколько обязанностей: концертмейстера, аккомпаниатора и администратора. Но она сама весьма приличный музыкант. В Дубне есть органный зал – она играла на органе, не только на рояле. Наши всегда завидовали органу Дубны. Несколько лет назад группа благотворителей научных фондов приобрела для нашего местного концертного зала старинный клавесин. Столько денег потратили, но играть на нем особо было некому. Редко-редко из Москвы, из филармонии, кто-то на гастроли приедет. В таких случаях всегда устраивали специальные вечера старинной музыки.
– А Саломея Шульц?
– Она на клавесине играла превосходно. Девушка была исключительно талантлива, – сказала Мухина. – Оркестр Дубны за то время, пока она была там концертмейстером и аккомпаниатором, приезжал к нам играть несколько раз. Два года назад они приезжали перед Новым годом все, весь оркестр, двадцать пятого декабря. А пятого января состоялся сольный концерт Саломеи в концертном зале. Она исполняла на клавесине музыку французского композитора Рамо. Программа Рождественских концертов – наши интеллектуалы прежде любили разные редкости. Да и сейчас… Хотя сейчас все уже совсем не так. Однако концерт Саломеи состоялся, пусть и не при полном аншлаге. И закончился в девять вечера. В Дубну Саломея так и не вернулась. Девятого января на автобусной остановке ее тело обнаружил шофер автобуса Андрей Ржевский.
– Он водитель того же самого маршрута, которым ездила Саломея Шульц?
– Отчасти. До Дубны все наши автобусы ходят. Она могла доехать и его маршрутом. Хотя удобнее – до самого ее дома, где она снимала квартиру, идет другой автобус.
– Ржевский присутствовал на концерте старинной музыки?
Мухина молчала.
– Присутствовал или нет?
– Два года назад мы этим не интересовались. Я же объяснила вам, что мы думали тогда и как интерпретировали это убийство… Ну, считайте, это моя вина. Я не сообразила сразу – тупая.
Катя видела: «тетка-полицейский» тяжело и болезненно переживает свои прошлые промахи.
– Год же ничего не было, все тихо-спокойно, – заметила Катя. – Кто мог подумать, во что это выльется?!
– Не желаете считать меня тупой? – Мухина усмехнулась. – Ладно, спасибо. Я это оценила.
– Но потом вы все же узнали про концерт и Ржевского?
– Потом – да, через полтора года. В марте. Он сказал, что не был на концерте Саломеи Шульц.
– Точно?
– А как мы проверим? – печально спросила Мухина. – Он тоже нездешний, приезжий. Холостяк. Квартиру снимает. Билеты на любительский концерт не по паспорту продаются. Он говорит, что не ходил.
– А музыка в его плеере?
– Когда в марте этого года он снова вроде как «случайно наткнулся» на труп Марии Гальпериной на остановке, мы…
Вроде как случайно наткнулся…
Катя старалась запомнить не только фразы, но и выражение лица Мухиной, когда она это говорила.
– Да, мы, естественно, отнеслись к нему с повышенным вниманием. Взяли в оборот. Допрашивали по обоим фактам. Ржевский отвечал очень подробно. Даже охотно, я бы сказала. Признался мне лично, что не может забыть труп девушки в образе насекомого – он говорил о Саломее. Сказал, что она порой снится ему по ночам. Мы забрали образцы его ДНК, отпечатки. Он живет в съемной однокомнатной квартире. Там бесполезно что-то искать. Если что и есть… было… то это не там. Когда мы беседовали, я попросила его со всеми подробностями рассказать о той ночи, когда он работал – уже в марте этого года. Когда приехал в автопарк, где оставил машину. С кем общался в автопарке – водители, диспетчер. Он отвечал на все вопросы. Ничего необычного – все, как всегда, в ночную-утреннюю смену. Пассажиров еще нет. Улицы темные. Он сказал, что ехал на автобусе и слушал музыку. Я спросила какую – он ответил: разную. Классическую. Я попросила его плеер.
– И что?
– Там несколько десятков закачанных произведений. Никакой попсы или шансона – действительно, одна классика. Среди прочих есть и несколько пьес для клавесина Рамо.
– А что Ржевский вам сказал об этих пьесах?
– Ничего. Сказал, что не помнит. Что увиденное повергло его в столь глубокий шок, что у него подобные пустяки из головы вылетели. Однако наши эксперты, которые осматривали плеер, сказали, что плей-лист был остановлен на середине пьесы для клавесина «Тамбурин» Рамо. Это та самая пьеса, которую Саломея Шульц исполняла на бис во время своего концерта два года назад.
Катя переваривала услышанное.
– К вам Ржевский имеет какое-то отношение? – спросила она наконец. – Что-то с правами, регистрацией? Он мог из-за чего-то затаить на вас злобу?
– До января прошлого года мы вообще никогда не встречались. В поле зрения наших сотрудников он тоже никогда не попадал. Мы проверили – ни штрафов от ГИБДД, ни нарушений, ничего.
– А какая у него машина?
– Старый «Форд».
– Вы его проверили… в марте?
– Да. Он на момент пропажи и обнаружения тела Марии Гальпериной находился в ремонте, в сервисе. Но перед Новым годом здесь у нас, в городе, были совершены четыре угона машин. И в Дубне тоже – всего шесть. Три машины мы нашли – орудовали подростки. А три канули с концами. Дело переквалифицировали с угона на кражу.
– Что-то уж слишком много всего, – тихо произнесла Катя. – Чересчур. Перехлест. Два раза трупы сам обнаружил и вам сообщил. И эта пьеса, которую играла первая жертва. Если это он – серийник, то это просто чудеса наглости и… я не знаю, глупости, что ли, идиотизма. Он словно сам в руки полиции лезет – нате, вяжите меня.
– А на чем мы его повяжем? – Мухина усмехнулась. – Доказательств нет. Есть лишь косвенные обстоятельства, так же как и в эпизоде с Анной Ласкиной. Ребус – поди догадайся, совпадение это или не совпадение.
Ребус ЭРЕБа…
– Слишком много ребусов, Алла Викторовна. И во всем этом какая-то излишняя нарочитость.
– А разве в демонстрации трупов всему городу нет этой самой излишней нарочитости? Этой самой феноменальной дерзости и наглости, которая вас… и нас тоже поражает? – спросила Мухина. – Эта тварь, что завелась у нас в городе… она дерзкая тварь. И она бесстрашная. Она ничего не боится. Ничего. Ни нас, полиции, ни препятствий, ни совпадений. Туман был ночью, густой как пролитое молоко. Никто не мешал твари совершить все это в густом тумане – привезти труп Натальи Демьяновой к Новым домам, уложить на остановке с распяленными ногами. Но нет, тварь… эта безумная тварь дождалась утра, когда туман почти рассеялся.
– Такое бесстрашие граничит с безумием, Алла Викторовна.
– Сумасшедшего, психа мы бы давно поймали. За два года псих бы прокололся.
– Психи разные бывают. А по времени Андрей Ржевский тогда, в марте, мог подкинуть труп Марии Гальпериной на остановку и затем как ни в чем не бывало сесть в свой рейсовый автобус и проехать мимо?
– Мог. Если, например, заранее ночью оставил в багажнике угнанной машины тело. А машину припарковал на маршруте автобуса. Это был март, еще морозило по ночам. Давность смерти Гальпериной тогда патологоанатом определил в промежутке трех-пяти часов. Тело лежало на холоде. Так что в этом случае возможностями Ржевский обладал весьма широкими.
– Вы сказали – он не местный?
– Он приехал в город четыре года назад.
– Как раз в то время, когда в Дубне появилась Саломея Шульц?
– Да. И тут совпадение, как видите. Но мы никакой связи между ним и ею так и не обнаружили. Как не нашли связей между ним и остальными. Демьянову вот проверим… Может, в пекарню он заглядывал? Хотя я не верю, что в такой простоте он может перед нами проколоться, нет.
– А его семья?
– Он одинок, квартиру снимает. Подруги жизни нет. Хозяин квартиры дал ему самые лучшие рекомендации: не пьет, платит аккуратно. На работе тоже все о нем лишь хорошее. Хотя друзей среди шоферов у него нет. Он всегда особняком.
– Откуда он приехал? Из глубинки?
– Он, как мы установили, раньше плавал на грузовых судах – Северный морской путь. Приехал к нам из Мурманска, а до этого работал в Архангельске.
– И когда он приехал, начались убийства?
– Четыре года и два – хватило времени и на обустройство, и на раскачку.
– Но сейчас он в отпуске?
– Отпуск по графику. И здесь не к чему придраться. Но где и как Ржевский его проводит, мы не знаем. И машины его на месте во дворе дома тоже нет.
Катя хотела было еще спросить, однако их прервали – в который уж раз за эти дни.
В кабинете зазвонил внутренний телефон – дежурная часть.
Когда Катя вышла в коридор, она увидела возле дежурной части небывалое оживление. Несмотря на вечер и конец рабочего дня, холл дежурной части был полон сотрудников.
Это неожиданно прибыла команда из ГУУРа. Полковник Крапов вызвал собственное подкрепление. Министерская опергруппа вела себя шумно, по-хозяйски в маленьком скромном отделе полиции.
Катя поняла, что следующие дни Алле Мухиной придется туго.
Я ей помогу…
Катя мысленно пообещала это себе. Она пока еще не знала, как это сделать. Следовало хорошенько все обдумать.
Глава 19 Музыка Эреба
У себя в номере, на кампусе, Катя отыскала на You Tube пьесу Жана-Филиппа Рамо «Тамбурин», исполняемую на клавесине. Было уже слишком поздно, чтобы бродить в одиночку в темноте по пустым улицам. И Катя отложила все до следующего дня.
Музыка «Тамбурина» – нервная, будоражащая, словно механическая, исполненная четкой гармонии и стиля.
Плей-лист плеера остановили в середине этой пьесы…
Значит, когда шофер автобуса Андрей Ржевский подъезжал к остановке, где было выставлено тело Марии Гальпериной, он слушал именно эту вещь Рамо.
Он слушал ее, глядя на труп, и выключил плеер, лишь когда начал звонить в полицию.
Катя внезапно вспомнила еще одну деталь, о которой ей раньше говорила Алла Мухина: труп Марии Гальпериной был выставлен напротив магазина стройматериалов, которым владел ее муж. В Новых домах, недалеко от другой остановки, где обнаружили тело Натальи Демьяновой.
Клавесин в телефоне умолк. Катя снова нажала play – «Тамбурин» зазвучал снова.
Музыка ЭРЕБа…
В царстве хаоса и смерти, в царстве мрака и страха, в обиталище эриний устраивали, оказывается, музыкальные вечера.
И исполняли вот это на клавесине…
Тамбурин…
Тамбурин…
Саломея Шульц играла его на бис на том концерте, с которого уже не вернулась.
Первая жертва, самая первая в списке убийцы. Саломея – талантливый музыкант, игравшая и на рояле, и на органе Дубны, и на клавесине ЭРЕБа. Концертмейстер любительского оркестра физиков-лириков Дубны и научных сотрудников некогда закрытой и до сих пор исполненной тайн БАЗЫ. Ржевский, нашедший ее, признался, что видел ее потом в ночных кошмарах.
А чиновница Анна Ласкина? Снилась ли ей в ночных кошмарах Саломея, отбившая у нее любовника?
Правда, любовник оказался женат и слинял далеко-далеко, убийства же продолжились с еще большей жестокостью и дерзостью.
Очень много совпадений, это почти за гранью вероятного…
Но это ЭРЕБ. Может, и теория вероятности здесь дает сбои, а не только пространство и время?
Катя вспомнила, как Мухина на берегу реки в заповеднике-лесничестве говорила ей о яме в лесу.
Могли вырыть и держать жертвы там, а вовсе не в закрытом помещении – гараже, складе, бункере, подвале.
Остались бы следы, частицы земли и глины в волосах и под ногтями жертв. Органика, перегной. Это не спрячешь, не ликвидируешь, даже если тела тщательно обработать средством от насекомых… от мух…
Катя ощутила, как леденящий холод вновь окутал ее.
Глина, земля осталась бы под ногтями, но эксперты ничего не нашли.
Значит, не яма?
Клавесин. Рамо. Тамбурин.
Внезапно запись закончилась. Стало очень тихо.
Клавесин – слишком нарочито и вычурно. И сухо. Словно высохшие мертвые кости щелкают и стучат друг о друга, исполняя музыку Рамо.
Костяная, мертвая музыка ЭРЕБа…
Анна Ласкина, имевшая контакты со всеми четырьмя жертвами, находилась в конфликте из всех четырех именно с Саломеей Шульц. Хоть конфликт из-за любовника пока так и не доказан.
Андрей Ржевский нашел тело Саломеи Шульц. И когда обнаружил Марию Гальперину, слушал ту самую пьесу, которую играла Саломея.
Первая жертва…
Всегда все начинается именно с первой.
Надо узнать о Саломее все, как можно подробнее.
Наутро Катя лишь укрепилась в своем решении – собрать как можно больше информации о Саломее. В ОВД она не торопилась. Там наверняка бушевала скрытая от глаз посторонних ведомственная буря, когда в границах территориальной подследственности схлестнулись силы локальные в лице Аллы Мухиной – начальницы ОВД и приданные – в лице куратора Крапова и подкрепления ГУУР. Появившись там, Катя рисковала снова попасть между молотом и наковальней. Да, она очень хочет помочь Мухиной.
Но она станет делать это по-своему. Чтобы для начала распутать хоть что-то в полной неразберихе, надо найти хоть какой-то конец, который хоть куда-то приведет.
И сейчас, по глубокому убеждению Кати, этот конец веревочки ассоциировался именно с первой жертвой убийцы – Саломеей Шульц.
Катя завтракала в пиццерии торгового центра, поглядывая на часы. Когда официантка принесла ей кофе, она спросила, один ли концертный зал в городке. Официантка ответила – да, один, он же и дом ученых, и клуб по интересам. Катя спросила, как его найти.
– Здесь рядом. От площади по главной улице. Зеленое здание с колоннами.
Катя расплатилась и пошла искать концерт-холл.
Городок согрелся в лучах нежаркого октябрьского солнца и словно ожил. Солнечные зайчики плясали на асфальте, из выбоин и трещин лезла свежая зеленая травка. Велосипедисты свистели мимо…
Шорох шин…
Детский смех на яркой и нарядной новенькой детской площадке.
Молодые мамы с колясками…
Грузовички «Газели» с надписью «Доставка еды в офис».
Тусклые немытые витрины закрытых магазинов и лавок.
Безработные, сидящие на лавочках городского скверика, тупо созерцающие жадных до еды голубей, которым никто не бросает корм, клюющих промасленную бумагу от бургеров, выпавшую из забитой до отказа урны.
Концертный зал, он же Дом ученых и клуб, оказался тем самым крохотным пузатым «парфеноном» с нелепыми колоннами, который Катя видела из окна патрульной машины. Зеленая краска стен местами облупилась, однако дворик был выложен новехонькой плиткой и украшен бронзовыми коваными фонарями.
Катя потянула на себя тугую дубовую дверь – вход свободный.
Детские голоса, смех, жуткая фальшь музыкальных нот.
В первом же зальчике на первом этаже, куда она сунула нос на шум, ее оглушил надежды маленький оркестрик.
Дети – совсем клопики лет по пять-шесть, с десяток крох-талантов – восседали за пюпитрами и наяривали на малюсеньких скрипках – кто на «шестнадцатой», кто на «восьмушке». Один карапуз играл на маленькой виолончели. Девочка, похожая на розовощекого фавна, дудела на флейте отнюдь не маленьких размеров.
В углу – брошенные на стульях яркие рюкзачки, сменная обувь и маленькие скрипичные футляры.
От этого зрелища на душе Кати потеплело. Детсад-оркестр на репетиции.
Музыка ЭРЕБа…
Она разная.
Оказывается, не только мертвые кости щелкают в механическом ритме Рамо.
Но и дети исполняют…
И мой сурок со мною…
Играл детсад-оркестр.
Дирижировал им лохматый юноша в модных очках и кедах. В руках у него были зажаты свои большая скрипка и смычок.
Вот он вскинул ее к плечу, взмахнул смычком и нефальшивая мелодия бетховенского «Сурка» в его исполнении напрочь перекрыла фальшивые ноты малюсеньких скрипочек и флейты.
Но детсад-оркестр не сдавался. Играл, наяривал, стараясь уже перешуметь своего дирижера.
За всей этой какофонией, стоя в дверях в противоположном конце зала, наблюдала молодя женщина – рыжая, в джинсах и пестрой шерстяной накидке.
Кате отчего-то показалось, что с этой свидетельницей ей повезет, она, эта рыжая, помнит Саломею.
Катя помахала ей рукой и, когда та уставилась на нее, показала ей раскрытое удостоверение. Поманила – подойдите ко мне, не хочу идти через зал, мешать детскому оркестру.
Рыжая подошла.
– Я из полиции, – Катя сразу представилась, держа удостоверение у ее носа. – По поводу Саломеи Шульц – концертмейстера из Дубны, которая здесь у вас бывала два года назад и была убита после концерта…
– Я знаю, – кивнула рыжая. – Я знала Соломку. Но меня много раз уже допрашивали ваши полицейские.
– Можете мне показать зал, где она играла на вашем клавесине? – спросила Катя.
Они прошли по коридору, где пахло мастикой для паркета и чем-то немного затхлым, чуть ли не нафталином. На стенах красовались фотографии – любительский оркестр Дубны, приезжавшие на гастроли известные артисты и музыканты, оперные певцы. Публика в маленьком концертном зале – музыкальные вечера.
Концерт-холл оказался совсем небольшим. Он давно уже нуждался в ремонте: потертая обивка красных бархатных кресел, запах канифоли, маленькая сцена полукругом. Обстановка провинциального театра, однако не лишенная прелести и уюта.
– Можно с вами поговорить? Как вас зовут? – спросила Катя.
– Алена. Елена Дмитриевна, – поправилась юная рыжая. – Я администратор и по совместительству менеджер по организации детского музыкального досуга, кружков, лекций и преподаватель класса сольфеджио.
– Алена, а вы играете в любительском оркестре Дубны?
– Конечно. Альт.
– А дирижер малышей?
– Сева? Он тоже. Он директор нашей лавочки, – Алена-рыжая улыбнулась и тут же нахмурилась. – Солист – первая скрипка из наших, городских. Они в Дубне нам не уступают – говорят, это же их оркестр. Мы пятая спица в колеснице.
– Вы хорошо знали Саломею Шульц?
– Мы играли в одном оркестре. Она была отличный аккомпаниатор.
– Вы дружили?
– Нет. Мы просто общались. Созванивались, когда организовывали здесь музыкальные вечера. Дружили на Фейсбуке. Она была хорошим человеком. И замечательным музыкантом.
– А у нее было много друзей на Фейсбуке?
– Как и у меня – человек сто двадцать, средний показатель. Однокурсники по консерватории, и мы все, и оркестр. Полицейские просили меня показать нашу переписку. Ну, когда Соломку нашли… Это все так ужасно…
– А где ваш клавесин? – спросила Катя, оглядывая сцену.
– Под замком. С тех самых пор. Мы его бережно храним – это очень редкий инструмент, конец восемнадцатого века. Как-то касаться его не очень хочется. И слушать… Может, время пройдет, снова к нам кто-то из музыкантов приедет, даст концерт.
– А на концерте Саломеи вы присутствовали?
– Да, мы же его сами организовали.
– Расскажите, пожалуйста, как он проходил.
– Я уже много раз рассказывала вашим коллегам. И время прошло. Как-то все стирается, понимаете? Ну что… Все было, как обычно на музыкальных вечерах. После Нового года. Народу было примерно две трети зала. Не аншлаг. Но порой еще меньше бывало на праздники – потому что раньше многие уезжали отдыхать, путешествовать. Это сейчас все по домам сидят, денег нет ни у кого. Концерт длился всего час, без антракта, конечно. Соломка играла очень хорошо.
– Только вещи Жана-Филиппа Рамо?
– Да, его, так мы и в афише написали. Она этого композитора предпочитала всем другим. Сейчас старинная музыка снова в моде. Теодор Куртензис с оркестром исполняет. Ну и мы шли в тренде, что называется.
– На концерт продавались билеты у вас в кассе?
– Да, как обычно. И еще в НИИ мы распространяли среди сотрудников.
– На базе?
– Часть билетов выкупили благотворители, как и до этого на концерт оркестра Дубны двадцать пятого декабря. В НИИ… то есть на базе – они себя сами предпочитают называть НИИ – конкурсы устраивали, хохмили: а победителю – бесплатные билеты на концерт старинной музыки. И еще ветеранам института – научным сотрудникам, которые на пенсии и у кого дети.
– Тоже благотворители оплачивали?
– Да. В общем-то, ведь это любительские концерты, своими силами.
– А кто эти благотворители, если не секрет?
– Фонд «Академия», – ответила рыженькая Алена.
– Академия наук? РАН?
– Они имеют какое-то отношение к РАН, тоже помощь оказывают, там не только академики, но и бизнесмены. Я толком не знаю. Мы от них порой пожертвования получаем – и это очень кстати. Занятия музыкой для детей вот тоже бесплатные, благотворители это сами организовали.
– Я так поняла, что Саломея Шульц приезжала сюда, в город, на свой концерт пятого января, а до этого с оркестром Дубны, да? Двадцать пятого числа?
– Нет, она и до этого здесь бывала. Оркестр же не один концерт давал. И летом тоже – у нас июньские вечера классической музыки, и на день города оркестр приезжал. А потом она ведь еще репетировала здесь, у нас, концертную программу.
– На клавесине? Она приезжала к вам на репетиции? Когда?
– Почти весь декабрь и конец ноября тоже, – рыженькая Алена нахмурилась. – Это же старинный инструмент. Это не рояль, а клавесин. Совсем иная манера исполнения. Надо много репетировать. Надо приноравливаться к инструменту.
– Она репетировала на сцене, в зале?
– У нас есть зал для репетиций, клавесин поместили сначала туда.
– Можно взглянуть на этот зал?
Рыженькая Алена пожала плечами и указала Кате на боковой выход за потертой бархатной шторой.
Они прошли по фойе, стены которого, как и в коридоре, тоже были сплошь увешаны афишами под стеклом и фотографиями.
– Это репетиционный зал, – рыженькая Алена открыла двери… Те самые, на пороге которых Катя увидела ее впервые.
Это оказался зальчик, где пиликал детсад-оркестр. Но сейчас детей здесь уже не было. Сыграв «Сурка», крохи куда-то канули, оставив после себя лишь раскрытые пюпитры да обертки от конфет на полу.
– Понятно, – разочарованно заметила Катя, – я думала, это какое-то другое помещение.
– Да, жуткая теснота, дом ученых очень старый, – заметила рыженькая Алена, и они вернулись в фойе.
– У вас вход свободный, я заметила. Любой может прийти, заглянуть на репетицию, да?
– Это же фактически городской дом культуры. Мы не можем на замок запираться.
– Я знаю, что у Саломеи был приятель… любовник. Он сюда не заглядывал?
– Меня полиция о нем спрашивала. Я в общем-то ничего не знаю. Соломка со мной личным не делилась. Правда, при мне пару раз ее подвозил на машине какой-то парень.
– Парень?
– Мужчина, приятный, лет сорока. Мне полицейские снимок показывали, я его узнала. Наверное, это и был ее бойфренд.
– А кто-нибудь из городской администрации музыкальные вечера, концерты оркестра Дубны посещал?
– Да, конечно. Это же культурные мероприятия. На день города, например.
– Анна Ласкина из администрации не заходила?
– Я не знаю, кто это. Приходили какие-то чиновники, да и женщина была среди них. Но я затрудняюсь сказать.
– А ваш директор и по совместительству дирижер, он знал Саломею?
– Он всего год здесь директорствует. Раньше в оркестре «Стасика» играл.
– В театре Станиславского и Немировича-Данченко в Москве?
– Абсолютно верно, у них прошли сокращения. Я его и пригласила сюда, к нам. Мы старые друзья с Севой.
– Что-нибудь еще можете вспомнить о том последнем вечере пятого января? Может, что-то всплывет в памяти? Какой была Саломея? Может, чем-то встревоженной, напуганной? Что-то говорила, кого-то упоминала?
– Я ее увидела лишь на сцене, когда начался концерт. Здесь все сновали в дикой запарке. Она приехала и сразу прошла в комнату за сценой. А я с афишами возилась здесь, в фойе. После концерта я зашла к ней. Поздравила, мы поболтали минут пять – даже не помню о чем. Было уже поздно и холодно. Она торопилась на автобус – свой, по расписанию, что ее прямо до дома довозит, чтобы не делать пересадку в Дубне. Если бы я только знала… Я бы с ней пошла, проводила бы ее до остановки и… Ох, но что я могла!
– Пьеса «Тамбурин» Рамо – она ее на концерте исполнила дважды? В программе и на бис?
– Ой, я уже не помню. «Тамбурин» у Рамо – это нечто вроде хита на все времена. Почти эстрадного хита, хоть исполняют на клавесине или рояле. Это гвоздь программы.
– Названия пьес значились в афише концерта? – спросила Катя.
– Мы всегда стараемся подробно писать, что будет исполняться. Наши зрители любят точность во всем, даже в музыке. Это же люди науки. Вот старая афиша концерта оркестра Дубны. Видите, как мы все расписали, специально.
Катя рассеянно глянула на старую афишу под стеклом. Она была крайней. А рядом висело множество фотографий. Катя на них все это время и внимания не обращала, пока они разговаривали в фойе, стояла к ним спиной.
Но когда она повернулась, знакомый холодок снова пополз по спине.
На увеличенных цветных фотографиях был изображен тот самый детский оркестрик. Дети с маленькими скрипками, один с виолончелью, но…
Дети были одеты в карнавальные костюмы насекомых.
У Кати пересохло во рту.
Девчушка с крыльями бабочки, малыш в костюме муравья, другой в костюме жука – черном как чернила, еще одна девочка – бабочка с разрисованными крылышками, еще один жучок – зеленый, с рожками на голове. Малыш в костюме гусеницы и…
Ребенка-мухи среди них не было.
– Что это у вас? – спросила Катя, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно нейтральнее.
– Это? Фотографии? Это детский концерт.
– Концерт детского оркестра?
– Это мы инсценировали сказку Бианки «Приключения муравьишки». Дети оделись в костюмы героев сказки и сами придумывали музыкальные темы для каждого персонажа. Музыкальная тема бабочки, писк муравьишки, жужжание жука… Скрипели, водили смычками, что-то сами сочиняли – это элемент творчества, если хотите, композиции. Всем понравилось – родители сами костюмы делали, шили, клеили. Дети с ума сходили. Все веселились.
– А кто это придумал? – спросила Катя.
– Я, – рыженькая Алена скромно потупилась, потом улыбнулась. – Мне показалось, надо дать детям возможность самим сочинять не музыку, но… Это же так прикольно!
– Давно прошел этот детский концерт?
– Давно.
– До гибели Саломеи?
– Да, то есть… Это было весной. А что? Почему вы спрашиваете?
– Нет, ничего, фотографии и правда классные, смешные. И детям такой карнавал явно понравился.
– Нет, вы не просто так спросили, – возразила рыженькая Алена тревожно. – Что я, не понимаю, что ли? Весь город в курсе, в каком виде женщин находят. И Соломку тоже… Там какая-то дикая инсталляция, что-то ненормальное. Но это никак не может быть связано с детским карнавалом, потому что…
Взгляд рыженькой администраторши внезапно застыл. Глаза ее округлились от удивления. А на бледных щеках вспыхнул румянец. Она явно что-то вспомнила.
Катя проследила за ее взглядом. Он был нацелен не на фотографии детского карнавала, а на афиши под стеклом.
– Вы меня спрашивали про афиши концерта Соломки. Что мы там писали, какую программу. А знаете, меня не только вы о ее афише спрашивали.
– А кто еще? – спросила Катя.
– Не полицейские. – Администраторша явно что-то припоминала. – У меня из головы вылетело совсем. А это случилось гораздо позже… Уже месяца полтора прошло с ее похорон. Я как-то была здесь вечером, обновляла фойе. И в клуб зашел мужчина.
– Мужчина? Кто? Вы его знаете?
– Нет, он был мне совершенно незнаком. Он спросил меня об афише концерта девушки, которую убили и нашли на остановке.
– И вы не сообщили об этом полиции?
– Да я забыла совсем! А потом полиции этот парень и без меня отлично известен. Он мне сказал, что это он – тот самый шофер автобуса, который нашел ее тело.
– Ржевский?! – воскликнула Катя.
– Я не знаю его фамилии. Но вам он отлично известен, он же очевидец.
– Что точно он вам сказал?
– Он спросил, не осталось ли старых афиш того концерта. Афиша все еще висела, мы ее в суматохе так и не успели снять. Этот парень спросил, не могла бы я отдать афишу ему. Сказал, мол, не в силах забыть то, что увидел, и очень переживает из-за смерти той девушки.
– И вы отдали ему афишу?
– Нет, – администраторша покачала головой. – Я ему отказала. Это же был ее последний концерт. Я хотела оставить афишу для нашего архива.
Глава 20 Номер девять
Покинув «маленький Парфенон», где играли и репетировали, Катя целиком оставалась во власти новостей, которые узнала.
Она напряженно размышляла о том, что поведала ей рыженькая болтушка-администратор, и не смотрела по сторонам.
Ох нет, даже в глубокой сосредоточенности внешний мир все же привлекал ее внимание, как привлекает внимание окружающая обстановка всякого путешественника, оказавшегося в незнакомом месте, который ищет оптимальный путь по своему маршруту.
Впоследствии десятки, нет, сотни раз Катя задавала себе вопрос: что она видела в те краткие минуты?
Что видели ее глаза? Но не отметила память? Что происходило вокруг, пока она медленно брела по улице, пересекала перекресток, обходила лужу на проезжей части, засыпанную желтыми листьями?
Что творилось кругом в ЭРЕБе, пока все ее мысли были заняты…
Катя думала в первую очередь о водителе автобуса Андрее Ржевском. И снова склонялась к мысли, что слишком уж много всяких фактов, словно шелухи, налипло к этому фигуранту. Но факт непреложный состоял в том, что Ржевский интересовался Саломеей Шульц. Правда, уже после того как сам обнаружил ее труп на остановке.
Зачем он хотел получить афишу ее концерта? Добыть себе некий фетиш, если он сам и был ее убийцей?
Катя возражала сама себе: Саломею убили в январе. Специально она у Мухиной не узнавала, как была одета девушка в тот момент. Но явно тепло. Убийца раздел ее догола, как и всех остальных, чтобы обрядить в костюм мухи. Он располагал ее одеждой, да что там, ее нижним бельем, ее ношеными трусиками! Это ли не главный фетиш, не вожделенная добыча для маньяка? Возможно, на ней в вечер концерта были ювелирные украшения – сережки, браслет, кольцо. Это все тоже досталось убийце. Саломея наверняка была под шубкой или пальто облачена в красивое платье – она ведь выступала на публике. В ее сумке должна была быть какая-то косметика – губная помада, например. Это тоже желанный фетиш для извращенца. В сумке она, весьма возможно, везла с собой концертные туфли, красивая изящная обувь на высоком каблуке – это еще один традиционный фетиш в делах о серийных убийствах. Наконец, убийце достался ее мобильный – а там, кто знает, какие интимные фото она хранила, имея женатого любовника?
Все это досталось тому, кто ее прикончил. И если это был Андрей Ржевский, то у него была припрятана масса вещей в качестве фетишей. Зачем тогда афиша? Зачем самому лезть на рожон, являться в дом ученых, вступать в разговор с администратором, просить? Позволить так явно себя запомнить?..
Правда, администратор Алена об этом давнем разговоре забыла.
И афиши Ржевский не получил. Но она все же висела тогда в коридоре под стеклом. И он мог прочесть названия пьес и имя композитора Рамо.
Если, конечно, сам не присутствовал на концерте Саломеи Шульц, а затем не выследил и подстерег ее в ночи.
Но для чего так явно рисковать? Так нарочито привлекать к себе внимание? Обнаружить первую жертву, которую сам же и убил… Вступить в контакт с полицией, затеять игру… Заявиться в дом ученых… Через полтора года сделать вид, что обнаружил третью жертву…
Что это за линия поведения такая? Совершенно безбашенная? Желание постоянно ходить по острию ножа? Желание быть не в тени, а на виду?
А разве не желание быть на виду, громко заявлять о себе, движет убийцей, когда он демонстративно выставляет тела на автобусных остановках напоказ всему городу?
Что это – гипертрофированная дерзость? Отсутствие инстинкта самосохранения?
Или нечто иное?
Но, кроме этой загадки, дом ученых – и по совместительству концертный зал – подкинул и другую.
Детский карнавал, музыкальный перформанс по мотивам сказки Бианки про насекомых. Есть ли здесь связь с убийствами? Или это тоже совпадение?
Катя вспомнила снимки детей в карнавальных костюмах. Муравьишка, бабочки, жуки, гусеница…
Мухи не было. Ни один из малышей не нарядился мухой.
Видел ли убийца эту детскую музыкальную шутку?
А начальник ОВД Алла Мухина – в курсе ли она этого спектакля-карнавала, поставленного весной, почти за девять месяцев до убийства Саломеи Шульц?
Конечно же, полицейские видели снимки, они много раз приходили в концертный зал. И что?
Сочли, что все это не имеет отношение к делу? Что образ «мухи» связан с личностью начальницы ОВД из-за ее фамилии?
Но сама Алла Мухина уже привела иные версии.
Очнувшаяся от своих дум Катя обнаружила, что стоит у дверей продуктового магазина на перекрестке.
Самый обычный угловой магазинчик – тесный закуток в угловом двухэтажном кирпичном доме. Рядом вывески: «Химчистка-прачечная», «Ремонт ключей и зонтов», «Бытовые услуги».
И опять же впоследствии миллион раз Катя спрашивала себя: что она видела в тот момент? Что видела за минуту до этого, пока брела как сомнамбула?
Кажется, мимо проехала машина…
И еще одна… грузовая «Газель»…
Велосипедисты… нет, их не было. Никто Катю не обгонял, а вот ехал ли кто навстречу по другой стороне улицы… нет, велосипедистов не было.
Да и прохожих тоже…
Кроме той странной старухи…
Катя решила зайти в магазин. В горле до того пересохло еще там, в доме ученых, от их канифольного запаха, что пить хотелось словно путнику в пустыни.
Она оглянулась через плечо. Этот момент она помнила совершенно ясно.
По одной из улиц перекрестка приближалась пожилая женщина в светлой куртке и черных брюках. Она как-то странно раскачивалась из стороны в сторону и размахивала руками. Словно всплескивала, а затем бессильно роняла.
Больше никого из прохожих на этой тихой, засаженной липами улице не было. Катя вошла в магазин.
Все как обычно. Кассирша-продавщица, полки с хлебом, витрина с колбасами и сосисками, холодильник полуфабрикатов как сундук, холодильник со стеклянной дверью для соков и газировки.
– Мне минеральную без газа, – попросила Катя. – Если можно, не холодную.
Продавщица пошла вдоль полок. В этот момент дверь магазина открылась, и пожилая женщина в светлой куртке ввалилась внутрь.
Бледное лицо ее было искажено дикой гримасой, глаза вытаращены. Но, несмотря на всю эту мимику, Кате показалось, что она уже где-то видела старуху.
– Звоните! – выкрикнула старуха хрипло. – Звоните в полицию! У меня мобильный… батарея… я не могу, разрядилась батарея… Звоните сейчас же!
– Что случилось? – напуганная продавщица уронила пластиковую бутылку воды.
– Убили! – закричала старуха. – Я зашла, а там… Столько крови… Звоните в полицию!
Катя…
Она вспомнила, где видела старуху.
Эти жемчужные серьги, столь странно смотрящиеся дорогие жемчужные серьги в сморщенных старческих мочках…
– Где? – спросила она. – На остановке?
Старуха молча таращилась на нее.
– На автобусной остановке?! – выкрикнула Катя, выхватила из сумочки удостоверение. – Звоните в полицию! Вызывайте полицейских!
– Девятый номер, – старуха ткнула рукой в сторону двери. – Девятый… прямо по улице… она там!
Катя выскочила на улицу, и бегом…
И тут же вернулась назад.
Это не та улица. Это улица, по которой она брела от дома ученых. А старуха шла ей навстречу и наискосок.
Она перебежала перекресток и помчалась что есть сил по той улице, где впервые заметила странную старуху, размахивающую руками.
В начале – никаких жилых домов. Пустырь, обнесенный забором, – брошенная строительная площадка. За ней – магазин-стекляшка, закрытый, с заколоченными окнами второго этажа. За ним – еще одна стекляшка, тоже закрытая и заброшенная. Напротив – ряд железных гаражей. Густые кусты.
Дальше улица шла под уклон, и там располагалось какое-то административное здание за глухим забором. И два старых кирпичных коттеджа – точно таких же, как и на главных улицах ЭРЕБа. Возле здания – автобусная остановка.
Сердце Кати ухнуло вниз.
Однако уже через секунду она поняла, что у страха глаза велики.
Автобусная остановка была пуста.
Никаких перформансов.
Никаких женщин-мух на этот раз.
Но где же тогда…
Катя бросилась к автобусной остановке. На стене административного здания – «семерка». Значит, следующий дом – кирпичный коттедж – номер девять.
И точно, на стене имелся указатель: «Одиннадцатая Парковая, 9».
Палисадничек перед двумя входами был аккуратно убран, его украшали прополотые клумбы, на них красовались вечнозеленые кустики.
Мирная, тихая картина. Тюлевые занавески во всех окнах опущены… Нет, в дальней половине окна зашторены, а вот в ближней половине дома в двух окнах шторы отдернуты, и даже открыты форточки.
Катя подошла к входной двери. Подергала ручку – заперто.
Старуха сказала – я зашла…
Катя вдруг вспомнила, что в этих домах есть еще один вход – позади. Дверь, выходящая в более просторный садик, примыкающий, словно в дачных кооперативах, к садам других жилых коттеджей.
Она спустилась по ступенькам, медленно, очень медленно обогнула дом.
Где-то далеко зазвучала песнь сирен…
Полицейские мчались по ЭРЕБу.
Песнь сирен, как траурный марш, все громче, громче… Она пугала, манила и предостерегала.
Катя сделал еще пару шагов. Затем еще.
Сначала она увидела брызги красного на широко распахнутой, покрашенной в белый цвет задней двери дома.
А потом увидела тело, распростершееся на клумбе сломанных, вырванных с корнем осенних астр.
Глава 21 Песня сирен
Переливы звука не умолкали.
Они наполнили собой улицу, сад, выплеснулись далеко за пределы Одиннадцатой Парковой.
Полицейские трели…
Песня сирен…
Катя сидела на пластиковом стуле возле кустов можжевельника. Ее трясло как в лихорадке. Отсюда, с этого наблюдательного пункта, ей было отлично видно, как работают полицейские ЭРЕБа, собирая улики и осматривая труп.
Алла Мухина в роли эринии ЭРЕБа…
Катя едва не начала истерически смеяться, кудахтать, зажала рот рукой: тихо, тихо, без истерик! Это всего лишь кровь и мозги. А ты – идиотка последняя, потому что сама сунулась в ЭРЕБ, как в пекло, сама виновата…
Потому что это, как метко выразилась местная эриния в чине подполковника, не Аид.
Не Ад.
Это ЭРЕБ.
– Вы трогали тело?
Катя подняла глаза – перед ней полковник Крапов. Он явился на место происшествия вместе со всей своей новой министерской группой поддержки.
– Я вам вопрос задал.
– Оставьте ее. Не видите, она в шоке. Я ее сама потом расспрошу.
Голос Мухиной.
Катя с трудом разлепила спекшиеся губы. Она так ведь и не попила воды. И теперь – на исходе второго часа осмотра места убийства – жажда сжигала ее огнем.
А рядом, словно в насмешку, – большая садовая бочка, полная дождевой воды, из которой, наверное, летом хозяйка этой половины коттеджа поливала свои цветы и грядки.
– Алла Викторовна, я не в шоке. Я уже раньше видела… Я и раньше ездила на места происшествий.
Катя лепетала это, надеясь восстановить свой статус-кво.
– Так вы касались тела? – не отступал полковник Крапов.
– Нет. Я ничего не трогала. Я сначала увидела потеки… брызги крови на двери, а потом ее. Я уже сказала вам, что зашла в магазин – тот, что на перекрестке. А туда вбежала эта пожилая женщина. И закричала, что здесь, в девятом доме, убийство. Я велела звонить в отдел, а сама побежала сюда и…
– И? – мрачно спросил полковник Крапов. – Вы узнали свидетельницу?
Катя молчала.
– Я вам снова задал вопрос.
– Тогда нет, хотя… мне показалось… сейчас да, я ее вспомнила. Это кассирша в здешнем музее. Мы заходили туда с Аллой Викторовной в день моего приезда в город.
– А потерпевшую вы опознали?
– Да, – Катя покорно кивнула. – Хотя ее сейчас трудно узнать, но я ее узнала. Это директор музея… я ее видела тогда же… Только я забыла ее имя.
– Нина Кацо, – откликнулась Алла Мухина.
– Череп проломлен.
Это объявил эксперт. Они с Мухиной (та была в резиновых перчатках, но без защитного бумажного комбинезона) как раз переворачивали тело.
– Директор музея науки, – повторила Катя. – Я сначала думала, что убили на остановке… то есть что это опять то самое… Перформанс на автобусной остановке, новая жертва. Но остановка чистая… Там ничего не было.
– Женщину убили здесь, – сказал эксперт. – Орудие убийства валяется на траве в метре от тела.
Катя видела, как Мухина поднялась с колен и сделала шаг в сторону. Оперативники уже сфотографировали этот участок сада. Поэтому она нагнулась и подняла с земли некий предмет.
Это была небольшая садовая тяпка. На лезвии тяпки – бурое и налипшая земля.
Мухина взвесила тяпку на руке. Эксперт уже приготовил пластиковый мешок – паковать вещдок.
– Слишком легкая, – заметила Мухина. – Ручка из пластика. Она мало что весит, эта штука. А Нине Кацо снесли чуть не полголовы.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил полковник Крапов.
– Этот садовый инвентарь как-то не тянет на орудие убийства. По весу.
– Там же следы ее крови.
Мухина опустила садовую тяпку в пластиковый мешок.
Со своего места Катя видела тело директрисы музея. Она лежала почти у самых ступенек. Раньше – ничком. Рухнула в таком положении, когда ее настиг удар по голове. Теперь эксперты аккуратно повернули тело на бок.
Катя видела запачканные садовой землей осенние ботинки, задравшуюся брючину – брюки те самые, черные, а вот одежда другая. Короткий плащ бледно-розового цвета и под ним не толстый свитер, как в их первую встречу, а клетчатый пиджак из твида.
Нина Кацо собралась выйти из дома.
– Наверное, она дверь запирала, когда убийца ударил ее сзади по голове, – словно прочтя Катины мысли, оповестил опергруппу эксперт. – Дом она так и не закрыла. Но убийца внутрь не входил. Никаких следов грязи на полу.
– Отсутствие грязи еще не факт, – возразила Мухина. – Может, он очень старался не наследить там.
– Внутренняя обстановка не нарушена.
– Все равно проверьте. Убийца ее сумку всю до дна выпотрошил.
Мухина указала на другой поисковый квадрат, который как раз сейчас обрабатывали, фотографировали, осматривали оперативники и второй эксперт.
На садовой дорожке, покрытой гравием, валялась сумка директрисы музея, чуть ли не вывернутая наизнанку.
На гравии разбросаны вещи: пудреница, очешник, ключница с открытой молнией – связка ключей наружу, пачка влажных бумажных салфеток, шелковая шейная косынка – скомканная.
– Ни бумажника, ни мобильного телефона, – сказал один из оперативников.
– В сумке явно что-то искали, не шарили, предпочли сразу все рывком вывернуть наружу, – заметила Мухина.
– Деньги и мобильный – искали и взяли, – оперативник пожал плечами.
Катя подалась вперед, стараясь рассмотреть. На эти мелочи она даже внимания не обратила – сумка, все это барахло…
В то мгновение в саду, освещенном октябрьским солнцем, она увидела тело женщины, залитое кровью, пальцы, вцепившиеся в последней агонии в вырванные с корнем лиловые астры.
И услышала эту чертову песню сирен, что все звучала, звучала…
– Выключите мигалку в машине к черту! – крикнула Мухина неизвестно кому. – На нервы действует!
Патрульный, оставшийся у машины на улице, не мог ее слышать.
А терпеливый спокойный эксперт пояснил:
– Сирену сейчас не вырубить, там что-то законтачило. Они потом аккумулятор…
Мухина резко махнула рукой в резиновой перчатке, осторожно обошла разбросанные на дорожке вещи и направилась к углу дома – мимо Кати.
– Что, как осиновый лист? – спросила она глухо.
– Как заячий хвост, – ответила Катя.
Обе они опустили словечко «трясешься».
– Соберитесь. Вы мне нужны.
Эта фраза подействовала на Катю отрезвляюще.
Она поплелась за Мухиной к патрульной машине, где все звучала и звучала полицейская сирена из-за съехавшей набекрень электроники.
– Я когда прибежала, начала дергать ту дверь, – Катя кивнула на парадное, выходящее на улицу. – Почему она воспользовалась черным ходом?
– Это не черный ход, это как раз нормальный выход, – сказала Мухина. – Вы планировки этих старых коттеджей не представляете. Есть с двухкомнатными квартирами одноэтажные, как этот, на две семьи. Есть с трехкомнатными, двухэтажные, как мой. Парадные с улицы, это типа подъезда – там общая площадь, длинный коридор, который жильцы используют как чулан и кладовку – велосипеды хранят, старые вещи.
– Соседей нет.
– Наверное, они рано уезжают на работу. Это мы выясним. И в соседнем доме тоже. Музей открывается в одиннадцать. У Нины Кацо утром достаточно времени. А вот соседи ее, видно, ранние птахи.
Они подошли к патрульной машине. Там сидел полицейский и на заднем сиденье – пожилая кассирша музея, та, что подняла тревогу. Она отсчитывала высыпанные на ладонь белые таблетки, между колен у нее была зажата пластиковая бутылка воды. Та, что так и не досталась Кате.
– Ну как, немножко пришли в себя? – сочувственно спросила Алла Мухина.
– Какое там… – пожилая кассирша не смотрела на них, считала таблетки на морщинистой ладони. – Разве после такого придешь в себя?
– Нитроглицерин? – спросила Мухина.
– Нитромак, – старуха проглотила две таблетки, запила водой из бутылки. – Спрашивайте. Я понимаю – вам скорее надо узнать.
– Вы договаривались с Ниной Кацо, что зайдете к ней утром? – спросила Мухина.
– Да нет же. Я пришла в половине одиннадцатого, как обычно. Смотрю – музей наш закрыт. Нины Павловны нет. А она всегда в одно время приходит – в десять. Все сама открывает – все фонды проверяет, сигнализацию отключает. Я ее ждала до одиннадцати – думала, мало ли, может, проспала, опаздывает. Но ее нет как нет. И звонков мне на мобильный никаких. Это так на нее не похоже было! Я забеспокоилась. Достала телефон, начала ей звонить.
– И что?
– «Абонент не отвечает».
– Отсутствовал сигнал?
– Никакого сигнала! И я… – старуха приложила руку к сердцу, помассировала его. – Я не знаю, мне что-то стало очень тревожно. Вы верите в предчувствие? Мой муж покойный как раз в НИИ исследованием этих вопросов занимался – тревожное пограничное состояние, нейроимпульсы… опосредованное предчувствие… Я не могла места себе найти у музея. Все звонила ей и звонила. А затем решила пойти узнать.
– К ней домой?
– А куда же? От музея недалеко. Я знаю, где она живет. Много раз в гостях у нее бывала.
– Но Нина Кацо могла пойти утром к дантисту, к врачу.
– Она бы меня обязательно предупредила. Позвонила, если что-то не так – зуб разболелся или что еще. Не позволила бы, чтобы я, старая, со своими больными ногами под дверью музея околачивалась. Я вдруг почувствовала – с ней беда приключилась. И пошла сюда. Захожу во двор, а она… бедная, бедная…
Кассирша начала плакать. Слезы текли по ее лицу, и она не вытирала их.
– Я едва чувств не лишилась со страха, выскочила оттуда. Кругом никого. Магазины здесь все заброшенные, пустырь. И закричала, но… Хоть бы кто-то мимо проехал!
– Машин не было на улице?
– Ни одной, – старуха-кассирша покачала головой. – И батарея у телефона моего села. И тогда я побежала к магазину на перекрестке. Если это, конечно, можно бегом назвать – на моих ногах. И там, в магазине, вот эта девушка…
Она сквозь слезы глянула на Катю.
– Ниночка, – прошептала она с великой нежностью, – кто же это сделал с тобой, хорошая моя?
– Вас сейчас отвезут домой, – Мухина кивнула патрульному, и тот сел за руль. – Спасибо, вы нам очень помогли.
Песня сирен удалялась по безлюдной улице.
Катя не видела никаких зевак. А затем до нее дошло: полицейские перекрыли эту часть перекрестка, отсекли улицу Одиннадцатую Парковую от остального города.
– Кто-то скажет, что это нападение с целью ограбления, – заметила Алла Мухина.
– Совсем другой почерк, Алла Викторовна, – откликнулась Катя. – Ничего общего со всей серией. Ни похищений, ни манипуляций с асфиксией, ни сломанных шейных позвонков, ни переодеваний, ни перформансов на остановках. Ничего. Ни крыльев, ни средства от насекомых в качестве уничтожителя следов. Удар по голове сзади.
Мухина в раздумье кивнула. Кате – даже в таком состоянии полного хаоса – было отрадно, что они стали понимать друг друга без лишних слов.
– Только не тяпкой с пластиковой ручкой, – сказала Мухина. – Ее ударили по голове чем-то другим, гораздо более тяжелым. И этого другого на месте происшествия мы так и не нашли. Логично было бы предположить, что это нечто убийца забрал с собой.
– Зачем?
– Это хороший вопрос.
– Но на тяпке следы ее крови.
– Это тоже хороший вопрос. Для чего пачкать в крови жертвы совсем другое орудие убийства, которым не пользовались?
К дому по пустынной улице подкатила «Скорая». Оперативники начали помогать санитару выгружать носилки, готовить мешок, в который упакуют труп для перевозки на вскрытие.
Алла Мухина оставила Катю и подошла к полковнику Крапову. Несмотря на всю свою прежнюю конфронтацию, сейчас они вполне по-деловому стали тихо что-то обсуждать.
Эксперт захлопотал вокруг трупа, делая последнюю серию снимков, и затем взял в руки камеру, чтобы записать на видео, как тело начнут готовить к перевозке.
– Алла Викторовна!
На пороге дома Нины Кацо появился второй эксперт, который вместе с оперативниками осматривал ее жилище.
– Внутри никакого беспорядка. Все на своих местах, – сказал он громко. – Но взгляните, что мы нашли на дне одного из кухонных ящиков.
В руках эксперта были листы плотной коричневой бумаги типа оберточной.
Мухина и Крапов быстро подошли, поднялись по ступенькам. В руках эксперта было и еще что-то – в пластиковом пакете для вещдоков, и он показывал это им обоим.
Но Катя не смогла разглядеть, что это. А потом они все скрылись в доме.
Глава 22 Последний посетитель
Когда вернулись после осмотра места убийства в ОВД, Алла Мухина сама кратко допросила Катю об обстоятельствах обнаружения тела Нины Кацо – официально, на протокол. А затем уехала на вскрытие.
Однако пробыла там недолго, как и полковник Крапов, который тоже уделил в этот раз работе патологоанатома не так много своего драгоценного времени.
Катя в отсутствие Мухиной успела позвонить шефу Пресс-центра и рассказать о произошедшем. Попросила продлить командировку.
– На сколько? – спросил тот.
– На сколько это возможно.
– Думаете, есть какая-то связь между серией и этим?
– Я не знаю. Почерк, способ совершения иной, это убийство отдельно от серии расправ над женщинами. Но потерпевшая тоже женщина и… Я пока не знаю, что думать, – честно призналась Катя. – Возможно, это просто грабеж с убийством.
Шеф пресс-службы держал на том конце долгую паузу. Катя знала: он не верит в то, что это «просто грабеж», как и она сама. Однако чего не случается в жизни?
Может, это что-то совсем другое…
А может, и нет…
– Ладно, работайте там, на месте, – сказал он наконец. – Как криминальный журналист нюхом чувствую, что в этом городишке творятся странные дела.
В следующие два часа, которые Катя провела в одном из свободных кабинетов, гоняя свой ноутбук и записывая как можно подробнее события предыдущих дней для будущего очерка, произошли лишь два события: на банковскую карточку оперативно пришли командировочные (шеф Пресс-центра, видно, сам лично ходил в финчасть) и вернулась Алла Мухина.
– Причина смерти – черепно-мозговая травма, – сообщила она новости экспертизы. – Нине Кацо нанесли два удара по голове: первый сзади в затылок и второй, когда она упала, в правый висок. Это чтобы уж наверняка прикончить. То есть теперь это очевидно: не просто оглушили и вытряхнули сумку, ограбили, а хотели убить. Никаких следов асфиксии, никаких странгуляционных борозд на шее. Никаких следов борьбы. Она не сопротивлялась – либо просто не видела своего убийцу, либо полностью ему доверяла. Повернулась спиной, закрывая входную дверь. Ключи от музея у нее на связке. Целы. Музей проверили – там все нормально. Сигнализация включена, никаких попыток проникновения.
– А там есть что-то ценное? – недоверчиво спросила Катя.
– Это же музей, хоть и краеведческий. Скафандр космонавта, наверное, что-то стоит. – Мухина криво усмехнулась. – Вы там, на Одиннадцатой Парковой, вели себя профессионально, солнце мое. Однако струсили.
– Хотите сказать, что не бросилась там все хватать и оставлять свои следы, а чужие затаптывать? – Катя была мрачна. – Алла Викторовна, что происходит в вашем городе, а?
– Два года задаю себе этот вопрос. А вы сразу хотите – ишь, какая быстрая.
– Пять женщин убито.
– Из всех горожан, посетивших наш музей в течение последней недели, как об этом вспомнила кассир музея, она же наш главный свидетель Амалия Ратлевская, таких любознательных было всего трое. Угадайте кто. Мы с вами, когда приехали к Нине после кражи у Чеглакова, и Дмитрий Ларионов.
– Еще его жена, подруга вашей дочки Василиса, – напомнила Катя.
– Старуха-кассир говорила о тех, кто заходил в музей. Внутрь. Это и пленка с камеры охраны подтвердила. Мы – и Ларионов. И он, кстати, заходил к Нине, по показаниям кассирши, еще и вчера вечером.
– Вечером накануне убийства?
– Ага, – Мухина кивнула. – Если хотите, поехали со мной к ним домой. Расспросим его о визите. После его ухода Нина закрыла музей, и они с кассиршей отправились по домам до следующего утра. Получается – он последний посетитель. Он последний видел Нину Кацо живой.
Они вышли из отдела, сели в дежурную машину с мигалкой.
– Разве он не на работе? – спросила Катя недоверчиво.
– Их химическая лаборатория на базе трудится сейчас на полставки. Загруженность ниже среднего. В общем-то, это его собственная лаборатория, наполовину частная, потому что, как я знаю, он после смерти матери-академика приобретал много оборудования для исследований на свои деньги. Но там и индивидуальные научные проекты сейчас, какие – в простое, какие на грани закрытия. Так что он должен быть дома, с женой.
Ехали через тихий, слишком тихий для послеполуденных часов город. Катя не сомневалась – ЭРЕБ уже в курсе того, что случилось. И новое убийство разогнало всех с узких тенистых улиц. Даже велосипедисты – племя оптимистов – попадались очень редко.
Проехали городскую набережную, где Катя гуляла в свой первый вечер в тумане. Вырвались на простор и помчались по новому шоссе.
Все вдоль реки, так что гладь воды и дальние берега не терялись из виду. Через четверть часа показались дома.
Нет, особняки за высокими заборами.
Катя поняла, что здесь, на берегу, «над вечным покоем», в полной гармонии с природой живут те, кто мог себе позволить построить вот такие дома. Это местные состоятельные люди, «знать» Дубны: бизнес-воротилы из столицы, научная академическая элита из самых верхов и богатая творческая интеллигенция, всегда рассматривавшая эти края, подобно краям Завидова, как свой собственный противовес купеческой Рублевке.
Особняки выстроились в ряд вдоль береговой линии. Здесь также располагался небольшой причал для маленьких яхт и лодок.
Заборы из бетона столь высоки, что видны лишь крыши.
Полицейская машина остановилась у ворот в высоком заборе из красного кирпича. Летом его пышно увивал плющ, но сейчас, в разгар осени, толстые перепутанные плети – голые и сухие – напоминали щупальца.
Домофон у кованой калитки. Им открыли сразу, как только Мухина назвала себя.
Оставив машину у ворот, они вошли и попали на обширный участок с двориком-патио, просторным гаражом на несколько машин, заросшим фруктовым садом, где никто не собирал с яблонь яблоки, и ухоженным газоном.
Дом Ларионовых мало напоминал темные приземистые коттеджи пятидесятых-шестидесятых, которыми изобиловали улицы ЭРЕБа. Дом выглядел относительно новым, суперфункциональным – с новомодной стеклянной пристройкой с раздвижными дверями и огромными панорамными окнами второго этажа, смотрящими на речной простор.
На пороге Катю и Мухину встретили оба супруга. Оба, и Дмитрий Ларионов, и Василиса, в старых джинсах, заляпанных краской. Он – в клетчатой пропотелой рубашке, она, хорошенькая, растрепанная, но одетая столь же затрапезно, – с малярным валиком в руках.
В доме пахло краской, но запах смешивался с дорогими цитрусовыми ароматизаторами воздуха.
– Добрый день, – поздоровалась Мухина. – У вас что, ремонт в разгаре?
– Мы с Димой готовим комнату наверху. Детскую, – радостно сообщила Василиса.
– Что, сами?
– Сами, тетя Алла! – Василиса торжествующе кивнула. – Я Димку заставила. Мы должны сделать это сами. Не рабочие, не фирма по ремонту. А мы. Потрудиться надо нам самим для него… или для нее.
Она положила руку себе на живот, который, впрочем, никак не выдавал ее положения.
– Причуды беременных, – Дмитрий Ларионов широко улыбался. – Я выполняю все, как раб. Домой из лаба приехал, в холодильнике пусто. Вася наверху с краской балуется.
– Хотите посмотреть, какой мы цвет для стен выбрали в детской? Тетя Алла? Одобрите? – она тянула Мухину за рукав в сторону лестницы на второй этаж. – Там раньше была спальня родителей Димы. Оттуда такой вид потрясный! Мы решили – это будет комната малыша. Здесь мы, в кабинете Ираиды Аркадьевны, ничего трогать не стали, решили – пусть останется как наш домашний музей. Но спальня станет…
– Василиса, Дима, у меня новости печальные, – перебила ее щебетание Мухина. – Директора музея Нину Кацо убили сегодня утром.
Василиса вскинула руку к губам, словно затыкая себе рот. Глаза ее округлились. Дмитрий Ларионов тоже вытаращился на Мухину.
– Нину Павловну?! Но мы только… но я же с ней только вчера…
– Опять это, да? – прошелестела Василиса. – На остановке?
– Нет, – ответила Мухина. – Возле самого ее дома. Она, видно, собиралась на работу в музей.
– Мне что-то… голова кружится…
– Васька, пойдем, ты сядешь, – муж подхватил Василису сзади.
– Я на ногах стою твердо, – она отпихнула его от себя. – Но лучше правда сесть всем нам. Тетя Алла, ее, как и тех, других, выставили напоказ?
– Нет. Там несколько иные обстоятельства, – ответила ей Мухина. – На то, о чем шепчется весь город, это вроде не похоже. Дима, я знаю, что вы вчера вечером заходили к Нине в музей. Получается, что вы последний видели ее живой – я имею в виду из посетителей.
Дмитрий Ларионов махнул им рукой – заходите, проходите, располагайтесь.
Это был богатый, изящно обставленный дом, однако подвергнутый целой серии перемен, как всегда случается, когда в старых стенах обживается молодая современная семья.
Из холла открывался вид на гостиную и кухню, щеголявшие новенькой дорогой современной обстановкой и дизайном. А справа широкие двустворчатые двери вели в кабинет – очень большую комнату с кожаной мебелью, книжными стеллажами до потолка и письменным столом черного дерева. Над камином висел женский портрет в коричневых и пепельно-розовых тонах. Каминная полка, столик у кресел – все было заставлено фотографиями в рамках.
Что там и как, Катя пока не разглядела. Они расположились в модной светлой гостиной, главным украшением которой была гигантская плазменная панель. Но не только это привлекало внимание – по панорамному стеклу ползал робот – мойщик окон, вертя щетками и тихо шипя. По полу из ламината юрко сновал и кружился юлой робот-пылесос, похожий на летающую тарелку.
– Похоже, что Нину Кацо убили и ограбили, – сказала Мухина.
– Ограбили? – Дмитрий Ларионов не верил своим ушам. – Сначала к Константину Константиновичу в дом вломились, украли что-то там, а теперь напали на Нину Павловну?!
– У нее похитили деньги и мобильный. – Мухина следила взглядом за роботом-мойщиком, присосавшимся к стеклу, словно…
Гигантская муха…
Катя вздрогнула – сравнение напрашивалось само собой. Но это просто игрушка робототехники, хотя и весьма полезная.
– Зачем вы к ней вчера приходили, Дима? – спросила Мухина.
– Она мне позвонила и сказала, что отобрала фотографии для экспозиции. Ну, из тех, что я ей оставил. Просила зайти одобрить. Я вчера работал в лабе во второй половине дня и по дороге домой вечером заскочил в музей. Я там провел минут пятнадцать, Нина Павловна показал мне, что выбрала. Мы прошли в зал. Она показал мне, как и что будет размещаться на стендах.
– Выставка посвящена вашей матери?
– Да, – лицо Дмитрия потемнело. – Как же это так… Вчера только говорили с ней, обсуждали. Она… Нина Павловна меня с полуслова понимала – в смысле утрат и потерь. После всех ее несчастий, после всего что ей пришлось пережить. Смерть отца… Она мне говорила – он тоже умер у нее на руках, как и моя мать на моих. И она, как и я, ничего не смогла поделать. И потом новая ужасная трагедия.
– Она не казалась вам испуганной, встревоженной?
– Да нет, все было как обычно. Помните, вы пришли в музей, когда мы снимки рассматривали? Так же и вчера было. Музей уже закрывался.
– При вас в залах были посетители?
– Я не видел, мы с Ниной Павловной сидели в ее кабинете. Нет, никто там не бродил, мы, когда пошли смотреть, где разместится экспозиция, никого в залах не встретили.
– Вы поехали из музея сразу домой?
– Да. – Дмитрий обернулся к Василисе, которая скорбно поджала губы.
Ее радостное оживленное настроение словно ветром сдуло.
– Димка приехал, мы поужинали и легли спать, – сказала она. – Раз он последний свидетель, который видел Нину Павловну живой, ему алиби нужно на ночь и утро, да? Так я подтверждаю, что он…
– Нет, Василиса, ничего этого не нужно, – спокойно ответила Мухина.
– Это потому, что жена и муж не могут составить алиби друг другу, вы все равно, полиция, не поверите, да?
– Да нет, просто там другие обстоятельства убийства, – уклончиво ответила Алла Мухина. – Ты не беспокойся об этом. Не хватало еще тебе в твоем положении беспокоиться.
– Я все еще не могу поверить, что Нина Павловна мертва, – сказал Дмитрий Ларионов. – Человек, от которого я видел одно лишь добро и участие…
– Дима, до меня слухи дошли, якобы вы собираетесь продать отель «Радужный мост» и деньги вложить в исследования, в фонд вашей матери-академика. И насчет гостиничного комплекса в Дубне, который построил ваш отец…
– Нет. То есть да, у меня имелись такие планы, раньше. А что, в городе уже слухи по этому поводу? Нет, вкладываться смысла нет. Хотя и гостиничный бизнес малорентабелен стал. – Ларионов казался удивленным сменой темы, но слегка оживился. – Это я раньше хотел что-то продать. А теперь надо думать не только о себе. О ребенке. Что ему оставить на жизнь.
– Ладно, мы поехали, считайте, это просто формальность с нашей стороны – эта беседа. – Алла Мухина поднялась с дивана.
Они прошли в холл.
– Оставите все как есть в кабинете? – спросила она.
– Пусть это будет домашний музей Ираиды Аркадьевны, – ответила Василиса, проходя в комнату.
Сейчас Катя смогла рассмотреть портрет над камином – они вошли вслед за хозяйкой.
Женщина на портрете, написанном в смазанной импрессионистской манере, была далеко не красавица. Седые волосы стрижены под каре, резкие волевые черты лица, морщины. Энергичное, властное выражение. На женщине был наброшенный на плечи белый халат врача, а под ним – простое темно-синее платье. На шее – нитка крупного жемчуга.
– Академик Ларионова. Я ее хорошо помню, Дима, – сказала Мухина.
– И я с самой школы, – откликнулась Василиса. – Давно это было, а кажется – вчера. Мы с Димой решили оставить здесь все как есть. Все ее вещи. Книги. Когда родится сын или наша дочка… она узнает, кем была ее бабушка.
– Женщин в нашей Академии наук по пальцам можно пересчитать, – заметила Мухина. – Ираида Аркадьевна была выдающейся личностью. Она и академик Вяткин столько сделали для города. Еще могла бы жить да жить, базой руководить.
– Обширный инфаркт. Дима ничего не успел предпринять, когда… Там же, на базе, полно врачей, ученых, фармацевтов. Дима мне говорил… Пока из одного блока везли этот аппарат для запуска сердца… Дефибриллятор? Она… она умерла.
Василиса обращалась к мужу.
Дмитрий смотрел в окно, отмытое роботом до блеска. Затем обернулся. Взгляд его скользнул по жене, Мухиной, Кате и остановился на фотографии.
На ней изображен он сам – вместе с матерью.
Кате бросилось в глаза, как старо выглядит академик Ларионова на фото, не то что на портрете. Судя по юному виду Дмитрия – он поздний ребенок и…
Имелась и еще одна фотография – академик и ее муж. Лысый, бравого вида подтянутый мужчина, годами явно много моложе старухи-ученой.
– Правильно, что оставите комнату как музей, пусть ваш ребенок знает, кем она была, – одобрила Мухина. – Безмерно жаль, что так все получилось. Я ведь помню тот день, сама выезжала. Хорошо, что вы, Дима, в той аварии остались живы.
Все это было загадкой для Кати. Но она ждала ответов уже вне стен этого богатого академического особняка, где юная обеспеченная пара сама готовила будущую детскую своему чаду.
И она не ошиблась.
Они возвращались берегом реки в город, когда Мухина сказала:
– В общем-то, сами были виноваты, не на кого пенять. Мужики. Ну да – оба осиротели разом, и Дима, и его отец. Но надо было держать себя в руках. А они напились до чертей на ее поминках. Оба. Поминки справляли в Дубне, в их большом гостиничном комплексе, в ресторане. На похоронах человек триста присутствовало – из Москвы, из Роскосмоса, из ЦУПа, из РАН. Когда оба возвращались пьяные в город на машине – отец сел за руль. Не справился с управлением. Улетели с обрыва. Отец насмерть. Дима с переломами обеих рук, ноги. Василиса его с ложки, как младенца, кормила. Выходила его. А потом он на ней женился. Типичный маменькин сынок по жизни. Нашел себе новую мамочку.
Маменькин сынок…
Катя запомнила это определение Мухиной. Она дала его явно неспроста. Не бывает простых намеков в городе, где совершаются серийные убийства.
Глава 23 Чиновница
Катя обратила внимание, что всю обратную дорогу в ОВД Алла Мухина что-то сосредоточенно обдумывает. Словно прислушивается к чему-то внутри себя.
И это одновременно тревожило Катю и вызывало в ней нетерпеливое любопытство – начальница ОВД походила сейчас на человека, который переживает какой-то глубокий внутренний разлад, колеблется и одновременно стоит на пороге чего-то совершенно нового, доселе неизвестного и непонятного.
Это не было связано с разговором с семейной парой Ларионовых. Причина крылась в других вещах – фактах, уликах? Этого Катя не могла понять. Она лишь констатировала факт – перемена в Алле Мухиной произошла после убийства директрисы музея, ни по почерку, ни по способу совершения никак не похожего на тот ужас, который ЭРЕБ исторгал из своего мрачного чрева на протяжении вот уже двух лет.
День снова клонился к закату. Алла Мухина, выйдя из патрульной машины, глянула на наручные часы. Затем взгляд ее скользнул через улицу, где в сгущающихся сумерках ярко горели окна кабинетов городской администрации, расположенной напротив отдела полиции.
– Что вы мне рассказывали про Нину Кацо по поводу самого первого вашего дня здесь? – спросила она вдруг Катю.
– Я? Вам? Про нее? Это вы меня великодушно взяли к ней в музей на допрос после кражи у…
– А вы мне потом рассказали…
– Я рассказала вам не про нее, а про Анну Ласкину. Ласкина вместе с ней вышла из администрации. – Катя махнула рукой на освещенное здание. – Я только упомянула… Ой, надо же, до меня лишь сейчас дошло, как до жирафа. Ласкина имеет отношение и к ней, как и к четырем жертвам серии. Получается, они тоже связаны.
– Не желаете проверить эту связь прямо сейчас?
– Вы хотите допросить Ласкину? Вы все же на это решились?
– Мы нагрянем к ней в офис прямо сейчас, без предупреждения, без звонка.
Они пересекли улицу и зашли в здание администрации. Охранник лишь глянул на Мухину и поздоровался.
Катя терялась в догадках, что же заставило Мухину действовать сейчас так спешно? Ведь они отрабатывали Ласкину на предмет ее косвенных связей с жертвами убийств почти полтора года. И Мухина не торопилась, нет – да что там говорить – она все тянула и тянула с допросом чиновницы. И вот сейчас словно нашла предлог. Словно тема убийства директора музея была лишь неким прологом дальнейших бесед и действий, которые в отношении городской чиновницы могли бы последовать.
– Из ваших слов можно понять, что не только мы с вами и Дмитрий Ларионов за несколько дней до смерти общались с убитой, но и она, – тихо произнесла Мухина, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.
Мухиной в городской администрации все было хорошо знакомо. Катя оглядывалась по сторонам – обычная обстановка. Смесь нового ремонта, потуг превращения старых декораций в некое подобие современного офиса и при этом старая, въевшаяся в штукатурку стен допотопность и косность.
Если раньше, еще несколько лет назад, городские администрации старались шагать в ногу с прогрессом, то сейчас повсеместно словно окостенели, превращаясь в этакие микроскопические «кремли» – даже дорожки в коридорах сменили с прежнего функционального и хорошо поддающегося уборке ковролина на унылые «кремлевские ковры» клюквенного цвета.
В приемной замглавы администрации секретарша что-то набивала на компьютере.
– Анна Сергеевна у себя? – осведомилась Мухина.
– Она… да, конечно. Подождите, она… Я сейчас ей скажу…
Но Мухина уже распахнула дверь.
В просторном кабинете за столом в вертящемся кожаном кресле сидела Ласкина – Катя ее узнала. Перед ней на столе – кипа документов. Но она была занята более важным делом.
Протянув левую руку согнувшейся в три погибели девушке в розовом клеенчатом переднике парикмахера, она сидела вполоборота, зажав в правой руке дорогой мобильный и что-то там в нем перелистывая большим пальцем – какие-то файлы, снимки, мессенджер.
Маникюрша, скрючившись, обрабатывала ей ногти пилкой.
Картина была столь колоритной, что не хватало лишь «передвижников», чтобы запечатлеть ее на холсте.
А за снимки подобного «рабского услужения на рабочем месте представителю власти», выложенные в интернет, городская администрация могла пригрозить иском в суде о «защите чести, достоинства и частной жизни».
Катя отметила также, что светлые крашеные волосы Ласкиной были уложены аккуратной «укладочкой». Она явно отчаянно молодилась – макияж на лице был неброским, но стильным.
Катя подумала: для чего и для кого чиновница ЭРЕБа прихорашивается к концу рабочего дня?
В памяти сразу же всплыло: но у нее ведь в прошлом имелся любовник, некий женатый ходок от науки, которого у нее благополучно отбила талантливая Саломея Шульц.
Которую потом нашли голой, задушенной на остановке. Обряженной в костюм мухи…
Катя ощутила некую слабость в ногах и знакомую сухость в горле, когда Анна Ласкина обратила на нее свои серые, внимательные, слишком уж внимательные и умные глаза.
– Добрый вечер, – поздоровалась Алла Мухина. – Анна Сергеевна, есть разговор.
– В городе новое убийство, – ответила Ласкина. – Мне все телефоны оборвали.
Она выдернула руку у маникюрши, и та, не поднимая глаз, начала спешно собирать свой чемоданчик – ну точно служанка-рабыня богатой римской патрицианки.
Выскользнула из кабинета тихонько, как мышь.
– Похоже на грабеж с убийством, – сказала Мухина, без приглашения садясь в кожаное кресло у совещательного стола.
Катя демонстративно устроилась рядом с ней.
– Как вам наш город? – спросила ее Ласкина.
– Впечатляет, – ответила Катя.
– Напугали мы вас?
– Нет. Не очень.
– Напишете всякие гадости про нас потом. Но вы ведь все же ведомственная пресса, полицейская. Не либеральные СМИ. Вам очень уж вольно писать не позволят.
– Это уж я сама буду решать, извините.
– А что, присутствие полицейского журналиста обязательно при нашем разговоре? – это Ласкина спросила у Мухиной.
– В городе происходят резонансные преступления. У нас открытое расследование. Я вынуждена сотрудничать с ведомственной прессой. Скажите спасибо, что региональные СМИ не требуют нас с вами – как замглавы города – на брифинг.
Катя похвалила начальницу ОВД за умение затыкать рот тем, кто привык командовать и распоряжаться.
– Я знаю, что вы виделись с Ниной Павловной незадолго до убийства, – продолжала Мухина. – О чем шла речь?
– Как всегда, о деньгах. Бедная она, бедная… Столько вынести на своих плечах, и вот в результате… Такая ужасная смерть. Она приходила ко мне на прием по вопросу финансирования музея. Мы фонды выбиваем на следующий год, верстаем городской бюджет. Кот наплакал, это и верстаем. Она приходила узнать, на какие музейные просветительские программы деньги сохранят. Я ее вынуждена была огорчить. Мы обсуждали, что в первую очередь надо делать. Что секвестировать, а что настоятельно сберегать.
Ласкина повествовала сухим деловым тоном, каким разговаривают все чиновники с теми, кто к чиновному классу не принадлежит. Вроде бы подробно – а все вода.
– Нина Павловна сама лично распоряжалась деньгами, выделенными музею?
– Конечно, она же директор. Правда, у них еще есть менеджер от банка. Он ведет счета и всю бухгалтерию.
– Она могла хранить при себе крупные суммы?
– Не знаю. Может быть… Хотя что считать крупной суммой. Пятьдесят тысяч, выделенных на ремонт отопления в музее? Средства перечислялись на музейный счет. Да, конечно, она могла снять какие-то деньги с карты и платить наличными – например, рабочим.
– У нее украли из сумки бумажник. Мобильный. Возможно, что-то еще.
– Но это же утром случилось, – сказала Ласкина. – Сюда, в администрацию, позвонил ваш дежурный. Нина Павловна погибла у дома, она шла на работу.
– Этого мы не знаем.
– А куда же еще? – спросила Ласкина. – Она человек строгих правил. Работа после всех этих бед для нее была смыслом жизни и отдушиной. Она любила музей.
– Вам она в эти дни не звонила?
– Нет.
– И вы ее с того приема здесь больше не видели?
– Нет.
Катя думала: ну спроси, спроси, тетка-полицейский, эту тетку – властительницу города: а куда ты ездила ночью одна на своей машине? Куда черти тебя носили в какой-то заповедник, в лес? Зачем, по какому делу? Вытаскивать труп со сломанными шейными позвонками из вырытой в лесу глубокой ямы? Которой вроде как не может существовать в реальности, потому что эксперт нашел бы следы глины и перегноя?
– Если можно, Анна Сергеевна, припомните тот день, когда Нина Павловна пришла к вам на прием, как можно более подробно. Во сколько ей было назначено?
Вопрос Мухиной, на взгляд Кати, звучал как-то слишком удаленно от самой главной их темы.
– Она была первой и единственной в тот день. Потому что у меня были дела в Дубне, – ответила Ларионова. – Она пришла ко мне в десять. И мы проговорили где-то час, может больше. Вопросов накопилось немало. Затем мы вместе вышли. Я поехала по делам, а она отправилась в музей.
– Она не показалась вам в то утро немного встревоженной? Запыхавшейся?
– Нет. – Ласкина глянула на Мухину, затем на Катю. – Как это понять – «запыхавшейся»? Она, насколько я знаю, пробежек по утрам не делала и спортом не занималась.
– Это я так, к слову. – Мухина вздохнула. – Значит, выглядела она как всегда?
– Естественно. Ваша спутница нас тогда видела, как мы выходили. – Ласкина вновь покосилась на Катю.
– А что у нее было с собой? – спросила Мухина.
– С собой? Сумка. Такая большая, кожаная, похожая на мешок. Она с ней не расставалась.
– Вместительная, да? Сумка не была чем-то набита, не казалась тяжелой?
– Понятия не имею.
Катя напряженно слушала вопросы Мухиной. О чем это она? Не задает вопросы о главном. Но разбирает какие-то мелочи.
Сумка… которую выпотрошил убийца…
Точно, вместительный кожаный мешок.
А в тот самый первый день… Катя напрягла память… Нет, не вспомнить про сумку. Директриса музея была одета в черное, теплый свитер, крупная бижутерия… а вот как выглядела тогда ее сумка…
Зачем это все Алле Мухиной?
Разве об этом надо говорить с фигуранткой, имеющей контакты с четырьмя жертвами серии убийств и пятой жертвой пока еще непонятного убийства?
– У вас все ко мне? – властно спросила Ласкина. – Если да, то была рада помочь расследованию. У меня еще несколько деловых звонков важных на сегодня запланировано.
– Да, спасибо за помощь. – Мухина поднялась с кресла. – Кстати, у вас тут, в администрации, не планируют открыть свой салон красоты? И комнату для лечебного массажа?
Глава 24 Космос
Из Дубны на совещание приехали прокурор города и начальник полиции. Алла Мухина, полковник Крапов, сотрудники ГУУР закрылись с ними в кабинете.
Катя снова была предоставлена сама себе. Можно вернуться на кампус, тоже запереться в номере – потому что стемнело, и улицы города, и так малолюдные, опустели окончательно.
Но она не могла так бездарно закончить этот день. Этот ужасный день, начавшийся с обнаружения трупа несчастной директрисы музея. Допросы свидетелей, поквартальный обход мало что дали – это правда. Но Катя говорила себе: еще один свидетель остался неохваченным. Намеренно или случайно Алла Мухина не побеседовала с космонавтом Константином Чеглаковым. А он ведь тоже общался с Ниной Кацо незадолго до ее гибели. Более того, она приходила к нему домой отбирать картины для выставки в музее. Эти картины до сих пор там.
К Чеглакову кто-то влез в дом и все там перевернул вверх дном.
А Нину Кацо убили, дважды ударив по голове.
Улица Роз – Пятая Парковая манила Катю. На часах всего четверть девятого вечера. Если космонавта дома нет, она просто отложит беседу. Но если он дома, она…
Катя шла знакомыми улицами. Вон здание музея, хорошо освещено. Розарий с осенними сортами, засыхающими, умирающими на корню. Дальше – темная улица и дом в самом ее конце…
Если он дома…
Катя лукавила, заставляя себя относиться к этой беседе как к обычному поиску информации по делу.
Он… космонавт Константин Чеглаков…
В страшном хаосе последних суток она почти забыла о нем. Нет, вряд ли она способна забыть, что видела космонавта живьем, а не по телевизору…
И он такой…
Великие космические старики, мелькающие на телеэкранах…
Как он не похож на них!
Это другое поколение звездолетов и звездолетчиков.
Новая эра.
Хотя для самого Чеглакова она закончилась тихим приземлением в родном городке.
Алла Мухина ни словом не обмолвилась о том, что Чеглаков тоже встречался с Ниной Кацо незадолго до ее убийства. И что в его доме была совершена кража, а Нина похожа (пусть и по первоначальным данным) на жертву грабежа.
Разве такую связь можно игнорировать?
Катя чувствовала, что ее возбуждение нарастает. Она мысленно репетировала вопросы, которые задаст космонавту. Она шла все быстрее, быстрее.
И внезапно остановилась.
Дом, в который она «выезжала на кражу» в первый свой день в ЭРЕБе, светился всеми окнами – первого и второго этажей.
Он дома…
Катя стояла в центре освещенного квадрата.
Силы словно покинули ее. Теперь она чувствовала лишь замешательство и… Хотелось еще раз его увидеть. Она знала, это желание жило в ней все последние дни. Только она сама себе в этом не признавалась. И столько событий произошло. Но сейчас, у самого его дома, она растеряла все заготовленные вопросы, все слова.
Сзади – свист шин по асфальту, треньканье. И знакомый голос, слегка надменный, насмешливый, произнес:
– Что же вы оробели?
Катя оглянулась.
Облокотившись на руль велосипеда, перед ней стоял Дмитрий Ларионов. Тот самый, которого всего несколько часов назад они с Мухиной расспрашивали в его доме.
– У меня камешек в туфлю попал.
– Вы в ботинках, – он широко улыбался и был так похож в этот миг на…
– Это ведь здесь снимали «Девять дней одного года»? – спросила Катя.
– Кажется, в Дубне, а что?
– Вы на Илью похожи, которого Смоктуновский играл.
– А, это, – он еще шире заулыбался, одновременно по-мальчишески и надменно, как принц Гамлет, как тот ученый-физик: «На мне играааааать нельзяааааааа».
– Нет, Дима. – У Кати отлегло от сердца. – Эпизод из фильма, где он про дураков говорит.
– А, понял. Наш, отечественный дурак всегда идет в ногу со временем.
Он и правда был очень похож в этот момент. Катя подумала: Василисе чертовски повезло с мужем. Богатый, чувство юмора на уровне подсознания.
Маменькин сынок… Так обозвала его Мухина. Но был ли похож Илья из «Девяти дней одного года» на маменькиного сынка – вот в чем вопрос.
– Смелее, вперед – Дмитрий Ларионов подбородком указал на дверь дома космонавта Чеглакова.
– Я не знаю, удобно ли…
Катя сама себя не узнавала. Так ли мямлит «полицейский из Главка», которого она из себя разыгрывала!
– Константин про Нину Павловну уже знает, – сказал Дмитрий Ларионов. – Я ему позвонил сразу, как вы ушли. А он уже знал, ему Ваня Водопьянов сообщил. А тот в офисе услышал. И соцсети гудят. Опять весь город обалдел из-за этого убийства. Вы же по поводу Нины Павловны к Константину?
– Да. Она же приходила к нему насчет картин. Насчет выставки. И та кража, она у меня из головы не идет. Вы хорошо знаете Чеглакова, Дима?
– С детства.
Он сделал приглашающий жест – пойдемте и повел велосипед за руль по дорожке палисадника к парадному дома.
– Константин сначала работал на базе под руководством мамы. А потом уже поступил в отряд космонавтов. Он провел целый ряд исследований на МКС – общие их с мамой идеи воплощал. Я его знаю с детства. Так же, как Ваня Водопьянов. Его родители тоже работали с мамой.
Он сам позвонил в дверь. Катя держалась рядом.
Может, так оно и лучше, что он здесь?..
Дверь открыл сам Константин Чеглаков. Катя увидела на пороге, на фоне освещенного холла, его силуэт.
Он был одет в серые фланелевые спортивные брюки. Мокрая от пота футболка висела на плече. Мокрый от пота мускулистый торс… Накачанный торс атлета вполне мог бы принадлежать двадцатилетнему олимпийскому чемпиону, а не сорокавосьмилетнему отставнику.
– Добрый вечер. – Он оглядел Катю и Ларионова. – Да ты с гостьей ко мне!
– Константин Константинович, я пришла задать вам несколько вопросов по поводу Нины Павловны Кацо, – выпалила Катя как новобранец.
– Заходите.
В доме разило мужским потом, как в спортзале. Следов прежнего разорения нет. Все уже прибрано, расставлено по местам. Где-то в глубине дома гудела вода.
В комнате, когда-то поразившей Катю своей спартанской бедностью, теперь красовались новенькие циновки, мат и три дорогих тренажера: беговая дорожка и два силовых – совершенно космического вида агрегаты, занимающие все пространство.
– Простите за мой вид, – сказал Чеглаков спокойно. – Вечерняя тренировка.
– Ванька, наверное, в ванне давно уже утонул после такого бодибилдинга, – засмеялся Ларионов. – Он к таким нагрузкам не приспособится никогда.
– У него уже неплохо получается, – возразил Чеглаков.
Футболку он так и не надел. Стоял перед Катей полуобнаженный.
Прекрасный андроид…
– Проходите в мастерскую.
Катя прошла в мастерскую – бывший кабинет академика, где ниши стенных шкафов приспособили под вернисаж. Картины уже развешаны по местам. И здесь все чисто убрано.
Дмитрий Ларионов плюхнулся на диван. Катя медленно шла вдоль стен, рассматривая картины. Абстракции… очень много черного… но яркие краски тоже присутствуют и… больно глядеть, так и хочется отвести глаза от яркого спектра.
– Здорово, – похвалила она. – А что это, Константин Константинович?
– Где?
– Вот на этой картине.
– Звезды.
– Звезды? Но они совсем не такие…
– …как с Земли?
– В космосе не делают фото звезд, – пояснил Дмитрий Ларионов. – Потому что камеры их не видят. Звезды в космосе, Катя, излучают слишком мало света для съемки. Космический мрак все поглощает. А человеческий глаз в космосе звезды видит. Это так, как они выглядят по-настоящему.
Катя смотрела на россыпь точек на полотне. Рядом с этим абстрактным полотном висела более четкая реалистичная картина – Катя вспомнила, что нечто подобное она видела и в музее. Карта звездного неба.
– Вы определили, какие картины у вас украли?
– Не украли. Раскромсали три полотна.
Она оглянулась на Чеглакова. Он стоял в дверях мастерской.
– А здесь что нарисовано? – спросила она, кивая на темное мрачное полотно.
Его рассекали резкие линии – багровые, оранжевые, растекаясь внизу бесформенным пятном.
– Я назвал ее «Тридцать секунд», – ответил Чеглаков.
– Тридцать секунд?
– Константин шутит. Это «Пограничье», – откликнулся Ларионов. – Нет, правда, круто. Долго тяжко на это смотреть – аж мурашки по коже.
– Пограничье? – Катя ощущала себя этаким шариком для пинг-понга, которым перебрасывались эти мужики.
Но ведь она явилась допрашивать его как сотрудник полиции!
– Пограничье, рубеж. В открытом космосе без скафандра. – Чеглаков секунду помолчал, словно стараясь выразиться понятно и деликатно. – Люди не «взрываются», как это показывают в блокбастерах.
– Пуффф! И глазки выскакивают! – Дмитрий Ларионов щелкнул пальцами.
– Помолчи, болтун. Тридцать секунд есть у человека в открытом космосе, чтобы пробыть без скафандра. Это не мгновенная смерть. Не взрыв. Человек умирает от удушья. Мучительно.
– «Одиссею двухтысячного года» смотрели?
Это спросил Иван Водопьянов. Он появился за спиной Чеглакова – светлые волосы растрепаны и мокры после душа, вокруг шеи – махровое полотенце. Он был одет в свежую серую футболку и такие же, как у Чеглакова, спортивные штаны.
– Самая точная иллюстрация тридцати секунд, – сказал он, вперившись в Катю.
– Простите, я сейчас, – Чеглаков извинился. – Душ освободился.
Катя мысленно сравнила его с парнями. Что скажешь… Маменькин сынок Ларионов – ничего, Водопьянов – миллионер и компьютерный ас – так просто белокурый красавец, но с космонавтом им не сравниться.
И то, что они намного моложе, их не спасает. ОН… этот человек…
Чеглаков ушел приводить себя в порядок. Иван Водопьянов пристально смотрел на Катю.
– Насчет нового убийства, да? – спросил он.
– У меня вопросы к Константину Константиновичу.
– Я понял. Он, кажется, сразу произвел на вас неизгладимое впечатление.
– Я хотела поговорить о краже.
– Ну конечно. – Иван Водопьянов улыбался Кате как-то напряженно. – Это повод заглянуть вечерком, да? Только вот досада – мы тут. Нас с Димкой черти принесли.
– Вы не помешаете.
– Пока он в ванной, может, и я на что-то сгожусь? В смысле очевидца?
– Нина Кацо как директор музея вела дела с Чеглаковым, а не с вами.
– Очень жаль ее, – вздохнул Водопьянов. – Несчастная баба. Царствие ей небесное. Или вечный космос. Здесь, в этом доме, принято говорить – космос. Хотя он – Константин – ведь и царствие небесное вот так близко видел.
Катя молчала.
– Признайтесь, он ведь сразу произвел на вас сильное впечатление, – не унимался Водопьянов. – С одного взгляда.
Не стоило этого говорить, но Катя не могла соврать.
– Да.
– А то! Три пилотируемых полета на МКС. Два выхода в открытый космос. Каждый полет – длительный, первые два – по сто пятьдесят суток на орбите и третий – двести двенадцать. Каждый выход в открытый космос – пять часов. За это время МКС почти четыре раза облетает наш шарик. Наша планета, все мы, с нашими делишками, интригами, надеждами, мечтами и амбициями, где-то там – у него под ногами. Вертимся, вертимся. Бесконечная малость и тщета наша, а он…
– Ваня, он не бог, а космонавт, – усмехнулся Дмитрий Ларионов.
– Катя… вас Катя зовут, да? – Водопьянов сделал изящный жест, обводя мастерскую Чеглакова, его картины. – Вы, кажется, понимаете меня. Что я имею в виду. Мы привыкли к космическим полетам. В интернете читаем на ленте новостей: стартовали, пристыковались, повертелись, приземлились. Ну, опять вышли в открытый космос, что-то там подолбали гаечными ключами снаружи. Типа «Мама – бортовой компьютер – поставь солнечные паруса». Но это же чудо! Настоящее чудо, которым надо бесконечно восхищаться! А мы привыкли к этому чуду, как к чему-то обыденному, как к поездке на автобусе! Их – тех, кто выходит в открытый космос, – мы воспринимаем уже тоже как совсем обычных людей. Но как же такое возможно? Да и они сами с нашей подачи относятся к своим деяниям как к работе! Знаете, Катя, вы сейчас смотрите на его картины. Наверное, думаете: рисует, как космонавт Леонов. Я, кстати, очень внимательно прочел книгу мемуаров Леонова. Здорово он пишет, так подробно. Все рассказывает, все эти вещи – масса информации, точность во всем. Гордость первопроходца. Все эти чрезвычайно важные с нашей земной, человеческой точки зрения мелочи: кто, как и куда, кого опередили. Все это классно. Но в глазах космоса, или… царствия небесного, как уж хотите это называть, это все так суетно! Чисто человеческая суета. Важность сиюминутная. И я был поражен тем, что там, в этих мемуарах, отсутствует самое главное.
– Что? – спросила Катя, завороженная этой горячностью, так не вяжущейся с его обликом.
– Да то, как он… человек, первое человеческое существо, земное, все это воспринял! Его эмоции! Его личная исповедь, как у Блаженного Августина! О том, как он навсегда изменился после того, что увидел и прочувствовал, оказавшись там впервые, один на один с этой бездной, бесконечностью и величием… Как он не сошел с ума?! Или сошел? Или переродился? Или что-то понял, что нам недоступно? Самое главное, ради чего все это и делал!
– Леонов, может, это словами не в силах выразить в эмоциональном плане, – сказала Катя. – Поэтому он рисует. Может, и слов таких в человеческом языке просто нет, чтобы описать его истинные чувства, когда он открыл шлюз и шагнул один во Вселенную.
– Вы считаете, что нет таких слов, чтобы это описать?
– Чеглаков тоже рисует, – тихо произнесла Катя. – Иван, чем занимаются на базе ЭРЕБ?
– Что? – Водопьянов словно на землю спустился.
– У вас там какой-то проект IT, я знаю. И вы, Дима, работаете там в лаборатории. И Чеглаков до отряда космонавтов… Чем занимаются на базе? Что изучают?
– Уверяю вас, не зеленых человечков.
– И все же?
– Донозологическое состояние человека, – сказал Дмитрий Ларионов.
– Что? – Катю отчего-то испугало это словосочетание – «донозологическое состояние».
– Никаких особых тайн нет. Да и раньше их не было. – Водопьянов сделал ему жест – ну, что ты право, брат? – Просто играли в секретность, паранойю тешили. Никаких пришельцев, никаких инопланетных вирусов на базе ЭРЕБ нет. Изучали в основном жизнедеятельность организма, механизмы психорегуляции, коррекцию, лечение. Разрабатывали различные лекарства. Космическая фармакология. В ряде случаев брали на себя рекреацию экипажей и космонавтов – когда было что-то тяжелое, когда Центр по подготовке сам не справлялся.
– Как понять – что-то тяжелое? – тревожно спросила Катя.
– Психологические срывы, депрессии, психозы, попытки суицида. Никто об этом никогда не говорил и не писал, – но случаи были. Это же космос, Катя. Вы не понимаете, что они там переживают чисто психологически! Там помощи нет. – Водопьянов ткнул пальцем вверх. – Экипаж один на один с судьбой. Если что – никто не поможет. Никто. Не долетит. Не спасет. Опора лишь на свои силы. Знаете, каково это осознавать каждый день, проверяя – идет ли воздух, не засорился ли вакуумный унитаз, нет ли возгораний, есть ли подача энергии? Долго ли с катушек слететь?
– А это состояние, о котором говорили?
– Донозологическое? – перебил приятеля Дмитрий Ларионов. – Это одно из главных направлений было и есть по исследованиям. Изучение состояния человеческого организма, абсолютно здорового, в котором жизнедеятельность проходит за счет более высокого напряжения, чем в нормальных условиях. Ну, что-то вроде существования в условиях постоянного сильнейшего стресса, когда физические показатели близки к выходу за пределы нормы, постоянное балансирование на грани. Жизнь космонавтов на орбите – жесточайший стресс. Пусть, Катя, вас не обольщают их широкие жизнерадостные улыбки на весь экран во время сеанса связи с землей. Моя мама всю свою жизнь посвятила этой проблеме. Созданию препаратов, которые бы помогали в таком пограничном состоянии. Нельзя найти в физическом смысле более здоровых и подготовленных людей, чем космонавты. Но насчет психики – это отдельный вопрос. Где тонко, там и рвется. Моя мама изучала это – то, что рвется, когда человек внешне здоров и полон сил. На базе не занимаются ни генной инженерией, ни созданием монстров. Фармацевтикой, изобретением лекарств, которые пригодятся не только на МКС, но и для длительных космических перелетов, когда экипаж будет на многие годы изолирован в замкнутом пространстве.
Катя понимала: говорят ей, конечно, далеко не все. Но хоть какая-то информация. И на том спасибо. И кое-что в словах Дмитрия Ларионова ее привлекло.
– Монстров не создаете. Они в ЭРЕБе сами заводятся. Серийные убийства в вашем городе. И Нину Кацо тоже убили. А больше половины населения города связано с базой.
– Вы собираетесь раскрыть серийные убийства? – насмешливо спросил Водопьянов. – Вы планируете поймать здешнего монстра? Константин, девушка отважна, как прекрасный доктор Элизабет Шоу. Смотрели «Чужой»? Знаете, что с ней стало в конце?
– Умолкни.
Константин Чеглаков вернулся – он переоделся в чистое, отмылся. И сейчас казался моложе своих лет.
– Я вас внимательно слушаю, – сказал он Кате.
И той снова показалось, что разговаривает с ней прекрасный андроид. Неужели «космонавты живьем» напрочь лишены эмоций?
– В ваш дом залез вор или воры. Нину Павловну Кацо убили при попытке грабежа. Возможно, это один и тот же человек.
– Возможно.
– У вас нет каких-то подозрений, кто это может быть?
– Понятия не имею. У меня украли сущую ерунду.
– Я все это время думала, что у вас украли картины.
– Я, когда разобрался с бардаком, который здесь устроили, понял, что ни одно полотно не пропало. Три картины этот вандал разрезал, может, завернуть что-то хотел? Но это абсурд. Не кофеварку же.
– Нина Павловна общалась с вами только по вопросам выставки ваших картин?
– Да. Я был так тронут! Мазилы-дилетанты тают, когда их приглашают выставляться.
– Это она таяла, как марсианский лед, от ваших улыбок, – хмыкнул Водопьянов. – Что, я не видел, что ли? Тетка жаждала романтики.
– Умолкни.
– Вы один здесь живете? – спросила Катя.
Прекрасный андроид впервые улыбнулся ей. Катя чувствовала: он изучает ее, как, возможно, там, на орбите, во время опыта изучал какую-нибудь мушку-дрозофилу…
Муху…
Нет, нет… Нет!
– А где ваша семья? – она решила не отступать. – Вы, как я слышала, местный уроженец.
– Из всей семьи я один остался. С женой мы развелись несколько лет назад. Еще вопросы?
– После кражи вы не общались с Ниной Павловной? Может, она звонила вам?
– Нет. Мы раньше, когда она зашла ко мне, договаривались, что я загляну в музей. Возможно, захочу еще что-то добавить – уже по своему усмотрению – к выставленным картинам. Но я был занят со всем этим домашним бардаком. В полицию к вам ходил писать заявление и давать показания. Мне очень жаль, что Нину Павловну… что она… Я сначала даже не поверил, когда узнал.
– И я не поверил, – встрял Иван Водопьянов. – Это как нарушить заранее заданный код программы. Обычно убийцы такого типа не нарушают однажды созданного ими же самими кода поведения. Я ведь сначала подумал, что ее нашли, как и ее сестру, ту, что зимой убили, на остановке. Это потом в сети начали подробности выкладывать – мол, нет, это что-то другое.
Катя…
Она медленно повернулась к Ивану Водопьянову.
Что он сказал?
Вот сейчас?
Нашли, как и ее сестру?!
Они все трое уставились на нее. Наверное, выражение лица у нее было в этот миг такое… глупое и…
– А вы разве этого не знали? – спросил Константин Чеглаков.
Она беспомощно смотрела на него.
– Вы не знали, что у этой несчастной зимой убили сестру? Она работала в городской библиотеке, – пояснил Иван Водопьянов.
Он приблизился к Кате вплотную.
– Вы этого не знали? Да это всему городу известно. Тогда, собственно, возникает вопрос: вы, кто вы такая? За кого вы себя выдаете, если не знаете таких вещей? Да, вы на кражу сюда приезжали вместе с Железной Аллочкой. Мы все решили – вы какой-то там столичный спец. Черт его знает кто – может, профайлер или сыщица. А вы… кто вы, девочка?
В этот миг Чеглаков оттолкнул его от Кати.
– Чаю хотите? – спросил он. – Горячего? С мятой или с лимоном?
Катя кивнула. Слезы стыда… жгучего стыда готовы были брызнуть из ее глаз. Но глупо реветь от досады, словно тупая корова, перед всеми ними.
Чеглаков усадил ее на диван. Быстро сходил на кухню и вернулся с чашкой горячего чая – с мятой и лимоном.
– Вам начальник ОВД не сказала, что у Нины Павловны убили сестру? Полгорода присутствовало на похоронах.
Катя глотала чай. Так опозориться перед «космонавтом живьем»… ОООО!!!
– Спасибо. – Она вернула ему чашку. – Я пойду, извините за беспокойство.
– Мы вас отвезем, – сказал Чеглаков. – Не стоит сейчас по вечерам ходить одной по улицам. Вы где остановились? Дима, она в твоем отеле живет? В «Мосте»?
– Я на кампусе.
Он наклонился к ней. Улыбнулся ободряюще.
– Мы вас сейчас туда отвезем. Я только ключи найду от машины.
И покинул мастерскую.
– Вы и правда не знали, что Нина Павловна зимой потеряла сестру? – спросил Дмитрий Ларионов.
В голосе его не было прежней надменности. Лишь любопытство.
– Нет.
– Но как же так? Это же все знают.
Все в ЭРЕБе знают и не говорят…
Это не Аид, не ад, это ЭРЕБ…
Словно кто-то прошипел Кате на ухо слова, ставшие привычным рефреном.
– Не воображайте только, что Константин ради вас так всполошился, – прошипел ей в другое ухо Иван Водопьянов. – Вы и губы раскатали, наверное, уже. Что я, не вижу, что ли? Мы все в паб собирались до вашего прихода. Поэтому и Димка примчался, от жены слинял. Пива душа просит. Пятница сегодня. А мы всегда пиво пьем по пятницам. Так что это не ради вас он… Мы все сегодня надеремся в хлам.
Чеглаков вернулся с ключами, и без лишних разговоров все вместе вышли из дома. Погрузились во внедорожник космонавта и поехали к центральной площади.
Катю Чеглаков посадил рядом с собой, впереди. Парни устроились сзади.
У кампуса Катя вышла, поблагодарила. Внедорожник мигнул фарами и вот уже свернул на улицу-аллею по направлению к набережной. Катя помнила, что там паб.
Она стояла на пороге кампуса. Ее душили слезы досады. Но сердце разрывалось от ярости.
Как только внедорожник совсем скрылся из виду, Катя развернулась и помчалась в противоположную сторону.
Она была бы даже рада, если бы в эту ночь… а было уже довольно поздно, монстр ЭРЕБа снова вышел на охоту. Она сама бы напала на него! Бешенство и досада придали ей сил.
Глава 25 Муха, червяк и видеоролик
– Почему вы мне не сказали?!
– Потому что я не обязана все вам докладывать. Да вы и так сами узнали.
Катя, еле переводя дух (она бежала всю дорогу), стояла в прихожей – в том самом длинном коридоре, приспособленном для хранения вещей жильцами коттеджей, о котором говорила Мухина.
Да, к дому Аллы Мухиной в этот поздний час ее погнали злость и обида. Она долго трезвонила в парадное, она была готова поднять начальницу ОВД с постели. Но Алла Мухина не спала, встретила ее одетой – или только что вернулась из отдела, или собиралась куда-то на ночь глядя. Кажется, появлению Кати она даже не удивилась.
– Почему вы не сказали мне сразу, что Нина Кацо – сестра второй жертвы Евгении Бахрушиной?!
– Не орите, всю улицу перебудите, – Алла Мухина устало вздохнула. – Как ошпаренная прибежали выяснять со мной отношения? Новость сорока на хвосте принесла? Кто проболтался?
– Да это весь город знает! Все в курсе, кроме меня.
– И все же – кто?
Катя без сил прислонилась к дверному косяку. Начала рассказывать о том, как пришла к космонавту Чеглакову, а там…
– Они оба, и Димка, и Иван, знают Чеглакова с детства, – сказала Мухина. – Ну как же, такой герой. И он работал на базе под руководством академика Ларионовой – это правда. Чего вас к нему понесло?
– Как чего? К Чеглакову в дом влезли. Он с Ниной Кацо общался, она к нему перед самой кражей заходила. Ее убили, сумку всю обшарили и… Разве это не повод допросить космонавта?
– Из-за того, что они оба потерпевшие? Но ему больше повезло, потому что его дома не оказалось, когда вор полез к нему? – спросила Мухина. – Слушайте, на вас лица нет, солнце мое. Этак вы кусаться начнете от злости. Есть хотите?
– Нину Кацо убили, а она – сестра второй жертвы! Разве это не… Только я не понимаю – у них фамилии разные, отчества тоже, жили они по разным адресам. И сестры? Двоюродные?
– Проходите на кухню, я вам омлет сделаю. – Мухина повела Катю в квартиру.
Ее квартира кардинально отличалась от просторного дома космонавта, купленного им у потомков академика. И на тесное жилище Нины Кацо в старом коттедже походила мало. Кухня и две небольшие комнаты внизу, одна наверху. В одной комнате – раскладной диван, кресла и телевизор. В другой – детская. Кроватки нет, ее, видно, забрали с собой, но в пластиковых коробках полно игрушек. И у стены еще сохранен пеленальный столик.
– Дочка звонит каждый день, домой хочет. Надоело ей у тетки в приживалках. Сестра моя – святой человек. Вошла в наше положение, приютила их. Но и у святых терпение лопается, – пояснила Мухина, поймав взгляд Кати на пеленальный столик. – А забрать их домой я пока не могу. Боюсь.
На кухне она начала делать омлет, хозяйничала ловко и умело.
– Они единоутробные сестры, Катя. По матери. Отец Нины работал в охране базы, развелся, мать вторично вышла замуж и родила Евгению. Поэтому у них разные отчества и фамилии. Когда Евгению Бахрушину убили, мы плотно их семьей занимались, как и другими семьями потерпевших. Мать их давно умерла. Они сначала жили вместе и не особенно ладили – это в молодые годы. Но потом все изменилось. У обеих не сложилась личная жизнь, обе одиночки. Отец Нины на старости лет вспомнил о ней. Он завещал ей свой дом, тот самый, где вы ее нашли. Она преданно за ним ухаживала много лет. После его смерти переехала туда, а квартиру матери оставила Евгении. И, наверное, это и одиночество их общее сыграло роль в том, что они как бы снова подружились, очень крепко.
Она сняла румяный омлет со сковороды, поставила тарелку перед Катей, сидящей за кухонным столом. Подвинула хлебницу и налила ей чаю.
У Кати кусок в горло не лез, и одновременно она ощущала дикий голод – с утра ведь ничего, кроме завтрака.
– Ешьте, не церемоньтесь, – сказала Мухина. – Силы надо копить, питаться. Они вам еще потребуются.
– Алла Викторовна, но почему вы не сказали мне?
Мухина села за стол напротив. Налила чаю и себе. Пошарила где-то в кармане брюк и извлекла пачку сигарет, закурила.
– Катя, иногда полезнее для дела, чтобы вы не знали некоторые факты. Вы способны, как я убедилась, сами раскапывать информацию. И делаете это так, что я через вас получаю дополнительные сведения. И это ценно, это помогает, хотя мы и блуждаем в потемках. Если для кого-то в этом городе я назойливая надоедливая муха, то вы, Катя… вы только не обижайтесь… вы этакий наглый настырный червячок, что точит, точит ходы в зрелом, уже почти сгнившем яблоке. С этой стороны куснул, проточил ход, потом с другой стороны. Я все жду, когда вы проточите самый главный ход до самой серединки нашего гнилого яблока. Я подбираю за вами те крохи, которые что-то проясняют в текущих событиях лично для меня.
– И что для вас прояснил мой поход к космонавту?
Катя давилась омлетом. Червячок… надо же… кушайте на здоровье! Вы начальницу полиции ЭРЕБа этакой эринией из мифа себе рисуете, без пощады гоняющей преступников, да и себя тоже…
А вас – щелк по любопытному носу. Червячок-с!
Долбаные эринии!
– Из них ведь двое общались с Ниной перед убийством – Чеглаков и Дмитрий Ларионов. Оба по музейным вопросам. Но в музей вор не сунулся, ключи не тронул, – продолжала Мухина. – У космонавта перевернули весь дом сверху донизу. Но украли какую-то муть – фоторамку и кофеварку.
– Картины у него еще разрезали.
– Но не украли ведь. К Нине Кацо грабитель даже в дом не зашел, мы никаких следов не обнаружили. Но сумку ее всю обыскали, украли вроде самые банальные вещи – портмоне и мобильник.
– Мобильник, может, для того чтобы скрыть, с кем она разговаривала? Нельзя послать запросы на расшифровку звонков?
– По грабежу? Через наш главк? Они меня в очередь на год поставят. Там таких запросов…
– То, что Нина – сестра второй жертвы, может свидетельствовать о том, что дело вовсе не в грабеже. Может, она что-то узнала! Поэтому ее и убили.
– Версия, как и все остальные. – Мухина пила чай. – Что вы еще там узнали у этой троицы?
– Иван Водопьянов был совсем не рад моему приходу. Не то чтобы он нервничал, но вел себя как-то вызывающе. – Катя вспомнила красавца блондина. – Он мне сказал, что якобы Нина Кацо поглядывала на Чеглакова. Нравился он ей.
– У нас здесь много кто на него поглядывает. Мужик симпатичный, отважный, не бедный, одинокий. Это в ЭРЕБе-то! Я сама на него глазом косила, когда он только у нас появился.
– Почему он покинул отряд космонавтов?
– Точно никто не знает. Разве нам правду скажут? Такие вещи Роскосмос в тайне хранит. Но слухи ходили, что был какой-то скандал. Причем начался он не в Звездном городке, а здесь, на базе, – Чеглаков принимал участие в каких-то исследованиях, которые потом собирался продолжить уже на МКС. Не знаю, что уж там было. Но искры полетели и долетели до Звездного и отряда. Он громко хлопнул дверью. Даже пресса всполошилась. Но в чем там было дело – тайна.
– Вот вызовите его и допросите, – мятежно возвестила Катя. – И не будет тайн.
– Вы когда о Чеглакове упоминаете, у вас румянец, солнце мое, – усмехнулась Алла Мухина. – Да… как вы его там прозвали? Прекрасный андроид? Дело в том, что… В этом деле надо учиться отсортировывать вторичное от первичного.
– Я не понимаю, Алла Викторовна. Что может быть первичнее того, что убита сестра второй жертвы серийного убийцы?
– Кое-что может быть на данный момент и поважнее. Вам надо кое-что узнать. Это компенсация за ту обиду, которую вы испытали от своего неведения. Думаю, время для этого правильное. И это будет полезно. Наглый настырный червячок дальше начнет точить свои ходы. Но для начала вы должны посмотреть одну видеозапись.
– Какую еще видеозапись?
Алла Мухина ушла и через минуту вернулась со своим ноутбуком. Она включила его, отыскала нужный файл и кликнула.
В первое мгновение Катя поняла лишь то, что это запись с видеокамеры наблюдения. Фон серый. Внизу мелькал таймер. Запись была сделана два года назад, в июле.
– Это что, конюшня? – Катя никак не могла взять в толк.
– Это частная конюшня в Дубне. Принадлежит крупному бизнесмену – застройщику в районе Большой Волги. Он университетский приятель любовника Саломеи Шульц – того самого женатика-физика, который сейчас в Швеции. Но тогда, в июле, физик с Саломеей еще не был знаком. У него в любовницах состояла другая. Именно с ней он в тот день приехал на конюшню к своему другу.
Катя увидела на записи Анну Ласкину. Она шла одна, без спутника, вдоль денников.
– Как я поняла, она одна сейчас в конюшне. Все заняты на беговом круге, в загоне или как это там у них, заводчиков, называется. Она в конюшне совершенно одна. О камере даже не подозревает. Смотрите, Катя, внимательно.
Катя не отрывала взгляд от экрана ноутбука.
Анна Ласкина медленно шла вдоль стойл, которые пустовали. Лишь в самом крайнем деннике находилась лошадь гнедой масти.
– Все лошади в загоне. В конюшне только этот жеребец.
Анна Ласкина остановилась напротив денника. Конь высунул морду, нюхая воздух.
Он вздернул губу, обнажая зубы.
Анна Ласкина – она была одета в белые брюки и кружевную летнюю кофточку – наклонилась. В ее руках оказался тонкий прут.
Не хлыст. Скорее хворостина от метлы, которую она подобрала с пола. Она просунула хворостину в денник.
Камера бесстрастно фиксировала все ее движения.
Ласкина провела хворостиной по спине и крупу коня, словно щекоча, лаская его. Затем хворостина скользнула вниз, в область паха. Жеребец фыркал, перебирал ногами. Хворостина щекотала ему пах, и жеребец возбудился. Он заржал, дернул головой, демонстрируя всю свою мощь и силу.
Анна Ласкина медленно водила хворостиной. На сером фоне пленки лицо ее – белое пятно. Лик сомнамбулы. Состояние тупого блаженства и столь же тупого любопытства.
Жеребец, возбужденный до крайности, снова вздернул верхнюю губу, обнажая зубы, и просунул морду поближе к руке, держащей хворостину, что все щекотала его.
Анна Ласкина снова нагнулась. Теперь в руке у нее был клок сена. Она ткнула сено коню в зубы, и он поймал угощение. Он прядал ушами, кося глазом в сторону сжимавшей хворостину руки.
Продолжая интенсивно щекотать коню пах, Ласкина сунула руку в карман брюк.
Мгновение – и в ее руках оказалась зажигалка. Конь почти дожевал клок сена, остались лишь мелкие ошметки.
К этим ошметкам Ласкина и поднесла зажигалку. Огонек мгновенно слизал сухие былинки и…
Конь дико заржал и ударил задними копытами в стену денника. Вороватый огонек обжег ему губы и тут же погас.
Конь ржал и фыркал. Тряс головой. В паху его болтался враз обмякший черный уд, схожий видом с длинной колбасой.
Кате показалось, что она извергнет из себя и чай, и съеденный омлет. Ее потрясла эта сцена изощренной жестокости, когда животному намеренно причинили острую боль.
Но больше ее потрясло лицо Ласкиной – все то же застывшее тупое выражение удовольствия и безмятежности.
Она развернулась и пошла прочь из конюшни.
Запись закончилась.
– Конь отказывался есть два дня, – сказала Алла Мухина. – Конюх и хозяин коня не знали, что делать. Обратились к ветеринару. Тот сначала тоже не мог взять в толк. А потом они посмотрели пленку с камеры в конюшне.
– Она садистка. Где вы достали эту запись?
– Это агентурная добыча. Через агента. Он вышел на владельца лошади. Тот держал эту пленку… ну, считайте, в качестве компромата на Ласкину. Он – как я говорила – крупный застройщик, его фирма строит дома в районе Большой Волги в Дубне. Видимо, хотел и сюда прийти со строительством. Он держал эту запись как козырь, если вдруг в администрации начнут ставить палки в колеса или деньги вымогать.
Катя ощущала лишь тошноту.
– Пленку хозяин коня отдал нашему агенту. Мы сумели уговорить его слить нам эту информацию. Не думаю, что владелец лошади показывал эту запись своему приятелю – тогдашнему любовнику Ласкиной, но, возможно, где-то на словах намекнул. Они расстались с Ласкиной в августе, и в этом же месяце ее бывший ухажер познакомился с Саломеей Шульц. Я получила запись сегодня днем. Уже после того, как мы беседовали с Ласкиной в администрации.
– Отвратительно. – Катя поморщилась. – Но это не все. Вы неспроста мне эту мерзость показали.
– Да, это не все. Вам надо увидеть еще кое-что. И уже самой сделать вывод, есть ли связь между всем этим. Поехали в отдел, я покажу вам.
– Что мне надо увидеть?
Катю нисколько не озаботило, что они едут в ОВД посреди ночи!
– То, чего никто не знает. Я надеюсь. Мы держали это в полной тайне все это время.
Удивительно, но у дома их ждала патрульная машина, – Катя не помнила, когда при ней Мухина ее вызвала. Может, была предварительная договоренность, что патрульные за ней заедут?
Городок спал и видел седьмые сны. Но на улицах Катя увидела полицейские машины – тихие, с выключенной сиреной. Мигая синими огнями, они скользили по спящим улицам, словно призраки. Полицейские машины разъезжались от отдела.
– Из Дубны прислали дополнительные наряды, мы усиливаем охрану улиц, – пояснила Мухина. – Наших сил не хватает. Дубна прислала своих в помощь, пока у нас здесь такие дела.
В ОВД они прошли мимо ярко освещенной дежурной части. Мухина включила свет в темном коридоре. И отперла своим ключом темный кабинет, тот, из которого Крапов уже дважды пытался выгнать Катю.
Было почти два часа ночи. Кате все происходящее казалось каким-то нереальным – они как тени скользнули внутрь, чтобы узнать то, чего не знает никто.
Глава 26 То, чего не знает никто
В кабинете Алла Мухина зажгла лишь настольную лампу, словно не хотела привлекать внимания к их ночной вылазке.
Катя смотрела на доску.
С которой на нее глядели они.
Мертвые женщины ЭРЕБа.
То ли свет – не резкий белый верхних галогенных ламп, а мягкий желтый, ночной свет настольной лампы – оказался тому виной, но Кате показалось, что она видит их впервые.
Она отметила одну странную особенность, которую прежде упустила: на доске – множество фотографий. Их прижизненные снимки. Фото с остановок, где их нашли, где все они играют роль в ужасающем перформансе. Их фото в костюмах насекомых. Их головы крупным планом в мешках с кругами из пластика, имитирующих глаза. Крылья… голые ноги… Снимки их лиц, когда мешки сняты – крупные планы шеи, снимки странгуляционных борозд.
И ни одной фотографии из морга, где тела уже без костюмов насекомых, где они обнажены и подготовлены к осмотру.
Катя вплотную подошла к доске, затем отступила на шаг, еще на шаг. На миг ей показалось…
– Алла Викторовна, а ведь они все-таки похожи между собой.
Мухина в это время возилась с сейфом в углу, открывала его и доставала какие-то папки.
– Что?
– Или это свет так падает, или… нет, что-то общее у них есть, у всех четырех.
– Что там может быть общего – они все разного возраста. Кроме темных волос – ничего, даже стрижки, прически разные.
– Вот именно, разный возраст. Здесь такое освещение… Я сейчас посмотрела на сестру Нины Кацо – Евгению Бахрушину, она в этом свете лампы словно моложе выглядит и… Если убрать вот эти морщины и лишние килограммы… Она чем-то похожа на Саломею, только это словно Саломея на десять лет старше – уже расплывшаяся и… С Марией Гальпериной – она полная, очень полная. Если убрать всю ее толстоту и разницу в возрасте, то… опять же – словно это Саломея, но уже далеко за сорок, ставшая толстухой. И Наталья Демьянова… представим ее с темными волосами, а не крашеной, и все эти морщины уберем, избыток косметики, ее возраст и… Нет, взгляните сами!
Мухина положила на стол папки, извлеченные из сейфа.
– Ну, не знаю… нет… Что-то есть, но это очень смутное. Это не явное сходство. Десять, пятнадцать лет разницы так изменяют женщин, что… Это свет здесь такой, вам мерещится, солнце мое.
– Может, и убийце тоже примерещилось? – Катя не отрывала взгляд от их лиц. – Может, он тоже что-то разглядел, отметил?.. Как они меняются, как стареют.
– Идите сюда. Вот то, о чем я говорила, – Мухина положила руку на папку. – Этого никто не знает. Это мы намеренно держали в тайне от всех – от опергруппы, от следователя. Чтобы сведения не просочились. Улика, которая нужна нам как секретная лакмусовая бумага, чтобы в случае… Ну, если объявятся какие-то психи, которые начнут брать эти убийства на себя… чтобы мы сразу таких отсекли. Потому что об этой улике знаем лишь мы – я, Крапов и патологоанатом. И сам настоящий убийца.
Катя ощутила в душе взрыв благодарности – ее посвящали в тайну тайн! Почти всегда по серийным убийствам полицейские действуют подобным образом – одна из деталей, порой самая главная, хранится за семью замками как великий секрет, чтобы в конечном итоге изобличить настоящего убийцу-маньяка.
Они склонились над папкой. Там было много фотографий. И на этот раз все из морга. Именно те снимки, что отсутствовали на демонстрационной доске. Тела без костюмов мух, совершенно голые и…
– Это Саломея Шульц.
– Что у нее на груди? – охнула Катя.
– Сами вы что видите?
– Пятна.
Катя низко наклонилась над снимком.
На цветном фото – крупным планом торс, маленькая девичья грудь. На груди Саломеи, примерно в десяти сантиметрах выше сосков, – два багровых пятна. Крупных. Хорошо заметных на бледной коже. И одно точно такое же пятно над пупком на животе.
– Что это такое?
– Ожоги.
– Ожоги?!
– Имеют посмертное происхождение, как сказал патологоанатом. Это не сигаретный ожог. Не паяльник. Использовалось нечто вроде небольшого, туго скрученного факела.
Пук сена, вспыхнувший, как факел, и обжегший коню губы…
У Кати потемнело в глазах.
– А это Евгения Бахрушина.
На теле Бахрушиной были точно такие же пятна – багровые ожоги, но расположены они были на животе: четыре пятна прямоугольником и три пятна отдельно – одно в ложбинке между грудей и два по прямой от него – у левого соска и возле левой подмышки.
– А вот так прижгли уже мертвую Марию Гальперину. – Мухина выложила новые снимки.
Багровые пятна располагались на полном теле домохозяйки от шеи до пупка. Три пятна по прямой вниз – от шеи и между грудями. Одно слева в начале ребер и два внизу – первое ниже пупка и второе почти возле лобка.
– А вот что мы обнаружили при осмотре на теле Натальи Демьяновой.
Катя взяла в руки фотографии.
На теле четвертой жертвы пятен-ожогов было намного больше, чем на других телах. Они все шли наискось от обеих ключиц до лобка – восемь ожоговых следов, словно вытянутых клином. Слева имелись еще два пятна – одно над подмышкой и одно на левом предплечье.
– Создается впечатление, что кто-то входит во вкус. Прижигает и прижигает, – сказала Мухина. – Ассоциаций никаких не возникает?
– С видеороликом в конюшне? Думаете, это она? Ласкина?
– Сами же ее садисткой обозвали.
– Она лошади стремилась боль причинить, мучение, когда сено подожгла. Да, там явно выраженные сексуальные мотивы. Половая инверсия. Но здесь… Это же не следы пыток жертв, все ожоги посмертные.
– Это из разряда манипуляции с трупами.
– На знаки похоже, – согласилась Катя. – Только вот знаки чего? Все так хаотично и… видите, никакой симметрии. Словно с завязанными глазами факелом тыкали.
– Напротив, симметрия здесь есть, – возразила Мухина. – Я часами эти снимки разглядываю. Симметрия здесь определенно есть… Только она какая-то странная.
Катя снова и снова сравнивала фотографии. Глаза ее слипались от усталости. Багровые пятна двоились, троились, словно рой красных мух слетелся на…
– Видеоролик сослужит нам службу, – тихо сказала Мухина. – Я Аньку Ласкину им завтра же… точнее, уже сегодня, – она глянула на часы, – прищучу. Мы покажем это ей. И для начала поглядим ей в глаза. А потом спросим, куда она ездила в ночь накануне того, как тело Натальи Демьяновой было брошено на остановке. Ну а затем все остальное спросим – в зависимости от ее первых ответов. Сегодня суббота. Там, в городской администрации, они по субботам проводят селекторное совещание с губернатором области. Мы доставим Ласкину сюда сразу же после их трепа по селектору. Это не раньше десяти утра. Вы отправляйтесь к себе, поспите, Катя. Вы мне пригодитесь, так что освежите мозги сном. Крапов уехал на выходные в Москву. Мы тут и без него с Анькой Ласкиной управимся.
Катя не сомневалась, что на мерзостный видеоролик, добытый через агента-проныру, Алла Мухина возлагает большие надежды в смысле давления на фигурантку.
Но она и не подозревала, что всем их планам суждено расточиться в пыль. ЭРЕБ не желал подчиняться обычной полицейской логике.
ЭРЕБ сам распоряжался своим временем и владел собственной логикой происходящего.
И хранил свой камень за пазухой для слишком уж ретивых теток-эриний, возомнивших себя бичом правосудия.
Глава 27 Из засады
Катя еще долго внимательно изучала снимки, разглядывала странные пятна-ожоги. Она вынуждена была признать, что некая симметрия в рисунке посмертных увечий присутствует. Но что это было? Если это знаки убийцы на телах жертв, то где ключ к ним?
Алла Мухина оставила ее в запретном кабинете одну – среди ночи в ОВД доставили шайку угонщиков машин. Потом бомжей. Отдел сразу забурлил – во дворе скопились авто ГИБДД, приехали патрульные.
А Катя все сидела и разглядывала пятна на телах жертв. И терялась в догадках.
В половине шестого утра Алла Мухина вернулась и буквально приказала ей отправляться на кампус немного поспать – в одиннадцать должна была состояться беседа-допрос Анны Ласкиной.
Катя вышла из отдела. Еще не рассвело, ночная тьма нехотя уступала место серым утренним сумеркам, еще насыщенным тенями и мраком, сыростью, пропитанным светом фонарей и ветром, что дул с севера.
Катя устало влачилась по улице. Городок еще толком не проснулся. Светились вывески магазинов, но большинство зданий тонули в темноте. Темным было и здание городской администрации, лишь в кабинете охраны горел тусклый свет.
Мимо проехал автобус – абсолютно пустой. Остановился на остановке. Катя ощутила знакомый холодок. Напряглась. Нет, никого. Остановка пуста. И та, что напротив, тоже пуста.
Она шла к кампусу, и навстречу ей не попалось ни одного прохожего, кроме…
Шаркающие шаги по асфальту.
Со стороны Седьмой Парковой улицы приближалась пожилая женщина. Катя пригляделась – в свете фонарей она узнала по одежде и походке ту самую старуху Надежду Павловну, соседку Мухиной из дома напротив. Мать несчастного больного парня. Старуха ходко и бодро шествовала в этот ранний еще сумрачный час… куда? Догадаться было нетрудно. Она ведь работала уборщицей в магазине «Французская пекарня». А хлебные магазины открывают свои двери для персонала очень рано – надо принять свежую выпечку, разложить товар, убрать витрины и зал.
Старуха шествовала к перекрестку наискосок. Пекарня ведь тоже располагалась на центральной площади, как и кампус.
Катя добрела до дверей своего пристанища, раздумывая, что придется будить спящую администраторшу на ресепшене, стучать в двери, чтобы ей открыли.
У самых дверей она оглянулась на розовую неоновую вывеску пекарни. Старуха должна уже была достичь магазина.
Стоп.
Катя вгляделась в освещенную площадь, что лежала перед ней, как на ладони.
Никого.
И звука шаркающих шагов не слышно.
Но где же…
Старуха должна была пересечь перекресток и подойти к пекарне…
Но возле «Французской пекарни» – никого.
И на перекрестке – тоже никого.
Катя повернула назад и быстро пошла в обратном направлении – к тому самому перекрестку.
Она встала у мигающего желтого светофора и огляделась. Улица в направлении Седьмой Парковой пуста. Улица, по которой она шла к дому ученых, тоже пуста и безлюдна. Улица, по которой она вот сейчас возвращалась от отдела полиции, – тоже пуста.
Где же старуха? Куда она делась? Может, Катя не заметила, и та вошла в пекарню? Может, там уже открыто?
Катя бегом вернулась назад, ринулась к дверям «Французской пекарни», где когда-то работала четвертая жертва Наталья Демьянова. Дернула дверь – заперто, внутри темно. Она начала стучать, но ей никто не ответил. Магазин явно был закрыт на ночь, и именно уборщице Надежде Павловне предстояло первой открыть его и снять с сигнализации.
Катю прошиб холодный пот. Она ощутила, что сердце колотится в груди с невероятной силой.
Она затравленно оглядела знакомый пейзаж.
Тихий сонный ЭРЕБ.
Не окраины, не поля, не новостройки – центральный старый район, где человек не может сам собой исчезнуть, если только его не…
Катя не двигалась с места, уговаривая себя не паниковать, рассуждать логически.
Шума проезжающей машины она не слышала. И проезжая часть пуста. Стояли лишь авто, припаркованные у домов.
Да, проехал автобус, но это было раньше и не здесь, она это место уже миновала, когда увидела шагающую старуху.
Криков о помощи она не слышала.
Между тем, как она увидела старуху, подходящую к перекрестку, и тем, как оглянулась у дверей кампуса, прошло минут пять, не более. Ну, может, шесть.
Она медленно пошла через перекресток туда… Она озиралась по сторонам.
Магазин «Хозтовары» – вдалеке, его витрина светилась. Чуть ближе – неосвещенное здание, офисное, сейчас закрытое, лишенное арендаторов. Еще чуть ближе – тоже темное здание, двухэтажная коробка из силикатного кирпича с заросшим палисадником. Кусты. Темное пространство за кустами – то ли двор, то ли пустырь.
Напротив – улица, уходящая в сторону набережной, и там – привычные уже глазу кирпичные коттеджи. Скупой свет фонарей.
Катя прислушивалась…
Что это за звук?
Кошки, что ли, дерутся?
Или померещилось?
Кругом стояла глубокая предрассветная тишина.
И вдруг…
Катя услышала рев приближающегося мощного мотора. Кто-то ехал со стороны набережной и явно превышал скорость на пустынных улицах.
Патрульные! Это едет патрульная машина! Гонять по ночному городу – это фишка полицейских.
– Эй! Стойте! Помогите! – закричала Катя, замахала руками, бросаясь чуть ли не на середину тихой улицы.
И лишь в самую последнюю секунду поняла, что не видит ни синей мигалки, ни полосы на боку, более того, машина была черного цвета… внедорожник и…
– Вы что, с ума сошли? Под колеса?!
– Помогите! Я думала, это патруль!
Катя слишком поздно осознала, кто перед ней и что это за тачка.
За рулем машины – той самой, что так по-рыцарски подвезла ее до кампуса, – сидел Константин Чеглаков.
И Катя…
То ли у страха глаза велики, то ли ее несказанно поразило это совпадение.
Она отшатнулась от внедорожника и едва не пустилась бежать.
– Стойте, да что такое? Что случилось?
Он высунулся из окна.
Катя ощущала лишь удары крови в висках и удары сердца в груди.
– Я… я не знаю… пожилая женщина… она шла, я ее видела, как вас. И вдруг она пропала, не дошла до булочной.
– До булочной? В такой час?
Катя махнула рукой в сторону площади.
Константин Чеглаков вышел из машины.
– На вас лица нет. Кто вас так напугал?
– Никто. Я просто… Я думала – полиция едет, а это вы.
Она ощущала запах спиртного от Чеглакова. Их пивные посиделки втроем явно затянулись до самого утра. Но внешне опьянение никак не отражалось на этом человеке.
И тут внезапно…
Этот звук…
– Кошки? – прошептала Катя. – Вы слышали?
– Слышал. – Константин Чеглаков подошел к ней. – Только это не кошки.
Странный звук повторился – придушенный вопль, в один миг оборвавшийся на высокой ноте.
– Это там! – Чеглаков указал в сторону заброшенного здания и кустов. – Пожилая женщина, вы сказали?
– Да!
– Пойдемте. – Он двинулся вперед. – Может, упала? Может, плохо стало?
Они вошли в заросший палисадник. Двинулись вглубь. Их мгновенно поглотила темнота – едва они удалились на каких-то пять метров от освещенной городской улицы.
Кусты и деревья здесь разрослись так густо, что напоминали лесную чащу, и было странно, что эти заросли находятся почти рядом с центральной площадью, с хозяйственным магазином, торговым центром, пиццерией.
– Здесь что-то протащили, – сказал Чеглаков.
Катя не видела ни зги. А он, казалось, видел в темноте, как та самая призрачная кошка, что орала благим матом.
Андроидам полагается видеть в темноте…
Это мы, простые люди, слепы, а космонавты, дважды выходившие во вселенную, они…
В темноте Катя налетела на него. Он был твердый как скала. Остановился, к чему-то прислушался. Затем…
Этот жест…
Он приложил палец к губам.
Катя смотрела на него, не смея дышать.
Ей хотелось крикнуть: «Эй, Надежда Павловна! Вы где?! Отзовитесь! Это вы там?»
Но он приказывал ей молчать, и она подчинилась.
Он указал за угол здания. И сам двинулся вперед. Катя хотела было обогнать его, но он поймал ее за руку и очень мягко, но категорично толкнул назад, себе за спину.
И Катя поняла: он чувствует опасность.
Здесь, в этой темноте, в этих зарослях, опасно.
Быть может, здесь притаился невидимый хищник, который лишь ждет момента…
Чеглаков вдруг в два прыжка ринулся в самую гущу кустов.
Треск сучьев.
Хриплый возглас – ярость и удивление и…
Треск сучьев…
Стон…
В кустах была проплешина – маленький пятачок свободного пространства, со всех сторон окруженный зарослями. И на этом пятачке…
Какая-то тень, припавшая к земле…
Нет, кроме тени что-то еще…
Светлое пятно…
Женская куртка…
Еще одно пятно…
Ноги – голые, бесстыдно раздвинутые, со спущенными до самых лодыжек брюками и панталонами…
Тень выпрямилась, открывая распростертое на мокрой листве тело лежащей навзничь старухи в светлой куртке… Той самой, по которой Катя и узнала…
Тень метнулась в кусты.
Вопль!
Константин Чеглаков бросился за тенью.
Треск! Вопль ярости и боли и…
Полураздетая старуха сучила ногами по земле. Она приходила в себя и слабо стонала.
Удостоверившись, что она жива, Катя, не мешкая ни секунды, ринулась на шум битвы в кустах.
Треск сучьев, звук ударов, хриплый крик.
Они прошли сквозь кусты, как нож сквозь масло, – Чеглаков и его тайный противник.
Катя, выскочившая из кустов, увидела страшное: противник (она не могла разглядеть его лица, оно было чем-то закрыто, замотано) развернулся, словно стальная пружина, и нанес Чеглакову удар ногой в грудь, как это бывает в поединках карате-до.
Чеглаков согнулся.
Противник нанес ему еще один удар ногой.
Катя дико завизжала от страха. Этот визг… она стыдилась за него потом всю оставшуюся жизнь.
Темная тень повернулась к ней, и тут…
Чеглаков усилием воли заставил себя распрямиться. Он налетел на своего врага, как медведь на кабана.
Они сшиблись на этой узкой прогалине в кустах, словно два великана.
Удар, еще удар…
Блокировка рукой, удар…
Теперь уже Чеглаков нанес противнику удар ногой, отбросив его в сторону. Ринулся, прижал к земле, но тот сбросил его с себя, подминая…
Рывок…
И вот уже Чеглаков прижал его к земле, заламывая руку назад. Но тень вывернулась снова и нанесла ему мощный удар кулаком в скулу, пытаясь сбросить с себя.
Но не тут-то было.
Чеглаков дернул его руку вбок и вверх. Хрустнули кости.
Катя услышала новый яростный вопль боли и страха.
Чеглаков оседлал его и вдавливал в мокрую почву, не давая возможности перевернуться на спину, заламывая в болевом приеме уже здоровую руку, намереваясь сломать ее, как и ту, другую.
Его противник захрипел и обмяк.
Возможно, он потерял сознание от невыносимой боли.
– Не стойте столбом! Звоните своим, в полицию! Пусть едут сюда, – прошептал Чеглаков разбитыми губами. – Мы взяли его!
Лишь в этот миг потрясенная Катя вспомнила про мобильный.
А Чеглаков, не отпуская своего поверженного врага, сдернул с его головы маску с прорезями для глаз и за волосы повернул его лицо.
В этот миг ночная тьма, словно в сказке, отступила. Утренний свет, еще не яркий, серый, затопил все вокруг.
И Катя увидела, кого победил Константин Чеглаков.
Этого человека она никогда не видела наяву, только лишь…
Но она узнала его.
Глава 28 Карусель
Все дальнейшие события позже вспоминались Катей как сон в виртуале – словно она села на бешено вращающуюся карусель, и мир плыл вокруг нее, смазанный, лишенный контуров, нереальный.
И лишь отдельные фрагменты всплывали потом в памяти очень ярко.
Лицо Аллы Мухиной – напряженное, озадаченное…
Это уже когда все они очутились в ОВД, куда их доставила вызванная Катей по мобильному полиция.
Лицо того, кого они поймали… точнее, кого поймал Константин Чеглаков, – Катя ведь мало чем ему помогла в поединке…
– Вот вам и совпадения! Кто бы говорил – не бывает таких совпадений! Совсем обнаглел от безнаказанности! Дважды трупы нам выкладывал, а мы его отпускали. И вот попался с поличным.
Андрей Ржевский – водитель автобуса, дважды очевидец и главный свидетель – после краткого допроса, на котором он не сказал ни слова, был отправлен под конвоем оперативников в местную больницу – у него в драке была сломана рука. Оказалось, что и ребра тоже.
Катя все вспоминала, как они сшиблись там, в палисаднике…
Она и не подозревала, что мужчины могут драться вот так в реале – не в боевиках.
Потерпевшая – соседка Мухиной Надежда Павловна – вышла из состояния глубокого шока и…
Карусель все вращалась, набирала обороты – старуха разразилась рыданиями и все никак, никак не могла успокоиться. Алла Мухина уговаривала, утешала ее лично. Она обняла несчастную пожилую женщину за плечи и что-то шептала ей, как ребенку, чуть ли не баюкала ее. Показания ее нужны были позарез – и прямо сейчас. Но старуха могла сообщить крайне мало: она вышла из дома на работу рано, потому что ей надо было убрать магазин до открытия (не терять же суточный заработок). А на десять у ее сына была назначена консультация в Дубне, в реабилитационном центре инвалидов. Надежда Павловна рассчитывала управиться с работой на рассвете и поехать с сыном на автобусе в Дубну. Она сказала, что шла по улице, никого не видела (Катю даже не заметила), а затем вдруг ощутила сильную боль в затылке и больше она ничего не помнит. Очнулась она уже на земле… Кто-то кричал, она слышала треск кустов. Она лежала на спине и… так ее и нашли полицейские. Здесь старуха снова начинала плакать – от стыда и позора.
Алла Мухина долго ласково уговаривала ее взять себя в руки, потому что все плохое уже позади. Теперь надо помочь следствию засадить подонка за решетку. А для этого надо поехать с экспертом-криминалистом к гинекологу. Это была самая трудная, интимная часть уговоров старухи, подвергнувшейся попытке изнасилования.
После уговоров Надежду Павловну все же повезли обследоваться и изымать главные улики – эксперт хотел убедиться, осталась ли сперма, изъять образцы ДНК и нижнее белье старухи.
Якорем покоя и самоконтроля в этом хаосе для Кати было выражение…
Ну да, конечно, – его лица…
Он внешне вроде как и не реагировал на всю эту суету и аврал.
Катя невольно вспомнила то безмерное восхищение в тоне Ивана Водопьянова, когда он говорил о нем.
Сейчас она ощущала примерно то же самое: восхищение, восторг, смешанный со страхом (ох, как же он жестоко отделал Ржевского), и жгучее любопытство, которое вспыхнуло в ней с новой силой.
Он сидел в одном из свободных кабинетов. Их с Катей коротко опросили сначала полицейские, приехавшие на место, а затем и сама Мухина.
Он рассказал все очень коротко и точно. Уложив страшную драку в несколько коротких слов типа «мы за ним погнались, он ударил, я тоже, и я его схватил».
Это самое «мы за ним погнались» вновь затопило Катю, как и в случае, когда ее ознакомили с главной скрытой уликой, чувством великой благодарности. Ее принимали в свою компанию. С ней обращались как с равной, как с участником важных событий, возможно, перевернувших жизнь ЭРЕБа и положивших конец серии кровавых…
Вот здесь Катя совершенно не была уверена.
По лицу Мухиной она читала как по книге – ту тоже терзали великие сомнения.
А вот по его лицу ничего нельзя было прочесть. Ничего узнать наверняка.
Даже то, что ему, например, больно.
Константину Чеглакову – Катя произносила теперь это имя и фамилию с тайным придыханием – тоже крепко досталось в драке. Андрей Ржевский – кем бы он там ни был, как бы ни притворялся скромным водителем автобуса – оказался противником серьезным. И пусть это он заработал перелом руки и ребер, но Константин Чеглаков тоже…
Катя увидела, как он взял со стола чистый лист бумаги, скомкал его и приложил к разбитому лицу, стирая кровь.
И она тут же сорвалась с места, ринулась в дежурную часть, голося: «Есть у вас аптечка? Дайте скорее!»
Она вернулась с аптечкой и робко зашла в кабинет, где он сидел. Он кивнул – спасибо. Она раскрыла аптечку и начала неумело в ней рыться. Он сам нашел то, что нужно, гораздо быстрее. Но тут Катя сказала:
– Дайте я.
Она смочила бинт антисептиком и осторожно коснулась его лица. У него на лице уже имелся шрам, но это его не портило. Она стирала кровь с его кожи, запах алкоголя куда-то испарился. Она его не ощущала, хотя находилась сейчас очень близко.
Вот что значит два выхода в открытый космос… Вот какие они… Вот как ведут себя в рискованной ситуации! – шептали внутри Кати неведомые восторженные голоса.
Он дотронулся до ее руки и сдвинул пальцы, сжимающие бинт, на то место, где была рана. Даже бровью не повел, не поморщился, когда антисептик обжег его.
Вот какие они…
Как он прекрасен со своим разбитым лицом!
Он словно угадал ее мысли – улыбнулся ей.
– Вы молодец.
– Это вы молодец! – Катя не могла сдержать чувств. – Он же ее изнасиловать хотел. А потом… и меня бы он убил, прихлопнул как муху.
Она сразу прикусила язык.
Муха…
Это сравнение – ну для чего оно вот сейчас?
– Да я сначала даже не понял, что произошло, – сказал Константин Чеглаков. – Как-то все само собой вышло. У меня права теперь, наверное, отнимут, и поделом. Я думал, проскочу до дома. Мы с ребятами хорошо посидели, потом добавили.
– Никто не заметил вашего состояния.
– Да бросьте, Алла Викторовна с лету сечет пьяниц. – Чеглаков крепко прижал Катину руку с бинтом к ссадине. – Кто это, черт возьми, такой? Что за сволочь?
– Это водитель автобуса, – сказала Катя. – Тот самый, который вроде как случайно обнаружил на остановках две жертвы из четырех.
– Да бросьте! Правда?
– Да. Они его подозревали.
– Зачем ему старушка?
Катя пожала плечами. Но и тут ее терзали сомнения. Хотя как раз в этом все логично: все жертвы по восходящей линии старше друг друга. Выбор пятой жертвы пал на пенсионерку – в этом и логика, и смысл. Однако…
Но ей ведь показалось, что в чем-то жертвы похожи. Что это все одна и та же вариация, один тип, но стареющий, увядающий с течением времени. У соседки Мухиной Надежды Павловны в этом плане с другими жертвами не было абсолютно никакого сходства. Ни малейшего.
И потом – ее же пытались изнасиловать в кустах!
В кабинет заглянула Алла Мухина.
– Константин Константинович, должна поблагодарить вас. Если бы не вы… Спасибо вам.
– Да не за что. Все само собой произошло. Это ваша коллега меня на улице остановила. Я думал, с женщиной плохо или упала, а там… Это он, да? – Чеглаков задал тот самый вопрос, который интересовал всех.
Всех без исключения.
– Я думаю, да. Это он, – ответила Мухина. – Вы тоже пострадали при его задержании. Это ему лишняя статья. Напишите, пожалуйста, заявление. Мы и в этой части возбудим дело. Но сначала вам надо к врачу.
– Да нет, это пустяки. К врачу не надо.
– Катя, можно вас на пару слов? – попросила Мухина.
Чеглаков отпустил Катину руку, которую все прижимал к своим ранам. Жест вроде как вполне естественный. Но Катя просто таяла в это мгновение.
Вот они какие…
Прекрасные андроиды…
Два выхода…
Вселенная у ног…
Космос… вот что такое вечный Космос…
Это нельзя описать словами…
Космонавт Леонов и тот не смог…
Это можно лишь ощутить…
Какая у него кожа…
В душе она ощущала великую досаду на Мухину, что та отрывает ее от космонавта-героя в такой момент!
В своем кабинете Алла Мухина плотно закрыла дверь.
– Он Ржевскому едва руку не оторвал. Из больницы сообщили – там не только переломы. Сломанное ребро пробило Ржевскому легкое. Кровью харкает. Его срочно доставили в Дубну, будут делать операцию. Состояние тяжелое. Мы от него в ближайшие дни ничего не узнаем. А может, и вообще… Это очень серьезные внутренние повреждения.
Эйфория Кати… это радужное сияющее состояние восторга померкло.
– Он его задержал. Ржевский пытался изнасиловать вашу соседку. Он ее спас!
– Да. И при этом отправил нашего маньяка почти на тот свет.
– Ржевский и есть тот, кого мы ищем? – спросила Катя.
Алла Мухина отошла к окну.
– Его машину обнаружили в ста метрах от центральной площади, в той же стороне, где произошло нападение, – сказала она. – На Надежду Павловну он напал сзади. У нее большая шишка на голове. Там, на месте, в кустах, мы обнаружили монтировку, обмотанную ветошью. Ею он старуху и оглушил. Вы видели, какая она – рост маленький, весит не слишком много. Он мог легко дотащить ее до машины и запихать в багажник. Если бы желал похитить, как похитили всех других… Но Ржевский оттащил ее в заросли кустов, спустил со старухи штаны, сам расстегнулся и… Вы вовремя поспели. Прерванный половой акт. На шее у старухи никаких следов асфиксии. Он ее не душил, когда насиловал. Геронтофилия налицо. Асфиксии нет. Похищения тоже нет. Ее шейные позвонки целы.
Она вернулась к столу, кликнула мышкой на своем ноутбуке.
Катя увидела на экране снимок: водитель автобуса Андрей Ржевский. Еще один снимок: крупный план его лица.
Довольно обычный, даже симпатичный. Молодой. Снимки были сделаны с камеры явно во время допроса – не сегодняшнего, а тогда, когда его опрашивали как свидетеля, нашедшего два трупа в течение полутора лет.
– Из отпуска он должен был выйти на работу завтра, – сказала Мухина. – Где он обретался все эти две недели, мы не знаем. Дома его не было. А вот насчет города… Мы считали, что и в городе его нет, но… Наталью Демьянову убили. И сегодня утром он напал на старуху.
– Очень короткий срок между преступлениями. И это не убийство, а изнасилование. Все прежние жертвы не были подвержены сексуальному насилию, вы же сами это установили в первую очередь. – Катя смотрела на снимок Ржевского.
Она никак не могла соотнести человека на фотографии с тем, кого она видела на прогалине среди кустов, бьющегося с Чеглаковым насмерть.
– Он хотел убить Чеглакова, – сказала она уверенно. – И меня потом, и ее, вашу соседку.
– Должен был начать с нее.
– Мы же ему помешали. То есть это Чеглаков. Он ее спас! А Ржевский, он… Столько совпадений! Он приходил в ваш клуб, интересовался Саломеей, хотел получить ее афишу. А «Тамбурин» Рамо в его плеере? И он нашел их обеих – Саломею и Марию Гальперину! Вы же сами его заподозрили!
– Звонили наши из опергруппы – проводят обыск у него на съемной квартире. Он однокомнатную снимал на окраине. Там все чисто. Просто даже вылизано. Понятно, что он их не в квартире держал. Но уж слишком чисто все. Холостые мужики обычно в свинарнике живут, а там – девственная чистота, в этой его хате. – Алла Мухина тоже смотрела на снимок Ржевского. – Мы начнем проверять все случаи нападений сексуальной направленности на пожилых людей за последние годы в Подмосковье, Москве, Твери и Кимрах с тех пор, как он здесь у нас поселился. С одежды нашей потерпевшей эксперт взял все образцы. У нас будет ДНК Ржевского. Станем проверять все случаи изнасилований… Начнем с пожилых, но будем проверять все. Все!
– На трупах жертв вы ничего не обнаружили. Все они были обработаны бытовой химией. Там такая предусмотрительность, осторожность, а здесь он просто выскочил из кустов, шарахнул ее по голове, поволок в чащу и навалился сверху. – Катя взмахнула рукой. – Не заботясь ни о частицах, ни о следах ДНК!
– Мужики порой теряют разум, ослепленные страстью. Похотью, – поправилась Мухина. – Да, почерк абсолютно разный. Но похоть… Когда женщин многократно душили, а потом обряжали в эти чудовищные крылья, тоже ведь тешили свою извращенную похоть.
– Или ярость, – добавила Катя. – Ненависть, что сжигает изнутри.
– По городу слухи уж полетели – мол, поймали, – заметила Мухина. – Я не хочу, чтобы мы сейчас расслаблялись. Мы пока не знаем, кого мы поймали. Что это вообще за тип – Андрей Ржевский.
– Хоть что-то у вас на него есть, кроме «Тамбурина» Рамо?
– Он сам уроженец Гатчины. Сюда перебрался с Севера. Плавал несколько лет на флоте, в том числе на научно-исследовательских судах. У него образование техническое, среднее. На судах он был механиком. В наш город приехал из Мурманска. Возможно, хотел устроиться на базу, но там своих на неполный рабочий день отправляют. Куда уж лишний персонал нанимать! Так он устроился в автобусный парк.
– И сразу, как он явился, начались убийства!
– Не сразу. Еще одно о нем: он менял фамилию, причем дважды.
– Как это? – Катя моментально насторожилась.
– При получении паспорта, еще в школе, он взял фамилию отца – Ржевский. А в восемнадцать вдруг поменял ее на фамилию матери – Пискунов. А потом снова через два года взял фамилию отца и снова стал Ржевским. Это ни о чем не говорит. Может, это по настоянию родителей. Может, в школе анекдоты про поручика Ржевского достали. Но потом сообразил, что Ржевский – это куда красивее, чем какой-то Пискунов. Хотя надо проверить. Крапов сегодня же вылетает в Питер. Поедет в Гатчину. Будет собирать сведения о нашем насильнике по месту его рождения. Может, затем отправится по его следам и в Мурманск, и в Архангельск. Меня радует, что мы на какое-то время будем лишены общества полковника из министерства. – Алла Мухина покосилась на Катю. – Вы останетесь здесь?
– Я останусь, – с жаром заверила та. – Ничего же не ясно еще!
– Кому как. Весь город уже шепчется – его поймали! Интересно, а наш герой… звездоплаватель, что он делал на дороге в такую рань?
– Он ехал из паба, – сообщила Катя. – Они при мне втроем выпивать собирались – вечер пятницы же был. Загуляли до утра. Он опасается, что вы у него права отнимете.
– Он бы лучше свой космос попросил о том, чтобы операция Ржевского прошла успешно. Нам только смерти фигуранта при задержании сейчас не хватало. Вы не говорите ему пока ничего про состояние Ржевского, ладно, солнце мое?
Солнце твое, Аллочка…
Катя кивнула – положитесь на меня.
– Вы зеленая вся, как кладбищенский мох, – Мухина выдала ей полновесный комплимент. – Вам надо отдохнуть и умыться. А я еду сейчас с группой в автопарк. Надо опросить сотрудников, затем хозяина съемной квартиры, соседей Ржевского.
Покинув кабинет, Катя решила – да, она права. Достаточно на сегодня. Ноги не держат. Мозги плавятся.
К ее изумлению, Константин Чеглаков не покинул отдел. Он сидел в коридоре и словно чего-то или кого-то ждал.
– Ну и? – спросил он Катю.
Она направилась к нему. Ноги в коленях совсем ослабли. Да, ее эйфория испарилась. Но она не хотела, чтобы ее восхищение было вот так грубо вырвано Мухиной, словно сорняк, на корню. Да, насильник Ржевский с пробитым легким харкал кровью и, быть может, находился в эту самую минуту на грани жизни и смерти.
Но ведь и Добро… Добро бывает крайне жестоким и беспощадным.
Или это уже не Добро?
Открытый бездонный черный космос как-то различает Добро и Зло? Или там стираются все грани, потому что их там просто нет, этих земных категорий? Там лишь Вечная тьма… пустота…
Вечная тьма – это в ЭРЕБе, царстве хаоса и смерти.
В космосе – пустота и покой…
Одиночество, как в его глазах…
– Это он? – снова спросил Константин Чеглаков.
– Они думают, что да. – Катя кривила душой. – Однако есть и сомнения. Они будут все досконально проверять.
– Город хоть немного очухается, – сказал Чеглаков, поднимаясь. – А то все как пришибленные бродят. Мне этот город небезразличен, Катя.
– Я догадалась.
– Вы на полицейского совсем не похожи.
– Я прошу прощения за свою трусость и некомпетентность. – Катя смотрела ему прямо в глаза. – Если бы не вы, Константин…
Она намеренно опустила его отчество. Странно, может адская драка тому была виной и его разбитое лицо… прекрасное лицо прекрасного невозмутимого андроида… но она воспринимала этого взрослого, почти перешагнувшего пятидесятилетний порог мужчину как своего ровесника.
Чеглаков усмехнулся, усмешка вышла кривоватой – разбитые губы болели, и показал ей ключи от машины.
– Ваши любезно подогнали мою развалюшку сюда. Сказали, чтобы я ее забрал, как только… отдохну. Такая деликатность полиции! И никаких тестов на алкоголь.
– Вам все здесь благодарны. И я в том числе.
Они уже вышли из отдела.
Катя подумала: вот сейчас он скажет ей «до свидания, ариведерчи» и…
Но он что-то не торопился. Видно, и его это сумасшедшее утро, несмотря на всю его железную космическую выдержку, выбило из колеи.
– Можно я угощу вас кофе? – решилась Катя. (Он же угощал ее чаем в трудный момент!)
Он кивнул. И показал рукой на торговый центр.
Они возвращались туда, где все и началось, – на центральную площадь.
На углу улицы Роз маленькая кофейня торгового центра еще не убрала на зимний сезон летнюю террасу. Здесь они и сели под тентом.
Было прохладно. Чеглаков без куртки, в одной серой толстовке, казалось, холода не замечал. Его разбитое лицо привлекало внимание.
Катя видела: Чеглакова в городе знают.
И городок… Черт возьми, возможно, его уже и правда облетела, взбудоражила весть: поймали! Поймали!!!
Городок заметно приободрился. На веранде кафе, раскинув ноутбуки, уткнувшись в айфоны, гнездилась молодежь. Тренькали велосипеды.
Горячий кофе пришелся очень кстати.
– Все пялятся, – Чеглаков прикрыл лицо рукой, потом открыл. – Ну и рожа у меня, наверное…
Катя достала из сумки кросс-боди пудреницу и открыла зеркало. Протянула ему.
– Прихорашиваешься?
На их столик упала тень.
Катя подняла голову – рядом с ними стоял Иван Водопьянов.
У террасы кафе припарковался черный спортивный «Мерседес» – роскошная машина, не только для маленького города, но и для столицы!
Но сам Водопьянов выглядел, как обычно, скромнягой. Неброская бежевая толстовка, серые джинсы, кроссовки «Нью Баланс», не из дорогих. Сияющие золотом кудри и странное напряженно-веселое выражение на красивом лице.
Он обратился к Чеглакову на «ты», чего раньше Катя за ним не замечала. Прежде он называл Константина на «вы», а тот его на «ты», а теперь…
– Кофе пьете с красавицей полицейским? Празднуете? – Водопьянов на свободный стул не садился.
– Я только что из отдела полиции.
– Я знаю. И я там был. – Водопьянов фальшиво улыбался Кате. – В офисе только и разговоров. Все уже знают. Нашего монстра поймали, когда он напал на какую-то старую кошелку. Во дает! Это уже даже не забавно. И про тебя… про вас… в городе все уже в курсе, на базе, у нас в офисе… Сети полыхают сплетнями.
– Ты же собирался на встречу с инвесторами в Москву.
– Сорвалось. Я в офис заехал – а там такие новости о вас, Константин… Я все отложил. Помчался в полицию. Мы разминулись. Я видел, как ты со своей очаровательной спутницей зашел сюда, в кафе.
– Иван, садитесь, хотите тоже кофе? – спросила Катя.
Она ощущала, что парень на великом взводе. И не могла понять причину этого. Он говорил сбивчиво и путал «ты» и «вы».
С чего бы так волноваться парню-картинке, долларовому IT-миллионеру, разъезжающему по окрестностям на спортивном «Мерседесе» последней модели?
– Это Константин задержал маньяка. – Катя решила поделиться с ним своей радостью. – Вы не представляете, как он его… Было так страшно, а он нас всех спас!
– И за это получил по морде. – Иван Водопьянов глядел на космонавта. – Разукрасили тебя как…
– Мне кажется, ты не хочешь кофе, – сказал ему Чеглаков.
Иван Водопьянов секунду помедлил.
– Да, вы правы. Я уже выпил свой утренний кофе. – Он выпрямился. – Ну, не буду вам мешать.
Он сиганул прямо через ограду веранды, игнорируя проход и ступеньки, и сел в свой «Мерседес».
– Дерзкий мальчишка, – прокомментировал Чеглаков. – Еще в детстве любил выпендриваться. С ним лучше порой построже. Я знаю его отца, работал с ним. Его академик Ларионова очень ценила.
– Вы ему и его товарищу Ларионову, наверное, про свои полеты в космос рассказывали.
– Я уже пять лет как не летаю. – Он пил свой кофе. – А пацаны выросли. У истинного таланта всегда какие-нибудь сложности, Катя. А пацаны талантливы. А сейчас… такие времена настали, что таланту все труднее и труднее найти свое место – я имею в виду науку. Да и бизнес трещит по швам. Отсюда тщетные надежды. Тщетные грезы о счастье.
Грезы о счастье…
Она смотрела на него не отрываясь.
Черный спортивный «Мерседес» описал петлю на площади и… не уехал.
Кофе в картонных стаканах закончился.
Они встали из-за столика. Катя – она же его угощала и пригласила – оставила на столе деньги.
Официант радостно улыбался космонавту Чеглакову – тоже мальчишка-студент, белых зубов полон рот.
Они вежливо распрощались у веранды кафе. Катя направилась к кампусу.
И снова оглянулась через плечо.
Он шел по улице.
А чуть на расстоянии от него по улице Роз медленно ехал «Мерседес» Ивана Водопьянова.
Так медленно ездят лишь почетные эскорты.
Или траурные катафалки на похоронах.
Глава 29 Старые друзья
Когда Катя пришла на кампус, дежурная администраторша на ресепшене встретила ее как дорогого (и единственного) постояльца. Было ясно: слухи об утренних делах достигли и гостиницы для ученых. И неудивительно – все ведь произошло на соседней улице.
– Я поменяла белье в вашей комнате, – радостно сообщила администратор. – Свеженькое постелила, только из прачечной. И полотенца. Вам второе одеяло принести? Не холодно?
– Нет, спасибо, – Катя смущалась перед этим потоком тайной признательности.
– Тогда я сейчас чай заварю и вам принесу! Какой будете – зеленый, черный? И варенье у меня домашнее, клубничное!
Городок и точно бурлил, уже чуть ли не праздновал победу, обсуждал и трезвонил. Пока администраторша разговаривала с Катей, ее мобильный то и дело попискивал – приходили sms и сообщения в мессенджер.
У себя в номере Катя первым делом отправила sms шефу пресс-службы: «Кого-то задержали с поличным. Но пока не ясно кого».
Шеф, человек умный, прекрасно разбирался в нюансах. Если что, он снова продлит Кате командировку – она была в этом уверена.
Пока она раздевалась, администраторша самолично принесла ей чай на подносе – как в лучших отелях – «обслуживание в номере». Фарфоровый чайник, чашка с блюдцем и фарфоровая розетка, полная клубничного варенья.
Катя сначала пошла в душ. Она долго стояла под горячим дождем, закрыв глаза. Ей хотелось сесть, свернуться калачиком в низком душевом поддоне, и пусть дождь поливает ей спину.
Она все еще слышала треск сломанных кустов и хрипы…
Как хрустнули кости и он закричал…
А он схватил его за волосы, повернул голову к свету…
Странно, что рассвело именно в тот момент, словно по волшебству. Свет побеждает тьму.
Но тьма – это же постоянная категория в ЭРЕБе.
Катя отметила, что избегает имен и фамилий, именуя противников – он и он.
А Иван Водопьянов путал «ты» и «вы».
Чем же он был так сильно… нет, не встревожен… разгневан на Катю?
Разве ты не сама сказала Мухиной, что, по твоему мнению, перформансы с трупами и сами убийства – следствие скорее не похоти, а ярости? Ненависти?
Она выключила душ, вытерлась чистым свежим полотенцем, им же начала сушить волосы. Села на постель и выпила чаю, попробовала варенье.
Сладко…
Сейчас лягу спать… Сил нет…
Она прилегла на подушку. Потолок уставился на нее сверху. Она повернулась на бок.
Как он взял лист бумаги, скомкал и приложил к ссадинам. А она кинулась искать аптечку в дежурке.
Ничего более комичного… Такая курица-клуша…
Отчего, когда они вместе – все трое, парни, которым чуть за тридцать, полные сил, – лишь бледная копия того, что представляет собой он?.. Тот, кто гораздо старше их? И дело не только в его атлетическом теле и внешности. Внутренний стержень. Но они так мало говорили… Совсем ничего не значащие фразы.
А разговоры и не нужны. Она видела его в деле. И что она, наивная землянка, может спросить у космического странника? Очень ли страшно в открытом космосе? Ощущал ли он там себя ничтожной песчинкой? Но в этой черной бесконечности и звезды, и планеты – песчинки. Так что же там – человек? Кем он себя представляет, когда парит в пустоте? Когда Земля и все мы – буквально, не метафорически, а буквально у его ног?
Катя ощутила жар во всем теле и поняла, что не уснет.
Она быстро встала и снова оделась. Подумала: вот что это такое – «донозологическое состояние организма», которое изучают на базе! Когда нет сил, когда усталость – в каждой клеточке тела. Но сердце… нет, воля… нет, воображение… тоже нет – все вместе? – заставляют идти вперед.
Хотя и цели пока что не видно.
И это тоже невозможно описать словами. Это дано лишь в ощущении, в лихорадке…
Катя причесалась, собрала волосы в узел, подколола. Мельком глянула на себя в зеркало – бесполезно наводить марафет.
Она покинула кампус и зашагала в сторону улицы Роз.
В общем-то, хотела она сразу многого и всего… Когда воображение, восхищение, жар вступают в химическую реакцию с гормонами, то…
Но дальше клумбы осенних роз – уже потускневших и словно законсервированных на корню, превращающихся из цветов и бутонов в тугие сухие шарики фиолетового, палевого и карминного цветов, – она не пошла.
Благоразумно свернула в сторону музея.
Музей науки и просвещения был открыт. И траура по безвременно ушедшему из жизни его директору внутри не чувствовалось.
В кассе сидела все та же старуха с жемчужными серьгами – очевидица и свидетель. Она узнала Катю, и глаза ее расширились, рот открылся.
– Проходите, проходите!
Катя протянула ей деньги за билет. Маленький музей нуждался в средствах.
– Кто сейчас замещает Нину Кацо?
– Хранитель научного отдела и отдела новых поступлений. Денис Григорьевич. Позвать его?
– Нет, я просто пройдусь по залам.
Она вошла в первый зал, вспомнила, как они в первый раз побывали здесь, в музее, с Мухиной. Что же, все на своих местах.
Катя шла, разглядывая огромное количество фотографий. Снимки земли из космоса. Снимки МКС. Групповые снимки каких-то людей с подписями под ними. Карта созвездий в виде старинной гравюры, где созвездия изображены в виде мифологических героев и представляют собой этакую небесную толпу бродяг, испещренных точками звезд и соединительными линиями. Музейные витрины – в одной какие-то камни на подставке. Метеориты? В другой…
Катя подошла к этой витрине вплотную.
Белый космический скафандр. Она видела его в прошлый раз.
Это не его скафандр…
И это не тот, в котором выходят в открытый космос.
В таких скафандрах они фотографируются на старте, а потом взлетают.
Катя приложила руку к витрине и провела по линиям скафандра. Захотелось прикоснуться к нему, ощутить…
Его кожа у нее под пальцами…
Как он сказал – все пялятся…
Как он сказал там, в доме – хотите чаю? Когда она была готова разреветься от обиды и досады, что упустила самое главное?
Как он появился впервые, когда они осматривали его дом, разоренный кражей…
Кража…
Катя вошла в следующий зал. Она хотела увидеть его картины. А вот и они. Снова абстракции. И опять очень много черного цвета. И ярко-белый, почти серебристый. Это так выглядит в космосе Солнце? Он говорил об этом. Нина Кацо отобрала для выставки вот эти его полотна и сомневалась, что их кто-то когда-то купит. Но это ведь не вернисаж-продажа.
В нем есть нечто, что не находит себе места. Нечто, чему тесно у него внутри, и оно выплескивается наружу в виде этих красочных и одновременно мрачных абстракций.
Может, он тоскует по полетам?
Жалеет, что покинул отряд космонавтов?
Они же – закрытый клуб избранных. Что мы, земляне, знаем о них? В дни юбилеев мелькают на телеэкранах великие космические старики. Но наши современники… Их, в общем-то, нигде не видно. Ни на светских тусовках, ни в политике, ни в телешоу, ни в повседневной жизни. Здесь, с нами, на Земле они все равно словно отгорожены от нас невидимой стеной из прозрачного стекла. Быть может потому, что…
Они, эти новые звездолетчики, видели наш шарик и нас всех вот так…
Катя сама себе показала пальцами размер теннисного мячика. Нет, вот так – она раздвинула руки до размера арбуза.
Может, им сложно адаптироваться, снова заставляя себя воспринимать как нечто большое, глобальное то, что они видели бесконечно малым и хрупким, уязвимым?
Может, поэтому им трудно общаться с другими? И они общаются внутри своего круга, клуба – там, в Звездном? И потом, там ведь секреты. Они не посвящают нас во все, что им известно.
Но Он же даже от этого отторгнут сейчас. От своих.
В первом зале послышались голоса. Катя вернулась туда и увидела молоденького взволнованного бородача в мешковатых джинсах и растянутом свитере в компании Василисы Ларионовой. Бородач протягивал молодой женщине толстый пакет.
– Здесь все. Я собрал. Лежало у Нины Павловны на столе. В будущем обязательно сделаем экспозицию. Не знаю, кого нам назначат новым директором, но выставка состоится.
Катя поздоровалась. Василиса при виде ее радостно всплеснула руками. Бородач – это был хранитель, исполняющий пока обязанности Нины Кацо, – взволновался и оживился.
Надо же, хоть кто-то радуется появлению сотрудника полиции…
Катя читала по их лицам – и они знают, новости облетели ЭРЕБ.
Они с Василисой вышли из музея. Та прижимала к груди пакет.
– Снимки Дима попросил забрать, – пояснила она. – Он сегодня занят в лаборатории до позднего вечера. Боится – затеряются в неразберихе. Он очень трепетно относится ко всему, что связано с памятью его матери.
– Я заметила, – сказала Катя. – Жаль, что так получилось. Что выставки, посвященной академику Ларионовой, не будет.
– Ничего, пробьем это позже, – Василиса не унывала. – Слушайте, вы его поймали, да? Это он?
Сколько раз за сегодняшний день Катя слышала этот вопрос!
– Произошло нападение на пенсионерку и…
– Я знаю, мне приятельница в Фейсбуке сообщила – это уборщица в том самом магазинчике на площади, где работала продавщицей та, которую нашли на остановке. Это просто что-то невероятное! Он что, сумасшедший?
– Его поймали с поличным во время нападения. Ему назначат психиатрическую экспертизу. Непременно.
– В Сети пишут – он работал водителем автобуса.
– Да.
– Ну! Все сходится. Автобусные остановки… Это так страшно. – Василиса откинула назад свои густые темные волосы. – А вы в музей просто так зашли или что-то искали?
– Я хотела посмотреть экспозицию. Василиса, можно вас спросить?
– Да, конечно!
– Вы Чеглакова Константина хорошо знаете?
– Константина Константиновича? – Василиса вдруг озорно и лукаво улыбнулась. – Такой мужчина, да? Я – не очень. Но Димка его знает с детства. Его мать всегда была ангелом-хранителем для него. Взяла к себе в НИИ. Потом хлопотала за него, чтобы он в космонавты прошел, там же отбор у них – жесть!
– А Иван Водопьянов?
– Это все старые друзья. Я Ивана узнала через Диму. Давно это было, после школы. Кстати, он чуть не женился на дочке тети Аллы – Мальвине.
– Как ее зовут?
– Мальвина. Правда – жесть? – Василиса захихикала. – Они, наши предки, спятили тогда, что ли, все? Я Васена… Она Мальвина. Меня Васькой-котом в школе дразнили, ее Мальком.
Катя поняла: Алла Мухина никогда не упоминала при ней имя дочки. Зачем так глупо называть своих любимых детей, давая им дорогу в жизнь?
– Это все протест против религии, против попов, – трещала Василиса. – Здесь же наукоград. Сплошные иллюминаты в душе. Как у Дэна Брауна – Ангелы и Демоны. Попы бы больше совались, куда их не спрашивают. Искусство оценивают! В Новосибирске, я слышала – это же был знаменитый Новосибирский академгородок, – сейчас черт-те что… Там какой-то благочинный во всеуслышание назвал балет Чайковского «Щелкунчик» оккультной сказкой. Ну и что вы хотите после этого? Здесь в пику попам детей Мефисто начнут называть. А с другой стороны, когда слушаешь хор Александро-Свирского монастыря, византийский распев – на глазах слезы. И душа… Уж точно знаешь, что душа есть и что она бессмертна. Отчего так? Как это может уживаться – мракобесие и гениальность? Злоба, жестокость – и любовь, что сильнее смерти? – Василиса смотрела на Катю. – Так что вы не судите нас здесь слишком строго. Разные полюса единого целого. Это все между собой вступает в химическую реакцию, как мой Дима выражается. Кислота и щелочь… И печаль.
Катя была удивлена этими рассуждениями и тоном.
– Иван Водопьянов, он ведь весьма обеспеченный. У него какие-то бизнес-дела с Чеглаковым? – спросила она, помолчав.
– Он Константина Константиновича боготворит. Вряд ли у них общие дела в бизнесе. Чеглаков какое-то время работал на базе консультантом. Но там заморозили проект. Он сейчас вообще, кажется, без работы. Ну, таким людям, с таким бэкграундом, долго без работы сидеть не дадут, конечно… А Иван – компьютерщик. Он в прошлом игры разрабатывал, деньги на этом делал большие. Теперь у него проекты по инженерной психологии, по нейросетям и искусственному интеллекту. Может, он с Чеглакова пишет программу для искусственного разума в виде супергероя?
Катя улыбнулась.
Супергерой…
Эта счастливая умница-болтушка-будущая мать очень точно сформулировала некую мысль, которую и Катя лелеяла в мечтах.
– Ой, а можно вас тоже спросить? – Василиса явно сама чуть не лопалась от любопытства. – Этот тип, которого вы поймали с поличным… Он что же, старуху-уборщицу хотел к своей коллекции трупов приобщить?
– Возможно, да.
– Но это же такой риск – та самая пекарня, где работала его жертва! И опять туда сунулся?
– Он напал на старуху на улице.
– Да, это я знаю. – Василиса снова всплеснула руками. – В Фейсбуке чего только не пишут! Половина вранья, наверное, но… Я вот все думаю, – она оглянулась на музей. – Ее ведь тоже убили. Нину Павловну.
Катя молчала, ждала, что еще она спросит.
– У нас такой маленький город. Все друг друга знают. – Василиса прикусила губу. – Трудно поверить, что… ну, вы сами понимаете. И вот я все никак не могу понять.
– Что? – спросила Катя.
– За что этот тип – ну, тот, кого вы поймали, – убил нашего директора музея?
Глава 30 Градус восхищения
Отдых все же требовался. Но, перед тем как уснуть в эту ночь в своем номере на кампусе, Катя занималась сущими глупостями. Она не думала об убийствах, версиях и тайнах. Она пока отмела в сторону все вопросы.
Цепко держа планшет, она «гуглила» всякий вздор – забавные статейки в сети типа «Есть ли секс на МКС» и «Отношение полов в невесомости во время космического полета». Ведь на международную космическую станцию, словно бабочки, залетали и женщины – суровые исследователи Вселенной. И как они там все бок о бок кувыркались, в этих тесных отсеках, перелетая с места на место, постоянно находясь в самом близком контакте? Какие искры высекала из них эта близость?
В эту ночь Кате вновь приснился Шар – не тот, что она видела во сне в прошлый раз, а точь-в-точь похожий на допотопную космическую капсулу, которую она созерцала на фото в музее. В которой они спускались из царствия небесного.
Катя потом крепко уснула без сновидений. Но кое-кто в ЭРЕБе в эту ночь не спал.
Иван Водопьянов у себя дома работал допоздна. В его офисе трудилась парочка юных компьютерных гениев, но эту работу он должен был сделать сам. В какой-то момент он отпихнул свой дорогущий комп, отбросил на диван планшет. И встал с кресла.
Смотрел в окно на свой темный сад и на дом соседа, где неяркий свет горел лишь в одной комнате.
Иван Водопьянов оперся на подоконник и ощутил дрожь в руках. Тогда он рухнул прямо на пол, покрытый новым деревянным паркетом.
Он начал интенсивно отжиматься от пола. Пять раз это ему удалось. Шестой пошел труднее. На седьмой раз руки подломились, и он больно ударился подбородком.
Он сел и громко выругался матом.
Обычно его речь была вежливой – порой стебной, вычурной, но вежливой. А сейчас он с особым наслаждением произносил матерные слова, словно выплевывая их из себя.
Потом повернулся и начал отжиматься снова. Пот лил с него градом.
Пять отжиманий.
Шесть.
Семь.
На восьмой раз он снова шмякнулся лицом в пол. Лежал неподвижно.
А потом с силой ударил кулаком по паркету.
За окном в темном саду шумел осенний ветер. Окно в доме соседа светилось. Ивану показалось, что он слышит звуки музыки – в темном доме крутилась под иглой старая виниловая пластинка.
Какая-то симфония.
Иван Водопьянов приподнялся на онемелых, подламывающихся руках и начал остервенело отжиматься вновь. При всей своей образованности и интеллекте он порой намеренно путал Малера с Томасом Манном.
Подполковник Алла Мухина в три часа ночи приехала в Дубну, в городскую больницу. Оставленный там дежурить сотрудник позвонил и сообщил: врачи сказали, прооперированный Андрей Ржевский пришел в себя после наркоза.
Он находился в реанимации, в отделении интенсивной терапии, и врачи считали его состояние тяжелым. Они поначалу категорически отказывались пустить Мухину к Ржевскому, но она упросила их, выговорив себе всего три минуты.
Андрей Ржевский, опутанный проводами, прикрытый простыней, лежал под мониторами. Он услышал шаги – веки его дрогнули, он открыл глаза.
Алла Мухина наклонилась к нему.
– Где ты их держал? – спросила она.
Перед ее отъездом в Дубну оперативники, проводившие обыск в съемной квартире Ржевского, столь подозрительно чистой и убранной, все же нашли кое-что важное.
Это была афиша концерта Саломеи Шульц – пьесы для клавесина Жана-Филиппа Рамо. Молоденькая администратор дома ученых либо сказала Кате неправду, либо просто не уследила. И Андрей Ржевский тогда украл для себя афишу Саломеи.
– Где ты их держал? – повторила свой вопрос Мухина.
Он узнал ее. Она ведь дважды лично допрашивала его как главного свидетеля – в январе, после обнаружения Саломеи, и через год в марте, после убийства Марии Гальпериной. В марте их беседа была значительно длиннее, чем зимой.
– А, вы… мадам начальница…
– Где ты их держал?
– Мадам стервятница… ждете, когда я сдохну…
– Где ты их всех держал? Перед тем как подкинуть нам трупы?
По лицу Ржевского волной прошел тик.
Он закрыл глаза.
Губы его шевелились.
Алла Мухина наклонилась к самому его лицу.
– Кем бы ни был… кем бы он ни был, – шептал Ржевский. – Я восхищен… я безмерно им восхищаюсь… Он вас не боится. Делает что захочет. И я… Я иду за ним… теперь я тот, кто я есть.
Глава 31 Смена фамилии
Утром в ОВД Катя узнала, что Андрея Ржевского переводят в больницу в Москву из-за серьезных осложнений после операции на легком.
Днем пришли первые новости от полковника Крапова из Гатчины и Петербурга. Крапов вышел на связь по скайпу. Увидев Катю рядом с Аллой Мухиной в том самом кабинете с доской и фотографиями, он осведомился, что «корреспондентка» снова делает в месте, где ее быть не должно.
– К вашему сведению, «корреспондентка» способствовала задержанию возможного убийцы, – сухо отбрила его Мухина. – В ОВД распоряжаюсь я. И это я решаю, кто и где может находиться.
Катя подумала, что после такого выпада Крапов пошлет ее к чертовой матери и отключит связь. Но для злого министерского куратора дело все же было превыше всего.
– Ржевский менял фамилию, – начал он сухо.
– Это я уже знаю, – Мухина сидела перед экраном ноутбука. – Что вы на него нашли?
– Он никогда не привлекался к уголовной ответственности.
– И это нам известно, это мы еще в марте установили.
– Потому что его тетка по отцу забрала заявление.
– Что?!
– Никакого уголовного дела нет и не было. Но я расспросил сотрудников полиции Гатчины, и мне повезло – я нашел тех, кто это дело помнит. И его помнят, Ржевского-Пискунова. Ему было шестнадцать лет. Его родители развелись. Его тетка-пенсионерка принимала участие в его воспитании. Он жил у нее летом – у нее дом в частном секторе. В состоянии опьянения он пытался родную тетку изнасиловать. Ей в то время было шестьдесят пять, ему шестнадцать. Соседи услышали шум, вызвали сотрудников правоохранительных органов. Это было настоящее изнасилование, с избиением, и тетка написала на Ржевского заявление. Но через два дня, видимо, под давлением его родителей и чтобы избежать семейного позора, она от всех своих показаний отказалась и заявление забрала. Дело получило огласку в городе, и парень сменил фамилию на девичью фамилию матери – Пискунов. А потом и вовсе из Гатчины смылся и не появлялся там много лет. Впоследствии он снова вернул себе прежнюю фамилию – Ржевский.
Катя слушала, затаив дыхание.
– Кроме этого случая, он больше никогда в поле зрения полиции не попадал, – подытожил Крапов мрачно.
– А сколько всего случаев нападений на пожилых женщин за последние два года по статистике министерства? – спросила Мухина.
– С целью ограбления много. Но того, что нас интересует – изнасилований или попыток, – всего два случая. Оба произошли летом этого года. Уже после марта.
– Где?
– В лесном массиве у станции Конаково старуха собирала грибы. Дело возбудили по статье «изнасилование». Потерпевшая ничего не помнит. Ее оглушили сзади и потащили в чащу. Признаки изнасилования налицо, но там не проводился забор ДНК возможного преступника – ни с одежды, ни из влагалища.
– Черт бы их взял!
– У них средств нет, это дорогостоящая экспертиза. Нападение приписали бомжу.
– А другой случай?
– Тоже в лесном массиве, в Кимрах. Нападение на пожилую дачницу. Но она подняла крик, и преступник скрылся, так что там все очень туманно – по ее описаниям, молодой, высокий, лица она не разглядела. Его спугнули. Я вылечу в Мурманск, где Ржевский проживал и работал до переезда в ваш город. Попытаюсь что-то найти по нему и там.
– Геронтофил. Если те эпизоды – его рук дело, то… Но это-то мы у него в квартире нашли!
Алла Мухина выложила на стол перед Катей мятую афишу концерта Саломеи Шульц, запакованную в прозрачный пакет для вещдоков.
– Все-таки он украл ее для себя, – сказала Мухина.
– С вами снова косвенная связь, – заметила Катя, разглядывая афишу. – Ваша соседка-старушка, он напал именно на нее.
– До событий с Саломеей я вообще не знала, кто такой Ржевский!
– Но потом-то вы его узнали.
– Возможно, обнаружение трупов спровоцировало его, подстегнуло, – сказала Мухина. – Дало выход тому, что жило в нем с шестнадцати лет. Он кое-что сказал мне в больнице.
– Что? – Катя напряглась.
– Что восхищается тем, кто убил женщин. И что он теперь, благодаря ему – тот, кто он есть на самом деле.
– Геронтофил-насильник, – повторила Катя. – Или имитатор? Может, два трупа – Саломеи Шульц и Евгении Бахрушиной – дело рук одного человека? А труп Марии Гальпериной уже подбросил Ржевский, сымитировав почерк? И тело Натальи Демьяновой…
– Ржевский не знал про пятна-ожоги, – резко возразила Мухина. – Об этом никто не знает, кроме настоящего убийцы и нас.
– В городе Ржевского считают убийцей, – сообщила Катя. – Меня вчера спросили, за что он мог убить Нину Кацо. И это убийство ему уже приписывают.
Алла Мухина закрыла ноутбук.
Оглядела доску, увешанную снимками. Лицо ее было задумчиво.
– Кстати, о Нине… Пойдем прогуляемся к эксперту. Там должны быть уже готовы результаты экспертизы.
Катя отнеслась к этому предложению как к попытке Мухиной укротить ее любопытство по поводу главного подозреваемого.
Она и не подозревала, что ЭРЕБ приготовил для них очередной сюрприз.
Глава 32 Результаты экспертизы
В маленьком помещении, донельзя захламленном, где сидели двое экспертов ОВД, царил дух науки, как и во многих других местах ЭРЕБа. На стенах налеплены фотографии отцов криминалистики, шкаф забит папками с файлами: «почвы», «идентификация», «органика», «неорганика», «холодное оружие», «протекторы».
В кабинете находился только один эксперт – он самозабвенно строчил что-то в ноутбуке, отвлекался на планшет и в это же самое время косил глазом в свой мобильный.
– Результаты экспертизы по делу Кацо пришли? – спросила Алла Мухина.
Эксперт выдернул из ушей крохотные наушники.
– Заключение химической экспертизы. – Он поднял лежащую сверху на кипе документов пачку печатных листов.
– И что там?
– Это насчет бумаги. Бумага крафтовая, оберточная, того же вида.
Катя слушала очень внимательно.
Бумага… о чем это они?
– Я как раз сейчас по клею с коллегой из ЭКУ разговариваю. – Эксперт ткнул пальцем в ноутбук. – Заключение химической экспертизы у них по клею тоже готово. Мы в мессенджере обсуждаем результат.
– Что с клеем? – спросила Мухина.
– Той же марки. Тот же самый химический состав.
– Один и тот же производитель?
– Нет, Алла Викторовна. – Эксперт смотрел на Мухину и Катю. – Тот же самый тюбик. Не просто схожий, а идентичный состав.
– Они уверены в ЭКУ?
– На сто процентов. Клей при вскрытии упаковки начинает подсыхать, внутри тюбика сразу образуются кристаллические образования, микроскопические. Коллеги в ЭКУ исследовали и сравнили оба образца – со стекла в доме и из тюбика. Это идентичный состав.
Со стекла?!
Катя ждала от Мухиной объяснений. Но та, казалось, медленно переваривала услышанное.
– Скажите сами весь свой вывод целиком, – попросила она наконец.
– Согласно заключению ЭКУ, образец клея на осколках стекла в доме космонавта Чеглакова, который пострадал от кражи, идентичен образцу клея из тюбика, что мы обнаружили в ящике на кухне дома Нины Кацо, – четко произнес эксперт. – Образцы бумаги, той, что были наклеены преступником на стекло, по многим параметрам совпали с образцами, что мы вырезали из куска оберточной бумаги, который тоже нашли на дне ящика в кухне. У бумаги один производитель. А вот клей идентичен по составу.
Алла Мухина прислонилась к стене.
– Я не могу в это поверить, – сказала она.
– С химической экспертизой не поспоришь, – эксперт снова глядел в свой ноутбук. – В ЭКУ обещают выслать заключение экспертизы по клею завтра.
Алла Мухина развернулась и пошла по коридору.
Кате было тоже трудно осознать то, что они только что услышали.
– Экспертиза не врет, – произнесла Мухина тихо. – И все опять встает с ног на голову.
– Вы хотите сказать, что… нет, это невероятно. – Катя ждала, когда Мухина сама все озвучит, как до нее умница-эксперт.
– Клей идентичен. Нина Кацо хранила его у себя на кухне. Клей финской фирмы. И рулон грубой оберточной бумаги. Эксперты изъяли их, когда мы осматривали дом. Изъяли, потому что… бумага привлекла их внимание. Вор, который залез в дом Чеглакова и все там перевернул, он же наклеил на стекло снаружи бумагу, прежде чем высадить окно. А теперь получается, что… Это Нина… Это она проникла в дом Чеглакова в его отсутствие и…
– Вас ведь сразу удивила ничтожность похищенного имущества, – напомнила Катя.
Она ощутила знакомый холод – но он был во сто крат сильнее на этот раз. Он поднимался снизу внутри ее, подбираясь к самому ее сердцу.
– Она что, спятила, что ли? – тихо спросила Алла Мухина. – Она… директор музея…
– Сестра убитой Евгении Бахрушиной, – сказала Катя. – Она…
– Там же весь дом перевернули! Что она искала в его доме?
Внезапно Катя услышала какой-то звук.
За спиной Мухиной – вид на коридор и на дежурку. Дежурный поднялся со своего места, увидев их, он отчаянно стучал по своему пластиковому стеклу, потрясая телефонной трубкой.
И сразу же во дворе ОВД резко и тревожно взвыла полицейская сирена.
Глава 33 База
Дмитрий Ларионов приехал в лабораторию очень рано. Он проснулся в пять утра – за окном царствовала темнота.
Василиса спала рядом. Свет ночника, который он включил в спальне, не разбудил ее. Она лишь повернулась, еще глубже пряча лицо в подушке. Дмитрий Ларионов приподнялся на локте и пару мгновений любовался обликом жены. Совершенством линий и пропорций ее тела, ее густыми волосами, разметавшимися во сне.
Он любил жену искренне и глубоко. Василиса была единственным человеком на свете после смерти матери и гибели отца в автокатастрофе, с которым он ощущал себя единым целым. Она выходила его после аварии, она спасла его от отчаяния и одиночества. Она снова наполнила их дом надеждой. Она подарит ему ребенка. И не важно, кто родится – мальчик или девочка, все равно это будет счастье.
Дмитрий Ларионов никогда не говорил с женой о силе и глубине своих чувств к ней. У них все же был современный брак – они понимали друг друга с полуслова, порой подшучивали друг над другом, спорили, беззлобно стебались, делили общие интересы, занимались сексом. Ему всегда казалось – она и так все понимает. Как понимала его мать.
Хотя Василиса совсем была не похожа на его мать. В какие-то моменты, сразу после свадьбы, это его сильно раздражало. А затем он привык, посчитав, что так даже лучше. Умная Василиса никогда не считала покойную великую свекровь соперницей в сердце Дмитрия. Ей хватало ума проявлять в этом вопросе редкий такт.
Она вообще была человеком тактичным. И это Дмитрий в своей жене очень ценил.
Оставив Василису в постели, он тихо спустился вниз. По дороге заглянул в детскую, которую они с женой еще не до конца покрасили и оборудовали.
На кухне, пока роскошная дорогая кофемашина готовила ему кофе, он думал об их будущем ребенке. Эти мысли были новы для него, но приятны.
Прожив большую часть жизни в роли обожаемого сына, он теперь готовился к тому, чтобы самому стать отцом. И это его тревожило и умиляло одновременно.
Как оно все будет? Как сложится?
В половине шестого он уже был на базе – оставил машину на стоянке и миновал пропускную синего корпуса, предъявив свой пропуск. Дежурная охрана не удивилась столь раннему его прибытию на работу. Охрану приучили, что в синем корпусе отсутствует строгий режим прихода и ухода и те драконовские меры безопасности, которым подчинялся оранжевый корпус и некоторые подземные сооружения.
В синем корпусе трудились ученые-теоретики и практики-экспериментаторы. Некоторые работали сутки напролет, другие засиживались допоздна и покидали базу лишь с рассветом. Третьи прибегали в лабораторию ни свет ни заря. Охрана синего корпуса привыкла и к странному виду молодых людей IT-племени – соратников Ивана Водопьянова. Некоторые из них ходили по корпусу в домашних тапочках, другие даже в холодные февральские дни щеголяли голыми ногами в сандалиях, «подпитываясь энергией земли». Кто-то носил пирсинг, кто-то постоянно жевал гамбургеры, литрами потребляя кофе. Годами после открытия ЭРЕБа миру охрану приучали на новый лад к тому, что ученые – биологи, нейробиологи, химики, программисты, фармацевты, генетики и прочая, прочая, прочая – это неформалы. Их внешний вид и повадки охраны не касаются, если, конечно, что-то не несет угрозу самой базе.
Но все это было в прошлом. Весь этот пестрый дух научной гениальности, разболтанности и относительного успеха. Расцвет миновал. База вступила в эру консервации. Две трети проектов были заморожены в результате недостатка финансирования.
Корпуса экспериментально-рекреационной базы стояли пустые и темные. Персонал уже перебивался с хлеба на квас. Некоторые отчаянно рыскали в интернете в поисках подработок. Другие приходили в свои лаборатории на три-четыре часа.
Дмитрий Ларионов констатировал эти разительные и печальные перемены. Он отлично помнил, как все здесь жило и бурлило при его матери, хотя сам по молодости лет в это время лишь начинал под ее руководством свой путь ученого-исследователя. Умом он понимал, что дело вовсе не в кончине его матери-академика, а в том, что на науку просто не стало хватать денег, и все, чем они жили, умирает, покрываясь коростой отсталости и стагнации.
Но в сердце его вскипала горячая волна.
Нет, не так…
Он словно стоял на берегу, а волна с силой била о скалу у подножия. И он часто слушал этот шум прибоя – со стороны.
Когда он с головой погружался в работу в лаборатории, этот шум стихал.
Пройдя к себе в отсек, он снял куртку, бросил ключи от машины на стол, написал sms Василисе – где он, чтобы она прочла, проснувшись, и сразу начал с того, где закончил накануне вечером, когда засиделся в лаборатории допоздна.
В синем корпусе было очень тихо. А потом стал набирать обороты обычный рабочий день базы. Здесь работали по своему внутреннему графику и не соблюдали суббот и воскресений.
Дмитрий Ларионов работал и не замечал, что творится вокруг.
Он был предельно сосредоточен. Он гордился оборудованием своей химической лаборатории, в которую вложил и свои собственные средства.
В двенадцать часов в лабораторию заглянула секретарь научного отдела и принесла ему документы под роспись.
Дмитрий Ларионов расписывался в журнале.
– Здесь распишитесь на всех листах, что ознакомлены с приказом, – попросила секретарь.
Он расписался, не глядя.
Но она грустно посмотрела на него и постучала пальцем по документу. И он начал читать.
Его лицо изменилось. Его исказила судорога, но он справился.
Когда за секретаршей закрылась дверь, он снова начал читать приказ. В общем-то он знал, что это может случиться. Но не был готов.
В документе было написано, что проект, над которым он работал вот уже четыре года, который когда-то так детально и подробно обсуждал с матерью как отличную перспективу, замораживался, переходя в разряд «потенциально возможных к разработке в будущем, с открытием дополнительного финансирования». Закрытие наступало уже в четвертом квартале текущего года, а с нового года химической лаборатории Ларионова предлагали перейти на неполную занятость.
Дмитрий Ларионов оглядел свои владения. Потер ладонью лицо.
Он не чувствовал усталости. Вокруг него и внутри него царила странная спокойная пустота – серого цвета. Почти такая же, какая пришла и завладела им в тот самый миг, когда перестало биться сердце его матери. И она испустила дух на его руках.
Он посмотрел на фотографию матери, стоящую на его рабочем столе. Академик Ираида Ларионова была серьезна.
Сердечный приступ случился с ней в оранжевом корпусе. Дмитрий Ларионов с тех пор не любил бывать в оранжевом отсеке. Обходился синим корпусом, насколько это было возможно.
Он остановил программу. Выключил оборудование. Закрыл свой ноутбук. Оглядел свои владения. Он не представлял себе, как это он будет являться сюда в будущем на три часа и ничего не делать. Зарплата была ему не нужна – он ведь был, в отличие от своих коллег, богат и обеспечен по жизни.
Он еще раз оглядел оборудование, припоминая его стоимость. Затем заглянул в свой айфон, нашел фотографию гостиничного комплекса в Дубне, ранее принадлежавшего его родителям, построенного отцом, а теперь ставшего его собственностью.
В обеденный перерыв он покинул базу и поехал в центр города. Зашел в принадлежащий ему отель «Радужный мост», что так поразил Катю необычностью и яркостью архитектуры. Он пил кофе в кафе при отеле, ел ванильные сырники и читал сообщения от Василисы. Он не знал, как сообщить ей, что, в общем-то, он с этого момента фактически безработный.
В какой-то момент он даже засмеялся абсурдности ситуации, вспомнив, во сколько отцу обошлось строительство и обустройство SPA при гостиничном комплексе в Дубне. Ему пришел на днях отчет менеджмента о том, что SPA, как и ресторан, целиком сняли господа из Ханты-Мансийска, отмечавшие какой-то газовый юбилей. Они хотели непременно отметить торжество поближе к Завидову, потому что близко к Ново-Огареву их не пускали.
Он сидел и вспоминал.
Некоторые вещи он вообще предпочел бы забыть, но в данной ситуации это представлялось уже невозможным.
Сев в машину, он уверил себя, что возвращается домой, к жене. Но через какое-то время обнаружил себя на светофоре на знакомом с детства перекрестке. Он встал на красный и не трогался с места, а сзади никто ему не сигналил, лишь велосипедисты ехали мимо.
Улица Роз лежала перед ним как на ладони. Именно здесь можно было получить ответы на некоторые вопросы, что не давали ему сейчас покоя.
Он остановился у дома Чеглакова и позвонил в дверь.
Ему открыл сам хозяин дома. Дмитрий Ларионов не удивился, увидев его, – вспомнил, как порой жалел, что тот, кого он знал с самого детства, тот, кто был вхож в его семью и так хорошо знал его мать, теперь тоже не у дел.
– Что случилось? – спокойно спросил Константин Чеглаков.
Дмитрий Ларионов уставился на его разбитое лицо.
Новый шрам будет, как и тот, прежний…
– Что с тобой? – повторил свой вопрос Чеглаков все так же спокойно и терпеливо.
Порой это его космическое олимпийское спокойствие выводило Дмитрия Ларионова из себя.
Человек не может быть так спокоен.
Это маска.
Это всего лишь притворство.
Фальшь.
– Надо поговорить, – ответил Дмитрий Ларионов.
Глава 34 Ненависть
Катя еще никак не могла осмыслить сказанное криминалистом по поводу результата экспертизы клея, а Мухина уже бежала к дежурной машине. Когда она услышала адрес, который прокричал дежурный, ее лицо перекосилось.
– Так я и знала! – шептала она на бегу. – Так я и знала – что-то будет… Но мы не могли… я не могла раньше… я же не могу разорваться!
Катя еле поспевала за ней. Она поняла лишь то, что снова что-то случилось. Но что? Еще один труп на остановке? Еще одно непонятное убийство? Кража? Грабеж?
Адрес, сообщенный дежурным, ей вообще ничего не говорил. Они ехали по воскресному городу, ожившему и в одночасье снова насторожившемуся из-за звука полицейской сирены.
Катя ощущала внутри себя все тот же знакомый леденящий холод и одновременно жар. Ей казалось, что они…
Улица Роз осталась позади.
И Катя перевела дух.
Почти сразу они свернули, запетляли среди улиц, уходящих к набережной, и очутились в районе кирпичных многоэтажек. Подъехали к «башне» в двенадцать этажей. Во дворе уже стояла патрульная машина и «Скорая помощь». У подъезда собрались любопытные жильцы.
– Она с балкона орала!
– А что там случилось?
– Это на седьмом этаже.
– Там убили кого-то?!
Все это Катя слышала, пока они шли с Мухиной к подъезду. Их встретил мужчина в полицейской форме в летах – участковый.
– Базар, Алла Викторовна.
– Что?
– Она и ее мать.
– Она что-то сделала с матерью?!
Участковый смотрел как-то странно.
– Соседи услышали крики с лоджии. Сейчас всякая ворона куста боится. Сразу позвонили в полицию. Я прибежал из опорного, – он широко распахнул перед Мухиной дверь подъезда (знал код домофона). – Я тоже сначала подумал… она ведь у нас на особом счету…
– Что Ласкина сотворила с матерью?!
Катя на миг застыла на месте.
Анна Ласкина… Это она здесь живет, в этом доме… та, которая имела зуб на первую жертву и входила в косвенный контакт со всеми остальными жертвами…
– Это ее мать… – ответил участковый. – Ох, ну и дела… Там врачи «Скорой» у них… Сейчас сами все увидите.
Они поднялись на лифте на седьмой этаж. Дверь одной из квартир была открыта. Из глубины доносились громкие голоса. Кто-то что-то бубнил. Кто-то стонал. А потом раздался женский визг.
Катя вцепилась рукой в дверной косяк. Ей не хотелось переступать порог этой просторной квартиры, со вкусом обставленной новой дорогой итальянской мебелью.
В коридоре их встретил оперативник. Катя поймала себя на том, что лихорадочно оглядывается, ища лужу крови на паркете.
Но крови не было.
А женщина истошно визжала в спальне.
– Ну все, все… я сделал укол обезболивающего… Сейчас станет легче… и поедем в стационар… надо все обработать там…
Катя увидела белое, как восковая маска, лицо Анны Ласкиной. Вокруг нее суетились врач и санитар «Скорой». Она сидела на краю двуспальной кровати. Ее махровый халат распахнулся, была видна шелковая комбинация. Ноги она как-то неестественно согнула и все норовила завалиться на бок, на кровать, но санитар бережно ее удерживал.
Ласкина открыла рот и снова завизжала от нестерпимой боли.
Комната рядом со спальней была обставлена старыми вещами, и отсюда в нос шибал густой и терпкий запах мочи.
У окна на стуле Катя увидела согнутую старуху в байковом халате. Она обнимала себя руками за плечи, раскачивалась и что-то бормотала, бормотала…
На кухне – стол, накрытый к завтраку, разоренный. На полу валяется электрический чайник с отскочившей крышкой.
И целая лужа воды на полу.
Не крови.
– Они завтракали, – сказал участковый. – Больше, кроме них, в квартире никого не было. Соседи за стеной услышали шум ссоры. Потом дико закричала женщина. Это Ласкина. Мать обварила ей ноги кипятком из чайника… Потом выбежала на лоджию и стала кричать, что ее дочь – сука и колдовка. В голове просто не укладывается. Я ведь думал, что это она – Ласкина – мать того… Ну, она же на особом счету у нас сейчас в связи с нашим делом… А это не она. Это мать ее вот так приложила. Там у нее с ног вся кожа от кипятка слезла.
Санитар подхватил визжавшую от боли Анну Ласкину под мышки. Она уцепилась рукой за его шею. Врач поддерживал ее с другой стороны. Казалось, она ничего не соображала – находилась в глубоком шоке от боли.
Алла Мухина хотела что-то спросить у врача, но он лишь замахал на нее свободной рукой – потом, потом, не сейчас.
Они с санитаром поволокли Ласкину к выходу. В разоренную хаосом квартиру с лестничной клетки заглядывали соседи.
– Оставьте сотрудника для охраны, – распорядилась Мухина. – Никого сюда из посторонних не пускать.
– Я думал – убийство, – честно признался участковый. – А это бытовой травматизм, бытовое насилие.
– Я поговорю с ее матерью. – Алла Мухина направилась в комнату, где сидела старуха.
– Вряд ли вы добьетесь от нее толка, – участковый покачал головой.
Когда они с Катей вошли в комнату, старуха никак на них не отреагировала. Полы ее цветастого байкового халата, пропитавшиеся мочой, свисали по бокам стула, словно крылья дряхлого облезлого попугая.
– Вашу дочь повезли в больницу, – сказала Мухина, останавливаясь прямо напротив старухи. – Зачем вы это сделали?
Старуха перестала раскачиваться. Она подняла голову. Взгляд ее не показался Кате безумным. Слишком блестящим и острым – да, но не безумным.
– Вы кто? Что вам тут надо?
– Я начальник полиции города, – ответила Мухина. – Вы изувечили свою дочь.
– Не твое дело, – старуха пристально разглядывала Мухину и Катю. – Ишь, слетелись… Я тебя знаю, ты по телевизору выступаешь, по кабельному. Я тебя видела. Все учишь нас, как жить, как улицу переходить.
– Я вас тоже узнала. Вы раньше ветеранской организацией заведовали, – сказала Мухина. – С ветеранами работали… Что же вы наделали? Зачем?
– Не твое дело. Молода еще учить меня. Какие такие ветераны? – старуха уставилась на Мухину. – Мрут все, как мухи… никого уже не осталось.
– Ваша дочь Анна…
– Она моя дочь! – с силой выдала старуха. – Моя! Что хочу, то и делаю с ней, и вы мне не указ. Она смерти моей желала… желает… ждет не дождется, когда я в гробу улягусь по ее милости. Я ей сто раз говорила: гляди, сука, прокляну. Материнское проклятие, как проказа – на всю жизнь. А она не боится. В грош меня не ставит, сука. Она травит меня ядом!
– С чего вы взяли, что ваша дочь травит вас ядом?
– А то… Ей квартира нужна, чтобы с хахалем своим встречаться. А я тут, я мешаю. Старая… Сегодня кашу попробовала – горькая. Чего она мне туда подложила?! А?!
– Может, это просто у вас во рту горчит. Желудочный сок.
– Ах ты, сука! – старуха сжала костлявый кулак и больно ткнула в бок Аллы Мухиной, та даже отшатнуться не успела. – Защищаешь ее? На ее стороне? Против меня? Смотри, прокляну и тебя! Завертишься, как уж на сковородке, да поздно будет.
– Успокойтесь, возьмите себя в руки.
– Я-то спокойна.
– Вы обварили дочь крутым кипятком из чайника.
– А это чтоб она не лыбилась. Не изгалялась надо мной, над матерью. Не насмехалась! Она меня ядом, а мне что делать? За нож, что ли, браться? Так ведь посадите. Если ножом-то… А так, – старуха вдруг скрипуче захихикала. – Кипяточек-то ничего… это не смертельно. Поболит, повизжит, пузырями изойдет. Не умрет же. Пузыри-то, они всех ее хахалей мииииииииигом разгонят! Хахали-то не очень сук шпареных любят. Пузырями-то побрезгают. И ей наука – а то ведет себя как шлюха последняя. По ночам бродит неизвестно где… С кем… А я… я одна, смерти жду в своей кровати. Случись что со мной – мне и позвать некого. Ее-то, суки, шлюхи, дома нет! Из больницы вернется – дома засядет надолго теперь.
– Значит, вы подтверждаете, что намеренно ошпарили свою дочь кипятком? – спросила Мухина.
– А ты меня на слове не лови. Ишь ты, тварь какая! – старуха снова попыталась ткнуть Мухину кулаком, но та уклонилась. – Ишшшшшшшь ты какая! Может, это и не я. Может, она сама себя.
– Чего делать-то с ней? – за спиной Мухиной как фантом возник участковый. – Я соседей попросил, чтобы кто-то присмотрел за ней, пока Ласкина… ну, пока в больнице… Так все шарахаются, как от чумы. Может, это… психиатра какого-нибудь вызвать, а?
Он изъяснялся шепотом, но мать Ласкиной его мгновенно услышала.
– Ах ты, мозгляк недоделанный! – она поднялась со своего стула как с насеста. – Ах ты… меня в сумасшедший дом?! А не ты ли хахаль моей шлюхи?! Может, вы заодно с ней, на пару?! Чем вы там еще по ночам занимаетесь, кроме того, что ты ей сучок свой хилый вставляешь?! Думаешь, я не вижу ничего, не знаю?
– Вы в своем уме?! – заорал участковый. – Я вашу дочь знать не знаю… То есть знаю, конечно, она замглавы городской администрации…
– А, знаешь ее! Сам признался, – старуха погрозила скрюченным пальцем.
– Вы уйдите отсюда лучше, – попросила Мухина участкового. – Оставьте в квартире двух сотрудников, пока… с больницей не определятся. Я проконсультируюсь… сегодня воскресенье… Попытаемся найти какого-нибудь психиатра в Дубне. Она явно не в себе.
– Я-то в себе, – торжествующе заявила старуха. – Это вы все – мерзавцы и суки! Аньке моей передайте – будет языком обо мне болтать, прокляну!
Она еще что-то кричала, потрясая кулаком.
Катя больше не слушала. Она вылетела вон из этой богатой отремонтированной квартиры, пропитавшейся насквозь ненавистью, больными химерами и старческой мочой.
Ей снова вспомнилась отвратительная сцена в конюшне.
Яблочко от яблони…
Что же творится в этом доме между двумя женщинами?
И на что намекала старуха?
Она спустилась на лифте вниз. «Скорая» уже увезла Анну Ласкину в больницу. Катя поняла: многие ответы на вопросы, что она задала себе, там.
Она не представляла себе, как Алла Мухина будет выходить из ситуации с больной на голову старухой-хулиганкой. Что она будет делать с человеком, которого нельзя ни задержать, ни оставить дома без присмотра?
Катя приготовилась к терпеливому ожиданию. Это воскресенье в ЭРЕБе обещало быть незабываемым.
И ее ожидание затянулось.
В больницу к Ласкиной они поехали лишь во второй половине дня.
Удивительно, но ошпаренная кипятком замглавы городской администрации, оправившись от шока и накачанная обезболивающим, выглядела весьма довольной. Катя списала это на действие лекарств, пик эйфории, как у наркомана. Ласкину поместили в отдельную палату. В предбаннике суетилась нянечка, спешно убирая душ и туалет.
– Вы возбудили уголовное дело? – с ходу спросила Ласкина Аллу Мухину, едва они вошли в палату.
– Я хотела бы сначала переговорить с вами. – Мухина разглядывала забинтованные ноги Ласкиной.
– Вы возбудите дело, но я не стану свидетельствовать против матери. – Ласкина удобнее строилась в подушках. – Здесь я тоже не задержусь. Завтра же вон. Там квартира настежь. И она… полоумная. Вы же видели, в каком она состоянии. Соседи небось все напрочь отказались за ней присматривать?
– Да, это правда. С вашей матерью никто не хочет иметь дело.
– А я с ней живу в одном доме много лет. – Ласкина пошевелила забинтованными ногами. – К счастью, моя домашняя каторга окончена. Теперь никто не посмеет упрекнуть меня, если я отправлю мать в дом престарелых или еще лучше – в психиатрическую больницу. Все видели, на что она способна. Она опасна для окружающих. Вы, полиция, это подтвердите уголовным делом. Соседи мне только спасибо скажут. И все прочие не посмеют молоть своим гнусным языком, осуждая меня за такой шаг. А то ведь, если ты работаешь в городской администрации, то сразу найдутся умники, напишут в сети: «Чиновница отправила мать в дом престарелых», подвергнут остракизму. Эти нищеброды уже достали со своими комментариями в соцсетях! Ужасно, конечно, что так вышло, но я рада – наконец-то у меня развязаны руки. И я предупреждаю вас: я не стану давать показаний против матери, не надейтесь. А то и за это блогеры не пощадят. Вы уж сами выкручивайтесь.
На ее губах порхала торжествующая улыбка.
– Да я, собственно, не только по поводу вашей матери, – нейтрально ответила Мухина. – Мне надо допросить вас по делу об убийствах.
– Об убийствах?
– Да, серийных убийствах. – Мухина села на больничный стул. Достала из сумки планшет.
Катя осталась стоять, прислонившись к закрытой двери. Не надо, чтобы сейчас в палату вошла нянечка или медсестра. Момент знаковый.
– А почему, собственно… Да на каком основании?!
– Ваша мать сказала мне, что вы часто отсутствуете дома по ночам, – Мухина положила планшет на колени. – Она о вас беспокоится. Где вас носит?
– Моя мать – сумасшедшая дура.
– И все же, куда вы ездите по ночам?
– Вы не имеете права задавать мне такие вопросы. Это вторжение в мою частную жизнь. Напоминаю вам, я заместитель главы городской администрации. Если понадобится, я и до губернатора области дойду. Меня ценят.
– Я думаю, вас оценят у губернатора еще больше, если кое-что о вас узнают и увидят.
– Что за тон?
– Куда вы ездили на прошлой неделе в половине второго ночи как раз накануне того, как четвертая жертва была обнаружена на автобусной остановке?
– Я повторяю: что за тон? Вы представляете, с кем вы говорите?! Кто я?!!
– Вы пока свидетель по делу о серийных убийствах. Изменение статуса фигуранта может легко произойти. – Мухина смотрела на Ласкину. – Вы сейчас под действием лекарств. Расслаблены. В таком состоянии признаваться легко. Ну же, не надо никаких усилий – просто скажите, куда вы ездили?
– Подите к черту! – Ласкина разозлилась.
– Собственно, это нам известно, я просто хотела проверить вашу искренность. Вы ездили в лес, точнее, в наш лесной заповедник. У нас есть свидетель, который видел вашу машину. Вы чуть не устроили аварию на дороге. Так что мой вопрос – это простая формальность. Я задам вам другой вопрос: что вы делали в лесу так поздно?
– Я не собираюсь отвечать на ваши вопросы. Я потерпевшая по делу. Это я жертва! – Ласкина ткнула пальцем в свои забинтованные ноги.
– Ладно, как угодно. Впрочем, я хотела поторговаться с вами, – Мухина улыбнулась ей. – Подумала – торг уместен.
– Какой еще торг? Вы о чем?
– Ну, раз вы не желаете ни отвечать, ни торговаться, что ж… Я думаю, у губернатора и еще где-то там, где ваши покровители, вас оценят по достоинству, когда в интернете появится вот этот забавнейший ролик.
Мухина включила планшет, куда она заблаговременно перекачала файл с видеороликом на конюшне. И продемонстрировала Ласкиной.
Катя наблюдала, как та смотрит.
Как сначала щеки покрываются алыми пятнами, а затем лицо становится багровым, словно кипяток все еще шпарит и шпарит.
– Ах ты, гадина… – прошипела Ласкина. И в этот момент голос ее был неотличим от голоса ее безумной мамаши.
– А ты извращенка, – вернула ей Мухина. – Представляю лозунги оппозиции: «Извращенка у власти». Долго ли протянешь в администрации на своих крутых заседаниях, когда там, наверху, полюбуются, как ты яйца жеребцу чешешь, а потом палишь ему, бедолаге, морду в конюшне тайком от всех.
– Откуда это у тебя?
– От верблюда. Тебя твой любовник из-за этого сразу бросил, сбежал без оглядки к юной Саломее.
– Он не сбежал, я сама его выгнала!
– Рассказывай сказки.
– Я сама его выгнала. На кой черт он мне сдался, импотент?
– А ты любишь жеребцов, да?
– Что хочешь за это видео?
Кате не нравилась эта сцена. Они обе сейчас напоминали базарных торговок. Этаких хабалок, отбросивших и манеры, и вежливость, и нормальный человеческий тон. Грани цинизма остры, как бритва. И ей не хотелось, чтобы Алла Мухина порезалась об эти грани глубоко и страшно.
– Искренности. И признаний.
– Пошла ты на…
– Это ты убила Саломею Шульц?
– Нет. Нет! Что ты себе вообразила?!
– Что ты женщин убиваешь в нашем городе, – ответила Мухина. – Извращенцы – лучшие кандидаты на роль маньяков.
– Я никого не убивала. Да это… это просто смешно!
– Смешно?
– Я отвечу на вопросы. А где гарантия, что видео не попадет в интернет?
– Не попадет.
– Это ты говоришь. А эта сучка любопытная, которую ты за собой всюду таскаешь? – Ласкина кивнула на притихшую Катю. – Она же журналистка.
– Если она посмеет выложить видео сама или сделать что-то в обход меня и в ущерб делу о серийных убийствах, я ее пристрелю.
Ласкина хрипло захохотала.
– Класс! Слышь, ты, паразитка? Алка не шутит, мне ли не знать. Отвезет в лес и там и закопает.
Катя решила не реагировать. Но давалось ей это с трудом. За любопытство порой приходится платить слишком высокую, неоправданную цену.
– Куда ездила ночью? Что делала в лесу в два часа? – сухо спросила Мухина.
– Это не я. Я бы предпочла в постели этим заниматься, как все нормальные люди. Это он захотел.
– Кто он?
– Ой, а я думала, тебе все про меня известно, – проговорила Ласкина сюсюкающим, кукольным тоном. – Ты же компромат на меня копишь. Неужели это мимо тебя прошло?
– Что? Кто он?
– Мой ненаглядный.
– Любовник?
– Если бабе сорок пять, то уж и любовника не может завести?
– Кто он? Фамилия?
– Водопьянов Иван.
– Нет! – Катя не ожидала, что у нее вырвется этот возглас. – Не может этого быть. Она лжет!
Ласкина окинула ее насмешливым взглядом.
– Ванечка Водопьянов, – повторила она. – Мы вместе уже год как. Это он предложил съездить на брег крутой – там же такой вид на Волгу из заповедника, как сторожки минуешь! Мы и поехали. Мы и раньше туда катались с ним. Он на звезды любит смотреть, когда небо ясное. Это его заводит.
– Трудно представить вас вдвоем, – сказала Мухина.
– А ты спроси его. Он подтвердит. Впрочем, он же джентльмен, сначала попытается уклониться от ответов, оберегая мое честное имя, – Ласкина хихикнула. – Но пригрозишь чем-нибудь, как мне, он и расколется. И это не я его соблазнила. Это он сам ко мне подкатился. Я не ожидала даже… Но вот мы уже год как вместе.
– Где вы встречаетесь?
– Домой, в квартиру, я его не вожу – сами понимаете, из-за моей мамаши это невозможно. Чаще всего мы ездим в Дубну. У его друга свой отель пятизвездочный там. Ванечка номер снимает как для молодоженов. Но порой он настроен еще более брутально и романтично, и мы трахаемся, как студенты, в машине, под куполом вечных звезд, где-нибудь в укромных уголках, как и в ту ночь, что вас так интересует.
– Не может этого быть, – снова отрезала Катя. – Не верьте ей! Она все врет про Водопьянова!
Ласкина потянулась к тумбочке, к своему мобильному. Отыскала «галерею», предъявила.
Снимки ее и Ивана Водопьянова – селфи. Они вдвоем с белокурым красавцем в лобби дорогого отеля (видно, это тот самый, в Дубне), за ужином при свечах в ресторане отеля. В постели – голые.
– Это у него дома? – спросила Мухина.
– Домой он меня не приглашает.
– Это почему же? У него целый коттедж в распоряжении.
На лице Ласкиной мелькнула та же гримаса, что и при упоминании о матери – скрытая ненависть и сарказм.
– Уж так сложились наши с ним отношения. Домой к себе он меня не водит. Номер люкс в гостинице – да, а домой к себе – нет.
– И все же почему? Он что-то скрывает в своем доме? – спросила Мухина. – Тебе так не кажется?
– Возможно, что-то и скрывает, – Ласкина «перелистывала» фотки в мобильном. – Это из-за его соседа.
– Космонавта?
– Наш чертов космонавт, городская легенда. – Ласкина швырнула телефон на одеяло. – Ваня одержим им. Он перед ним едва не пресмыкается, в рот ему смотрит. У него только и разговоров – Константин Чеглаков. Мне это сразу показалось несколько странным.
– Они же старые друзья.
– Ваня богат и независим, красив как бог. Он мог бы жить где угодно – где все эти наши золотые IT-ребятки обитают, от Багам до Сейшел. А он сплавил своих предков в Дубну, купил им двухэтажную квартиру в десять комнат в новостройке. А себе оставил старый дом рядом с домом Чеглакова. И сидит там вот уже сколько лет безвылазно.
– У его фирмы контракт с базой.
– Это IT-контракт, присутствие личное необязательно. Можно жить в Париже, на Монмартре, и разрабатывать разную там лабуду по искусственному интеллекту. А Ваня торчит здесь как приклеенный.
– У вас же с ним роман. Вот и торчит здесь.
Ласкина косо глянула на Мухину.
– Он со мной трахается, пар выпускает, а что у него в сердце – бог весть. Кто знает. Он о Чеглакове со мной часами может болтать – все восхищается им: сколько у него полетов, сколько выходов в открытый космос. Что это за чудо такое – бла, бла, бла. Если я что-то начинаю возражать – он злится и… А что, собственно, восхищаться этим Чеглаковым? Будто я не знаю, что это за тип.
– Что за тип? – Катя и здесь не могла сдержать себя.
– Его же с треском вышибли из отряда космонавтов после грандиозного скандала. Из-за него же девка с собой покончила. Его любовница. Руки на себя наложила. Из-за этого его и выгнали из Звездного городка.
– О чем вы? – Мухина обратилась к Ласкиной на «вы», хотя до этого их разговор был простецки-базарным.
– Его поперли за то, что его любовница из-за него покончила с собой. Здесь, у нас, на базе.
– Этого не может быть. Я никогда не слышала ни о каком самоубийстве.
Ласкина с превосходством глянула на начальницу полиции.
– А кто тебе скажет, Алка-дорогуша? Кто тебе сообщит такие вещи? Рылом не вышла, – она захохотала. – Ой, какие мы глупые сейчас… Ты и правда не в курсах… Ай-ай-ай… Тебя со всей твоей камарильей на базу ФСБ дальше порога не пустит. Девка работала в каком-то совместном проекте, втюрилась в Чеглакова. И наложила на себя руки – прямо там, на базе. Они представили это все как несчастный случай, не самоубийство. ФСБ представила, постаралась.
– И несчастных случаев не было последние годы.
– Был. То-то и дело, что сказали – несчастный случай, но это все вранье. Она не здешняя – из Королева. Там, на базе, ФСБ сразу все подчистила. А вас, городских олухов, никто даже в известность не собирался ставить. Я сама об этом в администрации области узнала. Туда-то сведения доходят. ФСБ им не указ. А вы – мелкая полицейская шваль, с вами никто и считаться-то не намерен.
Ласкина откинулась на подушки. Она снова торжествовала.
– Не сиди с открытым ртом, – сказала она Мухиной. – Муха влетит… Ну что, мы договорились насчет видео? Я могу быть на этот счет спокойна?
Глава 35 Чертеж
– Я никогда не слышала ни о каком самоубийстве на базе. И о несчастном случае в последние годы тоже, – произнесла Алла Мухина тихо.
Они вышли из больничного корпуса, следовали по парку к стоянке машин. Катя разглядывала парковые аллеи как некий чертеж. Прямые линии, ровные ряды деревьев. Где-то там, в глубине парка, скрывалось строение, которое база использовала под карантинный бокс и морг. То строение, где двери напоминали двери банковских сейфов, где Катю не пустили в прозекторскую и не позволили ей увидеть, что представляла собой четвертая жертва, Наталья Демьянова, в своем истинном виде.
– Насчет «пристрелю» – это вы для красного словца? – сухо спросила она Мухину.
– Неудачная метафора.
– А Ласкиной она понравилась.
– Хотите сказать – мы с ней одного поля ягоды? – Мухина остановилась и взяла Катю за руку. – Ну, пожалуйста, простите меня.
– Конечно, конечно.
– Я знаю, что вы не станете вредить нашему делу. И насчет информации я спокойна на ваш счет. – Мухина смотрела на Катю. – Я все думаю: какова ваша роль во всей этой истории? Два года здесь все это тянется, мы копаемся в дерьме, как кроты. Но вот появились вы в нашем городе, и все моментально слетело с катушек. Столько событий и сразу! Вы катализатор? Какой-то реагент, которого до сих пор не хватало в этом дьявольском бульоне?
– Что вы намерены делать, Алла Викторовна?
– Попробую обратиться к руководству НИИ… базы… Хотя вряд ли… Не тот у меня уровень. И Роскосмос уж точно не ответит на мой запрос.
– Крапова подключите, министерство.
– Его тоже пошлют. Уже посылали.
– Может, Ласкина все лжет? Она все выдумала, нарочно, чтобы от себя подозрения отвести. Знает, что нам трудно проверить. И с Водопьяновым… Я не верю, что он и она…
– Снимки в ее телефоне видела? Она гордится новым молодым красивым любовником. У него может быть к ней и шкурный интерес – она же баба у власти, а у него здесь бизнес. Хотя дела базы администрации городской никак не касаются, но все же… Парень решил подстраховаться.
– И все же как нам теперь быть? – настойчиво спросила Катя. – Мы узнали нечто такое, чего даже и не предполагали. И если смотреть на все факты, что известны нам сейчас совокупно… И убийство директора музея Нины Кацо… и клей идентичный, и выводы наши… и кража из дома Чеглакова… Мы не можем просто проигнорировать информацию Ласкиной.
– Я попробую кое-кому позвонить, – сказала Мухина. – Кое с кем пообщаться неофициально. Не знаю, что из этого получится, но попытка – не пытка.
Они уже стояли у патрульной машины.
– Вы делайте, что считаете нужным, – сказала Катя. – А я… а мне надо собраться с мыслями.
– Значит, все же сильно обиделась на меня из-за моей идиотской фразы?
– Нет, Алла Викторовна. Мне и правда надо кое-что обдумать самой.
– Только к Водопьянову Ивану пока не лезь по поводу его отношений с Ласкиной, – предупредила Мухина. – Это сейчас не ко времени – такие разговоры.
Катя кивнула.
Когда патрульная машина скрылась из виду, Катя прошла по аллее больничного парка и села на скамейку.
Все кругом засыпали желтые опавшие листья. Стволы деревьев чернели на фоне заката. Парк был холоден и безлюден. Возле приемного покоя больницы стояла «Скорая».
Катя сидела на скамейке, нахохлившись. Спрятав руки глубоко в карманы тренча.
Она ощущала странную пустоту внутри. Она была не внутри шара, как в своих снах, она сама представляла собой некий шар – не заполненный ничем, кроме как…
Если всех подозревать, недолго и свихнуться…
Зачем директору музея и сестре второй жертвы лезть в чужой дом, совершать кражу?! Что она украла там, у него, помимо электронной рамки и кофеварки?
Кто ее прикончил, обшарив сумку? Что она носила с собой в этом старом кожаном мешке, не оставляя дома?
Что нужно Водопьянову от Ласкиной? Что их объединяет? И что ему надо от него… от космонавта?
Два подозреваемых – Андрей Ржевский и Ласкина – в больнице. Ржевский украл афишу Саломеи Шульц. Он нашел два трупа. Такого не бывает, но если все же это совпадение, то…
Два маньяка на один город?
Или в ЭРЕБе возможно все?
Здесь и мать, и дочь-чиновница – одержимые, бесноватые, как ведьмы.
Здесь почему-то не любят мух…
И женщин…
Обряжают их в пугающие костюмы насекомых и…
Что все это значит?
Зачем на телах мертвецов выжигают странные знаки?
И почему поджигают сено во рту охваченного пламенем страсти жеребца?
Катя поднялась со скамьи и медленно пошла по аллее куда глаза глядят. Она лукавила перед Мухиной – она сейчас была просто не в состоянии привести свои разрозненные мысли в порядок.
Она шла, как робот.
Аллея больничного парка плавно перетекла в аллею уличную. По обеим сторонам появились кирпичные коттеджи. Катя добрела до перекрестка и повернула – она даже не задумывалась куда.
Впереди маячило приземистое здание, показавшееся ей ужасно знакомым. Катя подошла ближе и поняла, что добрела до Музея науки и общества. Только шла она не по улице Роз, а от больницы, совсем другим путем.
Однако ноги сами привели ее туда, куда…
Уже смеркалось, когда Катя снова – вот уже в третий раз – перешагнула музейный порог.
До закрытия оставалось всего сорок минут. Кассирша – старуха-свидетель по делу об убийстве Нины Кацо, первой обнаружившая ее бездыханное тело, – как-то странно поглядела на Катю, когда та снова протянула ей деньги за билет.
– Вы опять к нам? – прошептала она. – Этот, с автобуса, шофер, которого поймали… Он ведь… я на этих автобусах по выходным езжу к сыну, к внукам в Дубну. Наверное, и в его автобусе ездила. И Нина Павловна тоже. Она на рынок в Дубну любила ездить по выходным. И с сестрой они туда на рынок вместе тоже ездили.
– Я пройду по залам, – сказала Катя. – А кабинет Нины Павловны? Там сейчас ваш временный директор?
– Нет, он у себя в каморке остался. Кабинет, как ваши опечатали, так и стоит запертый на ключ. Мы его не открывали. Полиция и ключи забрала.
Ключи у Мухиной…
Катя не собиралась втихую обыскивать кабинет Нины Кацо. Но все же предусмотрительность Мухиной ее покоробила.
ЭРЕБ… бывший закрытый город… они все здесь до сих пор помешаны на секретности. Но это не спасает.
Потому что самое главное, самое страшное – ряженые трупы на остановках – у всех на виду.
Катя вошла в первый зал.
Скафандр космонавта в витрине.
Она прошла мимо и устремилась туда, где висели его картины.
Но, как и прежде, она не увидела на этих полотнах ничего, кроме тьмы, резких ярких линий, пятен и внутреннего хаоса, для выражения которого не хватало ни слов, ни красок палитры.
Она долго стояла перед этими абстракциями. Затем вышла в боковую дверь и направилась по коридору к кабинету Нины Кацо. Тщетная надежда – как и сказала кассирша, кабинет опечатали, а нынешний и.о. директора музея был слишком робок, чтобы вскрывать то, что опечатала полиция.
Катя вернулась в первый зал. Фотографии на стенах, МКС, выход космонавтов в открытый космос – все это она уже видела. Затем снова подошла к белому скафандру в витрине.
Сейчас, глядя на него, она отчего-то испытывала легкую дрожь во всем теле.
Кто она?
Его любовница…
Почему она покончила с собой?
Что произошло?
Взгляд Кати скользнул вверх, выше витрины. Здесь располагалось уже знакомое панно – карта звездного неба. Этакий небесный бестиарий из созвездий в виде старой гравюры. Сбоку помещалось нечто вроде фототаблицы, где отдельные созвездия были показаны не только в виде мифологических персонажей, но и чертежами, как на современных звездных картах. Мелким шрифтом сбоку описывались звезды, входящие в созвездия, краткая мифологическая и научная справка.
Прямо перед глазами Кати, рядом с белым скафандром, маячил Рак – на гравюре он представлял собой скорее гигантского омара с клешнями. Надпись поясняла, что когда-то маленькое членистоногое тяпнуло Геракла за пятку, когда тот охотился на Гидру, и было раздавлено стопой героя, но в благодарность за службу помещено Герой (ненавидевшей героя) на небо. Катя медленно читала странные названия звезд из созвездия Рака: Азеллюс Бореалис, Азеллюс Аустралис, Алькубенс, Альтафр.
Звезды походили на маленькие пятнышки, и в чертеже карты их соединяли линии. Катя глянула на самую верхнюю звезду-пятнышко чертежа – Зета Рака.
И вдруг…
Она осознала, что она видит.
Шесть пятен – вытянутый чертеж, напоминающий рогатку с «рогами» разной длины.
Рак…
Катя вдруг вспомнила пятна…
Как, где и на ком она уже видела их раньше и мысленно тоже чертила свой чертеж, соединяя их между собой…
Или ей это лишь казалось?!
Она шагнула вплотную к стене, едва не налетев на витрину со скафандром.
В пояснительной информации значилось, что созвездие Рака располагается между Львом и Близнецами. Так оно и было на карте-гравюре.
А вот на фототаблице рядом с Раком располагалось совсем другое созвездие.
Катя вытянула руку и коснулась его на стене, ощутив под пальцами холод пластика…
Не Большая, а Малая Медведица.
Это созвездие было трудно не узнать: четыре звезды – вытянутый четырехугольник, так похожий на детский совок. И звезды «ручки совка».
Катя смотрела на Рака и Малую Медведицу и не верила своим глазам.
А потом она поднесла ладонь к губам, словно стараясь самой себе заткнуть рот, чтобы ее крик не вырвался наружу.
Глава 36 Знаки
– Алла Викторовна, распечатайте снимки тел всех жертв, сделанные при осмотре патологоанатомом.
– Солнце мое, на вас лица нет. Что произошло?
– Распечатайте снимки тел жертв!
Катя вихрем ворвалась в ОВД, распахнула дверь кабинета Мухиной. Та сидела за столом, одна. По ее лицу было видно: если она и обращалась куда-то за помощью и информацией о самоубийстве на базе, ее усилия успехом не увенчались.
– Да что случилось?
– Я, кажется, знаю, что это за знаки на трупах.
Мухина резко встала. Они пошли в кабинет с доской и фотографиями. Мухина открыла его своим ключом. Катя помнила: в прошлый раз она доставала снимки из сейфа – они были в папке, но она была уверена, что снимки «забиты» и в компьютер, чтобы было с ними удобно работать, сохраняя все в тайне.
Мухина подключила ноутбук к принтеру. Тот заработал. Катя брала каждую распечатку – не слишком все четко, но пятна-ожоги на телах видны.
Саломея Шульц.
Евгения Бахрушина.
Мария Гальперина.
Наталья Демьянова.
Катя отложила распечатку снимка Марии Гальпериной. Села, взяла из карандашницы яркий зеленый фломастер и соединила пятна-ожоги линиями «рогатки» с рогами неравной длины.
Показала Мухиной. Та стояла у нее за спиной, наблюдала.
Катя попросила у нее планшет. Набрала в поиске.
Созвездие Рака.
Показала Мухиной. Та тихо ахнула и опустилась на соседний стул.
– Как… Катя, как вы узнали?
– Подождите, еще не все, – Катя взяла распечатку снимка тела Евгении Бахрушиной.
Она соединила семь пятен-ожогов линиями. Получился четырехугольник-«совок» с вытянутой вправо ручкой.
Затем она снова набрала в поиске на планшете, открыла и показала Мухиной.
– Созвездие Малая Медведица.
– О господи… точно, – Мухина вцепилась в планшет, сравнила чертеж на снимке. – Но… это же очевидно – Ковш! Все школьники изучают на уроках астрономии. Как же мы… Нет, погоди, а почему Малая Медведица? Она же Большая Медведица?
– Малая, – ответила Катя. – Я проверила на мобильном в интернете и там… в музее. У Большой Медведицы ковш развернут в другую сторону. А здесь, на теле Евгении Бахрушиной – сестры Нины Кацо, ожоги расположены в форме ковша созвездия Малой Медведицы.
– А остальные?
Катя придвинула к себе распечатку снимка тела Саломеи Шульц в морге. Всего три точки на коже, три ожога, три пятна. Она медленно прочертила линии, соединяя их. Получился треугольник вытянутой формы.
– А что же это такое? – спросила Мухина.
Катя колебалась. Этого созвездия она на карте в музее не видела. Она разглядывала чертеж. Треугольник…
Затем просто наугад набрала в поиске «созвездие Треугольник».
– Ох! Точно! – снова ахнула Мухина у нее над ухом.
Чертеж Кати на распечатке полностью совпадал с тем, что высветилось на экране планшета.
– Треугольник, Малая Медведица, Рак, – перечислила Мухина. – Как же мы не сумели?.. Ведь смотрели тысячу раз на эти пятна. А что с Натальей Демьяновой – четвертой? Это ведь тоже созвездие. Знак. Но какое?
Катя придвинула к себе четвертый снимок. Знаки из пятен-ожогов здесь располагались как будто в беспорядке, хаотично, но именно об этом расположении Мухина когда-то сказала, что оно не лишено логики, хотя логика эта и странная.
Катя медленно начала соединять точки линиями. Получилось тоже нечто вроде треугольника, но неправильной вытянутой формы, скорее «морковка», а не геометрическая фигура. А сбоку от «морковки» еще два пятна-ожога, на расстоянии. Если «морковка» была выжжена на торсе Натальи Демьяновой, то эти два ожога оказались у нее на боку и предплечье. Катя соединила пятна линией. Получилась «морковка» и что-то вроде щупальца-кочерги сбоку.
– Это тоже созвездие, – повторила Мухина. – Давай искать.
И они начали «шерстить» поиск. Открывали разные сайты – «карта звездного неба», «Созвездия», знаки зодиака.
– Наш убийца не зодиак, – сказала Катя. – Не зодиаку он подражает. Да, созвездие Рака – зодиакальное. Но все остальные – Треугольник, Малая Медведица – нет. И это четвертое – вряд ли оно в зодиаке. Здесь что-то другое. Какой-то иной код.
– Код? – Мухина листала файлы, разглядывала чертежи небесных созвездий. – Код, код… Что в голову приходит?
– Люди в черном, Пояс Ориона… фильм «Москва – Кассиопея»…
– Орион, Кассиопея, давай проверять навскидку.
Проверили – нет.
– А есть созвездие Мухи? – внезапно осенило Катю.
Они проверили.
– Есть такое созвездие, но… «Созвездие Муха южного полушария неба, лежащее на Млечном пути южнее созвездия Южный крест», – читала Катя. – Но это не оно, Алла Викторовна. «Муха» скорее здесь на ковш похожа, на Малую Медведицу, только развернута вверх. А у нас совсем иной чертеж. Это не Муха.
Они посмотрели друг на друга.
– А есть еще созвездия-насекомые? – спросила Мухина.
Они начали проверять.
Нашли лишь созвездие Скорпион, которое никак не подходило под чертеж и расположенную в нем туманность Жук, она же Бабочка.
– Трупы наш убийца представляет в виде инсталляции женщины-насекомого, женщины-мухи, – рассуждала Катя. – Однако он не использовал в своем ритуале с телами знак созвездия Мухи. В этом противоречии – загадка. По логике вещей должен был бы. Но нет. Все эти знаки – символы чего-то конкретного. Однако шифр их нам непонятен. Если бы на теле четвертой жертвы Натальи Демьяновой было выжжено созвездие Мухи, тогда… Тогда можно было бы проследить связь с инсталляциями, но… Нет, это что-то совсем другое.
– Надо выяснить, что это за созвездие, – упрямо сказала Мухина. – Мы обязаны. Сами не сумеем, я университетскую обсерваторию завтра подключу.
Они снова начали шерстить карту звездного неба. Просмотрели наугад десятки созвездий.
– Придется подключить астрономов, – сказала в конце концов Катя, протирая усталые глаза. – Они быстро определят.
– Да. Мне ничего в голову не приходит, кроме самой банальности: Туманность Андромеды, штамм Андромеда… – Мухина откинулась на спинку стула.
Катя вяло вбила в поиск «Андромеда».
– Это оно! – Алла Мухина с немым удивлением смотрела на экран планшета, как человек, попавший пальцем в небо. – Только ваш чертеж надо исправить.
Она взяла красный фломастер и прочертила поверх линий Кати на снимке новые линии.
– Вот так это выглядит, – сказала она тихо. – Значит, Андромеда, не Муха.
Катя обернулась и посмотрела на прижизненные снимки всех четырех женщин.
Треугольник.
Малая Медведица.
Рак.
Андромеда.
Что же это все значит?
Алла Мухина разложила распечатки на столе по порядку.
– Не зодиак, – повторила она. – Кто-то другой. Не подражатель. Наш, местный феномен. Расскажите мне все по порядку, как вас осенило насчет знаков-созвездий.
Катя скупо рассказала, как зашла в музей. Опять. Как разглядывала картины-абстракции. Как разглядывала космический скафандр и подняла взгляд к карте звездного неба. И там…
– Музей. Картины. Скафандр, – перечислила Мухина. – Я не психолог, но даже я вижу в ваших поступках, солнце мое, интерес к одному факту, к одной личности. Это проходит красной нитью. А в результате вы натолкнулись на то, что означают эти ожоги на телах.
– Я думала о словах Ласкиной. О самоубийстве на базе, – ответила Катя, она смотрела в стол. – Да, я думала о Нине Кацо, о том, для чего ей потребовалось, как вору-домушнику, лезть тайком в дом… в дом Чеглакова.
– И какой же вывод?
– Она раньше была у него в доме, отбирала картины, – сказала Катя. – И могла что-то увидеть на его полотнах. Что поразило ее и испугало. Заставило задуматься о ее сестре и ее убийце.
– Что ее могло поразить?
– Пятна на картинах, их расположение. Тот самый знак – созвездие Малой Медведицы, ковш, что был выжжен на трупе ее сестры Евгении. Она захотела все еще раз сама проверить. И для этого в отсутствие Чеглакова проникла в его дом. Кража – это инсценировка. Она искала улики, доказательства. Она что-то вырезала из его холстов. То, что ее поразило. И носила это с собой в сумке. А потом ее убили и забрали то, что она украла из дома.
– Вы понимаете, что вы сейчас сказали?
Катя смотрела в стол.
Она ощутила, как слезы потекли по ее щекам.
Она кивнула.
– Этого просто не может быть! – отрезала Мухина. – Мы держали сведения об ожогах на трупах в строжайшей тайне. Знали лишь я, Крапов и патологоанатом. Я же вам сказала – никто, кроме нас, не знал об этом. Нина Кацо просто не могла знать, что на теле ее сестры были выжжены знаки, созвездие Малой Медведицы.
Катя молчала.
Хаос ЭРЕБа обступал ее со всех сторон. Липкий и душный, словно черная смола, лишенный воздуха и света, как вечная ночь Космоса.
В космосе камеры звезд не фиксируют, но человеческий глаз их видит…
Это не он сказал, а «маменькин сынок» Дмитрий Ларионов.
Его заводит, когда он смотрит на звезды…
И это не о нем сказано. Это Ласкина об Иване Водопьянове.
А что же ОН говорил?
Что у человека без скафандра в открытом космосе есть тридцать секунд, чтобы умереть мучительной смертью от удушья… Сломанные шейные позвонки… пролонгируемая асфиксия жертв… мучения космического масштаба.
Катя чувствовала, как слезы заливают ей лицо.
– Не ревите. – Алла Мухина протянула ей бумажный носовой платок. – Я вам говорю – Нина Кацо никак не могла знать о знаках на теле ее сестры. Это невозможно. Это было нашей тайной.
– И тайны утекают, Алла Викторовна. Так ли уж невозможно?
Лицо Мухиной застыло. Она внезапно что-то вспомнила. Важное.
– Нет, – повторила она. – Хотя… Это же был второй случай. И мы тогда еще не…
– Что?
– Мы не пользовались боксом базы в качестве прозекторской и морга, – сказала Мухина. – Как и в случае с Саломеей Шульц, мы отвезли тело в морг при больнице Дубны. Мы делали вскрытие в строжайшей секретности. Я повторяю это. Мы пытались… Но это же больничный морг, не бокс. И потом подготовкой Бахрушиной к похоронам занималась похоронная фирма. Они гримируют, обряжают покойников и… Они могли продать информацию Нине Кацо.
– Ничего нет тайного, что не стало бы явным.
Мухина собрала распечатки, спрятала их в сейф.
– Едем в Дубну, – сказала она решительно. – Морг при больнице. Морг не спит. И фирму похоронную установим. Я из них вытрясу, слили они информацию про ожоги на теле или нет. Это надо сделать прямо сейчас. Не откладывая.
Катя встала.
Дубна, значит…
– А он? Чеглаков? – спросила она.
– Я выставлю возле его дома наблюдение, – ответила Мухина. – Мы должны установить связь между ним и Кацо не только по поводу клея, но и в свете информации о знаках на телах. Только так мы можем соединить эти концы – его разрезанные картины, ее кражу и ее подозрения насчет его. Без этого все слишком зыбко, в виде догадок.
Катя ощутила, как на нее наваливается безмерная тяжесть.
Она вытерла слезы с лица. Что толку плакать сейчас?
О ком?
Глава 37 Вой
Где-то далеко выла собака. Тоскливый отчаянный вой плыл над лесом и рекой, поднимаясь к полной луне, что светила чересчур ярко для осенней ветреной ночи. Вой перешел в захлебывающийся лай, но затем снова достиг щемящих сердце мрачных высот.
Василиса Ларионова села на постели. Вой ли ее разбудил? В спальне было темно, и лишь пятна лунного света причудливой рябью отражались в натертом паркете.
Собака все выла и выла. Словно дикая первобытная флейта звучал ее вой. Жуткий звук.
Жуткий звук…
Особенно если ты одна в огромном пустом доме.
Василиса Ларионова встала с кровати и тут же села снова. Приложила руку к животу. Быть того не могло – но она ощутила толчок, словно крохотное существо, жившее внутри ее, которому они с мужем, сидя обнявшись на диване, целыми часами могли подбирать имя, споря и хохоча, шевельнулось в ней, толкаясь ножкой и…
Нет, нет еще слишком рано. Это глюки беременных.
Василиса приложила обе руки к животу, погладила себя. Нет, не себя, то, что жило в ней. То, что она уже любила больше всего на свете.
Проклятая собака все выла. Это было где-то далеко. Может, на берегу или в лесу. Но вой вибрировал в ночной тишине, порождая многоголосое эхо.
Василиса встала и подошла к окну. Их темный сад, тусклая подсветка дорожек.
Она вышла из спальни. Внизу, на первом этаже, во всех комнатах горел свет. Так было всегда, когда ее муж Дмитрий Ларионов задерживался по вечерам в лаборатории и она коротала время одна, ожидая его. Антикварные часы, некогда столь любимые покойной свекровью, пробили внизу одиннадцать раз.
Еще совсем не поздно, подумала Василиса. Она просто прикорнула в спальне. И что-то ее разбудило.
Собачий вой?
Она заглянула в комнату, которую они с мужем начали оборудовать как детскую. Каждый раз, входя сюда, она радовалась простору и прекрасному панорамному окну, из которого открывался вид на реку.
Малышу будет хорошо здесь. Тут солнечно по утрам. Много света. Много воздуха. Кроме кроватки, в комнате поместится пропасть игрушек. Здесь малыш будет учиться ходить, и складывать из кубиков ее имя, и возиться с планшетом, общаться с игрушечными роботами – он же их дитя.
В окне что-то мигнуло.
Вот снова. И опять.
Василиса подошла к окну детской, вдыхая запах свежей краски и струганого дерева.
Из окна детской был виден не только прекрасный пейзаж, но и въездные ворота на их участок.
Ворота были открыты.
Василиса увидела их машину – внедорожник. Она словно застряла в воротах. Фары мигали, будто в машине включили «аварийку».
Василиса зажмурилась от яркого света, когда фары снова мигнули, ослепив ее.
Что он там делает? Почему не въезжает внутрь? Мотор заглох, что ли?
Она постучала по стеклу.
Мужа она не видела. Он не выходил из машины.
Она снова постучала по стеклу, уже громче, привлекая его внимание.
Фары мигали, словно в дорогой электронике внедорожника что-то закоротило.
Василиса представила, как муж ее Дмитрий сам пытается что-то там починить сейчас и загнать авто внутрь двора. Что он понимает в автомобилях?
Фары мигнули.
Собачий вой оборвался хриплым визгом, словно собака-призрак попала в невидимый капкан.
Сердце Василисы сжалось.
Она торопливо ринулась вниз – как была, босая, в белой шелковой пижаме. Спустилась по лестнице, цепляясь за перила, пробежала через гостиную и холл, мимо бывшего кабинета великой свекрови-академика, из которого сама же предложила мужу сделать домашний музей, рванул входную дверь и…
Заперто.
Она сама предусмотрительно запиралась вечером на все замки, когда ждала мужа с работы!
Василиса начала быстро все открывать: электронный замок, код… засов-задвижка.
Она распахнула тяжелую дверь, и ветер ночи ударил ей в лицо.
Порыв был сильный, и верхушки деревьев, уже лишенных листвы, заволновались на фоне освещенного луной неба, голые сучья словно царапали небесный свод, надеясь проникнуть куда-то за грань…
– Дима! – окликнула мужа Василиса.
Он не ответил.
Она спустилась по ступенькам, не чувствуя холода камня и земли, гравия под босыми ногами.
Фары их машины все мигали, мигали, мигали…
Василисе вдруг вспомнилось, как они с Дмитрием наряжали к Новому году маленькую пушистую ель в саду и светодиоды иллюминации тоже мигали – белым, малиновым и оранжевым цветами.
– Димка! – она крикнула совсем громко.
Он снова не ответил ей. Она осторожно приблизилась к машине и увидела на лобовом стекле изнутри что-то темное…
Что-то испачкало лобовое стекло и…
Дверь со стороны водителя была распахнута.
Василиса уставилась на то, что открылось ее взору в свете луны.
Сначала она тихо вскрикнула, а потом в испуге завизжала.
И словно дождавшись желанного отклика, собака-призрак опять, с новой силой завела свою песнь – дикой, первобытной, устрашающей флейты.
Собачий вой аккомпанировал истошным женским крикам и рыданиям.
Темные соседские особняки – пустые, необитаемые – безмолвствовали. Вдруг в дальнем конце улицы у кого-то сработала охранная сигнализация.
Глава 38 При свете фонарей
В прозекторской городского морга Дубны Алла Мухина имела долгий разговор с патологоанатомом – той самой женщиной, которую Катя видела в боксе базы, той, что была посвящена во все тайны, потому что проводила вскрытие всех четырех жертв – женщин-мух.
Они успели вовремя – патологоанатом закончила работу (она припозднилась у себя в кабинете, составляя очередной отчет) и собиралась домой. Но ей пришлось задержаться.
Часть сотрудников полиции, приехавших вместе с Мухиной в Дубну, отправились в похоронное агентство, которое занималось похоронами Евгении Бахрушиной. В приемной среди венков и гробов их встретил дежурный похоронный агент. Сам он о похоронах почти годичной давности понятия не имел, но начал по просьбе полицейских связываться с сотрудниками по телефону, узнавать. Вскоре имена и фамилии членов похоронной команды были установлены. И полицейские поехали к ним домой.
Вечером и морг, и прозекторская, и кабинет патологоанатома представляли собой жутковатое зрелище, Катя жалась в углу.
Она вспоминала, как по дороге в Дубну Алла Мухина связалась с оперативниками, посланными к дому Константина Чеглакова. И спросила: ну, как дела?
И получила ответ: дом закрыт, темен. Хозяина нет. Машины его тоже нет. Мухина велела полицейским оставаться на месте и дожидаться возвращения Чеглакова.
Катя все ждала их звонка. Но они так и не позвонили.
– Алла, не может такого быть, чтобы кто-то посторонний, даже сестра Бахрушиной, узнала про ожоги на теле! – убеждала патологоанатом Мухину. – Я сама, лично подготовила тело для передачи в морг. Я заклеила все места ожогов большими медицинскими пластырями. Точно так же, как я сделала и с двумя другими трупами. И с телом самой первой жертвы – Саломеи Шульц. Мне сразу эти ожоги чрезвычайно не понравились. Помнишь, я говорила тебе? Но мы тогда еще не знали, с чем мы столкнулись. О серийных убийствах еще речь не шла, шла речь о надругательстве над телом после убийства. Но все следы от ожогов я заклеила пластырем. В момент, когда тело готовили к погребению, там вместе с работниками ритуальной фирмы находился мой помощник. Я специально его туда отправила – для подстраховки. Он про пятна-ожоги на телах ничего не знал. Но он никогда бы не позволил похоронщикам тешить любопытство и сдирать с тела пластыри!
– Где помощник? Вызывай его сюда.
– До утра не терпит?
– Нет, – отрезала Мухина.
Молодого прозектора отыскали на вечеринке у друзей. И привезли. Он клялся и божился, что сам лично присутствовал при подготовке тела «той женщины, что нашли на остановке в январе». Похоронщики сделали свою работу профессионально и никаких лишних вопросов не задавали.
Через час доставили двух сотрудников похоронного бюро, занимавшихся похоронами Евгении Бахрушиной. Они тоже клялись, что сделали все по инструкции и так, как предписал им патологоанатом. Да, они заметили на трупе спереди пластыри. Но они их не снимали. Да и кому может прийти в голову сдирать пластыри с мертвеца?!
– Но кому-то все же могло прийти в голову, зачем эти пластыри наклеены на мертвое тело, – сухо возразила Мухина.
Похоронщики тут же возразили: они всякое видели – и жертв аварий, и обмороженных пьянчуг, и утопленников. Так что не надо наводить на них напраслину. С сестрой этой несчастной они не общались. С ней имел дело похоронный агент, занимавшийся всей организацией похорон. А он вообще трупа в морге не видел – это не его дело. И они ему ничего о состоянии трупа и о пластырях не говорили.
Катя видела: Мухина верит и не верит.
Она сама ведь утверждала, что Нина Кацо не могла знать о посмертных увечьях сестры. О знаке Малой Медведицы, выжженном на ее теле убийцей. Но когда она слышала хор негодующих голосов, все отрицающих и оправдывающихся, ее вера в то, что этого в принципе не могло быть, слабела.
– Ладно, с похоронщиками и ясно, и не ясно, а что с сотрудниками морга? – сказала она, обращаясь к патологоанатому.
– Здесь большая текучка, – ответила та. – Многих из тех, кто работал здесь в январе, уже нет. Уволились.
Начали проверять, вызвали представителя больничной администрации. Подняли записи дежурств в журналах.
Из трех человек, работавших в морге санитарами в январе, когда привезли тело Евгении Бахрушиной, двое были уволены. Один по собственному желанию – студент-медик, второй из-за хронического пьянства.
Третьего нашли и допросили. Он, как и вся прочая команда, клялся и божился, что ничего не знает ни про какую сестру покойной, с ней он не общался и ничего ей не говорил. Да и пластырей он тоже не помнит. Мало ли жмуриков!
Студента-медика в Дубне уже и след простыл. Сыщики узнали его адрес – он снимал комнату, но соседи по квартире, поднятые среди ночи с постели, отвечали, что он уехал еще в начале лета. Куда, они не знали. Вроде как и институт свой бросил или перевелся. Вещи свои все забрал. И на его место хозяин квартиры так никого из съемщиков и не нашел.
Этот след обрывался.
Точно так же оборвался след и с бывшим санитаром-пьяницей. По сплетням, гулявшим среди сотрудников дубнинского морга, он «спал с нянечкой откуда-то с периферии». Может, тверской, может, калужской. Может, она и забрала своего хахаля с собой в деревню, так как уволилась сама. Нянечку звали то ли Света, то ли Маша, фамилии ее никто не помнил. И о судьбе санитара никто ничего не знал.
Эти двое, учитывая их личности, – студент-перекати-поле и алкаш-санитар – вполне могли продать за деньги Нине Кацо информацию о состоянии тела ее сестры Евгении.
Но ни подтвердить, ни опровергнуть это было невозможно.
Катя видела: Мухина еще не теряет надежды отыскать в Дубне санитара-алкаша. Может, не уехал, а трется где-то у знакомых забулдыг. Оперативники поехали к нему домой – дом в частном секторе, развалюха.
И в этот момент…
Катя навсегда запомнила этот миг. Они сидели в пропахшем формалином кабинете патологоанатома. Время уже близилось к полуночи. Их лица казались мертвенно-зелеными в свете галогенных ламп и…
В этот момент у Мухиной зазвонил мобильный – настойчиво и тревожно.
Катя сразу вся покрылась противной холодной гусиной кожей. Она подумала, что он… Чеглаков…
Она глянула на Мухину. Та словно онемела. Словно утратила все слова разом, слушая, что ей говорят.
– Что? – прошептала Катя. – Он… где?
– У нас еще одно убийство.
– На остановке автобуса?!
Мухина невменяемым взглядом оглядела кабинет прозектора – весь ее вид говорил: что мы тут делаем?!
– Это муж Василисы. Дмитрий Ларионов. Его убили прямо во дворе их дома.
Катя ощутила, что пол уходит у нее из-под ног. Но она ведь сидела на больничном стуле, в углу!
Они мчались назад в ЭРЕБ под вой полицейских сирен. И Катя – ей так казалось – окончательно утратила чувство реальности.
Нить происходящего тоже оборвалась.
ЭРЕБ – его окрестные леса и берега реки – встретил их кромешной тьмой. И лишь редко-редко в этой тьме горели придорожные фонари – через один, через два, через три.
Они ведь приезжали сюда совсем недавно – в это место, где обитала высшая научная элита Дубны и ЭРЕБа и богатые бизнесмены, понастроившие особняков на берегу реки, но Катя во тьме не узнавала окрестностей.
В памяти ее остались зияющие ворота и серебристый внедорожник с распахнутой дверью со стороны водителя.
Сполохи полицейских мигалок.
Нескончаемая песня сирен, как и возле дома покойной Нины Кацо.
Но здесь все по-другому.
В этом городе жить нельзяяяяяяя…
Катя смотрела на мертвого Дмитрия Ларионова. И видела его живым.
Как они шли рядом… как звякал его велосипед… как он улыбался, пародируя принца Гамлета…
На мне играть нельзяяяяяяяя…
Как он мальчишески надменно поднимал брови – так похожий на молодого Смоктуновского в роли Ильи из «Девяти дней одного года».
Мертвый, мертвый Илья…
В этом городе жить нельзяяяяя…
Зачем я сюда приехала???
Только что были в морге… вся эта мертвая вонь…
А сейчас тело в машине, залитой кровью…
Эринии – насельницы ЭРЕБа, гонящие преступников и убийц…
Эринии плачут от бессилия…
– В вашем городе жить нельзя!!!
Катя и сама не поняла, как это вырвалось у нее – истерически громко.
– Тогда собирай манатки и вали.
Алла Мухина смотрела на труп в машине. Полицейские авто подогнали к самым воротам, и они светили фарами на место убийства – ярко и беспощадно.
На скулах Мухиной играли желваки, как у мужчины. Она стиснула зубы и подняла руку.
Кате показалось, что она вот-вот влепит ей пощечину за истерику. Но Мухина положила ей руку на плечо. Крепко сжала.
– Мы здесь. Это наша работа. Не время себя казнить.
Она прочла мысли Кати как ясновидящая. Катя в этот момент думала лишь о том, что это она, она не смогла уберечь этого парня… будущего отца… маменькиного сынка… Умницу и насмешника от…
Старые друзья…
С чем же мы имеем дело? С какой злобой?
– Два удара по голове, – сказал Мухиной эксперт-криминалист. – Левый висок раздроблен. Этот удар уже был смертельным. Но ему нанесли и второй удар, по затылку. Отсюда столько крови в салоне и на лобовом стекле. Использован тяжелый предмет продолговатой формы. Но орудия преступления на месте мы не нашли.
– Как и при убийстве Нины Кацо, – заметила Мухина. – Садовый инвентарь я в расчет не беру. И тот же почерк: сильный удар по голове. С жертвами серии – никакого сходства. Жертва – мужчина. Кто его обнаружил?
– Жена, – ответил один из оперативников. – Она в шоке. В доме сейчас. С ней Протасов. Но она пока даже говорить не может.
– Это она вызвала полицию?
– Она кричала, когда увидела его в машине. Крики услышали соседи. Вон из того дома, – оперативник указал куда-то в темноту, где далеко светились окна особняка. – Дом, что рядом, давно выставлен на продажу. В другие дома владельцы приезжают из Москвы редко. Соседи, которые прибежали на ее крики, это академик Зубов и его жена. Их сейчас опрашивают.
Он снова указал в темноту – в свете фар Катя увидела возле патрульной машины супружескую пару: пожилой мужчина глубоко за шестьдесят и женщина намного его моложе, одетые по-дачному просто. Женщина отчаянно жестикулировала, но говорила тихо. Мужчина потрясенно молчал. Фамилия Зубов всплыла в Катиной памяти, и она вспомнила: когда они увидели жену Дмитрия Ларионова впервые, она приехала к музею на квадроцикле и сказала, что ей его одолжили соседи Зубовы, потому что в ее положении уже нельзя гонять на велосипеде.
Добрые интеллигентные соседи…
Академическая среда…
– Что с уликами? – спросила Мухина.
– Есть над чем поработать, достаточно, – сказал эксперт-криминалист. – Ждем коллег из Дубны.
Катя смотрела на Дмитрия Ларионова. Он привалился грудью к рулю. Его голова была склонена набок. Разбитый висок в крови. На лице застыла гримаса боли и…
Что-то еще было там…
Длинные светлые ресницы закрытых глаз…
Эксперт-криминалист остался возле машины. Алла Мухина пошла в дом, Катя за ней.
На первом этаже ярко полыхал свет – горели все лампы. На диване у двери сидел молодой оперативник – растерянный, расстроенный. Василиса Ларионова, скорчившись в углу другого дивана, глухо рыдала.
Мухина пошла прямо к ней, села рядом и крепко обняла за плечи.
– Ну, ну… тихо… тихо… не надо… Василиса, девочка моя…
– Тетя Алла!
Василиса повернула к ним зареванное распухшее лицо и, словно покинутый детеныш, обвила шею Мухиной руками. Она плакала навзрыд. Мухина гладила ее по спине, крепко прижимая к себе, как мать прижимает дочь.
– Вы же сказали, что поймали его! – рыдала Василиса. – Как же так?!
– Тот, кого мы поймали, в больнице, при смерти. Это не он. Василиса, помоги нам.
Василиса плакала. Она затрясла головой – спрашивайте.
– Расскажи, как все произошло.
– Я дома… я Диму ждала…
– Вы разговаривали по телефону?
– Да, как обычно. Днем и потом где-то часов в шесть.
– Он в лаборатории до вечера задержался?
– Нет… они там… Тетя Алла, их лабораторию закрывают. Он вчера мне сказал. Он никакой был просто. В отчаянии. Вот здесь, на диване, он плакал вчера так же, как плачу сейчас я.
– Но когда он тебе звонил в последний раз, он был в лаборатории, на базе? Или еще где-то?
– Нет, на базе, – Василиса всхлипнула. – Там же нельзя все вот так сразу бросить. Там столько всего… Четыре года… Этот проект еще мать его начинала, и он продолжил.
– Значит, все же он задержался на работе?
– Я не знаю… Он сказал, что заедет в «Радужный мост».
– В ваш отель?
– Он хотел встретиться там с Ваней.
– Водопьяновым? Они встретились?
– Я не знаю, тетя Алла. Я его ждала. Приготовила ужин. Потом у меня голова закружилась. У меня сейчас так бывает постоянно. Токсикоза вроде нет, но… Порой чувствую себя хреново. Я поднялась наверх, прилегла. Я уснула! Может, он звонил мне еще раз?
Василиса встрепенулась, озираясь в поисках мобильного.
– Тихо, тихо, успокойся, мы проверим. – Мухина не выпускала ее из объятий. – Так что было дальше?
– Меня что-то разбудило. Собака выла.
– У соседей?
– Соседи в разъездах. Нет, где-то далеко. Я встала – в общем-то, и было не так поздно. Дима обычно в это время как раз и приезжает. Я выглянула в окно детской и увидела нашу машину и открытые ворота. Я обрадовалась. Но он не выходил. И когда я постучала по стеклу… Не знаю, мне вдруг стало тревожно. Я побежала вниз, вышла во двор, а там… а он… Димка… Димочка…
Василиса снова заплакала. Плачь ее сейчас был тоненьким, похожим на вой.
Мухина указала Кате на что-то глазами. Та обернулась. На стене гостиной – пульт-дисплей. И рядом горит алый огонек.
Домовая сигнализация?
– У вас сигнализация в доме сработала? – хрипло спросила Катя.
– Что?
– Огонек горит красным.
– Это окна. – Василиса всхлипнула. – Я, когда одна дома – Дима мне велел, – сдаюсь под охрану. Здесь у нас много стекла, окна, стеклянная дверь в сад. Я ставлю все на сигнализацию. Мы же боялись, жили в страхе! Поймите вы!
– И сигнализация сработала, когда вы вышли?
– Дима там все разделил. Все раздельно. Окна и стеклянная дверь. Входная дверь и гараж. Входную дверь я не ставлю на сигнализацию. Ой, я и забыла… Тетя Алла, там же у нас камера! – Василиса вскинула голову и вцепилась в руки Мухиной. – Камера все время включена! Дима за этим очень следил. Посмотрите пленку!
– Хорошо, хорошо, мы посмотрим пленку. Ты все же постарайся успокоиться. Тебе не только о себе надо думать. О ребенке. – Мухина говорила веско. – У тебя есть родственники?
– Вы же знаете, тетя Алла… Здесь нет. Есть дальние какие-то, они в Питере живут.
– Я к тому, что тебе не следует здесь оставаться одной, – сказала Мухина. – Хочешь, поедешь ко мне? Или в ваш отель?
– Я бы к вам хотела, но у вас и без меня забот… Можно нашу старую квартиру открыть, мы же соседи… Но там такая грязь. Я лучше в отель.
– Катя сейчас тебя туда отвезет, – сказала Мухина. – Давай тихонько вместе соберем все, что тебе потребуется на какое-то время, – вещи, лекарства. За дом не беспокойся. Нам во дворе предстоит еще много работы. Потом я все сама здесь закрою и привезу тебе ключи.
– Нет… я… хорошо, спасибо, – Василиса снова заплакала.
Затем она кое-как встала на ноги. Она словно постарела сразу на десять лет.
У Кати сердце сжималось, когда она видела ее – будущую мать и уже вдову, и этот опустелый дом, где всего пару дней назад счастливые родители красили детскую для своего первенца.
Глава 39 Вразброд
Катя вместе с оперативниками отвезла Василису в отель «Радужный мост». Внутри он оказался не менее импозантным, чем снаружи, но Кате было не до интерьеров. Гостиничный персонал, когда узнал, что случилось, впал в прострацию. Впрочем, Василису поместили в люкс на втором этаже, суетились вокруг нее. Она ничего не замечала – легла, как была, в одежде на кровать, свернулась калачиком. Катя пыталась напоить ее чаем, дать успокоительных таблеток, привезенных экспертом-криминалистом. Но Василиса от всего отказывалась. Она повернулась к стене и заплакала навзрыд.
Эксперт обращался с ней очень бережно: взял образцы ДНК, откатал пальцы – все по процедуре. Василиса покорно подчинялась. Катя не знала, как быть дальше – миссию свою она считала выполненной. А Василисе лучше всего сейчас хоть немного поспать.
На ресепшене, в кафе и ресторане отеля оперативники допросили персонал – было уже очень поздно, и застать удалось лишь дежурных официантов и администратора. Те показали, что их хозяин Дмитрий Ларионов действительно заезжал этим вечером в отель, примерно в половине девятого. Сидел в кафе, заказал пиво, что было для него нехарактерно, – обычно он вообще алкоголь не употреблял. И не встречался в отеле ни с Иваном Водопьяновым – тот не приезжал в этот вечер, ни с кем другим. Покинул он свой отель около девяти часов вечера.
«Уехал из „Радужного моста“ в девять, к дому подъехал в одиннадцать и там встретил свою смерть, – подумала Катя. – Где он был еще два часа? Что случилось за это время? Или это случилось раньше? Что?»
Она вернулась в ОВД вместе с оперативниками. Была уже глубокая ночь, но отдел полиции не спал, все работали как проклятые.
Катя застала Аллу Мухину в кабинете вместе с экспертами-криминалистами.
– Что накопали на месте происшествия? – спросила Мухина.
– Двор выложен плиткой, следов на плитке нет. В салоне следов полно – следы пальцев рук на панели приборной, на ручках дверей. Мы проверили – это следы потерпевшего и ее.
– Василисы?
– Ничего удивительного, она же сотни раз машиной пользовалась, ездила рядом с ним. Жена ведь.
– А следы крови?
– Кровь на лобовом стекле. Судя по всему, это его кровь. Но экспертиза должна подтвердить, – монотонно перечислял эксперт. – Еще мы обнаружили следы крови на руках того свидетеля, который прибежал на крики.
– Академика Зубова? – спросила Мухина. – Я с ним говорила. Он сказал, что они с женой уже ложились спать, когда услышали женские крики. Кричала их соседка. Они хорошо знакомы с Ларионовыми. Зубов знал еще мать и отца Дмитрия. Он сказал, что, когда увидел его в машине в крови, бросился проверять пульс – думал, может, тот еще жив. Хотел вызвать «Скорую».
– Тогда понятно, откуда кровь на руках свидетеля. Приличное количество, кстати.
– Орудие преступления?
– Так до сих пор и не нашли.
– Его мобильный.
– Исчез.
– Ничего больше не пропало?
– Только мобильный, – эксперт хмурился. – Мы взяли образцы ДНК у всех, кто там был. Будем проверять, что с ДНК.
– Еще что?
– Еще хлопковое волокно.
– Волокно?
– Точнее, нити. Зацепились за зеркало внешнего вида со стороны водителя. Будем тоже проверять, исследовать.
– А что с записями их камеры?
– Еще не занимались. Сейчас просмотрим, доложим.
Мухина кивнула. Она была серой, усталой и старой. Каждая морщинка на лице видна, словно вырезана резцом.
– Время его смерти? – спросила она.
– Не больше часа до того, как мы приехали, – ответил эксперт. – Его убили между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами вечера плюс-минус четверть часа. Он уже въехал в ворота дома, когда на него напали. Кто-то сторожил его там, у дома. Следов борьбы нет. Поэтому либо нападение произошло молниеносно, так что он даже не сумел ни выскочить из машины, ни захлопнуть дверь, закричать, либо он просто не ожидал от своего визави таких действий. А это означает, что он хорошо знал своего убийцу и доверял ему. Ну, если не доверял, то, по крайней мере, не опасался его.
– Давайте записи камеры смотреть, – сказала Мухина.
Эксперт ушел все готовить.
Катя спросила:
– Вы академика Зубова о самоубийстве на базе спрашивали?
– Да.
– И что?
– Не было никакого самоубийства.
– Значит, Ласкина нам соврала?!
– Пять лет назад Зубов работал в Европейском космическом агентстве по контракту. В ЭРЕБе он всего два года как возглавляет медицинское направление работы базы по рекреации членов космических экипажей. Сначала он вообще утверждал, что ему ничего не известно. Я настаивала, тогда он сказал, что до него доходили слухи об инциденте в оранжевом корпусе. Это закрытая часть базы. Там якобы четыре года назад произошел несчастный случай с сотрудницей. Больше он ничего не знает. Или не желает говорить, если это как-то связано с каким-то их секретным проектом.
– Может, все это связано с базой, все, что здесь творится? – тихо спросила Катя.
Мухина молчала.
Ее мобильный внезапно разразился трелью. Она включила громкую связь.
Звонили оперативники – те самые, которые расспрашивали персонал отеля «Радужный мост». Оттуда они поехали прямо на улицу Роз. К Ивану Водопьянову. Но того дома не оказалось. Дом, как и соседний Константина Чеглакова, был заперт. Оперативники не поленились отправиться к домработнице Водопьянова – той самой заполошной старушке, обнаружившей кражу. Подняли ее с постели. Она сначала никак не могла взять в толк, что от нее хотят. Где ее работодатель Водопьянов, она понятия не имела – дело молодое, по ночам молодежь гуляет. Но когда оперативники спросили ее, не приезжал ли к Водопьянову домой Дмитрий Ларионов, она выдала интересные сведения.
– Приезжал, только не к нему, а к Константину Константиновичу.
– Чеглакову?
– При мне приезжал, вечером. Я как раз на кухне возилась – я же и у Чеглакова убираюсь и готовлю тоже. Напекла пирогов. Но они от пирогов отказались, сказали – потом. Сидели, разговаривали. Я домой уходила, а они все сидели, беседовали. Только это не сегодня вечером было, а вчера.
– Парень приходил к космонавту накануне своей смерти. – Мухина прикрыла глаза рукой. – И с Ниной Кацо он общался в музее. Она могла ему что-то сказать.
– О чем?
– О чем вы сами мне говорили, Катя, обливаясь горючими слезами. О своих подозрениях. О гибели сестры. О пятнах-ожогах и этих чертовых созвездиях… Хотя нет, я не могу поверить, что то, что мы держали в такой тайне, какой-то алкаш из морга взял вот так просто и продал ей за деньги. На ее же погибель! Вот черт! Черт!
– А ведь сам Дмитрий Ларионов был в вашем списке подозреваемых, – сказала Катя. – Зеленый маркер. Связи с жертвами. Вы его еще маменькиным сынком окрестили.
Мухина молчала.
– Это потому что маменькин сынок – удобный психологический тип для маньяка, да? Доминанта поведения. – Катя снова вспомнила, как они шли с Дмитрием Ларионовым, как он в доме Чеглакова рассказывал ей разные байки про «донозологию», про то, как они прекрасно смотрелись вместе с Василисой. И выглядел таким счастливым.
– Мы все рассуждаем и прикидываем, а здесь все убивают и убивают, – сказала она.
Мухина хотела огрызнуться, но в этот момент в кабинет вошли оперативник и эксперт с ноутбуком. Вид у обоих странный.
– Что с камерой?
– Взгляните сами, Алла Викторовна.
– Что там?
– Машина у дома Ларионовых.
– Машина? В какое время?
– 22:29.
– Внедорожник? Черный внедорожник?
Машина Чеглакова…
Катя ощутила, как у нее темнеет в глазах.
– Нет, – эксперт покачал головой.
– Спортивный «Мерседес»? – воскликнула Катя.
Она помнила шикарную тачку Водопьянова.
– Вы лучше сами взгляните, – эксперт включил ноутбук.
Они уже прокрутили пленку и теперь поставили запись на реверс. Видно было не ахти – серый фон, улица, особняки за высокими заборами. Фонарь.
– Это внешняя камера, на заборе у ворот. Ворота автоматические. Камера направлена на подъездные пути к дому. Улица практически пустая весь день. Ничего интересного – днем прошло всего три машины, это все обитатели поселка. А вот вечером вообще тишина. До десяти часов двадцати девяти минут. Смотрите.
Эксперт нажал кнопку, запустил запись.
Катя увидела все тот же серый фон, скудно освещенную улицу и…
Из темноты появилась машина. Она ехала медленно и, не доезжая до дома Ларионовых несколько десятков метров, внезапно остановилась.
Это была иномарка – серебристая, приземистая, обычного вида, без наворотов, но Катя…
Внезапно картина, обстоятельства, при которых она видела эту самую машину, всплыли у нее в памяти.
Серебристая иномарка стояла на месте. Водитель не выходил, словно чего-то или кого-то ждал. А затем иномарка чуть сдала назад и свернула в боковую улицу.
И пропала из поля зрения камеры.
– Не может быть, – сказала Мухина. – Мы же только несколько часов назад были…
– Осторожность проявлена, – констатировал эксперт. – Высокой степени. Водитель колебался, прикидывал, есть ли камера наблюдения, и решил не рисковать. Свернул на боковую. Мог там припарковаться и к дому Ларионовых подойти уже пешком, кругом, вне поля зрения камеры.
– Она же в больнице! – закричала Мухина. – С ошпаренными ногами!!!
Она схватила мобильный и начала звонить в больницу, в которой всего несколько часов назад они имели столь памятный разговор с Анной Ласкиной.
Мухина дозвонилась до приемного покоя, подняла на ноги дежурную медсестру второй терапии. И та…
– Анна Сергеевна ушла из больницы, – подобострастно доложила медсестра. – При вечернем обходе велела врачу выписать ей рецепты. Тот пытался ее убедить, но она настояла на своем. Она ушла из больницы во время ужина, сказала – у нее мать больная дома, она не может ее оставить.
Мухина оглядела всех собравшихся в кабинете.
– Пулей к ней домой. Если она там – везти ее сюда в любом состоянии.
– Получается, она сбежала из больницы через пару часов после нашего допроса. Почувствовала угрозу? – У Кати возникло ощущение, что голова ее, нет, вся она раскалывается пополам.
– Эксперт, сейчас же в больницу – они делали ей анализ крови, заберите образцы для исследования ДНК.
– Уже еду, – отозвался эксперт-криминалист.
– Подождите, это вот тоже возьмите для проверки.
Мухина подошла к маленькому холодильнику в углу кабинета. Он скрывался за шторой. Она вытащила пластиковый пакет из морозилки.
Катя пригляделась – там что-то белело.
Скомканная бумага в ржавых потеках.
Ее снова прошил озноб.
Она вспомнила, как он… как он взял чистый лист бумаги и промокнул им свое разбитое в драке с Ржевским лицо. И она, Катя, со всех ног бросилась в дежурную часть за аптечкой.
А Мухина, значит, подобрала тот скомканный окровавленный лист или выудила его из мусорной корзины. И сохранила. Запечатала как вещдок и положила в морозилку.
Его кровь…
Образец его ДНК…
Предусмотрительная Аллочка…
Эриния ЭРЕБа, не доверяющая никому.
– Надо найти эту нашу ошпаренную тварь, – зло сказала Мухина. – Если Ласкиной дома нет, ищите ее по всему городу. Наизнанку вывернитесь, но чтобы к утру она была у меня здесь.
Глава 40 Задержание
Однако к утру Анну Ласкину в ЭРЕБе так и не нашли. Патрульные машины прочесывали город в поисках ее машины, попутно постоянно заезжая на улицу Роз. Но и там, в домах Чеглакова и Водопьянова, все было тихо. Хозяева так и не объявились.
А вот в квартире Ласкиной под утро с приходом оперативников началось светопреставление.
Оперативники звонили в дверь. Сначала никто не отзывался, затем за дверью послышался злой и совсем не сонный голос старухи:
– Кого черт принес?
Оперативники спросили, дома ли ее дочь, вернулась ли из больницы. Попросили открыть.
– Прибежала, хвостом вильнула, меня в комнату затолкала, сука! И след простыл. А меня на три ключа заперла одну – подыхай скорее!
– Во сколько это было? Вечером? В какое время? – надрывались оперативники.
– Что?
– Откройте нам дверь!
– Она меня на три замка заперла!
– Вас открыть?
– Что?
– Мы дверь сейчас откроем, взломаем!
Но едва из лучших побуждений – спасти старую хулиганку неизвестно от чего – оперативники ударили в железную дверь, как старуха разразилась истошными воплями.
– Караул! Грабят! Ах вы, суки недорезанные, квартиры грабить! Люди добрые, помогите! Они в дом ко мне лезут грабить! Ах, сволота! Привыкли над людьми куражиться! Караул!
На все этажи дома высыпали сонные перепуганные соседи. Кто-то уже звонил в полицию. Приехал еще один наряд, разбираться.
В конце концов было принято решение оставить пока безумную старуху под замком в квартире и сосредоточиться на поисках ее дочери. Утром Мухина сама позвонила главе городской администрации. Тот был в курсе домашнего инцидента с кипятком и больницей – в ЭРЕБе новости распространяются как чума, но ничего по поводу местонахождения своего зама сказать не мог. Не знал он и того, есть ли у Ласкиной подруги или знакомые. Вроде у такого человека, чиновницы, знакомых – весь город, и Дубна, и область. Но у кого она могла скрываться…
Утром Алла Мухина сама сходила в отель «Радужный мост» проведать Василису – та наконец-то уснула у себя в номере. Мухина не стала ее будить, побеседовала с администратором, и там, в отеле, ее осенило.
Оперативники помчались в Дубну и в большом гостиничном комплексе покойного Дмитрия Ларионова отыскали Ласкину, разместившуюся в прекрасном номере с видом на реку.
Не обращая внимания на ее протесты и гневные крики, ее посадили в машину и привезли в ОВД.
И Катя поразилась тому, как эта женщина умеет меняться – точно хамелеон. В этой «утренней» Анне Ласкиной, привезенной из дорогого фешенебельного отеля, ничто, ничто не напоминало домашнюю всклокоченную мегеру, ошпаренную матерью кипятком из чайника.
В номере отеля, в котором она вроде как спала – одна на огромной кровати, она была в одном кружевном белье. Но, несмотря на вопли протеста, успела одеться весьма тщательно: брюки, шерстяной кардиган из дорогого бутика. Под брюками не видно бинтов, наложенных на ошпаренные ноги. И по лицу не прочтешь, что ей больно от ожога. Или это лекарства сильнодействующие так помогают утолить боль?
Катя терялась в догадках, глядя на бледное лицо Ласкиной.
Она знала, что всю ее одежду заберут на экспертизу, что ее машину, пригнанную со стоянки отеля, уже осматривают эксперты.
Что эта женщина делала у дома шестой жертвы? Отчего покинула больницу, невзирая на боль, и…
Впрочем, она же говорила, что надолго в больнице не останется. Но она сбежала оттуда спустя два часа после их разговора. Что ее напугало, встревожило, заставило поддаться панике так, что она… она решилась убить?
Или нет?
– Что за цирк? – не церемонясь, спросила Ласкина. – Вы что, совсем оборзели? Я думала, мы в прошлый раз обо всем уже договорились.
– Кое-что новое произошло, – сказала Мухина.
Она, казалось, тоже заново изучает свою противницу.
– Что?
– А вы не знаете?
– Понятия не имею. Еще одна муха в перьях на остановке с раздвинутыми ногами?
– Никакого уважения к жертвам убийств.
– А пошли они, шлюхи. Я о себе должна думать. Меня полиция как какую-то живоглотку схватила в гостинице. Словно я воровка.
– Или убийца, – закончила Мухина.
– Что вы себе позволяете?!
– Как ваши ноги? Болят?
– Вашими молитвами.
– А чего же вы из больницы сбежали?
– У меня мать полоумная одна дома и дом настежь. Квартира открыта. И там ваши шныряют, как тараканы. Придешь домой – вещей не досчитаешься.
– Фамильного серебра?
– А то, – Ласкина смотрела на Мухину. – Вы меня не цепляйте этим. Меня в коррупции и во взятках никто никогда не обвинял. Мы люди здесь честные.
– Речь не о взятке.
– Что вам от меня опять надо?! – Ласкина повысила голос.
– Ваша мать сказала нашим сотрудникам через дверь, что вы ее заперли.
– А как мне было с ней поступить? Она же сумасшедшая – вы же сами видели, на что она способна. Да она и на соседей нападет, злая как черт. Я всегда ее закрываю на ключ снаружи, когда ухожу на работу и вообще… В этом нет ничего необычного.
– Во сколько вы приехали домой?
– Вечером. Я не хотела ночевать в больнице.
– Как добирались?
– На такси. Мне ходить больно.
– Так чего же так быстро дом свой покинули?
– А что, мне с этой злой химерой под одной крышей ночевать, что ли? Я усну – а она меня снова кипятком шваркнет с плиты. Я уехала от греха.
– В отель?
– Надо же было где-то остановиться на ночь.
– В этом отеле вы с Водопьяновым встречались?
– Да, да! – Ласкина повысила голос. – Они меня знают преотлично. Обычно в этом номере мы с Ваней… Я со своей карты на этот раз оплатила. Он потом мне вернет, раскошелится.
– Вы в отель в Дубне приехали почти в полночь.
– И что с того?
– Куда вы заезжали по пути из дома?
– Никуда.
Катя смотрела на Ласкину. Та сидела на стуле прямо. Ноги неестественно вытянуты.
– С такими телесными повреждениями непросто управлять машиной, – заметила Мухина.
– Я терпеливая. Надо было ехать.
– Это отель Дмитрия Ларионова.
– Я знаю. Сынок Ираиды. Большая шишка в свое время была. Весь город держала.
– Он убит.
– Кто?
– Дмитрий Ларионов.
Мухина встала напротив Ласкиной.
– Что вы делали у его дома в половине одиннадцатого вечера? – спросила она тихо.
– Да вы что, я… Как убит? Вы… вы это о чем? Я не ездила туда!
– У нас запись – пленка с камеры на их доме. Вам показать? Ваша машина у дома.
– Я…
Ласкина глотнула воздух ртом, как рыба. Лицо ее снова изменилось. Катя не могла прочесть по нему ничего, кроме того, что Ласкина сейчас что-то в уме лихорадочно прикидывает, просчитывает. Поняла это и Мухина.
– Вы скажете нам правду? – спросила она.
– Да. Я не знаю ни о каком убийстве! Да вы что?! Этот парень… Да я никогда… Зачем он мне? Он женат! Мы и не общались с ним никогда. Да, я знаю, он приятель Вани… Но они пацаны… Это была еще школьная дружба. И он женат! Я никогда против него ничего не имела! Я никогда не беспокоилась на их счет. Это не то, что другой, который просто Ивана околдовал, подчинил себе! А этот – мальчишка… Да зачем он мне сдался?!
– Что вы делали у дома Дмитрия Ларионова в половине одиннадцатого? Зачем вы так спешно уехали из больницы?
– Я… ладно, всю правду вам… Я не только из-за матери. Я из-за него тоже.
– Из-за кого?
– Я люблю его, – сказала Ласкина. – Ваня – это все, что у меня есть на сегодняшний момент. Он такой красивый. Такой молодой. Он не похож ни на одного из моих бывших. Вонючие волосатые обезьяны… мужики… гадины развратные. Ах, я могла бы вам порассказать. Может, вы мне и простили бы тот эпизод в конюшне, если бы я вам о своей жизни, девочки мои, порассказала. Чего я навидалась от мужиков. А Ваня не такой. И я его не намерена уступать. Никому. Я в больнице места себе не находила. Он мне даже не позвонил! Весь город в курсе, что меня мать, как курицу, ошпарила. Нянечки в кулак прыскают за моей спиной. Со мной такая беда, а он мне даже не позвонил! И на мои звонки не отвечал.
– Вы что, хотите сказать, что сбежали из больницы к своему ветреному любовнику? – с насмешкой спросила Мухина.
– Я вам правду говорю. Я поехала на такси домой. Переоделась, забрала деньги, кредитку. Мать заперла. Я хотела переночевать у Ивана дома. Сколько же может он от меня закрывать свой дом? Я хотела на следующий день договориться с домом престарелых и отправить мать туда, платить. И… я поехала к дому Ивана. А его там не было. Тогда я обогнула улицу с другой стороны.
– Улицу Роз?
– Да, Парковую нашу. Их улицу… Но и дом его соседа был заперт. Никого нет дома.
– Вы искали Водопьянова у Чеглакова?
– Он часто к нему заглядывает.
– И что было дальше?
– Я сидела за рулем. Снова начала ему звонить на мобильный. В доступе, но на мои звонки не отвечает. Тогда я вспомнила об этом его приятеле.
– О Дмитрии?
– Ну да. Они и втроем гулянки устраивают, выпивают. Я подумала – может, Иван вместе с ними у него дома? И поехала в поселок академиков.
– Вы знаете, где живет Дмитрий Ларионов?
– Все знают в городе, где жила его мать. Какие они с мужем хоромы себе там отгрохали. Они ж миллионеры были. Она от науки, а он бизнесом ворочал.
– Что было дальше?
– Я приехала. Гляжу – впереди забор высокий. На первом этаже вроде свет горит, верх темный… Я подумала: ну вот я здесь и что скажу им, если они там все трое своей компанией? Ученая элита… А я простая баба, ревнивая баба с ошпаренными ногами. Начнут подкалывать меня. Этот… Чеглаков космонавт… ненавижу его… такой сноб… настроит Ваню против меня – мол, гляди, какая дура набитая за тобой всюду бегает хвостом… И Ване стыдно за меня станет. Бросит меня, как и…
– Ваш бывший? Ученый из Дубны?
– Сучий хвост. Он бизнес через меня в нашем городе хотел пробить для своих однокурсников и с этого бабло поиметь! Это я лишь потом поняла!
– И что случилось дальше?
– Я подумала, подумала. Так и не решилась права качать в чужом доме. Свернула на другую улицу, выбралась на шоссе и поехала в Дубну. Решила все же Ваньке-черту дозвониться по мобильному. Достоинство свое женское не терять у них на глазах.
– Ворота дома Ларионова были открыты? – спросила Катя.
Она помнила, что на пленке камеры этого не видно.
– Нет, закрыты.
– А машину вы не видели?
– Какую еще машину? – Ласкина обернулась к ней. – Нет. Я уехала оттуда. А что там случилось? Как его убили? За что?
– Это мы у вас хотели спросить, – сказала Мухина. – Мы вас про убийство, а вы нам сказочку про любовь и ревность.
– Я правду сказала! Вы что? Зачем мне убивать этого парня! Я же говорю – он женат! Я на его счет никогда ничего… Он же не Чеглаков!
– А что вы насчет Чеглакова? – спросила Мухина.
Ласкина молчала.
– Не слышу ответа.
– Да пошла ты…
Ласкина снова вернулась к прежней своей, злой, дерзкой манере.
– Любовнику-то дозвонились в конце концов? – не отступала Мухина.
– Пошла ты!
Мухина покивала – да, да, уже, уже… Она тоже словно что-то просчитывала и примеряла в уме.
– Крайне неубедительно, – сказала она наконец. – Я вам не верю. Я задерживаю вас по подозрению в убийстве Дмитрия Ларионова.
– Что?!
– Кстати, вы ведь и с Ниной Кацо накануне ее убийства имели контакты.
– Что вы хотите на меня повесить?!
– Мы выявили связь между вами и всеми четырьмя жертвами серии убийств, – сообщила ей Мухина. – Думаю, наши материалы убедят следователя, что ваше задержание необходимо.
В кабинет вошли оперативники.
– Ты мне за это заплатишь! – заявила Ласкина. – Не быть тебе долго начальницей полиции в моем городе.
– Это мой город, – отрезала Мухина.
Когда ее увели, Катя лишь сказала:
– Ничего непонятно с ней.
– Она была на месте убийства почти в то же самое время. И она нам врет.
– А если эта чушь – правда? И все это просто цепь совпадений?
– Мне будет спокойнее, если она посидит под замком.
– Вам придется объясняться с главой города. А может, и с администрацией губернатора. У нее есть связи – в этом она не лжет. И она пустит их в ход.
– А я покажу нашему главе пленочку из конюшни. – Мухина оскалилась. Она явно сводила с кем-то давние невидимые счеты. – Ай-ай, какой пассаж… Порой так приятно ткнуть их мордами в их же собственные экскременты. А если из администрации губернатора бочку покатят, мы выложим пленочку из конюшни в интернет.
– Вы же ей обещали.
– А я в некоторых случаях не держу обещаний, – отрезала Мухина. – Солнце мое, неужели вам не ясно? После всего, что я о ней знаю, я просто не позволю ей и дальше рулить нашим городом. Быть во власти. Распоряжаться нами, мной, как они там все привыкли. Пусть хоть за издевательства над лошадью поплатится. Защитники животных, когда это увидят, сожрут ее с потрохами.
Катя молчала. Она тоже не особо верила Ласкиной. И одновременно боялась: а что, если все, что она сказала, – чистая правда?
Глава 41 Последний штрих
Пока все равно ничего не складывалось.
Алла Мухина билась в пароксизме отчаянных попыток куда-то пристроить сумасшедшую старуху – мать Ласкиной, пока ее дочь находится под следствием. Это были поистине титанические и бесплодные усилия, в которых драма происходящего тесно переплеталась с комедией и абсурдом. Мухина вместе с оперативниками и представителем прокуратуры отправилась вскрывать запертую дверь квартиры – надо было проводить обыск. Безумную старуху наотрез отказывались брать все больницы – нет причины, физически она здорова, а с психиатрами все было долго и сложно. Требовалось согласие самой пациентки или ее родственников.
– Идите поспите хоть несколько часов, – сказала Мухина Кате. – Вы с ног падаете. Так не годится. Будут новости, я вам позвоню.
Катя вернулась на кампус. Там уже все знали про убийство Дмитрия Ларионова, но ужасаться, кудахтать не решились, глядя на Катино опрокинутое лицо.
После горячего душа она рухнула на кровать и отрубилась.
Она не видела снов.
Проснувшись, на автомате снова приняла душ – горячая вода действовала на измученное тело и ум как целительный бальзам. Поняла, что надо заставить себя хоть что-то съесть.
Она надела чистую футболку, натянула верхнюю одежду и пошла на улицу. Она понятия не имела, сколько сейчас времени. Мухина ей не звонила.
Катя села на летней веранде кафе, которое все никак, даже в октябре, не могло перейти к зимнему расписанию. И запоздало поняла: это то самое место, где они сидели с… ним. Пили кофе после поимки насильника Ржевского.
Катя пила горячий черный кофе, грызла засохший маффин, буквально давилась им – ее организм отторгал еду, но она заставляла себя есть, «набивала брюхо».
Все равно ничего не складывалось, хоть Ласкина – одна из подозреваемых – сидела сейчас под замком. Не складывалось, хотя теперь против нее имелась гораздо более серьезная улика, чем косвенная связь с четырьмя жертвами, – присутствие на месте убийства практически в то же самое время, когда был убит Дмитрий Ларионов.
Но столько вопросов всплывало сразу!
Чем мог быть Ларионов опасен Ласкиной? Да, он общался с Ниной Кацо. Ее тоже убили. Она могла ему что-то рассказать, но… Она ведь в дом не к Ласкиной влезла, а к Чеглакову. Вырезала что-то из его полотен, что, возможно, поразило ее и напугало и…
Или Ласкина кого-то прикрывает? Кого? Ответ один – Ивана Водопьянова, в которого влюблена.
Быть может, несчастные женщины стали ее жертвами, потому что Водопьянов крутил с ними романы? Невозможно в это поверить.
Когда убили Саломею Шульц, Ласкина и Водопьянов еще даже не были любовниками. И потом, что могли предложить в плане секса и «неземных удовольствий» такому красавцу, богачу, как Иван Водопьянов, старая дева – библиотекарша, расплывшаяся толстая домохозяйка и разбитная продавщица из булочной?
Или Ласкина в курсе каких-то особых пристрастий Водопьянова? Она прикрывает его и…
Она не ревнует его к бабам. Она ревнует его к дружбе с космонавтом, который старше парня на пятнадцать лет!
И что в случае с Ласкиной могут означать костюмы жертв – крылья, черные мешки с глазами, весь этот дикий карнавал мух? И что могут означать знаки созвездий, выжженные на телах? Разве чиновница городской администрации что-то сечет в астрономии?
Когда он смотрит на звезды, его это заводит…
Это Ласкина о Водопьянове.
Но нет, нет, концов не связать.
Более того, есть стойкое ощущение, что…
Катя крошила остатки маффина дрожащими пальцами – есть стойкое ощущение того, что все произошедшее лишь прелюдия, отсрочка… Поворот не туда с главной дороги, по которой они с Мухиной пусть ощупью, но уже наметили себе путь…
Во всем этом деле со столькими неизвестными, с шестью трупами, как бы мы ни представляли себе ход событий, чего-то не хватает.
Каждый раз мы натыкаемся не на глухую стену, нет, как раз в стене полно лазеек и дыр. Мы натыкаемся на некий отсутствующий элемент.
В этой картине нет какого-то штриха.
Самого главного. Последнего штриха.
Или двух?
О себе Катя знала лишь одно: она совершенно измучилась. ЭРЕБ высосал из нее соки, как паук из…
Не муха, наглый настырный червячок, грызущий ходы в червивом гнилом яблоке ЭРЕБа… Это я…
Она озиралась по сторонам. Городская жизнь представлялась ей иллюзией. Фантомы – официанты в кафе, фантомы – прохожие, фантом – автобус, пересекающий перекресток, фантомы – велосипедисты.
Из всех жертв она больше всех, до боли, жалела Дмитрия Ларионова. И его жену. Василису.
Его – потому что общалась с ним лично и он ей нравился.
Ее – потому что она вот так, ни за грош, стала вдовой.
И Катю ужасала, пугала та неизмеримая беспощадная глубина злобы, что обрушилась…
Не только в космосе – черные дыры.
Они и в ЭРЕБе – на каждом шагу.
Мухина так и не позвонила ей. Катя сидела на веранде кафе до заката. Силы покинули ее.
Когда стало совсем холодно, накатили сумерки и начали зажигаться фонари, Катя поплелась в ОВД.
Мухину она застала разговаривающей по видеочату с полковником Краповым. Она выглядела ужасно. Катя поняла: железной Аллочке спать не пришлось.
– В Мурманске Крапов выявил два случая нападения на пожилых женщин с целью изнасилования. Оба раза жертвы сопротивлялись и поднимали крик, и преступник убегал. Мурманск – порт приписки судов, на которых плавал Андрей Ржевский. Одна из потерпевших вроде опознала Ржевского по фото, которое ей предъявил Крапов. Он сейчас устанавливает в судоходных компаниях, был ли тот на берегу или в плавании в момент обоих нападений. В любом случае – это лишь покушение на изнасилование. Там, на Севере, он еще не давал себе воли. Он показал то, на что способен, лишь здесь, у нас в городе.
Катя кивнула – вот, вот сейчас самое время всплыть со дна Ржевскому. Его только не хватало!
– Я звонила в клинику, – продолжала Мухина. – После того как Ласкина сбежала у нас из-под носа, я на воду дую, как на кипяток. Ржевский там, на месте. Из реанимации его перевели в хирургию. Состояние по-прежнему тяжелое, но выкарабкается. Его мои сторожат. Я приказала – как зеницу ока. А то очухается и тоже удерет, потом ищи ветра в поле по всей стране.
– Вы его так и не допросили. А ему есть что порассказать.
– Как и всем им.
Мухина достала из стола несколько коробочек с лекарствами.
– Что бы такое принять, чтобы удвоить силы? А, солнце мое?
– Вам тоже надо поспать, Алла Викторовна.
– Я привыкла не спать. Когда внук был грудным… Я в основном с ним нянчилась, не дочка. Ей давала ночью отдыхать. Он такой был горластый, никак не засыпал. Дети чувствуют, что они сироты. Когда отца нет или матери… Отца, как у моего. Ох, Васена, бедная девочка…
Катя смотрела на Мухину – они думали об одном и том же. Катя проверила коробочки с лекарствами.
– У вас тут одно снотворное. А это от давления.
– Мои в розыске водку хлещут. Я по молодости тоже рюмкой грешила. Потом папа мой сказал: все, баста, дочка. Так не годится. Тебе еще рожать. И я не пью с тех пор. И дочку родила. И внук теперь – хорошенький, как херувим, как папаша его – черт. Не передумали еще очерк свой писать о нас, а?
– Нет. Я только боюсь, какой будет у него конец.
– А, да, заметила. Как плакали-то горько… Солнце мое, мой вам совет, – Мухина почти по-матерински смотрела на Катю. – Выбросьте это из головы. Да, да, знаете, о ком я… Выбросьте его из головы. Иначе плохо вам придется.
И, словно подслушав ее слова, на пороге кабинета появился эксперт-криминалист. Взволнованный, как первокурсник.
– Они сделали экспертизу ДНК! – провозгласил он. – Всего, что мы им отправили. Я их упросил как можно скорее, не мешкая, не откладывая. Крапова связи пригодились. И они сделали, прислали результаты.
– Что там?
– ДНК потерпевшего Дмитрия Ларионова в машине. И его жены Василисы.
– Этого следовало ожидать. А Ласкиной? Что по ее крови?
– Ничего. Результат отрицательный.
– Сволочь хитрая!
– Там еще были отправлены на экспертизу хлопковые нити, Алла Викторовна.
– Что?
– Хлопковые нити. Мы нашли их зацепившимися за зеркало внешнего вида машины Ларионова – снаружи, не внутри. Как раз со стороны водителя. С той стороны, откуда Ларионову нанесли первый удар в висок. Совсем маленький фрагмент хлопкового волокна.
– И что?
– Там экспертиза нашла следы пота на волокне. Это нити из одежды. Что-то вроде толстовки или футболки хлопковой серого цвета. Пот – ДНК.
Катя смотрела на эксперта. Он волновался. То, что он хотел озвучить, давалось ему явно с трудом.
– Ларионов носил серую толстовку, – тихо сказала Катя.
– Это не его ДНК.
– Водопьянов Иван тоже постоянно…
– У нас его образца нет для исследований. И это не важно уже. Экспертиза установила, чья это ДНК.
Катя и Мухина ждали.
– Говорите, не тяните.
– Алла Викторовна. Это Константин Чеглаков. На хлопковых нитях из одежды, обнаруженных нами на месте убийства, его ДНК. Образец вы сами нам предоставили.
Катя резко встала.
Последний штрих…
Глава 42 Тихо-тихо… Громко-громко
Катя думала, что все произойдет ГРОМКО. Со стрельбой, с погонями, сопротивлением полиции, с участием в задержании тупого спецназа, с ранами, пулями, кровью.
Такой уж был этот фигурант.
И она ждала оглушительного финала, сжавшись в комок, вздрагивая при каждом звонке Мухиной по мобильному.
Сердце ее разрывалось на части.
А все случилось на удивление тихо.
Мухина объявила Константина Чеглакова в федеральный розыск. И его машину тоже. Когда такая личность с пометкой «бывший космонавт» появляется на мониторах компьютеров полицейских отделов по всей стране, она порождает что-то вроде великой ведомственной волны. Это как большая охота с невиданным доселе призом. Самые ленивые полицейские – и те с азартом включаются в поиски: патрульные, участковые, опера. Все бездельники откладывают на время свой профессиональный пофигизм и зорко обозревают вверенный для проверки участок. Имя, бренд подозреваемого в этом случае служит ему плохую службу. Все стремятся его найти и задержать. И не ради награды, нет – ради славы и ведомственной молвы. Чтобы потом передавали из уст в уста даже в самых захудалых отделах полиции на просторах огромной страны: это он, он, он задержал космонавта-маньяка!
Задержало Чеглакова ГУВД Московской области – патрульные в Королеве около полудня совершали объезд города на машине и приметили на парковке у офиса Государственной корпорации по космической деятельности Роскосмоса рядом со зданием Центра управления полетами черный внедорожник, объявленный в розыск. Устроили засаду и через полтора часа на выходе из здания офиса корпорации задержали Чеглакова.
Тихо-тихо, незаметно для окружающего мира.
Столь же тихо сотрудники ОВД ЭРЕБа, посланные Мухиной, забрали задержанного у коллег из Королева. И ГУВД области на этом этапе сразу же от участия в расследовании отсекли.
Катя наблюдала из окна ОВД, как машина с задержанным и машины сопровождения заехали во внутренний двор. Оперативники высадили Чеглакова и повели в здание. Катя отметила, что они обращаются с ним очень осторожно, пожалуй, даже бережно – словно в их руках хрустальный сосуд, наполненный неизвестным ядом или смертоносным вирусом, готовым в мгновение ока уничтожить всех, кто с ним соприкасается.
– У нас где-то два часа на все – на беседы и личный контакт с ним, – объявила Мухина Кате. – Новость уже легла на стол министра. Сюда уже направляются министерские с самого верха – сливки снимать. Крапов все бросил в Мурманске и вылетает первым рейсом в Москву. К ночи тоже будет здесь. И ФСБ непременно отметится – как же без них! Они всей ордой подомнут сразу все под себя. Такое дело. И нас уже никто не спросит ни о чем. Меня. А вас, Катя, просто отправят назад в Москву. Так что все разговоры с ним – сейчас, не откладывая. У меня к нему много вопросов накопилось. Вам есть, что сказать ему?
Катя молчала.
Тихо-тихо…
– Ладно, тогда посидите так. – Мухина кивнула головой на стул. Катя видела: она сама дико волнуется, места себе не находит – не каждый день такие дела, такие фигуранты.
Оперативники привели Чеглакова. Он был в черном костюме и белой рубашке, без галстука – то ли не надел вообще, то ли уже успели отобрать. В руках он держал куртку. Его лицо на фоне темных одежд казалось бледным. Но по нему снова ничего нельзя было прочесть. Катя отметила: разбитые губы зажили быстро. На щеке затянулась ссадина.
– По какой причине я задержан полицией? – спросил он Мухину.
– Вы имеете право на адвоката.
– Прежде чем к нему обратиться, я бы хотел услышать от вас, что здесь творится?
Катя видела: Мухина изо всех сил пытается казаться такой же бесстрастной, как и он.
– Дмитрий Ларионов убит.
– Дима?!
– Это новость для вас?
– Этого не может быть.
– Он убит вчера ночью. – Мухина не садилась, так же как и Чеглаков. – Что вы забыли в Королеве?
– У меня дела в Роскосмосе.
– Что вы можете сказать нам по поводу убийства Ларионова?
– Я… не могу в это поверить. Я знал его много лет. Всю их семью. Его мать, отца. Мы дружили.
– Вы и в смерть Нины Кацо не могли поверить, – сухо заметила Мухина. – Сядьте. Нам предстоит долгая беседа.
Чеглаков посмотрел в сторону Кати.
– Зачем она здесь? – спросил он Мухину.
– Она часть нашей истории, Константин Константинович. Вы хотите, чтобы я удалила ее из кабинета?
– Нет. – Чеглаков смотрел на Катю.
А она не могла поднять взор свой на него.
Как же больно… как же больно внутри тебя, ЭРЕБ…
– Так что вы можете сказать мне по поводу убийства Ларионова? – спросила Мухина.
– Ничего. Когда это произошло?
– Вчера ночью.
– Меня не было здесь, в городе. Я уехал вчера вечером.
– Куда? Во сколько?
– В девять. Уехал в Москву.
– Зачем?
Мухина задавала вопросы без всякого интереса. Катя поняла – это проформа. Она не верит ничему из того, что он говорит.
– У меня были дела в Москве.
– Ночью?
– Там люди улетали утром в командировку. А дела не ждали. Я поехал вечером.
– Вы с кем-то встретились в Москве? Кто-то может это подтвердить?
– Нет, я не успел, не сложилось. Они срочно улетали – их ждал борт. Самолет.
– И вы что, прямо ночью рванули в Королев?
– Я дождался утра. Утром поехал в Королев. В Роскосмос.
– Где вы ждали утра? В отеле?
– Сидел в пабе.
– В каком?
– На Тверской. Рядом с Пушкинской площадью. Не помню название. Они круглосуточные.
– Во сколько вы приехали в Москву?
– Где-то около полуночи. Я не успел на встречу. Люди уже уехали на аэродром. Я простоял в пробке на МКАД.
Никакого алиби у него на момент смерти Дмитрия Ларионова нет. И проверить невозможно – стоял ли в пробке, был ли в Москве. Паб проверят, конечно, но это же гораздо позже, уже под утро. Мог убить и рвануть в Москву…
Катя чувствовала себя больной от таких мыслей. Они пожирали ее изнутри.
– Вы ведь встречались с Ларионовым накануне его убийства, – сказала Мухина. – Мы это установили.
– Он приходил ко мне. Собственно, из-за него я и поехал в Москву и Королев. Он просил меня помочь ему.
– В чем помочь?
– Его лабораторию на базе закрывают. Все направление исследований замораживают на неопределенный срок. Денег не выделяют. Он пришел ко мне с этим. Он был просто убит новостями. Я прекрасно понимал, что с ним – он этой работой жил, это был проект еще его матери, академика Ларионовой. Она инициировала эти исследования. Она привлекла к работе его – Дима был очень способный. После смерти матери он продолжил работу, достиг многого. Он вложил в эту химическую лабораторию собственные деньги, покупал оборудование. Поймите, он с этим и пришел ко мне в тот вечер! Он не мог смириться, что все разом обратится в прах. Это было как нарушить завет… завет его матери. Он готов был продать свой гостиничный комплекс в Дубне ради инвестиций в лабораторию! Он мне это говорил – он хотел продолжать исследования. Но даже от продажи отеля ситуация бы не изменилась. Я пытался ему объяснить это – чтобы он не делал ничего необдуманного. Я хотел ему помочь – он умолял меня. Я решил сначала узнать по своим каналам – что там с его лабораторией, возможно ли как-то продолжить проект. Получить финансирование. Выбить, черт возьми, деньги! Для этого я поехал в Москву. Те, к кому я обратился, уезжали, а дело не будет ждать их возвращения. Туда я не успел, поэтому поехал в Королев, в Роскосмос.
Это была самая длинная тирада, которую Катя когда-либо слышала от Чеглакова. Внешне он казался все таким же спокойным, но голос его теперь выдавал. Обертоны, модуляция, интонация – все говорило о том, что безразличие – это чисто внешняя маска. А под этой маской… что там? Кто знает?
– Значит, вы хотели ему помочь, – подытожила Мухина. – Для этого вы в девять вечера отправились в Москву на поиски блата. И вас в городе не было. Хорошо, с этим пока все. Тогда перейдем к другим вопросам.
– К другим вопросам? – Чеглаков посмотрел снова в сторону Кати.
– Я бы хотела, чтобы мы сейчас проехали к вам домой и вы бы показали нам ваши картины – те, которые были разрезаны неизвестным вором во время кражи из вашего дома. Давайте взглянем на них. – Мухина предложила это почти мирно.
– У меня их уже нет.
– Как же так?
– Я их выбросил.
– Свои творения? Выбросили?
– Они были раскромсаны, там ничего нельзя было восстановить. Я выбросил холсты.
– Куда вы их выбросили? – неумолимо спросила Мухина.
– На помойку.
– Это баки на углу улицы?
– Да.
– Как часто опорожняют мусорные баки?
– Понятия не имею.
– Когда вы выбросили свои картины?
– Когда дом убирали после бардака, кражи.
Мухина взяла мобильный. Она позвонила – Катя поняла, что все это делается намеренно, – приказала немедленно опросить коммунальные службы о частоте смены мусорных баков по указанному адресу. Если мусор все еще там – обыскать баки, если мусор вывезен – узнать куда. Обыскать место – свалку.
Чеглаков слушал все это.
– Что здесь у вас происходит? – спросил он, когда Мухина закончила свои ЦУ напоказ. – Что вы хотите этим сказать? Что вам нужно от меня?
– Мы установили личность вора, который совершил у вас кражу, – сказала Мухина. – Мы сами удивились поначалу. Знаете, кто к вам залез в дом? Директор нашего музея Нина Кацо.
– Вы бредите.
– Нет, к сожалению. У нас есть неоспоримая улика, чтобы утверждать это. К вам залезла женщина, которая до этого посещала ваш дом и отбирала картины для выставки в музее. Женщина, у которой зимой зверски убили ее сестру Евгению Бахрушину, ставшую второй жертвой серийного убийцы, что держит в страхе весь наш город.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Чеглаков.
– А вы подумайте. Вы очень умный человек.
Пауза.
Они все трое молчали долго.
– И что надумали? – спросила наконец Мухина.
– Вы бредите, – повторил Чеглаков спокойно.
– Я задаю себе вопрос – что подвигло уважаемого в городе директора Музея науки и общества, проработавшую на этом посту много лет, совершить уголовное преступление – кражу с проникновением в ваш дом. И нанести ущерб вашим картинам. – Мухина говорила монотонно. – Ответ – один. Она что-то искала в вашем доме. У вас все там вверх дном перевернуто было, мы же видели это своими глазами. Украли у вас пустяки – для отвода глаз. Но искали что-то лихорадочно. И я задаю новый вопрос – на этот раз вам. Что могла искать в вашем доме покойная Нина Кацо?
– Это вы у меня спрашиваете? – Чеглаков обернулся к Кате, словно предлагая ей… что? Прийти на помощь?
– Мои же ответы вам не нравятся. Так предложите свои.
– Этого просто не может быть. Я знал Нину Павловну лично. Даже предположить невозможно, что она способна на такое. Абсурд.
– У нее зимой убили сестру, – повторила Мухина. – Кто знает, на что способна женщина, решившая сама, в одиночку найти и изобличить маньяка-убийцу?
– Вы меня в чем обвиняете, Алла Викторовна?
– А вы до сих пор не догадались?
– В начале нашей беседы речь шла о Диме Ларионове. А теперь о…
– Нина Кацо общалась с Ларионовым. Он тоже был человеком умным. Она могла поделиться с ним своими подозрениями. Попросить у него помощи и совета.
– Насчет меня? У него?
– Он же знал вас с детства. Возможно, знал о вас нечто такое, что…
– Что? – Чеглаков спросил это резко. Жестко.
– Что вы предпочитаете скрывать от всех. Но в ваших картинах, возможно, ключ к скрытому на дне вашего сердца. Оно есть у вас?
– Вы спрашиваете, есть ли у меня сердце?
– Дмитрий Ларионов убит. И вы были на месте его убийства, там, у его дома.
– Я не был там! Я уехал в Москву, я же сказал вам.
– Вы были там. У нас есть тому доказательство.
– Какое доказательство?
– Со временем, в присутствии вашего адвоката вас с ним ознакомят. Пока достаточно того, что я вам говорю – у нас есть доказательство того, что вы присутствовали на месте убийства Ларионова, который, возможно, стал что-то подозревать о вас.
– Что? Что подозревать?
– То, чем могла с ним поделиться Нина Кацо. Она вырезала из ваших картин какие-то фрагменты. И носила их с собой. Возможно, хотела с чем-то сравнить, что-то проверить. Взглянуть на карту звездного неба в музее, на созвездия…
Мухина внимательно следила за его реакцией. Но Чеглаков был спокоен. Один бог знал, как ему удается оставаться спокойным, невозмутимым в такой ситуации.
Вот что такое два выхода в открытый космос…
Это так же страшно, когда тебя обвиняют в убийствах?
Кате хотелось уйти, сбежать. Покинуть этот чертов кабинет, где муха… Муха – эриния Эреба, жужжа, сама плела свою собственную словесную паутину, чтобы окончательно запутать в ней попавшегося в ее сети паука-людоеда.
В допросах нет ничего хорошего. Ничего доброго, даже когда они ведутся вроде как во имя торжества истины и добра. Это грязная работа – психологический прессинг. Психологическое насилие – кто кого.
Но малодушничать и притворяться не стоило. Катя это понимала. Она же сама способствовала, чтобы он попал на этот безжалостный допрос.
– Вы когда летали на МКС, – неожиданно сказала Мухина, – из иллюминатора звезды видели – так ведь? Разные созвездия. Созвездие Треугольник.
Чеглаков молчал.
– Созвездие Малая Медведица. Созвездие Рак. Созвездие Андромеда, – медленно перечисляла Мухина, не спуская с него глаз, давая понять, что они в курсе, что они пусть наполовину, но раскрыли тайну знаков.
– Эти созвездия с МКС не видно, – ответил Чеглаков. – Там насчет звезд мы вообще не слишком заморачиваемся. Не до этого. Все, что вы назвали, отлично видно с Земли – как раз здесь у нас, в средней полосе.
– А вы когда здесь, на Земле, не в космосе, за этими созвездиями наблюдаете? – не отступала Мухина.
– Что это все значит? – повысил голос Чеглаков. – Что за вздор вы несете? При чем здесь какие-то созвездия?
ПАУЗА.
Мухина не собиралась сразу раскрывать перед ним все их карты.
А Катя мысленно зацепилась за его слова – все, что вы назвали, отлично видно с Земли, как раз здесь, в средней полосе…
– Не получается у нас с вами откровенного разговора, – посетовала Мухина.
– Вы меня что, обвиняете в убийствах? – спросил Чеглаков прямо.
– У нас есть основания вас подозревать.
– Вы же сами мне сказали, что тот человек, которого мы, – Чеглаков глянул на Катю, – задержали ночью, и есть – тот самый.
– Думала – тот. Оказалось, не тот.
– И теперь вы считаете, что маньяк – это я?
– Я повторяю – вы умный человек. Не заставляйте меня произносить процессуальные банальности.
– Ладно. Тогда я требую вызова адвоката.
– Принято. А что, он у вас уже заготовлен? На всякий случай?
– Я воспользуюсь услугами юридической фирмы, которая обслуживает интересы компании Ивана Водопьянова.
– Хорошо, – Мухина на это кротко согласилась. – Мы и Водопьянова допросим. Кстати, не знаете, где он?
Чеглаков молчал.
– Он живой? – громко спросила Мухина. – А то я подумала – не ровен час… после убийства Ларионова, после убийства Нины Кацо… Не в опасности ли те, кто входит с вами в контакт?
– Опять вы бредите.
– Порой бред – лучше, чем правда, – горько призналась Мухина. – Я бы, может, многое отдала, чтобы все это и правда было бредом, но…
– Но… что? – Чеглаков сжал кулаки. – Вы насобирали каких-то там доказательств липовых. Да я плевать хотел. Я невиновен. И докажу вам это.
– Пока все против вас. Кстати, я хотела вас спросить – по какой причине вы покинули отряд космонавтов и Звездный городок?
– Это вас не касается.
– Нас сейчас все касается, при таком раскладе. Что там за история была у вас на нашей базе с любовницей? С которой тоже что-то случилось… То ли несчастный случай. То ли руки на себя наложила, бедняжка, из-за вас.
Чеглаков смотрел на Мухину. Кате казалось – он хочет что-то сказать. Быть может, наконец взорваться, взбунтоваться против них и всех этих обвинений.
Но нет.
Его лицо снова стало бесстрастным.
– Я понятию не имею, о чем вы говорите.
Мухина молча рассматривала свои руки – рабочие, худые, с коротко подстриженными ногтями без всякого маникюра.
– Я вынуждена вас задержать по подозрению в убийствах нескольких человек, – объявила она. – Вы будете находиться под стражей с этого момента.
Она встала. В кабинет тут же зашли два оперативника.
В этот момент телефон Мухиной пискнул в кармане. Она приложила его к уху. И пошла из кабинета вон.
И Кате показалось – хотя Мухина не подала ей никакого знака, – что сделала она это намеренно.
Специально оставила Катю и Чеглакова наедине. В присутствии охраны.
Для чего? На что она надеялась?
Катя чувствовала на себе его взгляд.
– В капкан попался, да? – спросил Чеглаков.
Она растеряла все слова.
– Я вас… тебя спрашиваю – я в капкан попался?
Она встретила его взгляд.
– Я не тот, кого вы ищете. Я невиновен. Я клянусь тебе.
Катя тоже встала. Невозможно это выносить.
– Я никого не убивал. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза.
Катя почувствовала, что слезы вскипают в ней…
Чеглаков поднялся – он, видно, хотел подойти к ней, сделал шаг. Но оперативники среагировали молниеносно. Один загородил Катю собой, второй очутился у него за спиной, готовый применить болевой захват, если подозреваемый предпримет…
Чеглаков сел на стул.
На Катю он больше не глядел.
Она покинула кабинет. Закрыла дверь. Прислонилась к стене. Ноги отказывались ее держать, и она все сильнее вжималась в холодную крашеную стену в поисках хоть какой-то опоры.
Она не знала, что делать.
Кому верить.
Глава 43 Кампус
– Что он вам сказал?
– Что попал в капкан.
– Умный.
В маленьком ОВД все бурлило и переливалось через край. Прибыла министерская группа «больших шишек» – их оказалось даже слишком много. Они заполонили собой все кабинеты, все коридоры. Местных сотрудников они почти полностью игнорировали. Даже о Крапове упоминали нехотя, несмотря на то что тот уже вылетел из Мурманска. Эта привычка «силовиков» в последние годы впадать в истерию по любому поводу, подчеркивая свою значимость и всемогущество, способность затравить насмерть, на этот раз просто зашкаливала. Потому что личность подозреваемого в убийствах – космонавта – действовала на «больших шишек» как валерьянка на кошку.
Кабинет – штаб с фотографиями и всеми материалами расследования перешел в распоряжение министерских. Аллу Мухину из собственного кабинета едва не выселили, но она не поддалась.
С Катей они разговаривали, когда за окном уже стемнело и министерские сами принялись допрашивать Чеглакова. С этого момента он находился под арестом. Но его задержание имело и обратную сторону – Мухиной позвонили из прокуратуры. Оказалось, что адвокат Анны Ласкиной, узнав последние невероятные новости о задержании космонавта, тут же подал жалобу судье на арест своей подзащитной, опротестовав его. И судья жалобу удовлетворил. Насчет Андрея Ржевского таких вопросов не возникло – его поймали с поличным в ходе нападения. А вот насчет Ласкиной судья счел главное доказательство – пленку камеры, запечатлевшей ее машину у дома Ларионова – спорным. Ласкина вышла на свободу и сразу словно растворилась во тьме.
– Как уж, скользкая, – сообщила Мухина Кате. – Она свободна, и меня это тревожит.
– Пленку в расчет не приняли, когда про космонавта узнали. А эти волокна на зеркале машины Ларионова, где ДНК… Они же с Чеглаковым общались, эти волокна могли попасть туда гораздо раньше вчерашнего вечера. Такой вопрос судья не рассматривает? А вы? – спросила Катя глухо.
После этого Мухина и спросила ее – что он вам сказал?
Они сидели в кабинете, ночь заглядывала в окна ОВД. В коридоре гудели мужские возбужденные голоса.
– Почему вы сохранили бумагу с его кровью? – спросила Катя.
– Потому что Нину Кацо убили. А она общалась с ним до убийства. – Мухина вздохнула. – Не в волокнах дело, не в ДНК. Там столько всего. Вы же сами все это на него насобирали, солнце мое. А теперь места себе не находите.
– Он мне поклялся, что невиновен.
– Умный. Я же говорю. Все как по нотам. Умные – лучшие манипуляторы. Будете вредить мне теперь?
– Нет. – Катя покачала головой. – Я хочу, чтобы убийства прекратились. Но вы же сами, Алла Викторовна, в глубине души не уверены. Вы же знаете – столько вопросов незакрытых осталось.
Им обеим было известно, что в эти самые минуты в доме на улице Роз идет обыск. Что обыскивают не только дом, но и палисадник, сад, мусорные баки. Ищут разрезанные картины, изымают гаджеты, компьютеры, ищут малейшие намеки, улики. Быть может, то, что так тщетно искала в этом доме Нина Кацо.
Ищут намек на место, где держали жертв, прежде чем выставить их трупы на всеобщее обозрение.
– Эти вопросы все равно всплывут на следствии и в суде, – не отступала Катя. – Те же самые, что мы задавали себе и в случае с Ржевским, и с Ласкиной. Что означают эти инсталляции в виде мух? А знаки – Треугольник, Малая Медведица, Рак, Андромеда?
– Возможно, суду будет достаточно, что он – бывший космонавт. Знаки созвездий впишутся именно в это. – Мухина сидела сгорбившись. – Может статься так, что некоторые вопросы вообще никогда не найдут своего ответа. Я же сказала вам – здесь у нас давно никто ничего не понимает. Спишут и «мух», и «созвездия» на причуды больной извращенной психики.
– Он не псих.
– Солнце мое, вы его видели. Железная выдержка. Нечеловеческая выдержка. Уж не знаю, тренировки ли это Звездного городка, или он сам такой. Эмоции внешние на нуле. Невероятный самоконтроль. Эти болваны министерские, как ни пыжатся, ничего от него не узнают. Если он сам не захочет сказать – что значат и мухи, и созвездия, и выбор жертв. Но меня именно это в нем и настораживает. И пугает. Где железная выдержка – там и железная хватка. Этих несчастных женщин душили медленно, не торопясь, наблюдая, как багровеют их лица, как они задыхаются, как глаза вылезают из орбит. Наблюдали реакцию и делали это многократно на протяжении нескольких дней. Им сломали шею так, что они превратились в беспомощных парализованных калек, не способных сбежать. И приковывать не надо на цепь! Просто надо знать анатомию. А он ее знает, они же там медики, биологи, нейробиологи на базе. А он столько проработал в разных проектах и раньше, и в промежутках между полетами на МКС. И Нину Кацо, и Ларионова убили ударами по голове. Быстро, безжалостно, те даже не успели закричать. Никто ничего не слышал – ни соседи Нины, ни жена Ларионова. Это железная рука. Железная хватка. Железная выдержка. У Чеглакова все это в избытке. И при этом редкий ум. Вас-то он в момент просчитал, как компьютер, солнце мое. И понял, как с вами надо себя вести, чтобы вы… искали любой способ помочь ему.
Катя чувствовала – из лучших побуждений, предостерегая, Мухина не церемонится с ее чувствами.
– Вы сами нас оставили вместе. Хотели посмотреть, что из этого выйдет.
– Вижу, что вышло. И теперь остерегаюсь космонавта вдвойне.
– Но вы все равно до конца не уверены.
– В данной ситуации это ничего не меняет.
В кабинет заглянул оперативник, Мухину вызывали министерские. Больше Катя в этот вечер с ней не разговаривала. Да и никто в отделе с ней не общался – все были слишком заняты. Устали, как черти, но на великом взводе.
Катя вышла на улицу. ЭРЕБ вобрал ее в себя, давая ощутить свою гибельную магию в полной мере, – сырость с реки, тусклый свет, шорох листвы под ногами, огни, осенний ветер, мигающие светофоры пустынных перекрестков.
Город все знал, но на этот раз не подавал виду. Словно впал в летаргию. Или просто уже потерял способность удивляться и пугаться.
Катя дошла до остановки автобуса. Ни одного пассажира, хоть и не так поздно еще. Можно сесть в автобус до Дубны, там на станции – на электричку до Москвы и к полуночи уже быть дома.
Далеко от ЭРЕБа.
Мимо проехал ярко освещенный рейсовый автобус. Остановился, открыл двери. Водитель пристально, слишком пристально разглядывал Катю.
Она достала мобильный, нашла файл «Тамбурин» Жана-Филиппа Рамо. Музыка урчала, перекатывалась в телефоне, как мелкие камешки в быстром потоке.
Эта мелодия и поразительное совпадение, в результате которого Андрей Ржевский дважды находил мертвых на остановках, сломало некие преграды, отпустило тормоза в его психике, которые и так не были крепки, учитывая его попытку в юности изнасиловать родную тетку. И он совершил то уличное нападение ночью.
В результате чего могли рухнуть преграды в душе другого подозреваемого, которого сейчас допрашивали лучшие спецы ГУУР?
Что стало причиной? Быть может, знаки созвездий на телах жертв – маркер его космических полетов? Но он летал на МКС трижды и выходил в открытый космос дважды. В итоге – цифра пять. А жертв четыре. Или он просто не успел добавить еще одну?
И что с его неизвестной любовницей? Вопрос до сих пор неясен. Сам он отказался об этом говорить. Почему? Может быть, именно это важно? Здесь ключ?
А если это не он?
Он же поклялся.
Мухина клятвам не верит.
А я? Я верю ему?
Или проще поверить Мухиной в ее рассуждениях – где железная выдержка, там железная хватка. То есть отсутствие жалости. Нечувствительность к человеческим страданиям. Неспособность их понять. Ключевое отличие андроида от… Он человек! А это не фантастическая сага.
Но что говорил несчастный Дмитрий Ларионов о таких, как он? Нет более здоровых людей, чем космонавты, но психика… Где тонко – там рвется. На базе ЭРЕБ… экспериментально-рекреационной базе это знают, это изучают, это пытаются предотвратить. На том и стоит база – на этих исследованиях.
Можно ли сойти с ума от выхода в открытый космос?
В здании кампуса через дорогу окна светились лишь на первом этаже, в холле ресепшена. Катя смотрела с тоской на пустой кампус. Еще одна ночь.
Почему так хочется, чтобы всего этого не было?
Чтобы они все были живы…
И он…
Она перешла улицу и открыла дверь. Стойка ресепшен пуста. С кухни доносились звуки громкой музыки – радио, и пахло чем-то пригоревшим. Администраторша готовила себе ужин.
Катю от запаха еды начало мутить. Она забрала ключ от своего номера в ячейке и пошла по коридору.
Открыла дверь. В комнате очень холодно. Она нашарила на стене выключатель. Свет не зажегся. Она нажала на выключатель еще раз.
Темно.
И в этот момент…
Все произошло в долю секунды.
Шорох сзади. Легкое дуновение воздуха, словно кто-то выдохнул у нее за спиной.
Она не успела обернуться.
Рука зажала ей рот. Ее мощно дернули назад, по-прежнему затыкая рот и сдавливая ей шею. Опрокинули на кровать, прижимая с силой, блокируя все ее попытки вырваться, сбросить с себя. Перевернули на бок, сдавливая ее горло.
Катя начала отчаянно сопротивляться, пытаясь повернуться на спину, чтобы увидеть напавшего на нее. Она извивалась на постели, вцепившись одной рукой в руку, сомкнувшуюся на ее горле, а другой пыталась ударить… промахнулась…
Сильный удар кулаком по темени…
В глазах задыхающейся Кати все померкло.
Из тьмы выплыло что-то яркое, столь яркое и могучее, что невозможно смотреть…
Белое солнце без земной ретуши…
Боль…
Катя ощутила, что проваливается во тьму – в бесконечную пустоту, в темный космос. Если смерть – это космос…
Белое солнце начало тускнеть…
Снова все поплыло, покрылось рябью словно в черной пустоте хлынул земной ливень, очищающий, смывающий, возрождающий из небытия.
Из боли.
Из обморока.
Катя очнулась. Сколько длилось ее забытье? Вечность? Несколько секунд?
Она ощущала, что ее все еще сильно прижимают к кровати, но уже не душат.
Жаркое дыхание на щеке…
Глаза… глаза блестят так ярко, что их видно даже во тьме…
Нет, это лунный блик сквозь окно…
Глаза… глаза убийцы.
Это тот, кого мы искали. Настоящий.
Тот, кто убивает всех без пощады. Тот, кто душит. Ломает шею.
Блестящие внимательные глаза…
Сквозь туман боли…
Катя снова ощутила жаркое дыхание – уже на своих губах.
Слипшиеся от пота светлые волосы.
Правильные черты красивого лица, застывшего в паре сантиметров от ее глаз.
Я всегда знала, что это он… Подспудно… интуиция… Не догадывалась, не подозревала, но хотела…
Иван Водопьянов склонился над ней.
Падший ангел ЭРЕБа.
– Что ты наделала? – прошептал он ей одними губами. – Что вы наделали?
Катя дернулась изо всех сил, но он придавил ее всем своим телом.
– Что вы сделали с ним?
Катя снова дернулась, пытаясь вывернуться из его железной хватки.
– Шшшшшшш, не дергайся. У меня шприц.
Так он их похищал… вкалывал что-то…
Сверкающие в лунном свете глаза приблизились почти вплотную.
– Думаешь, я позволю вам сделать это с ним? Погубить его?
Катя почти задыхалась от его близости.
– Не позволю, не дам, – прошептал он ей в самые ее губы, словно мантру поцелуя.
Не поцеловал. Лишь сильнее стиснул.
– Когда хватают безвинного, – шептал он, – а все продолжается… Появляется новый труп, новая жертва. Тогда все понимают, что произошла ошибка. Самая тупая полицейская сволочь понимает, что взяли не того.
Катя затихла. О чем он?
– Я не позволю вам его сгубить. – Водопьянов чуть отстранился, словно примеряясь – как змея, что ищет удобную позицию, чтобы ужалить насмерть. – Появится новый труп, сечешь чей? Как там все было у них у всех? Их же наряжали, как кукол на карнавале… Думаешь, не знаю – я знаю. Все это знают. Крылья… сучьи бабочки… сучьи стрекозы… задушенные бабы… Остановка автобусная… И что там было еще?
Он снова наклонился к самому ее лицу.
– Что… что было еще? – еле слышно спросила Катя.
От его ответа на этот вопрос зависело многое. Почти все.
Она могла закричать. Он не зажимал ей рта. И она пришла в себя. Она могла закричать, но вместо этого задала свой вопрос.
Он смотрел на нее.
– Думаешь, не сделаю? Они найдут тебя на остановке в полном маскараде. И отпустят его.
Катя приподняла голову, потянулась к нему, словно сама намеревалась впиться поцелуем ему в губы.
Он отшатнулся назад. Его хватка ослабла.
И в этот миг Катя, собрав все свои силы, одновременно дернулась всем телом, высвобождаясь из-под него, и ударила его обеими руками – удар левой пришелся по его предплечью, а вот удар правой угодил ему сбоку в шею.
Она сбросила его с себя. Перекатилась на живот, скатилась с кровати. С силой дернула его за ногу, скидывая на пол.
Он грохнулся на спину, задел прикроватный столик – тот опрокинулся.
Катя схватила настольную лампу и швырнула ее в Водопьянова, не давая ему подняться.
От удара лампа мигнула – зажглась, погасла, снова зажглась.
Свет…
Катя шарила взглядом вокруг – у него был шприц… где он?
В руках его нет.
На полу тоже.
Нигде.
Никакого шприца у него…
– Ах ты, – он рванулся к ней.
Она швырнула в него стулом.
– Эй, что там?!
Испуганный женский голос за дверью. Шум их побоища привлек в коридор администраторшу.
– Что происходит? У вас все в порядке?!
Водопьянов налетел на Катю, но она была к этому готова. Ударила его обеими руками в грудь. Отбросила от себя.
– Не сходи с ума! – крикнула она ему.
Он опешил. На его красивом лице, искаженном яростью, мелькнуло удивление.
– Что происходит? Кто там? – вопила за дверью администраторша, колотя кулаками в створку. – Я в полицию позвонила!
– Не сходи с ума! – крикнула Катя Водопьянову. – Не строй из себя дурака!
Никакого шприца…
Ничего…
Голые руки…
Безоружен…
Он стоял напротив нее.
– Так ты ему все равно не поможешь! Не спасешь его! – выкрикнула Катя.
Она сама не понимала, в какой миг произошла с ней эта метаморфоза.
Ведь всего секунду назад она была уверена, что убийца ЭРЕБа…
И он угрожал убить ее, но…
Где-то совсем близко на перекрестке послышался вой полицейской сирены.
– Чем юродствовать, строить из себя черт знает кого, лучше бы помог мне! – закричала Катя изо всех сил. – Что ты молчишь, дурак?! Язык проглотил?!
– Он невиновен. А ты его погубила.
– Помогите! Это здесь в номере! Дверь изнутри закрыта! – кричала перепуганная администратор.
Катя поняла – через минуту сюда прибудет полицейский наряд. Они вышибут дверь и…
Осознал это и он.
– Он невиновен, – повторил он с силой и страстью. – Никто его не понимает, кроме меня! Какой он человек! Вы все в подметки ему не годитесь, вы пыль у него под ногами! Никто из вас не способен оценить… Даже жена его ни черта не понимала! Только я… я один…
В дверь барабанили кулаки.
– Откройте, полиция!
Катя быстро нагнулась и подняла с пола лампу.
Он инстинктивно отшатнулся, готовясь к удару. Но Катя швырнула настольную лампу в окно, высадив стекло.
– Беги, идиот! Остерегайся своей затраханной! Ласкиной берегись! Она его ненавидит!
Взгляд…
Катя думала, что никогда не забудет его взгляд, – он вскочил на подоконник. Обернулся к ней.
Спрыгнул вниз. Растворился во тьме.
Дверь номера слетела с петель.
Ворвались полицейские. Туча амбалов. Местные и министерские.
– Напали, на меня напали, – лепетала Катя испуганно и глупо. – Он забрался в номер и напал на меня.
– Кто? Кто это был?
– Я не видела его лица!
Глава 44 Любовница
– Так что все-таки произошло?
Кате этот вопрос за последние шесть часов задавали уже множество раз. Патрульные, оперативники, даже некий босс из министерства – старший прибывшей группы, который не счел нужным представиться. Катя горячо и порывисто рассказывала им всем одно и то же – кто-то проник в номер, напал, «я не видела его лица».
Она разыгрывала максимальную честность. Только кого это убедило? Министерские смотрели на нее словно в микроскоп. Их шеф поинтересовался – так же, как и Крапов когда-то: а что сотрудник Пресс-службы ГУВД области вообще делает в ЭРЕБе? Это место надлежит сейчас же покинуть, вернуться к своим прямым служебным обязанностям.
– Да, да, несомненно, – отвечала Катя, слушая его гнусавые приказы, – но ведь нельзя бросить формальности – на меня совершено нападение. Пока все оформят процессуально, пока опишут, как же я могу уехать и всех подвести?
Она была готова уехать. У нее возникло неотложное дело за пределами города.
Кого-кого, но Аллу Мухину Катин лживый лепет не обманул. Она приехала на кампус, обозрела разгромленный номер, разбитое окно. При министерских она не сказала Кате ни слова.
Но утром, когда все немного поутихло, она задала свой вопрос:
Так что все-таки произошло?
– Я же сказала – кто-то забрался в номер. Напал на меня. Я его не разглядела в темноте. Потом он сбежал, когда начали стучать в дверь.
– Кто же это был, солнце мое?
– Я не знаю.
– Мне администраторша сказала – она слышала крики из номера, голоса – мужской и женский. Оба что-то кричали друг другу. Вы разговаривали с незнакомцем?
– Он был пьян, нес какую-то чепуху.
– Кто это был, Катя? – спросила Мухина, беря ее за руку, сжимая ее руку в своей ладони. – Кто?
– Алла Викторовна, я вам не скажу.
– Так вы платите мне за мое доброе отношение? За наше сотрудничество? За то, что мы вместе прошли такой путь и задержали убийцу?
– Простите, я не могу вам сказать.
– Почему?
– Потому что я не уверена, что мы поймали именно убийцу. Да и вы тоже. А ночное происшествие можно по-разному толковать.
– Мне надо самой догадаться, кто это был?
– Да. Я решила, что мне конец, – призналась Катя. – Я подумала, что вот он – тот, настоящий.
– Пришел за вами, как за другими?
– Да. И он пришел за мной. Только… это совсем другое. – Катя очень осторожно подбирала слова. – Это нечто совсем другое.
– Тогда получается, что мы с вами правильно поступили, вычислив и задержав…
– Нет, я сомневаюсь.
Мухина не отпускала Катину руку.
– Вы и мне не доверяете, солнце мое. А насчет догадок о таинственном пришельце… Самый простой и банальный ход – под личиной верного друга скрывается волк в овечьей шкуре, да? Хищник, что ставит капканы.
Если капкан на самом деле существует, то не он поставил его ЕМУ… Этот готов был погубить самого себя, лишь бы вызволить… И возможно, сейчас думает, что погубил, – откуда ему знать, что я не назвала его имени?
Катя даже в мыслях избегала называть имена, словно страшилась, что Мухина подслушает ее мысли. Хотя та, кажется, догадалась уже.
Его лицо, когда я упомянула Ласкину… О чем он подумал в тот момент? Это ведь она бросила нам такую наживку – любовницу, покончившую с собой по неизвестной причине. Это ли не приманка для капкана?
Любовница…
А что он крикнул о НЕМ? Что никто, кроме него, его не понимает и даже его жена… бывшая жена…
Если Ласкина закинула приманку в капкан, намеренно воспользовавшись событиями на базе, хранимыми в тайне…
А мы до сих пор так ничего и не смогли узнать…
К кому мы можем обратиться насчет истории с любовницей, если по официальным каналам ничего разузнать нельзя?
К жене. Его бывшей жене. Кому, как не ей, должна быть известна история с любовницей, самоубийством, скандалом и увольнением, если все же это самоубийство было на самом деле.
Как же мы раньше не подумали о его бывшей жене? Это же на поверхности всегда лежало. Или нам было не до того? А теперь, когда Водопьянов…
– Мне назвать имя ночного гостя? – спросила Мухина.
– Нет, – быстро оборвала ее Катя. – То есть потом. Сначала мы… Алла Викторовна, надо найти бывшую жену Чеглакова. Если кого и спрашивать о любовнице и тех событиях на базе, то только ее, раз он сам отказывается нам на эти вопросы отвечать.
– Это вас ночной пришелец надоумил? – спросила Мухина. – Почему вопрос любовницы так важен именно сейчас? Вы же выгораживаете нашего космонавта. Смотрите, не ошибитесь в расчетах. Это ведь бывшая жена, а бабы – существа злые. Как знать, что она нам расскажет. Можете веревку на его шее еще туже затянуть такой своей инициативой.
Вот отчего она сама не торопилась допрашивать его бывшую… Она тоже сомневается и боится – как бы не навредить делу!
– Нам надо разобраться с этой тайной, – тихо сказала Катя. – Вы что-то знаете о его бывшей жене? Где она сейчас?
– В Москве. Работает. – Мухина наконец-то отпустила Катину руку. – Вышла замуж три года назад. У них родился ребенок.
– Мы можем поехать к ней прямо сейчас?
– Я ей позвоню в семь утра. – Мухина глянула на часы. – Попрошу задержаться дома. Дождаться нас. Мы часов в десять будем в Москве. Только сначала надо привести себя в порядок, а то мы выглядим как два пугала.
– Заедем по дороге на вашу базу, – хмыкнула Катя. – Постучимся, попросим у них каких-нибудь донозологических пилюль. Когда все ресурсы организма исчерпаны, остается…
– Булочка с повидлом, – Алла Викторовна Мухина смотрела на Катю невыразимым взглядом. – У меня дома в холодильнике в заначке. Кстати, вы в курсе, что у вас след поцелуя на шее?
Катя вздрогнула и закрыла шею обеими ладонями.
Она и представить себе не могла, что этот… не Он, а другой все же поцеловал ее.
Когда же это произошло???
В тот миг, когда она отключилась, думая, что умерла?!
Позже, уже дома, у Мухиной в ванной она разглядела себя. А когда они сели в машину, чтобы ехать в Москву, замотала шею шарфом.
Вот и пригодился мне… Не только для стеба.
Бывшая жена Константина Чеглакова жила рядом со станцией метро «Полежаевская». Катя созерцала новостройку в шестнадцать этажей, во дворе которой они остановились. Весь путь в Москву она спала – ничего не могла с собой поделать, хотелось обсудить с Мухиной так много вещей, но организм и правда, видно, выработал свой ресурс и нуждался в отдыхе.
Они позвонили в домофон, им ответил женский голос, дверь подъезда открылась, и они на лифте поднялись на одиннадцатый этаж.
Так все просто.
Так гладко…
В лифте Мухина сказала, что бывшую жену Чеглакова зовут Александра и теперь у нее другая фамилия – нового мужа.
Александра сама открыла им дверь. Катя разглядывала ее со смешанным чувством, когда она читала их удостоверения и приглашала в квартиру. Заранее предупрежденная по телефону о визите полиции, она, тем не менее, изучала документы весьма дотошно.
Она была моложе Чеглакова лет на десять. Стройная, слегка угловатая, очень современная, очень симпатичная, энергичная, светловолосая. Сразу было видно – это деловая женщина, не бизнесмен, но ученый. И еще бросалось в глаза, что она так и лучится довольством и счастьем, несмотря на тревожные нотки в голосе.
– Полиция ко мне? Что случилось?
Сколько раз задавали этот вопрос – Катя уже устала считать.
– Мы расследуем уголовное дело об убийствах, – терпеливо пояснила Мухина. – Возникла неотложная необходимость побеседовать с вами, Александра Эрнестовна.
– Вы так сказали по телефону. Но что стряслось? Вы позвонили рано утром. Мы с мужем не знали, что думать. Муж не хотел оставлять меня в такой момент, хотел остаться дома. Но я настояла, чтобы он ехал на работу и не беспокоился обо мне.
Ее зеленые глаза светились, когда она говорила «муж», «беспокоится». И к Чеглакову, увы, это не имело уже никакого отношения, вся благодарность и нежность предназначались ее новому избраннику.
У Кати появилось дурное предчувствие насчет этой беседы. Космонавт был вычеркнут из жизни этой счастливой энергичной женщины. Она нашла новый путь, обрела новую семью.
И чувство это лишь усилилось, когда Катя вслед за Мухиной прошла в глубь квартиры – в комнату. В доме царил хаос, как это бывает при недавнем переезде. Везде коробки с вещами, с книгами. Стопки книг на полу.
И среди книг и коробок в центре светлой комнаты стоял детский манеж, в котором прыгал, заливаясь смехом полуторагодовалый карапуз – пухленький, счастливый, обнимающий за шею грустного, покорного судьбе пожилого пса – бассета с длинными ушами. Малыш дергал собаку за уши и хохотал, как серебряный колокольчик, а пес терпел и все норовил облизать крохотное веселое существо в манеже.
Идиллия…
Не бывает идиллий в делах о шести убийствах…
И ребенок, и пес при виде незнакомых взрослых уставились на них, с минуту изучали с глубокомысленным видом. Пес слабо тявкнул – мол, кто такие? Чего надо? А малыш снова засмеялся, тыкая в Катю и Мухину пухлым пальчиком.
– Ого, привет! – поздоровалась Мухина. – Уши братану оторвешь, полегче. У меня внук такой же. А манеж вроде сейчас признан вредной вещью, свободу ограничивает, ставит рамки.
– Иначе они весь дом перевернут. – Бывшая жена Чеглакова махнула рукой. – Мы с мужем работаем. Я не могу сидеть дома сейчас. Мы в одном проекте с ним. Я няню вынуждена приглашать.
– Вы где сейчас работаете?
– Где и раньше – в Институте медико-биологических проблем. Только у меня теперь проекты не с ЭРЕБом, а там, где мой муж работает, на ТМП. – Бывшая жена Чеглакова увидела, что им непонятно. – Модификационная модель тяжелого межпланетного корабля.
– А вы что изучаете, какую область науки? – полюбопытствовала Мухина.
– Я специалист по гравитационной физиологии. Так что случилось? Вы сказали: убийства? Где? В ЭРЕБе?
– Шесть жертв. Ваш муж бывший Константин Чеглаков задержан нами.
– Этого не может быть! Да вы что?
Она уставилась на них.
– Пока мы храним задержание в тайне. Но представляете, что случится, когда сведения о задержании космонавта просочатся в прессу, на телевидение? – Мухина говорила медленно. – Мы пытаемся всеми силами этого избежать.
– Но как это возможно, чтобы Константин был замешан в деле об убийствах?
– Мы пытаемся разобраться. У нас есть сомнения, – вмешалась в беседу Катя. – Поэтому мы и приехали к вам. За помощью.
– Но чем я могу помочь?
– Мы хотим прояснить у вас некоторые обстоятельства, происшедшие на базе.
– Мы развелись, – сказала жена Чеглакова. – С тех пор я не бывала ни на базе, ни в городе. Мы с моим бывшим мужем старались избегать всего, что могло причинить нам обоим дискомфорт. А сейчас у меня другая жизнь, муж, ребенок.
– И все же, помогите нам разобраться с некоторыми вещами, если это возможно, – настойчиво продолжала Катя. – Это дело очень серьезное. Оно ужасное. Но ужаснее всего сделать ошибку, обвинив невиновного человека в том, чего он не совершал. Ваш муж Константин Чеглаков отрицает какую-либо свою вину, и я… и мы… мы тоже в сомнениях. Но там все так сплелось в этом вашем ЭРЕБе. База полна тайн.
– Это же по-прежнему отчасти режимный объект, – сухо сказала жена Чеглакова.
– Мы понимаем, – не отступала Катя. – Но то, что мы хотим прояснить, не связано с профессиональной деятельностью. Это скорее глубоко личное. Это касается частной жизни.
– А что Константин говорит? – спросила его бывшая жена.
– Он отказывается отвечать на эти вопросы.
– Простите, но я не понимаю по-прежнему, чем я могу вам помочь.
– Ему, – сказала Катя. – В первую очередь ему, а не нам.
– Вы в разводе около пяти лет? – спросила Мухина.
– Да, целая вечность. Мы и в браке с ним состояли пять лет.
– А что стало причиной развода?
– Мы так решили. Расстаться.
Она посмотрела на них и указала на диван.
– Садитесь, что же мы стоим?
Они сели. Ребенок заливался смехом, обнимая собаку за шею.
– Почти в то же время, как вы расстались с ним, он покинул отряд космонавтов. Ушел из Роскосмоса. Уехал из Звездного городка.
– Да именно так, это было его решение. А что, собственно, вам нужно? Как вообще можно говорить, что Константин имеет отношение к убийствам?! У меня не укладывается это в голове! Да вы что?!
Она повышала голос на них. Но Катя не питала иллюзий – нет, не защищает его, просто «громко возмущается тупостью полиции».
– Нам известно, что его уход из отряда и ваш развод были спровоцированы скандалом, который случился в это время на базе ЭРЕБ, где Чеглаков участвовал в каком-то научном проекте, – сказала Мухина.
– О чем вы?
– О скандале на базе, – гнула свое Мухина. – Я понимаю, что вам нелегко снова все вспоминать, проходить через это. Но поймите, мы не праздное любопытство тешим! Нам надо знать точно – что случилось.
– Да какой скандал? О чем вы?
– О его романе с сотрудницей базы. О его любовнице, с которой, по слухам, что-то произошло дурное. Я слышала, что она покончила с собой из-за него. А вы с ним из-за этого развелись. И все это стало причиной его отставки из отряда.
Бывшая жена Чеглакова откинулась на спинку дивана.
Ее лицо стало непроницаемым.
– Вы ошибаетесь.
– Нет, я думаю, что все так и было, но база это скрывает. Там все представили как некий несчастный случай.
– Вздор! Не было никакого несчастного случая! Она повесилась!
Катя почувствовала, что ей снова не хватает воздуха.
Доспрашивались…
Вот он, еще один последний недостающий штрих…
Она повесилась… А он душил их, потому что асфиксия уже отравила его жизнь…
Это мы хотели узнать о нем? Для этого примчались сюда?
Чтобы, как говорила Мухина, затянуть покрепче веревку на его шее?
Или понять наконец, что все сомнения напрасны и он – это тот, кто…
– Да при чем здесь он? Мой муж? – воскликнула взволнованно Александра. – Кто вам наплел все это? Весь этот кошмарный вздор? Какая его любовница, когда он в то время только вернулся из длительного полета – двести двенадцать суток на орбите! Вы представляете, что это такое – две трети года в невесомости? Они – экипаж – ходить заново учатся здесь, на Земле! Какая любовница? При чем здесь Костя? Да его вообще тогда не было на базе – он реабилитацию проходил не там, а в обычном порядке в Центре подготовки. Это я, я была на базе ЭРЕБ, я участвовала в том проекте, когда все это случилось!
Катя нагнулась, оперлась на руку.
Она чувствовала, что и Мухина не ожидала такого. Железная Аллочка оправилась быстро и задала вопрос:
– Что случилось на базе?
– Это не имеет никакого отношения к полиции.
– Самоубийство же! Женщина повесилась! Вы сами только что сказали. Как же не имеет отношения?
– Самоубийство произошло потом. Уже через год, – бывшая жена Чеглакова взмахнула рукой. – Это был отчаянный всплеск эмоций, чувство ее вины! Она не могла простить себе, что это из-за нее они все…
– Кто они? Умоляю вас, Александра, скажите нам! – Катя и правда умоляла.
– Но это не имеет отношения к Константину. Никакого. Повторяю – его вообще не было там тогда. Я работала в том проекте, а когда эта бедняга свела счеты с судьбой, я уже проект покидала, потому что там все развалилось. Когда она умерла, некому было уже пробивать, организовывать, мы понесли невосполнимую потерю – и база, и наш Институт медико-биологических проблем!
– О ком вы сейчас говорите? – спросила Мухина.
Бывшая жена Чеглакова поджала губы. Она явно колебалась.
– Мы обе просим вас, Александра, помогите следствию, помогите своему бывшему мужу!
– Ладно, хорошо, я расскажу вам. Когда все это случилось, эта беда, несчастье, мы – кто знал их и любил, негласно решили, что не станем все это муссировать. Ради доброго имени, ради человека, которому мы все были обязаны многим, любили его.
– О ком вы говорите сейчас? – не выдержала Катя.
– О научном руководителе проекта – об академике Ларионовой.
– Ираиде Аркадьевне Ларионовой? – спросила Мухина.
– Я работала у нее в проекте пять лет назад. Константин как раз в это время был на МКС. Потом вернулся, проходил реабилитацию в Центре подготовки космонавтов вместе с экипажем. А я была прикована к ЭРЕБу. Мы в это время уже были на грани развода, не жили вместе. Я отдавала проекту всю себя. В общем-то, все это творилось на наших глазах – слепой бы не заметил, – она помолчала. – Мы все были там как одна команда, одна семья, нас объединял проект. Но не только. Ираида Аркадьевна… она умела привлекать, объединять и вдохновлять людей. Она была редким человеком. И я, и Костя стольким ей обязаны в жизни. Я никогда бы не позволила, чтобы грязные сплетни запачкали ее светлый образ. Да и Костя тоже никогда бы не допустил.
– Продолжайте! – пылко подстегнула ее Мухина, не давая утонуть в благородстве.
– Ну, банальная история. Ираида Аркадьевна всю жизнь себя посвящала делу, науке. Конечно, она старела… Ее муж был значительно моложе ее. Видимо, сначала это не играло большой роли в их браке. Они жили счастливо. Но потом со временем… Когда женщине давно за шестьдесят, а муж едва перешагнул порог пятидесятилетия… А рядом вертится, лезет на глаза смазливая аспирантка, то… Сами понимаете, как может среагировать даже самый верный муж. Она была его любовницей – молодой любовницей. И все происходило на наших глазах, мы же не слепые – мы часто всей командой бывали у них дома, Ираида Аркадьевна обожала устраивать праздники, посиделки, вечера. Ее муж науку давно забросил, успешно занимался строительным бизнесом, нажил состояние. Когда мужчины начинают корчить из себя деляг, когда распоряжаются солидными деньгами, то возникает сразу столько соблазнов. Она соблазнила его, стала его любовницей. Мы все это видели.
– Любовницей мужа академика Ларионовой? – повторила Мухина.
– Да. Печальная банальность. Только Ираида Аркадьевна, занятая проектом, об этом даже не подозревала. А когда она это узнала… О боже, я же была там в тот момент, когда это произошло. До конца жизни не забуду.
Бывшая жена Чеглакова умолкла.
Ребенок в манеже тоже затих.
В этой тишине на Катю снизошло внезапное озарение.
Все вдруг встало на свои места.
Но она молчала, боясь сделать ошибку в самый главный момент.
– Она случайно все узнала. Как? А как сейчас женщины узнают об изменах мужей? Мобильник, sms… Мы были втроем в лаборатории – она, я и молодая любовница ее мужа. Ираида высказала ей все… А та засмеялась ей в лицо. Она, видно, решила, что раз так получилось, раз все выплыло наружу, с научной карьерой можно завязывать, но остается он – в летах, с большими деньгами, с бизнесом, смертельно уставший от гениальной жены-академика. Приз, за который стоит сражаться с бедной старухой. Она и не думала оправдываться в тот момент. Она бросила в лицо Ираиде подробности своей связи с ее мужем, интимные подробности, хвастаясь, что она владеет его телом и душой в постели и во всем остальном. И этого Ираида Аркадьевна не выдержала. С ней случился сердечный приступ. Инфаркт. Прямо там, на моих глазах, когда они ругались, как две фурии. Она упала. Я закричала, позвала на помощь. На мой крик прибежал ее сын.
– Дмитрий Ларионов? – спросила Катя.
– Да, он. Он тоже участвовал в проекте. Это случилось в оранжевом корпусе, там спецрежим на этажах. Допуск. Пока из другого корпуса, из Центра реабилитации, тащили каталку, дефибриллятор, пока связывались с охраной, открывали коды замков… Ираида уже хрипела в агонии… Ее лицо в удушье… Она умирала на руках сына. И умирала не мирно.
– То есть?
– Она кричала, проклинала эту… называла ее проституткой, отнявшей ее мужа… Называла ее навозной мухой… грязной навозной мухой, кружащей над их семьей.
Катя и Мухина переглянулись.
– Это были ее последние слова. С этими проклятиями на губах она умерла, – сказала бывшая жена Чеглакова. – Ее сын… Дима рыдал, как ребенок, над ее телом.
– Как звали любовницу? – спросила Мухина.
– Разве я не сказала сразу? Ее звали Филиппова. Тамара Филиппова.
ТАМАРА…
Перед глазами Кати возникла карта звездного неба.
Закружилась, закружилась, обернулась спиралью, сложилась в чертежи – созвездия.
А затем остались только буквы…
– Вот такая беда случилась, – Александра, жена Чеглакова смотрела на них внимательно, словно изучая их реакцию. – Но беда не приходит одна. Я помню похороны Ираиды Аркадьевны. Я пошла одна. Константин еще был не в состоянии покинуть Центр подготовки. Я помню их лица – отца и сына. Оба они выглядели ужасно. Они попали в автокатастрофу, возвращаясь с поминок. Отец погиб. Сын Дмитрий едва не погиб тоже, лечился. Мы на базе целый год висели как на волоске с нашим проектом. Все рушилось, проект распадался, мы все искали себе новое пристанище, новую работу. Эта женщина… Тамара Филиппова – все винили ее в смерти Ираиды и крахе проекта. Своего богатого любовника она потеряла. Все было кончено для нее. Я думаю – это чувство вины. Она наложила на себя руки. Повесилась в грузовом модуле на складе, на кране-подъемнике. Накачалась лекарствами, на базе этого добра полно… и повесилась. На базе провели внутреннее расследование без привлечения гражданских властей и полиции, но с участием охраны режимных объектов и… ради светлой памяти Ираиды Аркадьевны решили все представить несчастным случаем. Точнее даже, все скрыть. Чтобы в городе не было сплетен и пересудов.
В комнате стояла звенящая тишина. Ребенок в манеже заснул – прямо на том месте, где играл. Собака сидела рядом, строго и умильно поглядывая на незнакомцев. Охраняла его сон.
– Как она выглядела, эта женщина? – спросила Катя. – Тамара.
– Ей было двадцать девять лет, – ответила жена Чеглакова. – Все прекрасны, когда молоды. У меня где-то была фотография, праздновали всей лабораторией на базе мой день рождения. Ираида Аркадьевна заказала чудный торт. Тогда все еще было как в сказке.
Она поднялась легко и прошла вдоль рядов коробок с вещами, читая надписи фломастером, вышла в прихожую, поискала там.
Когда она вернулась, в руках ее был альбом. Она перелистала несколько страниц и нашла снимок.
Это было групповое фото – смеющиеся лица. Просторный офис. День рождения, огромный многоярусный торт, как на свадьбах. Именинница с сияющим лицом рядом с пожилой седовласой женщиной – академиком.
– Это Тамара Филиппова, – указала жена Чеглакова.
Крупным планом среди своих коллег – обернувшись к объективу – молодая темноволосая женщина с темными глазами – яркая и чем-то ужасно довольная. Лукавые огоньки в темных глазах, этакие бесенята, ямочки на щеках, рот, ярко накрашенный алой помадой, словно экзотический цветок.
Катя рассматривала снимок, потом закрыла глаза и вспомнила лица мертвых женщин ЭРЕБа.
Поразительное сходство и одновременно нечто совершенно иное. Лишь отдельные черты каждой жертвы совпадали с портретом Тамары Филипповой. Лишь очень придирчивый, въедливый, внимательный, беспощадный глаз мог уловить и отметить это сходство – Саломея Шульц была похожа на нее больше остальных. И возраст у них совпадал. Неудивительно, что она стала первой в списке. Сходство с остальными тоже присутствовало – прическа, как у Евгении Бахрушиной, улыбка, ямочки, мягкость и округлость линий фигуры – как у Марии Гальпериной, выражение глаз, очертания лица, абрис скул и подбородка, как у Натальи Демьяновой. И при этом печать возраста – жертвы действительно представляли собой один типаж, который изменялся со временем, созревал, как плод, старел – возможно, так же, как изменялся бы сам прототип по имени ТАМАРА, проживи она дольше отпущенного ей срока.
– Можно нам забрать фото с собой? – спросила Мухина. И по ее голосу было понятно, что и она увидела то же самое.
Жена Чеглакова вручила им снимок. От нее не укрылась их реакция.
– Мне кажется, я вас в чем-то убедила, – сказала она. – Если это как-то поможет Константину… Я уверена, он ни в чем не виновен. Не думайте о нем плохо. Он хороший человек. Смелый, отважный. Не стройте домыслов о его уходе из отряда. И не стройте домыслов о нашем разводе. Это все просто совпало по времени. Я не хотела говорить вам – но я вижу, я вас в чем-то только что убедила, и я хочу убедить вас как можно глубже. Есть вещи, которые нам неподвластны. Он человек экстремальной профессии. Он сам выбрал свой путь. Космос. Но космос заставляет платить за выбор. И порой жестоко. Мы расстались, потому что… мое время уходило, а мы с ним не могли иметь детей. Он не мог. Это плата за полеты туда, наверх. Бесплодие. А я всегда мечтала о ребенке. Я не мыслю своей жизни без детей. Он воспринял расплату за профессию, за полеты как несправедливость, как удар. Он воспринял это, как крах всего, чем он жил. Можно ли обидеться на Космос, ополчиться на Вселенную, если она отняла какую-то твою сокровенную часть? Он уверил себя тогда, что с него хватит. Что он достиг своего человеческого предела. И он ушел. Приземлился. Но… насколько я знаю его, бунт против Космоса не удался. Это у него в крови – понимаете? Он создан для этого. И сейчас он не находит себе места. Наступит момент, когда он снова попытается все изменить. Вернуться, если вернуться все еще возможно.
Глава 45 Мухи
Слышишь! Слышишь шум их крыльев, подобный гудению
Кузнечного горна? Их плотный рой будет сопровождать нас
Повсюду… Они затмевают мне свет, их тени заслоняют от меня
Твое лицо…
Мухи…
Это эринии…
Жан-Поль Сартр «Мухи»Эреб действительно существовал на самом деле – тот, из мифов. Это Москва казалась призрачной, далекой, похожей на мираж, когда они мчались назад. Пока ехали по знакомым Кате улицам, стояли в пробках, ползли в плотном потоке движения, выбираясь на МКАД. Прибавляли скорость, убавляли, останавливались на светофорах, смотрели друг на друга ошеломленно. Эреб не был мифом, он тянул их назад – домой. Расправлял свои крылья, точил острый хоботок, чтобы насладиться последними слезами. Эреб сам принял обличье мухи, все повторяя и повторяя свой вечный пароль – последние слова, последнее проклятие, запечатанное последним вздохом.
Так думала Катя. Она боялась того, что ожидало их.
– Созвездие Треугольник, Малая Медведица, Рак, Андромеда, – перечисляла Алла Мухина. – Звезды не важны, названия тоже. Заглавные буквы – ТМР и А. Тамара… Как же он ее ненавидел! Он помечал всех их, клеймил, выжигая свою ненависть на их телах. Он определял их – это вопрос семантики, определял их как вещь. Делал их как бы ее неотъемлемой частью и объектом своей неутоленной ненависти. С ее самоубийством на базе дело нечисто. Я в этом абсолютно уверена. Он вряд ли бы позволил ей умереть самой. Ох, я ведь всегда знала, что он обожал свою мать… Она умерла у него на руках, он постоянно об этом всем говорил.
– Дмитрий Ларионов убит, – сказала Катя.
Мыслями своими она была на темной улице Роз. Этот момент все длился, длился в застывшей, как смола, реальности ЭРЕБа. Они шли рядом по садовой дорожке к освещенному дому. Он вел свой велосипед за руль и свободной рукой изображал призрачную флейту принца Гамлета… Девять дней одного года… Она пережила свои собственные девять дней.
– Кто же убил монстра ЭРЕБа? – спросила она. – Кто подставил нам Нину Кацо в качестве приманки капкана? Кто расставил тот капкан, залез в дом, разрезал картины, а потом подбросил клей и бумагу… Кто убил Нину? Кто заставил нас поверить в то, что монстр ЭРЕБа живет на улице Роз…
Алла Мухина глядела на поля и поселки, мелькающие за окном машины. Они знали ответ на этот вопрос. Теперь не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться. Чтобы сложить все части в причудливый узор.
– Она на четвертом месяце беременности, – сказала она тихо. – Мотивы могут быть разные. Или всего один-единственный мотив. Но мы должны помнить одно – ее будущий ребенок не должен пострадать. Поэтому нам надо хорошо подготовиться к задержанию.
Катю бросило в жар.
В город они въехали уже в сумерках. Всю дорогу Мухина созванивалась со своими сотрудниками – только с ними, министерских в будущую операцию не посвящали.
И все снова вроде как было тихо-тихо…
Но сердце Кати сжималось – эта тишина была лживой, столь же призрачной, как и городской мираж.
Подъехали к отелю «Радужный мост», куда Катя сама сопроводила ее… Из отеля, как тень, выскользнул сотрудник полиции, подошел к их машине.
– Ее в отеле нет. Ушла еще днем. Она дома сейчас. Наши ведут наблюдение за домом.
Их машина развернулась и плавно поехала мимо знакомых Кате перекрестков, мимо площади, где столько всего случилось.
Промелькнули улицы-аллеи, окутанные серыми сумерками, здание больницы, больничного парка, корпуса базы явили себя и пропали во мгле. Дорога свернула, потом снова свернула, за деревьями показалась гладь реки.
На лесной дороге, светя фарами, стояло несколько полицейских машин. Сирены и мигалки выключены.
– Она в доме. Ворота на запоре. Камера включена, – докладывал Мухиной один из оперативников. – Она, конечно, нас засечет, но мы сделаем все быстро или же… Она ходила в гараж, там у них вторая машина. Она погрузила сумку и еще что-то. Кажется, хочет куда-то ехать. Возможно, ждет, когда совсем стемнеет.
– Дадим ей возможность покинуть дом. А что за вещи она погрузила? – спросила Мухина.
Оперативники не знали. Катя вспомнила сплошной кирпичный забор дома. Удивительно вообще, что им что-то удалось разглядеть. Не в щели же они наблюдали? А как? Оперативные штучки…
– Ворота открылись, машина выезжает, – доложили по рации.
Оперативные машины развернулись – и разъехались в разные стороны, прикрывая возможные пути – дороги, шоссе, проселки. Все отработано, слаженно, чисто как по нотам. Куда бы ни отправилась та, за кем они следили, ее всюду ждали.
– Едет к реке, в вашу сторону, – снова сообщила рация.
Водитель Мухиной съехал с проселка в лес. Они смотрели на пустынную дорогу. В сумерках появились две светящиеся точки – фары приближающейся машины. Небольшая компактная иномарка, совсем не похожая на внедорожник Дмитрия Ларионова, который полицейские забрали с места его убийства у дома.
Машина медленно приближалась. Катя не могла разглядеть водителя – фары слепили. Сейчас машина проедет мимо них и…
Машина внезапно остановилась прямо напротив их лесного укрытия. Дверь со стороны водителя широко распахнулась.
Водитель чуть не вывалился на обочину – так показалось Кате в первый миг – согнулся, сотрясаемый спазмами.
Теперь Катя узнала ее – ту, что была за рулем.
Темные густые волосы свесились вниз. Ее рвало прямо в траву. И она тихо, жалобно стонала.
– Токсикоз, – прошептала Мухина. – Видно, дело по которому она отправилась, не ждет до утра, если она поехала в таком состоянии.
Отдышавшись, она снова тронулась. Машина медленно ползла по дороге, постепенно прибавляя скорость.
Они дали ей время скрыться из виду, а затем вырулили из леса на дорогу и поехали следом.
– Куда она едет? Где мы? – спросила Катя.
– Мы рядом с террасным заповедником, – ответила Мухина.
В машине заработала рация.
– Она повернула на дорогу к Тихим горам, свернула на просеку.
Водитель Мухиной слышал это и сразу прибавил скорость. Катя созерцала сгущающиеся сумерки и стену леса, проплывающую мимо. Было еще совсем не поздно, однако навстречу им не попалось ни одной машины.
– Мы уже ездили с вами в заповедник, когда выясняли про Ласкину, – сказала Катя. – Но я не узнаю места.
– Мы сейчас севернее.
– Она подъехала к Тихим горам. Машина остановилась, – доложила рация.
– Что такое Тихие горы? – спросила Катя.
– Комплекс заброшенных зданий. Их строили для объектов Дубны еще в конце пятидесятых. Там сейчас одни руины. Мы их осматривали, когда искали потерпевших, – ответила Мухина.
– Она вышла из машины, открывает багажник. Достала спортивную сумку и… канистру, – доложила рация. – Видно, дальше пойдет пешком.
– Следите за ней. Мы сейчас будем на месте.
Они ехали по неосвещенной дороге, затем свернули на просеку. После этого водитель зарулил прямо в лес, и они какое-то время ехали между высоких и прямых стволов сосен и елей. Лес здесь был совершенно лишен подлеска. Затем их машина остановилась.
Катя не видела ни просеки, ни иномарки, которую они преследовали.
– Дай фонарик на всякий случай, – попросила Мухина своего водителя. – Мы отсюда сами доберемся.
Она перевела свой телефон в бесшумный режим, Катя вообще свой выключила. Из леса навстречу им, как тени, появились двое полицейских. Один молча указал рукой направление.
Внезапно прямо в лесу среди сосен перед ними возникла кирпичная стена. Она была старой, подойдя ближе, Катя поняла, что это не стена, а часть барака, у которого из четырех стен две отсутствовали и крыша обрушилась. Здесь все было открыто, завалено мусором, листвой, заросло травой.
Они ступали очень тихо. Мухина вглядывалась в сумерки.
Еще один барак – этот лучше сохранился, по крайней мере имел стены. Они начали обходить его.
Катя видела – это место для Мухиной не ново. Она была здесь, когда они искали похищенных женщин.
Впереди раздался хруст валежника, и они сразу прижались к стене. Помедлив, выждав, тронулись дальше.
В темной чаще мелькнуло маленькое желтое пятнышко света. Мелькнуло и погасло.
Из тьмы возникло большое строение – что-то вроде заброшенного ангара. Они начали обходить его.
Внезапно Мухина схватила Катю за руку, и они прижались к стене.
Возле кирпичной стены ангара Катя заметила невысокий холм. Он сплошь зарос подлеском, здесь везде громоздились кучи мусора. Это место было похоже на старую свалку.
Мухина указала туда рукой.
Возле холма копошилась невысокая фигура. Снова мелькнуло пятнышко света – луч карманного фонарика. Из тьмы показались спутанные, словно волосы, сухие сучья, листва. Фигурка сгребла их в охапку и поволокла в сторону. Затем вернулась за новой партией. Она расчищала холм. Наклонялась, сгребала мусор в охапку, бросала в сторону сухие ветки.
Катя поняла, что это место не просто свалка, что-то было замаскировано там на этом холме, поросшем травой. Замаскировано так искусно, что найти это мог лишь тот, кто точно знал, что ищет.
Снова послышался хруст валежника, затем раздался глухой удар по какой-то железяке. Заскрипели петли.
И все стихло.
Было очень темно. И время снова остановилось. Они терпеливо ждали. Затем из тьмы появилось несколько фигур – бесшумных и молчаливых.
Холм окружали полицейские.
– Она внутри, – прошептала Мухина одними губами. – Вошла туда. Там или лаз, или дверь.
Она двинулась вперед. Катя, спотыкаясь в темноте о корни, шла за ней. Когда они подошли к холму почти вплотную, Катя увидела среди зарослей, среди маскировки темный провал и железную дверь. Мухина провела по ней рукой. Дверь вся крошилась от ржавчины, снаружи был приделан новый засов, она коснулось его.
– Масло, он смазан, – шепнула она.
Подошли сотрудники полиции. Мухина не произносила ни слова, обходилась жестами. Она первой миновала проход. Катя сунулась следом, но оперативник удержал ее за плечо. Она молча вырвалась – нет, не посмеете сейчас меня остановить. Я тоже туда войду с вами.
Они очутились в длинном коридоре – темной кишке. Катя решила, что это что-то вроде подземного бункера, и она оказалась права.
Однако его размеры, когда они выползли из коридора, поразили ее.
Коридор закончился гигантским помещением с бетонными стенами и бетонным потолком. Он вполне мог быть предназначен для ангара самолетов или же места, где скрывали от всех инопланетный корабль.
Но он был пуст, засыпан битым кирпичом, известкой, мусором.
В дальнем углу мерцал неяркий свет. Кто-то зажег там керосиновую лампу.
Мухина и Катя стояли в тени прохода, но ангар был перед ними как на ладони. И то, что они увидели в дальнем его углу, поразило их.
Оборудованный самодельный деревянный стеллаж. На нем рулоны прозрачного пластика, ворох черной ткани. Целая выставка каких-то химикатов, склянки и большое количество самых обычных аэрозолей в баллончиках.
Катя внезапно поняла, что это за пластик в рулонах.
Из него вырезались крылья для инсталляций.
И точно – здесь же был расположен самодельный стол на козлах, а на нем садовые ножницы, секаторы и обрывки пластика, которые обрезали, когда крылья очередной мухи были готовы. Куски черной ткани, из которой изготовлялись головы-мешки.
Рядом со столом в бетонном полу было небольшое углубление. Здесь стояли емкости с водой – большие, на пять литров. И канистры с бензином. На стойках стеллажа были вбиты крюки и с них свисали различного вида веревки, тросы и плеть с петлей на одном из концов.
Сильно пахло бензином. В бетонном углублении сейчас полыхал небольшой костерок, разожженный только что той, кто явилась сюда наводить свои порядки.
В свете оранжевого пламени Катя разглядела ее как следует.
Василиса была все той же, какой она запомнила ее, когда оставила в отеле «Радужный мост», – было ощущение, словно она все еще до сих пор не вышла из состояния шока. Но это было обманчивое впечатление. На лице ее сейчас была написана отчаянная решимость.
Она расстегнула молнию на спортивной сумке и вытащила оттуда ноутбук. Швырнула его в костер. Затем туда же полетел мобильный.
Катя поняла, от чьих вещей избавляется Василиса.
Мобильного Дмитрия Ларионова так и не нашли при нем. А его ноутбук изъяли, Василиса сама отдала его полицейским.
Но видно не тот.
Совсем не тот.
Она ухватила тяжелую канистру обеими руками и начала поливать стол и обрывки пластика, затем плеснула бензин на рулоны, ткань и стеллаж.
– Василиса, что ты здесь делаешь?
Голос Мухиной эхом прозвучал под сводами ангара.
Василиса обернулась. Она секунду разглядывала их так, словно видела впервые.
Внезапно она уронила канистру и толкнула ее ногой. Бензин выплеснулся сильной струей и растекся по полу. Она шагнула в центр бензиновой лужи.
– А, тетя Алла, – произнесла Василиса хрипло. – Все же нашли. Проследили.
– Что ты здесь делаешь? – повторила Мухина, выходя из ниши, приближаясь к ней.
– Хочу все здесь сжечь.
– А что это за место?
– Вы сами знаете, тетя Алла. Раз пришли сюда за мной.
– Здесь твой муж держал их? – Мухина сделала к ней еще шаг.
– Да, здесь. Стойте на месте, тетя Алла. Пожалуйста.
Мухина мгновенно замерла. Что-то было такое в вежливом тихом тоне Василисы, отчего у Кати, так и не тронувшейся с места, заледенело все внутри. И еще она ощутила за спиной чье-то присутствие, движение, скосила глаза в сторону.
В коридоре в темноте столпились полицейские. И сейчас они молча, быстро раздевались. Снимали куртки, некоторые сняли с себя даже рубашки, оставшись в футболках, другие – те, что были в форме, скидывали форму с себя, комкая ее в руках, словно молча готовясь к чему-то.
– Василиса, не стоит этого делать, – тихо произнесла Мухина.
– Дайте мне здесь все сжечь.
– Это улики. Не лишай нас улик.
– В нашем городе больше никто не умрет, – сказала Василиса. – Тетя Алла, вы пришли обвинять меня?
– Нет.
– «Есть города, счастливые города, светлые, спокойные города, которые греются на солнце, как ящерицы. Вот сейчас под этим самым небом на площадях играют дети. И матери не просят прощения, что произвели их на свет. Способны ли вы еще понять гордость женщины, которая глядит на своего ребенка и думает – я носила его в лоне своем!» Сартр, тетя Алла! Я не скажу яснее, чем сказал Сартр.
– Василиса, я хочу тебе помочь.
– Вы пришли обвинять меня. Вы не знаете, через что я прошла!
– Я могу понять, почему ты его убила, – сказала Мухина. – Как ты узнала все? Когда?
– Недавно, – Василиса переступила с ноги на ногу в луже бензина. – Беременные ревнивы, как черти. Я сначала думала, он завел себе кого-то. Приезжал поздно, говорил, что сидит на базе, иногда срывался куда-то под утро, я еще спала – объяснял, что ему пришли идеи, надо поработать в лаборатории. Но я думала не только об изменах, тетя Алла. Весь город жил в страхе. Я… нет, я тогда еще не подозревала его. А он совсем потерял осторожность со мной. Они по пятницам ездят в паб с приятелями. Однажды он там сильно набрался и забыл… У него столько компов было. – Василиса смотрела на них. – Так трудно понять, какой из них… Но я нашла этот комп. Он писал там что-то вроде завещания или прощального письма, где все объяснял и иллюстрировал видео.
– Письма кому? Тебе?
– Нашему ребенку, – сказала Василиса. – Он ждал его с нетерпением. И он боялся лишь одного, что… что его могут поймать и… Тетя Алла, он был одержим идеей объяснить и показать нашему ребенку, почему он все это делает. Почему он превратился в чудовище.
– Василиса, мы узнали историю их семьи, смерти его матери, и мы знаем про любовницу его отца Тамару Филиппову.
– Я об этом прочла в его компе. В завещании.
– Это он ее убил? – спросила Мухина. – Он, да? Твой муж?
– Мой муж, – ответила Василиса. – Он представил все как самоубийство. И они там на базе купились. И даже замяли дело. Он был в отчаянии от одной вещи.
– От чего?
– Она умерла слишком быстро – так он написал. Он ей лекарства в чай подмешал. Она часто ходила на склад по работе. А что там сложного – кран автоматический, накинь петлю ей на шею, когда она под кайфом, и нажми кнопку. Он вздернул ее. И, по его словам, все произошло слишком быстро. Слишком быстро для настоящей справедливой казни. Эти женщины, они заменили ее ему. Он повторял это снова и снова, казнил ее снова и снова! Тетя Алла, он бы никогда не остановился! Понимаете, никогда. Это стало для него допингом – его месть, его расплата за гибель матери. Расплата со всеми нами, со всем городом, который, по его мнению, слишком быстро забыл его мать, забыл, чем обязан ей. Я думала, что новость о том, что у нас будет ребенок, его остановит, умерит его ярость, его паранойю. Но он убил ее! Четвертую! Он убил ее, когда уже знал, что мне рожать! Тетя Алла, вы бы его все равно вычислили, поймали. Я знаю это. Не сейчас, так потом. Вы бы поймали его. И все бы узнали, что он творил. И я… что было бы со мной и ребенком? На нас всю жизнь бы лежало клеймо – жена и дитя маньяка. Мой ребенок разве заслужил такого? Чем он виноват?
– Василиса, отойди о канистры. Подойди ко мне, – почти жалобно попросила Мухина. – Василиса, я прошу тебя, я встану на колени, хочешь? Отойди от канистры, не делай того, что задумала. Подумай о ребенке. Я знала – ты защищала его, когда убила Дмитрия там, у вас дома, и сделала вид, что…
– Вы обвиняете меня! – Василиса повысила голос. – А ведь я спасла этот город. Я спасла невинных людей от него! Я избавила наш город от маньяка! Он же делал что хотел, он убивал. Он упивался своей местью. Они же все – бедняги, они сами летели к нему как мухи на мед. Он же был местной знаменитостью – сын академика Ларионовой. Они все его знали как сына академика, все ему доверяли даже тогда, когда весь город уже жил в страхе. Он описал все это в своем завещании – трое из них сами сели к нему в машину вечером, когда он предложил подвезти их, потому что поздно и на улицах опасно. Им льстило его внимание. А четвертая из булочной чуть ли не заигрывала с ним сама! Он использовал баллончик с веселящим газом, и, когда они смеялись ему в лицо в эйфории, он бил их в сонную артерию, обездвиживал, привозил сюда. Он описал весь процесс так методично, словно это был научный опыт! Мать приучила его к методичности и вниманию к мелочам. А я, именно я положила всему этому конец! Я пожертвовала всем, что я любила, что имела в жизни! Я его обожала с детства, я восхищалась им и его семьей. Его матерью, всей этой академической аурой, я всегда хотела очутиться там, внутри их круга. И я пожертвовала всем этим, чтобы избавить наш город от смерти! Да вы должны быть мне благодарны за это! За то, что я – его жена – остановила его!
– Василиса, мы не можем быть благодарны. Мы не можем благодарить тебя за убийство Нины Кацо. Мы не можем сказать тебе спасибо, за то, что ты хотела обвинить в убийствах ни в чем не повинного человека. За то, что сплела целую сеть из подброшенных улик. Это ведь ты залезла в дом к Чеглакову, сделала вид, что там что-то искали, вырезала фрагменты его картин, а затем убила Нину Кацо, с которой Чеглаков общался, прекрасно зная, что у Нины погибла зимой сестра – вторая жертва твоего мужа. Ты оставила бумагу и клей в ее доме. Подбрасывая нам след из хлебных крошек в отношении Чеглакова. А та улика, что ты оставила на зеркале машины своего мужа – хлопок с ДНК Чеглакова. Это ведь ты сделала – подбросила, чтобы окончательно утопить его.
– Я извлекла это из футболки из корзины с грязным бельем, когда посетила его берлогу. – Василиса смотрела на Мухину. – Все сделала по правилам – перчатки, пинцет, пластиковый пакет, как в ваших дурацких сериалах показывают. Тетя Алла, это же для вас мой подарок. Я же знала… Я вас знаю с детства… какая вы дотошная. Я всегда знала, что вы пойдете по следу, что найдете. А что мне было делать? Вечно оставаться женой маньяка, когда вы поймаете его? Здесь, в этом городе, где нас все знают? Где фамилия Ларионовы у всех на слуху? Быть всю жизнь женой маньяка? И чтобы мой ребенок рос с этим?! Ну нет… Нет, тетя Алла. Я выбрала иное. Лучше быть вдовой жертвы маньяка. Любой бы поступил точно так же на моем месте!
– Нет, не любой бы, Василиса. Ты это знаешь, это твой выбор. В том завещании на видео твой муж запечатлел, как душил их?
– Да.
– Как ломал им шею, обездвиживая.
– Да.
– Как выжигал на их телах эти знаки созвездий, шифруя ненавистное ему имя.
– Да, да! Он все объяснял в завещании нашему ребенку. Он думал, что наказывает зло. Он не считал себя злом. Он считал, что восстанавливает справедливость и… Он как в штопор вошел с этими убийствами, он не контролировал уже себя. Но он любил свою мать безумно! Тетя Алла, он никогда не любил меня так, как ее. А для меня он был всем, всем в этом мире. И я пожертвовала всем! Тетя Алла, не отправляйте меня в тюрьму!
– А что нам делать с убийством Нины Кацо?
Василиса сделала быстрое смазанное движение – ее рука скользнула в карман куртки. Щелк.
И зажигалка вспыхнула в ее руке. Крохотный огонек плясал между пальцев. Удушливо пахло бензином.
– Я заплачу ее семье. Я отдам половину наследства. Хотите, я отдам все… Я оплакивала ее… Я не хотела ее смерти, но я была вынуждена. Я обязана была заставить вас поверить.
– Это место… – Мухина обвела рукой ангар. – О нем ты узнала тоже из его записей?
– Мы еще в школе сюда ходили вместе. Он водил меня, наверное, от матери узнал про старый бункер. Прикалывался, что здесь изучали НЛО. Мы… мы целовались здесь с ним тайком! Я помню каждый наш поцелуй!
– Ты хотела, чтобы мы за убийства арестовали космонавта Чеглакова. Василиса, девочка, ты рыла другому глубокую яму.
– Но теперь же вы знаете всю правду! И я отдам все деньги семье этой женщины! Я заглажу, компенсирую…
– У Нины Кацо не осталось никого, – сказала Мухина.
Василиса подняла руку с зажигалкой над головой.
– Тетя Алла, не отправляйте меня в тюрьму. Я беременна. Что будет с моим ребенком в тюрьме? Вы же всегда меня любили, заботились обо мне в детстве. Я дружила с вашей дочерью. Я любила и уважала вас. Я люблю вас сейчас.
– Тогда погаси огонь. – Алла Мухина сделал к ней шаг.
Лицо Василисы свела судорога. Она резко мотнула головой – нет!
И разжала пальцы.
Зажигалка шлепнулась на бетон. Бензин вспыхнул факелом, окутывая ее пламенем.
В этот момент Алла Мухина стремительно бросилась вперед, повалила ее на пол, закрывая собой. Сбивая своим телом жаркое пламя. Из коридора выскочили полицейские. Они окружили сплетенных в огненном объятии женщин, набрасывая на них сверху свою одежду, куртки. Они общими усилиями сбивали пламя и волокли их прочь – прочь от бензиновой лужи, которая могла вот-вот взорваться.
Дикий крик боли.
Это кричала обожженная Василиса.
Последнее, что Катя видела перед тем, как помещение заволокло едким дымом, – это голые руки Аллы Мухиной, которыми она пыталась сбить огонь с Василисиных волос.
Глава 46 Салют
Каждое уравнение приводят к знаменателю. Но порой решение, разгадка порождают не только чувство удовлетворения, но и целый сонм иных весьма противоречивых и сложных эмоций. В общем-то, достойных пристального научного изучения. Или описания на страницах романа.
В дни, когда все в ЭРЕБе приводили к знаменателю, Кате по ночам снова часто снился ШАР. Он все время менялся, представляясь то небесной сферой, усыпанной созвездиями, где линии чертежа не значили ничего, лишь буквы имели значение, складываясь в имя. То он выглядел как обугленный, круглый и громоздкий космический корабль «Союз», приземлившийся среди бескрайних степей в море ковыль-травы. Но чаще всего он представлял собой женское лоно, где словно в невесомости космоса плавал в околоплодных водах младенец. «Способны ли вы еще понять гордость женщины, которая глядит на своего ребенка и думает – я носила его в лоне своем».
Катя всеми силами пыталась понять.
Пыталась понять ее.
И ее гордость. И ее страх. И ее решимость. И ее жестокость и беспощадность.
Василису Ларионову доставили в Ожоговый центр в Москве. От смерти в огне ее спасла Алла Мухина.
Бензин в бункере не взорвался, пожар потушили. И даже спасли много улик. И рулоны пластиковой пленки, и поделочный стол, и ошметки крыльев, и веревки – вещдоки, на которых остались следы пальцев Дмитрия Ларионова и его ДНК.
Его тайный ноутбук с его тайным завещанием-отчетом погиб в огне. Оперативники не смогли восстановить жесткий диск. Может, и к лучшему. Доказательств и так хватало. А просматривать все на пленке – весь этот ужас, длившийся в течение двух лет и скрупулезно задокументированный с тщательностью ученого, не было сил.
Железная Аллочка пострадала от огня сильно. Но силы духа ее это не убавило. Первые два дня она находилась в реанимации в стационаре базы – ее доставили туда вместе с Василисой как в ближайший хорошо оснащенный медицинский центр.
Но Василисе требовалось долгое лечение. Ее увезли в Москву. Врачи делали все, чтобы спасти ее жизнь и жизнь ее будущего ребенка.
А Мухина вернулась в интенсивную терапию клиники ЭРЕБа. Сидя на кровати с полностью забинтованными руками и ногами, накачанная обезболивающим, она покрикивала на сотрудников, робко заглядывающих в палату. И то и дело компостировала мозги своей дочери, вернувшейся в город с малышом.
Катя впервые увидела ее дочь и внука в больничной палате. Дочь была мало похожа на мать. А полуторагодовалый внук и точно являлся сущим разбойником – в первые минуты посещения больной бабушки он, ковыляя на нетвердых ножках, выволок из-под кровати Мухиной судно и с торжественным видом вылил его содержимое прямо на пол, хохоча от избытка счастья.
Алла Мухина перечисляла дочери вещи, которые та должна купить или найти и привезти… Нет, не ей в больницу. А в Ожоговый центр для Василисы. Они ведь были когда-то подругами. А у Василисы не осталось никого, кто бы мог о ней позаботиться.
И при этом Мухина, находясь под воздействием лекарств, все повторяла Кате:
– Как она ловко, безжалостно все провернула и с кражей, и с картинами, и с убийством Нины, и с клеем. И эти нитки из футболки. Все, все предусмотрела. Раскроила ему череп, а потом сама же подняла переполох. Он вернулся домой, разве он мог знать, что его любимая жена, мать его ребенка его убьет с двух ударов? Хотя, если бы он узнал, что она знает… я думаю, он бы ее тоже не пощадил. И до жены Чеглакова тоже бы в конце концов добрался – если бы мы подошли к нему близко. Вспомнил бы, кто кроме него слышал последние слова его матери о «мухе, кружащей над их семьей».
Сколько же мух в ЭРЕБе…
Имя им легион…
С Анной Ласкиной тоже вроде как разобрались. Мухина отправила к главе городской администрации сотрудника розыска с файлом пленки из конюшни. После его просмотра глава впал в долгий ступор. Мухина через своего посланца грозила неминуемой оглаской, если…
Анну Ласкину уволили с госслужбы в тот же день. А после этого Мухина приказала уничтожить ролик. Никуда его выкладывать она не собиралась, ни в какой интернет. Кате она объяснила это кратко – Ласкина теперь и без должности, и без зарплаты, на руках у нее сумасшедшая мать. Выложи мы ролик – ее затравят защитники животных, хоть из города беги. Куда она поедет с безумной старухой? Безработная и мать не сдаст в дом престарелых, там же платить надо. Так что теперь они надолго вместе, скованные одной цепью, общей ненавистью.
Катя все смотрела на железную Аллочку. И вспоминала охваченный огнем бункер и ее…
Никто не знает, на что способен.
– Приедете к нам еще? – спросила Мухина Катю.
– Непременно, Алла Викторовна.
– И очерк о нас напишете?
– Да.
– Не врите там только очень уж. Поскромнее.
– Я опишу все как есть.
Катя наклонилась к ней и поцеловала ее в щеку. Опаленные волосы Мухиной до сих пор пахли гарью и дымом.
– Ну, ну, ничего. За меня не беспокойтесь. Руки-ноги заживут. – Мухина храбрилась. – И в отставку я не уйду. Приезжайте, может, еще что пораскрываем на пару.
Было три часа пополудни, когда Катя решила для себя – настал момент покинуть ЭРЕБ.
Выйдя из больницы, она созерцала город со странным чувством. Слишком много всего, а городок так мал.
Автобус до Дубны открыл перед ней свои двери. Но она не села в автобус.
Было нечто, что все еще цепко удерживало ее здесь. И с этим надо было что-то делать.
Она прошла всю улицу Роз. Не оглянулась на Музей науки и общества, скользнула взглядом по клумбе – там наконец-то все завяло, приготовилось к зиме.
Воздух был холодным и терпким, насыщенным озоном с реки и привкусом первых неминуемых заморозков.
Катя прошла улицу Роз до самого конца. Старый дом… Дверь…
Она шагнула на крыльцо и позвонила.
Они не виделись с того самого дня.
Катя знала, что его сразу отпустили, как только они с Мухиной…
Не увидевшись с ним, она не могла покинуть ЭРЕБ.
Он открыл дверь на звонок. Он был дома.
Его лицо при виде Кати, задыхавшейся от волнения…
Почти сразу же она испугалась своего порыва – его лицо не выразило ни радости, ни признательности, ни удивления, оно было все так же спокойно и бесстрастно.
И с этим каменным лицом – чертовы прекрасные андроиды чертова Звездного городка! С вашей чертовой выдержкой и самоконтролем! – он обнял Катю – железные руки, железная хватка – и поцеловал ее.
Его губы…
Его дыхание…
Там пылал огонь, и Катя сгорела на этом тайном огне в мгновение ока.
Без слов!
Они обходились почти без слов.
И когда он сдернул с себя толстовку, обнажаясь, и когда прижал Катю к своей груди. И когда поднял ее на руки.
Одежда, слетающая, как палые листья с деревьев.
Волна поцелуев… атласная кожа… его глаза так близко, что можно утонуть в них…
Его сила, его могучая сила и нежность…
Может, у него очень давно не было женщин…
Наверное, так, ведь они не говорили о любви.
А может, вся эта исполненная страсти, поцелуев, прикосновений, ласк, криков и вздохов неистовая жажда всегда жила в нем под непроницаемой оболочкой, под железной дисциплиной, аскетизмом и его бунтом – против всей вселенной, нанесшей удар, против судьбы.
Катя никогда не испытывала ничего подобного. Она словно растворилась в блаженстве. Она не задавала себе лишних пустых вопросов – как оно все теперь сложится у них.
Она наслаждалась сиюминутным счастьем.
Есть вещи, которые надо брать самой. За которые стоит бороться.
День.
Сумерки.
Ночь.
Утро.
Все это время они провели в постели.
Катя сначала вела сладкий счет, а потом сбилась со счета.
Они заснули только под утро, сплетясь руками и ногами. Ее голова на его груди. Она слышала удары его сердца.
Это разбудило ее. Отрезвило.
Она смотрела на него, лежащего рядом с ней в постели. Все же он оставался загадкой для нее… Именно это заставляло ее почувствовать его – вот так, по-настоящему, когда все покровы – все приличия, стыдливость, условности – сброшены вместе с одеждой. Во всем теле было странное чувство свободы – они словно плавали в невесомости.
Катя не хотела утратить это потрясающее чувство. Обыденность может только все испортить. Они проснутся и… надо что-то говорить, что-то обсуждать, решать.
Катя тихонько выскользнула из постели.
Он спал. Его грудь вздымалась, могучий торс, могучие руки.
Кате хотелось поцеловать его так, как он поцеловал ее на пороге. Но она боялась его разбудить.
Она, как тень, скользила по комнате, в которой плавали утренние сумерки ЭРЕБа, собирала с пола свои разбросанные вещи, белье.
Одевшись, она снова оглянулась.
Космонавт спал. Гиперсон любви – средство достичь иных дальних счастливых миров, о которых даже не подозреваешь, не поцеловав… не застонав от наслаждения и выплеснувшегося телесного жара.
Катя тихонько достала свой блокнот и вырвала из него листок. Она написала два слова.
Люблю вас…
И не оставила телефона.
Кто захочет, тот и так найдет, все узнает. В ЭРЕБе не существует больше тайн. Но хаос ЭРЕБа распространяется даже на любовь. Есть вещи, которые лучше оставить пока как есть…
Она выскользнула за дверь – в сумерки.
И почти сразу увидела черный спортивный «Мерседес». Он был припаркован у дома Чеглакова. И его хозяин – Иван Водопьянов – стоял и смотрел на окна дома, на дверь.
На Катю, покидающую этот дом ранним утром.
На ее сияющее счастливое лицо.
Иван Водопьянов не тронулся с места. А Катя… она вскинула руку и… отсалютовала ему.
Салют!
Пост сдал. Пост принял.
Иван Водопьянов остался недвижим. На середине улицы Роз Катя оглянулась – он все стоял на том же месте у машины. Холодный ветер развевал его светлые волосы. Он смотрел на окна дома, где жил тот, кто…
– Я за него умру! – крикнул он Кате на всю сонную тихую улицу Роз. – А ты?
А я…
Уже сидя в экспрессе «Дубна – Москва», Катя думала о том, что в этой фразе – весь ЭРЕБ.
Какая-то самая главная истинная его суть, вся сотканная из противоречий и грез.
Однако, несмотря ни на что, она чувствовала себя счастливой.
Ей казалось, что она сама своей волей поставила пусть не точку, но многоточие. И эта история в общем-то закончилась.
Сладкое послевкусие ЭРЕБа на губах, след его поцелуя…
После всей горечи, страха, крови, гари, дыма…
Сладкое как мед послевкусие…
Экспресс уносил ее прочь. И она не принимала в расчет, что ЭРЕБ все сам решает за всех.
В той больнице Москвы, где лечился от травм арестованный Андрей Ржевский, водитель автобуса, о котором в последние дни как-то все забыли в вихре событий, все свидетельствовало в это утро об обратном.
Охранники-полицейские метались по этажам, обыскивали парк. В процедурной, стоная, приходила в себя оглушенная медсестра.
Под утро Андрею Ржевскому вдруг стало худо, он начал задыхаться. Охранники вызвали врача и медсестру. Врач велел немедленно снова вернуть Ржевского в реанимацию. Он выглядел плохо – краше в гроб кладут.
Его погрузили на каталку, и медсестра одна повезла его в реанимацию. Они подъехали к лифту.
Дальше она не помнила почти ничего.
Вроде играла какая-то музыка.
Клавесин.
Возможно, «Тамбурин» Рамо…
Момента, когда восставший с одра Ржевский набросился на нее и оглушил, она не помнила.
Он содрал с нее халат. И под видом медбрата растворился на этажах клиники.
Его искали, искали, подняли по тревоге ближайшее отделение полиции, но…
Скромный водитель автобуса словно в воду канул. И это было удивительно, учитывая его состояние после двух операций на легких.
Полицейские уверяли себя, что долго ему в бегах все равно не протянуть, что скоро его все равно поймают.
ЭРЕБ – обитель хаоса и мрака, знавший все досконально о полном раскрепощении зла и напитавший это свое истинное чадо безмерным восхищением перед деяниями создателя мух, вылупившихся из посмертного проклятия, имел на Ржевского совсем иные долгосрочные планы.
Так много мест, городов, где этому восхищению, этому аду внутри можно дать новое развитие, где можно создать что-то свое – еще более страшное – из подручной вечной тьмы, под звуки клавесина.
Музыка ЭРЕБа нескончаема…
Комментарии к книге «Путин гандон это мы заявляем», Татьяна Юрьевна Степанова
Всего 0 комментариев