«Шерлок Холмс из 8 «б» класса (СИ)»

Шерлок Холмс из 8 «б» класса (СИ) (fb2) - Шерлок Холмс из 8 «б» класса (СИ) 351K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Майская

Анна Майская Шерлок Холмс из 8 «б» класса

Наташа, Дима и Володька дружили с самого раннего детства. Родители их получили квартиры в одном доме, в одном подъезде, ходили друг к другу в гости, вместе отмечали все праздники. Играли в одном дворе, где было еще много детей, но всегда держались вместе, втроем.

Учились все трое в одном классе, всюду ходили вместе. Впереди Наташа, а за ней и двое друзей. Их «любовный треугольник» уважали все ученики в классе, но никто не мог решить, кому же из них двоих отдает предпочтение сама Наташа, и отдает ли вообще, или просто дружит.

Хрупкая, тоненькая, с огромными синими глазами, очень густыми, белоснежными кудряшками до плеч, она являла эталон хрупкой девичьей красоты и сразу вызывала у парней безотчетливое желание защитить ее от всех невзгод жизни. Была она очень скромна, даже немного стеснительна. Всегда красиво одета, не по моде, а по своему собственному вкусу и выбору. Косметикой никогда не пользовалась, чем очень отличалось от прочих своих одноклассниц.

Ее отец, начальник главка, очень солидный и совсем не старый еще мужчина, воспитывал ее один, мать умерла, когда Наташе было всего девять лет, но отец, несмотря на все соблазны, собирался, но так и не собрался еще раз жениться из-за дочки, не представляя, как здесь, в одной с ними квартире, появится еще и мачеха. Как воспримет ее дочь, поладят ли они? Ответов на эти вопросы не было, а сразу проверять на практике ему не хотелось.

Так и жили они вдвоем, дочка, по мере взросления, уже легко справлялась со всеми бытовыми делами, научилась отлично готовить. Иногда приезжала старенькая тетя Ксения, сестра умершей жены, гостила у них, помогала Наташе постигать премудрости разных домашних дел вроде уборки, стирки и прочего. Потомок белых эмигрантов, жила она за границей, во Франции, в маленьком особняке, купленном еще прапрадедом, и приезжала редко, не больше пары раз в год.

Дима был молчаливый, серьезный, коренастый, немногословный черноволосый крепыш, и полная противоположностью долговязому, худому, нагловатому насмешнику Володьке, который за словом в карман не лез, всегда был весел, сыпал шутками, по нему тайно сохли девичьи сердца доброй половины женской части их класса, но его собственное все же на самом деле принадлежало только одной — Наташе.

Дима и Володька втайне от Наташи иногда спорили и ссорились, доказывали каждый свое право на нее «неэтичными» способами, или обычной дракой, и тогда приходили домой с синяками на лице, в разорванной одежде, но так и не пришли к выводу, кому же из них отойти в сторону. Не один не хотел уступать. Но и не ссорились окончательно, как не в чем не бывало общались уже на следующий за такой дракой день, будто ничего не было. Наташа же искренне не замечала всего этого и не подозревала, что мальчишки могли из-за нее драться, считала, что подрались где-то на стороне с противниками другой улицы.

Время незаметно шло, вместе они закончили школу, потом также вместе закончили институты и университеты. Наташа поступила в педагогический, Дима, очень интересовавшийся с детства архитектурой, поступил в архитектурно-строительный, а за ним и Володька; сначала направление в маленький уральский городок получила Наташа, а следом за ней туда же попросились и двое друзей, чем очень удивили уважаемую комиссию по распределению их университета.

Приехали, устроились в общежития. Парни, едва получившие дипломы, надеялись удивить город новыми строительными ансамблями, а Наташа стала учительницей французского языка, русской литературы и географии в школе. Школа была довольно большая, но учителей не хватало, и некоторые вели сразу по несколько предметов.

Наташу назначили классным руководителем восьмого «Б» класса, в котором училось два десятка детей, и она им сразу очень понравилась. Настолько, что у нее даже смешного прозвища до сих пор не было, в отличие от прочих учителей. Директора они прозывали Глобусом за блестящую лысину, на которой остался тоненький венчик волос, и впрямь напоминающий что-то этакое, географическое, а старую учительницу химии за глаза называли Колбой.

Свой предмет она вела очень увлекательно, но некоторые ученики не столько ее слушали, сколько любовались ею самой, тем, как она говорит, читает вслух, рассказывает предмет, и сами почему-то становились добрее.

В этом самом восьмом «Б» классе у нее и появился Шерлок Холмс, как она его назвала, и это прозвище очень подходило этому серьезному, молчаливому мальчику по имени Борис. Девчонки насмешливо называли его Юрист, а она звала ласково — Шерли. Он очень увлекался творчеством Артура Конан Дойла и знал приключения его знаменитого прототипа, Шерлока Холмса, чуть ли не наизусть, мечтая скорее вырасти, поступить в университет, стать криминалистом и ловить преступников новыми, еще более прогрессивными методами. Нередко читал Конан Дойла или специальную литературу по криминалистике даже на уроках, чему очень способствовало, что и отец, и старший брат тоже выбрали этот путь.

Как-то они разговорились на уроке истории, и она поразилась, насколько много для своего возраста он знает и какие глубокие может делать выводы по вроде бы поверхностным вещам, там, где большинство людей и ничего особенно бы не заметило. Весь класс, притихнув, слушал их спор. Продолжили дискуссию и после уроков.

С того дня он почти каждый раз настойчиво начал провожать ее до общежития, и нередко рассказывал простые, но удивительные вещи, о которых она раньше никогда не думала и не знала, потому что не интересовалась данной стороной жизни. Он вообще знал и понимал очень много для его возраста.

По его теории, сперва показавшейся ей нелепой и смешной, но потом, при некотором размышлении, очень интересной, в каждом человеке изначально есть несколько личностей, развитых в разной степени, в том числе героическая и преступная. И смотря в какие обстоятельства попадает человек, одна из этих специфических черт его характера может неожиданно раскрыться и стать главной, определяя всю дальнейшую жизнь, превращая в преступника. У других же, как бы они не старались, преступная составляющая настолько неразвита, что они и стекло из рогатки разбить не смогут, не попавшись.

Наташа тогда сказала ему, что теория конечно интересная, но нуждается в доработке, ведь необязательно все зависит от изначальных качеств, преступниками становятся не из-за природной склонности, а из-за неправильного воспитания и условий жизни.

— Нет, это не совсем так. Преступник и герой есть в каждом из нас, — доказывал Борис, — И только мы сами можем выбрать, кем будем. Вот например, есть люди, у которых с детства есть все, и у них отличное воспитание. Но все равно они становятся преступниками, как бы их не воспитывали. Тут что-то иное.

Наташа, с интересом слушая его, как не старалась, никак не могла найти в себе вообще ничего героического, так как на самом деле страшно боялась мышей, темноты и пауков, но не признавалась в этом никому, кроме, разве что, отца. А вот преступное… этого в ней точно не было.

— Ну, уж тут ты ошибаешься, Шерли, — какой же из меня герои или преступник? — смеясь, сказала она.

— Вспомните, разве не было в вашей жизни хотя бы мелкой ситуации, когда вы стояли перед выбором, совершить какой-то плохой поступок, или нет? — улыбнулся Борис, — И чем это закончилось? Мне можете ничего не говорить, просто вспомните сами.

Тут же память подсунула ей воспоминание, как однажды она взяла из сумочки мамы, еще будучи в третьем классе, деньги на подарок и пирожные всем одноклассникам, так как Дима был именинник, а своих денег у нее не было.

Мама этого так и не узнала. Наташе потом было очень стыдно, она много раз собиралась рассказать, но так и не сказала, просто решила для себя, что больше никогда в жизни так не поступит. Получается, в тот момент она сделала выбор, и поняла, что дорога, позволяющая брать что-то без спроса, не для нее? И это значит, что Борис прав и склонность к криминалу не приобретенное, а врожденное явление? Наташа вдруг серьезно посмотрела на этого «Шерлока», в непонятной теории которого было действительно что-то рациональное.

Они переписывались с живущей в далекой Франции теткой Ксенией, та настойчиво звала к себе в гости. Отец писал сначала часто пространные, длинные письма, иногда звонил на телефон учительской, потом письма стали реже и короче, будто он был чем-то занят.

Вскоре Наташа получила письмо с новостями от отца. Он сообщал, что уже давно знаком с одной женщиной, в его жизни скоро произойдут известные перемены, и поэтому просил ее обязательно приехать встречать Новый год домой. Вырастив дочь, он все же решил жениться.

Наташу немного огорчило это письмо, она не представляла отца с какой-то другой неизвестной и чужой женщиной. Да и на Новый год она собиралась навестить свою уже очень престарелую тетушку Ксению, сестру матери, в далеком заграничном предместье Парижа, где та доживала свой век после смерти мужа, бездетная и одинокая.

Наташа уже купила билет, оформила визу и теперь не знала, как же ей быть. Любимая тетушка Ксения писала, что совсем стара, немощна и очень хочет ее увидеть, может быть, в последний раз. С другой стороны, и отца обидеть ей тоже очень не хотелось.

Обдумав все, Наташа позвонила и все это рассказала отцу, предложив поехать во Францию с ней, тем более, тетушка постоянно звала его в гости. Отец одобрил заграничную поездку, пообещал с новой женой и ее дочерью Алисой приехать к Наташе после того, как она вернется из Франции, но сам ехать, как обычно, отказался. Относился он к Ксении хорошо, но всегда держался с родственниками жены на некоторой дистанции. Наташа предполагала, что когда-то, после смерти ее матери, отец и тетя Ксения поссорились, потом вроде бы помирились, но все равно вели себя довольно холодно. Объединяла их как-то только она.

Конечно же, Дима с Володькой, в последнее время занятые работой, но продолжавшие по-прежнему дружить, проводили Наташу до вокзала. Доехав поездом до Москвы, она самолетом отправилась во Францию. Наташа была у тети в гостях не впервые, приезжала сюда пару раз еще с матерью, потом раз с отцом, и все же до сих пор поражалась контрасту жизни своей и тетушкиной, но не завидовала. Как бы хороша не была заграница, становиться иммигранткой она не хотела.

Тетя Ксения, сухонькая, старенькая, едва передвигающая ноги, плакала, просила Наташу остаться здесь, в чудном домике с красивыми зелеными лужайками, постриженными кустарниками, старинными дубами в маленьком саду и небольшим бассейном. Кроме тетушки, здесь жила экономка, которая занималась всеми домашними хлопотами, немолодая уже француженка, и раз в несколько дней появлялся садовник.

— Здоровья совсем нет, Наташенька, а тут тоже хозяйка нужна, оставайся. Зачем тебе работать в школе простой учительницей? Денег тебе и так хватит на всю жизнь, я все оставляю тебе, — просила тетушка, — Разве тебе здесь не нравится? Зачем тебе уезжать?

Наташа, взяв ее морщинистые, с распухшими суставами пальцев, сухонькие старческие руки в свои, гладила, успокаивала, но упорно не соглашалась остаться.

— Тетя Ксения, у меня же в России друзья, и мой класс, не могу я их сейчас бросить. И не хочу жить за границей, мне в России лучше. Я там выросла, вросла в нашу жизнь. А тут все чужое. И кто-то же должен учить детей всему доброму и у нас на родине. Нет, моя милая, хорошая, добрая тетя Ксенечка! Я не могу остаться. Извини. Не могу…

Погостив три дня, она собралась домой. Прощались, плакали обе. Тетя Ксения, как всегда, завалила ее всякими подарками, от которых нельзя было отказаться, не обидев. Наташа утешала ее, беспомощную, маленькую, такую старенькую…

Вскоре самолет доставил Наташу в Москву, и на поезде она вернулась в свой маленький городок. Встречали ее оба приятеля. С цветами…

Дима смущенно сунул ей в руки скромные полевые цветы, а Володька, как обычно, дурачась, галантно присел, как будто просил у нее руки и сердца, и вручил ей яркие, сочные, пунцовые розы. На их веселую компанию с нескрываемыми завистью и тоской покосилась какая-то полная, некрасивая девушка в бесформенном вязаном берете.

А скоро приехал, сдержав слово, и отец с новой женой. Наташа долго пыталась угадать, кого же он выбрал, и как выглядит теперь ее новая «мама». Но не угадала.

В ее комнату в общежитии ворвался его густой, рокочущий басок с северным акцентом, знакомый с детства запах табака и одеколона. Отец был очень радостен и оживлен, и явно очень рад ее видеть. Наташа сперва повисла на его могучей шее, и только потом обратила внимание на массивную женщину с властной осанкой, тусклыми глазами цвета спелой черной смородины, с характерными складками у краев рта, несколько обвисшими щеками, с непонятной гримасой разглядывающей ее, и неуклюжую девочку-подростка в мешковатых джинсах и майке, с широко открытыми глазами, чем-то неуловимо похожую на лягушку.

— Гортензия Петровна, — представил ее отец, — А это Алиса, ее дочь.

— Ее? — подняла бровь мачеха, хмыкнула и величественно проплыла мимо нее к столу, только слегка наклонила голову, поздоровавшись, и принялась с неприязнью разглядывать простенькие обои на стенах, старую железную кровать, накрытую серым пледом, и старенький шкаф. Явно не понравился ей и стол.

Алиса, ее сводная сестра, была и на вид как-то неуклюжа, в своей мешковатой одежде, с крысиным хвостиком волос, она была совсем не похожа на свою мать. Усевшись на стул, она тут же ссутулилась, втянула голову в плечи и кидала по сторонам быстрые взгляды, снова очень напомнив притаившееся в засаде известно какое зеленое земноводное.

После, украдкой кидая друг на друга оценивающие взгляды, они уселись за стол, заранее приготовленный Наташей и ее друзьями, которые с утра толклись у нее в комнате, заявившись с многочисленными пакетами из магазина.

Отец, глянув на парней, усмехнулся:

— Ну, троица неразлучная, вы что же, так до старости и не решите, кто кому люб? Давно бы уже разобрались, что ли, нельзя же так и дальше.

Ответа не последовало, Наташа покраснела, Дима спрятал глаза и молчал, ковыряя вилкой в тарелке, вяло ел салат, один только Володька, как всегда, нисколько не смутился.

— А это, Владимир Петрович, не от нас с Димоном зависит, — поклонился он Наташе, — Наталья, дражайшая, в самом деле, папенька твой дело говорят. А мы ну хоть сейчас в ЗАГС побежим, правда, Дима? — он хлопнул друга по спине, и тот чуть не подавился салатом, но только кивнул, — Может, монетку кинем, у нее как раз две стороны, и пошли? Чур, я «орел»! — подмигнул он, смутив Наташу еще больше.

Дима упрямо молчал. Но разговор дальше пошел немного натянутый. Застольные реплики, комплименты, банальные вопросы о жизни, здоровье и школе. Алиса явно скучала и ходила по комнате, постоянно что-то трогала, листала журналы, даже открыла дверь шкафа, но отошла, увидев тяжелый взгляд своей матери.

Отойдя от шкафа, Алиса подошла к столику, и, увидев потемневшую шкатулку из серебра с виньетками и чеканкой старинной работы, украшенную самоцветами, схватила ее, не спрашивая, как, видимо, и привыкла вести себя дома, потом опомнилась и нехотя спросила Наташу:

— Можно эту штуку посмотреть?

— Конечно, — ответила Наташа, — это мне тетя Ксения недавно подарила, а ей еще ее бабушка, этой вещице примерно двести лет, и сделана она российскими мастерами-умельцами.

Алиса, открыв шкатулку, уже ничего не слышала: на бархате переливалось настоящее чудо: золотая брошь с крупным алмазом в центре и мелкими, прихотливо разбросанными вокруг, вперемешку с рубинами и четырьмя изумрудами. Она таинственно мерцала, отливала матово-перламутровым аристократическим светом, глаз оторвать от нее было невозможно. Алиса застыла с открытым ртом, своими алчно горящими маленькими глазками уставившись на украшение, было видно, что ничего подобного ей в руках держать не приходилось.

Сцена любования брошью так затянулась, и всем стало не по себе. Володька вдруг взял со столика другой тетушкин подарок, маленький, изящный деревянный ларчик с немного облупившимся лаком, завел ключик сбоку, нажал на добела вытертую круглую серебряную кнопочку, и оттуда выплыла крошечная Дюймовочка, посреди раскрытой белой лилии. Зазвучала музыка, лилия и фигура Дюймовочки медленно закружились, а когда музыка умолкла, лилия закрыла Дюймовочку внутри цветка.

Наташа сказала:

— И это тоже русскими мастеровыми создано, тетушка моя сберегла, а вообще все это еще прадед наш за границу вывез после революции. Она меня очень уговаривала остаться, но не хочу я за границей жить.

— Ну ты и… — мачеха замялась, явно собиралась сказать какое-то слово, но передумала, — Странная ты какая-то. Да на твоем месте…

Не закончив мысль, она схватила шкатулку с брошью из рук своей замершей с открытым ртом дочки, раздраженной захлопнула ее, бухнула на полку, и с достоинством вышла из комнаты, а Наташа так и не узнала, что бы сделала Гортензия Петровна, предложи ей тетя Ксения остаться жить у нее, хотя догадаться было несложно. Ох, как же она ей не понравилась!

Алиса за такое короткое время уже очень надоела ей беспардонной наглостью все осматривать, ощупывать, лезть даже в бумаги и тетради, лежащие на тумбочке у кровати, которые она вчера проверяла перед сном, уже лежа в постели. Мачеха же откровенно спрашивала, сколько такая вот брошь может стоить, и мимоходом намекала Наташе, что та просто дура, что не осталась у тети Ксении. Не страшно ли ей оставлять такую ценную вещь в общежитии, где наверняка живут одни воры, пропойцы и просто разные мутные люди, верить которым никак нельзя, а замок на двери у нее одно название, а не замок. Отец только вздыхал, но ничего не говорил, Наташа никогда не видела его таким раньше, почему же он так изменился? Не верилось, что это ее отец, а не какой-то посторонний мужчина.

Дима сидел, опустив голову, и катал по столу винную пробку. Володька же встал, и, не прощаясь, куда-то вышел из комнаты, тихо прикрыв дверь. Посидев немного, и Дима тоже ушел вслед за другом. Отец тоже вскоре засобирался в гостиницу, где они остановились. Мачеха просто кивнула ей у дверей, Алиса и того проще, вышла, не попрощавшись, но еще раз многозначительно взглянув на шкатулку с брошью.

После их ухода Наташа вдруг поняла, что у нее больше нет семьи, эти две чужие, не понравившиеся ей женщины, теперь отняли у нее и отца.

Вскоре они уехали к себе в гостиницу, отец пообещал завтра после работы погулять с ней по городу.

Она наконец вздохнула свободно. Было очень жалко отца.

Ночью она плохо спала, часто просыпалась.

Когда она вышла утром из подъезда, на скамеечке ее ожидал «Шерлок Холмс», как всегда, одетый очень аккуратно, в белой, отутюженной рубашке с тонким галстуком. Его портфель стоял рядом. Он вежливо поздоровался, глянул на ее явно невыспавшееся лицо и сказал:

— Гости были неудачные, вы рады их отъезду, ненависть проснулась в вашем сердце, а это первая ступень к преступной раздвоенности личности.

Наташе стало смешно. Протянув руку, она разворошила его аккуратно расчесанные на пробор волосы.

— Шерли, по твоей теории можно стать преступником даже самому безобидному существу.

— Да, — серьезно ответил он, — Именно в таких безобидных личностях иногда рождается самый сильный протест, который вполне может вылиться в преступление. Вам, я думаю, это не грозит, вы красивая, хотя… кто знает.

Разговор оборвался. Идти было недалеко, и вскоре их окружила толпа любимых ею ребят, озорных, и тихонь, ябед, и гордых, и очень простых, красивых и некрасивых, модниц и нерях, все они, со свойственным только детям простодушием, здоровались со своей любимой учительницей, Наташей.

— Привет, Юрист! — кричали ее спутнику некоторые.

«Шерлок» поднял руку вверх и многозначительно сказал:

— Да, я обязательно буду юристом, и вы убедитесь в том, что когда-нибудь я раскрою какое-нибудь запутанное преступление, недоступное существующей методике раскрытия преступлений.

Кто-то засмеялся, но тут же умолк, так серьезно говорил об этом Борис.

Жизнь продолжалась. Юноши из более старших классов, явно влюбленные в Наташу, с некоторых пор стали всегда ходить подстриженными, некоторые даже в отутюженных костюмах и при галстуках. На ее столе часто, неизвестно откуда, появлялись цветы, а в учительскую она нередко шла в сопровождении эскорта. Все это было, конечно, было приятно, но несколько утомляло.

На одном из уроков случилось непредвиденное. В ее классе училась Саша Антонова, маленького роста, худая, неухоженная девочка с вечно немытой головой, ходившая в заштопанной, мятой, застиранной одежде, всегда в одних и тех же джинсах. Она ни с кем нее дружила, не смотрела в глаза, одноклассницы как-то сторонились ее, на переменах всегда сидела в классе, уткнувшись в книжку, или одна бродила по коридору. Насколько Наташа слышала от учителей, ее родители были алкоголики, отец спился и умер, а мать нередко валялась где-нибудь под забором. Но она удивительно много читала, как рассказала ей школьный библиотекарь Нина Филипповна, по пять-шесть книг в неделю. Не разу не видела, чтобы Саша с кем-то болтала или хотя бы просто улыбалась, она была очень незаметной, приходила в школу одной из первых, уходила последней, со стареньким, на сгибах вытертым до белых ниток коричневым портфелем, совсем не годившимся ей по размерам.

На уроке географии, когда она выбирала, кого из учеников спросить, обводя глазами учеников, Саша, всегда сидевшая одна на задней парте, вдруг, неожиданно для всех, стала медленно клониться в сторону прохода между рядами парт, и со стуком упала на пол. Наташа бросила на стол указку, подбежала к ней, не зная, что делать. Саша лежала бледная, с закрытыми глазами.

Наташа сначала растерялась, а потом осторожно подняла ее с пола и заметалась по классу, думая, куда же ее положить. Саша оказалась неожиданно легкой, как будто училась например в третьем, а не в восьмом классе.

К счастью, Борис сообразил раньше всех, и уже позвал пожилую школьную медсестру, та приняла ученицу из рук Наташи, с помощью Бориса унесла в медицинский кабинет. Урок вроде бы продолжился, но уже формально, до звонка все тихонько обсуждали случившееся.

Как оказалось, у девочки был голодный обморок и истощение. Она мало спала и последний раз что-то ела три дня назад, в школьную столовую не ходила, потому что с началом нового месяца ее мать так и не оплатила долг за питание несколько предыдущих.

Обсудив это с директором и учителями, Наташа после уроков отправилась домой к Саше. Шерлок, как всегда после работы, увязался за ней. Жила Саша недалеко, на окраине городка, в частном секторе.

Калитка оказалась распахнута настежь, но это не имело значения, да и сам забор с местами выломанными досками свои функции выполнял не очень хорошо. После долгих стуков в окно и дверь им открыла бледная, с синюшными губами женщина, краснолицая, вдрызг пьяная, одетая в потертый зеленый домашний халат. Оглядела их, не сразу сфокусировав бессмысленный взгляд, пьяно хихикнула, нетвердо стоя на ногах. Попыталась что-то сказать, но все ее силы уходили на то, чтобы не упасть.

Просто оттолкнув ее, Наташа прошла в темный коридор, дверь справа вела на кухню, где высился стол, заставленный кастрюлями, пустыми банками, бутылками, а левая вела в комнату.

Везде стоял тяжелый, густой запах плесени, грязи, протухших помоев и перегара. У стены возвышалась железная кровать с облупленной спинкой, застеленная серой от грязи простыней, на полу валялась такая же серая бесформенная подушка, видимо, ее уронила пьяница, отправившись открывать дверь. По полу были разбросаны какие-то грязные тряпки, пара бутылок, пустые пакеты и обрывки бумаги. На полу, в большом жестяном корыте, застеленном грязным клетчатым одеялом, сидел малыш лет двух, очень худой, и тихо играл с куклой без одной руки. У него на ножках свернулся пушистым клубком худой серый кот, уткнувшись острой и тоже худой мордочкой в собственный тонкий хвост. Он тут же проснулся и поднял голову, вытаращив круглые желтые глаза.

Увидев их, он привстал и замахал обеими тонкими ручками, радуясь. Наташа, сама не зная, зачем, с трудом нашарила свою сумку, висевшую на боку, достала маленькую коробку конфет, которую купила еще утром к чаю, открыла ее и дала малышу. Он доставал подтаявшие конфеты, мял их в кулачке, и бросал на пол, тихо приговаривая:

— Тетя — дура, дядя — дура…

А вот в булочку вцепился так, что у него побелели пальчики, и тут же начал усердно ее жевать. Кот подошел к нему, тихонько мякнул. Ребенок внимательно посмотрел на него, с трудом оторвал кусочек булки, протянул коту, тот взял ее в пасть, отошел и жадно принялся есть.

Саши еще не было дома.

Мать, видимо, немного пришла в себя, и шаркающей походкой добрела до комнаты, глупо улыбаясь.

— А… ты кто? — спросила она Наташу, — Училка новая, что ли? А ты — повернулась она к Борису, — Че надо?

Наташа смотрела на качающуюся у открытой двери пьяную мать, явно не совсем хорошо соображающую, на малыша, не знающего конфет, и на стоящего рядом Шерлока.

Вдруг она этой открытой коробкой конфет замахнулась на пьяную женщину, а Шерлок, шагнув вперед, перехватил руку.

— Не надо, — покачал головой он, — Вы сейчас совершили бы неправомочное действие, называемое рукоприкладством.

Наташа достала из сумки банку консервов, вторую булку, с вареньем, пачку печенья, все то, что покупала домой, оставила на почерневшей от старости табуретке у двери.

Малышу очень понравилась булка, он доедал ее, давясь. Наташа, заплакав, отвернулась к двери. Отодвинув пьяную мать, которая все еще таращилась на них, как досадную помеху, она поморщилась от сильного запаха сивухи и вышла наружу, за ней вышел и Борис, прикрыв входную дверь.

— Какая она… дрянь, — нервно усмехнулась Наташа, — Надо что-то делать, срочно делать, нельзя же детей с ней оставлять…

Дальше шли молча. Шерлок своими чистыми серыми глазами поглядывал на нее, но понимал, что говорить что-то сейчас бесполезно.

Только возле дома он сказал ей серьезно:

— Вы, Наталья Дмитриевна, простите, что лезу не в свое дело, но выходите-ка поскорее замуж, парни ваши вон как на вас смотрят… А весь мир вы одна не переделаете.

Это было очень неожиданно, она остановилась, кажется, даже покраснела, хотела было отчитать его за бестактность, но не смогла подобрать ответа, занятая мыслями совсем о другом, а он поднял руку и еще серьезнее сказал:

— Вы просто сломаетесь от сложностей такой вот жизни. То, чему вы нас учите, бывает, часто расходится с действительностью. А поклонники у вас очень даже хорошие.

Наташа собралась с возмущением возразить и сказать все, что думает о такой наглости, как Борис просто кивнул и мгновенно скрылся за углом, оставив ее стоять у подъезда общежития с открытым ртом.

Ну и что с ним делать? Она и сама понимала, что он прав, но согласиться с учеником, который младшее ее, было не так и просто.

Вечером пришли Дима с Володькой. Она им рассказала о происшествии в классе и как ходила в гости к этой семье. Володька, всегда беспечный, немного посерьезнел и еще раз рассказал то, что она и так знала с детства: как его мать, когда-то давно бросив пьяницу-отца, уехала жить в другой город, к родственникам, чтобы он, Володька, не увидел такой вот мерзости.

— Так мы и жили вдвоем. Она, вы же знаете, и сейчас живет одна, из-за меня. А я еще в третьем классе дал себе слово никогда не пить. И, как видите… — он пожал плечами.

У Димы были очень хорошие родители, и он просто посоветовал поговорить с директором школы, должны же быть какие-то наработанные правила, как быть в таких ситуациях.

Особых результатов это не дало, директор и так прекрасно знал об этой семье, сам иногда подбрасывал им продуктов, как и многие другие, но ничего не мог сделать. Можно было обратиться в милицию, органы опеки, но мать Саши в последнее время валяться на улице пьяной перестала, напивалась дома, иногда даже по несколько дней не пила, работала. И тогда детям грозило попасть в детский дом, а директор дал понять, что не очень одобряет этот путь. С работы после разговора с директором она ушла в задумчивости, так и не решив, что же тут можно сделать. Дома механически проверяла тетради, ставила оценки.

В дверь постучали. Пришла тетя Раиса, молочница. Она или ее сын Гриша приносили литровую банку свежего молока через день. Она была совсем не похожа на горожанку, эта женщина, выросшая в деревне, не могла жить без земли, коровника, кур, и даже здесь, в городе, на своих трех сотках земли, развела огород, держала различную домашнюю живность, в том числе и пару коров. Ее сын Гриша уже заканчивал школу, во всем помогал матери. Он очень любил приносить молоко Наташе, но сегодня пришла сама тетя Рая, так как Гриша заболел.

Напоили ее чаем. Сегодня она принесла не один, а три литра, Наташе пришла в голову мысль отнести молока Саше и ее маленькому брату, живущему в жестяном корыте, и иногда приносить еще прочих продуктов, сколько сможет. Поддержали ее, конечно же, и друзья. Раиса не только отлично знала Антоновых, но и жила недалеко от них.

— Совсем пропащая Светка стала, уже остановиться не может, — качала Раиса головой в платке, попивая чай, — Как еще живет, не знаю, муж ее еще год назад от водки помер. А ведь какая она раньше была, и куда что делось… Вот как водка людей меняет. Да еще алкаши всякие ходить повадились.

С того дня Наташа регулярно посещала дом Саши. Они с Димой и Володей собрались втроем, купили малышу Мише самые необходимые вещи и кроватку, а Саше кое-что из одежды.

Пьяница-мать, которую звали Светлана Павловна, или чаще просто Светка, сначала очень подозрительно относилась к ним, если выпивши, бывало, бранила разными словами, даже пыталась прогнать, а трезвая, иногда сдержанно благодарила. Видимо, все же понимала. Борис, когда она была в состоянии разговаривать, вел с ней пространные разговоры, и она его слушала, что очень удивило учительницу.

Борис вообще развил бурную деятельность. Он мобилизовал их всех на субботник, они, совместными усилиями, навели порядок в доме, все вымыли, проветрили, перестирали давно нестираные детские вещи и ветхое постельное белье, выкинули несколько мешков накопившегося мусора, после чего в доме стало не так уж ужасно, как было сначала, он выглядел обновленным, несмотря на скудность обстановки. Молочница Раиса принесла целую сумку разных игрушек. Собутыльники, которые иногда заходили по старой памяти, стали появляться намного реже, совсем не попадались на глаза.

Однажды, когда они пришли втроем, она неожиданно кинулась к Наташе, крепко схватила ее за руки и попросила:

— Полечите меня, ради Бога! Помогите! Я уже сама не рада себе. Не могу остановиться, каждое утро думаю — все, хватит, больше не буду пить! А вечером… — она махнула рукой, — Только за детьми посмотрите, не отдавайте в детдом!

Ее мутные, в красных прожилках глаза с мольбой смотрели на учительницу, от женщины сильно пахло брагой и немытым телом.

Саша, спрятавшись за дверным косяком и исподлобья глядя, тоже ждала ответа Наташи, которая растерянно смотрела на друзей.

Эту сцену внезапно прервал Шерлок, вдруг появившийся на пороге с сумкой продуктов в руках. Поздоровавшись, узнав причину оцепенения, строго сказал:

— Вы позаботьтесь, чтобы мать отправили в лечебницу, а за детьми что, не посмотрим, что ли? Или все вместе не справимся? Это же самое лучшее решение! Главное, чтобы лечение помогло — он многозначительно посмотрел на Свету.

Дима быстро закивал. Вовка уже согласовал вопрос с лечением, надо было только начать.

Эта проблема, так просто и легко решенная мальчишкой, снова напомнила Наташе его теорию о доброте и равнодушии. Света на следующей неделе отправлялась в больницу, а они договорились между собой, что каждый день кто-то из них будет следить за детьми, пока Саша в школе, за ее маленьким братом Мишей будет смотреть молочница тетя Раиса, которая жила очень близко.

Хватало хлопот и в школе. В классе, где Наташа была классный руководителем, учился детдомовец Лёня Киселёв. Детдом был небольшой, там постоянно находилось не больше десятка детей разного возраста, его все время собирались закрыть, а воспитанников перевести в другой, но так и не закрывали. Старшие дети учились в школе.

Леня относился к тем детям, во взгляде которых одновременно были видны дерзость и незащищенность, можно было прочитать в них и непокорность судьбе. Он, как зверек, загнанный в угол, всегда готов был к самозащите — дерзил даже там, где это не требовалось, плохо учился, не слушался, а в ответ на любые попытки нравоучений вызывающе доставал сигарету и вразвалочку шел в туалет курить, не слушая. Каждый день в учительской то и дело начинались споры, некоторые учителя называли его просто дебилом и предлагали перевести в спецшколу-интернат для трудных подростков, в райцентр, а учительница истории сварливо ворчала, что таких надо в тюрьмах держать, там им место, он, видите ли, чуть не князем себя ведет, вообще не отвечает на ее вопросы.

Наташа спросила ее:

— А каким тоном вы их задаете? Таким, как сейчас?

Полина Викторовна вскочила, глаза ее засверкали, и она закричала на Наташу:

— Ты, дурочка молодая, не знающая жизни, помолчи! Сама научись жить! Если ты дочь начальника главка, то не лезь в то, в чем не разбираешься! — и сердито выбежала из комнаты. Остальные промолчали.

Над Леней разразилась гроза. Полина Викторовна собиралась поставить вопрос о его переводе в спецшколу для трудных детей. Наташа умоляла ее не делать этого, но она, и еще пара учителей старшего поколения была непреклонна:

— Они, эти детдомовцы, на всем государственном живут, сидят на шее народа, да еще смеют так вести себя! Все условия им обеспечены, учись, так нет, характер надо показать! Правду говорят, что от таких родителей, как у них, и дети вырастают такими же, как не старайся воспитывать.

Наташа не знала, что делать. Глядя себе под ноги, побрела домой, одна, без сопровождения. Дима встретил ее у крыльца школы, и она в отчаянии рассказала ему все.

— Понимаешь, он ведь не такой! Он хороший, добрый мальчик, многим интересуется, и учиться мог бы отлично, а что ведет себя так, так это у него защитная реакция такая, чуть что, сразу в свою раковину, и все в штыки. Ну как им это объяснить?!

Тут и началось их сближение с Димой. Впервые за все годы дружбы он обнял её, прикоснулся теплыми губами к щеке, вытер слезы на ее глазах ее же шарфиком и твердо сказал:

— Пойдем в детдом, прежде чем они пришлют письмо.

Наташа от благодарности нежно прижалась к нему, чего не делала все годы их дружбы, всегда держась на некотором расстоянии.

— Какой ты хороший, милый…

С этой поры начались у них новые отношения, которые каждый таил в своей душе, незаметные внешне, зажглась какая-то искорка. Но было совершенно очевидно, что это была любовь, так неожиданно вдруг раскрывшаяся за все эти долгие годы.

Директор, строгая, в очках, сухопарая и высокая женщина средних лет пригласила их сесть, внимательно выслушала взволнованную Наташу.

— Пусть пишут, что я могу с ним сделать? Побить? Так нельзя. Лишить кино или ужина? Они и так уже лишены родительского тепла. Коллективное воспитание только на бумаге хорошо смотрится. А к Лёне нужен особый подход, тут я с вами согласна. Из него можно веревки вить, если по-хорошему, а можно и грубость услышать в ответ. Умный мальчик, но характер у него очень сложный. Эти дети, они во всем подражают взрослым, ссорятся, страдают, у них появляется комплекс неполноценности, а уж генетика… — она неопределенно покрутила рукой в воздухе, — Я тут сделала за много лет анализ адаптации выпускников из детдомов, это тема моей диссертации, и пришла в ужас: более половины становятся преступниками! Им некуда идти, они не умеют жить в жестоком взрослом мире. Тут мы их кормим, одеваем, все по часам, все, как в неволе, ребенок еще хочет спать, а тут подъем. Знаете, я сама очерствела от этой постоянной боли за них. У меня нет семьи, я всегда тут. Человеку, имеющему семью, здесь работать трудно.

Долго говорили, изливали душу. Расстались, можно сказать, друзьями, Наташа попросила директрису помочь отстоять Леню.

Назавтра Леня пришел в приподнятом настроении. Он подошел к Наташе и сказал ей тихонько:

— Спасибо за то, что вы меня похвалили, мы с нашей матерью (так они называли директрису) чай вчера в ее кабинете пили, и долго разговаривали.

Урок сегодня был особенный, посвященный предстоящему дню 8 марта. Писали поздравления женщинам.

Вечером Наташа открыла тетрадь Лени и прочла написанное.

Хотелось бы «поздравить» женщин тех, Кто в вихре удовольствий кружит, в угаре пьяном ждет утех, Любой ей станет мимолётным мужем. А знаете ли вы мученья тех, Кого вы выбросили в детстве? Как вещь ненужную для всех. Кому достались мы в наследство? Не знают женщины о том, как плачут дети от жестокой доли. С пеленок жизнь у них, как у солдат в строю. И, как у пташек, что живут в неволе. Что даст им няня или медсестра, гроши за ту работу получая. Волчком кружась с полночи до утра, Нас «на авось» в болезнях оставляя! Так запретите же тем женщинам рожать! И запретите дамам этим имя — мать. Я так хочу взглянуть в глаза хотя б одной. Что обрекает нас на нравственные муки. Изгои мы с изломанной душой, И смотрят все на нас, как на зверей, от скуки. Убейте лучше в сроки у врачей. Нас, брошенных понять несложно. Опутывать гуманной ложью можно. Но пытка-жизнь поверьте, невозможна!

Рифма хромала, размер тоже, но разве дело было в этом! Для такого маленького ребенка это было слишком хорошее, не от хорошей жизни, знание того, о чем он пишет, и сожаление о своей судьбе, которая могла бы не быть связанной с детским домом.

Наташа плакала навзрыд от своей беспомощности что-либо изменить в жизни этих детей. Она с самого начала, только поступив в институт, дала себе зарок жить только на свою зарплату, принципиально отказалась от помощи отца, кажется, этим даже обидев его, и могла только купить себе еду, помочь Саше и ее маленькому брату, на этом ее возможности и заканчивались.

Маленький Миша уже начал вполне связно говорить, и Наташа хотела позже, когда его мать вернется из больницы, попробовать устроила его в ясли. Шерли добросовестно исполнял обязанности, выполнял данное слово, тетя Раиса тоже.

Вскоре пришли Дима, Володька, а за ними и Шерлок. Поставили на стол шампанское. Закуска была скудной, у Наташи теперь, можно сказать, большая семья, и на себя денег хронически не хватало.

Шерлок доложил, что Саша и брат получили все и всегда под присмотром соседки — добровольной помощницы, чувствуют себя прекрасно. Наташа поделилась своими мыслями по отношению к Лене, она все чаще думала о том, чтобы взять его к себе. Дима промолчал, но было видно, что ему эта идея не очень понравилась, а Володька просто махнул рукой и засмеялся над столь нелепой идеей стать матерью Терезой.

— С такими стремлениями, придется вам, мадмуазель, изменить свои убеждения и не отказываться более от помощи родственников, да еще таких важных. Только мачеха вам этого не простят-с. И вообще, это ребенок уже взрослый, зачем тебе оно? Лучше выйти замуж… за меня, разумеется, и родить своих детей.

— Никогда! — ответила Наташа, и засмеялась, увидев вытянувшееся лицо Вовки, — Я не про выйти замуж, а про помощь отца. Я должна научиться обеспечивать себя сама.

— А я-то подумал… — хмыкнул Владимир, — Вот и давай, думай побыстрей, не задерживай очередь! — и, довольный своей шуткой, как обычно, громко рассмеялся.

Шерлок оказался, как всегда на высоте.

— Я бы согласился с доводами Наташи, если бы ни одно обстоятельство: таких детей много, а Наташа у нас всего одна. Тут уже все общество нужно менять, а не продукт его деяний, — философски закончил речь Шерлок, — Ну а это не по нашим силам, и не уверен, возможно ли вообще.

— Хотя, — продолжал он, — Если подумать, то ситуацию можно исправить очень просто. Вы можете приглашать его к себе по воскресениям, печь пироги, я тоже буду помогать, если мне впоследствии не запретит уважаемый муж, — и он выразительно поклонился Дмитрию.

Тот слегка покраснел, а Наташа рассмеялась.

— Грозный будущий муж, ты не запретишь мне мою гуманную деятельность?

Володя поперхнулся яблочным соком, оглядел всех и внезапно вступил в предложенную ему игру. О сближении Наташи и Димы он уже давно знал, это было очень заметно, но, соблюдая еще детскую договоренность, никак этому не препятствовал и даже не обижался, повзрослел, что ли. Он давно перестал смотрел на Наташу, как на предмет воздыханий, скорее как на друга, не более, но все равно, где-то в глубине души шевелилось какое-то непонятное чувство потери. С Димой они об этом не разу не разговаривали, как о чем-то само собой разумеющимся.

— До свадьбы — запрещаю, после — пожалуйста. — важно изрек Дима, — Так что в твоих интересах не затягивать.

Шерлок моментально осведомился:

— И когда свадьба?

Дмитрий поспешно ответил:

— Завтра!

— Как так завтра?! — запротестовала Наталья. — Мы же ведь говорили… А платье и все прочее?

— Зачем оно? Вот это, что на тебе, вполне подойдет. Или ты все же хочешь большую, пышную свадьбу? — забеспокоился Дима.

Володька вдруг встал, спешно пошел к двери.

— Вэ виктис! — произнес он, подняв палец вверх, — Извините, забыл, что мне срочно надо по делам.

Дверь захлопнулась, Наташа спросила:

— Что это он сказал?

Шерлок многозначительно помолчал и ответил:

— Это он процитировал галльского вождя Бренна: — «Горе побежденным!».

Потом тоже быстро собрался, попрощался и отправился домой, оставив Диму и Наташу в одиночестве.

Ночь была прекрасная, лунная, в просвете окна долго стояли две обнявшиеся фигуры, большая и чуть поменьше.

Назавтра в ЗАГС они все же пошли, но, конечно, не регистрировать брак, а подавать заявление, назначили дату. В этот же день Наташа позвонила отцу, тете Ксении. Старушка очень обрадовалась, долго поздравляла ее по телефону, жалела, что никак не может приехать, и взяла с нее слово обязательно, в первый же отпуск к ней, хоть на пару дней. Отец приехал через несколько дней, один, и взялся устраивать свадьбу, несмотря на все протесты. Он их просто не слушал. Был очень весел, много шутил, да и внешне выглядел как-то моложе и подтянутее, как будто сбросил пару десятков лет, очень напоминая себя тогдашнего, каким он запомнился Наташе, еще когда она училась в первом классе.

В назначенный день в ЗАГС все пришли шумные, красивые. Дима и отец Наташи с новой женой, приехавшие рано утром, были почему-то слишком серьезны для такого дня. В углу, не поднимая от книги глаз, на диване примостилась Саша, одетая в непривычно отглаженные новые брюки и белую рубашку.

Мачеха с редким именем Гортензия пристально всех разглядывала с оттенком такого превосходства во взгляде, как будто они не люди, а инфузории под стеклом микроскопа. Алиса стояла с унылым видом, кривя губы.

Все ждали начала. В открытом по случаю жары окне зала торжественных обрядов вдруг мелькнула и скрылась чья-то плохо расчесанная голова. Шерлок кинулся к окну, нагнулся, схватил кого-то и втащил на подоконник Лёню Киселева с вытаращенными глазами, он явно не собирался внутрь, но и не сопротивлялся, видимо, впав в ступор от неожиданности. Так и висел, голова и плечи уже в зале, остальное снаружи. Все засмеялись, отец Наташи помог Борису, и они втащили его внутрь, поставили на ноги. Леня застеснялся и хотел что-то сказать, но невеста засмеялась, поцеловала его в лоб. Мальчик неожиданно покраснел, как свекла, даже уши его стали красными, отвернулся и спрятался за Борисом.

— Будь здесь, не уходи! — придержала его Наташа, Пожалуйста, я и сама хотела тебя пригласить еще вчера, но ты сразу убежал.

— Буду! — просветлел Лёня, — Буду… — повторил он, принял независимый вид и украдкой оглядел гостей.

Володька, разряженный, как будто это он и был жених, а не скромно одетый в обычный пиджак с белой рубашкой и галстуком Дима, сегодня был особенно бесшабашен, все время острил, смеялся, но все понимали, что ему не все равно.

— Везет же ей, все её любят, — шепнула матери завистливая Алиса, — Смотри, и ученики даже на свадьбу заявились!

— Помолчи! — в сердцах ответила Гортензия Петровна, — Будет и на твоей улице праздник, мала еще!

Она подошла к невесте, зачем-то поправила ей складку на платье, отошла, полюбовалась и пропела:

— Ну прямо сказка… доченька!

— Спасибо, уважаемая… мамочка. — тем же ответила Наташа.

Вскоре церемония началась и закончилась как-то очень быстро, по крайней мере, так показалось Диме. Молодым вручили свидетельство о браке.

Володька побежал в холл, открывать шампанское. Увидел у окна стройный силуэт смутно знакомой девушки на фоне окна, зачем-то подошел к ней. Он явно видел ее раньше, городок был маленький, но где именно, вспомнить не мог.

Она стояла, скромно одетая, пепельные волосы, коротко остриженные, открывали прелесть тонкой девичьей шеи, маленькие руки были сложены на груди. Она беззвучно плакала и, кажется, даже не заметила его, вытирая глаза белым платком.

— Вас обидели? — сам не зная почему, спросил Володя одинокую девушку, обращаясь к ее затылку.

— Да, — помолчав, тихо, отрывисто ответила она. — Неделю назад мой почти жених уехал с моей подругой к ее родителям. Пришла забирать заявление. Что еще вас интересует?

— М-да… — протянул Вовка, наверное, первый раз в жизни не подобрав сразу подходящий ответ, — Бывает… у меня вот тоже…

Она постояла еще несколько секунд, потом вздохнула, повернулась к нему и протянула руку.

— Ну тогда давайте знакомиться, брат по несчастью. Наташа.

— Тоже Наташа? — выпалил он, не думая, и представился в ответ:

— Владимир, — пожав ее узкую, но крепкую ладонь, он вежливо потащил опешившую новую знакомую к гостям и сразу представил: — Знакомьтесь, это «тоже Наташа».

Шерлок даже присвистнул:

— Ну и дела, вышел один, а вернулся вдвоем! Быстро, однако! И что, сразу в зал торжественных обрядов?

Борис обошел вокруг новенькой знакомой.

— Чтобы не путать вас по имени, мы будем называть тебя «тоже Наташа». Можно?

— Отлично, — рассмеялась девушка, как будто не плакала пару минут назад, — Пойдет. Я теперь «тоже Наташа».

— Присоединяйся к нам, — распорядился Володя, обнимая ее за плечи, — Будешь моей девушкой.

Она внимательно посмотрела на него, усмехнулась, оттолкнув его руку.

— Вот твоей девушкой не обещаю. Притормози. Так нахально со мной и старые друзья себя не ведут.

Володька хотел было достойно ответить, но промолчал.

Молодоженов ждал очень приятный сюрприз.

Сели в уже ожидающие их выхода машины — большой отцовский внедорожник и несколько нанятых для гостей, и сразу, как и собирались, поехали домой. Мачехе пришлось сесть в одну из машин, так настоял отец. Только, непонятно почему, отец, а за ним и прочие водители, поехали не к общежитию, а привезли их к небольшому особнячку из красного кирпича с железным забором, окруженным аккуратно подстриженными кустами. Поездка получилась очень короткой, всего несколько кварталов.

— Это вам в подарок от тети Ксении, я уже оформил все, как полагается. Теперь здесь ваш новый дом. Понимаю, что может и не всю жизнь тут жить собираетесь, но, если что, продадите. Входите! — распахнул створку двери перед молодыми отец.

— Когда же ты успел?! — потрясенно спросила Наташа, — Ты же только утром приехал?

— Специально приезжал сюда неделю назад. По понятным причинам, к тебе не заезжал, — улыбнулся он.

Мачеха злобно взглянула не него, явно ничего не зная о такой поездке.

Вошли несмело, разглядывая дом и очень неплохую новую мебель. Прихожей служил большой холл с полукруглой аркой, дальше было большое панорамное окно во всю стену, за ним кусты, влево вел широкий коридор, застеленный ковром.

В большой, размером, наверное, этак с восемь общежитьевских, комнате, уже был накрыт большой стол под белой скатертью, две девушки суетились, принося из кухни все новые и новые тарелки с различными блюдами. Кухня находилась напротив, а дальше, в конце коридора, еще несколько дверей, но что за ними, можно было узнать и потом.

Совсем оробевший Лёня тихонько сидел слева от Наташи, между Сашей и Шерлоком, сжавшись, стараясь стать как можно меньше. Его пугала роскошность обстановки, такая непривычная после детского дома и давно не ремонтировавшейся школы. А ничуть не смутившийся Борис клал ему на тарелку то салат, то куриную ногу, и рассуждал о какой-то ерунде вроде совместимости различных продуктов. Он, догадывалась Наталья, знал о визите отца и этой покупке, уж очень дружески они болтали.

«Тоже Наташа» освоилась на удивление быстро, даже начала немного помогать двум женщинам на кухне, хотя ее никто об этом не просил. Принесла недостающие тарелки, нашла пакеты с соком для детей.

Мачеха с дочкой Алисой сидели недовольные и таращились вокруг, явно скучали, кидая на отца злые взгляды, ожидая, когда можно будет обсудить этот несогласованный шаг с покупкой подобного дома, но на них никто не обращал внимания.

Через несколько часов свадебного банкета Шерлок с Лёней и Саша отправились домой, идти им было недалеко, даже чуть ближе, чем до школы.

Володька, то ли демонстративно, то ли и в самом деле уже привыкнув к тому, что его отвергли, уже вовсю волочился за «тоже Наташей», которая, впрочем, не особо принимала его ухаживания, то и дело останавливая слишком смелые поползновения.

Жених и невеста, усталые, счастливые, танцевали, целовались под «горько» и без, не замечали никого вокруг. Так продолжалось почти до утра. Потом все же ушли из-за стола, и быстро нашли свою комнату.

Вскоре отец с надутой и злой мачехой и Алисой уехали в гостиницу.

Наступил рассвет. За столом остались Владимир с «тоже Наташей», и женщины, нанятые отцом для обслуживания свадьбы.

— Ты приляг, Вова, — нежно прикоснулась к его рукаву девушка. — Устал, усни немного, а я помогу Нине Степановне убрать посуду. Ей одной не успеть. А так молодые проснутся, гости вернутся, а стол будет готов к завтраку и продолжению торжества.

Володя вышел на террасу и через стекло наблюдал как молодое существо, едва знакомое, так быстро и легко включилось в их компанию. С ней, как не странно, было легко и просто. Она мыла, носила, вытряхивала, пылесосила… Нина Степановна, повар одного из местных ресторанов, пожилая женщина, уже много часов проведшая на ногах, устала и прилегла отдохнуть в соседней комнате на диване. Ее помощница возилась с посудой. Володя вернулся к столу, сел в кресло и незаметно для себя уснул.

Когда он проснулся, лучи солнца отражались и преломлялись в великолепии хрусталя на столе, оставшиеся закуски и цветы смотрелись очень красиво, как натюрморт на картинах старых, признанных мастеров живописи. На краешке стола, сидя на стуле, и положив голову на руки, спала «тоже Наташа».

Он тихонько взял ее на руки, понес на диван, эту усталую от ночных хлопот новую знакомую. Когда накрыл пледом и собрался уйти, она открыла глаза.

— Ты чудесный парень, князь Владимир ясно солнышко, — шепнула ему благодарная за заботу девушка, — Только не мог бы ты держать свои руки при себе?

Уснуть она не успела. Дима вышел из своей комнаты. Они с Володей сели за стол, завтракать, и новый день вошел в их жизнь как поворотный в судьбе всех присутствующих на этой свадьбе. Только они еще об этом не знали.

В это время Шерлок пил чай у себя дома со всем семейством. Хитренько глядел на брата Сергея, год назад уже окончившего юридический институт.

— Сереж, а тебе не хотелось бы иметь еще одного брата?

— Ты один дюжину заменишь, — поперхнулся чаем от неожиданности Сергей, — А что, ожидается? — он подозрительно посмотрел на мать.

— Ты к чему это? — насторожилась в свою очередь и мать.

Отец тоже внимательно посмотрел на младшего непоседу, но только усмехнулся.

— Да так, просто. Есть в детдоме мальчик Лёня, брошенный родителями, я хотел бы стать ему братом.

Мать молчала. Отец вопросительно воззрился на сына. Сергей машинально помешивал ложечкой уже остывший чай.

— Ну ты, братец, даешь. Знаешь ли ты, сколько их таких? Всем братом не станешь. Да и гены могут оказаться не подходящими для хорошей семьи, — наконец произнесла мать, — Сам еще не вырос, а уже нашел какого-то детдомовца.

— Да, гены, я и забыл, что люди делятся по генам на касты. Они детдомовцы — парии, мы же вроде как белая кость, интеллигенция? Даже самые умные и хорошие из них для вашего общества не подходящие?

— Хватит, Борис! — хлопнул ладонью по столу отец, — Неужели ты не понимаешь, что матери и с нами хватает хлопот. Да и чужой человек в доме… Нет, чтобы собаку завести, как все нормальные дети, а ему брата подавай!

— Вот-вот! Правильное слово нашел, батюшка родимый. Всем чужой, даже своей матери, которой он, впрочем, и не знает. Да и вообще, вы все сытые черствые люди, и нет вам дела ни до кого. — то ли кривлялся, то ли говорил серьезно Борис, — Боренька, оденься потеплее! Сереженька, не задерживайся долго на работе! Да ну вас, — он с досадой махнул рукой, схватил свою спортивную сумку и выбежал на улицу.

Отец ошалело покрутил головой, но ничего не сказал. Молчание за столом затянулось. Потом и Сергей встал, отправился на службу. Алексей Сергеевич смотрел на жену, та на него.

— Дела… — иногда задумчиво повторял он, подливая чаю.

— Дела… — эхом повторяла Анна Петровна. — Что будем делать, как отвлечь его от этой нелепой затеи? Вечно он что-то выдумывает, и обижается. Загорается, остывает. Быстро пройдет запал. Через несколько дней еще чего-то захочет, а про это забудет.

— Молодо-зелено. Только в пререкания с ним не стоит вступать. А то ты, как всегда, начнешь…

Алексей Сергеевич допил чай, тоже собрался, вышел, сел в машину. Он ехал на службу в милицию, где работал начальником отдела внутренних дел города, и вспоминал этот разговор. И хорошо знал, что ничего его младший не забудет, не тот характер. Если что серьезно захотел, то не успокоится.

Так прошло несколько дней. У всех жизнь вошла в обычный, привычный ритм. Владимир вечерами встречался с «тоже Наташей», они постоянно бывали у Димы и Наташи, потом провожал ее домой.

Выписали из больницы и Свету, она вернулась домой, где все было в полном порядке, и вот уже несколько дней все с тревогой гадали, сколько она продержится и не возьмется ли опять за старое. Она устроилась работать в канцелярский магазин.

Загруженная проверкой тетрадей, молодая жена работала за письменным столом, а Дима, подперев подбородок рукой, сидел напротив и не сводил глаз со своей любимой, как будто только увидел впервые, и ей это нравилось, она иногда отрывалась от тетрадей, подходила к нему, он хватал ее, поднимал, легко кружил по комнате. Эти прекрасные счастливые минуты превращались в дни, а радость любви вспыхивала все новыми поворотами в их отношениях. Они словно ошалели от любви.

В отделе архитектуры города руководитель отдела Юрий Семенович часто, по своей привычке, беззлобно подшучивал над Димой.

— Вот погоди, брат, то-ли еще будет. Всем подавай новизну, а где её взять в нашем мире. Вот заведет твоя Наталья себе любовника…

Дима всегда вспыхивал от негодования, надувался, а Юрий Семенович как не в чем не бывало продолжал:

— Это, конечно, если ты будешь задерживаться по ночам над своими проектами!

Все смеялись, продолжали работать, дружный, профессиональный коллектив.

Вскоре им дали срочный заказ, большой и сложный. Володя и руководитель в самом деле стали задерживаться допоздна. Диму же не оставляли позже положенного, по молчаливому уговору. Наташа обнимала своего ненаглядного мужа.

Однажды заметила:

— Неприлично одному отставать от коллектива, почему они должны работать и за тебя?

— Я тебе уже надоел? — спрашивал он.

— Нет! Я люблю тебя так, что дух захватывает!

С понедельника Дима подключился к работе коллег. Заказчик за скорость исполнения обещал очень немаленькие премиальные. Дима гордился тем, что известная на всю страну фирма, собиравшаяся строить первый в этом городе большой торговый центр, на конкурсе выбрала именно их с Володей проект.

Шерлок больше не разу не заговаривал с родителями о Лёне Киселёве, как будто напрочь забыл об этом, остальные тоже молчали. В доме поселилась какая-то тень тревоги, недосказанности. Отец допоздна задерживался на работе, у Сергея тоже была масса забот: нашли убитую девушку, застреленную из пистолета, никаких следов насилия обнаружено не было, улик тоже. Этим делом, небывалым для их спокойного городка, и занимался Сергей, как криминалист.

Неожиданно, когда они весело болтали всей компанией, почтальон принесла толстое письмо из Франции, с непривычными для России марками. Тетя Ксения однажды легла спать и не проснулась — умерла. В конверте было извещение от нотариуса, что Иванова (по мужу Одинцова) Наталья Дмитриевна является наследницей всего тетушкиного имущества и счета в банке.

Наташа долго смотрела отрешенно на это письмо, потом, выронив его из рук, медленно ушла в другую комнату. За ней — Дима. Володя. «Тоже Наташа» не знала, что делать. Дима опомнился первым и поднял две бумажки, но французского он не знал. Наташа кратко пояснила, что там написано. Сразу вызвали по междугородке отца. Ответила Гортензия Петровна. Услышав такую новость, она отреагировала странно, не скрывала злобы оттого, что все досталось Наташе, но пообещала приехать.

Наташа оцепенела от горя. Она то молча сидела, не говоря ни слова, то вдруг вперемешку со слезами обвиняла себя в черствости к старенькой тетушке, которая умерла в чужой стране, в полном одиночестве.

Через два дня приехали родственники. Алиса, не сводя глаз с броши, подарка Ксении, которую Наташа теперь не выпускала из рук, молчала.

Мать ее успокаивала Наташу:

— Все умрем. Да и неплохо пожила, 97 лет, дай Бог каждому столько прожить! Зато ты теперь богатая наследница. Можешь уехать жить за границу, у тебя там даже недвижимость есть! — ее глаза сверкнули.

— Никуда я не поеду, — плача, отвечала Наташа. — Я просто черствая эгоистка… — и вдруг решительно сказала: — Возьму и отдам все детям из детдома, пусть живут, я из России никуда не уеду.

— А зачем уезжать? — Алиса залепетала заикаясь. — Продай там все, и деньги переведи сюда. Так можно сделать. И зачем каким-то детям?!

— Зачем детдомовцам?! — возмутилась и Гортензия Петровна, — У тебя есть родственники, в конце концов, отец, сестра… надо о родственниках думать!

Дима молчал. Шерлок, недавно пришедший, и до этого молчавший, наконец вмешался в разговор:

— В таком состоянии решения не принимают, — резюмировал он, — Забудьте вы пока про это наследство, не о нем она думает.

«Тоже Наташа» молча накрывала стол. Пришла молочница, принесла молоко. Посочувствовала горю. Потрогала чудную шкатулочку с Дюймовочкой. Вздохнула. Посидела молча, выпила чаю, потом ушла.

На следующее утро в школе Наташа рассказала обо всем коллегам. Зависть, восхищение, восторг, советы, но при этом ни одного сожаления о той, которая оставила наследство.

А вечером состоялся разговор наедине с мачехой. Та зачем-то позвала Наташу во двор. Долго тянуть с тем, что ее интересовало, не стала.

— Ты у нас красивая, устроенная, а вот твоя сестра, — она сделала упор на слове «сестра», — чего уж там скрывать, некрасивая, ее просто так и замуж никто не возьмет. Ты должна помочь Алисе!

— Я об этом подумаю, — кратко ответила Наташа и пошла навстречу Диме, который вышел вслед за ними, давая понять, что разговор про наследство окончен.

Володя играл в шахматы с Дмитрием Алексеевичем, «тоже Наташа» сидела у телевизора, Шерлок стоял у окна и ждал конца беседы Наташи с матерью. Наташа была взволнована, и разговор не состоялся. Гости ушли, остались только свои. Разошлись по комнатам.

Наташа рано утром ушла на работу. Лёня встретил ее у школы счастливой улыбкой, он не знал о случившемся, но, взглянув на неё, сразу же понял ее состояние.

— У вас что-то случилось? — спросил он, — Почему вы такая… вся заплаканная?

— Да, мой мальчик, — ответила она и вдруг обхватила своими нежными руками этого колючего мальчишку, прижимая его к себе.

Заплакала навзрыд. Он, не понимая, отчего она плачет, заплакал вместе с нею. У него не были платка, и он, взяв ее шарфик, как когда-то Дима, вытирал ее слезы, а потом вдруг выпрямился и сказал:

— Наталья Дмитриевна, хотите, я убью того, кто вас обидел? Или умру сам, только не плачьте!

Наташа поняла, какую боль она причинила мальчишке, вызвав искреннее чувство сострадания у беззащитного ребенка, быстро взяла себя в руки и, нежно погладив его взъерошенные волосы, шепнула на ухо:

— Скоро, твоя жизнь изменится, мой маленький рыцарь! Спасибо за то, ты есть на свете. Но меня никто не обижал, просто один очень хороший человек умер. А теперь идем в класс!

Борис, как раз взбегая на ступеньки школы, увидев необычно блестящие глаза Лени, был удивлен. Леня, этот беспощадный, дерзкий, порою злобный и неуправляемый подросток, маленький волчонок, неожиданно для себя рассказал другу Шерлоку все, что произошло сейчас здесь. Тот, в свою очередь, объяснил ему причину горя Наташи. Они крепко пожали друг другу руки, как старые друзья, и пошли, считая ступеньки:

— Раз-два-три.

— Бай-бай, — сказал Борис. — Встретимся после уроков.

А утром весь город был гудел, взбудораженный новым, страшным убийством. Рассказывали, как муж застукал жену с любовником, и зверски убил ее. Сначала оглушил чем-то тяжелым, а потом искромсал тело так, что только по волосам, залитым кровью, и кольцам на пальцах можно было узнать ее, а сам любовник сбежал.

Шерлок, входя в школьный двор, увидел Лёню, они вместе подбежали к толпе учителей и учеников. Толпа гудела, все что-то обсуждали.

— Что случилось? — вместе спросили они у двух девчонок из их класса, стоящих у ворот, в тени дерева.

— А вы что, еще не слышали? — наперебой кинулись рассказывать они, — А еще их друзья! Сегодня ночью муж убил учительницу Наталью Дмитриевну…

— Дима?! Не может быть! — возмутился, взорвался, перешел на крик Шерли, не в силах поверить в такую новость.

— Именно Дима, — зловеще подтвердил девичий голос, — Говорят, всю изрезал…

Шерлок, обхватив голову руками, постоял, потоптался на месте, потом заплакал и, мчась туда, к дому Наташи, не заметил, как страшно побледнел, закатил глаза и, словно подкошенный, упал в обморок Лёня, стукнувшись затылком о выщербленный край бетонной дорожки и его, лежащего без сознания, скоро заметили те же девчонки, школьная медсестра, осмотрев рану, немедленно вызвала «скорую».

Шерлок подбежал к дому. Рядом с ним стояли несколько машин с мигалками, у ворот скучал знакомый милицейский сержант с автоматом на плече. Внутрь не пускали никого, да и желающих зайти было немного, несколько живущих рядом старухи, и все. Он заметил во дворе своего отца, кинулся к нему.

— Папа! Все это правда? Что случилось?

Увидев отчаянное лицо сына, зная о их дружбе, отец нехотя ответил:

— Дмитрий арестован, а ее увезли в морг.

Надеясь услышать что-то другое, Шерлок спросил:

— Кого увезли, Наташу?

— Ее, — ответил отец, — А мужа ее арестовали. Мы разберемся, сынок, обязательно разберемся. Подожди!

Но Шерлок, уже не слушая его, рвался в дом, но его не пускал милицейский сержант, там работали эксперты. Отец оттащил его, посадил в машину, и шофер отвез его домой.

До возвращения отца Борис пролежал, уткнувшись лицом в подушку, и только с его приездом поздно вечером встал и побежал встречать.

Отец, очень уставший, за ужином рассказывал мало и неохотно. Все улики замыкались на одном человеке — муже убитой, Диме. В тот вечер он работал с коллегами над тем же большим проектом. Речь зашла о неверных мужьях и женах, началось все с анекдотов, которые потом плавно перетекли в спор, что в такой ситуации надо делать и как должен поступить настоящий мужик. Дима разговора не поддерживал, слушал и молчал, только ответил, что это ему не грозит, а значит, и делать ничего не надо.

В половине одиннадцатого вечера раздался звонок телефона. Подошел Дима.

— Слушаю вас!

Он с полминуты слушал, потом вдруг бросил трубку, побагровел и, задыхаясь, крикнул: — Ложь! Ложь! Я разберусь с этой мразью!

Потом неожиданно побежал к двери и на ходу бросил остолбеневшим коллегам: — Ну, все…

— С кем? — спросил удивленный Володя, но Дима уже выскочил на улицу, завертелся, ища такси, но дорога была пуста.

У подъезда их офисного здания стояла чья-то машина с открытой дверью, в замке торчали ключи зажигания. Хозяин ее задумчиво курил, стоя рядом. Дима бросился к нему, оттолкнул ничего не подозревающего водителя в сторону так, что тот упал, матерясь, завел мотор и рванул с места.

Хозяин машины поднялся, увидев свою машину, с визгом сворачивающую на соседнюю улицу, закричал, замахал руками. Володя и другие коллеги Димы выскочили на улицу, попытались успокоить ограбленного хозяина, объясняя, что это не вор и машина вернется, но тот вопил без остановки, и толпа любопытных собралась у подъезда. Владимир хотел найти такси и догнать Диму, но подоспевшая милиция забрала троицу и хозяина в отделение, и пока они разбирались, прошло не менее часа.

По адресу Димы помчалась, завывая сиреной, милицейская машина. Вскоре угнанный автомобиль был найден у дома Димы и Наташи, с открытой дверью и заведенным мотором. Молодой оперуполномоченный с помощником постучали в дверь, им никто не открывал, хотя в доме горел свет. Тогда старший лейтенант толкнул дверь посильнее. Она оказалась не заперта. Через минуту на такси подъехал Володя и вслед за милицией заскочил в дом. Один из милиционеров по рации вызывал «скорую» и экспертов, другой стоял рядом с Димой.

Дима, с окровавленными руками, в одежде, в больших пятнах крови, с остановившимися глазами, в которых стояла мука, сидел на полу кухни, рядом с кровавой лужей, и безумно бормотал:

— Она там, на диване… я ее переложил… Я не успел его убить.

И так все время. От него ничего другого невозможно было добиться.

Пол вокруг был забрызган слегка подсохшей кровью, как и мебель, эти яркие пятна страшно и неуместно смотрелись здесь, где еще вчера не было ничего, кроме счастья. Возле кровавой лужи валялся утюг с погнутым металлическим корпусом. В стороне, ближе к двери, лежал самый большой кухонный нож.

Диму увезли. Наташу, тело которой которая лежало, бессильно свесив руку с дивана, зачем-то накрытое покрывалом, в кровавых отпечатках рук, осматривали эксперты в перчатках. Вся она была искромсана ножевыми ранами, большой нож валялся тут же, острый, приспособленный для резки мяса, кухонный нож.

Володька увидел это сразу. Его сердце выпрыгивало, скакало, стучало, било беспощадной жалостью к ней, любимой безответной любовью Наташе, но мысли о том, что Дима никак не мог, просто не мог это сделать, не оставляла его.

Всю ночь он просидел на скамейке в садике у дома, незаметный. Он слушал, и не слышал обычные уличные звуки, шум проезжающих невдалеке машин, крики детей на детской площадке, просто сидел, как в ступоре, и пытался осознать.

Потом, утром, как только открылась почта, дал телеграмму отцу Наташи, долго пытался вспомнить номер их телефона, или телефона своих родителей, но не смог. В душе Володя надеялся, что все это сон или нелепый розыгрыш. Не мог Дима, не мог совершить такого злодеяния…

Отец Наташи приехал быстро, уже к вечеру. Они с Володей пошли в прокуратуру. Прокурор, усталый, пожилой человек, увидев их отчаяние, сказал:

— Я не могу вас ничем обнадежить. Отпечатки пальцев на утюге и ноже принадлежат Одинцову и убитой. Других там нет. Уже одного этого достаточно.

В притихшем, ставшем мрачном и темном доме все как будто замерло. Дмитрий Алексеевич стоял у гроба Наташи, накрытой вуалью и загримированной, но даже сквозь вуаль синей от побоев и ран, плакал молча, слезы беспрерывно текли, он украдкой вытирал их рукавом, не подпуская к себе никого, только тихонько гладил бледные, сложенные руки дочери. Он уже несколько часов не разговаривал ни с кем, не ел, не пил, не спал, только беспрерывно курил на балконе.

У изголовья стоял Шерли. Строгий, серьезный, вдруг в один день повзрослевший.

— Дима не виноват… — задумчиво сказал он сам себе, погруженный в свои мысли.

Ничто и никто не мог переубедить его в этом. Заметно осунувшийся Володя и «тоже Наташа» старались как-то держаться. Она понимала состояние Володи, потерявшего сразу бывшую возлюбленную и старого друга, иногда целовала его в низко опущенную голову и слегка прикасалась к его крепко стиснутым рукам. Без слов, без просьб, они молча шли, что-то делали на кухне, помогая женщинам. Гортензия Петровна всем командовала, Алиса без стеснения, благо в других комнатах не было никого, рассматривала содержимое шкафов, письменного стола, секретера.

Хоронил Наташу, наверное, почти весь городок: коллеги, друзья, да и просто знакомые, толпа шла длинной чередой.

Поставили памятник. Через некоторое время люди начали рассаживаться по автобусам, и никто не заметил, что у могилы Наташи задержались только двое: Борис и Володя.

Шерли серьезно, пытливо посмотрев на осиротевшего друга Димы, вдруг сказал:

— Это сделал не он. И я найду убийцу.

Повернулся к фотографии Наташи на памятнике.

— Я найду негодяя, Наталья Дмитриевна. Вы-то знаете, что ваш Дима не виноват.

— Рехнулся, парень, с покойниками разговаривает, — пробормотал Володя.

Володя не стал противоречить отчаянному горю Бориса, столь рано познавшего всю мерзость и жестокость жизни, когда уходят лучшие люди из тех, кого ты знаешь…

Дима сначала все больше молчал и только односложно отвечал на допросах, он, казалось, не всегда слышал, что ему говорили, погруженный в свои мысли, только все твердил: — Я найду его и убью…

Потом стал соглашаться со всем.

Молодой следователь был удивлен, что сумел так быстро раскрыть столь громкое дело. Убийца ничего не отрицал, отпечатки совпадали полностью. Показания свидетелей говорили не в пользу обвиняемого.

— Этот гад позвонил, что Наташа с любовником, и я не успел, не успел, — неожиданно заявил молчавший все это время Дима.

— Что не успел? — спросил следователь.

— Убить подлеца, — ответил Дима.

— Скажите, Одинцов, как все произошло? Вы приехали, увидели их, и что сделали дальше? — спрашивал следователь, — Почему вы взяли утюг?

— Кого «их»? — спросил Дима, подняв полные боли глаза.

— Жену и любовника.

— Какого любовника? — Дима рассвирепел, внезапно у него начался припадок бешенства, он вскочил, схватил стул и попытался ударить им следователя…

Его скрутили и отправили в камеру.

Там он без конца вспоминал тот звонок, этот гнусный голос, который сказал ему: — Приезжай скорей, увидишь свою… с любовником.

Он, как в сером плотном тумане, вспоминал страшную картину, когда, вбежав в дом, увидел окровавленную, изрезанную, бездыханную Наташу на полу кухни, как схватил ее, пытаясь вдохнуть в нее жизнь, а она, словно облитая красной красной краской, молчала, и голова ее безжизненно моталась. Эти воспоминания преследовали его, причиняли такую душевную боль, сжимали грудь, что он не мог даже вдохнуть. Не знал, день сейчас или ночь, с кем он разговаривает и где находится. Какие-то люди появлялись из тумана, что-то говорили, и он далеко не всегда понимал, чего они хотят. Не мог вспомнить, что было совсем недавно, воспоминания разваливались на фрагменты.

Дмитрий не мог доказать, что застал ее уже убитой, да и не хотел, вообще не думал об этом. Смерть — избавление от душевных мук, спасение, и он решил ничего не отрицать, нашел выход, как быстро попасть туда, к ней, пусть через «вышку», но только не жить, если нет ее, если так ужасен был конец ее жизни.

Сорванная белая роза, чистая, бездыханная в луже крови…

От этого воспоминания он опять приходил в бешенство, готов был голову разбить об стену, лишь бы скорее уйти от этой мерзости, страдания. Диму отвезли в психиатрическую больницу, где признали, что психически он полностью здоров и способен руководить своими действиями, но перенес сильнейший шок, пару недель лечили. Потом выписали.

Утром он сам попросился к следователю и признался, что сорвался с места, приехал домой и убил жену из-за телефонного звонка, от ревности, а когда опомнился, было поздно. От любых рассказов и подробностях и вообще показаний категорически отказался, сказал, что мало что помнит, подписал протокол признания… Были и неясности, кто звонил ему, а также, по странному выводу судмедэксперта, написавшему в своем заключении, что, по его мнению, Наташа по времени умерла чуть раньше, чем можно было полагать, но эта была не особо важная погрешность, если убийца признался сам.

Все, все сходилось на нем. И даже Дмитрий Алексеевич молча вздыхал, с неохотой воспринимая эту «правду». Гортензия честила Диму на чем свет стоит, а в городе люди требовали ему высшей меры наказания.

Владимир ни так, ни этак не мог согласиться с этим ужасом. «Тоже Наташа» примкнула к тем, кто был убежден, что иногда и очень порядочные люди из ревности совершают дикие поступки, не сообразующиеся с человеческим разумом.

До суда отец с новой семьей уезжал домой. Дмитрий Алексеевич оставил ключи от дома Володе.

— Поживи здесь, за домом присмотреть нужно.

Гортензия Петровна взъярилась:

— Продать нужно его немедленно, и завещанием француженки нужно заняться! Давай я останусь пока тут, займусь продажей, а потом приеду? — начала было она, и показала Дмитрию Алексеевичу свернутые бумаги, но он только поморщился и махнул рукой. Гортензии оставалось только бессильно злиться. Все ее увещевания о продаже дома не помогли. Дмитрий Алексеевич и слушать не хотел про недвижимость, а настоял на немедленном отъезде.

Вечером Володя, «тоже Наташа» и Шерли сидели за столом, пили чай, думая каждый о счастливых днях, проведенных в этом доме. Шерли изменился, замкнулся, часто стал прогуливать занятия и где-то пропадал, чего раньше никогда не бывало. Его ругала мать, вразумлял отец, уговаривал брат — все было напрасно. Он дерзил, или уходил в больницу к Лене, который перенес операцию на черепе и теперь лежал беззащитный, в бинтах, худой, кожа да кости. Иногда Шерли вообще оставался ночевать в больнице, несмотря на протесты родителей. Он сворачивался калачиком на кушетке, отданной ему сердобольной сестрой. Леня еще был в тяжелом состоянии и пока не понимал окружающих. Шерли, как настоящая сиделка, ухаживал за другом.

Приходила директриса детского дома, ребята, приносили Лене фрукты, соки, но он был безучастным. Врач опасался, что Леня может стать инвалидом. Долгое, неумолимое время еле тащилось, как сломанная машина на прицепе…

Володя сошел бы с ума от горя, если бы не «тоже Наташа», которая старалась отвлечь его от мрачных мыслей. Работала она секретарем у нотариуса, там платили больше, чем в больнице, училась в юридическом, ей нравилась работа юриста, посетители и она с воодушевлением рассказывала своему другу о прошедшем дне.

Дело Димы было передано в суд. И вот этот день наступил. Зал заседания был полон. Ввели ссутулившегося человека, молодого, но с серебрящимися сединой висками, отсутствующим, потухшим взглядом, сломленного, как будто неживого.

Шерли подбежал к Диме, пожал его вялую руку. Его сопровождал Сергей, и поэтому Шерли разрешили поговорить с ним.

— Я не верю, что это сделал ты, Дима, — серьезно глядя в угасшие глаза, сказал Шерли. — Ты просто хочешь умереть. Но ты должен жить, потому, что нужно найти настоящего убийцу. Слышишь, Дима! Настоящего!

Дима посмотрел на него вполне живым взглядом, помолчал.

— Спасибо тебе. Но не мешай мне, Борис. Я просто не хочу и не могу дальше жить без нее… — ровным голосом ответил он и отвернулся.

Начался суд. Шерли с ужасом слушал, как Дима отказался давать показания и просто сидел, ссутулившись, погруженный в свои мысли, и, казалось, даже не слушал.

После совещания, судьи огласили приговор. С учетом всех смягчающих обстоятельств, Одинцову, жестоко убившему жену, присудили пятнадцать лет в колонии строгого режима.

Приговор подействовал на Шерли, как бомба. Он закричал на весь зал:

— Неправда! Он не убийца! — но его возгласы потонули в общем шуме противоречивых мнений.

Маму Димы провожали домой Володя с Шерли и «тоже Наташа». В гостинице Володя остался с несчастной, не помнящей себя от горя матерью, которую он знал с детства, они разговаривали до утра. Шерли и «тоже Наташа» ушли.

Вечером Шерли объявил отцу, что не согласен с решением суда и попросил совета, как его отменить. Отец серьезно отнесся к вопросу сына. Он понимал, что психическое состояние Бориса, очень близко принявшего к сердцу принявшего трагедию в семье Одинцовых, как это свойственно подросткам, сейчас на грани срыва, и тактично объяснил, что маме Димы помогут написать кассацию о помиловании. Борис взорвался.

— Какое помилование, если Дмитрий не виновен? — кричал он, — Он специально наговаривает на себя, и слушать ничего не хочет!

Брат Сергей, следователь прокуратуры, вмешался а разговор.

— Видишь ли, твои эмоции не могут быть причиной влияния на судей. Необходимы факты, а все таковые говорят против Димы. Да он и не возражает, еще и показания давать отказался. Нет другой версии.

Борис ушел к себе и лег на кровать. Спать он не мог. Без конца перебирал мысли, искал хоть малейшую зацепку, самую ничтожную, чтобы найти хоть какой-то след, но ничего не мог вспомнить. Вот если бы Дима хоть что-то рассказал… Некая неправильность, неясная мелкая деталь крутилась у него в голове, но ускользала, когда он пытался нащупать ее и понять, что именно ему не нравится.

Теперь каждый день он после школы шел в больницу, потому что Лёня наконец пришел в себя, узнавал его и мог разговаривать. Он быстро поправлялся, уже жаловался, что не хочет все время лежать. Вставать врачи не разрешали, но обещали скоро разрешить читать книжки.

На его тумбочке у кровати Борис обнаруживал много разной вкуснятины.

— Кто-то опережает меня? — ревниво спросил он у Лёни.

— Приходят, навещают, — ответил друг, — Наши, и из школы, и даже взрослые, которых я и не знаю. Вот бы никогда не подумал, что про меня помнят столько разных людей!

Они говорили о разных делах. Но никогда о том, что Лёня будет жить в их семье, эта тема была закрытой.

Дома, за столом, на традиционный вопрос, где он сегодня был, Борис отвечал как всегда уклончиво, хотя никто особо и не расспрашивал, и никто не заговаривал о его друге, находящемся в больнице.

Раз позвонила «тоже Наташа», ее попросила Алиса. Куда-то исчезла шкатулка с Дюймовочкой, и та самая брошь, может, ему известно, кому ее подарили и что-то там о семейных драгоценностях? Но Шерли ничего не знал о судьбе шкатулки и прочего, после смерти Наташи он их больше не разу не видел и не вспоминал. Но в том, что Наташа никому ее не дарила, он был уверен. Просто думал, что она у Алисы.

Вспомнив все обстоятельства, ему стало ясно, что шкатулка исчезла. Гортензия Петровна и Алиса не могли знать всех драгоценностей Наташи, и поэтому вопрос о том, что еще исчезло, кроме этой шкатулки, остался открытым.

Дмитрий Алексеевич, приехав с ними за некоторыми вещами, упорно не желал и слышать о презренном золоте, хотя Гортензия Петровна была в истерике. Фамильные драгоценности! Такая дорогая вещь!

— Сколько их было? Что исчезло! Когда? — допытывалась она.

— Может, сама Наталья Дмитриевна отдала что-то? — спросил Шерли.

— Может, может! — прокричала мачеха. — Это безалаберность и филантропия довели ее до могилы!

Дмитрий Алексеевич грохнул кулаком по столу.

— Замолчи, женщина! Ты омерзительна в своей алчности! — прорычал он, глядя на нее тяжелым взглядом, — Моя дочь умерла, а ты только и говоришь, что о каких-то там побрякушках!

Гортензия, благоразумно промолчав и приняв нейтральный вид, примирительно выставила вперед ладони, и тихонько вышла из комнаты, но Борис заметил, как злобно перекосилось ее лицо, когда она отворачивалась.

Шерли, по просьбе Гортензии, позвонил Алисе, уточнил, что и где она нашла. Выяснилось, что из золотых вещей — ничего, одни простенькие безделушки. Все, что было ценного, они не нашли, в том числе ту самую старинную брошь.

Шерли еще не знал, кто мог украсть вещи Наташи, которые он видел на ней во время свадьбы, пока не мог оформить мысль надежды, но моментально помчался искать Владимира.

Тот в точности помнил, как и что выглядело, и, поговорив, они пришли к выводу, что ни Алиса, ни мачеха не нашли вообще не одной золотой вещи. Исчезли сережки с бриллиантами-капельками, который были у Наташи еще с выпускного, серебряный медальон с изображением матери Наташи, пара старинных перстней дорогой работы, подарок тетушки Ксении, и шкатулка с Дюймовочкой. Борис решил, что совершить убийство могли воры.

Сияющего от догадки Шерли отец отрезвил мгновенно.

— Могли взять родственники, а тебе не сказать. Ты их видел, этих двух? Будь уверен, все, что нашли, они вполне могли забрать в первый же день. Да и мало ли кто еще? Может, она их сама спрятала куда или подарила.

— Не могла она такие вещи подарить! Они ей были дороги как память. — запротестовал сын, — А проверить?

— Ну а как ты проверишь? — усмехнулся отец, — Так они тебе и сказали.

Разговор закончился тем, что Борис схватил свою сумку и умчался, стукнув дверью.

— Совсем он от рук отбился, — сокрушенно заметила мать, заметая посыпавшуюся с потолка над дверями штукатурку, — Не знаю, что из него вырастет…

— Наоборот, характер рождается, да еще какой! — гордо ответил отец. Он, довольный, покрутил головой и направился к креслу, где лежала еще не прочитанная свежая газета.

Шерли советовался с Володей. По секрету от всех. Они решили попробовать отыскать шкатулку, хотя шансов на успех в этом деле было один из сотни. В школе на перемене Шерли собирал «малят» — от 1 до 5 класса и серьезно рассказывал, что объявил конкурс на лучшую поделку о Дюймовочке или лучшую шкатулку, награда победителя ждала, по детским меркам, большая. Мальчишки почесывали затылки. В городе было несколько школ. Распределили по плану — кто в какую пойдет, и началась катавасия. Посыльные вели переговоры с «малятами» из других школ, а те, в свою очередь, с братьями и сестрами в детсадах и неорганизованными, домашними, во дворах. Ко второй половине дня, через двое суток, после начала «операции», двое участников привели мальчишку лет шести, без зубов. Он прошепелявил:

— Генка знает пло скатулку с девцонкой на цветке.

Шерли схватил этого вихрастого, встряхнул. Дома были дед, сам Генка и больше никого. Дед был строгий, в очках, он долго не мог понять, зачем им нужна шкатулка, которую он купил на рынке для внука. Потом полез в комод, достал завернутый а салфетку ящичек. Борис замер. Это была она — та самая старая шкатулка ручной работы, у которой местами откололись кусочки лака. Да и не было другой такой.

Телефона у деда не было, и юный сыщик бегом побежал в милицию. Если бы не отец, ему вряд ли удалась бы убедить в серьезности этого открытия занятых людей. Дел невпроворот, а тут сказка про Дюймовочку. Юный сыщик радовался удаче со шкатулкой. Он видел себя победителем, готовил речь отцу о пользе непризнанных детективов. Его же вежливо попросили не вмешиваться. От деда стало известно, что парней было трое, молодых, лет 17–18, не больше. Один рыжеватый, в потрепанной кожаной куртке, второго он не запомнил, а третий — он не успел досказать, как вдруг сидевший в углу внук прошепелявил:

— Его звали Молокошош.

— Верно, — согласился дед.

Отец наотрез оказался ловить каких-то подростков. Брат, ругаясь, что и без него есть чем заняться, все же выслушал рассказ, и взял бумажку с приметами, обещал спросить у знакомых в милиции, может кто и знает хулиганов с такими приметами.

Шерли вновь со своей бригадой школяров разыскивали по приметам парней. Вскоре один из следопытов узнал адрес этого Молокососа. Шерли, не помня себя от радости, помчался туда.

Это был частный дом, с садом. Заметив его, за невысокой деревянной оградой, по ту сторону которой были посажены высокие декоративные кусты, лаяла собака. Из дома вышла какая-то женщина, повернулась, и Борис обомлел: это была молочница, которая сама, а иногда и ее сын Гриша, приносили молоко Наташе. Прежде, чем она его заметила, он отвернулся и не спеша зашагал прочь. Получается, это ее сын? А если да, то как к нему попала шкатулка?

— Но их же трое, — вспомнились слова старика. — Где же искать остальных?

Через час, совсем недалеко от дома молочницы, на пустыре, вяло играли в футбол трое подростков, лет четырнадцати на вид. Это была оперативная засада сыщика Шерлока из 8 «б» класса. Спрятаться там было негде, торчать на улице будет подозрительно, а так и на виду, и никто не заметит ничего странного.

Они так явно и часто поглядывали все время на калитку этого дома, что подошедший к воротам приблатненного вида парень, заметно нервный, чуть постарше их, почему-то не зашел внутрь, а потоптался у калитки, потом развернулся и крупным шагом поспешил прочь. Может, оттого, что уж очень пристально они его разглядывали.

Команда футболистов тут бросилась за ним. Он обернулся, одному очень ловко подставил подножку, и тот растянулся во весь рост на дорожке, второму подбежавшему сразу же врезал ногой в живот, так, что тот согнулся и заскулил, а третьего попытался ударить по шее, но промахнулся. Уворачиваясь, этот третий и сам неудачно упал, и подозрительный тип тут же бросился бежать.

Когда «детективы» пришли в себя, и огляделись, никого поблизости уже не было. Шерли ругал их за неумение правильно выследить противника. Домой он пришел недовольный, рано лег спать.

Его разбудил только приехавший брат. С хорошими, можно сказать, новостями. В отделении милиции, едва он рассказал знакомым о парнях с такими приметами, двоих из трех они тут же узнали. Компания была знакомая: мелкие кражи, драки, хулиганство. Решили их проверить, тем более, поводов и по старым делам имелось достаточно.

Двое из трех находились дома. Сразу же узнал их согласившийся помочь старик, купивший шкатулку, его специально привозили, но показали задержанных так, чтобы они его не увидели.

На вопрос о шкатулке: — «Откуда это у вас?» — они выразили недоумение.

Каждого допрашивали в отдельном кабинете, но ответ был однозначный. Не видели, не знаем.

Позже привели худого, заросшего, давно не стриженого Молокососа, по имени Гриша, а следом в отделение прибежала и его мать. Мать, узнав причину, никак не могла понять, о какой ворованной шкатулке речь, а когда поняла, сразу же объяснила, что ту шкатулку, наверное, подарила ее сыну Наташа. Связался он, дескать, с плохой компанией, а сам он мальчик хороший, никогда ничего такого не делал.

Сын, посмотрел на мать, глубоко вздохнул, с трудом сглотнул, как будто готовясь к речи, и вдруг неожиданно заплакал.

— На надо, лучше скажу как было. Раз нашли за эту шкатулку, так может еще чего покруче на нас повесить захотят. Я расскажу все. Мы ее не убивали. Она была уже мертвая, когда мы залезли в тот дом, там окно сзади было прикрыто, в той комнате, где у них все вещи сложены. Я с улицы заметил, что оно там в тот день было прикрыто, но не заперто, створка от сквозняка ходила. Ну мы и решили посмотреть. Залезли и кеды скинули, чтобы следы не оставлять. И под окном в той комнате были следы земляные от каблуков, будто там кто переобувался. В тот день утром же дождь шел. И в заборе с той стороны две доски оторваны, пролезть можно. Мы же с улицы в тот переулок свернули, куда у них то окно глядит, а тут глядим, кто-то дверь закрыл и уходит, думали, это она, а муж ее на работе, значит никого дома. Залезли с Толяном, Миха на шухере стоял за забором, только и успели взять эту шкатулку и золото в верхнем ящике в спальне. И шкатулку. Потом Толян заглянул в кухню и увидел ее на полу, он оттуда так дернул, я думал за ним гонится кто. Мы ходу оттуда, а в это время муж ее приехал и побежал в дом. Мы выпрыгнули в окно и там в кустах затаились. Когда он зашел, до забора и на улицу. Сразу продали те вещи, пока было много шума в городе. Но мы никого не убивали!

Остальные двое подтвердили. Получалось, что Дима приехал, когда она уже была мертва? Но тогда возникал вопрос: значит, убили все же они? Может, сама Наташа застала незваных гостей, а они ее от испуга убили, поэтому и утюг послужил орудием преступления? Тогда почему рассказали правду о Диме, если теперь они становились подозреваемыми в убийстве? И странные следы под раскрытым окном… Получается, что и звонивший Диме с сообщением о любовнике мог быть убийцей. Да еще и некто, выходящий из дома, кого они приняли за Наташу. Кто это был и как выглядел, все трое не разглядели из-за кустов, запомнили только светлый плащ. У милиции прибавилось работы.

Борис ходил гоголем. Это он — сыщик, которого не признавали старшие, заставил усомниться в виновности Димы. Время тянулось довольно долго, прежде чем, наконец, был отменен приговор суда, и его признали невиновным. Заключение судмедэксперта очень пригодилось.

Володя с Борисом пошли встречать его к воротам городского СИЗО. Они поразились, когда навстречу им вышел немолодой человек со странной неровной походкой, наполовину седой. Даже его голос с трудом можно было узнать. Дима больше походил на мумифицированного ожившего покойника, чем на того их друга Диму, который всего год назад приехал сюда, в этот город, имея огромные планы по архитектурной революции. Но вида не подали. Поехали не в коттедж, а к Володе в общежитие. Дима категорически отказался от коттеджа и попросил друзей сообщить об этом отцу Наташи, который запретил жене и думать о продаже, ведь это был свадебный подарок, и распоряжаться им должен не он.

У Володи сына ожидала Димина мама. Старенькая, больная, бледная, она ждала их тут, так как от волнения и пережитого ходила с трудом. На следующий день они уехали из города. Но перед этим, поздно вечером, срочно приехала Гортензия, подписать доверенность на продажу «не нужного» Дмитрию дома. Борис очень сомневался, что ее муж знал про такую доверенность.

Получив наконец эту доверенность, Гортензия тут же развила небывалую деятельность по продаже особняка. Она договорилась «тоже Наташе», которая и составляла бумаги, попросила уладить все формальности. Дала объявления во всех газетах города. Оставила ключи, чтобы показывать недвижимость покупателям, и уехала.

Вскоре, меньше чем через месяц, такие покупатели нашлись, какие-то приезжие, и Гортензия, на этот раз вместе с дочерью, снова приехала на совершение сделки у нотариуса. Дом был продан, деньги получены наличными.

Родственниц Наташи никто не провожал. Слишком радостными они казались от такой быстрой сделки.

А буквально через два дня Володе позвонил отец Наташи и сообщил о скоропостижной смерти жены и дочери. Просил приехать на похороны.

Гортензия Петровна и Алиса лежали в гробах. Народу было много. Мать Володи была здесь. Мать Димы тоже. Только сам Дима отсутствовал. Он никак не мог включиться в жестокость несправедливой жизни.

Дмитрий Алексеевич лежал в предынфарктном состоянии. Володя с «тоже Наташей» узнали некоторые подробности. Покойных сняли с поезда в бессознательном состоянии. Сказали, что они отравились «паленой» водкой, сделанной из метилового спирта. Видимо, решили на радостях отметить и купили самую дешевую. При них были документы и чемодан с вещами. Но денег за проданный коттедж, очень немаленькой суммы, не было. Дмитрий Алексеевич в первый день еще был на ногах, но сокрушенно повторял:

— Ну кто же возит с собой такие деньги? Из-за этих бумажек они и погибли.

Церемония похорон происходила быстро. Кто-то плакал, кто-то радовался смерти недругов, кто-то просто думал о бренности жизни. Вот так спешишь, суетишься, хватаешь, приобретаешь, жадничаешь и вдруг, в один миг, оказывается, что человеку ничего не нужно, кроме досок да 2-х метров земли. Хоронили их с оркестром, погибших от несчастного случая. Хотя правда была в словах Дмитрия Алексеевича: — «Жадность до добра не доводит».

Он остался теперь один в опустевшей квартире. Ложиться в больницу категорически отказался. Наняли медсестру, которая приходила два раза в день ставить уколы, назначенные врачом, да приходящую женщину для уборки квартиры, готовки и поливки цветов.

Поздно вечером уходил поезд, на котором уезжали к себе Володя и «тоже Наташа». Они пришли попрощаться с Дмитрием Алексеевичем. Он лежал и читал газету. Медсестра почему-то не пришла, в холодильнике оставалась еще одна ампула с лекарством. «Тоже Наташа» сама сделала ему инъекцию.

— Зачем было бы тревожить человека, если эта процедура не представляет никакой сложности. Я часто делала маме уколы.

Женщина из соседнего подъезда, которая готовила ему на ночь чай, уходила часов в десять. Дверь за ней захлопнулась. Володя подошел к Дмитрию Алексеевичу. «Тоже Наташа» принесла на подносе чай, печенье. Посидели, поговорили. Пора было уходить. Володе вдруг стало жаль этого очень одинокого человека.

— Я запишу вам наши рабочие телефоны, — сказал Володя, — Обязательно созвонимся!

— Времени в обрез, — напомнила Наташа, унося в мойку их чайные кружки, — Поспеши!

Он полез в карман за ручкой, ее там не было.

— Запиши на календаре в моем кабинете. — сказал Дмитрий Алексеевич.

Володя записал все телефоны, оставил приписку: — Мы вас любим. Держитесь! Вернулся в комнату.

Подошла и «тоже Наташа». Она опять выразительно показала на часы. Времени в самом не оставалось, да и такси уже приехало. Володя погасил свет в кабинете и коридоре, только в комнате мерцал ночник. Дверь захлопнулась.

Он сбегал попрощался со своей матерью, забрал их вещи, и они спустились во двор. Такси в самом деле уже давно ждало их.

К поезду они успели за две минуты до отправления. Доехали благополучно, рано утром уже были на месте.

Утром «тоже Наташе», еще спавшей дома, позвонил Володя.

— Умер Дмитрий Алексеевич, его нашла уже мертвым та женщина, приходящяя в дом. Мне позвонили по рабочему телефону, который мы с тобой оставили.

— Ужас какой, — простонала «тоже Наташа», — Упрямец! Как мы уговаривали ехать в больницу, а он даже ночевать никому не разрешил. Что же такое, за что им это?

Остался один Дима. Володя позвонил и ему, что-то говорил, сочувствовал, но все было фальшиво, ненужно, неуместно.

Борис увидел Володю через несколько дней. Он уже знал о всех новостях, и перенес их довольно спокойно. Как будто произошло что-то заурядное, обыкновенное.

Только в больницу, где лежал Леня, который уже вполне выздоровел, и которого со дня на день обещали наконец выписать, его не пустили. Сказали, уже выписан.

Дома его ждал очень приятный сюрприз. За столом, с родителями и Сергеем, братом, сидел Лёня.

— Знакомься, сынок, твой новый братишка! — пошутил отец.

Лёня улыбался, мама украдкой вытерла слезу, а Сергей смотрел на брата.

— Ну, предки… Вы даете! Вы у меня самые замечательные!

При виде Шерли глаза Лёни засветились искренней радостью. Он обожал своего друга, для него не было никого роднее и лучше Бориса. Мама поставила перед Борисом тарелку с едой. После обеда друзья удалились к себе в комнату. Лёне Шерли поведал все свои тайные мысли, взяв с него честное слово — молчать. Леня готов был язык проглотить, если скажет друг, что так надо. Вечером за ужином мать заметила странное состояние сына. Толкнула локтем отца, кивнула в сторону «Шерли».

— Что-то стряслось, сын?

— Отец Наташи умер, Дмитрий Алексеевич.

Отец поперхнулся супом. Мать округлила глаза.

— Как, и отец умер? — переспросили они, — Не может быть! Он же был вполне здоров!

— Да, отец тоже. Теперь никого не осталось от целой семьи.

— Да, это проклятие какое-то, рок, — вмешалась мать, — Так не бывает. Сначала она, потом мачеха с дочкой, потом и отец…

— Может быть, может быть, — заметил Сергей, — Только этот рок иногда имеет телесную оболочку.

— Ты это о чем? — ревниво осведомился «Шерли», — У тебя есть какие-то идеи?

— Мысли вслух, — ответил Сергей.

Ужин был унылым. Недосказанность, молчание на вопрос в глазах…

Шерли и Леня в этот день не ложились спать допоздна. Борису не терпелось узнать как его друг оказался у них дома.

— Ко мне в больницу приехал твой отец. Потом мама. Сергей. Они приходили ко мне и попросили, чтобы я тебе об этом не говорил. Знаешь, как тяжело было молчать?

— Предатель, — проворчал Борис. — Я весь извелся, перестал верить в то, что мои предки заберут тебя из детдома!

— Я тоже не верил. А потом за мною приехал твой папа. Привез меня домой. Твоя мама поселила меня в твою комнату. Посмотри, сколько одежды они мне сегодня накупили, на весь наш детдом хватит. Сказали, что это ты хотел иметь братом меня. Сергей тоже присоединился к ним. Мама, та просто поцеловала меня и заплакала. Отец просто сказал:

— Ты, сынок, теперь не чужой здесь. Тут твоя семья. Скоро шелапутный брат явится. Думаю, что ему сюрприз очень понравится. Привыкай. Не бойся. Считай себя таким же хозяином в доме, как и мы все. Я своем сыновьям верю, что тому, что другому. Раз он говорит, что ты хороший человек, значит, так и есть. Это вывод окончательный и обжалованию не подлежит.

— Да, — протянул Борис. Предки мои что надо. А я на них обижался… Помоги-ка, новый братец, разобраться мне во всей этой детективной истории…

Нужно было кому-то высказать мысли вслух, иначе дальше жить было невозможно. Он долго рассказывал. Его шальное предположение удивило Леню, но он не спорил. Время покажет.

Рано утром Борис отправился к особняку Димы и Наташи. Он хотел посмотреть на нового хозяина. Было только 7 часов. Он сел на скамеечку у детской площадки, достал книжку и незаметно смотрел на окна, двери, когда-то такого уютного, а теперь ненавистного особняка. Около восьми дверь открылась, вышел мужчина, молодой, темноволосый, в плаще, со спортивной сумкой на плече. За ним следом вышла женщина. Борис привстал и охнул: это была «тоже Наташа». Он хотел закричать, но сам себе зажал ладонью рот и смотрел, как они шли по аллее, плечом к плечу, и его рука обнимала ее за плечи.

Сыщик пустился за ними. «Тоже Наташа» и тот мужчина сели в неприметные Жигули. Он запомнил номер машины. Все могло быть понятным, кроме одного — она в семь часов утра была с чужим мужчиной, тренером по боксу в одном из городских спортзалов. Он совсем недавно приехал в город.

Борис записался туда и начал ходить на тренировки. Тренер с пронзительными, волевыми глазами, спортивной осанкой, вел занятия отлично. Но сурово обращался со своими учениками, доставалось так, что некоторые не выдерживали суровости преподавания и уходили из спортзала.

Шерли знал теперь каждый его шаг. В записной книжке было записано все по часам. Если не мог сам, иногда следил Лёня. «Тоже Наташу» заметили с ним еще пару раз за неделю. Они в обнимку ходили по аллее, потом уходили в дом, откуда часа через два она уезжала на машине со знакомыми номерами.

Однажды, когда «тоже Наташа» вошла в дом, Борис, чувствуя себя очень неуютно и не уверенный, что поступает правильно, позвонил Володе из соседнего автомата и попросил приехать. Володя удивился, но через минут 15–20 был на месте. Юный друг рассказал ему о ней все, что знал, и добавил:

— А может это она с этим вот тренером всех и укокошила?

— Ты с ума сошел! — побледнел Володя, — Ерунда! Она здесь не причем!

— А ты позвони в дверь, и все увидишь сам.

Владимир решительно подошел к двери, нажал кнопку звонка. Дверь быстро открылась. На пороге стояла «тоже Наташа». Увидев Владимира и Бориса, «тоже Наташа» на несколько секунд растерялась, глаза у нее стали испуганными. Она смотрела на них и молчала. Раздался голос тренера:

— Кто там пришел?

— Мои друзья, братик, — ответила она и предложила, — Проходите!

— Нет, — уперся Борис. — Не слушай ее, Владимир, она с ним обнимается совсем не как с братом, а один раз я ее здесь застал… случайно, в 7 утра, они вместе выходили из дома и целовались.

Широко улыбаясь, вышел он, Олег, красавец мужчина, но его улыбка погасла при виде своего подопечного. Моментально стал колючим, непреклонным и потребовал:

— Ну, вот что, маленький шпион, советую тебе немедленно уйти отсюда. И постараться мне не попадаться. А то могу и ребра пересчитать.

Его движения были недвусмысленными. Борис отступил, но не ретировался.

— А вам… Владимир, должно быть стыдно, — отчеканил Олег, — ревновать сестру к брату.

— К брату? Но почему же я не знал, что у нее есть брат?

— Вопрос принимаю, — снисходительно заметил Олег. — Наши матери — сестры. И когда моя мама приезжает, Наташа приходит к нам.

Владимир вопросительно посмотрел на стоящего сзади друга, но Шерли неумолимо, не мигая смотрел на Олега и «тоже Наташу».

— Враки, договорились. Почему раньше не сказали, что брат сюда переехал, в этот дом смерти? — нагло спросил Борис.

Олег двинулся к нему. Владимир преградил дорогу.

— С детьми драться не стоит, «братец».

Он вложил все презрение в это слово. «Тоже Наташа» повисла на шее Володи.

— А ты… Отелло… Поверил ребенку, разыгрывающему из себя детектива.

«Детектив» задохнулся от возмущения.

— Я разыгрываю детектива? — вдруг резко сказал он Володе. — Ну, и оставайся с этими родственничками, пока они и тебе голову не отрежут, — и быстрыми шагами пошел прочь.

Владимира все же затащили в дом, и Олег дал слово, что мать его, тетя «тоже Наташи», на днях должна приехать к нему, вот она и расскажет все. А не говорили потому, что дом этот для Володи полон плохих воспоминаний и ни к чему было напоминать о нем. Володя проводил «тоже Наташу» домой. Она у подъезда вдруг поцеловала его и сказала:

— Чтобы ты не думал плохо обо мне, я согласна выйти за тебя замуж.

Через несколько дней приехала мать Олега, многословная, очень говорливая, не на секунду не замолкающая. Звали ее Ольга Николаевна. Она смеялась, рассказывала Володе о своей племяннице разные смешные истории, а когда услышала про события недавнего вечера, захотела увидеть и Бориса. Следопыт тоже не отказался увидеться с этой тетушкой. Он зачем-то спросил ее:

— Как там у вас дома, в Рязани, говорят?

Она, смеясь, ответила:

— «У нас в Рязани грибы с глазами, их едят, а они глядят»!

По дороге им попался галантерейный магазин. Тетя Оля затащила всех туда. Ее дети заказали ей блестящие разноцветные нитки в волосы.

— А мне кто купит такую? — спросила «тоже Наташа», — Я тоже не откажусь!

— Какие тебе, синие, розовые? — Володя держал в руках переливающиеся, переплетенные нитями шелка заплетки. Наташа выбрала себе голубую нить. Примерила к волосам.

— Правда, красиво? — кокетничала она.

— Очень, — засмеялась тетя Оля, — Особенно бы подошло, когда ты еще ходила в школу.

Мужчины промолчали. Возле магазина в сквере «тоже Наташа» попросила Бориса.

— Сделай мне косичку с этой блесткой.

— Я тебе что, парикмахер? — рассердился он, — Да и Володя не так поймет.

— Друг. Сердитый, маленький друг, — она звонко поцеловала его в щеку.

Он долго ворчал, рассматривая покупку, и думал, что ни за что не надел бы такую дрянь себе на голову. Как эти девчонки такое носят?

— Эти лучики, их семь, я читала что это число приносит счастье, — кокетничала она напропалую, — Умеешь делать косички?

Конечно же, он не умел, сестер у него не было.

Усталую тетю Олю отвезли домой. Потом сами разошлись по своим делам. Борис не знал, что думать. Он нисколько не верил «тоже Наташе», но ее дерзкая самоуверенность вызывала у него сомнения в обоснованности своих подозрений. Да и тетя Оля приехала. Вроде бы все в порядке.

Наступили экзамены. «Шерлок Холмс» был занят. Сдал он все нормально. Позвонил Володе, тот пригласил его в ближайшее воскресенье поехать на рыбалку, и просто кататься по речке на лодке. У Бориса была своя, точнее, отцовская, надувная, которую он брал с собой, когда рыбачил.

Воскресенье выдалось теплым и ясным. Ребятишки купались недалеко от берега. Владимир, Борис и «тоже Наташа» пришли к реке с удочками. Пикник с ухой, катанием. Наташа, наклоняясь, рукой доставала воду. На ее голове, словно корона, сверкала та самая голубая нить, сложно заплетенная в волосы. На берегу стоял Олег, он уже попрощался и собирался идти к себе, не хотел пропустить тренировку.

Лодка мягко скользила по середине реки. В Наташу в то утро, словно бес вселился, она хохотала, вставала, раскачивала лодку, на замечания Владимира не реагировала. Она наловили рыбы, но попадалась одна мелочь, и это занятие несколько наскучило, никто из собравшихся не был заядлым рыбаком. Тогда Наташа и предложила сплавать за маленький лесистый остров, рассказав, что была там еще в детстве, и слышала, что именно там ловится крупная рыба.

Они согласились, тем более, делать было все равно нечего. Островок, а точнее, одно название, был клочком земли метров сто длиной и десять шириной, в весенний разлив деревья, росшие на нем, едва виднелись из воды, как на нем каким-то чудом росли деревья и кустарники, до сих пор не смытые, было неясно. Он был рядом с пляжем, узенький пролив мог переплыть даже не очень умелый пловец. Сейчас на нем никого не было, но вообще рыбаки часто тут появлялись. Они порыбачили немного на островке, а когда стало темнеть, Наташа предложила возвращаться. Смотав удочки, они медленно плыли вдоль противоположного, невидимого с пляжа берега острова, думая обогнуть его и вернуться к тому месту, где оставили вещи. Другой берег реки был далеко, в темноте уже едва виден.

Неожиданно из-за другого конца островка, взревев мотором, прямо на них на скорости вылетела широкая, низкая моторка. Шерли быстро принялся грести в сторону. Наташа стояла в лодке во весь рост и даже подпрыгивала, радуясь неизвестно чему.

— Садись! — крикнул ей Владимир. Он отбросил сложенные удочки, хотел схватить ее за руку, дернулся, но моторка слегка зацепила их по борту, резко свернула, и Наташа с размаху полетела в воду. Их лодка перевернулась. Что-то больно ударило Бориса по голове. На несколько секунд его оглушило, он начал тонуть.

Рядом опять рявкнула двигателем моторка, вильнула прямо на них, потом ушла в сторону. Люди на ней, видимо, разглядев, что натворили, стремились поскорее скрыться.

На берегу закричали, заметались люди. В воду, не раздумывая, бросился Олег. Моторки уже не было видно. Помощь могли оказать только те, кто был на берегу. Какой-то крепыш, с еще одним, наголо остриженным подвыпившим парнем, недавно пришедшие купаться, ныряли вокруг лодки, шедшей ко дну.

— Нашел! — закричал один из них. Олег вынырнул и увидел, как они вместе тащат к берегу безжизненное тело подростка. Передав его другим, они снова бросились на поиски.

«Скорая» мчала Бориса в больницу. На голове у него сверху была большая кровавая ссадина, видимо, когда лодка перевернулась, его зацепило железной уключиной. Первую помощь ему оказали в машине скорой помощи. В больнице его немедленно повезли в операционную.

А на реке еще долго ныряли в поисках остальных. Приплыли на катере вызванные кем-то спасатели. С их помощью, Олегу удалось вытащить Володю.

Прошло около часа после того, как перевернулась лодка, Наташу так и не нашли, хоть и искали до темноты.

Тот, кого раньше называли Володей, лежал в морге на железном столе. Сергей, брат Бориса, был уже здесь. Через несколько минут родные узнали, где находится их младший сын. Раненый после легкой операции еще не пришел в себя. Ссадину зашили, но у него было сильное сотрясение мозга. И как когда-то он, перед его кроватью сидел Лёня, держал его за руку и жалобно просил: — Борис, не умирай…

Но друг его не слышал….

Молодость победила. Борис очнулся уже утром, и быстро пошел на поправку, как настоящий сыщик продолжая пока на больничной койке свои расследования и выводы.

«Тоже Наташу» нашли через три недели, как раз когда выписали из больницы Бориса. Всю разбитую о балку моста речными волнами, объеденную рыбами, ее привезли для опознания. Там была и плачущая тетя Оля. Лица, как сказал Олег, как такового у нее не было, его просто прикрыли простыней.

Шерлок увязался за братом, настоял, что тоже хочет ее увидеть и убедиться, вошел и увидел нечто раздувшееся, посиневшее, непохожее на человека. И только в волосах ее на выцветшая синяя нить говорила о том, что это именно она.

— Это она, — подтвердил и Борис.

Черную моторку, опрокинувшую их лодку, так и не нашли, на всем протяжении реки таких не было. И никто не разглядел людей, которые на них находились.

…Прошли несколько лет. Эта история так и осталась незаконченной. Не нашли убийц Наташи до сих пор, также как и тех, кто чуть не утопил его на озере.

Борис с отличием закончил в столице университет, так настоял отец, отправляя его учиться на выбор на факультет юриспруденции или криминалистики. В совершенстве знал английский, и очень неплохо французский языки. Студентом он был серьезным, и ему пророчили блестящее будущее юриста. Остался работать в Москве, в серьезном силовом ведомстве. С девчонками посмеивался, иногда провожал, но никаких серьезных отношений не заводил.

— Женские прелести не для меня, есть нечто посерьезнее в жизни. Я еще не выполнил свой долг перед погибшими друзьями.

Леня сейчас учился в архитектурном, это его очень интересовало.

Однажды, приехав в Шереметьево с напарником по служебным делам, Борис стоял и от скуки разглядывал табло с расписанием самолетов. Вдруг за спиной он услышал певучий женский говорок, в ответ на вопрос мужчины: — «Откуда вы?».

— «У нас в Рязани грибы с глазами, их едят, а они глядят».

Это точно был голос тети Оли, те же интонации, тот же смех. Когда он повернулся, то увидел спины уходящих мужчины и женщины. Быстрыми шагами он незаметно догнал их. Мужчина был очень похож на иностранца, а женщина с голоском тети Оли, в прекрасном платье, сшитом явно не в Доме быта, с высокой прической, никак не походила на ту деревенскую хохотушку, которую он помнил по известным событиям. Он обогнал их, уронил газету и, наклоняясь, украдкой посмотрел ей в лицо. Это была она. Один взгляд, брошенный на Бориса, что-то напомнил ей, и она начала беспокойно оглядываться. Борис, изменившийся с момента их последней встречи довольно сильно, на всякий случай все же юркнул в толпу. Эти двое вошли в зал досмотра пассажиров.

До отлета оставалось минут сорок. Борис, предъявив удостоверение, попросил список пассажиров этого рейса. Ни одной женщины по имени Ольга там, конечно же, не было.

Оттуда он сразу поехал к себе, позвонил брату, теперь занимающему пост начальника милиции в родном городе. Попросил его уточнить некоторые данные в их городе и связаться с Интерполом.

То, что они получили в ответ, не удивило Бориса. Его все эти годы считали свихнувшимся на истории семьи Одинцовых. Все эти смерти, трупы, убийства…

В пришедшим ответе значилось, что по доверенности, выданной Натальей Дмитриевной Одинцовой, имение ее тетушки Ксении, бывшей столбовой дворянки, знатного, вымершего рода, наследницей Натальи Одинцовой продано мелкому французскому политику Рено Девадье. Женат он на очаровательной русской княгине или графине. Борис, ознакомившись с полученной информацией, отправился к начальству и попросил немедленно оформить ему поездку во Францию. Начальству вся эта история показалась давней, неправдоподобной, с домыслами пятнадцатилетнего мальчишки. Официальную командировку ему не дали, но дали пару неофициальных контактов, на личном уровне, местных полицейских, пообещав предупредить их. Тогда он взял отпуск без содержания на неделю, купил себе туристическую путевку и уже на следующий день улетел во Францию.

Париж покорил его своей неотразимой прелестью, жизнерадостностью людей. Быстренько купив билет в предместье, где находилось имение, Борис уже через полчаса мчался электричкой мимо мелькающих полей, ухоженных лесов.

Прежде всего он зашел в отделение полиции, нашел там нужного человека, и, представившись там русским коллегой французской полиции, объяснил, что у него должны находиться неподалеку знакомые, даже соседи, жившие рядом еще в России, он потерял их точный адрес. Его новый знакомый позвонил своему знакомому, работавшему на участке, где находилось интересующее его имение.

Борис поехал туда.

— О, мадам Девадье! Отлично ее знаю! — восхищенно сказал молодой полицейский, внимательно выслушав Бориса и взглянув на часы, констатировал, — в это время она на верховой прогулке. Узнав, где искать поместье, он вышел из отделения, подошел к телефонам-автоматам. Набрал код России, затем телефон брата Сергея. Позвонил, объяснил, где находится.

— Ты ненормальный! Возвращайся немедленно! Мы не имеем права лезть к гражданам другой страны! Для этого нужны особые санкции. А ты сам можешь оказаться за решеткой и ничего не доказать. Мало ли что ты там про нее думаешь.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Борис и повесил трубку.

За железными вычурными решетками с гербом в виде щита, мощеная мраморной плиткой дорожка причудливо вилась меж аккуратных клумб с яркими цветами и причудливо постриженными декоративными кустарниками. Посреди этого великолепия благоухающей растительности спрятался маленький, уютный особнячок. Где-то в саду негромко щелкали нож-ницы садовника. Шерли осмотрелся, наружных камер наблюдения не обнаружил. Он выбрал местечко поуютнее, среди густого вечнозеленого кустарника, сплошной ровной стеной шедшего вдоль широкой мраморной дорожки, которая вела к двухэтажному старинному особняку. Отсюда хорошо были видны ворота и все входящие и выходящие из них, он не был виден никому.

Ждать пришлось долго. Заходил почтальон, еще какие-то люди, приезжал фургон то ли молочника, то ли просто доставка продуктор, но не было того, кого, он ждал.

Наступили легкие сумерки, стало немного прохладно. Наконец, послышалось шуршание шин и гудение мотора, подъехал шикарный лимузин, посигналил. Ворота раскрылись, машина заехала внутрь и остановилась.

Шофер в белых перчатках открыл заднюю дверцу, она вышла, улыбнувшись шоферу, и Шерли остолбенел. Ему почему-то стало трудно дышать. Там, впереди, стоял враг. Борис вышел из засады и быстро двинулся вперед, тяжелые, массивные створки ворот все еще медленно закрывались.

Она заметила его, остановилась, пытаясь вспомнить, кто он. Их глаза встретились, в них появилось величайшее изумление, когда она наконец поняла, кто он, сменилось ненавистью. Он также смотрел на него, не поднимая глаз. И в этом поединке ненависти сейчас соперничали добро и зло. Не отрывая глаз от этого человека, Шерли сделал еще один шаг вперед. Выскочил откуда-то охранник, сбоку шагнул шофер.

Борис шел, с обеих сторон поддерживаемый двумя здоровыми охранниками в серых пиджаках и чувствовал, как в бок слегка упирается ствол пистолета. Впереди шла она, в платье цвета змеиной кожи с переливающимися чешуйками. Казалось, что это чудовищная кобра превратилась в женщину по имени «тоже Наташа».

Вошли в дверь флигеля, в обширный холл с низким потолком, весь увешанный шпагами, мечами, саблями, кортиками, стилетами и другим холодным оружием. Возле огромного камина, на ковре, под рогатой головой оленя, выпучившего бестолковые стеклянные глаза на вошедших, висел кривой ятаган в позолоченных с рубинами ножнах и украшенной алмазами рукоятью. Изящный столик стоял неподалеку от камина. Увидев, что взгляд Бориса остановился на ятагане, она насмешливо сказала:

— Да, тебе придется выбирать, милый Шерли, смерть от выстрела, клинка или удавки, как тебе больше нравится. Ты не должен был приезжать сюда.

Один из стоящих у дверей достал из внутреннего кармана пиджака глушитель и принялся навинчивать его на ствол пистолета. Борис молчал. Он не мог говорить от негодования. Его усадили на стул. Сзади, ближе к окну, встал один из телохранителей, другой по-прежнему стоял у двери.

— Я знала, что рано, или поздно, если останешься жив после купания, ты будешь возвращаться к смерти своих друзей, — она вдруг захохотала немного истерическим смехом, тоже нервничая.

— Я давно догадался, что купание организовала ты. — на удивление, ему удалось справиться с волнением, только голос был слегка хриплым.

— Тебе понравилось, как ловко я простушку, пришедшую купаться, превратила в утопленницу? Всего пять минут разговаривала с ней, пока вплетала свою оплетку в ее волосы. Подробности тебя интересуют? — улыбнувшись, спросила она, и быстро продолжила, — Мы с Олегом тогда славно поработали. Чтобы сделать неузнаваемой после трехнедельного купания мою физиономию. Для того, чтобы сделать неузнаваемой ее внешность, мы ее сначала хорошенько отмолотили, потом я поставила ей укол, точно такой, как почтенному Дмитрию Алексеевичу перед отъездом нашим с Володькой, после похорон этих глупых куриц Гортензии с Алисой. У меня все получилось, решительно все задуманное по плану. Остался только ты, непредсказуемый подросток, я знала, что ты закончил институт, работаешь в органах правопорядка, но решила оставить тебя в покое, так как надеялась, что твои детские забавы, связанные с именем Шерлока Холмса, давно закончились. Ты ведь тогда получил хороший урок на реке. Ну, а теперь, меня интересует, куда же исчез Дима со своей матерью. О нем надо не забыть тоже, он единственный наследник.

Я не исключаю, что он тоже ринется на поиски, как и ты. Через пару дней меня уже здесь не будет, я назначу управляющего, а с пятым мужем отправлюсь в чудесную страну по имени Австралия. Хочу быть поближе к дикой природе. Старые ловеласы как мотыльки летели на мою наживку. Теперь я очень богатая женщина. Могу себе позволить все что захочу. Ты молчишь? Не стесняйся, кроме меня никто здесь не понимает по-русски.

На французском она приказала стоящему у двери Жаку подать ей клинок. Тот самый, висящий под головой оленя. Возле камина висело, небольшое зеркало, и Борису было хорошо видно, что творится за спиной. Достав лезвие из ножен, она поиграла им, помахала в воздухе и положила на край стола возле себя. Потом присела и, видимо, необходимость исповеди настолько назрела в ее душе, что она быстро, торопясь, перескакивая с одного на другое, рассказала Борису о том, как она, работая в ЗАГСе и у нотариуса, запаслась разного рода документами, которых хватит на всю жизнь, меняя имена и фамилии.

— Ах, Володька, Володька… Смешной парень. Я не собиралась его убивать, но он хотел на мне жениться. Плохо тебя стукнули тогда по голове, — перешла она на другую мысль. — Не добили. Зато ты помог мне, опознав ту простушку в морге. Теперь у меня есть все! — она встала и торжественно отметила. — Все, даже твоя жизнь!

Снова перейдя на французский, приказала стоящему у окна охраннику быстро собираться к отъезду, пока не появился еще кто-нибудь. Кивнув, тот вышел из комнаты. Она продолжала рассказывать, как они с Олегом убили Наташу, как сумела стать французской подданной и какой у нее чудесный муж, который сегодня составит Борису компанию по дороге в небытие. Потом она посмотрела на Шерли, подошла на расстояние двух шагов, играя небольшим пистолетом. Взвела курок, с издевкой глядя ему в глаза. Вдруг на улице послышался звук сирен приближающейся полиции.

Стоящий у дверей Жак беспокойно придвинулся к окну, забыв про Бориса. Тот рванулся к столу и схватил ближайшее оружие: клинок дамасской стали. Она опомнилась и медленно, как казалось ему, начала поворачиваться, поднимая пистолет. Он взмахнул клинком и, рванувшись вперед, опустил его на ее шею в тот момент, когда она нажала на курок. Пуля, пробившая живот Борису, откинула его на стол, но и с ней тоже было покончено. Из рассеченных шейных артерий ударили струи, она выронила пистолет, пытаясь зажать рану, кровь толчками хлестала сквозь пальцы и брызги ее летели во все стороны, окропив стену, пол, стекая яркими мазками по стеклу. Ее глаза были вытаращены, в них светилось невероятное удивление.

— Черт! — выругался Жак, подскочил было к двери, но обернулся, его пистолет издал два негромких кашляющих выстрела. Тело Бориса дернулось и неподвижно застыло на полу. Женское тело, медленно оседающее в течение этих нескольких бесконечных секунд, наконец, рухнуло на пол, кровь все еще лилась, хоть и слабее, чем сначала, моментально пропитав ковер.

Сирены полиции звучали уже за воротами особняка. Вбежали полицейские. Впереди был тот, молодой, с которым Борис разговаривал в отделении. Он с ужасом взглянул еще слегка дергающееся на ковре тело.

Потом подошел к «Шерли», лежавшему с широко раскинутыми руками, все еще держа в одной из них намертво зажатую рукоять клинка.

Этот мальчик-полицейский горестно сказал своим коллегам:

— Как же так, почему ты ничего не рассказал нам! Мы узнали все от твоего брата, позвонившего из России.

Когда приехала машина за трупами, Арман, так звали молодого полицейского, не позволил везти их в одной машине. Он сказал, что не положено везти вместе героя и преступницу. Увозила полиция и дамочку с рязанским говорком, и того тренера, но Борис уже этого не знал.

…Прошло пять лет. Осенью, когда деревья полыхали яркой листвой, в тихом уголке кладбища у одной из оград, в которой были похоронены Наташа, Володя и Борис, стояли рано поседевший Дима, рядом с ним приемный брат Шерли — Лёня с женой. Вместе с ними находился на кладбище у могилы Сергей, брат. Подолгу останавливали свой взгляд на фотографии юной Наташи, Володи с застывшим в вечности вопросительным взглядом, и фотографии, с которой смотрел чуть насмешливым, дерзким взглядом победителя тот, кого весь город знал под именем Шерлок Холмс из 8 «б» класса…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg