«Темное дело»

Темное дело (fb2) - Темное дело 1047K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лариса Павловна Соболева

Лариса Соболева Темное дело

1 Человек предполагает, а… другой мешает

— Кто? — спросила Катерина Андреевна, всматриваясь в дверной глазок.

Дверь старая — труха трухой, стеклышко глазка залеплено грязью, а может, в подъезде лампочка перегорела, разглядеть, что за человек пришел, она не смогла, открыть не решалась. Голос у нее никогда не отличался громкостью и резкостью, а возраст (ей шестьдесят, но былой активности нет с пятидесяти) добавил тусклости, за дверью наверняка не расслышали.

— Кто там? — чуть громче повторила Катерина Андреевна после паузы.

— Извините, мне нужна четвертая квартира, — сказал молодой мужчина, незнакомый. — Здесь нет света, я ничего не вижу…

— Четвертая квартира моя. А вы кто?

— Я живу в соседнем доме, в моем почтовом ящике нашел две ваши платежки и газету про здоровье. Положу все у двери, заберите. До свидания.

Катерина Андреевна не успела поблагодарить за платежки, которые ждала, изрядно нервничая, ведь не оплатишь вовремя счета — начислят пени, но их не приносили. Оказывается, принесли, да кинули не туда. Она слышала, как молодой человек сбегал по лестнице — это в темноте-то! Но молодежь полагает, что не свернет себе шею ни при каких обстоятельствах, осторожничают люди только в старости. О! Будучи уже почти внизу, он чертыхнулся, одновременно раздался характерный шум, когда оступаются и едва не падают. Немудрено, это же не дом, это ископаемый двухэтажный коробок, где доживают свой век такие же ископаемые жильцы. Стены, правда, еще прочные, но начинка прогнила, деревянные ступеньки стерлись посередине, перила ветхие, штукатурка осыпалась.

В подъезде стало тихо, Катерина Андреевна щелкнула одним замком, потом вторым, открыла дверь и опустила голову, глядя на коврик, но там долгожданных платежек с газетой не обнаружила. Может, у стены сбоку он кинул?..

Неожиданно она получила удар в живот, в нее врезалось нечто острое, дырявящее насквозь. Катерина Андреевна не поняла, что произошло и почему, а боль была настолько сильная, адская, что женщина не рассмотрела, кто перед ней, потому что перед глазами пошли разноцветные круги, сгущающиеся в черноту. Но ноги… ноги сами отступали назад, женщина не прилагала усилий, подсознательно ногами руководила голова, заставляя уйти от убийцы. Катерина Андреевна вся находилась в боли, будто боль — это непомерных размеров бесформенное существо, а она маленькая и парила в ней, как в космосе. Широко распахнув глаза, она пятилась и пятилась, но вдруг наступило частичное прояснение, Катерина Андреевна увидела чей-то силуэт, движущийся к ней…

Второй удар был более мощным и страшным, он попросту отбросил ее в комнату, женщина упала навзничь…

Минут через двадцать молодой человек лет тридцати с небольшим, открыв дверь, вошел в подъезд и предупредил спутницу:

— За мной иди, тут темень. Давай руку… Четвертая квартира на втором этаже…

— Помню, — отозвалась она, переступая через порог. — Странный дом, квартиры первого этажа имеют отдельный вход и с другой стороны…

— Осторожно, здесь ступенька! — снова предупредил он. — Ничего странного не вижу, дом как дом, это же район трущоб, если ты заметила, а в трущобах странности не должны удивлять. Держись за перила.

— Надо было оставить дверь открытой, какой-никакой, а с улицы идет свет.

— Как оставить? Она на пружине, сама захлопывается.

— Посвети мобильником, что ли.

— А это идея.

Он достал телефон, свет от него хоть и яркий, но на луч от фонарика не тянул. Худо-бедно, добрались, стоя на площадке, молодой человек, осветив дверь квартиры, увидел цифру 3.

— Нам сюда, — шагнул он к четвертой квартире.

Найдя кнопку звонка, надавил на нее пальцем, раздался довольно громкий переливчатый звон, будто они находились внутри. Девушка — славненькая брюнетка со строгой прической гимнастки и примерно такой же фигурой — тронула его за плечо, произнеся:

— Кажется, не заперто. Тут щель… свет…

— Стой, — шикнул он, когда она решительно вознамерилась взяться за ручку. — Подождем, а то как поднимет шум, мол, воры-грабители.

Никто не отозвался, он снова нажал на кнопку звонка, потом еще, и звонил с полминуты — тщетно. Полоска света в дверной щели явилась большим соблазном заглянуть в квартиру, ведь причин того, что звонок хозяйка не слышит, много — глуховата, или находится в ванной, или в наушниках медитативную музыку слушает, сидя на коврике в позе лотоса. Он тронул дверь, та легко подалась, в квадратной прихожей горел красноватым светом настенный светильник, на полу лежал ковер, справа находилась вешалка, под ней — полка с обувью.

— Катерина Андреевна! — крикнул он. Не получив ответа, вошел и, бросив взгляд прямо, заметил тело на полу в комнате ногами к входной двери. — Скорее, ей плохо…

Он кинулся к телу на полу, его спутница — за ним, но у ног женщины оба остановились, словно по приказу. Еще бы! От увиденного оба застыли в шоке, стоило больших усилий держать себя в руках, а не дунуть со всех ног отсюда. Светло-голубой махровый халат на груди и на животе женщины основательно пропитался кровью.

— Господи, она… мертва, — шепотом сказала девушка.

— Не паникуй, может, еще жива…

Вообще-то его спутница не паниковала, он уже привык к тому, что, даже ругаясь, она не выходит из себя в отличие от него. Однако сейчас его больше интересовало другое… Что здесь случилось? Мысль об убийстве пока не приходила в голову. Он согнулся, внимательно изучая пол, на нем рассмотрел пятна крови, оказывается, они идут по ковру дорожкой от самого входа.

— Стой на месте, тут везде кровь, — предупредил он спутницу.

Стараясь не ступать на пятна, молодой человек очутился возле туловища, осторожно присел, тщательно подобрав полы кожаного пальто. Стоило взглянуть в лицо пожилой женщины с не полностью прикрытыми веками, и становилось ясней ясного, что хлопотать бесполезно, но он потрогал пульс на руке, затем приложил пальцы к шее, не желая верить, что она мертва. Глаза его опустились, попав на окровавленный нож, лежавший у предплечья женщины.

— Ты права, мы немного опоздали, — сказал он, посмотрев на спутницу. В следующий миг удивленно вскинул брови: — Зачем это?

Девушка снимала мобильным телефоном происходящее, ответив ему довольно хладнокровно, хотя, по идее, должна была бы если не в обмороке валяться, то хотя бы трястись от страха при виде окровавленного трупа:

— Разве ты не видишь, что ее убили? А мы здесь по какой-то дурацкой случайности… Не люблю случайности вместе с неожиданностями, поэтому снимаю на видео. Вдруг пригодится. Сколько сейчас времени?

— Тридцать три минуты девятого, — посмотрев на часы, сказал он. — Нож сними.

— Где?

— Да вон лежит. Ниже плеча.

— Боже, какой кошмар… Мы вошли в квартиру примерно… м-м-м… около половины девятого, — комментировала она, направляя телефон на своего спутника, труп и комнату. — Квартира была открыта… кругом порядок… на полу пятна крови… дорожкой… ведут от входной двери. Видимо, Катерина Андреевна убегала в комнату, когда ее ранили. Следов ограбления не видно… — Девушка проследовала в смежную комнату. — Помешать мы не могли, здесь никого не было… Значит, ее убили не ради наживы, то есть не грабители… Ты сказал, мы немного опоздали, что имел в виду?

— Она теплая. Теплая, как ты и я.

— Значит, убили незадолго до нашего прихода. Очень жаль.

— М-да, не повезло, — опустил он голову.

— Что там за шум?

Визг тормозов послышался снаружи, молодой человек быстро подошел к окну и тут же отпрянул от него.

— Кажется, мы влипли. Милиция!

В данных обстоятельствах вид выпрыгивающих на тротуар вооруженных ментов, ринувшихся в подъезд, словно на захват террористов, у кого угодно вызовет спазм сосудов и остановку сердца. Молодой человек зажмурился. Да, от ужаса. Еще совсем недавно разве мог он предположить, что его жизнь резко изменится? И такое ощущение, будто некто дирижирует неудачами, расставляя их на его пути…

Два с небольшим месяца назад

Последняя деталь… И эта деталь заструилась невесомым водопадом от макушки до бедер, Алика развернулась к подруге:

— Ну, что скажешь?

— О-ой!.. — не находила слов Ляля, молитвенно сложив руки. Она не усидела в кресле, начала обход невесты. — Мама моя! Фигурка, плечики… Украшения будут лишними, не цепляй на себя ничего, твоя шея сама по себе украшение. И, знаешь, я бы отказалась от фаты. Боже, какой воздушный наряд…

— Действительно, невесомое платье. — Подхватив многослойную юбку, Алика завертелась волчком. — Нет, правда, тебе нравится?

— Ты еще сомневаешься? Или мне надо расписать, какая ты красивая?

— Расписывай, — перестала крутиться Алика, — я не против.

На гадости подавляющее большинство не скупится, раздает их направо и налево с особым наслаждением, будто за испорченное настроение получит бонус в денежном эквиваленте. А Ляля не скупа на похвалы, да жалко, что ли, наговорить приятностей? С готовностью она открыла рот, но в комнату постучалась мать невесты:

— Девочки, Никита с Германом пришли. К вам можно?

— Нет! — в унисон закричали обе, после Алика добавила: — Мам, скажи, пусть подождут, мы сейчас. Лялька, расстегни… Никита не видел платье, говорят, нельзя показывать, хотя не понимаю почему.

— Я сама не понимаю. — Подруга помогла снять белоснежный наряд, повесила его в шкаф, аккуратно расправив складки. — Вы же давно знаете друг друга, живете вместе, просто решили зарегистрироваться.

— Если быть точными, полтора года знакомы, — одеваясь, сказала Алика. — А все равно у меня чувство, будто с того момента, как нам вручат свидетельство, жизнь начнется заново.

— Точно, точно. Начнется, — с двойным смыслом заверила Ляля. — Мы с Германом после свадьбы провели пять дней в облаках — на больший срок его не отпустили с работы, а на шестой день он приезжает в перерыв домой и заявляет с порога: «Я приехал к жене, где обед?» А я не ждала его, накормила бутербродами, он давился, но ел. Потом намекнул, что хотел бы, уезжая на работу утром, стремиться назад, то есть ко мне. И спросил, к чему же ему стремиться — к бутербродам и растворимому кофе? Я сделала выводы и вот уже шесть лет парюсь у плиты, в перерывах перевожу технические тексты, от которых мозги скручиваются.

— А если бы твоя работа не позволяла много времени проводить дома? — расчесывая каштановые кудри, спросила Алика.

— Было бы как-то по-другому, но работу я бы не бросила. Знаешь, Алька, до свадьбы, даже если пара живет вместе, это жизнь вприглядку, а после начинаются открытия, иногда не очень приятные.

— Зануда твой Герман. И обжора, что ярко отразилось на его фигуре. Кучу денег зарабатывает, а не догадался нанять кухарку, эксплуататор.

— Дурочка, мне же нравится быт, к нему нужно подходить творчески, тогда он не надоедает. А тебя я просто предупреждаю, что семейная жизнь не сю-сю, как было до свадьбы, это еще и умение создавать атмосферу взаимопонимания, не умаляя притом своих интересов. Но атмосфера зависит от женщины и ее желания сделать удобным дом для себя, а значит, и для тех, кто рядом.

Заканчивая подправлять макияж, Алика с завидной самоуверенностью заявила:

— У меня получится. И перестань стращать, мы с Никиткой под одной крышей живем уже полгода, оба взрослые, мне двадцать восемь, ему тридцать три, наш брак осознанный. Не думаю, что после свадьбы произойдут коренные изменения в нем. Да, я волнуюсь. Это же перемена, окончательный выбор, надеюсь, на всю жизнь. Мне хочется праздника.

— Ну, праздник тебе гарантирован, — рассмеялась Ляля. — Грандиозный. И пять дней облаков, а на шестой…

— Чшш, — приложила палец к губам Алика. — Не надо про шестой день, лучше поедем смотреть квартиру.

Мужчины не преминули высказать возмущение, в частности Герман, ведь за время ожидания они успели выпить по чашке кофе и поговорить о погоде с мамой Алики. Он рослый и полноват, дымчатые очки (почему-то именно они) делали его немного похожим на буржуя, каких рисовали в мультиках советской эпохи. Да, Герман солидный, немножко брюзга, а в общем, производил впечатление надежного сейфа — очень большого. Так ведь положение обязывало его держать марку президента дочерней фирмы холдинговой компании.

Никита полная ему противоположность, правда, ростом не уступал Герману. Зато сочетание модельной внешности и коммуникабельности, смирного характера (в зависимости от обстоятельств) и в то же время твердости, когда решаются важные вопросы, притягивали к нему людей, Никите доверяли. Он второй после Германа, хотя большинство и негласно считали его первым, потому что голова у него — потрясающий счетчик, он всегда оказывался прав, а его предложения и проекты всегда были практичными.

Девушек ворчание Германа нисколько не тронуло, Алика упала на диван и чмокнула жениха в щеку, а Ляля затрещала:

— Никитка, когда ты увидишь Алику в подвенечном платье, у тебя дар речи пропадет. Она прекрасна, как… как облако. Во время регистрации я буду стоять рядом и толкать тебя, твоя задача говорить одно слово «да». Иначе мы не услышим, что ты согласен взять Алику в жены.

— Мы теперь будем полчаса обсуждать платье, которое с Никитой не видели? — поднялся с дивана Герман. — Поехали.

— Куда ты торопишься? — пожала плечами Ляля, идя к выходу. — Расслабься, сегодня законный выходной, дети с няней, у нас куча времени.

— Не люблю выбиваться из графика, — пробубнил Герман.

Водитель доставил их к недавно выстроенному дому, не все жильцы закончили отделку квартир, не все въехали, но кодовые замки поставили. До этого Алика с Никитой жили в однокомнатной, теперь же… О, теперь планов вагон, а «вагону» негде развернуться в малогабаритном помещении, негде и фантазии проявиться. Пока новоявленный владелец жилплощади набирал код, Алика предупредила друзей:

— Квартира к приему гостей не совсем готова, есть недоделки…

— Да знаем, знаем, — снова проворчал Герман, но вдруг хихикнул: — Главное, чтобы спальня была готова.

— Спальня готова полностью, — рассмеялась Алика, слегка смутившись. — Заходите. Ляля, я хочу попросить тебя помочь мне выбрать люстры и кое-что из предметов интерьера, а то у меня уже голова кругом…

— Обставить наш дом я доверил Алике, — с гордостью сказал Никита, пропуская друзей в лифт, — у меня все равно нет времени. А она устала от беготни, к тому же отвлекает меня, советуясь. Ну что я могу посоветовать заочно? Одна надежда на тебя, Ляля.

— Завтра же поедем по магазинам… — Через минуту, переступив порог квартиры, подруга ахнула: — Великолепно. Прихожая должна быть просторной… А что у нас тут?

— Гостиная, — поспешно ответила Алика. — Сюда и нужна люстра. Хочется оригинальную, а не помпезную, чтобы было простенько, но со вкусом…

Обошли всю квартиру, пахнущую недавним ремонтом, Герман вслух заметил, что Алика преувеличила, говоря о недоделках, их попросту не видно. Выпили по бокальчику шампанского, наскоро «обмыв» квадратные метры, и поехали в ресторан отмечать новоселье. Собственно, это предлог посидеть вчетвером, потрепаться о том о сем, обсудить предстоящую свадьбу и много-много всего, включая работу, без которой мужчины не мыслят существования. А что говорить о женщинах? У них тем в миллион раз больше — никакого времени не хватит, чтоб вскользь коснуться десятой части.

Возвращались в первом часу ночи, водитель сначала отвез Германа с женой, потом — Никиту с Аликой. Вошли в подъезд и… Их можно понять: в течение нескольких часов одни разговоры, звон бокалов, а целовались только во время танцев, да и то украдкой, разве это поцелуи? С тех пор как окончательно приняли решение — женимся, и точка, начался новый виток влюбленности, наверняка после свадьбы, до которой осталась неполная неделя, чувства вспыхнут с новой силой, потому что Ляля права: сначала приглядывались и проверяли, смогут ли создать нечто единое, необходимое обоим, а для этого приходилось жертвовать некоторыми привычками, но обоюдное желание созидания оказалось сильнее. Сейчас они становились родными, именно тем неделимым ядром, без которого настоящей семьи не может быть.

— Никитка… — отстранилась опьяненная поцелуями Алика. — Нам всего лишь подняться на десятый этаж, давай продолжим дома?

— Хорошо. — Он нажал на кнопку лифта, снова обнял Алику. — И дома мы сделаем мальчика, похожего на меня.

— Ни-ни-ни! Мы же выпили!

— Да сколько там выпили…

— Я хочу здоровых детей, — отрезала Алика, входя в лифт. — Отгуляем праздники, потом хотя бы пару недель не возьмем спиртного в рот, а ты еще и курить не будешь. Дети, Никитушка, должны приносить радость, а не страдания.

— Говоришь так, будто мы законченные алкоголики.

— А ты взял пример с Германа и ворчишь, ворчишь, — потрепала его за чуб Алика. — И потом, милый, я же не отказываюсь любить тебя сегодня и всегда, но дети… это очень ответственно.

Едва Никита сделал попытку снова обнять без пяти дней жену, остановился лифт. Оба выскочили на площадку со смехом, хотя повода не было, но счастью тесно держаться в рамках невозмутимости, оно всегда улыбается или смеется без причин, вырывается наружу. На ходу он доставал ключи, как вдруг:

— Никита!

Оба оглянулись. На подоконнике у двух лифтов сидела хорошенькая девушка — светлая шатенка, почти блондиночка, с чудным личиком жительницы мифической страны эльфов, пышненькая, словно пирожное со взбитыми сливками. Рядом с ней лежал грудной младенец, завернутый в кружевной конверт.

— Вы мне? — спросил Никита.

— Да, — встала она. — Вот… я приехала…

У женщин чутье сравнимо разве что с прибором, улавливающим мизерные подвижки в земной коре, посему Алика раньше Никиты получила сигнал: внимание, через шестьдесят секунд наступит конец света, отсчет пошел!

— Кто это? — настороженно вымолвила она.

— Я… — смутилась девушка, опустив длинные ресницы, и с непосредственной простотой ответила: — Я невеста Никиты.

— Моя — кто?!! — У него вытянулось лицо, глаза едва не вылезли из орбит, и рука описала в воздухе нечто неопределенное, после вырвался нервный смешок: — Девушка, вы обознались. Я вас первый раз вижу, а моя невеста вот, — указал он на Алику. — В пятницу у нас свадьба.

Она вскинула эльфийские глаза, закусив пухленькую губу, после этого растерянно перевела их с него на Алику. Затем снова уставилась на Никиту и чуть слышно, дрожащим голосом произнесла:

— Свадьба?.. Твоя?! А… А как же я?.. А как же наш сын?

— Что?!! — обалдел Никита и, конечно, не пришел в восторг от сознания, что он отец. — Наш кто? У меня сын есть?!! Откуда?!!

— Да, есть, вот он, — подхватила она сверток, к счастью, младенец не раскричался на весь подъезд. — Почему ты притворяешься, будто не знаешь о нем?

— Я притворяюсь?!!

— Да. — У девушки задрожал подбородок. — Мы же договорились: я получаю диплом в институте, малыш как раз подрастет, и приезжаю к тебе… Я все успела и… и приехала… А ты… ты… ты обманывал меня?

Одна слеза, большая и блестящая, выкатилась из глаза и упала на пол, на ресницах другого глаза повисла вторая. У Никиты не находилось слов, он лишь фыркал, глупо усмехался, не зная, как вести себя в данном случае. Но когда взглянул на Алику… ему стало нехорошо, как и она, он почувствовал приближение конца света, тем не менее неубедительно произнес:

— Ты веришь этой?.. Она либо авантюристка, либо меня с кем-то спутала.

— Открой дверь, — сухо сказала Алика.

— Действительно, — решительно двинул он к квартире, — лучше прекратить этот бессмысленный разговор сразу.

— Заходите, — пригласила девушку Алика.

— Ну нет! — перегородил вход Никита. — Сюда она не войдет…

— Войдет, — перебила Алика. — Я хочу ее выслушать.

— А я не хочу, — на этот раз жестко перебил он. Первый шок прошел, его сменило раздражение — элементарная реакция на происходящий идиотизм. — Повторяю: я эту юную мамашу не знаю, никогда не видел! Может, у нее с мозгами непорядок, при чем здесь мы?

— Но тебя она, судя по всему, знает, — без эмоций сказала Алика.

Она была спокойна, пожалуй, чересчур спокойна, притом вся неестественно подтянулась, словно молоденькая учительница, идущая первый раз на урок к старшеклассникам, — именно этот образ навевал ее отважный вид.

— Откуда?! — прыснул Никита. — С чего ты взяла?

— Она назвала твое имя. Твое, а не чужое. Почему ты принимаешь девушку в штыки, Никита? Давай вместе выслушаем ее, если произошла ошибка, то сейчас это выяснится. Заходите, заходите… Вас, девушка, как зовут?

— Яна, — робко переступив порог квартиры и озираясь, представилась молодая мама.

— Замечательное имя, — нашла в себе силы улыбнуться вежливая Алика. — А меня Алика. Проходите в комнату, располагайтесь… Может, ребенка положим в спальне, чтобы не разбудить?

— На нашу кровать я не разрешаю его класть, — воспротивился Никита категоричным тоном.

— Хорошо, — не спорила Алика. — Положим его в комнате, которую мы планировали сделать детской… Идемте, Яна, там есть кровать… пока для гостей.

— Да не беспокойтесь вы так, — все больше смущалась Яна, следуя за невестой своего жениха. — Ночью он спит крепко до самого утра, с ним вообще нет проблем.

— Значит, мальчик здоровый. Сколько ему?

— Четыре месяца. Он уже улыбается мне.

— А как назвали мальчика?

Яна опасливо взглянула на Никиту, который смотрел на нее исподлобья, и очень тихо ответила:

— Как отца. Никитой.

— Никита Никитович? — громко сказала Алика для тех, кто, возможно, не расслышал. — Звучит. Идемте, Яна, ему там будет удобно…

Женщины ушли, а Никита фыркнул им в спины, заложил руки в карманы брюк, поднял плечи, припоминая, где и когда он с этой… Не припомнил. Вновь фыркнув, словно морж, вынырнувший из проруби, достал из бара бутылку виски и стакан, налил, выпил глоток, второй… Здорово сосуды расширяет, только вместе с подогретой кровью по жилам растекался яд беспокойства.

Девушки вернулись без ребенка, Алика указала Яне на кресло, сама уселась рядом с ней, но так, чтобы видеть главное действующее лицо — жениха, который стоял посреди гостиной, как обелиск, воздвигнутый в память о «подвигах» неверных мужчин. Она молчала, потому что подсчитывала: ребенку четыре месяца, плюс девять месяцев, итого — тринадцать. О, у нее с Никитой уже были постельные отношения, выходит, он одновременно… Неприятное открытие, но горячку не стоило пороть, требовалось подтверждение, доказательства.

В то же время Яна, испытывая неловкость, не смела глаз поднять ни на обманщика, ни на его невесту. Вместе с тем девушка держалась с достоинством, наверное, не желая выглядеть в глазах Алики соблазненной и покинутой жертвой. Исподволь она изучала обстановку, не к месту, очевидно из-за волнения, с ее уст слетело:

— Шикарно здесь у вас…

Алика встрепенулась и задала вопрос Яне:

— Вы утверждаете, что это… — указала она пальцем на жениха, — отец вашего ребенка, так?

— Так, — кивнула Яна.

— Бред, — бросил Никита. — Мне надоело слушать бред!

— Подожди, — отмахнулась от него Алика. — Как я поняла, Яна, вы…

— Можно на «ты», — вставила молодая мама.

— Взаимно. Итак, ты, Яна, говорила, что Никита притворяется, будто о сыне не знает…

— Нет у меня сына! — взвился он. — Его у меня не может быть! У меня не бывает случайных связей.

— …получается, — оставив его эмоциональный всплеск без внимания, говорила Алика одновременно с ним, — ты сообщила Никите, что родился ребенок?

— Конечно, — сказала Яна. — Мы с ним и перезванивались, и писали…

— Писали? — оживилась Алика. — У тебя есть его письма?

— Ну, не совсем письма… то есть не вручную написанные. Мы переписывались эсэмэсками и по электронной почте…

— А! — вскинул руку Никита, сардонически рассмеявшись. — Вот ты и попалась, детка! Покажи нам эсэмэски. Хотя бы одну. И почту. Раз я писал тебе… Покажи!

Последнее слово он так гаркнул, что девушка вздрогнула, подавшись назад. Чтобы разъяренный бык не кинулся на нее, Яна поспешно пролепетала:

— У вас есть компьютер с Интернетом?

— Есть, есть, — недобро усмехнулся Никита. — У нас все есть. Прошу в ту комнату.

В кабинете, где тоже пахло ремонтом и новой мебелью, выдержанной в офисном стиле, он уселся в кресло, заметно повеселев, включил ноутбук, вышел в Интернет, затем уступил место Яне:

— Давай, детка, входи в свой почтовый ящик и покажи мои письма.

— Раз ты настаиваешь…

— Настаиваю! — Он грубовато подтолкнул ее к креслу. — Еще бы не настаивать, когда тебе «сюрприз» в одеяле приносят, к которому не имеешь отношения.

Пока он бурчал, Яна пробежалась по клавиатуре пальчиками и посмотрела на Алику, что для той явилось знаком: готово, смотри. Та наклонилась к монитору, опершись руками о стол, в следующий момент ее голос дрогнул:

— Это же твой адрес, Никита…

Он резко подался корпусом вперед и онемел, остолбенел, нет, окаменел! В строке «от кого» длинный перечень из одного адреса — его адреса! Следовательно, писем много. Вдобавок его добивал тон Алики — какой-то прокурорский, без нюансов:

— Ты же не будешь отрицать, что письма отправлены с твоего почтового ящика? Адрес при получении письма вносится автоматически, тут уж ничего подделать нельзя. Яна, а можно прочесть хотя бы одно письмо?

Девушка не успела ни отказать, ни дать согласие, за нее решил Никита:

— Не надо!

— Почему? — выпрямилась Алика.

— Потому что чувствую… — выпрямился и он, оба стояли по бокам кресла с Яной, как два петуха на изготовку перед боем. — Эта дрянь неплохо подготовилась. Не знаю, чего она добивается, отцовства я не признаю никогда! — поводил он указательным пальцем из стороны в сторону. — Но лжет… лжет она профессионально.

— А я хочу посмотреть, что написано в этих письмах! — процедила Алика, прищурив золотистые глаза, которые вдруг стали цвета меди. Видимо, внутри она накалилась, как электрическая лампочка, до которой не дай бог дотронуться рукой. Глядя на своего обожаемого жениха, Алика повторно спросила разрешения: — Можно прочесть, Яна?

— Но Никита против, — невнятно пролепетала девушка.

Тот злорадно расхохотался и в бешенстве заходил по кабинету. Однако на всякий отказ можно найти убедительный довод, например, в виде маленького шантажа:

— Если я не прочту, Яна, для меня эти адреса не будут доказательством, что мальчик — сын твой и Никиты. А я должна знать, на пятницу назначена свадьба. Ты же приехала к любимому мужчине? Вот и отвоевывай его.

— Что ты несешь, Алика? — застонал Никита. — Почему мне не веришь?

— Я хочу поверить, — парировала она. — Поэтому должна прочесть!

Неожиданно Яна вскочила и начала отступать к двери, бормоча извинения вместе с упреками:

— Не могу больше… Понимаю, мой приезд — неожиданность, простите… Алика, ты меня прости, я не знала, что у вас… я вообще про тебя не знала… Никита, ты не должен был так поступать, я ведь верила тебе… Не понимаю, зачем нужно было лгать? Ты же радовался, когда узнал, что у меня будет ребенок…

— Я тебя сейчас убью! — ринулся на нее отец-отказник.

Но между ними встала Алика, словно Родина-мать, защищая собственным телом дитя обмана:

— Не смей ее трогать!

— Убирайся! — озверело зарычал Никита перепуганной девушке. — Пошла вон, аферистка!

Алика не давала ему подойти к Яне, одновременно давила на его совесть:

— Куда ты ее гонишь с ребенком? Она же приезжая! Где ей ночевать?

— А ты считаешь, ее нужно положить на нашей кровати? Между нами? Пошла вон, я сказал! И чтобы духу твоего здесь больше не было! Никогда!!!

Разумеется, последние фразы предназначались Яне, вжавшейся в угол и беспомощно хлопающей глазами. Но Алика… Ее накрыло благородство или еще какая-нибудь дурь из той же серии, она снова загородила девушку своим телом, раскинув в стороны руки, и выдала угрозу:

— Тогда я отвезу ее ко мне домой!

— Кого?! — осатанел Никита. — Эту?!! Меня ты знаешь давно, а ее первый раз видишь и поддалась на дешевый развод? Она же тебя разводит, тебя! Меня бесполезно…

— Никита, хватит! — взвизгнула Алика, схватившись за голову.

— Пожалуйста, не ссорьтесь, — проблеяла Яна. — Мне есть где переночевать, я остановилась у родителей Никиты, они меня приняли…

— Ты еще и родителей вмешала?!! — заорал он.

— А как бы я вошла в подъезд? Твой папа сказал код…

— Вон!!! Сейчас же вон отсюда!

Яна выскользнула за дверь кабинета, некоторое время был слышен ее топот из комнаты в комнату, потом к прихожей, затем хлопнула входная дверь и наступила тишина… как после атомного взрыва, оставившего одни руины.

2 Не боевик, но где-то близко

— В подъезд бегут… — хрипло выдавил молодой человек, отступая от окна.

— Еще одна случайность? — вымолвила его спутница испуганно.

При всем при том у нее хватило ума ринуться к выходу, захлопнуть дверь и закрыть замки, которые щелкали отчаянно громко, как казалось ему, парализованному происходящим.

— Ты что сделала? — напустился он на нее. — Мы ж теперь в ловушке.

— Мы так и так в ловушке, — заметавшись по квартире, сказала она шепотом. — Случайно наткнулись на убийство, случайно женщина убита перед нашим приходом, случайно сюда приехали менты… М! — досадливо всплеснула руками. — Там спальня, окна тоже выходят на улицу… Господи! Неужели отсюда не выбраться? А там что?

Но вдруг оба повернулись к выходу — кто-то дергал за ручку, потом яростно забарабанил в дверь, а она и без того трухлявая, вот-вот рассыплется на мелкие деревяшки. Значит, не ошиблись, срочно ища другой выход, милиция приехала точно по адресу. Ой, спасаться надо, ой, не хочется здороваться с ментами. Может, они и будут разбираться, но сначала арестуют.

— А ты говорил! — упрекнула она его. — Пока будут ломать замки, у нас в запасе две-три минуты, максимум пять.

Из комнаты, где лежал труп женщины, молодой человек рванул в тесный коридорчик длиной метра два, который под углом переходил в другой. Пройдя и этот коридорчик, оба попали в кухню, из нее большое окно выходило во двор. Одним движением отодвинув стол, он распахнул окно и выглянул наружу — высоковато, но хуже то, что вылезти практически некуда, стена ровная, выступы маленькие, на них не устоишь, если и устоишь каким-то чудом ногами, держаться руками не за что. А дверь уже ломали, в прямом смысле загнанная в угол парочка на миг оцепенела, представив: сейчас менты отстрелят замки и возьмут «преступников» с поличным…

Но мысль переключилась только на спасение, подчинив даже панику, она заставила искать выход из безвыходности. Молодой человек вспомнил, как прошел еще одну дверь — а не заглянуть ли туда? Он вернулся. Это оказался совмещенный санузел, окно было расположено под потолком, небольшое, примерно полметра в высоту, а в длину вытянуто, короче говоря, пролезть можно. Он вскочил на крышку унитаза, открыл фрамугу, которая опускалась вниз…

— Я согласна выпрыгнуть, — послышалось за спиной. — Кажется, им осталось совсем немного, они не станут разбираться…

— Дай табуретку! — потребовал он.

Одним жестом она сбросила с небольшой табуретки всякие флакончики с лекарствами на пол, которым не хватило места на полках, подала за ножку ему. Тем временем он скинул с себя пальто, положил его на край рамы, затем поставил табуретку на унитаз, взобрался, отдав приказ:

— Запри на щеколду дверь.

Она кинулась запирать, ворча с отчаянием:

— Да эта щеколда на соплях держится, ее выбить…

— Замолчи и лезь за мной!

Он уже выбрался наполовину, а пока лез, осмотрелся, лихорадочно соображая, как им быть, куда деваться или спрятаться. Внизу растительности море — какие-то кусты, два дерева, но до стволов не достать, если только не прыгнуть на них. К сожалению, оба не воздушные гимнасты, да и внизу глухой двор, закрытый со всех сторон стенами — куда после бежать? Наверное, там есть выход, ведь за растительностью наверняка ухаживают, а если нет? И куда он ведет? Рисковать нельзя, значит, выход один — на крышу.

На фоне преследующих в последнее время неудач плющ (или нечто вроде этого), густо оплетающий стену, явился просто подарком. Говорят, это растение очень крепкое. Страшновато по нему карабкаться на крышу, но разве есть варианты? Их нет!

Второе везение — сам дом. Это вам не современные коробки с ровными стенами, кладка из пористого камня, значит, в проемы и на выступы можно ставить ноги, держась за лианы. И третье везение — быстро сгущались, буквально на глазах, сумерки, а темнота является защитой. Отсветы электрических огней сюда доходили слабо, так что шансы улизнуть незамеченными увеличились, однако время…

— Они уже в квартире! — Вот теперь выдержка изменила его спутнице, девушка не на шутку запаниковала.

— Сказал же: за мной лезь! — тихо прорычал он. — И не ори!

— У меня не очень… выходит…

— Сейчас тебя схватят за задницу… — пригрозил он, дергая толстую лиану с волокнистой корой.

На вид лиана крепкая, молодой человек умудрился и ногу на кривой изгиб поставить. Вторую ступню умостил на каменный выступ, обмотал тонкими стеблями руку, чтобы не свалиться, спутница к тому времени вылезла наполовину, но не могла подтянуться. Он схватил неуклюжее создание под мышки и потянул на себя, ворча:

— Ногами отталкивайся…

— От чего? — огрызнулась она.

— Хватайся за ветки, руками помогай!

А она, дура, ухватилась за его шею, нога, стоявшая на выступе, соскользнула, их мотнуло в сторону, оба от ужаса зажмурились и отсоединились от стены. Покачавшись на плюще, больно ударяясь о стенку плечами и бедрами, все же не сорвались и не упали вниз.

— Что теперь? — спросила она.

— Карабкайся вверх.

— Вверх? Почему не вниз?

— Не рассуждай! Потом объясню, если убежим.

— Они все равно нас поймают. Думаешь, не догадаются выглянуть?..

— Сначала из кухни полезут за нами, я оставил открытым окно, а там другой двор. К тому же сумерки… почти ночь… Отцепись, полезу первым, потом вытащу тебя на крышу.

— Знаешь… я боюсь.

— Я тоже. Стебли крепкие, должны выдержать. Держись. Лезем…

Девушка обхватила руками плющ и повисла самостоятельно. Молодой человек забрал пальто, которое могло указать, каким образом они сбежали, судорожно натянул его на себя. Наконец оба начали трудный и опасный подъем, работали руками и ногами изо всех сил.

— Мы похожи на двух обезьян… — выговорила она. — На диких-диких обезьян… Не вижу, за что тут цепляться… Ой!..

— Что такое? — переполошился он.

— Все нормально. Неудобно… руки ободрала… и лицо…

— Ничего, пройдет. Ты, может, и похожа на дикую… обезьяну… А я — на человека, который удирает.

— Только бы успеть… Только бы…

— Не трать силы!

Собственно, карабкаться не пришлось высоко, крыша-то вот, буквально рукой подать, просто тяжело с непривычки. Под черепицей висел на ржавых крючках желобок, за эти крючки, желоб и еще за что-то крепкое на крыше намертво прицепились лианы, иначе обе «обезьяны» превратились бы в птичек, пикирующих вниз. Но везение закончилось: крыша пологая и не огражденная парапетом хотя бы из железных прутьев, как на обычных многоквартирных зданиях. Молодым человеком было сделано две тщетные попытки взобраться на крышу, а руки соскальзывали с черепицы, обдирая кожу, правда, боли он не ощущал, и вдруг…

— В ванной окно открыто, — послышалось из квартиры. — И табуретка стоит на унитазе, они сбежали через это окно.

Про пальто не забыл, а про табуретку… Впрочем, некому ее было убирать.

— Вы двое живо вниз, они не должны далеко уйти. — Видимо, приказ отдал начальник. — Остальным проверить все выходы.

О, как эти слова подействовали на беглецов! Перспектива устроиться на ночлег в ментовский обезьянник, а то и на несколько лет в тюрьму, не устраивала обоих. Не сговариваясь и найдя в себе резервный запас сил, они задвигали руками и ногами более активно, чем раньше.

— Преступники или внизу, или вверху, — снова услышали голос из квартиры убитой. — Снаружи шуршание.

В это время молодой человек уже лежал ничком на черепице и дышал точно тягловая лошадь после того, как вспахала поле. Но когда услышал команду начальника, похолодел:

— Поищите люк на крышу. Заметите их, стреляйте на поражение.

Ничего себе! На поражение! То есть беглецов будут расстреливать на законных основаниях? Нет, все это снится, и сон летаргический длится уже месяцы. Пора просыпаться!..

По законам мелодрамы

Ну и тишь наступила после ухода Яны… Но не та тишина — приносящая покой, сон, мир и радость в душу. Это была тишина перед смертельно опасным взрывом, когда знаешь, что он случится точно под ногами, боишься его и ждешь, но как его предотвратить — никому не известно.

Никита ушел в гостиную, принял на грудь добрую половину стакана виски — столько он никогда не пил, считая, что спиртное должно поднимать тонус, для этого достаточно двух глотков. Однако, по слухам, более крупные дозы нивелируют отрицательный заряд, выпив, Никита убедился, что это очередной миф, или его заряд зашкалил. Еще бы не зашкалить!

— Досадная ситуация, — тихо произнесла Алика, вошедшая вслед за ним. — Что будем делать?

— Ты должна верить мне! Мне, а не ей!

Его голосом заговорила обида. М-да, чувство знакомо всем без исключения с сопливого детства, деструктивное по своей природе, иногда ведет к необратимым последствиям. Ну а как быть Алике? Как реагировать на явление в пеленках? Думать, что Яна притащилась из другого города, чтобы разыграть их перед свадьбой? Нереально. У нее на руках мощный довесок, опровергающий розыгрыш, а к довеску прилагаются письма…

— Ты не дал мне убедиться, что она лжет, — сказала Алика.

Вопреки ожиданиям спиртное подействовало с точностью до наоборот — не загасило агрессию, а подогрело. Сейчас Никита не знал, что разозлило его больше: Яна с ребенком или отношение Алики, застывшей у стены со скорбным лицом.

— А просто верить нельзя? — напустился он на нее. — Потому что я тебе говорю: она аферистка, не спал я с ней никогда! Не в моем вкусе, знаешь ли. Следовательно, детей от нее у меня быть не может! И писем я не писал ей, до сегодняшнего дня понятия не имел, что существует какая-то Яна. Мое слово для тебя ничего не значит?

— Жаль, ты не взглянул на малыша…

— Не хочу на него смотреть!

— Он похож на тебя, — еще тише выговорила Алика.

— Да что там можно разобрать! — оборонялся Никита, как умел. — Младенцы все на одно лицо. Алика… так нельзя! Давай выбросим эту дрянь вместе с ее ребенком из головы, забудем, будто ничего не было.

— Забудем, — неохотно согласилась Алика. — Ложись, уже поздно, а я телевизор посмотрю, мне надо отвлечься.

Он понял: у нее остался скверный осадок, кстати, у него тоже, но решил, что завтра Алика посмеется вместе с ним над дурацкой выходкой девчонки, пока же ей необходимо время — стереть из памяти Яну вместе с испорченным вечером.

Утром, проснувшись, вместо Алики Никита нашел записку: «Я поехала к дяде Андрону, он обещал договориться насчет лошадей и коляски. Потом поеду к Ляле, встретимся вечером». Обычно она заканчивала послания словом «целую»…

Открыла дверь мама Никиты и ахнула, кажется испугавшись, словно пожаловал ревизор. Она женщина примитивная, типичная представительница домохозяек, у которых в жизни два маршрута: продуктовый магазин и кухня.

— Алика! Здравствуй…

Замешательство Альбины Павловны вполне объяснимо: будущая невестка примчалась ни свет ни заря, а в квартире находится младенец, мамочка которого утверждает, что его отец — Никита. И это происходит накануне грандиозной свадьбы! Вероятно, именно поэтому Альбина Павловна растерялась и не сообразила пригласить Алику в дом, не проходило ощущение, будто она судорожно ищет предлог не пустить ее.

— Яна у вас? — Своим вопросом, а также доброжелательным тоном Алика дала понять, что намерения у нее мирные.

— Д… да, — сделала шаг назад Альбина Павловна.

Она выглядела совершенно потерянной, и как же ей не хотелось, чтобы встреча двух, так сказать, кандидаток в невестки состоялась. Альбина Павловна не одобряла выбор сына, вернее, не одобрял отец, а она во всем поддерживала мужа. Уж больно Алика самостоятельная, с гонором, слишком много собой занимается, расфуфыренная, как манекен в витрине. Никите нужна другая жена — заботливая, тихая, скромная, чтобы посвятила себя мужу и детям, которые, как она мечтала, обязательно будут. Старший сын (точнее, невестка, тоже стерва) не давал им внуков надолго, а сил становится все меньше, обоим по шестьдесят пять, потребность отдать душу родным внукам появилась давно. Не видела Альбина Павловна доброй жены в Алике, но мнение родителей не берут в расчет. Тем не менее сейчас мать Никиты чувствовала себя очень неловко перед ней, чуть ли не предательницей, словно это она заготовила младенца, чтобы расстроить свадьбу.

Алика вошла, остановила взгляд на коляске, услышав свистящий, одновременно извиняющийся шепот Альбины Павловны:

— Пойми нас, не выгонять же ее было… Все так неожиданно… Я… Мы с отцом впервые в таком положении…

— Я тоже, — прервала ее Алика. — Где она? Хочу с ней поговорить.

— В комнате Никиты…

Алика направилась туда, войдя, по-хозяйски закрыла дверь прямо перед носом Альбины Павловны. Может быть, так поступать некрасиво, бестактно, грубо, тем более в чужом доме, но без свидетелей удобней выяснять пикантные подробности из жизни жениха.

На кровати дрыгал ножками полненький карапуз с соской во рту, в комнате бросился в глаза беспорядок — ползунки, пеленки с распашонками валялись повсюду, а Яна сидела у монитора компьютера. Она оглянулась и, конечно же, удивилась:

— Ты?

— Покажи мне письма, — потребовала Алика.

— Зачем? Вчера все выяснилось, Никита отказался от нас в твою пользу, что тебе еще нужно?

— Я хочу знать правду. Вдруг ты все же врешь, и твой сын не имеет отношения к Никите? Поэтому, помимо писем, ты должна предоставить мне другие доказательства, что именно с ним у тебя была связь, что он знал о рождении мальчика и так далее.

Наверное, Яну задел тон Алики — жесткий, ледяной, в то же время немного высокомерный, немного презрительный и даже снисходительный, счастливая соперница, почудилось ей, демонстрировала превосходство. Помимо воли захочется отплатить, во всяком случае, Яна чересчур резво вскочила, схватила сумку, достала сотовый телефон и протянула его:

— Бери и читай. Я оставила две эсэмэски, которые он прислал, когда мы с малышом находились в роддоме.

Алика быстро нашла сообщения, но читала их, малодушно отвернувшись, чтобы Яна не заметила ни злости — это естественное состояние обманутых женщин, ни навернувшихся слез. А молодая мамочка только первый раз (то есть вчера) показалась наивной и беспомощной, раздавленной обстоятельствами, когда любимый мужчина сказал: «Я тебя не знаю». Сегодня в ней проснулся маленький зверек, оскорбленный подозрениями той, которая отняла у ребенка отца, а у нее — мужчину, и зверек требовал мщения, хоть маленького. Не без торжествующих ноток Яна спросила, прекрасно зная ответ:

— Номер телефона чей? (У Алики не было слов, ее задушило разочарование.) Это не все, держи фотографии, любуйся. Половину снимали случайные люди, а там, где одна я, снимал Никита моим фотоаппаратом.

Снимки потрясающие! И что-то в них Алике показалось знакомым, как говорят, до боли. Несмотря на туман в глазах, на бурю внутри, отчего во рту пересохло, она все-таки поинтересовалась:

— Где это вы?

— В Ястребином Гнезде. Моя подруга там работает, я приехала к ней и случайно встретилась с Никитой. Мы катались на лыжах, у меня не получалось, потому что впервые встала на них, нечаянно столкнулась с ним и… влюбилась. Он приезжал туда с сестрой, но я с ней так и не познакомилась: вечно она то в косметическом салоне, то на тренажерах, то с друзьями. Думаю, не хотела знакомиться. А это я на шестом месяце, приезжала сюда на день, только чтобы увидеться с Никитой. Письма будешь читать?

Скупой рассказ дополнило богатое воображение, Яна добила Алику, нет, убила. Впрочем, она и так догадалась, где разгорелся страстный роман — места-то на фото знакомые. Но есть письма… Она собралась и обратилась к Яне с просьбой:

— Я распечатаю пару писем? Нет времени, на работу еще нужно успеть, прочту в такси.

— Да мне теперь все равно, печатай, читай — что хочешь делай. И вот, держи… извещения, Никита регулярно высылал мне деньги.

Алика взяла отпуск за свой счет в связи с подготовкой к свадьбе, но при этой девчонке, выдержавшей вчерашний удар стойко, боялась уронить собственное достоинство, окончательно расклеившись. Яна, видимо, заметила, что с ней творится, а скорей всего, по себе знала, каково терять веру в близкого человека и почву под ногами, наверное, она добрее, поэтому нашла утешительные слова:

— А че ты переживаешь? Меня он обманул больше, я теперь с ребенком на руках как дура осталась, победила ты. Я понимаю его, ты очень красивая, вон как одета… Не бойся, доставать вас с Никитой не собираюсь, отойду в сторону, насильно мил не будешь, верно? Так что тебе — Никита и мне — Никита, в общем-то поровну получилось.

Поровну! Алике осталось лишь усмехнуться, признав про себя, что девчонке гордости и мудрости не занимать, в отличие от нее. Наскоро попрощавшись с Альбиной Павловной, которая предприняла слабую попытку задержать ее и что-то там лепетала в оправдание, она выбежала на улицу и поймала такси.

Ляля перебирала фотографии, притом глаза у нее стали как у совы, которую вдобавок еще и перепугали до смерти, она даже веками не мигала. На середине рассказа и просмотра фото Ляля молча встала, достала коньяк, бокалы, налила себе и подруге. Чокаться — повода нет для тоста, тут главное — не свихнуться бы, посему она проглотила коньяк одна, пошарила рукой по столу, так как снова увлеклась снимками, но закуску принести забыла.

— Дальше? — выдавила с трудом Ляля, не отошедшая от шока.

— Что еще ты хочешь услышать? — развела руками Алика, принимавшаяся плакать за время повествования раз двадцать. — Доказательства у тебя в руках. Ах нет, я еще читала эсэмэски. «Родная, любимая Яночка, поздравляю с рождением нашего сына. Твой Никита». «Как ты и малыш себя чувствуете? Постараюсь вырваться и приехать, но не обещаю. Люблю. Целую. Твой Никита». Как, а?

— Скотина, — дала оценку Ляля, снова наливая коньяк, но только пригубила.

— Ты смотри, смотри фотографии! — Противореча себе, Алика вдруг вырвала бокал из рук подруги, видать, саму потянуло взглянуть, и кидала на стол по одной. — Вот они вместе, вот… А здесь она его целует в щеку… Гляди, как на Никиту смотрит — буквально в рот заглядывает, ну, живот сам за себя говорит. Оказывается, Яна к нему приезжала… А на этих сколько эротики! Яночка голая на постели, томная и готовая отдаться… А вот, как тебе нравится? Просто Даная у окна…

— Немного полновата и простовата, — высказала свое мнение Ляля в угоду подруге.

— Что ты, что ты! — возмущенно частила Алика на высоких нотах. — В самый раз! Мужики любят задницу и мясистые сиськи. Читай письмо. Это последнее, написано две недели назад! Вслух читай. А я выпью.

Ляля прокашлялась — не помогло прочистить горло, она выпила коньяк и начала невнятно бубнить, поглядывая на реакцию подруги:

— «Януся, я мужчина и не меньше твоего мечтаю о встрече с тобой, мне тяжелее пережить воздержание. Осталось немного потерпеть, зато какая будет встреча! Ребенка оставим на мать — она мечтает о внуках, а сами оторвемся, наверстаем упущенное. Не пугайся, всего на одну ночь одолжим маме сына, она не осудит нас. Я дико хочу тебя, готовься потрудиться. Часто ночью представляю, как сам раздеваю тебя, как ласкаю твои…»

— Читай, читай, — процедила Алика. — Вслух!

— Ну, соски ее ласкает, если тебе так хочется услышать, и… — Дальше Ляля беззвучно зашевелила губами, потом отложила лист с письмом. — Думаю, с чтением ты без меня справишься.

Второе письмо она не взяла в руки, правда, краешком глаза все же скользнула по строчкам, так ведь не перевелись еще деликатные люди, а эдакие перлы порнографического содержания не всякий способен произносить вслух. Третье так и осталось лежать сложенным, а Ляля подперла подбородок ладонью и сидела как на похоронах. На минуту Алике показалось, подруга думает не о письмах и чудовищном обмане сразу двух женщин, а о чем-то постороннем, далеком от проблемы, созданной Никитой. А ей сейчас требовалось сочувствие, осуждение подлости, моральная поддержка, жалость, в конце концов.

— Мне он сказал «люблю» один раз! — Для убедительности Алика выставила указательный палец. — Один! Да и то не мне, а родителям: «Я люблю вашу дочь, мы хотим пожениться, как вы на это смотрите?» А тут…

Ляля действительно задумалась, поэтому не подключилась к переживаниям подруги, помимо воли ее глаза возвращались и возвращались к строчкам двух лежащих перед ней писем, осторожно она высказалась:

— Какой-то стиль… не Никиткин. Честно.

— Не Никиткин? — вознегодовала Алика, схватив письмо, затрясла им в воздухе. — А чей? Может, это не его адрес? Здесь четко напечатано: от кого, кому, число. А с чьей трубки отправлены эсэмэски? А деньги кто ей высылал? Я украла одно извещение, смотри. И может, это не он запечатлен с Яной на фотографиях?

— Погоди, — выставила ладони Ляля. — Там, где Яна голая, Никиты нет…

— Конечно. Потому что он щелкал ее фотоаппаратом.

— Ну да, да, — вздохнула она с сожалением, — против фотографий не попрешь, это уже серьезно. Вот сволочь… А с другой стороны, Алика, женится-то он на тебе, а Яну не признает, значит…

— Он вдвойне подл, — закончила фразу оскорбленная подруга. — Заморочил нам обеим головы, но у меня хотя бы нет ребенка.

— Никита сделал выбор, — гнула свою линию Ляля, правда, без напора. — Мужчину не удержишь никаким ребенком, если он не любит женщину. Тебе не стоит так бурно реагировать на его давнишнюю связь, которую он же и оборвал. Что было, то было, а вы с Никитой красивая пара, подходите друг другу…

— Ты не понимаешь, — разочарованно сказала Алика, Ляля же не знала главного. Она пододвинула к ней фотографии с голой и полуголой Яной. — Это он снимал в том же номере, в котором остановились мы. Опять не поняла? Никита с ней и со мной одновременно… На этом снимке, обрати внимание, моя вещь лежит на кресле! А вот здесь Яна в моем халате! Как я должна относиться к нему? И по срокам все сходится, именно когда мы были с ним в Ястребином Гнезде, она забеременела. Он писал ей на протяжении всех месяцев, что мы с ним жили вместе. Это его ребенок, Ляля, его! Он похож на Никиту… правда, чуть-чуть… но черты угадываются. Мне… мне противно. Чего ждать от него дальше, если изначально он подло обманывал меня?

Двойственное чувство охватило Лялю: с одной стороны, она растерялась и негодовала, историю с внебрачным ребенком считала патологической склонностью ко всякого рода авантюрам, экспериментам над людьми. Сама Ляля вряд ли простила бы Никиту. А с другой — весь этот бред не увязывался с ним, как будто про другого человека услышала, действующего вопреки логике и здравому смыслу. Неужели она, Герман, друзья настолько были слепы, что не заметили в нем червивого нутра? Или это особый недуг успешных людей: головокружительный карьерный рост в результате вытаскивает из человека низменную его часть, порочную и гнилую, доставшуюся от беспринципных предков? В общем, Ляле нечем было утешить Алику, хотя, безусловно, она соболезновала ей (иначе не скажешь), в подобных случаях задают стандартный вопрос:

— Что собираешься делать?

Тут-то подружка и озадачилась, так как вспышка гнева не сформировала последующего за ней шага. В данную минуту Алика ощущала себя жертвой, но той, которая даже перед расстрелом у стенки гордо поднимает голову и с достоинством умирает. Собственно, своим вопросом Ляля подтолкнула ее «к стенке», теперь хоть умри, а достоинство не роняй, Алика твердо сказала:

— Не будет никакой свадьбы.

— Подожди, подожди… — панически замахала руками Ляля. — Зачем так торопиться? Вдумайся! Если Никита говорит, что в глаза не видел Яну и к ребенку не имеет отношения, то почему не проверить?

— Тебе недостаточно?..

— Нет. Недостаточно. Я не защищаю Никиту, против него слишком много улик, но… Давай не сбрасывать со счетов, что сейчас мошенники работают на уровне магов, разводят народ пачками.

— Видела бы ты Яну, — фыркнула Алика. — Ей двадцать четыре, а выглядит на восемнадцать, беспомощно-глупенькой. У нее мозгов не хватит на мошенничество такого рода, чересчур заумный трюк и непосильная ноша — младенец на руках. К тому же, Лялечка, манипулировать ребенком невозможно, это тот аргумент, который бьет все твои доводы.

— Правильно! — воскликнула Ляля, обрадовавшись, что Алика еще кое-как соображает. — Поэтому надо сделать генетическую экспертизу, она расставит все точки. Ну, пожалуйста, оставь Никите хотя бы пять процентов на его порядочность.

Алика вяло закивала, на самом деле слова Ляли ее не убедили, не в том она состоянии была, чтобы возобладал разум. Да и ни один человек в мире, имея на руках компромат, не способен разглядеть в несомненном обмане хитромудрые козни третьего лица. Тем не менее надежда живуча, тем более когда ничто не предвещало катастрофы, а подруга подала идею, которая прояснит ситуацию…

3 Погоня в горячей крови

Но вся правда в том, что это не сон, а реальность, и нужно приложить максимум усилий для спасения, тем более когда обещана смерть от пули. Да в их случае, даже если легко ранят, все равно наступит смерть, ибо, получив пулю, вряд ли они удержатся на крыше, а полетят вниз… Воображение — сильная штука: представив себя летящим вниз головой, молодой человек словно получил дозу стимулятора. Он быстро развернулся на животе, схватил за воротник куртки неуклюжую спутницу и вытащил ее на крышу. Отдохнуть девушке не дал, заставил ползти по крыше, мысленно задаваясь вопросом, как они будут слезать, где это предстоит сделать, к чему готовиться?

Поскольку оба не супермены, бегать по крышам не учились, то ползли на четвереньках по самому краю, не уступая четвероногим в скорости. Жить захочешь — не то сотворишь. Молодой человек закинул полы кожаного пальто на спину, чтобы не мешали. Девушка, боясь глядеть по сторонам, ползла следом за ним, до боли закусив губу.

На их счастье, люка с выходом на пологую крышу не имелось, но зато посередине высилось чердачное окно под козырьком, в него пролезть — нечего делать. Успеть бы убежать… А куда?

— Есть!!! — взвизгнула спутница. — Здесь можно спрыгнуть, а потом взобраться на ту крышу и уйти вглубь. (А он, без слов повернув на углу, помчался дальше по периметру!) Ты что, ослеп? Куда ты? Прыгаем?

— Ползи за мной! — неожиданно прошипел он. — Живо!

— Ты идиот?!! — взвилась она, но тихо. — С той стороны улица!

— Быстрей, я сказал!

Поскольку между ними образовалось приличное расстояние, а прыгать на нижнюю крышу одной — значит и дальше убегать одной, девушка долго не думала. Как таракан, который убегает от струи дихлофоса при помощи шести ножек, она на четырех человеческих конечностях догнала своего спутника.

— Теперь сюда! — сказал он, заворачивая на третий склон, выходивший на улицу, но полез не по краю, а выше.

В это время послышался удар по раме, задребезжали стекла — все, слуги порядка открыли чердачное окно и лезут.

У беглецов имелось в запасе несколько секунд, которые они использовали, выжав из себя максимум, и очутились напротив дымохода, венчавшего древнее строение. Молодой человек схватил девушку за шею и пригнул вниз, шикнув:

— Ложись!

Оба распластались на черепице, но он, не доверяя импульсивному женскому характеру, зажал ей рот ладонью. У обоих сердца пульсировали так, что удары отдавались во всем теле и передавались друг другу.

Топот слышался с противоположной стороны крыши, которая выходила на дворики.

— Ну что там? — крикнули снизу.

— Пусто, — отозвался голос с крыши. — Наверное, ушли через соседний дом, тут нормальный спуск у обоих торцов. Попробуем нагнать…

— Шевелитесь! Они не могли далеко убежать!

Бух! Бух! Бух! — ударялись подошвы о нижнюю крышу, куда так рвалась спрыгнуть беглянка. Снова топот, теперь удаляющийся. Беглецы не расслаблялись, даже когда шум смолк, хотя с улицы доносились неразборчивые голоса. А еще через длинную паузу он сказал ей шепотом, почти касаясь губами уха:

— Поняла, почему я сюда уполз? (Она не шевелилась, не делала попыток высвободиться, он подумал, что спутница ни черта не поняла.) Куда мы ни за что не полезли бы? Правильно, на улицу. Потому что там менты. И они так подумали, поэтому кинулись за нами в разные стороны, а на противоположную часть крыши не заглянули. Это стандартная логика, классика мышления, присущая большинству, мне постоянно приходилось ее просчитывать, чтобы найти правильный путь.

Наконец она убрала его руку со своего рта, пролепетав:

— Долго нам так лежать?

— Пока не вернутся и не уедут.

— Они через крышу пойдут назад? — ужаснулась она.

— Вряд ли. Здесь они уже побывали.

— А нам никак нельзя спуститься?

— Мы с тобой тут чужие, местность не знаем, можем сразу попасть в лапы ментов, лучше подождать, когда уберутся.

— Ладно, подождем… Я начинаю замерзать, хотя взмокла.

— Так осень же, здесь и летом ночами прохладно, побережье все-таки. Хм, а мне до сих пор жарко…

Он бесшумно перевернулся на спину, откинул полу пальто и потянул к себе даму, дескать, ложись на «подстилку». Так же бесшумно она перебралась к нему и плотно прижалась, уложив голову на плечо.

Его глаза смотрели вверх, а там сплошная чернота, подсвеченная снизу электричеством, оттого, наверное, и не видно звезд. Между прочим, здесь они невероятно крупные и низкие, казалось, с крыши достанешь рукой, он хорошо это помнил. Но тогда были одни ощущения, и, живя в режиме неизменной стабильности, а также с уверенностью, что через год и через десять эта стабильность лишь упрочится, он позволял себе роскошь полюбоваться ночным небом, снегами на склонах гор, пальмами. Да, это роскошь, которую в повседневности не замечаешь, а оцениваешь, когда теряешь возможность роскошествовать по мелочам. Поэтому в данную минуту небо давило, будто стопудовый пресс, а под прессом не очень-то думается о красотах, больше о том, как избежать сейчас ошибок.

Все-таки выдержка у нее завидная, она не вздрагивала пугливо от резких звуков, раздававшихся снизу, что было бы естественно в экстремальных обстоятельствах, когда каждая клеточка вибрирует от напряжения. А ожидание и в спокойной обстановке штука трудновыносимая, каким-то образом время растягивается до нереальных длиннот, не знаешь, чем занять себя, чтобы убить секунды. Нечего и говорить, как время тянулось на крыше, вероятно, страдая от этой тягомотины, девушка тихо спросила:

— Когда уйдем отсюда, что будем делать? Я, честно скажу, теряюсь…

— Сначала в гостиницу рванем, заберем вещи, потом… — ответил он и замолчал, после небольшой паузы продолжил: — Знаешь, о чем я думаю? Ее убили перед нашим приходом, она не успела остыть. И лицо еще не изменилось. Мой дед умер при мне, и сначала он ничем не отличался от живых, а в течение часа его черты стали другими…

— Не понимаю, к чему ты ведешь?

— К милиции. Приехали, вылетели из машины и понеслись в подъезд. Они знали, куда им бежать, знали про труп в квартире.

— То есть им сообщили, что Катерина Андреевна убита.

— Именно. И они были вооружены, для простой следственной группы это круто. А поскольку тетку убили незадолго до нашего прихода, то, я думаю… сообщил убийца, когда мы входили в квартиру.

— Чтобы взяли нас вместо него? Может быть… Десять-двадцать минут для экспертов не играют роли, но это то время, которое работает против нас. В случайности я уже не верю, надо будет подумать, в чем причина этих случайных закономерностей.

— И нож убийца бросил рядом с трупом, это улика против нас.

— Уфф… У меня сил нет лежать. Давай попробуем уйти? Мы тихонько… как мышки…

— Ну ладно, давай. Поднимайся первая и в сторонку двигайся.

С предосторожностями она стала на четвереньки и вдруг… С пятки слетел задник туфли, когда же девушка попыталась подтянуть ногу, чтобы надеть, стопа скользнула по черепице и… какой ужас!.. туфелька слетела!!! Да ладно бы просто слетела с ноги! Нет, она заскользила по крыше на ребрах черепицы, перекатываясь, будто чья-то подлая рука подталкивала ее, посмеиваясь над беглецами, успешно оторвавшимися от погони. Беглецы уставились на туфельку, затаив дыхание и выкатив глаза… Сейчас упадет вниз, а там милиция!

— Что это? — произнес явно мент, услышавший шум.

— Где? — спросил второй голос.

— На крыше.

— Не люди, уж точно, — хмыкнул первый. — Коты, от людей шума больше было бы, да и проверили крышу. Или черепица рассыпается, старье ведь.

А туфелька не останавливалась! Все, теперь падает!!!

— Нам конец, — прошептала девушка, едва не умирая.

Но туфелька зацепилась каблуком за желоб, повиснув носом вниз. Без сомнения, минутная пауза отняла у беглецов годы жизни. Оба ждали, когда упадет, ждали и не шевелились, а туфелька не падала. В конце концов молодой человек выскользнул из пальто, затем, время от времени поглядывая на туфельку, лег на живот и осторожно, по-пластунски, пополз к краю крыши…

От мелодрамы к драме один шаг, но какой

Никита намеренно не звонил Алике, дал ей время подумать и сделать правильные выводы. Вообще-то он не очень волновался, ведь она поехала к дяде Андрону, которому принадлежала идея провезти жениха с невестой по городу в нарядной коляске, запряженной парочкой лошадей, значит, выводы Алика уже сделала. При всем при том нельзя сказать, что вчерашний визит Яны оставил его полностью равнодушным, как ни отмахивайся от девчонки с младенцем, а ощущение нестабильности появилось, щекотала нервы тревога. Поэтому к концу рабочего дня он надумал провести разведку и позвонил матери, не дождавшись звонка от нее, что было странно, если родители действительно приютили девицу с младенцем.

— Ма, у меня к тебе просьба, а то мы с Аликой зашиваемся. Подыщи маленькую девочку лет пяти из соседских, чтобы цветочки кидала перед нами. И выбери в магазине для нее платье белое, там… розовое… я оплачу.

Удачный предлог нашел, ненавязчивый, в то же время не сделал ни малейшего намека на аферистку Яну.

— Никита… — Вот и начала мама, судя по тремоло в голосе. — Никита… у нас тут… ну, ты знаешь — Яна с малышом…

— Мама, гони ее. Это не мой ребенок, вчера я первый раз увидел ее и узнал, как зовут.

— Но, Никита, у нее свидетельство о рождении мальчика, отчество твое…

— Ты слышала, что я сказал? Она аферистка. Отчество еще не доказательство отцовства, в свидетельство какое захочешь, такое и внесут. Эта штучка опасна, завтра она заберет все ценности в доме и смоется, так как со мной номер не прошел.

— Извини, Никитушка… — Мама, кажется, пустила слезу. Она человек эмоциональный, жалостливый, но ее жалость касается тех, на кого укажет папа. — У Яны достаточно доказательств, чтобы ей верить, а ты знаешь папу…

— Стоп, стоп, — повысил он голос. — Ей папа верит, а мне, родному сыну, нет? Все ее доказательства — липа! Да и ничего существенного она не могла предоставить вам. И что наш папа хочет?

— Ты ее бросил, а наш папа сказал…

— Что, что он сказал? — раздраженно рявкнул Никита.

— Это наш внук, Никитушка, мы его не оставим.

— Не ваш! Чей угодно, но не ваш! Абсурд какой-то!

Никита отключился от связи, потому что понял, так ничего не добьется. Мама — тень отца, она думает как он, делает, как он скажет, самостоятельно отваживается только продукты покупать, да и то едет на рынок и в магазины вместе с папой. Установленный порядок обоих устраивал.

Никита решил заехать домой и посмотреть, как настроение Алики, затем двинуть к родителям и выставить самозванку вон. Он купил цветы, правда, мелькнула мысль, что букетом замазывает вчерашний инцидент, кстати, что его самого безмерно изумляло — дурацкое чувство вины перед Аликой. Откуда оно взялось? Виноватым себя не считал, а вина засела — не парадокс ли!

Алика ждала его, а у кресла, в котором она сидела, стояли два туго набитых чемодана. Никита остановил на них взгляд, разумеется, догадался, что они означают, внутри больно и пронзительно кольнуло, тем не менее он поинтересовался, небрежно кинув букет крохотных роз на стол:

— Как это понимать?

Ей неловко было говорить, ему трудно слушать, не прерывая, однако оба справились с собой.

— Я прочла твои письма, которые ты писал Яне… Не все. Но и этого хватило. Вот они… — подняла она листочки с колен и положила обратно, потому что Никита их не взял. — Знаю, ты будешь отрицать, что писал их… (Нет, не отрицал, а молчал, простреливая ее насквозь глазами.) И я бы, может быть, поверила твоим словам, но… Яна показала мне две эсэмэски, они отправлены с твоего телефона четыре месяца назад. В сущности, и это не главное, можно предположить, что кто-то устроил неудачный розыгрыш… А что ты скажешь на это?

Алика протянула стопку фотографий, и Никита взял их, не мог не взять, ведь фото — это крайне занимательный документ. Глянув на первые два снимка, он достал сигарету, сунул ее в рот и, зажав зубами, прикурил от зажигалки, но ничто не выдало его истинного состояния. Если вчера он бесновался, орал, не находил себе места, то сегодня Никита достоин был занять лидирующее место в соревнованиях по невозмутимости. Он ходил, внимательно рассматривая каждое фото, ходил размеренно и медленно, мимикой владел отлично — будто ему дали посмотреть средненькие снимки начинающего любителя стоп-кадра. Курил. И курил подчеркнуто спокойно. Казалось, забыл, что рядом находится фактически жена, которая ждет объяснений. Выдержки и хладнокровия не хватило Алике:

— Надеюсь, ты хорошо помнишь номер, в котором мы жили?

Зря она взяла тон следователя или даже прокурора, Никита окончательно замкнулся. Мельком взглянув на нее как на малознакомую женщину, которая нисколько его не интересует, чему-то усмехнулся, снова опустил глаза на фото и коротко ответил:

— Помню.

— И мой халат узнаешь?

— И твой халат.

— Значит, эти фотографии…

— Сделали в то же время, когда мы с тобой там жили.

— Ты каждый месяц высылал ей деньги, у нее стопка извещений…

Никаких вчерашних сотрясений воздуха руками, воплей, возмущений, а главное — оправданий! Алика поняла: он попался с поличным, не знает, как теперь ему быть. Она дала Никите еще один шанс, но плохо представляла, каким образом он может переубедить ее:

— Больше ничего не хочешь мне сказать?

— Больше нечего сказать тебе.

— Значит, это правда, у тебя с ней было… — Алика сглотнула слезы, а губы все равно дрожали, как и подбородок. — Было одновременно со мной…

— У меня с ней ничего не было, но ты этого не услышишь, судя по чемоданам, в которые уложила все свои вещи.

— Хочешь, чтобы я верила словам?

— Не словам, а мне.

— А ты бы поверил мне, получив это? — раздраженно указала она подбородком на фотографии в его руке.

— Не знаю, — честно признался Никита.

Его пассивность жутко расстроила, не той реакции ждала Алика, не так должен был повернуться сюжет, в который обязан внести поправки Никита. А он не вносил. Ему как будто по барабану, что у ног Алики стоят чемоданы, что через четыре дня должно состояться торжество, приглашено много народу.

Наверное, если бы Ляля была сейчас свидетелем этой сцены, она могла бы сказать Алике: «Где логика? Доказательства подлости налицо? Решение принято? Оставь компромат на столе и уйди, когда Никиты нет дома».

Алика так и собиралась поступить, но по дороге от Ляли ее решимость несколько пошатнулась. Она очутилась перед нелегкой дилеммой: расстроить свадьбу, расстаться с Никитой — по силам ли это ей? Полтора года безумного счастья, полгода прожито в согласии и любви, когда они были вместе каждый день, стремились друг к другу. И вдруг одним махом на всем поставить крест? Нет, Никита обязан что-то сделать, как-то переубедить, да хоть упасть на колени и молить остаться, она с трудом, но согласится. Алика мысленно проиграла несколько вариантов, заканчивались они позитивно, а он неожиданно предложил свой, точнее, ничего не предложил. Сейчас она встанет и уйдет, неужели Никита не сделает ни одной попытки остановить ее?

— Вот видишь… Ты не поверил бы, а хочешь, чтобы я…

— Ты собралась уходить? — вдруг вяло бросил он. — Так уходи. К чему эта бессмыслица: а я — а ты, верю — не верю, было — не было? К чему? Тебе все ясно, раз чемоданы собраны, чего же ты от меня ждешь?

— Ничего, — тихо вымолвила Алика, поднялась, взяла чемоданы и, поскольку Никита стоял на пути, обошла его — он не остановил, остановилась она у выхода из гостиной. — У тебя есть единственный способ вернуть меня: сделать генетический анализ, если он покажет, что отец не ты…

Никита, стоя к ней спиной, резко прервал ее:

— Алика, если ты сейчас уйдешь, то навсегда.

Ого, Никита условия ставит! Не она, а он! Чемоданы в руках, выпад сделан, что же теперь, самой отнести их в спальню и распаковать, после готовить ужин как ни в чем не бывало? Нет, остаться при таком раскладе — это дать ему в руки оружие, Никита поймет, что Алика дорожит им, всегда простит его, значит, в будущем ее ждут измены, ложь, унижения.

Алика ушла. В лифте из ее глаз вылились потоки слез то ли раскаяния, то ли отчаяния, скорее, то и другое вместе плюс горькая обида. М-да, подкачала женская логика, которую не просчитал Никита, а может, не задавался такой целью, поэтому ей осталось уйти.

Как только дверь за Аликой захлопнулась, Никита кинул фото на стол, взял сигарету, но не прикурил, уставившись на букет нежно-кремовых роз, который отражался на зеркальной полировке. Так и не закурив, он подхватил букет, отнес на кухню и выкинул в мусорное ведро. На этом он поставил точку. После забрал фотографии вместе с письмами, которые оставила Алика, и вышел из квартиры.

— Где она? — не поздоровавшись, зло спросил Никита, едва мама открыла дверь.

— В твоей комна… — на полуслове Альбина Павловна осеклась, так как сын, отстранив ее, направился в комнату, где все осталось, как было при нем. Она побежала за сыном, шепотом предупредив: — Никитушка, папа дома…

— Тем лучше, — буркнул он, взявшись за ручку. — Можете оба присутствовать, мне нечего скрывать.

Яна поила малыша водой из бутылочки. Когда Никита появился в комнате, она непроизвольно встала с кровати и попятилась, испуганно распахнув кроткие глазенки — наивные, да что там, святые. Несколько секунд Никита боролся с искушением врезать негодяйке, по стенке ее размазать, как паштет по тосту, после с громадным удовольствием вытащить за волосы на лестничную клетку и спустить с лестницы. Спиной он почувствовал, да и услышал, что сзади появилась тяжелая артиллерия — папа с мамой, но пока они не вмешивались, повода не дал сын. Никита поднял фотографии, зажатые в руке, и сквозь стиснутые зубы процедил Яне:

— Здорово подготовилась, на «пять с плюсом». Ты что же, пасла меня больше года?

— Не понимаю, о чем ты… — проблеяла Яна.

— Не понимает она! — хмыкнул Никита. — С кем-то переспала, но не со мной — это тебе лучше меня известно, а ребенка придумала мне подкинуть? Что тебе надо от меня? — начал наступать он. — Чего ты хочешь? Кто ты? Откуда взялась?

Младенцы чувствительны, необязательно говорить на повышенных тонах, на них действует сама атмосфера, а она предельно накалилась. Мальчик вдруг закатился от рева, широко открыв рот, и вот тут-то раздался трубный глас папы:

— Никита, прекрати! Ты испугал ребенка.

— Прекратить?! — взбеленился Никита, обернувшись. — Ну нет, папа. Она уже отравила мне жизнь, а ты — прекратить? Эта молоденькая гадюка лжет, но я обещаю: она получит свое. — Он круто развернулся, отчего Яна вздрогнула. — Боишься? Правильно, бойся, тебя еще не то ждет. Начнем прямо с завтрашнего дня. Экспертиза установит, что эти фотографии — липа.

— Липа? — якобы не поняла Яна, о чем он говорит.

— Не знаешь значения слова «липа»? — зло рявкнул Никита. — Но мошенничать научилась. Это, — поднял он стопку, — фотомонтаж.

— Нет. На них мы с тобой…

— Замолчи! — гаркнул Никита, ребенок еще больше разревелся.

— Никита, сейчас же выйди из комнаты! — приказал отец.

— Я вообще могу уйти, — огрызнулся сын. — Но завтра вернусь, отвезу твоего ребенка, Яна, на генетический анализ.

— А это не опасно? — перевела девушка глаза на отца с матерью, спрашивая их, но ответил Никита, злорадно ответил:

— Очень опасно. Для тебя.

Он повернулся к выходу, послал папе красноречивый упрек глазами и решительно ушел. Альбина Павловна робко пролепетала, будто извинялась:

— Никогда его таким не видела. Яночка… — бросилась к матери внука, которая захлюпала носом, присев на край кровати. — Не надо плакать, ты расстраиваешь маленького Никитушку. Сделай, как просит Никита…

Редкий случай, когда Ефим Геннадьевич поддержал жену:

— Да, эту процедуру, Яна, необходимо пройти, тогда ему крыть будет нечем. Ты же не боишься экспертиз.

— Не боюсь… — всхлипнула та. — Просто обидно, это же его сын…

— Жениться на тебе мы его вряд ли заставим, — хмурил густые брови Ефим Геннадьевич, — но сына признать… никуда не денется.

Ефим Геннадьевич, человек тоталитарного склада, считал, что в его доме все должны подчиняться только ему. Тоталитаризм распространялся и на знакомых, чужого мнения по тому или иному поводу для него не существовало, поэтому с ним не любили общаться. Да и кому понравится постоянно испытывать свою неполноценность рядом с идеалом? Ведь Ефим Геннадьевич зачастую кичился порядочностью, принципиальностью, честностью, разве такой человек способен выгнать на улицу внука и его мать? Это как раз и есть принципиальная позиция, у него слова не расходились с делом, как у подавляющего большинства.

На следующий день Никита приехал с утра, предупредив Германа, что немного задержится. Яна была готова к экзекуции, ее вызвался сопровождать Ефим Геннадьевич, очевидно, опасаясь, что сын Никита, показавший вчера бунтарский характер, выкинет девушку где-нибудь на улице. За мужем увязалась и Альбина Павловна — ей дома не сиделось, она полагала, что анализ ДНК выдадут через полчаса, после чего все образуется, наступит лад. Открывая заднюю дверцу перед ними, Никита не удержался и желчно упрекнул родителей:

— Как вы переживаете за нее! Можно подумать, она ваша дочь, а я так… неудачный зять.

— Мы переживаем из-за внука, — мягко поправила его мама, а он нагрубил ей, невзирая на присутствие отца:

— Хватит! Если ты и отец желаете обмануться, это ваше право, а из меня идиота сделать не удастся никому. В большей степени это тебя касается, Яна.

— Никита, маленький Никитушка похож на нашего папу, значит, на тебя… — протарахтела мама.

— Я сказал, хватит!

— Не трогай его, мать, — пробасил Ефим Геннадьевич, залезая в автомобиль. — У них сейчас вывернуты все понятия, ни морали, ни принципов…

— Папа, — плюхнувшись за руль и пристегиваясь ремнем, процедил Никита, — я уже вырос, мне тридцать три, если ты забыл, поэтому о морали и принципах поговори с соседями во дворе за шахматной партией.

— Слышишь? — толкнул локтем жену вознегодовавший Ефим Геннадьевич. Та погладила мужа по плечу, мол, не кипятись, но «цезарь» был неумолим. — Он мне уже приказывает! Дожил. Дальше-то чего нам с тобой ждать? М-да… Зря мы уповали с тобой на тихую старость, нам даже стакана воды подать будет некому. Впрочем, обойдусь, что-то мне заранее пить не хочется…

Монолог длился до клиники, Никита решил больше ни слова не произносить, а потерпеть, иначе перепалка переросла бы в свару.

Процедура оказалась проста и на выбор: по слюне или по крови, разумеется, Никита выбрал первое. Но результаты обещали через две недели! Срок, естественно, не устраивал главного зачинщика, он требовал ускорить исследование. Это — пожалуйста, но с доплатой. Никита оплатил, теперь ждать придется всего три дня, как раз в пятницу…

Неотложных вопросов, которые он не мог решать в одиночку, полно, поэтому Никита, прежде чем попасть в свой кабинет, заскочил к Герману. Проблемы (не личные) обсудили, оптимальные решения нашли, планы обозначили, он двинул к двери с кипой бумаг в руках.

— Никита… — окликнул его Герман, прищелкнув пальцами.

Тот вернулся, но не сел в кресло, полагая, что остался еще какой-то вопрос, не терпящий отлагательств, но решаемый на ходу, ибо важные проблемы стоят на первом месте, о них не забывают. А Герман с неловкостью, свойственной людям, которые не любят вмешиваться в частную жизнь, полюбопытствовал:

— Что там за инцидент произошел? Алика была вчера у Ляли…

— Думаю, ты в курсе, раз Алика была у Ляли, — набычился Никита.

— Но мне-то, как другу, скажи, эта Яна от тебя…

— Тебе, как другу, говорю: нет. Я не знаю, кто она такая, но выясню. Сегодня сдали анализы на ДНК, через три дня будут готовы, и тогда я ее… уничтожу.

— Если ты в себе уверен, то не стоит тратить на девчонку здоровье, а дать пинка ей под зад, чтобы катилась кубарем туда, откуда притащилась. — Снова друг замялся, потупился, Никита понял, что он не все у него выведал, и не ошибся. — Постарайся успеть завершить дела до пятницы. — И совсем застенчиво спросил: — Свадьба состоится, я надеюсь?

— Нет.

— Как — нет?! — Герману несвойственны бурные реакции, но он подпрыгнул на месте, словно ужаленный. — Ты… Ты не в себе? Алика-то при чем?

— У тебя искаженная информация, — спокойно сказал Никита, догадываясь, что его жена в курсе и последних событий. — Не я был инициатором разрыва отношений, ушла Алика.

— Так надо было не пускать! Она дура, но ты…

— Зачем? Мне не нужна женщина, которая верит первой встречной интриганке. Я предупредил Алику: если она уйдет, то навсегда. Ушла. Значит, свадьбы не будет ни в пятницу, ни позже, на этом точка. Извини, пойду работать… А, да! В командировку я полечу, как ты хотел, так что заказывай самолет.

Подмигнув, будто у него ноль проблем, Никита удалился, а Герман схватился за телефон:

— Лялька, они оба с ума сошли! Никита настроен решительно, свадьбу не отложил, а вообще отменил! Звони своей дуре-подружке и скажи, чтобы мчалась в офис, просила прощения у Никиты…

— Гера, это ты с ума сошел, — охладила его жена. — Он же одновременно с обеими… Если бы ко мне пришла баба с ребеночком и сказала, что его сделал ей ты, я бы тоже ушла от тебя.

— Значит, я женат на дуре.

— У тебя все женщины дуры! — раскричалась благоверная. — Я бы не просто ушла, я бы тебе волосы выдрала, а ей морду набила бы! Младенцы по желанию одной бабы не появляются на свет, для этого нужен ни много ни мало мужик.

— Не ехидничай. Никита в пятницу получит анализы ДНК, уверяю тебя, ребенок не его — или я плохо знаю его.

— Значит, в пятницу и помирятся.

— Тогда точно не помирятся. Никита собрался ехать в командировку, он сказал, что ему не нужна женщина, которая верит интриганкам.

— Скажите, какой! — проворчала Ляля. — Ладно, съезжу к Алике, но только оказать ей моральную поддержку, а уговаривать просить прощения у Никиты принципиально не буду.

Герман положил трубку и с досадой произнес:

— Алика оскорбилась, хм! Будто Никита ей муж! Ничего, она еще пожалеет, да будет поздно. М-да, положение… Ну что ж, каждый сам кузнец своих неудач.

В четверг до Алики окончательно дошло: Никиту она потеряла, он ни разу не попытался связаться с ней. Стало страшно, особенно когда узнала, что он обзвонил общих знакомых, предупреждая об отмене свадьбы. Причин не объяснял, что послужило поводом к разного рода толкам, у нее и выясняли причины. А что она могла ответить? Только — да, отбой. И бросала трубку. Ревела, когда никто не видел. Папа принял ее сторону, мама покрутила пальцем у виска, она обожала Никиту, а в основном отмалчивалась.

Пятница оказалась днем чуть ли не траура, Алика провела его в затворничестве, не отвечая на телефонные звонки. Под вечер приехала Ляля, по ее трагической физиономии она угадала: прибыла подруга с плохими новостями, настолько плохими, что не рискнула сказать их в трубку, только напрямую:

— Результат положительный.

— Какой результат? — замерла Алика.

— Тест показал, что ребенок Никиты. — Полагая, что подруга не совсем поняла, дополнила с нажимом на слова: — ОН ОТЕЦ! И фотографии подлинные, то есть не фотомонтаж. Не понимаю, на что Никита рассчитывал, когда затевал экспертизы?

В какой-то степени Алике стало легче, только вот степень эта была мизерной, принесла больше огорчений, чем торжества.

— На русский авось надеялся, — сказала после паузы она.

— Ну и что? — появилась в комнате мама Алики. — Ой, не смотрите на меня глазами жертв НКВД. Да, я подслушивала вас.

Маму отличали цинизм и редкий пофигизм. Женщина она хоть куда в свои «тридцать пять», если не считать маленький хвостик из пятнадцати лет, занималась исключительно собой, не вмешиваясь ни во что. На этот раз не поленилась вмешаться и нашла для дочери самые жестокие слова:

— Из-за чего сыр-бор, девочки? Ну сделал он мальчика какой-то там Яне, это она идиотка, что родила, будучи не замужем, значит, и проблемы ее, как жить. Никита отрицал причастность к рождению сына? Почему бы тебе не поверить ему, даже если ты так не думаешь? Но это ход умной женщины. Полагаю, твой отец, Алика, демографию страны восполнил с лихвой и на стороне может полк собрать из отпрысков. Пусть живут себе, я ничего знать не желаю. Это меня он одевал, меня возил в путешествия, меня боготворил. А ты чего добилась, показав гонор? Потерять такого мужчину! Красивый, умный, состоятельный, карьеру сделал своей головой, тебя на руках носил.

— Мама! — на грани истерики закричала дочь. — Прекрати! Это тебе все по барабану, но не мне. Я хочу быть единственной, а не ложиться в постель с человеком, которой накануне побывал у другой. Все, закрыли тему, меня она больше не волнует.

Теперь хоть можно оправдаться: не зря ушла.

4 Как замести следы? — Веником-с

Шокированные жильцы первого этажа толпились в тесном коридоре подъезда, слушая пожилую женщину, которой задавал вопросы майор милиции Тороков без протокола:

— А когда примерно зашли к вам?

Существуют люди, перед которыми благоговеют от одного только вида, Тороков покорял солидностью, и это несмотря на довольно сухую комплекцию. Но неторопливые жесты, сдержанная мимика с глубокой вертикальной складкой между бровями, врезавшейся в лоб, проницательные орлиные глаза, голос с хрипотцой — в общем, весь его вид заочно вызывал трепет.

— Минут за десять до вашего приезда, — тарахтела свидетельница. — Да-да, двадцать пять минут девятого они к нам позвонили, я открыла. В это время на кухне печка звякнула, я выставила ее на двадцать пять минут. А где-то через десять минут услышала шум, выглянула в окно — наши окна выходят и на улицу, — а там вы из машины выскакиваете.

— Значит, они искали…

— Четвертую квартиру. К Кате приехали.

— Приехали? Откуда?

— Не знаю. Просто видно, что приезжие, то есть нездешние, мы их сразу отличаем.

— Как эти ребята выглядели? Возраст какой у них?

— Молодые. Он высокий, интеллигентный… волосы шапкой… густые, цвет… ну, такой: между светлым и темным. Глаза у него зеленые! А девочка брюнетка, волосы аккуратно зачесаны, черноглазая, худенькая. Красивые ребята.

— А впечатление от них какое у вас было? Знаете, иногда сразу видно: плохие парни, а эти хорошие, а те — ни то ни се…

— Вот-вот, — закивала она, — хорошие. Вежливые, приятные, одеты оба не бедно… — И вдруг она замахала руками: — Да нет, нет, не могли они нашу Катю… Нет. Зачем им? Такие не режут людей. Что ж они на меня не напали? А вы как узнали, что они здесь были и что нашу Катю… как, а?

Вот тебе и бабка — вопросик задала, который в голову следователю не сразу придет, а то и вовсе он об этом не задумается. Наверное, с утра до вечера детективы смотрит и двигает извилинами между сериями, вычисляя преступников. М-да, резонный вопросик, наталкивающий на определенный ход мыслей, но ход прервал коллега Торокова:

— Такие хорошие, что убегали от нас через крышу. Чего убегать, если не виноваты?

— И вы бы убегали, — ехидно вставил мордастый сосед. — И я. Когда убегают, это еще не значит, что виноваты.

— У вас соседку убили, а ты их защищаешь, — упрекнул милиционер.

— Погоди, — бросил ему Тороков, затем обратился ко всем, кто находился на площадке: — Вы ведь знали убитую, скажите, за что ее могли убить?

— Не за что, — уверенно заявил мордастый.

— Ой ли? — скептически фыркнул милиционер.

Среди милиционеров здесь же находился еще один, молодой паренек Ивченко, но он скромно стоял в сторонке, обхватив пятерней подбородок, и помалкивал, переводя взгляд на тех, кто говорил. Подобных ему — сотни в каждом городе, из толпы они ничем не выделяются, в то же время Ивченко имел отличие: ясный, не испорченный взгляд, добродушную и белозубую улыбку. Умненькая физиономия юноши выражала ответственность и заинтересованность, иногда он опускал глаза, что-то в уме просчитывая.

— Брать у нее нечего, кроме старья, — принялся доказывать сосед милиционеру-скептику. — Наркотики не продавала, самогон не варила, проституткам жилье не сдавала.

— Он правду говорит, — подтвердила соседка, дававшая показания. — Катя здесь давно жила, считай, с рождения… Ой, я совсем забыла! У нее же были ценные вещи, очень ценные… м… старинные! Но немного. Брошь — пчелка на золотом листе, с камнями. Браслет с рубинами… и другими драгоценными камнями. Правда, я давно их не видела.

— Где она это хранила? — заинтересовался Тороков.

— В ящике письменного стола, который закрывала на ключ. Может, переложила в другое место, а то и продала, не знаю, жизнь-то вон какая тяжелая.

— Интересно, откуда у пенсионерки куча ценностей? — спросил милиционер-скептик.

— Да какая куча, о чем вы? От матери досталось, а той — от ее матери.

— Товарищ майор! — позвали Торокова с улицы, он поспешил туда. Вооруженный молодой человек из отряда быстрого реагирования доложил: — Не догнали. Как кошки унеслись по крышам. Спрыгнуть могли где угодно, здесь же закоулков не счесть — попробуй найди. Давно пора все эти курятники снести.

— Сворачивайтесь, — махнул рукой Тороков. — А мы поищем в квартире убитой брошки-сережки. Ивченко, очнись.

Да, парень засмотрелся на мужчину в потертом пиджаке и очках, какие носят слепые. Он сидел наискосок, на противоположной стороне улицы, опираясь обеими руками о палку. У его ног лежала комнатная собачка, пекинес, оба напоминали скульптурную группу, а не живых.

— Наверное, страшней ничего нет, чем слепота, — произнес Ивченко. — Представил, что я не вижу… Лучше умереть, да?

— Не о том думаешь, — сказал Тороков. — Иди в квартиру убитой.

Когда внизу позвали майора, молодой человек отдернул руку, которую протянул к туфле. Лучше переждать, а то ненароком увидят, или того хуже — нечаянно заденет туфельку, висевшую на честном слове, та и упадет прямо на голову мента. Он взмок, во рту пересохло страшно, к тому же лежать на пологой крыше, пусть под небольшим углом, головой вниз нетренированному человеку — удовольствие не из приятных. Опустив лоб на руку, он слышал шаги, неясный гомон, хлопали дверцы авто и подъезда, завелся мотор…

Пронесло. Приподняв голову, он протянул руку к туфле и, сглотнув сухой ком, медленно свел пальцы, захватив ее. Так же медленно приподнял над желобком, после чего убрал руку и с облегчением вздохнул. Начал отползать, пятясь назад, маневр оказался затруднительным, но он не спешил, а развернулся, когда удалился от края на значительное расстояние, после дело пошло быстрей.

— Снимай вторую, — сказал спутнице, очутившись возле нее.

— Зачем?

— Босиком поползешь. Как туфля слетела, почему?

— Я покупаю на размер больше, чтобы не мучиться.

— Снимай.

Она сняла, тем временем он надел пальто, туфли сунул в карманы и жестом выразил требование ползти к торцу. Дама двигалась первой, обзор, конечно, открылся… не захочешь, а физиология дает знать о себе даже в обстановке смертельной опасности. Юбка короткая, чулки на широкой ажурной резинке смотрелись пикантно, голову просто тянуло опустить вниз и поглядеть, какое белье она предпочитает. Кстати, и зад показался не столь уж тощеньким, нет, нормальная задница, как и ноги выше колен… Осмотр достопримечательностей с тыла неожиданно закончился, объект показал лицо, поинтересовавшись:

— Как будем спускаться, чтобы не нашуметь?

Если можно обходиться без слов, он не отвечал, посему и сейчас подобрался к краю, сначала сел, свесив ноги и оценив расстояние, затем, взявшись за край черепичной крыши, соскользнул вниз. Протянув вверх руки, принял подругу по несчастью, дальше они добрались до следующей крыши, уходящей в глубь квартала. Застройка бессистемная, дома разнокалиберные, но ни одного высокого, что упрощало задачу. Трущобы, они хоть в Лондоне, хоть в Туле — одинаковы.

Удалившись на безопасное расстояние от милиции, спрыгнули во двор, из него выбрались на улицу уже с другой стороны квартала и бегом помчались к дороге ловить такси.

— Может, отдашь мои туфли? — на бегу спросила она.

Он остановился, поставил на тротуар туфли, пока она их надевала, передохнул, озираясь. Невдалеке заметил магазин, где купил две бутылки воды. Так пьют только пьяницы после дикого бодуна — без остановки и всю бутылку до дна, редкие прохожие и те оборачивались на них.

Потом такси и — гостиница. По пути к номерам, держа ключи в руках, он, исследуя глазами все и всех, говорил:

— Сейчас откроем твой номер, я заберу ключи и уйду к себе. Собери вещи, только быстро, просто свали в сумку как попало, потом разберешь. И дуй из гостиницы, жди меня у остановки такси, твой номер я сам сдам.

— Мы выезжаем? — занервничала она. — Почему? Ты что-то заметил? Что случилось?

— Я привык считать на несколько ходов вперед и угадывать ответный шаг партнеров, иначе мне не платили бы бешеные деньги. В такси я думал о «случайностях», которые тебе не нравятся, мне они тоже не понравились.

— Случайно только рубль находят на дороге.

— Вот именно. А вдруг специально подгадали под наш приход и убили тетку? Для этого и нож кинули, чтобы мы не отвертелись, когда менты нас возьмут.

— Да кто мог знать, когда мы к ней пойдем?

— Позже об этом поговорим, сейчас нужно свалить из гостиницы как можно скорей. Вызов милиции точно не случаен, не успели мы туда зайти, они тут же нарисовались. Нас никто, кроме соседки снизу, не видел, значит, звонил убийца, так? Меня не покидает мысль, что он знает, кто мы, откуда, где остановились. Значит, он заинтересован кинуть нас под пресс вместо себя, вероятно, следил, взяли нас или нет. Боюсь, он уже доложил милиции, где нас искать.

— Понятно. Я тебя не оставлю…

— Брось нести ахинею! Если я попадусь, ты будешь вытаскивать меня, а попадемся вдвоем — застрянем надолго, если вообще выйдем. Все ясно? Прическу измени. Да, и не забудь сменить чулки, они порваны. Будьте добры, — сказал дежурной на этаже, — примите номера, мы очень торопимся, у нас билеты на поезд.

Он открыл номер спутницы, ключ забрал, ринулся в соседний. Дорожную сумку бросил на пол, туда покидал вещи охапкой вместе с пальто, свернув его абы как, затем надел легкую куртку. Ноутбук уложил в кейс, с полок в ванной комнате сгреб все в пакет, в котором сегодня приносил фрукты, и — туда же, в сумку. Вышел. Как раз пришла дежурная, но ползала по номеру, как осенняя муха, проверяя, все ли цело, только в России боятся, что гость стырит стаканы. В коридоре появилась спутница, он жестом показал ей: уходи.

— Если можно, быстрее, — попросил он сонную муху. — Вам еще один номер надо посмотреть, а у нас поезд…

Тетка закрыла дверь, вошла в другой номер, спросила:

— А где жилица?

— Такси побежала ловить.

Все, дело сделано, он подхватил сумку и… раздался звонок, это она, значит, что-то срочное. Да уж, срочней не бывает:

— К гостинице подъехала милицейская легковая машина… Идут в гостиницу. Может, это и не по нашу душу, но лучше перестраховаться, верно? Ты где?

— У лифта.

— Поезжай наверх, потом вернешься. Не бросай трубку, я скажу, куда они пойдут, мне их видно… Один остался у входа! Трое возле администратора. Не выходи из гостиницы!

На лифте он поднимался вверх, держа трубку возле уха, и лихорадочно соображал, каким способом выбраться…

Пуганая ворона

Для Никиты результаты анализов явились шоком, даже доктор озадачился — чем недоволен клиент, лично настаивающий на тестировании? Сейчас редко встретишь десятилетнего ребенка, который бы не знал, каким образом получаются дети, а этот взрослый мужчина будто и понятия не имел об этом.

— Ошибку вы исключаете? — спросил Никита, уединившись с ним в кабинете.

— Абсолютно, — разбил вдребезги надежду доктор. — Современное тестирование — надежная штука.

— Но этого не может быть!

— То есть вы… отрицаете отцовство? — изумился доктор.

— Я бы не отрицал, если бы хоть один раз переспал с ней. Упреждаю ваш вопрос: не по пьяни ли. До невменяемого состояния, чтобы не помнить, с кем лег, я не пью. Но так не бывает, чтобы без моего участия у меня появился ребенок от женщины, которую я никогда в глаза не видел. Должно быть, в это невозможно поверить… А я не могу поверить и не поверю никогда, что у меня есть ребенок, несмотря на результат, и никогда его не признаю. Как это получилось, кто-нибудь мне объяснит?

Поистине забавный случай, а судя по тому, насколько клиент расстроен и раздавлен, в каком состоянии отчаяния находится, что разыграть чрезвычайно сложно, Никита непроизвольно вызвал у доктора жалость. Только работникам правоохранительных органов и врачам известно, на какие ухищрения идут женщины, поставив перед собой безумную цель. Помимо этого мужчина мужчину всегда поймет и посочувствует, чего не скажешь о женщинах.

— Есть один способ… — промолвил доктор.

— Какой? — оживился Никита.

— Вы сдавали сперму на предмет искусственного оплодотворения? Правда, сведения о донорах держат в строжайшем секрете, но люди есть люди, возможно, эта девушка купила информацию.

— Увы, доктор, никогда не сдавал даже кровь.

— Тогда… — развел тот руками, мол, дело ваше безнадежно, — остается одно объяснение: ей помог Сатана, а с ним тягаться бесполезно.

Несколько секунд Никита тупо смотрел на доктора, который уж подумал, что у парня сердечный приступ, следовательно, его вопрос был закономерный:

— С вами все в порядке?

— Сделайте повторный анализ, — вдруг потребовал Никита. — Но теперь по крови и в положенные сроки — две недели, три — неважно, я подожду.

— Охота вам вываливать такие деньги?

— Хочу убедиться, что повторный результат не изменится. Конечно, я мог бы предложить вам энную сумму за подтасовку…

— Это в принципе невозможно, — отгородился стеной доктор.

— В первую очередь мне это не нужно, меня не устраивает подлог.

— Зачем же вам повторная экспертиза?

— Чтобы начать действовать, пока меня не пускают сомнения, живет надежда на вашу ошибку. Я знаю, что она провернула аферу, поэтому буду выяснять, каким образом ей это удалось. И выясню, поверьте, чего бы мне это ни стоило.

— Как скажете. Если вопрос так серьезен, мы можем продублировать тестирование, отправив анализы в другую лабораторию за пределами нашего города.

— Да, — закивал Никита. — Отправьте.

— Приезжайте в понедельник с малышом и его матерью, кровь возьмут у вас троих, это будет вернее.

В коридоре Никиту поджидали отец и мать, о результатах они знали. Не доверяя сыну, который способен сокрыть истину, Ефим Геннадьевич отправился вместе с ним в клинику. Альбина Павловна, боясь стычки между мужем и Никитой, а также полагая, что в ее силах смягчить агрессию с обеих сторон, напросилась в компанию. Как мать, она переживала за сына, жалела его, когда же муж вычислил, что свадьбу отменила Алика из-за Яны, несостоявшаяся невестка в одночасье превратилась в заносчивую мегеру, недостойную Никиты. К Яне отношение было неоднозначным. Да, сын обманул ее, рожать вне брака нехорошо, а родив, будь готова к тому, что мужчина, на которого ты рассчитывала, откажется от тебя и придется растить ребенка одной. Вторая сторона медали отливала эгоизмом: вырастили детей, дали им образование, отказывая себе во всем, а они забыли о родителях, пару раз в году навещают. В этом смысле Яна с внуком упали с неба подарком, иначе недолго от одиночества сдвинуться или от тоски умереть.

Сын, не останавливаясь, пошел к выходу, за ним последовали остальные.

— Договорился с доктором? — с подтекстом спросил Ефим Геннадьевич, очевидно подразумевая, что Никита дал взятку за исправления в справке.

— Договорился, — не отрицал сын. — В понедельник возьмут повторные анализы.

— Зачем? — бухтел сзади Ефим Геннадьевич. — Деньги некуда девать? Чего ты уперся, когда всем ясно, кто отец мальчика?

— Завидная уверенность, — буркнул Никита.

— Ты, конечно, можешь хоть сто раз проверять, а нам с матерью достаточно одного раза: это наш внук. Ну, совратил девчонку, так признайся. Вон и Алика тебя кинула, не перед кем теперь форс держать.

— Я докажу… — остановился он, выставив перед папиным носом указательный палец, — что к ребенку Яны не имею отношения.

— Опять! — с досадой ударил себя по бокам Ефим Геннадьевич.

Он хотел продолжить нотацию, неужто надумал женить его на Янке? Но Никита ускорил шаг, про себя негодуя: ему никто не верит! Даже мать с отцом, что же говорить о посторонних? Очутившись на улице, он кинулся к стоянке такси, не желая слышать от отца ни слова более, и, договорившись с водителем, замахал рукой, мол, сюда идите. Никита усадил мать, отец без его помощи забрался в салон.

— Мне на работу, — сказал, — вас отвезет таксист, я оплатил.

— Никита, — строго произнес отец, — ты как хочешь, но девочку с внуком мы не выгоним, они будут жить у нас, раз ты отказался от них.

Вон оно что: папа решил благородно взвалить грех сына на себя. Да он же купается в собственной ответственности, великодушии, долге. Не случись инцидента с сыном, папа закис бы у телеящика, читая в перерывах газеты и ругая всех подряд — от правительства до бомжей, а тут поле деятельности появилось о-го-го, опять же работа на публику, гордость за себя.

Никита захлопнул дверцу, не сказав ни слова, так как стоило только рот открыть — и полилось бы такое, после чего, зная папу, рассчитывать даже на призрачный мир было бы нелепо.

Он упал на сиденье своего авто, запрокинул голову и прикрыл веки. Вот так попался в западню! Как лоха развели! Данную ситуацию никто не разгребет, кроме Никиты, осталось продумать, как это сделать. Очень кстати пришлась командировка: поездка в Австрию даст новые впечатления, освежит голову, и, может быть, Никита додумается до дельных идей.

В понедельник сдали анализы, Яна безумно волновалась за малыша, наотрез отказалась смотреть, как у ребенка берут кровь. Она просто образцовая мать, а Никиту один только ее вид приводил в ярость, что скрыть ему было крайне трудно, оставалось лишь скрипеть зубами от бессилия. Альбина Павловна понесла внука в лабораторию, разумеется, их сопровождал дедушка, без него-то никак нельзя, без него, наверное, даже птички чирикать не будут.

Никита же получил возможность ненадолго остаться наедине с Яной в длинном коридоре, медперсонал, снующий туда-сюда, не в счет. Она стояла у окна кроткая, с выражением обреченности на личике, тем не менее в ее фигуре и позе, в чуть приподнятых плечах, будто Яна при малейшей опасности готова втянуть голову, как черепаха в панцирь, чувствовалось напряжение. Она опасливо косилась на Никиту из-под приспущенных ресниц, тогда как он упал локтями на подоконник, повернул к ней голову и почти медово замурлыкал:

— Ну-с, святая простота, мы одни, скажи, какого черта тебе от меня нужно? Ты же прекрасно знаешь: это твой сын, но не мой.

— Никита, это наш с тобой сын, — пролепетала Яна, стыдливо покраснев.

Еле сдержался, чтобы не влепить ей оплеуху, аж пальцы сжал в кулак со стоном, большего позволить себе не мог, а жаль.

— У меня на лбу написано «идиот»? — озлобленно рявкнул он.

— Зачем ты так…

— У-тю-тю! — издевательски хохотнул Никита. — Ты еще заплачь, овечка невинная. Как он может быть моим сыном, если я с тобой не спал? Ну что молчишь? Или будешь утверждать, будто мы с тобой трахались сутками напролет, а я этого не помню? Матери с отцом, Алике басни ты успешно навесила и радуйся. Пока радуйся. Ты у меня забрала родителей, скомпрометировала перед друзьями и знакомыми, по твоей милости я потерял женщину, которую любил, ты отравила мне жизнь и думаешь, все это тебе сойдет с лапок? Не знаю, каким образом ты смастерила себе сынка, а также чего хочешь, но какова бы ни была твоя цель… Про Данте слыхала? Помнишь, что было написано на воротах ада? «Оставь надежду всяк сюда входящий». Ты меня поняла? (Яна только ниже опустила голову.) Доберетесь сами, я вам не извозчик.

Никита двинул по коридору, широко и быстро шагая, а Яна смотрела ему в спину до тех пор, пока не появились родители. Она не кинулась к сыну, отвернулась к окну, тем временем Альбина Павловна подошла, приговаривая:

— Вот и все. Какой хороший мальчик, почти не плакал, умница наша. Дед, дай плед, я закутаю Никитушку, а то просквозит его в машине… — Тут она заметила слезы на щеках внебрачной невестки. — Яночка, что с тобой? Ну вот, мальчик не плакал, а его мама плачет.

— Где Никита? — поинтересовался Ефим Геннадьевич.

— Сказал, чтоб добирались сами, и ушел, — сквозь слезы выговорила Яна.

— Что тут у вас случилось? — допрашивал он.

— Никита угрожал, что… что… Он меня ненавидит.

Яна разрыдалась, вторым голосом ей вторил малыш. Альбина Павловна принялась качать ребенка, поглядывая на мужа, а у того всегда найдутся слова в защиту сирых и убогих, правда, в несколько грубой форме:

— Не бери в голову. Ненавидит он! Это его проблемы, раньше надо было ненавидеть, когда под одеяло к тебе лез, говнюк. Не реви. Угрозы пускай засунет себе в одно место, засранец, а у тебя сейчас вон главная забота, на руках бабки.

— Люблю я его, — вырвалось у Яны, да с такой болью, что Альбина Павловна позволила себе высказаться при муже:

— И хорошо, Яна, мужчин надо любить, они потом оценят. Никита побесится и к нам придет. Он же какие слова писал по телефону, когда сын родился.

— Нет, не придет, — сказала Яна, вытирая со щек слезы. — И с вами поссорился из-за нас. Я поеду домой…

— И не думай даже! — рыкнул Ефим Геннадьевич.

— Да, Яночка, куда ты поедешь? — затарахтела счастливая бабушка, прижимая к себе долгожданного внука. — Кто тебя там ждет? И как жить собираешься, на что? А у нас тебе и Никитушке будет хорошо. Куда нам четыре комнаты? Да наладится все, наладится. Дед, лови такси, не везти же мальчика на трамвае и троллейбусе, там вирусов полно.

— Спасибо вам, — растрогалась Яна.

Никита собирал чемодан в дорогу, он уже привык, что эту обязанность взяла на себя Алика, но теперь придется отвыкать. Настроение было прескверное, к потрясениям добавилось злословие. Откуда-то распространился слух, что свадьба расстроилась из-за девицы, которая привезла Никите подарок в коляске. Мало того, этот дурак (в смысле Никита) настоял на генетической экспертизе и получил по мордасам. Кто постарался оповестить офисных служащих и зачем? Не Герман, это не его стиль, Яна исключается, потому что вряд ли она с кем-то знакома. Может, Лялька? Она бывает на работе мужа только на корпоративных вечеринках, да и то редко, к тому же дорожит мужем, а тот ей устроит взбучку, если узнает, что она главный виновник сплетен. Значит, и не она. Но народ гудит, будто заняться нечем. Неважно, как коллеги относятся к данному факту, Никите плевать, тему обсосут за пару дней и заткнутся, в конце концов, появление младенцев на свет не преступление. И кому какое дело, сколько он наштамповал детей? Но кто-то старательно муссирует, что ведущий менеджер подонок, его уважают незаслуженно, он портит лицо фирмы — об этом рассказал ему в конце рабочего дня приближенный подчиненный. Разумеется, у Никиты есть «свои стукачи», ведь в век поголовной конкуренции полагаться на одни профессиональные качества опасно.

— Средневековье, честное слово, — вслух буркнул он. — Ладно-ладно, приеду и проведу расследование, кто кому и что говорил. Я вам покажу «лицо фирмы», вы у меня на своей шкуре испытаете, что такое тридцать седьмой год…

В дверь позвонили, Никита пошел открывать…

— О, Лялька пожаловала, — пробубнил он нерадостно, полагая, что она примчалась распекать его. В руках Ляля держала гардеробный чехол из черной пленки. — Что это ты принесла?

— Может, пригласишь войти? — Не дожидаясь ответа, она переступила порог. — И будь вежливым, выпить предложи, например.

— Какой напиток ты предпочитаешь в это время суток? — идя в гостиную, спросил он.

— Все, что горит.

— Мм, значит, не менее сорока градусов. Ты подпольная выпивоха?

— Скажем, не отказываюсь, когда наливают.

Никита плеснул ей и себе виски, отдал стакан, наблюдал, как она пила, и сделал вывод: Лялька прикладывается к рюмке чаще, чем казалось.

— Дай сигаретку, — потребовала она.

— Когда это ты курить начала? — поднял он брови, но взял пачку со стола и протянул ей.

— Иногда предаюсь пороку. Без этого жизнь немного нудная, большому пороку предаваться — можно многое потерять, а чуть-чуть не помешает.

Ляля закурила, откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу, а Никита решил, что увертюра длилась достаточно, чтобы начать оперу:

— Чему обязан?

— Я привезла от Алики платье. Она просила отдать тебе, платил же за него ты, стоит оно баснословно…

— Можешь выкинуть его на первую попавшуюся помойку, — резко оборвал ее Никита.

— Не ори на меня, — получил в ответ. — Я тебе не жена.

— Во, блин, обложили! — накрыло его. — На работе меня кто-то старательно выставляет монстром, отец с матерью приютили прохиндейку, Алика…

— Может, тебе медаль выдать за пополнение населения страны? — скептически фыркнула Ляля.

— Что Алика хотела сказать, отдавая платье? Я подлый негодяй, а она, святая, не желает иметь у себя воспоминаний обо мне? Ну да, да, я негодяй и что с того? Меня за негодяйство не посадят в тюрьму, не кастрируют, не выгонят с работы. Стоило искусственно создать эти обстоятельства, чтобы посмотреть, какой народ меня окружает.

— И какой?

— Дерьмовый. Никто даже не пытался разобраться, понять, что происходит, не захотел помочь мне, которого знают давно, нет! Безоговорочно поверили гадюке и — шу-шу-шу: какая сволочь затесалась в наши ряды! Сволочь — это я. Всем прощается пьянство, мордобои, многоженство, а мне — ни-ни.

— Чего ты орешь? — спокойно бросила Ляля, потом проворчала в манере своего мужа: — Сколько бы ни махал крыльями, а никуда не улетишь от факта: ребенок твой.

— Не мой!

Да как кинет стакан в стену! Ляля думала, осколки отлетят и врежутся в нее, потому зажмурилась, втянув голову в плечи. Наступила пауза, гостья открыла глаза и тихо констатировала:

— Сдурел. — У Никиты больше не нашлось сил реагировать на оскорбления, он развалился в соседнем кресле и замер, словно умер. — Как не твой, когда экспертиза установила, что отец ты?

Вдруг он выпрямился, уставившись на нее, ему явно пришла на ум некая идея.

— Слушай, Лялька, у тебя мозги есть?

— Ну… вроде не жаловались на их отсутствие.

— Тогда я задам тебе несколько вопросов, а ты честно на них ответь, но сначала подумав.

— Задавай. Только капни в бокальчик.

Никита притащил бутылку и новый стакан, налил, секунду-другую формулировал первый вопрос и наконец кинул его Ляле:

— Я на сумасшедшего похож?

— Иногда. Например, сегодня…

— Не ерничай. А скажи, это логично, когда я знаю, что сделал Янке ребенка, но вдруг тащу ее с сыном на тестирование? Сегодня сдали анализы повторно. Разве нормально платить двойную… то есть тройную таксу за то, что мне и без того известно?

Ляля выпятила нижнюю губу, однако вынуждена была признать:

— В логику не вписывается. Но, может, ты…

— Без «может», — перебил Никита. — Результатом тестирования я себе перекрыл кислород, своими руками и деньгами дал Янке козыри, а себя загнал в угол. Она же теперь с этими результатами вправе требовать от меня все что угодно. Ответь, я сумасшедший, чтобы все это затевать, будучи неуверенным в своей правоте?

— Нет, я полагаю.

Никита принес письма, снова усевшись в кресло, протянул их Ляле:

— Ты это читала?

— Ой, читала… — отмахнулась она. — Не надо, убери. Я не ханжа, но всякому безобразию есть предел.

— Как выяснилось, предела нет. «Мой член врежется в тебя…»

— Фу, Никита! — вырвала лист из его рук Ляля и кинула его на столик рядом. — Дальше — ни слова!

— Дальше совсем круто, я читал и балдел. И ты полагаешь, я способен выдавать такие перлы любимой женщине?

— Да я сразу сказала Алике: стиль не твой, но… А фотографии? — вспомнила она. — А извещения? От тебя Яна получала деньги обычными переводами. Как объяснишь все это?

— Никак, — помрачнел он. — Вот и хочу выяснить, как меня сделали отцом без моего участия. Подкуп исследователей анализов я исключаю, значит, метод какой-то есть.

— Капни пять капель, — подставила она стакан.

Никита взял бутылку, собираясь налить, внезапно отставил ее:

— Ага, а потом у тебя появится третий ребенок, ты скажешь, что он мой, пили-то вместе.

— Ха-ха-ха… — Хохот вызвала не столько фраза, сколько серьезное выражение лица, с которым он ее произнес. — Лей, пуганая ворона, не скажу.

— Тебе смешно, — заворчал Никита, — а мне не до смеха. Вдруг от меня беременеют через сто грамм или от прикосновений? Я уже ничему не удивлюсь. Ладно, будем. Погоди, закуску принесу, а то налакаемся, меня потом в порошок сотрет Герман.

Никита принес нарезанные окорок, сыр, батон, маслины — все аккуратно разложено по мелким тарелкам, что не ускользнуло от зоркого глаза Ляли. Отсюда вывод: человек, не позволяющий себе распуститься в быту (можно же было накидать еду в одну тарелку, чтобы не заморачиваться), вряд ли мыслит образами на уровне паха, как в письмах. Порядок, он и в голове порядок, и на работе, и в одежде, и в отношениях, по-другому не бывает, как ей думалось. Помимо всего прочего, Никита убедил ее логикой, поэтому, выпив, она, поедая многослойный бутерброд, полюбопытствовала:

— Как будешь выяснять?

— Да черт его знает, — пожал плечами Никита. — Найму легион детективов, пусть пашут.

— Нет, дружочек, в твоем случае пахать нужно самому… Слушай, Никита! У меня есть знакомая… подруга… знаешь, она такая дотошная… И логика у нее — покрепче мужской. Кстати! Тебе же понадобится адвокат.

— Это еще зачем?

— Ну, мало ли, ты же сам сказал, что Яна теперь вправе требовать от тебя все что угодно, а адвокат умеет уменьшать аппетиты.

— Не переживай, Лялька, у нас в фирме полно адвокатов…

— Ваши фирменные адвокаты, — съязвила она, выразив отношение к юристам, — занимаются сделками, придумывают закорючки, чтобы партнерам подгадить, а фирму обогатить. Тебе нужен адвокат с другими мозгами, въедливый, педантичный, который полностью посвящает себя проблеме клиента. Ну хотя бы посмотришь на нее, не понравится — наймешь детективов. Когда завтра летишь?

— В час дня.

— Значит, с утра заезжаешь ко мне, мы отвозим детей маме, после едем к Симочке, я сегодня же предупрежу ее.

— А я успею? Может, лучше после того, как прилечу?

— Лучше в твоем случае не тянуть, к тому же самолет без тебя не улетит. Проводи меня.

Никита посадил ее в такси, напоследок наклонился, заглянув в салон, и задал актуальный для него вопрос:

— Скажи, ты мне веришь?

— Когда с тобой нахожусь, верю.

— И на том спасибо. До завтра.

Вернувшись домой, Никита убрал следы стихийного разгула, потом наткнулся на чехол. Он расстегнул «молнию», доставать полностью платье не стал, достаточно посмотреть на лиф и часть юбки. Невольно вообразил в наряде Алику, она выглядела бы… Что теперь воображать? Тряхнув головой, мысли о ней Никита отбросил, застегнул «молнию» и закинул чехол с платьем на антресоль — позже кому-нибудь отдаст.

5 Счетчик есть и в голове, если голова на месте

— Они ждут лифт, — слушал он по телефону. — Ты где?

— Еду вниз. Выйду на втором этаже.

— Ты помнишь, что один стоит у входа в гостиницу? А трое… заходят в лифт!

— Иди к такси. Конец связи.

Он положил трубку в карман куртки, достал шейный платок из баула и повязал его на голову, как бандану — хорошо хоть эта тряпка имелась в гардеробе, ее он еще в номере заготовил. Закинув длинный ремень сумки на плечо, чтобы она не бросалась в глаза, вышел на втором этаже и поспешил вниз.

В гостиницах выходов, конечно, полно, да надо знать, где они расположены, а поскольку он не знал этого, остался один вариант. Идя к ресторану, он скользнул взглядом по холлу — у стен и дверей стояли мужчины, кто из них мент — не угадаешь, ведь все в штатском. Мент наверняка пожирает глазами всех, появлявшихся в холле, но вряд ли у него есть фотографии, значит, сейчас главное — слиться с теми, кто здесь находился, вписаться в их пассивный ритм. А вот приметы ментовская рожа, без сомнения, знает и будет идентифицировать умозрительные признаки с народом в его поле зрения. Можно кое-что изменить в себе — ссутулиться, выпятить губу, но основное — не привлекать внимания. Только спокойствие, без суеты идти себе, ни в коем случае не озираясь, не дергаясь, не встречаться ни с кем глазами…

Он открыл дверь, пропустил даму из ресторана, зашел и медленно, сложив губы трубочкой, выдохнул. Скользнув по залу глазами, выбрал официанта, подошел к нему:

— Слушай, у меня проблема, помоги, а? — Украдкой показал ему крупную купюру. — Жене стукнули, что я здесь… ну… ты меня понял, да? Не хочу выходить через холл, боюсь столкнуться с ней, тогда мне конец. Выведи меня как-нибудь, а?

Парень взял купюру, кивнул головой, показывая, куда надо идти — естественно, через кухню. Но в саму зону кулинарного хозяйства не попали, а прошли длинный коридор с ящиками у стен. Официант открыл железную дверь, ведущую во двор, заставленный пустой тарой и мусорными баками, объяснил, куда идти, чтобы попасть на улицу.

Она не знала, с какой стороны он появится, поэтому, прохаживаясь у стоянки такси, поглядывала во все стороны, а он подгадал и намеренно приблизился со спины, тихо проворковав:

— Я не заставил тебя ждать?

Резко обернувшись, она сначала вытаращила глаза, потом улыбнулась:

— Слава богу. Хм, непривычно тебя видеть с платком на голове.

— Я тебя тоже первый раз вижу с такой прической, кстати, тебе идет.

Волосы у нее оказались ниже лопаток, прямые, ухоженные, непонятно, зачем прятать такую красоту.

— Куда? — пропустила она комплимент. — Домой?

— Сейчас возьмем машину, узнаешь. — И двинул к такси.

— Стой.

— В чем дело? — вернулся он.

— Может, мы зря так паниковали и предостерегались…

— Не зря, не зря, — перебил он. — Сама говорила, случайности…

— Помню. А раз не зря, то… нас могут найти по телефонам.

— Как это?

— Ну, местонахождение абонента, когда он звонит или ему звонят, обнаруживается запросто. А каким образом даже выключенный телефон удается отыскать, я не знаю, но вычисляют точку, в которой ты находишься.

— Да так же, как и во время переговоров, — догадался он, доставая сотовый. — Вынимай симку. Уничтожим. Дай сюда твою трубку…

Оба сотовых телефона он бросил в урну, стоявшую неподалеку, вернулся к спутнице, которая наехала на него:

— Ты что сделал? Там флэшка! На нее я снимала Катерину Андреевну, тебя, квартиру, все это может пригодиться…

Не говоря ни слова, он зашагал к урне, достал оттуда ее телефон, вынул флэш-память, трубку кинул назад и вернулся.

— Держи свою флэшку.

— Я купила этот телефон совсем недавно… — с сожалением вздохнула она. — Он дорогой, между прочим…

— А у меня вообще крутой, сенсорный, мировой бренд. — Сунув ей в руки кейс, он подхватил обе сумки и зашагал к такси. — Может, наши трубки кому-то нужнее. Да куплю я тебе трубу, на какую пальцем покажешь, только не сейчас.

А ей все равно было жалко, ведь говорят: обещанного три года ждут, бывает, так и не дожидаются. Открыв дверцу такси, он наклонился и спросил:

— Шеф, подвезешь? Но нам далеко…

Дежурная вытянула вперед шею, читая удостоверение, прочитав, подняла глаза, наполненные непониманием, на Торокова и виновато улыбнулась:

— Они только что сдали номера.

— Только что? Сдали? — повторил он механически. — Что-нибудь говорили при этом?

— Нет. Хотя да… Молодой человек поторапливал меня, а девушка ушла до того, как сдала свой номер, вместо нее он сдавал. У них билеты на поезд, они опаздывали…

Все, что надо, Тороков выяснил и побежал к лифту, скомандовав остальным двум:

— За мной!

Дежурная смотрела им вслед, пожимая плечами и вслух неторопливо рассуждая:

— Бегут, несутся… так до инсульта добегут. Ведь все равно быстрее, чем есть, не будет.

Тем временем Тороков нервно бил кулаком в стену лифта, как будто от этих ударов глухая коробка обязана очутиться внизу в два счета. Когда сели в машину, он приказал ехать на вокзал и включить проблесковый маячок, чтобы не задерживаться на светофорах. Тороков надеялся успеть, теперь все зависело от скорости и слаженности, поэтому он, развернувшись в салоне лицом к коллегам, распределял обязанности, показывая пальцем на каждого, кому говорил:

— Ты! — сразу бежишь в кассу, но не пригородную. Требуй, чтобы кассир нашел фамилии, узнай, на какой поезд они взяли билеты. Ты! — бежишь к начальнику станции и предупреждаешь о нашей облаве, он должен дать приказ о задержке отправления поезда, чтоб ни один, который отходит в ближайшее время, не отправился в путь! Ты! — выясняешь по расписанию, какой поезд отправляется с минуты на минуту, бежишь ко мне на перрон, а я пока поищу их среди пассажиров на посадке.

— Они могли уже сесть в поезд, — сказал последний, кому Тороков отдал приказ. — А как вы их узнаете?

— Связь держим по телефону, — не ответил Тороков, ему просто нечего было сказать, кроме как рассчитывать на везение.

— Ой, что-то очень много надо сделать за каких-то шестьдесят секунд, — съязвил на заднем сиденье один из милиционеров.

— Потому и много, что нам эти ребята нужны, — проворчал Тороков. — Что успеем, то успеем, а нет — будем думать, как действовать.

В вокзал вбежали дружно, так же дружно разбежались в разные стороны. Тороков носился по перрону, выискивая высокого молодого человека с зелеными глазами (которые не увидишь издалека) и стройную девушку-брюнетку — это все приметы. Глупо, но приходится довольствоваться малым, иногда и таких данных не имеется. Подозрительное поведение все равно должно как-то обозначиться, ибо человек часто действует бесконтрольно, на это надеялся Тороков. Положение ухудшал свет, да, электрический свет — тусклый, грязно-желтого цвета, бросающий много теней в разные стороны, в общем, какой горит на всех вокзалах страны ночью. Подобное освещение превращает людей в хаотично движущуюся массу и, что называется, без лица; оно искажает мир, как искажает кривое зеркало, глупо было бегать среди этой толпы в поисках двух человек, которых никогда не видел. Признав ошибку, он поплелся к зданию вокзала, то и дело оглядываясь и врезаясь глазами в фигуры людей.

Остановившись возле урны, Тороков закурил, припоминая сегодняшний вечер — богатый на сюрпризы. Сорок лет — это далеко до заката, сил достаточно, чтобы работать на полную катушку, к тому же накопился опыт, мозги еще не заросли склеротическими бляшками. Работа не страшна, страшны начальники, за многолетнюю практику он порядком устал от них. В очередной раз придется доказывать свиному рылу, сидящему в кресле, что он не верблюд, ибо не так все просто в убийстве пожилой женщины, как может показаться на первый взгляд.

— Петр Васильевич, — слушал он по сотовому телефону, — они не брали билетов ни на один поезд.

— Не брали? Точно?

— Точно. Три раза старший кассир искала фамилии, это же не проблема — в компьютере найти, задается только фамилия, и через несколько секунд…

— А проводники? Вдруг они пустили их в свое купе без билетов?

— Да кто ж их знает. К начальнику станции надо идти и просить, чтобы приказал проводникам сообщить, кто из них взял безбилетников. Связь-то есть…

— Бегу к начальнику, а ты — на перрон. Возможно, придется задерживать наших подозреваемых.

А подозреваемые давно выехали за город. Она спала, упав головой на его плечо, — потрясающая нервная система. После пробежек по крышам трущоб, после погони и срочной эвакуации из гостиницы впору водки хлебнуть, чтобы привести себя в относительно стабильное состояние, а она спала. Он же тупо смотрел в лобовое стекло на освещаемую фарами дорогу…

Сима-Серафима

Никита мельком взглянул на Симу и предоставил слово Ляльке, которая рисовала его ситуацию своими красками. Не развернулся и не ушел только лишь из благодарности к жене друга, она единственная прониклась его проблемой и поверила ему. Пусть не до конца, но хотя бы засомневалась, а для Никиты и это большая поддержка.

— Эй, Никита Ефимович, — проворковала Сима, обращая его внимание на себя. — Вы, кажется, не слушаете.

У нее действительно воркующий тихий голосок послушницы монастыря, но никак не адвокатский, а одежда строгая, как и прическа — темные волосы собраны в узел на затылке. Эта скромная особа, явно еще не вышедшая из-под маминой опеки, не имея представительной внешности, помогающей заинтересовать собой хотя бы на первых порах, следовательно, не внушающая доверия как специалист, походила на благородную барышню времен фрейлин, платьев со шлейфами и галантности. А Ляля расписала Серафиму как зубастую акулу юриспруденции, у Никиты сложилось абсолютно противоположное мнение.

— Я? — встрепенулся он и тоскливо вздохнул: — Нет-нет, я слушаю. Просто мне кажется, что мое дело безнадежно.

— Совершенно верно, — сказала Серафима. — Но я соглашусь вам помогать, если вы мне расскажете голую правду.

Она согласится! Ой дура… Решает-то он, а не она, соглашается он, гонорар платит он и, как следствие, музыку (выражаясь фигурально) заказывает тоже он. Да и где Симочка видела голую правду? Весь парадокс в том, что правда всегда одета — в витиеватые слова, которые не всегда можно отличить от лжи, в темперамент, за которым этой самой правды вообще не видать, ибо подается она эмоционально. Выручила Ляля:

— Никита не может тебе рассказать правду, потому что сам ее не знает. И ничего не понимает, как и я.

— Ляля, не въеду, чего вы от меня хотите? — вытаращилась Сима, употребив современный сленг. — Доказать суду после тестирования ДНК, что Никита не имеет отношения к ребенку, нереально, это стопроцентный проигрыш. Будь у вас пятьсот адвокатов, вы все равно пролетите как фанера над Парижем. Я не хочу вас обманывать и обнадеживать пустыми обещаниями.

Честная девушка — уже приятно, но слишком зеленая, чтобы понимать весь кошмар, постигший Никиту. Он хотел извиниться и откланяться, но Ляля вновь взяла инициативу в свои руки:

— Нет, дорогая, нам не это нужно. Точнее, ты сразу перескочила на результат, до которого о-очень далеко. Мы… то есть Никита хочет выяснить, каким образом без него Яна забеременела от него, ферштейн?

Серафима глазами — хлоп, хлоп… Задачу Ляли ей сложно понять вот так, с наскока, да и любой на ее месте сначала представил бы визуально, как это: забеременела от него, но без него? Анекдот, не так ли? А потом что сделал бы нормальный юрист? Да попросил бы не морочить голову. Что она вообще понимает в жизни, людях, отношениях?

— Я хочу, чтобы именно ты покопалась, — втолковывала бестолковой Серафиме Ляля. — Ну, раскопала, как сделала Яна ребенка от Никиты. Ты же юрист, должна знать способы мошенничества, к тому же у тебя талант к этому… расследованию.

— Случай беспрецедентный, — озадачилась та, одновременно пристально изучая Никиту своими темными очами безгрешной девы. — Мне известен только один ребенок, зачатый абсолютно без вмешательства мужчины.

— Да? — обрадовалась Ляля, одновременно толкнув пострадавшего в плечо. — Слышь, Никитка, у тебя дела не так уж безнадежны. Слава богу, ты нас успокоила, Сима. И кто был зачат?

— Иисус Христос, — сказала та, рассматривая фото.

Ляля покосилась на Никиту, ей пришлось надавить ему на ногу, так как он вперился в Серафиму отнюдь не доброжелательно, наверняка приняв неудачную шутку за издевку или подначку. Но Ляля усмотрела в словах подруги приговор: не стоит и рыпаться, надо смириться с участью папаши.

— Неужели все так плохо? — разочарованно протянула она.

— На первый взгляд — да, плохо, — не утешила Серафима. — Надо подумать, как выйти из этого положения. Никита, вы на самом деле не имели с ней сексуального контакта? Мне именно эта правда нужна. Если имели — а об этом никто не узнает, раз вы не хотите, — то будут одни действия, если не имели, то придется построить доказательную базу.

— В том-то и дело, что не имел, — понесло Лялю. — И вдруг — он папа по результатам экспертизы! Мы тебе уже рассказывали, повторять нет времени, ему сейчас лететь в Европу. Сима, Никита хотел нанять детективов, я отсоветовала. Разве мужики смогут вникнуть в суть? А ты женщина, тебе проще раскусить Яну. К тому же ты знаешь юридические лазейки, значит, сможешь помочь ему отмыться. Из-за этой Яны с ребенком у Никиты масса проблем.

— М-да, любопытно… — промямлила Сима и вдруг фактически покончила с колебаниями: — Оставьте мне все это.

— Ой, письма такие… — замялась Ляля, — даже неприличными не назовешь, хуже. Может, не стоит тебе их читать?

Ага! И она понимает, что рафинированной барышне непристойно погружаться в эпистолярную порнографию.

— Почему? — воспротивился Никита, в душе потешаясь над Серафимой, что, конечно, нехорошо с его стороны. — Я их не писал, мне не может быть за них стыдно, поэтому пусть Серафима читает. (Не рискнул добавить: мол, просвещайся, детка, а то ты производишь впечатление непорочной чистюли, которая до сих пор думает, что детей находят в капусте.)

— За время вашего отсутствия подумаю, что можно сделать. — И повторилась, вздохнув: — У вас нетипичный случай…

— Я знаю.

— Поэтому ничего не обещаю.

С великим облегчением он поднялся, оставив телефоны по требованию Ляли — вдруг у Симочки спонтанно появятся гениальные идеи, она ему позвонит. Правда, Никита разуверился с первого же взгляда, что барышня-«адвокат» сообразит, в какую сторону грести, к сожалению, чудеса — явление редкое. Ничего, приедет и наймет матерых детективов.

На лестнице его догнала Ляля, вот у кого чутье охотничьей собаки, мигом просекла настроение приятеля:

— Ты не смотри, что Сима не представительная, щуплая, производит впечатление ленивой кошечки, на этой ее особенности многие солидные господа горят в судах. К ней обращаются как раз в безнадежных ситуациях, кстати, она хотя бы не дурит клиентов. Обычно адвокаты клянутся, что есть зацепки, надо работать и так далее, а сами прекрасно знают, что проиграют в суде, но бабки хапают, не моргнув. Сима сразу скажет…

— Я понял, — садясь в машину, перебил он. — Сколько ей лет?

— Двадцать шесть.

— Значит, опыта после института у нее нет. Или почти нет.

— Вижу, куда клонишь, но все же не торопись ставить на ней крест. Мне жалко твоих денег, которые ты начнешь кидать направо и налево, а толку не будет.

— А мне, Лялька, ничего не жалко, — выезжая с места парковки у адвокатской конторы, проговорил он угрюмо. — Эта дрянь облила меня помоями, выставила на посмешище, расстроила женитьбу. Представь, какой фурор в фирме…

— Тебя волнуют пересуды?! Смешно в наш век прислушиваться к злопыхателям, завистники даже в святом человеке находят плесень.

— Наверное, я в отца. Противно, знаешь ли, чувствовать себя дураком, которого запросто обвела вокруг пальца прохиндейка. Почему она выбрала меня? Главное, у нее гора доказательств, а у меня только мое честное слово, которое никому даром не нужно.

— Ответь мне на один вопрос, Никита. Допустим, произойдет чудо, ты докажешь факт мошенничества… с Аликой помиришься? (А он ни звука, будто не слышал.) Как понимать твое молчание?

— Не хочу тебя расстраивать.

— Ладно, не расстраивай… Хотя уже расстроил! Блин, у меня теперь испорчено настроение!.. Но я думаю, у вас все образуется. Да!

— Думай, — не возражал он, приостанавливая авто. — Лялька, я тебя здесь высажу, поеду в объезд, иначе застряну. Мне еще кое-какие документы твой муж должен подвезти.

Никита выбрал правильную дорогу, приехал в аэропорт вовремя, но Германа не было, он прислал секретаря, которую все звали ласково Анюта. Как правило, прозвище дают, подчеркивая некую черту или особенность в характере или во внешности, в связи с этим имя Анюта навевает нечто ностальгически прекрасное, рисуется романтический образ. Но стоит познакомиться с Анной Большаковой ближе, как понимаешь: эту леди селекционеры вывели из кактуса и крапивы, добавили полыни и привили кураре, а чтобы она обманывала глаз, замаскировали цветком водяной лилии. Так что Анюта — это, скорее, мечта коллег видеть ее мягкой и ласковой. Однако надо отдать ей должное: как исполнитель она супер, поэтому-то ее и держит Герман. Анюта подошла к Никите типично военной походкой, при всем при том мужиковатой бабой ее не назовешь, отдала папку:

— Я собрала пакет полностью, но Герман Евгеньевич посчитал, что могут возникнуть вопросы. Здесь недостающие бумаги, способные эти вопросы прояснить.

— Спасибо, — положив папку в кейс, поблагодарил Никита. — Раз уж приехала, проводи меня до трапа, Аня.

— До трапа провожающих не пускают. — Но последовала за ним. — А почему тебя не провожает жена? Кстати, тебе положен отпуск, а не командировка…

— Свадьбу отложили, не прикидывайся, будто ты не знала.

— О боже, Никита! — рассмеялась Анюта. — Неужели ты думаешь, что все только и следят за твоей частной жизнью?

— Следят, следят, — убежденно сказал он. — И за твоей, и за моей…

— Ха! Ты ведь знаешь, что до меня слухи доходят в последнюю очередь…

— А должны в первую, ты же обязана знать моральный климат.

— О моральном климате пусть заботится психолог, он за это деньги получает, а на мне лежит конкретная работа. Так что там? Почему отложили свадьбу?

— Ладно, это неважно. У меня к тебе просьба: отыщи в городе пару надежных детективных агентств, чтобы мне не плутать среди них, когда вернусь.

— Что им расследовать предстоит? Например, в сфере промышленного шпионажа далеко не каждое агентство потянет задачу. Если же надо утечку информации обнаружить у нас, то есть свои…

— Нет-нет, это моя личная просьба. Мне нужны детективы… э… в частном порядке. Два-три человека, но толковых, с хорошей репутацией.

— М! — подняла она и без того изогнутые дугой брови. — Твои личные проблемы выросли до уровня криминальных разборок? Тебя обокрали?

— Можно и так выразиться.

— Что ж, поищу, тебе я не могу отказать.

— Спасибо, Аня. Ну, мне пора. Да и тебя, я вижу, ждут.

Непроизвольно она оглянулась — у дальней стены стоял Всеслав, менеджер средней руки, тщеславный и старательный, однако звезд с неба не хватает. Он сынок состоятельных родителей, которого они же и пристроили, м-да, пережитки прошлого — связи, блат, ты мне — я тебе — еще нередки в нашей жизни, а Герман теперь не знает, как от него избавиться.

Естественно, Никита не парился в очереди на регистрацию, а прошел «зеленым коридором», как президент, оглянулся — Анюта помахала ему рукой. Улыбнувшись ей, Никита подумал, что более надежного способа отыскать нужных людей, как через Анюту, просто не бывает. Она исполнительная, ко всему прочему, у них теплые отношения, оставшиеся после непродолжительного романа. Потом Анюта вышла замуж, недавно развелась, и наверняка причина в ней, то есть в ее нраве адмирала, который выносить можно лишь в состоянии комы. Но, как говорится, свято место пусто не бывает, поклонник в лице Всеслава оттеснил остальных претендентов на Анюту. Несмотря на изъяны в характерах, иногда даже ссоры, Никита частенько обращался к ней, никогда не получал отказа, между прочим, его дела не всегда касались работы. Сегодня она ему послана свыше, Анюта найдет тех, кто нужен Никите, это сократит время. Вместе с тем он не представлял, сколько понадобится этого самого времени, наверное, очень много, ведь крайне сложно поймать то, чего не может быть… Значит, будет непросто реабилитироваться, а это дело принципа.

Серафима заказала чай и два пирожных, Ляля — только кофе и со свойственной ей прямотой, не дожидаясь, пока доползут до главного, поговорив вначале о пустяках, сама обозначила тему:

— Не хочешь заниматься Никиткиным делом.

— Не хочу, — призналась Сима, потупив глазки.

— Почему? — Ляля не любила, когда ей отказывают, потому взяла несколько агрессивный тон: — Тебе подвалил неплохой заработок, так в чем проблема?

А Серафима не изменила себе, иногда казалось, вывести ее из состояния равновесия не способно ни одно живое существо, что для женщины нетипично. Впрочем, появись перед ней черт с рогами, она и в этом случае отличится спокойствием, граничащим с заторможенностью. Но данное суждение субъективно, принимать врожденную манеру держать эмоции внутри за дефект большая ошибка. Сима не пофигистка, к тому же ее основополагающая черта — не кричать, не махать руками, не лезть в бутылку — не дает повода к ссорам, что бывает не всегда удобно для оппонента.

— Ляля, я выслушала вчера вас обоих только из-за тебя. Пойми, после того как установили отцовство, у него нет шансов, я консультировалась…

— Тебя не о шансах просили, а разобраться.

— Сама-то веришь в то, о чем говоришь? Извини, но свечку ты не держала, значит, утверждаешь со слов Никиты. Очнись, по всем показателям он лжет.

Ляля попала впросак, не зная, что ответить, посему переключилась на кофе, тем самым взяла тайм-аут, не желая конфликта, начало которому сама же и положила. Исподволь она поглядывала на Серафиму, которая смотрела в окно, потирая тонкими пальцами скулу и остренький подбородок. Эти незначительные движения пальцев и вызвали сомнения, что подруга действительно хочет отказаться от работы, Ляле осталось лишь легонько надавить на нее.

— Может, ты и права, — сказала она. — Но понимаешь, когда я с Никитой нахожусь, у меня и мысли не возникает, что он лжет. Переживания и отчаяние, дорогая, не разыграешь, всегда видно, насколько человек искренен.

— Ты влюблена в него? — неожиданно спросила Серафима, делая ложечкой месиво из пирожного.

— Я?! — вытаращилась Ляля и фыркнула, потом засопела, что означало высшую степень негодования. Так-так, легонько уговорить не получится, сдержаться тоже. — Слушай, твои мозги юриста настроены только на гнусности? Никита друг моего Герки, я знаю его давно, знакома с невестой… бывшей невестой, из-за мерзавки Яны свадьбы не будет, а Никита и Алика любили друг друга. И знаешь, что хочу тебе сказать? Он замечательный мужик. Без закидонов. Талантливый. Да, конечно, он взлетел высоко, почему бы ему не побаловаться с подвернувшейся простушкой? Божеству все можно. Но есть одно «но». Все принимаю: фотографии, эсэмэски, квитанции, а письма — нет. Члены, лобки, соски — не его стиль. Короче, если до тебя туго доходит, этих писем он не писал. А раз не писал, то все остальные доказательства — фикция. Не мог он жить с Аликой, а переписываться грязным стилем с Янкой, не та порода. Да сам выбор — затащить в постель Янку, эту недоделанную дуру, одноклеточную тупицу — у меня вызывает сомнение. А скажи-ка, по-твоему, Никита дебил безграмотный? Нет? Тогда зачем настоял на экспертизе, если отец он? Ух, коньячку заказать, что ли. Да здесь наверняка бурду подают.

— Ну а как она забеременела от него?

— Ветром надуло, — схохмила Ляля, однако зло. — Думаю, от такого мужика, как Никита, бабы беременеют, только поглядев на него или рядом постояв. Ладно, мне пора домой к любимому (особо подчеркнула она) мужу.

— Ляля, — задержала ее Серафима, схватив за руку. — Не обижайся, но положение действительно безнадежное…

— Тем не менее не смертельное. А тебе самой, любопытства ради, не хочется покопаться в темной истории? Янку ли разоблачишь, Никиту ли изобличишь за его же деньги — при любом раскладе тебе водрузят лавровый венок на голову. Опять же клиенты хлынут толпой. Дело за малым: нужно хорошо потрудиться.

— Да угомонись ты, — мягко сказала Сима. — Покопаюсь, уговорила. Но ты обо мне слишком высокого мнения, я ведь не иллюзионист. Сядь, сядь… — потянула ее за руку, Ляля плюхнулась на стул. — Значит, говоришь, письма не он писал?

— Нет, — уверенно тряхнула головой ярая защитница Никиты. — Не его обороты, стиль, не говоря уж о том, в каких словах выражена так называемая безумная страсть. Я с Герой живу шесть лет, он никогда не позволяет себе подобных выражений, когда мы в постели.

— При чем здесь Гера?

— При том. У мужа не может быть друга, зацикленного на порнухе, мы выбираем друзей по себе. Уровень другой и у Германа, и у Никиты, ферштейн?

Сима промолчала, она в очередной раз задумалась, стоит ли браться за расследование, что, собственно, не по ее части. Впрочем, многим адвокатам приходится вести детективное расследование, ко всему прочему, дело не уголовное, значит, не опасное, как ей казалось.

Не откладывая в долгий ящик, Серафима с утра поехала к старинному другу семьи и одновременно учителю за советом. Дмитрий Данилович — человек-гигант в прямом и переносном смысле, не теоретик, а практик, имеющий огромный опыт работы в следствии, но вышедший в тираж, проще — ушедший на пенсию. Да разве кто из молодых сравнится с ним в уме, сообразительности, знаниях и энергичности? Ему предложили преподавать студентам уголовное право, к его бесспорным достоинствам прибавилось еще одно — Дмитрий Данилович оказался неплохим учителем, а для Серафимы он еще и просто дядя Дима, но в неформальной обстановке. Когда она вошла в его дом, Дмитрий Данилович радушно раскрыл руки:

— Ангел мой, Сима! Давно тебя не видел. Иди ко мне, моя девочка… — Обняв ее и чмокнув в лоб, пожурил: — Ангелам гнить в болоте адвокатуры грех, от этого они постепенно превращаются в черных ангелов, следовательно, незаметно становятся дьявольскими слугами.

Отстранив девушку и обняв за плечи, Дмитрий Данилович повел ее к старому кожаному дивану.

— Дядя Дима, я обязательно подумаю над вашим предложением и, возможно, перейду работать в администрацию. Но только начальником.

— У, какая! — Он потрепал девушку по бледной щечке. — Вам сразу начальственное кресло подавай.

— Там ведь скучно, должна же я чем-то компенсировать скуку?

— Ну, садись, садись… — И бухнулся сам, откинулся на подушки. — Могу другое теплое место подыскать. Адвокат — профессия гнилая…

— Просто вы не любите адвокатов.

— Не люблю. С тех пор, как начал работать в следствии. А разве не гнилая? Само слово, ты подумай, на какие части раскладывается: ад-во-кат. А кат — это был палач на Руси. Что же выходит? Во какой кат из ада! Или проще: адский палач.

— Да что вы сегодня так мрачно рассуждаете? Не похоже на вас.

— Ладно, рассказывай, какая нужда тебя привела…

Сима подробно изложила проблему и сопутствующие ей сомнения, показала фотографии, правда, непристойности не позволила читать, а в скупых фразах и общих чертах изложила содержание.

— Ну, факт отцовства не оспоришь, позже объясню — почему, — наконец сказал он, рассматривая фото Никиты. — Значит, этот молодой и красивый мужчина отрицает связь?

— Категорически. Скажите, это возможно, чтобы без него Яна зачала ребенка? Да, я знаю, некоторые сдают для искусственного оплодотворения… только Никита Кораблев утверждает: даже кровь не сдавал.

Дмитрий Данилович протянул в сторону руку, взял со стола коробку конфет, открыл и в приказном порядке предложил Симе:

— Ешь конфеты! Видишь ли, раз делают искусственное оплодотворение, то… все возможно, детка. Человек изворотлив, он бывает гениален как в науке, совершая великие открытия, так и в подлости, идя на тягчайшие преступления и придумывая новые способы их совершения, чтобы не засветиться, а получить максимальную выгоду.

— Вы думаете, Яна нашла способ… — Но способ добычи биоматериала для зачатия ее богатое воображение предоставило примитивный и в духе все тех же писем. Стало неловко и стыдно, словно дядя Дима подсмотрел ее фантазии, Серафима поспешила убедить его: — Это нереально!

— Я ничего не думаю и тебе думать не советую.

— Не поняла. Мне отказаться?

— Зачем? За работу неплохо платят? Берись. Не то время, чтобы бросаться заработком. А думать в моей трактовке означает — заранее принимать чью-то сторону. Да, ты должна Кораблеву помочь разобраться, он тебя нанимает, но! Не забывай ни на секунду, что он может отказываться от факта отцовства, чтобы избавиться от забот и затрат на ребенка, что ему уже не удастся.

— Даже если…

— Без «если», Сима. Генетическая экспертиза будет основным документом в суде, по нему — он отец, каким бы способом ни произошло зачатие, да хоть ветром надуло, как говорит твоя подруга. Это я и хотел тебе сказать. Так вот, Сима, думать — значит работать. Но дело интереснейшее, попробуй разобраться, кто из них лжец — Яна или все же Кораблев.

Вдруг Серафима по-деловому придвинула журнальный столик, разложила на столешнице фотографии и повернулась к Дмитрию Даниловичу:

— В таком случае, дядя Дима, еще раз посмотрите на фото, но более внимательно. Кораблев клянется, будто в глаза никогда не видел Яну, по снимкам этого не скажешь.

Он второй раз надел очки, пересматривал фотографии, иногда брал одну и менял местами с другой, словно раскладывал пасьянс. За ним интересно наблюдать, когда он погружается в материал. О, как Дмитрий Данилович преображается! Он изучал, она, наблюдая за ним, поедала конфеты, но вот Дмитрий Данилович поднял палец, Серафима перестала жевать:

— Вы что-то заметили? Скажите, что? Я ничего не вижу.

— Смотри, детка, я их разложил, грубо говоря, по степени контактности. Каких кадров меньше?

— Мм… — Сима сунула конфету в рот, пожевала, разглядывая фото, и не определила: — Меньше? Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Вот Яна одна… хорошенькая матрешка, скажу… Снимков с ней пять. Вот Кораблев помогает девушке подняться на лыжне, оба смеются. Здесь она целует его, тоже оба улыбаются. Итак, всего кадров, где они в непосредственном контакте, два.

— А эти? — возразила Серафима.

— А тут, дорогая, нет контакта. Например, эта… Супермаркет, Яна рядом с Кораблевым и что? Между ними нет… э… связи. Иными словами, не видно близкого общения. И таких снимков десять. Вот он кидает шар по кеглям, а она опять рядом. Это… я думаю… в ювелирном магазине, он уткнулся в витрину, Яна снова рядом, преданно смотрит на него… Погляди: везде в контакте она, а его ответного взгляда или жеста попросту нет. Их фотографировал кто-то третий, почему же нет ни одного фото, где они оба открыто позируют, например, обнявшись у какого-нибудь памятника?

Серафима попыталась увидеть снимки его глазами. Конечно, когда тебе разложили по полочкам, догадаться уже не составляет труда:

— Значит, эти десять снимков могли сделать тайком, подгадав, когда Никита будет чем-то увлечен?

— Примерно так, — кивнул Дмитрий Данилович. — Смотри, например, здесь: Кораблев увлекся диалогом с друзьями, они курят… либо в клубе, либо у ресторана, короче говоря, тут виден междусобойчик. А она могла просто подойти и стать рядом с той же сигаретой в руке. Кто заподозрит, что симпатичная девушка имела тайный умысел? В этот момент некто просто щелкнул фотоаппаратом. Не спеши! — повысил он голос, когда увидел оживление в глазах Серафимы. — Не спеши с выводами, это пока предположение, как и все в истории с младенцем от сквозного ветра. Теперь топай и дальше кумекай сама.

На дорожку она хотела взять конфетку, а там осталась одна-единственная, девушка виновато протянула:

— Ой, я всю коробку съела.

— Ну, ты, мать, сильна! — басом произнес он, укоризненно качая головой, но вдруг расхохотался. — Коробку умолотила! А прошлый раз половину торта… Как тебя диабет не хватит? И почему ты худая, интересно мне знать?

— Я не худая. Я стройная.

— Ладно, забирай уж последнюю, — махнул рукой он, а ее уговаривать не надо. Но только она двинула к двери, он рявкнул: — Стой! Сима, будь осторожна.

— Почему? Я же не в криминальную историю лезу.

— Сима, не будь дурой, думай на десять ходов вперед. Допустим, правда на стороне Кораблева, в таком случае Яна очень коварна и работает не одна, а это уже группа, объединенная одним интересом. Если же он выворачивается из-под обузы, то тебе от него достанется, тем более Кораблев будет в курсе твоих действий. Ну, есть такая порода негодяев: нагадят, потом отрекаются, а в своем отречении доходят до абсурда и, как следствие, — жестокости. Главная заповедь: не спеши и ворочай извилинами. Топай.

6 Загнанные лошадки, зато живые

— А я хочу жить в этом номере, — заупрямился он в мини-отеле.

— Не могу же я выставить людей из него, тем более среди ночи, — терпеливо объясняла администратор. — Простите, а почему этот? Чем вас не устроит такой же номер, но свободный?

— Мое любимое число, — мрачно сказал он. — Оно приносит мне… разнообразие.

— А-а… — понимающе протянула женщина, для виду листая журнал учета. — В таком случае…

Она немногим старше этого молодого жлоба, каким он ей показался, возомнившего себя наследным принцем, которому все обязаны потакать. Насмотрелась на придурков, приезжающих на курорты оттянуться с порочными девицами, разумеется, на папины монеты — глаза бы не смотрели на них, уши не слышали бы их. Главное, что администратор уяснила, — ничему не удивляться, даже если потребуют луну под маринадом на тарелке. Но выход найден ею:

— В таком случае у нас есть предложение: вы поселитесь временно в однокомнатный номер, а послезавтра перейдете в тот, который хотите. Наши гости как раз уедут.

— Выбора нет, я согласен.

Администраторша вышла победителем в споре с привередливым клиентом, быстро оформила парочку, чтобы не ушли в другой отель, где номер с цифрой «семь» на двери окажется свободен, и лично отвела гостей в апартаменты. По дороге она бойко щебетала, рассказывая о преимуществах данного отеля перед другими, а также показала, где находится бар, ресторан, бассейн, баня и так далее.

Он кинул сумки у порога, прошелся, но не столько осматривал номер, сколько автоматически мерил шагами комнату, будучи весь в мыслях.

— А как мы?.. — не договорила спутница, застенчиво указав на широченную кровать.

Вернувшись в реальность, он не сразу понял, о чем она пролепетала, а когда понял по ее растерянному взгляду, беспечно сказал:

— Здесь за каждое койко-место дерут бабки, дополнительную складную кровать, конечно, могут принести по нашему требованию, но! Не будем вводить народ в заблуждение, как и привлекать к себе нездоровое любопытство. Поселились в одном номере и требуют раскладушку — разве не подозрительно? Так что не рассчитывай на отдельную кровать и в будущем. Я, извини, спать на полу не хочу, стало быть, разделим одно ложе, а укроемся разными одеялами. Обещаю не приставать, в общем, будь спокойна. Уступаю тебе ванную комнату, только имей совесть — недолго.

— Спасибо, — вздохнула она, все еще глядя на кровать, то ли примериваясь, как будет на ней спаться, то ли огорчившись по тому же поводу.

Она ушла в душ, тем временем он сбегал в ресторан и купил поесть, хотя можно было заказать поздний ужин в номер, но после «игры» в догонялки ноги не успокоились, им требовалось движение. Когда девушка в махровом халате и с полотенцем на голове вернулась, стол был уже накрыт, а друг по несчастью сидел, развалившись в кресле, и курил.

— Извини, — повертел он в воздухе тлеющей сигаретой, — но я открыл балкон, надеюсь, ты не простудишься.

Она отмахнулась, алчно уставившись на еду:

— Да ладно, кури, мне не мешает дым, и простуд я не боюсь. А ты купил чего-нибудь вкусненького?

— Вроде бы здесь все вкусное…

— Я не то… Сладостей не купил?

— А, — поднялся он, гася сигарету. — Закажи сама, пока буду мыться.

— Не поздно?

— Ресторан работает до последнего клиента, в зале я видел группу веселых ребят, которые там надолго обосновались, так что звони, не стесняйся. Адресный лист под телефоном.

Ужинали в молчании, каждый перерабатывал в уме приключение из области ночных кошмаров. Через балконную дверь влетал свежий воздух — удивительно густой, ароматный, даже осязаемый. Туристам, попавшим впервые в поселок среди голубых гор, чудится, будто здешний воздух имеет плотность и его можно взять в руки, а то и положить на тарелку, нарезать на кусочки и съесть. Но двух беглецов больше интересовала привычная еда, отсутствием аппетита не страдали оба. Девушка, наливая кипяток из электрического чайника в чашки с пакетиками чая, начала первой:

— После сегодняшних скачек по крышам, думаю, я похудела на пару килограммов. Скажи, что будем делать? Ведь наш план грохнулся.

— В таких случаях говорят: заляжем на дно, — принимая из ее рук чашку с чаем, сказал он. — Отдохнем, подышим воздухом, послезавтра переселимся в другой номер, а дальше — по плану. Сейчас у меня голова кругом идет после всего…

— И у меня. По-моему, сюрприз для нас хорошо спланировали.

— Значит, кто-то стукнул, с какой целью мы сюда едем.

— Сначала стукнул, что мы вообще едем, — это знали немногие.

— Но не те, кто хотел бы это знать, — возразил он. — Твои родители, например, ты и я. Мама с папой исключаются, а сами на себя мы не стучали.

— Теперь я очень сомневаюсь, что не узнали те, кто хотел бы знать наши планы. — Поедая пирожное, она вдруг задумалась, подперев скулу кулаком, в котором зажала ложечку, потом той же ложечкой потрясла в воздухе. — Как прикажешь понимать убийство Катерины Андреевны? Простая тетка, одинокая, кому она могла перейти дорогу? Никому. Но убили ее перед нашим приходом, тут же, без временно́го интервала, нагрянули вооруженные менты и начали нас ловить. А зачем они в гостиницу пожаловали? Что за рейд у них был так поздно?

— Я тебе уже говорил о своих предположениях.

— Считаешь, убийца лично сообщил об убийстве?

— Насколько мне известно, на убийство выезжает только группа, а не вооруженный отряд.

— Ах да… Брать особо опасных преступников едет ОМОН. Значит, в милицию сообщили, что вооруженные преступники находятся в квартире Катерины Андреевны. Менты приехали, нашли труп с ножом, что и стало подтверждением слов информатора. Потом увидели открытые окна, услышали шорохи, бросились за нами… Но тетку убили! Выходит, все очень серьезно, то есть дело не ограничивается…

— Давай завтра поговорим об этом? — запротестовал он. — Может, сегодня у нашего страха глаза были велики, а завтра все покажется другим, нелепым, и мы посмеемся над собой.

— Знаешь, я предпочитаю изначально думать о худшем.

Не снимая халата, она улеглась на край кровати, завернулась в одеяло. Он же разделся до трусов, упал на другой край, закинул руки за голову и замер. Через паузу она поинтересовалась:

— Я не мешаю тебе?

— Нет. На этой кровати еще двое поместятся. А мне уже ничем и никто помешать не способен, разве только в тюрьму засадить. Спи.

— Спокойной ночи.

Она уснула быстро, а он еще долго бодрствовал…

Итак, за дело, госпожа

Пару дней Серафима потратила на поиски схожего случая, ничего подобного не нашла, а главное — пребывала в тех же сомнениях. Если Ляля убедила ее, будто Никита ангел, то Дмитрий Данилович разбил доводы подруги. Серафима попросила Лялю, чтобы та достала текст, написанный Никитой, чем длиннее, тем лучше. Та потрясла мужа и привезла два текста: он написал шутливое поздравление женщинам к Восьмому марта и отчет по поводу обанкротившегося предприятия, которое можно поднять. Два разных текста, разных стиля… Три! Если учитывать письма, а ведь ради писем Сима затеяла собственную дилетантскую экспертизу. Она читала и… как будто это писали три разных человека! Поздравление — милое, остроумное, смешное. Отчет — сухой, пересыпан малопонятными терминами. Письма… туши свет. М-да, плохой эксперт из нее.

— Клиент всегда прав, — уговаривала себя Сима, точнее, занималась самовнушением. — Я адвокат, обязана следовать интересам доверившегося мне лица… — Вдруг вспомнила каламбур дяди Димы. — При чем здесь «палач из ада»? Потому что адвокат жилы рвет за преступников, насильников, убийц? Это же крайности. Нет, дядя Дима перебрал…

И все же… все же на фотографиях нашла одну зацепку, от которой следовало оттолкнуться, странно, что Дмитрий Данилович не подсказал, с чего начать, значит, не заметил. Впрочем, у него было мало времени для изучения снимков. После этого Серафима сдвинулась с мертвой точки и позвонила Никите:

— Здравствуйте, Никита, это Серафима. Как вы ладите с Европой?

— Со скрипом, — отшутился он. — Вам пришла в голову дельная мысль?

— И не одна, — без хвастовства сказала Серафима. — Скажите, вы хорошо помните фотографию, где Яна вас целует?

— Ну, так… — неопределенно высказался он. — А что?

— Если вы утверждаете, что с Яной никогда не встречались, а фотографии оказались подлинными, значит, она вас подлавливала, оказываясь рядом, а кто-то фотографировал. Подумайте: когда, где, при каких обстоятельствах вас могла поцеловать совершенно незнакомая женщина. Отмотайте пленку памяти назад, рассмотрите детали на фото, вспомните, в каком месте мог состояться эпизод с поцелуем, это необходимо.

— Но фотографии у вас.

— Фотку я отсканировала и перешлю ее вам по электронной почте, у меня же ваша визитка, адрес там есть…

— Нет-нет! — всполошился он. — На этот адрес ничего не шлите.

— Почему?

— Вы забыли, что с этого адреса были отправлены письма Яне?

— Ах да… Что же делать?

— Да проще простого. — В его тоне прозвучали нотки сарказма, кажется, он не поверил Ляльке, что Сима справится с поставленной задачей, — типично мужской шовинизм. Но ничего, цыплят по осени считают. — Сейчас я отправлю SMS-сообщение с новым электронным адресом, его пока ни одна живая душа не знает. Диктуйте номер сотового, я забыл его записать.

Казалось бы, смена электронного адреса — ерунда, мелочь, не стоящая внимания, но данный ход открыл для Симы Никиту. Предусмотрительность проявляет человек, который сильно ожегся и теперь хочет обезопасить себя, не давая возможности недругам использовать себя. Разве это не доказательство того, что отправитель писем не он?

— А вы уж, будьте любезны, напишите мне, получили ли, — попросила она.

Связь нынче — это просто волшебный миг. Получив адрес, Сима отправила фотографию, вскоре пришло письмо, в котором Никита сообщил, что получил ее. А она к этому времени уже знала, как и где копать. В общем, отсчет пошел.

Альбина Павловна в свое время хотела родить девочку — родила двух сыновей, мечтала о внучке — получила трех внуков. Но вместе с маленьким Никитой пришла в дом Яна, а мать родного внука (наукой доказано: родной!) почти что дочка. И общий язык с ней нашла, и понравилась она Альбине Павловне, у девушки много достоинств, первейшие из которых — скромность и уважение к родителям отца ребенка. И это несмотря ни на что. Яна не заносчивая, как старшая невестка и эта… подпольная стерва Алика, умеющая только рисовать лицо, одежду менять да пренебрежительно фыркать, еще замуж не вышла, а уже управляла Никитой. Конечно, Альбина Павловна недостаточно знала мать младшего внука, но, наблюдая за ней день за днем, она недоумевала: чего современным мужикам нужно, что у них за запросы? Почему не понимают простейших законов, которыми вымощена жизненная дорожка? Любовница не станет настоящей женой, регулирующей моральный климат, преданной и жертвующей своими привычками и интересами ради мужа с детьми. Дом — это не клубная суета с выпивкой и танцами, а пещера, какую имел первобытный человек, то есть надежность, тепло, порядок. Если муж — добытчик, то жена — заботливая хозяйка, на которой в доме держится все. Кто думает по-другому, тот попросту болван, потому что законы природы никому не удастся переделать. Яна подошла бы Никите, тем более есть ребенок, — к таким выводам пришла Альбина Павловна за последние дни. Это ничего, что Яночка немножко растеряха, чуточку неряшлива, зато как слушает советы и замечания! И исправляется.

— Ты мало кушаешь, Яночка, — сказала она за ужином, понаблюдав, как девушка возит вилкой по тарелке, о чем-то думая. — Тебе ж ребенка кормить.

— С молоком проблемы, вы знаете, — пролепетала Яна, опустив ниже голову.

— А ты ешь, молоко и появится, — высказался большой знаток женского организма (и не только) Ефим Геннадьевич.

— Я должна вам сказать… — несмело начала Яна и осеклась.

— Ну-ну, говори, — разрешил несостоявшийся свекор.

— Вам неприятно будет это услышать, — предупредила она.

— Что еще случилось? — приложила ладонь к груди Альбина Павловна. — Яна, детка, не пугай нас.

— Я подала в суд на… в общем, чтобы установили отцовство, — выпалила та, вскинув на благодетелей виноватые глаза. Родители Никиты переглянулись, в следующий миг оба уставились на Яну, оставив новость без комментариев. — Потом буду подавать на алименты… Простите меня и поймите. Я надеялась вместе с Никитой воспитывать сына, поэтому и родила, а одна его не потяну…

— Да почему ж ты одна? — перебила мать. — А мы?

— Но я не смогу жить у вас вечно, — с жаром доказывала Яна. — Поймите, мне нужно строить свое будущее, привыкать к трудностям и положению матери-одиночки, работать — как без работы жить? Деньги вашего сына хотя бы дадут возможность нанять няню и заняться поисками работы.

— Мне кажется, ты поторопилась, — осторожно высказалась мать, поглядывая на мужа, который почему-то молчал, но хмурился. — Побеждает терпеливый, не мытьем — так катаньем, а у тебя не хватило терпения. Ты только разозлишь Никиту, он ведь упрямый, а потерпела бы, его совесть заела бы…

— Не болтай, мать, — вяло перебил Ефим Геннадьевич.

— Мне не на что надеяться, Альбина Павловна, — взяла ее за руку Яна. — Никита передумал на мне жениться, к тому же он и так зол на меня — я приехала неожиданно, хотела сюрпризом, поэтому сразу к вам подалась. А тут свадьба на носу, я ее расстроила… Правда вылезла наружу, а он, наверное, хотел ее скрыть. Может, Никита не собирался меня бросать, жил бы на две семьи — так делают некоторые мужчины, но вы правы, терпения не хватило. Я хочу домой… Вы не волнуйтесь, внука я вам буду привозить, когда захотите и на сколько пожелаете.

— До года мы тебя никуда не отпустим, — сказал свое веское слово Ефим Геннадьевич. — Нечего ребенка таскать по вагонам и вокзалам да с няньками оставлять. Вон бабка, она лучше всех нянек в мире. А после года поглядим, куда кривая вывезет.

— Но алименты настроят нашего сына…

Миротворец Альбина Павловна имела право голоса лишь в одном случае: когда муж позволял, как, например, сегодня. Однако семейная демократия не длится бесконечно, он рявкнул:

— За все нужно платить. На этом точка.

Жену нисколько не оскорбил тон мужа, и дело вовсе не в привычке к грубостям, которые она не считала выпадами против себя. Решения — за ним, это справедливо, у мужчины нельзя отнимать первенство, помимо всего прочего, данная позиция имеет плюсы: винить и упрекать некого, если решение будет ошибочным. Это и есть семейный климат, который зависит от женщины, от нее вообще все зависит. Да, да, абсолютно все! Если муж бьет жену — виновата женщина, если он гуляет налево и направо — виновата она же, если нет достатка — опять она, потому что не сумела создать условия, при которых муж захотел бы улучшить их. Сейчас главное — маленький Никитушка будет с ними, что разумно. Повеселев, Альбина Павловна подложила котлетку и салатика Яне, та запротестовала:

— Куда? Я не могу…

— Кушай, кушай, Яночка. Надо.

— Как же мне повезло, что вы есть…

Альбина Павловна ободряюще сжала кисть девушки, в Яночке она увидела отражение себя, жаль, сын не в отца, не понимает пока своих преимуществ.

Он прилетел под вечер, встретила его Анюта, а не Герман, как предполагалось, поэтому вопрос Никиты был закономерным:

— А где сам?

— У него переговоры с главой холдинга по телефону, Герман ждет тебя у себя. Как съездил?

— Догадайся с одного раза.

— Неужели выдрал деньги?

— А ты во мне сомневалась?

— Нет, конечно, но ведь везет не всегда.

— Аня, на везение рассчитывают люди-паразиты, а у меня, слава богу, голова на плечах крепко держится.

— Рада за тебя. Идем, моя машина на стоянке.

— Моя тоже на стоянке, на платной. Не бросать же. Давай уж рассядемся по своим тачкам и доберемся каждый по отдельности.

— Мм… как хочешь, — пожала она плечами. — Да! Я подыскала детективов, они будут ждать тебя у твоего кабинета через час. Думаю, этого времени хватит порадовать Германа, выпить и даже перекусить.

— Спасибо. Иногда ты просто незаменима.

Как раз вышли из здания аэропорта, но Анюта не пустила его к машине:

— Постой. Куда ты несешься?

— К Герману, а что?

— К сожалению, я не знала твоей проблемы, объяснить господам сыщикам не смогла, что именно им предстоит выяснить.

— Я сам объясню. Лишь бы были надежными.

— Надежность гарантировать не могу, уж извини, но эти двое на хорошем счету у рогоносцев, обманутых жен, шлюх, торпедирующих бизнесменов на предмет женитьбы, и прочих богатых прохиндеев. Предупреждаю: дерут по полной.

— Мощная характеристика, — хохотнул он. — Но меня устраивает, а там посмотрим, что это за типы. По коням?

— Угу.

Герман чуть ли не летал на радостях, слушая о переговорах, которые закончились со знаком плюс, но он же знал, кого посылать за бугор с протянутой рукой, — у друга поразительная способность убалтывать. По такому случаю Анюта принесла им кофе с коньяком, Никита сначала отказывался от спиртного, но потом махнул рукой, мол, домой доберется на такси, и выпил, в конце концов, расслабление рекомендуют врачи. Закусили лимоном и шоколадом, к сожалению, колбасы секьюрити не предоставила, а сейчас колбаска пошла бы в самый раз, даже обычная вареная, непременно с горчицей, которая всякую дрянь делает съедобной. Герман отошел от безмерной радости, сосал дольку лимона, поглядывая на Никиту с некоторым беспокойством, видимо, принял его мысленные рассуждения о колбасе за большие проблемы личного характера, потому поинтересовался:

— Ты успокоился?

— В смысле?

— Я о ребенке и…

— А ты как думаешь? — У Никиты заметно испортилось настроение, он обидчиво надул губы. — Ты бы успокоился?

— Трудно сказать, я не попадал в подобные переплеты.

— И не дай бог тебе. Ну, не будем о грустном. Я зверски устал, пойду к себе, ко мне еще должны прийти…

— Кто? — изумился Герман.

— Из детективного агентства, хочу, чтобы разобрались в чертовщине с младенцем.

— Ну, удачи тебе. Ник, я не верю этой Яне…

— А вот за это отдельное спасибо. Я пошел.

Два сыщика уже дожидались в общей приемной, куда выходили кабинеты еще двух менеджеров. Собственно, это даже не приемная, здесь нет стола и стула секретарши — Анюта одна на всех, но торчит у кабинета Германа. Это проходной холл квадратной формы с диванами и креслами для удобства посетителей.

Так вот, два непрезентабельных товарища — тонкий и толстяк, молодой и лет сорока пяти, бородатый (молодой) и лысый — скромно сидели на кожаном диване. С первого взгляда они не показались Никите, ему не нравились люди усредненные, пожалуй, сильно усредненные. Прежде всего имеется в виду внешность, она, как правило, показатель содержания, ибо жалкое нутро поганит и физиономию. Но, припомнив отзыв Анюты, а она абы что не выберет, раз он просил найти лучших, Никита пригласил их в кабинет.

Сыщики вошли, состоялось знакомство, молодой представился Валерием, толстяк — Игнатом, по приглашению присели, приготовившись слушать, он же тем временем продолжил наблюдения. При всей раскованности — оба приняли вальяжные позы — в них чувствовалась напряженность, то есть раскованность была напускная. По роду деятельности Никита много общался, посему специально затратил время на изучение полезной науки — психологии, следовательно, от него не ускользали нюансы в поведении, которые обычно люди пропускают.

— Проблема деликатная, — все же начал он, деваться-то некуда. — Мне бы хотелось, чтобы наш договор остался в тайне.

— Наша деятельность не предполагает разглашение чужих секретов, — ввел его в курс Валерий.

— Я рад за себя, — без интонационной окраски сказал Никита. — Тем не менее прошу к фантастике отнестись как к реальности…

Он разложил проблему на составляющие, то есть подробнейшим образом, включая свои впечатления и комментарии. Судя по отсутствию реакции, со странностями сыщики встречаются не впервой, это обнадеживало. Договорились о вознаграждении, Никита пообещал не обидеть, после чего Игнат на правах старшего заявил:

— Полагаю, поиски концов следует начать с местожительства.

— Зачем?

— Там, где она жила, есть знакомые и друзья, они могут многое о ней порассказать, глядишь — на нужных людей выйдем, в своем роде свидетелей. (Никита не понимал, что значит — в своем роде свидетели, но с начальным этапом согласился.) Нам нужно знать фамилию и отчество девушки, а также ее адрес или хотя бы город, где она жила.

— Ну, это, думаю, не проблема. Завтра сообщу.

К счастью, он не заметил в их глазах желчных огоньков, а ведь ситуация дурацкая, в противном случае Никита попросту выставил бы детективов за дверь. Впрочем, они выставились сами, пообещав сделать все возможное и невозможное.

Вот и дом, великоватый для одного, еще не ставший своим, за неделю повсюду скопилась пыль, отчего появилась атмосфера заброшенности, что подтверждали «голые потолки» с лампочками без плафонов, ведь люстры он так и не повесил. Наскоро перекусив, Никита вооружился тряпкой и прошелся ею по мебели. М-да, сам он не осилит пространство в качестве уборщика, значит, прибавилась еще одна проблема — найти «девушку» пенсионного возраста, чтобы содержала квартиру в надлежащем виде. Никого не ждал, да вдруг звонок, пошел открывать…

— Ба! Лялька!

— Привет. Я не одна, с Симой. Дай пройти.

Жена Германа потеснила его, пригласила подругу как к себе домой — Ляля женщина крутая, способна «приложить» любого, невзирая на ранги. Она бухнулась в кресло, махнула Серафиме, мол, садись где понравится, Никите осталось предложить дамам:

— Чай, кофе?

— Угу, и потанцуем, — хмыкнула Ляля. — Пиво, водка — полежим.

— Что же тогда?

— Симка не пьет, а я не откажусь. — Намек он понял и поплелся к бару. — Тем более мы к тебе по делу.

— По делу? По какому?

Никита малость тормозил, «осчастливленный» поздним визитом, нечаянно забыл, что у него с дамами «типа» договор.

— Слушай, — вытаращилась Ляля, — тебе надо разобраться с отцовством или нет?

— А, да… — вспомнил он, засмущавшись. — Я после перелета…

— Устал, — закончила она. — Ну, тогда мы пойдем. Как отдохнешь, позвони, Сима тебе расскажет, за что зацепиться, она знает, где искать концы.

А сама и не подумала встать с кресла, ему ничего не оставалось, кроме как сыграть заинтересованность:

— Знает? — Он присел на диван с бутылкой и бокалами в руках. — И где же надо искать?

— Ладно, Симочка, — откинулась на спинку кресла Ляля, — не будем становиться в позу и хлопать дверью за неласковый прием, мы же добрые. Говори, дорогая… Погоди, сначала наливай, Никита, потом слово Симе.

Налил, Серафиме тоже, а пить или не пить — ее дело, неохотно выпил и уставился на барышню-адвокатесу.

— Видите ли, Никита, — заворковала Серафима неповторимым голоском райской птицы, — Яна получала от вас письма…

— Я это понял.

— Но пока письма отставим, есть еще телефон. С вашего номера отправлены сообщения, а трубка всегда с вами, так ведь?

— Безусловно.

— Где вы бросаете мобильник бесхозным? (Никита озадачился.) Дело в том, что Яна была далеко, у нее есть сообщник, этот сообщник рядом с вами.

— Со мной? — А эта жуткая мысль ему в голову не приходила. — Значит, кто-то воспользовался моим телефоном?

— Ну а как иначе? Теперь давайте думать, кто мог взять его в руки и где. Алика отпадает сразу, ваши родители тоже, они бы не стали против вас интриговать, друзья… вряд ли. Остается работа.

— Да, может быть… — задумался он. — Я, конечно, бросаю трубу на столе в кабинете, но без меня туда не заходят.

— Заходят, — рассеяла его сомнения Серафима. — Поджидают, когда вы выйдете, и заходят. Возможно, устраивают так, чтобы вы срочно покинули кабинет, а в спешке человек часто забывает прихватить трубку.

— Мне бы донесли, если б кто-то вошел в мой кабинет, — встрепенулся он. — У нас камеры стоят. В коридорах, в той же приемной.

— Чтобы отправить сообщение, времени много не нужно, к тому же это «свой» человек, следовательно, из-за одной-двух минут наблюдатели не подняли бы паники, правильно? Неужели нельзя зайти к вам, подождать и выйти — ничего в этом подозрительного нет. Или! Этот человек, зная о камерах, принял меры предосторожности, чтобы не попасть в объектив, например, временно выводил их из строя.

А ведь убедила! И надежду дала! Вот так девчонка! Никита едва не впал в эйфорию, которая зачастую вредит мозгам, а они сейчас, чувствовал он, понадобятся свежие, чистые от эмоций, но воодушевления не избежал, задавая вопрос:

— Как его вычислить?

— Я как раз хочу сказать об этом. Полагаю, письма Яне отправляли тоже с рабочего компьютера, а не с домашнего, который вычислить при современных технических условиях проще простого. В вашем офисе у многих есть персональный компьютер?

— Кроме техничек, у всех.

— Вот! Когда на работе полно компьютеров, существует большой процент того, что до «писателя» не доберутся, я уверена, он знал об этом, он же использовал вашу трубку. Только вычислив компьютер, мы узнаем, кто в тандеме с Яной. Зная ваш логин, вскрыть пароль, как меня просветили, дело несложное. Некто входил в ваш почтовый ящик и писал письма Яне от вашего имени, писал он, думаю, с рабочего компьютера, потом тщательно удалял их из вашего ящика. Между прочим, это уже тянет на преступный сговор. Вам нужно найти профессионала, способного прощупать вашу компьютерную сеть, концы все равно остаются, их нужно только найти.

— Ну… есть один парень, я поговорю с ним.

Как быстро у человека меняется мнение, стоило барышне Симе разложить по полочкам такой простейший способ выявить сволочь, Никита окончательно оценил ее положительно. Заметил, что она действительно барышня (но уже в хорошем смысле слова), потому что молода и женственна, к тому же очаровательна в своей манере излагать мысли с серьезностью убеленного сединами старца, являясь, в сущности, девчонкой. Вероятно, Ляля не лукавила, когда пела ей дифирамбы. Кстати, о ней…

— Лялька, налить? — занес он бутылку над ее бокалом.

— Одну каплю, а то Герка взбесится, хотя… я свалю на тебя. Лей.

— Ты коварная женщина, — пошутил Никита, поглядывая на Симу почти с благоговением. Да если дело выгорит, он пронесет ее на руках через весь город, чтобы все увидели, в каком хрупком теле хранится ума палата.

— Далее, — тем временем продолжала Серафима. — Вы вспомнили, где и при каких обстоятельствах вас могла поцеловать незнакомая женщина?

— Мм… — замялся он, потому что заданию уделил крайне мало времени. — Нет, не вспомнил.

— Значит, мы вместе изучим фото, это важно. И снова нам понадобится компьютерщик профи.

— Не проблема.

Потом она, разложив фотографии, рассказала, какую идею подбросил Дмитрий Данилович, Никита сделал свои выводы:

— Выходит, против меня устроен настоящий заговор. Смотри, — перешел он на «ты», — Яна оказывалась рядом, а кто-то нас тайком фотографировал, но снимал незнакомый мне человек, я бы его заметил. Письма посылали, воспользовавшись моим почтовым ящиком, ей звонили и слали эсэмэски с моего телефона — этот человек работает у нас, и я его знаю.

— Ты забыл про денежные переводы, — напомнила скучающая Ляля.

— Да! — взмахнул руками Никита. — От моего имени ей высылали деньги! Она была там, а кто-то здесь… Не жалко было тратиться.

— И последнее, — сказала Серафима. — Обнаженную Яну фотографировали в вашем номере в то же время, когда вы жили там с Аликой. А в номер просто так не проникнешь, значит, кто-то из служащих отеля помог ей. Вы останавливались в крупной гостинице?

— Нет, — ответил Никита. — Я люблю уютные мини-отели, как правило, они частные, обслуживание на порядок выше, чем в крупных.

— Тогда задача немного упрощается. Но это дело не завтрашнего дня, пока отставим отель.

В возбуждении Никита почесал за ухом, на него свалилось столько информации, которую следовало осмыслить, что он слегка потерялся в ней. Вариант, предложенный Серафимой, предельно прост и логичен, но, как говорится: тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

— Отсюда следует, что у вас есть крутой враг, простите за банальность, — сказала Серафима. — Он озлоблен и, полагаю, затеял историю с ребенком тоже он, используя Яну. Сами посудите, девушка, не знающая вас, вдруг беременеет от вас, эту идею следовало подкинуть ей и помочь осуществить. Она, конечно, ничего не скажет, пока не добудем доказательства и не прижмем ее к стенке фактами.

— Одного не понимаю, как она забеременела от меня, — поднял он плечи и хмыкнул, вдобавок руками развел, обозначая крайнее недоумение.

— У меня нет ответа. Пока нет.

Пока — означает будет. С того времени как в его жизнь врезалась Яна с младенцем, Никите казалось, наступил конец света, сегодня мир начал потихоньку приобретать прежние формы. Он панибратски хлопнул адвокатессу по плечу, Серафима покачнулась, потому что дохленькая, и похвалил девушку:

— А ты молодец. С завтрашнего дня начнем.

И сыщики пусть пашут, с двух сторон копать надежней и быстрее.

7 Дело ясное, что дело темное

Наблюдая во время доклада за кислой, как перестоявшая простокваша, физиономией начальника, Тороков постепенно гас, тем не менее в конце все же выложил основные, на его взгляд, мысли:

— Но перед убийством они расспрашивали соседей, как им найти четвертую квартиру. Отсюда вопрос: зачем двум молодым, с виду положительным людям светиться, если они задумали убрать пожилую женщину? Нелогично. Второе — неувязка со временем. Соседка точно его назвала, она открыла им дверь, в это время звякнула печка, получается — двадцать пять минут девятого. Нужна минута, чтобы выяснить, как попасть в четвертую квартиру. Еще полминуты, чтобы обойти дом — он маленький — и очутиться у подъезда, кстати, я проверял. Подняться в темноте по лестнице понадобится… ну, пусть минута. Еще минуту кидаем на звонок и открывание двери. Итого получается двадцать восемь минут тридцать секунд, хорошо, пускай тридцать минут…

— А что ты тут секунды раскладываешь? — не одобрил начальник. Его одутловатое и полное лицо покраснело, брови соединились, в общем, стало всем понятно, что ему расклад неинтересен.

— Я объясняю, в чем проблема, — сказал Тороков. — Итак, тридцать минут девятого. А звонок дежурный принял в двадцать семь минут, то есть в это время молодые люди входили в подъезд или только вошли. Раньше они никак не могли попасть в подъезд, тем более на второй этаж, только позже. Но по телефону-автомату неизвестный сообщил адрес, что мужчина и женщина в четвертой квартире убивают пенсионерку, а они еще не дошли к ней.

— В кои-то веки свидетель сообщает об убийстве, а ты недоволен? — фыркнул начальник.

— Но таксофон стоит за углом, чтобы туда добежать, нужно потратить около минуты времени. А мы только что вычислили, что Бабакова открыла дверь подозреваемым в половине девятого.

— Да это все ерунда — твои расчеты.

— А чтобы увидеть убийство, нужно войти и подняться на этаж бесшумно, что в темноте невозможно сделать, — спокойно возразил Тороков. — Потом так же бесшумно, с мерами предосторожности, уйти с места преступления и добежать до таксофона. Где на это время? К тому же эксперт утверждает, что женщина пролежала дольше, чем нам сообщили время убийства. Пятна крови на руках успели подсохнуть, для этого недостаточно девяти-десяти минут, именно через девять минут мы прибыли на место преступления после звонка, ехать-то… полшага.

— Ай, эксперты много чего наболтают, — отмахнулся начальник, обвел свирепыми глазами группу, работавшую вчера на убийстве. — Поймали бы подозреваемых, тогда бы и рассуждали — они убили или не они.

Обычно Тороков не плюет против ветра, однако в каждом живет бунтарь, пусть плохонький и маленький, но изредка он берет верх, демонстрируя непоколебимость. Впрочем, есть еще и логика, которая придает уверенности.

— Последнее, что лично меня очень настораживает… — упорствовал Тороков. — Когда мы приехали в отдел, снова позвонили и сообщили имена и фамилии убийц, а также, в какой гостинице они остановились. Не подозрительно ли? Откуда такая осведомленность? Будто звонивший знал, что эти двое приедут убивать несчастную пенсионерку. Если действительно он был в курсе их планов, то почему не упредил убийство?

Начальник не внял гласу разума, стукнул ладонью по столу и огласил рычанием кабинет:

— Если они такие пушистые, почему бежали? Кстати, лихо это сделали: через окно — и забрались на крышу.

— А к нам попадать нет желания ни у кого, — заверил Тороков. — Я, увидев свежий труп, потом милицию у дома, которую не успел вызвать, тоже кинулся бы бежать. На всякий случай.

— Так, что по мотивам?

— Есть один, но неубедительный. Бабакова имела две драгоценности — браслет и брошь, данных украшений в квартире не обнаружено.

— Почему мотив неубедительный?

— Потому что преступники, коль явились за ними, должны были искать драгоценности, а в трех комнатах ничего не тронуто. Время поискать до нашего приезда у них было, пусть несколько минут, но было…

— Что соседи говорят об убитой?

— Положительные отзывы, жила тихо, никому не мешала, в общем, они понятия не имеют, за что ее…

— Короче, ищите этих двоих. Вы их упустили четыре раза, четыре! — Начальник начал загибать пальцы, наглядно демонстрируя, какие у него работают безмозглые и ленивые люди. — В квартире убитой, во время побега по крышам, в гостинице и на вокзале.

— Да не было их на вокзале, — вставил опер Ивченко, до сих пор скромно молчавший. — Не брали они билетов, значит, поездом не уехали.

— Молчать, — тихо процедил начальник. — Что хотите делайте, но свою оплошность исправьте. Посмотрите базу данных, может, эти двое среди преступников затесались. Раз не уехали, то они в городе. Идите.

Тороков шел к курилке злой, как джинн, запертый в бутылке, дополнительно его раздражало ворчание лейтенантика Ивченко, шагавшего рядом:

— Чего он уперся в этих двух? Лично меня ваш расклад убедил, вместо того чтобы искать убийцу старухи, мы будем гоняться…

— В любом случае этих двух нам надо отыскать, — перебил Тороков и сдал позиции: — Кстати, не понимай мой расклад в лоб, я ведь не говорил, что убили не они. А высказал предположение, что не совпадает время убийства и анонимного звонка в отдел.

— Так и не совпадает, — обалдел Ивченко от внезапных перемен. — А раз не совпадает, то бабку завалил кто-то другой.

— Расчеты нередко бывают ошибочны.

Все, бунтарь в Торокове успешно умер, но в Ивченко он жил:

— Да ну! А где там ошибаться? Вы ошиблись, эксперт ошибся — не многовато ли? Звонки — подстава чистой воды.

Тороков покосился на него с улыбкой сожаления — сожаление он отнес к себе. Разве Ивченко сейчас примет условия начальства, которое жаждет не снимать лавровый венок с лысины? По большому счету, пацан законно возмутился, но в двадцать лет мы все герои, в двадцать пять — геройчики, а к тридцати годам — продукт той системы, в которой варимся.

— Тем более их нужно найти, — сказал Тороков. — Если парня и девушку подставили, значит, кто-то был заинтересован в этом.

— Кто-то! — фыркнул юноша. — Убийца, конечно.

Торокову не хотелось терять уважение Ивченко, не хотелось, чтобы он презрительно фыркал за его спиной в силу молодости и максимализма, а не по причине испорченной натуры. Как все — он станет значительно позже, а сейчас им же работать вместе. Тороков нашел удобоваримое объяснение своей пассивности в кабинете начальства:

— Но почему этих двоих подставили? Совпало так? Сомневаюсь. А тебе поясняю популярно: подозреваемые должны вывести на настоящего убийцу.

— Мм… — уважительно протянул Ивченко. — Говорите, что делать?

— Тебе в аэропорт ехать, возможно, подозреваемые взяли билеты на самолет, а я поеду к соседям убитой — опрошу их более подробно.

Она положила флэш-память на стойку, объясняя продавцу:

— Мне нужен телефон, к которому подойдет эта карта памяти.

Продавец сотовых телефонов подвел их к витрине, предложил несколько трубок, начал было расхваливать товар, но спутник девушки выбрал сам:

— Нам этот.

— Не дороговато? — указала она пальчиком на цену.

Он проигнорировал ее вопрос, поинтересовавшись у продавца:

— Оплатить можно по карточке?

— Да, конечно, — обрадовался тот покупке, не каждый день приобретают дорогие игрушки, особенно здесь, куда приезжают, как правило, с телефонами. — У вас и симка есть?

— Нет, — ответил молодой человек. — Нам вместе с новой симкой и подключением.

Продавец оформил покупку, вставил флэш-память, симку, записал данные девушки (выдуманные), которые продиктовал молодой человек (паспорта якобы оставили в гостинице), с новой трубкой оба отправились в отель. По дороге девушка пожурила спутника:

— Зачем такие траты? Можно же было адаптер для флэшки приобрести, лишь бы компьютер прочел…

— Во-первых, телефон нам пригодится, чтобы в случае необходимости сделать нужные звонки…

— Я ни одного номера наизусть не помню.

— Трубки крадут, они теряются, поэтому я продублировал номера, в ноутбук внес. Во-вторых, я взял телефон с фото- и видеокамерой, вдруг эта функция снова пригодится, как уже пригодилась. В-третьих, люблю хорошие вещи, а хорошие — это всегда дорого.

— Если учесть, что все хорошие вещи подделывают, ты не прогадал. — Сама фраза ехидная, но произнесена не ехидной интонацией. — Вообще-то в телефонах много функций, которые не нужны, зачем же платить лишнее?

— Ты скряга. Кстати, звонить, чтоб поболтать о том о сем, запрещено, а то я вас, женщин, знаю.

— Хм! — презрительно хмыкнула девушка. — Мужчины болтают больше женщин. Это статистика. Как здесь хорошо, красиво…

— Красотами потом налюбуемся. Меня занимает сейчас, кто нас подставил? Неужели убийство Катерины Андреевны как-то связано с нашим появлением?

— Сегодня мне уже не верится в это, но, чтобы исключить нашу первоначальную версию, следует выяснить о ней все.

— Все — это как?

— Ну, кто она, чем занималась в прошлом, поле деятельности в настоящем, мы же ничего о ней не знаем. Может, тетенька проституток опекала, ее и пришили сутенеры, чтобы не мешала бизнесу, проще — конкурентку убрали.

— Шутишь? Тогда надо ехать назад, а нам туда нельзя.

— Вряд ли менты знают нас в лицо, а также фамилии и место работы, хотя… и этого исключать не стоит. Но хотелось бы знать наверняка.

В номере она поставила на стол ноутбук и подключила к нему телефон. Молодой человек в возбуждении ходил, ходил, потом спросил:

— Можно покурить? Я открою балкон.

— Кури, — разрешила она, углубившись в компьютер. — И меня научишь. Говорят, сигарета стресс снимает, а я до сих пор не могу отойти от вчерашних приключений. Просто ужас.

— Еще чего. Курящая женщина вульгарна, а тебя сигарета сделает вдвойне вульгарной.

— Почему? Я что, хуже других?

— Лучше. Поэтому не стоит портить имидж.

Всерьез ли он сказал, пошутил ли, она не вдавалась в подробности, хотя и взглянула на него подозрительно, но в следующий миг забыла, о чем только что шла речь. Машинально отодвинув стул, она пригласила друга:

— Готово. Садись, посмотрим вчерашнюю съемку.

Первый шаг, он трудный самый.

Утром Никита поспешил не в свой кабинет, а к системному администратору, тот, кажется, вообще не уходил, судя по заполненной красочными фастфудными упаковками мусорной корзине. Надо быть весьма непритязательным, чтобы поглощать эту отраву в безумном количестве, к тому же иметь лошадиное здоровье. Никита взял стул у стены, подставил к Прохору и кинул ему заманчивое предложение:

— Пятьсот баксов заработать хочешь?

— А то!

Никита положил перед ним лист с электронным адресом Яны, как человек осторожный, он пока решил озвучить не все задания, а одно:

— Мне нужен пароль к этому почтовому ящику.

— Пф! — хмыкнул Прохор. — Нечего делать. Но ты знаешь, что это незаконно?

— Конечно, знаю, поэтому даю пять сотен. — И положил на стол купюры.

— Я к концу рабочего дня предоставлю пароль, ладно? Сейчас мне некогда, кой-какие неполадки надо ликвидировать. Всю ночь проторчал здесь…

— Согласен. И еще… У меня есть фотографии, хочу разглядеть, что там на них помимо меня. Но эту работу давай проделаем вместе.

— Как скажешь.

— Здесь нежелательно работать, кстати, со мной будет дама.

— Тогда у меня дома.

— Договорились.

Никита отправился к себе, но, проходя через приемную Германа, изменил маршрут и подошел к столу Анюты:

— Привет. Герман на месте?

— Не пришел еще. А ты что здесь делаешь? Тебе положены отгулы за десятидневный вояж. Везет же некоторым: побывать в приличной стране на халяву, потом еще и отдохнуть за удовольствие.

— Пардон, за успешные и трудные переговоры, увенчавшиеся моей полной победой, — поправил он, опершись обеими руками о стол. — И мне положен еще бонус в виде энного количества евробаксов.

— Скромный ты наш, — покусывая авторучку, улыбнулась Анюта. — Хочешь, обрадую?

— Когда это говоришь ты, у меня рождается подозрение, что мне приготовили гадость. Ну, говори, чем «порадовать» собралась?

— Тебя снова отправят в командировку, но, если дело завершится победой, твои бонусы составят хохлобаксы.

Он выпрямился, недовольно поморщившись:

— Значит, полечу в дружественную нам Украину? Почему я?

— Потому что Герман Евгеньевич хочет выйти к началу года с блестящими показателями.

— Наверное, поскандалю с Германом, — составил Никита прогноз на ближайшее будущее. — Только вчера прилетел…

— Лучше поучи украинский язык, больше пользы будет. По-моему, командировки в твоем положении новоявленного папаши — замечательный выход, чтобы отвлечься.

— А-а… — протянул Никита. — И ты уже в курсе. Кто доложил?

— Зачем тебе?

— Намылю морду, — заметно помрачнел он. — И применю пытки, тем самым восстановлю цепочку слухов, кто-то ведь первый кинул инфу.

Да кто кинул — тот, кто пользовался его мобильным телефоном и электронным адресом. Предположение Серафимы, что сволочь завелась у него под носом, получило статус единственно верной версии после ночных размышлений.

— «Намылю»… «морду»… Что за сленг у ведущего менеджера? — подколола его Анюта. — Но от твоего морального состояния зависит благополучие фирмы, стало быть, и мое личное. Ладно, уговорил, попробую выяснить первоисточник, а то ты примешься «мылить морды» всем подряд, еще угодишь на пятнадцать суток за банальное хулиганство, некому будет лететь в Украину.

Никита наклонился, облокотился на стол и, заглянув ей в глаза, тоном заговорщика спросил:

— Надеюсь, ты не думаешь, что ребенок не мой?

— А никто и не сомневается, зная твою любвеобильность, — в тон ответила она. — Но говорят, ты отрицаешь свое отцовство.

— Это я так, чтобы не скучно жилось нашим паукам в банке.

— Ну и зачем же делал экспертизу?

М-да, осведомленность — разведцентру делать нечего, если бы и работали так же слаженно, как собирают досье.

— А чтобы твердо убедиться, — усмехнулся Никита. — Но первоисточник слухов выясни, если тебя не затруднит.

— Затруднит, — вздохнула Анюта. — Так я же для себя буду стараться. Кстати, как тебе сыщики? Это лучшие частные детективы.

— Ты их видела?

— Мельком, когда вчера пришли. Я ведь по телефону с ними договаривалась, тебе-то подошли? По твоему лицу вижу: не очень.

— Да нет, вполне…

Диалог был прерван, в приемную зашла Олеся — заместитель управляющего банком, а банк принадлежит холдингу. Заурядную внешность Олеся умела подать как нечто идеальное, эдакое блюдо для гурманов, упаковав свой стан в лучшие тряпки и умостив зад на сиденье престижного авто. Вот у кого поучиться хватке — у Олеси, если она вцепится в кого, то, считай, пропал. Однако с Никитой промахнулась, он не любитель эмансипированных вумен, правда, Олеся не утруждала себя страданиями, переключилась на Германа. Удалось ли ей приручить его — никому не известно, если и удалось, то временно, так сказать, на один раз, да и то сомнительно. Она поздоровалась, небрежно бросив:

— Извините, что помешала.

Никита выпрямился, ничуть не смутившись:

— Кого я вижу! К нам пожаловала сама богиня купюр и кредитных карт. Обниматься и целоваться будем?

— Позже, — сказала она, подплыв ближе к столу. — У себя?

— Задерживается, — сухо ответила Анюта, втайне не переваривая Олесю, но это чисто женская неприязнь, без существенного повода.

— Какая жалость, придется заехать еще раз. — Наконец она обратила взор на Никиту: — Как семейная жизнь, где отдыхали?

— Я холост, — развел он руками. — Передумал жениться.

— Стало быть, ты не потерян для общества. Аня, предупреди шефа, что я буду у него в двенадцать дня. Всем пока, — игриво пошевелила пальчиками в воздухе Олеся.

После ее ухода Никита, посмотрев на Анюту, невольно рассмеялся — с ее лицом произошла метаморфоза, будто она проглотила зеленую жабу в оранжевых пупырышках.

— Чего ты ржешь? — рассердилась Анюта. — Прекрати, иначе помощи от меня не дождешься.

— Ух как ты ее любишь, — веселился он.

— Погоди, когда она возьмется за тебя активней, чем прежде, ты тоже ее сильно полюбишь. Олеська на всех талантливых мужиков бросается, а ты теперь «не потерян для общества», значит, для нее.

— Потерян. Причем навсегда. Меня не устраивает фирма белья, которое носит Олеся.

— А, значит, и тебе она успела показать потроха? — съехидничала Анюта.

— Фу, как грубо. Я, Аня, рентген, вижу сквозь одежду.

Видно, Олеся вызывала у Анюты аллергию, посему она растеклась таким ядом, что отравиться недолго и заочно:

— Удивительное дело, красоты и близко не наблюдается, далеко не первой свежести, а мужиков меняет раз в полгода и успешно вытаскивает из них деньги. Как ей это удается, ни один ученый не ответит, ибо сей феномен относится к аномальным явлениям. Слыхал? «Предупреди шефа»! Дескать, чтобы ждал ее, не вздумал никуда деться, будто она глава, а он пятая вода на киселе. Но что до меня не доходит, почему на эту кикимору клюют мужики! Ты можешь мне объяснить?

— А он тоже… — указал Никита на дверь Германа, — клюнул?

— Неестественно, но факт. А зачем запираться в кабинете изнутри, решая текущие вопросы?

— Мм… — разочарованно протянул он. — А я-то думал, Гера морально устойчив…

— Устоишь тут, когда на тебя прыгают, забивают лестью, обласкивают.

— Поэтому ты злишься? Не удалось окрутить шефа?

— Дурак. Иди! — раздраженно отмахнулась Анюта. — Учи украинский.

Размышляя над загадками природы, в частности: чем прельстила Германа Олеся, Никита поплелся к себе. Собственно, не его это дело, в своих странностях разобраться бы, что до чужих — лучше о них не знать.

Попав в кабинет, Никита развалился в кресле и вспоминал, чего еще не сделал сегодня. Ему на самом деле положен отдых, да сейчас не до того, он в тысячный раз перемалывал в мозгах возникшую ситуацию, а отправной точки не находил. Где его подловила Яна с зачатием, где и когда? По пьяни — отпадает, дальше? Случайный секс — Никита чистоплотный и брезгливый, в общем, тоже нет. Свингерские приколы при полной темноте, когда партнеры меняются друг с дружкой, не выходя из комнаты и на одной кровати, короче, групповуха в чистом виде, его никогда не прельщали. Больше-то ничего и не идет на ум. Но чтобы не помнить, на ком полежал, такого быть не может! Тем не менее Яна забеременела… А ведь усомнился сам в себе, чего же от других требовать?

— Ну, зараза, погоди, — набирая цифры на трубке, процедил он, потому что вспомнил, что должен сделать. — Я все равно выясню, как сделан младенец, и тогда ты в тюрьму… Алло, мама?

— Да, Никитушка, это я.

— Мама, сделай мне одолжение, только не ставь в известность отца и вашу квартирантку.

— Не поставлю. Что ты хочешь?

— Тихонько возьми у нее паспорт и посмотри, где она прописана. Это не преступно, как видишь. Потом мне позвонишь и скажешь адрес.

— Сейчас не могу, а когда Яна с папой вернутся, посмотрю.

— Вернутся? Откуда?

— Папа повез Яну… э… зарегистрировать.

— О какой регистрации ты говоришь?

— Ну… прописку сделать, — наконец выпалила она, видимо, понимая, как сын взбесится, потому и мямлила.

— Вы оба из ума выжили? — заорал он в трубку. — Прописывать совершенно чужого человека!..

— Никита, не кричи…

— Здорово она вас обработала.

— Никита, малышу необходимо наблюдение врачей, он из-за твоих выпадов не получает материнского молока, оно пропало. И Яночке нужно показаться врачу, а без прописки как? Только по месту жительства или за плату, а папа из принципа не хочет платить врачам за то, что они обязаны делать…

— Маразм!

Маме не доводилось слышать грубостей от сына, он слыл человеком благонравным и корректным, мало походил на отца, разумеется, характером. Зато муж приучил ее к неласковому обращению, потому Альбина Павловна не оскорбилась, но замечание сделала:

— Никита, ты испортился. На тебя плохо повлияла твоя Алика, лично я рада, что свадьба расстроилась.

— Алика-то здесь при чем?

— К тому же прописку папа делает Яне временную, на год, так что успокойся. Тебя совсем не интересует твой сын? Откуда такое безразличие?

— Услышь меня хоть раз: он не мой сын, не мой! Чтобы тебе стало еще понятней, я его не делал.

И бросил трубку. Но в голове застряло: а вдруг сделал и не помнишь этого? Вдруг подсунули таблетку и был без памяти? Нет, это надо выяснить, иначе свихнуться недолго.

Дома у Прохора было не опрятней, чем на работе, компьютерный стол завален разнообразными вещами (вплоть до зубной щетки), которые у нормальных людей лежат по своим местам. Из завала с трудом можно разглядеть монитор, да и то лишь потому, что огромен. Серафиме Прохор предоставил кресло, себе и Никите поставил стулья, вдруг вспомнил и достал из кармана джинсов мятую записку:

— Держи пароль.

— Что за пароль? — поинтересовалась Серафима.

— Потом скажу, — отмахнулся Никита. — Вот фотография, Прохор, мы хотим ее рассмотреть детально.

— Сейчас отсканирую. — Наладил какой-то аппарат из завала и поинтересовался у дамы: — Что будем пить — чай или кофе? Чай у меня настоящий, тайваньский, а не бурда из супермаркета.

— Ну, тогда, конечно, чай.

Он умчался на кухню, Серафима застыла с прямой спиной, опершись руками о кресло. Никита наблюдал за ней, листая журнал, который вытащил из груды на подоконнике. Опять посетила та же мысль: какой из нее адвокат, ей в самый раз куколку посадить на колени, а не свод законов держать в ручках.

Вернулся Прохор с кружками на подносе, одну небрежно сунул Никите, другую — Серафиме, заботливо предупредив девушку:

— Осторожно, чай горячий. Ну-с, приступим?

Фотография появилась на мониторе в увеличенном виде, но мутноватая, Прохор пробежался пальцами по клавиатуре, снимок стал четче.

— Никита, теперь вы узнаете место? — спросила Серафима.

— Не-а.

— А можно эту часть сделать более четкой и немного увеличить? — обратилась она к Прохору.

— Минуточку… — щелкая мышью, произнес Прохор. — Так пойдет?

— Угу… А теперь эту голову сделайте видимой.

И так два часа. Увеличивали детали, Прохор «очищал» изображение, Серафима просила сохранить фрагменты. Пока не добрались до стены, на заднем плане которой висела тарелка с изображением двух чаек.

— Вспомнил! — воскликнул Никита, до этого успевший заскучать, ибо занятие посчитал бесполезным. — Эта тарелка… я еще тогда обратил внимание на птиц… Вспомнил, черт возьми! Все вспомнил!

Никита в ажиотаже заходил по комнате, собираясь подробно рассказать, при каких обстоятельствах его поцеловала Яна, но Серафима неожиданно остудила его:

— Вот и хорошо, воспоминаниями поделитесь позже, когда проступят в вашей памяти мельчайшие подробности. Не торопитесь. А сейчас… Никита, вы говорили Прохору еще об одном задании?

— Э… Да… То есть нет… — еще не выйдя из своего состояния возбуждения, промямлил он. — Не говорил. Не успел.

Нет, какова, а? Его память откликнулась с большим трудом, а Серафиме на это чихать! Она ворковала с компьютерщиком:

— Прохор, вы не могли бы нам еще разок помочь?

— Вам, Серафима? — замурлыкал тот, как мартовский кот, соблазняющий кошку. — Вы только намекните, а я со своей стороны… я готов.

— Спасибо. Но задание не из легких и требует полнейшего вашего молчания, а помочь можете только вы.

— Готов, готов, — заверил он.

— Но сначала скажите, кто следит за мониторами, на которые идут сигналы с камер слежения?

— Служба безопасности.

— Долго они хранят информацию? — непонятно к чему вела Серафима.

— Я не в курсе. Мое дело — контролировать исправность системы, подремонтировать персональные компьютеры, если они барахлят.

— Все-таки узнайте, можно ли просмотреть записи, скажем, месячной давности. И главное… Неизвестный в вашей фирме воспользовался электронным адресом Никиты и от его имени посылал письма. У нас подозрение, что он это делал с рабочего компьютера. Скажите, реально выяснить, с какого именно компьютера он слал письма?

— Реально. — Прохор уже не рисовался, а несколько стух, понимая, чего от него ждут. — Концы всегда остаются, но их нужно найти, на это потребуется время и, естественно, знания. Если с рабочего компа слали, то провентилировать предстоит всю систему, пока не наткнешься на тот самый комп.

— То есть дело сложное. А кто может… провентилировать?

— ФСБ, например.

— А кроме ФСБ, никого нет?

— Хакеры. Это их поле деятельности. Понимаю, куда вы клоните, честно скажу, не занимался этим никогда — законом карается данный вид деятельности.

— Но вы же систему знаете, вам не нужно ее ломать.

— Взламывать, — поправил он. — Я систему знаю, но не думайте, что в ней пошарить — как по карманам в гардеробе полазить.

— Прохор, помогите нам, пожалуйста, — по-детски жалобно попросила она, наморщив лобик. — Если бы вы знали, как это важно и нужно.

Вот так ляпнешь, не подумав, обещания, а потом готов рвать волосы на себе, раскаиваясь. Прохор потер небритый подбородок, повздыхал, Серафима не сводила с него темных глаз, словно внушала: согласись, согласись. Он взглянул на Никиту и с отчаянием произнес:

— Если узнают… Меня попрут с работы, а я терять ее не хочу.

— А вы, Прохор, придумайте, как сделать, чтобы не узнали, — подсказала Серафима. — Никита вам хорошо заплатит.

Он думал недолго, его вопрос был обращен к Никите:

— Ты готов платить? Бабла много понадобится.

— Не сомневайся, — заверил тот.

— Значит, сделаем вот как, — ударил себя по коленям Прохор. — Я вызову знакомого парня, у него как раз хакерские навыки на высоте…

— А у нас в городе разве нет ни одного хакера? — с сомнением спросила Серафима.

— Есть, конечно, как же без них? И мой приятель здешний, но уехал из города. В нем я уверен, а незнакомых ребят не подпущу к системе. Там инфы через край, на этом большие бабки делают, поэтому не дам гарантии, что хакер не соблазнится. Ник, приглашать?

— Спрашиваешь!

— Тогда подготовь квартиру для него, то есть сними отдельную хату со всеми удобствами, купи комп. Вернее, покупать будем вместе, нужен не юзерский хлам. Если вдруг начнут расследование после его налета на нашу сеть, то придут на съемную хату, к тому времени, я надеюсь, его уже там не будет.

— Договорились.

В машине Серафима откинулась на спинку, длинными ресницами (без туши) прикрыла глазки, что означало усталость, но голос ее не был уставшим:

— Баклань, что ты там наскирдовал в пробитой памяти.

Очевидно, девушке надоело «выкать» человеку, который без ее позволения перешел на «ты». Но фраза… Никита опешил, едва не выпустив руль:

— Сима, это ты сказала?! Ай-ай-ай, утонченная барышня… даже Прохор выписывал круги вокруг тебя, а он очень разборчив. Как жить, когда так обманчива внешность?

— То-то я вижу, ты смотришь на меня как на пьяную вошь, — не изменив ни позы, ни тона, промямлила она. — А разговариваешь как с идиоткой из психушки, будто сам не в одном со мной дурдоме рос. Кстати, и мне Прохор понравился, но заруби на носу: при посторонних не трепись. Ты меня понял?

— Прохора назвала посторонним? Он вроде как наш сообщник.

— Ничего не понял. Больше положенного и ему знать необязательно, а то коварное колесо истории может покатиться вспять и помять тебя же.

Никита рулил, прикусив язык и периодически косясь на Серафиму. Отвезти бы ее домой и распрощаться, чтобы в будущем не зарывалась и не опускала клиента ниже земли. Что мешало? Уж точно не щепетильность, а элементарное чувство самосохранения. Конечно, рано говорить об успехе предприятия, при всем при том подсознательно и даже осознанно Никита понимал, что пока все ее предложения верны и могут помочь ему. Следовательно, придется терпеть Симу, показавшуюся вначале дохлой курицей, но продемонстрировавшую зубы крокодила. Собственно, без разницы, какова она внутри и снаружи, для него главное — выиграть, поэтому вез Серафиму к себе.

— Приехали, выходи, — сказал он ей.

Серафима открыла дверцу, спустила ногу, но вдруг забросила ее назад в салон с вопросом:

— Куда ты меня привез?

— В логово. Сейчас расчленю тебя, останки сложу в мешок и закопаю на середине клумбы, чтобы больше не слышать из уст девочки уголовный жаргон.

— У тебя шутки… дебила, хотя на недоразвитого ты не похож.

— Отлично, отношения мы выяснили. Выходи быстрей, я сегодня не выспался, а мне тебя еще назад везти. Что-то покажу, если найду.

Она вышла из машины, побрела за ним, пошатываясь и ворча:

— Думаешь, я выспалась? У меня утром дело в суде слушалось.

— Выиграла?

— Перенесли. Но я докажу, что корова, которая бьет кулаком в десятый размер бюста и клянется, будто ее изнасиловали, подло лжет, оговаривая парня.

— Защищаешь насильника?!

— Жертву. Видел бы ты ее и моего подзащитного. Эту девку три человека не изнасилуют, скорее она их, причем всех разом. Ростом, как ты, а по ширине… не знаю, с чем сравнить. Это такая большая тумба, которую не объять. Она утверждает, что он стукнул ее по голове бутылкой и оттащил в кусты. Ее-то тащил мой маленький и худенький подзащитный! Он и ручку девочки-слонихи не поднимет без ее желания. Вымогательница хренова. Отдалась ему на травке, а потом накатала заяву в ментовку. Но я им всем приготовила козу…

— Уф, опять госпожа адвокатеса выражается как бомж из коллектора. — В подъезде он увидел в почтовом ящике конверт, достал. — Хм, из суда…

— Дай сюда. — Серафима вырвала конверт, вскрыла его и достала… — Повестка. Тебя вызывают завтра к пятнадцати часам.

— Зачем? Почему здесь не написано, по какому вопросу?

— Иногда пишут, иногда нет. Думаю, беседы по душам закончены, Яна пошла на абордаж.

— И что, завтра будет суд с ней?

— Не бойся, думаю, сначала судья проведет предварительную беседу.

— Идем в лифт. Чего она хочет, а?

— Яна? Завтра узнаешь. А сегодня твоим воспоминаниям посвятим остаток вечера. У тебя поесть найдется, хоть корочка хлеба?

— Где-то, надеюсь, корочка завалялась.

8 …три, четыре, пять — мы идем искать

— Не улетали, — сообщил Ивченко, упав на стул. Рука его потянулась к графину с водой, налив в стакан, он выпил залпом, утер рот ладонью. — Значит, либо они в городе, либо на колесах укатили. А что у вас?

— Ничего, что пролило бы свет на загадочное убийство, — сказал Тороков. — Я прошелся по соседям. Катерина Андреевна работала в женской консультации, жила одна, выйдя на пенсию, иногда летом пускала квартирантов. Тряслась, что ее оштрафуют, в налоговую она, разумеется, не доносила о дополнительных доходах. Скромная, тихая, приветливая была, не отказывала в помощи, главная черта — мягкость. Со всех сторон положительная и… Загадка, ей-богу.

— Да какая там загадка, — наливая второй стакан, хмыкнул паренек. — Убита и убита, мало ли по каким причинам. Нам бы убийцу отловить…

— Ну, назови, назови причину, — откинувшись на спинку стула, по-отечески усмехнулся Тороков. — Хотя бы одну.

Юноша медленно выпил половину, выдохнул и начал перечислять:

— Например, квартира. Из-за квадратных метров людей со света сживают только так.

— У нее есть наследница. Племянница. А забивают тех, у кого родственников нет.

— Вот! Племянница — не дочь, завалила тетку, забрала украшения, потому что знала, где лежат…

— Стоп, — с улыбкой поднял ладонь Тороков. — Считаешь, племянница собственной рукой?..

— Ну, не сама, а наняла киллеров.

— Ой, — тяжко вздохнул Тороков, — не мели чепухи. Племянница, по словам соседей, удачно замуж вышла, живет у мужа, а где… не знают. Уехала с ним из города. Как же нам двух подозреваемых отыскать, а? В базе их нет, нет даже похожих по описаниям преступников, на которых объявлен розыск. Если не уехали, где они могут быть?

— Уй! — подпрыгнул Ивченко. — Я ж забыл! Когда выяснил, что эти двое не улетали, я на всякий случай попросил посмотреть, не прилетали ли они…

— И?.. — подался к нему корпусом Тороков.

— Вот… — Юноша встал, из кармана джинсов выудил сложенную бумажку, протянул ее. — Оба два! Прилетели в день убийства в середине дня.

— Ну… — закачал головой Тороков. — Ты просто молоток! Теперь мы хоть знаем, в каком городе искать их. Отлично! Сделаем запрос. Надо же выяснить, чем они занимались, чем прославились, а? И еще, знаешь, о чем я подумал? Раз они не поехали ни на вокзал, ни в аэропорт, а, по словам дежурной на этаже, парочка очень торопилась, то, полагаю, воспользовались либо такси, либо частником. Им же позарез надо было убраться подальше от гостиницы, так?

— С частниками труба выйдет. Где и как вы их отловите? Нелегальным извозом занимаются десятки.

— Начнем с таксистов, не найдем того, кто их вез, будем дальше думать, как нам быть. Так! Если нужно срочно убраться, куда бы ты бросился? К ближайшей точке, где есть тачки, правильно? Около гостиницы имеется стоянка такси, точка забита двумя фирмами, чужих туда не пускают, поэтому едешь… Нет, вместе поедем в фирмы извоза и будем выяснять. Другого ничего не остается. Но сначала сделаем запрос в город, откуда они прилетели.

— А мне жутко любопытно, кто звонил нам, — поигрывая связкой ключей с брелоком, сказал Ивченко.

— Это мы узнаем, когда поймаем парочку.

Остаток вчерашнего дня провели в пассивном ничегонеделанье, когда не хотелось ногой пошевелить, просидели в номере вместо того, чтобы побродить по окрестностям и полюбоваться горными пейзажами. Все-таки их подозревают в убийстве, их преследовали вооруженные до зубов «товарищи», которые не стали бы расшаркиваться, а надели бы на обоих наручники — в лучшем случае, в худшем — застрелили бы. Ведь подобные обстоятельства только в кино видели. Но мысленно каждый крутил тот страшный вечер в мозгах, время от времени поодиночке и вместе пересматривали кадры с места убийства. Что там хотели найти? А как в том анекдоте про гаишника, который пристал к водителю: «Дай хоть что-нибудь», так и они пытались найти хоть что-нибудь. А может, ждали, когда их осенит нечто умное и пасьянс сам собой сложится.

— Во всяком случае, это наше алиби, — сказала она утром по поводу записи. — Правда, слабенькое, но за неимением лучшего сгодится.

Он завалился на кровать, закинул за голову руки, скрестив ноги и глядя в потолок, начал высказывать мысли, созревшие за последние два дня:

— Хорошо, что ты камеру не отключила, записались и наши переговоры, пока батарея не села. Я как во сне живу, творится идиотизм, который и в снах редко снится. Но у нас прискорбная явь, стало быть, всему есть объяснение, я имею в виду убийство тетки точно перед нашим приходом и группу захвата — налетели, как стая воронья на труп, причем внезапно.

Намазывая на хлеб масло и укладывая сверху сыр, она включилась в диалог:

— Это и коню понятно: их вызвали.

— Вызвал тот, кто знал об убийстве, а раз приехали менты с пушками, значит, он сообщил, что убийцы в квартире.

— Давай покороче. Мы пришли к выводу, что вызвал милицию сам убийца. Но он подгадал под наш приход, следовательно, был осведомлен, что мы пойдем к Катерине Андреевне. Вопрос: кто его или их поставил в известность о наших планах?

— Стоп. — Он сел, подняв указательный палец. — Точно знать, в котором часу мы поедем к этой тетке, никто не мог, значит…

— Ну, говори, говори, у меня настроения нет отгадывать.

— Это просто: за нами следили от трапа самолета, держали под наблюдением гостиницу, поехали следом, когда мы сели в такси.

Быть под колпаком, притом не догадываться, под чьим именно, — неприятно. Эдак и убийцу можно встретить повсюду, может, он тоже живет в этом же отеле, и он их знает в лицо, а они его нет — «чудненькая» перспектива. Девушка положила на салфетку нож, подперла щеки ладонями, уставившись на друга, и неуверенно, надеясь, что он опровергнет ее мысль, вымолвила:

— Значит, за нами тянется длинный хвост?

Его мнение оказалось для нее удручающим:

— Именно! Сама подумай, обычную пенсионерку, которая никому не мешала, убили не раньше и не позже, значит, дело в нас! И время у него было, пока мы искали дом Катерины Андреевны. Если убийца знал, кто мы и зачем приехали, то, стоило нам выйти из такси в том районе, он догадался, к кому конкретно прибыли. А инструкции наверняка получил заранее. Наша ошибка, что вышли в начале улицы, надо было ехать к дому.

— Там же лабиринт, водитель точно не знал, где тот дом… Если твои рассуждения верны, убийца все равно зарезал бы женщину, когда мы попали в первый подъезд и не увидели там четвертой квартиры. Так…

Она загнала страх внутрь, ведь, сколько ни трясись, толку не будет, опасность не уменьшится, а дело приняло неожиданный оборот. Раз так, надо брать себя в руки и шевелить извилинами, иначе…

— Я посторонним не говорила, — сказала она, — вспоминай ты: кто знал, кроме моих родителей и нас, что мы с тобой летим сюда?

— Хм… — Он снова улегся.

— Э нет, поднимайся, завтрак готов.

Он вскочил, подошел к столу, опустился на стул и задумался, тем временем девушка поставила перед ним чистую тарелку и положила на нее два бутерброда. К еде он не притронулся, взял чашку с кофе, отхлебнул…

— Ну и гадость. Из чего это?

— Из той банки, которую ты вчера купил. Если хочешь пить кофе с дивным ароматом и воздушной пенкой, иди в ресторан, лично меня устроит растворимый.

Собственно, сейчас не принципиально, что пить, проблема возникла глобальная, судя по всему, с угрозой для жизни. А разве нет? Покажется убийце их поведение опасным — убьет. Молодой человек думал, точнее, вспоминал, почесывая лоб, затем с досадой пробормотал:

— Кто знал, кто знал… Практически никто.

— Практически — по смыслу это допущение обратного значения.

— Я без смысла и без значения говорю. — Наконец он взялся за бутерброды, ел их и запивал тем, что дали. — Мы с тобой слишком поспешно сорвались, некому было узнать.

Но она возразила:

— В последнее время у тебя было перенапряжение, а перед отъездом — ссоры, нервы. Может, ты невзначай обмолвился? Понимаешь, если тянется хвост, то нас и здесь достанут.

— Каким образом?

— Не хочется допускать мысли, что за нами серьезно следили, но если это так, то наши имена и фамилии станут известны милиции. И тогда…

— Нас найдут даже в этом отеле.

Он перестал жевать — аппетит улетучился, кинул половину бутерброда на тарелку, облокотился о стол. Положение хуже, чем представлялось. Но не исключено, что подруга ошибается, и все же…

— Значит, надо поторопиться, — сказал он. — Сейчас наша цель — горничная. Где живет, мы не знаем, как зовут — тоже, нет уверенности, что она до сих пор работает здесь.

— Ее все равно помнят, а она — наш шанс. Нужно подловить любую горничную, которая придет в номер, и у нее справиться о той. Это должен сделать ты, и ненавязчиво. Разыграй ловеласа, поинтригуй, расположи к себе, но сначала присмотрись к ней, правда… — Девушка вздохнула с сожалением, понимая, что план, в сущности, наивный, да ничего не попишешь. — К пожилой горничной только третий пункт подойдет, ловеласа с ней не разыграешь, иначе ты покажешься подозрительным типом с нездоровыми наклонностями.

— Подумаем, как это сделать.

— Поешь. Мне хотелось погулять, я устала сидеть взаперти, но теперь…

К двум часам дня переселились в обещанный номер, спутница, оглядевшись, приятно удивилась:

— Здесь красиво и уютно.

— Номер просто стерильный, — недовольно пробурчал он, кидая в шкаф сумки. — Черт, придется ждать до завтра. А может, устроим беспорядок и попросим, чтобы прислали горничную убраться?

— Как правило, номера закреплены за конкретными горничными, — раскладывая косметику на полке в ванной, громко говорила она. — Номеров в отеле мало, а вдруг горничная убрала свои и ушла? Тогда могут прислать любую женщину, но нам нужна та, что убирает этот номер. Все должно выглядеть… э… естественно, непринужденно. Ты прав, она могла поменять место работы, на этот крайний случай есть администратор, обратимся к ней.

— После наших выкладок не хотелось бы…

— Разумеется, — она вышла из ванной комнаты. — Вообще-то при любых раскладах ей покажется странным: состоятельный клиент, а в этом отеле другие не селятся, интересуется какой-то горничной? Сейчас нам желательно слиться с толпой, стать общей массой, а выяснять о нужных нам людях будем осторожно, чтобы не создалось впечатления, будто мы ради этого приехали сюда.

— Согласен. Ну, идем гулять? Не смотри на меня как на сумасшедшего. Заодно понаблюдаем, пасут ли нас здесь, и продумаем, как действовать.

— Идем, — согласилась она.

Атака на атаку

Никита перебирал диски, бросая их абы как и куда попало, они сыпались то на пол, то по столешнице, то ему на колени. Серафима же грызла баранки, макая их в мед и запивая чаем, — больше ничего не нашлось, он не успел закупить продукты в магазине, хотя планировал. Девушка даже не пошевелилась ни разу, чтобы помочь ему собрать упавшие диски, а проявила редкое равнодушие, ей в отместку Никита и не подумал сгонять в магазин за нормальной едой. Впрочем, невелика барыня, погрызет и баранки, у нее неплохо это получается, а ему сейчас необходимо отыскать, грубо говоря, воспоминания в документальном формате.

— Где же это было? — поинтересовалась Серафима.

— В ресторане. Мы ведь группой ездили кататься на лыжах в Ястребиное Гнездо.

— Какой группой?

— Герман премировал поездкой, я брал с собой Алику, разумеется, платил за нее сам. Вечером — на следующий день мы улетали — Герман устроил нам банкет, а местный шоумен нас развлекал. Не помню кто, но кто-то снимал… кажется, даже я снимал… то есть одной камерой… Потом нарезали на диски, я тоже получил, но ни разу не смотрел. Кстати, люди много снимают, будучи на отдыхе, а мало кто потом просматривает вехи путешествий… Черт, черт! Где же этот диск?

— Почему не купишь накопитель? Диски хранить не имеет смысла, места занимают много, а в накопитель внес — в два счета найдешь то, что нужно.

— Ага, еще бы время найти, чтобы всю эту мутотень перебросить в накопитель. Я часто работаю дома, мне некогда… Есть!

Никита собрал со стола ненужные диски, перебросил их на кресло в углу, вставил диск в дисковод и застыл перед монитором. Серафима, конечно, не наелась, но червячка заморила, оставшиеся баранки и мед отнесла на кухню, когда вернулась, на мониторе царило веселье. Она подсела к Никите, держа в руке чашку с чаем, узнала:

— Герман. А Ляля ездила?

— Дома с детьми осталась. М-да…

Для него стало очевидным то, чего раньше не замечал, теперь удивлялся, какой он ненаблюдательный, немудрено, что ни разу не засек и Яну рядом с собой. Лялька дома детям сопли утирала, а с Германом за одним столом сидела Олеся. Нет, между ними ничего такого не происходило, впрочем, так казалось тогда, а сейчас перешептывания, переглядывания, смешки высветились в ином ракурсе. Картинка сменилась на общий план, в микрофон мужской голос сказал:

— Господа, минутку внимания. Вы получили по открытке, можете распечатать конверты и посмотреть, какая цифра там стоит. Это ваш личный номер на сегодняшний вечер, по нему вы получите призы, если примете участие…

— Кто это говорит? — спросила Серафима.

— Тамада. Или шоумен. Короче говоря, клоун. Он вел вечер, заставлял танцевать, участвовать в играх и так далее. Минутку… сейчас найду место, где меня целует… Я тогда не придал значения, игра же была! Вот, смотри…

— Господа, вызывается номер девять…

Никита остановил запись, повернулся в кресле к Серафиме:

— Это мой номер. Суть в чем — игра в фанты по парам. Этот клоун, — указал он на беспредельно счастливого шоумена, застывшего с открытым ртом на мониторе, — доставал из барабана фишку с номером и называл его. Человек с номером выходил к нему на эстраду, причем клоун этого человека не видел, спиной стоял к нему. А вторую фишку с цифрой доставала его ассистентка. Она спрашивала у клоуна, что должен сделать фант, он давал задание, например, станцевать с моим номером, спеть песенку, прыгнуть десять раз связанным одной веревкой по ногам и рукам…

— По-моему, игра в фанты строится не так…

— Не знаю, как она строится, тогда было очень смешно. Дурачились же. Теперь смотрим.

Яркая девица в сильно открытом платье вытащила фишку под номером тринадцать.

— Что сделать этому фанту? — пропищала она.

— Поцеловать номер девять.

Аплодисменты, смех. На миг в полутемном зале мелькнула девушка, пробиравшаяся между столиками, потом камера выбрала в зале Алику, которая под аплодисменты не только сама зааплодировала, но и расхохоталась. И она напрочь забыла этот момент, но теперь Никита не поедет к ней с диском доказывать свое алиби, что с воза упало, то пропало.

— Хм! — нахмурился он. — Вот так меня поцеловала Яна, но этого нет в записи! Черт, а я так надеялся…

— Если честно, Яну я не разглядела, она промелькнула очень уж быстро, к тому же в темноте. Жаль, жаль, камера не зафиксировала поцелуй. Уже сейчас мы имели бы доказательство, что к идиллии на фотографии он не имеет отношения. В принципе можно попросить Прохора отделить кадр с Яной и очистить. При наличии других доказательств эта запись будет иметь вес.

— Зато я вспомнил, при каких обстоятельствах эта тварь меня целовала, а то уже думал черт знает что про себя самого.

— Так… Верни-ка запись, Никита. Хочу еще посмотреть. — Она просмотрела эпизод с фантами, заодно допила чай и констатировала: — Фокусники.

— В каком смысле?

— Я не заметила, как они подменили фишки.

— Думаешь, все это специально устроено?

— А разве не так? Фотографии в номере с обнаженной Яной сделали тогда же, она каким-то образом попала в ваш номер, когда вас там не было. То есть свой план продумала и начала осуществлять еще тогда, значит, и поцелуй организовала она. А как Яна оказалась на том вечере?

— Откуда я знаю!

— Это корпоротив был?

— Не совсем. В зале, помимо нас, находились люди, гости отеля имеют право на ужин, не так ли? Точно не знаю, но, кажется, наш отъезд совпал с днем, когда за ужином проводилась развлекательная программа. Неужели Янка договорилась с клоуном?

— Почему нет? Она могла попросить массовиков-затейников якобы помочь познакомиться с тобой, а могла попросту заплатить за манипуляцию с фишками. Так или иначе, а дело четко сработано. Теперь отвези меня, пожалуйста, домой, мама уже волнуется.

За рулем он думал, с чем завтра столкнется в суде. Плохо, когда не знаешь, к чему готовиться, следовательно, не можешь построить защиту, а ничего не приходило в голову. С судами он знаком исключительно по работе, а в так называемых производственных спорах другой принцип. В конце концов, не заставит же суд жениться на Яне, не посадит в тюрьму, однако некая кара его ждет, это без сомнения, раз будет суд. Он скосил глаза на Серафиму, в который раз оценивая девушку. Безусловно, она с мозгами, вот пусть их и применит по назначению.

— Сима, пойдешь со мной завтра в суд?

— Куда ж я денусь. Да-а, репутация моя с вами, мужиками, совсем сдохнет, скоро мною будут пугать бедных женщин. Останови здесь. — Она вышла из машины, взявшись за дверцу, наклонилась и заглянула в салон. — Завтра с утра выясню, зачем тебя вызывают. Пока.

Она побежала к подъезду, а он крутанул руль, разворачиваясь, но приостановился — звонил телефон, который лежал в кейсе.

— Я слушаю, Игнат.

— Билеты мы купили, летим завтра. Когда выдадите деньги на гостиницу, оплату свидетельских показаний, суточные?

— Завтра утром, подойдите к девяти. — Выехав на улицу, Никита, торжествуя, произнес вслух: — Ну, Яна, скоро мне станет известно, что ты за птица.

Ляля открыла дверь, одновременно предупредив мужа:

— Тихо, ребята спят, еле уложила, тебя ждали. — Герман потянулся губами, дабы чмокнуть ее в щеку, но она увернулась. — Мой руки, я подам ужин.

— Вообще-то я не голоден… Чаю выпью.

— Ну, судя по времени, ты и должен быть не голоден. Почему не позвонил, что задерживаешься? Все же одиннадцать вечера.

— Закрутился и… забыл. Лялька, прости.

— Ладно, иди, принесу тебе чай.

Герман не отличался особой наблюдательностью, иначе заметил бы в жене некоторые перемены: не свойственные ей интонации, остановившийся и затуманенный таинственностью взгляд, замершую на губах многозначительную улыбку. На работе он, безусловно, весь внимание, а дома… излишне расслабляется, считая, что здесь подводных камней, о которые легко споткнуться и сломать шею, быть не может.

Он переоделся в домашний халат, бухнулся на диван, подложив под спину подушки, схватил газеты — это святое, без них ты оторван от мира, — и просматривал страницу за страницей в поисках интересующих статей. Ляля принесла чай с конфетами и крекерами в вазочке, поднос поставила на стол, выпрямилась и осталась стоять перед ним. Как правило, она возвращалась к домашним делам, чтобы не мешать мужу черпать информацию. Герман механически взял чашку, отпил, поставил… Его глаза скользили по строчкам, пальцы переворачивали страницы, снова взял чашку, поднес ко рту… И только в этот момент заметил прямо перед собой жену, стоящую столбом чуть ли не по стойке «смирно», и полотенце повесила на руку, как это делают официанты.

— Чего ты стоишь? — озадачился он.

— Жду, что еще прикажешь своей домработнице.

Несмотря на раболепную позу, чего за женой Герман не замечал, фраза прозвучала язвительно и вызывающе. Ага, что-то случилось.

— Не понял, — вскинул он брови. — Какая муха тебя укусила?

— Телефонная. — Ляля скомкала полотенце и кинула его на стол, затем упала в кресло и вытянула скрещенные ноги, пальцы рук переплела и с улыбкой спросила: — Ты не считаешь нужным поставить меня в известность, где был?

— Ой, Лялька, не начинай, — состроил Герман недовольную гримасу. — Ну, обговаривали новый проект, заехали в кабак. Я не пил, потому что за рулем… Что за допрос?

— А разве Я… — ткнула она себя пальцем в грудь, — не имею права задавать ТЕБЕ… — ее палец указал на него, — вопросы?

— Но ты их задаешь… — Он растерянно покрутил в воздухе растопыренными пальцами, иногда слов так не хватает. — Со смыслом, только тебе понятным.

— Хорошо, задам без смысла, в лоб и понятно: ты оттягивался с Олеськой у нее дома? Или где?

На минуту Герман впал в ступор, лицо от напряжения изрядно покраснело, глаза вывалились из орбит. В сущности, его состояние можно было назвать критическим, комплекция Германа не рассчитана на внезапные потрясения. Тем не менее апоплексический удар не хватил, хотя как никогда Герман был близок к нему, под немигающим инквизиторским взглядом жены он нашел силы прийти в себя и оторопело промямлил:

— Кто тебе напел эту чушь?

— Ах, чушь? — поедала она его глазами, но ни одной высокой или раздражительной ноты! — Отчего ж ты так разволновался?

— Да потому что… — А ведь разволновался, точнее, испугался, что от Ляли не ускользнуло, она ж знает мужа не хуже его самого. — Потому что я пришел домой, уставший как…

— Я хочу услышать прямой, как мой вопрос, ответ.

— А я повторяю: чушь! — вскочил Герман, в сердцах кинув газеты. — Откуда ты взяла, что я у Олеси?

— Муха нашептала. В телефон. Мужским голосом.

— Если узнаю, кто эта «муха», раздавлю! — потряс он кулаком.

Все грозятся: и те, кого обидели, и те, кто обидел, а кого вывели на чистую воду — тем более. Когда уличают, все переполняются жаждой мщения, ведь никто не имеет права лезть в личную жизнь и ломать ее, а не догадываются, что буйная реакция как раз доказывает вину. Правда, некоторые (в частности, Герман) забывают, что и они не имеют права строить личную жизнь по своему усмотрению, если другая личная жизнь тесно переплелась с твоей, иначе это называется «игра в одни ворота», в свои. Так думала Ляля, а поскольку он не находил слов переубедить ее, она подсказала, что Герман должен делать хотя бы для приличия:

— Короче говоря, ты отрицаешь. Тебя оклеветали, да?

— Да! — гаркнул он, обрадовавшись подсказке жены и меряя шагами гостиную. — Вот сволочь! Ничего, я выясню, кто влил тебе в уши…

— Ну, выясняй, — поднялась Ляля, но не ушла без ультиматума. — Запомни, Гера, второй раз номерок с твоим возмущением не пройдет. Выслеживать тебя я не стану, но если услышу нечто подобное снова, сделаю для тебя благо, чтобы ты не завирался и не юлил, — покину этот дом. У меня двое маленьких детей, на мне кастрюли, плита, глажка, уборка, еще и переводы в свободное от домашней каторги время, так что я устаю не меньше твоего, поэтому…

— Кто тебя заставляет работать? — рассвирепел Герман, на минуточку поменявшись с ней ролями. — Отдыхай. Ходи в бассейн, в салоны, трепись с подружками и поменьше слушай лабуду.

— Хочешь поставить меня в абсолютную зависимость от себя, чтобы я пикнуть не смела? Не выйдет. Работа — это независимость, ее не бросают под ноги нынешним мужчинам. Я и раньше с трудом выносила твое барство, а теперь уволь, топтать себя не дам.

Вот теперь она решительно двинула к детской, а он, раздосадованный и сокрушенный доносом, крикнул:

— Да как ты могла поверить каким-то звонкам?! Я оскорблен…

Не оборачиваясь, на ходу она бросила:

— Просто так, Гера, мухи не зудят, они, как известно, летят все больше на дерьмо. Спать буду у детей, ты уж сам тут… справляйся, хозяин.

Он плюхнулся на диван, затем вскочил и ринулся к бару, выпив рюмку водки, зло процедил:

— Ну, народ… Ублюдки! Я узнаю… Узнаю!

Яна подала иск на установление отцовства, по дороге в суд Серафима инструктировала Никиту:

— Это первый этап, следующий иск с ее стороны будет на алименты.

— Да?!! — вытаращился он. — И что меня ждет?

— Двадцать пять процентов от фиксированного заработка. Плюс на содержание матери до трехлетнего возраста ребенка, но если ей это подскажет адвокат. Сумму на содержание матери установит суд фиксированную.

— Хе! — развеселился Никита. — Двадцать пять?!! На ребенка, которого я не делал?!! Не хило!

— Извини за нескромный вопрос, ты много зарабатываешь?

— Много, Сима, озвучивать суммы не хочется, но случается, мои доходы измеряются миллионами за раз, но с бонусами.

— Фью! — вырвалось у Серафимы. — Да ты у нас богач, а удивляешься, почему тебя выбрали в качестве мальчика для битья. Состоятельные люди всегда были и будут объектом наживы, правда, способ странный и неубедительный — ребенок.

— Неубедительный? — завелся Никита. — Ты мне не веришь?

— Судья не поверит, будь к этому готов. И главное — молчи.

— То есть как — молчать?

— Заклей рот пластырем. Отвечать будешь только на конкретные вопросы, и только по моей команде, в остальное время — пластырь на рот.

— А кто говорить будет?

— Я. И то, если в этом будет необходимость. Сегодня мы лишь послушаем, все карты открывать не станем, это же предварительная беседа, а готовиться будем к суду. Предупреждаю, факт отцовства судья признает, доказательств у нее куча.

— Зачем же мы тогда едем, если бесполезно?

— Шансы, Никита, всегда есть.

Серафима впервые увидела Яну, естественно, изучала ее во все глаза до того момента, как их пригласили в зал заседаний. Наверняка, подумалось Симе, девушки типа Яны притягивают глаз от юнцов до зрелых мужчин, которые принимают глуповатую простоту за целомудрие. Яна заявилась не одна, с адвокатом Паниной, которая стреляла в Серафиму и Никиту ненавистными, а то и победоносными взглядами народного освободителя от милитаристов. Ее гнев оправдан и благороден (как и в тех случаях, когда доверители Паниной представляют собой симбиоз отморозка с дебилом): негодяй, соблазнивший и бросивший девочку с младенцем, заслуживает самого страшного наказания, желательно смертной казни, но она отменена.

— А Яна неглупа, — шепнула Никите Серафима. — Панина из очень дорогих адвокатов. Неужели у истицы есть столько денег?

— А ты? Из дорогих? — осведомился он.

— Что ты, я дешевая.

У Никиты давно укоренилось мнение: дешево — значит, очень плохо, посему перспектива войти к судье с дешевеньким адвокатом его не вдохновляла.

В ход адвокатом истицы было пущено все: письма (несмотря на откровенно порнографический характер), эсэмэски, почтовые переводы, фотографии и, конечно же, результат генетической экспертизы. На вопрос судьи, что ответчик может сказать по данному поводу, Никита, прекрасно понимая нелепицу своих слов, ответил в категоричной форме:

— К ребенку я отношения не имею, письма не писал, эсэмэски не слал, об этой девушке вообще ничего не знал, денег ей не переводил. Кто-то воспользовался моим телефоном и электронной почтой. Поэтому ребенка я не признаю, его появление на свет — мошенничество.

М-да, ситуация… Глупейшая, когда предъявлено столько доказательств. Панина красноречиво хмыкнула, да и судья, хоть и являлся мужчиной, сочувствия к ответчику не проявил. Безусловно, он обязан держать нейтралитет, однако так не всегда бывает, во всяком случае, не сегодня, он явно симпатизировал истице.

— Позвольте взглянуть на почтовые переводы, — сказала Серафима.

Ей передали заполненные с двух сторон бланки, она углубилась в них, тогда как Панина толкала речь. О чем? Все о том же: соблазнил, покинул, отказывается от собственного ребенка, короче говоря, мерзавец в кубе, который не хочет нести ответственности. Тем временем Серафима толкнула ногой Никиту и опустила палец на его подпись в бланке, он, естественно, отреагировал живо:

— Это не моя…

Серафима надавила ему на ногу, он понял и замолчал, она же обратилась к судье:

— У нас ходатайство, ваша честь. До заседания суда нужно провести графологическую экспертизу. Мой доверитель утверждает, что денег истице не высылал, следовательно, подпись ставил не он. Второе. На днях мы должны получить повторные результаты генетической экспертизы…

Судья затосковал, видимо, представил, что без боя подлый папаша и его адвокатесса не сдадутся, дело затянется, а тянуть тут нечего. Он поинтересовался у Яны, сможет ли она предоставить свидетелей, которые подтвердят ее связь с ответчиком, та опустила ресницы, пролепетав:

— Я же издалека приехала, у меня здесь никого нет. Да и были мы с Никитой… (Он застонал, закатив к потолку глаза, Серафима опять надавила ему на ногу.) Мы были вместе всего неделю… меньше. Только подруга в курсе, но я не знаю, где она сейчас, мы потерялись.

Бумажная волокита заняла еще какое-то время, наконец Никита очутился на воздухе, где вздохнул с некоторым облегчением, будто сбросив с себя груз.

— Меня как помоями облили, — сказал он уже в машине, заводя мотор. Из здания правосудия, которое в его глазах выглядело застенком несправедливости, вышли Яна с Паниной. Никиту не сдержало присутствие Серафимы в салоне авто, сжав руль до белизны в пальцах, он процедил: — Сука. Подлая тварь. В глаз ей, что ли, дать?

— Спокойно, — тронула его за плечо Серафима. — Поехали.

— Почему ты молчала? — сорвав машину с места, огрызнулся Никита. — Мне не дала говорить, и сама не…

— Потому что это был не суд. Зачем давать им время на обдумывание и выстраивание нападения? А ты плохо изучил почтовый перевод.

— А что там было необычного? Печатные буквы? Я это заметил.

— Наоборот, все обычно, как положено, больше того! Я не зря попросила посмотреть переводы. При отправке денег требуют паспорт, данные его, то есть твои заносятся в бланк. Я не очень осведомлена, но кажется, обычно на почте не требуют открыть номер банковского счета, а на этих бланках твои полные банковские реквизиты, а также ИНН…

— Правда, вносятся?!

— А ты не знал?

— Откуда мне знать! Я же не отправлял почтовых переводов. А зачем такие подробности в обыкновенном переводе?

— Это делается, чтобы поток денег был под контролем. Так вот, Никита, подумай, где взял отправитель твои полные данные?

— Понятия не имею.

— А я скажу теперь с уверенностью: на твоей работе. То есть этот человек имеет доступ к документам в бухгалтерии или в отделе кадров. Видишь, как просто. Но каким образом отправлялись деньги без тебя… — она недоуменно пожала плечами. — Это практически невозможно…

— Брось, в нашей замечательной стране неограниченные возможности, стоит только захотеть и наступить на горло собственной совести.

Фраза хоть и сказана с желчной интонацией, тем не менее выстрадана. Взглянув на Никиту, который при всем при том невозмутимо рулил, следовательно, не выглядел раздавленным обстоятельствами, Серафима буркнула:

— Тебе видней.

— И тебе. Разве не ты сталкиваешься с так называемым человеческим фактором? Ох, этот фактор… Попробуй теперь докажи, что ты не дерьмо, извини за грубость.

— Допустим, — продолжила она, — отправитель договорился с кассиром, кинув тому на лапу, наплел, мол, ты занят или в больнице лежишь, а деньги нужны жене… Суммы не аховые, кассир мог согласиться. Но в доказательство отправитель должен был хотя бы твой паспорт предоставить, чтобы в достоверности его слов кассир не сомневался. Ты кому-нибудь давал паспорт?

— Не помню… Нет, вряд ли, даже когда на мое имя заказывали билет на поезд, получал я его, показав паспорт.

— Ладно, подумаю о других вариациях-махинациях.

— Мне в командировку лететь. На несколько дней.

— Номер почтового отделения я запомнила, попробую найти кассира, — высказывала она мысли вслух, задумавшись и, казалось, не обратив внимания на сообщение. — Мне никто сведений не даст, значит, воспользуюсь связями и выясню через милицию. А ведь это прокол — переводы… Что? Ты уезжаешь?

— Угу, послезавтра.

— Ну, поезжай, у меня без тебя здесь будет полно работы. Завтра же съездим в криминалистическую лабораторию, оставишь образцы почерка, к твоему приезду результат будет готов.

— Конечно, сдам анализ почерка, — пошутил он. — Но бланки заполнены печатными буквами, только одна подпись прописью.

— Не имеет значения, почерковеды разберутся. Одна надежда на повторную экспертизу ДНК. Нам получить хотя бы на один процент меньше…

— И что тогда?

— Получим законный повод оспорить отцовство, встречаются случайные совпадения, но крайне редко.

Ее уверенность вселяла надежду, да и вера в Серафиму росла после диалога в машине. Он поймал себя на мысли, что присутствие Симы стабилизирует его состояние, она действует успокаивающе, как таблетка транквилизатора. Глупое сравнение, тем не менее точное, и это при всех сомнениях, которые часто терзают Никиту! В этой девушке определенно что-то есть, во всяком случае, он уже чувствовал к Серафиме расположение, а оно ведет к взаимопониманию. Но какой облом — остаться сейчас одному, один на один с собой Никита впадает в беспокойство и депрессию, поэтому его предложение больше походило на просьбу отчаявшегося человека:

— Если ты свободна, поехали со мной, посмотрим квартиру для приятеля Прохора? На днях приедет наш хакер, к сожалению, мне вряд ли удастся его встретить.

— Поехали.

— А потом пообедаем, а? Я знаю место, где здорово готовят перепелов.

— Никогда не пробовала. Ладно, пообедаем. И о хакере не беспокойся, я встречу его.

Квартира устроила, Никита заплатил хозяйке за месяц, разумеется, не поставив ее в известность, что ограничится лишь этим сроком. А вечером с Прохором купили компьютер, отвезли на квартиру и наладили работу Интернета. Любая деятельность в его положении — спасение от депрессии.

Не полагаясь на память, Анюта записывала абсолютно все, что, по ее мнению, Герман мог случайно выпустить, а не только его просьбы. Но вот перечисления, когда и что она должна напомнить, сделать, организовать, проверить и тому подобное, закончились, а Герман не говорил кодовых слов «пока ты свободна». Он нервно тер подбородок пальцами, глядя сквозь Анюту, казался немного рассеянным, чуточку растерянным и очень озабоченным.

— Это все? — напомнила она, мол, я здесь, между прочим.

— Аня… у меня возникли… некоторые… проблемы… — вдруг заговорил он не как начальник, а как простой и доступный человек. — Мы с тобой давно сработались, я тебя считаю больше другом, чем секретаршей, доверяю… Ты обо мне знаешь много такого, чего не знают остальные. Но ты знаешь и тех, кто меня окружает… Короче говоря, Ляльке позвонил мужчина и настучал, будто у меня с Олесей… ну, ты поняла? Голоса она не узнала, иначе сказала бы мне, кто это был.

Анюта присела в кресло у стены, под ее прямым взглядом он стушевался, ведь фактически Герман предложил ей заложить кого-то из подчиненных, а это грязненький ход. Впрочем, она обязана докладывать ему о неблагонадежных людях, заботясь о благоприятной атмосфере в коллективе.

— Да, Герман Евгеньевич, мы с тобой работаем давно… — сказала она. — У тебя есть претензии к моей работе?

— Нет, что ты.

— А твоими семейными и личными проблемами я не обязана заниматься. Но если хочешь знать мое мнение, если ценишь его, чисто по-дружески могу сказать.

— Давай уж говори.

— Собственно, настучать мог кто угодно.

— То есть? — вскинулся он.

— Ну почему вы, господа, думаете, что кругом одни идиоты обитают, которые замечают только то, на что вы укажете? Как бы ты ни хоронился, а про твое подполье все равно вынюхают. Тут один выход: либо не делать вообще, либо делать и быть готовым к доносам, скандалам, переменам.

— Кто? Откуда могли узнать? С чего это?

— Помимо конкретики, когда акт неверности некто видел собственными глазами, существуют наблюдения, догадки и, наконец, выводы, которые оспорить шалунам обычно не удается. Работой под твоим началом, бесспорно, дорожат, но это не значит, что обиженный тобой… например… тот же подчиненный не затаил на тебя зло. Согласись, ты ведь не ангел. А тот, кто затаил зло, наверняка выжидает, где ты оступишься, наблюдает за тобой или просто следит. При благоприятных условиях он обязательно воспользуется твоей слабостью, неосторожностью, беспечностью и нанесет удар. Если не может тебя смести, то хотя бы развести с женой попытается, чтобы жизнь медом не казалась. Отсюда вывод: не давай повода.

— А я, выходит, дал.

— Тебе-то, как никому другому, известно, был повод или ты чист. А кто из твоего окружения способен на гнусный донос, я не знаю, Герман. Мне не приходило на ум, что за всеми надо установить слежку, да это и невозможно.

Он ждал утешительных слов, но Анюта в своем амплуа, тяжело вздохнув, Герман заворчал:

— Спасибо на недобром слове, но оно хотя бы честное.

— Герман, извини. Если хочешь лести, тебе придется заменить секретаря, а я… я не умею. И много тебе принесет пользы лесть с ложью?

— Ты права, права, — покивал он. — Ну, иди…

Анюта подарила ему жалостливый взгляд — это максимум, на что она способна, — и отправилась к своему столу, на котором стояла игрушка — веселый чертик. Тронув за рожки адского жителя, отчего чертик начал болтать головой, попискивая, Анюта посидела в задумчивости, а потом вернулась к своим обязанностям. Ей-то чего переживать? Но когда появился Никита, она подозвала его заговорщицки — пальцем и прищурив один глаз. Он наклонился, приготовившись услышать нечто нелицеприятное о себе (последнее время Никита ждал со всех сторон только гадостей), а она удивила:

— Жене Германа настучали, что у него с Олеськой легкий заскок на почве секса, отсюда возникли семейные разборки. Судя по его виновато-потерянной физиономии, дело дошло до войны.

— Да ну!

— Скажи честно, не ты поработал радистом?..

9 Эх, когда бы везло всем одинаково

Ух, таксисты… неуловимый народ. Тороков с Ивченко замаялись отлавливать водителей, а все потому, что одна из двух фирм (на самом деле это отделение основной фирмы) приглашает на работу водителей с собственными автомобилями. Те соответственно не ставят машины в гараж, а едут домой, затем из дома — на работу, связываясь с диспетчером по переговорному устройству. Ну и самый неудачный момент: точка у гостиницы не закреплена за конкретными водителями. Тех, кто работает на хозяйских машинах, опросили, а извозчиков с личным транспортом вылавливали как придется, хотя получили домашние адреса и график работы, но, например, среди ночи к ним не заявишься с таким пустяком. А что может быть проще — взять и собрать сначала одну половину водителей, затем другую? Нельзя. И куча причин. В общем, данную ситуацию со всем основанием можно назвать саботажем, то есть господа и не господа из таксопарка не желали помогать милиции, а придраться вроде как не к чему. Да, не к чему! Торокова с Ивченко встречали как родных, выслушивали, сочувствовали, кивали и… ничем не помогали.

— Терпение, терпение, — повторял Тороков, по молодости у Ивченко отсутствовала эта необходимая функция. — Ты все номера записал?

— Все, все, — заверил тот. — С кем базарили, всех записал.

— Поехали к гостинице, сдается мне, того водителя нужно там искать, а разговоры про свободный полет, будто у водил нет определенного места, чистая туфта, мне кажется. Ты, главное, сверяй номера, чтобы мы вторично не опрашивали, а то у меня лица слились в одну физиономию.

Вел машину Ивченко, Тороков безлошадный, в их среде это нетипично, ибо кто-кто, а милиция вся поголовно имеет колеса, и не какие-нибудь отечественные, а с опознавательным знаком производителя на носу. Но, как говорится, каждому свое. Тороков ни о чем не думал, сидя в салоне, он смотрел на мокрый асфальт, на котором отражались разноцветные огни, растянутые и тусклые. По натуре он меланхолик, вероятно, поэтому любил промозглую погоду, мелкий дождь и осень, находя во всем этом магическое притяжение. Когда Ивченко припарковался, он остался сидеть в той же расслабленной позе, юноше пришлось напомнить:

— Приехали.

Выйдя из машины, Тороков поднял лицо к черному небу и прищурился от попадавших на него микроскопичных капель, затем вдохнул влажный воздух, огляделся.

— Вон две тачки стоят особняком, — сказал, — давай с них начнем.

Оба номера не были занесены в блокнот Ивченко, Тороков направился к ближней машине, доставая на ходу удостоверение.

Упитанный шофер среднего возраста, плечистый и усатый, поднял от «корочек» глаза на Торокова и, опустив углы губ вниз, недоуменно спросил:

— А че я сделал?

— Вы? — усмехнулся Тороков. — Один и тот же вопрос… Мы ищем двух молодых людей — парня и девушку. Во вторник в одиннадцатом часу вечера они сели в такси и поехали… Хотелось бы знать, куда они поехали. Вы их отвозили?

Правильно заданный вопрос, к тому же не совсем вопросительный, а скорее утвердительный, дает некоторую гарантию, что ответ будет правдивый. Задай он вопрос по-другому, например: «Не вы ли отвозили?», или: «Вы не отвозили таких-то?», таксист наверняка сказал бы «нет». А получилось, будто Тороков знает, к кому они сели, тем самым он отрезал водителю пути к отступлению, ведь милиции побаиваются. Таксист с неохотой пошел на контакт, вначале зачем-то переспросил:

— Парня и девушку? Молодых, да? А где они сели?

— Здесь. Возле этой гостиницы.

— А какие они? Как выглядели?

— Он высокий, спортивный. Она среднего роста, худенькая, черненькая. Красивые ребята.

— А что они натворили?

Ивченко фыркнул, сложилось впечатление, что допрос ведет водила, но, получив от Торокова укоризненный взгляд, отвернул лицо в сторону.

— Ничего, — сказал Тороков. — Возможно, ребята видели убийцу.

— Убийцу? Вона как… И кого ж пришили?

— Женщину. Пожилую. Вы их отвозили?

— Двое ко мне сели, а те или не те — не знаю. Фотографии есть?

— Фотографий нет. Куда вы их отвезли?

— В Ястребиное Гнездо.

— А куда именно в Ястребином Гнезде?

— К Торговой площади.

— Спасибо, до свидания. — Идя к автомобилю, Тороков потирал руки. — Ну, это уже кое-что. Естественно, остановились они в одной из тех гостиниц, что ближе к Торговой площади. Верно?

— Да там этих гостиниц… до фига! Плюнь, и в гостиницу попадешь. Они могли выйти у площади, а пешком уйти от нее далеко, я бы так и поступил после гонок по крышам. Что они сделали после того, как убежали от нас? Смылись из гостиницы и города, значит, сообразили, что им грозит. Нет, я бы поселился подальше от места, где вышел.

— Не будем гадать, а завтра же поедем туда. С утра — в отдел, потребуем командировку и денег на бензин. С дорогой-то справишься сам?

— Обижаете.

— Вот и ладно.

Заперли номер в десять утра, сдали ключ и вышли из отеля. Побродили немного, далеко не удаляясь, не забывали присматриваться к пешеходам, возвращаясь к гостинице. Молодой человек то и дело поглядывал на часы, а стрелки ползли сонно, к тому же оба понятия не имели, к какому времени нужно подойти. Пришлось действовать наугад, через сорок минут не выдержала подруга:

— Ну иди же! Если ее нет, вернешься.

— А ты жди меня в ресторане.

— В каком? Они что, открыты?

— Здесь большинство кабаков открывается с восьми утра, я же говорил тебе. Перед поездкой в горы людям позавтракать надо? Надо. Некоторые приезжают сюда не на лыжах кататься, а потому что престижно, они и проводят время за бутылкой почти до утра, утром бегут похмеляться. Видишь, все учтено. Чтобы далеко не ходить, иди в ресторан нашего отеля.

— Тогда нам по пути.

А путь короток, но шли медленно. В решающие моменты, от которых зависит судьба, страшновато не получить ожидаемого результата, посему намеренно удлиняется дорога, оттягивается результат, хотя до этого стремились к цели. В холле девушка ободряюще подмигнула другу и проводила его глазами, пока тот не скрылся, после она поплелась в ресторан.

Подходя к номеру, он заметил приоткрытую дверь, значит, вовремя! Горничная возилась в ванной комнате, а как завязать с ней диалог, продумали еще вчера. Он бесшумно приблизился к комнате, надел доброжелательную улыбку на все тридцать два зуба и громко сказал:

— Здравствуйте! Я рад снова…

Она испуганно взвизгнула и резко обернулась, инстинктивно прижавшись спиной к душевой кабинке и отчего-то подняв плечи. Он растерянно захлопал глазами, сняв улыбку с лица, потом убедительно смутился и начал извиняться:

— Ради бога, простите, не хотел вас напугать… Я думал… Понимаете, однажды я жил в этом номере… почти два года назад. Тогда тут убирала…

А имени-то не знал! Но прищелкнул пальцами, будто припоминая, горничная, женщина средних лет, робко подсказала:

— Виолетта.

— Имя я помню, — заулыбался он, — фамилию запамятовал…

— Сабитова.

— Вот-вот, Сабитова. Нам она очень понравилась, отзывчивая, аккуратная. Как-то мы в этом номере погудели прилично, представьте: дым коромыслом, бутылок гора, на столе бардак. А Виолетта, пока мы в бане парились, навела порядок — лучше не бывает… (Чушь, конечно, нес, порядок в номере — святая обязанность горничных, а не одолжение, но понесло на радостях, что так легко выяснил имя девушки.) И выручала не раз… (Лучше не вдаваться в подробности, так как весьма сомнительно, что горничная оказывала услуги помимо уборки. Разве что в постели, может быть, если только она не старая грымза.) Я когда вошел, подумал, она убирает, а это вы… Значит, Виолетта до сих пор работает здесь?

— Работала до позавчерашнего дня, — с особым смыслом сказала женщина, к тому же нахмурилась, лицо стало страдальческим.

— Ушла?

— Нет. Работу сейчас не бросают, а платят нам неплохо. Домой она собралась ехать, а на улице на нее напали хулиганы. Ударили по голове чем-то тяжелым, столько крови было… Я не видела, рассказывали мне. Говорят, череп раскроили.

— Ее… убили? — похолодел он.

— Еле живой подобрали, без сознания, конечно.

— Где она сейчас? Может, помощь нужна?

— Ее сначала в нашу больницу повезли, но здесь денег надо мешок иметь, чтобы лечиться — все для кошельков туристов. Вчера мать приехала, наверное, перевезла домой.

— Адрес узнайте, я навещу Виолетту и окажу посильную помощь.

— Занесу. Обязательно. Ей нужна будет материальная помощь.

— Только не афишируйте, не хочется, чтобы о хорошем человеке думали, будто она тут подрабатывала в постелях клиентов.

— Угу, хорошо. Занесу. Вот уберусь в номерах и принесу, а то у нас строго, от работы запрещено отрываться.

Он спустился вниз, прошел в ресторан, где к спутнице цеплялся типичный представитель класса жлобов: рожа в три обхвата, тело — масса, бесформенная масса. Молодой человек сел рядом с подругой и, доброжелательно (агрессивность вызывает ответную агрессию, что сейчас лишнее) уставившись на жлоба, поинтересовался у него:

— Проблемы?

— А ты кто? — очень «вежливо» спросил жлоб.

— Муж своей жены, — указал он на девушку.

— Мм… — отъехал от стола на стуле жлоб. — Ну, извини. Я просто так, смотрю — девушка одна, скучает… Извини, браток.

Когда он ушел к своей компании, расположившейся в дальнем углу, молодой человек упрекнул подругу:

— Тебя на минуту нельзя оставить.

— Ну что? Узнал? — подалась она к нему, но его вид насторожил ее. — Мне не нравится твое выражение… Она не работает здесь?

— Хуже. Зовут Виолетта Сабитова, на нее покушались. Съездили по голове тяжелым предметом, раскроили череп — передаю дословно. Короче говоря, ее пытались убить позавчера.

— А позавчера мы уже жили в этом отеле…

— Вот это оперативность! — не скрывал радости (однако сдержанно, как и подобает меланхолику) Тороков, потрясая отпечатанными на принтере листами. — Иной раз не дождешься информации в течение месяцев, бомбишь как дурак далекие бастионы, а тут за считаные дни готово! Полное досье на обоих!

— Это обычное везение, — заключил Ивченко.

— А везение бывает обычным? — пересматривая печатные строки, спросил Тороков. — На мой взгляд, эта штука такая же редкая, как чемодан денег на дороге.

— Ну, чемодан с бабками может вообще боком выйти, значит, к везению его отнести нельзя, — философски заявил Ивченко, потянувшись рукой к листам, а Тороков не отдал, предпочел сам зачитать:

— Внимательно слушай, читать буду быстро. Надеюсь, ты не забыл, что сегодня мы едем в Ястребиное Гнездо?..

Враг не дремлет, но и друзья не зевают

Анюте пришлось повторить, ибо ответа не дождалась, Никита вперил в нее бессмысленно-пустой взгляд и ни звука не проронил:

— Ты радист или не ты?

— А я тебя считал умной, — оскорбился он. — Как ты могла…

— Могла! — зашипела Анюта. — До тебя многие если не знали, то догадывались, кроме жены шефа, разумеется. Но вдруг узнаешь ты — и тут же следует звонок. Что мне думать, по-твоему? Ведь это я проболталась, а болтунам в стародавние времена отрезали языки.

— Я не дешевка, ты прекрасно это знаешь, — яростно огрызнулся Никита. — Не ожидал от тебя!

У нее детская привычка: покусывать авторучки, причем постоянно — думает ли, волнуется ли, радуется ли, — словно это конфета. И не боится микробов! Машинально Анюта зажала между зубами конец авторучки, ее не волновал упрек Никиты, она ушла в глубь своих мыслей, правда, ненадолго:

— Значит, не ты… А может, сама Олеська провернула интригу?

— Смысл?

— Отбить. То есть сначала разбить семью Германа, потом приголубить и обласкать его, это известная тактика хищниц.

Дверь открылась, появился объект обсуждения, внеся смятение в души шептунов:

— Никита? Ты ко мне?

— К вам, к вам, — поспешно сказала Анюта, не давая Герману времени разглядеть их как следует.

Он-то способен догадаться по их взволнованным и сконфуженным рожицам, о чем здесь шла речь, это по силам даже недалеким людям, которые шкурой улавливают колебания воздуха вокруг своей персоны, а Герман далеко не глуп. Он пригласил Никиту, накидал заданий, о семейных ухабах — ни слова, а раньше между ними как будто не было секретов. Один секрет все же есть — Олеся, можно было бы уйти, не затрагивая его, но так Никита поступил бы раньше. В связи с последними событиями, касающимися лично его, настораживают и те моменты, которые бьют по друзьям. В самом деле, жили многия лета в равновесии, да вдруг сразу: одно, другое… в результате ломается жизнь, что грозит и Герману. Об этом нужно говорить, но с чего начать?.. Ну хотя бы так:

— Ты не в форме, Гера. Что произошло?

Вначале Герман махнул рукой с отчаянием человека, который и говорить-то не желает о неприятностях, однако его припекло, обойти вопрос не смог по двум причинам: поплакаться повело и хотелось получить дельный совет, а то и помощь, Никита действовал на Ляльку неплохо, он же не откажет другу поговорить с женой. Тот сделал однозначный вывод:

— И давно у вас?.. Только не заливай, будто сплетня возникла на пустом месте. Я, как любимые жены, узнаю все последним, но умею анализировать, мой анализ не в твою пользу. Так давно вы?..

— Как тебе сказать… — не стал выкручиваться Герман. — Перед вторыми родами Ляльки… Но не регулярно. Редко случается.

— Зачем? — поднял плечи Никита. — Потерпеть не мог? И что значит — нерегулярно? Твое «редко случается» смахивает на постоянство. Лялька надоела?

— Да нет! Нет! — застонал Герман, он ведь надеялся встретить понимание со стороны друга и как следствие — оправдание. — Бывают ситуации, когда… когда чего-то не хватает, а чего… Ну, не знаю, как это получилось, не знаю!

— Может, ты влюблен в Олесю и боишься признаться себе?

— Не говори чепухи! — вскипел Герман. — Просто заклинило, потянуло на новизну, пофлиртовать, поговорить по душам…

— Неудачно тебя заклинило. Я неплохо изучил Ляльку, она достаточно сильный человек, чтобы поставить жирную точку под твоим флиртом. Тебе звонок «мухи» придется долго отмаливать, но не дай бог, позвонят ей второй раз.

Герман нервничал не на шутку, он же не хуже Никиты знал собственную жену, единственное, на что рассчитывал, — на детей, вряд ли она оставит их без отца. Нельзя списывать и такую немаловажную вещь, как любовь, а Ляля любит его, в общем, что семья разрушится, Герман в это мало верил. А вот «муха»… Если ее не поймать, она продолжит гадить, в противном случае не начинала бы. Сжав пальцы в кулак, слегка ударяя им по подбородку, он задумчиво проговорил:

— Кто же сдал меня, а? Где эту сволочь искать?

— М-да, завелась темная личность в нашей усадьбе. Тебя прессуют, меня сделали негодяем… Знаешь, не исключено, что это один и тот же человек…

— Ты о чем?

— О своем, наболевшем. Янке кто-то помогал из наших, то есть прямо из этого офиса. Но у нас народа уйма, поймать Иуду чрезвычайно сложно.

— На подозрении у тебя кто-нибудь есть?

— Не-а.

Никита прошелся к окну, закурил. Потянуло потрепаться на острую тему, тем более когда появился товарищ по несчастью, прочувствовавший на себе удар невидимой руки. Разница, конечно, существует, у Германа рыльце в пушку, а за что Никите досталось? Но кто сказал, что подлость, при всех «но», неодинаково действует на пострадавшую сторону, какой бы виноватой она ни была?

— Я ни с кем близко не общаюсь, — продолжил Никита, — только по работе и на дистанции, что делает меня вне зоны досягаемости. Когда ты приближаешь к себе людей, стоящих ниже хотя бы на одну ступень — я имею в виду подчиненных, — ты становишься досягаем и уязвим. Психологически мы идем вровень, тебя похлопывают по плечу, называют Герой, а то и Геркой — свои в доску. Возникают доверительные отношения и — все, ты открыт. Вредят те, кто о тебе знает слишком много, особенно твои слабые места. Но сначала они должны получить толчок к неприятию, злобе, ненависти. Значит… что?

— Я кого-то кровно обидел, это мне и Анюта говорила.

— Анька — умная баба, но все-таки баба, мыслит по-бабски. Обиду съел и топаешь дальше, следовательно, это мелковатая категория. Чтобы так крупно вредить, надо либо сильно ненавидеть, либо бояться. Тут-то и есть проблема, потому что ни ты, ни я не ориентируемся в нашей же среде, не задавались такой целью. Мы занимаемся одной работой, поэтому слепы, не видим явных и тайных врагов, а они есть. И они нас знают лучше, чем… мы знаем себя. Но те, кто входит в мой круг, навредить мне не могут в силу того, что этих людей я выбрал давно, у нас полный альянс. К тому же у них было достаточно времени, чтобы окунуть меня в дерьмо, но это случилось только сейчас, значит…

— Это далекий от нас человек, — понял Герман.

— И близкий одновременно, потому что крутится где-то тут! — Одним резким движением Никита пронзил пальцем воздух, опустив его вниз. Он явно был зол, но внезапно рассмеялся, правда, смех отдавал горчинкой. — Герка, я нес ахинею, не слушай меня.

— Почему же! Я с тобой полностью согласен.

— Ты чересчур мнительный, начнешь всех подряд подозревать, этим навредишь себе уже сам.

— Почему?

— Потому что на виду. А подпольщик сечет каждый твой шаг. И мой. Он лучше вооружен. Давай будем делать хорошую мину при плохой игре, пока не получим…

Никита оборвал фразу, внезапно решив так: Герман не придет в восторг, что посторонний человек проникнет в систему, мало ли чего он там подсмотрит. Нет, друг будет категорически против, ведь секретная документация, полученная мошенническим путем, свела в могилу немалое число народа, довела до инфарктов и даже тюрьмы. Будет целесообразней, когда Никита поставит его перед фактом, победителей-то не судят, ко всему прочему, надежды могут не оправдаться, так чего же зря поднимать волну? Но слово вылетело, Герман хотел услышать вторую половину фразы:

— Пока не получим что?

— Повод для подозрений конкретного лица, где-то же он проколется, — нашелся Никита, потом поднял руку и посмотрел на часы. — У, Гера, заболтались мы с тобой, а ты глава, должен был палкой меня гнать в аэропорт. Все, мне пора…

— Как мне с Лялькой быть?

— Здрасте! Ты ее муж или я? Падай на колени, рви рубашку на груди и клянись, что звонок — происки врагов.

— Поможет?

— Не знаю. Но теперь поостерегись встречаться с Олесей, лучше порви с ней. Иначе Ляльке выдадут компромат, от которого не открестишься. Все, я полетел.

В приемной на том же месте, где недавно находился Никита, в той же позе — согнувшись и упираясь локтями в стол — стоял Всеслав, что-то весело повествующий мурлыкающим голосом. Зардевшаяся Анюта была сама на себя не похожа, кокетливо поглядывая на него, посмеивалась и опускала глаза якобы на клавиатуру компьютера, постукивала пальцами по клавишам и — снова взгляд на него. Славная парочка, это ничего, что он моложе Анюты лет на пять, возраст женщины — проблема для тех, кто его знает.

— Всем пока, — подняв руку и пересекая приемную, сказал Никита.

Всеслав выпрямился, приняв стойку оловянного солдатика, видать, напугал его ведущий менеджер, так сказать, застукал за приставаниями на рабочем месте, что запрещено указами Германа.

— Шеф один? — кинул вопрос вдогонку Никите Всеслав.

Но тот был уже далеко, нажал на кнопку лифта.

У Серафимы появилось время покрутить ситуацию, Никита все равно находился в отъезде. Каких-либо действий не предпринимала, она выжидала, одновременно выстраивала стратегию. И только когда стали известны результаты почерковедческой экспертизы, Сима, спешно завершив текущие дела, поехала к дяде Диме за помощью и советом. Он с интересом послушал, не перебивая, позже объяснил почему:

— Мне не попадалось таких изощренно-хитромудрых дел, все больше убийства на бытовой почве. М-да, просто завораживающая ситуация. Но, Сима, почерк — это уже кое-что… Он доказывает: отправлял деньги не Кораблев, следовательно, остальные «компроматы» на него — липа. Ты молодец! Заострила внимание на денежных переводах — умница, главное — вовремя смекнула, где можно обнаружить подлог, некоторые до этого не доходят. Но не думаю, Сима, что результат графологической экспертизы кардинально повлияет на решение суда.

— У нас есть еще фотографии и запись вечера.

— Фотографии в расчет не будут брать, это скорее для вас повод к гимнастике ума. Можно попробовать отдать эксперту вместе с видеозаписью из ресторана, где Яна целует его, он, конечно, заметит то, что мне бросилось в глаза, напишет заключение…

— Да-да, — поспешно сказала Серафима, — надо отдать.

Однако Дмитрий Данилович махнул рукой, отвергая собственную идею:

— Каков бы ни был результат, Никита проиграет. Главное — генетическая экспертиза, она побьет все ваши доказательства. А вдруг по просьбе Кораблева отправлялись деньги, а?

— Нет, — категорично сказала Сима. — Я теперь уверена: он не лжет.

— Это судья так подумает, а адвокат Яны его убедит. Только одно может спасти Кораблева от многолетней кабалы: найти и доказать, каким способом она забеременела. Вот тогда и остальные доказательства польют на вашу мельницу.

— Значит, буду долбить до конца. Помогите мне подчинить почтовое отделение. Я хочу выяснить, кто принимал переводы, это можно сделать только через милицию. Никита работу оплатит.

— Лады, детка, — ударил он себя по коленям. — Мне страшно любопытно, как еще беременеют женщины без мужчин. Но, Сима, без сперматозоида ребеночка невозможно зачать! Кстати, поговори с гинекологом, им должны быть известны все способы вплоть до хитромудрых.

— О-ой, — протянула растерянно она. — А мне не пришло в голову…

В тот же вечер, дождавшись, когда папа после ужина отправился к телеящику, а мама разлила чай и нарезала пирог с джемом, Серафима поинтересовалась:

— Ма, у тебя есть знакомый гинеколог? Только хороший!

У той глаза стали в пять раз больше, лицо вытянулось, рот открылся — челюсть отвисла. Потом мама, по натуре паникерша, произнесла потрясенно:

— Сима, ты беременна? От кого? Я его знаю?

— Да вовсе нет…

— Не лги! Уф!.. Аборт хочешь сделать?

— Ма… — попробовала вразумить ее Серафима, но разве это возможно!

— И не думай даже! — рявкнула мать, постучав пальцем по краю стола. — Первый аборт опасен бесплодием…

— Почему сразу аборт? — вставила Сима. Поскольку паникерша не способна принять правду, пришлось говорить то, что она желала услышать: — Должна же я показаться врачу?

— Сегодня же поговорю с тетей Шурой, кажется, у нее есть знакомый гинеколог, друг семьи, но учти! Я пойду с тобой.

— Ладно, пойдешь. — Мама всхлипнула. То ли от счастья, то ли расстроилась, Серафима отодвинула чашку вместе с пирогом на блюдце. — Ну вот, началось…

— А что он?

— Кто?

— Отец ребенка.

— Бросил, — «успокоила» ее жестокая Серафима.

— Какой же он… Ничего, без него обойдемся. Много сладкого теперь не ешь, а то родишь диабетика. А кто он, ну, этот… отец?

— Ведущий менеджер. Ма, я пойду, мне готовиться к суду.

Тяжело быть единственной дочерью, к тому же поздней.

Он оказался худым, узким в плечах, с длинными руками и ногами, длинными — ниже плеч — волосами, изможденным лицом узника концлагеря и глазами наркомана под кайфом. Одежда на нем болталась, как если бы ее надели на швабру, сдавалось, под ней нет костей и тела, одна пустота. Он обвел глазами встречающих, Серафима узнала его по описаниям Прохора, помахала, подняв высоко над головой руку. Он подошел, сумка выпала из его рук к ногам, достал сигареты, представился немного стеснительно:

— Ты Серафима? А я Лаэрт, можно просто Ларик.

— Прохор не смог встретить, он на работе, я отвезу тебя на квартиру, там все готово. Идем к стоянке такси?

— Все равно нужен Прохор, — по дороге сказал он, закуривая. — Я же не знаю, что мне предстоит искать.

— Мы с ним приедем вечером, растолкуем, а завтра прилетит заказчик, внесет коррективы в задание.

— Я люблю растворимый кофе, копченые сосиски и попкорн, — поставил он ее в известность о своих пристрастиях.

М-да, вкус у него… Как раз подошли к такси, Серафима открыла переднюю дверцу, усаживаясь, успокоила Ларика:

— Холодильник полный — только выбирай, а попкорн вечером завезу, мешок. Садись.

Она сказала водителю, куда ехать: когда прибыли, заплатила и попросила подождать. Это ее-то называют медлительной, а то и заторможенной? Ларика не видели! Наверх она бежала — он плелся, в квартиру влетела — он еще не одолел последний лестничный пролет. Серафима успела бросить ключи на полку под зеркалом в прихожей, на кухне найти банку кофе в шкафу и поставить ее на видное место, зажечь газовую конфорку и установить на нее чайник. Обернулась. Он стоял, подпирая острым плечом дверной проем.

— Ништяк, — похвалил жилище.

— Кофе вот, — торопливо указывала она пальцем, — чайник вот, в холодильнике сосиски и разнообразная еда, включая фрукты. Овощи в этой корзине. До вечера… А, да! Ключи…

— Я видел, в прихожей на полке.

— Ты наблюдательный. Ну пока?

Сбежав по лестнице, она упала на сиденье такси и, еще не отдышавшись, назвала следующую точку — женская консультация.

Мама ждала у входа, ждала вместе с тетей Шурой — ужас! Слава богу, что всех родственников не созвали. Предупредив, что у нее мало времени, Серафима решительно двинула к кабинету, про себя составляя фразы, которыми убедит их не заходить в кабинет. Грубить не хочется, ой как не хочется. Потом будут обиды, страдания, упреки… Но тетя Шура, не дав ей рта раскрыть, опередила ее и вошла первой, за ней, разумеется, маман, в последнюю очередь втиснулась непутевая дочь.

— Олежек, вот девочка, которую надо осмотреть, — сказала тетя, к счастью, не родная, иначе от их обоюдной опеки Серафима утопилась бы.

— Я понял, — сказал доктор, мужчина в возрасте героев любовных романов и не уступающий им внешне.

«Что мужчин заставляет идти в эту профессию?» — недоумевала Серафима, садясь на стул напротив доктора, украдкой она шепнула ему:

— А можно мне с вами наедине?..

— Дамы, — вытянул он шею, — оставьте нас, будьте любезны.

С какой же неохотой обе удалились! Тем временем доктор, что-то записывая в тетрадь, показал на ширму и предложил девушке раздеться. Еще чего! Серафима вынула заранее приготовленные пятьсот рублей, положила их на стол со словами, которые выпалила слитно из страха, что он неправильно поймет ее:

— Я адвокат, а не беременная, мне нужна консультация.

— По какому вопросу? — не удивился доктор, видимо, привык к всякого рода сюрпризам от пациенток.

— Насчет беременности…

Введя его в курс дела, для чего Серафима не пожалела времени, а то, чего доброго, подумает, будто это ей лично нужен способ закабалить своего бойфренда, и утаит правду, она подошла к самому главному:

— Скажите, есть способы забеременеть без непосредственного участия мужчины, но от того, от кого женщина хочет заиметь ребенка?

И выжидающе уставилась на него, подавшись корпусом. От него сейчас многое зависело, если же и доктор разведет руками, то Никите правильно сказал врач из лаборатории: Сатана вмешался. Сатана не Сатана, а Сима вернется к изначальной точке, что Яну обманул Никита, несмотря на полученные факты, которые говорят об обратном. И вдруг он:

— Женщины и до этого додумались.

— Неужели?! — распахнула глаза Сима. Эх, давно бы вот так поговорить со специалистом, от сердца отлегло. — И что, это просто?

— Во всяком случае, не так сложно, как многие думают. Но нужно заполучить семенную жидкость, без этого… — Он слегка развел ладони в стороны, давая понять: все равно без мужика не обойтись.

— А как? Если мой доверитель утверждает, что даже не был знаком с ней? И он не лжет, я получила доказательства, а ребенок от него.

Доктор устроился на стуле поудобней, развернувшись немного боком к столу, закинул ногу на ногу и, облокотившись о столешницу, немного подумав, сказал:

— Итак, мамаша смухлевала, но сексом с отцом ребенка не занималась… А ведь все-таки контакт необходим… Я вам расскажу эпизод, который был с моим другом, а дальше вы уж сами кумекайте. Молодая особа хотела выйти замуж за одного успешного мужчину, который тянул с предложением и во время интимных отношений тщательно следил, чтобы она не залетела.

— Презервативом пользовался, — уточнила Серафима, покраснев. Не доводилось ей говорить с мужчиной так откровенно на интимные темы.

— Этот резиновый предмет подвел его. Начитавшись об искусственном оплодотворении и насмотревшись бразильских сериалов, женщина решила попробовать ввести себе семенную жидкость после полового акта в ванной комнате.

— И получилось?!

— Не с первого раза, но получилось. Это просто, в то же время существуют физиологические сложности, короче говоря, зачатие зависит от многих факторов. Это и способность к зачатию обоих партнеров, и качество спермы, и момент эякуляции, и время. Время очень важно, ведь сперматозоиды живучи в течение двух часов. Конечно, если бы оплодотворял врач, то дело продвинулось бы быстрее, хотя и он не дал бы стопроцентной гарантии. Но в вашем случае я не представляю, как и где она достала… — он улыбнулся, видя, как девушка покраснела, — материал.

— Спасибо, вы мне очень помогли. — Серафима дошла до двери, обернувшись, задала последний и несущественный вопрос: — Он женился на ней?

— Нет. Платит алименты.

— Я бы тоже не женилась. До свидания.

Едва она вышла из кабинета, мама и тетя Шура кинулись к ней:

— Ну как? Что он сказал?

— Ложная тревога, — ответила Сима. — Простите, мне надо бежать.

Поймав такси, она махнула рукой по направлению дороги:

— В отделение милиции, улица Фрунзе.

…И снова аэропорт. На этот раз Серафима встречала Никиту, они, конечно, перезванивались, так что он был в курсе ее деятельности, да по телефону всего не расскажешь, до мелочей все не обсудишь. Поездка на него подействовала благотворно, Никита появился подтянутый, посвежевший и улыбчивый, возможно, его воодушевил результат графологической экспертизы. А о разговоре с гинекологом Сима не сообщила, это вообще не телефонный разговор.

— Держи, — протянул он бумажный пакет. — Сувенир. Тебе.

Серафима не ожидала подарка да и внимания с его стороны, тут же заглянула внутрь и выудила оттуда двух красочных кукол в национальных украинских костюмах — чернявую дивчину и усатого хлопца.

— Ух ты! — выразила она восторг. — Какие славные! Обалдеть!

— Подарок с намеком, — хохотнул Никита, а Серафима надулась:

— Полагаешь, я не вышла из возраста, когда в куклы играют?

— Сожалею, что вышла, — возразил он. — Эта куколка на тебя похожа, не находишь? Дай бог тебе найти такого же хлопца. Моя машина на той стоянке… Кстати, и это тебе, — вручил он второй пакет, идя к платной автостоянке. — Киевский торт.

— Тоже с намеком? — подозрительно спросила Сима. — Считаешь меня обжорой?

— Сластеной. — Показав квитанцию сторожу, он открыл дверцу. — Прошу.

— Давай поедем в тихое место, нужно обсудить…

— Сначала к Лаэрту. Ну и имечко… — рассмеялся Никита. — А потом куда скажешь, туда и поедем. Можно прямо ко мне, у меня тишина и покой гарантированы.

Серафима покосилась на него, мол, что за новый намек? Дело-то к вечеру, но он не заметил косяков, ибо лавировал среди автомобилей.

— Через два дня суд, — поставила его в известность она.

— Ого! Так быстро?

— Панина жилы рвет, зараза. Мне сказала, что я защищаю негодяев и насильников.

— Кстати, как твой насильник коровы?

— Выиграла, — без хвастовства ответила Сима. — Устроила следственный эксперимент прямо в зале суда.

— Разве эксперименты допускаются в суде?

— Не желали допускать, я настояла ради справедливости. Принесла покрывало, расстелила и попросила ту корову лечь. А потом схожий комплекцией с обвиняемым парень попробовал протащить ее. Он с места не сдвинул ее! Это же все равно, что кролику тащить волоком носорога. Но она заверяла, будто обвиняемый оттащил ее в кусты, а сидели они и пили вино на берегу у самой воды, до кустов ой как далеко. Потом свидетелем выступил доктор, который осматривал ее после «насилия», сказал, что шишку на голове девица могла получить отчего угодно, но не от бутылки, и потеря сознания при такой шишке невозможна. В общем, выиграла, а потерпевшую теперь привлекут за ложь.

— Ты молодчага.

— Просто мне нравится моя работа.

— Слушай, а если Лаэрт не успеет к заседанию суда вычислить компьютер, а мы — отправителя, что будем делать? Графологической экспертизы достаточно для признания меня жертвой жульничества?

— Нет. Во-первых, у нас будут повторные результаты генетики. Во-вторых, я начну затягивать рассмотрение.

— То есть? — заинтересовался Никита.

— Видишь ли, в нашей практике существуют приемчики, которые называют гадские-адвокатские. Довольно подлые, но за неимением других доказательств воспользуюсь ими. Как говорится, с паном — по-пански, с хамом — по-хамски, то есть его же приемом буду бить.

— И что это будут за приемы?

— Увидишь. Тебе понравятся. Меня сейчас беспокоит кассирша с почты, она, мерзавка, как чувствовала, уволилась месяц назад. Пока найти ее не могут, мне помогает милиция, тебе и на них придется раскошелиться.

На этом тему закрыли, так как Никита остановился у подъезда дома, где снял квартиру для Лаэрта.

10 Снова бежать? Куда?

Ивченко приготовился слушать, подперев щеку кулаком, а Тороков тянул резину — выпил чаю, закурил наконец:

— Итак, подозреваемый: Никита Ефимович Кораблев, тридцати трех лет, держи портрет.

— У-у-у, да он хоть куда, — одобрил парень фото.

— Кораблев топ-менеджер холдинговой компании, работает в дочернем филиале…

— Простите, я то и дело слышу: «топ, топ», а с чем этот «топ» едят — без понятия. Кто это?

— Ну… Топ — это что-то первостепенное, высшее, лучшее, точно и я не знаю, если честно. Зато знаю, что зарплаты у них ой-ой-ой, ни тебе, ни мне не видать столько капусты никогда — миллионы загребают.

— Вы любите заглядывать в чужой карман?

— По необходимости. Дальше: он не просто менеджер, а ведущий специалист, владеет двумя иностранными языками в совершенстве — английским и немецким, часто бывает за границей, имеет четырехкомнатную квартиру повышенной комфортности, не женат…

— И что начальство про него думает? Этот миллионер с иностранными языками позарился на браслетик с брошкой и пришил старушку?! — вытаращился юноша. — Полная лажа.

— Ну, знаешь, миллионеров отличает патологическая жадность, конечно, не всех.

— Ну, знаете, — в тон ему возразил юноша, — вы мне напоминаете нашего начальника, тому все равно, на кого завести уголовное дело.

— Теперь она… Держи мордашку, правда, отпечаталась похуже первого фото. Усольцева Серафима Кирилловна, двадцати шести лет…

— Хорошенькая.

— Молодые девушки все хорошенькие.

— В вашем возрасте, — вставил шпильку Ивченко. — А для меня далеко не все.

— Не хами. Усольцева работает в престижной конторе адвокатом, университет окончила с красным дипломом, делает успехи в карьере, морально устойчива, единственная дочь в семье… Оба не привлекались…

— Что и требовалось доказать, — прищелкнул пальцами Ивченко. — Не убивали эти двое старуху, не тот контингент!

— Приказы начальства не обсуждаются, — спокойно сказал Тороков. — А социальное положение не является алиби. Мы получили их мобильные телефоны, я сейчас попрошу выяснить, кому и когда они звонили, нам сообщат. Затем созвонимся с УВД их города, чтобы заблокировали там нашу сладкую парочку по полной и повязали, если они вернулись домой. А потом едем в Ястребиное Гнездо, чует мое сердце, Кораблев с Усольцевой еще там. Ехать нам часа два по мокрой дороге, может, чуть больше, надеюсь, успеем с местной милицией пообщаться. Все ясно?

Постепенно с лица Ивченко слетала улыбка, а глаза заполняло разочарование. Он не дурак, понял по монологу и азарту, что Тороков поменял позицию в отношении двух беглецов.

— Не все, — сказал он тусклым тоном. — Кто занимается поисками убийцы здесь? Есть же и вторая версия, более убедительная, вы знаете это лучше меня.

Тороков поднялся, сунул пачку с сигаретами в карман куртки, забрал досье на обоих подозреваемых, оставив молодого коллегу без ответа. В общем, второй версии нет, от нее открестились. Вмиг Тороков предстал в ином свете, Ивченко увидел в нем тщедушного сутулого человека с чуть заметной виноватой улыбкой, с морщинами усталости на щеках. Между прочим, прямо в глаза он редко смотрит, в основном, когда допрашивает. И задался юноша вопросом: неужели у него нет желания расследовать пусть не громкое, но убийство, только сделать это по-настоящему?

В ресторане отеля было тихо, народу почти никого, если не считать компании в углу, из предосторожности оба говорили шепотом, придвинувшись друг к другу вплотную. Она, конечно, выдержанная, но в ее зрачках засел запросто читаемый ужас. Он выпил минеральной воды, поставил бокал и постукивал по нему пальцем. Не надо быть особо проницательной, чтобы догадаться: ему тоже стало страшно.

— Надо сматываться отсюда, — сказала она, правда, неуверенно, с дрожью в голосе. Как тут смотаешься? Не за тем оба приехали, чтобы бежать, трусливо поджав хвосты.

Он налил минералки, выпил немного и отказался:

— Нет. Раз нас до сих пор не поймали, значит, и не ловят.

— Ты же сам говорил, убийство Катерины Андреевны связано с нашим появлением. Теперь еще и горничная… Это не только не случайность, это прямая наводка на нас. Или я ошибаюсь? Скажи, что ошибаюсь.

— Сказал бы. Если бы не думал так же. Нам нужен массовик-затейник, без него мы не можем смыться, а объявится он сегодня.

— Не удивлюсь, если и его огреют тяжелым предметом по голове.

Паузы были естественны, слишком много навалилось неожиданностей, в них трудно ориентироваться, а еще трудней предугадать, какие грозят последствия. Решение он принял, придвинулся к подруге и в ультимативной форме сказал на ухо:

— Сейчас идем в номер, ты собираешь вещи, я посажу тебя в такси, приедешь в город, сразу же возьмешь другое такси и поедешь домой…

— Нет.

— Слышишь, это моя проблема, дальше буду решать ее сам, — разозлился он, однако повысить голос не посмел, перешел на шипение: — Уматывай отсюда на всякий случай и пока не поздно.

— Нет.

При всей мягкости и, казалось, неспособности к решительным действиям она умела настоять на своем, и он упирался в такую крепкую стену, что иной раз ему оставалось только беситься. Вот и сейчас, понимая, что не сдвинет ее, не убедит, он чувствовал волнообразные вспышки гнева, больших усилий стоило себя сдерживать.

— Не видишь, какой накат пошел?

— Вижу.

— Ты не ошиблась, не ошиблась! Нас пасут! И пасут от самого дома, но беда, что пастухи знают нас в лицо, а мы их не знаем! Так какого черта упрямишься? Опасности тебя не пугают?

— Пугают. Мне очень страшно. Если на нас повесят убийство и нападение на горничную, если поймают, то я нам заранее не завидую.

— Вот и уезжай. Потом будешь меня спасать, если что.

— Нет.

— Ну и дура.

Она повернула к нему лицо, коснувшись кончиком носа его носа, он и не подумал отстраниться. У нее есть замечательная черта — не лезть в бутылку после его наездов, но на место ставит неплохо:

— Ты всегда переходишь на оскорбления, когда проигрываешь в спорах? Я никуда не поеду, смирись. Между прочим, это наши домыслы, что нас пасут. Даже если пасут, что из того? Менты не могут знать на сто процентов, кто именно бегал по крышам, тем более доказать, что мы напали на Виолетту.

— Все равно выйдут на нас, — с бессильным отчаянием произнес он. И сделал еще одну попытку уговорить: — Разве не ясно, кого убирают? Мало того, на нас направляют ментов, это, надеюсь, для тебя не новость? Вспомни Катерину Андреевну и автоматчиков, которые посыпались из машины, как горох из мешка, и ринулись в подъезд…

— Не повторяй по сто раз, я не страдаю склерозом. Но если ты так озабочен, у меня есть рациональное предложение: сейчас мы поднимемся в номер, соберем вещи и поищем квартиру. Не думаю, что это место предназначено только для богатых, здесь наверняка сдают квартиры или комнаты простым смертным.

Он нахмурился и вздохнул, глядя в темные кукольные глаза подруги, а если честно — ух, как страшно оставаться одному, естественно, в душе радовался. Ответственность за нее от этого не уменьшилась, но будет смотреть по обстоятельствам, во всяком случае, в обиду не даст. Он взял ее кисть, прикоснулся губами к пальцам, а сказал по-отечески строго:

— Обещай слушаться меня.

— Мне это не удавалось, но я обещаю.

В номере заглянули в Интернет, подходящего жилья не подобрали, в основном предложения однообразные — номера в отелях и гостиницах. Даже частный сектор именовался «гостиницей», а там наверняка регистрируют по всем правилам бюрократии, требуя паспорт. Им подходило жилье, где хозяйка (или хозяин) всего лишь посмотрят паспорта. Решили побродить по поселку в поисках объявлений, купили газету, отметили несколько адресов и пошли по ним. Их устроила первая же квартира, точнее, комната в частном доме с отдельным входом, со всеми удобствами и даже маленькой кухней. Очень скромно, зато и цена более чем удовлетворительная. К тому же новое жилье недалеко от отеля, в котором они жили. Основную часть вещей перенесли на квартиру, не сдавая номер в отеле, и отправились обедать.

Торокову согласились помочь, предложение милиции было оптимальным: обзвонить гостиницы и отели.

— Но их тут до фига, мы до завтрашнего утра будем звонить, — пробурчал Ивченко, хотя своих идей не подкинул.

— Ну это ты загнул, — сказал милиционер с трубкой. — Алло, это из милиции, старший лейтенант Боркин. Не подскажете, в вашу гостиницу не заселились такие: Кораблев и Усольцева?..

— Можем пойти более простым путем, — сказал Тороков. — Он парень далеко не бедный, селиться в дешевой гостинце не будет, следовательно… Слушай, — обратился к милиционеру, — просей сначала пятизвездочные отели.

— Будет сделано… Хотя у нас здесь везде уровень европейский.

— Да ладно заливать, — хмыкнул Ивченко.

Милиционер звонил, а они ждали, выходили курить, Ивченко избегал разговоров с Тороковым, боясь однажды не выдержать и высказать все, что думает о нем. Погода и здесь промозглая, да еще туманом одарила, который загонял назад в здание. Наконец милиционер поднял руку, подавая сигнал к вниманию:

— Так… Никита и Серафима. Угу, а в каком номере? Угу… Спасибо. — Он кинул трубку на допотопный аппарат и, записывая на листе адрес, сказал: — Проживают такие, вот адрес, занимают седьмой номер. Помощь нужна?

— Думаю, сами справимся, — самонадеянно заявил Тороков.

— Тогда удачи вам, — пожелал милиционер.

Тороков с Ивченко сели в машину, юноша пару раз бывал в поселке, но этого недостаточно, чтобы с точностью навигатора просчитать маршрут и приехать в нужную точку, максимально сэкономив время. Приходилось расспрашивать прохожих, но все же это не город, добрались.

Администраторша напряглась, прочитав удостоверение:

— А… что такое?

— Ничего страшного, — улыбнулся ей Тороков, — это свидетели, нам нужно поговорить с ними. Мы просто предупреждаем на тот случай, если они выходили и сейчас вернутся, вы должны нас предупредить. Вот мой номер сотового. А мы их подождем у номера.

— Ключа нет, они в номере. В седьмом.

— Тогда порядок.

Навешал ей лапши с учетом, что подозреваемые, может статься, попытаются бежать, уж она-то сообразит поднять тревогу, само собой дорогу им перекроют, есть кому. Охрану держат, иной раз отели приходится защищать от разгулявшихся отдыхающих, как тут не держать?

На этаже было тихо и безлюдно, собственно, приезжают сюда не в номерах отлеживаться, тем более по гостинице слоняться. Тороков вытащил пистолет, Ивченко последовал его примеру, правда, поинтересовавшись:

— А стволы зачем? Может, сначала поговорим?

— Для устрашения. На людей дуло пистолета действует как заклинание колдуна — парализует. Они ж не готовы к встрече с нами, психологически сломаются сразу… Так, это здесь. Встань у стены. Как только откроют, сразу направляй ствол.

— С предохранителя снять?

— Ты идиот? Мы лишь попугаем.

Тороков постучал, за дверью девичий голос спросил:

— Кто?

— Служба безопасности отеля, проверяем сигнализацию.

Она приоткрыла дверь и остолбенела, увидев два пистолета, направленных прямо в нее, а Тороков грозно:

— Стоять, мили…

Но дверь перед его носом и носом Ивченко — хлоп! Оба неудачника ударили плечами по ней, однако девушка оказалась ловчее и быстрее, до удара повернула ключ в замке.

— Сейчас же откройте! — прорычал Тороков, толкая дверь.

— Что вам нужно? — панически вскрикнула она.

В висках пульсировало: это конец, бежать некуда. Тем не менее она не растерялась и рванула к спальне разбудить друга, а он уже был на ногах, поймал ее за плечи:

— Спокойно, я слышал. Говори с ними!

— Вы не милиция! — крикнула она, чувствуя дрожь в ногах. — Вы бандиты, у вас пистолеты.

— Мы покажем удостоверения, откройте! — разорялся Тороков, после чего тихо приказал Ивченко: — Беги за охранником и запасными ключами.

— Что делать? — спросила она.

— Черт… — держа ее за плечи, озирался он, будто попал в стаю волков. В сущности, ощущение волчьего окружения у него давно появилось…

Гадские-адвокатские

Обговорив с Лаэртом задание, выпили чаю с тортом, съели его до последней сладкой крошки, потом Никита отвез Прохора, а Серафиму привез к себе.

— Да не пью я, — отказывалась она, когда предложил ей выпить.

— А шампанского? — не сдавался Никита. — Между прочим, я привез его прошлый раз из Европы, это не газировка.

— Ну ладно, лей.

Бастион рухнул, Никита налил себе и девушке, прикинув в уме: сколько же времени ее склоняют к сексуальным отношениям, если на безобидный глоток шампанского она соглашается после длительных уговоров? И кто отважился соблазнить неприступную Серафиму? Ему бы евнухом стать в его-то нынешнем положении нечаянного отца и забыть о радостях любви навсегда, да кто ж добровольно на это пойдет? Однако уже подпирало, да и обстановочка располагала, ко всему прочему, если Симочку раздеть, она будет неплохо смотреться, мысленно Никита уже прощупал ее. Но приставать к Серафиме безнравственно, она такая строгая, сознательная, ответственная и… и еще какая-то… короче говоря, не такая, как все, тем не менее удивительно разнообразная…

Кажется, Серафима, как радар, уловила порочный ход его мыслей, насторожилась, вопросительно уставившись на Никиту, мол, что ты задумал насчет меня? Наверное, из него выпрыгнул бешеный гормон и выдал с головой.

— Что еще ты хотела мне рассказать? — тряхнув головой, тем самым освобождаясь от навязчивых мыслей, спросил Никита.

— Я консультировалась с доктором, гинекологом…

— И ты беременная? — ужаснулся Никита.

— Оставь свой пошлый тон. Он рассказал историю своего приятеля, но я не представляю, как данную информацию привязать к твоему случаю, доктор не подсказал. Если коротко, женщина воспользовалась… м-м-м… биологическим материалом после любви…

— Не понял.

— Ну, партнер предохранялся, а женщина забеременела от него… Без него.

— Не-а, не понял.

На нее обстановка тоже действовала, в конце концов, она же женщина, а напротив мужчина, между прочим, весьма и весьма симпатичный.

— Он пользовался презервативом, — наконец выпалила она. — Она ушла с ним… то есть с презервативом в ванную…

— Теперь понял. Ничего себе!

— В общем, Яна должна была как-то добыть твою… твой семенной материал, как у донора.

Ну и деликатность! Конечно, от Никиты не ускользнуло: Серафима неохотно называла вещи своими именами, явно преодолевала неловкость, что противоестественно для ее профессии и для современных раскрепощенных вумен. Точно, его гормоны виноваты, которые бомбардировали девушку. А может, она тоже мысленно раздела его, поэтому чуть не теряет сознание от восторга?

— Думаешь, я не заметил бы, когда она делала у меня забор донорской… — и не стал окончательно смущать, — биоматериала?

— Но без этого нереально…

— Как, интересно мне знать?! — перебил Никита, усмехнувшись. — Нереально то, что у нее ребенок, которого признают моим.

— Не знаю, как. Надо подумать, перебрать варианты, построенные на основе того случая, о котором говорил доктор. Думай ты, тебе же лучше знать, как, где и с кем ты вступал в связь, кто находился недалеко. Бывает, страсть возникает внезапно, люди дуреют, становятся в этом плане неуправляемыми и умудряются вступить в интимные отношения чуть ли не на глазах у толпы.

— У тебя такой богатый опыт? — поддел он Симу.

— Достаточный, — осадила она Никиту, впервые рассердившись. — Все, думай. А теперь скажи, пожалуйста…

Снова замялась, потупившись! Она престранный коктейль из юриста, которому по статусу положено иметь цистерну цинизма в запасе, но Серафима успешно обходится без этого, и тургеневской барышни, воспитанной вдали от распутного мира по принципу: святость — залог здоровья.

— Сима, адвокату, как врачу: выкладывают все до нательного белья, да? — Никита догадался, что сморозил не то, ибо он как будто побуждал ее признаться в грехах, а должно быть наоборот. — Я хотел сказать, ты обязана, если есть вопросы ко мне, задавать их без стеснения. Не волнуйся, переживу. И клянусь быть откровенным, как у батюшки на исповеди.

— У тебя есть на теле… — начала она, — шрамы там… родинки… другие отметины?

— Есть. — Он снял галстук, расстегнул рубашку, Сима замерла. Никита обнажил левую сторону груди и указал на шрам ниже ключицы и ближе к подмышке. — От ожога. В двенадцатилетнем возрасте отдыхал в деревне, мужики варили смолу, они конопатили и смолили лодку. Я бежал и упал, по инерции перевернулся на спину, так как упал на край невысокого обрыва, а мужик как раз нес смолу в консервной банке, прикрепленной к шесту. Смола немного пролилась на кожу, я орал, будто меня всего окунули в кипящую смолу.

— А которые скрыты от глаз даже на пляже? — спросила Сима. — В интимных местах?

— Под плавками, что ли? — уточнил Никита скорее для нее, чем для себя, чтобы раскрепостить бедняжку. — Есть.

— Значит, нам повезло. Где?

— Зачем тебе? — игриво спросил он.

— Мне надо знать.

Серафима по-своему отреагировала на намек — свела брови, а не включилась в игру, значит, ее настрой ориентирован на работу.

— Так… — произнес Никита. — В детстве вырезали аппендицит, но шрам мало заметен. На этом месте… — ткнул он пальцем в ягодицу, — да, где-то здесь родимое пятно величиной с ноготь большого пальца, немного вытянутое.

— Очень хорошо. А какого цвета?

Никита озадачился: вдруг у Серафимы патологическая страсть к разного рода изъянам на теле, в частности — на мужском? А с виду приличная.

— Темно-коричневое, — ответил он.

— Отлично. Сфотографируй пятно, к суду у меня должна быть фотография. А еще есть приметы?

Внезапно ему захотелось подразнить ее:

— Есть. Родинка. На… мм… пенисе. И ее сфотографировать?

— Да, — выдавила Сима.

— А как — общим планом или только часть?

— Как хочешь. — И подхватилась: — Мне пора.

Вот бедняга. Но забавная. Так и не сказала, зачем устроила допрос, выясняя скрытые особенности на его теле. Что-то тут тщательно завуалировано, вероятно, Серафима подбирается к нему, впрочем, это не новость, Никиту очень многие женщины хотят, да не все получают.

Отчего-то в машине она вжалась в дверцу, словно старалась максимально отдалиться от него. Интересно, а как Сима ведет себя, когда ее целуют? Он когда-нибудь проверит это лично, из тривиального любопытства, а сейчас Никита хотел услышать ответ на не менее интересующий его вопрос:

— Сима, почему ты в адвокатуру пошла? И вообще в юристы?

— Хм. Я поздний ребенок, единственный, а это наказание с испытанием, без родительской опеки нельзя было шагу ступить, не говоря о том, что я должна была заниматься тем, что они считали для меня полезным. Мне с детства приходилось отстаивать свои права, иногда отвоевывать. Но я не капризами маму с папой брала, хотя прошла и этот этап. А когда поняла, что мои капризы вызывают у них умиление, со мной сюсюкали больше обычного, но толку никакого, стала находить аргументы, тогда они шли навстречу. И хвастали. Всем подряд. Какая, мол, у них умная дочь, рассуждает как взрослая. А моя взрослость была обусловлена их отношением ко мне как к чему-то забавному и очень дорогому. Они приобрели игрушку и играли в маму-папу, а я была одинока с ними. В общем, привыкла вступаться сначала за себя, потом за других, вот и все. А почему ты спросил?

— Мне кажется, тебе больше подошла бы спокойная работа.

— А ты, как мои родители, за меня решаешь.

— Нет-нет, просто я высказал мнение на основе своих наблюдений, а решать, конечно, тебе.

— Для себя я давно все решила. Не забудь завтра получить результат генетической экспертизы и с ним — ко мне. Спасибо за доставку.

М-да, диковатая девочка, создала некий мир из сложностей и копается в нем с маниакальным упорством. Но, может, у него что-то сдвинуто в мозгах, а он об этом не подозревает? В таком случае в ее глазах он выглядит ненормальным. У-у-у, какая сложная тема… Попробуй разберись — кто есть кто. Наверное, весь мир состоит из сдвинутых, поэтому согласия нигде нет, а, по идее, должно было бы быть, если бы планету населяли разумные существа.

Надежда — вдребезги. Обе экспертизы дали положительный результат для Яны, но не для него. Это был удар — мощный, болезненный, ведь уверенный в себе человек живет ожиданием, что ошибка случается один раз, потом она исправляется и гора сваливается с плеч. Гора потяжелела, нет, с этим невозможно мириться, да и нельзя. Нельзя позволить сволочи торжествовать победу, иначе размножение сволочей зашкалит, в таком мире опасно станет жить. А какое страстное желание появилось удавить Яну, желание стало идеей фикс, даже тюрьма не пугала. Никита представлял, как хватает ее за горло и сжимает пальцы, она хрипит — а он сжимает, она в судорогах бьется — а он давит и давит, она мертва — а он не разжимает пальцев.

— Собственно, мы были готовы, — сказала явно разочарованная Серафима, наблюдая, как Никита в бешенстве ходил из угла в угол.

— Но ведь нет ста процентов! — раскричался он.

— Четыре девятки как раз и подтверждают, что отец ты. Сто процентов ставят при отрицательном результате, 99,99 — когда отцовство не вызывает сомнений, выше показателей не бывает. Вероятно, эту малюсенькую одну сотую процента оставляют на случайное совпадение.

Ему позвонили, Никита, не взглянув на дисплей, приставил к уху трубку, это оказалась мама:

— Сынок, ну теперь ты не будешь упорствовать? Это же твой сын и наш внук, как порядочный человек, ты должен участвовать в его…

Ничего не сказал матери, отключился, а громкий скрип зубами вызвал в Серафиме любопытство:

— Кто звонил?

— Мать. Она верит Янке и этим бумажкам. А мне — нет!

— Ладно, не страдай, завтра пустим в ход гадские-адвокатские приемы.

— Кассиршу так и не нашли?

— Пока пусто, — ответила Серафима. — Не бойся, я не забыла про нее.

В состоянии полного раздрая остаток дня он кое-как отработал, даже Герман, углубленный в свои переживания, угрюмый и злой, значит, с Лялькой мир не налажен, подметил:

— Ты совсем скис. Что, плохи дела?

— Хреновые, — признался Никита.

— А не выпить ли нам? Поехали ко мне домой?

— Не хочу. У меня завтра суд с этой тварью, и я его продую.

— Тем более. Расслабишься, Ляльку попросим приготовить перепелок, она классно их жарит, креветок наварим гору, потреплемся.

— Спасибо, Герман, не могу, не хочу. Настроение не то.

— Собственно, я приглашаю тебя для себя, — сознался тот со вздохом. — Лялька меня игнорирует, надеялся, может, ты нас помиришь.

— Помирю. Но позже, ладно? Сам-то не пробовал помириться?

— Хм! Я только и делаю, что мирюсь. И так и эдак к ней, она уходит. Либо к детям, либо в свободную комнату и запирается. Ну, попадись мне стукач. Ой, что я с ним сделаю, ой, что сделаю…

— Сам виноват, — безжалостно сказал Никита. — Чтобы по бабам бегать, надо было не на Ляльке жениться, на ком-нибудь попроще. Чем тебя Олеська прельстила? По всем показателям она ниже Ляльки, даже сравнивать не имеет смысла.

Герману и так тошно, а друг добавил яду, поэтому он повысил голос, одновременно оправдываясь и наезжая:

— Попробовал бы ты пожить с одной женщиной изо дня в день, посмотрел бы я на тебя. Знаешь, самое изысканное блюдо, если его употреблять каждый день, надоедает.

— Сравнения у тебя… — обалдело выговорил Никита. — Слышала бы твоя жена. Ну, раз Лялька надоевшее блюдо, поменяй ее на другое и не мучайся.

— С ума сошел? Я Ляльку люблю. И детей.

— На вас не угодишь. Но у тебя, Гера, выбор большой, это у меня его нет. А по-моему, очень удобно: красивая жена под боком, с сексом проблем нет, а также с едой, чистыми рубашками, которые надо гладить, я лично терпеть не могу глажку — все никак тетку не найму, некогда. Тебя ждут и готовятся к твоему приходу, подадут и приберут за тобой, есть с кем словом перекинуться, а не встречаешься дома со стенами. Лялька в этом отношении идеал, да и не требовала многого.

— Да знаю, знаю, — вспыхнул тот.

— А что ж сравниваешь со жратвой? — Герман метнул в него гневный взгляд, Никита поднял руки, капитулируя. — Все, все, я ухожу, а то мы разругаемся. Честно, я устал и злой.

Во всяком случае, расстались не врагами, сейчас это дело плевое: были друзья — неразлейвода, через миг — готовы перестрелять друг друга.

Перед заседанием суда Никита отдал фотографии Серафиме, на этот раз девушка просмотрела их без смущения (всего три), видать, долго, методом медитаций, готовила свою психику к изучению интимных мест клиента.

— А где четвертая? — возмущенно спросила Сима.

— Четвертая? Ты про что? — не помнил Никита.

— С родинкой на органе, — рыкнула она, указав глазами на пах Никиты.

— А… — хохотнул он. — Я пошутил, нет там родинок.

— Ты… — задохнулась Сима. Оказалось, и ее можно вывести из себя, но она девушка стойкая, эмоции заглушила. — Больше так не делай. Твоя шутка могла подвести меня в суде, если бы я не просмотрела фото.

— А ты объясняй, — в ответ напал он на нее, — зачем тебе это нужно, не люблю недомолвок.

— Идем, — не вступила с ним в перепалку Серафима.

Мощный козырь выдвинула Панина — повторную экспертизу, что тут противопоставишь? На ее требование признать отцовство Серафима волшебным голоском промурлыкала:

— У меня вопросы к истице. — Получив разрешение от судьи, она завязала диалог с Яной, в которой уверенность заметно увеличилась: — Судя по вашим показаниям, у вас с господином Кораблевым разгорелся роман не только стремительный и бурный, но и страстный, верно?

— Да, — приподняла носик Яна, не подозревая, что ей приготовили ловушку.

— В таком случае вы знаете все отметины на теле моего доверителя, особенно в интимных местах. Расскажите суду, где они находятся и как выглядят. И вообще, есть ли особые приметы на теле этого человека?

Яна, без сомнения, не знала про отметины ничегошеньки, злобно зыркала на Никиту и его адвоката. Серафима доброжелательно ее подбодрила:

— Ну-ну, вспоминайте. Безумно любящая женщина знает наизусть своего мужчину. Так какие особые приметы имеет господин Кораблев?

— Я не… присматривалась… — Яна сглотнула. В следующий миг она нервно бросила: — Я любила его с закрытыми глазами.

— А глаза в момент близости не очень и нужны, — блеснула опытом Серафима. — Ваши руки и губы касались его тела, кожа соприкасалась с его кожей. Неужели вы ничего не обнаружили?.. А хотите, я подскажу вам? На теле господина Кораблева есть один шрам, вы не могли его не заметить даже с закрытыми глазами. А нащупав его, вы непременно открыли бы глаза и поинтересовались, откуда шрам, ведь в любимом человеке важно все, не так ли? Где же находится шрам?

Никита в который раз подивился своей защитнице и невольно скосил на нее глаза, озадачившись: сколько же Серафим в ней? И какая из них настоящая — невинная девочка, барышня-аристократка, рациональная адвокатеса или девица с порочными задатками?

— Я протестую, ваша честь, — сказала Панина. — Адвокат ответчика уводит в сторону, вынуждая мою доверительницу выворачивать наизнанку белье. Это не каждому по силам.

Во как загнула, с первого раза и не вникнешь, о чем это она, а Серафима гнула свою линию:

— Но это очень важно, ваша честь. Я хочу доказать, что истица заполучила ребенка обманным путем, без контакта с моим доверителем, преследуя меркантильные цели.

Судья разрешил Серафиме продолжить допрос, она взялась за Яну:

— Так в каком месте шрам? Еще подскажу: он от ожога.

А говорить-то что-то надо, Яна чуть слышно промямлила:

— Но мы ночью… в темноте…

— Стоп, стоп! Разрешите взять фотографии? — попросила Серафима разрешения у судьи и, взяв их, подошла к Яне. — Вот вы лежите обнаженная на кровати, а вот стоите у окна. И вот. И вот вы обнажены. Сделаны снимки при свете дня, это видно без экспертизы… (Яна краснела и бледнела.) Вас смущает мой допрос? Но снимки суду предоставили вы. И я не думаю, что до съемок или после них вы не занимались любовью. Или хотите сказать, Кораблев снимал вас в тулупе и не реагировал на вас?

— Ваша честь, — встряла Панина, — адвокат Усольцева ведет диалог в оскорбительном ключе.

— Давайте по существу, — сказал тот Симе.

— Итак, истица не знает, где расположен шрам. Но, может быть, она помнит, где находятся родинки? Какого они цвета, формы?

— Да, родинки есть… — вымолвила Яна, нахмурилась, вспоминая.

— Вы не знаете, — констатировала Серафима. — Итак, шрам, ваша честь, у моего доверителя на видном месте — чуть пониже плеча слева, вот фото. И от аппендицита есть шрам, а также родимое пятно на ягодице. А вот родинки… Кораблев относится к редким людям, у которых на теле родинок нет, только на лице одна и на шее. Если кто-то сомневается, мы попросим господина Кораблева раздеться.

У господина глаза на лоб полезли — неужели заставят оголяться? Вот будет концерт в судебном порядке! Впрочем, он уже на все согласен, на пляже никого не смущают люди в трусах, здесь не пляж, оттого немного противно, но момент не смертельный. Тем временем Серафима толкала убедительную речь:

— Молчание истицы доказывает, что она никогда не видела обнаженным Кораблева, значит, близких отношений между ними не было…

— Сексом можно заниматься и в одежде, вы разве не знали? — съязвила Панина и получила замечание от судьи:

— Адвокат Панина! — Далее Серафиме: — Что еще есть у вас?

— Графологическая экспертиза, — сказала Сима. — Почерк в извещениях не принадлежит Кораблеву, мало того, подпись подделана грубо. Следовательно, он не отправлял денег истице, а это уже подлог. Далее, фотографии. Скажите, Яна, почему ни на одной из них вы открыто не позируете с Кораблевым перед фотообъективом?

— Как же! — возмутилась Яна. — Почти везде мы вдвоем.

— Вы вдвоем, но не в обоюдном контакте. Почему ни на одной Кораблев вас не обнимает…

— Я целовала его, нас сняли…

— Мы имеем видеоматериал. Разрешите поставить запись того момента, где истица целует моего доверителя? — обратилась Сима к судье.

По ходу она комментировала кадры, потом остановила запись и предоставила фотографию Яны, которую обработали на компьютере:

— Вы теперь убедились, каким образом истица заполучила фото с поцелуем? На основе этих фактов можно сделать вывод: истица провернула аферу с беременностью для целей, известных только ей.

Но выступила Панина, разумеется, ни один аргумент Серафимы не являлся для нее неоспоримым доказательством.

Шрамы-пятна? — Да в порыве страсти на них не обратишь внимания.

Поцелуй сфальсифицирован? — Но Яна была на том вечере, кто даст гарантию, что ответчик туда ее не приглашал?

Нет взаимного контакта на фото? — Если мужчина способен отказаться от ребенка, то неудивительно, что он и к истице относился как к временному развлечению, не задумываясь о последствиях, поэтому и вел себя соответственно.

Не он отправлял переводы? — А есть ли на свете ненормальные, которые будут жертвовать суммы, на которые пенсионер живет месяц, совершенно чужому человеку? К тому же Яна где была? А переводы слали откуда? Вот, вот и вот почтовые штемпели.

Главное: сделаны генетические экспертизы! Чей ребенок? Так о чем здесь идут дебаты?

— Мы проигрываем, — шепнула Серафима Никите.

Тот и сам это понимал, чувствовал бессильную ярость, одновременно у него опустились руки. Но не у Серафимы. Она заявила ходатайство:

— Ввиду того что генетический анализ бывает ошибочным, а есть прецеденты случайного совпадения, мы просим суд назначить дополнительные экспертизы: способность зачатия как отца, так и матери, период зачатия, срок вынашивания…

В ходатайстве судья отказал, очевидно, решил так: если ответчик недоволен решением, пусть обращается в следующую инстанцию, там и требует назначить хоть сто экспертиз. Никиту признали отцом, тут же Яна вытащила заготовленный иск (в успехе обе были уверены заранее) — на алименты и содержание матери.

Из суда Никита буквально выполз, сетуя:

— Ну и мясорубка, хуже места я еще не видел. Зачем ты потребовала новую экспертизу? Мне все равно повесят на шею Яну с ее сыном.

— Время хотела потянуть, за которое нам предстоит выяснить: а) способ зачатия; б) сообщников Яны. Лично для меня сегодня окончательно ясно: она лжет. Да тут дело принципа вытащить на поверхность аферистку с сообщниками, так что подними нос, доказательства будем искать в других местах, точнее, свидетелей. Одного я знаю где найти…

Появились Панина с Яной, Никита завелся с ходу, наступая на Яну:

— Ну, довольна? Интересно, откуда берутся такие сволочи?

— Потише с оскорблениями, — выпятила грудь Панина.

— Я этого ребенка не делал, — рявкнул в ее сторону Никита. — И ты это поняла сегодня. Хочешь, заплачу, чтобы ты дома борщ готовила, а не таскалась по судам, защищая аферисток?

— Спокойно, — мягким жестом отстранила его Серафима, затем повернулась к Яне и Паниной, последняя не без торжества поинтересовалась:

— Будете опротестовывать решение суда?

— Нет, — ответила Сима. — Мы подадим встречный иск.

— Какой же? — усмехнулась Панина.

— Об определении места жительства ребенка, — бесстрастно проворковала Серафима. — Суд рассмотрит обеспеченность сторон и, я уверена, отдаст ребенка отцу, который материально обеспечен выше крыши.

— Это подлый прием, — недобро прищурилась Панина. — Ты хочешь отнять ребенка у матери?

— У такой? Да, отниму. Разве Яна не пошла на подлость, добыв сперму Кораблева, и теперь спекулирует сыном? Скажи, Яночка, где взяла семенную жидкость, кто тебе помог? А кто ввел? Неужели сама? (Та стояла, словно огретая оглоблей, губы у нее тряслись и посинели, а эльфийские глазки снова предали: в них застыл ужас.) Раз ребенок появился, отцовство установлено, надо позаботиться о его воспитании. Господин Кораблев ограничит встречи матери с ребенком, дабы защитить своего сына от тлетворного влияния Яны.

— Посмотрим, — процедила Панина и ушла с Яной.

Во время стычки Никита впал в какой-то транс, отчего язык у него онемел. Только когда сели в машину, он, тряхнув головой, словно сбрасывал с себя прошлогоднюю листву, выговорил:

— Ты что несла? Зачем мне ее ребенок?

— Скажу, но выслушай меня до конца, а то у тебя одни эмоции. Во-первых, тебе не придется тянуть лямку до совершеннолетия мальчика. Во-вторых, Яна не получит от тебя ни копейки, думаю, у нее была цель восемнадцать лет, ничего не делая, прожить безбедно. Или ты согласен содержать ее? По-моему, из двух зол выбирают меньшее.

— Но я не могу смириться с этим ребенком. Если бы я хоть раз с ней переспал, может, и принял бы свою участь, потому что знал бы: да, было.

— Никто тебя не заставляет. Твои родители жаждут воспитывать внука? А он их внук и твой… — слово «сын» застряло на языке, — как ни выкручивайся, поэтому судья не взял в расчет наши доказательства. Пусть им и занимаются дедушка с бабушкой, а там, глядишь, ты смиришься с мальчиком.

Никита был просто ошарашен новым поворотом, конечно, не осознал преимущества предложенного выхода. Тронув авто с места, минут десять он вел машину в молчании, прокручивая в голове заседание, стычку на пороге суда, убедительные слова Серафимы. А ведь досадить Яне — святое дело, лишь бы не содержать ее полжизни, чего она добивается.

— Ну, ты сильна, — высказал он восхищение, правда, уныло. — Но зачем поставила их в известность о планах? Я имею в виду, зачем рассказала про встречный иск?

— Наконец пришел в себя и соображаешь. Я намеренно это сделала, Никита, хочу посмотреть, что предпримет Яна. Уж больно необычен способ, которым она взяла тебя за горло. И не забывай: кто-то в твоей фирме заинтересован во всей этой истории.

Никита привез ее к адвокатскому офису, когда она выходила, задержал Серафиму, схватив за руку, и вложил конверт со словами:

— Держи, это твой гонорар.

Она заглянула в конверт, выпятила губу:

— Баксы?! По-моему, здесь очень много… Проверь.

— Ты молодец, — отстранил он ее руку с конвертом. — Заслуживаешь. Ну, пока? Погоди! Давай завтра поужинаем и отметим… успешное, несмотря ни на что, сотрудничество?

— Давай, — улыбнулась она.

Ужин не состоялся, события развернулись таким образом, что планы резко изменились.

11 В огонь и в воду

— Говори, говори с ними, — требовал он, ринувшись к балкону, который никогда не закрывал. — И одевайся. Быстро!

— Я вызываю милицию! — крикнула она.

— Мы и есть милиция, — отозвался Тороков, переставший биться в запертую дверь. — Серафима, откройте!

— Вы напали на меня! Вы угрожали пистолетами!

В то же время Никита обследовал балкон и место под ним, оценил расстояние. Вернувшись в номер, схватил куртку и натянул ее, после подтолкнул к балкону Серафиму, зашептав:

— Спрыгнешь с балкона, там невысоко.

— А ты?

— Я за тобой. Но меня не жди, убегай на квартиру.

— Кораблев с вами? — раздался голос за дверью. — Видите, я знаю ваши имена и фамилии, значит, из милиции.

— Заговаривает тебе зубы, — сказал Никита. — И ты болтай с ним.

Легко сказать: болтай! Чай, не светский раут, голова не варит, нужные слова не находятся при чудовищной панике.

— Кораблева здесь нет, он уехал! — крикнула она, прихватывая сумку. — Если вы из милиции, почему мне угрожали пистолетами как преступнице?

— Чтобы вы сговорчивее были. Признаю, это была моя ошибка, откройте по-хорошему.

А они уже выскочили на балкон, Никита помог Серафиме перелезть, наставляя:

— Присядешь и возьмешься за прутья, потом соскальзывай вниз, как повиснешь, разжимай руки — приземлишься мягко. Ну! Только не вздумай пищать, кричать!

— Серафима! — звал ее Тороков. — Не глупите, вы же адвокат!

Она была готова, но Никита задержал ее, пригрозив:

— Имей в виду, я не спрыгну, пока не увижу, что ты убегаешь. Сумку заберу сам. Давай!

— Серафима! — громче позвал ее Тороков.

Она, стиснув зубы, чтобы нечаянно не вскрикнуть, соскальзывала вниз. Приземлилась не совсем удачно, упала, но в состоянии паники боль не чувствуется. Следом Никита сбросил сумку, к счастью, легкую, и перебрался на внешнюю сторону балкона. Серафима убегала, оглядываясь, он пригрозил ей кулаком — подействовало, она припустила со всех ног, уже без оглядки. Никита спрыгнул, взял сумку и побежал в другую сторону, а, удалившись на безопасное расстояние, как ему казалось, перешел на спокойный шаг. Тяжело дался побег, в глазах то темнело, то светлело, улица расплывалась, сердце с перебоями работало, чего с ним не случалось, но торжество сильнее этих мелких неудобств, внутри раздавалась музыка победы.

Никита достал из кармашка сумки платок, повязал им голову, оттуда же выудил очки и водрузил их на нос. Да, непогода, ну и что? Очки зрению не помешают, лицо замаскируют, никого не насторожат, потому что не редкость и в это время года. Разнокалиберные очки здесь увидишь на лбу, шее, в руке, они выглядывают из карманов курток, висят на рюкзаках, болтаются на груди, свешиваясь с цепочек или шнурков. Нельзя лишь терять бдительность. Он шел, пробегая зорким взглядом по встречающимся лицам и фигурам, иногда приостанавливался и, прикуривая, осматривался…

Тороков стоял, подняв вверх руку и упираясь ею в стену, голову опустил. Вторую руку поставил на пояс, ногой лениво ударял в плинтус. Психовал, поэтому сопел. Наконец раздался топот, прибежали два охранника с Ивченко. Ключ не влез в замочную скважину, охранник пояснил:

— Заперто изнутри, а ключ в замке.

— Отлично, — в сердцах взмахнул руками Тороков, оторвавшись от стены. — Чего вылупились? Ломайте замок.

— Тебе надо, ты и ломай, — отступил охранник.

— Ага, — поддержал второй, — нас потом с работы попрут, еще за ущерб платить заставят. Вы уж сами…

На споры времени не было, Тороков перевел глаза на Ивченко, мол, тебе, как самому молодому и сильному, доверяю взлом. Тот попросил принести хоть какие-то инструменты, не пальцем же долбить дерево. Снова потратили драгоценное время, Ивченко ехидно ухмылялся про себя, поглядывая на Торокова: «Скажите, какой мент крутой! Очень нужно было стволами размахивать? Молодец девчонка, не растерялась, хлопнула по нашим носам дверью. Получил? И еще получишь от начальства выволочку. Искал бы тех, кто звонил. Откуда они узнали фамилии этих двух, в какой гостинице те поселились, а? Сам же разложил время, ну и настаивал бы на поиске настоящего убийцы, работать нужно, а не выслуживаться».

Охранник принес стамеску, молоток, плоскогубцы и торжественно вручил Ивченко, в дополнение привел с собой администраторшу, та заполошно зачастила:

— Умоляю, не ломайте замок, потом дверь придется менять, не латать же ее, весь вид испортит. У нас двери дорогие, из натурального дерева, сами видите. Я позвонила хозяину, он сейчас приедет, давайте его подождем?

Тороков глянул на нее как на муху, слетевшую с навоза, потом указал подбородком напарнику на дверь, мол, действуй. Юноша закатал рукава и принялся орудовать инструментами под охи и вздохи администраторши.

А в номере пусто, балкон нараспашку. Тороков позвонил в милицию, просил прислать криминалиста, чтобы снять отпечатки пальцев. Явился хозяин отеля, расстроился, раскраснелся, покричал, угрожал, что будет жаловаться, но кому?

Сумерки сгущались, сгущались, потом внезапно превратились в ночь, а комната погрузилась в абсолютную, беспросветную тьму. Серафиме чудилось, будто она запечатана в коробочку, а коробочка лежит в сундуке, а сундук — на дне океана, и сюда никому не пробраться, поэтому тьма не пугала. Только окно, слабо проявляющееся на фоне черноты, выдавало, что нет ни сундука, ни океана, что Сима не защищена.

Много прошло времени, а его все не было. Его не было несколько часов. Серафима прислушивалась к звукам снаружи, сидя на кровати и обхватив колени руками. Место тихое, бывало, собака лаяла, да и то далеко. Серафима частенько поглядывала на часы, нажимая на кнопку мобильника, в перерывах думала, что предпринять, если Никиту арестовали.

— Подключу дядю Диму, пусть по старым связям выяснит.

У него по всей стране коллег с учениками видимо-невидимо, некоторые взлетели вверх, как истребители, и весьма высоко, они способны существенно помочь, вплоть до освобождения хотя бы под залог. Но второй вопрос был куда значительней: откуда милиция узнала их имена с фамилиями, профессию Серафимы? Мало того, отыскали! Это уже серьезно, похоже, некто неизвестный толкает их в капкан, значит, пасут не только менты.

А если Никита придет и не увидит света в окне? Подумает, что Симу повязали, на квартире оставили засаду, и не зайдет!

Она включила настольную лампу, щурилась от света, привыкая к нему, потом снова вернулась мыслями к Никите — где же он? И перебирала в памяти всех, кто за последние два месяца встречался по этому непростому, аморальному и пошлому делу.

Раздался шорох за окном, Сима вскинула на него глаза и едва не закричала от ужаса. Два светящихся зеленоватых шарика застыли за стеклом, секунды спустя задвигались вниз-вверх, замирали и двигались снова, ирреальные, как предзнаменование с того света.

— Что это? — прошептала девушка, холодея.

Все тело от головы до ног заполнил страх перед необъяснимым явлением, конечности так и вовсе онемели. Если сейчас ЭТО появится здесь, Серафима не сможет даже пошевелиться. Но шарики вдруг вышли из зоны преломления света, с трудом девушка разглядела кошку, переступающую лапками по подоконнику с внешней стороны с задранным кверху хвостом.

— Уф! — сбросила груз страха Серафима. — Брысь, глупая! Напугала… Да, я уже до ручки дошла, кошек не узнаю.

Пот выступил на лбу и висках, он был следствием пережитого ужаса, дурацкого и невежественного, как оказалось. Бояться следует человекообразных, а не ирреальных сущностей, первые сто очков вперед дадут вторым. Девушка вытерла пот уголком пледа, которым укрыла ноги, после чего снова вернулась к обстоятельствам дела. А дядя Дима предупреждал: необычное дело может перерасти в опасное предприятие — не послушала, не услышала. Хорошо, а если бы услышала дядю Диму, отказалась бы участвовать? Замечательный вопросик, на него ответить не менее страшно, чем ждать, когда в окне покажется монстр со светящимися шариками вместо глаз. Ответить — значит признать, Серафима замотала головой:

— Не хочу, не буду, нет!

Шум. Кто-то идет по двору, подходит… Сердце опять забилось, словно сошло с ума, ведь неизвестно, кто сейчас появится: Никита, милиция или тот самый хвост. И нечем защититься, совершенно нечем! А рука искала предмет для защиты, протянулась к настольной лампе, вцепилась в ножку… Да. Кинет ее в пришельцев, свет погаснет, а Сима юркнет под кровать. Под кровать не годится, она попробует выскочить на улицу и закричит…

Ручка двери повернулась, раздался скрип… Вот и он, подмигнул ей:

— Это я.

Перенапряжение и следом за ним спад вызвали слезы, Серафима закрыла лицо ладонями, будто отказывалась верить, что он все же пришел. Но даже не факт возвращения Никиты вызвал предательские слезы, а осознание здесь и сейчас, что с его появлением в ее жизни произошли громадные перемены. С первой встречи, с первой минуты, с первого взгляда… Он вошел — красивый, подтянутый, успешный, в то же время потерянный, но по-мальчишески хорохорился, а внутри Симы произошел обрыв системы жизнеобеспечения. Система так и не наладилась, как Серафима живет, почему не умерла — кто скажет? Тогда ее испугало новое, непознанное состояние, вместе с ним произошли открытия: осмысление себя как женщины, разнообразными красками засверкал мир — от темных, когда накрывала меланхолия, до радужных, когда хотелось плакать и смеяться одновременно. Непостижимо. Неожиданно. Несправедливо. Несправедливость заключалась в банальной безнадежности, Никита никогда не поймет, что она его удача, никакая другая женщина не будет любить его так сильно. Да, Сима из эгоистичных соображений кинулась за ним в огонь и воду, лишь бы находиться рядом, видеть его, слышать, но разве ее поступок не самоотверженность? Она бы за ним в Сибирь, как жены декабристов… ага, ага!

Никита переполошился, бросил сумку на стул, присел рядом и, обняв ее за плечи, притянул к себе:

— О… Сима расквасилась. Ну ты чего? Все нормально. Сима… Сима, слезы и ты — несовместимые вещи. Ты такая отважная, сильная, умная… Сима!

Она убрала ладони и уже улыбалась сквозь слезы, еще катившиеся по щекам, спросила дрожащим голосом:

— Почему так долго? Где ты был?

— Бродил. Смотрел, не шпионят ли за мной некие типы с рожами висельников. Совершал маневры, чтобы уйти от тех, кого я, возможно, не заметил. Потом наблюдал, спрятавшись, за этим домом, вернее, за улицей.

— Нас кто-то сдал, и ты догадался об этом?

— Естественно.

— Как мне здесь было плохо, — призналась она, уткнувшись лицом в его грудь. — И страшно. Перебрала все варианты, придумывала, как тебя вытащить, если загребут…

— Я знал, ты меня не бросишь. Сима, а поесть чего-нибудь у нас имеется?

— Я быстро, — подхватилась она.

На кухню он пришел за ней, курил, пока Сима разогревала курицу, которую купили, когда переносили вещи из отеля. Приготовила обед, когда прибежала на квартиру, с одной тогда целью — чтобы занять себя. Никита наблюдал, как она накрывала на стол, вертелась на пятачке кухни, делая все споро и с удовольствием, невольно вызывая улыбку.

— Не предполагал, что у тебя есть способности к кулинарии.

— По-твоему, я выгляжу неумехой?

— В чем-то ты, бесспорно, умеха, но поначалу производишь впечатление, будто земная жизнь далека от тебя.

— Садись. Для того чтобы сварить курицу, способности не нужны. С земной жизнью я связана как никто другой, причем на самом низменном уровне. А ты поначалу производишь впечатление самоуверенного сноба, заносчивого и занудливого, высокомерного и нагловатого, но чуть-чуть.

— Я такой и есть, — пробуя бульон, сказал он. — Вкусно. Если ты еще и кофе варить умеешь, и пирожки жаришь, то я, пожалуй, сниму перед тобой шляпу. Куплю, надену и сниму.

— Отдыхай, кофе растворимый, а пирожки не жарила ни разу. Я рада, что ты цел и невредим, у меня до сих пор поджилки трясутся. Увидела пистолеты и не знаю, как захлопнула дверь, закрыла ее на ключ. Думала, сейчас выстрелят и — конец наступит.

— Это доказывает, что к нам нагрянули менты, бандиты палили бы, ты не успела бы отойти. Кто же так старается нас засадить, Сима? Теперь очевидно: вели нас от самого дома, но как узнали, что мы в день прилета отправимся к тетке? Телепаты, что ли?

— Ее убили, потом вызвали милицию, затем милицейская машина появилась у гостиницы. Из нее вывалили люди в штатском и помчались внутрь… После сегодняшней облавы мне кажется… да нет, я уверена: они приехали туда за нами.

— Значит, уже тогда знали, кто им нужен. Но убей, не пойму, как менты очутились здесь?

— Это те же, что были на убийстве Катерины Андреевны, — убежденно сказала Серафима, перекладывая куски курицы со сковородки на тарелку, которую поставила перед Никитой, убрав пустую. — Я запомнила голос. Тот, с кем я сегодня спорила в отеле, был на убийстве.

— Так-таки запомнила? — не верилось ему.

— У него особенный тембр, если ты заметил. Сипловатый, а когда он громко говорит, голос немножко срывается, как во время мутации у подростков.

— Действительно. Ну и ну! Сима, ты гений.

— У меня музыкальный слух. Абсолютный.

— И скромная. Не обижайся, я пошутил… э… для разрядки.

— Вижу, — фыркнула Серафима. — Признайся, ты завидуешь моим достоинствам.

— И языкастая, в чем неоднократно я имел счастье убедиться, — не унимался он. Но когда она грозно свела брови и скрестила на груди руки, Никита дал задний ход: — Это достоинство, клянусь, я им восхищен.

— Ладно, колкости и комплименты отставим. Сейчас нужно просчитать, кто нам вредит, от этого зависит наша дальнейшая судьба. Назад дороги нет, теперь, если мы и уберемся отсюда, нас достанут дома.

— Втянул я тебя в криминальную трясину, теперь не уверен, что вытащу нас обоих…

— И посыпать голову пеплом не стоит, ты не мог предвидеть такой разворот. Думай. Отправная точка — Катерина Андреевна, кто-то из твоих знакомых прознал, с кого мы начнем. Припомни, с кем трепался последние дни.

— Насчет Катерины Андреевны ни с кем…

— Так, — задумалась Серафима. — А как ты узнал про нее?

— Два сыщика привезли информацию… Я их нанял. Просил разузнать о Янке, что она за штучка. Нормальной девушке не придет в голову безумная идея провернуть аферу с беременностью. Они полетели в город и привезли информацию.

— Понятно, не доверял мне.

— Сначала да. То есть нет. Но про Виолетту Сабитову вообще никто не был в курсе, мы даже не знали, как зовут горничную…

Он вдруг осекся, поджал губы и, обхватив лоб пальцами, сосредоточился. Серафима с минуту не мешала ему, догадываясь, что Никиту беспокоит какая-то деталь или эпизод, которому он раньше не придал значения, может, попросту не заметил, а сейчас тот миг повернулся обратной стороной. Никита закурил, был то ли расстроен, то ли обеспокоен, поэтому она не выдержала, спросила:

— Ты что-то вспомнил неприятное? Кого-то подозреваешь?

— На горничную меня натолкнула… Лялька.

И молчок. Он отхлебывал из чашки невкусный растворимый кофе, казалось, сам не верил в то, что сказал. Серафима дотронулась до его руки, Никита автоматически сжал ее пальцы, продолжая смотреть в одну точку.

— Послушай, Никита, у нас не то положение, чтобы отделываться недомолвками. Будь любезен, расскажи мне, только без утайки и подробно, что было после суда до нашего отлета. Ты меня отвез, потом что делал?

— Работал. Еле дотянул до конца дня, устал зверски. Поехал домой…

Хуже не бывает

А во дворе его ждала Ляля. Никита едва не застонал, как раненый, заметив ее одинокую фигуру на скамейке. Проскользнуть бы незаметно и упасть на кровать — сладкая мечта. Можно не раздеваясь, лишь бы ощутить истому в расслабленном теле, закрыть глаза и полежать… Но она увидела его, встала и зашагала навстречу.

— Привет, — сказал он. — Что случилось?

— На улице будем вести светскую беседу? — колюче заворчала Ляля. — К тому же хочу выпить, а у тебя всегда есть.

А у нее дома не то что выпивки, но и рюмки нет! Ясно, не выпить она приехала — поговорить, и тема, должно быть, ей же неприятна, поэтому Лялька во взвинченном состоянии.

— Намек понял, налью, — повел ее к подъезду Никита. — Но с условием: ты готовишь ужин.

— Нашел чем испугать.

У него не имелось фартука, Ляля завязала на талии полотенце, он налил виски, она выпила, закурила и принялась отбивать куски свинины. Выпитое еще больше добавило Никите усталости, а Ляля, бросив мясо на сковородку, присела на кухонный стул и поинтересовалась:

— Как дела с Яной?

— В судебном порядке. Меня признали отцом, следующий этап — принудят платить алименты.

— А что Сима? Ты налей, я переверну мясо.

С неохотой рассказал о битве в суде, в скупых фразах поделился опасениями, подозрениями и шокирующими планами Серафимы насчет ребенка, которые его не устраивали. А что делать? Придется смириться и поставить аферистку на место, отняв у нее сына. Свернет претензии — сын останется у нее.

Ляля резала картошку и кидала порциями во фритюрницу, следила за мясом, казалось, не слишком-то увлечена его рассказом. Но она привыкла справляться одновременно с несколькими делами, Никита знал об этой ее уникальной способности, посему повествовал умеренным тоном, неторопливо и с паузами, дожидаясь, когда она повернется к нему лицом.

Ляля выложила картофель и отбивные на тарелки, у него новости закончились, и он следил за ее лицом, которое было сосредоточенным и вдумчивым. Значит, что-то ее увлекло в рассказе Никиты, отсюда следует: в Лялькиной голове бродят идеи.

— Ну, давай за нас, — подняла она бокальчик. Потом некоторое время ела, медленно отрезая ножом мясо, и посматривала на Никиту. Что-что, а ее взгляды нельзя отнести к соблазняющим. И вдруг: — Прости за бестактность, но ты пользовался презиками, когда спал с Аликой?

— Да. Она боялась залететь, без резинок зажималась, от этого мало удовольствия, согласись.

— Ну вот тебе и ответ, где взяла «материал» для зачатия Яна. Лично мне доктор подсказал, вернее, натолкнул на мысль. Не понимаю, как до Симы это не дошло, но дойдет. — И она по-матерински усмехнулась: — Думаю, у нее просто нет житейского опыта.

— Так и до меня не доходит, на что ты намекаешь.

— Ну, у вас, у мужиков, все извилины расположены прямо, если и сворачивают, то под прямым углом, поэтому вы туго соображаете. Доктор Симе втолковал, каким способом можно получить материал для зачатия. Другого способа и нет, если только ты не сдал сперму в медицинское учреждение.

— Но резинки с начинкой никому не отдавал.

— Значит, каким-то образом Яна добыла. М-да, тема у нас… щекотливая и неприличная. С другой стороны — биологическая, также исключительно медицинская, а что создано природой, не постыдно. Никита, Яна под пытками не признается, как она выкрала резиновую «колбаску». Произошло это, когда ты был с Аликой в Ястребином Гнезде, ведь деятельность по захвату тебя Яна развернула именно там, судя по фотографиям. Только Яна не работала в отелях, как же она… Постой, постой… Алика что-то мне говорила… Яна приехала, увидела тебя…

— А я ее не заметил.

— Не перебивай мыслительный процесс, — отмахнулась от него Ляля. — Да, она приехала к подруге, которая там работала! Это рассказала Яна Алике! Дай сигарету. Да положи ты пачку на стол, не жмотничай.

— Я не жмот, — кинув пачку сигарет, сказал Никита. — Я о тебе пекусь, чтобы не мозолили глаза сигареты.

— Не пекись, а то спечешься, — задумчиво произнесла Ляля, закуривая. — Надо выяснить, кто подруга Яны. Полагаю, она — подружка — работала в том же отеле, где проживали все вы, ведь доступ к ключам от номеров имеют только служащие отеля: горничные, администраторы… Теперь осталось методом исключения вычислить, кем она работала, но это вы сделаете с Симой, мне неохота напрягаться. Ну, как мясо?

— Замечательное.

— А теперь ты мне скажи, мой друг, про Герку правду говорят? Он с Олеськой?.. Только честно.

Никита запил кусок, который проглотил, не прожевав, — как ни готовился к допросу, а Лялька застала его врасплох. Эдак подавиться недолго. Ну почему, почему на него все это свалилось? Как быть? Герман друг, а друзей не сдают, тем более женам. Но и Лялька друг, между прочим, единственная поверила ему, помогла, принудив нанять Симу, тогда как тот же Герман умыл руки. А действительно, почему пальцем не пошевелил, чтобы помочь другу? Чем? Да всем, чем угодно. От доброго слова, приятного даже кошкам, до существенной помощи — он мог найти связи и переговорить с судьей, чтобы тот вынес другое решение за щедрое вознаграждение. Но куда там, Герман в заботах, трудах, инвестициях, курсах валют и т. д., при всем при том находил часок «поговорить по душам» с Олеськой, а предательство не имеет альтернативы, его перечеркивает слово «нельзя».

— Честно? — выдавил Никита. — Я, Лялька, не знаю.

— Лжешь.

Не самый удачный ответ придумал. И это он-то, умеющий лавировать среди коварных умов, просчитывающий на несколько ходов вперед, виртуозно разыгрывающий различные комбинации: вы все, как ни крутитесь, а я вас обскачу! А Ляльку не убедил, фальшь она чуяла за километр. Однако ситуация скользкая, как на катке, не свернуть бы шею, под шеей Никита подразумевал совесть, которая позже будет точить его денно и нощно.

— Лгу, — сознался он. — Сегодня Герман жаловался на тебя…

— Он? На меня? Ай, бедный. Ты наливай, наливай. — Никита подхватил бутылку-спасительницу, это все же время для мозгов, но Ляля дала его мизерно мало: — Ну и?

— Напрасно ты веришь звонкам, звонил недобрый человек, наверняка враг Германа…

— Я спросила: изменяет ли мне Герман? Ответь.

— Да откуда я знаю! — вскипел Никита. — Постеснялся его спросить, правду тебе рассказали про него или оболгали. Знаешь, для меня это было громом среди ясного неба, я понятия не имел, что бродят идиотские слухи! А к слухам, Ляля, разумней относиться пренебрежительно, поверь. Я, например, кто сейчас? Подтвержденный и утвержденный папаша, докажи теперь, что не спал с Янкой. Никто мне не верит! Ляля, Герман любит тебя, это он говорил мне лично, а про Олеську — ни слова. Да ты посмотри на нее и себя… Тоже мне, подсунули тебе любовницу мужа, не могли посимпатичней приписать ему.

Вертелся как уж на сковородке Никита под немигающим взглядом Ляли. Подперев ладонью скулу, она слушала с напускным безразличием, на ее лице ничего не отражалось, а его с каждым вылетевшим словом тошнило от самого себя. Она поверила ему в истории с Янкой, но не верила сейчас, а он, избегая предательства и выгораживая Германа, предал Ляльку как последнее ничтожество.

— Ладно, без тебя узнаю, — сказала она.

— Вот этого не надо! — активно запротестовал Никита. — Я тебя прошу, оставь все как есть. У нас завелся «доброжелатель», держу пари, он не только за меня взялся, но и за Германа, следовательно, распускает слухи сам. Это до тебя доходит?

— С трудом. Ладно, пора и честь знать.

Выдохнув, Ляля залпом осушила виски. Теперь Герману уж точно Никита пожелал бы сегодня запереться в кладовке и не высовываться до завтрашнего утра.

Он проводил Лялю до такси, вернулся домой, осмотрелся, как осматриваются люди, попав в чужеродную обстановку. Мечтал, чтобы в его жилище было много пространства, воздуха, света, теперь все это имеет. Но нет места ему, нет жизненной энергии, душно. Наверное, это и есть одиночество, когда в наглухо закрытом ящике ты ощущаешь себя вне времени, вне всего того, что существует за стенами, дышит и живет. Это как в гробу — ты есть, но ты уже мертв, тебя запечатали, забили гвоздями. Маленькая ложь, а повлекла за собой перемены внутри, ну и как теперь Ляльке смотреть в глаза? Герман козел, завтра Никита без деликатностей вставит ему по первое число, воспользовавшись лексикой маргиналов.

Знал бы он, что грядущий день приготовил бомбу, не поехал бы на работу.

Пришло утро, оно смягчило вчерашнюю ипохондрию, Никита не «вставил» Герману, как намеревался, и не сказал, что его жена коротала с ним вечерок за чаркой виски. Правда, нехороший осадок остался, совесть (проклятая) напоминала о Ляльке, о том, что она несчастна. Но кто знает, может, скажи он правду, Ляля стала бы вдвойне несчастна, в общем, оправдание проступок всегда найдет, а вот ужиться с оправданием трудновато, особенно когда оно с натяжкой.

За работой забыл о Ляльке и Германе, съездил на убыточное предприятие, подыхавшее с девяностых годов, вникал в производство. Директор решил его присоединить к холдингу, делал великое одолжение (наивный человечек), но кому нужен труп? Консервные крышки — позавчерашний день, дело бесперспективное, на базе, с позволения сказать, развалившегося завода не развернешься: нет ни мощностей, ни оборудования, ни нормальных помещений, ни идей. В сарае (пардон, на заводе) Никита провел почти весь день, остался без обеда, отчет поехал катать в офис.

У кабинета в кожаных креслах скучали Игнат с Валерой, Никита с радостью пожал им руки, завел в кабинет, позвал Анюту и попросил принести три кофе.

— Ну, — оптимистично настроился на доклад он, — какие новости?

Игнат важно достал из потрепанного «дипломата» папку, в которую вкладывают поздравительные адреса — на большее она не годится, открыл ее. Там лежала стопка листов — отчет о проделанной работе, но Игнат достал футляр, из него очки и… не водрузил их на нос, без них начал (вопрос: зачем же доставал очки?):

— Значит, так. Яна воспитывалась в интернате…

— Родителей лишили прав? — вставил Никита. Его интересовало все, что связано с Яной, в мелочах проступает характер, наклонности, пристрастия.

— Нет-нет. Материальное положение и не обустроенное жилье вынудили мать сдать дочь в интернат на содержание государства. Отец, отбыв срок наказания за непреднамеренное убийство, сломался и спился, умер рано…

— Уже любопытно, — сказал Никита.

— Мать регулярно посещала Яну, забирала на выходные домой, умерла четыре года назад от сердечной недостаточности. Мы были по месту прописки Яны, в том курятнике сейчас никто не живет, соседи — своеобразный народец — отзывались о ней по-разному, а в общем, неплохо. Из воспитателей интерната опросили трех человек…

— За те бабки, что вы получили от меня, можно было опросить всех, — заметил Никита, которого начала раздражать медлительность Игната.

— Так не все остались там работать, — оправдался Валерий.

— Воспитатели характеризовали девушку как способную к гуманитарным наукам, — бубнил Игнат на одной усыпляющей ноте. — Она была старательная, прилежная, ответственная, принимала участие в художественной самодеятельности. Поступила в колледж на гостиничное и автосервисное отделение, продолжила образование по специальности «туризм и курортное дело», но заочно, так что ничего существенного педагоги вуза о ней не рассказали.

— Образование платное? — осведомился Никита.

— Да.

— Кто платил?

— Она сама, и тетка помогала — старшая сестра ее матери Катерина Андреевна Бабакова. Яна работала в санаториях и домах отдыха посезонно, в зимний период жила в курятнике, часто и надолго отлучаясь неизвестно куда. Закрытая девушка.

— А друзья, подруги? Кто они?

— С этим проблемы. В интернате содержатся дети из неблагополучных и малообеспеченных семей, разбрелись по стране, из них одна Яна упорно продолжала учебу. В институте, сами понимаете, постоянных друзей за месяц сессии не заимеешь, в санаториях и домах отдыха текучка кадров. Ну а тетка… она необъективна, племянницу обожает.

С чувством исполненного долга Игнат откинулся назад, гордо глядя на клиента. Никита опешил — и это лучшие детективы? М-да, о пиаре они неплохо позаботились, или подсматривать за блудливыми женами-мужьями много проще, чем добывать серьезную информацию и вести следствие. А денег сколько вывалил Никита за сведения, которые по силам добыть сопливому пацану, увлеченному детективными подвигами! Закипая, он спросил:

— Это все?

— Да. Э, вот адреса…

Никита небрежно пролистнул скрепленные канцелярской скрепкой листы, на каждом — отдельный адрес: дома-«курятника», который он же им дал, тетки, интерната и института, вот и получилась стопка, а поместилось бы все на одной странице. Проделанную работу можно с полным основанием отнести к СКД — симуляции кипучей деятельности, гнать обоих в шею надо. Серафима одна, фактически девчонка, а толку от нее в несколько раз больше, однако у этих двух — гонорары заоблачные и незаслуженные лавры известных сыщиков. Клиент справедливо вознегодовал, но звонок Прохора сбил охоту высказать им в лицо, кто они есть:

— Комп определен.

— Да ты что! — подскочил Никита. — Чей?

— Не по трубе, приезжай к Ларику.

— Еду, еду. — Он убрал трубку в карман пиджака, засобирался, а детективам небрежно бросил: — Вы не в претензии? Я вам что-нибудь должен?

— Дальнейшие задания… — начал было Игнат, клиент обрубил его:

— Спасибо, в ваших услугах я больше не нуждаюсь. Вы свободны.

Агентура разочаровалась, неохотно выползала из кабинета, надув губы, но Никите наплевать на них, он торопливо закрыл кабинет и, попрощавшись, помчался к лифту. Очутившись в машине, позвонил Серафиме, не спрашивая, занята она или свободна, есть ли у нее желание и время, приказным тоном предупредил:

— Соберись, я еду за тобой. Ларик нашел компьютер.

В состоянии полнейшего отдыха Лаэрт возлежал на софе, скрестив ноги, запускал руку в пакет, доставал оттуда полную горсть попкорна и вяло поедал, рядом с ним валялась бутылка пепси. Прохора от приятеля отличала угрюмость, он примостился на краешке кресла, положив на колени локти и безвольно свесив кисти рук вниз, между его ногами на полу стояла керамическая кружка. Едва Никита переступил порог квартиры, с его губ мгновенно слетел вопрос, адресованный Прохору, ведь Ларик понятия не имел, кто за каким компьютером добывает себе на пропитание в поте лица:

— Чей?

Тот поднял на него глаза, ему явно не хотелось называть имя, поэтому начал он с условия:

— Обещай, что ты ничего не будешь предпринимать, пусть все останется в этой комнате.

— Ого. Так серьезно?

— Обещай.

Что-то парень распереживался, определила Серафима, значит, отправитель писем Яне играет важную роль в его жизни. Опершись спиной о шкаф, она предпочла не вмешиваться, но с нетерпением ждала, когда назовут имя.

— Чей? — повторил Никита, не дав обещания.

— Ты подведешь меня, — взывал к его совести Прохор.

— Никто не узнает, — обтекаемо, но все же пообещал Никита. — Чей?

— Германа Евгеньевича.

Ахнула Серафима, с безразличием хрустел попкорном Лаэрт, на кухне надрывно засвистел чайник, будто орал «караул», Прохор подхватил кружку и ушел, вскоре свист прекратился. А Никита прошелся от стены к стене, остановился, глядя себе под ноги, казалось, он не расслышал имени, но это не так. Пауза возникла спонтанная и необходимая для него, он не готов был услышать именно это имя, впрочем, не бывает людей, готовых к подлости друзей, но друзья-то предают чаще, чем хотелось бы. Еще не сознавая до конца факт, не получив подтверждения, Никита пытался соединить Германа с Яной, что не удавалось, две противоположности не сочетаются ни по каким параметрам. Потерпев неудачу, мысленно он переключился на другой вопрос: зачем Герману эта интрига, что он получит в результате? В основе даже мелкого проступка лежит личная заинтересованность, так где же начинается и заканчивается сфера интересов Германа, вступившего в сговор с Яной? Не удалось просчитать. Никиту лихорадило, оттого, может быть, и мысли не выстраивались в логическую цепь. Да откуда же взяться здесь логике?

— Абсурд, — сказал вслух Никита.

— Чай или кофе будете? — появился угрюмый Прохор.

«Вовремя» поступило предложение чайком побаловаться! Следя за Никитой безотрывно, Серафима отрицательно и судорожно помахала рукой, а Лаэрт согласился и наконец принял сидячее положение. На покрывале белели горошины попкорна, выпавшие из рук парня, а по беспорядку в квартире вырисовывался образ неряшливого человека. Но это мелочь, человека окружает множество мелочей, на которых акцентировать внимание не стоило бы, но мы крепко «сидим» на ерунде, а главные черты в нем не распознаем и в результате пропускаем. Никита думал, почему же он не заметил в Германе гниль, а она-то есть — вон и жену сравнил со жратвой, которой он обожрался… Но и не дать ему шанса тоже непорядочно, Никита, уповая на неряшливость Лаэрта, отсюда допуская, что он и работает безалаберно, спросил его:

— Ты не ошибся? Не перепутал?..

— Я никогда не ошибаюсь, — с самонадеянной усмешкой ответил Лаэрт. — Да и никого не знаю из ваших. Мне все равно — Герман, Юра, Вова… я только нашел, откуда слали письма, а Проша определил пользователя, в вашей фирме у каждого компа есть собственное имя.

— Понятно, — сказал Никита. — Покажи. Хочу увидеть.

— Ну, если ты шаришь…

На столе у компьютера находилась пепельница с горой окурков и рассыпанным по столешнице пеплом, Никита добавил туда свой, устроился на стуле рядом с Лариком, и… темный лес не внес ясности в его воспаленную голову. Но за это время он в некоторой степени принял отравляющую мысль, что Гера — гаденыш, низкий тихушник, жалящий исподтишка. Факты против него, факты. А кто имеет доступ к документам и данным Никиты? Он. А кто способен пожертвовать деньгами для «обездоленной девочки»? Ему те тысячи, которые он кинул Янке, — тьфу. И сотовый телефон Никита бросал в его присутствии, случалось, забывал на столе Германа… Ой, как погано на душе-то.

— Теперь еще разок, — попросил Никита Лаэрта, достав записную книжку с авторучкой и приготовившись записать последовательность манипуляций, чтобы не запутаться в «путешествии» по компьютеру, или системе. — Но толкуй популярно, для «чайников», как мне отыскать эту инфу на компе Германа?

— Ты обещал… — подал сзади блеющий голос Прохор.

— Не бойся, своих не сдаю, — заверил тот.

Серафима не трогала его, уложив локоть на окно авто, она ловила встречный ветер, украдкой поглядывая на Никиту. Он потрясен, раздавлен, зол, сейчас что она ни скажи ему, воспримется им негативно. Но Герман… Мысли о нем вызывали физическое неудобство, Серафима упала спиной на спинку, смотрела прямо перед собой в лобовое стекло и представляла Германа, с которым, кстати, неплохо знакома. Она отказывалась верить в изощренные приемы, избранные мужем подруги для нанесения смертельного удара по Никите. А ведь удар смертельный, убивает бесспорно, если не физически, то морально, после подобных встрясок старых друзей чураются, а новых не заводят.

Никита резко затормозил у офиса, снял ремень, весело подмигнул Серафиме, протягивая руку к заднему сиденью, подхватил кейс. Из него судорожно вытащил файл с бумагой, открыл дверцу, бросив девушке:

— Подожди меня в машине.

Решительный настрой насторожил Симу, она ухватила его за руку и, не давая выйти, потребовала:

— Скажи, что ты намерен сделать?

— Успокойся, будет как надо, — отцепив ее руку, улыбнулся Никита и вышел из машины.

— Никита!

Он не оглянулся, вбежал в здание.

Предварительно позвонив Анюте, покидавшей свой ответственный пост только после шефа, Никита узнал, что Герман у себя. К нему он и пришел, миновав секретаря без привычных перебрасываний фразами, Гера собирался, стоя к нему спиной, забрасывал в кейс бумаги. На хлопок двери он обернулся, затем продолжил сборы, не подозревая, что разоблачен, бросив через плечо:

— Что такое? Я слушаю тебя.

— Почему? За что?

Вопросы показались Герману дурацкими, но, учитывая происходящее с другом, не удивился, а подумал: Никите нужна серьезная помощь. Поэтому свой вопрос задал мягко, как больному:

— Что ты имеешь в виду?

Никита достал из файла отпечатанные листы, показал ему:

— Видишь, письма Яне отправлялись с моего почтового ящика? Но с твоего компьютера.

— С моего? — Герман понял, что помощь нужна медицинская.

— Да, с твоего, с твоего. Хвост остался в твоем компьютере, хотя ты тщательно удалял следы.

Разумеется, Герман сделал вид, будто невинен, как только что родившийся младенец, он выпятил губу, растерянно развел руками:

— Я что-то не пойму, какие письма?

Недолгая пауза и — Никита швырнул письма в лицо Германа:

— Эти самые!

— Ник, ты сбрендил? — попятился Герман, отмахиваясь от летящих листов. — Пойди отдохни, совсем плохой стал…

— Ах, отдохнуть? — наступал на него Никита. — Ты предал меня, своего друга, тайком помогал Янке и, надо полагать, посмеивался надо мной. Ну так шутка удалась на славу! Меня по полной программе прижали! Она твоя любовница?

— Что за бред… — взвился Герман. — Кто любовница?

— Ты сочинял эту порнуху, — уличал его Никита. — Ты отправлял от моего имени деньги. Ты с моего телефона…

— Остановись! — заорал тот, потрясая руками. — И по порядку, с чувством, с толком, объясни свои претензии…

На шум без разрешения вбежала Анюта, да так и вжалась в стену, ибо Никита, внезапно размахнувшись, объяснил свои претензии Герману кулаком по лицу. Врезал, вложив всю переполненную злостью душу, всю обиду обманутого и отчаявшегося дурака в кулак. Врезал с огромной силой, не щадя себя, поэтому стало больно, он непроизвольно обхватил пятерней кулак и потирал его, с удовлетворением глядя на бывшего друга.

Герман не ожидал, что дело дойдет до мордобития, и, не устояв на ногах, всей массой грохнулся на стеклянный столик. Говорят, мебельное стекло крепкое — врут производители, подсовывая некачественный товар покупателям. Столик хрустнул, и Герман очутился на полу.

— Никита! — заверещала Анюта. — Очнись! Что ты себе позволяешь?

А он прошел в приемную, выхватил авторучку из набора на ее столе, бумагу взял из принтера. Не присаживаясь, Никита написал несколько строк, изредка встряхивая ушибленную и разбитую до крови руку, но это тоже мелочи. Вернулся.

Герману помогала подняться с пола верная Анюта, а досталось ему здорово — из носа и губы текла кровь. Никита положил исписанный лист на стол, ударив по нему ладонью и повернув голову к поверженному, процедил:

— Не знал, как от меня избавиться, да? Это запросто. Но у меня теперь есть доказательства, что писем я не писал. Учти, всю твою подлянку скачал на флэшку. Прощай.

— Псих! — крикнул вдогонку Герман, утирая кровь. — Придурок… Аня, что он там положил, посмотри.

Она бросилась исполнять приказ, схватила оставленный лист и, недоуменно подняв плечи, опасливо (шеф, случалось, гнев срывал на ней, так ведь виноват всегда косой) пролепетала:

— Заявление. Об уходе.

12 Сима + Никита

— После разборки отвез тебя домой, — в заключение сказал Никита. — Следующий день пролежал на кровати, на телефонные звонки не отвечал, решил мстить. Всем.

— О боже, — грустно рассмеялась Серафима. — Неудачная идея — бить лицо Герману. И мститель из тебя никудышный.

— Я так не считаю. В общем, лежал и думал, где собрать досье на Германа и Янку. Информация, которую получил от детективов, была не всеобъемлющая, предстояло ее восполнить. Я позвонил тебе, через день мы улетели. О моих намерениях навестить Катерину Андреевну, как видишь, никто не знал, тем более что мы приедем в Ястребиное Гнездо и будем прощупывать тех, кто имеет доступ к ключам от номеров. Начать решили с тетки, на очереди были горничная и клоун, обсудили это в самолете.

Она поймала на себе его рассеянный взгляд, но не отвела глаз из страха, что прочтет он в них больше положенного. Ничего Никита не видит и не увидит, разглядит тот, у кого хотя бы мало-мальски теплится интерес к женщине, а ему нравятся расписные павлины, Лялька показывала фото Алики… Кстати, о Ляле.

— Даже не думай плохо про Ляльку, не тот она человек, чтобы делать гадости близким людям, а тебя она любит. В смысле как друга.

— Да я не думаю…

— Думаешь, думаешь, по глазам вижу.

— Но это она подсказала, что Янке способствовали в отеле…

— Стоп, — подняла ладони Серафима, тем самым отвергая дальнейшее построение глупой версии. — Ни один человек, замаранный преступным сговором, не станет подталкивать пострадавшего к развязке. Была бы Лялька сообщницей Яны, она увела бы тебя в противоположную сторону. Это логика, Никита.

— Наверное. — Он согласился неохотно, вероятно, уже никому не доверял, а жаль. — Значит, нас атакует Герман. Янке незачем убивать родную тетку, а убил дока в своем деле, с первого раза так ловко не получится. Следовательно, убийцу наняли, оплатив услугу. Янке это не по карману, выходит, позаботился Герман. И нас сдал он. Больше некому.

Долго избегали разговоров на эту тему, слишком она болезненна, травмирующая обоих, хотя наедине каждый ее обдумывал. Суть в том, что от нее никуда не деться, тем более еще и Лялька нечаянно в нее затесалась, видно же, Никита не списывает ее со счетов, но это неправильно, несправедливо. А Герман? У Серафимы и он вызвал внутри протест, однако против Геры весомый факт, уничтожающий любые попытки обелить его. Тем не менее Серафима предпочитала, анализируя положение, и Германа рассматривать как подозреваемого, а не как законченного негодяя.

— Компьютер, — сказала она, — улика, конечно, безоговорочная, но убийство… Не могу поверить, что Герман способен нанять убийц. — Едва Никита собрался возразить, она упредила вспышку: — Ты его знаешь, я его знаю, неужели он не заслуживает шанса? Одного! Ошибки, Никита, дорого стоят, нам сейчас нельзя ошибиться, а мы ничего толком не знаем, ничего!

— Хорошо, — буркнул он, набычившись. Ну, так! Обижен и унижен Германом, а Сима его защищает. — Даю шанс, и что?

— Коротко подведем вместе итоги? Я не сомневаюсь в сговоре. Помнишь, я сказала, что мы подадим встречный иск об определении места жительства ребенка? Ты взбесился, но Яна и ее сообщники действуют, уже совершая преступления и подставляя нас. Мы должны все учесть и быть бесстрастными. Теперь ответь: какую выгоду преследовал Герман, затевая интригу с Яной?

— Не знаю. Зависть, возможно, его душила. Многие в фирме меня считают главным, часто обращались ко мне, а не к нему, он ведь грубоватый.

— Угу, есть версия: Герман из зависти хотел тебя убрать из фирмы. Правда, он мог это сделать без такой сложной и гнусной интриги, а найти причину, уволить тебя, и все.

— Над нами стоят более крупные головы, они диктуют ему.

— Дальше: мы прилетели, в тот же день убили Катерину Андреевну, где мотив и у кого он?

— Она что-то знала про Янку, Герман… — Никита поморщился, мол, опять я только его беру в расчет. — Сообщник Яны испугался, что тетка нам вывалит правду.

— Убедил. А твои горе-сыщики не говорили, кто она была по профессии, с кем жила, с кем дружила, чем занималась в настоящем?

— Нет.

— Понимаешь, Никита, на убийство идут от безысходности, следовательно, тетка Яны была опасна. Чтобы понять мотив, иногда полезно знать о человеке буквально все: кем он был, что любил и кого, нрав, привычки, даже что предпочитает на завтрак. У меня есть идея, как выяснить подробности о ней, но придется вернуться в город.

— Где нас ждут с распростертыми объятиями! Ты с ума сошла.

— Теперь давай допустим, только допустим, — на всякий случай сделала акцент Серафима, приподняв ладонь, — что Герман не имеет отношения к письмам…

— Глупости!

Но ее не свернуть, Сима якобы не заметила реплики:

— Кто мог залезть в его компьютер? Начнем с секретаря, она ближе всех к нему, расскажи о ней. Однажды мы с Лялей заходили к Герману, она очень эффектная женщина.

— Анька? Хм. Классная стерва. Дело свое знает, предана Герману, умна, язык у нее, как у змеи — раздвоенный. Спал он с ней или между ними платоническая дружба в рабочем порядке, не знаю, не застукал. Но не так давно Анюта ревностно отреагировала на появление Олеси.

— А ты с ней в каких отношениях? С Анютой?

Правильный вопрос, упирающийся в главное действующее лицо. Никита закурил, а к сигарете прибегают не только при стрессах или никотиновом голоде, но и когда тянут время, делают отбор из того, что хранит память, сопоставляют, да просто за сигаретой прячутся. Никита и глаза закатил к потолку, став похожим на мечтательного поэта под влиянием музы. Он не брутальный типаж, однако мужское начало в нем выражено ярко, потому образ поэта с ним совершенно не вязался, он нелепо и смешно выглядел. Что поделать, Сима с детства отличалась умом и просчитала: там была страсть, первобытная, жгучая, с вытекающими отсюда последствиями.

— Не хочешь говорить? — поддела его она.

— Почему? — опустил он на Симу глаза. — Мы с ней…

— Немножко переспали, — подсказала.

— И это тоже. Давно, три года назад. Потом она вышла замуж, я встретил Алику… Неожиданно Анюта развелась, для нас неожиданно, но у нее нет привычки тащить из дома семейные неурядицы, как у некоторых.

— Вы расстались, а кто инициатор?

— Да как-то само собой получилось… без разборок, слез, выяснений… Мягко расстались. Теперь у нас словесная пикировка, но мне Анна помогает, когда прошу. — Никита посмотрел на часы и поднялся, гася недокуренную сигарету. — У, Сима, мне пора.

— Куда?! — подхватилась и она, забыв про допрос. — Нам нельзя отсюда выходить! Хотя бы пару дней.

— Мне нужен массовик-затейник. Все, не спорим.

Он двинул к выходу, надевая куртку, Серафима семенила за ним, лихорадочно уговаривая:

— Сегодня нам с большим трудом удалось бежать, ты же понял: за нами, а не за кем-то там охотятся! Да к отелю близко подходить нельзя, нас там ждут!

Никита резко развернулся, она не успела притормозить, врезалась в него, ойкнув. И выключилась. Как из блока питания. Несколько секунд Серафима находилась в состоянии наподобие алкогольного опьянения. И голова кругом с туманом в глазах, и в теле легкость, и ноги еле держат — особенно, когда он по-дружески обнял ее и, нежно похлопывая по спине, ласково гладя по волосам, говорил:

— Сима, он работает, если нет целевых заказов, по субботам и воскресеньям. Я не хочу рисковать, завтра и на него могут напасть, как на Виолетту, мы ведь демонстрировали запись вечера с поцелуем в суде. Я должен его разговорить и записать признание, показания — не знаю, как назвать. В девять начало, как раз доберусь… Ох, чуть не забыл, принеси мобильник.

— Что? — включилась она, отстранившись. — Ты собираешься меня бросить в этом… этом… Я пойду с тобой.

— Нет! — оттолкнул девушку Никита и, зная упрямство Симы, напомнил: — Кто обещал слушаться?

— Предупреждаю: уйдешь один — пойду за тобой тихонько, но здесь не останусь.

У него заходили желваки, пальцы сжимались в кулаки и разжимались, ноздри раздувались. Нет-нет, желания врезать упрямой штучке не возникало, но от бессилия кулаком ударить стену тянуло. Как ей вдолбить, что опасно… Впрочем, Серафима прекрасно это знает, а спорить с ней не имело смысла, к тому же время дорого.

— Собирайся! — рявкнул он грубо, беря кейс с ноутбуком.

Герман минус Лялька

В это же время Герман подъехал к дому, машинально взглянув на окна, увидел свет, что означало — Лялька вернулась. Не заезжая в гараж, он заглушил мотор, но остался в машине, готовясь к встрече с женой, а это все равно, что прыгнуть в котел с кипятком. Накануне того дня, когда Никита устроил разборки с мордобитием, Ляля вернулась домой поздним вечером подшофе (детей она отвезла теще), на его законный вопрос, где была, высокопарно ответила:

— Правду искала.

— А попутно напилась?

Она поставила руки на пояс, казалось бы, сама поза грозит скандалом, но, опустив голову, Ляля тряхнула ею, сказав уставшим, вымученным голосом:

— Герка, не цепляйся. Мне плохо. Мне очень-очень плохо. Я переживу войну, голод, холод, нищету, но предательство… Чтобы меня окунул в дерьмо человек, который сделал женой, заметь, по доброй воле, настаивал, чтобы я родила детей… И потихоньку, чтобы я не узнала… Фу!

Ляля отвернулась, а потом уверенной походкой подошла к бару, достала бутылку, бокал, устроилась на диване и спокойно, без дрожи в руках от переполняющих эмоций налила коньяка. Выпив немного, похвалила:

— Хороший.

Германа начало трясти от сознания, что он теряет самое дорогое, а менять свою жизнь категорически не хочется. Именно в тот миг это пришло на ум, и кожу обдало морозцем, да, Ляльке не хватает мизерной капли, чтобы подвести черту под их благополучным браком.

— Ляля, вдумайся, что ты творишь! — завопил Герман, сотрясая воздух руками. — Какой-то звонок… кто-то неудачно пошутил, кроликом подопытным тебя сделал… один звонок — может быть, хулигана или моего недруга — вбил между нами клин! Как ты могла поверить!

— Как? — подняла она плечи, хохотнув не к месту. — Потому что чувствовала. По тебе. Это невозможно объяснить — как именно приходят ощущения, а ты боишься признаться: да, тебя дешево обманывают. Если честно, не хочешь признаваться себе же, но уже знаешь. А потом бах — звонок, подтверждение получено, названо даже имя, от этого становится горше, остается лишь проверить себя: сможешь ли ты сосуществовать с этим и дальше? Знаешь, я жила в предчувствии этого звонка.

И еще один прием применил, последний из запаса хитростей. Герман подсел к ней, обнял за плечи, попытался притянуть к себе жену и со всею страстью, на какую еще был способен в этом состоянии, поцеловать в губы, помириться. Но Лялька… Ее собственная мать на свадьбе напутствовала его в тихом уголке: «Гера, тебе будет хорошо с Лялькой, но она своенравная, максималистка до абсурда. Не оступись, подумай сто раз, прежде чем гульнуть. А если потянет налево, делай так, чтобы ни одна собака…» Ляля сняла его руку, прежде чем он успел усмирить ее поцелуем:

— Герман, не надо. Пока я могу предложить тебе… дружбу. Да, дружбу. Все останется как было, но без постели. Я бай-бай.

На следующий день позвонила и поставила его перед фактом:

— Я за рулем, мы с детьми едем к бабушке и дедушке.

К ее бабушке и дедушке, которые проживали в заштатном городке за сто кэмэ. Он понял: ей нужна пауза, она хочет оторваться от мужа, взвесить все «за» и «против», да оно и к лучшему, неизвестно, какая новая идея придет в больную голову стукача.

Сейчас Герман с опаской глядел на окна и хотел бы угадать, с чем она вернулась, впрочем, его нежелание идти домой имело и другую причину: лицо, оно безжалостно побито.

Оставив машину вне гаража, здесь охраняемая зона, Герман поднялся на этаж, в уме сочиняя сценарий встречи, ключи доставать не стал, позвонил. Ляля открыла, а он (по собственному сценарию, бесспорно, талантливому) заулыбался:

— Ну, здравствуй, жена! Я скучал.

Губа… ранка лопнула, выступила кровь — Герман определил это не по боли, а по солоноватому привкусу, но Ляля не пала на грудь, она вытаращила глаза и подняла брови:

— О-о-ой… Упал-поскользнулся, да?

— В некотором роде, — с наигранной веселостью ответил Герман, проходя в квартиру. — Как съездила? Дети где?

— Дети спят, съездили нормально. Кто тебя так… приласкал, что чуть скулу не вывернул?

— Только без намеков. Ужин есть?

— Есть, есть.

Как будто обстановка положительная, отметил про себя Герман, повеселев на самом деле. По пути в столовую ему удалось обнять Лялю за плечи и приложить щеку к щеке жены, одновременно прижимая платок к кровоточащей губе. Она подала ужин, почему-то не поинтересовавшись, где он был до этого часа, сам рассказал из страха за себя:

— Сейчас такой завал… Сижу допоздна, на носу командировка. — И эдак между прочим бросил: — Никита сбрендил, ушел, самому приходится…

— Куда ушел? — поливая соусом мясо, спросила она. — На повышение?

— Нет, заявление написал об уходе.

Ляля поставила тарелку перед ним и несказанно удивилась:

— Почему? И ты отпустил?

— Я ж говорю: сбрендил. Это… — указал на свое израненное лицо, изобразив страдание и негодование разом: — Это его рука приласкала меня.

— За что?

— Прибежал, наорал, будто я отправлял Яне… ну, у которой от него ребенок, письма… со своего рабочего компьютера. Я ничего не понял, как вдруг он меня кулаком… Псих. Думаю, нервы сдали, не ведает, что творит.

Не прониклась жена к нему жалостью, Ляля бросила салфетку на стол, не обозначая своего отношения к новости, осведомилась:

— Скажи честно, ты отправлял эти письма?

— Нет, конечно. Зачем мне? И кто такая Яна? Я знаю о ней с твоих слов и со слов Никиты. Не видел ее ни разу.

— Никита не станет бить без причины, тем более уходить с работы, где он лучший, к тому же много зарабатывает.

На минуту она оставила его одного, о, если бы кто знал, как ему тяжело… Но вот вернулась жена с сотовым телефоном, нажимала на кнопки.

— Кому ты звонишь?

— Никите. Хочу от него услышать, за что он тебя избил.

— А мне ты не веришь?

— Не верю, конечно. Недоступен… Так, Сима же в курсе…

Терпение Германа лопнуло, он тут перед ней ужом вьется, а она холодом его морозит и, кажется, готова за Никиту побить мужа вторично! Он кинул вилку с ножом на стол, упрекнув жену:

— Выходит, его слова для тебя важней! Ему поверишь!

— Ты тихушник, а это опасные и на все способные люди. Черт, и Сима недоступна. Странно… Очень странно…

— Как ты сказала? — завелся он. — Я кто? Ты соображаешь?

Ляля даже взглядом не одарила его, набрав Симу еще раз и слушая трубку, достала из кармана халата фотографии и положила на стол перед ним. Опустив глаза, Герман… задохнулся, он чувствовал, как кровь бежит по венам и закипает, закипает… А Ляля ушла, вызывая то Симу, то Никиту и бубня на одной спокойной ноте, будто то, что лежало на столе, ее не касалось:

— Где же они?.. Куда пропали?.. Причем оба…

Готовность номер один

Сима с Никитой шли пешком по ночным, плохо освещенным улицам. Такси брать нецелесообразно, в таком малонаселенном пункте всякий человек на виду, наверняка аборигены выдрессированы на чужаков, что в положении Серафимы с Никитой чревато. Хотя и в это время года туристы не переводятся, следовательно, двум молодым людям затеряться несложно. Но улицы пусты, ночь загнала народ под крыши, тем более сырая и промозглая, пропитанная густыми запахами земли, смешанной с перепревшими листьями, корой деревьев, морской солью и талым снегом. Серафиму с Никитой темнота еще и прячет. А ведь спрятала, правда, они об этом не подозревали!

Оба успешно прошли мимо спорщиков, которые днем ломились в номер и угрожали пистолетами, а ночью не разглядели в молодом мужчине и щуплой девушке тех, кого упорно ищут. Возможно, если бы Серафима услышала неповторимый хрипловатый тембр, ее абсолютный слух, которым она хвастала, узнал бы Торокова, но в тот момент он молчал, говорил Ивченко:

— Да успокойтесь, отсюда теперь и мышь не ускользнет. Дорога в город одна, с одной стороны — скалы, с другой — пропасть, пешком ее не пройдешь, на постах останавливают все машины… — Горячий он парень, потому не сдержался, бросил упрек: — Обложили, как государственных преступников! А настоящий убийца потирает руки и думает, что все менты тупые. Получается, так и есть.

— Не кипи. — Внешне Тороков остался равнодушным к упреку, а что там у него внутри — только ему известно. — Возьмем этих двух, поймаем и убийцу.

— Как же, поймаем, — фыркнул Ивченко. — Почему же по основной версии никто не работает?

— Для тебя она основная, а для…

— Понятно.

— Ты зря упрямо их защищаешь. Что нам сказали в отделении? На горничную из отеля «Аруна» совершено нападение.

— Вы уверены, это сделали они?

— Не уверен, но стечение обстоятельств допускает данную версию. Мы пришли, не перекурим?

— Заказ сделаем сначала.

В небольшом кафе свободных мест оказалось много, Тороков с Ивченко расположились за столиком с краю, некоторые страсть как не любят торчать на середине, кстати, она и была пуста. Выбор меню оказался небольшим, заказали полный обед, так как днем не удалось даже перекусить, а Тороков еще и водки взял, которую ему принесли незамедлительно. Ивченко мял сигарету, глядя куда-то вдаль, тем временем майор, выпив, занюхал водку хлебом, откусил и жевал, разглагольствуя:

— В гостиницы они не сунулись, а где-то ночевать им надо, так? Значит, сняли комнату. Попробуем прозвонить номера, которые даны в газетах… Дело, конечно, дохлое, но сидеть и ждать, когда их отловят на выезде… Нужны эти ребята, очень нужны. Сначала в городе наследили, почему-то не уехали домой, а приехали сюда. Кстати, им перекрыли доступ к деньгам, счета блокированы, это им создаст дополнительные трудности… Ты меня слушаешь?

Ивченко не слушал старшего товарища, он занимался тем, что старательно изображал, будто смотрит в одну сторону, на самом деле косил глаза в другую. Тороков заметил странное поведение, проследил за его взглядом, но не смог определить, кто заинтересовал парня. Красивых девушек в поле зрения вроде не было, он подался корпусом к юноше и с усмешкой слегка толкнул его:

— Аллё-о! О чем задумался, детина?

— Пейте себе, — почти не разжимая рта, произнес Ивченко, не поменяв позы и не взглянув на Торокова.

Поведение парня показалось Торокову очень нетипичным, а Ивченко к странноватым людям не относился, ну, резок бывает, темперамент показывает по молодости, но в ступор не впадает.

— Что случилось? — насторожился он.

Молодой человек изменил позу, оказавшись ближе к Торокову, и, положив локти на стол, загадочно улыбнулся:

— Я узнал его. Только — чшш, не вертите головой, никого не ищите, я буду говорить, а вы так… невзначай поглядывайте, ладно? Мужика видите у последнего окна? Он один там сидит, на столе бутылка импортного пива, ест.

— Ну, вижу…

— Это слепой.

— Какой слепой? Слепых здесь нет.

— Недалеко от дома Бабаковой на скамейке сидел слепой… Вспомнили? Так вот, слепой и этот мужик — один и тот же…

Чем ближе подходили к отелю, тем сильней у Серафимы толкался внутри страх, словно ребенок в утробе матери. Никита внешне был абсолютно спокоен, это хорошо, но, может, он кое-что не учел?

— Опасно идти в ресторан, — сказала она. — Нас там знают, весь отель гудит по нашему поводу, думаю, аресты здесь нечасто случаются, есть, что обсудить.

— Наверняка нечасто. А я не сниму очки и платок. Потом, Сима, войду через другой ход на кухню, там спрошу, как мне найти массовика-затейника, повара меня не видели.

— Не знаю, не знаю… — Не привыкшая к приключениям, она нервничала, стараясь не показывать этого Никите. — А вдруг отель наводнила милиция?

Он приостановился, рассмеявшись и положив руку ей на плечо, пришлось плохой ученице напомнить урок:

— Сима, ты забыла стереотип мышления большинства. Куда мы с тобой не сунемся? Разумеется, в отель. Так все будут думать, включая милицию.

— Выходит, один ты умный, а остальные серые посредственности?

— Ошибаешься. Умный я не один, но нас до обидного мало.

— Уф, кто из нас «скромный»? А официанты? Они тебя знают.

— Буду действовать по обстоятельствам. Все, тема исчерпана, идем. Лучше спроси меня о…

Вообще-то сейчас желательно думать о массовике-затейнике, сделать заготовки из фраз, которыми убедит его признаться, ведь неизвестно, что у него за характер. Деньги Никита, конечно, кинет ему, сейчас только они являются надежным средством добычи информации, а если не поможет? Мало ли…

— О чем же я должна тебя спросить? — взяла его под руку Сима.

— О Германе. Его имя зовет меня на подвиги.

— А можно об Анюте? Она же имеет свободный доступ в кабинет шефа?

— Отнюдь нет. Герман лично открывает и закрывает кабинет. В течение дня он, конечно, открыт, но Анюта побоится зайти без него, Герман носится туда-сюда как метеор. Не списывай со счетов работу, она ею дорожит, потому что столько секретаршам нигде не платят, хотя… ничему не удивлюсь.

— А Олеся? Выкладывай, что она за штучка.

Вдали он уже видел отель, про себя радовался, что Сима отвлеклась, а то ее паника и ему передавалась. Но перед последним броском следовало собраться, Никита остановился, решив выкурить сигарету, поставил кейс между ног, после этого быстро выпалил:

— Темная личность. Я, наверное, последним узнал о ее романе с Германом, очень удивился. Работает в банке, любит себя, хочет женить на себе хоть кого-нибудь. Но «кто-нибудь» в ее интерпретации — это талантливый, состоятельный, умный, с положением, внешне не обделен богом.

— У Олеси есть причина мстить тебе?

— Ее чары не воздействовали на меня, так это же не причина.

— А она могла в кабинете Германа отправлять письма?

— Не знаю. Теперь я ни за кого не поручусь.

Он сделал несколько затяжек подряд, отбросил сигарету и, выдохнув дым, готовился дать ей указания, но Серафима изначально пресекла попытку оставить ее на улице одну:

— Ко мне обязательно пристанут, я пойду с тобой.

— Кругом никого нет.

— Появятся. Как только ты уйдешь, пристанут. Вспомни, так не раз уже было.

— Хорошо. Но внутрь ты не войдешь, подождешь у двери в кухню.

Тороков помнил слепого исключительно в общих чертах, вернее, в ореоле тумана, когда исчезают и крупные приметы, притом на зрительную память не жаловался никогда. Утверждение Ивченко, будто он узнал в мужчине того самого слепого, — перебор.

— Да ну, брось! — отмахнулся Тороков, но в лице парня было столько подозрительного фанатизма, что осталось взывать к его разуму: — Он что, не имеет права приехать на горнолыжный курорт?

— Имеет. Но и здесь он должен быть слепым, как тогда. Почему он стал вдруг зрячим?

Логично. Если бы соответствовало действительности, а соответствия близко быть не может. Тороков чувствовал — этот юнец испортит ему обед-ужин, на взводе зашептал ему, тоже основываясь на логике:

— Слушай, с чего ты взял, что этот мужчина тот самый слепой? Там темно было! Он сидел в очках! Как ты мог запомнить его?

— Я же к нему подходил, сначала до меня не дошло, что это слепой. Я спросил, не видел ли он, кто недавно входил или выходил из подъезда, а этот… сказал, что не видит лет тридцать. Тридцать! Я извинился и отошел. Потом сто раз на него поглядывал, жалко же убогого. Кстати, освещение здесь точь-в-точь, как в прошлый раз. Ну, врезался он мне вот сюда, — ткнул себя пальцем в лоб Ивченко. — А сейчас гляжу — знакомый! Присмотрелся — слепой!

Принесли суп и салат, Тороков опрокинул в себя рюмку, остервенело закусывая салатом, а еда в таком состоянии впрок не пойдет, бросал на парня косые взгляды. Ну и подкинули ему щенка упрямого, забывшего, что лейтенант по званию ниже майора, но ведет себя как старший: диктует, возражает, приказы исполняет через губу. По его мнению, Тороков дурак? Баста, приедут в город, попросит дать другого опера, надоел, он же слышать ничего не желает.

А Ивченко будто почувствовал, какие вызвал в майоре страсти по себе, еще ближе к нему наклонился и зашептал:

— Хотите проверить мою наблюдательность? Я сейчас его не вижу, а вам он открыт полностью. Я буду называть приметы, которые обычно не запоминаются, а вы их ищите на мужике.

— Давай, — отодвинул от себя тарелку Тороков.

— Рост я не измерял, но где-то чуть больше метра шестидесяти будет. Нос картошкой, ноздри крупные, вверх тянутся. Губы… мясистые, нижняя раздвоена и немного вывернута наружу. Редкие волосики с сединой, курчавятся у шеи. Ножки-ручки коротенькие, кисти рук небольшие, припухлые на тыльной стороне… Ну как? У него очень красочные приметы.

— Полагаешь, он и есть убийца Бабаковой?

— Я ничего не полагаю. Но объясните мне, почему он в городе был слепым, а здесь зрячий? Почему оказался у дома Бабаковой, а теперь тут?

— Иди и спроси у него.

— И пойду. За ним пойду, когда он отсюда выйдет.

Вдруг мужчина схватил сотовый телефон, заодно вставая из-за стола, прижал его к уху, затем плечом. Говорил он коротко, неразборчиво, идя к выходу и одновременно надевая куртку. Ивченко дождался, когда он скроется за дверью, внезапно (Тороков не думал, что настроен он решительно) подхватился и — за ним.

— Ты! Куда?! — засуетился майор, вскочив, а потом, глядя вслед парню, махнул рукой. — Все мы были рысаками когда-то.

13 Массовик-затейник и компания

Сначала Никита изучил обстановку вокруг отеля, обошел его вместе с Серафимой, попал в небольшой пустующий дворик. Кухонная дверь была открыта, оставив подругу во дворе, он беспрепятственно вошел и выбрал для наблюдения самое затемненное место. Напутствия Серафимы учел, посему не торопился, а выжидал, да что же, он враг себе, не понимает опасности?

Минут пять спустя в коридоре появился официант, чужака не заметил, скрылся в кухне. Когда официант двинул назад с подносом, позвал его, не выходя из тени:

— Эй, парень, можно тебя на минуточку?

Тот обернулся, не рассмотрел, кто там стоит в конце коридора, несмело двигаясь к Никите, поинтересовался:

— Кто вы? Сюда посторонним нельзя.

— Поэтому я и стою у порога. Мне нужен тот, кто проводит у вас вечера… ну, развлекает…

— А, Гримаса? То есть Тамерлан Аванесов? Он здесь.

— Хочу работу ему подкинуть, надо гостей потешить. Как с ним увидеться?

— Сейчас он не может бросить зал, — осмелел официант и подошел ближе. — У него программа. После нее — пожалуйста.

— А долго ждать?

— Примерно час. Извините, я должен…

— Момент. Через какую дверь он обычно уходит? Чтобы не разминуться…

— Через эту, эту.

Поблагодарив его, Никита поторопился к Серафиме.

«Слепой» неплохо передвигался, Ивченко за ним едва поспевал (благодаря своим длинным ногам), расстояние не уменьшал, но и не отставал. Как кстати туман окутал поселок, авось преследователя «слепой» не заметит, впрочем, объект не оглядывался, уверенным и скорым шагом он достиг площади, по которой фланировали немногочисленные гуляющие, пересек ее.

Ивченко и по дороге распирало любопытство, каким образом за считаные дни из слепых становятся зрячими — двойников и братьев-близнецов он отмел сразу. Ивченко видел у дома Бабаковой этого человека, а не другого, обознаться не мог, в учебке натаскивал один: кто больше за минуту запомнит примет и потом назовет их. Например, гуляют в парке, на скамейке сидит дедушка, пока идешь мимо, отмечай в уме детали и выдавай результат преподавателю. Как правило, люди мало запоминают внешность, одежду, характерные особенности, а такие тренировки настраивают мозг на автоматическое запоминание, так что не случайно «слепой» врезался в память.

Зазвонила трубка, Ивченко вытащил ее из кармана, это Тороков беспокоился — молодец, вовремя напомнил про телефон. Юноша нажал на кнопку и, не теряя объект наблюдения, дождался, когда погаснет дисплей. Так-то лучше.

«Слепой» пришел… к отелю «Аруна», в котором жили Кораблев с Усольцевой, правда, чуть дальше другой отель возвышался, а за ним еще. Остановился в сквере, потоптался, озираясь (Ивченко притаился за елкой), и присел на край скамейки. Кажется, он кого-то нетерпеливо ждал, точно-точно, у него здесь свидание.

Ивченко пробирался ближе, замиряя от каждого треска под ногами и прячась за всем подходящим, что попадалось на пути. В этом месте ни одного человека не было, Ивченко подобрался довольно близко, больше рисковать не решился, затаился в густых кустах.

Не женщину ждал «слепой», мужчину — у всякого свои пристрастия. Тот вывернул из-за отеля «Аруна», пометался, изучая улицу, заметил «слепого». Упав рядом с ним на скамейку, выдохнул:

— Опоздали.

— Как опоздали? У нас же рассчитано…

— Первое: Гримаса через другой вход вошел, — перебил мужик лет тридцати пяти (Ивченко рассмотрел его, сидел-то близко и все слышал, да они и не шептались). — Через гостевой вход. Телки его с ним нет, один колбасится.

— Ничего, подождем…

— Второе: мы опоздали, потому что наша парочка на заднем дворе уже пасет его, они с ним раньше потолкуют…

Странная у них манера общения, постоянно перебивали друг друга, не давая дослушать Ивченко, что того злило, теперь влез «слепой», хихикнув:

— Гляди, какие неуловимые, а? Я когда смотрел, как они драпают, балдел, честное слово. Плохо милиция работает, плохо.

Ивченко злорадно подумал: «Я тебе дам, козел коротконогий, плохо».

— Жалко, до Гримасы нельзя было их сдать, — сказал, закуривая, мужчина. — Не люблю тягомотину, сразу не получилось — все, клиенты уже на стреме, их не догонишь.

— Ой, да не вякай, — протянул «слепой». — Кто знал, что они как пауки по стенам ползать умеют? Это менты их упустили, — с сожалением развел он руками. — Догоним, никуда не денутся. Ну ничего, пущай толкуют, потом ты сделаешь Гримасу, а я за ними пригляжу и в ментовку тук-тук-тук, где их взять.

Ивченко прикусил кулак, чтобы невзначай не вылетел торжествующий вопль, он понял, кому готовят западню. Теперь ему нужно безошибочно рассчитать, за кем «приглядеть», как сказал «слепой».

— Я бы обоих сделал без ментов, — сказал молодой мужчина, — о Гримасу мараться не стал бы. Ты звонил?

— Обещали подумать. Я объяснил выгоды, но они их не понимают, мозги не те. Но, знаешь, мы можем решить это и самостоятельно. Только не здесь, нет, нет. Тут спокойно, а трупы — громкое дело. Девка-то как?

— Живучая. Без сознания лежит, с ней мать.

— Неаккуратно мы поработали. Ну-с, — огляделся «слепой» как будто бесцельно, просто так, от нечего делать. — Выход со двора один?

— Да, один.

— Тогда ждем, ждем.

Ивченко про себя сетовал, что на Торокова нельзя положиться, как теперь одному разорваться? Ну, подождет и он, лучше пропустит беглецов, а этих двух нельзя упускать…

Серафима пружинила на ногах, вытянув руки вдоль тела, так ведь курточка на ней легкая, джинсы тонкие, а сейчас не лето, к тому же горы кругом. Никита посмотрел на ее мучения, расстегнул куртку и потянул к себе:

— Иди, погрею.

— Не надо, не надо, не…

— Смотри-ка, еще сопротивляется, — прижав к себе Симу и запахнув куртку, сцепил в замок руки на ее спине, ухмыльнулся. — Тоже мне, дикая орхидея.

Под курткой стало тепло, а дрожь усилилась, Сима зажмурилась и настраивала себя на покой. Надо расслабить мышцы, переключиться, если Никита заметит, как она млеет от его близости, наступит катастрофа. Впрочем, катастрофа случилась, когда Лялька привела его к ней, хуже уже не будет. Одуреть можно, так бы и стоять… А где сила воли?

— Анюта с Олесей ссорятся? — переключилась Сима.

— Олеська ведет себя вызывающе, высокомерно, это да. Но Анюта, что бы ни произошло, знает свое место. Кто она? А кто Олеська?

— Я так и не составила представления об Олесе, когда вернемся, покажешь мне ее. А кто еще заходит к Герману? Кого он приблизил?

Диалог прервала распахнувшаяся дверь, появился Гримаса, которого Никита узнал без труда даже в полумраке. Он отстранил Серафиму и двинул к нему:

— Аванесов? — Тот испуганно отпрянул, утвердительно закивав. — Не бойтесь, мы не грабители. Меня зовут Никита, а это моя девушка Серафима, мы ждали вас. Вы можете получить пятьсот баксов, вот они…

— За что? — успокоился Гримаса. — Что я должен делать?

— Сначала посмотреть видеозапись, потом мы зададим вам несколько вопросов, вы ответите на них и получите гонорар.

— Вы из милиции? — насторожился Аванесов.

— Я адвокат, — внесла свою лепту в знакомство Серафима, — а мой друг менеджер, можем показать удостоверения.

— Покажите.

Недоверчивый Аванесов посмотрел удостоверения (Никита, к счастью, свое не сдал), поворачивая корочки к свету, вернул.

— Я понял, вы боитесь милиции? — налаживал контакт Никита.

— Да не так чтобы очень… как мы все. Сегодня ехал сюда, ментов на дороге — как муравьев, с чего бы это?

— Где мы можем показать вам видео? — спросила Сима. — Ноутбук у нас с собой.

Он большим пальцем указал на дверь за спиной, дополнив словами:

— В кабинете директора ресторана. Ключ она мне оставляет, я там переодеваюсь, держу реквизит.

— Прекрасно, — Сима обрадовалась, что никуда не нужно идти.

Безусловно, ему безопасней смотреть кино там, где есть народ, Гримаса показывал дорогу, бодро шагая по коротким коридорам. Кабинет оказался очень мал, но ведь и отель небольшой. Сима подключала ноутбук к сети, не надеясь на автономный блок питания, тем временем Никита положил пять сотен долларов на стол, а не отдал Гримасе в руки, что означало: денежки предстоит заработать, дружок. Дружок приготовился, при первых же кадрах воскликнул:

— Это же у нас!

— У вас, — сказала Серафима, настраивая телефон, висевший на ее шее. — Вы помните тот вечер? Извините, я вас буду снимать.

— Снимать? Меня? Зачем?

Ну и осторожный же он, только находчивость Серафимы спасла:

— Видите эту девушку? Ай, жалко, промелькнула, но мы покажем ее. Она шантажирует моего друга, предоставив фотографии, где целует его, из-за нее расстроилась свадьба, а Никита эту девушку вообще не знает.

— Какая негодяйка!

— Ваши показания для невесты Никиты будут подтверждением, что он не обманывал ее. И вам не надо лгать, расскажите правду, за правду мы и платим.

Пять сотен, на которые он покосился, развеяли остатки сомнений, он сказал:

— Я готов. Вы спросили… А, да! Видите ли, Серафима, я в течение десяти лет развлекаю народ, всего и всех не упомнишь.

— А вы еще раз посмотрите, теперь вам понятно, что от вас требуется, думаю, вспомните.

Он посмотрел всю запись, длившуюся двадцать минут, но вспомнил, когда Сима показала фотографии Яны и ту, где запечатлен поцелуй:

— А, так это подруга Виолетты — горничной в нашем отеле. Да, да… было. Виолетта попросила устроить так, чтобы на ее подругу обратил внимание один молодой человек… Ба, да это ж вы! — Гримаса хлопнул себя ладонью по лбу, улыбаясь Никите будто родному. — Девчонки клеили открытки для лотереи сами, это была их затея, пометили, чтобы моя партнерша отдала тем, к кому они должны попасть, нам осталось только вытащить нужные фишки. Номера я помнил… дал задание… Удачно получилось, мы стали часто разыгрывать фанты. Простите, не знал, что вас будут шантажировать.

— А вы не помните, кто снимал поцелуй? — спросила Сима.

— На вечерах многие щелкают фотоаппаратами, это же память.

— И Виолетта была на том вечере?

— Что вы, горничным нельзя, хозяин строго-настрого запретил. Хочешь отдохнуть — иди в другой ресторан, у нас здесь этого добра…

— Еще вопрос: подруга Виолетты жила в этом отеле?

— Мм… Да! У нас тогда сезон выдался необычайно удачный, приходилось часто программы вести и в этом отеле, и в других, а реквизит здесь, в подсобке. За аренду, разумеется, мы платим. Я возил реквизит в багажнике, а все не увезешь, то забыл что-то, то поменять приезжал. И встречал девушку… раза три. Да.

Никита пододвинул к нему доллары, Гримаса рассыпался в благодарностях, не чаял и не гадал, что за такую ерунду получит пять сотен баксов. Свернулись быстрей, чем готовились к показу, Серафима с Никитой первыми вышли во двор, миновали его, она радовалась, будто выиграла в джекпот миллион:

— Боже мой, как повезло! Так просто! А он… Аванесов… честно отрабатывал баксы, очень старался. Как здорово! Теперь нам осталось расколоть Виолетту… Лично мне ясно: в номере снимала Яну она, а вот дальше… Станет ли говорить?

— Ты убедишь ее, у тебя дар…

Никита обнял ее за плечи, и Сима в очередной раз чуть не растаяла, но вдруг раздался приглушенный и короткий мужской крик. Несколько мгновений оба прислушивались, замерев, но крик не повторился, только неотчетливо раздавались хрипение, удары, возня.

— Это во дворике, — дошло до Никиты. — Гримаса должен был идти за нами следом…

— Никита!

Серафима попыталась удержать его, когда он рванул назад, она и ахнуть не успела, а Никита забежал за угол. Девушка всплеснула руками, прошлась туда-сюда, а стоило ей представить, как на его голову обрушивается «тяжелый предмет» под условным названием дубина, и она помчалась за ним. А что там бежать! Три с половиной шага.

Попав во двор, Серафима в растерянности стала как вкопанная, не понимая, кто где и к кому бросаться на помощь. На освещение задних дворов люди особо не тратятся, а зря. Свет падал жуткий, тусклый и все равно бил по глазам, но она видела потасовку. Одни силуэты… переплетались, падали…

— Не меня, дурак! — прорычал некто, но не Никита. — Его! Его хватай…

— А… а… а… — Это был стон, жалобный и протяжный.

— Прекратите… — сказала Серафима строго, правда, тихо, ее и не услышали. Но если так дальше пойдет, то живых не останется. — Я милицию вызову… уже… вызываю…

Вдруг один отлетел и упал на ящики, потом второй отлетел в противоположную сторону и шмякнулся на землю, а тот, кто остался стоять, кинулся к Серафиме. Она присматривалась, кто к ней бежит, но так и не поняла, потому что свет падал сзади. Вдруг человек налетел на нее, схватил за плечи и отшвырнул.

Серафима оторвалась от земли, пару секунд находилась в свободном полете, затем грохнулась. И как-то очень неудачно. Одна рука провалилась между картонными коробками, по лицу проехалось нечто шершавое, вторую руку угораздило попасть между ящиками с бутылками, бедра ударились о что-то твердое, еще и сверху упал какой-то мешок. Но больше всего не повезло правой ноге, она застряла между какими-то железками и под тяжестью тела вывернулась, если вообще не сломалась, — боль была просто адская. От ужаса и боли Серафима стиснула зубы и молчала.

— А… а… — стонал Гримаса, лежа на спине, раскинув ноги и руки.

Ивченко поднялся первым, отряхнулся, кинулся к стонущему, наклонился:

— Живой, дурик?

— Немножко нет, — простонал Гримаса. — Что это было?

— А ты не помнишь?

К этому времени и Никита пришел в себя, потряс головой, приводя ее в норму, после тоже подошел к Гримасе, спросив Ивченко:

— Что тут произошло?

— Да вот, — кивнул тот на массовика, — душили его.

— А мы перед этим с ним поговорили, слышим — крик, я кинулся назад, сразу понял, что это Гримаса.

Начали помогать массовику встать на ноги, внезапно Никита бросил его (бедняга снова упал), вспомнив о Серафиме:

— Сима… Сима!.. — Побежал к выходу, не на шутку перепугавшись, она ведь не отвечала. — Сима! Черт, куда ты делась? Серафима!..

— Я… где-то тут… упала… — раздалось кряхтение.

Никита кинулся на звук ее голоса, да сам едва не распластался. Он отбрасывал коробки, подключился Ивченко, полузадушенный Гримаса стоял, опершись о стену.

— Откуда здесь эта свалка? — пыхтел Никита.

— Она всегда здесь была, — простонал Гримаса.

— Сима! — Никита увидел ее, схватил, но она ойкнула. — Что такое?

— Болит… Ногу вытащи… застряла…

Никита ощупал ногу, высвободил, а вторая, причинявшая боль, действительно застряла между какими-то прутьями.

— Это решетка для камина, — просветил Ивченко, помогая освободить Серафиму. — Умудрилась же ты залезть в эти прутья. Надо снять кроссовку.

Никита расшнуровал, а когда снимал кроссовку, Серафима стонала и кусала губы, конечно, ногу вытащили, но она на глазах распухала.

— Давай отнесем ее в травмпункт? — предложил Ивченко.

— У меня машина… — проблеял благодарный Гримаса.

Никита взял Серафиму на руки, девушка, обхватив его шею, зашептала ему на ухо, перемежая слова стонами:

— В травмпункт нельзя. Там записывают данные, выясняют происхождение травм, а у нас драка, и сообщают милиции.

— Мы домой поедем, — сказал Никита громко. — Я ее вылечу.

— Я провожу вас, — вызвался Ивченко.

Однако Гримаса был совсем плох, от страха или шока — никто не сказал бы, главное, не от того, что его душили. Вопрос упирался в колеса, Ивченко предложил доехать до его машины, пересесть, а травмированный сам потихоньку, полегоньку… Правда, предупредил его, чтобы из дома, — Гримаса имел квартиру в поселке, — ни ногой, а то второй раз некому будет спасти его.

Заехали в аптеку и купили наугад йод, марлевый и эластичный бинты, вату, болеутоляющее, со своей стороны фармацевт посоветовала медикаменты, набралось — хоть аптеку открывай. Ехать осталось недолго, в машине Никита с заднего сиденья поинтересовался у Ивченко:

— А ты как во дворе очутился?

— Следил за тем мужиком, который совершил разбойное нападение на Гримасу. Нечаянно я оказался в курсе его планов.

— Следил? Зачем он тебе?

Настала пора подготовить беглецов к сюрпризу, правда, подготовка не совсем удалась:

— Так я из милиции.

— Мент?! — в унисон вырвалось у Серафимы и Никиты.

— Останови машину, мы приехали, — потребовала она.

— Да ладно, сидите, адрес-то мне уже сказали, — хихикал Ивченко, все больше настораживая беглецов. — Я ведь и вас знаю — вы Кораблев и Усольцева, вас ищет милиция, подозревают в убийстве Бабаковой Катерины Андреевны.

— То-то я никак не могла вспомнить, где видела эту наглую рожу, — процедила Серафима, Никита ее толкнул, мол, тише ты, а то наглая рожа озвереет. А ей терять уже было нечего: — То-то у него сленг типично ментовский…

Никита закрыл ей рот ладонью, раз не понимает намеков, а у Ивченко спросил:

— Значит, везешь нас в милицию?

— Нет. Я знаю, что не вы убили старуху.

— Знаешь? С нас сняли обвинение, или как там у вас?..

— Нет. Убил старуху тот, кто душил Гримасу. И еще один тип, я подслушал их разговор, пошел за Гримасой, встретил вас. Не бойтесь, не сдам. Мой начальник тоже вычислил, что не вы расправились со старухой, но у него есть правило: думать как думает вышестоящее начальство.

Серафима убрала руку Никиты, чтобы сказать:

— Не верь ему.

— А у вас выхода нет, — Ивченко чувствовал себя хозяином положения. — Запросили ваши досье, перекрыли банковские счета, так что денег скоро негде будет взять. Кроме того, перекрыли дороги, следовательно, отсюда вам не выбраться без меня. Приехали. Может, на чай пригласите? Потолкуем.

Серафима делала знаки Никите, чтобы не вздумал его приглашать, — последнее время у нее развилась аллергия на милицию, Ивченко, видя замешательство, будто сейчас вспомнил:

— Эти двое собираются и вас убрать, потому что видят в вашей смерти прямую выгоду, а некто третий обещал подумать. Я вам пригожусь, пригожусь.

После его слов Серафима знаков не подавала, на нее подействовало слово «убрать», а Никита кинул пакет с лекарствами на колени Ивченко и сказал:

— Пошли. — Взяв девушку на руки, он понес ее к дому, давая шепотом указания: — Я хочу знать, что ему нужно, а ты запиши на диктофон, о чем будем говорить.

Подозреваются все

Сидя в кресле в неудобной позе, подперев кулаком скулу, которая до сих пор болела, но кровоподтек уменьшился, Герман думал, вычислял. Рабочее время вышло, но это не значит, что офис пуст; в приемной Анюта возилась, не рискуя уйти раньше шефа, хотя ее никто не заставляет задерживаться; остались охрана, уборщики… Но в коридорах удивительно пусто, а в здании тихо, словно Герман здесь один как перст.

Полоса неудач пошла, прямо девятый вал неудач, разрушающий вокруг все. Лялька ушла. Вчера утром он сбежал пораньше, боясь встретиться с ней, сбежал, как нашкодивший кот, а вечером приехал домой — ни жены, ни детей, ни их вещей. Герман за телефон схватился, набрал Ляльку, думал, не возьмет трубку, а она взяла. И тон ее был не озлобленный, а дружеский, что бесило мужа до крайности:

— Да, Гера?

— Лялька, ты… ты что, насовсем?.. — с трудом вымолвил.

— Насовсем.

— Ляля, я прошу тебя… не делай поспешных выводов. — Додумался лекцию жене читать. — Все не так, как тебе представили, давай обсудим…

— Герман, а что мы будем обсуждать? Хочешь убедить меня, что это фотомонтаж? Гера, песня не нова, к тому же я знаю, что фотографии подлинные.

Они страшные (для Германа), это бомба (для него же), это величайшая подлость (для Ляльки). Поцелуй с Олеськой в салоне автомобиля — детская забава по сравнению с другими снимками.

— Но Ляля! Я… Ляля, я люблю тебя…

— Знаю, как друга. Не пойму тебя, ты стал свободным, можешь делать все, что пожелаешь, никто тебе слова не скажет, а со мной нужно было соблюдать правила и держать… органы в чистоте. Теряешь ты только бесплатный домашний агрегат, но сейчас это не проблема, съезди в агентство, найми прислугу.

— Ляля! — закричал в трубку Герман отчаянно, но она последнюю фразу сказала раньше:

— Прощай, мне неохота об этом говорить и нелегко было принять решение.

Теперь, если он звонит, Ляля трубку не берет. Герман выдвинул ящик стола, достал фотографии, тысячный раз за последние два дня перебирал их, почти не рассматривая. Просто кидал на стол по очереди. Глупо, конечно, уверять: фотомонтаж, враги, подделка… Заплатить эксперту и Ляльке подсунуть липовую экспертизу? Она, к сожалению, не дура. Эта проблема перекрыла другую, не менее значительную во всех отношениях, — уход Никиты и его обвинения. А он незаменим, хотя какой-то идиот придумал фразу «незаменимых нет». Есть.

Но фото… Вот его, Германа, собственная рожа в экстазе, Олеська с задранной до пупка юбкой, расстегнутой кофточкой, сидящая на его коленях и запрокинувшая голову. Этот кошмар (теперь кошмар, а тогда был приятный момент соития) он старался не видеть, потому что в сердце будто кол застрял. Обычно под воздействием шока человек не замечает мелочи, а Герман — человек наблюдательный — профессия обязывает, посему рассмотрел, что снимки сделаны прямо в его кабинете!

Герман вычислил место, откуда шла съемка, — шкаф, вычислил полку, где стоял аппарат, которого сейчас, естественно, не было. Снимали на видеокамеру, фотоаппарат исключен, потом отобрали самые пикантные кадры. Ну и как после этого жить в таком гадюшнике?

Противно, что тебя снимали за делом сугубо интимным, потом копались в кадрах, оценивая те или иные достоинства, а то, что отдали жене…

— Что за народ! — сгреб в ящик фотографии Герман. — Чуть что — фото и диски суют. Хм, я бы убил сейчас эту гниду, если б знал, кто она.

— Герман, — зашла в кабинет Анюта, — можно я домой поеду?

— Да кто тебя держит, — отмахнулся он.

— Тебе плохо?

— А должно быть хорошо? — огрызнулся он. — Иди, иди…

— Извини, хочу напомнить: что делать с заявлением Никиты?

— Ничего! — рявкнул он. — Иди домой.

Анька на подозрении первая. Мимо нее мышь не пробежит, мокрица не проползет, она либо сама сюда бегала, либо запускала кого-то. Дубликат ключа сделать не проблема, а кабинет она знает как никто другой. Но зачем ей это?

Вчера Герман, находясь в расстроенных чувствах, тем не менее исправно выполняющий работу, мотался по этажам, нарочно себя истязая. Домой потом придешь, и есть основание сказать: устал зверски. Так вот, во второй половине дня забежал в приемную — Анюты нет на рабочем месте, а в кабинете устроился в кресле Всеслав, слава богу, не кресло главы примерил на себя, а то полетел бы прямиком в окно.

— Что ты тут делаешь? — изумился Герман.

И он прав — в кабинет без него заходить нельзя, это служащие должны понимать без инструкций, если они культурные! Холл имеется с диванами и креслами, а также приемная с секретарем. Но зайти и сидеть в кабинете главы…

— Я к вам, Герман Евгеньевич, — вскочил Всеслав. — По делу.

— По какому? — угрюмо, не заинтересованно спросил он, идя к столу.

— Я уже работаю у вас второй год…

— Короче.

— Хотелось бы попробовать свои силы…

— Еще короче.

— Освободилось место, я хотел бы вместо Кораблева…

Локоть Германа громко опустился на столешницу, а пальцы сложились в фигу, которая в следующую секунду вновь стала ладонью и показала Всеславу на дверь.

А ведь карьеризм — мотив суровый, Всеслав мог разыграть партию по уничтожению Никиты, а следом и самого Германа добить. Он тут завсегдатай, вернее, к Анюте зачастил, наверняка только и ждет, когда кабинет освободится. Да не пойман — не вор, нужны доказательства. В тот же день досталось Анюте, Герман отчитал ее за то, что она покидает рабочее место и в кабинет заходят посторонние.

— Герман Евгеньевич, я не имею права в туалет сходить?

— Не имеешь! — озверел шеф.

В каждом, кто заходил к нему с какой-либо просьбой, предложением или за подписью, видел врага, действующего подпольно. Так до шизофрении недолго дойти. Про Олеську забыл, какая там Олеся, когда родная жена его бросила! Случалось, они долгое время не виделись, всегда инициатором встреч была она, как и днем:

— Герман, здравствуй…

Олеся по-хозяйски кинула сумочку на стол, подошла к нему и обняла со спины, чмокнув в щеку. Не-не, его теперь к сексу не склонить, эта радость стала не только табу, а вообще не тянет. Герман молча выдвинул ящик, и на стол легли фотографии.

Олеся себя сразу узнала, с фотографиями перешла к креслу, поскольку ноги ее не держали, опустилась в него, потерянная и убитая. Может быть, и есть на свете люди, которые сексуальные подвиги выставляют напоказ, тем самым удовлетворяя свои комплексы, а норма — сохранять интимную жизнь в тайне.

— Кто… это… сделал? — с придыханиями спросила она.

И тут мелькнула подлейшая мысль: «А не ты ли? Обрабатывала меня давно, ты тщеславная, опять же комплексов полно из-за внешности, всем страсть как хочется доказать, что ты победительница, первая. А красивые женщины тебе в подметки не годятся — в этом смысл. И ты спокойно могла…» Какой яд образовался в мозгах! Однако на поставленный вопрос он ответил ей и проверил ее:

— Не знаю. Эти фотографии подбросили моей жене, Лялька с детьми ушла от меня, сказала, навсегда ушла.

— Я тебе сейчас нужна? Тебя утешить?

Кто про что, а она про секс. И только в первый момент обалдела, взяв в руки компромат, на который, в сущности, ей чихать, она же не замужем. Стало быть, от злости на весь свет за то, что красоты не досталось, и чтобы отбить Германа… Стоп, а Никита при чем? Да как же, причины все те же! Именно Олеська способна и Никите отомстить, у нее же есть деньги. Когда-то он ее отшил (умнее Германа потому что!), разве мотив отомстить ему за унижение не является убедительным?

С Анькой отношения у него нормальные, у секретарши и денег не найдется, чтобы провернуть столько афер. Остаются: Олеська, Всеслав, который не ради куска хлеба работает в фирме, и пара менеджеров, завидовавших двум успешным друзьям.

На стук в дверь он выпрямился, это пришел Прохор по вызову Германа, он сегодня дежурил, шеф жестом указал ему на кресло. Нелегко было начать, он позиционировал себя как властного и жесткого руководителя в классическом варианте современного бизнеса. Ни поблажек, ни разговоров по душам, ни общих компаний с подчиненными, выпивка на корпоративах — исключительно по праздникам, дистанция и еще раз дистанция. Но сегодня Герман снизошел до беседы на дружественной ноге, не забывая, что имеет право требовать от Прохора не одолжения:

— Каким образом могли бессчетное количество раз отправлять с моего компьютера письма?

— Это невозможно, я слежу…

— Знаю, знаю. А правду? Меня сейчас не ты интересуешь…

Герман выложил проблему, которую прекрасно знал Прохор, показал письма, и тому надо что-то вразумительное ответить:

— Нет, Герман Евгеньевич, в ваш компьютер входили, не взламывая системы, то есть с вашего рабочего стола.

— Там стоит пароль. Я никогда не забываю…

— Хотите, в два счета любой пароль рассекречу? Это несложно, поверьте. А вот как Никита проник в ваш компьютер и среди мусора отыскал нужную инфу… Ему хакер помог! Это сто процентов. Смотрите, хакер получил задание выяснить, с какого компьютера отправлялись письма, он проникает в нашу систему, находит…

— И это так просто?

— В сущности, да. Для профессионального взломщика.

— А не можешь ли ты держать мой компьютер под постоянным наблюдением? Ну, если кто-то начинает работать на нем, даже я, он сигнал подает?

— Можно устроить.

— Свободен. Да, попроси зайти ко мне службу безопасности, Анюта ушла домой, некому позвать, хочу с ними переговорить.

Оставшись один, Герман обхватил голову руками и анализировал. Прохор здесь глава над сетью, неужели не знал, что кто-то… А вдруг он сообщник?

Дежурного из службы безопасности он попросил принести все записи, сделанные за последние три месяца, именно столько хранится информация, а надо увеличить срок до полугода. Да, Герман намерен остаться и просмотреть в так называемом реальном времени все записи. За одну ночь невозможно перелопатить всю коллекцию даже в режиме ускоренного просмотра, но он сделает это и, может быть, заметит то, что не вызвало подозрений у охраны.

Пока готовили записи для просмотра, Герман позвонил жене, она не взяла трубку.

14 Основная версия

На выезде из поселка Ивченко остановили, он сунул в окно раскрытое удостоверение:

— Милиция.

— Проезжайте, — взмахнул полосатой палкой милиционер.

Серафима на заднем сиденье буквально сползла вместе со вздохом облегчения. Внешность двух беглецов, портреты которых имелись у постовых, «подправили», как позволила фантазия. Серафима распустила волосы и напялила вязаную шапочку, купленную вчера, до самых глаз, замотала горло шарфом, окунув в него нос. Впрочем, после полета лицо Серафимы здорово пострадало, одна щека была ободрана, на скуле образовалась припухлость, на носу ссадина — сейчас девушка не соответствовала портрету и без маскировки. Никите обрили голову, ибо волосы и прическа у него приметные, парик не рискнули надеть, почему-то парики на мужчинах выглядят неестественно, значит, привлекают глаз. А лысая голова изменяет и черты странным образом, одни уши торчком существенно отвлекают от лица. Серафима, когда смотрела на Никиту, начинала безудержно хохотать, а он уже не обижался, привык.

— Не расслабляйтесь, — предупредил Ивченко, — нас еще остановят.

Остановили, но магическое слово «милиция» вместе с удостоверением действовали безотказно, дорожные менты даже не заглядывали в салон. Выехали, как только рассвело, по серпантину, да еще и мокрому, ехать опасно, видимость должна быть хорошая. Около двух часов провели в дороге, на подъезде к городу позвонил Тороков:

— Ивченко, где тебя носит?

— Еду в город, бабушка умирает, мне сообщила мама.

— Когда вернешься?

— Может, к вечеру, может, завтра. — Отключившись, он в зеркало заднего вида подмигнул беглецам. — Поживете у меня, сейчас доставлю вас, и адье. Доктора Симе привезу вечерком, смотрите, из квартиры ни ногой. Если что понадобится — звоните, не стесняйтесь, мешать вам не буду, поживу у родителей.

Ему принадлежала однокомнатная просторная квартира, купленная родителями, Серафима доковыляла до балкона, вышла на него и ахнула:

— Какая красота! Море… воздух… Так бы и смотрела.

Никита последовал ее примеру, взялся за перила таким образом, что Серафима очутилась между его руками, а подбородком он уперся в ее плечо, согласившись:

— Да, красиво. Там, где есть водоем, всегда красиво и много воздуха.

— Ты водоемом называешь Черное море? — Неожиданно его губы прижались к ободранной щеке, у Серафимы дух перехватило. — Ты меня соблазняешь?

— Лечу. Щечку твою.

Наверное, это у него временно, их сблизила непростая ситуация, а дома он забудет, как ее зовут. Ну и что? Останутся воспоминания, останется понимание счастья, а то так и умрешь, не узнав, чем отличается счастье от хорошего настроения. Серафима развернулась к нему лицом, решившись обнять Никиту, но, увидев лысую голову, жутко непривычную, исказившую образ журнального красавца, закатилась от хохота.

— Опять? — протянул Никита, поморщившись. — Ну в чем дело? Ты тоже вся поцарапанная, знаешь ли, красоты ссадины тебе не добавили, я ж молчу. Знаю, это пройдет.

— Никита, прости, пожалуйста, — не унималась она. — Я постараюсь… но ты очень смешной. Прости…

Обняла его. Серафима первый раз в жизни целовалась с отдачей взрослой женщины. До этого все было не то, потому что там, где располагается душа, не прихватывало до щемящей боли и одновременно не наполняло счастьем, которому стало мало места.

Ивченко развернул деятельность с самоотдачей и верой в успех. Сначала рванул к начальству и поставил его в известность, что убийцы найдены, их осталось только поймать. Тот заинтересовался исключительно из-за количества преступников: двое против двух (неубедительных) плюс сообщники, следовательно, это уже группа. Главное — правильно подать версию. Ивченко изложил, на чем основаны его выводы, вызвался составить фотороботы, заверив, что хорошо запомнил «слепого» и его сообщника. Как взять этих двух, идея появилась, ее тоже предоставил Ивченко, которого начальник похвалил:

— Ну… молодец! Сопливый, а умный. Хвалю. А что там Тороков?

Вот он миг, который, если переступишь, будет икаться всю жизнь, об этом парню напоминала бабушка: «Не подличай. Особенно в мелочах будь осторожен, мелочи незаметны, а складываются в огромную гору. Подлость господь прощает только совершенную по недоумению, да и то если отмолишь ее. Сделал гадость, она и вернется, но не это страшно, она незаметно накренит твою жизнь, а там привыкнешь и потонешь. Люди жалуются: неудачная жизнь, но это господь наказывает за грех, береги себя».

Конечно, бабушка была глубоко верующей, понимание жизни у нее было своеобразное, но вдруг все так и есть, как она учила? Да, Ивченко потянуло настучать на Торокова, мол, тупо следовал вашим указаниям, не утруждая себя… Нет, пускай его совесть отвечает за него.

— Работает, — ответил парень, пряча глаза. — Ищет тех двух.

— Хорошо. Иди.

Ивченко вспотел, подбирая подходящие черты лиц, но результатом остался доволен. Захватив портреты, поехал за доктором из милицейской поликлиники, с которым предварительно договорился о визите на дом.

— М-да, ребята, — осмотрев ступню, покачал головой доктор. — И где она так?

— В горах, — за Серафиму ответил Ивченко. — Мы вправляли вывих, я ж умею, нас учили первую помощь… — Доктор посмотрел на него красноречиво, мол, неважно вас учили, юноша смутился. — А нога осталась распухшей.

— Затянули вы, конечно, с профессиональной помощью. Вывих ты вправил, но я подозреваю, сухожилия порваны. Рентген нужен. Завтра привези девушку ко мне с утра.

На кухне Серафима жарила картошку, она справлялась и на одной здоровой ноге, мужчины нарезали закуски толстыми ломтями. Впервые за длительное время наступил относительный покой, позволяющий надеяться на положительный результат.

— Слушай, ты неплохой парень, — сказал Никита, — с головой, обеспеченный: квартира есть хорошая, машина импортная, что же тебя заставило в милицию пойти?

— Думаешь, милиция — место для дебилов? — ухмыльнулся Ивченко. — А я за идею. Не веришь?

— Почему же, — пожал плечами Никита, — наверное, и такие еще встречаются. Как ловить будут убийц?

— Разработали план. Девчонка, что лежит в больнице, станет приманкой, как я понял, они придут добивать ее. Потом будут искать вас. Никита, а что им даст твоя смерть? Как сам считаешь?

— Понятия не имею. Деньги?.. А как они их получат?

— Я скажу, как. — Серафима запрыгала, поворачиваясь от плиты к ним лицом, и разъяснила: — Наследниками являются твои родители, Никита, раз у тебя нет жены и детей. Но вся история Яны затеяна, как я сейчас понимаю, чтобы тебя признали отцом, стало быть, наследник есть прямой и бесспорный. Понял, за что шла ожесточенная битва? Да, родители на часть могут претендовать, но если адвокат типа Паниной постарается, их доля снизится до нуля.

— Ты что, богач? — изумился Ивченко.

— У него есть, что отнять, — сказала Серафима. — Машину и гараж я не считаю. У него: шикарная квартира, которая стоит баснословных денег, вторая квартира — маленькая в старом фонде, ценные бумаги, счет в банке не хилый, и не один, валютный…

— И металлические счета, — вздохнул Никита. — Это когда у государства покупаешь драгметаллы, начисляют в твою книжку граммы, а не деньги… Я же неплохо зарабатывал.

— Крутой замес, — поразился Ивченко, но не материальному состоянию Никиты. — Девчонка знала, чем рискует и за что борется. Слушай, додуматься до… Уй, чуть не забыл! — Он сбегал в прихожую, принес фотороботы. — Посмотрите, может, эти рожи затесались среди ваших знакомых, тогда задача упростится.

Серафима никого не узнала, Никита же, взяв в руки отпечатанные довольно качественно листы, содрогнулся:

— Это же… Это детективы!

С маниакальным упорством Герман, закрываясь в кабинете, что называется, не ел и не спал, а изучал записи. Ничего подозрительного. Он безумно устал, время было позднее, решил сделать короткий перерыв и полулежал в кресле, водрузив затекшие ноги на стул, но приступ голода заставил его снять трубку:

— Аня, ты еще здесь?

— Раз сняла трубку, то здесь. Кучу бумаг надо заполнить и отправить, я могу рассчитывать на премию за работу во внеурочное время?

— Можешь. Если сваришь кофе и принесешь чего-нибудь пожрать.

Он снова откинулся на спинку, закрыл глаза. Отупел уже от однообразных кадров, скоро вообще ничего и никого не различит. Вдруг заиграла знакомая мелодия, не может быть, чтобы Никита надумал звонить. Интересно, что скажет?

— Да, Никита.

— Герман, это срочно, выслушай.

— Я и слушаю. Что случилось?

— Сволочь у нас под носом, я знаю кто…

Вошла с бутербродами Анюта, поставила их на стол:

— Кофе через минуту.

— Спасибо, Аня.

— Что? — закричал Никита в трубку. — Анюта у тебя? Ты где?

— В кабинете.

— Герман, это она отправляла Янке письма с твоего компьютера! Значит, она же звонила Ляльке! Мы с Симой на побережье, здесь совершено несколько преступлений, убийства! В которых она же замешана… Ты слышишь?

— Да-а, — выпрямился тот, опустив на пол ноги. Анюта снова шла к нему с чашкой кофе. — Ты уверен? Откуда знаешь?

— Мы вычислили, Серафима и я. Будь осторожен. Мы скоро приедем. Пока.

Герман кинул сотовый телефон, покосился на бутерброды и не взял, голод голодом, а не хотелось вместе с едой яда скушать. Анюта двинула к выходу…

— Постой, Аня!

Вырвалось непроизвольно, вероятно, Герман не совсем усвоил слова Никиты, нет, он не верил. Кто, Аня — подлая змея, интриганка и преступница? Он изучал ее по-новому и не находил приметы опасной заговорщицы, сломавшей жизнь ему, Никите, Ляльке. Главное — за что? Почему?

— Герман, что ты хотел? — поинтересовалась она. — У меня работы…

— Я знаю, знаю… — И кто его за язык потянул? Усталость, она, проклятая, виновата. — Скажи, это ты? Ты заварила кашу с Никитой и ребенком? Ты моей жене про Олеську?..

Когда внезапно на тебя сваливается разоблачение, по изменениям на лице можно прочесть правдивый ответ, хотя слова сказаны обратные:

— Герман, ты переутомился. Что за бред?

— Никита звонил, они вышли на тебя, — огорченно выдохнул он. — Значит, ты. Не отрекайся, я вижу. Зачем? Зачем?!

Анюта медленно подошла к стулу, поставила его напротив босса, села и смотрела некоторое время ему в глаза. Она взяла себя в руки, а он расклеился, расстроившись, словно ребенок, Анюта презрительно усмехнулась:

— Надоели. Оба. Я любила Никиту, очень любила. А он переспал со мной и кинул! Как тряпку. Ты хоть знаешь, каково это, когда тебя унижают? Еще и советуются: как тебе моя новая подружка, Аня?

— А я, моя жена при чем?

— Ты такая же сволочь, как он, — лениво говорила она, создалось впечатление, что она не боится. — Баре, черт вас возьми. Орете, пыхтите, важничаете, выставляете себя благородными господами. Где же твое благородство было, когда ты запирался в этом кабинете, снимал штаны и кряхтел на Олеське? Почему тогда не подумал о жене, о той боли, которую причинишь ей? И почему был так уверен во мне? Ах, я же отстой, я обязана затирать дерьмо после траха с Олеськой, я прислуга, ноль. А мне было противно, представляешь? Противно надевать перчатки, брать ведро и тряпку, ведь уборщицу к тайнам подпускать нельзя. Это скотство, Герман.

— А не скотство подстроить девчонке беременность и подставить Никиту?

— Плюс тебя стравила с другом, — внесла она дополнение.

И вдруг Анюта резко поднялась, рванула в приемную, Герман не мог ее отпустить, кинулся за ней:

— Стой! Отсюда ты не уйдешь, только вместе с милици…

Он осекся на полуслове — Анюта наставила на него пистолет, не забыв снять с предохранителя, кстати, чего не держал Герман, так это оружия. Невольно он выставил руки перед собой, заверив ее:

— Я дам тебе уйти, ладно. Но ты все равно под колпаком, Никита…

— Попробуйте меня поймать, идиоты.

Она прицелилась, прищурив один глаз, Герман сжался, понял, что выстрел будет, что это его последние минуты. Последние секунды! Смотрел в лицо своей смерти, безжалостной и хладнокровной, и жалел о многом.

Ведь фактически не жил — жизнь заменяла гонка, она называлась успехом, тщеславием и работой, она съедала изнутри и безумно нравилась. Не научился любить, ценить, что имел, не замечал тех, кто его любил, и вообще не придавал значения чувствам, считая их пережитками прошлого. А когда самого коснулось, пережитки, оказалось, и ему свойственны. Не дорожил временем, как выяснилось, его осталось мало, теперь каждая секунда, оттягивающая смерть, казалась огромным отрезком, в котором он заново узнавал себя.

Он боится смерти! Боится боли, боится уйти туда…

Внезапно Анюта расхохоталась, юркнула за дверь и заперла ее на ключ. Тишина… Герман не сразу вошел в тишину, в его висках громко пульсировало — до шума и звона, не сразу понял, что ведьма подарила ему жизнь. Когда понял, у него подкосились ноги, шатаясь и едва не лишаясь сознания, он добрался до своего кабинета, нажал на кнопку тревоги…

Виолетта пришла в себя, жить будет. На первых порах ее не допрашивали, доктор посоветовал дать возможность девушке окрепнуть физически и подготовиться психологически к допросам. Ее перевели в отдельную палату, в палате сутками сидела дежурная из милиции, а у палаты установили милицейский пост, предупредив персонал по этому поводу не распространяться. А за утечку информации… у, что будет!

«Слепой» с сообщником, или Игнат с Валерием, не появлялись в больнице, особенно ждали их ночью, так как ночью в больницах мало персонала, а тот, что есть, сонный. Прошел день, второй, третий…

— Ты не ошибся в расчетах? — осведомился Никита, которому очень хотелось покинуть берег Черного моря и вернуться на работу.

— Я не один считал, — поскромничал юный опер. — Им надо убрать свидетелей, всех без исключения, кто хоть что-то знает и способен дать показания. Там, где есть одно слово, выстраивается целая история, правильно?

— Тоже теоретически, — не согласился Никита.

Но они пришли, правда, днем во время посещения больных, их вели от самого входа до палаты, в которую два «детектива» не попали. Повязали их тихо и быстро, больные ничего не заметили.

Из показаний Виолетты: простая история

Анна Большакова приезжала на недельку отдохнуть на море каждый год, за неимением больших денег, останавливалась у Катерины Андреевны, с которой познакомилась случайно. Она знала, что у той есть племянница, но как-то не получалось с ней встретиться, только три года назад, когда рассталась с Никитой и приехала зализывать раны, увидела Яну.

— Какая ты хорошенькая, — восторгалась славненькой девушкой Аня. — У тебя парней, наверное, не счесть.

— Кому я нужна! — фыркала Яна. — И мне не нужны все эти нищие выродки. Если уж с кем-то и спать, так получать хоть что-то.

И спала с мужчинами много старше себя, однако большой щедростью они не отличались. Но Аня, уехав, прочитала в одной из «желтых» газет о девице, которая мошенническим путем забеременела от одного весьма богатого человека, правда, того инсульт долбанул, когда она заявилась к его жене.

После разрыва с Никитой Анна вышла замуж за того, кто позвал, жить с ним не смогла, его любовь ей была противна с первого дня, она изнывала от ярости и обиды. А Никита тем временем неплохо себя чувствовал, играя на ее нервах ежечасно. И тогда она вспомнила о случае из «желтухи», узнала, как зачатие провернуть с максимальной гарантией. А какое стечение обстоятельств — тетка Яны всю жизнь проработала в женской консультации врачом, денег не нагребла — абортами не занималась, да и чересчур честна, сознательная была, короче, дура.

Яне обрисовать шанс стать в один миг богатой и независимой не составило труда, к тому же ребенок будет от мужчины с высокими показателями IQ, это не абы что. Сейчас женщины стремятся если не замуж, то заиметь ребенка от умного, красивого, талантливого, чтобы чадо унаследовало достоинства отца.

— Сколько я буду получать алиментов?!! — задрожала Яна от великолепной перспективы.

— Миллионы, — не моргнув, пообещала Аня. — Не всегда, но часто. Да и тех денег, что выберут из его зарплаты, тебе хватит с головой. Квартира, машина, дача… все в твоих руках.

Ха! Кто откажется от такого шанса? Это Аня выбрала для Германа Ястребиное Гнездо, а Никите подсказала взять с собой Алику, не оставлять же девушку скучать в городе без него. А почему? Потому что в Ястребином Гнезде работала близкая подруга Яны, следовательно, выбор пал на отель «Аруна». Осталось уломать тетку, но как при ее допотопной порядочности и честности?

Яна дура дурой, а сообразила:

— У меня есть жених, мы поженимся, он такой… красивый, умный, с лучшей в мире профессией, я буду купаться в роскоши. И ты… Тетя, помоги мне забеременеть от него, это будет надежней. Я знаю как, но хочу, чтобы на сто процентов удалось.

Тетя объясняла: обман — это плохо, с него нельзя начинать жизнь, как правило, он вскрывается. Яна плакала, стучала кулачками по столу, топала ножками и добилась своего.

На повестке остался главный вопрос: как у Никиты с Аликой происходит близость? Если она пила таблетки, то дело дохлое, придется Анне заново соблазнять его, а он, на удивление, верен своим подругам, пока не кинет их. Анна и рассчитывала на свой личный опыт в постели с ним, но кто ж его знает, как с Аликой случается. Виолетта и Яна, вооружившись биноклем, дежуря по очереди, подсмотрели в окно за интимными отношениями, но не ночью, днем.

Тетку привезла в поселок Анна, поселила на квартире рядом с отелем, на авантюру она не скупилась, потратила все свои сбережения, так и месть того стоила. Дальше рискнули действовать вслепую, и дело было вечером. Девушки подслушивали под дверью, а стоны слышны, какая бы изоляция ни была, через три минуты Виолетта постучалась в номер, открыл Никита:

— В чем дело?

— Извините, пожалуйста, — запинаясь от волнения, лепетала Виолетта, — я забыла сегодня вынести мусор… Можно сейчас… меня ругают…

— Да, проходи.

Презерватив она сунула в карман, а в коридоре уже ждала Яна. Схватив, возможно, свою будущую безоблачную жизнь, она побежала к тетке, которая предупредила, что сперматозоиды живут в течение двух часов. Катерина Андреевна ввела сперму племяннице, Анна находилась тут же, заставила лежать Яну и шепотом предупредила:

— Не вздумай переспать с другим мужиком, потерпи до того времени, когда точно будешь знать: беременна. Иначе твой план провалится, в тюрьму угодишь вместо путешествий по миру.

— Я что, дура? — ухмылялась Яна, затем молилась: — Господи, помоги…

Да, у людей не получается зачать ребенка годами, а тут…

Тетка, глядя на распухавшую Яну, пожимала плечами:

— Когда же свадьба?

А Яна показывала ей письма, сообщения по телефону, денежные переводы, Катерина Андреевна и успокоилась. Несмотря на лучшие условия, Яна не переселялась к ней по одной причине: надзор будет очень строгий, а ей хотелось свободы. Когда с ребенком Яна надумала ехать к будущему мужу, тетка сама отдала ей украшения, чтобы не с пустыми руками к нему прибыть. Это все, что было известно Виолетте.

Эпилог

Игнат с Валерием неохотно давали показания, однако кое-как из них вытащили, что первый являлся родственником Анны, второй — его другом, оба с темным прошлым. Обратилась она за помощью, когда Никита развернул бурную деятельность в отношении Яны, обещала, что девчонка расплатится с ними. Они не ездили добывать сведения о девушке, следили за Никитой, а «досье» принесли то, что написала Анна, в основном вранье, только адреса подлинные. Когда Никита купил билеты на самолет, Игнат с Валерием улетели в день покупки и встретили клиентов в аэропорту.

Главную опасность Анна видела в тетке, если та вывалит лапшу, которую ей навесили, Никита догадается, в чьем кармане шоколадка тает.

— Его надо посадить вместе с дурой-адвокатшей, это будет неплохой финал истории, — дала задание двум душегубам Аня. — Сделайте так, чтобы их застали на месте преступления. У Яниной тети.

Но какая ирония: Никита и Серафима сбежали оттуда, откуда, по расчетам, сбежать нельзя! Валерий торчал у гостиницы, сообщил в милицию, где оба живут, но они и оттуда удрали. Валерий же выяснил у таксиста, запомнив номер машины, куда тот отвез парочку, — в Ястребиное Гнездо. Дело принимало дурной оборот, остроумная, по мнению Анны, авантюра могла закончиться для всех участников тюрьмой. Что делают в таких случаях? Убирают свидетелей.

Игнат, проанализировав положение, предложил ей великолепный план: убрать неуловимых Никиту с Серафимой, им это по силам, много раз могли завалить, а рассчитывать на ментов глупо. Выгоды налицо: Яна с ребенком получают наследство, делят его поровну, деньжищ-то там…

— Мне ничего не нужно, — отрезала Анна. — Но я подумаю.

К счастью, план не осуществили.

Выловили всех, кроме Анны, на Яночку тоже надели наручники, оставив ребенка на дедушку с бабушкой, после чего они отпаивали друг друга валерьянкой. И кассиршу не нашли, как в воду канула, не исключено, что при помощи Игната и Валерия.

В аэропорту прощались с Ивченко тепло, как с близким другом, клялись созваниваться и писать по электронке. Прилетели домой, на следующий день Никита отправился в командировку, Серафима с больной ногой в гипсе скучала в своей комнате. Он не звонил, она, конечно, расстраивалась, даже иногда плакала. Впрочем, знала заранее, что так будет — винить некого.

Герман был рад возвращению Никиты, наконец появилось время для разговоров. А тем — Лялька, Анна, Янка… не исчерпать. Засиделись за полночь, Герман слушал рассказ Никиты и хватался за голову, пил рюмку за рюмкой, потом рассиропился, даже всхлипывал и просил помочь урегулировать конфликт с Лялькой.

— Я только вызову ее, — сказал Никита, — а объясняться должен ты.

Не откладывая в долгий ящик, на следующий день поехали к ней, купив букет роз — сто штук, она вышла к Никите, а ее подхватил под руку муж.

— Пусти сейчас же! — вырывалась Ляля.

— Я приехал просить прощения, — не отпускал Герман. — Неужели даже выслушать не захочешь? Я же люблю тебя, одну тебя.

— Пусти, никуда не убегу.

Они шли по аллее, засыпанной желто-оранжевой листвой, прихваченной первыми морозцами. А ясное, чистое небо над головой обещало идиллию, ведь все проходит — плохое и хорошее, пройдет и осень, лишь бы не в одиночестве.

— Одной любви недостаточно, — сказала Ляля. — Я не хочу, чтобы меня так гнусно и грязно обманывали…

— Не буду! Клянусь! Я понял, осознал…

— Конечно, не будешь, потому что я тебя отпустила. Как здорово устроился: дома жена с детьми, а он… Герман, катись к черту, если не понимаешь человеческого языка.

— Ляля, ну… ну бес попутал! Прости! Ляля, я не могу без тебя.

— На седьмом году тебя бес путает? Так все претензии к бесу, а я при чем?

— Ну, хоть ради детей…

— Ни один мужик не будет жить с женщиной ради кого бы то ни было, только ради себя. И я ушла от тебя ради себя. Горько признать, что любила ничтожество, чванливое и похотливое животное, так что иди к своей выдре и женись на ней. Разные у нас дороги, Герман. За цветы спасибо, люблю розы.

Она забрала букет и побежала по направлению к дому. Никита по фигуре Германа определил: облом, он ударил кулаком в руль, не сильно, от досады. Когда друг упал рядом на сиденье — надутый и чернее тучи, завел мотор и поехал по улице без цели, просто кататься, пока не успокоится Герман.

— Я потерял Ляльку навсегда, — уныло выговорил Герман. — Думал, есть и есть, куда она денется? А делась и назад не хочет. Но я теперь без нее понял, что мне никто не нужен, как же быть?

— Не раскисать, — дал совет Никита. — Проштрафился, доказывай, что осознал, любовь свою доказывай. Не знаю чем, наверное, есть у человечества запас приемов. Год, два доказывай, может быть, и сломишь Ляльку.

Герман нахохлился, сейчас он не походил на главу крупной фирмы, а всего-то на обездоленного, жалкого человека, который не привык к оскалам судьбы.

— Давай заедем в кабак и посидим? — предложил Никита. — Где перепелок готовят, а?

Поскольку Герман не согласился, но и не отказался, Никита решение взял на себя и крутанул руль.

— Анька, тварь, прошлась по нам как катком, — с болью и горечью бросил Герман. — Встречу суку, совершу преступление. Поймают ее когда-нибудь, как думаешь?

— Поймают. Больших бабок у нее нет, чтобы обосноваться за границей, да и на пластическую операцию не наскребет. Так что на свободе погуляет недолго.

— Спасибо, от сердца отлегло. Я сыщика найму, пусть Аньку по всей стране ищет.

И так настроение паршивое, а тут еще Алику в ресторане встретили, ну, вовремя — ничего не скажешь. Никиту перекосило, он отвернулся, Герман его поддержал:

— Правильно, не смотри в ее сторону… Дура, как и я дурак, кого потеряла! А знаешь, я бы на твоем месте подошел к ней, поговорил…

— Зачем? — поднял брови Никита.

— Чтобы определиться: нужна она тебе или нет. А то будет в голове витать, мол, была, не удержал, сам прогнал… Иди, я подожду, все равно перепелок готовят, время есть.

Никита выпил коньяка и с веселой улыбкой к ее столу подошел, она с подругами отмечала какое-то торжество:

— Привет, Алика.

— А! Никита! — Обрадовалась искренне, глаза засветились. — Садись. У нас девичник, я скоро выхожу замуж…

— Да? Поздравляю, рад за тебя.

— А как твой ребенок? Слышала, его мать посадили?

— Пока только задержали, идет следствие, а ребенок живет у родителей, ты же помнишь их? Им бы только заботиться о ком-то, пичкать кашей, воспитывать.

— Ты доволен?

Никита прищурился, он пытался отыскать в ней то, что когда-то завораживало, кружило голову, а сейчас не находило отклика внутри. Правда, пусто. Видимо, мираж рассеялся, история с младенцем расставила все по местам, не дала совершить ошибку.

— Я доволен, — сказал он с радостью, поднимаясь. — Рад был встрече, извини, мне к Герману надо, дела.

На середине зала Алика догнала его, схватила за руку и с решимостью, на какую способны отчаянные женщины, выпалила:

— Никита, если хочешь, я вернусь.

Как оказался прав Герман, этой встречи не хватало ему, чтобы окончательно определиться. Иногда он сожалел о том дне, когда она ушла, а сейчас увидел, поговорил и — отпало, как ненужный отросток.

— Не стоит, — сказал он, мягко высвобождая руку. — У тебя жених, у меня женщина, но она станет мне женой, потому что любит меня и верит мне. Это важно: верить. Она не бросила меня в страшной ситуации, знаешь, я в ней уверен. Будь счастлива.

М-да, счастье слезами вылилось на щеки, подружки не пришли в шок, ведь невесты должны плакать, тогда семейная жизнь будет сладкой — так бабки старые говорят.

Он позвонил в дверь, открыла пожилая женщина возраста его матери, Никита ей цветы сунул через порог:

— Это вам, здравствуйте. Где Сима?

— Проходите, — настороженно отступила мама. — Сима!

— Кто там? — Появился солидный дядька, видимо, папа, в роговых очках и с большим животом.

— Это к Симе… — объяснила мать. — Вас как зовут? Сима!

— Никита. (Наконец появилась Серафима, уже без гипса.) Сима, это я, приехал за тобой.

Мама, кажется, немного глуповатая, взяла строгий тон, и, если бы не знать, что дочери двадцать шесть, можно было бы подумать, будто речь идет о десятилетней девочке:

— Но уже поздно! Девять часов. Простите, не время для гуляний…

— Мама! — прервала ее дочь.

— Ну хорошо, — поджала губы та. — Только недолго, мы же волнуемся, сейчас столько жутких ребят. Никита, когда вы ее домой привезете?

— Никогда, — пообещал он. — Я насовсем ее забираю. Сима, одевайся, ничего лишнего не бери, за вещами в выходной приедем.

Она простила долгое молчание, то, что он ни разу не позвонил, свои слезы и переживания — глупо становиться в позу обиженной. Собравшись, Серафима чмокнула отца с матерью в щеки и, не раздумывая, переступила порог.

Дверь захлопнулась, отчего мама вздрогнула, растерянно посмотрев на мужа, присела на пуфик, всплакнула:

— Я долго лечилась, она стоила нам нервов и здоровья, а приходит какой-то… Пришел первый раз в дом и: «Я насовсем ее забираю». О нас кто-нибудь подумал?

— Ей сейчас хорошо, не до нас, — буркнул отец.

— Дети — самые неблагодарные существа.

— Ну… — развел папа руками, потом махнул одной. — Все равно замуж когда-то выходить надо, такова жизнь.

Никита держал Симу на руках, она же легонькая, и прямо в подъезде целовал. Ух, хорошо, что встретил Алику, главное — вовремя, а то не сообразил бы, кто ему нужен на самом деле.

Оглавление

1 Человек предполагает, а… другой мешает

2 Не боевик, но где-то близко

3 Погоня в горячей крови

4 Как замести следы? — Веником-с

5 Счетчик есть и в голове, если голова на месте

6 Загнанные лошадки, зато живые

7 Дело ясное, что дело темное

8 …три, четыре, пять — мы идем искать

9 Эх, когда бы везло всем одинаково

10 Снова бежать? Куда?

11 В огонь и в воду

12 Сима + Никита

13 Массовик-затейник и компания

14 Основная версия Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg