«Итальянская любовь Максима Горького»

Итальянская любовь Максима Горького (fb2) - Итальянская любовь Максима Горького 965K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Екатерина Барсова

Екатерина Барсова Итальянская любовь Максима Горького

Глава 1 Шкатулка с семейными секретами

Пока мы откладываем жизнь на завтра, она проходит. Ничто не принадлежит нам в такой степени, как время; оно только — наше.

Андре Моруа, французский писатель

Москва. Наши дни

— Мама!

Ветер прошелестел по комнатам и вернулся тяжелой волной пряных духов.

О приближении матери обычно возвещали раскатистые рулады оперных арий, аромат духов, забивающий все другие запахи, и шаги. Чеканные, строгие, как у пушкинского командора. Мать и была таким командором: безжалостным и беспощадным.

Вера вдохнула и спрятала руки за спину.

— Ну что такое? — Мать выросла на пороге комнаты, окидывая ее критическим взглядом. Халат с павлинами резал глаза яркой расцветкой, но по-другому мать одеваться не умела и не хотела. Она и сама была яркой, бравурной, шумной. Как брызги шампанского. Как ее любимейшее танго под таким же названием. Эта мелодия была связана с одним давним любовным приключением, случившимся бог знает сколько лет назад.

Он был молодой подающий надежды режиссер, правда, имени его мать не называла. Это было уже после того, как их бросил отец. И этот режиссер, конечно же, был в нее без памяти, до умопомрачения влюблен. И все было замечательно: Черное море, волны, закатные вечера, темные ночи, ласки под шорох волн, поцелуи и любовные клятвы. И то самое танго: «Брызги шампанского».

А потом… Мать в этом месте театрально прикладывала руку к сердцу и издавала протяжный вздох. Взял и женился.

Режиссер уехал за границу и не вернулся. Поехал в составе советской делегации в Венгрию, там познакомился с венгеркой и остался. Поскольку он не был звездой первой величины, то скандал раздувать не стали, а просто вычеркнули его имя из святцев советского кино. Словно и не было такого человека. Был, а теперь нет.

— И остался он только в моем сердце, — вздыхала мать.

— Да-да, — поддакивала Вера, ощущая уже знакомое жжение в висках и посасывание под ложечкой. — Да-да, мама, все это очень печально.

Мать обожала вот такие душещипательные истории, где Вере отводилась роль благодарной слушательницы, безмолвного фона для разворачивания театральных мизансцен.

— Печально! — фыркала мать. — Что ты в этом понимаешь!

Здесь Вера чувствовала, как ее бьют по больному месту. Конечно, в любви она мало что понимает. Чем она может похвастаться в жизни или, как выражается ее подруга Света Закоманская, — «что предъявить миру»?

Света была отдушиной в жизни Веры. Во-первых, у них со Светой совершенно разные характеры, и этот факт отраден. Во-вторых, Света подобно солнечному лучу — в прямом и переносном смысле. Света всегда чем-то увлекалась. Последнее ее увлечение было связано с буддизмом, учением Ошо, Ананды Рай, Кришнамурти и прочих светочей нирваны. И в соответствии с буддистскими доктринами она одевалась во все яркое, кричащее, режущее глаз.

— Будем подобно солнцу, — говорила она.

— Это не оригинально, — парировала Вера, — знаменитый поэт Серебряного века Бальмонт говорил то же самое: «Будем как солнце!».

Основным доминирующим цветом в одежде подруги был ярко-желтый. И поэтому еще издалека Вера видела желтый факел, стремительно придвигающийся к ней.

Света утешала Веру и говорила, что все мужики, естественно, козлы, если только они не практикуют… йогу… А поскольку таких немного, то ничем выдающимся мужской пол похвастаться не может по определению. И с этим придется смириться. Вера молчала, собственно говоря, возразить ей было нечего…

Вера сразу вспоминала свой скоропалительный брак, быстрое охлаждение со стороны мужа, и такое же быстрое его увлечение аспиранткой Мариной, и последующий развод… На все про все ушло полтора года. Вера осталась с вечно болеющим Пашкой на руках и разбитым сердцем, как уверяла ее мать, которая считала, что после развода сердце должно быть непременно разбито. В ответ на это Вера молчала, она не чувствовала себя несчастной или разбитой. Было отупение и усталость. Но и это вскоре прошло. Напротив, Вера испытала чувство облегчения и досады — ну как она не разглядела Валерку раньше? Как позволила себе поверить этому ничтожеству?

Мать говорила, что Валера всего-навсего охотился за ее метрами жилплощади. Трехкомнатная квартира в центре Москвы того стоит. А Валера живет вместе с замужней сестрой и матерью. Оттого и польстился на нее, Веру.

Мать всегда била по-больному. Наверное, по-другому она не могла. Ей нужно было поставить Веру на место, уязвить, чтобы дочь не воображала о себе бог знает что…

Все это промелькнуло в голове Веры, когда мать выросла на пороге ее комнаты.

— И что это у тебя в руках? — спросила мать, окидывая ее привычным критически равнодушным взглядом.

— Ты не представляешь!

— Почему же? — с легким оттенком презрения сказала мать. — Представляю. Какое-нибудь письмо о повышении налогов или о долге по квартплате…

И все в матери — от волос, крашенных в сложный медно-рыжий цвет, до тонкой ниточки бровей и уголков губ, опущенных вниз, — выражало презрение лично к Вере.

— Ничуть! — торжествующе перебила ее Вера. — И не догадаешься.

С минуту-другую мать смотрела на нее, сверля глазами, а затем махнула рукой.

— Выкладывай!

— Может быть, кофе сначала попьем? Из чашек мейсенского фарфора?

— А что, есть повод?

Кофейный сервиз из тонкого фарфора ставили на стол по особо торжественным случаям.

— Есть! — ответила Вера. — И еще какой!

Ей хотелось объявить о своем открытии в торжественной обстановке, как-то смягчить мать, увидеть улыбку на ее лице. Вдруг она станет относиться к Вере с большим вниманием и заботой?

— Ну тогда — накрывай! Впрочем, тебе доверить сервировку стола я не могу. Так что посиди пока, а я все сделаю.

Через двадцать минут стол был сервирован по всем правилам. Дымился кофейник, стояли чашки. Аромат кофе разносился по всей квартире. Мать признавала только настоящий бразильский кофе тонкого помола.

— Ну, теперь говори. Рассказывай, что там стряслось?

Мать пила кофе из чашки мейсенского фарфора, манерно оттопырив мизинец.

— Помнишь, я тебе говорила, что отправляла письмо с запросом о нашей родне?

— Честно — нет. Не помню. А было дело?

— Но как же! Ты всю плешь мне проела, что мы — из старинного дворянского рода. У нас род с богатой историей. Нужно только поднять архивы и все хорошенько разузнать.

Мать смотрела на нее внимательно.

— И что ты сделала?

— Я отправила письмо с запросом в генеалогическое общество, чтобы нашли наши корни. И выяснилось, что мы из старинного итальянского рода Орбини. Это по линии нашей бабушки Дарьи Андреевны. Ты сама говорила, что в ней смешение кровей, что она откуда-то из Литвы, работала переводчицей, на радио… Представляешь? — Вера почувствовала, что ее щеки раскраснелись.

Мать откинулась на спинку стула.

— И когда ты это выяснила?

— Вчера. А сегодня решила сказать.

Мать молчала.

— И что ты будешь с этим делать?

— Ничего, — сникла Вера. — Ты же сама все время говорила, что хорошо бы знать родню, что сейчас живет поколение без роду и без племени… Разве не так?

— Так.

— Ты говоришь словно и не рада, — обиделась Вера. — А я так старалась…

— Спасибо за хлопоты, — с едкой иронией сказала мать. — Думаю, что тебя хорошенько надули. Интересно: сколько ты заплатила за эту подделку. Разводиловку для лохов. Какой еще итальянский древний род?! Ты что, матушка, рехнулась? И если честно, то я говорила это просто так. Одна моя бывшая коллега теперь состоит в Дворянском собрании. Вот и я тоже захотела…

Вот так всегда. Одним щелчком мать умеет показать Верину несостоятельность, то, что она — никчемный человек и никудышная женщина.

На глазах выступили слезы.

— Ладно, я пошла…

— У тебя сегодня уроки?

— Да, — солгала Вера. — Урок. Надо собираться.

Частное репетиторство — преподавание английского и итальянского языков Вере давно уже осточертело, но приходилось смиряться, так как это был единственный вид деятельности, который приносил доход. Ее основная специальность — филология, специалист в области романских языков — не кормила. Статьи, которые Вера поначалу писала в одном интернет-журнале, не кормили, платили с задержками и очень мало, она пробовала заняться переводами, но и там не пошло. То не платили, то отказывались от ее услуг в самый последний момент. Словом, старое доброе репетиторство было на первых порах чем-то вроде палочки-выручалочки. А потом — полноценной работой. И хлебом насущным. Ученики были разными, но в целом — Вере везло, и особо жаловаться она не могла.

Сейчас она соврала матери по поводу уроков, потому что дома находиться совершенно не хотелось. Сын был в летнем лагере, и она решила поехать к закадычной подруге. Светлане.

Когда Вера пожаловалась, что мать ее гнобит, Светка принялась ее утешать:

— Да, плюнь на нее! Старая грымза просто бесится. Понимает, что ее время уже ушло. Как же, актриса, которую никуда не зовут и о которой все забыли! И потому не знает, как на тебе свое раздражение выместить.

Вера молчала. Что тут сказать? Но в глубине души мать было жаль, потому что Вера понимала: мать переживает трагедию безвозвратно ушедшей жизни, которая уже никогда не вернется. Наверное, это требует от человека особого мужества, терпения и смирения — жить так, как будто бы впереди еще много дней…

Вера шмыгнула носом.

— Брось! — сказала Света. — Хочешь мы сейчас оторвемся?

— Хочу, — прошептала Вера.

Они пили индийский чай со специями, приготовленный по особому старинному рецепту, и Вера ощущала, как ее тело наливается легкостью, напряжение уходит. Голова становится пустой, в ней что-что легко звенит — как колокольчики на лугу…

— Как тебе? — спрашивала Светлана.

Кухня у Светы маленькая: всего три метра, вся заставлена какими-то баночками, яркими кувшинчиками, повсюду связки сухих трав.

— Это все жутко полезно и поднимает настроение, — объясняла Светлана.

— Понимаю, — откликалась Вера. — Понимаю…

У нее на языке вертелась тайна, которой страшно хотелось поделиться с подругой.

— И это еще не все… — сказала она. И замолчала.

Света полулежала на топчане в углу и пила чай. Вера сидела на низкой табуретке, почти упираясь коленками в топчан.

— А ну-ка выкладывай! — сказала Светлана, повысив голос. — Ишь ты, развела тайны от подруги…

В сбивчивом объяснении Веры это выглядело так: они, Шевардины, происходят из древнего итальянского рода Орбини, о котором еще до недавнего времени никто из их семьи не знал. Но факт есть факт. Расследование проведено крупнейшим историко-генеалогическим центром «Фамильное древо», и там же Вере выдали бумагу, где черным по белому все это и написано. И теперь Вера не знает, что делать с полученной информацией. Мать отнеслась с этому сообщению с недоверием. Обвинив Веру в том, что она выбросила деньги на ветер и стала жертвой изощренного обмана. Попросту говоря, лохом. Но Вера ни на секунду не сомневается в добросовестности научных сотрудников, работающих в центре, но все же какой-то червячок сомнения гложет ее.

— А вдруг все не так, как это выглядит на бумаге? — И для большей убедительности Вера помахала выданным свидетельством.

— Нифигассе! — заметила Светлана, потягивая матэ через трубочку. — Сколько печатей понаставили, и бумага гербовая…

— Ну и что? — воскликнула Вера. — Я привыкла никому не доверять.

— Чего ты боишься? Сформулируй страхи. Так будет легче решать проблему.

Последнее место, где Света училась, был психологический консультативный центр под названием: «Помоги себе сам и протяни руку поддержки другому».

— Как я их сформулирую? У меня одни догадки, четких доказательств нет.

— Хорошо, я сделаю это за тебя. — Светлана свесила ноги с топчана и поставила тыковку с матэ.

— Ты боишься, что никакой итальянской родни нет. Это — раз…

Вера энергично кивнула.

— Что если даже все совпадает: имя, фамилия и так далее, эта женщина не состоит с вами ни в каких родственных отношениях… Это — два. Тебя надули на крупную сумму денег, это — три…

— Третье меня меньше всего волнует.

— Четвертое: тебе влетит нагоняй от матери, если она узнает про твои напрасные хлопоты и потерю денег. И ты этого боишься.

Тебе надо перестать мучиться комплексом вечной жертвы и шире смотреть на жизнь, а твое девиантное поведение не оставляет тебе никакой свободы выбора.

— Светка! — вскричала Вера. — Кончай нести эту бодягу! Проблема серьезная. Ты это понимаешь или нет?

— Хорошо, что предлагаешь лично ты? Какие-то варианты у тебя есть?

Вера задумалась.

— Наверное, нужно проверить эту информацию.

— Каким способом?

— Надо подумать. Решение проблемы может прийти внезапно.

Домой Вера пришла немного успокоившись. Светлана хоть и суматошная особа, но умеет найти слова, которые приводят в чувство.

* * *

Италия. Окрестности Флоренции. Наши дни

— Ба! — Даниэла вбежала на прохладную террасу и замерла.

Бабушка дремала в кресле, на столике стояла чашка с недопитым кофе, а рядом лежало письмо…

— Ба, — сказала Даниэла тише и подошла к дремавшей старушке уже на цыпочках.

Она любила свою бабулю и не собиралась нарушать ее покой, раз та уснула. Послеобеденный сон очень полезен особенно для людей в возрасте. А бабушке уже за восемьдесят. И Даниэле хочется, чтобы бабушка жила долго. Строго говоря — это была ее прабабушка, бабушка умерла пять лет назад, но Даниэла всегда называла Мари-Роз — тоже бабушкой.

В их роду были долгожители. Дедушка Андреа дожил до девяносто четырех лет, а его сестра до девяносто семи.

Даниэла скользнула взглядом по письму. Незнакомый почерк. Она задумалась. Вернуться обратно в гостиную и, устроившись на диване, скоротать время за просмотром фейсбучной ленты друзей? Или…

Брови взлетели вверх, нахмуренное выражение лица сменилось другим — заинтригованным. Даниэла осторожно взяла письмо со стола…

«Бабушка не будет сердиться, я просто посмотрю его, и все».

Даниэла устроилась с письмом в гостиной. Ветер с улицы залетал в окно, надувая занавески. Воздух был горячим, но включать кондиционеры не хотелось. Она как истинная южанка любила тепло, ее кожа жадно впитывала в себя горячий воздух. Даниэла забралась с ногами на диван и принялась читать.

Интерес сменился недоумением. Письмо было длинным, она боялась, что бабушка в любой момент проснется, что она не успеет дочитать. Даниэла быстро сфотографировала письмо на мобильный и продолжила чтение.

Интересно, что это за письмо?

Бабушка никогда раньше не говорила о людях, которые в нем упомянуты. Неужели у Мари-Роз в ее-то возрасте появились тайны? Даниэла улыбнулась.

Бабушка и тайны… Милая бабуля, нужно почаще приезжать к ней, не забывать.

По мере чтения Даниэла все больше и больше удивлялась, пока не осознала, что она ничего не понимает.

Здравствуй, Мария!

Я пишу тебе в надежде, что ты все-таки прочтешь мои письма. Ведь в них история нашей семьи, точнее — часть истории, та, которая касается непосредственно тебя. Я не буду открывать тебе чужих тайн, а только наши, кровные. И знать их необходимо, ведь если мы не поймем истоки, то не поймем — ничего… Твой род принадлежит к числу древнейших и славнейших родов Италии, и ты должна знать его историю, историю семьи и свою собственную…

Если я не расскажу тебе все до конца, ты никогда и не узнаешь истины, потому что многие захотят скрыть ее от тебя. Они руководствуются своими представлениями о жизни и правде. А я считаю, что тайн быть не должно, особенно таких, которые касаются человека, его прошлого, настоящего и будущего.

Как мне вообще пришло в голову писать тебе, несмотря на расстояние, разделяющее нас? Во-первых, возраст, как ни крути, штука неприятная и неизбежная. Он приносит болячки, слабость, понимание, что твой последний час близок… Но еще хуже — страх, что смерть может настичь внезапно, и тогда все планы окажутся напрасными. Но возраст имеет и свои преимущества. Жизнь в старости предстает другой. Более очищенной от чуждых наслоений. Как стекло, которое было мутным, вдруг внезапно стало чистым, звонким, прелестно отражающим наш мир. В старости нет места унынию, это привилегия среднего возраста, здесь уже вступаешь в диалог с вечностью. И радуешься совсем немногому — солнцу, траве, пробивающейся сквозь полуразрушенный мрамор, запаху моря.

Но чтобы достойно встретить старость — нужно примириться с ее дарами и отринуть тяготы.

Я долго шла к этой науке и, кажется, нахожусь в процессе постижения. Я переменила место жительства и уехала из Флоренции на Капри. Поселилась не в родовом поместье — там уже давно хозяйничает Катарина, племянница Мариуччи, а в маленьком домике, скромном и неприметном. Но зачем мне в старости пышность? Зато здесь я предоставлена самой себе и могу без помех насладиться жизнью в каждом мгновении. Или как писал Петрарка?

И ты знаешь, когда я уехала из до слез любимого Рима — мне стало легче. Наверное, пришло осознание, что я вступила в свой последний завершающий этап жизни. Шокирующую зрелость — так бы я это назвала. Я любила Рим и люблю до сих пор. Это город, переживший всех. О Рим разбились волны веков и оставили на нем свой след. А какая прелесть, что в Риме так органично перемешались все эпохи! Такого нет в Париже, который этот великий и ужасный барон Османн застроил однотипными зданиями, разрушив средневековый город, от прежнего Парижа почти ничего не осталось…

Но вернемся к Капри. Так странно возвращаться в места, где прошла твоя юность. Странно… А потом тебя охватывает ликующая радость, словно ты вернулась в свое детство, но уже другой, и ты можешь смотреть на себя с высоты возраста. И детство видится таким же прекрасным, но еще более сладостным. Потому что — недостижимым.

Я всегда любила море. И мне его не хватало позже. Когда я жила в Риме, я скучала без вида ярко-синей глади, простиравшейся до самого горизонта. Синей, без малейшей примеси других оттенков. Я знаю — и здесь нет никакого секрета, что наши итальянские моря — самые красивые в мире… Они красивы, потому что щедрое южное солнце, согревая своими лучами воду, придает ей насыщенный синий цвет, пронизанный золотистым свечением. Это надо видеть!

Здесь можно в полной мере вкусить то, что называют «искусством жизни». В этом мы, итальянцы, весьма преуспели. Есть же такое выражение — «дольче вита». На самом деле, оно почти не переводимо на другие языки. Это не просто сладкая жизнь в ее вульгарном понимании. Это сладость, как благоуханность, как благодать, как аромат в пору наивысшего цветения… Мы, итальянцы, при всей своей шумности и внешней суетливости, никуда не торопимся, поэтому традиции у нас в крови. И тот, кто хоть однажды побывал в Италии, обязательно вернется сюда снова…

Вот так, постепенно, я подбираюсь к главному предмету моих писем. Я непременно должна сказать о русских в Италии. Позже ты поймешь: почему вообще возникла эта тема. И пусть тебя ничего не удивляет — жизнь порой полна таких сюрпризов и тайн, перед которыми меркнут художественные романы.

Я хочу сказать тебе, дорогая, что тяга русских к Италии — неоспорима. Эти связи тянутся из глубины веков. Они никогда не прерываются и никогда не исчезают. Все мы знаем имя Зинаиды Волконской, Вячеслава Иванова… И, конечно же, Николая Васильевича Гоголя! Этого великого страдальца, который был так очарован Италией и который написал на итальянской земле великое произведение русской литературы «Мертвые души». Его даже изучают в русских школах! Мы не представляли, что этот чудак, который всем казался не от мира сего и который с таким удовольствием поглощал изыски итальянской кухни, величайший писатель!

Но я хочу рассказать тебе о другом писателе. Я долго думала: нужно ли ворошить эту старую семейную историю? Не лучше ли все оставить так, как есть, и не поднимать мертвецов из могил. Так, кажется, выражалась тетушка Лючия, когда ее теребили в девяностолетнем возрасте. Но все же есть истории, которые нужно знать…

Максим Горький был, несомненно, мужчиной интересным, я говорю тебе об этом, потому что я его видела молодым. До того, как он стал памятником, бронзовым идолом, с неизменно застывшим лицом. Молодость хороша тем, что она изменчива, по ней мы можем судить о будущем человека, о том, что его ожидает при определенном сочетании звезд. А старость — это уже кульминация, итог, когда изменить ничего нельзя. И мы можем только констатировать прожитую жизнь с точки зрения — что получилось. Но не стоит сравнивать молодость и старость. Иначе можно увидеть: как все лучшее осталось в прошлом, не развилось в обещанное, а застыло под грузом погребенных надежд. И это наблюдать всегда печально, если не сказать — трагично.

Но вернемся к Максиму Горькому.

Это был мужчина нежный и чувствительный, скрывавший свою истинную натуру под маской грубоватого парня. С такими человеком в жизни встречаешься, но не часто. Вроде бы простоват и грубоват, а затронешь сердечные струны, и там ой-ой — такие вулканы нежности, чувствительности и страсти, что только и успеваешь кутаться в них как в солнечный ветер или в мягкое одеяло из пуха, которым отогреваются в плохую погоду. Видишь, я уже ударилась в лирику. Наверное, это у нас, итальянцев, в крови…

Так вот Максим Горький и в молодости был человеком с огромными возможностями. В то время мужественные писатели процветали… Считалось, что они должны были напитаться романтикой морей, побывать в разных передрягах, постранствовать, прежде чем взяться за перо. Писатели были кумирами, идолами. Взять хотя бы нашего Габриэля Д’Аннунцио. Властитель дум! Ничего не скажешь…

Таким был, к примеру, Джек Лондон, позже — старина Хем, всеми обожаемый Эрнест Хемингуэй. Максим Горький был из их числа. Даже его псевдоним говорил о том, что он старательно играет на стороне угнетенных. В то время это было страшно модно. Идеи всеобщего равенства и справедливости захлестнули мир, кажется, я об этом уже писала, но, наверное, буду возвращаться к этой теме не единожды, так как для меня это своеобразный феномен. Как это наша добропорядочная старушка Европа вдруг слетела с катушек? Чего ей не хватало? А может быть, в стабильности и процветании уже таятся семена разложения, и человеку хочется какой-то встряски, чтобы идти дальше. Вперед. Над этим периодом истории еще придется поработать историкам, политологам, социологам, психологам… Загадок много.

Но Максим Горький при всей своей чувствительности был очень практичным человеком. Его дружба с большевиками говорит как раз об этом. Практицизм Горького был и в выбранном им месте жительства. Он эмигрировал в Италию, и это говорит о том, что он умел жить и ценил жизнь во всех ее проявлениях. Не чурался благ земных…

А теперь самый интересный момент — встреча с Максимом Горьким. Как Даниэла познакомилась с ним. Нужно отметить, что Даниэла и я были погодками. Я только на год моложе. А в юности год так многое значит, не то что в последующие годы. Есть же разница между четырнадцатью и пятнадцатью годами. Шестнадцатью и семнадцатью. А вот пятьдесят или шестьдесят лет — разница уже не так заметна. Чем дальше, тем сильнее стирается индивидуальность каждого года, его яркость и аромат.

Похоже, я стала в старости философом! Кто бы мог подумать!

Итак, Даниэла познакомилась с Максимом Горьким. Представь себе, это произошло случайно, у моря… Ломаный итальянский молодого русского ее пленил сразу, как и он сам. Забегая вперед, могу сказать, что говорить по-итальянски Горький так и не научился.

И между ними, как говорится, сразу пробежала искра. Могло ли быть по-другому? Писателю было около сорока лет, Даниэле — семнадцать. Красавица-итальянка в самой прелести своей девичьей красоты…

Даниэла повертела письмо в руках. Откуда оно у бабушки? Она с нежностью посмотрела на спящую старушку. Как интересно! Похоже, есть еще письма! И где они? Где бабушка их хранит? Наверняка она время от времени перечитывает их. Но кто их писал?

Даниэла потянулась и зевнула. Нужно будет обязательно спросить об этом.

Но если бабушка рассердится и сделает выговор?

Налетевший ветер взлохматил волосы.

Даниэла потянула носом. Какой густой душистый аромат принес ветер. Так и есть — розы! Этот сорт роз — крупных, темно-красных обладал необыкновенным ароматом. Бабушка гордилась ими. Даниэла поднялась с дивана и теперь стояла посередине комнаты в растерянности. Бабушка Мари-Роз так крепко спала! Но что ей делать?

Наконец она приняла решение, положила письмо обратно и направилась к выходу. А бабушке потом позвонит и скажет, что заезжала к ней, но не решилась разбудить.

Перед тем как покинуть комнату, Даниэла обернулась и еще раз посмотрела на бабушку.

Милая, милая бабуля! Как же она ее любит!

* * *

Было очень жарко. Даниэла села на мотоцикл и понеслась по улице, ощущая скорость и ветер. Она любила быструю езду. Мама всегда говорила, что она — настоящая итальянка. И Даниэла гордилась этим. Она так многое любила в жизни: вкусную еду, красивую одежду, драгоценности, отдых на яхте, танцы, море. Любила смотреть на себя в зеркало и видеть четкие черты лица, крупные глаза и чувственные губы.

«Моя маленькая девочка!» — шептала ей мать, звонко целуя в щеку.

«Красавица», — шептали ей мужчины.

Даниэла любила ухаживания, секс, ночи, наполненные любовью. Но до сих пор никто не затронул ее сердце. Наверное, для настоящей любви еще не пришло время. А когда оно придет? Она не задумывалась над этими вопросами. Ее устраивало все, как есть. Она молода и обременять себя семьей пока не собирается.

Даниэла припарковала мотоцикл у старинного палаццо. И вбежала на второй этаж. Там она снимала квартиру, чтобы не жить с родителями. Даже собственная семья тяготила ее, хотелось неограниченной свободы, а если ты живешь с близкими, приходится многим жертвовать.

Она сбросила одежду и побежала в душ. И, стоя под тугими струями прохладной воды, которая остужала разгоряченное тело, Даниэла думала, что делать с этим письмом. Наверняка в нем какая-то семейная тайна! Несмотря на возраст, она вдруг внезапно почувствовала себя маленькой девочкой, которая находится в заколдованном лесу и не знает: куда ей идти. Дорог — нет, но нужно выбрать верное направление! А если с кем-то посоветоваться?

Когда Даниэла вышла из душа, то она уже знала, что сейчас сделает один звонок и пригласит в гости приятеля.

Может, он подскажет ей — что делать?

Джованни пришел сразу, как только она позвонила. Было впечатление, что он находился поблизости и ждал ее звонка. Он вошел в комнату, Даниэла предложила ему на выбор кофе или алкогольный коктейль. Джованни попросил коктейль, и Даниэла через несколько минут уже протягивала ему холодный стакан с кубиками льда.

Он неотрывно смотрел на нее, и Даниэла отвела глаза. Как тягостно внимание мужчины, к которому ничего не испытываешь! Однажды она переспала с Джованни и сразу поняла, что это было ошибкой. Они остались друзьями, но больше Даниэла не ставила рискованных экспериментов. Все-таки, как говорила одна ее знакомая, ложиться в постель можно хоть с дворником, при условии, что тебя к этому дворнику тянет…

Даниэла села на высокий табурет и крутанулась на нем. Эту квартиру она обставила современной мебелью. Ей надоели антиквариат, старинная мебель, прохладные залы, многоярусные люстры, атмосфера респектабельности и многовековых традиций. Ей хотелось стряхнуть с себя всю ветошь, как она это называла, и зажить современной жизнью. Легкие стычки с семьей грозили перерасти в затяжные баталии. Пока этого не произошло, Даниэла удрала из семьи, пообещав еженедельно являться на субботние обеды.

И на расстоянии отношения с семьей приобрели подобие хрупкого мира. Кажется, всех это устраивало. Кроме Даниэлы в семье подрастал еще брат Антонио, Тони, хрупкий семнадцатилетний юноша. Даниэла была рада, что в ее отсутствии мать может излить любовь на брата.

И все же самой себе Даниэла иногда признавалась, что скучает по своей комнате в фамильном особняке и иногда ей хочется вернуться в детство, чтобы снова ощутить безмятежную радость от простых вещей. Но она прекрасно понимала, что ничего назад уже не вернешь, и вообще — жизнь неумолимо движется вперед, и нужно пользоваться каждым мгновением. Ведь все так скоротечно…

Даниэла тряхнула волосами, освобождаясь от мыслей. Джованни по-прежнему смотрел на нее, не отрываясь.

— Мне нужно кое о чем с тобой посоветоваться, — сказала Даниэла.

— Я слушаю. — И Джованни сразу словно принял стойку преданной охотничьей собаки.

Даниэле стало смешно, но она подавила смех, чтобы не обидеть приятеля.

— Ко мне в руки попало одно письмо, и мне интересно: что за люди в нем упомянуты. И какое отношение они имеют к нашей семье. Я его сфотографировала и сейчас тебе скину на почту. Лови!

Даниэла отправила письмо приятелю.

— Ты хочешь, чтобы я установил автора письма и всех, кто там упомянут?

— Была бы весьма признательна, — улыбнулась Даниэла. Она знала, что с мужчинами лучше всего обращаться именно так. Она знала власть своей красоты и беззастенчиво пользовалась этим.

— Хорошо…

Возникла пауза.

Эта минута длилась и длилась. Наконец, девушка, зевнув, сказала:

— Ну а теперь в город? В наше кафе, где можно повеселиться?

Она видела, что Джованни хотел бы остаться, если бы она подала ему какой-то знак, он бы с радостью провел время с ней наедине, а не в кафе. Но он был ей слишком противен, от близости с ним остался осадок чего-то неприятного, как будто бы она с разбегу в светлый день влетела в грязную лужу и забрызгалась.

И еще у него страшно потели ладони.

По лицу Джованни скользнула тень разочарования.

— Ну что ж, в клуб, так в клуб! Повеселимся!

Глава 2 Первые восторги и сомнения

Легче всего осуществимы те мечты, в которых не сомневаются.

Александр Дюма

Москва. Наши дни

Вера с интересом смотрела по сторонам. После некоторых колебаний и сомнений она решила обратиться за помощью в историко-консультативный центр «Клио».

Она нашла эту фирму в интернете, позвонила и записалась на прием.

Офис располагался в старинном особняке, но внутри все было обустроено по-современному. Молодая женщина, которую звали Анна Николаевна Рыжикова, смотрела на Веру внимательно и с любопытством.

— Я слушаю вас.

— Да, — встрепенулась Вера. — У меня тут такой вопрос — деликатный…

— У нас все вопросы деликатные, — неожиданно строго сказала сотрудница «Клио», и Вера смутилась еще больше.

— Я понимаю… Но здесь…

— Да вы не стесняйтесь, — улыбнулась девушка. — У нас здесь все по-свойски. Это такие регалии — внушительные.

— Спасибо.

— Чай, кофе? Есть даже матэ.

— У меня подруга пьет матэ. Но я уже им напилась. Если можно, кофе.

— Сейчас.

Пока кофе готовился, Вера разглядывала офис. Ее внимание привлекла сова на глобусе. Проследив за взглядом посетительницы, Анна улыбнулась.

— Как вы думаете, что это характеризует?

— Затрудняюсь ответить.

— «Натянуть сову на глобус». Завет, который мы соблюдаем. От противного. Мой начальник говорит, что ни в коем случае не надо натягивать сову на глобус. Слышали такое выражение?

Вера неопределенно мотнула головой.

— Это значит, не надо подгонять факты под теории и гипотезы. Крылатое выражение среди историков.

— Интересно, — согласилась Вера.

— Кофе готов.

Кофе пах корицей и карамелью.

— Я на минуту отлучусь. Вот печенье, конфеты, располагайтесь.

Анна вышла в соседнюю комнату, оттуда доносились голоса: двое о чем-то говорили, но о чем — было не разобрать.

Через несколько минут сотрудница «Клио» вернулась и села за стол.

— Слушаю вас!

Вере показалось, что девушка даже стала выше ростом и приобрела внушительность. Глаза смотрели сосредоточенно и строго.

— Я, собственно, не знаю, как начать… — смутилась Вера.

— Не волнуйтесь, — улыбнулась Анна. — Мы для того и есть, чтобы решать ваши проблемы.

Вера выдохнула: это было приятно, что кто-то хочет решать ее проблемы. Этого ей еще никто не предлагал, напротив, все хотели, чтобы это Вера решала их проблемы. А на нее саму им было наплевать. Что она, как она, о чем думает, о чем мечтает, какие у нее желания…

— Еще кофе?

— Нет, спасибо. — Вера сложила руки на коленях и посмотрела на них. Руки были в красных прожилках, от того, что приходилось таскать большие сумки с продуктами. Мать не снисходила до таких мелочей быта, как покупки, переложив все заботы на дочь.

— Дело в том, — начала Вера, — что я некоторое время назад отправила запрос в генеалогический центр по поводу моей родословной. Знаете ли, мама заела, — слабо улыбнулась Вера. — Все время говорила, что у нас знатный род и что мы происходим чуть ли не от князей и бояр. Вот я и решила выяснить: так ли это. Просто хотелось… — И Вера замолчала.

Из-за окна доносился слабый гул: машины, чьи-то голоса, смех. Звуки летней улицы, а еще откуда-то плыл запах черемухи — душистый, одуряющий…

— Я хотела выполнить ее просьбу, — закончила Вера.

Она не могла признаться, что ей хотелось утереть матери нос, ткнуть ее в несуществующее фамильное древо с князьями и боярами и сказать: «Мама, ты ошибалась, мы простые люди и не надо утверждать, что наша родословная идет от Рюрика…»

— Так. — Анна склонила голову набок и посмотрела на посетительницу. В ее глазах плясали насмешливые искорки, словно она разоблачала Верину ложь.

— Когда же я получила справку от центра, то… То подумала, что это розыгрыш.

— Почему?

— Потому что в бумаге, которую мне выдали, сообщалось, что наш род по линии прабабушки принадлежит к древнему итальянскому роду Орбини. Разве так бывает? — Вера с надеждой посмотрела на Анну.

Ей хотелось, чтобы девушка улыбнулась и сказала: «Конечно, это выдумки, не волнуйтесь, идите домой и живите спокойно, как будто бы ничего и не было».

Но вместо этого Анна спросила:

— И что?

— И что? — повторила Вера.

— Что вас в этом смущает?

— Но это же не может быть! — торопливо заговорила Вера. — Как мы можем быть связаны с итальянским родом Орбини?! Это невозможно!

— Вам дали подробную справку или какие-то вопросы остались?

— В документе, который выдали, все расписано достаточно подробно.

— Можно посмотреть?

Вера протянула отксерокопированный бланк с печатью и разветвленным древом-схемой.

Анна посмотрела на него, прищурившись.

— Я сейчас сделаю копию.

— Да, конечно, я и хотела отдать это вам, чтобы вы разобрались: все ли здесь в порядке. Или нас обманули…

— А зачем им вас обманывать?

Вера понимала, что она выглядит, мягко говоря, глупо, если не сказать больше — по-идиотски, и в самом деле, зачем уважаемому генеалогическому центру обманывать ее, Веру Шевардину? Какой смысл?

Но Вера пожала плечами.

— То-то и оно, смысла нет, — подытожила Анна и постучала карандашом по столу. — Что вы все-таки хотите от нас? Сформулируйте, пожалуйста.

Вера задумалась, словно прислушиваясь к себе.

— Я хочу, чтобы вы разобрались во всем этом. Так ли все на самом деле…

Брови Анны взлетели вверх.

— Я вас поняла: проверка достоверности сведений.

— Да. Именно так. Какие у вас расценки?

Анна щелкнула на клавишу компьютера.

— Ваше задание обойдется вам по стандартным расценкам — пять пятьсот. Если возникнут дополнительные сложности, тогда сумма увеличится, но насколько, сказать не могу — в зависимости от сложности задания.

— Я поняла. Я согласна, — торопливо заговорила Вера, словно боясь, что Анна передумает. — Оплату внести сейчас?

— Можно сейчас, можно через несколько дней, как вам удобно.

— Спасибо, лучше сейчас.

Вера достала пять тысяч, сверху положила еще пятьсот рублей.

— Хорошо. Сейчас выпишу квитанцию.

Получив квитанцию, Вера сложила ее и убрала в сумку.

— Оставьте ваши координаты, — попросила Анна. — Телефон, электронную почту.

Вера продиктовала свои данные и вышла из кабинета.

Когда за клиенткой закрылась дверь, Анну окликнули из другой комнаты:

— Что там?

— Вась! — весело отозвалась Анна. — По-моему, у девицы не все дома. Ей прислали справку из генеалогического центра, что она является…

— Я все слышал, — перебил ее Василий. — Что ты думаешь обо всем этом?

— Стандартная проверка, и дело будет закрыто. Ребята из этого центра работают обычно четко, ну а вдруг сбой?

— А если не сбой?

— Ну тогда нашей клиентке крупно повезло. Оказалась в родстве со знаменитым итальянским родом!

— Ты думаешь, они с энтузиазмом воспримут весть о родственнице из России?

— Это уже ее проблемы.

— Верно! Что у нас там на обед?

— Ничего. Холодильник пуст. А ты вроде на диете?

Габариты начальника в последнее время упорно стремились к шару. Вася Курочкин пыхтел, сердился и клялся, что с понедельника садится на строгую диету, но проходил день-два, и все начиналось сначала. Пристрастие Васи к бургерам, жареной картошке, пиву, соленой рыбке делало свое дурное дело.

— На диете! — отозвался внезапно сникший голос. — Но есть-то хочется!

— Ради фигуры можно и потерпеть!

— Рыжикова! Не учи шефа!

— Я о тебе беспокоюсь!

— Я сам о себе побеспокоюсь!

— Не видно!

— Я заказываю пиццу, — с угрожающими нотками сказал Курочкин. — Твой выбор? С грибами? С салями или с ананасами?

— С устрицами! — пошутила Анна.

— Сейчас посмотрим в меню. Кажется, это новинка…

* * *

Вера вышла на улицу в смятении. С одной стороны, она честно выполнила свой долг. С другой… Правильно ли она поступила? А вдруг сотрудники «Клио» обратятся за разъяснениями в генеалогический центр, а им напишут опровержение, сообщат, что данные ошибочны?

Вера со вздохом призналась себе, что ей очень нравилось думать, будто она принадлежит к древнему итальянскому роду Орбини. И лишиться этой сказки не хотелось!

Липа пахла так сладко и маняще, что ноги сами собой понесли Веру к оазису аромата. Сделав несколько шагов, она очутилась в небольшом скверике между домами, где и высилось дерево, распространявшее вокруг себя чарующие флюиды.

Вера опустилась на скамейку. Пискнула эсэмэска. «Мам! Я купаюсь в море! У нас тут весело. Гоша съел мой завтрак и показал ужа».

Следом за эсэмэс возникла фотография сына — веселого, загорелого, Паша стоял, победно вскинув ладошку вверх.

Слава богу, пристроила сына. Почти на все лето…

Вера вспомнила, как она мучилась в конце весны: куда отправить сына на отдых. Мать наотрез отказалась выезжать на дачу, потому что у нее «интуиция»: ей вот-вот позвонят и пригласят в театр. С годами у матери это стало почти манией. Оставлять Пашу на все лето в Москве было бы настоящим преступлением. Достаточно прошлого скомканного лета, когда редкие поездки на дачу сопровождались материнскими скандалами: что она, Вера, не умеет толком устроить свою жизнь и все надеется на мать.

Это была чудовищная неправда. Вера уже давно ни в чем на мать не надеялась, а строила жизнь сама. Горькая правда состояла лишь в том, что Вера не имела в своем кармане несколько миллионов, чтобы купить себе квартиру и переехать от матери. Разменивать трехкомнатную квартиру мать не хотела ни в коем случае. Хотя Вера была согласна и на однушку на окраине Москвы, лишь бы жить отдельно, лишь бы ей и сыну не портили нервы. Но матери, очевидно, доставляло удовольствие мучить дочь и внука. Вера стиснула зубы, предательская слеза капнула на экран мобильного, прямо на улыбку сына, Вера быстро провела пальцем по дисплею, стирая влагу.

Ей нужно сосредоточиться, а не раскисать. Вдруг это странное родство с князьями — шанс для нее и Пашки. Она сможет вывезти сына в Италию, обеспечить его будущее… Вере вдруг стало страшно, что проверка выявит ошибку и ей пришлют письмо с извинениями.

Она хотела было вернуться в офис «Клио» и сказать, что отменяет задание. Но, поразмыслив, решила все оставить как есть. И будь что будет…

* * *

Пицца дымилась, и от ее аромата текли слюнки. Анна посмотрела на Васю. Бедняга, скоро он приблизится к размерам Ниро Вульфа.

Когда шеф был голоден, он был злым, сердитым и несправедливым. А поев, становился вальяжным, добрым и похожим на благодушного кота.

— Значит, дамочка сомневается?

— Сомневается!

— Не верит своему счастью, — заметил проницательный Курочкин.

— Похоже на то!

— Рыжикова, а ты заметила, как глубоко в нас сидит совковая психология. Мы словно боимся счастья и хороших новостей и все время подсознательно ждем чего-то плохого. И когда наши худшие опасения подтверждаются, мы даже радуемся. Ну не садисты ли?

— Говори только за себя, я не радуюсь плохому.

— Хорошо, Рыжикова, раз ты настаиваешь на точности, то пожалуйста. Говорю за себя и еще за многих.

Немного помолчав, Вася спросил:

— Сколько ты планируешь взять времени на это задание?

— Не знаю. Отправим запрос в генеалогический центр уже от нашего имени. Там отнесутся к проверке более внимательно. Потом проверим по нашей базе. Думаю, неделя, полторы недели максимум.

— Разве это задание? Так у нас скоро заработки упадут и нам нечем будет платить за аренду. Ты не находишь?

— Я всегда смотрю в будущее с оптимизмом!

— И не жалеешь, что мы оставили насиженное место и основали собственную фирму? — понизив голос, спросил Курочкин.

Анна бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц и твердо ответила:

— Нисколечки! Ни секундочки![1]

* * *

Когда Анна осталась одна, она скинула туфли и прилегла на диванчик. Она любила так расслабляться и отдыхать. Анна была молодым историком, аспиранткой. Правда, диссертацию она еще не защитила, но Вася расслабиться не даст. И время от времени дает ей нагоняй за слишком медленную научную работу.

Слова Васи вернули Анну в недавнее прошлое, когда она и Курочкин работали в центре при научном учреждении, жили скудно, денег на их центр не выделяли. И вот недавно они с Васей решили открыть собственную фирму. Рискнуть. Теперь дела на работе шли неплохо. Особенно поначалу. Она смогла съехать от отца и снять небольшую однокомнатную квартирку. А вот на личном фронте все было не так лучезарно.

Данила, ее жених, редко бывал рядом. Он работал в основном за границей и в Москву приезжал нечасто. Анна уже привыкла к одиночеству, но не находила его нормальным. Одиночество всегда имеет привкус горечи и несбывшихся ожиданий. Но одна из основных мыслей, к которой Анна пришла за минувший год — в мире нет ничего постоянного. Конечно, это банально! Но каждый должен понять, прочувствовать и осознать эту истину на собственной шкуре. Понять не отвлеченно, а душой.

Анна часто размышляла, что люди древности жили размеренно и неторопливо. Одна из прелестей такого существования — ощущение времени как длительности, они осознавали, что все можно сделать и успеть. Не сегодня, так завтра. Но сегодняшний день изменил все. И нужно жить на предельной скорости, иначе тебя отбросит обратно.

Вот ее сводная сестра Елена Демченко, популярная телеведущая… На какой скорости ей приходилось жить, чтобы всегда быть в тонусе и соответствовать профессии… Правда, сейчас она ждала ребенка и наслаждалась новым периодом в своей жизни.

Анна подумала, что нужно ехать домой. Рабочий день уже закончился. По дороге надо зайти в магазин и купить продукты. Что-то из полуфабрикатов. Готовить для себя — лень.

* * *

Италия. Окрестности Флоренции. Наши дни

Даниэла посмотрела на экран мобильного. Звонил Джованни. Она взяла трубку и пропела своим тягучим голосом, сводившим мужчин с ума:

— Алло!

— Привет!

— Да… — Даниэла приложила трубку к уху, закладывая в шейкер молоко и мороженое. Ей хотелось с утра освежающего коктейля.

— Ты меня слышишь?

— Да, я слушаю.

— То самое письмо… — Возникла пауза. — Мне толком не удалось узнать, кому оно адресовано. Я только узнал, что Даниэла, о которой говорится в письме, ваша родственница. Она была журналисткой, в двадцатые годы прошлого века работала в Москве.

— А что с ней сталось?

— Не знаю. Кажется, она умерла в конце двадцатых или начале тридцатых годов. Во всяком случае, данных о ней с тех пор никаких нет.

— Спасибо, Джованни! Ты очень мне помог.

— Мы сегодня куда-нибудь идем? — с надеждой спросил он.

— Не знаю. Если что, я позвоню.

Даниэла дала отбой и, взяв коктейль, прошла в комнату. Легла на диван. Жара еще не наступила, и утро дарило благословенную прохладу. Солнце только набирало силу. Даниэла любила солнце, его тепло, проникающее под кожу, золотистую дымку зноя, окутывающую город. От этого казалось, что здания и храмы парят в воздухе.

Даниэла вновь перечитала письмо. Теперь вопросов стало еще больше… Она никогда не слышала ни о какой Даниэле, ни об этой истории с русским писателем. Это что — семейная тайна? Надо попробовать расспросить об этом бабушку. Как это письмо оказалось у бабушки? Но начать нужно аккуратно, издалека…

Недолго думая, Даниэла набрала номер теле-фона.

Трубку бабушка взяла не сразу. Даниэла долго слушала гудки и уже хотела дать отбой, когда услышала голос, напоминающий шелест сухих цветов:

— Слушаю…

— Бабушка, это я. Даниэла, — торопливо заговорила она. — Я приезжала к тебе пару дней назад, но ты так очаровательно спала, что я не решилась тебя будить…

— И совершенно напрасно, я была бы рада тебя увидеть. Но как же я ничего не слышала?.. — сокрушенно вздохнула Мари-Роз.

— Бабушка! Я хочу приехать к тебе сейчас.

— Жду, дорогая. В этот раз я точно спать не буду.

Мари-Роз встретила ее в саду. На столике уже стояли кофейник, блюдо с булочками и ваза со свежими персиками.

В саду пахло розами и душистыми травами.

Даниэла подошла к бабушке и звонко поцеловала ее в щеку.

— Садись, — указала старушка на стул напротив.

Даниэла села, налила себе кофе и вопросительно посмотрела на бабушку:

— Тебе кофе налить?

— Одну чашечку я уже выпила, дожидаясь тебя. Но не откажусь и от второй.

— А это не вредно для твоего сердца?

— Доктора говорят, что для своего возраста сердце работает неплохо. Насчет всего остального — я — фаталист. Как твои дела, Даниэла?

— Супер!

— Романы? Поклонники? Ты в кого-нибудь влюблена?

Даниэла скорчила шутливую гримаску.

— Увы! Мужчины такие скучные… Когда знакомишься, вроде все о'кей. А потом… Быстро надоедает. Вот такая я ветреная. Никак не остепенюсь.

— Какие твои годы! Еще все успеется. А что с учебой?

— Наслаждаюсь каникулами.

— И то хорошо. Как мама?

— Отлично. Они с папой скоро едут в Ниццу. А потом — в Монако. Грандиозные планы на лето. Мама, как всегда, будет держать папу подальше от рулетки, а он станет рваться в бой.

Мари-Роз улыбнулась:

— Твой папа слишком ветреный.

Теперь улыбнулась Даниэла. Ей трудно было представить своего отца ветреным. Он словно уже родился банкиром: строгим, всегда в костюме, излагающим путаные формулировки с четкой ясностью. Единственное место, где папа иногда отрывался, — это Монако.

— Мама беспокоится обо мне…

— И напрасно! Всему свое время! — Бабушка махнула рукой, отгоняя красивую бабочку, прилетевшую в сад. — Я лично не беспокоюсь.

Даниэла заерзала. Нужно было плавно переходить к цели прихода.

— Твой кофе остывает, — заметила бабушка.

Даниэла отпила глоток.

— Не слишком ли слабый?

— Все отлично! — Она поставила чашку из тонкого фарфора обратно на стол. — Бабушка, я хочу тебя спросить… — Даниэла запнулась. Признаваться ли, что она прочитала письмо? Но другого выхода, похоже, нет.

— Когда ты спала, я подошла к тебе… На столике лежало письмо.

Ей показалось, что глаза бабушки стали строже. Или только показалось?

— Я прочитала его. Извини… — виновато сказала Даниэла. Она не чувствовала себя виноватой, но понимала, что вид раскаявшейся грешницы сейчас ей больше к лицу.

— Тебе никто не говорил, что читать чужие письма нехорошо?

— Говорили, — покаянно вздохнула она.

Бабушка молчала.

— Бабуль!

— Да?

— Не сердись, бабуль! — жалобно протянула Даниэла. — Расскажи мне, от кого это письмо? Кто такая Даниэла? Наша родственница? Почему письмо оказалось у тебя? И что за тайны?

Мари-Роз молчала.

— Ба…

— Давай забудем обо всем, — твердо сказала Мари-Роз.

— Ну, бабушка… Ты же знаешь, какая я любопытная. Что за секреты?

— Это не секреты, — твердо сказала Мари-Роз. — Это чужая тайна. И весьма опасная. Давай сделаем вид, что ничего не было. В противном случае… — Бабушка замолчала. — В противном случае, твоя жизнь будет в опасности.

* * *

Возвратившись домой, Даниэла легла на диван и принялась думать. Она была страшно упряма, и если что-то ей западало в голову — пиши пропало. Сейчас она столкнулась с тайной, которую не хотели открывать. Более того — мягкая любимая бабуля сказала железное «нет» в ответ на ее просьбы. Значит ли это, что действительно существует нечто, чего следует бояться?

Даниэла перечитала письмо еще раз. Были еще письма… И где они?

Даниэла вскочила с дивана. Скорее всего бабушка хранит письма в доме. В недоступном месте. Или наоборот — на виду? Кроме домработницы Орнеллы, в доме никто не бывает. Но Орнелла предана бабушке уже много лет, и вряд ли Мари-Роз станет особо от нее таиться. Где же могут быть эти письма? Даниэла мысленно воскресила в памяти обстановку бабушкиного дома. Холл, спальня, гостиная…

Надо оказаться у бабушки дома, когда ее там не будет. Это бывает нечасто, но можно подкараулить момент.

Или попробовать поговорить с матерью и расспросить ее о семейных тайнах? Интересно, что скажет мать — строгая элегантная Валентина Орбини, практически постоянная героиня светской хроники?

* * *

Мать пела в соседней комнате, красивая ария реяла в воздухе, и Вера, вздохнув, подумала: какая трагедия для матери не выступать на сцене, а сидеть дома и петь только для себя, словно проверяя — не пропал ли голос.

Она стояла в дверях, боясь прервать пение, когда мать внезапно обернулась:

— Ты что-то хотела?

— Я хотела спросить, не осталось ли после бабушки каких-нибудь вещей? Где они сейчас? На даче?

— Да. После ее смерти я все свезла на дачу. А зачем тебе?

Признаваться в том, что ей хотелось бы найти какие-нибудь семейные реликвии, Вере не хотелось. Она помнила, как мать отнеслась к ее изысканиям насчет родословной, и поэтому решила все свои соображения пока держать при себе. Ей нужно съездить на дачу и порыться в бабушкиных вещах. Вдруг ей повезет и она найдет упоминание о прабабушке Дарье Шервандиной.

— Просто так…

— Просто? — Мать посмотрела на нее с недоумением, явно намереваясь вытянуть из дочери правду. Но тут раздался спасительный звонок телефона. Матери кто-то звонил по мобильному. Наверное, одна из подружек, и она царственным кивком головы отпустила Веру. Так императрицы дают знать своим приближенным, что они свободны.

Вера выскользнула за дверь.

Она собиралась поехать на дачу сегодня же. Уроков все равно никаких не было. Лето — пора каникул. С одной стороны, это было хорошо. С другой — плохо, потому что не было денег, а по причине их отсутствия наступал легкий мандраж. Да и лето выдалось паршивым: Москву заливали дожди, что тоже не прибавляло оптимизма. Лета все ждали как праздника: после серой тоскливой зимы и хмурой весны хотелось чего-то яркого и светлого. И лето обещало тепло и солнце. Жару, высокую траву, нежное марево и беспечную лень. Но ничего этого не было, только ливень. А вместо коротких открытых маечек, шорт и струящихся платьев приходилось кутаться в кофты, длинные юбки и брюки, надевать пиджаки и плащи.

Посмотрев на большие круглые часы в кухне, Вера подумала, что до Ярославского вокзала успеет добраться за полчаса, а потом еще час на электричке. И она на даче. От станции идти пешком минут двадцать. Можно взять такси, но это уже баловство. Доберется и на своих двоих. Не барыня.

Вера собралась и уже через час сидела в электричке у окна и смотрела на проплывающий за стеклами пейзаж.

Когда она подъезжала к своей станции, небо как по волшебству просветлело: серую хмарь прорезал ослепительно-синий лоскут, а потом в образовавшееся отверстие хлынуло солнце, преображая все вокруг золотистым сиянием.

Дорога через поле и пролесок заняла пятнадцать минут, и когда Вера, запыхавшись, подошла к калитке, на часах было без пятнадцати три.

Створка ворот косо висела на петлях — забор давно нуждался в ремонте, но денег не было. Дача постепенно разрушалась, все откладывалось на потом, а когда наступит это мифическое «потом», никто не знал. Может быть, от этого Вера так отчаянно вцепилась в легенду о родстве с древним итальянским родом, ощущая себя Золушкой, которая вот-вот попадет на бал.

Вера подумала, что в своей несчастливой жизни отчасти виновата сама. Нельзя ничего откладывать. Она вспомнила шансы, которые ей выпадали. Интересная работа в Хорватии. Надо было рискнуть, поехать в неизвестность, но в последний момент Вера дала задний ход — она испугалась и предпочла неведомым райским кущам пусть плохую, но стабильную жизнь здесь. А пять лет назад на горизонте появился один мужчина — приятный вдовец, старше ее на пятнадцать лет, вежливый, обходительный. И самое смешное — он нравился Вере. Петр предложил ей поехать вместе с ним в Ялту в бархатный сезон. Он нашел путевку на двоих на пять дней. Сентябрь стоял в том году благодатный, и Вера представляла, как же хорошо в Ялте: ласковое море, спокойное нежаркое тепло, вечерние прогулки по набережной…

Вера смотрела на Петра и понимала, что он ждет ответа. Петр был полурусский, полумолдаванин, смуглый, с карими глазами. Вера слышала, как отчаянно бьется ее сердце, но почему-то торопливо сказала: «Я не могу уехать, у меня — сын. Я не могу оставить его на мать». Это была откровенная ложь. Пашу она спокойно оставила бы матери на несчастные пять дней, и все вышло бы расчудесно. Дело было в Верином характере, в ее вечном ожидании чего-то. Она никак не могла постигнуть простую и страшную правду жизни — никакого «потом» не существует. Есть только сейчас — минута, вбирающая в себя все, остальное — туманно и зыбко. Невозможно на таком хлипком фундаменте строить свою жизнь. Вера и не строила, она просто плыла по течению.

Петр ушел, разочарованный. Через год она узнала, что он женился, и они с женой ждут двойню.

И вот теперь Вера вцепилась в этот свой третий жизненный шанс, не желая выпускать его из рук как трофей, как законную добычу…

С замком пришлось повозиться, от дождя он проржавел.

Закрыв за собой калитку, Вера остановилась и осмотрела участок.

Дождливая погода сделала свое дело — в рост буйно пошли сорняки. Борщевик, крапива, репейник, лопух. Трава колосилась чуть ли не с Веру. По всему участку цвели люпины, а благородные цветы тонули в море сорняков.

Дорожка до дома заросла, приходилось продираться через разросшийся шиповник, спирею и крапиву. Ноги горели от крапивных ожогов, и пока Вера подошла к крыльцу, ее ноги стали красными.

Поставив сумку на крыльцо, она открыла дверной замок и вошла в дом. Деревянный двухэтажный дом был построен двадцать пять лет назад на месте прежнего дома. Садовое товарищество было старым, землю здесь давали в двадцатые-тридцатые годы прошлого века заслуженным большевикам, театральным деятелям, ученым.

В свое время это был престижный поселок, сейчас старое поколение вымерло, землю многие наследники продали. И наряду с развалившимися домами в поселке высились дворцы и коттеджи, огороженные двухметровыми заборами.

Земельный участок достался от прабабушки Дарьи Андреевны. Ее муж в советские годы был инженером, работал в министерстве, проектировал даже правительственные здания. И поэтому ему дали участок в престижном по тем временам месте.

Вера о своей прабабушке Дарье почти ничего не знала. Но как завести с матерью разговор о ней, чтобы расспросить поподробней?

В доме пахло сыростью, и Вера раскрыла окна, чтобы свежий воздух с улицы поглотил запахи зимы.

Прежде чем приступить к осмотру бабушкиных вещей, Вера решила пойти на пруд, в котором она любила купаться еще в детстве.

И вдруг подумала, что ей обязательно захочется окунуться в воду. Она порылась в шкафу, нашла старенький купальник, который был ей маловат, но других вариантов все равно нет, и надела его. Пруд был старым, имел странную форму — вытянутый овал, больше похожий на эллипс. Небольшой, с живописными берегами, поросшими ивняком и березами. Пышные кусты склонялись к воде, по берегам цвела тина и росли камыши, но середина пруда оставалась чистой. Деревянные мостки уходили в воду. Около пруда никого не было, и Вера, ступив на мостки, почувствовала, как доска чуть осела под ней. Все старое, а починить некому. Нувориши построили себе дворцы, а что творится за пределами хоромов — их не интересует. Жители поселка, у которых были машины, ездили купаться в другие места.

Солнце, прорвавшееся через серые тучи, уходить не думало, напротив, оно расширяло себе пространство, отгоняя клочки серого неба к горизонту. Свет был не просто волшебным, он был божественным. Вера села сбоку на мостки и, сняв туфли, опустила ноги в воду, вспомнила, как в детстве любила болтать ногами в воде, поднимая веер брызг.

Память на минуту сделала кульбит, Вера зажмурилась, задохнулась от воспоминаний, которые были связаны с этим местом. Жарким летом она в детстве плюхалась с разбега в воду, и прохладная вода обжигала, было приятно плыть и, щурясь, смотреть на солнце. Рядом плескалась детвора, было шумно и весело. Весело… Дни были длинными, вечера — тоже. Вечером было парное молоко, в деревне неподалеку держали корову, и лето запоминалось парным молоком — теплым, чуть сладким, густым. У Веры образовывались белые усы от молока, и бабушка ласково называла ее «мышонок». Бабушка умерла, когда Вере исполнилось двенадцать лет, и на этом ее детство кончилось. Мать на дачу с ней не выезжала, занятая своим концертами и гастролями.

Вера подумала, что хорошо бы искупаться.

Она сбросила платье и нырнула в воду. Вода была обжигающе-холодной, и Вера принялась энергично плавать, чтобы согреться, вскоре ей это удалось. Она доплыла до противоположного берега и увидела утку, сидевшую в укромном месте — в тихой маленькой заводи. Утка спокойно смотрела на Веру, словно призывая не тревожить ее покой. И Вера, стараясь не шуметь и не поднимать брызг, поплыла обратно.

Вера помнила, сколько в ее детстве около воды вилось стрекоз — синих, бирюзовых, они красиво порхали над прудом, как маленькие феи с радужными крылышками, и их тихое жужжанье сливалось с другими звуками лета.

Сегодня все было тихо.

Вера оделась и пошла домой.

В магазине на вокзале она купила себе немудреной еды, фастфуд, чтобы не заморачиваться с готовкой.

Поставив чайник, нашла в прошлогодних запасах кофе и сухие сливки. Наскоро поев и выпив кофе, Вера решила приступить к осмотру мансарды.

Дом был большой — шесть на шесть. Мать построила его на деньги, заработанные на гастролях. Второй этаж поделен на две комнаты. И одна из них представляет собой кладовку, куда свалили вещи, принесенные из старого домика, стоявшего на этом участке с тридцатых годов, который снесли при строительстве нового.

Вера потянула дверь на себя. Открыла с трудом, петли проржавели, и дверь певуче запела.

Мать, вечно занятая собой и своими делами, при переезде свалила все кучей, не утруждая себя разбором вещей, а бабушка уже болела и поэтому не могла все рассортировать. Бабушка была аккуратной, любила чистоту, порядок, основательность. Она, конечно, избаловала мать, которая ни в чем не знала запретов и росла принцессой.

Смешливой принцессой со жгучими черными кудрями. Бабушка надеялась, что мать станет артисткой, знаменитой певицей, у нее был красивейший бельканто, но после ухода Вериного отца мать пережила нервный срыв, и голос так и не восстановился. Вся дальнейшая жизнь матери — это борьба с собой, с обстоятельствами, с жизнью, с собственными воспоминаниями и бегство от них. В жизни каждой женщины есть страницы, которые хотелось бы забыть, но сделать это — значит отречься от себя самой. Немногие на это решаются…

Вера осмотрелась: с чего начинать? Здесь был сломанный туалетный столик на одной ножке, коробки в углу. Маленький секретер, прикроватная тумбочка, трюмо. Потемневшее зеркало… Вера посмотрела в зеркало и испугалась, показалось, что оттуда на нее глянула незнакомая женщина с более утонченным лицом и потемневшими волосами. Конечно, это был обман зрения, солнце, падавшее в полузанавешанное окно, создало оптическую иллюзию присутствия в зеркале совсем другой женщины.

Вера провела рукой по лицу, словно отгоняя непрошеное виденье. Половицы под ногами скрипели.

Вера присела на венский стул и выдвинула один ящик трюмо. Обнаружив там исписанные блокноты, старые открытки, какие-то записки… На дне ящика Вера нашла письмо, написанное по-итальянски. Чернила выцвели, местами было трудно разобрать написанное. Она отложила письмо, решив вернуться к нему позже.

Еще Вера нашла большую папку, в ней были акварели и рисунки. Она с интересом рассматривала каждый. На рисунках изображалась Москва.

Это была Москва словно из старых кинофильмов. Рисунки были сделаны уверенной рукой, а внизу в правом углу стояла надпись — Д. Шевардина. Очевидно, художником была прабабушка Дарья Андреевна Шевардина. Среди рисунков встречались натюрморты, внезапно попалось изображение пруда, Вера всмотрелась внимательней. Это был их дачный пруд, но вместе с тем как будто бы другой. Хотя, конечно, за десятилетия пруд мог измениться. Растения по берегам росли другие — более пышные. Деревья не похожи ни на березы, ни на ивы…

«Как все меняется», — подумала Вера.

Скорее всего прабабушка занималась в студии, потому что тематика рисунков была разнообразной. Виды Москвы сменили изображения Парижа и Лондона, но больше всего было видов Италии. Рим, Флоренция, синее море с террасой…

Вера задумалась и положила рисунки обратно в папку.

Нужно поподробнее расспросить мать о прабабушке.

«Наверное, поиск собственных корней связан с общей неустойчивостью мира, в котором пребывает современный человек, — размышляла Вера. — Ему хочется в буквальном смысле слова — укорениться. Обрести почву под ногами. Перестать быть перекати-поле. Сегодня здесь, а завтра — там.

Когда аристократы вешают портреты предков в фамильных особняках и замках — они тем самым обеспечивают себе сильнейшую защиту. Ведь люди на портретах являются незримыми ангелами-хранителями, оберегающими род от коварства судьбы и опасностей.

Наверное, и чувства возникают совсем другие, когда ты знаешь собственную историю, знаешь имена прапрабабушек и прапрадедушек, знаешь, как они жили и чем занимались. И эта древняя кровь течет в тебе, вызывая чувства гордости и волнение».

Помнила ли ее ветреная мать собственную бабушку? Ведь Дарья Андреевна умерла, когда матери было девять лет.

Солнце клонилось к закату, подкрадывались сумерки. Вера задумалась — оставаться ей здесь на ночь или нет. Немного поколебавшись, она решила все-таки заночевать на даче.

Глава 3 Опасный вояж в прошлое

Кто не любит свободы и истины, может быть могущественным человеком, но никогда не будет великим.

Вольтер

Московская область — Москва. Наши дни

Вечером, попив чай, Вера села на веранде и зажгла свет. Села в плетеное кресло и принялась читать письмо.

(Москва. Начало 30-х годов XX века, письмо — убрать)

«…Возвращение Максима Горького в СССР было обставлено торжественно. С таким триумфом, что сразу стало ясно — кто является писателем номер один и какое место Горький займет в советской иерархии. Он стал фактически памятником уже при жизни. Его встречали тысячи людей, с ликованием, с восторгом.

Бедный, бедный Макс, понял ли он, что ловушка уже захлопнулась и он из нее не выберется?..

Хотя я тоже это поняла далеко не сразу.

Ему дали особняк Рябушинского, штат прислуги, создали все возможности для работы и творчества.

Да, Горький ценил удобства, но я могу сказать точно, что в отличие от графа Толстого комфорт не был для него главным в жизни. Из него делали гедониста, но таковым он не являлся. Он заботился о своем окружении, ему было важно, чтобы все его близкие и домочадцы были сыты, обуты, одеты, довольны. Ради них он создавал такую пышную обстановку. Самому ему мало что было нужно. Он мог творить в любых условиях. Более того — мне кажется, что роскошь его подспудно тяготила. Но это только мое наблюдение.

Моей дочери было уже два года, когда Максим Горький вернулся в СССР. Вскоре я пришла к нему по делам, связанным с переводами с итальянского на русский, и поразилась перемене, которая произошла с ним. Я видела, что Горький устал, смертельно устал, огонь, горевший в нем всегда, даже в самые трудные моменты, — погас. Он выглядел просто стариком, который доживает свою жизнь.

Увидев меня, он обрадовался.

— Даша! Привет! — Он поднял вверх правую руку, приветствуя меня. Рука двигалась тяжело.

— Как жизнь? Как работа? Все нормально?

— Алексей Максимович… — Я сглотнула, набираясь смелости сказать. — Я вышла замуж.

— Это хорошо, это правильно… — В нем не было даже тени укоризны или ревности. Или время и вправду съедает все?

Я молчала.

— Я действительно рад, — продолжил он. — Ты заслуживаешь счастья. Ты сейчас работаешь в газете?

— Уже нет. Изредка подрабатываю. В основном занимаюсь переводами. Я не сказала главного… Мой муж — советский гражданин. И я теперь гражданка Советского Союза.

При этих словах его щека как-то странно дернулась.

— У меня есть дочь. Ей уже два года. И она такая смешная.

— Как зовут?

— Люся.

— Люся, — медленно повторил Горький. — Красивое имя. И, наверное, она будет красивой, как и ее мама.

В горле встал ком.

— Какой же ты была красивой, Даша, когда я впервые тебя увидел. — Он говорил размеренным глухим голосом, но я видела и чувствовала, что он взволнован воспоминаниями. Тем прошлым, которое я пробуждала в нем. — Ты помнишь этот солнечный край? Капри… Молодость… Тогда я думал, что мир можно переделать, устроить по типу царствия Божья на земле и даже еще лучше. Когда на земле будет царствовать человек — хозяин труда, красивый, счастливый, свободный…

Мне показалось, что в его голосе слышались сдержанные рыдания, он не мог скрыть волнения…

— А что теперь? — Горький внезапно замолчал и напрягся.

Я невольно оглянулась. Он улыбнулся одними уголками губ. Мы без слов поняли друга друга. Горький подозревал, что за ним следят и его прослушивают. Он призывал и меня быть осторожной в своих высказываниях.

Я кивнула в знак того, что все прекрасно поняла. Подошла к нему ближе, наклонилась.

— Макс, ты всегда можешь на меня рассчитывать, — сказала я шепотом.

— Даша! Кажется, я в западне. — В глазах стояла тоска. — Я не хотел возвращаться. Но на меня все так давили. И Максим… настаивал, и я… Я боялся, — выдавил он с некоторым усилием.

И здесь мне стало страшно. Максим Горький никогда и ничего не боялся, более того, я знала его как одного из самых смелых людей в своей жизни. И это были не пустые слова или поза. Он и был таким. Ужасные испытания, выпавшие на его долю в детстве и юности, способствовали формированию твердого характера, научили стойкости. Он относился к жизни философски, и это помогало ему. А здесь он боялся… И я каким-то внутренним чутьем поняла, что он боялся не за себя, а за свою семью: за все тех, кто был в Москве, за тех, кто невольно стал заложником. И это были все люди, так или иначе связанные с ним…

Вера читала письмо, затаив дыхание. Только подумать: ее прабабушка была знакома с самим Максимом Горьким! Была его другом… Боже мой! Какая биография! Но кому было адресовано это письмо и почему оно не отправлено? Надо расспросить мать, только аккуратно! Но о письме Вера говорить не станет. Это ее тайна.

Ночь выдалась беспокойной. Вера забыла занавесить окно, и в комнату светила луна. Кровать была старой, Вера спала на ней еще в детстве, неудобной, с панцирной сеткой и металлическими набалдашниками. Вера проваливалась как в гамаке, вдобавок посреди ночи ее разбудил лунный свет. Неожиданно Вера услышала скрип половиц, будто кто-то осторожно идет.

«Да что это у меня, слуховые галлюцинации разыгрались, что ли?» — подумала она. Встала, зажгла свет и, надев халат, вышла на кухню, потом — на террасу. В доме никого не было, но Вере почудилось, что в кустах что-то шевелится.

«Наверное, кот какой-нибудь приблудный зашел к нам на участок, — успокоила она себя. — Забежал сюда — вот и источник странных звуков».

Она еще раз проверила окна, заперла дверь на засов и, раздевшись, легла в кровать, вспоминая старое зеркало и свой странный образ в нем.

Мать, к счастью, была дома. Вера немедленно приступила к ней с расспросами:

— Мам! Ты сейчас свободна или как?

— Или как, — меланхолично откликнулась мать. Она сидела, склонившись над телефонной книжкой, и скользила пальцем по листам.

— Десять минут мне уделишь?

— Что-то случилось?

Халат с переливающимися павлинами так и резал глаза.

— Нет, все нормально, — бодро сказала Вера. Она знала, что мать сразу впадает в панику при неприятных известиях.

— Ну слава богу, — с шумом выдохнула та. — Как Паша? Звонил тебе?

— Мы общаемся по скайпу и переписываемся в вайбере.

— Все эти новомодные штучки, — брезгливо поморщилась мать. — Весь этот Вавилон.

— Никуда не денешься, мам. Технический прогресс не остановить.

— Если бы люди думали не только о технике, но и о душе, о прекрасном, об артистах, которые оказались выброшенными на обочину… — Лицо мамы исказила гримаса, и Вера испугалась, что она вот-вот заплачет.

— Мама! Не надо! — Она взяла ее руки в свои. И поразилась: какие у матери сухие и горячие ладони.

— Верусь, прости! — неожиданно кротко проговорила мать. — Так что ты хотела?

— Я была на даче.

— Как там?

— Ужас! Все заросло. Просто джунгли!

— Надо приводить участок в порядок. Нанимать кого-то. Но эти ужасные гастарбайтеры так сейчас дорого берут. Они сколачивают бригады и работают только над крупными объектами: коттеджами, пафосными домами олигархов. Возьмутся ли они за нашу траву?

— Скорее всего — нет, — вздохнула Вера, — придется все делать самим.

Мать молча смотрела на Веру, склонив голову.

В молодости она была потрясающе красива, но сейчас от былой красоты мало что осталось. Хотя она старается следить за собой. Все время сидит на диете, хотя любит поесть, но ради сцены готова на жертвы. Только изредка позволяет себе мороженое или пирожные с кремом. Или кусочек торта.

— Мам… — Вера долго не решалась начать разговор. — Мама, я хочу тебя спросить о прабабушке.

— Дарье Андреевне?

— Да.

— Но что я могу знать о ней? — с некоторым раздражением ответила мать. — Когда она умерла, мне было девять лет. Она была красивая, имела хорошее образование, была в Европе, превосходно знала четыре языка. Французский, английский, немецкий и итальянский. Ну и русский, разумеется… Родом она была из Литвы и говорила по-русски с акцентом. От которого так и не избавилась.

— Она была знакома с Максимом Горьким?

— С Горьким? Может быть. У нее была интересная биография, жаль, что, когда она умерла, я была слишком маленькой. А бабушка никогда ничего не рассказывала. Боялась, наверное. Время было такое, неспокойное. А теперь и спросить некого. — Мать вздохнула.

— У нас есть фотографии Дарьи Андреевны?

— Где-то был альбом. Тебе это срочно надо?

Вера решительно ответила:

— Да.

— Странно. Столько лет все лежало. А сейчас понадобилось. То какой-то фонд, где жулики сидят, то фотографии старые… Зачем они тебе нужны?

— Сейчас организации разные созданы, где призы разыгрываются среди тех, кто принесет фотографии своих бабушек и прабабушек, — принялась фантазировать Вера. — И разве неинтересно знать, кто был у тебя в роду?

Мать молчала.

— Прабабушка ведь хорошо рисовала? — полуутвердительно, полувопросительно проговорила Вера, протягивая матери рисунок — задорная, маленькая девочка стоит около березы в панамке и смеется.

Мать взяла рисунок и как завороженная принялась его рассматривать.

— Боже мой! — выдохнула она. — Это же я! Целая жизнь прошла…

Неожиданно она заплакала.

— Я помню, как маленькой еще мечтала о сцене… О том, что у меня будет большая семья — трое детей — и как мы будем обедать и ужинать все вместе. Мы будем смеяться, обсуждать новости, беседовать, рассказывать о том, что с нами случилось за день… И где все это? Какая же жестокая штука жизнь!

Руки у матери дрожали.

— Бабушка Даша, какая она была хорошая. Но все время грустная…

— Ты говоришь, что она была из Литвы?

— Да, оттуда.

«А как же древний итальянский род?» — чуть было не сказала Вера, но вовремя осеклась. Неужели все-таки произошла ошибка?

— Там какое-то безумное смешение кровей: грузинской, польской, литовской, русской, — продолжала мать.

— Может, ты покажешь мне ее фотографии?

— Тебе это нужно прямо сейчас?

— Ну, пожалуйста, мамочка! Ну хочешь я сбегаю за пирожными.

— Мне же нельзя, — с видом оскорбленной добродетели выпрямилась мать. — Сценический образ, фигура…

— Ну мам, — подлизывалась Вера. — Иногда немного можно. Нужно баловать себя.

— Ладно, уговорила. Возьми эклеры, только с ванильным кремом, с шоколадным — не надо. И тирамису, которое продают в пекарне на углу. Оно у них замечательное — легкое, воздушное… И это все в последний раз. Больше ни-ни. А я пока сварю кофе. Только побыстрее. А то уже воображение разыгралось…

Сидя за столом с кофе и пирожными, Вера рассматривала старый фотоальбом.

— Вот Дарья Андреевна, смотри. Красавица. Твоя бабушка Люся все время говорила, что я — в нее.

В Дарье Андреевне Шевардиной грузинская кровь явно преобладала. Она была высокой, с тонкими чертами лица и копной черных вьющихся волос. Снимков было немного. Дарья Андреевна в Парке Горького, на первомайской демонстрации, с семьей — маленькой дочкой и мужем. И еще пара фотографий, где она на природе.

— Вот и все! Царствие ей небесное. Участок нам от нее достался. И квартира двухкомнатная, которую потом на эту трехкомнатную обменяли.

— Мам, скажи, пожалуйста, а драгоценностей от Дарьи Андреевны никаких не осталось?

Минуту-другую мать колебалась, а потом со вздохом проговорила:

— Остались.

— А почему ты мне никогда раньше об этом не говорила? — изумилась Вера.

— Ты — женщина легкомысленная, тип психики еще неустойчивый. Тебя любой хмырь окрутить может, — сердито поджала губы мать.

Вера не знала: то ли огорчаться, то ли смеяться над такой «характеристикой».

— Мам. Ну вообще-то я взрослая… Не забывай, что сама уже мама. Пашка растет.

— Да. Растет… В том-то и проблемы! А что мы ему можем дать?

Это была больная тема. Вера стиснула руки.

— Драгоценностей немного, — вновь вернулась к теме мать. — Брошка, ты видела ее, я в ней часто выступала. Такой цветочек, а вокруг камешки.

— Да, красивые стразики.

— Стразики! — усмехнулась мать. — Бриллианты чистой воды, только я тебе не говорила об этом.

— Да-да, я легкомысленная и неустоявшаяся, я об этом уже слышала.

— Прости. Но это всего лишь констатация факта. Как ты могла выйти за такого, как Валерик?

— Мама!

— Молчу! Хорошо, я тебе все покажу. Кто знает, может быть, завтра меня не станет, ты должна знать, где наши фамильные драгоценности лежат. Вдруг понадобятся на черный день.

— Мама! Живи долго! — испугалась Вера. — Тебя еще позовут на сцену, ты будешь выступать, радовать нас с Пашей… Все будет хорошо, вот увидишь!

— Как же! Позовут и приплатят! Сама знаешь, как у нас все делается. На сцене царит посредственная эстрада. Как сейчас называют этих девушек? «Поющие трусы», кажется? Вот-вот. Молодое мясо, которое раскрывает рот под фонограмму. А живой красивый голос никому не нужен.

— Мамочка!

— Ладно. Расчувствовалась старуха. Сейчас.

Мама величественно выплыла из комнаты, а через пару минут вернулась со шкатулкой.

— Я ее сто раз видела, — разочарованно проговорила Вера. — Там же обычные безделушки…

— Не торопись. Она с секретом.

Шкатулка была старой, присмотревшись, Вера поняла, что шкатулка и сама антиквариат и произведение искусства.

— Дарье Андреевне принадлежала. Она же из благородного рода происходила. Наверное, кое-что сохранилось во время революции.

— Вот потому я и хотела узнать в генеалогическом центре, кто наши предки, — начала Вера, но мать отмахнулась.

— Поэтому я тебе не могу ничего до конца доверить. Ты слишком поддаешься влиянию. Все эти центры — шарлатаны и жулики. Ради денег они твое происхождение от Мамая выведут. Или вообще от Тутанхамона.

Мать нажала на какую-то пружинку сбоку и открылся маленький ящичек.

— Смотри. — Она принялась выкладывать драгоценности на стол. — Брошка, перстень, браслет, кольцо и серьги.

Вера смотрела на драгоценности, брала их в руки и ощущала живое тепло.

— Вот и все, что у нас есть, — вздохнула мать. — Теперь тебе черный день не страшен. Хотя моли бога, чтобы его в нашей жизни не было.

* * *

Получив уведомление о повышении арендной платы за офис, Анна присвистнула. Плата повышалась на десять процентов.

— Что такое? — недовольно откликнулся из соседней комнаты Вася. — И так в последнее время у нас с деньгами негусто, а ты тут свистишь…

— Подходит срок уплаты за аренду. Чем расплачиваться станем? Тем более что цену подняли!

Возникла пауза.

— Не свистеть, говоришь! — с каким-то отчаянным весельем воскликнула Анна. — В этом все дело, правда? — И она с силой прихлопнула ладонью стопку бумаг, отчего листы разлетелись, плавно опускаясь на пол. — В самом деле? По чьей же вине у нас тут ветер в финансах свищет? Не подскажете, многоуважаемый шеф? А? Может быть, вы, как генеральный директор нашего маленького, но гордого предприятия, денно и нощно рыщете в поисках клиентов? Может быть, вы даете креативную рекламу или обзваниваете знакомых и просите их порекомендовать нас? Или вы просто развалились на стуле и боитесь оторвать от него свою драгоценную задницу? Может быть, вас к тому же зависть заедает от того, что ваш школьный друг живет лучше, чем вы?

Выпалив эту тираду, Анна замолчала. В ответ — была тишина. Но эта тишина не предвещала ничего хорошего. Как затишье перед бурей. И Анна не ошиблась. Когда Вася вырос на пороге, вид его был ужасен.

— Рыжикова! Ты просто офонарела! Как ты разговариваешь с начальником? Кто тебе позволил нарушать субординацию? Что это за переход на личности! Я делаю, что могу. А ты, между прочим, тоже не блещешь ни креативностью, ни расторопностью. И я… — Вася надул щеки, покраснев от гнева. — Я никому не завидую! Нисколечки!

Анна поняла, что попала в больное место. Роман Шухаев — Васин одноклассник и школьный закадычный друг недавно прислал письмо из Америки после многолетнего молчания. И сразу выдал подробный отчет о своей жизни. Судя по Васиным рассказам, почти шестилетнее мытарство Романа подошло к концу. И к какому концу! Прямо-таки образец состоявшейся «американской мечты»: престижная работа, свой прекрасный дом с лужайкой и бассейном, красавица жена — ослепительная блондинка, машина «Ягуар», счет в банке… Жена к тому же была беременной. Вася со вздохом протянул Анне фото, где и был запечатлен американец Роман на фоне дома, бассейна и в обнимку с округлившейся женой.

По Васиному виду можно было понять, что успех друга уколол его самолюбие.

— Нет, ну ты представляешь? — жаловался он Анне. — Вместе жили, росли, и тут… Хорошо быть айтишником в наше время, — без всякого перехода говорил он. — С таким профессиональным багажом не пропадешь. А если ты гуманитарий… Все так трудно, и с работой, и с признанием, и с деньгами. Вот, если бы я уехал, черта с два нашел бы там работу. Думаю, что мыкался бы без всякого просвета. Да и здесь не жирую особо. Несмотря на то что вкалываю как лошадь. — Судя по всему, с тех пор Вася и стал относиться к работе с легкой прохладцей. Видимо, решил, что стараться особо и не стоит, если не светит ни собственный дом с бассейном, ни «Ягуар», ни красавица-блондинка.

Анна молчала, она понимала, что перегнула палку.

С минуту-другую они просто смотрели друг на друга, потом Вася вышел, демонстративно хлопнув дверью. Ушел из офиса и не сказал куда и насколько. Если кто-то спросит его? Анна не знала, что отвечать. Конечно, она и сама может принять клиентов, а если придут именно к Васе — что тогда делать?

И чего ее дернуло за язык высказать все, что она думает по поводу их неудач? Было трудно промолчать, сдержаться? Когда же она научится владеть собой! Вася все-таки не близкий родственник или хороший приятель, а начальник. Да, они подружились за это время, и стояли плечом к плечу, и выручали друг друга, и советовались по самым разным вопросам: от деловых до личных. Но Вася прав: субординацию соблюдать нужно, по крайней мере, не забывать о ней. А она…

Теперь Анна корила себя на чем свет стоит.

Для успокоения она заварила кофе, пытаясь сосредоточиться на тех делах, которые у нее были. По правде сказать, в разработке было всего два дела. И оба мелочовка. Она накинулась на Васю, а действительно, что сделала она сама? Почему не приложила все усилия, чтобы их фирма процветала? Вася прав, глупо сваливать вину на него одного. Ее доля вины тоже есть. Поначалу были заказы, клиенты, а потом — все сошло на нет. Чего доброго, им придется закрывать лавочку и возвращаться к сугубо научной деятельности. Как это и было раньше.

Две чашки кофе взбодриться не помогли, напротив, разболелась голова. Может быть, пораньше пойти домой, раз здесь от нее все равно толку нет?

До закрытия офиса оставалось полчаса. Наверное, клиентов не будет. Анна решила проверить почту и уходить домой.

Маячок сигналил, что ей пришло одно новое письмо. Анна щелкнула курсором и раскрыла почту. Это было письмо из генеалогического центра «Фамильное древо». Ей ответили на запрос по поводу родословной Шевардиных. В письме сообщалось, что при составлении генеалогического древа вышла ошибка и никакой связи это семейство с итальянским родом не имеет.

Анна наморщила лоб. Ей вспомнилась молодая женщина, которая поручила им перепроверить справку, выданную этим центром, вспомнилась, как она была растеряна. Теперь Анна вынуждена будет огорчить эту женщину, сообщить, что ее сомнения оправдались. Что произошла ошибка. И это было странно, потому что Анна знала этот центр «Фамильное древо», знала некоторых его сотрудников, знала, что работают они добросовестно, проколов не допускают. И вдруг!

Что-то здесь не сходилось…

Хотя это не ее, Анны Рыжиковой, дело. Ей нужно просто отправить письмо клиентке и отчитаться о проделанной работе. И все! Нужно приучаться к расторопности, как бросил ей упрек начальник. Анна быстро составила письмо и отправила его Вере Шевардиной, в самых изысканных выражениях сообщая, что произошла ошибка со стороны Центра, а они свою работу сделали.

После этого она проверила офис и, закрыв входную дверь, отправилась домой.

* * *

Вера смотрела на письмо из историко-консультативного центра «Клио» и не верила своим глазам. Значит, она совершенно правильно с самого начала подозревала, что произошла какая-то ошибка. У их рода не может быть никакой связи с древним итальянским родом Орбини. Чему она и получила подтверждение.

Захотелось плакать. Вера почему-то уже свыклась с мыслью, что у нее есть родственники в Италии. Мечты были о Паше, о его будущем. Ну не глупо ли?!

Она заперлась в своей комнате и расплакалась.

На что она надеялась!

Вера распахнула окно. Одуряюще пахло липой.

Как проходит ее жизнь? Любой бы удавился или сошел с ума. Мать, которая вечно грызет ее поедом и выставляет полным ничтожеством. У нее нет ни работы, ни личной жизни, ни денег, ни собственного жилья. Сплошные «нет». Единственное, что у нее есть — сын Паша, ее солнышко! Но сын растет, а что она может ему дать?

Надо посоветоваться со Светланой. У той, несмотря на ее увлеченность то одним, то другим, голова работает неплохо. Кроме того, Светлана — друг и разложит ситуацию, не руководствуясь холодным рассудком, а так, как нужно Вере. А именно такого дружелюбного взгляда со стороны ей сейчас и не хватало. Вера позвонила подруге и, убедившись, что та дома, поехала к ней.

Выслушав ее, Светлана протянула:

— Забудь обо всем. Будто бы ничего и не было.

— Не могу. Понимаешь, не могу!

— Нет, не понимаю. Или ты оставляешь все это дело и живешь как жила. Или…

— Что «или»? — тихо спросила Вера, убирая прядь волос со лба.

— Или едешь в Италию и сама все проверяешь на месте.

А если и правда — поехать! Существуют мысли, подобные молниям. Они краткими яркими разрядами освещают жизнь, и жизнь в их свете представляется темной, тусклой и унылой.

— Легко сказать!

— А что тебя останавливает? В конце концов, мы сами строим плотину на пути судьбы, не давая ей свободно течь.

— Начнем с элементарного, — с обидой сказала Вера. Светке все всегда казалось легким и простым. — Меня останавливает хотя бы отсутствие денег. Ты же знаешь, с каким трудом я наскребла Пашке на лагерь. Можно сказать, вывернулась наизнанку, чтобы отправить ребенка на летний отдых.

— Чепуха! Можно взять кредит. Ты просто трусишь!

— Трушу! — выдохнула Вера. И ей словно стало легче. — Это что — порок?

— Это главный тормоз на пути к счастью. Знаешь, как гласит знаменитая пословица: «Кто ни рискует, тот не пьет шампанское».

— А если я не хочу пить шампанское? Если меня устраивает и простая вода?

— Альтернативы нет. Шампанское в данном случае — свободная счастливая яркая жизнь. Вода — серость и прозябание.

— Как у тебя все просто, — вздохнула Вера.

— Сознание должно быть свободным и раскрепощенным… — Вера расплакалась.

— Ты чего, Веруш? — со снисходительной нежностью спросила подруга и взяла ее за руку.

— Чего? — всхлипнула Вера. — Мать меня поедом ест за никчемную жизнь, а мне и самой горько, что я одна, личной жизни никакой нет. И Пашке нужна твердая мужская рука.

— Ласковый ремешок ему нужен, во всяком случае — не повредит.

— Свет! — обреченно выдохнула Вера. — Я чувствую, как моя жизнь утекает сквозь пальцы…

— Брось! Жизнь не утечет, если мы сами не позволим этого. А тебе я даю дружеский совет: съездить в Италию, найти этих предполагаемых родственников и все на месте выяснить. Ты когда, кстати, в последний раз отдыхала?

— Три… Нет четыре года назад.

— А по-моему, лет пять назад!. Ты тогда с трудом оторвала свою задницу от дивана и купила путевку в Турцию. Ты мне тогда еще присылала фото. Они до сих пор у меня хранятся в папке под названием: «Отдых Верунчика». Скудная такая папочка. Недостойная для самостоятельной женщины двадцать первого века. — Света комично закатила глаза и выдохнула: — Короче, бери кредит и не майся чепухой. Поезжай в Италию… Заодно отдохнешь. Я права?

— Отчасти.

— А какие возражения? Аргументируй свою точку зрения!

— Да ну тебя!

— И это все, что ты можешь сказать? Тебе просто крыть нечем!

— Зато ты стала слишком прогрессивная…

— По крайней мере — учусь. Давай попробуем составить план действий.

— Что ты имеешь в виду?

— А как ты себе представляешь варианты поведения? — иронично хмыкнула Светлана. В этот раз она была одета в ярко-оранжевый халат, на голове красовался такого же цвета тюрбан. — Приедешь в Италию… «Здрасте, я ваша родственница? Подайте бедной московитянке на жизнь». Да они тебя погонят взашей!

— Значит, советуешь все оставить как есть?

— Ни в коем случае! Ехать надо. Но нужно быть ко всему готовой и, если что, — дать отлуп этим родственникам.

— Как это?

— Сначала проявить полную расположенность, а там уж действовать по обстановке. Как получится.

— Как получится… — эхом откликнулась Вера.

— Надо ехать! — подытожила Светлана.

Да Вера и сама склонялась к этой мысли.

— Если что, я денег подкину. Немного, сама понимаешь, на какой я мели, но ради благого дела подруги — я готова выгрести последнее.

— Последнее не надо.

— А у меня, может, корыстные мотивы. Я планирую открыть центр йоги в Италии, и мне нужно, чтобы ты обрела там родственников.

— Думаешь, в Италии такого добра нет?

— Во всем нужна изюминка. А у меня много креативных свежих идей. Плюс, в отличие от нас, в Европе свободный рынок и здоровая конкуренция.

— Это тебе так кажется.

— Ничуть! А вообще-то посмотрим. Это, как говорится, жизнь рассудит…

* * *

Дома Анна разогрела в микроволновке пиццу, приготовила молочный коктейль и легла с едой на диван. Она планировала посмотреть английский сериал, но сосредоточиться на сюжете не смогла и выключила телевизор. Из головы не шло дело Веры Шевардиной. Не сходились концы с концами… Скорее всего это в ней говорила интуиция, которая подводила редко. Было чувство: она что-то упустила…

Раздался звонок. Данила.

Анна подняла трубку.

— Привет!

— Чем занимаешься? — поинтересовался он.

— Пришла с работы.

— Значит, расслабляешься?

— Ага! Кайфую.

— Жаль, что меня нет рядом.

— Жаль, — вздохнула Анна. — А когда ты приедешь? — Задала вопрос и осеклась. Это была почти запретная тема. Дело в том, что Данила уже два раза откладывал приезд, и она зареклась задавать ему эти вопросы. Получалось, что она навязывается…

В трубке наступило молчание.

«Так и есть, — рассердилась Анна на саму себя. — Зачем вылезла с идиотским вопросом. Могла бы и промолчать!»

— Пока не знаю, — наконец услышала она. — Очень хочу вырваться, но пока никак не получается.

«Значит, не очень-то ты и хочешь, — подумала Анна. — Хотел бы — нашел возможность».

— Ты не сердишься?

— Ничуть! — громко сказала она. — На что сердиться? Я все понимаю: дела…

— Сложное задание.

— А как же!

— Я чувствую, что ты мне не веришь.

— Давай оставим эту тему.

Можно оставить тему, но от себя не убежишь.

Вслух она этого, конечно, не сказала…

Они еще немного поболтали и распрощались, но холодок остался.

На душе было муторно. Ситуация складывалась дурацкая. Вроде бы у нее есть любимый человек, и в то же время его — нет. Одиночество — штука коварная. И больше всего коварная тем, что оно засасывает незаметно, исподволь. И тебе уже ничего не надо и ничего не хочется. И ты всем доволен, и вечера в одиночестве не кажутся такими длинными и бесцветными, как раньше. Ко всему ведь привыкаешь… И это опасно!

Анна понимала, что даже эти мысли разъедают ее как ржавчина. Их нельзя допускать, но от них никуда не деться.

Хорошо бы поговорить с Данилой по-серьезному, но ведь он уходит от темы, ускользает… Разговоры по скайпу сначала радовали, а теперь — раздражают. Что толку, что видишь предмет своей любви, дотронуться — нельзя, обнять — нельзя. Анна понимала, что она скучает по его шуткам, медвежьим объятьям, когда он сгребал ее в охапку, и она таяла в этих надежных и крепких руках. Рядом с ним весь мир приходил в изначальное равновесие… Пискнула эсэмэс, прервав ее мысли.

«Я все равно тебя люблю» — высветилось на экране мобильного.

— И на том спасибо, — сказала Анна вслух. — Сделал одолжение!

* * *

Флоренция. Наши дни

Семейные тайны — дело увлекательное. Даниэла стояла посередине комнаты, нахмурившись. Это была ее комната, из которой она сбежала, сделав прыжок в свободу. Но теперь она вернулась сюда. Правда, ненадолго. Ей нужно расспросить мать о том, о чем умолчала бабушка.

Но Даниэла не знала, как подступиться к матери. Ее безукоризненная, элегантная мать не слишком баловала Даниэлу. Может быть, это было не в ее характере, а может быть, она считала, что воспитание не должно быть излишне мягким. Но раз Даниэла здесь, то должна попытаться узнать бабушкины секреты.

— Я сделаю это! — решительно сказала она сама себе.

В столовой никого не было. Лишь предки взирали со старинных портретов. Даниэла подумала, что мать скорее всего в небольшом садике за домом. И не ошиблась.

Мать Даниэлы Валентина сидела в кресле и кидала мячик Джекки, золотистому ретриверу.

— Привет! — сказала Даниэла как можно беззаботней и плюхнулась в кресло рядом.

— Добрый день. — Мать подняла на нее глаза, искусно подведенные черными стрелками, и прищурилась.

— Хорошо выглядишь! И это при твоем образе жизни.

— Ты тоже прекрасно выглядишь. — Даниэла встала и, наклонившись, поцеловала мать.

— Ужасно по вам соскучилась.

— Если бы это было так, ты бы не удрала от нас.

Даниэла скорчила шутливую гримаску.

— Ну надо же девочке когда-то повзрослеть и начинать жить отдельно. Как Тони? — спросила она, переводя тему.

— Отлично! Поехал куда-то с друзьями. Я за него ужасно волнуюсь.

— И напрасно. Тони уже взрослый. Все твои дети выросли, мама, а ты не хочешь это понять.

— Ты пришла, чтобы сказать мне это? — холодно спросила мать. Вот так всегда. Мать умела одним щелчком поставить любого человека на место, включая собственных детей и мужа.

— Нет. Я… Я просто пришла навестить вас.

— Отец в городе, Тони уехал. Так что я одна. С Джекки.

Услышав свое имя, ретривер подбежал к хозяйке и улегся около ног, высунув язык.

— Ма, у меня есть один вопрос… — Даниэла заерзала. — Слушай, у нашей бабушки в молодости были русские друзья?

Даниэле показалось, что при этих словах лицо матери помрачнело. Или это игра света и тени?

— С чего ты это взяла?

— Понимаешь, — Даниэла откинула прядь волос, упавшую на лоб, — я недавно пришла к бабушке, она спала, а рядом лежало письмо. И…

— Ты не удержалась и прочитала его? Похвальное поведение, — язвительно заметила мать.

— Ну мамочка! Я нечаянно! Я ничего не могла поделать со своим любопытством!

— Это не оправдание.

— Да, я поступила плохо, но что сделано, то сделано! Так вот, в этом письме упоминалась какая-то Даниэла и русский писатель Максим Горький. Я потом полезла в энциклопедию. Он, оказывается, в России жутко популярный. Ну почти как у нас Д'Аннунцио.

Мать слушала внимательно.

— Я потом спросила бабушку о письме, но она наотрез отказалась обсуждать со мной это. И еще сказала, что семейные тайны — опасны. И я с тех пор изнываю. — Последнее слово Даниэла произнесла, умоляюще глядя на мать.

— Бабушка права!

— Но что там такое, мам? Это же старина глубокая. Прошлый век. И я уже не маленькая…

— Но и не взрослая.

— Мам! Твой шутливый тон здесь не уместен. Я же часть семьи. Я имею право знать. Что за секреты?

— Это все очень запутано… — тихо проговорила мать.

— И это повод держать меня в неведении?

— Мы пытаемся уберечь тебя…

— От чего? — быстро спросила Даниэла.

— От опасности.

— Боже мой! — От нетерпения девушка стукнула ладонью по столику. — Мама!

— Не сейчас, Даниэла. И больше не поднимай эту тему! — отрезала мать.

— Ну хорошо, — сердито сощурилась Даниэла. — Тогда я оставляю за собой полную свободу действий!

— Что ты еще надумала? — встрепенулась мать.

— Позже узнаете.

— Надеюсь, ничего, что шло бы вразрез с фамильной честью и уголовным правом?

— Все будет вполне пристойно. Но раз вы образовали заговор против меня, то… Вы скоро еще обо мне услышите! — с легким театральным пафосом произнесла Даниэла.

— Какая ты еще глупенькая, — улыбнулась мать. — Ну истинный ребенок.

* * *

Москва. Наши дни

Легко сказать — уехать! В первую очередь нужно было как-то подготовить к этому маменьку и Пашку. Если с сыном проще — с ним можно договориться, объяснить, то с матерью все намного сложнее. Начнутся расспросы: что да как, а делиться своими планами и соображениями — категорически не хотелось. Но и откладывать поездку тоже было нельзя. Лучше решить все сразу.

Светлана перевела Вере на банковскую карту четыреста долларов. Еще пятьсот Вера нашла в своей заначке. Осталось только купить билеты — и вперед! Но сначала требовалось поговорить с матерью. Или сначала — купить?

После недолгого размышления Вера решила купить авиабилеты и тем самым отрезать себе все пути к отступлению. Чтобы больше не колебаться и не раздумывать…

Забронировав билеты, Вера постучалась к матери в комнату. Разговор получился на удивление коротким. И все разрешилось довольно просто. Осенью в одном из подмосковных городов готовилась большая концертная программа, и мать попросили выступить с двумя сольными номерами. Она сразу воспряла духом, принялась обзванивать «старую гвардию», думать о номерах… Словом, ей было не до дочери.

Обстоятельства складывались в пользу Веры. И это не могло не радовать! Вера сбивчиво объяснила матери, что ее пригласила отдохнуть в Италию одна из ее учениц, у которой там живет знакомая. И она решила воспользоваться представившейся возможностью — дешево отдохнуть в Италии. Почти задаром. Она не будет платить ни за жилье, ни за питание. Итого — Вера тратит только на билеты, тем самым проявляя чудеса экономии. И поездка у нее получается — ну очень, очень дешевой. Даже ниже экономкласса.

Мать слушала ее вполуха, рассеянно кивая. Мысленно она уже была на сцене и выводила рулады.

Ну что ж! Это к лучшему… Теперь Вере ничто и никто не мешал.

Жребий брошен, мосты сожжены, рубикон перейден.

Шенген Вера сделала год назад, когда хотела улететь в Чехию, но не получилось… А теперь пришло время воспользоваться им!

Завтра она улетает во Флоренцию. Именно там обитает род Орбини, если верить интернету.

Глава 4 Город вечной весны

Флоренция, ты ирис нежный; По ком томился я один Любовью длинной, безнадежной, Весь день в пыли твоих Кашин? О, сладко вспомнить безнадежность: Мечтать и жить в твоей глуши; Уйти в твой древний зной и в нежность Своей стареющей души… Александр Блок

Флоренция. Наши дни

Даниэла решила, что ей неплохо бы обзавестись помощником в этом семейном расследовании, как она окрестила историю с письмом про себя. Как на грех, все знакомые и друзья разъехались: кто куда. Это она задержалась в городе, а теперь даже собиралась отменить запланированную поездку на Ибицу. Она не сможет уехать и беззаботно отдыхать, когда у нее под носом образовалась семейная тайна. Нет, она, конечно, может уехать, но отдых в этом случае превратится в утонченную пытку, она все время будет думать: что и как… Нет, поездка однозначно отменяется. Но что она сможет сделать одна? Даниэла была натурой шумной, неугомонной, не любила одиночество, ей требовались собеседники, на худой конец — слушатели. А тут сиди и думай над всем этим в одиночку. Конечно, она все может сделать и горы свернуть, и моря осушить, но все-таки перспектива быть с какой-то живой душой рядом — вдохновляет больше.

Обзвон приятелей только подтвердил ее худшие опасения. Все уехали, оставив ее торчать в городе…

Неожиданно Даниэла вспомнила об одном человеке, которого однажды порекомендовала ей подруга. Пару месяцев назад ей нужно было проконсультироваться по вопросу, связанному с картиной Тициана. Но тогда до знакомства дело не дошло, вопрос решился сам собой, а телефон человека — остался. Парень был искусствоведом. И звали его не то Витторио, не то Виктором. И где ж этот телефон?

Номер Витторио Даниэла нашла не сразу, а когда позвонила, трубку долго не брали, но наконец прозвучал приятный мужской голос:

— Я слушаю.

— Витторио? — уточнила Даниэла.

— Да. С кем имею честь…

— Даниэла Орбини. Мне необходимо с тобой встретиться. Ты сейчас дома?

— Да, но я занят. Пишу сложный текст… — растерянно ответил Витторио.

Но Даниэла не слушала, она привыкла получать то, что ей нужно, немедленно.

— Диктуй адрес. Сейчас подъеду. Есть дело одно. Срочное и неотложное. К тому же — секретное.

Квартира, где жил Витторио, находилась в самом сердце Флоренции. В старинном доме без лифта. Когда Даниэла поднялась пешком на седьмой этаж, она подумала, что каждый день преодолевать такие препятствия под силу только выносливым молодым людям.

Молодой человек, открывший ей дверь, был высокий и худой, вдобавок горло обмотано шарфом. Он стоял на пороге и смотрел на гостью в смущении.

— Можно пройти? — нетерпеливо спросила Даниэла.

— Конечно… Только… у меня тут некоторый беспорядок.

— Нашел чем пугать! — пробормотала Даниэла. Она сама частенько все разбрасывала по квартире, ничуть не смущаясь. Однако комната, в которой она оказалась сейчас, напоминала не то кунсткамеру, не то запасник какого-нибудь музея…

— Здорово! — присвистнула Даниэла. — Ты здесь живешь?

— Да.

— Ну и конурка!

— Главное, отсюда хороший вид на купол Брунеллески.

— Это явно единственное достоинство твоего жилья, — осмотревшись, проговорила Даниэла.

— Нет, — несколько обиженно ответил Витторио. — Здесь аутентичная обстановка. Конечно, во Флоренции все дышит древностью. Но здесь дух особый…

В комнате было темно, занавески закрывали все окно, не пропуская ни одного солнечного луча.

— Здесь так темно… — Даниэла решительно подошла к окну и отдернула занавески. А потом открыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух.

Что-то тяжелое пролетело над ее головой, Даниэла вскрикнула от страха. Сзади нее тоже раздался вопль и звук разбившейся посуды.

— Что ты наделала? — горестно воскликнул Витторио. — Он улетел!

— Кто?

— Ангел.

— Ангел? — удивилась Даниэла, на мгновение решив, что парень, возможно, сумасшедший.

— Попугай, которого зовут Ангел, — сердито пояснил Витторио.

— А, попугай… Вернется.

— Ты не понимаешь! Один раз он уже улетел, и мне пришлось несколько дней разыскивать его. А сейчас в городе — толпы туристов, что с ним будет? Ангел такой обидчивый…

— Я не знала. Прости! — пробормотала Даниэла.

— Что толку в словах? — вздохнул Витторио.

— Так пойдем искать твою птицу! Нечего раскисать, собирайся. Все лучше, чем сокрушаться здесь… — И девушка первая направилась к двери.

Выйдя на улицу, они сразу увидели попугая. Ангел сидел на подоконнике одной из квартир.

— Вот он. Сокровище мое, — прошептал Витторио. — Ангел. Спускайся, мой хороший.

Даниэла насмешливо прищурилась, но смех сдержала. Только спросила:

— Кто живет в той квартире?

— Кажется, одна старушка.

— Моли бога, чтобы она была дома.

Боги были на стороне Ангела, потому что бабушка Розалинда, так звали хозяйку квартиры, была дома и после бурного и краткого объяснения впустила Даниэлу и Витторио к себе.

— Вы думаете, что можете ее поймать?

— Уверены, — заявила Даниэла.

Она прикинула расстояние. Ангел никуда и не думал улетать. Попугай смотрел в сторону, словно не замечая их. До него можно было добраться по карнизу.

Даниэла решительно направилась к балкону.

— Что ты придумала? — заволновался Витторио. — Это же опасно!

— Чепуха! — бесстрашно отмахнулась девушка.

— Мамма миа! — воскликнула старушка-хозяйка. — Только этого еще не хватало! Здесь все-таки высоко. Подумай о себе.

Но Даниэла уже, никого не слушая, шагнула за окно. Ладошки у нее вспотели. Карниз под ногами был слишком узкий. «Только не смотри вниз, — призывала она себя, — не смотри!»

Птица была уже от нее на расстоянии вытянутой руки. Но как ее поймать? Не хватать же за хвост!

— Что делать? — спросила шепотом Даниэла. — Как его приманить? Что он ест?

— У меня в кармане его любимая игрушка. Попробуй, — отозвался Витторио.

Не отводя взгляда от попугая, Даниэла протянула руку назад и в ее ладонь вложили что-то гладкое. Небольшое.

Она протянула Ангелу небольшую стеклянную палочку с шариком на конце.

Заметив знакомый предмет, попугай повернул голову.

— Давай, давай, иди сюда, — позвала его Даниэла, — Цып-цып-цып, кис-кис.

— Это не кошка, — заметила Розалинда.

— А как его приманивать?

— Ангел! — с отчаянием воскликнул Витторио.

Попугай сделал шажок в сторону игрушки.

— Давай, давай!

Даниэла аккуратно пятилась обратно, моля Бога, чтобы она не сорвалась случайно вниз.

От напряжения ныла спина, на лбу выступили капельки пота.

Наконец они «дошли» до балкона.

— Бери! — шепнула Даниэла Витторио. — Ну быстрей же!

Он сделал рывок вперед и схватил попугая.

— Все! — раздался его ликующий возглас. — Он у меня.

— Уф! — с облегчением выдохнула Даниэла, спрыгивая на пол. — Думала, что свалюсь.

— Браво! — зарукоплескала Розалинда. — Брависсимо. Вы удивительно храбрая девушка.

— Спасибо, — шепнул Витторио и нежный румянец окрасил его щеки.

— У меня есть сладкий пирог и вишневое мороженое. Приглашаю к столу. — сказала хозяйка. — Чай, кофе, молочный коктейль?

— А что-нибудь покрепче есть? — спросила Даниэла.

— Конечно, милочка! Виски, ром, граппа, русская водка? Выбирайте!

* * *

Отметив удачное возвращение попугая, они вернулись в квартиру Витторио, и Даниэла вдруг подумала, что она впервые появилась здесь пару часов назад, а кажется, что с той поры прошла целая вечность. Ангел сидел на книжной полке нахохлившийся и грустный. Витторио стоял посередине комнаты и смотрел на Даниэлу.

— Спасибо тебе! — с чувством сказал он.

Даниэла почему-то смутилась и поспешно сказала:

— Давай уберем разбитые чашки. Ты вскрикнул, когда улетел Ангел, и разбил их…

— Старинные… — вздохнул Витторио, переводя взгляд на осколки.

— Мне очень жаль, что так получилось. Ты очень расстроен?

— Нет. Иначе бы я не познакомился с тобой, — улыбнулся Витторио и слегка покраснел.

Даниэла собрала осколки и стряхнула их в ведро на кухне.

В кухне она осмотрелась. Она впервые была в таком помещении. Все напоминало средневековое жилище. Никакой современной мебели. Никаких технических приспособлений.

— Веселенькое у тебя тут помещение, — протянула Даниэла. — Холодильник с плитой хотя бы имеются?

— Конечно, просто я их замаскировал, — улыбнулся Витторио. Ангел сидел у него на плече.

— Что-то он грустный… — протянула Даниэла.

— Да, не в настроении. Расстроился, что не удалось погулять. Чем мне тебя угостить?

— Мы у Розалинды хорошо поели. Но кофе я бы выпила.

— Тогда я сейчас…

Даниэла ушла в комнату, следом за ней прилетел Ангел. Девушка пыталась наладить контакт с птицей, но попугай упорно не шел ни на какое общение. Более того, он демонстративно отворачивался от гостьи, когда она разговаривала с ним.

В комнату вернулся Витторио с подносом в руках. И двумя очаровательными чашками.

— Из другого сервиза? А может, что-то попроще, а то опять разобьются.

— Мы пьем и едим только из старинной посуды. Семейная традиция.

— Да. Традиции — это серьезно. Против них не пойдешь. Так ты поможешь мне?

— Я слушаю тебя. Ангел!

— Какая прелесть! Так меня еще никто не называл! — усмехнулась Даниэла.

— Это я — птице, — смущенно проговорил Витторио, вновь усаживая попугая к себе на плечо.

— А я уже обрадовалась новому титулу.

— Ты — замечательная… — пробормотал Витторио и замолчал.

Даниэла сделала вид, что не заметила этого неловкого комплимента, отпила пару глотков кофе.

— Кофе по средневековому рецепту?

— Представь себе, что нет. Вполне современный. Я вообще не особо умею готовить. Только если по праздникам. Для себя делать это не очень-то хочется. А вот кофе мне удается.

— Может, мы для начала познакомимся? — предложила Даниэла. — А потом уже приступим к делу. Я собираюсь доверить тебе семейную тайну, а ничего о тебе не знаю. Кто ты, чем занимаешься…

Из объяснений Витторио Даниэла поняла, что он искусствовед, увлекается Средневековьем и ранним Ренессансом. Впрочем, обожает все эпохи. Кроме современной, которую считает варварством.

— Это даже не архаика! Там была тонкая магическая связь с изображаемым предметом. А современное искусство — настоящее варварство. Кто у тебя любимый художник?

Даниэла задумалась.

— Наверное, Беллини и Джорджоне. Один Беллини есть в нашей коллекции.

— Тогда ты понимаешь, о чем я. Там гармония, красота, пропорции. А сейчас все поклоняются бриллиантовому черепу Дамиэна Херста. Вот скажи, тебе был бы нужен бриллиантовый череп?

— Зачем мне череп? У меня есть бриллиантовое колье. Фамильное.

— В этом пункте мы с тобой сходимся. Насчет искусства. А о чем ты мечтаешь?

Такие вопросы Даниэле раньше никто не задавал. Ее окружение — подруги и приятели жили сегодняшним днем, не задумываясь о завтра.

— Не знаю, — призналась она. — А ты?

— Это секрет. — Витторио помрачнел.

— Ну что ж! Я уважаю чужие тайны, — со вздохом сказала Даниэла. — Кстати, как раз одну из тайн я тебе и собиралась сейчас поведать в надежде, что ты поможешь ее разгадать.

— Я же не сыщик.

— Но я не требую ничего расследовать. Мне просто нужна живая душа! — запротестовала Даниэла. — Тот, кто может меня выслушать и помочь, направить в нужное русло.

— Считай, что теперь у тебя две живые души, — улыбнулся Витторио. — Я и Ангел.

Рассказав свою историю, Даниэла замолчала. Она ожидала от Витторио какой-нибудь реакции, но тот тоже молчал. И девушка подумала, что со стороны это все, наверное, выглядит глупо и нелепо. Ей надо все оставить как есть и уехать на Ибицу. И через некоторое время загадочное письмо и старые тайны выветрятся у нее из головы: новые знакомства, новые впечатления, новая влюбленность…

— Я думаю, все оставить, — наконец проговорила она, первой нарушив молчание. — Здесь, видимо, ничего не поделаешь. Раз предки молчат, это — железно. Информация за семью печатями.

— Напрасно ты так думаешь, ничего не бывает за семью печатями, — возразил Витторио.

— Ты так думаешь? — горько усмехнулась Даниэла. — Сейчас, когда я все изложила тебе, эта история мне кажется безнадежной.

— А я считаю иначе. Я уверен, что ты стоишь на пороге увлекательного приключения. А потом, насколько я тебя понял, ты — не тот человек, который сдается и пасует перед трудностями. Я подумаю над твоим случаем и в скором времени позвоню. Думаю, какая-то интересная и полезная мысль мне придет в голову.

* * *

Витторио позвонил через несколько дней и попросил приехать к нему.

Через полчаса Даниэла стояла у его квартиры и нажимала на кнопку звонка.

— Как подумаю, что от меня скрывают семейные тайны, так становится не по себе, — выпалила она с порога. — Форменное безобразие! Они считают, что я неразумное дитя. А ведь я уже взрослая.

— О том, что их дети выросли, родители узнают последними.

— Да уж! Но что ты выяснил?

— Кажется, у меня есть решение твоей проблемы.

— Витторио! — взмолилась Даниэла. — Не тяни же!

— Тогда слушай! У меня есть один знакомый. Дальний родственник. Он — адвокат, давно ведет дела и знает многих в нашем городе. Наверняка он в курсе, что случилось в твоей семье много лет назад. Его зовут Паоло Фосканери.

— Я слышала это имя, — сказала Даниэла, сдвинув брови. — Но не помню, где и при каких обстоятельствах. Когда мы можем его посетить?

— Он готов принять нас сегодня.

— Тогда не будем медлить! Поехали. Мы должны успеть. У меня вечером сегодня еще клубная вечеринка.

— Только сделаю контрольный звонок. Так, на всякий случай.

Даниэла смотрела на Паоло Фосканери во все глаза. Пожилой адвокат напоминал ей кого-то — вот только кого, она вспомнить никак не могла. Они сидели в его офисе.

— Мы с вами пересекались, юная барышня, — с улыбкой сказал Паоло, заметив ее пристальное внимание. — И неоднократно. Просто вы обычно не обращали на меня внимания. Я для вас слишком стар. Ничего, ничего, — похлопал он по руке Даниэлу, заметив ее смущение. — Все нормально. У молодости есть свои привилегии и предпочтения. Я и сам был таким, — он подмигнул Даниэле. — Я вас внимательно слушаю.

Даниэла посмотрела на Витторио, и он кивнул в знак ободрения.

Она тряхнула волосами и неторопливо начала рассказывать о бабушкином письме, страшно боясь упустить какую-нибудь важную деталь.

Выслушав ее, Паоло проговорил:

— История эта, как я чувствую, весьма сложна и запутанна, но я постараюсь помочь вам. Скорого ответа не обещаю, но все, что в моих силах, сделаю. Грех не помочь такой милой барышне, чей род — гордость нашего города и всей Италии.

— Спасибо, — с чувством ответила Даниэла. — Я буду очень ждать от вас сообщения. С большим нетерпением.

— Как ты думаешь, Паоло нам поможет? — спросила Даниэла, когда они с Витторио вышли на улицу.

— Я уверен в этом. И вообще — у нас все получится.

От уверенности, которая прозвучала в голосе Витторио, Даниэле стало легче. Всегда приятно, когда есть кто-то, кто верит в тебя больше, чем ты сам.

— Спасибо.

Погода была замечательная, домой не хотелось.

— Ты что сейчас делаешь? — спросила после краткой паузы Даниэла.

— Иду домой. Дописывать статью для сборника по раннему Средневековью.

— А я… Я хотела бы прогуляться, — сказала Даниэла. — Просто пройтись по вечернему городу.

— А как же твой ночной клуб?

— Обойдется без меня. Составишь мне компанию? Ну, пожалуйста…

Витторио молча смотрел на нее. Он молчал так долго, что Даниэла уже собиралась обидеться и распрощаться с ним.

— Я вообще-то не навязываюсь, — вспыхнула она.

— Я просто думаю: куда тебя лучше повести, — улыбнулся Витторио.

Даниэла никогда бы не подумала, что после угара вечеринок, коктейлей, шумных возгласов, накуренных помещений, запаха вина и разгоряченных тел ее потянет просто бродить по улицам Флоренции. Что можно просто смотреть на озеро в саду Боболи и думать о чем-то своем. Почему-то вспомнилось детство и как они с Тони купались в море на Капри. Как они, загорелые, весело носились по берегу, поднимая брызги. И небо сливалось с морем. Вспомнилась прохладная каменная терраса, вкуснейшие пончики с клубничным вареньем и грушевый лимонад. И как после полудня глаза слипаются и хочется спать. А ветер залетает в окно детской и теребит волосы…

— О чем ты думаешь? — тихо спросил Витторио.

— Вспомнила детство.

— Это хорошо.

— Почему?

— Значит, твоя душа растет.

Даниэла с любопытством посмотрела на него.

— Не представляю тебя в ночном клубе.

— И слава богу! — усмехнулся Витторио. — Что мне там делать?

Даниэла коснулась рукой воды: зеленоватая, приятно охлаждающая. Она приложила мокрую руку ко лбу.

— Я сейчас подумала вот о чем. Все эти семейные тайны… Они ведь странным образом влияют на нашу судьбу. Я знала, что за мной стоит древний род. Знала свою родословную. Но я думала об этом как-то отвлеченно, это было со мной, и в то же время меня как бы и не касалось. У меня еще все впереди, думала я, в том числе и время поразмышлять над всеми этими вопросами. И вдруг появилась какая-то тайна, белое пятно, и я так живо почувствовала кровь поколений. Понимаю, что все это звучит напыщенно. Но это так.

— Мы, итальянцы, древняя нация, — серьезно проговорил Витторио. — Мы несем в себе усталость, красоту. Так утверждал еще Петрарка…

— Я еще подумала о русских. Все эти революции, которые происходили у них… Это лишило их главного — родовых корней, все перемешались, не знают — откуда они, где жили их предки. Наверное, это ужасно! Как ты считаешь?

— Сейчас многие русские пытаются восстановить свои корни. Конечно, есть люди, которые всегда помнили своих предков. Многие из этих людей эмигрировали. А из тех, кто остался, большинство не хотели помнить своего происхождения. Смогут ли они восстановить память поколений? Не знаю.

— Ты думаешь, это все и вправду важно?

Витторио улыбнулся краешками губ.

— Когда осознаешь, что твой предок пировал вместе с Нероном, — это впечатляет.

— Я никогда не думала о России, о русских, это все было для меня как-то слишком далеко. Я вообще интересовалась больше собой, — призналась Даниэла. И тут же вспыхнула. Ну почему ее тянет на откровенность с этим, в сущности незнакомым, человеком? Что с ней происходит? После минутного замешательства Даниэла продолжила: — Но теперь я стала задумывать о многом. Например, что между Италией и Россией много общего.

— Начнем с того, что итальянцы строили русский Кремль, — поддержал ее Витторио. — Так что связи точно налицо.

Внезапно раздался телефонный звонок. Звонила мать Даниэлы. Выслушав ее, Даниэла заплакала. Телефон выпал из рук. Упал на клумбу с цветами, встревоженный Витторио поднял его.

— Что-то случилось?

— Бабушка умерла. Только что… Во сне.

* * *

Флоренция. Наши дни

Вера в самолете задремала, события последних дней так ее вымотали, что едва голова коснулась кресла, она сразу уснула. Один раз ее разбудил сосед, когда принесли еду, но Вера попросила больше ее не будить и благополучно проспала до самого прибытия.

Когда она уже спускалась по трапу, внезапно накатила робость. Правильно ли она сделала, приехав сюда, и не есть ли это авантюра, которая родилась в ее воспаленном мозгу? Легко вычислить, что было виной: ее скучная жизнь, желание досадить матери, а также фантазии насчет обустройства будущей жизни, где она уже нарисовала разные сладостные картины…

На улице накрапывал легкий дождик — вполне под стать настроению. Хотя Вере было все равно какая погода.

Она вдруг подумала, что не позаботилась о карте города, и как ей найти забронированный отель?

Но выйдя с багажом за пределы аэропорта, она сразу нашла таксиста, который отвез Веру к нужному отелю.

* * *

Москва. Наши дни

Анна вот уже полчаса набирала номер генеалогического центра «Фамильное древо», но натыкалась на автоответчик. Наконец, трубку сняли.

— Могу я поговорить с Романом Александровичем Чернышевым? — назвала она сотрудника, который готовил справку для Веры Шевардиной.

— Чернышев уволился.

— Уволился? — удивилась Анна.

— Да, по собственному желанию.

— А причину не объяснил?

— Нет. А кто его спрашивает?

— Это из историко-консультативного центра «Клио». Он выдал нашей клиентке родословную с ошибкой.

— Чем я могу вам помочь?

— Не знаю. А как долго он у вас работал?

— Полгода.

— Вы можете дать его адрес или телефон?

— Мы не даем сведения о сотрудниках. Если у вас есть претензии — можете изложить начальству.

— Спасибо, — сказала Анна и, положив трубку, подумала, что все это более чем странно.

* * *

Флоренция. Наши дни

Адрес особняка Орбини Вера нашла в интернете и сейчас стояла перед воротами. Она нажала на кнопку звонка, ее довольно долго изучали в видеокамеру, а потом перед ней вырос молодой человек в безукоризненном черном костюме и накрахмаленной белой рубашке, как будто бы он только что с великосветского приема.

Вера растерялась.

— Вы к кому? — Молодой человек окинул ее быстрым взглядом.

— К Орбини.

— По какому вопросу?

Вера стушевалась еще больше.

— Видите ли… — начала мямлить она. — Дело личного характера!

Казалось, даже сообщение о тайфуне или землетрясении не могло бы так потрясти этого вышколенного помощника, как ее заявление о личном деле.

Он окинул Веру профессиональным взглядом. Понимаете-мадам-это-моя-обязанность-и-ничего-личного…

Одним взглядом он просканировал Верину одежду, явно простоватую по его меркам, скромную обувь и не сексапильный вид и даже скользнул взглядом по руке. Ну разумеется, она не замужем!

Вера почувствовала, что краснеет. Только отступать было некуда, и вообще раз взялся за гуж, то не говори, что не дюж. Это была одна из любимых пословиц ее матушки, которая таким образом воспитывала в Вере стойкость и сопротивление жизненным невзгодам. Взялся — значит, выполняй то, что тебе надо, невзирая ни на что…

— Я доложу… — наконец проговорил молодой человек. — И дам вам знать. Оставьте мне ваши координаты.

Сказанное доходило до Веры с трудом. То ли это жара так подействовала, то ли она переволновалась. Стало быть, пропускать к обители рая ее никто не собирается. Единственная мысль, которую она вычленила из сказанного. Но следовало все же уточнить. Как говорила ее преподавательница английского: «Не стесняйтесь переспрашивать, иностранный язык таит в себе много идиоматических выражений. Вы можете даже при безупречном знании не так понять». Кто знает, какие загадки были спрятаны в идиоматических выражениях итальянского языка, и Вера уточнила, переспросила. Но смысл от этого, несмотря на ее желание, не поменялся. Увы!

— Вы можете оставить ваши контакты, — бесстрастно повторил молодой человек. — Я помощник синьоры Орбини и сообщу ей о вашем визите.

Вера вздохнула. Визитки остались дома. Старые визитки двухлетней давности, на которой к тому же был старый номер телефона. Как-то руки не доходили сделать новые. «Растяпа!» — сказала бы ее мать и была бы права. «Витаешь в облаках», — ухмыльнулась бы Светлана. И тоже была бы права! «Мам! Вечно ты все забываешь», — весело сказал бы сын. И это было бы правдой. Но сейчас придется как-то выкручиваться.

— Я могу телефон и е-мейл послать вам эсэмэс.

Брови помощника взлетели вверх. Наверное, это проходило по разряду «ох, уж эти русские!»

Но он невозмутимо достал из кармана мобильный с таким видом, с каким в фильмах герои достают коробочку с золотым обручальным кольцом, украшенным внушительным бриллиантом, и с легкой брезгливостью посмотрел на Веру.

Она продиктовала номер, закипая от возмущения. Вот он капитализм в действии! Никого уже за людей не считают! Она вспомнила, как несколько раз отказывалась от частных уроков, потому что обнаглевшие дети смотрели на нее как на прислугу. Подобного Вера не терпела.

— Все? — спросил молодой человек, убирая телефон.

— Все!

— Всего доброго. — И он направился обратно к дому. «И вам счастливо оставаться!» — хотела сказать Вера, но сдержалась и попрощалась в изысканных выражениях. Однако на душе было муторно.

* * *

Вера с грустью размышляла, что все пошло не так, как представлялось из Москвы. Там все виделось четко, понятно, просто… А здесь перед ней вырос Цербер, который к представителям древнего итальянского рода Орбини даже не допустил… И что теперь делать — Вера не знала.

Хотелось пить. Неподалеку Вера увидела вывеску кафе, вошла внутрь. Оформление было потрясающе красивое. Вера решила выпить кофе, чтобы взбодриться. После общения с «мистером Кеном» было жизненно необходимо восполнить утраченную энергию.

Заказав кофе, Вера задумалась. Настроение упало ниже нулевой отметки. Теперь ей казалось, что эта поездка — дурная авантюра, которая скорее всего закончится полным пшиком, и виновата будет лишь она сама.

«Больше позитивного взгляда на жизнь!» — сказала бы Светлана. «Смотри на мир трезво, без практичных мозгов ничего не добьешься!» — поджав губы, процедила бы мать. «Мама, ищи решение!» — воскликнула бы сын. Ей вдруг ужасно захотелось поболтать с Пашей. Она достала телефон, открыла интернет, вышла в скайп, сын был онлайн.

— Привет! — улыбнулась Вера, когда Паша ответил на ее звонок.

Сын сидел на веранде.

— Привет, мама! — Он помахал ей рукой. — Как ты?

— Ничего. А ты?

— Отлично! Купался. У нас была экскурсия в Феодосию. Смотрели генуэзские башни. Все так здорово!

— Я рада.

— Мам, ты чего-то не веселая. Что случилось?

Нет, все-таки Паша обладал потрясающим чутьем и понимал ее как никто.

— Тебе показалось. Все в порядке, — слабо улыбнулась Вера.

— Мам! Я же вижу! Что такое?

— Просто… Эх… Возникли сложности непредвиденного характера, — ответила Вера. — Я их не ожидала. И это меня сильно расстроило.

— И что? Никак нельзя обойти эти сложности?

— Кажется, нельзя!

— Ничего подобного! — заявил сын. — Мам, как ты не понимаешь?! Это как в компьютерной игре. Тебе нужно взять еще одну жизнь. Дополнительную. Запасной вариант. А для препятствий — взять подсказки. Привлечь кого-то к решению проблемы. И все будет о'кей.

Паша говорил слишком громко, и Вера обернулась, чтобы посмотреть: не мешают ли они кому своим разговором.

— А ты где сейчас? — спросил Паша.

— В кафе!

— Покажи его.

Вера обвела камерой зал.

— Ух ты! А как называется?

Вера сказала название.

Сын склонился над планшетом.

— Мам! Ну это же круто! Ты попала в один из самых лучших ресторанов Флоренции. Молодец, мам!

Официант вырос с чашкой кофе.

— Ваш заказ, синьора.

Вера сглотнула.

Ну и ну! Значит, она забрела в один из лучших ресторанов Флоренции. Интересно: и во сколько ей обойдется эта чашка кофе?

После разговора с сыном Вера немного успокоилась. Паша на нее всегда так действовал. Она жалела, что проклятый финансовый вопрос не позволяет ей путешествовать с сыном, показывать ему разные страны, города…

Паша рос любознательным, его интересовало все: история, математика, биология, литература. Он был одинаково склонен и к точным наукам, и к гуманитарным. Правда, был еще мал, чтобы определиться с профессией. Но Вера радовалась тому, что сын так многим увлекается. И в школе учится на одни пятерки. Да, сын был ее светом в окошке и утешением. Солнышко! И разве не ради него она решилась на эту поездку? Не ради него хотела выбиться из привычной колеи, добиться более яркого и безпроблемного будущего?.. Пусть это все выглядит несбыточно, но если есть шанс — надо его использовать. А все-таки жаль, что Пашка растет без отца. Ему явно нужна мужская рука, человек, который занялся бы с ним чисто мужскими делами. Но что поделать — планида у нее такая: несчастная личная жизнь! Вера тряхнула головой, отгоняя грустные мысли. Закатное солнце проникло в витражные окна и зажгло ярким бордовым светом зал ресторана. Зрелище было потрясающим. Она допила кофе и попросила счет.

Кофе обошлось в пятнадцать евро. Вера протянула официанту карту «виза».

После некоторых манипуляций с картой Вера поняла, что с ней что-то не так. Платеж не проходил, ей предложили заплатить наличными. Наличных у Веры было только десять евро.

Она почувствовала, как ее бросило в жар. Помощи ждать неоткуда. Но самое обидное было, что уже второй раз за день она подвергается унижению на земле Данте и Рафаэля. Вот незадача-то!

Вера сбивчиво принялась объяснять, что ей не хватает наличных. И неожиданно сбоку услышала:

— Сколько вам не хватает? Я заплачу.

Повернув голову, Вера увидела пожилого мужчину в бежевом льняном костюме и светлой шляпе. У него была аккуратная седая щеточка усов и внимательные умные глаза.

— Пять евро, — прошептала Вера. Мужчина протянул официанту деньги.

— Спасибо. Я вам завтра верну. Только скажите, куда подойти, — спросила она.

— Это необязательно.

— Нет, я должна отдать вам эти деньги, — настаивала Вера.

Мужчина достал из портмоне визитку. Вера ее взяла.

— Ну если вы так хотите… Завтра я буду в офисе до трех.

— Я приду, — пообещала Вера. — Обязательно. И спасибо большое. Вы… — «Спасли меня от позора», — хотела сказать она, но вслух вымолвила: — Вы меня очень выручили.

— Я же джентльмен, — улыбнулся мужчина, и Вере показалось, что ее спаситель ей подмигнул. Но, возможно, это была игра теней.

Вера вышла из ресторана, и отныне будущее ей представилось не в таком уж мрачном свете. Хороший кофе и доброта незнакомых людей все-таки влияют на расположение духа. Италия — страна, где умеют готовить, умеют жить…

Она вспомнила, как учила итальянский — упорно, методично, не сдаваясь, когда язык не шел. Вера вообще была очень упрямой.

Мать неоднократно говорила ей, что будь она покладистей, то сумела бы удачно выйти замуж. Мужчины любят покорных женщин, которые им ни в чем не перечат. Хотя сама мать обладала вздорным характером, но Вере ставила ее непреклонность в вину.

Вера всегда мечтала побывать в Италии, но вечно не было денег. Однажды она даже не выдержала и купила пару путеводителей. Один по достопримечательностям Италии, другой — гастрономический. Второй она купила спонтанно. Открыла и засмотрелась на фотографии. Ей так понравились все эти ризотто и гаспаччо. Отель, где Вера остановилась, был на окраине города, но Вера дошла до него пешком за полчаса. Она так устала за день, что сил хватило только принять душ и растянуться на кровати. Перед сном Вера поставила будильник на восемь утра. Она приехала сюда по делу, и тратить время на сон было бы излишним расточительством с ее стороны.

Глава 5 Тропа мира и барабан войны

Бывают в жизни положения, выпутаться из которых можно только с помощью изрядной доли безрассудства.

Франсуа Ларошфуко

Флоренция. Наши дни

Утром Вера проснулась до будильника, оттого что по лицу скользнул солнечный луч. Она открыла глаза — солнечные зайчики плясали по подушке.

Вера повернулась на правый бок, собираясь зарыться в подушки поглубже и поспать еще немного, но вспомнила, что она не дома, что она во Флоренции! И у нее задача — найти семью Орбини, добиться встречи, познакомиться…

Вера вскочила с постели. Нельзя терять ни минуты, а она тут разлеживается. Ну просто безобразие! Нужно принять душ, позавтракать, и вперед!

Завтракая, Вера вспомнила вчерашний день. Симпатичного пожилого джентльмена, так вовремя выручившего ее в бесславную минуту безденежья. Он наверняка флорентиец, должен знать семью Орбини. Что, если пойти к нему и попробовать что-то разузнать?

Вера преисполнилась оптимизма, которого ей так не хватало вчера. Может быть, потому, что новый день всегда сулит более радужные и светлые перспективы, чем вчерашний. А может быть, потому, что солнечное утро манит на улицу, а ей так не хватало солнца в Москве, которую залили серые дожди.

Похоже, она уже и забыла, что такое ласковый солнечный денек. В Москве — ливни, а здесь — лето, настоящее жаркое лето! Уже через несколько минут Вера шагала в направлении улицы, которая была указана на визитке пожилого джентльмена.

Синьор Паоло Фосканери был на месте. Секретарша — темноволосая женщина лет сорока двух проводила Веру к нему в кабинет.

Увидев Веру, сеньор Фосканери отвесил легкий полупоклон, вскочил, усадил ее за стол напротив себя и с улыбкой поинтересовался:

— Как вам наш город? Вы впервые во Флоренции?

— Да. Я впервые в Италии.

— Но вы так хорошо знаете итальянский! — воскликнул он. — Вчера я не спросил об этом. Сейчас у меня есть возможность узнать.

— Я преподаватель итальянского, — с улыбкой ответила Вера.

— У вас прекрасное произношение. Как же вы изучали язык, если ни разу не были в Италии?

— По учебникам. По фильмам. Общалась с итальянцами в Москве.

Пару минут Паоло с интересом рассматривал Веру.

— Я не предложил вам чая или кофе. Что вы желаете? — спросил он.

— Я бы заказала чай, но быть в Италии и отказаться от самого лучшего в мире итальянского кофе — непростительно.

Паоло улыбнулся.

— Как настоящий итальянец, я скажу, что вы абсолютно правы! — Он попросил секретаршу сделать кофе и вновь обратился к Вере: — Так как вам Флоренция?

— Великолепна! Правда, я приехала только вчера и еще мало что видела.

— Наш город, несмотря на свою историю и древность, весьма компактен. Все умещается в историческом центре. Вы сюда приехали как туристка или вас привело какое-то дело?

Вера задумалась. В ее новом знакомом было что-то располагающее. Она решила рискнуть и довериться ему. Но раскрываться до конца пока не собиралась.

— Мне необходимо выйти на членов семьи Орбини, у меня есть к ним одно дело.

Паоло сложил руки домиком.

— Так-так, — пробормотал он и склонил голову набок, не отводя взгляда от Веры. — Любопытно.

— Я уже пыталась это сделать, — призналась Вера. — Нашла их особняк, позвонила, ко мне вышел молодой человек. Я оставила ему контакты, он обещал перезвонить. Но что-то подсказывает мне, что ответа не будет.

— Конечно! Чтобы вас представили Орбини, нужны личные рекомендации, общие знакомые… По-другому — никак.

— Я это предполагала, — вздохнула Вера. — Но у меня нет ни первого, ни второго…

— Вы русские — странные люди. Думаете, что все можно получить легко. Как страна молодая, вы действуете агрессивно. Нахрапом. Приезжаете в Европу, останавливаетесь в лучших отелях, швыряете деньгами и думаете, что уже стали здесь своими… Мы — Европа — старая территория, привыкли уважать традиции, чтить их. А вы после революции начали жизнь с чистого листа, решили, что можно отменить историю и объявить новую эпоху.

— Это не относится ко мне, — быстро ответила Вера. — По правде говоря, чтобы поехать сюда, я с трудом наскребла нужную сумму. А вы мне — швыряете деньгами…

Ей вдруг стало невыносимо горько. Зря она пришла сюда. Нужно отдать деньги, поблагодарить за сочувствие и откланяться. И почему она решила, что этот мужчина ей поможет? Ведь бескорыстная доброта — одна из самых эфемерных вещей в мире.

— Спасибо! — поднялась со стула Вера. — Спасибо за то, что выручили меня вчера. Вот, возьмите ваши пять евро. Мне пора.

— А как же настоящий итальянский кофе? — улыбнулся в усы Паоло. — Присядьте ради бога. И простите за лекцию. У меня это бывает. Одно время преподавал в университете, вот и вспомнил прошлое… Прошу даму быть снисходительной к моим слабостям. Как я понимаю, вам нужна помощь. Вы можете мне довериться.

— У нас говорят: доверяй, но проверяй, — усмехнулась Вера.

— Психология воров. Истинное достоинство: доверие без проверки. Вот, кстати, Розитта принесла и кофе. Угощайтесь…

После кофе Вера почувствовала себя лучше: напряжение немного спало. А если и правда довериться и рассказать все как есть? Ей нужен союзник или как минимум доброжелательный советчик. Чем она рискует? А в одиночку она вряд ли что-то сможет сделать… И Вера начала рассказ о том, что привело ее в Италию, Паоло слушал ее в своей излюбленной позе, склонив голову набок и сложив руки домиком. Он ни разу не перебил. Когда Вера замолчала, в кабинете повисла тишина.

Солнце падало на полированный стол, оставляя на нем светлые пятна. Вера смотрела на них и думала, что синьор Фосканери подыскивает слова для того, чтобы уговорить ее вернуться обратно в Москву.

— Запутанная история! — проговорил наконец Паоло.

— Вы мне верите? — с робкой надеждой спросила Вера.

— Пожалуй, верю. Хотя борюсь с искушением сказать, что это — фантастика. Но интуиция утверждает обратное. А интуиция — упрямая вещь, хотя для юриста, коим я являюсь, и не надежная. Но я привык доверять не только фактам, но еще и тому, чему трудно подыскать название. Кроме того, есть еще один момент… Но я должен все обдумать как следует, прежде чем говорить об этом. Как кофе? — спросил он без всякого перехода.

— Бесподобный!

— Ну хоть в этом мы в Италии на высоте. А все остальное не так-то просто. Проблемы страны растут… Но не будем об этом. Вы здесь, чтобы решить ваши проблемы. Кстати, вы располагаете сейчас временем?

— Смотря для чего. Я же приехала по делу…

— Ваше дело все равно сию секунду не решится. А я предлагаю вам прогулку по Флоренции, если вы, конечно, хотите увидеть город не со страниц путеводителя.

— Вы угадали, я хочу посмотреть настоящую Флоренцию. Но мне неловко пользоваться вашим расположением.

— Почему? Стыдно отказываться от того, что предлагает жизнь. Часто ее подарки не повторяются дважды. Ну так — «да» или «нет»?

— Да! Только…

— Что? — нахмурился Паоло.

— Сделаю звонок сыну. Спрошу, как у него дела.

Флоренция была очаровательна, легкая солнечная дымка окутывала город. И Арно, ленивая речка Арно, текла так, как будто бы на дворе еще пятнадцатый век — никуда не торопясь, медленно, размеренно… Паоло был великолепным рассказчиком, и все то, о чем Вера читала в книгах и путеводителях, видела в фильмах, вставало сейчас перед ней воочию, наяву, и действительность превосходила воображаемое. Реальность обрушивала на нее потоки звуков, ароматов, красоты, разлитой вокруг…

Когда они простились у ее отеля, Паоло, наклонившись, поцеловал Вере руку и пообещал в скором времени позвонить.

* * *

На следующий день Вера уже с утра ждала звонка Паоло. Она без аппетита позавтракала и поднялась обратно в номер. Ей почему-то казалось, что он позвонит утром, хотя ничего определенного Паоло при расставании не обещал. Он только сказал, что постарается ей помочь. И все. Но этих слов было достаточно, чтобы она воспрянула духом. Вера понимала, что самостоятельно эту проблему она не решит, поэтому остается уповать на людей, которые будут встречаться на пути. И, конечно, на милость Божью. Вера была не особенно верующей, но сейчас она была уверена, что ее судьба — в руках высших сил. Невероятна была завязка, невероятное стечение обстоятельств привело ее сюда… И если ей суждено найти ответ — то это случится исключительно с небесной помощью. Слишком все здесь было закручено!

Идти никуда не хотелось, Вере представлялось, что стоит ей уйти, то сразу позвонит Паоло и назначит встречу в месте, прямо противоположном от того, где она будет находиться в тот момент. Чтобы скоротать время до звонка флорентийского юриста, Вера решила поговорить с сыном по скайпу.

Паша ответил на звонок не сразу. И изображения не появилось.

— Я на пляже, — сообщил он. — Купаюсь…

— Как вода?

— Супер! А ты как?

— Ничего!

— Голос грустный. Выше голову, мам! Сейчас нужен позитив во всем.

— Это кто тебе сказал?

— У нас вожатый — классный! Учит всему…

— Оптимизм — это хорошо, — пробормотала Вера. — Но порой его взять неоткуда.

— Как у вас в Италии погода?

— Хорошая.

— Мам! — На экране возникла с помехами рожица сына. — Ты меня видишь?

— Да.

— Улыбнись! Чи-и-и-из!

Вера невольно улыбнулась.

— Так и держать, мам!

Сын исчез с экрана. Связь прервалась.

Вера легла на кровать.

Интересно, как долго придется ждать звонка Паоло?

* * *

Москва. Наши дни

— Вась, а Вась… — Анна в раздражении смотрела на экран компьютера. Она играла в пасьянс, который упорно не хотел складываться. И это вызывало досаду. Но на самом деле причиной раздражения был вовсе не пасьянс, а поведение Данилы. Уж в этом-то она сама перед собой не лукавила.

— Да? — откликнулся Вася из своего кабинета. Дверь была раскрыта, и они могли свободно переговариваться. Было три часа дня. Никаких посетителей сегодня не планировалось, как, впрочем, и в ближайшие дни. И это тоже являлось причиной душевного дискомфорта.

— Ты представляешь, Данила опять отложил приезд.

— Что-то случилось?

— Случилось! Мне кажется, он элементарно не хочет меня видеть…

— Не нагнетай обстановку, Рыжикова!

— Ты считаешь, что я нагнетаю? — Анна встала из-за стола и направилась в Васин кабинет. Начальник сидел за компьютером и сосредоточенно смотрел на экран.

«Ну вот, отвлекаю Василия, — мелькнуло в ее голове. — Он думает, бьется над какой-то задачей, но если я сейчас не выскажусь, то просто взорвусь изнутри».

Анна ощущала, что все то, что копилось в ней в течение последних дней, растет грозовой тучей, из которой сейчас посыплются молнии.

— Давай смотреть фактам в лицо! — Ей хотелось все разложить по полочкам, чтобы самой для себя четко уяснить: в какой стадии любовных отношений она находится. Подъема или спада, за которым последует неминуемый разрыв? Этот словесный оборот напомнил ей пособие из дамского журнала, ну и пусть! Должна же она в конце концов опуститься на грешную землю, а не витать в облаках!

— Когда Данила был в Москве в последний раз? Три месяца назад! И это что, нормально для пылко влюбленных, которые не могут жить друг без друга и в которых бушует страсть?

— Ну ты даешь! — бросил Вася, не отрываясь от экрана. — Прямо Мессалина какая-то! Раньше за тобой я таких нимфоманских наклонностей не наблюдал. Правда, может, я для них не совсем подходящий объект. Толст, глуп, брюзга…

— Не преувеличивай свои недостатки, — усмехнулась Анна. — И не отвлекайся, я говорю о себе. То, что он не приезжает, это — раз. Второе — на мои вопросы о дальнейших жизненных планах — молчок. Голос холоден — это три…

— Да, Рыжикова, быть женщиной — великий шаг, сводить с ума — геройство, так, кажется, говорил наш классик Пастернак. Значит, геройства в тебе маловато, раз с ума еще никого не свела.

— Геройства? Ну да. — Анна опустилась на стул напротив начальника.

И действительно, она сидит здесь, в этом кабинете, покрывается жирком. Фигурально выражаясь, к счастью. На самом деле никакого жирка нет, она регулярно занимается фитнесом, ходит в бассейн… Но геройства — маловато. У них рутина, скучная работа. Анна потеряла огонек и живость, а ведь это всегда привлекает мужчин. Теперь же Данила видит в ней скучную бесцветную особу, с которой ему просто неинтересно проводить время. Вот он и увиливает от встречи под любым предлогом.

— Вась, а ты ведь прав!

— Ну?

— Что «ну»?

— В чем прав-то?

— Насчет геройства!

Вася впервые оторвался от компа и посмотрел на нее с любопытством.

— Решила заняться подвигами?

— А почему бы нет! — Внезапно Анну осенило. — Помнишь, к нам недавно приходила Вера Шевардина. Насчет генеалогического расследования.

— Помню.

— Я отправила повторный запрос в генеалогический центр, и мне пришел ответ, что произошла ошибка…

— Ну!

— Да что ты все время «нукаешь»! — рассердилась Анна. — Веди борьбу за красоту и чистоту русского языка.

— Рыжикова! Я тебя слушаю. Внимательно. Не отвлекайся на лирические отступления, излагай только факты.

— После я перезвонила в центр. Мне сказали, что сотрудник, который эту справку подготовил, — уволился. Странно?

— Ничуть! Может, нашел более оплачиваемую работу или переменил место жительства. Такое случается сплошь и рядом.

— Может быть… — Анна не хотела сдаваться. — Все равно, все это подозрительно!

— В твоей голове.

— Спасибо! — язвительно ответила она.

— Да не за что. Всегда — пожалуйста, — в тон ей отозвался Вася.

И тут Анна расплакалась.

— Рыжикова! — испугался шеф. — Прекрати! Что с тобой?

— Я думала, что ты окажешь мне помощь и подставишь дружеское плечо, — всхлипывала Анна.

— Я что, должен рыдать вместе с тобой?

— Нет, не должен! — Она уже взяла себя в руки, вытерла слезы и решительно заявила: — Я поеду в Италию и разберусь во всем сама!

— Я тебе отпуск еще не давал!

— Это служебная командировка.

Василий задумался, но в конце концов проговорил:

— В общем, так. Если хочешь — поезжай, но за свой счет. Если расследование состоится — оплачу расходы задним числом. Идет? Я не могу поощрять авантюрные наклонности без достаточной аргументации.

— Педант!

— Без этого в нашей работе никак.

— Хорошо. Выдай хотя бы зарплату за полмесяца.

— Ох, Рыжикова, умеешь ты брать за горло.

Вася поднялся из-за стола и направился в приемную. Там был сейф с печатью и деньгами. Перед этим он прикрыл крышку компьютера.

Анна подошла к столу шефа и заглянула на экран. Там был третий уровень игры «Морской бой».

* * *

Если есть малейшие сомнения — проверяй и перепроверяй. Это было девизом их работы. Червоточина, которая грызла Анну в случае с Чернышевым, требовала проверки фактов, но сделать это можно было, только посетив центр генеалогических исследований «Фамильное древо».

Первым делом Анна переговорила по телефону с заместителем директора центра Мельниковым, кратко ввела в курс дела, и он разрешил ей побеседовать с теми, кто знал Чернышева.

Анна созвонилась с секретарем и договорилась о встрече с Аленой Позднеевой, которая работала с Чернышевым. Анна очень надеялась, что ее визит будет полезным.

«Фамильное древо» располагалось в старинном особняке и занимало два этажа. Пройдя мимо охранника, Анна поднялась на второй этаж и повернула направо. Там была комната, где ранее работал Чернышев.

Постучав в дверь и услышав: «Входите», Анна переступила порог.

В кабинете, оборудованном для двух сотрудников, сидела девушка лет двадцати пяти — блондинка с карими глазами и острым подбородком.

— Добрый день! Меня зовут Анна Рыжикова. Это я звонила по поводу Чернышева.

— Здравствуйте. — Блондинка смотрела на нее удивленно. — Что-то не так?

— Просто ваш сотрудник сделал ошибку в одном деле, и хотелось бы ее исправить.

— Он уже не работает у нас.

— Я знаю. Но кое-что хотелось бы у вас уточнить.

Алена Позднеева указала посетительнице на стул.

— Чернышев работал здесь год? — спросила Анна, присаживаясь напротив.

— И три дня. Год и три дня, если точно.

— Вы делили этот кабинет с ним?

— Увы!

— Почему?

— С ним было тяжело. Очень дотошный и нудный. Во все вникал и все перепроверял. Зануда!

— Вы работали вместе?

— Что вы имеете в виду?

— Какие-то дела или исследования вы проводили совместно?

— У каждого был свой участок работы. Но по каким-то вопросам мы пересекались и консультировались. Это нормально.

— Может, вы все-таки дадите мне его контакты? — предприняла очередную попытку Анна.

— Я не имею права! — возмутилась девушка и добавила: — Да и нет у меня контактов.

— Может быть, у вас сохранилась его фотография?

— Странный вопрос, как на дознании, — флегматично откликнулась Позднеева. — Что-то случилось?

— Нет, просто ошибка какая-то непонятная. Вот и хочется выяснить, почему он ее сделал.

— А ну тогда… — Фразу блондинка не закончила, так как раздался звонок внутреннего телефона. Закончив разговаривать, она повернулась к Анне:

— Меня вызывают, и мне надо отойти. У вас еще вопросы есть?

— Есть.

— Вам придется подождать в приемной. Мы не имеем права оставлять незнакомых людей на рабочем месте.

— Да, конечно. — Анна встала.

Они вышли в коридор, Позднеева шла впереди.

— Дамская комната не подскажете где?

— Прямо и направо. Там увидите.

В коридоре никого не было. Когда Позднеева спустилась на первый этаж, Анна чуть ли не бегом направилась обратно в ее кабинет. Она обратила внимание, что сотрудница «Фамильного древа» не закрыла кабинет на ключ, а просто прикрыла дверь. Это был шанс, которым Анна и собиралась воспользоваться. Однако если ее застукают, то конец ее репутации и репутации фирмы «Клио». Такие мысли беспорядочно вертелись в голове Анны, в то время как ее руки методично обшаривали стол Чернышева. В надежде на что? Что она хотела там найти?

Ящики были заполнены хламом — чистыми листами бумаги, блокнотами, стикерами. Все нужное и необходимое он, конечно, забрал с собой, когда увольнялся. Сомневаться в этом не приходилось. Но вдруг…

Ее пальцы обшаривали ящики, глаза пробегали бумаги. И тут Анна увидела разорванный клочок с цифрами и мелкими буквами. Похоже, что этот лист был откуда-то вырван. Она машинально сунула его в карман. И замерла, прислушиваясь: не идет ли кто по коридору к этой комнате. Если ее обнаружат, она скажет, что забыла здесь телефон…

Анна прокрутила эту ложь в голове, стараясь запомнить, но шагов в коридоре не было, можно было расслабиться и продолжить поиски.

Но, кроме обрывка листка, больше ничего интересного не попалось. Чернышев уволился, предварительно простерилизовав свое пространство так, чтобы следов не оставалось.

Анна выскользнула в коридор и пошла в дамскую комнату. Посмотрела на себя в зеркало: щеки горели от возбуждения, глаза лихорадочно блестели. Она ополоснула лицо холодной водой. Идти в приемную не хотелось, и она решила подождать в коридоре.

Позднеева возвратилась минут через десять. Подняла на Анну глаза и заявила:

— У меня скоро обед.

— Я не задержу. А какого рода исследованиями занимался Чернышев?

— Вам лучше уточнить у начальства.

— Так что насчет фотографии? Как он выглядел?

— Наверное, фотография есть в отделе кадров, и данные на него можете спросить там. Хотя… У меня есть одно фото, сделанное на дне рождения нашей сотрудницы. Групповой снимок. Вас устроит?

— Если он нормального разрешения, то — да, — обрадовалась Анна.

— Сейчас найду. — Позднеева стала искать в памяти мобильного телефона. — Дайте мне ваш электронный адрес, я переправлю.

Анна продиктовала.

Через минуту раздался писк полученного сообщения.

— Есть! — кивнула Анна.

— Что еще? Через десять минут — обед!

— Чернышев с кем-нибудь дружил на работе?

Вопрос, казалось, удивил Позднееву.

— Нет. Он был как бы сам по себе. Насколько я знаю.

— Рассказывал о своей жизни?

— Никогда. А я не спрашивала, — после легкой паузы добавила девушка.

— Сколько ему было лет?

— Около сорока. Но мне он казался стариком.

— Почему?

Позднеева задумалась.

— Трудно сказать. А вообще-то мы мало с ним общались. Только по делу. Когда Гаянэ ушла в декрет, я думала, что сотрудник будет молодым…

— А как его взяли? По вакансии?

— Честно — не знаю. Этим же отдел кадров занимается.

— Он жил один? — продолжала допытываться Анна, ей хотелось сложить представление о загадочном Чернышеве.

— Как я поняла — холостяк со стажем. Женоненавистник. Пару раз выдал себя с головой, бывают такие люди. Ему дали отворот-поворот, а он обиду запомнил на всю жизнь. И носится с нею.

— Значит, за вами он не ухаживал?

— Упаси Боже! — Позднеева метнула взгляд на наручные часы.

— Обед.

— Все. Спасибо. Если я с ним встречусь, привет передать?

— Боюсь, он меня уже не вспомнит.

В отделе кадров Анну приняли настороженно.

— Зачем вам все это?

— Мне нужно проконсультироваться с Чернышевым по одному рабочему вопросу. Его рекомендовали как хорошего специалиста. Я работаю в историко-консультативном центре «Клио». Вот моя визитка.

Кадровик повертела визитку в руках и бросила в ящик.

— С начальством говорили?

— С заместителем директора по телефону. И он дал добро на эти данные.

— Ясно! И что вы хотите знать?

— Как Чернышева приняли на работу? Были ли у него рекомендации?

— Был объявлен конкурс на вакансию. Он подошел. Успешно прошел тест.

«Насколько тогда случайна та ошибка? — мелькнуло в голове Анны. — Если человек проходил испытание, перед тем как его приняли на работу, и является компетентным специалистом. И вдруг — прокол!»

— Сколько ему лет?

— Сорок пять.

— И мне нужны его контактные данные.

— Одну минуту.

Заместитель директора, Мельников Николай Григорьевич, которого посетила Анна, был краток, просил передавать привет Василию Курочкину: они пересекались на каких-то научных конференциях, описал Анне круг вопросов, над которыми работал Чернышев. И добавил, что увольнение его воспринял с огорчением, поскольку видел: специалист хороший, просто отличный, эрудит и умница.

Теперь оставалось посетить самого Чернышева и задать ему вопросы.

Но встретиться с Чернышевым не получилось, Анну ждало трагическое известие. Соседка Чернышева, с которой она столкнулась на лестничной площадке, сообщила, что он был найден два дня назад мертвым в своей квартире. Видимо, влезли грабители, а он оказался дома и был убит как свидетель. Больше ничего существенного от соседки вызнать не удалось. Жил Роман Чернышев уединенно, никого к себе не водил, работал где-то историком и вообще был не от мира сего. Это по словам соседки.

Получив эту информацию, Анна заторопилась на работу.

— Привет! — Анна заглянула в кабинет к Курочкину. Вася сидел за компьютером с мрачным видом, уставившись на экран. Теперь она знала, что это не разгадывание очередной исторической головоломки, а новый уровень сложности какой-нибудь компьютерной игры.

Шеф буркнул что-то нечленораздельное.

— У меня новости! Может быть, ты сваришь кофе? У тебя это хорошо получается.

Иногда Вася колдовал над маленькой туркой на электрической плитке в углу. Кофе у Васи получался отменный. Как он утверждал, по особому историческому рецепту, которым пользовался один российский посол, долгое время проживший в Европах. Фамилию посла Анна постоянно забывала.

— Грубая лесть помогает смазывать дела в других случаях, — недовольно буркнул Вася.

— Вася, я прошу! Я устала, — ласково произнесла Анна.

Василий запустил пятерню в рыжие волосы и недовольно изрек:

— Умеешь ты разводить ерунду на пустом месте!

— Что ты имеешь в виду под словом «ерунда»? Между прочим, я узнала важные новости, с которыми собираюсь поделиться с тобой. А потом… Мы вообще-то работаем или… — Анна хотела сказать «играем в компьютерные игры». Но вовремя осеклась.

— Работаем. — Василий с шумом встал из-за стола и направился в угол, к электрической плитке. При этом он производил шум как стая носорогов. И еще недовольно сопел. Словно демонстрируя всем видом, что его отвлекли от важного дела.

Анна села за стол и, открыв блокнот, перечитала свои записи, пытаясь классифицировать услышанное недавно. Она знала, что Вася любит четкий и обстоятельный рассказ с выводами и версиями. Иначе обвинит в полной некомпетентности.

— Готово! — услышала она, хотя аромат кофе уже все сказал за Васю.

Они сидели за маленьким столиком с чашками кофе и бутербродами с сыром, принесенными Васей из дома.

— Вась, а помнишь, как мы работали в нашем центре на прежнем месте? И нам все там нравилось…

— Помню, — без всяких эмоций ответил начальник и нетерпеливо спросил: — Что там у тебя? Эпохальное? — не упустил он случая поддеть ее.

Анна выдохнула и пригладила волосы:

— Эпохальное, не эпохальное, а поразмыслить есть над чем… Только сначала кофе.

Сделав несколько глотков, Анна раскрыла блокнот.

— Это касается дела Шевардиной.

— Я думал, оно уже закрыто.

— А вот и нет. Сотрудник генеалогического центра, который уволился и не выходит на связь, оказывается, работал на известного антиквара и коллекционера Виктора Зардари.

— И что? — В глазах Васи Анна увидела нечто, напоминающее огонек интереса.

— Тебе не кажется это странным? Человек устраивается работать в генеалогический центр, успешно работает год, затем совершает глупую ошибку и поспешно увольняется… И при этом исчезает практически бесследно. И его находят убитым.

— Вот как! — Эта краткая реплика вселила в Анну надежду, что Вася еще не окончательно погрузился в душевный мрак и «морской бой третьего уровня сложности». Еще немного, и он станет прежним Васей Курочкиным — неунывающим парнем, с легкостью решавшим любую загадку, эрудитом, замечательным исследователем, да и просто надежным товарищем. Но, похоже, Анна все-таки выдает желаемое за действительность, и Вася не собирается так легко выходить из своей депрессии.

— И что? — Это прозвучало уже холодно, с легким сарказмом. — Что из этого следует?

— Много вопросов, — тихо говорит Анна. — Вопросов без ответа.

— Его убийство может быть никак не связано с нашим делом.

«Наше дело!» — душа Анны вновь затрепетала.

— А может быть и связано. Все это странно и подозрительно…

— Пока выводы притянуты за уши, — проговорил Вася. — Скорее всего, это просто скользкий тип, который оказывает сомнительные услуги налево и направо. В том числе и Виктору Зардари.

— Да, ты прав. Я, как всегда, повела себя легкомысленно. — Анне вновь хотелось заплакать. — Больше этого не будет. Но я никогда не думала, что от прежнего Василия Курочкина почти ничего не останется. И вместо блестящего ученого, с которым считались и которого уважали, я вижу перед собой человека, наплевавшего на все, в том числе и на собственную работу! Если так — давай закроем нашу лавочку и отправимся в свободное плаванье. Это лучше и честнее, чем вот так вот сидеть и маяться без дела, а когда на горизонте появляется возможность расследования — глушить все на корню…

Выпалив эту тираду, Анна замолчала. Теперь ей было страшно встретиться с Васей взглядом. Но после мучительного молчания она услышала тускло-бесцветное:

— Да. Наверное, ты права. Это правильней и честнее…

* * *

Утренний звонок застал Анну врасплох. Она сорвала трубку.

— Приезжай. Жду через час! — Голос Васи звучал бодро и решительно.

Войдя в кабинет Курочкина, она не поверила своим глазам: Вася сидел подтянутый, выбритый, и даже, как ей показалось — сбросившим пару-тройку килограммов.

— Что случилось? — только и выдавила она.

— Сядь! — указал он жестом на стул.

— Во-первых, я хочу извиниться перед тобой. Я вел себя в последнее время как порядочная свинья. Да-да, и не возражай. Тому были причины… э… личного порядка. Я позволил себе поддаться минутной слабости и смалодушничал. Не нужно было близко принимать к сердцу жизнь другого человека. И тем более завидовать. — Вася кашлянул и замолчал.

Анна машинально опустилась на стул. Это было что-то экстраординарное… Сердце забилось часто-часто.

— Я распустился, и дела наши пошли не самым блестящим образом. Кроме того, я недопустимо вел себя по отношению к тебе. Моему партнеру и коллеге. Хотя мы с тобой работаем как начальник — подчиненная, но я всегда считал тебя полноправным партнером и другом. И вот здесь я тоже был не на высоте. Так что — извини.

В дверь постучались.

— Войдите, — сказал Курочкин.

В дверь протиснулся курьер с корзиной цветов.

— Распишитесь в получении.

Вася подошел к курьеру, расписался в протянутой ему квитанции и протянул корзину Анне:

— Это тебе, Аня! От меня.

У Анны на глазах выступили слезы.

— Гип-гип, ура, Васенька!

Она обняла друга и запечатлела на его щеке поцелуй.

— След от помады остался? — деловито спросил Василий. — А то сейчас к нам клиент придет, а я со следами женской страсти на лице.

— Сейчас сотру, одну минуту, — пообещала Анна. — У меня из головы не выходит убийство Чернышева.

— Значит, что-то обнаружил… И весьма серьезное — раз его убрали.

— И работал он на Зардари!

— Но убийство может быть и не связано с делом Шевардиной. Наш эрудит и умница мог наследить и в другом деле.

— А мне кажется, что это все — звенья одной цепи. И связано именно с нашей клиенткой. Верой Шевардиной.

— У нас нет никаких доказательств. А без фактов и доказательств догадки остаются всего ишь догадками. А это уже…

— «Натягивать сову на глобус»! — со вздохом закончила Анна.

— Да, — Курочкин показал взмахом головы на легендарную сову. — И мы не имеем права этого делать.

Вася замолчал. Он смотрел прямо и перед собой, легонько барабаня пальцами по столу. Анна знала, что этот жест свидетельствует, что Вася о чем-то сосредоточенно думает и боится спугнуть свою мысль преждевременным словом, еще не оформившимся в стройную цепь умозаключений. Она уже хорошо изучила своего начальника за то время, что они работали. И знала, что они с Васей при всей их разности — люди одной волны и поэтому понимают друг друга не только с полуслова, но с полужеста, а иногда и — в полном безмолвии.

Наконец Вася посмотрел на Анну. В его глазах таилось торжество.

— Есть одна мысль. Правда, ее еще нужно перепроверить. А пока давай я тебе кофе сварю.

Готовить вообще-то — дело мужское, и кофе варить — тоже. Если вдуматься, то мужчины рождены творцами. А женщины — мастерицами. Совершенствующими свое ремесло. Даже кофе. Казалось бы — чего уж проще? Но Вася все равно варил лучше, чем она!

После кофе Вася откинулся на спинку стула. И, закрыв глаза, промурлыкал:

— Позвони Шевардиной. Может быть, мы чего-то упустили. Расспроси ее хорошенько.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас! Не будем ничего откладывать!

Трубку взяли не сразу. Но потом Анна услышала:

— Я не в Москве. Я в Италии. — И быстро дали отбой, прежде чем Анна сумела что-то сказать.

В недоумении она посмотрела на Васю.

— Что там?

— Шевардина в Италии. Но почему она не стала со мной разговаривать?

— Роуминг! Кто же будет тратить деньги на разговоры, когда каждая минута на вес золота?

— И что делать?

— У нас же должна быть ее электронная почта, спишись. Спроси, по какому она там делу. И сообщи, что у нас есть новые данные по ее родословной.

— Письмо тоже писать прямо сейчас?

— Рыжикова! — недовольно протянул Вася. — Я тебя не узнаю. У нас что — в запасе несколько жизней?

Анна подумала, что за последнее время она отвыкла от оперативной работы. Вася пребывал в хандре и не торопил ее с теми немногочисленными делами, которые у них были. Вот она и стала незаметно все откладывать на «потом». Вообще-то если задуматься: «потом» — это болото, из которого выбраться нелегко. Вот так и живут люди с надеждой на какую-то иную жизнь, где они все сумеют сделать вовремя и оперативно.

— Написала? — спросил через некоторое время Вася.

— Да.

— Отлично! Будем ждать ответа.

— Я рада видеть тебя таким! — тихо сказала Анна.

— Я и сам рад! Наверное, краткая депрессия неизбежна, но пусть она не засасывает надолго. Ни к чему это. Подобное питается подобным. Если долго смотреть в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя. Поэтому похандрил — и хватит! Нас ждут великие дела!

— Кто бы сомневался!

— И я думаю посоветоваться с одним человеком… — Вася замолчал, но взгляд у него при этом был хитрым и довольным. Начальник что-то замыслил. И Анна незаметно улыбнулась.

Глава 6 Гости ниоткуда

Гонимый волей рока, Словно мяч, Беги дорогами удач и неудач. Зачем? — лишь Он, тебя Пустивший, знает. А ты — Его игрушка, Плачь — не плачь. Омар Хайям

Флоренция. День назад

Сад был полон призраков. Даниэла это поняла, как только ступила на его территорию. Так странно думать: еще недавно бабушка была жива. А теперь ее нет. Раньше Даниэла не задумывалась над смертью. Но сейчас ей показалось, что эта таинственная гостья — рядом с нею. Она ощущала невольную вину за бабушкину смерть. Кто знает: может быть, она своими настойчивыми расспросами привела бабушку в волнение и сердце не выдержало? Никто ничего не знает. Семейный доктор сказал, что бабушка умерла от старости. Но что такое старость?..

Даниэла тряхнула волосами. Было странно думать о смерти и старости сейчас, когда ей всего девятнадцать лет, и вся жизнь впереди. Но ведь смерть может наступить в любой момент. И тогда Старость выглядит совсем в другом свете — подарком небес.

Мари-Роз. Родная, любимая. С теплой улыбкой и ласковыми руками. Маленькой Даниэла очень любила бывать у бабушки. Гуляла по этому саду, который представлялся сказочным лесом. Купалась в этом пруду. И в детстве пруд казался ей ужасно таинственным и огромным. Теперь, конечно, все не так.

В темноте воздух пах жасмином и розами.

Даниэла могла бы зажечь фонарик, но она хорошо ориентировалась в этих местах. Они были ей знакомы столько лет, и поэтому она шла на ощупь. Постепенно глаза привыкли к темноте, и она шествовала уже уверенней. Даниэла могла бы прийти сюда днем, но были причины сохранить свой визит в тайне.

Она вышла к пруду. Его гладь отливала тусклым серебром. Даниэла быстро разделась и нырнула в воду. Она плыла, тихо отфыркиваясь, затем перевернулась на спину и какое-то время лежала так, на воде, плавно подгребая под себя руками. Прямо на нее смотрела равнодушная луна.

Где-то раздался треск сломанной ветки, и она словно очнулась от наваждения. Выбралась на берег, натянула на себя платье и надела туфли на мягкой подошве — удобные и без каблуков.

Даниэла ступила на террасу и посветила фонариком. Вот спальня Мари-Роз, вот гостиная. Она вспомнила слова Витторио: «Ищи в потайных ящичках. Мы, флорентийцы, любили делать мебель на заказ — с разными укромными уголками, невидимыми для постороннего глаза».

Кабинет Мари-Роз был, к ее удивлению, заперт, но Даниэла знала, где бабушка хранила запасные ключи, когда стала все забывать. И, отыскав горшок с пеларгонией, сунула руку в землю. Так и есть! Ключ от кабинета был там.

Отряхнув его от земли, Даниэла вставила ключ в замочную скважину и, повернув два раза, толкнула дверь вперед. С тихим скрипом дверь открылась.

Бабушкино бюро! Даниэла провела по нему пальцами. И вспомнила разговор с Витторио.

— Это же очень просто, — объяснил ей Витторио. — Надо только знать устройство бюро.

— А если я не знаю, что делать?

— Измерь его. И сфотографируй. Остальное предоставь мне. Сможешь?

— Конечно!

Она посмотрела на схему, которую дал ей Витторио. Если бы он был рядом — ей было бы легче. Но двоих заметить легче, а Даниэле это было не нужно.

Витторио верит в нее, в то, что она справится сама. И она должна быть на высоте, оправдать его ожидания. Витторио обвел красными кружками уголки, где обычно делали потайные места. Это мог быть ящик или просто пустая полость…

Даниэла наморщила лоб, подвинула стул, села и пальцами — методично, как будто бы играя на пианино, — принялась исследовать старое бюро.

Она ощупывала его довольно долго и неожиданно захотела пить. Прошла на кухню и, не зажигая света, в темноте, открыла дверь кухонного шкафа. Там стояла бутылка лимонада. Даниэла сделала несколько жадных глотков и прислушалась. Где-то вроде скрипнула половица.

Даниэла метнулась к двери и застыла. Может, ей послышалось? Старый дом полон шорохов и звуков. Наверное, по ночам бродят духи живших когда-то здесь людей.

«Кончай бояться! Кончай питать эти страхи! Это все твои расшалившиеся нервы», — одернула себя Даниэла.

И вернулась в кабинет продолжать поиски. Вскоре ей повезло. Даниэла надавила на место соединения ящика и стенки бюро, за ним обнаружила панель, а за панелью — выдолбленное в стене отверстие. В тайнике лежали письма и бумаги.

Даниэла оглянулась, ей показалось, что кто-то стоит в дверях и смотрит на нее. На секунду в памяти промелькнул силуэт женщины в длинном платье.

— Бабушка, прости! — шепнула Даниэла. — Прости! Но мне нужно знать всю правду!

Она сунула бумаги в сумку и поспешно покинула дом.

Когда она садилась в машину, ей показалось, что где-то совсем рядом зашуршали колеса и еще одна машина тронулась с места. Или просто этой ночью у нее прорезался звериный слух? Как это обычно бывает в минуту опасности.

* * *

Витторио смотрел на нее с улыбкой.

— Поздравляю с трофеями!

— Грацие!

Даниэла звонко расхохоталась:

— Если бы ты видел меня этой ночью! Испуганная девочка в замке Синей Бороды. Был момент, когда я здорово струхнула и думала уже повернуть обратно.

— Почему?

— Мне казалось, что за мной кто-то следит. Ночь, напряжение, расшалившиеся нервы… Было от чего разыграться воображению.

На удивление Даниэлы, Витторио отнесся к ее словам серьезно.

— Может быть, ты не так уж и далека от истины. Никто не знает…

Она задумалась.

— Но кто это мог быть? И что ему надо?

— Или ей? — быстро вставил Витторио.

— Или ей.

— Кого-то привлекла твоя активность по раскапыванию семейных тайн.

— Мы вроде были осторожными.

— Да. Но трудно все предусмотреть.

— Если только Паоло…

Витторио взмахом руки отверг это предположение.

— О, нет, он — сама порядочность!

— Тогда кто и как?

— На самом деле вариантов — масса. И мы можем даже не знать о них. Подслушанный разговор, Паоло проговорился, а может быть, твоя бабушка перед смертью поделилась с кем-то своими тревогами и опасениями.

Даниэла нахмурилась.

— Может быть…

— Говорят же, старые люди часто предчувствуют свою смерть, и она могла…

Даниэла всхлипнула.

— Мне так больно думать, что я косвенно виновата в ее смерти. Если бы я не стала раскапывать всю эту историю…

— Не вини себя ни в чем. Это просто стечение обстоятельств.

— Стечение обстоятельств, — эхом повторила Даниэла. — Это ты просто меня так успокаиваешь.

— Ничуть! Я говорю сущую правду.

Что-то зашуршало, мимо пролетел Ангел.

— Как твой попугай? — спросила Даниэла.

— Вроде неплохо. Иногда, правда, капризничает и показывает характер.

Ангел сел на шкаф и придвинулся ближе к Даниэле.

— Ты ему понравилась, — усмехнулся Витторио.

— А тебе? — вырвалось у девушки.

Витторио смутился.

— Прости! — Даниэла тоже почувствовала себя неловко.

— Просто я не очень хорошо говорю комплименты, — проговорил молодой человек. — Это ты меня прости. Выгляжу как чурбан.

— Все в порядке, — быстро сказала Даниэла, она боялась, что Витторио может обидеться.

— Вернемся к нашем делу. И где эти бумаги?

— Здесь! — Даниэла похлопала по сумке.

— Отлично! И тебе не показалось, что сегодня за тобой кто-то следит? — с тревогой спросил Витторио.

Даниэла не могла не признаться себе, что его беспокойство было ей приятно.

— Нет, не обратила внимания. Но ты же знаешь, сколько днем в городе народу… Я могла просто не заметить.

— Будем надеяться, что эти страхи напрасны, — сказал Витторио. — Главное, не нервничать по пустякам.

— Спасибо.

— Давай посмотрим твой улов. Но сначала кофе? Или граппу?

— Ни-ни, — замахала руками Даниэла. — Кофе. Или травяной чай. — Она не хотела пить при Витторио крепкие напитки. Ей вдруг стало важно, что о ней подумают и как она выглядит со стороны.

— Идет!

Чай пах лимоном, апельсином и мятой. И по телу разливалось успокаивающее тепло. Купол Брунеллески за окном тоже внушал успокоение. Что бы ни случилось — Флоренция будет вечно. Город вечной весны. Жемчужина Италии, да и всего мира.

— Купол мне напоминает створку жемчужины, — сказала Даниэла. — Как же он красив! Парит над городом, укрывая его от разрушительного времени. — И Даниэла замерла, удивленная. Она никогда раньше не говорила так возвышенно, так поэтично. Что же с ней творится?!

— Какие прекрасные слова! — воскликнул Витторио.

— Сама удивляюсь…

— Наверное, с кем поведешься, от того и наберешься, — усмехнулся молодой человек.

— Ну что ты! Я рада…

Они сидели на полу, на средневековом ковре и разбирали бумаги Мари-Роз, а за окном в душистом летнем мареве красовался самый чарующий город на земле…

Бумаги шли вперемешку. Письма располагались не по датам, а как придется.

…Теперь перехожу к одной наиболее волнующей части моего письма. К характеристике женщин Максима Горького… Я понимаю, что Даниэла пыталась быть объективной и беспристрастной. Насколько ей это удалось? Сказать трудно, но бедная девочка старалась, очень старалась.

Насчет Марии Андреевой, бывшей гражданской жены Горького, я тебе уже говорила — красавица-актриса… Хотя эпитет «красавица» подходит ко всем женщинам Горького, в том числе и к нашей Даниэле. И зачем только в недобрый час она встретила этого русского медведя?

Женщины Горького были очень красивы, но по-разному. Помимо красоты каждая из них обладала всепобеждающим обаянием. Я говорю о трех красавицах и трех главных женщинах в жизни писателя: Марии Андреевой, невестке Тимоше и Марии Будберг, предмета его нешуточной страсти. О каждой можно слагать поэмы, с каждой можно писать картины… И за каждой, заметь, тянулся шлейф сплетен, слухов, шепотков…

Мария Андреева — помимо всего надежный товарищ, тесно связанный с большевиками и Лениным. Последний называл ее товарищ-«феномен». За то усердие и старание, с каким она добывала деньги для большевистской партийной кассы. А как она одурачила бедного Савву Морозова, безнадежно влюбленного в нее!.. Многим не дает покоя убийство этого русского мецената, поданное под видом самоубийства, после которого ленинская касса обогатилась еще на сто тысяч рублей. Именно на эту сумму был выдан Марии Андреевой страховой полис на случай смерти миллионера-фабриканта. И выдан им, чтобы бедная Маша в случае его ухода в мир иной ни в чем не нуждалась. Маша была цепкой, без грана жалости и тени сочувствия к кому-либо. Но это же можно сказать и о других подругах Максима Горького. Да, его женщины были именно такими — железными женщинами, валькириями революции. А он — буревестником. Они стоили друг друга.

Только не надо рисовать Максима Горького простачком, этаким невинным дедушкой, усмехающимся в седые усы. Он был плоть от плоти того времени с его кровью, жестокостью и коварством. Другие люди просто не выживали. Их сметал ураган революции.

Женщины Горького — яркие, незаурядные. Сокрушающие мужчин почти профессионально. Я сказала «почти», потому что моя натура восстает против такой откровенности. Назвать их профессионалками — было бы слишком!

Они были музами. Музами революции, хотя это звучит противоестественно. Но что было, то было… Эти жестокие красавицы притягивали к себе ярких незаурядных мужчин, которые были готовы ради них на все. В том числе и на смерть…

Здравствуй, Мария! Я пишу тебе в надежде, что ты все-таки прочтешь мое письмо. Хотя ты почему-то перестала мне отвечать…

Как же отчаянно и самозабвенно Даниэла влюбилась в Макса Бедного, или Максима Горького! Да так, что поехала за ним в Россию. «Я умру иначе от тоски», — говорила она нам. Что, ты думаешь, ее ожидало там? Ты не представляешь, но она стала постепенно очаровываться… Да-да, очаровываться коммунизмом! Я думаю, в коммунизме есть некое обаяние. Обаяние гибели или последнего всплеска перед Апокалипсисом. Тайна завороженности разными идеями — это очень сложный вопрос, рассуждать над которым должны более подготовленные умы. Никак не я.

Я жалею Даниэлу и желаю ей всяческих благ…

Мир не просто сошел с ума, он стоит у последней черты и в любой момент готов полететь в тартарары. Вспомни историю нашей римской цивилизации, сколько мы всего дали миру… Не перечислить… Фундамент Европы — это наша цивилизация, римское право, которое до сих пор лежит в основе законодательства большинства стран… И что от нас осталось? Мы перешли в разряд музейного памятника. Наш символ — разрушенная колонна, которая стоит под открытым небом, продуваемая всеми ветрами. Мы несем обаяние прошлого, а коммунизм — обаяние будущего. Поэтому он так привлекателен. И то, и другое — обречено. Вопрос только во времени. Все идеи сначала устремляются вверх, к небу, потом — происходит спад. И так всегда. И только христианство раскрывает во всей глубине божественный замысел. Но и здесь — глубина открывается не всем, и Библию каждый толкует на свой лад.

Коммунизм пытается заменить собой библию, и, кажется, ему это удается. Первое дело — борьба с конкурентами. Поэтому большевики так яростно крушат храмы и борются с религией. Они никогда не смогут построить свое «царствие божие на земле», если станут равнодушно взирать на то, что кто-то рядом тоже старательно строит и возделывает это царство.

Нас приводит в содрогание варварское обращение с памятниками. Мы понимаем, чем это все закончится — разрушенными колоннами, запустением и забвением. Но, видимо, человечеству каждый раз нужно все повторять сначала. Оно ничему не учится и не усваивает уроки истории. И это удручает…

Витторио поднял голову от бумаг. Даниэла залюбовалась его тонким профилем, носом с легкой горбинкой, темными волосами, вьющимися на концах.

«Таких людей ваяли наши мастера древности. Сейчас царит более грубый, приземленный тип красоты, — мелькнуло у нее в голове. — Даже я выгляжу по сравнению с Витторио как простая плебейка. А он словно законсервировался в вечности».

— А что, если твоя бабушка просматривала эти бумаги незадолго до смерти? — проговорил Витторио.

— И что?

— И сумела найти то, что привело ее в волнение.

— Чего она раньше не знала?

— Или не знала или пропустила. Или забыла. Вариантов несколько…

Даниэла склонилась над письмом в его руках. Ее волосы коснулись щеки Витторио, он нежным движением отвел локон.

— И кому, по-твоему, адресовались эти письма? Мы знаем только имя — Мария. И кто их автор? — задала вопросы Даниэла.

— Для меня ясно одно — этот человек из твоей семьи, иначе бы твои бабушка и мать так тщательно не скрывали бы этот факт и не уберегали бы тебя от расследования семейных тайн. Вполне вероятно, что тебя назвали Даниэлой в честь той Даниэлы, о которой идет речь в письмах. Это может быть просто совпадением, но мое сердце подсказывает, что это больше, чем случайность.

Даниэла задумчиво кивнула головой.

— Кто писал? — Витторио замолчал, а после крат-кой паузы продолжил: — Итальянка — раз, человек вашего круга — два. Судя по всему, близкая подруга Даниэлы — три. Больше сказать ничего не могу. Кстати, я подумал насчет адресата Марии. — И он посмотрел на нее. — Первое же имя твоей бабушки — Мари-Роз…

— Ты думаешь, письма адресованы ей?

— Не знаю. Но я допускаю все…

* * *

Флоренция. Наши дни

Если ты по жизни неудачница, то очень трудно предполагать, что жизнь внезапно повернется к тебе светлыми сторонами.

Так думала Вера, уже не рассчитывая на звонок от Паоло. В самом деле — глупо ждать какого-либо продолжения их знакомства. Мужчина просто проявил любезность, свойственную человеку его возраста, и тем самым еще раз подтвердил репутацию итальянцев как галантных кавалеров.

От той прогулки осталось приятное послевкусие, но Вера понимала, что это был незаслуженный подарок судьбы, за который надо поблагодарить всевышнего и не надеяться на большее.

Что теперь делать, она не знала — после неудачи у Орбини оставалось только искать другие подходы, вот только ничего на ум не приходило. Вера размышляла, что она слишком надеется на других людей, вместо того чтобы полагаться на себя. Вдруг она вспомнила, что, как приехала в Италию, ни разу не связывалась со Светланой, та, правда, тоже молчала. Но разговор с подругой мог натолкнуть на какие-то мысли и к тому же восстановит душевное равновесие.

Светлана трубку не брала, Вера подумала, что та где-то ходит по делам, и нажала отбой. Но вскоре подруга откликнулась, прислав эсэмэску. «Через пять минут выйду на скайп».

Увидев изображение подруги на экране, Вера ощутила прилив хорошего настроения. Светка была, как обычно, в ярко-желтом и жевала бутерброд.

— Прости, что я здесь жующая такая, — промычала она с набитым ртом. — Только что вернулась домой, голодная. Рассказывай, как ты…

— Ничего хорошего, — вздохнула Вера.

— Так не бывает! Ты сгущаешь краски, — авторитетно заявила подруга. — Старайся быть объективной.

— Я стараюсь…

— Плохо стараешься. Изложи суть дела. Подожди, я сейчас.

Исчезнув с экрана, Светка вернулась уже со вторым бутербродом, толще первого раза в два.

— Не обращай внимания. Давай излагай, что там у тебя…

Вера рассказала о своих злоключениях, после чего Света погрузилась в молчание.

— Что ты скажешь? — забеспокоилась Вера. — Связь хорошо работает?

— Связь — отлично. А вот твоя голова — не очень. Ты уж не обижайся, это я по-свойски.

— Спасибо на добром слове, — грустно улыбнулась Вера.

— Ну кто кроме меня тебе всю правду-матку скажет? Ты делаешь одну ошибку за другой. Во-первых, зачем ты сразу поперлась к этим так называемым родственникам? Ты их можешь просто спугнуть, точнее, напугать, и против тебя заведут уголовное дело, чтобы вытурить из страны в два счета.

— Интересно, каким образом? Ничем противозаконным я здесь не занимаюсь.

— Учитывая их связи и влияние, тебе и не надо быть в контрах с законом, тебе просто подбросят белого порошка, к примеру, и все. Представь картинку: ты под конвоем и гремишь в тюрягу. Тебе на помощь бросается консул, хотя я в этом не уверена, а с тебя требуют выкуп-залог, солидные бабки, которых у тебя нет. И неизвестно, чем все закончится.

— Ты так думаешь?

— Я обрисовываю крайний вариант. В жизни нужно быть оптимистом, но готовиться к худшему. Так, на всякий случай. Но ты меня понимаешь.

Вере внезапно стало не по себе. Конечно, Светка обрисовала живописными красками самый черный вариант, но почему-то он стал казаться страшно реальным. Таким реальным, что Вере хотелось немедленно осмотреть свои вещи и комнату: не подбросили ли ей уже чего-нибудь криминального в ее отсутствие.

— Ты, я смотрю, побледнела. Прости. Я, наверное, перегнула палку, но лишняя бдительность никогда не повредит. А незнание хуже всего. Особенно незнание некоторых нюансов поведения… — Второй бутерброд быстро исчез во рту подруги. — Теперь перехожу ко второй ошибке. Конечно, я понимаю твое желание видеть в каждом добряка и радетеля… Но, на мой взгляд, ты совершенно напрасно так доверилась этому Полю.

— Паоло.

— Один хрен! Где гарантия, что он уже не рассказал все этим Орбини? Ты доверилась первому встречному! Где осторожность? Где понимание, что не все люди друг другу — братья? Ве-ра! — по слогам сказала Светлана. — Ты как пятилетняя девочка!

Вера почувствовала, что на глазах выступают слезы. Она сглотнула. Подруга была права, она слишком расслабилась и делает одну ошибку за другой. Кто такой Паоло? Почему она все рассказала чужому человеку, который проявил к ней участие, не подумав о том, что это может быть опасным и иметь далекоидущие последствия?

— И что ты теперь думаешь делать? — Светлана потягивала из тыковки матэ и смотрела на нее.

— Не знаю, — вздохнула Вера.

— Осмысли свое положение, не торопись… Во всяком случае, не делай ничего поспешного. Сгоряча. Обещай мне!

— Обещаю, — эхом откликнулась Вера.

— Ну и славно! Я сейчас бежать должна. Как там, кстати, погода?

— Прекрасная! Тридцать два. Даже жарко.

— По сравнению с промозглой Москвой — самое оно. Наслаждайся хотя бы этим. Надо во всем видеть хорошие стороны.

Иногда незамысловатая Светкина философия помогала, иногда — раздражала. Сейчас — был как раз второй случай.

После разговора с подругой Вера была порядком растревожена, ей было не по себе, а Светины слова не выходили из головы. Теперь, как ни старайся, их оттуда уже не вытравить: поселились прочно.

Вера легла на кровать, похоже, начиналась мигрень. А может, надо было плюнуть на все и никуда не ездить? Ей дали справку, что произошла ошибка, нужно было принять к сведению и успокоиться. Не стараться докопаться, доказать обратное. Почему она решила пойти по другому пути — рвануть и выяснить все на месте? И что теперь? Разве она учла все детали? Нет. Если бы она проработала свой план досконально, ей не надо было бы сюда приезжать. Вере стало так себя жалко, что она тихо заплакала, зажимая себе рот рукой, как будто бы кто-то мог ее услышать. Если бы не желание выбраться из безнадеги собственной жизни, обеспечить Пашино будущее, она бы ни за что не стала ввязываться в эту историю. Но так хотелось выкарабкаться из той беспросветности, в которой она обитала: ни денег, ни достойной работы, ни собственного жилья, что это желание и толкнуло ее на поездку-авантюру. Она не могла смириться с тем, что у нее украли мечту. Украли жизнь, где все уже было расписано и разложено по полочкам. Ведь это было самое страшное: когда все уже представляешь явно и зримо, а тут говорят, что произошла ошибка!

Заливаясь слезами, Вера не сразу услышала звонок мобильного. А когда взяла сотовый, то увидела на экране надпись: «Паоло Фосканери» — и не поверила своим глазам.

Она быстро вытерла слезы и нажала на соединение. Вера постаралась, чтобы ее голос звучал как можно ровней и спокойней, чтобы ни в коем случае в нем не было надрыва.

— Алло!

— Вера! У меня есть для вас новости. Мы могли бы встретиться?

Сказанное доходило с трудом, но если есть новости, то, значит, не все потеряно. Значит, еще есть надежда… Сердце качнуло маятником от уныния к робкой радости.

— Скажите, когда вам удобно? — услышала она в трубке.

— Когда? — Она бросила взгляд на часы. — В любое время. Я сейчас свободна.

— Тогда жду вас через час на Золотом мосту. Найдете самостоятельно?

— Да, конечно.

В этот раз Вере было не до красот живописнейшего моста Флоренции. Она стояла у входа на мост и ждала Паоло. От реки Арно дул свежий ветер, приятно холодил кожу и играл волосами Веры, время от времени она поправляла прическу. Вера всматривалась в толпу, боясь проморгать Паоло.

Она увидела его сразу: в сером полотняном костюме и светлой шляпе с маленькими полями.

При встрече он церемонно поцеловал Вере руку и спросил: как она.

Вера зарделась, уже бог знает сколько времени никто не интересовался тем, как она себя чувствует. «Как настроение? — продолжал вопрошать Паоло. — Конечно, Флоренция — красивейший город, но бывает, что и обилие красоты утомляет. Особенно туристов».

Вера неопределенно мотнула головой. Но Паоло, казалось, все мгновенно понял.

— Я думаю, нам нужно посидеть за чашкой кофе и расслабиться.

Кофе в Италии был вкуснейший. С аппетитной пенкой, легкой горчинкой, крепкий, с долгим послевкусием, медленно тающим во рту. Кофе этот невозможно было выпить залпом или впопыхах. Его нужно было смаковать и наслаждаться.

Так было странно: столько лет знать Италию виртуально, мечтать о ней, рассматривать картинки с видами Рима, Флоренции, Венеции и, наконец, оказаться здесь.

— Ваш итальянский весьма хорош, — похвалил ее Паоло. — Вы были хорошей ученицей.

Вера смутилась, наклонившись над чашкой кофе. Ах, если бы он знал, как ее пленяли жаркие краски Италии, как думалось, что этот теплый благоуханный край поможет спастись от унылости и однообразия жизни. А потом — никогда не покидала надежда, что она поедет в Италию и увидит все своими глазами. Но сказать об этом — обречь себя на непонимание со стороны Паоло. Это все сложно и трудно объяснить, потому что слишком личное…

— Мне всегда нравилась Италия, — промямлила она. — Поэтому я старалась и учила язык.

Вера подняла на Паоло глаза и увидела, что он смотрел на нее с улыбкой. И улыбка у него добрая. Веру немного отпустило, стало легче.

— Вы еще не заказали десерт. Что вы хотите? Здесь подают замечательные сладости.

Тирамису таял во рту: шоколадно-сливочный, нежный. Паоло пил эспрессо и, откинувшись на стуле назад, смотрел на Веру.

— Я долго обдумывал вашу историю, — проговорил он. — Кое-что требовалось уточнить, сопоставить ваш рассказ с другими фактами, данными… И я решил, что вы должны знать…

Из объяснений Паоло следовало интересное: некоторое время назад к нему обратилась представительница этого самого рода Орбини — Даниэла. Молодая поросль, как церемонно объяснил Паоло. У Даниэлы была просьба узнать: нет ли в их роду русских корней и вообще каких-либо пересечений с русскими. Девушка не стала особо вдаваться в пояснения, сказала только, что нашла у прабабушки одно письмо, и многое в нем было ей непонятным. Он, Паоло, давно — как и его отец, дед и прадед — живет во Флоренции и, конечно, знает многих, да и его адвокатская практика предполагает знакомство с тайной изнанкой жизни флорентийцев, о которой не говорят вслух. Поэтому делом заинтересовался.

Главным образом в том письме речь шла о тезке Даниэлы, молодой женщине, поведение которой шло вразрез с негласным кодексом чести уважаемой семьи. Юная Даниэла оторвалась от своих корней, увлеклась левыми идеями и даже — о ужас! — увлеклась мужчиной, который никак не мог составить ей партию. И увлеклась нешуточно.

И вот он, Паоло, подумал, нет ли какой-то тайной связи между этими двумя делами. Кто знает? Иногда ниточки судьбы весьма причудливо переплетаются. И стоит только потянуть за одну, как за ней следует другая. Что Вера об этом думает?

Вера не знала, что и сказать. Но, похоже, Паоло прав, судьба действительно иногда непонятно, причудливо поворачивается самыми разными сторонами. Вера почувствовала волнение.

— Что теперь? — подняла она глаза на Паоло.

— Возможно, вам лучше встретиться с Даниэлой Орбини и обсудить эти вопросы тет-а-тет. Как вы полагаете?

Паоло был сама учтивость.

— А это возможно? — не поверила Вера в такую удачу.

— Почему же нет? Здесь нет ничего невозможного. Я полагаю, не стоит откладывать это дело надолго. Давайте я сейчас позвоню и попробую решить этот вопрос.

Кратко переговорив, Паоло обратился к Вере:

— Они будут здесь через полчаса.

— Они?

— Да. Юная синьора и ее друг.

Оставшееся время Вера и Паоло беседовали. Он рассказывал о своей жизни: что давно занимается адвокатской практикой, овдовел, младший сын учится в Риме. Старший живет и работает в Америке. Есть уже и внуки. Паоло показал на мобильном снимки внуков и фотографию младшего сына на фоне Пантеона.

— Вот так я и живу, — подвел итог он и улыбнулся, посмотрев куда-то за спину Веры. — А вот и наши друзья подоспели.

В кафе вошла… Нет — ворвалась черноволосая красивая итальянка в короткой юбке и блузке с обнаженными плечами. Следом за ней шел молодой человек, выглядевший как дворянин, сошедший с картин старых итальянских мастеров.

— Паоло! — закричала на все кафе итальянка. — Мы здесь!

— Даниэла! Очень рад тебя видеть, — приложился Паоло к щечке красавицы. — Привет, Витторио! Друзья, позвольте мне представить вам гостью из России. Вера Шевардина. Она, кстати, прекрасно говорит по-итальянски. Так что проблем с переводом у нас не будет.

— Замечательно! Вы и правда из России? — непосредственно спросила Даниэла, садясь на стул.

— Да. Из Москвы.

— Отлично! Я закажу кофе и десерт.

Подошел официант и, приняв заказ, удалился.

— Ну что, приступим к главному? — предложил Паоло.

— Я слушаю. — Даниэла подалась вперед и сцепила руки от волнения.

Вера рассказала молодым людям о найденном письме и о том, что еще ранее, по запросу в генеалогическое общество, она узнала о своем родстве с родом Орбини. Когда она попыталась рассмотреть этот вопрос повторно и более подробно, то столкнулась с шокирующим и непонятным фактом: сначала ей сообщили, что данные ошибочные, а сегодня утром она получила письмо, в котором говорилось, что человек, занимавшийся ее делом, убит при весьма загадочных обстоятельствах. Связано ли это с ее делом или нет — остается только гадать. Об убийстве ей сообщили сотрудники историко-консультативного общества, в которое она обратилась за помощью.

Даниэла слушала ее, приоткрыв рот. Витторио же, напротив, выглядел спокойным и безразличным.

— Я, конечно, не могу оставить это просто так… — Вера запнулась. Ну как было рассказать этим людям, что ей хотелось быть частью их семьи, их рода? Правда, мотивы ее были самыми что ни на есть прозаическими — желанием решить свои материальные проблемы. Стыдоба да и только! До чего довела ее жизнь! И кто же признается по доброй воле в таких низменных желаниях? Но сейчас, сидя в кафе и глядя на свою молодую собеседницу, которая, возможно, являлась ее родственницей, Вера почувствовала, как впервые в ней шевельнулось что-то глубокое — желание ощутить в себе корни, осознать, что ты не песчинка малая и не травинка в поле, а что у тебя есть род, семья, то, что поддерживает и хранит в любых ситуациях и проблемах.

Вера перевела взгляд на Паоло и увидела, что тот ободряюще улыбнулся ей.

— Я решила перепроверить эту информацию сама. И поэтому я — здесь!

— Но это же невероятно! — вскричала Даниэла. — Фантастика! Витторио, ты не находишь?

— Нахожу, — откликнулся тот.

Даниэла залпом выпила кофе, а к десерту даже не притронулась.

— А это письмо у вас с собой?

— Я сняла копию.

— Вы не дадите посмотреть?

— Может быть, мы продолжим беседу у меня в конторе? — предложил Паоло. — Как вы на это смотрите?

— Решено, перемещаемся туда! — энергично воскликнула Даниэла, стремительно вставая с места.

В конторе Паоло они возобновили разговор. Вера зачитала письмо.

— Значит, эта Дарья Андреевна Шевардина — из нашего рода?

— Да, на мой запрос в генеалогическое общество сначала ответили именно так.

Даниэла посмотрела на Витторио:

— Это все еще надо осмыслить! Правда, Витторио?

Молодой человек кивнул.

— Я никогда и не думала, что у нас могут быть родственники в России.

— Скажите еще раз, где вы нашли это письмо? — задал вопрос Витторио.

— На даче. В ящике старого трюмо.

— Советую внимательно осмотреть это трюмо еще раз. Вполне возможно, там есть потайной ящик. Вероятно, ваша родственница хотела засекретить эту информацию, спрятать ее ото всех, учитывая времена, в которых она жила. Это было небезопасно, она не могла афишировать свое происхождение и рисковать семьей. Потому наверняка данные письма или записи хранятся там же…

— Откуда вы знаете?

— Мы, флорентийцы, любим потайные ящики и невидимые миру яды. Успокойтесь, — сказал Витторио, увидев, как вздрогнула Вера. — Это относится к миру преданий. В конце концов Екатерина Медичи из нашего, флорентийского рода. Но насчет потайных ящиков, следует все внимательно осмотреть. Возможно, именно там находится то, что вы ищете.

— Спасибо. — Вера посмотрела на Паоло.

— Ну если беседа закончилась, то… — Он развел руками.

— Оставьте мне ваш телефон и почту, — сказала Даниэла. — Витторио, запиши.

— Да-да… — Тот вбил в мобильный координаты Веры.

Все встали.

— Может быть, вы еще задержитесь здесь? — предложил Паоло Вере. — А я пока провожу наших гостей.

Паоло пошел провожать Даниэлу и Витторио, а Вера, оставшись одна, задумалась. Похоже, ей не поверили… Или подумали, что она самозванка? Вера горько усмехнулась. А что сделала бы она на месте Даниэлы? Наверное, тоже отнеслась бы к подобной информации с изрядной долей скептицизма. Или бросилась бы на шею к новоиспеченным родственникам?

Ее размышления прервал Паоло, вновь появившись в комнате.

— Вы, я вижу, расстроены и устали, — проницательно заметил он. — И мне думается, вам следует выпить что-то покрепче кофе.

Он достал бутылку коньяка. Выпив рюмку хорошего ароматного коньяка, Вера расплакалась.

— Ну-ну, успокойтесь, — отечески похлопал ее по плечу Паоло. — Вы держались молодцом. И вообще вы — славная женщина. Что вас беспокоит в этой истории?

Вера вытерла слезы.

— Мне обидно, что они подумают, будто я к ним набиваюсь. И мне показалось, что они не очень-то поверили моей истории. И это обиднее всего, — заключила Вера. — Не знаю, правильно ли я все объяснила.

— Конечно — они не поверили.

— Вот видите! — с горечью воскликнула Вера.

— Но это не значит, что все закончится плохо. Даниэла будет думать, размышлять. Перепроверять. Не забывайте, из какого она рода. Орбини по определению ничего не могут принимать на веру. Это — порода, это кровь… Вы сделали все, что могли. Теперь лучшее, что вы можете сделать — отдаться на милость провидения. Оно часто мудрее нас. Все образуется лучшим способом. Поверьте мне.

От его спокойного, ласкового тона Вера немного пришла в себя.

— Я не выглядела ужасно?

— Что вы! Напротив: достойно, весьма достойно. Что вы теперь намерены делать?

— Думаю, уехать обратно в Москву и как следует осмотреть старинное бабушкино трюмо.

— Это правильный выход. Но мне будет вас не хватать, — улыбнулся Паоло. — За это краткое время я привязался к вам.

Вера невольно покраснела.

— Мне тоже нравились наши прогулки и беседы.

— На это я могу сказать одно! Возвращайтесь, Вера! Италия и Флоренция будут ждать вас! Я тоже буду ждать. А пока я предлагаю вам небольшую прогулку по вечерней Флоренции.

* * *

Они медленно шли по улице, и Даниэла то и дело останавливалась, восклицая:

— Ты веришь этой истории?

Витторио дипломатично молчал.

— Нет, ну что ты молчишь? — хватала его за руки Даниэла. — Скажи что-нибудь.

— Это может быть и правдой…

— Ты в этом уверен? А если она — самозванка, — произнесла трагическим тоном Даниэла. — Ты же знаешь, о русских иногда говорят не очень хорошие вещи. Там коррупция, олигархат, сплошной криминал…

— Ну, во-первых, эта женщина не похожа на олигархат, согласись. А во-вторых, можно подумать, у нас в Италии нет олигархов или коррупции. И уж тем более криминала. Не забывай, Италия — родина мафии. И наши земляки Аль Капоне и Лаки Лучиано наводили шороху на всю Америку в тридцатые годы прошлого века.

— Ну да, — согласилась Даниэла. — Совершенно верно.

Но через минуту она снова восклицала:

— У меня голова идет кругом! А если это правда?

— Нужно все как следует проверить. Ошибок здесь быть не должно.

— Какие ошибки?! Это же невероятно! — хваталась за голову Даниэла. — Курьезно! Феерично! А что скажет вся наша родня?

— Думаю, твоя мать в некоторой степени в курсе этой истории.

— Да? Ты так думаешь? Ну точно! Она же не захотела со мной обсуждать этот вопрос. Для нее это все опасные семейные тайны. А если спросить ее напрямую?

— Думаю, это очень плохая идея.

Даниэла остановилась и сказала, наматывая прядь черных волос на палец:

— Я чувствую себя такой растерянной!

— Мы справимся и с этим.

Солнце палило. Даниэла нырнула в тень, потянув за собой Витторио.

— Слушай, — сказала она. — Мы уже находимся недалеко от моей квартиры. Давай пойдем ко мне. Ты можешь остаться у меня на ночь. — Она устремила на него призывный взгляд и кокетливо закусила нижнюю губу.

Витторио внимательно посмотрел на нее.

— Не могу. — И демонстративно поглядел на наручные часы. — Кстати, у меня сейчас дела. И мне надо идти.

Только подумать: ее отвергли! Даниэла почувствовала в себе закипающий гнев.

— Да ты в своем уме?! — громко выпалила она. — Ты соображаешь, что говоришь! Я к тебе потянулась, а ты! Ты… Ну и сиди со своими книгами и картинами! Монах несчастный!

На глазах выступили слезы, и, резко повернувшись, Даниэла побежала прочь, мечтая оказаться как можно дальше от него.

Глава 7 Лабиринт с запасным выходом

Будь способен знать начало и путь древности, и это знание позволит тебе увидеть путеводную нить, ведущую к сегодняшнему дню.

Лао-цзы, древнекитайский философ

Москва. Наши дни

Варвара посмотрела сначала за окно, потом — в турку. Кофе закипало. Нужно было вовремя снять его, подержать на весу, а потом снова поставить на плиту. И так три раза. В результате этих нехитрых манипуляций получается особенно вкусный кофе с насыщенной пенкой.

Все! Готово! Варвара отпила несколько глотков и задумалась. Мыслями она была еще на Крите, куда недавно ездила со своим женихом. С Гошей Кунцевичем. Вначале они хотели отправиться в Париж или Берлин. Но в последний момент Варвара протянула мечтательное: «А если — Крит?».

— Почему Крит? — не понял Гоша. Они разговаривали по скайпу. Он находился в Америке, в Нью-Йорке, она — в Москве. Десять дней отдыха они планировали давно, с трудом выкроив «окошко» в плотном графике работы. Эти деньки сигналили заветными маячками. Когда можно было расслабиться без помех и насладиться обществом друг друга. Не виртуальными беседами, не телефонными разговорами впопыхах, а — наяву…

— Я вспомнила древнюю крито-минойскую цивилизацию. А еще лабиринт Минотавра. Помнишь легенду?

— Конечно, помню. По истории у меня всегда была пятерка.

— Это что-то такое древнее, — мечтательно говорила Варвара. — Интересное.

— Одним словом, архаика, — подытожил Гоша.

— Вот-вот…

— Вопрос к рассмотрению принят.

— Почему к рассмотрению?

Гоша встал, а потом оказался перед экраном компьютера с блокнотом в руках. Раскрыл его.

— Потому что ты уже несколько раз меняла место путешествия. Здесь у меня значится — два раза Берлин, три — Париж, Лондону повезло меньше — он фигурировал всего единожды, по одному разу также был остров Бали, Таиланд, сюда же затесались расхожие Мальдивы и Гоа. Были предложены Марокко и Хорватия. Робко возник Амстердам. Список, как видишь, внушителен.

— Гошечка, дорогой! Вот такая я ветреная особа.

— Более чем!

— Но вот теперь почему-то хочу на Крит.

— Давай оставим вопрос до завтра. А то завтра у тебя возникнут вершины Мачу-Пикчу.

— Что-то знакомое. Это далеко?

— От меня — не очень. А от тебя — прилично.

— Ладно… Как ты?

— Я стою в списке твоих вопросов и проблем на последнем месте, — усмехнулся Гоша.

— Но путешествие для нас обоих так важно… — обиженно отозвалась Варя.

— Я шучу, дорогая. Я готов идти хоть сзади, хоть в хвосте, главное — с тобой.

Варвара опустила глаза от нахлынувших чувств. Нет, все-таки этот скайп ужасное изобретение человечества. Садистское. Не можешь ни погладить любимого человека, ни обнять. Видишь только плоскую картинку.

— Варь!

— Да!

— Ты плачешь?

— Смеюсь, — сердито ответила Варвара.

— Варюсик…

И без слов они протянули руки к экрану и одновременно коснулись его.

Крит превзошел все ожидания. Это было нечто грозное и прекрасное. Древний пейзаж, внушавший чувство, что все преходяще, лишь природа — вечна.

Как ни странно — им так много хотелось сказать друг другу, но в этой поездке они больше молчали. Как только начинали говорить, странное оцепенение нападало на них, и воцарялось молчание. Но молчание было не тягостным — напротив, легким, свободным, казалось, их мысли невольно переплетаются и от этой безмолвной полноты на сердце словно кто-то водил бархатной кисточкой. Так было приятно.

Уже при расставании Варвара сказала:

— Боюсь, я тебе показалась почти немой. И скучной.

— Наоборот, мы с тобой прошли серьезное испытание — молчанием. Говорят же, если люди могут молчать и наслаждаться этим безмолвным общением — они точно друг другу подходят. Не случайно в древности в пифагорейское общество принимали после обета пятилетнего молчания. Разговор забивает тонкие мысли…

Гоша объяснял это ей уже в аэропорту, вертя в руках дужку очков. У него были красивые длинные пальцы. Варвара невольно вспомнила, как этой ночью Гоша ласкал ее этими самым пальцами. Как его руки скользили по ее телу, исследуя каждый потаенный уголок… Она невольно покраснела. Гоша провел пальцем по ее лицу, словно очерчивая его.

— Пытаюсь запомнить тебя на ощупь, — грустно пошутил он. — Дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону…

— Я буду скучать.

— Обо мне и говорить нечего!

Варварин рейс был первым. Она, подхватив чемодан, пошла к стойке регистрации, но когда обернулась, то увидела, что Гоша сосредоточенно, не сходя с места, смотрит на нее, Варвара помахала ему рукой. Но на сердце была грусть.

* * *

После поездки Варвара окунулась с головой в работу. Дела были мелкие — в основном обработка информации. Но вот шеф вызвал ее и сказал, что предстоит новое дело.

— Ты как, готова? — спросил он, сканируя сотрудницу внимательным взглядом.

— Конечно! — откликнулась Варвара.

— Не вижу боевого задора в глазах.

«А задор весь остался на Крите», — хотела сказать Варвара, но промолчала.

— Гм-м… Ладно, слушай, надеюсь, отдашься новому делу с головой.

— Постараюсь.

— Тут дело вот такое… — Шеф ходил по кабинету, сцепив сзади руки. — Тонкое. Связано с государственной безопасностью.

Варвара не моргнула и глазом. Такие поручения они выполняли, и нередко.

— Обратились ко мне, скажем так, из одной структуры… — Шеф снова сделал паузу. Варвара знала, что он не столько собирается с мыслями, сколько предполагает, как лучше сообщить информацию. Он еще раз все прокручивает в голове и решает — под каким соусом подать новое дело. У него-то в голове все уже разложено по полочкам. За время работы Варвара неплохо изучила своего начальника. Но следующий его вопрос огорошил ее.

— Что ты знаешь о Максиме Горьком?

— О Горьком? — удивилась Варвара. — Великий пролетарский писатель. Буревестник революции. Создатель романа «Мать».

— Верно. Что у тебя было в школе по литературе?

— Крепкая четверка.

— Хмм… — Шеф надолго замолчал. Варвара ерзала на стуле и не знала, как нарушить возникшую паузу. Негласные правила предписывали, что только шеф может возобновить прерванный разговор. Особенно в тех случаях, когда речь идет о новом задании.

— Ясно… — протянул он. И снова пауза. Варвара прикрыла глаза. — Значит, об архиве Горького ты ничего не знаешь?

— А какие проблемы с архивом? Кажется, все архивы наших писателей хранятся в центральном архиве или в запасниках литературного музея.

— Все, да не все, — глубокомысленно изрек шеф.

«Он испытывает меня, — мелькнуло в голове у Варвары. — Издевается, одним словом…»

— В литературных делах я не особо сведуща, что есть, то есть, — призналась Варвара.

— Филологом быть от тебя и не требуется. Но об архиве Горького я заговорил не случайно. Дело в том, что это один из самых засекреченных архивов, и хранится он не в центральном архиве и уж, конечно, не в музее. Во всяком случае, та его часть, о которой мы говорим. И вообще, судя по всему, не в нашей стране. В этом архиве хранятся письма, бумаги, которые обладают взрывоопасной информацией о многих политиках прошлого, их темных делах, источниках финансирования. Эта информация способна перевернуть наши представления об истории, крупных событиях, революции семнадцатого года, подготовке к ней. И не только… Если ты слышала имя Марии Закревской-Будберг…

— Что-то слышала.

— …То тогда, возможно, тебе станут понятны перипетии, связанные с архивом Горького. Но это очень запутанная история…

— Я внимательно слушаю, — меланхолично откликнулась Варвара и подалась вперед.

* * *

Флоренция — Ибица. Наши дни

Даниэла очень сердилась. Только подумать — в самой недвусмысленной форме Витторио отверг ее. Вообще, что он о себе мнит?! В ней бродила горечь и досада. Хоть волком вой. Было чувство опустошенности и хотелось куда-то уехать. Вспомнилась Ибица. Почему бы не рвануть туда и не оставить этого Витторио со всеми его заморочками. Даниэла Орбини не станет ни за кем бегать и всегда найдет себе кавалера. Стоит ей только захотеть! Вот только — желания не было.

Даниэла посмотрела на календарь. Если она отдохнет на Ибице несколько деньков — ничего не изменится. Это время нужно ей, чтобы прийти в себя, успокоиться и восстановить утраченное равновесие. Однако кто-то более мудрый сказал внутри нее: «А восстановится ли это самое равновесие?».

Даниэла прогнала подобные мысли прочь. Нужно заказать билеты и улететь. Там, высоко в небе, где только облака проплывают мимо: спокойные равнодушные облака, а земля предстает расчерченной на аккуратные квадратики, и еще вода — ровное синее полотно внизу — все горести и печали пройдут, сметутся километрами и милями. Все уйдет…

Так думала она, лихорадочно укладывая чемодан. У нее всегда стояло наготове несколько чемоданов. На этот раз Даниэла выбрала ярко-красный, не очень большой, как раз для того, чтобы слетать на несколько дней и вернуться обратно. Замок щелкнул и открылся. В углу чемодана валялся забытый купальник — две бирюзовые полосочки, красиво оттенявшие ее смуглое тело. Она уже забыла, когда в последний раз летала с этим чемоданом и куда.

Даниэла опустилась на стул. Сначала все-таки нужно позвонить в аэропорт и заказать билеты.

Билет она взяла с открытой датой. С пересадкой в Мадриде. Можно было лететь завтра более удобным маршрутом, но земля горела под ногами. Даниэле казалось, что если она задержится здесь хотя бы на один день, то не выдержит. Взорвется!

Открытая дата — это правильно. Кто может предполагать, когда она вернется? А вдруг она там встретит настоящую любовь или приключение и задержится на Ибице? И все будет как всегда: жаркие ночи, смятые простыни, запахи разгоряченных тел, стоны, ее спутанные кудри, вино и наутро легкое головокружение…

Сейчас эти воспоминания не вызвали желаемого прилива сил, напротив, они отдавали странной затхлостью, как будто она открыла сундук со старой одеждой и стала доставать пожелтевшие платья.

Но об этом тоже не надо думать! Прочь из этого города, прочь от событий последних дней!

Даниэла обвела глазами комнату и ощутила приступ голода. С утра был только кофе. Но она не будет задерживаться, пообедает в аэропорту или по дороге.

На Ибице в отеле она встретила своих знакомых. Луку и Валентину. Они обрадовались Даниэле и вывалили на нее ворох местных новостей. Самый роскошный клуб острова сегодня устраивал вечеринку, и ребята предлагали присоединиться к ним.

— Конечно, — согласилась Даниэла. — Я приду. Только искупаюсь.

Она плавала долго, но любимое плаванье не принесло бодрящей радости телу, напротив, Даниэла устала, ее клонило в сон.

Она вернулась в отель и уснула, поставив будильник на семь вечера. Проспать вечеринку ни в коем случае не хотелось…

Все вокруг шумело, переливалось огнями. Модный диджей ставил сет за сетом. Ритмичная бодрая музыка приводила в движение нарядные молодые тела.

Даниэла любила танцевать, ее тело было словно создано для грациозных движений. Но в этот раз все было не так…

Как она и предполагала, вскоре к ней приклеился один «хорек», как Даниэла назвала его про себя — молодой человек, юркий, с зубами, чуть выступающими вперед.

— Привет! — крикнул он, стараясь перекричать музыку.

Она ничего не ответила.

— Эй!

— Ну? — процедила она.

— Знакомиться не хочешь?

— Нет!

— А зачем тогда сюда пришла?

— Потанцевать!

— В одиночестве?

— Ага! — Даниэла ускорила темп, волосы упали на лицо, и теперь она смотрела на своего партнера сквозь черные кудри.

— И как?

— Что — как?

— Как танцевать в одиночку?

— Так же, как и жить — прекрасно!

— Странная девушка! А я хотел предложить тебе нечто особенное.

— Это что?

— Закончить вечер на яхте. Здесь одна клевая яхта стоит. Только для своих. Там супербогачи обитают.

— Надо же! — закатила глаза Даниэла. — Супербогачи! Интересно, как они выглядят?

Парень хихикнул.

— И правда — интересно. Меня туда друг один пригласил. Он, между прочим, с русскими связан.

Слово «русские» мгновенно отозвалось в мозгу Даниэлы.

— А что? Идея, собственно говоря, неплоха! — проговорила она. — Давай туда заглянем.

* * *

На яхте собралось весьма интернациональное общество, как отметила про себя Даниэла. Несколько англичан, парочка австралийцев, две сороки-француженки. Она никогда не понимала: почему француженок обычно находят такими привлекательными — кожа да кости.

Мордочки, сморщенные как у обезьянок. Может быть, ей все время попадались не те француженки? Была парочка немцев — крепких, с красными от загара бычьими шеями, семья американцев: она высокая и худая, на высоких шпильках, он — ниже ростом, сверкал вставными зубами. Были люди откуда-то с Востока — не то ливанцы, не то сирийцы…

Ее новый знакомый, которого звали Сандро, везде сновал, стараясь произвести впечатление на спутницу. Его мельтешение только раздражало, но Даниэла старалась стойко терпеть и не высказывать своего недовольства.

— А русские где? — как можно небрежнее спросила она.

Сандро хихикнул.

— Сейчас придут. Ребята деловые. Немного, правда, запаздывают что-то.

«Деловые ребята» оказались связанными с нефтью и газом, скучно трындели о котировках на бирже, и Даниэла подумала, что пришла сюда зря. Напоследок она познакомилась с директором галереи некого Виктора Зардари и получила приглашение на открытие выставки, которое должно состояться в скором времени.

Когда она вернулась в отель, Даниэлу вдруг накрыла мощная волна нежности и раскаяния. Она вспомнила Витторио и внутри все похолодело. Как он? Что с ним? И почему она сказала эти глупые слова?

Даниэла расплакалась. И подумала, что завтра возвращается обратно. Во Флоренцию.

* * *

Москва. Наши дни

На следующий день Пронин вызвал Варю к себе в кабинет. Вечером дома она собирала информацию о Горьком, коллекционере Викторе Зардари, который собирал предметы, связанные с ним.

— Ну что? — спросил ее шеф.

— В каком смысле? — подняла брови Варвара.

— В прямом! Что ты думаешь об этом деле?

— На расстоянии трудно что-либо говорить. Виктор Зардари — яркая фигура на небосклоне коллекционеров и антикваров. Сейчас он, как гласят источники, живет между Парижем и Лондоном. Антиквариат собирает и выставки устраивает, которые становятся мгновенно известными по обе стороны Атлантики.

— Лондон — Париж… Кажется, была такая песня.

Брови Варвары вторично взлетели вверх.

В таком раскованном состоянии шефа она никогда не видела.

— Помню, но смутно…

— А я — хорошо. У меня ее дочь напевала, а собака подвывала. Вот такой у меня был на дому и Лондон, и Париж. А если серьезно, — постучал шеф карандашом по столу, — придется тебе, Варвара Епифанова, вылететь поближе к предмету нашего расследования.

— Неужели прямиком в Париж? — усмехнулась Варвара.

Если шеф в таком состоянии, то и она позволит себе маленькие вольности.

— Именно, Варвара, именно. «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если не было такой земли — Москва»… — патетически прочитал он стихи. — Это, как ты помнишь, из Маяковского. Правда, сейчас многие благополучно меняют Москву и Питер не то что на Лондоны с Парижами, но и на земли менее возвышенные. Мотаются по свету вдали от родных просторов, — проворчал шеф. Варвара знала, что начальник был патриотом — даже отпуск проводил исключительно в средней полосе России. На рыбалке и охоте. А его жена уже несколько лет безуспешно пыталась сагитировать собственного супруга провести отпуск хотя бы в Анапе или Сочи, не говоря уже об Антальях и Грециях. А тот ни в какую не соглашался.

Внутренне Варвара ощутила не то что волнение, просто драйв настоящий — даже коленки подкосились. Вот что магическое слово «Париж» делает. Вроде бы возьми билет и смотайся в любую точку земного шара, а все равно название города на Сене туманит голову так же, как оно туманило головы дамам сто лет назад.

— И придется тебе, Варвара Епифанова, вкалывать в этом деле как лошадь. Как рысак орловский.

Если ты думаешь, что тебе в Париже придется по домам моды гулять, то ошибаешься. — Шеф взял мхатовскую паузу и продолжил: — У тебя задача — архисложнейшая. Познакомиться с самим Зардари. Конечно, в данном случае — охотясь за бумагами Горького, — босс снова замолчал. — Зардари явно выполняет поручения или просьбы других людей и структур. Здесь уже работают разведки и органы, связанные с национальной безопасностью. А в архиве Горького, как я тебе уже говорил, есть важная информация о тайных пружинах политики. И с Зардари тебе нужно познакомиться. Под видом арт-дилера начинающего. Легенду мы тебе сваляем. У него галерея на левом берегу Сены. Там традиционно всякая богема обитает. — Варвара поняла, что шеф вопрос проштудировал, прежде чем взяться за него. — Сам Зардари, конечно, там не торчит безвылазно, но тебе важно познакомиться с директором галереи. А следующая главная задача — чтобы тебя пригласили на выставку, которая вскоре откроется. Название у нее громкое: «От Дега до Пикассо. Новые находки».

— Я в искусстве не очень смыслю. На дилетантском уровне.

— Время еще есть. Неделя, — добродушно хмыкнул шеф. — Этого хватит, чтобы изучить биографию не только самого Пикассо, но и его родственников. Но если серьезно, тебе нужно показать свою осведомленность в вопросах искусства. Ты представитель одного из русских олигархов, который не хочется светиться в поле общественности, но намерен стать коллекционером.

— Это нереально, — пробормотала Варвара.

— Миссия выполнима! — твердо сказал шеф. — Приступай. Вадим тебе поможет.

Вадим в их конторе был личностью полулегендарной.

Варвара помнила, как она познакомилась с этим человеком. Это было время, когда она находилась в непонятном состоянии: то ли жила, то ли нет. Вадим возник в Варвариной жизни случайно и круто изменил ее. С того момента все пошло по-новому, по-другому. Так, что она даже и не могла мечтать. Жизнь сделала крутой вираж, оставив позади себя прошлое. Решительно и бесповоротно[2].

Впоследствии Вадим таинственно исчез с ее горизонта, и, как она подозревала, он находился на выполнении ответственного задания. И вот теперь старый знакомый ждал ее в соседней комнате — загорелый, улыбающийся.

На секунду сердце Варвары подпрыгнуло и заныло. Она помнила, какое произвел на нее впечатление Вадим в первый раз. Для того чтобы прийти в чувство, она машинально повертела на пальце кольцо, подаренное Гошей.

— Поздравляю с помолвкой, — широко улыбнулся Вадим. — Дай-ка я погляжу на тебя получше, подруга. Заодно и поздравляю.

Он подошел к Варваре и по-братски приложился к ее щеке.

— Сейчас кофе выпьем и побеседуем.

— Побеседуем, — эхом откликнулась Варвара, собираясь с мыслями.

Комната, где они находились, называлась «Платоновской академией», в ней часто проводился мозговой штурм. Обстановка была располагающей: стены, выкрашенные в спокойный цвет, овальный стол, уютные стулья и кресла, диван.

Для того чтобы не попасть под чары Вадима, Варвара вызвала в памяти образ Гоши.

— Я уже заказал два кофе. Тебе капучино, мне американо.

— Я бы тоже выпила американо.

— Нет проблем.

Вадим позвонил по телефону и переиграл заказ.

«Хорош, зараза, ничего не скажешь», — думала Варвара, изо всех сил стараясь выглядеть по-свойски и дружески. Похоже, у нее это получалось не совсем хорошо. На слабенькую троечку. Потому что кровь невольно приливала к щекам, а руки пытались жить самостоятельной жизнью, и чтобы избежать нервных жестикулирующих движений, Варвара сцепила руки на коленях.

— Итак! — Вадим откинулся на кресле. — У нас с тобой задание — внедриться в окружение Зардари, а впоследствии познакомиться и с ним. Как я понял, шеф тебе все это уже объяснил.

— Как внедриться? — не поняла Варвара. — Шеф сказал, что я скоро вылечу в Париж. Это задание он дал мне. А ты должен, по его словам, познакомить меня с искусством. Ну хотя бы вкратце. Невозможно же охватить весь курс за неделю. Или я все поняла не так?

Вадим расхохотался, сверкнув ослепительно белыми зубами.

— Узнаю нашего милейшего босса. Бросил меня на амбразуру, и я должен отдуваться за него.

Вадим давно работал с шефом, был на хорошем счету и мог позволить себе определенную вольность в разговоре. Сама Варвара таких прав пока не имела.

— Может, ты все-таки объяснишь мне, в чем дело? — холодно поинтересовалась она.

— Конечно, дорогая. Но, кажется, нам несут кофе.

Дверь комнаты открылась, и помощница шефа принесла на подносе два кофе и вазочку с печеньем.

— Спасибо, — поблагодарил ее Вадим.

Когда они снова остались вдвоем, он подался вперед и сказал, понизив голос:

— Расслабься, сейчас будет самое интересное.

— Обычно мне говорили — сконцентрируйся.

— А одно другого не исключает. Для того чтобы сконцентрироваться — нужно сначала расслабиться.

— А ты философ!

— Кем только не приходилось мне бывать в этой жизни! Ты даже и не представляешь! В том числе и философом.

* * *

Судя по словам Вадима, шеф предложил им совместную поездку в Париж — очевидно, не рассчитывая, что Варвара успешно справится с этим заданием в одиночку. Но словно в ответ на ее мысли, Вадим проговорил:

— Нет, Варвара, это совсем не то, что ты думаешь. Просто в тандеме работать лучше и удобней. Это такой, выражаясь современным языком, формат, при котором проколов будет меньше, чем обычно. Понимаешь?

— Если честно, то пока — не очень, — призналась Варвара.

— Кофе, кажется, остыл.

— Я его пью в любом виде.

— Попробую объяснить, — продолжил Вадим. — Хотя это нужно прочувствовать. Именно так. Начну, возможно, издалека. Не секрет, что значительную роль в нашей жизни играет энергетика. Почему люди притягиваются друг к другу, почему — отталкиваются? Это все энергия в чистом виде. У нас с тобой имеется пара энергий. Как «инь» и «ян». Вот мы и должны ею умело воспользоваться. Понимаешь? Природа энергий у нас разная… Если тебя начнут сжирать, я приду на помощь. Разве ты не ощущала порой, как тебе становится физически плохо в присутствии какого-либо человека? А дело объясняется очень просто. Этот энергетический вампир съел твою энергетику. Термин «вампиризм» точен, но он уже устарел. Можно говорить о поглотителях энергии. Кстати, если ты посмотришь, как строятся пары, ты увидишь тот же принцип, только здесь играет роль не поглощение энергии, а умножение и выход ввысь. Каждый дает другому то, чего ему недостает в жизни. Разумеется, мы говорим о здоровых отношениях.

Варвара с любопытством слушала его рассуждение, Вадим всегда мыслил оригинально. Он отпил кофе и спросил:

— Ну, расскажи о себе? Как дела? Как работа?

Варвара вздернула подбородок.

— Все нормально.

— Работа нравится? — спросил Вадим, понизив голос. — А то я бы самому себе не простил, если бы было обратное.

— А я бы и не работала здесь ни единого дня, если бы мне не нравилось, — парировала Варвара.

— О! Язычок как бритва. Это хорошо. Энергетическая женщина!

Варвара вспыхнула.

— Сдается мне, что ты просто издеваешься надо мной! Расскажи лучше о себе. Как твоя работа? Как жизнь? Еще не помолвлен ни с кем?

— Не нашлась еще такая… — протянул Вадим. — Быть виртуозом в жизни нелегко. Завышенные ко всему требования.

— Это как в анекдоте. Нужно, чтобы в постели жена была страстной любовницей, на кухне — образцовой домохозяйкой…

— Нет-нет, — протестующе поднял вверх руку Вадим. — Только не это. Это банальщина, от которой сводит скулы. Заметь, вскоре мужики начинают сбегать и от пылких любовниц, и от примерных домохозяек. Нет. Мне нужно другое…

Варвара посмотрела на свою руку. Бриллиант задорно сверкнул в кольце.

— И что именно?

— Если бы знал… — протянул Вадим, — дал бы объявление в газете.

— Да…

Вадим дотронулся до ее руки.

— Кто твой жених?

— Программист высокого уровня. Из бывших наших. Сейчас живет в Америке, так что пока мы находимся в режиме разлуки. Надеюсь, временной… Недавно ездили на Крит.

— Не заблудилась в лабиринте?

— Хотелось бы…

Вадим посмотрел на нее с усмешкой в глазах.

— Этого хотели бы многие. Заблудиться в лабиринте на время, а выйти оттуда совсем другим человеком. Вернемся к нашим делам. Как ты себе представляешь нашу будущую работу?

— Начальник предупредил: шляться по парижским домам моды строго-настрого запрещено. Мне нужно освоить в ближайшем времени историю искусства. Что, честно говоря, нереально…

— Нереальных вещей в жизни очень мало. И уж история искусства к их числу никак не принадлежит. Даже смерть скоро отменят. Сейчас ученые всего мира активно работают над этим…

— Что требуется от нас? — не дала ему Варвара снова уйти в пространные рассуждения.

— Я вроде бы все сказал, — с легким удивлением ответил Вадим. — Быть в паре, подыгрывать друг другу, выручать… А конкретику узнаем на месте.

— Ну хорошо, исчерпывающие инструкции получены. А что с историей искусства?

— Завтра обсудим.

— Встреча здесь же? Во сколько?

— Ну что ты! Каждый предмет требует особого антуража! Так что… Встречаемся на природе. В парке. Каком именно — сообщу сегодня вечером. Жди эсэмэс. Не переключайте каналы — оставайтесь с нами.

— Как все понятно!

— А жизнь — это наука трудная. Так что осваивай!

— На это жизни не хватит.

— После смерти и начнется основная работа! — подмигнул Вадим.

* * *

После разговора с Вадимом Варвара думала, что начальник вновь ее вызовет к себе. Но Пронин словно забыл о Варваре, и она, доделав текущие дела, отправилась домой. На работе их особенно не контролировали, каждый сотрудник следовал собственному графику, утвержденному начальством. Работу можно было выполнить за сутки с перерывами на кофе и туалет, а можно было растянуть подольше. На них самих лежала ответственность — как лучше и оперативней сделать задание, и поэтому давалась определенная свобода, которой каждый распоряжался по личному усмотрению.

Варвара вспомнила свою жизнь до работы. Детство, омраченное предательством отца — он ушел к другой женщине: внезапно, без предупреждения. Просто в один момент ушел и вычеркнул дочь из своей жизни.

И это чувство ужасной заброшенности, одиночества долго преследовало ее. Потом в юности попытка насилия — в парке, когда на нее напали трое юнцов, и лишь счастливый случай спас Варвару от непоправимой катастрофы.

Она замкнулась и жила как по заведенному раз и навсегда ритму. И только удивительное стечение обстоятельств, при которых она познакомилась с Вадимом, привело ее на эту работу. В это место, где она ощущала себя частью коллектива, и не просто его частью, а членом семьи — так будет вернее. И Варвара была благодарна судьбе за это.

Глава 8 Письма в будущее

Непродолжительность жизни не позволяет нам далеко простирать надежду.

Гораций

Московская область. Наши дни

Вера приехала на дачу уже под вечер. Она могла остаться переночевать дома и дождаться утра. Но ей не терпелось оказаться на даче и попробовать отыскать в старом трюмо потайной ящик или место, где могли быть другие письма.

На даче было все по-старому. Вере на минуту показалось, что поездка во Флоренцию — это сон, приснившийся ей. Но то был не сон, и сейчас ей предстояло убедиться в этом или испытать разочарование.

Она прошла в дом, поставила сумку на стул в коридоре и поднялась наверх. К трюмо. Включила свет. Она помнила, как ей почудился облик другой женщины в зеркале, и помедлила, прежде чем взглянуть в него. Но на этот раз в зеркале отразилась она. Вот только взгляд стал решительней, и еще глаза светились странным блеском. Она вспомнила Паоло, его галантность и подумала, что знаки внимания удивительно красят женщину, придают смысл ее жизни.

Ее руки заскользили по трюмо, ощупывая его. От волнения руки слегка дрожали, внутри был азарт и вместе с тем страх. Страх, что ничего нет.

Руки внимательно изучали ящики трюмо, пальцы надавливали на поверхность и внутренние стороны ящиков. Как с легким звуком-щелчком, что-то поехало внутрь, и Вера слегка вскрикнула. Ящик был с двойным дном. Под деревянной пластиной была полость.

Задержав дыхание, она заглянула внутрь: письма! Они были написаны по-итальянски. Задыхаясь от волнения, она вытащила их и стала жадно пробегать глазами. Она опустилась прямо на пол и стала читать.

…Тимошу я увидела впервые в Сорренто. Прелестное существо! У меня сразу возникла к ней симпатия, да и трудно было не полюбить и не проникнуться расположением к этой молодой женщине, такой смешливой, такой жизнерадостной. Пожалуй, именно бьющая через край жизнерадостность и являлась основной чертой характера Тимоши. Я, разумеется, поинтересовалась: откуда такое странное имя. Вернее, прозвище, ведь звали ее Надеждой. Оказалось, что так, «Тимошами» в царской России называли кучеров с короткими стрижками. А это прозвище Надежда получила, когда коротко остригла волосы по тогдашней моде.

Отсюда и «Тимоша». О, как я узнаю Макса — всему и всем давать свои собственные слова-словечки. Назвал же он меня Дашей…

В чем-то Тимоша была прямой противоположностью Максиму, сыну Горького. Конечно, быть рядом со знаменитым отцом — нелегко. Тем более что никакими талантами Максим не обладал. Но увлекался всем и понемногу. Особенно автомобилями. В нем была детская непосредственность, которая, очевидно, и привлекла Тимошу. Он не был мужиком или мужланом в признанном смысле этого слова. Не было в нем и мужского обаяния, каким обладал его отец. Нет, Максим был вечным ребенком, которому требовалась вечная опека. И в этом смысле ему с женой повезло. Ох, боюсь, я не до конца передаю изнанку их отношений. Хотя все, что происходит между мужчиной и женщиной, мужем и женой, — всегда загадка. Тайна, и немалая. Бывает, посмотришь со стороны — такие противоположности, а живут душа в душу, любят друг друга и не нарадуются…

Тимоша и Максим очаровательно ссорились и тут же мирились. И все так по-детски, непосредственно. Не таясь. И как дети они частенько не уступали друг другу в пустяках.

Но смотреть на них со стороны было приятно. Хорошая пара!

Как-то мне удалось переговорить с Тимошей, когда мы остались наедине. Я заметила, что она неохотно рассказывает о своем детстве и юности, хотя, по ее словам, все у нее было вполне благополучно. Большая дружная семья. Восемь детей. Отец — уважаемый врач. И все-таки она говорила о том периоде жизни как-то мимоходом, вскользь. Уже от других, кажется, от Макса, я узнала что до Максима Тимоша уже была замужем. Но случай этот анекдотический, или фарсовый. Муж напился во время свадьбы и новоиспеченная супруга, испугавшись мужских притязаний от пьяного мужа, выпрыгнула в окно и убежала. Вот и весь сказ… Случай смешной — да! Но при этом рассказе во мне зашевелилось что-то глубокое, непонятное; какая-то странная ассоциация, о которой я вспомнила не сразу. И только спустя время. Наверное, и напишу об этом, когда сформулирую как следует. Не сейчас…

Горький сразу полюбил Тимошу. Ходили слухи о том, что жена сына была его любовницей. Была или нет? Даже не хочу об этом думать и рассуждать, и не выскажу никаких оценок на этот счет. Но руку на сердце положа, скажу: ответ на этот вопрос мог быть как утвердительный, так и отрицательный. Причем в равной степени.

Почему?

Здесь от меня потребуются пространные размышления. Но я буду краткой. Отношение Макса к сексу было спокойное. Без надрыва. Он темпераментный мужчина, но не истерик. Поэтому если что и было — то без лихорадки, которая охватывает все существо человеческое, без жаркого огня. А просто так… Естественно и органично. Боюсь, что я ничего не прояснила, а только запутала. Я только хочу сказать, никого не оскорбив, что секс для Макса был простым удовольствием, ну как хорошая сигара после сытного обеда. Да простят меня поборники гуманизма за это сравнение. И ни в коем случае я не сравниваю его отношение к невестке и к баронессе Будберг! Ох, опять я о ней. Нет-нет, да собьюсь…

Юный Максим талантлив не был, а вот Тимоша рисовала, и весьма неплохо.

Ей даже удавались портреты, что, по-моему, вообще — жанр особо трудный. Мы с Тимошей поближе и сошлись на почве рисования. Где-то даже хранится набросок, сделанный нами с одного вида. Где он, интересно, сейчас? А вдруг висит в залах какого-нибудь музея… Или его вообще уже нет?

Раздался звонок мобильного. Это была Светлана.

— Ты куда пропала? — обиженно спросила подруга. — Должна была сегодня приехать, а не звонишь. Я думала, ты заглянешь ко мне.

— Свет, прости. Так уж получилось. Я тебе все потом расскажу.

— Надеюсь. Ну хоть вкратце-то?

— Свет! Не могу, — взмолилась Вера. — Все потом…

Ей хотелось продолжить чтение писем. Не теряя времени. Это была удивительная захватывающая история любви…

— Ну ладно, — после недолгого молчания сказала подруга. — Не забывай. Звони.

Вера поднялась с пола и, захватив письма, пошла в спальню. Там зажгла ночник и снова принялась за письма. Я бывала у Макса в Сорренто, но эти визиты становились все реже и реже. Макс всегда любил окружать себя самыми разными людьми, кто только к нему ни приходил! И ни бывал у него! И раньше — на Капри. И в Сорренто! Когда я приходила к нему — он представлял меня как своего товарища, итальянку, сочувствующую левым идеям. Как я поняла, у Макса паслись люди различных партийных убеждений и взглядов. Некоторые из них были весьма, по моему мнению, темными и опасными личностями. Но Макса посещали и яркие, интересные люди. Я помню такого человека, как Богданов. Макс говорил, что у него потрясающие идеи, связанные с бессмертием. Пару раз я встретила у Макса масонов и достаточно высокого ранга. Мы, наследники древних родов, хорошо разбираемся в этом. Смешно сказать, я видела даже Ленина. Кто бы тогда мог подумать, что это будущий вождь и правитель одной из могущественнейших держав мира! Мне он не показался значительным или выдающимся. Невысокого роста, рыжеватый (или его волосы приобрели такой оттенок от нашего итальянского солнца) с быстрыми движениями. Смотрел он внимательно, прищурившись, словно желая запомнить собеседника. Позже я часто вспоминала этот момент!

Но вернусь к Максу!

Наши отношения постепенно сходили на нет, превратившись в отношения просто двух хороших друзей; это далось мне не без внутренней борьбы. Как в случае с Максом, не знаю, не допытывалась… Но захватившая его целиком любовь к Муре Будберг, думаю, не оставила места для других.

Но и Мура быстро охладела к Максу. До меня через лондонских и европейских знакомых долетали слухи о ее интрижке с Гербертом Уэллсом, интрижке всерьез, превратившейся в полноценную любовную и дружескую связь. Мура опять все рассчитала и сложила в уме какую-то сложную комбинацию. И пошла к этой цели напролом. Достойная наследница нашего земляка Макиавелли. Что и говорить!

Во время визитов в Сорренто я старалась все примечать, делать записи, я понимала, что Максим Горький — это уже история, а я всего лишь летописец. Но летописец в этом мире — не последний…

Вера перекусила парой бутербродов, выпила кофе и продолжила чтение.

…Наверное, как следует я Муру разглядела только в Сорренто. В других местах она как-то ускользала, пряталась за свою неизменно таинственную сущность. Но в Сорренто она не то чтобы расслабилась… О нет, эта женщина никогда не расслаблялась, иначе она бы не пережила всех испытаний, выпавших на ее долю. Однако Мура немного повернулась другой стороной, всегда скрытой от посторонних глаз.

Здесь я хотела бы сделать одно пояснение, которое мне представляется очень важным. Мура не просто никогда не расслаблялась, она никогда не говорила и всей правды, только ее часть, и, как правило — небольшую или незначительную. Все самое важное она оставляла в тени. При себе. Она лгала всем и всегда, и лгуньей была прирожденной, хотя скорее — вынужденно-приобретенной.

Трудно понять, до какой степени может дойти лицедейство человека, неразборчивого в своих средствах для достижения цели.

Но по прошествии лет я могу сказать одно — главной своей цели Мура не достигла. Ей было не дано жить и стариться с тем человеком, кого она по-настоящему любила. И это стало главной драмой в жизни баронессы Будберг. Более того, я осмелюсь предположить, что все остальное было для нее неважным, некой декорацией, фоном для развертывания подлинной трагедии жизни. А может быть, ей все удавалось так легко, без видимых усилий, потому что она ни во что не вкладывала сердце. Только свой холодный недюжинный ум.

Говорят же, что люди с разбитым сердцем иногда достигают поразительных успехов в жизни. Кажется, что у Муры тот самый случай… Именно в Сорренто был один момент, когда она чуть-чуть приоткрылась, на какие-то секунды, но мне и этого было достаточно, чтобы понять — какой вихрь бушевал в ее сердце.

В Сорренто она меня встретила как старая знакомая, снизошла до светской любезной беседы. Мы гуляли по саду, и здесь она принялась с преувеличенной любезностью расспрашивать меня о жизни, семье, корнях.

Я понимала, что скрывать правду бессмысленно. У нее были тысячи возможностей перепроверить мои слова. Я рассказала ей правду. Прибавив, что фактически связей с семьей у меня никаких нет. И это было почти правдой… Мы действительно редко общались, но наше общение было искренним, глубоким. Мы понимали друг друга почти без слов. Я не могла, да и не стала это объяснять Муре, она бы не поняла, будучи женщиной практичной и деловой, за исключением одного момента. Своей любви к Локкарту.

И тут она без всякого предисловия вдруг стала говорить словами какой-то древнегреческой героини: о любви, которая вся — ожидание, о жизни, чьи мгновения проносятся, а в памяти остается — самое дорогое… Она говорила, не глядя на меня, и ветер трепал ее волосы. Я не знала, что ответить, и молчала, каким-то чутьем понимая, что это редкая минута откровения: пусть и в такой иносказательной форме, но Мура приоткрывает мне свое сердце…

А подобное дорого стоит.

Когда она перевела на меня взгляд, в нем таилась нечеловеческая тоска, вся скорбь мира застыла в ее глазах, и я поняла в этот миг, что любящие женщины — одинаковы, для них нет ни расстояния, ни времени. Они готовы ждать вечно…

Мне снился сон — престранный сон! Безмужней я взошла на трон, Лишь кроткий ангел был со мной — Беспомощный заступник мой. И день и ночь мой крик звучал, А он мне слезы утирал; О чем — и ночь и день — мой крик, Я скрыла, ангел не постиг. Он улетел в рассветный час, И тыщи копий и кирас Я верным стражам раздала, А плакать — больше не могла…[3]

Она осеклась и замолчала.

«Это Блейк!» — Ее грудь вздымалась, она была вся во власти охватившего ее чувства. На мгновение я испытала к баронессе острое чувство жалости.

Послышался голос Макса, звавшего нас к столу, и минута близости прошла, миновала, но в моей памяти, пока я жива, вечно будут глаза Муры и ее хриплый голос, когда она цитировала Уильяма Блейка.

Что хотела от меня Мура в ту минуту? Подтверждения своим словам или я была для нее идеальной слушательницей — безмолвной и внимающей?

Уже в то время Мура вела сложную интригу с Уэллсом, надеясь со временем захватить и этот плацдарм. Все люди для Муры были некими ступеньками, плацдармами для достижения главной цели — Англии и Брюса Локкарта. Других целей у нее не было.

Но ради этой цели она была готова на все.

Макс же был болен, болезнь захватывала его постепенно…

Вера посмотрела на экран мобильного: звонков не было. Как будто бы само мироздание решило охранять ее покой.

…Я по-прежнему моталась между Берлином и Москвой, изредка заезжая в Италию. Моя дочь росла, и сердце разрывалось каждый раз, когда я ее покидала.

Максим Горький старел, старость надвигалась на него неотвратимо. Мура была последней вспышкой его мужской чувственности. Последней великой закатной любовью. Мы виделись все реже и реже…

Но все же я бывала у него. И когда он приехал в Берлин, и когда покинул его, отправляясь вновь в Италию… Ничего удивительного, что Макса потянуло опять в Италию. На этот раз в благословенное Сорренто. На Капри ему запретили, так что оставалось — Сорренто.

Я должна была быть рядом с ним. Но судьба решила сделать еще один поворот в моей жизни.

Конечно, что греха таить — в жизни каждой женщины наступает такой момент, когда она понимает: время побед осталось позади. Этот момент может наступить в любом возрасте. Для кого-то такое прозрение наступает в тридцать лет, для кого-то в сорок. У меня этот момент наступил, когда я поняла, что между мной и Максом все закончилось. Он был моей самой сильной любовью и долгое время — единственной.

Но эти отношения уходили в прошлое. Стремительно и безвозвратно, как и вся наша жизнь. Дочь росла в Италии, и мне самое время было вернуться туда. Но мы предполагаем, а бог располагает. Да и что греха таить, расставание с Максом мне далось тяжело. Я имею в виду настоящее расставание, когда ты уже понимаешь, что даже будущие встречи все равно так или иначе — уже принадлежат прошлому…

Эта горечь была во мне и со мной. И я сорвалась… Ты единственная, кому я в этом признаюсь. Тому способствовали и другие обстоятельства. Умер отец — а мне он всегда казался вечным, несокрушимым, как скала. Через полгода умерла мать. То был пример истинной незамутненной ничем любви. Они жили друг другом и друг для друга. И, возможно, именно пример родителей зародил во мне тоску по высоким чувствам. Я искала их и нашла в одном-единственном человеке. Он не стал моим в общепринятом понимании и все же он был — мой. Наверное, это трудно объяснить, но это так. И те мгновения, которые я пережила рядом с ним, были самыми яркими и самыми настоящими в моей жизни. Мне есть что вспомнить. Можно сказать, что прожила жизнь я не зря. Любовь — чувство всеобъемлющее, непонятное, жестокое и милосердное. Кто бы мог определить природу любви? Описать ее огонь, греющий и охлаждающий…

Бедные мои родители, они уже со всем смирились, но каждый раз, встречаясь с ними, я видела недовольство в глазах отца и бесконечную грусть — в материнских. Брат Эрнцо женился очень удачно, у него уже трое маленьких ангелочков-херувимчиков. Младшая сестра Орнелла — тоже сделала удачную партию. Ее муж банкир, у них уже двое детей. И похоже, останавливаться они не собираются.

Я понимаю, что я принадлежу уже веку ушедшему, веку яростному, жесткому…

Но вернусь к родителям. Их смерть разом положила конец всем обидам и недомолвкам. Да и какие обиды могут быть между теми, кто жив, и теми, кто покинул нашу бренную землю? Я не смогла вырваться на похороны отца, а на похороны матери — опоздала. Не знаю, есть ли мне прощение, или мои бесконечно любимые и любящие нас, своих детей, родители уже давно нам все простили. Я приехала, когда мать уже опускали в могилу. И вид крышки гроба привел меня в состояние исступления. Мне хотелось кинуться на него и рыдать, я вдруг с ясным ужасом поняла, что все мы смертны. Мысль расхожая. Но ведь ее надо прочувствовать до конца, а не воспринимать умозрительно.

На могилах отца и матери были посажены розы, и каждый раз, когда я навещала их, я срывала лепестки и засушивала в тетради — казалось, что так частица моих дорогих родителей будет со мной.

После их смерти я сорвалась… Я меняла города, отели. Мужчин. Все они были и разными, и вместе с тем одинаковыми. Я не запоминала их имен, а, переспав, расставалась без сожаления. Привыкать я ни к кому не хотела, и зачем мне их имена? Ничто не могло утолить мою боль, я понимала, что лучшая часть жизни осталась позади. Иногда я смотрелась в зеркало и не узнавала женщину, которая была когда-то мной. Яркую, красивую Даниэлу, которой прочили такое блестящее будущее. Передо мной были открыты все дороги. Родители выполнили бы любой мой каприз. Я могла выйти замуж, могла уехать в Париж и стать художницей, могла поступить в университет и выучиться на философа или историка. Я могла выбрать все пути. А выбрала один — Любовь. И она повела меня горними узкими тропами. И жалила немилосердно, и колола, и жгла. Куст терновый, но и радости были великие. Любовь искупает все…

Мои странствия продолжались. Однажды в пьяном виде я упала с лестницы и повредила ногу. Это было в Берлине. Я попала в больницу, и здесь судьба смилостивилась надо мной…

Когда я училась заново ходить, в садике рядом со мной оказался молодой человек, навещавший своего брата, работавшего в советском торгпредстве.

Это был молодой восторженный юноша, ему было где-то около тридцати. Мы познакомились, и он стал отныне приходить не только к брату, но и ко мне… А когда он уехал, я поняла, что соскучилась по нему. Но еще — и я боялась в этом признаться себе, — я скучала по Москве. Похоже, что есть места, которые мы не выбираем. Но которые дарит нам судьба…

Я снова стала работать корреспондентом в Москве, Леонид, так звали молодого человека, был страшно рад моему приезду. Между нами завязался роман, и через пару месяцев он попросил моей руки. Я долго колебалась: говорить ли ему обо мне всю правду, не ляжет ли моя жизнь и судьба на него тяжелым бременем. Мужчины — слабые существа, и всегда нужно помнить об этом, и не взваливать на них ношу, непосильную для их плеч. Я смолчала. Он знал только, что я итальянка. И все.

Леонид был инженером. Талантливым, способным, он участвовал в крупных проектах. Строительстве мостов, правительственных зданий, часто выезжал в командировки в другие города…

И наступил такой момент, когда дорога назад оказалась отрезанной. Я не могла подвергать опасности ни себя, ни мужа, ни маленькую нашу девочку. Я стала Дарьей Андреевной Шевардиной.

Муж участвовал в проектировании метро. И однажды сказал с легкой грустью: «Я был бы рад назвать станцию метро твоим именем». Я со смехом возразила: «Когда-то будет в Москве станция, которой дадут название «Итальянская» или «Римская». Он улыбнулся и назвал меня «фантазеркой».

Следующие письма внушили Вере чувство тревоги. Она подумала, что их обязательно надо показать в историко-консультационный центр «Клио», и решила, что завтра сразу с утра поедет в Москву. Но чтобы не терять времени — она стала переводить их. С итальянского на русский.

* * *

Флоренция. Наши дни

Тучи встали над городом: грозно, неподвижно, воздух налился духотой и напряжением. Даниэла подумала, что зонтика у нее нет. И неизвестно: успеет ли она добежать до дома, не попав под дождь. Зря она попросила таксиста остановиться где-нибудь в центре, а не доехала до дома. Даниэла прилетела во Флоренцию, и в аэропорту выяснилось, что ее багаж улетел в непонятном направлении. Это была еще одна кара небес за ее поведение.

Вдали протяжно громыхнуло. И вскоре крупные тяжелые капли забарабанили по брусчатке. Даниэла забежала под навес какого-то магазинчика сувениров и встала около порога, как завороженная, глядя на разбушевавшуюся стихию. Пожилой синьор выглянул из-за прилавка и осведомился: нужны ли ей его услуги. Но, узнав Даниэлу, заулыбался. Она улыбнулась в ответ и насмешливо покачала головой.

— Не надо меня принимать за одну из туристок, скупающих все подряд.

— Без них мы бы не выжили, — философски заметил старичок.

Дождь лил стеной, за серой пеленой расплывались люди, здания, божественная архитектура…

— Синьора Орбини, наверное, лучше закрыть дверь, а то дождь зальет лавку.

Даниэла стояла, словно не слыша его. В душе было отчаянье. Она подумала, что оттолкнула единственного друга, щедро и бескорыстно помогавшего ей. Она законченная эгоистка, и нет ей прощения. Как будто бы она не могла сдержаться и промолчать…

Даниэла сердито тряхнула головой.

— Синьора! — встревоженно повторил старичок. — Дождь.

И тогда она, не оборачиваясь, шагнула прямо туда — в обжигающе холодную стихию, платье мгновенно прилипло к телу. Она шлепала по лужам и, наверное, со стороны напоминала какую-нибудь героиню древнего эпоса, в отчаянье бредущую в никуда. Но, сказать по правде, ей было все равно. Проходя мимо одной из витрин, она бросила на себя взгляд — спутанные волосы, вода стекает с нее ручьем. Даниэла уже мечтала о горячем душе и стакане вина и о чистой простыне, на которой она с удовольствием растянется, а потом сядет в кресло и будет смотреть какой-нибудь фильм — словом, расслабится. А затем, если повезет, уснет, и блаженный сон немного восстановит ее силы и нервы…

Подходя к дому, Даниэла увидела, что под козырьком подъезда стоит какой-то человек. За серой стеной дождя она не могла рассмотреть, кто это, и только подойдя совсем близко — ахнула. Это был Витторио!

— Ты! — воскликнула она.

И схватила его за руку. Мужская рука была неожиданно горячей. А ее — холодной, и она невольно смутилась.

— Я промокла, — сказала она, констатируя факт. — А ты?

— Не успел. Я дошел сюда и начался дождь. Так что я всего лишь немножко забрызгался. А тебе нужно поскорее согреться, — обеспокоенно проговорил Витторио.

Даниэла, улыбаясь, потянула его за собой, вверх по лестнице.

— Я уже боялась… — Но чего она боялась, так и недоговорила.

Квартира поражала своей пустынностью, выглядела как будто заброшенной, словно хозяйка отсутствовала не несколько дней, а по меньшей мере — пару месяцев. Комнаты приобрели какой-то нежилой вид. Посуда, сваленная в раковине, напоминала о поспешном бегстве. А засохший цветок у окна — о небрежности.

— Только купила. И на тебе! — вздохнула Даниэла.

Она купила эту герань в ответ на глупые слова одного поклонника, что она не способна ни о ком заботиться — даже о цветах или домашних животных. Собаку Даниэла завести не решилась. А вот цветок — собиралась предъявить со смехом этому идиоту. Но, похоже, сделать это не удастся. Она и впрямь сухая и черствая, не способная позаботиться даже о цветке. Оставила его без полива под палящими лучами солнца.

Витторио стоял рядом, и Даниэле показалось, что сейчас он повернется и уйдет. Она резко повернулась к нему, взмахнув волосами. Мокрые пряди взвились в воздухе, и брызги упали на лицо Витторио.

— Ой, прости меня! — воскликнула девушка.

— Ничего… Это благодатный дождь, — улыбнулся Витторио. Она смутилась еще больше.

Даниэла не узнавала себя: даже ее движения были робкими и неуверенными.

— Тебе нужен глинтвейн и душ, — сказал Витторио. — Ты же промокла.

— Побудь в гостиной. Я — мигом.

Даниэла метнулась в спальню, поспешно стянула одежду и встала под душ. Она все время прислушивалась, ей почему-то казалось, что Витторио в любой момент может уйти. И она снова останется одна в этой нежилой квартире.

Душ у нее занял не больше пяти минут, Даниэла растерлась полотенцем, накинула халат и прошла на кухню.

Витторио колдовал у плиты.

— Хотел сделать ужин, но в холодильнике ничего не оказалось.

Даниэла рывком распахнула холодильник.

Так и есть! Засохшая морковь, кусок недоеденной пиццы и жалкое яйцо, притаившееся в недрах белого гиганта. Хозяюшка!

— Вина у тебя тоже нет?

— Есть.

Даниэла открыла бар и на миг устыдилась ровной батарее бутылок.

Что о ней подумает Витторио! Что она хлещет спиртное как лимонад?

В отчаянии Даниэла упала в кресло и закрыла лицо руками.

— Ох, как мне стыдно, — пробормотала она.

А Витторио погладил ее по голове, как ребенка, и сказал:

— Успокойся! Я уже все заказал.

Он гладил ее по волосам, и Даниэла поймала себя на том, что ей хочется урчать от удовольствия… У нее возникло желание поцеловать руку Витторио, и она с трудом удержалась от этого.

В дверь раздался звонок.

— Это нам еду принесли.

Курьер доставил дымящуюся пиццу, сыр, оливки, теплый хлеб, мороженое.

— Ох, спасибо! — жалобно протянула Даниэла. — Я такая голодная…

— Я так и подумал.

Витторио расплатился с курьером и принялся выкладывать пиццу на блюдо. Глядя на него — высокого, гибкого, Даниэла думала: как же он не похож на ее знакомых — цепких, жадных до примитивных наслаждений. Витторио напоминал музыканта — тонкого, одухотворенного.

— Ну что? — улыбнулся Витторио. — Приступим к трапезе?

Даниэла вдруг почувствовала, что неспособна проглотить ни кусочка. Ее сковала робость. Она ела медленно, чинно.

В молчании они расправились с пиццей и приступили к мороженому.

— Почему ты не спрашиваешь меня, как я провел эти дни?

— Как? — пробормотала Даниэла, на секунду прикрывая глаза.

В голове промелькнула ужасная картина. Он сидит в ресторане с какой-нибудь девицей, а потом они идут к нему домой. Даниэла почему-то представляла себе тоненькую блондинку со светлыми глазами. Худенькую, изящную, в два раза тоньше Даниэлы, и еще у нее ослепительно-белая кожа и прямые волосы, спадающие до лопаток…

— Я скучал по тебе.

— А я — по тебе.

Возникла волнующая пауза. Преодолевая смущение, Витторио предложил:

— Давай продолжим чтение писем.

— Да…

Вдруг Витторио отщипнул кусочек хлеба и положил ей в рот. Даниэла сомкнула губы и случайно коснулась его пальцев. Невольная дрожь прошла по телу…

Но чтобы вновь все не испортить, сказав какую-нибудь глупость, Даниэла поспешно встала и ушла за бумагами бабушки.

Они опустились на пол и принялись за очередное письмо.

Мятущийся дух Макса Бедного, или Максима Горького, не давал ей покоя еще долго. Можно сказать, что неугомонность была у него в крови. Наверное, он напоминал нашей бедняжке Даниэле какого-нибудь гарибальдийца, отчаянно сражавшегося за свободу родины. Съездив в Россию, хлебнув ее ужасы, раздор, террор и разруху, Горький вернулся обратно к нам в Италию. Но не сразу. Сначала его путь лежал через Финляндию и Германию — Берлин и Заров. Но его тянуло в благословенную страну Италию, изобиловавшую теплом и солнцем. Италия хорошо греет старую кровь и нежит молодую.

Даниэла, поехавшая за Максимом Горьким в страну Советов, описывала нам повседневную жизнь так, что кровь холодела в жилах. Но было бы совершенно напрасным отговаривать ее поскорее вернуться. Во-первых, она была влюблена, а влюбленная женщина — страшна в своем упорстве, никто не сможет ее ни в чем убедить. Во-вторых, она была увлечена коммунизмом. Как и многие девушки и женщины из хороших семей. Вспомнить хотя бы историю Каридад Меркадер. Кто бы мог подумать, что мать убийцы Льва Троцкого происходила из хорошей буржуазной семьи? Среди ее предков были вице-губернатор Кубы и посол Испании в России. И замуж она вышла за добропорядочного человека. Но все равно увлеклась сначала анархистскими, а затем коммунистическими идеями, вместе с сыном сражалась на стороне республиканского правительства во время гражданской войны в Испании. «Венцом» ее деятельности стала подготовка убийства Троцкого, при этом в качестве убийцы был предложен собственный сын. О времена, о нравы! Медея почти что меркнет перед такими фигурами. А мы считаем, что истинные трагедии в наш век не совершаются… Какое заблуждение!

Кстати, с дочкой этой самой Каридад я была немного знакома. Очаровательная женщина. Она стала актрисой и женой нашего знаменитого режиссера Витторио де Сика. Мы пересекались в кругу общих знакомых и на светских вечеринках.

Даниэла поехала в Россию как журналистка итальянской газеты. Для этого ей пришлось использовать кое-какие связи нашей семьи. Но когда речь идет о любви — годится все. Ее письма напоминали хроники дичайшей катастрофы, и мы не могли без содрогания читать все это. Трупы на улицах, голод, грабеж, внезапные выстрелы, в любой момент могли убить без всяких объяснений. Смерть гуляла по улицам Москвы и не хуже средневековой чумы выкашивала людей. Все были охвачены невиданным возбуждением. Даниэла писала, что новый мир всегда рождается на прахе старого. Хотела бы я ее спросить: почему на прахе, а не на традициях, но боюсь, что бедняжка меня бы не поняла. Она все дальше и дальше отходила от нас и от нашего круга… Сначала мы относились к ней со снисходительностью, потом — с гневом, а в конце концов — с жалостью. Нам она казалась бедной сумасшедшей, которая еще не ведает о том, что ее рассудок безнадежно и непоправимо поврежден.

Кому бы сказать? От богатства, благополучия, вкусной еды, тонкого вина и темнеющих виноградников Тосканы она ринулась в кровь, слезы, гной, страх, голод, болезни и пули. Это был ее выбор, и не самый лучший. Вернее — ужасный!

С Максимом Горьким она виделась регулярно. Она взялась поставлять в свою газету заметки о жизни в России, о судьбах интеллигенции, и, конечно, без интервью с Горьким было не обойтись. Он на тот момент был чем-то вроде большого функционера, считался бесспорным авторитетом у власти и в кругах интеллигенции, с его мнением считались, к его мнению прислушивались. Когда я задумывалась об этом человеке, он представлялся мне неким божеством, Юпитером, который в одной руке держит пучок молний и кар небесных, а в другой — рог изобилия. Странная, противоречивая натура. С одной стороны, Максим Горький был одним из тех, кто подготавливал революцию своими книгами и статьями, но он же спасал многих людей от большевистского террора и голода. Фигура, достойная эпохи Возрождения! По накалу страстей и противоречивости. Только подумать, среди всего того хаоса и разрухи он обратился к культуре и задумал великую серию выдающихся произведений мировой литературы. С переводами! В России было много хороших переводчиков дореволюционной школы. Именно тогда Даниэла случайно увидела ту, которая надолго займет место рядом с Максимом Горьким — Марию Закревскую-Бенкендорф. Позже она станет баронесса Будберг, или просто Мура, как ее все звали.

Мура не понравилась ей сразу. Скажешь, что же тут удивительного, разве соперница может быть справедливой к другой женщине, понимая, что та похитила сердце любимого мужчины? Все это так! Но не забывай, что Даниэла — аристократка. Кровь — такое дело, которое не смоешь и не вытравишь никакими идеями и революциями. Не случайно, когда хотят подтвердить что-то незыблемое и непреложное, говорят: «это — зов крови». Я уверена, что Даниэла скрепя сердце отметила бы достоинства синьоры Будберг, если бы таковые имелись. Но Даниэла описала ее очень странно: она сказала, что эта женщина похожа на холодную русалку. А разве русалки бывают теплыми? Но этими словами она подчеркнула холод Муры Будберг и ее водяную сущность. Не огонь или воздух, а именно — вода, которая растворяет все.

Даниэла знала об истории страшной и изрядно нашумевшей — о заговоре послов против советской власти. В том деле был замешан Локкарт, любовник Муры. Он был главой специальной британской миссии. Уже это не могло внушить к ней доверия! Но Горький, этот поразительно добрый человек, взял Муру на работу, когда та так нуждалась в деньгах, протянул руку помощи и фактически спас от смерти. Позже он выручил Муру из застенков ЧК. Мура всегда балансировала на самом краю. Ходили слухи, что она была агентом всех разведок вместе взятых!

Был ли Максим Горький сразу увлечен Мурой? Или страстная любовь пришла позже? Скорее всего это была любовь с первого взгляда. Как и большинство мужчин, Горький был полигамен, ему нравилось окружать себя хорошенькими женщинами, нравилось впитывать их молодость, красоту, женскую прелесть. Он уже начинал стареть, а старость характеризуется прежде всего тем, что тебе физически не хватает собственной энергии, и ты начинаешь брать ее извне. Не случайно старики так любят греться на солнышке, тогда как в молодости хватает и собственного огня…

Описание Муры Даниэла дала только в следующем письме, но характеристика была нечеткой, смазанной, и только когда мы увиделись за чашкой кофе, Даниэла сказала, посмотрев мне в глаза:

— Она очень хитра, льстива и коварна. И боюсь, что у Макса будут с ней проблемы. Непоправимые.

Я хотела сказать, что она ошибается. Но осеклась. У Даниэлы были очень печальные глаза.

— Ты же знаешь, я ошибаюсь редко… Есть такое понятие, как интуиция.

Я ее очень хорошо понимала.

— Она принесет беду. Но Макс не хочет этого видеть.

— Почему? — спросила я.

— Она умеет маскироваться, и она очень привлекательная… Мужчины от нее без ума. Думаю, что она не остановится на Максе…

— А что ты? — спросила я и замолчала. Мне хотелось услышать: «Я брошу все и вернусь в Италию навсегда». А она мне тихо ответила:

— Я беременна.

Я была в шоке. В католической Италии дитя вне брака в то время, да еще у девушки из такого старинного рода… Я молчала, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты слышишь?

— Слышу… Ты будешь делать аборт?

Даниэла смотрела на меня долго и ничего не говорила, мне стало неловко.

— Нет, — холодно ответила она. — Только не это. Мне не двадцать лет. И я хочу ребенка от любимого мужчины.

— Но твой ребенок будет незаконнорожденным! Он будет расти без отца!

— Ну и что? Мы живем не в средневековой Европе, и, надеюсь, меня не побьют камнями.

— Не побьют… — откликнулась я, но на сердце была тяжесть. Я представила, как все наше многочисленное семейство отнесется к этой новости. Как они будут негодовать и перемывать косточки Даниэле… У меня сжалось сердце. Как же она еще легкомысленна и беспечна! Неужели, она думает, что семейство примет ее с распростертыми объятьями? А как бы поступила на ее месте я? Этот вопрос застал меня врасплох. Я слишком порядочная молодая женщина, чтобы пойти наперекор воли родителей. Правда, сейчас, как выразилась Даниэла, не средневековая Европа, но все-таки…

— Ты меня осуждаешь?

Я вздохнула.

— Ничуть.

— Не хотелось бы видеть осуждение в твоих глазах, Лючия, мы с тобой были слишком хорошие подруги, и я знала, что всегда найду у тебя понимание. Разве не так?

— А Макс знает о своем отцовстве?

В глазах Даниэлы блеснули слезы.

— Пока нет. Но в будущем я ему обязательно скажу. А может быть, и нет.

Мы расстались, и я не спала всю ночь, ворочаясь с боку на бок. Как все странно! Какой поворот делает жизнь Даниэлы. Зачем ей нужен ребенок? Как она будет растить его без отца?

Девочка родилась прелестной. Все произошло на Капри. Там же позже и поселили ребенка. Роды прошли легко, без осложнений, семья постаралась, чтобы информация об этом держалась в секрете, насколько это было возможным.

После родов Даниэла довольно быстро восстановилась. И оставив девочку на попечении матери, которая скрепя сердце смирилась с поступком дочери, снова ринулась в Москву. Но ее время прошло. Максим Горький не на шутку увлекся Мурой, та постепенно брала все дела в свои руки, и нашей Даниэле просто не оставалось места рядом со своим кумиром. Так она думала, но оказалось — иначе.

Практичная Мура Будберг сразу смекнула, что ей пригодится знакомство с именитой итальянкой, и строила планы, как можно будет использовать это новое знакомство. Мура никогда не расслаблялась. Эта женщина, по словам Даниэлы, была создана из железа. Позже Муру Будберг так и станут звать — «железная женщина».

Концы сходились с началами, и все немного прояснялось.

Даниэле вдруг стало холодно, захотелось курить.

— Я закурю?

— Конечно… — отозвался Витторио.

Дым вился тонкими колечками.

— Дела! — выдохнула девушка. — Значит, Даниэла родила. И что сделалось с этой девочкой?

Витторио развел руками:

— Этого я уже не знаю. Но в письме говорится, что она осталась на Капри.

Даниэла резко выдохнула.

— Значит, надо ехать туда! Ты поедешь со мной? — спросила она жалобно.

— И куда я денусь? Я же обещал тебе помочь. Мне кажется, что там мы найдем следы и Даниэлы, и Марии, и Лючии.

— Почему ты так думаешь?

— Просто интуиция.

Даниэла затушила сигарету в пепельнице. Оставался еще один вопрос — самый главный. Она хотела, чтобы Витторио остался с ней — просто рядом, его присутствие успокаивало, согревало…

— Ты останешься со мной? Сейчас? Просто так… — закончила она шепотом.

— Я бы с радостью, но меня ждут.

Сердце ее упало.

— Ангел. Он боится оставаться один, — с улыбкой пояснил Витторио.

Даниэла рассмеялась хриплым смехом. Никогда у нее не было еще такого соперника-соперницы.

— Передавай привет этому парню.

— Обязательно. Иногда я рассказываю ему о тебе.

Даниэла подняла брови.

— И что он говорит в ответ?

— Что ты очень хорошая…

Глава 9 «Меня скоро убьют, и ты знаешь — кто»

Несправедливость не всегда связана с каким-нибудь действием; часто она состоит именно в бездействии.

Марк Аврелий

Москва. Наши дни

Вера привезла прабабушкины письма в «Клио». Вася Курочкин и Анна выслушали ее рассказ о поездке в Италию и про встречу с Даниэлой Орбини, взяли письма, переведенные Верой, и пообещали, что во всем разберутся.

Вера уехала, а Анна с Васей принялись изучать записи Дарьи Андреевны Шевардиной. Те письма, которые Вере показались содержащими наиболее ценную информацию, она сложила в отдельную папку.

…Берлин — город тревожный. Я это поняла, как только туда приехала. Город — перевал, город, куда стеклись мошенники всех мастей.

А Макс буквально бредил Мурой… Правда, она не жила в Берлине, а бывала лишь наездами…

Вася поднял глаза от письма и сказал:

— Точное замечание. Берлин был перевалочным пунктом контрабанды. И контрабанды серьезной. На государственном уровне. Не просто подпольные контрабандисты, которых ловят за руку полицейские. Нет, все было серьезней и опасней…

Анна кивнула. Она прекрасно помнила этот период истории.

Советское государство отчаянно нуждалось в деньгах для будущей индустриализации. Для промышленного переворота, для того, чтобы сделать гигантский скачок. Из аграрной России шагнуть в промышленную. Обычно государству для этого требовалось несколько десятилетий, здесь же все нужно было сотворить в кратчайшие сроки.

— Молодой советской власти требовались деньги, — сказала Анна. — И она собиралась их добывать любым путем, не останавливаясь ни перед чем.

— Кстати, Программа национализации музеев, которую провозгласила советская власть с самого начала, служила той же самой цели: концентрации сокровищ в одних руках с их последующей продажей за границу. Желающие приобрести богатейшие сокровища Романовых и знатных родов — были, — объяснил Вася. — А одной из ключевых фигур этого «процесса» была как раз Мария Андреева, бывшая любовь и гражданская жена Максима Горького. Дама хваткая, предприимчивая. Именно ей большевики доверили такой важный участок работы. Впрочем, она уже не раз доказала свою преданность, к примеру, в истории с Саввой Морозовым, капиталы которого она использовала для пополнения кассы большевиков.

Ученые продолжили читать.

…Когда Макс перебрался в Берлин, Мура развила деятельность по изданию его произведений. С этой целью было организовано издательство.

Как мне кажется, к тому же Мура участвовала в торговле антиквариатом, в отмывании денег для советской власти. Где Мура — там двойная, тройная игра, тьма и тайны, тайны, тайны…

Я по-прежнему работала в итальянском издании, иногда встречала старых знакомых, изредка ходила на приемы. И однажды на одном из посольских приемов, кажется, это было посольство Швеции, встретила друга семьи, отпрыска известной фамилии. Когда-то наши родители хотели, чтобы мы поженились. Как это все было давно! После обмена любезностями он спросил:

— Ты работаешь на Советы?

Вероятно, в моих глазах отразилось искреннее изумление. И он поспешил объясниться:

— Ну говорят, ты теперь часто бываешь в России.

— Как сотрудник издания, — холодно поправила я.

Он, видимо, поняв свою оплошность, сказал уже примирительным тоном:

— Просто было странно слышать. Ты и Советы…

Я рассмеялась своим заливистым смехом, о котором Макс как-то сказал, что он звенит как тысячи колокольчиков.

— Ты безнадежно устарел, Стефано, левые сейчас в моде, разве ты не знал? Строится новый мир, и мы присутствуем при его рождении.

В его взгляде был откровенный скептицизм.

— Старушка Европа уже переживала такие нашествия: новые, старые, левые, правые… Рано или поздно новое будет сметено очередным витком истории. А мы останемся и будем всегда.

— Кто это «мы»? — спросила я с закипающим бешенством.

— Мы — это и ты, Даниэла, твой род — гордость и слава Италии. Останутся наши тосканские равнины, виноградники, останется наше искусство, пережившее века. А все эти новомодные веяния работают только на разрушение.

Я поставила бокал на столик.

— Стефано, мир — несовершенен, разве ты не видишь этого? В нем много войн, голода, разрухи. Одни люди — рождены богатыми, другие — голодают. Разве это правильно? У каждого должен быть доступ ко всем благам, которые накопило человечество. И если даже эта молодая власть падет, люди все равно будут мечтать о лучшем мире и о справедливости. И пока они живы, к этому будут устремляться людские чаяния. И снова, и снова станут рождаться смельчаки, жаждущие нового мира.

— Да ты и вправду социалистка, — сказал Стефано, улыбаясь. Но его глаза были холодны. — А как твое семейство относится к этим взглядам?

Выстрел был сделан точно. И попал в сердце.

— Это наши внутренние семейные дела.

— Понимаю, понимаю… Не сердись, нас же так многое связывает. Мы с тобой итальянцы, хранители древних традиций. Соль земли, можно сказать. Но скоро итальянцы тоже удивят мир.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Ну мы тоже сейчас собираемся очистить страну от разных примесей. Сделать ее счастливой и свободной. У нас уже есть свой вождь. Дуче! Бенито Муссолини. Он предлагает Италии новую жизнь. А наш долг пойти за ним, пока Италию не захватили всякие левые. Коммунисты, цыгане, евреи и прочая нечисть.

Слушать его было невыносимо, я собиралась уже отойти, взяла свой бокал, как следующая фраза меня насторожила.

— Кстати, ты знаешь некую Марию Закревскую? Занятная штучка. Вроде за ней длинный след тянется. С этим английским посланником Локкартом.

Я невольно дернула рукой, и вино пролилось на платье.

— Извини, — пробормотала я.

— Я ее видел здесь, в Берлине. Меня даже представили ей. Мадам с богатым прошлым.

— Что ты имеешь в виду?

Стефано осклабился, но ничего не сказал. А я его поняла без слов.

— Я ее хорошо знаю и поэтому прошу говорить о моих знакомых в уважительном тоне, — холодно проговорила я.

Стефано вскинул руки вверх.

— Прошу прощения.

Вокруг нас сновали люди. Но мы никого не замечали, поглощенные разговором друг с другом.

— И где ты ее видел?

— Вот это самое интересное… — Стефано медлил. Он выглядел как человек, который обладает определенной информацией, но не собирается ее вываливать на собеседника сразу, а напротив — играет с ним как кошка с мышкой.

— Информация весьма любопытная… — протянул он.

— И?

— Давай еще по бокалу? Белое, красное?

— Шампанское, — ответила я. — Если есть.

— Найдем!

Он ушел, а вскоре вернулся с двумя бокалами шампанского.

— Ну что же, предлагаю тост. Я мог бы выпить за что угодно. Но предлагаю выпить за нас с тобой. Не знаю, удастся ли нам увидеться еще. Мир постепенно катится в бездну. Всем кажется, что мы только-только передохнули и воспрянули духом. После войны, всех этих ужасных разрушений, бомбежек, газовых атак на Марне и Сомме… Революции в России… Но я предвижу, что мир идет к еще большей катастрофе. После которой все прошедшее покажется игрушкой.

— Откуда у тебя такие данные, Стефано?

— Мы, наследники древних фамилий, получаем отменное классическое образование, разве ты забыла? И это позволяет нам с легкостью ориентироваться в мире и делать кое-какие предсказания. Кровь — такая штука, что от нее не отмахнешься. Даже заразившись новомодными идеями.

Я слушала его, стиснув зубы, но мне так хотелось узнать о Муре…

А он разглагольствовал дальше, наслаждаясь моим молчанием, наконец, переходя к интересующей меня теме:

— Эту женщину я видел в компании Никки Тимлина. И кажется, она не очень обрадовалась, увидев меня. Похоже, она хотела сохранить этот контакт в тайне. Вот и скажи, что ей понадобилось от него? Интересно. Правда?

И здесь я выпалила то, что подспудно зрело:

— На какую разведку ты работаешь, Стефано?

Он впервые за все время нашего разговора рассмеялся:

— Только на себя, моя дорогая Даниэла. Когда-то я хотел тебя так называть и видел своей женой. Мы были бы замечательной парой. Ты и я. Наша древняя кровь соединилась бы в наших детях, и наш род продолжался бы в веках… Но ты решила по-другому. Правда, особо счастливой ты не выглядишь. Мы все стареем, Даниэла, — развязно заявил он.

Я гордо выпрямилась.

— Женщины живут дольше мужчин и стареют тоже красиво, — выстрелила я. — Думаю, в одном ты прав — вряд ли мы еще увидимся.

Но всю дорогу, пока я шла домой — я мучительно размышляла над информацией, которую дал мне Стефано. Никки Тимлин — скупщик краденого, скользкий тип, который реализовывал антиквариат и картины. И Мура? Какая связь существует между ними?

Я пишу тебе, не зная, дойдет ли мое письмо… Здесь все меняется и очень быстро. Москва хорошеет день ото дня. И главное — люди стали другими. Исчезло это страшное напряжение, отрадно видеть на лицах улыбки. Мы здесь не избалованы улыбками, и поэтому, когда человек улыбается, я воспринимаю это как маленькое чудо.

И еще одному чуду я была недавно свидетельница. В такое сложно поверить: истинное послание небес. Дирижабль! Стояли мягкие московские сумерки… Не такие, как у нас в Италии, — сочные, яркие, нет, здесь сумерки обволакивают и плавно переходят в вечер, они сизо-голубые или лавандово-синие. И вот в голубых сумерках дирижабль возник в небе и поплыл над Москвой. Как большой кит — царственный, величественный… Он плыл, а я, как и многие другие завороженно смотрела на него. Потрясающее зрелище! Я тебе говорила или нет, точнее, писала, но теперь для меня писать — это синоним слова «говорить»… Я взяла участок недалеко от Москвы, и теперь мы живем там — я, Леонид и маленькая Люся. Я работаю на радио, в редакции зарубежных программ. Еще подрабатываю переводами. Леонид — инженер, и у него крупные проекты. Он — большая умница, и у него все получается.

Я тебе писала в прошлом письме или нет, что меня со страшной силой тянет рисовать? Ты помнишь, я когда-то брала уроки у Джироламо Фраскетти. Старик был страшно доволен мной и говорил, что у меня хорошая рука. Интересно: как бы сложилась моя жизнь, если бы я осталась в Италии? Кто знает? Может быть, меня ждал бы скучный брак или я пошла бы по стезе художников и стала второй Мари Лорансен? Но что теперь об этом гадать — все сложилось как сложилось!

И еще у нас в Москве царит культ спорта! В парке Горького построили аттракционы, а также парашютную вышку, выкрашенную в желтый цвет. На верху вышки реет парашют, к тому же вечерами она подсвечивается прожекторами. Мне хотелось бы испытать себя и прыгнуть с парашютом. Но не рискую. И все же я стараюсь не отставать от времени: иногда хожу на водный клуб «Динамо», занимаюсь греблей на двойке. А летом, весной и осенью стараюсь по возможности купаться. Ты же помнишь, как я обожала плавать!

Макса я практически не вижу, но в те минуты, когда мы встречаемся, на его лице появляется неизменно грустная улыбка: «Даша, — говорит он мне, — я уже так стар и ничего не помню». Но при этом на его лице появляется озорная улыбка, и я понимаю, что он ничего не забыл. Это у него такой оборот речи.

Вокруг Максима Горького вьются разные люди, но среди женщин — главная — Тимоша.

Блистательная баронесса Будберг живет теперь в иных широтах. Она мне никогда не нравилась, и свое мнение о ней я не переменила. Слишком хитрая, слишком темная, слишком непонятная… «Воды темные», как когда-то читала я в одной книжке. Так все и есть…

Ее жизнь — сиденье на чемоданах, в любой момент она готова сорваться в путь и отправиться налегке. Куда позовут или призовут… Маршруты — туманны и могут изменяться в любой момент, а уж ее сиденье в застенках, равно как и освобождение из них, — легенда!

Баронесса ныне обитает в Лондоне, куда она давно стремилась всем сердцем. И, кажется, ее сердце именно там. Из тех бесед, что были между нами, я поняла одно — она по-прежнему любит главного виновника своих несчастий и бед. Роберта Локкарта. Но ведь сердцу не прикажешь, кому как не мне это хорошо знать? Мне ли осуждать баронессу?

Но я беспокоюсь за Максима. Да, он постарел, но куда больше я сокрушаюсь о состоянии его духа — угасшего и печального. А ведь Макс по натуре — боец и никогда не сдавался. Он сражался до последнего, стоял насмерть, и, казалось, ничто не может его сломить. Но время — меняет всех и вся. Макс сдает и становится стариком, и эти перемены необратимы. Они никуда не денутся и будут только усугубляться.

Ты помнишь, как мы когда-то рассуждали о времени? Наш древний род — вечен, мы течем как река, мы меняемся и вместе с тем остаемся неизменными. Но это лирика. А моя жизнь сейчас — здесь, в России. И боюсь, что уже никогда не увижу вас. Смириться с этим мне чрезвычайно трудно, но приходится…

Вернемся к Максу. В последнюю встречу он меня немало озадачил.

Я пришла к нему с переводом. Он был один, вернее, в какой-то момент мы остались с ним вдвоем. Не помню, говорила ли я тебе, что Макс живет в роскошном особняке, как настоящий граф или князь. Особняк этот раньше принадлежал богатому промышленнику Рябушинскому, а теперь целиком отдан Максу. Особняк — прекрасный образчик модерна. Но я воспитана на иных широтах и иной архитектуре. И купол Брунеллески для меня — все. И Санта-Мария-дель Фьоре плывет в вечности. Но модерн по-своему очень мил. Особняк двухэтажный, с красивой винтовой лестницей внутри.

Когда я пришла, Макс был в столовой и пил чай. С годами в его лице все больше проступало татарское или калмыцкое. Эти скулы, которые, казалось, прорезали кожу… В молодости он был похож на хищного леопарда, готового в любой момент прыгнуть. И это пленило меня в нем. Когда-то. Ах, как летит время! Это банальность, но что с ней поделаешь…

Я села напротив него. Макс придвинул мне чай, и я сделала несколько глотков.

— Рад тебя видеть, Даша! — сказал он.

— И я, Максим.

— Как живешь?

— Понемногу.

— Как муж, дочка?

— Все нормально.

Я никогда ему не говорила, что у нас есть общий ребенок. И он думал, что у меня только одна дочь. От мужа.

Он кивнул.

— Хорошо, — сказал, делая ударение на первом слоге.

— Ты как?

Он словно пытался что-то узнать, понять, пробиться через толщу наслоений, обид, разлук, ушедшей памяти, промелькнувших лет… Я смотрела на его лицо и видела, что он в глубокой задумчивости. Макс словно силился что-то сказать и не мог. Я так хорошо знала его лицо, умела читать как глобус или старую карту. А когда-то я так любила водить пальчиком по его лицу, губам…

Мы уже немолодые люди. Но разве память умирает? Разве то, что было когда-то, может превратиться в ничто?

По-моему, такие же мысли бродили в его голове. Он нахмурился.

— Да, все нормально, — сказала я. — Хорошо…

— Я не о том… — произнес Макс с некоторой досадой. — Как жизнь промелькнула, Даша, а? Пролетела, как сон. Только воспоминания и остались. А больше ничего. Вот и Мура ушла…

Она была его незаживающей раной, и я это поняла. Женщина, пронзившая в самое сердце… Мужчины всегда немилосердны и сравнивают нас с другими женщинами.

— С работой у тебя все, значит, хорошо? — перевел он тему.

— Работаю над переводами. Пока они есть.

— Славненько… — Он положил руки на стол. Большие, узловатые. Напоминающие корни старого дерева.

— Знаешь, Даша, — его голос перешел на шепот. — Я хочу сказать одну вещь. Меня скоро убьют. И ты знаешь, кто…

Эти слова были сказаны так убедительно, что у меня по спине пошли мурашки. Не плод воображения и не старческий бред, а самая настоящая правда, которую он хотел донести до меня в надежде, что я пойму и услышу…

— Что ты, Макс! — сказала я как можно мягче и положила свою руку на его.

— Даша! Я знаю, что говорю, — покачал он головой. — И чувствую это. Я был свидетелем многих дел, а ты знаешь, какая участь тех, кто слишком знает. У меня был слишком широкий круг знакомых — людей разных убеждений, взглядов. Некоторые из них обладают опасными тайнами и информацией о сегодняшних политиках, их делах в прошлом…

Сзади раздался шорох, в столовую вплыла кухарка.

Я поняла, что нашей беседе наступил конец, и встала.

— Спасибо, Дарья Андреевна, что пришли! — проговорил Горький нарочито громко.

Я ушла со странным смятением на душе.

По дороге забрела в маленькую, чудом сохранившуюся церковь и принялась истово молиться. Я молилась за всех: за Макса, за себя, за Марию, за Люсю. Мне было тревожно, и я не знала, что делать. Как помочь Максу, как спасти его? Мне показалось, что он выплеснул то, что наболело, и смерть уже бродила где-то рядом с ним.

Так оно и получилось. Максима Горького, великого русского писателя, я видела в тот день в последний раз.

И мне не дают покоя его слова:

«Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…».

Смерть Максима Горького навалилась, как тяжелый камень.

Макс и смерть — понятия взаимоисключающие; несмотря на свои ужасные драмы детства и юности — он любил жизнь во всех ее проявлениях. Любил и ценил. Он стремился приподнять человека ввысь и очень сокрушался, когда видел проявления человеческой низменности и подлости.

Я не ожидала смерти Макса и гнала от себя последние слова, сказанные им.

«Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…».

Однако сейчас они всплыли снова.

Но об этом чуть позже…

Сначала — о похоронах Максима Горького, торжественных, печальных, эпических, если только можно употребить это слово относительно похорон. Скорбела и хоронила своего писателя, без преувеличения, вся страна.

Я не ожидала, что мне позвонят по старой памяти из итальянской газеты и попросят сделать репортаж о его смерти. В этом была горькая ирония. Но, с другой стороны, кто, как не я, которая знала великого пролетарского писателя Горького на протяжении долгих лет, мог сделать репортаж о его похоронах? Так что все логично!

Конечно, я понимала, что мне понадобится все мужество, чтобы сделать это достойно. Я думала, что смогу держать себя в руках. Но слезы подступали уже с самого утра.

За завтраком муж сочувственно заметил:

— Конечно, тебе нелегко, ты же когда-то работала с ним.

Бедный Леонид! Знал бы он до конца наши отношения с Максом… Но я пощадила его и не сказала ничего. Впрочем, мужчинам никогда не стоит говорить всей правды. Женщина-загадка для них предпочтительней, чем женщина без тайн. Они любят этот флер неопределенности. Эту манящую дымку тайны, которая пробуждает в них инстинкт охотника.

Я цепляюсь за мелочи, чтобы как можно позднее приступать к главному, потому что это тяжело, очень тяжело. И гораздо трудней, чем я думала. Похороны всегда пробуждают мысли о смерти, которые в обычное время мы вытесняем на задворки сознания. Мы ничего не хотим знать о ней, и только в момент похорон смерть встает перед нами во всем своем трагизме и величии. Но смерть и похороны человека близкого — тяжелое испытание: потому что какая-то часть твоей души уходит вместе с этим человеком. Навсегда…

Этот репортаж — моя последняя дань Максу, великому человеку и великому писателю, свято верившему в то, что свободный труд свободного человека может преобразить мир. И разве эта идея не увлекла меня когда-то? Не захватила с той силой, которая заставила бросить все: отчий дом, родных и устремиться за ним?

Но что теперь об этом говорить? Я уже немолодая женщина, и нельзя так беспечно ворошить память.

Я видела Екатерину, его первую жену, — старенькую, седую. Женщину, к которой Макс на всем протяжении своей жизни относился с неизменным почтением и уважением, относился как к другу, на чью поддержку всегда мог рассчитывать. Екатерина была достойной женщиной во всех отношениях, и я питала к ней большую симпатию.

А вот при виде баронессы Будберг мое сердце забилось сильнее. Я подумала, что ненависть сродни любви. Мы часто употребляем это выражение, но не всегда понимаем его значение до конца. И ненависть глубока как любовь и точно так же раздирает нас и не дает покоя… И сердце от ненависти также может биться сильнее…

Никогда, никогда я не смогла заставить себя относиться к этой женщине ровно и спокойно, она поднимала в моей душе настоящую бурю. Так получилось и на этот раз.

Она уже не была блистательной Мурой. Пополнела, стала грузной, сильно проступала седина. Ее кошачья прелесть осталась в прошлом, но она была здесь, как напоминание о том времени, когда она безраздельно царила в сердце Горького. Он любил ее до сумасшествия. И терял голову, и страдал, и ревновал…

Я никогда не доверяла ей, и присутствие Муры на похоронах вновь кольнуло меня в самое сердце.

Была здесь и Тимоша. Яркая, прелестная, но сейчас она притушила свою прелесть и выглядела бесконечно печальной… Похоронить мужа, а теперь и свекра, конечно, это тяжело, это жизненные испытания, которые надо вынести с честью.

Стоявшая рядом со мной корреспондентка английской газеты сказала шепотом:

— Как будто бы вождя хоронят, а?

Я кивнула в знак согласия. Спазмы сдавили мне горло, и я с трудом могла что-то проговорить.

— Ангина, — пояснила я, с трудом выдавливая из себя слова. — Трудно говорить.

Я пришла домой опустошенная, мне не хотелось никого видеть, хотелось только спать, спать и спать… Сон был для меня лекарством и избавлением от той боли, которую я испытала сегодня.

Я провалилась в сон, а потом проснулась ночью и смотрела сухими воспаленными глазами в темноту. Мне словно нужно было что-то вспомнить, но вот — что?

Рядом спал муж, что-то бормотал во сне, я тронула его за плечо, но Леонид не проснулся.

В соседней комнате спала дочка.

Я накинула халат и вышла на балкон. Села на стул и принялась смотреть на Москву — тихую, спящую… В моей памяти всплывали слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…».

Я пыталась осмыслить сказанное, но понимания не приходило. Была горечь и усталость, и тяжесть, которая — я знала это — останется со мной навсегда.

Но слова были сказаны не зря, они были мне неким завещанием, и я должна была разобраться, понять… Понять, кто убил Макса? Наверное, этого он и хотел, ждал от меня. А иначе не сказал бы этих слов. Я была человеком, которому он доверял и которого любил. Пусть не так, как Муру. О, когда же я перестану себя сравнивать с ней! Когда я успокоюсь? Но женское сердце до преклонных лет остается страстным. Бунтующим против естественного порядка вещей. И в этом его сила!

А раз Максим мне доверял… Значит, он хотел и хочет, там, на небесах… Ведь Макс не ушел безвозвратно, бесследно; он растворился в небе, в своих книгах, в этом нежном и яростном мире, который он так любил…

Я пошла на кухню и заварила себе чай, крепкий, сладкий. Мне требовалось привести мысли в порядок и все разложить по полочкам.

Я взяла блокнот и стала чертить схемы, как я делала в минуты волнения или когда мне надо было разрешить какую-то задачу.

Буду исходить из того, что Макса убили.

Кто? Я написала вопрос и обвела его кружком. Кто мог убить Максима Горького? Кто хотел его смерти? Кому это выгодно?

Самая расхожая версия — писатель умер от инфекции. Заразился гриппом от внучек. Для человека с туберкулезом — грипп был особо опасен. Но Макс не был бы Максом, если бы не предвидел некоторые моменты. Он не хотел возвращаться в СССР, словно предвидел свою смерть здесь… Значит, у него было предчувствие, которое его не подвело. Но ничего нельзя было отменить. Его вел Рок, фатум, судьба. Мы, итальянцы, свято верим в судьбу, и, похоже, именно судьба привела Максима Горького сюда, чтобы он встретил свою смерть на родной земле.

В СССР он приехал по настоянию своего сына. Горького уговаривали вернуться многие, но сын — особенно. Те, кто вызвал писателя в Советский Союз, сыграли на его чадолюбии, любви к семье, к близким… По натуре Макс был патриархом, и ему нравилось играть роль отца большого семейства. Он любил собирать вокруг себя коммуну, и все — и родственники, и близкие люди, и друзья, становившиеся на время членами этой коммуны, — попадали в орбиту заботы и внимания Макса. Я уже говорила, что Максу очень мало было нужно для себя, скорее он беспокоился о тех, кто рядом. Ему нравилось заботиться и одарять своим вниманием других…

Символично, что сын, который и сыграл свою роль в его возвращении, умер раньше Макса. И очень странно. Со стороны все выглядело естественным образом — Максим простудился и умер. Причины были самыми простыми. А ведь именно простое и примиряет со случившимся. Вроде с кем не бывает? Это жизнь!

Что мог знать Максим — избалованный, слабый, всегда находящийся в тени отца, если его убрали как ненужного свидетеля? Он любил автомобили, любил красивую жизнь, любил свою жену Тимошу… Тимошу любили все, но загадка — кого любила она?

Темные слухи ходили о том, что она была любовницей… Самого (я даже не буду писать его имя, это понятно и так). Но это выглядит малопонятно, хотя, кто знает?.. Существует мнение, что через женщину можно влиять на мужчину. Это и так и не так. Есть власть и более темная, чем интимно-сексуальная. Это власть психологического плана, она сильнее и безысходней. Кем же была Тимоша?

Я вдруг поняла, что думаю о ней отстраненно, пытаясь разрешить эту загадку. Не скрою, Тимоша мне по-человечески нравилась. Или это была ее особенность — нравиться всем? Мало кто мог таить зло на Тимошу, такую жизнерадостную, искрящуюся смехом, весельем… А если на этой ее особенности — тоже сыграли? Но кто?

Радостная Тимоша как бы покрывала другие не столь лучезарные чувства… Я ощутила, как стрельнуло в правом виске. А если я близка к некой разгадке? Или точнее — к кусочку правды, и мне придется сложить воедино эти разрозненные кусочки правды-отгадки в единую картину.

Некогда в юности я открыла для себя Агату Кристи. Никогда особо не увлекалась детективами. В нашем благородном семействе чтение подобной литературы было дурным вкусом. Только труды древних авторов имели право на существование и власть над умами. Вергилий, Тацит, Аристотель, Платон, Светоний, Данте…

Но мы с тобой, помнишь, читали Шерлока Холмса тайком ото всех и боялись, чтобы нас не застукали над этим неподобающим занятием? И соревновались, кто быстрее прочтет Конан Дойла? Так мы с тобой открывали и Агату Кристи.

Эта скромная девушка, из почтенной семьи, пережившая смерть отца, разорение семьи, Первую мировую войну, стала знаменитой писательницей. И не просто писательницей! Она провозгласила появление новой эры в книжном мире. Книга перестала быть святилищем, книга стала доступной, и уже не надо было находиться в прохладных залах библиотек, чтобы наслаждаться чтением. Книги стали предметом обихода, и это по-своему революционное событие. Книга как спутник в любых ситуациях — в транспорте, на пикнике, дома, на работе. Книгу можно было положить в сумочку и не расставаться с ней. Это не старинные фолианты из нашей библиотеки, которые и поднять-то трудно. Не то что таскать с собой.

Те старые книги внушали мысли о высоком, вечном, но жизнь, реальная жизнь, могла пройти мимо.

Я только что подумала — не была ли моя любовь к Максу и вся жизнь — неким протестом против заданности судьбы, стремлением выйти за ее пределы?

Но я отвлеклась…

Возвращаясь к Агате Кристи, могу сказать, что она перевернула представление о детективах. Смерть ходила рядом и часто принимала обличье самых близких людей, не надо было искать загадочные заговоры и убийц ниоткуда… Все самые пугающие и ясные мотивы лежали на поверхности — нужно было только иметь мужество взглянуть правде в лицо, и тогда все вставало на свои места. Но у многих ли людей хватит мужества?

Итак, Максим, питавший зависть к отцу. Нужно назвать вещи своими именами. Вернуться к корням высоких трагедий. Есть комплекс Электры, но есть и древний и вечный сюжет — сын убивает своего отца. Новомодные течения психоанализа вполне объясняют этот архетип. Сын, убивающий отца, чтобы начать новую жизнь. Разорвать пуповину, которая его связывает, не дает жить и действовать самостоятельно… Чем плох этот сюжет? А если еще отец знаменит и имеет все? К тому же посягнул на его жену…

Я хватаюсь за сердце. «Дани, куда тебя занесло с этим психоанализом! — говорю я себе почти сердито. — Что ты копаешься в чужом грязном белье? Остановись!» Но кто-то внутри меня — более пытливый и дотошный продолжает исследовать мотивы и копаться.

А может быть, слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…» — пеплом стынут на моих губах и не дают покоя. Помимо любовницы и матери его ребенка, разве я не была ему другом, настоящим другом? Как и он мне. Между нами были нежность, и тепло, и доверие. Разве это не дорогого стоит? И почему я не могу отдать последнюю дань этой дружбы и тепла Максу?

Именно эта правда и не дает мне покоя. Я должна быть беспристрастной, чтобы установить истину.

Сын умер. Но разве он косвенно не виноват в смерти отца?

Хотя свою часть плана он уже выполнил — заставив отца вернуться в СССР, что и стало причиной его гибели.

А в основе всего — его чувство к Тимоше, любимой женщине, жене, которую он обожал и боготворил. Интересно, что именно это страстное, болезненное, исступленное обожание чаще всего встречается у слабых людей, для которых оно — и якорь в бушующем море житейских страстей, и единственное утешение…

…Не знаю, станет ли это мое письмо последним — что-то я себя плохо чувствую. Не хотелось бы так думать, но увы! Никто не знает — где и когда мы встретим свой смертный час.

Если подводить итог прожитой жизни — то, что можно сказать?

Моей второй родиной стала Россия, Советский Союз, и я могу здесь процитировать великого русского поэта Пушкина:

«Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана…».

И все же Пушкин сам и отвечает на этот вопрос:

«И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…».

Это и составляет саму жизнь: божество, то есть вера, слезы — наше страдание, горести и болезни. И Любовь!

«Любовь, что движет солнце и светила». Это уже мой сумрачный земляк. Данте.

Так переплелись для меня Россия и Италия — неразрывно, воедино.

Я полюбила Россию, полюбила Москву, но все же сейчас я чаще всего вспоминаю свою семью, прекрасную и нежную Флоренцию и тот миг на Капри, когда я впервые встретилась с Максом и вверила ему свою судьбу…

На земле уже нет моих родителей, Макса, моего дорогого мужа Леонида, он погиб в годы войны. Нет Екатерины Пешковой, Марии Андреевой, но жива Тимоша, и жива… Живее всех живых — Мура Будберг. Можно ли любить своих соперников? Врагов? Или перед лицом вечности сердце примиряется со многим? И уже нет в нем ненависти, остается только примирение и утешение, а в конце концов — одна любовь. Любовь, очищенная от примесей страсти, волнений, сердечных бурь. Тихая и кроткая, милосердная и согревающая.

Как ни странно, сейчас я хотела бы видеть только Муру. Нам нечего теперь делить. Все осталось в прошлом. Макса уже нет. И мне очень бы хотелось побеседовать с баронессой Будберг за чашкой чая или чего-нибудь покрепче. Баронесса всегда любила крепкие напитки и вряд ли изменила своей привычке. Я знаю только, что она жива, и все… А ведь нам есть что сказать другу другу, и беседа была бы долгой и занятной. Трудно сказать — где могла бы пройти эта воображаемая беседа. Может быть, в Лондоне, где теперь обитает баронесса, у камина в туманный лондонский день. Или у нас в фамильном палаццо во Флоренции, где так хороши Тициан и Пиранези, Карпаччо и Тинторетто… Или наша беседа состоялась бы в Москве, городе, где завязались наши судьбы, да таким крепким узлом, что его не разрубит даже смерть. Ведь смерти нет, пока есть наши воспоминания о минувшем. Ее нет и после, ведь будут жить люди, помнившие нас… И пока жива память — мы все живы.

Подрастает Люсенька. Как сладко мне иногда звать ее Лючией, звать безмолвно — про себя, но что от этого меняется?

Люсенька хороша необыкновенно — волосы светлые, а глаза карие. И на нее уже засматриваются. После войны так мало молодых людей осталось, война их выкосила, страна только-только приходит в себя после страшных ужасов… Я ни на что не жалуюсь. Мне приходилось, как и всем, голодать в годы войны, испытывать нужду и холод. И знал бы кто из моих блистательнейших предков, что наследница старинного рода Орбини нуждается в куске хлеба. Но я выжила! Кровь есть кровь! И так просто от нее не отмахнешься. Живучая кровь древнего рода помогала мне во всех испытаниях!

Моя Люся. Мой ангел, моя Лючия. Сейчас только она предмет моих забот и волнений. И я не могу умереть раньше, чем отдам ее в другие теплые руки. А все остальное… Я прожила яркую насыщенную жизнь и ни о чем не жалею. Ни разу. Никогда.

— Ну что? — сказал Вася, отложив письмо и глядя на Анну.

Анна взяла в руки карандаш и блокнот, приготовившись записывать.

— Приступим к Тимоше. — Вася сделала паузу, повертел головой, поднял глаза к потолку, словно увидел там что-то интересное, а вновь потом посмотрел на Анну: — Что об этом скажешь?

Анна откашлялась.

— Тимоша, то есть Надежда Пешкова, — женщина загадочная. Ее судьба яркая и трагичная одновременно. Родилась она в Томске, отец — преуспевающий врач, семья переехала в Москву и поселилась на Патриарших прудах, купив там деревянный двухэтажный дом. В семье было восемь детей. С будущим мужем Максимом Надежда познакомилась на катке.

Вася ее прервал:

— А что тебе бросилось в глаза при изучении характера?

Анна задумалась и честно призналась:

— Не знаю. Жизнерадостность?

Вася потер переносицу.

— Рыжикова, ты, конечно, гений наоборот…

Анна уже собралась обидеться, но Вася широко улыбнулся.

— Прости!

— Постараюсь.

— Я, конечно, бываю тираном и деспотом.

— И частенько, — поддакнула Анна.

— Ну это ты преувеличиваешь!

— Ничуть!

Но Вася отмахнулся от нее.

— Оставим внутренние перебранки, дело житейское, нас ждет вечность.

— Точно, точно, дожидается!

Вася подозрительно посмотрел на нее, но ничего не ответил.

— Жизнерадостность, да. То есть умение привлекать людей. Смотри, какая получается интересная картина… Когда Максим Горький стал слабеть в силу своей старости, именно Тимоша взяла на себя роль магнита, который группировал вокруг Горького людей. Кто только не был в нее влюблен! От Ягоды до Алексея Толстого. И все эти люди бывали у Горького в доме. Их можно было наблюдать, изучать, делать выводы…

Так, Алексей Толстой серьезно хотел сделать Надежду Пешкову своей женой и присматривал на роль супруги при живой-то Наталье Карандиевской. Но он уже твердо решил заменить ее более молодой женой. Что он в конце концов и сделал. Но его новой супругой стала не Тима.

Говорят, что к Тимоше сватался и сам Сталин. И это тоже вероятно! Во всяком случае к Горькому он всегда приезжал с букетами для Тимоши.

— Но она дорого заплатила за свою прошлую жизнь, — тихо сказала Анна.

— Да. Это точно!

За окном темнело, рабочий день давно закончился, и они разошлись по домам, договорившись завтра с утра снова приступить к этому делу.

* * *

Утро началось с большой чашки кофе и бодрой музыки. Данила сказал, что скоро приедет, и Анна была на седьмом небе от счастья. Она не шла, а летела на работу, словно на крыльях. Вася сидел и уже ждал ее. Как только Анна переступила порог, через десять минут перед ней дымилась чашка фирменного Васиного кофе. Ну что ж, начнем с того, на чем закончились эти письма? — решительно заявил Вася Курочкин.

Анна улыбнулась краешком губ. Как же ей было приятно, что Вася напоминает прежнего Васю — веселого, пытливого, стремящегося во всем дойти до конца, до сути явления. Ничего не оставляя на полдороге.

Кажется, Вася выздоравливает окончательно. В конце концов, школьный друг в Америке — это мираж на горизонте. Чем ближе придвигаешься, тем дальше отдаляешься. У каждого своя жизнь. В чужие проблемы не влезешь, а они есть у всех, и немалые. И бывает, что у тех, кто сияет глянцем на фото, в реальности проблем вагон и маленькая тележка.

Главное — жить своей жизнью. В ней всегда можно отыскать и радость, и надежду, и приятные труды. Анна усмехнулась про себя, надо же как высокопарно и извилисто она стала выражаться.

— Ты меня слушаешь? — раздалось сквозь толщу ее мыслей.

— Да, Вася, слушаю, — тихо откликнулась она. — И внимательно.

— Рад! — выдохнул Вася. — Давно у меня не было благодарной слушательницы.

Анна хотела было возмутиться. Но вовремя осеклась. Вася просто дурачится. Он в хорошем настроении. И слава богу!

— Одним из основных желаний Даниэлы — Дарьи Андреевны Шевардиной было желание увидеть Муру Будберг. Она знала только одно: что Мура — жива. И больше никаких известий. Баронесса — действительно была живее всех живых. Прямо-таки непотопляемый авианосец! Да, она старела, но хватки своей не теряла. Она умела использовать людей, и в этом ей не было равных. Людей, заметь, разных. И по профессиям. И по складу характера. А это значит, что Мура владела неким универсальным ключом, харизмой, которая притягивала окружающих.

Она по-прежнему была с Уэллсом. Но жили они раздельно. Он просил ее выйти за него замуж, однако его просьба повисла в воздухе. Муре новое замужество было не нужно. Играть роль жены — пожалуйста, но вот быть женой по-настоящему — увольте! И только ради одного человека она бы изменила своим принципам, но этот человек был для нее недосягаем. Что-то безвозвратно ушло, закончилось в том далеком, грозном и прекрасном для нее восемнадцатом году. Та острота, те яркие чувства, когда они ходили на грани жизни и смерти, ушли в прошлое. Локкарт погряз в скучном браке, потом в многолетней любовной связи, под конец жизни впал в банальность — женился на молодой. А Мура все это время подспудно ждала его, она не мыслила своей жизни без Роберта. Они остались добрыми друзьями, но нужно ли это было Муре, смирилась ли она с неизбежным?

Как мудрая женщина она выжала из жизни многое, но самое главное — ушло, ускользнуло от нее.

— Те, кто встречал Муру в Лондоне, описывали ее как опустившуюся неряшливую женщину с большой черной сумкой и неухоженными руками, — заметила Анна. — Вообще ее внешность и магнетизм — большая загадка. Чем-то же она брала? И брала людей выдающихся, незаурядных. Сам Уэллс и то терялся в догадках: почему она все-таки его пленила?

— Загадка, — согласился Вася и продолжил рассуждать: — Она вращалась в высокопоставленных кругах, работала на радио. — Он говорил увлеченно, вдохновенно. Тема захватила его. — К Муре прислушивались. Советовались. Она считалась специалистом по России. Из знаменитых ее клиентов можно назвать выдающегося режиссера Александра Корду, того самого, кто снял фильмы «Леди Гамильтон» и «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли. К Муре неоднократно поступали просьбы написать мемуары и даже предлагали деньги. Один раз дело дошло до аванса. Но аванс был благополучно пропит, а до воспоминаний дело так и не дошло.

— Возможно, баронесса категорически не хотела писать никаких мемуаров. Понимала, что это невозможно, — предположила Анна. — Что она могла оставить в них? Она, которая всю жизнь заметала следы, изворачивалась, лгала? В ее биографии столько белых пятен… Взять хотя бы смерть ее мужа Ивана Бенкендорфа. Кто его убил? По официальной версии — разбушевавшиеся мужики, которых никто не видел… А на самом деле? Можно сказать, что ей было выгодно вдовство и она его получила…

— О да, — улыбнулся Вася. — Внешне жизнь баронессы сложилась более чем благополучно. Все ее дети были пристроены. Две дочки довольно удачно вышли замуж, она получила английское гражданство. Но вот что касается ее жизни и мемуаров, то здесь была большая тайна.

— А у Тимоши жизнь не сложилась, — вставила Анна.

— Да. Тимоша всю жизнь прожила под тенью трагической эпохи, — проговорил Вася. — Интересно, что эта тень самым непосредственным образом коснулась ее личной жизни. Ей, признанной красавице, сохранившей свою красоту до старости, если только старость применима к таким великолепным женщинам без возраста, так больше и не удалось выйти замуж. Как только на ее горизонте обозначался мужчина, который хотел бы соединить с ней свою жизнь, так его настигала смерть.

Почему-то считалось, что тень Сталина, его могущество лежит проклятьем на судьбе Тимоши. — Вася кашлянул. — Ну, во-первых, Сталина уже не было на свете, а во-вторых, очень удобно наводить мистику там, где ее нет. Под видом мистики можно проворачивать совсем другие дела…

Анна машинально болтала ложечкой в стакане, размешивая сахар, и внимательно слушала Васю.

— Кстати, — неожиданно сказал он. — Я рассказал о нашем деле своей родственнице. Варваре Епифановой. И ее новое задание интереснейшим образом пересекается с нашим расследованием. Но пока я не могу об этом говорить. — И Вася многозначительно замолчал. — Вообще жизнь, получается, иногда связывает людей и дела в такой узел, что самые крутые детективы и сериалы отдыхают. Насчет того, что наше дело переплетается с Вариным, я, с одной стороны, удивился, с другой — нет. Видимо, наступила пора, когда всплывают старые реликвии — бумаги и документы из архива Горького. И значит, мир в скором времени могут ждать перемены. На первый взгляд они будут незаметными, но потом события станут приобретать более значимый характер. Словом, поживем — увидим. — Заключил Вася.

Глава 10 Морской пейзаж с печальной девой

Безумцы прокладывают пути, по которым следом пойдут рассудительные.

Федор Достоевский

Флоренция — Капри. Наши дни

Сборы на Капри были недолгими. Даниэла покидала все в небольшой рюкзак, оделась по-спортивному — шорты, маечка — и села ждать. Витторио должен был заехать за ней через полчаса.

Кто бы мог подумать! Она собралась даже быстрее, чем ожидала.

Полчаса тянулись невыносимо долго. Даниэла успела обменяться эсэмэс со своей подругой, просмотреть почту, пролистать в мобильном горячие новости. Все было одно и то же: похоже, мир сходит с ума! Военные действия на Ближнем Востоке, журналисты нападают на Трампа, английская королева по-прежнему не показывается на публике, симпатяга Кейт выполняет светские визиты, русские держатся, несмотря на санкции. Героический народ: все нипочем!

Раздался звонок в дверь. Даниэла побежала открывать. На пороге стоял Витторио с большой клеткой, в которой сидел Ангел!

— Мне некуда его было девать, — извиняющим тоном сказал Витторио. — Брат отказался, говорит: вредная птица. Соседка — уехала. Не мог же я его отдать первым попавшимся людям.

— Ни за что! — весело подхватила Даниэла. — Будет у нас симпатичный попутчик-путешественник.

Она протянула руку сквозь прутья решетки. Попугай, склонив голову, смотрел на нее. Потом по жердочке придвинулся ближе. Даниэла погладила птицу.

— Ангел — хороший! — заворковала она. — Ангел замечательный. Мне кажется, он хочет пить.

Она пошла на кухню и вернулась со стаканом воды. Даниэла набрала воды в рот и приблизилась к клетке. Ангел открыв клюв, прильнул к ней.

— Какие у нас нежности, — со смехом сказала Даниэла. Но, бросив взгляд на Витторио, осеклась.

Он смотрел на них, не отрываясь, побледнев, казалось, вся краска разом схлынула с его лица. Даниэла невольно смутилась.

— Ну что! Поехали! — нарочито бодро сказала она. — Или кофе выпьем на дорожку?

— Спасибо. Я уже выпил кофе.

— На чем поедем?

— Хороший вопрос! Если бы мне удалось пристроить Ангела, мы бы поехали на мотоцикле.

— Ты ездишь на мотоцикле?

— Обожаю!

— Отложим этот вид транспорта на этот раз. Автомобиль?

— Автомобиль. По-другому и не получится, — сказал Витторио. — Я — за рулем. Ты с Ангелом на заднем сиденье. Один он занервничает.

— Мне, конечно, хотелось бы сидеть на переднем, но ради этой птички…

«Птичка» слушала их диалог, вертя головой, словно понимая, что речь идет о ней.

— Ну хорошо, раз ты готова — поехали.

Уже выходя из квартиры, Даниэла подумала, что нужно было надеть брючки подлиннее, а то шортики — слишком вызывающие.

Дорога была живописнейшей: по обеим сторонам высились оливковые деревья. Витторио открыл верх машины, и ветер охлаждал лицо: свежий, душистый. Даниэла, смеясь, увертывалась от него. Ангел замер, нахохлившись, казалось, ему тоже нравится эта поездка, ветер, ощущение свободы.

— Как хорошо! — воскликнула Даниэла. — Давненько я не ездила так.

— А как ты ездила?

Витторио в темных очках внимательно смотрел на дорогу, его руки с длинными изящными пальцами уверенно лежали на руле.

«Какой он красивый! — неожиданно подумала Даниэла. — Утонченной красотой. Он не такой, как все».

— Ты меня слышишь? — спросил Витторио.

— Не-а, задумалась.

— Я спросил: а как ты ездила раньше?

— По-разному, — уклончиво ответила Даниэла. Ей не хотелось распространяться о своих прошлых ухажерах. Сейчас это ни к чему.

Он посмотрел на нее в зеркальце перед собой и поймал взгляд Даниэлы. Она смотрела на него, а он — на нее. Даниэла первой отвела глаза.

Ангел издал звук, похожий на клокотанье.

— Птичка! Я тебя люблю, — пропела Даниэла.

Они ехали с остановками: перекусывали в ресторанах, любовались видами, немного отдыхали и снова отправлялись в путь. Ночь застала их в дороге: они остановились в небольшом отеле. Витторио заказал раздельные номера, и Даниэла подумала, что никогда еще у нее не было такого кавалера. Но кавалер ли он? Или просто друг? Она даже не могла ответить на этот вопрос, разобраться в собственных ощущениях. Но, немного поразмыслив, решила не копаться в этом, а отдаться на волю судьбы. Как все идет, так и идет. «Нельзя обгонять ветер» — гласит пословица, то есть не торопи естественный ход вещей.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по номерам.

Оставив машину на паркинге, добрались до Капри на пароходике. Стоял полдень. Жаркое солнце, вода, блестящая от миллиона солнечных лучей… Даниэла прищурилась.

— Какая красота! — выдохнула она.

Витторио кивнул, выглядел он уставшим.

— Устал? — с участием спросила девушка.

Он выпрямился.

— Нет.

«Не хочет показывать при мне слабости, — поняла Даниэла, — гордый…».

— Куда теперь лежит наш путь? — спросила она.

— В гостиницу. Или ты хочешь сразу к родственникам?

— Не знаю, — призналась Даниэла. — Не знаю, как лучше. Вот так вот свалиться им на голову — хорошего мало. Сразу пойдут звонки матери: что да как. А этого не хочется.

— Если не предупредить их — звонков не избежать.

— Я все понимаю, — вздохнула она. — Не знаю, какой вариант выбрать… Я же все скрыла от родных, непонятно, как они к этому отнесутся. Тогда мать наотрез отказалась говорить со мной о бабушкиных письмах, обронив, что это опасные тайны. Все еще считает, что я еще маленькая и ничего не смыслю в жизни, — с обидой сказала Даниэла. — К Антонио она и то лучше относится, советуется с ним. А со мной…

— Ну раз пока в голову ничего не идет, предлагаю такой вариант. Остановиться в гостинице и пойти на море искупаться. Но прежде отдохнуть. Как тебе такой план?

— Отлично. Но для начала лучше где-нибудь перекусить.

— Это само собой. У тебя, я смотрю, хороший аппетит.

Даниэла поморщилась. «Еще подумает, что я обжора».

— Ем я вообще-то не очень много.

Витторио расхохотался.

— Что мне в тебе нравится, так это очаровательная непосредственность.

— И то хорошо, — буркнула Даниэла.

После сытного обеда и распитой бутылочки красного вина они разошлись по номерам.

Даниэла уснула сразу, как только ее голова коснулась подушки. Проснулась от звонка мобильного. Звонила мать.

Сон слетел мигом.

— Дани, добрый день! — пророкотал в трубке величественный голос матери. — Ты где?

Даниэла посмотрела в окно. Прямо перед ней простиралась великолепная ярко-синяя морская гладь.

— На море. Отдыхаю.

Она назвала маленький курортный городок.

— Ты не говорила, что собираешься на море.

— Прости, мамочка, — быстро ответила Даниэла. — Не успела. Все получилось спонтанно.

— У тебя все в порядке?

— Да.

— Ты одна?

— Нет. — Даниэла подавила смешок. — С молодым человеком.

— Он хотя бы приличный?

— Очень! — выдохнула Даниэла. — Он замечательный. — В трубке возникла пауза.

— Для тебя главное — не влюбиться. Будь осторожна.

— Это почему же? — запротестовала Даниэла. — Я что, не человек, что ли?

— Для тебя влюбляться — опасно. Ты слишком импульсивная. Нырнешь в свою любовь с головой и натворишь дел.

— Я буду осторожной, мамочка! — пообещала Даниэла.

— Вот и хорошо. Я тебя люблю и целую. Будь умной и хорошей девочкой.

— Обещаю. И я тебя обнимаю, целую.

В дверь раздался стук.

— Войдите! — крикнула Даниэла. На пороге стоял Витторио.

— Проснулась?

— Ага! Звонила мать. — Она кивнула на трубку мобильного. — Пришлось соврать, где я нахожусь. Ничего не поделаешь. Зачем ее лишний раз волновать. Она у меня такая… — Даниэла задумалась. — Как из позапрошлого века. Тонкая, неземная. Вся в книгах, музыке, светских вечеринках. Милая мамочка!

— Это маленькая спасительная ложь. Ради спокойствия родных. Так что не переживай. Ты поступила правильно. И ни в чем не раскаивайся.

— Ты так думаешь? — Даниэла посмотрела на него сквозь длинные черные ресницы.

— Уверен!

— Слушай, Витторио! — весело прищурилась она. — Сегодня мы уже никуда под вечер не завалимся. Да и плана у нас особого нет. Предлагаю пойти на море искупаться. Ты не против?

— Я — за!

Купанье было настоящим блаженством. Солнечные зайчики скользили по волнам, которые отливали то золотом, то серебром. Они нашли симпатичную бухточку и плавали там. Солнце клонилось к закату, они выходили на берег, лежали и нежились под ласковыми лучами, а потом снова ныряли в воду.

Витторио входил в море спокойно, рассекал гладь быстрыми и резкими взмахами рук. Он заплывал далеко, и Даниэла волновалась за него. Ей было приятней, когда он рядом с ней.

Она же заходила в воду с разбега, брызги реяли вокруг нее, ей нравилось это шумное погружение, плеск воды: упругий, звонкий… Разговаривали они мало, лишь изредка обменивались репликами.

А потом — уже при закате солнца — сидели близко-близко друг от друга, расстояние между ними было всего несколько миллиметров, и Даниэла чувствовала кожей жар, который исходил от тела Витторио. Но они сидели, не соприкасаясь, Витторио даже не повернул к ней головы. Они сидели и смотрели, как расплавленный диск солнца опускается в море, и ощущали величие и торжественность этих минут.

* * *

— Что теперь? — спросил Витторио за завтраком. Они сидели в кафе на террасе отеля.

У Даниэлы было прекрасное настроение: она выспалась, утро обещало чудесный день, а все происходящее с ней она рассматривала как необыкновенное приключение. Вот только ее отношение к Витторио — можно ли назвать это приключением? Или здесь таится нечто большее?

Даниэла тряхнула волосами, отгоняя от себя этот вопрос. «Пусть все идет как идет, — пробормотала она про себя. — Я буду благоразумной и не стану торопить события. Не стану обгонять ветер».

— Ты что-то бормочешь?

— Просто так! — весело ответила Даниэла. — У меня сегодня хорошее настроение. Посмотри только: какой вид! Не могу отвести глаз.

С террасы открывался волшебный вид на море — ослепительно-лазурная гладь, с белыми завитками пены, а солнечные лучи пронзают воду, подсвечивая ее золотом.

— Ты становишься поэтом! — улыбнулся Витторио.

— Ага! Как Ангел?

— Прекрасно! Ему тоже нравится путешествовать. Но ты не ответила на вопрос: что теперь?

— Навестим моих родственников.

— Ты их хорошо знаешь?

— Не очень. Но, может, это и к лучшему…

— Смотря как они нас встретят.

— О, я уверена с объятьями. «Боже, это наша малышка Даниэла, как же она выросла! Давно ли она бегала в коротких платьицах. А сейчас уже невеста! И какая она стала красавица!» — со смехом проговорила она.

— Но это все правда. Ты — настоящая красавица!

Даниэла смущенно замолкла.

— Спасибо, — быстро сказала она. — Но ты не смеешься надо мной?

— Что ты!

Вновь возникла пауза.

— Ну что, пойдем? — спросил Витторио.

— Сейчас, только допью кофе.

Вилла Орбини находилась на холме, и до нее можно было добраться только пешком. Они шли по склону холма, солнце припекало все сильнее и сильнее. Вскоре перед ними вырос забор, вход был сбоку. Калитка закрыта. Витторио вопросительно посмотрел на Даниэлу.

— Может быть, пора позвонить?

Она достала сотовый и набрала номер телефона.

Ей ответил мелодичный голос автоответчика.

— Клаудия! Это Даниэла, дочь Валентины. Я приехала в гости. Извините, что внезапно. Так уж получилось. Стою у ворот.

В трубке они услышали женский голос:

— Даниэла! Сейчас.

Через несколько минут они увидели, как к воротам спешит маленькая полная женщина в ярком цветастом платье. Она запустила гостей.

— Проходите. Я Джульетта, служанка синьоры.

Они шли по дорожке к дому, по обе стороны высились цветы. Настоящее многоцветье: гвоздики, лилии, львиный зев.

На террасе стояла сама Клаудия — пожилая женщина лет восьмидесяти, она опиралась на черную трость. Седые волосы были убраны в пучок, одета она была в темное платье, на плечах — светлая газовая косынка.

Даниэла расцеловалась с родственницей.

— Здравствуй, здравствуй, — протянула Клаудия. — Настоящей красавицей выросла. А это кто? Жених?

— Нет, просто хороший друг. Витторио Колонни.

Клаудия удивленно подняла брови.

— Вы из тех самых Колонни? — спросила она.

Витторио кивнул и поцеловал женщине руку.

— Очень приятно. Я была знакома с Софи Колонни…

Она замолчала, погрузившись в воспоминания, а Даниэла корила себя за то, что не поинтересовалась у Витторио его родом.

— Проходите! — наконец спохватилась Клаудия. — Чай, кофе, лимонад?

— Жарко! — сказала Даниэла. — Хотелось бы лимонада.

— Конечно. Но, может, вы хотите пообедать?

— Нет-нет, мы сыты. Просто лимонад.

— Апельсиновый? Грушевый?

— У вас есть грушевый лимонад? Я пила его только в детстве, — мечтательно улыбнулась Даниэла.

— Ну вот сейчас и вспомнишь свое детство, — ласково проговорила Клаудия.

— Да. Воспоминания — вещь приятная, — начала Даниэла издалека, подбираясь к теме семейных тайн.

— Тебе еще рано говорить об этом. У тебя все впереди.

— А я не люблю, когда так говорят, — возмутилась она. — Молодежь тоже хочет соприкасаться с историей семьи, рода, с тем, что когда-то было пережито…

— На кого учишься, Даниэла? Или пока отдыхаешь, присматриваешься к будущей профессии?

— Как же, с мамой отдохнешь! Она не даст и дня на безделье. Студентка университета. Специальность — социология.

— Да, твоя мама, Валентина, — строгая. Что есть, то есть… Как папа твой за ней долго ухаживал, мы уж думали, что у него терпение иссякнет. Она им вертела как хотела…

Мысль о том, что когда-то папа был молодой и мама им «вертела», никак не могла уложиться в голове Даниэлы. Ее строгий папа. Уважаемый банкир… И сходил с ума по маме.

Даниэла вздохнула:

— Да, мы мало знаем о родителях.

— Все знать и не надо. У каждого свои тайны, правильно я говорю, молодой человек? Вам понравилось бы, если девушка взяла и сразу выложила бы все тайны?

— Я бы и так их узнал, — улыбнулся Витторио.

Даниэла расхохоталась:

— Спасибо. Буду иметь в виду, — и тут же осеклась. Прозвучало так, словно она претендует на роль его девушки. Вряд ли это понравится Витторио, он может обидеться.

— Прошу, — пригласила хозяйка. — В сад или на террасу с видом на море? Выбирайте.

— Лучше терраса, — сказала Даниэла, вопросительно глядя на Витторио.

— Я тоже за террасу.

Обогнув дом, они вышли на террасу, и Даниэла ахнула не в силах сдержать восторг. Море было так прекрасно, так упоительно, что на глазах Даниэлы невольно выступили слезы.

— Клаудия! Это же чудо!

— Да, вид — хорош! — согласилась хозяйка. — Спорить не буду.

— Я, наверное, старею, в последнее время изъясняюсь как-то туманно, чуть что — в слезливость ударяюсь.

— Ничего удивительного. Ты — итальянка, а мы — итальянцы — очень остро чувствуем красоту. И прежде всего красоту земную, преходящую, но вместе с тем и вечную…

Клаудия обернулась к Витторио:

— А вы чем занимаетесь?

— Искусствовед. Чем же еще можно заниматься во Флоренции, этой цитадели красоты? — усмехнулся он.

— Давненько я не была во Флоренции. Лет пять… Надо бы освежить память, да годы свое берут. Не так легка я на подъем, как раньше. Что поделаешь, жизнь летит так стремительно…

На террасе под навесом стоял столик со стульями. Джульетта хлопотала расставляя кувшин с лимонадом, бокалы, тарелки с печеньем и фруктами.

— Вот так мы и живем с ней вдвоем, — кивнула Клаудия на служанку. — Ну еще у нас кот есть. Вергилий.

Услышав свое имя, огромный черно-белый кот появился на террасе.

— Мужчина в нашем женском царстве. Красавец, правда? — Клаудия села, кот запрыгнул ей на руки, хозяйка почесала его за ушком.

— Красавец, — подтвердила Даниэла. — А можно мне взять его на руки?

— Если он дастся. Попробуй. К чужим Вергилий относится обычно с опаской.

Даниэла протянула руки к коту, погладила, и он подошел, потерся о ее ноги.

— Он просто душка! — Даниэла взяла кота на руки. — Какой тяжелый. Килограмм десять. Как вы его откормили?

— Балуем наше сокровище, а он пользуется этим и вьет из нас веревки.

— Я тебя сейчас сфотографирую, — сказал Витторио, доставая мобильный. — Очень уж хорошо вы с ним смотритесь.

Опустив кота на пол, Даниэла села к столу.

Отпив лимонад, провела языком по губам.

— Вот это да! Вкуснятина!

Клаудия смотрела на нее с улыбкой.

Даниэла тряхнула волосами, решаясь, и спросила:

— Тетя Клаудия, а у вас есть какие-нибудь семейные альбомы? Когда мама была маленькой или просто снимки родственников? Это так интересно!

— Есть, конечно. Ты хочешь прямо сейчас рассматривать семейные альбомы?

Даниэла поняла, что свой интерес надо замаскировать, иначе это вызовет подозрения.

— Ну не прямо сейчас, я просто спросила. А сейчас я бы хотела искупаться. У вас есть спуск к воде?

— Конечно! Можно сказать, у нас персональный пляж.

— Отлично! — захлопала Даниэла в ладоши. — Значит, нам никто не помешает наслаждаться морем.

— Ну если только любопытные рыбки, — улыбнулась Клаудия, вставая из-за стола. — Джульетта, проводи гостей к спуску.

Спуск к пляжу был довольно крутым. Джульетта показала тропинку, вившуюся между деревьев. Она осталась наверху, а Даниэла с Витторио отправились купаться. Даниэла оступилась и, чтобы не упасть, схватилась за какой-то куст. Витторио подхватил ее, поддержал.

— Ой. — Даниэла посмотрела на свой палец. — Поцарапалась.

— Покажи! — Витторио взял ее за руку и подул на рану.

— Щекотно! — зажмурилась Даниэла.

— Ничего страшного, главное, чтобы земля туда не попала. В соленой воде все продезинфицируется.

Пляж представлял собой полоску каменистого берега, с двух сторон нависали скалы.

— Какая прелесть! — крикнула Даниэла и, сбрасывая с себя одежду на ходу, побежала в море.

Она услышала, как в воду зашел Витторио, и повернулась к нему, лежа на спине.

— Ну как? Правда здорово! Все так необычно! Столько раз собиралась заехать к родственникам. А только сейчас выбралась. И то, потому что у нас — расследование…

— Во всем можно найти свои положительные, я бы даже сказал — прекрасные стороны. Надо только постараться.

— Какая красота! — Даниэла прищурилась. — Когда смотришь на солнце, кажется, что оно — в тебе. Обожаю лето! Даже не представляю себе страны, где зима по полгода.

— Например, Россию?

— Да. Я бы не выдержала…

Солнечное тепло проникало в воду и, казалось, обнимало. Даниэле было лень даже плыть. Хотелось просто лежать на воде, покачиваясь, и смотреть на солнце, сквозь прищуренные ресницы.

— Как же это все здорово! И я рада, что ты со мной… — сказала она, поворачиваясь к Витторио. Но того рядом не было.

— Витторио! — крикнула Даниэла. — Эй! Ты где?

Она приложила ладонь козырьком ко лбу. Молодого человека нигде не было видно, Даниэлу охватила легкая паника. «Куда же он делся? — лихорадочно думала она. — А если с ним что-то случилось? Нет-нет. Я даже не буду думать об этом, не буду допускать такой мысли! Но где же он?»

— Витторио! — Ее голос звучал жалобно. — Эй! — Ей показалось, что рядом раздалось слабое эхо. Даниэла обогнула скалу справа и увидела Витторио, сидевшего на камне. Он застыл как изваяние, как статуя. Даниэла залюбовалась им.

Услышав плеск воды, он повернул голову.

— Я уже испугалась, куда ты пропал, — призналась Даниэла.

— Случайно заглянул за скалу и увидел вот это чудо. Замечательная бухточка.

Бухточка была раза в три меньше той, где они только что плавали, и напоминала вход в пещеру, позади виднелось углубление, похожее на грот.

— Невероятно, правда? Напоминает картины Клода Лоррена или Пуссена. По мягкому колориту.

— Да, — кивнула Даниэла, слабо представляя, кто такие Лоррен и Пуссен. Кажется, художники…

Витторио подал ей руку, она забралась на камень рядом с ним. Ее охватила дрожь от потрясающей картины, открывшейся перед глазами. Перед ними простиралось море, в котором тонул солнечный свет, настолько эта голубизна была мягкой, золотистой, почти сливалась с нежным, прозрачным от зноя воздухом. На горизонте белыми птицами реяли яхты…

Даниэла вскрикнула и спрятала лицо на груди Витторио.

— О Дева Мария, это восхитительно! — Вся дрожа выдохнула она. Витторио погладил ее по голове, а потом, наклонившись, поцеловал в краешек губ. И этот невинный поцелуй отозвался горячими токами в сердце.

— Ты тоже часть пейзажа, — проговорил Витторио. — И лучшая.

Даниэла запрокинула голову. Ей хотелось придвинуться к нему еще ближе, но она боялась нарушить эту чудесную минуту. Она была так взволнована, так растеряна, и даже себе она не могла признаться, как ее взволновал поцелуй.

Обед был превосходный.

— Клаудия, я вернусь толстой-претолстой! И мама будет меня пытать: где я была, — смеясь, сказала Даниэла.

Вергилий лежал на каменном парапете, свесив хвост, и лениво наблюдал за людьми.

— А ты разве маме не сказала, куда поехала? — удивилась Клаудия.

Даниэла на секунду запнулась. Нужно быть очень осторожной при разговоре, чтобы не сболтнуть чего-нибудь лишнего.

— Нет, не сказала. — И она улыбнулась как можно очаровательней. — Мама до сих пор думает, что я маленькая и старается меня контролировать. Она могла запретить мне сюда поехать, а мне так хотелось покупаться в море на Капри! — протянула Даниэла. — Я так устала за год учебы.

— Ты, наверное, прилежная студентка?

— Стараюсь, — уклончиво ответила Даниэла, поспешно переводя тему. О том, что она училась с трудом, тетушке знать не стоит.

После обеда, выпив два бокала грушевого лимонада, Даниэла протянула как можно небрежней:

— Сейчас бы самое время посмотреть семейные альбомы…

— Может быть, вы сначала отдохнете? — предложила Клаудия.

— Нет-нет, мы ничуть не устали, — заверила ее Даниэла. — Лучше проведем время с пользой. Правда, Витторио?

— Для нас плаванье было лучшим отдыхом.

— Ну хорошо, тогда идите за мной…

Клаудия встала, опираясь на трость, и пошла впереди гостей — в дом. Даниэла и Витторио последовали за ней.

Они миновали прохладные темные комнаты с закрытыми окнами, чтобы раскаленное солнце не проникало в дом, и очутились в полукруглой зале с огромными окнами, которые выходили в сад. Вдоль стен, скрывая их сверху донизу, стояли книжные полки.

Массивный стол из темного дерева располагался на небольшом возвышении. Как рояль в концертном зале. По углам — напольные вазы с цветами. На стене висела картина, изображающая грот и ту самую бухточку, где они сегодня плавали. На камне в море сидела девушка с распущенными волосами и смотрела вперед — словно пыталась проникнуть за линию горизонта.

— Мы называем эту картину: «Морской пейзаж с печальной девой». Это работа художника начала двадцататого века. Здесь вам будет удобно. Это фамильная библиотека, — пояснила Клаудия. — Правда, не такая роскошная, как у вас во Флоренции, — повернулась она к Даниэле. — Но все равно, у меня тоже есть любопытные издания. Семейные альбомы на третьей полке сверху. Не поможете достать? — попросила она Витторио.

— Конечно. — Молодой человек придвинул лесенку, стоявшую в углу, и достал с полки тяжелый прямоугольный альбом из темно-синей кожи.

— Берите по одному, — предложила Клаудия. — Только аккуратно. Знаю, что предупреждать лишнее, вы знаете, как обращаться с семейными реликвиями. Но все равно… Если что нужно, можно позвать Джульетту. Запишите ее телефон. Позвоните, и она придет.

Клаудия продиктовала телефон служанки и ушла.

— Ну что, приступим? — воодушевленно сказал Витторио.

Они листали альбомы — внимательно рассматривая снимки, изучая надписи под ними. Один раз Витторио не вытерпел и спросил Даниэлу:

— Ты можешь сформулировать: что мы ищем?

Она подняла глаза от очередного снимка.

— Не знаю. Мы ищем какие-то следы пребывания здесь той Даниэлы. Должно же что-то остаться.

— А если спросить Клаудию прямо? Она должна ее помнить.

— Не знаю, как она к этому отнесется. Если так же, как моя мама… Хотя боюсь, что в конце концов, если мы ничего не найдем, нам придется обратиться к ней. Другого выхода — нет.

— Ты устала?

— Немного.

Она отложила альбом. На нее смотрели лица уже ушедших людей, красивые дамы и статные мужчины позировали перед фотографом, еще не зная, что их ждет вечность. Что те мгновения, когда они стояли перед камерой, останутся навсегда. Лица были разными — серьезными, улыбающимися, молодыми, старыми, детскими, задорными, грустными, веселыми…

Давно умершие предки словно вступали с Даниэлой в безмолвный диалог.

— Можем пойти в сад, отдохнуть, — предложил Витторио.

— Давай.

Через стеклянную дверь они вышли в сад. Около стены стояли два шезлонга. Даниэла забралась в один из них.

Летний зной плыл в воздухе. Она посмотрела вверх — кроны деревьев смыкались над головой. Незаметно Даниэла задремала. Проснулась от того, что кто-то полз по ноге.

Она вскочила с шезлонга. По правой ноге карабкался жучок. Она стряхнула его. И заозиралась, Витторио в саду не было. Даниэла нашла его в библиотеке, он продолжал рассматривать снимки. Повернул голову, когда она вошла, улыбнулся:

— Проснулась?

— Да. Почему ты меня не разбудил? Нам время дорого, тут не до сна.

— Ты так сладко, так хорошо спала. Я подходил и любовался.

— Так нечестно! — запротестовала она. — Я спала, а ты сидел и работал…

— Ничего страшного, главное, что ты выспалась. А у меня есть чем тебя обрадовать. Я, кажется, нашел то, что мы искали.

Витторио придвинул к ней альбом.

— Смотри! Вот она, Даниэла из писем. В юности, примерно в то время, когда она была здесь, на Капри. Рядом с ней еще одна девочка. Подпись — Бьянка. А это групповой семейный снимок — куча всяких тетушек и дядюшек. А вот дальше, смотри… — Он перелистнул несколько страниц. — Здесь появляется маленькая девочка — Мария. По датам совпадает, это и есть дочка Даниэлы. Смотри внимательно.

Даниэла смотрела во все глаза.

Черно-белое фото маленькой девочки с двумя бантиками. Девочка крепко держалась за руку Даниэлы-первой.

На нескольких снимках они были вдвоем. И что-то неуловимо похожее было в их лицах. На паре фотографий с ним была еще одна женщина. Бьянка.

У Даниэлы резко закружилась голова. Эта малышка, этот серьезный взгляд, маленькая, едва различимая родинка над ее правой губой. И Даниэла-первая… Поразительное сходство… Неужели девочка Мария ее родная бабушка Мари-Роз? И — Даниэла поняла, что сознание ускользает, она падала в обморок. Впервые в жизни.

Очнулась она на кровати. Рядом сидели Витторио и Клаудия.

— Пришла в себя? — беспокойно спросила Клаудия, кладя ей прохладную руку на разгоряченный лоб.

— Что это было? — спросила Даниэла шепотом.

— Обморок, — кратко сказал Витторио и, незаметно подмигнув, добавил: — Тебе стало плохо от жары, и ты упала в обморок. Все-таки дорога, купанье под солнцем, впечатления разные… Вот и не выдержала.

— Как ты сейчас? Получше? — пытливо смотрела на нее Клаудия.

— Вроде — да. — Даниэла попыталась сесть. Витторио наклонился к ней, чтобы помочь.

— Лежи. Пока лежи!

— Так неудобно, что я причинила вам хлопоты.

— Ерунда! — отмахнулась Клаудия. — Я рада, что вы заглянули ко мне. Развеяли старческую скуку.

— Можно мне лимонада? — попросила Даниэла.

— Сейчас принесу, — сказал Витторио.

Когда молодой человек вышел, Клаудия, наклонившись к ней, спросила:

— А по женской части все в порядке?

— Что вы имеете в виду? — спросила Даниэла и тут же вспыхнула. — О, нет, это не то, что вы подумали…

— Я просто уточняю. В молодом возрасте всякое бывает. А вы — люди молодые, кровь горячая.

— Тетя Клаудия! Вы не поверите: между нами ничего нет.

— Нет, так будет, — философски заметила Клаудия. — Это дело времени.

— Вы так думаете?

— Уверена! Я видела, как он на тебя смотрел.

— Мне, кажется, он видит во мне лишь друга… — вздохнула Даниэла.

— Просто Витторио очень сдержанный и своих чувств не показывает. Есть такие мужчины — все в себе. Не часто они встречаются, но бывает.

— Спасибо! — просияла Даниэла. Ее охватила беспричинная радость.

Пришел Витторио с лимонадом.

— Ваш лимонад — просто чудо, — тараторила Даниэла, принимая стакан из рук Витторио. — Сто лет такого не пила. Правда-правда…

— Рада слышать. Ну я вас оставлю. — Клаудия поднялась. — Поправляйся, а я загляну попозже.

Когда они остались наедине, Даниэла сказала шепотом:

— Никогда не думала, что брякнусь в обморок. Мне так стыдно: устроила переполох.

— Да, ты нас испугала. Хорошо, что все обошлось. Ты и вправду себя лучше чувствуешь?

— Да. Все в порядке, открой окно.

Витторио подошел к окну и потянул тяжелые портьеры. Солнечный свет брызнул в комнату.

Даниэла спустила ноги с кровати. Попыталась встать, но голова вновь закружилась, она слабо застонала…

Витторио мигом оказался рядом.

— Что с тобой?

— Голова кружится… А так хочется в сад…

Он смотрел на нее, потом взял на руки. Даниэла раскраснелась, запах Витторио — такой родной, хотелось обхватить его руками за шею, прильнуть и замереть так на вечно… Она закрыла глаза, рисуя в своем воображении картины: одна сладостней другой. А когда открыла глаза, то они были уже в саду. Витторио усадил ее в шезлонг.

— Сиди и набирайся сил! Когда захочешь в дом, унесу тебя обратно.

— Но что же, я ходить совсем не могу?

— Мне приятно носить тебя на руках.

— Спасибо, я теперь есть перестану, чтобы меня легче таскать было, — усмехнулась Даниэла.

Витторио рассмеялся.

— Когда я проходил мимо кухни, то понял, что тушится баранина с розмарином. И сейчас принесу ее тебе.

Баранина была чудесной, а выпив за ужином бокал красного вина, Даниэла почувствовала прилив сил.

— Значит, это моя бабушка Мари-Роз, — сказала она. — Никогда бы не подумала… Значит, во мне течет кровь Даниэлы-первой, — прошептала она.

— Да. Потому ты испытала такое потрясение. Помнишь, я высказал такое предположение. И оказался — прав.

— До сих пор не могу в это поверить… — призналась Даниэла. — Как подумаю…

— Конечно, все нужно еще осмыслить.

— Я жила, ничего не зная об этом, а тут… Налей еще вино. Ты меня не осуждаешь? — внезапно спросила она.

— За что?

— За вино, легкомыслие и… вообще…

— Ты — замечательная девушка!

Витторио налил два бокала вина.

— За что выпьем?

— За успех дальнейшего расследования. За семейные тайны!

Глава 11 В кругу забытого рая

Жить — значит меняться,

меняться — значит взрослеть,

взрослеть — значит непрестанно творить самого себя.

Анри Бергсон

Капри. Наши дни

Даниэле с Витторио нужно было выяснить: кто была та самая Лючия, которая писала письма Мари-Роз. Она оставалась последним звеном в этой цепи догадок. Клаудия сказала, что Лючии в их роду не было. А Бьянка, что изображена на фото с Мари-Роз и ее мамой, ушла в монастырь. Монастырь находился недалеко.

Молодые люди покинули гостеприимную Клаудию и сняли небольшую виллу на Капри. Им хотелось все обдумать и побыть вдвоем. Под присмотром Клаудии они не могли свободно разговаривать. Да и Ангел с Вергилием мирно не могли сосуществовать.

В сумочке Даниэла наткнулась на визитку галереи Зардари. И вспомнила о выставке, на которую ее приглашали.

— Слушай, я вспомнила о том, что когда была на Ибице, то познакомилась с одним человеком. Он директор галереи некоего Зардари. Пригласил меня на открытие выставки в Париже. Я хотела поехать, — улыбнулась Даниэла. Но такое впечатление, что это было в другой жизни.

— Это известный коллекционер, где-то недавно мне попадалась информация о нем.

Витторио залез в Интернет.

— Слушай! — воскликнул он. — Нам точно надо ехать туда. Этот Зардари связан с архивом Горького. Скоро он на аукционе собирается выставить несколько писем. И миновать мы его никак не можем. Когда открытие?

— Завтра.

— Тогда не будем терять времени. Срочно собираемся и летим.

— Вот как, — рассеянно сказала Даниэла. — Какой поворот. Я даже не ожидала.

Они успели на открытие. Сам Зардари опоздал почти на час. Когда он вошел в зал, разговоры постепенно стихли. Это был невысокого роста смуглый человек с высоким лбом, редкими седыми волосами, зачесанными назад, и проницательными темными глазами. Он окинул взглядом зал и, выхватив кого-то, направился к нему. Это был посол одной из европейских держав. Даниэла решила завязать с Зардари знакомство поближе, но Витторио запретил ей это делать.

— Судя по всему, это довольно опасный тип, — мрачно прошептал он.

— Откуда ты знаешь?

— Нарыл в Интернете разную информацию: темный шлейф тянется за ним: его старый партнер покончил жизнь самоубийством, шофер бесследно пропал. Словом, по слухам, — не брезгует ничем.

— Значит, мы приехали сюда зря?

— Зря ничего не бывает.

Витторио отошел, а Даниэла решила поступить по-своему. Она направилась к Зардари, представилась и во время завязавшегося разговора, между прочим, упомянула, что интересуется всем, что связано с Горьким. Маленькие черные глазки так и впились в нее. По спине Даниэлы прошел холодок. Она подумала, что напрасно пренебрегла советом Витторио и полезла на рожон. Но было уже поздно.

Она отошла, но ей казалось, что взгляд Зардари так и преследует ее.

К ней подошел Витторио. Но она решила ничего не говорить ему. Но потом не выдержала и призналась, что она подходила к Зардари. Витторио нахмурился.

Предупреждал же, с упреком бросил он ей.

— Прости! — прошептала Даниэла, сжимая ему руку.

— Ладно, но в следующий раз…

— Больше не буду.

Возникла пауза.

— Посмотри какая колоритная пара, — сказал Витторио, — вон там посмотри у стены.

Даниэла увидела высокую русоволосую девушку с красиво уложенной косой. И рядом с ней красивого молодого человека.

— Похожи на восточных европейцев. Поляки?

Витторио улыбнулся.

— Представь себе, это русские. Похоже, на ловца и зверь бежит. Бьюсь об заклад, они по тому же делу, что и мы.

Собственно говоря, мы можем через десять минут уйти. Ты не против?

— Я — нет.

Они вернулись на Капри и стали обдумывать, что делать дальше.

— Ну как же так? — Даниэла непонимающе смотрела на друга. — Мы же все рассчитали верно. Или нет?

Витторио молчал, задумчиво глядя не на нее, а куда-то в сторону.

— Значит, все было неверным, и мы делали неправильные шаги? Пошли по ложному пути?

В душе Даниэлы бушевали горечь и досада.

— Не казни себя! — проговорил Витторио.

— Но все же не так! — От недовольства собой она стукнула кулачком по спинке стула. — И где мы с тобой ошиблись?

Витторио явно что-то обдумывал.

— Ты знаешь, — спокойно сказал он, — нужно навестить монастырь и расспросить о Бьянке. Я съезжу туда сам. А ты оставайся здесь. Зачем тебе мотаться? Я беспокоюсь за твое здоровье.

— Нет, я хочу поехать с тобой, — запротестовала Даниэла.

— Я мужчина, и я принимаю решения, — твердо сказал Витторио. — Мне съездить несложно, а вот тебе по жаркому солнцу не стоит. Вдруг повторится обморок.

Даниэла хотела возразить, что здоровье у нее вполне крепкое и она ни на что не жалуется, но подумала и промолчала. Это было так приятно, что о тебе беспокоятся и заботятся. В конце концов, мужчины любят, когда женщины обнаруживают слабость и покорность.

— Хорошо, — протянула она. — Поезжай. Только не оставляй меня одну надолго.

— Я — мигом. Не успеешь соскучиться.

Даниэла открыла было рот, чтобы подколоть и сказать, что скучать она точно не станет, и что он вообще о себе думает, но вместо этого широко улыбнулась и пропела:

— Я буду очень, очень тебя ждать…

* * *

Чем заполнить время, когда оно тянется не просто медленно, а невыносимо медленно. Когда человек уехал всего час назад, а ты уже ждешь, когда он вернется, более того — мечтаешь увидеть его снова, говорить с ним, спорить… Может быть, вновь он возьмет ее на руки… Даниэла энергично обмахнулась платком.

Второй раз падать в оборок как-то не очень, да она и не умеет этого делать, но стоило еще раз пожертвовать здоровьем, чтобы оказаться в его объятиях…

Никогда раньше она не думала ни о чем подобном. Это было и сладко, и тревожно, и… непривычно.

«Что с тобой, Даниэла? Уж не влюбилась ли ты по-настоящему?» — спросила она себя.

День прошел в совершеннейшем безделье: она спала, читала новости в Интернете, переписывалась со знакомыми. Где она находится в данный момент — не говорила, туманно сообщая, что не очень далеко, но желает сохранить это в тайне. Но чем больше она напускала туману, тем сильнее наседали знакомые, высказывая самые разные предположения. Среди них были и уж совсем экзотические. Например, что Даниэла тайком обвенчалась с вождем африканского племени и теперь находится на острове Бора-Бора.

Даниэла ставила под сообщениями смайлики, рожицы, вопросительные знаки. Ее увлекла эта игра, и время пролетело незаметно.

Когда она оторвалась от переписки, то обнаружила, что уже глубокие сумерки. Даниэла вдруг подумала, что она ни разу не позвонила Витторио, а он — ей.

Даниэла набрала его номер, включился автоответчик.

Она наговорила, что все в порядке. Она ждет его и скучает и просит перезвонить при первой же возможности. И что сейчас она идет спать.

Перед сном Даниэле захотелось апельсинового сока, и она отправилась на кухню, чтобы налить себе стаканчик, как вдруг что-то обрушилось на нее сзади и она погрузилась в темноту.

Очнулась Даниэла от того, что страшно болела голова. Вокруг был мрак. Она сразу все вспомнила.

— Я пошла на кухню, стала наливать сок, и на меня напали, — сказала она вслух.

Эхо разнесло ее слова.

Господи! Где она находится-то?

Тьма была хоть выколи глаз, и Даниэла пошла вперед на ощупь. Рука скользила по каменным стенам. Неровным. Шероховатым. Наконец, она уперлась в другую стенку. Похоже, она в заточении. Конечно, читать о приключении узников, вроде графа Монте-Кристо, здорово, а вот в жизни оказаться в плену — страшно!

Даниэла принялась горячо молиться Иисусу Христу, Мадонне и всем ангелам… Она молилась горячо, громко. Наконец дверь открылась, но в проеме показались не те, к кому она взывала — не ангел с пылающим мечом, который явился ее освобождать, а некто низенький, приземистый. Свет падал на него сзади, и Даниэле был хорошо виден силуэт.

— Вы кто? — надменно спросила она.

— Тебе я никто.

— Что вы хотите? Зачем меня сюда приволокли?

— Я не в курсе. Сказали, я сделал. Узнаешь, когда придет время.

— Я требую освободить меня немедленно! — закричала Даниэла. — Я Даниэла Орбини. Знаешь, что будет с тобой, когда тебя поймают?

Ее слушали даже с некоторым любопытством.

— Тебя четвертуют или зальют тебе глотку расплавленным свинцом! Как поступил когда-то мой предок при осаде крепости, когда добрался до своего врага. И это произойдет и с тобой, если ты меня сию минуту не освободишь!

После ее страстного монолога дверь захлопнулась, и Даниэла подумала, что ее тирада возымела действие. Человек испуган, узнав, кто пленица, и вскоре ее освободит. Но когда дверь снова открылась, ей всего лишь кинули коробку. И не произнесли ни слова. Даниэла подошла к коробке. Там оказались бутылка с водой и миска с какой-то едой. Она принюхалась. Какая-то каша. Она — настоящая узница, и ее будут кормить, чтобы она не умерла с голоду, и когда она выйдет отсюда — непонятно.

Витторио! — пронзила ее мысль. Но как же он ее найдет? Где мобильный?

Даниэла пошарила в кармане. Понятное дело — телефон отобрали. Значит, когда Витторио будет звонить ей, то…

Она охнула и схватилась за голову. Его заманят в эту же самую ловушку. Или, может быть, он — как умный и сообразительный человек смекнет, что это — засада. По каким-то признакам догадается и не кинется сюда очертя голову. Ох, только бы Витторио остался на свободе, уж он-то придумает, как ее освободить. Если — нет, то они пропадут тут вдвоем. И никто, никто им не поможет… Горячие слезы закапали прямо в миску. Есть хотелось, Даниэла нащупала ложку и зачерпнула кашу, но, едва попробовав, выплюнула. Нет, это было решительно несъедобно! Она лучше умрет с голоду, чем станет есть всякую бурду. Она, наследница древнего рода Орбини.

— Я Даниэла Орбини, — сказала она вслух, и, как ни странно, ей стало легче.

Сколько прошло времени — Даниэла не знала, наконец дверь открылась, и девушка увидела кусок звездного неба. Значит, уже ночь. В ее темницу втолкнули кого-то еще.

Даниэла вскрикнула. Что-то упало к ее ногам. Без звука. Дверь снова захлопнулась.

— Кто вы? Скажите!

Но в ответ послышалось лишь мычание.

— Вы немой? Вам отрезали язык? — закричала она в испуге. — О, варвары! Они за все заплатят!

Она ощупала человека. И узнала Витторио!

— Витторио! Что они с тобой сделали?

Ощупав его лицо, Даниэла поняла, что во рту у Витторио кляп. Она развязала веревки, которыми были связаны его руки, и вытащила кляп.

— Витторио! — плакала она. — Как ты сюда попал?

— Боюсь, что так же, как и ты, — вздохнул он.

— Я думала, что ты сообразишь, что здесь — засада и ловушка.

— Да, я влип. Но я так испугался за тебя, что мозги совсем отключились. Я летел сюда, и…

То, что он летел сюда, было очень приятно, но как теперь и быть?

— Что нам делать? — упавшим голосом спросила Даниэла.

— Не знаю. Если бы у меня было побольше мозгов…

Но Даниэла приложила пальцы к его губам.

— Не казни себя!

Ей показалось, что ее пальцы поцеловали. Или она уже фантазирует?

— Их много?

— Прилично. Вилла оккупирована. Я видел человек пять. Но, может, и больше. Не знаю…

— Мы пропали, остается только молиться.

— Мы еще поборемся.

— Конечно! — с жаром воскликнула Даниэла. — Я полгода ходила на дзю-до. Нужно только вспомнить эти приемы, а то я позабыла.

Несмотря на темноту, ей показалось, что Витторио улыбается.

— Какая ты смешная.

— Но это правда!

Однако обидеться она не успела, потому что Витторио сказал:

— Я узнал, кто такая Лючия. Это монашеское имя Бьянки.

— Значит, наша догадка верна!

— Да.

— Но теперь мы — здесь…

— Я думаю, что все наши неприятности начались с того, что Зардари решил, что мы знаем, где хранится архив Максима Горького, за которым столько лет ведется охота.

— Похоже на то! Но главное — мы ничего не знаем и сидим тут безвинно! Мне кажется, что нам не поверят, если мы это скажем.

— Увы! — По голосу Витторио Даниэла поняла, что он удручен, но старается не показывать ей это.

Она сжала его руку.

— Не будем падать духом.

Вскоре Даниэла почувствовала, что замерзает, здесь было холодно. Впрочем, чего ожидать от каменного мешка? У нее зуб не попадал на зуб, и она обхватила себя руками, чтобы согреться.

— Мне холодно, — выдавила она. Витторио обнял ее, притянул к себе, она приникла к нему. Кто первый начал поцелуй, было и не важно. Все произошло так естественно, так чудесно. И его плоть была в ней, а она растворилась в нем… Они стали единым целым, и раздвинулись стены, и было над ними звездное небо, и луна светила, и солнце закатное. И все смешалось, все слилось…

В полном изнеможении они заснули на полу, тесно прижавшись друг к другу.

Проснулись они от того, что дверь со стуком распахнулась.

Даниэла приподнялась. Свет лился к ним в темницу.

— Мы в раю, — пробормотала она спросонок. — Нас уже взяли на небо.

— Судя по звукам, которые раздаются снаружи, мы еще не в раю. Но этой ночью там точно были. Ты моя первая девушка! И ради этого стоило оказаться здесь.

— Я готова все время тут и оставаться! — вскричала Даниэла.

— Боюсь, это нас и ожидает.

Их руки сплелись.

— Выходите! — раздался незнакомый голос.

— Что вы хотите? — спросил Витторио.

— Нас убьют? — похолодела Даниэла. — Куда нас поведут?

— Не знаю, но не будем показывать им нашего страха…

— Выходите! — требовательно повторил голос.

— Я пойду первым, — сказал Витторио.

— Нет, вместе… — Даниэла крепко схватила его за руку.

Они вышли из каменного мешка, прижимаясь друг к другу, и оказались в окружении людей в темных костюмах, с масками на лице.

— Кто вы? — спросила Даниэла.

— Мне поручено вас проводить, — сказал один из них.

— Куда? — Вопрос повис в воздухе.

— Я пойду с ней, — быстро сказал Витторио.

Человек с автоматом наперевес неопределенно пожал плечами.

— Иди!

Под конвоем они прошли по дорожке к воротам и вышли за ограду.

С за воротами виллы стоял автомобиль с затемненными стеклами. При их появлении тонированное стекло поехало вниз, в окне показалось лицо матери.

— Мама! — завопила Даниэла. — Мамочка!

Распахнув дверь, княгиня Орбини вышла из машины.

— Ну что за непутевое создание! — сердито проговорила она. — Почему ты вечно влипаешь в какие-то истории?

Валентина Орбини была одета в черное платье, на ногах — элегантные шпильки.

— Я была на вечеринке, и вдруг мне поступает сообщение, что ты на вилле в окружении сомнительных личностей. Пришлось все оставить и рвануть сюда. К тебе.

— А кто эти люди?

— Наша частная охрана.

— Мама! — воскликнула пораженная Даниэла. — Но как ты узнала, что я здесь?

Валентина Орбини сделала жест рукой, и человек с автоматом передал ей мобильный Даниэлы.

— Новейшая система слежения, — постучала она по крышке мобильного. — Я знаю, где ты находишься в любой момент. Неужели ты думаешь, что я могу оставить тебя без присмотра?

— Я так и знала, что она считает меня маленькой и глупой и постоянно контролирует, — пробормотала Даниэла.

— В конце концов, это и спасло нас, — возразил Витторио.

Даниэла посмотрела на него, потом на себя: грязные, усталые, одежда помята и истрепана.

— А это что за чудо рядом с тобой? Очередной обормот? — недовольно спросила мать.

— Это не обормот, мамочка. А вот чудо — точно!

— Раз связался с тобой, значит, обормот. Ну кто из путных молодых людей согласится тебя терпеть?

— Мама! — обиженно воскликнула Даниэла. — Это Витторио Колонни.

— Из рода тех самых Колонни? — удивилась Валентина.

— Да, синьора Орбини, — церемонно склонил голову Витторио.

— Очень приятно. — Валентина Орбини тоже наклонила голову в знак приветствия. — Простите мои слова. Это я в беспокойстве за свое дитя.

— Я вас понимаю. Княгиня, здесь, конечно, не место и время. Но я прошу руки вашей дочери.

— Судя по ее взглядам, замуж она не собирается, связывать себя серьезными отношениями — тоже.

— Я согласна, мамочка! — завопила Даниэла. Больше всего она боялась, что Витторио сейчас возьмет свои слова обратно.

— Ну тогда… — развела руками Валентина. — Не вижу препятствий.

Даниэла бросилась к матери. На груди княгини было что-то твердое.

— Это что? — удивилась она.

— Пневматический жилет последней конструкции. Только и успела нацепить… в дороге. — Княгиня кивнула на сиденье. Там лежали автомат Калашникова, пистолет и граната.

— Мама! — изумленно воскликнула Даниэла. — Ты что, собиралась лично взять в руки оружие?

Валентина Орбини кивнула:

— Я собиралась лично, если бы это понадобилось, — принять участие в твоем освобождении. Наши предки сражались на стенах крепостей в первых рядах. Чем мы хуже?

— Ой, мамочка! Как же мне стыдно! Но я так счастлива! Я больше не буду.

— Теперь о тебе есть кому заботиться. Думаю, юный Колонни не даст своей жене совершать глупостей.

— Обещаю это, — серьезно подтвердил Витторио.

Княгиня обернулась и достала с переднего сиденья сумочку. Щелкнув замочком, она достала записную книжку.

— Надо записать число, когда устроить бал по случаю помолвки. Это будет событие года!

* * *

Париж — Москва. Наши дни

Варвара Епифанова летела в самолете рейсом Париж — Москва. Временами она смотрела в окно иллюминатора и вспоминала свою поездку. Виктор Зардари. Как и ожидалось, тип скользкий, но благоразумный. Ей удалось с ним познакомиться, она усердно изображала из себя арт-дилера российского олигарха, а Вадим ей усердно подыгрывал в роли этого олигарха. Кажется, им удалось произвести определенное впечатление. Такое, что Зардари согласился с ними сотрудничать. Варвара запросила у начальника согласия на то, чтобы привлечь к разработке дела своего жениха, Георгия Кунцевича, суперайтишника. Тот дал добро. Они и раньше сотрудничали с Гошей, зная, что он строго соблюдает конфиденциальность. Дальнейшее было делом техники, Варвара переслала информацию о Зардари Кунцевичу. И тот взломал компьютер Зардари и выяснил, что у него хранится часть архива Горького, доставшегося от баронессы Будберг. Это было важно. Важным был и сам контакт. Для чего — Варавара пока до конца не знала. Но она понимала, что ее шеф ничего не делает зря.

Они с Вадимом полетели разными рейсами. Варвара подозревала, что тот не вернется в Москву, а отправится прямиком на новое задание. Но это уже была не ее работа, и спрашивать об этом она не имела никакого права.

Варвара вспомнила открытие выставки в галерее Зардари. Было множество гостей. Особенное впечатление на нее произвела одна пара. Молодая красавица-итальянка и ее не менее красивый спутник. Было видно, что они влюблены друг в друга. Но также было видно — по особым признакам, — что к ним проявляется определенный интерес, некая слежка. Как профессионал Варвара сразу определила это. Впрочем, это уже проблемы парочки.

Она снова посмотрела в окно. И подумала, что как прилетит — сразу выйдет на скайп и переговорит с Гошей. Соскучилась.

* * *

Флоренция. Наши дни

Они сидели в квартире Витторио и пили кофе. Ангел сидел рядом и смотрел на них, словно уличая в чем-то. Даниэла не выдержала и прыснула.

— Похоже, он ревнует.

— Кто знает! — откликнулся Витторио, а затем задумчиво нахмурился и попросил: — Мне не дает покоя последнее письмо Лючии. Прочитай его.

…Я пишу тебе письмо, прекрасно понимая, что, возможно. не имею никакого права писать. Но прошу тебя, смени гнев на милость и ответь мне. Иногда случаются события, которые все переворачивают с ног на голову, и надо протянуть руку дружбы и примирения, несмотря ни на что. Я не знаю, почему ты сердишься до сих пор? Разве кто-то виноват в той междоусобице, которая охватила страну почти сто лет назад и прошла линией разрыва почти в каждой семье, даже если никто и не хотел этого. Политические взгляды и мнения — у каждого свои. Кромешный двадцатый век во многом уничтожил в людях человеческое, и осталось совсем мало надежды на восстановление попранных основ и истин. Ты знаешь, как все это было… Даниэла наказала хранить семейные тайны, но ради бога, чем виновата эта девочка, воспитанная суровой бабушкой? Ты же знаешь эту непреклонную кровь…

Девочка славная и достойна лучшей участи. Ах, если бы я могла увидеть тебя, но надежды никакой практически нет. И остается только уповать на милость божью. Те письма, которые я тебе писала, надежно ли они спрятаны? Хранишь ли ты их как следует? Прошу тебя, ответь мне, не сердись. Ведь перед лицом вечности мы должны помириться, было бы странно и неправильно уйти в мир иной, не простившись как следует с тобой, не обняв тебя, моя дорогая…

Ты, конечно, понимаешь, что все это быльем поросло, как мы любили с тобой употреблять разные слова-словечки.

Но Мура! Как она была хороша и как она очаровала, пленила нашего бедного Макса.

Ты всегда называла Максима Горького — Макс, в этом тебе чудился некий шарм с иностранным привкусом. Тогда он был просто писатель, ты не думала и не гадала, что он когда-то станет таким знаменитым и вокруг него развернется такая борьба. Несмотря на свои пролетарские замашки, он был очень интересный мужчина, который к тому же умел обращаться с женщинами. Помнишь, как тебя это сразу пленило — такой контраст: грубоватый простой облик, тяжелые руки и тяжелый взгляд и обаяние, идущее изнутри. Человек не скрывал своих симпатий, если ему нравилась женщина, он не ходил долго вокруг и около (еще одно русское выражение). А немедленно приступал к делу. Ты думала, что это будет легким приключением, на раз. Но незаметно сама увлеклась не на шутку. Да и Макс потерял голову. Хотя, судя по его будущим пассиям — вкус у него был отменный. Одна красавица Маша Андреева чего стоит. Было от чего загореться… Да и Мура, с ее обаянием. Теперь можно сказать, что Горькому нравились не просто красивые, но и обаятельные. Обаяние — вещь глубокая, намного глубже красоты, потому красота — это природа, то, что не зависит от человека и относится больше к внешнему, тогда как обаяние — жар души, внутренний огонь, который то греет, то распаляет. Обаяние — штука серьезная, и если им пользоваться с умом, то дел можно таких наворотить… Что и делали с успехом его дамы. И Маша, и Мура (бог мой, что за имя!), и впоследствии Тимоша (тоже штучка еще та!).

Уже за один список своих дам Максим Горький мог бы войти в историю, в пантеон записных ловеласов. Но он не был ловеласом. В нем была простая мужицкая смекалка и поведение без излишних фрейдовских заморочек. Ты же знаешь, как мы все тогда были увлечены Фрейдом. Без него никуда. Я и сама ездила на прием к светилу. Но многое в его теории наносное. В этом я разобралась позднее, а тогда он мне казался светочем мысли и тем, кто все объяснит и разложит по полочкам. Это была ошибка нашего века — суматошного, стремительного, распятого революциями, войнами, катастрофами и гибелью людей.

Иногда я думаю — какой мор или чумовое поветрие пронеслось над Европой и Россией. Принято во всем винить русских варваров, но ведь это не так. Не одна Россия виновата в своих бедах. И мы, европейцы, тоже виноваты в этой чумовой бацилле коммунизма. В конце концов, Карл Маркс — не продукт русской цивилизации, напротив, его сумрачный талант расцвел в недрах европейской мысли. Правда, есть и такие, кто отрицает его талант и называет жуликом. Помнишь жениха Даниэлы? Он страшно ругал Маркса, потому что видел, что Даниэла увлечена новомодными марксистскими штучками. Кто бы мог подумать, что эта рассудительная здравомыслящая девушка до такой степени потеряет голову? А может быть, она и не была такой уж здравомыслящей, как это нам казалось… Мы не можем знать людей до конца.

Мы решили, что новейшие открытия в науке и технике будут способствовать тому, что тайн в человеке не останется. Это ошибка нашего века. Вздор! Человек — существо нежное, сложное, непостоянное. Его поведение зависит от множества факторов, которые невозможно объяснить строго логически. Люди не меняются или меняются очень тяжело. Человеческая натура на протяжении столетий остается такой же. Миром правят власть и гордыня. Девушки стремятся замуж. Мужчины — к реализации собственного потенциала. И все движется, как сказал когда-то наш сумрачный земляк Данте, — любовью.

Я давно мечтала удалиться в монастырь. Меня привлекали прохлада внутри монастырских стен, тишина, покой… Но и здесь невозможно спрятаться от людского горя. Все знают трагедию Монте-Кассино. Жуткая кровопролитная битва. Как Бог мог допустить это? И что? Разве не ставится вопрос решительной радикальной клеризации общества, его невозможности существовать только за счет религиозности?

Ты спрашивала меня о судьбе бедняжки Даниэлы? Плачевно у нее сложилась жизнь или, наоборот, счастливо? Ведь все зависит от того, с какой точки зрения посмотреть. Даниэла познала любовь. И это уже многое искупает в жизни. Мы, итальянцы, всегда останемся южанами по темпераменту, несмотря на то что высокомерные миланцы считают себя северянами и самой что ни на есть белой костью. И европейцами не хуже немцев и французов. Но наше флорентийское отношение к жизни совсем другое… Мы не можем следовать за рационалистической мыслью, нам нужны живые чувства. Краски, биение сердца… Какая еще страна дала миру столько живописцев, которые занимают прочно первое место в пантеоне мировой культуры? А все виновато наше итальянское небо, жаркие и чистые краски, наше отношение к жизни. Понимание, что живем один раз!

Но я отвлеклась… Даниэла пережила упоительный роман. И что в этом плохого? Тот факт, что Даниэла скрыла это от своих родных, говорит о ее понимании ситуации, она не хотела пересудов. У отца были проблемы с бизнесом и с очередной любовницей, мать хворала. Дочь просто не хотела приносить родным излишние огорчения… А со стороны ее родители выглядели замечательной любящей парой!

Как и Италия, процветала внешне, но погрязла в упадке и разорении… Кто бы мог подумать, что разорится род Скиапарелли? А ведь род Скиапарелли — известнейший. И дядя — астроном знаменитый. А Эльза стала модельером и вынуждена зарабатывать собственным трудом.

Или взять Луизу Казатти… Тоже судьба несчастливая. Стремление к роскоши и жажде жить одним днем подводило наши старые и знатные роды. В женщинах уже поселялся легкий вирус безумия, который подтачивал их изнутри. Так что Даниэла пленилась чарами века — стремительно живущего, скоростного… Чем ее увлек Макс, я не знаю. Наверное, своими проповедями большевизма. Старушке Европе тогда казалось, что нужно отряхнуть прах старого и устремиться вперед в будущее. Глупые люди не поняли, что прошлое всегда заявит о себе, а будущее невозможно без корней. Если ты обрубаешь корни, то повисаешь в воздухе и вскоре гибнешь. Но кто об этом тогда думал! Иногда меня тянет философствовать…

Макс встречался с Даниэлой. Он привык к ней.

Мужчины тоже обладают неким постоянством, хотя мы и клянем их за ветреность. Они постоянны в своем непостоянстве!

Даниэла видела, что вокруг Макса всегда вился народ. Иногда она рассказывала мне о его окружении. Видишь ли, она меня мало стеснялась. Мы, старые девы, словно тени. О нас никто не вспоминает и редко принимают в расчет. Зато мы можем утолять свое любопытство, не так ли?

Она стала изучать русский язык. Далеко же ушла наша девочка, ты не находишь?

Итак, Макс привык к Даниэле, и в этом нет ничего плохого.

Человек соткан не только из небесного, но и телесного, и об этом не следует забывать. Иногда я думаю, что у меня могла быть другая судьба — пространство, наполненное детскими голосами, обедами, разросшимся садом… Хотя Сад у меня есть.

Я часто вспоминаю наш грот. И наши тайны…

Сейчас нас зовут есть. Будет ризотто с белыми грибами. Хотя русский эквивалент, наверное, блины с красной икрой… Варварство, сплошное варварство, скажешь ты — и будешь права! Но как же это вкусно!..

— Ну что ты скажешь? — спросил Витторио Даниэлу.

— Странное письмо.

— Похоже, она сошла с ума. Письмо напоминает бессвязный монолог. А когда люди сходят с ума — они проговариваются.

— В чем?

Но ее вопрос остался без ответа.

После краткой паузы Даниэла спросила:

— Витторио, милый, скажи, пожалуйста, почему ты меня сначала отталкивал. Я что тебе совсем не нравилась?

Он молчал, а потом со вздохом признался.

— Ты мне сразу понравилась. Очень, но я боялся… себя. У меня раньше никого не было, и мне было страшно, что ты станешь надо мной смеяться. Такая яркая, красивая…

— Глупенький, — и Даниэла прильнула к его губам.

Глава 12 Билет без права передачи

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их.

(Евангилее от Матфея, гл. 7)

Москва. Наши дни

— Ну что, все с сборе? — обвел Вася Курочкин присутствующих победным взглядом. — Или кого-то не хватает?

Анна посмотрела на присутствующих. Здесь были Вера Шевардина, Варвара Епифанова, она, Курочкин, Данила, прилетевший в самый последний момент. А еще сидевшие особняком Даниэла Орбини и Витторио Колонни. Они сидели, держась за руки, и было видно — как они влюблены!

Они с удивлением встретились с Варварой Епифановой и признали в ней девушку, которая была на открытии выставки Виктора Зардари в Париже. Они обменялись приветствиями и поняли, что судьба, бывает, самым причудливым образом сталкивает людей, которые близко соприкасаются с одним и тем же делом.

— Все! — ответила Анна и села рядом с Васей.

— Тогда начнем!

Вася, похоже, упивался звуками собственного голоса. Он выглядел довольным и бодрым. Он сегодня нарядился в свой самый лучший костюм, в котором обычно выступал на международных конференциях. Вася жутко волновался, когда узнал, что прилетят из Италии Даниэла и Витторио.

— Я не мог себе даже представить, что буду общаться с теми, чьи предки знали титанов Возрождения. В одну из рода Колонни был влюблен сам Микеланджело!

— Вася! Ты не волнуйся, — успокаивала его Анна. — Мы тоже не лыком шиты.

— У тебя что, предок пировал с Иваном Грозным?

— Я не в этом смысле, Вася, — с отчаянием сказала Анна. — Ты — все равно — лучший.

— А вот за это спасибо, — серьезно ответил Курочкин. — Искренне. — Он сжал ей руку. — Мерси, коллега.

И вот теперь Вася все равно отчаянно волновался. Как актер в момент своего бенефиса.

— Я даже и не знаю, с чего начать, — протянул он. — Наверное, с того, что много-много лет назад великий русский писатель Алексей Максимович Горький оказался на итальянском острове Капри после разгрома первой русской революции.

На Капри его отправили товарищи, чтобы сберечь от преследования царских властей. Это одна сторона дела, а вторая состояла в том, что на Капри нужно было организовать школу рабочих, боевую школу РСДРП. Так сказать, кузницу кадров… Это было важно. И было еще одно обстоятельство. Дом Горького на Капри был местом, где пересекались самые разные люди: революционеры, масоны, разведчики, иностранные шпионы… Здесь кипела жизнь, разрабатывались идеи, завязывались знакомства, обсуждались планы…

Так случилось, что Максим Горький и наследница древнего итальянского рода Даниэла Орбини познакомились и полюбили друг друга. Горький вообще был человеком влюбчивым. Но что нашла в нем Даниэла Орбини — загадка. Хотя любовь вообще — чувство иррациональное…

Вера переводила слова Васи на итальянский Даниэле и Витторио. Те слушали внимательно, а при словах о любви улыбнулись и еще крепче сцепили руки.

— Даниэла еще не знала, что это чувство пройдет через всю ее жизнь и станет судьбой. Ей выпала уникальная возможность наблюдать за Горьким, за его жизнью и ближайшим окружением. Когда Горький вернулся в Россию, Даниэла последовала за ним. В качестве журналистки итальянского издания. Она моталась между Москвой и Италией, понимая, что не в силах что-либо изменить… А когда Даниэла поняла, что беременна, — решила рожать. Она родила девочку, назвала ее Марией и оставила в Италии на попечение родных, понимая, что не может дать девочке надлежащее воспитание из-за своей кочевой жизни. Даниэла была рядом с Горьким в Москве, в Берлине, в Сорренто. Но встречи становились все реже и реже. Максима Горького охватила большая страсть. Его новую и самую большую любовь жизни звали Марией Закревской. Или Мурой Будберг. Но и в жизни Даниэлы происходили перемены, она вышла замуж за русского инженера, родила дочь и навсегда осталась в Москве. Она по-прежнему иногда встречалась с Горьким. В одну из встреч он признался старой подруге, что его скоро убьют и что Даниэла знает — кто…

Васю все слушали, затаив дыхание.

— Даниэла всю жизнь писала письма, но не отправляла их. Боялась, что письма перехватят. И эти письма остались у нее, как своеобразный дневник… В конце концов она спрятала их в потайном ящике трюмо. В ее записях не только отражается ее жизнь, но также Даниэла размышляет: кто убил Максима Горького. Но она ни с кем не делилась своими подозрениями и вообще старалась быть как можно незаметней. Даниэла Орбини стала Дарьей Андреевной Шевардиной и тщательно скрывала ото всех свое итальянское прошлое и свое происхождение. Времена не располагали хвастаться древним родом. И даже своим близким она выдавала легенду, что происходит из Литвы, что в ней много смешано кровей… Правды она не говорит никому. Правда находится в спрятанных письмах, которые в конце концов обнаруживает ее правнучка Вера Шевардина.

Все обернулись на Веру, она даже покраснела от такого внимания. А Вася продолжал:

— Правнучка Даниэлы Орбини отправляет запрос в генеалогическое общество, и ей приходит ответ, который повергает ее в ступор. Черным по белому в документе написано, что она является прямым потомком древнего итальянского рода. Как это получилось? Дело в том, что полгода назад в генеалогический центр поступили рассекреченные документы двадцатых-тридцатых годов. В том числе те, где было зафиксировано происхождение Даниэлы Орбини, ставшей Дарьей Андреевной Шевардиной. Это были документы НКВД.

Таким образом, Вере Шевардиной выдали эту справку. Но сотрудник, обработавший данные, квалифицированный историк, пошел еще дальше. По документам НКВД он установил, что Даниэла Орбини — давняя знакомая Максима Горького. А несколькими днями ранее он нашел в газете сообщение, что на аукционе Сотбис будут проданы несколько документов из так называемого секретного архива Горького. Чернышев был человеком сообразительным, дважды два сложил и решил продать свою информацию Виктору Зардари, который и выставил документы на продажу. Зардари собирал архив Горького и время от времени то, что ему было не нужно, продавал на аукционах.

Каким-то образом Чернышев вышел с ним на связь. Что произошло между ним и Зардари достоверно не известно, но историка убрали, а Вера и представители рода Орбини с того момента стали под подозрением и наблюдением Виктора Зардари. Он давно охотился за архивом Горького и наверняка решил, что они могут знать, где ценные бумаги.

— А Вера Шевардина, решив проверить данные, обращается к нам, — продолжила Анна. — В наш центр «Клио». Мы отправляем запрос в «Фамильное древо».

Чтобы свернуть Верину активность, Чернышев написал, что вышла ошибка, и уволился с работы. Почему он так сделал?

Возможно, он поступил так по указанию Зардари. Или у Чернышева был какой-то свой расчет — теперь понять трудно. Можно допустить что он хотел сам поехать в Италию и «продать» информацию о наличии русских родственников клану Орбини? Во всяком случае, он решил пуститься в самостоятельное плаванье и уволился, чтобы развязать себе руки.

А спустя непродолжительное время его находят убитым в собственной квартире. При этом создается имитация, что к нему забрались воры, хотя человек он был небогатый.

— Вера Шевардина желает установить истину и самостоятельно летит в Италию, — недовольно глянув на помощницу, что вмешалась в его «минуту славы», вновь заговорил Вася. — Там она пытается встретиться с Орбини, но сразу ей это не удается. Но на помощь приходит его Величество Случай… В одном из флорентийских кафе, куда Вера случайно попадает, она знакомится с юристом Паоло Фосканери, который досконально знает именитых жителей Флоренции. Она рассказывает ему свою историю, и Паоло понимает, что у него в руках — часть запутанной головоломки…

Но здесь нужно немного отступить назад. Самую малость. И рассказать о другой дочке Даниэлы — Марии, которую усыновили родственники из рода Орбини и прибавили к имени Марии — имя Роза. Так получилась Мари-Роз. Имя не совсем типичное для Италии… — Вася кашлянул. Анна поняла, что у него пересохло в горле, и протянула шефу стакан воды. Он поблагодарил ее кивком головы.

— Когда железный занавес окончательно опустился и Даниэла, то есть Дарья Андреевна Шевардина, перестала получать какие-либо известия о своей дочке, ее давняя подруга Бьянка, которая ушла в монастырь под именем сестра Лючия, стала писать письма дочке Даниэлы — Мари-Роз, чтобы, когда та выросла, смогла восстановить собственную историю.

Случайно юная Даниэла, правнучка Мари-Роз, обнаружила письмо, написанное Лючией. Мари-Роз время от времени перечитывала эти письма. И однажды, читая, задремала. Даниэла, которая нагрянула к ней в гости, нашла это письмо, сфотографировала его и прочитала. Письмо оставило много вопросов, которые девушка и задала при встрече бабушке. Я правильно излагаю? — обратился Вася к Даниэле.

Та кивнула и всхлипнула при упоминании бабушки.

— Тогда пойдем дальше… Бабушка наотрез отказалась разговаривать на эту тему. Даниэла обратилась за помощью к матери. Та тоже — не поощрила ее попыток разобраться. Тогда Даниэла решила расследовать семейную историю самостоятельно. Но ей требовался помощник, и она находит его.

Молодые итальянцы улыбнулись друг другу.

— Это был Витторио Колонни из рода не менее древнего и знатного, чем род Орбини. Молодые люди взялись за дело, но Мари-Роз умирает. Вскоре после смерти бабушки Даниэла находит письма в ее старинном бюро. На другой день раздается звонок Паоло Фосканери, адвокат приглашает Даниэлу на встречу с Верой.

Когда Вера изложила свою историю, Даниэла ей не поверила.

— Да! — воскликнула Даниэла. — Я сейчас раскаиваюсь в этом…

— Ничего, всяко бывает, ваше недоверие понятно, — благодушно проговорил Вася и продолжил.

Но когда Вера рассказала о письме прабабушки, то Витторио посоветовал ей поискать потайные ящики трюмо. Даниэла делала это трюмо на заказ и позаботилась о том, чтобы было укромное место.

Вера, вернувшись из Италии, нашла остальные письма прабабушки и привезла их нам.

— Тем временем наши итальянские товарищи… — кивнул Василий в сторону Даниэлы и Витторио, — продолжили свои исследования. В одном из писем они нашли упоминание о девочке, дочери Даниэлы, которую та оставила на Капри.

Обратившись к родственникам, жившим на Капри, Даниэла и Витторио обнаружили снимки Даниэлы с дочкой Марией. И юная Даниэла поняла, что на фото ее бабушка Мари-Роз. Но кто же такая Лючия, которая писала Мари-Роз письма, они поняли не сразу. Ведь на фотографиях рядом с Даниэлой и ее дочерью была Бьянка. Но выяснилось, что Бьянка ушла в монастырь. Витторио решается поехать в тот монастырь и узнать что-либо о судьбе женщины. И здесь, — Вася сделал драматическую паузу, — события принимают непредсказуемый поворот.

В то время как Витторио узнал, что при поступлении Бьянка приняла имя Лючия, на Даниэлу нападают, хватают и запирают в подвале. Витторио, который звонит ей натыкается на автоответчик. Он спешит на виллу и попадает прямиком в лапы бандитов. Но все заканчивается благополучно, так как… — Вася широко улыбнулся.

— Мама все время меня контролирует, — со вздохом сказала Даниэла.

Вера перевела присутствующим ее слова.

— И мама, которая контролирует, установила в мобильном телефоне дочери новейшую систему слежения, и когда обнаружилось, что девушка находится у бандитов, мама спешит на помощь. Так что все заканчивается хорошо…

В этой истории много разных сюжетных переплетений. Как зеркальное повторение. И Вера, и Даниэла почти одновременно начинают раскапывать историю своей семьи, находят письма… Но сейчас я передаю слово моей родственнице. Варваре Епифановой.

Варвара обвела всех присутствующих взглядом и начала свой рассказ:

— С именем Максима Горького связана одна из секретных страниц истории — так называемый «Архив Горького», за которым давно велась охота и о котором толком никто не знал и не знает до сих пор. — Вася одобрительно кивнул.

— И вот, когда в одно заведение, где я работаю, поступил сигнал, что всплыли документы из архива Горького и в скором времени они будут проданы на аукционе Сотбис, мне поручили задание — познакомиться поближе с владельцем этих документов — известным коллекционером Виктором Зардари. Он давно вел охоту за архивом писателя, и время от времени документы из его коллекции всплывали на рынке. Но всплывали незначительные. Главные он оставлял при себе. Откуда он их брал? Мне и предстояло это выяснить.

В результате проделанного исследования удалось узнать, что часть документов досталась Зардари от Муры Будберг. Часть этого архива писателя хранилась у нее, это было в какой-то степени гарантом ее личной безопасности. Если хотите, охранной грамотой… Но что касается другой части архива, то я передаю слово опять Василию.

— Архив Максима Горького — вещь легендарная, — торжественно проговорил Вася. — И прежде всего стоит ответить на другой вопрос. А что в нем таилось ценного? И настолько, что фактически все разведки мира вели за ним охоту? И здесь нужно вернуться к фигуре самого писателя. К его связям и контактам.

Как я уже говорил, и на Капри, и в Москве Горький был окружен самыми разными людьми, от которых шли ниточки в разные стороны. К масонам, разведчикам, революционерам и так далее.

Считалось, что этот архив Мура забрала с собой, когда Горький умер. Так ли это? И здесь не обойтись без рассмотрения личности баронессы Будберг. Роковая женщина, авантюристка, агент нескольких разведок… Какими только эпитетами ее не награждали! И почему баронесса уцелела в результате всех катаклизмов судьбы и вихрей революций и войн?

Думаю, что ответ — прост. Баронесса не являлась разведчицей трех или десяти разведок. Баронесса являлась связной, она осуществляла связь между ключевыми фигурами власти и разведок. Через нее шла важная информация, которая поступала на самый верх. Поэтому она и уцелела. Убирать ее никакого смысла не было. Баронесса курсировала между Москвой и Лондоном — и была важным транслятором, через который шла информация. Также одной из важнейших функций баронессы было участие в работе по реализации национализированных ценностей, к которой также была подключена еще одна женщина Горького — Мария Андреева. Поэтому никогда и не будут открыты до конца все контакты и связи Муры Будберг — слишком хорошо поработали над сокрытием следов. Вася сделал драматическую паузу, убедился, что все с нетерпением ожидают продолжения, и вновь заговорил:

— В крупных исторических делах важно понимать одно — правда, как правило, скрыта от посторонних глаз, а на поверхность выплывает та версия, которая служит ширмой для прикрытия истинного положения дел. Поэтому и живут мифы, которые не имеют ничего общего с правдой…

Что же могло таиться в архиве Горького? То, что вскрывает правду о большевиках и их контактах, то, что развеет миф о том, что они являются выразителями народных масс и революция произошла спонтанно. Все было тщательно спланировано, и дом Горького был местом сосредоточения самых разных сил, которые шли на контакты с большевиками и преследовали свои интересы. Все знают байку о связях большевиков с Германией, о прибытии Ленина в пломбированном вагоне. О других связях — известно меньше. Например, о связях большевиков с Англией. О том, что Англия тоже принимала участие в подготовке русской революции. А еще в этом деле не обошлось без масонов. И другой очень важный момент. Одним из близких друзей Горького был Александр Богданов — фигура по-своему примечательная. Ученый. Писатель-фантаст, экономист. Он проводил интересные опыты, связанные с кровью. Обратите внимание, что большевики активно помогали и поддерживали все работы, связанные с исследованиями и расширением функций человеческого организма. Здесь можно говорить о Бехтереве, Павлове, интереснейших работах Барченко, который являлся родоначальником, как бы сейчас сказали, нейролингвистического программирования. И вот все эти люди постепенно уходят, их убирают, и это тоже любопытный знак. А их исследования и разработки берутся под строгий государственный контроль, сосредотачиваются в секретных лабораториях НКВД. Обратите внимание, с тех пор вся эта наука уходит с поверхности, и люди, занимающиеся передовыми технологиями, не светятся. Считается, что Горького убрали потому, что он мешал Сталину проводить свою политику… Думаю, что это ошибочное мнение. Да, Максим Горький ворчал, да, высказывал недовольство, но это был крупнейший авторитет на мировой арене, он очень помогал Сталину укреплять имидж страны. Поэтому данное мнение — тоже миф. Горького убрали скорее всего потому, что он не мешал, а слишком много знал… Он мог случайно выдать эту информацию или передать по определенным каналам. Вы можете спросить: кому он мог передать, если был плотно окружен соглядатаями и информаторами Сталина? Значит, все-таки у него имелись кое-какие выходы. Все-таки Горький столько лет был знаком с большевиками и, видимо, кое-какие методы в области конспирологии знал. Горький был опасен как источник слишком многих знаний и информации… Почему Мура Будберг прилетела в Москву к уже больному Горькому? Думаю, что ответ прост — никто до конца не знал: где же все-таки Горький хранит свой архив? Да, часть бумаг была у Муры, но не все… Поэтому Мура и прибыла, чтобы узнать, где остальные. И если допустить, что приказ об уничтожении Горького отдавал Сталин, то нужно признать, что это было сделано с полной договоренностью с английской стороной. Слишком многим Горький был опасен, он был ходячей взрывной бомбой информации.

Но, вероятно, весь архив Максима Горького так и не нашли. Кому он его передал? Никто не знает. И, возможно, именно там находятся документы и письма, которые способны перевернуть наши знания о многих исторических событиях.

Вася окинул взглядом своих притихших слушателей. Они были само внимание.

Вася выдохнул:

— Вот и все, что я хотел вам сказать.

— О! — воскликнула Даниэла. — Большое спасибо. Это все так… — Она запнулась. — Так волнующе! — Девушка посмотрела на Витторио. — Мы приглашаем вас всех через месяц к нам в особняк на озере Комо. Там будет объявлено о нашей помолвке. Билеты мы вам оплатим. Приезжайте!

Нестройный гул голосов выразил согласие посетить помолвку, а также озеро Комо.

— А теперь, — сказал Вася, — маленький фуршет и дискуссия.

Когда все разошлись, Вася, оставшись с Анной наедине, спросил:

— Ну как? Устала?

— Немного.

— Куда ты Данилу отослала?

— Он уехал за подарком мне.

— Балует!

— Иногда, — улыбнулась Анна.

— Поздравляю!

— С чем?

— С окончанием нашего дела. Можно со временем написать интересную научную монографию о Максиме Горьком или художественный роман. Фигура-то замечательная, знаковая. Столько здесь еще всего можно накопать.

— Флаг тебе в руки, Васенька!

— Что-то ты подозрительно ласковая. С чего бы это?

— А я у тебя хотела отпуск попросить. Хоть две недели.

— Две недели — можно. Отпускаю.

— Спасибо, — обрадовалась Анна. Раздался звонок ее мобильного.

— Данила. Ну я пойду? — посмотрела она вопросительно на шефа.

— Иди!

— А ты?

— А я еще поработаю. Нужно одну статью сдавать в научный сборник.

— Счастливо поработать.

— А тебе хорошо отдохнуть.

Выйдя на улицу, Анна подумала, что хоть лето уже и прошло, и было оно серое, дождливое. Но впереди две недели счастья, и это — главное.

* * *

— Мама! Послушай меня! — проговорила Вера. Она зашла к матери в комнату, несмотря на то, что привычного «входи», не прозвучало.

Мать сидела около зеркала и вытирала платком глаза.

— Ты плачешь?

— Да, плачу! — с вызовом сказала мать. — Только подумать, в самый последний момент они отказались.

— Кто «они» и от чего?

— Они — это руководство нового театра. Отказались от моего сольного концерта и от моих предложений. И вообще от сотрудничества.

Между материнскими причитаниями Вера восстановила картину событий, о которых она уже забыла, захваченная другими заботами. В одном из подмосковных городов построили театр, и старая приятельница матери посодействовала ее знакомству с руководством. Те вначале благосклонно отнеслись к проектам, предложенным матерью. И осенью должен был состояться ее концерт. Воображение матери уже представляло себе «Тоску», «Норму» или «Лючию ди Ламмермур». Триумфальное возвращение на сцену! Она лелеяла эти планы. И вот — обрыв! Все! Ей дали окончательный отказ.

— Мама! — обняла ее Вера. — У меня есть лучший план для тебя. И вообще все скоро изменится.

— Что ты имеешь в виду? — подозрительно спросила мать. — У нас перемены обычно только в худшую сторону.

— Нет, нет и нет! На этот раз все по-другому. Я честно не знаю, как тебе все и сказать. Боюсь, ты не поверишь!

— Режь уж сразу, по живому, — махнула рукой мать. — Я ко всему привычная.

— Мамочка! — рассмеялась Вера. — Ты даже не представляешь, что ждет всех нас!

— Очень даже представляю, — ответила мать, поджимая губы. — Осенью, как всегда, — повышение цен, рост коммунальных услуг, холодная зима, политические склоки…

— Насчет этого не знаю, но главное — нас ждет Италия, у нас там объявились родственники.

— Вера! Ты опять отнесла последние деньги в фонд мошенников и жуликов? Когда же ты у меня станешь хотя бы чуточку практичнее?

— На этот раз все было практично. Практичней не бывает. Я ездила в Италию, я тебе говорила об этом, и все разузнала из первых рук.

Вера рассказала матери обо всем, та слушала ее сначала недоверчиво. А потом с возрастающим вниманием, под конец она, кажется, перестала даже дышать.

— Мама, теперь ты понимаешь — в кого у тебя такой чудный голос, почему я стала учить итальянский, а наша бабушка рисовала и стала архитектором. Это все наши итальянские гены.

— Вера! — почему-то шепотом проговорила мать. — Так это все — правда?

Вера энергично закивала.

— Вера! Но это же — невероятно. Это — чудо!

— Видишь, мама, как ни странно, чудеса иногда сбываются.

— И какая ты у меня молодец, Вера! Прости, что я тебя частенько шпыняла, была невнимательной и черствой эгоисткой. Но у меня такая тяжелая жизнь…

Вера сжала ей руки. Какое-то время они обе плакали.

— Мама, давай прошлое оставим в прошлом. Теперь нам нужно собираться в Италию.

— Ты будешь бронировать гостиницу? Где мы будем жить?

— Какую гостиницу, мама? — рассмеялась Вера. — Мы будем жить во дворце во Флоренции у наших родных, но сначала поедем отдыхать на остров Комо.

— И я там что-нибудь спою перед всеми…

— Я думаю, это будет замечательный концерт.

— А Паша? — заволновалась мать. — Мы возьмем туда нашего детеныша?

— Ну конечно! Только нужно ему это все сказать при встрече. Эти новости не для скайпа и не для телефонного разговора.

— Да уж! Не нужно пугать мальчика. Когда у него заканчивается смена?

— Скоро. Но я не стану этого дожидаться. Поеду и заберу его прямо сейчас.

— А как же паспорт, визы?

— Начинай делать загранпаспорт в ускоренном режиме. А с визами проблем не будет. Мне сказали, что я могу обратиться в посольство, дали телефон. Если что — могу и посла задействовать. Это на случай, если возникнут осложнения, но будем надеяться, что все пройдет благополучно и в сроки.

— Верочка, — мать прижалась к ней. — Давай с Пашей сейчас поговорим. Как это называется… По скайпу! Я по нему соскучилась.

Через десять минут они уселись у компьютера, и перед ними возник сияющий загорелый Паша.

— Вы чего? — сказал он, смотря на маму и бабушку. — Плакали? Что случилось-то? Нельзя вас одних оставлять! Сразу раскисаете, — проговорил он неожиданным басом. — Надо радоваться жизни, ведь каждый день происходит что-то классное…

* * *

Они летели домой переполненные впечатлениями, усталые и довольные.

— Как это все трогательно! — вздохнула Даниэла, кладя голову на плечо Витторио.

— Более чем, — сказал он, отводя локон с ее лица.

— И где этот архив, интересно?

— Я, кажется, знаю где, — сказал Витторио шепотом.

Даниэла отпрянула от него, ее глаза расширились.

— И?

— Помнишь картину «Морской пейзаж с печальной девой»? В библиотеке твоей тети Клаудии?

Она кивнула.

— Такая же картина — копия была. Эта картина осталась среди вещей монахини Лючии. Почему? Или точнее — зачем? Помнишь одно место в письме Даниэлы, когда она говорит, что там прятали самое дорогое. А потом упоминает в письме — я тебе доверила так многое… Я думаю, что архив, или, точнее, часть архива спрятана где-то там. Горький доверял Даниэле, она была ему близким человеком, и он мог отдать бумаги ей. Эта картина была как пароль-напоминание и Даниэле и Лючии о том, что спрятано в том самом гроте. Эта картина не дала бы забыть о тайне.

Даниэла некоторое время молчала, обдумывая, а потом спросила:

— Но если мы действительно найдем в картине этот архив, что мы будем с ним делать?

Витторио задумался.

— Посмотрим. Может быть, лучше некоторые вещи оставить как есть. Для спокойствия. А может, посоветуемся с нашим новым знакомым Василием Курочкиным. Он — человек порядочный и грамотный историк.

— Да, ты прав, — согласилась Даниэла, снова положив голову ему на плечо.

Примечания

1

Подробнее об этом в романе Екатерины Барсовой «Роковое пророчество Распутина»

(обратно)

2

Подробнее об этом в романе Екатерины Барсовой «Роковое пророчество Распутина».

(обратно)

3

Перевод В. Топорова.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Шкатулка с семейными секретами

Глава 2 Первые восторги и сомнения

Глава 3 Опасный вояж в прошлое

Глава 4 Город вечной весны

Глава 5 Тропа мира и барабан войны

Глава 6 Гости ниоткуда

Глава 7 Лабиринт с запасным выходом

Глава 8 Письма в будущее

Глава 9 «Меня скоро убьют, и ты знаешь — кто»

Глава 10 Морской пейзаж с печальной девой

Глава 11 В кругу забытого рая

Глава 12 Билет без права передачи Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg