«Очарованная мраком»

Очарованная мраком (fb2) - Очарованная мраком [litres] (За пределом реальности - 3) 1320K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Альбина Равилевна Нурисламова

Альбина Нури Очарованная мраком

«Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал только, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих… Когда уже минули они хутор и перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам в себе: «Эге, да это ведьма».

«…В тех же самых чертах он видел что-то страшно пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть…

Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу.

Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее.

– Ведьма! – вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону, побледнел весь и стал читать свои молитвы…»

(Н.В. Гоголь «Вий»)

© Нури А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Пролог

Всякий раз, когда вспоминаю ту страшную весну, когда перебираю в памяти подробности случившегося, меня мучает одна и та же мысль: могла ли я что-то изменить? Могло ли не случиться то, что случилось?

Раз за разом прокручиваю в голове всевозможные сценарии и варианты развития событий, выискиваю детали и подробности… Но как ни пытаюсь сложить пазл по-новому, мне это никогда не удается.

Иногда так хочется поддаться искушению и убедить себя, что всего этого не было и быть не могло. Но с таким же успехом можно встать на рельсы прямо перед надвигающимся поездом, закрыть глаза и упрямо твердить, что этот локомотив – лишь плод больного воображения. Результат будет один: тебя расплющит в лепешку.

Это действительно было, и было со мной – и от этого никуда не деться.

Но самое ужасное, что ничего еще не кончилось…

Часть первая

Глава 1

Пару лет назад отец произнес фразу, которая навсегда врезалась мне в память:

– В году триста шестьдесят пять дней, – сказал он, – в один из них человек рождается. А потом живет год за годом: триста шестьдесят пять дней, еще триста шестьдесят пять, еще, еще… И не подозревает, что какой-то из этих дней станет датой его смерти. Много раз перешагивает этот рубеж, переживает роковые сутки. Но однажды неизбежно споткнется.

Отец споткнулся о десятое февраля. До весны, которую любил и всегда ждал, он не дожил восемнадцать дней.

Случилось все внезапно. Папа, как обычно, вышел на балкон покурить перед сном. Азалия, его вторая жена, отправилась в ванную, а вернувшись, обнаружила, что мужа до сих пор нет в комнате. Забеспокоилась, стала звать. Выглянула на балкон – а он лежит там. Мертвый.

По крайней мере, так она рассказывала о том вечере всем, кто готов был ее слушать. Врачам со «Скорой» осталось только развести руками, констатировать смерть и выразить соболезнования вдове. Больше соболезновать было некому: я к тому времени перебралась в крошечную съемную квартирку и жила отдельно.

– Как же так, Наиль? Почему ты так рано ушел? – в сотый раз простонала Азалия и громко всхлипнула.

Тетя Нелли, папина старшая сестра, обняла сноху за плечи, успокаивающе погладила по руке и метнула в мою сторону укоризненный взгляд. Я прекрасно понимала, о чем она думает: сидит, мол, как каменная, ни слезинки. Дочь называется! А Аличка, даром что знала Наиля всего-то год, вон как убивается.

Я и в самом деле будто окаменела, покрылась ледяной коркой. Сидела, покачиваясь в такт движению автобуса, и не могла ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово. Даже дышать удавалось с трудом, мелкими, короткими рывками.

– Ничего, дорогая, ничего, успокойся, не плачь. Нельзя так, нельзя, – тихо шептала тетя Нелли, то и дело поправляя сползающие на нос очки. – Хорошо, хоть последний год жизни Наиль был счастлив благодаря тебе.

Азалия кивнула, мученически улыбнулась сквозь слезы и аккуратно промокнула глаза кружевным платочком. Женщины склонились друг к другу, словно попугаи-неразлучники, чуть лбами не стукнулись.

На мачехе была длиннополая норковая шуба и элегантная черная шляпка с траурной вуалью. И когда только успела купить?

Мы ехали в катафалке, сидя друг напротив друга, как генералы двух враждующих армий. Между нами лежал отец, закутанный в покрывала. Гроба не было: папу хоронили по мусульманскому обычаю. Я тупо смотрела на прикрытую куском плотной ткани мумию у своих ног и не могла заставить себя осознать, что это – действительно он.

Мой отец. Единственный родной человек на всем белом свете. Разве мог он уйти вот так, не сказав на прощание ни слова?

Зима в этом году была необычайно снежная. «Мело, мело по всей земле, во все пределы…» – всплыли в памяти знаменитые строки. Вечно у меня так! Хорошо ли, плохо ли – на уме одни стихи да романы. Мечты и иллюзии, полный отрыв от реальности. Всю жизнь читала, грезила… А отца уберечь не смогла.

Наконец автобус доехал до кладбища и остановился.

К могиле нужно было пробираться по узкой, протоптанной могильщиками тропочке между надгробьями. Снегу – почти по пояс. Все шли гуськом, след в след.

Я едва переставляла ноги в коричневых сапогах на два размера больше, чем нужно: моя собственная обувь осталась дома, в папиной квартире. Татьяна, соседка снизу и моя старшая подруга, чуть не силком стащила с меня замшевые коротенькие ботики:

– Совсем сдурела! Это все равно что босиком! Через пять минут ноги отморозишь!

– Да у меня нет других, – попыталась я отбиться от нее.

Какие сапоги? Какая разница?

– Зато у меня есть, – отрезала Татьяна. – Надевай!

– Велики же…

– Главное, не малы! Носки дам, наденешь и пойдешь. Без разговоров!

С Татьяной всегда так: легче уступить, чем спорить. Пришлось напялить и толстые носки, и сапоги, и теперь мне казалось, что на ногах у меня тяжелые кандалы. Я волочила их за собой покорно, как каторжник.

Похоронная процессия черной змеей вилась от аллеи к разрытой могиле. Вместе со всеми я продвигалась к ней ближе и ближе. Жирные вороны, похожие на чернильные кляксы, примостились на голых ветках, поглядывая умными глазами на вереницу людей.

Народу пришло много. Папиных коллег, деловых партнеров и некоторых приятелей я знала в лицо, хотя и не всех помнила поименно. Они подходили ко мне, что-то говорили тихими печальными голосами. Некоторые неловко, торопливо совали мне деньги, точно стеснялись чего-то. Чего? Того, что они живы и здоровы, у них все хорошо и спокойно, а я хороню отца?

Родственников у нас мало. Из маминых и вовсе никого не осталось. Дедушка и бабушка, мамины родители, умерли вскоре вслед за ней. В тот же год. Не смогли пережить смерть своего единственного ребенка.

Папины родители тоже умерли, осталась только сестра, тетя Нелли. После института уехала по распределению в Екатеринбург, тогда он еще назывался Свердловск, – да там и осталась. Вышла замуж, родила сына и дочь, так что у меня есть двоюродные брат и сестра. О которых, впрочем, я знаю куда меньше, чем об известных актерах или телезвездах. Любой, кто хоть изредка смотрит телевизор или пользуется Интернетом, в курсе их дел. А Лена и Саша живут и живут себе за Уральскими горами. Что там с ними происходит? Если честно, я даже не помню точно, сколько им лет.

На похороны брат с сестрой не приехали, их отец тоже. Да и к чему им приезжать? Чтобы посмотреть, как тело чужого им человека опустят в мерзлую глину?

Больше половины пришедших были родными, знакомыми и коллегами Азалии. Они сплоченным коллективом сгрудились возле нее: переминались с ноги на ногу, похлопывали вдову по плечам, утешали, лили за компанию слезы, вздыхали, качали головами. Косились на меня, и я легко читала в их взглядах осуждение вперемешку с жадным любопытством.

Возле могилы стоял папин лучший друг Альберт Асадов, любимый мною с детства дядя Алик. Постаревший, осунувшийся, с трясущимися руками и застывшим взглядом, он выглядел ужасно даже для такого момента. В другое время я бы сильно забеспокоилась, но теперь могла только отстраненно отметить про себя этот факт. На большее меня не хватило.

Жена дяди Алика, Зоя Васильевна, держала мужа за руку, готовая в любую минуту метнуться к нему с лекарствами наизготовку. Вчера вечером у Альберта случился сердечный приступ, и она боялась повторения. Детей у них не было, и они жили, постепенно врастая один в другого, наподобие сиамских близнецов.

С дядей Аликом папа дружил лет тридцать. Они вместе работали на заводе, в проектном отделе, вместе ушли оттуда в бизнес, основали архитектурно-строительную фирму «Мастерская Айвазова и Асадова». Теперь фирма тоже осиротела.

Со стороны аллеи, разрывая скорбную кладбищенскую тишину, внезапно зазвучала музыка. Я вздрогнула от неожиданности и споткнулась, ткнувшись носом в спину идущей впереди женщины из свиты Азалии.

«Опустела без тебя земля», – плакала, причитала скрипка. Ее голос словно ввинчивался под кожу, дергая обнаженные нервы.

– Скажите кто-нибудь, пусть перестанет! – не выдержала я.

Выкрик получился хриплым, грубым, как будто я разучилась говорить. Все стали оборачиваться, смотреть в мою сторону, как вороны с веток.

Мужчина в солидной коричневой дубленке, кажется папин бывший одноклассник, протиснулся к аллее и начал что-то говорить рокочущим начальственным басом. Музыка резко смолкла.

– Человеку тоже зарабатывать надо, – проговорила женщина впереди, не успев понизить голос.

Конечно, а как же…

Спустя примерно час все было кончено. Возле могилы не осталось никого, кроме меня. Я сидела прямо на снегу, глядя на черный гранитный памятник – мамин. Отец всегда хотел быть похороненным возле нее. Азалия заикнулась было о новом кладбище за городом, но тут решительность проявила тетя Нелли: она помнила папины слова на этот счет и хотела исполнить его волю.

Теперь папа с мамой навсегда вместе. Им отворились двери в вечность, и они знают самую главную тайну, ту, что открывается только после смерти.

Сознание неизбывного одиночества и оглушающее, тяжкое горе вдруг тонким клинком воткнулись в мой измученный мозг, и я наконец заплакала. А начав, не могла остановиться. Скорчилась на истоптанном снегу и выла, как потерянная собачонка, захлебываясь слезами.

В голове вспыхивали и гасли обрывки мыслей.

Папы нет и больше не будет. Он никогда не придет. Не спросит, как дела. Не засмеется. Не произнесет громко в телефонную трубку свое всегдашнее: «Да, слушаю». Не обнимет. Я не услышу его голоса, не поцелую в колючую щеку, не почитаю своих стихов. Никогда не смогу сказать ему, как сильно люблю, и не сумею попросить прощения. И он не ответит мне: «Брось ты, это же такая ерунда в масштабе жизни».

У него больше нет этой жизни. Наверное, и даже наверняка, есть другая, но этой-то точно нет. И масштабы у него теперь совсем иные. Мне до них не дотянуться.

Я любила отца какой-то суеверной любовью, как язычник, припадающий к своему деревянному идолу, и всегда, всю свою жизнь боялась потерять его. Ведь он был моим миром, моим другом и соратником, и я никогда не мыслила себя в отрыве от него. Мне казалось, мы спаяны навечно, и если его не будет, в этот же миг не станет и меня. Все было стабильно, справедливо, правильно при одном условии: папа – в пределах досягаемости. Даже когда мы отдалились друг от друга в прошлом году, он все равно – был.

А сейчас, когда его не стало окончательно, я каждую секунду ощущала жуткую, неисправимую пустоту. Как можно приучить себя жить с такой дырой в сердце? Это похоже на ампутацию части души. Оторванная часть ныла и дергалась, заставляя меня мучиться от фантомной боли.

Я плакала и плакала, но слезы не приносили облегчения, только делали больнее, рыдания царапали, рвали горло и душу.

Глава 2

Мама умерла, когда мне было четыре года. Самое яркое и четкое детское воспоминание связано как раз с ее смертью: я помню, как папа, стоя на коленях, обхватил руками гроб, и плечи его тряслись от рыданий.

Я почти не помню маму – так, чтобы самостоятельно, своей собственной памятью, а не по фотографиям и папиным рассказам. И в этом заключается весь ужас и огромная несправедливость. Помню свою безграничную любовь к маме, но не ее саму! В памяти осталось ощущение заботы, тепла и покоя, мягкость светлых пушистых волос и невыразимо уютный и родной запах. Никогда не признаваясь в этом отцу, зная, как больно будет ему это услышать, я всю жизнь тосковала по маме. Практически не помнила ее присутствия, но остро ощущала отсутствие.

У нее обнаружилось редкое страшное заболевание – рассеянный склероз. Последний год своей недолгой жизни она провела в Москве, в больнице. Мы с папой приезжали туда навестить ее, когда врачи разрешали.

Мне вспоминается палата с тремя койками, раковина в углу и то, как солнечные лучи косыми полосками лежали на желтом линолеуме. От этого пол нагревался: получалась одна полоска теплая, другая прохладная. Я ходила по полу в одних носочках и ступнями ощущала то тепло, то холод.

Мама прижимала мою голову к своей груди, целовала в макушку и что-то говорила, теперь уже не вспомнить, что именно. Однажды я почувствовала, как на руку мне упала теплая капля, подняла голову и обнаружила, что мама плачет. Никогда раньше я не видела, чтобы кто-то из взрослых плакал! Так растерялась, что тоже заревела.

Потом, когда стала чуть старше, я спросила отца, почему мама тогда плакала: ей было больно? А папа ответил, что нет, она рыдала вовсе не от боли. Маме было страшно.

– Она боялась умирать? Умирать страшно? – с детской прямотой поинтересовалась я.

Отец помолчал минутку, а потом ответил:

– Нет, дочь, я думаю, пугает не смерть сама по себе. Мама ведь просто ушла в иной мир. Люди не исчезают бесследно, они уходят туда, где мы уже не можем их видеть. Но они видят тех, кто остался жить. Мама плакала, потому что очень боялась за тебя и меня. Ей было невыносимо оставлять нас здесь одних.

Сейчас мне двадцать четыре. Именно столько, сколько было маме, когда она умерла. Я буду стареть, покрываться морщинами, седеть, горбиться, сохнуть или болезненно поправляться, а мама навсегда останется юной и прекрасной. Для нее земное время остановилось.

Как-то раз, ребенком, я услышала от кого-то, что называть дочь именем матери – очень плохая примета. Смертоносная. Мать отдает дочери свою жизнь и потому умирает молодой. Мою маму тоже звали Диной.

В тот день я прибежала домой зареванная. Рыдала в голос и кричала: «Зачем вы меня так назвали?! Разве мало было других имен?» Мне казалось, если бы меня назвали, например, Наташей, Светой или хотя бы Дианой, изменили одну-единственную буковку, то мама была бы сейчас жива!

Папа тогда долго не мог меня успокоить. Разве можно растолковать охваченному отчаянием и болью ребенку глобальные вещи вроде божьего промысла, судьбы, предначертания? Тем более если и сам нет-нет да и усомнишься в справедливости мироустройства, при котором любимая жена уходит так рано, оставляя мужа и крошку-дочь…

После кладбища мы – я, тетя Нелли и Азалия – приехали домой. Туда, где я раньше жила с отцом и откуда осенью сбежала в съемную «хрущобу».

Поначалу вместе с Азалией собиралась добрая половина ее знакомых и родственников, но мачеха заявила, что ей нужно «прийти в себя».

На кладбище вдова внезапно заголосила, запричитала и сделала точно рассчитанную попытку броситься в раскрытую могилу. Несколько пар рук обхватили ее, удержали, оттащили от края. Кто-то зарыдал, кто-то принялся совать ей в рот какие-то капли… Дешевый спектакль.

Мы втроем сидели на просторной кухне: пили чай, отогревались. Чаек был так себе, жидковат. Зато к нему прилагались пирожные. Разумеется, не собственного производства, а из супермаркета. Азалия любила обильно поесть, но терпеть не могла готовить. А если и бралась, то получалось черт-те что. Поэтому папа готовил сам, у него это отлично получалось.

Азалия своей кулинарной неумелостью гордилась, усматривая в этом признаки аристократизма. Каждый раз давала понять, что кастрюлями и сковородками гремят женщины попроще и поплоше. Замотанные и затравленные бытом тетки. Я не раз слышала, как она произносит:

– Шоколад и коньяк – вот моя еда. И не надо часами у плиты стоять, чтобы приготовить!

Сейчас она деловито, кусок за куском, укладывала в себя пирожные и запивала чаем. Папина смерть, как видно, не лишила ее аппетита. Зрелище было почти неприличное, меня даже замутило. Я сделала глубокий вдох, чтобы отогнать подступающую дурноту, отвернулась от Азалии и огляделась по сторонам, словно оказалась тут впервые.

В каком-то смысле так оно и было.

Кухня, как и вся папина квартира, была отремонтирована в полном соответствии со вкусами новой хозяйки. Теперь здесь было броско, модно, современно, престижно, дорого… По мнению Азалии, квартира «приведена в нормальный вид». А мне теперь казалось, будто я нахожусь в салоне интерьеров. Или на съемках сериала про жизнь богатых и знаменитых.

И всюду, на всех мало-мальски пригодных поверхностях, стояли свечи, свечки и свечечки. Большие и маленькие. Разноцветные, в тяжелых подсвечниках и на изящных подставках. Ароматизированные, необычной формы, простые.

– Динуша, ты ведь теперь опять сюда переберешься? – Тетя Нелли совершенно по-отцовски сдвинула брови, так что между ними пролегла вертикальная складка. Сняла очки, и ее глаза сразу стали казаться меньше, а лицо моложе.

Не успела я рта раскрыть, как Азалия тут же встряла со своей репликой:

– А как же? Зачем деньги на съемное жилье тратить? Которых, между прочим, и нет…

Деньги за мою квартиру платил отец. Кроме того, каждый месяц, с тех пор как я поступила в институт, переводил мне на карточку определенную сумму. И продолжал помогать деньгами до последнего времени. Моей зарплаты хватило бы ровно на три недели проживания в арендованной квартире, при этом на еду, бензин и прочее уже ничего не оставалось бы. Конечно, деньги у меня пока были, тратила я всегда мало, однако снимать жилье в сложившейся ситуации – непозволительная роскошь.

И, конечно, Азалия не преминула об этом напомнить.

Я разозлилась, но как-то вяло: энергии на сильные эмоции не хватало. Надо было крикнуть: «Не будь тебя, наглая ты стерва, не было бы и ссоры с отцом! И уходить из дому мне бы не понадобилось! И вообще, папа, может, был бы жив!» Вместо этого я тихо – правда, как мне казалось, с некоторым вызовом пробормотала:

– Конечно, я сюда перееду. Это же и мой дом.

Слова прозвучали жалко и повисли в воздухе.

Тетя Нелли звякнула чашкой о блюдце и неуклюже заметила:

– Вы, девочки, теперь должны держаться вместе. Горе объединяет.

Азалия вдруг горячо поддержала ее:

– Конечно, Неличка, а как же иначе? Я Диночку теперь от себя не отпущу, она мне как дочь!

Вот лицемерка гадкая! Да будь у нее такая возможность, Азалия прямо сейчас пинком вышибла бы меня за дверь: наша неприязнь всегда была взаимной и стойкой. Даже тетя Нелли, и та несколько опешила от столь явной демонстрации фальшивых чувств, но быстро взяла себя в руки и принялась петь дифирамбы душевным качествам снохи.

Я сидела и молча смотрела на Азалию.

До встречи с ней у отца, конечно, были женщины. Не могло не быть у здорового, сильного и молодого мужчины. А с годами, по мере роста его благосостояния, количество желающих прибрать к рукам интересного состоятельного вдовца, наверное, только увеличивалось. Но я ни разу не видела ни одной из его пассий. Отец никого и никогда не приводил домой, не брал на дачу, не возил на отдых летом.

С Азалией он познакомился в марте прошлого года, почти за год до смерти. Она на своей «Приоре» задела папин автомобиль, когда парковалась. Я сильно сомневаюсь, что это вышло случайно. Они начали общаться: сначала по поводу машин и страховки, дальше – больше. Азалия тоже была вдовой: муж умер восемь лет назад. Детей у нее не было. Уже в июне она переехала в нашу квартиру, а в начале августа они с папой поженились. На свадьбу отец подарил жене новую машину. Судьбоносная «Приора» была продана и забыта.

И что отец нашел в этой женщине? Хотя, если честно признаться, мужчинам Азалия нравится. Вроде и фигурой не вышла: кургузая, с короткими полными ногами, тумбообразная, как в анекдоте: 90–90–90, где талию делать будем? Лицо словно бы мельчает книзу с каждой чертой: высокий крутой лоб, широкие скулы, светло-карие глаза чуть навыкате, острый нос с горбинкой, маленький рот с мелкими хищными зубками, крохотный подбородок.

Но чего не отнять, так это умения себя подать. Ухоженная, мягкокожая, сдобная. Рассыпчатый томный смех. Пышные блестящие волосы. Ленивая сексуальная грация. Протяжные, манящие интонации низкого голоса.

Я резко поднялась и выплеснула в мойку остывший чай.

– Теть Нель, я пойду, наверное. – Наклонилась и мазнула губами по теткиной щеке. От щеки сладко пахло пудрой. Коротко взглянула на мачеху, кивнула ей и вышла из кухни.

Азалия проводила меня душераздирающим вздохом и выразительным поднятием четко прорисованных бровей. Я увидела, как тетка понимающе покачала головой и смерила меня осуждающим взглядом. Я шла по коридору, а в спину мне неслось:

– За что? Неличка, ну вот скажи – за что она так со мной? Разве я заслуживаю?

– Аличка, да что же ты такое… – завела Нелли.

– Погоди, погоди, – говорила Азалия глухим от слез голосом, но достаточно громко, чтобы я тоже слышала. – Ты человек, который может посмотреть на ситуацию непредвзято. Скажи, что я ей сделала?! Гоню ее из дому? Нет! Обижаю ее, оскорбляю? Нет! Виновата только в том, что ее отец выбрал меня. Неличка, я и сейчас так его люблю! Просто не знаю, как мне дальше жить без него. А в такой вот обстановке… Не могу…

Она перестала сдерживаться и разрыдалась, уронив голову на руки. Возле двери в свою комнату я оглянулась и увидела, что тетя Нелли тоже заплакала и принялась поглаживать Азалию по волосам.

Я понимаю тетку: должно быть, ей больно, обидно за брата, которого не понимала собственная дочь, а еще, конечно, очень неловко. Азалию она, в сущности, практически не знает, видит второй раз в жизни. В июле, на свадьбе, новая родственница произвела на тетю Нелли благоприятное впечатление. Она не скрывала восхищения снохой и радости при виде отца: он тогда выглядел просто чудесно – сияющие глаза, ликующая улыбка. Должно быть, Азалия показалась ей женщиной умной, даже лучше того – мудрой, интеллигентной, душевной.

Она многим такой казалась.

Больше Азалия и тетя Нелли не виделись вплоть до похорон. Но каждый раз во время телефонных разговоров папа взахлеб рассказывал сестре о своей Аличке. Мою неприязнь к новой папиной избраннице Нелли считает проявлением эгоизма, ревности и самовлюбленности. Она очень на меня сердится и стыдится за мое поведение.

– Аличка, милая моя, успокойся. Что ты, перестань, пожалуйста, – беспомощно бормотала она. – Дина еще совсем девчонка. Избалованная, конечно. Но ведь без матери росла, Наиль ей и за маму, и за папу… Не обижайся на нее.

– Разве я обижаюсь?! – почти выкрикнула Азалия. Я зашла к себе и закрыла дверь, но все равно слышала, как мачеха дрожащим от слез голосом громко говорит: – Просто… Неужели нельзя хоть на какое-то время забыть о конфликте? Ради памяти отца!

– Да, Аличка, да. – Тетя Нелли невольно тоже стала говорить громче.

Я стояла, привалившись к двери, и зачем-то слушала весь этот бред.

– Наиль, конечно, избаловал ее. Я всегда говорила: нужно жениться, у ребенка должна быть мать. Тем более у девочки! Так радовалась, что он наконец-то женился. Поздновато, конечно, Дина уже выросла… Ой, то есть я сказала не в том смысле, что ему надо было кого-то другого пораньше выбрать, а просто… – Тетка совсем запуталась в словах и замолчала.

– Так стараюсь, всей душой к ней готова, а она…

Азалия продолжала жаловаться и стенать, тетя Нелли ласковым воркующим голосом уговаривала ее успокоиться.

Головная боль нарастала, наполняла меня изнутри. Гудели ноги, мутило. Я села на пол и сжала виски руками.

«Быстрее бы уж…» – почему-то подумала я.

А что – быстрее? Чего я ждала? Я и сама не могла понять. Но в глубине души росло и усиливалось какое-то странное, нехорошее чувство. Бывает же, когда ты откуда-то знаешь: должно случиться нечто плохое. Знаешь – и хочешь, чтобы оно случилось, потому что тогда кончится неизвестность.

Одновременно с этим мне ужасно хотелось сбежать, оказаться подальше отсюда.

Напряжение висело в воздухе, как шаровая молния. Я некстати вспомнила, как в летнем лагере, после отбоя, ребята пугали друг друга страшилками про Черную руку, Красное пятно и эту самую молнию. Будто бы девочка и мальчик остались дома одни, а бабушка ушла и строго-настрого наказала закрыть окошко, если начнется гроза. А иначе шаровая молния залетит! Но дети, естественно, не послушались, и огненный мяч влетел в окно, проплыл через всю комнату и сжег непослушных детей, а заодно и всю квартиру. Только угли остались.

Мне казалось, что и со мной тоже вот-вот случится нечто ужасное: чувство обреченности неумолимо надвигалось, наползало… Даже не казалось – я была в этом уверена.

Глава 3

С трудом поднявшись на ноги, я медленно пересекла комнату и подошла к окну. С одиннадцатого этажа открывался шикарный вид. Правда, сейчас было темно, лишь далеко внизу вспыхивали и переливались разноцветные огни. Подмигивали фарами автомобили, щедро рассыпали бриллиантовые блестки рекламные вывески, светились уютным светом окна домов. А за домами – широкое темное пространство: это мирно дремала закованная во льды река.

Сменив жилье, я больше всего скучала именно по этой захватывающей дух панораме. Крохотная квартирка, которую я снимала, находилась на втором этаже, и мне страшно не хватало этого вольного волжского простора. Казалось, меня заживо засунули в тесный душный гроб.

Я задвинула шторы и опустилась на кровать, обвела взглядом комнату. Это мой мир, моя вселенная, место силы. Мы переехали в этот дом через пять лет после маминой смерти. До этого жили в квартире, которая осталась от бабушки и дедушки, маминых родителей. Сначала в «двушке» было тесновато: четверо взрослых и я. Потом жильцы один за другим стали навсегда покидать дом: мама, вслед за ней бабушка, потом дед. Мы с папой остались вдвоем. Квартира осиротела, притихла, в углах затаилась скорбь.

Отец готов был пахать как проклятый, чтобы заработать на новое жилье и не возвращаться каждый вечер туда, где каждая мелочь напоминала об ушедшей жене и пропавшем счастье. К счастью, их с дядей Аликом бизнес вскоре стал приносить хороший доход. Продав старую квартиру, мы перебрались в противоположный конец города, словно спасались, бежали от чего-то.

Поначалу мне здесь не слишком понравилось: я привыкла к скромной маленькой хрущевке, и новые хоромы, где одна комната была размером почти со всю прежнюю квартиру, показались мне неуютными, чужими, даже враждебными. А потом я вышла на полукруглую просторную лождию – и буквально потеряла дар речи от увиденного. Озорной свежий ветер, наполненный ароматами трав и цветов, гладил меня по щекам и ласково трепал волосы. Наш дом тогда стоял почти на окраине города. Внизу зеленели изумрудные луга и перелески, сверкающая на солнце река была похожа на широкую серебряную ленту.

«Я сказочная принцесса в башне замка!» – пронеслось в голове.

Съехав отсюда, я чувствовала себя королевой в изгнании, но возвращение тоже не добавило радости. Мне казалось, что наш дом осквернен. Пожалуй, только эта комната, до которой руки Азалии так и не успели добраться, оставалась по-настоящему родной.

Я закусила губу и с трудом удержалась, чтобы снова не начать плакать. В комнате было тепло, но меня все равно била дрожь. Надо бы сходить в прихожую за сумкой, взять таблетки: Татьяна сунула мне что-то успокоительное.

Только вот идти не хотелось. Тащиться мимо кухни, видеть, как наивная тетя Нелли успокаивает эту лживую бабенку… Нет уж, спасибо, насмотрелась! Азалия сейчас не упустит возможности, такого расскажет обо мне – волосы дыбом встанут. Это она умеет.

«Надеюсь, тетя Нелли теперь хотя бы здороваться со мной не перестанет, – грустно подумала я. – А вообще-то, какая разница? Завтра она улетит в свой Екатеринбург, пусть думает что хочет».

Я завалилась на кровать, свернулась калачиком. Закрыла глаза. Лежать бы вот так и ни о чем не думать. Забыть, забыться.

Не вышло. Словно назло, наперекор желаниям, в прихожей заверещал мобильник. Я попыталась не обращать внимания, но звонивший был настойчив и твердо вознамерился пообщаться со мной.

Я вздохнула, сползла с кровати и тихонько вышла из комнаты.

«Ладно, заодно тогда и таблетки возьму».

В кухне – та же картина. Тетя Нелли и Азалия вполголоса беседуют о чем-то. Голова к голове, голоса тихо журчат, слова льются и льются.

Внезапно мне захотелось пойти туда и разбить этот тет-а-тет. Заорать или швырнуть на пол что-нибудь тяжелое. Например, уродливую вазу, которую Азалия притащила домой в первые дни своего появления и водрузила на столик в их с отцом спальне. Говорила, это эксклюзивная «модерновая» вещь ручной работы, что стоит она бешеных денег. Жуткая посудина. Терпеть не могу подобные «произведения искусства». Бесформенная груда, какой-то обрубок, смутно напоминающий человеческое тело без головы, закутанный в переплетение металлических полосок.

Разумеется, не стала я ничего бить и крушить. Незачем лить воду на мельницу Азалии. Давать ей шанс победно глянуть на тетю Нелли: а я что говорила?! Психопатка, чокнутая истеричка, социально опасная грубиянка.

Я прошмыгнула к входной двери и принялась искать свою сумку. Умолкнувший было телефон снова разразился нетерпеливой трелью. Надо будет сменить мелодию: эта очень уж раздражающая.

Звонила Ира Косогорова. Коллега и приятельница. Хорошее словечко для таких отношений, как у нас: больше чем просто знакомые, но меньше чем настоящие друзья. Получив диплом, я осталась в институте, поступила в аспирантуру. Сейчас заочно училась, работала лаборанткой на кафедре культурологии и философии, писала диссертацию. Как у Пушкина хорошо сказано: «От делать нечего друзья». Больше ни Ире, ни мне общаться на кафедре не с кем. В основном контингент пожилой, солидные семейные люди. А тут и чаю есть с кем попить, и в магазин за пирожными сбегать, и на студентов оборзевших пожаловаться, и про коллег посплетничать. Правда, говорила в основном Ира, а я по привычке помалкивала и слушала.

Сейчас Косогорова хотела справиться о моем самочувствии.

– Привет, Динуля, – скорбно молвила она. – Ты как? Ничего?

– Нормально, – коротко буркнула я и тут же испугалась, что ответ прозвучал слишком грубо.

Однако Ира не обратила на это внимания и продолжила:

– Ты уж держись давай.

«За кого? Или за что?» – хотела я съязвить, но промолчала. Ира же хочет помочь. Зачем обижать человека?

– Стараюсь. Спасибо, что позвонила.

– Да что ты! Какое спасибо! Не могла не позвонить, не поддержать. Ты должна держаться.

«Далось ей это “держание”», – поморщилась я.

Ира не успокаивалась:

– Слушай, все мы смертны… – глубокомысленно изрекла она. – То есть я хотела сказать… Понимаешь…

– Понимаю. Спасибо тебе, Ирочка. Я пойду прилягу, ладно?

– Ладно, ладно, конечно, – заторопилась Косогорова. – Ты уж завтра на работу не выходи. Отдохнешь…

– Нет-нет, я выйду. Мне так легче.

– Да? Ну пока, Динуля.

Экран погас. Телефон удовлетворенно замолчал. Я задумчиво смотрела на него. Неужели все-таки ждала, что он позвонит? Где-то там, в запретной зоне, жила надежда? Я прислушалась к себе и честно призналась: нет, ничего уже не ждала. Разве что самую малость… Совсем не так, как раньше.

Я отключила телефон, небрежно бросила его в сумку, нашарила в боковом кармашке упаковку с пилюлями и торопливо прошла в ванную. В кухне наметилось какое-то движение, а сталкиваться с теткой или Азалией желания не было.

Защелкнула серебристый замочек и перевела дыхание. Как же я буду жить с Азалией в одной квартире, если это вынужденное соседство вызывает такую неприязнь?

Ответа не было.

Я сунула в рот сразу две желтые таблетки, разделась и залезла под горячую воду. Обожаю принимать душ и валяться в ванне. В воде мне становится спокойно, легче думается – мысли обретают четкость. Папа часто называл меня русалкой.

Быть может, я люблю воду, потому что это по гороскопу моя стихия: родилась 22 февраля, под знаком Водолея.

А ведь это будет первый день рождения без папы. И больше не от кого ждать поздравлений. Да и не нужны они ни от кого.

Я снова заплакала, слезы потекли по лицу вперемешку с водой.

Вылезла из ванной уже ближе к полуночи. К моему удивлению, очень хотелось спать. Видимо, таблетки подействовали: мысли сделались тягучими и вялыми. Я с трудом постелила себе, забралась в кровать и моментально заснула, не успев додумать мысль, что надо бы запереть дверь.

Глава 4

Обычно дорога на работу отнимала минут сорок, не больше. Но сегодня я добиралась второй час, а еще и половины пути не проехала. Из-за снегопада, который начался со вчерашнего вечера и продолжался до сих пор, проехать было практически невозможно. Крупные пушистые хлопья валили с неба сплошной стеной, сугробы росли прямо на глазах. Дорожники не успевали расчищать магистрали, и поток машин двигался с выматывающей нервы черепашьей скоростью. К тому же то и дело случались аварии, и автомобили подолгу застревали в пробках.

Я уже опоздала на пятнадцать минут, позвонила и предупредила, что задерживаюсь. Трубку снял заведующий нашей кафедрой, профессор Семен Сергеевич Савин, которого за глаза все звали СС. Никакой связи с характером кличка не имела: профессор был безобидным милейшим стариканом, посвятившим преподаванию всю жизнь. Редкий случай: Савина обожали и студенты, и коллеги.

Институтские старожилы рассказывали, что лет десять назад у Савина случился второй инфаркт. Увезли на «Скорой» прямо с экзамена. Все были уверены, что если Семен Сергеевич и выживет, то в институт точно не вернется. Но уже через два месяца легендарный СС был на своем посту. Несмотря на категорические запреты врачей и бурные протесты жены.

С тех пор в институте сменились два выпуска студентов. Жена Семена Сергеевича умерла от рака пять лет назад. Но его самого любимая работа крепко держала на этом свете.

Жил Савин в двух шагах от института, поэтому снегопад не помешал ему прийти на работу как обычно. Он неизменно являлся в восемь утра, вне зависимости от того, во сколько у него по расписанию занятия и есть ли они вообще. Думаю, живи профессор Савин в другом конце города, это бы ровным счетом ничего не меняло.

На мои оправдания СС рассеянно молвил:

– Не переживайте, Диночка, добирайтесь спокойно. Все опаздывают – такая уж нынче погода.

Требовательный к себе, к другим профессор был снисходителен. Однако никто и никогда его добротой не злоупотреблял.

Ди-джей по радио рапортовал о новых авариях на дорогах, водители психовали, «дворники» лихорадочно метались по стеклу, снег валил.

«Отличный день рождения! Лучше не придумаешь», – в сотый раз подумала я. Разумеется, был бы жив папа, ни снегопад, ни пробки, ни какие угодно катаклизмы не помешали бы мне получить свою порцию радости.

Но сегодня из близких меня поздравила только тетя Нелли. Позвонила в семь утра из Екатеринбурга. Я как раз допивала кофе. Тетка словно отсекла от себя Уральскими горами грустные мысли и переживания: голос звучал бодро и оптимистично.

Поговорили минут пять, не больше. Тетушка речитативом отбарабанила положенные пожелания, для порядка поинтересовалась, как племянница себя чувствует, получила фальшивые уверения, что все в порядке, и повесила трубку, сообщив, что у них уже девять утра, у нее начался рабочий день и больше разговаривать она не может.

Под конец нашей беседы в кухню вплыла Азалия. Она работала начальником юридического отдела в крупной компании, которая занималась чем-то, связанным с нефтью. Вставала рано, обычно не завтракала, только пила зеленый чай с ложкой меда, зато не менее часа рисовала лицо. Мы выходили из подъезда примерно в одно и то же время, садились в свои машины: я в белую малолитражку, Азалия в роскошный алый внедорожник. И разъезжались по своим делам.

– Утро доброе, – пропела мачеха. – У тебя же сегодня день рождения?

– Да. И тебе доброго утра.

– Поздравляю, дорогуша. Как отмечать планируешь?

Я оторопела, пораженная неуместностью вопроса, и язвительно ответила:

– Известно как. С песнями и плясками. Обстановочка-то располагает!

Ждала, что Азалия смутится, но та не отреагировала. Спокойно заварила себе чай в маленьком чайничке, достала пузатую банку с медом, мурлыча под нос песенку.

Когда рядом не было никого, перед кем требовалось играть, она не утруждалась изображать убитую горем вдову. Я в число зрителей не входила, так что в моем присутствии Азалия напевала, пила любимый коньячок, смотрела сериалы и шоу, слушала музыку, болтала по телефону, хохотала. Жгла мерзкие ароматизированные свечи, от которых вся квартира пропиталась горько-сладким ароматом.

Ни разу за эти дни я не увидела следов слез на ее лице. Ни аппетита, ни сна Азалия тоже не потеряла.

Разумеется, на поминках поведение коренным образом менялось. На свет божий извлекались приличествующие случаю атрибуты: кружевной черный платок, помада блеклого персикового оттенка, строгое темно-серое трикотажное платье, туфли на низком каблуке. На лицо навешивалась печальная мина, волосы укладывались в старомодный пучок.

Преображение было поистине удивительным: в Азалии, несомненно, пропадала великая актриса. Откуда-то возникали горькие складки возле губ, глаза казались чуть припухшими от бессонных ночей, руки начинали слегка подрагивать. Но самым поразительным было умение плакать: бурные потоки слез начинали извергаться из глаз всякий раз, когда ей было нужно.

Однажды я наблюдала, как режиссер пытался заставить начинающих актеров плакать. Юноши и девушки, которые готовились в ближайшем будущем штурмовать экраны и театральные подмостки, старались из всех сил. Сосредотачивались и собирались с мыслями. Вспоминали самые страшные, унизительные и грустные моменты своей жизни. Пробовали воскресить в памяти чувствительные эпизоды из фильмов и книг. Режиссер пугал их, орал и оскорблял – ничего не помогало. Чем все закончилось, смог ли хоть кто-то зарыдать, я так и не узнала, ушла. Но в том, что заставить себя плакать усилием воли часто не под силу даже профессиональным (ну пусть полупрофессиональным) актерам, убедилась.

Азалия же делала это легко и играючи.

Меня поражал ее неприкрытый, откровенный цинизм, было обидно за отца: окажись на месте Азалии, он, вне всякого сомнения, вел бы себя совсем иначе. В ее отношении к мужу никогда не было и намека на любовь, только наспех, кое-как замаскированная акульей улыбкой хватка собственницы. А то, что она вытворяла после его смерти, было злым фарсом, гримасничаньем, оскорблением его памяти.

Но знала об этом только я. Знала – и молчала. Кто бы мне поверил?

Больше в то утро между нами не было сказано ни слова. Я поспешно ретировалась из кухни, оделась и ушла на работу раньше обычного. Мне нужно было зайти в магазин, купить торт, конфеты, вино и разные мелочи: именинники на кафедре традиционно «проставлялись». Полагалось прибыть наряженной, напомаженной, накрыть шведский стол, получить в подарок букет и какую-нибудь безделушку, выслушать пожелания и растроганно поблагодарить коллег.

Телефон призывно загудел, завибрировал. Кто бы это мог быть? Звонок с работы исключался. Поздравлений я ни от кого не ждала: тетя Нелли уже отметилась, Ира звонила час назад, Татьяна тоже. Она каждый год поздравляла меня лично, но на этот раз не смогла: отбыла в командировку.

Татьяна возглавляла пресс-службу крупного кондитерского холдинга и позавчера уехала в региональное отделение, писать о тамошней сдобно-сладкой жизни. Впрочем, она в любом случае не станет больше звонить к нам в дверь: вряд ли ей захочется натыкаться на Азалию. Их взаимоотношения – отдельная история.

Я дотянулась до телефона, увидела, кто звонит, и сердце, вопреки всему, сжалось. Некоторое время я смотрела на экран, но потом все же ответила:

– Алло. Я слушаю.

– Привет, Манюня! – сердечно произнес знакомый голос. – Поздравляю, дорогая. Всего тебе самого хорошего, и побольше.

– Спасибо, Жан, – отозвалась я, изо всех сил стараясь говорить сдержанно и сухо. – Но не стоило утруждаться. И не зови меня так.

– Прости, по привычке. Чего невеселая? Занята?

– За рулем.

– Ясно. Как ты? Как отец?

Разумеется, Жан ничего не знал: мы не общались примерно десять месяцев. Причем расстались далеко не друзьями. Потому и удивительно, что он звонит и ведет себя, как обычно. Врожденное нахальство. Я бы так не смогла.

– Папа умер.

– Как? – опешил он. – Прости, ради бога… Он что, болел или…

– Сердце.

– Мне правда жаль. Почему не позвонила? Мы не чужие люди.

Вроде бы огорчился. Хотя отношения у них с папой были отвратительные.

– Давно уже чужие.

– Зря ты так. Может, помощь нужна?

То, с какой проникновенной задушевностью он умел иногда говорить, раньше производило на меня сильнейшее впечатление. Я считала, что Жан просто носит на людях маску – это у него профессиональное. А на самом деле он тонкий, глубокий и ранимый человек с большим сердцем и широкой душой. Только мне, верила я, он открывается по-настоящему.

Лишь спустя долгое время до меня стало доходить, что это всего-навсего часть роли, четко продуманная тактика для извлечения выгоды. И опробует ее Жан абсолютно на всех, кто ему нужен и может быть полезен.

Я ничего не ответила, и он продолжил:

– Послушай, может, мы могли бы…

– Нет, не могли бы. И вообще, зачем ты звонишь? Неужели не с кем провести вечер? Все твои девки заняты?

Черт, ну вот зачем я это ляпнула?! Кто меня за язык тянул?

– Просто хотел поздравить… Не думал, что…

– Спасибо. Извини, не могу больше говорить.

Я бросила трубку, злясь на себя за свою несдержанность. Теперь Жан решит, что по-прежнему небезразличен мне!..

На самом деле моего бывшего зовут Иваном. Но об этом мало кто знает: он давно взял себе сценический псевдоним «Жан Пожидаев», и теперь даже родная тетка, которая заменила ему рано погибших родителей, именует племянника исключительно на французский манер.

Познакомились мы в институте: Жан учился на театральном факультете, был на два года старше; я оканчивала третий курс и пришла на дипломный спектакль выпускников. Ставили слабенькую современную пьесу: теперь уж не вспомнить ни автора, ни названия. На сцене было людно, шумно и красочно, актеры играли задорно, с огоньком. Но я замечала только главного героя, просто прилипла к нему взглядом. Он появлялся в каждом действии и вытягивал постановку, умудряясь сделать значимыми откровенно провальные сцены. Даже непрофессионалам было ясно, что это чрезвычайно одаренный актер.

В тот день, после окончания спектакля, я сделала то, чего никогда не делала раньше: отправилась с несколькими сокурсницами за кулисы, на вечеринку. А ушли мы с Жаном оттуда вместе, в самый разгар попойки.

Никогда раньше в моей жизни не случалось ничего даже отдаленно похожего на это озарение. Я ни в кого не влюблялась, подростковые увлечения и школьные романы обошли меня стороной. В старших классах за мной бегал один мальчик, Сережка Гусев, но его чувства вызывали только раздражение. Будучи студенткой, я дважды ввязывалась в ненужные, глупые отношения, но оба романа закончились, не успев толком начаться. Тем оглушительнее было внезапно обрушившееся на меня осознание того, что раньше я жила половинчатой, ущербной жизнью. Наши отношения продолжались около двух лет, а когда закончились, я сказала себе: такое со мной было в первый и последний раз! Второго мне просто не пережить.

Теперь между нами все кончено, но этот звонок… Я решительно подавила воспоминания, которые грозили нахлынуть и захлестнуть меня с головой, и сосредоточилась на дороге. Там наметился просвет: снегопад немного поутих, и машины ехали быстрее. Через пятнадцать минут я уже входила в просторный институтский вестибюль. Здесь меня догнала Ира и, оживленно щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа.

Она все говорила и говорила, но я слушала вполуха, кивая и что-то одобрительно мыча в нужных местах. Выбросить из головы Жана не получалось.

Глава 5

Посиделки на кафедре прошли как и ожидалось. Мне традиционно наговорили массу добрых слов, вручили букет роз в хрустящей упаковке и подарок – сертификат магазина парфюмерии и косметики.

Потом все пили вино и чай, ели умело приготовленные Ирой бутербродики на шпажках, угощались всевозможными сладостями и разошлись, довольные друг другом.

Мне нравилось работать здесь: народ подобрался душевный, не склонный интриговать и подсиживать друг друга. Какой начальник, такие и подчиненные. Были, конечно, исключения, но они погоды не делали.

Мы с Семеном Сергеевичем уходили последними. Ира помогла убрать со стола и унеслась на свидание: у нее разгорался роман с высоким тощим очкариком Ильей. Они познакомились на какой-то очередной конференции: он был аспирантом, учился в университете. Ира говорила, он гениальный ученый. Филолог от бога. Пишет диссертацию по творчеству Лермонтова.

У «божественного филолога» были вечно потные ладони, ранняя лысина, очертаниями напоминающая южноамериканский материк, и к тому же попахивало изо рта. Но Иру это не пугало: она очень хотела замуж. А Илья был «с серьезными намерениями», так что вцепилась она в него мертвой хваткой.

Сегодня парочка планировала идти слушать оперу. Косогорова оперу терпеть не могла, равно как и балет, но собрала волю в кулак и приготовилась выказывать бурный восторг.

– Ничего не поделаешь, – вздыхала Ира, – в жизни часто приходится чем-то жертвовать и приспосабливаться.

Я вполне могла бы уйти одновременно с нею, но домой не хотелось. Однако и торчать здесь одной тоже не вариант, да и у Семена Сергеевича могли возникнуть лишние вопросы.

Так что я вышла вместе с профессором из кабинета и направилась к лестнице. Тут меня и застал телефонный звонок.

– Детка, это дядя Алик.

– Ой, как здорово, что вы позвонили! – обрадовалась я.

– И я рад тебя слышать. Поздравляю с днем рождения, Динуша. Успехов, здоровья тебе.

– Спасибо вам, что вспомнили.

– У моей все в блокноте записано, захочешь – не забудешь, – тихо засмеялся папин друг, – но уж про твой день рождения я и сам помню.

– Дядя Альберт, вы не болеете? – обеспокоенно спросила я.

Голос его звучал необычно, как-то натянуто, словно каждое слово давалось ему с трудом. Я вспомнила, как плохо дядя Алик выглядел в день папиных похорон, и тревога моя усилилась. Стало стыдно: не могла сама пораньше позвонить ему, поинтересоваться!..

– Уже лучше, детка. В больнице полежал немножко, но сейчас дома.

– Как так – в больнице?! Что у вас было? Сердце, да? Что же вы мне не сказали? Я бы пришла…

– Поэтому и не сказал, – перебил дядя Алик. – Тебе своих забот хватает. У меня Зоинька безвылазно сидела, так что не волнуйся. Динуша… я тебе вот еще что звоню. Нам нужно поговорить. Может, навестишь меня? Если не занята, конечно.

Я с радостью согласилась и пообещала приехать минут через сорок. Мне хотелось повидаться с дядей Аликом: мы всегда были очень близки, к тому же я чувствовала себя виноватой за свою невнимательность.

Асадовы жили не слишком далеко от нас, в том же районе: перебрались сюда лет восемь назад. По дороге я купила фруктов и, конечно, халвы: дядя Алик ее обожал, мог с легкостью в один присест уговорить полкило. Я ехала и вспоминала, как в детстве именно он водил меня в театр кукол. Папа почему-то не любил кукольные представления, и, наверное, если бы не дядя Алик, я бы на них никогда и не побывала. Раньше театр кукол находился в старинном здании бывшего монастыря, зал был маленький и тесный, но мне все равно там нравилось. Особенно интересным казалось фотографироваться в фойе с куклами из разных спектаклей: Мальвиной, Котом в сапогах, Красной Шапочкой, Шурале.

А еще дядя Алик рисовал для меня забавные картинки – зверей, птиц, рыбок. Всякий раз, когда он приходил к нам в гости, я тащила его к столу и заставляла браться за карандаш. Где-то на антресолях до сих пор лежит толстенный альбом, а в нем – тигры, белки, снегири, орлы, лисицы, волки. Интересно, что даже самые страшные хищники на рисунках дяди Алика выглядели безобидными и домашними.

Снегопад, к счастью, прекратился, улицы расчистили, и я добралась быстрее, чем ожидала. Дверь мне открыл сам Альберт Асадов. Зои Васильевны дома не было: она гостила у сестры. Взглянув на лучшего друга отца, я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Невысокий, полненький, крепко сбитый, дядя Алик всегда напоминал мне Карлсона из мультика. Сейчас передо мной стояла тень прежнего «мужчины в самом расцвете сил»: совсем седой, изможденный, худой до прозрачности маленький старичок. Кожа сухая и желтая, губы посинели, глаза провалились. В довершение всего он опирался на палочку, и руки его заметно подрагивали.

Как ни старалась я скрыть потрясение, взгляд меня, судя по всему, выдал, потому что дядя Алик заметил с мягкой улыбой:

– Да, детка, выгляжу неважнецки. Сам-то к себе уже привык, а окружающие пугаются.

– Что вы, дядя Алик! – промямлила я. – С чего вы взяли? Я просто…

Но он только махнул рукой.

– Проходи, проходи, Динуша! Давай на кухне посидим. Мы, советские люди, привыкли все за кухонным столом обсуждать.

Я разделась, сняла сапоги и пошла за ним. Дядя Алик сел на маленький угловой диванчик, предоставив мне возможность похозяйничать. Я миллион раз бывала в этом доме, знала, где что лежит, и быстро выставила на стол чашки, налила нам чаю, достала из холодильника молоко. Вымыла принесенные фрукты, выложила в вазочку халву.

Он равнодушно глянул на любимое лакомство, но, перехватив мой озабоченный взгляд, тут же попытался изобразить удовольствие:

– Ну спасибо, детка! Знаешь чем побаловать!

Сказал – и нам обоим стало не по себе. Я не сумела сделать вид, что верю этому фальшивому оживлению, а дядя Алик, вероятно, смутился вымученности своего тона.

– Вы мне так и не сказали, что случилось. Почему попали в больницу? – проговорила я.

Он помолчал, пожевал губами, потом вздохнул, словно решившись на что-то, и ответил:

– Небольшой сердечный приступ. Но ничего, обошлось. А вообще, у меня, детка, рак желудка. Ты не пугайся, – быстро проговорил он, заметив ужас в моих глазах, – врачи говорят, операбельный. Надежда есть, операцию скоро будут делать. Могли бы и раньше, просто смерть твоего отца… Сердце стало прихватывать, врачи боялись. Ведь уверен был, что Наиль меня будет хоронить. Я и старше его. А видишь, как вышло.

– Дядя Алик, а прогнозы…

– Нормальные прогнозы, детка. Это правда, я тебя не успокаиваю. Стадия не самая страшная. Завтра ложусь оперироваться. Поэтому и позвал тебя сегодня. Придется, конечно, по больницам помотаться, но это ничего. Я выносливый. Зоинька у меня – молодцом! Говорит, не отпускаю тебя – и точка! Ну хватит об этом. Хватит.

Дядя Алик отломил чайной ложкой кусочек халвы, подержал на весу, положил на место. Он заметно нервничал и никак не мог сказать то, что собирался. Я терпеливо ждала.

– Ты, конечно, не знаешь… Папа с октября не работал в «Мастерской».

– Как так – не работал? – растерялась я. – Почему?

– Решил отойти от дел и продал мне свою долю.

– Да нет, он не мог! «Мастерская» – это же… Это как ребенок для него!

– Мне ли не знать, детка! Наиль всегда говорил: отнять у меня «Мастерскую» – все равно что руку отрубить. Лет восемь назад нам предлагали продать ее. Хорошие деньги сулили, но мы и думать не думали! А в конце лета Наиль приходит и говорит: все, Алька, устал. Не хочу больше.

Я вскочила, с грохотом отодвинув стул.

– Вот хоть убейте – не верю! Он бы в жизни до этого не додумался!

– И я так считаю, – спокойно согласился дядя Альберт. – Он и не додумался.

Мы молча смотрели друг на друга. Внезапно у меня закружилась голова, и я медленно села обратно, испугавшись, что сейчас потеряю сознание.

– Недалеко от Казани продавался большой участок под застройку, – продолжил дядя Алик. – Место отличное, земля с годами будет только дорожать. Хочешь – в аренду сдавай, хочешь – перепродай с накруткой. Скорее всего со временем эта территория окажется в черте города и, соответственно, станет еще дороже. Азалия уговорила Наиля купить участок. Но нужной суммы у него не было. И она потихоньку-полегоньку подвела его к мысли продать бизнес.

– Боже мой, да зачем?! Жил он без этой земли и… Что ему, денег не хватало?

– Ты погоди, детка. Это еще не все.

– Куда уж больше! – Головокружение прошло так же внезапно, как и началось. Захотелось пить, я отхлебнула из чашки и невольно поморщилась: терпеть не могу остывший чай.

– К сожалению, есть куда. Отговаривал я его, убеждал – он ни в какую. Уперся, и все. Ну я и отступился. Даже обиделся, а потом подумал: чего уж тут, не в себе человек. Пусть делает как хочет. Нашел денег, собрал что мог. Наиль, вижу, мучается: знает, как мне тяжело нужную сумму набрать. Понимает, что дело под удар ставит, а отступиться не может. Продал он долю, все накопления снял – все равно не хватает больше миллиона. В общем, дачу вашу он тоже…

– Как же так? – прошептала я. Это не укладывалось в голове. Абсурд, да и только. – Он эту дачу… Сам проект придумал, строил, деревья сажал… А баня…

– Детка, ты успокойся, – почти строго произнес дядя Алик. – Тут нужна ясная голова. Совершено точно, Азалия преследовала свои цели. Землю они купили, когда уже были женаты, да и покупка оформлена на двоих! Теперь, когда Наиля не стало, половина так и так у Азалии, а вторая половина делится между тобой и ею. То есть теперь у нее – три четвертых, у тебя – только четверть. Ты понимаешь? Я не говорю, что она имеет отношение к его смерти. Упаси бог! Но ты же видишь, как все для нее удачно сложилось!

Я опустила голову и промолчала. Да уж, удачно… А если учесть, что никакой тоски по мужу Азалия не испытывает, то все и вовсе выглядит подозрительно. С другой стороны, было вскрытие. Папина смерть вызвана естественными причинами.

– Накануне смерти отец приезжал сюда, ко мне. Сидел на этой самой кухне. Тогда я и узнал, что землю они с женой пополам оформили. Слышала бы, какую я ему головомойку устроил! Для чего, говорю, всю жизнь горбатился? Чтобы невесть кому досталось? Думал, ударит меня за такие слова. Он ведь про Азалию слова худого никому не давал сказать. А он глянул на меня и говорит тихо-тихо: «Алька, скажи честно, что ты о ней думаешь?» Я как думал, так и сказал: гнилой человек, лживый. Улыбается, а глаза холодные. Взгляд неподвижный, змеиный.

– А папа? – севшим голосом спросила я.

Дядя Алик высказал мое собственное мнение об этой женщине. С первой же встречи я ощутила инстинктивное отвращение – подспудное, глубинное, идущее откуда-то из печенок. Примерно такое чувство возникает, если смотреть на тарантула или гадюку, внутреннее ощущение категорично говорит: перед тобой враг!

– Что он… Смотрит на меня, глаза несчастные, молчит. Потом говорит: завтра поеду и оформлю дарственную на Динку. Свою долю ей передам. Чтобы у них все пополам было, если что. А через несколько часов… – Голос дяди Алика дрогнул, подбородок затрясся.

Я стиснула зубы, из последних сил сдерживая слезы, и успокаивающе погладила его по руке.

– Детка, послушай меня. Тебе нужно бороться с Азалией за имущество – и за квартиру, и за машину отцовскую. Что до земли, так можно доказать: его вклад при покупке был значительнее. У отца где-то лежат документы о продаже дачи, выписки из банка о закрытии вкладов, поищи потихоньку. У меня есть бумаги о продаже доли в бизнесе. Ты сможешь через суд доказать! Мы подключим юристов…

Я никогда не видела его таким взбудораженным.

– Дядя Алик, успокойтесь, не волнуйтесь, вам, наверное, вредно…

– Да не обо мне сейчас! Ты не понимаешь! Надо четко продумать и разработать план действий. Я помогу!

Он еще долго и горячо говорил, растолковывал, что и как следует сделать, убеждал пойти в суд. Я соглашалась, чтобы не расстраивать его, однако точно знала: судиться не стану. Слушала рассуждения дяди Алика, но почти не вникала в суть. Никак не могла поверить, что Азалия лишила папу всего: любимого дела, отрады-дачи и, в конце концов, отношений с единственной дочерью. Какой же властью над человеком надо обладать, чтобы заставить настолько потерять голову?

Впрочем, кому бы удивляться, но только не мне. Достаточно вспомнить Жана.

Одно радовало: в мае Азалия уберется восвояси.

По дороге домой я прокручивала в памяти разговор с тетей Нелли перед ее отъездом в Екатеринбург. Мы вдвоем стояли возле подъезда: она улучила момент для разговора наедине. Долго говорила о том, как сильно папа любил Азалию, какой удачный выбор он сделал. Потом перешла к главному: принялась обвинять меня в эгоизме и упрекать в том, что я гоню бедняжку из дому:

– Ее собственная квартира сдана до мая! И у тебя хватает совести… Ты предлагаешь ей жить на улице? Неужели отцу бы понравилось? – Тетин голос крепчал, она говорила все быстрее, с трудом сдерживая негодование.

– Стоп, стоп! – Я чувствовала, что начинаю заводиться. – Когда такое было? Мы с ней на эту тему и не разговаривали!

– Не нужно сейчас выяснять отношения. Мы взрослые люди, к чему эти смешные оправдания? Ты девочка эмоциональная, но… Веди себя достойно!

– Да у нас и речи не заходило о том, где ей жить! – Это была чистая правда, но тетя скептически поджала губы. – Да что она себе позволяет, эта…

– А ну прекрати! Хватит! Люди кругом! – прошипела тетя Нелли. – Что ты вытворяешь – уму непостижимо! А Азалия сказала мне, что не собирается претендовать ни на долю в квартире, ни на машину Наиля! Хотя имеет полное право!

В этот момент дверь подъезда открылась и в проеме возникла Азалия. Она окинула нас цепким взглядом, мгновенно поняла, что к чему, и сориентировалась:

– Девочки, что случилось?

Я хотела было заставить Азалию повторить вранье, которым та напичкала тетю Нелли. Но она не дала мне такой возможности: залилась слезами, изобразила сильнейшее волнение, залопотала, что папа-де все видит:

– Это против бога, разве можно ссориться? Если я виновата, простите меня! Диночка, мы будем какое-то время жить вместе, так уж вышло. Пойми, я желаю тебе только добра! Я не такой плохой человек, как ты думаешь!

Тетя Нелли бросила на меня уничтожающий взгляд, обняла сноху и принялась успокаивать.

Нет-нет, ни в какой в суд я не пойду – Азалия размажет меня по стенке. Где уж мне тягаться с ней! Ничего, потерплю пару месяцев, и все закончится. Она уедет, и мы никогда в жизни не увидим друг друга.

Сейчас главное, чтобы дядя Алик поправился.

Глава 6

Весь следующий день после разговора с Асадовым я никак не могла прийти в себя. Слишком много информации, которую не удавалось переварить.

К тому же я ругала себя, что не удержалась от разговора с Азалией. Беседа вышла из ряда вон. Я ворвалась к мачехе и с порога вывалила все, что думаю о ее корыстолюбии, жестокости и подлости.

Та лежала на кровати и полировала ногти. В ответ на мои негодующие вопли не растерялась, не занервничала и даже не переменила вальяжной позы. Лишь улыбнулась своей тягучей улыбкой, которая не задевала глаз, и невозмутимо поинтересовалась:

– Убедилась, что со мной лучше не связываться, а то без штанов останешься? – Азалия хихикнула и продолжила: – Кстати, о штанах. Что-что, а уж как их с мужика стащить и что с ним потом делать, я хорошо знаю. Ты у папаши не спрашивала? Да он тебе и сам, небось, рассказывал. Могу преподать пару уроков. По-родственному. Мужиков-то не стишками удерживать надо – тебе никто этого не говорил? Кстати, стишки у тебя так себе. Бездарные. Небось, вообразила себя Мариной Цветаевой? Анной Ахматовой? Зря! Ты же полное ничтожество! Ноль!

Я замерла, раскрыв рот. Ожидала чего угодно: слез, возмущения, обвинений и даже угроз, но уж никак не этих гадких намеков ниже пояса, не откровенных оскорблений.

– Да ты… Да как тебе… – Больше я ничего не могла выговорить.

Зато Азалия изъяснялась вполне определенно:

– Иди к себе. Выспись. И больше не смей на меня орать, поняла?

Она почти незаметным, кошачьим движением, неожиданным при ее комплекции, поднялась с кровати и вдруг оказалась рядом со мной. Говорила, а сама пристально смотрела в глаза немигающим взором. Улыбка бесследно исчезла, медоточивая нега в голосе – тоже. «Змеиный взгляд», вспомнились слова дяди Алика. Голова закружилась, во рту стало сухо и горько.

– А этот старый идиот пожалеет, что разболтался! – произнесла Азалия напоследок и отвернулась.

Я моргнула и потрясла головой.

Ночью спала еще хуже обычного. Со сном у меня с детства проблемы: я всегда с трудом засыпала и постоянно просыпалась. После папиной смерти каждый вечер пила успокоительное: знала, что иначе обречена на бессонницу. Татьянины таблетки давно кончились, и я купила новую упаковку. Но на этот раз лекарство не помогло. Я забылась только под утро, и, похоже, мне привиделся кошмар, потому что проснулась в слезах и вся мокрая от пота.

На работу пришла опухшая, с гудящей головой. С трудом сосредотачивалась, случайно удалила нужный файл в компьютере и потом долго восстанавливала. С грохотом уронила и разбила свою чашку, собираясь попить воды.

Коллеги незаметно обменивались озадаченными взглядами. Ира недоуменно косилась и наконец спросила:

– Мать, ты чего? Случилось что-то?

Я заколебалась. Может, рассказать? А с другой стороны – зачем? Что это изменит? Природная скрытность взяла верх, и я помотала головой.

– Просто спала плохо.

Ира пожала плечами и отошла: мол, не хочешь – не говори.

После обеда я пошла в деканат, поставить печать на одной бумажке. Это можно было сделать и позже, но мне хотелось выйти из кабинета, сменить обстановку.

Обязанности секретарши у нас выполняла девятнадцатилетняя Рита, студентка-заочница, взбалмошная смешливая девушка с красными прядями в коротких, торчащих дыбом черных волосах.

Рита постоянно вставляла в разговор звучные иностранные выражения. Значений употребляемых слов не понимала, вкладывала в них ведомый только ей одной смысл, и потому ее речь звучала причудливо и довольно забавно. Например, она говорила про свою знакомую: «Приперлась, вся из себя расфуфыренная, прямо персона нон грата!» Или: «И зачем мне, простите, сдался этот долбанный алягер ком алягер?»

В деканате, как обычно, было людно: толкались, ожидая своей очереди, студенты и преподаватели, стрекотала по телефону Ритуля. Входная дверь то и дело открывалась, и гул голосов из коридора на мгновение становился слышнее.

Я протолкалась к столу секретарши. Та уже положила трубку и теперь сосредоточенно записывала что-то, низко склонившись к столу, как все близорукие люди, отказывающиеся носить очки.

– Привет! Рит, шлепнешь печать? Семен Сергеевич сказал, что…

Секретарша подняла голову и глянула на меня. Я недоговорила, поперхнувшись последней фразой. Внезапно звуки вокруг стихли. В кабинете стало душно, на грудь будто положили бетонную плиту. Я задышала часто и поверхностно, по спине между лопаток побежала струйка пота.

Я смотрела в лицо секретарши, не в силах отвернуться или зажмуриться.

«Что это?! Я и вправду это вижу?!»

У Риты не было глаз. Точнее, густо накрашенные веки и обильно намазанные синей тушью ресницы были на месте, но вместо зрачков и радужки – два ровных черных круга. Две дыры, ведущие вглубь, как непроглядные коридоры. По щекам стекали тонкие струйки крови. Невозможные, как из кошмарного сна или голливудского ужастика, глаза немигающе уставились на меня.

– Ну куда шлепнуть? – сказало безглазое существо и нетерпеливым нервным жестом протянуло ко мне тонкую руку.

И тут я закричала. Отшатнулась, закрыла руками лицо и завопила:

– Нет! Убери! Уйди от меня! – Я выкрикивала бессвязные фразы, мычала и захлебывалась своими воплями. Кто-то подошел сзади, пытаясь успокоить, обнять за плечи, но я в испуге сбросила его руки.

Существо, бывшее недавно Ритой, крутило головой, открывало и закрывало рот. Кровавые дорожки удлинялись, алые капли падали на письменный стол.

Потом вдруг вернулись звуки, все заговорили разом, загудели, как сердитые пчелы в улье. Последним, что я запомнила, был вопрос декана:

– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Все потемнело и пропало.

«Наконец-то!» – мысль вспыхнула и исчезла вместе со всем остальным.

Очнулась я все в том же деканате. Лежала на кожаном диванчике, вокруг толпились знакомые и незнакомые люди. Две женщины озабоченно перешептывались.

– А я и не видела ничего, – огорченно протянула одна.

– Ты далеко была-то! – возбужденно отозвалась другая. – А я прямо тут стояла, возле них, и то… Все нормально было, а эта как завопит! И бац – упала! Припадок, наверное.

– Ир, с ней часто такое бывает?

– Тише! – строго произнес мужской голос. – Она в себя пришла.

Ира протирала мое лицо прохладным влажным платком. Рядом стояла Рита и обмахивала меня вафельным полотенцем. Глаза у нее были самые обычные, лицо расстроенное.

Никакой крови, никаких дыр вместо глаз.

Я убрала Иркину руку с тряпкой и медленно села. Голова не кружилась, дышалось легко и свободно. Все было как обычно, только неудобно перед людьми. Что на меня нашло? Привиделась чушь несусветная, и я такое позорище устроила… Весь институт теперь пальцем показывать станет. Ритуля каждому встречному-поперечному будет неделю пересказывать эту сцену со всеми подробностями.

– Извините меня, я… Наверное, просто воздуха не хватило, голова закружилась.

– Бывает! У меня у самой в духоте иногда такое случается, – неожиданно с пониманием и без словесного мусора заметила Рита. А после громко, чтобы слышал декан, и вполне в своем духе закончила: – Если бы кондиционер поставили, не было бы такого! Я давно говорю, но всем же полное па де де на мое мнение!

– Пойдем, Диночка, чаю попьем у себя, – заторопилась Ира.

Я встала с дивана, снова извинилась и пошла к дверям. За спиной раздался шепот Ирины:

– Она же отца потеряла недавно, не отошла еще.

Люди сочувственно зарокотали, и я подумала, что, может, и не стану посмешищем. Зря я на Риту и всех остальных грешу. Нормальных людей на свете больше.

Ира окружила меня таким плотным кольцом внимания и заботы, что мне вскоре захотелось упасть в обморок второй раз, чтобы дать себе передышку. Я не сомневалась, что Косогорова пересказала историю в деканате всем и присовокупила свои выводы. Все кругом были со мной подчеркнуто милы и заботливы, а Семен Сергеевич в конце дня предложил, сочувственно глядя на меня:

– Может вам, дорогая моя, отпуск взять? Успокоиться, отдохнуть, а?

– Среди учебного года? – удивилась я.

– И что такого? Порою обстоятельства складываются так, что…

– Нет, Семен Сергеевич, спасибо, но не надо. Мне на работе лучше.

– Как знаете, милая. Но если что, имейте в виду: я вас отпущу.

Вечером опять позвонил Жан. Надо же, как странно. Я была настолько погружена в свои переживания, что почти не взволновалась.

– Привет, Маню… Динуля. Как ты там?

– Отлично, спасибо, – отозвалась я.

Возникла пауза, которую Жан быстро заполнил:

– Вот и славно! Хочешь, сходим куда-нибудь? По-дружески.

– Сходим? Мы?

– Почему бы и нет? Просто хочу, чтобы ты отдохнула. Развеялась.

– Что-то всем сегодня хочется, чтобы я отдохнула, – пробормотала я.

– Извини, что ты сказала?

– Ничего, это я так.

– Так пойдем? Ты согласна?

– Сегодня точно нет. Надумаю, перезвоню.

– Жаль. Ну как знаешь. Звони.

– Спасибо, Жан.

– Пожалуйста. – В его голосе слышалась улыбка. Он попрощался и повесил трубку.

Что ему нужно? Почему он опять возник в моей жизни? Я никак не могла решить, нравится мне это или нет. С одной стороны, я нашла в себе силы разорвать нашу связь и не собиралась ничего начинать заново. Но с другой – мне было приятно думать, что он, возможно, сожалеет, что разрушил наши отношения.

Да уж, хороши они были, эти отношения… Я вспомнила, какой жалкой, потерянной, ненужной я себя чувствовала, день за днем отдавая ему всю себя и ничего не требуя взамен. Вспомнила, как покорно таскалась за ним на вечеринки и актерские посиделки, общалась с его друзьями и подругами, выслушивала их треп, обсуждала закулисные интриги. Как пила дешевое противное вино и научилась курить (потом, расставшись с ним, бросила). Как заглядывала ему в рот, охотно соглашаясь прятаться в его тени. Как терпела его постоянные измены…

Впервые я узнала о его неверности, когда вернулась из Испании, куда отец чуть не силой увез меня отдыхать. Наверное, втайне надеялся, что я выкину Жана из головы и познакомлюсь с кем-то другим.

Вернувшись, я сразу полетела к Жану. Вихрем ворвалась в подъезд и приготовилась взлететь на третий этаж, как вдруг… По лестнице кто-то спускался. Мужчина и женщина. Они негромко переговаривались между собой, женщина жеманно хихикала. А мужской голос я бы узнала из миллиона.

Я замерла, поставив ногу на первую ступеньку, и не могла пошевелиться. Так и стояла, пока Жан и его спутница не возникли на лестничной клетке прямо передо мной. Я смотрела на них снизу вверх и молчала. Жан обнимал за талию высокую полноватую блондинку в синем сарафане. Девица прижималась к нему полной грудью и улыбалась. Зубы у нее были крупные, как у лошади.

Ко мне вернулась способность двигаться, и я развернулась, бросилась к выходу из подъезда. Но Жан сориентировался быстрее. Отшвырнув от себя растерявшуюся блондинку, в два прыжка догнал меня, схватил на руки и потащил обратно наверх.

Мы помирились. А после он изложил мне свою теорию относительно секса. Суть ее заключалась в том, что секс – это такая же естественная потребность организма, как еда, вода или сон. Допустим, тебе захотелось есть. Что ты делаешь? Ешь. Твое любимое блюдо – пельмени, ты готов есть их на завтрак, обед и ужин, но с голодухи запросто можешь схомячить и макароны, и манную кашу. Да хоть подошву!

Это не просто потрясло – уничтожило какую-то часть меня. Жан был моим единственным мужчиной, я отдалась ему легко и естественно, потому что – как иначе? Если любишь человека, то принадлежишь ему целиком. Сделав свой выбор, я и помыслить не могла ни о ком другом.

Мысль, что Жан попросту оправдывает свою развращенность, да еще и пытается получить от меня благословение на блуд, чтобы не утруждаться извинениями, попросту не приходила мне на ум. Изложив свою теорию, он больше не старался скрывать своих увлечений. Я мучилась от ревности, ненавидела себя, никому не могла рассказать о том унизительном положении, в котором оказалась. Страшно даже представить, что было бы, узнай обо всем папа!

Закончилось все в одночасье. Как-то я пришла к Жану без приглашения, хотя уже научилась из чувства самосохранения предупреждать его заранее. У меня был ключ, и я беспрепятственно попала в квартиру. Войдя, сразу поняла, что у него кто-то есть. Первой мыслью было развернуться и потихоньку убежать, пока никто не заметил. Тогда можно будет, как обычно, притвориться, что все нормально.

Но ноги сами понесли меня в комнату. Потом, спустя некоторое время, я поняла: мне необходим был толчок, чтобы набраться сил и разорвать связь с Жаном. Больше так продолжаться не могло, я дошла до ручки.

Так или иначе, я стремительно распахнула дверь и шагнула в комнату. Жан действительно был в комнате не один. Было накурено, пахло алкоголем, потом, чем-то горьковатым. Откуда-то сбоку доносилась тягучая, липкая музыка. Окно криво занавешено бордовой шторой. В душном полумраке на разложенном диване шевелились лоснящиеся тела. Кажется, их было даже больше двух.

Перед глазами поплыло, я попятилась, развернулась, чтобы скорее уйти прочь. И оказалась лицом к лицу с теткой Жана. Та была заметно навеселе, во рту – неизменная сигарета.

– Че? Нравится? – спросила она, расхохоталась и глухо закашлялась, подавившись дымом. Меня она почему-то терпеть не могла, постоянно пыталась задеть, подковырнуть. – Думала, нужна ему? Вобла сушеная! Жанчику нормальная баба нужна…

– Нормальная – это вроде тебя, что ли? – неожиданно спокойно перебила я. Конечно, это было не спокойствие, а шок. – Отвечай! Вроде тебя? Такая же мерзкая? Да, именно такая ему и нужна. Иди и подглядывай дальше!

Я оттолкнула от себя слегка протрезвевшую от потрясения бабу и выбежала из квартиры.

Нет уж! Хватит! Что он себе возомнил? Что я опять начну бегать за ним, помани он меня пальцем? Если Жан посмеет еще раз позвонить, я найду что ему сказать! А еще лучше – просто не буду брать трубку.

В ту ночь я опять никак не могла уснуть. На часах было уже полпервого, а сна ни в одном глазу. Я включила ночник, попыталась начать читать новый роман Акунина, но быстро отказалась от этой затеи. Обожаю этого автора, но сегодня даже он не мог отвлечь меня от тяжких мыслей.

Обмануть себя не получалось, как я ни старалась. В деканате я видела то, что видела. Духота, бессонница, усталость – это было ни при чем.

Галлюцинациями я прежде не страдала, в обмороки не падала.

Розыгрыш исключался. Никто не стал бы шутить надо мной так жестоко. Да и не то у нас учреждение, чтобы народ стал баловаться подобными вещами.

Я не сомневалась: на какой-то миг глаза у Риты действительно изменились. Только почему это случилось? И почему никто, включая саму секретаршу, этого не заметил?

Ответов не находилось. Я привычным жестом выдавила из блистера таблетку, сунула в рот и запила водой. Подумала и приняла еще одну, для верности. Потом выключила верхний свет и улеглась поудобнее.

Спустя некоторое время снотворное подействовало.

Глава 7

Весна в этом году была не просто ранняя, а прямо-таки скороспелая, шальная. К восьмому марта солнце жарило без продыху, снег стремительно таял. Уставший от невероятно снежной и холодной зимы город торопился как можно быстрее сбросить постылые ледяные оковы.

– Классный фильм! Тебе точно понравится! – убеждала меня Ира. – Что ты, как старуха? Никуда не ходишь, работа – дом! Что у тебя, семеро по лавкам? Прогуляемся, в кафе потом зайдем. Весна на дворе, а ты киснешь!

Ира целый день пыталась меня уговорить сходить в кино на разрекламированную комедию. Высоколобый филолог Илья новый российский кинематограф презирал, смотреть подобные фильмы считал ниже своего достоинства. Косогорова и не собиралась ставить его в известность, что идет в кино: меньше знает – крепче любит!

Я тоже, как и Илья, не люблю современные отечественные комедии. В этих фильмах, на мой взгляд, мало смысла и еще меньше юмора. Но, с другой стороны, что делать дома? Любоваться на Азалию?

После того памятного разговора я постаралась свести наши контакты к минимуму и всячески избегала общения с мачехой. Она же, наоборот, нарочно старалась оказаться ближе, хотя и видела мою жгучую неприязнь. Подкарауливала на кухне и в прихожей, заводила разговоры, которые с большой натяжкой можно было назвать пристойными. Похоже, что мое негодование и с трудом скрываемое бешенство доставляли ей настоящее удовольствие.

В результате я почти все время сидела взаперти в своей комнате, изредка совершая вылазки в ванную или на кухню.

Ладно, почему бы и не сходить в кино, не развеяться? Фильм, конечно, окажется полнейшей ерундой, зато после в самом деле можно будет прогуляться по центру Казани, заглянуть в кафе. И появиться дома поздно вечером, чтобы сразу лечь спать.

– Уговорила. Во сколько начало?

– Вот и молодец, – обрадовалась Ирина. – И чего только ломалась! В девятнадцать ноль-ноль. Встречаемся у входа в половине седьмого. Пока билет купим, пока возьмем что-нибудь пожевать…

После работы я заскочила домой. Азалии – какое счастье! – не было. Сменила юбку и жакет на джинсы с кофточкой, привела в порядок волосы и критически оглядела себя в зеркале. Не мешало бы немного поправиться: ключицы торчат, груди совсем нет. Как в народе говорят, минус первый размер, при котором лифчик покупаешь в надежде на лучшее. Ладно, зато талия тонкая и ноги стройные.

Я секунду поколебалась и наложила на глаза светло-серые тени. Взгляд стал выразительнее и загадочнее. Еще немного поразмыслила, стерла с губ помаду и заменила бледно-розовым блеском. Так определенно лучше.

Папа часто говорил, что я очень похожа на маму. Хотя если сильно придираться, то внешнего сходства мало. У мамы были темные глаза и светло-русые волосы. А у меня волосы каштановые, глаза – серо-голубые. У мамы был правильный прямой нос, у меня – чуть вздернутый. Мама была рослая и фигуристая, а я похожа на воробья: маленькая худышка. Папа говорил, я воздушная и хрупкая. Но на самом деле просто бледная и щуплая.

И все же мы очень похожи. Форма губ и разлет бровей, овал лица и поворот головы, ямочки на щеках и ногти-лопаточки, манера заламывать левую бровь и привычка смеяться, чуть запрокидывая голову, касаться пальцами лба в моменты задумчивости – природа с детальной точностью воспроизвела во мне все эти мамины черточки и особенности.

Из-за необычного сочетания – светлые глаза и темные волосы – многие думали, что волосы я крашу. А может, заделаться блондинкой? Нет, пожалуй, внешность станет слишком банальной. Да и не ощущаю я себя в таком образе: блондинкам положено быть улыбчивыми, кокетливыми, легкими. Так что поживу пока шатенкой.

Я схватила сумку и вышла из квартиры. Терпеть не могу опаздывать.

Народу в кинотеатре было море. Вот что значит грамотная пиар-кампания! Нам достались билеты на восемнадцатый ряд. Не совсем места для поцелуев, но близко к ним. Мне было плевать, а Ира немного расстроилась, правда, быстро отошла: не умела долго огорчаться.

В руках у Косогоровой была бутылка лимонада, пачка печенья и мороженое. Я купила себе минералки.

– И все? – грозно вопросила приятельница.

– Все, – подтвердила я, – а то в кафе в меня ничего не полезет. Я малоежка.

– Оно и видно, – ехидно заметила подруга и откусила изрядный кусок от стожка в шоколадной глазури. – Может, хот-дог взять? – задумчиво проговорила она.

– Пошли! Ты же лопнешь, деточка, – засмеялась я и потащила Иру в зал.

Фильм шел уже второй час, и за это время я дважды скупо улыбнулась. На комедию действо никак не тянуло. Сюжет глупый, актеры старались как могли, но оживить бездарный скучный сценарий у них не получалось. Хотя, возможно, я излишне строга: со всех сторон то и дело доносился жизнерадостный гогот.

Ира тоже была весьма довольна происходящим. Она расправилась со своими припасами и теперь лишь прихлебывала сладкую газировку.

– Правда, здорово? – шепотом спросила она.

В ответ я уклончиво промычала что-то невразумительное. При большом желании это можно было расценить как одобрение. Ира удовлетворенно кивнула.

Я то и дело отвлекалась от происходящего, теряла и без того невнятную сюжетную нить, задумываясь о своем. Когда на экране вдруг возникло лицо, поначалу просто удивилась: вроде бы это против законов жанра. Такая кошмарная физиономия – и в комедии!

Мужское лицо, показанное крупным планом, было неестественно, до синевы, бледным и странно перекошенным. Серая неопрятная щетина, свалявшиеся волосы, багровые полосы на щеках. Рот провалился, глаза закатились. Лицо было неподвижным и почему-то знакомым. Мне никак не удавалось вспомнить, где я раньше видела этого человека, но то, что видела – точно.

Я осторожно огляделась по сторонам. Неужели никого не удивляет непонятно зачем появившееся изображение? Ира все так же пила лимонад, хихикала и увлеченно смотрела на экран. То, что там творилось, очевидно, ее вполне устраивало. И абсолютно не изумляло.

Остальные зрители тоже вели себя, как раньше: создавалось впечатление, что они продолжают смотреть фильм! Невесть откуда взявшееся лицо видела лишь одна я.

Вглядевшись в застывшие черты, я внезапно поняла причину их неподвижности. Человек на экране был мертв! Следом пришло и другое страшное озарение. Боже, я действительно знала его. И при этом никогда не видела таким.

Отец! Ведь это был он! Так, наверное, выглядит он сейчас, после месяца, проведенного в холодной могиле.

Крик застрял у меня в горле, дыхание перехватило. Я сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой. В голове колотилась одна-единственная мысль: такого не может быть! Это сон!

Нужно закрыть глаза и просто дождаться конца сеанса. Растерянная, уничтоженная, я не сразу заметила, что в зале творится неладное.

Откуда-то снизу раздался протяжный вопль. Следом – треск, грохот и снова женский крик. Захлебывающийся, отчаянный.

«Террористы»! – осенило меня.

Я вскочила и стала напряженно вглядываться в полумрак. Внизу, в районе первых рядов, шла непонятная возня. Вскоре мне удалось разглядеть, что происходит. Но поверить в такое было невозможно.

Красные бархатные кресла качались, ходили ходуном, ломались и проваливались куда-то под пол вместе с сидевшими на них зрителями. Ошарашенные, перепуганные люди визжали, шарахались в разные стороны, вскакивали, цеплялись друг за друга, силясь удержаться на поверхности, но проваливались вниз.

– Пожар! Землетрясение! – истерично завопил подросток в клетчатой парке. В руке он судорожно сжимал коробочку с попкорном.

Сидевшие на целых еще рядах изо всех сил пытались взобраться наверх, хватались за кресла и ступени, соскальзывали. Те, чьи места с краю, выбегали в проход и, спотыкаясь, бежали наверх, к выходу.

В зале по-прежнему было темно. Электричество, по всей видимости, отключилось, и мрак усиливал хаос и панику. Какая-то женщина, подхватив на руки ребенка лет пяти, вцепилась в ногу мужчины в кожаной куртке. Тот, обезумев, ничего не соображая от ужаса, карабкался по обломкам кресел, похожий на огромного черного паука. Он стряхивал руку женщины, но ему никак не удавалось от нее отцепиться. Тогда он зарычал и принялся пинать несчастную ногой. Один из ударов пришелся по голове ребенка. Женщина на миг ослабила хватку и тут же обрушилась в дыру вместе с малышом. Не удалось спастись и мужчине: время было упущено, и его тут же утащило вниз лавиной падающих тел и разломанной мебели.

– Что происходит? – беспомощно повторяла я. Понимала, что надо бежать, но не могла пошевелиться. Ира тоже вскочила и встала рядом со мной. Она говорила что-то, настойчиво теребила меня за рукав, но из-за шума и криков я не могла разобрать ни слова.

Куда, куда они все падают?! Ведь там, внизу, должны быть два этажа торгового центра! Магазинчики, кафе, эскалаторы. И люди. Много людей: сегодня вечер пятницы! Почему никто ничего не предпринимает? Где охрана, полиция, спасатели, врачи?

Такое впечатление, что вся нормальная жизнь внезапно исчезла. Нет больше ничего и никого, только этот ужас, вопли, стоны, боль и смерть. В дыре под полом кинозала было темно. Люди проваливались в гулкую пустоту, их голоса постепенно таяли, словно несчастные летели в пропасть.

Никто не спешил им на помощь! Или некому было спешить? Яма ширилась, словно немыслимое чудовище раззявило щербатый рот. В образовавшуюся прореху провалились уже четыре ряда, а ненасытная пасть проглатывала новые и новые кресла.

Те, кому повезло сидеть высоко, как нам с Ирой, вели себя по-разному. Одни замерли, словно одеревенев, уставившись вниз. Другие, придя в себя и сориентировавшись, подбегали к плотно закрытой двери в зал и колотили по ней, надеясь вырваться. Лишь немногие устремились к гибнущим людям, пытаясь помочь им вылезти из провала.

И за всем этим ирреальным кошмаром наблюдало мертвое папино лицо. Бросив взгляд на экран, я словно очнулась. Мне удалось стряхнуть с себя оцепенение, и я завопила, развернувшись к Ире всем корпусом:

– Бежим! Быстрее! Мы можем успеть!

Я поволокла Косогорову наверх, к двери. Та почему-то вырывалась, с силой отбивалась и тоже кричала в ответ. Тащить Иру было тяжело, она намного крупнее меня, но не могла же я бросить ее здесь!

– Ира! – прокричала я, стараясь перекрыть вой и грохот. – Я же не сумею нести тебя! Ты тяжелая! Пожалуйста, не стой! Помоги мне! Не бойся, мы выберемся!

Я видела перед собой ее перепуганное лицо и хотела сказать что-нибудь успокаивающее и доброе, но в этот момент в кинозале внезапно зажегся свет. Я сощурилась и заморгала привыкшими к темноте глазами. Отпустила Иру и хотела сказать: «Видишь, свет дали! Значит, нас сейчас будут спасать!»

Но так и не произнесла ни слова.

Круглые светильники под потолком освещали просторный зал, украшенные лепниной стены, убегающие наверх ряды бархатных красных кресел. Кинозал был полон: зрители сидели на своих местах, кто-то пил колу, кто-то грыз попкорн. На экране натужно шутили актеры. Папино лицо исчезло. Никакого провала не было и в помине.

Ничего не изменилось, и лишь я столбом торчала посреди зала. Рядом со мной стояла верная Ира, красная от смущения и усыпанная крошками от печенья.

Женщина с ребенком, несколько минут назад с криком провалившаяся в бездну у меня на глазах, теперь смотрела в мою сторону, округлив от удивления накрашенный рот. Мужчина, который ногой спихнул ее в пропасть, сидел тут же, рядом, по-хозяйски обнимая мальчика за плечи. Малыш повертел круглой головой и вдруг громко спросил:

– Мам, а почему та тетя кричала? Она что, сумасшедшая?

– Дин, пойдем, а? – умоляюще произнесла Ира.

Через десять минут мы вышли на улицу, кое-как отбившись от администратора, которая утверждала, что нужно оплатить штраф. Нечего буянить в общественном месте!

Слегка отошедшая от потрясения Ира втолковывала ей, что мы приличные девушки, совершенно трезвые («Хотите, алкотест пройдем?»). Просто у одной из нас случился припадок. На нервной почве.

Я молчала. Сил на объяснения и оправдания не было. Я еле держалась на ногах. Адски болела голова.

Администратор сменила гнев на милость. Видимо, мой потерянный вид и бледно-зеленый цвет лица смогли ее убедить. Суровое администраторское сердце смягчилось, и она пригласила нас пройти к ней в кабинет, попить воды, посидеть пару минут.

Ирина решительно отказалась за нас двоих, и мы пошли к выходу. И ей, и мне хотелось оказаться как можно дальше от торгового центра.

– Ты, наверное, больше со мной никуда не пойдешь, – выдавила я.

– Да ладно тебе, брось! – не слишком убедительно возразила Ира и посмотрела с плохо скрываемым страхом.

Поколебавшись, я спросила:

– Ир, я что, кричала?

– Еще как! Вопила! Вскочила, звала бежать. Спасаться, что ли…

– Ясно, – коротко бросила я и побрела к машине. – Тебя подбросить?

Косогорова не двигалась с места и молчала, словно хотела сказать что-то.

– Боишься со мной ехать? Извини, не подумала.

– Нет конечно! – округлив глаза, затрясла головой Ира. – Чего бояться? Подбрось, если не сложно. С тобой раньше случалось… подобное?

На ее простодушном лице отчетливо читались любопытство и жалость.

– Никогда. – Я забралась в салон и почувствовала себя увереннее. Ира уселась на пассажирское сиденье. – В первый раз. Вернее, во второй. И так ясно, правдоподобно… Не понимаю. Ты нашим не говорили, ладно?

– За кого меня принимаешь! Ты не сердись, но… К врачу не хочешь сходить?

– Тоже думаешь, я сумасшедшая?

– Ничего я не думаю! Но у тебя же галлюцинации! Это не может быть просто так!

– Может, потому, что устала? Сплю плохо.

Я и сама не верила в этот детский лепет, но нужно же было что-то сказать.

– Ладно, Ириш, схожу, наверное.

Автомобиль влился в общий поток, и торговый центр скрылся за поворотом.

– Вот и умница, – успокоилась Косогорова.

Понятно, что ей хотелось сменить скользкую тему. Мы не были настолько близки, чтобы воспринимать боль подруги как свою. Сочувствие сочувствием, но зачем вешать на себя чужие проблемы?

Доставив Иру домой, я зашла в аптеку и купила успокоительное посильнее и подороже. Если дело в нервах и бессоннице, то с ними следовало бороться жестче.

Глава 8

Сороковой день пришелся на воскресенье. Поминки решили устроить в кафе. Народу собралось не так уж много – человек двадцать, включая меня и Азалию. Единственным, кого мне хотелось увидеть, был дядя Алик. Они с Зоей Васильевной пришли одни из первых, и он прямиком направился ко мне. Стоявшей возле обильно накрытых столов Азалии, которая вполголоса беседовала с худенькой светловолосой женщиной, лишь сухо кивнул.

Выглядел дядя Алик уже немного лучше. Операция прошла успешно, и врачи уверенно давали благоприятные прогнозы. Конечно, лишился части желудка, пил горы лекарств, вынужден был сидеть на жесточайшей диете, подвергался не слишком приятным процедурам, но старуху с косой удалось отогнать.

– Вот и сорок дней прошло. А вроде недавно… – Он прикрыл рукой глаза и отвернулся. – Извини, детка. Совсем стал старый, слезливый дед. Лучше скажи…

– Диночка, – позвала Азалия из глубины кафе, – можно отвлечь тебя на секундочку?

Я скривилась, но не пойти было невозможно.

– После поговорим, дядя Алик, ладно?

Но пообщаться так и не удалось. Начали собираться приглашенные, их требовалось встречать и рассаживать. Потом наступило время молитвы, а после мулла решился на пространную проповедь.

Утомленные донельзя, гости жадно набросились на еду, благо кухня была отменная. Насытившись, оживились и повеселели. Разговоры за столом стали громче и раскованнее: подзабыв, по какому поводу собрались, люди обсуждали политику, погоду и цены.

Мне стало противно, захотелось уйти. Асадов, судя по выражению лица, думал приблизительно о том же, сидел задумчивый, мрачный и вскоре засобирался домой.

Зоя Васильевна встревоженно поглядывала на мужа.

– Мы пойдем, устал он, Динуля. Не может долго… – начала было она, но тут же умолкла под выразительным взглядом Альберта.

Провожая их, я подумала, что могла бы поделиться с дядей Аликом тревогами и странностями последнего времени, рассказать о своих видениях. Он да Татьяна – ближе них у меня никого нет. Но старшая подруга в последнее время не вылезала из командировок, дома бывала наездами, а волновать дядю Альберта, который только-только пошел на поправку, – непростительный эгоизм.

В ночь после поминок мне приснился отец. Я и раньше видела его во сне, но поутру никогда не могла вспомнить, как именно. Однако этот сон запомнился отчетливо: он был яркий, цветной, очень реальный.

Я увидела себя сидящей на кухне в нашей старой квартире. Кругом пусто, пыльно, безжизненно, цветы в горшках высохли. Я встала с табуретки, собираясь уходить, но вдруг все стало на глазах преображаться. Высохшие палки и ветки ожили и диковинным образом превратились в пышные цветы и сочно-зеленые растения. Кухня приобрела жилой и ухоженный вид. Даже занавески на окнах появились.

«А ведь раньше у нас в кухне висели именно эти голубые шторы!» – вдруг вспомнила я, обрадовалась и даже рассмеялась.

Но на этом сюрпризы не кончились. Вошел папа! Я бросилась к нему, стала обнимать. Целовала, гладила по волосам, никак не хотела отпускать от себя.

– Пап, как ты? Все хорошо? – то смеясь, то всхлипывая, спрашивала я.

– Отлично, дочь! – отвечал отец.

Он казался умиротворенным и спокойным.

– Смотри, как здесь хорошо! Ты что, теперь тут живешь? – осенило меня.

Папа засмеялся и ничего не ответил.

– А есть жизнь после смерти? – вдруг сорвалось с языка.

– Ты же теперь и сама видишь, что есть.

– Мне надо так много тебе рассказать! Ты же не уйдешь? – И я принялась взахлеб объяснять ему что-то, жаловаться, просить прощения… Папа задумчиво смотрел, внимательно слушал.

– Ты сейчас с мамой? – умолкнув на полуслове, спросила я.

– С мамой, – ответил он, – не волнуйся и не плачь, слышишь?

Внезапно все пропало, и я проснулась. Было серое, унылое утро. Будильник и не думал звонить, на часах – шесть пятнадцать. Я повернулась на другой бок, закрыла глаза и принялась вспоминать свой удивительный сон.

Однако что-то мешало. Что-то было не так. Окончательно стряхнув с себя ошметки сна, я поняла: ладони были липкими и немного болели. Я выпростала их из-под одеяла и поднесла к глазам. Присмотревшись, не сдержалась и вскрикнула. Рывком откинула одеяло и села в кровати.

Руки были в крови. Белье – наволочка, пододеяльник, простыня – тоже.

– Мамочка, – прошептала я, – что это?

Я ничего не могла понять. Откуда столько крови?

Спокойно, спокойно, видимо, просто порезалась. Но обо что?! Постаравшись не впадать в панику, я сделала глубокий вдох и снова внимательно взглянула на свои израненные ладони.

Они были сплошь покрыты ровными, довольно глубокими порезами. Горизонтальные полоски тонкой частой сеткой перечеркивали поверхность ладоней и спускались к запястьям. Меня замутило: похоже, была перерезана вена.

«Успокойся, – приказала я себе, – порез совсем не глубокий!».

Но если бы рана была глубже, я могла истечь кровью и умереть во сне! Как такое могло случиться? Разве можно перерезать себе вены и не знать об этом? Что со мной творится? Что?

Я вскочила и помчалась в ванную. Захлопнула за собой дверь, принялась рыться в аптечке. Включила воду и стала смывать кровь. Трясущимися непослушными руками кое-как наложила повязку. Выпила две таблетки обезболивающего: ладони дергало все сильнее.

Минут через пятнадцать выползла из ванны, побрела к себе в комнату. Голова кружилась, ноги были слабыми и непослушными. Только бы Азалия не вышла!

Ничего, бог миловал…

У себя я первым делом свернула комом и бросила в угол комнаты покрытое жесткими бурыми пятнами белье. Надо бы застирать холодной водой, когда Азалия уйдет.

Я села на кровать, посмотрела на свои наспех забинтованные руки и подумала:

«А если она пронюхает о том, что случилось?!»

Хорошо, допустим, от Азалии и удастся скрыть. А на работе? Только-только забылась история в деканате, Ирка понемногу отошла от случая в кинотеатре. Хотя и сейчас нет-нет да и глянет вопросительно, с опаской. А уж если заподозрит, что я пыталась покончить с собой!..

Я вскочила и закружила по комнате. Итак, что мы имеем? Комната была заперта изнутри на задвижку. Никто (речь, разумеется, шла об Азалии!) проникнуть сюда и перерезать мне руки не мог. Да и потом, я почувствовала бы боль! Несмотря на успокоительное, без которого уже просто не могла, спала я чутко.

Успокоительное… Может, это побочный эффект? Что-то вроде лунатизма? Я полезла в сумку, схватила инструкцию и стала вчитываться в мудреные медицинские термины.

Не вызывает привыкания – ну с этим можно и поспорить. Продается без рецепта, ни в каких «Списках Б», или как там это называется, не значится. Нет, таблетки ни при чем. Хотя с ними пора заканчивать. Не хватало превратиться в наркоманку.

Идем дальше. Допустим, я порезала себе руки сама, во сне. Но тогда рядом с кроватью или по крайней мере в комнате должен быть нож. Или бритва.

Я опустилась на четвереньки и стала внимательно осматривать пол возле кровати. Оглядела всю комнату, даже на полках и в шкафах посмотрела. Я всегда аккуратная, вещи не разбрасываю, все у меня на своих местах. И сегодня ничего не изменилось. Ножа или чего другого колюще-режущего не было.

Чертовщина какая-то.

Я посмотрела на часы. Скоро половина восьмого. Идти на работу в таком виде нельзя. Придется что-нибудь придумать, соврать. Пусть порезы хоть немного заживут, чтобы можно было обходиться без повязки. А позже я просто буду надевать кофточки с рукавами до кончиков пальцев. Авось, никто и не заметит.

Я услышала, как открылась и закрылась дверь в комнате Азалии. Та проснулась и прошествовала в ванную. Загудела душевая кабина, послышался звук льющейся воды. Скоро она уйдет на работу, можно будет спокойно позвонить на кафедру и договориться о паре дней за свой счет. Семен Сергеевич не откажет, он же и отпуск предлагал. Нужно только повод правдоподобный придумать.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонили на городской. Аппараты были почти в каждой комнате, и я почти машинально сняла трубку.

– Да.

В первую минуту подумала: какой-то хулиган решил подшутить. В трубке слышались не то шорохи, не то всхлипы, не то сдавленный смех.

– Да? – нетерпеливо повторила я. – Алло! Кто это?

– Это Зоя Васильевна! – Голос звучал незнакомо, неузнаваемо.

– Зоя Ва… Что случилось? Что-то с дядей Аликом? Ему хуже?

– Динуша, – женщина, похоже, пыталась подавить подступавшие рыдания, – Алик… Альберта больше нет.

– Как так – нет? – глупо переспросила я.

– Он умер. – Она перестала сдерживать слезы и тихо, безутешно заплакала.

– Этого не может быть! Как? Он не… Ему же стало лучше! – отчаянно закричала я, убеждая и себя, и Зою Васильевну, что случившееся – просто нелепая ошибка.

Жена (вдова?!) дяди Алика ничего не отвечала, только плакала. Так мы и проливали бесполезные слезы, каждая на своем конце трубки, и ничего было уже не исправить.

– Алло! – вдруг громко и внятно произнес женский голос. – Добрый день! Это Елена Васильевна. Сестра Зои. Дина, ты меня слышишь?

– Да, – придушенно отозвалась я. Нос был наглухо заложен.

– Альберт скончался ночью, то есть вообще-то вчера вечером. В полдвенадцатого. Видишь как! Папе твоему сороковины, а он вот…

– Отчего умер? Сердце?

– Оно, – шумно вздохнула громогласная Елена Васильевна. – С Зоей прямо не знаю, что делать. У нее самой сердечко пошаливает.

– Когда похороны? Завтра?

По мусульманским канонам усопшего полагалось хоронить по возможности быстро.

– Сегодня должны успеть. «Скорая» была, справки дали. Насчет кладбища и остального – помощников хватает. Обо всем договорились. Часам к двенадцати подходи.

Попрощавшись, я аккуратно положила трубку на рычаг. Долго сидела, позабыв убрать с телефона перевязанную руку, смотрела в одну точку. В дверь постучалась Азалия:

– Эй, ты там жива? – И прошла дальше по коридору.

Через некоторое время хлопнула входная дверь. Ключ дважды звонко повернулся в замке. Азалия отбыла на службу.

Я вытерла слезы, высморкалась. Встала и подошла к окну. Утро оставалось таким же хмурым и неприятным.

«Вот и не пришлось придумывать повод, чтобы на работу не ходить», – грустно подумала я и отправилась в ванную, чтобы наложить нормальную повязку.

Начала разматывать бинт на левой ладони. Странно, но руки больше не ныли. Наверное, таблетки помогли. Кровь, похоже, удалось остановить: повязка ею не пропиталась. Вот и славно. Одной проблемой меньше.

Размотав бинты до конца, я тупо уставилась на свою ладонь. Что за ерунда?! Я нервно хихикнула и пошевелила пальцами. Неудивительно, что боли не чувствовалось: кисти рук были ровными и гладкими. Ни жутких ран на запястье, ни следов от порезов на ладони, ни крови. Ничего!

Я быстро размотала повязку на правой руке, уже заранее зная, что следов утреннего суицидального кошмара не обнаружится и там. Как такое могло произойти? Как?! Я обхватила голову руками и застонала. Это не могло мне почудиться! Просто не могло! Боль, кровь, порезы – все было на самом деле!

Но тогда куда подевалось? Появление ран на руках выглядело бредом. Но еще большим бредом стало их исчезновение.

А может, это стигматы? Я читала об этом загадочном явлении, когда на телах людей, чаще всего глубоко верующих, сами собой появляются, а потом прямо на глазах затягиваются болезненные кровоточащие раны. Символы страданий бога. Например, у одной девочки были раны на кистях рук, ступнях и на боку, цепочка проколов тянулась по лбу, к тому же она плакала кровавыми слезами. Ученые объясняют это внушением, которому легко подвергаются эмоционально неустойчивые люди. Принял близко к сердцу муки Христа на кресте – и вот они, раны от гвоздей, копья и тернового венца!

Но какое отношение ко всему этому имею я? Ведь я же не религиозный фанатик, да меня и верующей можно назвать с большой натяжкой. К тому же раны были иного свойства.

Вдруг меня словно подбросило на месте. Белье! Если мне ничего не померещилось, на нем должны остаться следы крови!

Я бросилась обратно в свою комнату. С размаху ударилась локтем о косяк, взвыла от боли и, потирая многострадальную конечность, выволокла из угла ком белья.

Через пять минут, убедившись, что ни один сантиметр не ускользнул от моего взгляда, сдалась. Простыня, наволочка и пододеяльник были чистыми. Кровавые разводы отсутствовали.

Получается, галлюцинации. Самые настоящие видения. Воображение у меня всегда было сильное, однако никаких отклонений и болезненных странностей не замечалось. Я даже во сне не разговаривала. Просто до зевоты скучная заурядность психики! Поэтому и большой поэт из меня никогда не получится: наверное, для этого я слишком нормальна.

Я изо всех сил пыталась подавить смятение и страх, но получалось плохо. Сконцентрироваться, сообразить, что делать, не удавалось. Кто мне поможет? К кому обратиться за советом? Папы нет, дядя Алик тоже умер… Круг людей, которым я могла доверять, сузился до одного человека. Татьяны. Но и ее сейчас нет рядом.

Сейчас – наверное, впервые в жизни – я жалела, что так и не обзавелась подругами! Наверное, я не умею дружить. Для этого нужны две вещи: потребность и время, а у меня никогда не было ни того ни другого. Говорить с другой девочкой о косметике и шмотках было скучно. Закончилась помада, вышла из моды кофточка, износились джинсы – значит, надо купить новые. Пойди и купи – о чем тут говорить? Что обсуждать? А беседовать о сокровенном, делиться проблемами с кем-то посторонним мне казалось невозможным. Что касается времени, то мне куда интереснее было читать, мечтать и писать стихи. Держалась я особняком, вечно слыла высокомерной и замкнутой. Девочки в классе шептались за моей спиной, что я задавала да вдобавок с приветом. Мальчики тоже сторонились.

Позже, когда училась в Институте культуры и искусств, у меня, конечно, появились приятели. Мы помогали друг другу на семинарах и сессиях, мило общались на переменах и вечеринках, ходили вместе на дискотеки и в кино, «прошвыривались» по распродажам. Но там был особый контингент: каждый студент считал себя необычным и уникальным. Многие из кожи вон лезли, чтобы произвести нужное впечатление: старались выглядеть как можно эпатажнее, придумывали себе экстравагантные привычки, словечки. В сущности, нам не было друг до друга никакого дела. Прошло пять лет, отгремел выпускной – и мы напрочь забыли друг о друге.

Так что сейчас я была совсем одна, и надеяться мне не на кого.

Глава 9

В половине одиннадцатого я спустилась во двор и пошла к своей машине. Зарядил противный мелкий дождик. Похоже, надолго. Погода напоминала позднюю осень: голые деревья, сырость, серое небо, слякоть и грязные улицы. Я вспомнила, что когда в день похорон идет дождь, это вроде бы хорошо.

Два часа назад я позвонила на работу и, объяснив причину, попросила у Семена Сергеевича дни за свой счет. Он отреагировал как я и предполагала.

– Незачем сидеть без денег, – решительно заявил профессор, – придете и напишите заявление в счет будущего отпуска.

Сумму, которую получали лаборанты на кафедре, словом «деньги» можно назвать с натяжкой – любимая шутка Иры. Однако забота Семена Сергеевича меня тронула, я поблагодарила и пообещала так и сделать.

Пискнула сигнализация, машина приветливо моргнула фарами. Я забралась внутрь и кинула сумку на соседнее сиденье. Посидела минутку, собираясь с мыслями, завела двигатель. Точнее, хотела завести, но не смогла. Автомобиль не реагировал. В технике я разбиралась слабо, но до этого дня «Фольксваген» никогда не подводил, так что особой нужды вникать в детали не было.

Права я получила на втором курсе, с ходу сдала теорию и вождение и страшно гордилась собой. Папа подарил мне машину – юркий красный «Матиз». Через три года на смену ему пришел «Фольксваген», на котором я ездила и сейчас. За все время автомобиль ни разу не ломался.

Я вздохнула и вылезла из салона под дождь. Что за день такой? Заглядывать под капот не имело смысла: все равно я ничего не пойму.

– Что, соседка, не завелась? – раздался сбоку жизнерадостный голос.

Я обернулась. Сосед со второго этажа, переехал в наш дом пару лет назад. Разговорчивый Олег быстро со всеми перезнакомился, да вдобавок успел жениться на дочери известного стоматолога Осипова, который жил этажом выше. Я часто видела Олега: парень в любую погоду утром и вечером бродил по двору, выгуливая любимую таксу. Сейчас, правда, был без собаки и направлялся к своему «Форду»

– Да, барахлит что-то.

– Давай гляну, – предложил он. – Капот открой. Бензин-то не забыла залить?

Многие мужчины полагают, что женщина, садясь за руль, превращается в полную кретинку. Я подавила раздражение (человек помощь предлагает, а мог бы и мимо пройти!), тоже выдавила из себя смешок и ответила, что не забыла.

Минут десять Олег что-то высматривал, трогал, изучал. Насупив брови, бурчал под нос, почесывал подбородок. Я, набросив капюшон, жалась рядом. Наконец сосед вынес окончательный вердикт:

– С машинкой все в порядке! Я, конечно, не автослесарь, но кое-что смыслю. Непонятно, почему не едет.

– Но ведь если не едет, значит, что-то не так?

– По логике, да. Но я тебе говорю: нормально с ней все. Должна ехать. Хотя шут ее знает… Сходи в автомастерскую. Тут недалеко, через три дома. Знаешь где?

– Знаю, – кивнула я. – Придется, наверное, сходить.

– Пусть тоже глянут. Тебя, может, подвезти? В какую сторону едешь?

Я назвала улицу.

– Здесь недалеко. Шесть или семь остановок на автобусе. Доберусь, спасибо.

Настаивать он не стал, но предложил:

– Давай-ка хоть до остановки подброшу. Погода-то…

Отказываться было неудобно, да и мокнуть под дождем не хотелось.

В салоне «Форда» удушливо пахло чем-то сладким. Я непроизвольно поморщилась, и Олег, заметив это, пояснил:

– «Вонючку» новую взял. Запашок не айс, да? Не угадал! Башка от него трещит. Но не выкидывать же! Денег жалко!

Я улыбнулась в ответ, про себя удивляясь загадочности Олеговой души. Выходит, денег жальче, чем «башки»?

Сосед водил машину агрессивно: подрезал других, тормозил рывками и не обращал внимания на ограничения скорости. Хорошо, что не придется долго с ним ехать. Уж лучше на автобусе.

Олег довез меня до остановки, помахал рукой, посигналил на прощание и умчался прочь, стремительно набирая скорость. К счастью, автобус подъехал быстро и был полупустым. Я прошла в конец салона и села на одно из последних сидений, из тех, что расположены выше остальных. Ко мне сразу же заспешила пожилая кондукторша, нараспев произнеся традиционную мантру: «За проезд оплачиваем, кто вошел!»

Я вытащила кошелек, отсчитала нужную сумму, вложила в смуглую ладонь женщины и отвернулась к окну. Некоторое время отрешенно смотрела на проплывающие мимо дома и ни о чем не думала. Какая-то непонятная душевная вялость: сейчас я даже не чувствовала боли от потери, хотя и очень любила дядю Алика. Наверное, то, что испытала после смерти папы, приглушило остальные эмоции.

Однако дело было не только в этом. Существовали вещи, о которых стоило бы побеспокоиться. Но размышлять о них было страшно, и я сознательно старалась прогнать от себя мысли, запереть их в глубине сознания. Лучше уж бездумно пялиться в окно, чем искать ответ на вопрос, почему я вдруг стала грезить наяву.

Автобус остановился, меня резко качнуло вперед. В салон вошли сразу несколько человек. Более расторопные уселись на свободные сиденья. Те, кому не хватило места, уцепились за кожаные ремешки и словно повисли в пространстве. Кондукторша оживилась, резво сползла со своего насеста и поспешила к вновь прибывшим, творя по пути свое заклинание.

Я равнодушно следила за всеми этими перемещениями. На секунду сомкнула веки, а когда подняла, поймала на себе пристальный взгляд кондукторши.

«Чего она хочет? Я же оплатила проезд».

Ладно, мало ли… Я отвела глаза, но потом не выдержала и снова глянула на кондукторшу. Та упорно сверлила меня взглядом. На голове у женщины была синяя вязаная шапка, губы обильно намазаны сиреневой помадой. Красивый оттенок делал немолодое лицо кондукторши еще более старым и блеклым. В позе ее было нечто необычное, но я никак не могла сообразить, что именно. Тетка стояла возле своего кресла с надписью «Место кондуктора», рядом со средней дверью. Крепко держалась за поручень, широко расставив ноги, чтобы не упасть.

«Голова! – вдруг дошло до меня. – Ее голова повернута не в ту сторону. Она не может смотреть на меня, если стоит вот так!».

Некоторое время я глядела на женщину почти без эмоций. Олимпийское спокойствие, очевидно, было защитной реакцией и без того истерзанного мозга.

Но уже спустя пару секунд оборонная линия лопнула, и понимание того, что меня насторожило в облике кондукторши, обрушилось на меня, как ледяной сугроб. Я встречала в книгах выражение «похолодеть от ужаса», но только в эту минуту поняла, что оно означает. Тело будто погрузили в ледяную воду, руки и ноги закоченели, и нет возможности пошевелиться.

У кондукторши, обычной женщины в стареньком пуховике и разбитых сапогах, была свернута шея. Она стояла спиной ко мне, но при этом смотрела прямо на меня, вывернув голову на 180 градусов. Такого поворота не мог выдержать ни один живой человек! И тем не менее…

«Это очередная фантазия! На самом деле ничего нет!»

Я крепко зажмурила глаза и попыталась убедить себя, что ничего не происходит. Но в какой-то жуткий миг мне вдруг показалось, что женщина с вывернутой шеей внезапно оказалась рядом, приблизив ко мне лицо, и я поспешно распахнула глаза.

Ничего не изменилось. Кондукторша стояла там же. Теперь в ее взгляде сквозила ухмылка. Я осторожно покосилась на соседей слева и справа. Дамочка в голубом пальто увлеченно говорила по телефону, прикрывая рот ладошкой. Молодая пара миловалась, не замечая ничего вокруг.

Я снова перевела взгляд на кондукторшу: та по-прежнему стояла и смотрела. Вот только возле нее… Не сдержавшись, я ахнула.

Молодой человек, оторвавшись от своей подружки, удивленно обернулся. Проследил за моим остановившимся взглядом и, не заметив ничего необычного, вернулся к прерванному занятию.

Теперь в упор на меня смотрели уже двое: к кондукторше присоединился мужчина средних лет, так же стоявший ко мне спиной.

«Так не бывает! Мне просто кажется!» – беспомощно уговаривала себя я, а тем временем головы всех сидящих в салоне пассажиров стали медленно поворачиваться. Синхронность движений была настолько слаженной, что в какой-то момент я даже перестала бояться, просто наблюдала.

Плечи оставались неподвижными, головы поворачивались бесшумно и плавно, и каждый, обернувшись, обращал взор на меня. Молодые и старые, красивые и не слишком симпатичные, мужчины и женщины, дети и подростки – все они теперь буравили меня взглядами. На разных лицах застыло одинаковое выражение злой радости. Как будто эти люди смеялись надо мной, но при этом за что-то ненавидели.

А еще, почувствовала я, они меня хотели. К влечению и сексу это не имело никакого отношения. Они хотели меня забрать. Откуда взялось это понимание и куда именно забрать, я понятия не имела.

Вместе с тем часть моего сознания была убеждена, что в реальности ничего не происходит, все это только в моем воображении. На самом деле обычные люди спокойно едут по обычным делам.

Я стиснула руки и до боли сжала челюсти. Нужно выбраться отсюда. Срочно. Выйду из автобуса, и все сразу прекратится. Набравшись храбрости, медленно, на негнущихся ногах, я поднялась с места. Спустилась на ступеньку ниже. Потом еще на одну. Остановилась, вцепившись в поручень.

Внутри все звенело от напряжения и страха. Казалось, плотоядно смотревшие существа становились ближе, медленно, почти незаметно пододвигались ко мне. Блестевшие злобным лукавством глаза таращились с вывернутых голов. Может, они выжидают момент, чтобы наброситься?

Передо мной была задняя дверь автобуса. Как только он сделает остановку, я буду готова выскочить.

– Сейчас выходите? – спросили сзади, и я едва не завопила от неожиданности. Резко обернулась и уставилась на парня, не в силах выдавить ни звука. По-своему расценив мой ошарашенный вид и молчание, его девушка хихикнула:

– Нет, просто постоять решила! Чего спрашиваешь? Сам не видишь?

«Что со мной не так?!»

Парень и его смешливая девчонка вели себя как ни чем не бывало. А я продолжала стоять под прицельным огнем нечеловеческих взглядов.

Прошла целая вечность, прежде чем автобус остановился. Еще немного, и я бы не выдержала. Безумие было так близко, что до него можно дотянуться рукой. Соскользнуть и больше никогда ни о чем не беспокоиться. На краткое мгновение даже захотелось испытать это состояние, поддаться искушению, но тут автобус затормозил.

Двери распахнулись, и я кинулась обратно в нормальный мир.

Когда автобус отъезжал от остановки, я решилась глянуть на окна и увидала в одном из них кондукторшу. Она энергично спорила с каким-то гражданином, размахивая руками и тряся головой, анатомически правильно сидящей на короткой шее. Сиреневый рот открывался и закрывался, и женщина походила на рыбу в аквариуме. Вокруг сидели и стояли абсолютно нормальные люди. Автобус фыркнул и уехал. Через минуту его место занял другой. В него бодро устремились утомленные ожиданием люди.

Но я осталась стоять на месте. До нужной остановки так и не доехала, но это не имело значения. Я сомневалась, что в ближайшее время рискну воспользоваться общественным транспортом.

Глава 10

Асадовы жили в красном пятиэтажном доме с круглыми застекленными балкончиками, симпатичными башенками и подземной парковкой. Аккуратный дворик с детской площадкой был обнесен ажурным кованым забором. В подъездах – горшки и кадки с живыми цветами, кодовые замки и вышколенные консьержи.

Один из них смерил меня изучающим взглядом и холодно осведомился:

– Вы к кому, девушка?

Видок у меня и впрямь был тот еще. Перчатки забыла в автобусе: сняла и, видимо, уронила – до них ли было? Сапоги грязные, на светлом пальто – бурые разводы: наверное, задела о бок автобуса, когда выпрыгивала из него.

– К Асадовым. – Я постаралась ответить с достоинством. И добавила извиняющимся тоном: – У меня машина сломалась.

Консьерж смягчился: разумеется, он был в курсе кончины дяди Алика. Должно быть, родственница, решил он. Горе у человека, а тут еще и поломка автомобиля.

– Проходите, пожалуйста. Третий этаж, квартира…

– Спасибо, я знаю, – мягко перебила я. – Не беспокойтесь.

Народу было – не протолкнуться. Я хотела прийти пораньше, пока не собрались все желающие ехать на кладбище, но опоздала. Замерла в дверях, раздумывая, как подойти и попрощаться, не привлекая к себе лишнего внимания.

Из кухни вышла Зоя Васильевна. Лицо ее было красным и опухшим от слез. Сзади тенью шла Елена Васильевна, озабоченно поглядывая на старшую сестру. Они были похожи друг на друга, но сейчас Зоя казалась высохшей, сморщившейся, будто из нее разом выкачали воздух и осталась только оболочка.

Вдова увидела меня и подошла. Ничего не говоря, обхватила руками и снова заплакала. Люди вокруг задвигались, завздыхали. Кто-то громким шепотом подтвердил: «Да-да, это его дочка». Я осторожно обняла Зою Васильевну и, глядя поверх ее плеча, одними губами спросила у Елены Васильевны:

– Можно попрощаться?

Та поняла, кивнула и, отстранив сестру от меня, ласково, как маленького ребенка, принялась ее уговаривать:

– Зоинька, пойдем, моя золотая. Девочке надо проститься. Ты же знаешь, сейчас молиться будут, потом ему лицо закроют…

Елена Васильевна повела сестру в глубь квартиры, на ходу махнув рукой: иди, мол. Я тихонько пошла в гостиную.

Покойный лежал на столе посреди большой комнаты. Вокруг него и вдоль стен стояли и сидели на стульях незнакомые мне люди, на головах у всех – тюбетейки. Я подошла ближе, боясь взглянуть в мертвое лицо: было страшно увидеть, что сотворила с дядей Аликом смерть.

Но опасения оказались напрасными. Казалось, он на минутку прикорнул и вот-вот должен проснуться. Лицо было умиротворенным и даже благостным. Следы тяжкой болезни исчезли, морщины разгладились, щеки порозовели.

Папа был совсем не таким: выглядел изможденным, исстрадавшимся. Между бровей пролегла глубокая складка, лицо пожелтело, нос заострился. Губы плотно сжаты, как будто он хотел сказать что-то, но в последний момент передумал.

Я приблизилась к телу дяди Алика и легонько погладила его. Наклонилась, поцеловала холодную щеку. Мне казалось, что плакать я не буду, но слезы потекли, как только переступила порог комнаты.

«Детка» – так всегда называл меня дядя Алик. Сейчас я и вправду чувствовала себя маленькой девочкой, которая заблудилась и не знает, как поступить, у кого искать защиты.

Меня тронули за плечо, я обернулась. Пожилой человек с аккуратной бородой клинышком, наклонившись к моему уху, тихо проговорил, что уже пора, мне следует выйти из комнаты. Я кивнула и, бросив последний взгляд на тело дяди Алика, сделала шаг к двери. Да так и застыла на месте.

Покойный смотрел на меня. Голова чуть повернута вправо, губы раздвинуты в подобии улыбки. Глаза широко открыты, и во взгляде столько ненависти, что у меня зашлось сердце. Я никогда в жизни не видела у дяди Алика такого взгляда. Он просто не способен был на столь мощное проявление злобы.

Я дико огляделась по сторонам: окружающие вели себя как раньше. Никто не замечал того, что виделось мне. Пожилой мужчина, все еще стоя возле меня, вопросительно смотрел – ждал, когда нервная девица покинет комнату. Остальные начали переглядываться, проявляя нетерпение: чего она застыла и не выходит? Я бы и хотела бежать отсюда куда подальше, но взгляд покойного невидимой нитью тянулся ко мне и удерживал на месте.

То, что я чувствовала в эти минуты, сложно было назвать страхом. За последние сутки я уже почти потеряла способность бояться и удивляться чему-либо. Мне казалось, что я одновременно существую в двух мирах: нормальном и зазеркальном, где возможно всякое, как на картине Сальвадора Дали. Было похоже, что я постепенно покидаю наш мир, перемещаясь в потусторонний. Меня все глубже затягивало в нереальность, и сил для сопротивления почти не оставалось.

Почему так происходит? Возможно, потому, что иная, запредельная вселенная существует, и по каким-то неведомым причинам иногда открывается избранным.

А возможно, просто потому, что я психически больна.

И то и другое – ужасно.

– Послушайте, – обратился ко мне другой мужчина, – мы понимаем ваше горе, но и вы должны понимать…

Он говорил, но я уже не слышала. Потому что в комнате раздался другой голос, хорошо знакомый, но сильно искаженный.

– Детка, детка, – проквакало нечто, при жизни бывшее Альбертом Асадовым, – папаше-то привет передать? А уж он как ждет, как ждет… Мы оба ждем! Недолго осталось, совсем недолго!

Существо захихикало, закряхтело, завозилось в своем коконе. Руки двигались, силились выпутаться и дотянуться до меня. Правая ладонь уже выпросталась и шевелилась, похожая на бледную рыбину. Голова приподнялась, и изо рта потекла густая темная жидкость. Остро запахло гнилью.

Я почувствовала, как кто-то сзади ухватил меня за локоть, и завопила, как никогда в жизни. Кричала, разрывая связки, а труп заходился мерзким хохотом, неуклюже приподнимаясь и усаживаясь на столе.

Это было последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание.

Очнулась в незнакомой комнате. Пахло нашатырным спиртом, валерианой и еще какими-то медикаментами. Приоткрыла глаза, но тут же закрыла снова. Интересно, где это я? Что произошло? Похоже, придется вставать, хотя и не хочется: слабость нестерпимая. Будто всю ночь вагоны разгружала.

Я облизнула губы и снова с трудом разлепила глаза. Возле окна сидела незнакомая пожилая женщина в очках и читала книгу. На ней было цветастое платье, кружевная шаль и черный платок.

Черный… Траурный… Я вспомнила. О господи! Лучше бы и не приходила в себя.

– Здравствуйте, – прошептала я, преодолевая боль в горле.

Женщина вскинулась, отложила книгу, засунув между страниц очки, и подошла к кровати.

– Проснулась? И слава богу!

– Где я? Я… упала в обморок?

Женщина оказалось словоохотливой и, не дожидаясь наводящих вопросов, подробно поведала, что произошло. Она соседка из двадцать шестой. Антонина Федоровна, можно тетя Тоня. Все уехали на кладбище, а ее оставили присмотреть за мной, потому как мне стало плохо. Я зашла попрощаться с покойным, стояла-стояла, да вдруг закричала и упала.

Вызвали «Скорую». Врачи сказали, глубокий обморок из-за шока и потрясения. В этом месте соседка прервала рассказ и сочувственно вздохнула, давая понять: она в курсе, что я недавно похоронила отца.

Врачи укол сделали да уехали. Сказали, отдыхать надо. Не нервничать.

«Да уж, – усмехнулась я про себя, – не нервничать сейчас легче легкого».

– Спасибо вам. Домой пойду. – Я попробовала сесть. Голова слегка кружилась, тело ломило. Лицо горело, как при высокой температуре.

– Да у тебя жар! – Тетя Тоня положила ладонь мне на лоб. – Точно! Горишь вся!

– Простыла, наверное, – пробормотала я. – Ничего, отлежусь.

– Как домой-то доберешься?

Правда – как? Я нынче безлошадная. При мысли об автобусе меня передернуло.

– Ничего, такси вызову.

– Такси! Погоди, внуку скажу. Отвезет. Все одно дома сидит!

Внук тоже оказался парнем общительным и разговорчивым. Наверное, в бабушку. Всю дорогу развлекал пассажирку рассказами о последней сданной сессии. Говоря о своих подвигах, бурно жестикулировал и вертелся, мало обращая внимания на дорогу. Я вежливо улыбалась и время от времени вставляла «Надо же!» или «Здорово!» В руках сжимала сумку и пол-литровую банку малинового варенья, которая туда не поместилась.

– Пропотеешь – и утром как огурчик! – пообещала добрая тетя Тоня, вручая варенье.

Прежде чем идти к себе, я решила на всякий случай заглянуть к Татьяне. Вдруг та вернулась из командировки? Долго звонила в знакомую дверь, но никто так и не открыл. Может, позвонить?.. Но эту мысль я отмела сразу. Объяснить все, что происходит, по телефону невозможно. Нужно дождаться приезда подруги.

Едва переступив порог своего дома, я напоролась на Азалию. Та стояла, скрестив руки на груди, и насмешливо смотрела на меня.

– Как похороны? Чего такая растрепанная?

Я молча сняла сапоги и прошла мимо нее в кухню. Сунула в холодильник банку с вареньем, закинула в комнату сумку и направилась в ванную. Температура – не температура, но без душа никак. Требовалось смыть с себя этот чудовищный день. А там уж и чай, и малина, и аспирин в придачу.

Легла я рано, еще и десяти не было, и мгновенно заснула. Глубокой ночью, в третьем часу, внезапно пробудилась, как от толчка. Открыла глаза и уставилась в темноту. Голова была ясная, озноб прошел.

Что-то меня беспокоило… Это «что-то» имело огромное значение и многое объясняло. Во сне я поняла какую-то важную вещь, а пробудившись, не могла сообразить какую и с досады стукнула кулаком по подушке.

Помассировала пальцами виски, постаралась воскресить в памяти сон, но ничего не вышло. Мысль ускользнула, оставив после себя раздражающее ощущение недосказанности. Промучившись некоторое время, я снова уснула, а когда проснулась, было почти одиннадцать. В доме тишина: Азалия уже на работе. Мне бы тоже надо съездить в институт, написать заявление. И машину на ремонт загнать.

Однако автомобиль ремонтировать не потребовалось. Я на всякий случай попробовала завести двигатель, и машина послушно тронулась с места.

«Что с ней вчера случилось?» – почти безразлично подумала я.

Слишком много в последнее время вопросов, на которые нет ответов.

На кафедре меня встретили радушно, но слегка настороженно. Коллеги исподтишка поглядывали в мою сторону, а когда замечали ответный взгляд, поспешно отводили глаза. В брошенных украдкой взорах читались жалость и вроде бы даже испуг.

То ли Ира разболтала про случившееся в кинотеатре, то ли люди инстинктивно осторожны с теми, на кого валятся несчастья: вдруг это заразно?..

Покончив с формальностями, я попрощалась и спустилась в вестибюль.

– Динуша! – Ира, оказывается, пошла за мной. На Косогоровой был белый с черными вставками костюм, который делал ее похожей на пингвина. – Ты как… вообще?

– Отлично, – усмехнулась я.

Повисла пауза. Ирина вроде хотела что-то сказать и не отваживалась. Но потом все-таки рубанула:

– У врача так и не была? Не показывалась? Не обижайся, но сама подумай…

– Я не обижаюсь, – прохладно ответила я. – Ты кому-то рассказала про… ну про то? В кинотеатре?

– Ты что?! – вскинулась Ира. – Никому я ничего не говорила!

От сердца немного отлегло. Значит, просто показалось, что на меня смотрели как на экспонат кунсткамеры.

– У тебя горе. Отец, теперь дядя Альберт… Ты так реагируешь, это понятно! Но на себя посмотри! – Косогорова говорила торопливо, наверное, боялась, что я ее остановлю.

– Что со мной не так?

– Высохла вся, руки…

– Что с руками? – вздрогнула я.

– Они дрожат!

Это ладно. Я уж испугалась, вдруг на кистях видны шрамы от порезов.

– А волосы! Волосы! – не успокаивалась Ира. – Тебе же двадцать с копейками!

– Волосы-то тут при чем?

– Ты хоть видишь, сколько в них седины! – почти прокричала Косогорова.

Вахтерша строго глянула на нее из-под очков.

Я бросилась к зеркалу и чуть не заорала сама. Как я не заметила?! Утром смотрелась в зеркало, но ничего не увидела! В темных волосах тут и там змеились серебристые пряди. И как много!

– Разве ты не знала? Все сегодня увидели…

Так вот почему так смотрели!

– У тебя сильный стресс. Волосы за один день не могут поседеть! Это ненормально! Срываешься, в обмороки падаешь… Покажись врачу, пускай что-нибудь назначит! – Ира нервничала, вертела кольца на пальцах.

– Спасибо, что волнуешься за меня, – проговорила я.

Нестерпимо хотелось уйти отсюда, залезть в свою машину, остаться одной. Но приятельница не отставала, говорила и говорила, убеждая позаботиться о здоровье.

Наконец прозвенел звонок, Косогоровой надо было бежать: начался семинар. Мы наспех попрощались, и я с облегчением покинула институт.

Ни к какому врачу, конечно, не собиралась.

А вот краску для волос купить следовало.

Глава 11

Тот самый косметический магазин, сертификат которого мне подарили на кафедре ко дню рождения, был неподалеку от института. Я выбрала оттенок краски, максимально приближенный к моему естественному цвету, и направилась к кассе.

И снова какая-то мысль пощекотала меня, дразнясь и не давая себя поймать. Я упускала некую важную деталь. Какую, в конце концов?!

Выйдя из магазина, пропитанного ароматами духов, вдохнула полной грудью и направилась к машине. Хотела сесть за руль, но внезапно передумала. Закинула коробку с краской на сиденье, захлопнула дверцу. Здесь совсем близко – вглубь, во дворы. Проехать сложно, лучше прогуляться пешком.

Я решила сходить в церковь. Желание пришло неожиданно: раньше я никогда не ходила ни в мечеть, ни в христианскую церковь. Дома хранилась маленькая потемневшая икона, оставшаяся от мамы, которая была крещеной. Изредка я доставала ее с полки, вглядывалась в потемневшее от времени изображение. Чувствовала при этом только грусть по маме, ничего больше.

Веровала ли мама в бога? Я не знала, мы с отцом об этом не говорили. Был ли верующим он сам? Папа отлично знал историю религий – и православия, и мусульманства, и буддизма. Читал Библию и Коран. Помнил даты религиозных праздников. Но веры не было. Возможно, ее подорвал ранний уход жены. А может, не было и прежде.

Настоятельная потребность зайти в храм поразила меня. В какой именно, православный или мусульманский, не имело значения. Просто я знала, что неподалеку есть церковь, и направилась туда.

Церковь была выстроена не так давно: богатый человек решил пожертвовать на благое дело. Современная, из белого и красного кирпича, она горделиво сверкала новенькими золотыми куполами. Во дворике были разбиты круглые клумбы, стояли скамейки и урны.

Я медленно поднялась на высокое крыльцо. Служба закончилась, народу было немного. Внутри оказалось просторно и светло, горели свечи. Иконы были тоже новенькие, красочные. Впереди, под потолком, разноцветные лампочки образовывали надпись «Христос Воскрес!». Сейчас лампочки не горели.

Нерешительно помявшись у входа, я двинулась дальше. Что полагается делать в церкви? Наверное, надо купить свечки и поставить к иконам.

Слева и справа от входа располагались широкие прилавки. На них плотными рядами лежали книги, большие и маленькие иконы, распятия, крестики, цепочки и много чего. Торговля шла бойко. Девушка примерно моих лет выбирала колечко. Мужчина купил массивный серебряный крест и поинтересовался:

– Для автомобиля иконки есть?

– Конечно, – ответила молодая женщина в скромном светлом платочке и принялась показывать требуемое. Мужчина качал головой, перебирая образа и распятия.

– Что вам? – вполголоса деловито осведомилась другая продавщица. Я сразу не заметила ее, потому что она копошилась под прилавком и только сейчас вынырнула оттуда.

– Дайте свечки, пожалуйста.

– Выбирайте – по двадцать, тридцать пять или дороже?

Я купила три самые дорогие, не взяла сдачу и направилась в глубь церкви. Расставила свечки у образов. Постояла и посмотрела на иконы. Теперь я и сама не понимала, чего хотела от этого посещения. Надеялась на озарение? Ждала, что откроется истина, придет понимание, что со мной происходит?

Но ничего такого, разумеется, не случилось. Я вообще не ощущала здесь присутствия бога, какой-то святости или еще чего-то возвышенного. Обычное помещение, где на стенах висят красивые картинки, а сквозь аромат воска и ладана пробивается свежий запах краски. Да и прилавки эти…

Ненамоленное место, всплыло в памяти. А может, бог просто не захотел показать мне своего присутствия. С чего бы? Всю жизнь я о нем не вспоминала, а тут вдруг решила, что он явит себя по первому зову.

Так или иначе, зря пришла.

Из-за алтаря вышел священник в нарядном золотистом облачении. Он тоже был молодой, под стать церкви. Быстро зашагал к выходу, и из-под подола выглядывали белые кроссовки. Я развернулась и пошла следом.

Священник стоял на крыльце и беседовал с молодой парой. Судя по обрывкам фраз, речь шла о крещении младенца. Я начала спускаться по лестнице и вдруг споткнулась от неожиданности.

Что-то щелкнуло в моей голове, и я вспомнила то, что упускала из виду. Теперь я точно знала, что меня беспокоило. Вот тебе и озарение.

Я сбежала со ступенек, пытаясь привести мысли в порядок. Надо тщательно все обдумать, понять, действительно ли все это имеет важное значение.

Азалия знала, что дядя Альберт умер, хотя никак не могла этого знать! Вот что крутилось у меня в голове.

Когда Зоя Васильевна позвонила сообщить о его смерти, мачеха нежилась в ванной. Звонок был на городской телефон, но подслушать по параллельному аппарату она не могла. Душевая кабина телефоном не оснащена, переносных трубок в квартире нет. Телефонной розетки в ванной комнате – тоже. Выходит, возможность, что Азалия взяла стационарный аппарат и подключила там, исключалась.

Выйдя, она вскоре отправилась на работу. Я о смерти дяди Альберта с ней не говорила. Общих знакомых у Азалии и Асадова не было. Поэтому о его смерти ей никто сообщить не мог. Если и существовала такая вероятность, она была микроскопической. Вряд ли ее стоило принимать во внимание. Итак, знать она не могла.

И тем не менее знала!

Знала и встретила меня вопросом, как прошли похороны. А если вспомнить, что однажды пообещала, мол, дядя Алик пожалеет о своей болтливости…

Но ведь никакого отношения к смерти Асадова Азалия иметь не могла: он умер от сердечного приступа, это подтвердили врачи.

Все произошло так же, как с папой.

Бессмыслица, бред. Погруженная в свои мысли, я быстро шла мимо блочных пятиэтажек к своей машине. Что это за пустырь? Откуда он здесь взялся? Вроде бы раньше его не было. Или был? Нет, точно не было!

Я помнила, как проходила мимо дома, на углу которого располагалась парикмахерская с гигантскими ножницами на вывеске. Чуть поодаль возвышались несколько девятиэтажек. Я шла мимо детского садика и симпатичного двухэтажного здания из красного кирпича. Пересекла маленький парк с игровой площадкой для малышей – горки, лесенки и качели из разноцветного пластика – и оказалась возле церкви.

Но сейчас пейзаж был иным. Задумавшись, я не замечала ничего вокруг, а теперь изумленно озиралась по сторонам. Куда я умудрилась забрести? Пустырь окружали покосившиеся деревянные строения. Не то сараи, не то бараки. Пространство между ними поросло бурьяном. Двери многих построек сорваны с петель, окна выбиты. Всюду валялись железки, полусгнившие доски, автомобильные шины. Людей видно не было.

Неужели заблудилась? Но ведь шла по прямой, никуда не сворачивала. Да и не могло здесь быть ничего такого! За последние годы город изменился, превратился в миллионный современный мегаполис. Его активно застраивали жилыми небоскребами, офисными центрами, отелями, спортивными и торговыми комплексами. Прокладывали новые дороги и двухуровневые автострады. Прорыли метро, перечеркнули реку и озера новыми мостами. Институт, где я работала, находился близко к центру Казани, здесь не могли оставить такую безобразную язву!

Я сделала несколько шагов и остановилась. Нет, туда не пойду. Пустырь и эти домишки выглядели довольно зловеще. Лучше повернуть назад и спросить у кого-нибудь дорогу.

Повернула назад и обомлела. Дома исчезли! Не было ни детского садика, ни парка. Теперь передо мной зиял провалом огромный котлован, на другом берегу которого возвышался реденький лесок.

Как я сюда попала? И куда – «сюда»? Я прикрыла глаза и попыталась успокоиться. Тихо, тихо. Главное, не нервничать. Это одно из видений: раньше мерещились чудовища, теперь – незнакомое место. На самом деле я стою где-нибудь в парке, возле горок с качелями, и пугаю своим диким видом малышей и мамочек.

Но успокоиться не удавалось. Что, если на этот раз мне не удастся выбраться? Так и придется блуждать в этом непонятном мире и неизвестно кто будет бродить рядом?

Надо двигаться. Просто идти. Но это было тяжело. Я глянула под ноги: сапоги застревали в красноватой вязкой грязи. Я с трудом выдергивала ноги из противного месива и снова проваливалась по щиколотку. К тому же было ощущение, что жижа затягивает вниз. Трясина! Самая настоящая трясина!

В младших классах я прочла «А зори здесь тихие…», и самое сильное впечатление на меня произвела страшная смерть Лизы Бричкиной, которая провалилась в болото.

Я отчетливо представляла себе смертный ужас, когда грудь сдавливает свинцовая тяжесть и неоткуда ждать спасения. Невозможно пошевелиться, густая жижа заливается в широко раскрытый в крике рот. Я кожей, нутром чувствовала тоску Лизы, ее огромную жажду жизни. Как страшно умирать такой молодой и видеть рядом лишь угрюмые, склоненные к тебе деревья, похожие на участников похоронной процессии.

Разом вспомнив все это, я не удержалась и заплакала от страха.

– Мамочка, мамочка, – бормотала я, прижимая ко рту руки.

Сделала шаг – и он дался на удивление легко. Я поскользнулась, чуть не упала. Снова шагнула. Под ногами было грязно, но по крайней мере меня больше не засасывало вниз.

Зато теперь вокруг клубился туман. Молочно-белый и такой густой, что я не могла разглядеть вытянутую перед собою руку. Сразу стало холодно и сыро, словно я не шла, а плыла по воде. Пахло так, будто неподалеку протекала речка, были пруд или озеро. Мне даже послышался тихий плеск воды.

Туман казался живым. Теперь я знала, что уже не одна в этом ранее пустынном месте. Под ногами неведомого существа чавкала грязь. Оно перемещалось, оказывалось то слева, то справа. Хрипло, со свистом дышало и пристально наблюдало за мной. Выжидало. И было готово в любую минуту броситься, сомкнуть свои челюсти на моем горле. Я откуда-то знала, что оно было очень, очень голодным.

Я беспомощно крутила головой по сторонам, но ничего не видела.

«Не могу, больше не могу…» – вертелось в голове.

И снова, как тогда, в день папиных похорон, пришла мысль: быстрее бы уж. Только теперь я знала, чего именно ждала. Нужно было принять неизбежное. Если это должно случиться, так пусть уже случится. Не буду больше бегать, бороться, прятаться от судьбы. Я опустилась на грязную влажную землю, подогнув под себя ноги. Никогда в жизни мне не хотелось умереть, я ни разу не задумалась о самоубийстве, но сейчас почти просила смерти.

И в эту минуту раздался телефонный звонок.

Это был гимн жизни. Зов из привычного, реального мира с голосами прохожих, сигналами автомобилей, смартфонами, компьютерами. Того, где люди не попадают в несуществующие места, не проваливаются в трясины и не плутают в тумане, населенном невиданными тварями. Трясущимися руками я достала из сумочки телефон, нажала на кнопку.

– Привет, – беззаботно произнес Жан.

Я силилась ответить и не могла, только крепко сжимала телефон в одеревеневшей руке. Зубы стучали, как от холода. Закрыв глаза, слушала, как Жан зовет, вновь и вновь произносит мое имя.

– Девушка, вам плохо? – спросил кто-то.

Я подняла голову. Надо мной склонился пожилой мужчина в смешной шапочке, похожий на постаревшего Мурзилку.

– Вы больны?

– Да она пьяная! – уверенно сказала какая-то женщина.

– Нет, не похоже. Вроде одета прилично, – вступил в дискуссию кто-то третий.

– Может, «Скорую» вызвать? – предложил «Мурзилка».

– А то только неприличные пьют! Все пьют! Тем более молодежь! – не сдавала позиций женщина.

Я обнаружила, что сижу прямо на тротуаре, у входа в парк. В телефоне слышался голос Жана. Вокруг – ничего необычного, ни липкой грязи, ни пустыря, ни тумана. Только кучка граждан, активно обсуждающих, пьяна я или больна.

С трудом, пошатываясь, я поднялась на ноги. Старик в шапочке с готовностью подал мне руку.

– Вас проводить? Или врача вызвать?

– Нет-нет, у меня машина рядом. Спасибо, – слабо улыбнулась я и неверной походкой поспешила прочь. Стараясь не смотреть, как старик печально качает головой, провожая меня взглядом.

Глава 12

Уже из машины я перезвонила Жану.

– Аллилуйя! – с облегчением отозвался тот. – Что стряслось? Напугала до смерти… Звоню, зову.

И в этот момент я поняла, что сейчас все ему расскажу. Потому что больше некому. Татьяна, где ты?.. Я чувствовала себя одинокой и потерянной. Мне необходимо было поговорить с кем-то, кто хотя бы выслушает, а может, и посоветует что-то дельное. Не с Ирой же советоваться – у нее один ответ: «Иди к врачу». Но я была уверена, что дело вовсе не в болезни или стрессе.

Ладно, с Жаном мы, как ни крути, не чужие. Он, в общем-то, неплохой человек и вроде бы искренне переживает. Искренне ли? Пожидаев ведь актер. Однако выбирать не приходится. А у Жана, как сейчас говорят, креативное мышление. Нестандартный подход ко многим вещам, в чем я, к сожалению, убедилась на собственном опыте. Но в данной ситуации это, возможно, на пользу.

– Послушай, Жан, я…

Он умолк на полуслове: оказывается, что-то говорил.

– Я-то слушаю. А вот ты меня – нет, – слегка обиженно произнес он.

– Прости… У меня… кое-что произошло. В общем, появилась проблема. Вернее, не проблема, а… – Ох, как же тяжело! Я сбилась и уже жалела, что завела этот разговор.

– Тебе нужно выговориться, так? – спокойно спросил Жан.

Ура! Он и сам все понял.

– Так и есть. Мы можем поговорить?

– Забыла? Я предлагал, если что нужно, обращайся. В любое время.

«Все-таки какой он молодец! – Я против воли была растрогана. – Хотя и сволочь, конечно».

– Завтра? Часов в десять? Или у тебя репетиции?

– Не важно, что там у меня. Куда прийти?

– Давай встретимся в кафе на Гоголя. Возле твоего дома. Там не шумно. Мы часто туда ходили, – зачем-то сказала я, и голос опасно дрогнул. Дернул черт за язык! Только бы не заметил!

Жан, разумеется, не мог не заметить.

– Помню, Манюня. Как же глупо…

– Пожалуйста, не надо! Мне правда не до этого и… все позади.

– Просто это так похоже на свидание, – мягко и чуть виновато проговорил он.

Играет или вправду грустит о прошлом? Вечно с ним так: не поймешь что к чему.

– Нам было хорошо вместе. У меня никогда ни с кем не было таких отношений. Не сердись.

– Я не сержусь. И это не свидание, – отрезала я.

Не хватало разнюниться! Я ругала себя за безволие, потому что знала: между нами ничего и никогда быть не может. И обида велика, и любовь закончилась, и Жан никогда не изменится. Я переболела им и не собиралась начинать все сначала.

Так почему так ноет душа? Откуда эта глухая тоска?

После разговора я съездила на кладбище к дяде Алику: вчера туда не попала. Позвонила Зое Васильевне, чтобы узнать, как найти могилу, а та предложила съездить вместе. Мы положили цветы на заваленную венками и букетами могилу, поплакали, погоревали. О вчерашнем эпизоде Зоя Васильевна не упоминала. Возможно, попросту забыла: слишком погружена в собственное горе, чтобы обращать внимание на окружающих.

Попала домой я лишь поздно вечером. Когда отвезла Зою Васильевну домой, та ни в какую не хотела меня отпускать. Пришлось подняться, попить чаю, поговорить. Потом пришла с работы Елена Васильевна, которая некоторое время решила пожить с сестрой, и я смогла уйти.

Уже забравшись в ванную, с досадой вспомнила, что хотела покрасить волосы, но забыла краску в машине. Ладно, пес с ней, с краской. Можно и завтра. А лучше в салон сходить. В сердце кольнуло: Жан увидит меня такой страхолюдиной!..

Ну и пусть! Так даже лучше! Кто он мне, чтобы перед ним красоваться?

Утром специально надела простые джинсы, водолазку и светло-голубую куртку, волосы гладко зачесала в строгий пучок. Из косметики – только тушь и прозрачный бледно-розовый блеск. Не на свидание же, в самом деле!

В кафе, кроме нас, никого не было. Мы подошли к дверям одновременно. Жан пришел пешком – жил в соседнем доме. Если его и удивили мой измотанный вид и седина, он этого не показал.

Сам Пожидаев не изменился: был все так же хорош собой. Я снова невольно залюбовалась им. Высокий, широкоплечий, большеглазый, с густыми волнистыми волосами того редкого оттенка, который принято называть пшеничным. Лицо выразительное, с правильными чертами и ямочками на щеках. Единственным недостатком идеальной внешности был курносый нос, поэтому Жан терпеть не мог поворачиваться к кому-либо в профиль. Я и не заметила бы этого изъяна, но он сам однажды пожаловался мне на досадный промах природы. Ничего, в шутку говорил он, стану звездой – сделаю пластику. Впрочем, почему в шутку? Во всем, что касалось его персоны и обожаемой профессии, Жан был предельно серьезен.

Сегодня на нем был белый свитер с высоким горлом и серые джинсы. На мизинце красовалось кольцо с прозрачным камнем. Прежде я его не видела.

В заведении всегда царил полумрак, и на столах для клиентов зажигали маленькие свечки в круглых стеклянных подсвечниках. Мы, не сговариваясь, выбрали столик подальше от выхода, в самом углу, возле окна.

– Что будешь? – спросил Жан. – Есть хочу, как сто китайцев!

Он улыбнулся. Было время, когда за одну его улыбку я с готовностью отдала бы десять лет жизни.

У меня аппетита не было, но не сидеть же за пустым столом.

– Кофе со сливками, пожалуйста. И шоколадное пирожное, – заказала я.

Официантка послушно чиркнула в блокнотик и повернулась к Жану. В глазах сразу зажегся огонек. Девушки всегда на него реагировали.

«Я ревную?» – спросила я себя. И не смогла ответить.

Жан заказал греческий салат, отбивную с овощами и ананасовый сок. Он всегда и везде его заказывал.

Официантка ушла. Пожидаев поставил локти на стол, сцепил ладони и уперся в сплетенные пальцы подбородком. Его любимая поза. Взгляд получается интимный, глаза в глаза.

Что такое, в конце концов?! Сколько можно этих воспоминаний?

– Видишь, я изменилась, подурнела, – с места в карьер начала я, чтобы развеять свое размягченное меланхоличное состояние. – Не перебивай, пожалуйста! В то, что со мной происходит, сложно поверить, но уверяю тебя, я не тронулась умом и ничего не выдумываю…

– Многообещающее начало, – хмыкнул Жан, – но я в курсе, что ты не сумасшедшая.

Я прикусила губу, обдумывая, с чего начать. Нам принесли заказ. Жан немедленно принялся за салат. Я посмотрела в чашку с кофе и стала рассказывать. Старалась говорить спокойно, не слишком вдаваясь в детали, но против воли срывалась на эмоции. Рассказала про брак отца с Азалией, про ссору с папой, уход из дома и непростые отношения с мачехой. Потом перешла к событиям последних месяцев. Подробно описала свои видения. Поделилась подозрениями.

Жан слушал внимательно, не забывая при этом есть. То, что война войной, а обед по расписанию, был одним из немногих жизненных принципов, которые он соблюдал. К моменту, когда я закончила, перед ним стояла идеально чистая пустая посуда. Сама я к еде не притронулась, но, умолкнув, выпила залпом всю чашку. Кофе остыл, но это было неважно: в горле пересохло, хотелось пить.

– Да… Такого я не ожидал.

– Я сама не ожидала. Но это правда, – почти жалобно сказала я.

– Не сомневаюсь, – успокоил он. – Но что со всем этим делать?

– Только не надо посылать меня к врачам!

– И не собирался.

Жан опустил глаза и довольно долго молчал, а после выдал:

– Ты не думала, может, это что-то вроде порчи?

– Вроде чего? – опешила я. – Ты в это веришь? В колдовство, черную магию и всю эту чепуху? Или шутишь?

– Не такую уж чепуху, – возразил Жан. – И я не шучу. Сейчас многие верят. На свете множество необъяснимого.

– Да, но… Это средневековье какое-то.

– Ты и сама нечто подобное предполагала, – проницательно заметил он. – Давай рассудим. Тут можно подумать только на две вещи. Либо ты сбрендила… Не надо сверкать глазами, я не говорю, что сам так считаю. Либо кто-то тебя изводит.

– Кто?

– Не придуривайся. Твоя Азалия.

– Она не моя. Хорошо, но зачем? И как она это делает?

– Не важно зачем. И черт ее знает как. Важно, каким образом все прекратить.

– Скоро она уедет, может, нужно просто подождать…

– Ага! – Жан хлопнул ладонью о стол. – И что от тебя останется через месяц?

Возразить на это было нечего.

– Надо что-то делать, и быстро!

Мне внезапно подумалось, что Пожидаев сейчас предложит переехать и пожить у него. Если он заговорит об этом, я соглашусь? Но, как выяснилось, он заговорил о другом.

– Нужно обратиться к знающим людям.

– К священнику? Да я же не верующая и…

– Нет же! – досадливо перебил он. – Надо идти к экстрасенсам или как там их…

– Что? – От удивления я даже рассмеялась. – К кому? Искать по объявлениям потомственную гадалку Фатиму или ясновидящую Марию? Не хватало еще с аферистами связываться!

– Не надо никого искать. Я знаю такого человека, – спокойно сказал Жан.

– Что? – Я вытаращила глаза. – Как это – знаешь? Откуда?

– Спокойно, Маша. Я Дубровский. Наша редактор, Светлана… Не думай даже, у меня с ней ничего нет.

– Я и не думаю. Мне без разницы.

– Так, на всякий случай. Чтобы ты себя не накручивала. Ей лет сто. Или сто пятьдесят. Но баба умная. Старой закалки. Журналисткой работала, несколько пьес написала. Короче, она рассказывала – под водочку, ясное дело! – про свою подругу. Жанну. Эта Жанна переводчицей работает. Заметь, с японского. Так вот, она – самый настоящий экстрасенс. Говорит, к ней очереди выстраиваются! Кто только не ходит. – Он выразительно показал пальцем на потолок. – Но попадают только через своих. По рекомендации.

– Ну не знаю… Никогда к таким не ходила.

– Все когда-то бывает в первый раз.

Если он ляпнет про наш с ним, точнее, мой первый раз, я его ударю.

Но Жан ничего такого не сказал.

– Подумай, что ты теряешь? Или у тебя есть другие варианты?

– Нет конечно.

– Вот именно. А вдруг поможет? Попробовать стоит! Мне что, волоком тебя тащить?

Отчего он так настойчив? Это странно… Хотя в глубине души мне нравилось, что Пожидаев за меня переживает.

– Хорошо, уговорил. Почему нет? Схожу к этой чудо-Жанне.

– Вот и умница. Прямо при тебе Светлане позвоню. Пусть устроит встречу.

Он достал телефон и принялся искать нужный номер. Я слушала, как Пожидаев разговаривает со «столетней» редакторшей, и думала: почему природа так несправедлива? Бедному филологу Илье и на ноготок привлекательности не досталось, зато у Жана – перебор.

Но мало того, что красив, окаянный, так еще и каждой умеет дать понять, что она единственная и самая желанная. Неважно, кто она, сколько ей лет. И ведь клюют! Бьет без промаха, как снайпер. А уж когда бедолага попадется… Единственное, что можно сделать, – не влюбляться. Использовать его, как он использует тебя. Играть, как играет он. К сожалению, у меня не получилось.

Неожиданно проснулся аппетит, и я с удовольствием доела свое пирожное. Оно оказалось свежее и вкусное.

Закончив разговор, Жан убрал мобильник.

– Все, Светлана сейчас позвонит Жанне, а она – тебе.

– Мне? Вот так… сразу?

– А зачем устраивать игру в испорченный телефон? Сама с ней договоришься.

Больше говорить было не о чем. Жан выслушал, посоветовал и даже помог. Надо вставать и идти. Но не хочется!

Говорят, бывший любовник – как домашние тапочки. Тепло, привычно, удобно. Правда, с Пожидаевым спокойно не было никогда. Но сейчас я впервые за долгое время почувствовала себя защищенной. Кто-то взялся решить мои проблемы. Помочь. Хотя и чудно, что это оказался именно Жан.

Однако надо идти. Я позвала официантку.

– Ты уходишь? – Казалось, он огорчился. И это было приятно.

– Да, пойду. У тебя ведь тоже, наверное, дела.

– Нет у меня никаких дел. – Он прямо смотрел мне в глаза, и я не могла понять, что читается в этом взгляде.

Официантка подошла и спросила, как мы будем платить: вместе или по отдельности. Мы ответили хором:

– Вместе, я заплачу, – сказал он.

– По отдельности, – проговорила я.

Официантка улыбнулась.

– Что за глупости? Я не могу тебя угостить?

– Это не свидание, – напомнила я. Жан хотел сказать еще что-то, но я с улыбкой прервала: – Хотя, если уж тебе так хочется, можешь заплатить.

Он выразительно закатил глаза, отсчитал нужную сумму.

Больше тянуть было некуда. Но мы продолжали сидеть за столиком.

– Чего мы ждем?

Сказала – и почувствовала себя глупо: как будто намекаю ему на что-то! Я рывком поднялась со стула. В сумке заныл телефон.

– Добрый день, меня зовут Жанна, – раздался низкий, хорошо поставленный голос. – Вы Дина?

Жанна! Со всеми этими сердечными переживаниями я почти забыла, что дама-экстрасенс должна позвонить! Мы договорились встретиться через час: как выяснилось, завтра она куда-то уезжает и ее долго не будет в Казани. Женщина объяснила, как до нее добраться, попросила не опаздывать и повесила трубку.

Глава 13

До спального района, где экстрасенс назначила мне встречу, я добралась быстро: уже через тридцать минут нашла нужную улицу. Дом номер сорок оказался типовой девятиэтажкой, построенной в девяностые по программе ликвидации ветхого жилья.

Трущобникам тогда вместо убогих комнатенок в двухэтажных халупах с удобствами во дворе бесплатно выделяли квартиры в высотных домах. Старые домишки безжалостно сносили, центральные улицы, на которых чаще всего и находились трущобы, застраивали новыми зданиями.

Большинство новоселов радовались до полусмерти, оказавшись на новом месте. Особенно выиграли те, на чьих метрах было прописано много душ, поскольку жильем оделяли исходя из норматива двенадцать квадратных метров на человека. Счастливчики получали квартиры побольше, иногда и не одну, а несколько.

Конечно, не обходилось и без перегибов. Непонятно как в разряд трущоб порой попадали вполне крепкие и ухоженные дома, хозяевам которых совершенно не хотелось выезжать из центра Казани и перебираться на выселки. Они пытались доказывать свое право жить там, где им хочется, но их особо не слушали. А старинные дома, откуда выгоняли правдоискателей, незаметно оказывались в собственности шустрых граждан, которые быстро находили им применение.

Жанна жила на пятом этаже. Лифт не работал, криво висящая табличка, покрытая слоем пыли, возвещала, что он на ремонте. В подъезде пахло кошками и сыростью.

Неужели люди «сверху» не гнушаются ходить сюда? Одно из двух: или она сама к ним выезжает, или работает настолько профессионально, что к ней хоть куда пойдешь.

Дверь была приоткрыта: очевидно, меня ждали. Я заглянула в прихожую, громко поздоровалась, представилась и на всякий случай добавила:

– Я от Светланы.

С Жаном мы попрощались скомканно и сухо. Неуместный романтический флер растаял, зато вернулся страх, не дававший мне спокойно жить. Я нервничала перед встречей с гадалкой, он выглядел смущенным и вроде бы виноватым. С чего бы? Времени поразмышлять не оставалось, я пообещала рассказать, как все пройдет, и умчалась на встречу с Жанной.

В зеркало заднего вида я видела, что Пожидаев некоторое время стоял и смотрел вслед моему «Фольксвагену», потом развернулся и пошел по направлению к театру.

Однокомнатная квартира, где я оказалась, выглядела нежилой. В ней почти не было мебели, лишь пара стульев, диван, стол и кресло. Окна прикрыты плотными занавесками, отчего в комнате загадочный полумрак. Вероятнее всего, Жанна специально снимает это помещение, чтобы принимать клиентов. Экстрасенс тут же подтвердила мои мысли. Она вышла откуда-то сбоку, по-видимому из кухни, и сказала:

– Хорошо, что пришли пораньше. Располагайтесь. Как видите, обстановка спартанская. Я не живу здесь, только принимаю. Дома это невозможно: энергетика у людей разная, а у меня семья. Сами понимаете.

Я не вполне понимала, но робко кивнула. Жанна устроилась на диване и жестом указала на кресло напротив. Я послушно села, с любопытством поглядывая на хозяйку.

Экстрасенс оказалась вполне обычной женщиной. Никакого демонизма во взоре, никаких чудаковатостей в одежде. Элегантный брючный костюм, коричневые туфли на высоком каблуке, минимум косметики, свежий маникюр. Правда, пальцы унизаны кольцами с массивными камнями, а на тонких запястьях болтаются с десяток браслетов, но это можно объяснить экстравагантным вкусом.

Жанна молчала, внимательно вглядываясь в мое лицо. Мне стало не по себе, и я заерзала в кресле. Пауза затягивалась. Видимо, гадалка ждет объяснений? Я открыла рот, чтобы рассказать, зачем пришла, но женщина опередила меня:

– Мне нужно взять вас за руку. Разрешите?

Я торопливо протянула ей обе руки.

Минут через пять Жанна выпустила мои ладони, встала, обошла кресло, оказалась за моей спиной. Коснулась лба, висков и затылка. Некоторое время стояла, обхватив мою голову прохладными пальцами. Потом вздохнула и вернулась на место. Закурила тонкую сигарету и буднично проговорила, перейдя на «ты»:

– Теперь все тебе расскажу.

– Вы не спросите, почему я пришла?

– Я и так это знаю. Теперь пришло время узнать тебе.

Признаюсь, я была заинтригована, но не слишком верила происходящему. Если она заговорит о венце безбрачия или о чем-то подобном, надо прощаться и уходить.

– Ведьма тебя морочит, отсюда и страхи, – обронила Жанна и монотонно продолжила: – Видишь то, чего на самом деле нет. Началось это примерно месяц назад. Может, немного меньше. Ты потеряла кровного родственника. Мужчину старше тебя. Видимо, отца. Умер быстро, не мучился. Потом вторая смерть, совсем недавно. Опять мужчина. Но не родственник и не любовник.

Я потеряла дар речи. Такого я не ожидала. Однако обмана быть не могло. Жан звонил Светлане при мне и ничего не объяснил, сказал просто, что хорошей знакомой нужен совет. Правда, теоретически мог перезвонить позже и все рассказать, но зачем ему это? Никакого смысла, никакой выгоды. Для чего Пожидаеву сложный многоступенчатый заговор с привлечением других людей? Впечатление произвести? И потом, он сам узнал обо всем пару часов назад. У него просто времени не было подготовить Жанну, найти эту квартиру…

– Не веришь? Твое право, убеждать не стану. Но знай, фокусов я не показываю. Просто считываю информацию, которая у тебя вот тут! – Она легонько постучала себя по лбу. Браслеты мелодично звякнули. – Все именно так, как я и сказала.

– Вы правы, – проговорила я. – Так и есть. Папа умер, дядя Альберт умер. А я живу как в фильме ужасов.

Неожиданно захотелось плакать. Я глубоко вздохнула и принялась часто моргать, но слезы все равно потекли. Жанна не делала ни малейшей попытки успокоить меня, только смотрела долгим, сочувственным взглядом, и под лучом этого взгляда мне становилось спокойнее. Когда слезы иссякли, я спросила ломким голосом:

– Что же мне теперь делать?

– Ворожея – вдова твоего отца, но не твоя мать. Хочет извести и изведет. Если ей не помешать.

– Зачем?

– Деньги, – пожала плечами Жанна. – Всегда только деньги. Ей нужно, чтобы тебя не стало. Черная ведьма хочет отправить тебя за матерью и отцом. Сводит с ума. А потом сделает так, что ты сама захочешь умереть.

Голос, произносящий эти слова, звучал невозмутимо и невыразительно. Экстрасенс была поразительно хладнокровна: никакой патетики, никакой экзальтации. Верно, ей часто приходилось сталкиваться с такими вещами. Я окончательно, безоговорочно поверила ей. Даже немного успокоилась.

– Как я могу ее остановить?

– Сама никак. Но я тебе помогу. Начнем прямо сегодня. Ведьма положила в могилу отца твою вещь. Белье, перчатку, украшение – точно не скажу. Предмет зарыт на глубине примерно полметра, в изголовье. Эта вещь теперь тянет тебя в могилу. Ты уже одной ногой в земле. Выкопаешь этот предмет и принесешь мне. Дальше моя забота.

– Мне что, сейчас идти на кладбище? – обомлела я, всеми силами пытаясь подавить волнение.

Жанна сцепила в замок тонкие пальцы. Кольца и браслеты снова тихонько тренькнули.

– Придется, если хочешь жить. За тебя этого никто не сделает. Эта вещь точно там, не сомневайся. Отправляйся на кладбище, выкопай и сразу же принеси сюда. Только чтобы ведьма не знала, куда и зачем ты идешь. Поняла?

– Поняла. – Я поднялась с места. – Все сделаю.

Экстрасенс молча кивнула.

Я быстро пошагала к машине, отключила сигнализацию и забралась внутрь. Стараясь не думать, чтобы не растерять настрой, завела двигатель и тронулась с места.

Зазвонил телефон. Это оказался Жан. Наверное, хотел узнать, как прошла встреча. Но я решила, что сейчас не время для разговоров. Потом, все потом. Хотелось успеть все засветло. Я сбросила вызов и отключила аппарат.

Что положила в могилу Азалия? Ладно, неважно. Скоро увидим. В том, что Жанна не ошиблась, я была совершенно уверена. Лучше подумать, как выкапывать этот предмет. Снег уже растаял, но земля, наверное, мерзлая и жесткая. Не руками же рыть. Нужна лопата, вернее, небольшая лопатка.

Я вспомнила, что неподалеку от кладбища есть большой супермаркет, наверняка там имеется нужный отдел.

Мне повезло: пробок не было, и добралась я быстро. В супермаркете, почти не потеряв времени в очереди, купила лопату и направилась к выходу. Все шло слишком гладко, должно было случиться «вдруг» – и оно не заставило себя ждать.

– Дина! – окликнули меня.

Я увидела Звонцову, преподавательницу с нашей кафедры. Как всегда, в очередном парике. В холодную погоду она использовала парики как головные уборы. На работу предпочитала приходить брюнеткой или шатенкой. Если ожидалось какое-либо мероприятие, превращалась в блондинку. На этот раз маленькую головку с птичьим личиком украшали пышные рыжие кудри. Куда это Галина Викторовна намылилась в образе роковой красотки Анжелики?

Эта встреча так не ко времени! Надо было сделать вид, что не расслышала, но сейчас уже поздно. Придется подойти и поздороваться.

– Добрый день, Галина Викторовна. – Я старалась говорить спокойно и даже сумела изобразить приветливую улыбку.

– Здравствуй, милочка моя! А я к сестре собралась, в гости. Зашла за тортом: здесь очень вкусные продают. Ты, смотрю, уже с покупкой!

Воспитание не позволяло ей спросить напрямую, но садово-огородный инвентарь в руках коллеги, несомненно, интриговал. Звонцова то и дело возвращалась к лопате взглядом. Я знала, что Галина Викторовна весьма любопытна. Незачем наталкивать человека на ненужные мысли, провоцировать лишние вопросы. Скажем полуправду.

– На кладбище собралась. К папе. Надо там прибрать после зимы, вот, лопату купила.

Звонцова немедленно состроила сочувствующую мину.

– Конечно, дорогая моя. Только ты рано. Там, наверное, снег не сошел. И грязно.

– Ничего, справлюсь. Раз уж пока в отпуске… Время есть.

– Молодец, – похвалила Галина Викторовна, мгновенно утратив интерес к разговору. – Однако мне пора. А то скоро рабочий день закончится, народ набежит. Всего доброго, дорогая!

Звонцова улыбнулась напоследок и растаяла в толпе. Путь был свободен.

Кладбище располагалось в черте города. Мимо ограды из красного кирпича проносились автомобили и автобусы. Рядом стояли высотные дома, неподалеку мигал неоновыми огнями рекламы торговый центр. Я вспомнила, как подруга Иры, риелтор, рассказывала, что целых полгода не могла продать квартиру в одном из близстоящих домов. В квартире был шикарный ремонт, отчаявшиеся хозяева снизили цену ниже нижнего, но желающих не находилось. Окна выходили прямо на кладбище, и потенциальные покупатели сбегали. Кому понравится несколько раз в день наблюдать траурные процессии?

На кладбище было тихо. Звуки большого города не тревожили покой усопших. В этом было что-то мистическое: только-только раздавались автомобильные гудки и слышался рев двигателей, но всего несколько шагов по пустынным аллеям в глубь кладбища – и тишина начинала давить на уши. Ее хотелось назвать «мертвой».

Было холодно и промозгло. Недавно закончился дождь, на асфальте темнели лужи. Я оступилась и немедленно промочила ноги. Ничего, так и так вся перепачкаюсь, да и ноги вряд ли остались бы сухими: повсюду на могилах виднелись неряшливые пятна нерастаявшего снега.

Шла я торопливо, и меня не покидало ощущение, будто я собираюсь совершить что-то плохое. Могилы мамы и папы были на второй аллее. Дорогу я помнила с самого детства, поэтому шагала уверенно, не боясь заблудиться. Тем удивительнее было, что прошла-таки нужный поворот и вынуждена была вернуться.

Я еще больше разволновалась. Что бы это значило? Ходила на мамину могилу сотни раз, одна и с папой, и ни разу не спутала дороги! Может, Азалия путает? Или родители сердятся, что я собралась их потревожить?..

Все, хватит колебаться! Я постаралась заглушить неуверенность и сомнения. В конце концов, это вопрос самосохранения.

Два последних поворота, большая разлапистая ель, широкий могильный памятник с четырьмя овальными снимками – и вот она, знакомая ограда, а за ней – папина деревянная стела и гранитный памятник с маминой фотографией. Почудилось, что сегодня мама улыбается грустно, а во взгляде сквозит тоска.

Глупости, конечно. Она всегда смотрит с гранитной поверхности с одинаковым выражением. И будет смотреть вечно.

Снега на могилах родителей не было. Папина, заваленная почерневшими венками, выглядела неопрятной и заброшенной. Сердце сжалось. С момента похорон отца я здесь не появлялась. Собиралась навести порядок весной, когда будет тепло и сухо. Даже не предполагала, что придется разрыть могилу…

Невыносимость, бессмысленность ситуации чуть было не заставили меня развернуться и убежать. Но я пересилила себя, открыла калиточку и зашла внутрь ограды.

– Привет, мам. Привет, пап, – поздоровалась я дрожащим голосом.

Глава 14

Я стояла, глядела на могилу отца и никак не могла решиться осуществить задуманное. Что, если это все-таки неправда? Ведьмовство, ритуалы, черная магия… Разве можно всерьез верить всему этому?

С чего я вообще взяла, что Жанне можно доверять? С другой стороны, на мошенницу она не похожа… Но эта женщина могла ошибиться, что-то угадать, наконец, просто интуитивно догадаться о моей проблеме. Или ей все-таки мог рассказать обо всем Жан, с неизвестной мне пока целью.

Не лучше ли мне, в самом деле, сходить завтра в больницу, на обследование, как советует Ира? Деньги у меня есть, до мая можно снять жилье, чтобы не видеться с Азалией, а после, возможно, она уедет и я вернусь домой. Наконец, можно нанять адвоката, действовать через него, как предлагал дядя Алик: отсудить положенное, поделить имущество и забыть об этой женщине.

Никаких ведьм не существует! Это смешные, наивные выдумки, полная чушь! Азалия – обыкновенная охотница за богатыми мужиками. Расчетливая, лживая, циничная мерзавка, но уж точно не колдунья.

Я уже почти убедила себя в этом, как вдруг вспомнила нашу с отцом ссору, из-за которой ушла из дому, вспомнила, какую странную власть имела над ним Азалия, как изменился отец после встречи с ней…

Люди, которые мало знали папу, находили, что перемены эти – к лучшему, что у Наиля проснулся вкус к жизни. Как будто этот вкус можно ощутить исключительно в ресторанах и бутиках. Отец сделал креативную стрижку, стал носить на мизинце золотой перстень с крупным камнем, снял старенькие, подаренные мамой часы и украсил запястье будильником престижной марки. Накупил обуви и рубашек, приобрел узкие белые джинсы. Он даже отбелил зубы и стал поговаривать о пластике век! В этом сладко благоухающем молодящемся мужчине, увешанном дорогими аксессуарами, я не узнавала своего отца, который всю жизнь был равнодушен к побрякушкам.

Папа постоянно находился в каком-то нервическом состоянии. Глаза возбужденно блестели, движения стали суетливыми, ломаными и вместе с тем неуверенными, незавершенными. Он хохотал, сверкая зубами, и постоянно бросал взгляды в сторону зеркала.

В тот вечер отец одевался, намереваясь заехать за Азалией на работу: ее машина была в сервисе. Сам он на работу не ходил: захворал. Он вообще стал странно болезненным, и это меня пугало. Раньше почти никогда не болел, не признавал лекарств, а теперь по полмесяца проводил на больничном.

– Ты как на парад, – заметила я, проходя мимо отца в прихожей, когда тот, чертыхаясь, повязывал галстук.

– Мы с Азалией идем к ее подруге, – ответил он.

– Ты же неважно себя чувствуешь. Может, не стоит?

– Мне вроде получше.

Куда уж лучше, подумала я, разглядывая бледное папино лицо и покрытый испариной лоб.

– Вот зараза! – Галстук не желал завязываться, и отец раздраженно отбросил его прочь. – Черт с ним. Так пойду.

Он расстегнул ворот рубашки на пару пуговиц и критично осмотрел свое отражение. Я подошла и встала рядом, тоже глядя на папу в зеркале.

– Что это у тебя? – удивилась я, разглядев у него на груди, чуть ниже впадинки под шеей, шесть красных пятнышек. Они расположились правильным кругом и напоминали маленькие красные холмики.

– Сам не знаю. Аллергия, наверное. Не болит, не чешется.

– На метку похоже. Или Азалия клеймо поставила?

Зачем я это сказала? Сорвалось с языка. Отец мог бы не придать значения этой фразе. Однако он стремительно развернулся и проговорил:

– Знаешь что?! Мне это надоело! Азалия постоянно замечает твои подковырки, эту глупую ревность. Я давно уже понял, что она тебе не нравится! Но это моя жена! Будь любезна считаться с ней!

В общем, мы наговорили друг другу кучу гадостей. Я кричала, что он превращается в заводную куклу в угоду женщине, которая его даже не уважает, не говоря уже о любви. А отец бросил мне в лицо: «До чего же ты похожа на свою мать!» И в голосе его звучала отнюдь не нежность, как в прежние времена.

Мы долго не виделись, но примерно за месяц до смерти папа пришел ко мне в съемную квартирку, мы поговорили и помирились. Выглядел он плохо: снова болел. Ни вычурных часов, ни перстня не было, и похож на себя прежнего. На прощание папа обнял меня, прижал к себе, поцеловал в висок. Мне показалось, отец хочет сказать мне что-то, но он промолчал. После мы продолжали часто встречаться, но на откровенный разговор так и не решились.

Я вспомнила все это и внезапно поняла, что пути назад быть не может. Ведь в глубине души я всегда понимала: отцом руководит неведомая сила. Медленно, но верно, капля за каплей, эта сила словно бы выдавливала Наиля Айвазова из его собственной шкуры, пока не погубила. И я не хотела, чтобы со мной произошло нечто подобное.

Пора было начинать, скоро стемнеет. Я перевела дух, опустилась на одно колено и с силой пронзила лопатой стылую землю.

– Пап, прости, – прошептала я, – но так надо, ты же знаешь.

Страха не было, только стыд. Слезы катились по щекам, но я не останавливалась. Действуя как автомат, вскрывала коричневую землю. Та поддавалась плохо. Наверное, не желала раскрывать своих секретов, отдавать то, что было в ней спрятано.

«Вдруг не там копаю?» – испуганно подумала я.

Жанна сказала – у изголовья. Не думать, ни о чем не думать! Ямка была уже довольно глубокая. И широкая: на всякий случай я делала ее больше в диаметре, чтобы не пропустить тот предмет. Лучше разрыть одну большую дыру, чем копать в разных местах.

На правой руке быстро вздулась и лопнула мозоль. О перчатках я, разумеется, не подумала. Не обращая внимания на боль, продолжала рыть. Стало жарко, и я расстегнула куртку. Немного испачкала ее рыжей грязью, и джинсы тоже, но это ничего. Отстирается.

«Раскапываю папину могилу! Господи, что я творю! – подумалось в очередной раз. – Быстрее бы уж найти, что там спрятано…»

Я работала как заведенная, поэтому не сразу услышала шаги и голоса. И даже когда раздался крик, отреагировала не сразу. Первая мысль была – помешали. Придется теперь объяснять, чем я занята. Но когда увидела, кто приближается к могиле, то так и остолбенела. Этих людей никак не могло здесь быть! Никак!

– Диночка! Девочка! Как же это… – Азалия бессвязно выкрикивала что-то невразумительное, захлебывалась слезами и торопливо приближалась ко мне. Несколько раз споткнулась и едва не упала. Ее бережно поддержал за локоть… Жан! С ними шли еще трое незнакомых мужчин.

Я выпрямилась и смотрела на маленькую группу, ничего не понимая. Стояла на краю разрытой ямы, вся перепачканная в грязи. В руках по-прежнему была лопата, вокруг валялись комья земли.

Азалия добралась до меня первой и сразу бросилась вырывать лопату. Я машинально вцепилась в нее, не отдавая.

– Да ты ведь… Разве можно его тревожить?! Вы видите? – с плачем обернулась она к незнакомым мужчинам. – Надо что-то делать!

– Вы это, девушка, нехорошо… – неуклюже произнес один из них, – не положено. Осквернять.

– Что? Осквернять? – Неужели кто-то мог подумать такое? – Но я же…

– Манюня, пойдем отсюда. Зачем ты… – Жан выступил вперед. В глазах плескались тревога и растерянность.

Я ничего не понимала. Голова шла кругом. Они обступили меня, захватили в кольцо.

– Халимов, ты полицию вызвал? – спросил самый старший из мужчин. – Это же вандализм самый настоящий! Я как директор кладбища…

– Вызвал, – угрюмо отозвался Халимов. – Сейчас будут, сказали.

«Что происходит? Как такое могло случиться?» – Мысли прыгали, как перепуганные белки.

– Девочка потеряла отца! – Азалия припала к груди директора кладбища. – Поседела вся – это в двадцать-то лет! Не спит, не кушает толком. Да еще с парнем своим поссорилась…

– С каким парнем? – возмущенно крикнула я. – Он мне никто!

– Вот видите? – Азалия зарыдала еще горше.

Жан нахмурился. Кладбищенский босс понимающе кивнул. У него тоже была взрослая дочь.

– Себя не помнит! Час назад Ванечка, вот он, мальчик! – Азалия указала пальцем на Жана. – Звонит, говорит: «Тетя Азалия, Диночка-то наша… Не верю, говорит, что папы нет! Не он там в могиле! И на кладбище рванула!» Мы думаем, вдруг что с собой сделает? И тоже сюда! Врача позвали – мало ли… Спасибо, приехал. А она что надумала! Откопать решила, убедиться!

Третий мужчина, молчавший до сих пор, протолкался ближе. Я увидела под темным пальто белый халат. В руках он держал небольшой саквояж.

– Разрешите! – властно произнес врач. – Азалия Каримовна, успокойтесь. Дина, отдайте лопату, пожалуйста.

– Она все врет! Я не хотела откапывать папу! Это ведьма! Она меня изводит! Закопала что-то в могилу, чтобы меня убить!

Я говорила и сама понимала, как звучат мои слова. От отчаяния почти кричала, размахивала руками, стискивая в правой перепачканную в грязи лопату.

Утренняя встреча в кафе, поход к Жанне… Неужели это мне почудилось? Неужели ничего не было, и я просто напридумывала всю эту дичь? Выходит, я больна?

Нет, нет… Не может быть!

Врач попытался отобрать лопату, но я сама отшвырнула ее в сторону и попала по ноге Жану. Тот взвыл от боли. Я обернулась к нему и проорала:

– Скажи им! Мы же с тобой сегодня разговаривали… Она все подстроила! Ты сам… Это же ты меня отправил! Не молчи! Что ты молчишь?

Я шагнула к Жану, но он отпрянул:

– Манюня, опомнись! Я отправил тебя раскапывать могилу?!

Я постаралась говорить спокойнее.

– Нет, но ты послал меня к экстрасенсу, к Жанне, а она сказала, что Азалия ведьма, и велела откопать предмет…

– Бедняжка моя, о чем ты? Я не знаю никакой Жанны!

Он выглядел настолько искренне, а слова его звучали так убедительно, что я ничуть не удивилась, когда директор кладбища произнес, потирая лоб:

– Тут не полицию, тут из дурки надо… Доктор! Как вас там? Сделайте что-нибудь!

– Я пытаюсь! – огрызнулся врач и попробовал взять меня за руку.

Собрав все силы, я рванулась прочь от него, и это словно послужило сигналом к действию. Кладбищенские служащие бросились на меня, удерживая и не давая убежать. Жан неуверенно переминался с ноги на ногу, не осмеливаясь подойти ближе. Азалия заламывала руки и истерично выкрикивала бессвязные фразы.

Врач споро достал из саквояжа лекарство и шприц, попутно командуя:

– Держите ее! Крепче! Руку! Руку зафиксируйте!

Я отчаянно отбивалась, вырывалась, отталкиваясь ногами. Уже не пыталась никому ничего объяснить, только кричала, не узнавая собственного голоса, плакала и снова и снова просила отпустить меня.

Один из мужчин провалился в выкопанную мною яму, видимо подвернул ногу, и ударился спиной о деревянную стелу. Заматерился, на минуту ослабив хватку, и я попыталась отпихнуть его и директора кладбища. На помощь поспешил Жан, ловко скрутив мне руки. Я извернулась, плюнула ему в лицо. И в тот же момент почувствовала боль от укола. Врачу удалось ввести препарат…

– Что ты мне уколол?! – бешено заорала я.

– Спокойно, спокойно! Все будет хорошо! – проговорил доктор, отступая назад. Азалия ухватила его за локоть и принялась благодарить.

Наши вопли разносились по притихшему кладбищу. Прибывшие полицейские без труда нашли место предполагаемого преступления и бежали на подмогу, перепрыгивая через могильные холмы и невысокие оградки.

Но их помощь уже не требовалась. Я больше не вырывалась и не отбивалась, лишь бессильно обмякла на руках у своих мучителей. В голове повис густой туман, ноги подогнулись, руки словно лишились костей. Звуки доносились издалека и были тягучими, гулкими. А потом и вовсе исчезли.

Глава 15

Дина уже не видела, как Жан подхватил ее и понес прочь. Взял у Азалии ключи от машины и вызвался отвезти девушку домой. Вслед за ним отправились и все остальные, включая полицейских. Они наскоро осмотрели развороченную истоптанную могилу и двинулись в административный корпус составлять протокол.

Директор кладбища пригласил участников происшествия в свой кабинет. Настроение было ни к черту. С таким ему пришлось столкнуться впервые, и он заметно нервничал.

– Жалко девчонку. Совсем с катушек съехала. Молоденькая такая…

Директор снова вспомнил свою дочь и полез в шкаф за коньяком. Покосился на полицейских и передумал. Потер ладони друг о дружку и сел за стол.

– Халимов!

– Че? – откликнулся сторож, который приткнулся на стуле возле выхода.

– Сходи-ка, прибери там…

Халимов привстал со стула.

– Ему же можно уйти? – спохватился директор.

– Пускай идет, – махнул рукой один из полицейских. – Без него свидетелей хватает.

Полицейские записали со слов Азалии детали случившегося. Она перестала рыдать и только морщила губы, всем видом демонстрируя, как ей плохо. Доктор и директор кладбища дополнили картину, подтвердив каждое ее слово.

Вскоре полицейские укатили. Азалия тоже отбыла, доктор последовал за ней: требовалось присмотреть за непредсказуемой пациенткой. Директор с облегчением вздохнул и все-таки достал коньяк.

Сторож вернулся на могилу. Притащил с собой большую лопату и принялся приводить все в порядок. Темнело стремительно, и Халимов старался быстрее управиться. Он давно работал на кладбище, привык, навидался всякого и ничего не боялся. Да и вообще был человеком невпечатлительным. Однако сегодня ему было не по себе. Он вдруг осознал, что уже почти ночь, а в радиусе километра или даже гораздо больше рядом с ним нет ни единой живой души.

Только мертвецы, терпеливо ждущие Судного дня в стылых тесных могилах. Халимову показалось, что они наблюдают за ним – сотни, тысячи мертвых глаз и пустых глазниц, и он почувствовал, как все волоски на теле встали дыбом.

Это был древний, лишенный всякого смысла и конкретики, нерациональный и оттого непобедимый страх. Так боятся, лежа в темных спальнях, маленькие дети. Ни уговоры, ни призывы старших не могут прогнать их ужас. Быть может, это страх вечности, неизвестности, смерти. Избавиться от него невозможно – можно только перерасти.

Но бывают дни – такие, как сегодня, – когда забытый страх вдруг возвращается. И ты понимаешь, что, несмотря на седые волосы, прожитые годы и жизненный опыт, ты перед ним бессилен.

Халимов поспешно закидал яму землей, наскоро разровнял, поправил венки и ушел, бормоча что-то себе под нос.

На кладбище снова стало тихо. К ночи зарядил дождь. Он шуршал по крыше сторожки, словно нашептывая что-то. Халимову нестерпимо захотелось напиться, хотя он не позволял себе лишнего после прошлогоднего инфаркта.

Эта девчонка… Было в ней что-то… Если бы он мог подбирать слова, то сказал бы – трагичное. Потерянное.

Не совсем ладно было со всей историей. Когда эти двое, красавчик с бабой, подрулили на стоянку на дорогущей красной тачке, Халимов как раз вышел покурить. Стоял в небольшом закутке возле ворот, и они его не заметили.

Халимов докурил и вернулся в контору, Максимыч, директор, его уж искал. Пошли, говорит, могилу разграбить хотят! Тут из его кабинета – мать честная, эти двое! Баба ревет белугой, парень ее культурно под локоток поддерживает. Сам бледный, тоже чуть не плачет. Оказывается, дочкин жених! Халимов аж присвистнул.

Пошел было к двери, Максимыч за ним, а баба ни с места. И красавчик тоже. Что такое? Оказывается, врача ждут. А откуда им было знать, что доктор понадобится? Ну ладно, может, на всякий случай позвали. Хорошо.

Но ведь баба и полицию велела позвать! Этих-то на кой? Что они, впятером с одной девчонкой бы не сладили?! Неужто нормальная мать будет ментов в такое дело впутывать? Ребенку жизнь портить?

И ведь неизвестно пока, что там, на могиле-то! Откуда эта фифа знала, что девчонка обязательно труп откапывать станет? Мало ли что она этому красавчику наговорила! Может, сидит там да ревет. Или в обморок свалилась. Или над собой что сделала. Матери бы быстрее туда: а ну как поздно будет! Всю жизнь себе не простишь. Так нет! То врача ждет, то ментов…

Тут доктор прибежал. Двинулись на могилу. Максимыч тоже, конечно, полицию не хотел звать. Но баба и так и эдак, ужом вертится, не отстает. Без них, дескать, нельзя. Максимыч рукой махнул: шут с ней! Звони, Халимов.

Он и позвонил. С начальством не поспоришь.

Ладно, со ста грамм ничего не сделается. У напарника, Мишки, всегда имеется в запасе. Не обеднеет. Халимов достал початую бутылку, плеснул в кружку водки. Выпил залпом, не закусывая. Задумался, крякнул и прибавил звук у телевизора.

Показывали американский фильм. На экране дрались, смеялись, махали руками, прыгали с крыш, вскакивали и снова бежали. Он следил за мельканием картинок, но смысла не улавливал.

К бутылке прикладывался еще дважды. Сам не заметил, как уговорил до последней капли. Придется пополнять Мишкины закрома. Только и водка не помогла. На душе было погано, что-то грызло изнутри, не давая покоя.

Халимов так и просидел всю ночь возле стола, не сомкнув глаз.

Часть вторая

Глава 1

Татьяна вернулась из очередной командировки усталая и злая. Было почти девять вечера. В этот раз ее возил Садриев, личный водитель гендиректора, дурно воспитанный туповатый тип. Тот факт, что он возит «Самогу», наполнял Садриева чувством собственной значимости. На всех остальных, будь то главбух или, в данном случае, начальник пресс-службы, поглядывал свысока, с оттенком брезгливого недоумения. Вынужденный почти на неделю отправиться с Татьяной в Ульяновскую область, он постоянно выказывал ей свое «фи». А под конец мелко напакостил: отказался «делать крюк» и довозить до дома. Высадил у остановки: «Тут два шага, добежите!»

Она не надела очки, потому что капли дождя попадали на стекла и разглядеть все равно ничего не получалось. Разумеется, в темноте не заметила глубокую лужу и угодила прямиком в нее, черпнув ботинком ледяную воду.

Придя к себе, немного успокоилась. Татьяна обожала свой дом – свою крепость. Каждая мелочь в квартире была сделана по ее вкусу. Ее никто не встречал: жила одна, домашних животных не было. Она бы не возражала против собаки, если бы не одно большое «но»: кто позаботится о животине, когда хозяйка в командировке? Поэтому пса не заводила.

Зато были лошади. Ночник-лошадка, с десяток статуэток-скакунов, картина «Табун на водопое». Татьяна никогда не пробовала ухаживать за лошадьми, не умела ездить верхом и всего дважды в жизни погладила живую лошадь. Но ей были по душе благородство и преданность этих невероятно красивых животных, восхищала их стремительная грация и умный добрый взгляд. Родилась она в год Лошади под знаком Тельца. Так что всю жизнь пахала и, не жалуясь, везла свою тележку. Когда смотрела на своих игрушечных лошадок, это придавало сил.

Татьяна сняла промокшие, тяжелые от воды ботинки, вымыла и поставила сушиться. Вроде говорят, что обувь мыть нельзя, но как ставить туфли и сапоги с комьями грязи в обувницу?

Она закинула в стиральную машину грязную одежду и включила телевизор, хотя смотреть не собиралась. Пусть бормочет. Создает эффект чьего-то присутствия. Многолетняя привычка одиноко живущего человека.

Выйдя из душа, Татьяна почувствовала себя заново рожденной. Эх, сейчас бы сигаретку для полного счастья… Но нельзя. Бросила два месяца назад. И почти уже не тянет. Чтобы в голову не полезли всякие глупости, взялась за ужин. Она любила и умела готовить, а еще больше – есть приготовленное за красиво сервированным столом.

Татьяна открыла холодильник и выискала там вкусную колбаску. Порезала любимый хлеб со злаками, намазала майонезом, кинула сверху пару кружков колбасы, зелень, помидоры и положила на красивое блюдце. А к чаю – маленькая шоколадка. По требованию диетологии, горькая.

«Надо же и о фигуре подумать», – ухмыльнулась женщина.

Похудеть было ее светлой мечтой. Она боролась с лишним весом упорно, но эпизодически. Вес позиций не сдавал, и пока победа была за ним. Но Татьяна не унывала: что это за мечта такая, если быстро сбывается? Мечте положено быть труднодосягаемой! Марк Твен писал, что бросить курить легко: он лично бросал много раз. Вот и она принималась худеть раз двести. Опробовала на себе различные диеты, потела в спортзалах, принимала капсулы. Худела на пять кэгэ, радовалась, начинала есть что нравится, забывала про весы и дорогу в спортзал. Спустя некоторое время все повторялось снова.

Покончив с ужином и мытьем посуды, Татьяна постелила кровать. Вот бы завтра выспаться! Но это не получится: к девяти на работу. Она поставила будильник на семь утра. Пару секунд подумала и переставила на семь пятнадцать. Как же хочется в отпуск! Но до мая, когда она обычно брала его, еще далеко. Сегодня только седьмое апреля.

«Весь апрель никому не верь!» – всплыло в памяти. Татьяна и в другие месяцы мало кому доверяла. Такой уж характер. Не сахар, если честно. Она знала, что не очень женственна, слишком прямолинейна, резка в суждениях. Может, поэтому и одинока в сорок с хвостиком. Даже с хвостищем.

Была и другая причина. В восемнадцать лет она простудилась, искупавшись в холодной воде, попала в больницу. Боль, операция, осложнения… У нее больше не могло быть детей. Чтобы никому ничего не нужно было объяснять, она и поставила крест на семейной жизни.

Но самое главное, тот мужчина, который действительно был ей нужен, предложения так и не сделал. А идти в загс за кого попало ради статуса и стабильности, для того чтобы кто-то рядом сопел, храпел по ночам и шаркал тапочками… Нет уж, увольте!

Человек, с которым захотелось быть вместе, встретился ей всего однажды и всегда смотрел на нее только как на друга. Долго смотрел, больше десяти лет. Пока в прошлом году не женился на другой.

Сколько раз она вот так лежала без сна и представляла: что он там, наверху, сейчас делает? Чем занимается? Фильм смотрит? Или книгу читает? А может, уроки с дочкой учит?

Его квартира была на одиннадцатом этаже, ее – на десятом. Познакомились они с Наилем месяца через два после переезда, на собрании жильцов. Татьяна сразу обратила на него внимание – сложно было не обратить. Интересный мужчина, но дело даже не в хорошей фигуре и привлекательном лице. В нем была неуловимая, не поддающаяся определению, но безошибочно узнаваемая женщинами притягательность. Как хотите назовите: харизма, обаяние, сексуальность… Ты просто знаешь: это – настоящий мужчина. Добрый без слащавости, сильный без грубости, надежный без занудства.

Выяснилось, что он вдовец, один растит дочку. Вскоре Татьяна познакомилась и с Диной, худенькой девочкой десяти лет. Молчаливая, застенчивая, со светлыми прозрачными глазами и темными косичками, она казалась не по годам взрослой и задумчивой. Была в ней недетская печаль и тревога.

Наиль обожал дочь и не стеснялся этого. Всю жизнь старался за двоих, пытался не просто быть отцом, но и заменить собой мать. Выслушивал ее секреты, успокаивал страхи, вытирал слезы, помогал делать уроки, заплетал косички, терпеливо отвечал на многочисленные вопросы. И делал все это с огромным желанием и интересом, не по обязанности.

Дочь платила ему той же огромной любовью. Была совершенно не капризным, не избалованным ребенком. Ей и в голову не приходило тянуть с отца деньги, требовать наряды или дорогие побрякушки.

Татьяна смотрела на этих двоих и думала: замкнутая самодостаточная система. Никто им больше не нужен.

Татьяна приехала в Казань из небольшого волжского городка Камышина, где жила с мамой и бабушкой. Отца не знала и по сей день не подозревала, жив ли человек, которому она обязана своим появлением на свет. Росла уравновешенной, крепкой девочкой с сильным характером и ясной головой. Всегда отлично училась и ставила перед собой высокие цели. Например, собиралась поступить в Казанский университет, потому что там учился Ленин. И поступила. Сегодняшняя молодежь, конечно, выбирает будущее, руководствуясь несколько иными критериями.

Выбор оказался правильным. Татьяна стала дипломированным журналистом, по распределению попала в Ульяновск, отработав три положенных года, уехала в Красноярск. На одном месте не сидела, объездила всю страну вдоль и поперек. В родной Камышин вернулась, когда исполнилось тридцать. Бабушка умерла, мама болела и звала дочь домой.

Вскоре мама умерла, и больше поводов оставаться в Камышине не было. Сокурсник, Артур, на свой страх и риск одним из первых в Казани открыл глянцевый журнал о событиях и людях столицы Татарстана. Татьяну, которую знал как человека умного и порядочного, позвал на должность директора рекламного отдела. Она подумала и решилась. Казань – прекрасный, почти родной город с огромными возможностями. Куда большими, чем Камышин.

Вырученных от продажи камышинской недвижимости денег вместе с ее накоплениями хватило на однокомнатную «улучшенку» в новом доме. На ремонт уже не оставалось.

Но она не грустила. Журнал «Город в лицах» неожиданно быстро пошел в гору. Татьяна увлеченно осваивала новую профессию. На первых порах, громко именуясь директором, работала в гордом одиночестве. Сама находила желающих разместить рекламу, собирала материал, писала статьи. Но уже через пару лет под ее началом трудились пять человек, обученных ею самой. Она получала приличные деньги и все их тратила на обустройство своего жилища. По молодости намотавшись по городами и весям, Татьяна вдруг ощутила, какая это радость – иметь свой собственный дом.

Через несколько лет квартира стала такой, как ей хотелось. Она снесла стену между кухней и комнатой. Прихожей, комнаты и кухни больше не было, вместо этого получилось одно большое пространство, поделенное на различные зоны при помощи мебели, светильников и прочих дизайнерских уловок. Теперь в доме не было темных углов, межкомнатных перегородок и дверей – лишь простор, свет, панорамный вид из окон и много-много воздуха.

На новоселье позвала Наиля с Диной. Они съели тонну вкусной еды, рассматривали фотографии, хохотали, играли в ассоциации, танцевали и даже пели. Ближе к полуночи девочка заснула прямо в кресле, и отец перенес ее на диван, укутав пледом. А они вдвоем еще часа два сидели за кухонным столом, пили легкое вино и разговаривали. Эта картина прочно врезалась в память: они сидят, склонив друг к другу головы. Кругом темно, только бисер ночных огней за окном да лимонный круг света от висящей над столом лампы.

С годами их братско-сестринские отношения крепли. Когда у Татьяны что-то выходило из строя, Наиль брал ящик с инструментами и являлся чинить. Когда Дине требовалось подогнуть брюки или укоротить юбку, она точно знала, к кому обратиться. Они помогали друг другу, советовались, встречались за праздничным столом. Речь о том, что они могли бы стать друг для друга кем-то большим, не зашла ни разу. Она давно свыклась с этим фактом и жила своей жизнью.

Несколько лет назад Татьяна вынуждена была уйти из журнала, где проработала десять лет: Артур продал бизнес и уехал с семьей в Израиль. С новым хозяином сработаться не получилось. В первый момент она испугалась перемен: нелегко срываться с насиженного места, тем более если ты далеко не юная девочка. Вскоре ей предложили возглавить пресс-службу кондитерского холдинга, и она согласилась. Правда, предполагались постоянные командировки, но это не пугало. Беспокоиться, пока она в отъезде, было не за кого.

Татьяна повернулась на правый бок. Глянула на часы. Полвторого! Устала до чертиков, а заснуть не удается.

«Старею, – подумала она, – становлюсь как покойная бабушка. Та вечно по утрам жаловалась: лежу, сна нет, и думаю, думаю. Вот и я так. Только в каком месте от этих «думаний» прибавляется?»

Глава 2

Проснулась Татьяна сильно не в духе. Ночью спать не хотелось, а когда пришло время вставать, кажется, полжизни отдала бы за возможность поваляться пару часиков. Укладывая перед зеркалом короткие светлые волосы, придирчиво разглядывая слегка отекшее за ночь лицо, вспомнила известную шутку про три возрастных этапа в жизни человека.

Первый – это когда можно всю ночь пить, гулять, черт знает чем заниматься, а утром вид свежий и отдохнувший. Второй – когда всю ночь пьешь, гуляешь, всякими глупостями занимаешься, и утром по тебе это видно. Ну а на третьем ночью спишь, ни грамма спиртного в рот не берешь, ничем вообще не занимаешься, а поутру физиономия такая, будто… ну, в общем, ясно.

Утро катилось по привычному многолетнему распорядку. Покончив с прической, она слегка подкрасилась, выпила кофе со сливками, съела бутерброд, оделась, заперла дверь и вызвала лифт.

А потом случилось странное.

В подъехавшем лифте уже находился пассажир. В первое мгновение Татьяна не узнала этого человека, лишь отметила про себя, что лицо знакомое. Симпатичный парень. Даже красивый. Густые светлые волосы, крупные глаза чуть навыкате, капризный чувственный рот. Он повернул голову, и, глянув на его вздернутый нос, она тут же вспомнила: ну конечно! Динкина большая любовь! Как его звали? Жак, кажется? Нет… Жан! Да-да, Жан. Актер.

Знакомы они не были, но Татьяна видела его, когда Жан провожал девушку до дому. Молодой человек равнодушно чиркнул взглядом по ее лицу и отвернулся. Она тоже отвела глаза, ничем не выдав, что знает этого типа.

Что он здесь делает? Ехал сверху. Наверняка возвращается от Дины. По всему видать, ночевал у нее.

«Неужели она снова с ним встречается? Вот дуреха», – расстроилась Татьяна.

Про их роман она знала от Наиля. Тот с ума сходил, настолько противен ему был этот сахарный красавчик. Он считал возлюбленного дочери совратителем и негодяем, расчетливым, испорченным и наглым типом. Впервые в жизни полюбившая девочка страдала с ним рядом – это было видно. Отец, терзаясь от сознания собственного бессилия, ничем не мог помочь дочери.

Потом их отношения закончились. Как и почему, Татьяна не знала. Дина как-то, не вдаваясь в подробности, вскользь заметила, что снова одна. С Наилем на эту тему тоже не говорила: к тому времени они практически перестали общаться. В его жизни воцарилась Азалия, остальное померкло.

Наиль изменился до неузнаваемости, отдалился и из близкого друга превратился в соседа. Это ранило гораздо больнее, чем Татьяна осмеливалась себе признаться, но изменить что-либо было невозможно.

Впервые она увидела Азалию на улице, возле подъезда. Была суббота, по-летнему теплый майский день. Татьяна собралась на дачу к подруге. Шла по двору, а Наиль и Азалия выходили из машины. Радостно улыбаясь, она поздоровалась с ними. Но женщина на приветствие не ответила и, не повернув головы, прошествовала мимо. Самая обычная, на первый взгляд, тетка. Старше самой Татьяны, невысокая, полная. Правда, одета хорошо, и видно, что тщательно за собой следит.

Она не показала, что ее задело это подчеркнутое игнорирование. Сделала вид, что не обратила внимания. Они с Наилем минутку поговорили, и он умчался вслед за Азалией.

Примерно через месяц у Татьяны сломался выключатель. Она по привычке поднялась на один этаж и позвонила в знакомую дверь. Наиль открыл, выслушал и, не пригласив войти, убежал в глубь квартиры. До нее донеслись голоса: мужской, виновато объясняющий что-то, и женский – недовольный. Никогда прежде Татьяна не слышала у друга таких приниженно-умоляющих интонаций и не предполагала, что он умеет так говорить. Потом он вернулся, и они отправились к ней.

Татьяна была настолько потрясена переменами во внешности и поведении Наиля, что ей стоило больших усилий держаться как обычно. Быстро и молча починив выключатель, Наиль, запинаясь и пряча глаза, попросил больше не приходить к нему. И не обращаться ни с какими просьбами. Он занятой человек, а не сантехник и не электрик. Оскорбленная, она ледяным тоном пообещала впредь не беспокоить его. С того дня они только сухо кивали друг другу при встрече.

Перестав общаться с Наилем, она продолжала поддерживать связь с Диной, которая на ее глазах из робкой девочки превратилась в хорошенькую мечтательную девушку.

Татьяна видела, что с бывшим другом творится неладное, и жалела Дину, которая вынуждена была жить под одной крышей с Азалией и потерявшим себя отцом. Они находили утешение в обществе друг друга, еще больше сблизившись в тот период. Однажды девушка сказала:

– Слушай, я же вижу, папа тебе нравится. Почему вы не вместе? – И по-детски прибавила: – Тогда не было бы никакой Азалии.

Татьяна промолчала. Что тут ответишь? Что привыкла быть одна? Что никогда не интересовала Наиля как женщина? И даже не пыталась заинтересовать, раз и навсегда примерив образ «своего парня»? Наверное, надо, надо было попробовать! Засунуть подальше старые комплексы, страх быть отвергнутой, неуверенность в собственной привлекательности – и рискнуть. А вдруг бы он потянулся, понял, что им так хорошо и легко вместе, а это бывает нечасто…

Но вышло все так, как вышло. Романа не случилось. Был друг, и того потеряла. Вскоре после того разговора Дина окончательно рассорилась с отцом и переехала.

А потом Наиль внезапно умер…

Татьяна медленно брела к остановке, уйдя в воспоминания, на которые ее натолкнула мимолетная встреча в лифте. Легко предугадать, как отреагировал бы Наиль, если бы узнал, что его дочь снова сошлась с этим Жаном! Как же бедную девочку угораздило второй раз наступить на одни и те же грабли? Конечно, не ее это дело, с кем встречается Дина. Та уже вполне взрослая самостоятельная девушка и может сама решать…

Татьяна попыталась выкинуть из головы все посторонние мысли и переключиться на размышления о работе. Подошел автобус. Татьяна забралась в салон и даже умудрилась занять место у окна. Но на душе было неспокойно. Не могла она не думать о Дине с ее проклятущим Жаном, хоть ты тресни! Равнодушно смотреть, как девчонка себе жизнь ломает? Нет уж! У нее же вообще никого не осталось, вот и кинулась, наверное, к единственному «родному» человеку! Сама Татьяна в последнее время, как назло, не вылезала из командировок. Может, у девочки возникли проблемы, депрессия началась, а ей и обратиться было не к кому, вот и…

Если Татьяна устранится в такой ситуации, то никогда себе не простит. Динуля ведь ей почти что родственница!

Женщина достала из сумки телефон, нашла знакомый номер и нажала кнопку вызова. Абонент был недоступен. Она перезванивала каждый час в течение всего дня, но телефон Дины был отключен. Возможно, номер сменила. Но в этом случае обязательно дала бы новый…

Конечно, можно было бы позвонить на домашний. Но очень не хотелось натыкаться на Азалию. Что ж, тогда стоит попробовать поймать Дину на работе. Татьяна посмотрела на часы: полчетвертого. Дина наверняка в институте. Номер телефона у нее есть: девочка дала на всякий случай. Вот случай и настал.

Татьяна налила себе кофе, порылась в толстенной записной книжке и позвонила на кафедру.

– Кафедра культурологии и философии, старший преподаватель Звонцова, слушаю вас, – церемонно ответили на том конце провода.

– Добрый день, меня зовут Татьяна Харитонова. Могу я поговорить с Диной Айвазовой? – в тон проговорила она.

Воцарилось молчание. Потом Звонцова спросила, слегка запнувшись:

– К сожалению, она не сможет вам ответить. А вы, простите, по какому вопросу? Могу я узнать?

– Конечно, – бодро ответила Татьяна и выдала обтекаемую полуправду: – Это ее близкая подруга. Дело в том, что я только что вернулась из отпуска, звоню ей, а телефон отключен. Вот и подумала, что смогу застать Дину на работе. Она вышла куда-то?

Звонцова снова помолчала, обдумывая Татьянины слова. Потом, видимо, решилась и сказала:

– Понимаете, Татьяна… простите, как вас по отчеству?

– Можно без отчества, – нетерпеливо отмахнулась она.

– Так вот, Татьяна, Дина у нас больше не работает.

– Как это? Не может этого быть! Дина диссертацию пишет!

– Не знаю, вправе ли я что-либо рассказывать. Наверное, лучше вам переговорить с ее родственниками.

– У нее нет родственников, – отрезала Татьяна, – родители умерли. Только тетя в другом городе. Послушайте, я тогда сейчас к вам приеду и все узнаю…

– Я имела в виду мачеху! – Звонцова была слегка обескуражена ее напором. – Но вообще-то… Если вы так близки…

Ей не слишком хотелось, чтобы Татьяна заявилась на кафедру. И, похоже, не терпелось поделиться информацией с благодарным слушателем.

– Понимаете, формально Дина сейчас находится в отпуске, но совершенно очевидно, что работать она больше не сможет.

– Почему?

– По состоянию здоровья.

– Здоровья? – эхом повторила Татьяна. – А что с ней? Она была совершенно здорова… – И тут же сообразила: – Авария, да? Боже мой, разбилась на машине…

– Нет, – прервала собеседница, – аварии никакой не было. Дина очень больна. Я хочу сказать, она…

– Да говорите уже, не тяните резину! – не выдержала Татьяна и опомнилась: – Извините.

– Ничего страшного, – ответила Звонцова, – я вас понимаю. Когда с близким человеком беда, это лишает самообладания.

«Если эта мышь манерная немедленно мне не скажет, что с девочкой, я из нее душу вытрясу!»

– Дина больна психически, – выдала «мышь».

– Чего-чего? – Татьяна нервно хохотнула. – Вы что, издеваетесь?

– Мы тоже сначала не верили. Но пришлось! Мачеха, Азалия Каримовна, очень интеллигентная женщина, пришла к нам в институт. Она так переживает! Такая привязанность к дочери мужа нечасто встречается, согласитесь. Диночке исключительно повезло.

Да уж, сильнее некуда. Такую «любовь» и правда не часто встретишь. А Звонцова между тем продолжал нести совершенную ахинею. Татьяна слушала и не верила своим ушам.

– Азалия Каримовна прямо-таки плакала, когда рассказывала, что давно замечала неладное с Диночкой. Девочка трудно переживала смерть отца. Вы, очевидно, знаете, она была против его второго брака, пыталась помешать. Азалия Каримовна сказала, Дина даже из дома ушла, чтобы добиться своего. А ведь отец так любил дочь, один воспитывал… Но и от личного счастья не мог отказаться. Тем более дочка уже взрослая. Оказался между двух огней, страдал, вот сердце и не выдержало. Такая трагедия! – тараторила Звонцова. – Отца не стало, а у девочки появились навязчивые идеи, что она виновата в его смерти или что он не умер, а вместо него похоронили другого человека. Представляете? Азалия Каримовна рассказывала, что и спать Диночка перестала, и есть. Похудела как! Ну это мы уж видели, а…

– Дальше-то что? – нетерпеливо прервала поток словоизлияний Татьяна.

– А то, что она пыталась выкопать отца из могилы! – возвестила Звонцова.

– Выкопать из… Да вы в своем уме?

– Я-то да! А вот Дина! – От церемонно-витиеватого стиля речи и следа не осталось. Теперь собеседница говорила страстно, горячо, в голосе появились жадные интонации заядлой сплетницы. – Я сама лично видела ее в магазине с лопатой в руках! Мы с ней там случайно встретились, в супермаркете «Галерея», рядом с кладбищем. Я за тортом зашла, смотрю – Дина! А в руках – лопата. Небольшая такая. На могиле, говорит, папиной прибраться хочу. Ага! Так я и поверила! Кто же в начале весны на могилу прибираться ходит? Нормальные люди дожидаются, пока подсохнет. Да если мне не верите, в полицию позвоните. Туда и полицию вызывали! Дина такую яму вырыла! Почти до трупа докопалась! Азалия Каримовна с врачом и директором кладбища вовремя успели. Остановили безобразие.

Запыхавшаяся Звонцова перевела дыхание.

– И что теперь? – еле выдавила Татьяна.

– Пока дома, под наблюдением врача. Но ей только хуже становится, говорит Азалия Каримовна. Доктора считают, если и дальше так будет, придется в дурдом… то есть в психиатрическую клинику класть. А Азалия Каримовна не хочет! Сама, говорит, буду ухаживать! Святая женщина! Другие со своими-то больными не возятся, а эта…

– У Дины ведь еще родная тетя есть. Почему…

– Скажете тоже! Тетя! Считай, и нет. В Сибири где-то живет. Или на Урале, не помню точно. У нее своя семья, дети. Азалия Каримовна говорит, эта тетя прямо и не знает, как ее благодарить, что она о племяннице заботится.

– Неужели Дина вот так, сразу, сошла с ума? И раньше никто ничего не замечал?

– Замечали, отчего же, – важно ответила Звонцова. – Приблизительно месяц назад или около того ей стало плохо в деканате. Многие видели. Стояла-стояла, да вдруг как закричит! И в обморок. Припадок случился. А потом они с Ирочкой, тоже нашей сотрудницей, в кино ходили. Так она там такое устроила! Ужас! Вскочила, раскричалась, руками замахала, потащила Иру к выходу… Привиделось ей что-то. Даже сеанс прервали. А вы говорите!

– Прошу вас, мне нужно поговорить с этой Ириной! Нельзя ли попросить ее к телефону? Пожалуйста!

– К сожалению, это невозможно. У нее сегодня выходной день. – интонации снова стали чопорными и размеренными.

– Вы не могли бы дать мне ее сотовый?

– Мы не даем сотовые телефоны сотрудников, – категорично заявила Звонцова. – Извините.

Татьяна пошла в наступление. Минуты три улещивала, уговаривала и в итоге добилась своего. Сказывалась журналистская закалка.

Первое потрясение прошло. Требовалось срочно выяснить, что случилось с Диной. В то, что она и вправду повредилась рассудком, верилось слабо. Но, с другой стороны, в рассказе Звонцовой были подробности, каких не выдумаешь…

Необходимо проверить информацию. И начать с Ирины.

Та взяла трубку сразу, на первом же гудке. Как будто караулила возле телефона.

– Да-да, – скороговоркой проворковала она пришепетывающим голоском. Прозвучало как «та-та».

– Ирина, добрый день. Меня зовут Татьяна, я близкая знакомая Дины. Мы можем с вами поговорить?

– Здравствуйте. О чем? – Мелодичность исчезла, голос стал строгим и вроде даже неприязненным. Похоже, девушка действительно ждала звонка, вот только не от Татьяны. – С ней что-то случилось?

Она добавила в тон доверительности.

– Ирочка, милая, вам лучше знать. Дело в том, что… – Татьяна снова выдала легенду про вернувшуюся из затяжного отпуска подругу. – Видите ли, меня не было больше месяца, и тут я узнаю такое… Сложно поверить! Дина пыталась выкопать отца из могилы! Это правда?

– Правда, – вздохнула Ирина, слегка расслабившись, – ее мачеха приходила в институт и рассказывала. И про полицию, и про все… Динка такая скрытная была, совершенно ничем не делилась! Бедная! Столько всего на нее свалилось! Мало того что отец умер, так еще и парень бросил, оказывается! И ведь молчала!

– Жан? – осторожно спросила Татьяна.

– Не знаю, как его зовут. Может, и Жан. Он ей сказал, что они не могут быть вместе, а она устроила скандал. Расплакалась, начала кричать, что ничего у нее не получается, она совсем одна… Что-то в таком духе. А, и еще сказала, что в могилу закопали не отца, она, мол, не верит. Как-то так. Они в кафе сидели, Дина вскочила и убежала. Он взял и мачехе ее позвонил. Они вместе поехали на кладбище, а там… Ну вы знаете. А ведь я Динке давно говорила: «Иди к врачу!»

– Почему? Вы что-то заметили?

– Все замечали, не я одна! То в деканате в обморок свалилась. Ни с того ни с сего. То в кино… Я никому ничего не говорила, пока про кладбище не выяснилось. Но ведь нормальный человек так себя не ведет!

– А что она там сделала, Ирочка?

– Что сделала! Такое учудила! Сидела, смотрела, как все. А потом вдруг как вскочит, начала высматривать что-то внизу. Мы с ней на галерке сидели, ближе билетов не было. Я поначалу значения не придала, да и кино интересное было, смешное. Тут она как давай орать! Трясется вся, несет чушь какую-то, тащит меня не знаю куда. Мы еще, кричит, можем спастись! Ой, даже вспоминать этот позор не хочу. Еле-еле сбежали оттуда, администратор чуть не оштрафовала.

– Ира, так она вас не послушалась? Не сходила к врачу? – продолжала расспрашивать Татьяна, переложив трубку из одной руки в другую.

– Нет, по-моему. Мы с ней виделись как раз в тот день, когда она на кладбище этот цирк устроила. Дина на работу пришла, писать заявление: она дни хотела взять. Ну и я опять сказала ей, чтобы проверилась. Вы бы ее видели в тот день! Это же… – Девушка замолчала, подбирая слова.

– Что с ней было не так?

– Да все! – выпалила Ира. – Худая, страшная… Руки трясутся. Вся голова седая!

– Как вы сказали? Седая? – Татьяна почувствовала, как по спине побежали мурашки.

– Ну не совсем вся голова… Я, наверное, не так выразилась, – поправилась Ирина, – но полным-полно седых прядей. За один день поседеть – это же надо!

– Большое спасибо вам, Ирочка, вы мне очень помогли. – Она почувствовала, что пора сворачивать разговор. Больше ничего ценного не услышит, дальше будут сплошные сопли-вопли.

– Погодите-ка, женщина, а вы почему у меня-то все выспрашивали? Почему к ней не пойдете, не спросите у этой… Как ее, я забыла… Ну, у мачехи? – подозрительно спросила Ира.

«Надо же! Опомнилась», – усмехнулась про себя Татьяна.

– И туда обязательно схожу, а как же! Мне просто надо было морально подготовиться, узнать, что меня ждет. Чтобы лишний раз людей не травмировать своей реакцией. Вот и решила поговорить с ее близкой подругой. Диночка мне часто говорила, какой вы хороший человек, как ее поддерживаете! – не моргнув глазом, соврала она.

Ирина должна поверить: по всему судя, барышня она недалекая, зато чувствительная. Та и поверила. Голос смягчился, и она сказала:

– Вы ей привет от меня передайте. Никогда у нее дома не была, даже адреса не знаю, и… – она замялась, – неудобно идти.

Татьяна все отлично поняла. Адрес узнать – дело нехитрое. Просто не больно-то хочется обременять себя чужими проблемами. Одно дело – пить вместе чаек, и совсем другое – навещать больную. Тем более больную психически. Но и терять лица перед посторонними тоже не желаем.

– Конечно, милая, передам. Зачем вам туда ходить? Только беспокоить понапрасну. Вы ведь все равно ничем не сможете помочь, – великодушно пришла она на помощь Ирине.

– Вот именно. – В голосе девушки явственно прозвучало облегчение.

Татьяна попрощалась и положила трубку. С минуту посидела, постукивая пальцами по столу. Так-так. История становится все более интересной. Вот и душка-Жан на горизонте нарисовался, не сотрешь.

Она вылезла из-за стола и стала расхаживать по кабинету: на ходу ей всегда думалось лучше.

Что мы имеем? Нормальный, адекватный человек за один месяц слетел с катушек. Может, у девочки всегда было какое-то психическое заболевание и сейчас оно проявилось? Обострилось? Но Наиль обязательно рассказал бы, будь у его дочки диагноз. Допустим, он и сам не знал… Возможно ли это? Болезнь непременно обнаружилась бы за столько лет! Были бы заметны странности в поведении или что-то другое. Нет-нет, это исключено.

Куда более вероятно, что с Диной произошло нечто нехорошее. Просто так люди в одночасье не седеют. Тем более если им нет двадцати пяти.

Случаи, про которые в один голос рассказывают институтские дамы, безусловно, имели место. Какой смысл им обманывать? Да и свидетели есть.

Положим, про кино Ира могла и выдумать на волне всеобщей истерии по поводу сдвига подружки… Могла, но не выдумала. Эта девица, кажется, не способна так буйно фантазировать. Не тот типаж. И потом, ее история при желании тоже легко проверяется. Так что примем как данность: она не врет, Дина действительно устроила сцену в кинотеатре.

Двигаемся дальше. Совершенно не понятно, каким боком во всем этом замешан Жан. Почему ночует в доме Наиля?

Ира сказала, Дина расстроилась, что тот ее бросил. Слишком уж запоздалая реакция! Татьяна-то, в отличие от Ирины, точно знала: огорчаться по этому поводу девушке следовало почти год назад. Именно тогда закончились ее отношения с красавцем-актером. Так откуда он опять взялся? И, главное, почему они с Азалией на пару соврали про расставание? Опять неясно…

У Татьяны проснулся давно забытый и похороненный журналистский инстинкт. Она должна докопаться до истины! И ради несчастной девочки, и в память о Наиле, и для себя самой. Разве она сможет теперь спокойно спать?

Самый оптимальный вариант, конечно, поговорить с Диной. Скорее всего она дома. Прекраснодушная Азалия, растрезвонив по всему свету, что падчерица – полоумная истеричка, почему-то преданно за ней ухаживает. Но допустит ли эта интриганка, чтобы они поговорили? Вряд ли.

«А вот пообщаться с самой Азалией не мешает. Только как это сделать? Думай, думай!»

Дверь в кабинет открылась, и в проеме показалась прилизанная женская голова. Вслед за головой выдвинулась и ее обладательница, Лиля Валеева, сотрудница Татьяниного отдела. Тридцать два, разведена, воспитывает сына, редкостного балбеса и двоечника. Характер отнюдь не нордический.

– Ты чего это тут бродишь? – с порога зычно прогремела Лиля.

Китайские церемонии в их отделе не были заведены. Все три сотрудницы – начальница Татьяна и Лиля с Соней, которая сейчас сидела на больничном с бронхитом, – общались на равных. Сидели они в смежных кабинетах. Как в хрущевской «двушке»: сначала попадаешь в кабинет Сони и Лили, а через него проходишь к Татьяне.

У Лили своеобразная внешность. На первый взгляд, даже пугающая. Высоченный рост, необъятный бюст, мощные бедра, ноги-колонны. Венчала все это изобилие маленькая голова, которая казалась меньше из-за вечно собранных в пучок волос. Лиля обладала трубным голосом африканского слона и нездоровой привычкой вываливать в лицо собеседнику все, что пришло на ум.

– Думаю, – коротко бросила Татьяна. – Подготовила заметку на сайт?

Ежедневно вывешивать на корпоративный сайт новости компании было одной из обязанностей пресс-службы. И неважно, если новостей не было. Приходилось проявлять смекалку, искать и находить. Лилька трудилась над злополучной заметкой с самого утра. Сочинительство никогда не было ее сильной стороной, в основном этим занимались Татьяна или Соня. Валеевой же доставалась техническая сторона работы: администрирование сайта, верстка газеты «Наши будни», которая издавалась вот уже тридцать лет. Однако сегодня Сони не было, так что Лиле пришлось ваять «нетленку» самой.

– Вот, родила наконец! Почитай! – прогудела она и сунула начальнице листок.

Татьяна взяла и стала на ходу проглядывать текст. Ничего нового: написано скучно, скулы сводит. Но официально, чинно, добротно.

– Че? Как? – осведомилась Лилька, впихивая свое грузное тело в кресло. – Байда?

– Еще какая. Но для нас сойдет. В любом случае читать никто не будет. Только второй и четвертый абзац местами поменяй, а то концовка оборванная.

– Как скажешь, босс! – Лилька посветлела лицом. – Уже без двадцати. Вывешу на сайт – и домой. За квартиру еще заплатить надо. Вчера платежку принесли: охренеть, сколько за свет набежало! Мой за компьютером чертей гоняет и свет в туалете вечно забывает погасить. Приходишь домой – иллюминация! А мать – плати!

Точно – платежка! Начало месяца, а это значит, начнут приходить счета! План созрел моментально. Теперь у нее есть железный повод попасть в квартиру к Азалии, а там уж по обстоятельствам.

– Лилька! Ты гений! – воскликнула Татьяна.

– А то! – немедленно отозвалась Валеева и вышла.

До дома Татьяна добралась быстро. Вошла в подъезд и прямиком направилась к почтовым ящикам. Отлично: пришли счета за газ и телефон. Открыть соседский ящичек удалось без труда. Еще в самом начале их дружбы они с Наилем обменялись ключами: мало ли какие обстоятельства могут возникнуть? Однажды маленькая Динуля захлопнула дверь, а ключи дома оставила – так соседка открыла. И когда в отъезде, есть кому за квартирой присмотреть.

После ссоры Татьяна получила ключи назад: Дина вернула. А свои забирать не стала. Сам Наиль, похоже, забыл о связке, на которой, в числе прочих, висел и ключ от почтового ящика.

Татьяна схватила счет за газ, сунула остальное обратно, быстро захлопнула ящик и зашагала к лифту. Все прошло как по маслу.

Глава 3

Татьяна поужинала, подождала, когда стрелки часов подползут к восьми часам, и направилась к входной двери, надеясь что Азалия дома.

Так и вышло. Вдова, закутанная в длинный, отороченный светлым искусственным мехом халат, открыла дверь почти сразу, словно ждала гостей.

– Добрый вечер! – во весь рот улыбнулась Татьяна. – Мне в ящик по ошибке положили вашу платежку за газ. Вот она.

– Здравствуйте. Спасибо большое, – ответила Азалия и хотела закрыть дверь, но в Татьянины планы это не входило.

– Я ваша соседка снизу, из сто тридцать девятой. Меня Татьяной зовут, – быстро проговорила она, вынуждая женщину вступить в диалог.

– Очень приятно. – Приятно вдове точно не было, но не прогонять же человека, который оказал тебе любезность?

– Вы ведь Азалия? Как мы были рады, что Наиль Тагирович устроил свою жизнь. Мы – в смысле, соседи! И женщина такая приличная, хорошо такую соседку иметь, – продолжала тараторить Татьяна, разыгрывая из себя недалекую любопытную бабенку, которой приспичило почесать языком.

Про то, кто она такая на самом деле, какие отношения в действительности связывали ее с Наилем и Диной, Азалия не знает. Он ей не рассказывал, а уж Дина – тем более.

Вдова криво улыбнулась. Татьяна всеми порами, каждой клеткой чувствовала, как ей не терпится выпроводить назойливую тетку. Но портить отношения с соседями тоже резона не было.

– Спасибо, – повторила она, похоже, не зная, что еще сказать.

– Ой, вам, конечно, тяжело об этом говорить, – «опомнилась» Татьяна. – Простите. Я вас очень хорошо понимаю! Такое горе! Молодой, сильный мужчина, на здоровье не жаловался… Вы держитесь, дорогая. Что поделать, надо терпеть. Дочка-то у него как? Отошла? – И вся внутренне сжалась, ожидая ответа.

Азалия колебалась. Либо она сейчас скажет, что все в порядке, спасибо. Либо решит, что лишний свидетель не помешает. Что бы она ни задумала, одно несомненно: женщина пытается привлечь внимание общественности к состоянию и поведению Дины. А сующая свой нос в чужие дела глуповатая соседка, которая мигом разнесет сплетню по всему дому, – идеальный вариант.

«Ну же, кобра, решайся!»

Расчет оказался верен. Азалия состроила трагическую мину и сказала, шире открывая дверь:

– Что мы в дверях-то стоим! Вы проходите, проходите… Танечка!

Тщательно стараясь скрыть свое торжество, Татьяна шагнула за порог и огляделась. С тех пор, как она была здесь в последний раз, прошло около года. Правда, заходила в день похорон, но мало что сумела разглядеть – не до того было. Теперь же увидела, насколько все изменилось. Что конкретно ей не понравилось, четко сформулировать не смогла бы. Дизайнер, который занимался отделкой квартиры, несомненно, был человеком со вкусом. Но Татьяна его вкусов не разделяла.

Кроме того, в доме было неубрано и оттого неуютно. Квартира пришла в запустение, и Татьяне больно было видеть, как все изменилось. Вещи брошены в беспорядке: их брали с привычных мест и швыряли где придется; на большом зеркале виднелись разводы, в углах – серые клочья пыли. Судя по всему, Азалия не утруждала себя уборкой, не следила за порядком.

И еще здесь был запах. Не запах, а ЗАПАХ. Удушающе-сладкий, напоминающий дешевые духи советского производства, но с неуловимой примесью горчинки.

Азалия провела посетительницу в гостиную. Татьяна уселась в кресло и скрестила ноги.

– Может быть, чаю? – светским тоном осведомилась хозяйка.

«В доме врага не ем!»

– Благодарю, дорогая. Но я после шести – ни-ни. Расплываюсь мигом! И так-то не тростинка! – Она похлопала себя по бедрам и изобразила сконфуженный взгляд.

– Ох, и не говорите! Я и сама никак не сброшу!

Очевидно, сочтя, что доверие установлено, Азалия устроилась в кресле напротив и заговорила:

– Вы, Танечка, вижу, женщина умная и понимающая.

Она в ответ изобразила польщенную улыбочку.

– Я здесь живу не так давно, и мне просто необходимо посоветоваться с кем-то вроде вас. С тех пор, как Наиля не стало… Извините… – сдавленным голосом произнесла Азалия, вытащила на свет кружевной платочек и промокнула глаза. Татьяна могла бы поклясться, что в них действительно стояли слезы. – Так вот, Дина… стала очень странной. Мы с девочкой всегда не очень ладили. Она была против нашего брака с Наилем. Возможно, вы знаете, даже ушла из дому, чтобы шантажом заставить его отказаться жениться. Но он не мог! Понимаете, мы так любили друг друга, это было просто благословение божье, в нашем-то возрасте… – Тут она уже открыто разрыдалась.

Татьяна, в соответствии со сценарием, кинулась утешать несчастную, про себя поражаясь умению подавать информацию в выгодном свете. Азалия между тем, продолжая икать и всхлипывать, гнула свою линию:

– Они так и не помирились. У Наиля было слабое сердце, он очень страдал! А когда Наиль так внезапно ушел от нас… Дина стала винить себя в его смерти. Понимаете?

– Понимаю, – страстно заверила Татьяна. – Довела отца до могилы, негодяйка!

– Что вы, Танечка, что вы! Бедная девочка, мне ее так жаль, – великодушно молвила Азалия, притушив победный блеск в глазах. Как ловко удалось вложить нужные мысли в пустую соседкину голову!

– Как я старалась сблизиться с ней, ведь у нас общее горе! Но она… Сторонилась, не разговаривала. Запрется в своей комнате и сидит сиднем. Не ела, похудела вся, как палочка. Спать перестала – постоянно на таблетках. Горстями их пила! Потом ей мерещиться стало… всякое. Посреди ночь проснусь – криком кричит! И на работе люди замечали, что она изменилась. Я туда ходила, мне ее коллеги рассказали: стала падать в обмороки, припадки начались. Однажды в кино с подружкой пошла, скандал устроила. Привиделось ей что-то такое жуткое… Даже сеанс из-за ее выходки прервали.

– Кошмар! – Татьяна старательно выпучила глаза и прижала руки к щекам.

– Вот именно! Но это еще что! В итоге попыталась… Не знаю даже, как сказать… Попыталась отца из могилы выкопать! – выпалила Азалия и пронзительно глянула гостье в лицо. Ждала реакции.

– Боже мой! Выкопать? Из могилы? – не подвела Татьяна. – Не может быть!

– Врач, полиция, работники кладбищенские – все видели!

– И что же… неужто откопала?

– Слава богу, не успела. Мы вовремя вмешались.

Татьяна принялась охать и ахать на все лады, а сама напряженно думала:

«И что дальше? Это все я уже слышала. Но ведь чего-то тебе от меня надо!»

Убедившись, что соседка целиком и полностью на ее стороне, вдова перешла к следующему этапу.

– Теперь вот ухаживаю за Диночкой.

– Сердце у вас золотое! – вставила Татьяна.

– А как же иначе, дорогая? Разве можно оставить дочь любимого человека в такой беде? Она совершенно недееспособна, никого у нее нет. Правда, в Екатеринбурге, на Урале, живет тетя, родная сестра Наиля, но у той свои заботы, семья, дети. Доктора говорят, Дину необходимо поместить в клинику. Но я пока хочу попробовать поставить девочку на ноги сама. Делаю все, что советуют врачи, даю необходимые препараты.

– И как она?

– Улучшений, к сожалению, нет.

– Она… буянит?

– Наоборот, апатия полнейшая. Не желает общаться с внешним миром, смотрит в одну точку. Бьюсь, бьюсь, и ничего, никаких результатов… Рано или поздно придется положить ее в больницу. По всей видимости, нужно будет оформить над ней опеку, – горестно проговорила Азалия.

«Вот оно! Прозвучали нужные слова: «недееспособна» и «опека». Ясно, чего ты добиваешься, дрянь! Полиция, кладбищенские, институтские работники, соседи – все мы должны будем свидетельствовать в суде!»

Татьяна изо всех сил старалась скрыть эмоции и удержать на физиономии сочувствующую одобрительную мину.

В этот момент хлопнула входная дверь, и молодой мужской голос громко произнес:

– Я пришел!

Вдова недовольно поморщилась. Татьяна сделала вид, что не придала значения фамильярному тону.

– Добрый вечер, Ванечка! Проходи, пожалуйста! А у меня гости, – подчеркнуто сказала хозяйка, шустро вскочила с кресла и устремилась в прихожую.

«Те же и Жан! Вечер перестает быть томным».

Через пару минут красавчик предстал на пороге комнаты. Азалия семенила следом.

– Танечка, разрешите вас познакомить. Это Иван Пожидаев, хотя он настаивает, чтобы его называли Жаном. Он артист, работает в театре. Они с Диночкой раньше встречались. Сейчас расстались, но он продолжает приходить, помогает мне за ней ухаживать.

Ага. Просто парад милосердия какой-то.

Жан тем временем скромно потупил взор и вежливо поздоровался.

Татьяна быстро соображала, что делать, как себя вести. Пожалуй, не стоит притворяться, что впервые его видит. Он мог запомнить ее в лифте. Да и раньше, когда сталкивались в подъезде…

– А мы с вами встречались прежде, молодой человек. И на днях в лифте – тоже. Но вас давно не было видно. А вчера утром, когда мы вместе ехали, я подумала: откуда мне ваше лицо знакомо? Теперь ясно: вы Диночкин кавалер!

На чело Азалии набежала тень.

– Ванечка иногда остается здесь ночевать. Я стелю ему в гостиной, места у нас хватает. У Диночки случаются приступы, а он с ней так хорошо справляется…

Татьяна понимающе закивала и закудахтала:

– Надо же! Вы просто молодец, Жан! Ведь какая сейчас молодежь? Эгоисты! А вы не оставляете девушку! Кстати! Можно мне взглянуть, как она? Если это неудобно, вы скажите, но, может, я тоже смогу помочь…

Парень застыл, вопросительно глядя на Азалию. Татьяна ждала, что та примется искать отговорки, но, к ее удивлению, она спокойно проговорила:

– Если у вас крепкие нервы – почему бы и нет. Только предупреждаю, Дина сильно изменилась.

– Конечно, конечно, – мелко затрясла головой Татьяна, – буду держать себя в руках!

– Пойдемте. – Женщина сделала приглашающий жест. Все втроем они двинулись по коридору, остановились возле комнаты Дины. Помедлив секунду, Азалия распахнула дверь и пропустила гостью вперед.

Первое, на что Татьяна обратила внимание, был запах. Она начала привыкать к специфическому аромату в квартире, но здесь он усилился до такой степени, что заломило в висках.

В комнате было сумрачно и жарко. Кровать разобрана, но пуста. У окна – кресло, повернутое спинкой к входу.

Татьяна замерла на пороге. Неожиданно стало страшно, захотелось бежать прочь, пока не поздно.

«Не лезь в это дело!» – умоляюще попросил внутренний голос.

Азалия подтолкнула ее в спину:

– Входите, Танечка, что же вы! Не бойтесь.

И ей ничего не оставалось, как шагнуть внутрь.

– Дина! – дрогнувшим голосом произнесла она. – Добрый вечер. Я пришла тебя навестить.

Фигура в кресле не шелохнулась. Помимо воли Татьяна растерянно оглянулась на Азалию. Та многозначительно подняла брови.

– Я же говорила. Думаю, она вас не слышит. Ни на что не реагирует. Сидит как истукан. Вечером укладываю ее спать. А утром помогаю перебраться обратно в кресло.

– А поесть? Или в туалет? Она сама выходит?

Азалия отрицательно покачала головой.

– Если не накормить насильно, то и не вспомнит, что нужно кушать. Кормлю как ребенка. Так же и в туалет… – Она снова зарыдала. Жан за ее спиной сдвинул брови и скроил горестную мину.

Татьяна, превозмогая внутреннее сопротивление, быстро пересекла комнату и обошла кресло.

То, что она увидела, повергло ее в ступор. Хотелось вскрикнуть, но в горле что-то сжалось, и оно оказалось способно выдать лишь сдавленный писк. Она тупо смотрела на сидящую в кресле и не могла поверить, что это дочь Наиля.

Разумеется, она настроилась увидеть нечто плохое и постаралась подготовить себя. Но такого не ожидала. В голове не укладывалось, что человек за короткое время способен настолько измениться. Из очаровательной девушки превратиться… в это.

Дина сидела, нелепо скособочившись, вывернув корпус, уставившись в одну точку. На появление Татьяны не отреагировала, да и вряд ли вообще замечала что-либо вокруг себя. Светлые глаза совсем выцвели, как это бывает у глубоких стариков. Взгляд устремлен в пустоту или, как говорят в таких случаях, – обращен внутрь.

Девушка всегда была хрупкого сложения, но сейчас совсем высохла и сжалась, напоминая бабочку, наколотую на булавку. Одна рука вцепилась в подлокотник, другая сжала ворот халата, накинутого поверх ночнушки. Колени сведены вместе и плотно сжаты. Маленькое бледное лицо безжизненно застыло. На нем раскинулась сетка морщин, губы истончились, нос выдался вперед. В грязных нечесаных волосах – «Господи, неужели я все это вижу!» – тут и там серебрилась седина. Дина выглядела не просто старше своих лет, она казалась старше самой Татьяны…

Смотреть на это было невозможно, и она отвернулась, еле сдерживая слезы. Сознавала, что для обычной соседки, постороннего человека, такая реакция являлась чрезмерной, но не могла с собой совладать.

Однако Азалия, похоже, была довольна произведенным эффектом. Взяла посетительницу под локоть и увлекла за собой, приговаривая:

– Теперь вы видите, дорогая? Пойдемте, пойдемте!

– Да, – прохрипела Татьяна, послушно следуя за ней и стараясь обуздать эмоции, чтобы не сказать и не сделать чего-нибудь лишнего. – Она выглядит очень… нездоровой.

– И я о том же, – промурлыкала Азалия. – Девочка больна, ей необходим уход. Я вынуждена буду оформить опекунство, чтобы заботиться о ней… – Она на мгновение запнулась и договорила: – в полной мере.

Татьяне захотелось ее ударить. Вместо этого она согласно кивнула, промолчала и направилась к выходу. Смертельно захотелось убраться отсюда, из-под прицела испытывающих взглядов. Вдохнуть полной грудью, умыться. Выпить. Кажется, дома есть красное вино.

Здесь творилось что-то очень, очень плохое. Казалось, сам воздух пробирался под кожу, опутывал, давил. Запах стал просто невыносимым, и Татьяна испугалась, что ее сейчас вырвет. Решив, что лучше всего говорить правду, постаралась как можно простодушнее взглянуть на Азалию и прерывисто проговорила:

– Пойду, пожалуй. Вы уж извините, но… Прямо не ожидала такой страсти.

– Понимаю. С непривычки это пугает.

Кажется, ничего не заподозрила.

– Да-да, вот именно – пугает! Девочка совершенно не в себе. Дай вам бог терпения. И спокойствия.

– Татьяночка… если что, я могу рассчитывать на вашу поддержку? – вкрадчиво проговорила Азалия.

– Безусловно, дорогая, – из последних сил вымолвила Татьяна.

Вдова удовлетворенно кивнула. Жан, тенью маячивший на заднем плане, улыбнулся лисьей улыбкой. Она попрощалась и выскочила на лестничную клетку. Дверь тут же захлопнулась.

Почти бегом Татьяна спустилась на свой этаж и более-менее пришла в себя, только когда закрыла за собой все замки. И даже накинула цепочку, которой вообще-то никогда не пользовалась.

Глава 4

Ночью, лежа без сна в кровати и глядя в потолок, Татьяна думала о том, что больше не может называть квартиру сверху «Наилиной», как раньше. Потому что там не осталось никаких следов присутствия ушедшего друга и его дочери. Сама того не подозревая, она думала в точности как Дина: это место осквернено.

Вернувшись к себе, она никак не могла согреться. Ее била дрожь, хотя в квартире было тепло, даже жарко. Татьяна надела теплый махровый халат, напялила поверх меховой жилет, натянула шерстяные носки. Открыла бар и достала бутылку вина. Налила себе полный бокал, выпила почти залпом. Прислушалась к себе, долила и снова выпила, уже медленнее. Стало чуть легче.

– Не знаю, что там происходит, но я это выясню! – вслух пообещала она. Одной из особенностей одинокой жизни была возможность беседовать с самой собой и не бояться, что тебя посчитают ненормальной.

Выяснять и действовать следовало как можно скорее: очевидно, что Дина там долго не протянет. Удачно, что завтра суббота, можно спокойно заняться этим вопросом, придумать, как ей помочь.

Татьяна закрыла глаза и попыталась заснуть. Прежде спиртное всегда действовало на нее как снотворное: веки тяжелели, ноги слабели, тело расслаблялось и стремилось принять горизонтальное положение. Но сейчас сон бежал от нее.

Татьяне казалось, она все еще ощущает на себе взгляд Азалии – прощупывающий, изучающий, липкий. Было что-то необычное в ее взоре, нечто колючее, тревожащее. От того, что эта женщина в данный момент находится где-то поблизости, стало не по себе. И хотя нехорошая квартира находилась не прямо над ее собственной, ей вдруг почудилось, что потолок над головой стал прозрачным или, может, в нем появилась дыра. И сейчас Азалия, усмехаясь, заглядывает вниз, смотрит на нее, беспомощно лежащую в постели, и…

Ну и дичь лезет в голову!

Татьяна резко открыла глаза и вскочила, одним махом отбросив одеяло в сторону. Не давая себе задуматься и проанализировать свои действия, подошла к туалетному столику и залезла в шкатулку с украшениями. Большую часть того, что там лежало, она никогда не носила. Броши, браслеты, ожерелья, кольца и серьги в основном достались ей от матери и бабушки, сама ничего не покупала. Друзья и знакомые, зная ее равнодушие к побрякушкам, тоже не дарили Татьяне украшений.

Порывшись в недрах шкатулки, на самом дне она обнаружила то, что искала: маленький серебряный крест на прочной серебряной цепочке. Мама была убежденной коммунисткой и атеисткой, противницей религиозных представлений и обрядов, и дочь воспитывала так же. Однако бабушка потихоньку крестила внучку, когда той исполнилось три года. Татьяна была в церкви всего несколько раз в жизни – на похоронах, крестинах и венчаниях. Распятия на груди, естественно, тоже не носила. Но сейчас, подержав крест в руках, решительно надела на шею и прижала ладонью к груди. Вроде бы стало немного спокойнее. Она вернулась в кровать.

В половине десятого, умывшись и позавтракав, поспешила за компьютер. Спасибо тем, кто придумал компьютер и Интернет, за возможность собирать информацию, не выходя из дома.

Начать решила с главных персонажей. Неизвестно, что это даст, но сведения лишними не будут. «Жан Иван Пожидаев» – набрала в поисковике Татьяна. На экране возникли несколько ссылок.

– Так, посмотрим, что тут у нас, – пробормотала она.

Сайт Института культуры и искусств. Список выпускников трехлетней давности. Мимо. Она и без того знала, что Жан с Диной учились в одном вузе с разницей в несколько лет.

Что еще? Следующим открылся сайт Молодежного театра драмы и комедии. Уже ближе. Пожидаев значился в числе актеров. Фотография, список спектаклей, в которых он занят. В течение двух лет Жан играл в основном второстепенные роли. Самой большой удачей молодого актера на сегодняшний день стала роль Второго Жениха в лирической комедии «Невеста из Иванова» по пьесе некоего Ф. Пряжникова.

Следующие несколько интернет-страниц содержали отклики на различные спектакли. Отзывы были противоречивы: иногда критики в пух и прах разносили и сам театр, режиссера и актерский состав, но встречались и рецензии, где стиль постановок именовался новаторским и смелым, а режиссер – почти гениальным. Интересно, что имя актера второго ряда Жана Пожидаева упоминали и те и другие. Признавая – кто сдержанно, а кто и не скрывая восторга – его яркий талант и способность убедительно играть разноплановых персонажей. Да уж, такому ничего не стоит изобразить благородного юношу, готового кинуться на помощь бывшей возлюбленной…

«Похоже, о Жане мы еще услышим. Странно, что пока он не получает главных ролей. То-то бесится, наверное», – подумала Татьяна.

Больше ничего полезного о нем в сети не было.

На очереди – главная героиня. Азалия Каримовна Айвазова. Кажется, она взяла фамилию Наиля. Секунду подумав, компьютер выдал несколько ссылок. Но лишь в одной из них совпадение имени, отчества и фамилии было стопроцентным. Татьяна попала на сайт холдинга «Татнефтегазхимпродукт», где А.К. Айвазова возглавляла юридический отдел.

Биографии руководящего состава были представлены достаточно подробно, так что спустя пару минут она узнала, что безутешной вдове сорок восемь лет, она как и Татьяна, окончила Казанский государственный университет и последние двадцать лет трудится в холдинге, который в разные годы именовался по-разному. До этого работала юрисконсультом на предприятии с невыразительным названием ПО «Весна». Чем занималась эта «Весна», неясно, да и не имеет значения.

Придя в холдинг в возрасте двадцати восьми лет, Азалия почти целую пятилетку тихо и мирно служила все тем же скромным юрисконсультом. Но, достигнув тридцатитрехлетия, резко рванула вверх по карьерной лестнице. Сначала стала старшим юристом, потом – заместителем начальника и вот уже одиннадцать лет руководила отделом, в котором сегодня работали четырнадцать человек.

Больше никакой информации. Татьяна обреченно вздохнула. Выхода нет, придется идти на поклон к Оле Архиповой.

Архипова, телефон которой она сейчас набирала, работала начальницей паспортного стола. Главным делом ее жизни, чем-то вроде увлечения, было бегать по судам. Она всюду искала и умело находила всевозможные поводы для исков, увлеченно собирала документы в различных инстанциях и участвовала в бесконечных запутанных процессах. Вопросы наследства, дачные и трудовые споры, конфликты с банками – поводов для разбирательств миллион. В суд и к судебным приставам Архипова ходила как на службу.

При этом, как ни странно, вообще-то она была необидчивая, способная на сопереживание и неглупая. Просто хобби такое странное, что поделать.

– Але! – отозвалась Архипова.

– Привет, Оль. Не разбудила?

– Нет, уже встала. Привет. У меня в понедельник суд («А как иначе!»), подготовиться надо. Бумаги просмотреть.

Подавив глубокий вздох, Татьяна спросила:

– С кем судишься? – и приготовилась выслушать долгий и подробный рассказ.

Повествование заняло десять минут. Она изображала увлеченность, интерес и где надо – возмущение, совершенно не вникая в суть драмы. Ни к чему засорять мозги. Однако не спросить-то нельзя. Всем известно: ты к человеку с душой, и он к тебе – соответственно. А у нее к Оле была большая просьба.

– Ясно, – протянула Татьяна, сочтя, что долг вежливости отдан. – Желаю выиграть дело.

– Спасибочко. Как сама?

– Нормально. Слушай, Оль, можешь помочь? У тебя же полно знакомых в органах. Мне надо про одного человека справки навести.

– Без проблем. Пробьем кого надо.

– Правда? – обрадовалась она. – Я заплачу…

– Да брось ты. Сочтемся как-нибудь, – хмыкнула Архипова. – Давай Ф.И.О. и год рождения.

Татьяна продиктовала.

– Кто такая? – полюбопытствовала Оля.

Она была готова к этому вопросу и заранее приготовила ответ:

– Мужика у меня увела.

– Вот жаба косорылая! – с чувством припечатала Архипова. – Стреляла бы таких! А кто он? Чего молчала-то? Давно у вас с ним?

– Ты его не знаешь, – уклончиво ответила Татьяна, – и вообще, не хочу об этом, Оль… Так поищешь?

– Поищу, поищу. Это правильно – врага нужно знать в лицо! Минут через сорок позвоню. – И бросила трубку.

В ожидании звонка Татьяна встала, размяла затекшую спину, сходила за кофе с печеньем и принялась лениво проглядывать новости в Интернете. Меньше чем через час затрезвонил телефон. Архипова отличалась обязательностью.

– Ну и лярва! Повезло твоему, ничего не скажешь! – без предисловий проорала Оля.

– Что там? – подалась вперед Татьяна, чуть не расплескав кофе на клавиатуру.

– Четыре мужа было! Прикинь! Это только официальных! А любовников сколько? И чем только берет? Наверное, одно место золотое! Последнего мужа в феврале этого года похоронила! А уже глянь – к твоему подбирается! Ты ему скажи обязательно, что до него через эти ворота целая футбольная команда прошла!

– Скажу, скажу, – нетерпеливо отмахнулась Татьяна, – подробнее можешь?

– Могу и подробнее! Девичья фамилия – Халиуллина. Родом из… сейчас… вот, нашла, из деревни Челбасово. Не сиделось в своей дыре – в Казань примотала! Лимитчица хренова! – Похоже, Оля приняла Татьянино несчастье чересчур близко к сердцу. – Детей нет. Я тут посчитала, она до тридцати трех лет сидела в старых девах. Как будто готовилась, зараза! А потом понеслось! Первый раз брак зарегистрирован…

– Мужья! Что происходило с мужьями? – перебила Татьяна севшим голосом.

– Умерли! Все! Четырежды вдовела! Самый выносливый второй мужик оказался: три года с ним прожила. Остальные меньше выдерживали. Танька, это же самая настоящая черная вдова!

Татьяна с трудом переваривала новости. Получается, Азалия нагло врала. Напела Наилю, что была замужем лишь однажды, обожала своего мужа и похоронила его восемь лет назад. На самом же деле…

– Ее подозревали в чем-то криминальном?

– Подозревали, потому она по базе и проходит. Первый муж умер от рака, второй погиб в ДТП. А третий полез зачем-то на крышу своего двухэтажного дачного дома, свалился и сломал шею. Естественно, стали расследовать. Баба эта попала под подозрение: на даче они были вдвоем. Но потом прекратили за отсутствием состава: экспертиза показала, что падал он уже мертвым. Умер от инфаркта миокарда. Четвертый, кстати, тоже от этого помер. Заметь, она каждый раз выгоду получала, – с энтузиазмом продолжила Архипова. – Я еще по данным Госреестра кое-что уточнила. У меня там есть… Ладно, не важно. До первого замужества была прописана на улице Октября. Общага задрипанная. А сейчас ей принадлежат три квартиры, две двухкомнатные, одна – трех. Не хило? Плюс на ней зарегистрирован «Лексус», дачный дом площадью сто семьдесят пять квадратов с участком двадцать соток. Но самое главное! Вместе с последним мужем они приобрели шикарный земельный участок под застройку. Место – отличное, почти в черте города! Сдавай в аренду – озолотишься. Площадь участка…

Ольга увлеченно сыпала цифрами, а у Татьяны голова шла кругом. С «Лексусом» ясно – это подарок Наиля на свадьбу. Но земля! Дача! Квартиры! Дина говорила, что «двушка» Азалии сдана до мая, поэтому она вынуждена жить в квартире покойного мужа. Про все остальное никто и не подозревал!

Наиль, однозначно, был ее самым ценным приобретением. Эта земля! Выходит, он купил ее (и где только такую прорву денег взял?) – и записал на них с Азалией! Наивный влюбленный дурак!

С трудом прервав поток Олиных рассуждений и советов, Татьяна поблагодарила ее и заверила, что с нее – «поляна» в ближайшие выходные. Надо будет пригласить Архипову в ресторан японской кухни: она обожает роллы.

Повесив трубку и тут же выкинув Олю вместе с роллами из головы, она забегала по комнате, размышляя, что делать дальше.

Азалия – обманщица и ловкая аферистка, это ясно. Приманивает мужиков и наживается за их счет. Это гадко, но в тюрьму за такое не сажают. Мужчины ведь связывались с ней сами, никто не заставлял. Как говорится, колхоз – дело добровольное.

Подозрительно другое. Череда смертей. Четверо мужей – и все умирают, не прожив с ней и пяти лет. Совпадение? Роковое невезение? Или тщательно спланированные убийства? Хотя вроде бы каждый раз имелись вполне объяснимые причины…

А то, что сейчас творится с Диной, – тоже «вполне объяснимо»?

На первый взгляд, да. Все логично: девочка потеряла отца, впала в депрессию, винит себя в его смерти и постепенно сходит с ума. И полиция, и врачи, и коллеги – все вокруг могут это подтвердить. Наверное, только одна Татьяна и видит: вокруг Дины сплетена тонкая, незаметная, но прочная паутина. Явная ложь, полуправда, небольшое отклонение от истины…

– Что же она с ней делала-то?!

Татьяна вылила остатки кофе в раковину и ополоснула чашку. На ум приходило только одно: травила. Травила чем-то, что не оставляет следов.

И все же она чувствовала: дело не только в банальном отравлении. Что-то не так во всей этой истории. Что за рубеж такой – тридцать три года? Как объяснить, почему до этого возраста Азалия была обычной неудачницей, приехавшей из глубинки, застрявшей в общежитии и на скучной должности, а в тридцать три, как по волшебству, на нее посыпались блага: и карьера, и мужчины, и деньги?

Но главное: что со всеми этими сведениями делать? Как они могут помочь Дине?

Если честно, вывод просился один: от Азалии стоит держаться подальше. С такими дамочками определенно лучше не ссориться. Может, оставить все как есть? Пусть идет как идет. Дина всего лишь соседка, дочь человека, с которым она рассорилась год назад! Зачем лезть куда тебя не просят? Лучше одеться и сходить в суши-бар с Архиповой.

Татьяна и в самом деле быстро оделась и вышла из дома. Но вместо того чтобы прислушаться к разумному (малодушному и подлому!) совету внутреннего голоса, отправилась на кладбище. Нужно найти свидетелей случившегося возле могилы Наиля. Может, это что-то прояснит.

Пока она слышала только версию Азалии, которую та преподнесла в институте. И этих сведений для полноты картины не хватает. Но не в полицию же идти за информацией! Остаются работники кладбища.

Татьяна надеялась, что там не откажутся с ней поговорить. Для налаживания контакта она достала из бара и прихватила с собой бутылку дорогой водки.

Глава 5

Однако водка не пригодилась. Ее собеседник, сторож Халимов, оказался человеком вынужденно непьющим: не так давно перенес инфаркт. Но разговор состоялся. Да такой, на какой Татьяна и не рассчитывала.

Она пришла в недавно отстроенное здание администрации кладбища и быстро выяснила, кто работал в день, когда была сделана попытка разграбления захоронения. Случай был из ряда вон – и его, конечно, запомнили. Свидетелем попытки вандализма был директор, к которому обратилась за помощью вдова, и сторож. Татьяне объяснили, как найти последнего, и уже через пять минут она сидела в небольшой комнатке напротив крепкого, не старого еще мужчины с коротким седым «ежиком» на голове.

Ей повезло: Халимов как раз сегодня заступил на смену. Не приди она сейчас, пришлось бы ждать до среды: он работал сутки через трое. Был сторожем, от случая к случаю подрабатывал могильщиком, за отдельную плату мог и на могиле прибрать, и ограду установить, и покрасить. Работы не боялся, потому и не бедствовал.

У Халимова был мясистый вислый нос и крупные руки с большими квадратными ногтями. На вопросы он отвечал односложно и неохотно, недоверчиво поглядывая из-под брежневских бровей на назойливую «корреспондентку». Поначалу Татьяна представилась именно так. Но потом увидела, что разговорить сторожа, соблазнив упоминанием в газетной публикации, не удается, и решила сказать правду.

– Вы меня извините, конечно, но я вам соврала, – рубанула Татьяна. – Вижу, вы человек неболтливый, поэтому скажу как есть.

Во взгляде мужчины зажегся огонек интереса, и она, ободренная успехом, продолжила:

– На самом деле я близкая подруга покойного, Наиля. Мы жили в соседних квартирах и много лет дружили. Первая жена его умерла совсем молодой. Дина выросла у меня на глазах. Наиль был очень хороший человек, один ребенка вырастил и… Они с дочкой отлично ладили. Такое редко бывает, чтобы… – Татьяна внезапно почувствовала, что вот-вот разревется. – А потом Наиль познакомился с Азалией. Той женщиной, вы знаете. Полюбил, женился. Но… понимаете, как бы сказать… мне кажется, она не очень… порядочная. Наиль стал болеть и быстро умер. Даже года со свадьбы не прошло. Дина так переживала! Она чудесная девочка, институт окончила, в аспирантуре училась. А теперь все кругом говорят – сумасшедшая! Истерики устраивала, припадки случались, отца пыталась откопать. А я не верю! Разобраться хочу!

Обычно Татьяна ясно излагала свои мысли. Но сейчас говорила бессвязно, отрывисто и сама чувствовала, что разобраться в этом потоке сознания сложно. Однако Халимов отлично ее понял.

– Дрянная баба. Я сразу понял. Девчонка-то, видать, ни при чем!

– Что? – Она замерла, боясь упустить хоть слово.

– Я в бухгалтерию зашел, за деньгами. А бухгалтерша обождать велела. Ну вышел покурить. Стою, а эти прикатили, баба с красавчиком. Они-то меня не видели, а я их видел! Думаю, надо же, молоденького отхватила!

– В каком смысле – «отхватила»? – переспросила Татьяна.

– В каком! В том самом! – Халимов стукнул кулаком по колену. – Че смотришь? Не веришь? А я видал, как она его в губы, пока в машине сидели… А потом идут, и парень ее, извиняюсь, за задницу щупает! Я в двух шагах стоял. Тьфу, срамотища, в матери ему годится, – сплюнул Халимов.

Татьяна сидела как громом пораженная. Хотя, конечно, следовало предположить что-то в этом роде. Просто не верилось.

– Перекурил, захожу обратно – Максимыч зовет, директор. Могилу, говорит, хотят разграбить. Вот, граждане обратились. Смотрю – ба! Эти двое! Она ревет, он рядом, успокаивает. А Максимыч говорит: отец у девчонки помер, это мать или, может, мачеха, я тогда не разобрал, а это – жених! Я еще подумал: ни хрена себе – жених! И с дочкой, и с мамашей!

– Вы ничего не сказали?

Халимов посмотрел на нее как на блаженную.

– Да вы че, женщина? С чего мне говорить? Мое дело маленькое.

– Вы правы, – поспешно согласилась Татьяна и постаралась вернуть рассказ в нужное русло: – Так все пошли на могилу…

– В том-то и дело, что не пошли! Доктора стали ждать. Она говорит: я доктора вызвала. И все талдычила про мен… про полицейских.

– А что про полицейских?

– Что вызвать надо! Я еще подумал: разве нормальный человек будет к таким делам их приплетать? Доктор – куда ни шло. А этих-то… И откуда она знала, что девчонка будет копать?

– А она об этом говорила?

– Сказала, девчонка встречалась утром с женихом, а тот ее бросил! И девчонка расстроилась. На кладбище помчалась. Припадок, что ли, у ней случился, не верила, что отец умер… Я толком не разобрал. А красавчик этой бабе позвонил, и они вместе сюда припылили. Еще и доктора вызвали. И ментов хотели…

– Кто вызвал полицию?

– Я. Максимыч велел. Он тоже не хотел, но она прямо вцепилась: надо, и все тут! Я и вызвал. Они после приехали, мы уж сами справились. Они только свои прутоколы, – Халимов произнес это слово с ударением на первую «о», – составили.

– Дина в самом деле выкапывала… тело? – тихо произнесла Татьяна.

– Да кто ее знает! Кричала вроде, что нет. Но яму вырыла будь здоров. У самого изголовья, где столбик. Я потом закапывал.

– А вы не запомнили, случайно, что она кричала? Она как-нибудь объяснила, зачем копала на могиле?

– Да черт ее пойми, как она объяснила, – задумчиво произнес Халимов. – Там такая куча-мала была! Пока доктор ее не уколол, девчонка прямо бесновалась, рвалась от нас. Все орут, мамаша ревет. Разве разберешь, чего она там кричала? Ведьмой обзывала бабу – это я запомнил. Так она ведьма и есть! С дочериным женихом-то! Какова? А! Вот еще! Красавчику этому в рожу плюнула! Сначала-то все просила: «Скажи им!» А он отговаривался – не знаю, мол, ничего. Она и плюнула.

Халимов перевел дух, извлек из кармана не первой свежести платок и гулко высморкался. Похоже, больше он ничего не знал. Но и того, что Татьяна услышала, было более чем достаточно.

– Спасибо. Вы мне очень помогли… – Она замялась и неловко, боком извлекла из пакета водку, от которой Халимов отказался в самом начале разговора. – Может, возьмете? Что же я, обратно потащу? Она хорошая, дорогая. Вдруг понадобится…

– А и понадобится! – неожиданно согласился мужчина и взял большую квадратную бутыль. – Я тут задолжал… одному. Вернуть надо. Вот и верну.

Всю дорогу от кладбища до дома Татьяна разрабатывала план. То, что Дину нельзя оставлять в той квартире, она теперь знала точно. Азалия что-то задумала – это очевидно. Скорее всего постоянно подсыпала девочке какую-то гадость в еду. Специально для этого и осталась жить с ней после смерти Наиля. Динуля стала падать в обмороки, плохо спать. Может, на этой почве нервы и расстроились. Вон, поседела даже.

А потом эти мерзавцы каким-то способом заманили ее на кладбище, подстроили сцену у могилы, притащили кучу свидетелей – и все для того, чтобы оформить опекунство! Впоследствии, вероятно, Дину упекут в психушку, а любовнички приберут к рукам имущество.

Вот что интересно: негодяйка может хоть сейчас избавиться от падчерицы: в таком состоянии ее легко примут в клинику. Но Азалия упорно продолжает держать девушку дома. Возле себя. Зачем? Ответ прост: девочка должна находиться в пределах досягаемости, потому что ее и сейчас продолжают травить! Когда Азалия сочтет, что доза достаточная и больше Дина ей не помеха, она спокойно сдаст ее врачам. Пусть умрет не у нее на руках!

Поэтому главное – вытащить Дину оттуда.

Татьяна была уверена, что все обстоит так или примерно так. Детали можно выяснить и после. Сейчас план такой: забрать девочку, привести в чувство и потом разобраться со сладкой парочкой.

Ее колотило от негодования: Азалия должна получить по заслугам! Можно и в полицию обратиться – пусть поинтересуются, что это у нее мужья мрут как мухи. Жан тоже не должен остаться в стороне. Прав был Наиль, отвратительный тип!

«Действовать надо осторожно, – размышляла Татьяна. – Дина пока поживет у меня. Никто не должен знать, где она… А вдруг паршивка заявит в полицию о пропаже человека? Ну допустим. Но скорее всего она и права такого не имеет. У нее и заявление-то вряд ли примут. Дина совершеннолетняя, не признана недееспособной – пока. И Азалия ей не опекун. Она ей вообще никто! Ладно, после разберемся. Девочка перестанет принимать яд, придет в себя и, если что, скажет, что никто ее не похищал».

Первая часть плана не представлялась особенно сложной, учитывая тот факт, что ключи от квартиры у Татьяны имелись. Сделав ремонт в квартире, дверь Айвазовы не поменяли. И она надеялась, что замки тоже прежние. Татьяна просто пойдет туда утром, когда Азалия и Жан уйдут на работу, откроет дверь и заберет Дину с собой. Куда сложнее будет привести ее в прежнее, нормальное состояние.

А если она ошибается и девочка в самом деле психически не здорова?

«Хватит! – сердито оборвала себя Татьяна. – Что толку гадать? Ее нельзя там оставлять, это ясно. Будем решать проблемы по мере их поступления».

Весь следующий день она была как на иголках. В воскресенье любовники, вероятнее всего, дома. Соваться туда до понедельника глупо. Следовало заняться подготовкой.

Для начала Татьяна позвонила своей старой знакомой. Катерина была врачом, да не простым, а начмедом, и могла помочь с больничным. Одно из преимуществ работы журналистом состоит в том, что ты по характеру деятельности сталкиваешься с огромным количеством разных людей. И с некоторыми из них завязываются приятельские отношения.

С Катей они познакомились много лет назад: Татьяна писала платный материал о клинике, где та работала. Они быстро сошлись и с удовольствием общались. Она периодически водила Катерину на концерты заезжих московских «звезд». Билеты, как правило, стоили дорого, но она бесплатно сажала приятельницу на места для прессы. В свою очередь Катя помогала по медицинской части. Татьяна прибегала к ее услугам крайне редко, не злоупотребляла. Но в этот раз особый случай, без Кати никак.

Не вдаваясь в подробности, попросила Катерину выдать ей больничный лист. Дней на десять, если можно. Подруга заверила, что можно, и спросила, в чем дело: никогда раньше фальшивые больничные не требовались. Поколебавшись, Татьяна сказала, что ей нужно присмотреть за больной родственницей. А до отпуска – почти месяц. Катерина, добрая душа, предложила свою консультацию.

Татьяна, которая изначально не собиралась впутывать посторонних, обрадовалась этому предложению. Мало ли в каком состоянии окажется к понедельнику Дина! Да и как она разберется самостоятельно, что с ней делать? А Катя мало того, что отличный профессионал, так еще и не болтушка. На нее можно положиться.

– Катюша, спасибо огромное! Неудобно, конечно, тебя беспокоить…

– Перестань ты! Сколько лет родственнице? Сильно пожилая?

– Двадцать три. Или двадцать четыре. В общем, молодая совсем.

– Да? – удивилась Катерина. – А я решила… Неважно, что с ней такое?

– У нее… как бы тебе сказать… Что-то вроде депрессии. Она сирота, мать в детстве умерла, отец недавно, и у девочки какой-то ступор. Молчит, в одну точку смотрит. Короче, не буду тебе голову морочить, сама увидишь.

– Когда она у тебя появится? Завтра? Часиков в семь загляну.

Рассыпавшись в благодарностях, Татьяна повесила трубку. Что ж, одной заботой меньше. Даже двумя. На работу идти не надо, и врач осмотрит Дину.

Она позвонила Соне и выяснила, что та завтра собирается идти выписываться. Отлично: можно со спокойной душой «поболеть». Лиле тоже набрала, предупредила, что с завтрашнего дня не выйдет. По официальной версии, у нее приключилось очередное обострение хронического пиелонефрита. Про то, что у Татьяны больные почки, знали все, так что вопросов ни у кого не возникло. Только сплошное сочувствие и пожелания выздоровления.

Теперь можно немного отдохнуть. Завтра предстоит трудный день. Да и последующие наверняка не легче. Она постаралась не думать о плохом и сосредоточиться на домашних делах.

Глава 6

Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Это правда. Татьяна проснулась в начале шестого. Распахнула глаза и поняла, что больше уснуть не удастся. Сходила в ванную, позавтракала, почитала…

Минуты тащились медленно как никогда. Она предполагала, что Азалия уходит на работу около семи-восьми часов. Когда уходит Жан, понятия не имела. Действовать собиралась наверняка. Занять наблюдательный пост возле собственной приоткрытой двери, убедиться, что любовники убрались из квартиры. Подождать. Мало ли, вдруг один из них что-то забудет и вернется.

Была мысль позвонить каждому из них на работу, чтобы точно удостовериться. Но потом Татьяна отказалась от этой затеи. Позже оба могли вспомнить «контрольный» звонок. Кто знает, вдруг у Азалии настолько обширные связи, что она сможет проследить, кто и откуда звонил? Татьяна точно не знала, есть ли такая техническая возможность. Может, это только ее фантазии. Но рисковать опасно.

В семь часов она поставила возле двери табуретку, уселась и стала ждать. Жаль, что окна не во двор! Не пришлось бы тогда караулить.

На лестничной клетке – четыре двери. Кроме нее, здесь жили три семейные пары. Пожилая чета Галимовых сейчас очень кстати поправляла здоровье в санатории. Отлично, потому что Галимова была не в меру любознательной особой. А лишний сунутый не в свое дело нос мог серьезно навредить делу. Так что лечитесь, голуби, лечитесь!

В квартире напротив проживала молодая семья с четырехлетним сыном. Около семи Татьяна каждый будний день слышала оглушительный рев, легко и играючи пробивающийся сквозь дверь с шумоизоляцией: Алешу волокли в садик. Обычно Дима (отличный парень – вежливый, с юмором) развозил на своей «Мазде» жену и сына, как он выражался, «по местам прохождения службы», потом ехал на работу. Алешины вопли послужили сигналом, что и из этой квартиры не выглянет в неподходящий момент ненужный свидетель.

Оставались Суворовы из тридцать восьмой – муж, жена, теща и дочь-подросток. Они вроде тоже отбывали на работу-учебу примерно в это время. Дома оставалась только теща, но она зимой перенесла инсульт и с огромным трудом поднималась с кровати, так что с этой стороны Татьяна неожиданного вмешательства не опасалась.

Без четверти восемь громыхнула дверь у Суворовых. В сторону лифта быстро простучали каблуки.

– Сашка, лифт держи! Без нас не уезжай! – пробасил глава семьи.

– Ладно, – врастяжку ответила девочка.

Послышалась возня, загремели замки. Дзынькнул подъехавший лифт. Раздалось мягкое шипенье дверей, приглашающе разъехавшихся в стороны. Сашка зашла в лифт и нетерпеливо позвала оттуда:

– Вы там скоро?

– Идем, идем, – торопливо отозвался женский голос.

Снова звук шагов, кашель, недовольное Сашкино бормотание. Двери закрылись, и лифт, проглотив пассажиров, с довольным урчанием поехал вниз. Все снова стихло. Татьяна облегченно вздохнула: спасибо тебе, боженька, если ты, конечно, есть! И эти отбыли!

Насчет соседей с одиннадцатого этажа она не особо переживала. В одной из квартир жил одинокий молодой мужчина, который зарабатывал на жизнь разными компьютерными штучками. Погруженный в виртуальный мир, он имел обыкновение всю ночь сидеть в Сети, ковыряться в мудреных программах и ложиться лишь под утро. Сейчас компьютерщик видел десятый сон и помешать не мог.

Другая квартира была выставлена на продажу: хозяева после Нового года переехали в загородный дом. Так что сюда изредка прибегала лишь взмыленная риелторша, чтобы продемонстрировать хоромы потенциальным покупателям. Квартиры в их доме и так-то были, мягко скажем, недешевыми. Да вдобавок хозяева, желая рассчитаться с долгами за строительство, заломили за жилплощадь такую цену, что квартира грозила «провисеть» как минимум год. Или пока продавцы не одумаются и не снизят цену до разумных пределов. Вероятность того, что хозяева или риелторша нагрянут с утра пораньше вкупе с покупателями, была ничтожно мала. Татьяна решила не принимать ее в расчет, чтобы не тратить попусту нервные клетки.

Некоторую проблему представляла третья квартира. Ее в прошлом году купил для своей возлюбленной богатый «папик». Целых четыре месяца шел ремонт, а потом в квартиру заехала длинноногая цыпочка с фантастическим бюстом. Слишком фантастическим, чтобы быть натуральным. Предугадать цыпочкин распорядок дня не представлялось возможным, поскольку она не работала и не училась. Оставалось надеяться, что в такую рань надувная красотка спит. Да и «папик» вряд ли заявится к ней сейчас. Он, по идее, должен где-то трудиться, чтобы обеспечивать себе отдых в цыпочкиных объятиях.

Стараясь программировать задуманное на успех, Татьяна терпеливо оставалась на своем посту. Она слегка приоткрыла дверь, чтобы ничего не пропустить, но Азалия и Жан по-прежнему не желали покидать своего убежища. Прошло еще двадцать минут. Она начала терять терпение. Девятый час! Чего они тянут? Вдруг им вообще не надо на работу?

Татьяна запоздало испугалась: вдруг вдовица взяла отпуск? А Пожидаев и вовсе человек свободной профессии. Кто их, артистов, знает, во сколько они должны приезжать в театр? Раньше ведь она никогда не встречала его по утрам!

В самый разгар терзаний одна из дверей над ее головой открылась, и квартира исторгла из себя людей. Татьяна не успела задаться вопросом, та ли это дверь, как послышались тихие голоса – мужской и женский. Женский, несомненно, принадлежал Азалии. Через несколько мгновений, заперев квартиру, парочка вызвала лифт и уехала.

Татьяна проворно поднялась с табуретки. Теперь пункт номер два. Накинула плащ, взяла ключи и выбежала из квартиры. Спустившись вниз, вышла из лифта и пересекла холл, подойдя к почтовым ящикам, расположенным возле окна. Отсюда была отлично видна стоянка. Если что, соседка просто вышла за почтой.

Вот они! Красный, как пожарная машина, автомобиль Азалии невозможно не заметить. Когда Татьяна подошла, «Лексус» как раз выбирался со двора. За рулем – женщина. На пассажирском сиденье впереди – Жан.

Она перевела дух. Выждала, как и планировала, десять минут. Красная машина обратно не вернулась. Пора к Дине. Татьяна поднялась домой, взяла ключи от квартиры Наиля, натянула на руки тонкие резиновые медицинские перчатки (предосторожности излишними не бывают!) и поднялась на одиннадцатый этаж.

Остановившись у заветной двери, пыталась ни о чем не думать, просто делать то, что должна. Но у нее не получалось. В желудке повис противный холодок, ладони вспотели.

«Что я делаю? Куда лезу? Это же незаконное проникновение! Статья!»

На долю секунды ей ужасно захотелось, чтобы ключ не подошел и можно было бы умыть руки. Но ключ послушно повернулся в скважине. Второй замок тоже открылся без проблем.

Торчать на пороге было небезопасно, вдруг кто-то из жильцов верхних этажей не вовремя решит спуститься по лестнице пешком. Или кукла из соседней квартиры высунется наружу. Ни к чему тут отсвечивать! Татьяна быстро скользнула за порог и прикрыла за собой дверь.

В квартире было душно и тихо. В прихожей на столике – слой пыли. Тот же запах, правда, менее интенсивный, чем в прошлый раз. Дверь в бывшую спальню Наиля и Азалии, которую вдова, судя по всему, теперь делила с молодым любовником, была распахнута настежь.

Или Халимов ошибался? Татьяна, поколебавшись, зашла в комнату. Желала убедиться во всем своими глазами. И сразу поняла, что сторож был прав. Тут и там валялись бесстыдно выставленные напоказ подробности интимной жизни. Стесняться некого: гостей не ждали, Динины чувства не в счет…

Кровать не заправлена, белье на постели скомкано. Черная кружевная комбинация Азалии соседствовала с мужскими трусами. На полу у кровати – вскрытая упаковка презервативов.

И всюду: на подоконнике, на тумбочках, на полу – свечи. Десятки свечей.

Шторы были плотно задернуты, окно закрыто, воздух спертый и такой густой, что его, кажется, можно потрогать руками. Доведись Татьяне провести ночь в такой духоте, поутру она проснулась бы с сильнейшей головной болью. Тут пахло не только уже знакомыми ей горьковато-сладкими благовониями. Это был аромат, который сочится из пор охваченных страстью людей, его невозможно спутать ни с чем другим. В этой комнате он был особенно острым.

Татьяна прошла вглубь и увидела на прикроватном столике странный предмет. Приглядевшись близорукими глазами, брезгливо отпрянула: неизвестного назначения вещь оказалась фаллоимитатором. Татьяна почувствовала, что краснеет, развернулась и хотела уже выйти из комнаты, как вдруг ее внимание привлек комод, который стоял у стены напротив окна. Она не заметила его, когда вошла, хотя он был рядом, по правую руку.

Раньше она никогда не видела подобного предмета мебели в квартире Наиля. Несомненно, комод, как и многое другое, появился здесь с приходом новой хозяйки. Высокий и громоздкий, сделанный под старину (а возможно, и в самом деле старинный), он смотрелся в этой комнате на удивление неуместно, был сделан из древесины черного цвета и накрыт большим куском кожи.

В центре на круглой подставке стояла очередная свеча – толстая и тоже черная, а рядом – большой красивый бокал. Точнее, кубок. Такие Татьяна видела только в музеях и фильмах про Средневековье. Также на комоде было небольшое металлическое блюдце и что-то еще… Она хотела подойти ближе и рассмотреть получше, но передумала. Во-первых, это, очевидно, какие-то игрушки, приспособления для любовных утех. А во-вторых, следовало поторопиться: она пришла, чтобы забрать Дину, а вместо этого торчит тут и пялится на всякие мерзости. Злясь на свое неуместное любопытство, Татьяна выскочила из спальни и направилась в комнату Дины.

Не мешкая, вошла и громко окликнула девушку по имени. Не столько в надежде, что та откликнется, сколько чтобы просто услышать свой голос.

Комната выглядела так же, как и в пятницу, когда Татьяна была тут в последний раз: сумрачная, неприбранная, пропитанная неприятным запахом. Большое окно, в которое прежде так любила смотреть Дина, скрыто за плотно задернутыми шторами.

Кровать была пуста: девушка снова сидела в кресле, спиной к двери.

«Неужели они даже прилечь ей не дают? Бедняжка! Спина, наверное, отнимается!» – пронеслось в голове у Татьяны, когда она поспешно пересекала комнату.

Дина сидела в той же скрюченной позе. Правда, голова была откинута назад, а глаза закрыты. На секунду у Татьяны замерло сердце: ей показалось, что девушка не дышит.

– Динуля! Диночка, малышка! – она легонько тронула девушку за плечо. – Это я, Татьяна! Ты меня слышишь? Просыпайся! Мы уходим отсюда!

Она чуть сильнее сжала худое плечо, тонкое, как у ребенка, погладила Дину по волосам. Коснулась ладони – та была холодная и чуть влажная.

Девушка открыла глаза так резко и неожиданно, что Татьяна испуганно дернулась.

«Спокойно, спокойно, все в порядке», – сказала она сама себе, а вслух произнесла, стараясь говорить как можно убедительнее и ласковее:

– С добрым утром, Динуля! Узнаешь меня?

Девушка продолжала безучастно смотреть перед собой.

– Сейчас мы с тобой встанем и уйдем отсюда, хорошо? Пойдем ко мне в гости, договорились?

Никакой реакции. Хорошо, попробуем иначе. Она наклонилась и крепко ухватила Дину за предплечья. От девушки почти невыносимо пахло потом, немытым телом, мочой, чем-то прогорклым. Татьяна слегка отодвинулась, стараясь дышать не так глубоко. Настойчиво потянула на себя Дину, поднимая, вытягивая ее из кресла.

Не особенно надеялась на успех, уже смирившись с мыслью, что придется нести девушку на руках. Однако Дина покорно поднялась и вскоре уже стояла возле кресла, согнувшись крючком, как маленькая старушка. Татьяна едва не расплакалась от жалости, глядя на нее, но сдержалась: надо быстрее уходить отсюда. Не ровен час, Азалия или Жан вернутся!

Она обхватила девушку за плечи и повлекла за собой к выходу. Дина переставляла ноги, как заводная игрушка, не делая ни малейшей попытки сопротивления. Татьяна довольно быстро провела ее через коридор и осторожно усадила на низкую тумбочку у входной двери. Прислонила к стене, чтобы не упала, и сказала:

– Посиди вот так минутку, хорошо? Нам с тобой надо кое-что забрать.

Дина никак не дала понять, что слышит, оставаясь такой же безразличной к происходящему. Татьяна подавила вздох и побежала назад в комнату.

На ходу вытащила из кармана плаща заранее приготовленный большой пакет из супермаркета. Быстро подошла к шкафу, распахнула створки и принялась проворно засовывать в пакет Динины вещи. Отсортировывая ненужное, сложила нижнее белье, носки, колготки, какие-то футболки, пару кофточек, свитер, джинсы, вельветовые брючки. Из обувного отделения прихватила кроссовки, коротенькие ботильоны и туфли на невысоком каблуке. Все, теперь осталось взять куртку – Татьяна видела ее в прихожей.

На письменном столе валялась сумка. Татьяна, не задумываясь, повесила ее на плечо. Оглянулась. Чуть не забыла! Документы! Она отлично знала, где Дина хранила их раньше. И надеялась, что они и сейчас там. Поставила на пол пакет, пристроила рядом сумку, рывком выдвинула нижний ящик письменного стола и принялась шарить внутри, пытаясь найти допотопную картонную папку с тесемками.

Вот она, родимая! Татьяна быстро выхватила папку, на которой красивым почерком было аккуратно выведено «Мои документы!», рассыпав при этом какие-то тетрадки и альбомы, и, не теряя ни секунды, подхватила пузатый пакет, закинула на плечо сумку и вылетела из комнаты.

По ее замыслу, Азалия и Жан (а также – тьфу-тьфу, не дай бог, – полиция!) должны решить, что девушка сбежала сама. Может, выплевывала яд, которым ее травили, может, еще как-то умудрилась прийти в себя, но в конечном счете выбралась. Отперла изнутри дверь, оделась, взяла документы, вещи и ушла. Если оставить в квартире обувь и куртку, они поймут, что Дина не выходила из здания. И тогда могут начать искать ее здесь. А этого нельзя допустить. Татьяна постаралась не оставлять следов своего пребывания в квартире, надеялась, что ей удастся запутать аферистов, пустить их по ложному следу и выиграть время.

Был еще вопрос с машиной Дины. Она так и стояла во дворе, так что логично было предположить, что девушка воспользуется ею при побеге. Ключи скорее всего в прихожей, их можно найти. Лучше было бы отогнать автомобиль куда-то, на время, но это неосуществимо.

Во-первых, Татьяну могут заметить возле машины, и это сразу вызовет массу вопросов и неминуемо приведет к ней, если Дину будут искать. Ну а во-вторых, Татьяна не умела водить. Оставалось надеяться, что Азалия и Жан решат, что Дина была не в состоянии вести машину или еще по какой-то причине не стала ею пользоваться.

Девушка все так же сидела, прислонившись к стене.

– А вот и я! – возвестила Татьяна.

В висках стучало, дыхание сбилось от волнения. Ей вдруг показалось, что дверь вот-вот откроется и на пороге возникнет Азалия. Она почувствовала, что взмокла от страха.

«Уже все. Уже почти все!», – уговаривала она себя.

Дверь, конечно, не открылась. Азалия не появилась.

Татьяна осторожно вывела Дину на лестничную площадку. Запирать дверь не стала, лишь притворила. Она не знала наверняка, есть ли в сумке у Дины ключи от квартиры. Скорее всего ее комплект сейчас у Жана. А это означает, что запереть дверь беглянка не могла.

Продолжая одной рукой поддерживать девушку, в другой сжимая пакет, Татьяна приблизилась к лифту и нажала кнопку вызова.

«По лестнице мы будем плестись слишком долго».

Лифт был этажом или двумя выше, поэтому приехал сразу же. Татьяна втащила Дину внутрь. Выйдя на своем этаже, они, так никем и не замеченные, доковыляли до квартиры и скрылись внутри.

Оказавшись на своей территории, запершись на все замки, она едва не разрыдалась от облегчения. План, безумный и авантюрный, отлично удался. Вся процедура заняла чуть меньше получаса.

Глава 7

Этот странный день был одним из самых трудных и запутанных в ее жизни. Но Татьяна твердо знала, что поступила правильно.

Приведя Дину к себе, развила бурную деятельность. Сняла плащ, стащила с рук перчатки и выбросила их в мусорное ведро. Поставила пакет с вещами Дины и ее сумку в гардероб, а саму беглянку отвела в ванную.

Девушка была худенькая, совсем прозрачная. Позвонки торчали на тощей спине, как горная гряда. Татьяна несколько раз намыливала и смывала грязь, пот, запах. Ей казалось, очищая кожу, открывая поры, она помогает Дине сбросить с себя непонятную сонную апатию. Поначалу вода была серая, мутная, с хлопьями. И только когда стала чистой, она вытащила девушку из ванны. Высушила феном длинные волосы, расчесала и собрала на затылке в хвост. Надела трусики и футболку, закутала в свой махровый халат, натянула на ноги носки и усадила на диван. Аккуратно подстригла обломанные и грязные ногти с остатками маникюра.

Руки Дины потеплели, щеки порозовели, и Татьяна посчитала это хорошим знаком. Все свои действия она сопровождала словами. Говорила и говорила, стараясь не обращать внимания на каменную неподвижность своей гостьи. Надеялась, что рано или поздно ее голос пробьется в сознание девушки.

Грязную одежду, недели две или больше не стиранную, сунула в мусорный пакет. Позже, ненадолго оставив Дину одну, сходила и выбросила «улики» на помойку. На всякий случай – в соседний двор.

Покончив с банными процедурами, взялась за кормление. Быстренько приготовила омлет с сыром и зеленью: Дина его обожала. Помогла девушке подняться с дивана и повела за стол. Могла бы, конечно, принести еду на подносе, но не стала. Рассудила, что двигаться полезней.

Похоже, соблазнительный аромат любимого блюда пробудил что-то в Дине. Ноздри ее дрогнули, по лицу пробежала неясная тень. Татьяна кормила девушку с ложечки, как ребенка. Дина ела сначала медленно, потом с возрастающим аппетитом.

– Вот, начало положено, – радостно заметила Татьяна, – моя стряпня кого хочешь на ноги поставит! Доела до капельки! Умничка!

После пришел черед сна. Она постелила гостье на своем диване: самой придется ночью устроиться на раскладушке. Других спальных мест в квартире нет.

Дина уснула почти сразу. Дышала ровно и глубоко и во сне выглядела почти нормально. Разве что была бледнее и худее, чем обычно. Но это ничего. Румянец вернется. Что до худобы, так были бы кости, мясо нарастет.

Вечером, как и обещала, пришла Катерина. Долго осматривала больную, выслушивала ее дыхание, мерила давление, изучала кожные покровы. Потом сделала экспресс-анализы крови и мочи. Вердикт был таков: физически Дина здорова. Истощена, конечно, но это поправимо.

– Она выглядит и ведет себя как человек, который находится в состоянии транса. Будто спит наяву. Если честно, впервые такое вижу: я же не психиатр. Это они с таким сталкиваются. Думаю, тут что-то сродни депрессии. Может, показать ее…

– Нет, Катюша, пока не надо, – перебила Татьяна. – Главное, она не больна, моча нормальная, кровь хорошая. У нее нет признаков отравления?

– Отравления? – удивилась докторша. – С чего ты взяла? Почему думаешь, что она отравилась?

– Нет-нет, – принялась выкручиваться она, – я так не думаю, просто на всякий случай спросила.

– По крайней мере, по результатам общих анализов ничего необычного. Если хочешь, можем обследовать ее детально.

– Знаешь, я попробую недельку поухаживать за ней, а если состояние не улучшится, обследуем. И психиатру покажем. Ладно?

– Как скажешь.

– Катюня, что мне делать, чтобы ее… расшевелить немножко?

– Сложно сказать, повторяю, я не специалист… Мне кажется, девушка перенесла сильное нервное потрясение. Возможно, была попытка суицида. – Она сделала паузу, ожидая, что подруга подтвердит или опровергнет ее слова, но, так и не дождавшись, продолжила: – Больше общайся с ней. Говори, обращайся по имени, тормоши. Я напишу название витаминного комплекса и одного очень хорошего препарата. Он стабилизирует нервную систему. Правда, это дороговато…

– Деньги не проблема, – заверила Татьяна, – выписывай, я куплю.

– Что еще… Делай массаж рук, ног – просто растирай, сейчас покажу, как. Это очень полезно. Корми хорошенько – вон кости торчат. Пусть не сидит на одном месте, выводи на прогулку.

«Это вряд ли. Гулять придется по квартире».

– Спасибо, Катюш. Так выручила!

– Да хватит тебе! А то ты меня мало выручала. Давай лучше покажу, как растирать ноги-руки.

Катерина ушла почти в десять, отказавшись от чая. Татьяна проводила ее до машины. Мельком окинув взглядом стоянку, заметила алый джип. Значит, голубки дома. Что делают, обнаружив исчезновение пленницы? Она зябко повела плечами и постаралась не думать об этом.

Помахала Кате на прощание, забежала в круглосуточную аптеку, которая располагалась в соседнем доме. На ее счастье, нужные препараты там имелись. Оставив в аптеке приличную сумму, бегом вернулась в квартиру.

Там все было по-прежнему. Дина тихо сидела на диване.

«А если останется такой на всю жизнь?» – подумала Татьяна и вздохнула. Она сделала своей пациентке массаж, дала лекарство и витамины, уложила спать. Сама пристроилась рядышком на раскладушке. Думала, ни за что не уснет на этой хлипкой конструкции, но вырубилась буквально за минуту и проспала до утра.

Вторник, среда и четверг прошли как под копирку.

Татьяна вертелась на кухне и ухаживала за Диной. Выводила на балкон подышать воздухом, не давала долго сидеть на одном месте – «выгуливала» по квартире. Кормила, мыла, причесывала, делала массаж, давала лекарства. Раз в день отчитывалась о ее состоянии Кате.

Звонила на работу и умирающим голосом врала, как ей плохо. И что о выходе с больничного не может быть и речи! Нет, навещать не надо, она этого терпеть не может.

Дина выглядела намного лучше. Щеки округлились, с лица сошла нездоровая желтизна. Она выпрямилась, ходила быстрее и увереннее. Татьяна постоянно беседовала с девушкой, читала ей вслух, включала для нее телевизор, пыталась вовлечь в разговор, заглядывала в глаза… Напрасно. Дина смотрела мимо, не видела и не слышала.

Татьяна не отчаивалась. По натуре была человеком, которого неудачи только взбадривают: если что-то не получалось, в ней просыпался азарт, появлялось желание доказать себе самой, что она все сумеет. Правда, здесь был немного не тот случай.

– Ничего, Динуля, мы им покажем! Ты поправишься, даже не сомневайся! – периодически приговаривала она.

Подбадривала, конечно, больше себя, чем свою подопечную. Потому что, если быть совершенно откровенной, состояние Дины пугало. Девушка здорова, теперь она хорошо ест и нормально спит, но все так же отсутствует в собственном теле. Это самое тело крепло и хорошело с каждым днем, но было похоже на опустевший дом. В окнах не горел свет, там было мертво и пусто.

В четверг вечером Татьяна готовила ужин, а Дина сидела рядом. По телевизору шло ток-шоу, и из глубины комнаты то и дело доносились то истерические выкрики, то аплодисменты.

Татьяна энергично разминала картошку: девочке нравилось пюре. На плите булькал гуляш.

– Минут пять, и сядем за стол. Сейчас молочка нальем… Так! Масла добавим – вкуснятина будет! Картошка попалась не очень удачная, вся в глазках. Полчаса выковыривала! Но вроде, ничего, рассыпчатая, – оживленно комментировала Татьяна каждое свое действие.

Произносить подобные монологи вошло за эти дни в привычку. Над смыслом сказанного она особо не задумывалась. Просто надеялась, что однажды Дина ее услышит. Она деревянной ложкой помешала гуляш, попробовала, задумчиво почмокав губами, и отключила.

– Готово! Ты, наверное, голодная? Я лично – как волк. Хотя мне не надо бы есть на ночь.

Она открыла кухонный шкафчик и потянулась за тарелками. И в этот момент сиплый незнакомый голос за ее спиной произнес:

– Татьяна…

Выронив тарелку, насмерть перепуганная, она резко обернулась.

Дина сидела на стуле напротив нее. Левой рукой вцепилась в стол, правая прижата к горлу, и ее взгляд… Он был живым! Девушка смотрела испуганно и удивленно, Татьяна могла поклясться, что она видит. Наконец-то, впервые за эти дни по-настоящему видит все вокруг себя!

Она бросилась к Дине и упала возле нее на колени.

– Динка! Девочка моя! Очнулась, маленькая! Слава богу! – Голос прерывался, она гладила ее по волосам, обнимала за плечи, сама не замечая, что плачет и смеется одновременно.

Дина, растерянная и ничего не понимающая, обнимала Татьяну в ответ и робко улыбалась своей чуть застенчивой улыбкой.

Когда первое потрясение прошло, Татьяна поднялась с пола, умылась и вытерла лицо кухонным полотенцем. Потом пододвинула стул, устроившись напротив девушки, взяла ее руки в свои и сказала:

– Все, больше не буду реветь. Скажи мне, как ты себя чувствуешь? Поговори со мной.

Дина попробовала что-то сказать, но закашлялась. Татьяна метнулась к кувшину с водой, дала ей попить и снова села на место, пытливо вглядываясь девушке в лицо.

Следующая попытка оказалась вполне удачной. Дина говорила тихо, словно пробуя возможности своих голосовых связок, проверяя их после долгого перерыва. Но с каждым словом голос звучал увереннее и сильнее, она больше не хрипела и не кашляла.

– Как я оказалась здесь, у тебя? Почему?

Татьяна не знала, что ответить. Боялась сказать что-нибудь не то, навредить неосторожным словом. Вдруг девочка снова провалится туда, откуда ей с таким трудом удалось вернуться?

– Я тебе все расскажу. Ты мне только ответь сначала: у тебя ничего не болит?

– Ничего. Нормально себя чувствую. Не волнуйся, пожалуйста. Скажи, почему я здесь, у тебя? – снова попросила Дина. – Ты давно вернулась из командировки? Я хотела… Мне нужно было поговорить с тобой, но тебя не было.

Девушка нахмурила брови, словно вспоминая о чем-то неприятном.

– Ты здесь, потому что я забрала тебя у Азалии. Нам с тобой надо о многом поговорить. Но ты, может, поесть сначала хочешь?

– Нет-нет, потом поем. Как это – «забрала»?

Татьяна подробно пересказала ей все, начиная с того дня, когда встретила в лифте Жана. Дина слушала, не перебивая.

– Вот, собственно, и все. Ты пришла в себя! Все хорошо, что хорошо кончается, так? – Она улыбнулась, но Дина не стала возвращать ей улыбку.

Вместо этого молча взяла Татьянину руку, надолго прижалась к ней лицом, а потом поцеловала. Когда подняла лицо, оно было мокрым: девушка тихо плакала, не делая попытки вытереть слезы.

Татьяна растерялась, не зная, как на это реагировать. Открыла рот, чтобы произнести что-то ободряющее, но не успела.

– Если бы не ты… Никто не поверил, все отвернулись, – задыхаясь, сбивчиво бормотала Дина, – а ты… Я тебе всем обязана. Все думали, что я сумасшедшая, никто и пальцем не пошевелил бы!

Она рыдала, продолжая благодарить старшую подругу, снова и снова повторяя, что обязана ей спасением. Татьяна гладила ее по волосам, но намеренно не пыталась успокоить: пусть поревет, это только на пользу. Да, ситуация отдает мелодрамой, но что ж поделать? Выплачет девочка все плохое, темное – легче будет. Она терпеливо дождалась, когда Дина успокоится. Потом отправила умываться и оставила одну.

Выключила телевизор, разложила по тарелкам пюре и мясо, достала вилки и хлеб. Ее гостья пришла через несколько минут. Волосы возле лба были влажные, лицо покрылось красными пятнами, но его выражение Татьяне понравилось. Дина смущенно улыбнулась и сказала:

– Устроила тут истерику. Как настоящая психопатка. – Она подошла к подруге и крепко обняла ее. – Но это правда. Я тебе на всю жизнь обязана.

Татьяна смутилась, но, постаравшись не показать этого, легонько отстранила от себя Дину и грубовато парировала:

– Вот уж что ты правда обязана, так это съесть все, что у тебя в тарелке! Зря, что ли, я весь вечер у плиты прыгала?

Дина тихонько засмеялась и послушно уселась за стол. Она смотрела на Татьяну и вспоминала, как впервые увидела ее давным-давно. Она показалась Дине похожей на львицу из мультика. Густые волосы песочного цвета, широко расставленные большие светло-карие глаза, широкая переносица, четко прорисованная линия рта. Возможно, это лицо не было красивым в общепринятом смысле, зато оно было… значительным. Человек с таким лицом не может быть пошлым, глупым и пустым.

Дине пришло в голову, что в глубине души она всегда знала: эта женщина не просто так вошла когда-то в их с папой жизнь.

Глава 8

Еда была вкусная, но отдать ей должное не получилось. Картофельное пюре остывало, гуляш покрывался пленкой, но Дина и Татьяна не обращали на это внимания, проглотив всего по паре ложек.

Теперь была очередь Дины рассказывать, и Татьяна услышала такое, во что раньше никогда бы не поверила. То, о чем говорила девушка, звучало чудовищно и казалось почти фантастическим, но Татьяна ни на секунду не усомнилась, что это правда, какой бы дикой она ни выглядела.

– Значит, последнее, что помнишь, – это укол в руку?

– Угу.

– И после – ничего.

– Ничего. Какое сегодня число?

– Четырнадцатое апреля.

– Почти месяц! – ужаснулась Дина.

Они помолчали. Татьяна включила лампу над столом, погасив верхний свет.

«Как в тот раз, на новоселье. Только Наиля уже нет».

– Что ж, теперь ясно, что ты делала на кладбище, – сказала она, отгоняя грустные тоскливые мысли. – Все встало на свои места. Азалия и Жан сговорились и подставили тебя. И как только она его отыскала?

– Это-то как раз понятно, – рассеянно, продолжая думать о чем-то своем, произнесла Дина. – Я уверена, что Азалия просто пришла к нему в театр. Папа много раз говорил, что они с Аличкой ничего друг от друга не скрывают. Он ей все сам рассказал – и про маму, и про меня, и про Жана, и про себя. Облегчил задачу. – Дина горько усмехнулась. – Азалия поняла, что Пожидаев – это тот, кто ей нужен. Он ведь и в самом деле классный актер.

– Я заметила.

– Вот и я тоже. Только не сразу. Даже там, в кафе, у меня возникла мысль, что… – Не договорив, она оборвала фразу и хлопнула ладонью по столу. – Ладно, это к делу не относится.

Татьяна поняла, что тема слишком болезненная, и поспешила перевести разговор в другое русло:

– Хотелось бы узнать, как Азалия ухитрялась вызывать у тебя галлюцинации? Тут у кого угодно крыша поедет с перепугу. Но ведь Катерина сказала, что никто тебя не травил. Анализы ничего такого не показали.

Дина глянула исподлобья.

– Жанна предельно ясно изложила.

– Кто? – изумленно переспросила Татьяна. – Жанна? Неужели ты веришь, что она экстрасенс? Понятно же…

– Конечно, понятно! – досадливо перебила девушка. – Эта Жанна как пить дать актриса из их театра. С которой Жан, ясное дело, спит. Или спал. И бедолага теперь на все готова, чтобы он трахнул ее еще разок.

Татьяна подумала, что Дина никогда раньше не употребляла таких вульгарных выражений. Бедная, бедная девочка. Еще и не так заговоришь…

– Разумеется, они подробно проинструктировали эту Жанну или как там ее… Сказали, что и как нужно говорить, – возбужденно продолжала Дина, – но кто тебе сказал, что все это не может быть правдой?

– То есть ты всерьез считаешь, – с расстановкой произнесла Татьяна, – что Азалия – ведьма? Ты это хочешь сказать?

– Уверена, что да! Уверена! – выкрикнула Дина. – Сама подумай! Ты же узнала, что она нарочно осталась в нашем доме. Зачем? Она ненавидит меня, и ей есть где жить. Но, видимо, только так она могла внушать мне эти видения. Азалии надо, чтобы я была поблизости – иначе она не сможет сводить меня с ума! А как она сумела погрузить меня в то состояние, в каком я оказалась? Скажи! Каким образом это можно сделать? Ты же и сама подозреваешь!

– Что-то тут нечисто, – вынуждена была признать Татьяна. – Но колдовство…

– Да что я! Вспомни папу… Бедный папа! А другие мужья? Все умирали, оставив Азалию в шоколаде! А карьера ее! Тебе тоже это показалось странным!

– Но я никак не связывала это с магией или чем-то таким, – сказала Татьяна и тут же поняла, что лукавит.

Рука нащупала на шее цепочку с крестом. Зачем же тогда она его надела? Чего испугалась? С другой стороны, одернула себя Татьяна, она в тот вечер сильно перенервничала: увидела Дину в ужасном состоянии, была возмущена наглым враньем Азалии. Наверное, это было просто что-то неосознанное: бабушка всегда носила крест и часто говорила, что символ веры бережет от несчастья. Вот она и кинулась за ним.

– Азалия, конечно, могла быть определенным образом причастна к смерти Наиля, – осторожно произнесла Татьяна, – и даже к смертям всех своих мужей, но…

– И не только их, – прервала Дина, – я уверена, что и дядю Альберта тоже она убила. А иначе – откуда она узнала о его смерти?! Никто ей об этом не говорил! Она злилась на него: я сдуру рассказала ей о нашем с ним последнем разговоре. И решила отомстить, а заодно и мне больнее сделать. Наверное, на папиных поминках, когда они увиделись, что-то такое с ним сотворила, чтобы он ночью умер!

Татьяна вскочила с места и начала по привычке мерить шагами комнату.

– Да, дело попахивает чем-то… нехорошим. Криминальным. Однако…

– Погоди! – снова не дала ей договорить Дина. – Помнишь, я тебе говорила, что дядя Альберт и папа разговаривали накануне его смерти?

– Помню. И что?

– А то, что папа собирался написать дарственную на мое имя! Он мог в тот же вечер рассказать о своем намерении Азалии. Они могли поссориться, и… Она бы не допустила, чтобы он сделал это!

– Это только предположения, – произнесла Татьяна, не сдавая позиций.

– Но вполне правдоподобные предположения, согласись! – запальчиво проговорила девушка.

Татьяна ничего не ответила. Обхватила себя руками и отошла к окну. Голова шла кругом.

– Азалия – ведьма. Настоящая черная ведьма! Мы должны остановить ее, пока она еще кого-то не извела! Жан с ней по доброй воле, я в этом уверена, и они могут найти другую жертву.

– Стоп! Остановись! – приказала Татьяна, предостерегающе выставив вперед ладони. – Допустим, действительно ведьма. Допустим даже, что каким-то способом убила всех этих людей. Но тогда почему ты до сих пор жива? Зачем ей эта возня с твоими галлюцинациями и все прочее? Хотя даже не так! Поначалу это было объяснимо: если бы ты умерла сразу вслед за отцом, это могло вызвать ненужные вопросы и подозрения. Наиль был немолод, но ты-то на здоровье не жаловалась. Поэтому Азалия решила изобразить, что ты психически больна, оформить над тобой опеку и завладеть всем имуществом. В этом я тоже не сомневаюсь. Но! Сейчас, когда она думает, что ты сбежала, что мешает ей убить тебя? Она поняла, что ты можешь нарушить ее планы, но не предпринимает никаких мер! Если она колдунья, сделала бы какую-нибудь куклу, исколола ее булавками или наколдовала бы по фотографии! Но она ничего не делает! Почему? Да потому что не может! Потому что не ведьма, а банальная преступница! Отравительница! Она подсыпала всем яд в еду или питье. Вещество, которое не оставляет следов. Или… – Озаренная внезапной догадкой, Татьяна вскричала: – Она окуривала жертв каким-то дурманом – этот запах в вашем доме! Я еле живая оттуда выползла! Смотри сама: ты сбежала – и вскоре пришла в себя! Смерть Альберта Асадова – простое совпадение. Азалия не умеет колдовать и, конечно, ничего не может сделать на расстоянии. Вот почему ты жива. Мы с тобой утром отправимся в полицию: пусть расследуют, чем Азалия травит людей! Ее нужно выгнать из вашей квартиры и посадить в тюрьму!

Татьяна говорила громко, бурно жестикулируя, и не сразу заметила, что Дина смотрит на нее со странной жалостью. Когда она умолкла, девушка тихо произнесла лишь одно слово.

– Нелли.

– Что – Нелли?

– Я жива благодаря тому, что есть тетя Нелли. Азалия умеет убивать на расстоянии. И, поверь, уничтожила бы меня, если бы это помогло ей заграбастать все. Только если меня не станет, все, на что она претендует, достанется моей ближайшей родственнице. Родной тете. Ближе у меня никого нет. Азалия меня не удочеряла. Она мне – никто. Получится, все затевалось зря, она старалась ради тети Нелли! Поэтому все, что ей сейчас нужно, – найти меня, чтобы оформить опекунство. Не убить, а именно найти и вернуть. Пока, наверное, не получается.

Повисла тишина. Как пишут в романах, гнетущая. Татьяна и в самом деле ощущала тяжкий гнет.

– Татьяна, поверь мне! Послушай меня, мы обе в опасности! Наш единственный шанс – опередить ее. И никакая полиция нам не поможет.

– Что ты имеешь в виду – «опередить»?

– Лишить ведьму силы, – отчетливо выговорила девушка.

– Ты что, знаешь, как это делается?

– Нужно узнать.

Татьяна почувствовала, что очень устала. Само собой, нужно что-то предпринять и вывести Азалию на чистую воду. Эта женщина скорее всего опасная преступница, которая по отработанной схеме втирается в доверие к мужчинам, прибирает к рукам их имущество и затем избавляется от них. Разумеется, Татьяна согласна Дине помочь, поддержать, вылечить, если потребуется. Да уж, лечение, несомненно, потребуется – нервы у бедной девочки расшатаны…

Татьяна готова идти с Диной в полицию, давать свидетельские показания. Но абсолютно не готова говорить об этой ереси с ведьмами, колдовством, магией, обрядами и прочим бредом! Нет, конечно, Дина и не думала ей врать: девочка абсолютно искренне верила, что Азалия – злобная ведьма, вроде панночки из гоголевского «Вия». Может, так ей легче принять то, что случилось: смерть отца, дяди Алика, предательство Жана, преступные намерения Азалии и все те интриги, которые мачеха плела и которым чересчур легко поверили все знакомые и коллеги Дины.

Для самой Татьяны было очевидно, что существует другое, куда более рациональное объяснение всему случившемуся. У Азалии, которая решилась (скорее всего, не впервые!) на какую-то аферу ради денег, наверняка были сообщники, помощники. Живое доказательство тому – Жан. Все, что она вытворяла с Диной, было ловко подстроенным трюком, фокусом, секрета которого они пока не знали. Могло быть использовано все что угодно, вплоть до наркотиков или каких-то сильных препаратов, вызывающих галлюцинации, гипноза. И подсадных уток – специально подкупленных персонажей вроде этой Жанны.

Как Дина не понимает, что им сейчас необходимо обратиться в полицию, чтобы там распутали этот клубок? Можно даже найти знакомых, через ту же Олю Архипову. Так возьмутся за эту Азалию, что мало не покажется! Если виновата, сядет как миленькая! Это единственно верный вариант, именно так им и следует поступить, но как же убедить в этом Дину? Если девочка будет упорствовать в своем заблуждении, кто знает, вдруг это и в самом деле плохо скажется на ее и без того расшатанной психике…

Молчание слишком затянулось, и Дина истолковала его по-своему. Пристально посмотрела на подругу и сказала:

– Прости меня. Ты меня спасла, а я на тебя такое вешаю. Это только мои проблемы. Азалия убила папу и дядю Альберта, сломала мне жизнь. Я не могу ничего доказать, но точно знаю, что это так. И не сумею жить, если она останется безнаказанной. Да мне и не дадут, наверное, – невесело усмехнулась она. – Но ты не должна помогать мне. Ты и так столько сделала, что я тебя вовек не отблагодарю.

Татьяна почувствовала себя неловко. Видимо, Дина решила, что она боится вмешиваться и собирается оставить ее одну разбираться со всеми проблемами.

– Послушай, Динуля, – мягко произнесла она. – Азалия испортила и мою жизнь. Походя отняла близкого друга, грубо влезла туда, куда ее не звали. Я не хочу прощать этой лживой двуличной стерве, кем бы она ни была, то, что она творила с людьми. Так что хватит болтать глупости! Я сама решу, должна тебе помогать или нет.

Дина улыбнулась, подошла, обняла ее и чмокнула в щеку.

– Ты просто чудо – знаешь?

– Догадываюсь. Может, спать пойдем? Полночь уже.

– Иди спи. Мне не хочется: и без того целый месяц вроде как проспала. Посижу в Интернете. Почитаю, поищу что-нибудь полезное.

Татьяна нахмурилась, но ничего не ответила.

За ночь она несколько раз просыпалась. И каждый раз заставала одну и ту же картину: Дина сидит за ее письменным столом и, нахмурив брови, вглядывается в монитор. Однажды сквозь сон услышала шамкающее гудение принтера – девушка что-то распечатывала.

В восемь утра Татьяна проснулась окончательно. Как ни странно, чувствовала себя вполне отдохнувшей. Возможно, потому, что впервые за последнее время спала на своем любимом диване, а не на шаткой раскладушке.

– Так и не ложилась? – спросила она Дину, выходя из ванной.

– Нет. Но спать совсем не хочется. Ты кофе будешь?

– Буду. И бутерброд. – Татьяна открыла холодильник, достала сыр, колбасу и масло. – Тебе сделать?

– Сделай, пожалуйста.

Глаза у Дины были слегка покрасневшие, но в целом она выглядела нормально. Бодрая, собранная, свежая. И аппетит отличный. Девушка нетерпеливо и немного робко поглядывала на старшую подругу. Видно было: что-то интересное раскопала, не терпится поделиться своим открытием.

Татьяна решила, что не будет пока пытаться ни в чем разубеждать Дину. Похоже, это все равно бесполезно. Послушает, что она скажет, и сориентируется по обстоятельствам.

– Нашла что-нибудь полезное? – спросила женщина, стараясь выказать свою заинтересованность.

– Нашла. То есть поначалу, конечно, перечитала кучу всякой туфты. Вроде того, что у ведьмы непременно куча родинок, косые глаза и рыжие волосы, что в ее зрачках люди отражаются кверху ногами, а сама она до двенадцати раз за ночь может превращаться в разных животных. Представляешь?

– Ну и ну, – фыркнула Татьяна, – ценная информация, ничего не скажешь.

– Везде на разные лады смакуется животная сексуальность ведьм, при помощи которой они подчиняют себе мужчин. И все прочее в этом духе. Я уже совсем отчаялась и решила, что зря теряю время. Потом случайно наткнулась на исследование, посвященное нетрадиционным верованиям и ведьмовству. Диссертация или что-то типа того. Я тут кое-что распечатала, может пригодиться. Там, между прочим, сказано, что, – Дина зашуршала листами. – Сейчас… Вот, зачитываю, «в ведьм и колдунов, которые отличаются от обычных людей, можно верить, можно не верить. Однако они существуют. Сегодня людей, которые обладают определенными способностями, умеют видеть прошлое, заглядывать в будущее, могут диагностировать и лечить различные заболевания, называют экстрасенсами. Их способности и возможности изучают и исследуют…».

Она смотрела на подругу, убежденная, что этот факт что-то доказывает. Татьяна отвела глаза.

– Ты же веришь в экстрасенсов? – уточнила Дина.

– В них, пожалуй, верю, – неохотно кивнула она после некоторой паузы. – И даже передачу по телевизору про них смотрю, но…

– Погоди-ка. Еще тут сказано, что ведьмы или ну, в общем, люди со сверхспособностями, бывают родовые и наученные. То есть одним дар достается как бы по наследству, иногда даже помимо их воли. А наученные ведьмы чувствуют в себе силы и возможности и сами хотят постичь все премудрости, учатся у кого-то, а иногда обращаются за помощью к темным силам. Есть еще невольные ведьмы – эти получают дар случайно, например, если при них умирает колдунья. Между прочим, критический возраст для них – тридцать три года.

Татьяна поперхнулась, закашлялась и с грохотом поставила чашку на блюдце. Та жалобно звякнула, едва не разбившись.

– Да, именно! – Дину, видимо, воодушевила ее реакция. – Многие люди, обладающие паранормальными способностями, живут себе и живут, ни о чем не подозревая. Но с годами у них возникает ощущение недовольства жизнью, появляется мысль, что чего-то не хватает. И ближе к тридцати трем годам словно падает некая завеса. Меняется характер, пристрастия, интересы, появляются новые способности. В судьбе в этот период наступает резкий перелом.

– Резкий перелом, – автоматически повторила Татьяна.

– Слушай дальше. Вот самое интересное! «Ведьмы могут напускать на человека морок, то есть сделать так, чтобы несчастный не мог узреть того, что есть, а видел то, чего вовсе нет и быть не может».

Дина криво усмехнулась.

– Знакомо, правда? Ты же и сама говорила, что тебе взгляд Азалии не понравился! Ускользающий, но в то же время пристальный, немигающий. Дядя Альберт говорил, змеиный. Тебе даже самой плохо стало! Она, наверное, и на тебя пыталась этот морок напустить.

Татьяна вспомнила свои ощущения и внутренне поежилась. Возможно, Азалия и в самом деле обладает способностью внушить человеку то, что ей нужно. В этом нет ничего сверхъестественного – все научно подтверждено. Иллюзионисты вон целые залы гипнотизируют, заставляют людей петь песни или кукарекать! Все это лишний раз подтверждает, что Азалия просто мошенница, которая использует природные возможности другим во зло.

«Но Дине говорить об этом бесполезно, – горько подумала Татьяна. – Вон у нее как глаза сверкают! Она каждую фразу, вычитанную в Интернете, принимает на веру и считает подтверждением своей безумной теории!».

Девушка тем временем толковала про какой-то алтарь.

– У каждой ведьмы он непременно должен быть! Это чаще всего стол, тумба или просто камень черного, белого или зеленого цвета. Для совершения обрядов он накрывается тканью из натуральных материалов или куском кожи.

– Как ты сказала? – переспросила Татьяна. – Куском кожи?

– Да. А что?

– Ничего, ничего, продолжай.

– Во время совершения колдовского обряда на алтаре должна быть свеча, кубок, пентаграмма, ритуальный нож.

Татьяна чуть не подавилась. Здрасте, приехали! Она ведь видела древний уродливый комод в комнате Азалии! Вроде бы он был чем-то накрыт. И на нем стояло что-то вроде кубка, и еще что-то такое… Она еще подумала, что это сексуальные игрушки. Кажется, и свечи там тоже были – они вообще повсюду понатыканы. Неужели сама Азалия верит, что она ведьма? Это уж вообще ни в какие ворота не лезет! Нет, вряд ли. Скорее всего она таким способом на мужчин впечатление производит, показывает им какие-то фокусы, те и млеют.

– Азалия перевезла в нашу квартиру свой чудовищный черный комод, она говорила, бабушкин. Ты не обратила внимания? Такой, под старину?

– Видела я его, – поморщилась Татьяна.

– Да? Ну вот! Это и есть алтарь, я уверена! Видишь, все сходится! – торжествующе сказала Дина.

– Давай не будем пороть горячку. Ну есть у нее комод. Так это вообще ни о чем не говорит. Сама подумай…

– Выходит, ты мне не веришь? После всего, что я тебе рассказала, ты все равно не поверила?

Раскрасневшаяся Дина смотрела на Татьяну одновременно жалобно и сердито.

– Послушай, Динуля, надо успокоиться… – заговорила Татьяна.

– Да я спокойна! – выкрикнула Дина. – Ты просто не хочешь замечать очевидных вещей! Не можешь заставить себя поверить, хотя в глубине души уже понимаешь, что я права!

Она едва не плакала от огорчения. Нет, решила Татьяна, так не пойдет. Как бы девочке не стало хуже. Только-только пришла в себя, и опять нервничает. Придется действовать по-другому. Судя по всему, это единственный способ.

– Подожди, выслушай меня, – тихо произнесла она. – Я тебя понимаю, но и ты меня пойми. Я никогда ни с чем подобным не сталкивалась, и принять эту… эти странные вещи за истину пока не готова. Но я тоже хочу во всем разобраться. И наказать Азалию тоже хочу. Поэтому предлагаю вот что. Давай для начала мы с тобой попробуем… Как ты вчера сказала? Лишить ведьму силы.

– Я даже поискала способы, и мне кажется… – начала Дина, но Татьяна не дала ей договорить.

– Мы попробуем! – повторила она и для убедительности подняла палец кверху. – Это я тебе обещаю. Сделаем все как ты захочешь, и я тебе помогу. Завтра же приступим – чего тянуть? Но и ты мне кое-что пообещай. Когда… Вернее, если у нас ничего не выйдет, мы обратимся в полицию. Договорились?

Дина слегка поморщилась, подумала немного и утвердительно кивнула.

– Дай мне слово, что мы пойдем в полицию! Прямо в понедельник!

– Даю слово, – неохотно проговорила девушка и добавила: – Только это не потребуется. Скоро сама увидишь.

Глава 9

Дина бегло просматривала распечатанный текст, несколько листов отложила в сторону. Татьяна ждала, внимательно глядя на нее. Седину, конечно, можно будет закрасить. Но куда деть горестные складки возле рта? Загнанное выражение глаз, затаенный страх? Она тихонько вздохнула и отвела взгляд, посмотрела в окно. Скоро и май наступит. Отпуск. Уехать бы куда подальше и забыть обо всем…

Взяв с девушки обещание, Татьяна согласилась провести некий обряд, который Дина отыскала в Интернете.

«В конце концов, что мы теряем? – думала она. – Один-два дня. После того, сколько времени уже прошло, это мелочь. К тому же тут выходные. Так что пускай Дина потешится, пожжет свечи, почитает заклинания, если это поможет ей успокоиться, трезво взглянуть на вещи и понять, что бороться с Азалией нужно законными, вполне прозаическими способами».

Она согласилась участвовать в этом спектакле и решила идти до конца.

Дина была настроена очень серьезно, когда рассказывала Татьяне о способах борьбы с ведьмой. Некоторые из них были весьма оригинальными.

– Если ударить колдуна или ведьму наотмашь левой рукой и уйти, больше не глянув в его сторону и не оборачиваясь, что бы ни слышалось за спиной, то маг лишится своего дара, – прочитала Дина.

Татьяна усмехнулась.

– Сама идея съездить этой твари по физиономии, конечно, заманчивая, но как-то слишком просто, что ли. Не больно-то впечатляет.

– Это да. Подробно описывается еще один ритуал, – продолжила Дина, – но он с важной оговоркой.

– Что за оговорка? – Татьяна приподнялась и взбила подушку под спиной.

– Тот, кто собрался его выполнить, должен обладать большей силой, чем ведьма. В общем, не про нашу честь.

– Ладно, я чувствую, к чему ты клонишь. Нашла то, что кажется тебе подходящим, но это слишком трудновыполнимо?

– Угадала, – Дина замялась, – но никакого другого варианта нет. В общем, суть такая. Нам нужно выманить дух ведьмы из тела, заставить покинуть его.

– Как это? – опешила Татьяна.

– Ведьмы умеют это делать, – учительским тоном объяснила девушка. – По некоторым источникам, на всем известные шабаши отправляется только душа ведьмы, которая отделяется от тела. Передвижения на метле по воздуху – это из области фантастики. А вот ввести себя в состояние транса и воспарить душой человек с экстрасенсорным даром способен.

– Кажется, йоги тоже умеют… И еще я читала, что во время сна душа может покинуть тело.

– Наверное, – нетерпеливо отмахнулась Дина, – но нам сейчас важно, что есть способ заставить дух покинуть тело при помощи определенного обряда.

– Что за обряд? – спросила Татьяна, подавив вздох.

– Для него нужна фотография или какая-либо вещь ведьмы, свечи, ладан и кровь ее жертвы. Думаю, моя вполне подойдет.

– Хорошо, а где нам взять снимок Азалии? Или вещь?

– У меня в сумке болтается флэшка, на ней – куча всего. В том числе и фотографии с папиной свадьбы. Так что без проблем. Надо только распечатать.

– Прекрасно, – как можно спокойнее произнесла Татьяна, словно речь шла о вполне естественных вещах. – Предположим, мы выманили дух. Что дальше?

– Думаю, мы будем проводить обряд здесь, у тебя, – немного виновато сказала Дина, – так что потом одной из нас нужно будет удерживать дух Азалии в этой квартире.

Татьяна содрогнулась при мысли о такой гостье.

– А вторая в это время, – продолжила Дина, – должна пойти в мою квартиру, найти ее тело и развернуть. Изменить его положение, чтобы дух не смог найти дорогу обратно.

– Этот дух что, потом, после обряда, так и остается блуждать?

«Еще, чего доброго, застрянет здесь! – с усмешкой подумала Татьяна. – О чем мы говорим? Что обсуждаем? Идиотизм!»

– Если дух не соединится с телом на протяжении шестидесяти шести минут и шести секунд – ведьме конец. Можно вернуть тело в прежнее положение: дух в него вернется, но силы у колдуньи уже не будет. И она не сможет вспомнить ничего из того, что с ней произошло.

– Сильно, что и говорить… И как же мы должны задержать ее здесь?

– Человек, который пытается удержать дух ведьмы, должен беспрерывно творить молитвы.

– Прямо гоголевский «Вий»! – не удержалась Татьяна.

Дина метнула в ее сторону испытующий взгляд, и она постаралась выдержать его спокойно.

«Не дай бог, решит, что я над ней посмеиваюсь!».

– Ну… может быть. Но этого мало. Есть еще толченый ладан.

– Что там с ладаном?

– Его нужно растолочь в ступке и насыпать в вино. Или в водку. Да хоть в пиво, главное, в спиртное. Ведьма будет метаться по комнате, искать выход. Но не сможет найти. Вообще-то сказано, что этот способ не даст найти выход из помещения, когда ведьма вполне материальна. А вот насчет ее духа ничего не написано. Но будем надеяться…

Татьяна рассеянно кивнула. По плану Дины получалось, что они произведут какие-то нелепые манипуляции, чтобы заставить Азалию впасть в транс или вроде того, а когда это получится и ее дух окажется здесь, одной из них придется идти в ту квартиру…

«Ладно, будем надеяться, когда Дина убедится, что ничего необычного не происходит, она согласится оставить свою мифическую затею. И в понедельник мы вместе отправимся туда, куда давно следовало: в полицию. Прежде, кстати, надо посоветоваться с Архиповой…» – размышляла Татьяна, но хладнокровно проговорила:

– В целом-то ничего особенно сложного. Завтра суббота. Наверное, Азалия будет дома – на работу ей не надо. Ключи есть, в квартиру попасть не проблема. Главное, чтобы Жан там не ко времени не появился.

– Я позвоню ему и назначу встречу. Скажу, у меня к нему разговор, – помешкав, проговорила Дина. – И пусть приходит один. Им же надо, чтобы я оказалась у них, так что клюнут, никуда не денутся.

– Шестьдесят шесть минут – это чуть больше часа, – задумчиво проговорила Татьяна.

– Пока он едет туда, пока обратно, пока ждет… Мы как раз должны успеть. А встречу назначим на кладбище! – осенило Дину. – Во-первых, драматично, они решат, что это в моем стиле. Во-вторых, отсюда до кладбища на машине не меньше получаса.

– В субботу у Жана, вполне возможно, спектакль. Это можно узнать. Если он играет, то не придется огород городить, затевать эту канитель со звонками…

– Лучше не рисковать, – подумав, возразила Дина. – Кто знает, что у него там за роль? Возьмет и освободится через пару минут после начала. И заявится! Нет, дождемся, когда оба окажутся дома, и тогда выманим Жана.

Татьяна кивнула и ничего не ответила.

– Есть там еще что-то важное? – Она с трудом подавила зевок. Ее неожиданно стало клонить в сон. Она глянула на часы – почти полночь.

– Больше ничего особенного. Вроде все рассказала. Только детали обряда.

– Детали на завтра отложим. Целый день впереди – успеем изучить. Не могу, уже вконец вымоталась.

– Пошли спать. – Дина тоже с трудом держалась на ногах. Бессонная ночь давала о себе знать.

Утро следующего дня было ужасным. Татьяна проснулась поздно, в десятом часу, и обнаружила, что одна в доме. Дины не было!

Она вскочила и испуганно заметалась по квартире, окликая девушку, как будто та могла где-то спрятаться.

«Похитили! – испуганно подумала Татьяна в первый момент. – Они догадались, где Дина, и силой увели обратно!».

Но уже через минуту отвергла эту мысль: как они могла пробраться сюда? И почему она ничего не слышала? Получается, Дина ушла сама. Зачем и куда?

Это выяснилось быстро: на кухонном столе лежала записка.

«Татьяночка, миленькая, я ушла и скоро буду. За меня не волнуйся!!! Мне необходимо сходить и проверить одну вещь, а то я уже сама себе перестала верить и начинаю думать, что схожу с ума! Заодно куплю в церкви ладан и свечи, фотки распечатаю. До скорого. Не ругай меня сильно! Д.»

Куда, скажите на милость, понесло эту оглашенную? Татьяна схватилась за голову. А если ее увидят Азалия или Жан?! Наткнутся на нее в подъезде, и… Преступники ведь запросто могут затащить ее обратно! Динка и сопротивляться не сможет – где ей справиться с ними в одиночку?

«Дура, вот же старая дура! – на чем свет стоит костерила себя она. – Надо было не в психолога играть, а за руку тащить эту балбеску в полицию! Написали бы заявление, а потом придуривались, обряды совершали сколько душе угодно! И как я могла повестись на эту чушь?!»

На столе веером лежали распечатанные листы. Татьяна машинально протянула руку, взяла один из них и прочла:

«То, чем занимаются ведьмы и колдуны, противоречит Божьим законам. Отвечать за содеянное придется неминуемо. Как бы долго ни жили они за счет сил и энергии других людей, занимающиеся черной магией все же не бессмертны».

Последние слова были выделены синим маркером. Она перевернула страницу.

«Предсмертные муки ведьм и колдунов поистине мучительны. Умирают они долго и в последние минуты жизни видят, что Небеса от них отказываются. Иллюзорное могущество, которое испытывали колдуны при жизни, рассеивается. Все слезы, боль и страдания порченых, замороченных, убитых они теперь испытают на себе. Ведьма цепляется за жизнь и часто не может умереть, пока не передаст свой дар. Отяжелевшая от грехов душа не способна покинуть тело и пробиться наверх. Поэтому у многих народов существует поверье: чтобы дать ведьме или колдуну умереть, надо открыть окна, разобрать потолок или крышу…»

Татьяна раздраженно отбросила листы. Что теперь делать? Сколько сидеть и ждать? А если Дина не придет, что делать? Идти и заявлять о пропаже человека? Или лучше сходить к Азалии, пригрозить, что все расскажет, кому следует, если они не отпустят девочку по-хорошему?

В самый разгар ее метаний дверь вдруг открылась, и в квартиру вошла Дина. В руках она держала небольшой пакет.

Она захлопнула за собой дверь, быстро заперла ее и прижалась спиной к стене, глядя на Татьяну сумасшедшими, неправдоподобно огромными глазами. В них читался такой ужас, что Татьяна и сама перепугалась до полусмерти.

– Что? – хрипло проговорила она. – Что стряслось?

Дина не отвечала. Татьяна подошла к ней, обняла за плечи, прижала к себе.

– Все хорошо, маленькая. Ты в безопасности, не бойся, – шептала она, успокаивающе поглаживая Дину по волосам.

Скорее всего девушку едва не увидел кто-то из этих двоих – либо Азалия, либо Жан. Но она, очевидно, спряталась или убежала, иначе не стояла бы сейчас здесь.

– Они не видели тебя? – осторожно спросила Татьяна.

Дина, ни слова не говоря, высвободилась из ее объятий, положила пакет на тумбочку, сняла обувь и куртку. Потом прошла мимо подруги и уселась на диван, обхватив себя руками. Татьяна пошла за ней, села рядом. Ей не терпелось узнать, что случилось, где Дина была этим утром, но она не решалась задавать вопросы. Пусть немного придет в себя и сама расскажет. Она все время боялась – вдруг Дине стало плохо. Очередной нервный срыв мог окончательно подорвать ее здоровье: девушка выглядела такой слабенькой и хрупкой.

«Нужно обязательно показать ее специалисту, – подумала Татьяна, – спросить у Кати, к кому ее сводить, и проконсультироваться!»

Так они сидели и молчали некоторое время, пока Дина не заговорила.

– У тебя в квартире окна выходят на ту же сторону, что и в моей комнате. Я ночью смотрела в окно и представляла, что по-прежнему дома. А в соседней комнате – папа. И ничего из того, что случилось за последний год, никогда не было. – В ее голосе послышались слезы, и Татьяна почувствовала, что сама вот-вот заплачет. Но Дина взяла себя в руки и почти твердо продолжила: – Я решила проверить, действительно ли Азалия ведьма. Мне нужно было убедиться. Ты мне не веришь, я же вижу. И я подумала: вдруг и в самом деле ошибаюсь? Может, она меня и правда травила чем-то таким, что… В общем, подумала, что нужно найти способ узнать наверняка. Ну а еще, если честно, я хотела проверить, срабатывают ли все эти обряды. Может, это полная дурь, и тогда придется придумать что-то еще. Например, к экстрасенсу настоящему обратиться, из тех, что в «Битве» по телевизору участвуют.

«О господи, – вздохнула про себя Татьяна. – Этого еще не хватало!».

– В общем, я нашла в Интернете способы, как выяснить про женщину, что она колдует. Там есть такие смешные… Знаешь, пишут, что если, проходя мимо группы женщин, сложить дулю и засунуть эту руку под мышку, то ведьма обернется и начет ругаться. Или, например, если полить свеженадоенным молоком мусорную кучу во дворе, то ведьма тотчас прибежит, а иначе заболеет. А можно пройти мимо ведьминой двери и плюнуть через левое плечо – тогда она выскочит на улицу.

– Детский сад, честное слово!

– Не такая уж чушь, как выяснилось, – покачала головой Дина. – В одном месте я прочитала, что тому, кто считает себя «испорченным» ведьмой, нужно прийти под утро в церковь, надеть на себя одежду «нитками наружу» – видимо, наизнанку. Встать возле входа и мысленно повторять про себя: «Ты на меня черным глазом ворожила, покоя лишила, покажись!». И тогда вроде бы можно будет увидеть образ ведьмы. Она будет стоять лицом к тебе, спиной к образам.

– И ты ночью потащилась в церковь?! Ну знаешь ли! – Татьяна не находила слов. Неужели девчонка не понимает, как это опасно?

– Я тихонько вышла, никого не встретила. Отошла подальше, вызвала такси и поехала в Варварину церковь. Она всю ночь открыта, я в Интернете прочитала. Там больница рядом, люди приходят молиться за близких, поэтому ее никогда не запирают. Куртку надела наизнанку, зашла. Там еще одна женщина была, стояла перед алтарем, молилась, – Дина шумно сглотнула и почти шепотом произнесла: – Татьяна, я ее видела. Азалию. Прямо там! Я правда ее видела! Ты можешь мне поверить?

Татьяна помолчала, потом кивнула. В то, что Дине могло ночью со страху привидеться все что угодно, она верила. Она всегда была впечатлительной девушкой, стихи писала. К тому же длительное время Азалия делала с ней что-то плохое – пока непонятно, что именно и как, но бесследно такое не проходит. Татьяна почувствовала, как в ней опять поднимается злость на эту бесчестную женщину. Остается надеяться, что Дина со временем успокоится и все прекратится: видения, истерики, слезы, страхи.

– Я стояла там и твердила про себя эти слова, а потом… потом вдруг появилось это. Поначалу я никак не могла сообразить: откуда она взялась? Прямо передо мной, в нескольких метрах. Стояла и смотрела на меня. Мне кажется, она меня видела!

– Дина, перестань! – не выдержала Татьяна. Дина вся тряслась, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. – Сколько можно над своим здоровьем издеваться?

Девушка не обратила внимания на слова подруги.

– Азалия почему-то показалась мне… царственной, что ли? Величественной. От нее шла сила – такая притягательная, мощная… Невозможно сопротивляться, понимаешь? Мне было страшно, но при этом хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь! Такой странный, дикий восторг… Не могу передать! В общем, она стояла лицом ко мне, глядела прямо в глаза, а потом улыбнулась. Мне хотелось заорать от ужаса, но я не могла ни крикнуть, ни пошевелиться. Дышать стало трудно, голова разболелась. Она была так реальна! А потом женщина, которая молилась, повернулась и пошла к выходу. И… прошла прямо сквозь Азалию! Прямо по тому месту, где она стояла! На какое-то мгновение их лица и тела слились в одно, та женщина будто растворилась в ней. И все исчезло. Я выскочила из церкви. Так и сидела на лавочке до самого утра. А потом пришли служительницы – или как их нужно правильно называть? Женщины, которые в церкви работают. Купила молитвослов, свечи и ладан. – Она махнула рукой в сторону тумбочки, на которой стоял пакет. – Сходила, распечатала фотографии и опять вызвала такси. Никто меня не увидел, не волнуйся. Я была очень осторожна.

Дина вдруг зажмурилась, а потом открыла глаза, повернулась и посмотрела на Татьяну. Той стало так жалко девочку, что сердце болезненно заныло. Маленькая, худенькая, настрадавшаяся бедняжка, которая на полном серьезе собралась бросить вызов неведомой силе.

– Я подошла к твоей двери, а потом… – Дина запнулась, – не знаю, что на меня нашло, и как решилась на это… В общем, поднялась наверх, к нашей квартире, и плюнула через плечо. И бегом вниз! Бегу и думаю: поймает! Так страшно стало, не представляешь. Уже на своем этаже была, как наша дверь открылась…

Татьяна ахнула. Дина была в шаге от того, что ее поймают! Надо же было такому случиться! Разумеется, это не более чем совпадение. Или Азалия просто услышала шаги под дверью. Но Дину теперь уже точно ни в чем не убедить, она свято верит, что получила все нужные доказательства.

– Она вышла, понимаешь? Что-то почувствовала и вышла в коридор. А я стою, прижалась к стене и боюсь идти: замком загремлю, она же услышит! Чуть не задохнулась от ужаса. Азалия была там, надо мной! Вдыхала так шумно, принюхивалась, как собака! У меня волосы на голове зашевелились. Если бы она вниз спустилась, увидела меня… Я все твердила про себя: «Господи, помоги, пусть не заметит!» Раз десять сказала, а потом она убралась к себе. Наверное, если бы хоть чуточку пошевелилась, она бы меня нашла…

– Даже не знаю, что сказать, – сердито буркнула Татьяна. – Пороть тебя надо. Разве можно так рисковать?

– Мне страшно, – сказала Дина, непроизвольно понижая голос. – До сих пор кажется, что она сейчас торчит под дверью и принюхивается.

– Прекрати! Ты себя сейчас до инфаркта доведешь. И меня заодно.

Дина виновато посмотрела на подругу.

– Прости, пожалуйста. Ты, наверное, жалеешь, что со мной связалась.

Татьяна усмехнулась и обняла ее:

– Поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Я с тобой пятнадцать лет назад связалась, чего уж теперь. Ладно, пойдем-ка завтракать. Выброси все из головы хоть ненадолго.

Глава 10

Весь день прошел в подготовке к вечернему мероприятию, как окрестила про себя Татьяна предстоящий обряд. Она старалась не оставлять Дину наедине с ее тяжелыми мыслями и воспоминаниями, отвлекала как могла, но это не слишком удавалось. Видно было, что девушка напряжена и напугана, она замкнулась в себе и молчала. Еще бы, бедняга ведь верит, что сегодня вечером ее ожидает встреча со злой ведьмой! Разубеждать или, хуже того, пытаться высмеивать ее страхи нельзя. Поэтому оставалось просто делать то, что запланировано.

Хорошо еще, что удалось уговорить Дину прилечь отдохнуть. Она поначалу не соглашалась, уверяла, что совершенно не устала, но едва опустила голову на подушку, как заснула и проспала почти три часа.

Днем Татьяна ощущала лишь небольшое возбуждение, сродни тому, что испытываешь перед экзаменом или собеседованием при приеме на работу, но ближе к вечеру стала волноваться уже по-настоящему. Наверное, передалась тревога Дины, да к тому же она переживала, как поведет себя девушка, когда выяснится, что ее манипуляции бесполезны. Вдруг у нее случится истерика? Или, хуже того, Дине снова может почудиться что-то, как там, в церкви. Она может внушить себе, что видит дух Азалии, и тогда начнет рваться к ней в квартиру, чтобы перевернуть ее тело… Страшно даже представить себе последствия! Но как ее остановить? Что говорить при этом? Татьяна уже в который раз ругала себя за то, что согласилась на эту затею, «мероприятие», но отступать было поздно.

Дина вышла на сайт театра, где служил Жан, и выяснила, что в сегодняшнем вечернем спектакле он не занят. Только в тех, что начинаются в одиннадцать часов утра и в два часа дня. Но, конечно, ближе к делу надо будет перезвонить, уточнить, сказала она, и выписала телефон администратора.

– Мне фильм один нравится, – вдруг проговорила Дина. – «От заката до рассвета». Сто раз его смотрела. Там герой Джорджа Клуни говорит священнику, потерявшему веру, примерно такую фразу: «Если существует Ад, который порождает таких тварей, то где-то там, на небесах, обязательно должен быть и Рай». Я в бога никогда не верила, но если поверила в дьявола и его слуг, значит, придется и в него – тоже?

Татьяна не готова была рассуждать на эту тему, да и вообще не знала, что ответить и боялась сказать лишнее. Вера – понятие слишком зыбкое. Пожалуй, каждый во что-то верит: в бога, в деньги, в любовь. И когда разочаровывается в объекте своей веры, то может отчаяться. Поэтому Татьяна всегда считала, что лучше не верить, а знать наверняка.

– Давай после это обсудим. – Она протянула руку и погладила девушку по голове. – Это слишком… глобальный и сложный вопрос.

Дина кивнула.

Около семи вечера Татьяна позвонила в театр. Если Жана и вызвали по какому-то случаю на работу, он уже должен быть там: спектакль через несколько минут. Томно хихикая, она жеманным голоском осведомилась, во сколько сегодня постановка с участием Пожидаева. Дина в себе актерских способностей не чувствовала, поэтому роль глуповатой почитательницы таланта красавца-актера пришлось исполнять ей.

Женщина на том конце провода понимающе ухмыльнулась и ехидно промолвила:

– Опоздали, барышня! Он сегодня только в дневных спектаклях играл.

– Как так – в дневных? – огорчилась «поклонница».

– Да вот как-то так! – непринужденно отозвалась трубка. – В одиннадцать и четырнадцать.

– Получается, его сейчас в театре нет? И сегодня не будет? – почти прорыдала Татьяна.

– Да с чего ему быть-то? – рассердилась женщина. – Я вам русским языком объясняю: в вечернем спектакле Пожидаев не занят! Все, у меня люди!

В трубке запикали короткие гудки.

– В театре его нет. Пойду проверю, дома ли наши голубки.

– Угу. – Дина сжала кулаки и со свистом втянула воздух.

Татьяна вышла из квартиры и спустилась на первый этаж. Нужно было проверить, на стоянке ли красный «Лексус». Если автомобиль там, это почти со стопроцентной вероятностью означает, что Жан и Азалия дома.

Внедорожник, похожий на большое опасное животное, стоял на своем месте, и Татьяна поспешно вернулась домой.

Дина, которая караулила возле порога, включила свой телефон, который уже с конца марта не подавал признаков жизни и лежал на дне сумочки, прихваченной Татьяной. Днем она его предусмотрительно зарядила. Номер Жана был одним из последних в списке вызовов. Девушка сразу нашла его, но никак не могла решиться набрать.

Татьяна взяла ее ладонь в свои руки. Ладошка была ледяная и влажная.

– Не бойся, я с тобой, – ободряюще проговорила она и в очередной раз подумала: «Только бы Дине не стало плохо. Если она перенервничает и съедет с катушек, я себе этого не прощу!»

Дина натянуто улыбнулась в ответ и быстро, не давая себе времени на колебания, нажала кнопку вызова. Во время короткого разговора голос ее дрожал и срывался, но это только придавало правдоподобия, поскольку было вполне объяснимо.

– Алло! – взволнованно отозвался Жан. – Кто говорит?

Татьяна не сомневалась, что Азалия в этот момент так же прильнула к плечу любовника, как она сама – к Дининому, пытаясь услышать все своими ушами.

– Я. Узнаешь?

– Узнаю, – помедлив, ответил Пожидаев. – Ты где, Манюня?

– Не смей называть меня так! – вырвалось у девушки. – Тебя не касается, где я! Вам, конечно, хотелось бы, чтобы меня и вовсе не было!

– Что ты такое говоришь? – вполне искренне возмутился Жан.

– Говорю что думаю! Ты меня предал, сговорился с этой мерзавкой!

– Послушай, мы только заботились о тебе, ты неправильно поняла…

– Я, может, излишне доверчивая, но не клиническая идиотка! – отрезала Дина. – Так что лучше заткнись. Мне нужно с тобой поговорить. Это важно. И в твоих же интересах.

– О чем поговорить?

– Не по телефону. Я много чего знаю про тебя и твою любовницу.

– Давай увидимся! Приезжай домой… – начал было Жан, но то ли сам понял, что несет чушь, то ли Азалия ткнула его в бок, и поправился: – Где мы сможем увидеться?

– Приезжай на кладбище. К могиле моих родителей. Ты знаешь, где это. Точнее, стой на аллее номер два, возле поворота к их могилам. Я тебя увижу и подойду. Буду ждать в восемь. Понял?

– Понял, но…

– Да, чуть не забыла. Упаси тебя бог притащить с собой эту старую шлюху. Имей в виду: я буду следить, и если увижу ее рядом, не подойду. И больше на контакт не выйду. Но жизнь вам обоим испорчу, можешь не сомневаться.

– Нет, нет, приду один, – засуетился Жан, – и мы…

Дина выключила телефон.

– Надеюсь, они не смогут проверить и узнать, откуда был звонок, – медленно, чуть заторможенно проговорила девушка: не отошла от разговора, который высосал из нее все силы.

– На это нужно время, – успокоила ее Татьяна. – А времени у них нет. По идее, Азалия должна сейчас прыгать от радости: ты нашлась и ищешь встречи. Скорее всего она в эту самую минуту подробно инструктирует Жана, как затащить тебя обратно.

– Ой, что же мы стоим! – вскинулась Дина. – Пора начинать!

– Успеем, не волнуйся! – сказала Татьяна, подавив вздох. Она чувствовала себя немного глупо. – Мальчику одеться надо, указания выслушать. У тебя все готово?

– Готово.

Дина отошла в глубь комнаты. Плотно задернула шторы и замерла у стола, на котором они разложили то, что им сегодня понадобится. Татьяна подошла к двери и прислушалась. Минут через десять наверху хлопнула дверь. По лестнице вниз загрохотали шаги. Спешит, даже лифт ждать не стал. А может, это не Жан? Хотя, вероятнее всего, он. Переждав некоторое время, Татьяна выскользнула из квартиры и, в отличие от Жана, воспользовавшись лифтом, спустилась на первый этаж. Когда подошла к почтовым ящикам, алого джипа уже не было. Жан уехал.

Она продолжала мучиться сомнениями: правильно ли поступила, что разрешила Дине устроить весь этот спектакль? Теперь Азалия и Жан точно знают, что Дина не просто сбежала, но находится в городе и желает им отомстить. Она фактически предупредила их о своих намерениях. А вдруг это даст преступникам фору? Кто предупрежден, тот вооружен. Азалия – тетка крученая, изворотливая, запросто может предпринять что-то, обезопасить себя…

Ладно, не стоит пока об этом. Главное, чтобы все прошло гладко и Дина перестала верить во всякую ересь.

Татьяна двинулась назад к лифтам. Уже зашла внутрь, когда в кабину, с трудом протиснувшись в закрывающиеся двери, нырнул полный немолодой мужчина. Он жил в их доме, но Татьяна не помнила его имени.

– Ох, успел! Мне восьмой, – пытаясь отдышаться, выговорил толстяк.

Она нажала на кнопки. Мужчина принялся возмущаться:

– Летают как чокнутые! Еще сантиметр – и в бок мне въехал бы!

– Да что вы говорите! – изобразила она интерес. – Безобразие!

– Вот именно, – подхватил толстяк, – думает, крутой!

– Это, случайно, не молодой парень на красном «Лексусе»?

– Он, он! Вас тоже чуть не сбил? Это же надо…

Лифт остановился на восьмом этаже, и чудом избежавший аварии автовладелец вынужден был прервать страстный монолог.

– До свидания, – попрощалась Татьяна.

– Всего доброго, – выкрикнул толстяк и покатился к своей квартире.

Татьяна зашла к себе и сказала:

– Все! Он уехал! Можно приступать.

Дина сжалась, ахнула, но взяла себя в руки и даже храбро улыбнулась.

«Молодец, – порадовалась Татьяна, – пока хорошо держится».

Глава 11

Они потушили в квартире свет, оставив гореть только лампу над столом. В комнате теперь был полумрак, в углах затаились тени, но это выглядело не уютно, как обычно, а зловеще. Татьяна обвела взглядом свою квартиру, где знала каждую пылинку, и на минуту ей почему-то показалось, что она в чужом доме. По мнению Дины, сейчас это место готовилось принять нечто такое, о чем лучше не говорить на ночь, и хотя Татьяна ничему такому не верила, ей все равно было не по себе.

Они замерли возле стола, на котором лежала свадебная фотография Азалии. Лицо крупным планом: улыбается, обнажив мелкие острые зубы и верхнюю десну. Неужели Наиль не замечал, какая неприятная у нее улыбка?

– Начинай, – негромко и слегка нетерпеливо проговорила Татьяна. Чем скорее они начнут, тем быстрее все закончится. Можно будет включить свет и выпить чаю с молоком. На травах, успокаивающего. Или, может, чего покрепче.

Подрагивающей рукой Дина зажгла пять толстых белых свечей, расположенных вокруг снимка. На их вершинах тотчас заплясали крошечные огоньки. Девушка шумно перевела дух, и пламя опасно задрожало. Она взяла в правую руку серебряный нож.

Этот нож в комплекте с серебряными вилкой и ложкой Татьяне давно подарили на очередной день рождения. Кто – она уж и не помнила. Ни одним из этих столовых приборов, кстати, очень изящных, так ни разу и не воспользовалась, и нераспечатанная коробка валялась в шкафу. Нежданно-негаданно подарок пригодился.

Дина чуть помедлила, а потом резким жестом полоснула себя по подушечкам пальцев левой руки. На указательном, среднем и безымянном появились порезы. Она сжала челюсти, но не проронила ни звука, и Татьяна восхитилась ее самообладанием. Слава богу, ни она, ни Дина не из тех людей, которые падают в обморок при виде крови.

Вытянув руку над снимком, Дина трижды громко произнесла:

– Силы небесные, силы земные, кровью своей невинной заклинаю: призовите сюда черную душу ведьмы! Аминь!

Кровь капала на лицо Азалии, которая продолжала хищно улыбаться с фотографии. Минуты шли, но ничего не происходило.

Татьяна постепенно успокаивалась. Она подумала, что нужно подождать еще немного для верности, а потом сказать как можно мягче и спокойнее: «Мне жаль, Динуля. Но теперь ты видишь – я была права? Азалия никакая не ведьма. Но ты не волнуйся, она за все ответит!» Или, может, пусть Дина сама скажет, что ничего не вышло?..

Пока Татьяна размышляла над этим, в квартире вдруг стало происходить что-то странное.

Сначала замигала и погасла лампа. Против воли сердце Татьяны словно превратилось в маленький холодный камешек и ухнуло вниз. Резко стемнело: мрак набросился на комнату, как хищник, и вобрал в себя остатки света. Одновременно затрещали и зачадили все пять свечей. Татьяна с испугом ждала, что свечки тоже погаснут, и тогда они окажутся в полной темноте. Но танцующие огоньки упрямо подрагивали и не желали сдаваться.

Тени в углах сгустились, и ей снова показалось, что она находится в чужом доме, только теперь это ощущение многократно усилилось. Все вокруг стало неузнаваемым и враждебным.

Потом появился запах. Тот же, что и в квартире Азалии. Он неспешно выползал из стен, сочился, как гной из раны, обволакивал, не давая глубоко вдохнуть. Стало душно, Татьяна почувствовала, что на лбу выступили капли пота.

Дина приникла к ее плечу, тихонько всхлипывая от страха.

– Я с тобой, – рассеянно прошептала Татьяна. – Не волнуйся, маленькая!

Она до сих пор не могла понять, что происходит. Неужели у Дины получилось? Нет-нет, это невозможно! Просто самовнушение или…

В этот момент раздались шаги. Шаркающие, неуверенные, будто идущий был стар или тяжко болен. Татьяна лихорадочно обводила взглядом комнату, но понять, откуда шаги доносятся, было невозможно. Звук шел сразу отовсюду, был тихим, но при этом явственным. Внезапно она скорее ощутила, чем разглядела движение справа от себя, в углу. Плотная тьма там стала живой и подвижной, еще более черной. Что-то влажно переливалось, постепенно приобретая четкие очертания. Она резко повернулась в ту сторону.

То, что Татьяна испытала в тот момент, когда увидела, как нечто приближается к ним, невозможно было сравнить ни с чем, что она прежде испытывала в жизни. Так слепо, до холодного пота, тряской дрожи и оцепенения, человек боится в своих ночных кошмарах. Горло сводит, язык прилипает к гортани: крикнуть бы – но вопль умирает в груди. Голосовые связки становятся безжизненными тряпочками, отказываются повиноваться. Руки делаются неподъемными, ноги слабеют и перестают держать обмякшее тело.

Татьяна была самым обычным человеком – трезвым, рационально мыслящим. Она прожила обыкновенную, даже скучноватую, ничем не примечательную жизнь, разве что была более одинока, чем большинство людей. Но ничто в этой жизни не могло подготовить ее к тому, что происходило сейчас. Как могло с ней, именно с ней случиться что-то подобное? Она даже фильмы ужасов никогда не смотрела, не читала книг о привидениях, оборотнях и вампирах! Если и боялась, то вполне нормальных вещей: болезней, безработицы, войны.

Но сейчас мозг туманил не поддающийся никакой логике, животный, смертный ужас. Не отпускало ощущение полной, абсолютной беспомощности перед лицом чего-то, чему нет и не может быть ни названия, ни объяснения…

Ведьма вынырнула из тьмы, породившей ее, и сразу оказалась очень близко, прямо перед ними. Ее силуэт казался расплывчатым, дрожал, колебался в неверном отблеске свечей, но был вполне реален. Бесполезно обманывать себя, обреченно подумала Татьяна. Это не игра воображения: Азалия каким-то образом действительно оказалась здесь. Они выманили ее из телесной оболочки.

А это значит, нужно действовать дальше. Иного выхода нет.

Татьяна с силой сжала руки в кулаки, впившись ногтями в ладони. Боль помогла прийти в чувство. Локтем толкнула Дину в бок, почувствовав при этом легкий укол совести.

– Иди! – прошептала она. – Иди же, не стой! Пора!

Девушка, словно очнувшись ото сна, бросилась к выходу. Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что едва не слетела с петель.

Теперь Татьяна осталась с ведьмой один на один. Краем сознания поняла, что Азалия не замечает ее, обшаривая блуждающим взглядом место, в котором оказалась. Молниеносным движением схватила толченый ладан и опрокинула его в бокал, едва не пролив при этом вино. Стараясь не смотреть перед собой, чтобы не видеть жуткий лоснящийся силуэт, открыла книгу и принялась тонким, слабым от ужаса голосом читать молитвы.

Спустя какое-то время раздался знакомый голос. Татьяна не поняла, слышала она его наяву или же он звучал только внутри ее головы. Скорее второе. Она вскинула голову и увидела, что ведьма в упор смотрит на нее.

«Все, теперь она знает», – как-то отстраненно подумала женщина.

– Так вот кто меня позвал, – проговорила Азалия как будто в ответ на ее мысли. – Что ж, рада встрече.

Дина выскочила из квартиры и сначала просто стояла, жадно вдыхая свежий, нормальный воздух. На лестничной клетке было светло, в соседней квартире играла музыка, смутно слышались чьи-то голоса. Жизнь продолжалась и для огромного большинства людей текла в привычных рамках. Страх ослабил хватку, и она немного успокоилась.

«Я тут отдыхаю, а Татьяна одна, с ней, рискует из-за меня!» – огнем полыхнула мысль. Дина оттолкнулась от стены и взлетела по лестнице, чудом не переломав ноги. Привычным движением вставила ключ в скважину и повернула. Дверь оказалась заперта всего на один замок. Дина потянула ее на себя и переступила порог.

В прихожей горел свет. Она почувствовала знакомый удушливый запах, но решила не обращать на него внимания. Быстро огляделась по сторонам – ей вдруг почудилось, что вот-вот покажутся Азалия или Жан.

Но никто не вышел из ванны, не выглянул из гостиной. Кругом тихо, буднично и обычно, как в сотнях других квартир. Как и в этом доме на протяжении многих лет. Правда, сейчас здесь куда более неряшливо, чем раньше.

«Грязнуля», – брезгливо подумала Дина, заметив серую бахрому пыли на полу, разводы и муть на зеркале, небрежно брошенную грязную обувь, раскиданные повсюду вещи, одежду, журналы. Пока они жили в квартире вдвоем с Азалией, Дина старалась поддерживать чистоту. Но у мачехи с Жаном, очевидно, имелись дела поважнее.

Свет горел и на кухне, и в спальне, и в гостиной. Дина ничуть не сомневалась, что тело Азалии должно находиться в спальне. Возле алтаря. Скользнула вперед и распахнула дверь, с удивлением обнаружив, что так и сжимает в руке серебряный нож. Что ж, это хорошо. Может, он пригодится.

Азалия лежала поперек кровати, раскинув руки в стороны. На ней было платье лимонного цвета с крупным черным узором по подолу. Она часто надевала его, когда папа был жив. Платье доходило до середины икры, но сейчас задралось, обнажив полные колени с ямочками. Одна нога была обута в домашнюю туфельку на каблуке, кокетливо отороченную пушистым серебристым мехом, другая – босая. Вторая туфля валялась на полу возле кровати. Ступни у Азалии оказались крошечные и на удивление изящные.

Дина осторожно приблизилась к кровати, стараясь не смотреть на разбросанную по всей комнате мужскую одежду. Сквозь вонь, которая пропитывала всю квартиру, пробивался едва заметный аромат любимой туалетной воды Жана.

Как обычно, повсюду были свечи. Некоторые зажжены, остальные не горели. На прикроватном столике стояла обожаемая Азалией безобразная «модерновая» ваза. А в ней – большой букет желтых роз. Как мило: петушок балует свою курочку! Точнее, племенной бык свою корову. Дина почувствовала, как ее захлестывает ненависть. Отлично: ярость затмевает страх.

Ведьма казалась похожей на восковую куклу – неподвижную, омертвевшую копию человека. Глаза плотно прикрыты, грудь едва заметно вздымается. Дина вздохнула свободнее. Задача выглядела не слишком трудной. Нужно взять Азалию за ноги и развернуть головой к дверям. Самым сложным представлялось то, что у них разные весовые категории, однако Дина была уверена, что справится.

Она подошла ближе и склонилась над мачехой, протянув к ней руку. В этот момент откуда-то послышался пронзительный, тонкий, высокий звук. Уши заложило, обожгло оглушительной болью. Девушка с криком отпрянула. Ощущение было такое, будто она нырнула на приличную глубину: голову сдавило, в уши залилась вода. В панике Дина обхватила голову руками, задыхаясь от пронизывающей боли и внезапной глухоты. На глазах выступили слезы, она почти ничего не видела и не соображала.

Уже через пару минут боль отступила, слух вернулся. Девушка сглотнула, вытерла слезы, растерянно произнесла вслух: «Что такое?» – и услышала свой голос.

Она обошла кровать с другой стороны и снова, уже с опаской, потянулась к ведьме. На этот раз, видимо потому, что наклон был плавным, осторожным, она «погрузилась» не так глубоко, и боль была не настолько сильной. Холодея от ужаса и уже догадываясь, в чем дело, Дина попробовала пробиться к Азалии еще с нескольких точек. Напрасно.

Она беспомощно опустилась на стоящий возле кровати пуф и заплакала от бессилия и разочарования. Ведьма защитила свое богомерзкое тело какими-то чарами! Ей не удастся даже прикоснуться к ней, не то что развернуть!

Получается, все бесполезно. Теперь только хуже станет: ведьма знает, что они решили бороться с ней. И пойдет на все, чтобы их уничтожить. От страха и жалости к себе Дина буквально завыла. А Татьяна? Ни в чем не повинная, добрая, славная Татьяна! Она-то за что пострадает?

Девушка вскочила на ноги и закружила по комнате, натыкаясь взглядом на мебель, безделушки, вазы, свечи. Неожиданно замерла, как охотничья собака, которая почуяла дичь. Решение пришло молниеносно, и теперь Дина знала, что делать. Получится или нет, неизвестно, но это был хоть какой-то шанс.

– Мы тебя уничтожим! – Татьяна старалась говорить твердо и спокойно.

Ведьма продолжала буравить ее взглядом. Потом разомкнула губы и негромко вымолвила:

– Ты боишься, жалкая дрянь. Ах, как же тебе страшно! Воздух здесь пропитан твоим ужасом, я чувствую его. И знаешь что? Твой страх придает мне сил!

Татьяна хотела возразить, но не смогла произнести ни слова. Против воли глядя в глаза ведьмы, ощущала себя слабой и беззащитной. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как начался ритуал. О чем она только думала, когда влезала во все это! Если бы хоть на минутку поверила Дине, допустила мысль о том, что на свете действительно может существовать что-то подобное, то нашла бы способ отговорить девушку. Но Татьяна до последнего момента полагала, что мрачноватый, какой-то слишком киношный обряд всего лишь должен стать своеобразным сеансом психотерапии.

«Нельзя, нельзя показывать ей, что я боюсь!».

Татьяна вновь взялась за молитвослов. Вот только будет ли толк? Она непослушными губами произнесла несколько фраз, не вникая в смысл молитвы, но чувствуя, как понемногу крепнет голос.

Азалия ничего не говорила. Может быть, удалось ее отпугнуть? Татьяна глянула на жуткую гостью и тут же пожалела об этом, сообразив, что снова вырваться из-под власти пронзительного взора будет почти невозможно. Ведьма смотрела пристально, чуть склонив голову. Снова вернулась противная слабость, закружилась и заболела голова.

– Я чуяла, кто-то пытается меня узнать, – промолвила она.

От этого «чуяла» стало еще хуже, хотя куда уж дальше. Она вспомнила, как Дина стояла на лестничной клетке, задыхаясь от страха, в то время как Азалия этажом выше пыталась ее «учуять». Татьяна почти увидела, как та озирается по сторонам, тянет в себя воздух, ощупывает руками пространство вокруг, стараясь дотянуться до девушки…

– Наивные, смешные попытки! Будь у вас истинная сила и умение, я быстро узнала бы, кто за этим стоит. А так – что-то вроде полинявшего от времени узора на ткани, трудно рассмотреть… Но я все равно поняла бы, кто помогает девчонке, нашла ее и вернула. Просто времени не хватило. Однако вы облегчили мне задачу, когда затеяли этот цирк. – Ведьма кивком головы указала на стол. – Благодарю!

– Ты больше не получишь Дину!

– Я ошиблась – была уверена, что больше никто уже не вмешается. Некому, – задумчиво сказала Азалия. – Но когда она сбежала, стало ясно: кто-то влез не в свое дело… Не думала, что ты, на Нельку грешила… Теперь пеняй на себя. Накажу! – Ведьма вдруг ухмыльнулась и погрозила пальцем. Этот невинный жест выглядел настолько зловещим, что Татьяна едва сдержала вопль.

– Ты не сможешь… Я не позволю тебе, – из последних сил прошептала она. «Молитвы! Надо читать молитвы!». Но вместо этого стояла и смотрела на Азалию.

– Честно? – издевательски протянула ведьма. – Не позволишь? Ай-ай-ай! Боюсь-боюсь! И как же это? Дай подумать! Что там обычно пишут в этих забавных книжонках? Я их все наизусть знаю – эта мысль не приходила в ваши тупые головы? Небось, поставили у порога метлу или веник прутьями кверху? Или насыпали в вино ладан? – Она тихонько засмеялась.

Татьяна невероятным усилием воли отвела взгляд от лица ведьмы. Это помогло собраться с силами и выговорить:

– Мы смогли вызвать тебя сюда и сумеем лишить силы!

– Вы? Смогли? – презрительно выплюнула ведьма. – Ты правда в это веришь? Да если бы я сама не захотела, вам бы ни за что не удалось! Так что не заблуждайся: это не вы меня вызвали, а я воспользовалась вашим любезным приглашением, чтобы выяснить, кто пытается мне помешать! Конечно, я не могла точно знать ваших намерений: вдруг девка побежит на встречу с Жаном? Поэтому и отправила его. А вы, оказывается, решили поиграть со мной…

Татьяне казалось, она вот-вот тронется умом. Хоть бы Дине удалось развернуть тело ведьмы! Возможно, тогда у них появится надежда на спасение. Словно прочтя ее мысли (а может, она и вправду это сделала?), Азалия произнесла:

– Она не сумеет прикоснуться ко мне! Неужто вы обе считали, что я покину свое тело просто так? Оставив его без защиты? Тогда вы даже глупее, чем кажетесь! Девка скорее сдохнет, чем тронет меня хоть пальцем! – Голос ведьмы завибрировал от ярости. – Обе сдохнете! Я разорву твое трусливое сердце в клочья, будешь лежать в своей конуре и гнить, пока кто-нибудь не найдет! А девчонку заберу! Понравились ей мои картинки? Это только начало! Такое будет мерещиться, что ее убогий мозг не выдержит и лопнет!

Татьяна внезапно поняла, что сейчас умрет. И страх, как ни странно, пропал. Как будто все чувства умерли раньше нее самой. Осталась только бесконечная усталость.

Секунды бежали, однако ничего не происходило. Вдруг ведьма взвыла и захрипела, запрокинув голову под невозможным углом. Татьяна смотрела на нее, не понимая, что видит. Комната завибрировала, воздух пошел волнами. Корчащийся силуэт ведьмы, который только что был прямо перед ней, оказался намного ближе к двери. Прямо в центре груди Азалии появилась огромная дыра – и ее словно бы засасывало в эту воронку, втягивало внутрь себя самой.

«Она возвращается в свое тело!».

Завороженная, Татьяна смотрела на то, как ведьма становилась меньше, выворачивалась наизнанку, таяла… Пока все вдруг не прекратилось так же внезапно, как и началось.

Азалия сгинула. Она снова оказалась в квартире одна. И зажегся свет.

– Дина! – в голос завопила Татьяна и кинулась к двери.

Глава 12

Дина выскочила из комнаты, сжимая в руке свой нож, бегом промчалась в кухню, раскрыла шкафчик и выхватила самую большую кастрюлю. Несколько ковшей, тазиков и кастрюль, свалившись с полки, с грохотом покатились по полу, но она даже не оглянулась: уже неслась назад в спальню.

Пока ведьма не может ей помешать, нужно уничтожить ее гадкие колдовские причиндалы! Разгромить этот жертвенник! Хоть какая-то польза от ее безумной затеи провести обряд…

Она вбежала в комнату, поставила на пол кастрюлю и принялась громить алтарь. С острым наслаждением с размаху разбила о стену над черным комодом старинный кубок. Тот мелодично звякнул и рассыпался на сотни осколков.

Дина стремительным движением вонзила свой нож в толстую черную свечу и кромсала до тех пор, пока не превратила в кучу ошметков. Сметя их в кастрюлю вместе с обломками кубка, взяла в руки подставку для свечи. На металлическом круге была выгравирована пентаграмма. Дина несколько раз ткнула ее ножом, но успеха не добилась. Нож внезапно разломился пополам. Она вскрикнула («Это же серебро!»), но удивляться было некогда. С досадой швырнула подставку в кастрюлю.

Сломанному ножу быстро нашлась замена: девушка схватила лежащий тут же на комоде ритуальный нож Азалии. У него было острое блестящее лезвие и украшенная непонятными знаками и узорами костяная ручка. Нож мягко и удобно улегся в руку, словно заискивая, соблазняя. Уговаривая прекратить, не безобразничать, подумать о перспективах…

Эти мысли не принадлежали ей. Они были чужими, но такими успокаивающими! Нежно стучались в виски, гладили череп изнутри. Дина гортанно вскрикнула, тряхнула головой, отгоняя то, что просилось внутрь, и принялась резать на части кусок кожи, которым был накрыт алтарь. Не могла понять, каким образом, но не сомневалась, что ему больно.

«Неужели это человеческая кожа?»

Она постаралась не думать об этом. Но ей казалось, она точно знает ответ.

Дина смахнула искромсанные куски кожи в кастрюлю и огляделась по сторонам: что еще она должна уничтожить? Девушка принялась дергать ящики комода. Они выдвигались, но внутри вроде бы не было ничего зловещего: бумаги, косметика, белье… Оставался лишь один ящичек – он был заперт, и ключа нигде видно. Дина решила заняться им попозже.

«Нужно развести огонь и сжечь все, что успею!», – подумала она.

Возле подсвечника, стоявшего на прикроватной тумбочке, она приметила спичечный коробок. Метнулась туда, схватила спички, покосившись на Азалию. Та была по-прежнему безучастна к происходящему в комнате.

Огонь загорелся сразу же и принялся пожирать все, что Дина кинула ему на потребу. Непонятно, как, но то, что было в кастрюле, поддавалось пламени чересчур легко и быстро, словно было ненастоящим. Скукожилась, сморщилась и быстро истаяла кожа. Растопился, пузырясь, как кислота, растекаясь, черный воск свечи. Оплавилась и почернела подставка-пентаграмма. Весело, как сухие ветки в костре, сгорели осколки кубка.

Она следила за смертоносной работой огня не более минуты и снова подошла к запертому ящику. Наверняка там хранится что-то важное. Иначе Азалия не стала бы запирать его. Ключ искать некогда, к тому же ведьма, наверное, надежно спрятала его.

Дина посмотрела на ритуальный нож. Решение пришло моментально. Она сунула нож в щель и изо всех сил надавила.

«Сейчас нож сломается!» – в панике подумала девушка.

Однако этого не случилось. Нож выдержал, а вот замочек легко поддался, и ящик выдвинулся.

Внутри лежал всего один предмет. Небольшой мешочек был сделан из той же кожи коричневого цвета. Сжав его в руке, девушка озадаченно глядела на свою находку. Что это такое? Нигде, ни в одной статье или книжке про черную магию и колдовство не говорилось ни о чем подобном. Для чего нужен этот мешочек? Преодолевая смутное отвращение, Дина развязала тесемки. Озадаченно нахмурилась и сунула руку внутрь.

В этот момент ведьма на кровати конвульсивно дернулась и вздохнула. Дина замерла, но больше ничего не произошло. Решив, что она на верном пути, девушка быстро вытащила содержимое мешочка.

Азалия больше не напоминала каменное изваяние: глаза ее оставались закрыты, но руки непроизвольно сгибались в локтях, вскидывались за голову, кулаки сжимались и разжимались. Дыхание стало шумным, ноги судорожно вздрагивали.

Стараясь не смотреть на ведьму, Дина сосредоточилась на том, что оказалось в ее руках. Это были нанизанные на суровую нитку черные и красные крупные бусины, тонкая веревка с завязанными на ней узлами, скрученные спиралью огарки церковных свечей. Разглядев, что еще лежит на ладони, Дина вскрикнула: перед ней были скрученные в комки волосы, ногти и зубы. Она высыпала жуткое содержимое обратно. В маленьком мешочке находилось на удивление много предметов, которые хрустели и позвякивали, перекатываясь внутри. Могло ли быть, что снаружи мешочек выглядел намного меньше, чем был на самом деле?

Поначалу ей показалось, что нужно швырнуть отвратительную находку в огонь. Но уже в следующую секунду Дина передумала. Это было бы слишком просто и очевидно. Что-то вело ее, направляло уже не впервые за этот вечер – и она послушалась. Покрепче перехватила рукоятку и со всего маху вонзила в мешочек ритуальный нож.

Воздух покрылся рябью, сместился, задвигался. Возникло ощущение, что комната находится под водой. Контуры предметов стали размытыми, очертания – неясными. Кожу покалывало иголочками, как если бы Дина попала под высокое напряжение. По потолку поползли тени, пол перестал быть твердой опорой и ускользал из-под ног. Пытаясь удержаться, Дина сделала несколько неверных шагов и оказалась возле кровати.

Что было в этом мешке? Что-то вроде Кощеевой смерти на кончике иглы?

Ведьма теперь уже не лежала – сидела, вытянувшись в струнку, и хватала ртом воздух. Глаза были широко распахнуты и вращались в глазницах, то и дело закатываясь, так что оказывались видны белки. На груди у нее расплывалось большое красное пятно.

С ужасом, смешанным с жгучим первобытным восторгом, Дина сообразила, что непостижимым образом, сама не понимая, она нанесла ведьме рану. А осознав, с мстительным удовольствием принялась втыкать нож в мешочек снова и снова.

– Это тебе за папу! И за меня! И за Татьяну! И за всех!

С каждым ударом дыра в теле Азалии делалась шире, кровь бурлила и кипела, выливаясь из раны. Ведьма беспомощно размахивала руками, пытаясь прикрыть прореху в теле, но это было бесполезно.

В комнату вбежала Татьяна.

– Что здесь… – закричала она, но подавилась словами, уставившись на агонию ведьмы.

Дина, искромсав мешочек так, что находящиеся в нем предметы стали высыпаться, зашвырнула его в огонь. Костер лениво тлел в кастрюле, но, получив новую порцию пищи, радостно заурчал.

Азалия откинулась на кровать и затихла, неловко раскинув руки и ноги. Рана на груди бесследно исчезла. Желтая ткань оказалась нетронутой.

Не сговариваясь, Дина и Татьяна приблизились к ведьме. Воздух остался таким же наэлектризованным, даже слегка потрескивал, но больше ничего необычного не было.

– Она… умерла? – шепотом спросила Татьяна.

Будто отвечая на ее вопрос, Азалия открыла глаза и нашла взглядом Дину. Девушка испуганно отшатнулась, наткнулась на подругу стоявшую чуть сзади. Но, встретившись взглядом с ведьмой, не смогла отвернуться.

Азалия силилась вдохнуть глубже и, похоже, не могла. Губы кривились, по лицу волнами прокатывалось страдание. Она казалась невероятно старой. Дело было не в морщинах или цвете лица: ее глаза выглядели по-настоящему древними, похожими на черепашьи. Словно она жила долго-долго и слишком многое видела. Многое из того, что ни одному человеку знать и видеть не полагалось. В этих невероятных глазах жило горячее, живое чувство. Какое – Дина никак не могла понять.

– Как же мне больно, – беззубо прошамкала Азалия.

Потом случилось что-то, и девушка оказалась совсем близко к ведьме.

И вот тогда пришло понимание: в том пристальном взгляде были ожидание и предвкушение.

Татьяна, потрясенная происходящим – сгорающие в кастрюле вещи, разгромленный алтарь, корчащаяся ведьма, – стояла за спиной Дины. Смотрела, как девушка склоняется ниже и ниже над ложем Азалии, проваливаясь куда-то.

Ведьма вроде бы совершенно ослабла и не могла пошевелиться. Тем неожиданнее оказался молниеносный, змеиный жест: она выбросила вперед скрюченную руку и цепко ухватила Дину за тонкое запястье. Рванула девушку на себя с такой силой, что та, не удержавшись, упала ей на грудь. Забарахталась, пытаясь подняться и отодвинуться, но у нее ничего не выходило.

Странное оцепенение овладело Татьяной. Она как будто смотрела не слишком интересный фильм, безучастно наблюдая за происходящим на экране. И не могла вмешаться.

На кровати натужно хрипела и бормотала на диковинном щелкающем наречии ведьма. Дина продолжала отбиваться, но с каждым мгновением делала это все менее энергично и яростно. Словно по инерции, без истинного желания оторваться.

Вдруг Татьяна ощутила резкую боль и вскрикнула, прижав руки к груди. Рванула блузку, и пуговицы с веселым перестуком полетели на пол. Женщина увидела, что ее кожа в том месте, где она соприкасалась с распятием, вздулась и покраснела, как от ожога.

От боли и неожиданности Татьяна пришла в себя и с ужасом осознала, что происходит на ее глазах. Перед мысленным взором замелькали прочитанные недавно строчки: «Предсмертные муки ведьм и колдунов мучительны…». «Ведьма цепляется за жизнь и не может умереть, пока не передаст свой дар…». «Отяжелевшая от грехов душа не может покинуть тело…. «Чтобы дать ведьме умереть, надо открыть окна, разобрать потолок или крышу…»

Татьяна попыталась оттащить девушку от кровати, но ничего не получалось. Хрупкое тело налилось каменной тяжестью. Казалось, что теперь они поменялись ролями: не Азалия прижимает к себе Дину, а та придавила ведьму к кровати, выжимая из нее… что?

Подвывая от страха, понимая, что счет идет буквально на секунды, Татьяна пыталась сообразить, что ей делать. Напоролась взглядом на уродливую вазу с цветами, подскочила к ней прежде, чем успела осознать зачем.

Выхватила цветы и, прежде чем сделать то, что собиралась, бросила взгляд на Дину.

Возможно, ей показалось.

Позже Татьяне почти всегда удавалось убедить себя в этом.

И только в ночных кошмарах иногда ей виделось выражение, которое застыло на лице Дины в тот момент, когда Татьяна стояла над ней, держа в одной руке вазу, как гранату, а в другой – розы, как чеку. На полудетском милом личике было написано безудержное, неистовое, сумасшедшее злое торжество.

«Успела? Опоздала?»

Татьяна заорала, размахнулась и изо всех сил швырнула вазу в окно. Может, правильнее было опустить ее на голову Азалии, запоздало обеспокоилась она. Но рассуждать было поздно.

Послышался звук удара, градом посыпались осколки, в комнату ворвался свежий весенний ветер. Татьяна почувствовала, что в образовавшийся проем, пролетев совсем рядом с нею, но не коснувшись ее, вырвалось нечто. Этот было что-то слишком старое, чтобы жить. Что-то, успевшее протухнуть и сгнить, много раз умереть, истлеть и разложиться в десятках могил.

Татьяна медленно осела на пол и впервые в жизни потеряла сознание.

Эпилог

Новый год мы собрались отмечать вдвоем. Сошлись во мнении, что это семейный праздник и справлять его нужно в кругу самых близких людей. И пусть круг этот пока был очень узок, зато в нем точно нет лишних.

Я наряжала большую живую елку в гостиной и с наслаждением вдыхала бодрящий хвойный аромат. Татьяна возилась на кухне, ни на шаг не подпуская меня к плите, доверяя разве что очищать яйца от скорлупы или шинковать капусту.

– Используешь меня, как неквалифицированную рабочую силу, – притворно дулась я.

Подруга только усмехалась. Она сильно изменилась в последнее время: притихла, стала молчаливее, задумчивее.

О случившемся мы стараемся не вспоминать.

Как только я получила возможность распоряжаться имуществом, доставшимся от отца, сразу же продала нашу квартиру и его автомобиль. Свою машину тоже поменяла: не хотела владеть ничем, к чему, возможно, прикасалась Азалия.

Почти до ноября мы жили в Татьяниной квартире. Спали всегда вдвоем. И только ближе к концу лета отважились ложиться, погасив ночник. Нам казалось, что темнота таит если не прямую опасность, то скрытую угрозу. И подпускать ее близко, а уж тем более погружаться в нее было невыносимо. Татьяна пригласила священника и освятила свое жилище. Купила и повесила в правом углу большую икону, а над дверью – распятие. Но все равно знала, что жить здесь больше не сможет.

В квартиру на одиннадцатом этаже, где мы когда-то так счастливо жили с папой, я не вернулась ни разу с той самой ночи. Элитное жилище со всей обстановкой продала быстро и выгодно, передав маклеру ключи, так и не переступив больше порога. Татьяниной квартирой занималась та же фирма. Сделки по продаже прошли с разницей в несколько дней.

Теперь мы живем на одной лестничной клетке, дверь к двери: купили себе просторные светлые квартиры далеко от прежнего дома, на одном из верхних этажей нового небоскреба. Нам обеим нравится высота. Татьяне не хватало денег на ремонт и обстановку, и она опять хотела покупать и делать все постепенно, но я и слышать ничего не желала. Оплатила все расходы, как подруга ни сопротивлялась. В результате новоселье мы отметили одновременно.

Татьяна так же работала у себя на комбинате, а вот я больше в институт не вернулась, диссертацию так и не дописала. Сочиняла роман и надеялась когда-нибудь сделать карьеру писателя. Средства на обеспеченную жизнь давала аренда купленного отцом земельного участка, половина которого принадлежала мне.

Мы с дядей Аликом ошиблись. Азалия – тоже. Она, похоже, так никогда и не узнала, что в день своей смерти папа успел оформить на меня дарственную. Переписал все, чем владел, на мое имя.

Причину смерти Азалии установила приехавшая «Скорая», которую вызвала Татьяна, придя в себя и приведя меня в чувство. У покойной определили инфаркт миокарда. Видимо, следствие пережитого горя от потери мужа: такое нередко бывает, что второй супруг умирает вскоре после первого, перешептывались соседи. Меня на погребении не было.

Разбитое окно никого особенно не удивило: я соврала, что мачехе стало душно, а задвижку на раме заело, вот я и разбила стекло, желая обеспечить приток воздуха. К счастью, выпавшая из окна ваза никого не зашибла.

О Жане мы с тех пор ничего не слышали. В тот вечер он вернулся с кладбища и застал в квартире врачей, полицию, меня и Татьяну. Она молча всучила ему пакет с вещами и выставила за дверь. Пожидаев не стал задавать лишних вопросов, повернулся и ушел. Татьяна однажды рассказала мне, что он уехал в Москву, за своей актерской звездой.

Кастрюлю, наполненную хлопьями зловонного пепла, мы закопали в соседнем парке.

Имущество Азалии перешло к самому близкому из ее многочисленных родственников, единственному сыну покойной сестры. По иронии судьбы двадцативосьмилетний Амир почти не знал своей выдающейся тетки, видел всего дважды в жизни. Был разведен, жил в Чистополе и работал врачом. Переехав в Казань, осуществил давнюю мечту: открыл медицинский центр.

Я в курсе всего этого, потому что теперь мы вместе владеем земельным участком и общаемся. Причем с возрастающим интересом и удовольствием. Боюсь загадывать наперед, но, думаю, вот-вот наши отношения выйдут за рамки дружеских.

Вроде бы все хорошо, даже лучше, чем можно было надеяться.

Но одно меня мучает, не давая спокойно жить дальше, перечеркивая все. Я никому не говорю об этом, но… Это повторяется все чаще. Интервалы становятся короче, и мне больше не удается уговорить себя не замечать, не обращать внимания.

Иногда по ночам я просыпаюсь от неясного тягучего ощущения. Встаю и босиком иду к окну, долго смотрю на море огней далеко внизу. Жду, пока меня покинет острая тоска по испытанному однажды чувству.

В тот краткий миг, когда я приблизилась к Азалии и заглянула в ее (пожалуй, не только ее) глаза, поймала ускользающий, гаснущий взгляд, мне показалось…

Нет, не показалось! Я ясно поняла, что означает обладать Властью. Могуществом.

Это ощущение, молнией пронзившее все мое тело, было ярким и сочным. Я узнала, насколько это сладостно – возвыситься над окружающими людишками, унылыми, постными, пресными человечками. Особенно – над мужчинами, которые готовы будут на что угодно, лишь бы я позволила им насладиться моим обществом.

Жан. О, как бы я отомстила ему!.. Заставила бегать за собою жалкой дворняжкой. Сидеть у ног, покорно испрашивая подачки. Скулить от счастья, если я одарю его беглым взором…

Думая об этом, я ненавижу Татьяну, которая вмешалась и все испортила.

Я вспоминаю, как любовно и завораживающе звучал в голове тихий, вкрадчивый голос. Как удобно устроился в руке ритуальный нож… Ведь я не пожелала избавиться от него, сохранила, не выбросила, не закопала вместе со всем остальным. Татьяна не подозревает о его существовании, он надежно спрятан – только мне известно, где именно.

Я страстно, до боли в сердце хочу прикоснуться к ножу, погладить лезвие и рукоятку, взять его в руки и… До сих пор мне удавалось не делать этого. Пока я нахожу в себе силы не открывать тайник и даже не смотреть на нож.

Постепенно наваждение рассеивается. Я начинаю думать о своем несчастном отце, вспоминаю, через что пришлось пройти мне самой. Думаю о том, что сделала ради меня Татьяна, и мне становится стыдно и горько. Я понимаю, что противна сама себе.

Бреду обратно в кровать и долго плачу, очищая, освобождая свою душу от чего-то темного, невозможного.

А потом незаметно засыпаю, не позволяя себе даже на мгновение задуматься о том, что может случиться, если (когда?) в одну из таких ночей морок меня не отпустит…

Оглавление

Пролог

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Часть вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg