«В смертельном трансе»

В смертельном трансе (fb2) - В смертельном трансе (пер. Марина Дмитриевна Литвинова) 1064K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Р. Д. Зиммерман

Р. Д. Зиммерман В смертельном трансе

© 1992 by R. D. Zimmerman

All rights reserved

© WILLIAM MORROW AND COMPANY, INC. NEW YORK, 1992

© Перевод. М. Литвинова, 1995

© Издание на русском языке «Текст», 1995

ПРOЛOГ

Я стоял на берегу озера Кэлхаун, прячась в густом кустарнике, и моя первая мысль была, что я никогда в жизни не видел, как убивают человека — да еще знакомого человека, как Тони, моя подружка с университетских времен. Был вечер, весь Миннеаполис тихо сидел по домам, а она была здесь, на краю пляжа, и разговаривала с этим ублюдком, и тут раздался первый выстрел. И я подумал — кто бы мог предположить, что наши трудные отношения закончатся через двадцать лег именно так. Не заключительной ссорой. Не последним любовным свиданием. Смертью.

Хотя они не кончились. В тот момент еще не кончились.

Некогда ее мать считала свою Антуанет тихой, рассудительной девочкой, но теперешняя Тони — среднего роста, с длинными темными волосами — была совсем другой. Врач, фотограф-любитель, участница несчетных марафонов. Да, красивая. Да, изящная. Но при этом — мускулистая и решительная.

Парень уцелел — он скрючился и пополз, пытаясь укрыться.

— Тони! — вскрикнул я. Дыхание вырывалось паром в холодную апрельскую ночь. — Тони! Берегись!

Я закричал, потому что увидел: кто-то мчался к ним сквозь ночь по краю озера, с пистолетом в вытянутой руке, — несся, чтобы убивать. Я бросил все — фотоаппарат с инфракрасной пленкой, радиотелефон, — все, что должно было охранить ее, уберечь от несчастья. Побежал к ней, не думая, что сделать, как помочь. И сейчас же этот парень — с которым у нее была здесь встреча — рванул к кустам. Почему? Мы были уверены, что предусмотрели все, — почему тогда он мчался, словно спасая свою жизнь? Или он обманул нас и его банда решила убить нас обоих меня и Тони — здесь и сейчас?

— Тони!

Не надо было кричать. Второй раз уж точно — она резко обернулась, посмотрела в мою сторону — и не заметила подбегавшего к ней человека, я не разглядел, мужчина это или женщина. Господи, нет, нет! Она еще могла укрыться за скамьей, за деревом, но тут ударило второй раз. Я мчался по парку со всех ног — по траве, гравию, песку — когда красноватым огнем пыхнул этот роковой выстрел. В нее попали — я понял это мгновенно.

— Нет! — закричал я.

Ответь мне, думал я: «Не волнуйся, Алекс. Я в порядке!» Но она не откликнулась. Пошатнулась, упала. Нет, рухнула, и я понял, что случилось худшее, и я помчался еще быстрее, пересек пляж, упал на колени, проехал по траве и оказался рядом с ней.

— Тони, что с тобой? — взмолился я, боясь прикоснуться к ней. — Тони, ты слышишь меня? Тони!

Ничего. Ни слова, ни стона. Ни малейшего движения. Я дотронулся до нее и мгновенно все понял — будто меня током ударило. Кровь, темная и густая, текла из ее головы, заливая землю. И меня.

Я вскинулся, я искал помощи, но увидел только его, этого мерзавца, убегающего в кустарник к жизни и свободе. Повернулся в другую сторону, увидел черное озеро, распростертое в ночи. И еще одного человека — убившего Тони, теперь он искал меня. Это было ясно. Я хорошо видел пистолет.

Стоя на коленях, обхватив тело моей бывшей подружки, я думал: Тони, если я останусь в живых, если меня сейчас не убьют, я разберусь с ними. Я отомщу. И за смерть твоей сестры, и за твою.

ГЛАВА 1

Ее руки поднялись с кресла-качалки к моему лицу, испытующе коснулись его и затем уверенно пробежали по щекам, векам, сдвинутым бровям. Удивительно, как много могли прочесть ее пальцы. Я никогда не мог ничего скрыть от нее, великой ведуньи.

— Алекс, давно пора было приехать, сказала Мадлен, моя сестра. Она — вылитая Одри Хепберн.

Мы стояли на длинном причале. Вернее, стоял я, а сестра — красивая, мудрая, любящая, удивительная — сидела в кресле-каталке. На коленях — светло-коричневый плед, половину лица скрывали большие темные очки. Она сидела в кресле, потому что была парализована, ощупывала мое лицо и волосы длинными нежными пальцами, потому что была слепа.

— Дай мне руку, — приказала она.

Еще стоял август, но ветер был холодный — он дул с озера Мичиган, несся над нами и вокруг нас. Я поддернул рукав своей выпендрежной черной водолазки, выглядевшей как надо в Нью-Йорке или Миннеаполисе, но не здесь — на острове, в добрых десяти милях от моста Маккинак. Яркая зелень, аквамариновая вода, белый песок. По виду не отличишь от Карибских островов, только без соли в воздухе, зато здесь смолистый запах сосен. И конечно, длится это недолго, всего несколько месяцев, но следующим летом снова будет так, и следующим — и так далее. Преходящая благодать. Награда за суровую зиму.

Мэдди взяла мое запястье, погладила густые волосы на руке, словно мы были любовниками. Мы с ней не виделись с прошлой весны

— А ты поправился, — сказала она.

— Я совсем забросил велосипед этим летом.

Я вообще ничего не делал эти пять месяцев после того, как Тони умерла. Ее смерть меня пришибла; это был то ли поворотный момент в моей жизни, то ли волчья яма — что-то держало меня за глотку, и я никак не мог освободиться.

— Ну, двинули. — Мэдди отпустила меня и сложила руки на коленях. — Поедем и дом. Все получится, вот увидишь. Доверься мне.

— Да, доктор Нет.

— Перестань. — Она рассмеялась.

Так я ее дразнил — доктором Нет из знаменитого романа о Джеймсе Бонде. Она жила такой же невероятной жизнью и тоже на собственном острове. Но в моей Мэдди нет ни капли зла. Она — просто чудо, а не «доктор Нет» и, может быть, даже не доктор Мадлен Филлипс, клинический психолог и биржевой игрок, — а доктор Да. Я улыбнулся во весь рот.

— Помоги мне съехать с пирса, пожалуйста. Подтолкни кресло. Вещи можешь оставить здесь, Альфред принесет.

— Что у меня с собой? — спросил я, чтобы ее проверить.

— Большой твердый чемодан. Ты закряхтел, когда поднимал его из лодки, и он грохнулся на пирс. И еще что-то маленькое, ты поставил это бесшумно. Что-то хрупкое, наверное, твой портативный компьютер. — Мэдди помедлила. — И…

— И?..

— Черный кожаный портфель. Он висит у тебя на плече. Я чувствую его запах.

— А откуда ты знаешь, что он черный?

— Оттуда же, откуда знаю, что ты в черной рубахе. Ты всегда старался быть изысканным парнем.

— Ты неисправима, — сказал я и взялся за кресло.

— Вся в тебя, Маленький Братец.

Я смеялся, выкатывая кресло — дощечка за дощечкой — с длинного причала. Вода и Огонь — две опасности, которые Мэдди не смогла бы увидеть и избежать, — больше она ничего не боялась. Не сомневаюсь, я бы тоже их боялся, если бы в юности ослеп из-за врожденного дефекта сетчатки retinitis pigmentosa, а в тридцать пять меня бы сшиб огромный дизельный автобус компании «Чикаго транзит», въехавший среди бела дня на тротуар. Так-то. Я выкатил ее с пристани на асфальтовую дорожку, ведущую к дому.

Ее пристань. Ее дорожка. Ее дом. И ее катер — огромная штуковина фаллическом формы из стеклопластика. На нем Альфред, слуга Мэдди — родом с Ямайки, — примчал меня с семерного побережья Мичигана на этот остров. Ее остров. Целиком. «Чикаго транзит» выплатил ей восемь с половиной миллионов долларов в компенсацию за увечье, а Мэдди увеличила эту сумму во много раз. Такая она умница. Наняла лучшего финансового советника, но вела дело своим умом — вторглась на фондовую биржу перед Большим Бумом и поплыла на гребнях ее волн, как чемпион серфинга. Слепая, парализованная женщина побеждала раз за разом — купила акции «Тайм» по двадцать долларов на три миллиона, а продала по сто сорок. Затем еще сто пятьдесят тысяч акций — эта операция принесла на каждые пятнадцать долларов сто двадцать пять. Последнее, что я слышал, — Мэдди пятикратно умножила то, что ей заплатили за перебитый спинной мозг. Водитель автобуса был пьян, до того его трижды предупреждали. Эта ужасная трагедия обернулась для нее выигрышем — хотя бы финансовым. В этом была вся Мэдди.

Было слышно, как Альфред завел мотор и погнал катер по легкой волне. Я обернулся — длинный кремовый катер, сияя на солнце, круто заворачивал к лодочному ангару; темно-кофейный ямаец стоял у руля.

Я глубоко вздохнул, набрал полные легкие настоянного на зелени воздуха. Холодный озерный ветер не доставал нас наверху, под укрытием дубов, кленов и плакучих берез.

Из кресла Мэдди выдвинулось что-то вроде посоха или палки слепого.

— Дальше я поеду сама.

— Электрический привод не для тебя, а?

— Когда я кручу эти колеса, я трачу кучу калорий. Сяду в моторное кресло — все атрофируется. Не могу себе этого позволить. Не могу позволить себе развалиться. И тебе не советую.

— Спасибо за напоминание.

Наверно, это больше походило на удочку — штуковина, пристроенная сбоку кресла и ощупывающая дорогу. Не знаю, как она называется, — Мэдди сама ее выдумала. Сейчас Мэдди опустила ее так, что она коснулась асфальта и теперь легко скользила по дорожке перед креслом. Так Мэдди могла ездить, не рискуя разбиться. Так она могла гулять сама по себе, пилить по узким полоскам асфальта, которыми она, как кружевом, оплела остров. Это давало ей ощущение независимости от Альфреда, или его жены Соланж, или от любой защиты, которую она могла купить на свои миллионы.

Поехали. Руки Мэдди напряглись, и ее как ветром сдуло. Господи, она и вправду может носиться на этой штуке!

— Эй, подожди, — крикнул я, вприпрыжку догоняя ее. — У меня всего пара ног.

— Пошевеливайся, пузан, тебе полезно побегать.

— Эй, калечка, будь повежливей.

— Я просто не хочу, чтобы такой красавчик, как ты, в сорок лет развалился.

— Мне еще нет сорока, а ты почти как мама, комплиментщица навыворот.

— У-ух! — взвизгнула она и скрылась за гребнем берега.

Сестричка-лисичка! Я поспешал за ней, как и подобает верному брату, каким был и буду всегда. Я восхищался ею издавна, еще до несчастного случая и даже до слепоты. Она была так грациозна. Она была как светлячок, особенно в детстве она была как светлячок, и всех детей она покоряла, и мальчишек, и девчонок. Мы с ней похожи, но мы разные. Я тешил себя мыслью что мы одинаково умны, но я не был так заметен и не пользовался таким успехом. Волосы у нас были одного цвета — каштановые, но у меня — длинные и кудрявые, у нее — короткие и волнистые. Мы оба высокие, только я кряжистый, как отец.

У Мэдди лебединая шея, как у кинозвезды. Да, наверное, из-за этого я смотрю, какая у женщины шея. У Тони она была почти так же хороша, да не совсем. Не такая изящная и длинная.

— Боже, как здесь красиво! — сказал я.

— Правда? Деревья, и вода, и все такое. Это радует душу.

Я трусцой поспевал за ней — сквозь прибрежную рощу. Вечно бегу за ней трусцой. Слепая студентка целеустремленно получила докторскую степень по психологии, тут же стала практиковать, и с большим успехом, — она как раз шла в клинику, когда ее сшиб этот идиотский автобус. Я же все припухал в колледже. Изучал языки — целую кучу. Французский, итальянский, русский. Неплохо учился. И еще немецкий, его тоже можно считать. Я хотел стать переводчиком в ООН, но, разобравшись как следует, почувствовал, что слаб для этого, и почему-то стал писать технические инструкции. Поэтому я и покинул родной Чикаго. Перебрался на Средний Запад, в Миннеаполис — эту Мекку высоких технологий. Пишу инструкции к самым быстрым компьютерам в мире. Платят-то хорошо, но после моей учебы и заграничных странствий это все невыносимо скучно. Мало кто из сослуживцев ездил дальше Чикаго, и наши самые интересные разговоры — о том, кто купил самый хороший дистанционный открыватель для дверей гаража.

Я поднялся по дорожке и за поворотом увидел Мэдди. Она была на верху дюны — сидела, ухмыляясь, — а рядом с ней расположились два огромных зверя. Я застыл.

— Вот это блеск, — сказал я с отменным миннесотским выговором. — Кто это?

— Собаки, глупыш.

Они были палевые, с черными головами, и такие здоровенные, что их холки были вровень с глазами Мэдди. У той, что побольше, изо рта висели слюни. Мне послышалось тихое рычание.

— По-моему, Мэдди, я им не нравлюсь.

— Чепуха. Просто они отличные защитники. Протяни им руку — ладонью вниз, конечно. Они тебя обнюхают. И не шевелись.

— Они уже завтракали?

— Эту зовут Фрэн, — сказала она, поглаживая меньшую собаку. — А это Олли. Умница. Большая умница.

— Умней не бывает, держу пари. Сколько они весят? Фунтов по двести?

— Малость побольше. И скомандовала своим тварям: — Это мой брат. Будьте с ним добры. Добры, Олли. Добры, Фрэн.

Собаки подбежали ко мне легким галопом, навострив уши и задрав носы. Если кто и поджал хвост, то это я, конечно, — стоял не шевелясь, пока они обнюхивали мою кисть, локоть и ягодицы.

— Мэдди, мне это не нравится, Олли тычет мне носом в зад.

— О, извини. — Мэдди дважды хлопнула в ладоши и крикнула: — Фу!

В тот же миг они исчезли среди деревьев, умчались, как олени. Уверен — никакому оленю от них не уйти. Площадь острова — тридцать с чем-то акров; достаточно велик для таких тварей.

— Понимаешь, здесь только Альфред, Соланж и я. А собаки — замечательная охрана.

Мэдди развернула свое кресло, и мы двинулись по дорожке к старому дому, поставленному на южной оконечности острова. Она ехала теперь медленнее, и я положил руку ей на плечо. Может быть, я пробуду здесь долго. Может быть, брошу работу. Мэдди всегда хотела, чтобы — как она выражается — я околачивался поблизости.

— Я так рада, что ты приехал, — сказала Мэдди и, будто прочитав мои мысли, прибавила: — Обещай, что побудешь здесь столько, сколько сможешь, а потом еще немного.

— Обещаю. До сих пор непонятно, что произошло. Полиция — да, она хорошо поработала, я полагаю. Но потом выдохлась. Никаких идей.

— Я тебе сказала, не беспокойся. Соланж приготовила ленч, и после него сразу к делу, если хочешь.

— Конечно, — ответил я, а сам подумал, что вся затея достаточно нелепа, но терять-то нам было нечего.

Мэдди мне говорила, что эти дорожки — которые она заасфальтировала — разметил Фредрик Олмстид из знаменитого Центрального Парка. Мы жали по ним, въезжали под деревья, выезжали — вверх и вниз по откосам, через песчаные шелковистые дюны, и величественное озеро Мичиган то сверкало перед глазами, то исчезало. Бу-у-ум — огромное полотно синей-синей воды. У-ш-ш — прохладная стена зелени.

— Мои собачки — мастифы, — сказала Мэдди. — Я их завела потому, что в северную часть острова заглядывают туристы. И браконьеры.

И вот, наконец, справа появился дом; это было как фейерверк — он парил над верхушкой холма.

— Боже, вот красота! Смотрится, как на картинке.

— Правда? Его еще надо покрасить.

— Черт, верно, краска везде лупится.

Это было здоровенное викторианское сооружение, с налетом колониального стиля. Построил его в 1893 году один чикагский пивовар как летнюю резиденцию. Белый, высокий дощатый дом под зеленой крышей — с трех сторон веранда с многочисленными колоннами. Стоит высоко и смотрит на пресное море. В нем двадцать пять комнат; когда Мэдди два года назад купила его у наследников, пропивавших отцовские капиталы, дом был кандидатом в покойники — не более того.

— Живая изгородь обихожена, окна починены. Отсюда, конечно, не видно, — горделиво трещала Мэдди, — но я сменила и трубы, и всю проводку. Жилье вышло отличное. А еще — новые котлы, три штуки. Все готово к зиме. Можешь себе представить, только крыло для прислуги отапливалось. Они нанимали сторожа, он один жил в доме круглый год.

— Ты правда хочешь остаться здесь на зиму? — спросил я.

— Конечно. Не думаю, что когда-нибудь уеду.

Я разглядывал величественный особняк, некогда славный своими приемами в духе Гэтсби[1]; на них съезжались Ригли, Мэйтагзы, Сиерсы и другие известные семьи Чикаго, и меня вдруг пронзила жалость к Мэдди — редко посещавшее меня чувство. Да, теперь остров — совершенство. Она его создала. Каждый гвоздь, я не сомневался, вбит на свое место. Асфальтовые дорожки, которые она помнит наизусть — каждый изгиб. Все изучено и освоено. Это ее мир, созданный ею так, чтобы он не преподносил сюрпризов. Никаких неожиданных поворотов, незаметных уступов. И никаких автобусов. Деньги создали этот подвластный ей мир; в кои-то веки они сослужили добрую службу. Но как ограничен этот мир. Словно большая тюрьма.

— Я здесь счастлива, — сказала Мэдди и глубоко, удовлетворенно вздохнула. — Правда, правда.

Но с другой стороны, подумал я, — что хорошего было у меня вне этих вод и этого клочка суши? Штрафы за превышение скорости да бесконечные споры — у кого лучше открывалка для гаражных дверей. И разумеется — то убийство. Я повернулся и посмотрел на мою Мэдди, на ее лицо с высокими скулами и узким подбородком, на тонкие губы и очаровательный носик. И кое-что понял. В мире тьмы и угнетающей неподвижности ей пришлось искать другие ценности, и она нашла нечто такое, чего мне никогда не найти.

— Погоди, увидишь третий этаж, — сказала Мэдди с воодушевлением. — Мы там будем работать. Распахнем двери на балкон и… И нас нет.

— Надеюсь, я не забыл, как это делается.

— Чепуха, Алекс. Когда я практиковала, ты был лучше всех моих клиентов. Ты входишь в гипнотический транс вот так, — она щелкнула пальцами.

Потому-то я и оказался здесь. Настоящий, глубокий транс — вот что мне надо. А Мэдди это умеет. Настоящий, глубокий транс, который, может быть, раскроет проклятую тайну: кто убил Тони, мою возлюбленную студенческих времен. Кто и почему.

ГЛАВА 2

Внутри дома Мэдди обустроила все еще гениальнее — начиная с главной лестницы, которая спиралью уходила вверх, под витражный купол работы Тиффани[2] эдак в сорока футах над входным холлом. И до бильярдной, декорированной выцветшими оленьими головами, столовой со столом на шестнадцать персон и, наконец, просторной гостиной с видом на склоны холма и сверкающее озеро. Большая часть прежней мебели осталась на месте: бильярдный стол, обеденный, несколько диванов — наверно, из-за чудовищных размеров. Для такого грандиозного дома эта мебель подходила как нельзя лучше.

— Я могла бы все сделать сразу, — сказала Мэдди, когда мы вошли в дом после ленча на веранде (на ленч был сиг). — Но мне захотелось продлить удовольствие. Оборудование теперь в порядке, и я занимаюсь комнатами. Представь себе, обои не переклеивались со времен Великой депрессии.

Что уж говорить о драной мебели, рваных шторах, изъеденных молью персидских коврах и прочем, подумал я и рассудительно сказал:

— Ясное дело.

— Но я делаю это с удовольствием.

Мэдди сама катила кресло, она провела меня через гостиную, холл, бильярдную в задние комнаты. Я почти забыл, что она слепая, — в любой момент она знала, где мы. Скрипнула половица — значит, мы выходим из гостиной, коврик на полу — въезжаем в бильярдную. У нее, как у зрячих, были свои ориентиры, но мне они были недоступны.

— Я люблю здешние запахи, — говорила она. — История дома в запахах. Здесь пласты запахов, слышишь?

Конечно, я их ощущал. В доме стоял аромат прошлого — ничего подобного я раньше не испытывал. При входе ударило сладким запахом дерева — здесь кругом деревянные панели, затем — запахом плесени от обоев, одеколонным и чуть гнилостным. Запах был пыльный, как от талька, но промытый и постоянно промываемый свежими озерными ветрами.

Через заднюю дверь мы вышли в коридор, миновали еще лестницу — одну из двух лестниц для прислуги.

— Когда-то здесь держали семерых слуг для дома да еще армию садовников, — смеясь сообщила Мэдди.

Она говорила, а я рассматривал все это: древние гардеробы орехового дерева, сосланные сюда много лет назад: сейчас они набиты банками с красками. Интересно, ценится ли это в антикварных лавках? Две раковины — для чистки рыбы? Два холодильника и на них — еще один, совсем старый, со змеевиком. Охладители для воды. Сапоги. Швабры, щетки.

— У нас свой порядок, — сказала Мэдди. — Задние комнаты отданы Альфреду и Соланж. Кухня, их гостиная, спальня прислуги — запретная для нас территория. Дальше этого холла, пожалуйста, не ходи. Они для меня — находка. Я хочу, чтобы их не тревожили. Я хочу, чтобы они были здесь счастливы.

— Да, конечно, — ответил я. Значит, на этот раз я не буду обследовать дом, как в прошлый приезд.

За растресканной дверью бренчали кастрюли.

— Соланж, — крикнула Мэдди, — мы идем наверх. Не знаю, когда спустимся; пожалуйста, не беспокойте нас. Может быть, устроим поздний обед, хорошо?

— Конечно, — ответил приятный грудной голос.

Мы подошли к двойной двери, и Мэдди взялась за ручку.

— А эта штука надежна?

— Не беспокойся. Веревки заменили тросами.

Лифт. Его построили в 1910 году, когда у хозяина дома отнялись ноги. Здоровенная деревянная кабина, добрых шесть на шесть футов, движется в здоровенной башне, пристроенной сзади дома — снизу до третьего этажа. Когда-то кабину перемещали вручную, на канатах. Двое слуг возили хозяина по дому, и они же тянули за веревки, поднимая его наверх.

— Помнишь, в прошлом году, в твой первый приезд, что было в этом лифте? — спросила Мэдди, когда мы въехали внутрь и опустили обе двери. — Сорок лет его использовали как шкаф для метел. Теперь все переделано, есть электромотор, кнопки, и я могу ездить одна.

Мягко вздрогнув, лифт пошел вверх, мимо окон со свинцовыми рамами, потом мимо холла второго этажа. Первая часть нашего путешествия.

— Если хочешь, сегодня только попробуем, — сказала Мэдди.

— Посмотрим.

Я вдруг занервничал. Что это будет — работа или цирковой фокус? И главное — хочу ли я пережить все заново?

Когда уже казалось, что мы вот-вот пробьем крышу, машина скрипнула и остановилась. Я поднял двери-шторы из деревянных планок — одну в кабине, другую наружную, предохраняющую от падения в шахту, и Мэдди выехала в малый холл. Я огляделся — слева и справа комнаты для слуг, забитые старой мебелью. Старые бальные платья на вешалках, куча зеркал, комоды.

— Смотри-ка! — Мэдди остановилась у бочки и сунула в нее руку. — Старинные мыльные хлопья.

— Почему они так поступили, прежние хозяева? Все бросили…

— Человек столько дерьма скапливает за жизнь…

— Верно, — сказал я.

Здесь, как и на первом этаже, тоже гостиная для слуг. Но эта набита барахлом, скопленным поколениями семьи, некогда богатой, но просвиставшей свое богатство.

— Нашли богатство в пиве, потеряли в пьянстве, — задумчиво сказала Мэдди.

Ящики с венецианским стеклом и хрустальными бокалами, стулья, поставленные в три четыре яруса, детская бронзовая кровать, плетеная детская коляска и груды изъеденных мышами матрасов. Это ошеломляло. Вгоняло в тоску — не меньше, чем изумляло.

Мэдди проехала сквозь завалы, нигде не притормозив. Толкнула дверь, и мы оказались в огромном, вроде гимнастического, зале, занимающем почти весь чердак.

— Ого! — воскликнул я.

Наконец-то мы на ее территории. Отсюда все было вынесено, пол выкрашен белым, стены — голые, деревянные. Огромное дворцовое пространство, подымающееся на добрые тридцать футов. Оно занимало всю переднюю часть дома — бóльших зал в нем не было. Обеими руками Мэдди послала кресло вперед, притормозила одной рукой и закружилась посередине, весело восклицая:

— Чудесно, правда?

Простор — и ничего больше. Ощущение свободы. Я подошел к Мэдди, обернулся и увидел купол Тиффани, венчающий лестничный колодец, над ним — световое окно в крыше, двадцать футов на двадцать Колонна света прошивала купол и упиралась в центр зала.

— Иди сюда, — позвала меня Мэдди. Она ничуть не потеряла ориентировку, пока кружилась. — Смотри.

Две большие стеклянные двери, здоровенная стереосистема на стене. Мэдди проехала мимо двух раскладных кожаных кресел — единственной мебели и распахнула обе двери. Выехала на узкий балкон, врезанный в откос крыши. Порыв озерного ветра развеял ей волосы. Я вышел следом за ней и ахнул. Тепло, и холодный ветер, и синева внизу, густая колыхающаяся синева. Повернувшись влево, увидел край изумрудной зелени — берег. Вверху — светлая голубизна. Небесная синева. Волшебная синева.

— Поэтому я купила дом. Из-за этого насеста.

— Да. — Только теперь я по-настоящему это понял.

— Поднимаюсь сюда и ощущаю ветер и запах воды. Часами могу здесь сидеть. Будто летаешь.

— Словно стоишь на самой верхушке Хэнкоковского небоскреба. Снаружи и на верхушке.

Она схватила меня за руку и сказала:

— Точно, но в то же время вдалеке от всего и вся. — Она рассмеялась. — У меня есть друзья на Востоке, они не могут понять, как эго я решилась поселиться здесь. Они думают, озеро Мичиган жутко загрязнено.

Какой-то миг мы молчали, потом она попросила принести дистанционный регулятор. Я принес, и потекла музыка — смесь рока и «новой волны». И еще в ней было что-то григорианское. Я слушал поющие голоса. Закрыл глаза. Верно, это был полет.

— Теперь можно поразвлечься, — сказала Мэдди.

— Развлечение? Думаешь, это будет развлечение?

— Ну, сначала — не всерьез. Сегодня не обязательно, если ты не хочешь Мы просто войдем. Это магическое место, Алекс. Увидишь. Этот остров и высота… — Она повернулась. — Пошли внутрь. Видишь кресла? Твое слева.

Я знал, что она купила его для меня, и подозревал, что доставка была срочная. Красивое кресло. Темное дерево. Темная кожа. Под пару к ее креслу. Я помог ей перебраться в него из каталки и сел в свое.

— Слева рычаг, нашел? — сказала Мэдди. — Просто потяни.

Я потянул, ноги поехали вверх, голова откинулась. Солнце, стоявшее уже на юге, заливало нас светом, грело, заряжало энергией; с озера прилетал ветер, омывая и очищая нас. Вдали слышался плеск волн.

— Дыши. Вдох… выдох. Вдох… выдох.

Начало гипноза.

— Мне малость страшновато, — проговорил я, перекрывая успокоительные звуки музыки и прибоя.

— Старшая сестра когда-нибудь делала тебе плохо?

— Нет, но…

— Ш-ш. Просто войдем туда и вынесем это наружу.

До несчастного случая, пока у нее не отнялись ноги, Мэдди была очень хорошим психотерапевтом. Сильная интуиция. Видела людей насквозь. И полна сочувствия к ним, разумеется. Уверен, что именно слепота развила это в ней. От пациенток отбоя не было, работала она с группой преуспевающих психологов неподалеку от Мичиган-авеню.

— Ты создан для этого, Алекс, — успокоительно сказала Старшая Сестра. — Тебе бы романы писать, а не инструкции. У тебя блестящее воображение. Поэтому ты так легко поддаешься гипнозу. Я — хороший практик, но ты… Ты просто все можешь.

— Чепуха.

— Нет, не чепуха. Я серьезно.

Мэдди научилась гипнозу от своей коллеги Алисии, женщины лет на десять — пятнадцать старше нее. Алисия была их обшей дуэньей. Она была известный гипнотизер, нас познакомили, и я нашел ее потрясной женщиной — уверен, что ее пациенты тоже так считали. Позже я узнал от Мэдди, что Алисия вышла замуж за своего пациента. В те годы это иногда случалось, а сейчас за это отнимают лицензию. Она вышла за парня, который все время торчал на телеэкране, день за днем. Реклама — вот чем он занимался. Этим и прославился. Мэдди как-то проговорилась, что Алисия помогла этому парню, Уиллу, разобраться с убийством его матери. Я спросил: значит ли это, что нашли убийцу? Мэдди просто и коротко ответила: «Да». Бабушкины сказки, сказал я тогда себе. Психотерапевт выходит замуж за своего пациента. В семье происходит убийство. Оч-чень интересно…

— Вдох — выдох, — тянула нараспев Мэдди. — Лежи свободно. Голова пустая, легкая… Вдох — выдох.

Мэдди рассказывала мне о своих сеансах, но они мало меня интересовали, пока этот мудак-шофер не наехал на нее своим автобусом. Я занялся гипнозом, чтобы избавлять ее от боли. Она учила меня, как помогать ей забыться, уходить в транс и сопровождать ее в тишину, туда, где нет мучительной боли. Туда, где ничто не ранит. Вот что я делал. Скоро мы оба стали мастерами. Мы погружались в транс вместе — брат и сестра — и уходили от всех. Отправлялись в Альпы, и Мэдди ощущала себя лыжницей на крутом горном склоне. Мы загорали на средиземноморских пляжах — море, солнце, песок. Ныряли у берегов Ямайки, и ноги ее били по воде, и она плыла. Это были целенаправленные фантазии. И они отлично удавались.

— Я веду, — сказала она. — Транс твой, но веду я.

— Ты полегче, ладно?

— Непременно. Я не буду нажимать, вернемся, когда захочешь.

Сейчас мы, конечно, будем опять погружаться вместе. Эффективный способ гипнотерапии. Терапевт, гипнотизируя пациента, сам погружается в транс. При этом ведущий следит за глубиной транса и у себя, и у ведомого и приводит его в сознание, если что-нибудь не так.

Музыка смолкла. Да, Мэдди повела нас и выключила звук, готовя меня к вылету.

— Хорошо, Алекс, — сказала она. — Тебе надо держать глаза открытыми и в то же время их закатить. Вверх, смотри вверх, так высоко, как можешь. Итак: один…

Я сделал, как было велено, и ощутил ее волю, она обволакивала меня, затягивала. Я завел вверх свои карие глазки как мог далеко. Таращился вверх — высоко, как мог. Вверх, вверх, вверх. Повторил про себя: один…

— Глаза смотрят вверх. Вдох. Вдохни глубоко и не выдыхай. Хорошо. Не дыши. Не дыши и, пока глаза заведены, опусти веки. Давай, опускай веки. Два! — произнесла она с силой.

Теперь я ощутил это.

Начало транса, в который она меня вводила. Он наступал, как всегда, быстро, возникая у основания шеи и поднимаясь к затылку. Чувство оцепенения. Все в порядке, подумал я. Я решил это сделать. Сделаю. И я пропел про себя — два.

— Расслабься, Алекс. Отпусти глаза. Ты падаешь… падаешь… — Затем приказ: — А теперь дышать. Три!

Когда меня в первым раз гипнотизировали, ничего не вышло. И во второй, и в третий. Ощущал обрывки, крупицы транса так, словно я учился кататься на одноколесном велосипеде, мог проехать полметра, и все, конец. Вплоть до четвертой попытки не мог погрузиться, но уж тогда прошел весь путь. Упал туда. Целиком. Было чудесно.

— Я еще не весь там, — сказал я. — Малость разучился, понимаешь.

— Просто позволь себе падать, валиться во тьму.

Транс. Он приходит. Ползет в череп, и мозг. И в руки, и в ноги. Я чувствую его, он пожирает меня. Я знаю, это будет настоящий транс. Внутренняя гармония. Гипноз. Это может стать дурной привычкой, подумал я.

— Ты погружаешься, — поет сестра, она слышит мои мысли, волны моего мозга. — И вдруг — у-ух! — огромная сеть ловит тебя. Теперь ты чувствуешь, что летишь вверх. Тебя поднимает.

Мощный вихрь ворвался в открытую дверь, охватил меня и поднял. Да. Вверх. Лечу в воздухе. Во тьме. Оторвавшись от кожаного кресла, которое моя дорогая сестра привезла из Чикаго. Поднимаюсь, подумал я. Вверх. Еще выше. Я легко лечу к свету. Да, вот оно: три!

Мощная жгучая волна поднялась во мне. Это хорошо. Нет, грандиозно. Я вижу себя — плыву в пространстве — магически и восхитительно. Теперь я опять в солнечном сиянии. Теперь я ушел. Совсем ушел.

ГЛАВА 3

— Чертовщина! — выкрикнул я из своего транса.

— Это уж верно…

— И какая еще!

Я вроде как на ковре самолете, вылетел из балконных дверей, с третьего этажа, лечу над домом, над озером. Синее озеро. Синее облако. Это было здорово. Мне давным-давно не было так легко. Воздушная зыбь. Вихрь, несущий меня. Ласкающий меня. Успокаивающий.

— Отбрось все, Алекс. Расслабься, — взывала Мэдди оттуда, с той стороны.

— Я уже ушел.

— Не волнуйся, все будет хорошо. Я позабочусь.

— А кто волнуется?

У меня было ощущение, что я вижу сон, которым могу управлять. Сон, вот на что похож гипноз. Сон, который можно направить, сон, в котором можно говорить. Я был в трансе, глубоком, как самый глубокий сон, но в то же время бодрствовал и все сознавал. Я был внутри него, но мог сообщаться с миром, с Мэдди. Чрезвычайно странное ощущение, как будто я отпер волшебную дверцу в своем мозгу и исчез в скрытой части собственного бытия.

Я был в трансе, чувствовал, что сижу и поворачиваюсь туда-сюда, но внутренним оком видел себя летящим вверх в небо. Посмотрел назад. Виден дом со всеми его колоннами. Такой большой и белый. На самом верху, на балконе, стоит моя сестра Мэдди. Стоит и машет мне. Глядит на меня. Нет инвалидного кресла. Нет темных очков. Вот почему она так любит гипноз, каждый день к нему прибегает: она путешествует, куда хочет, и все видит.

— Дай этому волю, — командует она и машет мне с балкона.

Вихрь эмоций поднялся во мне. Это гипноз. Он выпустил на свободу мои слова и мысли.

— Мэдди, я рад, что я здесь. Я скучаю без тебя. Нам не надо жить порознь. Нам было так весело, когда мы росли в Чикаго, правда?

— Да-да. Лучше не бывает.

— Понимаешь, я беспокоюсь о тебе, — сказал я; гипноз, как «сыворотка правды», вытолкнул мои чувства на поверхность. — Причины для беспокойства? Их куча. — Особенно с тех пор, подумал я, как умер отец и маму пришлось отправить в дом инвалидов. — И я чувствую себя виноватым.

— Алекс, пожалуйста, не надо.

— Почему? Я спрашиваю себя, почему я не ослеп или… Почему не меня сбил автобус. Я о том, почему ничего не случилось со мной?

— Господи, хороши бы мы тогда были. Слепой брат и увечная сестра или наоборот. — Мэдди засмеялась. — Нет, Алекс. Ты предназначен для другого. Не беспокойся. Я больше не сержусь на судьбу и даже в некотором роде счастлива. До неприличия богата. И собираюсь сделать кое-что очень серьезное с помощью этих денег. Да, есть такая цель. Может быть, и для тебя будет работа — да, да, — если тебе это интересно. И есть еще одно дело, в нем мне действительно нужна твоя помощь. Но давай все по порядку. Это твой транс.

— О, Да.

Мой транс. За тем я и приехал на остров моей сестры. Коснуться основ и улететь. Я люблю летать, а не копать вглубь. Некоторым нравится уходить в транс все глубже и глубже. Погрузить себя во тьму и копать до центра Земли — это не для меня. Конечно, я начинаю во тьме, но затем поднимаюсь и лечу — выше, выше, Я люблю эту часть пути. Подъем, подъем… Вот я и в облаках. Холодных, белых, пушистых облаках. Я приехал к Мэдди, она послала меня вверх, так что я могу…

— Вот зачем мне гипноз, — проговорил я печально, — Тони. Ты помнишь ее? Она из Чикаго, она приехала в Миннеаполис, и ее убили.

— Знаю. Ты любил ее.

— Это было страшно, — слова стали комом в горле. — Полиция… она до сих пор в тупике, а мне все кажется, я что-то знаю. Что-то важное. Я там был, ты же помнишь. В тот вечер, когда ее убили. Я пытался спасти ее, но…

— Так вот о чем ты думаешь: не известно ли тебе нечто такое, что поможет найти ее убийцу? Нечто, скрытое в твоем подсознании?

Для меня-то это было ясно как день.

— Да.

— Так что же ты знаешь?

— Не знаю точно. Но это во мне. Ключ. Я хожу вокруг него. Вокруг ключа. Будто он валяется в траве под ногами, и, если я его найду, разгадаю тайну гибели Тони.

— Конечно. Значит, ты готов повернуть время? Согласен вернуться назад, а прошлое?

— Да, готов. — Я вдруг стал жаловаться: — Надо было много лет назад забыть Тони. Она не хотела быть со мной. Я делал все, чтобы выкинуть ее из себя, — не выходило, а теперь не могу забыть о ее смерти. И не забуду, пока не разберусь во всем.

— Пока не осмыслишь.

— Верно.

Мы уже говорили об этом по телефону. Я рассказал Мэдди, как я терзаюсь из-за Тони, как истязаю себя за то, что не сделал в ночь ее убийства все возможное, колочу себя за то, что я мог сделать и не сделал. Рассказал о своей идее: я видел что-то важное. Ключевое.

Тогда Мэдди и предложила мне вернуться в прошлое. Не на десятки лет назад — в юность или в одну из прошлых жизней. На несколько месяцев назад, в апрель. В ту неделю, когда Тони приехала из Чикаго. Звонок в дверь — и вот она. Тони, с которой мы не виделись почти десять лег.

— Путешествие в прошлое, — объясняла Мэдди. — Ты возвращаешься и снова видишь все, как было. Все равно, что еще раз посмотреть фильм. Можно ускорить действие. Можно замедлить и внимательно просмотреть то, что могло быть упущено в первый раз.

Конечно, вот что я должен сделать. Заново прокрутить ту неделю, нащупать в памяти то, что я неведомо для самого себя знаю об убийстве Тони.

— Значит, надо идти туда. С чего начнем?

— Просто дай истории начаться.

— Ну, это началось с появления Тони на моем пороге.

— Прекрасно, — сестра глубоко вдохнула, выдохнула. — Это случилось ни так давно. Несколько месяцев. Все это еще у тебя в памяти. Так что просто позволь себе вернуться назад. Вообрази, что ты на верху эскалатора.

Я-то был на верху облаков, но внезапно услыхал громкое шипение, прямо передо мной открылась дверь, и вот он — эскалатор. Удивительно. В небесах — эскалатор. Идущий вниз. Но он, однако, здесь и весь сияет. Я посмотрел вдоль него, вниз.

— Ты видишь эскалатор, Алекс?

— Да, прямо передо мной.

— Прекрасно. Ступи на него. Я считаю до десяти. Когда скажу «десять», ты очутишься там. В прошлом.

До меня дошло. Этот эскалатор ведет вовсе не вниз. Он переносит в прошлое.

— Один. Ты ступаешь на эскалатор.

Я шагнул. Счет начался. Возвращаюсь. Я был там вчера, стирал белье, складывал вещи. Думал о Мэдди. Беспокоился о ней. Выйдет ли она замуж? Найдет ли кого-нибудь? Наверное, нет. Наверное, у нашей матери не будет внуков, я ведь тоже не спешу обзавестись потомством. Внуки… Мама вряд ли помнит собственных детей, так что, пожалуй, «дети ее детей» для нее непосильное понятие.

— Два. Дай времени идти вспять и сам иди с ним.

— Говорю же, все началось, когда Тони объявилась в Миннеаполисе, — пробормотал я.

— Просто дай сцене ожить. Три. Это в твоей власти, Алекс!

Мэдди считала плавно, ровно, уводя меня все глубже в транс, перенося в прошлое. Все началось вскоре после смерти Лиз. Из-за нее Тони приехала из Чикаго в Миннеаполис. Тело ее младшей сестры нашли в Миссисипи.

Мэдди досчитала до семи; при счете восемь» послышался слабый звонок.

— Вот оно. Ты слышишь это, Мэдди, — звонок? — спросил я.

— Рассказывай, Алекс. Плыви по времени, и все. Ты почти в самом низу эскалатора. Девять. И…

— Выло воскресенье, полдень, и я собрался на велосипедную прогулку, и…

— Продолжай, Алекс. Восстанови эту сцену. Тебе это под силу. Сделать это и понять, что произошло с Тони. — Глубокий вдох. Сжимаю губы. Выдох. — Ты собирался выйти из дому, позвонили в дверь… и тогда… Десять!

ГЛАВА 4

«Дз-з-з-з-з!» — звенела эта штука. И опять — душераздирающе — «дз-з-з-з-з-з-з!».

Я ненавидел этот домофон — звонили снизу, от парадной. Он визжал, как дьявол, и первая мысль была — не отвечать. Наверное, дети продают сласти, нужны деньги на каникулы; мне вовсе не жалко, просто… Или кто-то собирает подписи: требуем убрать отсюда мусоросжигатель. Я был в обтягивающих велосипедных шортах и голубой футболке — готов к выходу. Велосипедная прогулка. Вокруг трех озер. Десять и четыре десятых мили. Первое теплое воскресенье в году, пора ехать. Снег сошел, дорожки просохли, сухие листья убраны и вот-вот задымятся. Разве мог такой велосипедный фанат, как я (вторая спальня в моей квартире превращена в гараж для трех велосипедов), усидеть в такую погоду дома?

Поросячий визг домофона опять оглушил меня: дз-з-з-з-з-з-з! Я стоял в прихожей и думал, не удрать ли по черной лестнице. Убежать. По какой-то причине я мог думать только об этом. В голове стучало: нельзя отпирать эту дурацкую дверь.

— Но ты, кажется, отпер ее, Алекс?

Да. Взял себя в руки. Вероятно, там друг. Наверняка даже. Скорее всего, один из Ларсов — только в Миннесоте у вас может оказаться двое друзей с одинаковой скандинавской фамилией. Отправился погонять на велосипеде и решил заехать за мной. Вот почему я подошел к ящичку домофона и нажал на кнопку — хотел убедиться, что это один из Ларсов, — но чувствовал себя так, словно включил электрический стул.

— Привет, кто там? — крикнул я в ящик на стене.

Внизу помолчали. Потом я услышал: «Тони».

Я вытаращил глаза. Тони? Конечно, это та самая Тони. С другими не знаком. И, конечно, она возвращается в мою жизнь. Но разве я не знал, что так будет? Разве не ждал все эти десять, или двенадцать, или сколько там лет?

Я не мог слова вымолвить, понятия не имел, что делать. В голове промелькнула старая история. Это было в Нью-Йорке, мы с подружкой обедали в ресторане, и кто, как вы думаете, сидел с нами рядом? Кумир моей подруги, идол из идолов, рок-звезда Стинг. Пэтти, годами мечтавшая встретить Стинга на нью-йоркских улицах, разучившая поздравительную речь (дорогой Стинг, поздравляю с новорожденным), Пэтти, которая за словом в карман не лезла, вдруг потеряла дар речи, как будто язык у нее отсох, не могла ни говорить, ни есть, так что мне пришлось минут двадцать толковать о дистанционных открывалках для гаражных дверей, пока Стинг не поднялся и не ушел. Тогда Пэтти схватила с его тарелки булочку, запихала в рот вместе с бумажной розеткой и, жуя эту дьявольскую смесь из отрубей, зерна и бумаги, выговорила набитым ртом: «Я просто не знала, что сказать, ребенок-то уж давно не новорожденный!»

Сейчас так было со мной. Правда, Пэтти отлично понимала, что ее будущее не изменится от встречи со Стингом, а я сердцем чуял, что Тони возвращается в мою жизнь. Но так же, как у Пэтти, давным-давно устарел мой заготовленный и затверженный вопрос: «Ну как твоя интернатура?» Так я намеревался спросить, потому что из-за медицины она со мной порвала. Из-за своей карьеры. Так она утверждала, но я ей не верил. Это был предлог. Что-то за этим скрывалось. Любовная история с другим медиком?

Но спрашивать ее сейчас об интернатуре было смешно и нелепо, ведь Тони давно стала доктором медицины и работала терапевтом в чикагском госпитале самое меньшее восемь лет. Так что я никак не мог сказать в домофон: «Приветик, Тони, как твоя интернатура?»

В голове моей было пусто, словно после лечения электрошоком; не оставалось ничего иного, как нажать кнопку «дверь». Я это сделал и еще раз впустил Антуанет Доминго в свою жизнь.

Я знал, что совершаю ошибку.

Шесть лет назад, после гибели отца в авиационной катастрофе, я обратился к психотерапевту — никак не мог оправиться, все еще сердился на отца, сильно не ладил с матерью. Психотерапевт сказал мне: прежде всего забудь Тони, освободись. Но я все равно рвался к ней, к Тони. И вот теперь нажал на кнопку домофона и впустил доктора Доминго в свою жизнь. Я понимал, что совершаю ошибку. Знал, что это принесет беду нам обоим.

Я стоял в длинной узкой прихожей своей кооперативной квартиры. Чуть-чуть приоткрыл дверь и прислонился к стене. Все стены квартиры были обшиты панелями темного дуба — за это пришлом заплатить особо. Какая ошибка — не дубовые панели, а решение открыть дверь и впустить ее. Сердце лупило, как насос. Тони. Проклятье! Надо захлопнуть дверь — и вниз по черной лестнице, на велосипед и закрутить педали. Да, думал я, я должен, обязан это сделать. Я знал, знал, что одному из нас не быть в живых. Такие у нас с Тони были отношения.

— Мы можем остановиться в любую минуту, Алекс. Ты только скажи, — произнес заботливый голос.

Конечно же, я не мог себя удержать. Мне необходимо увидеть Тони. Взглянуть еще раз. Всего одна встреча. Не увижу сейчас — не увижу больше никогда. В этом я был уверен.

Я бессильно потянулся к двери и услышал спокойные шаги на лестнице. Ступеньки деревянные, выстланные зеленой дорожкой. Лифта нет. Тони поднимается на третий этаж, под ее легкими шагами некоторые половицы поскрипывают. Я был готов, едва услыхал звук ее шагов. Я стоял, прислонясь к стене, и сквозь стук своего сердца слышал этот звук — он приближался. Я опустил голову. Посмотрел на паркет — будто в нем была разгадка. Чертовщина! Дурацкая ошибка. Эта глава кончена. Или не кончена?

Вдруг я ощутил ее присутствие — звук шагов смолк. Я поднял голову, попытался заговорить. Прошептал: «Тони».

Через приоткрытую дверь была видна только часть ее фигурки — узкой полосой, — но я уже охватил ее взглядом. Она почти не изменилась с тех пор, как мы виделись последний раз. Тогда она вместе со своей подругой Лорой, медсестрой, вихрем прошлась по нашей квартире и упаковала свои вещи за какой-то час. Те же узкие плечи, тонкая талия, широкие бедра. Она не слишком высокая, а ноги кажутся очень длинными. Я сразу все это узнал. Да. Темные волосы — густые, длинные, подстриженные с нарочитой небрежностью. Те же, что раньше, только тронуты хной. Смуглая кожа, которая загорает и в облачный день. Широкие брови — красивые, темные, в тон ее карим глазам; нежный, изящно очерченный рот и заостренный подбородок. На ней была белая майка и поверх нее свободная светло-коричневая рубаха, завязанная над восхитительными бедрами, выцветшие джинсы, ботинки — вроде ковбойских сапог с отрезанным верхом. И белая сумка.

Но глаза… совсем красные. Мокрые от слез?

— Тони?

Она сильным толчком распахнула дверь и упала в мои объятия, а я обхватил ее — так дерево принимает на себя порыв ветра. Столь же естественно. Столь же мгновенно. Мы идеально подходит друг другу — я чуть повыше, чем она, — ее голова прижалась к моей шее. Как будто нас не разделяли десять лет и пятьсот миль — по Девяносто четвертому шоссе. Как будто она прибежала из дома напротив. Тони вся дрожала, я обнял ее крепко, ощутил пальцами ее ребра, ее волосы; как я любил, когда они рассыпались на моей груди и животе. Тони… Тони… Почему это кончилось? И кончилось ли это? Мы стояли, обхватив друг друга, и казалось, так было всегда. Время сместилось. Вот так у нас было, и так сеть.

Вдруг она всхлипнула, громко и взахлеб, и я ощутил на шее влагу. Господи, это слезы. Она плачет. Из-за меня? Нет, я не был так самоуверен и туп. Слезы радости не льются потоком. Я поцеловал ее в лоб, ощутив губами прядки волос. Она подняла голову, прижалась ко мне, вцепилась в меня. Я поцеловал ее в мокрую щеку, потом в другую. Губы наши встретились, прижались, но дальше это не пошло — Тони отвернулась и снова спрятала лицо.

— Не отпускай меня, Алекс, — сказала она.

Так она и сказала своему старому дружку, и я обнял ее сильнее. Это было здорово, это было как в прежние прекрасные времена. Я бы всегда так стоял, но Тони стало трясти, и она разрыдалась. Я гладил ее по спине, вдыхал нежный, сладкий запах ее кожи и волос. Тони… Тони…

— Что С тобой? Что случилось? — спрашивал я.

Она всхлипнула, попыталась что-то сказать. Не вышло. Попробовала опять — без толку. Боже, да что такое? Наконец она пробормотала:

— Моя сестра, Лиз… Она… она умерла.

Лиз? Последнее, что я помню, — младшая сестра Тони училась в последнем классе школы и собиралась учиться дальше, на Северо-Западе. И эта Лиз умерла. Какой ужас. Умненькая девочка. Суматошная, но умненькая и приветливая, такой она мне запомнилась. Однако при чем здесь Миннеаполис, почему, черт побери, это бросило Тони ко мне? Почему, черт побери, она все это обрушила именно на меня. На растяпу, — она же мне сказала, что никогда не захочет меня видеть?

Слегка отстранившись, пытаясь разглядеть ее залитое слезами лицо, я спросил:

— Умерла? Да что ты говоришь?

— Утонула… в Миссисипи.

Мне смутно припомнилось, что неделю или две назад в газете что-то было о найденной в реке молодой женщине. Однако, дойдя до описания изуродованного трупа, я перестал читать. Я в это время завтракал вот и не прочел имени погибшей, иначе я бы его не пропустил. Любая фамилия, похожая на фамилию Тони — Доминго, Д’Амико, — буквально ударяла меня по глазам. Должно быть, я всегда буду искать вторую Доминго.

— Господи, — сказал я. — Пошли. Давай сядем.

Квартира моя — вроде пульмановского вагона. Длинная и узкая, во всю длину дома. Застекленная веранда, гостиная, две спальни с общей ванной, затем столовая и кухня. Я провел Тони по коридору мимо спальни для гостей, обращенной в велосипедный гараж, и посадил на диван в гостиной. Я не хотел ускорять события и потому сел рядом на стул. Без колебаний положил ее руку себе на колено. Та же ладонь, такая же мягкая, только малость больше морщинок. И в уголках глаз разбегаются лучики. Да, та же Тони, — конечно, она постарела. Мы оба не помолодели — я надеялся, хотя и не очень твердо, что сохранился не хуже, чем она.

Тони глубоко, протяжно вздохнула.

— Прости ради Бога, Алекс.

— Что за глупости. — Я немного удивился, потому что никогда не видел, чтобы она плакала.

— Такие вот дела. — Она вынула свою руку из-под моей, откинулась на диване и, подняв голову, уставилась в потолок. — Моя маленькая сестра утонула две недели назад, Алекс.

Это я уже знал.

— Она жила здесь почти пять лет.

А вот это была новость, и по ее тону и по тому, что она не глядела на меня, я понял: она сюда наезжала за эти пять лет. Может быть, много раз. Я промолчал, я был подавлен и даже обозлен. Могла бы хоть раз позвонить…

— Похороны были на прошлой неделе. У родителей все валится из рук — постарели, — и я вчера приехала освободить ее квартиру. Остановилась в гостинице рядом с «У».

«У» здесь называют университет, так что я больше не сомневался.

— Ты не первый раз здесь?

Она кивнула, и я оставил эту тему. Но почему она сегодня пришла ко мне? Почему сегодня, не раньше и не позже? Почему смерть Лиз заставила Тони встретиться со мной?

— Я только что была в квартире Лиз, Алекс. — У нее перехватило дыхание, она помолчала. — Я не знала, что будет так тяжело видеть ее квартиру. Мне стало жутко, понимаешь? Словно она сейчас придет. На кухне чашка кофе и недоеденный бутерброд. Проклятый бутерброд с ореховым маслом лежит на столе, ждет, чтобы его доели. Несколько раз откушенный.

Я слушал молча и вспоминал газетную заметку. Всплыл заголовок — не весь, только выделенное слово «самоубийство». И я начал думать о прошлом. Лиз… У нее были проблемы и школе. Не то бросила учиться, не то… Ах да, пыталась покончить с собой. Но неудачно — это обнаружили, промыли желудок. Она выпила целый пузырек снотворных пилюль. Точно так и было.

Лиз. По-моему, она была лет на пять младше Тони, у нее такие же густые каштановые волосы, но внешностью она была похуже — круглее лицом, ниже ростом. И еще она была несдержанней, чем Тони. Намного. И болтушка. Такой ребенок — что придет в голову, то и ляпнет. Но без грубостей. Я вспоминал дальше. Похоже, в семье к ней относились как к маленькой девочке, которая никогда не повзрослеет. Да, но на деле все было иначе, верно? Их мать была алкоголичка, жить не могла без вина — из тех, кто не напивается до безобразия, но всегда в пьяном оживлении, как на сцене. Тони человек добрый и заботливый; убежден, и из-за этого она пошла в медицину. Лиз, напротив, была бойцовского склада — вечно сражалась за правду. Может, это ее и погубило? Потерпела поражение и покончила с собой?

— Я вошла в ее квартиру, Алекс, но не смогла там остаться. Это было чересчур. Я сказала родителям, что выдержу, но теперь… Не знаю. Я вошла, увидела этот бутерброд, и меня вынесло оттуда. Мне нужен кто-нибудь. Кто знал меня и Лиз. Прости меня. Может быть, ты не против. Я нашла твой адрес в телефонной книге и кинулась сюда. Мне… мне сейчас нужен кто-то из прошлого.

— Мне очень жалко Лиз, но я рад, что ты здесь. — Это была правда, что там ни говори. — Я помню, что читал — кто-то утонул в реке; это было в центре города?

Тони кивнула.

— Но я не знал, что это Лиз. Я бы позвонил тебе, или пришел на похороны, или…

Тони набычилась и яростно замотала головой

— Все было не так! Они думают, Алекс, что это самоубийство, — полиция, ее друзья, даже ее психотерапевт. Но это не так, Алекс. Я знаю Лиз. Я знаю, у нее были неприятности, но она не прыгала ни к какого моста.

Чего она ждала от меня? Что я мог сказать?

Я пробормотал:

— Да-а?

Доктор Тони Доминго стала тылом ладони вытирать со щек слезы, потом принялась за нос. Без особого успеха и вопреки требованиям гигиены.

— Подожди, я принесу клинекс, — сказал я и бросился по коридору и через спальню, набитую велосипедами, в ванную. Отмотал длинный кусок туалетной бумаги. Тони здесь, у меня. Невероятно! И чего я предложил ей клинекс, думал я на бегу, ведь я всегда пользуюсь старой доброй туалетной бумагой.

Тони не обратила на это внимания. Взяла бумажную ленту, вытерла лицо. Высморкалась. Она думала о вещах, несомненно и несравнимо более важных, чем правила хорошего тона.

— Я уверена, что Лиз не покончила с собой, вот почему. — Она потрясла перед моими глазами конвертом.

Это был маленьким конверт, разорванный сверху, немного запачканным и сложенный вдвое. Письмо. Сколько раз его читали и перечитывали?

— От Лиз? — спросил я.

Тони вздохнула — так вздыхают во сне.

— Я получила его на другой день после — после — предполагаемого самоубийства.

— О Господи…

— Мы еще не знали, что она умерла, ее нашли на следующий день. Так… вот… она звала меня приехать и сделать несколько снимков и…

— Ты все еще этим занимаешься? — спросил я, вспомнив, что Тони всегда ходила с чем-то на шее — либо со стетоскопом, либо с камерой.

— Когда удается. Чтобы отдохнуть от медицины… Так вот… Лиз хотела, чтобы я приехала. Она всю жизнь писала стихи и вдруг решила стать свободной журналисткой. Она собиралась написать потрясающую статью, а я чтобы сделала фотографии. Это будет сенсация, написала она, и… и…

Я отвернулся, мне не хотелось больше слышать об этом.

— Продолжай, Алекс. Не уходи от этого, дай себе дослушать разговор с Тони. Что ты уже узнал важное?

— Дата на письме есть? — спросил я.

Кивок, вздох.

— День накануне смерти, — сказала Тони, вынув письмо и пробежав глазами несколько строчек. — Похоже, написано тем вечером. Не знаю. — И повторила: — Не знаю…

Я тоже не знал. Мы сидели в тягостном молчании. Тони еще раз высморкалась, довольно громко. Я знал, что будет дальше. Ощутил это ясно. Вот зачем Тони пришла. Теперь я понял — я ошибался. Вся проклятая история была ошибкой. Но это ничего не меняет. Тони все равно об этом попросит, и я все равно поступлю так, как поступлю.

— Алекс, можно тебя кое о чем попросить?

Я не шевельнулся.

— Пойди со мной к Лиз, а? Как… как подумаю, что я там опять одна, я… Мне очень стыдно — явилась столько лет спустя и пристаю.

— Чепуха.

Я могу отменить сегодняшний ужин. Дама, которую я пригласил в тайский ресторан, не простит мне этого. Не имеет значения. Ужин отменяется, решено.

— Позволь мне позвонить, это быстро, — сказал я, вставая.

Это я, по крайней мере, обязан сделать: назначено-то было первое свидание. Вот уж точно — цветок увянет, не успев распуститься. Что я скажу? Моя былая подружка вломилась в мою жизнь и всем вам до нее далеко? Смогу я быть настолько честен?

Я остановился — рука еще на спинке дивана — и задал неизбежный вопрос:

— Еще одно: если Лиз не покончила с собой, что тогда было? Несчастный случай?

Тони затрясла своей шевелюрой.

— Нет. Никто со мной не согласен, но я думаю — это убийство. На деле, Алекс, я в этом уверена.

Я опять уставился в пол. Этой зимой — в холода, когда преступность в Миннеаполисе обычно самая низкая, — были зверски убиты четверо или пятеро молодых женщин, их искромсанные трупы нашли под снегом в лесах и полях. Все читали об этом, было много разговоров. Не могла ли быть сестра Тони очередной жертвой?

— Ты пойдешь со мной к Лиз, а?

У меня замерло сердце. Все мои внутренние сигналы опасности заработали — вопили посильнее, чем звонок домофона. Я как будто знал, что должно произойти, знал, что идти туда — именно сейчас — не только глупо, но и опасно, что это шаг по дороге, ведущей к гибели. Но разве я не ждал все годы именно этой возможности — доказать Тони свою любовь, и преданность?

И я с готовностью ответил:

— Конечно. Только натяну какие-нибудь штаны.

Я был так взволнован, что бросился одеваться, забыв про тайскую кухню и телефонный звонок.

ГЛАВА 5

Тут-то я и понял, что переживаю все это заново, и меня скрутило. Я даже завыл. Тони в моих объятиях? Ее должны убить? Это невозможно. Как это предотвратить? Я должен ее предупредить, должен помочь!

— Алекс, устроим перерыв. Начинаю обратный счет…

Нет! Я не могу оставить Тони. Оставлю — потеряю навсегда. Это я знал. Я должен быть с ней, защищать ее.

— Коротенький перерыв, Алекс. Пауза. Потом ты вернешься, Тони будет на месте.

— Но…

— Десять… девять… — ворковала Мэдди. — Когда я скажу «один», ты вернешься в настоящее, но все будешь помнить. Все будет хорошо, Алекс. Восемь…

Я пытался сопротивляться голосу бога, не слушать. Но не мог — Мэдди мурлыкала нараспев, выволакивая меня наружу, проникая в мою гипнотическую черную дыру, — считала, выковыривая, вытаскивая меня из тьмы. Как будто меня засосало в дренажную трубу, и я не могу выплыть, не могу…

— Один. — Мэдди помолчала и сказала: — Ты проснулся, и ты в настоящем

— О, черт!..

Где я? Я открыл глаза и поскорее закрыл, потому что снова был на чердаке у Мадлен — на ее острове. Схватился за рычаг кресла, толкнул его, и меня швырнуло вперед, я едва шею не сломал.

— Ты и порядке? — спросила Старшая Сестра Мэдди.

— Не сказал бы. Я правда вернулся? — спросил я, оглядываясь.

— М-м… — Мэдди лежала неподвижно в разложенном кресле. — Ну, ты ничего не забыл и входишь в транс не хуже, чем прежде.

— Дерьма-то… — Я потряс головой. — До чертиков похоже на тренировочную пробежку. Ты ее так назвала?

Чертово путешествие сквозь, время, сквозь память, сквозь все — в тот день, когда Тони объявилась в моей квартире. В Миннеаполисе. Как это могло быть? И теперь я здесь, вот что самое удивительное…

Я приоткрыл глаза и сощурился от яркого потока света, льющегося сквозь стеклянные двери. Услышал, как накатываются на берег волны озера. Повернулся и увидел вокруг себя огромный пустой чердак, вздымающийся как венский бальный зал, — без единого украшения. И сестру — справа от себя. Слепые глаза скрыты темными очками, ноги вытянуты и недвижимы. Она выглядела как кинозвезда, отдыхающая на палубе шикарного лайнера. Само изящество, сама невинность. И такая колдунья.

— Все было так реально. Я очутился у себя дома, и был апрель. А теперь август, и я здесь с тобой.

Я встал, подошел к двери, посмотрел на синий простор Мичигана. Да, колдовство. Черная магия. То, что я пережил, чему был свидетелем, — этого же не было на деле. Нет, было, но давно, напомнил я себе, с тех пор прошли месяцы.

— Она умерла, — сказал я.

— Да. Очень ее жаль.

— Ты ее помнишь?

— Конечно, помню.

— Умерла… но ведь я только что ее обнимал. Она была совсем близко, я слышал ее запах. Это было совсем как в жизни.

— Поразительная штука — память, — сказала Мэдди. — Могу поспорить, ты думал, что забываешь ее.

— Верно, думал.

— Но в твоей памяти она жива, ждет, когда ты до нее доберешься. Ненавижу эту западную идею, что жизнь линейна и все пережитое — люди, события — уходит навсегда.

— Мэдди… пожалуйста.

— Но я-то знаю. Тони в каком-то ином измерении, просто мы ее не видим и не можем до нее дотянуться.

На меня накатила черная тоска. Я не мог слушать рассуждения Мэдди — совсем не мог. Я не желал иметь дела с методами, которые помогли Мэдди пережить ее трагедию. Моей трагедией была Тони, она умерла, ее убили, и ничто иное не имело значения.

И я мысленно отгородился от сестры, вышел на балкон и попал в мощные объятия полуденного солнца и озерного ветра. Вдали плыл большой корабль, наверное, шел из Чикаго в верхнюю часть Мичигана, а там через другие озера и реку Святого Лаврентия в океан. В другие миры. Господи, а я стою здесь в тоске и отчаянии, как будто только что обнимал Тони — но так и было — и только что потерял ее — хотя и это правда.

Мэдди крикнула:

— Алекс, пить хочешь?

— Хочу.

— Чай со льдом?

— Пойдет…

Я оглянулся. Мэдди пыталась из раскладного кресла дотянуться до телефона, висевшего на каталке. Я поспешил на помощь.

— Нет, — твердо сказала она, услышав мои шаги. — Когда понадобится, я попрошу.

Все та же старушка Мэдди, думал я, возвращаясь на балкон, к голубому простору. Нисколько не изменилась с пяти лет. Было слышно, как забибикал телефон: двузначный номер — звонит вниз.

— Соланж, не могли бы вы принести холодного чая? Погодите, лучше целый кувшин и несколько кусочков лимона, пожалуйста. Да, мы все еще наверху. Спасибо.

Я смотрел, как закипает и гаснет белая пена на гребнях волн, и вдруг заметил какое-то движение на лужайке перед домом. Две большие, длинные серые твари. Ах да. Собаки — Фрэн и Олли. Интересно, смогу я погулять здесь или я взаперти — пленник Мэдди?

— Ты очень любил Тони, правда? — послышался ее голос.

— Да, — ответил я через плечо. — Трудно это было. Какая-то чертовщина. Была куча всякого, о чем я тебе не рассказывал. Можем, в наших отношениях было что-то нездоровое.

— Алекс, поверь, чертовщина есть в любых отношениях.

Я повернулся, посмотрел на нее, и у меня едва не вырвалось: да, конечно, но откуда тебе это знать? Мэдди с кем-то встречалась, у нее были, наверное, и увлечения, но, насколько я знал, Сказочного Принца не было. Я не успел болтануть о своем проклятом превосходстве — Мэдди вдруг сообщила:

— В моей жизни, Алекс, было нечто похожее. Человек, к которому я была привязана так же сильно, как ты к Тони.

— Что?

— Да. Я была влюблена без памяти, и это было прекрасно. И мучительно.

— Ты шутишь.

Я стоял за сетчатой дверью, словно исповедник за перегородкой в церкви. Я никогда не думал, что у нее так было, вернее, думал, что если Мэдди влюбится, то наверняка скажет мне, — а она не сказала. У меня были от нее тайны, а у нее от меня не было, так я считал. Но собственно, чему удивляться? Она — психотерапевт, а эти психотерапевты как фашисты, помешаны на секретности. Они носят в себе сокровенные и темные тайны клиентов — воистину обречены возиться с грязью. Почему бы ей не утаить от меня свой секрет?

— Это было незадолго до несчастного случая. Наверно, за полгода.

Кто-то деликатно постучался. Ага, чай со льдом. Мэдди откликнулась, и вошла Соланж. Я стоял на балконе, залитом солнцем, и сквозь дверную сетку видел ее очертания. Привлекательная женщина с черной, винно-красного оттенка кожей. Добрый человек, заботливый и умелый. У нее и у Альфреда, ее мужа хорошая служба здесь, а моя сестра под надежной опекой.

— Здравствуйте, Алекс, — сказала Соланж.

— Рад вас видеть, Соланж, — ответил я.

Она поставила поднос на пол между креслами, наполнила стакан, осторожно подала его Мэдди, наполнила второй и пошла к двери.

— Спасибо, — вслед ей сказала Мэдди.

Мы снова были одни, и я вернулся в зал, сел на край своего кресла, поднял стакан и пригубил.

— Он был женат? — спросил я без обиняков.

— Женат на своей работе — очень был честолюбивый парень. Ну, если всерьез, — почти женат.

— Как это почти? Человек или женат, или нет.

— Лимон принесли тебе. Ты уже взял?

Я наклонился, взял ломтик и спросил:

— Так был он женат или нет?

— Уже не был. Только что развелся, но еще не понял, что не женат. Что-нибудь понял?

— М-м…

Мэдди улыбнулась, глотнула чая и опять легла. Лицо у нее было лукавое.

— Мы никогда так не говорили, правда?

— Никогда.

— Ну, у меня было несколько мальчиков, понимаешь. Мы встречались. Их было немного — в основном слепые, но были и зрячие.

— А он?

— Зрячий. Вполне. У него было что-то вроде «джипа» или «доджа», и он обыкновенно возил меня в Индиану на дюны и прямо через них на пляж. Там было место, где можно спрятаться, понимаешь, и это было замечательно — гоним по краю озера, и все такое, волны шлепают… — Мэдди вздохнула. — Я чувствовала в нем что-то смутное, но он был особенный — правда, правда. Вернее сказать, мы были особенными, когда были вместе. Как это? Два тела, одна душа? Это про нас. Родные души.

— Почему ты мне ничего не говорила?

— Он работал в моей клинике, и вначале мы вели себя тихо, как мышки. Он вообще был такой. Скрытный. Я тоже к этому привыкла, наверно. Мы так развлекались — играли в секреты. Потом рассказали нескольким людям, но тогда…

Мэдди уронила голову. Я смотрел на нее — моя слепая сестричка, с лебединой шеей, в темных очках «беверли-хилз:», — и думал, что видел ее в болезни и в боли, но не видел уязвленной. Губы у нее сжались, она вся напряглась.

— И тогда? — спросил я.

— Меня сбил этот автобус, понимаешь, и я была в больнице, и мне действительно было очень трудно, и…

— Он так и не пришел в больницу, да?

Мэдди покачала головой.

Не приходил. Иначе я бы встретил его, потому что бывал там почти каждый день. Все друзья Мэдди навещали ее, их было много, и я теперь их всех знаю. Но не этот проклятый парень. Мэдди была тогда в глубокой депрессии, я это помню слишком хорошо. Значит, не только из-за увечья. А еще потому, что не было Сказочного Принца. Был кусок дерьма.

— Впрочем, он бывал таким — ужасно резким, — не удивляюсь, что он меня бросил, — продолжала Мэдди, беспомощно пожав плечами. — Ему как раз подвернулась блестящая возможность на Западном побережье. У одной частной лечебницы дела шли плохо, он влез в это дело, купил ее и жутко преуспел.

— И ни разу не дал о себе знать?

Мэдди покачала толовой.

— Должно быть, он теперь счастлив, потому что богат. Всегда этого хотел.

— Что за мудак, — сказал я.

Мэдди вымученно улыбнулась. Я поставил стакан на пол и погладил ее по колену. Она не откликнулась — конечно же, она не чувствовала руки на колене и не могла ее увидеть. Я коснулся ее руки — она улыбнулась по-настоящему, и ее лицо потеплело.

— Спасибо, — она судорожно, глубоко вздохнула, пытаясь прийти в себя, и спросила: — Ну, что теперь? Еще сеанс или на сегодня хватит?

— Давай еще, — сказал я.

Я не мог расстаться с Тони. Под гипнозом я обрел ее и не могу сразу бросить. Должен вернуться. Но я не мог перестать думать о сестре, о том, какую боль ей причинил, и как мало я в состоянии для нее сделать, и как мало она на деле нуждается во мне — и телефон ей не подашь, и не заплатишь за что-нибудь — у нее-то десятки миллионов.

— Мэдди, ты только что говорила, что тебе нужна моя помощь.

— Потом, Алекс.

— Нет, скажи сейчас. Ты же знаешь, я для тебя на все готов.

Она нагнулась, поставила чай со льдом на пол, взяла мою руку в свою — холодную от этого чая.

— Знаю, знаю, Алекс. Верно, мне нужна твоя помощь. Ты можешь кое-что сделать, но сейчас я не хочу отвлекаться. Давай работать.

— Но…

— Алекс, правда, мы к этому вернемся. Разделаемся с этим, и тогда ты мне поможешь. Все по порядку. Я не хочу тебя отвлекать. Я не хочу уводить тебя в сторону от того, что ты пытаешься совершить. То, что ты пытаешься сделать, — это и очень тяжело, и, скажем так, изнурительно.

Да, дело идет о Тони и о том, кто ее убил. Поэтому я здесь. Следствие под гипнозом, попытка найти убийцу. Все верно, подумал я, садясь в кресло; Мэдди права. Снова права.

— Порядок, — сказал я, потянул за рычаг — нижняя часть кресла пошла вверх и подняла мои ноги. — Но обещай, что позволишь мне помочь.

— Обещаю. — Она опять протяжно, глубоко вздохнула. — Тебе удобно?

Я, извиваясь, прополз в углубление на кожаной спинке кресла.

— Да.

— Теперь расслабься. Вдохни. Задержи дыхание. Выдохни. Еще раз…

Я делал, как она велит — моя сестра-колдунья. Исполнял ее приказы, и она повела меня в иной мир, вожделенный гипнотический мир. Я дышал как надо. Тело становилось все легче. Перекатил глаза вверх, сомкнул веки и снова вдыхал и выдыхал. Это подействовало. Очень хорошо — как надо. Через несколько секунд транс понес меня в иной мир. Еще через пяток минут я был совсем глубоко. Позволил ей вести меня, делал все, что она велела, и наконец ушел. Совсем ушел. Назад, в черную бездну.

— Так где мы теперь? — слышится голос Мэдди.

Я знаю точно. Снова в Миннеаполисе.

ГЛАВА 6

Квартира Лиз была недалеко. Этот район — Хеннепин, Линдэйл и пара поперечных улиц — быстро менялся; прежде он был районом псевдояппи[3], сейчас его заселяли квазипанки, и он стал менее скучным, но, пожалуй, чуть более опасным. В сравнении с Чикаго, однако, Миннеаполис кажется тихой пристанью. Месяц назад моя приятельница столкнулась со взломщиком в собственном доме. Он залез к ней посреди ночи и как раз поднимался наверх, а моя приятельница стояла в ночной рубашке на лестнице. Увидев ее, вор сказал: «Прошу прощения», повернулся и спокойно покинул дом. Такое бывает только в Миннесоте — нигде больше.

Так что вроде мне нечего было здесь бояться. Но мне было страшно. Я поставил машину рядом с коричневым фургончиком. Весенний день стал угасать, мы с Тони сидели в моей «хонде», и я смотрел на невысокий краснокирпичный дом и чувствовал, как меня по спине пробирает дрожь от страха. Нет, нам нельзя идти туда — по этим бетонным ступеням, в эту дверь.

— Мы можем пропустить эту часть, Алекс. Если тебе тяжело, мы ее пропустим и двинемся дальше.

Нет, я должен себя заставить — в этой квартире наверняка есть что-то важное. Лиз оставила здесь какой-то след, ведущий к разгадке, так что мы должны войти. Я был уверен в этом. Но почему?

— Потому что ты вернулся в прошлое, зная будущее, — произнес голос той, что была мудрее меня. — Не волнуйся, ты уцелеешь, что бы ни произошло. И Тони уцелеет. Ее час еще не пробил.

Верно. Я знал это. Но что происходит? Кто я — шпион, наблюдатель? Или я действительно вернулся и заново творю свою жизнь?

— Алекс, ты должен помнить: сейчас не полночь, ты не на берегу озера. Человека с пистолетом не будет, еще не время.

Я ощутил чужую руку в своей ладони, и это вернуло меня в непонятную реальность. Я посмотрел вниз и увидел длинные, тонкие пальцы Тони.

— Ты какой-то чудной, — сказала она. — Ты в порядке?

— Что? — Я тряхнул головой, глубоко вздохнул и пришел в себя. — Конечно. Да. Я в порядке. — Я взялся за ручку дверцы. — Идем. Ключи у тебя?

Она кивнула. Тони, которая, казалось, покинула нас навсегда, вышла из машины. Я смотрел на нее, на то, как она идет, и, чтобы поверить в это, ущипнул себя. Я же не просто ее потерял, я думал, что она ушла навсегда, ушла за горизонт и никогда не вернется. Я обогнул машину и пошел за Тони, и на мне теперь были джинсы и выцветшая рубашка из рогожки. На Тони была прежняя коричневая рубаха, джинсы и эти странные обрезанные ковбойские ботинки. Сейчас мы войдем в квартиру Лиз — я знал, что это идиотизм, но не пытался отказаться.

— Которая квартира? — спросил я.

— Вот.

Тони подняла палец и, не глядя в ту сторону, показала на угловое окно первого этажа, завешенное белой грязноватой шторой, безвольно висящей на карнизе. Мое сердце вдруг набрало обороты, словно я знал, что кто-то затаился там, в углу или кладовке. Спокойно, сказал я себе. Возьми себя в руки.

Мы вошли в замызганный подъезд — плиточный пол весь в щербинах. На стене — латунные почтовые ящики. Ящик Л.Доминго набит — письма и рекламная макулатура торчат наружу.

— Напомни мне поискать ключ от ящика, — сказал я.

— Что? Ах да. Ты погляди. — Тони бросила взгляд на ящик и стала отпирать внутреннюю дверь. — Шикарный домик, а? Смотрителя зовут Джон — ни за чем не смотрит. Живет себе наверху, и только. Лиз все толковала, что он придурок. А вот тебе совет: если мы с ним столкнемся, не говори, что ты из Чикаго. Он вырос через улицу от «Ригли-Филд» — схватит за пуговицу и будет пять часов талдычить о «Щенках» и «Медведях»[4].

В подъезде было темно. Стены зеленые и грязные. На потолке древняя лепка. Ковер — жизнь из него выбили подошвами не один год назад. Мы повернули налево, и Тони поднесла было ключ к двери в квартиру, но вдруг прижала ладонь к губам и зажмурилась. Значит, и ей неспокойно, как и мне.

— Я открою? — предложил я.

Она кивнула, я вложил лагунный ключ в замок, повернул и толкнул дверь в неизвестное. Кретинское жилье — занавески изрисованные, обои выцветшие. Старая коричневая кушетка, подпертая двумя словарями. Стереосистема, беспорядочная груда дисков, разлапистое кресло без чехла. Вроде все на первый взгляд. Чего я боялся? Никого здесь нет — кроме тараканов, разумеется.

— Вперед, — сказал я и взял Тони за руку. — Все в порядке.

Гладкая, нежная, чуть ли не выскобленная кожа врача. Такие у нее руки. Я забыл об этом, но сейчас вспомнил наши веселые и прекрасные времена — словно ее кожа напрямую связала меня с прошлым. Я ободряюще улыбнулся, Тони ответила благодарным взглядом, и мы пошли внутрь — перешагнули через порог и вступили в квартиру человека, которого нет в живых. Ох, не завидовал я Тони. Мне пришлось после смерти отца разбирать его вещи, и это было ужасно, особенно потому, что я делал это в одиночку. Доставал все из ящиков и сортировал.

— Мне очень жаль.

Нет, нет, так было правильно. Мэдди занималась другими вещами — юридические и финансовые дела. Просто было тяжело. Мать совсем ничего не могла. Так что я проделал эту клятую работу и теперь знал, как круто приходится Тони. Тем более если она верила, что Лиз умерла не по своей воле.

— О Господи, — прошептала Тони.

Да, это угнетало. Темнота и хаос. Затхлая нищета. Я стал искать глазами надкушенный бутерброд с ореховым маслом. Что-то не видно. Я отпустил руку Тони. Может быть, на кухне? Тони застыла посреди гостиной, а я пошел в глубь квартиры. Дубовые половицы — в любом доме Миннеаполиса такие — потрескивали под ногами, как молодой лед. Я вышел в узкий коридор, прошел вдоль его коричневых стен и остановился у входа в кухоньку. Вот он. Этот бутерброд. Эта чашка кофе. На краю треснутой фарфоровой раковины.

Мне бы тут и остановиться. Не идти дальше. Но я пошел. Ничего не мог поделать с собой — я словно ощущал чье-то враждебное присутствие. Прошел дальше по узкому, без окон коридору к темному его отростку, ведущему, по-видимому, в спальню. Сзади послышался шум — по полу волочили что то деревянное. Я оглянулся и увидел Тони; она тащила стул. Было слышно, как она упала на него. Больше ни на что она не была способна.

Что-то еще ударило мне в уши. Тихий шаркающий звук. О, черт… Здесь все-таки кто-то есть? Вроде шаркнули тяжелым башмаком. Я замер и снова что-то услышал. Мягкое движение, хичкоковское, будто человек отступает, чтобы его не обнаружили. Я подобрался и подумал, не отступить ли по коридору в гостиную? Чуть не окликнул Тони, но решил, что ей и без того скверно. Пока нет причины ее пугать. Наверно, это мышь, или крыса, или большой жук. Бабочка бьется о спущенные шторы — ганнибал или каннибал — как их там…

Возьми себя в руки. Здесь никого не может быть, не так ли? Входная дверь заперта. Тем не менее спешить не стоило. Глупо лезть на рожон — я уже наделал шума. Шаг вперед — осторожненько. Справа от меня дверь черного хода, за ней — еще одна. Я остановился. Дверь была покрыта толстой корой краски — за много лет. Археологические пласты. Я взялся за стеклянную дверную ручку, повернул. Открылся темный провал кладовки. Пальто, обувь. Вещи набиты от пола до потолка. Вряд ли кто тут есть, хотя…

И вдруг на меня что-то упало. Я вскрикнул. Эта твердая штука врезала мне по голове. Я отскочил.

— Алекс! — позвала Тони. — Что там?!

Я снова вскрикнул и едва не выскочил из штанов — рухнула еще и коробка с «Монополией», раскрылась и осыпала меня дождем карточек и зеленых пластиковых домов. Хватило бы на целое предместье.

— Чертов хлам, — пробормотал я и прибавил для Тони: — Ничего страшного, что-то вывалилось из кладовки.

Чертыхаясь, обошел рассыпанные по полу игрушки. Я должен очистить эту квартиру от привидений. Открыть все шторы, зажечь лампы, распахнуть окна, чтобы выдуло эту затхлость. Да, думал я, живые должны вернуть сюда жизнь. Заглянул в ванную — пол, выложенный шестигранной плиткой, окошко над душем, облупленная белая краска.

И вдруг — снова тот самый звук. Я пристыл к месту. Звук донесся из спальни. Сердце екнуло и застучало тяжело и быстро. Но это же глупо. Просто глупо. Я сделал шаг, еще один. Там никого не может быть. Но если никого нет, почему дверь приоткрыта? Была ли здесь полиция? Я забыл спросить Тони. Может, полицейские приезжали, чтобы удостовериться… в чем? Что есть родня? Что действительно произошло самоубийство?

Ш-ш-и-х-х… То, что я уже слышал, — осторожное, тихое шуршание, как будто кто-то очень-очень медленно передвигается по спальне. Мне это не нравилось. Я еще приоткрыл дверь в спальню. На полу лежат джинсы. Бюстгальтер валяется на коврике. На полу же лежит матрас и рядом с ним — кремовые простыни. Так что необычного в этой спальне, чем она отличается от моей? Мало чем, подумал я и снова услышал это «ш-ш-и-х-х». Ладонью медленно отвел двери и увидел источник звука. Окно было приоткрыто — рама поднята дюймов на шесть — ветер качал спущенные жалюзи, и они ерзали по подоконнику. Я тряхнул головой. Вредно смотреть так много фильмов.

Я решительно вошел в спальню и направился к окну, намереваясь поднять раму как можно выше. Дошел до середины комнаты, когда услышал что-то еще. Что-то очень странное — вроде бы дверь спальни захлопнулась за моей спиной. Я обмер, крутанулся на месте. Человек! Мужчина, выше меня ростом, на лицо наперекосяк натянут женский чулок. Понятно — прятался за дверью, а когда я вошел, захлопнул ее и закрыл на задвижку.

Черт! Бандюга заманил меня в ловушку, а Тони, мой единственный союзник, — за запертой дверью. Черт, его надо перехитрить, и…

— Алекс, повтори эту сцену замедленно, как будто это кино или видео. Ты здесь, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку. Ты все это уже видел, теперь у тебя есть время вглядеться.

Время, как по сигналу гонга, остановилось. Замедленные кадры. Смотрю влево — вижу комод, дешевый комод из стружечной плиты. Один ящик раззявлен, из него свисают несколько пар колготок. Стало быть, этот парень, кто бы он ни был, никого не ждал. Сунулся в комод Лиз, схватил чулок и натянул на голову. Я снова взглянул на него. Лицо гротескно расплылось под найлоном. Губы толстые, нос картошкой. Усов нет.

— Что на нем надето?

Черная футболка, что то вроде орла на груди. На одном предплечье — на правом — татуировка. Я видел ее лишь мгновение, но похоже, это дракон. Точно — извивающийся хвост, как у змеи. Джинсы, конечно. Он был в старых, тертых черных джинсах и черных высоких кедах. Тряпичных.

Черт, он отбросил какие-то бумаги или папку, схватил с комода лампу без абажура, тяжелую деревянную штуковину.

Я больше не мог удерживать замедленный темп.

Мгновенный выброс адреналина, и все переключилось на прежнюю скорость. Парень двинулся на меня, занося лампу для удара. Вот это да. Я вошел сюда, полагая, что найду мышь, а здесь — бандит, и он явно хочет выбить из меня дух.

Я искал глазами хоть что-нибудь — прибор, инструмент, оружие. Туфель! Увидел его краем глаза. Нагнулся, схватил и швырнул в бандита — тот отбил его, как пушинку, и заржал. Закрыться подушкой? Против здоровенной лампы подушка — не защита. Будильник! Я присел, схватил его, метнул; противник отбил его лампой — меня осыпало кусочками пластика.

Послышался стук в дверь и визг:

— Алекс? Алекс, что происходит? Алекс!

Я завопил во всю силу легких:

— Звони в полицию! Здесь грабитель!

Стук смолк. Побежала к телефону. Побежала за соседями. Скорее, думал я, скорее!

В полумраке комнаты парень надвигался на меня — я отплясывал квикстеп задом наперед. Это было безнадежно, но он наступал, и надо было драться. И когда он сделал выпад лампой, я увернулся и попытался схватить его за руку. Он отскочил, взмахнул лампой — я отпрыгнул на матрас, и она просвистела мимо.

Простыни обвились вокруг моих лодыжек как злобные змеи и держали меня. Я почувствовал, что падаю, — тут он и бросился на меня, а я ничего не мог, я махал руками, пытаясь удержаться на ногах. И он спокойно отвел лампу назад и в сторону и врезал мне сбоку. Я поднял левую руку, это смягчило удар. Но он был слишком силен — досталось и ребрам. У меня потемнело в глазах, я беззвучно заорал — дыхание перехватило. Потерял равновесие, повалился поперек матраса и саданулся головой о стену так, что отозвалось во всем теле. Снова чернота в глазах, потом опять посветлело, и я увидел, что надо мной высится черная безликая фигура, готовая к прыжку. Она замерла — в дверь забарабанили. Я не мог встать. Не мог больше защищаться. За дверью слышались голоса. Два или три человека. Мне захотелось закрыть глаза, отвернуться, но этого нельзя, мне нельзя терять сознание, я должен защищаться всеми силами.

Вдруг что-то стукнуло, как упало, и я сразу открыл глаза. Лампа валялась на полу, грабитель вылезал из окна. Я успел увидеть его черные джинсы и высокие кеды, но не мог шевельнуться, так мне было скверно. Да и что с того, если квартиру умершей девушки ограбили? На деле — ничего, и я лежал на этом чертовом матрасе, пока Тони и смотритель по имени Джон не выломали дверь.

ГЛАВА 7

Мы позвонили по 911 и стали ждать полицию. Зажгли пару ламп, подняли жалюзи и сели в гостиной. Джон, высокий, бледный, с изрядным брюшком, стоял в двери на лестницу. Я рассмотрел его: здоровый парень с широким лицом и редеющими рыжеватыми волосами. Я был рад, что он здесь. Он был в синей вельветовой рубахе, джинсах и старых коричневых башмаках, изрядно рваных, словно явился сюда с состязания лесорубов.

— Не знаю, что и делать. Звонить хозяйке или не надо? — сказал он и потрогал нижнюю губу.

— Если не позвоните, — сказала Тони, — позвонит полиция.

— Вы думаете?

— Уверена.

— Да, наверное. — Он помолчал и прибавил: — Так вы, значит, сестра Лиз?

Тони, гляди в пол, кивнула.

— Она была хорошенькая. Крутила свой проигрыватель слишком громко, но все было в порядке, потому что я… — Он услышал вой полицейской сирены, грузно шагнул к окну и прибавил: — Полиция. Вам не обязательно говорить им, что я был здесь, правда?

Тони повернулась к нему и спросила:

— Что вы хотели сказать про Лиз?

— Нет, ничего. Слушайте, я опаздываю на работу, а вы знаете, телефонные компании не любят, когда их ремонтники сачкуют.

— Но…

— Я правда бегу. В северном Миннеаполисе отключились несколько телефонных линий. Серьезная неприятность. Еще свидимся, — пробормотал Джон, покусывая нижнюю губу.

Я смотрел на этого молодца с всклокоченными рыжеватыми волосами и думал — интересно, когда он видел Лиз последний раз, и позаботилась ли полиция его допросить? Может, он поэтому хочет избежать встречи с полицейскими? Может, в тот раз они его прижали? Но прежде чем я успел с просить, он был таков.

Через минуту примчались полицейские и забарабанили в дверь. Тони впустила их, провела в комнаты. Их было двое — высокий, стройный блондин скандинавского типа и женщина — черная, с круглым лицом и большими внимательными глазами. Я показал, где спальня, и объяснил, что человек убежал через окно, в которое, по всей видимости, и влез.

— Высокий, — описывал я его.

— Цвет кожи? — спросил скандинав.

— Белый.

— Одежда? — спросила черная женщина.

— М-м… Черная футболка, джинсы тоже черные.

— Волосы?

— Не знаю, — растерянно сказал я.

— Лысый? — спросил белый полицейский.

— Да, может быть.

Двигались они быстро: женщина выбежала во двор через заднюю дверь, ее напарник рванул к их мигающей машине и пролаял по радио описание преступника. Тони с такой же быстротой схватила свою белую сумку, вытащила записную книжку, перебежала к телефону и сказала:

— Детектива Тома Дженкинса.

Голос в трубке что застрекотал — Тони это не остановило.

— Вам придется его отвлечь, — настойчиво сказала она. — Скажите, звонит Тони Доминго. Скажите, что в квартиру моей сестры вломились и напали на нас.

Это подействовало — Тони заполучила Дженкинса, рассказала ему, что случилось, и повесила трубку. Мне она объяснила:

— Это детектив, который занимался смертью сестры. Сказал, что сейчас будет здесь

Я начал успокаиваться, но зато ощутил жгучую боль. Последний раз я дрался еще в школе, с чокнутым дураком — давно забыл, как его звали. Меня это, если честно, мало интересовало. С годами мне все меньше и меньше нравилась американская склонность к грубой силе.

— По-моему, рука в порядке, — сказала Тони, ощупывая меня своими докторскими пальцами. Их прикосновение меня возбуждало, несмотря на боль.

— А как голова? — спросил я.

Тони запустила пальцы в мои густые кудрявые волосы, нащупала дьявольски болезненную шишку величиной с яйцо и сказала:

— Череп у тебя еще крепче, чем прежде.

Она вдруг обняла меня, попросила прощения, поцеловала, и это почти заглушило боль. Но я видел, что мысли ее далеко: конечно, она думала о Лиз, о сегодняшнем происшествии и о том, не связано ли оно со смертью сестры.

Хотя полиция очень скоро получила подкрепление, толку никакого не вышло. Бандит исчез. Конечно, он был напуган и не терял время даром, так что через четверть часа полицейские вернулись с пустыми руками. Тони сказала, что позвонила еще одному их коллеге, детективу, и он едет сюда: возможно, это дело связано с убийством ее сестры. Тони уверенно сказала «с убийством». Полицейские удивленно подняли брови и стали задавать вопросы. Не очень много, ровно столько, сколько нужно было для рапорта, — понимали, что это дело детектива.

Он за него и взялся. Том Дженкинс приехал минут через двадцать пять после звонка Тони — приятный такой парень, белый, сорока лет с чем-то, темноволосый, с проседью. Он походил на бывшего спортсмена — наверно, был когда-то широкоплеч и с узкой талией. Теперь все было малость наоборот: талия пошире, чем плечи. Он был похож на одного из моих школьных учителей, которого тоже звали Том. Такие же густые брови и карие глаза, такой же улыбчивый. Дженкинс вел себя так, словно он может разрешить наши проблемы так же легко, как учитель решает математические задачки.

Представившись Тони, он сказал:

— Очень приятно наконец увидеть вас воочию.

Тони пожала плечами, встряхнула головой и сказала, намекая, что это не та встреча, на которую она рассчитывала:

— Да, однако…

Из первых же их слов я понял, что до того они говорили только по телефону, а встреча была назначена на завтра и что смерть Лиз расследовал именно он. И еще мне стало ясно, что Тони не вполне довольна Томом или сердится на него. Что-то в том роде. Он как будто склонялся к версии самоубийства.

Детектив несколько минут занимался с полицейскими; они рассказали, что им удалось обнаружить — фактически ничего, — и предложили пару своих версий. Я уловил слово «убийство»; черная дама глазами показала на Тони как на источник этой информации, а Дженкинс слегка пожал плечами, давая понять, что это — всего лишь версия. Я посмотрел на Тони — она с недобрым интересом следила за каждым словом и движением.

Дженкинс закончил разговор и сел напротив рваной кушетки, на которой устроились мы с Тони.

— Это может иметь отношение к делу вашей сестры, Тони, — начал он, — но запросто может и не иметь. Это мог быть обыкновенный домушник. Не забывайте, квартира стоит пустой несколько недель. Это могли заметить.

— Да, но… — вставила Тони.

— Опущенные жалюзи и задернутые шторы — значит, путь открыт, входите, — быстро закончил он.

Не говоря уже, подумал я, о набитом почтовом ящике. Но ничего не сказал — решил, что на сто процентов буду на стороне Тони.

Дженкинс вынул казенный желтый блокнот.

— Ну, расскажите, что произошло.

— Я тут напугал одного дебила, — доложил я, потирая шишку на голове. — Вернее, он меня пуганул и малость попортил, прежде чем удрать.

— Давайте с начала. С момента, когда вы сюда вошли.

Вмешалась Тони и рассказала, как она пришла сюда несколькими часами раньше и сейчас же ушла. Меня она представила как старого друга и объяснила, что зашла за мной и попросила составить ей компанию. Что я, понятно, и сделал. Мы приехали сюда и…

— А как дверь? — спросил он. — Не заметили следов взлома?

— Нет, — я покачал головой. — Я сам ее отпирал. На вид была в порядке.

— Вы уверены?

— Закрой глаза и просмотри все заново.

Я сделал глубокий вдох и будто поставил нужный слайд: в моем воображении возникла дверь. Я видел все. Бронзовую ручку. Замочную скважину. Даже деревянную дверную раму.

— Убежден. Дверь была закрыта и заперта, — я показал в ту сторону. — Никаких признаков, что ее открывали силой. На краске и дереве никаких царапин пойдите и проверьте.

Детектив это пока отложил, и мы продолжили свое повествование. Тони сказала, что не смогла двинуться дальше гостиной, а я пошел в задние комнаты. Я объяснил, что мне послышался шум и я направился вглубь квартиры, добрался до спальни и увидел, что окно открыто.

— Как высоко была поднята рама? — спросил Дженкинс.

— А, не знаю.

— Замедли время, посмотри на жалюзи, как они качаются. Заметь, где оконная ручка. Окунись в это целиком.

Я думал. Вспомнил, что видел край рамы сквозь жалюзи, гуляющие туда-сюда под ветром, и сказал:

— Примерно на шесть — восемь дюймов, не больше.

— Если он влез в окно, — рассуждал Дженкинс, — он мог затем приспустить раму, чтобы не привлекать внимания. Наружная рама, затянутая сеткой, тоже была поднята?

Я потряс головой. Этого я не видел наверняка, потому что жалюзи были опущены и закрывали окно.

Затем я рассказал, как за мной захлопнули и заперли дверь, как я обернулся и увидел этого бандита. Рассказал о его внешности. Зажмурился, вдохнул-выдохнул и прокрутил сцену замедленно, так что мог описать мелкие детали. Дженкинс записывал все: одежду, рост и то, что грабитель, мог быть лысым. Я рассказал все вплоть до его бегства через окно и до момента, когда Тони и Джон вышибли дверь.

— Ладно, — сказал Дженкинс. — Пока не ясно. Поищем отпечатки пальцев, возможно, что-то получим. Скажите-ка, ничего не пропало?

Мы осмотрелись. Телевизор стоит, проигрыватель тут, компакт-диски на месте. Даже фотоаппарат цел, маленькая черная штуковина. Лежит на книжной полке из досок на кирпичах.

— Ничего не пропало, — сказала Тони, явно не понимая, куда клонит Дженкинс. — Возможно, это был вовсе не грабитель. Может, он вовсе не искал, что украсть.

— Или, возможно, не успел добраться до гостиной? — предположил Дженкинс.

— Но у бандита что-то было в руке. Что это было, Алекс?

Меня как стукнуло: бумаги или папка. Верно. Наш гость что-то держал и руках.

— Подождите, — сказал я. — У него в руках что-то было. Бумаги… Папка или… или большой блокнот.

Я закрыл глаза. Сосредоточься. Думай, вспоминай. Вернись назад, приказывал я себе, и останови эту сцену, чтобы изучить ее.

— Вот что у него было, — сказал я, представив себе это с полной ясностью. — Белый Блокнот, возможно, на спирали, и из него торчали какие-то бумаги. Вот что у него было.

Тони и Дженкинс смотрели на меня во все глаза. Мы все молчали и думали об одном. Блокнот? Какой болван полезет в квартиру, чтобы тяпнуть блокнот?

— Вы уверены? — спросил Дженкинс.

— На сто процентов.

Тони сказала:

— О Господи. Нельзя же думать, что это были стихи Лиз, правда? Она всегда носила с собой блокнот на спирали — записывать стихи.

— Я слышал о вещах поудивительней. — Дженкинс спрятал ручку и поднялся. — Пойду проверю спальню, погляжу насчет отпечатков пальцев на раме. И поищу этот… этот блокнот. Не беспокойтесь. Я сделаю все возможное, чтобы прояснить это дело.

Тони потянулась за своей сумкой и сказала:

— Когда освободитесь, я покажу вам письмо Лиз, о котором я говорила.

— Хорошо, — Дженкинс вздохнул. — Тогда я бы хотел, чтобы вы завтра известили ее психотерапевта.

— Я все еще думаю, что ее убили, — твердо сказала Тони.

— Не сомневайтесь, помню. Но, как я говорил вам по телефону, собранные нами факты говорят о самоубийстве.

Мне не давала покоя одна мысль, и я спросил:

— Как насчет заключения медицинской экспертизы? Я о том, что было вскрытие, так ведь?

— Да, но… — пробормотал Дженкинс.

Тони опустила голову, прошлась пальцами по волосам.

— Расскажите ему.

Дженкинс посмотрел на Тони и отрапортовал:

— Тело выловлено на одном из шлюзов на Миссисипи. Оно было внизу, зацепилось за петлю и висело почти четыре, дня, пока не стали открывать ворота. Когда труп обнаружили, он был серьезно изуродован. Из результатов вскрытия нельзя сделать никаких выводов.

Я охнул.

Тони смотрела перед собой невидящими глазами.

— Мы узнали, что сестра пропала, — сказала она, — и я приехала сюда. Когда нашли тело, я опознала ее по обрывку одежды. На ней была моя блузка, которая мне не подошла. Голубая в полоску. Опознать окончательно удалось только по зубной карте.

Я сидел молча, жалея, что задал этот вопрос, и не мог отделаться от картины: тело, изжеванное челюстями огромных ворот. Гигантская мясорубка, способная выдержать напор могучей Миссисипи.

— Ладно. — Дженкинс встал и направился в спальню. — В нашей округе квартирных краж много. Так что учтите, это мог быть сосед из панков, который пролез через незапертое окно.

Я прокашлялся, посмотрел на Тони и предположил:

— Или какой-нибудь знакомый Лиз, который искал что-то определенное. — Я повернулся к Дженкинсу. — Некто знакомый с Лиз так хорошо, что ему не надо было лезть в окно.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Тони.

— Ну, мы-то думаем, он вломился, но что, если у придурка был ключ и он просто вошел?

По тому, как Дженкинс посмотрел на меня, как вытянулось его лицо и сверкнули глаза, я понял, что привез на его мельницу как раз то зерно, которое она молоть не желала.

ГЛАВА 8

Когда полицейские ушли, когда Дженкинс снял отпечатки пальцев и тоже удалился, когда мы заперли квартиру Лиз, я решил, что нам надо поехать куда-нибудь, выпить кофе или вина — и вообще посидеть и, может быть, поддать. Вспомнить прежние времена.

— Мы так давно не виделись, — начал я, когда мы сели в «хонду». — Нам бы надо чего-нибудь хлебнуть.

Но очень скоро я понял, что об этом нечего и думать. Пока что, во всяком случае. Тони сидела, отодвинувшись от меня, прижавшись к дверце. Положила руку на лоб и смотрела наружу, вдаль. Ладно, общая картина понятна.

— Послушай, Алекс, — сказала Тони. — Я понимаю, нам есть о чем поговорить, но я не могу. Сегодня не могу. — Она повернулась ко мне и коснулась моей руки. — Прости меня, я правда сегодня не могу. Ты ведь понимаешь?

— Конечно.

— К тому же тебе надо отдохнуть. Как ты себя чувствуешь?

Боль была уже терпимой — скорее ныло, чем болело, и я сказал:

— Неплохо.

— Ну и чудесно. — Тони улыбнулась мне. Один зубик у нее был с обломанным уголком. Я больше ни у кого не видел такого зуба, с обломанным уголком, и стоило мне взглянуть на него, как на меня повеяло прошлым — сильнее, чем от прикосновения ее ладони. Прошлое! Тони умела целоваться. Я умел целоваться. Вдвоем у нас это здорово получалось. И не только это.

— Прости, ты из-за меня пострадал, — продолжала она. — Ты такой замечательный, ты все бросил и убил на меня весь вечер.

Вечер. Воскресный вечер. Я же должен был быть где-то еще… Я поглядел на часы и охнул:

— Черт! — Часы показывали десять.

— Что, что?

— Да так, ничего.

Эта Карен, с которой я собирался в тайский ресторан, опять перестанет со мной разговаривать. Наверняка — первый раз назначил ей свидание и оставил с носом. С другой стороны, теперь здесь Тони — проиграл я или выиграл? Я решил разобраться что к чему.

— Послушай, — начал я, — последнее время я работал как проклятый, у меня куча отгулов. Я бы хотел завтра погулять и побыть с тобой.

— Это было бы замечательно, но у меня масса дел. Я попробую встретиться с психотерапевтом Лиз — надеюсь, это будет утром. Потом вернусь в квартиру и начну разбирать вещи.

— Прекрасно. Позволь мне быть твоим шофером. Я буду тебя ждать где надо, могу помочь в квартире.

— Ну, не знаю…

— Тони, мы так долго не виделись. Слишком долго. — Мне так хотелось коснуться ее, погладить ее колено или руку, но я чувствовал: надо сдерживать себя, не путать настоящее и прошлое. — Понимаешь, я знаю, как это ужасно — заниматься такими вещами, — сказал я, изо всех сил стараясь не походить на торговца подержанными машинами. — Почему бы тебе не побыть в старой, испытанной компании? Все равно завтра я буду хорош из-за этой драки — какая там работа…

Тони ушла в свои мысли. Она сидела, наклонив голову, длинные волосы упали на лицо. Она как ушла под воду, спряталась, и я знать не знал, каков будет ответ. Но вот она выплыла, чтобы вдохнуть воздуха, откинула и заколола волосы, улыбнулась. И я опять увидел этот щербатый зубик.

— Да, это будет славно, — сказала она.

Мы в молчании подъехали к моему дому, где Тони пересела в свой автомобиль, взятый напрокат, и поехала в гостиницу — «Холидэй инн», конечно, что на Семи углах. Я смотрел вслед новенькой, без пятнышка, белой машине, пока красные задние огни не скрылись в дали обсаженной деревьями улицы. И жалел, что у меня не хватило пороху предложить ей комнату у себя. Ее собственную, ясное дело. Но вряд ли я бы это выдержал, ворочался бы всю ночь, думая, что вот Тони так близко и вместе с тем так далеко, и сколько понадобилось лет, чтобы я успокоился. А может, не успокоился? Просто отупел?

Но с другой стороны, пригласи я ее, она бы отказалась. В этом я не сомневался. В определенном смысле Тони всегда была сильнее меня.

Так что я все равно ворочался и не мог уснуть всю ночь, как будто провел вечер с привидением.

* * *

Утром боль чувствовалась только в ребрах. Голова была свежая, на руке — обыкновенный синяк, и она малость ныла. Я прихватил свою первую утреннюю чашку кофе в душ и потягивал обжигающее питье, пока горячая вода текла по спине.

Первым пунктом в моем расписании был звонок на работу — я сказал, что вчера на велосипеде влетел в кучу мокрых листьев и здорово грохнулся. Так что день-другой, лгал я, не смогу сочинять инструкции. Этот разговор, ясное дело, очень развлек меня, и в восемь утра я явился к Тони, улыбаясь во весь рот. Доктор Доминго первым делом осведомилась о моих ранениях. Я ответил, что более чем в порядке, потому что свободен от работы.

Мы позавтракали в «Элз брекфест», крошечной штуке вроде кегельбана — с одним рядом табуретов вдоль бара, — знаменитой в Динкитауне, университетском городке. Я хотел побаловать Тони, и мне это удалось. Вафли с грецкими орехами были потрясающие.

У Тони уже была назначена встреча, и около одиннадцати мы были в центре, поставили машину в платный гараж и прошлись по Николет-молл[5] — в общем, побалдели. Наступал сияющий весенний денек. Долго слоняться не пришлось, мы шли на свидание с психотерапевтом Лиз. Доктор Эдуард Доусон — вот как его звали. Кабинет его помещался в Доме медицины, там же, где принимал мой зубной врач, кудесник с крошечными ручками, который ни разу не разодрал мне рот. Интересно, думал я, может, этот Доусон — психиатр, а вовсе не психолог? И держал Лиз на лекарствах?

— Что ты знаешь об этом парне? — спросил я, когда мы поднимались на шестой этаж в неправдоподобно медлительном лифте.

Тони пожала плечами, откинула назад волосы — я увидел серебряную сережку колечком — и сказала:

— У него колоссальная репутация, он — член исполнительного совета Американской психиатрической ассоциации, его знают по всей стране. Лиз стала к нему ходить года два назад, она на нем просто помешалась. Все время о нем говорила: доктор Доусон сказал то, доктор Доусон сделал это. И ей действительно становилось лучше. Понимаешь, она стала ровней, ее не швыряло туда-сюда. Поэтому не верю этим байкам о самоубийстве. Она последние полгода была в порядке, она выбралась из ямы.

Заведение доктора Доусона оказалось совсем маленьким. Он работал без напарника, даже без медсестры. Но было очевидно, что он процветает: мебель в приемной — тип-топ: черный кожаный диван, кресло, кофейный столик орехового дерева, на котором лежали номера «Аркитекчурал дайджест», «Харперс», «Атлантик мансли» и так далее. В углу — торшер не из дешевых; свет от него мягкий и приятный. И не какая-нибудь рукописная бумажонка висела на стене, а печатное объявление: доктор сию минуту будет с вами, сейчас у него прием, а пока, пожалуйста, посидите. Мы сели, и я стал изучать пару литографий, висевших на стенах, — они оказались авторскими оттисками. Не в моем вкусе, но хорошего вкуса. Тоже дорогие. Осмотревшись, я обнаружил на стене суперобложку какой-то книга — тоже в рамочке и под стеклом. Сборник статей под редакцией Доусона. Деловой парень.

Доусон был точен. Чуть раньше одиннадцати в кабинете послышался звук отворяемой двери, негромкие голоса, кто-то пробормотал: «Спасибо, доктор». Открылась и мягко захлопнулась другая дверь. Так, подумал я, у хорошего врача должен быть второй выход, задняя дверь для пациентов. Заплаканный или ликующий клиент может ускользнуть незамеченным. Хорошо придумано.

В дверях, покашливая, появился Доусон. Я только взглянул на него и сразу понял, почему сестре Тони здесь было уютно. Не коротышка, но и не длинный. Примерно пять футов восемь дюймов. Лет, пожалуй, под пятьдесят, узкое лицо, узкий череп, лысина в венчике седеющих каштановых волос. Выражение лица мягкое, располагающее. Синие, глубоко сидящие глаза; рот, казалось, может выражать и мудрость, и веселое добродушие. На нем были мешковатые брюки цвета хаки и белая широкая рубаха с синим галстуком — как полагается, под цвет глаз. При нем была желтоватая папка — тоже как полагается.

— Должно быть, вы Тони Доминго, — сказал он, входя в свою спокойную приемную, которая казалась продолжением его личности. — Здравствуйте, я — Эд Доусон. Очень рад познакомиться с вами. По счастью, один из клиентов отменил свой визит.

Тони протянула руку, приподнялась.

— Нет, нет, пожалуйста, сидите, — сказал Доусон.

Он чуть тряхнул руку Тони и сел в кресло, стоящее под прямым углом к дивану. Я уставился на его папку — он держал ее на коленях. История болезни. Изрядно толстая. Интересно чья — Лиз или неизвестного пациента, который только что удалился?

Доусон открыл было рот, остановился, потом проговорил:

— Не знаю, с чего начать. Лиз была замечательным человеком, и… и…

Я кашлянул — неприятно было ощущать себя третьим лишним. Я думал, что они пойдут в кабинет, а меня оставят здесь — с трепаными журналами. Очевидно, нет. Это не прием, а просто беседа, и она будет проходить здесь, а не в кабинете. Я сказал:

— Тони, ты хочешь, чтобы я подождал снаружи?

Она чуть вздрогнула, словно вспомнив о моем присутствии.

— Ах, Алекс! Я… я… — Она взглянула на Доусона. — Это Алекс Филлипс, мой старый друг. Он живет здесь и…

Не знает, как меня представить, подумал я. Спасем-ка ее от неловкости. Я привстал, подался вперед, не зная, надо ли вставать, — ох уж эти формальности! — и пожал руку доктору.

— Рад с вами познакомиться, — сказал я и повернулся к Тони. — Здесь внизу есть кофейня. Я бы там и обождал, а?

— Нет, все в порядке.

Доусон предложил:

— Мы можем пройти в кабинет. Где вам будет удобнее?

— Нет, действительно все в порядке.

Тони легонько прижала мою руку к кожаному дивану. Глаза у нее были тревожные. Она хотела, чтобы я остался. Я ей нужен. Предстояло трудное дело — ничего приятного здесь не услышишь. Доусон, конечно, глубоко проник в душу Лиз, мог знать о ней всю правду, и, разумеется, для Тони это было важно. Понятно, что ей не хотелось слушать все это в одиночестве. Слушать такое — все равно что заглянуть в гроб. И Тони хотела, чтобы кто-то, все равно кто, был рядом, когда Доусон откроет гробовую крышку.

Доусон посмотрел вниз, сцепил пальцы, посмотрел вверх.

— Прежде всего должен сказать, что смерть Лиз меня ужасно потрясла. Я полагал, что она отлично продвигается, идет точно по расписанию. Все шло так хорошо; казалось, ее дела очень поправились. Последнее время было несколько скверных дней, но я действительно не замечал суицидных настроений.

Тони пошевелилась. Я чувствовал, как она подобралась.

— Возможно, вы знаете, — продолжал Доусон, — последние два года Лиз посещала меня два раза в неделю. Когда она пришла ко мне первый раз, ее беспокоила тревожная депрессия, и потому я назначил ей лекарственный курс.

— Вот как? Я не знала, что она принимала лекарства.

— Да, и они очень хорошо ей помогали. Ее настроения стали поддаваться контролю, и тогда лечение пошло интенсивней и — могу утверждать — успешней. Мы обсуждали в основном проблемы, связанные с ее наследственностью, уровень ее самооценки и отношения с ее молодым человеком.

— С Робом Тайлером?

— Верно. Студент Колледжа живописи и дизайна.

— Но, по-моему, они расстались?

— Ну, знаете, отношения между людьми рвутся не так легко. Мы не можем просто щелкнуть выключателем.

Аминь, подумал я.

— Она больше его не видела, — продолжал Доусон. — Во всяком случае, насколько мне известно. Он, однако же, звонил ей, может быть, раз в неделю. Лиз не знала, как поступить, она его побаивалась, и это было темой одной из последних наших бесед.

Тони покачала головой.

— Этот парень — просто кретин. Я однажды его видела. Лиз повела меня в бар, это было невыносимо. Обыкновенный бритоголовый. Что она, черт его возьми, в нем нашла?

— Честность. По крайней мере, так она объясняла.

— Что-о? Говорю вам, он был обрит наголо, весь в этой их черной коже и так далее. На кого он не был похож, хоть умрите, так это на бойскаута.

— Ну, все возможно, но Лиз чувствовала, что он честно излагал свой взгляд на вещи. Для него наш мир — мерзкое, темное место, где все не так, как надо, и сам он — отражение этого мира. Ей нравилось, что он не притворяется, будто мир прекрасен и удивителен.

Я оглянулся — Тони качала головой. К сожалению, все сходилось, было похоже на правду — даже для меня. Я не слишком хорошо знал Лиз и не видел ее несколько лет, но мог предположить: ее угнетала и приводила в ярость разница между ее восприятием мира и правдой о нем. Без сомнения, из-за этого она пыталась покончить с собой первый раз, это был акт отчаяния и протеста против ее семьи, против алкоголиков, считающих себя святыми.

— Могу добавить, — продолжал Доусон, — что то же стремление к честности привело ее к разрыву с Робом.

— Что вы имеете в виду?

— Он вступил в какую-то банду. Она пыталась его удержать, не смогла и в конце концов порвала с ним.

Тони покачала головой.

— Бедняжка Лиз…

Доусон вещал уверенно, по-отцовски — явно входил во вкус.

— Лиз любила вас очень сильно. Обожала вас, я бы, сказал. Вам надо это знать. Из всех ее рассказов было видно, что вы ей очень близки. Она всегда, всегда говорила о вас в превосходной степени.

Слабым, тихим, даже прерывистым голосом Тони задала свой главный вопрос:

— Значит, вы тоже считаете, что это самоубийство?

— Боюсь, что да.

Он глубоко вздохнул и открыл лежащую на коленях папку. Вот как, значит, думал я, глядя на эту пачку бумаг. Значит, все это — информация о Лиз. Все, что она говорила. Все, чего боялась. Страховые документы там же и все официальные бумажонки. И из этого набора Доусон извлек нечто знакомое. Листок бумаги — плотный, четырехугольный, тонированный. Точно… Лиз написала свое письмо Тони на таком листке.

— Я получил это на другой день после того, как Лиз покончила с собой, — начал Доусон. — Я немедленно попытался ее найти. Она и прежде говорила о самоубийстве, но только при личном контакте, не в письмах. Поэтому, получив письмо, я чрезвычайно встревожился. Я первым обратился в полицию. Ее тело нашли еще через четыре дня.

Дрожащими пальцами Тони схватила письмо, держала его и перечитывала, не веря своим глазам. Я тоже прочел его. Заглянул через плечо Тони. Увидел три короткие строчки, написанные от руки. Там сжато и ясно, как мне показалось, говорилось о самоубийстве.

«Дорогой доктор Доусон,

С меня хватит. Хватит всего этого. Не могу больше, не могу так продолжать. Так что прощаюсь. Видите ли, в конце концов я хозяйка своей судьбы.

С любовью.

Лиз»

Я быстро читал, перечитывал — даже тогда, когда Тони отвернулась. Даже когда Тони согнулась и закрыла лицо руками. Я вынул листок из ее пальцев и еще раз прочитал письмо — что-то меня в нем беспокоило.

— Что именно? Что ты заметил?

Я поднял голову и вопрошающе посмотрел на Доусона.

— Здесь нет даты.

— Что? — слабым голосом спросила Тони. Глаза у нее были красные.

— Письмо без даты.

Доусон взял записку, просмотрел, и лицо его вспыхнуло.

— Ну и ну — нету! Смешно, что я раньше не заметил. У меня есть конверт от этого письма, он где-то здесь.

Его пальцы, как десять червяков, влезли в кипу бумаг. Он внимательно и умело проверял содержимое папки. Этот парень явно привык к порядку и сильно досадовал, что не может найти конверта.

— Экспертиза установила, — сказал он, продолжая поиски, — что Лиз умерла во вторник. Я получил письмо в среду. Уверен в этом.

Тони открыла свою сумку, покопалась и нашла то, что искала. Письмо Лиз. Такая же бумага. Тот же почерк.

— Я получила это от Лиз, тоже в среду, — сказала Тони, показывая письмо, которое, как она надеялась, обеляло ее сестру.

Три пары глаз смотрели на верхнюю часть листка; там четко и ясно стояло — «понедельник». Все правильно. Написано и отправлено в понедельник, дошло до Чикаго и попало в почтовый ящик Тони в среду. Доставили из Двух Городов[6] в Иллинойс очень быстро — но такое бывает. Затем я стал думать о письме Доусона. Написано и отправлено во вторник, доставлено Доусону на другой день, в среду. Правильно. Письма по городу идут сутки. Обычный срок.

— Так что же произошло? — спросил я. — В понедельник, когда она писала Тони, все было хорошо, даже прекрасно. А во вторник она вдруг сорвалась, написала вам и покончила с собой. Возможно такое?

— Проклятье, — буркнул Доусон; он почти панически рылся в своей папке. — Должно быть, конверт в кабинете. — Он почесал переносицу — Говорите, возможно ли? Боюсь, что да. Что произошло на самом деле? Думаю, этого мы уже не узнаем. Может быть, она перестала принимать лекарство. Я выписывал ей препараты, но не мог, разумеется, заставить ее принимать их. Можно предположить и что-то другое — спор с подругой, ссору с бывшим приятелем.

— Говоря откровенно, — сказала Тони, — я не поклонница психотропных средств. Лиз это знала и не говорила мне, что она их принимает. Вы же психиатр? На чем вы ее вели?

Доусон не мог скрыть, что он расстроен. Закрыл папку, переспросил:

— Прошу прощения?

— Что вы прописывали моей сестре?

— Казорп. — Доусон взглянул на меня, снова на Тони и, как бы защищаясь, прибавил: — Отличное средство. У меня его получают многие пациенты.

— Я врач-терапевт, — сказала Тони, — я знаю, что масса людей сидит на казорпе. Но не думаю, что это такой замечательный препарат, как говорят некоторые. У меня было много пациентов с побочными эффектами — понос, возбудимость, сухость во рту. Вы, конечно, видели недавнее сообщение: длительное употребление казорпа может внезапно вызвать сильную депрессию.

— Результаты этой проверки абсолютно неубедительны.

— Да, но… моя сестра не слишком любила подчиняться. Вы уверены, что она регулярно принимала лекарства?

— Она говорила, что принимает, и у меня были основания ей верить. Но, конечно, за этим можно проследить только в больнице. Я могу предъявить вам даты моих назначений и дозировки, если хотите. Вы убедитесь, что все было в порядке. Я прописываю лечение взвешенно, а не раздаю рецепты направо и налево.

— Нет, конечно же, нет, — ответила Тони. — У меня и в мыслях такого не было.

Мне, однако, не понравились все эти дела с лекарствами — Лиз могла принять слишком много или слишком мало. Какая-нибудь ошибка в рецепте — тоже бывает. Но с другой стороны, возможно, Лиз надо было выправить лекарством вроде казорпа, прежде чем перевести на рядовое средство. Может, она погибла бы годы назад, если бы не эти лекарства. Так или иначе, Тони и ее семья должны обдумать эту возможность — что какая-то химия выбросила Лиз из жизни. И если было что-то подобное, семья получит отпущение грехов, некое утешение: не она была причиной гибели Лиз, а хитрое зелье, продукт психотропной индустрии.

Доусон быстренько оборвал разговор о лекарствах и заговорил о Лиз. Восхвалял ее за желание исцелиться, за чувство юмора, за ее сочинения — она так много работала. Она рассказывала ему о большой статье, которую хочет написать. О сенсационной статье. Она вела расследование и была уверена, что сможет продать статью независимому еженедельнику «Ридер».

Тони кивнула и сказала:

— Верно. Должно быть, как раз та статья, для которой она просила меня сделать фотографии.

Доусон говорил много, не сказав почти ничего. Рассказал несколько анекдотов — явно чтобы развлечь Тони. Даже после смерти Лиз он не желал обсуждать ее тайны, интимные обстоятельства ее жизни. Дурацкий профессиональный обычай. Впрочем, не стоило в этом копаться и ранить тех, кому Лиз уже причинила столько боли.

Мы провели там почти час, и стало понятно, что из Доусона ничего не выжать. Он стал мекать, и вообще наступило время его ленча. Так что мы ушли. Тони поблагодарила его, он снова сказал, как он восхищался Лиз и какая это трагедия, а я изображал преданного друга, поддержавшего Тони в трудную минуту. Впрочем, так и было.

— Позвоните, если появятся еще какие-нибудь вопросы, — сказал Доусон, когда мы поднялись в конце аудиенции.

Я посмотрел на Тони — я все еще думал о лекарствах Лиз. У меня-то были вопросы. Сколько и чего она принимала и, кроме того, не могла ли она пристраститься к лекарствам? Ведь она была дочерью алкоголички, склонность к наркомании может передаваться по наследству.

Но Тони уже разбирало — ей хотелось двигаться дальше.

— Спасибо, доктор, — сказала она. — Вы мне очень помогли.

— Всегда рад помочь. — Он отвернулся, покачал головой: — Прекрасная молодая женщина. Какая трагедия.

— Да, она была хорошая девочка. — Тони глубоко вздохнула. — Знаете, я думаю, не повидать ли Роба Тайлера. Может быть, я это сделаю.

— Что ж, наверное, неплохая идея. — Доусон разгладил голубой галстук, так гармонирующий с его глазами. — Я знаю, что они перезванивались, но возможно, и виделись перед ее смертью.

— Возможно, — пробормотала Тони.

Сердце у меня испуганно трепыхнулось. Роб Тайлер. Почему мне кажется, что я его уже видел? Почему я о нем что-то знаю? Мы попрощались с Доусоном, пошли к лифту, и вдруг перед глазами возник высокий тощий парень — бритая голова, маленькие глазки. Да-с, отчетливый образ… Как я об этом не подумал раньше?

Я повернулся к Тони, поймал ее взгляд — мы думали об одном и том же: нельзя терять времени.

ГЛАВА 9

Найти его было совсем не трудно, этого Роба Тайлера, любовника Лиз. Разумеется, мы не помчались сразу к нему домой. Нет, мы ушли от доктора, молча спустились на лифте, молча пересекли гранитную мостовую Николет-молл. Тони еще в лифте надела темные очки и, держа меня под руку, тихонько плакала. Мы шли в кафе «Питерс гриль», один из немногих островков старины в центре Миннеаполиса. «Питерс гриль» — значит, индейка в сандвиче настоящая, не прессованная, не копченая, не раскатанная и не из химчистки; яблочный пирог — свежий, с рассыпчатой корочкой, только что испеченный здесь же, на кухне. Настоящая, естественная еда, а не современные изыски. Тони отдала мне бразды правления, и я выбрал кабинку, распорядился о еде, попросил подать еще кофе (этого можно было не делать — здесь работали не студентки, а профессиональные официантки, и они, как добрые бабушки, непрерывно подливали в наши чашки), так что у Тони оставалась единственная забота — прийти в себя.

Если бы Тони курила, она бы пыхтела сейчас долгими глубокими затяжками, была бы плаксой, заливалась бы слезами. Но она была не из тех, слезы у нее быстро высохли.

— Господи, Алекс, это было ужасно. Я приехала через несколько дней после того, как объявили об ее исчезновении. В полиции услышала об этих убитых женщинах — ты знаешь — изрубленных и все такое. Поэтому почти всю ночь я думала: Лиз — очередная жертва. Больше всего боялась, что тело будут искать месяцами. Но они нашли ее на следующее утро. Так может быть, я не права. Может, Лиз действительно это сделала… прыгнула с моста.

Честно говоря, мне так и казалось. Наверно, лекарство дало обратный результат, или она превысила дозу, или попросту ничего не принимала. Вариант с убийством казался сомнительным и надуманным. Да, письмо к Тони было написано человеком, полным энергии и замыслов, но письмо к Доусону, казалось, писал человек совсем иной, очутившийся в яме. К сожалению, второе было написано позже и, значит, точнее отражало душевное состояние Лиз в ее последние часы. А парень, которого мы обнаружили в ее квартире? Наверняка обыкновенный вор-недоносок, как предположил Дженкинс. Все сходится. Я мог понять, почему смерть Лиз расценили как самоубийство.

— Да, — сказал я, помешивая кофе и думая, что, скорее всего, она покончила с собой, — кажется, во мнении Доусона сомневаться нечего.

Но даже если это самоубийство, остается масса вопросов, и главный из них: в чем его причина? И второй, конечно, — что послужило толчком? Шла ли она к этому моменту всю жизнь, дожидаясь подходящего случая, или произошла биохимическая реакция и Лиз угодила в депрессию, как в черную дыру? Конечно, меня это интересовало, но я с легкостью обошелся бы без ответов на эти вопросы. Тони, однако, без них не обойдется, и я окончательно решил для себя: всю оставшуюся жизнь ей будет легче, если она сумеет по кусочкам сложить жизнь сестры и понять, почему эта жизнь разрушилась. Поэтому я. спросил:

— Ты хочешь повидать Роба Тайлера?

Она улыбнулась. Посмотрела на меня и снова улыбнулась, потому что наши мысли всегда шли синхронно, — должно быть, мы этого не утратили.

— Надо бы, — сказала она и отпила добрый глоток кофе.

Тут я сообразил, что надо помолчать и позволить Тони соскользнуть в воспоминания о Лиз, погрузиться в них. Обстановка подходящая — неторопливая еда, ресторан, полный успокоительного шума. Куча адвокатов и биржевых маклеров, мужчин и женщин, сидят в своих конформистских костюмчиках и накачиваются кофеином.

После пирога я сказал Тони, что попробую дозвониться до этого парня, и пошел к туалетам, где был телефон. Позвонил в Колледж живописи и дизайна и спросил телефон Роба Тайлера. Мне тут же его дали, и я тут же набрал номер. Трубку подняли после третьего звонка.

— Роб Тайлер дома? — спросил я.

— Угу, он самый, — ответил хрипловатый бас — похоже, после хорошей поддачи. — Кому он нужен?

— Алекс Филлипс, друг Тони Доминго. Сестры Лиз. Тони приехала сюда из Чикаго и хотела бы с вами поговорить.

Долгая пауза.

— О чем?

Он совсем идиот, что ли?

— О Лиз. — По-видимому, от меня ждали объяснений, и я прибавил: — Тони просто хочет узнать кое-что. Какой была Лиз перед тем, как это случилось, была она в форме или нет. Понимаете, что-то в этом роде. И все. Она просто хочет понять, почему это произошло, почему Лиз убила себя. Тони спрашивает, могли бы вы с ней поговорить.

— Не-а. — Он похрипел, пофыркал и припечатал: — Мы с Лиз месяц как расстались, когда она прыгнула. Она меня достала. Понял? Она была не по мне, и я ничего о ней не знаю. — И добавил язвительно: — Мне некогда. — Затем бросил трубку.

Я тупо глядел на телефон, крикнул несколько раз: «Алло! Алло!» Поняв, что кричу в пустоту, пробормотал: «Ах ты, мудак» — и тоже положил трубку. Вернулся к столику; Тони посмотрела на меня своими карими глазами, выгнула брови дугой и спросила:

— Застал его?

— М-м… — Я пролез в кабинку. — Но этот кретин бросил трубку. Сказал, что порвал с Лиз за месяц до ее смерти и знать о ней не знает.

— Ах, вот как! — Тони секунду неподвижно смотрела в окно, затем повернулась ко мне и скомандовала: — Пошли.

Именно это мне всегда в ней нравилось. Отвага и решительность. И еще — находчивость. Она, должно быть, выдающийся врач. В их деле все это нужно — ее ум и все прочее.

Мы расплатились, я оставил потрясающие чаевые официантке — она и вправду напомнила мне мою бабушку, и, хотя я никогда бы не оставил сдачу моей бабульке, чтобы не оскорбить ее, мне захотелось сделать что-нибудь для официантки. Боюсь, что я опростоволосился. Может, у Питера использовали своих бабушек, как цыгане — своих детей. Чтоб подавали.

Теперь мы вдвоем направились к телефону у туалета и выудили телефонную книгу. В Миннеаполисе оказалось три Роберта Тайлера — один с известным нам телефонным номером. Здесь было его имя, телефон и единственное, что нас интересовало, — адрес.

— Южная Харриет-авеню, — сказал я. — Все сходится. Недалеко от Колледжа живописи и дизайна и рукой подать до дома Лиз.

— Прекрасно. Поехали, пока он дома.

У нас вновь появилась цель, и мы быстренько протопали к машине, съехали по спиральному пандусу на солнечную улицу, и минут через двадцать после того, как я говорил с Робом Тайлером и он меня послал, мы были на месте.

Дом, старое дощатое строение с крыльцом, казался вымершим. Мы с Тони пересекли заросший сорняками палисадник и поднялись на крыльцо. Дом оказался странно тихим. Я ожидал услышать вопли магнитофона, мощного и оглушительного, или, может, барабаны, оглушительные и идиотские. Но ничего такого не было — никто даже не отозвался на звонок, сколько я ни нажимал на кнопку.

— Эй, посмотри-ка, — Тони показала на почтовый ящик, черную обшарпанную штуковину на другой створке двери.

На ящике была фотография, приклеенная липкой лентой, видимо не раз отодранная и вновь прилепленная. Шестеро: две женщины и четыре парня с бритыми головами. Взгромоздились на старую тахту — сплошная масса ног, рук, кожаных курток, сапог. И, как у «обезьян» в шестидесятые годы, над ними знамя с надписью: «Эй-эй, мы — бритоголовые!»

Потрясающе. Выходит, наш Роб еще и неонацист?

— Этот, — сказала Тони, тыча пальцем в снимок. — Это он.

Я взглянул поближе: тощий угловатый малый с бритой головой и оттопыренными ушами.

— Вот уж красотун!..

Разглядывая фото, я испытывал чувство, deja vu — это уже было. Впрочем, разве такие парни не на одно лицо? Панки — такие же конформисты, как домашние хозяйки из предместий; и те и другие — пленники своих забавных стереотипов, однозначно диктующих им форму одежды.

Я еще раз нажал на кнопку звонка и не отпускал. Звонил, будто пришел снять показания счетчика, и наконец мы что-то услышали. Шаги. Кто-то приближался, отнюдь не спеша. Наконец дверь отворилась. За ней была женщина под тридцать, очень бледная, с черными, как сапожный крем, волосами длиной в дюйм, не больше; в правую ноздрю вдето четыре или, может, пять сережек. Я улыбнулся и спросил:

— Роб Тайлер дома?

— Кто, Роб?

Она была в грогги, словно поднялась после глубокого сна. Обследовала нас своими маленькими глазками, пожала плечами, отвернулась и захлопнула дверь. Я взглянул на Тони, молчаливо спрашивая; что это за дама?

Тони ответила вопросом:

— Что будем делать? Ждать?

— Хоть убей, не знаю…

Мы постояли, наверное, еще минуту. Я уже собрался опять звонить, но снова услышал шаги, и дверь отворилась второй раз. Роб Тайлер. Точь-в-точь как на фото, точь-в-точь как я его себе представлял. Тощее лицо, наголо бритая голова, круглая и гладкая. Борода слегка отросла — грубая черная щетина на щеках и подбородке. На нем была мятая черная рубашка с намалеванным на правом рукаве скелетом, черные джинсы в обтяжку и черные же поношенные матерчатые башмаки. Он уставился на нас; бледная женщина появилась у него за спиной и обняла его сзади.

— Привет, Роб, — сказала Тони.

Тайлер выглядел совершенно потерянным; он полуобернулся к женщине и спросил:

— Сандра, кто эти люди?

Тони не отступила.

— Я Тони Доминго, сестра Лиз. Мы один раз виделись.

— А! Ага, так, — сказал Тайлер и взглянул на меня. — Позвольте, а вы — тот парень, который позвонил, когда я хотел вздремнуть.

— Простите, пожалуйста.

— Ну я же сказал вроде, что ничего не знаю про Лиз. — Тайлер приложил ладонь к груди. — Простите, не хочется плохо говорить о мертвой, но мы с Лиз разбежались. Она меня вроде как злила, и скучно было с ней, понимаете? Теперь у меня новая девушка, Сандра. Вот она.

Роб завел руку назад и притянул ее к себе. Ока зевнула, почесала свой черный ежик и стала целовать Роба в спину.

— Послушайте, — сказала Тони, — я знаю, что после разрыва с Лиз вы с ней говорили. Несколько раз звонили. Вы с ней виделись? Вспомните, вы видели ее последнюю неделю перед смертью?

Сандра сделала кислую мину, шлепнула Тайлера тыльной стороной ладони и сказала:

— Ох, Роб, ты меня опять обманываешь?

Роб повернулся, потерся щетинистым подбородком о ее щетинистую голову.

— Нет, конечно, детка. Понятия не имею, о чем эти люди говорят. Ступай в комнату. Я сейчас приду. — Он развернул ее и подтолкнул: — Ну иди, иди!

Я сказал:

— Роб, мы просто хотим…

— Стоп, — он уставил на меня палец, набрал воздуха в грудь и сказал: — Сандра и я, мы кое-чего добились. Мы вместе делаем хорошие вещи. Я — скульптор, она скульптор. Работаем с металлом, понимаете, со сваркой. Я не желаю это терять. Усек?

— Разумеется.

— И я вам еще раз скажу. Я взаправду ничего не знаю о Лиз. Без дураков. Точно, мы говорили после разрыва, но звонил не я, нет. Она меня доставала, звонила и звонила, звала пойти с ней, выпить кофе.

Тони мгновенно спросила:

— Зачем? Что она хотела? Какой у нее был голос по телефону?

— Ну и ну! — Тайлер затряс головой, шагнул назад, взялся за дверь. — Мне это ни к чему. Дошло? Мне не нужно неприятностей, с меня дерьма хватило, когда Лиз всюду совала свой нос.

Тони взглянула на меня, потом на Тайлера.

— Черт побери, что это значит?

— Ничего, совсем ничего.

Я видел, что Тони сцепила руки, видел, что она пытается говорить спокойно.

— Роб, я никого не обвиняю, я просто стараюсь понять. Лиз умерла, и я хочу выяснить, почему это случилось. Сейчас вам неудобно разговаривать — ладно, но если что вспомните, позвоните мне. Будьте так добры. Я остановилась в «Холидей инн», у Семи углов.

— Да, правильно, может, пообедаем. — Он осклабился, шагнул назад, захлопнул дверь и прокричал оттуда: — Будьте здоровы!

— Эй, стой! — Я бросился вперед, чтобы распахнуть дверь, но Тони схватила меня за руку.

— Уходим отсюда.

— Но…

— Он не хочет говорить. Идем!

Тони побежала с крыльца, прочь от этого гнусного дома. Я поспешил за ней, уже не замечая теплого воздуха и сияющего неба. Тони стояла у машины, потирала ладонью лоб и явственно хотела поскорее убраться отсюда.

— Тони, почему…

— Алекс, пожалуйста. Открой скорее машину.

Я помнил этот ее тон так же хорошо, как щербатый зубик. Это была декларация: «НЕ ДАВИ НА МЕНЯ». Не значило ли это сегодня «Не хочу, чтобы ты был рядом»? Я впадал в паранойю, ясное дело. Чтобы не дразнить гусей, заткнулся, молча отпер ее дверцу, обошел машину и сел за руль. Не торопясь устроился, вставил ключ в замок зажигания, все еще ожидая, что Тони остановит меня. Не тут-то было. И несколько секунд спустя я тронул машину.

— Вот кретин, — сказал я о Робе Тайлере.

— Настоящий.

Медленно подъехали к знаку «стоп», я посмотрел налево, направо и поехал дальше по улице; на ней спиливали больные вязы и высаживали на их место тоненькие молодые деревца. Лиз не могла наложить на себя руки из-за идиота вроде Тайлера. Не могла она впасть в отчаяние из-за разрыва с этим индюком. Облегчение — вот что она должна была ощущать.

За этим стояло что-то еще. Это «что-то» копошилось у меня в голове. Что это? Что хотят девять десятых моего мозга сообщить одной десятой?

— Сделай глубокий вдох, и пусть это всплывет из подсознания в сознание. Представь себе, что ворота открылись и информация вытекает наружу.

Легкие полны, легкие пусты — что я теперь вижу? Роб Тайлер стоит в дверном проеме. «Эй, эй, я — бритоголовый!» Чернота. Черный цвет — вот что скреблось в моем мозгу. Черное — что? Волосы? Рубашка? Джинсы? Да, вся одежда на Тайлере черная, вплоть до башмаков.

Башмаки.

Я сбросил газ и свернул к обочине.

— В чем дело? — спросила Тони.

— Я сейчас думал о Тайлере, о том, как он выглядит.

— И что?

— То, что башмаки его точь-в-точь как на парне, который вломился в квартиру Лиз. Черные, высокие, брезентовые.

В мире миллионы пар таких башмаков. Может, миллиарды. Но почему это кажется мне первостепенно важным?

— И еще. Я все думал, то ли парень у Лиз был лысый, то ли еще что. Но может, я не заметил цвета его волос как раз потому, что он был обрит?

— Вот черт, — сказала Тони, уставясь сквозь ветровое стекло на большой «олдсмобил», припаркованный впереди нас. — У него мог быть ключ.

— Что?

— Ключ, Тайлер мог заполучить ключ от квартиры Лиз. — Тони взглянула на меня. — Разворачивайся.

Что я и сделал, повернув руль «хонды» так круто, как смог. Нас развернуло — поехали обратно. Значит, я был прав. Никто не вламывался в квартиру Лиз тем вечером. У кого-то был ключ, и он просто вошел, и, более чем вероятно, это был Роб Тайлер, бывший дружок Лиз. Во мне с новой силой вспыхнула ненависть. Воровать у своей мертвой подруги. Мерзость. Что он хотел взять? Блокнот — или что-то другое? Деньги? Проигрыватель? Фотокамеру? Наверняка то, что легко загнать.

Я проехал до знака «стоп», притормозил, опять нажал на газ, но только мы рванули вперед, Тони схватила меня за руку.

— Подожди, — приказала она. — Сбрось газ, быстро!

Впереди за кустами, покрытыми набухшими почками, было заметно движение. Роб Тайлер? Я взял влево, укрывшись за джипом. Мы таращились, вертя головами. Парень шел от крыльца дома — через улицу, к машине.

— Это он, — сказал я, прижавшись носом к боковому стеклу.

Я хорошо видел его. Теперь он был в черной кожаной куртке, увешанной металлическими цепочками, в черных джинсах и в этих черных башмаках. Тех самых, что плясали вокруг меня, когда бандюга врезал мне лампой, а? На сто процентов я не был уверен, но та же неуклюжая долговязая фигура, черные джинсы и башмаки… все это казалось таким знакомым…

Я потянулся к дверце, представляя себе, как перехвачу его у машины.

— Пошли, сейчас ему от нас не уйти.

— Нет! Сиди тихо.

— Что ты затеяла?

— Поедем за этой мразью.

— Что?

— Если ключи Лиз у него, они и сейчас с ним. — Тони улыбнулась, провела рукой по волосам. — И если он опять едет туда, мы зовем полицию, и он готов.

Конечно. Правильно. Она умна как всегда, моя Тони. Так что мы позволили Робу сесть в его драндулет, темно-синий «дастер», проржавевший и дырявый, и удалиться. Когда он проехал полквартала, я завел машину. Преследовать его будет нетрудно. Нет, совсем не трудно.

ГЛАВА 10

Древний «дастер» Тайлера было так же легко держать в поле зрения, как американца в московской толпе. Конечно, он вряд ли подозревал, что за ним следят, но я все равно не хотел себя рекламировать, и мы выехали со стоянки, когда Роб проехал весь квартал и свернул направо.

— Он свернул на север, — сказал я, — в той стороне квартира Лиз.

Харриет-авеню идет с юга на север, — впрочем, в Миннеаполисе все авеню идут с юга на север, а улицы — с востока на запад; так и живем внутри этой решетки. Я следовал за Тайлером, он повернул на запад, на Двадцать пятую улицу. Дом Лиз был рядом — два-три квартала на запад и один на юг, и я подумал: неужели у этого парня хватит наглости вернуться туда?

Он ехал не туда. Катил на запад до Линдэйл-авеню, там свернул на север. Куда же он направился, в бакалейную лавку? Неужто наша грандиозная затея тем и кончится? Нет. Я боялся этого, но знал, что этого не будет. В глубине души я был уверен, что охота ведет нас в самую суть — в сердцевину, к настоящей правде. Опасная тропа, я это понимал, но она вела к тайной, невидимой стороне жизни Тайлера.

— Куда он, к черту, едет? — спросила Тони.

— Кто его знает, — ответил я. Любопытство росло, сердце стучало, я был убежден, что очень скоро мы узнаем нечто важное для нас.

Я ехал так, чтобы нас разделяла пара машин; мы катили в полуденном автомобильном потоке по широкой авеню — здесь и там на ней сохранились вязы, сейчас они силились одеться листвой. Тайлер миновал сложную развязку вокруг 94-го шоссе, проехал мимо Центра искусств Уолкера, театра Гутри, Парка скульптур. Оставил позади Базилику, огромное каменное сооружение под медной крышей, — настоящая Европа, если бы не многорядное шоссе, проходившее почти у его задних дверей. Тайлер ехал не спеша, никого не обгоняя, в сторону Фермерского рынка. Я сбавил скорость, чтобы дать ему уйти вперед на этом широком отрезке дороги, и скоро он свернул направо. Теперь поедет вверх. Да, поехал направо, к центру, к его вздымающимся бетонным башням. Интересно. Я всегда говорил, что все дороги в Миннеаполисе ведут к Дейтону, огромному универсальному магазину, — приезжайте и купите все, что только захотите. Может, он направился туда за подарком ко Дню матери? Почему-то я не мог в это поверить и оказался прав — Тайлер свернул влево, оставив в стороне современные здания центра, и двинулся к полосе приземистых домов, обрамляющей центр.

— Смотри, сворачивает, — показала рукой Тони.

— Вижу. Держит к Пакгаузам. Может, у него там студия. — Я пытался логически рассудить, куда он может ехать. — Или студия какого-нибудь приятеля.

Район Пакгаузов. Здесь было полно старых строений из потемневшего кирпича; некогда в них помещались машины и прочее снаряжение водяных мельниц, обслуживающих бескрайнюю фермерскую страну, раскинувшуюся вокруг Двух Городов. В этих гигантских строениях с высоченными потолками, мощными балками и огромными окнами некогда кипела жизнь, бессчетное множество фермеров привозило сюда на помол чудовищное количество пшеницы. Теперь мельникам не нужно было ждать подъема воды в Миссисипи — пришло время тепловых двигателей, и район водяных мельниц пришел в упадок. Так что на исходе века Пакгаузы двинулись к новой жизни и обрели ее. Первыми сюда пришли художники и разместили в просторных залах студии и художественные галереи. За ними явились ловкачи; они превратили эту колоритную округу в скопище баров — для тех, кому надо подстегнуть половые гормоны.

Мы ехали к сохранившимся складам — дальним от центра города, за стадионом Тимбервулф, «Новым французским баром», новыми многоэтажными гаражами и железной дорогой. Эти пакгаузы еще ждали новой жизни. Некоторые почти заброшены, некоторые — совсем. Роб Тайлер вел машину к дому, который выглядел самым заброшенным. Увидев, что он въезжает во двор, я проехал на соседнюю улицу.

— Пошли, — сказал я, даже не пытаясь парковать машину в этом пустынном месте. — Прогуляемся.

Тони вышла первой. Я поспешил за ней, и мы свернули в проулок между домами, пошли вдоль полуразрушенной железнодорожной колеи. Некогда по ней подавали товарные вагоны. Ямы с черной водой, бурьян. И ржавый «дастер» Тайлера. В нем никого не было.

Тони не колебалась. Она ощущала то же, что я. Впереди — разгадка. Я уже видел, что никакой студии здесь быть не может. Все слишком мрачно, запущено, мертво. Творить в подобном месте нельзя. Обстановка не вдохновляет. Мы обогнули пакгауз, вышли на его зады, поднялись по широкой гнилой деревянной лестнице на разгрузочную эстакаду и оказались у огромных металлических полуоткрытых дверей. Тони взглянула на меня, вопросительно подняв брови. Я кивнул. Мы должны идти туда и должны вести себя аккуратно.

Из весеннего дня, почти безупречного, мы шагнули в темноту, окутавшую нас как огромная холодная туча. Внутри была лестница, которая шла не вверх, а вниз, в черный провал. Впереди еще одна дверь. Не хотелось спускаться в яму, и я потянул дверь на себя, но она открылась только на пару дюймов, дальше не пустила, цепь с висячим замком. Заперто изнутри. Вот дерьмо. Стало быть, Тайлер забрался вниз, под дом.

— Пойдем? — шепнул я и показал на черный провал.

— Конечно.

Я двинулся вниз, Тони за мной. Перила холодные, влажные, ржавые; бетонные ступени выкрошены. Могло показаться, что мы нарочно поднимаем шум, — подошвы скрипели на ступенях, словно оклеенных наждачной бумагой. Каждый звук эхом отражался от стен. С каждым шагом свет угасал, полумрак становился черным мраком. Пролет кончился, пошел второй — в обратном направлении; сразу стало еще темней. Куда мы лезем? Что там? Может быть, благопристойный зал репетиций рок-группы? Я слышал, они репетируют здесь, в утробах Пакгаузов. Может, наш Роб еще и музыкант? Ударник, ищущий уединения, чтобы колошматить себя по мозгам? Ну, нет. Наш Роб не может быть столь разнообразно одарен.

Ступени кончились, и мы уперлись в очередную дверь. Я уже потянулся к ней, как вдруг наверху послышались шаги. Я поднял голову. Кто-то шел вниз.

Тони потянула меня за локоть. Потянула и попятилась в чернильный мрак. Мы переступили через небольшой штабель досок и забились под лестницу, как крысы; спрятались от приближающихся людей. Их было двое, не меньше. Тони взяла меня за руку, я нашарил ее локоть и сжал. Да, точно, шли двое. Они не разговаривали, они уверенно шли вниз — над нашими головами. Когда они были на последних ступеньках, я обнял Тони и притянул к себе. Вот они здесь, в футе от нас. Темнота только казалась непроглядной, какой-то свет был — я различил два черных силуэта. Массивные, широкие, тяжелые. Мужчины.

Мы с Тони, едва дыша, вглядывались и слушали. Эти двое открыли тяжелую дверь и исчезли за ней. Невидимая пружина захлопнула дверь, и только тогда мы с Тони в первый раз шевельнулись. Я переступил через доски и вышел из-под лестницы; мы все еще держались за руки — нам нужно было что-то знакомое и теплое в этом странном холодном месте. Тут бы и повернуться и уйти наверх, к свету и безопасности. Но моя рука потянулась к ручке двери. Идти за ними. Узнать правду. Это связано с Лиз, с ее судьбой. Мы оба это знали, Тони и я.

Я приоткрыл тяжелую дверь ровно настолько, чтобы мы могли проскользнуть внутрь. Нас обдало холодом, как в облако попали. Чувствовалось, что помещение здесь большое. Огромное. На той стороне была еще одна дверь, из нее исходил слабый желтоватый свет. Мы двинулись дальше, не через открытое пространство, а вдоль стены. Я шел, осторожно переставляя ноги, касаясь рукой грубой кирпичной кладки. Другую руку отвел за спину и держал в ней мягкую руку Тони. Рука была влажная: Тони боялась — как и я. Но была полна решимости. Меня вело только любопытство, Тони — железное упорство. Лиз была ее сестрой, любимой сестрой.

Моя рука упала в пустоту — дверь, ведущая направо. Еще шаг, и я снова ощутил стену. Свет впереди стал ярче, он танцевал, покачивался, пульсировал. Свечи. Электричества здесь нет. Стали слышны голоса, ритмические и пульсирующие. Заунывное пение — вот что это. Грубые глубокие голоса издают бессмысленные, ритмичные звуки. В ритме моего сердца. Сеанс коллективной психотерапии для мужчин? Нет, здесь что-то другое, не столь благопристойное. Доктор Доусон сказал, что Роб попал в какую-то банду; это она и есть. Секта. Точно, секта. Я понял это по своему собственному страху. Возможно, эта секта и убила Лиз. Очень может быть. И вот тут я внезапно понял: Лиз не покончила с собой. Не было этого. Вполне возможно, она прознала об этой компании; не исключено, Роб Тайлер сам привел ее сюда, и это ей не понравилось. Она это возненавидела, наверняка. Или весьма этим заинтересовалась. Поняла, что здесь находка для журналиста, сенсация, которую она раскопает. Но компания узнала о ее планах, и ее сбросили с моста Хеннепин в темные водовороты Миссисипи.

Да, именно так Лиз нашла свою смерть. Мое сердце мчалось галопом, так же, как мои мысли. Надо уходить отсюда, пока мы тоже не угодили в мрачные воды Миссисипи. Нам нечего здесь делать.

Вытянутая рука опять попала в пустоту — еще одна боковая дверь, — в голове забили тревожные колокола, сердце уже колотилось о ребра. Довольно. Пора отсюда убираться, передать это дело полиции, позвонить детективу Дженкинсу — иначе пойдем на корм рыбам. Я повернулся, остановил Тони, но тут дверь сзади нас заскрипела и завизжала.

Вот попали в дерьмо, подумал я, вот уж попали…

Кто-то еще спустился сюда и пойдет через этот зал. Кто теперь? Что будет? Нас заметят здесь, у стены. Я схватил Тони за руку и потянул в боковую комнату. Прижался к перегородке и стал всматриваться в пустоту главного зала, а Тони прошла дальше. Еще один парень. Высокий, вроде бы толстый. Лица не видно, но различимы длинные кудлатые волосы. Что это? Что все-таки они здесь делают?

Я повернулся, во тьме стал на ощупь искать Тони и не нашел. Рука не находила ничего, только пустоту. Тони? Тони! Я визжал про себя: Тони, нам надо удирать к дьяволу, я не вижу тебя, где ты, к дьяволу, где ты?

В дальнем углу я увидел круглое пятнышко света и рядом с ним чей-то силуэт. Тони? Я двинулся туда, думая, что если это не она, то мы попадем в такой переплет, в каком мне бывать не приходилось. Я ступал осторожно, высоко поднимая ноги, и шарил руками перед собой, проверяя, нет ли препятствий. Наконец увидел прядь волос, мелькнувшую на фоне светлого пятна. Ага, Тони смотрит сквозь дырку в стене. Шпионит. Вот оно что. Смотрит на этих сектантов там, за стеной.

Я медленно придвинулся к ней, она схватила меня за руку и потянула вперед, потянула к светлому пятну. Я нагнулся и стал смотреть из нашей темной конуры в соседнюю, на скопище этих парней. Они стояли вокруг стола или возвышения, изукрашенного серебряными месяцами и звездами. На возвышении что-то лежало. Все — мужчины, без рубашек, на всех черные маски, скрывавшие глаза и щеки. Они выглядели как команда мотоциклистов — крепкие, волосатые, потные. Господи Иисусе Христе, надо линять отсюда, не то мы покойники.

Но я продолжал смотреть, не мог оторваться — нет ли здесь Роба Тайлера. Посмотрел наискосок в дальний угол сумрачной комнаты и увидел бритую голову. Длинный худой парень в джинсах, на правой руке татуировка. Дракон с разверстой пастью и хвостом, обвившимся вокруг руки. Я видел его на руке громилы в квартире Лиз. Значит, Роб Тайлер все-таки. Тайлер тогда на меня напал. Все ясно.

Но тут же я увидел еще одного длинного и тощего парня в маске, без рубашки — он тоже мог быть Тайлером. Голова вроде тоже обрита, черные джинсы. Та же татуировка. Дракон. Я стал разглядывать их правые предплечья одно за другим — то же самое. Одинаковые драконы. По-видимому, это был их символ, их мета, а это значило, что в квартире Лиз мог быть и Роб Тайлер, и любой из этой банды. Может быть, они в нее втянули Лиз? А может, она дала пинка Робу и выбрала другого из этих замаскированных чудищ, и Роб взял с нее самую высокую плату — ее жизнь.

Мы с Тони стояли и смотрели, пытаясь понять это зрелище, осмыслить его. Нас словно парализовало. Тогда я и разглядел, чтó лежит посреди стола, вокруг которого они шаманили. Какое-то животное. Господи, это козел, мертвый козел со вспоротым брюхом. Что-то из него торчало. Потроха? Нет, не похоже. Крови не видно. Один из парней отошел, и я смог это рассмотреть. В распоротое брюхо козла был насыпан вареный рис — порядочная горка.

От отвращения меня чуть не вырвало. Я бы закричал, если бы не перехватило глотку. Зато меня прошиб пот, и я почувствовал, что холодные капли стекают по бокам. Я схватил руку Тони, сжал ее изо всех сил. Она тоже это увидела и зажала рот ладонью. Мертвый распоротый козел, начиненный вареным рисом. Дьявольский ритуал. Поклонники сатаны — вот кто они такие, вот что это за секта. Так они могли расправиться с Лиз. О Господи, вспороли ей живот, потом утопили. Боже, Боже, бедная девочка…

Из задней комнаты послышались ритмичные удары. Мы с Тони посмотрели в ту сторону и увидели, что оттуда вышел еще один человек. Он, конечно, был в черной маске и без рубахи, на груди — густая седая поросль. Как у всех, на руке вытатуирован дракон. Полный комплект. Но сверх того из его маски торчали желтые и красные перья, а в руке он держал посох, увенчанный изображением полной луны. Он вроде был старше остальных. Главарь этих парней? Да, какая-то шишка. Он вошел, дважды стукнул посохом об пол, остальные сгрудились в одном углу, и я понял — начинается. Ритуал, ради которого они собрались. Нам с Тони теперь нельзя уходить, мы должны увидеть воочию, чем они занимаются, на какие мерзости они способны.

Человек с посохом опять ударил два раза в пол, и в комнату вступил еще один, в накидке, разукрашенной лунами и звездами. Очевидно, вожак — остальные уставились на него, следили за каждым его движением. За ним двое мужчин ввели в комнату женщину. У меня едва не разорвалось сердце. Молодая женщина, светловолосая, бледная как мел, с пышной фигурой. Она была завернута в белую простыню. Она дергалась и извивалась, стараясь вырваться. Огромные глаза полны ужаса, рот заткнут кляпом и туго завязан. Боже мой, я не хочу смотреть на убийство! Не хочу видеть женщину располосованной, как тот козел. Разве это возможно?! Да, возможно — один из них уже подошел к ней с длинным ножом, провел им по ее подбородку. На коже проступила темная густая кровь и закапала на снежно-белую простыню, обернутую вокруг невинной жертвы. Вся толпа завыла и зарычала, и я понял, что сейчас, сию минуту они сбросят с помоста начиненного рисом козла, распнут на столе женщину, наверное, изнасилуют, а потом четвертуют и оставят куски ее тела здесь, в брошенном доме, либо утопят в Миссисипи.

Мы не можем ничего поделать вдвоем, их слишком много. Надо бежать к машине, к телефону и звонить по номеру 911. Если не терять времени, мы можем спасти эту белокурую женщину.

Я прижал губы к уху Тони и не прошептал, а прошелестел: «Быстро за помощью!» Она кивнула, и мы оторвали себя от стенки и двинулись к двери в зал. Только бы вырваться из этой тьмы кромешной. Я двигался быстро, слишком быстро, рискуя споткнуться о какую-нибудь доску и переполошить поклонников дьявола. Но я спешил добраться до лестницы, взбежать по ней к свету и безопасности, найти телефон, позвать на помощь полицию.

Мы добрались до зала. Я посмотрел направо, в сторону ритуальной комнаты. Мерцающий свет. Охраны никакой не видно. Мы с Тони, держась за руки, двинулись дальше. Ритуальная декламация за спиной становилась громче. Ритмичное хрюканье и рычание усиливалось как прибой — там призывали духов тьмы. Мы были уже недалеко от лестницы. Почти дошли — я видел слабый свет из двери, ведущей наружу, к свободе. Вот тогда они это и сделали — вынули изо рта женщины кляп. Или, может быть, она сама изжевала его в отчаянии. И мы услышали отчаянный, душераздирающий вопль, он пронзил наши души.

— Не надо, — визжала и молила женщина. — Пожалуйста, не надо!

Тони остановилась. О Господи, так было с Лиз, подумал я и попытался сдвинуть Тони с места. Не тут-то было. Наверно, она тоже подумала об этом — повернулась в ту сторону и пронзительно закричала. Это была импульсивная реакция врача, попытка сделать что-нибудь, что угодно, чтобы спасти человеческую жизнь, отвести ее от края смерти.

— Не смейте ее трогать! — закричала во тьму Тони.

Ее крик подействовал как удар электрическим током. Там, за стеной, словно крышка захлопнулась — на мгновение стало тихо. Ни голоса. Ни звука. И мы с Тони как окаменели. Я не представлял себе, что теперь будет, тишина как бы оглушила меня. И конечно, один из парней появился в двери, шагнул вперед и уставился на нас. Он был ошеломлен не меньше, чем мы. Тоже застыл — грудь голая, на лице черная маска.

Наконец он заорал:

— Чужие!

Многоголосый звериный рев вырвался из комнаты. Затопали десятки ног, и мы с Тони ринулись к выходной двери. Помчались к ней. Я слышал крики и гиканье, я знал, если они нагонят нас, то затопчут ногами, забьют, раздавят. Сердце рвалось из груди, из горла, летело впереди меня.

Добежав до двери, мы чуть не вышибли ее и выскочили на площадку. Я взглянул вверх — оттуда проникал слабый свет. Два пролета лестницы. За ней — безлюдный проулок. Черт! Нам не уйти. Нам не убежать от этой сбесившейся орды, сейчас она будет здесь. Я захлопнул дверь и навалился на нее плечом. Господи, это безнадежно, мне их не остановить.

— Какую-нибудь деревяшку! — крикнул я Тони.

Она панически оглянулась. Деревяшку?

— Подпереть дверь! Оттуда! — Я показал под лестницу, где мы недавно прятались.

Она поняла и мгновенно выдернула доску, за ней еще одну, подтащила ко мне. Мы уперли один конец доски в дверь под ручкой, другой — в основание лестницы; вторую доску, более длинную, загнали между дверью и второй ступенькой. Едва мы ее поставили, как они забарабанили в дверь. Затем раздался тяжкий удар, рычание — они хором вопили и ругались. Взбегая по лестнице, я глянул вниз. Дверь выгнулась, доски сгибались, как тростинки.

Мы прыгали через две ступеньки, спотыкались, чуть не падали, подгоняемые звериным ревом снизу. Тони мчалась впереди меня, пригнувшись как бегунья — она и была бегуньей. Мы взлетели наверх, в тамбур, оттуда на залитую солнечным светом разгрузочную площадку. Вниз по деревянным ступенькам, по проулку. Разбитые железнодорожные пути, ветхие кирпичные стены — и ни одного бандита.

Я оглянулся. Неужели ушли? Не может быть.

— Алекс, вперед! — крикнула Тони. — У них может быть запасной выход!

Она была права, и мы побежали дальше, промчались по улице — вот она, моя «хонда». Руки тряслись, я кое-как открыл машину, мы вскочили в нее, пыхтя и обливаясь потом. Зарычал мотор, из-под колес полетел гравий, и мы покатили прочь, к свободе.

Мы свернули на Вашингтон-авеню, и тут меня взяло удивление: неужели живы? Быть этого не может.

— Надо найти телефон, — сказала Тони, глядя в заднее стекло.

От радости я почти забыл об этом. Теперь я помчался по широкой улице — гнал, как пьяный, проехал кварталов пять и с. визгом затормозил перед одним из новых ресторанов — низким синим зданием. Вывеска: «Дж. Д.Койт». Мы не парковались, выскочили из машины и ворвались внутрь; обедающие так и вытаращились на нас из своих затемненных кабинок. В углу помещались игровые компьютеры — оттуда тоже смотрели на нас и явно думали: «Этого мы не заказывали». Смотрели с испугом: вид у нас был дикий и расхристанный.

Я подбежал к бару, крикнул:

— Дайте телефон, быстро! — Схватил аппарат, набрал 911 и стал кричать в трубку.

Сам не знаю, что я кричал — что-то о секте, о похищенной женщине, о пытках. И об изнасиловании. Я кричал, что надо спешить, иначе ее убьют. «Куда ехать?» — спросил спокойный голос на другом конце провода. Адреса, конечно, я не знал и сказал, что мы сейчас… Где? Да, ресторан Дж. Д.Койта, будем ждать у входа. Скорее!

Мы с Тони выскочили наружу. Я перегнал машину с улицы к подъезду и поставил у пожарного гидранта. Когда я выходил из машины, уже была слышна полицейская сирена, и через несколько секунд они были здесь — одна и следом еще одна полицейская машина. Мы вскочили в первую и, показывая дорогу, стали наперебой рассказывать, как все вышло, — всю историю. «В подвале пятнадцать или двадцать человек», — сказали мы, и полицейские вызвали еще машины на помощь.

Но когда мы приехали на место, подвал был, конечно, пуст. И весь этот проклятый пакгауз. Полицейские оставили нас сидеть в машине, а сами побежали туда с оружием наготове и никого не нашли. Они обшарили все здание сверху донизу и обнаружили только одно подтверждение нашего рассказа — немного риса, рассыпанного на лестнице.

ГЛАВА 11

Полицейские допрашивали нас прямо в проулке, на заднем сиденье патрульной машины. Пока мы повторяли наш рассказ, зашло солнце. Повторив историю в третий раз, я откинулся, посмотрел в заднее окно и увидел почти полную луну, повисшую над пакгаузами. Пробирала вечерняя прохлада, и я подумал — неужели они продержат нас здесь всю ночь?

Тони вкратце коснулась смерти сестры — полицейские знали об этом; они сказали — самоубийство, девушка прыгнула с моста, — но Тони ответила, что не сомневается, это связано с делами секты. Тайлер не хотел с нами встречаться, поехал туда, а там — ритуал, светловолосая женщина с кляпом во рту, уже не говоря о козле, начиненном рисом. Полицейский сказал, что бывает всякое, но как объяснить, что пакгауз оказался совершенно пустым и так называемые служители сатаны не оставили никаких следов, кроме щепотки риса? Мы не могли этого объяснить. Но Тони взъярилась: устроили нам целый допрос и думают, что мы все сочинили! Она спросила о детективе Дженкинсе, полицейские позвонили в участок. Дженкинс был вне досягаемости. Должен вернуться через несколько часов.

С этим мы поехали ко мне домой; добрались только в десятом часу. Самый странный день в моей жизни. Я сварил безкофеинного кофе, достал хлеб, сыр, горчицу, и мы сели ужинать на кухне — она у меня маленькая, белые стены, крошечная стойка, белые табуреты. Мы расслабились, напряжение спало, но вопросов становилось все больше. Тайлер, секта, Лиз. Как это связано и что мы видели сегодня? Зачем им козел и что случилось с русоволосой женщиной? Жива ли она еще? Или ее уже расчленили и бросили в Миссисипи?

Около одиннадцати позвонил Дженкинс. Он уже знал о происшествии в пакгаузе и хотел поговорить с нами. Я сказал — конечно, и минут через двадцать завопил домофон. Значит, Дженкинс уже здесь; ничего удивительного, в Миннеаполисе самая длинная дорога занимает двадцать минут, если только не ехать из предместья Кун-Рэпидс. Дженкинс был одет в коричневую синтетическую спортивную куртку и бежевые брюки и имел при себе казенный желтый блокнот. Лицо усталое, как будто слишком много времени провел на работе. Мы перешли в гостиную и снова принялись за эту историю, начиная с моего звонка Робу Тайлеру из «Питерс гриля» и кончая тем, как мы подперли досками дверь и вторглись к Дж. Д.Хойту.

— Господи, ну вы и везунчики! Как вас не разорвали на куски? — сказал Дженкинс.

Тони пропустила его слова мимо ушей, она думала о своем.

— Тайлер пытался что-то убрать с глаз долой, — сказала она. — Он что-то знает о смерти Лиз, если не сам ее убил. Я уверена в этом. И это как-то связано с сектой. Лиз хотела о них написать и просила меня сделать фотографии. Это очевидно.

— Возможно, — сказал Дженкинс. — Но на мой взгляд, вы оба безумцы. Полезли в этот пакгауз! Счастлив ваш Бог — вы от них ушли. Это очень скверная группировка.

Я спросил:

— Иными словами, вы о них что-то знаете?

Он посмотрел на меня, явно взвешивая, что он может и должен сказать.

— Знаю. — Он почесал бровь. — Это группа «драконов». Она под наблюдением. Мы не так много о них знаем, кроме того, что это очень опасная банда. Вы ведь знаете об убийствах? Четыре женщины? Убийства начались в январе, все убиты, э-э… причудливым способом. Возможно, это как-то связано. Больше ничего не могу сказать, кроме одного: не суйтесь в это дело.

— Это почему? — взвилась Тони.

— Держитесь от них подальше и держитесь подальше от Роба Тайлера. Избегайте его.

— Не понимаю. — У Тони от негодования заалели щеки. — Почему вы молчите, черт побери? Почему не говорите прямо, что гибель моей сестры могла быть связана с этой сектой?

— Потому что я так не думаю и потому что мы пытаемся скрыть дело от газетчиков.

— Но…

— Дело в том, что четырех женщин убили ритуальным способом. Вашу сестру — нет.

— Да, но у Лиз была связь с членом секты, Боже мой!

— Послушайте, те женщины были изнасилованы, расчленены и пригвождены к деревьям. У вашей сестры в анамнезе депрессии, она уже пыталась покончить с собой, принимала лекарства, и ее нашли в Миссисипи.

Что-то здесь не так, думал я. Что-то еще происходит, что-то скверное. Но что?

— Алекс, придержи этот момент. Дай выход всему, что есть в подсознании, посмотри на эту сцену со стороны, как на картину. Что именно происходит?

Я задерживаю дыхание и как бы беру время в плен. Чувствую, что не сижу больше на диване, а парю над нами — детективом Дженкинсом, Тони и, как ни странно, над самим собой. Рассматриваю нас под другим углом, словно фото. Да, что-то еще происходит. Но что?

— Благодаря гипнозу ты вернулся к этой встрече с Дженкинсом. И сейчас ты знаешь больше и больше понимаешь, чем при реальной встрече.

Уже тогда, в моей квартире, после приключения в пакгаузе, Дженкинс знал больше об этой секте, да и о смерти Лиз. Но я тогда не понимал, почему он молчит, почему нам приходится самим вести охоту. Мы ее повели, ясное дело. И в- конце концов поняли все.

— О чем ты говоришь?

Да о том, что там был еще один слой, что мы только поскребли по поверхности, что Дженкинс не был…

Я задыхался, легкие мои скрипели, я набрал полную грудь воздуха, и это вернуло меня в прошлое, в мою квартиру в Миннеаполисе. Была поздняя ночь. Нам предстояло извлечь на свет божий реальность, скрытую за скупыми словами Дженкинса. Единственный способ — без суеты пройти все шаг за шагом. Медленно и логически.

— Поверьте, — говорил Дженкинс, — я сейчас пытаюсь организовать расследование как можно лучше. По-моему, смерть вашей сестры не связана с «драконами», но я могу и ошибаться. Несомненно, есть обстоятельства, требующие проверки, и, если я обнаружу что-то новое, вы узнаете об этом первыми.

Тони кивнула.

— Отлично. Доверьтесь мне. Я делаю все возможное. — Дженкинс взял с колен свой блокнот. — Сейчас мне нужна ваша помощь. Вы можете описать ту женщину в пакгаузе?

Тони опустила голову, подумала и сказала:

— Высокая, примерно пять футов десять дюймов. Не худая, можно сказать, полная. Блондинка.

— Яркая блондинка, — прибавил я. — С желтизной.

— Лицо круглое.

— Лет тридцати.

Дженкинс нахмурился, почесал затылок и вынул из желтого блокнота фотографию.

— Это она?

Я взял снимок — черно-белый, глянцевый, пять дюймов на семь. Улыбающаяся женщина явно германского или скандинавского типа. Круглые щеки, широкая улыбка, белые зубы, светлые волосы. Так выглядит половина женщин Миннесоты. Она стояла на тротуаре, смотрела куда-то через плечо. Привлекательная женщина с мягким взглядом — я мог бы с ней подружиться.

— Господи, не знаю, — неуверенно сказала Тони. — Как ты думаешь, Алекс?

Главные характеристики совпадали. Миловидная, полная женщина. Светлые волосы. Лицо женщины в подвале было искажено страхом и негодованием. Здесь — счастливое, улыбающееся, молодое. Думай, приказал я себе, восстанови ее образ.

Лицо как бы выпорхнуло из памяти, и я быстро ответил:

— Да, это она.

— Вы уверены? — спросил Дженкинс.

— Абсолютно. Я помню ее глаза, я на них смотрел, они были такие испуганные. И подбородок — они ткнули в него ножом. Ее подбородок.

Тони сжала губы, не решаясь согласиться со мной. Секунду спустя все же кивнула. Я был прав. Фотография той женщины, что была в подвале, — завязанной в белую простыню, с кляпом во рту.

— Согласна, это она, — сказала Тони. — Почему вы спрашиваете?

— Потому что эта женщина, — сказал Дженкинс, пряча фотографию, — исчезла неделю назад из «У». Бесследно. Ушла в библиотеку и как сквозь землю провалилась.

Господи, где же ее найдут, подумал я, на каком дереве? В каком поле? Мне было тошно об этом думать. В нашу жизнь вползает безумие. Кровавое безумие. Что случилось с Америкой, если студенты не могут спокойно пройти через кампус? Когда мы стали страной страха? Студентка шла в библиотеку, и вот вам. Конечно, живой ее не найдут. Дженкинс наверняка это знает. Так же, как и ее родители.

— Ладно, я намерен разобраться с нашим мистером Тайлером, — сказал детектив. — Поеду к нему домой завтра же… Не застану — поищу в Колледже живописи и дизайна. — Он провел рукой по своим редеющим волосам. — Говорю вам это вот почему: не хочу, чтобы он знал, что его видели на их сборище. Во всяком случае, пока. Я намерен держаться этой тактики. Но боюсь, если вы с ним встретитесь, это сборище станет темой — как бы это назвать — обсуждения.

— Да уж, — пробормотала Тони. — Мы там насмотрелись… А я никогда не умела держать язык за зубами.

— Так что, будете держаться от него подальше? — спросил Дженкинс и посмотрел на меня, на Тони, потом опять на меня.

— Конечно, — ляпнул я.

Тони кивнула.

— Договорились. — Дженкинс встал. — И ради Бога, не суйтесь к «драконам». Оставьте их мне. Я буду держать вас в курсе. Звоните в любое время, особенно если что-то надумаете.

Было поздно, он очень устал, мы с Тони тоже были в полном изнеможении. Дженкинс пробормотал что-то еще. Тони пробормотала слова благодарности. Я проводил его до двери, мы обменялись рукопожатием, и мне почудилось, что он когда-то учил детей физике. Вот кого он мне напомнил. Усталого школьного учителя, который поменял педагогику на более романтическую работу. Если это можно назвать романтикой.

— Спасибо, что потрудились зайти, — сказал я ему через порог. — Тони вам очень благодарна. Все это было очень тяжело для нее.

— Еще бы…

Он ушел, тяжело ступая, а я захлопнул дверь, запер ее на второй замок, проверил, закрыто ли, — я так делал каждый вечер перед сном. Шагнул от двери — и понял: у меня есть еще один гость. Тони. Почему я решил, что она в эту ночь останется у меня?

Я двинулся в гостиную, спрашивая себя: неужели это вернулось? Тони и я — мы опять вместе.

ГЛАВА 12

Я стоял в дверях гостиной и думал, что повлечет за собой сегодняшний день. Наши отношения с Тони остались невыясненными, во всяком случае, для меня. Просто все оборвалось. Тогда я не понял почему, но сейчас, я чувствовал, что-то начинает проясняться. Мы можем открыть новую главу.

Может, во мне говорит сексуальное напряжение и тоска, накопившаяся за эти годы? Если честно — в большой степени так. И вот я стою на пороге и думаю, как и что надо сделать, чтобы она принадлежала мне и мы спали вместе, и если так, будет ли это повторяться — еще, и еще, и еще? Господи, неужели мы снова будем вместе?

Я не хотел торопить события и напугать ее. Да, я лукавил, обдумывая свой маленький заговор. Но дело-то шло о моей любви. Я стоял неподвижно, думал и смотрел на Тони Она меня не видела. Она вдруг спрятала лицо в ладони и расплакалась. Тогда я подошел к ней. Конечно же, чтобы ее успокоить — она была измучена и думала о смерти своей сестры, и сегодня нас самих могли убить, но была у меня и подспудная мысль. Тони сейчас ослабела, ее оборону, наверно, будет легко преодолеть. Затея не из благородных, но мне было все равно. Я люблю ее и, наверно, всегда буду любить. Я только поцелую ее, скажу ей все это. Прямо сейчас, на этом диване.

— Алекс, ты можешь опустить это, если хочешь. Ты не обязан вдаваться в…

Я не мог остановиться. Все это было очень важно для меня. Я чувствовал, что обнаружится много такого, чего я не знал, но о чем догадывался. О Тони и, возможно, обо мне. Конечно, меня вело вожделение, но был и альтруистический мотив — стремление к честности и ясности.

Я прошел вдоль длинного зеленого дивана и сел рядом с Тони. Она сидела, съежившись, и всхлипывала. Я начал обольщение с того, что медленно и неуверенно потянулся к ней и обнял обеими руками, притянул к себе. Получилось вроде бы неплохо.

— Все хорошо, Тони, — сказал я. — Ты молодец.

Она как будто спряталась в моих объятиях — вместе со своей болью. Она всхлипывала, а я обнимал ее, и баюкал, и бормотал, что все будет хорошо, просто сейчас очень поздно, и позади такой длинный день, и она вымоталась. Она прижалась ко мне, я держал ее крепко, вдыхал ее свежий запах. Зарылся пальцами в ее волосы, прижал голову к своей груди. Так мы сидели, прильнув друг к другу. И само собой получилось, что я уткнулся лицом в ее волосы, и тут у меня дух захватило от воспоминаний — волосы ее пахли сладостно, это был ее запах. Я стал целовать ее. Сначала просто чмокнул в макушку, как бы для утешения. Потом поцеловал волосы над ухом. Я как будто пробовал тонкую корочку льда сколько она выдержит. После четвертого поцелуя Тони подняла голову, обвила рукой мою шею, прижалась щекой к моим губам.

Тони, Тони, стучало мое сердце. Я совсем воодушевился и легонько поцеловал ее в ухо, еще раз, еще. Я уже не утешал ее, я возвращался в прошлое и боялся, не отвергнет ли она меня снова. Но нет, Тони придвинулась ко мне, подняла голову. Я провел ладонью по ее щекам, ощутил нежную, влажную от слез кожу. Я улыбался и дрожал.

Прошлое слилось с настоящим: Тони подняла ко мне лицо, и наши губы встретились. Я крепко поцеловал ее, пожалуй, слишком крепко, но я не мог удержаться. Тони легла на спину, положила голову ко мне на колени. Лежала и смотрела на меня. Невозможное свершилось. Это было неправдоподобно; я ощущал себя скорее не участником этой сцены, а сторонним наблюдателем.

— Так оно и есть.

Что? Нет, я там, рядом с ней, и она больше не плачет. Это прошло. Я целовал ее губы, лицо, еще и еще, и гладил ее, и трогал. Я почти забыл, какая она, — упругость ее живота, ее запястья, нежные, как масло. Но многое еще помнилось — прогиб спины под моей рукой, крепкие груди. Я дрожал от желания, жаждал в нее войти, раствориться в ней и никогда ее не оставлять. Вытянул ее рубаху из-под джинсов, пробежал пальцами по коже, потом просунул руку под ремень и под трусики. Ноги ее раздвинулись, и моя рука прошла вниз до конца, и кругами, и опять вверх.

И тогда я снова обнял ее, схватил за плечи — настала моя очередь плакать. Глаза покраснели, я это почувствовал. Внутри все жутко болело, будто меня проткнули насквозь. Одиночество. Я побыл с Тони — совсем немного — и понял, как убийственно одинок был я все эти годы. Зачем-то держал три очень дорогих велосипеда, но не было у меня ни подруги, ни семьи. Мне были нужны они, а не треклятые велосипеды…

Я вздохнул, опустил голову на ее плечо.

— Тони…

Она разворошила мне волосы, прошлась пальцами по спине и сказала:

— Я скучала по тебе.

Спасибо, подумал я. Спасибо за признание — что между нами что-то было. Значит, я не все выдумал. Я все-таки был ей нужен, и она не бросила меня, как ненужную вещь. Господи, весь год после разрыва я думал о ней каждый день.

— Так что произошло?

Я не собирался обвинять ее или ссориться. Надо наконец-то объясниться. Кроме того, у меня были некоторые подозрения.

Она оттолкнула меня, взглянула в лицо — голова ее все еще покоилась у меня на коленях. Тылом ладони провела по моей щетинистой щеке.

— Ты так и не понял?

Ну, я не пень и не дурачок. В глубине души я все уже знал, когда за ней захлопнулась дверь. Но я хотел, чтобы она сказала, — в конце концов это она ушла, а не я.

— Не понял.

Вожделение угасло в нас обоих. Она отодвинулась, подобрала волосы и перебросила за плечо. Села, поджав под себя ногу, потянулась ко мне и взял мою ладонь обеими руками.

— Прости, Алекс, я должна была тогда все объяснить.

Я кивнул. Конечно, должна. Вместо того, чтобы собрать вещи и уйти, вычеркнув меня из своей жизни. Оставив меня наедине с загадкой.

Тони прокашлялась и сказала:

— Еще когда мы жили вместе, я познакомилась с одним человеком. — Она отвернулась и прикусила губу. Понятно, ей было неловко. — Я тогда была интерном.

— Я так и думал, — сказал я. Нетрудно догадаться. Я был уверен, что еще тогда все понял. — И ты влюбилась?

Она кивнула.

— Что я делал не так?.. — забормотал я. И осекся: бесполезно, что там говорить. — Почему ты не сказала?

— Не могла, Алекс. Тогда не могла.

— Это был врач?

— Нет.

Но наверняка он работал в больнице. Она там дневала и ночевала.

— Кто-то из администрации?

— Нет, Алекс. — Она опустила голову, сглотнула и взглянула на меня. — Из младшего персонала.

Я уставился на нее и попробовал задать вопрос по-иному:

— Не тот парень — как его звали? Фил? Не он?

Хорошо, если так. Он или кто-нибудь еще из этих больших коричневых парней, добрых и внимательных, которые переносят больных с кровати на каталку и тому подобное. Я знал нескольких из них, играл с ними в софтбол[7]. И надеялся: это один из них украл у меня Тони.

Но все было не так.

— Нет. — Тони покачала головой.

Теперь я откашлялся и заставил себя сказать настоящую правду:

— Может, ты из геев?

Тони кивнула и сжала мою руку.

— Да, я лесбиянка.

— А… Я так и подумал.

— Помнишь мою приятельницу, Лору Коул?

— Она помогала тебе собираться. — Голос у меня был сиплый.

— Да. Мы полюбили друг друга и с тех пор почти не расставались.

Так я и подозревал, и был готов в это поверить. Особенно когда вспомнил, как они себя вели. Я видел Лору несколько раз до того, как Тони ушла от меня. Однажды мы втроем ходили обедать в какое-то итальянское заведение. У Лоры было широкое лицо славянского типа, маленькие глазки. Белокурые волосы, очень длинные и прямые. Не толстая, но и не худышка. Шутки у нее были бордельные. Я помнил это потому, что всегда забываю анекдоты, но один из ее анекдотов все-таки запомнил. «Знаете анекдот про медсестру? — спросила она, когда мы управлялись со второй бутылкой. — Которая ходила по больнице, заложив за ухо термометр?» — «Нет», — ответила Тони. «Нет», — как эхо повторил я. «Кто-то из врачей спросил, что это, а она схватила термометр и завопила: «О Господи! Я оставила карандаш в чьей-то жопе!»

Точно. Она смешила нас весь вечер — особенно Тони. Несколько раз они начинали истерически хохотать, я пытался соответствовать. Отчетливо помню мое ощущение в тот вечер — я третий лишний. Значит, вот когда это началось. Сейчас это тоже имело значение.

Антуанет Доминго — лесбиянка? Да, слово наконец сказано. Факт, который нелегко принять, но я могу и должен его принять. И все-таки нам с Тони было хорошо! Как мы потрясающе трахались!

— Я очень тебя любила, Алекс, — сказала она. — Правда. Но я не могла быть с тобой, притворяясь тем, кем не была. Я не могла тебе врать. Поэтому ушла. Я понимаю, это была скверная игра. Дерьмовая. И мне теперь стыдно.

Я смотрел на большой камин, отделанный дубом. Думал, просеивал события, пристегивал один факт к другому.

— Зря ты не сказала — я получил бы под дых, но понял. — Я прижал ее руку к губам. Я знал, что буду всегда любить ее, но теперь на иной лад. — На деле я чувствую себя дураком. Вроде пялишь на ногу ботинок и злишься, что он не лезет, хотя должен бы лезть. Наконец через десять лет тебе говорят: «Эй, приятель, этот потрясающий ботинок — на левую ногу, а ты суешь в него правую!»

— Знаю, Алекс, прости меня. Могу только сказать, что решиться на однополый брак было невероятно трудно. Трудно смотреть в лицо правде. Мне не нужно было решать, кто я, нормальный человек или лесбиянка. Я выбирала — хочу я быть честным человеком или нет.

— Понятно. — Теперь я смотрел на Тони по-новому и видел, что ей больно, но она в мире с собой. — Ты счастлива?

— Последнее время было паршиво, и не только из-за смерти Лиз, но не будем в это лезть. Так что не все идет гладко. Я не говорю, что предпочла бы выйти замуж и наплодить полный дом детей, но… В общем, знаю, что решила верно.

Я погладил ее по руке и спросил:

— Можно я тебя обниму?

— Это будет очень славно.

Мы легли рядом на зеленый диван — моя грудь к ее спине, — как две старые ложки в коробке. Я поцеловал ее в шею, она обвила себя моими руками и спросила:

— Мы можем снова стать друзьями? Я имею в виду — настоящими друзьями.

— Знаешь, я малость ошарашен. — Я прижал ее к себе. — Но думаю, если нам нельзя быть любовниками, я возьму тебя в друзья.

Мы лежали молча, и обоим было скверно, потому что мы знали: ничего из этого не выйдет. Боль сменилась забытьем, и сон смыл с нас все беды.

ГЛАВА 13

Под утро я потихоньку встал, нашел одеяло, чтобы укрыть Тони. Затем…

— Все это хорошо, но пора передохнуть.

Что? Что такое? Кто там еще?

— Это я, Алекс. Надо сделать передышку.

Я заворочался в кресле. Кто-то говорит со мной, выталкивает меня из этого времени. Но я хочу остаться здесь. Кроме того, мне надо кое-что выяснить.

— Успеешь, Алекс. Поверь мне, успеешь. Нам надо передохнуть и съесть что-нибудь. Я голодна, а ты? Не волнуйся, перерыв будет короткий.

Я чувствовал себя так, будто меня будят силком, когда я этого абсолютно не желаю. Какая еще еда? Нет, я вернусь на диван. Там спит Тони. Лягу, обниму ее, засну и буду с ней и со снами, которые нам приснятся.

— Алекс, начинаем.

Но я только хотел… Только хотел… Чего? Выяснить, что я не был дураком? Не сделал ничего дурного?

— Ничего дурного ты не делал, Алекс. Ничего.

Нет, одну глупость сделал. Слишком долго Тони была для меня светом в окошке. Давным-давно надо было ее забыть.

— Обратный счет от десяти до одного, и, когда я скажу «один», ты будешь…

Это обязательно?

— Да. У меня живот подвело.

И она начала считать, моя сестра-колдунья, и я неохотно поплыл на поверхность, уходя от того вечера, от времени, когда я узнал правду о Тони и о наших с ней отношениях. Мэдди считала, и я постепенно перемещался из своей квартиры в Миннеаполисе на остров, принадлежащий моей сестре Мадлен. При счете «три» открыл один глаз, увидел яркие закатные краски и понял, насколько я подавлен. Не потому, что потерял Тони, а потому, что желанное никогда не сбудется. И никто в этом не виноват.

Мэдди глубоко вздохнула и прошептала:

— И — один.

Оба глаза открылись, я лежал совсем тихо, точно придавленный чугунным одеялом реальности. Именно так я себя и чувствовал. Мне было немного стыдно — до этого дня никто не знал, почему у нас с Тони ничего не получилось.

Я услышал, что Мэдди зашевелилась, взглянул на нее — она тянулась к своей каталке, нашарила ее и теперь пыталась пересесть в нее с кресла. Невыносимо было на это смотреть, и я вскочил и помог ей.

— Спасибо, — сказала Мэдди, вежливая, как всегда.

Она нагнулась, ощупала свои ноги от бедер до ступней и убедилась, что они аккуратно уложены в каталку. Затем взялась за колеса, развернулась и поехала наружу. Ни слова, ни замечания об услышанном. Глупо было думать, что у нее нет своего мнения. Я хорошо знал сестру — есть у нее мнение, и, скорее всего, категорическое. Она пока держит его при себе. Вопрос — как долго она будет молчать. Готов поспорить, не больше получаса.

Она покатила быстро, и я сказал:

— А ты и правда голодна.

— А ты — нет? Поторопись.

Она проехала, не сбавляя скорости, по огромному пустому чердаку, под его парящим потолком, а я рысцой поспевал за ней. Остался позади купол Тиффани над лестницей; я успел взглянуть вверх и сквозь окно в крыше над куполом увидеть густую, темную синеву неба. Ночь будет ясная. Я чуть не спросил Мэдди, не видела ли она здесь северного сияния, но вовремя прикусил язык. Она пересекла зал быстрее любого зрячего, проехала сквозь двери в заднюю часть чердака, и тут я понял, каких усилий это стоило — так ловко притворяться самостоятельной — и как здорово у нее получается.

Мы умылись и сходили в уборную — сестре немного помогала Соланж — и минут через двадцать расположились за здоровенным столом желтого дуба. Мэдди во главе стола, я по левую руку от нее; сидели как в пустыне — вдвоем за столом, рассчитанным на шестнадцать персон. Потолок высотой в двенадцать футов или больше, огромный дубовый буфет, в котором некогда красовался бесценный фарфор. Сейчас он был первозданно пуст.

— Ты когда-нибудь чувствуешь себя здесь одинокой? — спросил я.

— Никогда. — Мэдди повернулась ко мне. — Как тебе суп?

Соланж налила нам по здоровенной чашке холодного летнего варева с помидорами и свежими травами. Еще был хлеб и холодный чай со льдом и лимоном.

— Суп хорош, — сказал я.

Как раз в этот момент я пытался ощутить вкус еды; до того только притворялся, что ем, вроде бы играл. Оказалось, вкусно. Суп был свежий и душистый — здоровая пища. Так что на деле я не соврал. Однако невозможно было поверить в то, что Мэдди не врет, что она действительно не ощущает одиночества — и, если подумать, во многое другое. Это открытие меня ошарашило. Всю жизнь я безоговорочно верил старшей сестре, поклонялся ей и только теперь начал понимать, как часто она лжет, хотя бы своим молчанием. Она желает все делать сама, она вслепую ездит по дорожкам этого острова и по гигантскому дому, так что вы забываете об ее слепоте и парализованных ногах. Попросту говоря, трудится изо всех сил, пытаясь казаться кем-то другим, не самой собой.

— Ты жутко молчалив, — сказала Мэдди.

— Я думаю.

— О чем?

— Не знаю.

Мэдди пошарила по своей тарелке, отыскивая хлеб. Нашла его и сказала:

— «Не знаю» обычно означает «не хочу говорить».

— Наверно, ты права, — сказал я, помешивая суп. — Подначиваешь?

— Пожалуй. Мне бы знать, что у тебя в голове.

— Я думаю, что жалел тебя, когда ты ослепла, и как было ужасно, когда тебя сбил автобус. Жалел все время и чувствовал себя виноватым. Но… Но не жалел тебя по-настоящему до этого дня.

— Вот как? — Мэдди спокойно поднесла ложку ко рту.

— Ты так много скрываешь, Мэдди. Поэтому я тебя жалею. Ты всегда понимаешь, что у кого болит, ты и вылечишь, и утешишь. Ты потрясающе умеешь слушать. Но ты ужасно скрытная. Как странно, думал я, видеть в старшей сестре не магическую сибиллу, а нормального человека, простягу — вроде меня самого. — Я вот о чем. Почему ты не рассказывала мне об этом парне, в которого ты втрескалась? Тебе же было дьявольски плохо, когда он дал тебе пинка.

— Я не могу выглядеть слабой, Алекс. Это не для меня. Я — полный инвалид и потому должна держаться и вкалывать, чтобы люди знали, что я сильный человек.

— Это называется гиперкомпенсация.

— Наверное, ты прав. Наверное, я скрываю то, что не нужно скрывать.

Вот так так… Ничего такого не замышляя, я привел ее туда, куда нужно.

— Ну тогда скажи, что ты думаешь о Тони. О ней, обо мне и наших отношениях. Ты сидела себе тихо, но ты психолог, и у тебя, конечно, есть свое мнение. Я псих?

— Ты уверен, что хочешь это услышать?

— Ага, и напрямую.

— Но это может тебя задеть. И взбесить.

— Ни за что, — ответил я, думая при этом: «Давай-давай, суди меня».

— Ну, если так… На деле-то я давно хотела поговорить с тобой. — Мэдди повернулась ко мне. — Во-первых, ты не псих. А во-вторых, я знала.

— Знала что?

— Что Тони — лесбиянка.

Я был совершенно ошарашен.

— Значит, ты так все и угадываешь?

— Нет. — Мэдди помолчала, и, когда она заговорила опять, ее голос был мягче и спокойней. — Это значит, что я хороший друг.

— Что ты имеешь в виду?

— Что мы с Тони были друзьями. Даже близкими друзьями, и она рассказала мне о себе и Лоре.

Это казалось невозможным; правда, обе они жили в Чикаго. Я переспросил:

— Что ты говоришь?

— Что некоторое время назад…

— Это когда?

— Лет, наверное, шесть…

— Шесть? — Я потерял дар речи.

— Да, примерно тогда мы случайно встретились. Я шла мимо «Уотер тауэр плейс»[8], нащупывая дорогу тростью, и вдруг буквально врезалась в кого-то, и это как раз была Тони. Мы, понятно, сразу узнали друг друга, потому что тысячу раз встречались, когда вы были вместе, ну и…

Я ошалело пробормотал:

— О, черт, Мэдди!

Подбородок у нее задрожал, она прикусила нижнюю губу. Отвернулась, сняла эти свои очки «беверли-хиллз», скрывавшие ее незрячие глаза, взяла салфетку и промокнула слезы.

— Ну… ну, понимаешь, мы пошли выпить кофе, — продолжила Мэдди глубоким, низким голосом; слезы текли по ее щекам. — Но мы были втроем. С Тони была Лора. Было ясно, что они вместе. По некоторым обмолвкам и умолчаниям я через пять минут поняла что к чему. А потом я показала, что понимаю — не помню, что сказала, вроде бы насчет их совместной жизни, — а Тони подтвердила, вполне откровенно… — Мэдди замолчала, потом пересилила себя и продолжала тем же глубоким, низким голосом: — После этого мы подружились, все трое. Они были очень добры ко мне, мы собирались раз пять или шесть в году. После несчастного случая, пока я еще жила в Чикаго, они навещали меня, брали с собой, возили обедать и… Ох, Алекс, прости меня, пожалуйста.

Потрясающе!

— Но почему, ради всего святого, ты мне ничего не рассказывала?

— Потому что она взяла с меня слово не говорить! — Мэдди повернула ко мне сморщенное, красное, мокрое лицо, потянулась через стол, задела свою чашку, расплескав суп, и схватила меня за руку.

— Прости меня. Тони взяла с меня слово. Она говорила, что сама должна сказать тебе о себе и Лоре, это ее долг. Поэтому я молчала. Раз в год Тони ездила в Миннеаполис повидать Лиз, и каждый раз я спрашивала: «Ты видела Алекса? Он мечтает повидать тебя. Ты должна ему позвонить», а она так и не позвонила. Ох, Алекс, она была очень, очень к тебе привязана.

Я сжал ее руку, подтянул к себе ее кресло, поставил рядом с собой, потому что тоже стал плакать. Обнял. Мэдди, она прижалась ко мне. Я любил Тони как любовник, Мэдди любила ее как друг, и теперь Тони была мертва.

— Я это понял, — пробормотал я.

— Почему кому-то понадобилось ее убивать? — спросила сестра. — Почему? Она была такая прелесть, такая талантливая и… и добрая.

— Не знаю.

Я вспомнил похороны Тони в Чикаго. Ее родители оба были иссиня-бледные и не вымолвили ни слова. Потерять обеих дочерей! Отец выглядел и вел себя как человек, оглушенный лекарствами. Народу пришло много, церковь была переполнена. Но Лоры Коул не было. Я искал ее в толпе, даже спросил о ней — впустую.

— Хотел бы я знать, что случилось с Лорой? — сказал я. — Через месяц после смерти Тони я ей написал, и никакого ответа. Спустя пару месяцев опять написал, — письмо вернулось нераспечатанным.

Мэдди молчала — она думала. Теперь я понимал, почему она так настойчиво звала меня сюда и так хотела устроить этот сеанс. Так же, как я, она решила найти убийцу Тони — для суда и кары, для отмщения. Лора исчезла, и если расследованием не займемся мы, никто им не займется.

— Ты говорила с Тони потом? — спросил я. — После смерти Лиз ты говорила Тони, чтобы она ко мне зашла?

— По правде говоря — нет. — Мэдди немного отодвинулась, кашлянула и вытерла глаза. — Лиз хоронили в Чикаго. Я была на похоронах. И решила, что должна сказать тебе о дружбе с Тони и насчет Лиз, конечно. Но после похорон были поминки, вроде небольшого приема — как это называется? Тони подошла ко мне. Она была одна, у нее с Лорой были какие-то проблемы, и она сказала, что едет в Миннеаполис, чтобы вывезти вещи из квартиры Лиз. И обещала зайти к тебе. Я думаю, ей было тяжело тебя видеть, ты для нее олицетворял ту жизнь, которой она могла бы жить.

Да, верно, но теперь я понял, что это было невозможно.

— Вот она и зашла, — сказал я и снова вспомнил роковой день, когда внезапно завизжал звонок и она была тут как тут — женщина, которую я потерял так много лет назад.

В эту минуту распахнулась дверь буфетной и вошла Соланж; увидела, что мы держимся за руки, увидела наши мокрые глаза и едва тронутый суп. Замерла в растерянности, не зная, надо ли потихоньку уйти или притвориться, что ничего не заметила.

— Все в порядке, Соланж, — сказала Мэдди своим обычным высоким голосом и последний раз вытерла глаза. — Хочешь что-нибудь еще, Алекс? Еще супу?

— Спасибо, ничего не хочу.

Я съел всего пару ложек.

Прежде я не замечал, что у моей сестры два голоса: высокий, напряженный, которым она только что говорила с Соланж, и глубокий, неторопливый — так она говорила о Тони. В первом голосе слышалась сила, он как бы пытался воздействовать на окружающих, поднимался над ними и внушал, что все идет хорошо. Второй — внутренний голос Мэдди, истинный — как бы голос ее души; он показывал, что она чувствует на самом деле. К сожалению, я слишком хорошо знал, что ее каждодневным, нормальным голосом был первый; так она говорила почти всегда.

— Позовите, если что, — сказала Соланж и быстро выскользнула из столовой.

Когда она исчезла в глубинах кухни, буфетной или чего там еще, Мэдди продолжала говорить своим высоким голосом, обращаясь уже ко мне:

— Алекс, не возражаешь, если я дам Соланж и Альфреду выходной на завтра? Им никогда не удается съездить на материк вместе; один всегда остается со мной. Раз ты здесь, пусть они хоть один вечер проведут где-нибудь еще. Они могут поехать в Петоски или на остров Макинак, хотя, наверно, им хочется на материк и они выберут Петоски.

Конечно, нам будет чудесно — мне и Мэдди. Что здесь может случиться? Однако, услышав этот высокий голос, деланный, ненатуральный, я малость раздражился. Почему она так говорит со мной, своим братом? Может, по самой простой причине: пообещала им свободные сутки, не спросив у меня, и потому нервничает?

— Это будет прекрасно, — сказал я. — Ты же знаешь, я никуда не собираюсь.

— Ты прелесть.

Мэдди потянулась ко мне и чмокнула в щеку, но я уже знал — понял по высокой ноте в ее голосе, что дорогая сестра что-то утаивает от меня. Но что? И зачем?

— Ты поел как следует? — спросила она. — Хочешь еще что-нибудь?

— Не хочу, сыт, — легко соврал я, зная, что Мэдди не видит, как мало я съел. — Пойдем? У нас еще есть час-другой.

— Если ты готов к гипнозу, идем. Чем скорее доберемся до конца, тем лучше.

— Точно.

Так что мы оставили еду и двинулись к лифту, чтобы подняться в магический зал, к новому путешествию в прошлое. Я мог только гадать, о чем Мэдди умалчивает. Меня ждет что-то весьма неприятное, вроде падения с лестницы — башкой по ступенькам. Что еще Мэдди знает о Тони? Или, может быть, о Лиз? Может быть, она что-то вызнала на похоронах Лиз и держит в секрете, потому что я сам должен это раскрыть?

Да, это вполне возможно.

ГЛАВА 14

Транс накрыл меня быстро; наверно, потому, что я рвался в прошлое. Стоило мне лечь в кресло, глубоко вдохнуть и закатить глаза, как он пришел. Накатился. Скорее бы уйти от рассказа Мэдди о ее дружбе с Тони и вернуться к самой Тони. Мэдди продолжала свои гипнотические игры, свои песни-заклинания насчет дыхания, легкости и считала до десяти. Но мне это было не нужно. Не требовалось никакой взлетной площадки. Я был уже там и сказал об этом Мэдди — прервал ее, попросил замолчать; мне было чем заняться и что узнать.

— Превосходно, — проговорила она из своего маленького, печального, самодостаточного мирка. — Продолжаем. Было раннее утро…

Да, я знаю. Это моя история. Поздней ночью, или под самое утро, я тихонько встал, нашел одеяло, чтобы укрыть Тони, укрыл, пробрался в спальню и заполз на кровать. Я был совсем подавлен, даже тогда, среди ночи.

Утром, на кухне, я рассказал об этом Тони. Стоя к ней спиной, я готовил кофе.

— Я все думаю и думаю, как было бы хорошо, если бы ты мне тогда все объяснила, — сказал я, заливая воду в кофеварку.

— Должна была, верно, но мне самой было так трудно, что я подумала, ты этого не вынесешь.

Я посмотрел на нее — сидит на табурете, грива откинута назад, лицо светится надеждой, нежный рот улыбается. Красивая, теплая, как всегда. Злиться на нее невозможно.

— Может, и не вынес бы. Но это были бы мои проблемы.

— Ты прав. Но дело еще в том… — Тони отвела от меня взгляд, посмотрела на белую стену и опять повернулась ко мне. — Я пыталась понять, кто я такая, пыталась преодолеть отвращение к себе, и мне было легче отвергнуть тебя, чем быть отвергнутой. Может, это звучит глупо, но твоя любовь много для меня значила.

Я схватил губку и стал вытирать совершенно чистую стойку. Хотя нет — крошки у тостера, несколько капель воды у кофеварки и еще одно пятно, которое можно уничтожить, если долго и усердно тереть.

— Алекс, — сказала за моей спиной Тони, — мне надо вернуться в гостиницу и потом опять к Лиз. — Тягостная пауза. — Было очень приятно тебя повидать.

— Черт возьми, Тони, не уходи от меня второй раз. Еще не все кончено. — Я повернулся к ней, лицо у меня покраснело. — Все эти годы я думал о тебе, пытаясь разобраться, что случилось. Ты понятия не имеешь, сколько я о тебе думал. Ни малейшего. Я думал, что мне никогда не забыть тебя, и теперь… теперь… — Я помотал головой. Теперь ничего не поделаешь. Все, конец. — Черт, я все это время думал о тебе и вот не помню, какой кофе ты пьешь, черный или с молоком.

Она выжидательно посмотрела на меня.

— Вообще-то черный.

— Верно, черный.

Я открыл шкафчик, вынул кружку, набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

— Ты можешь вернуться в гостиницу за вещами, Тони, но я хотел бы, чтобы ты до отъезда пожила у меня. Мне будет дерьмово, если ты не останешься. В гостевой спальне у меня велосипеды и всякие примочки, но ты можешь положить там свое снаряжение, а спать на диване в гостиной. Мне кажется, нам обоим будет полезно побыть вместе. — Я налил в кружку кофе и передал ей. — Идет, доктор Доминго?

Принимая от меня кружку, она коснулась моей руки и сказала просто:

— Идет.

* * *

Так началась наша новая дружба, основанная на реальном раскладе карт, а не на желаемом. Я сварил яйца всмятку — помнил, что Тони их любила. Все шло прекрасно, даже беззаботно, пока я не заговорил о Лоре. По голосу Тони я сразу догадался, что они все еще вместе.

— Как она? — спросил я. — Такая же веселая?

— Если всерьез, — Тони опустила глаза, вздохнула, — последний год было очень трудно. У Лоры развилась М3; с этим много проблем.

— Что это такое?

— Медикаментозная зависимость. Обычное дело у сестер — по крайней мере, так говорят. Понимаешь, наркотики под рукой, и все эти нагрузки… Последние два года она работала в отделении СПИДа, и ее это доконало.

Я чувствовал — здесь только верхушка айсберга, и спросил:

— И что случилось? Вы еще вместе?

— Нет, сейчас — нет. — Она нахмурилась, посмотрела на меня. — Тебе действительно это интересно?

— Конечно. — Мне все интересно, подумал я. Хватит с меня белых пятен.

— Ну ладно. — Тони вздохнула. — Неприятности начались года два назад. Лора всегда крепко поддавала, а тогда она стала работать с больными СПИДом. Они умирают. С этим она не справилась. Да и кто бы справился? Начала тянуть транквилизаторы, не знаю какие, и покатилось. Я думаю, здесь психология: все эти дела со СПИДом заставили ее крепко подумать о своих сексуальных делах. Год назад я попробовала ей помочь, но она меня послала. Я стала сатанеть от этого, она была совсем плохая — приходила домой пьяная или под кайфом почти каждый вечер. Это и раньше случалось, но тут она развернулась — ужас что такое. И однажды…

— Ну?

— Я пришла из больницы пораньше и вижу — она сидит в гостиной, готовится вкатить себе героин. Я чуть крышу не пробила — выхватила шприц, сломала, а она бросилась на меня. Началось настоящее побоище, с кулаками и все такое. Омерзительно. — Тони опустила голову. — Злоба так и перла из нее. Ярость. Она меня сшибла с ног.

— Да ты что?!

— Такой у меня был год. Моя милая подружка исчезла — распад личности, сущее исчадье ада, я ее выгнала, и тут погибла маленькая Лиз. О Господи!

— Понимаю…

— Хорошо, что ты рядом, Алекс. — Она улыбнулась, протянула мне руку. — Я всегда тебя помнила, ты был мне настоящим другом.

Я взял ее руку, сжал, выпустил.

— Значит, вы с Лорой разбежались?

— Наверное, так — пока что. Надеюсь, это временно. Я все еще ее люблю, но ей надо прийти в себя. Она действительно развалилась. Мне, конечно, пришлось сообщить в больницу, где она работала, ее тут же уволили. Она уехала к своей родне. Сейчас она здесь, в Миннесоте, в Северном Центре. В часе езды отсюда. Месяц назад родители поместили ее туда лечиться от МЗ.

— Миннесота, — засмеялся я. — Страна десяти тысяч оздоровительных центров.

— Да, вы, ребятки, этим знамениты. Пока Лора еще не выкарабкалась, но надеюсь, ей помогут.

— Ты в этот приезд ее видела?

— Нет. Она написала мне после смерти Лиз — маленькую открытку, но мы не виделись, она не хочет меня видеть. Она так решила. Она зла на меня за то, что я настучала на работу, и потом, думаю, в моем лице ненавидит все человечество. Она и себя ненавидит, и я за все это в ответе. Я говорила с ее психотерапевтом, она обещала спросить Лору, можно ли ее навестить. Я очень хочу ее видеть. Завтра позвоню и узнаю приговор. Если Лора согласится, поеду туда.

— Удачи тебе.

— Боже, какая тяжелая штука жизнь… Я к тому, что Лора — замечательный человек. Ее все любили в отделении СПИДа, она умела всех развеселить. Можешь себе представить, там не до веселья, а при ней было чистое кино. Осенью один больной так хохотал, что умер, — Богом клянусь.

— Ты шутишь?

— Ну, парень одной ногой стоял в могиле, но все-таки.

Я покачал головой и, не зная, что сказать, спросил:

— А твоя сестра знала про тебя и Лору?

— Да. И относилась к этому прекрасно. Она радовалась, что я не скрытничаю, — ты ее помнишь, она любила, чтобы все напрямик.

Мы молча допили кофе. Прежде чем принять душ, я позвонил на работу, сказал, что я еще не совсем в порядке и мне надо остаток недели побыть дома, чтобы оправиться от падения с велосипеда. Я мог говорить со своим боссом и остальными о программах, которые делает фирма, и об открывалках для гаражных дверей. Даже об автоответчиках. Но, подозреваю, никогда не заговорю с ними о своем — о Тони, например. Безнадежно. Хотя, может, здесь-то я и не прав.

Немного погодя я отвез Тони в гостиницу. Она забрала вещи и рассчиталась, сказав портье, что, если ее будут искать, пусть звонят по этому телефону. Она написала на листке бумаги мой телефон и фамилию, повернулась ко мне, сделала круглые глаза и сказала:

— Если вы — врач, вы всегда должны быть в пределах досягаемости.

— А, никуда не денешься, — сказал я со смехом.

Она села в свой автомобиль, я — в свой, и мы поехали. Это было хорошо — какое-то время побыть врозь. На душе у меня было черно, я поглядывал на Тони за рулем в зеркало заднего вида, твердо зная, что меня всегда будет тянуть к ее красоте и уверенности в себе.

Мы словно бы забавлялись. Забросили вещи ко мне и направились на квартиру Лиз, как бы вернувшись на старую дорожку, словно между нами ничего не происходило, не было наших объятий и остального. Мы просто перестали говорить о наших сексуальных предпочтениях. Радостно бросили все это и начали болтать о докторских делишках, о моей сестре, которую сбил автобус, о захватывающей профессий составителя технических инструкций. О моей велосипедной мании. Словом, о всякой всячине — как судачат соседи, когда есть время посплетничать.

— Будем надеяться, сегодня шторма не будет, — сказал я, ставя машину напротив дома Лиз.

Мы вошли в темную квартиру, и Тони сказала:

— О Господи! Как ты думаешь, что все-таки с ней случилось?

— Не знаю, но без сожалений выбрасываю этот бутерброд, — ответил я и пошел в кухню.

Он все еще покоился на раковине. Кофе я тоже вылил. Тут-то я и заметил на холодильнике несколько фотографий, прилепленных магнитиками, в лучшей провинциальной манере. Там был и снимок Тони среди других женщин.

— С подругами Лиз ты говорила? — крикнул я Тони.

— Нет еще. Наверно, стоит, но у нее их почти не было.

Я увидел, что к холодильнику прилеплена еще и визитная карточка доктора Эдуарда Доусона. На ней были два телефона; один номер отпечатанный — телефон в центре города; другой, написанный от руки, начинался с тех же цифр, что и мой. Значит, Доусон тоже живет в Кенвуде. Я стоял, смотрел на карточку и думал, как это было важно для Лиз — ее психотерапевт, его карточка, его телефон, прописанные им лекарства. Кроме того, к Доусону легко попасть на прием, так что помощь была всегда под рукой. Я не мог не задаться вопросом: если Лиз была в такой депрессии, что собралась покончить с собой, почему она не позвонила ему, не поговорила — только послала записку?

Я повернулся и прошагал по коридору в спальню, где меня колотили лампой — она все еще валялась на полу вместе с разными другими ценностями. Я поднял жалюзи, открыл окно и вернулся в гостиную, где Тони делала то же самое: впускала в комнату свет и воздух. Затем она встала посреди гостиной, огляделась и простонала:

— Что мне делать со всем этим барахлом?

Действительно, мебель в основном была жуткая, но, очевидно, были и вещи, которые Тони и родные захотят сохранить. Фото, семейные реликвии. На кофейном столике стояла серебряная шкатулка — фамильный утиль, подумал я.

— Возьми, что хочешь, а остальное отдай Армии Спасения, — дал я очевидный совет.

— Да зачем мне лишнее барахло.

Тони подошла к полкам из кирпичей и досок, на которых были книги, несколько компакт-дисков, фотокамера. На одном краю — стопка бумаг. Счета? Нет, они меньше размером.

— Что это? — спросил я, кивнув в сторону стопки.

Тони взяла оттуда блокнот.

— Рукописи ее стихов.

Я подошел к ней, заглянул через плечо.

— Если Лиз собиралась писать статью про эту секту, она, возможно, успела что-то наработать, а?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, план, какие-то наброски. Может, даже начала писать.

Тони взглянула на меня, подняв брови.

— Возможно. Да, вполне возможно. Собрала материал и начала писать. Но она не стала бы писать на таких штуках, рядом со стихами. Журналисты так не делают. Может быть, в дневнике, но и это вряд ли.

— Ладно, у нее был компьютер?

— Нет.

— Тогда это должно быть где-то здесь… Может быть, даже напечатанное на машинке.

Я обшаривал глазами комнату. Журналистский блокнот? Папка?

— Алекс, — позвал отдаленный голос, — а как насчет грабителя? Парня, которого ты застал накануне в спальне?

Как я сам о нем не подумал?!

— Значит, вот что этот парень взял. Не стихи Лиз, а ее записи.

Правильно. Мой приятель, что врезал мне лампой. Роб Тайлер или кто другой — что вряд ли — проник сюда и рылся в вещах Лиз не в поисках денег или ценностей. Ему нужны были ее заметки о секте. Конечно! Он стремился уничтожить сведения о секте и, возможно — только возможно, — что-то, касающееся ее причастности к смерти Лиз.

— Ты прав, Алекс. Наверняка прав. Ты видел, как он взял блокнот с ее записями, и больше ничего не пропало. Во всяком случае, ценного. — Тони говорила и перебирала бумаги на полке. — Но он мог что-то оставить. Я просмотрю эти бумаги, а ты бы поискал в спальне. По-моему, там есть рабочий стол.

— Конечно…

Я направился было в спальню, но услыхал тяжелый стук в дверь. Мы посмотрели друг на друга, Тони пожала плечами. Мы никому не говорили, куда едем. Мне стало немного не по себе, хотя было сомнительно, что кто-нибудь вроде Роба Тайлера станет стучать в дверь.

— Кто там? — спросил я.

— Домовый смотритель, — ответил низкий голос. — Кто вы, черт побери?

Тони со своими бумагами поспешила к двери.

— Привет, Джон! Это я, сестра Лиз!

На лестнице стоял парень, который помог Тони выбить дверь в спальню. Вид у него был не так чтобы счастливый, и он вроде с тех пор не переоделся. Синяя рубаха из шотландки — грязная и мятая, старые джинсы сползли ниже талии, на ногах те же потрескавшиеся башмаки. Рыжеватые волосы торчат во все стороны.

— Привет, — повторила Тони. — Я здесь со своим другом Алексом. Разбираю вещи Лиз и…

— A-а, хорошо, я услыхал шум, понимаете, и решил проверить, не влез ли опять кто-нибудь.

— Спасибо, это можно только приветствовать, — сказала Тони.

Не спрашивая разрешения, он протопал внутрь.

— Как, э-э, все в порядке?

Тони взглянула на меня, пожала плечами и ответила:

— Все в порядке.

— А что полиция? Что они говорят?

— Они этим занимаются.

— А-а, — Джон откашлялся. — Вы им сказали насчет меня — что я тоже здесь был?

— Нет, по-моему, не говорили.

— Не говорили, — повторил я, удивляясь, какое это может иметь значение.

— Хорошо, хорошо. Это я из-за хозяйки. Она говорит, с нее хватит неприятностей. Говорит, надо по-быстрому сдать эту квартиру. — Он смотрел на компакт-диски. — Когда думаете забрать отсюда это барахло?

— К первому числу, не беспокойтесь.

Джон опять повернулся к Тони.

— Так, ага, вы из Чикаго, верно? Я тоже — вырос в одном из этих кирпичных домов — знаете, через улицу от «Ригли-Филд». Любил сидеть на крыше и смотреть, как играют. Это было здорово. Как вы думаете, «Медведи» их уделают?

Тони вздохнула, пальцами расчесала волосы.

— Слушайте, Джон, у меня столько дел.

— А! Да, конечно. — Он показал на дальнюю стену комнаты. — Стереосистему будете продавать? — Он засмеялся. — Я знаю, что она работает, потому что ваша сестра… Понимаете, у нее она так орала…

Дверь через площадку открылась. Я выглянул наружу — маленькая женщина запирала дверь квартиры напротив. Джон спросил еще что-то, повернулся и стал смотреть, как она идет к нам. Она нерешительно постучала в неприкрытую дверь и проговорила:

— Привет, я Крис, а вы… вы сестра Лиз, да? Врач?

— Да, — ответила Тони. — Кажется, мы познакомились, когда я приезжала в прошлом году.

Крис была маленькая, бледная, чуть за тридцать. С виду книжный червь. Мышиного цвета волосы, очки, маленький неуверенный ротик. Голубая майка, штаны цвета хаки. Вполне заурядная внешность. Одинокий солдатик. Она стеснительно взглянула на смотрителя.

— Привет, Джон. Мне… мне бы хотелось немножко поговорить с Тони.

Секунду все неловко молчали, и стало более чем ясно, что Джон ничего не понял и уходить отсюда не собирается. Тони взяла инициативу в свои руки.

— Входите, Крис. Джон уже уходит. Спасибо за заботу, Джон. Вы приглядываете за квартирой, это замечательно. Я дам вам знать насчет стерео.

Джон посмотрел на Тони, потом на Крис и наконец двинулся к выходу. Лицо у него было обеспокоенное, даже сердитое. Тони не обратила на это внимания и помахала ему рукой.

— Порядок, — промямлил Джон. — Понял, надо отсюда шлепать.

— Пока! — Тони закрыла за ним дверь и пробурчала: — О Господи!

— Не осуждайте его, — прошептала Крис. — В своем деле он человек неглупый, он телефонист-ремонтник, но немного тугодум. — Крис опустила глаза, переступила с ноги на ногу, собралась с духом и выговорила: — Я просто хотела сказать, что мне очень жаль вашу сестру. Мы с ней подружились.

— Спасибо, Крис.

— Она всегда была со мной очень мила. Иногда встретимся на площадке и говорим, говорим — прошлой зимой однажды проговорили час. Мне нравились ее стихи, она давала мне читать пару раз. Мы и о них говорили. Она хорошо писала. Это была настоящая потеря для меня.

— Мне тоже ее страшно не хватает, — сказала Тони.

Вдруг стало жутковато, словно что-то проплыло по комнате мимо нас. Словно призрак Лиз объявился. Я кашлянул и спросил:

— Вам не случалось видеть Лиз незадолго до ее смерти? Скажем, в течение недели?

— Э-э… — Крис переступила с ноги на ногу. — Разве в полиции вам не сказали? Я как будто говорила этому мужчине, детективу, что видела ее вечером накануне смерти.

Тони быстро взглянула на меня и тихонько охнула.

— Но мы с ней не говорили, было уже поздно. Я возвращалась домой, ставила машину, а она мне помахала рукой.

Я посмотрел на Тони. Почему Дженкинс не упомянул об этом?

— У меня абонемент на балетные вечера, и мы пошли с подругой, — продолжала Крис. — Это был Театр американского балета. Да, правильно. Обычно я не возвращаюсь домой так поздно.

— И с ней было все в порядке? — спросила Тони. — Вы не заметили, она выглядела спокойной, или, наоборот, плакала, или что-нибудь еще?

Крис подошла к большому окну на улицу. Мы с Тони за ней. Я успел увидеть Джона — он влез в темно-коричневый фургончик и уехал.

— Ну, не знаю. Не могу сказать точно, — ответила Крис. — Посмотрите, я была вон там, а они подходили к парадной. Но кажется, у нее было отличное настроение.

Я посмотрел, куда она показывала, и спросил:

— Они? Она что, была с этим своим Робом? — Спросил и подумал, что они за месяц до того расстались. — Вы знали его? Такой — вроде панка.

— Нет, она была с другим.

Тони не могла скрыть изумления.

— С другим? С кем? — Она подошла к окну и встала рядом с Крис. — Вы хотите сказать, что она встречалась с двумя парнями?

Крис взглянула на Тони, на меня и кивнула. Кивнула совсем чуть-чуть, словно выдавала тайну или непристойный секрет. Взгляд ее спрашивал, не предает ли она свою умершую приятельницу.

— Все в порядке, — быстро проговорил я. — Мы просто хотим сопоставить факты. — Я чувствовал, что лучше не подвергать сомнению версию о самоубийстве: Крис явно была из тех, кому сама мысль об убийстве непереносима. — Тони хочет понять, что случилось и почему. Хочет поговорить с кем-нибудь, кто видел Лиз последние день-два, понимаете? Узнать, что она делала, что могло быть у нее на уме, что могло ее так расстроить.

— Понятно.

— Так вы знали этого другого парня?

— Не знала. — Крис покачала головой. — Я видела его первый раз.

— Как он выглядел? — спросила Тони.

— Он пожилой.

— Какого возраста примерно?

— Не знаю. Может, лет пятидесяти. Как будто не слишком высокий.

— Какого цвета волосы? — спросил я.

— Не знаю. — Крис пожала плечами. — Кажется, седой, но я не уверена. — Она поглядела в окно. — Я же говорю, я была вон там и мало что могла рассмотреть. Тогда было довольно холодно; кажется, он был в шляпе.

Тони посмотрела на меня, и в глазах ее было написано: Лиз встречалась с пожилым человеком и словом о нем не обмолвилась? Что это может значить?

— Его имени вы наверняка не знаете, — сказал я.

— Нет. Она не называла. Как-то сказала, что влюбилась в пожилого мужчину. Она по-настоящему потеряла голову и не знала, что делать.

Я мысленно вернулся к нашим приключениям в пакгаузе. Большинство тех парней были молоды, но я заметил и нескольких пожилых. У одного — с перьями — были седые волосы на груди. А их главарь? Я еще раньше обдумывал такую возможность — что Лиз закрутила с другим членом секты и Роб Тайлер из ревности убил ее. Могло такое произойти? Наверно, нет. Но кто бы ни был ее пожилой приятель, имел он отношение к смерти Лиз или не имел, он безусловно знал о ее душевном состоянии в последние дни.

— Как вы думаете, вы могли бы его узнать? — спросил я.

— Не знаю. — Крис совсем смутилась и пожала плечами. — Я не видела его вблизи, но может быть…

Пожалуй, узнала бы. Похоже на нее: наблюдательный человек, хорошо чувствует литературу и тонкие детали жизни. Но как бы это устроить? Привезти ее на культовую сходку? Нет, это не дело…

Тони внимательно взглянула на меня, явно интересуясь, что еще я задумал, и сказала:

— В этом надо разобраться. Будет замечательно, Крис, если вы сумеете нам помочь. Я… Я просто хочу поговорить о Лиз с человеком, который знает, что ее тревожило. Это бы очень помогло.

— Хорошо, договорились. — Крис снова пожала плечами, улыбнулась. — Ну вот, я пошла, не то опоздаю на работу. Дайте знать, если я буду нужна, и все. Я на месте утром, а вечером лучше всего после восьми-девяти. Я работаю во второй половине дня.

Она подняла руку, помахала нам и ушла. Я видел, как Тони запирает дверь, слышал звук шагов Крис на площадке. Хлопнула дверь парадной, я вернулся к большому окну, где мы только что стояли втроем, и стал смотреть, как Крис сходит по бетонным ступенькам и идет через улицу к желтой машине, крошечной и тронутой ржавчиной. Я наблюдал за Крис из окна гостиной и вдруг ощутил отчаянный ужас. Меня прямо скрутило.

Тони подошла ко мне, положила руку на плечо и спросила:

— Что с тобой? Что случилось?

Тогда я, конечно же, ничего не мог объяснить. Но меня стала колотить дрожь, потому что во мне было знание: там кто-то есть, он мог видеть, как мы втроем стояли у окна гостиной, и сейчас смотрит, как Крис, тихая, маленькая книгочейка, садится в машину.

— Алекс, о чем ты говоришь?

В то время я ничего этого не знал — когда все происходило. Лишь потом, в конце, собрал все куски мозаики. Только так оно и могло произойти. Убийца Лиз должен был находиться там, снаружи.

Боже мой, думал я, нам и в голову не пришло, что беда сидит в засаде так близко.

ГЛАВА 15

Ничего насчет секты мы с Тони так и не нашли. Обшарили всю квартиру, перерыли полки, ящики — ничего. То ли искали не там, где надо, то ли взломщик и впрямь увел заметки Лиз, опасные для компании Роба Тайлера. Мы впали в мрачность.

Спустя час мы ушли, совсем расстроенные, и после полудня вернулись ко мне, не зная, что делать дальше. Коробки, сказала Тони. Надо найти винный магазин и набрать коробок, чтобы начать паковать вещи Лиз. Месяц кончался, оставалась последняя неделя апреля. Джон явно спешил с освобождением квартиры, и, если Тони не вывезет все вещи Лиз, придется платить еще за месяц. Небольшое удовольствие. Полнолуние, на носу май, а нам паковать вещи покойницы.

Я припарковался у своего дома на Гумбольдта, и мы двинулись к парадной.

— Я думаю, тебе бы нужно позвонить Дженкинсу, — сказал я, поднявшись к двери. — Спросить про этого второго мужчину.

— Непонятно, почему он и словом о нем не обмолвился,

— Так позвони ему, Тони. Все равно надо ему сказать, что ты больше не живешь в гостинице.

— Да, наверное.

Открыв наружную дверь и пропустив Тони в тамбур, я увидел спину человека, наклонившегося к внутренней двери. Наверное, почтальон, собирается разложить почту. С другой стороны, почему он одет так по-идиотски? Эти парни ходят в форме. Почему на нем черные джинсы и черная кожаная куртка?

Он не двинулся с места, и я сказал:

— Извините, не позволите пройти?

Парень засмеялся, выпрямился, и мы увидели лысую голову. Вот дерьмо, никакой это не почтальон.

— Здравствуйте! — Роб Тайлер улыбнулся. — Как сегодня самочувствие?

При виде длинного ножа, сверкнувшего у него в руке, я оцепенел. Мы с Тони попятились. Голова этого чудища лоснилась, как атласная. Она была свежевыбрита — там и сям виднелись порезы и запекшиеся капельки крови. Он ухмылялся, глазки у него были маленькие и темные, и мне хотелось спросить: «Девушка, блондинка, что вы с ней сделали, ребятки? Где она? Еще жива или ее разрубили на куски?»

Однако я понимал, что возникать не надо, и спросил:

— Что вы тут делаете?

— Ну… — Он наставил свой длинный нож, здоровенную охотничью штуку, прямо на Тони. — Докторша сказала, если я захочу поговорить, надо пойти в «Холидэй инн». Я пришел туда, а мне говорят, что вы, док, свалили и теперь трахаетесь с этим парнем. Я-то думал, вы — розовая. Лиз что-то такое говорила, а?

— Тайлер, почему бы тебе не… — гаркнул я.

Ладонь Тони мгновенно легла на мое запястье, и она размеренно, веско произнесла:

— Что вам нужно, Роб?

У меня сердце заходилось от злости, но Тони была права. Она наверняка сто раз бывала в таких ситуациях, когда задевали ее женское достоинство, когда ее оскорбляли из-за гомосексуализма. Она знала, как себя вести и как кого осаживать… Она умела поставить на место обидчика.

— Сегодня утром ко мне зашел какой-то легавый. — Тайлер провел пальцем по длинному лезвию. — Вы знаете что-нибудь об этом? Знаете, что его кольнуло в задницу?

— Нет, Роб, не знаю, — ответила Тони.

— Воще, говорили с легавыми? Насчет меня?

— Нет, — солгала Тони.

— Хорошо. Это хорошо. — Он пожал плечами, повернулся к двери и воткнул нож в дерево. — Я им сказал то, что раньше: на Лиз мне начхать. Вот так. Мы разбежались потому, что она наркоманила и поддавала.

Высказавшись, этот мудак стал вырезать что-то на двери моего дома. Господи, да это буква. Вырезает свои инициалы.

— Тайлер, не смей гадить в моем доме!

Он засмеялся, выдул из буквы стружки и сказал с ухмылкой:

— А вы кончайте срать на меня… если, конечно, не хотите кончить как Лиз. — Он вытер лезвие о полу куртки, еще полюбовался своей работой и добавил: — Закончу в следующий раз. Пока!

Он всадил нож в ножны, висевшие на цепочке, обвитой вокруг талии, и распахнул наружную дверь. Беспечный, как дьяволенок Питер Пен, выскочил на улицу.

Дверь с легким шипением закрылась.

— О Господи! — простонал я.

Прежде, чем я успел сказать что-то еще, Тони распахнула дверь и ринулась за ним.

— Тони! — завопил я.

Ее не остановишь — она выскочила на крыльцо и крикнула:

— Роб! Роб!

Тайлер обернулся, уставился на нее и пробурчал:

— Чего?

— Сестра встречалась с кем-нибудь еще?

— Когда мы были с ней? — Он засмеялся, словно над глупой шуткой. — Ну уж нет…

— Но потом, с парнем постарше?

— Я же сказал: ни хрена не знаю.

С тем он и отчалил. Тони стояла на крыльце, как изваяние. Я подошел к ней, осторожно взял под руку.

— Пойдем.

— Вот скотина, — пробормотала она.

— Еще какая. Ты в порядке?

— М-м…

Мы вошли, я увидел испорченный косяк и покачал головой:

— Нет, ты представь себе!..

Мы поднялись ко мне в молчании — оба пытались осмыслить случившееся, Тони прошла в гостиную, упала на диван, а я укрылся на кухне и стал готовить кофе. Голова лихорадочно работала. Спустя пять минут, когда я вышел с кофейником и кружками, Тони сидела на диване, скрестив ноги, поставив телефон на колено, и говорила в трубку:

— Да, а потом этот идиот открыл дверь и ушел.

Увидев меня, она сказала одними губами: «Дженкинс» — и закончила рассказ о нашем бритоголовом визитере. Ответы Дженкинса, по-видимому, не слишком ее радовали.

— И еще вот что, — сказала она. — Я со своим другом Алексом только что была на квартире Лиз. Мы разговаривали с одной из соседок, Крис, фамилию не знаю. Она говорит, у Лиз был еще один приятель, пожилой. Крис сказала, что она даже видела его, но, правда, издали. Она ведь вам об этом говорила?

Дженкинс что-то ответил, и Тони методично пересказала всю историю о втором дружке — о вечере, когда Крис их видела, и о времени. Не слишком длинный рассказ. Очень мало вопросов с той стороны. Наконец Тони сказала, что выехала из гостиницы, дала мой номер и с шумом бросила трубку. Передернула плечами и потянулась за своим кофе.

— Дженкинс говорит, что этим утром беседовал с Тайлером, но у того алиби: вчера он был у своей подружки по имени Мордашка Мортисия. Ласки и пляски в постельке. Я рассказала, что Тайлер нам угрожал. Дженкинс просил быть поосторожней. Сказал, что делает все возможное и всем этим занимается.

— Что насчет второго дружка Лиз?

— Он извинился. Сказал, что забыл мне сообщить и что раньше посчитал это неважным. К делу не относящимся.

— Что еще?

— Они там очень заняты, он обещал, что мы вскоре поговорим. — Тони отхлебнула из своей кружки. — Они думают, что блондинка, которую мы видели в пакгаузе, возможно, еще жива, и делают все, чтобы ее отыскать. Это пока их главная задача. — Тони покачала головой. — Полагаю, дело Лиз они отложили. Черт их побери.

Что нам теперь делать? Сидеть и ждать? Но чего? Надо двигаться дальше, мы не можем это бросить. Значит, нам самим надо разыскать второго любовника Лиз. Может быть, он пойдет на разговор и либо подтвердит, что Лиз по своей воле прыгнула в Миссисипи, либо — все бывает — возьмет вину на себя.

Тони перелистала свой ежедневник и сказала:

— Надо позвонить доктору Доусону, дать ему твой телефон.

— Хорошая мысль, — согласился я. Если Лиз и была с кем откровенна, то наверняка со своим психиатром — А Доусон ведь тоже не упоминал о втором приятеле, а?

— Не упоминал, — сказала Тони, набирая номер. — Здравствуйте, доктор Доусон у себя?

Оказалось, что Доусон ведет прием и его телефон переключен на бюро обслуживания — очень разумно, поскольку Доусон работал без медсестры. Тони оставила сообщение: ей бы хотелось задать пару вопросов, пусть доктор позвонит по моему номеру.

Она положила трубку. Я сидел, думал и прикидывал. Вот что нам нужно: фотографии обоих пожилых мужчин из этой секты. Если Крис сумеет опознать любовника Лиз, дело примет совсем другой оборот. Но фотографии — как их раздобыть? Попросить у Роба Тайлера групповое фото? Смешно.

— Тони, как по-твоему, Дженкинс собирается нажать на педали? — спросил я, глядя в потолок.

— Хороший вопрос. Сейчас он явно занят выше головы. Что дальше, не знаю. А что?

— Может, мы подстегнем полицию, если поговорим с парнем, который был с Лиз вечером накануне ее гибели?

— О чем ты говоришь?

— Ну, кто-то должен его найти.

— Конечно.

— Но я что-то сомневаюсь, что Дженкинсу охота в это лезть. По крайней мере, сейчас.

— Ну и?..

— Может, мы сами его найдем?

Тони встряхнула головой.

— Правильно!

— Должен быть какой-то способ, Тони.

Я откинулся на спинку кресла, глотнул кофе и опять уставился в потолок. Есть шанс, что этот парень из секты. Может быть, и нет, но все равно с чего-то надо начинать. Итак, каков будет наш первый шаг?

— Надо снова попасть на их сборище, — пробормотал я. — Человек, с которым Крис видела твою сестру, может оказаться одним из этих старших «драконов».

— Алекс, ты же видел Тайлера. И слышал. Так что ты предлагаешь? Явиться на их милую тусовку, представиться и спросить, не убивал ли кто из них мою сестрицу?

— Нет, ты возьмешь свою камеру. Она у тебя с собой, верно? — спросил я, вспомнив, что раньше она никогда не расставалась с фотокамерой.

— Ага.

— С телеобъективом?

— Конечно.

— Вот это — дело. Нам надо только подобраться к ним, чтобы ты смогла снимать телевиком. Щелкнешь этих двух ребят, и тогда посмотрим — вдруг Крис одного из них опознает.

Тони вытянулась на диване.

— Ладно, может, я и сумела бы сделать парочку снимков, но ты не думаешь, что рядом будут легавые? Не думаешь, что эти у них под наблюдением?

— Но вчера их не было. Кроме того, мы можем испариться, если объявится Дженкинс или кто другой.

— М-м, но если всерьез — как нам попасть на их очередную сходку? Будь уверен, в тот пакгауз «драконы» больше носа не сунут. И объявления о встрече не повесят.

— Снова выследим Тайлера.

Она воззрилась на меня, как на психа.

— Ты хочешь сказать, что мы устроим засаду у его дома и, только он куда поедет, сядем ему на хвост? И он нас приведет на сходку? Прекрасно придумано. Этого можно ждать еще неделю, еще месяц… Или до бесконечности.

— Я это и обмозговываю.

Я закрыл глаза. В таких сектах обычно якшаются с дьяволом или с языческими богами. Верования такого сорта — штука очень далекая от обыденной жизни. Подумаем-ка о кельтах, друидах, ведьмах и ведунах. И о жертвоприношениях.

Все верно. Там, в пакгаузе, была женщина, с которой они готовились сотворить одному Богу известно что, и там был козел. Жертвенный козел, распоротый вдоль и начиненный ритуальной едой. Жертва кому — мифологическому дракону? Огнедышащей твари из иного мира? По-видимому. Но почему они делали это именно тем вечером? Что у них за расписание, какой календарь?

— Тони, как ты думаешь, если секта следует какому-то календарю, что это может быть?

— Хм, могу себе представить, он подчинен какому-то циклу. Солнечному, например. Однако, я думаю, у них темный цикл, что-нибудь оккультное, наверно. Скорее всего, они следуют лунному циклу.

Я вытаращил глаза. Тем вечером — после того, как мы убежали из пакгауза, после того, как вызвали полицию… Когда сидели в полицейской машине. Да. Так и было. Полицейские прочесывали пакгауз, мы сидели, Ждали, я откинулся на спинку сиденья. Глядел через заднее стекло вверх. И что видел? Большое белое светило, поднимающееся по небу. Большой тяжелый диск бледного света в темно-синем небе.

— Тони, наверное, ты права. Может быть, у них лунный календарь, и они вчера собирались потому, что была полная Луна. Может, это часть какого-то весеннего ритуала.

Она посмотрела на меня, обдумывая мои умозаключения, и проговорила:

— Конечно. Но если Луна вчера была полная, то сегодня она уже ущербная, верно?

Мое самодовольство лопнуло, как воздушный шарик. Тони права, и в ближайшие двадцать семь дней другого полнолуния не случится.

— Где газета? — спросил я.

Вскочил на ноги, окинул взглядом гостиную — «Трибюн» нигде нет. Пробежал по коридору в кухню. Вот она, лежит рядом с кофеваркой. Я схватил ее, пролистал отыскивая раздел, в котором, как я помнил, печатались сведения о фазах Луны. Читая на ходу, вернулся в гостиную и спросил:

— Может, что-нибудь найдется в гороскопах? Какое-нибудь расположение планет.

— Хорошая мысль, — сказала Тони.

Однако в сегодняшних предсказаниях ничего такого не нашлось. Только советы — несколько толковых, но в основном пустышки. Ничего насчет лунной активности, которая могла бы побудить секту к активности.

— Черт побери, — пробурчал я. — Ничего!

Но Тони не привыкла сдаваться.

— Как насчет погоды? Там бывают таблицы лунных и солнечных фаз, верно?

Я в сердцах шлепнул газетой о кофейный столик, уселся рядом с Тони и снова стал читать.

В Миннесоте, где перепад температур между зимой и летом достигает 130 градусов[9] и больше, в краю сои и зерновых, жители буквально помешаны на погоде и на всем, что на нее влияет. Соответствующий газетный раздел занимает почти целую страницу. Большая погодная карта — цветная и с подробностями. Сверх того — обзор погоды; обычно я его не читаю, потому что за завтраком мое внимание поглощают войны и голод, политика и преступления. Меня всегда изумляли эти газеты, печатающие дурацкую тягомотину про области высокого и низкого давления и облачные системы. И изумляли люди, которые читают о погоде, вместо того чтобы ее ощущать. Я понимаю, что разговоры о погоде — общепринятое развлечение, но все же…

Я разгладил газету, мы с Тони склонились над ней: погодные сводки, температура, давление… Если что-то найдем, то на этой странице.

Палец Тони остановился на одном из столбцов.

— Смотри!

Раздел с немудреным названием: «Солнце и Луна» — продолжительность светового дня, время восхода и захода Солнца и схематическое изображение сегодняшней Луны. У меня подпрыгнуло сердце. Полнолуние было не вчера, оно будет завтра.

— Смотри! — опять сказала Тони, и ее длинный, тонкий палец передвинулся к прогнозу погоды.

Так… Болтовня. Масса болтовни. Приближается чудный циклончик. Приятная весенняя температурка. Ясное небо. Восхитительное небо. Восхитительные ночи. Листья распускаются. Вы будете с удовольствием наблюдать завтрашнее затмение Луны.

— Вот оно. То, что надо, — сказал я и похлопал Тони по колену. — Какая секта пропустит затмение, да еще в полнолуние, да еще восхитительной весенней ночью?

Тони покусала нижнюю губу.

— Алекс, нам действительно это необходимо? Тайлер явно психически неустойчив. Наверно, это будет идиотством — я не говорю уж об опасности.

— Знаю, но… но… — Перед глазами у меня мелькнул нож Тайлера, блики света на лезвии. — Не хочу, чтобы подонки диктовали мне, как себя вести.

— А, брось! Нашел время строить из себя ковбоя.

Я покивал.

— Ты права. Но Дженкинс расследует другое дело; как еще ты собираешься выяснить, что случилось с Лиз?

На этот вопрос Тони ответить не могла.

ГЛАВА 16

До ночи мы обговаривали эту проблему: обсуждали еще и еще раз, пытаясь отыскать наименее опасный путь, и возвращались к прежнему решению. Другого просто не было — по крайней мере, на ближайшее время. Если Дженкинс занят по горло, ищет ту пропавшую молодую женщину, то кто будет искать второго любовника Лиз? И что можем мы, кроме как сфотографировать нескольких «драконов» и показать Крис снимки?

Нам придется остерегаться полиции. Мы не знаем и не можем знать, что там делается. Дженкинс определенно не собирается нас информировать. Более чем ясно: они не связывают «драконов» с делом Лиз, но могут следить за ними, пытаясь отыскать светловолосую женщину прежде, чем ее прикончат. В этом случае — если полиция там окажется — мы с Тони отвалим, уберемся с дороги. Если же нет, ну тогда… Тогда мы определенно на верном пути.

Все это, ясное дело, сработает, если мы правы — если «драконы» соберутся завтра, в ночь затмения. Но мы не знаем места встречи, то есть надо опять садиться на хвост Робу Тайлеру. Действовать придется с умом. В подъезде моего дома он ничего не сказал о недавней погоне, стало быть, не подозревает, что сам привел нас к «драконам». Тем не менее он наверняка примет особые предосторожности. Поэтому я решил пустить в ход один трюк — я прочел о нем в шпионском романе — и надеялся, что, если мы сработаем аккуратно, Тайлер нас не заметит.

Это называется «методом пары»: два самостоятельных преследователя попеременно сидят на хвосте у преследуемого. Сменяющиеся автомобили очень трудно зафиксировать — тем более с учетом разницы между моей «хондой» и автомобильчиком Тони. Мы надеялись, даже были уверены, что сможем с успехом выследить Тайлера. Такая игра как специально придумана для Америки и особенно для Миннеаполиса, для города, в котором уничтожили шестисотмильную сеть трамваев и взамен построили скоростные шоссе. Можно было не сомневаться: Тайлер поедет на машине, и мы сыграем с ним в эту игру.

Наутро, около десяти, Тони пошла и купила парочку портативных раций — «уоки-токи».

— Ах, как мило, — сказал я, принимаясь за приготовление завтрака. — Для голубка и для голубки.

Тони сунула «уоки-токи» в сумку с фотоаппаратом и фыркнула:

— Погоди, еще поймешь…

Пока я готовил бутерброды с индейкой, Тони ушла в гостиную. Я взглянул туда — нас разделял длинный коридор — и увидел, что Тони говорит по телефону. Проверяет, как дела в клинике, подумал я, дает предписания для пациентов. Но она возвратилась явно расстроенная.

— Звонила в Северный Центр, консультанту Лоры. — Она застонала и упала На табурет. — Лора не уверена, что хочет меня видеть. Можешь себе вообразить? Я оставила свой номер и попросила ее хотя бы позвонить. — Тони посмотрела на бутерброд. — Положи мне много майонеза. Чипсы у тебя есть?

— Не беспокоишься о калориях и углеводах?

— Чем больше, тем лучше. Как насчет печенья? Нету?

Мы неторопливо и, я бы сказал, спокойно позавтракали. Тони почти все время была погружена в свои мысли. Я пытался завести разговор о Лоре, но Тони быстро сменила тему.

Около трех мы сели каждый в свою машину. Роба Тайлера дома не оказалось, и мы направились в Колледж живописи и дизайна — это был наш второй и последний шанс его найти. Затмение Луны начнется после заката солнца, так что Тайлер наверняка еще не уехал. Тони проехала следом за мной в художественный комплекс — музей, детский театр и, конечно, Колледж. Все вокруг было заставлено машинами, и в поисках обшарпанного синего «дастера» я стал ездить по авеню, идущим с юга на север, а Тони — по улицам, идущим с востока на запад.

Я ничего не нашел. Куча битых студенческих машин с ржавыми дырами. Несколько «кадиллаков» и убойных зарубежных машин, принадлежащих наверняка патронам Института искусств. Но дряхлого «дастера» не было. И тут я услышал по «уоки-токи»:

— Нашла!

Я тормознул, прижался к тротуару Первой авеню и сказал в микрофон:

— Колоссально! Ты где?

— За общежитием. Там, где студенческая стоянка.

Я развернулся и поехал туда. Тони стояла на углу. Я поставил свою машину рядом и опустил боковое стекло.

— Прямо впереди, — сказала Тони. — Видишь?

Я видел. Такую машину каждый бы заметил. Этот «дастер» выглядел неплохо, когда ему было лет пятнадцать. Тони вызвалась прочесать комплекс — вдруг увидит самого Тайлера. Она снова уложила рацию в сумку с фотоаппаратом, вышла из машины и повернулась к светло-серым домам, прикорнувшим в тени Института искусств.

— В случае чего позовешь, — сказала она, похлопав себя по сумке.

Я смотрел, как она шла. Тони, которая была мне нужна всегда — и, наверно, так всегда и будет. Стройная и бесстрашная Тони. На меня накатило беспокойство, и так я провел гнетущие, томительные двадцать или тридцать минут.

Наконец мой «уоки-токи» ожил, и ее голос, низкий и приглушенный, произнес:

— Алекс, он здесь.

Я схватил маленький черный ящик, нажал на кнопку и сказал голосом Дика Трейси:

— Где?

— В студенческом клубе. — И вдруг заспешила: — Встает. Наверно, уходит. Разговаривает с парой… Обожди. Да, уходит. К двери на стоянку.

Сердце забилось быстрее.

— Прекрасно, — сказал я. — Пока постой, чтобы он тебя не увидел. Я в машине, так что мы готовы.

Минут через пять и я увидел его лысый череп — проглядеть эту башку было невозможно. На нем была черная куртка, декорированная блестящими цепочками, и штаны, нарочно порванные на заднице и коленях. Я соскользнул с сиденья вниз и сквозь рулевое колесо смотрел, как он идет. Он прошел за соседней машиной. Я оглядел другие авто поблизости. Нет ли легавых? Не следит ли кто за ним? Вроде — никого.

Тайлер прямиком прошел к «дастеру», сел, завел двигатель — с ревом — и тут же тронулся с места. Может быть, удача, подумал я, может, едет на сборище, и у нас будет шанс. А что, если он едет домой или к приятелю, чтобы поддать как следует?

— Тони! Ты где?

— За газоном.

— Он выезжает. Я поеду за ним и скажу, куда он свернет.

— Прекрасно.

Как только Тайлер выехал со стоянки, я завел свою «хонду». Как только он свернул на улицу, я нажал на педали. Еще раз огляделся — полицейских не видно — и рванул. Нельзя было его упустить.

— Тони, ни признака Дженкинса или кого еще. Похоже, никому, кроме нас, он не нужен. Левый поворот от стоянки, — радировал я. — Вижу его. Он свернул влево, на Первую авеню.

— Хорошо. Еду за тобой.

Тони тяжело и быстро дышала. Я представил себе, как она бежала и вскакивала в машину. Скоро она опять заговорила, сказала, что жмет за нами. Это меня порадовало — я не знал, как далеко достают «уоки-токи». Тайлер же не терял времени и гнал куда-то, но не домой, в другую сторону. Прогрохотал по Первой авеню, свернул направо на Франклина над скоростным шоссе и затем налево, к моему любимому «Дайри Куин[10]».

— Тони, — позвал я, поддавая газу и проверяя картинку в зеркале заднего вида. — Он жмет на скоростное шоссе. Думаю, мы угадали.

Тайлер впереди, за ним я, за мной Тони. Мы ссыпались со скоростного на широкую 94-ю дорогу и, все набирая скорость, понеслись к Сент-Полу. Вскоре я окончательно убедился, что за Тайлером, кроме нас, никто не едет, так что наша затея удалась. Когда остался позади мост через Миссисипи и мы въехали в Сент-Пол, я рассудил, что «драконы» бросили район пакгаузов Миннеаполиса и теперь собираются в таких же пакгаузах Сент-Пола, примыкающих к деловым кварталам. Но нет, Тайлер и его «дастер» пропилили по развязкам — мимо собора святого Павла, мимо импозантного капитолия штата дальше на восток.

Когда мы очутились на другом краю города, белый автомобиль Тони выпрыгнул и пристроился сзади меня.

— Как делишки? — спросил я в микрофон.

Она мигнула фарами — порядок, — поднажала и вскоре радировала, что держит Тайлера. Я приотстал. Держал ее в поле зрения, пока мы катили мимо редких домов окраины и сногсшибательных вилл. Оставались позади торговые центры, автостоянки, магазины уцененных товаров — раз за разом они возникали на холмах. Наконец появились поля; из коричневой грязи лезла зелень первых всходов. Я смотрел на юг, думая, что через пару месяцев тут будет безбрежное море зерновых и сои. И еще я думал — куда нас ведет Тайлер? В Висконсин, до которого оставалось меньше двадцати миль, к домишке на берегу озера, запрятанному среди сосен?

Когда мы проехали еще пятнадцать миль и оставалось немного до широкой реки Сент-Крой, разделяющей Миннесоту и Висконсин, я услышал голос Тони:

— Он сейчас уйдет с шоссе.

Я взял «уоки-токи».

— Принял. Как только съедет, все равно куда, иди в другую сторону. Я его перехвачу.

— Очень хорошо.

Было видно, как Тони сбросила скорость и поехала к длинному съезду на дорогу, ведущую на эстакаду над шоссе. Тайлера я, однако, не видел и нажал на газ, готовясь занять свое место.

— Он поворачивает направо, так что я ухожу влево, — сообщила Тони. — Дженкинса по-прежнему не видать?

— He-а. Они в мыле гоняются за кем-то еще.

Я быстренько съехал с шоссе и повернул на юг — теперь я спешил, боясь потерять Тайлера. Не потерял. Проехав с четверть мили, увидел его машину, поднимающуюся из ложбины по склону холма.

— Вижу его, — радировал я.

— Хорошо. Я развернулась и через секунду буду с вами.

Я подтянулся к Тайлеру совсем немного. Не хотелось подходить слишком близко, и я позволял ему исчезать за поворотами, за перегибами дороги и снова обнаруживал его на прямых и за холмами. Мы катили вперед, мимо аккуратных ферм с подстриженными газонами и красными амбарами, мимо гипсовых оленей в палисадниках и сверкающих силосных башен. Заговорила Тони — сказала, что держит меня в поле зрения. Я оглянулся, на мгновение увидел ее машину. Она сказала, что кругом удивительно красиво. Точно. Не места — именины сердца. Плодородная земля, много солнца и воды. Четверть мирового зерна выращивают вокруг Двух Городов, от Иллинойса до Канады, и в это легко верится.

Внезапно открылась новая картина: деревья, плотные купы деревьев и полоса воды за ними, и это было как мощная волна, сбивающая тебя с ног. Я глубоко вздохнул и заставил себя следить за синим «дастером». Вот он. Поднимается на холм, минуя очередную ферму. Остались позади еще несколько миль, и он свернул с широкого шоссе в сторону реки Сент-Крой. Я проехал себе дальше, точно вовсе им не интересовался, а Тони свернула за ним.

— Полагаю, здесь я видна как на ладони. Поеду медленней, — сообщила она.

Проехав от поворота четверть мили, я развернулся и помчался вдогонку. Свернул за ними на восток, и скоро впереди блеснула белая машина Тони. Но Тайлер немедля сделал новый вольт.

— Опять повернул на юг, — доложила Тони.

— Осторожно, — предупредил я. — Он вроде подъезжает.

Сент-Крой была прямо перед нами — значит, дальше ему некуда ехать. Он, значит, и направлялся к реке. Очень разумно. Сент-Крой — национальный речной заповедник, застройка здесь практически запрещена. Эти места законсервированы — охрана природы, и берега совершенно пусты, изредка встретишь хижину, построенную полсотни лет назад или больше. Так что безлюдная полоса вдоль Сент-Крой — почти идеальное место для тайного сборища «драконов», для торжества в честь затмения Луны; в этих густых лесах их никто не заметит.

Мои предчувствия немедля подтвердились.

— Алекс, он поворачивает на грунтовую дорогу, — сказала Тони. — Идти за ним не могу, он меня заметит, так что я еду прямо.

Впереди, на поле, поднялось облако пыли. Тайлер. Я не видел его машину, но тянущийся за ней темный шлейф поднимался высоко. «Хонда» проскочила поперечную дорогу — я увидел на обочине почтовый ящик. Значит, это не общественная, а частная дорога, и она, должно быть, ведет к лесному домику.

— Алекс, я свернула на следующую дорогу, я у большого дуба, — сообщила Тони.

— Оставайся там.

В зеркале заднего вида возникло пятнышко: за мной двигался автомобиль. Еще один «дракон» или нас обложили и преследуют? Но кто? Полиция? При этой мысли сердце у меня трепыхнулось, но скоро автомобиль исчез. Я сбавил скорость, оглянулся — с поля поднялось облако пыли. Хорошо — значит, еще один «дракон» рулит туда. Мы не ошиблись: это, должно быть, общий сбор.

Впереди показался здоровенный дуб и белая машина Тони. Она стояла за деревом, нацелив объектив — очень длинный — на дорогу, по которой пылил Тайлер. Я подъехал к ней вплотную.

— Видишь что-нибудь? — спросил я, выбираясь из машины.

— Похоже, они оставляют машины вон у тех деревьев, — сказала она, не отрываясь от объектива. — По крайней мере, там перестает пылить.

Я вгляделся — за полем исчерна-зеленая полоса деревьев. Вполне подходящее место для парковки.

— Там по-настоящему крутой обрыв к реке, — сказал я.

Я как-то был с компанией на висконсинской стороне Сент-Крой. Мы парковались наверху, а потом грохотали вниз по отвесу к хижине. Так что Тайлер и его приятели-«драконы» оставляют машины здесь, а потом спускаются к своей черной нирване.

У меня внезапно заколотилось в висках, в глазах зарябило. Я прислонился к машине Тони, взялся за лоб. Черт побери. Закрыл глаза. Что это — начало ужасной мигрени? Предчувствие того, что должно случиться?

— Алекс, может быть, лучше прерваться? Мы можем…

Нет, нельзя останавливаться, нельзя уходить. Мы прорвались слишком далеко. Надо идти до конца. Я помотал головой, отбиваясь от страха и боли, открыл глаза.

Тони повернулась ко мне и сказала:

— Так что мы делаем? Пробираемся вниз?

— Ага. Я думаю, проедем по этой дороге, потом проберемся туда — наверное, пешком.

Вот что мы сделаем, думал я, глядя на проселок за спиной у Тони. Проедем до упора, повернем налево. Там должно быть место, где можно оставить машину. Потом — к деревьям. Мысленно я уже видел это место — там нас ждет беда. Я знал, что не надо туда идти, не надо зарываться — лучше повернуть назад. Но я не мог остановить неизбежное, и главное, здесь было много, слишком много того, что нам следовало узнать.

ГЛАВА 17

Мы оставили мою машину на дороге, у кукурузного поля, сели в машину Тони и двинули к реке. Проселок был ухабист и становился все ýже и ýже. Показалась фермерская усадьба, окруженная огромными дубами и соснами. Красивый белый дом — конечно же, обшитый досками. Красивый амбар — конечно же, красный. И сверкающее алюминиевое силосохранилище. Процветающее хозяйство: зеленый чистый двор, не видно ни мусора, ни битых, брошенных автомобилей.

— Приехали? — спросила Тони, когда дорога стала совсем узкой.

— Ты езжай, езжай, — сказал я.

Мы проехали мимо дома — залаяла собака, побежала следом. Женщина вешала на веревку простыни. Обернулась. Я помахал ей. Она кивнула.

Когда уже казалось, что дорога упирается в стену сирени, обнаружился просвет. Узкая колея шла дальше — возможно, к жилью у реки. Тони зарулила туда, и дорога повела нас вниз, опять через кукурузные поля, вдоль каких-то старых изгородей, к стене деревьев. Там должен быть обрыв, подумал я.

Так и оказалось. На опушке проселок взял влево и пошел через густой лес, к небольшой поляне — месту для парковки, — и затем направо, к небольшому навесу, от которого уходила вниз узкая рельсовая колея.

— Обрыв слишком крут для дороги, — сказал я. — Поэтому хозяева хижин обзаводятся рельсовыми тележками.

— Выглядит романтично.

Я кивнул. Наверное. Маленькие домики и маленькие вагонетки. Мы миновали еще две или три такие штуки, и дорога закончилась круглой поляной. Место для разворота. Отсюда придется топать ножками. Тони остановила машину, мы вышли.

Я показал на электрические провода, уходящие в лес.

— Они приведут нас куда надо. Тайлер, скорее всего, оставил машину на следующей поляне.

Тони повесила свою фотосумку через плечо, и мы двинулись, пробираясь сквозь высокую траву и обходя кусты. Чем дальше, тем гуще и неприютней становился лес, а весенний закатный свет потихоньку угасал. Приближался вечер. Я взглянул на часы. Луна скоро взойдет, начнется затмение, и нам надо найти банду и сделать фото, пока хватает света.

Мы пересекли небольшой овраг и вышли к березовой роще с редкими соснами. Тут-то я и услышал их первый раз. «Драконов». Их было по меньшей мере двое. Говорили они басисто, негромко — слов не разобрать. Я показал в ту сторону, пригнулся и пробрался повыше, к кустам. Тони передвинулась ко мне — фотоаппарат теперь висел у нее на шее. Она подняла руку и шепнула:

— Вон там.

Да. Две фигуры. Нет, три. Все — молодые парни. Высокие. В драных черных джинсах и таких же футболках. Один бритоголовый, двое других — просто подонки. Или, скорее, — крутые парни. Такие околачиваются в заведениях для рокеров; по крайней мере, так они выглядели. Не важно. Одно знаю: не та публика, с которой я стал бы связываться в городе, а в глухом лесу тем более.

Щелк-щелк-щелк. Камера Тони щелкала и жужжала, запечатлевая этих молодцов на пленку. Ни один из них не мог быть таинственным приятелем Лиз, они были слишком молоды, но я понимал, зачем Тони снимает всех подряд. Эти снимки тоже могут послужить уликой. Особенно если удастся снять лица. В тот раз все были в масках, но сейчас лица открыты.

Они подошли к обрыву и перевалили через его край. Мы с Тони обшарили глазами лес: не идет ли кто еще, нет ли Роба Тайлера и, что более важно, не выставили ли они караульных. Это меня беспокоило больше всего. «Драконы», шныряющие по лесу и высматривающие чужаков… Однако никого не было — насколько мы могли заметить. Тони подтолкнула меня и кивнула в сторону обрыва.

Мы полезли вниз, оскальзываясь, хватаясь за кусты, чтобы не свалиться. Я все время оглядывался по сторонам. Так мы продвинулись футов на сто, и неожиданно сквозь свежую зелень деревьев стала видна темная лента реки. Здесь она шириной в полмили. Сент-Крой. Мелькнул висконсинский берег; последние закатные лучи еще заливали его откосы. Тони шла впереди. Она протянула руку — я тихо спустился к ней, вгляделся в серый сумрак леса и увидел языки пламени, лижущие вторгающуюся тьму. Костер.

— Света достаточно? — шепнул я.

— В самый раз, но нужно подойти поближе.

Предупреждая об опасности, в висках застучала кровь. Я, однако, не обратил на это внимания, и мы поползли дальше — наискосок вниз, в сторону сборища. Почти сразу я увидел первого — он обходил костер. Без рубашки, лицо под маской. Их там было двое или трое, но вдруг откуда-то возникли еще десятка два. Наверняка там был и Тайлер. Не иначе. Но вот вопрос: есть ли на этой встрече старшие «драконы».

Я скользнул за дерево и попытался представить себе, что они станут делать, что выкинут в честь лунного затмения. Костер, это ясно, а что еще? Жива ли светловолосая молодая женщина, принесут ли ее в жертву этой ночью? И тут я понял, какого дурака мы сваляли: здесь-то никого не позовешь на помощь…

Лесную тишину расколол мужской вопль. Тони скрючилась, подобралась к ним еще ближе, встала за деревом, подняла камеру, навела, щелкнула. Телеобъектив позволял ей снимать издалека и получать хорошие кадры, но трудность была в ином. Мешали деревья. Надо было подойти поближе, чтобы ветви и стволы не закрывали картину. И чем ближе мы подходили, тем больше «драконов» видели. Они ходили хороводом вокруг костра, рычали нараспев — низкие голоса, ритмическая декламация.

Я потихоньку сполз еще ниже и вот тогда заметил одного из пожилых мужчин. Лицо, конечно, скрыто маской, но видны седые волосы на груди. Я оглянулся и показал Тони, куда смотреть, — она вытянула шею и тоже увидела его. Но она стояла выше меня, далековато, и теперь, пригнувшись, перебежала ко мне. Свет угасал очень быстро, у Тони оставались считанные секунды для съемки. Я заметил какое-то движение за костром, у самого берега. Любопытство гнало меня, я рискнул спуститься еще ниже и увидел лодку, а рядом двух парней. Нет, там было не двое, а трое. В середине — массивный, среднего роста. Не один ли это из пожилых, которых мы видели в прошлый раз? Пригнувшись к земле, я двинулся вперед, бесшумно ступая по палым листьям, и разглядел, что там каноэ, загруженное дровами. Собираются зажечь погребальный костер и пустить его по воде? Если так, я все же надеялся, что труп на нем не поедет. А кто вон тот, на берегу, прямо над каноэ? Костлявый малый? Не Тайлер ли в маске?

Тони должна их всех заснять, подумал я, повернулся к ней и остолбенел. Ах ты, черт! Один из них шел над нами — «дракон», без рубахи, лицо закрыто. Он пробирался под изогнутыми древесными стволами. Значит, они проверяют округу, и этот парень шныряет здесь, и — да, точно — он увидел Тони. Он подходил к ней сзади, подкрадывался, а Тони, поглощенная съемкой, его не замечала. Я смотрел на него, он на нее, она щелкала «драконов». Щелк-щелк-щелк.

Я шагнул назад, постоял тихо, шагнул еще. Меня он не видел — пока что. Я почти ползком двигался обратно, всматриваясь сквозь серебристый свет в парня, идущего к Тони. Скоро я достаточно продвинулся и тогда тихонько, на четвереньках полез на откос. Оказался позади них, футах в тридцати. Пошарил глазами по земле, нашел увесистый сук, схватил его и двинулся вперед.

В следующее мгновенье «дракон» бросился на Тони, обхватил ручищами и придавил к земле. Тони вскрикнула, стала выкручиваться и брыкаться. Фотоаппарат упал и повис на шейном ремне.

— Эй, тут снова долбаный гость! — закричал парень.

Я прыгнул вперед, держа сук, как бейсбольную биту, и врезал ему. Сук оказался трухлявым и от удара о его башку разлетелся на куски. Однако его оглушило, и Тони вырвалась у него из рук, красная и задыхающаяся. Парень протянул к ней лапу, но она без колебаний с размаху вмазала ему ногой в промежность, верно рассчитав, куда надо попасть. Парень вскрикнул, согнулся пополам и схватился за яйца. Получив явное преимущество, Тони занесла кулак и ударила по затылку. Громила рухнул на землю. Тони стояла, прижав к себе камеру, ошалев от эффективности собственных действий.

Я рванулся вперед.

— Тони, уходим!

У костра тревожно закричали, и мы стали бегом продираться наверх. Я оглянулся, увидел горстку парней, бешено бегущих по лесу. Кто-то кого-то звал, кто-то вопил. Они еще не совсем поняли, что произошло.

— Ты их сняла? — прохрипел я на бегу.

— Думаю, да.

— А того парня в лодке? Достала?

— Не знаю, получится ли. Свет…

Пот заливал лицо, ел глаза. Я посмотрел на край обрыва, увидел электрические провода. Они приведут нас к машине, к нашему спасенью. Мы оба задыхались. Казалось, нам еще продираться и продираться наверх, до мало-мальски ровного места. Но мы продрались, и я последний раз глянул вниз, увидел «драконов», прыснувших от костра и карабкающихся по склону, как коммандос. Мы пока изрядно впереди, думал я на бегу. Только не потерять из вида провода. Осталась сотня ярдов до разворотного места и до круглой поляны и белой машинки. А бежать здесь легче. Крутые склоны позади. Просто лес, густой и серый.

Я наддал еще, схватил Тони за руку, сердца у нас колотились, мы были мокрые, как мыши. Позади кто-то вскрикнул, и это еще нас подхлестнуло — мы понеслись, не чуя под собой ног. Впереди показалась поляна. Мелькнуло белое пятно — авто, стоит здесь, в темном лесу, готов ожить, зафыркать и унести нас к безопасности. Тони тоже его увидела, отпустила мою руку и на бегу выдернула из кармана звенящие ключи. Если у них нет оружия, мы спасены.

Мы подлетели к машине — Тони прыгнула внутрь, я ждал у правой дверцы — сердце лупило, пот капал — и думал, что она никогда не отопрет проклятую дверцу, а эти парни все ближе и ближе. Дверца открылась, я нырнул в машину, двигатель взревел, и тут я увидел в заднем стекле, что первые «драконы» вылетели на поляну.

— Они уже здесь!

Тони включила передачу, машина прыгнула вперед — футов на десять. Места для разворота не хватало, и Тони пришлось включить реверс и подать назад. Мы оба оглянулись и увидели крупного мясистого парня — мчится к нам, рожа красная от ярости, руки готовы бить и терзать. Он сделал огромный прыжок и с глухим стуком обрушился на наш багажник. Красное, раздутое лицо и лапы оказались у самого стекла. Мы оба вскрикнули. Тони вдавила в пол акселератор, и мы поехали — раскачиваясь, виляя — прочь с поляны. Парень все ещё держался сзади, колотил по стеклу, по багажнику и орал на нас. Он держался, пока Тони не влетела в здоровенную яму — машину буквально подняло в воздух. И тогда он пропал из вида.

ГЛАВА 18

Он исчез, этот «дракон», свалился с багажника, остался позади — комок человеческой плоти на узкой проселочной дороге. Я смотрел назад и видел, как он пытался встать, как к нему подбегали остальные. Тони твердо держала ногу на акселераторе. Мы летели по дороге, мимо фермы, мимо развешанного белья, за нами вздымался высокий плюмаж пыли. Как только я пересел в свою машину, мы поехали кружным путем, минуя дороги, по которым могли ехать «драконы». Но мы не были в безопасности, пока не выехали на 94-ю дорогу, и только здесь я понемногу стал расслабляться.

Было совсем темно, когда показался Сент-Пол. Я ехал впереди, Тони прямо за мной. С каждой милей я чувствовал себя все более защищенным — мы прятались в цивилизацию, как в нору, и, когда переехали через Миссисипи в Миннеаполис, все происшедшее уже казалось неприятным сном, ночным кошмаром.

Я поднял с сиденья «уоки-токи», посмотрел в зеркало — Тони была на месте, сразу за мной — и позвал:

— Тони?

— Да?

— У тебя все в порядке?

— Похоже, да. У тебя?

— У меня все отлично. Давай поедем ко мне, оставим одну машину, потом отдадим пленку в обработку.

— Давай.

По Девяносто четвертому шоссе мы обогнули центр города, съехали с шоссе у Хеннепин-авеню, добрались до Двадцать восьмой улицы и оттуда свернули на Гумбольдта. Тони припарковалась, пересела ко мне, и мы двинулись дальше. У нас еще был шанс успеть в фотоателье, так что мы прокатили пару-другую кварталов до Кэлхаун-сквер, торговой улочки с элегантными старыми домами. Здесь, в районе, соседствующем с деловым центром и всегда веселом, движение было небольшое. Спустя пару минут мы припарковались на въезде на Кэлхаун-сквер и прибежали в одно из тех фотоателье, где выполняют заказы за шестьдесят минут. Как раз вовремя, надо сказать. Хозяин обещал, что через час все будет готово, и попросил прийти к девяти, прямо перед закрытием.

Мы поднялись на второй этаж, в ресторан. Он был оформлен под вагон-ресторан прежних лет и неплохо оформлен. Масса хромированной отделки, табуреты у стойки. Мы заняли кабинку у окна, по очереди сходили умыться и заказали еду. До того я не чувствовал, что хочу есть, но теперь засосало под ложечкой — я помирал от голода. Тони тоже. Мы заказали сандвичи с мясом и гору жареной картошки. Очень полезно для нервной системы.

Я спросил с набитым ртом:

— И много ты отсняла?

— Ну, вряд ли все снимки будут классными, но сняла много. — Тони пожала плечами, откусила от сандвича, прожевала и добавила: — В том числе и парня у костра.

— А того, что у лодки?

— Его тоже раз-другой щелкнула. Главный вопрос: хватит ли этого для Крис? Они все были в масках.

Я встревоженно посмотрел на нее. В ее словах было что-то еще, очень важное для нас.

— Боюсь, — продолжала Тони, — что Крис вряд ли сумеет что-нибудь сказать.

Меня как по голове ударило. Вот оно. Крис. Я пробормотал:

— Может, она сумеет опознать его по фигуре.

— Может быть, а если нет — начинать все сначала?

— Не исключено.

Это меня пришибло — Крис уже не сумеет нам помочь. О Господи, нет! В глубине души я знал это.

— Алекс, что пытается сказать твое подсознание? Какую информацию оно хочет выдать?

Что… что мы тут сидим, рассуждаем о снимках и о том, что скажет Крис, и все такое. Но это бессмысленно.

— Если не сможет, что тогда? — спросила Тони. — Явиться к Дженкинсу? Показать фотографии ему?

Я рассеянно покивал.

— Да, наверное. Может быть, там найдется что-нибудь для него.

Мне хотелось бросить еду, бросить разговоры. Остановить этот эпизод, отложить его и бежать к Крис. Как раз тогда — когда мы едим эти дурацкие сандвичи, — ей нужна наша помощь.

— Ты хочешь сказать, что Крис в опасности?

Именно так. И мы ее подставили, если честно. Легкая добыча. Но здесь ничего уже не поделаешь.

— Это верно. Ты не можешь ничего изменить. Только анализировать.

Так что мы продолжали жевать, ели за обе щеки, поливая еду кетчупом. Заказали еще и шоколадный напиток. Мы же не знали тогда, что Крис в опасности, мы наелись и стали хохотать.

— Боже не могу поверить, что я врезала этому парню по яйцам!

— Да, ты его ловко уделала.

Тут мы стали болтать о том, как убегали — с полными штанами, — как эти молодчики гнались за нами и как будет хорошо, если снимки получатся. «Снимки!» — завопил я: было уже без пяти девять. Мы быстро расплатились и ссыпались по лестнице в фотомастерскую. Я еще выписывал чек, а Тони уже раскрывала конверт.

— Вот они — парни на обрыве, — сказал я, показывая на первый снимок. — Еще не успели надеть маски, так что это может пригодиться.

Тони быстро, словно тасуя карты, перебирала фотографии, наконец, щелкнув по одной, пробормотала:

— Черт подери!

Это был один из пожилых — с седой волосатой грудью. Но снимок получился очень бледный. К тому же парень стоял вполоборота. И конечно, в маске.

— Давай следующий, — сказал я.

Чуть лучше, фигура видна отчетливей. Но свет — совсем слабенький. Тони протяжно, горестно застонала.

— Боже, от этого для нас никакого толку…

Она еще раз перетасовала снимки и нашла «дракона» у лодки на берегу. Он вышел хорошо, отчетливо, но опять-таки был в маске, и, конечно, освещения не хватало. И часть корпуса закрывало дерево.

— Посмотри-ка, — сказал я, показывая на какую-то штуку на левом запястье «дракона».

— Что это? — Тони прищурилась и поднесла снимок к глазам.

Я тоже наклонился, но разглядеть ничего не смог. Снимок был недостаточно резкий.

— Похоже на советские часы. Понимаешь, такая штука с огромным циферблатом и здоровенными стрелками.

— Точно, — проговорила Тони, всматриваясь в изображение.

— Интересно, запомнила ли это Крис. Я к тому, что вещи такого рода хорошо запоминаются.

У меня началось сердцебиение, и я быстро просмотрел оставшиеся фотографии. Там было еще несколько человек, но ничего интересного и о чем-то говорящего. И тогда меня ударило неодолимое стремление, порыв к действию. Я начал собирать фото.

— Поехали, покажем это Крис.

— Сейчас?

— Да, прямо сейчас. Она сказала, что работает во второй половине дня. Десятый час — она должна быть дома.

Я говорил это, а сам знал: к несчастью, она должна быть там. Тони согласилась, сказала: давай, поехали, так что мы упрятали фото в конверт и двинулись. Я вел машину быстро, словно «дракон» опять гнался за нами, и Тони спросила: что с тобой, почему ты гонишь, как чокнутый? Расслабься, сказала она. Все в порядке.

Но дело было плохо. Я-то знал, что дело плохо.

ГЛАВА 19

До дома Крис было минут десять езды, а то и меньше. Выскочить на Хеннепин, потом направо на Двадцать четвертую и еще несколько кварталов. Мы были в опасной близости к тому, чтобы собрать воедино все обстоятельства смерти Лиз, но не знали этого — тогда не знали. Действительно, у нас вроде на руках было совсем немного. Так, предположения да несколько неразборчивых фотографий нескольких мужчин в лесу.

Я припарковался за коричневым фургончиком Джона — битой развалюхой, посмотрел вверх и увидел в окне второго этажа чью-то фигуру. Она тут же исчезла, и мгновение спустя свет в окне погас. Джон, что ли, выглядывал — проверял, цела ли его машина? Может, он куда-то собрался и мы с ним столкнемся? Мне бы этого не хотелось.

Мы перешли улицу и стали подниматься по бетонным ступенькам к белой обшарпанной двери. Окно Крис ярко светилось — значит, она дома; книжку читает, наверно. Мне захотелось услышать звуки проигрывателя, какой-нибудь признак жизни. Голоса людей. Хоть что-то. Но и в доме, и во всей округе стояла пугающая тишина.

Тони задержалась у дверей, оглядела улицу и сказала:

— Мы стоим как раз там, где стояла Лиз с этим парнем. — Она показала на желтый автомобильчик. — Вон машина Крис. В тот вечер Крис видела их примерно оттуда же.

И все, что Крис могла сказать об этом, было для кого-то смертельно важно. Я не хотел больше терять времени и нажал на звонок Крис.

Мы стояли перед дверью и ждали, когда голос Крис запищит в домофоне и она нас впустит. Но прошло секунд десять, и ни намека на ответ. Я затаил дыхание, пытаясь уловить звук отодвигаемого стула, шагов по паркету. Тишина. Я в тревоге позвонил снова, на этот раз держал кнопку долго — Крис не могла не услышать звонка. Если она дома и с ней ничего не случилось, должна услышать.

— Ну, Крис, — бормотал я. — Открывай.

— У меня есть ключи Лиз. — Тони полезла в сумочку. — Может быть, Крис внизу, в прачечной?

— Возможно.

Но я так не думал. Я снова нажал на звонок, навалился на руку всем телом, словно это могло заставить Крис побежать к двери. Впустую.

Тони шагнула к двери и сказала:

— Вот ключ.

Она отперла дверь, мы ступили в тамбур, прошли мимо почтовых ящиков, миновали вторую дверь и оказались в маленьком темном холле. Я бросил взгляд налево — дверь в квартиру Лиз казалась надежно запертой, — и мы повернули направо, к двери Крис.

— Крис? — позвала Тони, постучав в дверь. — Крис, вы дома? Это я, Тони Доминго, сестра Лиз.

Никто не ответил, не крикнул: «Привет, иду!» Тишина. Я стал колотить в дверь — кулаком, настойчиво. Опять ничего. Тревога встала комом в глотке. Свет у нее включен; Крис говорила, что вечерами почти всегда дома. Она должна быть там. Повинуясь импульсу, я взялся за дверную ручку, повернул, и дверь приоткрылась — я знал, что так будет.

— Крис! — позвал я. — Это мы, Алекс Филлипс и Тони Доминго. Крис, вы здесь?

Я толкнул дверь, она распахнулась с металлическим скрипом. Мы стояли на пороге, вглядываясь в глубь квартиры. Она была зеркальным отражением квартиры Лиз, — правда, мебель и отделка были совсем другие. Жилье аккуратного человека. Отличный диван; над ним, как раз, где надо, — гравюра в рамке. Широкое кресло и торшер — здесь Крис, должно быть, читает. Пара книжных шкафов, изрядно набитых. Я шагнул через порог и увидел маленькую уютную столовую с обеденным гарнитуром светлого дерева на четыре персоны.

— Крис! — позвала Тони.

Ни ответа, ни звука. Мне это совсем не нравилось. Кто в наше время, особенно одинокая женщина, оставит вечером дверь незапертой? Здесь что-то скверное. Мы вошли в квартиру, оставив дверь открытой настежь; я слышал толчки крови в висках и с каждым шагом боялся все сильней.

Гостиная была так же пуста, как столовая. В кухне горел свет, и меня потянуло туда, повлекло, как жука, летящего к свету и теплу — и заодно к смерти. За спиной что-то скрипнуло. Тони. Она была сзади, в нескольких шагах. Мы оба молчали, как будто уже все знали.

— Крис? — слабо позвала Тони. В последний раз.

Тогда я и увидел это. Кровь на полу кухни, длинный красный извилистый ручеек, медленно текущий по светлому линолеуму, словно пролитый кофе или, скорее, кленовый сироп. Что-то темное, густое и отвратительно тягучее.

— Черт, — выдохнул я.

Страшно не хотелось идти туда, но я не мог остановиться. Дышал коротко, быстро, как будто бежал, а не глядел на ручей крови. Господи, Крис! Потянулся назад, взял живую руку Тони, и так мы вдвоем шли вперед, к кухонному порогу. Я на миг зажмурился, повернулся, скользнул глазами по раковине и старой плите.

И увидел.

— Господи Иисусе! — закричал я.

Тони завизжала и стиснула мою руку. Мы не могли шевельнуться, ни она, ни я. Я ощутил гнусную пустоту в желудке. Крис сидела на стуле у раковины. Глаза открыты и неподвижны, рот распахнут, лицо серое. И кровь — настоящая река, и сейчас еще кровь медленно, с бульканьем текла из горла по груди и каплями падала на линолеум. Я кинулся к Крис, чтобы помочь ей, спасти ее, и тут увидел рану — широкий, грубый разрез поперек шеи.

Я оцепенел. Я не мог ни двигаться, ни думать, но услышал громкий вздох за спиной. Тони. Она не могла вымолвить слова, она стиснула мой локоть и зло впилась в него ногтями. Да, теперь все было ясно. Абсолютно. Мы были на верном пути. Лиз не покончила с собой. Ее убили, и теперь убили Крис. Из-за того, что она видела, из-за того, что могла рассказать, кто был другим любовником Лиз.

ГЛАВА 20

Тони метнулась к Крис — она была врачом и должна была осмотреть ее, но я оттеснил ее, и мы, спотыкаясь, вышли из кухни. Ничего уже нельзя сделать. Крис зарезали, она мертва. Мы пошли через гостиную к выходу. Едва открыли дверь, к нам бросился какой-то высокий человек. Тони вскрикнула, я отскочил. Это был Джон, смотритель.

— Что случилось? — спросил он требовательно. — Я слышал, кто-то кричал.

— Это Крис… — Я задыхался.

Ни слова не говоря, он кинулся мимо нас в квартиру. Мы перешли через площадку, Тони дрожащей рукой отыскала ключ от квартиры Лиз и открыла дверь.

Я, двигаясь как автомат, прошел к телефону, набрал 911 и сказал:

— Мне надо сообщить об убийстве.

Со мной говорили профессионально — ровный, холодный голос задал несколько вопросов: не ранен ли я, не грозит ли мне опасность, найдено ли оружие. Я повторял: нет, нет, нет. Мы просто остановились у чьей-то квартиры, и дверь была открыта, и она была на кухне с перерезанным горлом. Боже мой, там везде кровь. Диспетчер попросила назвать адрес, я сказал, что не знаю, мы в квартире напротив той, где нашли тело, я не знаю, где это, в южной части Миннеаполиса, кажется. Черт, я даже название улицы не мог вспомнить. Но женщина попросила меня успокоиться, не имеет значения, они уже установили наш номер, помощь уже близко, не волнуйтесь. Полиция и «скорая помощь» будут с минуты на минуту.

— «Скорая»? — спросил я. — Слишком поздно. Везде кровь. Она уже умерла.

Повесив трубку, я обернулся. Кто-то рывком открыл дверь в квартиру Лиз. Вошел Джон — лицо красное и вытянутое.

— Я вызвал полицию, — сказал я.

Он поглядел на меня совершенно пустыми глазами.

— Ее кто-то убил.

Я кивнул.

— Масса крови.

— Да, я знаю.

Первыми появилась пара полицейских, за ними приехала «скорая» с двумя медиками. Джон молча встречал их в тамбуре, показывал направление и, как зомби, брел за ними.

Мы с Тони сидели на старой кушетке в квартире Лиз и, держась за руки, прислушивались к происходящему. Крякали рации, бегали люди, лающие голоса отдавали приказы. Через несколько минут там было полно полицейских, прибыли несколько детективов в штатском, собрались соседи. Вся улица за окном вспыхивала красными мигалками. Я поднялся, выглянул наружу, увидел кучки людей на тротуаре — смотрят, переговариваются, перешептываются, покачивая головами. Да, умер кто-то из своих, из соседей. Ужасно.

Поначалу на нас с Тони со всех сторон сыпались вопросы: что произошло и когда, видели ли мы кого-нибудь, что заметили. Потом полицейские взялись за дело: обнесли квартиру веревкой, приготовились к приезду следственной бригады, которая опросит, исследует, проверит и сделает предварительные выводы.

Я уже вернулся на кушетку и сидел рядом с Тони, когда послышались тяжелые шаги и знакомый голос в холле. Ему ответил полицейский:

— Они там, внутри.

— Хорошо. Я ими займусь. Сначала пойду взглянуть.

Детектив Дженкинс. Я узнал его голос и его походку. Он исчез в сутолоке квартиры Крис, но минуты две спустя я услышал его снова. Он говорил кому-то, чтó надо сделать и что ему потребуется. Наконец он через открытую дверь прошагал в квартиру Лиз. Большой и широкий, лицо не выражает ничего, кроме озабоченности. Все в той же потертой спортивной куртке и рубашке без галстука.

Он направился к старому креслу справа от Тони.

— Что произошло? — спросил он, усаживаясь и потирая ладонью лицо.

Это был и вопрос, и приказ, и я ответил дрогнувшим голосом:

— Мы пришли поговорить с ней. Хотели показать несколько фотографий. Дверь была незаперта, так что мы вошли и… и нашли ее там, в кухне.

Глаза у Тони были распухшие и мокрые. Она кашлянула и заговорила:

— Это она сказала нам, что видела Лиз вечером накануне смерти. Крис говорила, что у Лиз был еще один приятель.

Я опустил голову и стал разглядывать грязный зеленый ковер. Случилось бы это, если бы мы не подтолкнули события? Была бы Крис жива, если бы мы не заставили ее говорить? Нам следовало оставить ее в покое с ее книгами, не задавать вопросов, не ездить на эту реку.

Дженкинс почесал затылок.

— О чем вы хотели говорить с ней? Насчет фотографий? Что за фотографии?

Я покосился на Тони, она кивнула. Ясное дело, мы должны ему рассказать.

— Мы следили за Тайлером, — сказал я. — Была еще одна встреча «драконов».

— Черт побери! — Дженкинс недовольно встряхнул головой. — Кажется, я говорил, что вам надо держаться от них подальше. Кажется, я изложил это достаточно ясно.

Тони вспыхнула от гнева и голосом, полным сарказма, выпалила:

— Кто-то должен расследовать гибель моей сестры.

Дженкинс пристально взглянул на Тони.

— Я делаю все, что могу. — Он повернулся ко мне и сказал просто: — Ну, рассказывайте.

Я рассказал, как мы решили добыть фото нескольких членов банды, как надеялись, что Крис кого-нибудь узнает. Тони объяснила, что у нее есть камера с телевиком, и рассказала о поездке на Сент-Крой.

Красный от гнева Дженкинс выслушал все это и сказал:

— Посмотрим фотографии.

Тони достала из сумочки красный с белым конверт, вручила его Дженкинсу. Тот вынул фотографии и бегло просмотрел с полдюжины. Мы с Тони сидели молча.

— На первый взгляд, должен сказать, убийство в квартире напротив никак не связано с другими — ничего ритуального или культового. Но эти снимки могут быть полезны, — сказал Дженкинс, изучая одну из фотографий особо внимательно. — Могу я взять их ненадолго?

Почему бы и нет, подумал я и посмотрел на Тони. Она чуть заметно кивнула. Если это побудит полицию расследовать смерть Лиз и если фотографии действительно помогут раскрыть убийство Крис, пускай держат их сколько хотят.

— Конечно, — сказал я.

Он быстро собрал снимки и негативы в конверт, уложил его в карман своей спортивной куртки и проговорил:

— Попрошу нашу лабораторию сделать отпечатки с негативов.

Я посмотрел на него, подумал, что ему виднее, как поступить, промычал:

— А!

— Не беспокойтесь, я верну все завтра или послезавтра. — Дженкинс погладил себя по макушке. — Ладно, теперь расскажите, что произошло здесь — когда вы сюда приехали, — что видели, слышали ли что-нибудь. Мне все это понадобится.

— Это было сразу после девяти, я думаю. Похоже, в четверть десятого. Мы получили фото ровно в девять в ателье на Кэлхаун-сквер… Сразу приехали сюда. — Я опустил голову, поежился. — Припарковались напротив, пошли к дому. Крис говорила, что по вечерам почти всегда дома, свет у нее горел, так что мы позвонили в парадной.

— И никто не ответил?

— Никто, — сказала Тони.

— И тогда?

Дженкинс поднял левую руку — он сидел прямо перед нами. Когда он поднял руку, рукав куртки опустился. Когда рукав опустился, я увидел широкую серебристую штуковину на его левом запястье — толстую, металлическую — и подумал: не часы ли это такие здоровенные? Я смотрел, как Дженкинс снова потирает себе голову, сердце у меня сжалось — казалось, сейчас остановится.

— И тогда? — повторил Дженкинс, опуская левую руку на колени.

— Тогда… тогда она не отозвалась, и Тони взяла ключ Лиз, и мы смогли войти. — Я не сводил глаз с его руки, но рукав куртки теперь закрывал запястье. — И тогда мы постучали в ее дверь и…

Я сидел, как остолоп, не мог больше слова вымолвить. Вот чертовщина — не те ли это часы, которые мы видели на одном из «драконов», на парне, которого сфотографировали: плотном и широком, совсем как лейтенант Дженкинс?

Я посмотрел на Тони. Она уставилась на меня, явно гадая, что со мной происходит. А что я мог ей сказать? Я отвернулся, встал и зашел Дженкинсу за спину. Я должен был еще раз увидеть то, что у него на запястье. А Тони на полуслове подхватила мой рассказ:

— Тогда мы проверили дверь, и она оказалась незапертой. Мы отворили дверь, и… — Она говорила и внимательно смотрела на меня. — Позвали Крис, но ответа не было.

— Что-нибудь слышали? — спросил Дженкинс. — Какой-нибудь шум? Словно кто-то убегал из глубины квартиры?

— Ничего такого, — сказала Тони.

Дженкинс положил правую руку на левую. Чуточку выше, думал я. Ну. Почешись малость. Приподними рукав, покажи, что у тебя на руке.

— Тогда вы и пошли на кухню? — спросил он.

— Правильно.

Стоя за спиной Дженкинса, я посмотрел на Тони, широко открыл глаза, притронулся к своему запястью, потом показал на его запястье. Удивление пробежало по ее лицу, а Дженкинс обернулся и уставился на меня.

— Не скажете ли, который час? — внезапно выпалил я.

— Конечно. — Дженкинс полез в карман штанов и вытащил маленькие серебряные часы. — Девять пятьдесят.

Увидев не то, что я хотел видеть, я нахмурился. Карманные часы!

— Красивые часы, — сказал я.

— Спасибо, это отцовы, он работал на «Берлингтон Норсерн».

Я уже не мог остановиться и спросил:

— А что у вас на руке?

Дженкинс гордо улыбнулся, приподнял левую руку и отодвинул рукав.

— Это? Эту штуку я много лет назад отхватил в Аризоне.

Я обмер. Оно самое. Точь-в-точь та вещь, которую мы сфотографировали. Никакие не часы. Нет, это браслет племени навахо или что-то в этом роде, с Юго-Запада. Большая серебряная штука. Массивная. По кусочку бирюзы с обеих сторон, в середине — большая плоская бирюзина, отполированная и блестящая. На расстоянии можно принять за здоровенные советские часы, но вблизи видно, что это превосходный браслет, серебряный с бирюзой. Мне не нужно было смотреть на фотографию для проверки. Все точно — это он.

Я заставил себя что-то пробормотать, взглянул на Тони — она безмолвно уставилась на вещичку. В голове у меня все вставало дыбом. Хотелось вцепиться в руку Дженкинса, встряхнуть ее и, тыча в серебряный браслет, потребовать ответа — что он делал там, на Сент-Крой? Но я и так знал. Он был одним из них, из «драконов».

Тони сидела молча, неподвижно: мы оба думали об одном. Что нам делать? Сказать ему, что у нас есть фото: он в лесу, грудь голая, на лице маска, но его запястье на всем виду? И тут я вспомнил, и меня как кулаком по голове ударили. У нас нет ни одного снимка. И ни одного негатива. У нас нет ничего. Как я мог быть таким ослом? Только что сам все ему отдал. И конверт, и негативы — все у него в кармане старой коричневой куртки.

Нужно уходить. Сейчас же. Пока я не ляпнул что-нибудь, пока Тони молчит, пока мы не подставили себя под удар, как подставили Крис.

Я посмотрел на Тони, шагнул к ней и сказал:

— Тони, ты неважно выглядишь. Тебя снова тошнит?

— Но…

Не дав ей договорить, я подскочил к ней и схватил ее за руку.

— Пойдем. Сейчас все будет хорошо.

До нее дошло, и она поднялась с кушетки, я подхватил ее, и все это происходило быстро — мы проворно вышли и двинулись в кухню, а я все время шептал, чтобы она молчала, что нам нельзя ничего говорить — пока что. Я поддерживал ее, как будто ее вот-вот вырвет, и мы подбежали к белой кухонной раковине. Я открыл кран до отказа и прижался к Тони, чтобы Дженкинс не мог нас подслушать.

— Господи! Ты видел? Видел? Он — «дракон»! — бормотала Тони.

— Видел. — Так, что мы собирались делать? — Тони, тебя должно вырвать, — шепнул я. — Надо убираться отсюда.

На ее лице был панический страх. Она наклонилась над раковиной и сунула палец в глотку. Впихнула глубоко, покрутила, и тело ее напряглось, как один большой мускул. Всхлипнула, застонала и рыгнула.

Я похлопал ее по спине и громко сказал:

— Ты молодец. Все в порядке.

Ее вырвало — очень сильно, как будто даже желчью. Я поглаживал и похлопывал ее по спине во время этой пугающей судороги, которую удалось так просто вызвать — так просто, что я подумал: а пришлось ли ей себя заставлять?

От двери послышался голос:

— Если хотите, я позову врача.

Дженкинс. Стоит, всматривается — участливый взгляд на непроницаемом лице. Убийца? Это он убил Крис и сестру Тони? Мне совсем не нравилась ситуация: на этой кухне мы в ловушке, мимо него не прорвешься, мы в его руках.

— Ее надо отвезти домой, — с усилием ответил я.

Он кивнул — здоровенное хамло с индейским браслетом. Мне было безразлично, «дракон» он или нет, я его ненавидел. Меня вдруг охватило отвращение. Он играет с нами, просит, чтоб мы ему верили, и плевать ему на наши переживания.

Тони все еще стояла, пригнувшись к раковине, спиной к Дженкинсу, и ее трясло от страха, ярости и ощущения безнадежности. Возможно, нам теперь ничего не удастся доказать. Или — это тоже возможно — «драконы» и нас раздавят, Тони и меня.

— Все уладится. Ничего, все понемногу уладится. — Я растирал ей спину, мне очень хотелось ее обнять. Вместо этого я повернулся к Дженкинсу и спросил: — Нельзя ли перенести дела на завтра?

Дженкинс неуклюже стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Он сказал: «Конечно», но не двинулся с места. Стоял и рассматривал Тони, потом перевел взгляд на меня. Полез под куртку, почесал грудь, и тут я увидел револьвер, в кобуре под мышкой. Страх прошил меня, как молния: он, может быть, не один такой. Может быть, в полиции полно «драконов».

Я обхватил Тони за талию и повел к кухонной двери. Дженкинс в последнюю секунду отступил, пропуская нас.

— Вы уверены, что врач не нужен? — спросил он.

— Не нужен!

Тони шла быстро, я едва поспевал за ней, все еще притворяясь, что я ее поддерживаю. Мы выскочили из кухни в коридор, оттуда — в гостиную и к двери. У выхода Тони остановилась.

— Моя сумочка!

— Я принесу, — сказал я.

Подбежал к кушетке, схватил коричневую кожаную сумочку. Ключи от квартиры Лиз лежали рядом, на подушке. Я забрал все это, взял Тони под локоть и вывел наружу. Мы быстро миновали холл, который все еще кишел полицейскими и детективами. Теперь появились еще и фотографы. Мы проскочили мимо них, через тамбур, спустились с крыльца, отошли шагом футов на двадцать и бросились бегом, в обход патрульных машин, забивших всю улицу. Повсюду стояли люди — зеваки и сплетники, — и отовсюду в глаза били мигалки. Красные и желтые вспышки перебивали друг друга, как сумасшедшие. Я открыл пассажирскую дверцу для Тони, обежал машину, сел за руль, сунул ключ в замок зажигания. Резко завел машину, оглянулся на красный кирпичный дом, в котором жила Лиз и умерла Крис, и увидел Дженкинса. Он стоял у большого окна в квартире Лиз и смотрел вниз, на нас, следил за каждым нашим движением. Судорога страха пробежала по мне, я замер.

Тони сидела, согнувшись и обхватив руками голову. Проговорила:

— Уезжай отсюда скорее! Уезжай!

Я нажал на акселератор.

ГЛАВА 21

Мы погнали оттуда. Пришлось объезжать пару полицейских машин, я чуть не задавил мальчишку, который лупил через улицу, чтобы посмотреть на волнующие события. Но через несколько секунд мы доехали до угла и повернули.

— Не могу поверить, — пробормотала Тони. — Это он. Этот браслет или что там — тот самый. Дженкинс был там с «драконами».

— Я понял.

В зеркале показались фары машины — она повернула вслед за нами. Господи, неужели за нами следят? Дженкинс сообразил, что мы его опознали, и кто-то послан, чтобы заткнуть нам рот на тот же манер, как поступили с Крис? Вполне возможно. Это была большая машина — судя по расстоянию между фарами — и мощная: она стремительно нас нагоняла.

Может, я становлюсь параноиком? На следующем перекрестке я повернул направо и рванул вперед, увеличивая дистанцию. Но та машина не повернула, проехала дальше. Значит, мы в безопасности — пока что. Я сбросил скорость до нормальной.

— Алекс, — в темноте машины Тони смотрела на меня, — как нам теперь быть? Я о том, кто такой Дженкинс, черт побери?

— Не знаю. Может быть, его туда подослали, но как ты думаешь, он хоть что-то должен был сказать, особенно сейчас — после сегодняшних событий? Он бы мог хоть намекнуть, что они ведут какую-то тайную операцию.

— Наверно. Но как нам это выяснить?

— Не знаю.

— Но должен быть какой-то способ! — в отчаянии крикнула Тони.

— Да, но…

Это было все, что я мог сказать. Да, но… у кого выяснять? Конечно, не у полиции. По крайней мере, сейчас. Мы не можем рассказать там про Дженкинса, про его связь с «драконами» — что, если в полиции есть еще «драконы»? Попросту говоря, мы не знали, кому из них можно верить. Ну и дела. Пытаясь разобраться во всем этом, я медленно рулил по темным улицам южного Миннеаполиса. Неужто убийца Лиз и Крис — лейтенант полиции?

— Если Дженкинс действительно «дракон», — рассуждал я, — не удивительно, что его работы не видать. Ее нет.

— Да, и не удивительно, что он пытается убедить нас, что Лиз покончила с собой. — Тони глубоко вздохнула. — Он просто хочет, чтобы мы перестали задавать вопросы и убрались отсюда. Не выйдет.

— Слава Богу, что ты этим занялась.

— Я не могла иначе. Ни за что не поверю, что Лиз покончила самоубийством.

В этом была своя логика. Полицейский детектив настаивает на версии о самоубийстве, потому что это раз и навсегда исключает поиски убийцы. Детектив, которому не терпится избавиться от слишком любознательной и настырной сестры погибшей.

Мы влезли в это дело по уши, и теперь нам надо быть очень осторожными. Если Крис убили из-за информации, которая у нее была, то нас могут убить из-за информации, которую мы ищем. Пусть у нас пока мало фактов, мы можем быть так же опасны для них, как и Крис. Поэтому я раз-другой проверил, не едет ли кто за нами, и сделал изрядный крюк — пересек Линдейл, потом Хеннепин и только тогда подъехал к своему дому. Паркуясь, осмотрелся, убедился, что никто не скрывается за машинами и деревьями, что никого не видно на ночной улице.

— Пошли, — сказал я, открывая дверцу.

Но когда мы вышли и двинулись через тихую улочку, я все-таки не мог избавиться от ощущения, что за нами наблюдают, что кто-то прячется в кустах или, возможно, в машине — смотрит и ждет. В конце улицы виднелся битый красный фургон, и я представил себе — в нем двое, трое, четверо «драконов», и понял, какого мы сваляли дурака, возвратившись к моему дому.

Тут вмешалась моя далекая руководительница:

— Алекс, останови это на минутку.

Мы с Тони шли через улицу к моему дому. Дул легкий ветерок, шелестела листва. И вдруг это оборвалось. Все мгновенно замедлилось и замерло, словно остановился фильм. Все — мы сами, листья деревьев, отдаленные шумы.

— Хорошо. Теперь исследуй этот эпизод. Есть кто-нибудь вокруг? Твое подсознание хочет что-нибудь сообщить? Сейчас самое время получить эту информацию.

Было так, словно я шагнул из своей оболочки, оставил свое живое тело и улетел от него подобно призраку. Оно застыло на месте, а я внимательно огляделся. Кругом стояли особняки, оштукатуренные, в основном порядочных размеров. Ухоженные. И два или три дома вроде моего — темно-красный кирпич, три этажа, шесть квартир. В южном конце улицы кто-то выгуливал собаку. На севере тоже все спокойно, и…

Стоп. Это не здесь. Я видел что-то вон там. Мы въезжали оттуда, и там было что-то странное. Но что?

— Алекс, твои глаза и мозг замечают больше, чем сознание. Ты получаешь целую армию сигналов, едва откроешь глаза, но ты в состоянии отобрать и рассмотреть только малую часть. Вот в чем польза этого транса. Ты можешь заморозить экран своей памяти и рассмотреть его внимательно. Просто вообрази, что ты это делаешь — останавливаешь фильм.

Внезапно все пошло вспять. Время побежало назад. Да, я что-то заметил тогда, что-то странное. Действительно, тогда меня это не зацепило, но теперь, вернувшись назад, я это заметил. Двадцать седьмая улица, идущая с востока на запад, — узкая улица, и на южной ее стороне стоянка запрещена, однако там стоит автомобиль.

— Какого цвета?

Я прищурился, но ответить не смог.

— Светлый или темный?

Темный. Определенно темный. Вроде бы квадратный к тому же. Фургончик или что-то в этом роде. На радиаторе — надпись.

— Что за надпись?

Что-то знакомое. Я прищурился, сосредоточился и увидел.

«Мицубиси».

— Хорошо. Ну-с, ты можешь сказать, есть ли кто внутри?

Да. Темная фигура, силуэт человека за рулем. «Дракон»? Роб Тайлер, может быть? Или сам Дженкинс? Не мог ли детектив нажать и приехать сюда раньше нас? Вполне возможно. Было ясно, что человек в машине — кто бы он ни был — наблюдает за Тони и мной. Я видел, что он поворачивает голову следом за нами.

— Очень хорошо. Что еще?

Ничего. Кроме одного — за нами следят; кто-то ждет момента для удара.

— Вернись туда, где ты был. — Глубокий, удовлетворенный вздох. — Продолжай с того места.

Я перепрыгнул туда и снова очутился на тротуаре, вместе с Тони. Не нравилось мне это — вдвоем на темной улице. Вокруг — никого. Сломав тишину, хлопнула дверца машины, и я услышал шаги — очень быстрые. Кто-то бежал. Я обернулся, посмотрел в сторону Двадцать седьмой. Бегут оттуда, от грузовика? Э, нет, погоди… Эти торопливые шаги стучат в проулке за моим домом, вот что. Тони тоже слышала их — я взял ее за руку, и мы побежали по тротуару к дому, к бетонным ступеням. Я распахнул наружную дверь, и мы влетели в тамбур. Дрожащими руками я поднес к двери ключ. И обмер.

На дверном косяке, где недавно была едва заметная буква, которую Тайлер начал резать прошлый раз, теперь были две — инициалы, глубоко врезанные в темное старое дерево: Р.Т.

— Тони, взгляни…

Тони задохнулась и не ответила. Я опустил глаза. На полу были насыпаны стружки. Мелкие стружки, на самом ходу, не смятые подошвами, не отодвинутые дверью. То есть они появились только что. Роб Тайлер недавно был здесь. Я в ужасе посмотрел на улицу.

Он был там — как раз выбежал из-за дерева. Эта бритая голова, эта тошнотворная улыбка. Я видел все это сквозь стеклянную дверь. И большой охотничий нож, который он держал в руке.

— Господи, — сказала Тони.

Я нащупывал ключом замочную скважину и, пытаясь открыть дверь, обернулся через плечо. Тайлер шел к дому. Господи боже! Он был в двадцати футах от нас.

— Эй, говнюки! — закричал Тайлер снаружи. — Знаете, что «драконы» делают с теми, кто за ними шпионят? Знаете? Лиз не говорила? А? Вот что…

Замок щелкнул, я отбросил внутреннюю дверь, мы с Тони ворвались внутрь — я крикнул на ходу: «Отвали, мать твою!» Повернулся, захлопнул дверь, убедился, что она заперта, и посмотрел наружу через дверное стекло. Тони встала рядом. Мы смотрели через тамбур и наружную дверь на улицу. Дорожка перед домом была пуста. Тайлер исчез.

— Может, он пошел к черному ходу, — сказал я. — Пошли наверх.

Мы поднялись в мою квартиру, и, оказавшись внутри, я запер оба замка на передней двери, затем пошел на кухню и проверил дверь черного хода. Все было на месте, ничто не тронуто и не сдвинуто. Вернувшись в гостиную, обнаружил, что Тони стоит на темной веранде и смотрит на улицу.

— Не видать его, — сказала она. — Может быть, ушел.

— Черт, хорошо бы.

Я рухнул на диван и только тут понял, как я выдохся. Казалось, все у меня болит. Посмотрел на часы. Двенадцатый час. Ничего удивительного. Тони выглядела еще хуже, чем я. Лицо красное, глаза опухли, изумительные ее волосы растрепаны. Она села рядом со мной и сказала:

— Ну и вечер. — Потерла лицо ладонями. — Я все думаю, как он это сделал. Дженкинс. Как он убил Лиз.

Мне жутко не хотелось возражать, но что поделаешь.

— Если он действительно убил. Мы не можем заходить слишком далеко. Есть вероятность, что Дженкинс — подсадная утка. Затем нельзя списывать со счета этого клоуна. Тайлера. Он мог убить и твою сестру, и Крис.

— Я так и думаю. — Тони нервно сжимала руки. — Но если Дженкинс действительно «дракон», он будет покрывать Тайлера. Наверно, его роль у «драконов» — отводить глаза полиции. Или, может быть… Может быть, с его наводки Тайлер убил Лиз. Понимаешь, Дженкинс приказал ему убить.

Отвратительно было об этом думать, но предположение казалось реальным. И логичным. «Драконы» прознали, что Лиз хочет о них писать, и, прежде чем она успела это сделать, велели Тайлеру убить ее. Что Тайлер сейчас крикнул? «Лиз не говорила вам, что «драконы» делают с теми, кто за ними шпионят?» Что это, черт побери, значило?

— С другой стороны, если Дженкинс в самом деле прикрывает Тайлера и тем более если велел ему сделать это, — сказал я, — они должны быть знакомы. Нам известно, что они оба «драконы», но можно подозревать, что «драконы» не знают, кто из них кто. Они носят маски, так что нельзя утверждать, будто Тайлер и Дженкинс сотрудничали в убийстве Лиз или Крис, поскольку неизвестно, знакомы ли они.

Я стал обдумывать, как в этом убедиться, как доказать, что Дженкинс и Тайлер действовали на пару. Я проклинал себя. Эти чертовы снимки, которые мы сделали на берегу Сент-Крой. Отдали отпечатки и негативы — все целиком — Дженкинсу. Вот идиоты. Правда, тогда я был измучен и вне себя от гибели Крис и еще доверял полиции. Только эти фотографии позволили бы доказать его причастность к «драконам». Не было ли там чего-то еще, чего мы не заметили?

Тони откинула голову на диванную подушку, уставилась в потолок и сказала:

— Погоди-ка. — Потерла глаза, лоб. — Не значит ли это, что Дженкинс был вторым приятелем Лиз, которого видела Крис? Возможно, а?

Эта страшненькая мысль словно провалилась ко мне в желудок и принялась грызть меня изнутри. Я простонал:

— О Господи! Мы же сами сказали Дженкинсу, что Крис видела Лиз с другим человеком! Мы сказали ему, что Крис знала о втором приятеле Лиз.

Так что Дженкинс мог убить Крис, чтобы заткнуть ей рот. Запросто могло быть так. Проще не бывает. Кто еще знал, что мы говорили с Крис?

Голова моя работала как бешеная, мысли сменяли одна другую. Я уставился в пространство, и мое внимание отвлек красный мигающий огонек. Автоответчик. Огонек мигает — значит, есть сообщение. Я механически поднялся, подошел к столу и нажал кнопку. Машинка щелкнула, закрутилась и воспроизвела сообщение от одного из Ларсов, затем трижды вешали трубку и еще два сообщения.

Предпоследнее было такое: «Здравствуйте. Это Рут Харрис из Северного центра, звоню Тони Доминго. Я передала Лоре вашу просьбу позвонить и ваш телефон и убеждена, что она попытается вам звонить».

— Вот кто вешал трубку, — сказал я.

«Однако, к сожалению, — говорила консультант Лоры, — сегодня к концу дня Лора совсем вышла из равновесия и решила прекратить лечение. Несколько часов назад она покинула центр. Если она войдет с вами в контакт, мы надеемся, что вы побудите ее вернуться, — лечение продвигалось вполне успешно. Звоните мне не стесняясь, телефон 459-3186. Да, код — 612, тот же, что в Двух Городах».

Я стоял, прислонившись к стене, и наблюдал за Тони. Лицо ее выражало досаду и огорчение. Она выключила автоответчик и взглянула на меня.

— Как всегда. У Лоры роковое свойство — попадать в беду в самое неподходящее время.

— Не думаю, что бывает подходящее время.

— Нет, но клянусь Богом, у нее шестое чувство, радар, который точно улавливает, когда я особенно подавлена. Тогда она вопит о помощи. Увидишь, она, наверно, сюда пожалует. — Тони помотала головой, поправила волосы. — Я ничего не могу для нее сделать. Во всяком случае, не сейчас, не сегодня.

Она в сердцах ударила по кнопке автоответчика, и он выдал последнее сообщение. «Привет, это Эд Доусон. Отвечаю на звонок Тони Доминго, — говорил ровный и вежливый голос. — До конца дня я буду на заседании; не стесняйтесь вызвать меня через бюро обслуживания. Я перезвоню вам, как только сумею. Надеюсь, у вас все в порядке».

Он медленно продиктовал номер, и Тони тотчас вскочила и бросилась к телефону.

— Что ты хочешь делать — звонить ему сейчас? — спросил я.

— Конечно. Если Лиз говорила Крис, что встречается еще с кем-то, то могла сказать это и своему психотерапевту. Я помню, что Доусон ничего не говорил об этом, но кто может знать… Накрути еще раз его номер, ладно?

— Ладно, — ответил я, выполнил ее просьбу и принялся развивать ее мысль: — Может быть, Лиз просто называла этого парня по-другому — друг или что-то подобное?

— Вот именно.

Через несколько секунд Тони разговаривала с бюро обслуживания, объясняя, что Доусон срочно нужен.

— У доктора Доусона есть бипер? — наседала она. — Хорошо, тогда поймайте его — сейчас, не откладывая. Да, сейчас же.

Было ясно, что оператор тупо сопротивляется, не желая беспокоить клиента в такой поздний час.

— Слушайте! — рявкнула Тони. — Скажите ему, что сегодня вечером погиб еще один человек. Его убили. Скажите ему это. И скажите, что мне надо поговорить с ним как можно скорее.

Пока мы ждали ответного звонка Доусона, Тони вышла на темную веранду, посмотрела во все окна и не обнаружила ни намека на Тайлера. Тогда она нашла кресло — там же в углу, — села и погрузилась в свои невеселые мысли. Она могла размышлять о смерти Крис, о возможной причастности к этому Дженкинса, — конечно же, здесь было о чем подумать. Но я был уверен: она думает о Лоре — как с ней управиться, — и у меня хватило здравого смысла убраться в глубину квартиры.

Минут через пятнадцать, когда я наливал себе стакан красного вина, зазвонил телефон. Это отозвался на звонок Тони доктор Эд Доусон.

ГЛАВА 22

— Алекс, начинаю считать от десяти до единицы.

Что? Нет, это невозможно, нет времени. Все случилось так быстро, и там, снаружи, какой-то псих, и Тони в опасности. Лиз мертва, Крис зарезали, и я должен в этом разобраться, пока не убили кого-нибудь еще.

— Лучше прерваться сейчас. Завтра продолжим, Алекс. Я выдохлась, и ты тоже устал. Я слышу по голосу.

Еще как устал. Мы вызнали много, но еще больше осталось неузнанного.

— Конечно, осталось, и ты все сделаешь. Поверь мне. Но лучше подождать, пока ты не будешь так измотан. Когда мы оба будем не такие усталые. Если пойдем дальше сейчас, можем что-нибудь пропустить.

Права ли она?

— Права. Ты уходишь в прошлое, чтобы отыскать детали, которые тогда упустил. Поэтому ты обязан быть в форме и смотреть в оба.

Ну, я и правда сейчас не в форме.

— Вот именно. — Она медленно, глубоко вздохнула. — Хорошо. Теперь считай за мной: десять…

Выводя меня из транса, моя богиня-хранительница считала нараспев, мягким успокоительным голосом. Не останавливаясь, ритмично — десять, девять, восемь… — выманивая меня из прошлого, вытягивая. Нет, поднимая, как рыбу из воды, наматывая лесу. Вот на что это было похоже. Я был большой рыбой, меня медленно водили туда-сюда, а я сражался, и меня было трудно тянуть, потому что я был тяжел и плыл глубоко, а вода была темной и мрачной.

— …И один.

Глаза внезапно открылись, но я ничего не видел, только черноту, потом щелкнул выключатель, и за нами вспыхнул свет. Я уже сидел прямо и рассматривал свои руки, кресло, потом взглянул на Мэдди в этих ее черных очках. Посмотрел в окно. О, уже ночь. Темно. Сплошная темень.

— Похоже, уже поздно, — сказал я.

Она потрогала часы на левом запястье.

— Уже за полночь. Не удивительно, что я так устала.

Я тоже устал. Выдохся. Я чувствовал себя как в начале похмелья — голова тяжелая, как ватой набита. Встал, подошел к двери на балкон. Увидел озеро; лишь слабый отблеск лунного света плясал на нем — огромная черная плоскость воды, протянувшаяся в бесконечность.

— В этом был какой-то смысл? — спросил я, стоя спиной к Мэдди. — Я нес всякий вздор, а?

— Нет, все было по делу. Ты великолепно поработал.

— Тогда почему мне кажется, что мы не продвинулись? Почему я не понял, что произошло? У меня ни одной новой мысли о том, кто убил Тони. А у тебя?

Низким и спокойным голосом она произнесла:

— Я не могу сейчас говорить об этом.

Я резко обернулся.

— Что? Почему бы нет? Послушай, я не желаю проходить через все это, если это без толку.

— Ты прав. Мне это тоже ни к чему. Но я не хочу говорить сейчас, потому что не хочу на тебя воздействовать. Пока что, по крайней мере. Сейчас я не хочу никоим образом предопределять твой транс, ты — прекрасный источник информации, и я не хочу его мутить своими предчувствиями. — Она потянулась к своей коляске. — Теперь иди сюда и дай мне руку, ладно?

Она говорила спокойным голосом. Не тем — высоким, а своим. Более естественным, чем тот. Интересно, думал я, склоняясь над ней и помогая ей пересесть из кресла в каталку. Мы оба вымотались, и в нас кончились амбиции и потребность в обороне.

— Мэдди, однако…

— Алекс, пожалуйста, нет! — фыркнула она. — Я не могу с тобой об этом говорить. Не время. Это испортит дело, а не улучшит. И потом, я слишком устала.

Это было очевидно. Редко я видел ее в таком раздрае, как сегодня. Я тоже был не в себе. Мы крепко поработали — пожалуй, слишком крепко.

— Завтра закончим, правда? — спросил я. Отчаянно не хотелось оставлять охоту на убийцу — не терпелось добраться до него.

— Надеюсь.

Она развернула каталку и сильным толчком послала ее прямо в стену.

— Мэдди, дверь не там!

Она быстро затормозила, потом согнулась и спрятала лицо в ладонях. Я увидел, что она вся напряглась и тут же поникла — зарыдала. Сильно и без слез. Что это, что она такое знает, думал я. Что она извлекла из моих слов?

— Алекс, я слишком устала. Будь добр, повези меня.

— Да, конечно!

Я сделал это с радостью. Взялся за ручки на спинке кресла и покатил Мэдди из большой комнаты через весь чердак, мимо старых комнат для прислуги к лифту. Опустились на второй этаж, я поднял деревянные двери и выкатил Мэдди в задний холл.

— Отсюда меня заберет Соланж, — сказала сестра.

— Хорошо, — ответил я и двинулся к двери на половину прислуги.

— Подожди, Алекс! — почти прокричала Мэдди. — Там же их гостиная!

Мы оба явно были в стрессе.

— Не волнуйся, я собирался постучать, — сказал я.

Однако, прежде чем я успел постучаться, вышла Соланж, закутанная в розовый халат.

— Собираетесь ложиться? — спросила черная женщина.

— Да, — спокойно ответила сестра.

Соланж улыбнулась мне и покатила Мэдди в другой холл, к хозяйской спальне. Я проводил их до самой двери. Попрощался.

— Доброй ночи, Алекс, — ответила Мэдди, подняла руку и помахала мне. — Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Они ушли, скрылись, чтобы начать свой вечерний ритуал — Соланж поможет сестре умыться, раздеться и устроиться в кровати. Когда же, любопытствовал я, Мэдди откроет мне свои мысли? И что она на деле выудила из моего рассказа?

Я шел по спиральной лестнице и смотрел поверх перил вниз, в передний холл — там оставили включенным один светильник. Потом посмотрел вверх, на темный купол Тиффани, перекрывающий третий этаж. Пересчитал спальни: одна, две, три, четыре, пять и шестая, хозяйская. Все расположены вокруг площадки второго этажа, все просторные, каждая из них куда больше, чем гостиная у меня дома.

Моя спальня выходила на переднюю сторону, она одна была освещена. Войдя туда, я обнаружил, что мои чемоданы заботливо распакованы, у кровати поставлен хрустальный графин с водой, кровать застелена. Я остановился на пороге. Да, я устал, но не был готов ко сну. Пока — нет. В голове продолжалось коловращение. Мое тело, без сомнения, было здесь, но некая часть меня оставалась в Миннеаполисе, в том апреле, с Тони. Меня перебросили — или, скорее, перегипнотизировали — обратно, и тело вернулось на остров сестрицы Мадлен быстрее, чем аура или там карма. Какая-то часть моего существа еще была растянута, как струна, в небесах между Миннеаполисом и озером Мичиган, и мои мысли реяли в небе.

Я повернулся, спустился в холл и вышел в переднюю дверь. Широкая терраса, выкрашенная в серый цвет, тянулась вдоль фасада и западной стороны дома. Я побрел по ней, вдыхая свежий воздух; он был сырой и холодный. Слышал, как бьются волны внизу, видел звезды в сине-черном небе. Прислонился к колонне, рассматривая каменистый берег перед домом. Луна давала немного света, и, когда глаза привыкли к темноте, я смог различить черные купы деревьев, пляж, лодочный ангар. Как связать воедино все, что я знаю о смерти Тони? Как сделать то, что не удалось полиции? Есть ли у нас шанс на…

— Вам не стоит быть здесь, снаружи.

Я подскочил, обернулся, увидел плотную черную фигуру с неразличимым в ночи лицом и сказал:

— О Господи, Альфред, вы меня напугали.

— Ночью собаки на свободе, и вам не стоит выходить наружу, не предупредив меня.

— Ага.

Он просто стоял передо мной, он был одновременно похож на бандита и на педантичную школьную учительницу. Я собрался было с ним поболтать, но сообразил, что не выйдет, — ясно, чего он хочет; я вдохнул напоследок свежего воздуха и потянулся.

— Ну, я думаю, с меня достаточно.

Я двинулся, и он тут же пошел к передней двери, открыл ее и проводил меня внутрь, будто я — правонарушитель, сомнительная личность. Затем вошел сам и заботливо запер дверь.

— Спокойной ночи, Альфред, — сказал я с лестницы.

— Спокойной. — Он исчез в бильярдной комнате, примыкающей к заднему холлу.

Вот вам и вечерняя прогулка, думал я, поднимаясь по лестнице. Взаперти. Свет погашен. Он был странен мне, этот дом. Своего рода тюрьма; я начал ощущать себя не столько гостем, сколько пленником. Если не считать звука моих шагов по ковровой дорожке, стояла полная тишина. Я поднялся на второй этаж и понял — нет, что-то не в порядке. С площадки я услышал голос, причем именно один голос, а не два. Голос моей сестры. Он становился все громче, и было ясно, что она гневно кричит на кого-то, и это было невероятно, потому что Мэдди никогда не выходит из себя. Она из тех, кто держит себя в руках. Так что она делает? Возможно ли, что она разъярилась на Соланж? Но за что? Я стоял совсем тихо на краешке персидского ковра и таращился на дверь хозяйской спальни. Должна быть видна полоска света под дверью, но там темно. Значит, Соланж там нет? Но если не она, тогда кто? Может ли быть на острове и в этом доме кто-то, о ком я не знаю?

Я ясно расслышал крик Мэдди:

— Господь тебя накажет!

Я вздрогнул. Это была не моя сестра, по крайней мере, не та, которую я знал. И тут что-то хлопнуло. Дверь? Медленно и тихо я подобрался поближе. Было слышно, что моя железная сестра теперь плачет — не всхлипывает, а громко рыдает. Бог ты мой, что происходит? Я придвинулся еще на шаг, ошеломленно прислушиваясь к этому взрыву. Мэдди взвизгнула, что-то стеклянное ударилось в стену или об пол и разлетелось звенящими осколками.

Я подошел к двери, постучал и спросил:

— Мэдди, с тобой все в порядке?

В ответ ни звука. Даже рыдания мгновенно как отрезало.

— Мэдди!

Я повернул ручку, толкнул дверь и шагнул в темную комнату. Вгляделся в черноту, но не смог разобрать, где сестра: прямо передо мной у арочного окна, справа — у кровати или, возможно, слева — в ванной.

— Я слышал шум. Ты в порядке? — спросил я.

Справа послышалось что-то вроде фырканья; я повернулся и увидел металлический отблеск. Она была там — за столом у своей кровати, все еще в своем инвалидном кресле.

— Я в порядке, — сказала она; голос ее дрожал. — Прости, я… я разбудила тебя?

— Нет. С кем ты разговаривала?

— Ни с кем.

— Но я слышал, — настаивал я. Дверь ее кабинета была закрыта; может, там есть кто-нибудь? — Я же слышал — что-то хлопнуло.

— Алекс, пожалуйста…

— В чем дело, Мэдди? Что происходит?

— Ничего.

— Мэдди, в доме есть кто-то еще?

— Что? — И затем быстро: — Нет-нет, это я по телефону.

— Вот как… — Я не слишком-то ей поверил. — С кем это?

Она не ответила, и я стоял в темноте, понимая, что она не зажжет свет, потому что не хочет, чтобы я видел ее слезы и распухшие глаза. Это шло вразрез с ее образом мудрой сестры, проницательного психиатра. А я не мог зажечь свет просто потому, что представления не имел, где эти траханые светильники, — я был слеп в ее мире так же, как она в моем.

— Мэдди, с кем ты говорила?

— Ни с кем. — Она поняла, что надо придумать что-то поумнее, и забормотала: — Это мой брокер… он совершил ужасную ошибку. — Пауза. — Должен был кое-что продать, не продал, и я потеряла кучу денег, около… около шестисот тысяч долларов.

— И вы это обсуждали в такую поздноту? — спросил я, думая, что она и вправду могла потерять большие деньги. История-то хорошая, ее с ходу не выдумаешь. Но было это не сегодня, а, скорее, неделю назад.

— Понимаешь, Алекс, — проговорила она снисходительно, — когда у тебя на счету больше сорока миллионов, твой брокер будет стирать твои подштанники хоть в четыре часа утра.

Оставим это, подумал я. Мэдди никогда не говорила на такой манер — ни со мной, ни с кем еще. Пудрит мне мозги, уводит от истинных событий. Вчера или даже сегодня утром я бы ей поверил. Но теперь — нет. Сегодня днем я узнал, что Мэдди дружила с Тони и ее любовницей Лорой. Дружила близко — по ее собственному признанию, но мне и словом не обмолвилась, боясь переступить какую-то границу. Что-то ее удерживало. Но что? Мысли мои плясали, прыгали из стороны в сторону, от идеи к идее, от варианта к варианту, неизвестно куда, и каждая новая мысль была ужасней предыдущей. Эта вспышка не имела отношения к ее миллионам. Мэдди не так уж печется о своих долларах. Нет, стоя в темноте, вглядываясь в темные очертания моей слепой сестры в этой ее каталке, я раз за разом возвращался к Тони и чувствовал, что все это, без сомнения, связано с ее смертью. Без сомнения, Мэдди знает еще что-то о Тони и, возможно, о Лиз. Ведь она дружила с Тони не меньше шести лет, регулярно общалась с ней и в каком-то смысле знала ее лучше, чем я. Так что, возможно, у этого дела есть иной аспект, которого я не вижу. Может быть, Мэдди известно, что Тони была в чем-то замешана. Или Мэдди знает что-то скандальное о жизни Лиз.

Черт. Это сводило меня с ума. Сама мысль, что Тони, Лора, Мэдди и, возможно, даже Лиз собирались вместе, вгоняла меня в паранойю. Эти четыре женщины встречались без меня, без того, кто их свел. О чем они разговаривали? Чем занимались? Тем, этим, ничем? Однако был шанс — и немалый, — что Мэдди что-то прознала на похоронах Лиз. Тони могла откатить Мэдди в сторонку и открыть ей что-то, какой-то факт, какую-то проблему, в которую я не был посвящен. Итак, если Мэдди действительно разговаривала по телефону, то с кем? С Лорой, подругой Тони? Может ли Мэдди быть с ней в контакте? Мне не удалось встретиться с Лорой, — но, возможно, просто потому, что она не хочет говорить со мной, прежним любовником Тони.

Я думал так напряженно, что от меня пар валил. Думал, вправду ли на острове есть кто-то еще. Мэдди не удастся так просто от меня отделаться. Больше не выйдет. Теперь она это наверняка поняла.

И тут она тихонько засмеялась и сказала:

— Никогда так не бесилась из-за него — это я о Стиве, моем брокере. Совсем выдохлась. Надо будет позвонить утром, извиниться, что спустила на него собак.

— Да, надо бы, — сказал я. Мне хотелось врезать ей за этот фокус.

— Я виновата, что тебя побеспокоила. — Голос у нее был высокий и сладкий. Точь-в-точь как у Одри Хепберн; словно в этом Богом забытом мире нет и не может быть никаких проблем, потому что в нем пока есть изделия Тиффани. — Иди в постель и отдохни. Увидимся утром.

— Точно, что ты в порядке?

— Абсолютно.

— Помочь перебраться в кровать?

— Нет, я собираюсь посидеть еще немного. Просто так.

— Хорошо, — сказал я, повернулся и опять подумал: брешет. — Спокойной ночи.

И я оставил ее в покое, покинул ее мир темноты, потому что знал: она о чем-то умалчивает и этого из нее не выжмешь. Либо она будет и дальше отпираться, либо — в лучшем случае — согласится: здесь, мол, что-то есть, но она не станет об этом говорить, потому что — как она это изображает? — не хочет искажать мой транс. Взбаламучивать его, вот как. И если Мэдди что-то решила, ее не переубедить. В этом я был абсолютно убежден. Она такова и всегда такой будет. Непреклонной. Не человек — кремень.

Так что я ушел, ничего не сказав, потому что был слишком вздрючен и знал, что если уж открою пасть, то не смогу ее захлопнуть и из меня хлынет поток предположений и вопросов, а Мэдди будет щелкать их навскидку — один за другим. Я закрыл за собой дверь спальни, но дальше не пошел. Нет, так не годится. Она прислушивается. Она умеет различать на слух то, что я упускаю, как последняя тупица, и вот я принялся шагать на месте, маршировать — чтобы она слышала. Дескать, я всегда был и буду послушным младшим братиком. Все, как ты велела. Иду в свою комнату. Иду бай-бай. Верю каждому твоему треклятому слову.

Так она меня и поняла, наверное. Что я оставил ее наедине с ее делишками. Через минуту (к тому времени я перестал маршировать и стоял под ее дверью абсолютно тихо) она опять взялась за телефон. Набирала номер за номером, говорила, требовала, приказывала. Но расслышать не удавалось ничего, кроме энергичных «да», «да», «нет» Черт возьми! Больше ничего не удалось установить — только то, что она звонила не один раз. Два. Три. Но кому? Брокеру Стиву? Очень сомнительно. Лоре? Вполне возможно.

Звонки, вероятно, продолжались, но после третьего я ушел в свою комнату. Вдруг стало стыдно шпионить — и вообще, как я на это решился? Я скинул одежду, забрался в постель, но не мог так же легко выкинуть из головы мысли и страхи. С ними я и погрузился в тяжкий и беспокойный сон.

Черт возьми, Мэдди! Что тебе известно такое, чего не знаю я?

ГЛАВА 23

Утром я проснулся, чувствуя себя так, словно побывал в русской компашке и выпил слишком много их чудовищных «коктейлей», жуткой смеси: треть коньяка, треть водки и треть шампанского, и никаких вам оливок, в лучшем случае — размякший чернослив. Все суставы ломило, голова была тяжелая и тупая. Я лежал в кровати с открытыми глазами и не шевелился. Только теперь стало ясно, сколько сил отнял вчерашний транс. Я был совсем выжат и совсем не хотел снова в это лезть, но знал, что таков мой долг.

Так я и лежал; мои густые курчавые волосы тонули в мягкой подушке. Через несколько минут я проделал фокус, которому научился, когда впервые навестил Мэдди: потянулся к стене и нажал на кнопку. В тот раз я смущался, но сейчас молился, чтобы сработало. Так и вышло. Минут через пять в дверь осторожно постучали, и вошла Соланж с бамбуковым подносом в руках.

— Доброе утро, — сказала она.

Я улыбнулся, заставил себя сесть, подоткнул подушку под спину, и Соланж поставила поднос мне на колени. Кофе, сок, булочка. В прошлый раз была еще и газета. На этот раз — нет; либо потому, что у них трудности с доставкой — очень возможно, — либо Мэдди не хочет, чтобы я отвлекался, это более вероятно.

Я прокашлялся и сказал заискивающе:

— Очень благодарен.

Соланж раздвинула занавески на трех огромных окнах.

— Мы с Альфредом вскорости уедем, если вы не возражаете, — сказала она.

— Что за вопрос…

— Вернемся завтра утром. Вам что-нибудь нужно, пока мы здесь?

— Нет. — Так лучше, подумал я, можно будет погулять. — А собаки? Альфред может их упрятать куда-нибудь?

— Они уже в будке, накормлены и напоены. Не могли бы вы их выпустить вечером, когда стемнеет?

— Конечно. А сестра встала?

— О, да. Уже несколько часов назад. Она в кабинете, говорит, у нее еще на час работы, и просит, чтобы ее не беспокоили.

Никоим образом, подумал я. Это остров Мадлен, здесь правит Сестра. Все приказы должны выполняться. Я спросил:

— Который час?

— Начало двенадцатого.

— О Господи… — Я-то думал, не больше девяти.

Соланж ушла, и я выпил первую чашку кофе в постели, вторую — под душем. Одеваться оказалось трудно: натянуть носок — целое дело. Застегивая свою синюю рубашку, я стоял у окна и глядел на прибрежные скалы. Услышал шум мотора, высунулся, посмотрел на восточную сторону острова, увидел, как Соланж и Альфред отчаливают от лодочного ангара, и ощутил острое сожаление. Нет, не бросайте нас. Не бросайте меня здесь. Не хочу проходить через это. Увезите меня отсюда.

Битый час я бродил по дому, сыграл сам с собой партию в бильярд, съел еще пару булочек на кухне, потом вернулся наверх и прошел через спальню сестры к тяжелой раздвижной двери в углу. Стукнул и, не ожидая ответа, вошел в комнату, некогда называвшуюся «горячечной» — видимо, потому, что бывший хозяин отлеживался здесь, когда хворал. Теперь здесь была рабочая комната Мэдди. Но ее не было ни у одного из двух компьютеров, ни у факса и копировальной машины. Пренебрегши всей этой сверхсовершенной машинерией, она лежала на хилой викторианской кушетке.

— Привет, — сказал я. — Уже второй час.

Она подняла руку с красного покрывала, останавливая меня, и я притих — понял, чем она занята. Транс. Она там. Самогипноз — без сомнения, ее лучшее и самое надежное убежище. Я смотрел на нее — грудь размеренно поднимается и опускается, но вот она задвигалась и через несколько секунд повернула ко мне голову.

— Как ты спал? — спросила она.

— Русские говорят — как убитый.

— А как иначе… Ретроспекции изматывают. Это всё переходы во времени — они просто сжигают.

— Ты сейчас была там?

Мэдди оттолкнулась от кушетки, села, приподняла руками ноги и опустила на пол.

— Угу. Оживила несколько старых воспоминаний… знаешь, снова видеть краски, гулять… Не подумай, что я брюзжу, но это на деле помогает не чувствовать себя запертой внутри себя самой.

Я понимал это и высоко ценил, но интересно-то мне было одно: какие старые воспоминания она решила оживить? Что-нибудь связанное с ее ночной вспышкой?

— Пойдем наверх и вернемся к работе? — легко спросила она.

— Давай.

— Я слышу, ты не особо рвешься туда.

Мистика какая-то. Я смотрел на нее и думал: ничего не понимаю. Она же — нормальный человек, почему она начисто выбросила из головы прошлую ночь и притворяется, что я ничего не видел и не слышал?

— Мэдди, что с тобой было ночью?

— Алекс, пожалуйста, я едва сумела расслабиться. Что, необходимо в это сейчас вдаваться?

— Но…

— Я же тебе сказала, это дела моего брокера, — фыркнула она.

Ладно, подумал я. Если она хочет играть так, я просто обязан выудить из нее правду. Подошел к ней, помог пересесть в каталку. На этот раз она с удивительной готовностью приняла помощь. Я спросил:

— Ты думаешь, это сработает и мы действительно узнаем, кто убил Тони?

— Уверена. Говорят, что мы используем мозг только на десять процентов, но я знаю, что гипноз позволяет использовать больше. Может быть, всего на два процента. Может быть, на двадцать. Кто знает, но я очень в это верю и убеждена, что ты узнаешь правду.

— Ты уже знаешь, кто убил ее? — напрямик спросил я.

— Алекс, я не могу открыть тебе правду, я могу только помочь ее найти.

Услышав это, я тяжко вздохнул и помог ей устроиться в каталке. Мэдди, слепой, парализованный мастер дзэн-буддизма… Почему она заставляет меня искать правду, когда я знаю, что она может поднести мне все на блюдечке?

— Не волнуйся. — Она дотронулась до стола — для ориентировки — и покатилась к двери. Голос у нее был тот самый — высокий и фальшивый. И добавила: — Все должно быть в порядке.

И я на том стою, думал я, пока мы поднимались на третий этаж для последнего, как я надеялся, сеанса. Мы оба хотели, чтобы все получилось, мы оба хотели обделать это дело аккуратно и чисто, но гарантий здесь не было и быть не могло. Я знал это слишком хорошо, потому что видел, как убили Тони.

ГЛАВА 24

И Тони, и я неважно спали в ночь гибели Крис. Я лежал в кровати, и мне то и дело чудилось, будто кто-то брякает замками, а стоило закрыть глаза, во тьме появлялось лицо Крис, мертвое и внушающее ужас. И кровь. За всю жизнь я видел только двух покойников: одного на похоронах, другого — после страшной автокатастрофы Тогда было достаточно скверно, но теперь это был знакомый человек. Сколько же понадобится времени — месяцы или даже годы, — чтобы я забыл увиденное в квартире Крис?

Пытаясь отогнать от себя страшную картину, я слушал, как Тони в гостиной ворочается на своем диване. Потом она стала ходить взад-вперед, потом приняла душ. В голове у меня что-то пузырилось и щелкало. Хотелось пойти к Тони и обнять ее — и надо бы, наверное, — но я подумал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

На деле самым нелепым было вот что: каждый из нас метался сам по себе, изнывал от беспокойства в полном одиночестве. Казалось, прошли часы, прежде чем меня сморило и я провалился в сон, но и там меня настигли тревоги: что-то насчет «драконов», взламывающих дверь, врывающихся сюда и убивающих нас обоих. Это было страшно, но вполне могло произойти. У меня началось сердцебиение, и остаток ночи я подпрыгивал от каждого шороха.

Я был рад, когда настало время подниматься, хотя был вымотан, глаза заплыли и ныли суставы. Был рад, что можно встать и что-то предпринять. Не люблю пассивно лежать и ждать. Так что мне полегчало, когда около восьми мы с Тони отправились на встречу с Эдом Доусоном.

Я запер дверь на оба замка, внимательно проверил их, и мы пошли вниз по парадной лестнице. Рука Тони легко скользнула в мою, и я задержал ее в ладони.

— До центра меньше четырех кварталов, — сказал я. — Но наверное, пешком идти не стоит.

— Хорошо.

Ее голос был тих и спокоен. Вымотана до предела. Я посмотрел на нее — в лице ни кровинки. Спала ли она вообще?

В тамбуре мы остановились и сквозь стеклянную дверь оглядели подходы к дому. Я высматривал мужчину — Дженкинса или Тайлера. Или группу мужчин — «драконов». Все, однако, казалось спокойным: обычное утро, несколько людей с кейсами тащатся на работу.

Все еще держась за руки, мы вышли на тротуар, и тут я услышал звук открывающейся автомобильной дверцы, автоматически оглядел улицу и увидел светло-зеленый «олдсмобиль». Из него вышла женщина и встала у его помятой дверцы. Длинные прямые волосы, широкое лицо. Нет, подумал я, этого не может быть. Тони еще крепче сжала мою руку, судорожно вздохнула, замерла.

— Я знала, что ты вернешься к нему, — сказала женщина хрипло и обличающе. Судя по голосу, она перекурилась и нахлесталась кофе.

— Лора, — проговорила Тони почти неслышно.

Я не видел ее — сколько? — десять лет, но даже издали было видно, как она постарела. Волосы, все еще длинные, из светлых стали темно-каштановыми и начали седеть. Пожалуй, она слегка раздалась. Лицо опухшее, отечное, словно она слишком усердно и долго поддавала. Диковатое лицо. Да, больной человек, бросивший наркотики и сверх того вынужденный сражаться с тысячью личных и семейных неприятностей.

— Я знала, ты всегда его хотела, — продолжала Лора, ухватившись за машину, словно это был остров в бушующем океане.

— Что? — Тони взглянула на меня, быстро бросила мою руку, шагнула вперед. — Погоди, не надо, не будь…

— Я все поняла, когда позвонила тебе и услышала его голос в автоответчике. Поняла, что это он, проверила номер по телефонной книге и убедилась. — Она с отвращением замотала головой и полезла в свой «олдсмобиль». — Сижу здесь битых два часа и молю Бога, чтобы я ошиблась. Но полагаю, я не ошиблась. Надеюсь, вы счастливы, голубочки.

Тони прыгнула на мостовую и крикнула:

— Лора!

Лора, не обращая на это внимания, со страшным ревом завела свой «олдсмобиль», врубила передачу и рванула прочь. Тони еще раз позвала ее. Лора опустила стекло, с презрением оглядела Тони и провыла:

— Чтоб ты сдохла!

И — была такова: промчалась по улице, с визгом завернула за первый же угол и исчезла.

— Вот паршивка! — сказала Тони, стоя посреди улицы. — Теперь понял, о чем я говорила? Понял? Сваливается тебе на голову, объявляет, что знает все обо всем, и исчезает. Сказать не могу, сколько раз она это проделывала. Будь все проклято!

— Ну, не верю, что она думает, будто мы опять сошлись.

— Она верит именно в то, во что ей хочется верить, — что она одинока, что никто ее не любит, что она приживалка. — Тони сжала кулаки и зашипела от огорчения. — Ладно. Она действительно приживалка. Господи, а я собиралась к ней ехать. — Она тряхнула головой и шагнула к моей машине. — Поехали отсюда.

Мы ехали в тяжком молчании. Тони что-то бормотала — слов не было слышно. Я загнал машину на стоянку, и мы пошли к кафе «Шерманс» на Хеннепин, популярному заведению рядом с театром. Тони доверчиво взяла меня за руку.

— Как ты? — спросил я, открывая перед ней дверь.

— Не волнуйся. Я приду в себя. — Она глубоко вздохнула. — Забудь о Лоре, я уверена, она не вернется.

Войдя в кафе, я огляделся — первоклассное местечко, кипит утренняя жизнь — и сказал:

— Вот он.

Врач Лиз, Эд Доусон, сидел за столиком в середине зала. Он поднял брови и широко открыл глаза, показывая, что видит нас. Мы быстро подошли к нему, он встал и пожал руку сначала Тони, потом мне.

— Большое спасибо, что смогли с нами встретиться, — сказал я.

— Не стоит.

Я почувствовал внезапное облегчение. Вот он, человек, который нас выслушает, кому можно выложить все наши волнения и страхи. Человек, который во всем разберется. Во всяком случае, он внушал такое чувство. Ощущение безопасной гавани. Однако сам он был встревожен. Это было заметно по его серьезному, даже мрачному взгляду.

— Невозможно в это поверить. — Доусон кивнул на газету, лежавшую на пустом четвертом стуле. — Это уже есть в утренней газете. И какая жестокость — бедная женщина.

Я тряхнул головой — воспоминание об убийстве Крис сразу вытеснило из моей памяти инцидент с Лорой.

— Ну вот, теперь нет сомнений, что Лиз тоже убили, — сказала Тони.

— Нет, я полагаю — нет, — ответил Доусон.

Вчера Тони по телефону рассказала Доусону, как мы нашли Крис, Доусон это выслушал, принял и согласился с соображениями Тони.

— Лиз когда-нибудь упоминала о Крис? — спросил я, когда официант налил нам кофе.

Доусон выпятил губы, покачал головой.

— Мельком. Она действительно говорила, что ей симпатична девушка, соседка по лестничной площадке, — это я помню, но больше ничего. И однажды пришла расстроенная из-за неприятностей с домовым смотрителем.

— С Джоном? Какого рода неприятности? — спросил я.

— О, ничего существенного. Просто он ее донимал из-за слишком громкой стереосистемы. Насколько я понимаю, он должен за этим следить, а Лиз хотела, чтобы я посоветовал, как от него отвязаться.

Доусону еще предстоял утренний прием, так что мы сразу заказали еду. Оладьи — это то, что надо. Нечто приятное и основательное: пища плотная, ее не едят второпях; эта пища вберет в себя кислоту, бередящую мой желудок.

Тони не теряла ни минуты. Отпустив официанта, она сейчас же спросила:

— Как насчет ее романов — она упоминала кого-нибудь кроме Тайлера? У нее был кто-нибудь кроме него?

Доусон подумал, отхлебнул кофе.

— Нет. Она ни о ком не упоминала, этого не было. Мы проводили порядочно времени, беседуя об ее отношениях с Робом. Она хотела ходить в гости, но он ей не позволял.

— Он ревновал ее? — спросил я.

— О да. По словам Лиз, он не выносил и мысли, что она может встречаться с другими мужчинами. С его-то характером… — Он секунду подумал и добавил: — Это говорилось конфиденциально, конечно же, но теперь, полагаю, я не поврежу интересам Лиз. Роб Тайлер — человек неистовый, он при случае мог ее ударить, так было несколько раз, и он ее запугивал.

Тони закрыла глаза и покачала головой.

— Мы занимались этой проблемой, — продолжал Доусон. — Она понимала, что лучше всего ей оставить Тайлера и найти кого-нибудь другого, и я это поддерживал. Она говорила, что есть мужчины, с которыми она бы не прочь познакомиться поближе.

— Так, возможно, она и начала встречаться с кем-то еще? — спросил я.

— Ну, может быть… — Доусон, казалось, углубился в свои мысли — сдвинул брови и уставился в окно. Заговорил: — Недавно она обмолвилась, что ей начал нравиться один человек.

— Немолодой? — спросила Тони.

— Ну, в общем, это так. Вот как это получилось — она спросила, как я отношусь к разнице в возрасте. Я ответил: если отношения хорошие, это не имеет значения. Она улыбнулась, слегка покраснела и сказала, что есть пожилой человек, который ей по-настоящему нравится. Ей любопытно, что у нее с ним получится.

Я повернулся к Тони.

— Это мог быть Дженкинс.

Завтрак подали скоро, и о вчерашнем дне Тони рассказывала за едой. О слежке за Тайлером, поездке на реку Сент-Крой, о снимках. И конечно, о том, как мы нашли Крис, и говорили с лейтенантом Дженкинсом, и увидели эту штуку у него на запястье, этот индейский браслет — точно такой, как на фото. Чем дальше Тони говорила, тем медленнее ел Доусон, и под конец он положил нож и вилку и застыл в растерянности, бледный и ошарашенный.

— Вы уверены во всем этом? — спросил он.

— Ну, насколько это возможно, — ответил я. — Мы действительно сделали глупость, отдав ему фотографии. Но в одном мы оба уверены. Браслет. Мы его узнали сразу.

Доусон покачал головой.

— О Господи.

Мы с Тони переглянулись; честно говоря, нам было приятно, что Доусон потрясен и заинтересован. Это подтверждало и укрепляло наши построения. Выходит, мы — не совсем тупицы.

Но дело было скверное. Если Дженкинс — не подсадная утка, то получается, что он, лейтенант полиции, — член темной секты. Это страшный удар для всей полиции, снизу доверху, вплоть до мэра.

— Если «драконы», — размышлял я вслух, — виновны в убийстве тех четверых женщин, Лиз, а теперь еще и Крис, и, возможно, светловолосой женщины, которую мы видели в пакгаузе, то на их совести семеро.

— Бог ты мой, — пробормотал Доусон.

Официант налил нам свежего кофе, и мы сидели и взволнованно перебирали разные варианты, гадали, что могло произойти. Кто и почему мог убить Лиз? Конечно, это мог сделать Тайлер, инсценировав самоубийство — либо исполняя культовый ритуал, либо, возможно, из ревности.

— Понимаете, — объясняла Тони, — Лиз всегда стремилась к правде. Это было вполне в ее духе — грозить «драконам» разоблачением.

— Да-да, — подхватил я. Мне казалось, что все сходится, приобретает смысл. — Кроме того, Крис видела Лиз вечером накануне смерти с кем-то, по описанию похожим на Дженкинса.

— И не забывайте, — добавила Тони, — что мы рассказали об этом не Робу Тайлеру, а Дженкинсу. О том, что у Крис есть информация.

Мы замолчали и погрузились в свои мысли. Все так логично. Так совпадает. Похоже на падающие костяшки домино — одна за другой. Просто и ясно. Бедная Лиз, бедная Крис. Если Дженкинс повинен в их смерти, то сколько других смертей он покрыл? Какие еще преступления не дал расследовать?

Эд Доусон, казалось, был потрясен. Дело было явно не из тех, в которые ему хотелось бы ввязываться. Разводы, уровень самооценки, родительские проблемы — вот чем он занимался.

— Так что вы собираетесь делать? — спросил он.

— Не знаю. — Я потер подбородок. — Надо бы найти способ заставить Тайлера говорить. Вот о чем я думал полночи — как принудить его рассказать, что он знает.

— Да, но как? — спросила Тони.

— Не знаю, но можно как-то подтолкнуть его к разговору о «драконах» и Дженкинсе. Найти бы какую улику — на что его можно бы купить.

— Тихо-тихо-тихо. — Доусон поднял обе ладони. — Успокоимся. Вы ведь не хотите нажить ненужные неприятности. Я думаю, будет лучше, если вы пока отойдете в сторонку, и пусть этим занимаются законные власти.

— Да, но кто? — спросила Тони. — А если в полиции есть и другие «драконы»?

— У меня есть кузен в Сент-Поле, сотрудник ФБР. Вы не против, если я позвоню ему и спрошу, что он может разузнать о Дженкинсе? — сказал Доусон.

— Это было бы великолепно. — Тони впервые за утро улыбнулась.

Так мы и порешили: Доусон постарается поймать своего кузена как можно быстрее, а мы подождем его совета. Наверно, это лучший путь. Во всяком случае, так это выглядело. Но, пока мы доедали завтрак, я мысленно все шел по другой дорожке — как выудить из Тайлера то, что он знает? Но чтобы заставить его говорить, нам нужно найти зацепку, обвинить его в чем-то, чтобы он испугался. Как это сделать?

Вскоре Эд Доусон сказал, что ему пора, и поспешил на свою первую встречу, пообещав, что скоро свяжется с нами — возможно, этим же утром. Идея его казалась надежной. Лучший способ проделать все это — довериться ФБР.

Когда он ушел, я подобрал последние кусочки оладьев и уставился в тарелку, чувствуя себя выбитым из седла. Как мы намерены провести остаток дня? Ходить по магазинам? Это что же — беспомощно убивать время? Вот уж занятие не по мне — и я повернулся к Тони, посмотрел на нее, увидел ее живые глаза, беспокойные руки и понял, что она думает о том же.

— Тони, а если мы поедем на квартиру Лиз и еще раз осмотримся?

— По-моему, прекрасная мысль.

Действительно, мы вполне могли что-то упустить, какую-нибудь улику против Роба Тайлера. Кроме того, надо было вернуться и потому, что мы уходили оттуда в спешке и бросили квартиру нараспашку — оставив там Дженкинса.

Это надо было исправить.

ГЛАВА 25

По дороге к дому Лиз мы опять впали в молчание — никаких разговоров о ней, Крис, Дженкинсе. И о Лоре — например, о том, где она сейчас. Опять чудит, наверно…

Мы поставили машину напротив дома и обошли ее спереди. Жутковато было смотреть на это небольшое здание. На первом этаже недавно жили две молодые женщины. Теперь они мертвы. При мысли об этом мне становилось скверно.

Оглядев улицу, я отметил коричневый фургон Джона; полицейских машин не было. Однако я порядочно волновался — не обнаружим ли мы Дженкинса в квартире Крис или, упаси Господь, в квартире Лиз. Но его не было. Никого не было. Тони отперла парадную, и нас встретила полнейшая тишина, а потом — желтая с черным наклейка на двери Крис: здесь совершено преступление, не подходи, полиция и все такое. Дверь была плотно заперта и опечатана липучкой. Значит, это действительно произошло. Убийство.

Я повернулся к двери в квартиру Лиз. Она была аккуратно закрыта и выглядела совершенно целой, и я остановился, а Тони с ключом в руке направилась к двери. Но что-то было не так. Что-то сигналило о непорядке. Я не понимал, в чем дело, но тошнотное ощущение прокатилось по животу, сотрясло меня изнутри, когда Тони вошла в квартиру. Я остановился на пороге и осмотрел дверь. На ней не было наклейки — никаких печатей. Замок без защелки, такой надо запирать снаружи.

— Минутку, — сказал я. — Мы же оставили дверь распахнутой — в ней стоял Дженкинс. Как он ее запер?

Тони посмотрела на ключ в своей руке.

— Черт, не думаешь же ты, что у него свой ключ? Что Лиз дала ему ключ?

— Не знаю, — ответил я. Мне это не нравилось. — Пошли, надо поторопиться. Ищем все, имеющее отношение к Тайлеру — одежду, записи, что угодно, — и вон отсюда. Я не желаю нарваться на Дженкинса.

— Надеюсь, Дженкинс ничего не унес прошлым вечером.

Тони ушла в спальню — перерыть стол Лиз, шкаф, гардеробную. Я взял на себя гостиную и начал с книжных полок из досок и кирпичей — три полки одна над другой, такие много лет были у меня, но я столько раз переезжал, что мысль об очередной погрузке-разгрузке заставила меня однажды бросить это сооружение. На сосновых досках были навалены компакт-диски и куча книг в мягких обложках. Лишь несколько — в переплетах. В основном фантастика, которой я сам интересуюсь, но считаю бесполезной. Я пересмотрел все книги, надеясь найти что-нибудь насчет культов или что-то свидетельствующее об интересе к группам с аномальным поведением. И ничего не обнаружил. Музыка у Лиз была хорошая и приятная. РЭМ и пара-другая штуковин «Нью Эйдж».

Перебирая диски, я заметил на верхней полке маленькую черную фотокамеру. Я помнил, что видел ее и раньше, конечно же, видел, но не припоминал, что она была открыта, как сейчас, — задняя стенка откинута, отсек для пленки открыт. Я подошел, встал перед камерой; объектив смотрит в стену. Нет, она была совсем в другом положении. Помнится, я видел именно объектив и задумался — что снимала Лиз в последний раз. Черт побери, я должен был сообразить раньше; если там была отснятая пленка, то сейчас она безвозвратно исчезла.

Я огляделся. Кушетка, кресло-развалюха. Возле двери — столик, на нем ваза. В ней гора бумаг, выпирающая наружу, как тесто из опары. Проверим… Ненужная почта, неоплаченные счета в разорванных конвертах. Несколько рекламок. Обращения двух-трех благотворительных организаций, среди них — конверт от вездесущего Народного радио Миннесоты, я поскорей его бросил. На дне вазы — несколько резиновых колечек, солнечные очки, севшая батарейка. И в самом низу — слоновых размеров картонная подвеска для ключей с одним маленьким ключиком и одним обычным, от квартирной двери. Я вынул их, они зазвенели.

Голос с того конца коридора крикнул:

— Что это?

Тони стояла около кухни. Я ответил:

— Ключи, они были в этой вазе.

Я повернулся к входной двери, открыл ее и попробовал большой ключ, но он даже не вошел в замок.

— Это не дубликат, — сказал я.

Тони подошла ко мне, посмотрела на картонный брелок и на ключи и сказала:

— Маленький, должно быть, от почтового ящика.

— Точно.

Мы выглянули в окно — не видать ли Дженкинса, — выскочили из квартиры и пробежали через площадку в тамбур. Вылетел у меня из головы этот почтовый ящик, а ведь еще в первый раз я заметил, что он набит до отказа. Тони решительно направилась к латунным ящикам, висящим на стене, сунула ключ в замок ящика Лиз, — конечно, он подошел. Латунная дверца открылась, и почта хлынула наружу, потекла на пол, как крупный выигрыш из игрального автомата. Я был уверен, что мы сорвали банк.

Мы собрали все — целую груду конвертов, каталогов и прочего — и, не теряя времени, вернулись в квартиру. Заперев дверь, уселись на кушетку и зарылись в это дело. Вскрывали конверты с письмами и счетами, бросали их на пол, просматривали все, надеясь найти какое-нибудь подозрительное письмо, хоть клочок значащей информации. Я был уверен, что найдем; мы оба были уверены. Я разодрал желтый конверт и выудил из него репертуар театра Гутри. Распорол еще один — поклон от Народного радио Миннесоты. И еще счета. От Северной электрической компании. От «Виза-банка».

Через несколько минут на полу была гора бумаги, а у нас в руках — ничего. Только мусор, и все. Я взглянул на Тони и пожал плечами.

— Я думал, мы должны что-то найти.

— Я тоже.

— Фотоаппарат открыт, — сказал я. — Ты не знаешь, была там пленка?

Тони покачала головой и ничего не сказала; разочарование проступило на ее лице, как нарисованное. Тони всегда неважно скрывала свои чувства.

— Как насчет второго ключа? — спросил я. — От чего он? Может, от дома Роба Тайлера?

— Может быть. Но скорее всего, от ее кладовки внизу.

— У нее еще барахло в подвале?

Тони кивнула.

— Пошли.

Я схватил Тони за руку, потянул за собой. Тони вроде не рвалась туда, но пошла. Прошли мимо кухни и стенного шкафа к двери черного хода. Она была на правой стороне, перед спальней.

— Надо найти что-нибудь, чтобы загнать Тайлера в угол, — сказал я, когда мы вышли на черную лестницу.

— М-м, но что?

— Ну, если найдем ее дневник и в нем будет что-то, или там будет пленка в фотоаппарате, на которой будет… Тайлер в одежде «дракона». Ну, не знаю — что-нибудь в этом роде.

— Если бы жизнь была так удобно устроена… — пробормотала Тони, не сумев скрыть сарказма.

Черный ход был, мягко говоря, грязноват, старая лестница с серо-зелеными стенами, деревянные ступени, потемневшие и растрескавшиеся от времени. Тони нажала на кнопку, ожила пара ламп, и мы сошли в холодную темноту, в заброшенную, невидимую часть дома, куда люди сваливают барахло, чтобы забыть о нем. Я посмотрел вверх; по потолку тянулись трубы — много труб, большей частью обмотанных асбестом, и все они сходились, как паутина, к огромной штуковине в углу — первобытному котлу отопления, который, без сомнения, был переделан с угля на газ.

Тони отдернула старую занавесь, мы обошли пирамиду ящиков, миновали старую стиральную машину и сушилку, стоящие посреди пола и не подключенные ни к воде, ни к электричеству; за ними валялись несколько штанг и гантелей. Подальше справа я заметил большой нагреватель для воды, велосипеды, какие-то шланги, грабли, потом еще стиральную машину и сушилку — эти, очевидно, подключенные. Больше вроде бы ничего. На стене виднелось оконце, высоко вверху — то есть чуть выше мостовой, — заколоченное и к тому же закрашенное. Из него едва пробивался свет.

— Я была здесь один раз, — сказала Тони. — Ее кладовка позади, в дальнем углу.

Я едва различал череду старых дверей впереди, но внезапно понял — да, этот ключ откроет дверь под номером 2, дверь от кладовой Лиз. Мы пробрались через кипы книг — балласт, брошенный не одним поколением съехавших жильцов, Тони подошла к двери кладовой и сунула ключ в висячий замок; он открылся со слабым щелчком. Она распахнула дверь настежь, но мы ничего не увидели внутри, так было темно. Велосипедная шина — вот все, что было видно. Я нащупал шнурок, дернул, и вспыхнула лампа, осветив комнатку, отделенную от других хранилищ сеткой для куриных загонов. Стала видна не только шина, но и весь велосипед плюс к тому складной садовый стул, мешок с древесным углем, старые равнинные лыжи и гора самого разнообразного хлама.

— Меня это не очень обнадеживает, — сказала Тони.

— Меня тоже.

Не зная, что искать, я попытался представить себе, что бы это могло быть. Маска «драконов». То, что надевала Лиз, если ее допускали к «драконам». Что еще? Прикусив нижнюю губу, я уставился на эту унылую гору хлама. Ничего больше не удавалось придумать. Я покачал головой, сообразив наконец, что это безнадежно и ничего не даст — дурацкая охота вслепую. И тут оно и произошло — погас свет. Я смотрел на красный велосипед — старый «швинн», — когда лампа вырубилась, и мы с Тони очутились почти что в полной темноте.

— Вот дерьмо, — сказал я. Самое время для аварии! — Тони!

Она ухватилась за меня — внезапно и сильно. Пальцы сквозь рубаху впились в кожу.

— Эй, — начал я, — это всё…

— Здесь кто-то есть! — прошептала она.

Тони тянула меня в сторону от прохода; сердце помчалось рысью, потом галопом. Кто здесь может быть? Глаза сверлили темноту, пытаясь различить в этом гнусном мраке хотя бы признак человеческого присутствия. Я повернулся. В том направлении котел или стиральные машины? Где эти гири? Они вон там. Значит, лестница должна быть…

Я увидел его. Несомненно — мужчина; здоровый парень. Он отодвинул занавесь внизу лестницы, потом занавесь опустилась, и опять все исчезло. Рассмотреть удалось мало, только неясный силуэт, но одно было абсолютно ясно. Незнакомец держал правую руку на отлете, и в этой руке тускло блеснул металл. Пистолет. Это не кто-то из местных, разыскивающий потерянный носок. Парень знает, что мы здесь, и он охотится на нас. Ах ты, дерьмо, и мы здесь, у кладовых, в дальнем углу подвала, — без пушки, без ножа, без ничего.

Тони потащила меня за собой. Я продвигался следом за ней, боясь говорить, боясь удариться обо что-нибудь. Это бы нас выдало. Что нам было делать? Только прятаться.

Тони вела меня медленно, шаг за шагом. Я видел его, этого охотника; он пробирался вперед так же медлительно. Нет, он не знал, где мы, — он осторожно продвигался к котлу, а мы двигались к стиральной машине и горе хлама за ней. Может быть, удастся проскользнуть мимо него, рвануть на лестницу, на свободу? Но тут он шагнул вбок, в черноту. Где же он, к дьяволу? И где сейчас мы?

Я услышал, что Тони споткнулась, и сейчас же сам потерял равновесие, едва не упал, потому что вокруг ног обвилось что-то длинное, изогнутое, жесткое. Шланг. Проклятье. Я не мог даже отбросить его, боялся, что нас услышат, и мы с Тони, ухватившись друг за друга, кое-как удерживали равновесие, выбираясь из этого хлама.

Наконец я очутился на свободе — мы все еще держались друг за друга — и сообразил, что у нас ничего не выйдет: нам не укрыться, не проскользнуть мимо него на лестницу. Пулю-то мы не обгоним. Надо разделиться. Тони пойдет в одну сторону, я — в другую. Надо его отвлечь. Да. Тони отвлечет его, а я брошусь сзади, врежу ему по голове, задушу, наконец. Это наш единственный шанс.

Я потянул Тони за руку, подтащил к себе, прижал губы к ее густым волосам и прошептал:

— Иди дальше и попробуй отвлечь его. А я брошусь на него сзади.

Тони не рискнула ответить вслух — она сжала мою руку, и мы разошлись. Может быть, выйдет. Другого способа нет, ничего нельзя придумать, и я стоял и смотрел, как Тони отодвигается от меня и тонет во мраке. Прикусил губу, повернулся и вытянул руки, пытаясь определить направление. Тут где-то была колонна. Правильно. Потолочная опора. Я могу зайти за нее и притаиться, а потом с другой стороны выйду ему за спину и ударю. Но чем? Мне бы что-нибудь вроде бейсбольной биты. Как будто я видел здесь грабли или лопату. Бить надо быстро и сильно, пока он не успел выстрелить.

Я осторожно перешагнул через шланг и услышал сзади и справа глухой удар; кто-то наткнулся на что-то металлическое. Тони. Либо ударилась случайно, либо стукнула по чему-то — наверное, по стиральной машине, — чтобы привлечь его внимание. Так и вышло. Совсем рядом, справа я увидел черную фигуру, движущуюся на черном фоне. Да. Он теперь крадется в сторону Тони, значит, услышал ее и преследует — готовый к убийству.

Я вытянул руку и стукнулся о колонну. Она ближе, чем я думал. Не важно. Теперь я точно знаю, где я. А охотник — рядом, прямо передо мной. Или должен там быть. Послышался легкий шаркающий звук. Тони? Он? Я не был уверен, что это он, — темно, хоть глаз выколи, — но не мог рисковать, не мог подпустить его слишком близко к Тони. И я тронулся с места, выдвинул вперед ногу, перенес на нее вес тела, поднял…

Что-то твердое и холодное уперлось мне в голову сбоку, чей-то голос произнес:

— Я бы не двигался на твоем месте, засранец.

Я весь окаменел. Это пистолет, он уперся прямо мне в висок. Я ощущал круглое, твердое дуло, оно было готово разнести меня, размазать по этому погребу лучшую часть моего существа. О Господи. Почему я не на работе, не обсуждаю все «за» и «против» очередной цифровой открывалки для гаражных дверей?

— Какого хрена тебе здесь надо? — вопросил мой будущий убийца, стоя во тьме рядом со мной.

— Я… я…

Мне как будто был знаком этот голос, но я не знал, что говорить, — этот человек ждал момента, чтобы меня прикончить, и я был уверен, что момент наступит очень скоро. Закрыл глаза, сглотнул едкую, жгучую желчь, подступившую к горлу. О Господи, Тони, мысленно взывал я, Тони, где ты?

Убийца схватил меня — большая толстая рука сжала мой локоть — и скомандовал:

— Говори, засранец!

И вдруг — еще чьи-то шаги. Тони? Нет. Кто-то топает по лестнице, кричит, бьет по выключателю. Вспыхивает свет. Отдергивается занавесь.

— Что тут, к дьяволу, происходит? — прокричал лейтенант Дженкинс, входя в подвал.

Пушка отскочила от моей головы, я повернулся, уставился на Джона, домового смотрителя, и вскрикнул:

— Господи Иисусе!

Джон отвернулся, рука его повисла, пистолет теперь был направлен в холодный пол. Он не мог взглянуть мне в глаза, таращился в сторону и качал головой, как человек, который совершил непростительную ошибку.

— Простите, я… я…

— Не знал, что это мы? — Тони оттащила меня, отвела подальше от него и требовательно спросила: — Вы что, не слышали, что мы в квартире Лиз? Или услышали и поэтому явились сюда?

Лицо Джона побагровело, он шагнул к нам, размахивая своей пушкой

— Да что вы несете! Я… я спустился сюда, потому что услыхал шум и подумал, вдруг это убийца Крис и… и, может быть, вашей сестры!

— Ну да, конечно, — возразила Тони, глядя на него с недоверием.

— Эй! — крикнул Дженкинс, наш нежданный спаситель. Подошел, вдвинулся между Джоном, Тони и мной. — Ну-ка, успокойтесь. Все нормально.

Я видел, что Тони сомневается в этом. Джон, как смотритель, имел доступ к квартирам Лиз и ее соседки Крис, он, казалось, знал о каждом нашем движении в этом доме. Каковы были его истинные намерения, когда он накрыл нас здесь, в темноте? Испытав на себе его неистовую ярость — и ощутив пушку у своего виска, — я не считал бы любое предположение слишком сильным.

Дженкинс повернулся ко мне и скомандовал:

— Вы идите наверх и ждите там.

Мне не нравилось все это. Не нравилось, что Джон выследил нас и особенно — что тут же появился Дженкинс. В любом случае что здесь делает лейтенант полиции? Нужно убираться. И не наверх. Мы должны убраться отсюда, из этого дома.

Слабыми пальцами, все еще дрожащими от страха, я взял Тони за руку:

— Пошли.

— Алекс, нет, он…

— К черту! — взвыл я.

Тони посмотрела на меня, поняла, что скандалить без толку, и мы повернулись и пошли, оставив Джона и Дженкинса в подвале. Проскочили мимо гантелей и ржавых стиральных машин, торопясь к лестнице, чтобы выбраться наверх, к безопасности. Тони была впереди, она уже откинула занавесь, но я вдруг остановился и посмотрел назад. Пришлось прокашляться, потому что слишком свежо было воспоминание о стволе, вдавившемся в висок, и голосовые связки были все еще втугую зажаты страхом.

— Один только вопрос. Кто вчера вечером запер квартиру Лиз?

Дженкинс не понял, о чем речь.

— Что-что? — переспросил он.

— Мы оставили дверь нараспашку, и там были вы. Замок не захлопывается. Как вы закрыли квартиру?

— Ключом, конечно.

— Его дала вам Лиз?

Он тупо смотрел на меня, явно растерявшись.

— Что?

— Откуда вы взяли ключ?

Лейтенант показал на Джона:

— У него, а вы как думали?

Я молча уставился на него. Конечно же. Очень разумно. Даже, пожалуй, слишком. И, спеша наверх по темной лестнице, я думал, что за этим должно быть нечто другое. Не сообщники ли они, эти двое — Дженкинс и Джон? И почему бы смотрителю Джону тоже не быть «драконом»?

ГЛАВА 26

Мы вылетели оттуда — вверх по лестнице из подвала, снова через квартиру Лиз и наружу через парадный ход, прямиком на улицу, не останавливаясь. Дженкинс желает, чтобы мы были под рукой, — его дело. Мы думали только об одном: как убраться ко всем чертям из этого дома. Так что прибежали к машине, сели в нее и были таковы. Господи Иисусе, что затевал этот дуролом, Джон? Он думал — это ему сойдет с рук? Это же смехотворно: вырубить свет и устроить нам ловушку.

Едва мы отъехали, я ощутил, что путы страха спадают, я оставляю их позади. Если не считать нескольких дорожных почти-происшествий, я никогда не был так близок к смерти, ее никогда не прижимали к моей голове. Избавление странным образом возбуждало и веселило.

Тони сидела рядом, откинувшись на сиденье и прижав руки ко лбу, словно пыталась не дать мыслям вырваться наружу.

— Боже, Боже! Этот кретин едва не вышиб тебе мозги. И что там делал Дженкинс? Почему он возник именно в ту минуту? — спросила она.

— Хороший вопрос, — сказал я.

Возвращаться домой не хотелось. Пока что. Когда

Дженкинс обнаружит, что нас нет в квартире Лиз, он, вероятно, ткнется ко мне домой — либо позвонит, либо заглянет. Так что мы зарулили в «Кафе Уирд» — шикарное местечко, крепкий кофе, большие окна, куча столиков. Отличное место, чтобы приземлиться. Мы заказали двойной au lait[11] и сели у окна, выходящего на Озерную улицу. Я пытался отвлечься от мыслей об опасности, подумать о чем-то более приятном. Тони выглядела потерянной. Волосы падали ей на лицо, она то и дело поправляла их и встряхивала головой.

— Перестань думать о Джоне, — сказал я. — Кто знает, замешан ли он в этих делах. Но если это был Дженкинс, если он убил Крис, знаешь, за кем он пойдет теперь?

Она посмотрела на меня как на идиота.

— О чем тут говорить? За нами, конечно.

— Нет, если он не может остановить нас, то кого он попытается заткнуть, чтобы мы с ним не говорили?

Она покачала головой.

— Тайлера. Из всех «драконов» мы можем уверенно опознать его одного, и только он может обличить Дженкинса. Поспорим, тот собирается убить Тайлера, чтобы не настучал.

Тони кивнула, отпила своего au lait.

— Ты прав.

Это казалось логичным — и все целиком, и насчет намерений Дженкинса, и я продолжил мысль:

— Что бы ни думать об этих делах в подвале, Дженкинс теперь знает, что мы будем защищаться, что постараемся держаться от него подальше. Так что я не удивлюсь, если он двинется за Тайлером — понимаешь, попробует его утихомирить. Быстренько.

— Мне жутко хотелось, чтобы у Лиз нашлось что-нибудь подходящее — пошантажировать Тайлера. — Глаза Тони двигались так, будто она переводила их с одной точки схемы на другую. — Но теперь придется говорить с Тайлером. Надо заставить его рассказать, что он знает.

— Ага, но он опасен.

— Конечно, опасен. Но если мы будем осторожны, риск окупится. Есть один вопрос: как устроить, чтобы он с нами встретился?

Я отхлебнул кофе. Пленка из фотоаппарата Лиз. Это было бы замечательно. Или дневник Лиз. Однако нельзя ли без этого обойтись?

Глядя в окно на плотный поток машин, мчавшихся из пригорода вниз по улице, в город, я проговорил:

— А если мы просто объявим Тайлеру, что кое-что нашли? Скажем, что нашли пленку в аппарате Лиз? Или что она сняла сколько-то кадров, отправила по почте на проявку и мы нашли готовые фото в ящике? Его фото среди «драконов» и еще кое-что разоблачительное? И вот, нам-де надо с ним поговорить, и если он расскажет все, что знает о «драконе»-легавом, тогда, мол, мы сможем ему помочь и направить легавых в другую сторону.

— А если просто сказать: нас пытался убить тот парень, что убил Лиз и Крис, и теперь он охотится за ним, за Тайлером? — взволнованно и с надеждой сказала Тони. — Это должно сработать, как по-твоему?

Я кивнул, отхлебнул еще кофе и ответил:

— Это годится, я думаю.

Мы поговорили об этом еще немного, допили кофе в заговорщицком молчании и примерно полчаса спустя очутились возле моего дома — только на этот раз вели себя осмотрительней. Оставили машину ниже по улице, проверили, нет ли где Дженкинса или Тайлера, и лишь затем проскочили к задней двери.

Могли мы тогда предпринять что-нибудь другое? Был ли у нас лучший вариант? Я думал и думал о других вариантах, но этот казался таким логичным и, при всей своей нечистоте, таким простым, быстрым и коротким. Если бы я измыслил другой способ… Была бы Тони сейчас жива? Выстрелил бы этот пистолет?

Я думал, молчал и надеялся, что ко мне обратится голос из другого мира и другого времени — с мудрыми словами совета и утешения. Но — ни звука. Потеряна и эта опора? Я покинут?

— Нет, я здесь, — отозвалась моя хранительница, возвращаясь на свой пост. — Ты просто оставайся внутри событий, вытягивай их, как нить, и оставляй нераспутанными. И избегай риторических вопросов, они тебя только собьют.

Я задвинул подальше эти ужасные вопросы, наглухо запечатал их, как банку с червями. Мы с Тони сидим в гостиной, все уже решено, и Тони берется за то, что кажется нашим единственным шансом.

Я еще раз нашел в книге номер Роба, подал Тони телефон.

— Привет, можно Роба Тайлера? — сказала она в трубку. Взглянула на меня, улыбнулась. Пауза, затем: — Привет, Роб, это Тони Доминго, сестра Лиз. Постой, не кидай трубку. — И сейчас же, чтобы не дать ему ускользнуть, забросила крючок с хорошей наживкой. — Я должна предупредить тебя кое о чем. Этим утром нас пытались убить, и похоже, ты на очереди. — Тони остановилась, выслушала ответ и подпустила ему второй крючок — с остатком наживки. — Слушай, мы знаем, что ты из «драконов». У Лиз были фото… Она послала их на обработку, мы нашли их в почтовом ящике.

Еще она сказала, что есть о чем поговорить. Что мы уверены — он один из них, и он в опасности, и еще что к «драконам» проникла полиция. Знает он об этом?

Я стоял рядом, уставясь на нее, пытаясь угадать, что говорит Тайлер, соглашается ли он хоть на что-то. Через несколько секунд она положила трубку.

— Ну как? — спросил я.

— Хорошая новость: он объявил, что есть дельце, о котором нам надо знать. — Она пыталась не улыбаться. — Плохая новость: он сказал, что ты для него как болячка на заднице. Он встретится со мной, но только один на один.

— Что? Это смешно. Когда?

— Сегодня вечером, в восемь тридцать.

— Здесь?

Тони покачала головой.

— Нет, на пляже Тридцать второй улицы. Где это?

— На озере Кэлхаун. — Это нехорошо, думал я. Не дело. — Мне это не нравится, Тони. Ты не понимаешь, как это опасно.

Стемнеет задолго до этого, и у озера будет особенно темно, потому что фонари только наверху, на шоссе, а пляж далеко внизу. Между ними — стена густых деревьев и кустарника. В лучшем случае будет очень слабый свет. Нет, это нехорошо. Там постоянно случается что-нибудь скверное, и всегда после захода солнца, потому что трудно найти более уединенное и темное место в городе, битком набитом лампами и проводами, проводами и лампами. Почему, черт побери, он пожелал встретиться с ней именно там? Чтобы без помех удрать? Я сказал:

— Ты должна перезвонить и назначить другое место, что-нибудь вроде пассажа или магазина.

— У нас нет выбора, Алекс. Он согласен встретиться только там. Он так сказал.

— Но…

— Мы примем предосторожности. Я кое-что придумала, и потом, ты можешь ждать поблизости.

Как бы отговорить ее, не пустить в это место? Безнадежно, подумал я. Ничего не выйдет, потому что она права. Мы должны вытянуть из Тайлера хоть клочок истины, и другого способа не будет.

Пронзительно завизжал телефон — я вздрогнул и уставился на черную штуковину, расположившуюся на столе посреди гостиной. Один, два, три, четыре звонка. После четвертого мое внимание перешло к сероватому ящичку — позади телефона, на полке. К автоответчику. Он включился со щелчком, стал передавать мой текст; я взглянул на Тони — на лицах у нас отразился вопрос: Дженкинс?

Запись докрутилась до конца, последовало безразличное «би-и-п», и послышался голос:

— Привет, это Эд Доусон. Это насчет…

Я прыгнул вперед; схватил трубку.

— Привет, это Алекс.

— В каком состоянии дела?

— Можно сказать, в очень любопытном. Что нового?

— Я просто хотел сказать, у меня осложнения с двоюродным братом, что работает в ФБР. Он на севере, расследует происшествие в казино. Я оставил ему две записи на ответчике, он должен скоро отзвонить.

— Хорошо.

Наверно, это в любом случае хорошо. Я уж и забыл о Доусоновом кузене. Рядом шевельнулась Тони — потянулась к трубке. Я сказал:

— Минутку, с вами хочет говорить Тони.

Передал ей трубку, она поздоровалась и не стала говорить — как и я — о нашей утренней встрече с Дженкинсом. Она сказала:

— Слушайте, я сию секунду говорила с Робом Тайлером и собираюсь с ним встретиться сегодня вечером на пляже Тридцать второй улицы. Надеюсь, у него есть за пазухой кое-что полезное, он может рассказать о Дженкинсе и, может быть, о Лиз. — Тони примолкла, потом стала качать головой. — Нет, мне не нужен ваш двоюродный брат. Не надо ФБР, не надо полиции. Даже Алекса. Тайлер хочет встречи с глазу на глаз, это единственная возможность… — Она замолчала, потом громко спросила: — Алло? Алло? Вы здесь? — Она как будто колебалась, продолжатели разговор. — Теперь вы слышите? Хорошо. Ну, это все. Позвоним вам утром. Ваш брат сможет завтра с нами встретиться? — Она кивнула несколько раз и закончила: — Хорошо, договорились. Да, я буду осторожна. Спасибо.

Положила трубку, взглянула на меня и сказала:

— Тут что-то скверное. Посреди разговора в телефоне защелкало.

Меня схватил приступ паранойи — пришлось выйти на веранду и проверить, что делается на улице. Ведь Дженкинс не может иметь к этому отношения, правда? На улице не было ничего подозрительного. Вернувшись в гостиную, я предложил:

— Тони, может, подождать Доусонова брата? Он бы спрятался в кустах или…

— Или привел целую команду? Нет, ему там нечего делать.

— А если Тайлер на тебя нападет?

— Не нападет. Я скажу ему, что ты поблизости — сидишь в кустах.

— А что мне делать, если он что-нибудь отмочит? Достать носовой платочек и помахать?

— Ничего, я возьму с собой «мэйс»[12] — Она прилегла на диван. — Положу в сумку рацию. Ты сможешь все слышать. И поймешь, если что не так.

Это был недурной план, он мог сработать, но мог и провалиться.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Это слишком опасно. Может, нам лучше все-таки подключить ФБР.

— Алекс, нет. Я не желаю, чтобы ФБР подмяло это под себя и испохабило. Если рассказать им, в чем дело, они могут нас грандиозно кинуть — налететь и арестовать Тайлера. Тогда Тайлер просто замолкнет. И мы ничего не узнаем о Дженкинсе и Лиз. И о Крис.

Мне хотелось сказать ей, что она просто мужененавистница и суперфеминистка, что она — эгоистичная упрямица. Но с другой стороны, она говорила дело. Если мы привлечем Доусонова брата, он будет все решать на свой лад. ФБР присвоит наш план, и мы потеряем над ним контроль.

— Полагаю, ты права, — сказал я неохотно. — Если туда кто явится, Тайлер может это углядеть заранее. Поймет, что пахнет ФБР, и вообще не появится.

— Вот-вот.

Я подошел к Тони, взял ее за руку.

— И все равно мне это поперек горла. Мне это не нравится, всерьез не нравится.

— Ах, Алекс… — Она потянулась ко мне и поцеловала в щеку. — Может быть, Тайлер скажет что-нибудь полезное.

— Или изувечит тебя. Что, если это он убил Лиз?

— Понимаю. Но разве ты не видишь, что я должна туда пойти?

ГЛАВА 27

Мы решили провести остаток дня вне дома, подальше от телефона. Меньше всего хотелось вступать в противостояние с Дженкинсом — или чтобы он не дал нам встретиться с Тайлером. Так что вскоре после разговора с Доусоном мы убрались в центр, купили несколько нужных для дела вещей и съели поздний ленч в «Небесном зале» в магазине Дейтона. И когда я набрал свой номер, чтобы прослушать записи на автоответчике — а было уже близко к пяти часам, — там действительно оказались записи Дженкинса.

«Нам надо поговорить».

Только это он и повторял — звонков было три. Не было причин отзванивать ему и затевать беседу. Самое раннее время для встречи с ним — завтра, и только в компании доусоновского родича из ФБР.

Весь конец дня я словно таскал в животе камень — прескверное ощущение — и поначалу думал, что до невероятности голоден, но потом понял, что невероятно нервничаю. Хотелось все отменить, и я думал, как это сделать, пока мы бесцельно слонялись по Николет-молл и ждали захода солнца. Однако я ничего не сделал, только промаялся, и, когда в семь сорок пять стало темно и мы приготовились ехать, стало ясно, что пути назад нет. Она действительно состоится, эта встреча с Тайлером, — я знал, что он объявится, и знал не менее точно, что надо ожидать худшего, что все обернется ужасающе скверно.

— Не волнуйся, — сказала Тони, когда мы выпили по последней чашке кофе и окончательно собрались ехать. — Это наше барахло нам посодействует.

Да, у нас был фотоаппарат с инфракрасной пленкой, которую мы искали по всей округе, пока не нашли в фотомагазине на Хеннепин-авеню. «Уоки-токи». Они у нас уже были, а у Тони была новая сумка, большая и длинная — через плечо. Достаточно большая, чтобы вместить «уоки-токи» с жесткой обрезиненной антенной, и достаточно тонкая, чтобы не заглушать звук. Если рации сработают, я смогу слышать каждое слово из разговора Тони и Тайлера, смогу зафиксировать их встречу на пленке и в случае чего в одно мгновение выскочу из своих кустов.

— Ты взяла «мэйс»? — спросил я, когда мы шли к машине.

— Ага.

— Будешь держать его в руке?

— Да, папочка.

Ясное дело, мы собирались подъехать пораньше. Так это было спланировано: появиться заблаговременно, чтобы я сумел занырнуть в кусты и Тайлер меня не заметил. От центра до озера Кэлхаун было не так далеко — каких-нибудь пятнадцать минут, не больше. Я проехал по Хеннепин, миновал свой район, пересек Озерную улицу и свернул направо, на Тридцать вторую. Приятное местечко, деревья и все такое, дома, обшитые фасонным тесом, — основательные, на среднезападный манер. Чертовски солидное место; было странно красться здесь на цыпочках.

— Я пойду первым, — сказал я, сбрасывая газ и тормозя. — Пляж прямо перед нами. Видишь ступеньки?

Улица кончалась стеной кустов; они уже зацвели, несмотря на весеннюю прохладу. Несколько деревьев — они тоже начали одеваться листвой. Как раз в середине полосы кустов уходили вниз деревянные перила и бетонные ступени.

— Просто спустись по лестнице; пляж прямо под ней, — продолжал я. — Слева под деревьями есть скамейка — оставайся там. Я пройду через Тридцать первую улицу и засяду в кустах с той стороны.

Я взглянул на Тони, она кивнула — все понятно. Ужасающее волнение терзало мое сердце, хотелось нагнуться к ней, обнять, сказать, что надо остановиться, что это — идиотство.

— Сейчас сосредоточься на деталях, которые надо увидеть в этот раз.

В этот раз… О Господи. В этот раз было так изумительно видеть Тони. Понимать Тони. Успокаивать Тони.

— Сейчас нам надо во всем разобраться.

Я протянул к Тони руки и сказал:

— Будь по-настоящему осторожна, хорошо?

— Буду. Не беспокойся.

Мы обнялись и поцеловались, ее мягкая кожа огладила мои щеки. Губы встретились, прижались друг к другу, и я ощутил ее теплоту и влагу. Ощутил вкус Тони.

— Ладно. Буду на страже, — сказал я, выходя из машины.

Закрыл дверцу «хонды» и пошел прочь. На плече у меня висела нейлоновая спортивная сумка с фотокамерой и «уоки-токи».

— Ты меня слышишь? — спросил приглушенный голос из незастегнутой сумки.

Я опустил руку в сумку, нажал кнопку на рации и ответил на миннесотский манер:

— Порядочек.

— Хорошо, значит, эти штуки работают. Оставайся на приеме. Я опять заклеиваю кнопку.

После этого мы не разговаривали. Так было задумано, чтобы не привлекать к себе внимания, особенно со стороны Тайлера, — без необходимости не пользоваться «уоки-токи». Я должен был только слушать Тони, и мы утопили и зафиксировали липкой лентой кнопку «передача» на ее аппарате. Чтобы, выйдя из машины, она не играла с кнопками на виду у Тайлера — вполне возможно, что он увидит ее раньше, чем она его. Ни в коем случае не следовало давать ему знать, что я поблизости. Лучшего варианта мы не смогли изобрести, хотя в результате я не мог вызвать Тони по радио.

Так вот, я двинулся на север по Джеймс — шел себе холодным весенним вечером, как обыкновенный долдон, вылезший на вечернюю прогулку. Свернул на Тридцать первую улицу. Там было в точности то же самое: конец дороги, и такие же кусты и деревья, и такая же лестница. Я дошел до бетонных ступеней, и передо мной развернулся овал озера Кэлхаун, окаймленный с одной стороны огнями Озерной улицы. По другим сторонам были редкие фонари. Волны мягко шлепались о берег. Спустившись по лестнице, я взглянул направо и увидел фонари вокруг оштукатуренного дома лодочной станции — скоро там будет стоять легкий запах поп-корна, и все будет забито загорающими. Я круто повернул влево и двинулся дальше по велосипедной дорожке.

Из сумки послышался хлопающий звук. Удар закрываемой автомобильной дверцы. Сердце у меня подпрыгнуло, но тут же раздались шаги. Значит, Тони тоже тронулась в путь. Вот мы и идем, подумал я.

Подальше впереди, у пляжа, вроде мелькнул человек. Или это дерево? Нет, кто-то идет. Тайлер? Нет. Их двое — вышли на вечернюю прогулку, шествуют по пешеходной дорожке, треплются о жизни. Точно — мужчина и женщина, идут бодро — наверно, вокруг озера, три мили с лишним. Так принято в Миннеаполисе, такая традиция; эти двое не ждут лета красного, им достаточно, чтобы не было льда и снега. Они подходили все ближе, размахивая руками, болтая без умолку, а Тони в это время двигалась навстречу беде.

Я отступил с дорожки к краю кустарника и стал невидим, как тень, на фоне листвы. Когда люди прошли мимо, я двинулся к лестнице Тридцать второй улицы, с каждым шагом приближаясь к пляжу. Один раз остановился, поднес сумку к уху, услышал шаги Тони. Пока все в порядке.

И опять увидел впереди сгусток темноты. Пошел тише, остановился, свернул в кустарник. Лестница была рядом, футах примерно в тридцати передо мной, а странная фигура или тень — наверно, футах в ста. И вдруг она исчезла. Пусто. Только темнота. О Господи, неужто Тайлер тоже устроил засаду, нашпиговал эту темную округу «драконами»?

Сердце начало колотиться и бахать, словно я выпил слишком много кофе. Повернулся к озеру — не увидел ничего, кроме черного пустого пространства, и глубже вжался в кусты. Опустил сумку на кучку листьев, вынул «уоки-токи» и поднял к уху. Шаги. Тони, конечно. Я слышал их в маленьком телефончике, и тут же зашуршали живые шаги. Она была совсем рядом, на верху лестницы. Я таращился сквозь листья, поймал ее силуэт — она шла вниз, приставляя ногу на каждой ступеньке. Когда она спустилась в парк, я посмотрел вокруг, увидел бледный песок пляжа., воду, пустую вышку спасателей — башню-памятник летним месяцам. Больше ничего.

Погоди. Слышны частые шаги, тяжелое дыхание. Господи, кто-то уже гонится за ней? Нет. Бегун. Вот он — короткие нейлоновые шорты, куртка, пыхтящее дыхание и легкий пар в апрельском воздухе. Он вприпрыжку проследовал мимо и исчез — ложная тревога, мало ли кто пыхтит в ночи.

Так что здесь одна Тони и, возможно, та тень, которую я заметил и потерял из вида. Тони уже сошла с лестницы и пересекла сначала велосипедную дорожку, потом — пешеходную, спускаясь к пляжу. Прижимая «уоки-токи» к уху, я нагнулся, достал фотокамеру и перекинул ремешок через голову. Затем снял колпачок с объектива и поднес аппарат к глазам. Прищурился — ничего не видно. Полная чернота. Тони говорила, что так, наверно, и получится, что я ничего не увижу в видоискателе, но это не важно. У нас было мало времени, и мы не успели найти инфракрасный объектив — только пленку, — но должно сработать и так, объясняла Тони. Все, что я должен сделать, — примерно нацелить камеру, поставив фокус на бесконечность, и щелкать. Пленка схватит какие-то изображения. Предположим, только обнаженные части тела — лица, руки. Может быть, не получится одежда, но для наших целей это не так важно. Мы просто хотели иметь снимки на всякий случай. Несомненные доказательства. На случай, если Тайлер сразу смоется, на случай, если появятся другие «драконы», на случай…

Я опустил аппарат и всмотрелся как следует. Это она. Тони. Был виден ее силуэт, движущийся по краю песка, приближающийся к скамейке. К той, что под тремя деревьями. Тони шла туда, как мы и решили. Я видел ее и одновременно слышал по «уоки-токи». Шорох ее шагов. Ее дыхание.

Погоди. Вон там, слева и позади Тони… Черт побери, что это? Кто это? Она появилась снова — тень, которую я заметил и потерял из вида. Женская фигура? Может быть. Но постой, не Тайлер ли это? Не должно быть его. Пока — нет. Мы прибыли загодя. Его время — не раньше чем через десять минут. Мне это не нравилось. Тони сидит на скамье, а эта фигура, этот человек — позади нее, невидимкой. Нужно было предупредить Тони, сказать, чтобы она повернулась, что сзади кто-то есть, но не было способа ее предупредить, не известив всю округу о своем присутствии.

Что такое? Меня как в сердце ударило. Тень опять исчезла. Я обежал глазами парк — короткая прошлогодняя трава, кусты, деревья. И — никого. Ничего. Очень скверно. Наверняка скверно.

Время текло по капле. Несколько минут спустя я словил циферблатом часов отблески света, прищурился, проверил время. Если Тайлер действительно собирается явиться, это может произойти в любую секунду. Меня передернуло. В любую секунду, подумал я со страхом, безмятежность этого парка может взорваться бедой.

Теперь я смотрел в парк и увидел одинокую фигуру на пешеходной дорожке. Огонек сигареты. Высокий, тощий мужчина. Тайлер. Он шел от Тридцать четвертой — наверно, припарковался в той стороне и шагал себе как ни в чем не бывало, будто он — нормальный парень на нормальной прогулке вокруг озера. Я узнал его сразу, как только заметил, — в жизни не забуду его после вечера, когда он налетел на меня в квартире Лиз.

В «уоки-токи» послышался шорох, и было видно, что Тони повернулась, всматривается и, наконец, узнает Тайлера. Встает, переходит к концу скамьи, останавливается. Я все же надеялся, что «мэйс» у нее наготове Когда Тайлер подошел к ней, я медленно выпрямился, чтобы видеть их получше. В руке я сжимал камеру, готовясь поднять ее, щелкать раз за разом, зафиксировать его на пленке.

Я услышал голос Тони в «уоки-токи». Она проговорила:

— Привет, спасибо, что пришел. Я не хочу ссориться, я просто хочу кое о чем поговорить.

— Да ну?..

Голос его был едва различим поначалу, но затем он подошел ближе. Теперь он был виден немного лучше. Оранжевый огонек сигареты ярко вспыхивал, когда он делал длинные, медлительные затяжки.

— И что это за херня? — вопросил он.

— Мне нужна твоя помощь.

— Я что, похож на Красный Крест?

— Слушай, я знаю, что ты из «драконов».

— Я к масонской хренотени не принадлежу, если ты об этом разговариваешь.

— Тайлер, не морочь мне голову. Я знаю больше, чем ты думаешь, и у нас обоих дело плохо.

— Ну?

— Слушай, ты должен мне помочь. Я знаю, что ты вломился в квартиру Лиз и украл ее дневник. Она хотела писать статью о «драконах», и ты унес то, что она успела написать. Ты обыскал всю квартиру, все пересмотрел и был уверен, ничего не оставил. Но ты забыл заглянуть в почтовый ящик. Она сфотографировала «драконов» — тебя тоже — и отослала пленку на обработку. Там мы и нашли, среди остальной почты.

Чересчур торопишься. Тони, подумал я. И чересчур нажимаешь. Осади немного. Я слышал гнев в ее голосе. Всю муку и боль от смерти Лиз. Все это было слышно. Но она слишком жестко взялась за него. Или не слишком? Когда Тони умолкла, Тайлер не сказал ничего, и его молчание подтверждало все. Да, это был он. Да, он украл дневник. Он показал это с полной ясностью, не пытаясь отпереться.

Наконец он сказал:

— Я ничего такого не делал с вашей сестрой. Пару раз мы схлестнулись, верно, но это не я ее убил.

— Тогда кто? Джон, смотритель?

— Этот козел? Ни хера о нем не знаю.

— Дженкинс?

— А это, в жопу, кто?

— Легавый — он детектив. Из тех, кто за тобой следит.

— Что за…

— Не морочь мне голову, Тайлер. Он — «дракон», он из ваших, и ты это знаешь.

— Что за херню ты…

Это было последнее, что я слышал. Последнее, что сказал Тайлер, потому что в эту секунду тишину распорол звук взрыва. О, черт. Автомобильный выхлоп? Фейерверк? Господи, Господи Боже, нет. Это был выстрел. Я рванулся из кустов, бросился на велосипедную дорожку. Это Тайлер, это он стрелял в Тони? Господи, нет. Они оба согнулись и присели. Кто-то стрелял в них. Но кто? Откуда?

Я повернулся в сторону Тридцать четвертой улицы и поймал взглядом силуэт, движущийся к ним сквозь тьму. Не разобрать чей. Не понятно даже, мужчина или женщина — лица вовсе не было видно. Но я увидел вытянутую руку, в которой наверняка было оружие.

— Тони! — завопил я. — Тони, оглянись!

Не надо было кричать — она повернулась ко мне, ожидая от меня помощи, и не увидела нападающего. Не увидела эту тень, устремившуюся к ним, и потому не побежала от него, не присела за скамью, не забежала за дерево, и — дьявол, дьявол! Второй выстрел. Тень атаковала, она приближалась к ним, держа их на прицеле.

— Тони!

Еще выстрел. На этот раз была видна огненная вспышка. Оранжевый выхлоп, ударивший из ствола. И вот тогда я увидел, что Тони опускается на землю, падает, потому что пуля поразила ее, сшибла с ног. Я бросил все — камеру, «уоки-токи» — и побежал. Задыхался, ноги неистово били по земле, руки хватали воздух, пустоту — мне надо было быть там. Тони упала, рухнула на землю, и надо было помочь ей, защитить от этого черного человека, который тоже бежал туда.

«Нет!» — кричал я и рвался к Тони — через дорожки, через пляж, — ноги мучительно вязли в глубоком песке, казалось, он хочет поймать меня и остановить.

Тони лежала неподвижно, а Тайлер убегал — несся к кустам, к деревьям, прыгая в темноте, как олень. Убийца визжал и выл и гнался за Тайлером, взмахивая пистолетом, пытаясь поймать цель. Он разделался с Тони и теперь хотел убить Тайлера. Настичь. Догнать его в кустарнике.

Тони! Я пронесся через траву, мимо деревьев — вот она, моя Тони, моя возлюбленная давних времен, она лежала прямо у скамьи — лежала недвижимо. Я упал на колени, проехал по земле, потянулся к ней.

— Тони, куда? Куда тебя ранило? — умолял я, боясь до нее дотронуться. — Тони, ты меня слышишь? Тони!

Ни отклика, ни движения, ни звука. Я взял ее за плечо. О Господи! Дотронулся до нее, поначалу не видя этого. Крови. Черной, как нефть. Струйка крови обвивала ее голову, текла над ухом, вниз к шее и на землю — растекалась лужицей. Ее застрелили, ее ударило прямо в висок. Тогда я схватил ее. Приподнял, стал трясти и выкликать: Тони! Но там не было ничего. Только пустота. Опустевшее тело. Глаза были открыты и неподвижно смотрели в ночь, и я поднял ее на свои колени, обхватил руками это теплое тело — кровь текла по мне и струилась на землю. Я рыдал, сжимая ее, пытался удержать ее здесь, в этом мире, чтобы она была со мной или рядом со мной, все равно. Но только не пускать ее туда, на ту сторону. Нельзя было ее отпускать, оттуда нет пути назад.

Я услышал быстрые, бешеные шаги и увидел убийцу — он выбежал из кустов и мчался по траве прямо ко мне. Убил ли он Тайлера? Я не знал этого, я не слышал выстрелов, и мне было все равно, что с Тайлером и что ждет меня. Но это было совершенно ясно. Пистолет. Эта рука с пистолетом, наставленным на меня. Настал мой черед — я обречен, и расправа будет короткой.

Я узнал его и крикнул:

— Ты, сраный ублюдок, ты ее убил!..

Он не успел выстрелить, он вдруг окаменел, а я замолчал — стало светло. Белый луч ударил из темноты и осветил нас обоих.

— Полиция! — крикнул человек с фонарем

Убийца Тони испуганно повернулся и сказал:

— Эй, обождите, я…

— Не слушайте его! — пронзительно закричал я. — Он убийца, он ее застрелил!

— Что?! Нет, я…

Полисмен прорычал:

— Бросить оружие и руки на голову!

Тот упирался, замерев в слепящем луче.

— Погодите, вы не…

— Бросай! Брось оружие!

Пистолет выпал из правой руки лейтенанта Дженкинса и с мягким стуком упал на холодную апрельскую землю.

ГЛАВА 28

Я стоял, прислонившись к балконной двери, и смотрел на темнеющее небо и на озеро Мичиган. Глубоко вздохнул и сказал:

— Если бы все было так просто…

Позади меня Мэдди всхлипнула в своем кресле. Я оглянулся и увидел, что сестра сдернула с лица свои очки «беверли-хиллз» и вытирает глаза тыльной стороной ладони

— Но это еще не все, правда? — спросила она.

— Конечно же. Тут все и началось. По-настоящему пошло кувырком.

Передо мной было озеро, широкое и спокойное, — вибрирующая синева, — и на западе был виден последний блистающий кусочек уходящего солнца. Я только что оборвал транс, одним прыжком перенесся в настоящее и чувствовал себя неважно. Остров, озеро и закат. Было трудно поверить, что я здесь, а все эти дела — убийство Тони и тот апрель — отделены от меня не месяцами, а минутами. Наверное, Мэдди была права. Наверное «сейчас» и «тогда» не так уж далеки друг от друга.

Я глубоко вздохнул. Жаль, что я не курю и не могу в задумчивости высосать сигаретку.

— Мне продолжать? — спросил я.

— Конечно.

Расхаживая взад-вперед, я стал говорить, стараясь изложить конец истории побыстрее и без экспрессии — так, как сделал бы это под гипнозом. Рассказал Мэдди об этом мальчике-полицейском, парнишке, который, наверное, еще не пробовал бритвы. Он служил в парковой полиции и у него даже не было оружия, но был рыкающий голос — и достаточно мужской стати, чтобы заставить Дженкинса сдаться. Затем этот ребенок вызвал по радио «скорую помощь», и через несколько минут она с воем прорвалась сквозь ночь в парк. Тони была мертва, это понятно Они осмотрели и меня — из-за крови, покрывавшей меня сплошь. Это была кровь Тони, я был в порядке. Не ранен.

С Дженкинсом было все не в порядке. Вот свинья. Вот идиот. Фараоны — целой командой — тоже явились через несколько минут. А Дженкинс продолжал твердить что я псих, что он ни в чем не виноват. Его-де сюда вызвали: кто-то оставил в участке на автоответчике запись с просьбой о встрече именно здесь, и он приехал и услышал пальбу. Он клялся, что не стрелял в Тони. Это кто-то другой. Он услышал выстрелы, побежал сюда и стрелял в кого-то другого, в кого-то среди кустарника.

— Тогда у меня и поехала крыша, — сказал я сестре. — Я начал визжать: «Ты лжешь! Он лжет! Я видел как он застрелил ее!»

— Но Дженкинс это отрицал?

— Начисто отрицал, а я в ответ орал все громче. Наверно, из-за этого они его и арестовали — наручники и все такое, и засунули в машину.

— А что насчет Тайлера?

— Я был уверен, что его найдут в кустах с выбитыми мозгами, но его не нашли. Исчез бесследно. — Я вздохнул и стал рассказывать дальше: — Тогда казались официальные штуки, показания под присягой и так далее, и фараоны и детективы пытались разобраться, что произошло и почему. Пошла настоящая путаница. Дженкинс все напрочь отрицал, никто ему не верил. По крайней мере, сначала. Все верили мне и мальчику из полиции, который видел Дженкинса, стоящего перед нами с оружием. Поэтому Дженкинса арестовали и назначили высокий залог за освобождение на поруки. Я рассказал все что знал насчет «драконов», хотел прищучить Дженкинса так, чтобы он не выскочил. Поэтому я ударился в детали насчет «драконов» и нашей поездки на Сент-Крой — когда мы их фотографировали. Рассказал, что произошло в подвале — ну, ты знаешь: о Джоне и о том, как появился Дженкинс.

— Дальше.

— Ну, сначала мне поверили. Привезли Джона и его тоже допросили, но затем дело повернулось. Нашли снимки, что мы сделали на Сент-Крой, изучили их, — верно, там был Дженкинс. Но он был подсадной уткой, это тут же выяснилось. Подсадной «дракон», так сказать. Он расследовал убийство четырех женщин и поэтому проник к «драконам». Пытался уяснить себе, что они такое. Все это было санкционировано, описано, подшито к делу и одобрено начальством. Все было в порядке, он не принадлежал к «драконам».

Дженкинс, со своей стороны — объяснял я Мэдди — продолжал клясться, что приехал на озеро Кэлхаун потому, что в участок передали некое таинственное предупреждение и он беспокоился о нас, о Тони и обо мне. Я убедился, что предупреждение действительно пришло — его принял другой служащий, — но был уверен, что это подстроено. Но вот когда действительно все пошло вкривь и вкось, а Дженкинс очистился от подозрений — когда сделали вскрытие. Они располосовали Тони — от этой мысли я едва не рехнулся — и вырезали из головы пулю. И эта проклятая дрянь оказалась не та. От другого оружия, объяснили мне. Не помню, из какой пушки стреляли, но определенно и непреложно не из пушки детектива Тома Дженкинса.

— Это было ужасно, Мэдди. — Я стал ходить вокруг кресла Мэдди, размахивал руками, дрожал, трясся. — После этого все усомнились в моем рассказе. Фараоны. Похоже, они твердо решили доказать, что их человек невиновен, и заставляли меня повторять все снова и снова. Допытывались, не понял ли я что неверно или не упустил ли чего. Они поджаривали меня, выспрашивали так и эдак, словно в проклятом гестапо. Раскладывали все по полочкам и находили прорехи — или говорили, что находят. В какой последовательности раздавались выстрелы и что я при этом видел. И где кто стоял, как все происходило, как Тони падала.

— Да, я помню. Ты мне звонил — это было ужасно, ты был совершенно подавлен.

— Я сломался.

Сломался потому, объяснял я Мэдди, что это было невозможно — принять то, на чем они настаивали. Якобы там был кто-то еще. Кто-то, застреливший Тони. Такую теорию они построили, причем было обстоятельство, еще больше все осложнившее: Тайлер исчез. Начисто. Он сгинул, так что некому было подтвердить или дополнить мой рассказ. Тайлера не было; он уехал из города, из штата, может быть, из страны Я видел парня последним — когда он удирал в кусты. Там не нашли его тела и даже не нашли следов крови, так что его не ранило. Он убежал в кустарник у озера, выскочил без царапины и так и бежал дальше, не останавливаясь Легавые сказали, что они проверили его дом, его приятелей, Колледж живописи и дизайна и не нашли ничего. Ни следа Роба Тайлера.

Обвинение строилось на моих словах против слов Дженкинса, так что они закончили расследование и быстренько, через месяц или около того, прикрыли дело Дженкинса. Прикрыли, утверждая, что есть однозначное объяснение. Засранцы. Проклятая полиция оберегает проклятую полицию. Что-то здесь было не так, я знал это. Главное обстоятельство, из-за которого Дженкинс выскочил, была штука с пулей, которая не подходила к его оружию.

— Вот тогда я начал думать и копать дальше. Я ни чего не делал, просто сидел и пытался представить себе что могло произойти.

— И к чему ты пришел? — спросила Мэдди. Она все еще лежала, вытянувшись в раскладном кресле.

— Кто-то в полиции покрывает Тайлера.

— Ты серьезно?

— М-м… Думаю, кто-то подменил пулю. Понимаешь, может, это вранье — о Дженкинсе, подосланном к «драконам». Предположим, он на самом деле «дракон». И может быть, в полиции есть еще кто-то из них. Так что когда пулю извлекли из Тони, этот другой человек, э-э, убрал эту пулю и подсунул другую. Понимаешь, подменил, чтобы она не подходила. — Я остановился и посмотрел на Мэдди. — Или это так, или… Ну, а что думаешь ты, Мэдди? У тебя ведь есть какая-то идея?

— Давай-давай, заканчивай. Или — что?

— Или Тайлер и Дженкинс были в сговоре с самого начала. Понимаешь, если они оба — «драконы», они могли обвести нас с Тони вокруг пальца. В этом случае Тайлер рассказывает Дженкинсу о встрече у озера, и Дженкинс в засаде ждет Тони. После того, как он застрелил ее — ты помнишь, он погнался за Тайлером, — ну, тогда, может быть, он разыграл погоню, чтобы поменяться с ним оружием. Отдал настоящее орудие убийства Тайлеру, и тот скрылся, как и было задумано. — Я перевел дыхание, вернулся к своему креслу, сел. — Должно быть что-то этом роде, тебе не кажется?

Она лежала совсем тихо, потом стала качать головой.

— Ну, не так уж и обязательно. Конечно, Дженкинс мог убить Тони, но почему уцелел ты? Он знал, что вы заодно, так почему он не взялся за вас обоих?

— Потому что появился этот мальчик и остановил его — в самый момент, когда он собрался выстрелить.

— Я говорю о другом: Дженкинс не мог быть уверен, что вы оба там. Тони обещала прийти одна — зачем тогда Дженкинсу было ее убивать? Это бы значило, что ты останешься в живых и укажешь на него как на убийцу — что ты доблестно и сделал, — сказала Мэдди. И легко, как в светском разговоре, добавила: — Нет уж, я уверена, что, если бы Дженкинс решился убить Тони, он совершенно неизбежно должен был убить и тебя.

Я опустил голову, потер лоб, потянул себя за волосы.

— На это я все время и натыкаюсь. Единственная деталь, которая все лишает смысла. — Я опять вскочил и стал ходить по залу. — Ну хорошо, если Дженкинс ни при чем, то как насчет Джона? Может, он тоже «дракон», и Тайлер спрятал его в кустах. И это он стрелял из другого пистолета. О дьявол, не знаю. Может, все это чепуха. И все равно, это мог быть он. Предположим, Джон — просто сумасшедший, который помешался на женщинах, живущих в его доме. У него были ключи от квартир Лиз и Крис, он мог войти и убить и ту и другую.

Как бы думая вслух, Мэдди медленно проговорила

— А как насчет Лоры?

Тут я взглянул на сестру повнимательней: интересно, стоит ли что-то за этим вопросом?

— М-м, я и о ней думал. Она была в Миннеаполисе в начале дня и предположительно могла поехать вслед за нами в парк. Но была ли Лора настолько зла на Тони? То есть так ли она ее ненавидела, чтобы ее застрелить? И где, к дьяволу, она сейчас? Я ей писал, пытался ее найти, и без толку.

От всего этого можно было рехнуться, я лопнуть был готов. Куча информации, я прокручивал ее без конца, но не мог найти настоящую правду, на которую можно бы опереться. Я стоял и смотрел на сестру, лежавшую передо мной, вытянувшись в своем кресле, потом взглянул на сине-черное озеро.

— Ладно, Мэдди, бросай это.

— Что бросить?

— Черт побери, Мэдди, кончай эти игры! — крикнул я. — Ты что-то знаешь.

— Алекс, почему ты со мной так разговариваешь?

— А что, черт побери, происходит? Тони рассказала тебе что-то на похоронах Лиз? Ты знаешь о Лиз что-то, чего я не знаю? И что тебе известно о Лоре?

Мэдди, не приподнимаясь, взялась обеими руками за очки, сдвинула их на нос, помассировала висок. Глубоко вздохнула. Взяла себя за левое запястье, нащупала часы.

— Ладно. Кое о чем я тебе не рассказала. Но я хочу есть, и…

— Мэдди!

— Алекс, уже больше половины десятого, я оголодала. Соланж оставила в холодильнике бутерброды. Спустимся вниз, добудем что-нибудь поесть, и я тебе расскажу.

— О Господи!

— Алекс, милый, перестань. Расслабься. Я ничего не скрою.

Я перевел дыхание, посмотрел на свою твердокаменную сестру.

— Обещаешь?

— На сто процентов.

Я знал, понятное дело, что верить ей глупо, но она всегда умела меня заморочить. Скажем, когда мы были детьми, она притворялась, что умирает, — начинала задыхаться, кататься по земле и умоляла меня передать последнее «прости» маме и папе. Я попадался раз пять или шесть, пока не образумился. Или вообразил, что образумился, потому что тогда она стала божиться — мол, теперь все взаправду, она действительно умирает. Она проделала это еще раз пять, и я каждый раз ловился. Самая подлая штука из всех, что она со мной проделывала, эта ежедневная забава, — так почему мне чудится, что сейчас то же самое? Что в ее голосе напомнило мне о том времени?

— Пошли, Алекс, — сказала она. Оттолкнулась от кресла, села. — Я умираю от голода. А ты?

Я был страшно голоден. Но не желал в этом сознаваться.

— Хорошо, но мне надо услышать все.

— Услышишь. — Она, словно баронесса, протянула руку, полуприкрытую рукавом, и ждала, что я ее возьму. — Помоги мне, пожалуйста.

Я не обратил внимания на эту чепуху, на эти штучки с ручками, и в утверждение своей власти и силы обхватил ее талию одной рукой, вторую просунул под ноги, поднял ее из кресла и перенес в каталку. Она испугалась. Я видел это по ее лицу, ощутил, когда она обхватила руками мою шею. Ей было сказано: нет больше Старшей Сестры, нет дерьмового Маленького Братика. Понятно? Затем, не спросив разрешения, я покатил ее, потому что хотел контролировать положение, хотел ясно показать, что ей не ускользнуть, что придется рассказать все до конца.

— Ой, Алекс! Двери остались открытыми. Закрой их, пожалуйста.

Я заколебался, но не выпустил спинку каталки. Что это она делает — пытается доказать, что по-настоящему она — хозяйка положения? Я оглянулся на балкон: здоровенная дверь стоит нараспашку. Мэдди была права. Если заштормит, все зальет дождем, так что я вернулся закрыл двери и как следует запер. Вернулся к каталке и стал толкать ее дальше.

— Я могу сама — сказала Мэдди.

— Довезу.

Я сказал это рассеянно, безразлично, словно у нее не было выбора. Она сидела спокойно и не сказала ни слова, пока мы ехали под куполом Тиффани — и под световым окном над ним, — пока выезжали из огромного зала в заднюю часть чердака. В меньшую комнату — с единственной голой и тусклой лампой посреди потолка, со шкафами и креслами, зачехленными грязноватыми пыльными простынями.

— Соланж оставила сандвичи с говядиной и суп газпачо я думаю, — сказала Мэдди. — Она готовит отличный газпачо — вкусный, со специями, но не слишком острый.

Было до чертиков противно слушать, что она говорит. И как говорит. Так непринужденно. Да хоть бы нас икра там ожидала. Я хотел одного — покончить со всем этим и промолчал, потому что иначе не сумел бы скрыть злость. Покатил ее вокруг старой мебели и ящиков с хламом в коридор, ведущий к лифту. Когда миновали последний ящик, руки Мэдди вдруг опустились на колеса каталки.

— Минуту, Алекс. Насчет окон — одно осталось открытым. Я собиралась позвать Альфреда, чтобы он закрыл, и забыла. Закроешь?

Тут меня совсем скрутило и я сказал

— Мэдди, оставь…

— Пожалуйста, Алекс. На прошлой неделе залетала стая голубей, я уверена, они влетели там.

Я глубоко вздохнул, заставил себя успокоиться — хотя бы еще на несколько минут.

— Где?

— Там, в угловой спальне.

Она развернулась и проехала футов десять — пятнадцать к угловой спальне, одной из заброшенных комнат для прислуги. Я заглянул туда, увидел старый комод глазчатого клена с отбитым уголком, плетеное кресло-качалку и голубиное дерьмо. Его было полным-полно на полу.

Мэдди остановилась у дверей, показала в глубь комнаты:

— Наверно, это заднее окно. Которое выходит на зады дома. Здесь должно быть бра, сразу слева, верно?

Я шагнул в комнату и вправду обнаружил светильник — латунный, потемневший, с цепочкой, свисающей с патрона, — и спросил:

— У тебя что, весь дом — памятник прошлому?

— Примерно так.

Потянул за цепочку — ничего не последовало. Потянул опять — не горит.

— Лампочка не в порядке? — спросила Мэдди.

— Света достаточно.

Я двинулся дальше и мимо старого телевизора, двух или трех матрасов и нескольких ящиков протиснулся к дальнему окну. Но, добравшись до него, обнаружил, что оно наглухо закрыто.

— Все в порядке, Мэдди. Эта штука за…

За спиной что-то скрипнуло и хлопнуло. Я повернулся. Дверь была закрыта.

— Мэдди! Мэдди, что такое?

Я заторопился назад, натыкаясь на всю эту старую мебель и ящики. Господи Боже, это ветер? Или что-то еще? Чужой в доме? Мэдди не могла проделать такую штуку — здесь есть кто-то еще, как я и подозревал? На меня накатила паника: Мэдди в опасности.

— Мэдди! — завопил я. — Мэдди, ты в порядке?

Зацепил лампу, что-то упало за моей спиной, мягко рухнуло на матрас. Подбежал к двери. Захлопнута. Или заперта? Было слышно — кто-то звенит ключами. Господи, нет! Это не ветер закрыл дверь. Я дернул ее изо всех сил. Заперто наглухо.

— Мэдди, Мэдди! Что такое? Что происходит? Мэдди, отзовись!

Я принялся лупить кулаками по тяжелой двери. О, черт. Моя сестра!

— Мэдди, что с тобой?! — пронзительно вопил я.

У самой двери послышалось сопенье, зазвенели ключи — динь-дон. Я замер, умолк, но больше ничего не было слышно, кроме ударов моего сердца. Я приготовился снова навалиться на дверь и тут услышал голос.

— Мне очень жаль, Алекс, — говорила Мэдди у самой двери низким, спокойным голосом. — Правда, правда.

— Мэдди, что происходит, черт возьми?

— Прости, но иначе нельзя. Я начала одно дело и должна его закончить.

— Да что ты несешь?! — Я стоял в темноте, сжав кулаки, тряся головой. — Слушай, Мэдди, открой дверь.

— Нет, не могу.

— Мэдди! — взвизгнул я и заколотил ногами в дверь, в косяки, в стену.

Проклятая дверь была столь же основательна, как и все в этом доме. На дереве не оставалось и царапины, ничто не поддалось, не треснуло.

— Алекс, мне очень жаль, честное слово. Тебе придется побыть там. Я заперла дверной замок и еще висячий. Это прочная дверь — монолитный дуб. Тебе не выбраться.

Да что это такое? Что делается? Моя удивительная сестра, моя непристойно богатая сестра — у нее окончательно крыша поехала? Ее доломали долгие годы слепоты и паралич? Очень возможно. Никогда я не мог понять, как она это выдерживает — полный мрак и неподвижность. Так что происходит? Зачем ей понадобилось меня запирать?

Я перевел дыхание, принудил себя говорить как можно медленней, без угрозы — убедительно и ласково:

— Но в чем дело, Мэдди? Зачем это нужно? Ну давай, отопри дверь, и мы все обсудим. — Я услышал, что она плачет — не навзрыд, тихо. — Мэдди, скажи что-нибудь!

— Я во всем виновата, Алекс. Я говорю о Тони и Лиз.

— Что? Послушай, не глупи. Это невозможно.

— Ох, возможно. Еще как возможно. Я виновата, что они погибли — и Крис тоже, — и должна довести дело до конца, вот так. Потом ты все поймешь. Потом все объяснится.

— Мэдди, не оставляй меня здесь! Нельзя так делать!

— Я должна это сделать. Кроме того, я не хочу, чтобы ты пострадал. Если все удастся, вернусь примерно через час. Сиди на месте и не волнуйся. Это — мое дело. Ты не можешь в нем участвовать. В любом случае утром вернутся Альфред и Соланж.

О Господи… Она все это спланировала. Тайком обдумала и все рассчитала. Вот почему она их отослала — Альфреда и Соланж. Чтобы спокойно меня запереть, чтобы заняться… Чем? Пугающая мысль — не связано же это с кем-то из ее бывших пациентов?

— Мэдди, — взывал я, колотя в дверь. — Не уходи! Не оставляй меня! Мэдди, что это за дело? Что происходит? Мэдди!

— Алекс, помнишь, я попросила тебя о помощи? Помнишь? Ну вот, ты уже мне помог. Я хочу, чтобы ты это знал. Мне нужна была помощь в очень важном деле, и я ее получила. Ты этого не подозревал, но здорово помог. Спасибо тебе, Маленький Братец.

— Прекрати это свинство, прекрати! — Я услышал скрип колес — кресло покатилось — и стал биться и выть: — Мэдди!

Она гневно фыркнула:

— Сам прекрати, Алекс! Ты ничего не можешь поделать. Я тебя не выпущу, так что успокойся и жди. Сейчас у меня дело с убийцей Тони.

Я притих.

— О чем ты говоришь?

— Вчера я сообразила, кто убил Тони, — вот о чем. И Лиз, и Крис. Ты кое-что сказал в трансе, добыл кусочек информации, и я поняла. Так вот, я послала за убийцей, и этот человек сейчас в пути, прямо сейчас, н появится примерно через полчаса.

— Мэдди, о чем ты говоришь? — Поверить в это было невозможно. — Слушай, Мэдди, если ты взаправду делаешь такое… Этот человек опасней дьявола. Убито столько людей. Ты слышишь меня? Мэдди!

— Я тебя люблю.

И все — только мягкий шелест колес, слабый стук руки по стене — ищет дорогу, и наконец — жужжание и бряканье лифта. Мэдди въезжает туда, закрывает дверь и отправляется с третьего этажа вниз, к неведомой судьбе.

Я все завывал: «Мэдди!», лупил ногами и руками в дверь, но Мэдди оказалась права. Не было, к чертовой матери, способа выдраться отсюда наружу.

ГЛАВА 29

Я перестал колошматить в дверь только минут через десять — у меня был настоящий приступ бешенства, такого не бывало с детских лет. Дело не в том только, что от меня скрыли правду об убийце Тони. И не в том, что меня обдурили и заперли. Нет. Если Мэдди на этот раз сказала правду, то она, моя старшая сестра — самый близкий мне человек во всем свете, и самый любимый, — вляпалась в жуткую опасность.

Я был весь мокрый и задыхался. Постоял в полутьме, попятился и упал в плетеное кресло. Что она творит? Вышла из берегов, совсем рехнулась? Как она устроила, чтобы убийца Тони явился сюда? Как она заманила его на остров? Думая об этом, я едва не лопался от беспокойства. Если это Дженкинс, то у него есть оружие — как слепая, парализованная женщина сумеет защититься от него да и от кого другого? Может быть, Тайлер? Что, если Мэдди нашла его — вот это номер, но что будет с моей сестрой? Что, если это оба — Дженкинс и Тайлер? О Господи… Что, если они приведут компанию «драконов»? Они ее изуродуют на свой обычный манер и принесут в жертву Луне. И что останется делать мне — здесь, наверху, — слушать ее крики, если я смогу что-то услышать из этого глухого угла? «Драконы»… Я мысленно видел, как они бегут по острову, убивают Мэдди, потом — меня, разносят весь дом и, возможно, поджигают его, а наутро убивают Альфреда и Соланж. Что будут знать об этом в большом мире? И, черт меня возьми, зачем я попросил убрать собак?

Голова трещала от тревоги, тревога, как пот, текла из всех пор, и я вскочил, кинулся к двери, опять стал пинать ее и кричать:

— Мэдди!!

Ответа не было, конечно же. Только звякнула дверная ручка — упала на пол, потому что мне удалось ее отодрать. Замечательно. Что теперь?

Наступили серые сумерки — последний дневной свет. Я повернулся, посмотрел на дальнее окно — с которым Мэдди меня провела. А вдруг выйдет, подумал я, подбежал к окну, ударом кулака открыл щеколду, рывком поднял раму. Если вы не можете пойти обычным путем, найдите другой — я отодвинулся и ударил ногой по оконной сетке. Рама с сеткой вылетела, грациозно спланировала и упала на землю футах в пятидесяти внизу. Я высунулся из окна, насколько возможно: эта стена была ровная, отвесная, обшитая фасонной доской.

Тогда я отчаянно кинулся к другому окну, мансардному, — продавливая матрасы, перелезая через ящики. На окне была тонкая занавеска, старая и драная. Я ее содрал, врезал кулаком по щеколде и поднял стекло. Снова вышиб ногой раму с сеткой. Выглянул и увидел нижний край крыши, футах в трех под окном, и под ним могучий медный желоб водостока.

Я уцепился за оконную раму, высунулся и огляделся. Рядом была пристройка для шахты лифта — она наполовину уходила в крышу, другая половина торчала снаружи. Между ней и выступом моего слухового окна был небольшой проем, фута в два — достаточно широкий, чтобы в него пролезть, и достаточно узкий, чтобы в нем удержаться.

До земли ох как далеко, подумал я, но выбора-то нет. Вцепился в оконную раму, высунул наружу левую ногу и надавил на желоб. Он скрипнул и застонал. Держась за раму, я перенес вес на левую ногу, установил, что желоб держит, и медленно, осторожно опустил туда правую ногу. Взглянул через плечо вниз, на землю. Упаду отсюда — я покойник.

Держась обеими руками за раму, стал потихоньку продвигаться. Одолел еще фут, втиснулся в проем между лифтом и окном. Поворачивать назад нельзя, это было ясно, так что я оторвался от рамы, прижался к стене лифтовой шахты и полез вверх, отчаянно цепляясь за доски и планки. Кое-как продвигался. Очень медленно. Затем перевел дыхание, наддал и остаток пути проделал быстро. Через считанные секунды прополз мимо медного позеленевшего купола над шахтой лифта и дальше — на верхнюю часть крыши. Откос там был куда менее крутой.

Снова остановился, приподнялся, чтобы осмотреться. На верху медного купола торчало здоровенное копье громоотвода; справа от меня был огромный выход вентиляции. Подальше — дымовая труба красного кирпича. В той части дома, что пониже. А вот и другая труба, очень большая, — там, где крыша поднимается над основной частью дома. Все верно, подумал я. Там, под этой частью крыши, — зал на чердаке, где Мэдди вводила меня в транс, и купол Тиффани.

Я прополз на самую верхушку крыши, оседлал конек, чуть посидел и осмелился распрямиться. Теперь я стоял над вершинами деревьев; дул ветер — свежий, но не слишком сильный. Обзор был невероятный. Озеро уходило в темноту, как в бесконечность, — пресноводное море колыхалось и дышало, и вдалеке плыл танкер или сухогруз, опоясанный огнями, словно огромный прогулочный катер. Позади меня горизонт прочерчивала длинная полоса белого света. Мост Макинак? Да, наверно. А что впереди? Городок Петоски. Точно. Что-то мелькнуло наверху, я взглянул туда и увидел желтые и красные вспышки, зигзаги, полосы — они пульсировали надо мной, загорались и исчезали. Северное сияние плясало там, в небесах, пока мы, несчастные слизняки, сражались здесь, внизу.

Но медлить было нельзя, и я вздохнул и подумал: что теперь, куда двигаться? Как спускаться с этой крыши? Есть ли здесь стационарная лестница или лаз для ремонтников или трубочистов? Ничего такого не было видно, по крайней мере поблизости, и я повернулся и двинулся по коньку огромного дома, расставив руки, словно шел по канату.

Слева, от берега, послышался шум мотора, показались лодочные огни. Приличных размеров прогулочный катер, скоростное судно, которому по плечу озеро Мичиган. Господи, подумал я, пусть это будут Альфред и Соланж. Может быть, они передумали и решили вернуться сюда на ночь. Я заторопился вперед, к главной части дома — крыша там расходилась на две стороны, как перекладина буквы «т», и поднималась еще футов на двенадцать. Я встал на четвереньки и без страха полез вверх, мимо светового окна над куполом Тиффани, к большой печной трубе, высокой кирпичной штуке, торчащей на самом верху. Ухватился за трубу — она была выше меня на добрых два фута — и вытянулся во весь рост. Одежда зашелестела на ветру, и на мгновение меня охватило невероятное чувство силы и превосходства.

Катер. Соланж. Альфред. Где они? На востоке, у ангара? Разве они не там должны пристать? Нет. Я услышал шум мотора, поискал взглядом катер и увидел его прямо перед домом, подтягивающимся к маленьким мосткам для купальщиков. Были видны пятна красного и зеленого света на носу и белая мигалка сзади, и я удивился — что это они делают, плывут среди здоровенных камней в этом мелководье. Альфред никогда не подвел бы сюда лодку: один удар волны, и стеклопластиковый корпус вдребезги разобьется о камни. Я стоял у трубы, держась одной рукой за кирпичи, и наблюдал за таинственным катером. Он проскользнул к мосткам, приостановился ровно на мгновенье — какой-то человек прыгнул с него, перелетел на мостки, и катер осторожно двинулся задним ходом — еще, еще, еще, — наконец развернулся, двигатель зарокотал на полных оборотах, и катер рванул к материку.

Я стоял неподвижно, не сводя глаз с чужака. Он нес в руке чемоданчик или сумку. Я прижался к трубе, укрылся в ее тени, чтобы меня не увидели. Плохо быть безоружным. В ход можно пустить только внезапность, и действовать против этого человека, кто бы он ни был, надо обдуманно и искусно.

Итак, что там, за спиной? Почему мне показалось, что здесь должен быть люк? Мысли панически помчались в десяти разных направлениях. Нет, я не помнил, чтобы внутри был какой-нибудь лаз, и понял, как я влип. Все было напрасно — весь этот путь от окна и через крышу, — теперь стою здесь, как пришитый, еще более беспомощный, чем раньше.

Я оторвался от трубы и пополз вниз, мимо обширного светового окна, вмонтированного в крышу над куполом. Скользя на заднице мимо стекол, увидел голубоватый свет, поднимающийся изнутри. И вот тогда обнаружил лестницу, которую искал. Затормозил прямо за окном. Под ним был купол Тиффани — в четырех или пяти футах от его застекленных рам. И там было приспособление для ремонта.

Кровельщики знали, что раз в несколько лет им придется подниматься сюда и промазывать стекла, так что они установили стремянку — поверх купола, прямо к световому окну. Я посмотрел, куда она поднимается, — да, все правильно. Одна рама с петлями, ее можно открывать и закрывать.

Поскорее прополз туда, подсунул пальцы под металлическую раму, отколупнул, открыл — шибануло волной теплого воздуха, хлынувшего из дома. Не теряя ни секунды, забрался внутрь, осторожно спустился на старую лестницу. Остановился, прислушался. Услышал, что звонят в дверь. Вот говнюк. Вежливый какой убийца.

Я быстро и осторожно слез по лестнице и скоро очутился в большом зале, там, где лежал в трансе, где оживил для себя последние дни Тони. Отряхнул руки, двинулся к двери, выходящей на главную лестницу. Остановился. Нет-нет. Нельзя там идти, нельзя пробираться вниз посреди дома — лестница открытая. Меня обнаружат в два счета.

Внезапно и пугающе наступила полнейшая тьма. Я взглянул вверх, на купол. Он больше не светился. Что такое? А, понятно. Добро пожаловать в дом Мэдди. Добро пожаловать в ее мир. Она всегда действует по плану, и часть теперешнего плана — вырубить электричество. Темнота дает ей единственно возможное преимущество.

Я выбрался в заднюю часть чердака. Кругом была абсолютная чернота. Спотыкался о стулья. Хламу не было конца. Пролез через все это. Прорвался. Вот черная лестница — крутая, ведущая в коридор для прислуги. Я нащупал ступени, оскользнулся и едва не упал. Кое-как спустился на второй этаж и при едва заметном свете обнаружил несколько дверей. Так, а вот и следующая лестничная площадка. Рванулся туда, нащупал могучие дубовые перила. Это — продолжение лестницы, прямой марш.

Я побежал вниз. Остановился. Нельзя шуметь. Нет-нет. Надо тихонько. Но надо спешить. Только так. Быстро прохожу вниз, останавливаюсь. Лифт прямо передо мной. Открыт? Да, можно различить, что кулиса поднята, то есть Мэдди где-то здесь, на нижнем этаже. Так… Кухня — впереди и слева, кладовая — впереди и справа.

Справа от меня была дверь. Я осторожно взялся за ручку, повернул. Приоткрыл дверь. Надо мной — насколько я мог различить — возвышалась огромная голова какого-то зверя. Американский олень. За ней — голова антилопы. Это бильярдная; я пошел через нее потихоньку, шаг за шагом, и мертвые животные таращились на меня стеклянными глазами. Входной вестибюль был впереди и справа, по ту сторону бильярда — за широким проемом в стене.

Еще шаг — я замер. Позади скрипнуло. Я слегка повернулся — снова скрип. Что это, фокусы старого дома или слабый, едва слышный стон половицы под ногой? Кто-то сзади, в кухне или даже в заднем коридоре? Но мог ли убийца Тони так быстро пройти на половину прислуги?

Из вестибюля послышался глубокий мужской голос:

— Мэдди! Мэдди, ты здесь? Это я.

— Добро пожаловать в мир слепого. Я здесь, справа от тебя и в нескольких шагах впереди, — отвечала сестра.

Чертовщина. Кто он такой и почему Мэдди подзывает его к себе и говорит так ласково?

Было слышно, что он пошел: заскрипели половицы. Что я могу делать? У него наверняка оружие. У Мэдди тоже. Тут я это и понял. У нее — пистолет, она полагается на свой слух и будет стрелять вслепую. О Господи. Ох, Мэдди… Слева была смутно видна стойка с какими-то палками. Бильярдные кии. Тяжелые, большие викторианские штуковины. Я вынул один из стойки.

— Спасибо тебе за приглашение. Было замечательно получить от тебя весточку, — говорил гость. — И какое обслуживание! Частный самолет, водное такси. А какой дом — у-у!

Я узнал этот голос и обмер. Но откуда? Откуда они знают друг друга, моя сестра и этот человек? Осторожно, шажок за шажком, я обогнул бильярдный стол и увидел его. Он неподвижно стоял в темноте, на краю гостиной.

— Ты на полу или на ковре? — спросила Мэдди откуда-то из темноты.

— Э-э, на полу.

— Тогда продвинь ногу вперед, нащупай ковер.

— Мэдди, я…

— Нащупал ковер? — требовательно спросила она.

— Да.

— Хорошо, теперь четыре шага вперед и два влево. Найдешь большое кресло. Очень удобное кресло.

— Но…

— Никаких «но». Просто делай, как я сказала. Это мой остров, мой дом, мой мир. Побудь немного слепым. Это не опасно. Иди-ка к креслу и садись.

Мэдди, нет! Не надо, просил я мысленно. Она ведет его к определенной точке. Помешает на подготовленное место. И там застрелит. Я прокрался в передний вестибюль — большая входная дверь справа от меня, купол Тиффани где-то высоко вверху.

Были слышны шаги, движение, и Мэдди проговорила:

— Давай, садись.

Шорох, хруст.

— Все в порядке, сел. Тебе удобно?

— Да.

— Хорошо. Если поднимешь правую руку, нащупаешь стол. На столе коньячная рюмка. Твой любимый сорт — «реми мартен». Вот видишь, я не забыла. Когда что подзабудешь, уходишь в транс и оно вспоминается. С изумительной ясностью.

Он нерешительно спросил:

— Как ты меня нашла?

— О тебе писали, и мне помог младший брат.

Во мне сердце оборвалось. Я-то думал, что Мэдди помогает мне, но что, если она меня просто использовала? Обманный ход — с самого начала? И для этого пригласила меня сюда?

— Каким образом? — спросил он.

— Ну, на деле ты с ним знаком.

— Правда? Ты говоришь серьезно? Как его зовут?

— Алекс.

— Алекс? Нет, я…

— Он дружил с одной женщиной, которую убили. Ты ее тоже знал. Тони Доминго.

Отчетливая пауза, затем он пробормотал: «Что?..» — затем опять тишина, и я решил не идти дальше, чтобы не спугнуть их. Остановился на полпути через вестибюль, недалеко от широкой арки, ведущей в гостиную.

— Мэдди, о чем мы говорим? Что это означает?

— Полагаю, ты знаешь.

— Я приехал тебя навестить, а не разгадывать загадки.

— Ну, поехали… — Мэдди говорила медленно, низким голосом, и было слышно, что она с трудом сдерживает себя. — Я так тебя любила…

— Я тоже тебя любил, ты же знаешь.

— А почему ни разу не пришел в больницу? Почему уехал из Чикаго и даже не сказал «до свиданья»?

Он заколебался — начал было говорить, замолчал, потом все-таки выговорил:

— Это длинная история, так вышло… Предложили великолепную работу. Пожалуйста… Прости меня.

Мэдди внезапно завопила:

— Прекрати к черту идиотскую чепуху, подонок! Я знаю, почему ты уехал! Знаю, кого ты трахал!

Шорох, движение, словно кто-то встает.

— Сидеть, или башку отстрелю! — взвизгнула Мэдди.

— Мэдди…

Удар. Громовой взрыв. Выпалили из револьвера поперек гостиной — пуля ударила в стену недалеко от меня.

— Не проверяй меня! — крикнула моя непреклонная сестра. — Я знаю, где ты, и точно! Двинешься — буду стрелять. Не достану первой пулей, достану следующей!

— Хорошо, хорошо, договорились. Я сижу в кресле, не из-за чего волноваться, — увещевал вкрадчивый и профессионально успокоительный голос.

— Ты крутил все время с пациенткой? — прокричала Мэдди. — Когда мы были вместе, так?

— Мэдди, пожалуйста…

— Эта пуля пойдет в потолок над твоей головой! — Еще один громовый удар, и Мэдди быстро спросила: — Ну, правда?

Судя по его дрожащему голосу, пуля попала в потолок и, по-видимому, осыпала его штукатуркой. Он бормотал:

— Да, правда. Я знаю, это запрещено. Но так вышло. Потом я встретил тебя, и…

— Вот почему ты так быстро уехал. Я этого не знала. Никто не сказал. Не знаю, входило это в ваше соглашение — что они будут молчать — или у коллег не хватило потрохов рассказать об этом мне. Но из-за этого ты уехал так быстро, верно, Эд?

— Да, мне обещали, что, если я уеду из штата, дело замнут.

Я пока подошел к самой гостиной и замер, сжимая в руке кий. Вот теперь все отменно ясно. Мэдди и Эд Доусон. Два психотерапевта. Работали в одной клинике, в центре Чикаго. Это он — великая любовь моей сестры. Господин «Чудо Господне» обернулся дрянью.

— Верно, — сказала Мэдди. — Я ничего не знала до вчерашнего вечера. Позвонила Бонни, помнишь ее — семейный терапевт? Она знала, и я заставила ее рассказать. Будь ты проклят!

Еще выстрел — удар, свист, что-то разбилось. Еще один. Я съежился и попятился. Ей и в голову не могло прийти, что я здесь, и, сунься я в гостиную, пуля могла достаться мне вместо него.

— Мне сказали, что ты уехал в Калифорнию и получил клинику.

— Получил.

Мэдди плакала; голос ее дрожал и прерывался.

— Но через пару лет я прочла, что тебя пригласили в исполнительный совет АПА. Поздравляю, это большой почет. Прочла твою книгу — которую ты выпустил. Очень хорошая книга, на самом деле. Так чтó, ты продал клинику, схватил деньгу и решил, что теперь тебе нужна слава?

— Ну, на деле я хотел меньше администрировать и больше лечить.

— Понятно, ты вернулся в свой родной Миннеаполис и затеял хорошенькую маленькую практику. — Поколебавшись, она добавила: — Я хотела поехать к тебе. Повидаться. Не поехала.

— Да, ты всегда была гордая.

— И всегда тебя любила. Думала о тебе каждый день. Каждый распроклятый день думала о тебе, о том, как ты прикасался к моему телу. Ты дал мне нечто необыкновенное. Ты был единственным мужчиной, с которым я спала, — говорила я тебе об этом? А потом — это несчастье. Я никогда не буду ощущать ничего там, внизу, у меня есть только память о тебе. Я не понимала, почему ты меня бросил и так все оборвал. Я думала, потому, что я парализована, что я инвалид.

— Мэдди, нет! Это неверно. Я… Я тоже тебя любил. Я правда тебя любил.

— Не говори так! Слышишь? — Выстрел. — Не смей так говорить!

— Да-да, не буду, — ответил хорошо поставленный голос из темноты. — Ладно.

— Я тебя любила, я думала, ты — самый замечательный человек на свете. Даже когда ты меня бросил, все равно так думала. Поэтому когда малышке, сестре Тони, понадобился доктор в Миннеаполисе… Ну да, я тебя и порекомендовала. Лиз не знала, что мы знакомы. Я просто назвала тебя, и Тони все устроила. И тогда ты стал трахать и Лиз, верно? Ты был ее вторым любовником, так или не так?

— Мэдди, ты не понимаешь. Лиз попала в беду. Она связалась с ужасным парнем, он пытался втянуть ее в эту… эту секту. Я должен был оторвать ее от него. Я улещал ее, объяснял — много раз, подолгу, — и однажды она сорвалась и бросилась ко мне в объятия. Это просто случайность, я ничего такого не замышлял, честное слово.

— Но ты — профессионал, Эд, и один из лучших. Ты обязан знать, как управляться с контртрансфером[13], ты обязан не переступать границы! Она от тебя зависела! — Мэдди несколько раз глубоко всхлипнула. — Помнишь, ты возил меня по вечерам на пляж, гонял по краю воды и она летела во все стороны?

— Конечно.

— Это было восхитительно. Такое ощущение свободы. — Она глубоко вздохнула — наверно, вытирала слезы. — У тебя была машина, как у моей подруги. У нее «додж рейдер». Я узнала ее на ощупь, потому что запомнила твою. Но «рейдер» — американский вариант японской машины; а у тебя и была японская, верно? Она и теперь у тебя, так?

— Да. «Мицубиси монтеро».

— Черная.

— Правильно.

Я стоял и слушал. Теперь понятно — конечно же. Когда я был в трансе, Мэдди заставила меня внимательно обследовать улицы около моего дома, и я увидел какой-то автомобиль. Предположительно он был черный, но о нем нельзя было ничего больше сказать, кроме одного: поперек радиатора надпись «Мицубиси». Вот что тогда пришибло Мэдди. Вот почему она прошлым вечером оборвала транс. Подумала, что это могла быть машина Эда, остановила транс, поскорее вернулась в свою комнату, позвонила тому терапевту и узнала, что Эда Доусона убрали, потому что он спал с пациенткой. Примерно так все и было. Мэдди не стала бы плакать из-за денег. Точно: она не легла спать, все спланировала, решила, как заманить Доусона сюда, заказала частный самолет и все такое.

— Я все знаю, Эд, — продолжала моя сестра. — Эта записка от Лиз — где она писала, что так не может продолжаться. Она имела в виду вас. Она хотела покончить с вашей связью, а не с собой. Она была сильнее, чем ты думал, и здоровее, чем ты воображал. И думается мне, что если Лиз и решила написать статью, то не о секте, а о пациентках, ставших жертвами своих врачей. В любом случае она бы не стала сидеть тихо. Это на нее не похоже.

— Мэдди, нет! Ты…

— Ты всегда был честолюбив, Эд, и ты убил ее, чтобы она не прикончила твою карьеру, и потом убил Крис, потому что она видела вас вместе! И Тони — она сказала тебе, что встретится с Тайлером, и ты позвонил, оставил предупреждение Дженкинсу и…

— Прекрати!

Я услышал, что он вскочил на ноги, услышал тяжелые шаги.

— Эд, стой! Садись!

— Давай, стреляй…

— Выстрелю!

Ударил выстрел. Отдался эхом по комнате, по всему дому. Я выглянул из-за арки. Доусон стоял. Я видел его темный силуэт — он дрожал всем телом.

— Ты промахнулась. — Он заставил себя засмеяться. — А выстрелов было шесть, я считал.

Было слышно, как щелкнул револьвер на той стороне гостиной. Еще щелчок — револьвер был пуст. И Доусон двинулся через комнату. Я прыгнул вперед. Завопил:

— Доусон, не смей ее трогать!

В полумраке было видно, что он остановился, повернулся ко мне. На одно жуткое мгновение все мы замерли — он, Мэдди и я.

— Алекс, нет! — крикнула Мэдди. — Убирайся отсюда!

Доусон опустил руку в карман пальто, что-то вынул. Щелчок — тускло блеснуло лезвие пружинного ножа.

— Мэдди, у него нож!

Я рванулся, пробежал мимо кресла, замахнулся кием и с поворотом влепил Доусону — кий сломался точно посередине. Никогда не думал, что я такой сильный. Доусон слегка пошатнулся, поднял руку с ножом и сделал выпад. Промахнулся. Отступил, опять поднял нож — приготовился атаковать.

Внезапно чей-то голос произнес:

— Эй, говнюк, стой где стоишь.

Мы с Доусоном застыли на месте. Я посмотрел туда, где сидела сестра в своем инвалидном кресле — в нескольких ярдах от меня. Было ясно, что говорила не она, и я быстро обежал глазами гостиную и увидел: темная, смутно знакомая фигура выдвигается из столовой — с пушкой в руке. Я не ошибался. Кто-то еще был в доме.

— Конец игры. Доусон, брось нож, — приказала женщина.

Он зашевелился, вгляделся в нее и проговорил:

— Кто вы, к черту…

— Дама с дурным нравом. Советую делать то, что я говорю.

Теперь я ее узнал. Эти длинные волосы, этот высокий рост. Открыл рот — хотел окликнуть ее, что-нибудь сказать, — но тут все закрутилось слишком быстро. Доусон был не из тех, кто сдается, и Мэдди, несомненно, это знала. И когда он бросился к ней, наставив нож, она крикнула:

— Алекс, прочь! Ложись!

Инстинкт звал меня к ней, на ее защиту, но я знал этот командный тон и знал, что Мэдди не даст себя подловить. Она не из тех. Я повиновался и нырком бросился на пол.

И когда Доусон был в футе от нее, Мэдди вскрикнула:

— Лора!

Овдовевшая подруга Тони не колебалась ни мгновения. Я увидел вспышку. Оранжевое и красное. Сверкающий, неистовый удар. Потом еще один. Секунда, и все кончилось. Убийца Тони был мертв — повалился головой вперед и грохнулся на пол гостиной.

ЭПИЛОГ

Когда это кончилось — после того, как мы позвонили на материк, после того, как прибыла полиция и сняла с нас показания, после того, как увезли тело и вычистили дом, — я провел еще неделю на острове Мэдди. Лора тоже осталась.

Я гулял по дорожкам, слонялся по пляжам. Нашел пару местных камешков — «петоски», несколько зеленых обкатанных песком стекляшек и кусочек разбухшего дерева. В тот момент он казался необыкновенно примечательным. Второй раз я взглянул на него через месяц — когда развернул газету и прочел, что дело об убийстве четырех женщин в Миннеаполисе закончено. Убийства пришили двум парням, предположительно — «драконам». Тогда я и достал кусочек дерева, рассмотрел его. Так и не понял, зачем я его подобрал. Однако он и сейчас при мне. Наверное, у меня и останется.

Мы много разговаривали. Я еще малость сердился на Мэдди за ее скрытность. Если воспользоваться языком психотерапевтов, она это усвоила и приняла. После этого мы как следует похохотали. Я заставил ее пообещать, что она больше не будет обращаться со мной, как с Маленьким Братцем.

Лора, как выяснилось, прибыла на остров за день до меня. Мэдди привезла ее как запасного информатора, на случай, если мой транс не поможет найти убийцу Тони. Мэдди предусмотрительно расселила нас с Лорой, чтобы она не влияла на мой транс, — упрятала ее на половине прислуги. Но когда улеглась суматоха, мы с Лорой подолгу и откровенно говорили о Тони. Иногда — вместе с Мэдди. Мы вспоминали, как неистово Тони стремилась быть честной с людьми и с собой, говорили об ее красоте, о том, каким хорошим врачом она была.

Думаю, тяжелее всех было Лоре. Она часто плакала — и часто нас веселила, несмотря на свою боль. Ей было тяжело, потому что Тони погибла как раз тогда, когда Лора вовсю сражалась со своей медикаментозной зависимостью и всю ненависть к себе и гнев на себя устремила на Тони. Вот в чем она раскаивалась больше всего. Вместо того, чтобы орать на Тони — в то утро, перед моим домом, — она должна была сказать, как она ее любит. Невысказанная любовь. Это я понимал, это — рана, которую труднее всего залечить.

— Но конечно же, Мэдди, великая провидица и целительница, попыталась сделать именно это. Несколько раз гипнотизировала Лору и в конце концов сумела ее успокоить. Не знаю доподлинно, как это было, но понял так, что Мэдди повела подсознание Лоры в прошлое и в трансе Лора как бы встретилась с Тони и все исправила.

Что до меня, то я избегал гипнотических сеансов — по крайней мере эту неделю. Все, я не буду больше возвращаться к Тони. Однажды я разыскал ее, открыл в ней новые глубины — и в себе тоже. Разобрался во многом. Настало время оторваться от прошлого и двинуться обратно, в настоящее.

М-да, настоящее… Я не очень хорошо понимал, что это значит. Мэдди предложила мне работу: она хотела, чтобы я переехал на остров и работал на нее. Я долго это обдумывал. Оставить техническую писанину и заняться расследованиями под гипнозом — быть глазами и ногами моей сестры. Это по меньшей мере соблазнительно. В частности, потому, что мне никогда больше не придется толковать об открывалках для гаражных дверей.

Примечания

1

Герой романа Ф.С.Фицджеральда «Великий Гетсби» (Здесь и далее примечания редактора.)

(обратно)

2

Известнейшая художественная фирма США, особенно знаменитая очень дорогими изделиям» из цветного стекла (витражи, абажуры, вазы)

(обратно)

3

Яппи — пренебрежительная кличка молодых американских интеллигентов («yuppie» — young urban professionals, т. е. молодые специалисты-горожане)

(обратно)

4

Здесь упоминается стадион в Чикаго и чикагские бейсбольная и футбольная команды.

(обратно)

5

Торговая улица в Миннеаполисе.

(обратно)

6

Twin Cities (англ.) — принятое общее название для Миннеаполиса и Сент-Пола, столицы штата Миннесота. Фактически это один город, разделенный условной границей.

(обратно)

7

Игра, схожая с бейсболом.

(обратно)

8

Один из чикагских небоскребов.

(обратно)

9

По шкале Фаренгейта (55 °C).

(обратно)

10

Сорт мороженого. Здесь, очевидно, имеется в виду кафе-мороженое.

(обратно)

11

Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

12

Фирменное название баллончика с комбинированным нервно-паралитическим и слезоточивым газом.

(обратно)

13

Нежелательные бессознательные чувства, вызываемые пациентом у психоаналитика.

(обратно)

Оглавление

ПРOЛOГ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg