«24 часа»

24 часа (fb2) - 24 часа (пер. Владислав Иванович Ковалив) 1303K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Клэр Сибер

Клэр Сибер 24 часа

© Claire Seeber, 2016

© DepositPhotos.com / irstone, обложка, 2017

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2018

* * *

Слова благодарности

Мне хотелось бы поблагодарить Николу Смит, которая всегда вырывается вперед.

Также выражаю благодарность сотрудникам издательства «Букутюр», а особенно Риан Маккей за ее крайнюю внимательность.

Больше всего мне хотелось бы поблагодарить Кешини Наиду, причем не только за зоркий редакторский глаз, но и за дружеское отношение ко мне, энтузиазм и моральную поддержку.

Посвящается моим домочадцам, а особенно – на этот раз – моему большому мужчине. Тому, возле которого мне надлежит быть.

Иногда приходится совершить подлость, чтобы продолжать жить дальше…

Карл Юнг

Когда борьба начинается внутри самого человека, значит, он чего-то стоит.

Роберт Браунинг

Эта странная любовь

Мы видим то, что хотим видеть.

Это я услышала от своего мужа Сида. Он частенько говорил, что иногда мы видим что-то, а иногда просто предпочитаем не смотреть. Иногда мы просто закрываем глаза.

Это история о том, как я не смотрела.

И о том, что порой любовь не является всепобеждающей и для нее есть непреодолимые преграды.

Да и как можно увидеть любовь? Любовь отнюдь не представляет собой нечто хорошо различимое и отчетливое. Иногда, конечно, она податлива и понятна, но также может быть странной, непостижимой, аморфной. И очень даже часто любовь – это в действительности вовсе не она. Ее границы становятся расплывчатыми, и тогда вопрос заключается уже только в том, чтобы как-то выжить. Она сначала заключает нас в свои теплые объятия, а затем швыряет на пол.

Она для нас благословение или проклятие? Я бы сказала, что это спорный вопрос. Дискуссионный. Поэтому я не могу дать однозначный ответ, но я могу рассказать вам это…

Это – история об уродливой и грубой любви. О такой любви, которая ослепляет.

О любви, с которой вы можете и не выжить.

Сейчас: точка отсчета времени

Когда мы прибываем на территорию больницы, на горизонте за холмами уже брезжит свет. Однако, судя по всему, день будет пасмурным.

И надеяться в этот день не на что.

Мои глаза чешутся и слезятся: они воспалены от усталости и дыма. Я тру их, но от этого становится только хуже.

Женщина, сидящая рядом со мной в машине скорой помощи, что-то говорит, но, похоже, несет какую-то чушь. Я не понимаю слов, которые она произносит. Я бы ей что-то ответила, но не могу сейчас даже сглотнуть. В голове пульсирует, горло – как наждачная бумага, во рту – вкус пепла и вины.

Эта женщина все еще одета в домашний халат. Он из розового велюра, однако розовым его уже не назовешь. Она бледная, ошеломленная. Ее лицо – в слезах и саже. У меня, наверное, точно такой же вид.

Но мне наплевать на то, какой у меня сейчас вид.

Единственное, чего я хочу, – это знать, где находится Эмили.

Никто не смог мне этого сказать. Не было ничего, кроме хаоса: некому задать вопрос, не у кого получить разъяснения. Лишь всеобщее смятение и паника. Полицейские, наконец-то прибывшие на место происшествия, были слишком заняты тем, что пытались оттеснить всех на дорожку за пределами территории отеля. Мы с нарастающим отчаянием наблюдали, как языки пламени все растут и поднимаются так высоко, что их видно над ограждениями. Густой черный дым клубился среди крон деревьев, горящие щепки летали на ветру. Мы наблюдали за всем этим, пока полицейские не заставили нас спуститься вниз по дороге и зайти в помещение, похожее на сельский клуб. Там мы стали ждать, когда приедут машины скорой помощи.

Парамедики уверяют нас, что вскоре все прояснится, что из больницы скоро поступят сообщения о наших друзьях и родственниках и что нам нужно «лишь немножко подождать»: «Подождите еще чуть-чуть, проявите терпение».

А я в ужасе. У меня в животе – ноющая боль, которая меня изводит. Мне необходимо найти Эмили, а затем уехать отсюда. Удрать к чертовой матери, прежде чем меня найдут.

В еще больший ужас меня приводит мысль о том, что я, возможно, уже никогда не увижу Эмили.

События этого вечера снова начинают мелькать перед моим мысленным взором и затем замирают на каком-то моменте, прокручиваются назад, воспроизводятся снова и снова. Языки пламени лижут стену, дым просачивается сквозь щели под дверями. Жара, нехватка воздуха.

Я обхватываю свою пульсирующую голову ладонями, чтобы остановить безжалостный поток образов, но это не помогает.

– С вами все в порядке, милая? – Лысеющий парамедик протягивает руку и аккуратно приподнимает мой подбородок пальцами так, чтобы видеть мое лицо.

– Да, – хрипло отвечаю я, хотя в действительности это неправда. – Спасибо.

– Рука болит? – Он показывает на мою перебинтованную ладонь.

– Немножко. А еще у меня болит горло и очень сильно – плечо.

Заговорив, я тут же закашлялась. Он рассматривает мое лицо. Я, в свою очередь, рассматриваю его короткие густые ресницы, похожие на щетину зубной щетки.

– Что-нибудь еще? Тошнота? Головокружение? Головная боль?

Мне хочется схватить его за руку и держаться за нее. Если я этого не сделаю, я могу потерять сознание.

– Я чувствую себя хорошо.

В действительности мне в жизни еще не было так плохо.

– Понятно. – Он отпускает мой подбородок. – Не делайте резких движений, ладно? Вы сейчас как раз там, где нужно. Вас проверят, не наглотались ли вы дыма.

Но на самом деле я совсем не там, где нужно.

Когда парамедики открывают заднюю дверь машины скорой помощи, чтобы мы могли выйти наружу, нас тут же ослепляет флуоресцентный свет отделения неотложной помощи больницы. Я жмурюсь и, с трудом ориентируясь в окружающем пространстве, выбираюсь из автомобиля.

Я похожа на овцу в стаде, которая слепо идет за остальными, натыкаясь на тех, кто шагает впереди нее. Начинает петь какая-то одинокая птица, затем она замолкает. Сегодня отнюдь не тот день, когда должны звучать радостные песни.

В дверях больницы уже толпятся журналисты из отделов новостей. Я захожу внутрь, следуя за другими людьми. У меня во рту резкий привкус. Привкус дыма.

У основания лестницы, по которой все начинают подниматься, я останавливаю медсестру в голубой униформе, поспешно спустившуюся к нам. Вид у нее мрачный.

– Я ищу Эмили Саутерн, – говорю я. – Не подскажете, как мне ее найти?

– Кого? – хмурится медсестра.

– Мою подругу. Пострадавшую от недавнего пожара.

– Я не уверена, что смогу вам помочь. – Медсестра трясет своими светлыми волосами, собранными на затылке в хвостик. – Извините. Вам необходимо оставаться вместе со своей группой. Думаю, кто-нибудь скоро придет и поговорит с вами.

Она поспешно уходит прочь.

Я сижу в комнате с другими людьми до тех пор, пока это не становится невыносимым. У меня болит ладонь, и никто из медперсонала до сих пор не пришел. С нами находится лишь один задумчивый молодой санитар. Он для нас скорее надзиратель.

– Сюда уже вот-вот приедет полиция, – то и дело повторяет он.

Вид у него весьма встревоженный. Женщина, которая сидела рядом со мной в машине скорой помощи, плачет. Крупный мужчина разговаривает по мобильному телефону.

– Просто приезжай и забери меня, – говорит он.

Санитар пытается кому-то позвонить, но, похоже, и ему никто не может помочь.

– Пожалуйста, не плачьте, – говорю я рыдающей женщине. – Все будет в порядке.

Но у меня самой такое ощущение, что все не будет в порядке. Не будет. Кто-то приносит нам чай, но мне совсем не хочется его пить. В груди засел страх. Я на грани истерики. Перед моим мысленным взором – языки пламени, лижущие дверь. Я несколько раз встаю и сажусь, пока до меня наконец не доходит, что мне необходимо выйти из этого помещения.

На мне моя пижама и кофта Эмили. У меня есть мобильный телефон, батарея в котором давно разрядилась. Больше у меня ничего нет.

Я открываю дверь.

– Пожалуйста, оставайтесь здесь, мисс, – говорит санитар. – Через минуту-другую кто-нибудь придет и поговорит с вами.

– Мне просто нужно в туалет, – вру я.

– Хорошо. – Он пожимает плечами. – Туалет дальше по коридору.

Выйдя из комнаты, я поворачиваю за угол. Чуть дальше двое полицейских разговаривают с женщиной, одетой в белый халат. Они беседуют вполголоса – так, как будто не хотят, чтобы их кто-то услышал, – а потому у меня невольно возникает желание остаться незамеченной. Я, задержав дыхание, медленно пячусь назад.

Подождав немного за углом, я осторожно выглядываю из-за него.

Один из них держит в руках какой-то список.

– Правильно. То есть это Питер Грейвс. Бедняга. – Он что-то помечает в списке. – А Лори Смит, вы говорили? – спрашивает он затем.

«Я здесь», – едва не кричу я и делаю шаг вперед.

– Лори Смит погибла? – уточняет он, поднимая взгляд от списка на женщину. – Вы уверены?

Я замираю.

– Боюсь, что да, – кивает женщина, и ее длинные волосы, аккуратно собранные в хвостик, слегка покачиваются. – Доставлена мертвой. В жутком виде.

Полицейский снова что-то помечает в списке.

– А та женщина, которая проживала с ней в одном номере? – Второй полицейский бросает взгляд на свои бумаги. – Кажется, Эмили Саутерн. Что-то вроде этого. Если, конечно, чертов список составлен правильно. В этом отеле относились ко всему невообразимо халатно.

– Погибла только одна женщина. – Врач отхлебывает кофе из своей чашки и вытирает рот. – И те двое мужчин, о которых мы уже говорили. Кроме того, уборщица все еще в отделении интенсивной терапии. Думаю, мы это так или иначе выясним в течение ближайших нескольких часов. – Она говорит небрежным тоном. Ужасно небрежным. – Обычно это происходит довольно быстро.

Из своего укрытия я вижу, как полицейский с рыжеватыми волосами что-то пишет в блокноте.

– Думаю, могло быть и хуже, – говорит он. – При пожаре такого масштаба.

– Да, слава богу, – соглашается врач. – Несколько человек пострадало, но они даже в состоянии ходить. Могло быть намного хуже.

Мое сердце бьется так быстро, что, кажется, вот-вот разорвется на части. Чтобы не рухнуть на пол, я опираюсь о стену.

Лори Смит погибла.

Но на самом деле я не погибла. Я стою здесь, в этом больничном коридоре. И это означает, что…

Это означает, что погибла Эмили. Видимо, погибла она.

– Вы уже связывались с родственниками?

– Это, к счастью, не наша работа, – говорит полицейский. – Мы до сих пор еще ждем подтверждений. Пока что, если честно, царит неразбериха. Администрация все никак не может разобраться, что к чему.

– Нас вообще не следовало бы к этому привлекать. – Второй полицейский засовывает мизинец себе в ухо и ковыряет в нем. – Мы ведь из дорожной полиции.

– Сейчас придется действовать быстро. – В голосе этого мужчины сквозит некоторое волнение. – Всем этим уже заинтересовалась пресса.

– По крайней мере, телефон для справок работает, – говорит второй полицейский, пониже ростом, с таким видом, как будто это большое утешение. Вытащив из уха палец, он проверяет, нет ли на нем ушной серы.

– Тем, кто в подобных случаях сообщает о случившемся родственникам, не позавидуешь. – Пейджер врача сигналит. – Пожалуй, это самая трудная часть работы.

– Я не знаю. – Полицейский с рыжеватыми волосами снимает фуражку и потирает лоб. – Лично я не могу даже смотреть на маленьких детей в разбившихся всмятку автомобилях.

Врач бросает взгляд на пейджер, прикрепленный у нее на талии, и устремляется прочь:

– Я нужна там, наверху. Боюсь, что жертв может оказаться в общей сложности четверо.

Для нее людские страдания – обычное дело. У полицейских печальный вид. Задумались, видимо, о жизни и смерти.

Затем они тоже уходят вместе со своими списками.

Я выхожу из-за угла и направляюсь в женский туалет.

Там я упираюсь руками в раковину. Слезы еще не пришли: мои глаза такие сухие и воспаленные, что это кажется мне невероятным. Я брызгаю себе на лицо водой, а затем медленно опускаюсь на пол спиной к стене.

Моя лучшая подруга погибла. Эмили погибла, а они думают, что погибла я.

Я взяла ее кофту. Кофта эта оказалась ближе всего ко мне: она висела на внутренней стороне двери гостиничного номера. Эмили разбудила меня, едва не плача: она – себе в оправдание – сказала, что у нее ужасно болит голова, что у нее опять мигрень, и попросила принести из машины ее таблетки «Мигралев». Я, полусонная, с трудом ориентируясь в окружающем пространстве, стала бродить по каким-то незнакомым и тускло освещенным коридорам, наконец-то нашла стоящий в темноте автомобиль и попыталась отыскать в нем нужные таблетки, но эти поиски ни к чему не привели. Затем, когда я подошла к стойке дежурного администратора, чтобы спросить, не сможет ли мне кто-нибудь помочь, сработала пожарная сигнализация. Звуки были пронзительные, казалось, проникали в самый мозг.

Сигнализация сработала, но я почему-то не смогла зайти обратно в гостиничный номер.

Его дверь не открывалась.

Видимо, ее заклинило. Я наваливалась на нее всем своим весом, но она не поддавалась.

А может, они ошибаются? Может, они ее с кем-то перепутали?

Да нет, я знаю, что они правы. У Эмили на шее висел мой медальон с выгравированным на обратной стороне именем «Лори». Медальон этот хорошо сочетался с платьем переливчатого синего цвета, которое она надела на ужин. Мы с ней обменивались украшениями и одеждой с тех пор, как познакомились в школе. Вчера вечером мы смеялись над тем, как этот медальон невольно привлекал внимание к ее груди. Впрочем, с такой грудью, как у нее, она в дополнительных ухищрениях не нуждалась.

– Ты вредная, Лори Смит, – сказала Эмили, когда я легонько ткнула пальцем ей в грудь после того, как повесила ей на шею этот медальон.

– Никакая я не вредная. Я просто завидую твоей груди, – сказала я. – Мою грудь изничтожила Полли…

Дверь гостиничного номера все никак не открывалась. Я изо всех сил пыталась ее открыть, но ее, похоже, действительно заклинило. Я снова и снова с размаху билась в нее плечом, пока усилившийся жар не вынудил меня бежать, чтобы попытаться найти того, кто помог бы.

Но помочь не смог никто. Никого попросту не было. Находиться в таком дыму уже стало невозможно…

Я встаю и вытираю с лица сажу. Глаза на бледном лице кажутся огромными. Перед мысленным взором все еще мелькают эпизоды этого ужасного вечера.

Эмили. Моя любимая Эмили.

Худшее заключается в том, что я знаю: погибнуть должна была не она.

Потому что охотились за мной.

Все сходится. Страх и стресс, которые я испытывала в течение последних нескольких месяцев, привели меня к этому выводу.

Глядя в зеркало, я чувствую, как проясняется рассудок. Эмили дает мне шанс. В своей смерти – как и ранее в своей жизни – моя лучшая подруга пыталась меня защитить.

Мне нужно отсюда уйти. Уйти, пока они не поняли, что ошибаются. Уйти, пока врачи и полицейские не осознали, что я все еще жива, пока тот, кто желает мне смерти, тоже этого не осознал.

Я выхожу и спускаюсь по ступенькам навстречу дневному свету.

Тогда: Испания

Было очень жарко. Я не знаю, чего я ожидала, но точно не яркого солнечного света, который заставил нас едва ли не отпрянуть назад, когда мы вышли из здания аэропорта. Яркий свет, из-за которого нам потом приходилось все время щуриться.

– Ого! – Стоя под остроконечными пальмами, я сжала ладонь Полли еще сильнее. – У нас тут появится замечательный загар, правда, Пол?

Взгляд, которым одарила меня Полли, был таким высокомерным, на какой только способен шестилетний ребенок.

– Загар тебе не на пользу, мамочка. Как и курение.

– Ого! – повторила я, удивившись.

Когда это моя дочь присоединилась к большинству, которое выступает за здоровый образ жизни? В ней, наверное, проснулась моя мама.

Сид пришел бы в ужас.

Полли стала рыться в своем рюкзаке, а я открыла незапертый багажник арендованного автомобильчика и положила в него наши сумки.

– Все в порядке?

– Теперь уже да, – с важным видом кивнула Полли, нацепив на кончик своего курносого носа очки в виде розовых сердечек.

Я не снимала собственные солнцезащитные очки на протяжении почти всего перелета, опасаясь, что кто-то обратит внимание на мои опухшие глаза, которые сейчас выглядели как щелочки на бледном и жутко мрачном лице. Я сказала Полли, что хочу казаться похожей на какую-нибудь знаменитость. Она, поразмыслив над этим, спросила:

– На Тейлор Свифт?[1]

Я не имела ни малейшего понятия, кто это.

– Да, – сказала я. – Как раз на него.

– На нее, – поправила меня Полли.

– Замечательно, – пробормотала я в ответ. Вообще-то я чувствовала себя отнюдь не замечательно. Скорее наоборот. Я включила передачу, отпустила сцепление, и автомобиль резко и мощно дернулся вперед. – Ой! Извини, Пол.

– Ничего-ничего, – ласково сказала Полли. – Я понимаю, что ты не можешь перестать быть фиговым водителем.

Это в ней слегка проснулся ее отец.

– Именно так. – Мне не хотелось спорить. Я уже устала от споров. Мы начинали новую жизнь. Я осторожно включила правильную передачу. – Поехали – нас ждут приключения.

* * *

Приключения начались бы намного раньше, если бы я не нашла выезд с территории аэропорта лишь с третьего круга, а въезд на автостраду – лишь с четвертой попытки. При этом я еще заглядывала в дорожную карту и довольно неуклюже управляла автомобилем «Хюндай» с левым расположением руля[2]. В конце концов, уже ближе к сумеркам, мы все-таки сообразили, как добраться до городка с выбеленными домами, расположенного на самой вершине холма.

С большим трудом проехав на автомобиле по умопомрачительно узеньким – арабского типа – улочкам, на которых испанские мужчины кричали мне что-то такое, чего я не понимала, мы в конце концов прибыли к месту назначения, и я остановилась возле дома, который арендовала у своего коллеги Роберта.

Распаковывая вещи, мы восторженно разглядывали симпатичный маленький дом, лимоны, растущие во дворе, и крошечный мраморный бассейн, в котором едва хватало места, чтобы окунуться. Мы купили яиц, хлеба и питьевой воды в магазине, расположенном в конце улочки, а после ужина, когда жара спала и я снова смогла дышать нормально, я купила Полли мороженое в баре на площади, когда пила там из кружки холодное пиво. Я прижала ее плотное маленькое тело к себе и мысленно поблагодарила Бога за то, что она – здесь, со мной.

Однако, когда она в этот вечер легла спать, я уселась под лимонным деревом, откупорила бутылку белого вина «Риоха» и отчаянно попыталась не поддаваться умопомрачительной тоске, которую я испытывала в течение последних трех с половиной дней и последних трех с половиной месяцев. А еще – последних трех с половиной лет.

Избавиться от этой тоски у меня не получилось.

Когда я лежала на застекленной террасе в темноте, под куполом неба с серебристыми звездами, тоска одержала верх.

Слезы бесшумно потекли по моему лицу и стали собираться лужицами в ушах.

Я потратила все свои деньги до последнего пенни на то, чтобы приехать сюда, – в это мое убежище от него. Я спасла Полли и саму себя, по крайней мере временно. Почему же тогда я испытывала такую жуткую тоску?

Потому что во мне образовалась большая трещина – трещина, которую нельзя ни устранить, ни чем-то заполнить. Этого нельзя было сделать сейчас и, возможно, нельзя будет сделать никогда. Можно заливать в эту трещину вино и заполнять ее сигаретным дымом, но она от этого не исчезнет.

Я отчаянно искала глазами падающую звезду на небе, чтобы загадать желание. Но в эту ночь таких звезд не было.

Сейчас: час первый

9 часов утра

На первом этаже мимо меня проходят две медсестры.

– Ты видела журналистов там, на улице? – фыркает одна из них. – И фотокорреспондентов. Налетели, прямо как стервятники.

– Они предложили Лизе Маккормак пятьдесят фунтов за то, чтобы она рассказала им, в каком состоянии тела.

Я, отчаянно пытаясь не думать об Эмили и о том, в каком состоянии сейчас может находиться ее тело, прохожу вслед за медсестрами через двери, открывающиеся в обе стороны, по направлению к табличке, указывающей на выход.

Как стало ясно еще на рассвете, день здесь наступал сумрачный и бесцветный.

Я толком даже и не знаю, где это – «здесь». Лишь тоненькая полоска моря, которую я заметила из окон верхнего этажа, свидетельствует о том, что мы, видимо, все еще в Девоне[3].

– Она взяла их? Взяла деньги?

– Джоанн! – Вторая медсестра смеется и с силой тычет свою подружку пальцами в бок. – Ты сама как думаешь?

– Как я думаю? Она вполне могла поддаться соблазну! Не всем ведь дано быть ангелами…

– Я думаю, что журналисты – чертовы ублюдки. – Медсестра вся прямо-таки содрогается. – Наверное, цепляются сейчас ко всем подряд. Они в наше время ведут себя именно так. – Повернув к какой-то больничной палате, она что-то предлагает Джоанн: – Поло?

Мне необходимо перевести дух.

Я сажусь на стул в коридоре и пытаюсь собраться с мыслями. Однако я так устала и настолько ошеломлена, что не могу навести в своих мыслях порядок. Я сдавливаю голову ладонями, пытаясь оживить в ней воспоминания.

Страх. Я помню страх. Самый настоящий страх: мне казалось, что я вот-вот умру. Мне казалось, что еще немного – и я задохнусь от дыма.

Я встаю и направляюсь к выходу.

Я не должна здесь сейчас находиться. Я должна быть уже мертвой. Я знаю, даже без тени сомнения, что моя жизнь в опасности.

Но теперь главное – это найти Полли до того, как опасность станет угрожать и ее жизни.

Мне необходимо найти убежище до того, как сюда явится Сид. Он очень зол с того момента, как я перестала позволять ему видеться с Полли. Уверена: он имеет к произошедшим событиям то или иное отношение.

И ему наверняка позвонят. В этом нет никаких сомнений. Позвонят, если осознают, что я не мертва. Если осознают, что тело в морге – это тело Эмили, а не мое.

Сколько у меня еще времени?

Я одета недостаточно тепло для такой холодной погоды, которая стоит сейчас, и у меня нет денег.

В конце коридора открывается дверь. За ней в зале ожидания перед стойкой главного дежурного администратора работает телевизор, который никто не смотрит.

На открытой витрине перед небольшим магазинчиком выставлены утренние газеты. Я читаю какой-то заголовок: «В результате пожара на курорте с минеральными водами “Форест Лодж” погибли три человека».

У меня волосы едва не встают дыбом. Я беру эту газету. Рука дрожит, и я с трудом подавляю эту дрожь. Я просматриваю статью.

Были опознаны двое из тех, кто погиб в результате пожара на курорте «Форест Лодж». Ими оказались Питер Грейвс и ночной портье Джефф Ли. Третьей и четвертой жертвами считаются две пока еще не опознанные женщины. Полицейские надеются установить их личности сегодня.

– С вами все в порядке? – У толстой девушки, стоящей за прилавком магазинчика, обеспокоенный вид. Она берет деньги из рук мужчины, покупающего коробку шоколадно-вафельных конфет «Кит-кэт», и кладет их в свою кассу. – Вы, похоже, вся дрожите.

Мой мозг начинает лихорадочно соображать. Мужчина благодарит продавщицу и уходит. В кассе, должно быть, полно денег. На стуле, стоящем позади продавщицы, висит ее пальто.

– По правде говоря, я не очень хорошо себя чувствую. – Я прикладываю ладонь к голове. Я сейчас не лгу. – Не могли бы вы позвать кого-нибудь, кто сумел бы мне помочь?

Она, похожая в своем ярко-красном джемпере на огромную малиновку, тяжело вздыхает и на несколько секунд задумывается.

– Конечно, – наконец говорит девушка. – Не переживайте. Вы пока присядьте здесь и отдохните.

– Спасибо. Я едва стою на ногах.

Она устремляется в коридор. Я осматриваюсь. Дежурный администратор, находящийся за своей стойкой футах в пятидесяти от меня, разговаривает по телефону и меня попросту не замечает. Если не считать звуков этого разговора, здесь царит зловещая тишина.

Я быстро встаю и нажимаю несколько кнопок. К моему огромному облегчению, касса тут же открывается. Я запускаю руку в стопки купюр, мысленно чертыхаясь по поводу того, что пальцы так сильно дрожат. Затем я беру со стула просторное пальто темно-синего цвета и набрасываю его на себя.

– Простите, – бормочу я, ни к кому не обращаясь. Я устремляюсь к раздвижной двери и выхожу через нее на улицу, где меня встречает холод.

В уличной чайной по другую сторону проезжей части собралась небольшая группа фотокорреспондентов. У них на шее висят фотоаппараты. Корреспонденты курят и о чем-то шутят. Я очень быстро иду на стоянку такси и усаживаюсь на заднее сиденье первого попавшегося из них. Моя пижама, слава богу, вполне может сойти за самую последнюю версию мешкообразных штанов, ставших нынче модными. Тем не менее я запахиваю пальто поплотнее.

– Не могли бы вы отвезти меня в ближайший город?

Говорить очень трудно, и мой голос все еще очень тихий – не более чем шепот.

Мне объяснили, что боль в моем горле вызвана тем, что я наглоталась дыма. Сказали, что это постепенно пройдет. Может, и пройдет, но пока что мне больно говорить.

– Так вы и есть в городе, милая моя.

Таксист смотрит на меня так, будто я чокнутая. У меня, возможно, и в самом деле такой вид, словно я только что сбежала из психиатрической больницы.

– А-а, – говорю я, оглядываясь. Рядом с дверьми сидит в кресле-каталке и вовсю дымит подросток в пятнистом халате, весь разукрашенный пирсингом. Больше у дверей никого нет: никто через них не выходит и не заходит. – Ну да, конечно. Тогда не могли бы вы отвезти меня в ближайший торговый центр?

Таксист вздыхает так, будто я попросила его отвезти меня в Томбукту[4].

– У меня украли сумочку, – заявляю я.

Он включает радиоприемник и со скучающим видом трогается с места.

Мне вдруг приходит в голову одна мысль.

– А вообще-то, не могли бы вы подождать минутку?

Я вылезаю из автомобиля и бегу к чайной, в которой собрались фотокорреспонденты. Их слегка удивляет – и забавляет – моя растрепанная внешность: волосы у меня торчат во все стороны. Один из них предлагает мне сигарету.

– Нет. – Я качаю головой. – Я лучше выпью чаю. Вы слышали новости?

– Какие новости? – оживляется один из них – с псориазом. Кто-то тут же заказывает мне чай.

– Про жену художника. Знаменитого. Сида Смита.

– Того, который рисует всякую религиозную порнушку? И который получил Букеровскую премию?

– Премию Тернера[5], – невольно поправляю я его.

– Да не важно какую. – Он чешет свою пораженную псориазом щеку. – Ну так что?

– Его жена мертва. Ее звали Лори Смит. Она погибла в результате недавнего пожара.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Погибла? На курорте с минеральными водами? Бедняжка, – говорит корреспондент. – Но он, по-моему, от нее ушел, да?

– Разве? – Я снова чувствую, что едва стою на ногах.

– Ушел к певице. – Кто-то протягивает мне картонный стаканчик с чаем. – К молоденькой метиске. Очень сексуальной.

– Ну, его жена сейчас все равно уже мертва. – Я беру чай. – Лори Смит. И в самом деле бедняжка, – с грустью соглашаюсь я.

Но фотокорреспонденты уже потеряли ко мне интерес: они достали телефоны и звонят в отделы новостей и своим редакторам.

Я снова забираюсь в такси и, грея замерзшие ладони о картонный стаканчик с горячим чаем, сижу некоторое время, откинувшись назад. Мне сейчас очень многое нужно сделать, и я не знаю, с чего начать. Мне нужно поговорить с мамой и позаботиться о том, чтобы Полли оставалась в безопасности; мне нужно раздобыть одежду; мне нужно поговорить с Эмили. Она подскажет, как правильно поступить.

Но я не могу поговорить с Эмили.

Когда я снова это осознаю, меня охватывает ужас.

Я больше не могу поговорить с Эмили.

Моя лучшая подруга мертва, и убила ее я. Ну, все равно что убила.

В прямом или в переносном смысле, но я ее убила, потому что находиться сейчас в морге должна была я.

Тогда: Испания

Никто не женится и не выходит замуж, думая, что брак рано или поздно распадется.

Не так ли?

День моей свадьбы был, как я думала, началом нового этапа в жизни: свадьба – это ведь залог чего-то хорошего, это ведь новое начинание. Лучший день моей жизни – до того дня, когда родилась Полли. На вершине холма на юго-восточной оконечности Корнуолла, нависающей над спокойным бирюзовым морем, я вышла замуж за мужчину, в которого очень сильно влюбилась годом раньше. Мы ели местных омаров и чипсы, сидя под солнцем на открытом воздухе, за длинными столами, представляющими собой столешницы, положенные на козлы, а затем состоялась вечеринка в мастерской Сида. Денег у нас, в общем-то, не было, но это не имело значения: мы украсили мастерскую дикорастущими цветами – розовыми, желтыми и голубыми, – и Эмили вплела точно такие же цветы в мои распущенные волосы. Я была одета в простенькое и легкое шелковое платье, ходила босиком и пребывала в полной эйфории, погрузившись с головой в любовь.

«Ты красивая», – шептал Сид, когда мы стояли перед чиновником-регистратором. Однако, когда я смотрела ему в глаза – глаза цвета моря, – он казался мне каким-то отчужденным, как будто даже эту коротенькую фразу произносил через силу.

И я просто еще сильнее сжимала его ладонь – ладонь моего бедненького растерявшегося мальчика. Я знала, что он напуган.

Насколько он был напуган – этого я тогда не осознавала.

«Я еще никогда не видела тебя такой счастливой, – сказала Эмили. Это была любезность с ее стороны, ибо я знала, что она чувствует на самом деле. – Но вот омаров мне жалко. Они ведь образуют брачные пары на всю жизнь. – Она скорчила мне рожицу, надув и без того круглые щеки. – Пока их не подают на обед».

Типичная Эм. С другой стороны, моя мама не сказала ничего. Она всего лишь закатила глаза при виде моих распущенных волос и голых ступней, но и ей в кровь уже хлынул адреналин. Сид умел быть невероятно обаятельным, когда ему этого хотелось, и, несмотря на то что он почти ничего не зарабатывал, мама в конце концов решила – причем без каких-либо внушений со стороны, – что заложенный в нем потенциал может оказаться огромным.

Лучшее же заключалось в том, что в этом месте собрались все, кого мы любили. Все, кроме моего отца, который отказался приехать. Это не стало неожиданностью: в конечном счете, я ведь пригласила его на свадьбу только ради того, чтобы соблюсти приличия.

Уже вечером в день нашей свадьбы, когда гости все еще танцевали под музыку местного самодеятельного ансамбля и пили дешевое слабенькое вино розового цвета при свете месяца, Сид отвел меня в старый обветшалый амбар, в котором держал свой мотоцикл и газонокосилку, вышедшую из строя при первом же использовании. Он стащил брезентовый чехол с картины, прислоненной к стене. Это была небольшая картина маслом, и я даже не знала, что он над ней работает. Я стояла и молча таращилась на картину.

На ней была изображена я: я спала обнаженная, свернувшись калачиком посреди постели.

«Постель Сида» – так он назвал эту картину.

Как стало ясно впоследствии, это было единственное проявление нежности ко мне за всю историю наших отношений. Единственное, если не считать подаренного им кольца вечности[6].

Но тогда я этого еще не знала.

Картина мне понравилась. Понравилась не из какого-то тщеславия, а просто потому, что я – видимо, по глупости – решила, будто эта картина символизирует то, что я значу для него. И потому что я вообразила, будто он видит меня совсем не так, как все другие люди. Я, по правде говоря, даже не верила своей удаче: я ведь вышла замуж за человека, которого считала настоящим гением, а главное, я верила, что больше всего на свете он любит меня.

Я совершенно потеряла голову.

* * *

После полуночи, когда все наконец-то разошлись, Сид поставил меня посреди своей темной мастерской и стал меня разглядывать.

Я почувствовала, что в нем что-то нарастает по мере того, как сгущается тьма. Что-то такое, чего я не понимала, только знала, что оно есть. То, что я замечала в нем раньше всего пару раз.

Он протянул руку и грубо стащил бретельки платья с моих плеч, в результате чего платье упало и расстелилось у моих ног, словно лужица из шелка.

Он ничего не говорил. Выражение его лица было загадочным, и поэтому я просто подчинялась ему, парализованная его взглядом. В том, как он смотрел на меня, стоящую в лунном свете, было что-то весьма необычное… В конце концов я почувствовала себя такой обнаженной, какой я себя еще никогда не чувствовала.

Затем он схватил и приподнял меня – так, чтобы мои ступни слегка оторвались от пола, – сдавив меня при этом на несколько секунд столь сильно, что я не могла дышать. Я издала какой-то звук, выражая тем самым недовольство.

Он в ответ бросил меня на кровать, стоящую в его мастерской, с такой силой, что я ударилась локтем о стену и вскрикнула от боли. Будучи все еще почти полностью одетым, Сид стал срывать с меня нижнее белье, и оно треснуло. Он разодрал лишь кружева, а мне показалось, что он рвет мою кожу. И это явно не было проявлением страсти. Это было чем-то таким, что заставило меня немного испугаться.

Это, возможно, было проявлением собственничества. Мне показалось, что Сид как бы исчез в себе самом. Сида здесь уже не было – вместо него появился мужчина, которого я пока еще по-настоящему не понимала. Я была ошеломлена, но при этом и зачарована, и я охотно подчинялась: отдавала себя ему так безоговорочно, что в конце концов почти ползала перед ним на коленях.

Когда я – уже почти на рассвете – заснула, я была полностью измождена и слегка сбита с толку. Даже в глубине души я не смогла бы признаться себе, насколько сильно – или не очень – меня шокирует эта ранее неведомая сторона моего новоиспеченного мужа. Он лежал рядом со мной на единственной имеющейся в его мастерской кровати, курил и таращился в потолок. И он не прижимался ко мне и не обнимал меня, хотя крепко стискивал мое запястье своими длинными тонкими пальцами.

На следующее утро я была вся в синяках и ушибах, которые болели, и мне не хотелось смотреть ему глаза, когда он их открыл. Я повернулась к выбеленной стене. Однако он аккуратно перевернул меня и нежно поцеловал. Затем он заставил меня посмотреть на него и стал заниматься со мной любовью так медленно, что я вся задрожала. И я подумала, что все будет хорошо.

Шесть недель спустя я – к своему превеликому удивлению – обнаружила, что забеременела. Это вообще-то не должно было произойти: я ведь даже сомневалась в том, что когда-либо смогу забеременеть, потому что еще с юности страдала эндометриозом. Но меня быстро привела в восторг мысль о том, что у нас будет ребенок, – как выяснилось потом, слишком быстро.

Оглядываясь впоследствии назад, я осознала, что эта беременность была всего лишь началом конца. Сид не хотел ничем и ни с кем делиться. Он хотел, чтобы все было так, как ему заблагорассудится. Мой муж вообще-то был гением. Его звезда поднималась вверх по небосклону. Однако поднималась она мучительно медленно, и это – по разным причинам – негативно отразилось на нас обоих. Еще не став enfant terrible[7] в мире британского искусства, он был категоричным, ярким и страстным. Когда же к нему наконец – позднее, чем ожидалось, – пришел настоящий успех, он очень сильно испортился. Где тут можно было найти место для ребенка – место для ребенка в жизни, всецело подстраиваемой под его «талант»?

«Постель Сида». Я начала ненавидеть эту картину. Однако я была права в одном: она и в самом деле символизировала то, что я значу для Сида. Он нарисовал меня – значит, он владел мной. Я была в его постели. Он полагал, что я являюсь его собственностью и что он может делать со мной все, что захочет. Поднимать меня и класть обратно тогда, когда ему вздумается.

Он с тех пор поднимал меня и клал обратно уж слишком часто.

* * *

Неделя, проведенная под испанским солнцем после того, как мы с Сидом в конце концов расстались, послужила, как мне казалось, своего рода тонизирующим средством, и, несмотря на все неприятности, нам с Полли удалось немного развлечься. Мы сидели на ветреных пляжах побережья Коста-де-ла-Лус и старались не наглотаться песчинок, которые то и дело поднимал в воздух порывистый ветер. Мы высматривали корабли с высокими мачтами на мысе, возле которого произошло Трафальгарское сражение[8] (хотя Полли утверждала, что это сражение случилось на Трафальгарской площади[9]).

Мы проехали вдоль побережья до симпатичного города Тарифа, о котором я прочла в путеводителе отнюдь не вдохновляющие сведения, будто в этом городе самый высокий в Испании уровень самоубийств – по-видимому, «из-за ветров». Местные неугомонные ветры могут довести до безумия кого угодно, хотя серфингистам они, похоже, очень даже нравятся. Мы ели тапас какого-то странного цвета в барах на маленькой квадратной площади, находящейся неподалеку от нашего дома. Полли нравилась всем. Особенно сильную симпатию к ней испытывала старая морщинистая Мирес. Она много лет работала на Роберта, хозяина этого дома, и в ней, несмотря на ее, можно сказать, доисторический вид, ощущалась удивительная жизненная сила.

А еще мы, по крайней мере, находились вдали от ссор, взаимных обвинений и ужасной грусти, вызванной осознанием того, что все разваливается на части – и что восстановить уже ничего не удастся – в моих отношениях с мужчиной, рядом с которым я когда-то собиралась провести всю свою жизнь.

Однако в эти долгие испанские вечера я частенько переставала притворяться, что все у меня в данный момент замечательно. Я включала мобильный телефон, видела, что Сид мне так и не позвонил, и быстренько его выключала. А затем, пока Полли спала, я, пытаясь забыться, начинала пить – пить слишком много. Я до этого почти не употребляла алкоголь много лет – с того инцидента, который произошел после получения Сидом премии Тернера и в результате которого я упала и очень сильно поранилась. Все это закончилось тем, что мне пришлось срочно, в полночь ехать в отделение неотложной помощи больницы.

Но теперь я пила до тех пор, пока не падала на кровать с пологом на четырех столбиках, пытаясь найти спасение во сне. Мне снились странные, полные событий сны, посвященные то Сиду, то тому, как я отчаянно ищу какую-то вещь, которую я положила не на свое место, – что-то расплывчатое, неуловимое. Хуже того, иногда я видела сны об уже далеких счастливых днях, которые ушли в безвозвратное прошлое.

Я продолжала пить, пока не засыпала. Однажды утром Полли обнаружила меня спящей во дворе на шезлонге. Бокал из-под вина валялся разбитый на тротуарной плитке там, где он выпал из моей руки. Глядя распухшими от похмелья глазами на кругленькое лицо своей дочери, я осознала, что мне необходимо взять себя в руки, пока мною – опять – не завладеет алкоголь. Испытывая страшную ненависть к себе, я усадила Полли к себе на колени и стала целовать ее голову с блестящими волосами, от которой пахло лосьоном для загара, пока Полли не начала вырываться.

– Ну хватит, мамочка! – запротестовала она. – Я уже слишком большая для поцелуев.

Ей было всего-то шесть лет от роду, и ее животик лишь слегка выступал над замысловатой юбочкой зеленого купальника. Почувствовав, в каком мрачном настроении я пребываю, она слегка смягчилась и ласково погладила мою ладонь.

– Ты можешь поцеловать меня попозже, если тебе это так уж нужно. А сейчас я иду купаться.

Когда она плюхнулась в малюсенький бассейн, я почувствовала себя очень-очень виноватой. Я подмела осколки разбитого бокала и затем в темной маленькой кухне заварила себе крепкий кофе. Остатки вина я вылила в кухонную раковину.

В последний день нашего пребывания в этом городке пошел дождь. Такой конец этой недели показался мне вроде бы подходящим: дождь был ласковым, а воздух – бархатистым. После завтрака мы уселись на фигурную железную скамейку под лимонным деревом и стали рисовать картинки – «для папочки». Я расстроилась, когда узнала, что Полли нарисовала мороженое в роскошной – с кожаной обложкой – гостевой книге Роберта, но потом нам удалось превратить этот рисунок в своего рода визитную карточку, в которой указывались наши имена и адрес. Адрес этот – по настоянию Полли – мы написали следующим образом: «Лондон, NW5 1HX, мир, вселенная». «Здесь очень вкусное мороженое, – медленно дописала Полли, высунув от старания язык. – Мы вернемся сюда, чтобы снова его попробовать».

Мирес очень крепко обняла Полли, когда мы уже уезжали. Я попыталась дать этой пожилой женщине двадцать евро, но она отказалась их брать. И я прямо-таки испереживалась оттого, что, возможно, обидела ее.

– Пришлите мне фотографию, – попросила она на своем ломаном английском, показывая на мою дочь, и я пообещала, что пришлю.

* * *

Англия в ту ночь вполне соответствовала моему настроению: она была темной и холодной. Когда мы стояли, дрожа, в аэропорту «Станстед» на платформе в ожидании поезда «Станстед-экспресс», идущего в Лондон, я тосковала по теплому климату городка Вехер, в котором прошел наш отдых.

Когда поезд уже подъезжал к платформе, мой телефон наконец-то ожил.

Это звонил Сид.

– Привет, – сказала я, чувствуя какое-то странное волнение.

– Привет. – Долгая пауза. – Дай мне поговорить с Полли.

– Э-э… – Я сглотнула. – Это все?

– Да. – Еще одна пауза, но уже покороче. – Это все.

– Ладно.

Я взглянула сверху вниз на свою маленькую дочь, которая была очень похожа на отца: посмотрела на ее спутанные темные кудри и на множество веснушек, появившихся у нее от яркого солнца. Только ее глаза были такими, как у меня, a не темно-голубыми, как у Сида (сам он называл свои глаза кобальтовыми).

– Подожди пару секунд. Мы сейчас как раз садимся в поезд. Может, я лучше перезвоню тебе…

– Не создавай трудностей, Лори, – произнес он раздраженным тоном. – Я знаю, что ты любишь их создавать, но лучше не делай этого.

О господи… Опять все то же самое!.. Сид был единственным человеком на свете, обладавшим надо мной какой-то странной властью и умевшим очень быстро вывести меня из себя. И, видит бог, он не раз это делал. Я, уже собравшись ответить что-то резкое, затем прикусила язык и, заведя свою дочь в поезд, усадила ее на ближайшее сиденье.

– Кстати, раз уж я тебе позвонил, мне, наверное, следует тебе кое-что рассказать, – сказал он, растягивая слова. – Ты увидишь это в светской хронике завтра.

Я почувствовала острую боль.

– Что именно? – спокойно спросила я.

– Джоли.

– Кто? – Я засунула нашу сумку под сиденье.

– Джоли Джонс.

– Кто? – спросила я, хотя уже знала, кого он имеет в виду.

– Ты встречалась с ней у Рандольфа. Она там пела.

Рандольф был агентом Сида. Он, как мне казалось, родился на белый свет без души и уж во всяком случае без малейших признаков совести. Он ничуть не стеснялся открыто выражать презрение по отношению ко мне. Грубиян откуда-то с севера страны, выбившийся в Лондоне в верхние слои среднего класса. И мой заклятый враг. Я думаю, его настоящее имя было Рик.

– Она певица?

– Еще какая!

Я мысленно представила себе эту высокую молодую женщину – красивую и грациозную, со смуглой кожей. Я лишь пару раз встречалась с ней на вечеринках, на которых я чувствовала себя не в своей тарелке. Она была намного выше меня и ходила в коротеньких платьях, с прической «афро» или же с разноцветными косичками, доходящими ей до талии. Будучи очень тонкокостной и хрупкой, она выглядела так, как будто нуждалась в мужчине, который поддерживал бы ее в прямом – физическом – смысле этого слова.

– А-а, помню, – сказала я. – Она что-то кричала на твоей выставке «Ева». Ну, и что с ней?

– Мы с ней теперь вместе.

Наверное, ей и в самом деле был нужен мужчина, чтобы ее поддерживать.

– Вместе? – Мой рассудок отказывался это переваривать.

– Да, вместе. Дай мне поговорить с Полли. У меня мало времени.

Я передаю телефон своей дочери и сажусь рядом с ней. Мой взор затуманивают наворачивающиеся на глаза слезы гнева. «Рандольф, наверное, вне себя от радости, – с горечью думаю я. – Считает, что у Сида теперь подходящая спутница, которая привлечет к нему всеобщее внимание и которая поэтому не чета мне».

– Папа, когда мы сели на самолет, я поела чипсов «Принглс» и выпила кока-колы из маленькой баночки. Какая-то женщина заперлась в туалете, все никак не могла потом открыть дверь и громко кричала.

Я стала смотреть в окно, моргая, чтобы отогнать слезы, прежде чем Полли их заметит.

– Мужчина в форме сказал, что она… наклюкалась джина.

Я услышала, как Сид на другом конце линии засмеялся. Значит, отныне все будет вот так. Он – и я. Он и Джоли. И я.

– Да, – с серьезным видом кивнула Полли. – Было жарко, но я ходила в шляпке.

Пауза.

– Я спрошу у мамочки. На следующих выходных?

Она отдала мне телефон, но я уже не могла говорить с Сидом.

– Я тебе перезвоню, – промямлила я и выключила телефон.

Я раньше любила Сида очень-очень сильно, хотя одному только богу известно почему. Предпринимала серьезные усилия для того, чтобы моя семейная жизнь удалась, а когда это не получилось, я стала испытывать мучительное чувство вины – главным образом по отношению к Полли.

Разрыв с мужем был самым тягостным из всего, с чем я сталкивалась в своей жизни. Но никто – даже мой самый заклятый враг – не смог бы сказать, что я не пыталась сохранить отношения с Сидом. Теперь же мне нужно было предпринять еще более серьезные усилия для того, чтобы полностью охладеть к нему.

Сейчас: час второй

10 часов утра

На окраинах этого города, который, как я выяснила, называется Пейнтон, посреди ничем не примечательной центральной улицы, где полно слегка подзагоревших людей и магазинчиков, в которых любой товар стоит один фунт, я стою возле одного-единственного все еще работающего телефона-автомата. Свой мобильный телефон, засунутый поглубже в карман пальто, я включать не буду. У меня нет зарядного устройства, и, кроме того, мне в голову засела мысль, что, как только я позвоню по нему, меня тут же кто-то выследит. Кто-то, кому лучше бы меня не находить.

У меня есть с собой немного денег, украденных из кассы, но при этом я вдруг осознаю, что не знаю наизусть ни одного телефонного номера, кроме номера стационарного телефона моей мамы и мобильного телефона Сида. Я даже не знаю, могу ли я позвонить за счет абонента и получится ли выйти на какого-нибудь оператора. Людей ведь в мире телефонной связи уже нет – есть только автоматизированные системы, и…

Я начинаю учащенно дышать: чувствую себя не очень хорошо. Сажусь на скамейку возле магазина «Новый облик», в котором я только что купила себе полосатый джемпер и не очень подходящие мне джинсы. Когда я меняла свой странный наряд в примерочной, мне пришлось вынести ухмылки слегка насторожившихся продавщиц с густо накрашенными бровями. Теперь мне нужно экономить: денег у меня осталось очень мало, и разжиться ими негде.

Я пытаюсь собраться с мыслями. Руки дрожат. Горло болит. Болеутоляющие средства постепенно перестают действовать.

Думай. Думай, Лори, думай.

Я думаю о Мэле.

Я вспоминаю, как Сид схватил его руками за шею.

На меня накатывает огромная волна тошноты.

Я звоню маме, хотя и уверена, что она еще только едет домой из Франции. Отчаянно пытаюсь вспомнить, в какое время она должна сесть вместе с Полли на скоростной поезд «Евростар», идущий из Франции в Англию. Но в моей голове лишь какая-то вата.

На мой вызов по телефону ответа нет. Я оставляю голосовое сообщение: «Это я. Лори. Я не мертва. Не переживай, мама, если ты прочтешь в газетах, что я погибла. Нет, я не погибла. Но, о господи, мама, мне очень нужно с тобой поговорить. С Полли все в порядке? Я в Девоне. Произошел пожар, и Эмили… – Я запинаюсь. На то, чтобы произнести эти слова, у меня ушел весь воздух, который я вдохнула. Мне хочется заплакать, но я не могу себе этого позволить. – Эмили погибла. Я не могу дать тебе свой телефонный номер. Я сама тебе позвоню. Не выпускай Полли из виду, чем бы ты ни занималась. Ни в коем случае не выпускай. И не разговаривай с Сидом».

Я кладу трубку телефона, и тут меня осеняет. Ну конечно же! Какая же я дурочка!

В ближайшем магазине я покупаю самый дешевый одноразовый мобильный телефончик и зарядное устройство для него. Вместе они стоят 22 фунта 50 пенсов. Еще я пополняю телефон на 10 фунтов. У меня остается лишь 34 фунта 76 пенсов.

Я звоню в справочную. Мне приходится потратить 70 пенсов на то, чтобы узнать телефонный номер Пэм Саутерн в Линкольншире. Пэм Саутерн – это мать Эмили. Но после этого мне не хватило мужества по нему позвонить. Что я скажу? «Мне очень жаль, Пэм, но вообще-то погибла не я, а Эмили»? Кроме того, они уже наверняка едут в больницу. Чтобы увидеть там Эмили. Чтобы увидеть там меня…

Сколько потребуется времени для того, чтобы кто-то понял: там лежит труп Эмили, а не мой труп? Они увидят там некогда красивое, но уже изуродованное смертью лицо, которое было таким честным и открытым в жизни и которое вспышка безумной энергии заставила навеки закрыть глаза. Сколько потребуется времени на то, чтобы выяснить, кто же на самом деле убил Эмили, прежде чем эти люди найдут и убьют и меня тоже?

Я сажусь на скамейку возле магазина хозтоваров, в котором продаются швабры и изделия из пластмассы яркого цвета.

Я не могу думать ни о чем, кроме Эмили.

Она ворвалась в мою жизнь в ветреный осенний день 1993 года, когда ей поручили показать мне колледж, в который я тогда только что поступила. Когда меня перевели в этот колледж, уже после начала учебного года, из частной школы, куда я ходила в течение недолгого времени (пока у моего отца были на это деньги), я безгранично радовалась тому, что покидаю ее: я ненавидела девочек (а в этой школе учились только девочки), надменных учителей и перенасыщенное занятиями расписание. Однако в первый день на новом месте учебы я очень нервничала, робела и чувствовала себя не в своей тарелке. Кроме того, там учились и мальчики тоже.

Я не очень-то ладила с мальчиками.

Весьма холодная в общении со мной, с выкрашенными в голубоватый цвет волосами, с блестящими кольцами и браслетами на своих пухлых руках, яростно жующая «Джуси фрут», Эмили явно представляла собой мою полную противоположность. Я шла за ней молча, потому что боялась сказать какую-нибудь глупость или произнести что-то слишком громко. Я ведь всегда говорила чересчур громко и одни только глупости тогда, когда нужно было обязательно казаться умной.

Эмили же не переживала по поводу того, громко она говорит или негромко. Она ведь чувствовала себя здесь как дома. Куда бы мы ни заходили в этом здании, все встречные и поперечные знали Эмили. А почему им ее и не знать? Молодежь окликала ее – особенно мальчики, – и она посылала в ответ воздушные поцелуи. Это произвело на меня впечатление; я была слишком наивной для того, чтобы понимать: это все не более чем жеманство. А Эмили просто была вот такой. Таково было ее самое естественное поведение.

Иногда она не реагировала на чьи-то оклики, а лишь бурчала что-то себе под нос, и я, оглянувшись, видела, какими унылыми становились лица тех, кого она проигнорировала. Я еще не была очарована ее личностью, но уже чувствовала, что общаться с ней мне понравится.

– Ты любишь «Чарлатанз»[10]? – Глядя в зеркало и расправляя волосы, она задала мне этот вопрос как бы через плечо, когда я заполняла бланк заявления на выделение мне персонального запирающегося шкафчика.

Я невольно пожалела о том, что не знаю, как на это правильно ответить.

– Э-э… Да, – решилась я дать утвердительный ответ. – Обожаю их.

– О господи, в самом деле? – В ее голосе прозвучало явное презрение. Она облокотилась на стол возле меня, и бусины цокнули по древесине. От нее пахло сандаловым деревом и сигаретами. – Да они уже, можно сказать, отходят. Теперь популярна «Нирвана». Несравненный Курт Кобейн.

– А-а… – Я смущенно уставилась на нее, осознавая, что это первое испытание я не прошла. – Ну, и их я тоже обожаю. Даже больше. Песни вроде «Дыхание юности».

Она тоже уставилась на меня, почти не моргая.

– И он очень даже сексуальный. – Я подумала, что говорю какую-то чушь, но тем не менее не стала останавливаться. – Курт. Мне нравятся его… его зубы. И волосы.

«Его зубы и волосы? О господи!»

Она продолжала таращиться на меня, и ее взгляд стал таким, как у тигра.

– Напомни мне, как тебя зовут?

– Лори.

– Так вот, Лори, – сказала она, по какой-то непонятной причине стараясь говорить с шотландским акцентом. – Эта песня называется «Повеяло юностью». Тебе лучше это знать. По правде говоря, если ты из сливок общества, девочка моя, то я вообще-то очень не люблю молочную пенку.

Позднее я узнала, что она изображала мисс Джин Броди[11]. Она запросто то перевоплощалась в другую личность, то снова становилась собой. Будучи неизменно артистичной, Эмили с удовольствием демонстрировала, какая она разносторонняя.

Но в тот момент я всего лишь пялилась на нее, пребывая в полной растерянности.

А она смотрела на меня решительным взглядом.

И тут вдруг она начала хохотать.

Я постепенно тоже начала смеяться, приходя к пониманию, что она смеется со мной, а не надо мной.

Каким-то образом в этот день вышло так, что между нами начали складываться дружеские отношения. Эти отношения стали неразрывными где-то месяц спустя, когда ее отец, отправившись куда-то, исчез навсегда. Будучи девушками с примерно одинаковыми по своей никудышности отцами, мы подружились на всю оставшуюся жизнь. Она стала со слезами на глазах изливать мне душу, прихлебывая кофе с молоком в кафе на углу улицы. Я вообще-то ненавидела кофе, но, поскольку Эмили пила его, его решила пить и я.

Куда бы ни вела меня Эмили, я следовала за ней, пока в конце концов я ее не догнала. Нельзя сказать, что я находилась в ее тени, – я скорее просто согревалась исходящим от нее светом.

От нее – от моей милой Эмили – исходило много света.

* * *

В мою коленку врезается едва научившийся ходить ребенок, умудрившийся удрать от своей мамочки. Я заставляю себя вернуться из прошлого к реальности. Что мне в данный момент нужно больше всего, так это каким-то образом добраться до Лондона.

Я не звоню Пэм – вот такая я трусиха, – но еще раз звоню своей маме и, снова нарвавшись на автоответчик, диктую на него свой новый телефонный номер. Затем я покупаю стаканчик ужасного чая и спрашиваю мамашу только что стукнувшегося в мою коленку малыша (который теперь громко вопит, потому что она пытается усадить его обратно в детскую коляску), где находится ближайшая автозаправка.

Начинается мелкий дождь. Я иду по дороге в сторону автострады, держа в руке стаканчик с остывающим чаем, кутаясь в свое огромное пальто и выискивая взглядом грузовики. Я не ездила автостопом с того времени, когда мне было семнадцать лет и когда я пыталась добраться подобным образом до Эдинбурга, чтобы повидаться со своим первым ухажером, который отправился туда на фестиваль с нелепой пантомимой. Я добралась туда и… и обнаружила его в постели с малолеткой. Когда я позвонила Эмили по телефону-автомату и стала всхлипывать в трубку, она сказала: «Я же тебя предупреждала. Он конченый. Успокойся, Лори. Возьми себя в руки. Найди себе другого – следующего!»

Я отчаянно высматриваю кого-нибудь, кто мог бы меня сейчас подвезти.

Шагая, мысленным взором я вижу большие языки пламени, лижущие стены. Я чувствую запах ядовитого черного дыма, поднимающегося в небо над зданием, которое когда-то было белым. Я слышу звуки хаоса: отчаянные крики и последовавший за ними топот множества ног.

Шагая, я снова и снова повторяю себе: «Все будет в порядке! Все будет в порядке!»

Но в действительности я отнюдь не уверена, что все и правда будет в порядке. Что-то пошло не так, и это привело к катастрофе.

Мимо проезжает грузовик. Из-под его колес на меня летят брызги. Мои ступни уже промокли.

Грузовик притормаживает. Я бросаюсь бежать.

Ну как такое могло произойти?

Тогда: после Испании

В первые выходные после нашего с Полли отдыха мне пришлось позволить ей повидаться с Сидом. У меня не было никаких разумных оснований для того, чтобы этого не разрешать: его отношение к дочери всегда было исключительно ласковым, и я осознавала, что воспитывать ребенка родители должны совместно, ведя себя по-взрослому и подходя к данному вопросу ответственно, пусть даже мне и хотелось вцепиться в Полли и, брыкаясь и вопя, никого к ней не подпускать.

Реальность сжала меня, словно в каких-то ужасных тисках. Я поймала себя на том, что снова хочу спрятаться от нее в каком-нибудь убежище, но такой возможности у меня уже не было. В Испании у меня получалось забыться, а вот здесь, дома, в лондонском районе Дартмут-Парк, я как бы шлепнулась с небес на землю. Мне опять пришлось ходить на работу и привыкать к новому образу жизни, подразумевающему, что я должна делиться дочерью со своим мужем, с которым уже не живу.

В пятницу Сид сам забрал Полли из школы, и поэтому мне не пришлось с ним встречаться – что стало для меня одновременно и облегчением, и еще одним уколом в сердце. Где-то в глубине души мне хотелось знать, будет ли Полли проводить время в компании с Джоли, но положительный ответ на этот вопрос был бы для меня невыносим.

Вместо того чтобы поехать из Центра домой, я отправилась с Эмили в кино. К несчастью, билеты на забавную комедию про матерей-лесбиянок уже раскупили, а потому мы три бесконечно долгих часа смотрели мрачный скандинавский фильм о надвигающемся конце света. К тому моменту, когда фильм закончился, я впала в такую депрессию, что мне захотелось, чтобы конец света и в самом деле наступил.

– Мне жаль, что так вышло, малышка, – сказала Эмили, подвозя меня потом домой. – Это, пожалуй, был далеко не лучший фильм из всех, которые мы с тобой смотрели.

– Да, не лучший, – согласилась я. – Но он все же был… интересный.

– Ты права. – Она повернулась ко мне, и ее сережки в виде перьев яростно закачались из стороны в сторону. – Такой интересный, что прямо захотелось пойти и наложить на себя руки.

Мы обе засмеялись. Впрочем, в глубине души мне было не до смеха: я чувствовала безграничную тоску.

– Хочешь, чтобы я к тебе заглянула? – спросила Эмили ради приличия, но я чувствовала, что ей не терпится куда-то отправиться.

Когда мы сидели в кинозале, она то и дело проверяла свой мобильный телефон. Это раздражало меня не меньше самого фильма, но я поняла, что у Эмили наклевываются отношения с каким-то новым мужчиной. Кто я такая, чтобы мешать ей затеять новый роман?

– Да нет, езжай, – ответила я.

Я помахала ей со ступенек на прощание, когда она двинулась прочь по улице, подкрашивая на ходу губы. Глядя на то, как задние габаритные фонари исчезают за углом, я почувствовала ревность, но только лишь самую слабую.

Я намеревалась поспать как можно дольше в субботу утром, но, конечно же, я проснулась в семь и потом лежала с открытыми глазами, наблюдая за тем, как бледный осенний свет пытается пробиться сквозь штору. Мой дом еще никогда не казался таким пустым и тихим. Сначала его покинул Сид, а теперь вот еще и Полли…

Я попыталась произнести одну из буддистских мантр Эмили для того, чтобы отогнать от себя подобные мысли, но, громко проговаривая «Ом», я всего лишь почувствовала себя дурочкой. Кроме того, я все равно только о том и думала, как Полли, наверное, уже просыпается на другом конце города. А еще я думала о Сиде и Джоли и о том, что я одинока, а они – нет. Мне был не нужен Сид, но это отнюдь не означало, будто меня не раздражает тот факт, что у него теперь другая женщина.

Я встала и выпила чаю за кухонным столом, глядя на сад, который с наступлением осени становился золотисто-коричневым. Потом прошлась по комнатам. Полила спатифиллумы. Покормила рыбок. Поговорила с ними немного. Интересно, они могут нас слышать? У рыб есть уши? Я присмотрелась к ним повнимательнее. Одна из хорошеньких голубеньких рыбок плавала у поверхности воды брюхом вверх.

О господи! От меня все уходят один за другим.

Я едва не расплакалась. Куда девается Будда, когда ты нуждаешься в нем?

«Полли вернется завтра вечером», – мысленно напомнила я себе. Но сейчас ее постель выглядела ужасно пустой. Я разгладила ее пуховое одеяло и усадила плюшевого медвежонка на подушку. Пожалуй, я могла бы отвезти ей плюшевого мишку, если она по нему скучает… Я поспешно прервала ход своих мыслей.

Смыв погибшую рыбку в унитаз, я позвонила Роберту, собираясь узнать у него, что делать с ключом от дома в Вехере: на работе я этого спросить не могла, потому что он на этой неделе туда не приходил. Однако на самом деле я звонила просто потому, что мне захотелось услышать чей-то голос. Роберт на мой звонок не ответил. Звонить Полли было еще слишком рано. Она никогда не вставала по субботам и воскресеньям раньше одиннадцати, да и к тому же одному только богу было известно, где она сейчас находилась.

Я изо всех сил пыталась не впадать в сентиментальность, но в конце концов это все-таки произошло, и по моим щекам потекли слезы. Тогда я решительно вытерла глаза и стала одеваться: натянула штаны и самый теплый джемпер, надела шляпу и шарф, а затем направилась через площадь в кафе Робин. Я нуждалась в общении с людьми, тепле и свете.

В этом душном маленьком кафе было уже полно людей, но один крошечный столик в углу еще никто не занял, и я села за него. Я схватила последний лист газеты, оставленный кем-то на полке, и лишь затем осознала, что этот раздел посвящен спорту. Тем не менее я его прочла. Было удивительно, что я ничего не знаю о гольфе, – не знаю и вполне могу жить дальше, так ничего о нем и не узнав.

Я уже почти расправилась со своим омлетом и со статьей про Гран-при Австралии[12], когда какой-то мужчина спросил, можно ли присесть за мой стол.

– Извините, но просто больше негде сесть. Ну разве что в саду, но там сейчас холодновато.

– Да, конечно! – Я наклонилась, чтобы забрать свою шляпу и шарф, которые положила на второй стул, стоящий возле этого стола. Шарф при этом прошелся по томатному кетчупу на моей тарелке и затем вымазал им мой белый джемпер.

– О господи! – Я начала немного нервничать. – Как неуклюже…

– Я принесу вам салфетку, – сказал мужчина.

– Спасибо.

Я подняла взгляд и посмотрела на него, когда он протянул мне бумажные салфетки. У него было симпатичное открытое лицо, слегка покрасневшее от холода, и рыжевато-каштановые волосы. Он показался… Мне не сразу пришло на ум подходящее слово. Показался мне вроде бы солидным и поэтому располагающим к себе человеком.

– Это весьма досадно, да? – Он посмотрел на пятно от кетчупа на моем джемпере.

Я снова поглядела вниз, на это пятно, и едва не покраснела.

– Такое со мной случается частенько, – поморщилась я. – Мне редко удается донести еду до рта так, чтобы она ни за что не зацепилась.

Он добродушно засмеялся, и настроение у меня слегка приподнялось. Я стала тщательно тереть пятно салфеткой. Мужчина сел за стол. Я почувствовала, как от него повеяло холодом. А еще от него пахло свежим воздухом. Выбросив салфетку, я уткнулась в свою чашку с капучино и стала читать что-то о человеке с фамилией Райкконен.

Наши колени соприкоснулись под крохотным столом, что едва не заставило меня вскочить.

Это было нелепо. Я посмотрела на него смелым взглядом, и мы оба усмехнулись.

– Тесновато тут, да?

– Не переживайте. – Я допила кофе. – Мне все равно уже пора уходить.

– Ой, пожалуйста, не уходите из-за меня, – встревожился он.

– Нет, по правде говоря, я думаю, что в любом случае уже прочла все о Гран-при, что могла.

– Любите этот спорт?

– Вовсе нет. – Я энергично помотала головой. – Я никогда в жизни не смотрела эти соревнования и отнюдь не собираюсь этого делать.

– Мне кажется, что это уж слишком специфический спорт. Явно не для широкого круга болельщиков.

– А мне кажется, что в нем многовато шума. – Я поискала взглядом Робин, чтобы попросить принести мне счет. – Да и спорт ли это вообще? Девушки с длинными ногами и волосами и мужчины, которые гоняют по Монако в дорогих автомобилях, загрязняя там воздух!..

– Думаю, это спорный вопрос, но я и сам тоже не очень-то интересуюсь гонками. – Он сделал паузу, а затем спросил: – Вы, видимо, живете где-то неподалеку?

– На другой стороне площади.

– Ага. Для меня этот район незнакомый.

– Здесь чудесно. Я имею в виду этот район. Тут все как-то по-свойски для такого большого города.

– Прекрасно.

Он улыбнулся. Его светлые глаза резко выделялись на загорелом лице, и он напоминал мне кого-то, но я не могла понять, кого именно. Так и не найдя взглядом Робин, я встала, тем самым как бы выставляя на всеобщее обозрение свой испачканный белый джемпер. Уже почти надев шляпу, я вдруг решила, что это можно сделать и позже – когда уже выйду на улицу. Я ведь не была уверена, идет мне эта шляпа или нет.

– Ну ладно, желаю вам приятно провести время! Может, еще когда-нибудь увидимся.

– Надеюсь, что увидимся, – сказал он, и, как это ни нелепо, мне его реплика почему-то понравилась.

Я заплатила у кассы и направилась к выходу. Проходя мимо этого мужчины, я слегка улыбнулась ему, и он улыбнулся мне в ответ. Он теперь тоже читал статью про Гран-при.

На улице было очень холодно, но настроение у меня стало таким приподнятым, каким оно не было уже много недель. Однако по мере того, как я шла к магазинам через парк, моя радость быстро улетучивалась. Этот мужчина был очень приятным. И очень… внимательным. Мне казалось, что прошло много времени с тех пор, как кто-то уделял мне какое-то внимание. Но мне нужно было сосредоточиться на Полли – только на ней одной.

Взглянув на себя в зеркало, висящее в овощном магазинчике, я заметила на носу подсохшую пенку от капучино. Вытирая ее, я осознала, что этот мужчина всего лишь пожалел меня – такую вот неуклюжую балбеску. Кроме того, он наверняка был женат. Абсолютное большинство хороших мужчин не остаются холостыми. Выходя из магазинчика, я едва не столкнулась с женщиной, которая что-то тихо говорила в свой мобильный телефон; лицо ее было частично скрыто меховым капюшоном. Она, похоже, очень сердилась и отвернулась от меня, чтобы ее телефонный разговор никто не услышал.

Я потопала домой – одинокая и отверженная. Мне захотелось поговорить с Полли. Будет ли это правильно, если я позвоню ей сейчас, когда она находится дома у Сида? Не расстроит ли это ее? Как следует поступать в подобной ситуации такой – расставшейся с мужем – матери, как я? Одному только богу известно.

Я уступила дорогу пожилой женщине и ее спаниелю.

К черту мужчин! Возможно, пришло время обзавестись собакой.

Сейчас: час третий

11 часов утра

Я сижу в кабине грузовика. Кабина эта расположена очень высоко от земли, и я какое-то время даже чувствую себя в относительной безопасности: я ведь как бы слегка приподнялась над окружающим миром. Я могу смотреть поверх ограждений на раскинувшиеся вокруг голые поля. Моросящий дождь и вспаханная коричневая земля портят милый традиционный зеленый ландшафт Англии.

Шофер не пытается затеять разговор, и я благодарна ему за это. Он слушает по радиоприемнику Джонни Кэша[13], отбивая ритм пальцами по рулю. Мой рассудок вибрирует, как стрелка спидометра на приборной панели грузовика. Я пытаюсь собраться с мыслями.

На часах уже почти одиннадцать.

Я собираю в уме факты. Мне известно, что моя мама повезла Полли в Евро-Диснейленд. Я отчаянно пытаюсь вспомнить, в какое время они должны были вернуться, но в своем паническом состоянии я этого сделать не могу. Мой ум кажется мне гигантским ситом – или, хуже того, супом из забытых фактов. Я пытаюсь сконцентрироваться на том, что я помню. Эмили меня куда-то увезла. Это точно. Формально в связи с моим днем рождения, но в действительности для того, чтобы дать мне возможность бежать после конфликта в галерее Лемана. После того как Сид вышел из себя. Я помню очень хорошо, что он вышел из себя. Он вышел из себя уже в который раз и сильнее, чем когда-либо раньше, после того как я сказала ему, что он некоторое время не сможет видеться с Полли. И именно это больше всего тревожит меня сейчас. Именно это заставляет меня думать, что он никогда меня не простит.

«Толк в жизни понимаешь только потом, но жить приходится сначала». Кьеркегор[14] сказал это больше ста лет назад. Мой первый наставник Джон очень высоко ценил это высказывание. А вот я только сейчас начинаю понимать его глубокий смысл.

Я попалась на старые уловки Сида. Я угодила в свою старую ловушку. Он снова обхитрил меня, доверчивую дурочку. Я уже вроде бы научилась уму-разуму, но тем не менее дрогнула и в конце концов не смогла проявить решимость.

Мне жутко хотелось верить, что, несмотря на все неблагоприятные для меня обстоятельства, на этот раз все будет по-другому. Мне хотелось верить, что на этот раз все получится и что все будет хорошо, что рядом с Полли снова будут находиться оба ее родителя, а я окажусь рядом с мужчиной, которого я раньше любила так сильно, как никого другого. Рядом с мужчиной, которого я не могла удалить из своей ДНК, как бы ни старалась: он был неотделимо впаян в мои синапсы. Рядом с мужчиной, которого я жаждала – в прямом смысле слова – с того дня, когда впервые поднялась с постели вместе с ним, уже прикипев к нему. Мужчиной, с которым я… Я запнулась на слове «нянчилась»: мне очень не хочется признавать это даже теперь. Даже теперь это вызывало у меня неприязнь и заставляло меня чувствовать себя глупой и слабохарактерной. Но это была правда.

Мужчина, которого я любила и с которым я нянчилась.

Человеческое сердце склонно к ошибкам. А человеческая плоть слаба.

А Сид – и в самом деле красивый и, хуже того, безусловно сильный и очаровательный. Он научился очаровывать людей еще в раннем возрасте, и он мог делать это, когда хотел. Это было его спасением от того пренебрежения, которое он испытывал со стороны родственников с самого детства. Во время нашей супружеской жизни, если он делал что-то не так, он медленно прокрадывался ко мне в душу, а я этого маневра даже не замечала.

Да уж, я думаю, что женщина даже с самым сильным характером не смогла бы устоять перед Сидом, если бы он решил, что она ему нужна. Однако она могла ему понадобиться только по какой-то сугубо личной причине, и его стремление к ней никогда бы не принесло пользу никому, кроме самого Сида. Но она не замечала бы этого – не замечала бы до тех пор, пока не стало бы слишком поздно. Пока все уже не было бы утрачено.

Она не смогла бы выиграть у Сида. Нет, точно не смогла бы. Карты всегда подтасованы, и ее шансы равнялись бы нулю…

Грузовик, угодив колесом в рытвину, резко дергается. Я, выйдя из своей задумчивости, снова смотрю на часы и считаю время на пальцах.

Сколько у меня еще осталось времени?

А может, я всего лишь впадаю в панику? Я пребываю в состоянии шока – в этом нет никаких сомнений. И тут мне припоминается то, что произошло в художественной галерее, и то, что за этим последовало.

«Я убью тебя, Лори».

– Вы вот-вот повредите себе ладонь, милая моя…

Я вздрагиваю.

– …если будете продолжать это делать. – Шофер показывает на мои руки.

Я смотрю вниз и вижу, что, предаваясь размышлениям, с силой давила своей неперебинтованной ладонью на какой-то острый выступ в кабине.

– Так что лучше перестаньте.

– Детская привычка. – Я пытаюсь улыбнуться и засовываю руки в карманы.

– Вы, похоже, пережили что-то ужасное, – говорит шофер.

– Да, – соглашаюсь я, потому что мне кажется бессмысленным это отрицать.

Он больше ни о чем не спрашивает, и я благодарна ему за это. Думаю, он сталкивается здесь, на дороге, с самыми разными людьми. В радиоприемнике Джонни Кэш поет песню «Рана» Трента Резнора[15]. По-моему, это самая грустная песня из всех, которые я когда-либо слышала. Мне очень хочется ее выключить.

– А далеко вы едете? – спрашиваю я.

– Сверну в Эксетере. Я направляюсь в Эксмут[16]. Думаю, вам это не очень-то подходит, да?

– Да, не подходит. Мне нужно в Лондон.

– Я высажу вас на следующем перекрестке, прежде чем поверну.

– Спасибо. – Мое сердце болезненно сжимается. У меня нет ни малейшего представления о том, где находится этот перекресток, но мне нужно добраться до Лондона – и побыстрее. – Спасибо огромное.

Он кивает:

– Тут уже недалеко.

В зеркале заднего вида я замечаю, как красный автомобиль стремительно приближается к нам сзади. Я задерживаю дыхание.

Этот автомобиль обгоняет нас по внутренней полосе движения, резко перемещаясь с одной полосы на другую. Водитель грузовика качает головой:

– Идиот.

«Я помню все…» – поет Кэш.

Я снова начинаю дышать. Мне не хочется выходить из этого грузовика.

Ну как я доберусь туда, куда мне необходимо добраться как можно быстрее, не обратившись в полицию? В полицию, в которой мне в прошлый раз не поверили. И в позапрошлый раз тоже…

Тогда: Мэл

Полли вернулась домой в воскресенье вечером, и я была безумно рада видеть ее, хотя, когда пришло время ложиться спать, мы принялись спорить из-за того, что папа позволял ей ложиться «намного позднее». Я сказала, что папа общается с ней лишь несколько дней подряд с интервалом в несколько недель, а потому ему, по-видимому, хочется посидеть с ней вечером подольше, ибо для него это удовольствие, но, конечно же, для Полли с ее мировоззрением эти мои слова ничего не значили. Я не стала добавлять, что у Сида нет часов, хотя его жизнь проходит по графикам и расписаниям, и что он не имеет ни малейшего представления о том, в какое время маленькие дети должны ложиться спать. Более того, его это не особенно волнует. Бодрствование допоздна случилось в основном из-за того, что ему не хотелось утруждать себя и укладывать ее спать, а не по какой-то менее эгоистичной причине.

Подобно большинству родителей, я, возясь со своей маленькой дочерью, периодически загоралась желанием уделить хоть сколько-то времени и себе самой, тем более что мой муж зачастую всю ночь что-то рисовал и ложился спать лишь на рассвете. Однако, когда Полли рядом со мной не было, у меня возникало такое ощущение, как будто мне отрубили руку. Я находила, чем заняться: протирала кухонные шкафчики, которые до этого даже не открывала, разбиралась со своей бумажной работой, бродила по парку, размышляя, является ли тот факт, что я так ужасно скучаю по Полли, свидетельством того, что я пребываю в состоянии взаимной зависимости с собственным ребенком. Иногда работа психотерапевта не очень благоприятно сказывается на твоем собственном психическом состоянии. Я набрала целый карман самых колючих конских каштанов в слабой надежде на то, что уколы их игл заставят меня забыть о душевной боли. А еще я надела наушники и стала слушать Марию Каллас, включив полную громкость и надеясь, что музыка заглушит мою беспрестанную мысленную болтовню. Но ни то ни другое не помогло.

Однако мало-помалу жизнь «после Сида» снова налаживалась. Точнее говоря, налаживалась уже совсем по-другому. Я всячески старалась избегать своего мужа. Я и скучала по нему тоже, причем иногда очень сильно, но встречаться с ним для меня было ужасно мучительно, а потому я изо всех сил пыталась этого не делать. Я сводила наше общение к минимуму, и иногда, когда у меня было плохое настроение и когда я попросту не могла всего этого выносить, я просила маму или Эмили вместо меня отвезти Полли к Сиду и затем забрать ее у него.

Как-то раз в воскресенье я заметила в газетах фотографию Сида и красавицы Джоли на каком-то светском мероприятии. Я даже не поверила, увидев, что на них хорошо сочетающиеся наряды, что у нее очень большие глаза с серебристыми блестками возле них и что он красивый, но какой-то сердитый. Сид всей душой ненавидел прессу. Я разглядывала их костюмы от Хилфигера[17] и длинные кожаные пальто, наверняка купленные в каком-то модном дизайнерском салоне. Эта фотография показалась мне лишь чуть менее нелепой, чем появившаяся неделей раньше, на которой Сид был запечатлен сидящим на старом мотоцикле «Энфилд» и презрительно кривящим губы перед своим последним полотном. Это наверняка было ухищрением хитроумного Рандольфа, связанным с тем, что приближался сезон присуждения наград и премий: Рандольф, возможно, полагал, что такая фотография вызовет ассоциации с молодым Брандо[18]. А может, Сид просто пытался как-то компенсировать свою утраченную молодость?

В чем бы ни заключалась правда, я хихикала, пока не заметила свое отражение в зеркале и не осознала, что похожа на сумасшедшую. Я вырвала из газеты эту фотографию и бросила ее в огонь, пылающий в камине.

Когда я вернулась в Центр, на меня нахлынула волна новых клиентов, направленных государственной службой здравоохранения: начавшийся недавно экономический спад в сочетании с отвратительной погодой привели к буму разводов, тревог и депрессий. Я отдала Роберту ключ от его дома в Испании вместе с картинкой, которую нарисовала для него Полли.

– Это красивейшее место, – сказала я. – Я искренне благодарна тебе, Роб, за то, что ты по дружбе взял с меня так недорого. Это было с твоей стороны очень даже любезно. – Я поморщилась. – Я ведь испытываю некоторые финансовые затруднения после того, как мы с Сидом… Ну, ты знаешь.

Расстались. Это слово все еще застревало у меня в горле.

– Да и у меня тоже подобные затруднения, милая моя. – Роберт с мрачным видом поискал в шкафчике пакетик с чаем. – Владеть таким домом по нынешним временам – настоящая роскошь. Но мне очень помогло то, что я дал рекламное объявление в информационном бюллетене Центра. Я получил несколько заявок из различных подразделений.

– А хорошая ли это идея? – Я подняла бровь. – Ты и в самом деле хочешь, чтобы туда приезжали какие-то клиенты Центра? – Роберт был по профессии иглотерапевтом, специализирующимся на пациентах с пагубными привычками. – Ты, я думаю, мог бы сделать специальное предложение: курс лечения плюс солнце и «Сангрия».

– Не говори глупостей. – Он, похоже, слегка рассердился. – Это ведь за границей, да и вообще может возникнуть множество трудностей.

– Это была шутка. – Я передала ему кружку. – Пожалуй, не очень хорошая. Это, конечно же, не мое дело.

– Вот в этом, думаю, ты права. – Он достал из шкафчика коробку с настоем ромашки. – Но, как бы там ни было, нам необходимо получать какую-то прибыль, если мы хотим и дальше владеть этим домом. Лиз не нравится эта идея, но ей угрожает увольнение по сокращению штатов, а значит, мне нужно организовать какой-нибудь бизнес, потому что в противном случае этот дом придется продать, а нам с ней очень не хотелось бы этого делать.

– Мне вполне понятно почему. Там такой яркий солнечный свет и такой свежий воздух! Очень хорошо для души.

– Но, видит бог, нашим душам еще нужно чем-то питаться, не так ли? – Он подмигнул мне. – И пока мы все еще владеем этим домом, ты всегда можешь снять его по низкой цене, малышка. Запросто.

* * *

Я стала чуть ли не каждый день захаживать в кафе Робин, но уже больше не встречала того мужчину. Через несколько недель я смирилась с тем, что никогда его больше не увижу.

Как-то раз в субботу утром Сид приехал, чтобы забрать Полли. Он приехал на порше. Хотя и стареньком, но все же порше.

– Ты что, перестал выписывать журнал «Коммунистическое обозрение»?

Я принялась рассматривать автомобиль поверх его плеча. Сид был небрит, на его старых джинсах виднелись пятна масляной краски – ярко-зеленой и голубой, – и это означало, что у него сейчас период «подъема». В периоды «упадка» преобладали коричневые, серые и черные оттенки, то есть цвета грязи и слякоти. Я присмотрелась к нему. Он, возможно, оставался таким же симпатичным, как и раньше, но его зеленые глаза были налиты кровью, веки припухли, и от него пахло сигаретами и каким-то дешевым алкоголем. Выглядел он уставшим.

– Папа! – Полли появилась в ярко-красной куртке и встала у открытой двери, держась за ее ручку. – А можно я сегодня вечером опять посмотрю мультик «Кунг-фу панда»?

Я удивилась тому, что Сид снизошел до какого-то там мультфильма. Он, мой муж, в любом виде искусства тяготел лишь к тому, что было понятно далеко не всем.

– Думаю, что да. – Сид приподнял Полли и поцеловал ее в розовую щеку. Они были очень похожи друг на друга, и это иногда заставляло мое сердце болезненно сжиматься.

Мой будущий бывший муж.

– Папа разрешает мне смотреть телек, лежа в постели. – С гордостью заявив об этом, Полли погладила отца по щеке. – Пока я не засну.

Я задалась мыслью, а чем же занимается сам Сид, пока Полли смотрит мультики.

– Ну да, она, пожалуй, могла бы лечь спать до полуночи.

Это прозвучало до того, как я успела вмешаться. Сид с его мелкобуржуазными замашками мог уколоть меня в любой момент. Я поспешно поцеловала волосы Полли:

– Увидимся завтра, малышка.

Правило номер один: не спорьте в присутствии детей.

Сид, посмотрев на меня, поднял бровь.

– Лори, милая, – сказал он, растягивая слова, – когда ты стала такой, черт побери, прозаичной?

– Не ругайся. – Подавляя в себе желание толкнуть его так, чтобы он грохнулся вниз со ступенек, я отправилась обратно в дом, прежде чем Полли увидела мое лицо. – Хорошего отдыха, Пол. Да, кстати, Сид… – Я не смогла сдержаться. – Пожалуйста, проследи за тем, чтобы она пристегнула ремень безопасности.

Пять минут спустя во входную дверь снова позвонили.

Это был Сид.

– Я хотел кое-что сказать.

Он стоял, прислонившись к стенке крыльца. Полли уже сидела в автомобиле, погрузившись в какую-то игру на его мобильном телефоне.

– Что?

Я в течение долгого времени думала, что он все еще заставляет меня трепетать от страсти, но совсем недавно осознала, что это всего лишь кортизол. Не любовь, а просто гормон стресса.

– Я подыскал агента по недвижимости. Он приедет в понедельник, чтобы оценить и сфотографировать этот дом.

Я уставилась на мужчину, с которым делила все на протяжении восьми лет. Он выдержал мой взгляд, и мне на секунду показалось, что я вижу в его глазах выражение вины, но он вместо каких-либо оправданий и извинений лишь как-то мерзко улыбнулся.

– Он сам тебе позвонит. Если, конечно, ты когда-нибудь сможешь найти свой телефон.

Я захлопнула перед ним дверь и, прислонившись к ней, стала ждать, когда мое сердце перестанет биться так сильно и когда шумный старый порше уедет. Затем я настороженно посмотрела на дисплей своего телефона, лежащего на столе в коридоре, – телефона, который я якобы никогда не могла найти. Не было никаких звонков и никаких текстовых сообщений. Со мной никто не пытался связаться.

Я решительно схватила верхнюю одежду и сумку, подавляя желание включить компьютер и порыскать по «Фейсбуку». Я не буду сидеть со слезами на глазах в пустом доме – который скоро уже будет не моим – и горевать по поводу своего несчастного брака.

Я пошла через площадь в кафе – к жизни и к людям.

– Давненько тебя не видела, – сказала Робин своим обычным бодрым голосом. – Кофе?

– Да, спасибо. И еще, пожалуйста, огромный кусок шоколадного торта. Именно огромный. И чтоб крема побольше.

– Ого! – понимающе покачала головой Робин. – Ну и денек сегодня.

– Да уж, – поморщилась я. – Уж денек так денек.

Я принялась за торт и за главу о том, как Фрейд завидовал Карлу Юнгу в плане профессиональной деятельности и секса. И тут вдруг раздался чей-то голос:

– И снова привет.

У меня даже вилка выпала из рук – прямо на пол.

– О господи, я прошу прощения. – Это был тот мужчина со светлыми глазами. – Вы очень нервничаете, да?

– Да, немножко нервничаю, – согласилась я. Он наверняка подумал, что я психически неустойчивая.

Мужчина поднял с пола вилку и, сходив к Робин, принес мне другую.

– Спасибо. Пожалуйста, возьмите себе немного этого торта, – сказала я, сама не соображая, что говорю. – Я его все равно весь не съем.

– Вы серьезно?

Я медленно кивнула, уже жалея о том, что сказала.

– Пожалуйста, возьмите. Если, конечно, вы не против.

– Нет, не против. – Он сел за мой столик. – Спасибо.

На этот раз, по крайней мере, стол был побольше и наши колени не соприкасались под ним. Как только этот мужчина сел рядом, у меня в голове стало как-то пусто.

– Вы часто приходите сюда? – спросила я и тут же почувствовала себя дурой.

Он усмехнулся:

– Нет, не часто, но намереваюсь приходить почаще.

– Извините, – сказала я, смутившись. – Я говорю… глупости.

– А я люблю глупости, – ответил он. – Глупость, по-моему, – это нечто хорошее.

Я изо всех сил старалась не залиться румянцем, мысленно ругая свою – склонную к покраснению – кожу.

– Мэл Купер. – Он протянул мне руку.

– Лори Смит, – сказала я, пожимая его руку и бросая на него пристальный взгляд.

У него была внешность человека с крепким здоровьем. Он очень отличался от Сида, который всегда выглядел бледным и растрепанным. Этот мужчина был ухоженным, тщательно причесанным и слегка загорелым. Мне, как ни странно, казалось, что я с ним очень хорошо знакома.

– Вы вроде бы живете где-то неподалеку, да?

– Да, со своей дочерью. – Произнеся эти слова, я почувствовала себя неловко. – Но не с ее отцом. – «О господи!» – Я имею в виду, что раньше мы жили вместе. – «Заткнись, Лори!»

Я на протяжении многих лет занималась тем, что консультировала людей, как им вести себя в подобных жизненных ситуациях, однако, когда такая ситуация возникла в моей жизни, я не знала, что и сказать.

– У вас есть дети? – Я продолжала нести какую-то чушь.

Я взглянула на его безымянный палец: обручального кольца на нем не было. Однако… однако мне показалось, что на пальце осталось небольшое углубление от кольца, да и кожа в этом месте была вроде бы чуточку посветлее.

Он мне что-то сказал, но я, задумавшись, не расслышала.

Я встряхнулась:

– Ой, извините.

– Я сказал, что да. У меня сын.

– Сколько ему лет?

– Всего лишь семь.

– Чудесный возраст. Полли шесть лет.

– В какую школу она ходит?

– В школу имени Беды Достопочтенного.

– О-о, мы надеемся устроить туда Леонарда. Мы, правда, немножко с этим задержались. А пока что нам приходится тащиться через весь город.

Мы. Я запихнула кусок весьма экстравагантно оформленного торта в рот и начала собирать свои вещи.

– Ну ладно, мне вообще-то уже пора идти. – Я старалась казаться веселой, но это у меня не очень получалось. – Пожалуйста, доешьте торт.

– Когда я говорю «мы», я имею в виду себя и мою бывшую супругу.

Интересно, внешне было заметно, что я почувствовала облегчение?

Я откинулась на спинку стула. Спешить мне в действительности было некуда.

– Понятно. А что вообще заставило вас переехать сюда?

– Работа. Работа и необходимость что-то изменить.

– А какая у вас работа?

– В сфере информационных технологий.

– О-о, это замечательно. – Глупо. Но безобидно. – Я не очень… – Я запнулась, не зная, как бы поделикатнее выразиться. – Я не очень хорошо разбираюсь в компьютерах…

– Вы не интересуетесь ими – вот что вы имеете в виду. – Он улыбнулся. – А с какой стати вы стали бы ими интересоваться? Возиться с ними и в самом деле довольно скучно.

– Это вы сказали. – Я тоже улыбнулась. – Не я.

– Но это не означает, что и мы скучные. Я имею в виду тех, кто работает в сфере информационных технологий.

– О-о, это замечательно.

– Я стараюсь как могу. И мне моя работенка нравится.

– Да, это замечательно. А где вы работаете?

– Здесь, в городе. Хотя предпочел бы, пожалуй, работать в деревне. Наверное, я старею. Город – он такой… Не знаю. В нем иногда уж слишком людно.

– Да, я знаю, что вы имеете в виду. А где именно? Хотя нет, позвольте мне отгадать. Канэри-Уорф?[19]

– Вообще-то в банке. Неподалеку от здания Банка Англии.

– О-о, это очень круто.

– Нет, не очень. – Его рука зависла над последним кусочком торта. – Точнее говоря, совсем не круто. Просто очень много людей в костюмах.

– И денег. Доедайте. – Я пододвинула к нему тарелку.

– Безналичных денег. Ну, если вы настаиваете, – усмехнулся он и быстренько умял остаток торта. Раздался сигнал его телефона. – Извините. – Он бросил взгляд на экран. – Мне нужно ехать, забирать Леонарда. Сегодня моя очередь.

– Не переживайте. – Я наморщила нос. – Это нечто такое, к чему я сейчас как раз привыкаю. Когда родители ребенка – каждый сам по себе.

– Это тяжело, правда? К этому и в самом деле нужно еще привыкнуть. – Он встал и начал застегивать пуговицы на своей куртке. – Мне было очень приятно познакомиться с вами поближе, э-э… – Ему стало неловко. – О господи, я забыл… Извините.

– Ничего-ничего. Меня зовут Лори.

– Ну да, конечно. – Он театральным жестом шлепнул себя ладонью по лбу. – Я вечно забываю все имена.

– Ничего страшного.

Когда он повернулся, чтобы уйти, я вдруг затараторила:

– Э-э, Мэл, я вот тут подумала – мне просто пришло в голову, что если вам захочется – если вам когда-нибудь захочется, – чтобы наши дети познакомились и пообщались, то…

– Еще как захочется. – Его красноватое лицо просветлело. – Почему бы нам не договориться о чем-нибудь прямо сейчас?

– Ну да, правильно. – Его поспешность меня слегка смутила. – Да, мы вполне могли бы это сделать, я думаю…

– Может, на следующих выходных? Ваша дочь будет с вами?

– Да. – Однако приходить сюда, в это кафе, мне не хотелось. Оно слишком маленькое, слишком тесное, в нем слишком много людей, с которыми я знакома. – Мы могли бы посетить Музей игрушки. Он находится на южной стороне этого парка.

– Замечательно. Я планировал туда заглянуть еще с того момента, как мы переехали. Там, наверное, интересно.

– Вот и хорошо. – Мой голос что, задрожал? – В субботу или в воскресенье?

– Для меня лучше в субботу.

– Хорошо. Встретимся там с вами в… – Почему я вдруг так разволновалась? – Может, сразу после обеда?

– Здорово. В два часа – это вам подойдет?

– Хорошо, в два. Увидимся там.

Когда он вышел, в окно забарабанил проливной дождь. Я невольно порадовалась тому, что осталась здесь, в кафе.

Сейчас: час четвертый

Полдень

На станции техобслуживания я благодарю шофера и вылезаю из кабины обратно в сырой серый день. Сейчас довольно холодно – прямо-таки мороз, – и я поплотнее закутываюсь в свое слишком большое пальто.

Зайдя в порадовавший меня своим теплом придорожный магазинчик, я покупаю бутерброд с сыром и усаживаюсь в кафетерии. Я смотрю на свой новый мобильный телефон, очень желая, чтобы он сейчас зазвонил. Очень хочу поговорить со своей матерью. Мне тридцать шесть лет, и мне нужна моя мама. Я также хочу, чтобы она находилась там, где она сейчас находится, с Полли. Чтобы моя дочь оставалась в безопасности.

Предчувствия не дают мне покоя. В голове роятся мысли. Весьма хотелось бы знать, где сейчас Сид. Какой-то внутренний голос шепчет мне: позвони ему, проверь. Он где-то поблизости? Я думаю о своей последней встрече с ним и вспоминаю об охватившем его тогда гневе: это была вспышка негативных эмоций, способная серьезно обжечь любого, кто окажется рядом.

Ему звонили из той больницы? Просили приехать? Он туда не поехал бы – в этом я уверена. Сид испытывает перед подобными учреждениями жуткий страх, возникший еще в его трудном детстве. Я нахожусь в безопасности, пока…

Пока кто-нибудь не увидит изувеченное тело Эмили и не поймет, что это вообще-то не я…

Пока эта новость не попадет в газеты…

Пока…

Я прикусываю губу, чтобы перестать думать об Эмили. Мне нужно сосредоточиться. У меня еще будет время для траура – если, конечно, я выберусь из этой заварухи живой.

Я кручу кольцо вокруг пальца. Мне следовало бы попытаться продать его или заложить в ломбарде, когда у меня была такая возможность – там, в нашем городе, – но мне тогда эта мысль в голову не пришла. Кольцо стоит тысячи фунтов. Одна из немногих красивых вещей, которые купил для меня Сид после того, как заработал свой первый миллион.

На четвертый день рождения Полли он устроил для всех нас завтрак в постели – что само по себе было редкостью. Мы к тому моменту уже часто ссорились. Он подолгу отсутствовал дома, потому что его вдруг стали восхвалять и уважать, и он попросту не мог подстроиться под домашнюю жизнь. Внимание к нему со стороны средств массовой информации он воспринимал как огромную нагрузку. Он был настороженным, никому не доверял. Таким стал мой психически измученный Сид.

В то утро, опираясь на подушки на нашей огромной новой кровати и все еще толком не проснувшись, я, засунув себе в рот ложку кукурузных хлопьев, стала жевать их – и едва не сломала себе при этом зуб. Полли очень позабавило то, как я выплюнула сначала молоко, а затем – кольцо с бриллиантами. Вертя его в пальцах и вытирая с него молоко, я уже даже и не думала о своих зубах. Это был редкий жест со стороны Сида, и он имел для меня огромное значение. Показуха тут была ни при чем: Сид не стал бы ради этого покупать ужасно дорогие и красиво ограненные бриллианты в платиновой оправе.

На сегодняшний день кольцо – единственное драгоценное украшение, которое я все еще ношу. Я уже давно перестала надевать свое обручальное кольцо, но вот с этой вещью я расстаться не могу: я все еще крепко связана с ней эмоционально. Она символизирует небольшой промежуток времени, в течение которого я была по-настоящему счастлива.

Может быть, в этом и заключается жизнь. В ней случаются всего лишь небольшие периоды счастья, которые мы должны лелеять в памяти, чтобы как-то пережить мрачные серые дни.

Глядя в окно на один из таких серых дней, я замечаю, что неподалеку припаркован полицейский автомобиль. Значит, где-то поблизости находятся полицейские. Я осознаю, что по-настоящему запаниковала: вела себя как какой-то параноик. Мне необходимо поговорить с кем-нибудь, объяснить, почему у меня такой странный вид. У полицейских я обычно большой симпатии не вызываю, но тем не менее…

Я принимаю решение.

В общем-то, я довольно ясно представляю себе, что произошло. Уж кто-кто, а я разбираюсь в состоянии шока и его проявлениях. Впав в заблуждение, я каким-то образом убедила саму себя в том, что за мной кто-то охотится, но в действительности это чушь. Произошел несчастный случай. Это был жуткий несчастный случай, и моя любимая Эмили погибла, но тем не менее это был именно несчастный случай, а не что-то еще. Несчастный случай. Мне на глаза наворачиваются слезы.

Я быстро моргаю, чтобы отогнать их, и жду у окна, когда полицейские вернутся в свой автомобиль.

На парковку с дальней стороны заезжает большой черный мотоцикл. Он медленно приближается к зданию, в котором сижу я.

У меня появляется странное щемящее чувство в груди: мне кое-что вспоминается.

Большой мотоцикл с ревом едет по автостраде справа от нашего автомобиля, за рулем которого сидит Эмили. Ее все больше охватывает беспокойство. «Отвали», – говорит она безликому мотоциклисту, который не может ее услышать. Она машет рукой в окошке автомобиля, показывая мотоциклисту, чтобы тот убирался прочь. «Эмили, – говорю я. Нашу машину начинает носить из стороны в сторону. – Сосредоточься».

Теперь я вижу, как коренастый полицейский идет через внешний двор, жуя на ходу гамбургер. Я вспоминаю, как разговаривала с другим полицейским несколько дней назад. Я сидела рядом с Эмили в маленьком провинциальном полицейском участке, пила чай из пластиковых стаканчиков, рассказывала ему о своих страхах и испытывала негодование, потому что, как мне казалось, ему было очень скучно меня слушать. Но и Эмили тоже не очень-то мне верила. Я оставалась единственной, кто был не на шутку встревожен.

Я знала, кто сидел на том мотоцикле, который преследовал нашу машину.

Я встаю. Кровь начинает циркулировать по моему телу быстрее. Я чувствую головокружение.

Мотоцикл останавливается, и обутая в сапог нога мотоциклиста опускается на бетон.

Выронив бутерброд на пол, я резко отодвигаюсь от окна, чтобы мотоциклист не смог меня увидеть. Мое сердце болезненно колотится в груди. Я права: происходит что-то неладное. Все складывается один к одному.

Мне нужно срочно разыскать Полли. До того, как это сделает он.

Я выхожу через заднюю дверь и иду на ту часть парковки, где стоят большие грузовики. Там я ищу какого-нибудь шофера. Подойдет любой.

Мне необходимо выбраться отсюда – и побыстрее.

Тогда: еще одна встреча с Мэлом

К пятнице я уже всерьез жалела о том, что у меня нет номера телефона Мэла. Наш дом был выставлен на продажу, а Сид все еще не дал мне никаких денег на Полли, и поэтому я предчувствовала проблемы, когда готовилась к разговору с адвокатом. Хуже того, на работе в течение всей прошедшей недели творился ужас: мне пришлось иметь дело с двумя невероятно психически травмированными суданскими девушками из Центра помощи беженцам. Их жутко изнасиловали в Дарфуре[20], а теперь им угрожала депортация. Ни на один мой телефонный звонок местным властям по поводу этих девушек никто не отвечал, и я чувствовала себя беспомощной, поскольку у меня не получалось им как-то помочь.

Когда настали выходные, мне хотелось только одного – устроиться поуютнее перед телевизором вместе с Полли и посмотреть старые мюзиклы. У меня не было желания встречаться с Мэлом. Одному только богу было известно, зачем я это все затеяла и о чем я при этом думала. Я не хотела, чтобы Полли играла с его сыном, но у меня не было способа связаться с ним и отменить назначенную встречу. Единственное, что я могла сделать, – так это просто не прийти.

Однако поступить подобным образом я не решилась, и поэтому в субботу мы поспешно съели тарелку бобов на тостах и затем – Полли ехала на своем детском мотороллере – направились к южному входу в парк, чтобы встретиться там с семейством Купер. Я решила так: скажу Мэлу, что нам необходимо еще кое с кем встретиться, а во второй половине дня мне нужно отвести Полли туда, куда мы попросту не можем не прийти, и потому мы сумеем провести с ним и его сыном не больше одного часа.

Когда мы подошли ко входу в парк, Мэл нас там уже ждал. И, похоже, он был один.

– Вы без Леонарда? – произнесла я так приветливо, как только могла, приглядывая за Полли, которая ездила на своем мотороллере вокруг пустой цветочной клумбы.

– Его мать начала создавать препятствия, – ответил Мэл, держа руки в карманах.

Сейчас, когда мы находились не в том кафе, он казался неуклюжим и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Пока мы стояли рядом, притоптывая на месте оттого, что вдруг похолодало, мне подумалось, что он похож на большого медведя, поднявшегося на задние лапы.

– В ней проснулся собственнический инстинкт, – добавил он.

– Да ладно, не переживайте. – Охватившее меня облегчение было огромным, но я постаралась его скрыть. – Мы организуем это как-нибудь в следующий раз.

Его лицо просветлело:

– Правда? Замечательно.

У меня мелькнула мысль: а не попрощаться ли с ним прямо сейчас?

– Может, выпьем по чашечке кофе? – предложил он без особого энтузиазма.

Я посмотрела на Полли. С гордым видом вручив мне несколько замызганных перьев: «Для твоей коллекции, мамочка», – она теперь всячески пыталась подманить любопытную белку половинкой хрустящего картофельного колечка и какими-то пушинками из кармана ее курточки. Я перевела взгляд на Мэла. Он улыбнулся, и я поймала себя на мысли, что у него симпатичное лицо.

– Ну конечно. – Мы находились возле чайного павильона парка. – Заглянем сюда?

После препирательств с Полли – довольно шумных с ее стороны – относительно того, пить ей простой апельсиновый сок или газированный (препирательств, во время которых я изо всех сил старалась оставаться хладнокровной и не быть такой матерью, которая повышает голос либо же немедленно соглашается с требованиями своего ребенка, лишь бы он угомонился), мы трое уселись в углу.

– Это очень хороший парк. – Мэл смотрел поверх эстрады для оркестра, грея руки о чашку чая. – Он как бы уютный.

– Да, несомненно, – согласилась я.

– Он намного меньше, чем тот огромный парк, который был возле нашего дома. – Мне на мгновение показалось, что он почувствовал себя в чем-то виноватым. – Я имею в виду, возле нашего бывшего дома.

– Мне скучно, – громко заявила Полли, уставившись на меня своими голубыми глазами.

– Пей сок, – сказала я, стараясь выдержать ее взгляд.

– Ты моргнула первой, – хихикнула Полли, а затем посмотрела на свое печенье.

– Извините, Мэл. А где был ваш дом? – Бросив кусочек сахара себе в кофе, я задумалась, а не бросить ли еще один. Такое вот проявление слабости.

– В Сент-Олбанс[21].

– Можно я выйду на улицу, мамочка? – Полли вылизала всю начинку из своего печенья и с презрением положила на тарелку то, что от него осталось. Ее губы были в шоколаде. – Я хочу проверить, сколько раз я смогу объехать на мотороллере вокруг кафе за пять минут. Можешь засечь время?

– Если ты пообещаешь находится там, где мне тебя будет отсюда видно. И вытри рот.

– Обязательно вытру.

Она бросилась к выходу и со стуком открыла деревянные двери.

– Извините.

– О господи, да не надо извиняться. Я знаю, что представляют собой дети.

– Они милые, но утомительные! – Мы улыбнулись друг другу. – Получается, что у вас в жизни случились кое-какие перемены. Переехали из Сент-Олбанса в северный Лондон.

– На этом настояла Сюзи – моя бывшая. И для меня это было довольно неожиданно.

– Как это?

– Она работает в банке. Ее перевели в другое отделение, и мне, в общем-то, пришлось последовать за ней. Чтобы быть поближе к Леонарду. И я, по правде говоря, был не против того, чтобы оттуда уехать. Там рядом с нами жили ее родственники, а не мои. В частности ее сестра.

– Я, кстати, знаю Сент-Олбанс довольно хорошо. Чудесный город.

Решив не бросать второй кусочек сахара, я предложила Мэлу выпить виски.

– Нет, спасибо, – отказался он. – А как так получилось, что вы хорошо знаете Сент-Олбанс?

– Я проходила там практику. Тамошний Центр был приписан к Мидлсекскому университету. Наш Центр – тоже.

– Практику?

– Да, я психотерапевт.

– Правда? Мы когда-то к этому немножко приобщались. Мы с Сюзи. – Он поморщился. – Когда все еще только начинало идти вкривь и вкось.

– Немножко приобщались к чему?

– Да вы сами знаете к чему. Беседы по поводу того, как жить дальше. Всякие советы, рекомендации. По-моему, в Вейл-центре – так назывался тот Центр. Лет пять назад. – Он слегка смутился. – У Сюзи была очень сильная послеродовая депрессия, когда появился на свет Леонард. Очень сильная.

– Именно это место я и имею в виду. Я прошла там практику и тем самым закончила свое обучение, – взбодрилась я. – Вейл-центр. Этот Центр – своего рода близнец нашего Центра.

– Ей – моей бывшей жене – там очень не понравилось. Она заявила, что именно из-за этого мы и разошлись – из-за общения с психотерапевтом. А я считал, что от него есть польза. – Он посмотрел мне в глаза. – В плане улучшения коммуникабельности.

– Вообще-то это не каждому подходит. Люди иногда попросту не готовы присмотреться к своим проблемам. – Я изобразила на лице сострадание. – Как забавно, что вы бывали там. Мир и в самом деле тесен, правда?

Мои собственные слова болезненно отразились эхом у меня в ушах. Мы на несколько секунд уставились друг на друга.

– О господи… – У меня возникло такое ощущение, как будто что-то обожгло меня изнутри. – Что за чертовщина… Мы с вами уже встречались, да? Мне ведь сразу показалось, что ваша внешность мне знакома.

Вспомнилась большая и светлая комната в Центре. Я сидела в ней позади своего наставника Джона Шеппарда, а перед ним находилась семейная пара. Женщина плакала.

– Ваша жена… – Я прокашлялась, вдруг почувствовав, что мне жарко. – Она… У нее длинные рыжие волосы?

– Да, – кивнул он. Он, похоже, был сильно удивлен. Даже потрясен. – Да, именно такие. Да уж, действительно чертовщина. Как… странно.

Я попыталась засмеяться: мне не хотелось, чтобы он испытывал замешательство, хотя я и сама почувствовала себя неловко. Мне ведь еще при первой встрече с ним показалось, что я его уже где-то видела… Жаль только, что я лишь сейчас вспомнила о том, где именно.

– Мир и в самом деле тесен, – унылым голосом повторила я, быстро допила свой кофе и решительно встала из-за стола.

А Полли тем временем вовсю наматывала круги, абсолютно ни о чем не переживая. Ее кудри и шарф развевались позади нее.

– Лори, пожалуйста. Вам и в самом деле нужно уходить? – Он уже не улыбался, а пристально смотрел на меня. Я первой отвела взгляд в сторону.

– Родительский долг, – показала я на Полли, и та как раз в этот момент умудрилась, потеряв равновесие, слететь с мотороллера и шлепнуться лицом вниз на дорожку. – О боже…

Я выбежала, с силой распахнув на ходу двери, и бросилась к Полли, чтобы ее поднять. Ее коленка довольно сильно кровоточила, а одна щека была поцарапана. И, конечно же, Полли вопила вовсю.

Мэл, выйдя вслед за мной, остановился позади нас. Когда я обняла Полли, он молча протянул мне носовой платок.

Я вытерла ее как смогла, а затем, смущаясь, вернула платок Мэлу, придерживая мотороллер Полли другой рукой. Он наклонился и поцеловал меня в щеку еще до того, как я успела отпрянуть. От него, как и в прошлый раз, пахло свежим воздухом.

– Лори. А вы не… – Он запнулся. – Я просто хотел бы познакомиться поближе с какими-нибудь людьми из этого района. Может, мы могли бы попробовать еще раз…

– Извините. – Я привлекла Полли поближе к себе и стала подталкивать ее в сторону выхода из парка. – Понимаете ли, я просто думаю, что, учитывая все обстоятельства, это немножко… Я имею в виду, что я была бы рада, но вы знаете…

Он опечалился, однако я – с облегчением – увидела, что уговаривать меня он не собирается.

– Спасибо за кофе, – произнесла я бесстрастным тоном. – Мы еще увидимся. Полли, скажи «до свидания».

– До свидания, – прогнусавила Полли.

– До свидания, малышка, – сказал он, пытаясь благодушно улыбнуться. У него это не получилось.

Когда мы с Полли шли к выходу из парка, мое лицо прямо-таки горело. Я почувствовала на спине его взгляд, однако, когда я в конце концов решилась оглянуться, он уже ушел. Я мысленно обругала себя за глупость, хотя правда состояла в том, что я не консультировала их по-настоящему как семейную пару: я всего лишь участвовала в предварительной беседе с ними. У меня в то время еще даже не было соответствующей квалификации. Какова была вероятность того, что я натолкнусь на него сейчас? Мир, похоже, не просто тесен – он становится все более тесным.

Мне оставалось только надеяться, что я не вызвала у него замешательства, удрав, как какая-нибудь неврастеничка.

На дороге возле выхода из парка кто-то сел в красный автомобиль и завел двигатель с таким шумом, что я вздрогнула. Мне, похоже, очень нужно как-то совладать со своими нервишками. А еще мне очень сильно захотелось побыстрее добраться домой.

Сейчас: час пятый

Час дня

Вздрогнув, я просыпаюсь в кабине грузовика и первые несколько секунд не могу понять, где нахожусь.

– Извините, – говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно и ища взглядом Полли. Но ее здесь нет.

– Не извиняйся, милашка.

Этот водитель не такой учтивый, как предыдущий. У него огромный живот, который почти лежит на его бедрах, лицо с оспинами и такой взгляд, от которого мне становится не по себе. На приборной панели и потолке его кабины приклеены фотографии большегрудых обнаженных девушек. На тех, что на потолке, нет даже трусиков. Я стараюсь не смотреть вверх.

– Замечательный вид, когда приходится ложиться спать в кабине на спине, – говорит он с уэльским акцентом, показывая взглядом на потолок и подмигивая. От него исходит такой запах, как будто он провел в пути уже довольно много времени. – Нам всем иногда приходится ложиться на спину. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Где мы? – Глядя на серый горизонт, я осознаю, что мы уже не на автостраде, а едем по какой-то колее в глухой местности. Меня охватывает паника. – Мне нужно добраться до Лондона.

– Не переживай. Доберешься. Я всего лишь сделал небольшой крюк.

– Почему?

– Это не твое дело, девочка. – Он снова подмигивает, но вид у него уже менее дружелюбный. Ему не нравится, когда ему задают вопросы. – Мне нужно кое-куда наведаться.

– А мне нужно добраться до Лондона как можно быстрее.

– Ну, тогда тебе следовало бы поехать поездом, разве не так?

Мне вспоминаются все те девушки-беженки, с которыми мне приходилось общаться на работе: какие же они беззащитные, когда находятся в пути! Беззащитные перед хищниками, в роли которых чаще всего выступают мужчины. Мужчины ведь постоянно охотятся на таких вот беженок.

– Вы можете высадить меня где-нибудь? – спрашиваю я.

Мой голос медленно приходит в норму, но ладонь очень болит; плечо ноет там, где я снова и снова билась им в дверь гостиничного номера. Я осознаю, что моя нелепая внешность придает мне беспомощный вид. Этому мужчине я, наверное, кажусь легкой добычей.

– Нет, я не могу остановиться. – Водитель с ухмылкой косится на меня. – Да тебе и не нужно никуда уходить, девочка. Оставайся со мной.

Мысленным взором я вижу свою дочь. Я еще никогда ни по кому и ни по чему так сильно не тосковала. Я представляю себе ее маленькое теплое тельце, запах ее волос, ее манеру слегка высовывать язык, когда она на чем-то сосредотачивается, ее смех, когда ее щекочут. Я фокусирую свое внимание на ее образе. Ради нее мне необходимо без устали рваться вперед.

– Пожалуйста! – Я почти кричу. – Мне нужно добраться до Лондона. Высадите меня где-нибудь. Если вы не высадите меня, – я нащупываю в кармане мобильный телефон, – я вызову полицию.

Однако мне тут же вспоминаются полицейские в том маленьком участке, в который мы с Эмили заехали по дороге в отель. А еще два мрачных типа со списками в руках, которых я видела в больнице. Мне вспоминаются полицейские в Лондоне, которые не верили, что ко мне в дом кто-то забирался, и которые полагали, что я все выдумала, когда я им заявила, что моя дочь куда-то пропала. Я осознаю, что уже утратила веру в полицию.

Рот шофера захлопывается, как крышка почтового ящика. Грузовик замедляет ход. Я готовлюсь выскочить из него. Однако в зеркале заднего вида я вижу позади нас красный автомобиль.

– Вообще-то… – Я сжимаю мобильный телефон пальцами так сильно, что им становится больно. – Вообще-то лучше подвезите меня чуть дальше.

– Ты, черт побери, уж как-то определись со своим решением, – бурчит шофер.

– Извините, – бормочу я, а затем сдвигаюсь вниз на сиденье и наблюдаю за красным автомобилем, не решаясь при этом даже моргнуть. – Я сойду в следующем городе.

– Хорошо, сойдешь – и, черт побери, скатертью дорога.

Я больше не видела тот мотоцикл, а вот автомобиль все еще позади нас.

Тогда: это кафе

Я не рассказывала про свою встречу с Мэлом никому – даже Эмили.

Чувствовала я себя по этому поводу очень неловко – так, как будто я сделала что-то плохое. Что-то такое, чего мне делать не следовало. Я с головой погрузилась в работу – в частности, продолжила заниматься теми девушками из Судана. Работа с беженцами быстро становилась главной сферой моих интересов. Мне раньше очень нравилось консультировать проблемные семейные пары, но в последнее время я к этому охладела, потому что их проблемы были уж слишком похожи на мои собственные и потому что мне было горестно смотреть на то, как над еще одним браком нависает угроза развала. Я осознавала, что эти чувства были, скорее всего, вызваны недавними событиями в моей собственной жизни, и я поговорила об этом с Бев – моим первым куратором и наставником. А еще я немного поговорила с ней о Сиде.

Однако я не была готова поглубже покопаться в своем собственном браке: моя душевная рана была все еще слишком свежей и болезненной. Я знала, что Бев захочется снова поговорить о моем отце, а я этого выдержать в данный момент не могла. «Позволь мне немного зализать свои раны», – сказала я. Она улыбнулась и ответила: «Когда будешь готова, Лори. Но не затягивай с этим». Мы обе знали: смысл ее слов заключается в том, что подобное затягивание может отрицательно сказаться на моей работе.

На следующий уикенд после моей злополучной встречи с Мэлом Сид отправился в Париж. Он не сказал мне зачем, но как-то вечером, везя Полли домой, я услышала, как очень жизнерадостный ди-джей на «Радио 1» сообщил слушателям, что Джоли дает концерт в Версале. Содрогнувшись, я поспешно переключила радиоприемник на какую-то другую – менее мучительную для меня – волну, вызвав громкие протесты со стороны дочери.

В субботу утром мы с Полли пошли собирать конские каштаны в парке, и я изо всех сил попыталась «жить текущим моментом». Я попыталась, но у меня ничего не получилось. Я попыталась не думать о своем примирении с Сидом в прошлом году, о целом уикенде, который мы провели, занимаясь сексом, в самом шикарном номере люкс отеля «Георг V», после того как Чарльз Саатчи[22] купил его серию «Мадонна поедает Еву» то ли за миллион, то ли за целых три миллиона.

Правда заключалась в том, что Сид отдалялся от меня все быстрее с того момента, как достиг головокружительных высот, получив два года назад премию Тернера, хотя поначалу считалось, что шансов у него вообще нет, а потому его неожиданный успех вызвал большую шумиху в средствах массовой информации. Сид впал в такое замешательство, в каком я его еще никогда не видела, и стал еще более озлобленным и отрешенным, но я попросту не могла уделить ему все свое внимание: я погрузилась в хлопоты, связанные с пребыванием Полли в яслях. А еще я испытывала острую необходимость сосредоточиться на своей работе, раз уж у меня теперь появилось на нее время.

Однако, когда Сид хотел чего-либо и не получал желаемого, это всегда имело свои последствия. Он начал проводить ночи вне дома, где-то со своими приятелями, стал пить слишком много шотландского виски и курить слишком много сигарет. Его произведения, которые и без того были довольно жуткими, становились еще более пугающими. Его демоны преследовали его, хватая за пятки. Это особенно стало проявляться после того, как один из его братьев позвонил ему, узнав из выпуска новостей, что Сид получил премию Тернера. Формально брат стремился восстановить родственные отношения, но в действительности его привлекали заработанные Сидом деньги.

Ночью после этого звонка я обнаружила Сида на полу в комнате Полли возле изножья ее кровати: он спал, свернувшись калачиком. Я попыталась разбудить его. Он ударил меня в лицо. Я не думаю, что он хотел причинить мне боль (он ведь еще даже толком не проснулся и нанес удар, сам не осознавая, что делает), однако в результате этого на мою разбитую губу пришлось накладывать швы…

На следующий день Сид затеял грандиознейший скандал, обвинил меня в том, что я его не люблю, что я увлекаюсь другими мужчинами, что я занимаюсь только Полли и игнорирую его. Все эти заявления были спровоцированы его собственным чувством вины. Он исчез куда-то на полночи, пришел домой лишь к рассвету, когда мы уже давно спали, упаковал какие-то вещи в сумку и отправился в Париж на открытие своей выставки в художественной галерее «Ивон Ламбер».

«Вам без меня лучше», – написал он лишь одну фразу в оставленной записке.

Я не знала, что делать. Я переживала за него, но при этом очень рассердилась. Он вел себя как ребенок. Впрочем, как мне стало понятно в ходе нашей совместной жизни, он и в самом деле был ребенком. Он все еще оставался в детстве.

В конце концов решение за меня приняла моя мама. Она сказала, что хочет навестить мою тетушку, живущую в Лидсе, и совершенно неожиданно спросила, может ли взять с собой Полли. Согласившись, я отвела Полли в пятницу утром в школу, отработала свою утреннюю смену в клинике и затем – исключительно в силу какой-то своей прихоти – купила билет на поезд «Евростар» и без предупреждения прибыла в Париж. Чувствуя себя психически и физически изможденной к тому моменту, когда я явилась в отель, в котором остановился Сид, я улеглась в огромную постель в его роскошном люксе и спала в ней, пока он не разбудил меня где-то около полуночи, вернувшись в номер после того, как поужинал с этим жутким Рандольфом.

Это немного напомнило самый первый уикенд, который мы провели наедине, однако на этот раз возникло ощущение безрассудства и отчаяния – ощущение, которого не было, когда мы встретились в первый раз. Мы теперь знали друг о друге много, и у нас уже имелись шрамы, но Сид очень обрадовался мне. Таким радостным я не видела его уже очень давно. Может быть, несколько лет.

Я тогда не осознавала, что это один из наших последних уикендов, проведенных вместе…

* * *

– Положишь это рядом с другими такими же штуками на полку над огнем. – Полли имела в виду полку над камином. Засунув очередную партию конских каштанов в карман моего пальто, она вывела меня из задумчивости. – Мы можем пойти теперь попить какао?

Ходить в кафе Робин в субботу утром уже давно стало нашей семейной традицией, но в данный момент я относилась к посещению этого кафе очень даже настороженно.

– Ух ты, посмотри вот на этот каштан. – Я подняла каштан, который блестел очень ярко. – Мы можем продеть в него веревочку.

– Зачем? – растерялась Полли. – Так мы можем сейчас пойти в кафе или нет?

– Ой, я не знаю, Пол. – Я погладила поверхность каштана, которая была такой гладкой, что казалась отполированной. – Я не уверена, что у нас есть на это время до того, как мы встретимся с Эмили.

– Пожалуйста, мамочка. Я хочу увидеть Бернарда. – Бернард – так звали таксу, принадлежавшую хозяйке кафе. – Мы не ходили туда уже сто лет. Пожалуйста!

Она уговаривала меня так настойчиво, что я в конце концов сдалась. С облегчением обнаружив, что в кафе совсем немного посетителей, я написала Эмили текстовое сообщение, в котором предложила встретиться с нами в этом кафе, и стала читать статьи про премии банкирам и думать о том, что я могла бы носить в этом сезоне, если бы эти же самые банкиры не лишили нас половины доходов. Полли тем временем, сосредоточенно высунув язык, рисовала на листке бумаги местную таксу для Сида.

Нас обслужила новая официантка – испанка с тонкими чертами лица, которой понравился рисунок и которая восхитилась тем, что Полли может произнести: «Cómo estás?»[23]

Я слегка приуныла, когда эта девушка поставила новый компакт-диск Джоли, который в журнале «Новый музыкальный экспресс» приписали к стилю «душевный народный фанк» (а Джоли представили как преемницу Эми Уайнхаус[24]), и стала энергично подпевать, стоя возле кофеварки и добавляя в кофе молоко. Я расстроилась еще больше, когда выяснилось, что Полли знает слова – очень даже неуместные и прямо-таки ужасные строчки вроде: «Милый, я шагаю одна, пока ты не взрываешься во мне, и тогда я шагаю среди звезд».

Когда я уже больше не могла этого выдерживать, из соседнего магазинчика пришла Робин.

– Я рада, что застала тебя, Лори. – Она поставила на стол коробку с рогаликами. – У тебя есть поклонник.

– Поклонник? – Эмили зашла в кафе вслед за Робин, одетая в длинное вельветовое пальто и закутанная в шарф.

Она, по-моему, теперь изображала главного персонажа сериала «Доктор Кто»[25]. Эмили всегда была артисткой, пусть даже и работала теперь на ответственной должности в муниципалитете. Она посмотрела на меня и подняла бровь.

– Этот симпатичный новый посетитель – Мэл. Он оставил для тебя клочок бумаги со своим телефонным номером. – Робин достала стопку пластиковых стаканчиков. – Сказал, что потерял твой.

– А-а… – Я почувствовала, что краснею, и разозлилась на саму себя.

– Я сейчас найду его номер для тебя. Я положила его где-то…

– Не беспокойся, Робин. Я возьму его в следующий раз.

– Беспокойся, беспокойся, Робин, и спасибо тебе. – Эмили толкнула меня в бок. – Она очень хотела бы получить этот номер.

– Ничего подобного, – промямлила я. Я, кстати, вовсе не давала ему номер своего телефона.

Проблема была решена благодаря тому, что Робин не смогла найти клочок бумаги, на котором Мэл написал свой номер.

– Извини, – поморщилась она. – Я переспрошу у него, когда он придет сюда в следующий раз.

– Меня это устраивает, – сказала я, испытывая огромное облегчение. – Очень даже устраивает.

– Прекрасно, – сказала Эмили. – Сделай так, Робин.

– Меня тошнит, – сказала Полли, которая уже умудрилась слопать пирожное и мороженое и выпить какао, причем я этого почти и не заметила.

Я вывела свою дочь из кафе с растущим чувством беспокойства. Я ведь раньше думала, что Мэл попросту исчезнет, и хотя в какой-то степени я была польщена его настойчивостью, в еще большей степени я начинала тревожиться. Я ведь не привыкла быть одинокой. Я не считалась одинокой, потому что формально все еще была замужем. И я поймала себя на мысли: «А что произойдет, если об этом узнает Сид?», но тут же вспомнила, что для Сида я уже больше не представляю интереса.

Однако инстинкт подсказывал мне, что все будет не так просто. С точки зрения Сида, вполне нормальным является то, что у него теперь новая подруга, но при этом мне почему-то казалось, что он не сможет смириться с тем, что и в моей личной жизни появится кто-то другой… Как бы там ни было, я не могла снова встретиться с Мэлом – в романтических или в каких-то других целях. Это было бы по меньшей мере безнравственно.

Конечно же, я оказалась права насчет Сида. Однако я не могла предвидеть, насколько агрессивно он отнесется к моему общению с другим мужчиной.

Сейчас: час шестой

2 часа дня

Грузовик сворачивает в сторону на самой границе следующего города, который, судя по дорожным указателям, называется Шерборн. К моему огромному облегчению, красный автомобиль, следовавший за нами, не свернул, а поехал прямо.

Я вылезаю из кабины, не прощаясь с шофером. Судя по его выражению лица, ему на это наплевать. Когда я захлопываю за собой дверцу, он лишь бурчит себе под нос что-то явно оскорбительное – как мне кажется, на валлийском языке.

Я захожу в довольно вонючее кафе. Настенные часы с изображением подмигивающей красотки показывают два часа дня. Если я вспомнила все правильно, то у меня есть всего лишь шесть часов на то, чтобы разыскать Полли, прежде чем это сделает Сид. Самое важное для меня сейчас – это опередить его любыми приемлемыми или неприемлемыми способами.

У стойки расположился полицейский в кожаной одежде. Он пьет чай. Я на секунду останавливаюсь, а затем направляюсь к нему.

– Извините, сэр. – Мне вспомнился Оливер Твист, стоящий с жалобным видом. – Мне нужна ваша помощь.

Этот полицейский, сидя на своем табурете, окидывает меня взглядом. Он довольно симпатичный, высокий и седовласый. Его вид на какое-то время придает мне немного уверенности. Из его переговорного устройства раздаются какие-то звуки.

– Подождите секундочку, – говорит он, а затем встает и отходит в сторону. Какие же мы вежливые – даже когда ситуация довольно критическая.

Я жду. Мое внимание внезапно переключается на телевизор, из которого, как мне показалось, прозвучали мои имя и фамилия.

Телевизор этот висит высоко в углу кафе. Его никто из посетителей не смотрит, но он включен. Я подхожу поближе. По телевизору показывают новости на канале «Скай ньюз», и в бегущей строке в нижней части экрана мелькают мои имя и фамилия. На экран выведена сделанная с большой высоты фотография частично сгоревшего белого здания, окруженного парком и лесом. Над лужайками все еще виден поднимающийся вверх дым. После этого на экране появляются фотографии двух человек, которых я не узнаю, а затем видеозапись того, как Сид получал премию Тернера два года назад. Я нахожусь где-то в передней части толпы зрителей и аплодирую своему мужу, но меня практически не видно. У них нет моих фотографий.

Мы только что узнали, что третьей жертвой пожара в «Форест Лодж», по-видимому, стала Лори Смит, жена художника Сида Смита, с которой он уже не жил. Смит прославился благодаря своему произведению «Иисус, Мария и грех», которое он выставил на площади Святого Петра в Риме в 2010 году, что привело к его аресту и к международному фурору. Католическую церковь очень оскорбило его предположение о том, что между Иисусом и Марией могли быть кровосмесительные отношения. «Это искусство, а не действительность», – высокомерно сказал при этом Смит, который сделал себе имя и сколотил значительное состояние благодаря этому первому из целой серии его скандальных произведений. Насколько известно, Смит недавно ушел от своей жены к молодой певице Джоли Джонс. Полицейские отказываются подтверждать поступающие сообщения, но мы узнали от служащих отеля, что Лори Смит находилась на этом курорте со своей подругой Эмили Саутерн. Мисс Саутерн, насколько известно, удалось спастись и отделаться лишь небольшими телесными повреждениями. Получить какие-либо комментарии по данному поводу от Сида Смита пока что не удается. У этой пары есть шестилетняя дочь, которую зовут Полли… Мы сообщим вам новые подробности по мере их поступления.

Я смотрю на безупречно одетого диктора. У меня мелькает мысль, что я хотя бы выгадала себе немного времени. Однако моя грудь сжимается, и меня едва не охватывает паника: я чувствую, как она нарастает внутри.

Полицейский возвращается ко мне.

– Плохи дела. – Он показывает на экран, разговаривая со стоящей за стойкой неопрятно одетой женщиной. – Слава богу, больше нет погибших.

– А как это началось? – Она доливает ему чая в чашку.

– Я толком не знаю. – Он пожимает плечами. – Думаю, одна из этих двух женщин не затушила, как надо, сигарету. Они, наверное, были пьяны.

– Каких женщин? – Она вытирает тряпкой пятна на поверхности стойки, сделанной из нержавеющей стали.

– Да та бестолковая женщина, которая погибла.

– Грубовато, Майк. – Она сначала смеется, а затем ее смех перерастает в жуткий и сильный кашель. – Не говори плохо о мертвых.

– Еще чего… – Он сердится, чувствуя себя правым. – Ведь по ее вине погибла не только она сама, разве не так? Если уж ты куришь… – Он впивается взглядом в собеседницу.

– Понятно, понятно.

Она швыряет тряпку обратно в раковину, находящуюся позади нее. Я подхожу к ним.

– А-а, да. – Полицейский вспоминает обо мне. «О бестолковой женщине», – думаю я. – Чем я могу вам помочь?

«Мы не курим! – в сердцах хочу крикнуть я. – Ни я, ни Эмили. Мы в этом пожаре не виноваты».

Но я этого не говорю. Да и что я вообще могу сказать вразумительного? «Я – та женщина, о которой сейчас упоминали в новостях, и я не мертва, но чуть ли не до смерти напугана»? Судя по любопытному взгляду, которым он окидывает меня, он уже решил, что я чокнутая.

Поэтому я говорю:

– Моя машина сломалась. Желательно, чтобы меня кто-нибудь подвез до железнодорожного вокзала. Мне нужно добраться до Лондона.

– Машина сломалась? – Он снова смотрит на меня оценивающим взглядом. – Где? Может, отвезти вас туда? У вас разве нет страховки на случай такой поломки?

Про машину я, конечно же, наврала. Никакой машины нет. Я срочно переделываю свою историю.

– Вообще-то, – я нервно смеюсь, – я поссорилась со своим приятелем. Он был за рулем. И он уехал.

– Поссорилась? – Он стал разглядывать царапины на моем лице и мою перебинтованную ладонь.

Мне вспоминается Сид. И мои ссоры с ним.

– Да так, ничего особенного, просто обычная дурацкая ссора, но мне нужно добраться домой. Обратно в Лондон. Встретиться со своей дочерью.

– Я могу вас отвезти, – говорит женщина, эластичной ленточкой заново завязывая на затылке хвостик волос, похожих на пучок соломы. – Я заканчиваю через пять минут и еду в Шерборн. Ранние рождественские покупки – прежде чем наш Ричард потратит все на лошадок. – Она возводит глаза к потолку. – Довезу вас до железнодорожного вокзала, если хотите.

– Спасибо, – говорю я. – Это было бы замечательно.

У полицейского звонит телефон. Он отходит в сторону, чтобы ответить на звонок. Вернувшись, он сообщает, что ему позвонили с фермы, расположенной в нескольких милях отсюда: там что-то случилось и ему нужно туда отправиться.

Я жду женщину – она зашла в подсобное помещение, – но думаю при этом о Полли. Думаю о том, что мне нужно срочно что-то предпринять.

– Пожалуйста, подождите. – Я выхожу вслед за полицейским из кафе. – Я… я не все вам рассказала.

– Да? – Он тянет руку к шлему, висящему на его мотоцикле. – О чем?

– Я… – Я глубоко вздыхаю. – Я находилась в «Форест Лодж». Моя дочь – Полли Смит… Мой муж Сид – он тот самый… Ну, вы знаете… тот самый художник… В общем, я думаю, что кто-то пытается меня убить. Мне нужно разыскать свою дочь. Она, я думаю, на поезде. Возвращается из…

– Стоп. – Он выставляет руку вперед. – Вы говорите какую-то ерунду. Что вы хотите?

– Я – Лори Смит.

Он снова смотрит на меня.

– Лори Смит погибла. – Он показывает на кафе. – Об этом только что сообщили по телевидению. Она погибла в результате пожара. Вы сами это слышали. Поэтому вы не можете быть Лори Смит. Кто вы?

– Я и в самом деле Лори Смит.

– Тогда что вы здесь делаете? – Его лицо становится суровым. – Если вы и в самом деле Лори Смит, то вы подозреваетесь в поджоге.

А кто такая, интересно, Лори Смит? Куда подевалась эта женщина? Женщина, влюбившаяся в человека, который был неизлечимо ранен собственным прошлым, почти доведенный до безумия холодностью своего отца. Женщина, всегда влюблявшаяся в школе совсем не в тех мальчиков и не сделавшая для себя никаких выводов из откровений Эмили. Женщина, которая не осознавала, что мужчины, которых она выбирала, – это не ее мужчины. Женщина, которая сжимала ладонь Сида очень крепко во время церемонии бракосочетания, потому что эта свадьба казалась ей вторым шансом и новым началом. Началом чего-то хорошего – и уж отнюдь не падением в безумие. Женщина, которая раньше была полна надежд. Где теперь эта Лори?

Мне кажется, что я сплю с открытыми глазами. И что я вот-вот проснусь.

Из переговорного устройства полицейского снова раздаются какие-то звуки: он начинает по нему разговаривать:

– Шесть семьдесят, слушаю. – Он смотрит на меня с презрением и качает головой. – На вашем месте я рассказал бы все начистоту, милая моя. Поломавшиеся машины, ссоры с приятелями, знаменитые мужья. – Он опускает свой козырек. – Есть специальный термин для таких женщин, как вы.

Он ударом ноги убирает боковую подставку мотоцикла и затем с ревом уносится на нем через большую лужу. На мои – и без того уже мокрые – ноги брызгает грязная вода.

– Сексуальный мерзавец, правда? – Официантка, стоя позади меня, закуривает сигарету, а затем кашляет. – Я с таким бы переспала, а вы? И вы не стали бы упрекать меня, если бы увидели моего Ричарда в семейных трусах. – Она поднимает брови и, не дожидаясь ответа, направляется к своему автомобилю. – Так вы едете со мной или что?

«Или что»? Я иду вслед за ней к ржавому красно-коричневому автомобилю «Форд Капри», который выглядит еще более старым, чем он есть на самом деле.

Лори Смит подозревается в поджоге?

Никакого «или что» быть не может.

Тогда: Леонард

Привезя Полли в школу с опозданием и чувствуя себя неловко, потому что мы задержались в этот раз даже больше, чем обычно, я – как мне показалось – услышала, как меня позвали по имени с другой стороны спортивной площадки.

– Мне напишут замечание из-за того, что я опоздала.

Нижняя губа Полли дрожала. Я удержалась от того, чтобы напомнить ей: если бы она в самую последнюю минуту не захотела сменить всю одежду, потому что шерстяные колготки показались ей слишком колючими, мы приехали бы вовремя.

– Все у тебя будет в порядке.

Поцеловав ее и проследив взглядом за тем, как она поднимается по лестнице в свой класс, я повернулась и увидела Мэла и маленького рыжеволосого мальчика. Они шли через пустую спортивную площадку. Я похолодела.

– Лори! Я так и думал, что это вы, – улыбнулся Мэл. Маленький веснушчатый мальчик крепко держался за руку своего отца. – Как у вас дела?

– Хорошо, спасибо, – ответила я с показной бодростью, хотя в глубине души сразу же смутилась.

Радость оттого, что я снова вижу приветливое лицо Мэла, тут же почти полностью растаяла при воспоминании о нашей последней встрече – хотя я с облегчением обнаружила, что у него действительно есть сын. Его тогдашнее упоминание о школе угодило куда-то на задворки моей памяти, но сейчас всплыло снова. Я посмотрела вниз на серьезного маленького мальчика:

– Привет. Ты, должно быть…

И тут я осознала, что не могу вспомнить, как зовут этого мальчика.

Мэл слегка подтолкнул вперед своего молчаливого сына.

– Леонард, – промямлил мальчик.

«Бедный ребенок, – подумала я. – Обременен таким серьезным именем в столь юном возрасте».

– Немного волнуется, – закатил глаза Мэл. – Мы надеемся, что для него найдется место, но пока что это не могут подтвердить. Мы пришли еще раз поговорить с директрисой.

– У тебя все будет в порядке, Леонард. – Я протянула ему руку. – Меня зовут Лори. Рада с тобой познакомиться. Это очень хорошая школа. А миссис Уэбстер – замечательная женщина. Поверь мне, она тебя не укусит.

Леонард неуклюже пожал мне руку, но при этом старался не встречаться со мной взглядом и смотрел не отрываясь на свои туфли.

– А вон там, смотри, Полли. – Я показала на удаляющуюся спину своей дочери. – Если для тебя здесь найдется местечко, ты, возможно, окажешься с ней в одном классе у миссис Эванс. У Полли длинные вьющиеся черные волосы и красная куртка. А еще она очень болтливая. Ну, девочки ведь все такие – правда, Леонард?

Леонард даже и чуточку не улыбнулся. Пронять его, видимо, было не очень-то легко.

– Я надеялся, что он сможет с ней познакомиться. – Мэл улыбнулся, но с какой-то опаской. – И я оставлял в кафе номер своего телефона. Думал, что это могло бы немного облегчить для Леонарда такую резкую перемену в его жизни…

– Возможно. – Я попыталась улыбнуться, но при этом почувствовала огромное облегчение из-за того, что Полли уже зашла внутрь здания. – Робин вроде бы потеряла ваш номер. Но, как бы там ни было, не позволяйте мне вас задерживать. – Я показала жестом вверх, на окно кабинета директрисы. – Вам нужно вон туда. Там вам устроят своего рода допрос.

– Хорошо. – Вид у Мэла стал разочарованным. – Знаете, мы, наверное, могли бы…

К нам подошла моя – отнюдь не отличающаяся скромностью – подруга Роз, облаченная в красивый спортивный костюм: ее явно заинтриговало появление незнакомца.

– Привет, – очень дружелюбно сказала она. – Я тут бегаю трусцой по парку.

– Мне очень жаль, Мэл, но я уже сильно опаздываю на работу. – Я начала пятиться. – Желаю удачи, Леонард. Надеюсь скоро увидеть тебя на спортивной площадке.

Леонард продолжал смотреть куда-то вниз.

– Лори! – Мэл попытался схватить меня за руку, но я как раз вовремя отступила в сторону.

Я вела себя как нервная девочка-подросток, но не могла иначе. Слишком активно я боролась со своим желанием стать его подругой. Соблазн был большой, но я знала, что это неразумно, если учесть, каким образом мы познакомились.

– О господи, неужели уже столько времени? – Я демонстративно посмотрела на свои часы. – Мне уже пора. Возможно, Роз укажет вам, куда идти.

– Я знаю, куда… – начал было Мэл.

– Да, конечно, – закивала Роз, которая любила совать везде свой нос. – Не переживайте. Роз Крафт. – Она протянула Мэлу руку. – Пойдемте. Я отведу вас к нашему классному руководителю.

Однако, как бы быстро я ни пыталась удрать, я все же успела заметить тоску в глазах этого крупного мужчины.

* * *

Шагая через парковку, я что-то бормотала себе под нос. По правде говоря, я чувствовала облегчение из-за того, что Леонард существовал на самом деле, и еще больше из-за того, что бывшей жены Мэла рядом с ним и его сыном сейчас не было, но тем не менее я испытывала жутчайший психический дискомфорт.

– Ужасно, ужасно глупо. – Я зашагала быстрее. – Ты попала в ужасно нелепую ситуацию, Лори Смит.

Но какую конкретную ситуацию я имела в виду, в этом я была еще не совсем готова признаться. Все еще бормоча себе что-то под нос, я подошла к своему старенькому «форду» и обнаружила, что кто-то перегородил ему дорогу, припарковавшись прямо перед ним, хотя имелись свободные места дальше по этому ряду. Сев в машину и с силой захлопнув дверцу, я с огромным удовольствием стала громко сигналить и делала это по меньшей мере полминуты. Издаваемые при этом звуки полностью соответствовали моему настроению. Но никто не появился. Через пять минут, в течение которых мое кровяное давление постоянно возрастало, я вылезла из машины и направилась к выстроившимся, как солдаты на параде, магазинчикам. Подойдя к тому из них, в котором продавались газеты, я заглянула в дверь и спросила:

– Это кто-то из вас припарковал свою «ауди» возле моей «фиесты»?

Никто не соизволил ничего ответить. Если так пойдет и дальше, я опоздаю на встречу с первым клиентом. Снова что-то бормоча себе под нос, я зашла в мясную лавку и повторила вопрос.

– Нет, я никакой «ауди» нигде не припарковывала, – сказала продавщица. – Но я могу взвесить вам фунт сосисок, если хотите. Лучше свиных?

Выйдя из магазина, я увидела, как дверца «ауди» захлопнулась. Я тут же устремилась к ней, горя желанием сказать водителю, что я о нем думаю.

Рыжеволосая женщина, сидя за рулем, надевала огромные солнцезащитные очки. Судя по ее движениям, она заметила, что я приближаюсь к ней, но, по-видимому, твердо решила на меня не смотреть. Когда я подошла уже довольно близко, она завела двигатель и тронулась с места. Я почувствовала резкий прилив адреналина, осознав, что узнала ее.

– Извините, – промямлила она, когда я была уже совсем рядом, и двинулась по дороге прочь.

Его я нигде поблизости не заметила, но это была, несомненно, именно та женщина, которую я встречала с Мэлом несколько лет назад, когда они приходили на консультацию психотерапевта по поводу проблем в их семейных отношениях. Женщиной, только что проехавшей мимо меня на автомобиле, была жена Мэла – Сюзи.

Сейчас: час седьмой

3 часа дня

Официантка везет меня на железнодорожный вокзал в Шерборне. Она непрерывно болтает с того самого момента, когда выехала на автостраду с двумя полосами движения в каждом направлении, но я настолько сосредоточена на том, как жутко медленно она ведет машину, и настолько горю желанием заставить ее посильнее надавить на газ, что почти не слышу ничего из того, что она говорит. К счастью, она, похоже, не ждет от меня никаких ответов.

Я начинаю ее слушать, когда она указывает на царапины на моем лице.

– У меня был один такой, – говорит она. – Ублюдок.

– Один какой?

– Да, мужчина, который распускал руки.

Я стараюсь казаться невозмутимой.

– Человека узнаёшь не сразу, – говорит затем она.

Она бросает на меня взгляд и закуривает еще одну сверхдлинную сигарету. Я незаметно чуть-чуть опускаю окно. Мне вспоминаются ничем не обоснованные заявления полицейского относительно того, что мы с Эмили якобы курили в гостиничном номере. Однако если у кого-то и была такая неискоренимая привычка, так это у Сида, а не у меня.

– Извините. – Она выдыхает большое облако дыма. – Гнусная привычка, я знаю. Но она прилипла ко мне. Очень сильно прилипла.

– Я тоже раньше курила. Когда-то давно.

– Нужно ведь иметь хоть немного удовольствий в этой нашей нудной жизни, правда?

– Да, конечно. – Я пытаюсь улыбнуться.

Ветер с шумом врывается в салон через щель над стеклом дверцы, и от этих звуков у меня в ушах что-то вибрирует.

– Значит, вы от него удрали. – Она, словно охотничья собака, упорно шла по взятому следу. – По крайней мере, на ближайшее время.

– Я не знаю, что вы имеете в виду.

Я отвожу взгляд в сторону.

– Вашего приятеля. Я слышала, что вы говорили там, в кафе. Вы говорили что-то про свою ссору с ним. – Она включает следующую передачу. Аллилуйя! – Да и одного взгляда на вас вполне достаточно.

– Что?

– Вам нет необходимости оставаться в такой глухой обороне.

На конце ее сигареты собирается длинный столбик пепла. Я зачарованно смотрю на него.

– Я ни в какой не в обороне.

– Я на вашей стороне.

– Тут не никаких сторон, – говорю я.

Когда же этот столбик пепла развалится?

– Не надо ничего стыдиться. От них вообще-то ужасно нелегко удрать.

– Я не стыжусь, – говорю я отчетливым тоном. – Нам еще долго ехать до вокзала?

– А у вас что, муравьи в штанах кусаются? – спрашивает она.

Я смотрю на часы:

– Мне просто нужно вовремя встретить свою дочь, и я по этому поводу переживаю. Она возвращается с каникул.

– Только не говорите мне, что переживаете из-за того, что он приедет к ней первым.

– Кто? – хмурюсь я.

– Он. – Она делает жест рукой в мою сторону, и пепел от сигареты падает на приборную панель. – Тот, кто сотворил с вами вот это.

– Никто не творил со мной вот это.

– Тогда почему вы рассказывали в кафе что-то по этому поводу Майку? Я слышала, как вы сказали, что у вас произошла ссора.

– Я просто… Послушайте… – Я запинаюсь. – Пожалуйста. Я благодарна вам за ваше сочувствие, но я беспокоюсь не из-за себя.

– Так всегда бывает, – мрачно говорит она.

– Что вы имеете в виду?

– А то, что женщины, которые являются жертвами, переживают больше из-за своих детей, чем из-за себя самих. И как раз поэтому этим ублюдкам сходит с рук то, что они дубасят матерей этих детей.

– Что, в самом деле? – Я размышляю над ее словами. – Получается, что вы как бы оказываетесь в жутком замкнутом круге и двигаетесь по нему с такой скоростью, что уже не можете из него выбраться?

– Ага, значит, вы прошли через то, о чем я говорю, – с торжествующим видом заявляет она.

– Нет, – упрямо говорю я. – Я в качестве психотерапевта консультировала разных женщин и поэтому кое-что об этом слышала.

Я с огромным облегчением замечаю впереди, на фоне чистого неба, дорожный указатель, сообщающий о том, что железнодорожный вокзал находится недалеко.

– Понятно. – Она включает поворот направо, собираясь съехать с автострады. – Как я уже говорила раньше, человека узнаёшь не сразу.

У меня возникает слабое желание излить ей душу. Я ведь эту женщину никогда уже больше не увижу, и ее мнение обо мне и моих поступках не сыграет в моей дальнейшей жизни никакой роли. Сочувствие со стороны незнакомого человека может стать большим соблазном. Но я быстро подавляю в себе подобные поползновения. У меня нет времени на то, чтобы рассказывать свою грустную историю. Да и, как бы там ни было, все это касается только меня и никого больше.

– Послушайте, а может, мы останемся каждая при своем мнении?

Она пожимает плечами:

– Это ваши похороны, а не мои.

Меня охватывает дрожь. Я ведь на какое-то время забыла об Эмили, лежащей сейчас где-то в темноте. Мне становится стыдно.

– Но вы запомните мои слова, – снова заводится она. Мы, слава богу, уже подъезжаем к вокзалу. – Если вы не выберетесь из этого сейчас, пока вы все еще молодая, вы уже никогда из этого не выберетесь.

Я ничего не отвечаю: она, похоже, возомнила себя какой-то пророчицей.

Она останавливает автомобиль. Я так тороплюсь, что не выхожу, а почти выскакиваю из него.

– Большое спасибо.

– И еще, послушайте меня. Вы можете в конечном счете оказаться рядом со скучным типом – таким, как мой Ричард, – но я вот сейчас могу вам сказать, что никакой секс не стоит того, чтобы получать за него затрещины. – Она выбрасывает сигарету через открытую мной дверцу. – Эти ублюдки могут быть сексуальными, но они от этого не перестают быть гнусными ублюдками. Хорошие парни могут быть скучными, но с ними безопасно. Желаю вам удачи, милая моя.

Я бегу по общему залу вокзала и вижу на мониторе, что через десять минут прибудет поезд, который идет в Лондон – на вокзал Ватерлоо. Ну наконец-то хоть что-то происходит так, как это нужно мне.

Я стою на холодной платформе в довольно пасмурный день. Я осталась практически ни с чем: ни кошелька с деньгами, ни подруги… В общем, ничего. Лишь мысли о том, как бы мне выжить. Я иду в женский туалет, расположенный рядом с залом ожидания. Там в углу стоит девушка в клетчатой рубашке. Она переодевает штаны, вытащив другие из своего рюкзака. Ее ноги очень худые и в каких-то крапинках, а на ее руках полно шрамов. Мне вспоминаются те девушки, которых я консультировала в Феникс-центре: те, которые стали наркоманками в свои сладкие шестнадцать лет. Мне вдруг становится очень тяжко на душе от всех этих ужасов нашей жизни, от ее обреченности, от отсутствия надежды. Где голубые небеса, цветы, счастливые финалы?

Где моя дочь?

Выйдя на платформу, я хожу взад-вперед. До прибытия поезда еще две минуты.

Я решаю рискнуть: включаю свой старенький мобильный телефон впервые с того момента, как он отключился из-за разряженной батареи. Мигает символ, изображающий батарею: телефон снова вот-вот отключится. Может, прежде чем это произойдет, я успею посмотреть номер мобильного телефона моей мамы.

Однако, прежде чем я успеваю зайти в «Контакты», телефон начинает звонить. Я едва не падаю с ног от ужаса.

Это звонит Сид.

Тогда: концерт в школе Полли

– Встретимся там. – Я машинально нарисовала в своей записной книжке квадратик. – Если ты и в самом деле собираешься прийти.

Я не знала, почему Сид так сильно стремился прийти на концерт Полли, но меня это очень тревожило. Я ведь не только удивлялась этому его стремлению: его обычно было невозможно затащить в школу, – но и беспокоилась из-за предстоящей необходимости изображать сплоченную семью в ситуации, когда в действительности мы с Сидом общались уже очень мало. Однако «Праздник урожая» Полли имел отношение непосредственно к ней, а не ко мне, и я никак не могла отказать Сиду в возможности увидеть свою дочь в качестве участницы концерта, пусть даже на этом концерте она будет облачена всего лишь в банальный костюм кукурузного початка.

– Ну конечно, я собираюсь прийти, – сказал он таким надменным тоном, на какой только был способен, хотя и не имел на это морального права.

Я добавила к квадратику крышу.

– Хорошо.

Бев, стоя в дверном проеме, что-то показывала мне жестами. Я ответила ей одними губами: «Пять минут». Затем – с такой непринужденностью, на какую я только была способна, – я сказала:

– Сид, мне хотелось бы уточнить еще только один момент.

– Какой?

– Ты не… Ты ведь не собираешься привести с собой ее, не так ли?

– Кого?

Ему, похоже, не хотелось ничего для меня упрощать.

– Свою новую… Джоли.

Рядом с квадратиком я нарисовала разорванное пополам сердце.

– Не говори глупостей.

Я не стала ввязываться в пререкания. Договорившись о времени и месте встречи, я зачеркнула сердце и направилась к Бев.

Я потратила сотни часов на то, чтобы понять, в чем же заключалась конкретная причина развала моего брака, но на самом деле все было очень просто. Я вышла замуж за Сида слишком быстро. Думала, что знаю его, но затем выяснилось, что не знаю. Вообще не знаю. Я была очарована им, была очарована его таинственностью, его драматическим детством, но я его не знала. Тогда еще не знала.

– Можно забрать мальчика из приюта, – говаривал он раньше так, как будто это его извиняло, – но невозможно забрать приют из мальчика.

Я слушала, но не могла понять. Я была ослеплена им: я думала, что смогу ему помочь. Видимо, надеялась его изменить. Невозможно объяснить то, как он держал меня в оковах. Начиная с того самого момента, когда мы встретились, он смотрел на меня и смотрел в меня так, как этого не делал никто другой. Его взгляд как бы охватывал меня со всех сторон. Я не могу дать этому объяснение даже сейчас. Не могу объяснить, не могу понять, не могу чем-то оправдать. Он поймал меня, как какое-нибудь маленькое и довольно беззащитное животное.

Я, безгранично наивная, вложила все, что у меня было, в Сида, и мне кажется, что в конечном счете я просто-напросто долго – очень долго – не могла признаться самой себе, что это стало моей большой ошибкой.

Конечно, кое-что о Сиде я знала очень даже хорошо. Например, сегодня вечером он опоздает. Он зайдет так, чтобы его заметили, театрально вздыхая и двигаясь медленно, пока все взоры не обратятся на него, – и затем он станет вести себя с нарочитой отчужденностью и недружелюбием, тем самым искусно привлекая все внимание к себе.

Но в действительности опоздала я. Моя последняя клиентка была безутешна, и мне пришлось долго успокаивать ее и затем сажать в такси. Потом моя машина все никак не заводилась, потому что я случайно оставила фары на весь день включенными и поблизости не оказалось никого, у кого бы имелся провод для запуска двигателя от внешнего источника, и мне пришлось ехать на автобусе, а потому я явилась в школу лишь за пару минут до начала.

Когда я прошла через заполненный людьми зал, Сид меня не заметил. Он внимательно рассматривал программку, сделанную детьми, и лицо у него при этом казалось даже добродушным. Его темные волосы были, как обычно, взъерошены, но он в кои-то веки не выглядел ни мрачным и сердитым, ни пьяным и веселым. Он выглядел просто как… как отец Полли. Как мужчина, которого я раньше очень любила. И когда он поднял взгляд, мое сердце едва не остановилось на пару секунд, однако затем я вспомнила, что уже слишком поздно.

Слишком-слишком поздно.

– Уф! – Я шлепнулась на стул рядом с ним, усевшись при этом на край куртки того, кто сидел на соседнем стуле. Извинившись и засуетившись, я уронила свою шерстяную шапку.

– Неуклюжая Лори. – Сид, как коршун, набросился на этот мой недостаток. – Ничего не меняется, да?

– Кое-что меняется, – возразила я, протягивая руку к его программке.

И вовсе я не была неуклюжей. Я просто нервничала.

Он не отдал мне программку:

– Я ее еще читаю.

– Ну и ладно, – пожала я плечами. Читать там было почти нечего, но спорить я не стала.

– Ужасные иллюстрации, – пробурчал он. – Какое-то дерьмо.

Мамочка, сидящая перед нами, с негодующим видом оглянулась.

– Сид, ради бога… – Я робко улыбнулась этой мамочке. – Они все не старше восьми лет.

– Да? – Теперь он пожал плечами. – Они уже не младенцы. Но никто из них не умеет рисовать так, как Полли. Никто.

О господи!

– Почему они не разместили здесь ее картинки?

– Потому что…

Меня спасла миссис Эванс, сев за пианино и начав играть. Зазвучали первые аккорды гимна «Наступило утро», и вышел класс Полли. Все эти дети были облачены в костюмы разных фруктов и овощей.

– Бог ты мой… – довольно громко пробурчал Сид. – Кто это – вот эта толстая репа?

Если бы психологическая обстановка не была такой напряженной, я бы, наверное, засмеялась. Мы с Сидом когда-то много смеялись вместе. Но сейчас я смеяться не могла и лишь молча слушала его грубости. Глядя прямо перед собой, я молила Бога о том, чтобы Сид немедленно заткнулся.

А затем я неожиданно заметила в другом конце зала Мэла. Леонарда, видимо, все-таки приняли в эту школу. Почувствовав прилив адреналина, я отвела взгляд в сторону и сосредоточила внимание на Полли.

Вытерпев час довольно отвратительного пения и не менее отвратительных танцев, Сид уже застегивал молнию на своей кожаной куртке, когда во время торжественного финала Полли легла на пол в передней части сцены как компонент огромного «подноса с овощами» и не смогла затем встать из-за своего громоздкого костюма. Сид засмеялся. Я сильно толкнула его локтем в бок, уже предвидя, что Полли зальется слезами.

– Я подожду вас на улице. – Сид направился к выходу, хотя зрители еще вовсю аплодировали. Видимо, решил покурить.

Я помогла подняться на ноги очень взволнованной Полли, которая быстро забыла о произошедшем на сцене инциденте, и мы вышли на улицу. Там уже стемнело, и Сида нигде не было видно.

– А где папочка?

Выражение лица у Полли стало сначала растерянным, а затем расстроенным.

– Не знаю. – Я посмотрела сначала в одну, а затем в другую сторону вдоль тротуара, на котором сейчас толпились шумные дети со своими родителями. – Я уверена, что он где-то здесь. Ты прекрасно выступала, Пол. Он тобой очень гордился.

– Но тогда где же он? – Ее нижняя губа угрожающе выдвинулась вперед.

На противоположной стороне улицы – как раз возле знака «Стоянка запрещена» – был припаркован блестящий черный автомобиль. Из наполовину открытого окна доносилась музыка. Эта мелодия показалась мне знакомой, но я все никак не могла ее вспомнить. И тут вдруг из автомобиля вышел Сид. Он помахал рукой своей дочери. Едва я подняла руку, чтобы тоже ему помахать, как открылась и дальняя дверь автомобиля. Из нее появилась молодая женщина, которую я мельком уже видела и которую сразу же узнала.

Я сжала ладошку Полли, радуясь тому, что прикасаюсь к ней.

– Пол! – позвал Сид, и лицо у Полли просветлело.

– Папочка!

Сид перебежал через проезжую часть и, подхватив Полли, приподнял ее так, что ее лицо оказалось на уровне его лица.

– Я еще никогда не видел такого восхитительного кукурузного початка.

Стоя на тротуаре, девушка по имени Джоли улыбалась и махала рукой моей дочери. Блестящая внешность, огромная шевелюра, серебристые ленты, просвечивающая юбка, длиннющие голые ноги, несмотря на холодный вечер… Полли с радостным видом замахала в ответ. Я ошеломленно смотрела на это, пока Джоли не перевела свои глаза-прожекторы на меня. И я попыталась не выглядеть угрюмой, поскольку она вся прямо-таки сияла.

Однако мне удалось лишь изобразить довольно кислую улыбку, а затем я отвернулась.

Я почувствовала почти физическую боль где-то внутри. Сид смерил меня долгим взглядом.

– Что случилось? – спросил он. Но он прекрасно понимал, что случилось.

– Ничего. – Его безразличие стало еще одним плевком мне в лицо. – Думаю, нам пора идти, Пол. Уже очень холодно. Ты скоро снова увидишься с папой. – Я протянула к ней руки.

– А у тебя нет машины? – застонала Полли. – Только не говори мне, что нам придется идти пешком. – Начал накрапывать дождь. – Что, в самом деле придется идти пешком? Пожалуйста, мамочка, я не хочу идти пешком, я устала. Я очень-очень сильно устала. Может, поедем на папиной машине?

– Ты хочешь сказать, на машине Джоли, – не смогла удержаться я.

– У меня ноги болят, – захныкала Полли. – Я больше не могу ходить.

Взгляд Сида переместился на «мерседес».

– Это вообще-то несколько неожиданно, – пробурчала я. – Если принять во внимание наш предыдущий разговор.

Он начал было что-то говорить, но тут же передумал и поставил Полли на мостовую.

– Извини, – сказал он. – Я не просил Джоли приезжать со мной. Правда не просил.

Я ему не поверила. Даже и на малейшую долю секунды. Я схватила и сжала руку Полли.

– Чудесно. – Я потащила Полли за собой. – Пойдем, Пол, а иначе мы промокнем. Ты увидишь своего папу в пятницу. Мы поедем на такси.

– Я хочу поехать с папочкой. – Полли начала плакать, и у меня возникло ощущение, что мне вонзили в грудь нож и проворачивают его там. – У меня правда болят ноги. И я соскучилась по папе.

– Ну пожалуйста, милая, – взмолилась я.

Ситуация становилась для меня ужаснейшим кошмаром. Я увидела, как красивая девушка по ту сторону проезжей части стала задумчиво покачиваться из стороны в сторону под доносящуюся из черного автомобиля музыку группы «Флоренс и машина». При этом я ощущала на себе угрюмый взгляд Сида. Полли вырывалась, чтобы броситься к своему отцу.

– До пятницы осталось уже совсем немного времени! – крикнула я ей.

– Папочка! – начала визжать Полли, скатываясь к истерике.

– Сид! – позвала Джоли. – Лори! Мы вас подвезем, ладно? Все будет хорошо.

Я скорее бы прошла через весь город голышом туда и обратно, чем согласилась бы поехать на ее машине.

– Да, да! – Полли резко перестала визжать. – Подвезите нас!

И тут вдруг рядом с нами появился Мэл. Он держал за руку Леонарда.

– Все в порядке? – спросил он.

– А вам какое дело? – Сид, отведя взгляд от Полли, сердито посмотрел на него.

– Я всего лишь спросил, – вежливо сказал Мэл.

– Все хорошо, Мэл, спасибо, – ответила я на заданный вопрос.

– Мэл? – Взгляд Сида стал еще более сердитым.

Это была весьма неподходящая ситуация для того, чтобы их друг с другом познакомить.

– Твой дружок? – сплюнул Сид. Я, к своему ужасу, осознала, что, похоже, он сейчас будет нарываться на ссору с Мэлом.

– Просто мой ребенок тоже учится в этой школе, – спокойно сказал Мэл. Затем он, сделав шаг вперед и тем самым оставляя Леонарда позади себя, протянул Сиду руку. – Рад с вами познакомиться.

Сид посмотрел на протянутую руку с таким видом, как будто она была покрыта ядом, и не стал ее пожимать.

– Пожалуйста, Сид, – спокойно сказала я. – Не веди себя глупо.

Я взяла Полли на руки. Она была для меня уже тяжеловатой.

– Сидди! – Стоящая по другую сторону проезжей части Джоли помахала Сиду рукой.

Я прикусила губу, чтобы не сказать чего-то дерзкого.

Сид засомневался. Он не знал, как поступить, и это за него решила его подружка.

– Поехали, милый. Уже холодно, – сказала она, обхватив свое худенькое тело руками. – Я замерзаю. Если они не хотят ехать с нами, давай поедем одни. Поехали домой.

Домой.

– Еще увидимся, Пол. – Джоли снова помахала рукой. – Я на следующей неделе куплю те кексы ассорти, которые ты любишь. И расскажи своей маме про меня что-нибудь хорошее, ладно?

Она подмигнула мне и исчезла в машине.

У меня от возмущения прямо-таки перехватило дух.

– Я увижусь с тобой после школы в пятницу.

Сид поцеловал Полли в макушку и двинулся через проезжую часть, не преминув перед этим бросить на Мэла самый что ни на есть злобный взгляд. На меня он обратить хоть какое-то внимание не соизволил. Полли жалобно всхлипнула, уткнувшись в мое плечо.

– Не плачь, малышка, – прошептала я ей на ухо. – Пойдем домой и поедим мороженого.

Полли на несколько секунд затихла: в ней, видимо, началась внутренняя борьба.

– С клубничным сиропом? – в конце концов сдалась она.

– И шоколадными крошками.

Воспрянув духом, она вытерла свой сопливый нос о мою куртку. Дождь начал усиливаться.

– Я могу вас подвезти? – спросил Мэл. Леонард все еще прятался за ногами отца.

Я посмотрела на блестящий черный автомобиль. Стекла у него были затемненными, но мне показалось, что я вижу, как Сид и его подружка прильнули друг к другу. У меня в животе что-то сжалось.

– Знаете, Мэл, это было бы замечательно. – Я поставила Полли обратно на тротуар и взяла ее за руку. К черту все мои благие намерения. Мы пошли вслед за Мэлом в сторону парковки. – Большое спасибо.

Сейчас: час восьмой

4 часа дня

Стоя на платформе вокзала, я смотрю в свой телефон, лихорадочно размышляя над тем, стоит ли мне отвечать на звонок.

Если я отвечу, он узнает, что его план провалился, – и моя «маскировка» полетит ко всем чертям.

Телефон затихает, а затем начинает звонить опять.

Я не отвечаю на звонок. Полминуты спустя приходит голосовое сообщение: «Где ты, черт тебя побери? Почему все говорят, что ты погибла?»

Голос у Сида почти истерический.

«Не верь ему, Лори, – мысленно говорю я себе. – Ты не можешь ему верить».

Я еще никогда не слышала, чтобы он говорил таким голосом. Сердитый его голос я знала, а испуганный – нет.

«Позвони мне, Лори. Пожалуйста. Сообщи мне, где ты, и я приеду за тобой. Где бы ты ни была, я приеду туда».

«Каждый раз, когда ты ему верила, чем это заканчивалось, а?» – говорю я себе.

Я размышляю над тем, не перезвонить ли ему и не попросить ли его держаться от Полли подальше, но, пока я кручу телефон в руке, он сам по себе выключается.

Пару минут спустя приходит поезд. Я захожу в вагон.

Я думаю о Сиде и о тех немногих случаях, когда я замечала в его глазах страх. Думаю о тех кошмарах, которые ему постоянно снились, когда мы только начали жить вместе (затем он нашел для себя спасение в снотворном). Я думаю о своих попытках заставить его откровенно рассказать о том, что происходило с ним и его ближайшими родственниками, когда он был маленьким. Я думаю о том гневе, который вызывали эти попытки, если я надавливала слишком сильно в неподходящее время. Я думаю о кошмарах, которые снова начались у него вскоре после того, как его брат позвонил и сказал, что его мать хочет с ним увидеться. А затем я чувствую, что больше об этом думать не могу. Эти тяжкие мысли едва не доводят меня до безумия.

Это ведь, к сожалению, правда, что мы представляем собой результат нашего жизненного опыта, но что беспокоит меня еще больше – так это то, как легко нас могут едва ли не уничтожить действия других людей.

Иногда – в некоторые дни – я так сильно злюсь из-за чего-то недосказанного между мной и Сидом и из-за разочарования по поводу его собственной душевной травмы, которая не позволяет нам наладить нормальные отношения, что мне хочется с силой двинуть кулаком в стену. Но я так никогда не делала. Пока не делала.

Я убираю телефон и иду в вагон-ресторан. Два лебедя садятся на бурую речку, через которую мы переезжаем по мосту, и меня охватывает такая сильная тоска, что я ощущаю ее почти физически. Всепоглощающая тоска.

Лишь только оплатив свой чай, я замечаю, как кондуктор ковыляет по проходу со стороны вагонов первого класса, и до меня доходит, что у меня нет билета. Мне даже не пришло в голову, что его нужно купить, и я не знаю, хватит ли у меня на него денег.

Я быстро поворачиваюсь и иду прочь от кондуктора.

Те деньги, которые у меня имеются, мне необходимо поберечь для Лондона. Мне вспоминается, как я была когда-то скаутом и как наша руководительница учила нас действовать в критических ситуациях. Десять пенсов на телефон – на разные крайние случаи. Сейчас именно такой случай. Мне необходимо экономить деньги, чтобы добраться туда, где находится Полли.

Я прохожу до середины поезда и останавливаюсь в переходе между двумя вагонами, прихлебывая чай, размышляя и выжидая. Наконец я вижу кондуктора в дальнем конце вагона. Он идет по направлению ко мне. Я быстро скрываюсь в туалете. Здесь все залито водой и неприятно пахнет. Одному богу известно, когда здесь убирали в последний раз. Пять минут спустя, когда мы уже подъезжаем к платформе следующей станции, кто-то стучит в дверь.

– Билеты из Шерборна, пожалуйста.

У меня в животе все сжимается. Я вовсе не хочу сходить с этого поезда сейчас. Не хочу снова ждать. Я должна прибыть туда, куда я еду.

Я раздумываю над тем, а не попытаться ли надавить на жалость. Несколько секунд спустя я осознаю, что это попросту смешно. Он снова стучит в дверь.

Я прокашливаюсь, лихорадочно подыскивая доводы в свое оправдание. И тут вдруг я слышу какие-то голоса и лай собаки. Судя по лаю, собака эта крупная. На платформе кто-то громко спорит. Я слышу, как кондуктор что-то говорит, уходя прочь от двери.

– Вы не можете зайти сюда с ней, – говорит он. Кто-то хихикает, кто-то ругается. Какая-то женщина кричит.

Я открываю дверь и выглядываю наружу. Кондуктор уже тоже стоит на платформе. Я поспешно выхожу из туалета, и в этот же самый момент в поезд запрыгивает какой-то парень. Он высокий и очень худой, с глубоко посаженными настороженными глазами, серебряными колечками в губе и короткой стрижкой.

Наши взгляды встречаются, и меня охватывает странное чувство: возможно, просто осознание присутствия рядом родственной души. Я на секунду замираю, а затем иду по вагону в том направлении, откуда только что пришел кондуктор. Я усаживаюсь на пустое двойное сиденье. Мое сердце бьется очень быстро. Я чувствую себя беглецом. Да я и в самом деле беглец.

Высокий парень проходит мимо меня и бросает на меня взгляд сверху вниз.

– Все в порядке? – тихо спрашивает на ходу он. Не дожидаясь ответа, он удаляется прочь.

Что он заметил во мне? Мое исцарапанное лицо, мою перебинтованную ладонь. Я ловлю себя на том, что мне хочется, чтобы он остановился и сел рядом со мной.

Спор на платформе постепенно утихает. Кричащая женщина уводит свою огромную немецкую овчарку прочь. Мужчина, пытавшийся сесть на поезд, очень пьян. Держа в руке баночку пива «Спешл Бру», он тоже идет прочь и наталкивается на женщину. Она сердито отпихивает его от себя. Они опять начинают ругаться, но уже друг с другом.

Кондуктор опять заходит в поезд. Я осознаю, что он так и не увидел моего лица. Он уже не заглядывает в наш вагон: должно быть, пошел в другом направлении. Мне осталось ехать до Лондона час или два, и пока что я в безопасности.

Тогда: Сид

Я не пригласила Мэла к нам в тот вечер. Леонард сидел с угрюмым видом на заднем сиденье. Полли была все еще переполнена эмоциями, о чем говорили розовые пятна на ее щеках, – и эти два ребенка за все время пребывания в машине не обменялись ни единым словом.

Когда Мэл остановил автомобиль возле моего дома, я поторопилась выбраться из него на тротуар.

– Это было очень любезно с вашей стороны, – сказала я, возможно, с излишней поспешностью. – Большое вам спасибо.

– Пожалуйста. И если вам когда-нибудь захочется чего-нибудь выпить…

– Да, прекрасно, спасибо. – Я упорно не смотрела на него. Уже стоя на тротуаре, я открыла дверь, возле которой сидела Полли, и помогла своей дочери вылезти из машины. – Скоро увидимся.

Не оглядываясь, я зашла вместе с Полли в дом, плотно закрыла за нами дверь и заперла ее на засов. Человеку ведь иногда хочется закрыть за собой дверь так, чтобы весь остальной мир остался по другую ее сторону.

Вдвоем с Полли мы уничтожили огромную порцию мятного мороженого с шоколадными крошками и были этим очень довольны, хотя, по моему мнению, клубничный сироп оставлял желать лучшего. Полли, расположившись рядом со мной на диване, вскоре заснула. Я укрыла ее одеялом и досмотрела до конца фильм «Касабланка». Заметив, что по моему лицу потекли слезы в тот момент, когда красавица Бергман двинулась прочь от Богарта, чтобы сесть на самолет, я мысленно сказала себе, что слезы – это вообще-то дело хорошее. Все самые лучшие истории любви являются, конечно же, и самыми мучительными. Если несчастные влюбленные все-таки оказались бы в конце концов вместе, они вскоре начали бы спорить по поводу того, кому из них мыть посуду.

Это было весьма востребованное освобождение, своего рода катарсис.

Но почему же я тогда чувствую себя такой несчастной?

Уже около полуночи я отнесла Полли в кровать. На ее комоде стояла фотография Сида и ее самой, сделанная в городке Сент-Айвс в Корнуолле за год до того, как мы окончательно разъехались. Они на этой фотографии выглядели очень счастливыми, а Сид в кои-то веки еще и казался беззаботным. За ним простирался большой золотистый пляж. Сид поднял высоко на руках свою маленькую дочь. Эдакий горделивый и сильный мужчина. Почувствовав огромную и непреодолимую тоску, я свернулась клубочком рядом с Полли на ее маленькой белой кровати, уткнулась лицом в ее длинные волосы и заснула.

Где-то посреди ночи я, охнув, проснулась. Будучи не в силах понять, из-за чего это произошло, я растерялась. У меня появилось тревожное ощущение, что за мной кто-то долго наблюдал.

Полли все еще крепко спала, посапывая возле моей щеки. Я здорово отлежала себе руку. Когда, расправив ее, я стала потягиваться, я услышала какой-то звук, донесшийся с первого этажа.

Я замерла.

Где-то хлопнула дверь. Я не смогла определить, хлопнула ли она в моем доме или где-то за его пределами.

Прошла минута. Я заставила себя подняться с кровати. Подойдя к двери комнаты Полли, я прислушалась.

Послышался скрип. Мое сердце бешено заколотилось. Я мысленно обругала себя. Сказала себе, что это всего лишь ветер. Или просто скрипнула старая половица в нашем старом доме.

На цыпочках я вышла на лестничную клетку и приблизилась к ступенькам.

Затем я спустилась по ним к кухне. Я шла туда, чтобы найти какое-нибудь оборонительное оружие. Например, кухонный нож.

И вдруг в саду зажегся прожектор сигнализации, реагирующей на движение.

Я затаила дыхание.

Какой мне будет толк от кухонного ножа?

Внутренний дворик пересек соседский рыжий кот.

Я снова начала дышать. Сигнализация, по всей видимости, сработала на кота.

Парадная дверь задрожала так, как она дрожит, когда дует сильный ветер. Однако ветра-то сейчас не было. В доме находился какой-то человек. Или же он пытался пробраться в дом.

Где телефон?

В гостиной.

Я двинулась в сторону коридора.

Парадная дверь оставалась запертой изнутри на засов. На окнах установлена сигнализация. Двери во внутренний дворик, как я только что убедилась, были закрыты на замок.

Я бросилась в гостиную и схватила телефон.

Через окно с поднятыми жалюзи я увидела, как какая-то фигура идет по дорожке в сторону калитки – то есть прочь от нашего дома.

* * *

Любовь должна быть простой, правда?

X любит Y, а Y, в свою очередь, любит X.

Почему не может быть именно так?

Потому что для этого нужны два человека. Два разума, две силы воли. Двое желающих соединиться; двое выбирающих себе путь – схожий путь, если не абсолютно одинаковый. Выработайте совместный план, а затем воплотите его в жизнь. Все всегда происходит именно так; а как, по-вашему, оно должно происходить?

Я сомневаюсь в этом, потому что никогда ведь не знаешь, что собирается сказать другой человек, пока он не заговорит.

Я познакомилась с Сидом, когда впервые приехала в Лондон. Денег у меня не было, я работала официанткой, не знала, как жить дальше. Поучившись в колледже, я отправилась путешествовать по Южной Америке, встречалась там с хиппи, бандитами и шаманами. Я танцевала при луне и на пляжах, путешествовала через тропические леса и посещала затерянные в них мертвые города, пока едва не затерялась там сама.

Возвратившись домой, я то и дело спорила с отцом, наконец-то найдя в себе силы ему перечить. Я хотела вернуться в колледж, хотела закончить обучение, чтобы у меня появилась возможность стать практикующим психотерапевтом, но отец категорически отказался мне помогать, хотя деньги у него в то время водились, а мама совсем не могла помочь мне материально. Она лишь охотно предоставила мне кровать в ее доме в Ист-Финчли[26].

Когда я, пытаясь выхлопотать стипендию, возобновила занятия, я очень нуждалась в деньгах. Я вкалывала на двух работах и как-то раз увидела в магазинчике на углу объявление о том, что в филиале художественного колледжа Слейда в центральной части Лондона требуются натурщицы.

Я сомневалась, стоит ли туда идти, но меня стала уговаривать Эмили. У нее тогда был период свободной любви и фривольного поведения: она спала с парнем, похожим на Боба Дилана, и исповедовала философию Жана-Поля Сартра. «Это высвободит твою душу, милая», – сказала она, но я в этом отнюдь не была уверена. Это скорее заставило бы дрожать мои бедра. Однако я была на нуле, а потому клюнула на эту приманку.

Сид тогда преподавал в этом художественном колледже. Старше меня примерно на год, он был сухопарым, раздражительным и грубоватым молодым человеком. Впалые щеки и неизменно сердитый взгляд. Он почти ничего не говорил, просто указал мне сначала на большой шкаф-гардероб, в котором я могла раздеться, а затем на чайник в углу, хотя молока в этом помещении не наблюдалось[27]. «Раздевайся и ложись на тот диван. А еще, – он быстро окинул меня взглядом, – попытайся не лежать так, как будто ты – кусок мяса на прилавке».

Таращась на него, я оробела еще больше. Я еще никогда не встречала таких грубых людей. Уже стоя в шкафу и дрожа, я осознала – осознала слишком поздно, – что мне отнюдь не нравится обнажаться. О чем я, черт побери, думала раньше? Для такой работы я совершенно не годилась. Я ничуть не гордилась своим телом, жутко стеснялась наготы, и, хуже того, мне было очень холодно: моя бледная кожа тут же покрылась некрасивыми пупырышками. От имеющегося в этом помещении крохотного термовентилятора толку было мало: от него на моем бедре лишь появилось уродливое ярко-красное пятно.

Когда во время первого сеанса сделали перерыв на чай, я решила удрать. Зайдя в туалет, я поспешно натянула одежду и выскользнула через заднюю дверь мастерской, пока весь класс сгрудился вокруг чайника и тарелки с разломанным печеньем.

Сид нагнал меня на середине дорожки.

– Куда это ты? – Он грубо схватил меня за руку.

– Я этого делать не могу. – И я высвободила свою руку. Однако от его прикосновения через меня проскочила какая-то искра, заставившая меня затрепетать. – Я стесняюсь, – промямлила я. Моя рубашка была застегнута лишь наполовину.

– Да не строй ты из себя такую скромницу. – Его глаза цвета влажного зеленого мха сузились. В их выражении я увидела презрение.

– Я не строю.

– Строишь. Снимать одежду – это самое естественное занятие на свете.

– Для вас – может быть.

– Для всех нас.

– Ну так снимите одежду с себя, – пробурчала я.

– Это не подходит. – Он впился в меня взглядом. – Твое тело намного лучше моего.

А затем он улыбнулся.

Мне становится не по себе, когда я вспоминаю те события. Мне становится не по себе из-за того, как легко я пала перед ним.

Одна улыбка – и я пала.

Я не вернулась в мастерскую. Он объявил классу, что занятие окончено, и повел меня в паб. Мы заказали виски с имбирным вином и к пяти часам были уже пьяны. Я узрела в нем нечто такое, на что охотно отреагировала: что-то мрачное, вызывающее жалость, трагическое; он думал, что это незаметно, что он сумел это скрыть от большинства людей. Но не от меня. Мы осушили по последнему стаканчику, и затем он затащил меня в постель на своем чердаке – чердаке художника. Да, это был чердак. С него открывался великолепный вид на облака через окна в крыше. На этом чердаке имелся двухместный матрас и еще кое-какие немногочисленные предметы: мольберт, коробки с красками, поставленные одна на другую у стены, бутылка виски на деревянном ящике. Едой тут, похоже, и не пахло. На подоконниках – несколько произведений Камю и множество книг Эрнеста Хемингуэя. Я тогда Хемингуэя еще совсем не читала и пока не знала об одержимости Сида идеей смерти. Что я тогда знала – так это то, что это помещение выглядит крайне романтично и что в нем пахнет красками, скипидаром и Сидом.

Мы легли в постель и не вставали до следующего дня.

Теперь я умоляю своих клиенток: «Не спите с ними, пока не станете абсолютно уверены в том, что сможете справиться с тем, что произойдет потом». Звучит, возможно, несколько старомодно, но покажите мне женщину, которая после по-настоящему хорошего секса не прикипит душой в той или иной степени к своему партнеру, – и тогда я покажу вам либо гения, либо обманщицу, либо разбитую душу.

Я переспала с Сидом в тот день, когда встретила его впервые. А чего еще я ожидала?

Конечно же, не того наказания, которое он мне уготовил.

* * *

Но даже это не было простым. Потому что Сид затащил меня в постель, полностью привязал меня к себе – и затем исчез.

Надежда умирала медленной и мучительной смертью. Я тосковала по нему – и затем гнала мысли о нем, потому что они терзали меня. Я знала, что глупо и наивно так вести себя после всего-то одной встречи, но я думала, что произвела на него впечатление. Я приходила к парадной двери дома, в котором он жил, однако, когда я сделала это в третий раз, домовладелица впустила меня и позволила подняться по лестнице, и мне показалось, что я услышала за его дверью женский смех, а потому я ушла, чувствуя себя отверженной.

Позднее я, одевшись получше, пару раз проходила мимо художественного колледжа, шагая как можно медленнее, но, когда дверь открылась и вышла группа преподавателей, я бросилась наутек.

Но, как только мне удалось его забыть, он появился опять.

Вот такой он, Сид. Он всегда снова и снова вонзает нож в нанесенную им рану, после того как эта рана уже почти заживет.

В ту ночь, когда он вернулся, стояла жара. Это была ночь, когда завывали сирены, как они обычно завывают в городе до тех пор, пока мы не перестаем их замечать. Ночь, когда дымка смога делала расплывчатыми очертания верхних этажей самых высоких зданий и застилала небо, отчего оно становилось почти невидимым. Ночь, когда новейшие небоскребы светились прямо над нами, а поблескивающие в сгущающихся сумерках массивные односекционные дома напоминали детали детского конструктора «Лего». Ночь, когда электропоезда Доклендского метро, словно в фильме «Бегущий по лезвию», сновали среди бетонных зданий и ярких огней квартала Канэри-Уорф. Ночь, когда уличные фонари мерцали, а подростки в супермодных штанах с заниженной талией толпились на углах улиц, жевали чипсы и толкали друг друга, бросая обертки в канаву. Ночь, когда молодые люди, которые никогда не улыбаются (все в капюшонах), шагали по тротуарам со своими коренастыми собаками, а тонконогие девушки, проходя мимо, цокали блестящими каблуками, такими высокими, что те едва могли на них ходить – не говоря уже о том, чтобы убежать от тех, кто к ним цеплялся.

Эта пульсирующая жизнь простиралась передо мной, и я снова ожила, потому что Сид вернулся.

– Извини, – вот и все, что он мне сказал. Причем лишь один раз. Слово «извини» он произносил с большим трудом. Это я поняла очень быстро.

– Где ты был? – спросила я.

Он посмотрел на меня взглядом, который мне абсолютно ни о чем не сказал.

– Избавлялся от своей последней девушки, – ответил он. А затем он улыбнулся, обнажив зубы, которые показались мне похожими на волчьи.

Улыбался он, кстати, тоже редко: улыбаться у него не очень-то получалось.

Я больше ничего по этому поводу не сказала: я осознавала, что оратор из меня не ахти какой. А что еще можно было сказать? Произнесенных им слов оказалось для меня вполне достаточно.

Интересно ли мне было тогда, насколько легко у него это вышло? Насколько легко он избавился ради меня от нее, кем бы она ни была?

Я не думаю, что мысль об этом тогда пришла мне в голову, потому что с ним ничто никогда не казалось легким. У меня все время создавалось впечатление, что я пытаюсь не отставать от него, пытаюсь быстро продвигаться вперед, пытаюсь опередить его на шаг и угадать, в каком направлении он пойдет дальше. Это было изнурительно.

Все, что имело отношение к Сиду, было трудным. И я к этому слишком привыкла. Позднее он признался, почему почувствовал влечение ко мне. Потому что я в тот первый день осмелилась убежать.

Мне следовало бы продолжать убегать.

Сейчас: час девятый

5 часов вечера

Поезд с грохотом движется сквозь сумерки. Где-то вдалеке солнце, которого не было видно весь день, начинает садиться, окрашивая небо вокруг себя в красноватый цвет. Облака слева от меня становятся прямо-таки кроваво-красными. Мне вспоминается, что я видела их такими и вчера.

Я думаю о работе Сида, о тех картинах, которые сделали его знаменитым, о стоящей на коленях обнаженной Марии с безумием на лице, обнимающей своего умирающего сына в пустыне под лучами заходящего солнца. Идеальная мать, которая, как ему всегда казалось, спасла бы своего сына от него самого. Мать, которая никогда бы не оставила его одного. Это было так непохоже на его собственную жизнь! А еще другая Мария, лижущая ступни Сына Божьего, сосущая пальцы на его ногах, пропитанная эротизмом и влечением, которые были слишком личными для того, чтобы выставлять их напоказ. Когда Сид предложил назвать нашу дочь Магдалиной, я уже видела наброски этого произведения, а потому, побледнев, ответила категорическим отказом.

Я прогоняю мысли о Сиде.

«Думай, Лори, думай». Кто еще? Кто еще может помочь?

Обычно во время долгих путешествий на поезде меня охватывает спокойствие, но сейчас спокойствием и не пахнет. Каждая минута мучительна.

Я снова пытаюсь позвонить маме, и опять по ее стационарному телефону никто не отвечает, а мой старый мобильный телефон уже полностью разрядился, и узнать по нему номер ее мобильного телефона сейчас невозможно. Впрочем, по мере того как поезд, слегка раскачиваясь, мчится вперед между высокими склонами и высокими деревьями, уровень сигнала постепенно снижается.

Кондуктор снова появляется, но уже с другой стороны. Я сползаю пониже на своем сиденье, и он, слава богу, меня не замечает. По другую сторону прохода какая-то пожилая женщина достает парацетамол из коробочки, которую передал ей сын, мужчина с рыхлым лицом. Я, как какой-нибудь наркоман, с вожделением смотрю на таблетки в ее шишковатых пальцах: мне хочется попросить парочку. Но я не осмеливаюсь. Я не хочу привлекать к себе внимание.

Я слушаю их разговор. Они говорят о сделанной ей операции на бедре и о том, как хорошо эта операция прошла. Затем тема меняется: они обсуждают, приедет ли за ними Джордж, а если приедет, то вовремя ли (в чем они сомневаются, потому что он всегда опаздывает как минимум на пять минут), и протрет ли он сиденья в автомобиле, потому что его собаки все время такие грязные и линяют и от них остается запах, а это все ведь так неприятно.

Их разговор настолько обыденный и банальный, что это меня успокаивает.

По «Танною»[28] объявляют, что мы уже подъезжаем к следующей остановке. Пожилая женщина и ее сын убирают за собой куски разорванного целлофана и пластиковые контейнеры «Тапперуэр». Я намереваюсь еще раз позвонить в справочную и узнать номер офиса «Евростар», когда поезд вдруг резко останавливается. Тормоза умопомрачительно скрипят.

На несколько секунд в вагоне воцаряется тишина, а затем звучат голоса, в которых чувствуется негодование.

Я встаю и иду к двери, желая посмотреть, что случилось, однако единственное, что мне удается разглядеть в полумраке, – это коровы, стоящие в поле за оградой. Больше ничего.

Меня охватывает нарастающая тревога.

– Обычное дело, – раздается позади меня тихий голос.

Это тот высокий парень, которого я видела чуть раньше, – парень с колечками на лице.

– Как ты думаешь, что произошло? – спрашиваю я, всматриваясь в полумрак.

Он пожимает плечами:

– Наверное, овца зашла на железнодорожные пути. Это бывает часто.

– Такие вот опасности подстерегают людей в сельской местности. – Хотя я стараюсь говорить беспечным голосом, в душе у меня нарастает отчаяние. – О господи! – Я так сильно прикусываю губу в попытке подавить тревогу, что тут же чувствую привкус крови. – Мне очень нужно, чтобы этот поезд ехал вперед как можно быстрее.

Он смотрит на меня и говорит:

– А почему такая спешка?

– Я не… – начинаю я, но тут же встречаюсь с ним взглядом. Его глаза на суровом угловатом лице кажутся красивыми: глубоко посаженные, длинные, серые. Зачем мне ему врать? – Мне нужно как можно скорее увидеться с дочерью, – говорю я.

– А где она?

– С моей мамой. Они возвращаются из Франции.

– Да-а? – Он снова пожимает плечами. – А что, ваша мама – она может не справиться? Она бестолковая?

– Нет. – Я невольно улыбаюсь. Моя суетливая мамочка, расторопная и бесконечно добрая. Я никому не смогла бы доверить Полли с таким легким сердцем, с каким я доверила ее маме. – Моя мама – это супер. Я… переживаю совсем из-за другого человека. Боюсь, что он приедет туда раньше меня.

– Понятно.

Он больше не задает вопросов, и это меня не удивляет. Этот парень, похоже, знает, что такое проблемы: он наверняка бывал в трудных ситуациях. У него на голове длинный шрам, который виднеется сквозь его короткие волосы. У него, возможно, суровый вид, но в нем есть что-то привлекательное, чего я не могу описать. Что-то вроде спокойной самоуверенности. Мне приходит в голову выражение «старше своих лет».

Что он, интересно, видел в своей – пока еще недолгой – жизни?

По «Танною» объявляют, что поезд некоторое время будет стоять, пока не выяснится, в чем заключается проблема. Я снова чувствую у себя на языке вкус крови.

Этот парень, который и на второй взгляд кажется старше своих лет, протягивает мне руку, покрытую татуировками:

– Сол.

– Лори.

Я прикидываю, сколько же ему лет: девятнадцать или, может быть, двадцать.

– Куда вы едете?

– В Лондон.

– Я тоже еду в Лондон. В город, в котором улицы вымощены золотом, не так ли? – Он мрачно смотрит на меня, но я понимаю, что он шутит.

По «Танною» снова что-то говорят. Солнце уже село. Снаружи царит почти кромешная тьма, и рассмотреть можно разве что живые изгороди.

Я смотрю на них, и мне вдруг вспоминается первый отпуск, проведенный с Сидом. «Отпуск» – это, пожалуй, слишком сильно сказано: в действительности это была скорее небольшая туристическая поездка. Сиду захотелось нарисовать море, и я купила палатку. Денег у нас было маловато, но всего через несколько месяцев после нашей первой встречи мы уже стали неразлучны и подумывали о том, чтобы переехать в Корнуолл. Жизнь в палатке казалась мне тогда овеянной романтикой.

Но мы приехали в кемпинг поздно, потому что заблудились на узких дорогах Норфолка[29], и это привело к первой серьезной ссоре между нами. Сид наорал на меня за то, что я плохо разобралась с картой, а я, в свою очередь, наорала на него за то, что у него вообще нет чувства юмора. Затем я заплакала, и он поцеловал меня в знак извинения. К тому времени, когда мы поставили палатку, было уже темно. Ни один из нас не знал, что делать дальше, но, когда мы достали бутылку красного вина и маленькую бутылку виски, все стало намного проще.

Мы уселись перед своей забавной маленькой печкой и приготовили вареные бобы. Затем мы легли спать. Когда мы проснулись утром, уже довольно долго шел такой сильный дождь, что палатка едва не плыла, и мы оба промокли, потому что вечером не положили каремат так, как следует. Затем Сид – мокрый и сердитый – стал поносить кемпинг.

– Он такой уродский, – снова и снова повторял Сид, сердито расхаживая взад-вперед. – А еще я ненавижу эти чертовы живые изгороди. Я чувствую себя в них как в загоне. Я не могу дышать. И где, черт побери, море?

Он так сильно злился из-за каких-то живых изгородей и так смешно расхаживал с торчащими во все стороны волосами, в боксерских трусах, спортивной фуфайке наизнанку и незашнурованных бутсах, что я начала смеяться, и это был один из тех случаев, когда Сид мог отреагировать по-разному. Он уставился на меня, и я сумела подавить смех, но лишь до того момента, когда он, пытаясь надеть джинсы, стал засовывать обе ноги в одну штанину и, тут же потеряв равновесие, шлепнулся на спину. Я снова начала смеяться и теперь хохотала до слез. Сид снова стал на меня орать, причем даже громче, чем в первый раз, но потом он и сам понял комичность ситуации и тоже расхохотался. Затем мы сняли палатку, запихали все вещи в старенький автомобиль Сида и прихватили с собой маленький хрупкий череп какого-то животного, который я обнаружила в траве. Мы поселились в сдаваемой туристам комнате на ферме, расположенной на холме, с которого открывался хороший вид на море, и, хотя на протяжении всего уикенда почти все время шел дождь, нам было на это наплевать, потому что мы только и делали, что лежали в постели, ели сыр и шоколадное печенье и занимались любовью (правда, Сид, прежде чем хотя бы прикоснуться ко мне, заставил меня убрать череп животного в шкаф).

Сид впоследствии отказывался ездить в Норфолк, но все же нашел там нужное ему море…

По «Танною» объявляют:

– К сожалению, мы должны вам сообщить, что нам, возможно, придется задержаться в данном месте на некоторое время в связи с подозрительным повреждением железнодорожных путей впереди.

Мы, похоже, застряли тут надолго.

О господи! К моим воспаленным глазам – пожалуй, сегодня лишь в первый раз – подступают почти неудержимые слезы.

– Лори. – Парень смотрит на меня. – Вас ведь так зовут?

– Да. – Я отчаянно пытаюсь удержать слезы, но у меня это не получается. Одна слеза сбегает вниз по щеке.

– Не плачьте, – ласково говорит парень.

– Я пытаюсь. – У меня получается изобразить слабую улыбку. Однако в подобных случаях, когда люди тебе сочувствуют, становится еще хуже. – Я пытаюсь изо всех сил.

Он смотрит на меня долгим взглядом. Я вытираю слезу.

– Если бы вы могли сойти с поезда, вы бы это сделали?

– Да, черт побери, сделала бы. Хотя я не имею ни малейшего понятия, где мы сейчас находимся.

– Мы только что пересекли Солсберскую равнину, и поэтому мы, наверное, где-то в Гемпшире[30]. Думаю, и я тоже могу.

– Что именно?

– Сойти с поезда.

– Каким образом? Двери заблокированы до того момента, пока мы не прибудем на следующую станцию, разве не так?

Мне вспоминается прошлая ночь. Гостиничный номер и его дверь. Вспоминаются мои отчаянные удары в эту дверь, по другую сторону которой находилась Эмили. Я слышу, как она выкрикивает мое имя… Или же это кричала я? Да, это я выкрикивала ее имя, выкрикивала его снова и снова, врезаясь плечом в дверь. А дверь эту, по-видимому, заблокировали. Да, я уверена, что именно так и было. С другой стороны в нее упиралось что-то твердое. Я снова и снова вставляла в ячейку карточку-ключ, и снова и снова загорался зеленый индикатор, однако дверь не открывалась, и вместо зеленого индикатора вспыхивал уже красный.

Вспоминая все это, я закрываю глаза.

– Идите за мной, – говорит Сол.

Мы быстро шагаем по поезду мимо ворчащих мрачных пассажиров, во флуоресцентном свете, ощущая запах множества тел, находящихся рядом в замкнутом пространстве. Мы задеваем по пути чьи-то сумки и ноги. Я поначалу извиняюсь, но потом перестаю это делать.

Мы добираемся до дальнего конца поезда – того вагона, в котором находится кондуктор. Сол стучит в дверь.

– Почему бы нам просто не спросить? – шепчу я. – Спросить, нельзя ли нам сойти с поезда?

– Не говорите глупостей. – Он не утруждает себя тем, чтобы посмотреть на меня. – Они не позволят нам сойти непонятно где. У них ведь есть правила касательно здоровья и безопасности пассажиров.

«Непонятно где».

Безвыходность ситуации, в которой я оказалась, действует мне на нервы. Я измождена – и телом, и духом. Моя лучшая подруга погибла, а меня саму терзает довольно сильная физическая боль. Я не знаю, где находится Полли, и не знаю, что замышляет тот, кто хочет меня убить. Я напугана и одинока.

Из-за двери доносится чей-то голос.

Парень поворачивается и смотрит на меня с ухмылкой.

Я, пожалуй, не совсем одинока. Я не знаю, почему могу доверять этому парню со шрамами и татуировками, которого я впервые в жизни встретила лишь десять минут назад, но я ему доверяю. Да и выбора у меня почти нет. Вот так все просто.

– Ну что, сходим с поезда? – бормочет он.

– Да.

– Тогда идите за мной и, когда я скажу прыгать, прыгайте.

Он снова стучит в дверь кондуктора. Пока мы ждем, он протягивает назад свою грязноватую руку с обгрызенными ногтями:

– Готовы?

Я беру его за руку.

– Готова, – отвечаю я.

Тогда: Мэл

Когда я во второй раз услышала, как кто-то ходит по дому ночью, я позвонила в полицию.

Полицейский на другом конце провода разговаривал со мной вежливо, но абсолютно равнодушно, особенно когда выяснил, что мы с мужем некоторое время назад решили разойтись и стали жить раздельно.

– У него есть определенные права, – объяснил мне полицейский таким усталым голосом, как будто он сталкивался с подобными ситуациями уже много раз. – Если он является совладельцем дома, он имеет право в него приходить. Вы не можете его не пускать.

– Но я отнюдь не уверена, что это именно он, – сказала я.

– Вообще-то вы даже не имеете права менять замки без его ведома, если он все еще является совладельцем дома, – сказал полицейский, игнорируя мои слова. – Я имею в виду вашего мужа.

Но полиция все же прислала ко мне сотрудницу. Она посмотрела на мою дорогостоящую сигнализацию:

– С такой надежной сигнализацией вы вообще-то в полной безопасности, разве не так? Вы же напрямик соединены с местным полицейским участком.

Я обычно все время забывала включать эту «надежную сигнализацию». Мы установили ее только потому, что этого потребовали компании, в которых мы застраховали на большую сумму некоторые произведения Сида, а именно те, которые все еще находились в нашем доме, – а точнее, в мастерской, расположенной в дальнем конце сада и закрытой на засов и целых три висячих замка. Я никогда к ней даже и близко не подходила. Мне совсем не хотелось этого делать. А вот кому-то, наверное, могло захотеться туда заглянуть.

– А куда именно проник этот незваный гость? – спросила сотрудница, сильно выделяя голосом два последних слова.

– Я… – Сделав паузу, я задумалась. – Даже не знаю. Я просто… Кто-то бродил здесь ночью.

– Внутри дома? – нахмурилась она. Я заметила у нее большой промежуток между двумя передними верхними зубами. Такой большой, что через него можно протащить соломинку.

– Э-э… Не обязательно.

– Что вы имеете в виду?

– Может, и не внутри дома.

– А где же тогда? – Она подняла бровь.

– Возможно, в саду.

Она резко захлопнула свою записную книжку.

– Понятно. То есть у вас нет абсолютной уверенности в том, что к вам кто-то пробрался? Вы вообще-то никого в своем доме не видели, так?

– Я видела несколько дней назад, как кто-то шел по дорожке.

– Снаружи дома? В саду?

– Нет. – Я осознала, что говорю какую-то ерунду. – Перед домом.

– То есть никого не было ни внутри дома, ни в саду позади дома?

– Нет, не было. Но я абсолютно уверена, что кто-то…

– Миссис Смит. – Она подавила в себе вздох облегчения. – Если отсутствуют какие-либо явные следы противоправного проникновения и если вы никого не видели, то мы, в общем-то, ничего не можем сделать. Вы уверены, что это не шутки вашего воображения? – Она говорила доброжелательным, но менторским тоном. – Это слишком большой дом для того, чтобы жить в нем в одиночестве.

– Тут еще живет моя дочь.

Рыбок и кролика я упоминать не стала.

– Ага, ваша дочь. Я, кстати, заметила снаружи объявление «Продается».

– Да. – Я отвернулась от нее. Вообще-то я привыкла к тому, что вопросы задаю я. Такая уж у меня работа. И я ненавижу рассказывать что-либо о себе незнакомым людям. – Дом выставлен на продажу.

Наш дом. Наш первый дом как единой семьи. Он вообще-то не был очень большим, и мы могли бы купить что-то и получше, после того как Сид разбогател. Но мы приобрели этот дом после особенно тяжелого периода в семейной жизни, и он символизировал начало новой эпохи. Он был моей безопасной гаванью: четыре стены, защищающие меня от внешнего мира. Наше жилище.

– Распад брака – это тяжело. Вы, возможно, пребываете в состоянии легкого стресса.

О господи! Кто из нас психотерапевт: я или она?

– Со мной все в порядке. – Я заперла заднюю дверь на ключ и положила его в тайник возле двери. – Я абсолютно уверена, что слышала ночью, как кто-то тут ходил, но я понимаю, что если нет явных следов…

А была ли я и в самом деле абсолютно уверена? Ночью я спала плохо, часто просыпалась. Мне снился Сид. Мне снились странные и полные бурных событий сны, которые я к утру забывала.

Я не потрудилась закончить свою фразу. Вместо этого я довела женщину-полицейского до входной двери.

– Если и в самом деле кого-то увидите, сообщите нам. – Она надела свой головной убор. – Вы не подумывали о том, чтобы установить систему видеонаблюдения?

– Нет. – Я отрицательно покачала головой. – Ненавижу все эти дистанционные системы контроля. Да и жить нам здесь, возможно, осталось уже недолго.

Правда, одному только богу было известно, куда мы отсюда уедем.

* * *

Вопреки здравому смыслу и главным образом по настоянию Эмили, я отправилась в местный паб на викторину, устроенную для родителей учащихся нашей школы.

– Тебе нужно как-то развлечься, – сказала Эмили, отметая мои возражения. Мы обедали с ней в кафе неподалеку от моего офиса. – Ты не можешь вечно сидеть и хандрить из-за Сида.

– Я вовсе из-за него не хандрю. – Я старалась не встречаться с ней взглядом. Ее глаза были подведены синей тушью. Она, видимо, изображала сегодня Фэрру Фосетт[31].

– Ну да, не хандришь. – Она схватила чипсы с моей тарелки. – Если это так, то я – дядя папы римского.

– В самом деле? – сказала я. – Ну и на каком уровне у тебя знание латинского языка?

– Очень смешно.

– Ты меня знаешь. В любом случае, – гордо заявила я, – это уж точно лучший поступок в моей жизни. Я имею в виду то, что я рассталась с Сидом.

Эмили пристально посмотрела на меня. Я, не выдержав, отвела взгляд в сторону.

– Лучший, но при этом еще и самый трудный, да, малышка?

– Лучший.

Однако за моей надменностью уже копились слезы. К счастью, Эмили знала меня достаточно хорошо для того, чтобы не делать по этому поводу никаких комментариев.

– Может, так оно и есть, но ты в этом своем новом состоянии не очень-то похожа на воплощение подлинной радости, а потому тебе необходимо как-то развлечься. – Она надела свое пальто, отделанное белым искусственным мехом. – Я побуду с твоим ребенком. С удовольствием. Неплохо бы сходить с Полли в театр на спектакль «Мэри Поппинс». Я уже сто лет не видела этот спектакль и не слушала песенку «Дым, полезай в трубу». – Она вытаращила на меня глаза. – Кстати, Дик, сыгравший в фильме роль трубочиста Берта[32], – это вообще мой идеал мужчины.

Я, засмеявшись, вытолкала ее в дверь кафе. Меня охватило чувство облегчения. Конечно, я бы более чем обрадовалась, если бы Эмили побыла некоторое время с нами. Если она будет находиться в нашем доме, он уже не покажется мне таким пустым и тихим, каким кажется, когда в нем находимся лишь мы с Полли. Кроме того, присутствие Эмили, возможно, позволит мне прогнать свои ночные страхи по поводу того, что возле дома кто-то бродит.

И даже если там и в самом деле кто-то бродит, то Эмили тоже его увидит, и тогда мне станет ясно, что я не сумасшедшая.

Поэтому я заключила сделку с дьяволом (а заодно и с Эмили относительно того, что она проведет у меня дома выходные) и согласилась пойти поразвлечься.

В семь часов я встретилась со своей подругой Роз в ирландском пабе, расположенном на оживленной улице. К восьми я уже изрядно набралась. Я перед этим поклялась, что не буду пить – я ведь не пила с той самой ночи в Испании, – но мне нужно было успокоить нервы, и, по правде говоря, я никуда не ходила уже целую вечность. Если быть точной, то несколько месяцев – с тех пор как мы с Сидом, уже перестав быть благополучной парой, в последний раз отправились вместе на званый ужин в пентхаусе человека, покупавшего его картины и жившего в районе Холланд-Парк.

Меня – наверняка по наущению Рандольфа – усадили в дальнем конце огромного дубового стола, так, чтобы я находилась подальше от Сида. Там сидели те, кто не представлял собой ничего особенного. Рядом со мной, например, оказалась русская по национальности жена владельца какой-то художественной галереи, не знавшая по-английски ни единого слова. Ее губы так раздулись от коллагена, что я даже удивлялась, как у нее вообще получается открывать рот. Рандольф, сидя рядом с Сидом на другом конце стола, то и дело, глядя на меня, поднимал в знак приветствия свой бокал. Я улыбалась в ответ, но этот обмен любезностями был фальшивым и не означал ничего хорошего. Я точно знала, что на самом деле имелось в виду.

Рандольф и его мир одерживали победу.

На том конце стола, где находился Сид, сидела пышнотелая молодая актриса, которую я не узнала, но которая вроде бы снялась в последнем фильме про Джеймса Бонда. Она кокетливо смеялась всем шуткам Сида, потряхивая своей темной гривой, как какая-нибудь резвая лошадка-пони. Я же к тому времени сделала себе очень короткую стрижку, пытаясь тем самым найти в себе нечто такое, чего мне не хватало: какую-то новую внешность, то, что очень понравилось бы и мне, и Сиду, – но в результате вышло то, что он, наоборот, ненавидел. «Ты стала похожа на школьницу» – вот и все, что он сказал по этому поводу, и в его понимании это был отнюдь не комплимент. Я в тот вечер была за рулем и категорически воздерживалась от спиртного, тогда как вечеринка вокруг меня превращалась в полный бедлам. Половина гостей разбрелась из-за стола кто куда. Кто-то, шмыгая носом, то и дело ходил высморкаться в мраморную ванную, кто-то стоял в стороне и громко разговаривал с горящими глазами, пытаясь перекричать общий шум…

Сид иногда встречался со мной взглядом и тут же демонстративно поворачивал голову к девушке-«пони», которая едва ли не ржала от восторга, когда его безжалостный взор обращался к ней. Он ведь очень привлекательный мужчина, мой муж. Такой покладистый с виду, такой непокорный на самом деле. Как говорится, в тихом омуте черти водятся. Совладать с этими чертями очень даже непросто… И ведь так легко вообразить, как он трахает тебя…

В конце концов я, будучи больше не в силах это выдерживать, отвернулась от сидящей справа от меня русской матрешки и начала очаровывать мужчину слева. Это был критик из газеты «Таймс», и он охотно ответил на мой флирт. Сид молча наблюдал за нами, позабыв о девушке, снявшейся в фильме про Джеймса Бонда.

Как выяснилось позднее, флирт – это была отнюдь не плохая идея. Она вовсе не была плохой.

Я тогда даже понятия не имела, что произойдет, когда мы вернемся домой…

В этот вечер – после того как Эмили выпихнула меня за дверь, а Роз обняла меня со словами «Опа-опа, сегодня без детей, да?», и мы, поприветствовав остальных родителей, пришедших на викторину, стали участвовать во втором туре, – я немного выпила и размякла.

Как раз в тот момент, когда ведущий викторины задал вопрос о происхождении слова «алкоголик» (мы при этом хихикали, как школьницы, глядя на его огромные красные очки), в помещение зашел Мэл, и я толком не знала, как на это отреагировать. Будь я потрезвее, я, несомненно, вела бы себя осторожней.

Но я не была трезвой.

Он взял себе пол-литровый бокал пива и, когда кто-то поднялся со своего сиденья, чтобы пойти к стойке бара, протиснулся между посетителями и уселся рядом со мной.

– Привет. – Он улыбнулся и приподнял бокал. – Давайте выпьем.

– Давайте. – Я робко улыбнулась в ответ. – А как у вас с общей эрудицией?

– Очень слабо. Память как решето. Но я подумал, что будет неплохо пообщаться с другими родителями. – Чувствовал ли он себя немного обиженным? Меня как бы укололо внезапное чувство вины. – Мне нужно знакомиться с местными обитателями.

– Да, конечно. – Я отхлебнула из своего бокала. – Это самое подходящее место.

– Как у вас дела? – спросил он, пытаясь встретиться со мной взглядом.

– Прекрасно, спасибо.

– В самом деле? – нахмурился он. – Когда мы виделись с вами в прошлый раз, я, глядя на вас, так бы не сказал.

Мне вспомнилось, как Сид нарывался на ссору с Мэлом. Как Сид прильнул к Джоли.

– Это было тогда. – Я осушила свой бокал. Мне не хотелось обсуждать с Мэлом Сида. – А сейчас все хорошо.

– Ну вот и славно, правда?

Ведущий викторины объявил, что следующая ее часть будет посвящена спорту. Сидящие за столом женщины все как одна застонали.

– В футболе вы, видимо, не разбираетесь, да? – усмехнулся Мэл. Он вообще-то был очень даже привлекательным мужчиной. И крупным. Он выглядел так, как будто мог запросто подхватить меня на руки и…

Я почувствовала, что краснею.

– Да нет, я в действительности очень даже люблю футбол. Все эти мужчины в шортах… – заявила я.

По-видимому, я захмелела куда больше, чем мне самой казалось. Затем мы встретились взглядами и оба рассмеялись. Напряжение между нами исчезло.

Следующие полчаса мы с Мэлом составляли ответы вместе, и я чувствовала себя все уютнее. Меня не интересовало и не волновало ничто другое, кроме как вопросы вроде «В чем сходство между Бритни Спирс и Венерой?», на которые я так и не узнала ответов.

Роз подмигнула мне поверх склоненной головы Мэла, когда он писал ответ на какой-то вопрос, и я улыбнулась ей в ответ. Его нога задела мою ногу, и я на пару секунд почувствовала нечто такое, чего не хотела чувствовать. Я посмотрела на часы и, увидев, что заведение уже скоро будет закрываться, испытала разочарование от осознания того, что этот вечер уже подходит к концу.

И тут произошли два события.

Я встала, чтобы сходить в туалет. Не успела я выйти из-за стола, как услышала, что звонит мой телефон. Взяв свою сумку, висевшую на спинке стула, я достала из нее телефон.

– Лори! – услышала я голос Эмили. Он был напряженным. – Где ты?

– Все еще на викторине. – Мое сердце забилось быстрее. – Что случилось? Что-то с Полли?

– С Полли все в порядке. Просто… – Связь на секунду пропала. – Она…

– Я тебя не слышу, тут слишком шумно. Подожди секундочку. – Я, толкнув заднюю дверь паба, поспешно вышла на парковку. На холодном вечернем воздухе изо рта у меня стали вырываться облачка пара. – Что случилось?

– Сид тебе звонил?

– Нет. Когда?

– Он некоторое время назад поговорил с Полли. Она сказала ему, что ты пошла в паб. Он каким-то образом заставил ее плакать.

– Почему? – Я почувствовала, как внутри меня зарождается холодный гнев. – Что ты имеешь в виду?

– Я и сама толком не знаю. Я не расслышала того, что он говорил, но думаю, что он был очень сердит.

– Ты с ним общалась?

– Он повесил трубку еще до того, как я смогла с ним поговорить.

– Где сейчас Пол?

– Лежит в кровати. Спит. С ней и в самом деле все в порядке. Просто… Мне показалось… Я понимаю, что это звучит глупо, но мне показалось, что я некоторое время назад что-то слышала.

– Что ты имеешь в виду – «что-то слышала»?

– На втором этаже. Я сходила туда проверить и никого там не обнаружила. Однако затем – я не сомневаюсь в этом – кто-то попытался отпереть дверь, но у него ничего не получилось, потому что я закрыла ее на цепочку.

– Тебе следовало мне позвонить.

– Так я тебе сейчас и звоню. – Тон ее голоса стал слегка сердитым. – Я просто не хотела тебя беспокоить. Это, возможно, какая-то ерунда. Я хочу, чтобы ты немного развлеклась. А с Полли все в порядке. Ты ведь знаешь, что представляет собой Сид. Он меня раздражает – только и всего. Просто, когда заскрипела дверь, мне захотелось проверить…

– У него все еще есть ключи. И, видимо, какие-то юридические права. – Я вспомнила разговор с женщиной-полицейским. – Но он ничего не сделает.

Не сделает ли?

– Я только что пыталась позвонить Сиду, – сказала Эмили, – но он не ответил.

– Мне жаль, что из-за меня у тебя столько хлопот, Эм.

– Послушай, это вполне нормально. Ничего страшного. Я просто хотела узнать, когда ты вернешься.

– Я возвращаюсь прямо сейчас.

Из паба донеслись звуки колокольчика, предупреждающего посетителей о том, что принимаются последние заказы.

– Тебе не нужно спешить, – сказала Эмили, но как-то неуверенно.

– Я поеду на такси.

Услышав позади шаги, я быстро обернулась.

– Хорошо. – В голосе Эмили чувствовалось облегчение. – До встречи.

Позади меня стоял Мэл.

– Все в порядке? – Вид у него был встревоженный.

– Да. Нет. Я и сама толком не знаю. – Я посмотрела на него беспомощным взглядом. – Мне необходимо вернуться домой.

– Подвезти вас?

– Если вам не трудно.

– Конечно не трудно. – Он протянул руку и убрал прядь волос с моих глаз. – Лори, – тихо сказал он.

– Мэл, послушайте, мне нужно ехать прямо сейчас.

– Да, конечно, поехали. Я только возьму свою куртку, – сказал он, а затем, прежде чем я успела как-то отреагировать, он наклонился и прикоснулся губами к моим губам.

Позади нас послышался шум: дверь паба распахнулась, и я услышала, как Роз зовет меня встревоженным голосом:

– Лори!

Мы с Мэлом отпрянули друг от друга, но до того, как мы успели это сделать, в дверном проеме появилась еще одна женщина, которая протиснулась между дверной коробкой и Роз. Вздрогнув, я узнала яркие каштаново-рыжие волосы.

– Мне стало интересно, куда это ты запропастился.

Голос был резким и сердитым. Знакомый мне ирландский акцент.

– О господи… – пробормотал Мэл.

Да уж… Это была Сюзи Купер. Жена Мэла.

Однако это была не моя проблема. Моя проблема ждала меня дома.

– Извините, – промямлила я Мэлу так тихо, чтобы никто, кроме него, меня не услышал. – Мне пора идти.

Я выскочила на парковку, а с нее – на оживленную улицу, где затем остановила первое попавшееся такси. Сердце сильно билось, а ладони потели. Я вдруг осознала, что в охватившей меня панике я забыла в пабе свое пальто. Мне вспомнилось лицо Мэла, и я притронулась ладонью к губам, к которым менее минуты назад прикоснулись его губы.

Я направилась домой, к своей дочери и к своей лучшей подруге. А еще – к своей пустой постели.

Я ведь не сделала ничего предосудительного, не так ли?

По-видимому, это еще предстояло выяснить.

Сейчас: час десятый

6 часов вечера

У меня перехватывает дух, когда я с силой врезаюсь ногами в грунт. Позади нас слышится голос: кондуктор кричит, недовольный тем, каким незаконным и нежелательным способом мы покинули его безопасный замкнутый мир – и, хуже того, создали ему неприятности.

– Как глупо! Вы могли погибнуть…

Этот сердитый голос постепенно затихает по мере того, как мы быстро шагаем через железнодорожные пути прочь от стоящего поезда.

Мы оказываемся посреди какого-то поля. В воздухе витают запахи, характерные для сельской местности: сена, скота, навоза. Я с трудом ориентируюсь в окружающем пространстве. Мы перебираемся через железнодорожную насыпь и оказываемся на поле по другую ее сторону.

Вдалеке виднеются какие-то огни. Возможно, это деревня или даже город. Мы направляемся в сторону этих огней. Я попадаю ногой в свежевыкопанную яму с еще сырой землей. Сол хватает меня за руку и вытаскивает из ямы.

– Это смешно. – Я чувствую, как внутри меня пузырится смех. Смех, граничащий с истерикой. – Я чувствую себя беглецом.

– А я и есть беглец, – говорит в ответ Сол, и я начинаю смеяться. Он поворачивается ко мне и смотрит на меня долгим пристальным взглядом. Я осознаю, что он не шутит. Он выпускает мою руку.

– Беглец?

– Вполне можно так выразиться. – Он красноречиво пожимает плечами.

– Беглец от чего?

Он смотрит прямо перед собой.

– От многого.

– А-а… – говорю я и задаюсь вопросом: а не боюсь ли я его? У меня уходит лишь несколько секунд на то, чтобы осознать: нет, не боюсь. А еще чтобы осознать: сейчас не время вдаваться в детали.

– Куда мы направляемся?

– Я подумал, что надо бы раздобыть машину.

– У меня нет денег, – говорю я. – А у тебя?

– Тоже нет. – Он ускоряет шаг. – Но деньги нам не нужны.

– Не нужны? – Я стараюсь не отставать от него – как ребенок, идущий рядом со взрослым. Его джинсы сидят на узких бедрах очень низко.

– Нет.

До меня наконец-таки доходит, что он имеет в виду.

– О господи, Сол. Не знаю, стоит ли так поступать.

Он продолжает шагать довольно быстро.

– А я знаю.

– Я не хочу нарываться на неприятности, если это не реально необходимо.

Он так спешит, что я, пытаясь не отстать, перехожу на бег.

– Сами решайте, как вам поступить. – Он косится на меня. Я знаю, что разозлила его: он думает, что я его осуждаю. – Вы сами делаете свой выбор.

Какой выбор есть у меня здесь, в темноте, когда мне очень нужно добраться домой?

– Я понимаю, – говорю я. – Извини.

– Понимаете? – Он резко поворачивает голову и смотрит на меня суровым взглядом. – Сомневаюсь.

– Не сердись, пожалуйста. Просто… – Запнувшись, я собираюсь с мыслями.

– Просто что? – Он на секунду останавливается. – Вы хотите найти свою девчушку или нет?

– Больше всего на свете, – говорю я.

– Ну вот. Знаете же поговорку: богатому как хочется, а бедному – как можется. – Он снова идет вперед. – Это только один предмет, и только взаймы. Они получат его обратно. Автомобиль.

Появилась луна: она выскользнула из-за гонимых ветром облаков в черную бархатную ночь. Сол улыбается мне. В выражении его лица, освещенного луной, есть и уверенность в себе, и авантюризм.

– И я очень хороший водитель. Правда.

Мне вспоминается официантка – как долго она везла меня на вокзал, но в конце концов все-таки доставила туда.

– Хорошо, – говорю я.

Пришло время доверять другим людям. Мне это всегда было нелегко, но сейчас у меня нет выбора. В своем познании жизни мне придется сделать трудный, но необходимый шаг.

Сол идет очень быстро. Мы уже преодолели две трети ширины поля. Я вижу дома – какие-то фермерские постройки. Возможно, это какой-то удаленный населенный пункт.

– Сол, – говорю я. – От чего ты бежишь?

– Не имеет значения, – говорит он. – Просто имейте в виду, что вы – не единственная, кому нужно добраться куда-то очень быстро.

– Куда-то?

– Чтобы помочь кое-кому.

В темноте не видно его лица, но зато видно, что он на ходу то сжимает, то разжимает кулаки. Мне хочется знать, о чем он думает, но сейчас не время расспрашивать.

– Понятно. А как ты… – Я глотаю воздух, с трудом переводя дыхание. Мои бедные пострадавшие легкие работают изо всех сил, горло все еще болит. – А как ты собираешься это сделать? Как ты собираешься раздобыть машину?

«А если нас поймают? – думаю я. – Что тогда?» Мне вспоминается полицейский с суровым лицом возле придорожного кафе: «Вы подозреваетесь в поджоге». Правда или нет, но, если нас поймают, тут мне и конец.

Сол, должно быть, чувствует, что я боюсь. Мы уже подходим к ограде, за которой выстроились в ряд высокие хвойные деревья. Слева видны какие-то здания. Это, возможно, амбары. На дороге под уличными фонарями, которые кажутся неуместными здесь, в этой дыре, припаркованы автомобили.

Где-то лает собака. Издалека доносится шум оживленной трассы. Хрипло каркает ворона.

– Идите до конца той дорожки, – показывает он. – Встретимся там. Но будьте готовы очень быстро бежать. И очень быстро забраться внутрь. Я не знаю, сколько времени мне потребуется на это.

Я глубоко вздыхаю.

– А приблизительно?

– Минут пять.

Я киваю. Я уже не могу говорить: у меня перехватило дыхание.

Мы разделяемся. Сол перепрыгивает через калитку с изяществом спортсмена.

Во мне нарастает паника. А что, если Сол бросит меня здесь? Что, если я в эту холодную ночь останусь одна в темноте, пахнущей так неприятно? Что, если Полли уже вот-вот прибудет на вокзал Сент-Панкрас, а я по-прежнему нахожусь черт знает где, не имея возможности приблизиться к ней? Что, если он доберется туда раньше меня? Меня все сильнее охватывает страх, и я невольно всхлипываю.

Я слышу какой-то голос. Он раздается где-то слева от меня. Зычный мужской голос. Он кричит – по-видимому, на меня:

– Вы что, заблудились? Это частная собственность.

По земле чиркает луч света. Фонарик.

– Извините, – бормочу я в темноту. Я ускоряю шаг.

Я слышу, как справа от меня, по другую сторону деревьев, заводится двигатель. Хлопает дверца автомобиля. Я сжимаю в кармане пальто свой старый телефон – остаток моей прежней жизни.

Когда я бросаюсь бежать, позади меня взлетает вверх жидкая грязь.

Тогда: последствия

Я поскользнулась. Возможно, я по-настоящему и не упала, но все-таки едва не потеряла равновесие.

Однако даже у лучших из нас бывают плохие дни, разве не так?

Мы с Сидом подошли к порогу моего дома почти одновременно. Вовсе не удивительно, что эта встреча отнюдь не была радостной. Я попыталась позвонить ему из такси для того, чтобы как-то успокоить себя после неожиданных событий этого вечера. Меня раздражало то, что он пытался выведать у Полли, где я нахожусь. Невинный шестилетний ребенок. Это противостояние – не ее противостояние. Но Сид, конечно же, не ответил на звонок. Теперь стало ясно: он не ответил потому, что уже направлялся сюда.

– Где, черт возьми, ты была? – пробурчал он, шагая вверх по ступенькам ко входу в дом. Я уже собиралась ответить ему что-то резкое, но затем сдержалась. – Почему ты оставила Полли?

– Я не знаю, почему ты здесь. – Я попыталась говорить ровным голосом. – И вообще-то это не твое дело, где я была. – Я отвернулась и вставила ключ в замочную скважину. Моя рука при этом дрожала от прилива адреналина. – Полли оставалась с Эмили, и я не сделала ничего предосудительного.

В действительности я, конечно же, сделала кое-что предосудительное, и я это осознаю, но это не имеет никакого отношения к Сиду. Это не его дело. Я чуть не поцеловала мужчину, с которым едва была знакома, своего бывшего клиента, чуть не поцеловала его, будучи под хмельком, на парковке возле паба. Его жена – бывшая или не бывшая (этот вопрос оставался невыясненным) – нас, возможно, видела, как видела нас одна из мамочек из нашей школы (пусть даже она мне вроде бы и подруга). Глупая, глупая Лори. С какой стати я должна оставаться безнаказанной?

Повернуться сейчас к Сиду спиной – это все равно что потрясти красной тряпкой перед быком. Я знала это, но предпочла об этом забыть: Сид ничего не воспринимал так болезненно, как проявление неуважения по отношению к нему, чего, по его мнению, он не заслуживал, и поэтому в таких случаях прямо-таки краснел от гнева. Однако он не заслуживал того, чтобы я его уважала, а потому я решила не притворяться.

– Уходи, Сид, – тихо сказала я, поворачивая ключ.

Сид попытался меня схватить как раз в тот момент, когда Эмили, услышав мой голос, открыла дверь. Она стояла в коридоре, освещенная сзади, будто сошедшая с картин прерафаэлитов[33], которых Сид так презирал. Ее длинные волосы были взлохмачены. Она прошипела «Не смей!» моему мужу, и тот остановился. «Хотя бы сейчас», – добавила Эмили.

– Все в порядке, Эм, – сказала я. – Иди в комнату.

Эмили замерла в нерешительности. Она стояла, закутавшись в одеяло, с растрепанными волосами и прищуренными глазами.

– Дай нам лишь одну минуту, – прошептала я, очень ласково подталкивая ее в глубину дома.

В конце концов она подчинилась, оставив дверь слегка приоткрытой. Я почувствовала, что Сид вознамерился зайти в дом, и тут же встала между ним и дверью.

– Знаешь, а я тебя больше не боюсь, – сказала я.

– Ты меня никогда не боялась, – вяло ответил он.

Но мы оба знали правду.

– Сид, все закончилось. – Я уверенно выдержала его взгляд. – Ты ушел. Так в чем теперь проблема?

– Я хотел убедиться в том, что с моей дочерью все в порядке.

– У нее все хорошо. Ты и в самом деле хотел в этом убедиться? Ты переживаешь по поводу благополучия Полли, когда где-то развлекаешься с Джоли, так, что ли? Когда ты прохлаждаешься с ней в Париже или когда катаешься на своем дурацком мотоцикле… – У меня уже начало перехватывать дыхание, но я продолжала: – Или на… на последней выставке, на которой вы красовались в хорошо сочетающихся друг с другом нарядах?

Выражение его лица стало таким ошеломленным, что я поняла: я угодила прямо в цель. И я говорила дальше:

– Когда ты находишься в своей новой мастерской, где там она у тебя, или заказываешь краски, или растягиваешь холсты…

– Я сейчас не работаю, – перебил меня он.

– Почему не работаешь?

– Не могу.

Я едва его услышала, потому что он, помрачнев, отвернулся.

– Что значит «не могу»? – не поняла я.

– Я не могу рисовать.

Сид всегда рисовал. Он рисовал, как какой-нибудь демон, рисовал как одержимый, – иногда всю ночь напролет. Ему не всегда нравилась его работа: он частенько ненавидел ее, но она была для него источником жизненной силы. Он прятался в ней от реалий жизни. Без своей работы он был никем и ничем. Насколько я знала, он сделал большую паузу только один раз: после того как брат позвонил ему и сказал, что их мать хочет с ним встретиться. Он тогда не прикасался к кисточкам до самой поездки в Париж, после которой начал создавать самые депрессивные и мрачные произведения в своей жизни – произведения, на которые я не могла даже и смотреть.

– Я не в состоянии работать. Я пытался. Но оно ушло.

– Что ушло?

– Оно. – Он пожал плечами. – Стремление.

– Почему?

– Потому что все, что я делаю сейчас, – это какое-то дерьмо.

Эмили снова открыла дверь.

– Вы что, пробудете на улице всю ночь? – спросила она. – Уже ведь холодно, и из дома через дверь выходит все тепло.

– Так закрой дверь, – резко сказал Сид.

– Дай-ка я над этим поразмыслю. – Она уставилась на него. – А что, если я не буду закрывать дверь? Не буду до тех пор, пока Лори не зайдет в дом.

Я двинулась прочь от Сида. Делать это становилось с каждым разом все легче и легче.

– Я тебе позвоню, – сказала я.

– Не утруждай себя этим, – пробормотала Эмили.

– По поводу Полли.

Я закрыла за собой дверь. Но перед этим я успела увидеть выражение его лица. Выражение, которое чуть не заставило меня вскрикнуть: как у потерявшегося мальчика. Никто другой этого понять бы не смог. Несмотря на всю мою браваду по отношению к Сиду, он дал мне нечто такое, чего не давал никто другой. И чего мне никогда не даст ни один мужчина. Трепетное волнение, за которое я сама себя презирала.

Кто станет заботиться о Сиде сейчас, когда я это делать уже не в состоянии?

* * *

Разве можно всегда добиваться того, чтобы все шло правильно? Нет, это немыслимо.

В тот вечер я легла спать в тревожном состоянии, едва удерживаясь от того, чтобы не надавать самой себе пощечин. Я представляла себе, что сказали бы Бев и мои коллеги по этому поводу: «Не будь такой суровой по отношению к себе». А всегда ли вел себя правильно Карл Юнг, отец всех психоаналитиков, придумавший «лечение разговором»? Когда он трахал любовницу, пока его жена возилась с детишками, он очень даже хорошо знал, что – теоретически – он должен хранить супружескую верность. Должен – но не делал этого. «Не говорите “должен”, – поучали гуманисты. – Не давите на самого себя. Говорите “мог бы”».

Я должна была, я должна была, я должна была.

Потому что действительность – это не теория. Действительность – это нечто суровое, нечто такое, от чего никуда не денешься: приходится каждый день принимать жизненно важные решения в условиях, когда ты едва можешь выбрать, из какой крупы сегодня приготовить кашу.

«Почему, черт побери, жизнь так тяжела?» – то и дело слышала я от своих клиентов, бунтующих против своих богов. Я не знаю, что ответил бы им Юнг, но, как большинство из нас, он попросту не мог устоять против того, что помогало ему залечивать раны, наносимые жизнью. В его конкретном случае это был соблазн близости с женщиной, которая давала ему то, чего он не находил дома.

Теория против реальности. Разве это не то, к чему сводится жизнь?

Я знала, что не должна была позволять Мэлу меня целовать, но мне хотелось этого, и поэтому я позволила. Конечно, я также хотела и побыть в одиночестве; я хотела – больше, чем чего-либо другого, – восстановить свой развалившийся брак; я хотела, чтобы зажили мои жуткие раны. Но я ведь была всего лишь человеком со всеми его слабостями. Откровенно говоря, я нуждалась в том, чтобы мне уделяли внимание. Я ведь, черт возьми, была одинока. Я была одинока уже не один год.

Утром Эмили приготовила нам блины с черникой, и затем, наливая кофе в чашки, сказала:

– Я подумала, что, наверное, могла бы свозить Полли к своей маме.

Ее мать переехала несколько лет назад на небольшую ферму в Линкольншире[34] вместе со своим новым сожителем. Полли там очень нравилось: собаки, овцы, пони, свежий воздух, поездки на тракторе и перепаханные поля.

– У нее новый шетландский пони. Я уверена, что Пол хочется покататься верхом. – Эмили похлопала своими искусственными ресницами, глядя на меня. – А ты сможешь устроить себе небольшой отдых и не переживать по поводу этого…

Поспешно бросив на нее взгляд, я тем самым не позволила ей выругаться в присутствии Полли. Эмили, поморщившись, продолжила:

– …ее отца. Я привезу ее обратно завтра вечером. Пожалуйста, Лори. Сделай перерыв. – Она положила крышку на банку с кленовым сиропом. – Да и ты тоже могла бы туда съездить, да?

– Нет, езжайте вы. – Я в кои-то веки приняла моментальное решение. Полли будет полезно побывать в сельской местности, а я за время ее отсутствия смогу навести порядок в своих мыслях. – Может, я приеду туда к вам чуть попозже.

Но я знала, что не приеду. Мне просто снова захотелось закрыть дверь так, чтобы весь остальной мир остался по другую ее сторону, и лечь в кровать.

* * *

Когда Сид съехал, я стала ложиться спать сразу после того, как засыпала Полли, причем не потому, что чувствовала себя уставшей, а просто чтобы побыстрее закончился очередной день. Я раньше всегда была полуночницей, но теперь заставляла себя ложиться пораньше, желая впасть в забытье. И, поскольку я старалась не пить спиртного после того, как вернулась из Испании, у меня не было другого выхода.

Однако, если я засыпала в десять, это обычно означало, что я просыпалась в четыре, а после лежала в напряжении, напрасно молясь о том, чтобы снова погрузиться в забытье. Я слышала при этом звуки пролетающих в небе самолетов и щебет птиц, слишком уж бодро начинающих свой день на рассвете.

Забытье было игрой, в которую я играла после расставания с Сидом. Я жаждала забытья. Но это была битва, которую я никогда не выигрывала.

И на протяжении того дня и той ночи, в течение которых Полли находилась в отъезде, Сид звонил снова и снова, пока я наконец не выключила телефоны и не положила себе на голову подушку.

Сейчас: час одиннадцатый

7 часов вечера

Автомобиль, который Сол «взял взаймы», оказался старым синим «вольво» с потертыми сиденьями и следами того, что в этой машине возили собаку. Под ногами хрустят пустые пакеты и смятые баночки из-под кока-колы. Пепельницы переполнены.

Сол включает обогреватель и, сунувшись разок по ошибке на асфальтированную дорожку, вскоре перешедшую в ухабистую проселочную дорогу, он затем поворачивает назад и находит шоссе. Я поначалу держусь почти на самом краешке сиденья, так крепко сжимая его кожаное покрытие, что мои руки начинают потеть, и высматриваю в зеркале заднего вида, не едет ли кто-нибудь за нами. Я ожидаю в любой момент увидеть мигающие проблесковые маячки полицейских машин и услышать завывание их сирен. Но чуть позже я уже клюю носом на этом удобном кожаном сиденье: я очень устала, и шуршание шин набирающей скорость машины по асфальту шоссе действует на меня усыпляюще.

Когда я просыпаюсь, мы уже стоим – по-видимому, на какой-то придорожной площадке для автомобилей. Сол вылез из машины и курит: я догадываюсь об этом по светящемуся и двигающемуся в темноте кончику его папиросы. А еще Сол, похоже, с кем-то разговаривает.

Я резко выпрямляюсь, и во рту у меня становится сухо. Кто там может быть?

Я приоткрываю окошко, и в ноздри мне врывается сильный запах навоза. Теперь я вижу, что Сол разговаривает по телефону. Он говорит так, словно кого-то о чем-то упрашивает.

– Пожалуйста, – слышу я. – Я обещаю, что на этот раз…

Он то и дело нервно проводит ладонью по своим коротким волосам. Я догадываюсь об этом, видя, как перемещается оранжевый кончик его папиросы.

– Да, я знаю. – Он пытается что-то объяснить, но тот, кто на другом конце линии, его не слушает, а все время говорит сам. Это ясно, потому что Сол то начинает фразу, то запинается, а движения его рук, головы и тела – дерганые и напряженные. – Да, но… – Пауза. – Да, я знаю, Дин. Я знаю, что она неуправляемая. – Пауза подольше. – Да, хорошо, я понял. Да. Хорошо. Увидимся там.

Он выбрасывает папиросу и идет обратно к автомобилю. Что-то подсказывает мне: я не должна была слышать этот разговор, а потому я притворяюсь спящей. Когда он садится в машину и хлопает дверью, я делаю вид, будто только что проснулась.

– Привет, – произношу я вполне правдоподобным заспанным голосом. – Где мы?

– Думаю, милях в пятидесяти от Лондона, – говорит он, но каким-то тревожным тоном.

Я чувствую: что-то не так. Он вытаскивает из кармана табак и сворачивает еще одну самокрутку.

– Значит, осталось уже немного, – отвечаю я, делая вид, что приободрилась, хотя в действительности внутри все сводит от напряжения.

Он закуривает папиросу и выезжает на дорогу с площадки, покусывая ноготь большого пальца.

– Сол, что-то случилось? – спокойно спрашиваю я.

– Ничего. – Он пытается улыбнуться.

– Пожалуйста, скажи мне.

– Просто…

Он замолкает.

Мне знакомо это молчание. Это молчание измученной души – молчание в тот момент, когда человек решает, излить ему сейчас душу или нет.

– Ты можешь мне доверять, – говорю я.

– Правда?! – Он смеется, но радости в его смехе нет. – Я не такой глупый.

– Ты можешь мне доверять, – повторяю я.

– Лори. – Он бросает на меня взгляд. – Не сейчас. Лучше поспите еще.

Я больше спать не собираюсь: я хочу бодрствовать, присматривать за ним, отвлечь его внимание от того, что его пугает, – но я очень устала, а в машине так тепло, что я вскоре снова начинаю клевать носом.

– Нам нужен бензин, – слышу я голос, прорвавшийся сквозь сон о том, как я делаю бутерброды с ветчиной Полли на обед. Я не могу различить, чей это голос.

– Мне скоро придется остановиться, – снова слышу я.

Я моргаю. Веки моего отекшего глаза из-за чего-то слиплись. Я тру его.

– Лори! – Тон становится более настоятельным. – У вас есть деньги на бензин?

– Извини. – Я пытаюсь прогнать дрему и сосредотачиваю свое внимание на Соле, чувствуя легкое недомогание и полную дезориентацию. На меня начинают действовать голод и обезболивающие средства. Я роюсь в карманах и достаю деньги. – Это все, что у меня есть.

Сол бросает насмешливый взгляд на то, что я держу в руках, – измятую банкноту и несколько монет.

– Слишком мало. Эта машина жрет много бензина, – говорит он.

Он снова смотрит прямо перед собой, обхватив руками руль.

На приборной панели мигает индикатор уровня топлива.

Нет, дело не в голоде и не в болеутоляющих. Все дело в страхе. Моя жизнь постепенно превращается в какое-то безумие, которое я не могу понять и не могу контролировать.

Впереди в темноте прорисовываются очертания автозаправочной станции. Челюсти у Сола крепко сжаты. Он включает индикатор поворота налево. У меня появляется какое-то неприятное предчувствие, хотя я с радостью вижу на дорожном указателе, что мы сейчас где-то на трассе М25.

Мы съезжаем с автострады и движемся по указателям, направляющим нас к автозаправочной станции. Сол останавливается у самого дальнего пункта заправки. Здесь нас прикрывает стоящий рядом микроавтобус. Сол выскакивает из машины и начинает наполнять топливный бак. Мой внутренний голос подсказывает, что поступать так вообще-то нехорошо. Но что мой внутренний голос знает? Я уже потеряла веру в него. Мое сердце учащенно бьется. Длинноволосый водитель микроавтобуса возится со своей спутниковой навигацией. Он смотрит на меня сверху вниз и подмигивает. Я отвожу взгляд в сторону. Не могу избавиться от чувства, что я в бегах и что мне следует не попадаться людям на глаза.

Сол направляется к домику автозаправочной станции, и я чувствую огромное облегчение. Он собирается заплатить. Я открываю окошко, чтобы попросить принести мне кофе. Однако Сол внезапно поворачивает назад, демонстративно хлопая по карманам с таким видом, как будто забыл бумажник.

Он медленно забирается в автомобиль и сидит, косясь по сторонам. Затем, когда я уже хочу протянуть ему свои деньги, он вдруг включает зажигание и, хлопнув дверью, резко приводит автомобиль в движение. Моя голова дергается назад. Шины скрипят по асфальту.

Никто на автозаправочной станции на это, похоже, не реагирует – возможно, потому, что мы очень быстро набираем скорость. Сердце у меня так и стучит, но тем не менее пока что наша «шалость» остается безнаказанной.

Я проглатываю свои возражения. Я ведь в бегах.

– Сол, – говорю я, когда мы выезжаем на подъездную дорогу. – Фары.

– Я знаю, – хмурится он.

Однако он включает их лишь тогда, когда мы оказываемся на автостраде.

Я не уверена, долго ли я смогу все это выдерживать.

Мы едем на большой скорости в течение нескольких минут, то и дело поглядывая в зеркала заднего вида. На автостраде почти нет машин. Некоторое время спустя я говорю:

– Не знаю, смогу ли я поступать так и дальше, Сол.

– Ну так и что? – с раздражением спрашивает он. – Что, по-вашему, я в связи с этим должен сделать?

– Не знаю, – бормочу я.

– Лори, – он бросает на меня взгляд, – я могу вас высадить. Вам нет необходимости ехать со мной. Решайте сами.

Высадить меня? Черт знает где? Я осматриваюсь по сторонам. Вся окружающая нас местность погружена в темноту.

– Нет, все в порядке, – говорю я. – Извини.

Но мое сердце все никак не может успокоиться. Оно так и колотится, и я чувствую тошнотворный страх. Я боюсь, что нас остановят, и тогда я не смогу найти Полли. В данный момент Сол, похоже, является моим единственным шансом как-то добраться до нее. Мне хотелось бы, чтобы я могла соображать быстрее, но из-за недосыпания сознание затуманивается. Я словно в бреду. Вижу предметы, расположенные рядом с дорогой, вижу лица людей, которые в темноте кажутся расплывчатыми пятнами, вижу целлофановый пакет, прицепившийся к изгороди и похожий на белого гуся. Мне нужно выпить кофе. Мне нужно поспать.

И мне нужна моя дочь.

Мне приходит в голову одна мысль, и я начинаю рыться в бардачке. Компакт-диски, старый арахис, карта Великобритании. А еще – моток белого провода. Зарядное устройство телефона! Мое сердце прямо-таки подскакивает.

Я подсоединяю зарядное устройство к электрозажигалке и достаю свой «айфон», который отключился из-за разряженной батареи еще на железнодорожном вокзале.

Однако к нему данное зарядное устройство не подходит. Да, конечно же, не подходит: это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я теперь вижу, что это устройство предназначено для телефонов «Нокиа».

– Что, не подходит? – спрашивает Сол.

– А у тебя есть зарядное устройство? – спрашиваю я без особой надежды. – Такое, которое подходило бы для «айфона 6»?

– Конечно, – усмехается он. – Что мы делали бы без «Эппл», а? В боковом кармане моего рюкзака.

Повернувшись и привстав, я тянусь к заднему сиденью и открываю застежку-молнию кармана на рюкзаке. В этом кармане лежат несколько самых разных телефонов и зарядных устройств. Я бросаю взгляд на Сола.

– Не спрашивайте, – говорит он.

– Хорошо, не буду.

Я нахожу подходящее устройство.

– Оно, возможно, будет немножко капризничать, – предупреждает меня Сол, когда я подсоединяю устройство к источнику питания.

Заметив, что шнур в одном месте уже замотан изолентой, я мысленно молюсь о том, чтобы это устройство оказалось рабочим. Пока я с ним вожусь, Сол включает радио. Звучит последний куплет какой-то песни группы «Элбоу». Затем я узнаю то усиливающийся, то стихающий голос Джоли, поющей о чистой любви. Я подавляю в себе смех, понимая, что если начну смеяться, то уже не смогу остановиться. Протянув руку к радиоприемнику, я переключаю его на волну другой радиостанции. Звучит что-то классическое, тихое, успокаивающее.

– Что, не являетесь поклонницей певчей птички по имени Джоли? – Сол пытается снова наладить дружеское общение со мной.

Между нами чувствуется напряжение. Я смотрю на татуировки на его руке. Одна из них – это латинское выражение «Carpe diem»[35], только в первом из этих слов отсутствует буква «е». Мое сердце смягчается. Он – еще только юноша. У меня, похоже, слабость к юным и проблемным представителям мужского пола – пропащим мальчишкам из Нетландии, выдуманной Джеймсом Барри[36].

Мой старый телефон уже немного подзарядился, и я включаю его. На дисплее появляется значок голосовой почты. Семь сообщений. Мой живот сжимается от мысли о том, что все они, наверное, опять от Сида, но, уже слушая первое из них, я осознаю, что оно от моей мамы, и настроение у меня приподнимается.

Они с Полли в безопасности – по крайней мере пока.

«Поездка была замечательной. Мы, правда, немного задержались, потому что здесь была забастовка. Бастовали вроде бы управленцы. Очень по-французски – много крика и жестикуляции на Гар-дю-Нор[37]…»

Я улыбаюсь тому, как смешно она произносит это французское название.

«…но, как бы там ни было, я позвоню тебе, милая, когда мы уже проедем по туннелю под Ла-Маншем. Полли сгорает от нетерпения с тобой увидеться. Она вела себя очень хорошо. Я буду по ней страшно скучать, Лори. Она дала мне новый импульс в жизни».

Телефон выключается: батарея опять разрядилась. Я на пару секунд чувствую себя воспрянувшей духом. Однако я знаю, что она еще не слушала моих сообщений на своем стационарном телефоне и не осознает возникшей опасности. Я снова начинаю возиться с зарядным устройством: оно, похоже, больше не работает. Ловлю себя на том, что грызу ноготь большого пальца. Я не делала этого со времен своего детства.

– Почему у вас два телефона? – Голос Сола выводит меня из задумчивости.

– Что?

– Два телефона. У вас их два. Мне просто стало интересно почему.

– А у тебя их, похоже, около пяти, – считаю я.

– Да. Но я человек непутевый. А вы – нет.

– О, я уверена, что ты очень даже путевый. – Однако я чувствую, что сейчас не время для дискуссий. – У меня их два потому, что…

Я не знаю, что сказать дальше.

– Потому, что…

– Потому, что есть один человек, с которым я разговаривать не хочу. Он знает номер этого телефона. – Я приподнимаю свой старый телефон.

– И кто он?

Я морщусь:

– Мой муж. Бывший муж.

– А почему вы не хотите с ним разговаривать?

Я на несколько секунд прислоняюсь головой к холодному стеклу.

– Это все очень сложно.

– Так ведь все всегда сложно, разве не так? – усмехается Сол. – Эх, любовь… Мне с женщинами жутко не везет.

С женщинами! Он ведь еще такой молодой.

– Что-то мне в это не верится, – говорю я.

Он, возможно, не очень чистоплотный, но все же весьма… весьма мужественный. Худоват, пожалуй, но в нем чувствуется сила, которую я не могу толком описать: под его кожей как будто лежит тонкий слой перекрученной стальной проволоки. Он – такой юноша, от которого, мне кажется, девушки его возраста вполне могут потерять голову. Они могут потерять голову от этих его проницательных глаз, которые видят человека насквозь. Он кажется равнодушным, надменным, отчужденным… А потому – привлекательным.

– Да-да, я непутевый. – Он пожимает плечами, засовывает руку в карман, достает табак. – Я падаю уж слишком больно.

Эти слова вызывают у меня удивление.

– Правда? – Я смотрю на него.

– Ага.

– А почему, как ты думаешь?

– Не знаю. Так со мной было всегда.

– У тебя сейчас кто-то есть? – Я вспоминаю случайно подслушанный телефонный разговор: в нем фигурировала какая-то «она».

– Не-а. – Он снова ухмыляется. – Вы собираетесь меня анализировать?

Моя очередь пожать плечами:

– Может быть.

– Сначала я проанализирую вас.

– Давай.

– Я бы сказал, что он ублюдок.

– Кто? – Я всматриваюсь в ночную темноту.

– Вы знаете кто. Ваш бывший.

Я уже собираюсь возразить, но затем останавливаю себя: какой смысл затевать спор?

– Может быть, – говорю я снова, но на этот раз более тихим голосом.

– Он вел себя мерзко, да?

Я кручу в руках телефон.

– Почему ты говоришь это?

– Вы прячетесь от него. Это понять нетрудно.

– Я вовсе не прячусь от него из-за того, что он вел себя мерзко, – говорю я. Но это неправда. Не совсем правда. – Я вообще-то не прячусь от него. Я просто… Я запуталась.

– Насчет чего?

– Я думаю… – Мне вспоминается тот отель. Я вижу, как мы с Эмили, хохоча, плещемся в огромном мраморном бассейне. Ее голубая тушь для ресниц расплывается по воде возле глаз. Неужели это происходило лишь вчера? – Понимаешь, моя подруга… моя самая лучшая подруга… она… она погибла. – Это слово меня едва ли не шокирует. – Но я думаю… Я думаю, что погибнуть должна была не она.

– Я уверен, что не она. Впрочем, какая там есть поговорка по этому поводу? – Он смотрит на меня. – Лучшие умирают первыми?

– Нет, я имею в виду… – Я глубоко вздыхаю. – Я думаю, что кто-то хотел расправиться со мной.

– С вами?

– Кто-то хотел… – Я сглатываю слюну. – Хотел убить меня.

– Когда?

– Вчера вечером.

– Черт бы побрал… – Машину слегка ведет из стороны в сторону, когда он пытается свернуть себе самокрутку на скорости восемьдесят миль в час. – А с какой целью?

– Давай я это сделаю, хорошо? – мрачно говорю я и беру у него из рук папиросную бумагу «Ризма» и табак «Голден Вирджиния». – А ты сосредоточься на дороге.

Я быстро сворачиваю аккуратную самокрутку.

– Очень даже ловко. – Забирая у меня самокрутку, он поднимает бровь, пронзенную пирсингом.

– У меня есть скрытые таланты.

– Ага. Итак, кто-то пытался вас убить? – Сол закуривает самокрутку. – Это серьезно. А вы уверены?

Я некоторое время молча размышляю, а затем говорю:

– Очень даже уверена.

А уверена ли я и в самом деле? Я вдруг чувствую себя изможденной, откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Мне снова вспоминаются события вчерашнего вечера.

– Почему?

– Не знаю, – говорю я, медленно открывая глаза. – Но дверь заклинило. Это я помню. Мы с Эмили находились в нашем гостиничном номере. Я лежала в кровати, и затем…

Что произошло затем? Я ловлю себя на том, что давлю пальцами на виски, словно пытаясь пробудить свою память.

– И затем?..

– И затем… Трудно вспомнить. Я заснула.

Я помню, как сняла с крючка на внутренней стороне двери кофту с капюшоном, принадлежавшую Эмили, засунула ноги в кроссовки и двинулась по коридору.

– У Эмили была мигрень. Она разбудила меня и попросила принести из машины ее таблетки. Когда я вернулась в здание, сработала пожарная сигнализация.

– И Эмили не вышла из номера?

Какое-то время я не могу произнести ни слова.

– Лори? С вами все в порядке?

– Все было так… лихорадочно, – тихо говорю я.

Перед мысленным взором мелькают отдельные эпизоды. Люди куда-то бегут. Кричат. Густой едкий дым. Нечем дышать.

– И?

Я медленно пытаюсь собрать все части воедино.

– Я бросилась обратно в номер, но… – Я замечаю, что машинально тру свою пострадавшую руку. – Но я не смогла… не могла открыть эту чертову дверь. У меня была карточка-ключ, но она почему-то не срабатывала. Это было как… Я не знаю, Сол. Как будто дверь была приперта чем-то… чем-то тяжелым. И Эмили… – Я умолкаю.

Он бросает на меня взгляд:

– Что?

– Она была внутри.

– Вы рассказали об этом полиции?

Я пожимаю плечами:

– Да, конечно, я пыталась, но это все было так нелепо. Наверное, они просто решили, что у меня истерика. Большинство людей там были в истерике. Кроме того… – Мне вспоминается Сид, вспоминается угроза преследования со стороны правоохранительных органов, вспоминается мотоциклист на автостраде, вспоминается не верящий мне полицейский. – Кроме того, я уже, можно сказать, запятнала себя. Полицейские теперь не отличаются благосклонностью ко мне.

– Мне это очень даже знакомо. – Сол чуть заметно улыбается в полумраке. – Но почему вы думаете, что он пытался убить вас? – Салон автомобиля наполняется сладким табачным дымом. Я ничего не отвечаю. – Я имею в виду, ваш бывший, – поясняет Сол. – Зачем он стал бы пытаться вас убить?

– Он был очень сердит на меня. Потому что я от него ушла. Потому что я забрала нашу дочь.

Эмили была внутри.

Мне кажется, что меня, возможно, сейчас стошнит. Я выпрямляюсь и открываю окошко. Мне кажется, что ветер доносит до меня голос Эмили.

– Ты не против того… – шепчу я, чувствуя, как холодный ночной воздух обволакивает мое лицо. – Ты не против того, чтобы пока прекратить этот разговор?

– Да, конечно, – говорит Сол и усиливает звук радиоприемника.

Мы находимся в Кенте[38], немного южнее Лондона, и сейчас, я полагаю, свернем в сторону столицы. Мои представления об этой части мира очень даже расплывчатые. Я вижу дорожный указатель тоннеля под Ла-Маншем. Мне приходит в голову одна мысль.

– Сол! – взволнованно восклицаю я. – А не могли бы мы поехать в Ашфорд, на железнодорожный вокзал? До Ашфорда отсюда, скорее всего, недалеко. Это будет быстрее, чем добираться до центрального Лондона, правда?

Я могу встретить в Ашфорде поезд «Евростар» и сесть на него. Я могу оказаться на нем рядом с Полли.

– Конечно, – пожимает плечами Сол. – Можем туда поехать. Кожа с меня от этого не слезет.

Теперь осталось уже недолго. Я закрываю окошко и снова опускаю веки. Мне уже не так больно.

Перед моим мысленным взором предстает Эмили.

Тогда: моя соседка

Я спала допоздна в это воскресное утро и проснулась оттого, что кто-то непрерывно нажимал на дверной звонок.

После того как Эмили и Полли уехали в Линкольншир, я закрыла за ними дверь и заперла ее на замок. Я не выходила на улицу и не общалась ни с кем более суток. Хотя вообще-то отгораживаться от окружающего мира – это отнюдь не полезно. Я не раз повторяла это своим клиентам. Однако если учесть состояние моего рассудка, то поступить так было легче всего. Когда я начинала что-то говорить, мои собственные слова раздражали даже меня саму, и мне совсем не хотелось, чтобы моя боль вызвала озабоченное выражение на лицах других людей.

Шагая вниз по ступенькам, я увидела себя в висящем в коридоре зеркале. Я не причесывалась ни разу после того, как вернулась из паба в пятницу. Веки отекли после долгого сна. Пижама была старой и замызганной. Я выглядела именно так, как себя чувствовала.

Я осторожно открыла дверь.

– О-о, я рада, что вы дома. – Стоящая перед входной дверью женщина с облегчением вздохнула. – Вас зовут Лори, не так ли?

Я не знаю, кого я ожидала увидеть, но уж точно не свою пожилую соседку, стоящую сейчас передо мной и с тревогой поглядывающую в коридор позади меня.

– Да, – согласилась я. – Миссис… – Я запнулась. – Извините, я не могу…

– Хендерсон. Маргарет.

– Миссис Хендерсон. – У меня внутри что-то неприятно сжалось, когда я вспомнила эпизод, который всячески старалась забыть. – Что-то случилось?

Давненько я ее не видела. И получалось так, как я мысленно призналась самой себе, отнюдь не случайно: я избегала ее как только могла.

– Сама не знаю. – Она довольно нервно оглянулась. Я почувствовала, что она хочет зайти в дом, но я, не желая ее впускать, крепко держалась рукой за косяк двери.

– Тогда в чем дело?

Я чувствовала себя крайне неловко. Главное, однако, заключалось в том, что я вспомнила событие, которое мне очень хотелось забыть.

– Не подумайте, будто я сую нос в чужие дела, но…

– Но… – Произнеся это слово, я лишь затем осознала, что оно прозвучало слишком резко.

– Но я просто хотела проверить. Ваш… ваш муж… – Она с удрученным видом умолкла. Я обратила внимание, что она слегка картавит. Возможно, она была родом откуда-то из Уэст-Кантри[39].

– Сид? Что с ним?

– Я думала… Он ведь отсюда съехал, не так ли? Я помню, что видела, как он загружал свои вещи в машину. Какое-то время назад. – Она встретилась со мной взглядом, но продолжала говорить: – По-моему, в фургон, да?

Мне уже даже начинала нравиться ее настырность.

– Какое-то время назад, – уныло кивнула я. – Да.

– Только мне кажется… Мне кажется, что я видела его. Вчера.

– Да, вы вполне могли его видеть. Он приезжает сюда за Полли.

– О-о, – быстро моргнула она. – Вы позволяете ему видеться с дочерью?

Моя рука еще сильнее сжала косяк двери. Она снова быстро заморгала, словно терзаясь сомнениями, не зашла ли слишком далеко.

– А почему бы мне не позволять ему видеться с ней? – сказала я, но тут же прикусила язык: я должна быть вежливой. Она ведь наверняка не желает мне ничего плохого. Она увидела что-то такое, что ее встревожило, – только и всего.

– Потому что… – Она беспомощно встряхнула руками. – Ну, из-за того, что произошло.

Из глубин моей памяти выплыло событие, которое я предпочла бы забыть. Воспоминание от том, какой, по ее мнению, меня видела эта женщина, стоящая сейчас передо мной. Съежившись, я посмотрела на нее. Глаза у нее были добрые и светло-голубые, цвета потертых джинсов.

– Миссис Хендерсон…

– Маргарет.

– Маргарет. Мне понятны ваши заботы, но это было… – Я поискала в уме подходящее слово. – Это был случайный инцидент, и мне очень жаль, что вам довелось стать его свидетелем. Подобное произошло лишь один раз, и со мной все в порядке. И я никогда не позволила бы Полли отправиться туда, где, по моему мнению, ей угрожала бы какая-либо…

Я не смогла произнести это слово. Попросту язык не повернулся его произнести.

– …опасность, – закончила она за меня.

– Да, – кивнула я в знак согласия, сжав косяк двери так сильно, что пальцы онемели. – Знаете, мне сейчас нужно побыстрее привести себя в порядок. Я ведь, как вы и сами видите, – я указала на свой неопрятный вид, – еще не готова начать сегодняшний день.

– Конечно. – О чем она, интересно, думает, а? Одинокая мать, брошенная мужем, совсем распустилась? – Не буду больше вас задерживать. Просто… Я также хотела сказать… – Подбирая слова, она посмотрела в дальний конец моего крыльца, кое-где затянутого паутиной. – Я не жалею о том, что это видела. Мне просто жаль вас. И… и я вовсе не пытаюсь изображать снисходительность. – Мы впились друг в друга взглядом. – Просто я… Я это все хорошо понимаю.

Она потянулась вперед и погладила мою руку, изо всех сил сжимающую дверной косяк. К своему ужасу, я почувствовала, как к глазам подступили слезы.

– Вам лучше зайти внутрь, Лори, дорогая. А то еще простынете.

Она спустилась по ступенькам крыльца.

– Миссис… Маргарет… – сказала я.

Она обернулась.

– Если вы вдруг увидите… – Я прокашлялась. – Если вы вдруг увидите здесь Сида в какое-то необычное время, вы… вы скажете мне об этом?

– Конечно, – кивнула она. – Конечно скажу.

– Я чуть позже дам вам свой номер телефона.

Зайдя в дом, я прислонилась к закрытой двери, и слезы, которые я только что изо всех сил пыталась сдержать, потекли по лицу. Я расплакалась так сильно, что едва могла дышать, и у меня все никак не получалось прекратить эти рыдания.

* * *

Вскоре после того, как я вышла замуж, – и перед тем как начались серьезные проблемы, – я отправилась навестить своего отца. Своего отца-чародея. Да уж, мой папочка вертел всеми людьми как хотел. Он был автором идей о том, как приумножать свои богатства, автором схем быстрого обогащения, которые в конце концов сработали. Ирландское подхалимство, рассказы, которые можно слушать хоть весь вечер, золотые зубы, шелковые платки в карманах костюма, внешность и непринужденность учтивого джентльмена – все это сочеталось в нем с натурой беспанцирного моллюска-дегенерата.

Моя мама. Маленькая, милая, заботливая. Она все время хлопотала по дому, пекла торты, находила время побеспокоиться о больных и старых людях из ее маленькой общины… А еще она ушла со своей работы бухгалтера на местном пивоваренном заводе. Ее заставил это сделать мой отец. Он не хотел, чтобы люди подумали, что ей приходится работать. И не хотел, чтобы люди увидели то, что находилось под поверхностью. Пожалуй, она немного простодушна, моя мама. Она никогда детально не анализировала саму себя и свои действия. Зато ей удавалось очень даже искусно скрывать свои страдания от посторонних людей. Более того, она уже давным-давно привыкла к страданиям. Потеряла к ним чувствительность.

В конце концов он все равно ее бросил – несмотря на всю ее податливость. Убежал с двадцатипятилетней дочерью своего партнера по бизнесу. Откровенно говоря, это даже позволило нам вздохнуть спокойно. Семья ведь все равно распадалась. Мой старший брат жил отдельно: ему надоело все это видеть уже к шестнадцати годам. Он осознал, что не может помочь матери, потому что пытаться ей помогать было бесполезно. Брат уехал из дому и отправился на другой конец света, а именно в Сидней. Оттуда он уже не вернулся.

Я тогда носила Полли и чувствовала, что меня тошнит и распирает от гормонов и постепенно увеличивающегося в размерах плода. Тем не менее в один солнечный сентябрьский день я села на поезд, чтобы повидаться со своим отцом в Танбридж-Уэллс[40].

Я хотела спросить, почему он отказался приехать на свадьбу. Он это сделал с какой-то целью? Он что, пытался испортить мне этот торжественный день?

Но он не стал мне ничего объяснять. Упорно не отвечал ни на какие вопросы, да и вообще почти со мной не разговаривал. Он налил нам кофе и положил на стол какое-то полузасохшее печенье. Прихлебывая кофе, мы посидели в неловком молчании, а затем я снова села на поезд и поехала домой. Отец даже никогда не видел Полли.

До того как он умер в прошлом году, он решил встретиться со мной в последний раз, и выглядел он при этом ужасно старым. Затем он написал мне письмо.

Это было самое тяжелое письмо из всех, которые мне когда-либо доводилось читать. В нем он объяснял, почему не приехал на свадьбу. Каялся во всем том, что сделал. Стыдил самого себя. Пытался как-то загладить свою вину.

Слишком поздно.

В конце концов мне все стало ясно. В конце концов я поняла саму себя. Свои собственные стереотипы. Поняла то, что я слышала и о чем размышляла в детстве, съеживаясь в полуночной темноте. Я отложила письмо в сторону. Поначалу я подумала, что, пожалуй, следует показать его матери, но, поскольку я не была уверена, что она сможет выдержать это, я предпочла положить его в ящик письменного стола и подождать подходящего времени. Это время так никогда и не наступило.

Они все еще оставались. Раны, нанесенные моим отцом. Во мне. Они остались навсегда.

* * *

После разговора с миссис Хендерсон, после того как я перестала плакать, я приняла душ и, взяв телефон, сделала звонок, насчет которого я терзалась сомнениями в течение некоторого времени. Я увидела себя в возрасте семнадцати лет, смеющейся, с Эмили, с такими же, как у нее, осветленными перекисью водорода волосами, в умышленно порванных джинсах, с длинными бусами. Я увидела себя танцующей и пьющей с нашими друзьями в местном пабе. Я тогда была счастлива. Более чем счастлива. Нельзя сказать, что абсолютно беззаботна, но близка к этому.

Я решила, что не буду и дальше оставаться жертвой. Я больше не хотела ею быть.

Одевшись, я высушила волосы. Мне нужно было как-то вернуть контроль над собой. Я подкрасила тушью ресницы и побрызгалась духами. Спустившись вниз и допив свой вчерашний кофе, я нашла «аварийную» водку, стоящую в глубине шкафчика для продуктов. Налила себе немножко и, выпив залпом, поставила рюмку вверх дном.

Больше я не буду наказывать себя.

В жизни мы всегда боремся с чем-то плохим и пытаемся быть хорошими, однако невозможно все и всегда делать исключительно правильно. Такова жизнь.

В дверь снова позвонили. На этот раз я знала, кто звонит.

Сейчас: час двенадцатый

8 часов вечера

Проснувшись в следующий раз, я обнаруживаю, что мы снова остановились, и я отчетливо ощущаю: что-то не так.

Сперва я думаю, что мы, слава богу, добрались до железнодорожного вокзала Ашфорда, и я ощупываю все вокруг себя, чтобы за что-то ухватиться и приподняться, пытаюсь увидеть где-нибудь поблизости источник света. Но мы находимся в темноте. Сол держит телефон прижатым к своему украшенному пирсингом уху. Другая рука – возле рта: он энергично грызет и без того уже изгрызенный ноготь большого пальца. Окошко с его стороны приоткрыто, и я слышу какой-то странный шелест. А еще я чувствую новый запах. У меня уходит пара минут на то, чтобы осознать: это запах моря.

Это нехорошо. Почему мы оказались возле моря? Я бросаю взгляд на часы. Мы к этому времени уже должны находиться в Ашфорде.

Сол пытается говорить, но тот, кто на другом конце линии, кричит на него. Из телефона доносится женский голос, и у его юной обладательницы, похоже, истерика.

– Джени, – снова и снова пытается сказать Сол, – успокойся, милая.

Но Джени, кем бы она ни была, не хочет его слушать. Она продолжает кричать.

– Джени… – снова говорит Сол, но тут же получает в ответ очередную длинную тираду. Меня при этом удивляет та нежность, которая звучит в его голосе.

Наконец тирада заканчивается. Воцаряется тишина. Собеседница Сола, видимо, нажала на кнопку отбоя. У Сола такой вид, как будто он вот-вот врежет мобильным телефоном по приборной панели.

– Сол, – говорю я с тревогой, – что происходит? Где мы? Ты сказал…

– Помолчите. – Он приподнимает руку.

Мне на мгновение кажется, что он меня сейчас ударит, и я невольно втягиваю голову в плечи. Затем я осознаю, что он прислушивается.

Издалека доносится еще один звук – звук, от которого мне становится не по себе. Это рычание двигателя приближающегося к нам автомобиля.

Сол меня продал. Я начинаю скрестись в дверцу, мои ногти царапают кожаную обивку, но Сол протягивает руку и останавливает меня.

– Перестаньте, – шипит он. – Ради бога, оставайтесь в машине.

– Почему? – говорю я.

Мой голос – ломаный шепот.

– Просто оставайтесь в машине, вот и все.

– Ты рассказал им, где я? – спрашиваю я.

– Кому? – Он хмурится еще больше. – Рассказал кому? Я не понимаю, о чем вы говорите.

Ветровое стекло вдруг заливает яркий свет.

– Черт бы побрал… – говорит Сол. Затем он с силой давит мне на плечо так, что я на своем пассажирском сиденье невольно наклоняюсь вперед и вниз. – Сидите тихо. Не позвольте им вас увидеть.

Я уверена, что он заключил какую-то сделку, что он рассказал им, где я. Но он ведь обо мне ничего не знает, стало быть, как он мог это сделать? Я ни разу не упоминала ни свою фамилию, ни имя Сида, ни даже…

– Где мы? – Я пытаюсь выпрямиться.

Он наклоняется ко мне:

– Лори, пожалуйста, сидите тихо. Я не хочу, чтобы эти психопаты вас увидели. – Он открывает дверцу автомобиля. – Ключ – в замке зажигания. Если я не вернусь, просто, черт побери, уезжайте отсюда. – Он снова смотрит на меня. – Вы ведь умеете водить машину, да?

Я с глупым видом киваю. Он вылезает из автомобиля. Затем смотрит на меня сверху вниз и подмигивает.

– Сол, – говорю я, пытаясь схватить его за рукав куртки, но под его ступнями уже хрустит галька: он идет туда, откуда на наш автомобиль падает свет.

Все, он ушел.

* * *

Это звуки, которых я вынести не могу: хруст гальки под подошвами ботинок, похожий на хруст костей.

Я открываю дверцу и едва не вываливаюсь из машины.

На этом темном пляже трудно что-либо различить, но я все же вижу, что Сол стоит на коленях. Над ним – низенький мужчина крепкого телосложения, и какая-то темная фигура пристроилась на сиденье мотоцикла, двигатель которого работает. Тот, кто сидит на мотоцикле, похоже, рассматривает свои ногти.

Слышен шелест волн, накатывающих на берег и затем с плеском откатывающихся назад.

Я вижу, как низенький мужчина бьет Сола ногой.

– Прекратите! – кричу я. Человек на мотоцикле поднимает взгляд. Коротышка с удивлением останавливается. Сол смотрит в мою сторону. Его лицо в темноте – бледный окровавленный овал.

– Лори, – усталым голосом произносит он, – катитесь отсюда.

– Да! – Коротышка злорадно смеется. Мне теперь видно, что телосложение у него не крепкое, он больше похож на бочку. Косматый, с усами. Смерив меня взглядом, он плюет мне под ноги. – Почему бы тебе не укатиться отсюда, грузовичок[41]?

– Что он сделал? – спрашиваю я.

В воздухе чувствуется запах гнилой рыбы.

– А чего он не сделал? – фыркает «человек-бочка». На его пальцах – серебряные кольца с черепами, которые поблескивают в темноте.

– Могу я… пожалуйста… позвольте мне помочь, – умоляю я. – Как я могу помочь?

Мужчина смотрит на меня.

– У тебя есть десять тысяч фунтов? – спрашивает он и снова сплевывает. – Ты, грузовичок-фургон.

Вот ведь уродец!

– А что? – спрашиваю я.

– У тебя есть десять тысяч фунтов?

– Здесь нету. – Я пытаюсь смеяться, хотя мне еще никогда так не хотелось визжать, как сейчас. Мне, впрочем, все равно, каким образом ослабить охватившее меня напряжение.

Мужчина смотрит на меня долгим взглядом, а затем отходит назад. Ступает он медленными и рассчитанными шагами. Он, похоже, собирается с разбегу ударить Сола по голове. Почему же Сол не поднимается с колен? «Поднимись, Сол».

– Но я могу их раздобыть! – кричу я. – Деньги. Я могу их раздобыть.

Мужчина смотрит на меня с таким видом, как будто я говорю что-то не то.

– Ты, я вижу, готова на что угодно, – говорит он.

– Готова на что угодно? – Я невольно думаю о Полли.

– Готова на что угодно ради того, чтобы его спасти.

Я смотрю на Сола.

– Да, – четко произношу я. – Я готова на что угодно ради того, чтобы его спасти.

– Хм, – ухмыляется мужчина. – Он, должно быть, хорош в постели.

Я ничего не отвечаю.

– Эй, приятель, – насмешливо говорит мужчина, – у тебя на шее есть одна абсолютно бесполезная девка, которая висит мертвым грузом, и еще одна, которая готова на что угодно ради того, чтобы тебя спасти. – Он бросает взгляд на того, кто сидит на мотоцикле. – Женщины. Они все либо шлюхи, либо мадонны.

О господи! Оно такое старое, это клише. Такое избитое.

Женщина, сидящая на мотоцикле, смотрит в сторону. Сол поднимает глаза. Я не могу разглядеть выражение его лица, но мне кажется, что на нем – безысходность. Он сдался.

А вот я, похоже, не сдалась. И не сдамся.

Я чувствую, что на меня нахлынула волна облегчения. Это волна, на которой я могу плыть. По крайней мере, некоторое время.

– Что вам нужно? – спрашиваю я у мужчины.

– Деньги.

– Здесь их у меня, конечно же, нет. Что я могу дать вам сейчас? Свое слово?

– Свое слово? – усмехается он. – Здесь тебе, черт возьми, не клуб джентльменов.

– Я знаю. – Я чувствую, что меня прямо-таки трясет от прилива адреналина. Кем я себя вообразила? Ларой Крофт? Лисбет Саландер[42]? – Но я хочу показать вам, что говорю серьезно. Что я могу вам дать?

– Себя? – усмехается он.

Женщина на мотоцикле заметно напрягается.

Я лихорадочно размышляю. У меня ничего нет. А впрочем, кое-что все-таки есть: кольцо. Я берегла его для самого крайнего случая. Но обстоятельства сложились так, что сейчас, похоже, как раз и наступил этот случай. Мне нужно выкарабкаться из этой ситуации – и тогда я смогу найти свою дочь. Это все, что я знаю.

– Может, мое кольцо? – Я снимаю его с пальца. Возможно, пришло время отдать его кому-нибудь другому. Оно ведь все равно не принесло мне ни малейшей удачи. – Возьмите мое кольцо.

– Лори, – говорит Сол, – вы ведь тут вообще ни при чем…

– Сол, – говорю я, – поднимись. Пожалуйста.

Я протягиваю кольцо мужчине. Сол резко дергает мою руку назад:

– Я вам не позволю.

– У тебя нет особого выбора, – говорит «человек-бочка». – Я на твоем месте разрешил бы миссис Грузовичок тебе помочь, сынок.

Он хочет взять кольцо. Я пытаюсь сделать шаг вперед, но Сол все еще меня удерживает, хотя его хватка уже не такая жесткая, как раньше.

– Сол, – шепчу я, – с кем ты говорил по телефону?

Он не хочет на меня смотреть. По его лицу течет кровь: его губа разбита, пирсинга на ней уже нет.

Я высвобождаюсь и иду к мужчине. От него воняет застарелым потом. Я протягиваю ему свое кольцо.

– Оно очень дорогое, – говорю я. – Стоит по меньшей мере пять тысяч фунтов. Может, и больше.

– Ну да, как же, – фыркает мужчина. – А я – тетя парня по имени Чарли.

– Думаю, Чарли этим фактом очень гордится. – Эти слова вырвались до того, как я успела их обдумать. Мужчина впивается в меня взглядом. У меня внутри все холодеет. – А кольцо и правда стоит таких денег. Его изготовили вручную лично для меня.

– Ну тебе и повезло, – говорит женщина, сидящая на мотоцикле, и недовольно фыркает.

Мужчина берет кольцо и, чиркнув зажигалкой, рассматривает его при свете пламени. Я вижу, как прозрачные камешки поблескивают голубым светом. Пламя исчезает – а вместе с ним исчезает и блеск. Мужчина кладет кольцо себе в карман.

Я беру Сола за руку.

– Теперь мы можем идти, – говорю я.

И это не вопрос.

Мужчина, вопреки моим опасениям, не пытается нас остановить.

Я иду по направлению к автомобилю. Сол плетется рядом со мной.

Тогда: в постели с врагом

Когда Эмили привезла Полли в тот вечер домой, я все еще была слегка растеряна, слегка сбита с толку.

Я уложила дочь спать и затем, сидя за кухонным столом, открыла для Эм бутылку пива «Бекс».

– У тебя забавный вид, – сказала она. – Ты какая-то другая.

Я вспыхнула:

– Что ты имеешь в виду?

– Я и сама не знаю. – Она окинула меня любопытным взглядом. – Ты – такая, какой я тебя не видела уже довольно давно. Ты что, пила?

– Нет.

Водку я спрятала подальше в кухонный шкаф и как ни в чем не бывало прихлебывала чай.

– Ты уверена?

– Да. – Она знала меня слишком хорошо. Я сменила тему. – Я предавалась размышлениям. Переживала. Может, я неправильно поступаю, позволяя Сиду с ней видеться? Я имею в виду Полли.

– Почему? – Эмили отхлебнула пива. – Что натолкнуло тебя на такую мысль? Ты что, становишься сентиментальной?

– Нет. Просто… Ко мне недавно приходила соседка.

– Ну и что?

Мне вдруг расхотелось о чем-то рассказывать.

– Я не видела ее уже давно.

– И? – Эмили начала терять терпение. – К чему ты ведешь?

Я погрела ладони о свою кружку.

– Я почувствовала себя ошеломленной, – тихо сказала я. – Из-за того, что произошло раньше.

– Почему? – Она посмотрела мне прямо в глаза. Ее взгляд был взглядом тигра, который не упускает ничего. – Что случилось?

У меня к горлу подступил комок, и я не смогла ничего сказать.

– Сид?

Я кивнула.

– Что? – Она придвинулась, намереваясь меня обнять.

– Нет, не надо. – Я закрыла лицо ладонями, но слезы все равно хлынули снова.

– Что?

– Не жалей меня. От этого становится только хуже.

– Эх ты, глупая корова. – Эмили обняла меня. От нее пахло сандаловым деревом. – Плакать – это нормально. Ты все время держишь это в себе. Я вижу тебя насквозь – такая сдержанная, такая, черт возьми, терпеливая, но вообще-то быть такой для тебя плохо. И это меня пугает, Лори. Тебе нужно дать всему этому выход, милая.

Слезы быстро отступили: их как бы поглотило упоминание о терпении. Я достала салфетку и высморкалась.

– Итак, – Эмили теперь начала вести себя осторожно и даже перестала на меня смотреть, – что она увидела? Эта твоя любопытная соседка.

– Ты имеешь в виду, что она, как ей показалось, увидела?

– Ладно, пусть так. – Эмили пожала плечами. – Что она, как ей показалось, увидела?

Несколько месяцев назад, когда Сид все еще жил здесь, Маргарет Хендерсон увидела меня на моем парадном крыльце полуголой – посреди холодной мартовской ночи. На мне была одна только футболка. Я разбудила ее, когда отчаянно стучала в дверь и громко требовала, чтобы Сид впустил меня, и она вышла ко мне, чтобы спросить, что случилось. Когда она появилась на тротуаре, я уже плакала от ярости, разочарования и боли. Едва она подошла, как Сид открыл дверь. Он, должно быть, все это время подглядывал в окно. Осознанно мучил меня. И мучил себя.

Я не стала разговаривать с ней в ту ночь – просто заскочила в дом, когда Сид открыл дверь, взбежала на второй этаж, проверила, спит ли Полли, и затем, запершись в ее спальне, забралась в ее кровать. Проснувшись на следующее утро с таким количеством синяков и ушибов, что едва могла двигаться, я попыталась притворяться перед своей сонной и удивленной дочерью, что со мной все в порядке. Но при этом я осознавала, что дальше так продолжаться не может.

Маргарет Хендерсон, кстати, пропустила тот момент, когда Сид вытолкнул меня из дома – толкнул так сильно, что у меня перехватило дыхание. Я, слетев по ступенькам парадного крыльца, упала на колени, растерянная, тяжело дыша, а потом и вовсе опустилась на четвереньки, как животное. Ошеломленная, я застыла в этой позе и несколько секунд не могла пошевелиться. Я все еще помню, как посмотрела снизу вверх на цветы камелии перед собой и невольно подумала о том, какие они идеальные.

В конце концов мне удалось, хотя и без всякой элегантности, подняться на ноги. Я стояла там, почти голая, униженная. Из носа текла кровь, а голени были исцарапаны. Мысленно молясь о том, чтобы меня никто не увидел, я поспешно поднялась на крыльцо. Затем я стала то барабанить в дверь, то прижиматься к стене крыльца, пытаясь спрятаться.

– Она видела меня после того, как я поругалась с Сидом, – медленно сказала я. – На прошлую Пасху. Когда все стало очень плохо. После того, как заявила о себе его мать. Снова заявила о себе.

«Как, черт возьми, дело дошло до этого?» – думала я тогда в промежутках между всхлипываниями и отчаянными ударами в дверь. Слева в ребрах я чувствовала острую боль, а на руках уже появились синяки – отпечатки крепко схвативших меня пальцев.

– Плохо? – нахмурилась Эмили.

Это был первый случай, когда Сид несколько раз умышленно ударил меня так, чтобы на моем теле остались следы.

– Она увидела меня после того, как… – Я прокашлялась. – После того, как он вытолкнул меня из дома в… в одной лишь… – Я замолчала.

Не говоря уже про разбитую губу.

– В одной лишь – в чем? – Она покачала головой.

– В одной… футболке.

– Почему?

– Ой, я не знаю, Эм. Думаю, чтобы преподать мне урок.

– Ага. – Глаза Эмили потемнели от гнева. – И что же это был за урок?

– Я и сама не знаю. Думаю, это связано с тем, что он поговорил с кем-то в школе. – Я старалась не очень подробно распространяться по поводу этого инцидента. – С чьим-то отцом.

– А-а, вот оно что. Теперь понятно.

– Ну да.

Мне вообще-то совсем не хотелось об этом разговаривать. Это ведь еще и напоминало мне о том, о чем я предпочла бы сейчас не думать. Например, о Мэле.

– Очень здорово, что ты избавилась от Сида, милая. – Эмили знала меня очень хорошо. Она подняла свое пиво в знак того, что поздравляет меня. – Очень здорово.

– Но когда она пришла – эта женщина по имени Маргарет, – то… Даже и не знаю. Это заставило меня задуматься. Она сказала, что видела Сида, и она… Она, похоже, стала волноваться за Полли. – Я почувствовала, как меня охватывает удушающий страх. – О господи! Как по-твоему, я чокнутая, Эм? Позволять ему видеться с Полли?

– Нет, я не думаю, что ты чокнутая, – твердо ответила Эмили. – Несмотря на все его недостатки, Сид обожает Пол. Мы все об этом знаем.

Она была права, и именно поэтому я все еще позволяла Сиду встречаться с Полли. Он никогда не поднимал руку на дочь – в этом я была абсолютно уверена. Похоже, что выводила его из себя только я одна. Мой адвокат, кстати, недавно предупредил меня, что мне следует «вести себя любезно», если я хочу сохранить за собой полную опеку над ребенком.

– И все-таки… – Эмили допила пиво и, встав, накинула на себя свое старенькое пальто с подкладкой из овечьей шерсти. – Знаешь, милая моя, вообще-то ты – самый лучший судья поведения Сида. И это должно быть твое решение.

О господи! Возможно, я всегда делала неправильный выбор.

– Я сейчас уже не чувствую себя подходящим судьей в любом вопросе, – спокойно сказала я, думая о том, что произошло после того, как Маргарет Хендерсон вернулась в свой прелестный дом, а я позвонила по телефону. То есть думая о тех нескольких часах, в течение которых я не была уверена, не пожалею ли я о своем поступке.

Я пошла вслед за Эмили к выходу, наблюдая за тем, как ее волосы слегка подрагивают над воротником. Впервые я радовалась тому, что она уходит домой. Я была не готова рассказать ей о том, что сделала.

* * *

Мэл был намного тяжелее Сида. Не такой тонкокостный и изящный, он, я думаю, больше… больше походил на настоящего мужчину. Я осознала это в полной мере тогда, когда он впервые расстегнул передо мной свою рубашку. Крупный, слегка бесформенный мужчина, силуэт которого виднелся в свете зимнего дня, падающего на него через окно гостиной.

Тоже уже наполовину раздевшись, чувствуя, что мои губы чешутся от уколов о щетину Мэла, я встала и задернула шторы, пока он расстегивал ремень. Сад за домом надежно прикрывал это окно, но меня все равно тревожила мысль о том, что кто-то может подглядеть… То, что произойдет здесь, сейчас, на моем старом диване, – об этом будем знать только мы вдвоем.

Мэл нервничал (я это чувствовала), а я была чуть-чуть пьяна. Я выпила две большие рюмки водки перед тем, как он пришел, и когда он наконец меня поцеловал (чтобы подвести его к этому, потребовались кое-какие усилия), он сделал это немного неуклюже – так, что наши зубы слегка стукнулись друг о друга. Мы неловко засмеялись, однако правда заключалась в том, что физически мы не очень-то подходили друг другу. Я даже стала подозревать, что по-настоящему хорошего секса не получится.

«Но это же в первый раз», – напомнила я себе. Хотя вполне возможно, что и в последний.

Бывает ли секс по-настоящему хорошим в первый раз?

Я отчаянно пыталась не думать о Сиде. Я вообще-то ни разу не спала ни с одним мужчиной после того, как встретилась с Сидом в художественном колледже. Сида мне вполне хватало. Более чем хватало. Он забирал каждую унцию моей энергии и затем еще чуть-чуть, доводя меня до изнеможения.

Мое тело было теперь другим – на нем остались следы телесной близости с Сидом. Я ведь выносила и родила его ребенка. Никто, кроме Сида, не видел меня голой с тех пор, как я впервые предстала обнаженной перед ним. Сильно ли я изменилась? Я этого не знала, и мне не терпелось в этом разобраться.

Я привлекла Мэла к себе.

Поначалу я поймала себя на том, что мне кажется, будто он делает все как-то не так. Но вообще-то это была не совсем правда. Он просто действовал не так, как Сид.

Некоторое время спустя я почти перестала о чем-либо думать.

И, когда я отдалась своим чувствам, я стала меньше вспоминать Сида и больше сосредотачиваться на себе и Мэле. На этом моменте – моменте, в котором я очень нуждалась. Мне нужно было помнить о том, что я все еще живу. Помнить, что жизнь не остановилась из-за того, что мы с Сидом расстались.

* * *

Когда все закончилось, я испытала огромное облегчение из-за того, что это произошло и что вакуум, оставшийся после Сида, наконец чем-то заполнился.

Мэл неуклюже обнял меня на диване: мой подбородок едва не упирался в его ухо, а моя рука неудобно согнулась между нами. Я некоторое время лежала неподвижно, но затем рука начала затекать, и мне пришлось пошевелиться.

– Выпьем? – бодро спросила я, нащупывая свою одежду, лежащую на полу.

– Ой! – сказал он, садясь. – Да. Пожалуйста.

Он выглядел ошеломленным, а потому я наклонилась и поцеловала его в щеку.

– Спасибо тебе.

Он усмехнулся:

– Нет, Лори. Спасибо тебе. Это было… здорово. – Он поискал свою рубашку. – Я вообще-то никак не рассчитывал заняться этим уже сегодня – а тем более после такого…

– Чего?

– Сдержанного начала, я собирался сказать.

– Ага. – Я нашла его рубашку за диваном и передала ему. – Иногда необходимо жить текущим моментом, не так ли? Ну, то есть поступать так, как настойчиво советуют все эти безмозглые эксперты по части «рационального поведения».

Мы неловко усмехнулись друг другу.

Зайдя на кухню, я поставила чайник, нашла его пиво и убрала водку. Она свою роль уже сыграла.

Мы сидели в приятном молчании, глядя в сад. Там юркая белка пыталась придумать, как бы ей утащить птичий корм.

– Нахальные маленькие мошенницы, – сказал Мэл.

– Да уж, – согласилась я. Мне стало интересно, что же произойдет дальше. А еще я удивилась тому, насколько спокойно я воспринимаю данную ситуацию.

Уходя, он крепко поцеловал меня в губы, а я обхватила его руками и прижалась к нему. Я почувствовала его ладони на своей спине, и мне было приятно ощущать тепло и силу мужчины. На протяжении многих месяцев я не обнималась ни с кем, кроме Полли. Иногда, пожалуй, обнималась и с Эмили. Однако есть определенная физическая разница между женщинами, детьми и мужчинами.

Мне пришла в голову мысль о том, что мы – животные. Мы нуждаемся в том, в чем нуждаются животные, например в прикосновениях, совокуплениях и проявлениях грубой силы, напоминающих нам о том, что мы все еще живем. Возможно, то, что я сделала, было не таким уж плохим.

* * *

На следующий день, отводя Полли в школу и проходя мимо камелий миссис Хендерсон с их блестящими листьями, я вдруг вспомнила, что собиралась дать ей свой номер телефона.

По какой-то причине я этого так и не сделала.

Возможно, если бы я сделала это, то затем оказалась бы в безопасности.

Сейчас: час тринадцатый

9 часов вечера

Я открываю дверь со стороны пассажирского сиденья и усаживаю Сола в автомобиль так осторожно, как только могу. Он не спорит. Я сажусь за руль и ищу ключ, чтобы запустить зажигание. Мои руки трясутся. Ключа, конечно же, нет. Сол, застонав от боли, наклоняется в мою сторону и, как он, видимо, делал и раньше, замыкает накоротко провода, чтобы запустить двигатель без ключа зажигания. Я чувствую ногой тепло его тела, а с его губы мне на ладонь падает капелька крови.

Фыркнув пару раз, двигатель заводится.

Трогаясь с места, я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть назад, и не гляжу в зеркало заднего вида. Вцепившись в руль, я пытаюсь заставить свои руки не дрожать и делаю несколько глубоких вдохов. Я ожидаю, что вот-вот раздастся рев мотоцикла, но я его не слышу.

– Где мы? – спрашиваю я минуту-другую спустя, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

Дорога перед нами очень прямая. Она тянется вдоль береговой линии. За галечным пляжем угадывается темное море. Оттуда доносятся такие звуки, что кажется, будто оно шумно вздыхает.

– На мысе Дандженесс, – невнятно бормочет Сол. Его губа разбита очень сильно. Из его брови течет, поблескивая на щеке, тоненькая струйка крови, которая очень быстро темнеет.

– А-а, тут есть атомная электростанция, – говорю я.

– Этот район известен своими художниками, дорогая моя, – говорит Сол с напускной торжественностью, – а также электростанциями, железными дорогами на паровой тяге и деятельностью Британской национальной партии[43].

Прежде чем я успеваю ответить, Сол начинает кашлять, издавая при этом какие-то странные гортанные звуки.

Я бросаю на него взгляд, и меня снова охватывает страх. Я направляю автомобиль к автобусной остановке и притормаживаю.

– Не глушите двигатель, – говорит Сол.

По выражению его лица видно, что ему больно.

– О господи, дела, похоже, плохи. – Я тянусь рукой к его щеке. – Дай-ка я посмотрю.

Он вздрагивает, но все же позволяет осторожно взять его за подбородок и повернуть голову так, чтобы я могла рассмотреть его лицо. При этом он, слава богу, перестает кашлять.

– Вам не следовало… – начал он, но затем поперхнулся – по-видимому, собственной кровью.

– Не разговаривай, – приказываю я.

Я ищу в автомобиле то, чем можно было бы остановить кровь, но все тут грязное и в собачьей шерсти. Наконец я нахожу в своем кармане салфетку из поезда и аккуратно прикладываю ее сначала к его губе, а затем – к брови.

– Я думаю, тебе необходимо наложить швы.

Мысль о том, что нужно снова ехать в какую-то больницу, пугает меня, но Сол ведь нуждается в медицинской помощи.

– К черту… – Он, видимо, тоже не в восторге от этой идеи. Кашляя, он открывает дверь и сплевывает. Стонет, хватается за свои бока. – О господи! Мои ребра… – Он смотрит на меня и с трудом улыбается. – Опять.

– Эх, Сол… – Я смотрю в темноте на государственный флаг Великобритании, развевающийся на ветру над пабом слева от нас.

Сломанные ребра. Я открываю рот, чтобы сказать ему какие-то добрые слова, но затем…

Затем раздается оглушительный рев.

Из темноты позади нас появляется группа бородатых мотоциклистов в шарфах. Они едут на приземистых мотоциклах «Харли-Дэвидсон». Вся группа останавливается возле паба. Я лихорадочно ищу среди них взглядом «человека-бочку» и его женщину, но различить их в этой группе очень сложно.

– Поехали, Лори, – торопится Сол. – Поехали, черт побери!

Мы трогаемся с места.

* * *

Я не знаю, как это произошло, потому что и сама не заметила, как заснула. Я помню, что сосредоточила свое внимание на дорожном полотне прямо перед нами и что через открытое окно в салон автомобиля попадал холодный воздух. Помню, как я подумала, что мне вообще-то надо бы поспать, а если управлять автомобилем в таком состоянии, можно попасть в аварию. Помню, как краем глаза наблюдала за Солом, который то впадал в бессознательное состояние, то приходил в себя (мне оставалось только надеяться на то, что это происходит от усталости, а не из-за ран). Он все еще не позволял мне отвезти его в больницу, и, когда я вспоминала, каким стало выражение его глаз, когда я в последний раз предложила его туда отвезти, у меня пропадало желание с ним спорить. Поэтому я продолжала вести автомобиль – прочь от города, прочь от зданий… Затем я вдруг услышала жуткий шум в своей голове, ощутила какой-то сильный толчок, моя щека наткнулась на что-то твердое и холодное, и я проснулась. Мне показалось, что я на несколько секунд перестала дышать, потому что от этого сильного толчка у меня перехватило дыхание и я впала в шок.

Автомобиль сильно накренился и уперся во что-то твердое. Мне показалось, что мы угодили в канаву. Я услышала, как Сол открыл свою дверцу. Я с силой толкнула свою дверь локтем, но ее, по-видимому, здорово заклинило. Затем меня схватили за руку.

– Нам нужно поторапливаться, Лори, – сказал Сол. – Ну же, побыстрей.

Я никак на это не отреагировала. Я была так ошеломлена, что ничего не соображала. Мне просто хотелось сидеть здесь и ждать, когда кто-нибудь придет и позаботится обо мне.

– Лори, – настаивал Сол, – мне нужно убраться отсюда, пока не приехала полиция. Вы идете?

Но в этот момент мне пришла в голову мысль, что настало время перестать убегать. Время остановиться. Я не сделала ничего предосудительного. Пусть полицейские заберут меня в участок и пусть они думают обо мне что хотят, но они, безусловно, как-то помогут мне, и тогда все это закончится.

Однако затем мне вспомнился полицейский, которого я встретила возле Шерборна и который сказал, что меня подозревают в поджоге. Мне вспомнился тот факт, что я пустилась в бега, и это только испортило дело. Я подумала о том человеке, который запер Эмили и который не позволил ей спастись из огня. Я слышала, как они с Эмили разговаривали в номере, да, я тогда это слышала, но не могла разобрать ни слова, и мне непонятно, что это был за человек и о чем он разговаривал с Эмили. Я подумала об угрозах преследования со стороны правоохранительных органов и о том безумии, с которым я сталкивалась и за последние двенадцать часов, и раньше. И я подумала, что правоохранители засадят меня за решетку. Как они угрожали раньше, так они и поступят, и я стану бессильной.

Я подумала о Полли, моей маленькой Полли, и представила Сида – или кого-то другого, если это не Сид, хотя я убеждена, что это наверняка он… Я подумала о том, что этот человек разыщет Полли раньше меня и что моя мама… Что сделает моя мама? Она запаникует и не будет знать, как поступить. Что, если она не сможет спасти Полли? Что, если Полли окажется в небезопасной ситуации?

Это моя задача – спасти свою дочь.

Поэтому я отказалась от идеи сдаться полиции. Вместо этого я позволила Солу вытащить меня из автомобиля. Передвинувшись по сиденьям, я вылезла наружу и едва не упала, поскользнувшись на влажной земле, но Сол помог мне удержаться на ногах. Он взял меня за руку, и мы пересекли дорогу. В доме неподалеку зажегся свет. Затем, когда мы свернули на ближайшем повороте, я услышала, что приближается какой-то автомобиль.

– Куда мы направляемся? – спросила я Сола, но он, не слушая, вытащил из кармана телефон и набрал какой-то номер.

Некоторое время спустя на его звонок ответили.

– Мне необходимо, чтобы ты приехала и забрала меня отсюда, – сказал он, снова начиная кашлять. – Мой автомобиль разбился вдребезги. – Затем он добавил: – Мне на это наплевать. Мне нужна твоя помощь сейчас. Я через минуту пришлю тебе текстовое сообщение с адресом, но я уже прямо сейчас могу сказать, что мы находимся возле Брод-Марш.

Человек на другом конце линии что-то ответил. Сол его выслушал.

– Если ты не поможешь мне сейчас, я скажу Дину, где ты.

Пауза: Сол снова слушал.

– Да, скажу, – наконец сердито произнес он, – и тебе, черт возьми, лучше в это поверить.

Сол нажал на кнопку отбоя.

– Подождите здесь, – сказал он.

Он двинулся прочь, чтобы посмотреть на дорожный указатель. При этом он сильно хромал. Я дрожала от потрясения и от холода, который пробирал меня до костей. Перебинтованная ладонь болела, в плече я ощущала жжение.

Сол вернулся и принялся набирать текстовое сообщение.

– Она будет здесь через минуту, – заявил он.

– Кто?

– Подруга Джени.

Я даже не стала спрашивать, кто такая Джени. В данный момент мне это показалось бессмысленным.

– Она и мне поможет? – спросила я некоторое время спустя.

– Не знаю. – Он поморщился. Я лишь с трудом различала черты его лица в темноте. – Если она решит, что ей будет от этого какая-то польза. Но она, по крайней мере, вытащит нас отсюда. Если она не в таком затраханном состоянии, что не сможет вести машину.

– О-о…

Он посмотрел на меня:

– Вы вся дрожите.

– Да, – кивнула я. – Мне холодно.

Он обхватил меня руками и слегка наклонился ко мне. Я почувствовала, как бьется его сердце. Мы абсолютно неподвижно стояли в темноте и ждали.

Тогда: Сьюзан О’Брайен

Я налила себе стаканчик кофе, взяла у дежурного администратора список своих клиентов и, зайдя в кабинет, плотно захлопнула за собой дверь, пнув ее ногой. Я уже опаздывала после того, как Роз, остановив меня на игровой площадке, попыталась выудить из меня информацию о том, что происходило на викторине в пабе.

– Я хотела сказать, что Мэл, похоже, очень милый, – начала она. – Однако было как-то неловко, потому что…

– Мне нужно идти, Роз. – Я не могла позволить себе ввязаться в разговор. – Извини.

– Но Лори, – не унималась она, – я просто хотела сказать, что если…

– Я тебе позвоню, – бросила я через плечо, уже почти бегом направляясь к автомобилю. – Я опаздываю.

Рабочее утро началось с семейной пары средних лет, которую я один раз уже видела. Мой маленький кабинет буквально переполнился их гневом: они были так сердиты, что едва могли говорить и совсем не умели слушать. Вместо этого они либо разговаривали непосредственно со мной, либо шипели друг на друга, даже не поворачивая головы к партнеру. У нее было сероватое лицо и покрасневшие веки, а он, очень напряженный, носил ужасную полосатую спортивную рубашку с короткими рукавами. Она много болтала, а он все время запинался со смущенным видом или вообще молчал. Обоим ужасно хотелось кого-то обвинить, хотелось разобраться, кто во всем виноват. Как я осознала за годы работы психотерапевтом, очень многие из нас ведут себя именно так: мы виним во всем других людей, потому что зачастую не видим собственных недостатков и просчетов.

Жизнь могла бы быть очень простой, если бы мы умели правильно оценивать самих себя.

После того как они ушли, я пообщалась с пожилой женщиной по имени Анна, которая регулярно приходила ко мне еще с лета и которая в буквальном смысле слова излучала горе. Ее муж неожиданно умер, и она отчаянно пыталась привыкнуть к этой потере. Я глубоко сопереживала ее боли, но также и хотела помочь ей вспомнить ту замечательную жизнь, которую они провели вместе.

Когда она ушла, я сделала кое-какие записи, наполнила питьевой водой графин, выбросила мусор из корзины, нашла новую коробку с салфетками в шкафу и посмотрела в свой блокнот. Следующей на прием должна была прийти какая-то женщина, которая записалась ко мне через дежурного администратора. Ее имя и фамилия мне ни о чем не сказали: Сьюзан О’Брайен.

Она опаздывала. Часто случалось так, что записавшиеся на прием люди вообще не приходили, особенно если это было в первый раз: они попросту не решались прийти.

Я съела яблоко, заполнила таблицу сведений о своих расходах за месяц и стала наблюдать в окно, как голубь хлопает крыльями, пытаясь усесться на прогибающуюся под ним тоненькую веточку серебристой березы. Затем я разложила на подоконнике кристаллы, перья и гальку, которые мы с Полли собирали для коллекции и которые так ненавидел Сид, называвший подобные предметы «адским следом природы, который окружает вас везде и всюду». Я поразмышляла немного о Мэле и затем заставила себя не думать о нем – ведь о чем там было думать? Для меня было очевидно, что я не в состоянии наладить отношения с другим мужчиной – хоть он бывший клиент, хоть нет. Все, конец истории. Однако уже сама по себе мысль о том, что я снова кому-то понравилась, была для меня очень приятной в эту – полную неприятностей – зиму, пусть даже я все еще не разобралась со своими чувствами к нему.

В конце концов я уже больше не могла сопротивляться. Вопреки своим убеждениям и нарушая собственное правило, я достала из сумки телефон, чтобы отправить текстовое сообщение Сиду. Я пыталась не приносить в этот рабочий кабинет проблемы личной жизни, но правда заключалась в том, что вчера вечером Маргарет Хендерсон меня всерьез взволновала.

Мне нужно было поговорить с Сидом до того, как он снова увидится с Полли. Мне нужно было сделать это ради того, чтобы развеять те опасения, которые моя соседка извлекла из темных ниш моего рассудка. Я отправила сообщение, в котором спросила, можем ли мы встретиться на нейтральной территории за чашкой чая когда-нибудь на этой неделе. Впрочем, шансов получить ответ было немного: Сид ненавидел мобильные телефоны.

Через полчаса после назначенного времени в дверь постучали. Отложив телефон, я открыла дверь. Мимо меня в кабинет прошла высокая женщина – прошла так быстро, что я даже не успела встретиться с ней взглядом.

– Добрый день.

Я слегка удивилась. Люди редко вели себя так самоуверенно: как правило, они ждали, стоя в дверях, пока им не скажут, что делать, и вид у них при этом был встревоженный, настороженный и как бы слегка пристыженный. Впрочем, нервное напряжение творит с людьми странные вещи. Я подошла к своему стулу.

– Пожалуйста, садитесь.

Затем я окинула ее внимательным взглядом, и у меня на душе похолодело: я поняла, кто она такая. Это была Сюзи Купер, жена Мэла. Или бывшая жена. Я ведь даже не знала, на какой стадии у них процесс развода.

Она улыбнулась мне – и от этой улыбки я почувствовала себя очень даже неловко.

Я невольно напряглась, но все же вежливо протянула ей руку. Я не знала, в какую игру она играет, но мне не хотелось, чтобы она видела, насколько я ошеломлена ее визитом. Конечно же, я никак не могла ей помочь и была уверена, что мы обе это прекрасно понимали. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы воспользоваться услугами психотерапевта.

– Лори Смит.

– Я знаю. – Она пожала мне руку своей горячей рукой. – Сьюзан О’Брайен. Можете называть меня Сюзи.

– Мне кажется, мы с вами уже встречались, – медленно произнесла я. – Присядем?

Она села напротив меня. Сюзи была привлекательной, но не очень: волосы тщательно зачесаны назад от ее белокожего лица и заплетены в косу; на бледной коже – множество веснушек; под темными глазами лежали большие темные круги. Она скрестила ноги. Затем, наоборот, слегка расставила их. Я уже привыкла к тому, что люди поначалу чувствуют себя в моем кабинете неловко, ерзают, долго молчат. Но она, похоже, вовсе не нервничала. Более того, мне показалось, что она перед приходом ко мне немного выпила для храбрости. «Адреналин», – подумала я.

– Мы недавно едва не познакомились, – сказала она. – В «Трех баранах». Вы участвовали там в викторине вместе с Мэлом, не так ли?

– Да. – Я кивнула. – Но я думаю, что мы с вами встречались и до этого.

После этих слов ее хладнокровие едва не улетучилось.

– Правда? – спросила она. – Напомните мне.

Я посмотрела на нее долгим пристальным взглядом, пытаясь понять, что следует от нее ожидать.

– Миссис О’Брайен… Сьюзан. Почему вы пришли сюда?

– Потому что… – Она тоже пристально посмотрела на меня. Пристально и оценивающе.

– Потому что?

Жди. Пусть говорят они.

– Потому что… – Она облизала свои сухие губы. Все-таки она начала нервничать. – Я пришла предупредить вас.

Я покачала головой:

– Предупредить меня?

– Относительно Мэла.

– В самом деле? – Я на пару секунд задумалась. – Что вы имеете в виду?

– Я хочу предупредить вас относительно Мэла, – сказала она, наклоняясь вперед.

Я едва удержалась от того, чтобы отпрянуть назад: она оказалась слишком близко от меня.

– Я должна рассказать вам о нем.

Я прокашлялась.

– В каком контексте, Сьюзан?

– Сюзи.

Я проигнорировала ее реплику.

– В каком контексте вы хотите предупредить меня относительно Мэла? Что вас в данном смысле тревожит?

– Ох уж мне эти психотерапевты! – Она подалась назад, и на ее губах появилось что-то вроде улыбки. – Такие заумные речи.

Я уставилась на эту женщину, пытаясь понять, какой к ней нужен подход. Все в ней как бы опустилось, включая уголки ее рта.

Ее одежда была хорошего покроя, но старая и довольно безвкусная. Свои бежевые хлопчатобумажные брюки она подвернула чуточку выше, чем следовало, а белые матерчатые туфли с плоской резиновой подошвой выглядели уже не очень белыми. Верхней одеждой ей служил старомодный макинтош с поясом. На ее левом безымянном пальце – как я заметила с замиранием сердца – виднелось обручальное кольцо[44].

– Вы пришли ко мне на прием, чтобы поговорить со мной о вашем браке? – неторопливо спросила я.

– Нет. Я пришла, чтобы сказать вам: будьте осторожны.

– В связи с чем?

Она что, мне угрожает?

– Я знаю, что вы были с ним.

Мое сердце учащенно забилось в груди. Я встала.

– Сьюзан, боюсь, что это абсолютно неуместно. Мне придется попросить вас уйти.

– Я так и думала, что вы, наверное, это скажете. Людям никогда не нравится правда. – Она даже не сдвинулась с места. – Пока не становится слишком поздно.

Я направилась к двери.

– Пожалуйста, госпожа О’Брайен…

– Миссис О’Брайен. Я замужем.

– Правда? – Я посмотрела ей прямо в глаза. – Все еще замужем?

Она выставила вперед руку, показывая мне кольцо:

– А вы как думаете?

– Не знаю. – Я открыла дверь кабинета. – Кроме того, в данный момент я полагаю, что это не мое дело, госпожа О’Брайен. Я и в самом деле вынуждена попросить вас уйти, поскольку не могу воспринимать вас как своего клиента. Ведь я знакома с вашим мужем и считаю его своим другом.

– Вы это так называете? – Она двинулась по направлению ко мне, уже не улыбаясь. – Можно назвать это совсем по-другому.

Я изо всех сил старалась не покраснеть.

– Но я, знаете ли, говорю серьезно. – Она встала рядом со мной у двери – более высокая, более стройная и более крепкая, чем я. – Вам следует быть осторожнее. Он очень навязчив.

– Правда? – Я посмотрела ей в глаза с невозмутимым видом. Мне не хотелось позволять ей заметить, что я пришла в замешательство.

– Да, правда. – Она выдержала мой взгляд. – Он отправился за мной сюда, в Лондон. За мной и за Леонардом. Я не хотела, чтобы он приезжал, но он все равно приехал.

Я не знала, что ей на это сказать, а потому, выглянув из кабинета, обратилась к Мэйв:

– Следующий клиент уже пришел?

Мэйв подняла глаза с испуганным видом: прием еще вроде бы не закончен, и, кроме того, я обычно никогда не выглядывала из своего кабинета во время него.

– Э-э… – Она начала просматривать настольный календарь.

– Не говорите потом, что я вас не предупреждала. – Сьюзан О’Брайен произнесла эти слова так тихо, что я лишь с трудом их расслышала. – Вам следует быть осторожнее.

А затем она пошла прочь.

– Извините! – взволнованно крикнула Мэйв из-за стола дежурного администратора вслед уходящей Сьюзан. – Мисс О’Брайен, вы не заплатили…

– Не переживай по этому поводу, – сказала я Мэйв.

Закрывая за собой дверь, я вся дрожала.

* * *

Я не знала, что делать. Не знала. В течение некоторого времени я сидела на стуле в своем кабинете и смотрела в стену, на которой висел календарь «Лунные циклы», подаренный мне Робертом на прошлое Рождество. Я уже давненько не переворачивала его страницы и лишь теперь осознала, что на нем все еще июль.

Я пыталась напряженно размышлять, но мои мысли ходили по кругу и ни на что новое меня не выводили.

Мне пришло в голову, что я могла бы позвонить Мэлу. Но что я ему скажу? «Твоя жена обвинила тебя в том, что ты навязчивый»? Я представила, как его доброе лицо исказится от неудовольствия.

Я вспомнила встречу в парке, когда Мэл пришел без Леонарда. Почему я испытывала тогда тревогу?

Мэл казался тогда каким-то растерянным. Я попыталась вспомнить наши с ним разговоры о Сюзи и о том, что он с ней разошелся, но перед моим мысленным взором упорно представало то, как мы лежали с ним на моем диване: его грузное туловище сверху на мне.

В конце концов я позвонила Эмили.

– Не обращай на нее внимания, она психопатка, – сказала Эмили, но я в этом отнюдь не была так уверена. Во мне вспыхнула искорка беспокойства.

– Но… – Мне пришлось это сказать. – Но… я спала с ним.

Последовала пауза, но очень короткая.

– А-а, поня-а-а-тно, – протянула она. – Ну да, конечно. Теперь все сходится.

– Что сходится? – Моя лучшая подруга обладала способностью раздражать меня, напуская на себя такой понимающий вид.

– Твое лицо вчера вечером. Оно было таким потому, что тебе вдули.

– Эмили! – укоризненно воскликнула я. – Ради бога!

– Ну, ты знаешь, что я имею в виду.

– Дело совсем не в этом.

– А в чем же тогда?

– Дело в том, что мне вообще-то не следовало с ним спать…

– Почему не следовало?

– Потому что.

– Потому что что?

– Потому что он мой… он мой… мой своего рода клиент.

– Да ну? С каких это пор этот парень стал твоим клиентом?

– Тут все сложно. Он не совсем клиент, а так, почти.

– Сложно? Объясни мне.

– Эмили, ты мне сейчас не очень-то помогаешь.

– Извини. Послушай, держись, малышка. Я загляну к тебе после работы на чашку чая. Перестань переживать. Я уверена, что все будет хорошо. Я уверена, что она – всего лишь ревнивая дурочка.

– Но откуда она знает?

Однако Эмили вдруг стало неинтересно меня слушать.

– Послушай, мне нужно идти. Я опаздываю на встречу. Там меня будут ругать за то, что я трачу слишком много шариковых ручек и тем истощаю бюджет Бориса. Увидимся позже.

Но откуда Сьюзан О’Брайен знала? Именно это сразу же обеспокоило меня. Откуда она знала, что я спала с ее мужем, – если только он сам ей об этом не рассказал?

А может, она об этом и не знала. Может, она всего лишь увидела тот быстрый поцелуй на парковке и стала делать предположения.

Но ее предположения были правильными.

О господи!..

Я знала, что мне не следовало связываться с Мэлом. Всю свою трудовую жизнь я советовала людям прислушиваться к своей интуиции, но затем, когда у меня самой появилась возможность это сделать, я свою интуицию полностью проигнорировала. Но еще хуже было то, что Сьюзан, возможно, говорила о Мэле правду.

Как, черт побери, я собираюсь выпутаться из всего этого?

Сейчас: час четырнадцатый

10 часов вечера

Начало моросить. Мы все еще ждем подругу Сола, притоптывая от холода, и меня постепенно охватывает паника. Мне нужно как-то двигаться дальше: я застряла тут слишком надолго.

– Сол, – говорю я. – Мне крайне необходимо встретить этот поезд. Скажи, пожалуйста, ты это понимаешь?

Он смотрит на меня тем своим глазом, который все еще открывается:

– Да.

– И у меня мало времени.

Он смотрит на экран своего телефона.

– Десять часов, – говорит он. – Когда прибывает этот поезд?

– Я толком не знаю. От моей мамы пришло сообщение около трех часов назад. Она написала, что они едут с опозданием. Поэтому, наверное… около полуночи. – Я смотрю на бугристые пустоши, на покрытое мелким кустарником поле между дорогой и пляжем, на косматого серого пони, привязанного к колышку посреди этого поля и заметного в темноте только благодаря светлой шерстке. Вдалеке сияют огни города. Где-то рядом – море, которого мы не видим, а только слышим его приглушенный шум. – Но как я туда доберусь? – Меня все больше охватывает паника. – Черт возьми, Сол! Как я туда доберусь?

После короткой паузы он отвечает:

– Я вас туда доставлю.

– Доставишь?

– Да.

– Как?

– Всегда найдется какой-нибудь способ.

Я на некоторое время задумываюсь, а затем говорю:

– Почему ты хочешь это сделать?

– Потому что. – Он пожимает плечами. – Я перед вами в долгу.

Слова. Слова имеют силу, но правда заключается в поступках. Каким образом, черт побери, Сол собирается меня куда-то доставить? Он ведь сам едва стоит на ногах.

Я подхожу к краю тротуара и, встав на нем так, чтобы пальцы ног свисали с бордюра, пытаюсь подавить в себе страх. Затем возвращаюсь обратно.

– Как по-твоему, твоя подруга подвезет меня, а?

– Да. А если она не захочет это сделать, я найду какой-нибудь способ.

Он начинает кашлять.

– Сол, – я смотрю на него, – взгляни на нас со стороны. Мы – парочка правонарушителей. И ты нуждаешься в помощи.

– Ну, то есть ничего нового. – Он пытается смеяться сквозь кашель, и это производит на меня удручающее впечатление.

Из-за угла выезжает старый драндулет, двигатель которого в такую холодную ночь звучит надрывно и глухо. Сол с усталым видом поднимает руку в знак приветствия.

У девушки, сидящей за рулем, сердитый вид – такой сердитый, что на лице у нее обозначились отчетливые морщины.

– Садитесь в машину, – бурчит она через открытое окошко.

Мы подчиняемся. Сол пытается отправить меня на переднее пассажирское сиденье – не знаю, то ли из вежливости, то ли из страха, – но я предпочитаю, чтобы рядом с этой злюкой находился он, а потому устраиваюсь на заднем сиденье.

– Лори. – Сол, представляя меня этой девушке, даже не поворачивается ко мне: он весь ежится от терзающей его боли. – Бинни.

– Привет, – говорю я. – Спасибо, что приехала.

Однако девушка по имени Бинни не дает себе труд мне ответить. Она очень энергично жует резинку, приводя автомобиль в движение и делая поворот налево, прочь от брошенного нами «вольво». Я не смотрю назад. Вместо этого я, оставаясь в относительной безопасности на заднем сиденье, разглядываю сидящую за рулем девушку.

У нее сероватое и неприятное длинное лицо, кожа – шершавая и со шрамами, а волосы подстрижены слишком коротко. Ни макияжа, ни украшений – если не считать цепочки на шее. На запястье, частично скрытом длинным рукавом, видны татуировки. Я замечаю, что дизайн татуировок – такой же, как у Сола.

– Что, снова была драка? – ухмыляется девушка, посмотрев на Сола и затем отведя взгляд в сторону.

– Где Джени? – тихо спрашивает он.

– Не знаю. – Она пожимает плечами, глядя прямо перед собой на дорогу. – Как и ты, я могу об этом только догадываться. Она ушла несколько часов назад и не вернулась. Ее телефон отключен. Глупая сучка.

У меня прямо-таки волосы встают дыбом. Я наклоняюсь вперед:

– Ты можешь отвезти меня на железнодорожный вокзал в Ашфорде?

– Вы что, шутите? – Лишь теперь она, обернувшись, удостаивает меня взглядом.

– Вообще-то нет, не шучу, – говорю я, с трудом подавив в себе желание прокричать эти слова ей в ухо.

– А я шучу. – Она каким-то образом умудряется изобразить на своем сером, трупного цвета лице улыбку. – Я направляюсь прямиком домой. Вам еще повезло, что я вообще здесь появилась. Я чувствую себя омерзительно.

– Ты на игле? – бормочет Сол. – Опять?

– Нет! – энергично возражает она. – В этом смысле со мной все чисто. Уже несколько месяцев.

Сол поднимает свою неповрежденную бровь.

Разочарованная, я отодвигаюсь назад. Я впервые в жизни увидела эту девушку лишь пару минут назад, а уже испытываю к ней неприязнь.

– Тогда я заберу потом эту машину, – говорит Сол. – И сначала я довезу вас.

– Ничего ты не заберешь.

– Пожалуйста, – говорит он тихим голосом. – Я должен Лори.

– Мне наплевать на то, что ты кому-то там должен. Это не моя проблема.

– Может, и не твоя, но это проблема Джени.

Она хмурится:

– Почему это?

– Потому что. Я только что видел Дина.

Долгая пауза. Она даже на некоторое время перестает жевать.

– Я думала, что он уехал.

– Уехал, но вернулся.

Она снова смотрит на него.

– А-а…

– Вот тебе и «а-а»…

– Ага, так вот что произошло с тобой.

Как будто подобрать своего друга черт знает где, израненного и окровавленного, – это самое что ни на есть обычное дело! Впрочем, для них, может быть, и обычное…

– И Джени в долгу перед Лори.

Я чувствую, насколько Солу трудно говорить, и начинаю переживать за него все больше.

Бинни снова хмурится, и морщины на ее лице становятся более отчетливыми:

– Почему это?

– Лори уплатила долг Джени. Во всяком случае, его часть.

– Зачем? – Бинни смотрит на меня в зеркало заднего вида. – Вы что, чокнутая?

– Очень даже может быть, – шепчу я себе под нос, а уже более громким голосом произношу: – Ты можешь отвезти меня на железнодорожный вокзал в Ашфорде? Мне нужно встретиться со своей дочерью. Это вопрос… э-э…

– …времени, – договаривает за меня Сол.

Я собиралась сказать «жизни или смерти», но не смогла выдавить из себя такие слова.

– Времени, – соглашаюсь я. – Пожалуйста. Мне очень нужно.

Бинни рассматривает меня в зеркало заднего вида.

– Хорошо, – в конце концов говорит она. – Я отвезу вас в Ашфорд. – Она снова впивается в меня взглядом. – Ради Джени, – добавляет она на тот случай, если я вдруг неправильно истолковала ее великодушие.

– Спасибо, – киваю я и откидываюсь на спинку сиденья.

Кто, интересно, эта Джени, ради которой я отдала свое кольцо и которая имеет такое значение для Сола и для этой вот странной сердитой девушки? Кем бы она ни была, они оба ее очень любят.

– У тебя есть сигарета? – спрашивает Бинни у Сола.

Он достает из серебристой пачки сигарету «Ламберт энд Батлер», закуривает ее и передает Бинни. Та слегка расслабляется: ее лицо становится уже не таким напряженным, как прежде.

– Ну, и что сказал Дин? – вздыхает она.

– Немного. – Лицо Сола бледнеет. – Просто… Не переживай пока по этому поводу.

Он закрывает второй глаз.

– Тебе нужно в больницу, Сол, – говорю я.

Он в ответ лишь бурчит что-то нечленораздельное.

Я хочу, чтобы автомобиль как можно быстрее двигался вперед. Хочу, чтобы Солу стало лучше. Я много раз подряд сжимаю свои ладони в кулаки и разжимаю их, пока они не становятся влажными от пота.

На окраине Ашфорда я одновременно замечаю и указатель железнодорожного вокзала, и указатель больницы, чувствуя при этом, как в кровь вбрасывается адреналин, но в то же время – и огромную волну облегчения.

– Нам нужно отвезти Сола в больницу, – говорю я Бинни.

Он сейчас спит, дыша с влажными хрипами.

– Он не захочет туда ехать.

– Ну и что? – Вообще-то единственный по-настоящему взрослый человек в этой машине – это я. Эти двое – еще, можно сказать, малыши. – Он в скверном состоянии. Тот мужчина бил его ногами.

Бинни смотрит на Сола.

– Ладно, – в конце концов соглашается она. – Возможно, вы правы.

Интересно, думает ли она сейчас об этой таинственной Джени? Она поворачивает налево и движется в соответствии с дорожными указателями по направлению к больнице имени Уильяма Гарвея.

Я подаюсь вперед и аккуратно вынимаю телефон из его руки с татуировкой «Carp diem». Затем я вношу в него оба своих номера, копируя свой с дисплея телефона. Бинни резко останавливается перед отделением неотложной помощи.

– Вы можете отвести его туда? – спрашивает она. – Я не люблю такие места.

Я собираюсь сказать, что предпочла бы, чтобы его отвела она, но затем смотрю на Сола и осознаю, что сделать это следует мне. Он ведь мой товарищ: он, как сейчас принято говорить, прикрыл меня со спины. Он – на моей стороне.

– Я заеду за ним сюда, – говорит она. – Обещаю.

Выбравшись из автомобиля, я открываю дверцу возле переднего пассажирского сиденья.

– Сол, – тихонько бужу я его, – я сейчас отведу тебя в больницу. Мне нужно побыстрее попасть на вокзал. Ты понимаешь, да?

Он смотрит на меня здоровым глазом. У него нет сил на то, чтобы спорить. Я чувствую, как во мне нарастает беспокойство. Господи, сделай так, чтобы его раны не оказались серьезными!

– С тобой все будет в порядке, – говорю я таким бодрым голосом, на какой только способна. – Бинни за тобой заедет.

Я помогаю ему выбраться из автомобиля. Мы идем под большим красным указателем. Я думаю об Эмили. Думаю о том, что всего лишь двенадцать часов назад я улизнула из больницы где-то в Девоне. Затем я пытаюсь об этом забыть.

Я сосредотачиваюсь на текущем моменте.

– Я занесла в твой мобильный номера своих телефонов. – Я вкладываю его телефон Солу в руку. – Оба номера. Напишешь мне текстовое сообщение? Дашь мне возможность убедиться в том, что с тобой все в порядке?

– Конечно, – соглашается Сол. Он едва стоит на ногах. Когда мы приближаемся к стойке дежурного администратора, миниатюрная медсестра-азиатка выходит вперед с креслом-каталкой.

– Садитесь, – говорит она резким и суровым голосом.

Я держу Сола за руку. У меня такое чувство, как будто я его предаю. К глазам подступают слезы.

– Сол, – наклонившись, шепчу я ему, крепко сжимая его ладонь. – Мы с тобой еще увидимся. Обещаешь, что позвонишь мне?

Он кивает.

– Спасибо, – говорит он.

– За что, глупенький? – Я вот-вот расплачусь. Я не могу это выдержать. Мне не следовало бы бросать его здесь одного – следовало бы остаться с ним и позаботиться о нем. Но разве у меня есть выбор? Мне необходимо найти Полли. – Это тебе спасибо. За то, что помог мне.

– Всегда рад вам услужить. – Он пытается улыбнуться.

– А я – тебе, – говорю я. – Я очень рада, что познакомилась с тобой.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти до того, как хлынут слезы, но затем возвращаюсь. Прежде чем уйти, я хочу задать еще один вопрос.

– Сол, а кто такая Джени? – спрашиваю я.

Он снова закрывает глаз. Медсестра разговаривает с дежурным администратором, передавая ему какой-то бланк.

Сол открывает глаз и подмигивает мне. Я смотрю на его красивый серый глаз с расширенным от боли зрачком и вижу там свое отражение.

– Моя сестра, – шепчет он. – Моя сестра-близнец…

* * *

Бинни высаживает меня на залитой светом автостоянке перед железнодорожным вокзалом Ашфорда. Все здесь кажется очень ярким.

– Спасибо, – говорю я, когда она тянет вверх рукоятку ручного тормоза, которая при этом неприятно скрипит. – Я очень благодарна. Но… – Она закуривает еще одну сигарету, не глядя на меня. – Ты приедешь за Солом, хорошо? Пришлешь мне текстовое сообщение с его телефона? Напишешь мне, как у него дела? Пожалуйста.

– Не переживайте.

Она пожимает плечами, но я сомневаюсь, что она даст себе труд это сделать. Как я могу ее заставить? Она грызет ноготь, который когда-то был покрыт черным лаком: на нем еще остались его следы.

Я застегиваю пальто и ищу ручку двери.

– Почему вы были с ним? – спрашивает она.

Моя первая мысль – о Сиде. У меня уходит пара секунд на то, чтобы понять, кого эта девушка имеет в виду.

– С Солом? – спрашиваю я.

– Да. – Она смотрит на меня с таким видом, как будто я тупица. – А с кем же еще?

– Мы встретились в поезде. Поезд сломался и остановился. Мне нужно… Мне нужно забрать свою дочь.

Я бросаю взгляд на вокзал: поездов там пока не видно, но мне необходимо побыстрее оказаться там. Я хочу быть готова, если вдруг прибудет поезд.

– Его сестра Джени – моя подруга. – Бинни произносит эти слова с гордостью, но ее лицо при этом на мгновение омрачается. – Однако она… С ней сейчас не все в порядке.

– О господи!.. – говорю я. А что еще я могу сказать?

Мне вспоминается, как Сол произнес слова «на игле». Мне вспоминается «человек-бочка», его большой черный сапог и то, как он упоминал о шлюхах. Перед моим мысленным взором предстает девушка, которая похожа на Сола, но более хрупкая, не такая крепкая. Я представляю себе длинные серые глаза – прикрытые, остекленевшие. Рядом с ней валяются использованные шприцы и фольга. Я вижу мысленным взором, как она лежит на спине в комнате, в которой нет занавесок. Я вижу над ней какого-то безликого мужчину.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Да уж, – кивает Бинни. – Мне тоже. Черт бы побрал эти наркотики.

– Да, черт бы их побрал, – соглашаюсь я, а затем открываю дверцу. – Еще раз спасибо.

– Лори, – говорит она не совсем уверенным голосом как раз в тот момент, когда мои ступни касаются бетона.

Я оборачиваюсь, удивившись тому, что она запомнила мое имя.

– Я возвращаюсь. К Солу. Попрошу его написать вам сообщение.

На пару секунд я кладу свою ладонь на руку Бинни. Затем выхожу из машины.

К тому моменту, когда я добираюсь до внешнего двора вокзала, она исчезает.

Тогда: выяснение отношений с Мэлом

Стало ясно, что у меня не получится запросто выпутаться из ситуации, сложившейся с Мэлом. Как говорится, даже самые лучшие планы зачастую летят ко всем чертям.

Меня слишком уж взволновали заявления Сьюзан О’Брайен, чтобы я могла их проигнорировать. К вечернему чаю пришла Эмили – с мультфильмом «Черный красавец» на ДВД-диске для Полли, с гигантской коробкой разноцветного горошка «Смартиз» с шоколадной начинкой и с суровыми словами для меня.

– Ретро – в эту сторону сейчас нужно двигаться, – сказала она, засовывая ДВД-диск в проигрыватель. – Расскажешь потом, что думаешь о лошадях, Пол. Прием?

– Слышу отлично, – торжественно заявила Полли с дивана, хватая «Смартиз».

– И не забудь оставить синие горошины для марсиан. – Лицо у Эмили было таким же серьезным, как и у моей дочери.

– Конец связи, прием.

– Хм. Она еще не совсем справляется с радиосвязью. Ладно, пошли. У меня мало времени. Надо кое-куда наведаться.

Эмили увела меня на первый этаж. Она прислонилась к кухонному столу, пока я загружала посудомоечную машину.

– Я просто хочу спросить: когда ты собираешься начать следовать собственным советам, Лори Смит?

– Что ты имеешь в виду? – Я до нелепости долго возилась с несколькими вилками.

Но я знала, что она имеет в виду.

– Ты можешь раздавать советы направо и налево, но ты не видишь за деревьями леса.

– Что-то тебя потянуло на метафоры. – Я буквально швырнула вилки в посудомоечную машину. – Не уверена, есть ли от них толк.

– Может, и нет, – пожала она плечами. – Знаешь, а тебе необходимо поговорить с этим мужчиной. В ближайшем будущем. Не помню, как его зовут.

– Мэл.

– Мэл. Ты не можешь игнорировать это. Ты должна повернуться к этому лицом. – Она протянула мне мобильный телефон. – Позвони ему.

– В самом деле? – Я посмотрела на нее. – Мне уже больше не нужно ни к чему поворачиваться лицом.

– О-о, ради всего святого… – Она театрально закатила глаза. – В самом деле, Лори. Или это будет как голова горгоны Медузы – столько проблем, сколько у нее на голове змей.

И поэтому я ему позвонила. И когда я услышала в его голосе радость, предложив встретиться сегодня вечером, я почувствовала себя негодяйкой и обманщицей, потому что я его вроде как дурачила, а затем я почувствовала себя дурой, потому что, возможно, все было как раз наоборот: это он дурачил меня.

Эмили ушла. Мне показалось, что она ждала от кого-то звонка. Если на горизонте появлялся новый мужчина, она теперь вела себя довольно скрытно. Она очень сердилась, когда я начинала слишком уж нервничать по поводу того, что вот этот мужчина может стать моим. Держа телефон в руке, Эмили еще немного поразглагольствовала о том, как хорошо у меня получается давать советы и как плохо – следовать им, пока я не вытолкала ее за дверь. Когда я уже стала укладывать Полли спать, мы с ней вдвоем спели главную мелодию из «Черного красавца», а затем я уселась на кухне и стала размышлять о том, что же в данный момент делает Сид.

Мэл пришел, держа в руке бутылку дорогого вина «Шираз».

– Я вообще-то не пью, – поспешно сказала я. – Но все равно спасибо.

– О-о, – смутился Мэл. – А я думал… Ведь в тот день…

– Это было исключение.

Я зашла на кухню и включила электрический чайник. У меня не получалось смотреть ему в лицо, а потому, повернувшись к кухонному шкафу, я стала возиться с посудой и чайными пакетиками. Мне вдруг бросилась в глаза чашка Сида с надписью «Самый лучший папа» – надписью, которую сделала вручную Полли. Сид настоял, чтобы эта чашка оставалась здесь – как он выразился, «для стабильности». Я, вздохнув, засунула эту чашку в кухонный шкаф.

– Чай или кофе? – спросила я. – Или ты хочешь открыть вино? В том выдвижном ящике есть штопор.

– Нет-нет, кофе подойдет, спасибо.

Бедняга. Его явно ошеломляло то, какая я сдержанная и отчужденная.

Мэл раньше не бывал у меня на первом этаже. Ожидая, когда чайник закипит, я видела, как он посматривает по сторонам. Его взгляд остановился на единственной оставшейся здесь семейной фотографии, прикрепленной к дверце кухонного шкафа. На ней весело смеющиеся я, Полли и Сид были запечатлены в день семидесятилетия моей мамы. Затем он встал перед картиной Сида «Мадонна поедает Еву» № 4, и я внезапно увидела эту картину глазами постороннего человека, который наверняка ее не поймет и который, несомненно, присоединится к мнению газеты «Дейли мейл», то есть назовет чудаками или извращенцами тех, кто повесил картину с изображением лижущих друг друга женщин там, где по утрам едят кукурузные хлопья.

Я на какой-то миг ощутила такую сильную тоску по Сиду, что мне даже показалось, как будто кто-то вырвал сердце из моей груди.

– Она удивительная, – сказал Мэл. – Эта картина. Я, конечно, не специалист, но выглядит она по-настоящему… естественной.

– Да, – кивнула я, удивляясь.

– А это…

– Ты не возражаешь, если… – Я почувствовала, что краснею. – Извини, Мэл, но я не уверена, что могу сейчас об этом говорить.

Я грузно опустилась на стул, стоящий возле кухонного стола, чувствуя, что душевных сил у меня становится все меньше.

– С тобой все в порядке? – Мэл нахмурился, подойдя ко мне поближе.

– Не совсем, – призналась я, а затем, подняв взгляд, посмотрела ему прямо в глаза и… И наконец-то начала расслабляться.

Мэл был неплохим человеком – это я знала. Да, я знала, что он – неплохой человек. Возможно, моя интуиция была не ахти какой, но я видела честность в его светлых глазах, когда он смотрел на меня. Я также видела, что в нем идет внутренняя борьба по мере того, как он пытается уяснить, что происходит. Он был для меня как бы прозрачным. Намного прозрачнее, чем Сид, который, наоборот, казался мутным и непроницаемым для моего взора.

Не дождавшись, когда я приготовлю ему кофе, Мэл в конце концов сделал его сам.

– Вон в той коробке со звездочками есть печенье. – Я указала на полку. – Угощайся, пожалуйста.

– Я только что поел. – Он поставил передо мной чашку с чаем и коробку с печеньем. – Рыбу с чипсами. Не очень полезная для здоровья еда. – Он с грустным видом похлопал себя по животу. – Мне нужно вот за этим присматривать!

– Не очень-то и нужно, – машинально сказала я. Он собирался пошутить, но я его перебила: – Мэл, ко мне сегодня приходила твоя жена.

– О господи… – Он даже пролил немного кофе на пол. – Ой! Прошу прощения.

– Не переживай об этом. – Я пододвинула к нему стул. – Пожалуйста, садись.

Он сел. Выглядел он ошеломленным.

– Она приходила «предупредить меня». Она так сказала.

– Предупредить тебя?

Он с рассерженным видом поднялся со стула, отодвигая его назад, и ножки громко чиркнули по каменным плиткам пола.

– Ну да. – Я посмотрела на картину «Мадонна поедает Еву», чувствуя себя изможденной.

– Вот ведь чертова сучка! – Мэл в ярости уставился на меня. – Предупредить тебя о чем конкретно?

– Она сказала, что ты… очень навязчивый.

– Она так сказала?

– Ну да.

– В каком смысле?

– Она сказала, что ты приехал сюда вслед за ней.

Он, бедняга, уже еле сдерживался.

– Вообще-то, пожалуй, она могла такое сказать, но у меня не было выбора. Потому что она согласилась на предложенную ей работу в другом месте и переехала туда с моим сыном, заранее не предупредив меня и выдвинув мне ультиматумы. – Он провел рукой по волосам, уже редеющим на макушке, сильно взъерошив их. – Но я не стал бы называть это навязчивостью. Я назвал бы это стремлением быть хорошим отцом.

– Ты, пожалуй, прав, – медленно произнесла я. Мне не хотелось встречаться с ним взглядом, и я не знала, как сформулировать свою следующую реплику. – Но… она также знала о… – Я прокашлялась.

– О чем?

– О нас.

Слова казались мне похожими на валуны, катящиеся вниз по склону холма.

– Знала о нас что? – Он уставился на меня.

– То, что мы спали друг с другом.

– Нет, она не знала. – Было заметно, что он снова рассердился. Его лицо покраснело. – Она об этом не знает. Во всяком случае, я ей об этом не говорил.

– И я ей тоже об этом не говорила. – Я слегка выпрямилась на стуле. – Вообще ничего ей не говорила.

– А я и не это имел в виду. – Он снова сел. – Я думаю, что она всего лишь строит предположения. После того как она увидела нас в пабе, она пришла в отчаяние.

– Верно.

– И она безумно ревнивая, Лори. Прямо параноик какой-то. Это было частью нашей с ней проблемы. Она не могла вынести даже того, что я с кем-то разговаривал, будь то женщина, мужчина или ребенок. Она даже самые невинные мои поступки истолковывала негативно.

– Понятно, – сказала я. Мне очень захотелось вспомнить побольше о том, что эта парочка делала в Вейл-центре.

– Она увидела, как я поцеловал тебя на парковке после той викторины, и обвинила меня во всех смертных грехах. А затем она, видимо, решила сходить к тебе. Я об этом не знал. Не знал.

– Но почему ты не рассказал мне про ее ревность?

– Потому что. А что бы я сказал? «Моя жена вопит, что ты шлюха»? Это не привело бы ни к чему хорошему, не так ли?

– Шлюха? – усмехнулась я. – Как это… старомодно.

Он настороженно посмотрел на меня, а затем тоже улыбнулся.

– Да, думаю, и в самом деле старомодно. Просто… Я не хотел тебя сердить.

– О господи, Мэл… – Мне на мгновение показалось, что мы с ним – неплохая пара, сплоченная безумием своих «бывших». – Это все немножко комично, правда?

Впервые с того момента, как ко мне приходила эта женщина, я перестала переживать по поводу сложившейся ситуации. Мне стало как-то спокойнее. Все теперь было понятно: она просто ревновала, пыталась помешать развитию наших с Мэлом отношений (хотя в действительности эти отношения, конечно же, никак и не развивались).

– Лори…

Его лицо стало серьезным, таким, каким оно становится у мужчины, когда он собирается либо сказать тебе что-то плохое, либо затащить тебя в постель. Забавные они чудаки, эти мужчины. Он протянул мне руку, и я взяла ее. Он поднял меня со стула и затем поцеловал.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть Сида на фотографии за спиной Мэла. Я чувствовала на своих губах его губы – теплые, с привкусом кофе. Затем он стал целовать меня в шею, но я тут же поспешно оттолкнула его, потому что услышала шаги на лестнице. Чары развеялись.

В дверном проеме появилась Полли – вялая, заспанная.

– О-о, Пол! – Я бросилась к ней с чрезмерным рвением, придя в ужас из-за того, что она увидела меня в объятиях этого мужчины. – Дурной сон, малышка?

Еще толком не проснувшись, она поморгала, как какой-нибудь медвежонок-коала, а затем уставилась на Мэла широко раскрытыми от удивления глазами. Я взяла ее на руки – маленькое теплое существо – и понесла в сторону лестницы.

– Я через секунду вернусь.

Мне не хотелось оставлять Мэла на своей кухне одного. Я еще не была к этому готова, но у меня не было выбора.

Полли улеглась в постель без возражений, и ее глаза закрылись еще до того, как я набросила на нее одеяло.

Поскорее вернувшись на первый этаж, я увидела, что Мэл стоит возле двери кухни и держит в руке автомобильные ключи.

– Мне нужно идти, – сказал он.

Я испытала странное чувство разочарования.

– Да, конечно. – Я склонила голову в знак согласия.

Он взял свою куртку со спинки стула.

– Чудесный городок. – Он показал на фотографию Полли, улыбающейся и держащей перед собой огромное шоколадное мороженое. – Вехер, не так ли? Я узнаю эту церковь. Мы были там в конце лета. Около шести недель назад. Последний отпуск вместе.

– Забавно. Это, должно быть… – Я поискала в уме подходящие слова. – Ну, символическое место. Там мы впервые были с Полли на отдыхе только вдвоем.

– А для нас это был последний аккорд. Я думаю, мы как бы друг с другом прощались.

– Мне очень жаль, что у вас все так сложилось. – Я спустилась вслед за ним по ступенькам.

Мне показалось, что он сказал в ответ: «Да ничего страшного», – но в действительности я его слов не расслышала, потому что он говорил тихо и шел по коридору впереди меня.

– Мир такой огромный, но при этом тесный, – добавил он уже громче.

Он открыл дверь, а затем повернулся. Стоя на пороге, он казался немного ниже меня. Остановившись в дверном проеме, я замерла в ожидании. Мы не прикасались друг к другу. Вместо этого мы неловко прощались, не зная, что сказать. Никто из нас не желал заговаривать первым о том, как будут развиваться наши отношения. Поэтому никто из нас об этом не заговорил.

– Я побеседую с ней, – вот и все, что сказал Мэл. – Со Сьюзан. Скажу ей, чтобы она тебя не беспокоила. Мне очень жаль, что она так поступила.

– Ничего страшного, – ответила я.

– Она нехорошо ведет себя при этом разводе. Очень даже нехорошо.

«Ох, не то слово», – едва не произнесла я в ответ, но сдержалась.

– Я понимаю, – сказала я вместо этого. – Это нелегко. Такое легким не бывает.

Хм, как будто я была великим специалистом по разводам.

Впрочем, в каком-то смысле я таким специалистом и являлась. Я не разбиралась только в собственном разводе.

Последовала короткая пауза, во время которой я осознала, что надеюсь на то, чего не произойдет.

– Скоро увидимся, – сказал он, и я кивнула.

Мэл спустился по парадным ступенькам в холодную ночь. На небе не было звезд, а месяц представлял собой лишь тоненький белый серп. Мне хотелось сказать что-то еще, но я не знала, что именно. Я все больше запутывалась в этой ситуации и в своих собственных чувствах. А еще я боялась того, что мне вообще-то начал нравиться этот мужчина.

Поэтому я в конце концов просто закрыла за ним дверь. И тут вдруг в доме зазвонил телефон.

Однако, когда я поспешно подняла трубку, надеясь услышать дружеский голос своей мамы или же Эмили, на другом конце линии уже никого не было.

Сейчас: час пятнадцатый

11 часов вечера

Поезд ушел. Я не могу в это поверить. Я смотрю в темноте на рельсы – рельсы, ведущие в Лондон, – и не могу в это поверить. Моя мама и моя дочь удаляются от меня по этим рельсам, о чем-то, наверное, шепчась в темноте, – а я молча кричу им вслед: «Вернитесь!» Но они, конечно же, меня услышать не могут.

Последний поезд «Евростар» проследовал через этот вокзал около получаса назад.

Моя дочь уже проехала мимо.

У меня в голове появляется мысль о том, что если бы я не стала завозить Сола в больницу, то… Но мне обязательно нужно было его туда доставить, это я знала точно, а потому раздумывать об этом не имело смысла.

– С вами все в порядке, милая? – спрашивает охранник на пустом вокзале.

Уставившись на него широко раскрытыми глазами (в которых, наверно, отражается охвативший меня страх), я невольно хочу сказать «нет». Мне хочется крикнуть: «Нет, нет, нет, со мной не все в порядке!» – но, конечно же, он просто подумает, что я сумасшедшая, и… и что произойдет затем? Он может задержать меня и отправить куда надо, а потому я не кричу. Я всего лишь пячусь назад и сажусь на оранжевое металлическое сиденье с маленькими дырочками, сидеть на котором в моих дешевых джинсах вообще-то холодно, и начинаю лихорадочно размышлять.

Я проверяю, сколько сейчас времени, и снова читаю текстовое сообщение, присланное мамой… И затем до меня доходит: я в своей беспросветной глупости не учла разницу во времени с Францией. Получается, что они уже, наверное, добрались до Лондона. А я осталась здесь. Их поезд умчался по этим рельсам в мегаполис, а я никуда отсюда не умчалась. Мама ожидает, что я встречу их там, а я этого не сделаю. Куда же она тогда поедет дальше?

Есть и еще кое-что похуже. Намного хуже.

Кто будет встречать их на вокзале Сент-Панкрас?

Как сказала бы Эмили, мне необходимо сделать перерыв. Эмили. При мысли о ней я едва сдерживаю громкий стон.

Я выясняю время прибытия и номер платформы последнего поезда на Лондон. У меня есть билет, купленный на мои практически самые последние деньги. Мне вспоминается Сол. Мне вспоминается Полли.

Мне нужна помощь. Я уже едва не схожу с ума от страха, горя и изнеможения.

Достав одноразовый телефон, я ввожу в него номер, который уже очень давно четко запечатлелся в моей памяти. Мой палец на несколько секунд зависает над кнопкой вызова, потому что мне вдруг приходит в голову, что это будет проявлением безрассудства, но затем я все же нажимаю эту кнопку. Он уже, наверное, знает, что я не погибла. Да и какой у меня сейчас есть выбор? Никакого.

У меня в животе все сжимается от напряженного ожидания, когда я слышу длинные гудки. Но он не отвечает.

Ага. Вот оно что. Когда в телефоне начинает звучать запись автоответчика, я прерываю вызов. Мне нет смысла оставлять ему голосовое сообщение. Что я ему скажу?

Я кладу телефон в карман. Все, о чем я сейчас могу думать, – это Полли. А еще у меня где-то в глубине сознания брезжит опасение, что я никогда не смогу согреться. Сейчас ведь так холодно. Так холодно, что мне кажется, будто моя кровь превратилась в лед, а мои вены – в замерзшие русла ручьев. Я ищу зал ожидания, но тут вдруг звонит мой телефон, заставляя меня вздрогнуть.

– Кто это? – В его голосе чувствуется сильное напряжение.

– Я. Это я.

Твоя «я». Нет смысла произносить имена.

– Лори? Это ты? Черт бы побрал, Лори…

Я ведь всегда была твоей, не так ли?

Мне на мгновение кажется, что он сейчас начнет кричать.

– Черт бы тебя побрал, я весь испереживался. – Вовсе он не переживал. Гнев – это его обычное состояние. – Ты сейчас где?

Я мысленно пытаюсь сформулировать какой-то вразумительный ответ.

– С тобой все в порядке?

Я сглатываю слюну.

– Лори? Скажи мне что-нибудь.

– К несчастью для тебя, да, со мной все в порядке, – говорю я. – А где сейчас ты?

– Дома.

– Правда?

– Да, правда. А что? Почему бы мне не быть дома?

– Ты пытаешься меня убить?

– Ты что, рехнулась?

Может быть. Очень даже может быть.

– Нет. Ты и в самом деле дома? – Я прислушиваюсь к фоновому шуму на другом конце линии, но не слышу ничего такого, что дало бы мне основания полагать, будто он лжет – по крайней мере, насчет этого. – Ты разговаривал с моей мамой?

– Нет.

Вот сейчас он лжет. Я уверена, что лжет. Говоря с ним, я внимательно смотрю на табло объявлений, которое сейчас мигает. Мой поезд вроде бы прибудет через шесть минут. Как же это долго!

– Но ты ведь наверняка пытался с ней связаться, да? Когда ты… когда ты услышал о том, что произошло.

– Нет, Лори. Я не пытался. Я не знал, что, черт побери, происходит. Да я до сих пор этого не знаю. Они сказали, что ты погибла, Лори.

– Нет, не погибла. Как бы ты к этому ни стремился.

– Лори! – вопит он. – Ради бога, заткнись! Зачем мне причинять тебе вред?

– Ты всегда причиняешь мне вред.

Молчание.

– Сид… – Мне необходимо убедиться в том, что он не доберется до Полли. – Значит, ты не разговаривал с моей мамой? А ты ездил в ту больницу?

– Да… нет. Я не знал, что происходит, и мне не хотелось никого беспокоить, пока я сам во всем не разберусь, и я отправился… А затем… я… я туда не добрался. – Он делает паузу. – Полли ведь все равно за границей. Они вернутся только завтра.

– Нет, Сид, они возвращаются сейчас… – Едва эти слова вылетают у меня изо рта, как мне хочется затолкать их обратно. – Наверное, – добавляю я упавшим голосом.

Слишком поздно.

– Что значит «наверное»?

У меня не получается думать достаточно быстро: я слишком устала, слишком во всем запуталась. Мне приходит в голову следующее: если Сид не знает, что они возвращаются сейчас, то он не представляет никакой опасности для Полли. Но, похоже, я только что проболталась. И он почувствует, если я начну врать. Он знает меня слишком хорошо, и врать я не очень-то умею.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает он. – Я думал, они вернутся завтра вечером. Из адской ямы.

Он имеет в виду Евро-Диснейленд. Меня на мгновение охватывает жгучая ненависть к себе самой, однако толку от этой ненависти все равно никакого нет. Нет толку и от того, чтобы презирать Сида за его антипатию и даже за то, что он не знает, когда возвращается домой его собственная дочь.

Я очень опасалась, что это он устроил пожар и что он окажется рядом с Полли первым, но теперь это опасение чуть уменьшилось. Как бы сильно он ни хотел наказать меня, он даже не знал, что Полли уже едет в Лондон. Он не может представлять опасность для нее – для его дочери. Для нашей дочери.

Или может?

И тут вдруг я со всей ясностью осознаю, какая последовательность моих дальнейших действий будет наилучшей. Ну конечно. Мне нужно привлечь его на свою сторону. Мне нужно перестать с ним бороться, нужно заставить его думать, что мое дальнейшее выживание в этом мире будет зависеть от него. Я вижу себя как бы со стороны: изможденная, немытая, выдохшаяся. Мое бедственное положение вызовет у него – с его манией величия – желание быть великодушным. Если я сяду на поезд, он сможет меня встретить. И если я буду с ним, он не сделает Полли ничего плохого. Ну конечно. Мне наплевать на то, что он творит со мной, но я знаю, что сумею спасти ее, если буду с ним. Я так устала, я пришла в такое отчаяние и так ошеломлена переживаниями и горем, что уже не могу размышлять четко, но вот эта мысль кажется мне очень даже разумной. Я хватаюсь за нее.

– Ты можешь встретить меня на вокзале Сент-Панкрас? – спрашиваю я. На табло снова начинает что-то мигать. Еще три минуты – и я сяду на поезд. Я помчусь к Полли.

– Конечно, – соглашается он. – Все что хочешь. Когда?

– Спасибо. Я будут там минут через сорок. Просто позвони по этому номеру и скажи мне, где ты.

– Я выезжаю прямо сейчас. – Я никогда не видела Сида таким податливым. – Пришлю тебе текстовое сообщение, когда приеду туда.

– И пришли мне номер мобильного телефона моей мамы, хорошо? На том моем телефоне разрядилась батарея. Я не могу посмотреть на нем номера. Мне нужно ей позвонить.

– Я сейчас пришлю.

Его странный энтузиазм еще больше сбивает меня с толку. Но я не вижу для себя иного выбора.

Звук приближающегося поезда я слышу еще до того, как замечаю его. Облегчение, которое я при этом испытываю, так велико, что мои колени начинают дрожать, когда из темноты появляется блестящий металлический монстр.

– Сид! – кричу я, пытаясь заглушить шум. – Я уже сажусь на поезд. Увидимся на вокзале Сент-Панкрас.

Устроившись на сиденье в тепле, о котором я только что так мечтала, я начинаю клевать носом. Моя голова постепенно склоняется набок и оказывается между верхней частью спинки сиденья и окном. И тут вдруг подает голос мой телефон. Я думаю, что это Сид прислал номер мобильного моей мамы, но, взглянув на дисплей, вижу, что это пришло сообщение от девушки по имени Бинни:

я снва с солом. Он без сзнния (я собщу кгда он очнтся. Бинни

В конце сообщения стоят три значка, обозначающие поцелуй, и это меня удивляет. У меня уходит некоторое время на то, чтобы расшифровать ее писанину. Затем я отправляю ответное текстовое сообщение:

Спасибо Бинни. Передай ему от меня большой привет и пожалуйста держи меня в курсе

Затем я отправляю текстовое сообщение Сиду:

Мамин номер пожалуйста

Пару минут спустя он отвечает:

Я отправил сообщение ей вместо тебя. Перепутал номера. В дороге

Лжец. Я начинаю писать сердитый ответ, но не отправляю его: он лишь напоминает о наших семейных ссорах. Испытывая разочарование, я кладу телефон на сиденье рядом с собой и на секунду закрываю свои утомленные глаза. Я получу от него нужный номер, когда приеду на вокзал.

* * *

Я чувствую, как кто-то похлопывает меня по руке, и не могу сообразить, где нахожусь. После того как я просыпаюсь, мне кажется, будто голова такая тяжелая, что шея не выдержит ее веса. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза.

– Вам уже пора выходить, милая моя, – говорит какой-то мужчина. Я пытаюсь сосредоточиться.

Он ведет себя как-то неуклюже – словно что-то не так. Его, похоже, тревожит мой внешний вид. У него плохо пахнет изо рта. Я чувствую этот запах даже на таком расстоянии. Переминаясь с ноги на ногу возле меня, он на что-то указывает.

– Ваш телефон, милая моя, – говорит он.

– Спасибо.

Я хватаю телефон. Пришло текстовое сообщение от Сида:

Я напротив стоянки такси

Направляясь к двери, я звоню ему.

– Я здесь, – говорю я.

Когда я выхожу из вагона, какая-то чернокожая женщина в шелковых штанах быстро шагает мне наперерез, волоча за собой чемодан. Я наталкиваюсь на этот чемодан и роняю телефон. Мужчина с неприятным запахом изо рта поднимает его и протягивает мне.

– Алло! – говорю я в телефон, но связь уже прервалась.

Я иду к выходу из вокзала. Еще никогда я не видела этот вокзал таким унылым. Сонные туристы лежат в ожидании поезда на скамейках и рюкзаках, положив шляпы на лица. В здание забредает какой-то пьянчужка, но его тут же выводит наружу мужчина в ярко-оранжевой куртке.

Я знаю, что Полли и моей мамы здесь нет, но все же оглядываюсь по сторонам. Я представляю себе, как бы я обрадовалась, если бы вдруг их увидела.

Но, конечно же, я их здесь не вижу. Я иду по указателям к выходу и, оказавшись на темной улице, замечаю на другой ее стороне знакомый автомобиль.

Запаниковав, я устремляюсь вперед слишком быстро и едва не попадаю под колеса такси. Его водитель резко тормозит и давит на клаксон. Я отскакиваю назад, а затем снова смотрю на его автомобиль.

В моем мозгу что-то срабатывает – то, что я вроде бы уже похоронила.

Сид ждет, но у меня такое ощущение, как будто я окаменела. Я не могу сделать ни шагу по направлению к нему. Из нашего прошлого выплывает кое-какое воспоминание. Я пытаюсь ухватиться за него, но оно проскальзывает, словно дым, у меня между пальцами. Если Сид сделает со мной что-то плохое до того, как я окажусь рядом с Полли… если он отвезет меня куда-то и запрет меня там…

Я терзаюсь сомнениями, а затем сворачиваю в сторону. Мне внезапно захотелось, чтобы Сид меня не заметил. Возле стоянки такси я резко шарахаюсь от попытавшегося заговорить со мной пьянчужки, волосы у которого сбились в космы вокруг его грязного лица. Он не очень старый. Я сажусь на заднее сиденье первого попавшегося такси.

Назвав таксисту адрес своей мамы, я откидываюсь на спинку сиденья. Когда такси трогается, я оглядываюсь и смотрю на автомобиль Сида. Я мысленно представляю себе, как Сид, сидя в машине, с нетерпеливым видом курит и барабанит своими тонкими пальцами по рулю. В нем, как обычно, зарождается и нарастает гнев.

Город мелькает вокруг меня огоньками за окнами автомобиля. Изможденная, я стала гиперчувствительной, и шум мне кажется слишком громким, свет – слишком ярким, разговоры на ток-шоу, транслируемом по радиоприемнику шофера, – слишком утомительными. Уже почти полночь, но этот город никогда не спит. На улицах полно людей, на тротуарах Камдена[45] – толчея. Мы проезжаем через северный Лондон неподалеку от моей улицы. Затем мы едем мимо тенистой лесопарковой зоны Хампстед-хит в сторону пригорода.

Я снова звоню на телефон своей мамы. Она, должно быть, уже дома. Она, должно быть, уже получила мои сообщения. Я мысленно представляю себе, как Полли идет к кровати, волоча ноги от усталости. Я представляю себе, как мама тащит свою аккуратную дорожную сумку в спальню, раздевается, вешает свою симпатичную куртку обратно в шкаф и надевает длинный цветастый домашний халат с застежкой-молнией спереди. Затем она, чувствуя облегчение из-за того, что вернулась домой, пойдет на кухню и включит электрический чайник.

Почему же она не звонит? Я набираю номер ее домашнего телефона уже в сотый раз и, опять не дозвонившись, верчу мобильный телефон в руках, пока они не начинают потеть. А затем мы вдруг оказываемся на улице, где живет мама, и я в волнении вытягиваю шею. Я мысленно представляю себе, как увижу Полли: взбегу по ступенькам, подниму ее на руки, и она станет болтать в воздухе ногами, случайно пиная при этом меня. Я жажду общения с ней, как какого-то наркотика.

Я концентрируюсь на Полли, на воспоминаниях о недавних событиях, на почти физическом ощущении того, что Эмили больше нет, на необходимости сказать своей дочери, что ее любимая подруга мертва.

Мамин дом погружен в темноту. Мое сердце сжимается. А может, они находятся в задней части дома? Свободная комната – на втором этаже, ее окно выходит на японский садик, которым мама очень гордится. Джон помог ей спроектировать этот садик, посадить деревья и соорудить маленький деревянный мост и пагоду, которая затем заросла виноградной лозой. Кухня – тоже в тыльной стороне дома. Я начинаю ерзать: у меня, конечно же, не хватит денег на то, чтобы заплатить таксисту.

– Мне нужно взять деньги у мамы.

Эта фраза звучит так, будто я снова стала семнадцатилетней девушкой. К глазам подступают слезы. Если бы мама находилась рядом со мной, все было бы в порядке.

Таксист бросает недоверчивый взгляд на погруженный в темноту дом.

– Правда? – говорит он.

Таксист – пожилой, лысый, усталый. Он слишком измучен для того, чтобы ездить по Лондону ночами. Ему уже приходилось слышать подобные заявления.

– Приду через секунду.

Я выскакиваю из такси раньше, чем он успевает меня остановить. Бегу по дорожке к парадному входу, случайно задевая при этом щекой мокрый куст лаванды. Нажимаю на кнопку звонка и удерживаю ее – как будто, если я буду давить на нее посильнее, кто-нибудь обязательно придет.

Но в ответ не раздается ни звука, никто не собирается открывать дверь. Полная тишина. Я не вижу силуэта мамы, идущей по коридору, по ту сторону матового стекла. Не слышу никаких звуков и со второго этажа. Я наклоняюсь и смотрю внутрь через отверстие в почтовом ящике, ловя себя на том, что мысленно молюсь.

Ничего. Я вижу почту, лежащую на столе в коридоре. А ведь мама сразу же взяла бы и открыла письма и сложенные газеты. Значит, она еще не была дома.

Я продолжаю стоять у входной двери. Мое сердце бьется очень быстро. Я стучу в дверь кулаком. Безрезультатно.

Таксист все еще сидит в ожидании в своей машине. Ее двигатель тихонечко урчит.

– Черт возьми!.. – говорю я. – Черт, черт, черт, черт возьми!..

Я медленно иду обратно к такси.

– Мне очень жаль. – Я роюсь в кармане: я не смогу с ним рассчитаться. – Я думала, что она вернется раньше меня. Можно я сейчас дам вам пять фунтов, а остальное пришлю по почте?

– По почте? – ухмыляется он, глядя на меня. – Не выдумывайте, милая моя.

– Я обязательно пришлю, я обещаю.

Он смотрит на меня оценивающим взглядом. Лишь теперь у него появляется возможность хорошенько меня рассмотреть. Он разглядывает мое лицо. Я понимаю, что даже при таком тусклом уличном свете заметно, что у меня ужасный вид: лицо в синяках, перебинтованная ладонь, безумные глаза, плохо сочетающиеся друг с другом и с моей фигурой предметы одежды. С какой стати он стал бы мне доверять?

– Мне следует вызвать полицию, – говорит он.

Мне, в общем-то, наплевать на то, как он сейчас поступит: я размышляю над тем, куда могли подеваться моя мама и моя дочь.

Он выхватывает банкноту из моей руки, что-то бормочет себе под нос и уезжает прочь. Затем, когда меня уже начинает охватывать отчаяние, меня вдруг осеняет! Их, видимо, забрал Джон. Ну конечно!

– Эй! – Я машу рукой удаляющемуся такси, но оно уже сворачивает за угол, и даже если таксист и видит меня, он уже не вернется.

О боже, как это все нелепо! Я вдруг с ужасом осознаю, что Джона-то в Лондоне, скорее всего, нет: он ведь собирался поехать со своими приятелями в Камбрию[46], чтобы побродить там по холмам, пока моя мама развлекает свою внучку.

Паника нарастает во мне, как волна, когда я слышу, как какой-то автомобиль останавливается за оградой. Мое сердце едва не выпрыгивает из груди. Они все-таки здесь! Я чувствую благотворный прилив адреналина и бегу на тротуар.

У противоположного тротуара останавливается грязный белый фургон, и из него выходит молодая парочка. Они направляются к ближайшему дому, разговаривая о чем-то на непонятном мне языке – возможно, на польском. Женщина легонько ударяет мужчину по руке, он поворачивается и улыбается ей с таким видом, который свидетельствует о том, что он не сердится и вообще не воспринимает ее всерьез. Он протягивает ей свою руку, и она, поколебавшись, берет ее.

А затем вдруг в ночной темноте, заставляя меня вздрогнуть, раздается голос еще одной женщины:

– Вы… Извините, вы ищете Кристину?

Это мамина соседка. Она смотрит на меня через садовую калитку. Я не могу вспомнить ее имя, но я помню, что мы вместе ели поджаренные сосиски на каком-то уличном мероприятии здесь прошлым летом. Она тогда робко сказала, что ей нравятся произведения Сида, хотя, конечно, «они шокируют», а я ей практически ничего не ответила: я стала возиться с Полли, чтобы не ввязываться в разговор о Сиде.

– Линда. Я – Линда. Я живу в соседнем доме. – Она осознает, что я не помню ее имени, и смотрит на меня настороженно. Чем-то она похожа на крота, со своим вытянутым лицом-мордочкой и маленькими глазками, глядящими на меня поверх очков в позолоченной оправе. – О господи, это вы! Мы думали, что вы… Значит, вы… – Она замолкает. – Значит, с вами все в порядке?

– Да, со мной все в порядке, – оторопев, соглашаюсь я. Откуда ей известно, что мне довелось пережить?

– Мы видели это в новостях. «Бедняжка», – подумали мы про вашу маму. Как ужасно, какой сильный удар!.. Я поливала японские азалии – это, кстати, очень изящные азалии, – а затем вдруг…

И тут я осознаю, что она имеет в виду. Она думала, что я уже мертва. Все думают, что я уже мертва. Только Сид знает, что нет. Только Сид знает, что у него ничего не вышло. Мой мозг работает медленно: произошло так много событий. Линда смотрит на меня, слегка раскрасневшись от волнения.

– И вот вы здесь, – говорит она.

– Да, – отвечаю я, начиная терять терпение. – А вот мамы здесь нет. Я уже несколько раз стучала в дверь.

– Она была здесь. Но совсем недолго. Бедная Кристина… Она вернулась, и я увидела ее. – Она придвинулась поближе ко мне – так, как будто вознамерилась сообщить что-то конфиденциальное. – Репортеры стояли тут в ожидании.

О господи! Бедная, бедная мамочка.

– Когда?

– Около… – Ее лицо напряглось. Она как будто боялась дать мне неточную информацию. – Я точно не знаю. Около часа назад.

– Вы разговаривали с ней? Моя… – Я с трудом выдавливаю из себя эти слова. – Моя дочь была с ней? Полли была с ней?

– Маленькая девочка? – Она хмурится. – Думаю, что… думаю, что нет. Все произошло так быстро! Мне трудно… Я вообще-то уже ложилась спать. Я, знаете ли, очень сильно устаю после медицинских процедур, и поднялся такой шум, а затем…

– А затем? – настораживаюсь я.

– А затем на нее стали буквально наседать со всех сторон, и это меня немножко испугало. Она оказалась в центре толпы. Я уже собиралась позвать Стэна, но затем какой-то мужчина стал громко кричать и отогнал репортеров. После этого он усадил Кристину в свой автомобиль.

– Мужчина? – Я качаю головой. – Какой мужчина?

На очки Линды падает свет уличного фонаря, и они блестят, отражая этот свет.

– Какой мужчина? – повторяю я. – Это был Джон?

Пожалуйста, пусть это будет Джон. Добрый, надежный Джон – прямая противоположность моего надменного отца. Но я уже осознаю, что это был не он. Впрочем, я также осознаю, что это не мог быть и Сид, потому что Сид полчаса назад находился на вокзале Сент-Панкрас.

– Мужчина с таким автомобилем, как у Морса. Ну, похожим на автомобиль Морса.

– Морса? – Ничего не понимая, я качаю головой.

– Да вы наверняка видели его по телевизору. Инспектор Морс. Джон Тоу[47]. Жаль, что его сейчас уже не показывают, правда? «Инспектор Морс» был таким хорошим сериалом. Я прямо-таки обожаю Оксфорд[48], да и вы разве…

– Ради всего святого! – не выдерживаю я. – Пожалуйста. Мне необходимо найти свою дочь и свою маму. Срочно.

На ее лице появляется ошеломленное выражение – то ли из-за моей грубости, то ли от осознания собственной глупости.

– Что это был за автомобиль?

– Я не знаю его марки. Да и цвет был другой – не такой, как у автомобиля Морса. – Она давит пальцами себе на лоб, словно заставляя себя вспомнить. – Я не очень хорошо разбираюсь в автомобилях.

Я чувствую, что она вот-вот расплачется, и начинаю говорить более мягким тоном – таким, каким я стала бы разговаривать с ребенком или со своим клиентом:

– Линда. Пожалуйста…

– Я толком не рассмотрела. Возможно, длинный и серый. Но я не видела того, кто сидел за рулем. – Линда уже чуть не плачет. – Не смогла рассмотреть.

Если это был не Сид, то кто же? Кто, черт возьми, забрал моих ближайших родственников?

Тогда: откровения Сюзи

В ту ночь – после того как ушел Мэл и луну закрыло облако – мне приснился сон, от которого я пришла в ужас.

Около пяти утра я проснулась перепуганная и вся в поту.

Мне приснилось, что я занимаюсь сексом с мужчиной. С моим…

С Сидом.

Еще один мужчина наблюдал за нами, находясь в тени в углу.

Я поднялась с постели, побрызгала на лицо холодной водой, приоткрыла окно и снова легла в постель. Зажмурила глаза, но они все равно продолжали болеть. Пытаясь заснуть, я крутила туда-сюда подушку, чтобы придать ей нужную форму и найти на ней прохладное место. Но заснуть у меня не получалось.

Что было самой лучшей частью моего брака?

Видимо, искать эту часть следует в том периоде, который предшествовал приезду его матери.

Мне все еще не вспоминалось это, когда я, перестав пытаться уснуть, встала с постели незадолго до рассвета; когда я вскипятила воду в чайнике и поджарила себе гренки, которые съела, стоя у кухонного стола и глядя в сад; когда я взяла сухой завтрак «Шреддиз» – квадратики из цельного зерна – из кухонного шкафа и убедила свою любимейшую дочь, что пора вставать; когда я пропела: «Полли, чайничек поставь» по ее просьбе всего лишь в пятисотый раз после того, как она родилась на белый свет; когда я довезла Полли до школы и, высадив ее там, поцеловала на прощание, чувствуя себя утомленной и сбитой с толку; когда я поехала на машине на работу, и когда, и когда, и когда…

Но вот когда я уже шагала в свой офис мимо большой церкви на углу, куда африканцы приходили в великолепных оранжевых и желтых одеяниях, ведя за руку своих детей, облаченных в накрахмаленные белоснежные одежды и лакированные туфли, мне наконец вспомнилось это: мне вспомнилась моя вчерашняя встреча с той женщиной – Сьюзан О’Брайен – и ее заявления. Я все еще не могла толком понять, что именно меня так беспокоит. Словно маленький червячок грыз яблоко изнутри, но увидеть его я не могла: я видела только коричневатую дырочку на поверхности яблока.

И тут вдруг она появилась передо мной, и, как ни странно, я такому совпадению даже не удивилась. Эта женщина – жена Мэла – стояла и ждала меня у входа в Центр. Я инстинктивно склонила голову, но тем не менее продолжала идти вперед.

– Миссис Смит…

– Лори, – машинально сказала я.

– Я хотела извиниться.

Сегодня она выглядела получше: плащ, черная юбка, каштаново-рыжие волосы зачесаны назад. Другое выражение лица – вроде бы виноватое.

– Я знаю: вы, конечно, не можете воспринимать меня как своего клиента. Но, пожалуйста… позвольте мне просто поговорить с вами. Объяснить.

Я уже собиралась ей отказать, но что-то в ее глазах заставило меня передумать.

– Сейчас не могу. – Я посмотрела на свои часы. – Но я… я думаю, что у меня будет свободное время где-то через час. Если вы дадите мне номер своего телефона…

– Да, конечно. – Она поспешно написала что-то на обратной стороне какой-то квитанции и протянула мне ее еще до того, как я успела передумать. – Через час – это подходит.

– Вы знаете кафе «Каткарт»? – Я указала на противоположную сторону дороги. – Давайте встретимся там около одиннадцати.

– Спасибо, – сказала она, и я увидела на ее лице облегчение.

– Договорились, увидимся там.

* * *

В этот день мне было трудно сосредоточиться на своем первом клиенте, что, в свою очередь, заставило и меня почувствовать себя виноватой. Снова и снова я вспоминала о том, как Мэл рассердился вчера у меня на кухне. А еще я снова и снова задумывалась над своими неясными чувствами к нему. Каким образом меня в это затягивало?

Но жизнь ведь не всегда идет по ровной и прямой дорожке, не так ли? Мы пересекаемся и объединяемся друг с другом, словно фигуры на диаграммах Венна[49]. Мы с Сидом расстались, и он уже встретил Джоли. Они стали жить вместе. Затем я познакомилась с Мэлом – который, в свою очередь, был связан со Сьюзан. Мы что-то берем друг у друга и движемся дальше.

Или нет.

В конечном счете все сводится к принятию решений, не так ли? И иногда мы проявляем смелость, даже отчаянную, и решаемся на что-то такое, на что мы обычно не решились бы. Мы решаем пойти на риск.

Бывают, однако, случаи, когда мы жаждем опасности, но при этом предпочитаем не рисковать. Когда мы спокойно сворачиваем в сторону.

Как бы там ни было, я решила встретиться с Сюзи О’Брайен – точно так же, как я решила пойти с Сидом, когда он в первый раз меня догнал. В первый раз. И затем в следующий раз.

Я решила ее выслушать.

* * *

Когда я пришла, она была уже там. Я заказала чашку кофе и, сев напротив нее, стала ждать.

Я умела ждать: это было частью моей работы. «Не говорите ничего людям. Позвольте говорить им самим, и они, скорее всего, раскроются перед вами».

– Я осознаю, – она обхватила чашку своими довольно большими, почти как у мужчины, ладонями, – я осознаю, что вчера, должно быть, показалась вам сумасшедшей.

– Немножко… – Я пожала плечами. – Немножко… резкой, я бы сказала.

– Поэтому мне захотелось все объяснить. Чтобы вы увидели: я вовсе не сумасшедшая. Да, не сумасшедшая.

– Зачем вы вчера приходили ко мне? – Я посмотрела ей в глаза. – Что вы хотели мне сказать?

– То, что и сказала. Только мне, пожалуй, следовало это сделать в более спокойной манере. Я собиралась предупредить, что вам не следует ему верить.

– А почему я должна верить вам? – Я была откровенной. Не было никакого смысла ходить вокруг да около. – Почему бы мне не решить, что у вас есть какой-то тайный умысел?

– Потому что… – Она посмотрела вниз, на свою чашку с чаем. На его беловатой от молока поверхности плавала одна чаинка. – Потому что верить мне с вашей стороны было бы разумно. Мэл становится уж слишком… навязчивым. Как я вам уже говорила.

– А вы все еще вместе? – Я посмотрела на толстое обручальное кольцо на ее безымянном пальце. Она заметила этот взгляд.

– Старые привычки, – уныло произнесла она и принялась вертеть кольцо на пальце. – Снять кольцо – это вроде как самый последний шаг, правда? Но нет, мы уже не вместе. Мы пытались сделать так, чтобы наши отношения снова наладились, а затем я стала угрожать, что уйду от него, и устроилась на новую работу, и он тогда попросил меня предпринять еще одну попытку – он сказал, что ради Леонарда, – и я согласилась. Именно тогда мы и отправились в Испанию.

– Понятно, – сказала я, хотя в действительности я ничего не понимала.

– Я поступила так вопреки своим убеждениям. А затем он увлекся вами. Это, по правде говоря, было очень странным совпадением. Он увидел ваши имя и фамилию – и вспомнил это.

– Извините, но я не представляю, о чем вы говорите.

Я впилась в нее взглядом. Возле ее карих глаз виднелась сеточка тоненьких морщинок.

– Мы приехали в Вехер и увидели ваши имя, фамилию и адрес в книге.

– Какой книге? – Я продолжала с недоумением смотреть на нее.

– В гостевой книге. В том милом доме.

– В чьем доме? – смутилась я. – Вы имеете в виду дом Роберта?

Мне подумалось: «Не может быть, чтобы она имела в виду именно этот дом».

– Похоже, что да. И к тому моменту, когда Мэл увидел ваши имя и фамилию, уже… Ну, уже стало ясно, что у нас с ним ничего не получается, и я сказала ему в последний вечер нашего пребывания там, что не поеду домой вместе с ним. Мне уже предложили в банке перевод на другое место работы.

– Миссис О’Брайен…

– Сюзи.

– Сюзи. Мне не ясно, что вам, черт побери, нужно.

– Он увидел ваши имя и фамилию в гостевой книге в том чудесном доме в Испании. Он узнал их и начал разглагольствовать о вас, а затем… Ну, в общем…

Мне вспомнилось – хотя и смутно – о том, как Полли рисовала мороженое в гостевой книге Роберта и как она тщательно и с гордым видом скопировала туда наши имена и наш адрес, высунув язык от усердия.

Мне внезапно стало не по себе.

– Я поначалу не поняла, – продолжала Сьюзан. – Я вас, по правде говоря, почти не помнила. Ведь прошло уже много времени и произошло множество событий с тех пор, как мы встретили вас тогда. Но Мэл, он… Он затаил на вас злобу.

– Я окончательно запуталась, Сьюзан.

Все, что она говорила, теперь казалось мне странным.

– Я уже сняла квартиру в Стретеме[50], но он сказал, что будет всячески бороться со мной за право опеки, если я не соглашусь переехать к северу от Темзы. А мне очень не хотелось усложнять и дальше жизнь Леонарду, поскольку я чувствовала себя виноватой в расколе нашей семьи, и поэтому я согласилась.

Вот ее чувство вины как раз было вполне понятным.

– Итак… – Я посмотрела невидящим взглядом поверх ее головы на стенные часы. – Позвольте мне кое-что уточнить. Вы говорите, что вы с Мэлом ездили отдыхать туда же, куда и я, и что вы увидели где-то мои имя и фамилию, и что он поселился возле Тафнелл-Парка, чтобы… чтобы сделать что?

– Чтобы найти вас. – Она с торжествующим видом откинулась на спинку стула, и ее веснушчатые щеки слегка порозовели.

– Найти меня?

– Да. Вот почему он поселился там.

– И это не было совпадением?

Она поморщилась:

– А вы как думаете?

– Я вообще-то не умею быть откровенной. Ну так что?

– А то, что, по словам Мэла, вы разрушили его жизнь.

О господи!

И тут вдруг маленький червячок беспокойства, который грыз меня все утро, появился из дырки в яблоке.

Вехер. Вчера вечером у меня на кухне Мэл взглянул на фотографию Полли и догадался, что фотография сделана в Вехере, хотя я ничего ему на этот счет не говорила. Такой снимок вообще-то можно сделать где угодно: фотограф взял нас крупным планом, и церковь позади нас могла быть любой церковью на средиземноморском побережье. Как же он тогда догадался?.. Я с ужасом посмотрела на Сьюзан О’Брайен.

Он не мог об этом догадаться. Но он догадался.

Сейчас: час шестнадцатый

Полночь

Я изо всех сил пытаюсь сдержать слезы, спрашивая у Линды, не могла бы она одолжить мне немного денег. Она охотно соглашается и поспешно идет, как она с торжественным видом объявляет, собрать для меня все «лишние» наличные деньги, которые только есть у нее и ее мужа Стэна в их прелестном маленьком доме. Она рада одолжить эти деньги мне – как будто это как-то компенсирует то, что она не знает, куда уехали моя мама и дочь. Стэн прячется на втором этаже за тюлевыми занавесками: он смотрит телевизор. У них, похоже, в каждой комнате по телевизору. Я слышу, как Линда и ее муж перебрасываются фразами, но ее муж так и не появляется.

К моему превеликому разочарованию, у Линды нет зарядки для телефона, но зато у нее есть номер мобильного моей мамы. Я вношу этот номер в свой новый телефон и затем звоню ей три раза, но каждый раз мне приходится иметь дело с автоответчиком.

Я звоню Сиду, но он тоже не отвечает на звонок. У меня вдруг появляется такое чувство, как будто я больше не могу дышать, как будто весь воздух из меня выдавили, и поэтому я, извинившись перед Линдой, иду в санузел. Там на стене висит кукла с жеманным выражением лица и в платье для фламенко, подол которого стыдливо прикрывает рулон туалетной бумаги. Я даю волю слезам. Я всхлипываю и, открывая рот, беззвучно кричу, пока не раздается осторожный стук в дверь.

– С вами все в порядке, Лори?

Голос у Линды робкий, и мне даже под таким сильным наплывом эмоций становится ужасно неловко из-за того, что я доставляю столько беспокойства этой женщине в ее собственном доме. Я вытираю глаза пушистым розовым полотенцем с вышитым в углу словом «леди» и – слишком поздно – замечаю, что от прикосновения к моему лицу на полотенце остаются следы грязи и крови.

– В порядке, спасибо. – Мой голос звучит хрипло. – Извините. Я выйду через секунду.

Когда я и в самом деле выхожу, но не через секунду, а через пять минут, Линда угощает меня чаем и джемовым тортиком торговой марки «Мистер Киплинг». Я не очень-то люблю джем, но тем не менее съедаю его, потому что Линда очень радуется этому и потому что я уже не помню, когда ела в последний раз.

– Спасибо за помощь, – говорю я. – Можно воспользоваться вашим телефоном? Я быстро.

Осталась одна вещь, которую мне необходимо сделать до того, как я уйду, и которую я все откладывала и откладывала сегодня с самого утра. От мыслей об этом мне становится тошно и стыдно.

Подержав в нерешительности руку над кнопками, я наконец-то звоню Пэм Саутерн, матери Эмили. К моему огромному облегчению, она не отвечает на звонок, но включается автоответчик, и он сообщает номер ее мобильного телефона. Я заношу его в опрятную записную книжку Линды. Пэм, наверное, сейчас едет в ту больницу – а может, она уже там. Глубоко вздохнув, я звоню ей на мобильный, но линия мертва.

Точь-в-точь как моя лучшая подруга.

Простит ли меня когда-нибудь Пэм за то, что я стала причиной гибели ее дочери? Простит ли она меня за то, что я все еще жива и что я выдавала себя за Эмили?

Думаю, время покажет.

Когда я кладу трубку, из-за двери появляется голова Линды.

– Я могу еще что-нибудь для вас сделать, милая? – спрашивает она, и я снова чувствую, что она очень рада помочь мне. Она, наверное, потом с удовольствием будет рассказывать об этом своим подружкам в каком-нибудь клубе.

Отрицательно покачав головой, я сажусь на ее диван и смотрю в телевизор, который работает в углу с приглушенным звуком. А затем на мой новый телефон звонит Сид. Поразмыслив долю секунды, я решаю ответить на звонок.

– Где ты, черт возьми?

Он рассержен.

– Ищу нашу дочь, – отвечаю я.

– Почему тебя не было на этом чертовом вокзале?

– Я там была.

– Была? – Его голос становится еще более сердитым.

– Да. Я передумала. Я знаю, Сид.

– Что?

– Что ты пытался меня убить.

– Черт бы тебя побрал, Лори…

– Сид, тебе известно, где Полли?

– Она с твоей матерью, разве не так?

– Видимо, так. Только я понятия не имею, где сейчас мама.

– Что ты, черт возьми, задумала? Ты ведешь себя как сумасшедшая, Лори.

– Вовсе нет.

Вообще-то я именно так себя и веду. Но у меня для этого есть серьезная причина, не так ли? Я так устала и так запуталась, что уже не могу толком разобраться, что правильно, а что нет.

– Послушай… – начинаю я, но затем слышу на том конце линии женский голос, обращающийся к Сиду. Это Джоли.

– Что? – резко спрашивает он у нее.

Она что-то отвечает, но я не слышу того, что она говорит.

– Сид, мне необходимо это сказать. Просто чтобы ты знал. Если ты тронешь хотя бы волос на голове Полли, я убью тебя своими руками. И я сделаю это самым медленным и самым ужасным из всех возможных способов.

– О господи, Лори… Это кого угодно выведет из себя…

Мой телефон издает сигнал, и, к своему превеликому удивлению, я вижу на экране имя своей мамы.

Трясущимися руками я пытаюсь переключиться с Сида на маму, но в результате обрываю оба звонка. Я набираю мамин номер, но снова слышу лишь автоответчик. Она, возможно, сейчас пытается соединиться со мной.

Я звоню снова и снова. И слышу, как Линда поднимается по лестнице, а Стэн уменьшает громкость телевизора и что-то говорит.

Я снова звоню своей маме.

Вдруг она отвечает, а потом связь внезапно обрывается.

– Мама? – Я трясу телефон, не в силах в это поверить, а затем в разочаровании, и в очередной раз звоню ей. И опять говорит автоответчик. – Черт возьми!..

Я вздрагиваю, осознав, что в комнату зашла Линда. Стэн стоит позади нее в тени.

– Проблемы? – Настроение у Линды, похоже, уже не такое приподнятое, как раньше. – Я хотела сказать… – Она запинается.

– Да? – Я выжидающе смотрю на нее.

– Я тут подумала… – Ее лицо уже тоже не такое раскрасневшееся, но она все еще сильно взволнована. – Вообще-то это был Стэн…

– Что? – с удивлением спрашиваю я. – Это Стэн забрал мою маму?

– Нет, нет! – Она едва не вопит. – Я имею в виду, это Стэн случайно увидел… Ну, вы понимаете. – Она смотрит туда, где притаился Стэн, и зовет его, как непослушную собачку: – Иди сюда, Стэн, ну же! У нас не так много времени.

Стэн появляется в дверном проеме, вид у него настороженный. Он одет в рубашку от пижамы поверх майки и в штаны – видимо, поспешно натянул их, прежде чем спуститься на нижний этаж. Это тощий и довольно болезненный на первый взгляд мужчина, который, похоже, знавал и лучшие времена.

– Здравствуйте, Стэн, – говорю я с надеждой в голосе.

– Я видел их. Вашу маму. Она выглядела очень… – он тщательно подбирает слово, – обеспокоенной.

– Еще бы…

Бедная мамочка. Во что, черт возьми, я ее втянула?

– И вашу девочку видел. Хорошенькая малышка.

У меня в животе что-то болезненно сжимается.

– Да? – Я смотрю на него. – И…

– И мужчину с автомобилем. – Пауза. Я пытаюсь сдерживаться, рассматривая майку Стэна под его пижамной рубашкой. – Это был крупный мужчина.

– Крупный?

– И светловолосый.

О господи! Неописуемый страх, который был пока далеко, обрушивается на меня.

– А он… Что это была за машина? – Я, плохо разбираясь в автомобилях, отчаянно пытаюсь вспомнить, на каком ездит он. – Большой и серебристый?

– Я не уверен. – Стэн явно встревожен, он напряженно размышляет. Затем смотрит на меня, и в его глазах появляется блеск. – Да. Возможно.

Значит, совсем не такой автомобиль, как у инспектора Морса.

– А он… Вы, случайно, не заметили… – Я показываю на свою макушку. – Он уже начинает лысеть? Как раз на макушке?

Стэн задумчиво смотрит куда-то вверх:

– Пожалуй, да.

Мэл.

Но он ведь в Америке.

Или не в Америке?

Тогда: после Сюзи О’Брайен

Мне не казалось, что меня сколько-нибудь серьезно интересует Мэл. Я как можно дальше отгоняла от себя мысли о том, что я чувствую, считая его лишь незначительным эпизодом. Если между нами что-то и было, то я просто использовала его в своих целях: чтобы расслабиться, чтобы снова почувствовать вкус к жизни. В тот день, когда Сьюзан, извинившись и объяснив мне все, вышла из кафе, я осталась там и сидела в течение добрых десяти минут, глядя на стену, на часы и больше ни на что, если не считать официантку, снующую взад-вперед. И я осознала, что ошибалась. На фоне шокирующих откровений Сьюзан ощущение разочарования показалось мне огромным. Чувства, которые я скрывала от себя, улетучивались, пока не осталась одна я – прозревшая и испуганная. При взгляде на недавнее прошлое мне почудилось, что я ждала от этого мужчины чего-то большего, – тогда как он, по-видимому, не испытывал ничего, кроме отчаяния и ненависти.

Я заплатила за кофе и вернулась на работу. Возле стола дежурного администратора Мэйв передала мне распечатку присланных на мое имя сообщений. Среди них, как ни странно, было одно от Сида.

– Что-то насчет школьных каникул? – с сочувствием спросила Мэйв. – Школьные каникулы и развлечения для детей – это жуткая головная боль, правда?

– Спасибо.

Я взяла у нее листок бумаги с сообщениями и зашла в свой кабинет. Плотно закрыв за собой дверь, я прислонилась к ней.

Что теперь?

У меня оставалось минут десять до прихода следующего клиента. Решив разобраться с сообщением от Сида попозже, я позвонила Эмили. Но она, похоже, находилась на каком-то совещании.

Я стала размышлять, а не позвонить ли мне в полицию. Даже положила руку на телефонную трубку. Но что я могла сказать о Мэле? «Послушайте, господин полицейский, некий мужчина, с которым я разок переспала, переехал в северный Лондон, по всей видимости, ради того, чтобы жить рядом со мной, и он ненавидит меня, потому что я как-то раз провела краткую психотерапевтическую беседу с ним и его женой, после чего они решили разойтись. Нет, он никогда не вел себя по отношению ко мне враждебно».

Не раздумывая долго, я взяла трубку и позвонила Сиду. На звонок ответила женщина, и это меня смутило, пусть я и знала, кто это.

– Позови, пожалуйста, Сида, – сказала я.

Зачем утруждать себя любезностями? Она ведь явно этого не делала.

Последовала пауза, из трубки послышался вздох.

…Я видела, как Джоли сидела у окна художественной галереи в прозрачной одежде, отделанной кружевами. Это было на открытии одной из выставок Сида после того, как у нее случилась «ссора» с ее менеджером, – на улице возле пожарного выхода. Я не могу вспомнить, какая именно это была выставка, но, возможно, тогда демонстрировалась серия «Мадонна поедает Еву». Я видела, как Джоли плачет – жалкая, но по-своему симпатичная, – и слезы капают в ее яблочный мартини. Она могла дать фору даже полуголым официанткам в их фиговых листочках от Вивьен Вествуд[51]. Я видела, как Сид стоял возле этой хорошенькой певицы, которую привел туда Рандольф. Ее подсунул ему Рандольф, который улыбался мне с другой стороны комнаты с таким видом, как будто только что выиграл что-то. Да, у Джоли водились расторопные покровители. Несмотря на слезы, макияж у Джоли так и не поплыл. Тушь на ее ресницах даже ничуточки не размазалась.

Она знала, что делает.

А на следующий день я обнаружила в разделе светских новостей газеты «Ивнинг стандард» фотографии, которые, несомненно, разместили там по инициативе агента Сида: «Молодой британский художник утешает певицу после ее ссоры со своим приятелем». Но ярче всего я видела, как она посмотрела на меня через плечо моего мужа, причем ее симпатичное лицо находилось слишком близко от его взъерошенных кудрей. Не чувствовалось ни малейшего смущения в ее холодном и оценивающем взгляде – только уверенность в своих действиях. Затем она наградила меня прелестной вежливой улыбкой, как бы милостиво одаряя своей красотой.

Мне кажется, я уступила его Джоли. Я к тому времени уже не хотела ни с кем бороться.

Борьба шла внутри меня самой.

– Привет, милая. – Джоли изменила линию поведения, тем самым еще больше раздражая меня. – Как у тебя дела? Мне уже давно хочется пообщаться с красавицей Пол.

Мое сердце забилось сильнее. Она сказала что-то еще, но я ее перебила:

– Мне необходимо поговорить со своим мужем. Прямо сейчас.

– Бывшим мужем, – вежливо поправила меня Джоли.

– Вообще-то все еще мужем, – поправила ее я, в свою очередь. – Прямо сейчас. Пожалуйста.

Воцарилось молчание.

– Конечно. – Она пыталась и дальше быть вежливой.

Я услышала в телефоне чей-то приглушенный разговор, какой-то непонятный шум и затем такой звук, как будто кто-то хлопнул дверью.

– Алло! – У Сида был непривычный для меня вкрадчивый голос.

– Это я.

Пауза.

– Привет.

Больше ничего.

– Мне нужно с тобой увидеться.

– Хорошо. Думаю, когда я завтра приеду за Полли…

– Нет, сейчас.

– Сейчас?

– Да. Прямо сейчас.

Я удивилась собственному самообладанию. Он, к его чести, спорить не стал:

– Хорошо.

Я сказала, когда ему следует прийти, а затем сделала то, чего не делала с тех пор, как он вытолкал меня по ступенькам на улицу: отменила все встречи с клиентами, назначенные на вторую половину дня, позвонила маме и попросила ее забрать Полли из школы. После этого я отправилась домой, сказавшись больной.

Вообще-то мне совсем не хотелось, чтобы Сид пришел в наш дом. Я не знала точно, какое место он занимает в каркасе моей новой жизни, но обратно, на свое старое место, он попасть уже точно не мог. Однако я не представляла, где еще мы сможем встретиться. События этого утра привели меня в смятение, и мне нужно было находиться там, где я чувствовала бы себя в безопасности, а таким местом оставался только мой дом. Поэтому мы встретились там.

* * *

Больше всего боли нам причиняют, пожалуй, те события и явления, которые мы понимаем меньше всего. В течение долгого времени – целые годы – я не могла понять, почему Сид имеет на меня такое влияние, а потому я не могла избежать этого влияния, каким бы вредоносным оно для меня ни было.

Затем умер мой отец. Это привело лишь к тому, что во мне открылась большая рана, и постепенно все стало идти наперекосяк, пока в одно прекрасное утро я не приехала на работу изможденной после полуночной драки с Сидом. На моем лице отчетливо виднелись царапины.

В те выходные моя наставница Бев отвезла нас с Полли на одну ночь в ее дом, расположенный возле береговой линии в Кенте. Это было весьма оригинально, но Бев и сама была оригинальной женщиной, и я ее очень уважала.

В открытом всем ветрам саду Полли играла с бордер-терьером, а мы вдвоем с Бев тем временем сидели, закутавшись в шали, на садовой скамейке. За стеной сада виднелось море. Мы пили чай, и Бев начала потихоньку проводить параллели между поведением моего отца по отношению к моей матери и поведением моего мужа по отношению ко мне.

– Иногда, Лори, люди попросту не способны измениться.

– Я знаю, – уныло сказала я.

– Знаешь? Взгляни на него объективно, милая. Он, возможно, не меняется потому, что попросту не в состоянии измениться. Это не означает, что он тебя не любит, но это может означать, что он будет продолжать причинять тебе вред. – Она показала на мое лицо. – Любыми способами.

Пожалуй, это было всего лишь констатацией того, чего я всегда боялась: вред, причиненный ему, проник так глубоко, что устранить его попросту невозможно. Вопреки всей доброте и всему пониманию, проявленным мной по отношению к нему, ситуация не улучшалась и ничего не менялось. Его по-прежнему мучили кошмары как минимум раз в неделю – мучили на протяжении вот уже тридцати лет. От таблеток толку было все меньше. Он не мог раскрыться, не мог рассказать о своей боли, он держал ее глубоко-глубоко внутри – кроме тех дней, когда она вырывалась наружу, словно бурлящая опасная энергия. Она вырывалась из него физически.

И поэтому я прощала его: я думала, что он ничего не может с этим поделать. Я снова и снова прощала его, однако от этого становилось только хуже.

И то, что я ездила к Бев, лишь еще больше испортило наши отношения с Сидом: он разозлился, потому что я отправилась куда-то без него. Однако сердился он главным образом из-за того, что знал: дальше так продолжаться не может, скоро наступит развязка.

И постепенно ко мне пришло понимание: возможно, мне и не становилось от этого легче, но я все-таки осознала, что, пожалуй, не из-за меня все шло как-то не так. Я вовсе не была неудачницей, не способной ни на что. И я не заслуживала того, чтобы мне продолжали причинять вред.

* * *

Мне не следовало доставать из шкафа бутылку водки. Ну конечно же, не следовало, но я сделала это, и к тому времени, когда приехал Сид, я была слегка пьяна и пребывала в сентиментальном настроении – то есть в любой момент могла расплакаться.

– Что происходит? – спросил он.

Он показался мне усталым, встревоженным и – к несчастью для меня – весьма красивым. Когда, черт возьми, его влияние на меня ослабнет?

Я стояла на кухне и наблюдала за тем, как он курит на внутреннем дворике рядом со статуей лягушки, которую он изваял вместе с Полли и которая была выкрашена в бледно-зеленый цвет. Затем я начала плакать, а начав, почувствовала, что уже не могу остановиться.

Я не хотела останавливаться.

Я не могла быть все время сильной. Для меня это было немыслимо. Не могла все время принимать правильные решения. Я старалась изо всех сил – изо всех-всех-всех сил, – но невозможно наверняка знать, что поступаешь правильно.

И я начала мало-помалу доверять Мэлу, но он оказался не лучше других. Нет, не лучше – а то и хуже. Он мне лгал. Он ведь дошел даже до того, что стал выслеживать меня, и вот теперь я чувствовала себя еще больше сбитой с толку и, откровенно говоря, растерявшейся.

– Почему ты плачешь? – коротко спросил Сид. Он никогда не умел утешать плачущих людей.

– Потому что. – Я села на ступеньку и громко высморкалась. – Потому что все идет наперекосяк.

– Все могло сложиться иначе. – Он выпустил изо рта колечко дыма. Мы наблюдали за тем, как это колечко – идеальная буква «О» – поплыло вверх, к облакам. – Все могло сложиться иначе.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, вытирая глаза футболкой.

Он пробормотал что-то такое, чего я не расслышала.

– Что? – Я покачала головой.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Не говори загадками, Сид.

Он бросил окурок на цветочную клумбу и встал передо мной, заслоняя блеклое солнце. Посмотрев на него снизу вверх, я почувствовала влечение к нему, объяснить которое не могла.

Он протянул мне руку. Я смотрела на нее в течение нескольких секунд. Тонкие пальцы, краска, как всегда, забившаяся под ногти и в складки ладоней. Старая татуировка ниже большого пальца, которую он сделал сам при помощи математического циркуля, когда ему было четырнадцать лет, и которая представляла собой надпись «Никки» – имя какой-то давно забытой им девочки, некогда разбившей его мальчишеское сердце.

Сердце, которое и так уже было смято пренебрежительным отношением со стороны его родителей.

Я взяла его за руку. Он помог мне подняться, и мы с ним оказались лицом к лицу друг с другом. Как тут же выяснилось, я захмелела больше, чем думала, а потому мне пришлось ухватиться за него, чтобы устоять на ногах. Мы уставились друг на друга. Его глаза – столь хорошо знакомые мне туманные зеленые глаза – были непроницаемыми, но я тем не менее попыталась что-то прочесть в них, как я пыталась это сделать раньше уже, наверное, тысячу раз.

Я увидела боль и неуверенность в себе. В выражении глаз Сида всегда чувствовалась боль. Он так и не смог переступить через свое прошлое.

– Сид, – тихо сказала я.

– Что? – Он склонил ко мне голову.

– Это очень-очень плохая идея… Я…

– Т-с-с, Лори. Ты слишком много говоришь.

Он поцеловал меня. Конечно, он поцеловал. Это было то, чего я хотела, но я не сразу ответила на его поцелуй. Я почувствовала, как его губы прижались к моим. У его губ был вкус сигарет и кофе. От него пахло скипидаром, масляными красками и им самим, и поэтому…

И поэтому я сдалась. Я без сопротивления упала в пропасть знакомого мне влечения и прохладного чистого чувства, которое было иллюзией, вызванной, по-видимому, прохладной чистой водкой.

В конце концов я ответила на его поцелуй. Я обхватила его руками и засунула свои холодные пальцы в его густые волосы. Я вдыхала его запах – запах, таящийся где-то в глубинах моей памяти, в моих синапсах, в шкафах, в которые он бросал свою одежду, в вешалках для верхней одежды, в пуховых одеялах, в самом воздухе нашего дома.

В моем разбитом сердце.

Мы стояли на заднем крыльце, прижимаясь друг к другу. Это было как раз то, о чем я мечтала.

А затем мы поднялись на второй этаж и легли в постель.

Так вот получилось.

После этого мы немного поспали.

Мы спали, пока два часа спустя нас не разбудил отчаянный стук в дверь.

Сейчас: час семнадцатый

Час ночи

Все вокруг движется так, как будто я нахожусь в каком-то игрушечном городке из мультфильма. В течение некоторого времени я сижу на диване Линды и Стэна. Они вышли, рассказав мне о том мужчине и о его автомобиле.

Звонит мой телефон, и я вздрагиваю. Мама! Слава богу! Я хватаю телефон.

Но это всего лишь Сид.

– Сид, кто-то увез куда-то маму и Полли.

Я пока что не упоминаю о Мэле. Это стало бы еще одним болезненным уколом для Сида, а я не могу пойти на риск и разозлить его еще больше.

– Что значит «куда-то»?

– Какой-то мужчина забрал их из маминого дома… И я не знаю, кто он. – Перед моим мысленным взором появляется целая череда знакомых мне мужчин, но главный подозреваемый – Мэл. – Может, ты знаешь?

– Нет, – поспешно говорит он. – Где ты сейчас?

– У маминой соседки.

– Я приеду и заберу тебя. Только на этот раз, черт побери, никуда не убегай.

– Нет, Сид, – говорю я таким спокойным тоном, на который только способна в подобной ситуации. – Я, черт побери, не убегу.

А теперь, закончив свой разговор с Сидом, я позвоню в полицию, и полицейским придется действовать, поскольку у меня есть свидетели того, что Полли исчезла. Уже не будет иметь значения, считают полицейские меня сумасшедшей или нет, потому что Линда и Стэн видели, как мою дочь куда-то увезли.

С верхнего этажа до меня доносятся звуки оживленного спора. Я отвожу взгляд от телефона, и в поле моего зрения попадает телевизор. На его экране – отель «Форест Лодж» в том распрекрасном виде, какой он имел до того, как вчера вечером сгорел. Затем показывают фотографии двух мужчин и женщины-азиатки. После них появляется фотография Эмили. Я смотрю на нее. Эту фотографию сделали тогда, когда мы выпускались из школы. То есть она довольно старая. Эмили на ней хохочет вовсю, и ее длинные сережки болтаются из стороны в сторону. Она смотрит мимо фотоаппарата на что-то позади фотографа. А затем показывают меня. Одному богу известно, где взяли этот снимок. Я на нем какая-то перепуганная, с дикими глазами: они кажутся слишком большими для моего лица. Волосы уложены как-то странно. Такого можно было добиться только при помощи парикмахера и большого количества лака. Я думаю, что эту фотографию сделали на торжественном обеде в Королевской академии художеств. Они отрезали Сида, от него осталось только плечо в пиджаке.

Трясущимися руками я беру пульт дистанционного управления, на котором видна аккуратная наклеечка со сделанной красной ручкой надписью «Телек», и увеличиваю громкость. Диктор сообщает:

Лори Смит сейчас разыскивают для того, чтобы допросить ее в связи с гибелью тридцатишестилетней Эмили Саутерн. Смит скрылась сегодня утром из больницы в Девоне, куда привезли тех, кому удалось спастись, через несколько часов после начала пожара. Полицейские полагают, что пожар начался либо в номере, который занимали эти женщины, либо рядом с ним и что Смит, возможно, что-то об этом знает.

Страх сдавливает меня холодными тисками. Они что, шутят? Я «что-то знаю»? Я «скрылась»?

Судя по звукам спора, доносящимся с верхнего этажа, Линда и Стэн, видимо, тоже это слышали.

Мне приходит в голову дурацкая мысль о том, что Пэм Саутерн, слава богу, теперь известно о том, что произошло с Эмили, и уже нет необходимости ей об этом сообщать.

Но моя «маскировка» провалилась ко всем чертям – хотя Сид, конечно же, и так уже знает, что я жива. Но если именно Сид приезжал в «Форест Лодж», то почему Полли и маму куда-то увез мужчина, похожий по описанию на Мэла?

И становится только хуже оттого, что теперь на меня, можно сказать, указывают пальцем. Мне необходимо оставаться на свободе, чтобы найти Полли…

А на верхнем этаже Линда уже, наверное, протягивает руку к телефону, намереваясь позвонить в полицию…

Мне пора отсюда уйти. И есть только одно место, где я сейчас должна находиться.

* * *

Когда я выскальзываю через парадную дверь, вдалеке завывают сирены. Я бросаю последний взгляд на мамин дом, но он все еще погружен во тьму. В нем никого нет.

Я бросаюсь бежать. Собираю остатки сил и бегу трусцой по аккуратным дорожкам мимо каких-то задворков, где мальчишки в футболках с надписью «Арсенал» стучат футбольными мячами в стену, бегу в сторону большой и оживленной улицы: там – яркий свет, запах кебабов и пары дизельного топлива. Я бегу до тех пор, пока не начинаю задыхаться. Возле какого-то уютного заведения с неоновой вывеской я сажусь в такси-малолитражку, за рулем которого сидит черноликий африканец, жующий листья ката[52], и он отвозит меня к дому, где Мэл снимает квартиру: он находится по другую сторону парка от школы Полли. Я расплачиваюсь с таксистом деньгами, которые одолжила мне похожая на крота Линда, – одолжила еще до того, как решила, что это я совершила поджог.

Когда я подхожу к дому Мэла, в окнах его квартиры на полуподвальном этаже темно, но мне на это наплевать. Распирающий меня гнев придает мне решимости. Я шагаю через погруженный во тьму садик перед домом и, подойдя к входной двери, стучу в нее, но мне, конечно же, никто не отвечает. Я пытаюсь заглянуть внутрь через окно – через жалюзи из ивовых прутьев, – и мне кажется, что я вижу свет, просачивающийся из какого-то помещения, видимо, коридора. У меня вдруг возникает ощущение, что позади меня что-то движется, но, обернувшись, я вижу лишь большой куст падуба, ветки которого угрожающе нависают над обветшалой оградой. Снова повернувшись к входной двери, я звоню снова и снова, стучу в почтовый ящик, но затем до меня доходит, что если Полли там, если мою мать тоже удерживают в качестве заложницы, то, конечно же, Мэл вряд ли ответит на звонок в дверь.

Я осматриваю садик, пока не обнаруживаю половинку старого кирпича на краю пестрой клумбы. Я беру его и, сняв пальто и завернув в него кирпич, бью кирпичом по оконному стеклу. Я делаю это как можно тише, но я вообще-то не специалист в подобных вещах. Не специалист, и к тому же меня подгоняют тревога, изнеможение и горе. А еще я думаю, что Сол знал бы, как в подобном случае поступить, и мне становится очень жаль, что его здесь нет.

На втором этаже загорается свет. Какая-то любопытная соседка, которая не помогла моему ребенку и моей маме сбежать от похитителя. У меня внутри бурлит гнев.

Я вытаскиваю из оконной рамы куски разбитого стекла. Позади меня на стене бесшумно появляется кот. Увидев его, я вздрагиваю, и у меня на пальце возникает порез, но я не чувствую боли.

Раздается завывание сирен, и оно приближается. Слышится шорох шин резко повернувшего автомобиля.

На проезжей части мерцает призрачный голубой свет, отражающийся от расположенных напротив меня окон. Я слышу, как хлопают дверцы. Затем к этому автомобилю подъезжает сзади еще один. Я снова слышу, как кто-то хлопнул дверцей. Вслед за полицейскими появляется еще одна фигура, и она начинает двигаться по направлению ко мне.

Мэл.

– Лори! – почти кричит он, шагая ко мне за женщиной-полицейским. И я не знаю, кто сейчас больше шокирован, я или он.

– Не делай вид, что ты удивлен. – Я сердито смотрю на него поверх плеча женщины. – Я думала, что ты в Америке…

– Вы знаете эту особу? – усталым голосом спрашивает женщина-полицейский у Мэла, так, будто она сталкивалась с подобной ситуацией уже раз сто.

– Послушайте, – говорю я женщине таким четким голосом, на какой только способен человек, находящийся на грани нервного срыва. – Я очень рада, что вы здесь появились. У меня есть основания полагать, что этот человек похитил мою дочь.

– Что? – Мэл как-то глухо смеется. – О чем это ты, черт побери, говоришь? Я только что приземлился в Гатуике[53].

– Правда? – Не веря ему, я поднимаю бровь.

– Да, правда. На обратном пути из США я заезжал в Женеву на конференцию. Это могут подтвердить пятьдесят самых скучных в мире специалистов по информационным технологиям.

– Вы утверждаете, что этот человек, возможно, похитил вашу дочь, да? – Женщина снимает головной убор и разглаживает свои коротко подстриженные волосы, рассматривая меня при этом. – И на чем основано это ваше предположение?

– Где твой чемодан? – спрашиваю я Мэла. Я – как Шерлок Холмс, и мне всего лишь нужен какой-нибудь Ватсон. Ватсон пришелся бы очень даже кстати.

– В машине. – Мэл опускает на землю пакет из магазина беспошлинной торговли (в нем звенят бутылки) и отпирает входную дверь. – Пожалуйста, зайди и посмотри. – Он указывает на коридор театральным жестом.

Меня слегка сбивает с толку его невозмутимый вид.

– Это двойной блеф, – пытаюсь я сказать, но при этом не уверена, что мои слова понятны кому-либо, кроме меня.

Они звучат как-то странно – как будто их произносят ртом, набитым опилками. Я так устала, что даже сама не знаю, как долго еще смогу выдержать физически, а лица людей начинают странно деформироваться, когда я на них смотрю.

– Ваши имя и фамилия? – спрашивает меня женщина-полицейский. А затем возникает ощущение, что я очень быстро двигаюсь вглубь какого-то туннеля.

Мэл делает шаг вперед и подхватывает меня еще до того, как я падаю. Рукав его костюма задевает меня по лицу.

– Она себя плохо чувствует, – быстро говорит он. – Я о ней позабочусь. Пожалуйста, не переживайте.

Женщина-полицейский настороженно смотрит на нас. Мне вспоминается то, что я услышала по телевизору в гостиной Линды. А также угрозы преследования меня со стороны правоохранительных органов. Если я скажу полицейским, кто я такая, меня арестуют? Если меня арестуют, я уже не сумею вернуть себе Полли.

На такой риск я пойти не могу.

Вперед выступает полицейский-мужчина.

– Если вы не возражаете, сэр, мы осмотрим все внутри, очень быстро, – говорит он.

– Да, конечно. – Мэл отступает в сторону, позволяя полицейскому пройти. – Будьте моим гостем.

Мэл усаживает меня на ступеньку крыльца. Я опускаю голову к коленям, тяжело дыша. Чувствую себя теперь не просто плохо, а очень плохо: я не могу мыслить здраво и уже не в состоянии понять, откуда мне угрожает опасность. Мэл стоит возле меня. Краем глаза я вижу его большую ладонь, песочного цвета волоски на ее тыльной стороне, маленькую царапинку возле его безымянного пальца. Я слышу, как он зевает.

Полицейские возвращаются. Они, конечно же, ничего не нашли.

– Вы хотите подать жалобу? – спрашивает женщина-полицейский Мэла, показывая на разбитое окно.

Мэл поднимает с пола мое пальто и стряхивает с него стекло. Его мелкие кусочки, поблескивая, падают на дорожку.

– Нет, – говорит Мэл. – Все в порядке. Да, все в порядке.

Я пытаюсь что-то сказать.

Глядя на настороженное лицо этой женщины, я вижу тот фильтр, через который она смотрит на меня. Я для нее – еще один из тех странных индивидов, с которыми ей совсем не хочется возиться.

Я замолкаю.

– С вами все хорошо? – спрашивает меня женщина-полицейский.

Я киваю.

– Ну, если вы в этом уверены…

Я снова киваю:

– Да, уверена. Спасибо.

Мэл помогает мне встать и затем осторожно ведет к своей входной двери.

– Мне жаль, что так получилось, – говорю я, потому что мне и в самом деле жаль. Я о многом сожалею.

Полицейские уходят.

Мне жаль, что Полли сейчас не здесь; мне жаль, что я не могу пойти вместе с полицейскими, не могу усесться на заднем сиденье их автомобиля, заснуть и, проснувшись, узнать, что все вернулось в нормальное русло; мне жаль, что я не могу обратиться к ним за помощью. Жаль, что мне необходимо продолжать что-то предпринимать, пока я не найду Полли.

Я иду впереди Мэла в невзрачный коридор, обклеенный обоями, на которых изображены магнолии. Мой телефон издает звуковой сигнал. Я думаю, что это, наверное, Сид. Но это не он.

Пришло короткое анонимное сообщение: «Прекрати это».

Я выключаю телефон. Я не собираюсь ничего прекращать.

Мэл берет свой пакет из магазина беспошлинной торговли и закрывает за нами дверь. Он поворачивается, прислоняется к двери и смотрит на меня.

– Лори, – говорит он, и меня опять охватывает страх, когда я вижу гнев на его лице. – Что, черт побери, происходит?

Тогда: Сид и Мэл

Я погрузилась в такой глубокий сон, что, проснувшись, поначалу не могла понять, кто лежит рядом со мной. Сначала я услышала, как дождь барабанит по оконному стеклу, а затем откуда-то издалека донеслось нечто похожее на раскаты грома.

Однако это были не раскаты грома. Кто-то яростно стучал во входную дверь.

– О господи! – Сид внезапно проснулся, сел, быстро приподнявшись на постели, и сделал резкий вдох. Такое происходило с ним часто: ему опять снились кошмары.

– Все в порядке, – машинально сказала я, хотя, конечно же, это была неправда.

Я встала с постели, думая при этом: «Полли. Что-то случилось с Полли». Натянув джинсы и джемпер, я не просто сбежала, а прямо-таки слетела вниз по ступенькам и распахнула входную дверь…

За ней стоял Мэл. Его лицо было бледным, волосы взлохмачены. Он уже успел промокнуть из-за сильного дождя.

– И что она теперь говорит, черт бы ее побрал?

– Кто? – Я продолжала думать о Полли.

– Моя чокнутая бывшая.

– Твоя жена?

Он сделал шаг вперед, намереваясь зайти в дом. Подумав о том, что на втором этаже находится Сид, я нервно оглянулась.

– Мэл, сейчас совсем неподходящее время.

– Я просто кое-что тебе скажу. Мне сейчас очень тяжело. – Он был такой грустный, такой потерянный и неопрятный, что мне стало его жалко, но затем я вспомнила слова Сьюзан. – Лори, я не знаю, что она тебе говорила, но, пожалуйста, ты должна…

– Вы были в Вехере, – сказала я, выходя на крыльцо и закрывая дверь за собой так, чтобы Мэл не мог зайти в дом. Пол под моими босыми ступнями был очень холодным.

– Да, – кивнул Мэл. Он выглядел смущенным.

– Ты поехал туда потому, что туда поехала я.

– Нет. – Он отрицательно покачал головой. – Совсем не поэтому. Эту поездку затеяла Сьюзан. Честное слово. Она все и организовала. Она всегда сама решала, где мы будем отдыхать. Это она попросила меня туда поехать.

– Ну да, так оно и было, – сухо произнесла я. Я уже теряла терпение с этой парочкой: у меня хватало и собственных проблем.

Я услышала, как на втором этаже хлопнула дверь ванной.

– Да, так оно и было, Лори. – Он попытался взять меня за руки. – Пожалуйста. Ты должна мне верить.

– Тогда почему ты не сказал мне, что был там? – Я отступила на шаг и вздрогнула, слегка стукнувшись при этом головой о дверь.

– С тобой все в порядке? – Выражение его лица стало обеспокоенным. Его напускная озабоченность вызвала у меня раздражение, и мне захотелось, чтобы он ушел.

– Мне все это не нравится, Мэл.

– Но…

Я слышала, как Сид ходит по второму этажу. Еще несколько секунд – и он заявится сюда. Тогда все только усложнится.

– Мне нужно время на то, чтобы переварить все, что я услышала. – Я быстро повернулась и пошла обратно в дом. – Пожалуйста, оставь меня в покое.

И я закрыла дверь прямо перед носом у Мэла. Обычно я не вела себя подобным образом, но сейчас поступить так было для меня намного безопасней.

Я остановилась в коридоре и задумалась. Посмотрев в висящее на стене зеркало, я увидела, что мои волосы спутаны, а макияж вокруг усталых глаз размазан. В общем, вид у меня был явно хуже, чем обычно. Я подняла трубку стоящего на столе телефонного аппарата, позвонила маме и попросила ее оставить Полли у себя на ночь. Маме хотелось со мной поболтать, но я закончила разговор под предлогом того, что плохо себя чувствую.

Я положила трубку. Затем почувствовала запах сигарет – запах, которого в этом доме уже довольно давно не ощущалось.

Дойдя до основания лестницы, я остановилась. А потом взбежала по лестнице и направилась туда, откуда доносился запах дыма.

Сид был в комнате нашей дочери: он лежал на маленькой белой кровати Полли и смотрел на ее портрет, который нарисовал, когда она была еще совсем крошечной. Он изобразил ее прижимающейся к моей груди – теплый маленький живой комочек. Часть меня. Часть него. Часть нас.

Я остановилась возле него и стала смотреть на него сверху вниз.

На этот раз уже я протянула руку. Я знала, что это неправильно. Я знала, что это ни к чему хорошему не приведет.

Но в этот момент я всего лишь хотела спрятаться в собственном прошлом – в чем-то сугубо подсознательном и животном, не связанном ни с какими мыслями.

Сид попытался привлечь меня к себе.

Его горячие пальцы обхватили мое запястье слишком сильно.

Я медленно убрала руку назад:

– Не здесь.

Я не могла заниматься этим в полной детской невинности комнате Полли – чистенькой розово-голубой комнате с полосатыми шторами.

Мы были для этого слишком замараны.

* * *

Если бы вы спросили меня когда-то давно, я сказала бы, что это Эмили склонна к решительным поступкам, а не я. Это Эмили принимала судьбоносные – и кардинально меняющие ее жизнь – решения всего за секунду. Это у нее были грандиозные любовные приключения; умопомрачительные и душераздирающие разрывы отношений; внезапные поездки через всю страну, через весь континент и даже, хотя только один раз, через полмира: она отправилась за одним своим бывшим в Сидней, чтобы устать от него ровно неделю спустя. Эмили приехала к нему в какую-то заповедную зону возле города Голд-Кост, чтобы помочь спасти планету, а занималась в основном тем, что трахалась с ним, молчаливым светловолосым серфингистом, и спасала морских черепах.

– Он ужасно тупой, – рассказала она, прилетев в аэропорт Хитроу холодным февральским днем с чемоданом, набитым тапочками-вьетнамками, саронгами и шоколадным печеньем «Тим Там», загорелая до бронзового цвета. – Но секс с ним был чудо как хорош. Пока он не решил, что любит меня. После этого все стало скучным. Он все время смотрел мне в глаза, а от этого нет никакого толку, если ты хочешь, чтобы тебе хорошенько вдули.

– Эмили! – Я едва не врезалась в автомобиль, едущий впереди нас. Мне ужасно хотелось расхохотаться: Эмили была неисправима.

К тому моменту я уже встречалась с Сидом и стала медленно догонять ее по части бурных событий в жизни. Не таких ярких, пожалуй, но все же очень даже бурных – вот только отнюдь не в хорошем смысле.

Эмили и Сид никогда не симпатизировали друг другу. Многим моим друзьям нравились красивые темные волосы Сида, как и его таинственное молчание, и его еще толком не раскрывшийся талант. А еще – периодические вспышки настоящего очарования. Это было то, что один университетский друг назвал «загадочностью мистера Рочестера»[54].

Услышав об этом, Эмили лишь фыркнула:

– Загадочность? Больше похоже на заносчивость.

Эмили знала меня достаточно хорошо, а потому поняла, что я возгорелась желанием исцелить Сида, хотя ни одна из нас не смогла бы тогда отчетливо описать это мое желание – в те времена, когда нам было по двадцать с чем-то лет.

– Тебе необходимо думать сначала о себе и лишь потом о нем, – сказала она примерно через месяц после того, как он появился снова и мы начали с ним встречаться так, как это обычно делается. – А не наоборот.

– Я всегда думаю сначала о себе самой, – возразила я.

– Нет, ничего подобного. Вы не можете оба думать только о нем.

Почти все мои друзья и подруги стали постепенно от меня отдаляться. Сид снова и снова оскорблял их. Он делал это вроде бы неумышленно (по крайней мере, в большинстве случаев), но это все равно давало свой негативный результат: они переставали считать его загадочным и думали, что он всего лишь грубый. После свадьбы он без моего ведома позвонил Джону Льюису и отправил все подарки обратно. Он как будто хотел, чтобы мы с ним шли в этом мире каким-то собственным путем.

Когда он осознал, как сильно огорчила меня эта выходка, он стал о ней искренне сожалеть.

Он написал каждому гостю на раскрашенной им самим бумаге письмо с извинениями. Это был один из тех его поступков, которые заставляли меня прощать его снова и снова. Я увидела то, чем в действительности была его выходка, – своего рода проявлением ложного самолюбия и ошибочного мнения, что свадебные подарки являются чем-то вроде благотворительных подачек. По-моему, Сид чувствовал: он еще в юности так долго был объектом благотворительности, что этого хватило на всю оставшуюся жизнь. Теперь он не хотел ни от кого зависеть.

Единственным человеком, перед кем он после свадьбы не извинился, была Эмили, хотя и ей он отослал подаренный ею красивый садок для рыбы. Я знала, что он поступил так потому, что в глубине души чувствовал для себя угрозу в моей любви к Эмили и в нашей с ней взаимной привязанности, и тут я ничего не могла поделать. И поэтому Эмили постепенно – с течением времени и вопреки своим попыткам проникнуться к нему симпатией ради меня – начала его презирать. Она полагала, что он жалок в своей чрезмерной ревности, и я чувствовала это каждый раз, когда мы встречались все втроем.

В глубине души я иногда задавалась мыслью, а не ревнует ли сама Эмили – в конце концов, она ведь встречалась то с одним парнем, то с другим, то с третьим, тогда как я всегда оставалась в полном одиночестве. Время от времени у меня случались легкие увлечения, но ни одно из них ни к чему мало-мальски существенному не приводило: все эти увлечения оказывались либо абсолютно неприемлемыми для меня, либо, хуже того, ужасно неинтересными, а потому обычно заканчивались довольно быстро. Эмили привыкла к тому, что мое внимание обращено прежде всего на нее, и для нее, конечно же, было необычным то, что у меня появился спутник жизни. Однако я отбросила предположения о ее ревности тогда, когда она стала предлагать встречаться вчетвером.

Мы провели в такой компании несколько полных неловкости и, откровенно говоря, нелепых вечеров, пока я не пришла к пониманию того, что подобное времяпрепровождение является скорее наказанием, чем удовольствием. Сид и Эмили сердито смотрели друг на друга и обменивались язвительными замечаниями, в то время как я и приятель Эмили пытались вести вежливый разговор ни о чем. В конце концов мы сдались.

И Эмили тоже сдалась в своих попытках убедить меня не связывать свою жизнь с Сидом. Она видела, что я уже крепко сижу у него на крючке и что мне с этого крючка не соскочить. Хотя она и не одобряла мое решение, но примирилась с ним, и я почувствовала от этого облегчение. Я гнала все мысли о ее негативном отношении к Сиду.

Однако ничто не подготовило меня к тому, что произошло потом.

* * *

На следующий день после разговора со Сьюзан я выскользнула из дома еще до того, как проснулся Сид, и очень рано отправилась на работу. Когда перед уходом я взглянула на его темную голову на подушке, у меня возникло такое ощущение, что я вижу его в последний раз. Я знала, что, когда вернусь домой, его здесь уже не будет. По правде говоря, мне и не хотелось, чтобы он тут остался: я понимала, что наши отношения обречены на провал. В то же время для меня была почти невыносима мысль о том, что, когда я отопру снаружи дверь и распахну ее, за ней меня будет ждать тишина.

Я забрала Полли из школы и затем по дороге домой зашла с ней в булочную. Там я купила липкие пончики и бельгийские булочки, покрытые белоснежной сахарной глазурью, прямо-таки сияющей. У меня возникло ощущение, что меня вот-вот одолеет хандра.

Когда я остановила машину возле дома, на его ступеньках сидела Эмили.

– Приятный сюрприз! – сказала я, помахав рукой. Затем я открыла дверцу машины, и Полли, выскочив из нее, побежала обниматься с Эмили.

– А я у бабушки приготовила суп! – взволнованно затараторила Полли. – Он был зеленый и разлился везде-везде, потому что она забыла закрыть чудо-кастрюлю крышкой. Она сказала, что мы сопричастники преступления.

– Соучастники преступления, – с рассеянным видом поправила ее Эмили. – Забавно.

– Ты как раз вовремя: к чаепитию. – Я приподняла пакет с покупками. – В жизни должны быть маленькие праздники – и все такое прочее.

Встретившись взглядом с Эмили поверх головы Полли, я улыбнулась, но она не улыбнулась мне в ответ.

На кухне я стала разрезать купленные сладости на три части. Очень жидкий красный джем сочился из пончиков на белый фарфор, словно кровь. Пока я ставила чайник, Эмили, громко топая, спустилась по ступенькам в своих ковбойских сапогах.

– Так чем же вызван столь приятный, но неожиданный визит? – Теперь я занялась булочками. – Плохой день?

– Нет, – ответила она, сердито посмотрев на меня. – С чего ты взяла?

Я перестала возиться со сладостями.

– Что случилось?

– Что у тебя на шее? – Она уставилась на меня.

– Ничего. – Встряхнув головой, я сделала так, что волосы прикрыли еле заметный след укуса, оставленный Сидом.

– Неужели, Лори? – Эмили выхватила у меня нож, положила его на стол и затем закатала мой рукав. – О-о, черт возьми, я так и знала.

На предплечье отчетливо виднелись четыре отпечатка пальцев.

Я уставилась на Эмили, а затем высвободила руку и опустила рукав.

– Черт тебя побери, Лори. – Она вонзила нож в стол. – Одна ночь, и это уже происходит.

В кухню вбежала Полли. Я довольно неуклюже села за стол и положила обратно на тарелку упавший с нее кусок пончика.

– Как у тебя дела с прыжками на батуте, Пол? – Эмили отперла двери, ведущие во внутренний дворик. – Ты уже училась делать сальто назад?

– Еще как училась, – помрачнела Полли.

– Почему бы тебе не показать мне, чему ты научилась?

– Но я хочу пончик. – Нижняя губа Полли начала слегка подрагивать, стоило ей подумать, что ее могут лишить угощения.

– Великие гимнасты сначала тренируются и лишь затем едят. – Эмили аккуратно, но настойчиво увлекла Полли в сторону двери. – Как, по-твоему, Усэйн Болт[55] сумел стать таким быстрым, а Элизабет Твиддл[56] научилась вращаться так стремительно? Сначала сальто назад, а затем уже угощения.

Полли поняла, что ей на своем не настоять, а потому сдалась и побежала через мокрый сад к батуту, расположенному в его дальнем конце.

Держа руки на бедрах, Эмили повернулась ко мне.

– Не наезжай на меня, Эм. – Я встала, чтобы приготовить чай. – Я уже большая девочка.

– Лори, у тебя ушло восемь лет на то, чтобы образумиться, и вот теперь за одну чертову ночь ты опять все проиграла.

– Ничего я не проиграла. – Эмоции, накопившиеся за последние несколько дней, стали собираться где-то внутри, угрожая меня одолеть. – Кроме того, это не твое дело.

– Неужели? – Голос Эмили поднялся на такую опасную высоту, что я поняла: она еле сдерживает свой гнев. – А чье же это тогда дело, когда ты звонишь мне среди ночи и вопишь?

– Это было один раз, Эмили. Только один раз.

– Чье же это тогда дело, когда мне целую неделю приходится отвозить Полли в школу, потому что тебе стыдно появляться в школьном дворе с синяками на лице?

– Ой! – На мою руку брызнула кипящая вода. – И это тоже было только один раз.

– Целую неделю.

– Ну да, ты еще посчитай, сколько конкретно дней…

– Черт возьми, не говори глупостей. Никто ничего не считает, Лори, кроме…

– Кроме чего? – Я встретилась с ней взглядом. Она так сильно рассердилась, что ее круглое лицо стало как бы каменным. Я очень редко видела ее такой, и это меня слегка испугало.

– Кроме того, что я все еще считаю тебя своей подругой.

– Что это значит? – Я взяла тарелку с ломтиками пончика, и они упали на каменные плитки пола. – Черт!.. – Я встретилась с Эмили взглядом, отчаянно пытаясь выглядеть непринужденной. – Как говорится в пословице, не стоит лить слезы над пролитым молоком. Над упавшим пончиком – тоже.

Никак не отреагировав на мою неуклюжую шутку, Эмили отвела взгляд в сторону.

– Это значит, что я абсолютно и категорически не собираюсь спокойно сидеть и смотреть на то, как ты возвращаешься к Сиду и как он гробит твою жизнь. Опять.

Она – моя дорогая Эмили – очень любила выделять слова интонацией для пущей выразительности.

– Я вовсе к нему не возвращаюсь. У нас просто был секс. Вот и все. Только секс.

– Только секс? – Ее голос был вялым. – И у тебя уже есть синяки!

– У меня нет настоящих синяков, Эмили. – Я знала, к чему она клонит. Я знала, почему она рассердилась, но меня смущала сила ее гнева. – Послушай, я знаю, что ты думаешь. Но все совсем не так. Я вовсе к нему не возвращаюсь. Я этого не планировала. У меня был очень-очень плохой день… – Тут до меня вдруг дошло, что я не рассказывала ей о Мэле и о втором визите Сьюзан.

– Значит, ты сделала его в сто раз хуже.

Повернувшись ко мне спиной, Эмили отошла в сторону и стала смотреть на Полли, прыгающую в глубине сада на батуте. У нее все никак не получалось сделать красивое сальто назад: она все время шлепалась на живот.

– Не высовывай язык, Пол! – крикнула из двери Эмили. – А иначе ты его откусишь.

– Я не идеальна, Эмили. Я делаю абсолютно все, что в моих силах, но иногда, да, иногда… – Я почувствовала, как слезы жгут мне глаза. – Вынуждена признать, что иногда – и даже довольно часто – я все порчу.

– Одно дело что-то портить, и совсем другое дело – трахаться с тем, кто пытался тебя уничтожить. – Эмили не собиралась сдаваться. – И, черт возьми, не хнычь.

– А я что, сейчас хнычу?

– Я не это имею в виду.

– А что же ты тогда имеешь в виду? Почему ты так сильно на меня рассердилась?

– Потому что я не могу смотреть на то, как он снова причиняет тебе боль. Причем я имею в виду не душевную боль – я имею в виду боль физическую.

– Он не делал мне больно вчера вечером, – твердо сказала я. – Клянусь тебе в этом.

– Не хочу ничего слышать. – Она прямо-таки содрогнулась.

Я уставилась на нее, уже начиная терять терпение.

Несомненно, есть разница между грубоватым сексом и насилием. Сид пересек границу между ними примерно через год после того, как родилась Полли. Страдая от недосыпания (у Полли в младенчестве часто бывали колики, и она много плакала по ночам), Сид, который даже в лучшие времена спал очень плохо, стал от изнеможения едва ли не психопатом. Раньше я полагала, что это удел новоиспеченной матери, но Сид снова поймал меня в ловушку. Он рисовал, спал урывками, ходил в полночь с ребенком по квартире, в которой мы жили, и даже по всему этажу, напевая Полли песенки и сюсюкая с ней. По отношению к Полли он проявлял неистощимое терпение и спокойствие.

По отношению ко мне все было совсем по-другому. По-видимому, я ему мешала: я отрывала его от работы. Полли, которую он любил по-настоящему, искренне, ему работать словно бы и не мешала, а вот я – еще как. Во всем была виновата я. Ведь я вынудила его вернуться в Лондон из его любимого Корнуолла. Да и тело мое стало другим: оно испортилось, потому что больше не принадлежало только ему. Сид никогда не любил делиться. В детстве ему приходилось бороться за все, что принадлежало ему в том гадючнике, в котором он вырос. Ему приходилось прятать все вещи, которые ему удавалось заполучить, а на то, чего он иметь не мог, он смотрел с молчаливой и кипящей завистью. И он не смог впоследствии стать другим. Он не смог измениться.

Но мы все же умудрялись выносить все это и сохранять наши отношения, пока я не совершила роковую ошибку. Ослепленная и ошеломленная своим – столь новым для меня – материнством, я по глупости попыталась связаться с его родителями в надежде, что внучка поможет им восстановить отношения с Сидом. Я думала, что для него встреча с собственной матерью станет приятным сюрпризом.

Как плохо я его знала!

Я отправилась с Полли на концерт местной музыкальной группы, совсем никудышной. Аудитория состояла в основном из младенцев в одежде производства американской компании «Гэп», пускающих слюни над своими деревянными погремушками, и их матерей, отсчитывающих дни до того момента, когда они снова смогут трудиться полный рабочий день. Матери прихлебывали кофе на вынос и делали вид, что им нравится слушать детскую песенку «Греби, греби, управляй своей лодкой» уже в двадцать седьмой раз за этот день. Пока я там находилась, к нам в квартиру явилась мать Сида. Я так потом и не узнала, что произошло, но, когда я пришла домой, весь пол был залит чаем, a в раковине лежала разбитая бутылка виски «Беллс». Сида дома не было.

Он отсутствовал двое суток. Меня охватывало отчаяние: я снова и снова ему звонила, но он не отвечал. Полли как бы прониклась моим беспокойством и проплакала напролет обе ночи, пока его не было.

Сид появился на третий день. Выглядел он так, как будто эти двое суток вообще не спал, костяшки его правого кулака были сбиты. Темно-синий кашемировый джемпер, который я, накопив денег, купила ему на Рождество, был разорван так, что зашить его уже не удалось. Он ничего мне не сказал, а просто взял на руки Полли.

– Что случилось? – спросила я.

Он зажег первую из множества сигарет, которые затем выкурил за тот вечер.

– Мои родственники.

Я протянула руки к своему ребенку, который почти исчез в облаке сигаретного дыма, и хотела что-то сказать об опасности никотина для ее здоровья, но прикусила язык.

– Ее нужно переодеть, – сказала я, робко улыбаясь Сиду. Я знала, что сильно напортачила.

– Одна просьба, Лори, – произнес он очень тихим голосом, когда я направилась к двери. У меня в животе все тут же сжалось от волнения. – Никогда-никогда-никогда больше с ними не общайся. Ни с кем из них.

Я наклонила голову:

– Хорошо, не буду.

В ту ночь я крепко спала – видимо, от усталости и чувства облегчения, – и, к моему удивлению, крепко спала и Полли. Проснувшись утром, я увидела, что Сид не спал всю ночь: он начал трудиться над самым мрачным произведением за всю свою творческую карьеру. Когда она была закончена, он назвал ее «Детоубийство».

На выходных я попросила маму забрать мою малышку на ночь. Я приготовила Сиду самый дорогой бифштекс, какой мы только могли себе позволить, картошку по модному французскому рецепту и пудинг. Я надела лучшее нижнее белье под свое самое модное платье и взяла напрокат видеокассету с интересным французским фильмом. Я надеялась, что без Полли в нашей спальне мы сможем совершенно раскованно заняться любовью и снова сумеем взглянуть на нашу жизнь с оптимизмом.

Сид умял бифштекс, даже не притронувшись к картофелю и пудингу, и выпил очень много красного вина. Я чувствовала какую-то необычную нервозность; Сид почти ничего не говорил. Мы сидели на диване перед телевизором в напряженном молчании, и, когда я прильнула к нему, он отреагировал, однако в последовавшем за этим сексе было очень мало любви. Я чувствовала себя неловко: стыдилась своего лишнего веса и никак не могла расслабиться. Сид же делал то, что заставляло меня нервничать. Я перебрала бренди, ища смелости во хмелю. Сид тоже чересчур увлекся виски, что в то время уже стало для него обычным делом.

Мы начали ссориться. Затем перестали и снова принялись совокупляться. После этого опять началась ругань. Под утро Сид, когда я в сердцах говорила ему какую-то ерунду, сердито оттолкнул меня, и я упала на постель, стукнувшись при этом головой о переднюю спинку кровати. Я заплакала. Он снова в меня вошел. При этом он – осторожно, но умышленно – старался двигаться так, чтобы моя голова слегка ударялась о ту же спинку кровати. Я была слишком пьяна и слишком взволнована для того, чтобы сразу же его остановить, но затем все же начала возмущаться, извиваться и отталкивать его.

Он посмотрел на меня сверху вниз, и у меня возникло ощущение, что его здесь нет, что он как бы покинул свое тело. Его глаза были темными и дикими. Он схватил меня за волосы – так сильно, что я взвизгнула, – и дернул мою голову к спинке кровати, а затем, до того как я поняла, что происходит, он ни с того ни с сего замахнулся и ударил меня по лицу так, что потом на щеке еще долго оставались следы его пальцев. Затем он слез с меня и заперся в ванной. Когда я попыталась туда зайти, он попросил меня оставить его в покое и уйти. Навсегда.

Поэтому я уехала к маме. Мы с Полли пробыли у нее трое суток.

Но я скучала по нему. А он скучал по Полли. И я знала, что он нуждается в ней больше, чем в чем-либо другом на всем белом свете. В конце концов он мне позвонил.

– Извини, – прошептал он. – Извини. Я такой придурок.

Я решила, что это был исключительный случай, который больше не повторится.

И поэтому мы с Полли вернулись домой.

* * *

Я смотрела на Эмили через дурацкий прозрачный сувенир «Плавучий остров», который мне когда-то доставили вместе с новой и ужасно дорогой кухонной мебелью. Эта мебель поначалу заставляла Сида чувствовать, что он наконец-то добился успеха, а меня – что я являюсь не полновластной хозяйкой дома, а какой-то горничной; в общем-то, она символизировала тот образ жизни, к которому Сид так никогда и не смог привыкнуть.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут зазвонил стоящий на кухне телефон. Мне подумалось, что это, наверное, звонит мама. Или же из трубки зазвучит какое-нибудь записанное на магнитофон – и всегда сильно действующее на нервы – предложение решить за умеренную плату мои финансовые проблемы.

Включилась голосовая почта.

Женский голос эхом разнесся по кухне. Я поначалу не поняла, кто звонит.

– Мне искренне жаль, что ты воспринимаешь это так болезненно, – ласково произнес голос. – Я знаю, что ты хорошая женщина, Лори. Но тебе сейчас необходимо отпустить Сида. Да, это тяжело. Но все закончилось. Я постараюсь по возможности помочь тебе.

Это была Джоли.

Сейчас: час восемнадцатый

2 часа ночи

Пока Мэл расхаживает по кухне и наливает мне черный чай с сахаром, я набираю номер «999»[57].

Не называя себя, я сообщаю, что куда-то пропали Полли и моя мама. Я рассказываю им, что последней их видела Линда, и даю ее адрес. Женщина на другом конце линии разговаривает со мной с нескрываемым равнодушием, но обещает заняться этой проблемой. Она рассказывает что-то о якобы пропавших людях, которые чаще всего вскоре находятся сами, и что поэтому перед началом поисков обычно делают паузу. «Разыщите их, пожалуйста», – говорю я.

Затем приходит Мэл, заставляет меня сесть на его ужасный бежевый диван и выпить чаю.

Пока я его пью, мои веки пару раз смыкаются, а затем я возвращаюсь к реальности. Я чувствую, что он, сидя за столом у окна, наблюдает за мной. Затем он произносит, тщательно выговаривая слова:

– Я прочел… – Он запинается и откашливается. – Я прочел в газетах, что ты погибла.

Выражение, которое появляется на его лице, понять трудно, но мне кажется, что это смесь боли и облегчения. Гнев, который я видела недавно на его лице, улетучился.

– Где ты это прочел?

Он показывает на газету, которая торчит из лежащего на столе пакета из магазина беспошлинной торговли:

– Я подобрал чей-то номер «Ивнинг стандард» в автобусе аэропорта. О тебе написали на первой странице.

Я пытаюсь что-то объяснить, но затем начинаю плакать. Я очень устала, я ошеломлена и напугана, а потому единственное, что я могу из себя выдавить, – это лепет: «Эмили погибла, Эмили погибла, и я не знаю, где мама и Полли».

Мэл забирает у меня чашку и ставит на пол, а затем обнимает меня. Хотя я все еще не очень-то доверяю ему и хотя он, не осознавая того, больно сдавливает мое ноющее плечо и пострадавшую ладонь, мне очень приятно находиться в его объятиях. Я могла бы заснуть в такой позе – сидя рядом с ним и опираясь на него.

Затем я отстраняюсь:

– Я должна позвонить Сиду.

– А-а, – уныло протягивает Мэл и встает. – Должна?

– Он приезжал, чтобы забрать меня. Но по телевизору сказали, что меня разыскивают, чтобы допросить.

– Почему? – Глаза Мэла впервые подозрительно сужаются.

– Не смотри на меня так, – говорю я.

– Как?

– Как будто я сделала что-то плохое.

На пару секунд воцаряется молчание.

– А ты сделала что-то плохое? – наконец спрашивает он.

От волнения я неловко двигаю ногой и, случайно задев чашку, опрокидываю ее. Остатки чая разливаются по ковру темным пятном.

– Не глупи, – говорю я. Мне вспоминается, как он лишь минуту назад обнимал меня, и я осознаю, что в этих объятиях не было ничего особенного. Ох уж эти чертовы мужчины с их эгоизмом и их мнительностью! – Что я могла сделать плохого, а? Думаешь, убила свою лучшую подругу? Да, конечно, это сделала я.

Я смеюсь, а затем на меня обрушивается неудержимая волна истерики, и я начинаю буквально колотить себя кулаками по голове, пытаясь заставить себя думать, потому что мне необходимо выработать какой-то план.

Что произойдет дальше?

Кто хочет, чтобы я умерла?

Кто ненавидит меня так сильно?

– Лори!

Мэл, словно не веря своим глазам, смотрит на меня. Я прекращаю себя избивать.

– Я бы сказал, что тебе нужно поспать, – говорит он. – Ты не очень хорошо выглядишь.

Я и чувствую себя ужасно – больной и изможденной.

– Спать сейчас некогда. Я не засну, пока не выясню, где Полли.

– Поступай как хочешь. – Он пожимает плечами и затем поднимает чашку. – Я уверен, что с Полли все в порядке. Но это всего лишь мое мнение.

Он выходит из комнаты. Секундой позже я отправляюсь вслед за ним.

– Послушай, Мэл, ты, возможно, уверен, что с Полли все в порядке, но до вчерашнего дня все и правда было хорошо. – Правда? Было ли? Вообще-то не совсем. Но я продолжаю говорить, постепенно повышая голос: – Все было хорошо, я отдыхала с лучшей подругой, а моя дочь прекрасно проводила время в обществе Микки-Мауса и своей бабушки. А затем нас с Эмили чуть не убили на автостраде, но, когда мы стали рассказывать об этом в полиции, нам никто не поверил. После этого мы славно поужинали и отправились спать в шикарном гостиничном номере, а потом… – Я говорю уже очень громко – так громко, что сама удивляюсь. А еще я думаю, что, слава богу, Эмили и в самом деле славно поужинала, прежде чем погибла: она съела какое-то блюдо из утки, которое ей очень понравилось. – А потом, Мэл, она погибла. И вот теперь все, похоже, считают, что это моих рук дело, что это я убила свою лучшую подругу. Мне нужно попросить полицейских, чтобы они разыскали Полли, но я не могу этого сделать, потому что они арестуют меня, а значит, мне нужно разыскать Полли до того, как они меня арестуют, но одному лишь богу известно, где она сейчас, и после всего этого ты, черт побери, говоришь, мол, что-то там в порядке?

Я иду в ванную и, захлопнув за собой дверь, запираю ее.

– Лори! – Мэл стучит в дверь.

– Уходи, – сурово говорю я. – Пожалуйста. – Становится тихо. – Спасибо.

Он еще пару раз стучит в дверь, а затем уходит.

Я брызгаю водой себе на лицо, надеясь, что холод меня немного взбодрит.

Тщательно умывшись, я сажусь на край ванны, пытаясь взять себя в руки. В конце концов я успокаиваюсь настолько, что уже могу действовать дальше. Я анонимно позвоню в полицию и отправлюсь на поиски Полли. Скользя взглядом по ванной комнате, я впервые замечаю на полке женские вещи. Флакон каких-то тошнотворных духов от «Живанши», флакон ужасного синего лака для ногтей, средство для снятия макияжа, коробочка с ватными тампонами. Я продолжаю осматривать ванную. На двери висит маленький домашний халат для мальчика «Бэтмен», а из-под него выглядывает рукав чего-то очень даже знакомого.

У меня в животе что-то сжимается: я узнаю маленький красный кардиган Полли. Тот самый, который она надевает в «торжественных» случаях.

Во мне нарастает тревога, такая сильная, что я вынуждена опереться на раковину и какое-то время делать глубокие вдохи. Я пытаюсь успокоиться и для этого сжимаю край раковины своей неповрежденной ладонью так сильно, что она начинает болеть. А еще я пытаюсь дышать ровнее. Итак, получается, что это был Мэл. Все время Мэл.

Дрожащими руками я стаскиваю с вешалки сначала домашний халат, а затем кардиган и прижимаюсь лицом к кардигану, пытаясь уловить запах любимой дочери.

Я замедляю дыхание и отчаянно напрягаю память. Этот красный кардиган…

События недавнего прошлого очень медленно всплывают в памяти. Я вспоминаю, как на прошлой неделе упаковывала ее маленькую сумку и как Полли при этом хныкала. В ее дорожной сумке, собранной для поездки в Евро-Диснейленд, не было красного кардигана – в этом я, в общем-то, уверена. Он недавно куда-то запропастился – из-за этого-то Полли и хныкала. Она расстроилась потому, что к кардигану был приколот ее значок «Привет, киска», который она хотела взять с собой, чтобы показать моей маме. А я ведь считала виноватым Сида: думала, что кардиган остался у него дома.

Кардиган слабо пахнет розами и стиральным порошком. Я пытаюсь вспомнить, и мне кажется, что, пожалуй, в последний раз Полли надевала его на открытие выставки Сида на Корк-стрит – тогда, когда все взорвалось.

Когда все взорвалось, и Сид едва не убил Мэла, и Мэл впоследствии отвез нас к моей маме, вцепившись в руль дрожащими руками. Я тогда всячески пыталась успокоить Полли, которая плакала навзрыд на заднем сиденье.

Но почему кардиган здесь? И кому принадлежат эти духи? Это духи Сьюзан?

Я прислушиваюсь к тому, что происходит за пределами ванной комнаты. Мое сердце учащенно бьется. Мэл, похоже, все еще на кухне. Я быстро открываю дверь и иду по ступенькам в садик перед домом, на ходу доставая из кармана телефон.

Я звоню Сиду.

Когда он отвечает на звонок, он такой злой, что едва может говорить.

– Почему, черт побери, тебя не было у дома твоей матери? Ты что, издеваешься?

– Нет. Мне нужно было уехать. Они думают, что я убила Эмили.

Однако он меня не слушает.

– Я приехал туда, а тебя там уже не было. Я, можно сказать, гоняюсь за тобой по Лондону, Лори, и…

– Сид, – начинаю я, – кому ты рассказал…

– Я знаю, где Полли, – перебивает он. – Я уже еду.

– Что? – оторопев, переспрашиваю я. – Едешь куда?

– Забрать ее. За ними заезжал Рандольф.

– Рандольф? – Рандольф – высокий, светловолосый и уже седеющий мужчина. С небольшой лысиной. У него дорогой автомобиль.

– Да.

– Откуда, черт возьми, Рандольф узнал, куда ехать?

– Понятия не имею.

– Ты сказал ему, что я жива?

– Да. Нет. По правде говоря, я не помню, с кем я разговаривал. Это теперь не имеет значения. Но они вроде бы у него, и я туда еду.

– Сначала ты должен заехать за мной, – умоляю я.

Позади меня слышатся шаги. Я быстро оборачиваюсь и едва не теряю при этом равновесие. Передо мной стоит Мэл.

– Да? – говорю я. Я чувствую, как все тело охватывает дрожь. – Я сейчас как раз звоню…

– Звонишь кому?

Он не может убить меня, пока я разговариваю по телефону. Или может?

– Где ты? – спрашивает Сид.

– Я в… – Я запинаюсь, не осмеливаюсь в данный момент никого злить. Упреки и обвинения могут и подождать. Было бы хорошо, если бы Сид побыстрее оказался возле нашей дочери. Я отступаю прочь от Мэла: инстинкт подсказывает, что, пожалуй, мне следует бежать. – Вообще-то я лучше встречусь с тобой там.

– Прекрасно, – говорит Сид. Его голос при этом затихает: качество связи ухудшается.

– Но ради бога, дождись меня у Рандольфа, – прошу я, но при этом не знаю, успел ли он меня услышать до того, как связь оборвалась.

Сквозь туман в моем мозгу прорывается здравая мысль. Я в целях безопасности стою на тротуаре, а Мэл – в садике перед своим домом. Он ждет. И он не похож на опасного человека, а скорее на большого и растерянного медведя.

– Мэл, – говорю я, – почему кардиган Полли висит в твоей ванной?

– Что? – Он выглядит еще более растерянным.

– Ее красный кардиган. Он висит там, на двери.

– А-а… Я прошу прощения, – говорит он с довольно беспомощным выражением лица, проводя рукой по волосам. – Я все собирался тебе позвонить, но потом… Потом я уехал. Как ты сама знаешь. По правде говоря, я и сам толком не помню, как он там оказался. Возможно, я прихватил его с вещами Леонарда.

Мы смотрим друг на друга. Перед моими утомленными глазами танцуют черные пятнышки. Если я вскоре не высплюсь, я, наверное, навсегда ослепну.

– Лори, – начинает Мэл ласковым голосом, – я осознаю, что отношения между нами не сложились. Но я не собираюсь причинять тебе вред. Я не знаю, что, черт побери, происходит. Не имею ни малейшего представления. Точно так же, как я не имею ни малейшего представления о том, где находится Полли. Мне жаль, что тебе приходится выносить все это, но… Пожалуйста, поверь, я на твоей стороне.

Сколько раз за последнее время я верила разным людям, что они якобы на моей стороне?

Я собираюсь с мыслями. Мне необходимо прямо сейчас пересечь город и попасть в район Холланд-Парк. Однако здесь, в жилых кварталах северного Лондона, в такое позднее время на улицах вряд ли можно найти такси.

– Пожалуйста, вызови мне такси, – прошу я Мэла.

– Конечно. Зайдешь обратно в дом?

– Нет, спасибо. Мне нужен… – Я бросаю взгляд на входную дверь, с огромным трудом подавляя зевоту. – Мне нужен свежий воздух.

Мэл смотрит на меня со смешанным выражением грусти и недоверия. Затем, пожав плечами, он заходит в дом, чтобы вызвать такси.

– Приедет через двадцать минут, – говорит он, вернувшись. – Пожалуйста, зайди в дом и подожди там.

У меня нет и двух минут, не говоря уже о двадцати.

– А ты не можешь одолжить мне свой автомобиль? – спрашиваю я с надеждой.

Он с сомнением смотрит на меня и говорит:

– Ты хочешь в таком состоянии сесть за руль? Ни в коем случае. Ты попадешь в аварию. Я сам тебя отвезу.

Я обдумываю его слова.

– Ты снова сошелся со Сьюзан? – спрашиваю я. Такой вопрос кажется мне и глупым, и неприятным, хоть я и не знаю почему.

– Со Сьюзан? – горько усмехается он. – Ты шутишь?

– Нет, – говорю я. – Зачем я стала бы шутить? На полке в твоей ванной стоят «Исатис».

– Иса-что?

– Духи. Лак для ногтей и все такое прочее.

– А-а… Нет, это Доры. Моей сестры. Она иногда тут живет. Когда приезжает из Личфилда в командировку.

– Понятно. – В действительности мне ничего не понятно, и я ему больше не доверяю. – Ну ладно, я лучше пойду.

– Лори, это безумие. Позволь мне хотя бы подвезти тебя.

Я стою на месте. Не могу придумать ничего лучше, кроме как пешком отправиться туда, где, наверное, находится оживленная улица.

– Нет, не стоит… – начинаю я.

– Я тебя подвезу. – Он движется по направлению ко мне, и я быстро делаю шаг назад. – У тебя нездоровый вид.

Я испытываю странное ощущение невесомости: я как будто падаю и не чувствую при этом своего веса. Затем я уже вообще ничего не чувствую.

Тогда: после Сида

Мы с Эмили смотрели друг на друга через кухню, слушая тишину, после того как Джоли положила трубку. Я не ответила ей по телефону. Я, в общем-то, не восприняла всерьез ее неуместное и даже нелепое предложение оливковой ветви – символа мира, если так можно выразиться. Одному богу было известно, как Сид объяснил Джоли, почему он не приехал домой и где он сейчас находится. Откровенно говоря, Джоли была наименьшей из моих забот. Отогнав от себя мысли о ней и собравшись с духом, я отвернулась от Эмили – своей самой давней подруги – и впервые в жизни попросила ее уйти из моего дома.

Гнев Эмили лишь напомнил мне обо всем, что я, как мне было известно, делала не так. Мне необходимо было побыть одной, чтобы восстановить контроль. Контроль хотя бы над чем-то. Над какой-то частью своей жизни. Я не нуждалась в том, чтобы меня критиковали. Критиковать себя я могла и сама.

После того как Эмили ушла, хлопнув дверью и крикнув: «Не говори потом, что я тебя не предупреждала», я усадила недоумевающую Полли в ванную, сказав ей, что Эмили вдруг срочно потребовалось навестить свою маму, и сделала вид, что все в порядке, – способность, которую я совершенствовала в течение последних нескольких лет. Затем я зашла в свою спальню, чтобы переодеться. Бросив джемпер на кровать, я увидела, что Сид написал губной помадой прямо на дорогой хлопковой наволочке, которую мама купила мне на Рождество, следующие слова: «Приходи на открытие выставки в пятницу. Тебе НЕОБХОДИМО там присутствовать».

Я прочла его «записку», и единственное, что я почувствовала, это раздражение из-за того, что он – как это для него характерно! – не потрудился найти листок бумаги и испортил мою единственную губную помаду «Шанель».

На следующий день я чувствовала себя ужасно – унылой и подавленной. Все утро между сеансами с клиентами я писала текстовые сообщения Эмили, но не отправляла их. Вторую половину рабочего дня заняли совещания и анализ ситуации, сложившейся с девушками из Дарфура, и в конце концов я довольно поздно покинула свое рабочее место, потому что мне пришлось многое наверстывать после прогула. Я приехала в школу имени Беды Достопочтенного уже тогда, когда последние дети выходили из помещений для групп продленного дня, и стала подниматься по лестнице через две ступеньки, направляясь к классу Полли.

Уэнди – морщинистая помощница учителя – протирала столы в опустевшем классе.

– Что-то забыли? – Она улыбнулась, показывая зубы.

– А-а… Полли? – сказала я.

– Я уверена, что Полли забрала и папку с книгами, и свою куртку. – Уэнди собирала разноцветные фломастеры и складывала их в выдвижной ящик. – В кои-то веки. Она нарисовала чудесный рисунок. Пошла в своего отца, правда? Сгорала от нетерпения вам его показать.

– Где она? – Мое сердце начало биться чуть быстрее. – В туалете?

Уэнди перестала улыбаться:

– Что вы имеете в виду – «где она»?

– Именно это я и имею в виду: где она?

– Она уже ушла.

– Ушла? – У меня пересохло во рту.

– Да. – Уэнди уставилась на меня, пытаясь не выказывать своей озабоченности. – Она ушла с той, другой женщиной.

– Какой другой женщиной?

– Очень милой.

– Уэнди! – Я едва удержалась от того, чтобы схватить ее и встряхнуть. – Какой очень милой женщиной? – На лбу проступил холодный пот. – Какой женщиной?

С Эмили? Нет, Эмили не стала бы забирать Полли, не предупредив меня об этом. Или стала бы?

– С красивой женщиной. – Уэнди, похоже, испугалась.

– Эта женщина – блондинка? С большой грудью?

– Нет. – От охватившего ее волнения Уэнди уже почти не могла говорить.

Джоли? Мне вспомнилось лицемерное сострадание, которое прозвучало в ее голосовом сообщении вчера вечером.

– Темнокожая? Певица? Подружка ее отца?

– Нет. – Уэнди отрицательно покачала головой, и золотые цепочки у нее на шее слегка задрожали. – Нет, одна из мам наших учащихся.

– Роз?

– Нет. Новая. Ее сын учится в каком-то другом классе. Она сказала, что возьмет Полли поиграть с ним.

– Как ее зовут? – спросила я, хотя уже поняла, кто это.

– Я не могу припомнить.

– У нее рыжие волосы? – Во мне нарастала паника.

– Да. – Уэнди с явным облегчением вздохнула. – Ее мальчика зовут Леонард. – Она посмотрела на меня, как потерявшийся спаниель, ища поддержки, но я уже поворачивалась, чтобы уйти. – Извините, миссис Смит. Она сказала, что вы в курсе.

Сьюзан О’Брайен.

Что, черт побери, ей нужно от моей дочери?

* * *

Теребя свои автомобильные ключи, я позвонила Мэлу и оставила ему на автоответчике послание, в котором попросила его как можно быстрее сообщить мне адрес Сьюзан, а также поинтересовалась, какого черта его жена забрала из школы мою дочь.

Затем я позвонила в полицию. Я заявила, что мою дочь похитили, и дала описание внешности Полли и Сьюзан О’Брайен.

Когда я уже повернула ключ в замке зажигания, чтобы начать новые поиски, позвонил Мэл.

– Мне очень жаль, – начал он. – Я вообще-то…

– Не надо никаких сожалений, Мэл. – У меня не было на это времени. – Просто дай мне ее чертов адрес.

– Гринлиф-авеню, дом 23-Б. Дом на углу. Квартира посередине. Я звонил ей. Она не отвечает.

– Ну конечно не отвечает! – Я знала, где находится эта улица, – недалеко от нашего парка. – Но все равно спасибо.

– Лори… – снова попытался он.

Я нажала кнопку отбоя.

По указанному Мэлом адресу никто не открыл дверь. Не открыли мне дверь и в других квартирах в этом доме. Я прошлась перед подъездом, а затем позвонила Сиду и оставила ему голосовое сообщение о том, что произошло. Я уже снова звонила в полицию, когда из-за угла улицы появились Леонард и Полли. Они пили кока-колу из баночек.

Я еще никогда в жизни не испытывала такого облегчения при встрече с кем-либо, как сейчас.

– Пол! – Я бросилась к ней. – О-о, Полли! Где ты была, малышка?

Сьюзан О’Брайен шла позади них. Она улыбалась.

Да-да, эта чокнутая корова улыбалась мне.

Я поспешно взяла дочь на руки, отчего кока-кола из ее баночки пролилась мне на одежду.

– Мама! – запротестовала Полли. – Моя кока-кола…

– Извини, милая. – Я поставила ее на землю и стала подталкивать в сторону своего автомобиля. – Я куплю тебе еще одну баночку. – Сьюзан уже подходила ко мне. – Забирайся в машину, ну же! – Я усадила Полли на заднее сиденье, захлопнула дверцу и заблокировала ее.

Леонард и его мать уже подошли ко мне вплотную. Я наклонилась к мальчику.

– Можно мне поговорить с твоей мамочкой? – спросила я его.

Он, поморгав на меня своими песочными ресницами, посмотрел на Сьюзан, спрашивая взглядом разрешения. Она кивнула:

– Подожди меня у входа в дом, Ленни.

Он поднялся по ступенькам, ритмично стуча своей баночкой кока-колы по перилам. Когда он оказался на таком расстоянии, что не мог нас услышать, я шагнула к Сьюзан, все еще безмятежно улыбающейся мне.

– Что за игру вы затеяли, черт вас возьми?

Ее улыбка как бы застыла. Она поморгала на меня ресницами – точно так же, как это сделал ее сын.

– Леонард сказал мне, что Полли захотела с ним поиграть.

– Правда? – прошипела я. – Вы позволяете шестилетнему ребенку самому решать, куда и с кем идти, да? Не поговорив перед этим с его родителями?

Она едва заметно пожала плечами:

– Почему бы нет?

– Вы надо мной издеваетесь, – сказала я, с силой сжимая свои автомобильные ключи. Мне захотелось врезать прямо по ее глупому самодовольному лицу. – Вы прекрасно понимали, что я буду переживать и теряться в догадках относительно того, куда вы забрали мою дочь.

– В самом деле? – Она уставилась на меня. – Мэл сказал, что я вполне могу это сделать.

Я тоже уставилась на нее, и меня охватили сомнения.

– Я вам не верю, – сказала я. – Я только что разговаривала с ним.

– А-а. – Она поморщилась. – Я же говорила, что он лжец.

– Нет. – Мне не хотелось направлять разговор в это русло. – Это вы лжете. Больше не смейте подходить к моему ребенку! Вы меня слышали?

Леонард двинулся вниз по ступенькам по направлению к нам:

– Мамочка, что случилось?

Я посмотрела на него. Бедный малыш. Мамаша у него прямо-таки чокнутая.

– Произошло недоразумение, милый, – сказала я, открывая дверцу своего автомобиля со стороны водителя, – но мы с твоей мамой уже во всем разобрались.

Сьюзан горько рассмеялась.

– Разобрались? – сказала она. – Я вам кое-что скажу. – Она сделала шаг ко мне. – Мэл никогда не будет любить вас так, черт возьми, как он любит меня.

Леонард снова поморгал ресницами и затем расплакался.

Мое сердце сжалось от жалости к нему, но я не могла оставаться здесь и дальше. Ведь он – не моя забота, не моя проблема. У меня хватало собственных проблем.

– Извини, милый, – сказала я Леонарду, но это его отнюдь не утешило. Полли постучала в окошко автомобиля и помахала рукой своему другу, но он стал плакать еще громче.

– Почему Леонард плачет? – спросила Полли, когда я села в машину.

– Ему просто… немножко грустно. – Я увидела, как к нам приближается мотоцикл. – Я уверена, что с ним скоро все будет в порядке.

– Я на это надеюсь, – сказала Полли с тревогой. – А может, мне вылезти и развеселить его? Я могу рассказать ему свой самый смешной анекдот…

– Нет! – громко, почти крича, возразила я, поворачивая ключ в замке зажигания. В этот момент мотоцикл уже подъехал к нам, и, когда я включила сигнал поворота, Мэл стащил с головы шлем. Лицо у него было красное.

Чувствуя, как быстро забилось мое сердце, я тронулась с места. В зеркале заднего вида я могла наблюдать, как Мэл растерянно провожает взглядом мой автомобиль, сидя на мотоцикле.

По дороге домой я все еще была в такой ярости, что не могла разговаривать, а потому поставила любимый компакт-диск Полли и стала тихонько подпевать вместе с ней дуэту «Тинг Тингс», поглядывая в зеркало заднего вида на то, как она с беззаботным видом развалилась на заднем сиденье.

Я была так напряжена, что у меня заболело лицо. А может, я действовала во вред своему ребенку? Мне ужасно хотелось отправиться сейчас не домой, а туда, где нас никто не знает, подальше от Лондона, прочь от этой паутины, состоящей из несчастий и ревности. Прочь от Сида и от какой-то странной игры, которую затеяли Мэл и его бывшая жена.

Когда я открыла входную дверь, мне в ноздри ударил странный запах. Полли, склонная к аллергии, тут же начала чихать.

– Это как цветы, – сказала она, морща свой сопливый носик. – Запах у той бабушки.

Она имела в виду запах дома у тетушки Вал – запах талька и высушенных благоухающих растений.

Я зашла в гостиную. Что-то было не так.

Сразу же бросилось в глаза, что кто-то сдвинул все предметы на кофейном столике. Мои блокноты были перевернуты, а конструктор Полли лежал не там, где обычно.

Я позвонила Сиду:

– Ты был дома?

– Нет, – ответил он.

– Точно не был?

– Точно.

– Ну ладно. Думаю, ты будешь рад услышать, что с Полли все в порядке.

– Что? А почему с ней было не все в порядке?

– Ты получил мое голосовое сообщение?

– О-о… – Последовала пауза. Он, видимо, о чем-то размышлял. – Да, получил. Извини. Я был немножко занят. У нас тут кое-какие… проблемы. Джоли плохо себя чувствует. А еще она, кстати, расстроена из-за твоей реакции.

– Что? – вздрогнула я. – Какой реакции?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Твоей реакции на ее предложение дружбы. Дай трубку Полли, пожалуйста.

Я позвала дочь к телефону. Джоли в данный момент наверняка находилась рядом с Сидом, и я совсем не хотела сейчас выяснять отношения с ней.

Я прошла в гостиную и стала наводить тут порядок. Подумала о том, не позвонить ли Эмили: у нее был запасной ключ, – но на разговор с ней я не решилась. Я не могла вообразить, зачем ей понадобилось приходить в мой дом, но все же надеялась, что это была именно она, – может быть, хотела помириться. Я почувствовала знакомый запах, но не смогла определить, откуда он исходит. Возможно, это были экзотические духи Эмили. Этот аромат показался мне слишком сильным, и я открыла окно.

Но вообще-то у меня были и более важные заботы. Я чувствовала себя дурой и злилась даже больше, чем тогда, когда уезжала прочь от дома Сьюзан. Я презирала себя.

Да, я снова презирала себя после всего того, что произошло между мной и Сидом. Я снова презирала себя, но это, наверное, не имело никакого значения.

Сейчас: час девятнадцатый

3 часа ночи

Я просыпаюсь в темноте, вся потная и встревоженная. Мое лицо касается чего-то целлофанового. Секунду-другую я не отваживаюсь даже пошевелиться, а затем меня охватывает паника, ведь я обнаруживаю, что мои руки привязаны к туловищу.

Я начинаю отчаянно рваться из пут.

Проходит около минуты, прежде чем я осознаю, что меня обмотали чем-то плотным и тяжелым, и именно поэтому я не могу пошевелить руками.

В конце концов мне удается высвободиться. Я тяжело дышу и все еще испытываю страх, но все же немного успокаиваюсь. Мои глаза постепенно привыкают к свету, и я осознаю, что лежу на диване Мэла и что мое лицо касалось пакета из магазина беспошлинной торговли, который Мэл положил сюда раньше. По какой-то причине рядом со мной на полу стоит ведро, а на диване лежат одеяло и тяжелая дубленка, в которой я каким-то образом запуталась. Или он пытался меня так связать?

Почему я все еще здесь? Я помню, что уже уходила. Уходила, чтобы отправиться на поиски Полли. Но я все еще в квартире Мэла – здесь, на этом невзрачном и отвратительном полуподвальном этаже. Полли находится у Рандольфа. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, но Сид, должно быть, уже забрал Полли и маму. По крайней мере, Полли теперь в безопасности.

Если Сиду… если Сиду можно доверять.

Я пытаюсь встать, но в голове вспыхивает сильная боль, и из-за этой боли я на мгновение теряю способность видеть. Я опускаюсь обратно на диван.

Делаю несколько глубоких вдохов и снова пытаюсь встать.

Я подхожу к двери гостиной, включаю свет и пытаюсь открыть эту дверь.

Она заперта на ключ.

Я дергаю ее за ручку на себя, но, поскольку одна моя рука перебинтована, не могу за нее как следует ухватиться. Дверь даже не двигается с места. Я слышу, как раздается стон. О господи!

Это стон разочарования – мой собственный. Он эхом отдается в комнате.

Я включаю свет и лихорадочно ищу вокруг себя что-нибудь такое, при помощи чего можно было бы попытаться выломать дверь. Вижу металлическое ведерко для угля, хватаю его и лишь затем осознаю…

Это нелепая идея: дверь изготовлена из прочной древесины, и у меня не хватит сил для того, чтобы быстро выбить ее и не разбудить при этом Мэла.

А его ведь ни в коем случае не следует будить – в этом я уверена. Я бросаю ведерко на диван и, все еще испытывая головную боль, пытаюсь собраться с мыслями.

Затем я замечаю окно, которое разбила раньше, и кусок фанеры, который Мэл довольно неуклюже прикрепил к нему, чтобы закрыть дыру. Я замечаю, что он использовал для этого только клейкую ленту.

Я наклоняюсь, чтобы взять с пола кроссовки, которые Мэл, должно быть, стащил с моих ног. Мне при этом приходится сдерживать тошноту. Я замечаю на полу газету «Ивнинг стандард», которую Мэл привез домой из аэропорта. Она, видимо, выпала из пакета. Мне видны ее кричащие заголовки. «Жена художника погибла во время пожара». Чуть ниже: «Погибла Лори Смит». Под заголовками помещена моя фотография – тот самый снимок, на котором у меня дикие глаза; снимок, сделанный на торжественном обеде в Королевской академии художеств; я его уже видела в выпуске новостей вчера вечером. Но есть еще две фотографии поменьше. На одной из них, слегка расплывчатой, запечатлен Сид, выходящий из знакомого мне здания: четкие белые очертания художественного музея «Тейт Сент-Айвс», расположенного возле пляжа Портмеор в городке Сент-Айвс в Корнуолле. Я поднимаю газету и читаю подпись под этой фотографией: «Муж погибшей Сид Смит выходит из “Тейт Сент-Айвс” сегодня утром».

Ерунда какая-то.

Сегодня утром? Я смотрю на дату: это вчерашняя газета.

Если журналисты из «Ивнинг стандард» не ошиблись, то получается, что Сид вчера утром еще находился в Корнуолле, – а значит, он был там и в то время, когда мы с Эмили отдыхали в соседнем Девоне предыдущим вечером. Однако он не сказал мне об этом – не сказал даже тогда, когда я позвонила ему, чтобы поведать ему о наших с Полли планах. И впоследствии он об этом уж точно не упоминал.

Держа газету трясущимися руками, я читаю всю статью, лишь скользя взглядом по описанию пожара и своей собственной «гибели».

Сид Смит, лауреат премии Тернера, печально известный благодаря своей скандальной репутации и «разнузданному» творчеству, вел переговоры об организации свой выставки в музее «Тейт Сент-Айвс», когда вдруг узнал, что его жена Лори Смит трагически погибла во время пожара, вспыхнувшего в четверг вечером в «Форест Лодж» в южной части Девона. Сид Смит это никак не прокомментировал. Он известен своей скрытностью и крайне негативным отношением к прессе: в декабре 2011 года он подал в суд на издание «Новости мира» Ребекки Брукс в связи с язвительным репортажем о предстоящем распаде его брака. Семь месяцев спустя – этим летом – семья Смит и в самом деле распалась.

На второй из этих фотографий запечатлена Джоли. Она садится в автомобиль на место пассажира, и ее видно лишь частично. В статье далее написано:

Новая подруга Сида Смита – двадцатипятилетняя восходящая звезда музыкального стиля ритм-энд-блюз Джоли Джонс – нашла время поговорить с журналистами. «Смерть Лори – это ужаснейшая трагедия, – сказала она. – Я глубоко потрясена, и мне ее очень жаль. Однако она так и не смогла оправиться от удара, которым стал для нее уход Сида…»

Хм, как будто мне лучше быть мертвой. Я с трудом сглатываю ком в горле.

Но ведь это я ушла от Сида, а не он от меня.

Это было самым тяжелым из всех решений, которые я когда-либо принимала, но ушла все-таки я. Мне потребовалось несколько лет на то, чтобы набраться для этого мужества, но в конце концов я это сделала. И он уговаривал меня остаться, но я взяла Полли и ушла – до того, как он доконал меня, в прямом или переносном смысле, своей непонятной и извращенной любовью. Что бы он ни рассказывал Джоли, я знаю, что решение о расставании приняла я.

«…Теперь главной заботой для меня и Сида является его семилетняя дочь Полли. Я хочу, чтобы она видела во мне свою новую маму». Эта маленькая девочка, насколько известно, сейчас находится на отдыхе со своей бабушкой.

У меня сразу же мелькнула мысль, что они снова неправильно указали возраст Полли. Затем я думаю, что тот день, когда Джоли Джонс протянет руки к моей дочери, станет днем, когда я лично убью эту бездушную сучку. Я вполне могу представить, как она преподносила журналистам на блюдечке эту замечательную историю: все смотрят на нее, развесив уши и хлопая ресницами, а она рассказывает, как она – эдакая великолепная молодая мачеха – спасает доведенного до отчаяния вдовца и его несчастную, но весьма фотогеничную дочь.

Я с отвращением швыряю газету куда-то в глубину комнаты. Она попадает в картину – неказистую картину, на которой изображена какая-то мельница, – и та, закачавшись, падает на пол.

Я слышу звуки какого-то движения в соседней комнате.

Сид находился всего лишь в семидесяти милях от «Форест Лодж», но он об этом ни разу не упомянул.

Получается, когда начался пожар, Сид был неподалеку.

Я не даю себе труда завязать шнурки на кроссовках. Убираю кусок фанеры с окна и здоровой рукой вынимаю последние куски стекла из оконной рамы. Все мысли о том, почему я все еще нахожусь здесь, взаперти, и о том, имеет ли Мэл какое-либо отношение к странной и даже умопомрачительной ситуации, в которой я оказалась, – все эти мысли улетучиваются: моя единственная цель сейчас заключается в том, чтобы вырваться на свободу.

Меня подгоняет уверенность в том, что Сид уже рядом с Полли.

И тут я слышу голос Мэла.

– Лори! – зовет он меня. Его голос кажется мне сердитым. – Лори, что ты делаешь?

Мое сердце громко стучит, адреналин снова хлынул в кровь и несется по венам. Собрав оставшиеся силы и не обращая внимания на боль в руке и плече, я отодвигаю тяжелый деревянный стол от окна и подпираю им дверь.

А Мэл уже пытается ее открыть: я вижу, как ручка поворачивается…

Я едва ли не прыгаю из окна. Словно змея, выползающая из своей кожи, я пытаюсь выбраться наружу. Мне это каким-то образом удается. Мои руки врезаются в гравий, затем я поднимаюсь на ноги, бросаюсь бежать, наступаю на свои шнурки, падаю, снова встаю, бегу. Бегу.

– Лори! – слышу я крик позади себя.

Я бегу быстрее, чем когда-либо в своей жизни, и напарываюсь на ветки старого розового куста, свисающие через садовую ограду на углу улицы. С расцарапанным лицом я продолжаю бежать.

«Почему Сид не сказал мне, где был вчера?»

Я бегу, пока не оказываюсь на широкой улице. Я тяжело дышу. Пальто на мне сейчас нет. Я чувствую, что спина вся вспотела. На джинсах кровь в тех местах, где я порезалась о последние осколки стекла. Но, по крайней мере, я знаю, что деньги Линды находятся в заднем кармане.

Я останавливаю такси и прошу водителя отвезти меня в район Холланд-Парк.

Он недоверчиво смотрит на меня и хмурится. Да уж, по моему внешнему виду и вправду не скажешь, что я из обитателей западного Лондона[58], – но, слава богу, таксист не пытается спорить, а просто открывает дверцу и тем самым разрешает мне сесть в машину. Я пытаюсь нащупать в кармане один из двух своих телефонов, чтобы позвонить в полицию, но с ужасом осознаю, что забыла их в доме Мэла вместе с пальто. Получается, я теперь не могу ни с кем связаться. Я снова оказалась в полном одиночестве.

– Черт возьми!

Но я по крайней мере куда-то еду. Откинувшись на спинку сиденья, я молюсь о том, чтобы такси двигалось побыстрее. Я не хожу в церковь, я не венчалась в ней, я не верю ни во что, кроме того, что Земля вращается вокруг Солнца. Но в данный момент я истово молюсь.

Тогда: до выставки Сида

Если бы любовь была простой, каждый любил бы подходящего ему человека – и поэтому жизнь тоже была бы простой.

Но она, конечно же, не простая. Отнюдь не простая.

Невозможно заранее обезопасить себя от неравных долей, которые не складываются в единое целое; от устремлений, которые заканчиваются полным провалом; от противоречивых страстей; от душевной боли.

В пятницу утром, пока Полли все еще спала, я уничтожила все следы пребывания Сида в своем доме, кроме его фотографий, находящихся в комнате Полли.

Прошлым вечером мне несколько раз звонил Мэл. Я переадресовывала все эти звонки на голосовую почту, но затем не давала себе труда прослушать сообщения. Я чувствовала себя изможденной и потрясенной недавними поступками Сьюзан. Я не знала, кому верить, и попросту не могла позволить себе еще больше запутаться в клубке их отношений.

Я села за кухонный стол, какое-то время смотрела в темноту и в конце концов позвонила Эмили. Дом казался мне ужасно пустым и унылым: к нам до сих пор не обратился ни один реальный покупатель, а мне все сильнее хотелось отсюда уехать и начать где-нибудь жизнь заново. Когда Полли уснула, я побродила по дому. Мне здесь все о чем-то напоминало.

Мне очень хотелось поговорить с Эмили, но она не ответила на мой звонок. Я оставила ей голосовое сообщение.

«Извини, – сказала я. – Я искренне прошу прощения. Я знаю: ты поступала так потому, что тебе не все равно. Пожалуйста, перезвони мне».

Но она не перезвонила.

Утром я довела Полли до двери ее класса и затем отправилась поговорить с завучем – миссис Уэбстер. Она – эта угрюмая женщина – встретила меня у дверей своего кабинета. Я рассказала ей, что устроила вчера Сьюзан О’Брайен.

– Я уверена, что это было всего лишь недоразумение, – сказала миссис Уэбстер. – Такое, к сожалению, случается.

– Нет, это было не недоразумение, – твердо возразила я. – Я очень мало знакома с этими людьми, и она проявляет нездоровый интерес ко мне и к Полли.

– Почему? – Миссис Уэбстер, стареющая дама, вопросительно выгнула свою густую бровь.

– Это не важно. Но ведь вам и вашему персоналу наверняка известно, что нельзя передавать ребенка человеку, которого они толком не знают!

– Да, конечно. Однако трудно что-то возразить, миссис Смит, в таком случае, как этот: то есть один из родителей говорит, что он заберет ребенка вместо другого, и ребенок с радостью уходит с этим родителем.

Я мысленно представила свою доверчивую, общительную дочь, готовую подружиться с кем угодно, и это только сильнее меня рассердило.

– Если есть какие-либо сомнения, то вам, разумеется, следует сначала позвонить родителям ребенка.

– Хорошо, мы так и будем поступать в будущем применительно к вам. Впрочем… – Она любезно улыбнулась, но улыбка эта отнюдь не соответствовала выражению ее глаз. – Впрочем, в нынешние времена не всегда понятно, которому из родителей звонить.

Ловкий выпад. Я открыла рот, чтобы возразить, но затем сочла это бессмысленным.

Мне позвонил Сид.

– Ты сегодня вечером привезешь Полли, да? – спросил он.

Мое сердце сжалось. Я ненавидела открытия выставок Сида даже и в лучшие времена, а сейчас времена были худшими.

– Ты этого в самом деле хочешь?

– Да, еще как хочу, – резко сказал он.

– Раньше у тебя такого желания не возникало.

– Да, но… – Последовала пауза. – Обстоятельства меняются. Обстоятельства и в самом деле иногда меняются, Лори.

– Разве?

– Если ты сама хочешь, чтобы они изменились.

– Сид, – вздохнула я. – Что это означает?

– Тебе известно, что это означает. Пожалуйста, привези ее…

Около одиннадцати часов Мэйв, дежурный администратор, открыла дверь моего кабинета и заглянула в него.

– Что, еще кто-то позвонил и сказал, что не придет? – спросила я, перестав писать.

– Нет. – Вид у нее был встревоженный. – Ваш клиент на одиннадцать часов пришел, но еще явились из полиции.

В дверном проеме появилась та самая женщина-полицейский с большим промежутком между передними зубами, которую прислали, когда я сообщила в полицию о том, что в мой дом пытался проникнуть какой-то непрошеный гость. Подойдя к двери, я поздоровалась с этой женщиной.

– Я подумала, что мне следует с вами повидаться, миссис Смит. – Она говорила вежливым, деловым тоном, но в нем чувствовалось скрытое недовольство. – Я знаю, что вчера вы заявили, будто ваша дочь куда-то пропала. Она уже дома, и с ней все в порядке?

– Да, – настороженно произнесла я. – Ее забрала одна… женщина. Некая Сьюзан О’Брайен…

– Да, это была миссис О’Брайен, – перебила меня женщина-полицейский.

– Никакая она не миссис, – поправила ее я, но тут же почувствовала, что это было глупо. – Извините. Продолжайте. Вы с ней говорили?

– Да. – Мне показалось, что моя собеседница с тоской посмотрела на стул, стоящий перед моим рабочим столом. – Уже говорила.

– И вы сделали ей то или иное предупреждение?

– Да, сделала. – Она переминалась с ноги на ногу. – Сьюзан О’Брайен подала на вас жалобу.

– На меня? – Я разинула рот от удивления.

– Она говорит, что вы на протяжении некоторого времени докучаете ей.

– Докучаю ей? – Я недоверчиво покачала головой.

– Да. – Она встретилась со мной взглядом.

– Это такой официальный термин – «докучать»?

– Послушайте, я не знаю, что между вами произошло, но…

– Между нами ничего не происходило, если не считать того, что она являлась в этот кабинет, выдвигала различные голословные обвинения, а вчера забрала мою дочь из школы без моего ведома. Каким это, интересно, образом я докучаю ей?

– Она заявляет… – Женщина-полицейский посмотрела в свою записную книжку. – Заявляет, что вы «проявляете нездоровый интерес к ней и к ее мужу».

– Неужели? – фыркнула я. – Ее мужу? С которым она уже не живет?

– Может, и не живет, но мне это неизвестно. – Женщина-полицейский холодно посмотрела на меня. – Хотя вполне может быть и так.

– Понятно. Ну что ж, я хотела бы, чтобы вы как-то зафиксировали в ваших записях, что она, по моему профессиональному мнению, является психически неустойчивым человеком.

– Не исключено. Но если вы будете приходить к ней домой и угрожать ей, тогда у нее могут появиться основания подать ходатайство о наложении судебного запрета.

– Угрожать ей? – Я, похоже, повторяла за ней все, как попугай.

– Один из ее соседей подтвердил, что вы действительно очень резко разговаривали с ней в присутствии ее маленького сына.

– Понятно. – Я вдруг почувствовала, что меня охватило какое-то странное спокойствие. – А этому соседу известно, что произошло перед тем, как я стала «резко разговаривать» с ней? Вы поговорили об этом с ее бывшим мужем?

– Мы оставили мистеру Куперу сообщение. Мы поговорим с ним, уверяю вас.

– Замечательно! Сделайте это. А теперь, если вы не возражаете и если вы не хотите сообщить мне ничего полезного, было бы неплохо, если бы вы покинули мой кабинет.

– Послушайте, миссис Смит, – женщина-полицейский слегка смягчилась, – я понимаю, что разводы – это очень болезненно и что они вызывают множество эмоций…

– Это вы мне рассказываете?

– Именно так, я это вам рассказываю. – Она вновь внимательно посмотрела на меня. – Вы выдвинули обвинения, которые, как мне кажется, могли быть вызваны… эмоциями. А тут еще вот это.

– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая.

Это был не вопрос – это было утверждение.

– Нет, не сумасшедшая. Просто вы находитесь… в состоянии стресса.

Я открыла перед ней дверь.

– Могу вас заверить, что всячески постараюсь не оказываться вблизи Сьюзан О’Брайен и тех или иных ее родственников. И имейте в виду, что это она забрала мою дочь, а не наоборот. Поэтому, если что-то вдруг произойдет… – я запнулась, потому что не смогла сказать «с Полли». У меня подступил ком к горлу от одной только мысли об этом, – то я не отвечаю за свои действия по отношению к тем, кто меня проигнорировал.

Когда я произнесла эти слова, мне подумалось: некоторые люди сочли бы, что они отнюдь не улучшили ту ситуацию, в которой я оказалась.

Сейчас: час двадцатый

4 часа утра

– Мне было интересно, когда же ты появишься, – говорит Рандольф, зевая так широко, что становятся видны его золотые зубы.

Верхняя часть его измятой шелковой пижамы распахнута до выпирающего живота. Я отвожу взгляд от густых светлых волос на его груди, которые находятся примерно на уровне моих глаз и от вида которых мне, откровенно говоря, становится тошно.

– Должен сказать, ты выглядишь не лучшим образом. – Он откидывает назад седеющие светлые волосы со своего когда-то симпатичного лица, которое теперь стремительно увядает. – Что ты опять пытаешься учудить, а? Или, лучше сказать, – усмехается он, – что ты еще не пыталась учудить?

Я смотрю на тонкие синие сосуды на его носу и с какой-то животной неприязнью вспоминаю о том, как сильно я ненавижу этого человека, который умеет только одно – делать деньги на талантах других людей.

– Где Сид? Где Полли? И где моя мать?

– Твой ангелочек? – Он распахивает дверь. – Тебе лучше зайти.

Я едва не вбегаю в его пентхаус, крича:

– Полли! Полли!

На модном стуле в углу я вижу плюшевого медвежонка, и мое сердце подпрыгивает от радости. Я подбегаю к первой двери, распахиваю ее и…

Рандольф, стоя позади меня, смеется:

– Они не здесь, дорогая Лори.

– Что ты имеешь в виду – «не здесь»? – спрашиваю я, резко поворачиваясь к нему.

– Они уехали отсюда не меньше часа назад. После этого я пытался поспать, но у меня ничего не вышло.

Я смотрю на него, а затем замахиваюсь здоровой рукой и изо всех сил бью его по лицу. Я вкладываю в этот удар весь тот гнев и все разочарование, которые я испытала за последние двадцать четыре часа, за последние несколько месяцев и несколько лет, и поэтому он получается таким сильным, что пожалуй, больнее мне, чем Рандольфу. Тем не менее я ликую, хотя и ожидаю, что он ударит меня в ответ.

Но он этого не делает.

– Ты, сучка! – Ошеломленный, он хватается за свою покрасневшую щеку, и его голос становится уже не таким вежливым. Да и сам он на глазах превращается в обычного склочника и хулигана, каковым, в общем-то, и является. – Ты меня ударила.

– Как ты смеешь смеяться? Как, черт тебя побери, ты смеешь смеяться надо мной? – Я начинаю метаться по квартире, открывая одну за другой все двери и пытаясь найти Полли, Сида и свою маму. А еще я пытаюсь найти следы того, что здесь творилось. – Я сходила с ума. Где, черт побери, Полли? Где они все?

– Сид их увез. Что у тебя за неврастения, ты, психопатка?

Он рассматривает свое лицо в зеркале: на нем отчетливо видны следы моих пальцев.

– Ты позволил Сиду их забрать?

– Ну конечно, я позволил ему их забрать. Полли ведь и его дочь тоже. – Затем он добавляет со злостью в голосе: – Просто напоминаю тебе об этом, если ты вдруг забыла.

Но он не может уязвить меня этой насмешкой.

– Но почему… – Моя рука совсем разболелась. – Почему они вообще оказались здесь?

– Потому что он попросил меня их забрать.

– Сид попросил? Сид попросил тебя забрать Полли и мою маму?

– Да. Сид попросил.

Я пытаюсь переварить эти слова. Рандольф тем временем идет к шкафу для напитков в стиле Людовика XVI, наливает себе виски и залпом выпивает. Несмотря на его самоуверенную манеру держаться, его большая мясистая рука слегка дрожит. Я слышу, как горлышко графина стучит по краю бокала.

– Налей и мне, – говорю я и протягиваю к нему свою ноющую от боли руку. – Пожалуйста.

– Хм! – Он смотрит на меня, а затем выполняет мою просьбу. – Я не собираюсь с тобой спорить. Ты сильнее, чем выглядишь.

Неужели я испытываю чувство зависти и восхищения, когда он вручает мне бокал? Это то, что производит на меня впечатление в его извращенном мире?

Выпив виски, я начинаю кашлять.

– Куда он поехал? – спрашиваю я.

– Не знаю. Наверное, домой.

Рандольф сейчас не смотрит на меня, и поэтому я ему не верю.

– Можно воспользоваться твоим телефоном? – Алкоголь уже проник в мой мозг, он поет в моих венах, журчит во мне.

– Конечно. – Он указывает на телефонный аппарат, стоящий на столе. – Давай, звони куда хочешь. А я пока что-нибудь надену.

Набирая номер Сида, я смотрю на висящую на стене картину Хёрста[59], которая очень даже подходит для жилища Рандольфа. Мне никогда не нравились произведения Хёрста – крикливые, фальшивые, такие… неестественные. Я помню тот вечер, когда мы с Сидом были здесь в последний раз около года назад. Мы тогда отмечали какое-то дурацкое событие вроде получения крупнейшей в истории суммы от продажи произведения современного искусства, а у Джоли только что вышел ее первый суперхит. Она пела прямо вот в этой комнате тем слегка хриплым голосом, который берегла для немногочисленных избранных слушателей. Ее волосы, уложенные в прическу в стиле «афро», поблескивали и переливались, а ее кожа мерцала, как облизанная карамель. На Джоли было сверкающее белое платье, которое сидело на ней как влитое. Затем на балконе Рандольф познакомил ее со своим любимым протеже – то есть с моим мужем. Это произошло вскоре после того, как мы побывали в Париже, после того, как Сид вышел на международный уровень. У нас на тот момент все еще оставались шансы, не так ли?

Впрочем, в глубине души я осознавала, что уже слишком поздно. Это был всего лишь вопрос времени.

Рандольф повел Сида на балкон покурить, замышляя познакомить его там с Джоли. Я наблюдала за этим из квартиры, доведенная едва ли не до слез скучным разговором с каким-то владельцем художественной галереи, которому беседовать со мной нравилось еще меньше, чем мне с ним. Рандольф прикурил сигары, приглядывая одним глазом за Сидом, а вторым – за мной.

Наблюдая за ними, я увидела, как он предложил Джоли затянуться большой, скрученной вручную гаванской сигарой, как она, хихикнув Сиду, обхватила кончик сигары своими чувственными губами, прекрасно понимая, что в этом есть нечто порнографическое, и мне подумалось, что она вполне может в него влюбиться. Остроглазый, стройный, гибкий и мрачный на вид гений: мой прекрасный кошмар.

Я всем своим существом осознавала, что от Рандольфа ничего хорошего ждать не приходится. Он думал, что я имею слишком много власти над Сидом (что было нелепостью, потому что никто не имел власти над Сидом – даже сам Сид). Когда Сид принимал какое-то решение, которое Рандольф считал плохим, – например, когда он отказался от выставки в Нью-Йорке ради того, чтобы взять отпуск на полгода, или когда он отказался от заказа султана Брунея, который хотел, чтобы Сид написал портрет его скаковой лошади за гонорар в несколько миллионов долларов, – Рандольф обвинял в этом меня.

Поэтому Джоли очень даже подходила Рандольфу в свете грядущих событий: ее карьера была на подъеме, она модно одевалась и, хотя она разговаривала в манере обитателей бедных восточных районов Лондона и зачастую вела себя как уличный сорванец, она происходила из очень хорошей семьи и получила образование в частных учебных заведениях. Лишь позднее я узнала, что она умеет и очень громко петь – таким громким и гортанным голосом, какому позавидует любой портовый рабочий, – и что она будет бороться самыми подлыми и грязными способами за этого мужчину. Именно в тот вечер дома у Рандольфа она решила, что он ей нужен.

Одним ухом я слушаю длинные гудки в телефоне, а другим – как Рандольф тихо разговаривает с кем-то в соседней комнате, и мне становится интересно, кто еще тут есть. Сид не отвечает, его автоответчик не включается, и поэтому я кладу трубку и подкрадываюсь к двери в спальню, но затем осознаю, что Рандольф тоже разговаривает по телефону.

– Да, конечно, это точно она, – говорит он. – Она в данный момент здесь.

Я резко открываю дверь, и Рандольф вздрагивает, как уличенный в чем-то ребенок.

– Это Сид? – спрашиваю я и протягиваю руку к телефону, но Рандольф говорит «нет!» и нажимает на кнопку отбоя.

Я выхватываю у него телефон, но он с силой толкает меня. Он ведь крупный и крепкий мужчина с сальными волосами, обрамляющими его круглое стареющее лицо. Он толкает меня, и я отлетаю вглубь комнаты, поскальзываюсь и падаю. Его телефон тоже падает на пол. Я хватаю телефон, смотрю на экран и вижу, что последний набранный номер – это номер Сида в Ислингтоне[60].

– Значит, они там, да? С ними все в порядке? – спрашиваю я, тяжело дыша, а затем встаю. Рандольф подскакивает ко мне.

– Знаешь, а ведь ты мне никогда не нравилась – ты, нахальная прохиндейка, – говорит он, а затем снова толкает меня, но это уже больше, чем просто толчок: в нем чувствуется ненависть и жажда насилия. Я опять падаю на пол. – Ты все испортила, разве не так?

Однако этот его пинок и рожденная им боль напоминают мне, что я, слава богу, еще жива. У меня возникает непреодолимое желание расхохотаться. Мне кажется очень уместным то, что я сейчас дерусь с этим человеком, который олицетворяет собой все то, что я ненавидела в своей жизни с Сидом.

Я снова поднимаюсь, и он бьет меня по лицу. Ошеломленная, я в очередной раз падаю на пол, но затем опять встаю и бросаюсь к телефону, который отлетел под его огромную и украшенную орнаментом кровать, пол под которой, как у подростка, покрыт грязным нижним бельем и заставлен тарелками с недоеденной пищей.

Однако Рандольф находится ближе к этому телефону, и он хватает его первым.

– Даже и не думай, – говорит он, и мне кажется, что он сейчас с силой наступит мне на руку.

Однако он этого не делает – он хватает меня и затем резко бросает на кровать. Несколько секунд я лежу абсолютно неподвижно, растерявшись и с трудом переводя дыхание. Он что, сейчас набросится на меня и изнасилует? Но он всего лишь набирает на телефоне какой-то номер и говорит:

– Это полиция?

У меня мелькает мысль, что если приедут полицейские, то, по крайней мере, до меня не смогут добраться ни Мэл, ни его чокнутая жена (если она и в самом деле пыталась причинить мне какой-то вред). И если Рандольф звонит в полицию, то, возможно, мои опасения относительно Сида были попросту проявлением паранойи.

И в самом деле, лежа здесь в изнеможении и изнывая от желания убедиться в том, что моя дочь находится в безопасности, я теперь почти не верю в то, что я в итоге оказалась в таком жалком и плачевном состоянии. Я не верю в то, что моя лучшая подруга умерла, что я все еще не знаю, кто ее убил. Я не верю в то, что до сих пор не знаю, кому так хочется навсегда убрать меня со своего пути.

Мы с Рандольфом смотрим друг другу в глаза поверх огромного пространства его шикарной кровати, от которой воняет им. От нее пахнет его мерзким зловонным существованием.

Мы смотрим друг другу в глаза – и я осознаю, что этот период моей жизни уже почти завершился.

Тогда: открытие выставки Сида

Я надела на Полли ее самое лучшее платье – бледно-розовое, с алыми цветочками вдоль нижнего края – и красный кардиган, а затем попыталась хотя бы немного причесать ее буйные кудри. Посадив дочь смотреть мультфильм про Уоллеса и Громита, я вернулась на второй этаж, чтобы переодеться. Я надела джинсы и белую рубашку и собрала волосы в хвост.

Затем я сняла все это и, раз уж предстоящее мероприятие считалось торжественным, надела свое лучшее платье – шелковое, цвета морской волны, от Стеллы Маккартни, изящно скроенное по косой линии. Наряду с кольцом оно являлось одним из немногих подарков, которые Сид купил мне после того, как начал зарабатывать деньги. Он любил тратить деньги на Полли, а вот я – совсем другое дело. Тем не менее на позапрошлое Рождество я обнаружила это платье под елкой в шикарной упаковке. «Этот цвет лучше всего сочетается с цветом твоих глаз», – пробормотал Сид, когда я извлекла платье из коробки, и, конечно, он был прав. Если мой муж в чем-то разбирался, то это, несомненно, в сочетании цветов.

Эмили все еще оставалась недоступной, хотя я снова отправила ей текстовое сообщение, указав в нем адрес художественной галереи и попросив ее прийти туда сегодня вечером. Как говорится, чем больше нас, тем мы сильнее. Мне не верилось, что она еще сердится на меня так сильно, что не хочет со мной даже разговаривать, но, по-видимому, это была правда.

Полли, с другой стороны, ужасно разволновалась: она неистово прыгала возле меня, когда я дрожащей рукой пыталась нанести макияж перед зеркалом в коридоре. По правде говоря, мне очень хотелось выпить: бутылка водки в кухонном шкафу, казалось, звала меня, но вместо алкоголя я налила себе газированной воды.

– А можно и меня чуть подкрасить? – спросила Полли.

– Нет.

– Почему нет?

– Ты еще маленькая.

– Ну хоть губной помадой! – Она помахала передо мной испорченной Сидом помадой «Шанель». – Джоли мне позволяет.

Удержавшись от сердитого комментария по этому поводу, я лишь коротко ответила:

– Нет.

Нижняя губа Полли задрожала. Я привлекла дочь к себе и обняла ее. Затем прижалась губами к ее пухленькой щечке и пошла на уступки:

– А может, лучше немножко подкрасим тебе лаком ногти?

В общем, мы вышли из дому с опозданием, потому что мне пришлось покрыть каждый из ее маленьких ноготков блестящим лаком и, как следствие, заставить ждать вызванное мной такси не меньше десяти минут.

Расположившись на заднем сиденье, я смотрела, как мимо меня мелькают строения северного Лондона. При этом я сжимала ладошку дочери так сильно, что на свежем лаке ее ногтей остались отпечатки. Я впервые собиралась на выставку Сида после того, как мы стали жить раздельно, и решила, что пробуду там столько времени, сколько уйдет на то, чтобы выпить один бокал любого напитка. Этого вполне хватит Полли для того, чтобы пообщаться с отцом, а затем мы с ней уедем. Завтра – да, завтра – я поразмыслю над новой жизнью. Завтра подумаю над серьезными переменами. Я не могла и дальше жить с этой душераздирающей болью. В последнее время адреналин то и дело сотрясал мое тело в самые неподходящие моменты. Моя жизнь превратилась в какую-то неприглядную мешанину. Полли нуждалась в стабильности и спокойствии, а это здесь и сейчас казалось невозможным.

Мы вышли из такси на улице Пикадилли и пошли пешком по Нью-Бонд-стрит – мимо магазинов «Гуччи» и «Прада» и тех мест, где любит зависать русская мафия. Этот район Лондона представлял собой доступный отнюдь не для всех оазис, где тусовались звезды поп-музыки и прочие современные знаменитости. Вокруг слышались громкие разговоры и смех. Полли разглядывала свое отражение в каждой из витрин с позолоченными рамами. Я чувствовала себя не очень уверенно в туфлях на высоких каблуках – потому что я вообще-то редко носила подобные туфли – и то и дело проверяла телефон в тщетной надежде на то, что Эмили сообщит мне, что она уже в пути.

К тому моменту, когда мы прибыли в галерею, там было уже полным-полно народу. На противоположном тротуаре стояли папарацци, которых наверняка приманили сюда люди Рандольфа. В углу располагалась бригада из программы «Культура» телекомпании Би-би-си. Рандольф стоял в самом центре помещения, облаченный в нечто вроде индийского одеяния «курта» – длинное и белое, облегающее его выпирающий живот. Его нос уже стал красно-коричневым от чрезмерного употребления алкоголя. Увидев Полли, он крикнул: «Ага, малышка, иди сюда, к папе», – и все вокруг него заохали и заахали. Я поморщилась от того, как нарочито он выставлял себя кем-то вроде великодушного гуру и заботливого родственника.

Ко мне подошла его веселая помощница Мисси. Она с извиняющимся видом улыбнулась мне, показав толстые брекеты у себя во рту.

– Так красиво одеты! Можно? – Она протянула руку Полли. – Всего лишь на минуточку. Все сгорают от желания познакомиться с ней.

– Ты не против? – наклонившись, спросила я дочь, но она, даже не оглядываясь, уже устремилась вперед – туда, где ее будут всячески обхаживать.

Я взяла стакан теплого апельсинового сока, отказавшись от предложенного мне испанского вина «Кава», и попыталась слиться с толпой. Выставка была менее шикарной, чем в прошлый раз: даже в мире искусства, похоже, бывают рецессии. Я увидела несколько знакомых лиц, получила несколько воздушных поцелуев и поздоровалась с несколькими людьми, которых я не видела с тех пор, как мы с Сидом стали жить раздельно. При этом я старалась не встречаться ни с кем взглядом надолго, чтобы не мог завязаться обстоятельный разговор. Я просто хотела увидеть новые произведения Сида, забрать Полли и уехать отсюда, но вокруг его небольших картин в этом помещении толпилось столько людей, что было трудно разглядеть издалека, что же на них изображено.

Дожидаясь своей очереди, я услышала реплику одного коллекционера:

– Смит, похоже, отошел от своего прежнего стиля, не так ли? Я весьма шокирован.

– Возможно. И не в том направлении, на которое вы, видимо, надеялись.

– Одомашнился, я бы сказал, – прошептал кто-то еще. – И в самом деле слегка разочаровывает. Он уже не так крут, как раньше. Размяк. – Они засмеялись. – Да, размяк.

Я почувствовала, как во мне закипает гнев. Его произведения, возможно, и стали другими, но не оставалось никаких сомнений в том, что он – блестящий мастер живописи, какими бы ни были эти его картины.

– Кому вообще интересна его семья? – усмехнулись собеседники. – Это не очень-то оригинальная тема.

Я отвернулась, не желая вмешиваться в этот разговор. Всегда ненавидела подобные сплетни в алчном мире коллекционеров.

Поискав взглядом Сида, я нигде его не нашла. А вот Джоли сразу бросалась в глаза: она была похожа на русалку в своем коротком, едва прикрывающем зад платье, с яркими блестками, с крохотными ракушками в волосах, заплетенных в косы. Благодаря невероятно высоким – прямо как у проституток – серебряным каблукам, она оказалась выше ростом, чем большинство присутствующих мужчин. Было сразу заметно, что она уже изрядно подвыпила: ее глаза с густо накрашенными ресницами казались остекленевшими, и она слегка пошатывалась на своих пятидюймовых каблуках-шпильках.

Тем не менее, увидев меня, она приветливо помахала мне рукой, и я помахала ей в ответ, но когда я отвернулась, то заметила краем глаза, как она шепчет что-то на ухо своему собеседнику, в котором я узнала диск-жокея с радиостанции – парня в кожаной куртке и с длинным чубом. Друг Моссов, Осборнов, Гелдофов и прочих знаменитостей этого мира. Они вдвоем переглянулись и захихикали.

Мне очень захотелось, чтобы Эмили была здесь. Допив апельсиновый сок и задумавшись, не угоститься ли все-таки вином, я в конце концов протиснулась к одной из картин.

На ней был изображен пляж. Мне показалось, что я узнала его: вроде бы это был пляж в городе Сеннен, куда мы с Сидом ходили купаться и заниматься серфингом, когда жили в Корнуолле.

А затем мое сердце едва не выскочило из груди, потому что, несмотря на темные цвета и расплывчатый силуэт, легко было понять, что на картине изображена я.

Сид никогда не рисовал меня с тех пор, как создал мой портрет вскоре после нашей свадьбы. Я смотрела и смотрела на эту картину, пока внезапно не услышала возле своего уха тихий голос Джоли.

– Думаю, ты сейчас очень гордишься, не так ли? – сказала она. – Вся выставка посвящена его близким.

Я не смогла различить, был в ее тоне сарказм или нет.

– Я прямо сгораю от нетерпения, так хочется рассмотреть все картины, – сказала я. – Ты, наверное, их все уже видела, да?

Она проигнорировала мою попытку ее задобрить.

– Знаешь, он иногда исчезает… – Она отступила на шаг, а затем наклонилась ко мне и прошептала: – Но в конце концов всегда возвращается ко мне.

– Ну да, – уныло произнесла я. – Желаю тебе в этом удачи.

– Что ты имеешь в виду? – Я почувствовала, что она вся напряглась. – Ты хочешь сказать, что я лгу?

– Нет, – тихо сказала я. – Совсем не это имела в виду.

Люди уже начинали обращать на нас внимание, и мне стало не по себе. Именно из-за этого я не хотела приходить. И тут вдруг я почувствовала в поведении Джоли что-то новое, какую-то новую динамику, которая, возможно, появилась потому, что я совершила эту глупость: снова переспала с Сидом. Хотя нет, Джоли ведь не знала, что я с ним переспала.

– Почему бы тебе попросту не отпустить его, а? – не унималась она. – Это так умиляет – то, как ты за него цепляешься… Он скоро нарисует меня. Я знаю, что нарисует. Он уже начал.

– Я уверена, что начал. Пожалуйста, Джоли… – Я пошла было прочь, но она схватила меня за руку.

А затем я увидела Сида в хорошо сидящем на нем сером костюме. Его темная шевелюра была лишь слегка укрощена, и это напомнило мне о волосах Полли. Взгляд его был, как обычно, настороженным: он словно бы ожидал каких-то неприятностей.

– Пойдем-ка, – сказал он своей подружке, а затем взял ее за руку и увел прочь.

Меня удивило то, каким ласковым был его голос, а затем меня удивило то, какая сильная ревность меня охватила. Я тут же стала презирать себя за эту ревность. Да, я совершенно зря сюда пришла. О чем, черт побери, я думала, когда решила сюда прийти, а? Я больше уже не могла смотреть на эти картины, больше не могла находиться здесь. И я почувствовала настоятельную необходимость отсюда уйти.

Я двинулась через толпу, выискивая глазами Полли, выискивая глазами какое-нибудь дружелюбное лицо… Моя дочь находилась в противоположном углу помещения. Ее кормил чипсами один из лизоблюдов Рандольфа. Я подошла к ней.

– Пойдем, Пол, – сказала я, протягивая руки к своей дочери. – Пора идти.

– Но я еще не видела папочку, – сказала она с недовольной гримасой, а затем кто-то протянул ей бутылку кока-колы и банку с арахисом, и я поняла, что убедить ее уйти отсюда будет очень даже непросто.

– Полли, нам нужно идти, малышка. Ты увидишься с папой в воскресенье. Сейчас он очень занят.

Но мой ребенок с глазами-бусинками уже увидел своего отца через окно: Сид стоял на улице с Джоли, курил и, похоже, спорил с ней, пусть даже вполголоса. Бриллианты на ее запястье ярко блестели под неоновыми огнями художественной галереи, но ее хорошенькое личико некрасиво искажалось, когда она что-то сердито говорила Сиду. Я внезапно осознала, почему, несмотря на ревность и привязанность, которые во мне еще оставались, я все же была рада, что наши с ним жизненные пути разошлись. А потому, что в отношениях с ним все всегда было таким. Все всегда было драматическим, все всегда было чрезмерно эмоциональным, напряженным и уж слишком нарочитым, показным. Сид отчаянно пытался держать всю свою боль внутри, и в результате он то и дело эмоционально взрывался в отношениях с другими людьми.

Пока я смотрела на Сида и Джоли, Полли выскользнула из моих рук, прошла через толпу, выбралась на улицу и устремилась к отцу, словно маленькая ракета. Когда он увидел ее, его лицо просветлело. Он взял ее на руки и прижался лицом к ее волосам.

Впоследствии я пришла к выводу, что именно это в конце концов вывело из себя Джоли в тот вечер. Я подошла к Сиду несколько секунд спустя, и Джоли тут же ринулась в атаку:

– Ты получила как раз то, что хотела. – Все ее очарование моментально улетучилось. – Знаешь, я никогда не доверяла людям с такой работой, как у тебя. Ты суешь свой нос в жизнь других людей. Ханж… Ханжес… – Она была слишком пьяна для того, чтобы выговорить слово «ханжеское». – Банальное вмешательство в чужую жизнь, – наконец сказала она. – Почему бы тебе не пойти на хер?

Я не знала, кому она адресовала последнюю фразу: Полли или мне. К нам подошла Мисси. Ее наверняка прислал сюда Рандольф, чтобы она проконтролировала, как здесь развивается ситуация.

– Джоли, – прошипел Сид, – следи за своей речью.

– Какого хера я должна это делать?

– Папа, – Полли посмотрела на Сида широко раскрытыми глазами, – она сказала плохое слово. Два раза!

Мисси протянула Полли руку:

– Полли, милая, пойдем со мной, хорошо?

– Нет. – Я встала между ней и своей дочерью. – Мы уже уходим.

– И правильно делаете! – выпалила Джоли. – Ты драпаешь – ты, глупая сучка.

К нам стали подходить поближе папарацци: их внимание привлекли громкие голоса.

– Не смей так разговаривать с моей мамочкой! – сердито сказала Полли, обращаясь к Джоли, а затем начала плакать.

– Если вы опубликуете хотя бы одну фотографию, я задушу вас всех голыми руками, а потом еще и подам на вас в суд! – крикнул Сид представителям прессы, но вспышки фотоаппаратов от этого не прекратились.

– Прошу вас, ребята. – Мисси повернулась к папарацци и развела руки в стороны в умоляющем жесте. – Это частное мероприятие.

Но никто ее не слушал. Для фоторепортера заснять подобную сцену из жизни знаменитостей – это просто мечта. Сегодня был их день.

Я протянула руки к Полли. Как только Сид передал ее мне, к нему подошла женщина-репортер из телепрограммы «Культура».

– У вас есть возможность дать сейчас интервью, Сид? – промурлыкала она. Кожа у нее была с идеальным загаром – ну прямо как после отдыха на французском курорте Сен-Тропе. – Мы выходим в прямой эфир в пять часов.

Выражение лица Мисси стало таким, как будто у нее сейчас будет инсульт. Я, держа свою дочь на руках, потихоньку двинулась прочь.

– Да-да, уходи, – усмехнулась Джоли. – Как он ушел от тебя. Ушел от тебя, потому что ты уже вся высохла, милая. Он знал, что его ждет кое-что получше.

Я поставила Полли у входа в магазин «Николь Фари».

– Побудь здесь секундочку, малышка, хорошо? Я кое-что забыла. – Полли отчаянно попыталась уцепиться за меня, но я уже не могла себя сдерживать, а потому оторвала от себя ее маленькие ручки. – Одну секундочку, я обещаю.

Я устремилась обратно через проезжую часть туда, где стояла Джоли, пошатываясь на своих длинных и тонких, как у олененка Бэмби, ногах, и, подойдя к ней так близко, что меня могла слышать только она, я сказала:

– Нет, глупая ты корова, в действительности это я ушла от него. Что бы он там тебе ни говорил. Заруби это себе на носу.

Затем, вернувшись к Полли, я снова взяла ее на руки и остановила первое попавшееся такси.

* * *

Уже сидя в такси, я не смогла сдержать слезы из-за нервного напряжения, которое я только что испытала. Я попыталась скрыть эти слезы от Полли, для чего нацепила старые солнцезащитные очки и позволила ей поиграть со своей губной помадой. Затем я снова позвонила Эмили.

«Пожалуйста, Эм. Где ты? На выставке случилась катастрофа. У меня такое ощущение, что я полностью потеряла над всем контроль». Горячие слезы текли по моему лицу вопреки всем попыткам их сдержать, но Полли сейчас была занята подсчетом попадающихся нам навстречу синих автомобилей, потому что я пообещала ей за это вознаграждение.

– Восемь… Девять… Одиннадцать. – С числами Полли не очень-то ладила. – Она очень рассердилась, да? Почему Джоли так рассердилась? Она была совсем некрасивая, когда кричала. – Полли снова повернулась ко мне. – Ее платье такое короткое, мамочка, правда? Я почти видела ее попу.

– О боже, – сказала я, не зная, плакать мне или смеяться. Я нашла на дне своей сумки завалявшуюся там жевательную резинку и дала ее Полли, глаза у которой тут же расширились при виде этого неожиданного угощения.

– Ты только не глотай ее. Я уверена, что Джоли скоро успокоится.

Когда такси остановилось возле нашего дома и я стала доставать из кошелька деньги, чтобы расплатиться, из-за угла на большой скорости подъехал другой автомобиль, и мое сердце сжалось, потому что это был старенький джип Эмили.

Мы с ней встали у калитки и, не говоря ни слова, просто обняли друг друга. Я никак не могла перестать плакать, но я знала, что теперь все будет хорошо, потому что Эмили была рядом со мной.

Но даже Эмили не смогла справиться с тем, что произошло потом.

Сейчас: час двадцать первый

5 часов утра

Итак, он сделал это. Рандольф донес на меня в полицию, и я вообще-то чувствую от этого облегчение. Полицейские скоро приедут, и я скажу им, что Полли и моя мать у Сида, и пусть они меня арестовывают, если захотят. Мне наплевать, я уже ни о чем не переживаю, но все же будет замечательно, если они все-таки разыщут моих близких родственников и позаботятся о том, чтобы с ними все было в порядке.

– Что сказал Сид? – спрашиваю я Рандольфа.

– Все хорошо, – отвечает он. – У них у всех все замечательно.

– Могу я ему позвонить? – Я протягиваю руку к телефону. – Пожалуйста.

Рандольф убирает телефон подальше от меня:

– Он говорит, что они все уже спят. С ними все в порядке. Правда.

– Почему бы тебе не позволить мне убедиться в этом самой?

– Сид не захочет с тобой разговаривать. – Рандольф растягивает губы в масленой улыбке. – Вот так вот, Лори. Прими это с мужеством отважной сучки, которую ты из себя корчишь.

О господи, как я ненавижу этого человека!

Я задумываюсь над тем, а не попытаться ли силой забрать у него телефон, но, откровенно говоря, мои шансы на это невелики. Сил уже не осталось, я измождена и вся покрыта синяками и ушибами от его пинков. У меня на теле сейчас больше повреждений, чем было вчера утром, когда я убежала из больницы. Я не уверена, что выдержу, если меня еще раз изобьют.

Затем появляется мысль: может, найти еще какой-нибудь телефон в этой квартире?

Но я не знаю, где их искать, и все время чувствую на себе настороженный взгляд Рандольфа.

И поэтому на двадцать первом часу поисков я в конце концов сдаюсь.

Я сижу на огромном белом диване Рандольфа, глядя в пустоту и пытаясь собраться с мыслями.

Что бы Сид ни пытался сделать со мной, единственное по-настоящему серьезное опасение возникло у меня после инцидента в художественной галерее – и раньше оно не возникало. Я стала бояться, что он причинит вред своей дочери исключительно ради того, чтобы досадить мне. Но я сейчас уверена – почти уверена, – что Полли в данный момент ничто не угрожает, раз уж так много людей знает, где она находится. Мне необходимо верить в это, но я все-таки слишком во всем запуталась. Все, что происходит сейчас, кажется мне каким-то странным и неправдоподобным.

Тем не менее перед моим внутренним взором мелькают фотографии из газет и заголовки статей об отцах, которые вдруг начинают испытывать ненависть к своим детям и убивают их. Но Сид отнюдь не испытывает ненависти к Полли. Он ненавидит только меня. Он ведь был очень сердит, когда мы встречались в последний раз. Таким сердитым я его раньше никогда не видела. Он рассвирепел из-за того, что рядом со мной появился Мэл, и из-за того, что я собралась лишить его возможности общаться с Полли.

Рандольф включает телевизор, чтобы узнать биржевой индекс «Файненшл таймс». Затем он выбирает канал новостей. Сюжеты о Сирии и Южном Судане. Сюжет о роли, которую играет промышленность в глобальном потеплении. Сообщения о событиях в Великобритании. Сюжет про полк, в котором служил принц Гарри в Афганистане.

И затем сюжет обо мне.

Я сажусь и слушаю. Многое не соответствует действительности. Я вижу фото плачущей Пэм Саутерн, выходящей из больницы. Меня начинает тошнить. Персонал «Форест Лодж» рассказывает о пожаре. Я вонзаю ногти себе в ладони.

«Власти все еще пытаются установить причину пожара, – говорит одетый с иголочки репортер. – А тем временем Лори Смит разыскивает полиция, чтобы допросить. Поначалу считалось, что она погибла, но затем выяснилось, что в действительности погибла не она, а ее подруга Эмили Саутерн, которая находилась с ней в одном гостиничном номере. Предполагается, что в этом номере произошла какая-то борьба, хотя пожарные и отказываются это подтвердить, поскольку огонь серьезно повредил здание, так что трудно в чем-либо разобраться. Лори Смит после этого уже видели, но ее местонахождение в данный момент неизвестно, хотя она вроде бы находится в Лондоне».

На экране появился мрачный полицейский из объединенного отряда полиции графств Корнуолл и Девон.

«Очень даже возможно, что миссис Смит пребывает в состоянии сильного шока, не исключено также, что она получила в тот вечер какие-то повреждения физического характера, например надышалась дымом. Она нуждается в срочной медицинской помощи. Мы просим всех сообщить нам, если вы увидите где-нибудь Лори Смит».

– Как гуманно! – усмехается Рандольф. – Лично я думаю, что лучше было бы отвезти тебя в психушку.

– Ой, заткнись! – вспыхиваю я.

На экране появляется женщина, а ниже надпись: «Подруга Лори Смит». Мои глаза едва не выскакивают из орбит.

Сьюзан О’Брайен.

«Я ее толком не знала, – торжественно заявляет она репортеру. – В смысле, я думала, что знаю ее, но, как выяснилось, она дурачила нас всех. Она очень умная и коварная женщина. Очень опасная, сказала бы я».

– Еще одна твоя поклонница, да, дорогая Лори? – ухмыляется Рандольф.

– Господи Иисусе!.. – бормочу я. – Они вообще проверяют, у кого берут интервью? Да это же клевета!

– Вовсе нет. – Рандольф мерзко смеется. – Ты и в самом деле опасная. Лично я могу дать показания о том, как ты меня избила.

– Ой, прости меня, Рандольф, – говорю я, сладко улыбаясь ему. – Сам-то ты такой джентльмен.

Он выключает телевизор.

– Полицейские не торопятся, да? – У меня во рту пересохло, в желудке пусто, я чувствую себя совсем ослабевшей. – Можно я налью себе выпить?

– Делай что хочешь. – Он пожимает плечами, но идет вслед за мной на кухню и демонстративно убирает куда-то острые кухонные ножи. – На всякий случай, – с гнусной улыбкой говорит он.

Я оставляю это без комментариев, осматривая кухню в поисках телефона.

Кухня здесь небольшая и примыкает к главной комнате. На фоне великолепия всей квартиры это настоящая помойка. Мусорное ведро жутко воняет, и поэтому я открываю окно. Мотыльки, трепыхавшиеся у оконного стекла без всякой надежды вырваться отсюда, вылетают на свободу.

Рассвет еще не наступил. Я включаю электрический чайник и смотрю через окно на платаны, думая при этом, что я еще никогда в жизни так сильно не уставала, даже когда рожала Полли, потому что после родов по крайней мере можно было полежать. Затем мой взгляд останавливается на чем-то блестящем возле флакона с чистящим средством «Фея». Я присматриваюсь и вижу, что это женский браслет с бриллиантами. Видимо, вещица одной из любовниц Рандольфа, хотя, откровенно говоря, я часто задавалась вопросом, а не предпочитает ли он мужчин. Мужчин вроде Сида.

Я наливаю чай в чашку и сажусь с ней на диван. А затем в дверь звонят.

Это пришли полицейские. Я иду навстречу своей судьбе, но при этом, откровенно говоря, даже чувствую облегчение оттого, что вырвалась из тисков Рандольфа.

Тогда: Мэл и Сид

Мы все одинаковые – мы, люди, – но при этом весьма отличаемся друг от друга. Одни и те же невзгоды разбивают нам сердца и губят нас, но при этом каждый человек несчастен по-своему. Я безуспешно пытаюсь понять собственную судьбу – на это у меня, наверное, уйдет целая жизнь, – а вот чужая судьба кажется мне вполне ясной. Но, в конечном счете, если мы не пытаемся понять свою судьбу – пусть даже и безрезультатно, – это означает, что мы уже давно мертвы.

Я поспешно сняла зеленое платье, как будто именно оно принесло все те неприятности, которые я пережила сегодня вечером, и когда я аккуратно вешала его в шкаф, мне вспомнилось, как сильно рассердилась Джоли. Что конкретно вызвало ее вспышку гнева? Может, постоянное нервное напряжение и неопределенность в ее совместной жизни с Сидом? Я знала, как это влияет на психическое состояние: могут сломаться даже самые сильные духом женщины. Но вообще-то я очень мало знала об этой девушке – только то, что она выросла в сельской местности в Глостершире[61], что на ее внешность обратили внимание, когда она училась в престижном Челтнемском женском колледже, что она какое-то время работала моделью, а затем вдруг стала популярной после выхода своего первого сингла. Да, а еще ей симпатизировал Джей-Зи[62].

Расположившись на первом этаже за кухонным столом, мы с Эмили стали пить чай, не разговаривая при этом ни о Сиде, ни о Джоли, ни о событиях последних нескольких дней. Мы просто смотрели на то, как Полли разрисовывает динозавриков, пока она случайно не капнула растаявшим сливочным маслом со своего гренка на изображение стегозавра, и капля эта растеклась по бумаге. Полли горько расплакалась.

– Она устала, – сказала я, усаживая Полли себе на колени и вытирая ее слезы. – Слишком много переживаний для одного вечера.

– Я уложу ее в постель, – предложила Эмили.

– Мне нужно, чтобы мне прочли еще одну главу книжки «Джеймс и гигантский персик». – Полли шмыгнула носом. – Хотя бы одну главу. И ты можешь прочесть еще раз тот отрывок, в котором тетушка Спайкер попадает в неприятности?

– Пойдемте, мадам. – Эмили взяла ее на руки и поцеловала. – Посмотрим, что можно сделать.

Я немного прибрала на кухне и затем крикнула, чтобы меня услышали на втором этаже:

– Я сбегаю в магазин, Эм, а то у нас не хватит молока на завтрашнее утро!

– Хорошо! – крикнула в ответ Эмили. – Значит, увидимся через несколько минут. Купи печенья, ладно?

На улице к ночи уже похолодало, но я с удовольствием вдохнула стылый воздух. До Рождества осталось не так уж много времени, и я подумала, что необходимо поговорить с Эмили о том, как мы его проведем. Это будет первое Рождество после того, как мы с Сидом стали жить раздельно. Печальные жизненные вехи после нашего расставания в последнее время то и дело привлекали мое внимание как своего рода антитеза вех счастливого брака.

Я купила в магазине на углу молока и шоколадного печенья и затем пошла обратно домой. На несколько секунд я остановилась на дороге, чтобы вытряхнуть камешек из туфли. Позади меня притормозил и посигналил фарами какой-то автомобиль. Я поспешно двинулась дальше.

Автомобиль тоже тронулся. Я оглянулась. У меня возникло неприятное чувство, что это снова Сьюзан. Я ускорила шаг, а последние пятьдесят метров преодолела едва ли не бегом и, осознав, что забыла взять ключи, позвонила в дверь.

Когда Эмили ответила на звонок по домофону, голос у нее был слегка встревоженный.

– К тебе пришли, – прошептала она. – Я пыталась от него избавиться, но он очень настырный.

Мое сердце громко стучало, когда я зашла на кухню.

Но это был не Сид. Это был Мэл.

– Мэл… – устало начала я, но он протянул руку, чтобы заставить меня замолчать.

– Пожалуйста, Лори, позволь мне сказать то, ради чего я сюда пришел, и затем я уйду. Обещаю, что уйду. У меня в любом случае мало времени. Я на выходных уезжаю, и мне необходимо сказать это сейчас.

Я смягчилась. В конце концов, я ведь все время твержу своим клиентам, что завершать отношения нужно цивилизованно.

– Хорошо. – Я села за стол. – Давай.

Я услышала, как Эмили ходит по второму этажу, а затем тихо забормотал телевизор, и я почувствовала огромное облегчение оттого, что Эмили находится здесь. Мелькнула мысль, что мне, наверное, следует предложить ей жить вместе.

– Лори, ты где? – Мэл чуть заметно улыбнулся. – Ты не слушаешь, да?

– Извини. – Я посмотрела на него. – Я тебя очень внимательно слушаю, Мэл. Правда.

– Буду краток. – Он потер ладонями лицо. – Я знаю, что ты устала, и, видит бог, я тоже устал. Просто хотелось лично сказать тебе, что я ненадолго уезжаю в США – в командировку. Буду обучать каких-то компьютерных фанатов в Висконсине. Мне необходимо уехать на некоторое время, чтобы дать Сьюзан возможность немного успокоиться.

– А-а, ну да, – сказала я. Я поковыряла пальцем сучок в древесине своего стула. – Бедняжка Сьюзан. Тебе известно, что она официально подала на меня жалобу?

– Да. – Судя по его виду, ему стало очень неловко. – И я уже даже не знаю, как извиняться. Но, видишь ли, такое происходит не в первый раз.

– Со мной – в первый раз.

– Да, но она так делала и раньше. Как-то она заподозрила, что у меня роман с одной из учительниц Леонарда в его бывшей школе. Тогда она тоже подала жалобу.

– О господи! – Мне вспомнились спокойные манеры Сьюзан. – Жаль ее. Похоже, она очень нуждается в психологической помощи.

– Да, я знаю, – уныло произнес он. – Но она всегда отказывалась куда-либо обращаться. И она патологически ревнива. Именно по этой причине я от нее ушел. Или это была одна из причин.

Когда я пристально посмотрела на него, он спокойно выдержал мой взгляд. Я подумала, что нужно выбрать, кому из них двоих верить: один из них, по идее, должен говорить правду. При этом Сьюзан проявила себя человеком крайне неустойчивым психически, а Мэл вообще-то не сделал мне ничего плохого.

– А как насчет Вехера, Мэл? – спросила я. – Как такое могло произойти? Уж очень странное было совпадение.

– Я до сих пор и сам толком не знаю, – сказал он. – Думаю, это и в самом деле было совпадение. Сьюзан, по-моему, увидела рекламу того дома на доске объявлений в Вейл-центре.

Я припомнила разговор с Робертом.

– Но что она делала там?

– Ей кто-то посоветовал снова обратиться к психотерапевту, чтобы тот помог ей преодолеть ее одержимость. Мы с ней перед этим долго рассуждали о том, как проведем последний совместный отпуск – главным образом ради Леонарда. Чтобы смягчить удар. Я клянусь, я не знал о том, что туда ездила ты…

– Но Полли написала наш адрес в книге посетителей.

– Думаю, этот адрес заметила Сьюзан. И вспомнила тебя. Наверное, она до этого видела тебя на фото в газетах с твоим… с твоим бывшим. – Он со смущенным видом посмотрел куда-то в сторону. – Она попросту возненавидела тебя.

– Почему?

– А разве от нее можно ожидать чего-то логичного? Я уже давно понял, что нет. Я не знаю, Лори. Она обвиняла психотерапевтов, консультирующих семейные пары, во всех смертных грехах. Говорила, что от бесед с ними становится только хуже. Проклинала всех, кроме себя самой.

– Тогда почему ты переехал сюда? В эту часть Лондона.

– Я тебе уже говорил, что на работе ее перевели в другое место. Это произошло совершенно неожиданно, после отпуска. Я просто переехал вслед за ней, чтобы быть поближе к Леонарду. Когда я ушел от нее, она сказала, что ей необходимы перемены, а мне было все равно, в какой части Англии снимать дешевую квартирку, если при этом я буду находиться рядом со своим малышом.

В дверь позвонили. Кого это, черт побери, еще принесло? Я встала, но тут же услышала, как Эмили подошла к двери и открыла ее.

Послышался приглушенный разговор, который продолжался минуту-другую, а затем голос Эмили стал более громким и сердитым.

– Извини, – сказала я Мэлу, – пойду-ка я лучше…

На пороге стоял Сид. Судя по позе Эмили, она пыталась не позволить ему зайти.

– Я просто хотел объяснить… – сказал Сид. Он выглядел измученным – как будто не спал целую неделю.

– Объяснить что? – спросила я через плечо Эмили. – Полли уже в постели. Иди домой, Сид.

– Пойду. Я хочу извиниться за поведение Джоли.

– Хорошо. Извинение принято. Закрой дверь, Эм.

– Я не могу поверить, что ты прячешься за спиной любовницы, – пробурчал Сид.

– Любовницы? – одновременно переспросили мы с Эмили.

– Что ты вообще здесь делаешь, а? – сказал Сид, недружелюбно глядя на Эмили.

– Любуюсь тобой, – язвительным тоном ответила она, но было видно, что его выпад ее поразил. – Я оставляю это на тебя, Лори.

Повернувшись, она ушла вглубь дома, что меня удивило: обычно она не пасовала перед Сидом.

– Я лишь хотел сказать… Относительно Джоли. Это только… Она… – Сид провел рукой по волосам, которые были уже не такими блестящими, как раньше. – У нее совсем недавно случился выкидыш. На прошлой неделе. И это ее потрясло. Кроме того… Ну, она явно слишком много выпила сегодня вечером. И от этого она слегка…

– Ничего страшного, – перебила его я. Я не хотела об этом слышать: мне было тяжело даже представить, что у Джоли родится ребенок от Сида. – Это вполне можно понять. Выкидыши – это ужасно. Мне жаль, что с ней произошло подобное.

Последнюю фразу я пролепетала очень неуверенно.

– Я просто… На открытии выставки… Я совсем не хотел, чтобы ты оказалась в такой неприятной ситуации.

– О-о, Сид. – Мы уставились друг на друга с тоскливым видом. – Черт возьми, все так сложно…

– Да уж…

– Знаешь, – сказала я, с трудом заставляя себя смотреть на него, – я думаю, было бы лучше, если бы ты некоторое время не виделся с Полли. Пока ситуация не… – Я поискала в уме подходящую формулировку. – Пока Джоли не успокоится.

– Что-что?! – взорвался Сид.

А затем его глаза сузились: он смотрел на что-то позади меня, и мое сердце сжалось, когда я осознала, что из кухни вышел Мэл.

– А он, черт побери, что здесь делает?

– Откровенно говоря, Сид, тебя это не касается.

– Я тебя спрашиваю.

– А я тебе отвечаю. Тебе лучше уйти.

– Я не собираюсь никуда уходить. Это, черт возьми, мой дом.

– За который ты уже не выплачиваешь ипотеку.

– Это не важно.

– А что тогда важно? Что мне не дозволено иметь друзей, да? Веди себя как взрослый человек, Сид.

– Это ты, черт бы тебя побрал, веди себя как взрослый человек!

– Не разговаривай с ней так, – спокойно сказал Мэл. – По-моему, она хочет, чтобы ты ушел.

– Неужели? – Сид едва не оскалился. – А тебя что, кто-то спрашивал?

– Никто не спрашивал. Но я не думаю, что подобным образом можно разговаривать с леди.

– Неужели? Я не вижу здесь никаких леди.

– О-о, ради бога, – засмеялась я, хотя не очень понимала, в чем смысл шутки.

– Знаешь что, приятель? – произнес Мэл уже не таким спокойным голосом. – Ты слышал, что сказала Лори. Пожалуйста, перестань оскорблять ее и, пожалуйста, уйди.

– Я скорее убью тебя, Лори, чем позволю видеться с этим типом.

И вдруг Сид бросился к Мэлу, оттолкнув меня при этом так, что я упала на пол. К тому моменту, когда я поднялась на ноги, Сид уже вцепился Мэлу в шею, и, хотя Мэл был покрупнее, Сид так рассвирепел, что это придало ему недюжинную силу.

– Не трогай его! – крикнула я и потащила Сида за одежду назад, но он отпихнул меня, и я снова упала и ударилась о стену, удивившись тому, каким невероятно мощным был этот толчок.

Мэлу удалось оторвать одну руку Сида от своей шеи, после чего он принялся бить его куда попало, но Сид все выдерживал. Он был неистовым – как демон или как бойцовские собаки, драку которых я однажды видела в парке.

А затем послышался громкий треск: Эмили ударила Сида вазой по голове.

Сид упал на спину, тяжело дыша, и по его лицу потекла кровь. Мэл тут же встал над ним, а затем я услышала, как кто-то захныкал. Подняв взгляд, я увидела, что на верху лестницы стоит Полли. Засунув большой палец в рот, с плюшевым медвежонком в руке, она во все глаза смотрела на нас.

– Все в порядке, малышка, – сказала я и подбежала к ней по ступенькам. – Папочка просто упал.

Сид выдавил из себя слабую улыбку и задрал рубашку, чтобы вытереть с лица кровь.

– Со мной все в порядке, Пол. Я приду к тебе наверх через минуту, – хрипло произнес он. – Я никуда отсюда не уйду.

Мэл посмотрел на меня:

– Я думаю, что в таком случае следует уйти нам.

– Да, пожалуй, следует, – ухмыльнулся Сид. – Потому что я остаюсь здесь.

И тут во мне как будто что-то щелкнуло. Этот дом, испорченный нашей неудавшейся любовью, стал непригодным для меня и Полли. Сид по-прежнему был психически неуравновешенным, причем, пожалуй, даже в большой степени, чем раньше. Я знала, что мне необходимо на некоторое время запретить ему видеться с дочерью, хотя и осознавала, что как раз эти слова привели его в ярость, а от чувства вины мне хотелось забиться куда-нибудь в угол.

Я натянула на Полли красный кардиган поверх пижамы и, взяв ее на руки, пошла вслед за Мэлом к его машине.

– Мне необходимо уйти, Эм, – прошептала я Эмили, и та кивнула. Ее лицо было мертвенно-бледным, и она все еще держала кусок разбитой вазы в руке.

– Я наведу тут порядок, – сказала она. – И затем закрою входную дверь на замок.

– Спасибо. Я позвоню тебе от мамы.

– Жаль, что это не произведение Грейсона Перри[63], – сказал Сид, когда я вела всхлипывающую Полли вниз по ступенькам в сад.

Мэл отвез нас в свою убогую квартирку. Там мы с Мэлом выпили чаю, а Полли – какао. Она уже успокоилась и сидела у меня на коленях в подавленном молчании, пока я пыталась собраться с мыслями. В конце концов я позвонила маме.

– Мы можем к тебе приехать? – спросила я у нее, и Мэл предложил отвезти нас к ней.

– Этого автомобиля у меня уже скоро не будет, – сказал он, пытаясь разрядить возникшее напряжение. – Теперь у меня есть повод для того, чтобы купить мотоцикл, когда я вернусь из США.

– Ну да, – рассеянно сказала я. – Я видела тебя недавно на мотоцикле.

– Я взял его на тест-драйв. Мне всегда хотелось иметь мотоцикл «Дукати». Сюзи была категорически против, но, понимаешь ли…

– Ваши отношения давно умерли, – сказала я.

– Да, умерли.

Он завел двигатель и выехал на дорогу.

Позади нас завелся двигатель еще одного автомобиля. Я не захотела оглядываться. Ясно, что за нами увязалась ведьма по имени Сьюзан, но мне было наплевать.

Я не могла разговаривать с Мэлом. Мне нечего было ему сказать. Единственное, о чем я переживала в данный момент, – так это о своей дочери.

То, что происходит в последнее время, нужно наконец прекратить. Прекратить навсегда.

Сейчас: час двадцать второй

6 часов утра

– Пожалуйста, – прошу я, выходя в это раннее утро на темную и холодную улицу, ослепленная светом уличных фонарей, – не могли бы вы выяснить, где находятся моя мать и моя дочь?

Я даю полицейским адрес Сида и номер его мобильного телефона. Они сажают меня на заднее сиденье полицейского автомобиля, но при этом не делают ничего особенного, например не надевают на меня наручники, а потому никто в Холланд-Парке не обращает на нас внимания, не высовывается из окон и не глазеет на нас. Богатым людям, пожалуй, скорее свойственно прятаться, чем высовываться. Меня везут мимо Королевской оперы на Боу-стрит, а в участке усаживают в маленькой унылой комнате и приносят мне чай в пластиковом стаканчике. Затем меня расспрашивают о пожаре.

– Я ничего об этом не знаю, – решительно заявляю я. – Все, что мне известно, – так это то, что мы легли спать, а затем я встала, чтобы сходить за обезболивающими средствами для Эмили. Они остались в автомобиле. К тому моменту, когда я вернулась к нашему номеру, уже сработала пожарная сигнализация, и я не смогла открыть дверь.

– Какую дверь?

– Дверь нашего номера. Ее то ли закрыли на замок, то ли подперли чем-то изнутри.

– Еще пока рано однозначно утверждать, почему дверь не открывалась, если мы вообще когда-либо сможем это установить, – говорит полицейский с редкими волосами, которого зовут Келли; он сержант уголовной полиции. – Огонь сильно повредил автоматику дверей.

– Не знаю, по какой причине, но карточка-ключ не срабатывала.

– Вы уверены?

– Да, уверена.

Однако правда состоит в том, что очень трудно помнить отчетливо всю череду жутких событий. Правда состоит в том, что в тот вечер мы с Эмили распили за ужином бутылку вина и к тому времени, когда мы легли спать, я была слегка пьяна.

Впрочем, ясно одно: во всем теперь виновата я.

– Вы утверждаете, что вышли из номера по собственной воле?

– Эмили попросила меня принести таблетки из бардачка ее джипа. У нее началась мигрень. Видимо, она выпила слишком много красного вина.

– Тогда почему вы пустились в бега? – спрашивает сержант Келли. Я замечаю у него на галстуке следы яичного желтка. – Почему вы скрылись, ведь такой поступок создает впечатление, что вы виновны?

– Потому что я тогда думаю… то есть, я тогда думала… – Я так устала, что не могу даже употребить глагол в грамматически правильном времени. – Я думала, что кто-то пытается меня убить, и, кроме того, мне нужно было разыскать свою дочь.

– Кто хотел вас убить, по вашему мнению?

– Я… я не знаю. – Я не желаю, чтобы этот полицейский решил, будто я еще более безумна, чем ему казалось раньше. Я желаю выбраться отсюда и разыскать Полли, после чего я буду готова разбираться со всеми обвинениями и подозрениями. – Для этого много причин. В последнее время моя жизнь полна стресса. И по дороге в отель кто-то пытался отправить нашу машину в кювет.

Он смотрит в свой блокнот.

– Да, я вижу, что вы подали жалобу по этому поводу в Тавистоке. Два дня назад?

– Да. Но никто не отнесся к этому сколько-нибудь серьезно.

– Вы упомянули своего мужа.

– Да, упомянула, – неохотно соглашаюсь я. – Но меня попросту проигнорировали.

– Хорошо, мы разберемся.

– А какой в этом смысл? – Я недоверчиво качаю головой. – Вообще-то уже поздно.

Раздается стук в дверь, и в помещение заглядывает низкорослый жилистый мужчина.

– Можно на одно слово, сержант?

Сержант Келли извиняется и ненадолго выходит в коридор. Вернувшись, он говорит:

– Думаю, вам будет приятно узнать, что мои коллеги видели вашу дочь и что у нее все хорошо.

Меня сотрясает неудержимая дрожь, руки тоже начинают дрожать.

– А моя мать? – спрашиваю я.

– С вашей матерью, похоже, все в порядке, но в данный момент она проходит обследование в государственной больнице.

– Почему?

– Точно не знаю. Думаю, это просто мера предосторожности. Мы постараемся выяснить все как можно быстрее.

Я встаю и затем быстро сажусь, чувствуя, как от лица отхлынула кровь.

– Возьмите из машины баночку кока-колы, – говорит Келли сидящей в углу женщине-полицейскому. – И шоколад. Послушайте, миссис Смит, – обращается он ко мне, когда мне становится чуть лучше. – Я понимаю, что все эти события были весьма драматическими. И в данный момент нет никаких доказательств того, что вы являетесь непосредственной виновницей пожара.

– Потому что я, черт побери, ничего не поджигала, – начинаю сердиться я. – Вы что, и в самом деле думаете, что я хотела убить свою лучшую подругу? Зачем мне это делать?

– Да, вы, безусловно, правы. Но…

Женщина-полицейский возвращается с шоколадным печеньем «Твикс» и баночкой кока-колы. Внезапно ощутив, что вот-вот умру от голода, я тут же набрасываюсь на еду.

– Как я уже говорил, мы все-таки подозреваем, что был совершен поджог, – осторожно продолжает полицейский. – Пока руководство пожарной бригады не установит причину пожара, кое-какие сомнения останутся.

– Почему?

– Этот пожар, по-видимому, начался где-то возле вашего гостиничного номера.

Значит, я была права.

– Откуда вам это известно?

– В данный момент я не имею права вам это сказать.

Почему все полицейские изъясняются какими-то книжными фразами?

– Ну так что? Что это означает лично для меня? Я арестована?

– Нет, – говорит он. – Не арестованы. Но тот факт, что вы скрылись, отнюдь не свидетельствует в вашу пользу. Я обязан вас освободить, но советую вам находиться там, где мы могли бы при необходимости с вами связаться.

У меня вдруг пропадает желание доедать «Твикс».

– Я убежала, потому что была испугана. И для того, чтобы разыскать свою дочь. – Я очень устала, и мне уже наплевать, верит он мне или нет. Я просто хочу найти Полли. – Пожалуйста, скажите, где сейчас Полли?

– Насколько я понимаю, у своего отца в Ислингтоне.

– Что? – переспрашиваю я и снова встаю. Меня охватывает гнев. – Ей, черт побери, не следует там находиться. Как я уже говорила раньше, вам нужно допрашивать его, а не меня.

– Почему? Какие у вас основания для такого заявления?

– Потому что он в тот вечер находился в Сент-Айвсе. И я уверена: на том мотоцикле был именно он.

– Ага. – Судя по виду сержанта Келли, он утомлен не меньше меня. – Сид Смит во время этого пожара находился в Сент-Айвсе. И что это доказывает?

– Это менее чем в ста милях от отеля, в котором мы жили.

– Я имею в виду, зачем ему причинять вред вам или вашей дочери?

– Я ведь сказала ему, что он не сможет с ней видеться. И он всерьез разозлился на меня. К тому же у него ужасный характер. И… он вечно все делает не так.

– Миссис Смит, – говорит полицейский усталым голосом, – мы будем продолжать наше расследование, я вам это обещаю. Допросим всех, кто имеет к этому какое-либо отношение.

– Послушайте, – спохватываюсь я, – можно мне позвонить дочери? Мне очень нужно с ней поговорить.

На мой звонок отвечает Джоли.

– Где Сид? – спрашиваю я.

– Вышел, – сухо говорит она в ответ.

– В такое время?

– Ему пришлось везти твою мать в больницу.

Тон ее голоса очень холодный.

– Он ее туда повез? – Мой мир снова вот-вот рухнет. – Ты видела ее? С ней все в порядке?

– Думаю, что да. У нее лишь учащенное сердцебиение. Мне кажется, она просто измотана. А еще она… ну, ты понимаешь… уже старая.

– Понятно. – Я делаю глубокий вдох. – Пожалуйста, позови к телефону Полли.

– Она уже спит.

– Пожалуйста, Джоли. Мне нужно убедиться, что у нее все хорошо.

Я слышу, как Джоли зовет Полли. Та подходит к телефону и берет трубку. Голос у нее заспанный.

– Пол, – говорю я, и, когда она спрашивает в ответ «что?», мои глаза наполняются слезами.

Мне хочется каким-то образом перетащить ее по телефонной линии сюда, ко мне, и я никогда в жизни не хотела ничего так сильно. Я кусаю губы, чтобы не расплакаться.

– Где ты, мамочка? – спрашивает Полли. – Я встречалась с Минни Маус. И мне дали леденец размером с мою голову, но я затем уронила его, и он раскололся на две половины.

– Великолепно. Я сейчас приеду, милая. Ложись в постель, и я приеду к тебе очень-очень скоро.

Положив трубку, я ощущаю во рту привкус крови. Моей собственной крови. Сержант Келли испуганно вздрагивает, потому что он в это время доедал остатки яйца по-шотландски[64], думая, что я этого не замечаю.

– Мне можно идти? – спрашиваю я, и он кивает головой, покрытой редкими волосами.

– Но, пожалуйста, больше не исчезайте, – повторяет он. – Мы должны иметь возможность с вами связаться.

Уже выходя, я замечаю, что он косится на недоеденный мною «Твикс».

Я выхожу из полицейской машины на Аппер-стрит, благодарю полицейских, иду по Кросс-стрит по направлению к дому Сида и, остановившись у входной двери, кладу палец на звонок – и только в этот момент меня осеняет.

Браслет, лежавший у Рандольфа на подоконнике. Браслет с бриллиантами. Я видела его раньше. Он принадлежал Джоли.

Тогда: грандиозный побег

За день до того, как я заявила Сиду, что все кончено, и как раз после того, как я съездила с Бев в Кент, мама сказала мне: «Ты боишься собственной тени».

А затем моя энергичная и расторопная мамочка, которая никогда не плакала, – а точнее, всегда ухитрялась прятать от меня слезы, когда я была ребенком, – села за кухонный стол напротив меня и разрыдалась.

– Я морально не готова смотреть на это, Лори. Я не готова смотреть, как он делает с тобой то, что делал со мной твой отец.

– Он не такой плохой, как папа, – тихо произнесла я.

– Пока еще не такой. – Она пожала плечами, вытерла нос платком, который всегда носила с собой, скомкав и засунув в рукав, и сказала: – Но это погубит тебя, милая. Это погубит тебя рано или поздно.

– Все не так плохо, мама.

– Неужели? Я вижу это в твоих глазах. Ты едва ли не вскакиваешь, когда кто-нибудь заходит в комнату.

Что, в самом деле? Я так глубоко погрузилась в катастрофу своего брака, что уже не могла видеть вещи такими, какие они есть.

– Но… мне кажется… что я ему нужна, – уныло произнесла я. – Ты же знаешь, какой он непутевый. Как он выживет?

– Он выживет, – сухо сказала мама. – У него есть природный дар выживания. Вспомни, через что он уже прошел. Он дожил до тридцати лет без твоей помощи, Лори. С ним все будет в порядке. – Она встала, чтобы положить чайные чашки в раковину. – Ты думаешь, что не сможешь жить без него, но правда состоит в том – и я знаю это, Лори, поверь мне, – правда состоит в том, что ты сейчас не живешь по-настоящему. Ты всего лишь существуешь.

Я закрыла лицо ладонями.

– Кроме того, – сказала она, обернувшись, – у него есть Полли. Полли – это, по-моему, его спасение.

Вот это уж точно была правда. И именно это так напугало меня некоторое время спустя.

* * *

В субботу утром, то есть на следующий день после выставки и ужасной драки в моем доме, я оставила Полли у мамы и поехала домой, чтобы оценить нанесенный ущерб и взять кое-какие вещи.

Я попыталась позвонить Эмили перед тем, как легла спать. Она не ответила на звонок, но чуть позже прислала мне текстовое сообщение, что все в порядке, что она заперла дом, после того как Сид все-таки ушел, и что она поговорит со мной завтра.

Когда я зашла в коридор, мне показалось, что у моего дома какой-то странный угрюмый вид – как будто он осознавал, что его счастливые дни уже позади. Почти не было видно каких-либо следов недавней драки, если не считать нескольких царапин на стене да покрытой кровавыми пятнами куртки Сида, висящей на перилах лестницы. Куски разбитой вазы Эмили сложила в пакеты из супермаркета «Теско» и оставила на кухонном столе. Мэл по пути в аэропорт прислал мне текстовое сообщение, а я в ответ поблагодарила его за помощь, которую он оказал мне вчера вечером.

Я взяла куртку Сида и посмотрела на кровь на воротнике. Затем, с курткой в руках, я села на ступеньки и задумалась над тем, как, черт побери, такое могло произойти и что мне теперь делать. После этой драки мне в первую очередь казалось, что мне нельзя оставаться одной и что нам с Полли нужно пожить у моей мамы. Посидев на ступеньках еще минуту-другую, я позвонила Эмили и договорилась встретиться с ней в кафе Робин.

Когда я уже клала сумку в багажник своего автомобиля, у своей калитки появилась соседка Маргарет.

– Ох, слава богу, что с вами все в порядке, – сказала она. – Могу я предложить вам чашку чая?

– Это очень любезно с вашей стороны, – смущенно ответила я, – но мне необходимо к Полли. Я оставила ее у своей мамы.

– Вчера вечером я очень разволновалась. Так разволновалась, что едва не позвонила в полицию.

– Извините, если мы доставили вам беспокойство.

– Надо сказать, я еще никогда не слышала таких грубых разговоров.

Я захлопнула крышку багажника.

– Просто даже и не знаю, как извиниться. Это больше не повторится, я вам обещаю. Думаю, мы скоро вообще отсюда съедем.

– Жаль, – сказала она, хотя выражение лица у нее было такое, как будто ей вовсе не жаль. – Я должна вам сказать, что, после того как вы уехали, появилась другая девушка. Она тоже выражалась очень грубо.

– Какая девушка?

– Довольно высокая. Я не стала ее рассматривать. Она стояла на улице и вопила во все горло.

Я смутилась.

– Правда? А вы запомнили, как она выглядела?

– Кое-что запомнила.

– Симпатичная? Метиска?

– Темнокожая, вы имеете в виду? По-моему, нет, не темнокожая. Было плохо видно, и я не хотела проявлять чрезмерное любопытство… – Она замолчала, слегка нервничая.

– Но ведь трудно этого не увидеть, если выйти на ваш порог, – сказала я.

– Да, верно. – Она, похоже, почувствовала облегчение. – Она точно была белая. С длинными волосами.

– Что она говорила? – Я открыла дверцу со стороны водителя.

Маргарет Хендерсон слегка зарделась.

– Чего она только не говорила! Очень много грубых слов, главный смысл которых, боюсь вам сказать, заключался в том, что она хочет, чтобы вы горели в аду.

– О господи! – Я уже ничему не удивлялась. – И что произошло потом?

– Она снова и снова стучала в дверь, но ей никто не ответил. Тогда она села на ступеньки и расплакалась. Затем она ушла. С весьма грустным видом.

– Я очень и очень сожалею, – сказала я. – Это было… странное время. Вы будете рады избавиться от нас.

– Вовсе нет, дорогая, – сказала она, и под ее выразительным взглядом мне вдруг почему-то захотелось плакать. Уходя, она погладила меня по руке.

* * *

Эмили уже пришла в кафе Робин и сидела в углу в замшевой куртке с бахромой и в солнцезащитных очках. Перед ней стояла чашка с капучино.

– Ты, я вижу, все еще в роли Бедовой Джейн[65]. – Я села напротив нее. – Не хватает только лошади. Вид у тебя жутко усталый.

– Похоже, я вчера вечером слишком много выпила, когда пришла домой, – уныло сказала она. – Надо сказать, я чувствовала себя слегка… потрясенной после всей этой драмы.

– Да, и я тоже. Мне очень жаль, что пришлось бросить тебя там, но мне было необходимо увезти оттуда Полли.

– Да ничего страшного.

– Что произошло? Соседка рассказала мне, что кто-то кричал на улице…

– Правда? – Вид у Эмили стал ошеломленным. – Я лишь прибрала там на скорую руку после того, как Сид испарился оттуда, – вот и все, что мне известно.

– Наверное, это была полоумная жена Мэла.

– А-а, ну да, – сказала Эмили. – Доблестный Мэл-спасатель. Он, похоже, был… довольно любезен, да?

– Когда именно? Когда Сид пытался его убить?

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– О господи, бедный парень, – сказала она. – Не знал, на что нарывается.

– Не думаю, что он станет следующим большим этапом в моей жизни, особенно после вчерашнего вечера. Как бы там ни было, он уехал в Америку, ненадолго. А я, кроме всего прочего, не горю желанием иметь дело с новым персонажем «Безумных мотивов»[66].

– С новым персонажем «Безумных мотивов»? Это ты о ком?

– О его бывшей жене Сьюзан. Она чокнутая.

– А-а, ну тогда, пожалуй, спокойствие пойдет тебе на пользу. Но я все же подумала, что он вроде бы славный малый. А со славным малым можно иметь дело.

Робин принесла мне чай, и мы с Эмили какое-то время сидели молча. Я думала о Мэле. Он и вправду был славным малым, но все, что касалось его и моего отношения к нему, казалось мне жутко запутанным. Я не была к этому готова, хотя и жаждала найти другого спутника жизни. Ничто не должно быть таким запутанным. И я все еще не знала, доверяю ли я ему.

Доверие. Это понятие сейчас казалось мне забавным.

– Мне, возможно, придется съесть пирожное, – сказала я чуть позже.

– Ну, такое желание достойно и французских королев. Послушай, Лори… – Эмили сняла солнцезащитные очки, словно убирая маскировку со своих тигриных глаз. – Я думаю, нам следует куда-нибудь съездить. Тебе после всего этого дерьма необходимо отдохнуть.

– Съездить куда?

– Не знаю. Просто съездить куда-нибудь на выходные. Я видела рекламу с заманчивыми предложениями и скидками. Мне хотелось бы отправиться на курорт с минеральными водами. Хороший массаж, хороший ужин.

Идея о том, чтобы выбраться из Лондона – прочь от этого конфликта и этой головной боли, – показалась мне весьма привлекательной.

– Звучит неплохо. Но у меня, к сожалению, сейчас туговато с деньгами, – с грустью сказала я. – Сид сейчас вообще не дает мне денег ни на дом, ни на Полли.

– Я за все заплачу, это будет досрочный подарок на твой день рождения, – сказала Эмили и слегка покраснела. – Пожалуйста. Мне очень хочется куда-нибудь съездить. И тем самым как бы извиниться перед тобой за то, что я недавно была такой злюкой. Я уверена, твоя мама согласится, чтобы Полли пока пожила у нее.

Я поразмыслила над этим предложением.

– Ну хорошо, – сказала я. – Да! Почему бы нет? Мы заслужили небольшой отдых.

– Да, заслужили. – Эмили стала грустной. – Особенно ты.

– Не унывай, – сказала я, внезапно почувствовав такой энтузиазм, какого не ощущала уже несколько месяцев. – Мне кажется, что ситуация вот-вот изменится. Я собиралась обсудить с тобой вот что: не снять ли нам квартиру на двоих? И, может, закажем какой-нибудь шоколадный десерт?

Сейчас: час двадцать третий

7 часов утра

Я нажимаю кнопку звонка у входной двери Сида, но мне никто не отвечает. Не могу в это поверить, но к двери никто не подходит. И, пока я снова и снова нажимаю на дверной звонок, во мне нарастает неприятное предчувствие.

Затем я бегу на улицу – туда, где полицейские высадили меня из своего автомобиля, но они, конечно же, уже уехали.

А затем к дому подъезжает Сид на видавшем виды старом порше. Тормозя, он едва не врезается в припаркованный впереди автомобиль. Сид очень плохой водитель, хотя на этот раз у него есть кое-какое оправдание.

– Слава богу, – говорю я, уже едва не плача от переизбытка эмоций. – Отопри дверь, хорошо? Я тут звоню-звоню – и все безрезультатно.

Он отпирает входную дверь, мы бежим вверх по ступенькам, и я молюсь о том, чтобы мама и Полли оказались здесь и просто крепко спали. Однако в квартире никого нет.

Дорожная сумка Полли валяется на полу, а ее джемпер – на диване. Она, по-видимому, лежала на этом диване под пледом, но ни ее, ни Джоли в квартире нет.

– Куда эта чокнутая сучка отсюда свалила? – говорю я. – О господи, Сид! Я не могу это вынести. Мне необходимо оказаться рядом с Полли. Где Полли?

Я расхаживаю взад-вперед, пока Сид не заставляет меня остановиться.

– Успокойся, – говорит он.

– Как я могу быть спокойной? Ты хоть представляешь себе, какими были для меня последние двадцать четыре часа?

– Нет, но выглядишь ты прямо-таки ужасно.

– Сид, Эмили погибла.

Он отворачивается.

– Да, я знаю. Мне жаль.

– А твоя подружка исчезла с нашей дочерью.

– Я уверен, что с ними все в порядке. – Сид проводит рукой по волосам. – Они, возможно, отправились купить еды или чего-нибудь еще. Они частенько ходят перекусить в кафе неподалеку.

– Позвони ей. – Я придвигаю к нему телефон и сажусь на подлокотник дивана. – Выясни, где они. Как там моя мама? – Пока он набирает номер, я грызу ногти. – С ней все в порядке?

– Да, в порядке. Это только сильное сердцебиение, ее оставили в больнице на несколько часов, чтобы понаблюдать за ее состоянием. Но у нее все хорошо. Ты можешь позвонить по этому номеру. – Он вынимает из кармана клочок бумаги и передает его мне. – Тебя с ней соединят.

– Джоли взяла трубку? – Я задаю этот вопрос, хотя и так понятно, что не взяла.

Сид оставляет ей голосовое сообщение: «Позвони мне, пожалуйста, Джоли. Лори приехала сюда, чтобы забрать Полли, и мы не знаем, где вы».

– Сид, – осторожно говорю я, – почему ты не сказал мне, что едешь в Сент-Айвс?

– А зачем я стал бы это говорить? Мы с тобой в последние несколько недель почти не общаемся.

– Но… – Я прокашливаюсь. – Но ты ведь знал, что мы с Эмили едем в Девон.

– Ну и что?

– А то, что я видела тебя на автостраде.

– Что? Когда?

– Ой, перестань! На мотоцикле.

– Каком мотоцикле? – Он делает вид, что не понимает, о чем речь.

– Том мотоцикле.

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Я не ездил на мотоцикле с тех пор, как родилась Пол.

– Я видела тебя на фотографии в газете «Гардиан» на мотоцикле. На громадном «Энфилде».

– А-а, это… – смущенно говорит он. – Это была только фотосессия.

– Ну и ладно. Ты приезжал в отель?

– Что?

– Ты приезжал в отель? Отель, в котором остановились мы с Эм?

– Нет. – Выражение лица у Сида становится удивленным. Он садится рядом со мной на подлокотник дивана. – Зачем бы я туда поехал? Я, черт побери, не могу понять, что происходит, Лори. Все, что я знаю: ты куда-то уехала, я отправился в Сент-Айвс, чтобы поговорить с Питом Манном по поводу выставки, которая должна состояться следующей весной, и, поскольку Джоли в этот момент выступала на проекте «Эдем»…

– Что-что?

– У Джоли был концерт.

– Джоли выступала там? В Корнуолле?

– Да. Мы собирались там встретиться, но у нас не вышло. Наши отношения… они сейчас не очень-то складываются.

Это мне неинтересно. Меня снова охватывает паника.

– Позвони ей еще раз, – говорю я. – Сид, ради бога, позвони ей!

И тут вдруг мы слышим, как кто-то стучит во входную дверь и как Полли кричит в щелку почтового ящика:

– Эй, есть кто-нибудь?

– Полли! – восклицаю я, а затем сбегаю вниз по ступенькам и распахиваю входную дверь.

Моя дочь стоит на пороге одна. Я беру ее на руки и обнимаю так крепко, что она начинает бить меня ладонями по спине.

– Мамочка-а-а! – пищит она. – Я не могу дышать.

Затем, когда я ее отпускаю, она говорит:

– Мамочка, у тебя такой забавный вид. Почему ты плачешь?

– Где Джоли? – спрашивает Сид. Сойдя вслед за мной по ступенькам, он выбегает на улицу и оглядывается по сторонам, похоже, чтобы найти Джоли. – Пол, где Джоли?

– Не знаю. – Полли толкает меня в колено. – Она тоже плакала. Потом она куда-то уехала.

Сид бежит по улице, а я тем временем веду Полли в дом и закрываю за нами дверь: снаружи очень холодно. Нежаркое солнце еще только начинает свой путь по небу. Я опускаюсь на ступеньки и усаживаю Полли себе на колени.

– Где ты была? – спрашиваю я, снова и снова целуя ее. – Я так волновалась.

– Мы сели в машину, и Джоли все время плакала. Почему все плачут?

– И что произошло потом?

– Она отвезла меня куда-то, в какое-то место рядом с нашим домом, где большие деревья, и затем мы должны были выйти из машины, но она начала плакать. А потом обняла меня, и мы поехали обратно.

– Ты знаешь, куда она подевалась?

– Нет. – У Полли грустный и серьезный вид. – Она только все время говорила: «Мне очень жаль, мне очень жаль». Наверное, это потому, что плюшевый мишка потерялся.

– Да, наверное, именно поэтому. Но плюшевый мишка вообще-то тут. Он на втором этаже.

Полли соскальзывает с моего колена и бежит на второй этаж. У меня в голове лихорадочно роятся мысли. По поводу чего Джоли говорила, что ей «очень жаль»? Что она имела в виду? У меня появляется неприятное предчувствие, что ничего хорошего все это не предвещает.

– С бабушкой все в порядке? – спрашиваю я у Полли, идя вслед за ней вверх по лестнице.

– Она просто немного… ну, слишком быстро дышала. Когда мы приехали в квартиру к тому мужчине. Папиному приятелю.

– А он… Этот папин приятель, он был с тобой любезен?

Она с удивлением смотрит на меня:

– Любезен?

– Он не… – Я осторожно подбираю слова. – Он не… кричал? Не пытался тебя… ударить?

– Нет. Он просто дал мне шоколадку и сказал, чтобы я вела себя хорошо. Поэтому я себя так и вела. Но мне не понравилась шоколадка, потому что она была с орехами. – Она мрачнеет. – Я ведь не люблю орехи…

– Да, ты не любишь орехи, – киваю я.

– Поэтому я положила шоколадку под подушку, чтобы не показаться невежливой. Он этого не видел.

– Ну и хорошо, – ухмыляюсь я. – Молодец. Поедем навестить бабушку в больнице?

Полли кивает, зевает и прижимает к себе плюшевого медвежонка.

– Но сначала давай заглянем домой, хорошо? – говорю я. – Думаю, мне лучше переодеться в чистое.

– Да, мамочка. – Полли бросает на меня взгляд. – Я тоже так думаю. Ты вообще-то довольно грязная.

Облегчение, которое я ощущаю, ожидая такси, сильнее всего, что я когда-либо чувствовала, насколько я помню. Полный покой, несмотря на всю грусть и усталость. Осознание того, что нет на свете ничего более важного, чем держать в руке маленькую влажную ладошку своей дочери.

Тогда: «Форест Лодж»

Я отвезла Полли к своей маме за день до того, как мы с Эмили уехали из Лондона. Мама решила прокатиться с Полли в Евро-Диснейленд и использовать для этого баллы на своей карточке постоянного клиента «Нектар», которые она накопила за несколько лет. Я никогда не видела Полли такой взволнованной.

– Мы увидим Русалочку и Динь-Динь, – сказала она, прыгая с одной ноги на другую и наблюдая за тем, как я складываю ее вещи в сумку. Затем она приуныла, потому что я не смогла найти ее любимый красный кардиган.

– Но на нем ведь мой значок «Привет, киска», – захныкала она. – Я хотела показать его бабушке.

Я пообещала привезти ей значок, если найду его до того, как она уедет.

Наконец-то мы получили предложение о покупке дома, и у меня возникло такое ощущение, как будто с плеч свалился огромный груз, хотя я еще не знала, куда переедем жить мы с Полли. Эмили вроде бы с восторгом восприняла мое предложение поселиться с ней в одной квартире, но я почти не встречалась с ней в ту неделю, которая предшествовала нашей поездке в «Форест Лодж». Эмили была очень загружена работой. Кроме того, у меня возникло чувство, что у нее на примете новый мужчина, но обычно она вела себя в подобных случаях очень скрытно.

Я подумывала о том, а не уехать ли мне из Лондона навсегда, хотя я еще не говорила об этом Сиду. Вообще-то я еще ни разу не разговаривала с Сидом после его драки с Мэлом в моем доме: я все еще злилась на него и нервничала. К счастью, он не пытался увидеться с Полли после того, как я приняла решение в течение некоторого времени не позволять им встречаться, и я чувствовала облегчение оттого, что мне пока не приходилось непосредственно сталкиваться с этой проблемой.

Мэл уехал в Америку и пару раз присылал мне оттуда забавные текстовые сообщения. Я не видела Сьюзан с того момента, когда, как я полагала, она последовала в своей машине за мной и Мэлом к его квартире. Однако каждый раз, когда я проходила через ворота школы имени Беды Достопочтенного, я напрягалась, потому что боялась столкнуться с ней.

Вечером накануне того дня, когда мы с Эмили уехали, я отвезла Полли к своей маме. Мы разделили на двоих пиццу, а затем я отправилась домой, чтобы закончить отчет для начальства.

Поздно вечером зазвонил телефон. Когда я ответила на звонок, на другом конце линии царила тишина, но я слышала дыхание, а затем последовали короткие гудки.

Я легла спать, но вскоре меня разбудил телефонный звонок. Я взяла трубку машинально, даже не открыв глаза, и опять на другом конце линии было тихо.

Остаток ночи я спала урывками, часто просыпаясь.

Утро было ясным и солнечным, хотя и холодным. За мной приехала Эмили, вся в красивых искусственных мехах. На сиденье рядом с ней лежал экземпляр газеты «Миррор».

– Неужели ты регулярно читаешь эту газету? – спросила я, садясь в автомобиль.

– Нет. – Эмили выглядела слегка смущенной. – Прихватила ее, когда покупала продукты. – Она показала на лежащие на заднем сиденье конфеты и шоколадки.

– Ого! – сказала я, взглянув на первую страницу газеты.

На ней была помещена огромная фотография Джоли, вываливающейся из дверей ночного клуба в Лондоне где-то под утро. Телохранители пытались ее удержать. На фотографии можно было разглядеть ее трусики «танга». – У нее тут довольно неприглядный вид.

– Да уж, – согласилась Эмили, включая радио. – Совсем неприглядный. Бедная девочка.

– А Сида рядом что-то не видно, – сказала я, всмотревшись в фотографию. – Ночной клуб «Махики» – это не для него.

– Ага, – снова согласилась Эмили. – Думаю, что не для него. А вы… – Она настороженно посмотрела на меня. Видимо, слегка занервничала, вспомнив наш неприятный разговор насчет Сида – разговор, который состоялся в прошлом месяце. – Вы, ребята, уже выяснили отношения?

– Нет, и я не хочу этого делать. – Я смотрела прямо перед собой. – Я его вообще-то избегаю. Не хочу пока возвращаться к теме его общения с Полли. Он на меня очень зол.

– Но ты ведь не собираешься и в самом деле не позволять ему видеться с ней, да? – Эмили включила сигнал левого поворота.

– Почему? – Я с удивлением посмотрела на нее. – По-твоему, мне не следует этого делать?

– Решай сама, – пожала она плечами. – Меня это не касается. Но я не могу даже представить, что он причинит ей какой-то вред. Он любит ее слишком сильно. – Не успела я ответить, как по радио зазвучала музыка «Нирваны», и Эмили увеличила громкость. – Ну да ладно. Давай забудем о них. Давай займется сейчас друг другом, малышка.

* * *

Где-то на трассе M4 я, очнувшись от глубокого сна, услышала, как Эмили кричит кому-то: «Отвали!»

– Что случилось? – Все еще сонная, я выпрямилась на сиденье. Поначалу я решила, что она разговаривает по телефону, но затем заметила, что она смотрит в зеркало заднего вида.

– Этот тип все время едет за мной. – Она хлопнула ладонью по оконному стеклу, когда одетый во все черное мотоциклист с ревом промчался мимо нашего автомобиля, при этом сильно его подрезав. – О господи, – сказала она, – этот парень прямо-таки ищет смерти.

Он исчез в облаке дыма, но затем снова появился на следующем перекрестке.

– Он заставляет меня всерьез нервничать, – сказала Эмили.

– Не обращай на него внимания. Он пытается тебя разозлить.

– И ему, черт возьми, это очень даже удается.

Он поравнялся с нами и начал делать жесты, которые можно было назвать только оскорбительными.

Эмили резко повернула руль, и ее старый джип здорово тряхнуло, когда она снова выровняла его.

– Эм, – я положила ладонь ей на руку, – просто не обращай на него внимания.

Но это было легче сказать, чем сделать. Следующие десять миль он играл с нами в кошки-мышки, едва не доводя Эмили до слез.

– Я поверну куда-нибудь на следующем пересечении дорог, – сказала она. – Он меня всерьез пугает.

– Хорошо, – сказала я, пристально наблюдая за ним в зеркало заднего вида.

Он снова ехал вслед за нами, и я сама уже начинала волноваться. У меня сохранилось неприятное воспоминание о Мэле, подъезжающем на мотоцикле к дому Сьюзан, хотя фигура этого мотоциклиста была слишком худощавой для Мэла.

– Какой это мотоцикл? – спросила я у Эмили.

– Большой и ужасный.

– Это… – Я попыталась вспомнить то, что сказал мне недавно Мэл. – Это мотоцикл «Дукати»?

– Черт его знает.

Она переместила автомобиль в ближайший к обочине ряд, чтобы повернуть на следующем пересечении дорог. Мотоциклист снова появился рядом с нами. Когда он обгонял нас, я прочла название «Ямаха» на бензобаке и мельком увидела рукав его кожаной куртки и руку в перчатке. Затем Эмили подъехала к съезду с автострады. Мотоциклист увеличил скорость, обогнал нас и резко сбросил скорость прямо перед нами, а затем снова рванулся вперед, тем самым заставив Эмили круто повернуть руль. В результате наш автомобиль оказался на заросшей травой обочине.

Какое-то время мы молчали, ошеломленные, а затем Эмили воскликнула:

– О господи! Я думала, мы сейчас погибнем.

– Я звоню в полицию, – сказала я. У меня появилось ужасное чувство, что я узнала кожаную куртку с пятнами краски, но пока я не стала озвучивать свои опасения. – А то вдруг он вернется.

Эмили не стала спорить.

Минут через десять приехал полицейский на мотоцикле, и мы проследовали за ним в городской полицейский участок, где нас ждали чай и не ахти какое сочувствие. Полицейский, с которым мы разговаривали, явно думал, что мы какие-то неврастенички – женщины за рулем, которым что-то привиделось. Я продиктовала ему номер этого мотоцикла, а когда Эмили вышла в туалет, я сказала полицейскому, что, возможно, нас преследовал мой муж. Полицейский был вежлив, но явно хотел поскорее от нас избавиться. Он ничуть не интересовался семейными ссорами. Записав что-то в журнал, он выпроводил нас. Проверка номерного знака ничего не дала: он оказался либо иностранным, либо поддельным.

К счастью, джип Эмили не получил серьезных повреждений, если не считать спустившего колеса, которое симпатичный констебль[67] поменял на автостоянке, пока Эмили хлопала на него ресницами.

– Мне очень нравятся мужчины в униформе, – сказала она, когда мы снова тронулись в путь, и я засмеялась, радуясь тому, что к ней вроде бы возвращается хорошее настроение. – Очень жаль, что так получилось, Лори.

– Ты в этом не виновата.

– Мне очень хотелось, чтобы у тебя все было замечательно.

– А у меня вправду все замечательно, Эм.

Чувствовалось, что Эмили после инцидента с мотоциклистом пребывает в слегка подавленном состоянии, что отнюдь не вызывало у меня удивления. Мы обе тогда пришли в ужас, и совсем не на такое начало уикенда мы рассчитывали.

Когда мы подъехали к «Форест Лодж» приблизительно час спустя, солнце окрашивало облака в красные тона, и это напомнило мне серию картин Сида, которую он назвал «Магдалина»: фоном на них были огненные облака. Но, как только мы подошли к стойке дежурного администратора отеля, я попыталась прогнать все мысли о Сиде как можно дальше.

– Вы вообще-то должны были приехать раньше. Надеюсь, вы хорошо добрались, да? Я сказал, что вы задерживаетесь, тому джентльмену, который звонил и спрашивал о вас, мадам, – сообщил мне дежурный администратор, элегантный француз.

– А он не сказал, как его зовут?

– К сожалению, нет. – Дежурный администратор печально склонил голову. – Я думаю, он перезвонит.

– Что, и в самом деле кто-то звонил? – Я очень удивилась, потому что никто, кроме моей мамы, не знал, что я нахожусь здесь. – Звонили именно мне?

Эмили бросила на меня лукавый взгляд:

– Что, тайный поклонник?

– Ну да, как же. – Я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть с сарказмом. – Было бы неплохо.

– Сид? – уныло спросила Эмили.

– Вряд ли. – Мне отнюдь не хотелось, чтобы наш разговор двинулся в этом направлении. – Мы с ним сейчас практически не общаемся, он на меня очень сердит. Ну да ладно. Ты будешь чай или… – Я с вожделением посмотрела на шампанское в баре. – Чай?

Отель представлял собой красиво перестроенный старый особняк, расположенный на краю небольшой, но густой рощи – почти леса. Наш светлый и просторный номер располагался на первом этаже, французские окна выходили на маленький дворик, за которым виднелись лужайки, тянущиеся до края рощи.

Солнце низко стояло в зимнем небе. Небо было ярко-голубым. Мы немного побродили по окрестностям, поплавали в бассейне и попробовали минеральную воду. Я подремала на кровати, а затем мы спустились на первый этаж и насладились изысканным ужином, который спонсировала компания «Мишлен» и во время которого тот сумасшедший мотоциклист испарился из моей памяти. Мои опасения относительно того, что меня кто-то выслеживает, тоже слегка уменьшились.

Когда мы вернулись в свой номер – развеселившиеся и слегка подвыпившие, – Эмили увидела на своем телефоне несколько пропущенных звонков с номера, который она не узнала.

– Лучше мне перезвонить, – сказала она, внезапно став серьезной. – Возможно, это звонили с работы.

Она выскользнула во дворик, а я легла на огромную кровать и стала досматривать очередную серию американского телесериала «Безумцы», хотя уже клевала носом.

– Кто это был? – сонно спросила я у Эмили, когда она вернулась и направилась в ванную.

– Не знаю, – сказала она. – Мне никто не ответил.

Лицо у нее слегка раскраснелось от вина.

– У тебя все нормально? – спросила я, сладко потягиваясь под пуховым одеялом.

– Немножко болит голова. Надеюсь, у меня не начнется чертова мигрень. Возможно, я просто устала! – крикнула она из ванной. – Это был долгий день, да?

Я уже засыпала, а потому не потрудилась что-либо ответить.

И это было едва ли не последнее, что я от нее слышала.

Сейчас: час двадцать четвертый

8 часов утра

Приехав домой, я снова звоню в больницу, и врач заверяет меня, что с моей мамой все в порядке, что ее держат там только для наблюдения в связи с ее нестабильной кардиограммой, что она сейчас спит и что «в данный момент» никаких серьезных опасений нет.

Мы с Полли засыпаем в моей кровати.

Проснувшись, я вижу рядом на подушке лицо своей спящей дочери: усыпанный веснушками маленький носик, темные ресницы и круглые щеки. Изо рта ее стекает тоненькая ниточка слюны, один локон попал в рот. И хотя она, как обычно, заняла бóльшую часть кровати и я уже едва не падаю с края, а ее ступни жестко упираются в мой бок, причем так, что острый ноготь на пальце ноги вонзается в мою плоть, мне кажется, что я еще никогда не была так счастлива. Момент стопроцентного наслаждения жизнью в меру своих возможностей и способностей. Попытка ухватиться за эфемерное счастье, когда начинает казаться, что вот оно, это счастье, совсем рядом.

А затем звонит телефон, и чары развеиваются.

Это звонит сержант уголовной полиции Келли.

– Я могу заглянуть к вам во второй половине дня? – спрашивает он. – Где-то в три часа.

– Да, конечно. – Я ощущаю неприятный спазм в животе. – А что, я…

– Нет-нет… Это вообще не с вами связано. Мне просто нужно кое с чем разобраться. Пожалуйста, не переживайте.

Я пытаюсь позвонить Сиду, но он не отвечает. Поэтому я, приняв душ, отправляюсь вместе с Полли в больницу. Мы везем моей маме виноград, цветы и журналы, но, приехав туда, застаем ее сидящей на кровати. Она жалуется, что в этой больнице кругом грязь, а медсестры говорят, что ее выпишут завтра, причем с таким видом, как будто рады от нее избавиться. Мы с мамой, в общем-то, не разговариваем о том, что произошло, потому что рядом находится Полли, но, когда я уже собираюсь уезжать, я наклоняюсь, чтобы обнять ее, и она обнимает меня в ответ очень крепко.

– Я ужасно перепугалась, – шепчет она. – Когда я подумала, что ты… что ты… – Она замолкает и обнимает меня еще крепче. Мне вспоминается жуткая душевная боль, мучившая меня, когда я не знала, где находится Полли, и я стискиваю маму в объятиях с той же силой.

По пути домой я снова пытаюсь позвонить Сиду, но опять безрезультатно. У меня в душе возникает очень неприятное предчувствие.

Подъехав к своему дому, я вижу, что возле него уже стоит сержант Келли: он запускает пальцы в пакет с солеными чипсами, но поспешно убирает его, завидев нас. Мы заходим в дом, и я прошу Полли поиграть некоторое время в одиночестве на втором этаже. Она в ответ хнычет, но мне удается подкупить ее, посулив «Хэппи Мил» из «Макдональдса».

Я предлагаю сержанту Келли выпить чаю – больше для того, чтобы хоть чем-то занять себя. Он говорит вначале обо всякой ерунде, а затем излагает свою версию того, что произошло в «Форест Лодж». Он проводит ладонью по своим редким волосам, тем самым выказывая свою нервозность.

Я замечаю, что у меня дрожат руки, – дрожат так сильно, что я даже не могу налить воду в чайник. Сержант Келли берет у меня чайник, а меня усаживает за стол.

– Я очень сожалею по поводу того, что случилось с вашей подругой, – говорит он.

Я склоняю голову и не могу сдержать слезы: они текут по щекам и падают мне на колени.

– На ее месте должна быть я, – произношу я пару секунд спустя, вытирая лицо.

Он качает головой:

– Пожалуйста, не говорите так, миссис Смит. Это не должно было произойти вообще ни с кем.

– И что будет теперь? – спрашиваю я.

– Ну, данный инцидент относится к компетенции Службы уголовного преследования. Вполне очевидно, что будет проводиться дальнейшее расследование – силами правоохранителей графства Девон. Вас будут держать в курсе.

А затем он уходит.

Я поднимаюсь по ступенькам, сажусь на диван, смотрю на то, как Полли аккуратно раскладывает игровой набор «Плеймобил», который Эмили купила ей на последний день рождения, и думаю, что скоро мне придется ей сказать, что ее лучшей подруги уже нет в живых. Скоро, но не сейчас. Да, не сейчас. И поэтому я просто сижу и смотрю на нее. День постепенно угасает, свет за окном становится все более тусклым, и в конце концов я встаю и задергиваю шторы.

Впоследствии: Джоли

Если вы вцепитесь во что-то слишком сильно, оно может сломаться.

Если вы вцепитесь в кого-то слишком сильно, вы рискуете сломать этого человека. Вы ведь будете напрягать связующее звено до предела прочности.

Джоли узнала об этом на своем горьком опыте.

Она страстно желала Сида, но он не был к этому готов, а она слишком зациклилась на своих проблемах, чтобы понять: Сид не может дать ей то, чего она хочет, и она тут не виновата. Затем у нее случился выкидыш, и после этого она уже не могла видеть вещи такими, какие они есть.

В то утро Сид нашел Джоли в лесопарковой зоне Хампстед-хит. Она пребывала в истерическом состоянии – буквально на грани самоубийства. Но, по-моему, она все-таки хотела, чтобы ее нашли и успокоили. Поэтому Сиду удалось ее найти и успокоить. А затем он отвез ее обратно к себе домой.

После этого он позвонил в полицию, поскольку она рассказала ему, что в действительности произошло. Джоли взяли под стражу.

Она сказала, что не может жить с чувством вины и что ей хочется тоже умереть, хотя и заявила, что это был лишь несчастный случай.

Но тем не менее я еще не все поняла до конца.

Я отправилась к Сиду в мастерскую. Он совсем не ожидал моего визита, а потому опешил, открыв дверь и увидев меня.

– Можно войти? – спросила я, причем уже после того, как вошла. – Почему она хотела меня убить?

Он пожал плечами:

– Она узнала, что мы переспали.

– Откуда она это узнала?

– Понятия не имею.

– Правда? – Я недоверчиво посмотрела на него. – И этого оказалось достаточно для того, чтобы подтолкнуть ее к такому… такому акту насилия?

– Похоже, что да.

Он закурил сигарету, но тут же ее потушил.

– Я пытаюсь бросить курить, – пояснил он.

– Тем лучше для тебя. – Меня это больше не волновало. – А какое отношение к этому имел Рандольф?

Сид поморщился:

– Он всегда проявлял к ней интерес. Я думаю, что они, возможно, даже трахались пару раз.

Он встал и принялся чистить кисточку. Мне вспомнился браслет у Рандольфа на подоконнике.

– Тебя это задело?

– Задело? – Сид аккуратно вытер кисточку о кусок ткани. – Ты насчет Рандольфа и Джоли? – Он горько и сухо рассмеялся. – Откровенно говоря, дорогая моя, мне на это наплевать. Я больше не связываюсь с женщинами.

Я посмотрела на его тощую спину, на то, как его лопатки слегка выступают под джемпером – словно основания крыльев.

Мой падший ангел. Я разглядывала его спину так, будто видела ее в последний раз.

– Знаешь, я всегда думала, что он любит тебя, – сказала я. – Я имею в виду Рандольфа.

– Меня? – Он поднял бровь. – О господи, что-то я в этом сомневаюсь. Вряд ли Рандольф знает, что такое любовь. Думаю, я был для него всего лишь дойной коровой. Это устраивало нас обоих, не так ли? – Он резко воткнул кисточку в банку. – И меня, и его. Отношения, основанные исключительно на корыстном интересе.

– Я ведь была дома у Рандольфа, когда искала Полли и маму. Он вел себя гнусно. Он меня ударил.

– Он тебя ударил? – Сид оглянулся, и выражение его лица стало сначала недоверчивым, а затем сердитым.

– Ну, вообще-то сначала его ударила я, а потом уж он меня, – призналась я.

Сид усмехнулся:

– Хотелось бы мне на это посмотреть.

– Но я не понимаю, Сид, зачем он забрал маму и Полли, а?

– Наверное, он думал, что тем самым оказывает какую-то помощь.

– Он сказал, что его об этом попросил ты.

– Я? Я не просил. Точно не просил. Я с ним об этом даже не разговаривал.

– Но тогда… кто… – Для меня кое-что начало проясняться. – Джоли?

– Да. Его об этом попросила Джоли.

– А откуда он знал, где они находились?

– Наверное, ему об этом сообщила Джоли, – пожал плечами Сид. – Это сейчас имеет значение?

– А как это выяснила она?

– Так она ведь находилась рядом со мной в комнате, когда мы с тобой общались по телефону.

Он выглядел измученным. Я видела, что ему больше не хочется разговаривать.

Но мне нужно было кое-что выяснить. Я глубоко вздохнула.

– Как она это сделала, Сид?

– Что?

– Ты знаешь. Как она устроила… устроила тот пожар?

– Я не знаю, Лори. В самом деле не знаю. Да и не хочу знать. Мне от всего этого становится тошно. – Он покачал головой. – Она говорила что-то о сигаретах. Полицейские тебе все расскажут, правда же? Если ты у них спросишь.

Еще очень многое в этих событиях было мне непонятно, и я отчаянно пыталась разобраться в новой информации, которая ко мне поступала.

– Знаешь, когда я позвонила тебе, а трубку взяла Джоли, она совсем не удивилась, что это звоню я.

– Ну, ей тогда уже было известно, что ты жива, не так ли? Почему она стала бы удивляться?

– Может, потому, что она хотела, чтобы я погибла? Может, потому, что именно в этом заключалась ее цель? – Я несколько секунд поразмыслила над этим предположением. – Думаю, что ей тогда и в самом деле уже было известно, что я жива. И что она убила не ту женщину.

Сид повернулся ко мне спиной и включил водопроводный кран над раковиной, чтобы закончить с кисточками.

– Я думала, что это был ты… – Мой голос дрогнул. – Я думала, это был ты, Сид.

– Я знаю, что ты так думала. – Он упорно не смотрел на меня. – Только богу известно почему.

– Я думала, что ты хочешь убить меня из-за Полли. Ведь я сказала, что ты не сможешь с ней видеться.

– Лори… – Он наконец все-таки посмотрел на меня, и выражение его глаз было печальным. – Я отнюдь не горжусь теми поступками, которые совершал. Я отнюдь не горжусь тем, как я относился к тебе в прошлом. Мне следует перед тобой не один и не два раза извиниться. Но при всем этом я способен тебя убить не больше, чем способен убить Полли. Я люблю вас обеих. – У меня мучительно сжалось сердце, когда я услышала эти слова. – Только вас двоих я и любил в своей жизни.

Он отвел взгляд в сторону и посмотрел через окно на меркнущий дневной свет, а затем взял что-то с подоконника.

Я не расслышала, что он после этого пробормотал, но он повернулся и протянул мне голубое перо.

– Спасибо, – сказала я, с удивлением принимая этот предмет.

– Я думаю, это перо сойки. Я нашел его в парке, – сказал он. – Решил, что Полли оно понравится. Для твоей коллекции.

С момента ее рождения это был, наверное, первый раз, когда он дал мне что-то для моей коллекции.

Затем он отвернулся, чтобы вновь заняться кисточками и чтобы показать тем самым, что разговор окончен.

Но я была уверена: он что-то скрывает. Впрочем, он всегда что-то скрывал.

Вскоре я вышла из мастерской. Вышла, даже не оглянувшись.

* * *

По-прежнему многие вопросы оставались без ответа, и я не могла успокоиться, не разобравшись во всем. Я все еще испытывала чувство вины из-за смерти Эмили: я была убеждена в том, что могла и должна была ее предотвратить, – и мне все время не хватало лучшей подруги, даже больше, чем я была в состоянии представить.

Каждое утро, когда я просыпалась, мне приходилось вспоминать о том, что Эмили больше нет, и чувство вины вместе с ощущением горя, похоже, не собирались ослабевать.

Я уже рассказала о случившемся Полли. Через несколько дней после того, как мы вернулись домой, я повела ее в парк и купила нам обеим какао в бумажных стаканчиках, а затем мы пошли на детскую площадку. Она подобрала на земле, как она выразилась, «забавный камень» и протянула его мне. «Смотри, у него есть лицо», – сказала она. Затем, опустившись на скамейку, я усадила ее себе на колени и поведала о том, что произошло с Эмили.

Она ничего не ответила и не заплакала. Полли просто молчала, глядя куда-то в пустоту, а затем соскользнула с моих колен и, оставив свой стаканчик с какао на скамейке, побежала к большой горке. Я двинулась вслед за ней и увидела, что она сидит там и ждет меня. Она съехала разок, и ее волосы при этом развевались над воротником. Ее маленькие ножки в красных сапогах уперлись в землю у основания горки. Затем она засунула руки глубоко в карманы и попросилась домой. Когда мы вернулись, она прошла в свою спальню, села в углу с плюшевым медвежонком и велела мне поставить кассету с ее любимой сказкой. Мы слушали эту сказку – «Откуда у леопарда пятна», – а затем другие сказки, молча и держась за руки. Я чувствовала себя очень хорошо рядом со своей обожаемой доченькой.

Начиная с того дня она стала отказываться говорить об Эмили. Я подумала, что лучше всего не затрагивать данную тему какое-то время.

Я позвонила Пэм Саутерн и, всхлипывая, неуклюже попыталась оправдаться, на что Пэм ответила так стоически, как мог ответить любой нормальный человек, оказавшийся в ее положении: она стала заверять меня, что вина лежит не на мне. Она не хотела разговаривать о Джоли, и я даже не упомянула о ней, хотя во всех новостях неизменно что-нибудь о ней сообщали с того момента, как ей предъявили обвинение. Это стало сенсацией года, и пропустить это было невозможно.

Я пообещала навестить Пэм перед похоронами. Мне подумалось, что, возможно, стоит прихватить с собой Полли. Велось следствие, и мы надеялись, что после его завершения полиция наконец-то передаст тело Эмили родственникам.

Мою маму выписали из больницы, и она благополучно вернулась домой. За ней теперь ухаживал заботливый Джон, который отказывался отходить от нее даже на шаг. Я была бесконечно рада этому из эгоистических соображений: мой мир, получается, не полностью рассыпался.

Лишь частично.

Мне позвонил сержант уголовной полиции Келли и сказал, что Джоли попросила организовать ей встречу со мной. Я поразмыслила над тем, насколько болезненной будет для меня эта встреча – если учесть мое психическое состояние, – и в конце концов не смогла устоять перед соблазном получить ответы на вопросы, которые терзали мой рассудок буквально каждый божий день.

Я отправилась повидаться с ней в полицейский участок, в котором она все еще находилась под стражей.

Мы сели друг напротив друга в пустой комнате, в которой кроме нас находился один очень молодой полицейский. Отвернувшись, он смотрел на противоположную стену, выкрашенную бежевой краской. Джоли то и дело натягивала рукава своей кофты на ладони. Ее ногти уже не блестели, они были тусклыми и обломанными. Без своего обычного макияжа и напускной непринужденности она уже не казалась тем экзотическим диким зверьком, на которого походила раньше, – теперь она стала самым обычным зверьком, посаженным в клетку.

Она спросила меня, как поживает Полли.

– Хорошо, – сухо ответила я. – Спасибо.

Какое-то время мы сидели молча. По своему профессиональному опыту я знала, что сейчас лучше сидеть и ждать, когда она сама разговорится, тем более что именно она захотела встретиться со мной, а не я с ней.

Джоли, конечно же, в итоге начала разговор. Ее голос был удивительно монотонным, его прежняя мелодичность исчезла. Она смотрела сначала на меня, а затем на стену позади моего уха.

– Это был несчастный случай, – сказала она.

Произнеся эти слова, она пристально посмотрела мне прямо в глаза, как бы провоцируя меня выразить несогласие. Мне показалось, что ее зрачки были расширены, и я задалась вопросом, не употребляла ли она недавно какие-то медицинские препараты.

– Да, – сказала я.

Похоже, она удивилась тому, что я не стала с ней спорить.

– Я в тот день возвращалась с концерта на проекте «Эдем».

– А откуда ты узнала, где находимся мы с Эмили?

– Об этом упомянул Сид, – пожала плечами Джоли. – Он сказал, что не заберет Полли на выходные, потому что ты уехала на отдых, а Полли – в Евро-Диснейленд. Я спросила, куда ты отправилась, и он ответил, что точно не знает, но вроде бы в какое-то место в южном Девоне. Но потом, когда я стала обмениваться с ним текстовыми сообщениями, мне удалось выяснить, куда именно ты собралась.

Казалось, она даже гордилась собой в связи с этим.

– Значит, ты заранее планировала объявиться там?

– Вовсе нет. – Она, как бы оскорбившись, уставилась на меня. – После концерта меня ждал автомобиль. Компания звукозаписи предложила мне вертолет, но я ненавижу летать.

– Понятно.

Мне нужно было дождаться, когда она сама выложит интересующую меня информацию.

– Я должна была затем встретиться с Сидом в Корнуолле, но этого не произошло.

– Почему?

– Мы ужасно поругались, когда я разговаривала с ним по телефону из автомобиля, потому что он повел себя как-то странно.

Она прикусила свою красивую губку так сильно, что на ней остались следы зубов.

– Странно?

– Он не захотел со мной встречаться. – Вспомнив об этом, она нахмурилась. – Сказал, что нам следует сбавить обороты. И, черт возьми, я точно знала почему.

– Почему?

– Что это за вопросы, а? – Она вновь уставилась на меня. Под глазами у нее лежали огромные темные круги.

– Извини. – Я слегка отодвинулась назад, как бы давая ей больше пространства.

Помолчав, она снова начала говорить:

– Поэтому я, чтобы успокоиться, стала пить шампанское. Я намеревалась сразу же вернуться в Лондон и пойти на вечеринку, которую устраивала певица Рита в ночном клубе «Виски Мист».

– Но не сделала этого?

– Нет, не сделала. Мы уже ехали по автостраде, когда я вдруг вспомнила название отеля. Я увидела указатели с надписью «Форест Лодж» и не смогла удержаться. Сказала своему шоферу, чтобы он свернул с автострады, потому что мне нужно заехать в «Форест Лодж». Ненадолго.

– Понятно.

В действительности я еще ничего не понимала, но я должна была сейчас подыгрывать Джоли.

– Я этого не планировала. Это было… Ну, ты понимаешь. Спонтанное решение.

Она произнесла эти слова так, как будто решила тогда купить новое модное платье или же заказать развлекательную поездку.

– Я хотела убедиться в том, что его там нет, – объяснила она. – Я позвонила ей, и она велела мне проваливать.

Тут что-то не сходилось. Но я вспомнила о пропущенных звонках на телефоне Эмили, когда мы с ней вернулись с ужина, и о том, как она почему-то вышла из номера, чтобы проверить поступившие сообщения.

– А как ты зашла в номер?

– Через открытое окно, которое до пола, – пожала она плечами. – Это было легко. Мне пришлось всего лишь перелезть через ту дурацкую низкую стену. Вы ведь полностью не закрыли окно.

– А-а, – сказала я, вспомнив, как слышала сквозь сон телефонный звонок, как раз перед тем, как Эмили попросила меня принести таблетки.

– Но откуда ты узнала, в каком номере мы находимся?

– Получить информацию – совсем не трудно. – Джоли с вызывающим видом сжала челюсти.

– Когда ты – это ты.

Джоли ничего не ответила.

– Я просто хотела поговорить. – Она печально посмотрела на меня. – Правда.

– Со мной?

На несколько секунд она отвела взгляд в сторону, накручивая локон на палец.

– Ну, можно сказать, что и с тобой, – наконец произнесла она.

– Можно сказать, что и со мной? – Я покачала головой. – Не понимаю.

– Я просто хотела разобраться. Узнать, почему это происходило.

– Почему происходило что?

– Почему Сид трахался с ней.

– Трахался со мной, – поправила я.

– Нет. – И снова она пронзила меня взглядом. – Трахался с ней.

– Трахался… с кем? – Я, в свою очередь, уставилась на нее. – Ты имеешь в виду… Эмили?

– Да. Он трахался с твоей лучшей подругой. Да-да. – Джоли выпрямилась на сиденье. – Ты, конечно же, знала, что происходит, да?

Полицейский в углу слегка заерзал.

Мы с Джоли так и ели друг друга глазами. Без косметики она казалась такой невероятно юной и такой беззащитной! Я не могла ничего сказать: слова буквально застревали у меня в горле.

– Нет? – Она улыбнулась. Я не понимала, злорадствует она или нет. – Ты не знала?

– Нет. Я не знала. Я не… – Я медленно покачала головой. – Наверное… Думаю, ты ошибалась.

Но она не ошибалась.

Нет, она, конечно же, не ошибалась. И все начало сходиться: странные поступки Эмили в последнюю неделю ее жизни; ее поведение во время стычки Мэла с Сидом – она, вопреки обыкновению, не стала пререкаться с моим мужем; ее желание остаться в тот вечер в моем доме; ее усталый и унылый вид на следующее утро в кафе. Терзаемая чувством вины, она настояла на том, что свозит меня отдохнуть. Эмили почти не появлялась на моем горизонте в течение целой недели перед тем, как мы отправились в Девон, а это всегда был верный признак того, что она положила глаз на нового мужчину.

Все теперь складывалось в четкую, но ужасную для меня картину. И как я только раньше обо всем не догадалась?

– Я не собиралась ее убивать, – сказала Джоли, потянувшись через стол и взяв меня за руку. – Клянусь жизнью своей матери, что я не собиралась этого делать. Пожалуйста, поверь мне. Просто все вышло из-под контроля, понимаешь? Я была очень сердита и… и немного пьяна. Собиралась только поговорить с ней. Заявила ей, что если она не расскажет тебе обо всем, то это сделаю я. Я позвонила ей и предупредила, что сейчас зайду в номер.

Пальцы у Джоли были очень теплыми, а кожа – липкой. Я убрала руку со стола, но все еще чувствовала ее прикосновение. Мне вспомнилось, как Эмили попросила меня принести таблетки от головной боли. Она пошла на хитрость, чтобы заставить меня выйти из номера? Видимо, да.

– И что ты дальше делала?

– Она стала упрашивать меня не выдавать ее тебе. – На лице у Джоли появилось какое-то странное выражение. Не ликование, но тем не менее нечто похожее. – Заявила, что вовсе не спала с Сидом.

Возможно, то была радость отмщения.

– И ты не стала ее выдавать, но зато убила ее.

– Я ее не убивала. – Джоли сердито повысила голос. – Она сама виновата. С моей стороны это была самооборона. Когда я разговаривала с ней, она вышла из себя.

– Вышла из себя?

– Да, именно так. Набросилась на меня, когда я сказала, что ты имеешь право все знать. Ну и… я ее ударила. – Она пожала худенькими плечиками под серой кофтой. – Я стукнула ее – причем не очень сильно, – потому что она кричала мне что-то вроде: «Заткнись, глупая девка, и вали отсюда». Думаю, она очень волновалась из-за того, что ты уже вот-вот вернешься, и из-за моих слов. Она даже подставила стул под дверную ручку.

– Это сделала Эмили? – Я вспомнила о том, как отчаянно я пыталась открыть дверь и чувствовала, что она упирается во что-то твердое и тяжелое. – Зачем? Зачем она это сделала? Я тебе не верю.

– А ты поверь! – Джоли на секунду стала такой, как прежде. – Подумай об этом, Лори. Она не хотела, чтобы ты вошла, пока я еще находилась там. А я насмехалась над ней – я сказала, что никуда не уйду, пока она во всем не сознается. Поэтому она набросилась на меня, и я… я запаниковала. Я ударила ее по лицу и… – Она замолкла.

– И что? – нетерпеливо спросила я.

– Она упала на спину и, видимо, ударилась головой о край стула, когда падала, потому что рухнула, как срубленное дерево. Она потеряла сознание, я не смогла привести ее в чувство и запаниковала еще больше.

– А… пожар?

– Я курила, когда ударила Эмили, и, наверное, выронила сигарету, а чуть позже я заметила, что занялась штора. Поэтому я убежала.

– Ты убежала?

– Да, через окно. Я закрыла его за собой и убежала.

– Ты заперла ее там.

Это был не вопрос.

– Нет. Это же она закрыла дверь номера. Она подперла ручку двери стулом. Я не смогла бы поднять Эмили и вытащить ее оттуда. Она была слишком тяжелой для меня.

Я уставилась на нее.

– Но пожар… Ты знала, что в номере начался пожар…

– Я не знала. Ну, не была в этом уверена. Поначалу просто валил дым, совсем немного. И я решила, что она придет в себя. – Мне впервые показалось, что Джоли вот-вот заплачет. – Она должна была прийти в себя.

Какое-то время мы сидели в молчании.

– Получается… – Я постепенно переваривала ее рассказ. – Получается, ты пыталась убить не меня?

– Я никого не пыталась убить, – простонала Джоли. – Я не пыталась это сделать, клянусь Господом! Я просто хотела сказать ей, чтобы она оставила моего мужчину в покое. Я прочла их текстовые сообщения, и мне от них стало тошно.

– А-а, вот откуда ты узнала, в каком мы отеле, – медленно произнесла я. – Эмили написала об этом Сиду. Потому что я ему об этом не писала.

Я тогда пряталась от Сида, а Эмили – нет.

– Ну да. Всем был нужен мой мужчина. – Джоли снова посмотрела на меня, и в ее ясных глазах заблестели слезы. – Только Сид не был моим, да? Чертов ублюдок.

– Он никогда никому не принадлежал, – спокойно сказала я. – И никогда не будет.

Вскоре после этого я ушла.

Джоли никак не отреагировала, когда я направилась к выходу, только тихо всхлипнула и вновь поклялась, что «не замышляла этого». Умудренная опытом женщина исчезла – осталась лишь юная девушка.

Я успела дойти до туалета как раз вовремя, прежде чем меня вывернуло наизнанку.

* * *

Меня ничуть не утешило то, что рассказала мне Джоли. Как бы там ни было, я ведь не знала, насколько можно верить ее рассказу, и поэтому, тяжело вздохнув, подумала, что лучше всего предоставить суду решать, что в ее заявлениях правда, а что – нет. Шофер Джоли подтвердил, что он ненадолго привозил ее в тот вечер в отель. Он поклялся, что они с Джоли уехали оттуда по ее распоряжению еще до того, как заметили, что начался пожар.

Мой гнев постепенно улетучивался. Я теперь испытывала главным образом чувство глубокого сожаления.

Единственным небольшим утешением, которое я все-таки извлекла из разговора с Джоли, стало осознание того, что Эмили погибла вовсе не вместо меня. И я не была, как раньше полагала, единственным виновником ее гибели.

Но по большому счету легче мне от этого не становилось.

* * *

Позднее я припомнила, как рассердилась Эмили, узнав, что я снова переспала с Сидом. Было ли это до или после того, как она рухнула в пропасть предательства? Чем было вызвано это ее сильное и аморальное стремление к нему? И сколько раз они были вместе, Эмили и Сид? Или же их интимные отношения начались намного раньше? Может, именно из-за этого Сид охладел к Джоли – потому что стал встречаться с Эм?

Неужели я тут была ни при чем?

Я вспомнила кое-что еще, на что раньше не обратила внимания. Я ведь вообще-то не рассказывала Эмили от том, что переспала с Сидом после того, как мы стали жить раздельно, но она тем не менее об этом знала. Она явилась ко мне домой, меча громы и молнии, и уже тогда она знала обо всем. Тот ее гнев был вызван заботой обо мне или все-таки ревностью?

Я предпочитаю верить в первое.

Впоследствии

Мне приснилось, что ко мне пришел отец.

Проснувшись, я осознала, что это был не столько сон, сколько воспоминание о нашей последней встрече. Он тогда выглядел старым, сгорбленным, не способным причинить кому-либо вред. Нам было почти не о чем разговаривать. По его словам, он просто хотел убедиться, что у меня «все нормально», и промямлил, что хотел бы познакомиться и пообщаться со своей внучкой (которая тогда была в школе). Но мы оба осознавали, что это вряд ли произойдет, поскольку он вновь исчезнет, замкнется в собственной жизни, полной страха перед какими-то призраками.

Во время той нашей встречи я спросила его, почему он себя так вел. Он долго сидел молча, а затем сказал:

– Я не умел толком объяснять и выходил из себя. И все шло наперекосяк.

На несколько секунд я задумалась над этими словами.

И затем я сказала то, что давным-давно хотела сказать. Я произнесла: «Я прощаю тебя, папа». У него вырвалось: «За что?» – но он тут же прикусил язык.

После этого он ушел, а я очень долго сидела в темноте и думала.

Он заставил меня задуматься о прошлом.

О том, как я жила надеждами, когда жизнь казалась неизведанной и волнующей. О том, как я впервые встретилась с Сидом. О том времени, когда я вернулась из поездки к друзьям в Уэльс, ликуя оттого, что снова нахожусь в большом городе, и зная, что где-то в нем меня ждет любовь моей жизни. Когда я, сонная, ездила в метро, когда в переполненном автобусе стояла среди потных толстых людей и знала, что он, моя любовь, находится где-то в городе – в древнем Лондоне. Я вернулась туда, где отчетливее всего чувствовала в себе биение жизни.

Именно это мне нравилось больше всего, когда все еще только начиналось, – мысль о том, что где-то в этом огромном городе находится он. Он занимался какими-то своими делами, и я не знала, чем конкретно: одним из сотен возможных видов деятельности, и не имело значения, каким именно. Имело значение только то, что он находился в этом городе, хотя я еще не видела его.

Как будто я сама его выдумала.

* * *

У меня ушло много времени на то, чтобы осознать: возможно, я все-таки выдумала Сида. Выдумала его таким, каким я хотела его видеть. Не таким, каким он в действительности был.

Но в глубине души я никогда не буду жалеть о том, как сложилась моя судьба. Потому что я жила. Почти до самого последнего момента наших отношений с Сидом я жила, дыша полной грудью. Я хотела, чтобы это длилось как можно дольше, и пусть у меня ничего не получилось, но результатом моей странной любви стала Полли. По большому счету, я жила с Сидом, можно сказать, всем своим существом, и каждый мой нерв, каждая частичка моей плоти была напряжена и вовлечена в эту жизнь.

Родившись на свет, мы все время чего-то ищем: еду, тепло, комфорт. Если нам везет, то жизнь становится долгим путешествием, полным открытий, – и затем мы умираем. Может показаться, что это ужасно, однако это вовсе не так. Если нам не везет, то мы просто существуем.

Я не просто существовала. Я испытала все горести и радости, а затем весьма своевременно отошла в сторону, прежде чем была уничтожена.

Эпилог

Я лишь дважды видела, как Сид плачет. Один раз – на похоронах Эмили, которые стали одновременно и трагическим, и – как ни странно – радостным событием. Радостным оттого, что на ее похороны пришло множество людей, и это значило, что у нее при жизни было много любящих ее друзей. Церковь была заполнена ими; произносили совершенно искренние речи; псалмы пели с силой и чувством – пели все те, кто был ошеломлен и опечален ее кончиной. Затем зазвучали «Нирвана» и «Чарлатанз», а также другие ее любимые группы.

И все же было очень грустно, ведь если кто-то должен был находиться здесь и радоваться жизни, так это Эмили.

Я сидела рядом с Пэм Саутерн, одетой в красное – любимый цвет Эмили. С другой стороны сидела моя мама. Я обнимала Пэм за ее покатые плечи каждый раз, когда чувствовала, что ей становится невыносимо.

Перед похоронами я спросила у Полли, хочет ли она пойти на них. Мне казалось, что независимо от того, сколько ей лет – шесть или шестнадцать, – она имела право присутствовать на этих похоронах, потому что никто не любил Эмили так, как моя дочь. Но, когда настал день похорон, она решила на них не идти.

– Я лучше поиграю с Бернардом в кафе Робин, – уныло сказала она, и я подумала, что ее, наверное, пугает то темное место, в котором, как она полагала, оказалась Эмили.

– А ты придешь потом на поминки? – спросила я. – Тетушка Пэм хочет тебя увидеть.

Полли на несколько секунд задумалась.

– Хорошо, мамочка, – в конце концов согласилась она.

Больше она ничего не сказала.

Я не думала, что Сид придет на эти похороны, но он все-таки пришел, и это с его стороны было смело. Явился он, правда, с опозданием. Я заметила, что он сидит в самом последнем ряду в церкви, когда уже выходила из нее вслед за родственниками Эмили, шедшими за выкрашенным в яркий цвет гробом.

После этого он подошел ко мне снаружи у церкви.

– Мне очень жаль, Лори, – сказал он, и глаза у него при этом были очень тусклыми. Он порезался, когда брился станком, и возле его красивого сурового рта виднелась царапина, покрытая запекшейся кровью.

«Жаль чего?» – едва не выпалила я, но все же сдержалась. Я просто сказала:

– Да, и мне тоже.

Я попросту не могла злиться на него за связь с Эмили. Мне не хотелось пачкать свою любовь к ней ревностью к Сиду, а самое забавное заключалось в том, что я, в общем-то, особенно и не ревновала. Все люди то и дело совершают ошибки. Мы ведь всего лишь люди. Мне даже казалось вполне естественным то, что они недолго побыли вместе. Объяснить это кому-то другому невозможно: те, кто не способен понять, сочтут это неким извращением. Я знала, что Сид любит меня больше всех на свете. Я знала, он просто пытался заполнить пустоту. А еще я знала, что он был очень привлекательным мужчиной, причем даже для тех женщин, которые его едва ли не ненавидели.

Джоли все еще сидела под стражей в ожидании суда за убийство, продолжая надеяться, что ее отпустят под залог. Однако было маловероятно, что ее отпустят.

Я потянулась к Сиду и поцеловала его. Одетый в шикарный костюм от Пола Смита[68] – идеально выглаженные брюки, безупречная голубая рубашка, – Сид все так же пах красками, скипидаром и сигаретами. Его гладко выбритые щеки были влажными от слез – и мы оба знали, что на этот раз мы уж точно расстаемся навсегда.

– Береги себя, – сказала я, а затем двинулась прочь. Теперь мне куда легче было это сделать.

Мы похоронили Эмили рядом с ее никудышным отцом, и я при этом рыдала так сильно, что не могла видеть из-за слез ни деревьев позади ее могилы, ни неба, ни земли, в которую опустили гроб с телом Эмили.

Я простила ей то маленькое прегрешение. Мне хотелось лишь одного – чтобы она вдруг ожила.

Затем я отправилась домой, где меня ждал Мэл вместе с Полли и Леонардом, и все вместе мы отправились в ресторан в лондонском районе Кентиш-Таун, где организовали такие поминки, какими Эмили могла бы гордиться. В данном случае самое печальное заключалось в том, что ей, моей милой Эм, такие поминки понравились бы. На подобном мероприятии она оказалась бы в привычной среде: ее сережки раскачивались бы, а волосы развевались, пока она громко хохотала бы и тряслась в такт музыке в стиле «кантри» и «вестерн», которую мы подбирали очень тщательно. Мы, впрочем, не слушали песни Джонни Кэша. Мы не слушали песню «Рана».

* * *

Этой зимой мне пришлось посетить еще одни похороны и для этого проехать на автомобиле через самые захолустные и невзрачные места Кента на мыс Дандженесс, в очень холодный вторник, сразу после Рождества. Я была благодарна Мэлу за то, что он провел со мной предыдущий вечер и настоял на том, чтобы сопровождать меня туда «для поддержки».

В пути я вспоминала о том, как ездила по местным дорогам в прошлый раз, двигаясь в противоположном направлении, чтобы разыскать Полли. Мне вспомнилось, какой измученной и отчаявшейся я была тогда.

Теперь же я испытывала лишь глубокую печаль. Паники уже не было. Тревога и стресс исчезли в тот день, когда мы похоронили Эмили и когда я распрощалась с Сидом.

Тем не менее я с ужасом думала о предстоящих похоронах, не зная, смогу ли вынести столько горя. Однако я знала, что должна на них присутствовать. Это общем и целом было бы правильно.

В то утро я зашла в маленький серый крематорий, сжав ладонь Мэла, и на душе у меня наконец-то стало немного легче, когда я увидела своего юного друга.

Сол хорошо смотрелся в костюме в тонкую полоску, пусть даже брюки были немного коротковаты. А вот Бинни, откровенно говоря, выглядела немного странно в темно-фиолетовом готическом платье. Однако одежда сейчас не имела значения. Бинни была почти в невменяемом состоянии от горя.

– Мне очень-очень жаль.

Я обняла Сола, нащупав при этом все его ребра, а он пробормотал: «Ничего, ничего», – потому что он был не из тех, кто показывает свои чувства, если вполне может этого не делать, однако в выражении его лица отчетливо читалась боль.

Бинни обнялась со мной так, как будто мы были более близкими друзьями, чем предполагало наше короткое знакомство, и стала всхлипывать у меня на груди.

– Я не сумела ее спасти, – плакала она. – Я старалась изо всех сил, но не смогла наставить ее на ум. Она меня попросту не слушала.

– Мне очень жаль, милая, – сказала я, потому что мне и в самом деле было очень жаль и потому что в подобной ситуации мало что можно сказать. Впрочем, я лучше многих других людей понимала весь трагизм этого ощущения – ощущения того, что ты не в состоянии заставить человека свернуть с пути самоуничтожения.

И поэтому я так и не познакомилась с Джени, которая, если судить по ее брату, была интересным, но очень своеобразным и своенравным человеком. Джени, красивая и смотрящая куда-то в пустоту на фотографиях, которые прикрепили в виде плакатов к стенам, в возрасте всего лишь двадцати лет стала жертвой свирепого дракона, которого она безуспешно пыталась прогнать.

Но я чувствовала оптимизм относительно Сола. Я знала, что с ним все будет в порядке. Он был одним из тех, кому удалось выжить, и выглядел он сейчас несравнимо лучше, чем тогда, когда я видела его в последний раз: тогда у меня возникли серьезные опасения за его жизнь. Сейчас он даже показался слегка упитанным: его резкие угловатые черты немного смягчились. Однако у него появился новый и весьма четкий шрам над бровью – там, куда его ударил ногой «человек-бочка».

К счастью для Сола, это лишь добавляло шарма к его грубоватой, но по-юношески свежей внешности.

После того как дешевый гроб с телом Джени предали земле под песню о бриллиантах (плачущая Бинни мне потом рассказала, что ее исполняет Рианна и что ее выбрали «специально в память о нашей прекрасной Джени», а я только молча порадовалась, что это была не песня Джоли), мы отправились в паб на пляже. Там мы ели большие бутерброды с ветчиной и чипсы «Принглс», поминая Джени пивом и кислым вином. Дядя Сола достал свой аккордеон, и они стали петь ирландские баллады, кричать и обниматься со свирепым отчаянием. Эти поминки весьма отличались от поминок Эмили.

Позднее Сол вышел покурить на покрытый галькой берег возле паба, а я – вслед за ним. Погода стояла очень холодная. Неспокойное море было темно-серым, небо – примерно таким же. Однако среди камней еще виднелся розовый и зеленый мох.

– Ты приедешь меня навестить, хорошо? – Я наблюдала за тем, как голубой буек то появляется, то исчезает вдалеке среди волн. – Мы на некоторое время переедем в Сассекс[69], чтобы пожить в сельской местности. Это недалеко. У тебя есть мой номер телефона.

– Да, приеду. – Он попытался улыбнуться, и мое сердце сжалось от сострадания к этому мальчику-мужчине, ставшему взрослым очень рано. Слишком рано.

– Обещаешь? Мне очень хочется познакомить тебя с Полли. – Я сказала это абсолютно искренне. – Пожалуйста, приезжай.

– Да, я приеду. Я тоже хочу с ней познакомиться.

Сол смотрел не отрываясь на мрачное море, и я догадалась, что он думает о своей сестре, о том, как они играли здесь еще детьми, гоняясь друг за другом между лодками и хижинами рыбаков, наслаждаясь детскими радостями, например мороженым или найденными морскими раковинами; подначивая друг друга перебежать прямо перед поездом железнодорожную магистраль, ведущую в Хит; попивая сидр «Мерридаун» на пляже Кэмбер-Сэндс и – в возрасте всего четырнадцати лет – захаживая в какой-нибудь местный бар (в тот, который их мать никогда не посещала). Все это происходило задолго до того, как все в их жизни начала поглощать тьма. Задолго до того, как Джени опустилась так глубоко, что Сол уже не мог до нее дотянуться. Не сумел ее оттуда вытащить.

Я прикоснулась к его ладони и, сжав его длинные пальцы, почувствовала, как он весь содрогнулся в отчаянной попытке не заплакать.

Я сжала его ладонь чуть сильнее.

А затем пришел Мэл и принес кофе для меня и пол-литровую кружку шанди[70] для Сола. Сол выпрямился и откашлялся. Он ни за что не показал бы свои слезы другому мужчине. Взяв кружку с шанди, он очень вежливо поблагодарил Мэла. Бинни, уже очень пьяная, сидела в углу паба, подпевала грустным песням, звучащим из музыкального автомата, и плакала, жалея несчастную мать Сола.

Вскоре после этого мы с Мэлом уехали.

Я задумалась над тем, с чего начались мои отношения с Сидом. Они начались с простого желания близости, с неудовлетворенного вожделения. Любовь, которая вырастала из этого желания, становилась слишком сложной, слишком запутанной и слишком извращенной для того, чтобы принести нам в конечном счете что-либо, кроме вреда.

Но в своей самой чистой форме моя любовь к Сиду и его любовь ко мне была вовсе не так ужасна.

Сид стал моим романом о любви. Мои отношения с ним, возможно, были нездоровыми, но при этом являлись результатом моего решения. Хоть и неправильного, но моего решения.

Отец что-то сломал во мне, и поэтому я, в свою очередь, выбрала Сида, который только усугубил эту проблему, поскольку в нем тоже было что-то сломано.

Вскоре после того, как я с ним познакомилась, я осознала, что никогда никого не полюблю так сильно, как его. Это будет попросту невозможно. Я осознавала это даже после того, как он поднял на меня руку.

А еще осознавала, что он не может ничего с собой поделать. Его прошлое, его ближайшие родственники и его демоны порождали в нем зло, и, поднимая на меня руку, он бил не меня – он бил их.

«Я вижу в тебе добродетель», – сказал мне Сид в первый вечер, когда мы получили ключи от мастерской в Корнуолле. Это было задолго до того, как началось насилие. Тогда все было новым и свежим: мы еще только отправлялись в романтическое путешествие наших отношений…

На дворе стоял январь, и температура была намного ниже нуля. От единственного электрического обогревателя, изготовленного, наверное, еще во времена Моисея, все время пахло гарью. Нам приходилось периодически выключать его из опасения, что он вот-вот сгорит. Мы лежали, дрожа, в одном тонком спальном мешке под шершавым одеялом на половицах мастерской, обнимаясь в слабой надежде согреться. Окно было огромным, ветер тряс плохо закрепленными в раме стеклами и завывал вокруг дома, но зато мы видели звезды на огромном бездонном небе. Ветер разогнал тучи.

Нас окружала бесконечность.

Прежде я не видела такого неба. И потом не видела ни разу.

Сид лежал на боку и смотрел то на меня, то на небо. Иногда он с рассеянным видом наматывал на палец прядь моих волос, стараясь не причинить мне боли.

– Я никогда раньше не встречал таких, как ты, – сказал он.

Иногда я еще чувствую его прикосновения.

– Ты хорошая, – прошептал он. – Ты – мое спасение, Лори Смит.

Я услышала, как он заплакал в темноте. Он пытался это скрыть, но я почувствовала, как его лицо стало влажным.

Таким образом он сделал мне предложение – поставив рядом с моим именем свою фамилию. Это как бы само собой разумелось. Моим суженым будет он. Я буду принадлежать ему.

* * *

Вот так.

Сид был моим романом о любви.

А Мэл стал моим спасением.

Он совсем другой. Устойчивый, надежный. Отнюдь не скучный – как я поняла это со временем, – а просто спокойный и уравновешенный. Хватит с меня страха и стремительных взлетов и падений, присущих той моей странной любви. Я узнала слишком много о самой себе; я сошла с той дорожки и вернуться на нее не смогу.

Я свернула с нее сюда и нахожусь сейчас там, где мне надлежит быть.

Письмо Клэр

Привет!

Большое спасибо за то, что прочли мою книгу. У меня ушло немало времени на разработку сюжета, и как же я радуюсь тому, что все готово! Я очень надеюсь, что вам понравилась книга, потому что именно в этом и состоит цель моих литературных усилий!

Лори предстоит пройти большой путь – как физически, так и психологически, – и я надеюсь, что вы были на ее стороне, когда она боролась за то, чтобы сохранить свое душевное здоровье и достичь того, чего она добивалась. Я также надеюсь, что вы не чувствовали себя такими изможденными, как почувствовала себя к концу этого повествования Лори!

И если вам понравилась эта книга, я буду вам бесконечно благодарна, если вы порекомендуете ее своим друзьям или даже напишете отзыв. Ведь всегда очень интересно узнать, что именно тронуло души читателей.

С учетом всего сказанного выше, а также того, что ваши сообщения всегда были одной из лучших составляющих моей работы – весьма уединенной, – я прошу вас писать мне на «Твиттер», «Фейсбук» или «Гудридс» ☺

/@claireseeber

seeber author

1

Тейлор Свифт – американская кантри-поп-исполнительница, автор песен и актриса. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

В Великобритании – в отличие от континентальной Европы – руль в автомобилях расположен справа.

(обратно)

3

Девон – графство в Англии.

(обратно)

4

Томбукту – город в Африке.

(обратно)

5

Премия Тернера – премия в области современного искусства, одна из самых престижных в мире.

(обратно)

6

Кольцо вечности – женское кольцо с камнями, которое символизирует вечную любовь и которое обычно дарит муж жене по случаю годовщины свадьбы.

(обратно)

7

Несносный ребенок (фр.).

(обратно)

8

Трафальгарское сражение – историческое морское сражение между британскими и франко-испанскими морскими силами, произошедшее в 1805 году у мыса Трафальгар на Атлантическом побережье Испании.

(обратно)

9

Трафальгарская площадь – площадь в Лондоне.

(обратно)

10

«Чарлатанз» – британская рок-группа.

(обратно)

11

Мисс Джин Броди – персонаж романа «Мисс Джин Броди в расцвете лет» британской писательницы Мюриэл Сары Спарк.

(обратно)

12

Гран-при Австралии – один из этапов чемпионата мира по автогонкам в классе «Формула-1».

(обратно)

13

Джонни Кэш – американский певец и композитор-песенник.

(обратно)

14

Сёрен Кьеркегор – датский религиозный философ и писатель.

(обратно)

15

Трент Резнор – американский музыкант и продюсер, лидер группы «Nine Inch Nails».

(обратно)

16

Эксетер и Эксмут – города в графстве Девон.

(обратно)

17

Томми Хилфигер – американский модельер, основатель одноименного бренда.

(обратно)

18

Марлон Брандо – американский актер кино и телевидения.

(обратно)

19

Канэри-Уорф – деловой квартал в восточной части Лондона.

(обратно)

20

Дарфур – регион на западе Судана.

(обратно)

21

Сент-Олбанс – город примерно в 30 км севернее Лондона.

(обратно)

22

Чарльз Саатчи – всемирно известный коллекционер современного искусства.

(обратно)

23

Как у тебя дела? (исп.)

(обратно)

24

Эми Уайнхаус – британская певица.

(обратно)

25

«Доктор Кто» – культовый британский научно-фантастический телесериал компании «Би-би-си» об инопланетном путешественнике во времени, известном как Доктор.

(обратно)

26

Ист-Финчли – район в северном Лондоне.

(обратно)

27

Пить чай у англичан принято с молоком.

(обратно)

28

«Танной» – фирменное название звукоакустических систем производства одноименной компании.

(обратно)

29

Норфолк – графство в Англии.

(обратно)

30

Гемпшир – графство в Англии.

(обратно)

31

Фэрра Фосетт – американская актриса.

(обратно)

32

Американский актер Дик Ван Дайк сыграл роль трубочиста Берта в музыкальном фильме «Мэри Поппинс».

(обратно)

33

Прерафаэлиты – течение в английской живописи середины XIX века.

(обратно)

34

Линкольншир – графство в Англии.

(обратно)

35

Лови момент (лат.).

(обратно)

36

Нетландия – выдуманная страна, в которой происходит действие некоторых произведений Джеймса Барри, шотландского драматурга и романиста.

(обратно)

37

Гар-дю-Нор («Северный вокзал») – один из вокзалов Парижа.

(обратно)

38

Кент – графство в Англии.

(обратно)

39

Уэст-Кантри – неофициальное название области на юго-западе Англии.

(обратно)

40

Танбридж-Уэллс – район в графстве Кент.

(обратно)

41

Имя «Лори» (Laurie) звучит точно так же, как английское слово «грузовик» (lorry).

(обратно)

42

Лисбет Саландер – персонаж серии книг и фильмов.

(обратно)

43

Британская национальная партия – британская праворадикальная политическая партия.

(обратно)

44

В Великобритании обручальное кольцо женатые мужчины и замужние женщины носят на левом безымянном пальце.

(обратно)

45

Камден – район в Лондоне.

(обратно)

46

Камбрия – графство в Англии.

(обратно)

47

Инспектор Морс – вымышленный персонаж, герой детективных романов британского писателя Колина Декстера, а также одноименного телевизионного сериала. Джон Тоу – британский актер, сыгравший роль инспектора Морса.

(обратно)

48

Действие в произведениях об инспекторе Морсе происходит главным образом в Оксфорде.

(обратно)

49

Диаграмма Венна – схематичное изображение всех возможных отношений (объединение, пересечение, разность, симметрическая разность) нескольких (часто – трех) подмножеств универсального множества.

(обратно)

50

Стретем – район в южной части Лондона.

(обратно)

51

Вивьен Вествуд – британский дизайнер моды.

(обратно)

52

Кат – растение, листья которого используют для жевания в качестве легкого наркотика-стимулятора.

(обратно)

53

Гатуик – крупный международный аэропорт к югу от Лондона.

(обратно)

54

Рочестер – персонаж романа «Джейн Эйр» британской писательницы Шарлотты Бронте.

(обратно)

55

Усэйн Болт – ямайский легкоатлет, специализировавшийся в беге на короткие дистанции.

(обратно)

56

Элизабет Твиддл – британская гимнастка.

(обратно)

57

999 – номер, по которому в Великобритании можно связаться со службами экстренной помощи.

(обратно)

58

В западном Лондоне живут в основном зажиточные люди.

(обратно)

59

Дэмьен Хёрст – английский художник.

(обратно)

60

Ислингтон – район в Лондоне.

(обратно)

61

Глостершир – графство в Англии.

(обратно)

62

Джей-Зи (настоящее имя – Шон Кори Картер) – американский рэпер.

(обратно)

63

Грейсон Перри – английский художник, в основном известный своими керамическими изделиями (в частности вазами).

(обратно)

64

Крутое яйцо, запеченное в колбасном фарше.

(обратно)

65

Бедовая Джейн (настоящее имя – Марта Джейн Каннари Бёрк) – американка, жившая во второй половине XIX и начале XX вв. и прославившаяся участием в войнах с индейцами.

(обратно)

66

«Безумные мотивы» – американский мультипликационный сериал.

(обратно)

67

Констебль – низший полицейский чин в Великобритании.

(обратно)

68

Пол Смит – английский модельер.

(обратно)

69

Сассекс – бывшее графство в Англии, которое в настоящее время разделено на Восточный Сассекс и Западный Сассекс.

(обратно)

70

Шанди – смесь обычного пива с имбирным пивом или лимонадом.

(обратно)

Оглавление

Слова благодарности

Эта странная любовь

Сейчас: точка отсчета времени

Тогда: Испания

Сейчас: час первый

Тогда: Испания

Сейчас: час второй

Тогда: после Испании

Сейчас: час третий

Тогда: Мэл

Сейчас: час четвертый

Тогда: еще одна встреча с Мэлом

Сейчас: час пятый

Тогда: это кафе

Сейчас: час шестой

Тогда: Леонард

Сейчас: час седьмой

Тогда: концерт в школе Полли

Сейчас: час восьмой

Тогда: Сид

Сейчас: час девятый

Тогда: Мэл

Сейчас: час десятый

Тогда: последствия

Сейчас: час одиннадцатый

Тогда: моя соседка

Сейчас: час двенадцатый

Тогда: в постели с врагом

Сейчас: час тринадцатый

Тогда: Сьюзан О’Брайен

Сейчас: час четырнадцатый

Тогда: выяснение отношений с Мэлом

Сейчас: час пятнадцатый

Тогда: откровения Сюзи

Сейчас: час шестнадцатый

Тогда: после Сюзи О’Брайен

Сейчас: час семнадцатый

Тогда: Сид и Мэл

Сейчас: час восемнадцатый

Тогда: после Сида

Сейчас: час девятнадцатый

Тогда: до выставки Сида

Сейчас: час двадцатый

Тогда: открытие выставки Сида

Сейчас: час двадцать первый

Тогда: Мэл и Сид

Сейчас: час двадцать второй

Тогда: грандиозный побег

Сейчас: час двадцать третий

Тогда: «Форест Лодж»

Сейчас: час двадцать четвертый

Впоследствии: Джоли

Впоследствии

Эпилог

Письмо Клэр Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg